Книга: Атаман. Гексалогия



Атаман. Гексалогия

Юрий Григорьевич Корчевский


Атаман. Гексалогия


Юрий КорчевскийЗащитник Отечества


Глава I


Смена закончилась неожиданно быстро. Полдня занимался перевязками, затем оформлял истории болезни. Как говорит наш заведующий отделением: документы пишутся не для меня, а для прокурора.

Я созвонился с Юлей, моей подружкой, переоделся и вышел из больницы через запасной выход. Свой мотоцикл, любимый «Харлей‑Девидсон», я всегда ставил там. Собственно, после развода у меня только и осталось, что телевизор да этот мотоцикл. Квартиру мы разменяли; мне досталась однокомнатная в Люблино, а Инне – двушка на Воронцовском поле, почти центр. Да и мебель переехала туда же. Какое‑то время мне даже пришлось спать на матрасе на полу, но я не горевал: баба с возу – кобыле легче. Моя бывшая нашла себе мужчину побогаче; она давно пилила меня – зарабатываю мало, дежурства опять же ночные, ни в клубе оторваться, ни в гости сходить. Выбрала теперь себе богатенького, правда, женатого, но её это, похоже, не напрягает. Господь с ней, флаг в руки. Была в жизни такая ошибка – этот скоропалительный брак, ведь отговаривал отец, пока был жив, он людей хорошо чувствовал. Ладно, хорошо хоть детей не успели завести. А сейчас я собирался к Юле. Сегодня пятница, мы давно с приятелями собирались встретиться на выходных, посидеть на даче – попить пивка и пожарить шашлыки. Надо было ловить последние погожие деньки; солнце ещё светило вовсю, но по утрам было прохладновато и летала паутинка – признак бабьего лета.

До «Автозаводской» доехал быстро, мотоцикл – не машина, стоять в пробках не приходится.

Юля уже стояла на месте, приплясывая от нетерпения. Я даже залюбовался – джинсы плотно обтягивали аппетитную попку. На спине болтался небольшой рюкзачок, ветер слегка раздувал длинные чёрные волосы. Люблю брюнеток, хотя почему‑то считается, что большинство мужчин без ума от блондинок. Не зря же на улицах столько крашеных блондинок. Но и я, и мои друзья к блондинкам были равнодушны.

Познакомился я с Юлей случайно – она приехала навестить в больнице бабушку, и мы застряли в лифте; хоть и недолго длилось наше заключение, но познакомиться и обменяться номерами телефонов успели. Вот уже третий месяц, как мы встречаемся, и месяц, как спим вместе. Переезжать ко мне она не собирается, так же как и я к ней. Девушка тоже успела сходить замуж, и это добавило ей осторожности.

Мы поцеловались; Юля уже привычно уселась сзади, обняв меня руками, не от бурных чувств, а хотя бы для того, чтобы удержаться. Мотоцикл может и сбросить. С безопасностью у мотоциклв конечно хуже, чем у любой, даже самой завалящей машины, зато в машине нет такого чувства скорости, единения с природой, когда ветер бьёт в лицо и сечёт щёки песчинками, а воздух пахнет травой. В мотоциклы я был влюблён с детства.

Со временем, уже работая, я купил машину, но не было в ней адреналина; комфорт был – тепло, уютно, а вот азарта, упоения не было. Теперь вот сбылась давнишняя мечта – Харлей. Долго копил, всё‑таки двадцать тысяч американских рублей, сумма для доктора изрядная. Ну а к Харлею пришлось покупать кожаную косуху, бандану и всё, что полагается, чтобы соответствовать. Всё‑таки Харлей – это легенда, не Сузуки какая‑нибудь.

Приглушённо тарахтя низкооборотным мотором и проходя сквозь пятничные пробки на Садовом, как нож сквозь масло, мы вырвались за город. Москва с её отравленным воздухом осталась позади. Вот и Истра; ещё немного, и мы подкатились к даче моего друга и коллеги Женьки Абрикосова. Для кого‑то он – уважаемый заведующий отделением, а для меня так и остался закадычным дружком Женькой. Сколько мы с ним во время учёбы в первом МОЛМИ вина попили в подъездах, тиская девчонок! А сколько лекций пропустили, правда, к медицине отношения не имеющих – научный атеизм, диалектический материализм и тому подобное. Слава Богу, КПСС – уже не направляющая сила, и товарищу Сталину спасибо за счастливое детство говорить не надо.

Дачка была небольшой и старой, доставшейся Женьке от деда, заслуженного деятеля от оборонки. После смерти академика Женьке причитался целый чемодан наград, грамот, и вот эта дачка.

Место неплохое: старые деревья вокруг, тень, прохлада, водохранилище рядом. Участок небольшой – шесть соток, и домишко на участке маленький, однако небольшую кампанию приютить на ночь может запросто.

Мы с Женькой по‑дружески обнялись, С Юлей они скромно пожали друг другу руки. В дальнем углу двора уже жарко горели дрова в мангале. Багажник Женькиного авто был открыт, там виднелась кастрюля с мясом, и лежала связка шампуров. Из домика выпорхнула Люся, жена друга. Они поженились ещё в институте и, к моему удивлению и зависти, жили дружно и весело. Детей пока не заимели, но, как сказал Женька, они активно работают над этим вопросом.

Поскольку дрова уже прогорали, мы принялись нанизывать мясо на шампуры и жарить. Шашлык должен делать мужчина, мясо не любит женских рук.

Тем временем дамы резали лучок и готовили закуски. По участку начал распространяться дразнящий аромат шашлыков. Мы поснимали готовое мясо и, обжигая руки, помчались к столу. Снизав мясо с шампуров в большое блюдо, уселись. Женька спохватился и умчался в домик, вернувшись с парой запотевших бутылок вина. Шашлык, правильно замоченный и пожаренный, – лучшее мясное блюдо. Откусываешь сочный кусок, и язык от жара начинает трещать, запиваешь холодным вином и кидаешь в рот колечки лука, замоченного в уксусе. Красота! А запах?

Утолив голод несколькими кусками и опустошив первую бутылку вина, мы начали неспешный разговор. Как водится у финских лесорубов: в лесу – о бабах, с бабами – о лесе. Конечно же, мы с Женькой говорили о медицине, о злом и некомпетентном Зурабове; да много ещё о чём могут говорить увлечённые профессионалы. Дамы слегка заскучали и направились в домик. Мы же за разговором уминали шашлыки, запивая винцом. Хорошо сидели, одним словом.

Незаметно опустился вечер; посвежело, на небе зажглись крупные звёзды.

Пятница, вечер, предвкушение двух дней отдыха, приятная компания – что ещё человеку для счастья надо? И я наслаждался. Неизвестно, позвонят по мобильнику мне или Женьке, что привезли тяжёлого больного, и придётся бросать всё – женщин, шашлыки, свежий воздух, и стремглав лететь в душную Москву. Дамы наши решили проявить инициативу – вышли из домика в купальниках и с полотенцами в руках.

– У нас есть предложение сходить искупаться.

Да кто был бы против?

Мы сбросили брюки и футболки и дружной кампанией отправились к находящемуся рядом водохранилищу. К вечеру вода нагрелась и была как парное молоко, на мой взгляд, даже теплее воздуха. Вдоволь накупались, пошалили, подныривая к девушкам; перебрасываясь шутками, вернулись на дачу. Тут нас ждал маленький сюрприз. На стуле стоял какой‑то лохматый незнакомый пёс и с аппетитом доедал наши шашлыки. Завидев нас, он смылся в кусты. Ни одного куска мяса на столе уже не было.

Судьба! Переодевшись в сухое, мы включили музыку, немного потанцевали под «Роксет» – любимую группу Женьки и Люси, и отправились в свою комнату. Собственно, выбора не было: домик был маленький, и комнат – всего две. В комнате стояла духота, не помогали открытое окно и дверь, да ещё и комаров налетело – тьма.

Мы с Юлькой быстро разделись и юркнули в постель, накрывшись простынёй. Скоро нам стало не до комаров, нашлось занятие поинтересней.

Утром мы выползли из домика невыспавшиеся, с множественными волдырями от комариных укусов. Не комары, а прямо вампиры какие‑то. Подхватив полотенце, я как был в плавках, так и помчался к водохранилищу. С разбега плюхнулся в воду и чуть не заорал от неожиданности – вода показалась обжигающе холодной, конечно, из тёплой‑то постельки. Поплавав и согревшись, обтёрся полотенцем и трусцой побежал к даче. Все уже встали и бродили, как сонные мухи.

– Эй, лентяи! Быстро в воду! Берите пример с меня – и чист, и свеж.

– Юра, сегодня выходной, не грузи, дай отдохнуть.

Ну, отдыхайте. Я вытащил из дома старинный, деда Женькиного самовар, вышел за забор, набрал в ближайшем ельнике, буквально в пяти шагах от дачи, еловых шишек и растопил самовар.

Увлекательный это процесс. Сначала заливаешь воду, потом подбрасываешь шишки, затем поджигаешь лучины из сухого дерева. Когда из трубы начинает валить сизый дым, надеваешь на трубу сапог и, как мехом, начинаешь качать сапогом. Пламя разгорается, и вскоре вода в самоваре начинает шуметь. Специально для самовара Женька хранил в подсобке старые сапоги. А чай какой из самовара! С лёгким привкусом дымка, с хорошей заварочкой, в которую добавлены для вкуса смородиновые листья. Это как сравнивать общепитовские котлеты и хороший шашлык.

Пока я с упоением занимался самоваром, девушки накрыли немудрящий стол. Сели, почаёвничали не спеша, звучно прихлёбывая из блюдечек. Нет, в Москве так чай не попьешь; там всё быстро, на ходу, часто из пакетиков. А чаепитие – это процесс, конечно, не японская чайная церемония, но и славяне умели это делать не хуже, вспомните хотя бы «Чаепитие в Мытищах». С бараночками, сахаром‑рафинадом и щипчиками, пыхтящим самоваром и непременными блюдцами, на худой конец – со стаканами в подстаканниках. Нет теперь такого, только, может, в дальних деревнях сохранилось, или вот иногда кто‑то на даче побалуется, как мы. Всё в спешке – успеть, не опоздать, ритм просто бешеный.

И только я отмяк душой за самоваром, как раздался звонок мобильника.

– Юра, там у тебя пациент из восьмой палаты подкравливает после операции, ты бы подъехал, посмотрел.

– Ладно, буду.

Вся компания выжидающе на меня уставилась.

– Я отъеду ненадолго, посмотрю, что там, да и назад сразу, расслабляйтесь пока без меня. Сегодня только утро субботы.

Я оделся, оседлал Харлей и выехал со двора.

Под колёса мягко стелилась укатанная грунтовка дачного посёлка, потом я выехал на узкую асфальтовую дорогу, вьющуюся вдоль реки. Добавил газку, дорога была знакомая. Ещё пару поворотов – и я уже буду на трассе. Положил мотоцикл на бок, вписываясь в левый поворот, и – о, чёрт! На повороте лежал тонкий слой рассыпанного песка, видимо, на дачу кто‑то вёз для строительства. Мотоцикл перестал слушаться, заскользил боком. Я оттолкнулся от Харлея и сгруппировался. Боковым зрением я увидел, что меня несёт на дерево. «Как хорошо, что я ехал один», – мелькнуло в голове, затем удар и тошнота.

…Очнулся я, по моим ощущениям, не скоро. Выезжал я утром, часов в десять, а сейчас вон уже и солнце садится. Неужели никто не видел моего падения, не вызвал «Скорую»?

Я взглянул на часы – можно выкинуть: циферблат расплющило, стрелок нет. А хорошие были часы – «Омега», не подводили. Где же мотоцикл? Слегка покачиваясь, голова всё‑таки болела от удара, и немного подташнивало, я обошёл придорожные кусты. Мотоцикла нигде не было. Неужели угнали, пока я был в отключке? Конечно, ключи в замке зажигания, а Харлей – лакомый кусок для любого угонщика. Мало того, что сотрясение заработал, так ещё и мотоцикла лишился. Здорово отдохнул, нечего сказать. Я огляделся – где‑то должна быть наплечная кожаная сумка, там мои права, ключи от квартиры, сотовый телефон. Но и сумки я не нашёл тоже, хотя на четвереньках облазил все кусты и придорожную канаву. Что за чертовщина?

Поднявшись с колен, я отряхнул брюки и огляделся. Местность та же – вон поворот реки, холмик, но в то же время, и не та. Чего‑то здесь не хватает. Точно, домиков не хватает, столбов с проводами не хватает, дерева – берёзы, о которую я ударился, не было тоже. Неужели я так сильно приложился головой, что что‑то забыл? Я остановился и напряжённо попытался вспомнить, куда я ехал и зачем. По крайней мере то, что я Юрий Котлов, не вызывало у меня сомнений. Вроде мне звонили с работы, да, точно, звонили с работы: были проблемы с послеоперационным больным, и я рванул в Москву.

Надо возвращаться на дачу к Женьке; у него – машина, сотовый телефон, можно с Москвой связаться; кроме работы мне надо было и милицию вызвать, пусть выезжают на место аварии – мотоцикл угнали, сумку украли. По крайней мере, для страхового общества надо получить справку о зарегистрированном происшествии.

Придя к решению вернуться, я направился обратно. Странно, когда я ехал в Москву, по левой стороне виднелись заборы и крыши дачных домиков, а сейчас ничего кроме каких‑то зарослей нет. Не могли же дачи в одночасье исчезнуть? И голосов людских не слышно. Что‑то здесь не так. Может, после аварии я в шоке ушёл на другую дорогу? Потому и мотоцикла с сумкой не нашёл, и берёзы злополучной нет, и домиков не видно. Да, наверное так.

Успокоив себя и внутренне разъяснив некоторую несуразицу, я зашагал бодрее. По моим прикидкам, я прошёл уже километра два‑три, и пора бы уже объявиться Женькиной даче.

Впереди блеснула водная гладь. Я приободрился. Даже если немного заплутал, по реке сразу определюсь, ведь дача была недалеко от воды.

Вышел на берег, в нетерпении стал озираться. Какие‑то незнакомые места. Вдалеке, выше по течению, стоял рыбак с удочкой – как же, вечерний клёв. Я направился к нему, теша себя надеждой, что сейчас узнаю, где я, и куда идти дальше. Подойдя, мысленно удивился одежде рыбака – уж больно затрапезная, если не сказать хуже. Ладно, мне с ним в друзьях не ходить. Я поздоровался, рыбак стянул нечто бесформенное с головы и поклонился:

– Здравствуй, барин!

Странное приветствие, однако.

– Не скажешь ли, мил‑человек, где тут селение какое, приплутал я малость.

– А чего ж не сказать? Вон туды, по дороге, Яхрома будет; недалече, версты четыре всего.

– Москва далеко?

– Это уж дальче, вёрст пятьдесят будет, вон туды, – он махнул рукой.

– Где станция железной дороги, поближе чтоб?

– Чаво? Не понял я, барин.

Тупой какой‑то, что ли? Простой вопрос не понял. Я решил идти вдоль берега, мне казалось, что так я наверняка быстрее выйду к какому‑нибудь селению, а там или такси найму или позвонить смогу. Уже уходя, неожиданно для себя спросил:

– День сегодня какой?

– Так пятница, как есть осьмнадцатое сентября одна тысяча пятьсот сорок седьмого года от Рождества Христова.

Сбрендил мужик, как есть сбрендил. Наверное, водку палёную пьёт, вот белая горячка и приключилась. Чего с ним время тратить?

Я направился вдоль берега. Воздух был свежий, голова постепенно перестала болеть, шлось легко, только что‑то уж есть хотелось. Конечно, чай пили утром, а сейчас – вечер. Селений никаких не видно, хоть бы уж деревня какая попалась. Судя по солнцу, через час‑полтора стемнеет, а у меня и крыши над головой нет.

Кожаная куртка – косуха – лишь от ветра защита, тепла от неё никакого, а я житель сугубо городской; если и выезжал на природу, то на день‑два с палаткой, или как к Женьке – на дачу. Надо искать ночлег.

Темнело, я начал спотыкаться о корни деревьев, кочки. Слева, недалеко от берега, показалась копна сена. Недолго думая, я свернул туда, взобрался наверх и блаженно развалился. Побаливала в затылке голова, натруженные ноги гудели с непривычки. Километров десять я сегодня точно отмахал, сроду столько пешком не проходил, все на мотоцикле да на метро. Ночное небо было почти чёрным, звёзды ярко мерцали. В голову пришла мысль – почему нигде на горизонте не видно зарева от городских огней? Ладно, пусть Москва ещё далеко, но в ближнем Подмосковье полно городков, от них‑то зарево должно быть, не может везде выключиться электроэнергия. Завтра разберусь, а сейчас – спать.

Отрубился я быстро, слишком много впечатлений и событий за один день. Утренний сон был прерван самым бесцеремонным образом: меня за руку стащили с копенки сена. Рядом стояли два мужика с вилами и граблями, недалеко была и лошадь с повозкой. Ясно, за сеном приехали.

– Ты кто таков?

– Да вот, приблудился немного, в стожке переночевал.

Мужики выглядели агрессивно: один держал деревянные вилы наперевес, как винтовку со штыком. В голове мелькнуло – а почему вилы деревянные?

Второй подошёл сбоку, взял меня за руку, но было видно, что слегка струсил. Во мне роста было метр восемьдесят, и вес – девяносто, а мужички выглядели тщедушно. Учитывая, что я в институте активно занимался в секции самбо, уложить обоих не представляло труда, но зачем?

– Пойдем‑ка в деревню, к барину.

Ну что ж, в деревню так в деревню. Вчера я её сам искал, да найти не смог. Идти оказалось недалеко, буквально за пригорком, я вчера не дошёл пятьсот метров.

Я шёл впереди, мужики молча конвоировали сзади.

Деревенька была небольшой, домов десять, по периметру огорожена хлипким тыном, и не производила впечатления зажиточной. Что меня удивило – крыши крыты дранкой, а кое‑где и соломой. И это в ближнем Подмосковье!



Меня подвели к самой большой избе; из трубы курился дымок, двор был огорожен забором, во дворе рылись в земле куры, из сарайчика доносилось похрюкивание и мычание. На стук в дверь вышел дородный мужик в яркой красной рубахе навыпуск, подпоясанной ремнём. Слева на ремне висел в чехле здоровенный нож, справа – ложка. Однако! Прямо театр какой‑то. Мужики сняли шапки, поклонились.

– Вот, барин, шпыня поймали, в копёшке ночевал на Ильином лугу.

Барин оглядел меня с головы до ног.

– Кто таков будешь?

– Юрий Котлов, из Москвы.

– А сюда как попал?

– Заблудился, от своих отстал. Мне бы телефон или, если в деревне нет, дорогу к ближайшей станции.

– Станция‑то недалеко, да токмо лошадей там сейчас нет.

Помешались они все тут, что ли? Или прикалываются над столичным жителем?

Я решил не обострять отношения, попросил указать дорогу, по ней и зашагал. Хорошо хоть, теперь имелась дорога, это не по берегу идти, спотыкаясь о кочки. Дорога петляла среди рощиц, полей со снятым урожаем.

Часа через два впереди показались две избы, огороженные высоким забором из жердей. Я вошёл в открытые ворота. Навстречу мне выбежал мальчонка лет двенадцати, поклонился и спросил:

– Чего желает господин?

– Станция где?

– Да вот она станция и есть, лошадей тока нету, вчерась гонцы из Пскова всех забрали.

– А железная дорога где?

– Непонятно ты молвишь, господине.

– Ладно, а столовая здесь есть?

Видя в глазах парнишки непонимание, я переспросил:

– Покушать можно где?

– Так вот же трактир.

Паренёк пошёл вперёд, я – за ним. Вошли в избу. Большой зал, мест на тридцать, длинные столы со скамьями, стойка, с хозяином за ней, попахивало дымом и чем‑то вкусным, мясным.

У меня от запаха еды аж слюни потекли. Хозяин поздоровался, спросил – что хочет уважаемый гость?

– А что есть?

– Карасики жаренные со сметаной, курица вареная, расстегаи, щи, каша.

– Давайте щи, курицу и расстегаи.

Я уселся за стол, мальчишка принёс глиняные чашки с едой, деревянную ложку. Немало подивившись ложке, я набросился на еду. И щи и курица были хороши, а расстегаи с рыбой – отменные.

Насытившись, я подошёл к хозяину рассчитаться. Во внутреннем кармане у меня всегда лежал загашник для гаишников, причём и рубли, и доллары, правда немного – баксов сто.

– Сколько с меня?

– Алтын.

– Сколько? – от удивления у меня глаза на лоб полезли. Ну, назвал бы он сумму в рублях или валюте, а тут что, спектакль какой‑то!

– Разве дорого? Посчитайте сами – полоть куриная, щи, три расстегая, ровно алтын и будет.

Я в растерянности вытащил деньги и не знал, что ответить хозяину.

– Вот, у меня только такие деньги!

Хозяин подозрительно на меня поглядел:

– Немец, что ли?

– Почему немец, – обиделся я, – как ни есть – русский, сызмальства в Москве живу.

– А деньги чего же странные, из бумаги? Серебро давай, на худой конец, и медяками алтын собери.

– Нет у меня серебра, только такие.

Хозяин обернулся в сторону кухни, крикнул Васю. Из дверей вышел здоровенный молодец, ростом не меньше меня и в два раза шире в плечах, утирая рукавом рот.

– Вот, платить не хочет.

– Это мы ща!

Вася двинулся ко мне, хозяин метнулся к двери, перекрывая отступление. Дело оборачивалось неприятностями. Причина мне была пока непонятна. Я поел, честно хотел расплатиться, а меня чуть не в фальшивомонетчики записали. Вася размахнулся кулачищем. Дожидаться удара я не стал, сделал подсечку, и, когда туша Васи с оглушительным грохотом упала на пол, добил его ребром ладони по шее. Вася стал тихим спокойным мальчиком и только сопел в две дырки.

– Хозяин, у меня только такие деньги.

Я вывернул в доказательство карманы брюк, на пол упала монетка, кажется, два рубля, случайно затерявшиеся в кармане.

Хозяин бочком подошёл, поднял монету, попробовал на зуб.

– Откуда такая, небось фряжская али романейская?

Внимательно рассмотрел с обеих сторон, кинул в ящик.

– Ладно, иди с Богом, бумагу свою забери.

Я сгрёб со стола рубли и доллары, сунул в карман. Я был ошарашен происшедшим. Уже в дверях я спросил:

– Год какой сегодня?

– Знамо какой – одна тысяча пятьсот сорок седьмой от рождества Христова. Ты никак, гость, выпил вчера много?

– Как в Москву пройти?

– Налево по дороге.

Задерживаться я не стал, так как Вася стал подавать признаки жизни: зашевелил руками, приподнял голову. А ну как возьмёт в руки жердину и захочет поквитаться?

Я вышел со двора и, свернув налево, зашагал по дороге. Сытому шагалось веселее, однако мысли были грустные. Уже второй человек называет мне совершенно, с моей точки зрения, несуразную дату. Я стал припоминать все странности – нигде не видно машин, не пролетают самолёты, нет столбов и проводов, да и станция была почтовая, для государевых гонцов и почты, а никакая не железнодорожная. По всем прикидам выходило, что я и в самом деле угодил в средние века. Бред какой‑то. Поговорить бы с кем, разобраться, да вот только где найти такого человека, чтобы всё разъяснил? C чужаком вряд ли будут долго разговаривать, сочтут за сумасшедшего, затолкают в странноприимный дом, да и заведений таких здесь, наверное, ещё нет.

Я шёл по дороге и думал, что же мне делать? Смогу ли я вернуться в своё время, и если да, то как это сделать? Если не смогу – надо на что‑то жить, где‑то работать, искать ночлег. На меня свалилась куча вопросов, и ни на один у меня пока не было ответа. Что бесплодно ломать голову, надо идти в Москву, там что‑нибудь придумаю: голова на плечах есть, руки – тоже.

Дорога слилась с ещё одной, сделалась шире. Меня периодически обгоняли верховые, иногда я обгонял тяжело гружёные возы, еле влекомые понурыми лошадками. С каждым километром чувствовалось приближение города, по бокам дороги стали появляться деревеньки. По дороге проезжали не только крестьянские повозки, но и богато расписанные кареты с важными седоками. Пару раз я сходил с дороги, чтобы напиться в протекающих ручьях. Покушать не довелось, да и, имея печальный опыт еды в трактире, я больше не хотел рисковать.

К вечеру ноги уже отказывались идти, надо было искать ночёвку. Даже если Москва и недалеко, что мне там делать ночью? Дома нет, на постоялый двор без денег соваться смысла тоже нет. Не барин, переночую снова в стожке. Я стал поглядывать по сторонам, но никаких стогов или копен не увидел, вероятно, крестьяне их уже убрали.

Начало темнеть, слева от дороги, на опушке, я увидел небольшой костерок и несколько подвод, стоящих полукругом. У костра полдюжины мужиков варили в котелке нехитрую дорожную похлёбку. Попробую переночевать вместе с ними.

Подойдя, поздоровался, мне недружно ответили. Я попросил разрешения посидеть, погреться. Всё‑таки ночи были прохладноваты. С некоторым сомнением и опаской мне позволили остаться и даже угостили миской каши. Довольно неплохой каши – гречневой, с маслом, очень вкусной. А может, на пустое брюхо так показалось.

Все улеглись спать, подстелив под себя лошадиные потники, а кто и на телеги. Я улёгся на землю, запахнувшись в свою косуху. После утомительного перехода и немудрящего ужина уснул быстро, несмотря на жесткое ложе.

Проснулся от тычка в бок – рядом дрались, причём, судя по крикам и мелькающим теням, дрались все. Я закатился под телегу, дабы не перепало случайно по ошибке, стараясь вникнуть, кто, кого и за что бьёт. Потихоньку в свете еле тлеющего костра стал понимать, что приютившие меня мужики отбиваются от разбойников, промышлявших грабежом вот таких крестьянских обозов, везущих в Москву товар на продажу. Надо помогать, всё же мужики не погнали прочь незнакомца, даже покормили.

Улучив момент, я выскочил из‑под телеги и врезал ногой по причинному месту чужаку. Он выделялся среди обозных светлой рубашкой. Тот упал, засучил ногами и завыл. Как теперь разобраться в темноте – кто свой, кто чужой?

– Обозники, сюда, к телегам! – скомандовал я.

Тяжело дыша и отбиваясь от наседавших нападающих, ко мне пробились трое крестьян. Разбойников было больше. Выхватив у одного из мужиков оглоблю, я резко ткнул ею в лицо одному из нападавших. Раздался хруст костей и дикий вопль. Вторым тычком я врезал в живот ещё одной смутной тени, услышав в ответ сиплый выдох. Хорошо попал. Обозники тоже не остались в стороне и кинулись помогать.

Разбойники исчезли так же внезапно, как и появились. Мужики подбросили сучьев в костёр, мы огляделись. Двое обозников лежали с разбитыми головами; один был ранен, зажимал порез на руке, обильно сочившийся кровью. Я разжал руку – порез у раненого был глубокий, но кровь была тёмной и не пульсировала, слава Богу, артерия не задета.

– Бинт дай! – крикнул я.

Обозники уставились на меня, явно не понимая.

– Ну, материя есть какая?

Мужик задрал рубаху, оторвал от исподнего широкую полосу. Этим полотнищем я и перебинтовал руку.

На опушке лежало трое убитых незнакомцев. Мужики их осмотрели – тати проклятые, туда им и дорога. Для своих убитых выкопали яму и похоронили. Да и куда их везти – август, днём жарко, быстро завоняют.

Утомившись, присели отдохнуть.

– Как звать‑величать тебя, парень?

– Котлов Юрий.

– Спасибо, выручил, бо все полегли бы тут, подрастерялись мы маленько. Ратник?

– Нет, приходилось просто.

Не мог же я им рассказать, что драться научился в институтской секции.

– Откуда сам?

– Из Москвы, да давненько не был здесь, не знаю даже, ждёт ли кто, – продолжал врать я.

– Да, слыхали мы, пожар в Москве был ноне сильный, много домов погорело, даже сказывают – царский дворец и митрополичьи палаты сгорели; царю Ивану что – новые хоромы отстроят, холопов у него много.

– Это какому Ивану?

– Да ты что, паря, – Ивану Четвёртому, он помазан на царствие уж восемь месяцев как.

Прокололся я слегка, историю надо было лучше учить.

– А далеко ли до Москвы, мужики?

– Да нет, с утречка двинемся, а вскоре и Москва.

– А чего же вчера не дошли?

– Так за постой платить надо – за лошадей, за себя; где же денег взять?

Утром обозники снова сварили кашу с салом, мы не спеша поели. Крестьяне запрягли лошадей. Поскольку возничих не хватало, пришлось мне сесть на телегу и взять в руки вожжи. Ещё двух лошадей с телегой привязали уздцами к передним телегам. Так и тронулись.

Часа через два в облаках пыли въехали в посады. С обеих сторон тянулись убогие избы, кузнечные, гончарные, кожаные, столярные мастерские. Их можно было узнать даже по запаху.

Постепенно дома становились лучше, и вот мы въехали в городские ворота. Стражники взяли с каждой подводы по полушке, и мы вкатились в сам город. Я был разочарован – немощёные улицы, сбоку смердящие канавы, деревянные дома и пыль. Да и по размерам, как нынешняя Шатура, наверное.

