Книга: Пилот штрафной эскадрильи



Пилот штрафной эскадрильи

Юрий Григорьевич Корчевский

Пилот штрафной эскадрильи

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне


Ю.Друнина

Глава 1

Михаил с завистью посмотрел в небо, на едва видимый в вышине самолет и инверсионный след за ним. Летают же люди – не то что некоторые. Он со злости пнул колесо Ан-2, или «кукурузника», как прозвали его в народе. Летчики и техсостав называли его более ласково – «Аннушка». Самолет-то хороший был, когда выпускаться начал после войны – в 1947 году.

Теперь уж и не выпускают такие в России, однако клоны его продолжают появляться в Китае, да и в Польше не так давно сняли с производства Ан-3 – тот же Ан-2, только с турбовинтовым двигателем.

Ничего, будет еще и на его улице праздник. Только вот дернул его черт влезть в авантюру, что навязал ему начальник авиаотряда Сергей Николаевич Тутышев.

А как радужно все начиналось! Еще в школе, в родных Ессентуках, Михаил ходил в местный аэроклуб ДОСААФ, впоследствии – РОСТО, занимался парашютным спортом. А потом – почти трехгодичное обучение в Краснокутском летном училище, что в Саратовской области, на отделении производства авиационно-химических работ. В просторечии – сельхозавиация.

Попал он на учебу как раз в годы разгула «демократии» – лихие девяностые, когда к власти пришли люди недальновидные, решившие, что на их век летчиков в стране хватит. Вот и сократили численность курсантов, урезали бюджет. Бензина не хватало, едва удавалось наскрести необходимые для выпуска из училища шестьдесят часов налета, да и то большей частью – на Як-18Т, поскольку выходило экономнее, чем на «Аннушке». И самолеты наши, российские, почти перестали выпускать. Авиафирмы перешли на закупку и лизинг потрепанной зарубежной авиатехники, этакого «секонд-хенда».

Михаил попал на работу в Брянский авиаотряд, где отлетал в правом кресле второго пилота три года, набирая необходимый налет в тысячу часов. Переучился на командира. Мечта о большом самолете стала ближе. Только и служба поднадоела. Прилетел в колхоз, погрузчиком зальют жидкие удобрения или ядохимикаты – взлет. На пятиметровой высоте, едва не задевая верхушки деревьев, опыляешь участок. Потом посадка, вновь загрузка удобрениями – и новый взлет: пока не обработаешь норму – двести пятьдесят гектаров за день. А потом и колхозы стали нищать, превращаясь в акционерные общества, сельхозартели или сельхозпредприятия. Платить за авиаобработку стало нечем, работы поубавилось. Старые летчики выходили на пенсию, самолеты списывали из-за износа, авиаотряд потихоньку таял, как мартовский снег на солнце. Перебивались разовыми заказами – груз перевезти, людей перебросить. Из-за нехватки вторых пилотов командирам с большим налетом разрешили летать в одиночку.

Вот тогда и затосковал Михаил. Мечта о большом небе и больших самолетах становилась призрачной, как утренний туман. И только случайная встреча с однокашником по училищу вдохнула надежду.

Брянский аэропорт объявили банкротом, Михаил махнул в отпуск в Первопрестольную – и в метро столкнулся у эскалатора с Витькой Селезневым. Обнялись на радостях. Виктор спешил очень, телефон свой оставил.

— Вечером позвони обязательно, слышь – не забудь! — крикнул он, садясь в вагон.

Позвонил Михаил вечером. Виктор пригласил посидеть в кафе. Выпили немного, поговорили об однокашниках – кто, где, кем.

— Ну ты про себя расскажи, — потребовал Виктор.

— А что рассказывать? В Брянском авиаотряде, командиром на «Аннушке».

— Женился?

— Нет пока. Девушка хорошая есть, да как жениться, когда сам еще не определился? Жилья своего нет, на съемной квартире обитаю. А ты как?

— О! Я, брат, отлетал три года в правом кресле – и в Москву. Тут аэропорт не один. И возможности шире. В Быково летал вторым на Ил-14, потом переучился, сейчас на Ту-154 вторым летаю. Скажу по секрету, — продолжил Виктор, — я уже договорился перейти на «Боинг-737» – после переучивания, правда. А там, глядишь, и за границу летать буду. Сам понимаешь – другой уровень зарплаты. Вот что, давай я со своим начальством переговорю – может, удастся тебя к нам перетащить. Как?

— Было бы здоровье, — вздохнул Михаил.

— Не дрейфь, под лежачий камень вода не течет. Посидели, поговорили, выпили еще. Ночью Михаил поразмышлял немного да и отправился утром по аэропортам. Кто его знает, Селезнева-то? Может, потрепался по пьяному делу да и забыл?

Как оказалось, летчики были нужны. Да только когда узнавали в кадрах, что у Михаила нет налета на самолетах даже третьего класса – вроде двухмоторных Ан-24, - делали кислые физиономии.

— Зайдите или позвоните попозже – может, подвернется вакансия.

Вежливо отфутболивали, как понял Михаил. Плюнул он на все да и занялся осмотром интересных мест: сходил в Оружейную палату, в Третьяковку – когда еще в Москву попадешь?

Отпуск закончился, и Михаил вернулся к себе, в Брянск. И тут, как снег на голову, звонок от Селезнева:

— Что, Мишка, не ожидал? Думал, треплется Селезнев? А я договорился насчет тебя. Когда сможешь приехать?

Михаил клятвенно заверил, что в ближайшее время, и помчался к начальнику.

— Какой тебе отпуск без содержания? Ты только из отпуска вышел! — удивился Сергей Николаевич.

— Ну просто горит, как в Москву надо! — взмолился Михаил.

— Никак зазнобу в Москве найти успел? Дело молодое! — Тутышев заговорщицки подмигнул. — Отпуска я тебе не дам, но помочь – помогу.

Михаил навострил уши. Как-то странно начальник выражается: «Отпуска не дам, но помогу».

— «Аннушку» нам надо гнать на ремонт в Балашихинский район, поселок Черное. Это ведь рядом с Москвой. Движок ресурс свой отработал, менять надо. Техника с собой возьмешь – он после ремонта самолет принимать будет. На ремонте ты не нужен – не барское это дело. Вот и получается: вроде и в командировке, и в то же время…

— Я понял, Сергей Николаевич! Спасибо! Когда вылетать?

— Экий ты резвый! Сначала ремтехбаза подтвердить должна, что деньги на их счет поступили. Думаю, дня три-четыре подождать придется.

Обнадеженный Михаил вышел от начальника и позвонил Виктору:

— Вить, дня через три-четыре только получится.

— Хорошо, только долго не тяни, ты не один кандидат. Дома Михаил собрал документы, приготовил сумку с бритвой и бельем. Невелики пожитки, но и командировка короткая – дня три-четыре от силы.

Через три дня Сергей Николаевич вызвал его к себе:

— Вылетаешь завтра с утра. Все документы на самолет и авизовка у техника.

— Йес, сэр! — гаркнул Михаил, вытянувшись перед начальником.

— Эх, вроде уж вырос из детских штанишек, а все дурачишься.

Михаил нашел самолет, который предстояло перегнать, и техника около него. Это оказался его старый знакомый Сашка Веретенников.

— Этот рыдван на ремонт гнать?

— Почему рыдван? — несколько обиделся техник. — Вполне приличный летательный аппарат.

— Лет-то аэроплану сколько?

— Почти тридцать.

— Вот! Он меня старше! До Балашихи доберемся без проблем?

— Зуб даю!

— Тогда в шесть утра вылетаем.

Рейс был не графиковый, потому Михаил назначил вылет пораньше, когда болтанка меньше и видимость лучше. И все равно утром – пока к метеорологам за погодой на маршруте, пока в штурманскую за картами да в диспетчерскую – прошел час.

Михаил подошел к самолету, забросил в дверь сумку.

— Эй, Ляксандр! Ты здесь?

— А где ж мне еще быть?

Сашка демонстративно взглянул на часы:

— Я уж и двигатель прогрел.

— Это ты молодец!

Михаил приступил к предполетному осмотру. Понятно, что техник самолет осмотрел и приготовил, но – положено. Инструкции Михаил соблюдал свято: в них каждая строка кровью написана.

Он осмотрел мотор, левое колесо, подергал расчалки биплана, крыло – нет ли струбцин, фюзеляж. Обежал хвостовое отделение, покачал рули высоты. Такой же осмотр самолета он сделал с правой стороны. Все в порядке, лючки закрыты, заглушек и струбцин нет.

Михаил уселся в левое кресло, справа уже сидел Веретенников.

— Ну что, запускаем?

Михаил открыл форточку, крикнул: «От винта!» Пробежал глазами панель приборов, тумблеры. Так, триммеры в нейтральном положении, бензокран открыт. Михаил включил «запуск», нажал кнопку стартера, дождался, пока он наберет обороты, и потянул рычаг на себя. Стартер начал раскручивать двигатель – девятицилиндровый АШ-62ИР.

Винт сделал один оборот, второй – хлопок… Из патрубков вырвалось пламя. Михаил включил магнето, установил сектор газа на 700–800 оборотов в минуту. Двигатель взревел. Манометр показывал три атмосферы в масляной системе, температура газа – 100 °C. Пока двигатель молотил на холостых, Михаил связался с диспетчерской вышкой:

— Я – борт 35516, разрешите рулежку?

— Борт 35516, рулежку разрешаю.

Михаил показал знаком механику – убрать колодки! Отжал гашетку тормоза на левой половине штурвала, добавил газа. Самолет, вздымая за собой облако пыли, пополз по рулежной дорожке. Двигатель работал устойчиво, без тряски.

— Я – борт 35516, разрешите взлет?

— Борт 35516, взлет разрешаю.

Михаил вырулил на взлетно-посадочную полосу, нажал гашетку тормоза, плавно добавил обороты. Пора! Он отжал гашетку, добавил газу. Самолет начал разбег. На тахометре – 2100 оборотов в минуту, скорость – 80 километров в час. Михаил плавно потянул рычаг на себя. Самолет оторвался от земли, стук колес по швам бетонной полосы прекратился. Внизу промелькнул ближний привод.

«Аннушка» медленно набирала высоту. Пятьсот метров, тысяча… уже полторы. Видимость великолепная: как говорят летчики – «миллион на миллион».

Михаил заложил правый вираж. По карте курс ломаный – сначала на Тулу, потом на Балашиху. Это только несведущему кажется, что самолет должен лететь по прямой – кратчайшим курсом. Нет. Здесь, в небе, проложены невидимые трассы – вроде автомобильных дорог на земле. Ведь существует ряд запретов: нельзя летать над воинскими частями, атомными электростанциями, крупными городами – такими, как Москва. Кроме того, высоту и курс диктует авиадиспетчер, разводя самолеты во избежание столкновения. Правда, последнее больше относится к самолетам реактивным или турбовинтовым. Легкие самолеты вроде Ан-2 или вертолеты летают на значительно меньших высотах.

Внизу расстилались квадратики полей. Миновали Николаевку, где Михаил работал в прошлом году, потом заблестела Велья – в месте впадения в Рессету. Это уже пошла Калужская область.

— Эх, порыбачить бы там! — мечтательно сказал Веретенников.

Михаил разговора не поддержал, поскольку к рыбалке был абсолютно равнодушен. Рыбу он любил, но больше в жареном виде, а еще лучше – в виде шашлыка, да в хорошей компании.

Внезапно двигатель самолета затрясло, начались хлопки в карбюраторе. Температура головок цилиндров поползла вверх.

— Командир, давление масла падает! — закричал Сашка.

— Вижу, — стиснул зубы Михаил.

Мало того – стала падать мощность двигателя.

Михаил начал осматривать местность впереди и по сторонам. Чем хорош Ан-2 – так только тем, что это не реактивный самолет с его большими скоростями. Биплану хватит для посадки и 180 метров – даже на поле, а не на бетонной полосе. И планировать с неработающим двигателем он может, не падая камнем, как турбореактивные машины.

Михаил механически, отработанным движением дернул рычаг стоп-крана на себя, перекрыл бензокран, поставив его в положение «бензин выключен», рычаг газа – в «0». Двигатель встал, но не так, как всегда – теряя обороты, — а почти сразу. Перед капотом торчала лопасть винта. Михаил перевел рычаг шага винта в нейтральное положение, чтобы винт не создавал сопротивления воздуху.

Сашка испуганно притих в правом кресле, поглядывая то на землю, то на Михаила. Придется садиться на вынужденную. Раньше Михаилу проделывать это не приходилось.

Вот вроде бы слева убранное поле, и длина подходящая. Не ошибиться бы – двигатель не работает, уйти на второй круг или подтянуть газком не получится.

Михаил заложил левый вираж, потеряв еще метров сто высоты, нажал кнопку рации.

— Я – борт 35516, остановка двигателя, иду на вынужденную. Нахожусь в районе Новохвастовичей.

Повторить сообщение или дождаться ответа Михаил уже не смог – рация перестала работать, лампочки на панели погасли.

— Электропитание накрылось, — крикнул Сашка.

— Вижу, — отозвался Михаил.

Сашка перекрестился, хотя никогда раньше Михаил не видел, чтобы тот носил крестик. Михаил крестик носил – на серебряной цепочке. Повесили, когда бабушка крестила. Сам же Михаил в Бога не верил и в церковь не ходил.

Земля приближалась. Михаил выровнял самолет по курсу, немного подобрал штурвал, выпустил закрылки. Должны сесть, поле длинное – метров триста, с лихвой хватит. Приборы не работали, но трубка Пито скорость показывала – 100.

«Еще чуть – и сажусь», — решил Михаил. Он мягко подвел биплан к земле, притерся к стерне колесами. Подпрыгивая на комьях земли, стуча колесами, самолет понесся по полю.

— Слава богу, сели! — перекрестился Сашка.

И только Михаил хотел сказать «Не кажи гоп…», как самолет колесами угодил в канаву. Была бы скорость поменьше – обошлось бы. Потому как не канава даже, а ложбинка была. Но самолет задрал хвост, завис на мгновение и скапотировал, перевернувшись на спину. Треск, удар, пыль! Последнее, что Михаил запомнил, — как его выбросило через разбитый фонарь кабины.

Казалось, после аварии прошли всего-навсего минуты, когда Михаил пришел в себя. Первым делом в голове мелькнуло: «Как там Сашка? Жив ли?»

Михаил разлепил глаза, опершись на локоть, привстал и огляделся. Что за чертовщина? Нет самолета, и Сашки нет. Вот поле, а самолета нет. Должен же быть след от скапотировавшего биплана!

Михаил встал, описал круг. Решительно ничего – никаких следов. Может, отполз в беспамятстве? Опять не то – не мог же он уползти на километр! На вынужденную посадку он шел в районе деревни Новохвастовичи. Речка там еще была – на запад от поля, на котором он так неудачно приземлился. Вроде – Рессета. Теперь вопрос: выходить к реке и по ней – к любой деревне или сидеть здесь и ждать, когда прилетит вертолет из Брянска? Но ведь прилететь он должен к самолету – с воздуха его можно быстро обнаружить, а «Аннушки»-то и не видно. Тогда надо идти. Любая река или линия электропередачи всегда выводят к жилью. Слава богу, он не в сибирской тайге.

Михаил отряхнул пыль с рубашки и брюк, с огорчением констатировав, что у рубашки оторван рукав. Хорошо, хоть пилотское свидетельство в кармане цело. Он посмотрел на солнце, определился на местности и направился на запад.

Впереди виднелся лесок – видел его Михаил с воздуха: аккурат за ним – речка. Хоть попить да умыться можно будет.

Справа – метрах в двухстах – здорово грохнуло. Михаил обернулся: пыль, опадают комья земли.

«Похоже, взорвалось чего-то», — как-то отрешенно подумал он.

Через пару минут грохнуло еще, на этот раз – ближе. Михаил остановился, в душу закралась нехорошая мысль: «Может, поле заминировано? Мало ли, с войны осталось. Да нет, шестьдесят лет уж прошло, как война закончилась, все уже убрали давно. И все-таки любопытно – что это было?» Михаил ускорил шаг.

Третий взрыв прозвучал сзади, когда до леса оставалось полсотни метров. На опушке зашевелились кусты, и кто-то крикнул:

— Ложись!

«Ага, я только пыль стряхнул с одежды – и опять пачкаться? И так на неряху похож», — подумал Михаил, подходя к опушке.

Из-за кустов поднялись двое солдат. Одеты они были в старую форму времен Отечественной войны: вместо погон – петлицы, на ногах – ботинки с обмотками, на плечах – винтовки-трехлинейки с примкнутыми штыками. «Наверное, любители какого-нибудь клуба реконструкции игрища свои проводят, — с облегчением подумал Михаил, — потому и взрывы были. Сейчас хоть дорогу узнаю – на аэродром звонить надо».

— Ты кто такой? — настороженно спросил один из солдат.

— Летчик я. Самолет мой на вынужденную посадку вон там сел – мотор сдох.

Солдаты переглянулись.

— Не было никакого самолета.

— Проспали небось, бойцы, — усмехнулся Михаил. — Мне бы в деревню или к начальству вашему, в авиаотряд сообщить надо.

— Документы предъяви.

— Вы что, менты, что ли? Чего ради я вам документы свои показывать должен? — обозлился Михаил.

— Так, не хочет. Самолета мы и в самом деле в глаза не видели, а вот парашютист был. Далековато, правда, но мы видели.

Солдат стянул с плеча винтовку, уставил штык на Михаила:

— Парашютист?

Михаил вспомнил свои молодые годы.

— Занимался немного, было.

— Ага, сам сознался! Шлепнуть тебя на месте надо! Солдат передернул затвор.

— Ребята, вы уже переигрываете! — не на шутку испугался Михаил. — Ведите к командиру.

— Руки вверх! — заорал солдат.

— Да вы что, сбрендили?!

— Фашист! Гнида немецкая! Где остальные парашютисты?

Михаил подумал, что у парня не все в порядке с головой.



— Парни, вот мое пилотское свидетельство. Смотрите сами – какой же я немец?

Михаил полез в карман за свидетельством.

— Руки вверх! — опять заорал солдат.

— Да не пошел бы ты…

— Сейчас стрельну!

Михаил не воспринял угрозы всерьез и шагнул в сторону. «Ну их, этих придурочных, сам дорогу найду». Однако солдат выстрелил, и причем не холостым, как положено на реконструкциях сражений, а самым что ни на есть боевым. Пуля ударила в деревце рядом, оторвав щепку. Так и убить могут!

Михаил рванул вдоль опушки и нырнул в лес.

Сзади раздалось еще два выстрела.

Михаил бежал вперед, держа взятое направление – на запад. Пробежал метров триста, остановился, переводя дыхание. «Совсем ошалели, придурки, по мирным гражданам боевыми патронами палят! Ну подождите, выберусь отсюда – сразу в милицию или в прокуратуру сообщу, взгреют вас по первое число».

Впереди, среди деревьев, блеснула вода. Добрался-таки, до реки. Теперь надо определиться – идти по течению вверх или вниз? Жалко, планшет с картой в кабине остался – насколько проще сейчас было бы.

Михаил спустился к воде, умылся, попил свежей воды. Хотя бы жажду утолить. Почему-то хотелось есть, хотя времени после завтрака прошло совсем немного – часа три. Михаил посмотрел на солнце – оно стояло в зените. Нет, пожалуй, не три часа, побольше.

С западной стороны послышался гул мотора, и мотора авиационного – Михаил не мог спутать. Он вскочил, расстегнул пуговицы на рубашке. Если самолет будет низко, можно сорвать рубашку и размахивать ею, пытаясь привлечь внимание летчика.

Из-за леса на противоположном берегу реки вынырнул самолет. Шел он низко – метров двести, прямым курсом на Михаила. Только силуэт его не напоминал ни одного двухмоторника – ни Ли-2, ни Ан-24, ни Ил-14.

Самолет довольно быстро оказался над Михаилом, и он четко увидел кресты на крыльях и фюзеляже. Точно такой же силуэт он видел на схемах и фото в книгах. Это был «Юнкерс-88».

Через минуту «юнкере» скрылся, а из-за леса вынырнул еще один, потом – еще… Михаил механически их сосчитал – девять штук. Что за бред? Может, все вокруг – галлюцинации? Может, на самом деле он лежит в больнице с разбитой головой и это все ему кажется?

Михаил ущипнул себя за руку. А, больно! Стало быть, это не во сне, иначе бы он проснулся. Во сне не чувствуешь боли, даже если видишь кошмар. Тогда, может, кто-нибудь объяснит, что происходит? Если была бы война, то самолеты были бы, скорее всего, стран НАТО – английские, американские, немецкие; и не винтовые, а реактивные, и уж точно не «юнкерсы».

В душе Михаила возникло нехорошее ощущение, понимание того, что все вокруг – жестокая реальность, только вот время не его. Похоже, действительно война, но ведь она шла шестьдесят лет назад!

Михаил плюхнулся на землю. Пришедшее понимание происходящего шокировало. А как же теперь Москва, Витька Селезнев, большие самолеты? Нет, в другое время Михаил не хотел. Только как теперь вернуться? Может, все-таки поискать разбитую «Аннушку»? А те солдатики? Опять в него стрелять будут?

Михаил медленно осознавал весь ужас происходящего. Документов этого времени нет, денег нет, дома нет, работы нет, и друзей тоже нет. Хотелось завыть волком.

Какое-то время Михаил сидел в ступоре, потом стал размышлять. Дома, документов, работы сейчас нет не только у него – у многих ситуация такая же. Но они хотя бы знают, где был их дом, где и кем они работали, и при расспросах могут хотя бы рассказать правдиво.

Вернуться в свое время он не может, потому как не знает, осуществимо ли это. Значит, надо приспосабливаться к данным обстоятельствам и выживать. И для начала хорошо бы узнать, где он находится и какой сейчас год и месяц. А потому – надо искать людей, только быть осторожнее. Давешний солдатик выстрелил и промазал, а другой может и попасть.

Михаил встал, застегнул рубашку, привычным движением проверил карманы. Из правого кармана брюк достал пилотское свидетельство. Медленно, уже зная в душе, как он с ним поступит, раскрыл. Взгляд наткнулся на дату выдачи: 1990 год. Михаил горько усмехнулся про себя: «Идиот! И я его предлагал патрульным! Согласись они посмотреть мои документы – где бы я сейчас был?»

Выбрав место, где земля показалась ему помягче, он выкопал ямку, бережно уложил туда свое свидетельство и засыпал сухой, прогретой летним солнцем землей. Все! Теперь он – как все, во всяком случае – как большинство.

Но что же дальше? Пожалуй, надо двигаться вдоль реки и при встрече с людьми понаблюдать – кто такие? Об НКВД Михаил много чего читал, когда в период разгула «демократии» пооткрывали архивы и газеты печатали про весь кошмар, происходивший в тридцать седьмом году и позже.

Михаил шел, стараясь скрываться за кустами и деревьями. В армии он не служил, но, будучи курсантом, нес караульную службу и азы воинского дела знал. По крайней мере, стрелять из «Калашникова» мог. Только вот нет сейчас «Калашникова», как и много чего другого.

Где-то недалеко заблеяла коза. Михаил остановился. Раз есть коза, значит, рядом будут люди.

Так и оказалось. Когда он, пригибаясь за кустами, вышел к полянке, то увидел деда, приглядывающего за двумя пасущимися козами. Дед был стар и не вооружен, лишь палка в руке.

Михаил кашлянул, чтобы не напугать неожиданным появлением селянина.

Дед резво обернулся. Из-под надвинутой на лоб кепки выжидающе смотрели на Михаила бесцветные от старости глаза.

— Добрый день, — поздоровался летчик.

— Здравствуй, коль не шутишь, — ответил дед.

— Заплутал я немного, батя. Какая деревня рядом?

— Какая всегда была – Еловцы.

— А река?

— Так Сож.

Что-то названия Михаилу были незнакомы.

— А Брянск где?

Дед махнул рукой на юго-восток. Михаил совсем запутался.

— А деревня ваша Еловцы – какой области?

— Смоленской.

— Дед, год какой сейчас?

— Да ты никак не в себе, контуженный?

— Нет, батя, летчик я. Упал с самолетом, ни хрена не помню.

— А, это бывает. Меня в Первую мировую контузило – снаряд немецкий перед моим бруствером разорвался, — так я оглох на неделю. Само потом прошло. И у тебя пройдет.

— День-то какой? — настойчиво напомнил Михаил.

— Девятое июля тысяча девятьсот сорок первого года. Уж восемнадцатый день, как война идет.

Сердце у Михаила упало. И в самом деле – занесло его во времена тяжкие, годину лихую.

— Наши где?

— Это какие? — Дед хитро прищурился.

— Ты не кружи, дед, — я наш, русский.

— Вчерась объявили – немцы взяли Борщев, Опочку, а сегодня наши оставили Житомир.

— Ничего себе!

— Ты что, в самом деле ничего не помнишь?

— Какой мне смысл тебе врать?

— И верно – что я тебе сделать могу? А что это у тебя за форма такая? Летчиков живьем я, правда, не видал. Но на фотографиях в газетах сталинские соколы в регланах кожаных, с портупеей. У тебя же рубашка рваная и оружия нету.

— Какой, к черту, реглан в июле? Это же плащ, его осенью носят.

— А! — удивился дед.

Мысли в голове у Михаила путались. Самое начало войны, немцы прут на Москву, многие наши части разбиты, отступают. Много техники потеряно, неразбериха. Вот, пожалуй, и все, что он мог припомнить о первых днях войны. И похоже, выглядит он не по-военному, раз даже дед засомневался. А про то, что парашютистом был, вообще молчать надо. Примут за немецкого диверсанта-и шлепнут.

— Дедушка, поесть ничего нет?

— Есть немного.

Дед достал из узелка кусок ржаного хлеба, вареную картофелину, вареное яйцо и луковицу. Расстелил узелок на пеньке.

— Усаживайся.

Михаил с жадностью набросился на еду. Такое ощущение, что неделю не ел. Дед внимательно смотрел.

— Ешь жадно, вроде как давно не ел. А лицо брито начисто. Как так?

— Перед полетом брился, а покушать не успел – вылет срочный, по тревоге.

— Бона как.

Михаил подчистил бережно – все до последней крошки, стряхнул платок и вернул его деду.

— Спасибо, батя. Так где наши? Часть свою искать пойду.

— Сейчас куда ни пойдешь – всенепременно на какую-нибудь часть и наткнешься. Туда то на машинах едут, то пешими идут. Иди к деревне – военных уж всяко встретишь. Вот по этой тропке и ступай.

Дед показал палкой направление.

— Прощай, батя.

— Тебе удачи – летунов, значит, своих найти. Михаил пошел по тропинке и вскоре вышел к деревне в десяток домов-изб. И почти сразу огорчился: к деревне не подходили столбы – стало быть, электричества и телефона здесь не было.

Он встал за кустами жимолости и начал наблюдать за деревней. Вроде тихо. Людей не видно, только куры роются в пыли да поросенок иногда хрюкает у кого-то на заднем дворе.

Михаил уж было решил подойти к ближайшей избе, как услышал тарахтящий звук. На лесной дороге с противоположной стороны деревни показались два мотоцикла с колясками. Один остановился на околице, другой въехал на единственную деревенскую улицу и встал посредине. Из коляски не спеша вылез мотоциклист. Михаил чуть не вскрикнул: «Немец! Настоящий немец!» Фашист был рослый, в стальном угловатом шлеме, в серой пропыленной форме, с пистолетом на поясном ремне. Вот дела!

Пригнувшись, Михаил бросился в лес, прикрываясь кустами жимолости.

Почувствовав себя в безопасности, он остановился и осмотрелся: тропинка, которая вела к опушке леса, была знакома. Михаил направился по ней к деду.

— Слушай, дед! Ты что же мне не сказал, что в деревне немцы?!

— Какие немцы? Не было там никаких немцев!

— Сейчас только видел, своими глазами.

— Быть такого не может! Про Смоленск в сводках ничего не говорили.

— Дело твое: я тебя предупредил.

Михаил вновь направился в глубь леса. Если немцы здесь – то, скорее всего, разведка. В лес они не полезут: им для прохода техники дороги нужны. Эх, пулемет бы сейчас, а у него из оружия – ничего. И ситуация скользкая. Наши солдаты его за парашютиста приняли, а немцы, если поймают, в лучшем случае в плен возьмут, а в худшем… О худшем думать не хотелось. Вот блин! Он на своей земле, а как загнанный заяц по лесам бегает, ото всех скрываясь.

Все-таки надо выходить к своим войскам. Хорошо еще знать бы, где свои.

Высоко в небе, с левой стороны, раздался гул моторов. Михаил запрокинул голову. На высоте около тысячи метров за нашим истребителем гнался «мессер». Ме-109 догонял «ишачка», как прозвали поликарповский И-16. Раздался едва различимый треск пулеметно-пушечной очереди. Наш И-16 задымил, заложил левый вираж и начал терять высоту.

— Прыгай! — заорал Михаил.

Летчик как будто бы услышал его. От истребителя отделилась крохотная фигурка, и почти сразу же раскрылся купол парашюта.

— Молодца! — одобрил Михаил.

Но «мессер» не удовлетворился сбитым самолетом. Он развернулся и направился к парашютисту. Михаил вновь услышал треск очереди.

— Вот сволочь! — выругался он.

Руки летчика, до того державшие стропы, безжизненно упали. Немец на «мессере» развернулся, добавил газу и, набирая высоту, ушел.

— Скотина немецкая! — выразил свое отношение к происшедшему Михаил.

Парашют несло немного в сторону. Михаил бросился бежать к месту приземления парашютиста. Тот упал раньше, чем Михаил добежал до него. Купол парашюта повис на дереве, но тело летчика лежало на земле. Михаилу одного взгляда хватило, чтобы понять – летчик мертв. Низ живота и ноги были искромсаны немецкой очередью, а обмундирование, вперемешку с клочьями мышц и костями, залито кровью. Но, подбежав, Михаил все-таки попытался найти пульс. Однако летчик не дышал, и пульс не прощупывался.

Что теперь делать? Хоронить его? Лопаты нет. Нести его на себе к своим? Так где свои?

Михаил расстегнул подвеску парашюта, снял ремень с пистолетом и надел его на себя. Расстегнув темно-синюю тужурку, достал документы – удостоверение личности, комсомольский билет, еще какие-то бумаги. Все переложил себе в карман.

Вдали послышался треск мотоциклетных моторов. Он явно приближался. Ага, немцы тоже видели воздушный бой и теперь искали сбитого летчика.

Михаил стянул с летчика тужурку, летный шлем с очками и бросился убегать. Метров через сто наткнулся на заросшую бурьяном канаву, упал в нее и затаился.

Треск моторов стих возле тела убитого летчика. До Михаила едва доносилась невнятная речь. Потом моторы взревели, и немцы уехали.

Выждав немного, Михаил вернулся к месту падения летчика. Но ни парашюта, ни тела не нашел. «С собой увезли. Но зачем?»

Михаил вернулся к канаве, уселся на ее край и достал документы убитого летчика. С командирского удостоверения на него глядело молодое лицо. Видимо, фото было сделано давно. Наяву погибший летчик выглядел старше. «Так, почитаем: Борисов Сергей Иванович, 1918 года рождения». Надо же, Сергей был младше его самого на год. Воинское звание: старшина. Войсковая часть – 8-й истребительный авиаполк 38-й истребительной авиадивизии. Внизу – печать и подпись командира: Я. А. Курбатов.

Комсомольский билет был выдан Забайкальским райкомом комсомола в 1936 году. Вещевой и продовольственный аттестаты, какие-то второстепенные бумаги… Михаил сунул документы в карман. «Как выйду к своим, расскажу о гибели летчика и сдам документы», — решил он.

Теперь надо осмотреть пистолет.

Михаил вытащил его из кобуры. Это был ТТ 1935 года выпуска, серийный номер 7057. Михаил первый раз держал в руках легендарный пистолет.

Вытащив магазин, он передернул затвор, прицелился в дерево и нажал спуск. Сухо щелкнул курок. Михаил вставил магазин в рукоятку и сунул пистолет в кобуру. Он почувствовал себя увереннее. Оружие вселило в него ощущение некоторой защищенности.

Он натянул на себя тужурку, снятую с убитого пилота, надел шлем. Теперь, по крайней мере внешне, он выглядел как летчик ВВС РККА[1].

Надо выбираться из леса и топать к своим. Коли уж угораздило попасть сюда, в другое время, то не в лесу же отсиживаться. Надо жить, бороться с врагом. С одной стороны, даже интересно – невзначай оказался в самой гуще событий, да еще каких! Михаил вдруг поймал себя на мысли, что он до сих пор до конца не верит в реальность происходящего с ним. А ведь он может погибнуть так же легко и обыденно, как и неведомый ему Борисов Сергей.

Шел долго, обходя деревни. Если слышал гул моторов на дороге, выжидал, пока он стихнет. В таком массовом количестве, да еще колоннами, идти мог только враг.

Михаил вышел на лесную дорогу, посмотрел в обе стороны. Никого. Перебежал грунтовку. Недалеко журчал ручеек. Михаил и сунулся напиться. А в десяти метрах мотоцикл немецкий стоит, ВМ – марку он сразу распознал по фирменному значку на бензобаке. В ручье, в сапогах и брюках галифе, но раздетый по пояс, стоял немец. Френч и пилотка лежали на запасном колесе коляски.

Оба заметили друг друга одновременно.

Михаил стал вытаскивать ставшей вдруг непослушной рукой пистолет, а немец тянулся к мотоциклу. Михаил все-таки сумел первым вырвать из кирзовой кобуры пистолет и передернул затвор.

Немцу же не повезло. Выбираясь из ручья, он поскользнулся на илистом берегу, упал, вскочил, дав Михаилу спасительную секунду. Пилот поднял пистолет, поймал немца на мушку и нажал спуск. Грохнул выстрел. Пистолет подбросило, уши заложило.

Немец схватился рукой за бок, покачнулся. Михаил выстрелил еще раз. Куда он попал, увидеть не удалось. Немец навзничь рухнул в ручей.

Попил водицы, называется! Михаил огляделся. Кто его знает – вдруг немец не один? Сослуживец его мог и отойти в кустики по нужде. Но нет, тихо, лишь галдят напутанные выстрелом птицы.

Михаил, держа в руке пистолет, вернулся к месту такой короткой схватки. Тело немца почти скрылось под водой.

Михаил вытер вспотевший лоб рукавом, осторожно, придерживая большим пальцем, спустил курок с боевого взвода, сунул пистолет в кобуру. Что немцу понадобилось на лесной дороге? Или это был разведчик? Тогда почему он один? Связной с донесением? Теперь он уже этого никогда не узнает – планшет вместе с гитлеровцем остался на дне ручья.

Надо осмотреть мотоцикл. Раз немец к нему рвался, то оружие там точно есть. На коляске – пулемет, но зачем ему тащить такую тяжесть?

В самом деле, на руле висел автомат МР-40. Видел Михаил такие в кино. Он отщелкнул магазин. Масляно заблестели патроны. Полон магазин – это хорошо.

Михаил попробовал несколько раз взвести затвор и нажать спуск. Потом присоединил магазин и заглянул в мотоцикл. На сиденье валялся подсумок с четырьмя запасными магазинами. Отлично, теперь можно и бой дать, коли придется.

Рядом на сиденье лежал ранец из телячьей кожи. Михаил уже было взялся за него, но остановился. Ему вдруг стало стыдно – вроде как мародерством занимается. Но потом он все-таки пересилил себя и расстегнул пряжку ремня на ранце. Не мародерство это – законный трофей.

В ранце оказалась фляжка, пачка галет и кружок полукопченой колбасы. От запаха ее слегка помутилось в голове – так хотелось есть. И плевать, что провизия вражеская, — не пропадать же добру. К тому же неизвестно, когда еще поесть придется.



Чтобы не выпачкать брюки о траву, Михаил уселся на сиденье мотоцикла. Он с жадностью хрустел галетами, заедая их колбасой. Сальные руки вытер о тряпку, лежавшую в коляске. Чтобы окончательно восстановить силы, решил глотнуть из фляжки. Открутил колпачок, нюхнул. Пахло спиртным. Сделал глоток, почувствовал, как обожгло горло. Крепкое пойло! Михаил перевел дух, глотнул еще раз. В животе растеклась приятная теплота.

Вздремнуть бы немного, да нельзя. День, он один; возьмут сонного, а может, сразу пристрелят.

Михаил перекинул автомат за спину, на ремень нацепил подсумок с запасными магазинами и фляжку. Надо идти дальше.

Он уже отошел на несколько шагов, как вдруг осенила мысль: «Мотоцикл стоит, а я пешком собрался! На колесах ведь быстрее доберусь. И потом, мотоцикл – не машина, между деревьями пройдет. А если на дороге немцы будут, то их и объехать можно».

Михаил вернулся к мотоциклу. Ключ торчал в замке зажигания.

Пилот нажал ключ, ногой толкнул кикстартер. Мотор мягко зарокотал. Как человек понимающий, Михаил даже языком цокнул. Сделан и отрегулирован двигатель был великолепно.

Усевшись в седло, он выжал рукой сцепление. А как тут передачи включаются? Справа из коробки передач торчал рычаг – ну прямо как на автомашинах. Пилот пригляделся. На набалдашнике ручки – полустертая схема. Ага, теперь понятно.

Михаил включил первую передачу, отпустил сцепление, поддал газку. Мотоцикл мягко тронулся с места. Тянуло немецкое изделие мощно и ровно. Пилот переключился на вторую передачу, третью… В лицо бил ветер, выжимая слезы. Михаил остановился, натянул летный шлем, снятый с убитого летчика, опустил на глаза летные очки. Вот так-то лучше!

Мотоцикл глотал километр за километром. Михаил радовался, что едет: пешком идти пришлось бы гораздо дольше. Что солнце справа, спохватился не сразу. Тьфу ты, выходит, что он все время на юг ехал! Надо на ближайшей развилке налево поворачивать – наши войска должны быть на востоке.

Он повернул на первом же перекрестке. Теперь хорошо бы узнать, где он находится и где части Красной армии. Надо искать деревню, даже если она будет в стороне.

Михаил посмотрел на часы – шестнадцать. В училище его четко приучили: не восемь вечера, а двадцать часов. В этих краж темнеет поздно, тем более в поле, — значит, часов шесть у него точно есть. Наверное, к этому времени он уже будет у своих.

Михаил задумался: а как же он станет переходить линию, фронта? На мотоцикле же не проедешь.

Размышления его были прерваны внезапным ревом мотора. Совсем низко – буквально в ста метрах над его головой – прошел взлетающий «мессер». От неожиданности Михаил резко – до юза – затормозил. То, что немецкий истребитель взлетал, пилоту было ясно с первого взгляда. Шасси выпущены, закрылки в положении взлета, мотор ревет на форсаже, оставляя дымный след. Опа-на! — в задумчивости он едва не въехал на немецкий аэродром.

Михаил свернул с дороги в лесок, остановился и заглушил мотоцикл. Взяв автомат, он крадучись пошел в сторону аэродрома. После недолгих поисков нашел подходящее место и залег на опушке. Эх, бинокль бы сюда!

Аэродром был полевым, взлетно-посадочная полоса – грунтовой. Около десятка истребителей «Мессер-ШМИТТ-109Е» были замаскированы сеткой. «Не больше эскадрильи, — определил Михаил, — и ведь близко к линии фронта. Не иначе – аэродром подскока». Это когда одна из эскадрилий или даже звено авиаполка базируется в непосредственной – километрах десяти-пятнадцати – близости от передовой. Своего рода стервятники, сидят в засаде, а когда самолеты неприятеля возвращаются с боевого задания, израсходовав боекомплект и топливо, они их сбивают. Неплохо придумали, сволочи!

Михаил почувствовал желание им напакостить, и такое отчаянное – даже руки зачесались.

Присмотревшись, он увидел, что в дальнем углу аэродрома сложены бочки с горючим, рядом с которыми ХОДИТ часовой. Ближе к лесу, где расположился Михаил, под маскировочной сетью сложены штабеля ящиков, вероятнее всего – с боеприпасами. Ведь расход боеприпасов одного истребителя, нашего или немецкого, довольно велик.

На опушке леса, среди деревьев, прячутся две большие брезентовые палатки – наверняка командование эскадрильей.

Михаил провел на опушке около часа, изучая расположение, распорядок и численность состава аэродрома. В голове его созрел весьма дерзкий по замыслу, но отнюдь не безрассудный план.

Надо въехать в расположение аэродрома. Сделать это будет легко: аэродром не огорожен. Единственная помеха – часовые по периметру. Но поскольку аэродром не стационарный, вышек охраны с пулеметами нет.

Выехав на середину, в первую очередь расстрелять из пулемета, что на коляске мотоцикла, бочки с топливом. Этим самолеты сразу лишатся возможности подняться в воздух, а если повезет, то пламя перекинется и на них.

Во вторую очередь – расстрелять из пулемета летчиков. Без пилотов самолеты – груда железа. Причем надо подгадать момент, когда летчики еще не успеют разбежаться по кабинам. Вероятность этого велика: получение приказа или посещение столовой.

От обстрела самих истребителей Михаил сразу отказался. Бронестенка и бронеспинка не позволят повредить кабину, а дырки в фюзеляже или оперении механики быстро залатают. Ведь у него не пушка, а обычный пехотный МГ-34 калибра 7,92 мм. Для серьезного урона истребителю – нечего и думать. К тому же пилота быстро не подготовишь, а самолеты сходят с конвейера десятками, если не сотнями. Ясно, стрелять по пилотам.

Итак, решено: нападению – быть. Теперь надо правильно выбрать время. Черт его знает, когда у немцев полеты, обеды и ужины! И наблюдать за распорядком работы аэродрома долго невозможно – могут случайно обнаружить.

Михаил вернулся к мотоциклу. Не заводя мотора, чтобы не услышал часовой, перекатил его на опушку леса. Теперь надо выбрать удачный момент – и можно нападать.

Михаил осмотрел пулемет. Лента полная, жалко только – одна; заправлена в лентоприемник. Оружие Второй мировой войны довольно просто, обращение с ним интуитивно понятно, и кто хоть раз держал в руках АК-47 или нечто подобное, управится и с другим оружием.

Чтобы было удобно, Михаил уселся в коляску мотоцикла, выкинув прочь ранец убитого немца, чтобы не мешал.

На аэродроме кипела обычная жизнь. Механики возились с моторами, заливали топливо в баки, вооруженцы укладывали пулеметные и пушечные ленты в короба.

Михаил сразу обратил внимание, что к одной из двух палаток потянулись летчики. Их сразу можно было узнать по планшетам с картами, болтающимся сбоку на длинных ремешках.

Пожалуй, пора! Трудно решиться, когда нет боевого опыта, когда ты один и неоткуда получить помощи и поддержки. Но надо! Есть такое слово, если ты мужчина, любишь свою страну и способен не только на то, чтобы пить пиво на диване.

Михаил перелез на сиденье мотоцикла, повесил на грудь трофейный автомат, ногой толкнул кикстартер. Мотор мягко зарокотал. Михаил выждал секунду, собрался с духом, глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, включил передачу и дал газ.

Глава 2

Резкий разгон, вторая, третья передача… Ветер бил в лицо, но глаза были защищены очками. Заметивший его немецкий часовой стал посредине грунтовой дороги и поднял вверх правую руку; требуя остановиться, крикнул: «Хальт!» Он явно принял Михаила за своего. Да и как не ошибиться? Мотоцикл немецкий, автомат поперек груди – немецкий, на голове – пилотский шлем с очками-консервами, какие бывают не только у летчиков, но и у мотоциклистов. Одет в летную тужурку синего цвета – так и немецкие пилоты в таких же ходят. Потому и не стрелял часовой. А когда понял, что Михаил не собирается останавливаться, отскочить в сторону не успел – Михаил сбил его корпусом коляски.

Удар получился сильным – руль рванулся из рук, но он удержал его. Сразу свернул направо – за стоянку самолетов – и стал объезжать ее. Целью его были бочки с горючим.

Михаилу удалось беспрепятственно подъехать к складу: аэродром продолжал жить своей обыденной жизнью. Он остановился за полсотни метров от склада, пересел в коляску, но мотора не глушил. Повел стволом по бакам, нажал спуск. Ничего не произошло. Михаил передернул затвор, нажал спуск опять. Пулемет загрохотал, задергался, из пробитых бочек потекли струйки топлива.

Сбоку из-за бочек выскочил часовой с винтовкой в руках. Михаил довернул ствол и срезал его очередью. Опять повернул пулемет, дал длинную очередь по бочкам. Всколыхнулось пламя. «Надо быстрее убираться отсюда, пока не произошел взрыв», — пронеслось в голове.

Михаил перепрыгнул из коляски в седло мотоцикла и рванул газ.

На аэродроме уже обеспокоились стрельбой и языками пламени. К бочкам с топливом бежало с десяток людей, некоторые – с огнетушителями в руках. Из палатки стали выбегать пилоты.

Михаил резко затормозил – так, что мотоцикл занесло, прыгнул в коляску и дал длинную очередь по пилотам. Раздались крики. Михаил не отпускал спуска, водя стволом по упавшим пилотам, по обеим палаткам – по всему, что еще шевелилось.

Наконец пулемет смолк, щелкнув затвором вхолостую. Разогретый ствол его дымился от активной стрельбы.

По корпусу коляски ударила пуля. Занятый стрельбой, Михаил даже не смотрел назад. Теперь он обернулся. К нему бежали трое солдат с винтовками, стреляя на ходу.

Чтобы не быть мишенью в коляске, Михаил вывалился на землю и дал очередь из автомата. Завертел головой, решая, куда убегать. Прямо перед ним была завалившаяся брезентовая палатка, за нею – лес. Позади – самолеты, один из которых молотил винтом на холостом ходу. Фонарь кабины был отброшен в сторону – видимо, механик прогревал мотор перед запуском.

Решение пришло мгновенно: к самолету – и взлетать! Идея абсолютно сумасшедшая! Но Михаил прыжками понесся к самолету. Техники и механики сбились в кучу у ящика из-под пушечных снарядов.

Михаил обежал крыло, забрался на него и перелез в кабину. Выстрелов в спину от механиков он не опасался – кто же будет в тылу, да при обслуживании самолетов, носить при себе оружие? Стоя в кабине, он указал стволом автомата на одного из механиков и сделал красноречивый жест, понятный всем летчикам: убрать колодки!

Механик робко привстал. Он явно не понимал этого сумасшедшего. Немец это или русский – по форме не разберешь. Перестрелял летчиков, поджег склад горючего и теперь требует убрать колодки из-под колес! Точно, человек не в себе!

— Шнель! — вдруг очень к месту вспомнил Михаил одно из немногих слов на немецком, которое было ему знакомо, — преимущественно из кино.

Немец все-таки понял, нырнул под самолет и выбрался с другой стороны, таща за тросики тормозные колодки.

Михаил упал на парашют, служивший сиденьем пилотам, и захлопнул фонарь.

Управление незнакомое, но основные ручки и педали такие же, как и на других самолетах. Между ног – ручка вертикальных рулей и элеронов, ноги сами нашли нужные педали; слева, под рукой, — рычаг газа.

Его и потянул на себя Михаил. Мотор взревел, самолет тронулся с места. К нему уже бежали солдаты охраны. Они ничего не могли понять. Куда девался стрелок с мотоцикла? Кто в самолете?… И потому пока они не стреляли.

Михаил дал вперед левой ногой, повернул на рулежную дорожку. Газ на себя до отказа!

Самолет начал разгоняться. «Буду взлетать с рулежной дорожки, — решил Михаил, — времени выруливать на взлетную полосу нет. Да могут и не дать взлететь: поставят поперек полосы грузовик – и все, приплыл».

На скоростемере – восемьдесят, сто… На какой скорости взлетает «мессер»? Михаил слегка толкнул ручку вперед – самолет поднял хвост. Скорость нарастала, но перед носом – за винтом – приближалась опушка леса.

Михаил слегка потянул на себя ручку и через мгновение услышал, как перестали стучать о землю колеса шасси. Он в воздухе! Пусть высота мизерная, но он смог оторваться от земли.

Михаил еще добавил газу, потянул ручку на себя. Увеличить бы угол подъема – лес близко, но Михаил не знал возможностей «мессера». Потянешь резче – можно слишком круто задрать нос, потерять скорость и в итоге упасть.

Неубранное шасси чиркнуло колесами по кронам деревьев. Аэродром остался позади.

Михаил бросил взгляд на приборы – скорость уже 220. Надо убирать шасси, но как? Все надписи на тумблерах, кранах, ручках – на немецком. «Буду лететь с выпущенными шасси», — решил Михаил.

Высота уже метров двести, скорость – 300. Михаил посмотрел на компас, сделал осторожный вираж влево – «блинчиком», как говорят летчики. Теперь он держал курс на восток. Высоты не набирал, надеясь увидеть линию фронта. Должна же быть передовая? Ему бы только перелететь ее, а там можно подыскивать место для посадки. Плохо, что он не знал – далеко ли эта линия фронта, далеко ли до нее лететь?

Снизу ударила очередь из пулемета. Дымная трасса прошла сзади. «Слишком низко лечу – опасно, — понял Михаил, — надо забраться повыше». Он потянул ручку на себя, набрал высоту в тысячу метров. «Если что – прыгну с парашютом», — подумал Михаил… и похолодел. Он сидел на парашюте, но не был пристегнут! О том, чтобы надеть на себя лямки подвесной системы, нечего было и думать. Они подгоняются по фигуре еще на земле, застегиваются. Проделать такой фокус в тесной кабине истребителя было невозможно: он не циркач и не гуттаперчевый гимнаст. Значит, о прыжке с парашютом нужно забыть. Хуже другое – из-за неубранного шасси, создающего значительное аэродинамическое сопротивление, начала расти температура масла в двигателе. Убрать бы его, да как? При такой температуре масла двигатель долго не протянет – буквально минуты, потом его просто заклинит.

И еще одна беда: надвигалась темнота, причем именно с востока.

Михаил с тревогой поглядывал по сторонам и вниз, подыскивая место для посадки. По его прикидкам, километров пятьдесят он уже пролетел. Он кинул взгляд на приборы – 410 километров в час. Михаил немного убрал газ – слишком большая нагрузка на двигатель из-за неубранного шасси.

Облака еще были освещены, но земля уже теряла четкие очертания.

Слева, на удалении двух километров, прошла четверка «мессершмиттов».

Через пять минут на земле стало темно, лишь реки посверкивали серебром.

Неожиданно впереди и правее курса мелькнул луч прожектора, причем не вверх, как зенитный, а по земле. «Ночной аэродром, — сообразил Михаил. — Значит, мне – туда». Он еще убавил газ, начав медленное снижение.

Далеко впереди стала видна посадочная полоса, взлетающий с нее большой двухмоторный самолет.

Михаил заложил небольшой правый вираж, нацеливаясь носом истребителя на посадочную полосу. Лишь бы с рулежки на нее не вывернул еще один самолет. Тогда – неизбежное столкновение!

Михаил еще убрал газ, планируя почти на холостых оборотах. На какой скорости садится «мессер»? Вопрос не праздный. Скорость мала – сядешь перед полосой, не исключено – на камни или пни, скорость велика – выкатишься за полосу, и тормоза не помогут, скапотируешь, как на «Аннушке».

Скорость 150, 130… Михаил притер истребитель к полосе. Толчок, вибрация колес… Ура! Сел! Удалось! На незнакомом самолете, без карты, в ночи – так может повезти только раз в жизни.

Михаил до отказа толкнул ручку газа вперед, закрыл бензокран – где он расположен, разглядел еще в полете, при свете. И сразу – по тормозам. Самолет, пробежав метров около двухсот, остановился.

Михаил откинул фонарь кабины, с наслаждением вдохнул чистый, насыщенный запахом травы воздух, рукавом тужурки вытер мокрое от пота лицо.

Сзади приближался звук мотора, затем раздался визг тормозов.

— Эй, заблудился, фриц? Выходи!

— Я не фашист.

Михаил привстал в кабине, поднял руки.

— Это ты правильно руки поднял. Вылазь! Михаил неуклюже выбрался на крыло, спрыгнул на землю. И почти сразу же получил удар кулаком в ухо.

— У, гад!

Когда Михаил поднялся с земли, потирая ушибленное ухо, в дело вмешался стоящий рядом мужчина:

— Погодь, пусть разберутся.

Михаила обыскали, сняли ремень с пистолетом, забрали документы – все это принадлежало убитому советскому пилоту.

— Лезь в кузов! И смотри мне! Чуть шевельнешься – застрелю!

Михаил залез в кузов полуторки и улегся на пол. Полуторка тронулась, на пути следования несколько раз поворачивала влево-вправо, затем остановилась.

— Выходи!

Михаил выпрыгнул из кузова.

Перед ним было приземистое одноэтажное здание.

— Иди вперед! — Для большей убедительности слова сопроводил достаточно ощутимый толчок в спину.

Сзади шли двое конвоиров – видимо, из аэродромной охраны. Постучав в дверь, они завели его в комнату.

— Вот, товарищ командир, пленного взяли! — с торжеством в голосе сказал один из конвоиров. От удивления у командира с двумя «кубиками» на петлицах поднялись брови:

— Чего ты несешь, Патрушев?! Ты пьян, что ли?

— Никак нет, товарищ лейтенант. Он на наш аэродром на немецком истребителе сел. На «мессершмитте», — для убедительности добавил он.

Лейтенант с интересом уставился на Михаила.

Конвоир сделал два шага вперед и положил на стол ремень с кобурой, пистолет и документы. Это были бумаги погибшего летчика.

— Вот, при нем оказались.

Лейтенант открыл командирское удостоверение.

— Так… Борисов.

— Сергей Иванович, одна тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, — продолжил Михаил.

— Воинская часть?

— Восьмой истребительный авиаполк тридцать восьмой истребительной авиадивизии.

— Кто командир?

— Курбатов.

Лейтенант откинулся на спинку стула.

— Скажи-ка, сержант, откуда у тебя немецкий самолет?

— Я – старшина, — поправил лейтенанта Михаил, — а самолет трофейный.

— Это как же? С немцем самолетами в воздухе махнулся?

— Ну зачем же? Меня сбили во время выполнения боевого задания за линией фронта. Пробирался назад, к своим.

— Это еще посмотреть надо, кто для тебя «свои», — .процедил лейтенант.

— По пути наткнулся на аэродром немецкий. Наудачу на одном из самолетов механики двигатель самолета прогревали. Ну я, в общем, смекнул, что к чему, и угнал его.

— Ты гляди, как просто у него получается! И немцы не возражали?

— Да нет, пострелять, конечно, пришлось, склад с горючим сжечь.

— Да ты герой, оказывается, — недоверчиво покосился на него лейтенант. — Это что же получается, — он стал загибать пальцы, — в одиночку аэродром разгромил, самолет угнал, склад с горючим поджег? Да тебя к ордену представлять надо! Ты кому врешь? Да я тебя в бараний рог согну, шлепну, как изменника и перебежчика! Расскажи, как немцы тебя завербовали!

— Бред какой-то! — Михаил понял, что его объяснениям никто не верит.

— В камеру его! А я пойду взгляну на самолет – чего он там пригнал? — Лейтенант зло засмеялся.

Конвоиры толкнули Михаила в спину:

— Иди!

Его завели в небольшую комнату с зарешеченным окном и закрыли дверь.

В тюрьме или камере Михаилу еще сидеть не приходилось. Он осмотрелся. Хотя смотреть-то, по сути, было не на что. Комната – или камера – была абсолютно пуста: ни топчана, ни стула.

Михаил уселся в угол. Его одолевали мрачные мысли. «Зачем рвался к своим, да еще и на самолете? Выходит, глупость совершил? Может быть, надо было сесть где-нибудь в поле, самолет сжечь, а самому идти пешком? И линию фронта не разглядел. Да и была ли она сплошной, та передовая лета сорок первого?» Михаил даже застонал от осознания ошибки, которая может дорого ему обойтись. Если начнут копать да допрашивать, подмена вылезет наружу. Хуже того: если недалеко базируется 8-й авиаполк, могут вызвать командира эскадрильи для опознания. Все сразу и всплывет. Никакой он не Борисов. Фото на удостоверении мутноватое, из ста человек половина будет похожа, но любой сослуживец Борисова сразу скажет – не он! Тогда никакие слова оправдания уже не помогут. К стенке поставят – и расстреляют. Время суровое, а его правдивый рассказ на сказку похож. «Интересно, — промелькнула мысль у Михаила, — в авиачастях все военнослужащие должны иметь голубые петлицы и такого же цвета околыш на фуражке?» У лейтенанта, который его допрашивал, они были темно-синего, даже какого-то василькового цвета. «А не НКВД ли это?» – обожгла его догадка.

Низко, почти над крышей, прошел самолет, натужно ревя моторами. «Бомбовоз!» – понял Михаил. Вот ведь и угораздило же его на аэродром бомбардировщиков сесть. Обычно они от передовой дальше базируются, чем истребители. Еще ведь и спросят – а почему так далеко залетел? Коли истребитель, так и искал бы свой аэродром! Что тут ответишь? Что планшета с картой на трофейном самолете не было да сумерки, в которых сориентироваться трудно? «Вот так и умрешь ты, Миша, в прошлом времени, да еще позорной смертью предателя и немецкого шпиона, не успев даже повоевать толком, — с горечью подумал он. — Да нет, кое-какой ущерб врагу все-таки нанес, — утешая себя, вспоминал он события прошедшего дня. — Несколько врагов убил, склад с горючим сжег, немецкий истребитель к своим перегнал. Так что свой вклад – пусть и маленький – в будущую Победу я уже внес».

Может быть, на секунду, на миг, но общую победу он приблизил. А с этим и умирать не так страшно. Загремел засов:

— Выходи! Руки за спину, иди вперед.

Михаила завели в ту же комнату, к уже знакомому лейтенанту.

— Будешь продолжать врать или сознаешься?

— Я правду сказал, добавить нечего.

Лейтенант кивнул. Конвоир сзади ударил Михаила прикладом винтовки под колени. Пилот упал, а конвоир принялся его пинать сапогами. На каждый удар тело отзывалось острой болью.

— Хорош! — приказал лейтенант. — Садись! Михаил, преодолевая боль в избитом теле, уселся на табуретку, с трудом удерживая равновесие. Нижняя губа его распухла и кровила, левый глаз заплыл.

Лейтенант направил свет настольной лампы в лицо пилоту.

— Рассказывай – только правду! Будешь врать – все зубы выбью, сука! Чего с вами, гнидами, церемониться? Все равно к стенке поставим!

— Говорить ничего не буду. Все равно вы мне не верите, — едва выговорил Михаил.

— Нет, будешь говорить! — заорал лейтенант. Он вытащил из стола пистолет и сунул его под нос пилоту. — Или ты говоришь правду, или я тебя сейчас пристрелю!

— Пострелять захотелось? — Михаил сплюнул на пол. Пол окрасился кровью. — Ты бы лучше на передовую сходил.

Лейтенант пистолетом ударил Михаила по скуле. Сильно ударил, аж голова мотнулась в сторону.

В коридоре послышались шаги. Дверь распахнулась, и вошел военный. В каком он был звании, Михаил понять не смог, но сквозь розовую пелену разглядел на петлицах по две «шпалы».

Не обращая внимания на окровавленного Михаила, военный встревоженно сказал:

— Немцы прорвались, танки сюда прут. Километров двадцать осталось.

Лейтенант вскочил.

— У меня подследственный.

— А мне начхать! Собирайте документы и готовьтесь к передислокации.

— Есть! — Лейтенант козырнул. — А этого куда? Военный бросил беглый взгляд на Михаила:

— Летчик?

— Так точно! — едва шевеля разбитыми губами, выговорил Михаил.