Наш небольшой обоз проследовал на рыночную площадь. Здесь я тепло попрощался с попутчиками и отправился восвояси. Собственно, даже и не отправился.

Походил по торгу, посмотрел, что продают. Были здесь мясные ряды с висящими тушами свиней и коров, рыбные, с самым разнообразным товаром – свежей рыбой, вяленой, копчёной всех размеров, овощные, где торговали репой, капустой, свёклой, луком и морковкой. Вот картошки тут не было, видимо, не успел дойти до нас этот колумбов подарок. В тряпичных рядах рябило в глазах от многоцветия рубашек, штанов, платьев, отрезов.

По старым фильмам я думал, что все ходили в сером или чёрном. Ничего подобного – расцветки поражали разнообразием. Штаны и рубашки были красные, синие, голубые, фиолетовые, зеленые, самых разнообразных оттенков. В ряду кожевенников сапоги – мужские и женские, высокие и низкие, на каблуке и без, из любой кожи, тоже разных цветов, даже красные. Кирзовых вот только не было – изобретение сталинских времён.

Кожевенники, все как один, заинтересованно разглядывали мою куртку. А некоторые даже вышли из‑за прилавков и, поздоровавшись и испросив разрешения, рассматривали молнию и кнопки на рукавах. Цокали языками и под конец спросили:

– Чья работа?

– Турецкая. – Видя непонимание, я вовремя вспомнил, – османская.

– А‑а‑а, – с разочарованием вздохнули мастера. – Кожа у них отвратная, да вот застёжка интересная, только уж больно тонкая работа. Небось, дорого купил?

Я чуть не брякнул – сто баксов, да вовремя прикусил язык.

Ювелирный ряд удивлял тонкой работой, блеском камней и матовым сиянием золота и серебра. Молчаливые, серьёзные торговцы, окинув взглядом мою одежду, даже не делали попыток зазвать к своему прилавку. Одет я неподобающе, не выгляжу в их глазах кредитоспособным. Вывод: одеться надо по местной моде. Хорошо сказать – одеться, тут и подхарчиться не на что, в кармане только рубли да американские доллары, обе валюты ещё не существуют.

За ювелирным рядом пошёл оружейный. Мама моя, родной московской милиции на вас нет! На прилавках и в лавчонках лежало смертоносное железо – булавы, кистени, ножи, сабли, палаши, мечи, копья, рогатины, пики, простые и богато отделанные. Висели и стояли щиты, кольчуги, бахтерцы, куяки, шлемы всевозможные. Ей‑богу, глаза разбегаются.

Наверное, при деньгах есть смысл зайти сюда ещё. Как я заметил, у всех мужчин здесь на поясе висели два ножа: один маленький – обеденный, второй – здоровенный тесак. Надо бы и мне так.

Я вышел с торга – что мне здесь делать без денег? В толчее меня толкнули, я, в свою очередь, толкнул женщину с двумя корзинами; та неловко упала на бок. Корзины упали, одну в толчее тут же кто‑то ловко подхватил, и корзина исчезла. Я успел схватить вторую и помог женщине подняться. Пока она, ругаясь, отряхивалась, я стоял рядом. Наконец она привела себя в относительный порядок, и мы отошли от потока людей чуть в сторону. Извинившись ещё раз, я отдал ей корзину, сказал, что вторую кто‑то схватил и унёс.

– Да видела я, – с досадой произнесла она, – татей полно, грешным делом я подумала, что и ты из таких, да не похож. Ладно, Бог с ней, с корзиной – там только овощи были. За то, что уронил меня, неси корзину до дома, тяжела больно.

Придётся нести, виноват. Мало того, что женщину толкнул, пусть и нечаянно, так она ещё и корзины лишилась.

Шли квартала четыре, правда, длинных. Подошли к двухэтажному деревянному небольшому дому за забором. Женщина открыла ключом калитку, я вошёл во двор и перевёл дух, поставив корзину на землю.

– Заноси на крыльцо, помощник. Давай хоть квасом али сбитнем угощу.

Мы зашли в дом. Пока хозяйка ходила за квасом, я огляделся. Мужских вещей нигде не было видно, знать, вдова или незамужняя. Хотя откуда у незамужней свой дом?

Хозяйка вынесла корец с квасом, и я выпил. Хорош квасок – холодный, ядрёный, аж язык щиплет.

– Как звать‑то тебя, помощник?

– Юрием.

– А меня Дарьей. Чем на жизнь промышляешь?

Я смутился:

– Да пока ничем.

– А живёшь где?

– Жил в Москве, да давно дома не был; вернулся, а в Москве пожар был, многих домов нет, да и улицы нет.

Дарья оценивающе оглядела меня.

– Ко мне пойдёшь по хозяйству помогать? Вдова я, год как мужа схоронила; плохо бабе одной в доме: где забор поправить, где крышу подлатать, да и страшно одной по ночам.

– Чего же слуг не наймёшь?

– Да нанять‑то можно, только где я денег на всё возьму? Муж был – жили в достатке, он купец был. А как его не стало, быстро деньги кончились. Ежели согласен, комнату для жилья выделю, кормление за мой счёт, а вот денег дать не смогу, нету.

Были ли у меня варианты? И жить где‑то надо, и есть что‑то. Поживу пока, а там огляжусь – видно будет. Я согласился.

Дарья проводила меня в одну из комнат на первом этаже, сама хозяйка жила на втором. Я снял косуху, повесил её на деревянный штырь на стене. Больше никаких вещей у меня не было.

В углу висело зеркало, я подошёл и посмотрелся. Матерь Божья! Зарос щетиной, глаза впали, нечёсаные волосы. Бомж, да и только. Выйдя в коридор, окликнул хозяйку. Она выглянула из дверей кухни.

– Хозяйка, не найдётся ли гребня? И как насчёт помыться?

– Гребень сейчас дам, от мужа остались, а баню сам натопи – в углу двора она, и воды наноси.

Сначала я натаскал в баню воды из колодца. Тяжеловато, вёдер сорок вылил в большой железный чан. Это не в городе: открыл кран – горячая, второй повернул – холодная. Пока вуротом из колодца вытянешь ведро, перельёшь воду в деревянную бадейку, которая и пустая килограммов на пять тянет, да отнесёшь в баню, перельёшь в чан – будь здоров вспотеешь.

Затем настала очередь дров. Берёзовые чурбаки лежали в дровяном сарае; их надо было наколоть, снести в баню, развести огонь и следить, чтобы он не погас. Самое сложное было – развести огонь. Я не курил, зажигалки и спичек у меня не было. Что за мужик, если огонь добыть не может. Через минуту размышления я набрал лучин, сбегал на кухню, где кашеварила Дарья и, вернувшись с горящими лучинами, зажёг огонь под чаном с водой. Присел на полку, задумался. Хорошо, что здесь кухня была рядом, а как зажигают огонь вне города, скажем, в походе? Надо как‑то узнать у местных.



Хуже всего, когда не знаешь житейских мелочей, это выглядит странно. Снова отправился в баню, подбросил дровишек, положил в бадейку берёзовых веников, что висели в предбаннике.

Это я знал ещё по совместным походам с Женькой в Сандуны. Как‑то теперь Женька, что Юля делает? Для них ведь я пропал. Почему‑то вспомнились милицейские объявления: ушёл из дома и не вернулся.

Вода согрелась, воздух в бане стал жарким, пора и помыться. Так, мочалки на стене, деревянные шайки на полке, это понятно. А вот чем грязь смывать? Мыла я не нашёл, или его здесь ещё не изобрели. Я встал в тупик. Надо идти к Дарье, хоть это и смешно выглядит, но надо спросить. Я зашёл на кухню, помявшись, сказал:

– Баня готова.

– Сейчас приду, – весело улыбнулась Дарья.

Я вернулся в баню, в предбаннике скинул футболку, джинсы и трусы и зашёл в парную; набрав в ковшик воды, плеснул на камни. Горячее облако пара чуть не перехватило дыхание. Взобрался на полку и прилёг. Надо попотеть, поры очистить. Я облился водой, слегка потирая себя мочалкой, и лёг снова.

Двери открылись, на пороге стояла Дарья. Ёшкин кот! Она была как есть нагая. Я слышал, конечно, что раньше люди мылись вместе в бане, семьями, дворами. Подготовив баню сегодня, я понял – почему. Дров и усилий ушло много.

Нимало не стесняясь, Дарья сказала:

– Я мужнино исподнее и рубаху принесла, твоё мыть надо. Вот щёлок, – она поставила глиняную корчагу с мелкой золой. Ага, вот что у них вместо мыла.

Дарья плеснула из ковшика на каменку водой, и всё заволокло паром. Дарья улеглась на вторую полку. Я лежал молча, не зная, как себя вести.

– Веничек возьми, обиходь.

Я взял распаренный веник, поводил над её телом, разгоняя горячий воздух, затем стал пошлёпывать веничком слегка, потом сильнее и сильнее. Дарья перевернулась на спину. Хороша! Налитая грудь, отличная попка, атласная кожа на упругих бёдрах. Соблазнительна, чертовка!

Я обиходил Дарью веничком, окатил тёплой водой. Мы поменялись местами, теперь она обрабатывала меня веником. В воздухе стоял запах берёзы. После, глядя, как Дарья намазывает и растирает себя золой, я сделал то же самое, смыл мочалкой, окатился водой и почувствовал себя посвежевшим и чистым.

Вышли в предбанник, обтёрлись приготовленными Дарьей полотенцами. Я натянул рубашку и подштанники, оставшиеся от мужа хозяйки. Тесноваты, маловаты оказались, при каждом телодвижении подозрительно потрескивали в швах.

На столе стояла корчага с пивом. После баньки – самое то.

Посидели, охлаждаясь после парной, выпили пива и пошли в дом. Я поблагодарил хозяйку за баню и пиво, отправился к себе. Какое блаженство – лежать чистым на мягкой постели. Когда всё это у тебя есть – не замечаешь; а стоит побыть голодным и поспать на земле – сразу вспоминаешь об утраченном. Уснул я мгновенно.

Далеко за полночь проснулся от какого‑то шороха. Рядом с постелью стояла в ночной рубашке Дарья.

– Пусти погреться.

Я молча откинул одеяло, и женщина юркнула ко мне. Какое погреться, тело её было жарким, о саму греться можно. Не затем пришла.

Я начал покрывать её тело поцелуями. Женщина возбудилась, стала дышать шумно, по телу пробегала дрожь. Пора. Улёгшись сверху, осторожно вошёл. Дарья застонала от наслаждения.

Потом мы лежали полуобнявшись, разгорячённые, потные. Одеяло валялось на полу.

– Давно мне не было так хорошо, истосковалась по мужику. Уж год, как мой помер‑то. Ты мне ещё на рынке приглянулся, решила, ежели не женатый, как‑нибудь уговорю. В бане еле удержалась.

Дарья оказалась женщиной темпераментной, а мне – в охотку. Утром еле разлепил глаза, когда солнце уже било в окно, затянутое какой‑то тонкой кожей.

Ни фига себе работник. Быстро встал, натянул мужнину рубаху и штаны, заботливо положенные Дарьей у изголовья. Рубашка была чуть коротковата, но нигде не жала; я уже заметил, что рубашки здесь были неохватные, любого размера: одел, подпоясался – и никаких мерок не надо. Вот с подпоясался – проблема.

Немного стесняясь, я вышел в коридор, Дарья уже хлопотала на кухне.

– Здравствуй, хозяюшка. Пояса не найдётся?

– Найдётся, как же, от мужа несколько штук осталось.

Дарья шустро сбегала на второй этаж, принесла пару ремней – хороших, кожаных. Я с трудом застегнул пояс на последнюю дырочку. Хлипковатый муж был у Дарьи, да и на том спасибо. Выйдя во двор, достал из колодца воды, умылся.

Позавтракали кашей и узваром из яблок.

– Ты грамоте обучен ли? – спросила Дарья.

Я чуть не поперхнулся, чуть не ляпнул, что у меня – высшее образование, но вовремя опомнился и кивнул.

– От мужа лавка торговая осталась, с неё кормлюсь; да приказчик уж больно хитёр, хочу записи проверить, поможешь?

– Помогу.

Выйдя во двор, осмотрел дом снаружи, постройки. Кое‑где требовалось заменить доски, подправить забор. Найдя в сарае инструменты, взялся за работу. Надо всё‑таки постель и харч отрабатывать. Поработал часа три, успел заменить несколько досок, поправить дверь в баню.

Дарья вышла нарядно одетая, оглядела хозяйство, ничего не сказала, но по лицу было видно – довольна.

Мы направились в лавку, шли квартала четыре. Лавка оказалась чуть не в центре. Да за такое место нынешние торгаши попередрались бы, а у неё дохода нет.

В лавке за прилавком стоял какой‑то замызганный мужичонка. Увидев Дарью, выскочил навстречу, угодливо поклонился. Пока они разговаривали о своём, я осмотрелся. Лавка невелика, где‑то четыре на шесть метров, на полках, по моему разумению, чистое барахло, откуда быть доходу? Надо срочно менять профиль. Дарья подала книгу, в которой приказчик скрупулезно писал доход и расход. Быстро прикинул – вроде всё сходится.

Дарья получила скромную выручку, и мы отправились домой. Усевшись за стол, я напрямую выложил Дарье своё мнение – с таким товаром дохода ждать не стоит. Надо заняться чем‑нибудь другим.

– Чем, что делать, подскажи, – с надеждой в голосе спросила женщина.

– Дай подумать!

Я сидел и размышлял. Чтобы раскрутить любое дело, нужны вложения. Я не знал местной конъюнктуры, но быстрее всего окупается спиртное, да и первоначальные вложения не так и велики.

– Дарья, сколько у тебя денег?

Женщина покраснела:

– Десять рублей серебром.

Я не знал, что можно купить на эти десять рублей, но мне показалось – это очень мало.

– А знакомые мастеровые есть, ну, кузнецы?

– Есть, как не быть; недалеко отсюда, в слободке живёт Анфимий, хвалят люди.

– Веди.

Мы отправились к кузнецу. Я, как мог, объяснил ему, что от него требуется – решил сделать большой самогонный аппарат. Кастрюля с закрывающейся крышкой, змеевик да кое‑что по мелочи. Сговорились о цене и ударили по рукам.

Сразу пошли на базар и купили мешок пшеницы. Я еле доволок его до дома: тяжеловат, килограммов на шестьдесят потянет. В предбаннике приготовил место для самогонного аппарата, дал Дарье задание: найти побольше глиняных кувшинов небольшой ёмкости, бутылок‑то ещё не было, – и древесного угля.

Через несколько дней от кузнеца получил готовое изделие, с трудом притащил домой, собрал. Замоченная ранее пшеница уже бродила. Хоть дело и было к вечеру, зарядил аппарат, развёл огонь под кастрюлей.

Часа через два забулькало, из змеевика закапал самогон. Я попробовал его ещё тёплым. Фу, сивухой в нос шибает, и вкус противный. Ладно, были у меня ещё задумки. Я перегнал всю кастрюлю и поставил весь самогон ещё раз перегоняться. Теперь он был уже получше.

За работой незаметно прошла ночь. Погасив огонь, я отправился спать. Дарья, видя мою занятость, спала у себя наверху.

Поспал часа три‑четыре, вскочил бодрый и, едва позавтракав, убежал в баню. Засыпал в кастрюлю с самогоном изрядно древесного угля, известно ведь, что это – отличный поглотитель токсинов и прочей дряни. Захватив немного в кувшине, принёс на кухню, стал экспериментировать, разводя в разных количествах водой. Мне хотелось добиться сорока градусов, как у водки. Когда по вкусу напиток стал напоминать водку, я задумался: а как дозировать в дальнейшем? Доверять только языку – занятие неблагодарное. Додумался вот до чего: к гладко оструганной палочке приделал свинцовый грузик, опустил в напиток, сделал отметку на палочке. Будет теперь что‑то вроде спиртометра. Допотопно, но быстро развести самогон под требуемые градусы можно.

За три дня стояния в кастрюле с древесным углем самогон очистился, на дне был желтоватый слой сивушных масел пополам с углем. Осторожненько слил в другую посуду, позаимствовав у Дарьи на кухне. Прокипятил колодезную воду, остудил и принялся разбавлять самогон водой по самодельному спиртометру. Получилось много, литров сорок – сорок пять. С помощью Даши разлил поварёшкой по кувшинам. Продукт был готов. Вечером, за ужином, мы его и опробовали. Дарье не очень понравилось – крепковато, а по мне был в самый раз.

Назавтра мы уложили половину кувшинов в две корзины и отнесли в лавку. За два дня удалось продать всё, причём вернули затраченные на зерно и самогонный аппарат деньги, да ещё и прибыль получили. Дарья была рада: показался свет в туннеле, в кошеле зазвенело серебро.

Вечером, за ужином, я посоветовал сделать ещё один аппарат, купить сразу воз пшеницы, пока не наступила зима и не поднялись цены, нанять парочку человек – пусть гонят каждый день.

Дарья так и поступила, спросив вроде как невзначай: – Сам дальше что делать будешь? – Подумаю, как выгодно вложить прибыль, новое дело сладить, а сейчас пойду спать.

Надо ли объяснять, что чуть не до утра мы занимались освоением Кама‑Сутры?

С той поры наше маленькое кустарное производство самопальной водки работало беспрестанно и исправно приносило прибыль, причём солидную.

Как‑то днём я отправился на торг и увидел на небольшой площадке внутри торга кулачный бой. Два мужика бестолково мутузили друг друга, пуская из разбитых носов кровавые сопли. Вокруг стояли зрители, дружными и громкими воплями подбадривали дерущихся. Как я понял из разговора окружающих, это было нечто вроде тотализатора. Выигравший бой получал деньги, пусть и не очень большие. Один мужичок всё‑таки упал, не в силах подняться, второй радостно вскинул руки.

– Ну, есть ещё желающие? – На средину круга вышел мужчина средних лет, одеждой смахивающий на купчину.

Из рядов зрителей вышел здоровенный парень лет двадцати пяти, косая сажень в плечах, на щеках – румянец. Зрители начали бурно обсуждать шансы каждого, кидая медяки и серебро организатору. Я задержался, было интересно посмотреть здешние приёмы кулачного боя. Наконец рефери – организатор боя – махнул шапкой. Бой окончился быстро. Молодец пару раз махнул кулаками‑кувалдами, мужичок‑соперник, уже уставший от предыдущего боя, рухнул в пыль.

Толпа разочарованно загудела – бой окончился очень быстро. Молодец сиял улыбкой, вскидывая руки.

– Кто ещё желает помериться силушкой, разогнать кровь молодецкую? – спросил организатор.

И тут меня как бес под руку толкнул. Я вышел в круг:

– Я хочу!

Молодец ходил по кругу, пренебрежительно поглядывая на меня. Роста он был такого же, как и я, но шире в плечах и упитаннее. Рефери собрал с играющих деньги, вышел в середину круга и махнул шапкой:

– Начинайте!

Молодец, взбодрённый предыдущей лёгкой победой и полученным выигрышем, сразу ринулся в атаку. Главное было – не попасть сразу под удар его кулака. Парень слишком надеялся на свою силу, а техники не было никакой, когда бил – открывался весь, о защите не беспокоился. Кулак его пошёл вперёд, я мгновенно пригнулся и сам ударил его в солнечное сплетение. Как в каменную стену, только немного дыхание удалось ему сбить. Противник стал осторожнее, видно, опыта в кулачных боях ему было не занимать. Теперь он стал ходить вокруг меня кругами, выжидая время для удара. Я смотрел ему на ноги. Когда противник хочет бить, всегда переносит вес тела на одну ногу. Вот молодец сгруппировался, и в этот момент я упал на руки, в положение для отжимания, и левой ногой ударил его под колено. Противник рухнул спиной на землю. Ё‑моё, маленькое землетрясение!

Какое‑то время он лежал неподвижно – приложился сильно, затем медленно встал, потряс головой и, как разъярённый бык, кинулся на меня. Не привык падать детинушка, привык сам бить. Я уходил в стороны от его кулаков, но один раз почти не успел, кулак вскользь прошёл по голове, зацепив ухо. Было ощущение, что я задел проходящий товарный поезд.

Разъярённый падением, молодец уже не думал о защите, в его налитых кровью глазах читалось только одно: свалить меня, растоптать, одержать победу. Дыхание его сбилось, парень не привык долго двигаться. Его удел – пришёл, ударил, победил.

Выбрав момент, я крутанулся и врезал ему пяткой в лоб. Здоровяк на секунду застыл в задумчивости, потом рухнул, подняв облако пыли. Я постоял рядом, но парень даже не делал попыток подняться. Я вскинул в победном жесте руки. Победа! Чистый нокаут! Ко мне подошёл организатор, насыпал в руку медных и серебряных монет.

– Ты хорошо дерёшься; супротив Тимофея никто долго продержаться не мог, а ты его самого уложил. Приходи сюда ещё, пока тебя никто не знает, можно хорошую деньгу срубить.

Я поблагодарил за деньги, насчёт приходить на бой, обещал подумать. Нет, не моё это. Понимаю необходимость знания и умения постоять за себя, но регулярно бить морды противникам на потеху публике, извините, я не гладиатор. Отойдя в сторонку от зрителей, пересчитал деньги – два рубля и алтын. Совсем неплохо.

Я направился в оружейный ряд, надо было купить маленький, используемый для еды ножик, и большой, для хозяйственных нужд и для боя. Выбрал ножи в чехлах, подвесил на пояс, начал выбираться с базарной площади. Кто‑то тихонько взял меня за руку. Я обернулся. Рядом стоял небольшого ростика тщедушный человечек. Свисающие пейсы, ермолка на темечке и характерный нос выдавали в нём иудея. Картавя, он извинился и попросил для разговора отойти в сторону.

– Слушаю вас.

– Я видел, как вы дрались с этим бугаём, восхищён вами.

– Спасибо, это всё?

– Нет, что вы. Я ювелир, моя фамилия Ройзман, вам это о чём‑либо говорит?

– Нет.

– Будем знакомы, меня зовут Изя.

– Меня – Юрий Котлов.

– Вы похожи на порядочного человека.

– Спасибо.

Еврей помялся.

– Я ювелир, мне нужен человек для охраны.

– Ну так наберите вот таких удальцов, что выходят на кулачках драться, в чём проблема?

– Нет‑нет, мне не надо людей, которые плохо владеют кулаками. Я наблюдал за вами во время боя, вы не потеряли самообладания, редко били сами и не давали ударить вас противнику. Способ вашего боя как‑то резко отличается от общепринятого, вероятно, вы этому учились в Персии или ещё где‑то. Я не видел, чтобы русичи дрались ногами.

– Видите ли, уважаемый Изя! У меня своё, пусть и маленькое дело, и мне не хотелось бы бросать его для того, чтобы махать кулаками. Этот бой – так, прихоть, желание немного осадить самонадеянного удальца. Мне бы хотелось работать головой.

Изя пожевал губами, подумал, высморкался в платок – большая редкость здесь, продолжил:

– Хорошо, вы не хотите постоянную работу, но один‑то раз можете съездить со мной?

– Куда и на сколько?

– Во Владимир; поездка, думаю, займёт две седьмицы.

– Сколько платите?

– С моим коштом – десять рублей серебром.

Я немного подумал. Десять рублей – сумма немаленькая. Кивнул, соглашаясь.

– Но два рубля – задаток.

Изя повздыхал, но достал из поясной калиты два рубля и отдал.

– Подойдёшь завтра с утра ко вторым петухам к Покровским воротам, жди там.

– Буду.

Я развернулся и пошёл на торг. Предложение побыть охранником было неожиданным, но и пускать всё на самотёк было нельзя. Слишком прочно была вбита в моё сознание необходимость обстоятельной и вдумчивой подготовки – к операции ли, к чему другому.

Пошёл к рядам оружейников. Кроме ножа у меня ничего не было, а нож – крайнее средство, когда ничего другого уже не осталось. У первых лавок я встал: на чём остановить выбор? Лук – оружие неплохое, да учиться им владеть надо сызмальства; сабля хороша для конного, мечом в одночасье тоже владеть не научишься.

Глаза мои блуждали по смертоносному железу, не зная, на чём остановить выбор. Из‑за прилавка вышел степенный мужик с окладистой бородой и в кожаном фартуке. Скорее всего, кузнец, что и сработал это всё.

– Что хочешь, мил‑человек? У меня всё есть, выбирай, к чему душа лежит.

– Подскажи, уважаемый, не знаю, что делать? В опасную дорогу собираюсь, оружие попроще хочу взять: так, чтобы привыкать долго не пришлось, но и с оружным справиться.

– Воинский опыт есть ли?

– Нет.

Не мог же я ему сказать, что после института пришлось год отслужить в разведбате, командиром медицинского взвода. И на учениях по болотам ползать и научиться маскироваться, и стрелять из Калашникова. Эх, сейчас бы сюда Калашникова, всё проблемы отпали бы.

– Тогда возьми арбалет. Силой, я смотрю, тебя Бог не обидел, тетиву натянешь. Постреляешь немного, быстро набьёшь руку. А ещё предложу боевой топор, ежели сила есть – ни один рыцарь, даже в полном доспехе, не устоит, любые латы пробьёт, о кольчуге даже не говорю.

– Давай посмотрим.

Продавец вытащил из‑за прилавка арбалет, оружие с виду совсем не грозное. Так, можно сказать, ложе от ружья, если бы не плечи лука. Сбоку от ложа торчала деревянная рейка, усиленная железной полосой.

– А это что? – указал я на рейку.

– Да это же «козья нога», тетиву натягивать. Руками не совладать, спину сломаешь.

Кузнец вытащил из небольшого колчана арбалетный болт – коротенькую, сантиметров двадцать пять, стрелку с куцым оперением, показал, как укладывать в жёлоб. Подняв арбалет вверх, нажал на спуск. С громким щелчком болт врезался в бревенчатый навес, пробив почти насквозь бревно толщиной чуть не с моё бедро. Лишь оперение торчало.

– Берёшь?

– Беру, болтов к нему поболее дай.

– Отдаю с колчаном, тут два десятка будет. Топор показывать ли?

– А то!

Мастер снял со стены устрашающего вида железяку. С одной стороны топорища – небольшой ширины лезвие, с другой, вместо обуха, – острый стальной шип, слегка загнутый. Ручка длинная, отполированная, ясеневая. Я взял в руку – сидит удобно, хоть и тяжеловат, килограмма два с лишним.

Кузнец выжидающе посмотрел на меня:

– Ну как?

– Хорош топор, тоже возьму.

Мы ещё долго торговались, но всё‑таки договорились: я отдал за железо два рубля, что получил авансом от Изи, и часть оставшихся от рукопашного боя денег.

Придя домой, заявил Дарье, что уйду на пару седьмиц. Пошёл на задний двор и попробовал зарядить арбалет и выстрелить из него по стене бани. Получилось неплохо. Ещё бы потренироваться, да болты вытащить из брёвен было невозможно – они уходили вглубь почти полностью. Эдак и в путешествие отправляться не с чем будет. Поужинав, улёгся спать, наказав Дарье разбудить при первых петухах. Собирать вещи в дорогу не понадобилось, у меня их не было.

Глава II


Дарья растолкала меня, когда было ещё темно. Быстро вскочил, умылся, позавтракал вчерашними пирожками, запив сытом, засунул за пояс топор, забросил за плечи арбалет с колчаном. Прощание с Дарьей было коротким – крепко поцеловал и, не оглядываясь, вышел со двора.

Где находятся Покровские ворота, я уже знал. Полчаса быстрого хода по спящему ещё городу – и вот я на месте. Изя был уже тут. Он сидел на повозке, на дне которой лежал прикрытый рогожей груз. На второй подводе сидели двое парней. Изя подвёл меня к ним:

– Мои люди, тоже охрана – Кузьма и Соломон, мой племянник. Садись ко мне на подводу, поехали. Надо сегодня успеть вёрст тридцать проехать. Пока вёдро, не дай Бог дожди зарядят – не поспеть.

Мы уселись на подводу; солнце ещё не встало, но темнота уходила, уступая место наступавшему дню. Вокруг уже серо, но видно было метров на десять – пятнадцать. Охранники благосклонно приняв от Изи монету в руки, распахнули одну половину ворот, и мы выехали.

Долго тянулись посады и пригороды; движения не было, пыли тоже. Воздух был чист и свеж. Не прошло и пары часов, как навстречу стали попадаться крестьянские телеги, верховые всадники, пешие путники, идущие в Москву. Над дорогой стоял туман из пыли, щедро садившийся на одежду, подводы, лошадей.

В обед, когда уже захотелось кушать, а от тряски на подводе ныли внутренности, мы свернули с наезженного тракта и через несколько минут добрались до небольшой деревушки. Видимо, Изя дорогу знал, так как подъехали к третьей избе с краю и въехали во двор. Оба охранника соскочили с телеги, привязали лошадей, разнуздали и стали их кормить. Изя откинул рогожу, мы оба взяли по тяжёлой сумке и вошли в дом.