— За что в особом отделе? Вмешался лейтенант:

— Сел на наш аэродром на немецком истребителе. Говорит – из восьмого ИАП, сбили над захваченной территорией. Сумел угнать «мессер».

В глазах военного промелькнуло удивление.

— На СБ[2] летал когда-нибудь?

— Никак нет.

— Вот что, лейтенант, заберу я его у тебя. У меня два бомбардировщика без экипажей стоят.

— Так не положено: он проверку пройти должен.

— Ты в его полк звонил?

— Связи нет.

— А документы?

— В порядке.

— Потом, позже разберешься. Как там тебя? — Этот вопрос был уже адресован Михаилу.

— Борисов. Старшина Борисов.

— Пошли со мной.

— Военный вышел, Михаил – за ним.

Ни конвоир, ни лейтенант не сделали даже попытки остановить его.

— Вот что, старшина. У меня потери большие, вчера два экипажа на земле погибли, при бомбежке. А самолеты их целехоньки. Ну не жечь же исправную технику! Коли ты с немецким истребителем разобрался, думаю, с СБ управишься. Механика я тебе дам, моторы он запустит. На первой машине я полечу – вместе со штурманом, ты за мной держись.

— Слушаюсь, товарищ комполка.

— Глаз-то видит? Управишься?

— Управлюсь – жить охота.

— Это ты правильно сказал. Лейтенант наш совсем с катушек слетел. Ему одни враги да предатели вокруг мерещатся. Насмерть забьет.

Они прошли к стоянке самолетов.

— Вот твой стоит. Михайлов! Ты где?

— Туточки я, товарищ майор.

— Нашел я пилота-истребителя. На СБ он не летал, но летчик боевой.

— А как же…

— А вот так! Нет у меня других пилотов. Двигатели ему запустишь. Штурмана тоже нет: за мной лететь будете.

Комполка направился к соседнему самолету.

— Товарищ пилот, извините, не знаю вашего звания, — обратился механик к Михаилу.

— Старшина. Старшина Борисов Сергей, — представился Михаил.

— Старшина Михайлов Петр, — протянул руку механик.

— Ну вот и познакомились, — пожал Михаил руку механику. — Показывай, как тут и что.

Откинув фонарь, они заглянули в пилотскую кабину. Тускло светились лампы подсветки.

Михаил уселся в пилотское кресло. Механик запустил левый двигатель, потом – правый, осмотрел приборы. Михаил внимательно наблюдал за его действиями.

Двигатели работали ровно.

— Движки-то новые, перед самой войной поменяли, — вздохнул механик.

Температура масла, головок цилиндров – все было в норме. Соседний СБ тоже прогревал двигатели.

— Сергей…

Михаил пропустил обращение мимо ушей.

— Сергей! — повысил голос механик.

— Извини, в кабине осматриваюсь, — спохватился Михаил. «Чуть не прокололся! Надо откликаться на Сергея, коли уж так случилось».

— Ты на чем летал раньше?

— На «кукурузнике», — ляпнул было Михаил и чуть язык себе не откусил. Не было в те годы Ан-2.

— А, на По-2! А еще на чем?

— На И-16, - соврал Михаил. Все-таки по документам он – истребитель.

— Это ты на «мессере» вчера сел?

— Я, — вздохнул Михаил.

— Механики да техники уже оглядели «немца». Слух прошел – фриц заблудился, а это, оказывается, ты.

— За что и попал в особый отдел. Лезь в самолет. Петр забрался на место штурмана.

Соседний СБ увеличил обороты, пополз со стоянки. Отпустив его на сотню метров, стал выруливать и Михаил. Господи, да как же на этом можно летать? Управление не просто тяжелое – дубовое.

Самолет комполка вырулил на взлетную полосу и с ходу стал разгоняться. Михаил тоже вырулил на полосу, нажал на тормоза и добавил оборотов. Двигатели взревели, самолет задрожал. Михаил отпустил тормоза, самолет начал разбег и легко оторвался от земли.

— Фу, взлетели, — перевел дух Михаил. Он легко потянул штурвал на себя, набирая высоту. Где же самолет командира полка? Как будто бы уловив его мысль, на переднем самолете зажглись бортовые огни. Михаил догнал самолет ведущего, и бортовые огни тут же погасли. «Ну да, — сообразил Михаил, — все верно. Не мирное время, не ровен час – засекут зенитчики или ночные истребители». Лишь бы не облачность, тогда можно потеряться или ударить ведущего.

Но погода не подвела.

Михаил ориентировался на выхлопы моторов переднего СБ. На фоне ночного неба они были хорошо видны. Заметив, что ведущий СБ летит с убранным шасси, Михаил сделал то же самое и ощутил два толчка, пришедшиеся снизу по корпусу самолета. Скорость возросла, управлять машиной стало легче. Но все равно на приборе – 330 километров в час. Тоже мне скоростной бомбардировщик!

Михаилу стоило немалых трудов и напряжения удерживать самолет в ночном небе, следуя за ведущим. Кабина и приборная доска были ему незнакомы. Однако вскоре ведущий покачал крыльями и стал снижаться. Михаил тоже подобрал газ.

Высота уже метров триста. Куда же садиться – ни черта не видно, где аэродром!

С ведущего самолета выпустили две зеленые ракеты. Впереди – на земле – вспыхнул прожектор, осветив посадочную полосу. Передний СБ выпустил шасси, Михаил – тоже.

Передний СБ начал резко снижаться. Михаил не отставал. Вот самолет комполка коснулся колесами бетонки, Михаил – за ним. Однако или скорость самолета оказалась чуть больше, или к земле Михаил подвел его чуть раньше, только самолет ударился колесами о бетонку и подскочил в воздух. На летном языке – «дал козла». Но Михаил сбросил газ, мягко, едва-едва потянул штурвал на себя, и самолет, едва коснувшись земли всеми тремя точками, побежал по бетонной полосе. Михаил нажал на тормоза.

В этот момент прожектор погас. Темнота полная, хоть глаз выколи.

— Куда рулить? — спросил Михаил техника.

— Не знаю, я сам тут в первый раз, — признался тот.

— А что за аэродром?

— Комполка сказал – в Тулу летим.

В Туле Михаил был один раз – на «Аннушке». Перед самолетом остановилась полуторка. Кто-то из кузова помахал фонарем. Ага, просят следовать за ними. Полуторка шла впереди, указывая путь. Самолет встал на стоянку. Михаил кивнул Петру:

— Глуши моторы. Двигатели заглохли. Петр перекрестился.

— Слава богу, обошлось. Как говорится: «Прилетели, мягко сели, высылайте запчастя – фюзеляж и плоскостя».

— Это ты на моего «козла» намекаешь? — не удержался от вопроса Михаил.

— Да нет, что ты, Сергей, это я так. У нас и у опытных пилотов такие случаи бывали.

Михаил сдвинул фонарь и вылез на крыло. Следом за ним выбрался механик. От соседнего самолета к ним быстрым шагом шел комполка.

— Ну молодец, летун! Не ожидал! Ночью, на незнакомом самолете! Теперь я верю, что «мессера» у немцев угнал! Переходи ко мне в полк!

— Я же истребитель, товарищ комполка!

— Мне летчики во как нужны! — Командир ребром ладони провел по шее. — Что истребитель? — продолжил он. — Одни выкрутасы. Бомбардировщик – другое дело. Отбомбился по колонне врага – и нету его. Мощь!

— Скорость у него мала, на таком от истребителя не уйдешь, — осторожно заметил Михаил, боясь обидеть майора.

— Это – да, это есть. Так наш полк должен переучиваться на новые Пе-2. Слыхал о таких?

— Слышал, да не видел никогда.

— Ну что, согласен?

— Подумать надо, товарищ майор.

— Эх, старшина, у меня на четыре самолета два летчика, от полка ни людей, ни техники – жалкие крохи, а ты заладил: «подумать, подумать»… Ладно, думай до утра. Пошли.

Видимо, майор на этом аэродроме уже бывал – он уверенно направился в общежитие. За ним потянулись все.

Не успели они толком поспать, как объявили подъем. К Туле приближались немецкие бомбардировщики. Все бросились растаскивать самолеты со стоянки и маскировать их обрывками маскировочных сетей и сломанными ветками.

На аэродроме собрались остатки многих авиаполков и самые разномастные самолеты. Одиноко стоял ТБ-3, два СБ, на которых прилетели майор и Михаил, несколько МиГов и ЛаГГ-3, пяток И-15, один Як-1, три По-2.

Тревога оказалась ложной: немецкие бомбардировщики прошли стороной, в глубь страны. Они летели высоко, строем – как на параде.

Стоявший рядом с Михаилом пилот зло процедил:

— Как над своей землей идут, сволочи! Сбить бы их, да пока поднимешься и высоту наберешь, их уже и след простыл.

«Это – да, — подумал Михаил, — даже у истребителей скороподъемность неважная: пока наберут пять тысяч метров, пять-шесть минут пройдет».

Пилоты и техсостав потянулись в столовую. И здесь с Михаилом случился конфуз. Документов-то у него не было – они остались у лейтенанта-особиста. Там же кроме удостоверения, вещевой и продовольственный аттестаты. А человек без документов – никто, подозрительный тип.

Удрученный Михаил отошел от окна раздачи.

— Борисов!

Михаил обернулся. За длинным армейским столом сидел майор со своим экипажем и Петр-механик. Майор призывно махнул рукой. Михаил подошел.

— Здравия желаю! Приятного аппетита.

— Ты чего смурной такой, не кушаешь?

— Документы мои – в том числе и аттестаты – у лейтенанта-особиста остались.

Майор хлопнул себя ладонью по лбу:

— Вот растяпа, человека забрал, а документы забыл. Нехорошо получилось. Садись.

Майор встал и направился к раздатчице. Вернувшись с подносом, поставил его перед Михаилом:

— Ешь.

Упрашивать Михаила не пришлось. Кто его знает, когда в следующий раз удастся перекусить. Майор принялся допивать чай.

— Ну и лицо у тебя, Сергей! Ты в зеркало сегодня смотрелся?

— Некогда было – по тревоге подняли.

— Постарался лейтенант. Самое паскудное – он мне не подчиняется. Плохо, что документы у него остались. Думаю, к вечеру он сюда приедет. Попробую забрать. Ты держись поближе к нашему экипажу.

Михаил вышел из столовой вместе с экипажем. Он был хмур. Документов нет, пистолета нет, со службой неопределенность. «Ха, — поймал он себя на мысли, — ты же сам хотел летать на тяжелых самолетах, пересесть с Ан-2. Вот тебе удачный случай. Хоть СБ и не Ту-154, но опыт полетов на двухмоторной машине приобрести можно». Рассудив так, Михаил догнал майора:

— Товарищ майор, разрешите обратиться!

— Разрешаю. Ты чего так официально? Мы не в строю. Меня Валентин Петрович звать, а фамилия самая что ни на есть русская – Иванов.

— Надумал я, остаюсь с вами.

— О! Правильное решение! Истребитель – как комар: кровь сосет, а кроме зуда, ущерба почти никакого.

Майор явно предпочитал бомбардировщики.

— Нет, я, конечно, не спорю, истребители тоже нужны – хотя бы для того, чтобы бомберов прикрыть, — продолжил майор. — Да ты не дрейфь, найдем твои документы. Должен особист приехать – иначе в дезертирах числиться будет.

— С человеком же всякое случиться может, — рассудил Михаил, — вдруг он под бомбежку угодил?

— Я плакать по нем не буду. У меня от полка почти ничего не осталось. И самолеты, и экипажи погибли при выполнении боевых заданий. Но это я знаю, а лейтенант числит их в без вести пропавших, — жестко сказал майор. — Говорит, могли сесть в немецком тылу и сдаться. — На скулах его заиграли желваки. — Я своих людей знаю: раз не вернулся, значит, погиб. Не было у меня в полку трусов и предателей и не будет, пока я жив! Нет у погибших права на славу – это так. Но и жизни они свои не зря положили!

Майор, видимо, не столько для Михаила это говорил, сколько для своих людей, слышавших разговор. А может, пытался заочно спорить с лейтенантом-особистом.

Завыла сирена воздушной тревоги. Все, кто был на аэродроме, бросились по отрытым щелям. Только один из пилотов бросился к своему И-153. Через пару минут взревел двигатель, и истребитель прямо со стоянки пошел на взлет.

— Ты гляди, чего делает! — с восхищением сказал Иванов.

Все запрокинули головы вверх, придерживая фуражки.

Старенький биплан И-153 «Чайка» набирал высоту, описывая широкие круги над аэродромом.

Показалась пара «Юнкерсов-87». Тоже машина не из новых, но стервятник еще тот. Заходил на цель, пикировал и бомбил, выходя из пике, причем довольно точно. Потому уже на фронте за характерный вид неубирающихся шасси его прозвали «лаптежником».

— Обнаглели, сволочи, без истребителей прикрытия идут! — сказал кто-то.

Пилот «Чайки» набрал высоту и, пользуясь преимуществом в скорости и высоте, зашел на «лаптежников» сбоку, со стороны солнца. Он спикировал на Ю-87, дал очередь из пулемета. «Лаптежник» задымил, свалился на крыло, камнем полетел вниз и врезался в землю. Издалека был виден черный столб дыма.

Присутствующие на аэродроме закричали:

— Ура! Давай! Молодец!

Пилот вновь начал набирать высоту. Второй Ю-87 спешно развернулся и сбросил бомбы, чтобы облегчить самолет. Однако летчик «Чайки» бесстрашно бросился в атаку заново. Но и стрелок на «юнкерсе» не дремал. К «Чайке» потянулись дымные трассы. При виде этого свидетелей воздушного поединка охватило отчаяние: из такой ситуации истребителю было не выбраться… Но вдруг они с изумлением увидели, как истребитель резко нырнул вниз, подобрался к «юнкерсу» поближе и с кабрирования всадил немцу очередь в брюхо. От «юнкерса» полетели куски обшивки, он клюнул носом и стал падать. Дыма и огня почему-то видно не было.

Прошла секунда, вторая, третья… Все напряженно ждали. Вдруг на глазах присутствующих от «юнкерса» отделилась черная точка – это пилот успел выпрыгнуть с парашютом. Потерявший управление бомбардировщик возвестил о своем падении взрывом и облаком черного дыма.

К месту приземления вражеского пилота на полуторке помчалась аэродромная охрана.

Пилот «Чайки» сделал над аэродромом победную «бочку» и, покачав крыльями, лихо сел.

— Ас! — коротко подвел итог майор.

«Чайка» зарулила на стоянку, двигатель заглох. Из кабины выбрался молодой парень, ровесник Михаила. Видевшие бой летчики и техники бросились к нему и под нестройные возгласы восторга несколько раз подбросили в воздух.

— Ну расскажи, как да чего? — подступили к нему с вопросами пилоты.

— Да че там – бой над аэродромом шел, все видно было. Зашел со стороны солнца, прицелился, дал очередь по кабине.

Видя нескрываемый интерес товарищей, истребитель стал ладонями показывать ход воздушного боя. Все слушали со вниманием, потом нехотя разошлись по боевым постам – обстановка-то не мирная, — завистливо качая головами.

Майор незлобиво пробурчал в усы:

— Каждый истребитель – хвастун! — Помолчал и добавил: – Но не каждый хвастун – истребитель.

Михаил засмеялся. Улыбнулись и остальные – они-то знали эту слабость командира: Иванов ревниво воспринимал чужие победы, а к летчикам-истребителям вообще неровно дышал.

— Вот что, Сергей. Бери Михайлова, идите к самолету. Пусть он тебе втолкует, где и что в кабине.

— Есть, товарищ майор! — Михаил уже почти свыкся со своим новым именем.

— Михайлов, слышал?

— Слышал.

— Не по уставу отвечаешь!

— Так точно, товарищ майор!

— Ну вот, другое дело.

Почти весь день, с перерывом на обед, Михаил под руководством Петра изучал материальную часть. Самолет был простым в управлении, но тем не менее знать, где и как выпускаются шасси, как включить АНО – аэронавигационные огни, где расположены приборы левого и правого моторов – надо. После, уже в казарме, Михаил насел на Иванова:

— Какая посадочная скорость у СБ? А какова длина пробега при посадке?

И еще куча подобных вопросов, на которые Петр ответить не смог: все-таки он механик, а не пилот. Иванов же добросовестно, с подробностями отвечал на все вопросы, не пропуская деталей. Ведь дьявол кроется в нюансах.

Когда уже собрались спать, дежурный подошел к майору:

— Извините, не вы майор Иванов будете?

— Так точно. Что случилось?

— Три грузовика прибыло с имуществом и людьми, говорят – из вашего полка.

Майор накинул кожаную тужурку и ушел.

Не было его долго, Михаил уж придремывать стал, когда Иванов вернулся. Лицо красное, возбужден. Он протянул Михаилу небольшой пакет:

— Держи документы, летун.

Сон сразу пропал. Михаил уселся на скрипучей кровати, схватил документы, перелистал. Все на месте.

— Вот спасибочки, товарищ майор.

— Отдавать не хотел. Говорит – проверять надо, в кутузку тебя посадить. Хрена ему лысого!

Михаил бережно уложил документы в карман куртки и улегся. Потом приподнял голову:

— А пистолет с кобурой и ремнем?

— Спи уже! Найдем завтра. Михаил в блаженстве закрыл глаза.

Но и в эту ночь выспаться не удалось. Часа через три начался ночной налет бомбардировщиков, и все, наспех одевшись, бросились по щелям.

После окончания налета они улеглись досыпать, а утром, едва встало солнце, майор растолкал Михаила:

— Вставай!

— А, что такое? Подъем?

— Нет, — почему-то прошептал майор, — тут такое дело: твой полк, вернее, оставшиеся машины на аэродроме сели.

С Михаила сон тут же слетел.

— Восьмой истребительный?

— Он самый. Тебе бы не высовываться никуда – до обеда хотя бы, — все также шепотом продолжал майор.

— А что будет после обеда?

— Приказ вечером получил: улетаем мы отсюда, — не повышая голоса, сообщил майор.

— Куда?

— Как куда? В Казань – самолеты новые получать. Я же тебе говорил – Пе-2.

Михаил решил похрабриться:

— А чего мне прятаться?

— Как чего? — Иванов наклонился к уху Михаила: – Ты в полку числишься без вести пропавшим или погибшим. А тут оказывается, что ты живой и здоровый да на тыловом аэродроме проживаешься. Непорядок!

— Так вы же меня сами уговорили!

— Что ты как девка – «уговорил, уговорил»! Делай, как я сказал!

Михаил оделся и пошел к бомбардировщику. Там он забрался в кабину.

На летном поле и в самом деле прибавилось самолетов. На стоянке, в дальнем углу, маскировали ветками около десятка истребителей И-16. «А ведь нехорошо получается, — запоздало устыдился Михаил. — Я видел гибель пилота этого истребителя, забрал его документы, а сказать правду его боевым товарищам не могу. Сам тогда окажусь неизвестно кем, скорее всего, сочтут немецким шпионом. Хватит, пообщался уже с лейтенантом, до сих пор под глазом и по телу синяки. Буду жив после войны – расскажу все. А пока пусть все идет, как идет. Погибшему пилоту уже не поможешь, а мне с врагом поквитаться надо – в том числе и за Борисова. Так что прости меня, незнакомый летчик Сергей Борисов, но теперь я буду воевать за нашу победу под твоим именем. И постараюсь имени твоего в грязь не уронить».

Через час к самолету подошел Петр, принес завтрак – миску каши, горячий чай и хлеб.

— Вот спасибо! — обрадовался Михаил.

— Майора благодари. А я и не знал, что ты в самолете. Изучаешь?

— Ага.

— Брось, пустое. Майор сказал – будем на новые самолеты переучиваться.

К полудню на аэродром сел транспортник. Прибежал Петр:

— Собирай вещи и документы – вон наш транспортник ждет.

— Зеленый Ли-2?

— Какой Ли-2? Это ПС-84.

Опять прокол. Этот самолет только переименуют в Ли-2 позже, а пока он ПС-84, практически – «Дуглас С-47», только моторы отечественные.

— У меня и вещей-то нет. Я думал, мы на СБ полетим.

— Я слышал – здесь оставляем, их в другой полк передадут.

Летчики и техсостав потянулись к транспортнику, уселись на жесткие скамейки вдоль бортов. Майор достал список, сверился и произвел перекличку. Все восемнадцать человек были на месте.

Механик ПС-84 захлопнул дверь.

Майор уселся рядом с Петром и Михаилом, досадливо крякнул:

— Немного от полка осталось. Ничего, в Казани людьми пополнимся в запасном авиаполку, переучивание пройдем да самолеты на заводе получим. С новой техникой и новая жизнь начнется! Раздолбаем проклятых фашистов!

Михаил обвел лица сидящих:

— Что-то я лейтенанта-особиста не вижу. Иванов засмеялся:

— Соскучился? Забудь, как страшный сон. В Туле он остался. А в Казани к нам нового направят. Это как пить дать! Да еще комиссара!

Майор замолчал.

Транспортник тем временем запустил моторы, вырулил на взлетную полосу и взлетел. Едва набрав высоту, повернул вправо.

Кто-то с интересом смотрел в иллюминатор, кто-то придремал, укачанный ровным гулом двигателей. Известное дело: солдат спит – служба идет.

Пока долетели, отсидели на жестких скамьях тощие зады. В полете еще и болтало изрядно.

Наконец приземлились. Механик транспортника распахнул дверь, и все по лесенке спустились на землю, с удовольствием разминая затекшие ноги.

На стоянке застыли новенькие Пе-2. Живьем их все видели в первый раз. Подошли было посмотреть поближе, однако стоявший часовой отогнал:

— Командир прикажет – допущу к машинам. А сейчас отойдите!

И началась учеба в запасном авиаполку. До одурения изучали материальную часть, а поскольку книг и инструкций еще не было, инструкторы объясняли на пальцах, чертили мелом на доске, водили на завод – на практические занятия в цеха, где показывали узлы и детали будущих бомбардировщиков. Наглядно, однако!

Но вот что шокировало Михаила в первый раз, когда он вошел вместе с другими пилотами в сборочный цех, так это состав слесарей-сборщиков. Мужчин было мало – в основном старики, женщины и подростки. Похоже, молодых и среднего возраста мужчин забрали на фронт.

После посещения сборочного цеха летчики вернулись в казарму в подавленном состоянии духа. Сергей Антоненко, сосед Михаила по койке, стянул сапоги и улегся лицом к Михаилу, задумчиво подперев рукой подбородок.

— Ты знаешь, тезка, как подумаю, что летать придется на самолетах, собранных руками стариков и детей, боязно становится.

Михаил в это время думал о том же и потому согласно кивнул.

В дальнейшем оказалось, что страхи их напрасны. Самолет Пе-2 оказался машиной надежной, скоростной и в бою не подводил. Для истребителей противника он был хуже кости в горле – видит око, да зуб неймет.

Изначально конструктором Петляковым Пе-2 проектировался как тяжелый истребитель, потому и скорость и вооружение имел хорошие. Правда, в управлении был сложноват, особенно на первых порах. Потому как скорости – и на взлете и на посадке – было больше; садился он, например, на 140 километрах. Но для опытного пилота, который знал особенности именно Пе-2, самолет был отменно хорош.

Иванову доставалось сильно. Ему приходилось не только осваивать новую машину наряду с рядовыми пилотами, но и доукомплектовывать – практически заново комплектовать полк. Кроме того, требовалась слетанность экипажей. В бою успех зависит не только от пилота, но и от штурмана, от стрелка-радиста.

Промазал штурман при бомбежке – считай, задание не выполнено. И не соврешь, что попал. Как только бомбы срывались с бомбодержателя, тут же включали АФА, или аэрофотоаппарат. И результаты бомбежки были видны на фотоснимке.

Пе-2 был значительно сложнее, чем СБ: запускался воздухом, приводы шасси, тормозных щитков, триммеров, закрылков имел электрические. Вооружение – спереди у летчика два пулемета, в крыльях – УБС и ШКАС, сдвоенные пулеметы у штурмана и два пулемета у стрелка-радиста – для стрельбы из верхнего и нижнего люков.

Как показал дальнейший боевой опыт, одиночный Пе-2 легко отбивался от пары «мессеров». И переговорное устройство на Пе-2 было, и рация. Правда, ларингофоны неудобные – крупные, пилоты натирали ими шею. Но приспособились: резали на длинные куски – вроде шарфов – парашютный шелк и заматывали ими шею.

Бомбовая нагрузка была 600 килограммов, но приходилось и по 800 брать, и по тонне. И по скорости на горизонтали он «мессеру» ненамного уступал, выдавая 540 километров, а при пикировании – до 720 километров – «мессеры» отставали. И баки протектированные были – не горели свечой, как у СБ.

А вот пары, как у истребителей, оказались неприемлемыми: одиночный Пе-2 мог отбиться от вражеских истребителей и уйти с пикированием. Потому учились летать тройками – звеном. Звено Пе-2 отбивалось от четверки «мессеров», а вот двойка Пе-2 оказалась уязвима – заднего, как правило, сбивали.

В бою летчика защищала бронеспинка – бронестекол не было, а штурман при атаке истребителей погибал часто. Истребитель ведь для атаки заходил сверху и бил в первую очередь по кабине. Таким образом, на фронте выяснилось, что на одного погибшего летчика приходилось по три погибших штурмана и по два стрелка-радиста. Такая вот статистика.

Экипаж Пе-2 состоял из трех человек, а на земле каждый самолет обслуживался механиком, двумя мотористами, оружейником и прибористом.

Упорные занятия продолжались три месяца, за которые пилоты налетали по 50 часов. Штурманы, стрелки, механики и оружейники обучались отдельно.

Наконец настал день выпуска.

Кстати, звания у летчиков в начале войны были самые разные – от сержанта до майора. Это уже после сорок второго года молодые пилоты после авиашкол получали лейтенанта.

Все рвались на фронт – бить ненавистного врага: ведь сводки Совинформбюро день ото дня становились все более мрачными. Враг подходил к Москве, были оккупированы Белоруссия, Украина, Прибалтика. Некоторые пилоты уже имели боевой опыт – правда, не на Пе-2. Летали на устаревших ТБ-3, СБ и прочих.

После «дубового» СБ Михаил влюбился в «пешку» – такое прозвище самолет получил в полках. И с экипажем ему повезло: штурман Долганов Владимир имел боевой опыт еще с финской войны, и в июне-июле успел с немцами повоевать – бомбы в цель клал мастерски. Был он старше Михаила на два года, имел звание лейтенанта и медаль «За боевые заслуги» – редкость в начале войны.

Бортстрелок-радист казанский татарин Галлиулин Равиль, молодой, безусый и безбородый парень в звании сержанта, боевого опыта не имел, но стрелял из пулемета метко и на фронт рвался. Большинство экипажей боевого опыта не имело, чем Иванов был очень озабочен.

На построение в честь выпуска внесли полковое знамя, и конечно же звучали речи. Коротко выступил Иванов, потом – полковой комиссар Ряженцев закатил пространную речь. «Болтать легко, лучше бы он научился летать», — подумал Михаил.

Сразу после построения – праздничный обед, который отличался от повседневного лишь тем, что вместо чая дали компот.

А потом собрали экипажи, выдали полетные карты. Полк прямо сегодня перебазировался из Казани на фронт. Тяжко было на передовой: враг пер на Москву неудержимо. Не хватало людей, боеприпасов, техники – буквально каждый самолет был на особом счету.

Единственное, что немного напрягало Михаила, да и не только его одного, — самолеты должны были вылетать без боеприпасов. Пилотов успокоили тем, что аэродром в 30 километрах от фронта. Утешение слабое, если учитывать, что немецкие бомбардировщики бомбили Горький, в современной истории – Нижний Новгород, а их истребители прочесывали полосу глубиной 100–200 километров от передовой.

Однако долетели благополучно, приземлились. Летный состав расселился в соседней деревушке, и, пока не прибыл техсостав, который отправили поездом из Казани, пилоты изучали местность по карте. Летчики и штурманы выискивали характерные изгибы рек, мосты через них, населенные пункты, несколько необычные в плане сверху, чтобы при одном мимолетном взгляде на них можно было сразу понять, где ты. Ведь уже была осень – с ее дождями, туманами, тучами, плохой видимостью. Вынырнул из облака, увидел в разрыве туч характерный изгиб реки – и сразу определился, где находишься. Ведь ни о каких радиокомпасах, приводных радиостанциях и локаторах речи не шло.

Пользуясь затишьем, полковой комиссар едва ли не каждый день собирал собрания – о текущем моменте и положении на фронтах. А чего языком попусту молоть, когда все и так собирались у репродукторов – послушать сводки Совинформбюро, которые день ото дня были все тревожнее. 6 октября немцы завладели Брянском, Карачевом, 7 октября сомкнули кольцо вокруг Вязьмы. В окружении оказалось 37 советских дивизий. 13 октября пала Калуга, 16 октября – Боровск, 18 октября – Можайск и Малоярославец.

Прибывшие эшелоном по железной дороге механики, техники, оружейники и прибористы рассказали, что в Москве возникла паника. С 15 октября по решению ГКО[3] началась эвакуация из столицы жителей и оборудования и материальных ценностей, в первую очередь – заводов.

Уже несколько дней над ними висели низкие свинцовые тучи, лил мелкий дождь. Летчикам это было на руку – немцы не летали, а техперсонал готовил самолеты: заправлял их, подвешивал бомбы, снаряжал пулеметные и пушечные ленты.

Экипажи разделили по звеньям. Командиром звена стал Петр Демидов, старший лейтенант, уже успевший повоевать на «пешке». Вторым ведомым был Алексей Рожковец.

— Вы, парни, не зарывайтесь, — поучал Демидов молодежь, — а делайте, как я. Главное – не отрывайтесь далеко и не потеряйтесь: ведь немецкие истребители того и ждут. Одинокий бомбер для них – лакомый кусок.

И вот настал день первого вылета. Моросить перестало еще с вечера, тучи немного поднялись.

Командиры звеньев получили приказ явиться к командиру полка. Летчики же стали натягивать меховые комбинезоны. На земле промозгло и холодно, а вверху, на высоте, — и подавно. Тем более что кабины самолетов негерметичные и неотапливаемые, а из пулеметных люков штурмана и стрелка несет сквозняком.

Едва летчики успели натянуть комбинезоны, как появился комэск Ильинцев, а с ним – Демидов. Они собрали все девять экипажей эскадрильи.

— Получен приказ: нашей эскадрилье предстоит бомбить станцию Козельск, важный железнодорожный и автомобильный узел. По сведениям разведки, там скапливаются составы с немецкими танками. Вылет – по сигналу зеленой ракеты. По машинам!

Экипажи побежали к своим «пешкам». Видя суету пилотов, механики уже прогревали моторы.

Забравшись в машину, летчики включили СПУ – самолетное переговорное устройство.

— Экипаж, к вылету готовы?

— Готовы, командир!

— Равиль, наш самолет идет в строю эскадрильи последним. Смотри внимательнее – если истребители будут, на нас нападут в первую очередь.

В небо ушла зеленая ракета. На взлет пошло первое звено, потом – второе, затем самолет Демидова, Рожковца.

Очередь экипажа Михаила. Он сделал механикам знак – убрать колодки, добавил газу и вырулил на взлетную полосу. Еще газ, разбег!

Самолет легко оторвался от земли. Ранее взлетевшие самолеты уже кружили в воздухе, поджидая последний, девятый бомбардировщик. Тут же, построившись в звенья, с набором высоты направились на запад.

Самолеты пробили облака, и в лицо ударило яркое солнце. Вспомнив наставления Демидова, Михаил поддал газку и пристроился в полусотне метров от ведущего. Штурман и бортстрелок вертели головами по сторонам, опасаясь «мессеров». Летели, соблюдая радиомолчание, чтобы не обнаружить себя раньше времени.

В районе цели ведущий качнул крыльями и начал снижаться. Штурман машины комэска не подвел – эскадрилья вынырнула из облаков точно. Впереди был Козельск.

Ведущий немного довернул влево, Михаил повторил маневр. У самолетов открылись бомболюки.

— Володя, целься, — передал Михаил по СПУ штурману.

— Есть, командир! — прозвучало в ответ.

— Так держать!

К немалому удивлению Михаила, зенитная артиллерия немцев молчала. Или не ожидали они увидеть советские бомбардировщики в такую погоду, или приняли их за двухмоторные «Мессершмитты-110».

Бомбили с горизонтального полета. Как только от самолета комэска оторвались первые бомбы, сквозь треск помех в эфире послышался его голос:

— Работаем по цели!

Едва взорвалась первая бомба, немцы открыли зенитный огонь. Спереди по курсу, выше и ниже, рвались зенитные снаряды.

Михаил едва тронул штурвал вправо, как штурман закричал:

— Не уходи с курса!

И тут же самолет слегка словно «вспух». Сбросив бомбы, он стал легче и набрал высоту.

Поскольку все бомбы были сброшены сразу, в один заход, эскадрилья стала разворачиваться на обратный курс.

Михаил посмотрел вниз. Город был затянут дымом и пылью – ничего не разобрать. Он подсчитал самолеты – все экипажи на месте.

Обратный путь протекал спокойно.

До своего аэродрома оставалось километров сорок, и эскадрилья стала снижаться. Сбросил газ и Михаил.

Вошли в плотный слой облаков. Михаил напряженно смотрел вперед – не столкнуться бы с кем из своих.

Посветлело.

Самолет Михаила вывалился из облаков, и от неожиданности у летчика перехватило дыхание: эскадрильи не было! «Вот стыдоба! — Он почувствовал, как кровь прилила к лицу. — Не удержался в строю, потерял эскадрилью!»

— Штурман, дай курс! — закричал Михаил.

Секундная заминка, пока штурман определялся на местности, показалась ему вечностью.

— Пять градусов вправо, — наконец раздалось из штурманской рубки.

Михаил довернул вправо и вновь попал в облако. А вынырнув, увидел прямо перед собой – буквально в ста метрах! — Ме-109. Немецкий летчик явно не видел вывалившегося сзади «петлякова». Еще бы! Михаил еще по полету на «мессере» помнил, что задний обзор у него плохой – мешает бронеспинка.

Перед «мессером» в двух сотнях метров шел наш транспортник ПС-84. Транспортник явно «видел» немца – он делал скольжения то на левое, то на правое крыло, пытаясь сбить его с прицела.

Михаил, недолго думая, поймал фашиста в прицел и дал длинную очередь из пулеметов. Было видно, как от хвостового оперения немца полетели куски обшивки. Михаил чуть наклонил нос самолета и всадил еще одну очередь – в ненавистные немецкие кресты на фюзеляже.

«Мессер» задымил и стал терять высоту. Михаил увидел, как немецкий пилот отбросил фонарь и выбросился с парашютом. Расстрелять его? Как еще недавно немецкий ас расстрелял Сергея Борисова, пилота И-16? «Нет, я не стервятник, — решил Михаил. — Тем более что территория уже наша, и немец никуда не денется».

Транспортник качнул крыльями, а Михаил описал широкий полукруг и с удовлетворением дождался, пока сбитый им истребитель не воткнется в землю. Взрыв, огонь!

— Ура! — раздалось сзади.

И штурман, и стрелок видели весь скоротечный бой, однако помочь ничем не могли – их пулеметы могли стрелять только по задней полусфере.

— Штурман, курс! — Несмотря на то что Михаил потерял ориентировку, скрыть торжествующей победной интонации он не смог.

— Двести семьдесят пять, — бодро доложил штурман.

Через десять минут показался аэродром.

Эскадрилья уже села – самолеты заруливали на стоянку. В голове Михаила сразу всплыл порядок действий при посадке: «Газ убрал, закрылки – вниз, шасси выпустил».

Он приземлился, зарулил на стоянку и заглушил моторы. Подбежали механик, техник, оружейник.

— А нам только что сказали, что самолет упал. Эскадрилья видела вспышку и взрыв на земле. А вы – живы!

— Живы! Это немец упал – мы сбили! — не удержался штурман.

А от командирской машины к самолету Михаила уже бежал приборист.

— Старшину Борисова – к комэску! — запыхавшись, сказал он.

Михаил пошел исполнять приказание. Шел и думал: взгреют за то, что оторвался от эскадрильи, или про сбитого немца спросят?

— Товарищ комэск! Старшина Борисов по вашему приказанию прибыл!

Из-за плеча Ильинцева выглядывал командир звена Демидов. Лица их не предвещали ничего хорошего.

— Объясни-ка, Борисов, почему ты, единственный из летчиков эскадрильи, потерял строй, потерял эскадрилью?

— Виноват, товарищ комэск! В облачность попал, газ немного убрал – столкнуться боялся.

Командиры переглянулись.

— Мы уже думали – упал, — чуть мягче сказал Ильинцев. — Многие из экипажей вспышку на земле видели и дым, думали – ты.

— Не я – истребитель немецкий. Вываливаю из облаков, а передо мной – немец. Не удержался, всадил в него очередь.

— Ты гляди, Демидов, он в истребителя решил поиграть! Говорил комполка Иванов, что ты из истребителей. Видно, привычки старые сыграли?

— Никак нет. Ну истребитель же перед носом, один! Вот я и сбил его.

— Как это он тебя не увидел?

— Он за транспортником нашим охотился – там ПС-84 впереди летел.

Командиры вновь переглянулись.

— Ладно, за оплошность твою на первый раз наказывать не будем – тем более что вину свою ты сбитым «мессером» искупил. Только мы должны дождаться подтверждения с земли – от пехоты. Свободны!

— Разрешите идти?

— Идите!

Михаил повернулся и направился к стоянке самолета.

Механики уже заправили машину горючим, оружейники укладывали в кассеты ленты с патронами, а приборист Гриша возился на крыле.

— Ты чего там делаешь? — окликнул его Михаил.

— Рисую.

Гриша отодвинулся, и все с интересом уставились на фюзеляж. На борту, чуть ниже кабины, красовалась белая звезда и силуэт бомбы.

— Это что? — с недоумением спросил Михаил.

— Звездочка за сбитый самолет, а бомба – за удачный боевой вылет, — с гордостью объяснил приборист.

— Этак ты мне весь самолет изрисуешь!

Но и стереть значки Михаил команды не дал. Бомбили все, а сбитый истребитель – только у него из всей эскадрильи – даже полка!

Но никто и предположить не мог, что эта история получит продолжение.

На следующий день на аэродром сел ПС-84. Ну сел и сел. Однако вскоре на командный пункт вызвали экипаж Михаила.

На маленьком КП было тесно от командиров – комполка Иванов, комэск Ильинцев и командир звена Демидов стояли навытяжку перед полковником.

— Товарищ полковник, старшина Борисов прибыл по вашему приказанию.

Полковник с интересом оглядел Михаила с ног до головы и протянул руку. Михаил, недоумевая, пожал ее.

— Молодец, герой!

Михаил ничего не понимал. Вчера ругали, сегодня – герой. В чем дело-то?

— Ты вчера «мессера» сбил?

— Я.

— А транспортник впереди видел?

— Видел, потому и стрелять поторопился.

— Я тебя теперь водкой по гроб жизни поить должен! В самолете раненые были, и командование тридцать первого артполка из-под Вязьмы выбиралось. Иванов, если будешь представление на него писать, упомяни про меня.

— Слушаюсь, товарищ полковник!

— Специально попросил сюда завернуть, чтобы на спасителя своего поглядеть. Мы ведь уже было с жизнью попрощались. Был у нас истребитель прикрытия – «ишачок», да немцы его сбили. И ведь уже над своей территорией летели, думали – дома, а из облаков – «мессер». Решили – ну все, хана. А тут ваш хлопец подоспел и немца поджег. Спасибо, старшина!

И полковник еще раз пожал Михаилу руку.

— Желаю вам всем воевать, как старшина! Иванов, хороших бойцов воспитал! Мы с такими немцев остановим и погоним, помяни мое слово! В Берлине помяни!

— Так точно!

Полковник повернулся и вышел.

Глава З

На следующий день звеном из трех самолетов снова бомбили под Козельском танковую колонну. В бомболюки были подвешены ПТАБы[4]; с виду они не были страшными: маленькие – по два с половиной килограмма. Только в бомболюки их поместилось аж триста штук.

— У танка броня сверху тонкая, их такая бомба при попадании напрочь из строя выводит, — пояснил оружейник экипажа.

Взлетели, набрали высоту. Было облачно, но с разрывами, через которые проглядывала земля. Михаил непрерывно следил за ведущим, прицепившись к нему, как репейник к собачьему хвосту. «Не отстану!» – решил он.

Снизились до трех тысяч метров. Ведущий открыл бомболюк, выпустил тормозные щитки, вошел в пике. Оба ведомых повторили.

Угол пике и скорость нарастали: угол был уже 70 градусов, скорость – 650 километров!

Демидов стал выводить самолет из пике и сбросил бомбы – все сразу. Оба ведомых повторили.

От перегрузки потемнело в глазах. Михаил смотрел на высотомер как будто сквозь пелену. Из-за просадки высота уменьшилась еще на 600 метров. И тут проснулись зенитки. С земли к самолетам потянулись дымные трассы.

Михаил убрал тормозные щитки, закрыл бомболюк. На развороте посмотрел вниз: на дороге горели немецкие танки. «Ого – много, хорошо поработали», — удовлетворенно улыбнулся он.

Облегченный самолет легко набрал высоту. В шлемофоне раздался голос Демидова:

— Сергей! Ты здесь?

— На месте, не отстал, — ответил Михаил.

Они добрались до аэродрома, сели. И только на стоянке, когда уже заглушили моторы и выбрались из кабины, удивились. На фюзеляже и плоскостях были множественные пробоины. Но экипаж не зацепило, да и самолет вполне нормально вернулся с боевого задания. На двух других самолетах звена наблюдалась такая же картина.

— Испортили аэропланы, — вздохнул техник звена. — Ничего, залатаем – будут как новенькие.

Утром в избу, где квартировал экипаж, зашел механик:

— Дрыхнете, а новость не знаете!

— Чего случилось?

— Женщины на аэродроме!

— Ты чего, Алексей, лишку вчера выпил?

— Я вообще не пил, — обиделся механик. — «Кукурузники» сели – У-2, а на них – летчицы. Так что соседи по аэродрому у нас появились, говорят – по ночам летать будут!

— А чего делать-то будут?

— Говорят – бомбить, — неуверенно ответил Алексей.

Воистину новость удивительная до неправдоподобия. Какой из У-2, переименованного в По-2, бомбардировщик? Скорости нет: разве 120 километров – скорость? Пе-2 на 140 садится. Вооружения нет – если и сможет поднять, так 100–150 килограммов бомб от силы. Да и сам самолет – легкий, из дерева, обтянутого перкалью, со слабым мотором. Нет, в это поверить невозможно. Связной? Да! Санитарный? Да! Учебный? Конечно! Но не бомбардировщик! Тем не менее новость заинтриговала.

Члены экипажа быстро умылись, выбрились до синевы, подшили свежие подворотнички, до зеркального блеска начистили сапоги. Каждый посмеивался над другими, но себя в порядок приводил.

Наведя последние штрихи, дружно направились на аэродром. Из других изб тоже тянулись экипажи. И как только узнали о летчицах?

На другой стороне поля и в самом деле стояли прикрытые ветками полтора десятка легких По-2.

— Гляди-ка, не соврал Лешка.

После завтрака поднялся комполка Иванов, постучал ложкой по чайнику:

— Попрошу внимания! К нам на аэродром сел легкомоторный бомбардировочный ночной женский полк. Так вот, женщин не обижать, в противном случае отдам под трибунал.

Приставать к женщинам никто не собирался, но познакомиться, поговорить – этого никто не запрещал. Однако ничего подобного в ближайшие дни не получилось. Днем летчики на Пе-2 летали, а женщины отсыпались, ночью женщины летали, а пикировщики спали. И потому женские фигуры пилоты видели лишь издалека и в сумерках – на противоположной стороне аэродрома.

И тем не менее судьба им улыбнулась. На третий день после появления летчиц на аэродроме с утра пошел мелкий занудливый дождь. Низкие тучи, казалось, цеплялись за кили самолетов.

Поодиночке и группами летчики потянулись к стоянке У-2, поскольку полетов в этот день не предвиделось. Успели познакомиться, пообщаться немного. Михаилу уж очень понравилась миниатюрная брюнетка Маруся, украинка из-под Полтавы. Она летала штурманом.

Только-только завязался разговор – сначала, как водится, о полетах, потом о родных местах и, наконец, о положении на фронтах. Всех тревожило наступление немцев.

— Бьем их, бьем, а ощущение, что их меньше не становится, — вздохнула Маруся.

Михаил уж было собрался подбодрить упавшую духом девушку, осторожно, в нейтральных выражениях намекнуть ей на грядущие изменения на фронтах и сокрушительное поражение фашистской Германии в будущем, как явилась суровая, мужиковатого вида штурман женской эскадрильи.

— Товарищи летчицы, — строгим тоном сказала она, — поскольку сегодня полетов не будет, все на занятия. Изучаем полетные карты, потом политрук эскадрильи проведет беседу о текущем моменте.

Расставаться не хотелось, но за стенами ставшей вдруг такой уютной избы шла война, и люди обязаны были выполнять приказы.

Летчицы пошли в штабную землянку, а летчики – на свою стоянку.

На следующий день немного распогодилось, и полеты возобновились. В этот день звено, в составе которого был Михаил, должно было нанести бомбовый удар по развилке дорог у Григоровского – разведка донесла о движении танков и пехоты немцев в этом районе.

В бомболюки загрузили бомбы-сотки – аж по восемь штук. Перегруз. Но «пешки» поднялись с аэродрома как обычно.

Чем больше летал Михаил на Пе-2, тем больше он влюблялся в этот самолет. Мощный, скоростной, надежный, с хорошим вооружением и бомбовой нагрузкой, привозит экипаж на свой аэродром, имея даже многочисленные пробоины.

До цели они добрались спокойно, однако там зенитное прикрытие оказалось неожиданно сильным. Немецкие «эрликоны» – 20-миллиметровые зенитные автоматические пушки – буквально исполосовали трассами небо.

Бомбили с горизонтального полета. Чтобы меньше находиться под зенитным огнем, все бомбы сбросили разом. Михаил обернулся. Внизу кучно, почти сливаясь в один, бушевали взрывы. Огонь, дым, перевернутые машины.

Только они начали делать разворот на восток, к себе, как появились две пары «мессеров». Кинулись с ходу – вероятно, их вызвали наземные части. Вот в чем немцам не откажешь – так это в том, что связь у них работала безупречно. Нужна артиллерийская помощь – связались по рации и получили, требуется авиационное прикрытие – через десять минут, а то и раньше, истребители на месте. Высокая организация. У нас нечто подобное появилось только к концу войны.

Звено летело треугольником: Михаил – слева и чуть ниже ведущего. Рожковец – правее и выше. «Мессеры» бросились из-за туч, сверху. Правда, одного не учли фашистские пилоты: солнце било им в глаза, мешая точно прицеливаться. Наверное, им очень хотелось поквитаться с «пешками» за разбомбленную колонну. «Мессеры» быстро приближались на пикировании.

— Командир, «мессеры» сверху! — крикнул Михаил. — Две пары!

— Вижу «мессеры»! — отозвался Демидов. — Приготовиться к отражению атаки! Внимание всем: строй держать, хвост соседа прикрывать! Делай как я! Огонь!

Равиль, бортовой стрелок, открыл огонь.

— Равиль, патроны береги, далековато! — крикнул в СПУ Михаил.

Хоть у стрелка боезапас 1920 патронов, но ШКАС – пулемет скорострельный, и можно за две-три минуты боя остаться без патройов.

Когда до «мессеров» осталось метров двести, открыл огонь штурман. Вероятно, не дремали стрелки и штурманы других бомбардировщиков, поскольку на головном «мессере» скрестились сразу несколько трасс.

От истребителя полетели обломки, пули пробили водяной радиатор, из мотора повалил пар. Ме-109 отвернул в сторону и со снижением пошел на свой аэродром.

Зато другая пара истребителей с ходу открыла огонь. «Метко стреляют, сволочи», — промелькнуло в голове у Михаила.

На правом крыле появились пробоины, но двигатели пока тянули исправно, самолет летел. Михаил старался держать строй – в этом был залог успешной обороны.

Они миновали линию фронта.

Немцы отстали. Что-то они легко и быстро бросили добычу. Или топливо у них было на исходе?

Приземлились. Экипаж и механики взялись осматривать самолет. В правом крыле обнаружили две большие – в кулак каждая – пробоины от пушки «мессера», в шайбах килей – пулеметные пробоины.

— Залатаем! — обнадежил техник. — Главное – все живы и двигатели не повреждены.

Утром был легкий морозец. Летчикам хорошо – с подмерзшей земли груженые бомбовозы взлетали легче, а вот механикам плохо – поди попробуй поработать с промерзшим железом голыми руками. Варежек или перчаток не наденешь, потому как лючки тесные, да и детали мелковаты. Никак невозможно, скажем, гайку зашплинтовать в рукавицах.

В этот раз бомбили Ферзиково. По данным воздушной разведки, здесь базировался немецкий пехотный полк. Иванов решил, что бомбить они будут тремя звеньями, и причем не все одновременно, а конвейером: одно звено, отбомбившись, уходит, его сменяет другое.

С одной стороны, решение правильное. Цель небольшая, и, если самолетов много, есть опасность столкнуться, да и зенитчикам попасть легче. Только третьему звену придется несладко, потому как к этому времени немцы успеют истребителей вызвать.

Третьим звеном оказалось звено Демидова.

Сначала в воздух ушло звено Кривцова, через пятнадцать минут – три самолета второго звена, а еще через четверть часа – дали команду на вылет звену Демидова, в которое входил и самолет Михаила.

Они уже прошли деревню Мичурино, когда встретили возвращающееся с задания первое звено. Михаил услышал по рации голос Кривцова:

— Не промахнетесь, парни, дым за десять километров виден. Удачной работы!

Звено всей тройкой пролетело мимо.

Ферзиково – вернее, то, что от него осталось, — и в самом деле было видно издалека: над деревней стоял густой черный дым.

Они снизились до полутора тысяч метров. Конечно, с большой высоты бомбить удобнее – зенитки не собьют, но и разброс бомб велик.

Михаил лег на боевой курс, скорость – 400.

— Левее два градуса – так держать, — услышал он в переговорном устройстве голос штурмана.

Михаил впился взглядом в компас – на боевом курсе надо точно выдерживать направление. Хлопнули створки бомболюка, бомбы пошли на цель, облегченный самолет «вспух».

— Разворот, цель накрыли! — раздался в шлемофонах голос Петра Демидова.

Крутой вираж всей тройкой. И тут – «мессеры», штук шесть. Михаил их и пересчитать не успел. Они кинулись сверху – на каждую «пешку» по паре стервятников.

Очереди проходили слева и справа – совсем рядом. Сзади грохотали пулеметы штурмана и стрелка. Ведущий пары «мессеров», отстреляв, с понижением высоты ушел под «пешку», и его место занял ведомый. Черт его знает, по какому наитию Михаил выпустил тормозные щитки. Самолету как будто кто-то в хвост вцепился, скорость упала.

Ведущий «мессер» проскочил «пешку» и попытался уйти с набором высоты. Не мог Михаил упустить такого момента: для того и щитки выпустил. Он довернул нос самолета и, когда немец сам заполз в прицел, надавил на гашетку.

Очередь пулеметов Пе-2 угодила по центроплану и кабине «мессера». Он свалился на крыло и камнем пошел вниз. Вероятно, Михаил сразил пилота, потому как истребитель не горел, но из крутого пике не вышел. Летчик не выпрыгнул с парашютом, и «мессер» врезался в землю.

Проводив взглядом ушедший в последний путь «мессер», Михаил опомнился и огляделся. Елки-моталки, ведущий ушел вперед вместе со вторым ведомым! Михаил убрал щитки, добавил газ. Полегчавший после бомбежки Пе-2 быстро догнал звено и встал в строй.

Обозленные потерей товарища, немцы не отставали. Пары разделились. Два самолета заходили слева, два – справа, оставшийся без пары ведомый истребитель висел у Михаила на хвосте. Пулеметы штурмана и стрелка грохотали почти без перерыва.

Михаил заметил, как от хвоста самолета Рожковца полетели клочья, от правой хвостовой шайбы почти ничего не осталось.

— Алексей, ты как? — спросил его по рации Михаил.

— Машина руля слушается плохо, стрелок не отвечает – наверное, убит.

— Держись, друг, осталось недалеко.

— Выходи вперед, мы тебя прикроем, — скомандовал Демидов.

Поврежденная «пешка» вышла вперед.

Немцы продолжали яростно атаковать. Еще бы: ведь до передовой оставалось километров сорок. И тут сердце Михаила оборвалось. Левый, ближний к нему двигатель самолета Демидова полыхнул пламенем, которое почти сразу погасло, но появился густой черный дым. Винт остановился, и «пешка» командира начала снижаться.

Немцы бы добили ее, но на встречном курсе показалась группа наших истребителей. Не приняв боя, фашистские летчики убрались восвояси на форсаже. Да и с чем им драться? Боеприпасы и топливо на исходе, а наши истребители только взлетели и готовы к бою.

Михаил с замиранием сердца следил за тем, как снижается командир. За самолетом тянулся густой черный шлейф дыма.

— Алексей, уходи домой, я прикрою командира.

А самолет Петра Демидова опускался все ниже, и скорость его была все меньше. Чувствовалось, что машина плохо слушается пилота.

— Командир, прыгай!

— Попробую дотянуть.

Но дотянуть не получилось. Вместе с дымом вновь появилось пламя.

Командир выпустил шасси.

— Петр, прыгай! — прокричал Михаил.

— Передай в полк – сажусь на вынужденную, — ответил командир.

Петр посадил самолет на поле.

Михаил кружил возле. Он видел, как самолет запрыгал по неровному полю и остановился. Экипаж выбрался из кабины и кинулся прочь от горящего самолета, на ходу выхватывая пистолеты.

«Нет, не брошу, — решил Михаил, — а иначе – как они переберутся через передовую? Уж лучше смерть, чем плен!»

Родственники попавших в плен военнослужащих испытывали на себе всю тяжесть воздействия жестокого бериевского НКВД.

Михаил выпустил шасси и пошел на посадку. Петр понял, что он задумал, и замахал руками, запрещая ему посадку. Но Михаил стиснул зубы, выпустил закрылки и потянул рычаг на себя.

Сказать, что самолет трясло, — значит не сказать ничего. Его раскачивало на кочках, как корабль в море во время жестокого шторма. «Не хватает только шасси поломать и здесь остаться», — со страхом подумал пилот. Но глаза боятся – руки делают.

Михаил подрулил поближе к экипажу, открыл форточку, распахнул бомболюк.

— Командир – в кабину, штурман и стрелок – в бомболюк.

Кабина бомбардировщика не была рассчитана на второй экипаж – в ней и без того было тесно.

Петр Демидов забрался в кабину через нижний люк и улегся на бок, прижавшись спиной к борту. Штурман и стрелок забрались в бомболюк. Как они там держались? За что? За держатели для бомб?

Михаил закрыл створки бомболюка, развернул самолет и по своим же следам на слегка заснеженном поле начал разбегаться. Машину трясло, штурвал рвался из рук. Наконец взлетели. Тряска прекратилась, Михаил убрал шасси.

— Штурман, курс! Штурман ответил мгновенно.

Михаил перевел газ на форсаж. Слегка поддымливая моторами, «пешка» набирала высоту.

— Передовую прошли, — сообщил штурман.

Михаил отжал штурвал от себя, убрал газ. Надо опуститься ниже – так он будет меньше заметен для немецких истребителей, если попадутся. Вот где пригодился опыт работы в сельхозавиации. Самолет шел на бреющем полете, едва не задевая винтами верхушки деревьев – потоком воздуха их наклоняло. Земля пролетала мимо с пугающей скоростью. Конечно, на «Аннушке» он обрабатывал поля на 150–180 километрах, а сейчас скорость «пешки» была вдвое выше.

Аэродром вынырнул внезапно. Михаил немного набрал высоту, развернулся, построил «полукоробочку» и, приземлившись на полосе, зарулил на свою стоянку и заглушил двигатели. От нервного перенапряжения не хватило сил выбраться из кабины.

К самолету подошли понурые механики.

Штурман открыл нижний люк и ногами вперед начал вылезать из кабины.

— Чего приуныли, хлопцы? — спросил он механиков.

— А чему радоваться? Рожковец еле дополз, а Демидова и вовсе сбили.

Тут следом за штурманом из кабины начал выбираться и Демидов. Увидев его, технари потеряли дар речи, глаза их округлились от удивления.

В это время снизу – от пола – раздались звучные удары Михаил открыл створки бомболюка, и оттуда на землю выбрались штурман и стрелок демидовского самолета – как черти из табакерки!

Немая сцена! Потом техники кинулись обнимать всех прилетевших без разбора.

Михаил тоже вылез из самолета.

— Качать его! — заорал кто-то.

— Э, парни, погодите, дайте очухаться, — безуспешно отбивался Михаил.

— Ну, Серега, спасибо! Названым братом будешь! Я уж и не чаял спастись!

— Чего же ты не прыгал?

— Боязновато! Ребята говорят – как из кабины вываливаешься, прямиком на антенный провод попадаешь. Башку сразу отрывает. А ты почему сел? Или не понял, что я тебе махал, запрещая посадку?

— Понял. Только вас в немецком тылу оставлять – как-то не по-товарищески.

— Накажу за нарушение приказа, старшина. — Но глаза Петра улыбались.

Демидов повернулся к техникам:

— А что с экипажем Рожковца?

— Сел он, только стрелок у него погиб.

— Жалко парня. Все помолчали.

— Пошли на командный пункт, там небось ничего не знают, думают – сбили нас. Надо доложиться.

Пока шли к КП, Петр спросил:

— Это твои «мессера» сбили?

— Я сам подставился.

— Ей-богу, как был истребителем, так им и остался. Рисуй вторую звездочку на фюзеляже – я сам видел, как этот «мессер» падал.

Прибыли на КП. Там тоже удивились появлению Демидова – живого и невредимого и в сопровождении практически полного летного звена.

— Дежурный, ты чего же проглядел третий самолет? — взъярился Иванов.

— Не было третьего, двое сели, — оправдывался дежурный.

— Так точно, двое сели. Меня сбили, сел на вынужденную. Старшина Борисов рядом приземлился и нас забрал.

Иванов уставился на Михаила.

— По уставу нельзя садиться на вражеской территории, — только и смог сказать командир полка.

— Вот-вот, я ему тоже посадку запрещал, а он ослушался. Даже хуже – он не внял вашему приказу, товарищ майор. Должен вам доложить, что Борисов…

У Иванова начали изумленно подниматься брови.

— …сбил еще одного «мессера», — закончил Демидов.

Майор по-бабьи хлопнул себя по бедрам:

— Ну ты гляди! Сплошь нарушения! Как думаешь, Демидов? От полетов отстраним за постоянные нарушения?

— И неоднократные, — поддержал Петр.

— За что? — обиделся прямодушный Михаил. Он не понял, что старшие товарищи его просто подначивают.

Майор посерьезнел, взял под козырек и торжественно произнес:

— За спасение товарищей от верной гибели на временно оккупированной территории и сбитый вражеский самолет от командования полка старшине Борисову выношу благодарность!

— Служу Советскому Союзу! — стал по стойке «смирно» Михаил.

— Молодец, Серега! Так и воюй! — положил ему руку на плечо Иванов. — Я на тебя представление напишу в дивизию. Думаю, ордена Красной Звезды ты достоин. Не ошибся я в тебе, когда у особиста отобрал. Иди отдыхай.

— Есть!

Михаил повернулся через плечо «налево-кругом» и пошел к своему экипажу, на ходу пожимая руки товарищей.