Здесь, в большой и чистой комнате стоял длинный стол, на который хозяйка скоро стала ставить еду – щи в глиняных мисках, исходящие мясным духом и паром, запеченную курицу с грудой гречневой каши вокруг на большом оловянном блюде, отварную рыбу, ломти хлеба и кружки с пенистым пивом. Похоже, Изю здесь уже ждали, и бывал он в этой избе не раз.

Ополоснув руки, все четверо уселись за стол. Охранники пробормотали молитву и перекрестились, я, дабы не привлекать внимания, последовал их примеру. Дружно налегли на еду, на свежем воздухе, да от тряской подводы у молодых мужиков аппетит был отменный. Схарчили всё быстро, поблагодарили хозяйку. Изя расплатился и, подхватив тяжёлые сумки, мы снова погрузились и продолжили путь.

К вечеру, когда уже начало темнеть, съехали с тракта и переночевали в деревушке. Похоже, у Изи на всём пути были купленные места, где он мог столоваться и ночевать. Шустрый малый. Спали все в одной комнате, не раздеваясь, с оружием под рукой, сам Изя – на полатях с сумками под подушкой, а мы, трое охранников, на полу, на набитых сеном матрасах.

К концу второго дня миновали Покров, в ночь третьего – ночевали в Костерево. Погода благоприятствовала; укладываясь спать, Изя мечтательно произнёс:

– Хорошо бы завтра до Собинки добраться, а там – Юрьевец, да Владимир.

Четвёртый день был похож на предыдущие, только тракт стал уже, телег и людей, по мере удаления от Москвы, – значительно меньше.

Тут всё и произошло. Мы проезжали маленький хуторок в три избы, когда из‑за поворота выскочили всадники. Со второй телеги закричали:

– Татары, арбан! Тикайте!

Я столкнул с телеги замешкавшегося Изю, бросил ему сумы с грузом. Тот их подхватил и бросился в ближайшую избу, причём так быстро, что я, зная вес сумок, просто подивился.

Я сунул за пояс боевой топор, «козьей ножкой» стал натягивать тетиву. Рядом со мной со стуком вонзились в телегу две стрелы. Я упал на пыльную землю, наложил болт на готовый арбалет, прицелился и выстрелил. Конного как ураганом сорвало с лошади. По другую сторону дороги щёлкал луком Кузьма, лук был у него одного. Ещё два татарина упали с лошадей. Но и татары успели налететь, зарубить Кузьму и Соломона. Меня от татар удачно прикрывали телеги.

Я успел ещё раз взвести тетиву и наложить болт. Вовремя! Из‑за второй телеги появился верховой татарин. На нём был короткий кафтан с нашитыми металлическими бляхами, правой рукой он размахивал саблей, в левой держал небольшой круглый щит. Я вскинул арбалет и выстрелил. Татарин, заметив моё движение, попытался поднять щит и прикрыться. Куда там! Болт пробил деревянный щит вместе с татарином, тело завалилось назад, сабля выпала из руки.

С той стороны дороги прямо с лошади соскочил на телегу татарин и кинулся на меня, дико визжа. Отбросив арбалет, я рывком выдернул из‑за пояса топор и успел подставить его под удар сабли. Бам! Удар, хруст, и лезвие сабли переломилось у рукояти. Ну да, это вам, басурмане – топор, а не сабелька.

Перехватив топор поудобнее, я хэкнул от напряжения и всадил татарину в грудь. Лезвие вошло по самое топорище, и враг стал заваливаться назад. Чёрт, лезвие вошло настолько глубоко, что татарин падал вместе с топором. Лишь когда он свалился, я смог вытащить топор из тела, да и то, упершись ногой.

За подводой что‑то визгливо кричали на татарском, из‑за телеги и лошади выбежали трое пеших татар. На лошади здесь было просто не повернуться.

Против троих с неповоротливым топором и без щита и кольчуги было не устоять. Даже не имея здешнего боевого опыта, это было понятно.

Чтобы не получить саблю в спину, я бросился к избе. Дверь была заперта, я прижался спиной к стене. Всё равно они не смогут все трое напасть спереди, только мешать друг другу будут, а против двоих шанс ещё есть, рукоять боевого топора длинная, значительно длиннее сабельного лезвия. Продержаться бы. А до чего продержаться, кто знает, что татары здесь и кто придёт на помощь? Да и что это за татары? То ли передовой разъезд более крупной группы, то ли весь десяток, что первоначально въезжал в деревню, был с Дикого поля: пограбить да рабов новых захватить, пройдя лесными тропами. От десятка пяток остался, но для одного меня много, ещё бы хоть одного бойца.

Татары обступили меня полукругом. Потные, усатые, узкоглазые азиатские лица. В глазах – ярость и бешенство. Я понял, что биться придётся насмерть. Гибели своих сотоварищей мне не простят.

За спинами татар раздался повелительный окрик, татары расступились. Шагах в десяти от меня стоял ещё один татарин, похоже, их командир, в богатом халате, в железном шлеме‑мисюрке, но самое отвратительное – в руке он держал лук. Конечно, чего жизнями сородичей рисковать, когда меня, как жука, можно пришпилить стрелой к стене.

В это мгновение из‑за угла избы вылетел здоровенный мужик с вилами в руках и с воплем всадил их ближайшему татарину в спину; татарин не видел мужика, стоял лицом ко мне, за что и поплатился, завалившись телом вперёд. Но и мужик недолго прожил. Татарский начальник пустил стрелу, и мужик, выронив вилы, упал со стрелой в груди. Татарин мгновенно выхватил из колчана еще одну стрелу и положил на лук.

Сейчас моя очередь умирать, понял я. Вжался спиной в стену, неожиданно почувствовал, что стена упруго поддаётся, как густой холодец; ещё чуть нажал и, внезапно для себя, упал на спину, но уже в избе. В это же мгновение услышал стук стрелы в брёвна стены, крик татар:

– Урус! Шайтан!

Чудо какое‑то. Я поднялся, ощупал стену – брёвна как брёвна, никакого изъяна.

Размышлять о происшедшем было некогда. Надо спасать жизнь. На печке сидела испуганная крестьянка, прижимая к себе белобрысого сопливого мальчугана, под полати забился Изя, торчали лишь ноги, подрагивавшие от испуга.

Я огляделся – оконца маленькие, взрослому не пролезть, единственно, могут сорвать с оконца бычий пузырь и перестрелять из лука. Я встал сбоку от окна, от греха подальше. В голове что‑то перемкнуло, и я неожиданно спросил:

– Изя, а что такое арбан?

Из‑под полатей раздался приглушённый матрасом Изин голос:

– Десяток татарский.

Что же делать? В голову лезли разные мысли, но ничего путного. Снаружи раздался голос одного из татар на плохом русском:

– Выходи, чичаза изба жечь будима, кто выходит – плен, убиват нэ будим.

Все в избе притихли. Но вскоре запахло дымом, затрещала от огня соломенная крыша.

Баба с мальчуганом шустро спрыгнула с печи, подбежала к двери и вытащила деревянный запор. Через проём было видно, как её быстро связали и подтолкнули к нашим телегам. Изя тоже не стал искушать судьбу: быстро перебирая руками, выбрался из‑под полатей и засеменил к выходу. Двое татар тут же верёвкой стянули сзади руки.

Что делать? Идти сдаваться? Но я уже наслышался о тяжкой судьбе попавших в плен. У Изи полно сородичей, его могут выкупить, что часто и происходило, но кто выкупит меня? Родственников нет, у Дарьи денег нет, да и будет ли она беспокоиться обо мне? Кто я ей? Так, переспали несколько раз, но ведь не родня, не жена. Женщина приятная, помог я ей немного встать на ноги с мелким, но доходным делом, но! Даже в более благоприятных обстоятельствах меня предавали близкие люди, та же жена, например. Поэтому я не обольщался чужой помощью.

Так, решать надо быстро, изба наполняется дымом, времени немного. В голове засвербила мысль – я прошёл сюда сквозь стену, пока не разобрался, как; а нельзя ли таким же образом выйти? Окна и дверь только спереди, их стерегут татары, может быть, попробовать через заднюю глухую стену?

Я засунул свой топор‑клевец за пояс, подхватил в обе руки Изины сумы, не оставлять же их татарам? – и подошёл к стене. На мгновение остановился в нерешительности. Сумасшедший дом просто, скажи кому – не поверят.

Я решился, двинулся на стену, наткнулся на брёвна, поднажал. Тело стало погружаться, как в густой кисель. Голова прошла наружу, я покрутил ею, оглядываясь. Никого – ни татар, ни селян. Да и откуда взяться селянам? Отважные убиты, шустрые уже в лесу, а нерасторопные пленены татарами и связаны. Татары же, наверняка, успели осмотреть дом, убедились, что окон и дверей нет, чего же здесь стоять?

С некоторым усилием я прошёл через стену, пригнувшись, бросился в близкие кусты малинника. Чёрт, как царапает! Найдя небольшую ямку, сложил туда обе сумы – не бегать же с ними, очень уж тяжелые; ладонями нагрёб земли и присыпал. Не забыть бы теперь место. У дороги раздавались крики, женский и детский плач.

Через какое‑то время, обшарив все три избы, татары погрузили узлы с добычей на обе Изины телеги и тронулись в обратную дорогу. Связанные пленники понуро брели за телегами, женщины оглядывались – удастся ли им вернуться в отчие дома?

Татары гарцевали на низких лохматых лошадёнках. Я пересчитал – их оставалось четверо. Всего четверо уродов, да как их взять? У всех за спинами луки, коими пользуются басурманы неплохо. А у меня из оружия – только топор. Арбалет теперь, вместе с колчаном, уезжал на передней телеге.

Ага, вот и Изя бредёт связанным, бросая исподтишка взгляды на горящую избу. Гадает небось – сгорел я или выбрался, прихватив его сумы?

Пока ничего не придумав, я пробирался вдоль дороги по лесу, стараясь не терять из виду обоз. Встанут же они на обед? Утомились, небось, воюя с бабами и детишками. Нет, татары гнали обоз дальше и дальше, забирая к югу. Дорога становилась совсем уж узкой, малоезженой. Двое татар ехало впереди, двое замыкали колонну. Дети, устав плакать, замолчали.

Наступал вечер, это было плохо. Лес густой, не видно, куда наступаешь: попадёт сучок под ногу, треснет, насторожатся татары. К тому же непонятно, куда идут, хуже, если на встречу с более крупной бандой, тогда мне их не одолеть. Вот проклятые, шастают по Руси, как у себя дома. Князья платят дань, так им ещё мало – рабы нужны. Хрен вам! Смерть татарская на Руси живёт, это все басурмане на носу зарубить должны и детям наказать.

Хотелось пить, устали ноги, но обоз двигался, и я шёл тоже. Не хватало ещё отстать или заблудиться. Наконец стемнело. Татары остановили обоз на берегу небольшой реки. Пленные кинулись пить. Татары с ленцой слезли с лошадей, пустив их щипать траву. Сами стали рыться в узлах, достали сыр, хлеб, куски вареного мяса, сели ужинать. Дети издали смотрели, как татары весело ужинают их продуктами. Я наблюдал, чуть не скрежеща зубами.

Поев и обтерев руки о халаты, татары стали осматривать пленных. Найдя понравившуюся им молодую женщину, тут же, на глазах у всех, стали её насиловать. Действительно, что стесняться, вокруг одни рабы, бесправные твари, а хозяева жизни – они. Захотят – убьют, захотят – помилуют. Когда они вдоволь натешили свою плоть, улеглись на конских потниках спать, завернувшись в свои халаты. Тихо плакала изнасилованная женщина. Оставшийся на охране татарин подошёл к ней и хлестанул камчой. Женщина замолчала.

Татарин прохаживался по берегу, посматривая по сторонам, трое его подельников уже вовсю храпели. Лука на татарине в свете луны я не увидел, да и зачем он ему ночью, всё равно не видно, куда стрелять. Вот сабля на боку была, это я рассмотрел.

Я медленно, на четвереньках стал подбираться к часовому, ощупывая землю впереди себя руками. Не дай Бог какой шум или треск, татарин поднимет тревогу.

Удалось подобраться к опушке, татарин проходил буквально в трёх шагах. Когда же он подустанет и остановится? Убить его надо тихо, чтоб остальных не разбудить. Невольники, утомлённые переходом и голодом, тоже спали. В конце концов татарин остановился, периодически поворачивая голову в разные стороны; даже не присел, видно, службу знает, и порядки у них строгие.

Медленно, мелкими шажками я приближался сзади, сжимая в руках топор. Занёс руку с топором для удара, и в это время татарин, как почувствовал что, стал разворачиваться. Но топор уже летел к нему. Раздался тупой стук, топор просто снёс татарину голову. Я еле успел подхватить тело, чтобы не было шума. Тихо положил на землю, снял с татарина пояс с саблей и ножом, нацепил на себя. Медленно потянул из ножен саблю, выходила она легко и бесшумно. По песку пробежал туда, где спали остальные трое, прислушался – спят. Лишь храп, да почёсывание слышны – блох да вшей нахватались, мыться чаще надо, уроды. Раньше, чем я их услышал, я их учуял. Пахло от них конским и своим потом, прогорклым жиром, дымом и ещё чёрт знает чем. Скунсы!

На мгновение я замер: чем воспользоваться – топором или саблей? От топора при ударе звук сильный, зато наверняка. Саблей можно просто заколоть, тихо, но неизвестно – остра ли чужая сабля, и ещё вопрос: а если под халатами кольчуги? Не пробьёт сабля, но все проснутся. Стало быть – топор!

Я подкрался со стороны голов, прислонил топор к ноге, вытащил свой нож из ножен и резко чиркнул по шее ближнего ко мне. Раздался булькающий звук, татарин затих. Неся в левой руке топор, медленно и бесшумно подобрался ко второму. Он лежал на боку, спиной ко мне и громко пукал. Я вонзил ему под левую лопатку нож и для верности ещё провернул в ране. Татарин задергался, засучил ногами. Уже не таясь, схватив топор обеими руками, я прыгнул вперёд и с размаху ударил лезвием в грудь третьему, это был их начальник. Топор с хрустом проломил грудную клетку и до ручки вошёл в грудь.

Я с трудом выдернул топор из раны, обмыл в реке, собрал оружие у убитых, я помнил, сколько оно стоит на торгу.

Подошёл к спящим невольникам, покашлял, чтобы не испугать детей. Ночью звуки далеко разносятся. Растолкал Изю, тот с испуга прикрыл голову руками.

– Тихо, Изя, это я, Юра. Сейчас я перережу верёвки – и всё, плену конец.

Глаза Изи забегали:

– А татары? Ну, как проснутся?

Я усмехнулся:

– Эти уже не проснутся.

– Так ты в избе не сгорел?

– Как видишь.

Я прошёл вдоль невольников. Мало того, что у каждого были связаны руки, так они ещё были повязаны одной общей верёвкой, один конец которой был привязан к телеге. Тихо будил людей, разрезал верёвки. Попросил вести себя тихо, детей уложить на подводы. Надо идти обратно. Да, я понимал, что люди устали, ночью плохо видно дорогу, но я не знал, где мы и далеко ли могут быть другие отряды, если они есть.

Трупы с помощью Изи побросали в воду, ни к чему оставлять следы. Перед выступлением я предупредил женщин, что разговаривать громко не надо, в стороны не отходить. При появлении татар – всем бежать в разные стороны, в лес. В лесу конному сложнее догнать пешего.

Двинулись в путь, шли долго, пока женщины от усталости не стали падать.

– Привал, – объявил я.

Подойдя к сумам и узлам на подводах, порылся, нашёл съестное, раздал его измождённым и голодным людям. Дети и женщины с жадностью набросились на еду. Надо дать им подкрепиться и немного передохнуть. Изя, чавкая, уселся рядом с набитым ртом, что‑то пытаясь сказать.

– Изя, ты прожуй, не понять, что молвить хочешь?

Изя прожевал, откашлялся, всё‑таки в сухомятку, и спросил:

– Как ты нас нашёл ночью?

– А я за вами с самого хутора шёл, чтобы не потерять.

– Где Соломон? Почему его не видно?

– Убит Соломон, вместе с Кузьмой.

– Вай, что я его матери скажу?

Я пожал плечами. Не повезло парню, а как такие вещи, как нападение татар, предусмотреть? Мужчина не может всё время сидеть дома. Поев, Изя начал раскачиваться и причитать.

– Изя, племянника уже не вернёшь, перестань убиваться, надо к людям выходить.

– Ай, я, бедный еврей, все деньги потерял.

– Изя, не от том плачешь. Племянника не вернёшь, сам из плена освободился, радуйся!

– Чего радоваться, я теперь беден, как церковная мышь!

– Изя, целы твои сумы, вынес я их из горящей избы. Если никто не нашёл, всё будет в целости.

Последующей реакции еврея я не ожидал. Он бросился передо мной на колени, пытаясь поцеловать руки. Я отодвинулся:

– Изя, ты что, перестань!

– Я тебе и свободой обязан и ценностями, век тебя помнить буду и детям накажу – пусть помнят Юрия.

– Всё, Изя, встань, впереди ещё дорога, дойти живыми до хутора надо.

Я встал с пенька, хлопнул в ладоши, привлекая внимание:

– Кто знает хорошо дорогу, подойдите ко мне, привал окончен, в дорогу!

Ко мне подошла женщина, которую насиловали татары.

– Я знаю дорогу, родилась в этих местах.

– Показывай, впереди со мной пойдёшь.

Мы двинулись в путь. Детвора сидела на подводах, лошадей женщины вели под уздцы. Сначала я хотел сбросить узлы и усадить на подводы всех, но женщины запротестовали:

– Это наша рухлядь, годами наживали, как без неё.

Я плюнул: не хотите – не надо.

К исходу дня добрались до хутора. У дороги лежали убитые Соломон и Кузьма, недалеко от сгоревшей избы – мужик со стрелой в груди, у другой хаты – зарубленный старик. Я попросил женщин взять лопаты и по‑людски похоронить павших. Все молча принялись за дело.

Пока обряжали убитых, я сходил в малинник, нашёл сумы и принёс Изе. Тот обрадовался, как ребёнок подарку от Деда Мороза. Тьфу на тебя, племянник ещё не упокоился в земле, а у него руки от радости дрожат.

Покойных обернули мешковинами и опустили в могилы. Да и где взять сразу четыре гроба в хуторке из трёх изб, одна из которых сгорела? Убитых похоронили. Я неумело распряг лошадей, дал им воды и насыпал в торбы зерна.

На постой остановились в переполненной избе. Изя прижимал к себе сумки, боясь с ними расстаться. Утром подхарчились кашей, что успели приготовить женщины.

Я запряг в телегу одну лошадь.

– Изя, зачем нам вторая лошадь и подвода? Мешать только будут.

Изя вынужден был согласиться, и мы оставили лошадь и подводу на хуторе.

Когда сели в телегу, собираясь в дорогу, вышло всё небольшое население хуторка, поклонились в пояс, пожелали лёгкого пути и удачи.

Снова впереди дорога. Я завалился на подводу, решил вздремнуть. События последних двух дней меня здорово утомили. Изе наказал смотреть в оба, в случае опасности толкнуть меня в бок. Телегу потряхивало, позвякивали рядом трофейные сабли, на сене было мягко, и я провалился в сон.

Проснулся от толчка, сразу схватился за топор. Изя меня успокоил – привал, кушать пора. Я огляделся – солнце стояло уже высоко, мы были в небольшой деревушке, стояли во дворе. Ага, очередное Изино прикормленное место. Я спрыгнул с телеги, потянулся, подойдя к колодцу, ополоснул лицо. Изя с обеими сумами уже вошёл в избу. Я прикрыл трофейные сабли и луки рогожкой от чужих взглядов и тоже вошёл. Изя с блеском в глазах рассказывал хозяевам, как он счастливо избавился от плена. Про сумы Изя благоразумно умолчал. Сытно покушали, в этот раз Изя не экономил, накормил от пуза. Вышли во двор, я снова улёгся, а Изя взялся за вожжи.

Как я успел заметить, Изя изменил своё отношение ко мне. Нет, оно не стало отношением равного к равному, Изя оставался хозяином, а я – нанятым работником. Но в отношении Изи ко мне прорывались нотки угодничества, подобострастия.

После ночёвки на постоялом дворе к исходу второго дня прибыли во Владимир. Изя по известным ему улицам проехал к своему соплеменнику, пыхтя, затащил сумы. Испросив разрешения, я уселся на подводу и, узнав у прохожих дорогу, поехал к ближайшему оружейнику. Надо было продать трофейные сабли и луки. Зачем они мне, если владеть не умею, да ещё и целый десяток. Татары‑то с убитых своих оружие сняли и уложили в телеги, железо стоило дорого.

Нашёл оружейника, оптом продал ему свои трофеи, тут же купив арбалет. Понравилось мне это оружие, тихое при выстреле, мощное. Свой я так и не нашёл – ни в телеге, ни на хуторе. Может, сгорел? Со злости забросили татары в горящую избу. Решили, что урус‑шайтан сгорел, ну и отправили его оружие туда же. На вырученные деньги подобрал себе и кольчугу. Теперь я знал цену и необходимость воинского железа, знал, что мне надо купить.

Вернулся к дому, где остановился Изя. У дворни взял торбу, покормил коня. Через час, когда я уже стал придрёмывать, из дома вышел Изя.

– Едем назад, в Москву.

– Изя, да ты что, покушать надо, переночевать, куда же ехать, на ночь глядя!

– И то верно!

Мы нашли постоялый двор, я распряг лошадь, попросил парнишку в конюшне напоить и накормить её, и вошел в дом. Изя сидел за столом, уставленным заказанными блюдами. На еде Изя не экономил, это уж точно.

Ополоснув руки, я сел напротив. Не спеша поели, поднялись на второй этаж, в отведённую комнату. Изя рухнул на постель, я – на пол, постелив матрас. Изя долго лежал молча, я уже думал, что он уснул. Однако он повернулся ко мне.

– Спишь, Юрий?

– Если мешать не будешь, усну.

– Я думаю, тебе можно верить, ты человек надёжный, хотя и не благородного звания. Смотри!

Изя вытащил из поясной калиты небольшой кожаный мешочек, развязал и вытряхнул на ладонь несколько камешков. Огонь светильника, попадая на камни, отражался ослепительным голубоватым блеском.

– Бриллианты? – спросил я.

И в прежней, и в нынешней жизни я не сталкивался с бриллиантами, денег просто у меня таких не было.

– Тихо, не дай Бог кто услышит. Да, это бриллианты. Помнишь две сумы? Там золото было, а погляди – всё в маленьком мешочке уместилось.

– И что ты с ними дальше делать будешь? – сонно спросил я.

– Как же, сделаю красивую оправу, жуковинья тогда заиграют, когда им оправу соответствующую подберут. И цена им удвоится.

Но я уже не слышал, я спал. И снилась мне Юлька, наш пикник на даче, и так мне стало хорошо во сне.

Обратная дорога домой была хоть и длинной, но без приключений. Расставаясь, ювелир, на радостях от избавления из плена и сбережения ценностей, вручил мне сверх оговоренного двадцать серебряных рублей, подробно расспросил мой адрес. Вот незадача, улицы в то время не имели наименований, на домах не было номеров. Я начертил прутиком на пыльной дороге, где мой, вернее, Дарьин дом.

Расстались мы тепло, Изя обещал не забывать и, при нужде, обязательно зайти.

Быстрым шагом я направился к моему временному пристанищу. На мой стук в калитку вышла женщина в переднике.

– Мне бы хозяйку.

– Ныне хозяйка не подаёт.

Чертовщина!

Я плечом оттёр в сторону женщину и прошёл в дом. Увидев меня на пороге, Дарья бросилась на шею, засыпая поцелуями. Я отстранился.

– Дарья, это кто? – Я указал на женщину, стоящую недалеко.

– Я прислугу наняла, не успеваю за всем одна уследить. Переваром (так здесь назывался самогон, а еще – хлебным вином) двое нанятых по твоему совету занимаются, а ещё я леденцы сахарные варить начала, вот она и делает.

– Молодец, Даша, не клади яйца в одну корзину.

Дарья всплеснула руками:

– Да что это мы стоим? Проходи в трапезную, сейчас покушаем, баньку натопим. Устал с дороги, небось?

– Устал, и кушать хочу.

Я помыл руки, уселся за стол. Дарья носила из кухни пирожки, копчёную рыбу, кашу с зайчатиной, пиво. Всё со стола быстро мною сметалось. Наевшись, пошёл в баню. Воду натаскали нанятые на самогон работники, они же и затопили печь.

Я улёгся на полку, ополоснулся тёплой водой. Хорошо‑то как! Ведь две с лишним недели не мылся, а уж пропылился! Вошла Дарья, похлестала веничком, потёрла мочалкой спину и вышла. Ну конечно, во дворе нанятые люди.

Выйдя, оделся в чистое, прошёл в дом. Зайдя в комнату, повалился на мягкую постель. Даже у собаки должна быть своя конура. Я понимал, что дом не мой, и сладится ли в дальнейшем с Дарьей, ещё неизвестно. Но сейчас я чувствовал себя на своём месте, дома, можно сказать. Пришла Дарья, разделась и нырнула ко мне в постель.

– А работники?

– Ушли уже, я калитку заперла.

Мы предались бурным ласкам, всё‑таки две недели воздержания для молодого мужика – это много. Утолив первый голод, мы лежали, обнявшись. Дарья рассказывала о том, как занималась хозяйством. Видно, ей это нравилось, да с моей лёгкой руки и получалось. Теперь ей не приходилось считать каждую полушку.

– Тебя мне сам Господь послал за моё терпение, я в церкви всё время свечку ставила Николаю‑угоднику, вот Бог меня и услышал. Расскажи, как ты съездил?

Я подробно рассказал о моей с Изей поездке, единственно умолчав, что дважды прошёл через стену. Где‑то подсознанием я понимал, что говорить этого не следовало.

Рассказ был долгий, часто прерываемый Дарьиными вопросами, оханьем и аханьем.

– Ты молодец, Юра, настоящий воин!

Дарья наградила меня жарким поцелуем, и мы занялись любовью. Бедная девочка – телевизоров и газет нет, серая жизнь – а тут такой интересный рассказ, в котором я – почти герой.

Утром мы проснулись от стука в калитку, то пришли нанятые работники. Дарья подхватилась, накинула платок, побежала открывать. Я же решил ещё поваляться: имею право, две недели без отдыха, да ещё и бурная ночь. В лёгкой дремоте провёл время до обеда, когда меня вытащила из постели раскрасневшаяся Дарья.

– Вставай, лежебока, обед готов!

И когда я отказывался от обеда? Вскочив, оделся, по‑армейски быстро умылся и – в трапезную. Ба! Расстаралась Дарья, вот уж молодец! Стол был царский – жареные куски белорыбицы, молочный поросёнок, заяц, тушёный в сметане, расстегаи, тушёные овощи.

– Дарья, да мы столько и не съедим. Откуда всё? Это ж денег стоит!

– Должна же я после похода накормить, как положено, своего мужчину, – лукаво улыбалась Дарья.

Ну что ж, есть в этом своя сермяжная, она же посконная, правда. Нельзя пускать мужика за такой стол, вышел я объевшимся, хотелось попробовать всего, а, попробовав – добавить.

Я поблагодарил Дашу и поцеловал – вкусно готовишь, молодец! Женщина расцвела от похвалы. Я достал из поясной калиты деньги, отсчитал половину – четырнадцать рублей, вручил Дарье.

– Вот что, хозяюшка. Не дело самогон в предбаннике варить. Найми плотников, пусть привезут леса, места во дворе много – пусть ставят вроде небольшой избёнки, там и будут перевар делать; дело пора расширять, вижу – на лад идёт.

Дарья поцеловала меня на радостях и умчалась по делам. После сытного обеда снова потянуло в сон, противиться я не стал и завалился в постель. К вечеру проснулся бодрым, но вставать не спешил. В мозгу, как заноза, сидела мысль – как же я смог пройти через стену? Не замечал раньше за собой таких чудес. Но сколько я ни думал, придумать ничего вразумительного не смог. Видимо, когда меня закинуло на пятьсот лет назад, тело приобрело и другие, новые для меня свойства. Нужно будет еще попробовать на досуге, но так, чтобы никто не видел: сочтут за порождение дьявола, сожгут живьём на костре, и все дела.

Ведь Изя был под полатями, когда я ввалился в избу, пройдя сквозь стену, и не видел моего появления; потом он вышел к татарам и не видел повторного перехода. Так что, если молчать, никто и не узнает.

Ночь опять прошла в любовных битвах, Дарья была ненасытной. Вот женщина – как у неё на всё хватает сил?

Утром снова в калитку забарабанили, Дарья пошла открывать и сразу вернулась.

– Это к тебе!

Я удивился, быстро оделся и вышел во двор. На улице, у калитки, стоял Изя и с ним пожилой господин, похоже, тоже иудей. Вроде я свои обязательства перед Изей выполнил, совесть моя была чиста. Я пригласил гостей в дом, разговаривать на улице – верх неприличия по местным правилам. Дарья поднесла гостям по ковшику кваса.

Мы уселись в трапезной. Я молчал, ожидая, что скажут гости. Первым начал Изя, он принялся расхваливать меня – мою храбрость, честность, верность данному слову. Я быстро прервал поток красноречия.

– Изя, ты ведь не хвалить меня пришёл. Ты – деловой человек, давай беречь время, переходи к делу, ради которого ты пришёл.

– Вот, познакомься, Юра, мой соплеменник – Абрам. Он тоже ювелир, у него нужда возникла в охраннике, ему надо в Торжок. Как только я услышал о его поездке, сразу вспомнил о тебе и сказал: – Абрам! Человека лучше ты не найдёшь, послушай старого и больного Изю, этот человек сделает для твоей охраны больше, чем родственники. Разве я не прав?

– Когда, на сколько идём, и сколько денег?

– Абрам, – воскликнул Изя, – я же говорил – он почти как еврей, сразу о деле.

– Надо выходить послезавтра, груз невелик, но очень ценен; у меня есть трое своих людей, но Изя так расписывал тебя, Юрий!

Мы договорились об оплате и месте встречи, гости ушли. В комнату тут же вошла Дарья.

– Что они хотели?

– Да вот снова работа подвернулась, послезавтра ухожу, недели на две.

Дарья ответила просто:

– Ты мужчина, тебе решать.

Не скрою, мне были приятны такие слова. В моём мире, моём времени, женщина бы повисла на шее, распустила слёзы и сопли, уговаривая не ехать и не рисковать.

Пройдя в свою комнату, я подошёл к зеркалу, всмотрелся. Неужели я похож на иудея? Второе деловое предложение, и снова от еврея. Я что, охранник ЧОПа?

Этот день и следующий пролетели в хозяйственных хлопотах. На утро, провожаемый Дарьей, я вышел на улицу. За спиной так же висел арбалет с колчаном болтов, за поясом – верный боевой топор; попробовав его в деле, я мысленно благодарил оружейника, мне его присоветовавшего. Мощное оружие, да только два недостатка – тяжёл и лишь для ближнего боя.

Обоз из трёх подвод был уже на условленном месте. Двое из охраны сидели на передней телеге, двое – на задней. Абрам, в одиночестве на средней. Я поздоровался и уселся к нему. Тронулись в путь.

Не заладилось сразу – к концу первого дня заморосил мелкий дождик. Дорогу не развезло, только пыль прибило, но мы все промокли и к вечеру мечтали об одном – обсушиться и согреться.

Впереди смутно серели в наступающих сумерках дома.

– Кобылятьево – деревня такая, – вздохнул Абрам. – Будем ночёвку делать, здесь постоялый двор есть.

Мы въехали во двор. Судя по подводам, постояльцев было много. Слуги бросились распрягать лошадей и заводить под навес, мы же направились в дом. Трапезная оглушила людским гомоном. В воздухе густо стоял запах влажной одежды, готовящейся еды, пролитого на пол пива, немытых тел. Бр‑р!

Выбора не было, потирая руки, уселись за освободившийся стол. Абрам сам заказал еду – отварных кур, лапши, вина, пряженцев. Все быстро поели, что‑то дождливая погода утомила, и поднялись на второй этаж, в отведённую нам комнату. Абрам сначала для себя хотел снять отдельную комнату, но свободных комнат не оказалось. По праву хозяина он занял полати. Мы же довольствовались местами на полу.

Утомившись, все быстро уснули. В средине ночи я проснулся по нужде, улёгся затем с краю, ближе к стене. В соседней комнате бубнили какие‑то голоса, и, уже засыпая, я услышал – «ювелир». Не очень отчётливо, но всё же. Сон как рукой сняло. Я встал, приложил ухо к стене, но лучше слышать не стал. Оглянулся – все спят, лишь в углу слабо мерцает масляный светильник, бросая скудный свет. Надо решаться. Приложив усилие, головой прошёл сквозь стену. Удачно! Голова находилась в неосвещённом закоулке, и я никого не всполошил.

В соседней комнате сидел на скамье солидного вида мужчина, по одежде судя – купец. На скамье напротив – трое молодых, здоровых парней, одетых неплохо, но как‑то неряшливо. Речь держал купец.

– Я давно его знаю, имел дело с ним в Новгороде, жук ещё тот. Не зря сейчас едет с охраной, стало быть, не пустой. Надо отъехать подале, вёрст за пять, место там есть удобное, дорога в распадке проходит, там всё и сделать.

– Ага, сделать! – подал голос один из парней. – Их шесть человек, а нас трое!

– Дурень. Охраны – только пять, ювелир не в счёт, от страха в штаны наделает. Вы трое впереди путь закроете, я со своими людьми сзади, мышеловка‑то и захлопнется. Куда им деваться? Соглашайтесь, половина ваша будет. Быстро и легко, не надо в Москве на дворян али бояр спины гнуть, домой, в деревню, богатыми возвратитесь. Любая девка ваша будет.

Парни переглянулись, зашушукались. Купчина сидел молча, ожидая ответ.

– Да мы бы и согласились, только оружия, окромя ножей, у нас нет.

– Не вопрос, утром я дам, потом вернёте. Только пусть выедут, я путь короткий знаю, на подводе там не проехать, а по тропке мы их обгоним. Ну?

Парни закивали головами. Я не стал искушать судьбу, убрал голову в свою комнату. Так, неплохо придумал купчина. Нас в распадке порешить, затем, наверняка, и этих дурней, а ценности достанутся ему. Всё подозрение потом на этих крестьян падёт. Ловок!

Я стоял в нерешительности. Разбудить Абрама и рассказать? А ну как запаникует? Хорошо, что мне повезло, разговор услышал, но Абрам может в страхе сделать неверный ход, разбойники сразу поймут, могут засаду и в другом месте сделать, когда мы и ожидать не будем. Нет, выедем со двора, где не будет посторонних ушей, там и скажу. Если сейчас разбудить, спросят, как услышал, что мне, рассказывать, что голову в соседнюю комнату просунул?

Я улёгся спать, и, к своему удивлению, быстро уснул.

Растолкали меня мои товарищи, посмеиваясь надо мной – всё проспишь, так и Абрама украдут, а ты не услышишь! Абрам, собираясь, недовольно сопел отвислым носом. Быстро позавтракали гречневой кашей с мясом, запили сытом, запрягли коней и выехали.

Когда отъехали около версты, я попросил остановиться.

– В чём дело, – недовольно пробурчал Абрам, – время теряем, вдруг снова дождь пойдёт?

Я призывно махнул рукой, охранники лениво подошли.

– Так, слушайте, ребята. На нас готовится нападение. Утром, когда я в нужник ходил, разговор интересный подслушал. Сейчас не время всё обговаривать, сделайте, как я скажу. Версты через три‑четыре распадок будет.

Абрам кивнул:

– Знаю такой, не первый раз здесь езжу.

Я огрызнулся:

– Не перебивай! Спереди нас остановят трое парней – не думаю, что они хорошие воины, да и, скорее всего, луков у них не будет, сабельки да копья. Сзади в ловушку нас запрут ещё несколько человек, сколько – не знаю, не сказали. План такой: у кого есть кольчуги – надеть, оружие держать наготове, но не на виду, в телеге под рукой. Едем в том же порядке; как только пойдут деревья, я с телеги спрыгну, буду бежать по лесу, вроде как в дозоре, тыл прикрывать. Задним смотреть в оба: основной удар, думаю, сзади будет. – Луки есть ли? – Один из охранников с задней телеги кивнул. – Бей сразу на поражение, не случайные прохожие это будут, время не упусти. Всё, нельзя стоять больше, заподозрят, в другом месте нападут. Лучше их мы здесь сами кончим, чем потом ждать, когда в спину ударят.

Абрам попытался начать разговор:

– Надо назад повернуть, переждать на постоялом дворе, – но я цыкнул на него:

– Начнётся заваруха, падай на дно телеги, как бы стрелой не задело, и лежи тихо – будешь цел!

Абрам втянул голову в плечи и кивнул. Столь командирского тона от меня никто не ожидал, для охранников хозяином был Абрам, они подчинялись ему. Но и Абрам понял опасность ситуации.

Тронулись прежним порядком. Охранники сбросили сонное оцепенение и зыркали по сторонам, руки лежали на оружии. Мы въехали в плавный поворот, ни спереди, ни сзади никого не было видно. Всё, мне пора.

Я спрыгнул с телеги и метнулся в кусты. Забежав за ракитник, «козьей ногой» натянул тетиву, наложил в жёлоб болт. Топор немного мешал, оттягивая пояс, но что делать – своя ноша не тянет, так в поговорке.

Обоз медленно удалялся; держа его в виду, я трусцой побежал параллельно дороге.

Поворот закончился, и вот – здравствуйте, я ваша тётя. Поперёк дороги лежало дерево. Если бы я не знал о засаде, подумал – случайно упало, бывает.

Из‑за дерева вышли три вчерашних парубка, стали приближаться к первой подводе. Охранники резво соскочили, бросились навстречу. Зазвенела сталь. Я повернулся назад. Чёрт! Из‑за поворота выехало шестеро конных, но купчины среди них я не заметил. Или под конец разборки пожалует, или в кустах прячется, выжидает.

Охранники с задней телеги открыли стрельбу из лука. Удачно. Один конный упал, лошади второго стрела попала в шею, конь встал на дыбы, и всадник, не удержавшись, грохнулся на землю. Зато остальная четвёрка пришпорила коней и выхватила сабли. Пора и мне вмешаться. Я прицелился в заднего, спустил тетиву. Болт с шелестом ушёл в цель. Всадник взмахнул руками, выпустил саблю и кулем упал на шею лошади. Передние не заметили потери, чего я и добивался. Я, как мог быстро, перезарядил арбалет, выбрал цель и уже вдогон выстрелил в спину разбойнику. Отлично! Тать завалился на бок, застряв ногой в стремени, бился головой о дорогу, а лошадь скакала вперёд.

Да, сюрприза с конными я не ждал, купчина об этом не обмолвился. Охранники с передней подводы добивали парней, Абрам кулем лежал в телеге, а вот дела у задней подводы были не так хороши. Одного из охраны конный убил копьём сразу, второй, по‑моему, его звали Пантелеем, – отбивался от сабельных ударов обоих конных, прыгая то на телегу, то ныряя под неё. Надо помочь.

Я взвёл тетиву арбалета, но не успел наложить болт, как почувствовал спиной опасность. Мгновенно обернулся и присел. Вовремя. Надо мной, буквально задев волосы, просвистел нож и воткнулся в дерево. Впереди, недобро ухмыляясь, стоял купчина. Вот он где объявился, вражина, тоже решил подстраховаться. Умён!

– Ты что думаешь, я настолько глуп, что не пересчитал людей в телегах и не вычислил, где ты будешь? Хитёр, да я похитрее буду. Бросай стрелялку.

Я бросил арбалет – в руке купчина держал саблю, а расстояние между нами было очень мало, не успею достать топор или нож.

– Теперь пояс расстегни!

Я подчинился. Пояс упал к ногам, а с ним нож и топор. Надо выбрать момент и кинуться вниз, к обозу. Наверное, я себя как‑то выдал.

– И не думай, – ощерился купчина, – сейчас мои охранников добьют, а я – тебя.

Он сделал шаг навстречу, рука его с саблей пошла влево, видно, поперёк туловища решил рубануть. Я смотрел на его ноги, ожидая нападения, надо было попробовать успеть отклониться назад и влево. Купчина уставился на меня, ожидая увидеть страх на лице, наслаждаясь властью над жизнью противника. Неожиданно нога его попала на арбалет, который я бросил, тетива сорвалась со спуска и с силой ударила купчину по ноге. Тот ойкнул и посмотрел вниз. Я бросился вперёд, на купца. Он успел направить лезвие сабли на меня, но оно лишь рассекло рубашку и скрежетнуло по кольчуге. Знать, не зря купил, такие деньги потратил. Купчина отбросил саблю, теперь она ему мешала.

Мы схватились в рукопашной, мужчина был силён и хотел меня одолеть, да куда ему против самбиста, даже бывшего. Я захватил его руку, швырнул через бедро, не отпуская руки, и заломил её назад, пока купчина не заорал от боли. На ковре я тут же отпустил бы руку – приём судьи засчитали, но здесь не борцовский ковёр, ставка в схватке – жизнь. Я завёл руку дальше и повернул. Раздался треск, рука неестественно вывернулась в суставе. Купчина орал, как резаный. Я метнулся к своему поясу, сдёрнул с него ножны с ножом, поясом крепко связал купчине ноги и притянул назад здоровую руку, примотав её к ногам. Теперь купчина лежал на боку, сильно прогнувшись назад, и матерился сквозь зубы.

Я бросился к арбалету и сам выматерился. Тетива оказалась порванной. Кинул взгляд на схватку внизу. Двое охранников с попеременным успехом сдерживали натиск единственного оставшегося в живых конного. Я подхватил топор и кинулся по склону вниз. В пылу схватки меня никто и не заметил. Подбежав, размахнулся и топором ударил конного по бедру, практически его перерубив. Выше я не доставал – конь был высок. Тать посерел лицом, из перерубленного бедра мощной струёй хлестнула кровь. Я обежал его с другой стороны, и обратной стороной топора, где был клевец, ударил в бок. Раздался металлический скрежет и хруст ломаемых костей. Разбойник бездыханным упал в дорожную пыль.

Я оглядел поле боя. Двое наших тяжело дышат, но целы. Абрам, не слыша звуков боя, поднял голову из телеги и оглядывался, пытаясь узнать, чья взяла. Увидев, заулыбался, сполз с телеги и направился к нам.

– Ой, как нам повезло, от татей отбились.

– Не всем повезло, – я показал на наших убитых.

– Да, да, да, не всем, но на то – Божья воля. И так от девятерых отбились, удачно у тебя, Юрий, получилось разговор подслушать.

– Не девятерых, Абрам. Десять их было, один наверху лежит, помял я его немного в схватке, но живой, поговорить с ним надо – кто таков, что замышлял.

– Да, да, да, – заулыбался Абрам.

Я с охранниками поднялся наверх. Пока они развязывали главарю ноги, забросил за плечо арбалет – в ближайшей оружейной мастерской только тетиву заменить, надел свой пояс, нацепил ножны. Охранники уже тащили вниз, к дороге упирающегося купчину.

– О! Старый знакомый! – закричал Абрам. – Что ты тут делаешь?

В это время подоспел и я.

– Абрам, это человек, организовавший нападение; он хотел меня убить в роще, но я его пленил.

– Ай, ай, ай, как нехорошо, Григорий, ты же был честным человеком, а сейчас достойных людей грабить вышел, как же это?

Купчина молчал. Абрам обратился к охранникам:

– Что по Правде с таким делать положено, коли на месте преступления схвачен?

– Казнить!

– Вот и повесьте его, да чтобы с дороги видно было, в назидание другим. Наших в телегу сложите, церковь встретим на пути – похороним. А эти ублюдки тут пусть валяются.

Купец упал Абраму в ноги.

– Пощади, Абрам, ты же меня давно знаешь, не раз за одним столом сидели.

Абрам проявил неожиданную твёрдость.

– Ты по мою жизнь пришёл, людей моих положил, а у них – дети. Почему раньше не подумал? Вешайте его, ребята.

Охранники потащили купчину к одинокому дереву у дороги, а я стал собирать оружие у убитых. Самим может пригодиться, да и продать с выгодой можно. Охранники тем временем перекинули через сук верёвку и без затей вздёрнули упирающегося купчину. Все вместе мы собрали тела наших погибших товарищей, уложили их на телегу. Молодые же все ребята были, светлая им память, всем троим.

Лошадей разбойников связали верёвкой и привязали к задней телеге. На ближайшем торгу продадим, только деньги на них переводить, кормить же животину надо. Абрам на наши трофеи – лошадей и оружие, не посягал, по Правде. Хоть и иудей, а Правду чтил, всё же на Руси жил. Так же дружно оттащили в сторону сваленное дерево и направились дальше.

К вечеру прибыли на постоялый двор, где удачно продали лошадей хозяину. Через пару дней, уже в Твери, я починил в мастерской свой арбалет; по‑братски, поделили трофейное оружие между охранниками, продали его. Телеги заметно полегчали.

Ещё через пару дней были уже в Торжке. Абрам, к нашей радости, буквально за пару часов выгодно решил свои дела, и мы сразу поехали обратно. Абрам весь вечер напевал тихонько весёлые еврейские мотивчики, видимо, был доволен сделкой.

Путь до Москвы оказался на день короче, и уже к исходу второй недели я обнимал радостную Дарью. Прощаясь, Абрам щедро отсыпал серебра, коим я поделился с Дарьей.

На следующий день я с удивлением осматривал почти готовый бревенчатый сруб рядом с баней. Быстро Дарья обернулась, сегодня плотники обещали закончить стены, а через неделю и всю избёнку. От моей похвалы Дарья покраснела. В хозяйственных хлопотах время летело незаметно. После неспешной трапезы я прошёл в свою комнату и лёг.

Мне всегда хорошо думалось в постели, чтобы никто не беспокоил. После второго похода с Абрамом в голове крутилась мысль: не организовать ли что‑то вроде охранного предприятия? Стоит хорошо себе зарекомендовать – заказы и клиенты будут, уж больно жизнь на дорогах беспокойная, в этом я уже убедился.

Что для этого надо – набрать и обучить людей, вооружить серьёзно. Решив так, я с утра отправился на торг. Торг – это не только место для торговли, здесь решаются многие вопросы, узнаются городские новости; на торгу есть пятачок, где можно нанять рабочую силу – плотников, каменщиков, рыбаков, охотников, кожевенников и прочий люд. Кому нужна была рабочая сила, шли сюда.

Вот на этот пятачок я и пришел. Начал разговаривать с людьми, желающих оказалось для первого дня много – двенадцать человек, но одиннадцать я отсеял сразу. Многие сабли в руках не держали, физиономия других выдавала любовь к Бахусу, у третьих плутовато бегали глазки. Почти за неделю ежедневных посещений торга удалось отобрать четырёх человек, да и те нуждались в проверке и обучении.

Удалось найти старого воина, который взялся обучать моих людей и меня владению саблей. Меч, как оружие охранника, я отмёл сразу – тяжёл, хорош в массовой битве, но уступает сабле, им можно только рубить. Оружие охранника должно быть, по возможности, скрытого ношения, но эффективное в бою. Решил для своих молодцов остановиться на сабле, ноже и арбалете. Ежели владеет кто другим видом оружия – не возбраняется, вдруг в деле пригодится.

Тренироваться начали за городскими стенами, для начала – на палках. Старый вояка Терентий гонял нас до седьмого пота, руки были в синяках и ссадинах, но появилось понимание сабельного боя. Один из кандидатов отсеялся после первой недели тренировок.

Когда вояка не мог заниматься, я сам тренировал своих людей. Учил маскироваться на местности, незаметно подбираться к врагу, оказывать первую помощь раненому. Мы усиленно занимались физическими упражнениями, таскали камни, бегали кроссы. Поначалу было тяжело, хотелось бросить, но постепенно втянулись. Здоровье у всех было хорошее, лёгкие не испорчены табаком. Команда потихоньку сплачивалась, люди притирались друг к другу. Я старался внушить им мысль, что нужно при стычке с любым противником заботиться в бою о товарище, стараться прикрыть его спину, тогда и товарищ поможет тебе.

Постепенно наша выучка росла, пора было обзаводиться оружием. Деньги, пусть и небольшие, у меня были, и в один из дней мы направились на торг. Каждый выбрал себе саблю по руке; арбалеты с изрядным запасом болтов выбирал я сам. Ножи у всех были свои, какой же мужчина здесь ходит без ножа? В голове вдруг мелькнула весёлая мысль – нашу бы милицию на этот рынок, да в оружейный ряд! Вот потеха была бы…

Неделю отрабатывали стрельбу из арбалета, угробили кучу болтов, но научились сносно попадать в чурбачок со ста шагов.

Теперь я был относительно спокоен, все могли работать саблями, из арбалета поразить цель а один из моих молодцов, Сергей, неплохо кидал нож. Неизвестно, правда, как они поведут себя в реальном столкновении; но тут уж не угадаешь, время всё расставит по своим местам.

Был конец октября, становилось прохладно, листья пожелтели и облетели. Лес стоял унылый. Поздно вечером, когда по крыше стучал дождь, в ворота постучали. Взяв в левую руку нож и памятуя, что бережёного Бог бережёт, а небережёного караул стережёт, пошёл открывать.

На улице стояли две фигуры в промокших плащах. В темноте мне удалось узнать Изю. Я пригласил их в дом, помог снять промокшие плащи и повесил их у печки на кухне.

Провёл нежданных гостей в трапезную. Дарья подсуетилась и преподнесла каждому по ковшу горячего сбитня. Не угостить зашедшего гостя – проявить неуважение, это я уже уяснил. Гости степенно расположились за столом. Лицо второго мне было незнакомо. Волосы светлые, глаза голубые, рыжеватая борода. Похож на русича.

Посетовав на ненастную погоду, Изя представил незнакомца.

– Вот, моя родня – Моше, он издалека, помощь твоя нужна. Мы решили обратиться снова к тебе, поскольку уже вся иудейская община знает, что тебе, Юрий, можно доверить жизнь и деньги. В наше время найти порядочного и надёжного человека – удача, а ты еще и хитёр, как еврей. У тебя не было в роду иудеев?

– Нет, Изя.

– Жаль. Хорошо, ближе к делу. Моше прибыл издалека, надо проводить его до Киева с большим грузом.

– Что за груз?

Моше замялся с ответом. Изя его подбодрил:

– Говори как есть, это очень надёжный молодой человек.

– Меха, много, целая ладья. Ладью с людьми я нашёл, а охраны нет. Мои люди ждут меня в Киеве, надо торопиться: скоро морозы, реки встанут. На подводах, сам понимаешь, не дойти, везде дожди, дороги непроезжие. Не выберусь сейчас – все шкуры погниют.

– Что же, я согласен, только для ладьи меня одного мало будет.

Купцы огорчённо переглянулись.

– У меня есть люди, мои люди; коли сговоримся о цене, об охране можно будет не беспокоиться.

Моше начал торговаться, выгадывая каждый рубль, Изя скромно сидел в стороне. Наконец ударили по рукам. Моше объяснил, где стоит ладья, я же пообещал с утра собрать людей и сразу явиться к кораблю. Тянуть не следовало, это я и сам понимал. Покроет реки льдом – до весны на корабле сидеть придется. Тем более, обратно уже налегке, сподручнее – не пойдёт попутное судно, так по снегу на санях. Всё равно обозы пройдут. Для торговцев сейчас самое неудобное время.

Рано утром я обежал сам всех своих людей, приказал явиться с оружием на пристань; уходим надолго, месяца на два. Снова примчался домой, прихватил узелок с вещами, оружие, распрощался с Дарьей. Когда пришёл на пристань, мои люди были уже там – Сергей, Кирилл и Алексей. Моше в нетерпении прохаживался по палубе, и, не успели мы взойти по сходням, как матросы отдали концы, вытянули сходни на палубу судна и отчалили.

Дул холодный северный ветер, паруса надулись, судно вышло на стремнину.

Москва медленно уходила назад. Удастся ли всем нам вернуться целыми домой? Мы расположились на носу, где матросы натянули полог из холстины, вроде небольшого шатра. Моше расположился в небольшой палатке на корме. Судно сидело высоко, со стороны и не скажешь, что гружёное, да и то – меха‑то мягкие, что в них весу? Это неплохо, маленькая осадка – по отмелям пройти легче, да и недоброму глазу не подсказка. Гружёное судно – лакомая добыча для разбойников всех мастей. Я выставил одного человека на охрану, пусть ребята не расслабляются, наблюдают за обстановкой, поглядывают на берега, на проплывающие мимо суда. Мне бы не хотелось, чтобы нападение, ежели таковое случится, застало нас врасплох.

Глава III


День шёл за днем, тихо журчала за бортом вода, по мере продвижения к югу становилось теплее. И хотя трава в этих местах была пожухлая, на деревьях ещё сохранялась листва. Ночью было холодно, но в полдень – вполне сносно, даже в отдельные дни тепло.

Пока судно шло, караульный был один. Когда приставали к берегу на ночёвку, я ставил двух часовых – выше и ниже по течению метров за сто. Днём часовые отсыпались. На воде напасть сложнее, надо судно иметь для нападения, возможность маневра хуже. А ночью да на берегу можно было ожидать любых неприятностей. И они не заставили себя ждать.

Ночью ко мне в шатёр на судне прибежал взволнованный Алексей, растолкал меня.

– Там, недалеко, за пригорком – слышно лошадиное ржание, топот копыт.

– Может, дорога рядом?

– Нет здесь дороги, я был в этих местах; дорога идёт по левому берегу, подозрительно это.

Да, подозрительно. Надо сходить, глянуть. Я разбудил Кирилла, Алексея отправил на прежнее место, в дозор, сам же с Кириллом, прихватив оружие, отправился на берег.

Крадучись прошли через небольшую прибрежную рощицу, поднялись на пригорок, залегли. В лощине за пригорком виднелись смутное тени, слышался неясный разговор. Надо понаблюдать, может, заблудился кто, и вовсе не по нашу душу.

Пролежали с полчаса, пока ничего подозрительного.

Из лощины на пригорок поднялись два человека, остановились совсем рядом, метрах в четырёх‑пяти. Мы вслушались, затаив дыхание. Незнакомцы говорили тихо, но отдельные фразы долетали.

– Надо перед рассветом… сон глубокий, а стража, коли есть… уже устанет, будет носом клевать.

– Только полная тишина, пусть Кривой сначала сходит, коли дозорный есть – прирежет, потом мы пойдём.

– Сделаем, как договорились.

Я оглянулся назад. С пригорка, где мы лежали, через редкие деревья был виден костёр и смутно темнел борт судна. Незнакомцы спустились в лощину, и мы с Кириллом тихо отползли назад.

Вернувшись на судно, я собрал всех своих ребят, забрались под навес, стали совещаться.

– Мы не знаем, сколько их: судя по звукам – до десятка будет, есть лошади, наверняка для вывоза захваченного груза. Насколько я понял, нападение думают осуществить перед утром, предварительно сняв часового. Что думаете, вояки?

Умных мыслей в голову никому не пришло: видимо, опыта нет; все молчали. После некоторых раздумий я изложил своё решение.

– Думаю известить команду, пусть тоже приготовятся к утреннему бою, чтоб для них схватка не оказалась неожиданностью. Я сам предупрежу. Все трое берёте арбалеты и сабли, перейдёте рощицу, заляжете и будете ждать. Когда сверху спустится разбойник, чтобы дозорного снять, – пропустить, не трогать, он мой. Как только начнут спускаться основные силы, бить из арбалетов залпом, и, пока они не опомнились, сразу за сабли – и рубить. Ясно?

Почти все трое сразу спросили – а дозорным кто будет?

– Я и буду, сидеть придётся у костра, чтобы издалека видно было. К тому же у меня единственного кольчуга есть; ежели с ножом придёт, то хоть надежда есть. Как только я с разбойником решу, сразу к вам на подмогу; но и вы не оплошайте, это первый наш поход. Сложится удачно – будут деньги и новые заказы. Ну а если не сложится… – Я замолчал.

– Всё, хлопцы, пора! Если за нами кто следит, то спускайтесь по одному, с носа. Я сверху глядел: борт виден, а нос ладьи – в темноте. Скрытно, где ползком, где перебежками – в рощу; там определитесь, где лучше залечь. Предупреждать, я думаю, не надо – всё в полной тишине. С Богом!

Хлопцы по одному, забрав оружие, исчезли в темноте. Поднявшись, я направился к шкиперу, на ладье он был главным. Разбудив, рассказал обстановку. Шкипер был в возрасте, почти весь седой и сразу понял ситуацию.

– Хорошо, я подниму своих; оружие кое‑какое имеется, будем судно защищать, коли прорвутся тати.

– Большая просьба – тихо, скрытно, чтобы с берега раньше времени не увидели. Заподозрят чего – уйдут, но нападут в другом месте или большими силами. Надо здесь им укорот дать.

– Купца, ну, Моше этого, предупредил?

– Нет, чего человека волновать, будет стонать и охать почём зря.

– Твоя правда. Будет туго – зови; у меня пара ребят – бывшие воины, помогут.

– Договорились. Пусть твои люди за бортом хоронятся.

– Знаю, не впервой, да сам видишь – жив пока. Удачи тебе!

Я поднялся и, не таясь, играя роль часового, прошёлся по судну, спустился на берег, прошёлся вверх и вниз по течению. После неяркого света костра темень на берегу стояла кромешная, не видно ни зги. Набрал валежника, подбросил в костёр. Сел лицом к костру, спиной к роще. Не очень грамотно, но придётся рисковать. Надо сыграть роль простоватого и неосторожного члена команды, которому не повезло попасть на ночь в дозор.

Раза два за ночь я вставал, обходил берег, набрав валежника, подбрасывал в костёр.

Время шло; на востоке небо посерело – скоро восход. Пора бы им и быть. Пока тихо. В роще крикнула какая‑то птица. Я насторожился, обратившись в слух. Слева раздался тихий шорох. Довольно неожиданно. Я ожидал со стороны рощи. Хитёр, подбирается со стороны корабля, видимо, прошёл по берегу. Уж со стороны ладьи никакой дозорный ожидать нападения не будет.

Шорох стих. Я понял – готовится к броску. Правой рукой я взялся за рукоять топора, что лежал на земле. Каким‑то чутьём понял – пора. Резко вскочил и без замаха ударил топором. Кто‑то приглушённо охнул от боли, но и по спине моей скрежетнуло железо.