Однако, как впоследствии и оказалось, ордена ему не дали. Майор потом извиняющимся тоном сказал:

— Я отдал представление командиру дивизии, а в штабе армии завернули. Время, говорят, для наград не то. Вот крысы штабные!

Майор выматерился и продолжил:

— Два истребителя человек сбил, командира и экипаж спас, бомбит не хуже других – чего им еще надо?

Но все-таки представление майора – пусть и отклоненное – сыграло свою роль. Михаила повысили в звании до младшего лейтенанта – первого офицерского звания. Обмывали всем звеном, как полагается, опустили «кубики» в стакан с водкой. Михаил выпил водку, поймал «кубики» языком и показал всем. Тут же ему их и прикрепили на петлицы. Даже Иванов пришел – ему уступили почетное место на колесе шасси.

— Летай и дальше так же, сынок! Не трусь, но и на рожон не лезь! Ты мне живой нужен, как и все в полку, — и выпил стакан водки до дна.

Два дня не летали. Механики ремонтировали самолет Михаила – заделывали пробоины. А Петру и летать было просто не на чем. Самолет Рожковца к дальнейшим полетам пока вообще был непригоден: одной шайбы киля практически не было, вторая держалась на честном слове. Удивительно, как самолет вообще долетел до аэродрома и пилоту удалось его посадить.

Другие звенья и эскадрильи летали интенсивно, возвращались изрешеченные пулями и снарядами истребителей, осколками зенитных снарядов. Враг рвался к Москве, бои шли ожесточенные, и штаб дивизии ежедневно требовал вылетов на бомбежку.

Но и немцы не дремали. Видно, агентура немецкая сработала или воздушный разведчик углядел, но аэродром засекли.

Все исправные самолеты вылетели на боевое задание, механики ремонтировали неисправные машины, и ничто не предвещало беды. Вдруг из-за леса на малой высоте выскочил «мессер». Пулеметно-пушечным огнем он прошелся по самолетным стоянкам. Все, кто был в эти минуты на аэродроме, бросились в отрытые щели.

За «мессершмиттом» появились бомбардировщики Ю-88. Бомбили с высоты тысячи метров.

Михаил, в это время находившийся у своего самолета, вместе со всеми спрятался в щель.

Ухнули первые взрывы, на головы и спины людей посыпались комья земли. Осколки бомб стучали по крыльям и фюзеляжу.

— Вот сволочи! Мы уже почти ремонт закончили – и на тебе! — в сердцах выругался механик.

Бомбардировщики сделали три захода и убрались, сбросив смертельный груз.

Люди выбрались из щелей.

Поле аэродрома было перепахано воронками, от нескольких самолетов остались только разбитые остовы, один самолет горел, распространяя по полю чадящий дым и запах паленой резины. Больше всего досталось стоянке У-2. На первый взгляд эскадрилья ночных бомбардировщиков вообще прекратила свое существование.

Но мало того: когда ушли Ю-88, нагрянули пикировщики – «лаптежники» Ю-87.

Люди опять бросились к укрытиям.

Лежа в щели, Михаил наблюдал за действиями пикировщиков. Вот ведущий свалился в пике, завыла сирена, нагоняя страх и ужас. От самолета отделились бомбы – один, второй, третий разрыв… «Крупный калибр – не меньше сотки», — определил Михаил.

За ведущим пошел ведомый. Опять взрывы. Немцы построились в круг и бомбили по очереди. Как пилот, Михаил не мог не оценить работы немецких летчиков. Они бомбили толково, точно, ущерба нанесли больше, чем девятка Ю-88. Михаил впервые попал под ожесточенную бомбардировку и сразу увидел и понял выгодность ее с пикирования. Точность попадания была значительно выше. Устаревшие, тихоходные, относительно небольшие по сравнению с Ю-88, пикировщики нанесли больший ущерб. Да еще и эти сирены, от звука которых стыла кровь в жилах и хотелось заткнуть уши.

Наконец пикировщики улетели. Все стали выбираться из укрытий, с опаской поглядывая на небо – не подойдет ли еще одна группа?

На аэродроме не осталось ни одной целой машины, ни одного здания, посадочные полосы были изрыты взрывами.

Люди уныло осматривали последствия бомбежки. «Эх, была бы «пешка» исправна, улетел бы на задание – глядишь, сохранил бы самолет», — сожалел Михаил. Полк и так нес потери на вылетах, осталась едва ли половина самолетов из полученных в Казани тридцати четырех «пешек».

Прилетели с боевого задания самолеты полка. Иванов кричал по рации: «Осторожнее, парни! Полоса разбомблена, садиться поодиночке!»

Они садились один за другим, лавируя между воронками. Ведь были в полете три часа, баки сухие, и долго крутиться над аэродромом было нельзя – бензин уже выработан.

Все-таки сели относительно удачно, если не считать подломленного шасси у одной из «пешек». И новости сообщили не самые хорошие: по направлению к Туле по шоссе двигалась немецкая танковая колонна.

Иванов тут же доложил в штаб авиадивизии и получил приказ на бомбежку. Когда майор положил трубку, его лицо выражало неуверенность и тревогу. Наконец он принял решение:

— Самолеты заправить, пополнить боекомплект, подвесить ПТАБы. На них посадить безлошадные экипажи. Прилетевшим с задания – отдыхать.

Засуетились техники, мотористы, оружейники. Через час девятка самолетов оказалась готова к вылету.

— Взлетаем поодиночке, выстраиваемся в круг над аэродромом. Как только в воздух поднимется крайний, девятый, — выходим на курс, — объявил комэск Ильинцев.

Взлетающая эскадрилья была почти полностью составлена из летчиков третьей эскадрильи, оставшихся без самолетов, — безлошадных, как называли такое положение летчики.

Лавируя на рулежке между воронками, они благополучно взлетели и легли на боевой курс. Как докладывали прилетевшие пилоты, немцев видели километрах в семидесяти от Тулы. Где наши части, существует ли передовая, или немцы бронированным кулаком проломили нашу оборону – непонятно.

Ведущий все-таки узрел немецкую колонну.

— Приготовиться к бомбометанию! — прозвучал в шлемофонах его голос.

Эскадрилья снизилась, открылись бомболюки. Первый самолет высыпал вниз ПТАБы, за ним – второй… И пошло-поехало!

Когда дошла очередь до Михаила, внизу, на дороге, уже вовсю горели танки, бронетранспортеры и машины. В небо тянулись дымы.

Эскадрилья сделала разворот на восток.

За дымами пилоты не заметили подкрадывающихся немецких истребителей. И только когда они вынырнули из-за дыма и приблизились, стрелки открыли огонь.

Поздно! Одна из «пешек» сразу загорелась и камнем пошла вниз. Кто-то из членов экипажа успел выпрыгнуть с парашютом.

Истребители заходили сверху и расстреливали из пушек кабины штурманов и бортстрелков, подавляя огневые точки, а потом добивали уже беззащитные машины.

В такой переплет Михаил попал впервые. Чувствовалось, что немецкие пилоты – опытные и жесткие вояки. Когда один из «мессеров» проносился мимо, Михаил успел заметить на его фюзеляже намалеванную карту – трефовый туз. Слышал он раньше байки, что так немцы метят своих асов. Думал – враки, а оказалось – правда.

Вот задымил и пошел вниз еще один наш бомбардировщик. Остальные сомкнули строй, стараясь держаться как можно ближе. В этом бою впервые стрелок стал бросать через люк авиационные гранаты АГ-2. Они взрывались метрах в пятидесяти от хвоста самолета, отпугивая чересчур смелых немецких пилотов.

Заполыхал мотор еще одного нашего самолета. «Хоть бы наши истребители на помощь пришли», — подумал Михаил.

Но нет, не случилось такой удачи. Это уже ближе к концу 1942 года бомберы стали летать на боевое задание под прикрытием истребителей, а сейчас самолетов катастрофически не хватало. Ни истребителей, ни штурмовых Ил-2, ни бомбардировщиков – фронтовых и дальних.

По кабине ударила пулеметная очередь. От неожиданности Михаил пригнул голову. Спасла его бронеспинка – он явственно ощутил по ней удары пулеметных пуль.

— Эй, штурман, как у тебя? — обеспокоился Михаил.

В ответ – тишина. Михаил, как мог, вывернул назад голову. Штурман лежал на полу кабины, весь в крови.

— Равиль, что сзади – доложи!

Но стрелок молчал – по-видимому, он тоже был убит.

Михаил опять вывернул шею, попытался увидеть и оценить обстановку позади боевой машины.

Сзади, в ста метрах от него, висел «мессер» с желтым коком винта. На крыльях и моторном капоте его засверкали огоньки. Михаил едва успел убрать голову за бронеспинку. По кабине полетели осколки плексигласа и куски дюраля. Приборная панель в один миг покрылась дырами размером с кулак. На крыльях тоже появились пробоины, но пожара не было – двигатели тянули, и самолет слушался руля.

Михаил еще раз по СПУ вызвал штурмана и стрелка. Ответом по-прежнему было молчание. Значит, оба убиты.

А немцы не отставали – как злые осы, они вились вокруг поредевшей эскадрильи.

По фюзеляжу как плетью ударили. Потянуло сквозняком, запахло дымом.

— Девятый! Ты горишь, прыгай! «Девятый» – был позывной Михаила.

Черт, сколько же осталось до передовой? И подсказать местоположение некому – штурман убит.

Сзади, за бронеспинкой, появились языки пламени. Надо прыгать – самолет сгорает очень быстро. И хорошо, если внизу свои, а если в немецкий тыл попадешь?

Машина перестала слушаться рулей, и надежда дотянуть до своих исчезла.

Михаил откинул фонарь кабины. Памятуя о коварной антенне, что было сил оттолкнулся от фюзеляжа. Земля внизу, в полутора километрах. Он взялся за кольцо парашюта, но дергать за него не стал. С немцев станется – расстреляют еще в воздухе.

Ветер свистел в шлемофоне. Михаил раскинул руки и ноги, стабилизировал падение. Пора! Дернул за кольцо. Раздался хлопок раскрывшегося парашюта, ощутимо тряхнуло.

Михаил вертел головой. Он увидел уходивших вдаль четырех «пешек», немецких истребителей за ними и ужаснулся. Пятерых сбили! Таких потерь за один боевой вылет в полку еще не было.

Он запомнил направление, в котором улетели «пешки». Теперь взгляд вниз. Поле, овраг за ним, поросший кустами. Вот где ему пригодился опыт давнишних занятий парашютным спортом. Он согнул плотно сжатые ноги, подтянул стропы. Парашют не спортивный – боевой, спускается быстро, скользить не хочет.

Треск ломающихся веток кустарника немного смягчил удар. Михаил приземлился на склон оврага. Не теряя ни секунды, расстегнул ремни подвесной системы, подтянул к себе и скомкал купол. Забрался на верх склона, выглянул.

Перед ним было едва заснеженное поле, лес вдали. Жилья не видно, как и немцев. Вот это попал!

Михаил достал из кобуры пистолет, проверил обойму и вновь сунул его в кобуру, висевшую на длинном ремешке. Посмотреть бы по карте, где он находится, да планшет во время прыжка с парашютом сорвало. Когда покидал горящий самолет, думал, как бы уцелеть, чтобы не ударило о киль, чтобы затяжным вниз пойти, дабы истребители не расстреляли в воздухе, — не до планшета было. А вот теперь без карты плохо. И в таком разе местных искать надо.

Приблизительный курс ухода эскадрильи Михаил засек, только вот через голое поле идти надо. А на фоне снега он в темно-синем комбинезоне очень уж будет заметен.

Он понаблюдал еще несколько минут – тихо все, никакого движения. И все-таки неспокойно на душе было. Он пошел по склону оврага, периодически выглядывая из-за его края и осматривая окрестности.

Наверное, зря он выбрал этот путь – овраг идет под углом к нужному ему направлению, лишний крюк делать надо. Однако, пройдя еще с километр, Михаил похвалил себя за осторожность.

Из леса выехали два мотоцикла с колясками и бронеавтомобиль, пересекли поле. Хорошей же мишенью он был бы на поле: ведь на нем – ни ложбинки!

Овраг стал мельче, но кусты росли гуще. Михаилу пришлось продираться через жесткие, колючие ветки. Потом овраг превратился в ложбину, где можно было идти только пригнувшись – иначе тебя было бы видно со стороны.

Но вот и ложбина закончилась. Михаил лег на стылую землю. Меховой комбинезон и собачьи унты грели хорошо, не пропускали холод. Мерзли только кисти рук, и Михаилу приходилось отогревать их дыханием.

Из-за деревьев вышла женщина с вязанкой хвороста за спиной.

Пилот понаблюдал за ней немного и бегом кинулся к лесу. Всего и бежать-то – сто метров, но Михаил бежал в комбинезоне, унтах и потому запыхался.

— Бабуля, не подскажешь – что за деревня поблизости?

От неожиданности женщина вскрикнула, выронила вязанку и обернулась. Она оказалась вовсе не бабулей, просто одета была как-то по-старушечьи, да лицо чем-то вымазано – как будто сажей.

— Фу-ты, напугал! Ты чего на людей в лесу кидаешься, как леший!

— Заблудился я немного.

— Летчик небось! Вона на голове шлем с очками.

Михаил непроизвольно дотронулся до очков-консервов на голове. Надо снять. Забыл он про них, а не дай бог, солнышко попадет на стекло, блик даст. Михаил снял очки и забросил их в чашу.

Женщина продолжила:

— Деревенька тут рядом, Лиски называется. Только ты туда не ходи – немцы там.

— Много?

— С десяток будет.

— А фронт, передовая где?

— Да где ж ей быть? Там, должно! — Женщина махнула рукой на восток. — Каждую ночь, а когда и день цельный громыхает. Прут, окаянные. Не слыхал, что товарищ Сталин говорит?

— Слыхал. Положение тяжкое, но враг будет разбит, и победа будет за нами.

— Москву они не взяли?

— Нет. И не возьмут, — убежденно сказал Михаил. — Из Сибири да с Дальнего Востока части свежие идут. Москву мы ни в коем разе не сдадим, этой же зимой и погоним немцев назад.

— Больно много машин да танков у них, и самолеты ихние с крестами все время летают, а наших и не видно.

— Как не видно? А я кто? Сбили меня – это правда, но летаем же! И танки у нас есть.

Михаилу стало обидно за Красную армию. В самом-то деле! Газет и радио нет, самолетов наших не видно – откуда население оккупированных районов узнает, что Москва не сдана и страна жива, силы для отпора собирает.

— Спасибо, гражданочка. Дальше я пойду.

— Ой, поостерегся бы. Отец мой хотел к родне сходить, вернулся три дня назад. Говорит – войск немецких везде полно, не пройти. Спрятаться бы тебе где, переждать.

— Ага, до победы, — съерничал Михаил.

— Зачем до победы, — спокойно ответила селянка. — Уйдут немцы дальше – сам вперед пойдешь.

— Выжидай не выжидай, все равно через передовую переходить надо.

— Есть хочешь?

— Не отказался бы.

Напрямую попросить еды Михаил стеснялся.

Женщина достала из-за пазухи телогрейки маленький узелок, развернула на ладони чистую тряпицу и протянула Михаилу кусок хлеба и две вареные картошки с солью. Сгодится.

Михаил быстро съел угощение, поблагодарил.

— Немцы в деревне давно?

— Четыре дня.

— Не безобразничают?

— Курей всех постреляли да сварили. Целыми днями только жрут и пьют, весь погреб опустошили, ироды. Как зимовать-то будем? А так – спокойно. Портреты товарища Сталина со стен в избах посрывали – это да. Но никого не стрельнули, Бог миловал.

— Чего они у вас в деревне делают?

— А кто его знает? Машина у них крытая, здоровенная, как изба. Палка над ней высокая с проволочками. И из машины той то музыка ихняя, немецкая играет, то голоса разные слышатся.

«Рация, — понял Михаил. — Эх, кинуть бы в машину гранату, да где взять ее? А с одним пистолетом против десятка солдат – верное самоубийство. — Надо трезво оценивать свои возможности. Стрелять он умеет, но не спецназовец и против десятка солдат не выдюжит. — Но запомнить про рацию надо, выйду к своим – доложу».

— Ну бывай, тетка, за угощение спасибо.

— Я не тетка, меня Глафирой звать.

— Прости, не хотел тебя обидеть. Лохмотья на тебе, лицо чумазое, возраст не угадаешь.

— Это я специально, чтобы немцы не приставали. Мне ведь тридцать всего.

Михаил мысленно чертыхнулся – вот ведь ошибся!

— Так я пошел.

Он немного потоптался и двинулся по опушке, чтобы в случае опасности нырнуть в чащу. Обернулся. Глафира махала ему рукой, потом нагнулась, взвалила на себя вязанку хвороста и сучьев.

«Вот кому несладко под немцем придется, — подумал Михаил. — Быстро войска наши под немецким нажимом ушли, население на оккупированной территории осталось, а потом власть им это же в вину и поставит, даже графу в анкете заведут – «был ли в оккупации». А кто виновен в этом?

Лес внезапно закончился. Михаил остановился. И вовремя. Сзади послышался приближающийся рев моторов. Понятное дело, наших здесь быть не могло.

Михаил упал на землю, отполз за толстое дерево и вытащил пистолет.

По лесной дороге шла колонна. Сначала мотоциклисты – довольно много, потом – два крытых брезентом грузовика, замыкал колонну слегка приотставший полугусеничный вездеход.

Михаил раньше таких не видел. Бронированный корпус, напоминающий гроб, спереди – автомобильные колеса, а под корпусом – узкие гусеницы. Крыши нет, торчит турель с пулеметом, и за ним – солдат в каске и шинели.

Бронетранспортер дополз до дерева, за которым лежал Михаил, и остановился. Распахнулась бронированная дверца, выбрался водитель, за ним – пулеметчик. Оба весело переговаривались. Расстегнув шинели, они начали облегчаться. Мягко урчал не выключенный водителем мотор.

Решение напрашивалось само. Единственное, чего опасался Михаил, — не сидит ли в бронетранспортере еще кто-нибудь? Если нет – надо стрелять в этих двоих и рывком к открытой бронедверце. А там – как повезет.

Михаил вскинул пистолет. Бах! Доворот ствола – еще выстрел! Двое гитлеровцев, не издав ни звука, падают как подкошенные.

Двумя прыжками – к машине. Заглянул в дверной проем – никого. А колонна уходила дальше. Видимо, звук работающих двигателей заглушил отдаленные пистолетные выстрелы.

Михаил неловко забрался на сиденье и уже взялся за ручку, чтобы прикрыть дверцу, да передумал. Он выбрался, оттащил тела в лес, предварительно сняв с пулеметчика железную каску, которую надел себе на голову – прямо на летный шлем. Зачем? Он даже сам себе объяснить не мог. И только потом вернулся на сиденье водителя и закрыл дверь.

Управление на бронетранспортере такое же, как и на грузовике: руль, рычаг коробки передач, сцепление, тормоза. По привычке посмотрел на приборы. О, топлива – половина бака! «Поеду, — решил Михаил, — все лучше, чем пешком. К тому же – броня и пулемет».

На набалдашнике рычага посмотрел схему включения передач, выжал сцепление, включил первую передачу и поехал.

Бронетранспортер шел по грунтовке мягко, почти как машина. Управление, правда, туговатое, да и поворачивает «броник» как-то с запаздыванием. Но свои полсотни километров в час выдает.

Насмотревшись на аэродроме на отечественные полуторки ГАЗ-АА и ЗИС-5, Михаил не мог не отметить превосходства немецкого бронетранспортера. К слову, в Красной армии таких не было. Были колесные бронеавтомобили – вроде БА-64, маленькие, тесные.

Михаил следовал за колонной, догнал ее, держась в отдалении – так же, как этот «броник» ехал до остановки.

Так они проехали километров пятнадцать. Впереди явственно слышались звуки боя – выстрелы пушек, разрывы снарядов. До передовой, оказывается, было рукой подать.

Колонна остановилась. Но Михаил, не сбавляя скорости, продолжал двигаться вдоль нее. Солдаты махали ему руками, чтобы он остановился. Для того чтобы сбить их с толку, Михаил привстал на сиденье. Над бронетранспортером замаячила его трофейная каска и верхняя часть лица. Он невнятно прокричал что-то, что отдаленно напоминало фразу на немецком языке, и помахал рукой. Солдаты ничего не поняли и, перебросившись между собой несколькими словами, дружно заржали. Наверное, решили, что Ганс или Вилли один решил ехать громить этих русских.

Михаил жал на газ, не жалея машины. Чего ее, фашистскую, жалеть – все равно бросить придется.

На дорогу не спеша вышел фельджандарм с большой бляхой, прикрепленной цепочкой к мундиру, и автоматом на груди. Он поднял руку, приказывая Михаилу остановиться. Ну это ты своим приказывать будешь! Михаил даже не подумал сбавлять скорости, и жандарм едва успел отскочить в сторону, крича что-то возмущенное.

Через километр с обеих сторон от дороги показались укрытия, пушки в капонирах, солдаты в окопах. Твою мать, да это же передовая!

Солдаты тоже размахивали руками, пытаясь его предупредить – русские, мол, впереди! Но Михаил жал на газ! Вот уже немецкие окопы на сотню метров позади.

Но немцы все-таки сообразили: что-то неладное происходит. Сзади ударила пушка. Бронетранспортер дернулся и заглох. Черт, в самый неподходящий момент! Ведь впереди уже были видны окопы и траншеи наших, частей Красной армии.

Михаил попытался завести двигатель. Он взревел, но при попытке тронуться вновь заглох. Михаил открыл дверцу и бросился на заснеженную землю. Так вот в чем дело! — снаряд угодил в левую гусеницу, разрушив катки.

Михаил пополз вперед. Сзади раздалась пулеметная очередь. Пули взрыли грунт сбоку, подняли фонтанчики земли. Наверное, немцы приняли его за перебежчика. Но что хуже всего – начали стрелять и из русских окопов.

Глава 4

Во попал! Пули тоненько посвистывали, пролетая над Михаилом. Он отполз правее, чтобы укрыться за подбитым бронетранспортером хотя бы от немецкого огня. Но как только стрельба стихала, он полз дальше. В какой-то момент ему повезло – впереди оказалась воронка от снаряда или бомбы, и Михаил сполз в нее: хоть какое-то укрытие.

Потеряв его из виду, стрельбу с обеих сторон прекратили.,

Воронка с лежащим в ней Михаилом оказалась как раз посредине нейтральной полосы. Михаил снял и отшвырнул в сторону ставшую ненужной немецкую каску. При дневном свете ползти дальше было рискованно. И немцы, и наши настороже – убьют.

Михаил решил досидеть до темноты, а потом под ее прикрытием выбираться из воронки и ползти к своим. Комбинезон и унты не позволят замерзнуть – кисти рук только зябнут.

Начало смеркаться: все-таки первые числа ноября, день совсем короткий. «Еще с полчасика – и пойду к своим», — решил Михаил.

Как же он просчитался! Когда окончательно стемнело, фашисты стали пускать осветительные ракеты. Хлопок – и в небе на парашютике повисает яркий, ослепительно-белый шар, заливающий местность мертвенным светом. Между пусками осветительных ракет промежутков почти не было. Да сколько же они добра впустую переводят!

Выбрав момент, когда ракета, выгорев, стала меркнуть, Михаил рванулся вперед. Он бежал изо всех сил. С немецкой стороны раздался ненавистный хлопок ракетницы. В ту же секунду Михаил упал на землю и замер. И такую уловку он повторил не один раз. Когда уже подобрался поближе к русским позициям, то, задыхаясь от бега, отчаянно закричал:

— Товарищи, не стреляйте – я свой!

— Ползи, мы стрелять не будем, — послышалось в ответ.

Приободренный Михаил с нетерпением стал ждать удобного момента. Вот свет очередной ракеты стал тускнеть. Михаил вскочил и бросился бежать. Хлопок! До траншеи – метров семь-десять, и он не остановился, чтобы переждать эту ракету. Уже падая в траншею, услышал пулеметную очередь вдогон и свист пуль над головой, ударился грудью о скат траншеи – да так, что дыхание перехватило.

Едва он оказался на дне траншеи, как рядом возникла тень.

— Что, немчура, заблудился?

— Я летчик, — наш, советский! Сбит был – вот, выбрался.

— Сказки-то не рассказывай. Я ведь видел, как ты на бронетранспортере от немцев пер. Оружие есть?

— Есть – штатный ТТ.

— Отдай, от греха подальше.

Михаил нехотя вытащил из кобуры пистолет и протянул солдату.

В траншее послышались голоса, из-за ее перегиба вышли трое.

Солдат, разоруживший Михаила, встал по стойке «смирно» и поднес руку к виску:

— Разрешите доложить, товарищ лейтенант?

— Докладывай. — Один из идущих остановился.

— Вот, товарищ лейтенант, с той стороны приполз. Говорит – летчик наш, из сбитых. Оружие я у него изъял.

Солдат протянул командиру пистолет Михаила.

— Видел я всю эпопею, сейчас разберемся. Пошли! Сахно, иди впереди, поглядывай на всякий случай.

Командир пошел впереди, за ним – Михаил, замыкал шествие Сахно, державший на изготовку винтовку Мосина с примкнутым штыком. Случись побег – да он просто развернуться не сможет в узкой траншее: трехлинейка со штыком метра полтора будет.

Траншея сделал поворот, еще один… Лейтенант откинул в сторону брезентовый полог:

— Заходи.

Михаил шагнул в темноту, ударился обо что-то.

— Осторожнее, «буржуйку» завалишь! Лейтенант протиснулся за Михаилом, зажег спичку, от нее – светильник. Такой Михаил видел впервые. На составленных вместе пустых снарядных ящиках стояла сплющенная вверху снарядная гильза, в которую был заправлен фитиль, горевший неверным, колеблющимся чадящим пламенем.

Землянка была очень тесной – два на полтора метра.

Лейтенант протянул руку:

— Документы!

Михаил достал из нагрудного кармана документы и протянул их лейтенанту. Командир зажег фонарик, прочитал удостоверение, направил свет в лицо Михаилу. Тот зажмурил глаза.

— Вроде похож. Держи! Лейтенант вернул документы.

— И пистолет верни, — напомнил ему Михаил. Лейтенант достал из кармана и протянул Михаилу отнятый при задержании пистолет – тот сунул его в кобуру.

— Да ты садись, летун, ящики сзади. Михаил уселся на пустой снарядный ящик.

— Пить будешь?

Не дожидаясь ответа, лейтенант достал из ящика бутылку водки, две алюминиевые кружки, разлил.

— Давай – за возвращение. — Он поднес кружку к губам.

За такой тост грех не выпить. Михаил сделал большой глоток. Горло обожгло. Водка теплом разлилась по желудку, ударила в голову. Закуски не было.

— Ты как у немцев транспортом разжился? — спросил лейтенант, затягиваясь «Беломором».

— Сбили, шел к своим. А тут колонна немецкая транспортная, позади нее – бронетранспортер. Я за деревом залег. Водитель с пулеметчиком облегчиться захотели. Остановились совсем рядом – даже двигатель не выключили. Ну я их и застрелил. Хотел сначала пешим, да соблазнился – броня все-таки, да и быстрее, чем ногами.

Лейтенант засмеялся:

— Ага, летчики ножками не привыкли. Им или летать, или ездить. Жалко, что у немцев «Опель-капитана» не оказалось.

— Это что еще такое?

— Машина легковая.

— За броней спокойнее.

— Аэродром твой где, летун?

— Пятидесятый ближнебомбардировочный авиаполк, командир – Иванов. Базируется под Тулой, недалеко от Болохова.

— Далековато!

— У тебя связь с полком есть?

— Откуда? Только через посыльного. Я взводом командовал, да командира роты три дня назад снарядом убило. Я теперь – ротный, а в роте всего сорок человек осталось. Связиста нет уже три недели.

— Хреново.

— Еще как хреново, Сергей. Комполка говорил, что приказ есть – летчиков, вышедших из немецких тылов, сразу в свои полки отправлять. Правда, сам я этого приказа не видел и тебя до утра бы оставил, да только днем немец головы поднять не дает. Где шевеление заметят, сразу бьют из пулеметов да из минометов. Так что дам я тебе сопровождающего – и иди в штаб полка. Сахно!

Откинулся брезентовый полог, показалась голова солдата:

— Я!

— Отведи летчика в штаб полка.

— Слушаюсь.

— Ну давай, летчик, иди. Летай, бомби этих гадов. Сильно давят, продыху нет.

— Спасибо, лейтенант.

Михаил вышел из тесной землянки и направился вслед за солдатом.

— Закурить не будет, товарищ летчик?

— Извини, не курю.

— Жалко.

Дальше шли молча. Выбрались из траншеи, затем – перелеском, потом – полем. За ним показались избенки какой-то деревушки. Сахно направился к одной избе, стоявшей в центре.

— Стой, кто идет?

От забора отделилась тень часового.

— Так то ж я, Сахно. Ты чего, Алексей, не узнал?

— А как я тебя узнаю, когда темно?

— Хватит болтать, я вот товарища летчика привел к командиру полка – командир роты приказал.

— Так комполка спать уже лег – время-то позднее.

— Буди. Я его с рук на руки сдать должен.

— Он двое суток на ногах – пожалеть мужика надо.

— Тогда к начальнику штаба.

— Это можно. — Часовой прошел в избу. Отсутствовал он минут пять, а когда вышел, махнул рукой: – Заходите, товарищ летчик!

Михаил зашел в штаб. Часовой провел его к одной из дверей, постучал. Услышав разрешение войти, распахнул дверь, и Михаил перешагнул порог.

За столом сидел худой, смертельно усталого вида капитан с темными кругами под глазами.

— Здравия желаю, товарищ капитан! Разрешите представиться – младший лейтенант Борисов. Был сбит вчера при выполнении боевого задания, вот – вышел из вражеского тыла.

— Вышел – это хорошо, это ты молодец. Документы. Михаил протянул документы. Капитан внимательно их изучил, кивнул удовлетворенно и вышел из комнаты. Вернулся через четверть часа.

— Телеграфировал в штаб дивизии, сказали – есть такой полк, только связи с ним нет. Завтра утром полковой комиссар в политотдел дивизии едет, вот с ним и отправишься.

Он протянул Михаилу документы:

— Располагайся. Вздремнуть бы надо, устал я.

С этими словами капитан стянул сапоги, улегся на деревянную кровать и почти сразу захрапел. Михаил прилег на широкую лавку, подложив под голову ватник. Сон пришел быстро.

Утром его растолкал солдат:

— Товарищ летчик, подъем. Товарищ полковой комиссар ехать в дивизию собирается, за вами послал.

Михаил протер глаза, отгоняя остатки сна. Он поднялся, до хруста в суставах потянулся. Вещей не было – собирать было нечего.

На сельской улице, перед избой, где располагался штаб полка, стоял грузовичок-полуторка. В кабине уже сидел водитель и полковой комиссар. Михаил подошел, козырнул.

— Товарищ…

Но комиссар его перебил:

— Лезь в кузов, летчик, время не терпит. Михаил, опершись ногой о колесо, перевалился через борт полуторки. Легко подняться не получилось – движения стеснял меховой комбинезон. Водитель сразу дал газу.

Машину нещадно трясло на колдобинах, мотор подвывал на подъемах. Михаил лежал в кузове на спине – сидеть было не на чем.

Через полчаса езды он заметил вдали, высоко в небе, черную точку. Она быстро увеличивалась в размерах.

— Воздух! — заорал Михаил и забарабанил кулаками по кабине.

Водитель резко затормозил, обе дверцы полуторки распахнулись, он и комиссар бросились вон из кабины.

Михаил выпрыгнул из кузова и, не удержавшись на ногах, упал.

Послышались звуки пулеметной очереди. По дороге к машине потянулись фонтанчики поднятой пулями земли. На миг оглушил рев низко пронесшегося над машиной истребителя. В то же мгновение полуторка вспыхнула – по-видимому, пулей повредило бензобак или бензопровод.

Михаил, опасаясь взрыва, на четвереньках быстро отполз от машины. Только поднялся, как сзади жарко ахнуло. Горячей волной воздуха его сбило с ног, чем-то ударило в спину, но меховой комбинезон смягчил удар.

Когда в ушах прошел звон и шум от близкого взрыва, Михаил поднялся, отряхнул комбинезон. На дорогу вышли водитель и комиссар.

— Жалко, всего пяток километров не доехали, — сказал полковой комиссар. — Это ты молодец, что истребитель уследил.

— Так я в кузове сидел, мне виднее было.

— Такая машина была! — вздохнул водитель. — Почти новая.

— Не жалей. Кончится война – новых машин заводы понаделают, — сказал комиссар.

Уже чисто инстинктивно скользнув взглядом поверх верхушек деревьев, Михаил не поверил своим глазам: вдали опять явственно виднелась черная точка. Водитель и комиссар стояли к ней спиной и не видели надвигающейся опасности.

— Воздух! — Вновь совершенно неожиданно для спутников прозвучало его предупреждение.

Михаил первым бросился в канаву. Водитель тоже среагировал мгновенно, а вот комиссар повернулся посмотреть, откуда исходит угроза. И поплатился за это. То ли прежний «мессер» решил вернуться, то ли это другой был, но он дал очередь. Комиссара швырнуло на землю.

Когда истребитель, оглушив Михаила и водителя ревом, пронесся дальше, они подбежали к политработнику. Комиссар уже не дышал. Три крупнокалиберные пули, попавшие в грудь и живот, не оставили ему никаких шансов на жизнь.

Водитель удивленно уставился на Михаила:

— Какая нелепая смерть! Он же только что живым был, с нами разговаривал!

— А на войне разве по-другому бывает? Чуть зазевался – и готов. Урок усвоил?

— Усвоил.

— Документы у него забери – отдашь в штабе дивизии да расскажешь, как он погиб.

— А тело куда же?

— Чем ты могилу рыть будешь? Руками? В политотделе помогут, машину пришлют с бойцами – похороните по-человечески.

— Верно. Видать, приходилось уже боевых товарищей хоронить?

— У многих летчиков могил не бывает. Сгорел в самолете, и все.

Водитель недоуменно покачал головой. Около часа они добирались до штаба дивизии. Водитель подвел Михаила к избе.

— Вот тут штаб. Вам туда, товарищ летчик. А я – в политотдел.

В штабе царила суета. Выходили и заходили командиры, бегали солдаты-порученцы. Из-за приоткрытых дверей одной из комнат доносился треск и писк радиостанции. Из комнаты выбежал майор, Михаил шагнул к нему:

— Разрешите обратиться, товарищ майор!

— Разрешаю, только по-быстрому.

— Младший лейтенант Борисов, пятидесятый бомбардировочный полк. Сбит при выполнении боевого задания. Вот, до штаба добрался.

— Что добрался – хорошо. Только у меня не авиадивизия, самолетов нет. И с твоим полком связаться не могу – нет связи.

Майор поманил Михаила пальцем и, когда тот сделал два шага вперед, наклонился к его уху:

— Немцы прорвались. В дивизии едва батальон людей остался. Выбирайся сам и не тяни, коли в окружение попасть не хочешь. Ведь твое место в небе.

Михаил понял, что он может рассчитывать только на самого себя.

— Спасибо, товарищ майор.

Но майор его уже не слышал – он повернулся и ушел.

Вышел из избы и Михаил. Хорошо бы поесть, тем более что он вчера не ужинал, а времени уже одиннадцать часов, и в животе пусто. Он остановил пробегавшего мимо бойца с ящиком на плече:

— Кухня где?

— На задах.

Боец махнул рукой влево. Туда Михаил и пошел. Ага, направление точное – съестным запахло.

Возле походной кухни стояло несколько бойцов. Повар здоровенным черпаком щедро – с горкой – накладывал в подставленные солдатские котелки пшенную кашу.

— Ешьте, хлопцы, не пропадать же добру, — приговаривал он.

— Боец, меня не накормишь? — осведомился Михаил.

— Запросто. Давайте котелок, товарищ командир. Но Михаил развел руками:

— А вот котелка и ложки-то у меня и нет!

Повар соскочил с походной кухни, открыл ящик, достал алюминиевую миску и такую же ложку, щедро положил каши.

— Угощайтесь!

Каша с тушенкой была хороша. Или Михаил так оголодал, что немудреная еда показалась царской? Он быстро съел кашу, подумал и протянул повару миску:

— Еще!

— Понравилось?

Михаил поднял большой палец. Довольный повар положил еще черпак.

— На полк готовил, а кормить некого. И лошадь взрывом убило – как кухню везти? — сокрушался он.

Ничего посоветовать Михаил ему не мог. Он сел на лавку и поел уже не спеша. «Пять минут не решат ничего, так хоть наемся, — решил он. — Еще неизвестно, когда следующий раз поесть придется».

Он вышел из деревни, где располагался штаб дивизии, и отправился по грунтовке на восток. Туда же тянулась редкая цепочка жителей, неся узлы со скарбом; за руку держали детей. Иногда встречались тяжело осевшие, груженные сверх всякой меры подводы – в них на чемоданах и баулах сидели старики и дети.

Одна из старух погрозила Михаилу крючковатым пальцем:

— С бабами и детьми бежишь? А еще сталинский сокол! А кто же воевать будет?! И не стыдно тебе драпать без оглядки?!

Михаил не знал, куда деваться от стыда. Не будешь же всем объяснять, что он был сбит в воздушном бою, уничтожив противника, а теперь вот возвращается к себе в полк. У каждого солдата на войне свое место. У пехотинца-в окопе, у танкиста – в боевой бронированной машине, а у него, летчика, — за штурвалом самолета. Вот туда – к самолету, на аэродром – он и добирается.

Стараясь быстрее миновать укоризненный взгляд незнакомой ему старухи, Михаил, опустив голову, ускорил шаг. Хоть вины за собой лично не чувствовал, но сейчас, здесь, на дороге, он был полномочным представителем Красной армии. И упреки принимал как должное. Еще так недавно на парадах красивым строем ходили, над Красной площадью пролетали, а как до войны дошло – только отступаем!

Михаил понимал, что разрозненная армия население защитить не может, знал, что враг скоро к Москве подойдет, но знал он, однако, и то, что немцы Москву не возьмут, что под Сталинградом и Курском битвы великие прогремят. И что победный май сорок пятого тоже будет. Но сказать этого он не мог. Да если бы и сказал – кто поверит, глядя на бегущую армию?

Слева, у развилки дорог, сидели на обочине солдаты. Судя по петлицам – из разных родов войск. И оружие у них разное было: у кого – трехлинейка, а у кого – и ППД[5]. Правда, Михаил заметил, что некоторые без оружия. А у сержанта – так даже немецкий автомат.

На самом перекрестке, седой от пыли, стоял политрук с забинтованной рукой. Увидев Михаила, он указал ему:

— На обочину!

Михаил подошел к политруку, представился:

— Младший лейтенант Борисов, следую в свой полк.

— Да мне все равно, куда ты следуешь, Борисов. Мною получен приказ – собрать бойцов и здесь, вот на этом перекрестке, задержать немцев. Хотя бы на сутки. И ты будешь здесь.

— Я же летчик, от меня пользы больше в небе будет.

— Приказы не обсуждаются, товарищ младший лейтенант. Или вы Устав не читали?

— Слушаюсь, товарищ батальонный комиссар. Михаил усмотрел на петличках и нашивках на рукаве его звание.

— Только у меня, кроме пистолета, другого оружия нет, — предупредил он.

— Подвезут.

Михаил пожал плечами и пошел на обочину – к солдатам.

— Закурить не найдется, товарищ летчик? — обратился к нему один из сидящих.

— Не курю, боец.

Часа через два подошла полуторка. Из кузова выпрыгнули два бойца – сняли пулемет «максим». До этого дня Михаилу приходилось видеть «максим» лишь в музее.

— Летчик, ко мне! — подозвал политрук Михаила.

— Стрелять умеешь, Борисов?

— Доводилось.

— Тогда бери – царский подарок.

Политрук вытащил из кабины полуторки автомат ППД и подсумок с двумя дисковыми магазинами.

— Даю пулемет с расчетом и еще двух бойцов. Займешь вон тот холмик – слева. Сержант с пятком бойцов – справа. Ну а здесь, на самом перекрестке, я буду с остальными. Все ясно?

— Так точно.

— Занимай позицию.

Оглядев собравшихся солдат, политрук спросил:

— Бойцы, кто противотанковое ружье знает?

К Михаилу подошли пулеметчики. Один тянул за собой «максим» на колесном станке, другой держал в обеих руках по коробке с пулеметными лентами.

— Прибыли по приказанию товарища батальонного комиссара. Где позиция будет?

— Пока – вон туда, на холм. Обустраивайте позицию.

Михаил подошел к солдатам – они набивали патронами подсумки и заряжали обоймы.

— Ты и ты, — он указал пальцами на двух бойцов, — со мной!

Михаил не церемонился – повернулся и, не оглядываясь, пошел к холму. Двое бойцов пристроились сзади.

Пулеметчики уже устанавливали на небольшом холме пулемет. Поставив коробки с боезапасом, они откинули крышку пулемета и заправили ленту с патронами.

Михаил и бойцы остановились рядом.

— Вы бы не демонстрировали позицию врагу, товарищ летчик, — посоветовал один из бойцов, видимо, у него имелся фронтовой опыт.

Михаил потоптался, подбирая подходящую позицию, да и улегся на верхушке холма.

— Э, нет, так не пойдет, — вновь запротестовал пулеметчик. — Вы все ложитесь на обратной стороне холмика, чтобы вас сразу пулями не задело. Только голова и оружие над холмом быть должны.

Михаил послушно сполз назад. Стыдно, конечно, что простые бойцы советы дают, да ведь Михаил не обучался в офицерской школе – даже на сержантских курсах не был. Самолет – да, знал, а тактику пехоты – увы…

На перекрестке дорог бойцов тоже не было видно – все замаскировались за мало-мальскими укрытиями. Холодно вот только, ветерок понизу тянет. Михаилу еще ничего – в меховом комбинезоне, а вот каково солдатам в шинелях и ботинках с обмотками?

Прошел час, другой… И без того редкое движение населения по дороге совсем прекратилось. А военных не было видно и вовсе. «Что они, по другой дороге ушли или на позициях сидят?» – недоумевал Михаил.

Не видя немцев, замерзшие солдаты, пытаясь хоть как-то согреться, встали. Притопывая ногами, они охлопывали себя по бокам, растирали посиневшие кисти рук. Холод, исходящий от промерзшей земли, пробирал людей через шинельки, не позволяя долго лежать на одном месте.

Было уже около трех часов дня, когда появились немцы.

Сначала услышали звук приближающихся моторов, потом показались мотоциклисты. Ехали они медленно, пулеметчики в колясках хищно водили стволами пулеметов по сторонам, готовясь к немедленному отражению любой атаки.

Лязгая гусеницами, за мотоциклистами полз танк Т-III, а уже за ним – три бронетранспортера. По численности – около роты живой силы.

Михаил ждал, когда по команде политрука откроют огонь с перекрестка. Открыть огонь раньше времени – значит обнаружить себя.

Колонна приближалась. Мотоциклисты уже были не более чем в ста пятидесяти метрах от позиции группы политрука.

Огонь с позиций ударил неожиданно. Стреляли из автоматов и винтовок.

Мотоциклисты пытались развернуться, но огонь был жестоким – почти в упор. Уйти удалось только одному мотоциклисту. На дороге лежали перевернутые мотоциклы и трупы немцев.

Главную опасность представлял танк. Он полз, не снижая скорости. Вот он сделал короткую остановку – выстрел! Раздался взрыв, на перекрестке взметнулись комья земли. Танк двинулся вперед. «Чего же из противотанкового ружья не стреляют?» – волновался Михаил.

С наших позиций ударил выстрел. Стреляли именно из ПТР[6] — уж слишком громким он был, ни с каким другим стрелковым оружием не спутаешь. Однако танк упорно продолжал двигаться вперед.

Вот он сделал короткую остановку и опять выстрелил. И почти тут же прозвучал еще один выстрел из ПТР. С танка сорвало гусеницу.

— Молодцы, хлопцы! Теперь добивайте!

Слева и справа лишенный хода танк обошли немецкие бронетранспортеры, остановились. Под прикрытием пулеметного огня из них стали спешиваться пехотинцы, укрываясь за бронею корпусов.

Наступила решающая для Михаила минута. Сбоку, с холма, бронетранспортеры были отлично видны.

— Огонь! — внезапно осипшим голосом крикнул он. Пулеметчики только того и ждали. Первый номер уже держал на прицеле пехоту. Фланговый неожиданный огонь как железной метлой прошелся по вражеским солдатам. Группа из ближнего к холму бронетранспортера была почти полностью уничтожена.

Михаил тоже дал несколько очередей из автомата. Рядом хлопали винтовочные выстрелы двух бойцов. Немцы, оказавшись с двух сторон под перекрестным огнем, залегли.

Михаил заметил, как начала поворачиваться в их сторону башня танка.

— Берегись, танк! — крикнул он.

Пулеметчики тоже заметили грозящую опасность. Они сползли с холма вниз, на противоположную сторону холма, таща за собой «максим». Через несколько секунд на месте бывшей пулеметной точки грохнул взрыв. «Вот сволочь, теперь головы поднять не даст!» – возмутился про себя Михаил.

— Сменить позицию! — скомандовал он. Пулеметчики поползли влево, бойцы – за ними.

С перекрестка раздался очередной выстрел ПТР, и один из бронетранспортеров вспыхнул, а второй стал пятиться назад, укрылся за танком, под прикрытием его брони. Хоть Т-III и не из тяжелых танков, однако и противотанковое ружье – не пушка, не могло оно пробить башню и корпус танка в лоб.

В башне откинули боковой люк, и из танка попытался выбраться танкист. Наш пулеметчик из группы Михаила поймал его в прицел и срезал короткой очередью. Тот так и повис, наполовину высунувшись из башни. Двигаться танк не мог из-за сорванной гусеницы, но зато он превратился в бронированный дот. Танкисты выбраться из него не могли, будучи под прицелом наших бойцов.

Ситуация складывалась патовая. Немцы и наши перестали стрелять. Наши бойцы экономили боеприпасы – что толку стрелять по броне? А немцы явно что-то замышляли – не зря же на башне танка красовалась антенна.

И точно. Не прошло и четверти часа, как послышался заунывный вой моторов, и в небе показались немецкие пикировщики Ю-87. Они с ходу стали бомбить перекресток дорог. Взрывы бомб следовали один за другим. Перекресток затянуло пылью и тротиловым дымом.

— Амбец ребятам, — стянул с себя пилотку пулеметчик.

Михаил думал так же. Видно, по наводке танкистов один из бомбардировщиков зашел в пикировании на холм.

— Разбегайтесь! — закричал Михаил.

И первым бросился в лес. Он-то хорошо знал, как точно может бомбить пикировщик.

Едва он упал между деревьями, как последовали один за другим два взрыва. Пикировщик взревел на форсаже мотором, ушел вверх и в сторону.

Все бомбардировщики, израсходовав боезапас, покинули поле боя.

Михаил вернулся к холму. На вершине его курилась дымом огромная воронка, у подножия – вторая. Недалеко от нее валялся перевернутый пулемет. Из-за деревьев, покачиваясь, шел пулеметчик. Он держался за голову.

— А где остальные?

— Чего? — прокричал в ответ пулеметчик. Из ушей его текла кровь. «Контужен», — сообразил Михаил.

Пулеметчик упал перед пулеметом на колени, перевернул его на колеса и стал приводить в порядок. Михаил же повернулся и стал осматривать подножие холма.

— Эй, есть кто живой?

В ответ – ни звука, никто не вышел из-за деревьев. Похоже, их осталось двое.

Найдя удобную позицию, Михаил, стараясь быть незаметным, осторожно осмотрел окрестности холма. Он увидел, что немцы выстроились цепью возле танка и медленно двинулись в сторону перекрестка. Михаил бросился к пулеметчику, показал рукой:

— Немцы!

— Не слышу! — прокричал в ответ тот, хотя Михаил стоял рядом. Но жест Михаила он понял. Ухватившись за станок и пригибаясь, пулеметчик побежал по холму.

Упав на краю воронки, он развернул пулемет в сторону наступающей цепи гитлеровцев. Михаил подхватил коробку с лентой и пристроился рядом с ним.

Первый номер поднял рамку прицела, повел стволом и нажал гашетку. Очередь была длинной и результативной – немцы находились в открытом пространстве.

Мотыль затвора дернулся и встал. Лента закончилась. Михаил открыл коробку, достал следующую. Пулеметчик заправил ее в лентоприемник.

Однако стрелять больше не пришлось. Все, кто принимал участие в атаке, были или убиты, или ранены – никакого шевеления на поле. Но и со стороны перекрестка огня никто не открывал. «Живы ли они? — подумал Михаил. — Надо бы сходить узнать…»

Танк – самая главная угроза – стоял, не поворачивая башни.

Михаил выждал немного, потом показал жестом пулеметчику: «Будь здесь, а я – туда». Тот понял, кивнул.

Михаил сменил в автомате пустой диск на полный и, пригнувшись, побежал к перекрестку. В его сторону не прозвучал ни один выстрел.

Добежав, он увидел безрадостную картину. Перекресток был буквально испахан воронками – одна рядом с другой. И везде – только убитые, причем изуродованные взрывом: без руки, без ноги, один из убитых был даже разорван пополам.

Михаила едва не стошнило. Но он помнил, что, организовывая оборону, комиссар сформировал еще одну небольшую группу.

Их позицию он тоже нашел. Воронка на ее месте была совсем небольшая – от пушечного снаряда. По-видимому, немецкие танкисты постарались.

Держа автомат наготове, Михаил пошел на немецкие позиции. На поле – только убитые. А вот в танке явно был кто-то живой. Хотя люк в башне и был закрыт, но Михаил явственно слышал тихие голоса.

Стоя рядом с танком, он понял, почему башня его была неподвижна. Пулей из противотанкового ружья ее заклинило – на замке башни была видна вмятина. Стало быть, надо держаться осторожнее, чтобы не попасть в сектор обстрела лобового пулемета. Поджечь бы этого гада! А может, сдадутся? Михаил постучал прикладом по броне:

— Гитлер капут! Сдавайтесь!

В ответ – только ругательства. Языка Михаил не знал, но по тону понял. Ага, не хотят, значит… А ведь его можно поджечь! Рядом же бронетранспортер стоит, у него почти полный бак бензина. И дверцы с обеих сторон нараспашку. Знать бы только, где у него этот бензобак.

Михаил опустился рядом с бронетранспортером на колени и заглянул под днище. А, вот и бензобак! Поглядывая на танк, чтобы нечаянно не нарваться на автоматную очередь пожелавших выбраться на белый свет танкистов, Михаил стащил с убитых пехотинцев две каски и вытащил из ножен гитлеровца штык. Затем залез под бронетранспортер, пробил штыком дыру в броне и подставил под струю бензина каски. Осторожно, боясь расплескать горючее, выбрался из-под днища. И впервые пожалел, что не курит. Зажигалки или спичек не было. Придется убитых обыскивать. Противно, конечно, — он не мародер, но другого выхода не было.

Михаил обшарил карманы одного убитого, другого – и нашел наконец бензиновую зажигалку. Подняв обе каски за ремешки, он поднес их к танку, поставил на броню моторного отсека и забрался на танк сам. Совершенно не заботясь о том, что сидящие в башне танкисты по национальности – немцы и, следовательно, по-русски не понимают ни слова, Михаил закричал:

— Эй, фрицы, в последний раз предлагаю – сдавайтесь!

В ответ – лишь знакомая уже ругань.

— Ну и… — Михаил выругался.

Через жалюзи сверху моторного отсека он вылил бензин внутрь, на несколько мгновений ощутив его острый характерный запах. Чиркнул зажигалкой и поднес ее к жалюзи, желая сбросить вниз, однако не успел. Пары бензина вспыхнули, опалив Михаилу брови и ресницы. Он отшатнулся и кубарем скатился с брони на землю. Вскочив, отбежал за бронетранспортер и направил на башню автомат.

Пламя уже вовсю разгоралось на корме танка. «Вот ведь штука какая, — удивился Михаил, — все железное, вроде и гореть нечему, а пылает, как свечка».

В танке наконец осознали весь ужас своего положения. Остаться внутри – сгореть, выбраться наружу – быть убитым или попасть в плен. И все-таки танкисты выбор свой сделали – они побоялись сгореть живьем.

Откинулся люк башни, и из него показался танкист в черной униформе. Он поднял руки. За ним из башни стал выбираться второй танкист. Оба спрыгнули на землю и побежали прочь от танка – в поле. Лежащий на холме пулеметчик дал короткую очередь, и танкисты, как подкошенные, рухнули на бегу. «Да ведь они от танка убегали, он рванет сейчас!» – сообразил Михаил и точно так же кинулся бежать прочь.

Через несколько секунд раздался взрыв.

Михаил остановился, обернулся. Башню отбросило взрывом на два десятка метров. Пламя внутри танка гудело, напоминая звук паяльной лампы, столб его поднимался вверх на десяток метров. Разлетающиеся во все стороны искры попали на стоящий рядом бронетранспортер на разлитый под ним бензин, — и бронетранспортер тоже вспыхнул.

Теперь ему здесь делать нечего. Михаил вышел на поле, махнул рукой. От холма отделилась фигура пулеметчика. Надо бы посоветоваться, что делать дальше, — только как? Пулеметчик от контузии оглох.

Когда пулеметчик подошел, он показал рукой на танк и поднял вверх большой палец – одобрял, стало быть. В свою очередь Михаил указал на перекресток. Они направились туда.

Пулеметчик осмотрел развороченную взрывом землю, вздохнул. Потом подошел к противотанковому ружью, поднял его. Михаил подбежал, взялся за ствол. Тяжеленная штука. Они понесли ПТР на холм.

Вот все само и решилось. Нового приказа – оставить позицию – не поступало, стало быть, надо выполнять прежний и стоять здесь, стоять насмерть! Ради этого погибли политрук и два десятка собранных им бойцов. Отдали они жизни не зря. Фашистов вот – человек шестьдесят лежат, два бронетранспортера уничтожены и танк. И не прошли гитлеровцы по затерянной дороге. В сравнении с защитниками – силища была, танк, а не прошли.

Двое их осталось, но оставшиеся будут исполнять воинский долг до конца.

Михаил подивился. Как он мог думать о том, чтобы советоваться с пулеметчиком, когда простой солдат и сам понимал свой воинский долг согласно данной присяге?! Ему стало стыдно. Хорошо, что пулеметчик не мог прочесть его мыслей.

Они поставили противотанковое ружье на холмике у воронки и вновь направились к перекрестку. Михаил собрал патроны к ПТР, больше похожие на небольшие снаряды. Пулеметчик собирал винтовочные патроны – они подходили и к пулемету.

Вернувшись на холм, пулеметчик принялся набивать патронами пустую пулеметную ленту, а Михаил разложил патроны к ПТР у ружья. Он правильно понял, что стрелять из ПТР придется ему – пулеметчик будет у «максима». Это подразумевалось само собой.

Начало смеркаться. Похоже, атаки немцев сегодня не будет: не любят они воевать по темноте.

Пулеметчик тронул Михаила за рукав, потом ткнул пальцем себя в грудь и показал на поле. Михаил кивнул, и пулеметчик пошел.

В сумерках не было видно, что он там делает.

Пулеметчик вернулся, прижимая к груди трофеи – немецкие галеты в бумажной обертке и консервы. Они вскрыли немецким же штыком консервные банки. Штык был плоский, как нож. Наш, от трехлинейки, не подходил для этих целей, потому как был четырехгранный. Им только колоть хорошо, а резать невозможно.

Пользуясь штыком, как ложкой, они закусили бельгийской тушенкой, заедая ее галетами. Напиться бы, но воды не было. Однако пулеметчик вытащил из кармана фляжку и протянул ее Михаилу. Тот припал к горлышку и поперхнулся. Думал – вода, но во фляжке оказался шнапс, дерьмовая немецкая водка, слабая и отдающая самогоном. Однако несколько глотков он все же сделал. По телу разлилось тепло.

Пулеметчик тоже глотнул, причем изрядно, почти опустошив фляжку. Ну да, Михаилу тепло в комбинезоне, а солдат небось замерз, лежа в легкой шинелишке на голой земле.

Поев, они улеглись в воронке от авиабомбы. Там хоть снега не было, и в углубление не так задувал ветер. Прижавшись друг к другу спинами и угревшись, они уснули.

Спали крепко, как будто не было ни немцев, ни войны. Чего выставлять караул, когда их всего двое и ночью немцы не воюют. Если только разведгруппы – так это на передовой.

Первым проснулся пулеметчик, потому что замерз. Едва начинало светать, мела поземка из мелкого снега. Его почти и видно-то не было, но на лице он таял.

— Какое сегодня число? — прокричал пулеметчик.

Михаил пожал плечами, но потом начал считать. Выходило – седьмое ноября, праздник. Он показал растопыренные пальцы: семь. Пулеметчик ухмыльнулся и протянул Михаилу фляжку – там еще что-то болталось. Михаил сделал пару глотков и вернул фляжку солдату. Тот вылил в рот оставшийся шнапс и вытер губы рукавом шинели.

— Хороший ты мужик, летчик! — прокричал он. — С праздником тебя!

Михаил кивнул. Они разостлали плащ-палатку и выложили на нее свои немудрящие запасы – трофейные консервы и галеты. Открыли консервы, позавтракали – все-таки сытым воевать лучше, чем на пустое брюхо. Неизвестно, придется ли еще поесть, так не пропадать же трофеям!

Через час послышался звук моторов. Михаил дернул пулеметчика за рукав, показал на уши и рукой – на дорогу. Солдат, поняв, что, скорее всего, это его последний бой, обнял Михаила, потом улегся за пулемет. Лицо его стало суровым, глаза сузились. «Наверное, прощается», — понял Михаил.

Он подтянул к себе ПТР, вложил патрон в патронник – ружье было однозарядным, простым, как охотничья одностволка, — и закрыл затвор. Прикинул расстояние до дороги, выставил планку прицела. Все, он готов.

На дороге появился бронетранспортер, за ним – две грузовые машины, крытые брезентом. Михаил и пулеметчик напряженно следили за приближающейся колонной.

Немцы подходили все ближе. Вот от них до сгоревшего танка и бронетранспортера осталось полсотни метров.

Михаил повел стволом, вынес упреждение и, целясь в передний край капота, мягко надавил на спуск. Выстрел. В плечо долбануло так, что Михаил просто отлетел от противотанкового ружья. Плечо сразу заныло.

Бронетранспортер остановился. Дыма и огня не было, но и шум его мотора стих. «Наверное, в мотор пуля ударила», — предположил Михаил.

Тут же длинной очередью слева ударил пулемет, пройдясь по кузовам грузовиков. Из кузовов машин стали выпрыгивать пехотинцы, прячась за грузовиками.

Михаил еще раз зарядил ПТР, поймал в прицел задний грузовик и выстрелил. Грузовик сразу вспыхнул, а потом взорвался. «Не иначе – в бензобак или в бензопровод попал», — обрадовался Михаил.

Плечо теперь не просто болело, а занемело. «Да как же из этой штукенции стреляют, когда после двух выстрелов правая рука не чувствуется?» – удивился он.

Тем временем немцы организовались и открыли огонь из автоматов и ручных пулеметов по холму. Пули изрыли весь склон, визжали над головой. Однако пока пулеметчики были недосягаемы: для прицельной стрельбы из автомата далеко, только патроны зря жечь.

Михаил засек вспышки выстрелов из-за колеса грузовика, зарядил ПТР. Стрелять из-за зверской отдачи ой как не хотелось, однако надо.

Михаил прицелился и выстрелил. Один пулеметчик сразу замолчал, но второй не унимался. Он успел перебраться к сгоревшему танку, используя его как укрытие. О-хо-хо, придется еще раз браться за ПТР.