Сжимая в руке топор, я сделал пару небольших шагов вперёд. Огляделся – нет ли ещё кого? На земле передо мной лежал человек, из глубокой раны на боку толчками изливалась тёмная кровь. Сразу было видно – не жилец. Одним глазом, ага, вот почему упоминали Кривого, он уставился на меня. Даже при скудном свете костра глаз пылал ненавистью и болью.

– Твоя взяла, оплошал я чуток, – еле слышно прошептал он.

– Сколько вас?

В ответ одноглазый лишь сплюнул кровью, дёрнулся и затих. Чёрт! Не удалось языка взять, да и то ладно – сам живой остался.

Я ощупал бок – рубашка распорота. Видимо нож метнул, не предусмотрел, что я в кольчуге. Урод, только рубаху испортил.

Пригнувшись, я кинулся в рощицу. После света костра видно было плохо. Где же мои? Кто‑то схватил за руку, прошипел:

– Свои, здесь мы, вон они, показались поверху.

Я улёгся и первым делом наложил болт в жёлоб арбалета.

Глаза адаптировались к темноте, теперь я и сам различил смутные тени, спускавшиеся по склону вниз. Идиоты – они шли тихо, но группой.

– Подпустим ещё шагов на тридцать – и залпом, – прошептал я.

Разбойники приближались, в предутренней серости на тёмном фоне одежд стали видны светлые пятна лиц.

– Залпом, стреляй! – скомандовал я.

Тренькнули четыре тетивы. По толпе промахнуться тяжело, все болты угодили в цель. Отлично, четырьмя разбойниками меньше. В толпе раздавались стоны, ругань. Вся группа остановилась.

– Быстро заряжаем! – скомандовал я.

Но мои хлопцы уже и сами, без моей команды, тянули «козьи ножки», взводя тетивы. Мы должны были успеть сделать ещё по выстрелу.

– Как только будете готовы – стреляйте, не ждите команды!

Один, второй, третий выстрел. Тати падали один за другим. Многовато их, было человек двадцать, сейчас вдвое меньше.

Несколько человек от испуга или растерянности кинулись обратно наверх. Остальные, подгоняемые предводителем, бросились бежать к рощице. Пора и нам.

Мы дружно поднялись и бросились навстречу; в руках моих товарищей были сабли, я держал топор, сабля в ножнах болталась на боку. Каким‑то чудом увернулся от короткого копья, коим попытался пырнуть меня набегающий тать. Разбойник по инерции пробежал мимо, и я не замедлил всадить ему в спину по самый обух лезвие топора. Уже убитый, он покатился по склону вниз.

Я выхватил саблю; на меня набегал ещё один разбойник – небольшого роста крепыш с короткой саблей в руке. Крича что‑то непонятное – нерусский, что ли? – он начал бешено размахивать саблей. Пару раз лезвие чуть не задело мою руку, я успевал только отбивать удары, выжидая, когда он хоть немного устанет. Куда там, он вертел саблей как мельница. Мне пришлось медленно отступать назад.

Вдруг этот бешеный закатил глаза и рухнул. За ним с окровавленной саблей стоял Алексей. Я огляделся. Кирилл с Сергеем вдвоём наседали на единственного оставшегося в живых разбойника, и участь его, похоже, уже была предрешена.

– Алеша, за мной, надо посмотреть, что там в лощине.

Мы рванули вперёд, сердце выпрыгивало из груди, воздуха не хватало. Забежали – пусто. Вдали, исчезая в предрассветных сумерках, вились клубы пыли. Ушли! На лошадях ушли те, кто остался в живых, кто в начале стычки побежал через холмик в лощину. Не догонять же их пешком.

Всходило солнце, край неба светлел, становилось виднее. Весь склон холма был усеян трупами, мои храбрецы все были целы, даже царапины не было. Повезло, удача нам явно благоволила.

– Так, хлопцы, собрать оружие, оно денег стоит, в Киеве продадим. Это наш законный трофей.

С полчаса ходили по склону, собирая оружие. Пришлось оттирать его от крови разбойничьей же одеждой.

На выходе из рощи к берегу я остановил свою ватагу.

– Постойте‑ка!

Медленно вышел из рощи, крикнул:

– Я – Юрий, всё хорошо, не стреляйте, – и поднял вверх пустые руки.

Из‑за борта показался шкипер и с ним все шесть человек его команды; у одного в руке был лук. Я похвалил себя за предусмотрительность. Не выдержали бы нервы у лучника при виде выходящих из леса людей, могла приключиться беда.

Я махнул рукой, парни вышли из рощи, тяжело гружёные железом. Шкипер с матросами сбежали навстречу по сходням, обступили, начали расспросы.

– Лучше помогите железо на борт поднять, потом сбегаете за рощицу, бояться уже некого.

Шкипер кивнул, матросы похватали сабли, ножи, копья и с шутками потащили на ладью, с грохотом свалив у нашего навеса на носу. Двое тут же бросились в рощу, вернулись через какое‑то время удивлённые – там двадцать один убитый.

– Двадцать два, – поправил я и указал на Кривого, который лежал на берегу недалеко от судна.

– Вот это удача! – восхитился шкипер. – У вас ни одной царапины, все живы, а вражинами весь склон усеян. Не ожидал такого! Видно, добрые вояки у тебя в команде, Юра! Моше будить ли? Пусть посмотрит, что вы хлеб не даром едите, а то так и будет думать, что вы все бока отлежали от безделья.

Я немного подумал – да и пусть разбудит. Надо товар лицом показать, нашу проделанную работу предъявить. Четверо против двадцать двух – это серьёзно.

Конечно, сыграли свою роль два фактора: наше упреждающее и потому неожиданное нападение с применением арбалетов и правильно выбранная тактика боя. Правда, положа руку на сердце, и госпожа удача была на нашей стороне.

Из каюты вышел заспанный Моше, поздоровался, выглянул за борт и увидел только одного убитого.

– И это всё ваше геройство? – скривился купец.

Тут уж я взял его под ручку, и, как он ни упирался, спустил по сходням и провёл через рощицу. Увидев склон с телами, Моше изменился в лице.

– Как же это я проспал битву? Это всё вы?

– Да!

– Вчетвером?

– Да!

Моше поглядел на меня с восхищением.

– Говорил Изя – не верил, говорил Абрам – сомневался. Сейчас всем словам верю, ты – герой.

– Моше, когда будешь расплачиваться, не забудь этот холм и свои слова.

Миновали Смоленск, давнюю причину раздоров между Москвою и княжеством Литовским. Днепр становился шире и полноводнее, движение судов – оживлённее.

После стычки с разбойниками все на судне поглядывали на нас с уважением, а дозорные несли службу с усердием. Ходом прошли Оршу и Могилев, в небольшом Рогачёве шкипер решил сделать стоянку, подкупить продуктов. Вечером мы причалили к городской пристани и выставили двоих людей для охраны.

Команда занималась покупкой на торге продуктов и их доставкой на ладью, я же решил пройтись по городку. Ничего примечательного: кривые улицы, немощёная мостовая, пыль, грязь, беднота. От скуки зашёл в оружейную лавку недалеко от торговой площади. Из‑за прилавка выскочил бойкий чернявый мужичок.

– Чего изволите, господине?

– Посмотреть товар зашёл, может, полезное для себя увижу.

Товар был скудноват и качества неважного. Я уже собрался уходить, как мужичок спросил:

– Огненного зелья не надо ли?

Я секунду постоял – порох, что ли?

– Покажи.

Продавец вытащил из‑под прилавка небольшой деревянный бочонок ведёрного объёма, поставил на прилавок.

– Вот!

– И где ж ты его взял, любезный?

– Купец с судна о прошлой неделе вдрызг в кости проигрался, оставил в уплату.

Я вытащил пробку, высыпал на ладонь несколько крупинок. Настоящий дымный порох, крупинки ровные, блестящие. Стало быть, не подмок, хороший порох. Кому же он тут, в глухомани, его продаст?

– И сколько просишь?

– Серебряную денгу.

Я почесал затылок. Сколько стоит бочонок пороха, я не знал, да, собственно, ружей или пушки у нас и не было, и зачем нам порох? После некоторого размышления решил взять: цена невелика, и какая‑то интуиция подсказывала, что приобретение может пригодиться. Поторговался, но продавец твёрдо стоял на своём, и я, отдав одну новгородскую денгу, забрал бочонок.

Наши на корабле встретили меня восторженно. Вначале я не понял причины, но когда ко мне потянулись с кружками и просьбами налить немного, расхохотался. Парни решили, что я купил бочонок вина. Дабы никто не подумал, что я зажилил, я вытащил пробку, и, к разочарованию собравшихся, высыпал на ладонь чёрные крупинки пороха.

– Перец? – спросил кто‑то.

Перец, как и другие пряности, был в цене.

– Огненное зелье.

– Зачем нам оно? У нас на судне даже кулеврины нет.

– Пригодится, потом расскажу.

Зачем я его купил, я пока и сам не знал. Правда, бродила, бродила в голове одна мыслишка. Приобрести огнестрельное оружие я не думал: больно оно здесь тяжело, неповоротливо, пока зарядишь – четверть часа пройдёт, да и запал фитильный. Его перед выстрелом зажечь надо, а если дождь идёт, так и вовсе не выстрелишь. Нет, не о нём были мои мысли. Вспомнилось, как в босоногом детстве мы с мальчишками делали из спичек маленькие бомбочки с селитрой. Почему не попробовать нечто вроде гранат? Заказать в кузнице обрезки труб, один конец заплющить, засыпать порох, приладить фитиль. В нужный момент зажигай и бросай в толпу.

Ещё когда мы залпом стреляли из арбалетов по спускавшимся с холма разбойникам, я остро пожалел, что нет гранат. Самоделки мои никак с гранатами конкурировать не могут, но для этого времени, будут вполне. А что – грохот, огонь, осколки опять же. Надо попробовать, а пока пусть бочонок пороха полежит в сухом месте. Я определил его в трюм, подальше от влаги.

Снова потянулись однообразные дни. В один из таких дней команда забегала, засуетилась.

– Случилось чего? – спросил я пробегавшего матроса.

– Киев рядом, вон на холме постройки, не видишь?

Я всмотрелся. Действительно, на правом берегу Днепра виднелись блестящие маковки церквей, дома, городские стены.

Путешествие заканчивалось как‑то уж очень неожиданно. А и ладно – люди живы, груз цел.

По прибытии шкипер долго искал место, где бы пришвартоваться – все причалы были заняты. С трудом нашли место на рыбной пристани. Сильно, если не сказать тошнотворно, пахло рыбой.

Недалеко от пристани женщины чистили рыбу, коптили, вялили, требуху выбрасывали тут же, к радости бездомных собак. Но запах! Я был рад, что мы будем здесь недолго. Вот Моше рассчитается с нами, и можно искать попутное судно в обратную сторону. В Киеве тепло; глядишь, пока река не встанет, сколько‑то пути на корабле проплыть удастся, всё ноги не бить.

Моше убежал искать своих и заявился только утром. Груз – меха, Моше решил перегружать с судна на судно, так не надо было платить за склад. Я подошёл, показал рукой на город.

– Киев?

– Киев, Киев, – закивал головой Моше.

– Мы подряжались до Киева, ждём расчёт.

Моше насупился и направился в свою каюту. Ох и прижимист Моше, не любит расставаться с деньгами. Выйдя, отсчитал деньги, скрепя зубами, добавил сверху ещё пять рублей. Ну что ж, и на том спасибо.

Моя команда быстро собрала вещи; нашли на пристани возчика с телегой, перегрузили трофейное оружие и мой бочонок пороха, и направились в город. Надо было найти оружейника, продать оружие, и тогда уже отправляться в обратный путь, не таскать же с собой железо.

Возчик подвёз нас к постоялому двору, мы быстро сгрузились и перетащили добро в отведённую комнату.

С утра вдвоём с Кириллом отправились на поиски покупателя. Нашли быстро, в стольном граде Киевском в каждом почти квартале кто‑нибудь занимался железом. И то – дикая степь рядом, все железяки востребованы. За цену сильно не торговались, и продали быстро.

На постоялом дворе я отложил часть вырученных денег на обратную дорогу, остальное разделил поровну. Выручку от Моше разделил пополам. Половина – мне, за купленное в Москве оружие. Другую половину снова поделил на четыре равные части, три из которых и отдал моей троице. Все остались довольны и уговорили меня ещё денек‑другой побыть в Киеве. В городе раньше был только Сергей, остальным не терпелось сходить на торг, купить подарки домашним, город поглядеть. Ладно, уговорили, побудем в Киеве ещё пару дней.

Утром отправились на торг. Это было что‑то. Громадная торговая площадь была больше небольшого городка. Здесь было всё, что можно купить и продать: меха, ткани, посуда, лошади, оружие, изделия из золота и серебра, мясо и рыба, зерно и масло, изделия из кожи и лечебные травы. Вся торговля сопровождалась бойкими криками зазывал, задорными воплями свирелей и рожков бродячих музыкантов, жаркими спорами продавцов и покупателей, блеянием овец и мычанием коров, криками обворованных, хохотом толпы вокруг балагана кукольников с неизменным Петрушкой. Я немного оглох и растерялся.

Мы быстро потерялись в толпе. Походив несколько часов и подивившись некоторым диковинам, купил у турка изумрудного цвета отрез шёлка, а у венецианца из Крыма красивые серьги. Будет чем порадовать Дарью по возвращении.

На постоялый двор вернулся усталый, пропылённый. Умывшись, улёгся на полати. Постепенно подходили мои бойцы. Каждый хвастался приобретениями, только одного не было очень долго – Сергея. Мы забеспокоились уже вечером. Знакомых в Киеве у него нет, запить не должен – Сергей меру знал во всём. Никак беда какая случилась.

На совете было решено с утра идти на торг, постараться узнать, в чём дело.

Придя после завтрака на торг, я разделил людей по направлениям, чтобы сэкономить время. Уговорились встретиться у ворот. Я обходил продавцов, спрашивал вездесущих мальчишек, разговаривал с нищими. Пока никаких следов.

Через пару часов подошёл к воротам, Кирилл и Леша были уже там. Как только я подошёл, Леша меня сразу обрадовал: – Нашёлся Сергей!

– Тогда где же он?

– В темнице у посадника.

– За что?

– Подрался с каким‑то купцом, его стража и задержала. Говорят, будет суд, только не знаю – княжий или посадничий.

Час от часу не легче, Сергей – и подрался? Для этого должны быть серьёзные причины. Хоть на торг ходили и без оружия, исключая ножи, но в драке всякое могло быть. Надо попробовать хотя бы узнать, в чём дело, и попытаться выручить. Не след бросать на произвол судьбы боевого побратима.

Расспросив людей, направились к посадской тюрьме. Однако тюремные стражи разговаривать не захотели, отвечали с каменными лицами – не положено, узнаете на суде. Чёрт, как всё не вовремя. Уходить из Киева пора, скоро дороги развезёт, совсем застрянем.

Пришли на постоялый двор, ребята мои приуныли.

– Не робей, мужики! Есть у меня одна задумка. Ночью попробую разузнать. – Глаза ребят засветились надеждой и любопытством.

Говорить я им ничего не стал, сам ещё не знал, получится ли? Чтобы не заблудиться на незнакомых улицах, отправился ещё засветло, нашёл тюрьму, сел в сторонке. Дождался темноты, подошёл поближе. Здание из камня, стены толстые, получится ли проникнуть внутрь? Несколько моих предыдущих, скажем так, прохождений были сквозь деревянные стены, и не такой толщины. Попробую.

Я прижался к стене, попробовал надавить. К моему удивлению и радости стена поддалась. Единственно, была более плотной. Если бревенчатая стена давала ощущение киселя, то каменную стену можно было сравнить, ну, не знаю, с плотным холодцом, что ли.

Я прошёл сквозь стену и попал в камеру. Темно, лишь над дверью тускло мерцает масляная плошка. Почти все спали, в камере стояла вонь от давно немытых тел, параш в углу, прелой соломы на полу.

– Сергей! – негромко позвал я.

В ответ – тишина. Я медленно обошёл спящих – здесь его нет. Через внутреннюю стену прошёл в соседнюю камеру. И здесь не повезло. Снова попробовал пройти в следующую камеру, и чуть не попался – это была комната тюремщиков. Я вовремя сделал шаг назад, меня не успели заметить – освещение и здесь было неважным. Придётся обойти.

Я высунул голову в коридор – никого, и вышел туда. Прошёл по коридору мимо комнаты тюремщиков и сунулся в следующую камеру. Не то – женская.

Сделав несколько шагов, снова проник головой в камеру. Здесь спали не все. Улучив момент, когда никто не смотрел на стену, прошёл весь. В углу сидел Сергей, с ним в камере было ещё человек десять страдальцев.

Когда я подошёл к Сергею, тот от неожиданности вздрогнул.

– Ты как здесь, Юрий? Тебя из‑за меня схватили?

– Нет, успокойся, сам прошёл. Времени у нас мало, из‑за чего тебя схватили?

– Купец новгородский обманывать стал, когда ткань мерил, ну я и не сдержался, врезал ему по наглой роже. Приказчики его – тоже в драку, я и им насовал, да стражники неподалеку случились, меня и повязали.

– Не надо было драку затевать, а уж коли затеял, не надо было позволить себя связывать; чему я вас только учил. Ладно, дальше‑то что будет?

– Тюремщики говорят – завтра суд, – понурил голову Сергей.

– Попробуем тебя вызволить отсюда.

Говоря эти слова, я пока и сам не знал, как это сделать, не брать же тюрьму штурмом?

– Не падай духом, посмотрим, что суд покажет. По Ярославской Правде тебе грозят битье батогами и штраф. Со штрафом дело хуже – меньше двух гривен не присудят. Где их взять – ума не приложу. Завтра посмотрим, не горюй.

Я отошёл к стене, постоял немного; многие арестанты уже спали, положив руки под головы. Сергей задумался, а может, и задремал.

Я сунулся сквозь стену. В коридоре было пусто, он еле освещался редкими масляными светильниками на стенах. Пройдя почти весь коридор, свернул налево, пересек пустующую камеру, беспрепятственно вышел на улицу. Темно, пустынно. Гавкают собаки да слышится стук колотушек ночных сторожей. Пора и мне на постоялый двор, полночи уже прошло. Надо выспаться, неизвестно, что будет завтра, наверняка понадобятся силы.

Мои бойцы не спали, ждали меня. Я рассказал, что видел Сергея, пересказал наш разговор. Хлопцы повесили носы.

– Всем спать, завтра мы должны быть сильными и отдохнувшими, – и погасил светильник.

С утра, после завтрака, отправились к дому посадника. Небольшая площадь уже была полна народа. Мы протолкались поближе к креслу, пока пустому. Рядом стояли стражники. Со стороны тюрьмы раздался шум. Народ загомонил – ведут. Тюремщики вели арестантов на суд. Было их много – человек двадцать, связанных между собой за левую руку одной верёвкой. Стражники растолкали толпу, освободив проход, провели арестантов.

Через какое‑то время из дома вышел посадник в богатых одеждах: синий, отделанный бобровым мехом плащ, красные сафьяновые сапоги, из под плаща при каждом движении выглядывала рубашка из лазоревого китайского шёлка с серебряными пуговицами. На голове – горлатная шапка, на шее висела массивная золотая цепь, пальцы усыпаны перстнями. Ну, прямо новый русский розлива девяносто второго года.

Посадник, отдуваясь, важно уселся в кресло. С боков его окружили дьяки с бумагами в руках. Начался суд.

Дьяки выкрикивали фамилию арестанта, зачитывали его вину, затем выступал потерпевший, далее выступали свидетели, коли такие имелись. Решения были быстрыми – никого в тюрьме кормить за городской счёт не собирались. Одного, разбойника с Черниговского шляха, приговорили к повешению, по другим делам арестованных приговаривали к штрафам или битью кнутами или батогами. До уплаты штрафа арестованный сидел в тюрьме.

Дошла очередь и до Сергея. Коротко высказался потерпевший купец, затем свидетели – его приказчики. Сергей вину не отрицал, суд был скорым – на всё ушло десять минут. Приговорили Сергея к двум гривнам штрафа. Я внутренне был готов к такому исходу и не очень удивился.

Ребята приуныли. Даже если мы сложим все наши деньги, не наберётся и одной гривны, а тут – две. Где их взять? В молчании пришли на постоялый двор. Знакомых в Киеве нет, занять в долг не у кого. Если оружие продать – всё равно не наберём, да и домой безоружными возвращаться рискованно. По дорогам можно было передвигаться только группой и с оружием. Разбойниками из разорившихся и беглых крестьян дороги кишели.

Я улёгся в постель, попросил мне не мешать – надо было всё обдумать. Ребята почтительно замолчали.

После долгих размышлений я пришёл к единственно реальному в данных обстоятельствах решению. Посвящать соратников я не хотел, если попадусь – буду виновен сам, мне и отвечать. А решил я вот что: воспользоваться своим внезапно открывшимся даром, пройти в дом посадника, найти кладовую, забрать оттуда две гривны серебра, а на следующий день заплатить их в виде выкупа. Таким путём мы освободим Сергея, а гривны снова вернутся на место. По крайней мере, совесть моя будет чиста – я ничего не украду, всё вернётся на место, а мы с освобождённым Сергеем тронемся в обратный путь.

Придумать план легко, но как его выполнить? Мне кажется, только доверенные слуги знали, где в доме хранилище ценностей. Придётся пройти по всем комнатам, а, учитывая, что ночью все в доме, сделать это быстро и просто не получится. В конце концов, не получится за одну ночь, продолжу во вторую. Единственный минус – Сергей лишнее время будет сидеть в тюрьме. Может, после этого поумнеет и будет выдержанней?

Хлопцам я объяснил, что вечером иду по делу. Всё металлическое, кроме ножа, я оставил в комнате: не дай Бог, звякнет в неподходящий момент.

Стемнело. Я направился к дому посадника и по дороге поймал себя на мысли: уважаемый в прошлой, нет, в будущей жизни доктор идёт воровать, нет, брать взаймы серебро.

Низко же ты пал, Котлов! Меня успокаивало только то, что делал я это ради товарища. Если ничего не предпринимать, он так и сгинет в тюрьме, или посадят гребцом на галеры, тоже верная и мучительная смерть. Выручить балбеса надо, у него семья в Москве, он же кормилец. Я успокаивал себя, хотя на душе кошки скребли – иду на дело как вор‑домушник.

Вот и дом посадника – стоит тёмной глыбой. Что меня радовало – дом выходил на площадь, сам двор с хозяйственными постройками был сзади. Это очень хорошо, во дворе наверняка собаки. Осмотрелся – никого не видно. Подошёл и с бьющимся сердцем вжался в стену, сие действие уже становилось привычным. Угодил в тёмную комнату, постоял, давая глазам привыкнуть. Фонарик бы сюда. Я чуть не засмеялся от пришедшей мысли, ага, ещё металлоискатель, чтобы искать быстрее было.

Пока стоял – решал, откуда начать.

Где обычно хранят ценности? Не бумажные, пусть и валюту, здешние не знают бумажных денег. Все ценности – в золоте или серебре, вес и объём большой; стало быть, надо искать сундук или шкаф, скорее всего, в отдельной комнате и, вероятнее всего, недалеко от опочивальни хозяина. А где спальня посадника? Да наверху. На первом этаже, обычно, трапезная, кухня, людская, оружейная, чтобы железо не таскать наверх.

Пройдя через дверь, вышел в тускло освещённый коридор, нашёл лестницу и тихо, чтобы не скрипнула ни одна ступенька, поднялся на второй этаж. В этом коридоре тоже мерцал масляный светильник, давая неровный, колеблющийся свет. Коридор был застелен коврами. Отлично, звуки глушить будет, летать‑то я не могу.

Подойдя к ближней двери, я сунул через неё голову. Нет, не то: комнатенка маленькая, у посадника должна быть большая. Вторая дверь – в слабо освещённой комнате спят дети. Сладких вам снов, ребятки! Третья дверь – женщина на полатях, обстановка скромная, наверное, их няня. Следующая дверь – вот оно. Комната большая, два светильника на стене, огромная кровать, на ней посадник с женою, оба в ночных рубашках. Спите крепче, супруги.

Сунул голову в следующую дверь – темно, как у негра в ж… Вернулся к светильнику в коридоре, снял со стены, снова сунул голову и руку со светильником. Вот комната, что мне нужна! Окон нет, чуть не весь зал уставлен сундуками. Одно плохо – на всех сундуках пудовые замки. Как их открыть без ключей? Если сбивать, шума будет много, весь дом разбужу. А что я на ровном месте проблему увидел? Ключи‑то рядом должны быть, у посадника.

Оставив горящий светильник в кладовой, я через боковую стену вошёл в опочивальню посадника. Пошарил по карманам одежды и почти сразу нашёл связку ключей. Матерь Божья! Вот это ключи! Ключ от сейфа в три раза меньше, каждый ключ чуть не полкило, а связка – килограмма два.

Прошёл к кладовую, попробовал один ключ, другой, замок щёлкнул, и дужка откинулась. Я поднял крышку; весь сундук был забит золотыми – турецкие, греческие, итальянские, французские монеты тускло поблескивали. Нет, мне их не надо. Я закрыл сундук, запер замок.

Открыл второй – то, что мне надо. Сундук был наполовину заполнен гривнами, вперемежку киевскими и новгородскими. Их я уже научился различать – киевские поменьше и кривые, новгородские почти в два раза больше и прямые, бруском. Так, какие же взять, наверное, киевские, мы же в Киеве. Я сунул в карман две гривны.

Запер сундук, прошёл в комнату посадника. Тот храпел так, что дребезжали слюдяные окна. Сунул ключи на прежнее место. Всё, можно уходить. И тут я чуть не влип. Не зря говорят – спешка до добра не доводит. Чтобы осмотреться, высунул голову в коридор и почти прямо перед собой увидел усатое лицо. От неожиданности человек выронил светильник и заорал. Как не вовремя он мне попался! Я убрал голову назад. Человек орал благим матом. Надо срочно прятаться – если посадник или его жена проснутся, мне каюк, никакого суда не будет: мне, как татю, пойманному на месте преступления, саблей снесут голову. Не думая долго, через стену прошёл к няньке, а от неё – в детскую. Надо быстро убираться из дома.

Я осторожно выглянул в коридор. Разбуженный посадник стоял возле мужика.

– Ты что блажишь, Никола? Весь дом перебудил, ночь на дворе.

– Здесь из стены голова вылезла, – мужик показал рукой на стену.

Посадник принюхался к слуге.

– Ты сколько сегодня выпил?

Мужик стушевался.

– Меру знать надобно, вот я тебя батогами на дворе да при девках поучу завтра! Спать не дал, стервец, а такой знатный сон был. Сгинь с глаз моих!

Мужик рванул по лестнице вниз, стал кому‑то жаловаться.

Немного подождав, спустился по лестнице и я, и тут же просочился сквозь стену. Надо убираться отсюда подобру‑поздорову.

Когда я пришёл на постоялый двор, темнота стала сереть, знать, рассвет близко. Только раздевшись, рухнул на полати. Хлопцы мои спали мёртвым сном, хоть выноси самих.

Утром меня разбудило покашливание. Сотоварищи мои стояли у полатей и смущённо переглядывались.

– Просыпаться пора, Юрий! Полдень уже.

– Я всю ночь делами занимался, хоть бы выспаться дали.

– А Сергей?

Да, Сергея надо было выручать. Встал, оделся. Оба смотрели на меня как нашкодившие собачонки.

– Нашёл?

Я сделал непонимающий вид.

– Чего нашёл?

– Да гривны, будь они неладны.

– Нашёл, сейчас поем чего‑нито, да и пойдём Сергея выручать.

Мы спустились в зал, быстро перекусили квасом и пряженцами и направились к тюрьме. У входа толпился народ. Кто‑то принёс передачу, кто‑то ждал известий о своих родственниках. Мы дождались своей очереди, я назвал имя Сергея и вытащил из калиты гривны. Тюремщик кликнул старшего, тот осмотрел гривны, клейма, долго водил заскорузлым пальцем по спискам и кивнул головой, – выпускай.

Гремя ключами, надзиратель ушёл по коридору, и через несколько минут к нам вывели Сергея. Он немного спал с лица, был бледноват, но держался молодцом. Одежда его была грязной, как же, на грязной соломе спал, да и припахивал изрядно.

Мы обняли его, но Сергей отстранился:

– Не стоит, вшей нахватаетесь.

Для начала мы отправились на торг, купили ему новую рубашку и штаны и пошли на постоялый двор. Здесь по моей просьбе уже натопили баню, и Сергей прямиком отправился туда. Его одежду мы тут же кинули в огонь – не хватало ещё нам обзавестись насекомыми.

Когда собрат наш, чистый и одетый в новые одежды, вышел из бани, мы ждали его в трапезной; на столе стояла обильная пища – жареный молодой поросенок, курица с лапшой, тушёные овощи, жареный в сметане карп и, конечно же, вино. Я решил отметить вызволение из узилища нашего товарища. Мы выпили по кубку вина и, едва поставив кубок на стол, я от всей души врезал Сергею в ухо. Тот кубарем полетел со скамьи. Кирилл и Алексей перестали жевать и с удивлением уставились на меня. Сергей встал, обиженно потирая левое ухо.