Михаил поморщился. «Все, выстрелю еще раз – и больше не буду», — решил он. Он терпеливо выжидал, когда пулеметчик откроет огонь, высунув голову и половину туловища из-за корпуса танка. Прицелился, задержал дыхание и выстрелил. Плечо взорвалось болью.

Михаил матерился сквозь стиснутые зубы, но цель была достигнута: немецкий пулеметчик лежал неподвижно. Конечно, при попадании такой пули, как у ПТР – даже в руку, — ее просто оторвет, и болевой шок обеспечен.

Однако радоваться было рано. Что-то насторожило Михаила. «Максима» не слышно!

Михаил повернул голову. Пулеметчик лежал, уронив голову на рукоять пулемета. Пилот подполз к нему, перевернул на спину. Вот оно! Пулевое ранение в основание шеи – сразу наповал. Михаилу стало тоскливо: один ведь остался!

Пилот расстегнул шинель, вытащил из нагрудного кармана гимнастерки документы убитого и раскрыл красноармейскую книжку. Вчера вот не познакомились, а сегодня общаться было уже бессмысленно: пулеметчик после контузии не слышал ничего. Так, Светлов Дмитрий Савельевич, тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, уроженец Ленинграда… Надо запомнить.

Михаил сунул документы в свой карман. Выйдет к своим – надо будет сообщить о гибели пулеметчика. Погиб как герой, если бы все так воевали. Пусть он не останется одним из многих пропавших без вести. Солдат этого заслужил.

Пилот застегнул карман и поднял голову. Видя, что огонь с холма стих, немецкие пехотинцы двинулись вперед редкой цепью. Плотной уже не получалось – их осталось не больше десятка.

Михаил оттащил тело пулеметчика в сторону и лег за пулемет сам. Поймав в прорезь прицела силуэт, нажал гашетку и повел стволом вдоль цепи. Атакующие немцы попадали, а может, и залегли.

Михаил немного опустил ствол и длинной пулеметной очередью прошелся по фигурам, хорошо видимым на фоне заснеженной земли. Крайний в цепи солдат не выдержал – вскочил и бросился бежать. Михаил достал очередью и его.

Ствол пулемета шипел, из-под пробки пробивалась струйка пара. «Все, закипел… Охлаждение у «максима» водяное, а воды у меня нет. Да я и сам бы от глотка не отказался», — подумал Михаил.

На поле никто не шевелился.

Михаил посмотрел на последние четыре патрона в ленте и дал еще очередь. Чего уж теперь…

Над полем посвистывал ветер, и никаких других звуков – стонов, криков, обрывков человеческой речи – Михаил не слышал, как ни прислушивался. Поле, усеянное мертвыми…

Пилот посмотрел на часы. Уже двенадцать! Прошли почти сутки, как он здесь. Стало быть, выстояли, задержали немца, дали основным силам время перегруппироваться и организовать оборону. У него самого из основного оружия – лишь ПТР с двумя патронами, личный ТТ с целой обоймой и ППД с полным диском, данный политруком.

Надо уходить. Если фашисты прорвались в других местах, то он запросто может оказаться в петле, в окружении. ПТР придется бросить: длиной два метра, весит много – куда с ним тащиться?

Михаил уже привычно отполз за холм, встал, отряхнул комбинезон. Выглядел он сейчас замухрышкой: комбинезон в грязи, унты – тоже. Да черт с ними – самому бы в живых остаться и к своим выйти.

Михаил прикинул направление и пошел через лес. Он инстинктивно чувствовал, что от дорог надо держаться подальше: немцы дороги любят, и потому велики шансы нарваться на неприятеля.

Шел он довольно долго – часа два, пока впереди не посветлело. Лес кончился. Михаил остановился – надо было осмотреться.

Перед ним – поле, в километре – деревенька, дым из труб идет: прямо идиллическая картинка мирной жизни. Ни фашистов, ни наших не видно.

И тут совершенно неожиданно сзади раздался щелчок взводимого курка, и молодой голос на чистейшем русском языке приказал:

— Руки вверх!

Михаил поднял руки. «Наверное, молодой красноармеец, как бы с испугу не выстрелил», — подумал он и медленно повернулся. От увиденного глаза полезли из орбит: перед ним стояла девушка лет шестнадцати в длинной, не по росту, шинели. Прямо перед собой обеими руками она держала наган, ствол которого теперь смотрел Михаилу в грудь. Руки, вцепившиеся в рукоять оружия, тряслись от волнения.

Михаил перевел дыхание:

— Да свой я, русский – неужели не видишь? Опусти наган, мне еще жить охота.

Девушка шумно выдохнула и опустила оружие.

Михаил подошел, мягко взял из ее рук наган и снял курок с боевого взвода. Вложив наган ей в кобуру, впервые пристально взглянул ей в глаза. Детское лицо в конопушках, из-под пилотки – две косички. На петлицах шинели – змея над чашей. Медичка! А сапоги-то! Такие только мужику впору носить, не иначе – сорок второго размера.

— Ты кто? — спросил девчушку Михаил.

— Младший сержант медицинской службы Сорокина. — Девушка помолчала и добавила: – Галя.

— Младший лейтенант Борисов, летчик. К своим пробираюсь, потому как сбили немцы, — в тон ей в свою очередь отрекомендовался Михаил.

— Вы с парашютом прыгали? — округлила глаза девчонка.

— Пришлось. Тебе сколько лет?

— Семнад… Ой, восемнадцать, — спешно поправилась она.

— Врешь, наверное. Не иначе – годик в военкомате добавила, чтобы в армию взяли.

Девчонка покраснела.

— Я медсестра, на курсы ходила! — с вызовом в голосе произнесла.

— Ну-ну, я не хотел тебя обидеть. Скажи лучше, ты немцев здесь не видела?

— Не-а, — по-детски ответила она.

— Тогда пойдем.

— Не могу я.

— Что значит «не могу?» Я старше по званию – я тебе приказываю.

— Раненого бросить не могу – он там.

Михаил сглотнул комок в горле. Пигалица, ребенок совсем, а туда же – не могу… Не каждый взрослый скажет так, оставшись в лесу с раненым на руках, без еды, питья и почти без шансов выжить. Немцы найдут – наизгаляются вдоволь и пристрелят.

— Веди к раненому.

Девчонка пошла в глубь леса, Михаил – за ней.

Рядом с лесной дорогой – скорее, тропинкой – стояла пушка-сорокапятка – низкая, маленькая, прозванная на фронте «Прощай, Родина!». Рядом с ней на расстеленной шинели лежал укрытый второй шинелью боец.

Михаил приподнял шинель. Поперек живота раненого шел ряд бинтов, пропитанных подсохшей кровью. Пилот знал, что ранения в живот должны оперироваться сразу, иначе – смерть.

— Давно его? — обратился он к девчушке.

— Второй день.

Заметив на поясе раненого финку в ножнах, Михаил вытянул ее.

— Ты что удумал? — кинулась к нему медсестра. Неужели подумать могла, что он раненого добить решил?

Михаил ухватил ее за рукав шинели:

— Погодь-ка.

Ловко орудуя ножом, он быстро укоротил длинные полы шинели, в которую была одета девушка. Получилось два суконных лоскута. Ими он обернул голени раненого.

— Так ему теплее будет, а тебе ловчей ходить – больно шинель у тебя длинна.

— И правда. А старшина не заругает? Все-таки казенное имущество. — Она посмотрела на себя: – Ой, какая шинель кургузая стала! — и засмеялась.

Ну – ребенок, право слово.

— Сегодня – седьмое ноября, праздник. В Москве парад на Красной площади, — сказал Михаил.

— Правда? — не поверила девушка. — А откуда знаешь?

— По рации слышал, в подбитом немецком танке, — соврал Михаил.

— Не врешь? — сиплым голосом вдруг сказал пришедший в себя раненый.

— Как можно? Честное слово!

— Пить! — прошептал раненый.

— Нельзя тебе, миленький, — наклонилась к нему медсестра.

— Выбираться нам отсюда надо, — решил Михаил.

— Надо, сама знаю, — грустным эхом отозвалась девушка. — Только не утяну я его одна. — На глазах ее выступили слезы.

— В деревню надо – может, подвода у них есть?

— Я схожу, — вызвалась девушка.

— Поосторожнее только там. Если заметишь хоть что-то подозрительное – бегом назад.

Михаил проводил девушку до опушки и залег там, глядя, как постепенно удаляется ее хрупкая фигурка. Идти ей мешали большие – не по ноге – сапоги, так и норовившие соскочить.

Фигура девушки исчезла среди изб, а через какое-то время из-за домов выехала подвода, на которой сидели двое. Когда она приблизилась, Михаил различил медсестру и деда в фуфайке и с окладистой бородой.

Подвода въехала на тропу. Михаил встал перед лошадью. Испуганный возница повернулся к девушке:

— Ты же говорила – раненый, а он здоровее меня будет!

— Дальше раненый. Езжайте, прошу вас, — взмолилась девушка, — плохо ему.

Дед дернул вожжи, прикрикнул:

— Н-но, пошла, родимая!

У пушки остановился, спрыгнул с подводы и подошел к раненому. Тот снова впал в забытье. Дед откинул шинель, вгляделся:

— Да-а, не жилец он. Я таких еще в Первую мировую навидался. Должно – к вечеру отойдет.

— Да что вы такое говорите, деда! — со слезами в голосе воскликнула девушка.

— А то! Ладно, давайте грузить.

Втроем, взявшись за подстеленную шинель, они подняли раненого и погрузили его на подводу. Дед принялся ее разворачивать.

— Ой, а пушка как же? — вдруг всполошилась девушка.

— Сказилась, что ли? — осек ее дед. — У меня не битюг-першерон. Да и зачем в деревне пушка? Коли немцы придут, постреляют из-за нее. Ты лучше на подводу садись: сапоги-то у тебя – того.

Чего «того», он не уточнил, но и так ясно было. Они добрались до деревни, занесли раненого в избу и уложили на широкую лавку.

— Матрена, дай чистое исподнее. А ты, медичка, сыми с него все казенное. Выкинуть надо либо притопить где.

— Зачем?

— Делай, что сказано.

Девушка обиженно засопела, однако одежду с раненого сняла.

— Документы его себе забери – отдашь кому следует. Уходить вам надо. Немцы придут – несдобровать вам. Матрена, дай ей туфли какие-нито, размером поменьше.

Жена деда – лет на двадцать моложе хозяина – принесла туфли.

— Ну-ка, попробуй надеть.

Медсестричка скинула сапоги, портянки и примерила туфли – далеко не новые, на низких каблуках.

— Чуточку великоваты, но в них хоть ходить можно.

— Зато мозоли не набьешь, — пошутил дед. — Ну чего стоишь, Матрена! — вновь повысил голос дед. — Носки дай девчонке. Не босиком же ей в туфлях-то! И узелок поесть собери, картошка теплая еще.

Матрена принесла шерстяные носки. С ними туфли совсем впору оказались. Повозившись по избе, собрала узелок с едой и вручила его девушке.

— Переночевать бы вам в тепле, да опасаюсь я. Сейчас в лесу куда как надежнее. Идите с Богом. За раненого не переживайте, что смогу – сделаю. А не даст Господь ему сил выжить – схороню по-человечески.

Михаил с Галиной поблагодарили деда и вышли. Девушка несла узелок с провизией, а Михаил – узел с вещами раненого. Когда они отошли подальше от деревни, Михаил забросил его в кусты.

Зашли в лес, положили узелок на пень.

— Развязывай скорей, есть охота, — поторопил Михаил девушку.

— Еще как охота! Я три дня не ела. Как вспомню – дома от ватрушек маминых отказывалась, все потолстеть боялась. А сейчас бы все съела – вот честное слово, не вру.

— Лопнула бы, — не удержался Михаил.

Михаил развязал узелок. На чистом платке лежало с десяток крупных вареных картофелин, два вареных яйца, две нечищеные луковицы и полкаравая серого хлеба.

— По нынешним временам и нашему положению – прямо царское угощение. Налетай!

Они быстро съели все, кроме хлеба. Михаил предусмотрительно отрезал финкой половину каравая:

— Это на вечер.

После еды он завернул хлеб в тряпицу и спрятал за пазуху.

— Ну что, идем?

— Идем, — кивнула девушка.

Они шли, стараясь прятаться, укрываясь в перелесках, лесополосах и оврагах. То слева, то справа, то впереди погромыхивало.

— Пушки бьют, их далеко слыхать, — заявила медсестричка.

Стемнело, но Михаил с девушкой продолжали движение. На земле лежал тонкий слой снега, и было видно, куда ступать. Да и вероятность наткнуться на врага была куда меньше.

Но они уже выдохлись. Даже Михаил устал, а Галина вообще дышала тяжело: великовата для нее шинель – сама ведь ростиком полтора метра, Михаилу только до подмышек достает.

Неожиданно Михаил остановился и придержал уже сделавшую шаг вперед Галину – в центре внезапно открывшегося в полумраке луга темнели большие овальные пятна. Однако, присмотревшись повнимательнее, Михаил понял, что перед ними – копны сена.

— Здесь и заночуем, — привал, — распорядился пилот. Он выбрал сено в стогу, сделав подобие пещерки, и ногами вперед забрался в углубление.

— Лезь сюда, — пригласил он девушку.

— Только не лапать, — решительно предупредила медсестричка, — а то знаю я вас, мужиков. Сам раненый, стонет, а как перевязывать начнешь, облапать норовит.

— Ну я пока не ранен, — отшутился Михаил.

— Тем более, — отрезала девушка, но в сено забралась. Попыталась отодвинуться от Михаила, однако нора была тесная – далеко не отодвинешься.

Постепенно согревшись, Михаил уже стал придремывать, как вдруг проснулся от толчка.

— Ты чего?

— Кто это в сене лазит? Слышишь шуршание?

— Спи, мыши это, — сонно пробормотал Михаил.

— Мыши?! — В голосе Галины чувствовался ужас. — Я так не могу, я мышей боюсь. А вдруг они по мне бегать начнут?

— У тебя наган есть, отстреливаться будешь, — пошутил Михаил.

Галина придвинулась к Михаилу вплотную – все-таки мышей она боялась больше, чем пилота.

К утру они основательно замерзли. Хоть и в стогу спали, а все равно на земле.

Михаил выполз из стога первым. Осмотрелся. Вокруг – ни одной живой души. Он достал из-за пазухи тряпицу с хлебом, разломил пополам и одну половинку протянул Гале:

— Ешь.

Оба быстро съели хлеб. «Колбасы бы к нему», — подумалось Михаилу. Но чего нет, того нет.

Они стряхнули с одежды сено, Михаил отцепил с шинели Галины репейник. К сукну липла всякая дрянь – не то что к комбинезону.

Они опять двинулись в путь.

Сегодня громыхало не впереди, а по сторонам.

На пути вновь встала стена леса. Немного подумав, Михаил решил идти по его опушке – так легче, потому что в случае опасности сразу вглубь нырнуть можно. Хотя и чащей лес назвать сейчас нельзя было, так как листва уже опала и пространство между деревьями просматривалось довольно далеко.

Через час-полтора ходьбы они согрелись, и Михаилу даже жарко стало.

— Галя, а ты откуда сама?

— Из Москвы, на Якиманке жила. — Девушка вздохнула.

— Интересно – где наши, где немцы? Идем, не зная куда.

Неожиданно для обоих из-за дерева впереди вышел боец в телогрейке и с винтовкой СВТ[7] в руках.

— Стой, кто идет!

— Свои.

— Пароль!

— Какой, к черту, пароль! Не видишь, к своим пробираемся.

Боец отступил на шаг назад, обернулся и крикнул куда-то в глубину леса:

— Товарищ сержант, тут еще двое подошли.

Из-за деревьев вышел сержант – уже немолодой, примерно за сорок, и тоже в телогрейке.

— Предъявите документы.

Михаил и Галина достали свои документы и протянули сержанту. Тот их внимательно изучил и вернул.

— Как вы сюда попали?

— Пешком, — разозлился Михаил. Сержант невозмутимо продолжил:

— Немцев не видели?

— Не видел.

— Почему не со своими частями?

— Был сбит при выполнении боевого задания, иду в свой полк. Девушку – медсестричку – по дороге встретил, с раненым она была.

— Бессарабов, проводи людей к командиру. Задержавший их часовой закинул СВТ за спину.

— Так точно! Идите вперед.

Метров через триста лес кончился, и впереди открылось поле. Почти посредине его пересекала лощина, на противоположной стороне которой виднелись свежеотрытые окопы, траншея.

Командир, к которому подвел их часовой, оказался молодым коренастым человеком. Судя по выражению его измученного лица и смертельно уставшим глазам, лейтенант давно уже забыл, когда спал ночью последний раз.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! Вот, задержал двоих – сержант приказал к вам доставить.

И снова – проверка документов и уже традиционный вопрос, не видели ли они немцев, потом обоих повели в штаб батальона, а оттуда машиной отправили в штаб полка. Медсестричку оставили там, а Михаилу предоставили трофейный мотоцикл с коляской.

— Ну что, Борисов? Наш водитель довезет тебя до Горелок – это рядом с Тулой, где аэродром твой, а дальше уж сам как-нибудь.

Глава 5

На аэродроме, куда добрался Михаил, его ожидал шок. Аэродром был пуст. Если бы самолеты улетели на боевое задание, то все равно остался бы технический персонал, охрана.

Михаил прошелся по пустым стоянкам. Бочки из-под горючего, пятна масла, обрывки газет, негодные, покореженные детали обшивки самолетов – и никого. Стало ясно, что полк перебазировался.

Михаил растерялся. Куда идти, где искать полк?

Пилот направился в город, к военному коменданту: он-то должен знать, куда перебазировался авиаполк? Пробился к коменданту – через очередь, но тот, прикуривая одну папиросу от другой, недоуменно пожал плечами – он ничего не знал.

— Кто его знает, где они. У меня связи с Москвой второй день нет.

Видя расстроенное лицо летчика, комендант добавил:

— Езжай-ка ты, лейтенант, на станцию Узловая. Там аэродром есть. Через штаб полка быстрее своих найдешь.

Это была хоть какая-то ниточка к полку.

Уговорив начальника санитарного поезда, Михаил в тамбуре доехал до Узловой – пассажирские поезда не ходили, а воинских на станции не было.

Только он сошел на перрон, как увидел – совсем низко прошла пара истребителей Як-1. О, стало быть, не соврал комендант, есть тут аэродром, и полк истребительный стоит. Через них, через штаб авиадивизии, можно со своими связаться.

Узнав, где аэродром, Михаил направился туда.

Часовой на КПП мельком взглянул на документы.

— Проходите, товарищ младший лейтенант. Видно, летный комбинезон и унты выдавали летную специальность Михаила.

Командира в штабе не было, зато начальник штаба принял Михаила радушно. Пилот коротко и четко доложил о своих злоключениях.

— Так, пятидесятый авиаполк, говоришь? Попробую узнать.

Капитан принялся яростно накручивать ручку телефона.

— Але, дивизия? «Второй» у телефона. Мне бы начальника штаба. Да, подожду. Здравия желаю, товарищ подполковник. Тут ко мне летчик явился – из пятидесятого бомбардировочного. Не подскажете, где полк его стоит? Так, так, так… Понял, спасибо. Да, летаем.

Капитан положил трубку.

— Уж не знаю, как тебе моя новость покажется. Полк твой убыл в Москву. Вернее, только личный состав, поскольку от полка только два самолета и осталось.

Михаил приуныл. Москва велика, поди найди в ней свой полк – у прохожих ведь не спросишь. Да и добраться до Москвы еще надо.

Капитан понял молчание Михаила по-своему:

— Да ты не тушуйся, младшой. Я тебя в летное общежитие поселю. Глядишь, и появится какая-нибудь оказия – вроде связного самолета. Залетают тут иногда. А на истребитель не хочешь сесть? — внезапно спросил капитан. — Судя по документам твоим, ты летчик опытный, в восьмом авиаполку воевал, а это же полк истребительный. По-моему, на «ишаках» летали?

— На них – на И-16.

— А как на бомберы попал?

— Сбит был, вышел к чужому аэродрому. А там СБ базировались, командир – Иванов.

— Валентин Петрович? Знаю такого, на совещаниях в округе пересекались. Хваткий мужик!

— Во-во, именно. Немцы тогда прорвались, на два самолета один экипаж был, он меня на СБ и посадил. А дальше – переучивался в ЗАПе[8] в Казани на Пе-2. На них и летал.

— Хорошая машина. Так ты же истребитель, давай к нам! — загорелся капитан. — С документами я все улажу, думаю – никто возражать не будет. Ты же не в тыл отъедаться едешь. Ну так как?

— Не знаю, как-то уж очень скоропалительно. Да и самолеты у вас незнакомые – Яки, не летал я на таких, видел только.

— Да ерунда! Механики с оборудованием кабины и самолетом познакомят, сделаем пару-тройку вывозных полетов на УТИ[9]. Соглашайся!

Перспектива искать в Москве Иванова не прельщала.

— Согласен.

— Вот и отличненько! — искренне обрадовался капитан. — Ты посиди тут, а я с бумагами твоими к командиру полка схожу. Полагаю – не откажется. К нам сейчас молодые ребята приходят – после ускоренных курсов, беда с ними. Налету нет, опыта – тоже, потому потери большие, — совсем по-детски пожаловался капитан.

Забрав со стола документы Михаила, он вышел.

Капитана не было долго – пилот уже и ждать устал. Но вернулся тот не один. Вместе с ним вошли двое летчиков в летных комбинезонах, под которыми были не видны петлицы.

Михаил встал, вытянулся по стойке «смирно», доложил:

— Младший лейтенант Борисов, летчик пятидесятого бомбардировочного авиаполка.

Об летчика протянули руки для пожатия.

— Командир полка Забродский – майор.

— Комэск-два, старший лейтенант Куземин.

— Садись, пилот. Расскажи-ка еще раз, сам послушать хочу, — обратился к Михаилу Забродский.

Михаил рассказал о своем последнем вылете, о том, как его сбили, как он пробирался к своим.

— В окружении был?

— Никак нет.

— Какой налет на «ишаках»?

— Сто часов.

— На «пешке» летал?

— Так точно.

— Да брось ты официально – «так точно», «никак нет»… Мы же летчики. Мой начштаба сказал, что ты не против в истребители вернуться?

— Не против. Да и где я теперь свой полк найду? К тому же в полку машин не осталось, опять в ЗАП надо, потом – самолеты получать. А я сейчас летать хочу, аж руки чешутся фрицев бить.

— Ну сейчас летать не получится. Надо материальную часть изучить, вывозные полеты сделать. Как готов будешь, комэск сам и вывезет. Как, комэск, берем?

— Все лучше, чем молодняк, — сказал старлей.

— Считай, договорились. Капитан, оформляй приказ и документы. Куземин, забирай его в свою эскадрилью – покажи столовую, с жильем обустрой.

Начштаба остался в своей комнате, летчики вышли на крыльцо.

— Не понимаю, Борисов, чего ты в бомберах нашел? На них только или по здоровью идут – кто медкомиссией из истребителей списан, или по большой любви. — Майор засмеялся. — То ли дело истребители: мощь, маневр, огонь!

Старлей повел Михаила сначала в столовую – подождал, пока пилот поест, потом провел в землянку, показал на дощатые нары:

— Вот твое место. Еще три дня тому назад это место Ваньки Терехова было, да «мессеры» его сбили. Пошли, стоянку покажу и самолет.

Комэск привел Михаила на стоянку, где, укрытые сетями, стояли Яки. Так близко Михаил этих истребителей не видел. «Справлюсь ли?» – шевельнулась в душе тревога.

— Нечитайло! Знакомься – пилота к тебе привел.

Из-за самолета выбежал пухленький, одетый в меховой комбинезон, еще больше полнивший его, механик.

— Слухаю, товарищ комэск.

— Вот твой новый пилот, младший лейтенант Борисов. На Яках он не летал. Потому познакомь его с материальной частью, особенно – с кабиной.

— Сделаю, товарищ комэск, все будет в лучшем виде.

— Нечитайло! 

— Шо?

— Опять ты со своим «шо»! Ну и в курс дела введи: покажи, где штурманская, — пусть карты получит, инструкцию к самолету. Ну да не мне тебя учить.

— Так точно, товарищ комэск, — вытянулся в струнку и так стоящий по стойке «смирно» механик.

Старлей ушел. Механик свернул здоровенную самокрутку, пыхнул ядерным самосадом.

— Тимофей, будь ласка. — Он протянул пилоту руку.

— Сергей. — Михаил крепко пожал руку человеку, от старания которого теперь отчасти зависела его жизнь.

Механик уселся на ящик из-под снарядов, вытер руки промасленной тряпкой:

— Ну спрашивай, чего не знаешь.

— Объясняй все и с самого начала – Як вообще в первый раз вижу.

— А на чем раньше летал?

— Еще четыре – нет, пять дней назад на Пе-2, на «пешке». Сбили, выбрался к своим, а полк перебазировался. Проще сказать, ни черта от полка не осталось. В Москву перебрались, в ЗАП.

— Понятненько. Тогда чего же мы стоим? Сидайте. — Механик кивнул на пустые ящики из-под боеприпасов. — Расскажу коротенько. — Механик сделал паузу, сосредоточился и дальше заговорил уже другим тоном и заученно: – Истребитель Як-1 Саратовского авиазавода. Имеет мотор М-105ПА, мощность – как одна тысяча пятьдесят конячьих сил! Запас топлива – триста тридцать литров. Вооружен двумя пулеметами ШКАС и пушкой двадцать миллиметров. Сила! Скорость – пятьсот пятьдесят девять километров в час, максимальная дальность на полной заправке – шестьсот пятьдесят километров. Вес заправленного топливом и боекомплектом истребителя – две тысячи девятьсот семнадцать килограммов. — Он перевел дыхание и продолжил уже обычным тоном: – Ну вот, вроде я усе сказал, теперь посмотрим аэроплан. — Он взобрался на крыло самолета и оттуда обратился к Михаилу: – Будь ласка, сядь в кабину.

Михаил уселся на парашют в кабине пилота.

— Чуешь, якая бронеспинка? — Механик пальцем постучал по броне. — А теперь объясняю, что к чему в кабине. Это – сектор газа, кран выпуска или уборки шасси. Ну про педали ты и сам знаешь. Вместо штурвала, как у бомбардировщика, — ручка. Вверху – вот туточки – гашетка пулеметов и пушки. Так, теперь показую приборы: это – температура масла, дальше – температура головок цилиндров, указатель скорости, высотомер.

В принципе истребитель имел меньше приборов и ручек управления, чем «пешка».

— А теперь попрошу тебя из кабины. Будем мотор да вооружение смотреть.

— Погодь, а рация где? Механик вздохнул:

— Нету на нем рации.

В сравнении с «пешкой» это был крупный недостаток. Ни предупредить своих об опасности, ни сообщить важные данные – скажем, о колонне немецких войск – летчик не мог.

Механик рассказывал до вечера. Михаил слушал внимательно. От того, как он усвоит материал, зависит его жизнь. Ведь принимать экзамен будут немцы – в воздушном бою.

— Уморился я с тобой. — Механик уселся на снарядный ящик. — Ужинать надо – самое время сейчас. Идем.

Они поужинали в столовой. Для летного и технического состава меню было разное, и сидели летчики и механики за разными столами. И не для того, чтобы унизить техсостав – боже упаси! Просто не все летчикам можно было есть. Например, горох, фасоль, бобы, черный хлеб напрочь исключались. Они обладали повышенным газообразованием и при подъеме на высоту могли разорвать кишечник. Были и другие ограничения.

После ужина Михаил направился в землянку.

Здесь уже были другие летчики – пятеро молодых парней. Михаил оказался самым старшим. Познакомились. И сразу начались вопросы – на чем летал и каково это – летать на «пешке».

Михаил отвечал обстоятельно, понимая, что спрашивают не просто так, не из праздного любопытства. Любая мелочь, даже на первый взгляд самая незначительная, могла помочь летчику в бою сбить неприятеля или спастись самому. А уж когда он упомянул о двух сбитых «мессерах», причем на Пе-2, интерес к разговору и к нему самому возрос.

— А чего вы удивляетесь, парни? Ведь «пешка» задумывалась как тяжелый истребитель. Это уже потом бомболюк приладили да штурмана посадили. Скорость немного меньше, чем у Ме-109, а если бы вместо бомб пушки на крылья поставили или реактивные снаряды, то «мессеры» еще крепко подумали бы, прежде чем с «пешкой» связываться.

Для себя Михаил выяснил несколько интересных моментов. На Яке мотор на форсаже мог работать не больше двух минут – иначе перегревался. Левый вираж выполнялся лучше правого, фонарь кабины иногда заклинивал, и выпрыгнуть с парашютом удавалось не всем. Потому в бою пилоты часто сдвигали фонарь назад – даже теряя при этом в скорости: выбирая между небольшой потерей скорости и возможностью быстро покинуть подбитый самолет – предпочитали второе.

Разговор шел взаимополезный, и потому засиделись допоздна.

С утра, после завтрака, направились в штурманский класс. «Класс» – это громко сказано. В одну из комнат избы поставили столы, чтобы можно было расстелить карты. Во многом местность была знакомой, особенно к западу от Тулы. Михаилу требовалось лишь изучить определенный участок ее – от Узловой до Тулы.

В обед его нашел в столовой комэск.

— Как успехи?

— Местность изучил, с картами ознакомился.

— Тогда сегодня сделаем первый вывозной вылет, скажем… — комэск посмотрел на часы, — …через полчаса. Встретимся на стоянке.

Михаил даже успел посидеть на снарядных ящиках на стоянке рядом с Як-7УТИ, имевшим сдвоенную кабину – для обучаемого и инструктора. Пилот волновался как никогда. Проблема была в том, что на истребителе он никогда не летал. И сведения о ста часах налета на истребителе, которыми он поделился с командиром полка Забродским, были, мягко говоря, неправдой.

Быстрой походкой подошел комэск.

— Ну что, Борисов, занимаем места согласно купленным билетам, — пошутил он. — Ты – в партере, я – на галерке.

Заметив волнение пилота, хлопнул его по плечу:

— Бог не выдаст, свинья не съест. Михаил первым влез на крыло и уселся в переднюю кабину. В заднюю кабину сел Куземин. Пристегнулись. Михаил взял резиновый шланг, служащий для переговоров.

— Разрешите запуск?

— Валяй.

Михаил запустил двигатель, погонял его пару минут.

— Разрешите выруливать на ВПП?[10]

— Разрешаю.

Михаил развел руки в стороны, и механик убрал колодки. Пилот добавил газ, вырулил на взлетно-посадочную полосу. Взгляд на приборы – все в порядке: температура масла и головок цилиндров, обороты.

— Разрешите взлет?

— Давай.

Михаил дал газ. Самолет сорвался с места и начал разбег. Ощутимо вдавило в бронеспинку. Да, это не Пе-2 и не «Аннушка».

Ручку легко на себя, и самолет взмыл в воздух.

Михаил убрал шасси, построил классическую «коробочку» вокруг аэродрома.

— Чего ты меня как девку катаешь? — возмутился комэск. — Набрал высоту – покажи фигуры высшего пилотажа!

Михаил добавил газу. В трубке раздалось:

— Выше двух триста обороты не давай!

Пилот немного потянул на себя ручку газа, скорость по скоростемеру возросла.

— «Бочку»! — потребовал комэск. Михаил послушно крутанул фигуру «бочка».

— Левый боевой разворот!

Михаил двинул вперед правую ногу, отклонил ручку.

— Чего осторожничаешь, «блинчиком» разворот делаешь? Смотри, как надо!

Михаил почувствовал, что ручку управления взял комэск. Самолет сделал крутой левый вираж, почти стоя на левом крыле, потом такой же правый.

— Повтори.

Михаил повторил точно такие же виражи.

— Годится. Теперь – «иммельман».

Михаил заложил фигуру, стараясь выполнить ее резко.

— Пойдет. Теперь догоняем врага в пике, проход на бреющем – и «горка».

После пикирующего бомбардировщика Михаила не надо было учить делать такие фигуры.

Он ввел самолет в отвесное пике, наблюдая за высотомером. Пора выводить! Михаил потянул ручку на себя, потом еще. Ручка потяжелела, стало трудно дышать, перед глазами поплыли цветные пятна. Перегрузки были большие. Михаил испугался – выдержит ли истребитель? Ведь это не Пе-2, рассчитанный на подобные перегрузки.

Проход на бреющем – так это он и на «Аннушке» делал. Михаил шел над самой землей – сзади, на земле, от воздушной струи завихривались снежинки. Потом ручку на себя – «горка»!

— На посадку.

Михаил развернул истребитель, выпустил шасси и приземлился. Получилось четко, красиво даже. Но потом все чуть не испортил: надавил на тормоза, и хвост самолета стал задираться. Сзади раздался истошный крик:

— Брось тормоза! Михаил отпустил педали.

— По чуть-чуть, понемногу, — уже в трубку сказал комэск.

Великоват пробег у Яка – метров триста пятьдесят, как у более тяжелой «пешки».

Михаил зарулил на стоянку и выключил мотор. Они открыли фонарь и выбрались на крыло.

— Испугал ты меня, парень, да в том моя вина. Не предупредил я тебя, что у Яка угол капотирования мал. Чуть сильнее на тормоз надавил – он носом в землю. Потому тормози аккуратнее. Конечно, пробег увеличивается, но терпимо. С виражами пока слабовато, но учишься быстро. А в пикировании хорош, бреющий полет вообще высший класс. Я все ждал, когда ты винтом землю рыть начнешь. А в целом – неплохо. Еще один-два вывозных полета я дам – и в пару поставлю к опытному пилоту. Машину ты чувствуешь. Только в бою на обороты смотри, наивысшая скорость – на двух тысячах двухстах пятидесяти – двух тысячах трехстах оборотов в минуту. Больше оборотов дашь – скорость упадет. И еще: почаще назад оглядывайся, «мессеры» сзади-сверху нападать любят, а ты за полет ни разу не обернулся. Учти!

— Учту. Спасибо за науку.

— От ведомого в бою жизнь ведущего пары зависит, так что я не только твою жизнь сохранить хочу, но и ведущего твоего. А сейчас иди отдыхай – заслужил.

Комэск ушел.

К самолету подошел механик Як-7УТИ.

— Нормально ты отлетал, парень.

— Откуда знаешь?

— Другие как из кабины вылезут – комбинезон мокрый, а у тебя и лоб не вспотел.

— Это я уже обтереться исподним успел, — пошутил Михаил.

Механик засмеялся.

— Ну как тебе машина?

— Понравилась, только горизонт высоковат, сзади ни черта не видно.

— Есть немного, — согласился механик.

В эту ночь Михаил спал спокойно – проверил уже себя.

Следующим днем комэск устроил еще один вывозной полет. Он гонял Михаила в хвост и в гриву, а после посадки объяснил ошибки.

После обеда Михаила вызвали в штаб.

— Комэск говорит – для начинающего летать на Яке ты вроде неплох. От бомбардировщика он такого не ожидал. Я хочу устроить с тобой показательный бой. Само собой – без стрельбы. Будешь на своем самолете, а не на учебно-тренировочном. Готовься к вылету.

Михаил прошел к стоянке своего самолета.

— Тимофей, прогревай мотор.

— Чего вдруг?

— Учебный бой с командиром полка.

— Дольше шести минут против него никто не выстоял, — покачал головой Нечитайло. — Вот что: я топливо солью – половину бака. Самолет полегче будет, тебе сподручнее.

— Делай как знаешь.

Нечитайло слил часть бензина из бака. Едва он успел убрать ведра, как подъехала полуторка. Из кабины высунулся Забродский, прокричал:

— Набираем высоту две тысячи. Как крыльями качну – расходимся. Бой до трех побед.

И полуторка запылила дальше. Нечитайло завел мотор Яка.

Неизвестно как, но аэродромная братия пронюхала про учебный бой. На стоянки самолетов высыпали все – от охраны БАО (батальона аэродромного обслуживания) до пилотов. Все предвкушали интересное зрелище.

— Сейчас цирк посмотрим, — услышал Михаил.

Нечитайло выбрался из кабины.

— Температура масла сто двадцать. Аэроплан готов.

Михаил обошел самолет, забрался в кабину, пристегнул и подтянул привязные ремни. Жестом показал – убери колодки. Механик нырнул под самолет и показался с другой стороны, держа в поднятых руках тормозные колодки.

Михаил стал выруливать на ВПП. Впереди него уже подпрыгивал на неровностях самолет командира. Вот он остановился, дал газ и пошел на взлет. За ним, с небольшой задержкой, — Михаил.

Они встали в пару и начали набирать высоту.

Вот на высотомере уже 2000 метров. Як впереди качнул крыльями и с левым полупереворотом ушел. «В хвост будет заходить. Говорили же пилоты, что Як левый вираж выполняет быстрее», — подумал Михаил. И толкнул вперед ручку газа.

Мотор взревел, самолет стал набирать скорость. Михаил потянул ручку управления на себя. Самолет описал восходящую полупетлю, и, когда был в ее высшей точке – кабиной вниз, — Михаил элеронами перевернул самолет. Ниже его метров на триста шел Як командира. Ручку вниз! Як вошел в пике. Поздновато. Командир проскочил перед ним – Михаил даже не успел захватить его в прицел. Бледновато кольцо прицела, приглядываться надо – не то что на «пешке».

Выходя из пике, Михаил потянул ручку на себя – вывел самолет в горизонтальный полет. Покрутил головой. Черт! Як командира у него на хвосте. И как он ухитрился? Первый бой проигран.

Як Забродского качнул крыльями. Самолеты разошлись вновь. Як командира стал набирать высоту, Михаил повторил его действия.

Самолеты оказались на одной высоте. Як командира под номером 059 совершил правый вираж и рванул в сторону Яка Михаила. Пилот решил не уступать, вышел на встречный курс.

Истребители мчались навстречу друг другу. Михаил стиснул зубы – первым не отверну! У кого нервы слабее, тот уйдет в сторону, и второй снова будет на хвосте.

Вот уже четко виден кок винта, бронестекло, за которым – напряженное лицо командира полка.

Когда столкновение казалось уже неизбежным, командир рванул ручку управления на себя – над Михаилом мелькнула тень истребителя. Як круто пошел вверх, а Михаил заложил крутой левый вираж. При резком, почти вертикальном подъеме Як командира потерял скорость, вот тут-то Михаил и пристроился ему в хвост. Может, это и не совсем по правилам, но в бою с врагом правил нет. Выживает самый умный, верткий, храбрый и опытный – одним словом, сильнейший.

Трезвым умом Михаил понимал, что не все приемы немцев он будет повторять в бою, например, он не будет расстреливать выбросившегося на парашюте пилота. Такой поступок он считал для себя низким и мерзким.

Як командира качнул крыльями и, направляясь к аэродрому, выпустил шасси. Михаил повторил его действия.

Самолеты сели.

Пилот направился к стоянке самолета Забродского. После вывозного или учебного полета положено получить замечания.

— Ты почему не отвернул? — закричал Забродский. — Мы же угробить друг друга могли!

— А вы почему не отвернули?

— Я командир, на меня пилоты смотрят!

— А если бы бой был не учебным?

Забродский остыл. Незнакомый пилот с соседней стоянки показал Михаилу большой палец – правда, так, чтобы командир этого не заметил.

— На виражах слабоват, дал мне в хвост зайти. Шлифуй. А в целом – лучше, чем я ожидал. И вот еще что. В реальном бою издалека не стреляй, подойди поближе – ну хоть на сотню метров. И ручку крепко держи, когда гашетку давишь. На Яке гашетки пулеметов и пушки уж очень жесткие, большого усилия требуют, а жать можно только большим пальцем правой руки. Прицелился, надавил на гашетку, а ручка вперед пошла, и в итоге очередь – ниже цели.

Командир засмеялся, вспомнив боевой эпизод.

— Я так свою первую мишень упустил. Подобрался к «лаптежнику», прицелился, дал очередь, а она ниже прошла. Снова очередь – и снова ниже, а «юнкере» летит, как заколдованный.

— Так и ушел?

— Ушел, подлец. У меня боекомплект уже неполный был после штурмовки. Всего три очереди дал, и патроны кончились, пришлось несолоно хлебавши убираться.

— Обидно.

— Еще как! Ну все, Борисов, кончилась твоя учеба. Я скажу комэску – пусть ставит тебя ведомым к опытному ведущему. Хорошо бы еще немного поднатаскать тебя, да времени нет. Сам сводки слушаешь, положение на фронтах знаешь. Фашисты к Москве рвутся, людей не хватает, техники и горючки – тоже. Удачи тебе, летун!

— Спасибо, товарищ майор!

Михаил прошел на свою стоянку. Техник Тимофей возился с двигателем.

— Ну что ты будешь делать! Опять масло из-под уплотнения втулки винта выбивает.

Он вытер тряпкой запачканные кисти рук.

— Видел я твой бой. Неплохо для первого раза. Командир-то наш – летчик первостатейный. Будут и у тебя еще победы – какие твои годы!

— Ой, Тимофей, мне уже много – целых двадцать четыре.

Механик поперхнулся дымом от самокрутки:

— Ты шо, сказився? Двадцать четыре – много? А мне тридцать пять. Тогда, выходит, я старик совсем?

— Прости, Тимофей, обидеть не хотел.

Вечером в столовой, когда Михаил поднялся из-за стола после ужина, его окликнул комэск:

— Борисов, подойди!

Михаил подошел и вытянулся по стойке «смирно», собираясь доложить по форме. Но комэск только рукой махнул:

— Брось козырять, садись, знакомься. Твой ведущий – Остапенко Илья.

Сидевший рядом с комэском парень привстал, подал руку. На опытного пилота он был непохож: молодой, лет двадцати, старший сержант с конопушками на носу больше походил даже не на тракториста – на пастушка-подростка.

Комэск, видимо, уловил что-то в глазах Михаила.

— Ты не смотри, что он молодой, — вид бывает обманчив. Илья – пилот опытный, два сбитых самолета противника на счету имеет.

М-да, опытный! Михаил сам на счету два сбитых истребителя имел, но опытным себя не считал и о сбитых самолетах комэску не говорил. Правда, в летной книжке запись о них была.

Однако выбора у Михаила не было: в армии приказ положено выполнять, и командиров не выбирают.

— Понял, комэск.

— Ну вот и хорошо. Думаю, вы слетаетесь.

Илья и Михаил вышли из здания столовой.

— Навязываться в друзья я к тебе не собираюсь, — сказал Илья. — Об одном только прошу: в полете ты не должен от меня отрываться. Куда я, туда и ты – как на веревочке привязанный. Твое дело – прикрывать мой хвост. Раций у нас на самолетах нет, потому – повторяй за мной все фигуры. Главный принцип ведомого – делай как я.

— Понял, постараюсь.

На следующий день полетов не было: валил мокрый снег, и видимость была очень плохой. Сквозь пелену падающего снега за десять метров с трудом различалась человеческая фигура. Немцы не летали тоже: как бомбить, если целей не видно?

А ночью ударил мороз, и вчерашняя слякоть превратилась в сплошной каток. Хорошо, что Тимофей вчера, во время снегопада, подсуетился – мотор укрыл чехлом, на кабину и хвостовое оперение накинул брезентовые пологи. Где он их взял – загадка.

И тем не менее механики на всех стоянках крыли погоду на чем свет стоит. Загустевшее от мороза масло в двигателях приходилось отогревать паяльными лампами. Была на аэродроме машина специальная – на базе ЗИС-5, на которой стоял предпусковой подогреватель. Но она была одна, а самолетов много.

Лишь к полудню удалось запустить двигатели и прогреть их до рабочей температуры. Но команды на взлет не было.

Летчики собрались в группы на стоянках.

— Не летают чего-то фрицы.

— Сам посуди. Насколько мы, люди, к морозам привычные, и техника тоже, и то полдня потратили. А для немцев – беда. Не приспособлены они к нашим холодам.

— Так ведь это еще не мороз. Погоди, придет зима – тогда немцам совсем крах будет.

— Так они же – что твои тараканы. Зимой замерзнут, весной отогреются – отойдут.

— А ты их – тапкой, чтобы отогреться не успели. Летчики дружно засмеялись.

До вечера полетов так и не было. Вероятнее всего, тому были две причины: наши бомбардировщики не смогли завестись, и сопровождать истребителям было некого. И вторая: также по причине холодов немцы не смогли взлететь, отражать атаки не пришлось.

Зато сутки спустя потеплело до нуля. И команда «По самолетам!» прозвучала, когда пилоты только сели за столы завтракать.

Многие торопливо выпили чай, схватили по куску хлеба и, пока добирались до стоянок, торопливо дожевывали. Лететь на голодный желудок – плохо, при перегрузках можно впасть в обморок. А даже кратковременная потеря не то что сознания – ориентации в пространстве – могла привести к гибели и летчика, и самолета.

Один за другим начинали запускаться моторы, и над аэродромом стоял оглушительный рев. И вот взлетает зеленая ракета.

Сначала пошла на взлет первая эскадрилья, а за ней уже – эскадрилья Куземина. Взмыла в воздух первая пара, вторая, начал разбег ведущий Остапенко. Михаил не отставал.

Они выстроились в круг над аэродромом, поджидая третью эскадрилью.

Михаил, сколько находился в истребительном полку, ни разу не видел, чтобы он поднимался в воздух весь. Обычно взлетали на боевое задание пара, две, иногда эскадрилья.

Выстроившись в боевой порядок, истребители взяли курс на север. Тоже необычно – ведь всегда путь пролегал на запад, на территорию, занятую немцами.

Объяснение Михаил получил быстро.

Далеко впереди – чуть выше – показалось множество точек. Истребители начали набирать высоту.

Точки довольно быстро приблизились, превратившись в «мессеры». «Один, два… — начал считать Михаил. — Да их восемнадцать штук против восемнадцати наших!»

А за «мессерами» следом показались бомбардировщики «Юнкерс-88». Вот оно что! Под прикрытием истребителей немцы решили прорваться к Москве. Потому и курс такой: с запада на юг, поворот на север – для того чтобы обойти ПВО.

На самолетах командиров эскадрильи и полка рации были. Забродский передал указание: первая и вторая эскадрилья связывают боем немецкие истребители, третья эскадрилья атакует бомберов.

Они сошлись на встречных курсах, обменялись очередями, а потом – боевые виражи. Со стороны посмотреть – хаотичная свалка, броуновское движение.

Михаил сосредоточился на том, чтобы не отстать от самолета ведущего. Приходилось и хвост его самолета прикрывать, и уворачиваться от пролетающих рядом пулеметно-пушечных трасс или проносящихся мимо своих и чужих истребителей. Сколько до этого ни летал Михаил, он и не подозревал, что в небе может быть так тесно, — прямо как в коммунальной квартире.

Вот слева падает горящий Як, а следом штопорит «мессер». Кабина его разбита, видно – летчик убит. Но по сторонам смотреть некогда, взгляд – вперед, на истребитель Остапенко. Однако и этого недостаточно. Для того чтобы своевременно заметить атаку вражеского истребителя – поворот головы назад-влево, потом – назад-вправо. Мешали плечевые ремни, и Михаил отстегнул их, оставшись пристегнутым к креслу только поясным. Так было легче оборачиваться, чтобы контролировать заднюю сферу. Небольшое зеркало в кабине не помогало – мал угол обзора.

Остапенко все-таки удалось зайти в хвост ведомому «мессеру» и дать очередь. От кабины Ме-109 полетели куски обшивки. Подбитый «мессер» перевернулся и начал падать, беспорядочно кувыркаясь в воздухе. Из кабины выпрыгнул пилот, над ним раскрылся купол парашюта.

Схватка закончилась внезапно. Немцы, как по команде, начали выходить из боя и с пикированием уходить. Пилоты уже успели рассказать Михаилу, что это – их излюбленная тактика. В пикировании Ме-109 не мог догнать ни один наш истребитель. Бомбардировщики «Юнкерс-88» – их строй уже смешался – потеряли несколько машин и, оставшись без прикрытия, спешно сбросили в голом поле бомбогруз и стали разворачиваться к себе.

Однако и наши Яки продолжать бой не могли – на исходе были боеприпасы и топливо. Сделав вираж, они построились попарно и взяли курс на аэродром.

Над аэродромом истребители построились в круг. Первыми садились те, у кого баки были почти сухими.

Уже после приземления Михаил пересчитал севшие самолеты. Не хватало четырех. Почти все были из числа ведомых, молодые летчики.

Настроение за обедом было подавленное: никто не разговаривал, и тишина нарушалась лишь стуком ложек. Еще утром сидели за столом все вместе, многие уже сдружились, и потеря соседа за столом нередко означала потерю друга.

На следующий день от наземных войск пришло подтверждение о сбитых немецких самолетах. Без такого подтверждения сбитые самолеты на счет летчика не записывались. За каждый уничтоженный немецкий самолет выплачивалась премия: за бомбардировщик – две тысячи рублей, за истребитель – одну. Летчики обычно сбрасывались, покупали водку, бутылка которой стоила 700–800 рублей, и победу отмечала вся эскадрилья.

Вот только сбить противника было непросто. Выручала пушка. Если очередь из семи-восьми снарядов ее приходилась в уязвимые места бомбардировщиков, то его удавалось поджечь или разрушить двигатель. Для истребителя хватало трех-четырех снарядов. А вот пулеметы ШКАС калибром 7,62 мм были откровенно слабы, позже их заменит один пулемет УБС калибра 12,7 мм. Но подобраться к тому же бомбардировщику было непросто – стрелки не давали.

Защиты спереди Як не имел. Это на Ла-5 уже в 1942 году голову летчика спереди прикрывало бронестекло, а туловище – звездообразный двигатель воздушного охлаждения. На этом истребителе летчики не боялись ходить в лобовую атаку.

Двигатель же Яка был довольно уязвим. Иногда хватало одной-двух вражеских пуль, как двигатель останавливался. А уж видимость впереди при рулежке и взлете была просто никакой. Например, при движении самолета по рулежным дорожкам приходилось выписывать змейку, чтобы не столкнуться с другим самолетом или не сокрушить винтом автомобиль технической службы. А такие случаи бывали в каждом полку.

И боевые вылеты засчитывали летчикам лишь тогда, когда был воздушный бой или истребители уходили за линию передовой – на оккупированную территорию.

А у бомбардировщиков за боевой вылет засчитывались лишь бомбометания.

Следующим днем звену Остапенко был дан приказ – вылететь на разведку. Вот уж чего летчики не любили! Разведданные о противнике надо было обязательно доложить на аэродроме, но и немцы не зевали – они старались не выпустить за свою передовую разведчиков. Приходилось выкручиваться, стараясь уйти без боя на бреющем, или скрываться в облаках.

Взлетели сразу парой – благо ширина взлетно-посадочной полосы это позволяла. Батальон аэродромного обслуживания постарался, расчистил полосу от снега. А вообще-то командир полка уже поговаривал о переходе на лыжи – это когда вместо колес ставятся полозья. Но они не убираются в крылья – только стойки, ухудшают аэродинамику, снижая скорость.

Летать зимой Михаил не любил. Белый покров скрадывал ощущение высоты. Был даже случай неприятный у него, связанный с полетом именно в этих условиях. Он тогда еще на «Аннушке» летал вторым пилотом. По вызову санавиации летели они в маленький поселок. Нашли его, стали разворачиваться. Смотрят вниз: деревья мелькают – значит, еще метров двадцать высоты есть, а на деле это оказались кустарники, и высота была всего метров пять-семь. Тогда обошлось без катастрофы, но летчики прошлись по опасному краю.

Незнакомые с авиацией люди могут спросить: «А высотомер для чего?» Но в том-то все и дело, что высотомер показывает высоту над уровнем моря, а любой населенный пункт находится на своей собственной высоте. На картах эта высота отмечена, но касается это в основном аэродромов. А высоту, на которой находится каждая деревушка, не измеришь и на карту ее не нанесешь.

Фонарь Михаил приоткрыл немного – иначе плексиглас кабины изнутри запотевал, появлялась изморозь, и видимость ухудшалась. Конечно, было холодно, но для того и меховой комбинезон с унтами, да и перчатки есть. Голову шлемофон защищал, глаза – очки. Хуже было с лицом. У многих пилотов зимой лицо струпьями покрывалось от мороза и ветра. Но когда приходилось выбирать между струпьями и возможностью быть сбитым, выбирали открытый фонарь кабины.

Быстро проносилась под истребителями земля. Шли на тысяче метров. Выше забраться – не увидишь ничего, ниже – собьют. Истребитель брони не имеет, и снизу его даже из пехотного пулемета сбить можно. Но даже если и не собьют, а только повредят – дотянешь ли до своей земли?

Внезапно истребитель Ильи заложил крутой вираж. Михаил едва успел повторить маневр. Илья качнул крыльями и стал снижаться, описывая круги. Чего он там такого увидел? Деревня стоит, лесок, поле. На поле – копны с сеном. Вполне обыденная картина.

Самолет Ильи внезапно опустил нос и дал по стогу сена одну очередь, другую… сено вспыхнуло. Что он делает? Зачем?

Пара истребителей пронеслась над полем и взмыла вверх. Стали делать разворот. И тут по ним ударили «эрликоны» – 20-миллиметровые зенитные автоматические пушки. Михаил успел заметить под стогом горящего сена угловатые очертания. И только теперь до него дошло: танки! Немцы замаскировали сеном танки. Но как Илья понял, как догадался? Действительно, Илья – настоящий ведущий! Михаил досадовал на свое упущение, на свою недогадливость.

Из-под огня они ушли благополучно, проскочили на трех тысячах метров передовую и сели на свой аэродром.

Едва Михаил зарулил на свою стоянку и выключил двигатель, едва выбрался из кабины, как бегом к Остапенко.

— Илья, как ты догадался?

— Следы от гусениц свежие, потому как снежок вчера шел – да ты же сам видел. Следы есть, а танков поблизости нет. Куда они девались? Вот я и решил один стожок поджечь – прощупать, что называется.

Разгадка оказалась проста. Илья ушел в штаб – докладывать о результатах разведки, а Михаил отправился на стоянку. Он корил себя за невнимательность к деталям. Ведь глаза есть, так почему Илья увидел и заподозрил неладное, а он, Михаил, — нет? Все-таки быть пилотом и ведущим пары – разные вещи. Не зря Илью поставили ведущим, несмотря на его несерьезный вид.

Механик Тимофей, подняв капоты, ковырялся в двигателе.

— Как машина? Замечаний нет?

— Нет.

— Ты чего как ошпаренный после посадки из кабины выскочил?

— К Остапенко бегал.

— Набедокурил, чи шо?

— Пока нет.

— А смурной такой почему?

— На разведку летали. Илья танки увидел, а я – нет.

— Ха, нашел из-за чего расстраиваться! Все приходит с опытом, и у тебя это еще впереди! Илья хоть парень еще молодой, однако же три месяца с опытным ведущим летал. А на войне день за три идет. Теперь вот – сам ведущий.

— Все равно муторно на душе.

— Э, Сергей Иванович! Не все сразу. Молодые да неопытные ведомые – самый лакомый кусок для «мессеров». Кто зазевался, варежку разинул, того на первом-втором вылете сбивают. А ты вон – живой и здоровый, стало быть, осторожен и осмотрителен. Значит, и воевать будешь долго. Попомни мои слова!

Михаил приободрился. К тому, что его называют Сергеем, он уже привык. Что поделаешь, если приходится жить по чужим документам!

После обеда небо затянуло низкими тучами, поднялся ветер, неся поземку. Полеты отменили.

Молодые летчики где-то на окраине Узловой нашли самогон, выпили и устроили спор, едва не перешедший в драку. Понятное дело – молодую горячую кровь взбодрили алкоголем. Михаил и Лешка Сипягин – тоже ведомый – разняли парней.

— Вы что, сдурели? Пить не умеете? С немцами драться надо, а не со своими. Не дай бог, до политрука или особиста дойдет слушок – посидите еще на гауптвахте.

Ссору замяли и улеглись спать. Думали, что все прошло. И что самое интересное – политрук все-таки как-то прознал. Посторонних в землянке не было, только свои пилоты. Но, видимо, нашелся-таки стукачок, доложил. Поскольку утром после завтрака, когда Михаил осматривал самолет на стоянке, к нему подошел политрук. Он отозвал Михаила в сторонку и, раскрыв портсигар, предложил закурить.

— Не курю я, товарищ политрук, — улыбнулся Михаил.

— Да-да, как-то запамятовал я. Как дела, как настрой?

— Настрой самый что ни на есть боевой.

— Так что там у вас в землянке произошло?

— Когда? — Михаил решил прикинуться дурачком.

— Вчера вечером.

— Ничего. Обсудили положения на фронтах и спать легли.

— И ты никого не разнимал?

— Не было такого.

Политрук выбросил недокуренную папиросу.

— Неправда, Сережа. — Политрук гнул свою линию. — А самогон пили?

— Немного было – фронтовые сто грамм.

— Это же моральное разложение! — вспылил политрук.

— А как же приказ наркома – на фронте участвующим в боевых действиях положено сто грамм водки.

— Так ведь вы уже норму свою выбрали – вчера.

— Погоды не было, полеты отменили.

— Не хочешь, значит, правду сказать представителю партии?

— Я все сказал как на духу – даже про самогон.

Политрук потоптался немного и ушел.

Из-за самолета вынырнул Тимофей.

— Чего политрук хотел?

— Допытывался про самогон.

— Ты поосторожнее с ним.

Чувствовалось, что механик знает о политруке больше, но говорить опасается. Не настолько еще они узнали друг друга, механик и пилот, чтобы откровенничать. Вот и о споре уже кто-то донес. И подозрений у Михаила ни на кого нет, все свои пилоты. Однако же выводы для себя он сделал – впредь надо быть осторожнее. Какая-то сволочь выслужиться перед начальством хочет. Только ведь уважение товарищей да ордена в бою зарабатываются потом и кровью, а не наушничеством.

Механики начали заводить моторы, уже подогретые паяльными лампами. Морозы этой осенью ударили рано – в начале ноября. Сначала слабенькие, но с каждым днем крепчающие. Техобслуге пришлось туго – у механиков, мотористов, техников и оружейников пальцы прилипали к железу.

Михаил со злорадством подумал о немцах. Да что немцы – пусть хоть повымерзнут все. Масло в амортизаторах стоек шасси до того густело от мороза, что на взлете самолет трясло немилосердно, даже показания приборов считать невозможно было.

Неожиданно хлопнула ракетница, и в небо взмыла желтая ракета. Готовность № 1.

— Тимофей, как самолет?

— К вылету готов, прогрет.

Механик помог ему застегнуть лямки парашюта. Михаил устроился в кабине поудобнее, застегнул поясной ремень. Фонарь кабины открыт, двигатель молотит на холостых оборотах.

Что случилось, почему не собрали заранее, как это всегда бывает перед вылетом, почему не объяснили задачу?

Взлетела зеленая ракета. Истребители второй эскадрильи стали выруливать со стоянок.

Михаил дождался, когда мимо него, подпрыгивая на снежных кочках, прокатился самолет Ильи, дал газ и вырулил. Не видно ни черта! Самолет Остапенко воздушной струей от винта поднял снежный вихрь. Михаил притормозил. Но вот Илья вырулил на ВПП, дал газ; Михаил, не медля, тоже.

Самолеты поднялись в небо и стали набирать высоту. Михаил пристроился за ведущим. «Может, хотя бы ведущих – командиров звеньев – поставили в известность?» – подумал пилот.

Вот уже три тысячи метров; легкая морозная дымка и ни облачка. Это хорошо – «мессеры» не кинутся внезапно из засады.

Ближе к линии фронта Михаил заметил идущую немного ниже группу наших штурмовиков Ил-2. «Ага, вот кого сопровождать будем», — отметил он про себя.

Над передовой штурмовики снизились, из-под крыльев их вырвались длинные языки пламени, и на немецкие позиции обрушились реактивные снаряды.

Михаил в первый раз увидел применение этого оружия и потому был удивлен – даже поражен.

Снаряды рвались на вражеских позициях кучно, рядом. Казалось – вздыбилась сама земля. Мощь!

Штурмовики развернулись и начали бомбить.

Только теперь немцы очухались, пришли в себя и открыли зенитный огонь. Особенно активно стрелял «эрликон» с опушки леса, в полукилометре от передовой. Его и решил подавить Остапенко.

Позиция зенитчиков была отлично видна сверху.

Ведущий спикировал, Михаил – за ним. От самолета Ильи потянулись вниз пушечные трассы. Михаил тоже нажал на гашетки. Зенитка замолчала.

Остапенко, а за ним и Михаил сделали крутой вираж, набрали высоту. И очень вовремя, поскольку вдали появились «мессеры», вызванные пехотой по рации.

А штурмовики продолжали свою боевую работу, поливая пушечным огнем окопы и траншеи. И пока штурмовики «работали», подпускать к ним истребители врага было никак нельзя.

Четверка Яков бросилась навстречу немцам, а Остапенко с Михаилом остались со штурмовиками – на случай, если кто-то из немцев прорвется.

Со стороны бой истребителей был хорошо виден. Как хотелось Михаилу принять участие в бою, направить свой самолет туда, в самую гущу схватки. Но приказ нарушить нельзя, бросить ведущего – тем более. Михаил понимал, что такие же чувства испытывал Илья.

От места схватки истребителей вырвался один «мессер» и со снижением ринулся к штурмовикам. Но Остапенко был начеку, тут же перевел истребитель в пикирование. Михаил не отставал.

Самолеты быстро сближались под крутыми углами. Четыреста метров, триста!

Илья открыл огонь. К немцу потянулись огненные трассы. Рано, очень рано он это сделал – далеко. Но Михаил понял ведущего – Илья хотел отпугнуть немца. Ведь их задача – в первую очередь уберечь штурмовики, а не увеличивать личный счет сбитых самолетов.

Но немец попался упрямый, он так и пёр к штурмовикам. Достать его в пикировании было уже невозможно. Пара сделала переворот через крыло и стала догонять немца.

Стрелять пришлось сразу, издалека, потому как при пикировании наши Яки догнать «мессера» не могли.

Михаил чуть двинул педалью, уводя свой истребитель немного в сторону от самолета Ильи, и тоже открыл огонь. Трассы пролетали совсем рядом с фашистским истребителем – то чуть выше, то по сторонам. И немец не выдержал. Уходя от штурмовиков, он заложил крутой вираж, задрал нос в кабрировании и полез вверх. А-а! Ошибся немец! Мало того что при наборе высоты Як превосходил немецкий истребитель в скороподъемности, — предел высоты Яков изначально был выше метров на двести.

Яки задымили моторами на форсаже и быстро сблизились. Оба – Илья и Михаил – огонь открыли почти одновременно. Было видно, как по фюзеляжу «мессера» пробежали искорки от попадания пуль и снарядов.

Немец потерял скорость, свалился на крыло и стал беспорядочно падать. Смотреть, как он врежется в землю, времени не было.

Илья, набирая высоту, направил свой самолет к группе штурмовиков. Михаил следовал за ним, как привязанный.

Но штурмовики уже закончили обработку переднего края. Вытянувшись в колонну, они направились в наш тыл. Пара сопроводила их немного, но потом Илы отвернули к своему аэродрому, качнув на прощание крыльями. Звено Остапенко направилось к своему. Горючего оставалось на пятнадцать минут полета.

Только они приземлились, как на посадку зашли остальные истребители эскадрильи. Михаил со своей стоянки считал:

— Один, два, три… А где четвертый? Тимофей посмотрел на часы, покачал головой:

— У него уже нет топлива. Или сбили, или на вынужденную сел.

Хмурые лица пилотов севших истребителей подтвердили худшие опасения. — Кто?

— Галкин Пашка. Прямо в воздухе самолет взорвался. Еще одна потеря. Это был его четвертый вылет ведомым.

Глава 6

Михаил лежал на нарах в землянке. Уже второй день из-за обильного снегопада в полку были отменены боевые вылеты.

Рано в этом году зима пришла. Всего-то двадцатое ноября, а уж морозы почти зимние, декабрьские, да снег метет.

Музыку бы сейчас послушать, да какая музыка? Сводки Совинформбюро, которые передавали по радиорупору в здании столовой, день ото дня становились все трагичнее. Не далее как в полдень на Ростовском, Калининском, Волоколамском и Тульском направлениях продолжались ожесточенные бои с противником…

А больше по «тарелке» и послушать особенно нечего. Еще в начале войны население по Указу правительства под угрозой тюремного заключения сдало в милицию все радиоприемники. Нечего, мол, народу разлагаться, слушая чужие радиоголоса! У Михаила мелькнула шальная мысль: война войной, а послушать бы сейчас Битлов или Юрия Шевчука… даже от Леди Гаги он бы не отказался.

А по репродуктору выбор передач был небольшой: или звучали новости, или разливалась соловьем неповторимая Лидия Русланова. Да еще шла едва прикрытая политическая пропаганда. Да толку: допропагандировались большевики – немцы к Москве подошли.

Меж тем с тридцать седьмого по сорок первый год лучшая и наиболее опытная часть офицерского корпуса была репрессирована. Они гнили в сырой земле или сидели по многочисленным лагерям, в которых находились миллионы «политических» и урок.

Уголовники же не сидели – отсиживались по лагерям, избегая призыва в армию, куда рвались бывшие офицеры. Да только кто им оружие доверит? Враги народа! Не то что урки. Они ведь из своих, из пролетариев. Оступились просто, зато близки по духу.

Об этом Михаил знал, поскольку в девяностых уже были рассекречены многие архивные дела НКВД. Да и морально Михаил, как человек из будущего, чувствовал себя лучше других, наверняка зная, что ни Тулу, ни Москву врагу не сдадут и впереди еще будет победный май сорок пятого года. Сказать только обо всем этом никому, естественно, не мог.

Меж тем их полк продолжал нести потери. Почти после каждого боевого вылета – один-два сбитых пилота. Иногда летчики возвращались, если везло и удавалось выпрыгнуть с парашютом над своей территорией. Кому не везло, кто приземлялся на оккупированной территории – попадали в плен или пробирались к партизанам.

Это – в первые месяцы войны, когда немцы наступали по шоссе массированными танковыми клиньями. Не было сплошной линии передовой, и можно было хоть и с трудом, но выбраться к своим. Теперь же, встречая ожесточенное и нарастающее с каждым днем сопротивление Красной армии, немцы зарылись в землю, отрыли окопы и траншеи.

Утром установилась ясная, безветренная погода. Еще под утро, ожидая улучшения погоды, солдаты из батальона аэродромного обслуживания принялись расчищать от снега полосу. Часам к десяти утра, едва они успели закончить работу, почти тут же на полосу приземлились два истребителя МиГ-3. Один из них, едва дотянув до полосы, выключил двигатель. Второй сел нормально, свернул на рулежную дорожку.

Пилот отбросил фонарь кабины, расстегнул ремни, лямки парашюта и выбрался на крыло.

— Эй, парень, вы что, заблудились? — спросил кто-то из пилотов.

— «Худые» подловили. Мы соседи ваши, из сто двадцать четвертого авиаполка.

Летчик спрыгнул на землю и быстрым шагом пошел к самолету, севшему первым. Опережая его, к истребителю проехала санитарная полуторка. Но помощь не понадобилась – пилот выбрался из кабины сам.

Михаил с группой пилотов своего полка подошел поближе. Оказалось, что летчик не выключал двигатель при посадке – он у него просто заглох.

Рано утром они барражировали южнее Тулы, увидели группу бомбардировщиков «Дорнье-215» с прикрытием истребителей «мессершмитт» и втянулись в бой. Одна пара атаковала До-215, а они связали боем «худых».

— Погоди, — остановил Михаил рассказчика, — худые – это кто?

— Да «мессеры» же! Их так московское ПВО называет. Хм, и в самом деле: фюзеляж у «мессера» тонкий – вроде худой. Так в полку это прозвище за «мессершмиттами» и закрепилось. В дальнейшем на всех фронтах от всех пилотов – истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков – прозвище это Михаил слышал чаще, чем «мессер».

У МиГ-3 оказались проблемы с бензобаком. Механики оттащили истребитель на пустующую стоянку, подремонтировали его, и к вечеру летчики перелетели на свой аэродром. На прощание один из них с завистью посмотрел на Яки:

— Повезло вам, парни. Як «худому» не уступает – не то что МиГ.

Летчик махнул рукой и полез в свой самолет. Слышал уже Михаил отзывы о МиГах – тяжелый самолет, не доведен проектировщиками до конца. Сыроват, как говорят пилоты. Но такова жизнь – идеальных истребителей не бывает.

Пятница 21 ноября выдалась тяжелой. Сначала на задание вылетели две пары из первой эскадрильи. Через час – еще две, из второй, в том числе и Остапенко с Михаилом.

В воздухе над передовой висела масса самолетов – штурмовики, бомбардировщики, истребители – как наши, так и немецкие. Кипел жестокий бой. Самолеты обменивались пулеметным и пушечным огнем. Бомбардировщики стреляли по истребителям, истребители – по бомбардировщикам и истребителям. Сразу и не разобрать было, кто с кем дерется.

В свалку бросились с ходу. Да и как было упустить возможность дать очередь по хвосту «мессера», внезапно появившегося перед парой?

«Худой» задымил и пошел вниз. А в трехстах метрах впереди – «Хейнкели-111» тройкой идут. Пара Остапенко – к ним. Узрев опасность, с каждого бомбовоза к ним потянулись огненные трассы.

Чтобы выключить из боя наглых стрелков, истребители набрали высоту, сделали переворот через крыло и начали стрелять по бомбардировщикам из задней полусферы. Огонь вел в основном Илья.

Вот задымил, а потом и полыхнул правый двигатель «хейнкеля». Бомбардировщик бесприцельно сбросил бомбовый груз и стал разворачиваться. Тут его Илья и подловил – всадил в фюзеляж пушечную очередь. «Хейнкель» начал падать.

Но тут или Михаил утратил осторожность, засмотревшись на падающий бомбардировщик, или «мессеры» неожиданно из облака вывалились – теперь уже не выяснишь, только по плоскостям прошлась очередь. Самолет вздрагивал как от ударов.

Взгляд назад – «худой» на хвосте, рядом совсем – около сотни метров. А чуть дальше видится еще один, ведомый.

Самолет рулей слушался, но дымил, и Михаил левой рукой дал полный газ, а правой рванул на себя ручку управления. Як резко задрал нос, выходя на восходящую петлю и одновременно с этим уходя из-под огня. От перегрузки потемнело в глазах. А перед стеклом – рядом совсем – уже вырастал хвост «мессера». Михаил и рубанул по нему своим винтом.

В ту же секунду раздался сильный треск, в разные стороны полетели клочья обшивки «мессера». Но и Як затрясло, причем сильно.

Михаил довернул самолет в сторону аэродрома и сбросил газ до минимума. Двигатель стало трясти меньше, но тяга, а с нею и скорость упали. Дотянет ли он до аэродрома? Не хотел Михаил на таран идти, это почти всегда – гибель и самих пилотов, и самолетов. Но, видно, разница в скорости была не очень большой, и потому получилось аккуратно.

Михаил полностью открыл фонарь. Мало ли: остановится двигатель, с парашютом прыгать придется – так чтобы времени зря не терять. К тому же у Яков фонарь иногда клинило.

Вдруг сзади – характерный «др-др-др»… По фюзеляжу застучали пули. Добить решили, гады!

Михаил обернулся, выглянул через бронеспинку. «Худой» сзади, а за ним – Як Остапенко.

Вновь треск очереди. «Мессер» задымил, пошел вниз, и сразу – взрыв. Но и двигатель Яка Михаила остановился.

Остапенко пристроился рядом – крыло к крылу. Однако истребитель Михаила перестал слушаться рулей и начал резко терять высоту.

Сначала пилот решил присматривать внизу место для аварийной посадки, однако же обзору «вперед и вниз» мешал капот мотора. Развернуться же и сесть на приглянувшееся место было невозможно – тяги нет. Перед брошенным штурвалом торчали искореженные, неподвижные лопасти винта.

Высота уже две тысячи. Еще немного, и надо делать выбор – садиться на брюхо или прыгать с парашютом. Покидать кабину и спасать свою жизнь под ненадежным «зонтиком» фронтовые пилоты не любили. Не очень-то верили они в надежность парашюта, да и немцы уж слишком часто расстреливали пилотов в воздухе при снижении.

В голове Михаила лихорадочно билась одна мысль: «Что делать?»

В кабине запахло гарью. Снизу, из-под пола, потянуло дымом. Все, конец мучениям выбора. Надо немедленно покидать обреченный истребитель. Тем более что и Остапенко машет рукой – покидай, мол, самолет!

Михаил обернулся. За Яком уже тянулся дымный след. Михаил отстегнул поясной ремень, поправил на лице летные очки, вздохнул, встал на сиденье и перевалился за борт. Его подхватило встречным потоком воздуха, лицо обожгло морозом. Глядя на приближающуюся землю, Михаил нащупал на груди вытяжное кольцо парашюта. Лучше открыть купол попозже. Высота вроде метров восемьсот. Пора!

Михаил дернул кольцо. Сзади зашуршал шелк, пилот ощутил легкий толчок – это выскочил небольшой вытяжной парашютик. Затем раздался резкий хлопок расправившегося купола и тормозящий падение удар, и Михаил закачался под стропами.

В самолете, который падал камнем вниз, беспорядочно вращаясь, он не сразу узнал свой Як. Спустя несколько секунд раздался взрыв.

Вокруг него на приличном удалении выписал круг Як Ильи. Он покачал крыльями и улетел. Теперь бы приземлиться благополучно, а Илья на аэродроме расскажет, что произошло с Михаилом, и покажет на карте примерное место посадки. В таких случаях высылают полуторку и пару бойцов из БАО для эвакуации летчика.

Приземление оказалось жестким, но Михаил уже имел опыт прыжков. Он сгруппировался, чуть согнул ноги, амортизируя удар. Его завалило набок, купол наполнился воздухом, и пилота поволокло по снежному нарту.

Михаил подтянул нижние стропы. Купол опал, и волочение прекратилось. Пилот встал, обтер от снега лицо, вдохнул морозный, пропахший гарью воздух и вдруг улыбнулся. А все-таки жить – чертовски хорошо! Это начинаешь понимать после смертельно опасных передряг.

В высоте, вдали, еще продолжался воздушный бой: доносились едва слышные пушечные очереди, кувыркались, поблескивая фонарями кабин, самолеты. Из карусели смертельно сцепившихся врагов периодически вываливался и летел к земле очередной горящий или дымящийся самолет. Некоторые беспорядочно падали, другие летчики, как и Михаил, пытались тянуть к своим аэродромам или хотя бы поближе к своей земле. Ведь бой шел почти над передовой, и никому из сбитых пилотов, естественно, не хотелось очутиться на земле, занятой противником.

Михаил стоял так около четверти часа. Пилот впервые видел с земли продолжение боя, участником которого только что был. Потом он собрал парашют и затолкал его в парашютный ранец. Чего добро казенное бросать? Прямиком по снегу Михаил направился в ту сторону, куда улетел Як Остапенко.

Вот и санный след. Здесь стоять и ждать помощи или дальше идти?

Пока Михаил топтался, показалась лошадка с санями. Приблизилась неспешно, и сидевший в санях дед в заячьем треухе и овчинном тулупе дернул вожжами:

— Тпр-ру! — Затем он подслеповато всмотрелся в Михаила: – Ты как здесь оказался, милок?

— С неба, дедушка, свалился – сбили меня. Вот, с парашютом выпрыгнул.

— И помогло?

— Как видишь – живой пока.

— Тогда нечего здесь мерзнуть. Ага. В деревню поехали.

— Так за мной приехать должны – искать меня будут.

— До деревни, коли твои спасители на машине, они еще доберутся, а сюда – ни в жисть.

— Тогда едем.

Михаил бросил в сани ранец с парашютом и запрыгнул сам.

— Но, милая! — Дедок причмокнул губами, и послушная кобылка неспешно потянула сани.

— Как звать-то тебя, сталинский сокол?

— Сергеем.

— Ишь ты, как внука моего. Тоже где-то воюет. Отец-то его, сын мой, с финской без ноги вернулся, сейчас в колхозе председательствует. Мужиков-то не осталось – одни бабы с дитенками да старики вот вроде меня.

Похоже, дед хотел выговориться: ответов он и не ждал.

— Ранняя и холодная зима ноне. Ох и не любят немцы такую погоду! Прямо страсть! Я еще в Первую мировую с ними воевал, знаю ихнего брата.

Дед немного помолчал.

— Как думаешь – тебе ведь сверху виднее – удержим Москву, не сдадим супостату?

— Удержим, — уверенно ответил Михаил. — Подожди, дедушка, еще немного – месяц, два – и сам услышишь по радио радостные новости: сибирские свежие дивизии подойдут, вот тогда непременно побьем немца.

— Хорошо бы, — неуверенно вздохнул дед.

Через полчаса они въехали в деревню. Дед остановил лошадь у избы.

— Ну, Сергей, проходи! Настена, принимай гостя!

Дед распахнул дверь в избу. Михаил шагнул и тут же ударился головой о низкую притолоку.

— Ой! Летчик! Посмотрите, настоящий летчик!

Вокруг Михаила, потирающего ушибленную макушку, собрался весь люд: две женщины в возрасте, Настя, девушка лет двадцати, и семеро детишек – от совсем маленьких до подростков.

— Да вы проходите, садитесь. Михаил уселся на лавку.

В избе было чисто и тепло. Потрескивали в печке дрова.

— Сейчас деда придет, ужинать будем.

Через четверть часа заявился дед, успевший распрячь лошадь и завести ее в сарай.

За окном начало смеркаться. Понятное дело: дни короткие, темнеет рано.

На стол поставили чугунок с вареной картошкой, квашеную капусту, на полотенце положили небольшую краюху черного хлеба.

Облепившие стол дети с жадностью стали есть.

Михаилу стало стыдно. Уселся за стол, как будто бы три дня не ел! Видно же: нужда в семье, и картошке рады! В авиаполку кормили неплохо – по крайней мере, летный состав.

— Спасибо, я вообще-то сыт. — Он взял и съел одну картофелину, поскольку уж больно вкусно пахло.

Когда домочадцы съели все подчистую – даже крошки хлеба со столешницы собрали, — дед водрузил на стол бутыль мутного самогона.

— Давай, сокол, за победу! Вот, вишь, Бог послал тебя. А то одни бабы да ребятенки в избе – и выпить не с кем, — вдруг неожиданно пожаловался дед.

— За победу можно.

Дед разлил по стаканам самогон, а из закуски – ничего.

Они чокнулись, выпили. Горло обожгло. У Михаила перехватило дыхание. Ох и крепок самогон, градусов семьдесят, как не более. Михаил и водку-то стаканами не пил, а если употреблял рюмочку-другую, то под хорошую закуску. А тут стакан, а вместо закуски – только рукав занюхать и остается.

Он все же пересилил себя, перевел дух, но предательские слезы выступили. По телу стало разливаться тепло, но в горле продолжал стойко ощущаться вкус сивухи.

— Давай еще по одной, чтобы Гитлер быстрее сдох, да за здоровье товарища Сталина! — предложил дед.

— Можно, только по полному стакану не наливай, — согласился Михаил.

— Тю-у! — изумился дед. — Ты что, не мужик?

— Мужик. Только мне летать завтра, а самогон у тебя хороший – убойный прямо.

— Ага! Понравился самогон-то? У меня в деревне он – самый лучший, первач! Подожжешь – синим пламенем горит. Хочешь, покажу?

— Остановись, дедко! Я только что из горящего истребителя, на огонь смотреть не могу!

— Ох, прости дурака старого! Ну, за товарища Сталина!

Дед встал по стойке «смирно». Пришлось встать и Михаилу. В полководческий гений генералиссимуса он не верил, однако и почета вождю не выказать нельзя. Дедушка с виду-то прост, а ну как в НКВД доложит, что сталинский сокол тост за товарища Сталина не поддержал? Воюющая с тайными и явными врагами страна была запугана террором, оболванена пропагандой. Люди боялись делиться сокровенным даже с друзьями. Доносчиком мог оказаться любой – друг, коллега, нельзя было исключить даже жену.

Но, несмотря ни на что, по большому счету люди сейчас воевали не за гений Сталина – за Родину свою и жизнь клали на алтарь победы за детей, за семью, за малую родину.

Они посидели с часок. Дед все расспрашивал о положении на фронтах, потому как радиорупор был в правлении колхоза «Красный луч», в соседней деревне.

За окном зашумел мотор. В дверь постучали:

— Эй, есть кто живой?

— Наши все дома. Чего надо?

— Летчика не видали?

— А как же! Здесь он, сталинский сокол.

В избу вошел боец из БАО:

— Здравия желаю, товарищ пилот! Мы за вами. Товарищ лейтенант Остапенко доложил, что где-то в этом районе вас искать надо.

Боец покосился на початую четверть самогона на столе. Дед перехватил его взгляд, щедро плеснул в стакан, протянул:

— Хлебни, служивый. Сам лямку тянул, знаю, что это такое.

Боец опасливо покосился на Михаила – тот деликатно отвернулся. Боец понял его правильно, несколькими глотками осушил стакан, крякнул, занюхал рукавом.

— Спасибо, отец! Хорош самогон, до самого нутра пробирает.

Михаил пожал деду руку и поблагодарил за приют.

— Бейте, сынки, супостата! Ничего не пожалеем, лишь бы фашиста одолеть.

Полуторка, подслеповато подсвечивая одной фарой, тряслась на колдобинах, пробуксовывала, подвывала слабым мотором, но ползла.

Михаил прибыл в полк после полуночи. У штаба его встречали Илья и Тимофей. Они обнялись.

— Спасибо, Сергей. Я ведь видел все – как ты «мессера» с хвоста моего снял, как на таран пошел. Я комэску докладную написал. Он обещал о представлении перед комполка ходатайствовать.

— Главное – жив! — вмешался Тимофей. — Не за цацки воюет. Э, да от вас обоих попахивает.

— Дед меня в деревне самогоном угостил, — смешался Михаил.

— Да и я принял на грудь. Сегодня пятерых наших сбили, а вернулся ты один, — сказал Илья. — А в полку самолетов осталось раз-два – и обчелся. В первой эскадрилье – два, во второй – в нашей – два, и в третьей – один, комэска. Ладно, чего стоим на морозе? Есть хочешь?

— Не откажусь.

— Пошли. Я попросил в столовой, чтобы на тебя оставили.

Илья взял Михаила под локоть и увлек в столовую. Там он сел напротив и смотрел, как Михаил с аппетитом ест.

— Ты рубай, я уже наелся. Чую я, скоро нас на переформирование отправят. Самолетов почти не осталось, летчиков – тоже.

Действительность оказалась хуже. Оставшиеся самолеты и летчиков передали в другой полк, а безлошадных летчиков и техсостав – отправили в ЗАП, в Москву. Так Михаил расстался с Остапенко.

Долго добирались до Москвы. Самолетом минут сорок всего лететь, а на машинах ехали чуть ли не двое суток.

Войска Гудериана не дошли до Тулы – столицы оружейников – всего четыре километра. Встретив ожесточенное сопротивление и понеся тяжелые потери, немцы перегруппировались и изменили направление удара на Каширу. Колонне авиаполка чудом удалось проскочить по шоссе.

Москва встретила их неприветливо. Летчиков сразу же отправили в Горьковскую область, на станцию Ситка, во 2-й ЗАП. Дороги в том направлении посвободнее оказались, но и туда добирались больше суток. А мороз крепенький, кузова грузовиков открытые – ветерком продувало до самых костей. Летчикам в меховых комбинезонах – еще ничего, а техсоставу в куцых шинелишках да телогрейках совсем плохо приходилось. Но все плохое, как, впрочем, и хорошее, когда-нибудь заканчивается.

По прибытии старший сопровождающий построил остатки полка.

Не утерпел Михаил – вытянув шею вперед, он оглядел строй. Жалкое зрелище представлял полк. Летчиков всего восемь, механиков, оружейников, техников, прибористов – десятка четыре. Фактически – эскадрилья, а не полк.

Перед строем вышел комиссар полка, незнакомый майор. Он шагнул вперед, приложил руку к шапке, приветствуя личный состав:

— Я – майор Семенов, командир второго запасного авиаполка. Отныне вы все – переменный состав, обучение – два месяца. После переподготовки, по мере укомплектования экипажей летным и техническим составом, а также самолетами, формируется полк. А дальше – по приказу штаба ВВС. Вопросы?

— На какие самолеты переучиваться будем? 

— На ЛаГГ-3.

По шеренгам пронесся вздох разочарования. ЛаГГ-3 был еще довоенным высотным истребителем, а война показала, что воздушные бои шли на высоте две-три тысячи метров, иногда – четыре. На этих высотах ЛаГГ-3 значительно уступал более маневренному Ме-109, потому использовался в основном в частях ПВО, и больше как ночной перехватчик. Прямо сказать, неважный был самолет. В первую очередь – из-за слабого, ненадежного мотора и большого веса.

Майор Семенов открыл папку с бумагами, провел поименную перекличку.

— Все на месте, — удовлетворенно кивнул он. — Так, летчики, — вон в то общежитие, техсостав – вон в то желтое здание. Разойдись!

Пилоты побрели к общежитию. Все были разочарованы. Еще бы! Пересесть с Як-1 на ЛаГГ-3 – это шаг назад. Война. Хочешь не хочешь, но приказам начальства надо подчиняться. Видимо, Яков не хватало, большая часть заводов эвакуировалась с прежних мест и не возобновила пока работы.

Они шли мимо стоянок, на которых застыли новенькие ЛаГГи. С виду самолет был хорош: остроносый, с зализанным фюзеляжем.

— Кабы на него с «ишака» пересесть – было бы здорово, а с Яка – уже не в радость.

Это Лешка Самохвалов высказал общее мнение.

В этот день пилотов никто не беспокоил. Все отогрелись, выспались, поели в столовой горяченького, чего не видели уже трое суток – с того дня, как покинули расположение своего полка под Узловой.

— Парни, представляете – два месяца без боев! Отдых! Можно сказать, санаторий! — с нескрываемым восторгом высказался молоденький веснушчатый паренек. Многие ребята поддакнули ему.

Как же они ошибались! Уже со следующего дня сформировали учебную эскадрилью, собрав пилотов из других полков, и с утра до вечера – изучение материальной части. Поскольку плакатов и инструкций не было, все объясняли на пальцах, чертили мелом на доске, показы вали на списанных агрегатах. К вечеру от усталости курсанты валились с ног.

— Кто-то говорил «отдых, санаторий», — уязвил говорившего Михаил.

Пилоты дружно засмеялись.

Меж тем на учебный аэродром летчики-перегонщики доставляли с авиазавода новенькие самолеты. По мере окончания учебы формировались истребительные полки и своим ходом перелетали на фронт. В декабре сорок первого года таким образом покинули второй ЗАП восемь истребительных авиаполков. В январе следующего года – немного поменьше. Морозы в январе были под тридцать градусов, а временами доходило и до сорока. Моторы подолгу не запускались, и механики мучились с ними по полдня.

И все-таки полетать удавалось. ЛаГГ был тяжеловат после Яка, высокий гаргрот за кабиной пилота ограничивал задний обзор. А для истребителя иметь хороший круговой обзор – жизненно необходимо. Не увидишь вовремя «мессера» – пиши пропало, и хорошо еще, если повезет: выпрыгнешь с парашютом.

После Яка осваивать ЛаГГ было просто. Управление похоже, только на малых и средних высотах – вялое, время выполнения виража – большое, скороподъемность неважная. Тем не менее положенное количество часов налетали – и с инструктором, и самостоятельно. Только ведь учебные полеты – это еще не реальный воздушный бой.

Чем ближе подходил выпуск, тем больше волновался Михаил. Он старался скрывать собственное волнение, но у других пилотов наблюдал такое же состояние.

На Яке Михаил чувствовал себя в бою с «мессерами» уверенно, на равных. Исход боя – победа или поражение – зависели в основном от опыта летчика, его умения управлять истребителем, используя до конца потенциал боевой машины. Конечно, если при этом он не пренебрегал еще и правильной тактикой воздушного боя, умением быстро определить слабые стороны врага.

Если Ме-109 превосходит Як в пикировании, зачем за ним гнаться? Як силен на виражах, стало быть, и бой надо стараться вести на горизонталях. И в скороподъемности Як превосходил «худого». Потому и побаивался Михаил – да и другие пилоты тоже – поражения в бою из-за технического несовершенства ЛаГГа. Но вот поди попробуй сказать об этом во всеуслышание. Сразу поставят клеймо: не верит в силу нашего оружия, пораженец. Были такие случаи, были… И пилоты потом исчезали неизвестно куда. Позже-то это раскрылось.

Меж тем были и штрафные эскадрильи. Правда, появились они уже в 1942 году. А пока недовольных или имевших проступки пилотов направляли в пехоту, восьмой штрафбат, где за три месяца они должны были кровью искупить свою вину.

О восьмом штрафбате Михаилу по секрету, в порыве откровенности, рассказал пилот Вихляев, проведший там месяц. И проступок-то был пустяковый – дал в морду пьяному комэску. Но в армии бить командира не положено, даже если он и неправ. Называется это «неподчинение командиру в условиях военных действий». Рассказал пилот Вихляев и о случаях совсем уж возмутительных, услышанных в штрафбате: о пьяной перестрелке пилотов, о мести комэска пилоту за неподеленную любовницу из обслуживающего персонала. А одного командира звена посадили за то, что вернулся на аэродром с полным боекомплектом. «Ты что же – врага не нашел?» – грозно спрашивали его энкавэдэшники.

Зато политрук, пользуясь тем, что эскадрильей не велось боевых действий, чуть ли не ежедневно собирал личный состав на политинформации, собрания и вещал о высоком боевом духе, о полководческом гении Сталина, под чутким руководством которого страна уверенно идет к победе, о превосходстве нашего оружия. Вот только что-то в последнее время он замолчал о братском интернационализме. Видно, не хотели немцы брататься, втыкать штыки в землю. Наверное, не понимали текущего момента, а может, не было у них таких хороших политруков. И руководителей вроде Ворошилова и Буденного, не имевших не то что военного, но и мало-мальски гражданского образования, тоже не было. Поражения войск, потеря боевой техники на аэродромах, складах, базах хранения были в первую очередь вызваны неспособностью руководства к управлению. Воины же Красной армии, сдерживая врага, проявляли в боях храбрость, стойкость и самопожертвование.

И это уж потом, через много лет после окончания войны, станет известно, что Советский Союз сам выучил вермахт и «люфтваффе»: в Казанской танковой школе – танкистов Гудериана, в Липецкой авиашколе – асов Геринга.

Немцы подсмотрели у нас десантные авиабригады и тут же создали их у себя, успешно применяя на Западном театре военных действий. Пробовали они это и у нас, сбросив десант в самом центре Москвы, однако неудачно. Единственная организация, которая действовала действительно эффективно, — это полк «Бранденбург-800», десантников которого немцы сбрасывали в наш тыл. Диверсанты были одеты в форму бойцов Красной армии, имели наше оружие; все они отлично владели русским языком. Вреда десантники «Бранденбурга-800» нанесли много: они сеяли панику среди местного населения, убивали командиров, рвали связь.

Перед выпуском сформировали полк. Был он трех-эскадрильного состава – уменьшенный по сравнению с довоенными кадровыми полками, обычно имевшими пять эскадрилий.

К радости Михаила, в его эскадрилью попали все пилоты-сослуживцы по третьему полку, летавшие еще на Яках.

Пару дней звенья и эскадрильи слетывались. Взаимопонимание и слетанность пары в бою решали многое. От звена в три самолета, которые существовали в немецких авиаполках, с 1942 года отказались вовсе. Трехсамолетное звено в бою было неповоротливо и несло неоправданные потери.

Сформированный полк принадлежал ПВО и имел конкретную задачу – защиту Москвы от бомбардировок врага. К ПВО относились не только истребители, но и зенитчики, прожектористы, ВНОСы[11], аэростатчики.

С задачами противовоздушная оборона справлялась неплохо. Немцам удалось лишь единожды осуществить массированный налет на столицу. А в дальнейшем к городу прорывались лишь отдельные бомбардировщики. Остальные были рассеяны и сбиты на подступах к Москве.

После выноса знамени и недолгих речей полк перелетел к месту базирования – в Кубинку. Морозы уже ослабели – все-таки начало февраля, но снегу наметало много.

Когда летели к новому месту, Михаил с любопытством смотрел на раскинувшийся справа громадный город. С высоты, да еще издалека, он казался серым и безжизненным. Ни дымов из труб эвакуированных заводов, ни огоньков – везде светомаскировка.

Садились поэскадрильно. На пробеге один из самолетов понесло в сторону, он съехал со взлетно-посадочной полосы, уткнулся в снег и встал на капот, погнув лопасти винта. Еще воевать не начали, а уже авария. Если механики сумеют быстро заменить винт и исправить другие повреждения – считай, пилоту повезло. А если нет – припишут вредительство и порчу военного имущества. Тогда трибунал, часто жестокий и скорый на расправу.

Остальные истребители полка сели удачно.

Два дня, в течение которых пилоты изучали карты местности, не прошли даром. Над Москвой летать запрещалось, единственно – для преследования противника, ежели тот прорвется.

А потом начались боевые вылеты, довольно интенсивные. В день приходилось совершать по три-четыре, а временами – даже пять вылетов. Только сели, как начинается подготовка к следующему вылету. Механики заправляют истребители бензином, доливают масло, оружейники укладывают полные звенья патронов к пулеметам и снарядов к пушкам. За это время летчики успевают только перекусить, а курящие выкурить по папиросе, — и снова в бой.

Немцы тогда подо Ржевом пытались окружить 29-ю армию, взять ее в клещи. Отчаянно сопротивляясь натиску немцев, наше командование выпускало в воздух – на штурмовку – все, что было способно летать. Полк Михаила летал прикрывать штурмовики и бомбардировщики. Не обошлось и без новаций на ходу – впрочем, чаще неудачных, ведущих к трагедиям. И связано это было именно с недоработками в конструкции самолета. Под крылья ЛаГГов поставили направляющие для реактивных снарядов, подвесили под каждое крыло по три штуки РС[12] и направили истребители на штурмовку. Здесь полк понес потери, причем не от зенитного огня, не от истребителей противника, а из-за несовершенства самолета. Не довели конструкторы истребитель до ума – просто не успели в предвоенный год. А получилось так.

Подошли эскадрильей к поселку Монгалово, в ста пятнадцати километрах западнее Ржева. Ведущий качнул крыльями – сигнал «делай как я» – и вошел в пике. С отметки шестьсот метров он дал залп всеми реактивными снарядами – и ручку на себя, чтобы вывести самолет из пике в горизонтальный полет, а потом и в набор высоты. За ним в пике уже шел его ведомый. Только была у ЛаГГов неприятная особенность: если резко взять на себя ручку управления, самолет срывался в штопор. При достаточной высоте его можно было вывести из штопора, но в том-то все и дело, что высоты уже не было.

При выходе из пике истребитель метров на сто «просаживается». Штопорнул ведущий, а времени и высоты не хватило. Так и ударился о землю на глазах у всех. И ведомый, который шел за ведущим и снаряды уже выпустил, видел происшедшее, но поступил так же и тоже разбился.

Михаил все видел и матерился в бессилии, что ничего сделать не может. Его новый ведущий, старшина Лаптев Иван, вошел в пологое – градусов двадцать – пике, тут же выпустил снаряды и плавненько из пике вышел. Михаил, а за ним и все остальные пилоты осторожно повторили маневр.

На аэродроме сели в подавленном состоянии. Мало того что потеряли лучших летчиков – всем пилотам стало ясно: если самолет имеет такой конструктивный дефект, на нем нельзя штурмовать, а по большому счету – и вести воздушный бой. С врагом в бою ведь не договоришься – погоди, я плавненько на вертикаль выйду.

После посадки угрюмые пилоты поделились впечатлениями:

— А ну их, эти эрэсы! Я их с горизонтали пускать буду, — заявил один пилот.

— И куда они попадут? В белый свет? Нет, так не пойдет. С небольшого угла, да на большой дистанции надо, — возразил другой.

— На этом утюге – только штурмовать. Мотор слабый, а весит на тонну больше Яка.

Все вздохнули. И в самом деле – Як весил 2670 килограммов в полетном виде, то есть с полными баками бензина, масла, воды, с полным боекомплектом. А ЛаГГ-3, почти полностью изготовленный из дельта-древесины, — 3280 килограммов, причем при большем весе он имел более слабый двигатель. Разница существенная.

А у «мессера» – вес меньше, зато двигатель значительно мощнее.

Когда пилоты шли в столовую, один из них приотстал от основной группы и пристроился справа от Михаила.

— Мне еще в запасном авиаполку инструктор говорил о ЛаГГе, что есть у него такая неприятная особенность – в штопор срываться, если резко взять ручку на себя.

Глаза Михаила недобро заблестели:

— Это не особенность, а крупный недостаток. А почему всем нам не сказали?

— Откуда мне знать? Сам знаешь – война. Припишут «неверие в силу советского оружия».

— М-да, верно, — нехотя согласился Михаил.

Случались накладки и похлеще. В шестнадцать часов они вылетали на прикрытие наших бомбардировщиков. По крайней мере, приказ звучал именно так.

Бомбардировщики Пе-2 встретили у передовой и сопроводили до цели. Бомбили немцев у Ржева, а на смену бомберам – наши транспортники летят, бывшие ПС, ныне Ли-2, в девичестве же – «Дуглас С-47».

У истребителей вначале была растерянность. Не предупреждали ведь, да к тому же транспортники среди бела дня – это уже верх неосторожности. А деваться некуда.

Они набрали высоту, поглядывая по сторонам: не подкрадываются ли «худые» за легкой добычей?

Из самолетов Ли-2 посыпались десантники. Воздушное пространство под ними покрылось куполами парашютов. Что они делают? Ведь в боевых условиях высота десантирования обычно не превышает шестисот метров, иначе бойцов раскидает по большой площади далеко друг от друга. Попробуй их потом собери в боевой кулак!

Тем не менее десант был выброшен над почти окруженной группировкой советских войск. И главное – повезло нашим в этот раз, не потеряли ни одного самолета.

Только транспортники развернулись назад, как появились «мессеры». Однако и наши истребители их издалека увидели. Подпустив противника поближе, они ринулись в бой. Нельзя «худых» к транспортникам подпускать: уж слишком легкая добыча!

Ли-2 – самолет большой, скорость маленькая, защиты – никакой. Что с него взять, если это гражданский самолет!

Драка завязалась смертельная. Немцы хотели во что бы то ни стало прорваться, наши – не пропустить.

Бой сначала на виражах шел, с переменным успехом. Вот наш ЛаГГ пошел вниз, дымя мотором, на плоскостях – рваные дыры. Почти сразу за ним – Ме-109 с разрушенным хвостовым оперением. Потом ведущего Лаптева двое немцев сверху атаковали.

Михаил вздыбил самолет, в горячке боя запамятовав о недостатке ЛаГГа. Истребитель тут же потерял скорость, завалился на крыло и начал падать. Перед бронестеклом далеко внизу вращалась земля.

Михаил не паниковал – высоты было еще достаточно. Скорость уже – за триста, пора выводить машину из штопора. Пилот дал вперед левую ногу, ручку – от себя. Самолет замедлил вращение, потом стабилизировался.

И в это время фюзеляж вздрогнул от пушечной очереди. От обшивки полетели клочья, остро запахло горячим маслом.

Рядом торжествующе пронесся «худой». Вот сволочь, подловил!

Истребитель больше не слушался рулей. Надо срочно прыгать!

Михаил расстегнул привязные ремни, откинул фонарь кабины. Он едва выбрался наружу – уж больно положение самолета неудобное. Оттолкнулся от борта ногами, потому как сверху нависали рули высоты.

Самолет камнем падал вниз. Какое-то время – пару-тройку секунд – Михаил летел рядом. Фюзеляж был изодран пробоинами, в каждую из которых могла пройти голова.

Потом Михаил раскинул руки и ноги, застабилизировав тело в падении. Пора! До земли – метров четыреста. Михаил рванул кольцо.

Хлопнул расправляемый купол, сильно тряхнуло. Михаил проводил взглядом свой самолет. Удар, взрыв!

О погибшем самолете Михаил не жалел.

Воздушный бой еще кипел – немного в стороне и значительно выше.

Справа, метрах в пятистах, спускался на парашюте еще один пилот. Наш или немец? Издалека и не поймешь.

Михаил посмотрел вниз. Ветром его сносило на кустарники. Пилот подтянул стропы с одной стороны, пытаясь направить парашют к сугробам.

Посадка получилась относительно мягкой – ногами в сугроб. Первым делом – отстегнуть ремни привязной системы, потом уж выбраться из сугроба. Унты утопали в снегу едва ли не до верха. На чью территорию он попал? В расположение 29-й армии, или здесь уже немцы хозяйничают?

Михаил двинулся на восток, откуда и прилетел.

Каждый шаг давался с трудом, ноги проваливались в глубокий снег. Потом он приспособился: пошел по кустарнику. Снега на опушке было много, а в чаще – поменьше. Приходилось петлять немного, обходя уж совсем густые заросли, но в целом получалось быстрее.

Впереди хрустнул сучок. Михаил вытащил из кобуры ТТ, передернул затвор.

Может, показалось? И только он сделал пару шагов, как грохнул пистолетный выстрел. Пуля перебила ветку совсем рядом. «Вот балда, — подумал Михаил, — он же на звук стреляет, на скрип снега».

Михаил упал на землю. И тут же раздался еще один выстрел.

— Эй, кто там? — крикнул Михаил.

— Не возьмете – советские летчики не сдаются! — раздалось в ответ.

— Сдурел, что ли? Я свой, русский, я тоже летчик!

— А не врешь?

— Я из двести семьдесят четвертого ИАП.

Секундная, показавшаяся Михаилу вечностью, тишина.

— Серега? Борисов?

— Он самый.

— А я Антон Переверзев!

Михаил поднялся, крикнул:

— Не стреляй, я к тебе иду!

Надвинулся на голос. Подвоха он не опасался: разве чужой смог бы назвать его фамилию, опознав по голосу?

«М-да, не повезло Антону», — понял Михаил, подходя к месту приземления пилота. Купол его парашюта попал на единственное среди кустарника дерево, и теперь Антон висел на подвесной системе парашюта. И до земли-то всего полметра было, а попробуй расстегни ремни под весом собственного тела.

— Слава тебе, Господи, послал помощь! Я уж и не знал, что делать! Вишу тут, как спелая груша! Пособи слезть.

Михаил обхватил ноги Антона и, приподняв, просипел:

— Расстегивай…

Щелкнули замки. Антон свалился на Михаила, и оба упали. Удержать Антона в меховом обмундировании было невозможно – тяжел.

— Ну ты и здоров, чертяка! — приговаривал Михаил, помогая Антону подняться на ноги и вместе с ним отряхиваясь от снега. — И как это тебя угораздило?

— «Мессеры» с разворота зашли, я заметил поздно. И сразу – очередь по двигателю. Его заклинило, как отрубило. А потом я уже с парашютом выпрыгнул. Тебя еще в воздухе заметил, да подумал – немец. Повезло мне, а то бы фашисты тепленьким взяли – на дереве-то.

— Пошли отсюда. Если немцы здесь, то скоро примчатся: у них тоже глаза есть, парашют видели.

— Тогда чего стоим?

Пилоты направились на восток. С трудом удалось преодолеть около километра. Шли след в след – так было легче. Когда передний уставал, его подменял идущий следом.

— Лыжи бы сюда, — выдохнул Антон.

— Размечтался! Аэросани не хочешь? — съехидничал Михаил.

Потом шли молча, экономя силы. Упрев в меховых комбинезонах, они уселись отдохнуть прямо в снег. Антон зачерпнул снег рукой, пожевал.

— Пить охота.

— Снег – не вода, жажду им не утолишь. Далеко впереди послышался грохот пушек.

— Никак немцы мешочек завязывают? — с тревогой предположил Михаил.

— Пупок надорвут, тут целая армия.

— Лучше пойдем. Отдохнем, когда к своим выйдем.

Глава 7

Однако далеко летчикам пройти не удалось. Спереди, из кустарника, простучала пулеметная очередь, пули взметнули снежные фонтанчики метрах в десяти от пилотов. Оба сразу упали в снег.

— По-моему, «дегтярь»[13] стрелял, — сказал тихо Антон. Он приподнялся на локте и выкрикнул в сторону невидимого пулеметчика:

— Чего стреляете?

— Сдавайтесь! — прозвучало в ответ по-русски.

— Ну тогда подойди, коли смелый, попробуй возьми.

— Вы что, никак русские?

— Русские, русские. Летчики мы, истребители. А вы?

— Много знать хочешь. Идите сюда с поднятыми руками.

— А не пошел бы ты… — и Антон загнул такого матюга, что Михаил поразился услышанному. До этого он не сомневался, что слышал и знал все матерные слова.

— Похоже, и в самом деле русские, — присвистнул невидимый пулеметчик в кустарнике.

От кустарника поднялись две фигуры в белых маскхалатах. Один держал в руках ППШ[14], а второй – ручной пулемет Дегтярева. Тот, кто стоял ближе, махнул рукой – давай, мол, сюда!

Михаил с Антоном переглянулись. Черт его знает, вроде по-русски чисто говорят, и оружие советское.

— Держи пистолет в руке. Попробуют оружие в нашу сторону направить – сразу стреляй и падай, чтобы ответной очередью не срезало, — предупредил Михаил Антона, поднимаясь в рост.

Пилоты медленно направились к бойцам. Да, собственно, быстро и не получилось бы – ноги вязли в снегу, местами снег доходил до середины бедер.

Они встали друг против друга.

— Документики бы ваши посмотреть, товарищи летчики, — попросил усатый, державший ППШ.

— Тогда и вы свои предъявите.

— Нету у нас: сдали в штаб перед выброской.

— Тогда и мы показывать не будем, вы – не комендантский патруль.

Усатый было дернулся что-то возразить, как его тронул за рукав боец с пулеметом:

— Хватит собачиться, не видишь – наши это. Немцы так материться не могут.

Летчики убрали пистолеты в кобуры.

— А вы все же кто будете? Из десанта? — спросил Михаил.

— Откуда про десант знаешь? — насторожился усатый боец.

— Так мы же и прикрывали ваши транспортники от немецких истребителей.

— Десантники, — подтвердил усатый, — только сбросили нас хреново. Высота большая, ветром группу раскидало, а некоторые самолеты вообще чуть ли не на немецкую передовую бойцов десантировали. Так немцы стрелять по бойцам еще в воздухе начали. Многих посекли. Нас вот сюда занесло.

— Чего дальше делать будем? — задал риторический вопрос боец с РПД.

— Насколько я понимаю, у нас только два варианта. Или идти на соединение со своими подо Ржев, или искать бойцов сто восемьдесят пятой или триста восемьдесят первой стрелковой дивизии и с ними прорываться к своим.

— Думаешь, мы уже в «колечке»?

— А ты послушай – где громыхает?

Оба десантника скинули назад капюшоны, сняли шапки, прислушались. Глухая пушечная канонада доносилась как раз со стороны Ржева. До него всего-то километров десять оставалось.

— Похоже на то. Летуны, как вас звать-величать?

— Младший лейтенант Борисов.

— Старшина Переверзев.

— Старшина Жмых, командир взвода четвертого батальона двести четвертой воздушно-десантной бригады первого воздушно-десантного корпуса, — совсем официально представился воин с ППШ.

— Сержант Лопырин Сергей, командир отделения.

— Одни начальники собрались, подчиненных нет, — пошутил Антон.

— Будут, коли живы останемся.

— В любом воинском подразделении командир должен быть, — заявил Жмых.

— Вот и будь им, — предложил Михаил, — а мы летчики и в пехотных делах не сильны.

Старшина удовлетворенно кивнул. Наверное, в душе он побаивался слегка, что младший лейтенант по праву старшего по званию сам захочет командовать группой.

Но Михаил рассудил здраво. Десантников учат действовать в тылу, воевать в отрыве от своих войск и выживать в условиях, когда у других уже опускаются руки. Что для других видов войск – пехоты, артиллерии – является ситуацией необычной, парализующей, каким может быть окружение, то для десантника – ожидаемое событие. Их учат воевать в стане врагов, не надеясь на поддержку танков, артиллерии, авиации.

— Тогда слушай мою команду, — разрядил тишину старшина Жмых. — Выдвигаемся в направлении Ржева. В передовом дозоре – сержант Лопырин, за ним, на дистанции полсотни шагов, — пилоты. Замыкаю колонну я. Вопросы?

— Почему так далеко от сержанта идти будем? — не удержался от вопроса Антон.

— Чтобы при неожиданном столкновении с неприятелем одной очередью всех не срезало, — снисходительно пояснил старшина. Чего с них взять – с летчиков этих, они ведь даже не знают самых простых вещей, понятных любому пехотинцу. — А дальше будем по ситуации решать. Или присоединимся к подразделениям двадцать девятой армии, или к своим выйдем. Начать движение! — скомандовал Жмых.

Похоже, старшина любил порядок в воинской службе и командиром был строгим.

— Не хотел бы я служить в его взводе, — прошептал Михаилу Антон.

«Ага, — подумал Михаил, — это тебе не летная вольница. В авиаполках ходить строем толком не умеют, летное поле – не плац. А с другой стороны посмотреть – у командира-раздолбая и потери в подразделении выше. Так что неизвестно, как лучше».

Первым двинулся сержант, потом – пилоты; отстав на полета шагов за ними, замыкал группу Жмых. «А что, группа вполне боевая, — подумал Михаил. — Оружие бы еще нам посерьезнее, с ТТ много не повоюешь. Да и поесть бы еще не мешало. Завтракали утречком, так ведь тот чай и бутерброд с маслом давно переварились». Но у десантников вещмешков не было, так что рассчитывать на харчи в скором времени не стоило.

Тяжелее всех приходилось Лопырину. Он и дорогу торил в снегу, и наблюдение вел, как передовой дозор. Пилотам идти было легче: пулемет плечи не оттягивает, да и идут по готовым следам.

Они прошли около километра, когда Лопырин вдруг остановился и поднял руку. Пилоты замерли и попадали в снег. К ним подполз старшина.

— Чего тут у вас? — прошептал он.

— Сержант рукой знак опасности подал.

— Сейчас проверим. Старшина ужом уполз вперед.

— Как бульдозер! Гляди, какая траншея позади него, — фыркнул Антон.

— После тебя, Антон, не меньше будет. Послышался разговор, потом старшина и сержант встали. Жмых махнул рукой, подзывая пилотов.

— На передовой дозор наших вышли, — пояснил он подошедшим пилотам.

Рядом со старшиной и сержантом стоял боец в маскировочном белом костюме, как у десантников.

— Веди к командиру, — распорядился Жмых.

Шли по хрусткому насту метров двести, спустились в овраг – собственно, скорее съехали по склону на пятой точке.

Старшина подошел к одному из бойцов, вскинул руку к виску:

— Товарищ старший лейтенант! Старшина Жмых и сержант Лопырин прибыли в ваше распоряжение! С нами – еще два летчика.

— Вольно, старшина! Где остальные люди твоего взвода?

— Ветром раскидало после выброски. Ждали мы их, но никто к месту сбора не вышел. Полагаю, поодиночке пробиваться будут.

— Плохо! Пилоты, ко мне! Летчики подошли, представились.

— Я – старший лейтенант Белоцерковский, командир четвертого батальона двести четвертой десантной бригады. Попрошу ваши документы.

Пилоты предъявили.

Белоцерковский бегло просмотрел их, вернул.

— Временно, до выхода к своим, переходите в мое подчинение. Коли вышли на старшину Жмыха, под его командованием и будете.

Пилоты отошли от старлея, окинули взглядом овраг. Был он невелик, но глубок. Все бойцы были в белой маскировочной одежде, лишь пилоты выделялись темно-синим летным обмундированием да пистолетами. У десантников вооружение было посерьезнее: у всех автоматы, у многих – ручные пулеметы.

Из оврага по приказу Белоцерковского ушел дозор – поднялся по склону и исчез за гребнем, потом повзводно – другие десантники. Много их было – бойцов двести. Белыми призраками они уходили от оврага, теряясь на фоне снега буквально через полсотни метров. В конце с группой Жмыха пошли пилоты, за ними – арьергард.

Через пару километров остановились и залегли у какой-то деревушки. Старлей долго наблюдал за ней в бинокль, потом к деревне перебежками направилась разведка из трех десантников. Вернувшись, доложили: «В деревне немцы – около роты пехоты. Тяжелого вооружения нет».

Командир батальона вызвал взводных и отдал распоряжение. Повзводно десантники уходили в обход деревни, беря ее в кольцо. Все передвижения – ползком.

Прошло полчаса, час… Внезапно на другом конце деревни вспыхнула стрельба.

— Теперь и нам пора, — поднялся старлей. — За мной! В атаку! — закричал он.

Десантники белыми призраками, увязая в снегу, поспешили к деревне. Пилоты старались не отставать от старшины и сержанта.

Они уже преодолели половину дистанции, когда ударил пулемет. Десантники залегли.

Михаил увидел, как сержант улегся на снег, раздвинул сошки у пулемета, выискал цель и дал короткую очередь.

Воспользовавшись тем, что вражеский пулемет стих, десантники молча вскочили и снова устремились к деревне.

Поняв, что их пулеметная точка подавлена, гитлеровцы в мышиных шинелях, заметно выделявшихся на белом снегу, попытались организовать оборону, открыв шквальный огонь из автоматов. Десантники отвечали отчаянной стрельбой.

В деревне взорвалась одна граната, другая, открылась беспорядочная стрельба.

Как вихрь, десантники ворвались в деревню с трех сторон и сейчас выбивали немцев из домов, сараюшек и других укрытий. За четверть часа с фашистами было покончено. Но были потери и у десантников.

Старлей, увидев пилотов, подозвал их к себе.

— Подберите из трофейного оружия что-нибудь более серьезное, чем ТТ.

Михаил и Антон пошли по улице, высматривая оружие. У убитых немцев они подобрали автоматы; сняв с гитлеровцев подсумки с запасными магазинами, повесили их себе на пояс. И сразу почувствовали себя увереннее. Ведь только прошел бой, десантники стреляли во врага, а пилоты лишь бежали следом. Что толку стрелять из пистолетов, если цель далеко?

Довольные трофеями, Михаил и Антон шли по единственной деревенской улице, на которой беспорядочно чернели трупы немецких захватчиков. Им повстречался Сергей Лопырин, держа в руке пару пачек галет.

— Вы чего, летчики, жрать не хотите, что ли?

— Хотим! — дружно воскликнули оба.

— Тогда быстро по домам! Ищите сами харчи. Полевой кухни за нами не везут. Чего добудете, то и поедите. Только пошевеливайтесь: скоро уходим.

«Е-мое! Вот простофили», — мысленно обругал себя и Антона Михаил. Только сейчас до него дошло – десантники-то после боя словно испарились. А они, оказывается, харчи себе добывали! Век живи – век учись!

Пилоты забежали в первую же избу – ничего съестного. Кинулись во вторую. Тут уже было двое из десантуры, да еще с дымящимся харчем на столе! Оба бойца сидели за столом и жадно ели из чугунка приготовленную еще немцами пшенную кашу с тушенкой.

— Теплая еще, в печи томилась. Садитесь рядом, — пригласил пилотов к столу один из бойцов.

В избе, брошенной хозяевами, нашлись и ложки.

Дважды упрашивать голодных пилотов не пришлось: оба тут же уселись рядом и принялись активно орудовать ложками. Десантники засмеялись. Один не сдержался – проехался по зверскому аппетиту летчиков:

— Во летуны дают! Что-то в бою я не видел их впереди, зато за столом по-стахановски трудятся.

— Пусть едят, не трогай, — заступился за летчиков второй. — Они, может, свое в небе уже отстреляли. Ты их здесь в бою не видел, а они тебя там не видели, когда от «мессеров» транспортники с десантом прикрывали. Так что имеют право.

— Да я что, я – ничего, — смутился десантник.

Они быстро доели всю кашу, пошарили по избе, нашли солдатские ранцы. К сожалению, единственное, что могло им пригодиться, — шнапс во фляжках и бинты в прорезиненной упаковке. Их и забрали. Бинты Михаил сунул в карманы, фляжку – за пазуху. А с улицы уже донеслось:

— Выходи строиться!

Бойцы и Михаил с Антоном выбежали из избы. Десантники строились, дожевывая на ходу съестные трофеи.

Комбат дал вводную:

— По карте еще одна деревня рядом. Только, думаю, немцы теперь настороже будут, слышали нашу стрельбу. Потому атаковать их не станем, обойдем стороной. Передовой дозор – вперед!

Километра два они шли по дороге. Как это здорово – идти не по глубокому снегу, а по дороге, пусть и санной, да еще и сытым.

Незаметно стало смеркаться. Для десантников это благо: можно у немцев под носом незамеченными проскочить. А вот летчики в их броских комбинезонах были на виду…

Михаил с Антоном держались вместе. Еще бы – однополчане, одежда на обоих темная, демаскирующая, и у обоих нет навыков пехотного боя.

Они подошли к деревне и обошли ее справа. В лесу сделали привал. Комбат вместе с передовым дозором ушел к деревне, а вернувшись, отдал приказ: готовиться окружить деревню и уничтожить немцев.

Бойцы слушали внимательно. По их сразу ставшим суровыми лицам Михаил понял, что схватка предстоит жестокой, и на этот раз она вряд ли минует летчиков. Это подтверждали и последние слова командира батальона:

— Мы сюда, на нашу землю, вернулись не по лесам отсиживаться, а находить врага и уничтожать его. — С каждым убитым немцем пусть на секунду, пусть на метр, но мы ближе к победе.

Михаил посмотрел на Антона, который держал под мышкой два белых свертка. Один из свертков он протянул Михаилу. Летчик сразу все понял: это были маскхалаты, снятые с убитых десантников.

Десантники, получив приказ от взводных, скрытно стали окружать деревню.

Михаил с Антоном не остались в стороне. Вместе со старшиной Жмыхом и сержантом Лопыриным они скрытно подобрались к окраине деревни и залегли на отведенной им позиции.

В деревне грохнул выстрел. По знаку взводных десантники молча поднялись и бросились в атаку. К большому удивлению бойцов, враги почему-то не стреляли, и деревню десантники заняли без боя. Оказалось, что в деревне квартировали не немцы, а румыны, причем ездовой взвод. Воевать им совсем не хотелось, да и какие из ездовых вояки? Их без труда разоружили, трофейное оружие уложили в сани, конфискованные вместе с лошадьми у них же, и по приказу комбата двинулись дальше. Теперь даже передовой дозор ехал на санях. Эх, побольше бы саней для десантного батальона!

Десантники набились в сани битком – так, что лошади с трудом их тянули. Чтобы совсем не заморить лошадок, кое-кому из десантников приходилось периодически спрыгивать с саней и бежать вдогонку, заодно согреваясь. Глядя на бегущих бойцов, старшина Жмых неодобрительно качал головой.

— Чего их жалеть? Лошади-то фашистские! Да и утром бросать придется, — объяснил он.

— Почему? — спросил Михаил.

— Ночью немцы не воюют, и вероятность наткнуться на врага мала. Потому подъедем насколько можно – пусть ноги отдохнут. А утром все равно с дороги уходить надо, вот и бросим обоз.