– Догадываешься, за что?

– Догадываюсь.

– Из‑за тебя мы потеряли три дня, две гривны, я потратил кучу нервов.

– Кучу чего?

Я махнул рукой – садись. Разлили по второй, крымское вино было неплохим. Выпили по второму кубку, Сергей опасливо отодвинулся от меня к краю стола.

– Чтобы больше никто и никогда не попадал в такие ситуации. Зачесались руки – уйди, не ищи приключений. В следующий раз будете умнее, это всех касается.

– Ладно, атаман, поняли мы всё, прости.

– Как ты меня назвал?

– Атаман, а что?

– Какой из меня атаман?

– Так ведь ты же у нас предводитель, вроде батьки, атаман и есть.

Пусть будет атаман, хотя в моём понятии атаман – что‑то вроде батьки Махно или предводителя разбойничьей шайки.

Прозвища в этом мире давали часто и довольно меткие, не в бровь, а в глаз.

Вечер мы провели за столом, за обильной едой и разговорами. Первый кувшин вина стал и последним, завтра в дорогу, и я не хотел, чтобы мои хлопцы имели скверный вид и тяжёлое самочувствие.

Когда уже ложились спать, Сергей спросил:

– Юра, а как тебе удалось пройти в тюрьму?

– Деньги тюремщикам дал – вот и прошёл, – соврал я.

Утром я с Алексеем отправился на пристань. Надо было искать попутные корабли. Но полдня ушло в напрасных поисках. На север уже никто плыть не хотел, боялись ледостава. Нанять целиком корабль, даже небольшой – не было денег. А попутные … В общем, не было попутных.

На постоялом дворе стали обсуждать ситуацию. Пришли к мнению – надо идти на торг, искать торговый караван. Или к каравану пристать, или, ещё лучше, наняться в охрану к торговым людям.

На том и порешили: все четверо пошли на торг, расспрашивали людей – не знает ли кто, не пойдёт ли обоз на полуночную сторону. Нам бы большую часть пути пройти с обозом – до Курска или Одоева, скажем.

Наконец, повезло. Нашли купца, сговорились об охране: платил немного, но харчи его. Выходили завтра утром.

На постоялом дворе все, не сговариваясь, легли спать. Конный обоз – не корабль, не расслабишься, да и ножками придётся потопать, не всё на телеге трястись.

Утром собрались быстро: голому собираться – только подпоясаться. Единственное, что оттягивало руки – мой бочонок пороха, так его несли по очереди. Остановились у Черниговских ворот, как и договаривались с купцом. К сожалению, обоз шёл только до Курска, но и это – уже треть пути. Мы заждались. Я уже начал беспокоиться, но вот из‑за угла уже стали выезжать подводы – одна, другая… Я насчитал двадцать две. Однако, длинный. Тяжело будет охранять, но я тешил себя надеждой, что мы – не единственные охранники. Так и оказалось.

Мы поздоровались с купцом, он сразу сказал, что наша забота – последние десять подвод. Уже легче. Когда подъезжали «наши» подводы, я распределил своих ребят и забросил бочонок с порохом на телегу. Выехали из города, долго тянулись предместья.

– Куда мы сейчас? – спросил возницу.

– Куды, куды … Знамо – на самолёт.

Я подумал, что ослышался – шестнадцатый век, какой тут может быть самолёт? Оказалось – есть самолёт.

Обоз подтянулся к берегу Днепра и встал. С другой стороны медленно переползал реку паром; на палубе стояли подводы, толпились люди.

– Вишь, энто самолёт и есть! – сказал возница.

Ну хоть какая‑то ясность, а то – самолёт.

Пока возница пошёл в голову обоза, я отстегнул холстину – кожи, отлично выделанные телячьи кожи. Можно при нужде и сверху прилечь, даже мягко будет.

Переправиться удалось только в три приёма, со скандалами и руганью возчиков других обозов. Каждому хотелось побыстрей оказаться на другой стороне и продолжить путь. Переправа заняла половину дня.

Да, если так и дальше дело пойдёт, в Москву к весне поспеем. Но вот обоз собрался, тронулись. Я поглядывал по сторонам, но движение по дороге было уж слишком оживлённым, и напасть днём могли только отмороженные. Так, в тихом движении, спокойствии и пыли прошло четыре дня.

Въехали в Чернигов. На постой встали сразу на двух соседних постоялых дворах, в одном дворе все телеги просто не поместились бы. В Чернигове от обоза отделились две телеги, ушли на Дорогобуж. Простояли в Чернигове сутки и двинулись на Путивль. Погода стояла сухая, но по утрам подмораживало, трава покрывалась инеем. Становилось теплее только к обеду, поэтому до обеда я не ехал на телеге, а шёл пешком, чтобы не замёрзнуть, одежда у нас была легковатая. Ежели в Путивле остановимся на день, надо будет с командой моей на торг идти, покупать кафтаны. Для тулупов ещё время не пришло, да и движения будут стеснять.

До Путивля тянулись по разбитым дорогам неделю. С утречка, узнав у купца, что день пробудем в городке, отправились на торг, довольно большой для маленького города. Купили себе кафтаны, тёплые, с тонкой войлочной поддёвкой, крытые синим сукном. Теперь получалось, что я и моя троица облачились в одинакового цвета кафтаны – просто по размеру был один синий цвет. Всё‑таки ехали на холод, а приближение его чувствовалось – пока солнце не прогревало по утрам воздух, изо рта шёл пар.

До Курска было ещё дня три‑четыре пути. Телега погромыхивала колёсами на выбоинах, я широким шагом шёл рядом. Вдруг обоз встал, впереди послышались крики. Я подал своим знак приготовиться. Сам натянул тетиву арбалета, наложил болт. Попробовал, легко ли выходит сабля из ножен, на край телеги, под руку, положил боевой топор. От головы обоза в нашу сторону бежал возничий, на ходу кричал:

– Там разбойники, выручать надо!

Я оглянулся – обоз стоял в неудобном для обороны месте. Узкая дорога имела изгиб, так что я не видел головы обоза. С обеих сторон подступал лес, отойди с дороги пять метров – и уже не видно. Может, на голову обоза напали специально, чтобы затем атаковать с обеих сторон. Ладно, была не была. Я зычно гаркнул:

– Ко мне!

Хлопцы прибежали быстро, у каждого в руках взведённый арбалет, на поясе – сабли.

Заткнув за пояс топор, я с бойцами побежал к голове обоза. Там уже шёл бой. Разбойники осаждали телеги, возничие отбивались топорами – самое крестьянское оружие. Ещё несколько охранников были окружены разбойниками. Оттуда раздавался звон оружия, крики. Я показал рукой – туда!

Не добежав десяти‑пятнадцати метров, крикнул:

– Стой! – Хлопцы остановились. – Выбирайте самых резвых, бейте из арбалетов.

Защёлкали спускаемые тетивы. Трое татей упали сразу, один был ранен в руку: уронив саблю, заверещал тонким голосом, как заяц, и бросился в лес.

Отбросив арбалеты, хлопцы обнажили сабли и бросились в бой, ударив разбойникам в тыл. Пока те не очухались, мы успели убить четыре‑пять человек. Я лично топором снёс головы двоим; видел, что товарищи мои тоже не сидели сложа руки, но отвлекаться на них не было времени.

Ко мне кинулся здоровенный бугай в меховом жилете на голое тело. В мускулистых руках он держал громадную дубину. Вот кого бы из арбалета завалить. Бугай с разбегу попытался ударить дубиной. Я присел, и дубина пролетела над головой. С присядки бить неудобно, но надо пользоваться моментом, и я ударил топором по ногам. Жалко, почти без замаха, удар вышел несильным, но сосуды и связки задеть удалось. Бугай упал, попытался вскочить, но ноги подвели, и он рухнул снова. Из положения лёжа попытался достать меня дубиной, тыча ею, как копьём.

Помог Сергей: подбежал сзади и саблей снёс бугаю голову. Я даже поблагодарить не успел – на нас кинулись разбойники. Сергей отбивался от кряжистого мужика с рыжей окладистой бородой. На меня насели двое молодых парней, видимо, недавних крестьян. Ладони у них были здоровенные, как лопаты, и держали они своё оружие, старенькие иззубренные мечи, уж очень неумело. Но куда мечу против топора. Я с лёгкостью отбивал их атаки.

Однако парнишки решили взять хитростью и числом. Один из них, в рваном кафтане явно с чужого плеча, начал обходить справа с намерением зайти за спину. Отбивая нападение первого, я краем глаза следил за вторым. Когда нападавший спереди оступился, и, чтобы восстановить равновесие, сделал шаг назад, я стремительно повернулся и ударил второго топором. Вышло не совсем удачно, до тела не достал, но руку с мечом почти отсёк. Увидев кровь, парень заорал дурным голосом и осел кулем на землю. Я резко повернулся влево, – вовремя! Первый уже заносил над головой меч, держа его обеими руками – решил силой взять, чтобы отбить удар у меня не получилось. Молодец, сам открылся; я с оттяжкой рубанул его поперёк груди и поднырнул под его правый бок. Парень как наносил удар руками, так и упал по инерции вперёд, унося в своей груди мой топор. Некогда вытаскивать; я выхватил из ножен саблю, но драться было уже не с кем. Несколько оставшихся в живых разбойников убегали в лес. Обе обочины – слева и справа от дороги и до деревьев – были усеяны телами погибших и раненых. И наших, обозных, было много среди них.

Я подозвал своих ребят, руки их ещё сжимали сабли, глаза горели азартом.

– Всё, мужики, бой окончен, мы победили. Соберите возничих, пусть тела наших погибших сложат на телеге, похоронить надо в ближайшей деревне на кладбище. Сами обойдите вокруг обоза. Оружие, которое в хорошем состоянии – собрать, уложить на телегу. Дубины и прочую гадость сжечь или сломать.

– А коли разбойники раненые попадутся?

– Ты не знаешь, что делать?

Я знал, что здесь принято раненых противников добивать, чтобы не мучились, даже в честном поединке, а что уж говорить про разбойников. По Ярославской Правде разбойник должен быть повешен. Тогда какой смысл его лечить, выхаживать, чтобы потом всё равно лишить жизни?

Оружия набралось не много – сабель, мечей, копий. В основном оружием разбойников были дубины, цепи, кистени.

Наших убитых было много – полтора десятка. Пришлось их распределить на три телеги, благо ехать до деревни было недалеко, возчики подсказали, они часто бывали в этих краях и дорогу знали. Хуже было, что из охранников остались только мы, возничих с десяток, да купец, слегка раненый.

Пока разобрались с ранеными и убитыми, пока привязали уздцы лошадей к повозкам впереди стоящего воза – возчиков‑то не хватало – ушло два часа. Следовало торопиться, чтобы успеть до вечера в деревню. Да и оставаться в негостеприимном лесу не хотелось. Не все разбойники погибли, часть успела скрыться, сам видел.

Нас же, боеспособных мужиков, на весь обоз осталось только четверо. Ежели разбойники соберутся, да ещё и подмогу соберут, придётся худо, можем и не устоять. Здорово арбалеты выручили, первым залпом четверых, наиболее рьяных, из боя вывели.

Мы распределились по телегам – я в голове обоза со своим оружием, Леша – в хвосте, Кирилл и Сергей – в средине. Так и поехали.

Деревня и в самом деле оказалась недалеко, уже через час впереди показались крытые соломой и дранкой крыши. Обоз занял всю небольшую улицу.

Кладбище было маленьким.

Оставшиеся возничие принялись копать могилы, мы всей четвёркой стояли недалеко с оружием в руках – лес был в двухстах метрах. Поскольку церкви и священника в деревне не было, заупокойную молитву прочитал купец. Кладбище выросло сразу вдвое.

Определились на постой, пройдясь по избам. Местные крестьяне косились на нас недоброжелательно: я подозревал, что в разбойничьей шайке были родственники деревенских. Мы все вместе – четверо и с нами купец – заночевали в одной избе. Тесно, но в деревне всего пять домов, выбирать было не из чего.

Когда улеглись на пол, застланный соломой, я прошептал Сергею:

– Не спи, оружие держи под рукой, через два часа разбудишь Лешу. Не нравится мне деревня, как бы худого не случилось, небось, в разбойничьей шайке и отсюда людишки были.

Уснул я сразу – сказалась дорога и схватка, устал очень. Среди ночи проснулся от грохота в сенях, вскочил уже с оружием в руке. Мои хлопцы встали рядом. Послышался топот убегающего человека.

– Что это было? – спросил я.

Ответил Сергей:

– Я ведро в сенях поставил, у дверей. Вот ведро и громыхнуло, сигнал подало.

– Молодец! – похвалил я, – сигнал твой сработал.

Мы снова улеглись спать, ведь с утра в дорогу.

Утром выяснилось, что убит один из возничих, вышел ночью по нужде из избы, тут его и зарезали. Снова задержка – пока хоронили, не везти же тело с собой. Наконец, запрягли лошадей, и обоз тронулся. Помятуя ночные происшествия, все были настороже: арбалеты лежали на коленях, готовые к действию. Но – обошлось.

Добрались до Курска. Купец продал здесь часть груза, освободившихся лошадей и подводы. Обоз уменьшился, и когда после двухдневной остановки мы вышли из Курска, наша колонна насчитывала всего десяток подвод. Купец сокрушённо качал головой – ещё не дошёл до Одоева, а половины обоза уже нет.

Пока были в Курске, я тоже не терял времени, удачно продал трофейное оружие. И нам прибыль, и лошадям легче. Теперь наша дорога шла на Ливны. Ехали медленно и долго – восемь дней, но без происшествий.

Купцу с обозом надо было в Одоев, ещё неделя пути – и мы расстанемся, поэтому задерживаться в Ливнах он не собирался. Но жизнь распорядилась иначе.

Утром, после завтрака, когда обозники запрягали лошадей, раздался звон колокола, через несколько минут к нему присоединился колокол другой церкви, потом ещё и ещё. Колокольный звон звучал со всех сторон. Обозники стали креститься, тревожно переглядываться: почто звонят, сегодня праздника нет, не случилось ли чего?

Я быстрым шагом направился к торгу: все городские новости можно узнать там. Но собравшийся на площади народ и сам недоумевал. Наши сомнения разрешил подскакавший на жеребце воин из городской дружины.

– Расходитесь по домам, готовьтесь к осаде, татары!

Вот оно что! Народ бросился врассыпную, опрокидывая мешки и тачки, сбивая с ног не слишком ловких. Везде слышались крики. Не успели мы уйти из города, а может, оно и к лучшему. Лучше за стенами отсидеться, чем быть застигнутым в поле, где татарва просто стрелами посечёт издалека, играючи сабельками добьёт оставшихся или возьмёт в полон.

Я вернулся обратно на постоялый двор. Обозники понуро распрягали коней, купец чуть волосы на голове не рвал от досады. Немного до цели не доехал. Если всерьёз осадят, то задержка может быть и на месяц, и на два. Больше не продлится – наши на помощь подтянутся. А за месяц многое произойти может, даже сам город взять могут. Закидают стрелами защитников – и ну ворота ломать, или другую какую гадость учинят. Басурмане и есть басурмане, нехристи.

– Так, пошли ребята на стену, посмотрим, что и как.

Хлопцы взяли арбалеты, сабли всё время висели на поясе, и мы пошли к городской стене; не туда, откуда приехали, а на восход, к Елецким воротам. Народу у стены почти не было, только воины‑дружинники. Взойдя по лестнице, осторожно выглянули. Да можно было и не опасаться. Метрах в трехстах клубилась пыль, передвигались конники. С первого взгляда и не понять было, куда они движутся, прямо броуновское движение. Стоящий неподалёку дружинник повернулся к нам.

– Ты гляди, как басурмане город обходят, со всех сторон обложить хотят. Хорошо – смерды прибежали, успели обсказать, что татары рядом. Это уж потом дымы поднялись.

Конская масса растекалась влево и вправо, и казалось, что их – тысячи. Не сложить бы здесь, в Ливнах, буйную головушку. Городишко невелик – тысяч десять всего, дружинников человек двести; пусть ополченцев соберут из местных, сколько в городе боеспособных соберётся – ну полтысячи. А татар – тьма. Я даже приблизительно прикинуть их численность не смог. Ведь известное дело – татары переняли у китайцев камнемётные машины и порох. При толковом применении городишко этот они сравняют с землёй за пару дней. При одном, но важном условии: если в поход собрались налегке, пограбить с налёту, то и тяжёлых осадных машин с собой не тащили, а если пришли города брать – худо дело.

Татары близко к городской стене не приближались, опасаясь стрел защитников. На воротной башне сиротливо стояла одна небольшая пушечка. Город невелик, и оружие скромное.

Постояли с полчаса, поглазели. Пока ничего интересного. Спустились, делясь на ходу впечатлениями. Мимо пробегал дружинник, бросил нам на ходу:

– На торгу ополчение собирают, туда идите.

– Ну что же, пойдём, посмотрим.

По боковым улицам к торговой площади стекался народ, в основном мужики, но встречались и женщины. На площади уже было людно. У мужчин в руках было оружие, взятое с собой из дома, сабли, мечи, копья, рогатины, луки. Ждали посадника.

Вскоре появился городской голова вместе с сотником дружинников. Голоса на площади стихли.

– Земляки! Для всех нас настают тяжёлые дни, город окружили татары. Известно, что хотят басурмане – денег, добра вашего, рабов для своих улусов.

Толпа взорвалась возмущёнными криками.

– Не отдадим ворогу города, лучше сами костьми поляжем, чем быть под татарином!

Посадник поднял руку, и голоса стихли.

– Криками татар не испугаешь. На каждой улице старшина есть, вами же избранный. Будете подчиняться ему. Всем старшинам подойти ко мне. Женщинам, коли желающие есть, – приготовить воду и дрова недалеко от всех трёх ворот.

К посаднику потянулись старшины с улиц. Посадник коротко с ними разговаривал, и очередной старшина, забрав своих людей, направлялся к отведённому участку городской стены.

Когда почти все разошлись, подошёл к посаднику и я, поздоровался.

– И тебе доброго здоровья.

– Мы – охранники с обоза, москвичи, уйти должны были сегодня, да татары помешали. Теперь судьба города – и наша судьба. Можете нами располагать.

– Как звать‑величать тебя?

– Юрий Котлов, со мной ещё три человека, оружны.

– Это хорошо.

Посадник повернулся к сотнику.

– Куда определим молодцов?

– Думаю, к воротам, что на Елец. Полагаю, татары там в первую очередь ударят. Перед теми воротами поле, есть где на конях порезвиться.

– Слышали? Ступайте с Богом, храни вас Господь.

Мы направились к воротам. Здесь уже было десятка три‑четыре дружинников и столько же ополченцев. Распоряжался всеми усатый, кряжистый десятник. Наверху на стене были только дозорные. По приказу десятника, Панфила, разобрали ближайшую избу и заложили брёвнами ворота – самые уязвимые места любой крепости. Теперь, даже если татары разобьют тараном ворота, дальше им не пройти. Нет, кое‑где пролезть ползком можно, но ведь и мы ждать не будем, когда татарин сползёт с брёвен.

После разборки одной избы взялись за другую. Уцелеет город – отстроят новую избу, леса вокруг полно, а не уцелеет – некому в избе жить будет. Рационально мыслят горожане, в этом им не откажешь. Брёвна второй избы скоро принялись пилить, надо было приготовить дрова – греть в здоровенных котлах воду и смолу, чтобы при приступе лить на нападающих со стены.

Жестоковато, но и век такой. Хочешь выжить – все средства хороши. Когда вся изба оказалась попиленной на чурки, присели отдохнуть, и почти тут же дозорные закричали:

– Переговорщик едет!

Мы взобрались на стену. Через поле, прямо к воротам скакал татарин, держа на поднятом копье белое полотнище. Подскакал поближе, встал у ворот.

– Эй, русичи, мурза Бакжа к вам пожаловал, почему ворота закрыли, не встречаете посланца великого хана Ахмад‑Гирея?

Десятник тут же прокричал в ответ:

– В гости с оружием да без приглашения не ходят!

– Русичи, лучше открыть ворота, тогда город останется целым.

– А зачем же тогда открывать?

– Мы заберём себе только золото да серебро, да девок на потеху. Не повезём же мы с собой ваши дома из деревьев.

– Нет, уходи. Передай мурзе – лёгкой добычи вам здесь не видать!

– Тогда готовьтесь к смерти!

Гонец сорвал с копья белую тряпку, развернул коня и ускакал. Воины загомонили:

– Ишь, ворота ему открой. Живо сами без голов останемся, женок да деток в полон угонят, добро по своим узлам растолкают, а город сожгут.

– А кто такой этот Ахмад‑Гирей?

– Хан ногайский, уж не первый раз на Русь приходит. Только это – не главные силы, коли мурза Бакжа у них главный. Небось часть войска в набег послал, за добычей, только поздновато что‑то, обычно они летом набеги делают, а тут уж осень на дворе, скоро белые мухи полетят.

– А то и ладно, побыстрей от наших морозов в свои степи уберутся.

Воины спустились со стен вниз, готовить город к обороне. Пока шли разговоры, женщины успели в котлах приготовить кашу с мясом. Запасы из подвалов не трогали, в первую очередь резали скотину: через неделю её кормить нечем будет, подвоза из деревень не будет, да и есть ли они ещё, деревни‑то? Дымы не зря поднимались, небось, татары уже там прошлись.

Не спеша покушали – чего торопиться? Теперь у мужчин одна задача – удержать город. Нет других, более важных дел. Оставлена работа, все мастеровые – кожевенники, гончары, ювелиры, кузнецы, плотники – стали ополченцами.

Я собирался, пока нет дел, прилечь в укромном месте со своими молодцами, как дозорные закричали:

– Тревога, татары на приступ идут.

Все вскочили и бросились на стены. В клубах пыли на город мчались татары. Стучали копыта, дрожала земля, воздух звенел от визга татар:

– Алла, Алла!

Лава приближалась, стали видны лица, блестели сабли в руках.

– Поберегись! – закричали сбоку.

От неожиданности, а может, рефлекторно, я присел. Со зловещим шелестом на город и стены обрушились стрелы. С тупым стуком они входили в брёвна стены, перелетая и за стену. Закричали раненые. Я осторожно выглянул. Татары крутили так называемое колесо. Одни подскакивали, пускали стрелы, тут же уносились прочь, а их место занимали другие. За считанные минуты стены стали похожи на ежа. Повсюду – с навесов стен, с крыш домов, из земли – торчали татарские стрелы. На площади, у котлов, билась в агонии женщина. Остальные в страхе убежали в избы. Несколько ополченцев, неосторожно высунувшихся со стены, были убиты.

Я зарядил арбалет, не поднимая головы, высунул руку за стену и спустил тетиву. Тут и целиться не надо: сплошная масса людей и лошадей, в кого‑нибудь, да попадет. Просто было противно – сидеть и бездействовать.

Десятник сразу заметил и шикнул на меня:

– Чего болты зря переводить? Подожди, пока на приступ пойдут!

– А сейчас не приступ?

– Нет, попугать хотят, силу свою показать. На конях они не штурмуют. Может, сегодня и не будут. Чай, в окрестных лесах пленники из деревень лестницы срубят, вот с ними они и пойдут. Стены‑то невысоки, не Псков, чай, али Новагород.

И правда, поорав и постреляв, татары отхлынули, только пыль оседала на стены.

– А чего же они зажженными стрелами не стреляют? – проявил я осведомленность.

– Зачем же зажигать? Добыча сгорит. В целости взять хотят. Ладно, дозорным остаться на стенах, остальным – вниз. Наши стрелы достать можно, соберите, пригодятся ещё.

Глава IV


Спать нас уложили в ближних избах: если распустить ополченцев по домам, не соберёшь во время нападения. Хотя бывалые воины утверждали, что по ночам татары не воюют. Языка бы взять, узнать, один ли мурза Бакжа пришёл, или соседние города осадили другие мурзы? Ждать ли помощи? Что замышляют татары? Упреждён – значит вооружён. Плохо у них здесь с разведкой, да и тактики никакой. Увидел – стреляй. Напали – обороняйся. Никакого полёта мысли. При численном превосходстве и хитрость нужна.

В голове теснились разные соображения, заснул я поздно. С утра нашёл десятника.

– Слушай, Панфил, надо бы языка взять.

– Чего взять?

– Ну, пленного из татар, да поговорить с ним, что они замышляют.

– Что они могут замышлять – город взять, и вся недолга. Язык какой‑то придумал.

С тем я и ушёл.

День прошёл относительно спокойно, татары накатывались лавой, осыпали тучей стрел и исчезали. После каждого наскока у нас были и убитые, и раненые. Если так и дальше дело пойдёт, татарам и штурмовать не придётся, через месяц город защищать некому будет. И береглись ведь, но иногда вскипала кровь, высовывался воин или ополченец, пускал стрелу в нападающих, и почти всегда падал сам, утыканный стрелами. Даже кольчуги не спасали: татары стреляли бронебойными стрелами с узкими гранёными наконечниками, а кольчуги были не у всех городских.

После обеда я отозвал своих молодцов в сторонку, объяснил, что хочу взять пленного, нужна их помощь и верёвка.

– Верёвку найдём, не вопрос, а что ты задумал?

– Потом узнаешь, ваше дело на стене ночью сидеть, по моему сигналу пленника на стену втянуть.

После обеда удалось вздремнуть – ночью надо было быть бодрым. Дождался вечера, стемнело. Ополченцы и дружинники с облегчением покидали городские стены: удалось пережить ещё один нелёгкий день.

Мои хлопцы забрались на стену, прихватив верёвку. Я отошёл в сторону, чтобы меня никто не видел. И в моё‑то время прохождение через стену вызвало бы большое удивление, а в средние века сразу обвинят в дьявольщине, сожгут на костре – и все дела.

Прижался к стене, нажал, ощутил сопротивление дерева и… прошёл сквозь стену. Сразу за стеной начинался ров с водой, грязной, застоявшейся, с мусором и зелёной ряской. Осторожно, вдоль стены, чтобы не свалиться в ров, дошёл до моста перед воротами и вышел в поле. Вдали мерцали многочисленные костры татар, указывая направление. Да тут и заблудиться было сложно, куда ни пойди – наткнёшься на них, город окружён. Только с одной стороны, где река Сосна, татар не было, но плавать в ледяной воде я не собирался. В открытую, не таясь, шёл по полю. Было темно, сомнительно, что меня кто‑нибудь сможет увидеть.

Моя самонадеянность чуть меня не подвела, слух выручил. Невдалеке послышался тихий разговор, я упал на землю и замер. Рядом, буквально в трёх шагах, проехали двое конных: всё‑таки мурза отрядил дозорных, опасаясь ночного нападения. Впредь надо быть осторожнее.

Выбрав место, где между кострами разрыв был побольше, направился туда. Лёг на землю и пополз к близкому лесу. Я рассудил так: делать мне в стане татар нечего – языка татарского не знаю, одет как русич, меня схватят или убьют сразу же. Значит, надо спрятаться в лесу: по нужде, небось, в лес бегают, тут я и подстерегу языка. Плохо, что я один, но вдвоём или втроём просочиться было бы сложнее.

Отойдя от опушки вглубь метров на двадцать, прижался к сосне и замер. От костров раздавался смех, ругань, слышался стук – воины бросали кости. На кострах жарилось мясо; татары подходили, ножами срезали уже готовый кусок и, обжигаясь, толкали в рот. Жирные руки вытирали о халаты.

Вот один воин нырнул в лес, воткнул в землю копьё, облегчился. Далековато; осторожно подбираться – долго, броситься – ветка хрустнет, татарин тревогу поднимет. Надо ждать.

На небе ярко сверкали звезды, наверное, утром будет холодновато. Мне и сейчас было нежарко – стоять приходилось почти неподвижно.

Ага, после нескольких часов ожидания появилась цель. Пошатываясь, видимо от изрядно выпитого кумыса, в лес вошёл татарин. Расстегнул пояс, сыто отрыгнул, уселся. Я осторожно, скользя ногами по земле, чтобы не наступить на ветку, приблизился. В самый последний момент татарин что‑то почувствовал, повернул голову, тут я его и тюкнул аккуратно ручкой ножа по темечку. Войлочная шапка смягчила удар, но, тем не менее, татарин упал лицом вперёд.

Я натянул на него штаны, заткнул рот кляпом, связал сзади руки. Выждал ещё с часок. Лагерь противника утихомиривался, костры догорали. Пленник мой очухался, задёргал ногами. Ну да, похмелье после кумыса получилось неожиданным. Я повернул его к себе лицом, показал нож. Пленник понятливо закивал головой. Я рывком поднял его и, взяв за руку, повёл. Очень удачно получилось пройти мимо костров. Теперь бы поле пересечь.

Быстрым шагом мы удалялись от лагеря; я вертел головой и прислушивался. Правду говорят в народе – везёт дуракам и начинающим. Мне повезло, дошёл с пленником до ворот, тихо свистнул. Со стены свесилось несколько голов.

– Атаман, ты?

– Я, спускайте верёвку.

Сверху упала толстая пеньковая верёвка. Я завязал татарина узлами поперёк туловища, подёргал за верёвку:

– Тащите, только осторожно.