— Эх, сколько же мяса пропадет, — тихо пробурчал Антон.

Михаил с Антоном на ходу постигали опыт и навыки десантников.

Далеко за полночь обоз встал. Мгновенно бойцы соскочили с саней и залегли по сторонам от обоза. Однако стрелять не пришлось, потому что, как быстро выяснилось, они вышли к позициям 252-го стрелкового полка. Для десантников это была радость. Одно дело – выходить неполным потрепанным батальоном, другое – вместе с полком, хоть и понесшим потери.

Как оказалось, немцы уже замкнули кольцо окружения подо Ржевом, но сплошной линии обороны пока не было – не успели еще фашисты окопы да траншеи отрыть, укрепить огневыми позициями – дотами и дзотами, вкопать орудия.

Прорываться командование полка и десантного батальона решило под утро, когда дозорных и часовых клонит в сон. И надо было спешить – каждый день и час работали против них. Ведь немцы будут укреплять свою оборону, и прорыв может обернуться большими потерями.

Комбат отдал распоряжение, и бойцы начали проверять оружие, снаряжать магазины и делиться гранатами. Потом улеглись спать – прямо на снегу, набросав лапника. Легли и оба пилота. Было непривычно, в летном шлеме мерзла голова. Уснуть долго не удавалось, и неизвестно, что было тому виной – холод или волнение перед боем. Ведь предстояла не вылазка в деревню, а настоящий бой с хорошо обученной и опытной пехотой врага. Когда же наконец всех сморил сон, прозвучала команда «Подъем».

Михаилу казалось, что он и не спал совсем. Пилот обтер лицо снегом, и сонное состояние сразу улетучилось.

Было решено: батальон десантников пойдет на прорыв первым, а следом за ними – и бойцы 252-го стрелкового полка. У десантников и оружие получше – автоматы, и выучка более серьезная. Ведь в полку, с которым они соединились, автоматы были у немногих, а в основном – мосинские винтовки с их скромной скорострельностью. Многие из солдат имели ранения – Михаил сам видел перебинтованные руки, ноги, головы.

Тяжелое вооружение полка было решено бросить, выведя его из строя, а десантный батальон, в котором находились и пилоты, выдвинуть к переднему краю.

Собрав взводных, комбат назначил атаку на четыре часа утра, предупредив, что непосредственно сигнала о начале атаки не будет. Сверив время, командиры разошлись по взводам.

Атака началась точно в назначенное комбатом время. Ни криков «ура», ни выстрелов – только бег и сиплое дыхание бойцов. Расчет был на то, что часовые в темноте не сразу увидят атакующих, поскольку на них были белые маскхалаты.

Задумка удалась полностью. Тревога у немцев поднялась, когда первые цепи атакующих были уже в десятке метров от их траншей. Десантники забрасывали полуотрытые мерзлые траншеи гранатами, простреливали их из автоматов и пулеметов.

Первую линию обороны противника штурмующие проскочили, а за ними уже пошел, навалился полк. Немцы не удержались, образовавшийся прорыв кольца окружения быстро расширился. И дальше – быстрее, быстрее… Так и вырвались.

Штурмующие сумели прорвать внутреннее кольцо и уйти в лес. И уже при свете наступающего дня с ходу ударили немцам в спину из внешнего кольца окружения. Метрах в пятистах виднелись окопы, с брустверов которых за действиями батальона внимательно наблюдали красноармейцы. Штурмующий батальон и окопы полка разделяла узкая ничейная полоса. Вот по ней-то десантники и устремились к своим. Хорошо, что наши быстро сообразили – кто-то из своих идет на прорыв, — и не стали стрелять, а поддержали огнем по флангам прорыва.

Михаил бежал вместе со всеми в передней шеренге батальона, реагируя на любое движение фигур в мышиных шинелях огнем из автомата.

Когда пошли на последний прорыв, у Михаила закончились патроны. Он отшвырнул автомат – к чему тащить на себе лишнюю тяжесть – и, с надсадой дыша, свалился в ближайшую воронку. Непросто бежать в меховом комбинезоне и унтах, да и нейтральная полоса – не гладкая беговая дорожка.

За ним туда же попадали и другие солдаты. Каждый старался в родной землице укрыться от пуль. Бойцов набилось – как пассажиров в трамвае в час пик. Жаль, не все добежали. Десантникам повезло больше: сказался эффект внезапности. А потом немцы пришли в себя и открыли огонь. Потому полк потерял бойцов больше, чем десантура.

Так, волею случая, летчикам-истребителям Михаилу и Антону пришлось плечом к плечу воевать с бойцами-десантниками и вместе с ними прорываться сквозь кольцо окружения.

А дальше – известное дело: проверки, перемещения в полковые тылы, в штаб, оттуда – в дивизию. В конце концов после долгих мытарств добрались на машине до своего аэродрома. Повезло пилотам: и в воздушном, и в наземном бою побывали, и на обоих – ни царапины.

В полку пилотов встретили одновременно с несказанной радостью и удивлением – ведь их уже считали погибшими. Дело было в том, что по возвращении с боевого задания пилоты их эскадрильи доложили: они видели, как были сбиты истребители Михаила и Антона, наблюдали падение боевых машин и взрывы на земле.

Для начала обоих пилотов отправили в санчасть – для осмотра. Кроме необходимой проверки здоровья была и другая причина не спешить сажать летчиков на боевые самолеты. Полк нес боевые потери в боевой силе и технике, и потому для «воскресших из мертвых» пилотов свободных истребителей не хватало.

Несколько дней парни болтались без дела, пока комэск не заявил Михаилу:

— Подкатили мы истребитель, принимай.

Михаил направился на стоянку. Там стоял ЛаГГ-3 – с многочисленными заплатками на фюзеляже, крыльях и хвостовом оперении. Видно, крепко досталось самолету в воздушной схватке. И механик возле него крутился другой – не Тимофей.

— Здравия желаю, товарищ младший лейтенант. Разрешите представиться – сержант Осокин, механик, — обратился он к Михаилу.

— Здравствуй, Осокин! Как машина? — Михаил с тревогой и сомнением смотрел на залатанные плоскости и заделанные пробоины.

— К полету готова.

— Что-то выгладит она у тебя… — Михаил помолчал, подыскивая подходящее слово, — …уж больно неказисто.

— Боевой же аппарат. Не скрою – досталось ему, так ведь подремонтировали, капитально, можно сказать, подремонтировали. Сам все проверил, товарищ младший лейтенант, можете не сомневаться – все исправно.

— Запускай мотор, опробуем. Механик запустил двигатель, прогрел.

Михаил забрался в кабину. Подвесную систему парашюта он застегивать не стал – так же, как и привязные ремни. Просто решил сделать рулежку и опробовать двигатель.

Он вырулил со стоянки, проехал к рулежной дорожке. Мотор хорошо набирал обороты, температура и давление масла были в норме, все остальные приборы – тоже. Зарулив на стоянку, он заглушил мотор. «Ну что ж, как будто бы все в порядке», — с удовлетворением отметил Михаил про себя. В эти мгновения он и не подозревал, что двигатель истребителя окажется с подвохом и что в его жизни уже началась черная полоса.

Утром эскадрилью подняли по тревоге. Взлетела одна пара, за ней – вторая, ведомым в которой был Михаил. Истребитель оторвался от земли безукоризненно, но на форсаже при наборе высоты мотор стал давать сбои – не выдавал требуемых оборотов.

Михаил сделал вираж, выпустил шасси и с ходу приземлился на ВПП. Зарулив на стоянку, он выбрался из кабины.

— Чего случилось? — подбежал встревоженный механик.

— Двигатель барахлит: оборотов не набирает.

Механик открыл створки капота мотора и стал осматривать двигатель. Заявление пилота о неисправности – вещь серьезная.

Тут же подъехала полуторка, на подножке стоял инженер полка.

— Отказ? — Инженер спрыгнул с подножки.

— Двигатель оборотов не набирает, — коротко доложил Михаил.

— Разберемся.

Инженер и механик ковырялись в двигателе больше часа.

— Все исправно! — доложил Михаилу инженер.

— Можно взлетать? — уточнил пилот.

— Можно.

Михаил решил взлететь и сделать круг над аэродромом, на всякий случай не удаляясь далеко.

И случай не заставил себя ждать. Уже на втором развороте двигатель засбоил и потерял мощность.

Пилот экстренно посадил самолет. Инженер с механиком стояли с тревогой на лицах.

— Опять?

— Плохо работает мотор! — Михаил с досадой ударил кулаком по крылу самолета и направился в штаб – доложить о ситуации.

К этому времени стали возвращаться с боевого задания истребители. Вернулись, к счастью, все. На стоянках засуетились механики, прибористы, оружейники.

К вечеру в штаб пришел инженер, косо посмотрел на Михаила и направился к командиру полка. Чуть позже к нему вызвали и Михаила.

— Инженер говорит – исправен самолет, двигатель работает, как часы. Что скажешь? — не отвечая на приветствие Михаила, спросил командир полка.

— Барахлит при наборе высоты, нельзя на нем летать, — возразил Михаил.

— Интересно получается, — словно в раздумье проговорил командир полка, — при проверке на земле движок ведет себя отлично, а ты утверждаешь, что он неисправен.

Михаил пожал плечами.

— Вот что, вопрос серьезный. Пусть завтра с утра комэск самолет твой облетает, сделает кружок-другой над аэродромом. Посмотрим, кто из вас прав.

Михаил козырнул и вышел. Настроение было совсем хуже некуда. Похоже, его словам никто не верил. Хуже того: инженер подозревал его в трусости – не напрямую, конечно, но получалось именно так. Летчик заявляет о неисправности, которой не находят. И на боевое задание эскадрилья улетает без него.

Но Михаил был далек от того, чтобы считать себя трусом. Да, не герой, наградами не отмечен, но воевал не хуже других.

Ночью ему не спалось, ворочался с боку на бок. Не давала покоя мысль: если у комэска двигатель в воздухе отработает нормально, пилоты его точно посчитают трусом, а то и подлецом, которому и руку-то подать зазорно.

Утром Михаил встал с тяжелой головой, под глазами – круги, настроение совсем поганое. На фронте хуже трусости – только мародерство. В столовую не пошел, боясь увидеть осуждающие взгляды товарищей. Он пошел было к стоянке своего самолета, но там уже стоял часовой с винтовкой.

— Отойди, не велено никого пускать!

Так и стоял Михаил поодаль, ожидая подхода начальства.

Вскоре подошел к самолету комэск, издали кивнул хмуро. Механик уже запустил двигатель. На соседних стоянках самолетов стали собираться летчики и техсостав. Они, естественно, с любопытством смотрели на удрученного Михаила и подготовку его самолета к вылету. О неполадках двигателя и предстоящей его проверке облетом многие уже знали.

Между тем комэск спокойно уселся в кабину, пристегнулся ремнем и закрыл фонарь. Механик по знаку пилота убрал из-под колес тормозные колодки. Летчик вырулил на взлетно-посадочную полосу и несколько раз взревел двигателем на разных оборотах, опробуя его. Мотор работал ровно.

Михаил следил за происходящим с замиранием сердца: возможно, решалась его судьба.

Вот летчик дал газ. Самолет побежал по полосе, легко оторвался от земли и, поднявшись в воздух, начал набирать высоту.

Вот он сделал один разворот, прошел вдоль аэродрома, стал выполнять другой разворот… И вдруг как обрезало – мотор стих. Среди авиаторов пронесся невольный вздох.

Пилот развернул машину носом к посадочной полосе и выпустил шасси. Но скорость и высота продолжали стремительно падать.

— Прыгай! — закричали стоящие на земле пилоты.

Дальнейшее произошло за считанные секунды. Было видно, как летчик отбросил назад фонарь кабины, готовясь покинуть самолет, но ЛаГГ свалился на крыло и камнем пошел вниз. Пилот успел покинуть машину, однако времени для того, чтобы раскрыть парашют, у него уже не было.

Летчик и самолет упали на землю недалеко друг от друга. Всех оглушил мощный взрыв – ведь баки боевой машины были полны бензина.

К месту катастрофы со стоянок побежали люди.

Остатки самолета горели жарким пламенем в полусотне метров от тела упавшего пилота. Но помочь ему было уже нельзя – от удара о землю у комэска были переломаны все кости. Сильный жар от горящего самолета не давал подойти к погибшему на глазах у всех командиру.

Двое смельчаков, закрыв лица куртками, оттащили тело комэска подальше от огня.

Авиаторы сняли шапки и шлемы. Редко когда удается видеть гибель пилота так близко – обычно это происходит на боевом задании, и падение самолета товарищи видят с большой высоты.

Гибель командира подействовала на людей угнетающе. Это пехотинцы, танкисты, артиллеристы встречаются со смертью товарищей ежечасно, ежедневно и к факту смерти товарища, с которым еще час назад делили последнюю самокрутку, относятся более обыденно.

Подъехала санитарная машина полка, и тело комэска увезли. А потом к стоянке разбившегося самолета проследовал особист в сопровождении двух бойцов. Арестовав механика прямо на стоянке, они повели его к штабу.

Над аэродромом висела гнетущая тишина. Гибель командира эскадрильи, арест механика – для окружающих это был шок.

Командир полка, кашлянув, громко сказал:

— Разойдись! Готовить самолеты к полетам!

Летчики и техсостав потянулись к стоянкам своих самолетов. Только Михаил не знал, что ему делать. Идти на стоянку? Так самолета нет – вон его пожарный расчет тушит. Механик у особиста – тоже не лучшая участь.

Пилот побрел в столовую – сейчас ему не хотелось быть одному.

Но там его встретили неприветливо. В обеденном зале было пусто, а раздатчица Варя осуждающе бросила:

— У всех на глазах комэск погиб, а некоторым кусок в горло лезет, аппетит проснулся!

Михаил резко повернулся и вышел.

Вот ведь положение! Если бы двигатель работал хорошо, комэск остался бы жив, но тогда Михаил приобрел бы несмываемое пятно и позорную репутацию труса. После катастрофы его репутация осталась незапятнанной, но окружающие сочли его невольным виновником гибели комэска. Прямо заколдованный круг какой-то! И неужели механик с инженером просмотрели скрытую неисправность? Не должно было такого случиться – специалисты вроде грамотные.

Михаил ушел в свою землянку: теперь ему хотелось побыть в одиночестве.

Вечером особист арестовал инженера. В полку пополз слух: «Враги народа, вредители, технику из строя тайно выводят…» Михаил лишь горько усмехнулся про себя: «Какие же они вредители? Просто не смогли вовремя выявить неисправность».

По законам военного времени и механика, и инженера могли расстрелять, однако трибунал отправил их в штрафбат – смывать вину кровью.

Михаилу дали самолет разбившегося комэска. Михаил был не робкого десятка, но даже он, садясь в кабину самолета, испытал невольный страх. Однако летчиков и самолетов остро не хватало, и было не до сантиментов. Хотя авиаторы – народ суеверный: они не фотографировались перед вылетом и не говорили «последний», а только – «крайний» полет.

Оставшийся без ведомого, сбитого в бою, новый ведущий Петр Дудков, в звено которого определили Михаила, принял его прохладно.

— Если бы не война да не приказ командира полка – сроду бы с тобой не полетел, — заявил он Михаилу. — Самолет у тебя – погибшего комэска, причем погиб он из-за тебя!

— Я-то здесь при чем? — поразился Михаил. — Предупреждал я и механика, и инженера полка – двигатель не в порядке, так меня в трусости заподозрили, проверить решили. В чем моя вина?

— Была бы твоя вина, я бы тебя не только ведомым не взял – руки тебе не подал, но как-то оно все равно не так.

Петр махнул рукой и отошел, не желая больше продолжать разговор.

Михаилу тяжело было слышать незаслуженные упреки. Он понимал: только время и его личная храбрость в бою могут снять подозрения и улучшить отношения с боевыми товарищами, другого не дано. И лучше, что Петр сказал то, что думал, а не стал держать камня за пазухой. Ведь многие наверняка думают так же. Кто для них Михаил? Темная лошадка! В запасном полку в остатки прежнего авиаполка влились новые летчики, механики и техники, и во вновь сформированном полку их было большинство. С учетом потерь, из тех, кто знал Михаила еще по полетам на Яках, остались буквально единицы.

Утром их пару послали на разведку за линию фронта. День был знаменательный – 23 февраля, праздник РККА. Но сводки Совинформбюро сообщали неутешительные новости, в основном преуменьшая успехи врага и преувеличивая наши достижения.

На самом же деле немцы под Вязьмой окружили группу наших войск. В «котел» попали 41-я кавалерийская дивизия, 250-й стрелковый полк и некоторые другие части. И потому задачей звена была глубокая разведка – где у немцев резервы и какие силы они сосредоточили на подходе к Вязьме.

После завтрака и получения приказа они вылетели на разведку. Была низкая облачность. Сейчас бы подняться за облака и вынырнуть из них прямо над районом поиска, да только задача эта была невыполнима. Нет на ЛаГГах ни радиополукомпасов, ни других пилотажных приборов, позволяющих лететь «вслепую». Вот и приходится прижиматься к нижней кромке облаков – метров двести от земли. Опасно: сбить могут с земли даже из пулемета, а бронезащиты у ЛаГГа нет, и местность под крылом проносится уж очень быстро, невозможно заметить замаскированную зенитку.

Они проскочили передовую, а дальше маршрут лежал вдоль разбомбленного шоссе – оно должно было все время оставаться слева, как ориентир. Пронеслись над железнодорожной станцией. Михаил успел заметить на пути бронепоезд, а дальше по шоссе – танковую колонну.

Истребители летели низко и быстро – зенитки просто не успевали открыть прицельный огонь.

Дудков покачал крыльями и заложил вираж – видимо, решил пройти еще раз, посмотреть повнимательнее.

На перегоне к станции они заметили еще один, хорошо замаскированный бронепоезд. Он был укрыт сетями, покрашен в белый цвет и потому сливался с заснеженной местностью. Выдал его дымящий паровоз.

Но немцы успели предупредить экипаж бронепоезда по рации, и, когда появились истребители, по ним был открыт зенитный огонь. По ведущему промахнулись, наспех выставив неправильное упреждение, а вот самолету Михаила досталось – по фюзеляжу и крыльям застучали пули.

Секунда – и истребители бы скрылись, но внезапно хлопнул взрыв, разворотило приборную панель. Михаил почувствовал удар в левую ногу. Однако самолет продолжал слушаться рулей, не горел, в кабине не пахло дымом.

На обратном пути ведущий немного изменил курс.

Неожиданно у деревни Дугино они выскочили к немецкому аэродрому, на котором стояли бомбардировщики «Юнкерс-88». Ударить бы по ним из пушек и пулеметов, но приказ был строг: разведка строго по маршруту – и сразу на свой аэродром. Командованию как можно скорее нужны были разведданные.

Левая нога у Михаила немела, управление поврежденным самолетом давалось все с большим и большим трудом. Влево еще как-то удавалось поворачивать машину, поскольку правая нога действовала, а вот вправо… Михаил помогал элеронами самолету, переносил правую ногу к левой педали и, как мог, нажимал. Получалось плохо – мешала ручка управления. Боли Михаил почти не ощущал, но появилась слабость.

Петр понял, что с Михаилом что-то не так, потому что его самолет рыскал по курсу. Дудков перестроился и теперь летел крыло к крылу с машиной Михаила, делая ему какие-то знаки. Но Михаил не мог их понять – все внимание его было сосредоточено на управлении поврежденным самолетом.

Внизу промелькнула передовая, обозначившись чернеющими на белом снегу траншеями и вспышками выстрелов. Это уже была удача – все-таки летели над своей территорией.

Дудков, выведя вперед свой самолет, подвел Михаила к аэродрому и начал снижаться. Михаил – тоже. Но перед посадочной полосой истребитель Дудкова резко ушел в сторону, освобождая Михаилу коридор для снижения.

Пилот повернул кран выпуска шасси, сажая ЛаГГ на основное шасси, и дал небольшого «козла». Самолет помчался по полосе. Михаил сбросил обороты, потянул на себя ручку управления. Все, касание дутиком. Пилот перекрыл бензокран и выключил зажигание. Тормозить одной ногой ему было невозможно – самолет крутанулся бы вокруг своей оси и перевернулся.

«Черт, какая же все-таки полоса короткая!» – про себя чертыхнулся Михаил. Как ни старался он снижать скорость, самолет остановился уже в снежном бруствере на конце полосы.

Сил хватило, чтобы отбросить фонарь, а дальше уже помутившаяся память сохранила только обрывки событий. Как его вытаскивали из кабины, Михаил не помнил вовсе. Затем – салон несущейся по полю санитарной машины, озабоченный врач рядом. Потом – склонившееся над ним лицо Дудкова, и… провал в памяти.

В себя Михаил пришел уже в палате госпиталя. С трудом разлепив веки, он увидел над собой белый потолок. Стал вспоминать – таких в полку точно не было, ни в одном здании. Где-то за стеной – приглушенный разговор. Сильно пересохли губы, и хотелось пить. От сухости во рту язык был настолько шершавым, что Михаил даже сказать ничего не мог.

Кто-то рядом заметил, что Михаил открыл глаза. Мутным взглядом летчик различил приближающийся белый халат и огромные участливые глаза.

— Потерпи, миленький!

К губам приложили мокрый бинт. Михаил жадно сосал его, глотая влагу. Мало, хочется еще!

— Пить! — едва слышно прошептал он.

Ко рту поднесли маленький заварной чайник, только в нем был не чай, а обычная вода.

— Пей понемногу, касатик. — Мягкий женский голос, запах женщины и вода!

Михаил дважды передыхал, пока одолел чайничек. Стато полегче, и он уснул. Не впал в кому, а уснул. Проснувшись, вновь попросил пить.

Михаила напоили. Он попробовал было поднять голову, но тут же бессильно уронил ее на подушку. Сил не было, голова кружилась.

— Рано тебе, милок, подниматься. Есть хочешь? При упоминании о еде Михаил ощутил сильное чувство голода.

— Хочу. — Он жадно сглотнул слюну.

— Вот и хорошо. Сейчас я тебя покормлю.

Михаил скосил глаза. Рядом с его кроватью сидела на стуле пожилая санитарка в белом халате и белой косынке. Она взяла с тумбочки тарелку с жиденькой кашей и стала кормить Михаила с ложечки, как маленького. Чтобы Михаилу было удобнее есть, она приподняла ему голову, подложив под нее подушку. Сил хватило на половину тарелки.

— Не могу больше, устал. — На лбу у него выступил пот. Санитарка вытерла ему лоб полотенцем.

— Где я?

— В госпитале, сынок. Уже четыре дня как.

— Вот это да!

Он думал – день прошел.

— Что со мной?

— Ранен ты в ногу, сынок, крови много потерял, потому и слабость такая. Операцию тебе наш доктор сделал, Михаил Иванович. Руки у него золотые. Теперь на поправку пойдешь.

— А нога цела? — с тревогой спросил Михаил.

— Цела, милый, цела! Осколки только удалили да раны зашили. Выздоровеешь – еще плясать будешь.

У Михаила отлегло от сердца. Ведь, услышав об операции, он сначала испугался. И то – кому он, калека, нужен? Родни или знакомых в этом времени у него нет, армия – вся его жизнь. Если комиссуют, податься некуда.

После еды Михаил уснул здоровым крепким сном и проснулся уже вечером.

— Горазд ты спать, летун! — хохотнул кто-то по соседству.

Михаил повернул голову. Палата была малюсенькой – только две кровати и тумбочка между ними. На второй койке лежал парень с забинтованной головой и перевязанными руками.

— Ты кто?

— Раненый, как видишь, сосед твой по несчастью. Ну как сюда попал, ты, естественно, не помнишь?

— Не помню – не в себе был.

— Не в себе! Да ты, как чурка, без сознания был. Меня Андреем звать. Танкист я. Подо Ржевом меня шарахнуло. Танк загорелся, из всего экипажа только я и успел выскочить, а ребята сгинули.

— А я – Сергей и еще вчера был летчиком-истребителем, — кивнул Михаил. Он сперва чуть не назвал свое настоящее имя, да спохватился вовремя.

— Знаю уже, Пелагея Матвеевна сказала.

— Это кто?

— Да санитарка же, она тебя кашей кормила.

— Я не знал.

— Да ты как увидишь – вспомнишь. Она скоро ужин принесет. Сто грамм бы сейчас, а лучше – двести. Курить есть у тебя?

— Не курю.

— Жаль, — тоскливо отозвался танкист. — Слушай, а где тебя зацепило?

— Зениткой подо Ржевом.

— Ха! Так мы и ранены с тобой почти в одном месте, вроде как сродственники теперь.

Отворилась дверь, и вошла санитарка, держа в руках поднос с тарелками и хлебом. Там же – два стакана с чаем.

— Ужинать пора, товарищи ранбольные!

Такое странное словечко Михаил слышал впервые. Санитарка сначала подошла к новенькому, помогла ему приподняться, подперла спину подушкой.

— Сам поешь или помочь?

— Сам попробую.

Голова еще кружилась немного, во всем теле ощущалась слабость, но было уже заметно лучше.

Санитарка поставила на одеяло миску с кашей, жидко приправленной тушенкой. Пахло вкусно.

Михаил неловко орудовал ложкой – уж больно поза неудобная. Но есть-то хотелось! Он и хлеб съел, запивая чаем.

В животе разлилась приятная сытость, и вновь потянуло в сон. Как сквозь вату в ушах, он услышал слова соседа:

— Ну летун и засоня!

— Чего пристал к человеку? — вступилась за Михаила санитарка. — Крови он много потерял. Да для него сейчас сон и еда – лучшие лекарства! Думали – не выживет, да организм молодой, крепкий. Вишь – выкарабкался!

— Да я что – я ничего… Это я так… — оправдывался танкист.

Утром сил прибавилось.

На перевязку явилась молодая медсестричка, поставила на стол лоток с перекисью водорода и бинтами.

Когда стала снимать присохшие к ране бинты, Михаил невольно вскрикнул от боли.

— Терпи, летун, у меня хуже было, — подал голос со своей койки обожженный танкист. — У Тонечки ручки золотые, перевязки хорошо делает. Тонечка, а спиртиком не угостишь?

— У тебя одно на уме, — отшутилась медсестра.

— Это вы, женщины, так думаете – «одно». А закусить?

— Сразу видно, выздоравливать стал, ранбольной! Помнится мне, три недели назад вам не до шуток было…

— Ранбольной! Андреем меня звать! — постарался возмутиться танкист, но у него не очень получилось.

— Постараюсь запомнить! — улыбнулась Тоня. Медсестричка закончила перевязку.

— Выздоравливайте, ранбольные! И ушла.

— Вот едрит твою! Все они тут – «ранбольные, ранбольные»! А мне, может, по имени приятнее! — пробурчал танкист.

Михаил осторожно вытянулся на кровати – после перевязки заныли потревоженные раны.

Когда медсестра снимала бинты, он увидел раны на ноге со швами – четыре штуки насчитал. Особенно беспокоила одна – на бедре, чуть выше колена: здоровая была, сантиметров десять в длину.

Танкист полюбопытствовал, выглядывая из-за плеча медсестры:

— Здорово тебя! Кто?

— Зенитчики! Снаряд прямо в приборную панель угодил! На аэродром сел уже как в тумане.

— Повезло: могли насмерть!

Оба замолчали. Да чего тут возражать? «Косая» рядом совсем прошла. Возьми снаряд на полметра дальше – попал бы прямо в сиденье пилота.

Вечером в палату пришли школьники и устроили концерт художественной самодеятельности. Они пели песни, танцевали, а один серьезный паренек показывал фокусы. Правда, Михаил их из своей тесной палаты не видел, зато песни слышал – дети пели в коридоре. Двери палат были открыты, и лежачие ранбольные слушали их, лежа на своих койках, а ходячие расселись на стульях, кушетках и подоконниках. Особенно понравился «Синий платочек» и «Бьется в тесной печурке огонь» – на «бис» школьники их пели несколько раз, а некоторые ранбольные с удовольствием подпевали.

Хлопали маленьким артистам от души, многие раненые отдавали детям заначенные куски сахара, хлеб. Голодновато населению жилось, особенно детям с их скудными пайками.

Продукты давали по карточкам, имевшим четыре категории. К первой категории относились рабочие оборонной промышленности – они получали 700 граммов хлеба в день; вторая категория включала рабочих других отраслей, а также врачей и учителей, получавших в день 500 граммов хлеба; к третьей категории относились служащие – им полагалось 400 граммов, а старики и дети получали по 300 граммов хлеба в день.

На рабочую карточку давали еще 300 граммов жиров, 800 граммов крупы и 400 граммов сахара в месяц. По карточке же давали и керосин для лампы.

С началом войны цены на продукты на рынках выросли в десять и более раз: буханка хлеба стоила 100 рублей, килограмм сала – 200, картошка – 120, кусок мыла – 40, пара ботинок – 60 рублей. И это при средней зарплате рабочего 430 рублей в месяц.

Денежное довольствие пехотинца в армии было 8,5 рубля в месяц, старшины – 150 рублей, командира роты – 750 рублей, батальона – 850 рублей; командиру полка полагалось 1200 рублей в месяц. Правда, приплачивало премию за уничтожение вражеской техники: летчику-истребителю – 1000 рублей, бомбардировщику за боевой вылет – 500 рублей. За уничтожение танка из противотанкового ружья платили 500 рублей, за подрыв его гранатой – 1000 рублей.

Доплачивали за медали и ордена. Так, за медаль «За отвагу» – 10 рублей в месяц, за орден Красной Звезды – 25 рублей, за орден Ленина – 50 рублей ежемесячно. Туго было и с едой, и с одеждой.

С каждым днем, проведенным в госпитале, Михаил чувствовал себя все лучше и лучше. Прибавлялось сил, затягивались раны. Он уже вставал, ходил по коридору. Правда, если находился на ногах долго, раны начинали ныть.

Сосед-танкист оказался весельчаком – он сыпал анекдотами, рассказывал интересные случаи. К тому же был не дурак выпить. Периодически находил где-то самогон, водку или спирт. А выпив, уходил искать женщину. Иногда приходил в палату поздно – уже после отбоя – и с явным удовольствием растягивался на койке.

— Эх, Серега, молод ты еще, красоты жизни не знаешь, — говорил он. — Запретный плод сладок, только вредное и приносит истинное удовольствие. Жизнь – она короткая. Вот выйду из госпиталя – и снова на фронт. А сколько там жить буду? Может, в первом же бою и сгорю, как мои однополчане.

Он полежал, помолчал, а потом вдруг разоткровенничался:

— Я ведь на БТ[15] воевал. До войны этот танк считался лучшим, а началась война – и оказалось, что он устарел давно. Броня тонкая, моторы на бензине и потому горят, как свечки. Нам бы тогда Т-34! Видел я эту машину. Зверь! Все при ней: и скорость что надо, и пушка хорошая, а броня – втрое против БТ. Вот спрошу я тебя: коли мы воевать готовились, бить агрессора на его территории, почему таких танков до войны не наделали, чтобы все танковые полки перевооружить?

— Ты бы потише: ночь, слышно хорошо. Не ровен час – услышит кто, донесет, — попытался остановить его Михаил.

— Все равно дальше фронта не пошлют, — упрямо возразил ему танкист, однако в дальнейшем язык больше не распускал.

Когда передавали сводки Совинформбюро, все ходячие ранбольные собирались у черной тарелки репродуктора и внимательно ловили каждое слово сообщения из Москвы. Но сводки не передавали истинного положения дел. Диктор бодрым голосом вещал: «…В ходе ожесточенных боев наши войска отстояли населенный пункт Н., отбив наступление врага. После боя командир батальона капитан К. насчитал более шестисот убитых гитлеровцев…» А в вечерней сводке: «…Наши войска оставили населенный пункт Н.». Об истинном положении дел приходилось только догадываться.

Раздобыв где-то довольно большую – похоже, школьную – географическую карту, раненые повесили ее в коридоре и флажками отмечали позиции наших войск.

О многочисленных «котлах» и многотысячных потерях официальная пропаганда умалчивала. Между собой бойцы судачили:

— Ничего не говорят о «колечке» подо Ржевом, Вязьмой, о Спас-Демянске. Как там наши? Вырвались из кольца или полегли все?

Обмануть фронтовиков трепотней по радио было сложно. Они сами были на передовой и знали положение. Когда поднимались из окопов в атаку – часто полуголодные, с несколькими патронами в обойме винтовки и пустым подсумком, — кричали «Ура!». А политруки кричали «За Родину! За Сталина!». Ну так это им по их должности положено. Простые же солдаты понимали, что они воевали не за усатого тирана, а за землю свою, за семью.

Сталина и других вождей боялись. Страхом перед чудовищными репрессиями было пропитано все общество. Доносы писали многие: жены на мужей, сослуживцы – чтобы занять освободившееся место начальника, а уж в творческих союзах вроде писательского или кинематографического – доносы просто процветали.

Штат НКВД и милиции был раздут, и ведь они не сидели без работы – лагерями была усеяна вся страна. Существовала и другая, неафишируемая цель создания многочисленных лагерей: для строительства дорог, корпусов заводов, плотин и электростанций стране была нужна дармовая рабочая сила. И расстрельные конвейеры работали без остановки, лишь немного притормозив свою прыть во время войны.

На начальном этапе войны Гитлер переиграл Сталина, а многомиллионные жертвы понес народ.

Михаил пролежал в госпитале до середины апреля – весна уже вошла в свои права: стаял снег, подсохла грязь. Солнце пригревало вовсю, и из душных, пропитавшихся запахом крови и лекарств госпитальных палат людей тянуло на свежий весенний воздух.

И вот настал день, когда после очередного осмотра хирург Михаил Иванович сказал:

— Ну что, летун, зажили твои раны. Готовься к выписке. Или еще подержать тебя с недельку?

— Спасибо, доктор, за лечение. Но вы уж извините, задерживаться не хочу – надоело уже здесь лежать.

Михаил Иванович открыл ящик стола, вытащил пузырек со спиртом и разлил его по стаканам – граммов по пятьдесят на каждого.

— Ну давай, летун, — за тебя! За то, чтобы ты не попадал больше к нам, чтобы пули стороной тебя обходили!

При выписке Михаилу выдали офицерскую, бывшую в употреблении, застиранную почти до потери цвета форму, ремень, сапоги и пилотку.

— А моя форма где же?

Старшина, усатый, с палочкой – видно, из команды выздоравливающих, — обронил:

— Так бриджи твои, как и комбинезон, в клочья изодраны были, кровью залиты. Сожгли их как пришедшее в негодность имущество. Документы свои все получил?

— Все.

— Распишись вот здесь. — Старшина пододвинул ему ведомость.

Михаил подмахнул бумагу. Кроме своих, личных документов ему на руки выдали справку о ранении и нахождении в госпитале и предписание – прибыть в запасной авиаполк.

Опять переучивание! Где его полк теперь, Михаил не знал, да и не сильно туда рвался. Друзей он там не приобрел, и летать снова на ЛаГГах ему не хотелось. Вот и отправился в Москву согласно предписанию.

До столицы Михаил добрался с трудом. Поезда ходили редко, не придерживаясь какого-либо расписания. По путям больше катили к фронту воинские эшелоны – с пехотой и техникой, укрытой брезентом.

В Москве на Курском вокзале его тут же остановил патруль. У Михаила проверили документы, козырнули и объяснили, как добраться до запасного авиаполка.

Глава 8

Михаил проехал немного на трамвае «А», глазея по сторонам. На улицах было пустынно. Проезжали редкие машины, в основном – грузовики с военными номерами, еще реже – «эмки», явно с начальством. По тротуарам шли прохожие, большей частью в военной форме. На гражданских тоже была форма – железнодорожников, связистов и еще какая-то непонятная. Окна домов крест-накрест заклеены бумажными полосами.

Город производил на Михаила мрачноватое впечатление. В некоторых местах воздвигнуты баррикады из мешков с песком, в переулках прятались на привязи аэростаты, на площадях – зенитные батареи.

Михаил на ходу спрыгнул с трамвая, дальше уже – пешком, по переулкам, спрашивая дорогу у редких прохожих. Торопиться было некуда, и он шел, поглядывая на старинные дома и отмечая про себя, что строили в старой Москве красиво. А названия какие! Лялин переулок, проезд Соломенной Сторожки. Необычные названия и слух ласкают.

Одет он был легко, поверх формы – ватник, на левом плече – тощий «сидор» с выданным в госпитале сухим пайком на трое суток.

Из состояния некоей расслабленности Михаила вывел истошный женский крик, донесшийся из ближайшей подворотни. Михаил, не раздумывая, кинулся туда. Так отчаянно может кричать только попавшая в беду женщина.

Пробежав под длинной аркой, почти сразу же у выхода он наткнулся на двоих мужиков – тщедушного вида, с трехдневной щетиной на лице, прижимавших к внутренней стене арки молодую женщину. Один из них поигрывал зажатым в руке ножом – Михаил успел заметить на пальцах татуировки. Второй мерзавец вырывал из рук женщины сумочку.

У летчиков-истребителей с реакцией хорошо. Сапогом Михаил нанес сильный удар в живот урке с ножом – в данный момент он был наиболее опасен – и развернулся ко второму: тот уже бросил ручки сумки и сунул правую руку в карман короткой тужурки.

Михаил метнул в него «сидор» с плеча. Грабитель инстинктивно вскинул руки, пытаясь защититься. Тут его Михаил и достал ударом в кадык. Жестоко, конечно, но кто тебя грабить заставлял? Урка засипел и, схватившись за горло, упал.

Михаил крутанулся на одной ноге – посмотреть на того, с ножом. Вовремя! Грабитель уже поднялся на четвереньки, сжимая нож в руке.

Пилот сделал большой шаг вперед и сильно, с размаху ударил его носком сапога в правый бок – в печень. Такие удары очень болезненны. Противник его «хакнул» на выдохе и упал на бок. Михаил, не жалея, ударил его сапогом в лицо и услышал, как рядом завизжала женщина.

От неожиданности – в пылу схватки он совершенно забыл о ней – Михаил вздрогнул и повернулся к несостоявшейся жертве:

— Вы чего кричите?

— Да что же вы его ногой в лицо?

— Люди на фронте кровь проливают, а эти подонки в тылу отсиживаются да грабежом живут. Поделом получили!

— Им же больно! — посочувствовала женщина.

— Ага, — подтвердил Михаил, — больно! — К чему ей говорить, что удар в кадык практически смертелен? — Только ведь он вам ножом угрожал! А если бы ударил? Вам не больно было бы?

Михаил поднял с асфальта свой «сидор», забросил его за спину.

— Они у вас ничего отобрать не успели?

— Нет. Да у меня в сумочке, кроме ключей, почти и нет ничего. Единственная драгоценность была – карточки продуктовые.

— Если хотите, можете милицию вызвать.

— Может, в больницу их?

Михаила аж передернуло. Он отвернулся и сплюнул: «Эх, святая простота!»

— Ну это уже без меня. Только чего их жалеть, дамочка? Немцы наших убивают – так они враги. А эти – своих. Стало быть, они хуже фашистов. И лучшее место для них – в камере тюрьмы или на кладбище.

— Не по-людски как-то…

— Не пойму я вас, женщин. То кричите, на помощь зовете. Помог – опять плохо. Если вам их жалко – отдайте им свои продуктовые карточки, а сами умирайте с голоду.

— По-моему, то, что вы сейчас сказали, — уже крайность, — надула губы женщина.

Они вместе вышли со двора, повернули направо – Михаилу нужно было как раз именно туда. У второго дома, недалеко от арки, где произошла драка, женщина остановилась.

— Я здесь живу. Меня зовут Людмила, а вас?

— Извините, я не представился, — Сергей! Глаза женщины затуманились.

— Так моего мужа звали.

— Почему – «звали»?

— Его в августе прошлого года призвали. И вот уже девять месяцев – ни слуху ни духу. Ни одной весточки. Жив ли он или убит? Если жив, почему не пишет? Может, в плен попал?

— На фронте все бывает, — уклончиво сказал Михаил.

— Хотите, я вас чаем угощу? — вдруг совершенно неожиданно предложила Людмила.

— Хочу, — сказал Михаил, — я еще не ел сегодня.

— Тогда идемте же со мной!

Женщина вошла в подъезд дома, Михаил последовал за ней.

Квартира оказалась огромной, коммунальной – в коридор выходило множество дверей. Но жила здесь одна Людмила.

— А остальные где? — удивленно спросил Михаил.

— Кто на фронте, а кто – в эвакуации. Так вот и осталась одна.

На керосинке женщина вскипятила чайник, поставила на стол чайные чашки с блюдцами. Михаил вытащил из «сидора» буханку хлеба и банку тушенки.

— Ой, да зачем вы? — всплеснула руками Людмила.

— Поесть-то надо, не голодными же нам ходить. А я уже к вечеру в полку буду, думаю – накормят.

Людмила аккуратно нарезала хлеб, Михаил вскрыл ножом банку с тушенкой. Они подогрели тушенку на сковороде, бросив туда несколько вареных картофелин, и поздний обед или ранний ужин получился по военным временам вполне достойный.

Поев, они попили чаю без сахара, и завязался разговор.

— Вы в каком звании, Сергей?

— Младший лейтенант.

— А в каких войсках воюете?

— Летчик я.

Людмила удивленно всплеснула руками:

— Я представляла себе летчиков иначе – в кожаном реглане, в шлеме с очками.

— Я из госпиталя, форма чужая. Моя вся осколками изодрана оказалась и в крови была.

— Так вы были ранены? Бедненький, это ужасно!

— На войне всякое случается.

— А немцев живых видели?

— И не раз – вот как вас.

— И убивать приходилось?

— Я же на войне, а немцы – враги. Конечно же приходилось.

— Да, я как-то не подумавши сказала.

Они проговорили долго. Людмила все расспрашивала: как оно – на войне? Михаил рассказывал, избегая оценок: бестолковость руководства, примитивная работа политотделов.

— Потанцуем? — спросил Михаил Людмилу.

— Так ведь музыки нет, — пожала та плечами.

— Тогда – на такты, — сказал он и, сделав шаг вперед, смело взял ее за талию.

Оба оказались неплохими танцорами. Натанцевавшись и немного подустав, они присели на кровать – отдохнуть. Сам не ожидая от себя нахлынувшего порыва нежности, Михаил вдруг обеими руками взял Людмилу за лицо, повернул к себе и впился в губы…

Женщина отдавалась самозабвенно, даже как-то яростно. То ли соскучилась по мужской ласке, то ли отблагодарить хотела за спасение.

Сытый и ублаженный, Михаил после даже вздремнул немного. И сквозь дрему слышал, как Людмила встала, оделась и вышла из комнаты.

Вернулась она быстро, снова разделась и юркнула в постель.

Горячее молодое тело женщины вновь пробудило желание. Второе соитие прошло уже не спеша, не так бурно, с ласками.

Они полежали еще немного – все-таки не так часто, даже можно сказать, очень редко выпадают на войне такие минуты.

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Надо и в запасной авиаполк отправляться согласно предписанию: ведь дело уже к вечеру идет. Михаил знал, что с вечера до утра в Москве действует комендантский час и хождение по городу запрещено. Передвигаться могут только те, у кого есть специальные пропуска.

Михаил начал споро одеваться и услышал, как в наружную дверь раздался настойчивый стук.

— Ну вот, как в анекдоте. Муж вернулся, а у жены – любовник, — пошутил Михаил. Настроение у него было – лучше некуда.

Людмила накинула халат:

— Пойду открою. Кто бы это мог быть? Она вышла в коридор.

Михаил присел на стул. Как только уйдет незваный гость, надо и самому прощаться. Может быть, почтовый адрес взять, письмецо написать как-нибудь? Можно и из ЗАПа заглянуть, если увольнительная будет.

Дверь неожиданно открылась, и вошли двое милиционеров – в шинелях и с пистолетами в кобурах. Один из них обратился к Михаилу:

— Сдайте оружие!

— У меня нет оружия! — опешил Михаил. — Я из госпиталя. А в чем дело?

— Здесь вопросы задаем мы. Пройдемте в отделение! И вы, гражданочка, тоже собирайтесь.

Людмила взяла свои вещи и вышла из комнаты. Вернулась она уже одетая – в пальто и с сумочкой.

В сопровождении милиционеров они вышли из дома. Один милиционер шел впереди, за ним – Михаил с Людмилой, сзади замыкал шествие второй милиционер. Все это было очень похоже на конвоирование преступников.

Отделение милиции находилось на соседней улице – через квартал. Михаила обыскали, усадили на привинченный к полу табурет и начали задавать ему простые вопросы, записывая ответы в протокол.

— Фамилия, имя, отчество? Год рождения?

— Чего вы спрашиваете? — слегка обозлился Михаил. — Мои документы у вас в руках!

После формальностей милиционер задал Михаилу странный вопрос:

— Зачем вы убили двоих незнакомых вам граждан?

— Я никого не убивал, — недоуменно пожал плечами Михаил. — Я пять часов тому назад сошел с поезда – после госпиталя меня направили в запасной авиаполк.

— А два трупа во дворе, под аркой? А показания гражданки, которая была с вами?

— Я проходил мимо, слышу – женщина кричит, на помощь зовет. Подбежал и вижу – двое бандитов сумочку у нее отбирают. Ну я их и побил.

— Не побил, а убил. А насчет бандитов – это вы зря. Бандиты они или нет, может решить только суд. Оба убитых грузчиками работали на железной дороге. Пролетариат! — Милиционер назидательно поднял палец. — И то, что вы воевали и ранения имеете, не дает вам права граждан до смерти бить. На фронте свои умения проявлять надо.

— Так они на женщину напали, ножами ей угрожали! Я только оборонялся и женщину защищал, — совсем растерялся Михаил. Он не ожидал, что вооруженный грабеж в подворотне будет иметь такую защиту у милиции.

— Не нашли ножей у трупов – ни в одежде, ни рядом, — возразил ему милиционер.

— Не может быть – я же не слепой.

— Гражданочка Вяземская утверждает…

— Это кто? — перебил милиционера Михаил.

— Которая Людмила – ну у которой вы в гостях были. — А…

— Она тоже говорит, что нож у одного видела. Это свидетельствует в вашу пользу.

Михаила допрашивали долго, выясняя подробности. Потом пилот расписался в протоколе допроса. К слову сказать, всерьез ситуацию он пока не воспринимал.

Милиционер вызвал конвойного:

— В камеру его.

— Как в камеру? — в который уже раз за вечер растерялся Михаил. — Мне в полк надо, у меня же предписание…

— Какой тебе полк? Ты – убийца! Мы созвонимся с особым отделом твоего полка, а там уж пусть они сами решают – под трибунал тебя или как!

— Руки за спину, иди вперед! — скомандовал конвойный.

Михаил был оглушен событиями. Как же так? Выручил женщину, защитил от преступников, а оказалось – сам преступник, более того – убийца! Что же теперь будет?

Дальнейшие события он воспринимал смутно – как в тумане. Загремели замки на двери, и он вошел в камеру, тускло освещенную лампочкой. Ни табуретки, ни нар не было.

Михаил уселся в углу на корточки и долго сидел в прострации. Сколько, он даже не знал. Часы отобрали вместе с ремнем и документами, а за крохотным оконцем, забранным частой решеткой, было темно.

Как сквозь сон услышал – загремели засовы, конвойный буркнул:

— Выходи.

Михаил с трудом поднялся – занемевшие от неудобной позы ноги слушались плохо. Вышел, покачиваясь, и тут же услышал в спину осуждающую реплику часового:

— Эк тебя развезло! — Конвоир потянул носом.

— Я не пил, — понял его Михаил. — Ты скажи лучше, как вы меня так быстро нашли?

Конвоир воровато оглянулся:

— Баба тебя твоя сдала – по телефону позвонила.

И тут же гаркнул:

— Шагай вперед, руки за спину!

В кабинете, куда завели Михаила, кроме милиционера был еще один – в военной форме, но околыш на фуражке – васильковый. Видел уже Михаил таких – особист из НКВД.

— Вот он, красавчик. Борисов Сергей Иванович, принимайте.

Милиционер передал особисту документы Михаила, протокол допроса и еще какие-то листки.

— Что же ты, Борисов? Боевой офицер, летчик, воевал, ранен был, кровь за Родину проливал, а дров наломал? Под трибунал теперь тебя! Иди вперед! И не вздумай бежать – застрелю!

Они вышли из отделения милиции. Прямо перед входом стояла крытая полуторка.

— Лезь в кузов! — скомандовал особист. — Охрана, принимайте!

Михаил ухватился руками за борт, его тут же подхватили две пары рук и втянули в кузов.

— Садись на пол! — сказал невидимый летчику человек в кузове машины – после света в отделении милиции здесь было совсем темно.

Михаил сел на дно кузова. Хлопнула дверца машины – это особист уселся в кабину.

Машина тронулась. Она долго петляла по улицам и наконец остановилась.

— Выходи!

Михаил, опершись рукой о борт, спрыгнул.

Летчика провели в здание, обыскали, хотя в милиции его уже тщательно досматривали, и завели в камеру.

В небольшом помещении на нарах лежали несколько человек – все в военной форме. Михаил выбрал пустой лежак и улегся, положив руку под голову. Понемногу пришел сон.

Утром громыхнул замок двери:

— Подъем!

Узники вставали с нар, умывались у единственного крана в углу.

На завтрак дали по куску черного хлеба и чуть теплый, едва заваренный чай. А потом стали вызывать по списку.

— В трибунал! — разнеслось среди сокамерников Михаила.

Дошла очередь и до Михаила. Его завели в небольшую комнату, где за столом восседали три человека – общеизвестная «тройка». Все в военной форме, у одного на рукаве – красная звезда. «Из политорганов», — догадался Михаил.

— Ваша фамилия, имя, отчество, год рождения? Михаил ответил.

— Вам понятно, в чем вы обвиняетесь?

— Да, но ведь я оборонялся. Эти двое грабили женщину, я вмешался.

— Мы читали протокол допроса и показания свидетельницы.

«Тройка» пошушукалась между собой.

— Борисов Сергей Иванович, за совершенное преступление, а именно – убийство двух лиц, учитывая смягчающие вину обстоятельства, вы приговариваетесь к отбытию наказания сроком на шесть месяцев в штрафной роте. Вам понятен приговор?

— Понятен.

— Однако скажите спасибо товарищу Сталину. Для летчиков штрафная рота заменяется штрафной эскадрильей – согласно приказу номер двести двадцать семь.

— Спасибо, — растерянно проговорил Михаил.

— Конвой, уведите осужденного.

Вся процедура длилась не более десяти минут. Этим же вечером его вместе с другими осужденными погрузили в теплушку «сорок человек – восемь лошадей», как прозвали ее солдаты. И в самом деле – на стенке вагона была такая надпись.

Ехали долго, останавливаясь у каждого столба и пропуская воинские эшелоны.

По прибытии на небольшую станцию всех вывели из вагона и разделили по спискам. Группу, в которую попал Михаил, погрузили на полуторку и в сопровождении конвоя доставили на место. Куда – никто не говорил. Выгрузили, разрешили оправиться по нужде и загнали в барак.

Утром объявили подъем и построение. Все восемь человек построились в одну шеренгу. Перед строем появились капитан в летной форме и особист. Энкавэдэшник сверил наличие людей по списку, выкрикивая фамилии, и передал бумаги летчику. Капитан сделал шаг вперед.

— Граждане осужденные! Родина дала вам шанс кровью смыть позор преступлений, которые вы совершили. Я – капитан Федоров, командир группы штрафников, эскадрилья которых приписана к тридцать второму истребительному авиаполку. Вы подчиняетесь непосредственно мне. Забудьте свои прежние звания и награды. «Кубари» и «шпалы», у кого они еще остались на петлицах, снять. Отныне вы все – рядовые красноармейцы и подчиняетесь распорядку боевой работы полка. Личное оружие – запрещено, выход за пределы расположения эскадрильи приравнивается к побегу. За побег, трусость в бою, невыполнение боевого приказа – расстрел. Личные победы в воздушных боях не засчитываются. Вопросы?

— На чем летать будем?

— Хороший вопрос. На Як-1, как и все летчики полка. Разойдись!

Ошарашенные услышанным, штрафники потянулись назад, в барак, — снимать с петлиц знаки различия. Вид у всех был нестроевой: ремней нет, оружия нет, знаки различия сняты. Не военнослужащие, а группа дезертиров каких-то.

Сидевший на нарах рядом с Михаилом летчик снимал «шпалы». Михаил сразу же избавился от «кубарей» – долго ли снять по одному «кубику» с петлицы.

— Вы откуда, товарищ? — спросил Михаил сидящего рядом летчика.

— Мы теперь все граждане, а не товарищи, — буркнул в ответ штрафник.

— Не собачьтесь, — сказал с соседних нар штрафник, снявший с петлиц по три «кубаря», — он был старшим лейтенантом. — Мы теперь все в равном положении – что лейтенанты, что майоры. Просто красноармейцы. И в бою должны прикрывать друг друга, чтобы не быть сбитым. Только представьте – ваш самолет подбит над немецкой территорией. Выпрыгнули вы с парашютом или сели – не принципиально. Вопрос в другом: в эскадрилье могут посчитать, что вы к немцам переметнулись. А чего еще от штрафников ждать? И застрелиться в таком случае нечем будет, поскольку личное оружие нам не, положено.

Штрафники притихли. Каждый осмысливал услышанное. Перспектива быть сбитым над занятой немцами территорией ужасала. И не столько собственной гибелью – свыклись на фронте с мыслью, что «косая» рядом ходит, и даже не пленом. Страшно было от одной мысли, что сочтут перебежчиком, предателем, по своей воле приземлившимся у немцев. Тогда и на самом пятно позорное, несмываемое будет, и родственников репрессируют.

В наступившей тишине бывший батальонный комиссар, споровший с рукава красную суконную звезду, сказал:

— При каждом фронте созданы по три штрафных эскадрильи – бомбардировочная, истребителей и штурмовиков. — Чуть помолчав, он добавил: – Я сам приказ Сталина читал – в политотделе армии. Опытных летчиков не хватает, большие потери личного состава несем, потому отсидку в лагере заменили штрафными эскадрильями.

В бараке царила тишина. Все были угнетены услышанным и потому не сразу услышали, как вошел Федоров:

— Выходи строиться.

Летчики опять построились в неровную шеренгу.

— Сразу видно – летуны. Вольница, мать вашу! Даже построиться ровно не можете.

Пилоты подровняли строй.

— Сейчас пойдем получать шлемофоны и обмундирование – не в шинелях же вам летать. Нале-во!

На вещевом складе штрафники получили шлемофоны и ватники. Надев полученное, они построились. Видок у пилотов был еще тот. Кто-то проговорил:

— Да на высоте я в кирзовых сапогах и фуфайке в сосульку превращусь.

— Разговорчики в строю!

Каждый из штрафников был опытным пилотом, все имели на своем счету сбитые вражеские самолеты, и каждый понимал, что без унтов, меховой куртки или комбинезона на высоте более 2,5–3 тысяч метров делать нечего. За бортом минусовая температура, а кабины негерметичные, щелявые, сквозняк в них гуляет.

— Напра-во! Шагом марш!

Летчики подошли к стоянкам самолетов. Там, потрепанные, с латками на крыльях и фюзеляжах, стояли истребители Як-1; возле них – механики, причем одеты они были так же, как и летчики, только вместо шлемофонов на головах были пилотки без звездочек. Стало быть, тоже штрафники.

— Красноармеец Хижняков, принимайте самолет. Названный пилот выходил из шеренги и шел к истребителю.

— В тринадцать часов обед и сбор в казарме, — предупредил Федоров.

Всем пилотам показали их самолеты и стоянки. У Михаила механиком оказался молодой разбитной парень. Звали его Павлом.

— Гражданин пилот, самолет к вылету готов! — доложил он Михаилу.

— Ты давно в эскадрилье?

— Третий день.

— Какие тут порядки?

— Как в лагере.

— Понятно. А за что сюда попал?

— По пьянке замполиту по морде дал.

— Нашел кого бить.

— Пьяный же был, — вздохнул механик. — А вы?

— Тоже за драку. Двух уголовников, которые женщину грабили, насмерть забил.

— Здорово! А женщина-то что – не сказала разве, что вы ей на помощь пришли?

— Хуже – сама в милицию позвонила, что это я их…

— Вот сука!

— Ладно, хватит об этом. Сам виноват: в следующий раз мимо пройду. Ты про самолет расскажи.

— Чего рассказывать? Если честно – рухлядь. Фюзеляж и крылья – сами видите, мотор свой ресурс почти отработал. Пока работает вроде бы неплохо, но моточасы почти на исходе.

— Оружейник пулеметы и пушку проверял?

— Говорит – все в порядке, а там кто его знает.

— Облетать бы аэроплан.

— Да кто же вам даст? В обоих концах взлетной полосы – счетверенные зенитные установки «максимов» стоят. Они приказ имеют: коли вылет не по приказу – стрелять на поражение.

— Сурово!

— Я же сказал: порядки – как на зоне.

— Я там не был, потому не знаю.

— И я не был. Дружбан рассказывал – он еще до войны сидел.

Михаил посидел в кабине, запустил двигатель, послушал его работу, подвигал педалями и ручкой управления. Выбравшись из кабины, спросил у Павла:

— Где здесь столовая?

— Вон там. — Павел показал рукой. — Но кормежка поганая – не то что в моем бывшем авиаполку. Да сами узнаете, когда попробуете.

Кормили и в самом деле неважно. Жидкий суп с перловкой и капустой, перловая каша с куском соленой донельзя селедки, три куска черного хлеба с чаем без сахара. Сдохнуть – не сдохнешь, но на подвиги не потянет. Плохо, что черный хлеб – от него на высоте кишечник дует. И сахара нет, а он нужен для остроты зрения. Наверное, так заключенных в лагерях кормят. И не пойдешь, не пожалуешься, потому как осужденный – штрафник и есть. И прав никаких нет – только воевать. Как говорилось еще до войны: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»

После обеда, каким бы он ни был, в казарму – если угодно, в барак – пришел капитан Федоров вместе со штурманом эскадрильи. Они относились к так называемому постоянному составу полка, штрафники же – к переменному. Изучали полетные карты предстоящих боевых действий. Штурман указывал на характерные особенности местности. Федоров вкратце объяснил, кто противостоит нашим авиачастям.

— На аэродроме Дугино базируется пятьдесят третья бомбардировочная эскадра «Легион Кондор». Опытные летчики, еще в Испании воевали, потом – во Франции. На аэродроме Дятлиха – пятьдесят вторая истребительная эскадра – на Ме-109Е. Тоже не подарок. По показаниям сбитых немецких летчиков, воевали на Западном фронте, против Англии, потом – Польская кампания. Асы тертые! Потому ухо нужно востро держать. Тактика у них излюбленная: нападать с высоты – из-за облаков, бить сверху и в хвост. Я тут ваши летные книжки просмотрел. Наиболее опытных назначаю ведущими – состав звеньев назову сразу. Прежние заслуги и звания не в счет. Хижняков – ведущий первой пары, Иванов – ведомый.

— Есть!

— Борисов – ведущий второй пары, ведомым – Алейников.

— Есть.

Федоров разбил всех восьмерых пилотов на пары.

— Конечно, слетаться бы надо, да времени нет, это уж как получится на боевом задании. Изучайте карты, завтра – вылет.

Ночью пилоты спали плохо. Михаил и сам крутился в постели и чувствовал, что другие не спят – ворочаются, вздыхают. Дураку понятно, что штрафников бросят в самое пекло. Да ведь все штрафники – пилоты опытные, не боя боятся – боятся быть сбитыми над чужой территорией.

Потом Михаилу пришла в голову старая поговорка: «Мертвые сраму не имут». И в самом деле: воевать он будет, как и раньше, за чужие спины не станет прятаться, а если собьют – так у него родни нет, горевать некому. С тем и уснул.

После подъема он поглядел на своих друзей по несчастью – лица хмурые.

— Чего головы повесили? Не на Колыму лес валить идете – в бой против врага! Бить его можно и нужно, а в телогрейке вы будете или в реглане – какая разница!

Лица людей немного просветлели. И в самом деле: самолет – вот он, руки и голова – на месте. А там уж – как судьба-злодейка распорядится.

После завтрака они разошлись по стоянкам, ожидая сигнала. Еще вчера вечером Федоровым был оговорен порядок вылета, боевое построение и цель – разведанный аэродром врага с пикировщиками Ю-87.

Взлетела зеленая ракета, зарокотали двигатели истребителей.

Первая пара вырулила на полосу и пошла на взлет, за ней – вторая, где ведущим был Михаил.

Взлетели все восемь самолетов. Последней поднялась в небо пара, ведущим в которой был сам Иван Евграфович Федоров. Он и возглавил эскадрилью штрафников.

К слову сказать, сам капитан носил репутацию воздушного хулигана: угнал из Горького новенький ЛаГГ и приземлился на нем на аэродроме 3-й воздушной армии, воевавшей на Калининском фронте. Среди авиаторов за ним закрепилось прозвище Анархист, в дальнейшем ставшее его позывным. Но это произошло уже попозже, когда на истребителях появились радиостанции.

Далеко слева остались Великие Луки, впереди – передовая.

Набрали высоту. Группа держалась плотно, отставших не было – сказывался летный опыт.

Передовую миновали незамеченными, скрываясь за облаками. Еще полчаса лету, доворот на десять градусов влево – и пике. Первая пара сразу же стала подавлять зенитную оборону врага, еще одна пара осталась на высоте – барражировать, чтобы вовремя связать боем немецких истребителей, если они появятся. Остальные огненной метлой прошлись по замаскированным стоянкам «юнкерсов», поливая их огнем пулеметов и пушек. Над аэродромом тут же поднялись густые черные столбы дыма от горящих бомбардировщиков.

За первой атакой последовала вторая.

Михаил жал и жал на гашетки, не жалея боеприпасов. В воздухе бомбардировщики – под охраной «худых», поди еще к ним доберись. А на аэродроме они видны как на ладони.

Михаил обернулся. Похоже, ни одного целого немецкого бомбардировщика на аэродроме не осталось. С удовлетворением отметил, что ведомый, как привязанный, следовал за ним.

Федоров качнул самолет с крыла на крыло – сигнал «всем уходить». С минуты на минуту должны были появиться «мессеры», а боекомплект на исходе.

Они успели уйти вовремя. Сели на своем аэродроме – все самолеты. Летчики выглядели бодрыми, в глазах – не тоска, как утром, а живой блеск. Как говорится, «лиха беда – начало», и здесь жить можно.

И пошло: каждый день – два-три вылета. Группа слеталась, летчики стали понимать друг друга. Дрались остервенело. Немцы узнавали их эскадрилью по бортовым номерам, даже прозвище дали – «фалконтиры», иначе – озверевшие соколы. И когда встречались с ними в небе, принимали воздушный бой, только если имели численное превосходство.

Михаил припомнил один бой, когда четверка Яков под руководством Федорова встретила двенадцать «мессеров». «Худые», предвидя легкую добычу, навалились с двух сторон, зайдя сверху – со стороны солнца, которое слепило пилотов Яков. Однако четверка разбилась на пары и вступила в бой. Ревели моторы, стоял треск пулеметных и пушечных очередей, истребители крутились в смертельной карусели, как рой рассерженных пчел. Не принять воздушного боя, увернуться – значит струсить, тогда на земле штрафников ждал неминуемый расстрел. Нет, уж лучше славная гибель в бою, на глазах у товарищей по оружию, а еще лучше – одержать победу и остаться в живых, даже если враг имеет численное превосходство.

Уклониться от воздушного боя даже при таких заведомо невыгодных условиях – это не для Федорова. Совершив горизонтальный маневр, он ухитрился зайти в хвост «худому» и сбить его. Оставшийся в одиночестве ведомый «мессер» стал добычей ведомого командира полка.

Повезло и Михаилу. На боевом развороте ему удалось с близкого расстояния всадить пушечную очередь в кабину «мессера». Задымив, тот перевернулся и стал падать, беспорядочно кувыркаясь.

Потеряв три самолета, немцы решили уклониться от дальнейшего продолжения боя. Они оторвались от наших истребителей на пикировании и ушли. Знали, сволочи, слабые места нашего Яка. Кстати, почти до самого конца войны даже новые наши истребители не могли догнать «мессеров» в пикировании, чем и пользовались вовсю фашистские летчики.

Летчики эскадрильи штрафников вернулись на аэродром победителями. Жаль только, что сбитые ими самолеты не заносились на личный счет пилота, а записывались на счет полка. И сбито было, таким образом, до 1943 года 350 вражеских самолетов. А в 1943 году авиагруппа была преобразована в 273-й истребительный авиаполк под командованием того же Федорова. И к началу преобразования в группе числилось уже 64 пилота-штрафника. Причем все летчики были реабилитированы, награждены орденами и медалями. А сам Федоров впоследствии дорастет до полковника и станет командовать авиадивизией. И Золотую звезду Героя Советского Союза получит, но уже значительно позже – после войны, в 1948 году.

Михаил уже свыкся со временем, в котором оказался, с его порядками – даже со статусом штрафника. Но в свое время тянуло, особенно вечером – даже в груди щемило. Очень хотелось спокойной жизни – без НКВД, без фашистов и «мессеров», без стрельбы. Как было бы здорово сейчас прощаться со своей девушкой, назначая новое свидание, есть мороженое – да просто сидеть в кино. И ведь все это у него было, только не ценил, не понимал, что это и есть счастье – когда здоров ты и твои близкие, когда твоей стране ничто не угрожает, когда жизнь катится по наезженной колее. И в своих снах он чаще видел себя в той, мирной и далекой уже жизни, а проснувшись, долго не мог прийти в себя. Как-то проснулся, сел на нарах, глуповато улыбаясь, весь еще там, в далеком по отношению к ним будущем.

Сосед по нарам, Пашка Сыромятников, сразу определил:

— Сон небось хороший приснился?

— Ага, из прежней жизни.

— Вот-вот, и у меня почему-то сны бывают о довоенной жизни. Как с женой и дочкой в парк ходили, как мороженое ели – в вафельных кружочках, как на каруселях катались и в тире из «воздушки» стреляли. Здорово было! Вернется ли эта жизнь?

— Вернется, — уверенно сказал Михаил. — Вот закончится эта война – и вернется.

Пашка помрачнел:

— Больно уж немец силен. Не думаю, что война быстро кончится. А жизнь после должна наладиться: иначе для чего же столько людей положили?

Пашка наклонился к уху Михаила:

— Слыхал, у штрафников на Ил-2 позавчера летчика-штрафника расстреляли перед строем? Мне мой механик вечером рассказал.

— Нет. Расскажи.

— Хорошо. Только смотри – никому.

— Могила!

— Какие-то клятвы у тебя мрачные! Ладно, слушай. Вылетела эскадрилья на штурмовку. Отбомбились по железнодорожной станции, вторым заходом реактивными снарядами прошлись. А у одного пилота снаряды не пустились. Бомбы сбросил, боезапас из пушек расстрелял, а ракеты остались висеть на внешней подвеске. Так с ними и сел. А они же видны – торчат из-под крыльев. К нему сразу – особист и оружейник. Проверили: бомбы сброшены, снаряды к пушкам израсходованы, а реактивные – вот они. Припаяли «трусость в бою». Свои же – из постоянного состава – и расстреляли перед строем. Штрафники яму с телом засыпали, так их еще и пройти по могиле заставили, а политрук кричал: «Пусть это место чертополохом зарастет!» А на следующий день этот штурмовик другой пилот повел, и у него тоже реактивные снаряды с направляющих не сошли. Оказалось потом – заводской дефект, только человека уже нет.

— Ни хрена себе!

— О чем вы там шепчетесь? — спросил бывший батальонный комиссар.

— О бабах – о чем же еще можно, — слукавил Михаил. Политработникам – даже бывшим – он не верил, а энкавэдэшников побаивался и ненавидел. Цепные псы Сталина – вроде опричников Ивана Грозного. Причем и политработники, и особисты твердо убеждены в своей непогрешимости и праве судить людей.

В летную работу в штрафной эскадрилье Михаил уже втянулся. Федоров был командиром жестким, но справедливым и, если обвинения были несправедливыми, летчиков в обиду не давал.

Михаилу запомнился такой случай. Истребителям был дан приказ – прикрывать от налета вражеских бомбардировщиков наши войска. Облачность была низкой, метров на 200–300, потому наши истребители барражировали над облаками. Если бы бомбардировщики и появились, то бомбили бы с высоты 800-1000 метров.

Командующий Конев, будучи на передовой, истребителей не увидел и счел, что его приказа штрафники не выполнили. Он заявился на аэродром со взводом автоматчиков, чтобы расстрелять пилотов. Федоров вступился, объяснил, почему истребителей не было видно с земли. Конев понял и уехал. Пилоты остались живы. Но будь Федоров потрусливее, побойся перечить высокому начальству – лежать бы эскадрилье в сырой земле. А сколько было на фронте случаев бессмысленной расправы?

Эскадрилья и так несла потери – правда, меньшие, чем можно было ожидать. Командование посылало их на самые сложные, самые рискованные задания. Кроме воздушных боев истребители – из-за нехватки штурмовиков – посылались на штурмовку населенных пунктов, передовых позиций, колонн вражеской техники. Но у штурмовиков двигатель и кабина броней прикрыты, а у истребителей – никакой защиты. Ну нельзя же всерьез воспринимать тонкий фанерный борт Яка как надежную защиту от зениток врага! А немцы прикрывали свои тылы, базы, войска довольно плотным огнем зенитной артиллерии.

Бомбовая нагрузка у истребителей была мала – две бомбы по пятьдесят килограммов или одна «сотка». Так что урон противнику наносился небольшой – истребители больше создавали паники и беспокойства.

В день приходилось делать по два, три, четыре вылета. К вечеру пилоты выматывались так, что едва могли выбраться из кабины. Механики старались помочь летчикам, как могли. Приносили на стоянки обеды из столовой, и, пока самолеты заправлялись, пока пополнялся боезапас, пилоты могли поесть.

Как-то, вернувшись с боевого задания, Михаил от усталости едва выбрался из кабины. День клонился к вечеру, было тепло. Пилот решил не идти в казарму, а поспать на стоянке, на свежем воздухе, благо рядом были утепленные чехлы для укрывания двигателя зимой.

Он растянулся во весь рост и мгновенно уснул. Посреди ночи проснулся по нужде и услышал, как на соседней стоянке едва слышно хлопнул лючок. Неужели механик ночью самолет ремонтирует? Тогда почему в темноте, почему света фонаря не видно? А может, почудилось? Сколько ни прислушивался потом Михаил – тишину не прервал ни один звук.

Уже успокоенный, Михаил улегся на чехлы и вдруг услышал, как на стоянке, рядом с его самолетом, послышались осторожные, крадущиеся шаги. Михаил приподнял голову. У самолета двигалась темная тень.

Что за ерунда? Его механик Павел еще вечером закончил возиться с самолетом.

Опять раздался характерный звук закрывающегося лючка.

Михаил насторожился. На стоянке явно происходило что-то неладное.

Он встал и осторожно направился к носу машины.

— Эй ты, кто такой и что здесь делаешь?

Человек метнулся в сторону, Михаил – за ним. Раздался легкий хлопок – вроде как бутылку с шампанским открыли. Левую руку Михаила обожгло болью. «Да у него пистолет с глушителем», — дошло до Михаила. Правой рукой он ухватился за кобуру на привычном месте, а там пусто: штрафникам личного оружия не положено.

Михаил что есть силы заорал: «Тревога!» – и вновь услышал негромкий хлопок выстрела. Однако в последнюю секунду он успел упасть за колесо шасси.

Михаила услышали – вспыхнул прожектор у посадочной полосы. Его луч заметался по полю аэродрома и уткнулся в фигуру бегущего человека. Тот упал, пополз. Но прожектор был мощным, и человек был виден как на ладони.

Со стороны периметра, где находилась охрана, ударил один винтовочный выстрел, другой…

Неизвестный вскочил и, петляя, бросился бежать к границе аэродрома, явно пытаясь прорваться к близкому лесу.

С той стороны, где находился прожектор, открыла огонь счетверенная зенитная установка. От попадания множества пуль человека подбросило и швырнуло на землю.

На аэродроме взвыла сирена. А из своих землянок уже выбегала рота охраны аэродрома, со стороны штаба эскадрильи тоже бежали военные. Только из казармы штрафников никто не появился – им было запрещено ночное передвижение.

Когда мимо стоянки пробегал солдат охраны, Михаил его окликнул:

— Эй! Боец!

Солдат наставил на Михаила винтовку.

— Выходи ко мне с поднятыми руками!

Михаил выбрался из-под крыла самолета, подняв правую руку – левая висела плетью.

— Левую руку подними! А то выстрелю!

— Не могу: ранен я.

Солдат обернулся, закричал:

— Товарищ сержант, я человека на стоянке задержал! К солдату подбежал запыхавшийся сержант, и с ним – двое бойцов.

— Ты что, гад, на стоянке ночью делаешь?

— Летчик я – из штрафников. Спал на стоянке, на чехлах. Услышал, как кто-то у самолета возится, окликнул его, а он в меня выстрелил.

Михаил кивнул на левую руку: ниже плеча на гимнастерке расползалось темное пятно.

— Что-то врешь ты – выстрелов никто не слышал.

— Наверное, у него пистолет с глушителем. Я и тревогу поднял, кричал.

— То, что кричали «тревога», часовые слышали, но не факт, что это был ты. Ничего, особист разберется.

Особист был легок на помине:

— Сержант! Доложите, что произошло.

— Так, товарищ лейтенант, сначала кто-то крикнул «Тревога!». Мы всполошились, прожектор зажгли. Видим – человек убегает. Мы по нем сначала из винтовок стрелять начали – он к лесу подался. Тогда кто-то из зенитчиков его из пулемета срезал.

— А этот почему ранен? О, да это же штрафник!

Особист посветил в лицо Михаилу фонариком.

— Борисов? — удивился особист.

— Так точно, он самый!

— Объяснитесь.

Михаил коротко и четко доложил свое видение событий.

— Хорошо. Сержант! Перевяжите ему руку и не спускайте с него глаз! Бойцы, вы – за мной!

Особист ушел с бойцами к месту, где лежал убитый неизвестный.

Обратно они вернулись не скоро – где-то через час. Особист держал в руке пистолет «вальтер» с глушителем на стволе, а бойцы несли за ним на плащ-накидке убитого.

— Гляди-ка, Борисов, не соврал. А я вначале не поверил. Как думаешь, что ему у самолетов надо было?

— Не знаю, но лючок у самолета он открывал – звук у лючка, когда его закрываешь, очень характерный. И на соседней стоянке, что справа, тоже такой звук был.

— Что-то с двигателем сотворил, гад! Только его сейчас не спросишь. Спасибо зенитчикам – метко стреляют. Сержант, механика ко мне!

Через четверть часа перепуганный Павел уже стоял на стоянке перед особистом.

— Открой-ка, боец, все лючки, проверь – все ли там в порядке? А то вот летчик твой утверждает, что чужой по самолетам лазил.

Самого Михаила к самолету не подпустили, и он только издали смотрел, как механик начал вскрывать лючки. Рядом стоял особист, подсвечивая фонариком.

Послышались матюги, механик вытащил из моторного отсека какой-то предмет и осторожно понес его на вытянутых руках к взлетной полосе, подальше от самолета. Там он бережно положил этот предмет на землю. Особист подошел к Михаилу.

— И впрямь тебе не почудилось: хороший у тебя слух. Нашли немецкую магнитную мину с часовым механизмом. Ты бы завтра взлетел, а она бы ахнула. Где еще этот диверсант побывал?

— Не знаю, спал я. Но проснулся оттого, что на соседней стоянке тоже лючок открывали.

Особист по тревоге поднял всех механиков эскадрильи и заставил их осмотреть все полости под лючками, подкапотное пространство рядом с двигателем, кабины пилотов – все, где можно было установить мины. По большей части фанерный фюзеляж и крылья Яков не позволяли поставить на них магнитную мину – только к железным частям вроде двигателя, вооружения и шасси. Их и осматривали в первую очередь.

Были обнаружены и сняты четыре мины, еще одну нашли поутру на поле. Видимо, диверсант выкинул ее во время бегства.

— Молодец, Борисов! Я это учту, когда судимость снимать будем, — удовлетворенно сказал особист.

Утром, при свете дня, механики еще раз осмотрели самолеты. Больше мин они не обнаружили. Вызванные саперы унесли все найденные мины в овраг и там взорвали смертельный сюрприз.

В одежде убитого никаких документов найдено не было, но маркировка на минах не оставляла сомнений: производство германское, такими минами пользуются диверсанты. И подготовка диверсии была специальной. Это не вредитель какой-нибудь доморощенный – из потенциальных врагов, ждущих прихода немцев как освободителей.

Полеты в этот день начались поздно, а охрану аэродрома усилили настолько, насколько это было возможно. Большую территорию все же тяжело охранять: колючей проволоки нет, а посты редкие. Да и оборудовать периметр всерьез никто не собирался. Аэродромы часто менялись, под них присматривались любые мало-мальски пригодные поля и поляны подходящих размеров.

А Михаила отправили в госпиталь в Великие Луки. Он думал, что поедет свободным человеком: получившие ранения в штрафных ротах и батальонах и смывшие кровью прегрешения перед Родиной от дальнейшего отбывания наказания освобождались. Но это положение не касалось летчиков. То ли их впопыхах не внесли в приказ, то ли это было сделано умышленно.

Узнав об этом, Михаил огорчился.

В госпитале ему пришлось пролежать три недели, пока рана не затянулась. Возвращения в штрафную эскадрилью он уже не боялся, зная, что и там можно жить и воевать с достоинством.

Однако же по выписке из госпиталя он совершенно неожиданно для себя попал в эскадрилью легких ночных бомбардировщиков, иначе говоря – У-2, или «кукурузников». Объяснялось это тем, что после ранения по состоянию здоровья он в течение месяца не сможет управлять истребителем, где требования к здоровью пилота были высоки.

Глава 9

Легкий ночной бомбардировщик У-2, переименованный в 1944 году в По-2, был машиной простой, даже, можно сказать, примитивной. Небольшой мотор, фюзеляж и крылья выполнены из древесины, обтянутой перкалью, иначе говоря – полотном. Двухместный биплан еще до войны служил школьной «летающей партой» для начинающих летчиков в аэроклубах. Но грянула война…

Из-за крайней нужды в самолетах и отсутствия летчиков с высокой квалификацией этот самолет в начале войны служил во многих ипостасях: связным, санитарным, легким ночным бомбардировщиком.

По отзывам пилотов, в управлении он был легок и прост, прощая даже грубые ошибки при пилотировании. Летали на нем начинающие пилоты, женщины и пилоты, отстраненные по ранению от полетов на истребителях и более тяжелых и скоростных бомбардировщиках.

Наши пилоты относились к У-2 снисходительно, находя в них в отдельных случаях преимущество перед другими типами легких самолетов, а немцы сначала презрительно называли их «русфанер». Но летчики на У-2 заставили фашистских пилотов изменить мнение об этом самолетике. И было за что: они бомбили по ночам, с малых высот, и попадали точно. Причем подкрадывались к цели на малом газу, когда работы двигателя почти не слышно. И получалось, что ночью самолетик не слышно и не видно, — ведь ночных прицелов и радиолокатора еще не было. И вдруг с неба на ничего не подозревающих, отдыхающих солдат и офицеров падают бомбы.

Поскольку в подавляющем большинстве на «кукурузниках» летали женщины, немцы их прозвали «ночными ведьмами». Конечно, днем выпускать в воздух эти утлые машины было для экипажа смертельно опасно: скорость маленькая, вооружения почти никакого. Чтобы взять побольше бомб, часто и пулемет не ставился. Для истребителей врага У-2 был легкой добычей.

Вот в такую штрафную эскадрилью Михаил и попал.

На маленьком аэродроме взлетно-посадочная полоса представляла собой узкую вытянутую поляну. Самолеты укрывали среди деревьев. После посадки два человека брались за хвост самолета и закатывали его под маскировочную сеть.

Кроме штрафников на аэродроме базировались и другие эскадрильи ночных бомбардировщиков, причем женские. Только вот отношение летчиц к штрафникам было презрительно-брезгливым. При нечаянных встречах летчицы старались быстрее пройти мимо.

Михаил как-то попытался завязать разговор с двумя летчицами, шедшими в столовую. Но не тут-то было! Одна из них презрительно хмыкнула в ответ, вторая странно оглядела Михаила с головы до ног, фыркнула и отвернулась.

Конечно, выглядел Михаил непрезентабельно: выданная в госпитале бывшая в употреблении застиранная гимнастерка, такие же бриджи, порыжевшие от долгой носки кирзачи и петлицы рядового. И, как контраст, — они в отглаженных гимнастерках, синих юбках и с медалями на груди. К тому же – офицерские звания. Одна – капитан, вторая – лейтенант, и ему явно не пара. Да Михаил и сам это почувствовал. Капитан еще и добавила жестко при неожиданной встрече:

— Тебя послать или сам адрес знаешь?

Михаил смутился, пробормотал что-то типа «извините» и приотстал. Летчицы продолжали идти. Вторая громко, явно в расчете на то, что услышит приотставший Михаил, сказала подруге:

— Прислали всяких уголовников да трусов, смотреть противно! А еще пытается клеиться!

— И не говори, Тань! Порядочные летчики на истребителях да на бомбардировщиках летают, а в штрафниках одни…

Последнее слово Михаил не расслышал, но и так было ясно, какого мнения летчицы о штрафниках. Стыдно ему стало за свой внешний вид, за то, что штрафник. Несмотря на то что время было обеденное, аппетит враз пропал, и есть совсем расхотелось, хотя час назад он готов был быка съесть. Он резко развернулся и направился на стоянку, к самолету. Хоть там все свои, такие же отверженные. Никто подсмеиваться и пальцем в него тыкать не будет.

Штурманом-бомбардиром у Михаила был Антонюк Василий, летавший ранее на «пешках» и попавший в штрафники из-за того, что по ошибке сбросил бомбы на свои же позиции. Из-за сплошной облачности промахнулся с прицеливанием, вот бомбы и легли с недолетом, угодив вместо немецких траншей в свои. Его расстрелять сперва хотели, да заменили расстрел штрафной эскадрильей. Штурманом он был неплохим, да мелочи не учел вроде попутного ветра, а с этим сложно: на разных высотах ветер может иметь разное направление и силу. Михаил уже летал с ним несколько раз. Учитывая свой горький опыт, Василий считал небесполезным время от времени давать некоторые наставления Михаилу перед вылетом: «Ты, главное, выдерживай курс, к цели планируй. Мотор на малых оборотах держи, а как бомбы сбросим – сразу по газам, и уходим. После сброса как можно быстрее высоту и скорость набирать надо, иначе свои же осколки в нас попасть могут. Да и немцы после первых же разрывов во все стороны палить начнут. Сам понимаешь, защиты у нас – никакой, из автомата или винтовки сбить можно».

Василий обратил внимание на подавленный вид подошедшего Михаила.

— Ты чего не в духе? Михаил только рукой махнул.

— А, наверное, с летчицами познакомиться хотел? Меня бы спросил сначала. Мы уж тут к ним подкатывались, — горько усмехнулся Василий. — Мужиков-то на аэродроме почти нет, кроме нас да роты охраны, так они носы воротят, вроде как они цацы, а мы – отбросы, только пейзаж им портим своим видом. Ты до войны кем был?

— Летчиком в гражданском флоте.

— А я, представь себе, художником! В авиацию после призыва да штурманских курсов попал. За что в штрафники определили?

Михаил рассказал о драке, в которой он убил уголовников. Не хотел убивать – не настолько он кровожаден, но и безнаказанными оставлять их не мог. И про Людмилу рассказал, которую от грабежа спас да сухим пайком накормил и которая его же по наивности милиции и сдала.

Василий слушал Михаила вполуха и думал о своем:

— О! Я еще тебе скажу: женщины любят успешных, у которых положение, деньги, слава, а ты сейчас – никто. Со стороны на себя посмотри. То-то! Партизан, а не боец Красной армии!

— Да я и есть партизан, — согласился Михаил. — У штрафника прав меньше, чем у любого бойца строевой части.

— Сами виноваты – и ты, и я, — то ли только для себя, то ли еще и для Михаила рассудил Василий. — Потому – «неча на зеркало пенять, коли рожа крива».

Михаил, безразлично махнув рукой, улегся на траву под крыло биплана. После ночных полетов хотелось одного – спать, а еще обида какая-то в душе свербела после встречи с женщинами-летчицами. Ему ведь просто поговорить с ними хотелось, женского общения не хватало. «Да черт с ними! Мне уже недолго в штрафниках летать», — подумал Михаил и уснул.

Проснувшись, он сходил в столовую вместе с Василием поужинать. Обеденные столы для штрафников стояли в столовой отдельно от остальных.

На стоянке их встретил механик и доложил о готовности самолета к вылету. Экипажу уже стало известно, что необходимо было уничтожить населенный пункт со скоплением живой силы и техники врага, причем основная роль отводилась женским эскадрильям.

Небо быстро темнело. Сначала взлетели обе женские эскадрильи, потом черед дошел и до штрафников.

Летели поодиночке – какой групповой полет может быть ночью? Столкнуться можно в два счета. Ведь зажигать аэронавигационные огни нельзя – с земли обстреляют.

Передовую прошли на высоте триста метров.

Михаил, уловив сигнал штурмана, поднес к уху резиновый шланг переговорного устройства и услышал его голос:

— Держи курс двести восемьдесят пять градусов.

Михаил плавненько довернул вправо. Километров через десять-пятнадцать показалась цель. Собственно, курс теперь виден и так, поскольку населенный пункт горел – женские эскадрильи отбомбились по нему раньше.

— Так держи и снижайся!

Михаил сбросил газ, самолет планировал на цель. Летучесть у тихоходного биплана по сравнению с Яком была просто феноменальной. Выключи мотор у Яка – и он почти камнем падает. Здесь же Михаил убрал газ до минимума, а самолетик высоту лишь едва потерял, и теперь перед целью высота была чуть больше двухсот метров.

— Три градуса влево! — Это штурман корректирует курс. И самолетик сразу «вспухает», полегчав от сброшенных бомб.

Михаил сразу дал газ и взял ручку управления на себя, набирая высоту. Вираж вправо – пора уходить на свой аэродром. Задача выполнена. Уж куда они попали, а куда не попали – неизвестно, но внизу – в селе, занятом немцами, — горят избы, боевая техника. Запах дыма чувствуется даже на высоте.

Но и немцы в долгу не оставались: стреляли в небо из пулеметов и автоматов. Прожекторов не было, звук слабенького мотора У-2 тоже невозможно было услышать за разрывами бомб и гулом огня. Потому они и стреляли наугад.

Но, видно, зацепили-таки пулей самолетик. Мотор несколько раз чихнул и остановился. Остро запахло бензином. В расчалках крыльев свистел ветер, а неподвижный винт торчал впереди капота.

Михаил посмотрел на приборы – высота всего 370 метров.

— Василий, сколько до передовой?

— Не дотянем – больше двадцати километров!

— Вот неудача!

Михаил свесил голову за борт – надо было подыскивать место для посадки. Для У-2 места немного надо, сотни метров с запасом хватит. Только как в темноте углядеть эту площадку?

Штурман закричал без всякого переговорного устройства:

— Слева, слева пустырь или поле – поворачивай!

Михаил нажал правую педаль. Штурману надо верить: карту местности он назубок знает, да и смотрел Михаил вправо, потому и не заметил площадки с другой стороны.

А площадочка теперь перед носом, и с обеих сторон от нее лес темнеет. Как только в темноте Василий поляну эту углядел? Неужто как кошка в темноте видит? Лишь бы площадка относительно ровной оказалась. А если это участок вырубленного леса, с пеньками?

Но на этот раз повезло, только посадка чуть жестковатой получилась. Колеса шасси ударились о землю, самолет подпрыгнул, но потом побежал по земле, слегка подпрыгивая и покачиваясь, и остановился.

Летчики прислушались. Стояла оглушительная тишина.

Потом Василий щелкнул привязными ремнями и выбрался из кабины.

— Чего сидишь? — обратился он к Михаилу. — Уходить надо.

— Не торопись. Я думаю, затащим самолетик в лесок, дождемся утра и посмотрим, что с двигателем. Может, удастся исправить?

— Я в технике мало что понимаю, не мое это.

— Конечно, художники – люди творческие, им не до техники.

Михаил выбрался из кабины и прошел к близкой опушке. Место ровное, и закатить самолет под деревья можно запросто.

Взявшись вдвоем за хвост, они развернули самолет оперением вперед, поднатужились, а дальше уже легче было – покатили аэропланчик. Они завели его под деревья, и даже нос самолетика из-под веток деревьев не выглядывал.

— Ну вот, другое дело, — Михаил удовлетворенно оглядел укрытую ветвями деревьев машину, — теперь и отдохнуть можно.

— А если немцы?

— Убегать будем. Отстреливаться же не из чего. Или у тебя пистолет есть?

— Откуда? Я же штрафник.

— Вот я и говорю – убегать…

Они сели под дерево, на мягкую подстилку из опавшей хвои. Василий грустно проговорил:

— Через полчаса нас или погибшими, или предателями считать будут.

— Почему через полчаса?

— Топливо у нас через полчаса закончиться должно. Если не вернемся…

— Да черт с ними, — досадливо отмахнулся Михаил, — отсюда еще выбраться надо.

— Ага, над целью тебя никто не видел, и где ты был, где сидел – неизвестно. Может, немцам наши секреты выдавал.

— И много ты секретов знаешь, чтобы их выдать?

— Ну только если расположение аэродрома…

— Негусто! Потому сади спокойно. К немцам резона идти нет – сдавать-то им нечего, а с пустыми руками – несолидно. — Михаил засмеялся.

Василий шумно выдохнул:

— Я уж испугался было, когда ты про немцев заговорил, решил – ты всерьез.

— Ты что, сдурел? Я хоть и штрафник, человек для особиста и женщин падший, но понятие о чести, о Родине и долге перед ней у меня есть.

— Прости, обидеть не хотел.

— Не извиняйся, но больше так думать даже не моги – прибью.

Пилоты замолчали и молча сидели довольно долго.

Под утро стало заметно прохладнее – даже попрыгать пришлось, чтобы согреться. Само собой, здесь – не юг. Днем солнце греет – лето все-таки, однако ночи прохладные. И комарье еще донимает, так и зудит над ухом.

На востоке начало светлеть. Где-то далеко залаяли собаки.

— Не нас ли с собаками ищут? — всполошился Василий.

— Не должны. Ночью нас видно не было, мотор не работал, стало быть, и не слышал никто. Теперь надо сидеть тихо, из леса не показываться. Даст Бог – пронесет.

Рассвело. Михаил стал осматривать мотор. Двигатель цел, свечи, провода – все на месте, ни одной царапины. Но ведь пахло бензином, когда мотор заглох.

Пальцами он начал ощупывать бензопровод. Есть! Нашел! Шальной пулей перебило бензопровод – тоненькую трубочку, ведущую от бензобака к мотору. Надо же, ровно срезало, как бритвой. Тут и дела-то – найти кусок резинового шланга и надеть на перебитые концы. Но это легко сделать на аэродроме, когда под рукой есть и шланги разных диаметров, и хомуты для них. Да с хомутами для затяжки еще ладно: ну будет бензин подсачиваться – переживем. Где шланг взять? И кусочек-то нужен небольшой, сантиметров восемь. Десять – так уж совсем хорошо.

Михаил стал осматривать моторный отсек. Пожалуй, вот от этого шланга можно отрезать небольшой кусок.

— Василий, у тебя нож есть?

— Не положено штрафнику.

— Я тебя не спрашиваю, что положено, а что не положено. Острое что-нибудь есть?

Василий со вздохом полез в кабину, покопался там и протянул Михаилу перочинный нож.

— Ну видишь, а говорил «не положено, не положено»… Вот заложу я тебя особисту.

— Ты же сам попросил, — растерянно проговорил Василий.

— Успокойся, пошутил я, — усмехнулся Михаил. Лезвие у ножа было короткое и туповатое, но кусок резиновой трубки Михаил отрезал. Надел отрезок на концы перебитого бензопровода. Закрепить бы их чем-нибудь. От вибрации мотора резина соскочить с трубки может, тогда опять садиться придется. Но дважды с вынужденной посадкой вряд ли повезет. Михаил снял сапоги, стянул бриджи.

— Ты чего удумал? — изумился Василий.

Михаил молча отрезал завязки от исподнего у щиколоток и опять обулся. Уже бывшими завязками туго перетянул концы резиновой трубки. Может, и ненадолго, но сколько-то продержится – глядишь, успеем долететь.

— Похоже, исправил я двигатель. Когда вылетать будем?

— Может, ночи дождемся? Днем или с земли собьют, или «мессеры» в воздухе настигнут.

— Так-то оно так. А тут днем немцы на нас наткнуться могут или местные жители.

— Что предлагаешь?

— Сейчас и взлетать. На бреющем, над головами. Глядишь, на наглости и вывезет.

— Рискованно.

— Конечно! А без риска на войне как? Давай выкатим его на поляну.

Летчики, пригнувшись, обошли ближнюю полосу леса – никого. Вернувшись, они ухватились за хвостовые элементы биплана, напряглись и, крякнув, сдвинули самолет с места. Дальше – легче. Уже меньшими усилиями они вытолкнули его из-под деревьев.

— Ты прокручивай винт, — предложил Михаил Василию, — а я ручным шприцем подкачаю.

Михаил забрался в кабину, открыл бензокран, подкачал ручным насосом бензин. Василий несколько раз провернул воздушный винт.

— Зажигание!

Михаил включил оба магнето, Василий с силой дернул за лопасть винта и отскочил. Мотор чихнул и завелся. Завелся! Михаил чуть не заорал от радости.

Василий обежал самолет, держась от винта подальше, и забрался в кабину. Михаил услышал, как щелкнули замки привязных ремней.

— Поехали! — почти по-гагарински крикнул Михаил и добавил газу.

Самолетик выбрался на поляну и начал разгон. Михаил поглядывал на указатель скорости. Пора! Пилот плавно потянул на себя ручку, и У-2 легко взмыл в небо. Михаил посмотрел в зеркальце заднего вида, установленное на стойке центроплана. В нем было видно довольное лицо Василия. Ох, рано успокоился штурман, надо еще до своих долететь, а это сложно. Самолетик фанерный, защиты броневой, как у штурмовика, нет, и скорость маленькая: максимальная, при полных оборотах мотора, — всего-то 150 километров. Но на таком режиме можно лететь не больше пяти минут, иначе мотор перегреется, а нормальная, эксплуатационная, – 110 километров час. А это, как ни крути, отличная мишень для желающих пострелять!

Учитывая, что немцы яро ненавидели У-2, так беспокоившие их по ночам, палить будут из всех стволов. Одно спасение: лететь на бреющем как можно ниже и на малом газу, чтобы звуки мотора были тихими. На выхлопном коллекторе и так стоял шумопламегаситель. Без него ночные полеты были бы невозможны из-за того, что пламя выхлопа слепило летчика, но звук у него все равно получался изрядным.

Они так и поступили. Пилот шел над землей, едва не касаясь шасси кустарников: ведь шасси на У-2 не убирались. Нырял в ложбинки, вжимался в просеки в лесу, несколько километров даже над рекой летел. Один из берегов у нее высокий, скрывал самолет.

Михаил сосредоточился на пилотировании и видел сквозь целлулоид козырька только узкий сектор обзора перед собой. Малейшая ошибка – и… катастрофа.

Василий сзади бубнил чего-то в переговорное устройство, но Михаил не мог отвлечься. Слева, вдалеке, раздалась пулеметная очередь. Может, по самолету, может, уже над передовой.

Михаил мельком глянул вверх. Высоко – тысячах на трех метров – летела парочка истребителей, но вряд ли они могли заметить их маленький самолетик. Он так и не разобрал – свои это были истребители или чужие.

По борту раздались шлепки. Это Василий стучал, требуя взять в руки переговорное устройство.

— Чего тебе? Видишь – занят.

— Сергей, мы уже над своими летим, только что передовую перемахнули. Набирай высоту.

Уф! Такого приятного известия Михаил не слышал давно. Он добавил газу – и вверх. Смахнул рукавом пот со лба. Схлынуло чудовищное напряжение.

— Левее двадцать градусов, — скомандовал Василий. Они вышли прямехонько на свой аэродром. Михаил, не делая лишних движений, убрал газ, притер машину на три точки на полосу и зарулил к стоянке. К самолету бросились механики, споро развернули и, хвостом вперед, подкатили под деревья.

Над позициями наших войск, над аэродромами часто висела «рама», как называли немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189». Потому днем старались убрать самолеты и другую военную технику в укрытие. И не от хорошей жизни: следом за «рамой» часто прилетали бомбардировщики, поэтому усложнять себе и так непростую фронтовую жизнь никто не хотел.

Михаил и Василий выбрались из кабины. Их тут же обступили летчики и свободный техперсонал.

— Вас уже и не ждал никто, думали – сбили немцы!

— Ну да, было такое – обстреляли нас. Бензопровод, сволочи, перебили. Площадку для вынужденной просто чудом удалось найти. Подремонтировались маленько – и домой. Вы бы, парни, покапитальнее исправили бензопровод, а заодно посмотрели, что там в капоте – я ведь на скорую руку все делал.

Механики полезли под капот, а Михаил и Василий направились в штаб эскадрильи – доложить комэску о своем возвращении и о выполненном задании.

— Ну-ка, садитесь – и давайте поподробнее, а то я уже собрался на вас похоронки писать! — распорядился комэск.

Михаил и Василий все подробно рассказали: о вынужденной посадке за линией фронта, о ремонте бензопровода подручными средствами, ночевке в лесополосе – под носом у немцев – и удачном возвращении.

Командир только головой покачал, не переставая удивляться:

— Молодцы, выкрутились из ситуации! Свои жизни сумели сохранить и самолет сберечь. За выполненное задание и проявленную смекалку объявляю вам благодарность. Идите отдыхайте – ночью снова полеты.

— Служим Советскому Союзу! — дружно гаркнули Михаил и Василий.

Пилоты направились в столовую. Хотелось есть. Война войной, а обед должен быть. Вроде время еще и не обеденное, но пилотов покормили.

Они вышли на крыльцо. Василий потянулся:

— Эх, сейчас бы водочки стаканчик!

— Размечтался! С чего бы это?

— Пойдем отойдем немного.

Они отошли к казарме. Василий объяснил:

— Ты знаешь, я и хотел вернуться, и боялся. Думаю, вот приземлимся сейчас, а нас – к особисту, душу мотать: где были, что делали на вражеской территории. Мы и так штрафники, нам веры нет, а тут – прилетели аж через десять часов. А ну как подозрения у особистов могут возникнуть: «Да, может, вас немцы уже завербовали?»

— Типун тебе на язык!

— Фу, пока вроде обошлось. Ты скажи лучше: где ты так на бреющем научился летать? Ну и натерпелся я страху! Колесами шасси ветки ломал – едва не по головам у немцев.

— Да уж! — вспомнил Михаил свою работу на «кукурузнике». — А немцев-то я и не видел. Одна забота была – не врезаться бы во что-нибудь.

— И что, не видел даже, что в нас из пулемета стреляли?

— Слышал, так вроде далеко; да и некогда было смотреть.

— Рисковый ты парень! Где научился таким маневрам?

— Я же тебе говорил – до войны летчиком был. Приходилось в сельхозавиации поля от вредителей обрабатывать. Там и научился. Разбрызгивать химикаты только с бреющего полета надо.

— Я раньше думал, что бреющий полет – метафора, преувеличение. Оказалось – правда. Но честно скажу тебе, мне не понравилось – страшно очень. Я, как сели, пальцы от бортов едва оторвал – даже занемели.

— Ты пальцы береги: тебе ими еще рисовать после войны.

— Когда она еще кончится! Да и будем ли живы?

— Непременно! А война, конечно, не скоро еще закончится – она ведь только началась.

Михаил едва не ляпнул про победный май тысяча девятьсот сорок пятого года, но вовремя удержался.

Далее выспались, пообедали – и на стоянку. А там удивились: вместо бомб в кабину штурмана пачки бумаги загрузили. Оказалось – листовки на немецком языке.

— Отдел пропаганды привез. Разбросаете над передним краем в ближних тылах. Надо немцам объяснить их положение – не все же они оголтелые фашисты. Может, одумается кто, оружие сложит, на нашу сторону перейдет, — на полном серьезе объяснил подошедший политрук.

У Михаила заходили желваки на скулах, но он сдержался, вовремя вспомнив, что он находится в штрафной эскадрилье. Хотел он политруку сказать, что врага бить надо, смертным боем бить, пока не издохнет, а кому живым повезет уползти назад, в Германию, — так чтобы он и внукам своим дорогу к нам заказал. А он – листовки! Сколько бумаги зря извели, лучше бы бойцам раздали – письма домой написать или на самокрутки – больше пользы было бы. Но приказы в армии не обсуждают.

Стемнело. Сначала вылетели женские эскадрильи, а потом уж, как повелось, — штрафники. Самолет Михаила поднялся последним.

Когда добрались до линии фронта, штурман скомандовал:

— Иди вдоль передовой!

Василий разрывал руками тонкие бечевки, перетягивающие пачки бумаги, и сбрасывал за борт стопки листовок. Они разлетались и, кружась, как большие хлопья снега, опускались на землю. И немцы снизу не стреляли – не хотели себя обнаруживать. Ночью любая вспышка света далеко видна, выстрелишь – а тебе на голову с «небесного тихохода» бомбочки посыплются.

В этот раз они вернулись быстро – весь полет едва в полчаса уложился. Михаил трижды моргнул аэронавигационными огнями, на короткое время вспыхнул прожектор, осветив посадочную полосу. И едва колеса самолета коснулись земли, он тут же погас. Немцы не дремали – их разведчики тоже летали по ночам, выискивая полевые аэродромы и передвижение техники. Любая колонна – хоть танковая, хоть автомобильная – на марше фары включит. Хоть на фарах и стоят маски с узкими щелочками или стекло на них синей краской закрашено, а все равно с воздуха видно.

Вторым, третьим и четвертым заходами уже грузились как обычно – бомбами. Если загружались по норме, то брали на борт 120 килограммов; с перегрузом, когда бензобак уже ополовинен, — 150 килограммов. Бомбы брали в основном противопехотные, по 10–25 килограммов каждая. А скажем, «пятидесятку» или «сотку» подвешивать было просто некуда. Зато бомбили точно, несмотря на темноту, — глаза адаптировались и четко различали окопы, траншеи, пулеметные гнезда и небольшие постройки. Были мастера своего дела, которые ухитрялись бомбой прямо в окоп вражеский угодить или в траншею, чтобы враг даже в своем окопе не чувствовал себя в безопасности. Бомбардировщики серьезные вроде Пе-2 – бомб на борт брали больше, калибром крупнее, но точность попадания была ниже.

У-2 за эффективность бомбометания немцы ненавидели. Гитлер за каждый сбитый истребителем «кукурузник» награждал пилота Железным крестом, чего не происходило, если «мессер» сбивал советский бомбардировщик или штурмовик. Хотя асы, сбившие за войну более трехсот самолетов, у немцев и были – например, Эрих Хартманн; наши асы планку в 70 самолетов не преодолели, да и приблизившихся к ней были единицы – вроде Покрышкина и Кожедуба.

Последний, пятый за ночь вылет был уже под утро. Было еще темно, но далеко на востоке небо уже серело.

Подвесили бомбы, взлетели. Однако обнаружилось, что по переднему краю сегодня уже успели до них пройтись бомбами, поэтому Михаил забрался подальше.

Они зашли на цель – деревню Мельниково, а над ней уже наш У-2 старается. И неспроста. Внизу – взрывы, сразу стрельба началась. У немцев в деревне «эрликон» оказался: для поражения целей, летящих на высоте до двух тысяч метров, — очень эффективная штука.

Михаил постарался курсом на пушечку эту выйти, а Василий все бомбы разом и сбросил. Пилот дал по газам – и с набором высоты стал уходить. Сзади внизу жахнуло так, что самолет воздушной волной подбросило. Это и понятно: все бомбы разом взорвались. Зато зенитка замолчала, да и рядом мало что могло уцелеть.

Михаил заложил вираж – надо домой возвращаться.

В пылу боя они и не заметили, как другой У-2 исчез из поля зрения.

Минут десять они летели спокойно, потом пилот услышал шлепок ладони по борту. Михаил взял в руки переговорную трубу.

— Погляди слева – по-моему, самолет на земле горит, из наших.

Михаил повернул голову. Внизу на земле в самом деле что-то горело. Но не сильно. Может, костер? И все-таки Михаил заложил крутой вираж, снизился. И как только Василий углядел?

На поле лежал скапотировавший У-2. Винтом в землю, хвост – в небо глядит. Самолет горел. Пламя пока было не сильным – видимо, перкаль, которой было обтянуто оперение, уже сгорела, а фанера не столько горит, сколько тлеет. Конечно, когда огонь доберется до бензобака или масляного бака, гореть будет здорово, если сразу не взорвется. Кому-то из штрафников не повезло. Других быть не должно – авария явно произошла недавно. А ведь штрафники вылетали в последнюю очередь.

«Не тот ли это У-2, что бомбил деревушку перед нами? Надо попытаться выручить своих товарищей. Им в немецком тылу оставаться никак нельзя. Уж коли когда-то на «пешке» сел и экипаж командира вывез, то почему не попробовать? А ведь у «пешки» на неподготовленном поле куда больше шансов было разбиться при посадке, чем у «кукурузника». У «пешки» посадочная скорость в два раза больше. Тем более что и ориентир на земле есть – горящая машина. Она же, как маяк, высоту показывает, ночью при приземлении ориентироваться по высоте – это самое сложное».

Михаил убрал газ, спланировал и приземлился у горящего самолета. Пробежал на колесах по полю, подпрыгивая на кочках, развернул самолет и подрулил поближе к гибнущей машине. Не глуша мотора, он выбрался из кабины, огляделся.

— Ты чего сидишь? Помогай: вдруг наши еще живы? Василий стал отстегивать замки ремней, а Михаил уже спрыгнул с плоскости на землю и бегом кинулся к горевшему самолету. Вскочив на центроплан, он заглянул в кабину – пуста. Во вторую – никого нет. Ремни расстегнуты, парашюты на месте. Стало быть, пилоты должны быть где-то здесь, не покинули самолет в воздухе…

— Василий, иди вправо, я – влево. Ищи, они где-то здесь, потому что парашюты в кабине.

Сам побежал влево от самолета, описывая полукруг. «Плохо, если пилоты уже успели уйти далеко от самолета: ведь горящая машина явно привлечет внимание немцев. Торопиться надо – как бы и самим в беду не попасть», — на бегу размышлял Михаил.

Внезапно он запнулся обо что-то и упал, растянувшись во весь рост. И тут же раздался стон. Человек? Приподнявшись, Михаил протянул руку и стал ощупывать землю вокруг себя. Рука наткнулась на что-то мягкое. Точно, человек! А если стонет, значит, жив.

— Василий, помоги!

Вдвоем они донесли пилота до своего самолета и кое-как усадили его в заднюю кабину, причем у Михаила вызвала удивление странная гибкость и легкость его тела. Однако задумываться над этим ни времени, ни желания у него не было.

— Пошли со мной, — позвал Михаил Василия, — где-то там и второй должен быть. У этого все лицо в крови. Сам он от разбитого самолета не ушел бы – кто-то ему помогал. Значит, искать надо.

Михаил с Василием бросились к тому месту, где нашли раненого.

— Вася, ищи! Хоть руками по траве шарь!

— Серега, сматываться отсюда надо, да поскорей! Немцы могут нагрянуть скоро.

— Сам знаю, меньше болтай. Вдруг из темноты раздался голос:

— Руки вверх!

— Не дури, свои мы! — сказал Василий и вдруг изумился: а голос-то женский!

— Поднимите руки, а то стрелять буду! — Щелкнул затвор пистолета.

Михаил выругался:

— Твою мать, да сейчас немцы нагрянут, сматываться надо!

Он демонстративно повернулся и пошел к своему самолету: если хочет – пусть стреляет. Рядом пристроился Василий.

— Ей-богу, дура! Кинулись спасать!

Михаил поставил ногу на центроплан, собираясь забраться в кабину, но Василий его остановил:

— Подожди, а как же я? В кабине ведь раненый!

— Раненая! Наверняка тоже летчица – не понял разве, что экипаж женский? Давай сделаем так: я ее приподниму и подержу, а ты в кресло сядешь, и я ее тебе на колени посажу.

Рядом с самолетом появилась фигура.

— Парни, а я? — всхлипнула летчица.

— Ты же стрелять в нас хотела!

— Откуда мне было знать: вдруг вы – немцы?

— Ты что, слепая и глухая? Не видела, как мы сели? И самолет наш не видела?

Василий едко добавил:

— И места у нас больше нет.

В самом деле – на самолете две тесные кабинки, где только двое и помещаются. С трудом можно в заднюю кабину двоих втиснуть, где один будет сидеть на коленях у второго. А вот в переднюю кабину двоих не посадишь – будет невозможно управлять самолетом.

Женщина-пилот, видимо, сама поняла ситуацию и упавшим голосом спросила:

— Что же мне делать? Застрелиться?

— Ага! Давай! Сначала в нас стрелять хотела, теперь – сама, — огрызнулся Василий.

Михаил молчал, просчитывая варианты.

Самолетик берет на борт кроме летчика и штурмана 120 килограммов бомб. Сейчас бомб нет, к тому же 90-литровый бензобак полон только на треть. По весу, похоже, можно взять, однако тяжеловато. Но взлететь можно. Только куда ее посадить? Места в кабинках нет.

Вдали послышался треск мотоциклетных моторов, метнулся луч фары. Времени на обдумывание не оставалось. Решение пришло мгновенно.

— Расстегивай ремень, — сказал он летчице.

Да сначала оторопела, потом схватилась за кобуру:

— Сначала я тебя застрелю, а потом сама застрелюсь!

— Дура! Как есть дура! Слышишь, мотоциклы? Это немцы. Лезь на центроплан, ложись вплотную к фюзеляжу и пояс расстегни.

Женщина подчинилась: ситуация была критической, выбирать не приходилось.

Михаил подтянул ее поближе к передней кромке крыла и пристегнул поясом к растяжке. Попробовал пояс на прочность, сильно его дернув. Ремень был хороший – офицерский, прочный, из свиной кожи.

— Ты что удумал? — спросила ничего не понимающая женщина.

— Видела, как в Тушине, на парадах, парашютисты с У-2 прыгали?

— Так они на крыльях стояли, по одному с каждой стороны.

— А ты лежа полетишь, можно сказать – спальное место.

— Я боюсь! — В голосе женщины послышались панические нотки. — Пусть вот он ляжет. — Она показала на Василия.

— Он – мужик и весит значительно больше тебя. Нас же кренить будет. Сама бы подумала, а еще пилот!

Долго говорить было некогда.

Михаил уселся на сиденье, щелкнул привязным ремнем, а в голове мелькнуло: «А может, и не стоит пристегиваться? Случись чего – покидать самолет проще будет». И тут же устыдился своих мыслей: на четверых – два парашюта. Они-то с Василием выпрыгнут, а летчицы?

Нет уж. Он теперь отвечает за всех, и права на ошибку у него нет. Приземляться будут все. А если не повезет, значит, никто. Он мужчина, и ответственность за принятое решение лежит на нем.

Самолетик начал разбег. Черт! Темнота, и что впереди – совершенно не видно.

Натужно ревя моторами, У-2 поднялся в небо, и буквально через несколько минут под колесами промелькнули немецкие мотоциклисты. «Бомбу бы на них сбросить или из пулемета прочесать», — подумал Михаил.

Михаил начал набирать высоту, однако встающее над горизонтом солнце осветило самолет. Внизу еще темно, а они на виду. И температура масла в двигателе приближалась к критической отметке – 95 градусов, а держать мотор на таком нагреве долго нельзя. В двигатель залито касторовое масло, и при температуре немногим за 100 градусов оно вспыхнет.

Михаил немного убрал газ и снизился. Теперь другая беда: на пониженных оборотах начала падать скорость, а с ней и высота. Что за жизнь пошла? Даешь обороты – двигатель греется, пожаром грозит, сбросишь газ – скорость и высота падают. Да еще ручку управления в сторону тянет – сказывается несбалансированный вес на одной стороне и несимметричное обтекание воздухом. Самолетик-то весит всего 665 килограммов, для него пятьдесят килограммов – уже чувствительно, а летчица в комбинезоне наверняка на шестьдесят потянет.

Снизу к самолету потянулись трассирующие очереди. Михаил заложил левый вираж со снижением высоты – видимо, солнце дало блик на козырьке или винте.

Женщина на крыле от страха взвизгнула. Конечно, ей приходилось туго – в полуметре от головы сверкал винт, била сильная воздушная струя, в уши грохотал выхлопными газами двигатель. А тут еще Михаил виражи закладывает. Он и не хотел бы пируэтов в воздухе выписывать, а приходится. Лишь бы скорость не упала – тогда одно неосторожное движение рулями может привести к срыву в штопор. Вывести из него перегруженную машину с нарушенной центровкой трудно, а может быть, и невозможно. У-2 из штопора выходил легко – на «раз-два», но делал это в штатном режиме, без асимметричного перегруза.

Кое-как, то добавляя газ, то сбрасывая его, когда температура масла поднималась до критической, Михаил дотянул до аэродрома. Теперь бы еще на полосу попасть.

— Василий, быстро курс!

А штурман уже готов докладывать:

— Семь градусов вправо!

Медленно сбрасывая газ, Михаил планировал, находясь в страшном нервном напряжении. Если не дотянет до полосы, добавлять газ, исправляя ошибку, будет поздно – перетяжелен самолет, на второй круг не уйдет. Значит, садиться надо с первого захода, второй попытки может не получиться. Помогало еще то, что темнота рассеялась, стало хоть что-то видно.

Михаилу удалось посадить самолет – на основное шасси, потом уже опустил хвост. Получилось мягко, осторожно, даже бережно. Уже в конце пробега выключил зажигание и перекрыл бензокран. По инерции направил самолет ближе к санчасти.

На стоянках многие видели, что с самолетом что-то не так: на центроплане слева темнеет фигура, из задней кабины две головы торчат. К самолету рванули механики, техники, прибористы и отлетавшие пилоты, которые еще находились у своих самолетов. Из санчасти, почуяв неладное, выбежал фельдшер – не каждый день самолеты к ним подруливают.

Михаил выбрался из кабины на крыло, отстегнул на летчице ремень, которым она была пристегнута к растяжке.

— Вставай, прибыли. Багаж только не забудь, — пошутил он.

Но женщина обеими руками вцепилась в стойку тахометра, торчавшую из центроплана. Пересохшими губами она прошептала:

— Руки… помоги… отцепить.

Михаил по одному разжимал пальцы, онемевшие от мертвой хватки. Досталось ей. Конечно, страшно было: иной мужик на ее месте штаны бы обмочил.

Михаил помог ей слезть с центроплана, буквально стащив на землю за ноги. А с другой стороны самолета набежавший люд вытащил тело раненой летчицы. Уложив ее на носилки, они бегом кинулись в санчасть.

Только теперь почувствовав невероятную усталость, Михаил сбросил с себя телогрейку и без сил опустился на землю, прислонившись спиной к колесу шасси. Он тут же ощутил странный холод во всем теле и, когда стал ощупывать одежду, понял, в чем дело: гимнастерка под телогрейкой была насквозь мокрой от пота.

Из кабины вылез Василий, размял затекшие суставы.

— Вроде легкая, а все колени отсидела, — посетовал он.

— Не жалуйся, вон какая девушка у тебя на коленях сидела, — пошутил кто-то из техников.

Увидев неладное, к самолету подошел командир полка. Все вытянулись по стойке «смирно», к майору шагнула летчица:

— Товарищ комполка! При выполнении боевого задания была сбита и села на вынужденную посадку на оккупированной территории. Самолет сгорел. Штурман Климук ранена. Рядом с нами сел У-2. Фамилию летчика не знаю. Он нас вывез с места посадки, — четко доложила она.

— Ну-ка, ну-ка, кто у нас герой?

Майор обвел взглядом собравшихся. Все как-то подались назад, и получилось, что Михаил с Василием оказались впереди.

— Из штрафной эскадрильи? — сразу понял майор.

— Так точно. Пилот красноармеец Борисов.

— Штурман-бомбардир красноармеец Антонюк.

— Благодарю за службу!

— Служим Советскому Союзу!

— Товарищ майор! Разрешите обратиться! — нарушила внезапно наступившую тишину женщина-пилот.

— Обращайтесь!

— Поступок и в самом деле геройский, наградить бы их, — выступила вперед спасенная летчица.

— Не могу, Лебедева, — штрафников к наградам представлять не положено.

— Тогда срок скостить, — не унималась женщина.

— Тоже не в моих силах. Их трибунал приговорил, и я решение трибунала изменить не вправе.

Женщина от досады закусила нижнюю губу.

— Хлопцы, как же вам это удалось? — полюбопытствовал майор.

Желая услышать из первых уст историю невероятного спасения женщин-пилотов, летчики и техсостав, свободные от полетов и работы, придвинулись поближе.

— Это штурман у меня молодец – глазастый, — сказал Михаил. — Он заметил, что самолет лежит на земле и хвост у него горит. Я и сел. А остальное вы уже знаете.

— Да спасенных мы видели, а как тебе в голову пришло летчицу на центроплане положить?

— Ну не бросать же у немцев боевого товарища! Тем более что они на мотоциклах к месту вынужденной посадки уже ехали, и времени долго раздумывать у нас просто не было. Раненую – ту сразу во вторую кабину определили, к штурману. А пилота пришлось поясным ремнем к растяжке пристегнуть, чтобы ветром с крыла не сдуло. И потихоньку – на аэродром. Одно плохо было: двигатель в полете грелся, думал – не дотяну.

Окружающие слушали с интересом. Рассказ поучительный, тем более что и в дальнейшем такие знания могут пригодиться.

Внезапно летчица всплеснула руками:

— Ой, надо же узнать, как там Татьяна!

В голове у Михаила вдруг сверкнула догадка. А не те ли это летчицы, с которыми он познакомиться хотел, да они его отшили? У раненой лицо в крови было, да и темно – сложно узнать. А вот пилот… Но женщина уже повернулась и побежала в санчасть.

Механики подхватили самолет за хвост и покатили его на стоянку.

Летчики окружили Михаила и стали расспрашивать, как себя вел самолет в воздухе, — зашел чисто профессиональный разговор. Как водится, начали рассказывать разные случаи. Поговорив с полчаса, стали расходиться, а Михаил с Василием направились в столовую – надо было завтракать и спать.

Через час аэродром как будто вымер – ведь летчики и техсостав трудились ночью и отсыпались днем.

Михаил спал на стоянке, на чехлах, — нравилось ему отдыхать на природе. Воздух свежий, не то что в казарме: пахнет гуталином, хлоркой и еще бог знает чем – чем-то казенным. Да и мужики храпят во сне так, что стекла дребезжат. Попробуй тут усни.

Проснулся он ближе к вечеру от ощущения, что кто-то стоит рядом. Открыл глаза и увидел перед собой женщину-пилота. Заметив, что Михаил проснулся, она улыбнулась:

— Ну и здоров ты спать, летчик. Я уже с полчаса здесь стою, все не решаюсь тебя разбудить.