Хлопцы потянули, татарин смешно сучил ногами в воздухе, ударяясь о стену то головой, то задницей. Всё, втащили. Теперь можно и мне. Отойдя чуть в сторону, вжался в стену и вышел уже внутри города.

Хлопцы положили татарина на стену и вглядывались вниз, высматривая в темноте меня. Я засмеялся; парни обернулись, увидели меня и остолбенели.

– Чего стоим? Спускайте нехристя вниз.

Пленника подтолкнули, он засеменил ногами по лестнице и, не удержав равновесия, грохнулся вниз, замычал: во рту до сих пор был кляп. Я поднял его, вытащил кляп. Пленник открытым ртом жадно вдохнул воздух и вдруг заматерился. От неожиданности я растерялся. Хлопцы стояли вокруг и ржали.

– Ты по‑русски понимаешь?

– Мала‑мала.

– Парни, поспрашивайте у дозорных, понимает ли в городе кто‑то по‑татарски, поговорить с ним хочу.

Через полчаса поисков ко мне привели заспанного ополченца.

– По‑татарски понимаешь?

– А что, толмачить надо?

– Да вот, поймали нехристя, поговорить хотим.

– Это можно.

По‑быстрому расспросить я решил прямо здесь.

– Сколько воинов у мурзы?

Ополченец исправно переводил.

– Много.

Я от души врезал ему по морде.

– Сколько воинов у мурзы?

– Десять раз по сто.

– Молодец, будешь правильно отвечать – никто не тронет. Будешь врать – завернём в свиную шкуру, не попадёшь в рай. Уяснил?

Пленник закивал головой.

– Что собирается делать мурза?

– Город на копьё брать.

– Ну, это мы и без тебя знаем. Что завтра, тьфу, уже сегодня делать будет?

– Пленные лестницы сделали, штурм сегодня, однако, будет, Аллах поможет город взять.

Глаза его злобно сверкнули.

– Ты глазками не сверкай: первый, кто умрёт в городе, если татары через стену ворвутся, – это будешь ты.

– Бачка, зачем меня убивать, меня обменять можно, мы много пленных взяли.

– Мурза один пришёл?

– Нет, с войском.

– Дурак, понятно, что с войском. Кроме мурзы есть ли другие воины, не пошли ли они в другие города?

– Нет, нет других. Мурза Бакжа сам решил по землям русичей пройтись. Летом в походах не везло, добыча маленькая была, да ещё и засуха. Зимой в юрте сидеть надо, кумыс пить, но мурза поднял воинов в поход.

Так, уже какая‑то ясность.

– А где штурм будет?

– У всех трёх ворот.

Мы с хлопцами взяли пленного, пошли к избе, где ночевал воевода. Постучали в дверь, воевода вышел быстро, в кольчуге и при оружии, видно, спал одетый.

– Что случилось?

– Вот, языка, тьфу, пленного взяли. Поговорить не хочешь? Говорит, что сегодня штурм будет у всех ворот сразу, лестницы уже готовы.

Воевода повернулся к толмачу, видно, его в городе знали.

– Спроси, есть ли у них тараны и камнемётные машины?

После перевода татарин отрицательно покачал головой. Я со своей командой повернулся и пошёл назад. Мы своё дело сделали, пусть теперь воевода думает, а моя совесть чиста.

Уж светало; мы подошли к своим, я отыскал проснувшегося десятника, передал, что рассказал пленный. Сонная оторопь с него сразу слетела: женщинам велел кипятить воду и смолу, воинам далеко от стены не отходить, да есть поменьше. С этим я был согласен на все сто: при ранениях в живот это опасно, лучше быть голодным. Сам же я с чувством выполненного долга завалился на душистое сено под навес и уснул, допреж наказав своим разбудить перед штурмом, но не будить по пустякам.

Кажется, только положил голову и уснул, как тут же и разбудили.

– Чего ещё случилось?

– Так сам велел разбудить. Татары на приступ идут.

Сон мигом пропал. Вскочив, проверил оружие и побежал к стене. Воины и ополченцы были уже наверху. Поднялся и я, присоединившись к своим.

По полю двигалась тёмная масса – спешившиеся татары бежали к городской стене, каждый десяток нёс свою лестницу, желтевшую свежим деревом. С диким визгом и улюлюканьем они перебросили лестницы через ров, приставили к стене, как саранча полезли на стены. Защитники поливали их кипятком и смолой, длинными крюками сбрасывали лестницы в ров. В некоторых местах татарам удалось взобраться на невысокую стену. Увидев опасность, я со своими ребятами бросился туда. Сначала залпом из четырёх арбалетов значительно уменьшили число врагов, потом взялись за сабли. Ну, кто за сабли, а я – за топор. Понравилось мне это оружие: тяжёлое, мощное – любой доспех проломит, на длинной ручке, позволяющей не подпустить близко противника с саблей. Одно плохо: момент инерции великоват, если промахнулся, не сразу вернёшь оружие назад и, в этот момент, считай, безоружен, правый бок открыт врагу.

Мы яростно набросились на татар, быстро посрубали головы, а кому и руки‑ноги и сбросили тела вниз, на лестницу, по которой лезли новые противники. Лестница не выдержала веса и удара тел, переломилась. Только собрался перевести дух – недалеко, в десятке метров, пара татар уже была на стене. Бросились туда, укоротили врагов на голову, бросили тела вниз – чего им тут смердеть? Так и бегали битый час по стене, помогая заткнуть образовавшиеся бреши. Наконец, всё закончилось.

Татары по сигналу трубы отхлынули, оставив кучу трупов и бросив на произвол судьбы своих раненых. Мы стали приводить себя в порядок. Рубашки и штаны порваны, в крови и грязи, но главное – я сам и моя команда живы. Повезло нам, но не всем. Со стены воины и ополченцы оттаскивали вниз тела убитых горожан. Многовато для одного боя, только убитыми на нашем участке стены потеряли восемнадцать человек. Да тяжелораненые есть, ими женщины занимаются. Если такое творилось и на других участках, сотни защитников город недосчитался за один день. Татары потеряли больше, значительно больше; штурмующие город всегда несут серьёзные потери, но, учитывая подавляющее превосходство в силе, для них эти потери не катастрофичны. На мой взгляд, на нашем участке только убитыми было около восьмидесяти татар.

На площадь перед воротами на коне въехал городской воевода.

– Как тут у вас?

К нему подбежал десятник.

– Нападение отбили, но сеча была изрядная.

– Вижу, что устояли, отошли нехристи. С силами соберутся – на новый приступ пойдут, времени для долгой осады у них нет, зима на носу. Насмерть стойте!

Хлестнул коня плетью и поскакал дальше: наш участок был у воеводы не единственным.

– Слышь, Панфил! – подошёл я к десятнику, – каверзу какую‑то придумывать надо. Будет новый приступ – ещё людей потеряем, а если он будет не один? Кто останется на стене?

– Завсегда так наши деды и отцы воевали, и ничего, били супостата.

– А пушка над воротами чего же не стреляла? Что‑то я не слышал.

Десятник поскрёб затылок.

– Боязно! Огненным боем у нас никто не владеет; был один, да о прошлом годе утоп в реке.

– Панфил, распорядись пороха да картечи к пушке поднести хоть на один выстрел; я заряжу, а как совсем туго будет, стрельну.

– А смогёшь?

Я кивнул.

– И то дело.

– Кузнец есть ли под рукой?

– Есть, как не быть! – Панфил крикнул пробегающему ополченцу: – Димитрия позови сюда. А для чего кузнец нужен‑то?

– Думаю пакость для басурман учинить, завтра увидишь. Ты что бы на месте татар при приступе задумал?

Панфил потеребил окладистую бороду.

– Таран, наверное. Камнемётных машин у них нет, пленный твой сказал. А таран сделать – пара пустяков. Вон лес рядом стоит, выбери ствол потолще, приделай перекладины – и таран готов.

– Правильно, Панфил, и я так думаю. А куда тараном они бить будут?

– Вестимо куда – в ворота.

– Правильно! Мы их как‑то задержать сможем?

– Да как же ты их задержишь?

– Мост, Панфил! Перед воротами мост.

– Ага, понял. Сжечь его надо!

– Зачем жечь, стены и башня деревянные, тоже заняться могут. Я похитрее придумал – подпилить опоры; как только татары с тараном на мост взойдут, он и рухнет, да ещё и татар придавит. Сам посуди, таран тяжёлый, да и понесут его десятка два. Выдержат ли подпиленные опоры?

Панфил задумался.

– Нет, не наберу охотников для такого дела. Увидят татары – стрелами издали посекут.

– Я сделаю, причём ночью, чтобы татары не видели, пусть для них сюрприз будет.

– Смогёшь ли?

В это время подошёл кузнец. Стянул с головы картуз, поздоровался, спросил, зачем понадобился.

– Вот, гость московский тебя видеть хотел.

Поздоровавшись, я отошёл с Дмитрием в сторону.

– Сможешь ли сделать из железа что‑то вроде кувшинов с узким горлом?

– Сложно.

– Да мне не нужна форма кувшина, пусть это будет трубка, – я показал пальцами длину и диаметр, – только запаянная с одного конца.

Кузнец был краток.

– Сколько и когда?

– Штук десять‑двенадцать; чем быстрее, тем лучше.

– Тогда я пошёл делать.

Кирилла я послал за бочонком с порохом, Алексея обязал найти бечёвку, порезать на куски в локоть длиной, Сергея озаботил задачей найти хоть немного земляного масла, так здесь называли нефть, обычно им пользовались знахари.

Где‑то через час‑полтора хлопцы мои вернулись с добычей, вскоре подошёл и кузнец с железяками. Все вчетвером принялись готовить изделия – рассыпали из бочонка порох в трубки, мочили в нефти фитили, вставив, осторожно зажимали горловину. Примитивно, конечно, но самодельные бомбочки были готовы. Сунув их в узел из старой холстины, я поднялся с хлопцами на башню. Осмотрел пушечку, ввёл руку в ствол – паутина. Э, как тут у вас всё запущено! Стоящий рядом десятник смущённо крякнул.

Взяв банник, прочистил ствол, высыпал из находившегося рядом бочонка три пригоршни пороха, из тряпья скрутил пыж, затолкал в ствол. Ничего свинцового рядом не нашёл – ни дроби, ни ядра. Один из воинов принёс ведро камешков. Сгодится на один раз, решил я; набил в ствол камней, скрутил пыж из тряпья. Вроде готово. Конечно, меня брали сомнения – не разорвёт ли ствол? Я не был уверен, я не знал, сколько пороха надо, мала навеска или велика. Ну, рисковать мне одному, но завтра.

– На сегодня всё, теперь ищите пилу, желательно небольшую, не двуручную.

Парни помчались искать. Пока все мои действия были для них непонятными.

Начинало темнеть. Подойдя к дружинникам, я попросил их быть наготове, слушать и смотреть, – ведь пока я нахожусь под мостом, увидеть или услышать татар я не смогу, и буду фактически не в состоянии дать отпор, в руке ведь не оружие, а пила.

Парни принесли пилу. Я попросил их подстраховать меня на стене с арбалетами.

– Сделаем, атаман! – дружно гаркнули хлопцы.

– Какой из меня атаман, – пробурчал я, отходя.

Найдя место поукромнее, где почти не было отблесков от костров, вжался в стену и очутился вне города. С трудом балансируя на узкой полоске земли, дошёл до моста. Спустился, рукой прощупал опоры. Крепко сделаны, на совесть, долго пилить придётся, а их аж четыре штуки. Ладно, назвался груздем – полезай в кузов. Осторожно начал пилить, причём наискосок. Пилить дольше, зато гарантия, что мост при нагрузке рухнет.

Несколько раз высовывался из‑под моста, спрашивал, сильно ли слышно? Пилы, почти и не слыхать, мост звуки глушит. Уже хорошо.

В поте лица, до мозолей на руках трудился полночи. Тяжело перепилить ножовкой в темноте четыре толстых дубовых опоры. Уф! Последняя, четвёртая закончена. Можно и за стену. Отдохнуть надо, завтра может быть трудный день.

Просочившись сквозь стену, вызвал удивление моих ребят – они хоть и не видели, как я прохожу, но удивлялись: верёвки нет, а я уже тут, внутри.

Все улеглись спать, я отключился напрочь – сказывалась вторая ночь почти без сна.

Утром только успели перекусить, как со стены дозорные закричали:

– Идут! Татары идут на приступ!

Начало было как вчера. Татары несли лестницы, с ходу перебрасывали через ров, поднимали на стену.

Я взял с собой Кирилла, он нёс в руках зажжённый масляный светильник. Сам же за плечами тащил очень увесистый узел с бомбочками. Выбрал место, где татары скучковались погуще, зажёг фитиль, подождал несколько секунд, пока он разгорится, и швырнул в самую гущу нехристей. Несколько мгновений ничего не было, потом ка‑а‑а‑к жахнуло! У меня аж заложило уши. Во все стороны полетели клочья тел, куски земли, обломки лестницы, щепки от стен. Клубы черного дыма от пороха поднялись вверх.

Я выглянул из‑за стены. В разных позах валялись убитые враги – кто без руки, кто без головы, кто с распоротым брюхом, из которого вывалились сизые кишки.

Очень неплохо. И что интересно – на какой‑то миг всё поле боя замерло, стихли крики и звон оружия. И наши и татары смотрели, где и что так бабахнуло?

Пока над полем боя царило оцепенение, мы с Кириллом перебежали чуть подальше, я снова поджёг фитиль, бросил под лестницу, у которой толпился десяток басурман, присел. Бабахнуло здорово, оторванные конечности аж перелетали через стену. Таким образом, я пробежал вдоль всей стены. Памятуя, что запас бомбочек мал, кидал их только там, где врагов было много, и положение становилось угрожающим.

Неся тяжёлые потери, татары не выдержали и побежали. Бой стих. Ко мне подошёл десятник и с чувством обнял.

– Молодец, здорово выручил! Где ты так с огненным зельем обращаться научился? Я только слышал о таком, научи моих дружинников.

– Потом, уйдут татары – научу. Сейчас учить смысла нет, пороха‑то нет, да и время нужно.

На стене остались дозорные, мы спустились вниз, было бы неплохо и подкрепиться. Навстречу нам скакал воевода:

– Удержали? Кто из пушки стрелял?

Десятник показал пальцем на меня:

– Он, только не из пушки. Бросал огненное зелье в железных трубках, татар поубивало – страсть!

Воевода окинул меня внимательным взглядом.

– Молодец, всегда московиты чего‑нибудь учудят. Держитесь, голубь прилетел с донесением – из Ельца подмога идёт, дня три бы продержаться.

Хлестнул коня и умчался.

Сели на чурбаны, только поесть успели, снова дозорные руками машут:

– Идут! Тревога!

Все помчались на свои места. Я – в башню, к пушке, парни мои – со мною. Эх, жалко, бомбочка одна осталась.

Татары накатывались ближе и ближе. Среди клубов пыли, поднятой множеством ног, проглядывало что‑то непонятное. Я пристально вглядывался – что ещё удумали татары. Ба! Да это же они таран тащат! Человек двадцать несли здоровенное бревно, по бокам их прикрывали щитами от стрел ещё два десятка воинов. Таран был как раз напротив ворот. Метров за сто татары с тараном начали разбегаться, предполагая со всей силой ударить в ворота. Давайте, не споткнитесь только!

Ополченцы и дружинники взялись за луки, у кого они были. Щёлкали тетивы, выбивая одного за другим татар. Что было силы, я заорал:

– По тарану не стреляйте, он мой!

Меня услышали, перенесли стрельбу на другие цели, благо их было в избытке.

Татары домчались до моста, взбежали, успели сделать три‑четыре шага, и тут мост обрушился. Таран покатился в сторону, подмяв под себя татар, затем рухнул в ров, рядом упали остатки сломанного пролёта, похоронив тех, кто нёс таран и прикрывал щитами. Татары сначала оторопели, потом дико взвыли от неудачи и бросились на штурм. У башни их было много, и я тут же швырнул бомбочку. Бабахнуло! Из‑за дыма неслись крики раненых и вопли ужаса оглушенных.

Вдвоем с Кириллом развернули пушку вдоль стены, я подбил клинья, наклоняя ствол ниже, взял у Кирилла тлеющий трут, выгнал его из башни. Вдвоём тут делать уже нечего, случись что, пушку разорвёт, – я это затеял, мне и жизнью рисковать. Поднёс трут к затравочному отверстию и отбежал. Несколько мгновений ничего не происходило, потом пушка рявкнула, подскочила и отлетела к стене, назад. Я остался цел, и пушка тоже. Повезло! Я бросился к бойнице. Метров на пятьдесят стена была чистой – ни лестниц, ни татар. Здорово! Я побежал из башни на стену. Перезаряжать пушку долго и хлопотно, потом сделаем. Выхватил из‑за пояса топор, но повоевать не пришлось, татары бежали. На радостях я заорал: «Ура!» Мой клич подхватили другие. Отступали, драпали мародёры, воры и насильники мурзы Бакжи.

Поскольку день клонился к вечеру, наверное, можно и отдохнуть. Не сунутся они сегодня сюда, а завтра – посмотрим.

Я высунулся со стены, хорошо повоевали – пространство у стены и во рву, рядом с остатками моста, – ё было усеяно трупами неприятеля. Каждый раз бы так, и скоро от воинства мурзы ничего не останется. Всё, устал я, надо передохнуть. Вместе с хлопцами спустились со стены, подошли к чурбачкам, приготовленным для котлов, сели. Напряжение боя постепенно отпускало, уступая место апатии, усталости. Подбежал возбуждённый Панфил:

– Что ты сделал, а! Нет, что ты сделал?

Я вскочил и слегка перепугался – чего я мог натворить?

– Да ты один десятка воинов стоишь! Тебя сам Господь к нам послал. Сотни три на приступ шло, а сейчас половина под стенами лежит. Молодец! Благодарность и низкий поклон тебе от горожан. Не хочешь со своими молодцами в дружину к нам? Хороши воины, видно, опыт большой, да смекалка воинская есть! Вишь что удумал – мост подпилить, а с огненным зельем как удачно вышло. Недооценивал я сие зелье, да неправ был, при всех говорю – неправ.

– Ладно тебе, Панфил. Ещё татары не ушли, осада не снята, а ты уже к себе в дружину сманиваешь. Я ведь купцу слово давал – до места довести обоз.

– Доведёшь и возвращайся.

– Подумаем, а сейчас кушать охота.

Женщины уже раскладывали по оловянным мискам кашу с мясом.

– Герою нашему самолучший кусок положите, – прокричал Панфил и ушёл, – надо думать, к воеводе, хвалиться, что отбились удачно.

Поели не спеша, добрались до избы, скинули оружие и попадали на сено. Спать, так хочется спать. Эти двое суток урывками удалось вздремнуть часов шесть всего. Веки сомкнулись, я провалился в глубокий беспробудный сон.

Выспался на славу, проснулся сам, от того, что во сне было светло, очень светло. Парни мои сидели за столом и пили пиво.

– Полдень, атаман, вставать пора!

И дружно засмеялись.

– А татары?

– Снег выпал, татары утром лагерь свернули и ушли.

Хорошая новость, за такую и выпить не грех. Я встал, и парни налили мне самую здоровую кружку. Эх, хорошее пиво, крепкое, пенистое, аж язык пощипывает.

– Где взяли?

– Хозяйка угостила. Ты у нас теперь вроде как герой, дружинники с других участков стены утром приходили, посмотреть на тебя хотели, да мы не дали будить.

Я умылся, все вместе пошли на стену. Действительно, лагеря татарского не видно. Ни костров, ни юрт, ни лошадей, везде только снег режет глаза белизной. Уцелели, себя спасли, городу помогли. Надо на постоялый двор идти, купец с обозом там. Его надо проводить до места, да и домой возвращаться. Загостились мы в Ливнах, Дарья, небось, заждалась.

Собрали оружие, пошли на постоялый двор. Купец – живой и здоровый, уже хлопотал у обоза, проверяя подводы с грузом. Поздоровавшись, он сразу принялся за дело:

– Сегодня завалы у ворот разберут, пока снега мало, можно и на подводах добраться, недалеко уже. Все у вас живые? Ну и хорошо, ну и славно. А у меня двоих обозных убило на стене. Говорят, у вас там какой‑то атаман воевал, просто герой. Вот бы поглядеть, наверное, здоровый, как Илья Муромец. Вы его видели?

– Нет, не пришлось.

Ребята мои еле сдерживали смех.

– Жалко, о нём здесь только и говорят. Десятник ваш, Панфил, приходил, рассказывал. Воевода городской обещал героя наградить, ежели не уедем – пойду посмотреть.

Парни пошли в комнату постоялого двора. Я же отправился искать Панфила. Если завтра уезжать, то надо показать его дружинникам, как делать бомбочки. Нашёл я его, где и ожидалось, у дома наместника.

– Панфил, отбываем завтра, обещал я твоим воинам показать, как делать бомбы с огненным зельем. Надо, чтобы кузнец сделал несколько железных труб, да пороха немного взять, что у пушки остался.

– Конечно, бери. Я тебе сейчас дружинника дам, он и к кузнецу сводит, и бочонок зелья принесёт.

Панфил окликнул проходящего мимо дружинника, дал ему наказ. Запутанными улицами вышли к кузнице Дмитрия, я попросил сделать три железных трубы, как вчера. Пока кузнец занимался делом, мы прошли к башне, забрали порох, нарезали фитилей, смочили земляным маслом.

Вернувшись к кузнице, забрали железяки, прошли к воинской избе – прообразу современных казарм. Панфил собрал свой десяток. Я медленно зарядил одну бомбочку, подробно объясняя, что и как делать. Две другие собрали сами дружинники. Теперь надо опробовать их в деле. Поднялись на городскую стену. Я подробно объяснил, как поджечь, бросить и самому укрыться от осколков. Вызвался самый смелый, остальные опасливо мялись. Вот интересное дело: с татарами бились – мечами, копьями, многие перевязаны – не боялись, а как до нового дела дошло – струхнули.

Воин поджёг фитиль, швырнул за стену. Все сразу присели. Жахнуло хорошо, аж эхом по полю прокатилось.

– Ну вот, считай, что если удачно попал во врагов, в самую их гущу, то пять‑десять человек из строя вывел. Быстро, просто, мечом махать не надо.

Воины опасливо жали плечами – а ну как в руках рванёт? У самого кишки на дереве будут.

– Ну, я вам объяснил, решайте сами. Думаю, что ежели прижмёт, вспомните мою науку. Желаю счастливо оставаться, мне с утра в дорогу.

В ответ услышал нестройные голоса – желали лёгкой и удачной дороги.

Я сунул две оставшиеся бомбочки за пояс: ну, не хотят мужики приучаться к огненному бою – их дело. Только хотят они или не хотят, жизнь всё равно заставит.

Утром встали рано, купец спешил. Едва перекусили, как обоз тронулся со двора. У ворот меня ждал сюрприз. Дорогу преградили дружинники, обоз встал.

Из башни вышел воевода; увидев меня, подошёл, поздоровался.

Махнул рукой, вышли дружинники с узлами в руках. Подойдя к воеводе, они торжественно развернули узлы.

Воевода встряхнул свёрток, и в его руках под лучами утреннего солнца заискрилась бобровая шуба, которую он протянул мне:

– Владей! От города подарок за доблесть воинскую, за то, что не жалея живота своего, хоть город тебе и чужой, сражался с басурманами. Твоим сотоварищам дарим по тулупу. Одеты вы легко, а уж зима на дворе, вишь, снежок выпал. От людей, всех горожан, низкий тебе поклон.

Воевода поклонился, за ним, как по команде – все дружинники. Я тоже поклонился в ответ, хотел сказать ответное слово, да ком в горле стал, слёзы на глаза навернулись. Приложил руку к сердцу, ещё раз поклонился, сел в телегу. Дружинники расступились, освобождая дорогу, и обоз тронулся. Надолго я запомню этот город Ливны, ставший для меня почти родным.

Я накинул тёплую шубу, товарищи мои уже сидели в тулупах. Немного проехали, ко мне подбежал купец.

– Слушай, а где атаман‑то? Говорили – воевода атамана награждать будет.

Парни мои так и покатились от хохота. Купец, по‑моему, так ничего и не понял.

Дорогу присыпало первым снежком, она лишь угадывалась среди травы, что торчала из‑под снега по обочинам. Но купец дорогу знал – почти свои места, многажды езженые.

За неделю успели добраться до Одоева. Конечно, на телегах ехать по снегу, пусть и небольшому, плохо, кое‑где в лощинах встречались перемёты, приходилось всем дружно толкать телеги, даже жарко было. В Одоеве купец отсчитал оговоренную сумму, поблагодарил за охрану; мы ударили по рукам и расстались. Всё‑таки довели мы его обоз до места, ни одной телеги с грузом не пропало; возничие не все дошли, так это уже не наша вина.

Спать пошли на постоялый двор. Сытно поужинали, улеглись на постели, стали размышлять – как до Москвы добираться. Осталось двести вёрст с небольшим. Пешком по снегу – долго, суда не ходят, реки уже замёрзли. Придётся попутный обоз ждать, коли охрана им не нужна будет, так хоть деньги заплатить и на санях ехать. Мороз нам теперь не страшен, тулупы овчинные да шуба бобровая грели хорошо.

До Москвы добирались муторно и долго. На перекладных до Тулы, затем где охранниками нанимались в обоз, где платили за извоз, но двадцатого декабря прибыли в Москву. Щёки и носы местами обморозили, теперь они шелушились, осунулись; но мы были веселы – домой вернулись, живые, без единой царапины.

Я расстался с сотоварищами почти у своего дома, парни жили дальше. Постучал в калитку, открыла сама Дарья. Она меня не сразу и признала в бобровой шубе, шапке.

– Вам кого, барин? – Потом ойкнула и бросилась на шею. – Уж не чаяла живым увидеть, да думки разные ночью приходили – вдруг в чужом краю девицу встретил, что приворожила. Ни весточки никакой не прислал, испереживалась я.

– Полно, Дарья, вот он я, живой, к тебе вернулся. Домой‑то пустишь, или на улице стоять будем?

Дарья заойкала, потащила меня за рукав в дом.

– Как чувствовала, пряженцев напекла с зайчатиной, с печенкой, с картошкой. Раздевайся, за стол садись. Сейчас мужикам скажу – пусть баню топят.

Я от души наелся пряженцев с разной начинкой, домашних, с пылу – с жару, запивая молочком. Пока ел, Дарья сообщала московские и свои новости, перемешав всё в кучу. Потом начала расспрашивать меня, что видел, где был. Телевизоров и газет не было, скучно. Все новости передавались только устно.

Согрелась баня, вечерело. Работники разошлись по домам. Мы с Дарьей отправились в баньку. Давно я так не блаженствовал. Тот, кто путешествовал, возвращаясь домой, мечтает об одном – смыть с себя дорожную грязь, а с нею часто и неприятные воспоминания, как бы очиститься, и телесно, и духовно.

После того, как грязная вода с меня стекла на пол, и кожа стала поскрипывать от чистоты, дышать, я улёгся на полку. Тут уж Дарья прошлась веничком, поддала жару. Я терпел, сколько мог, но когда волосы стали трещать на голове, заорал благим матом и, выскочив из бани на улицу, бросился в снег. Тело обожгло, я снова заорал и кинулся в предбанник. Вот где хорошо – ни холодно, ни жарко. Да ещё и квас свежий, холодный, прямо из погреба. Выпил здоровенный жбан, оделся в чистое, крикнул Дарье через дверь, чтобы заканчивала помывку, и пошёл в дом.

Здесь, в трапезной, уже был накрыт стол – мясо, овощи, печёное – жареное. Но есть не хотелось, слишком давно я не был с женщиной, соскучился. И не успела Дарья войти, розовая после бани, как я схватил её в охапку и понёс наверх, в спальню. И пусть меня простят, если я откажусь от дальнейшего рассказа.

Пару дней я отъедался и отсыпался, пока не почувствовал, что пришёл в норму. На кухне, сидя за столом, неожиданно для себя ляпнул – скоро Новый год, ёлку будем ставить? Дарья как‑то странно на меня посмотрела:

– Новый год уж четыре месяца как, с первого сентября.

Вот это я лопухнулся, совсем забыл, что только Петр I ввёл смену года с января, по западному образцу.

– Юра, а почему в церковь не ходишь? Уж два дня как приехал, надобно сходить.

М‑да, сходить надо. В церковь народ ходил регулярно, не стоило вызывать подозрения, тем более, что остался живым, без единой царапины. Стоило поставить свечку и поблагодарить Всевышнего.

– А где ближайшая церковь?

Дарья осуждающе покачала головой:

– Направо от дома, два квартала – и налево, от перекрёстка увидишь.