— А чего меня будить – сам проснулся.

Михаил встал, руками растер лицо. Да и лежать, когда женщина стоит, как-то неудобно.

Летчица протянула ему руку для рукопожатия:

— Лебедева.

— Я уже знаю – майор говорил.

— А вас как? Должна же я знать, как зовут моего спасителя.

— Красноармеец Борисов, — официально представился Михаил. И после секундной задержки добавил: – Штрафник, уголовник и трус, а еще человек непорядочный, поскольку летаю не на истребителе или бомбардировщике, а на У-2.

Щеки Лебедевой вспыхнули багрянцем – видно было, что она хотела ответить колкостью, но не нашлась что сказать и потому немного невпопад и запинаясь проговорила совершенно неестественную в таких случаях фразу:

— Меня Верой зовут.

— Меня Сергеем, — ответил Михаил. — Да вы садитесь. — Он галантно указал на самолетные чехлы, с которых только что поднялся.

Летчица уселась. На этот раз она была без комбинезона-в гимнастерке и юбке. Михаил увидел капитанские петлицы и поблескивающий на груди орден Красной Звезды. Не то что у Михаила: на застиранной гимнастерке – ни одной награды, и голубые петлички девственно-чистые: рядовой.

— Как там раненая?

— В себя пришла. Порезов и ушибов много, сотрясение головного мозга к тому же. Но доктор сказал – молодая, организм сильный – поправится.

— Это хорошо.

— Вы нас простите. Я ведь вас вспомнила уже здесь, когда приземлились. Мы тогда вас очень обидели…

— Чего обрекаться, коли штрафник. Все правильно, указали мне мое место.

Женщина опять покраснела.

— А можно узнать, за что вы в штрафники попали?

— Вам, Вера, на самом деле это интересно?

— Да, я никогда не общалась со штрафниками. Мне говорили, что их из преступников набирают, чтобы они вину свою перед Родиной кровью смыли.

И Михаил коротко, но четко и внятно рассказал свою историю о драке в Москве, спасенной им девушке и о трибунале.

— Это же несправедливо! А вы Михаилу Ивановичу Калинину писали?

— Зачем? В драке я на самом деле участвовал и двух уголовников убил, хотя и не хотел этого. Стало быть, виновен.

— И что, остальные штрафники тоже такие?

— У каждого – свое. Мой штурман, например, на Пе-2 летал. Во время бомбардировки промахнулся и несколько бомб на свои позиции сбросил. Теперь вот со мной летает.

— Фу, грубиян и женоненавистник.

— Почему вы так решили? До войны на гражданке он художником был – милейший человек. Просто я ему рассказал, как меня две очаровательные девушки отшили. Вот он и решил шпильку вставить – в отместку вроде. Да вот и он сам: легок на помине.

Штурман подошел, стал по стойке «смирно», отдал честь.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться к красноармейцу Борисову?

— Разрешаю. Зло на меня держите?

— Товарищ военлет, штурман Антонюк к полетам готов!

Что за ерунда, сроду Василий так с Михаилом не разговаривал! Михаил терялся в догадках: неужели это присутствие женщины с капитанскими «шпалами» на петлицах так повлияло?

— Ты чего, Василий? Девушка просто поговорить пришла, а ты тянешься, как перед особистом!

Но Василий попросил Михаила отойти в сторону – поговорить. Возникло какое-то напряжение, и летчица своей женской интуицией это сразу почувствовала:

— Ну ладно, я пошла…

— Передавайте привет вашей подруге и пожелания побыстрее выздороветь. Заходите еще.

— Вы меня приглашаете?

— Ну если не побрезгуете разговором со штрафником…

Девушка укоризненно покачала головой. Когда она ушла, Михаил спросил у штурмана:

— Вася, какая муха тебя укусила?

— Ты же сам говорил – они тебя отшили.

— Ну так теперь она сама пришла – видно, совесть заела.

— Ой, заела! Насмешил! Ха-ха-ха! — Вася старательно изобразил смех. — Просто поблагодарить за спасение решила. А ты уж размечтался… Нужен ты ей, партизан.

— Даже если и так. Давно с женщинами не разговаривал – все больше с вами, штрафниками.

— Сам такой, посмотри на себя!

В эту ночь они совершили четыре вылета. Утром после завтрака Михаил по привычке завалился на чехлы на стоянке – поспать. И вновь проснулся от ощущения присутствия постороннего человека рядом. Разлепил глаза – так это же Вера стоит, да еще и улыбается.

— Здравия желаю, товарищ капитан! — Михаил поспешно вскочил.

— Для вас – просто Вера, вы же мне не подчиненный.

— Субординацию соблюдаю, товарищ капитан!

— Да что вы заладили «товарищ капитан, товарищ капитан»… Не хотите разговаривать – так и скажите, я уйду.

— Не обижайтесь, Вера, присаживайтесь. — Широким приглашающим жестом Михаил указал на самолетные чехлы. — Вы же сами понимаете, я – штрафник, мне оступаться нельзя, меня за любую провинность наказать могут, а то и расстрелять. У штрафника прав никаких нет – только долг. — Михаил грустно улыбнулся и добавил: – Хотя я в долг ни у кого не брал.

Вера без церемоний уселась на чехлы, поставив ноги сбоку.

— А вы кем до войны были? — с интересом глядя на Михаила, спросила она.

— Да летчиком же и был – в гражданском флоте. А вы?

— Учителем в школе. Занималась в аэроклубе в свободное время, как и многие. А пришла война – пошла в военкомат. Мужа раньше призвали.

— Так вы замужем? — с уважением поглядел на Веру Михаил.

— Вдова. Через месяц после призыва похоронка пришла.

— Простите, не хотел я ваши душевные раны бередить… А дети есть?

— Не успели. Мы ведь только перед войной поженились, в мае месяце.

— М-да, коротким ваше семейное счастье выдалось.

— Давайте о другом поговорим, — она умоляюще посмотрела на него, — а то я расплачусь. Вы в каком звании были – ну до штрафника?

— Младший лейтенант. Истребителем был, на «пешке» тоже немного летал.

— И в воздушных боях участвовали? — с нескрываемым интересом спросила Вера.

— Участвовал, и сбитые самолеты есть, и самого сбивали. С парашютом прыгал, из немецкого тыла выбирался.

— Господи, какие же мы дуры тогда были! — Она прикрыла ладонями заалевшие щеки.

— Вы про что? — Михаил сделал вид, что не понял.

— Мы же с Таней – да и другие летчицы тоже – думали, что штрафники уркаганы, сплошь трусы и перерожденцы. Наша комэск не раз предупреждала: «Держитесь от них подальше, девочки, а то беду наживете».

— Я же не все время в штрафниках буду. Кончится срок – вернут звание, снова сяду на истребитель. Я ведь на У-2 после госпиталя попал. А до этого тоже был в штрафниках, только летал на Яках. Дрались отчаянно. У штрафников ведь только два пути: или победить, или погибнуть, третьего не дано. От боя уклониться нельзя – припишут трусость и расстреляют. А знаете, чего больше всего штрафники боятся?

— Наверное, командиров или особиста? — предположила Вера.

— Нет. Оказаться сбитым и совершить вынужденную посадку или выпрыгнуть с парашютом на оккупированную врагом территорию. Сразу ярлык изменника, перебежчика навесят. Хуже всего, что родные пострадают.

— А вы женаты?

— Не успел – в отличие от вас.

— Вы тоже не любите женщин, как и ваш штурман?

— Вы сильно заблуждаетесь. Штурман мой – художник, натура творческая, эмоциональная, все принимает близко к сердцу. И такую модель поведения – вроде защитного кокона – вынудили его выстроить презрение и снисходительность женского пола вашей эскадрильи к штрафникам.

— Да, доля нашей вины в этом есть. Но мы ведь раньше никогда со штрафниками не общались. А уж сколько баек, россказней о вас было. Вроде того что напились вы до поросячьего визга и изнасиловали всех, кто юбку носит в округе.

— Ага. А еще у нас рога растут, хвосты, и вместо ног – копыта.

Вера засмеялась:

— Очень похоже на черта, каким его в сказках рисуют.

— Вы сами себе придумали страшный образ штрафника – небритого, в телогрейке и с запахом перегара. Соответственно – все мысли только об одном.

— А разве не так? — кокетливо улыбнулась Вера.

— Конечно, нет. У нас еще одна мысль есть – закусить.

Вера откровенно расхохоталась.

— Я думала, штрафники судьбой обижены, потому хмурые и неулыбчивые.

— А теперь?

— Да вы нормальные ребята!

— Ну наконец-то! Груз с души свалился – и прямо на ногу. Теперь хромать буду.

— Да ну тебя!

Разговор незаметно перешел на «ты» – сказался одинаковый возраст, общая служба, одни и те же интересы. А если форму снять да в гражданское одеться – вообще пикник на природе.

— Ой! Вон твой штурман идет. Вам ведь лететь сегодня. А у меня – что-то вроде отпуска. Пока Татьяна в санчасти лежит, я не летаю. Самолета нет, штурмана временно тоже. Ночами сплю, как будто и войны нет. Скорей бы она уже закончилась.

— Ох, Вера, не скоро еще – три года впереди, — нечаянно проговорился Михаил.

— Откуда ты знаешь? — тут же заметила его оговорку девушка.

— На картах гадал, — отшутился Михаил, в глубине души ругая себя за эту оговорку последними словами. — Вчера вечером напились с парнями – погадать потянуло.

— Врешь ты все! Когда вам было пить – вы летали всю ночь!

— Я же и говорю – пошутил…

— Завтра, когда выспишься, приходи ко мне…

— Нет уж, уволь. Там у вас один женский пол – заклюют.

— Отобьешься, — пошутила Вера.

Ночью они снова летали бомбить – на этот раз железнодорожную станцию. Она была плотно прикрыта зенитным огнем. Прямо на глазах Михаила в один из самолетов угодил зенитный снаряд. У-2 вспыхнул, со скольжением на крыло стал выходить из зоны обстрела, потом заложил вираж, вошел в пике и врезался в вагоны на станции. В ту же секунду полыхнула яркая вспышка, по ушам ударил грохот взрыва.

Михаил был шокирован. Самолет явно не падал: он был управляем, его направили в скопление составов на железнодорожных путях твердой рукой. Значит, пилот сознательно направил горящую машину на цель, не убоялся смерти, предпочтя ее плену. По возвращении надо будет комэску доложить об этом.

Возвращаясь назад после задания, Михаил чувствовал, как щемило от боли сердце и полнилась горечью душа. Ведь погибли хорошие парни – слабаки и дерьмо на такое неспособны. А сам он так смог бы? Или предпочел бы выпрыгнуть с парашютом? Но шансов благополучно уйти после приземления немного – станция совсем рядом. Еще он в воздухе висел бы, а немцы внизу были бы готовы к встрече.

Сели на аэродром. Пока самолет заправлялся и оружейники подвешивали бомбы, Михаил отправился к комэску – доложить обо всем, что ему довелось увидеть: как снаряд в У-2 угодил и как пилот своей рукой горящий самолет направил на вагоны.

— Подожди еще пятнадцать минут – будет видно, кто не вернулся с задания, — сказал комэск.

Не вернулся экипаж Пашки Савельева. Михаил знал его в лицо, знал, что он из Рязани и что полтора месяца службы в штрафной эскадрилье получил за то, что походно-полевую жену командира своего авиаполка – медсестричку – назвал подстилкой. По пьянке, естественно. Жалко было Михаилу этого молодого молчаливого веснушчатого парня. Для того чтобы вот так направить самолет в пекло, зная, что истекают последние секунды жизни, требуется огромное мужество. Страх – он был у всех, и все его преодолевали. Но одно дело – лететь, когда в тебя зенитки бьют: авось промахнутся, не попадут, и совсем другое – вот так спикировать на станцию.

Случай потряс Михаила до глубины души. Ведь даже памятник поставить на могиле невозможно – так же, как и к награде представить, пусть даже и посмертно.

Утром, после полетов, Михаил ушел подальше от стоянки – в лес: хотелось побыть одному, осмыслить увиденное. Их экипаж был единственным, кто видел этот подвиг своими глазами. А Василий уже где-то у техников раздобыл спирта и напился до беспамятства, чего Михаил никогда раньше за ним не наблюдал.

Конечно, к Вере Михаил опоздал и потому не пошел. И она не пришла – плохие вести разносятся быстро. Однако же боевой работы никто не отменял, и вечером они опять вылетели на боевое задание. Сделали пять вылетов, но как-то без желания, без огонька. А уже после полудня ординарец комэска собрал отдыхающие экипажи штрафников.

— Поступил приказ: помочь партизанам – доставить оружие, боеприпасы, бинты. Скрывать не буду – задание сложное. Лететь придется над занятой врагом территорией, садиться ночью на неподготовленную площадку. Но и это еще не все. Груз надо доставить в район Лепеля – это в Белоруссии.

Летчики и штурманы склонились над картой и почти сразу же, перебивая друг друга, возмущенно заговорили:

— Задание выполнить невозможно! Расстояние в одну сторону – двести километров, да назад столько же. Полного бензобака хватит только на четыреста тридцать километров. Случись небольшой встречный ветер – топлива на обратный путь не хватит, на немецкие позиции сядем. Пусть на Ли-2 экипажи летят!

Комэск терпеливо ждал, когда умолкнут возмущенные голоса.

— Там, — он ткнул пальцем в потолок, — уже перебрали все возможные варианты. Ли-2 не сможет приземлиться – слишком полоса коротка. Нам доверили ответственное дело, и надо оправдать доверие. Штурманы, прокладывайте маршрут.

После раздумий и споров решили проложить оптимальный маршрут – вдоль железной дороги, через Антоново, Опухлики, Невель, Туричино. Дальше уже шла Белоруссия – Дретунь, Полоцк, после которого – поворот на юг с выходом на Лепель. Несколько раз провели по карте колесиком курвиметра. Набежало аккурат 200 километров. Далеко! А если партизан еще и искать придется? Тогда выходить на точку надо очень точно и своевременно.

Вылетать решили поодиночке, с промежутком в полчаса. Тогда при посадке никто мешать друг другу не будет, и партизаны успеют снять груз.

Когда речь зашла о грузе, пилоты озадачились. Это вам не бомбы подвешивать – у них вес большой, а объем маленький. Куда груз девать в маленьком, не приспособленном для грузовых перевозок самолете?

Вопрос решился быстро и без пилотов. Со склада принесли, а механики подвесили под каждое крыло по одной санитарной люльке. Напоминала она цилиндр, сзади открывалась крышка. Летчики поняли – туда в них они доставят груз, а обратно вывезут раненых. Плохо, что подвесные контейнеры создают дополнительное сопротивление, снижая скорость полета и увеличивая расход топлива, которого и так будет в обрез. Оглядев приготовления, Василий бросил в сердцах:

— Конечно, кого еще, кроме штрафников, туда пошлют! Думаю, горючки не хватит – окажемся на обратном пути с сухими баками как пить дать.

Михаилу этот вариант тоже не нравился. Похоже, штрафниками решили пожертвовать – использовать их как камикадзе. Только кого интересует их мнение?

Тем временем в контейнеры загрузили оружие в тюках, цинки с патронами. Единственное, за чем Михаил следил, — так это за тем, чтобы груз распределяли по весу равномерно в каждый контейнер. Механику после погрузки он сказал:

— Бензин под пробку залей, а после прогрева двигателя долей еще – хоть из кружки. Далеко летим, каждая капля на счету.

— Сделаю, — заверил механик.

Пока возились, стемнело. Механик прогрел двигатель. Погонял его на разных оборотах. Заглушив, долил бензин.

Взмыла зеленая ракета, разрешив взлет.

Самолет разбегался тяжеловато – вместо стандартных 70 метров бежал по полосе все 100, пока оторвался от земли. Но в воздух поднялся. Михаил плавно набирал высоту, стараясь не перегреть двигатель.

— Василий, курс давай!

Скорректировав курс, он увидел слева тускло блеснувшие рельсы железной дороги. Отлично, даже ночью ориентир есть, только бы не потерять. Поэтому так вдоль дороги и летели – благо рельсы в темноте видны хорошо.

Через два часа полета Михаил услышал в переговорной трубе голос Василия:

— Мы уже у Полоцка, поворачивай влево на восемьдесят пять градусов.

Михаил заложил вираж влево, подправил курс по компасу. Еще через полчаса внизу, как и было сказано командиром, тускло засветились огни – пятиточечный конверт.

Михаил убрал газ, спланировал, прошелся над площадкой. Похоже, длины хватает. Он развернулся и с ходу притер самолет возле одного из костров.

Из темноты вынырнули партизаны – обыкновенного вида мужики, без всяких красных ленточек на шапках и фуражках, как их иногда показывали в кино.

Едва Михаил и Василий выбрались из кабин, их бросились обнимать и расспрашивать о положении на фронтах.

— Газетки свеженькой случайно не привезли, хлопцы?

— Нет. Промашку дали, извините. В следующий раз обязательно привезем. А сейчас по-быстрому разгружайте машину. Нам вылетать надо: через полчаса сюда другой самолет сядет.

Партизаны быстро разгрузили оба контейнера, а на освободившееся место погрузили двух раненых, подвезенных на подводе.

Михаил, не мешкая, взлетел – надо было успеть освободить поляну. Никакого освещения, кроме костров, нет, и столкнуться – пара пустяков. Да и летняя ночь коротка, а успеть на свой аэродром нужно до рассвета.

Когда сели, подрулили ближе к санчасти. Там раненых уже ждали – на носилках перенесли в избу к медикам. Рядом стоял санитарный фургон. Вероятно, по прибытии следующим самолетом еще одной партии раненых их отправят в госпиталь.

Механики оттащили самолет Михаила на стоянку и загнали его под деревья.

Михаил взобрался на центроплан, открыл крышку бензобака и сунул туда веточку. Вытащив, увидел, что бензина в баке осталось едва-едва – смочен оказался самый кончик ее. Сегодня еще ночь безветренная, а что будет, если ветер поднимется?

В подтверждение его тревоги на посадку зашел очередной У-2. Мотор его работал неровно, с перебоями, а на планировании просто заглох – закончился бензин. Михаил мысленно похвалил себя за предусмотрительность – за то, что распорядился после прогрева двигателя долить в бензобак самолета еще немного бензина.

Летчики и механики с тревогой ждали остальных самолетов.

Возвратились все, но бензина в баках не было, и кто-то планировал с уже заглохшим мотором, у других он глох на пробеге уже после посадки. Кроме Михаила только один самолет сел нормально, сам вырулив на стоянку.

Глава 10

Ближе к вечеру Михаил направился на стоянку женской эскадрильи – искать Веру. Механики, техники и пилоты смотрели на него с некоторым удивлением, но никакой враждебности, презрения или даже просто недовольства к появлению штрафника на их стоянке не выказывали. Наоборот, кокетливо постреливали глазками.

У Михаила глаза разбежались – сколько симпатичных женщин и девушек здесь было.

— Товарищ Борисов, вы не меня ли ищете? — улыбнулась одна из девушек.

— Откуда вы фамилию мою знаете? — удивился Михаил.

— Как же нам вас не знать, после того как вы двум нашим летчицам жизнь спасли и из вражеского тыла их вывезли?

Что и говорить, внутренне Михаил был польщен.

— Нет, девушки, не вас – мне бы Лебедеву Веру увидеть.

— Тогда вам туда. — Девушка показала рукой вправо.

Следуя ее направлению, Михаил вышел в лесу на землянки. Кто в них обитал – было ясно с одного взгляда на веревки для сушки белья. На веревках, натянутых между деревьями, сушилось белье – трусы, чулки, бюстгальтеры.

Михаил остановился. Ему вдруг стало как-то очень неудобно – вроде как в чужую интимную жизнь вторгается.

— Ну что ж вы остановились? Смелее! — раздался женский голос.

Михаил обернулся. Сзади его догоняла красивая чернявая девушка.

— Вам же Лебедева нужна?

Михаил кивнул. Вот ведь женское племя: стоит только на их территории появиться, и уже вся эскадрилья знает – кто и к кому пришел.

Девушка проводила его до землянки и постучала в закрытую дверь:

— Девушки, к вам гость – мужчина. Можно?

Дверь открылась, и на пороге появилась Вера. Увидев Михаила, она смутилась.

— Проходите.

— Здравствуй, Вера. И вроде мы уже на «ты» перешли…

Михаил прошел в землянку, сел на грубо сколоченный табурет. Все-таки сразу видно, что здесь женщины обитают: зеркальце на столе, расческа, да и пахнет в землянке не так, как у мужчин.

— Что же вы меня забыли, Сергей? Два дня не появлялись!

— Полеты! К партизанам вчера летали – еле назад дотянули! Уж больно далеко – две сотни километров в одну сторону.

— Далеко, на пределе, — профессионально оценила Вера.

— Железная дорога помогла. Рельсы блестели, вот по ним, как по нити Ариадны, и добрались до лагеря.

— Вы и про нить Ариадны знаете? — удивилась Вера.

— Вы что думаете, что я всю жизнь штрафником был и книг не читал? — слегка обиделся Михаил.

— Мало кто знает сейчас мифы и легенды Древней Греции, — с сожалением заметила Вера.

— Ну да, больше пролетарского писателя Пешкова читают.

— Что-то я не припомню такого…

— Вот так, а еще учитель. Это же псевдоним Горького, который Максим.

— Ой, мамочки, все война из памяти вышибла! Точно!

Дальше разговор перешел на поэтов. Вера все больше о Пушкине и Лермонтове говорила, а Михаил – о Есенине и Цветаевой. Даже некоторые стихи вспомнил – не все еще забыл.

Когда он замолк, Вера некоторое время сидела задумчиво – о Есенине она слышала, но не читала, а о Цветаевой вообще узнала впервые.

— Марину Цветаеву Советская власть не любит, — прервал молчание Михаил.

— Тогда чего ее читать? Наверняка буржуазные слюни.

— Понятно, — протянул Михаил. — «Я Солженицына не читал, но осуждаю».

— Это ты о ком? — не поняла Вера.

— Пустое, — спохватился он, — не бери в голову.

— Эх, сейчас бы на море, — мечтательно сказала Вера, — на песочке бы поваляться, мороженого поесть.

— Ты была на море? — удивился Михаил.

— С мужем ездили. Ему путевку дали – как раз перед войной. Здорово! Впечатлений – на всю жизнь.

— Да, на море бы сейчас – просто сказка! Пиво холодное, местные чурчхелу носят, хачапури…

Дверь в землянку неожиданно отворилась. На пороге стояла капитан. Негодующим взглядом она окинула беседующих.

— Лебедева! Кто позволил пропустить посторонних в расположение части?

Вера вскочила с нар:

— Какой же он посторонний, товарищ комэск? Он такой же летчик.

— Мне лучше знать. Он штрафник, и делать ему здесь нечего. А вы, гражданин красноармеец, немедля покиньте расположение части. По-моему, вам на полеты пора.

— Так точно.

Михаил вышел из землянки. Женщины эскадрильи проводили его – кто жалостливым, а кто и злорадным взглядом.

«Вот облом! И чего я такого неправильного сделал?» – думал Михаил, возвращаясь в расположение своей эскадрильи.

Они отлетали ночь, сделав четыре вылета на бомбежку.

Утром еще и отдохнуть не успели, как его вызвали к особисту.

«Черт, наверное, карга эта – командир женской эскадрильи – настучала!» – решил Михаил и внутренне уже приготовился к неприятностям.

Постучав в дверь, он вошел, представился.

— Красноармеец Борисов по вашему приказанию прибыл.

— Садись.

Михаил уселся на стул.

— Сегодня какое число? — неожиданно спросил его особист.

— По-моему, двадцать второе, — недоуменно пожал плечами Михаил.

— Правильно. Сегодня истек срок твоего пребывания в штрафной эскадрилье, Борисов! Чего не радуешься?

— Неожиданно как-то…

— Заслужил. Я давно за тобой наблюдаю – с тех пор, как ты из госпиталя к нам в часть попал. Воюешь хорошо, смело, товарищей из беды выручаешь. После госпиталя месяц – даже больше – прошел. Освобождение тебе на месяц давали, и пора в свободный полк возвращаться, на истребитель. Там с тебя больше проку будет.

— Это в группу Федорова? Так она тоже штрафная.

— Нет, ты не понял. Сегодня вышел срок, на который тебя в госпитале освободили от летной работы по ранению. И сегодня же закончился срок твоего пребывания в штрафной эскадрилье, к которому тебя приговорил трибунал. Вот и поедешь в свой полк.

— Меня в Москве арестовали; я в запасной авиаполк и ехал – переучиваться на новую технику.

— Хм, неувязочка… Ты отдохни после ночи, а я созвонюсь, выясню, куда тебя направлять. «Кубари» на петлицы можешь, кстати, нацепить. Согласно положению после отбытия наказания военнослужащему возвращаются все права. Так что ты в звании восстанавливаешься, и награды, если они есть, тоже возвращаются. Свободен пока, Борисов!

— Есть!

Михаил вышел от особиста слегка ошарашенный. Вот он уже и не штрафник, а радости особой нет.

Он дошел до своей стоянки, развернул носовой платок, достал «кубари» и нацепил их на петлицы. Механик сразу это заметил.

— О! Товарищ младший лейтенант! Поздравляю! Ваш срок закончился?

— Так точно! Теперь я – вольный летчик.

Спать не хотелось, хотя ночь выдалась бессонная. В голове мелькнуло: «Меня сегодня отсюда переведут – в запасной авиаполк или в строевую часть. Надо сходить к Вере, попрощаться».

Он направился в женскую эскадрилью – благо уже знал, где землянка Лебедевой. И надо же было такому случиться – у самой землянки вновь наткнулся на зловредного комэска.

— Красноармеец, ко мне!

Но Михаил сделал вид, что не слышал. Комэск догнала его, схватила за плечо:

— Ты допрыгался, штрафник. Я иду к особисту.

Но тут она увидела петлицы на гимнастерке Михаила.

— Я не штрафник и не красноармеец, товарищ капитан, — спокойно сказал Михаил, стряхнув с плеча руку комэска.

— Поздравляю, — процедила сквозь зубы комэск и, развернувшись, ушла. «Вот еще цербер», — подумал Михаил.

Он постучал в уже знакомую дверь.

— Это ты, Зоя? — послышался женский голос.

— Мне бы Лебедеву, — попросил Михаил.

За дверью пискнули, она приоткрылась. В образовавшийся проем выглянула кудрявая головка и тут же снова исчезла. Через пару минут вышла Вера.

— Ой, наша комэск тебя увидеть может.

— Да черт с ней, мы только что виделись. Взгляд Веры наткнулся на петлицы.

— Ой, тебя в звании восстановили?

— Да, с сегодняшнего дня я уже не штрафник. Вот попрощаться пришел. Особист вызывал, говорит – готовься к переводу в свой полк. А у меня нет полка. Было направление в ЗАП, так его трибунал забрал.

Вера сделала шаг, другой, потом порывисто обняла Михаила. Проходящая мимо летчица хмыкнула.

— Ты мне адрес полевой почты дай, я тебе писать буду, — попросил он Веру.

— Запомнишь? 43472.

— Запомню. — Михаил повторил цифры. Если бы не близкое расставание, он бы так и не понял, насколько близка стала ему Вера.

— Ты береги себя, на рожон не лезь – не штрафник теперь, — попросила она.

— Если бы не лез, мы бы не познакомились, — заметил Михаил.

— Да это я так, к слову – по-бабьи. Когда уезжаешь?

— К особисту еще идти надо – он скажет.

Неожиданно Вера поцеловала Михаила в губы.

— Понравился ты мне, есть в тебе стержень. Повезет той, которую замуж за себя возьмешь.

— А если тебя?

— Рада буду, но до конца войны далеко – дожить еще надо.

— Доживем. Только ты тоже береги себя. И запомни: война закончится девятого мая тысяча девятьсот сорок пятого года, только о том никому не говори.

— Карты нагадали? — усмехнулась Вера.

— Они самые, — улыбнулся Михаил. — Пойду я. Долгие проводы – лишние слезы. — Он повернулся и, не оглядываясь, ушел.

Особист его уже ждал.

— Повезло тебе, парень, в ЗАП тебя направляют. И представь, в тот же самый, куда ты не доехал. Получи документы.

Особист выложил на стол личное удостоверение Михаила, вещевой и продовольственный аттестаты, предписание и командировочное удостоверение.

— Получи сухой паек на три дня и собирай вещи.

— Нет у меня вещей – только то, что на мне.

— Ну как знаешь. Через час связной самолет в Калинин летит, можешь добраться.

— Вот спасибо! — обрадовался Михаил. — Я могу быть свободен?

— Иди. И впредь веди себя благоразумней. Думаю, урок ты усвоил.

Михаил получил сухой паек и пошел к парням в казарму – попрощаться. Ему по-хорошему завидовали, желали удачи.

Михаил вышел к взлетно-посадочной полосе. Увидев стоящую там машину, несколько удивился: «Вроде самолет не нашего полка, бортовые номера другие».

Он подошел, заглянул – в кабине кто-то возился.

— Эй, летун, твой аэроплан?

Из кабины показалось веснушчатое лицо девчушки:

— Мой.

— Пилот где?

— Я и есть пилот.

— Это связной самолет? — переспросил обескураженный Михаил.

— Связной, связной, а в чем дело?

— Мне бы до Калинина с вами добраться. Особист сказал – вы туда летите.

— Садитесь в кабину, сейчас вылетать будем. Михаил забросил в заднюю кабину тощий «сидор», влез сам. Устроился поудобнее, пристегнул ремни. Что-то уж очень молодо пилот выглядит, на вид больше шестнадцати не дашь. «Но раз самолет доверили, значит, летать умеет», — успокоил себя Михаил.

Подошедший механик дернул за винт, двигатель завелся. Самолетик вырулил на полосу, разогнался и взлетел. «Интересно, — подумал Михаил, — почему я его раньше здесь не видел? Или просто спал в это время после ночных вылетов? И не боится же днем летать!»

Михаил обозревал местность. В эту сторону он еще не летал, потому ему было интересно.

Через полчаса полета по фюзеляжу мелькнула тень. Запрокинув голову, Михаил увидел «мессера», прошедшего над ними со значительным превышением. Следовал он тем же, что и они, курсом.

Сняв переговорную трубу, Михаил сказал:

— «Мессер» вверху, «худой»! Видишь?

Летчица в передней кабине кивнула.

В задней кабине связного самолета стоял на вертлюге пулемет ДА[16].

Михаил отщелкнул магазин – полон. Он вновь присоединил его, взвел затвор. Защита от «мессера» слабая – что ему может сделать винтовочная пуля калибра 7,62 мм? В него бы из УБТ крупнокалиберного или из ШВАКА – пушки 20-миллиметровой – садануть, тогда разговор на равных был бы.

«Мессер», похоже, их не заметил – прошел выше и исчез. Но Михаил уже чувствовал себя не в своей тарелке. Ночью «мессеры» не летают – нет навигационного оборудования. А днем Михаил летал на истребителе, и еще неизвестно в этом случае было, кто кого одолеет. Сейчас же самолетик утлый, скорость – пешком обгонишь, и пулемет хорош, только если по вражеской пехоте стрелять. Видел Михаил на сбитых Ме-109 бронезащиту – такую этим пулеметом не возьмешь.

Но как и предчувствовал Михаил, «мессер» не ушел. Он спрятался за облаками и коршуном кинулся сверху на практически беззащитный самолет. А У-2 и спрятаться негде – вокруг болота, озера и реденький лес. Хоть бы наши истребители его пугнули!

— Сверху заходит! — заорал в переговорную трубу Михаил.

Вывернуть пулемет в зенит – навстречу немцу – не получилось. Сверху раздалось характерное «др-р-р»! Но летчица за мгновение до этого звука успела скользнуть на крыло, и трасса прошла мимо.

Михаил увидел, что немецкий истребитель стал выходить из пике, подставив ему борт. Он пустил в него длинную – на полмагазина – очередь. Пули прошли мимо, не принеся никакого вреда, но «мессер» вновь набрал высоту и сделал крутой вираж. Теперь он быстро догонял тихоходный самолетик. Михаил прямо спиной почувствовал, как их самолет лег в перекрестие прицела немецкого пилота. Еще секунда – и он нажмет гашетку! Но летчица нырнула вниз, и очередь прошла поверху. «Это она в зеркало за задней полусферой глядела, молодец!» – мысленно одобрил действия пилота Михаил.

«Худой» с ревом прошел над ними. Когда он оказался немного впереди, Михаил повел стволом «Дегтярева» и выпустил в истребитель последние патроны. Он готов был поклясться, что попал! На таком расстоянии только слепой промахнется.

Но «мессер» ушел вперед. Михаил от досады выматерился – патронов в диске больше не было. Надо было где-то садиться и немедленно покидать самолет. «Мессер» их не оставит – слишком уж легкая добыча.

Михаил взял в руки переговорную трубу, собираясь сказать летчице о том, что нужно садиться, но, взглянув вперед, увидел – «худой» дымит. Несильный пока дымок с каждой секундой становился все гуще и обильнее. Он все-таки попал!

«Мессер» сделал вираж, и тут из него вырвалось пламя – сначала из-под крыла, а потом из моторного отсека. Летчик откинул фонарь и выбросился с парашютом, а истребитель перевернулся через крыло и стал падать. Удар о землю, вспышка пламени, грохот взрыва и столб густого черного дыма!

— Ура! — закричала летчица.

— Садись! — скомандовал Михаил. — Сейчас мы летчика в плен попробуем взять.

Летчица выбрала участок луга и ловко посадила самолет.

— Дай свой пистолет! — выбравшись из кабины, протянул руку Михаил.

— Не дам, оружие личное! Вдруг он, немец этот, сам на меня нападет?

— Я же не пойду его брать с голыми руками?!

— Пулемет сними. Михаил присвистнул:

— Диск пустой!

Летчица нагнулась и достала из недр кабины полный диск.

— Это последний, патроны береги.

— Вот это удача!

С полным магазином воевать можно. Михаил присоединил к пулемету магазин и снял ДА с вертлюга. Пулемет не пехотный, приклада и сошек нет, и воевать с ним на земле несподручно, но все-таки против живой силы это лучше, чем пистолет.

— Глуши двигатель и укройся где-нибудь за валуном, — крикнул он летчице и побежал к месту предполагаемого приземления немца. Когда вражеский пилот еще висел на парашюте, он видел, где приземлился У-2, и изо всех сил тянул за стропы, стараясь сесть в стороне, подальше от советского самолета.

Когда Михаил осторожно подобрался к месту приземления пилота, он нашел брошенный шелковый купол и пустую подвесную систему. Летчик успел нырнуть в кусты и скрыться. До леса далеко – километра два, и добраться он не успеет. Местность непростая – кусты, озерца и множество валунов, вросших в землю.

«Непременно найду гада», — решил Михаил. Он стал внимательно разглядывать землю на месте приземления. Вот вмятина от ботинок – в момент приземления был сильный удар. Земля взрыта – это пилот освобождался от лямок. Куда же он направился?

Михаил описал вокруг парашюта полукруг и чуть не вскрикнул от радости: есть след! Пригибаясь, он двинулся по следу.

Предосторожность оказалась нелишней: через 100–120 метров из-за высокого камня грохнул пистолетный выстрел. Пуля с визгом срикошетировала от валуна, выбив каменную крошку.

Михаил метнулся к ближайшему камню и залег за ним. Сейчас остается только наблюдать за действиями врага.

Выдержки у немца хватило ненадолго. Он выскочил из-за камня и кинулся бежать в сторону леса, явно желая прорваться.

Михаил дал короткую – на три-четыре патрона – очередь. Немец упал. Михаил выждал несколько минут. Лежащего вражеского летчика он видел четко – тот не шевелился. «Неужели случайно убил? Я же вроде бы перед ним стрелял, — огорченно подумал Михаил. — Вдруг немец только ранен? А если он притворился?»

Михаил скрытно описал вокруг лежащего немца дугу, подобрал камень и швырнул его туда, откуда только что пришел. Уловка оказалась не напрасной: немецкий летчик тут же «ожил», перекатился на живот и дважды выстрелил в пустое место.

Михаил дал очередь рядом с его головой. От неожиданности немец дернулся и затих.

— Хенде хох! Пистоле… — Михаил забыл, как будет по-немецки «бросить на землю».

Он вышел из-за камня, держа немца на мушке пулемета.

— Только шевельнись, гад! Так и всажу очередь! Немец уже вот, в трех метрах, и только сейчас Михаил заметил, что его голова в крови. Он толкнул тело ногой. Летчик не шевелился.

Подобрав у правой руки выпавший пистолет, Михаил сунул его себе за пояс. Решил было пульс пощупать, да увидел широко открытые глаза немца – в них отражалось небо. Готов! Михаила передернуло. Вроде и не хотел убивать, а вышло, что наповал.

Михаил опустил пулемет на землю и обыскал карманы убитого. В нагрудном кармане куртки нашел документы на имя Пауля Шульце. Забрал зажигалку, хотя сам не курил – уж больно изящная вещица, — и отошел: пусть валяется здесь, не хоронить же его.

Подобрав пулемет, он пошел по направлению к самолету.

Летчица по-прежнему сидела за камнем рядом с самолетом, сжимая в руке наган.

— А немец где?

— Убил я его. Отстреливался, гад. Сдался бы – остался бы жив.

— Туда ему и дорога.

Девушка поднялась с земли, забралась в кабину. Михаил пристроил пулемет на вертлюг и подошел к винту. Немного прокрутив его, он поставил винт в положение компрессии цилиндра.

— Зажигание!

— Включила!

Михаил резко крутанул винт и отскочил в сторону. Двигатель взревел. Пилот быстро забрался в кабину и пристегнулся.

Летчица пошла на взлет. Самолет попрыгивал на кочках, но скорость набирал. И вдруг – удар, треск! Небо стало на дыбы, мотор заглох.

В наступившей тишине стало слышно, как из бензобака капает горючее. «Надо выбираться быстрее, пока живьем не сгорел», — подумал Михаил. Он с трудом отстегнул привязные ремни, вывалился из кабины, оглянулся и увидел, что самолет лежит кверху шасси. Вернее, колесо было только одно. Второе валялось неподалеку, снесенное камнем. В траве камня было почти не видно, но, как понял Михаил, он-то и явился причиной аварии. А что же летчица?

Михаил подобрался к передней кабине, расстегнул замок ремней, принял на руки девушку и отнес ее от самолета подальше. Не ровен час, подтекающее топливо попадет на раскаленный выхлопной коллектор. А это – сразу костер и неминуемый взрыв: бак наполовину полон.

Михаил вновь бросился к самолету, заглянул в первую кабину, вытащил планшет с картами и кожаную сумку – в таких связники перевозили почту. Все это он отбросил подальше от самолета. Потом снял с вертлюга пулемет – все-таки с оружием он чувствовал себя увереннее.

По правилам, с потерпевшего аварию самолета полагалось снять еще и бортовые часы, но уж больно рискованно: бензин-то капает. Ну ее к черту, железяку эту!

Михаил отошел от самолета, подобрал планшет и сумку и вернулся к своей летчице. Между тем девушка начала приходить в себя.

— Что случилось? Я ничего не помню, — сказала девушка, ощупывая ушибленный при падении самолета лоб.

— На разбеге шасси на камень наскочило, колесо отлетело, и мы перевернулись.

— Ой, что же теперь будет? — От ужаса глаза летчицы округлились.

— Не переживай, можно ведь сказать, что это «мессер» нас подбил, вот мы и сели на вынужденную. А впрочем, самолетик можно попробовать подремонтировать – винт заменить, а стойку шасси перевернуть. И все дела! Ты-то сама как?

— Голова болит, и шишка вот тут. — Девушка осторожно коснулась области темени.

— Руки-ноги целы? Подвигай!

— Целы, не болят. А врать нехорошо – я комсомолка.

— Дура ты в первую очередь! Ты думаешь, тебя похвалят за то, что самолет перевернула? В штрафбат сошлют, не сомневайся. Правда, я не знаю, есть ли женский. Или из авиации турнут. Так что выбирай!

— У меня же в самолете сумка с пакетом, — попыталась подняться летчица, с ужасом глядя на горящую машину.

— Вытащил я ее уже, вот она. — Михаил показал на документы. — Так ты решай – нам вместе говорить надо! Если подловят на вранье – не миновать беды. Я только что из штрафной эскадрильи и возвращаться туда снова не хочу.

— Ладно, скажем, что «мессер» нас обстрелял.

— Правильно. Мы пошли на посадку, а он нас добить решил. Тут я его и сбил. Труп и самолет его – недалеко, а документы у меня.

Девушка сняла шлем и решительно тряхнула головой:

— Дай планшет.

Летчица вытащила из планшета карту, уверенно ткнула в нее пальцем:

— Мы здесь.

— Ни фига себе! До Калинина еще далеко, передовая вообще в стороне… Как выбираться будем? — спросил Михаил.

— Давай сначала до какой-нибудь деревни доберемся.

По карте они нашли ближайший населенный пункт, но до него было идти километров десять.

— Сама идти сможешь? — с сомнением спросил Михаил.

— Смогу, — сжала губы летчица, но как-то неуверенно она ответила.

— Тогда вставай, надо идти.

Девушка поднялась, повесила на одно плечо планшет, на другое – сумку. Михаил отстегнул магазин. М-да, три патрона всего осталось. Стоит ли ради них тащить такую тяжелую железяку? Недолго думая, он решил – стоит. Только нести неудобно, плечевого ремня нет – пулемет-то не пехотный. Он взвалил пулемет на плечо. Тяжеловато – вместе с диском килограммов на десять потянет.

— Пошли!

Девушка сначала двигалась медленно, но потом разошлась.

— А ты правда из штрафников?

— Правда, но из бывших. Я уже не штрафник. Звание и документы мне вернули. А тебя как зовут?

— Младший сержант Скворцова Мария.

Михаил усмехнулся:

— Летная у тебя фамилия.

До деревеньки они добирались до самого вечера – часа три. А деревенька-то призраком оказалась. На карте есть, избы на самом деле стоят – все четыре, а людей в них нет. На фронт ушли или эвакуировались? А впрочем, какая теперь разница?

Спать они расположились на полатях, смахнув слой пыли. Михаил положил рядом с собой пулемет и сразу уснул – слишком много событий произошло за день: из штрафников его освободили, перелет и бой с «мессером», перестрелка со сбитым немецким летчиком, авария на взлете.

Девушка еще покрутилась на жестком ложе, повздыхала, но вот и ее вскоре сморил сон.

Утром они умылись и напились вкусной холодной воды из колодца во дворе. Определились по карте – куда идти дальше. Выходило далековато: километров около двадцати. А больше всего беспокоил вопрос: не получится ли так, как с этой деревней? Если двигаться бодрым шагом, то на полдня пути. Только бодрым вот не получится – Михаил вчера успел лишь позавтракать, а потом начались злоключения. Михаил с досадой хлопнул себя по лбу: «Сидор!» «Сидор» с сухим пайком на перевернутом У-2 остался!» Сейчас бы пригодился, даже очень. Но не возвращаться же за ним…

Девушка шла молча, спотыкаясь на колдобинах.

Часа через три Михаил стал всерьез подумывать – не бросить ли пулемет с тремя патронами в диске. Тяжел, все плечо отбил.

— Все, Мария, привал – на полчаса. Передохнуть немного надо, а еще лучше – поесть.

Только они уселись на траву, как послышался звук автомобильного мотора. На дороге показалась полуторка.

Пилоты вскочили и замахали руками, прося водителя остановиться. Грузовичок подъехал ближе и затормозил.

В кузове оказались несколько бойцов с автоматами, а из кабины вылез старшина.

— Старшина, подбросьте хоть до какого-нибудь города – нам на свой аэродром позвонить надо.

— Кто вы такие и как здесь оказались?

— Пилоты мы. Нас «мессер» сбил, совершили вынужденную посадку.

— А самого «мессершмитта» не видели? Нам позвонили, сказали – немецкий самолет загорелся и упал.

— Как не видели? Мы же его и сбили! Летчик на парашюте выбросился. Мы его попытались в плен взять, так он отстреливаться начал. Пришлось застрелить. — Михаил весомо качнул пулеметом на плече.

— Так это совсем хорошо. Мы из бригады охраны тыла, сбитого летчика искать ехали. Документики ваши посмотреть можно?

— Пожалуйста.

Михаил и Мария передали старшине документы. Просмотрев, он их вернул.

— Я, конечно, прощеньица прошу, но немца убитого обыскивали?

— Обязательно – порядок знаем. Документы его я забрал – у меня они. — Михаил похлопал по нагрудному карману гимнастерки.

Старшина только рот открыл, чтобы что-то сказать, как Михаил опередил его:

— Документы немца не отдам. Нам еще в полку сбитый самолет подтверждать надо.

Старшина сделал недовольное лицо, но возражать не решился – все-таки пилот по званию старше.

— Тогда садитесь в кузов, сталинские соколы, подбросим вас.

Они тряслись по колдобинам лесных дорог часа три с гаком, пока не добрались до небольшого городка Селижарово. А оттуда добраться до Калинина было уже проще.

Прибыв в полк, где служила Мария, они доложили о потерянном самолете, сбитом «мессере», уничтоженном вражеском летчике, вынужденной посадке и аварии на взлете. В доказательство представили документы сбитого немецкого летчика. Командир полка объявил им благодарность за уничтоженный вражеский самолет и за то, что в экстремальной ситуации они сохранили ценные документы.

Михаил с Машей вышли на крыльцо штабного дома.

— Ну вот видишь, чуть-чуть подправили события – и мы уже герои! А сказала бы ты чистую правду – сидела бы уже в камере и ждала трибунала. Мне-то что, я самолетом не управлял.

— И все-таки нехорошо как-то, Сережа.

— А скажи ты все как есть – что изменилось бы, кроме твоей судьбы? Самолетик твой сам на шасси бы встал? Его и так восстановят. Ладно, бывает. Скажи лучше: как до вокзала добраться?

— Пойдем, провожу, — подняла она на него благодарные глаза.

К вечеру следующего дня Михаил уже был в запасном авиаполку, в Кратове, в ближнем Подмосковье. Началось двухмесячное переучивание на новый истребитель Ла-5. Собственно, Ла-5 – это бывший ЛаГГ-3, но с новым двигателем воздушного охлаждения. Значительно более мощный двигатель буквально преобразил бывший неповоротливый ЛаГГ-3. Самолет стал быстрым, маневренным, хорошо слушался руля на вертикалях, не уступал Ме-109 разных модификаций и появившемуся у немцев позднее «Фокке-Вульфу-190» Курта Танка.

Михаилу истребитель сразу понравился – его бы нашим летчикам в сорок первом!

Время освоения новой техники пролетело стремительно.

После учебы весь полк бросили под Сталинград, где шли ожесточенные бои в районе Абганерова и Котельникова. Восьмой воздушной армии противостояли лучшие немецкие асы.

Наши пилоты дрались отчаянно – до последней капли бензина – и садились на свои аэродромы с почти пустыми бензобаками и без боекомплекта. Иногда в горячке боя пилоты не замечали, что снарядов и патронов уже нет, заходили врагу в хвост, жали на гашетки, а в ответ – тишина…

Один летчик из их авиаполка после приземления кинулся на оружейников с пистолетом:

— Застрелю, вражина! Оружие отказало!

Оружейники открыли лючки, а патронные и снарядные ящики пусты – разгоряченный схваткой пилот незаметно для себя полностью расстрелял весь боекомплект.

Немецкие летчики неохотно вступали в бой с истребителем Ла-5, который превосходил их по скорости и мощи огня. Это не ленд-лизовские «харрикейны», наши И-16 или МиГи. Двигатель Ла-5 имел большой мидель, он прикрывал летчика спереди от лобового огня не хуже брони, сзади его защищало бронированное кресло. В этом истребителе летчики чувствовали себя уверенно. А немного позднее появилась модификация Ла-5ФМ, с еще более сильным двигателем и мопщым вооружением.

Сразу по прилете на новый аэродром – по левому берегу Волги – начались боевые вылеты. Немецкая армия бронированными кулаками танков при поддержке пехоты ломала оборону наших войск. Над местами наземных боев стояли дым и пыль, затрудняя летчикам прицеливание и ориентировку. От наших и немецких самолетов в небе было настолько тесно, что командующий 8-й воздушной армией дал приказ истребителям – бить в первую очередь бомбардировщики и штурмовики и не увлекаться боями с истребителями врага. А как не драться, если бомбовозы всегда идут под прикрытием «мессеров»?

Когда Михаил поднялся в воздух в первый раз, он глазам своим не поверил: река горела! В самом натуральном смысле! На воде горели нефть, мазут, вытекший из затонувших судов, буксиров, пробитых пулями танкеров и барж. Удушливый запах дыма проникал даже в кабину на километровой высоте.

В новом для себя полку Михаил летал в паре ведущим. Ведомым у него был молодой и неопытный летчик Петя Лузгин.

— Ты сам никуда не лезь, — поучал его Михаил. — Твоя забота – удержаться у меня на хвосте и не дать приблизиться «мессерам».

Но молодость и горячность пилота сыграли с ним роковую роль. Во втором же вылете, когда четверка наших истребителей связала боем «худых», две другие пары Ла-5 рванулись к бомбардировщикам, свалившись на них сверху и сзади.

Михаил открыл огонь в первую очередь по кабинам стрелков на «юнкерсах», чтобы не попасть под шквальный огонь. Ведомый же его, охваченный жаждой открыть личный счет сбитых самолетов, ринулся к другому Ю-88 и открыл огонь из бортового оружия. Оба стрелка на немецком бомбардировщике ответили точным и интенсивным огнем. От Ла-5 полетели куски обшивки, он задымил и, беспорядочно кувыркаясь, начал падать.

Михаил в бессильной ярости наблюдал за гибелью своего ведомого. К сожалению, Петр так и не покинул кабины подбитого самолета. Скорее всего, он был тяжело ранен или убит.

Михаил расстрелял стрелка, четко увидев, как разлетелся фонарь пулеметной точки и исчезла в фюзеляже голова пулеметчика. Подобравшись поближе к вражеской машине, он очередью из пушки поджег один двигатель, а потом ударил по другому. «Юнкере» камнем пошел вниз, из него выбросилось на парашютах несколько человек экипажа.

Но все это Михаил успел увидеть мельком, поскольку навстречу шли плотным строем другие бомбардировщики. И до Волги-то им было лететь не очень далеко, а там – переправа наших войск, передовая. Михаил понимал: во что бы то ни стало надо сбить, расстроить этот порядок, хотя бы вынудить их беспорядочно сбросить свой смертельный груз и повернуть назад. Только как теперь не хватало ведомого для прикрытия его Ла-5!

Он взял в прицел следующую цель, стараясь прятаться за хвостовым оперением «юнкерса». Расчет был прост – не будет же стрелок разрушать пулеметным огнем хвост собственного самолета!

Михаил дал одну очередь, потом – другую… Попал – от хвоста полетели клочья. Немного довернув нос самолета, он очередью из пушки ударил по мотору. Да, видно, неосторожно высунулся из-за хвоста, а стрелок только того и ждал. От бомбера к истребителю в его сторону понеслась дымная трасса.

Михаил почувствовал, как пули ударили в левое крыло. Но истребитель пока хорошо слушался рулей и не дымил.

— Ах ты гад! — выругался Михаил.

Он дал вперед левую педаль, сместив нос истребителя вправо, и огнем из пушки и пулеметов ударил по пулеметной точке. На фюзеляже «юнкерса» появились разрывы. Вражеский пулеметчик замолчал. Но и бомбардировщик задымил, открыл бомболюки и высыпал все бомбы в голую степь.

Со снижением и разворотом летчик подбитой машины попытался уйти на запад – к своему аэродрому.

— Вот живучий! — разозлился Михаил. — Двигатель дымит, от хвоста – жалкие остатки, корпус разбит настолько, что можно сказать – ребра шпангоутов торчат, а не падает! Добивать? Так на него весь оставшийся боезапас уйдет. А добивать надо!

Михаил подобрался поближе и дал очередь по работающему на форсаже правому мотору. Не выдержало немецкое изделие русского железа! Вспыхнул мотор, от него оторвался винт. Все, падает бомбардировщик!

Михаил перевел взгляд вниз – к земле несся еще один пылающий «юнкере». Это вторая наша пара постаралась.

И немцы не выдержали атаки наших истребителей. Из девяти самолетов три было уже сбито, остальные, пытаясь облегчить бомбардировщики, в беспорядке высыпали бомбы в степь и стали разворачиваться.

Михаил на развороте подловил «юнкере» снизу, рванул ручку на себя и всадил ему в брюхо очередь смертоносного железа. Добавил бы еще, но и пушка, и пулемет уже молчали.

Ситуация резко изменилась. Теперь из охотника он превратился в дичь для немецких истребителей – благо они пока были связаны боем со звеном наших. Помочь бы им, да стрелять нечем. Сейчас надо быстрее возвращаться на свой аэродром: ведомого сбили, хвост его самолета защищать некому, и самому нечем отбиться.

Михаил снизился до двух тысяч метров: здесь было меньше шансов встретиться с «худыми» – они любили летать на трех-четырех с половиной тысячах метров. Да и аэродром был уже недалеко, километров двадцать оставалось, для истребителя – минуты полета, как появился «мессер». Скорее всего, свободный охотник – были у них такие асы. Вылетали они парой или в одиночку, выискивали цели и атаковали их, как правило, исподтишка. Вот и этот начал атаку с хвоста – с пикирования.

Однако Михаил был уже тертым калачом, смотрел не столько вперед, сколько в зеркало заднего вида и по сторонам. Вовремя узрев надвигающуюся опасность, он следил за приближающимся врагом.

Вот «мессер» на несколько секунд зафиксировал свое положение. «Это он меня в прицел берет», — мгновенно сообразил Михаил. И когда немец был уже готов нажать на гашетки, слегка дал вперед правую педаль и качнул ручкой управления влево. Ла-5 сместился влево, скользнув на крыло. Пушечная очередь прошла совсем рядом, но не зацепила.

Немец попался опытный и счел происшедшее за случайность.

Михаил не отрывал взгляда от зеркала.

«Мессер» приблизился, чтобы стрелять наверняка. Но только он завис неподвижно на несколько мгновений, как Михаил опять повторил свой маневр. И опять очередь прошла мимо.

Только тут до немца дошло, что советскому истребителю нечем обороняться – ведь только слепой не увидит пролетевших мимо трасс.

Дав газу, немец решил зайти сверху и ушел в набор высоты. Это был шанс, и Михаил решил им воспользоваться.

Он двинул сектор газа, мотор взревел, и истребитель рванулся вперед, как пришпоренный жеребец. Михаил потянул ручку управления на себя, и Ла-5 полез вверх – наперерез немцу. От перегрузки потемнело в глазах, но немец был все ближе и ближе. Израсходовав в воздушном бою весь боезапас, Михаил шел на таран – ведь такой трюк он уже однажды испробовал. Надо было поставить этого гада на место.

За секунду до столкновения немец понял, какое решение принял русский летчик, и дал рулей вправо, пытаясь уйти. Но Ла-5 – не МиГ и не ЛаГГ-3.

Михаил врезался в крыло «мессершмитта», хотя рассчитывал ударить его в хвост. Удар, треск! Осознавая, что двигатель самолета продолжает работать, Михаил, тем не менее, вдруг четко увидел остановившийся винт своего истребителя и странно медленно разлетающиеся – нет, скорее расплывающиеся в разные стороны обломки своего и чужого самолета. Возникло стойкое ощущение, что время резко замедлило свой ход. «Ошибся, — как-то спокойно и отстраненно подумал Михаил, — надо было рубить винтом по хвосту. Недотянул ручку…» В следующую секунду он потерял сознание.

…Очнувшись, Михаил увидел синеющее над головой небо. Первой мыслью было: «Слава богу, жив! Но как же мне удалось после такого удара покинуть самолет? — недоумевал пилот. — Или я с парашютом выбросился? Ни черта не помню, какой-то провал в памяти».

Рядом раздались голоса.

Михаил повернул голову – из подъехавшей машины «скорой помощи» медики в белых халатах выкатывали носилки. Рядом стояла милицейская машина УАЗ-«буханка» и трактор. «Трактор-то зачем?» – удивился про себя Михаил.

Он немного повернул голову и уткнулся взглядом в перевернутую «Аннушку», с которой и начались его приключения. Какая-то нестыковка выходит… Он только что таранил немецкий «мессершмитт», а авария с Ан-2 произошла уже два года назад. И одежда на нем та же, двухгодичной давности.

Медики подошли к нему, ощупали, измерили давление. Михаил воспринимал происходящее отстранение, как будто это случилось не с ним.

— Сашка! Сашка Веретенников! — вспомнил пилот о механике.

— Шок после аварии, — уверенно произнес врач. — Жив, жив твой напарник. Всего одна царапина.

Михаила аккуратно переложили на носилки и погрузили в машину «скорой помощи». Он чувствовал, как трясет «скорую» на колдобинах, слышал разговор врачей, но все как будто сквозь вату. «Где я? На том свете? Тогда почему чувствую все – даже укол? Ведь мертвые ничего чувствовать не должны», — размышлял он и не находил ответа.

В приемном покое больницы седой травматолог раздел его, осмотрел.

— Свежих травм не нахожу, а следов от старых полно: шрамы на ноге, на руке, на теле. Может, он воевал раньше – скажем, в Чечне? Пусть его проконсультирует невролог – похоже, у парня сотрясение головного мозга.

Через десять дней после лечения Михаил выписался из больницы.

* * *

Внизу под самолетом проплывали ослепительно-белые кучевые облака.

— Дождь, наверное, внизу идет, — сказал командир белоснежного лайнера.

— Нам он не помеха, — отозвался с кресла второго пилота Михаил.

Вот уже год, как он после переучивания летал вторым пилотом на пассажирском Ан-148. Но каждый раз, когда он пролетал надо Ржевом, Тулой или Великими Луками и землю не закрывали облака, у него щемило сердце и отчего-то становилось грустно на душе, а по ночам снились «военные» сны: красавица Вера Лебедева с петлицами капитана, ее веселые подруги – молодые, задорные, еще не успевшие познать всей полноты счастья такой короткой человеческой жизни, но все равно живущие надеждой: «Вот только война закончится…»

Он вновь шел в атаку на истребителе, покидал кабину, открывал парашют – и просыпался в холодном поту.

Примечания

1

ВВС РККА – Военно-воздушные силы Рабоче-крестьянской Красной армии.

2

СБ – Скоростной бомбардировщик

3

ГКО – Государственный комитет обороны.

4

ПТАБ – противотанковая авиационная бомба.

5

ППД – один из первых советских автоматов, официальное название «пистолет-пулемет Дегтярева».

6

ПТР – противотанковое ружье.

7

СВТ – самозарядная винтовка Токарева.

8

ЗАП – запасной авиационный полк.

9

УТИ – Як-7УТИ – учебно-тренировочный самолет на базе истребителя.

10

ВПП – взлетно-посадочная полоса.

11

ВНОС – Войска воздушного наблюдения, оповещения и связи.

12

РС (эрэс) — реактивный снаряд.

13

«Дегтярь» – жаргонное прозвище пулеметов и автоматов Дегтярева. Здесь может иметься в виду, скорее всего, РПД – ручной пулемет Дегтярева, с сошками и горизонтальным расположением дискового магазина.

14

ППШ – пистолет-пулемет Шпагина. Один из первых советских автоматов.

15

БТ-7 – советский довоенный и первых лет Великой Отечественной войны средний танк.

16

ДА – пулемет Дегтярева, авиационный вариант.


на главную | моя полка | | Пилот штрафной эскадрильи |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 88
Средний рейтинг 4.1 из 5



Оцените эту книгу