Я постоял в церкви, поставил свечку, помолился, как умел, чтобы Господь не оставил меня, всё‑таки я и мои люди из жестокой сечи живыми вернулись. Даже воздух, сама атмосфера в церкви были особые, легко дышалось и думалось. Просветлённый, погруженный в думы, вышел на улицу, и чуть не попал под коней. В последний момент успел ухватиться за оглоблю, меня немного протащило, и лошади встали. Из возка, поставленного на полозья, выглянул сухощавый мужчина в богатых одеждах – что, мол, за остановка. Кучер заматерился, пока я стоял в стороне, отряхивая от снега штаны и шубу, неожиданно перетянул меня кнутом. Больно не было – шуба смягчила удар, но было обидно: я не раб, свободный человек, а тут – кучер кнутом! Я мгновенно освободился от шубы, у неё всего одна застёжка была – на груди, взлетел на козлы, сбросил кучера на снег. Тот оказался проворным, пока я спрыгнул, он уже был на ногах и занёс руку с кнутом для удара. Резко пригнувшись, я подсёк его ногу; кучер упал, и из положения лёжа нанёс удар по ногам. Бёдра обожгло болью.

Ах ты, ублюдок! Пока я с татарами воевал, ты здесь важных господ возил, да кнутом по спинам охаживал. Ребром ладони я врезал по шее, противник закатил глаза и захрипел. Живой останется, не смертельный удар, но, может быть, наука будет.

Сзади раздалось:

– Ловок! Кучер мой не из последних бойцов будет, а ты его за два удара.

Я обернулся, сзади стоял вышедший из возка господин.

– Он первый ударил, я защищался.

– Я видел, – спокойно кивнул господин. – Ты где так драться научился? Я не видел таких приёмов, не у басурман ли?

– Басурман я в Ливнах жизни лишал, учиться у них мне нечему, пусть они поучатся.

– Ты посмотри, гордый какой. Гордыня – грех, у церкви стоишь. Так ты в Ливнах воевал? Слышал, слышал про Ливны, вчера гонец оттуда был, пергамент привёз с донесением. Упоминается там про московскую ватажку, зело помогли гости заезжие! Не про тебя ли пишут?

– Я донесение не читал, не знаю.

– Кто таков будешь?

– Свободный человек, именем Юрий.

– Вот что, Юрий, помоги‑ка кучера в возок положить, не дело слуге на снегу валяться, как шпыню ненадобному. Да сам оденься, холодно.

Я помог господину затащить беспамятного кучера в возок, подобрал и надел шубу и шапку.

– Ты вот что, человек Юрий, подойди завтра к Кремлю, спросишь меня – тебя проводят. Человек ты, как я смотрю, лихой да дерзкий, мне такие нужны.

– А кого спросить?

– Адашева, Алексея Адашева.

Я слегка поклонился, пошёл домой.

Зайдя в дом, не раздеваясь, спросил у Дарьи:

– Кто такой Адашев?

– Советник государев, ныне в большом почёте и уважении у царя‑батюшки.

Вот ёшкин кот! Вот всегда у меня так. Запросто могли сейчас меня в кандалы заковать. Хоть и оборонялся, но начальство всегда право по праву сильного, это я ещё по своей прежней жизни знал. Я разделся, присел к столу. Дарья подошла сзади, положила руки на плечи:

– А что случилось? Зачем ты об Адашеве спросил?

Я рассказал ей о случае рядом с церковью. Дарья заохала, запричитала:

– Худо ведь могло случиться, кучер сей – Митька Косорылый, наглый больно. Да боец изрядный, в кулачном бою мало кто против него устоит. Неужто его уложил?

Я кивнул. Дарья оценивающе меня оглядела:

– Да, ты можешь, не зря я глаз на тебя положила. К Адашеву пойдёшь ли завтра?

– Схожу, коли человек пригласил. Коли в кандалы заковать хотел, уже бы сделал, а если приглашает – нужда у него ко мне есть.

Утром следующего дня я натопил баньку, помылся не спеша; неудобно ведь, к начальству приглашён, как я успел уже узнать – серый кардинал этот Адашев, без его совета Иван IV никаких решений не принимает, считай, второй человек в государстве. После бани слегка перекусил, неизвестно, сколько я у Адашева пробуду. Надел новую рубашку, штаны, накинул суконный кафтан, поверх него – бобровую шубу. Оружия никакого решил не брать, даже ножа, вряд ли меня с железом в кремлёвские палаты пустят.

Пока дошёл до Кремля, успел в шубе изрядно вспотеть. Плохо, что у меня нет лошади и саней, или, ещё лучше – возка. Ехал бы себе сейчас, закрыв ноги какой‑нибудь шкурой, разглядывая прохожих. А теперь топаю по рыхлому снегу, вперемешку с конским навозом. Нечего сказать, презентабельный вид у меня будет в грязных сапогах.

У ворот Кремля тщательно обтёр сапоги снегом, внутрь Кремля на лошадях не пускали, снег был чище. Прямиком направился в сторону дворца, что рядом с колокольней Ивана Великого. Стражники у дверей посмеялись, указали на другой, более скромный вход в пристройке. У этих дверей даже охраны не было. Вошёл. Навстречу выскочил дьяк в суконном кафтане.

– Мне к Алексею Адашеву назначено.

Дьяк попросил подождать в комнате, исчез за дверью. Выйдя, поманил за собой, переходами провёл в небольшую светлицу, усадил на скамью. После непродолжительного ожидания дверь резко распахнулась, порывисто вошёл Адашев. Одет он был довольно скромно, без изысков, только пальцы были унизаны перстнями.

– А, бретёр! – с легким французским прононсом проговорил Алексей. – Всё‑таки решился прийти. Вот что, Юрий, не хочешь ли послужить государю и Отечеству?

– Делать‑то что?

Адашев садиться не стал, ходил по комнате, похоже, нервничал.

– Мне нужны верность, умение держать язык за зубами и ловкость, даже дерзость. Насчёт ловкости и дерзости – это я уже видел. Как с остальным?

– И с остальным всё в порядке.

Адашев хихикнул:

– Будет не в порядке – попадёшь в подвал, к палачу.

По спине пробежал холодок: а может – ну их, кремлёвских жителей? От политиков во все времена ничего хорошего ждать не приходится.

Он уловил в моих глазах искорку сомнения.

– Успокойся, будешь держать язык за зубами – всё будет хорошо.

– Хорошо, это сколько серебром?

Адашев засмеялся:

– Ловок, палец в рот не клади, я тебя таким и представлял. Тебя случайно не атаманом кличут? Из донесения ливенского – сегодня опять перечёл.

Я кивнул.

– Да ты герой просто. А велика ли у тебя ватажка?

– Кроме меня – трое ещё.

– Да‑да, в донесении так и написано.

Я понял, что он меня проверяет. Тоже, НКВД нашёлся. Может, ты и хитёр, да я из двадцать первого века, знаем, проходили. Такие уловки хороши для недалёкого и необразованного, к коим я себя не относил.

– Ладно, – что‑то решил для себя Адашев, – есть такой князь – Владимир Старицкий, его подворье на стрелке Москвы‑реки и Яузы. Дальний родственник государя нашего, пусть будут долгими его годы. Так вот, есть подозрение, что сношается сей князь с ливонцами. Ты грамотен ли?

Я кивнул.

– Смотри‑ка! – удивился Адашев. – Так вот, в путевом дворце князя, что по смоленской дороге, думается мне, пергаменты важные от ливонцев должны быть.

Я не выдержал, перебил:

– Коли пергаменты важные, здесь, в Москве их хранить будет.

Адашев внимательно на меня посмотрел:

– Ещё и умён, похвально. Так вот, документов этих в московских хоромах нет, за это ручаюсь. Возьмешься ли за это дело?

– Попробовать могу, но коли грамот сих в путевом дворце нет – не взыщите.

Адашев кивнул.

– Завтра выезжай, князь будет в Москве ещё несколько дней; время есть, но немного. Как вернёшься – сразу ко мне. А пока – прощай.

Вышел я от Адашева в смятенных чувствах. Выполнить поручение – опасно. Наверняка в путевом дворце сильная охрана, если схватят – повесят без суда, как татя. А если и не повесят – князю передадут, известное дело, не вино пить, в руки ката, чтобы пытками выведать, зачем полез во дворец.

Пренебречь поручением Адашева – чревато, ведь я уже знаю о тайных дворцовых делах, пусть и самую малость. Найдут потом моё тело в Москве‑реке, если вообще найдут. И на кой чёрт меня понесло к дьяку? Любопытство подвело, наверное. Пока шёл к дому, раздумывал, что делать и как поступить? В конце‑концов, решил взять своих ребят, съездить на место, разузнать – разведать, может, что и сладится.

Решив так, я успокоился и повеселел. По пути зашёл домой к Алексею, попросил его предупредить Кирилла и Сергея – завтра с утра в путь, при оружии. Поскольку коней у нас не было, зашёл на торг, нанял возчика с санями.

Выехали с утра, ехать было недалеко, вёрст десять. Сытая лошадка бодро тянула сани. Чтобы размяться, периодически спрыгивали с саней и бежали сзади. В деревушке Марфино оставили сани с возчиком, сами пошли пешком – полчаса ходьбы всего до путевого дворца.

Из‑за пригорка показалось высокое, в два поверха, деревянное здание, окружённое высоким забором. По обе стороны от дворца, уже вне территории, теснились небольшие избы крестьян.

Мы сошли с дороги, углубились в лес, идя след в след. Выйдя на опушку, укрылись за деревом и стали разглядывать дворец. Поскольку хозяина не было, челядь лениво передвигалась по двору; с пригорка двор проглядывался великолепно. Я высматривал, нет ли где слабых мест, возможности проникнуть в здание, и пока не находил. Даже обнаружил неприятную для себя вещь – собак. Если человек ночью может и не увидеть, то собака обязательно учует, поднимет тревогу. Я в задумчивости теребил бородку, ничего разумного в голову не приходило. Хлопцы мои стояли рядом, тоже разглядывая дворец.

– Атаман, на кой ляд нам эти хоромы? Мы их что, штурмом брать должны?

– Нет, наоборот, мне надо по‑тихому в дом попасть.

– Ты, никак, татем стать решил? Тогда мы тебе не помощники.

– Нет, ребята, воровать я ничего не собираюсь, можете мне верить. Разве я давал повод усомниться в этом? Мне надо бумаги посмотреть, только и всего.

– Велико дело – бумаги посмотреть. Возьми на торгу и смотри сколько угодно.

– Так, дело не обсуждать. Коли не нравится, я никого не держу. Сам справлюсь; только думал я – мы боевые побратимы, а на поверку оказалось – шелуха.

Сзади обиженно засопели, после некоторого молчания кто‑то тронул за плечо:

– Слышь, атаман, извини. Не подумавши сказали. Говори, что делать.

– Сказал бы, да и сам пока не знаю.

Голос подал Кирилл:

– Давай мы у ворот драку понарошку устроим, отвлечём внимание, ты и проскочишь.

– Днём я вряд ли незамеченным пройду, а если драку ночью устраивать – очень подозрительно будет.

Постепенно в голове сформировалась мысль.

– Так, вот что, парни, надо найти земляное масло, помните, как в Ливнах? Устроим пожар.

Парни переглянулись – пожар был самым страшным бедствием городов. Деревянные постройки горели жарким пламенем, а поскольку дома в городе стояли плотно, в скором времени пожаром оказывалась охвачена вся улица, и часто выгорала значительная часть города.

– Нет, дом и деревню жечь не будем. Подожжём забор, все холопы кинутся тушить, в суматохе я и проскочу, тем более, в переполохе на лай собак никто внимания не обратит.

– Ну, коли так, – облегчённо вздохнули хлопцы.

Полдня ушло на поиски по окрестным селениям земляного масла. Нашли небольшую корчажку, должно хватить.

Снова вышли на опушку. Дворец погружался в темноту, электричества не было, телевизоров – тоже; стемнело – все ложились спать, чего попусту лучины или светильники жечь, но и вставали рано, сразу после восхода солнца.

Решили так: хлопцы обольют забор нефтью в нескольких местах, подожгут и сразу уходят; когда забор разгорится и возникнет суматоха, я проникну в дом. Сколько я там пробуду и как выберусь – будет видно по обстоятельствам, поэтому, чтобы не привлекать внимание, хлопцы уходят в соседнюю деревню, где остались сани, и сидят в тёплой избе, ожидая меня. С собой я брал только нож и масляный светильник. Сабля и топор мне только будут помехой.

Наступила ночь, изредка побрёхивали собаки в деревне. Темно, лишь взошедшая луна скупо освещала местность.

– Пора!

Парни перекрестились, хором пожелали мне удачи и ушли. Я стоял на опушке, глядел на тёмные дома, но так и не смог увидеть хлопцев. Неожиданно в нескольких местах появилось пламя – забор загорелся. Какое‑то время было тихо, затем в доме захлопали двери, раздались крики. Пора и мне на выход.

Я вышел на дорогу, навстречу мне бесшумными тенями поднимались мои товарищи. Я скинул им на руки свою шубу, уж больно тяжела, да и движения сковывает; – и налегке, только в кафтане, пошёл к дому.

Пожар пока никто не тушил, по двору лишь бестолково метались люди, а уж от женских криков и визга происшествие казалось вселенской катастрофой.

Я обежал забор, зашёл сбоку. Никого. Просочился сквозь высокий тын, оказавшись во дворе. Мама родная, по двору метались полуодетые холопы, то хватаясь за вёдра, то крича:

– Багры давайте!

Полное броуновское движение; организатора не нашлось, да мне это и на руку. Бочком, укрываясь от лишних взглядов, подошёл к бревенчатой стене, вжался и оказался во внутренних покоях. В доме было пустынно, все были на улице. Почти бегом пробежал по коридору, распахивая двери – людская, спальня, кухня, кладовая – не то. По лестнице метнулся на второй этаж, снова открываю двери – гостиная, трапезная, спальня – не то. Оп! Закрытая дверь. Посмотрим. Я сунул голову сквозь стену – кабинет. Мне туда. Прошёл. От горящего забора через слюдяные оконца проникало достаточно света, чтобы сориентироваться. Почти в центре большой комнаты стоял стол, слева от него, у стены, нечто вроде бюро. Мне – туда. Подошёл, открыл крышку – пергаменты, стопка чистой бумаги, чернильницы, перья, песочница для осушения написанного. Никаких документов нет. Сбоку ящички. Дёрнул один, другой – закрыто. И что занятно, нигде ни замочков, ни скважины для ключа. Не иначе, хитрый запорчик где‑то есть.

Я пошарил по боковым стенкам – пусто, запустил руку вниз. А это что такое – небольшой деревянный выступ. Повернул – не удаётся, нажал – внутри что‑то щёлкнуло, и обе дверцы приоткрылись.

Секрет Полишинеля!

Это уже интересно – бумаги и пергаменты с записями, на некоторых видны следы сломанных сургучных печатей. Ну‑ка, ну‑ка, посмотрим. Я вытащил бумаги из верхнего отделения, подошёл к окну. Пожар и суматоха продолжались. Так – подушная перепись крестьян, дарственная от государя на землю, закладная, вексель, расписка дворянина Ильина. Ничего интересного.

Сложив бумаги в прежнем порядке, начал просматривать документы второго отделения. Здесь поинтереснее – письмо от датского конунга, принца Cаксонского и прочее, прочее, прочее. Стоп, в тексте какой‑то бумаги упоминается Ливония. Времени разбираться в записях при неверном свете пожара просто не было. Я сунул бумагу за пазуху, скрутив её трубочкой, остальные бумаги снова вернул на прежнее место. Прикрыл дверцы, еле слышно щёлкнули пружины потайного замка. Оглядел бюро, вроде всё в порядке, ничто не привлекает внимания. Я усмехнулся, хорошо, что в средние века не знали о дактилоскопии.

Высунул голову в коридор – пусто, вышел из комнаты. Теперь так же уйти, совсем было бы хорошо. Спустился на первый этаж – добротная лестница, ни одна ступенька даже не скрипнула. Постоял минутку, вспоминая, откуда вошёл в дом. Не хватало выйти через стену при публике.

Надо поторапливаться, пожар уже угасал, лишь в углу ещё полыхало, но холопы под чьим‑то руководством шустро таскали воду из колодца и плескали на огонь. Нефть тем и хороша, что водой её не очень‑то потушишь.

Сориентировался и прошёл через стену, выйдя почти в прежнем месте. Несколько быстрых шагов, и я почти у забора. Оглянулся – ко мне нёсся огромный пёс, лохматый, с зелёными горящими глазами. Я рванул сквозь стену, и через мгновение услышал, даже больше – почувствовал, как зверюга ударил лапами в забор и разочарованно взвыл. Уф, пронесло.

Вдоль забора тихонечко вышел в проулок, обошёл дом, и по дороге стал подниматься на пригорок. С каждым метром пройденного пути крики становились глуше, но я стал мёрзнуть. Ночью мороз усилился, а на мне был тонкий суконный кафтан. Я ускорил шаг, потом побежал. Стало теплее.

Вот и деревня, где мы останавливались. Чёрт! В темноте все дома одинаковы. Не заходить же в каждый дом, будя хозяев. От одного из тёмных заборов отделилась тень, я схватился за нож.

– Атаман, ты?

Я перевёл дух:

– Я!

Молодцы парни, подстраховали.

Зашли в тёплую избу. Хорошо! Я уселся на лавку; в тепле, да после испытанного напряжения нахлынула какая‑то опустошённость.

– Иди, атаман, ложись, я посторожу.

Голос Сергея. Молодцы, уже и выучка сказывается, как в боевом походе – не все спать завалились, часового поставили. А то бегал бы я по деревне, замерзая, дурак дураком.

Утром, довольно рано, на голодное брюхо выехали. Надо было убираться скорее. Вдруг кому‑то умному придёт в голову, что пожар не случаен. В первую очередь начнут выяснять, были ли в соседних деревнях незнакомцы.

Быстро, за полдня, добрались до Москвы. Я расплатился с возчиком и расстался со своей командой. Прямиком, не заходя домой, направился в Кремль, к Адашеву.

Тот же дьячок проводил в прежнюю комнату. Торопливо вошёл Адашев. Я молча протянул свёрнутую бумагу:

– Это единственная вещь, где упоминается…

Адашев меня прервал:

– Тихо! И у стен бывают уши. – Он развернул бумагу, быстро пробежал глазами. – Нет, это не то. Других бумаг не было?

– Нет, были закладные, подушевая перепись и прочее.

– Верю. А пожар зачем было устраивать?

– Без переполоха было не проникнуть, тем более, всё осталось на своих местах: никто из холопов меня не видел, никто не ранен и не убит. А пожары, ну что ж, случаются.

Адашев улыбнулся.

– Хорошо! Мы никак не могли проникнуть в дом, ты первый. Это о многом говорит: ты не только дерзок, но и умён. Похвально.

Адашев достал из‑за пояса мешочек с серебром, бросил мне. Я взвесил на ладони, ухмыльнулся:

– Нас ведь четверо было.

В конце концов я решил придерживаться личины дерзкого, наглого и любящего деньги.

Адашев оценивающе поглядел на меня:

– Лошадей надо купить, ещё кое‑чего, как я думаю – это ведь не последнее поручение?

Алексей молча достал ещё один мешочек, ловко бросил мне в руки, повернулся и вышел. Я пожал плечами, не поймёшь, доволен или нет, но какое моё дело, поручение я выполнил.

По дороге домой зашёл к Сергею – как раз было по пути из Кремля – предупредил, чтобы все ребята с утра были у меня.

Шёл домой и думал. Вот что было интересно – Адашев знал о пожаре, не я ему сказал. В дороге нас никто не обгонял, из деревни выезжали без посторонних. Люди – на конях или пешком – стали встречаться значительно дальше от деревни. Стало быть, всё‑таки кто‑то за нами следил и доложил, как обстояло дело. Очень впечатляет! Интересно, Алексей Адашев случайно проговорился о пожаре или намеренно, выказав тем самым, что мне не доверяли и следили за исполнением? Или всё это – не более чем проверка? А умён, чертовски умён, по повадкам и делам – прямо выпускник школы ФСБ или ЦРУ. Надо держать с ним ухо востро. Выглядит он простовато, но голова соображает, да по‑иному быть и не может. Простолюдин, не князь, а вот поди ж ты – советник царя. Наверное, его голову не я один оценил.

Придя домой, расцеловал Дарью, спросил, есть ли что покушать, с утра во рту маковой росинки не было. Дарья начала метаться по кухне, накрывая стол. Я выложил мешочек серебра. Дарья вопросительно на меня взглянула, я кивнул. Она развязала мешочек, оттуда серебристым ручейком потекли монеты – свежеотчеканенные, ещё блестящие, не затёртые множеством рук. Дарья ахнула.

– Юрий, ты, никак, ограбил кого‑то? – И испуганно прижала ладонь ко рту.

– Тьфу на тебя, разве я похож на татя? За работу, поручение одного видного человека исполнял.

– А, тогда хорошо. А что мы с деньгами делать будем?

– Думаю, в дело вложить надо. В какое – обдумаем, хватит деньги в хлебное вино вкладывать, нельзя все яйца класть в одну корзину.

Дарья подошла, прижалась тёплым боком.

– Любый, а ты уже придумал? – Под одеждой моей ощутила плотный бугор. – А это что?

– Ещё мешочек, но это для моих ребят и на дело: лошадей покупать надо, не пешком же по делам бегать.

– И то правда; делай как знаешь, ты у меня хозяйственный.

Во как! Я уже «у неё». Ладно, не стоит цепляться к словам. Я и вправду «у неё» – в доме, в делах, сплю с ней, нравится она мне, возвращаюсь ровно к себе домой, ну чем не жена?

С утра, едва встать успел, вся моя тройка в сборе уже стучала в ворота. Пошли на торг. Я лично в лошадях ничего не понимал, зато мои орлы словно родились в седле, лошадей знали, покупали со знанием, осматривали копыта, смотрели зубы, до хрипоты спорили с продавцами о цене. Всё‑таки купили себе по коню, кому какой понравился, и сообща выбрали мне. После настала очередь сёдел, упряжи и много чего ещё: сумок чересседельных, попон. Мешочек мой после покупок изрядно похудел, но треть осталась.

Мы вернулись ко мне домой, завели лошадей во двор. У Сергея во дворе была пустая конюшня, и поэтому решили всех лошадей ставить у него. Возражений моё решение ни у кого не вызвало.

Пока суть да дело, Дарья накрыла в трапезной стол, богатый стол. Не царский и не княжий, конечно, но боярину не было бы стыдно. После первой рюмки и закуски я вытащил мешочек и разделил монеты на три равных кучки. Мужики мои изумились – за поход с Моше, после Ливен и то меньше получилось, а тут за два дня – куча монет. Сразу же стали обсуждать, кто куда деньги потратит. В общем, вечер провели неплохо.

Когда парни ушли, уводя за собой лошадей, я еле добрался до постели. Утром проснулся поздно, голова была тяжёлой, и во рту сушило. Рядом с кроватью, на лавке, обнаружил кружку с рассолом. Молодец, Дарья, знает, что мужику с похмелья надо. С удовольствием, морщась от головной боли, выпил холодный рассол. Полежал, в голове прояснилось.

Пока никто не мешал и не было дел, стал обдумывать, во что же вложить деньги? Ещё изучая в институте политэкономию и прочие науки, понял, что деньги должны работать, а не лежать в доме, в чулке. Какое дело здесь может быть самым прибыльным? Банк? Так их ещё нет на Руси. Торговля? Уже ближе к истине. Отправиться с караваном или на судне в чужие страны? Прибыль велика, но и риск соразмерно велик. Скупать недвижимость? Это не двадцать первый век: первый же пожар в деревянной Москве – и плакали все денежки. Вот что, надо дать деньги в рост купцам под расписку. Какие‑то проценты будут.

Решив так, встал, оделся, спустился вниз. Дарья хлопотала на кухне, там вкусно пахло. Я чмокнул её в пухлые губки.

– Даша, ты купцов знаешь?

– А чего тебе надобно?

– Мне бы кого покрупнее, поразворотливей.

– Морозов есть – мехами торгует, Тишин – лесом, ещё Демидов…

– О, Демидов! Где его найти?

– Где живёт – не знаю, его лавки на торгу, можно у приказчиков узнать.

– Спасибо, милая, я на торг.

– Ты бы хоть поел.

Но я уже накидывал шубу и шапку. Надо ковать железо, пока горячо.

На торгу нашёл приказчиков, узнал, где живёт купец, основатель известной в дальнейшем на Руси фамилии, и отправился к нему. Непросто дался разговор с купцом, больно был недоверчив, но в результате я отдал серебро, взамен получив долговую расписку под двадцать процентов на полгода. По моим меркам – неплохо.

Дома показал Дарье расписку. Даша сначала не оценила мою предприимчивость, но когда я подсчитал будущую прибыль – заулыбалась. Шустро накрыла на стол, есть уже хотелось; время обеденное, а у меня с утра – ни крошки во рту, кроме рассола. После вчерашнего застолья ещё много чего осталось, наелся от пуза. От выпивки с отвращением отказался, даже при одной мысли о ней тошнило.

Глава V


В домашних хлопотах пролетела неделя. С помощью моих друзей, которые умели сидеть в седле и обращаться с лошадьми, я научился ездить на лошади. Кобыла мне попалась спокойная, такую я и просил при покупке, но и с ней обращаться на первых порах для меня было непривычно. Седло немилосердно било снизу, бёдра растирало. После первого дня активных занятий я даже идти толком домой еле смог. Но я был из упрямых. Все могут, и я должен научиться. После замечаний и советов получаться стало лучше, и через неделю ежедневных занятий я уже мог сносно держаться в седле.

Размеренный ход жизни был прерван утром. В ворота сильно застучали.

«Кого это там принесло?» – подумал я, торопясь к калитке.

На улице стоял стрелец в синем кафтане.

– Котлов ты будешь?

– Я.

– Один важный господин именем Алексей видеть тебя хочет.

– Хорошо.

Я по‑скорому оделся подобающе и направился в Кремль. Мне показалось, что жизнь здесь не замирает ни днём, ни ночью. Утро раннее, а народ служивый так и шастает туда‑сюда.

Прошли знакомым путём, но встретил меня не служка, а сам Адашев. «Либо дело очень секретное, либо срочное», – решил я. Поздоровались.

– Коня осваиваешь? – спросил Адашев, желая показать осведомлённость.

– Уже освоил.

– Вот и чудненько, вижу – деньги мои даром не пропали, тратишь с умом. Дело к тебе есть, да и ватажка понадобится.

Я молчал, ожидая продолжения. Адашев мерил шагами небольшую комнату.

– Дело срочное и тайное. Поклянись, что письмо, которое я тебе вручу, не попадёт в чужие руки; лучше сожги, разорви в клочья, съешь, но ни в коем случае оно не должно попасть в чужие руки. Доставить государевыми слугами не могу, потому как дело уж очень… – Адашев замолчал, подыскивая слово, – щепетильное. Ты знаешь значение этого слова?

Я кивнул.

– Вот и хорошо. Вот тебе подорожная, чтобы на порубежье пропустили свободно, вот само письмо.

Адашев вручил две бумаги, одна из них была запечатана восковой печатью с узорным рисунком. Подробно объяснил адрес: ехать предстояло в Полоцк, а это уже княжество Литовское, не наша земля. На прощание дьяк вручил мешочек серебра на дорожные расходы.

– Котлов, всё, что угодно, но письмо не должно попасть в чужие руки!

– Да понял я, понял.

Я откланялся и ушёл. Парни мои были уже в сборе, думали заняться верховой ездой, как и в предыдущие дни. Я их огорошил, что надо выезжать.

– Сбор через час, с оружием, здесь же.

Парни мгновенно исчезли – времени было в обрез. Сам я тоже направился домой.

Поцеловав Дарью, объявил, что срочно уезжаю. Даша без лишних слов кинулась собирать тормозок со снедью.

Из оружия я решил взять арбалет и саблю. Топор уж больно тяжёл, да и не на битву еду. Через четверть часа был готов, присел на дорожку, обнял Дарью, перекрестился и вышел.

Парни уже были в сборе, кони осёдланы. Вскочив на коней, выехали за ворота. Мороз стоял несильный, ехать было в удовольствие, но когда мы выехали на смоленскую дорогу, перешли на рысь. Гнали с небольшими остановками весь день, лишь уже в потёмках остановились на постоялом дворе. Кони устало поводили боками, от их шкур валил пар. Наказали прислуге поводить лошадей и накрыть их попонами. Мы же, поужинав, завалились спать.

Так, без происшествий, добрались до Полоцка за восемь дней утомительной скачки. Когда показались могучие стены Полоцкой крепости, кони уже могли только идти, на галоп не было сил. Да и я с трудом держался в седле, пятой точки уже не чувствовал совсем.

Стража в воротах посмотрела внимательно, но останавливать не стала. Въехали, и я удивился толщине крепостных стен – метра четыре, не меньше. Серьёзное сооружение, сделано на века.

– Так, парни, сначала ищем постоялый двор, кони от усталости упадут скоро; перекусим и займёмся делом, ради которого прибыли сюда.

Квартала через два попался постоялый двор; определили коней в конюшню, сняли комнату. Я с Сергеем решил сходить к адресату, Кирилл с Алексеем должны были ждать.

Выйдя на улицу, расспросил прохожих, где находится нужный нам трактир. Не спеша направились по адресу. Мы сами устали от гонки не меньше, чем лошади. Я периодически поглядывал по сторонам, а, сворачивая на перекрёстках, оборачивался назад. Интересно, послал ли Адашев за нами шпиона или решил дать нам свободу действий? Вроде никого подозрительного, по крайней мере, примелькавшихся лиц я не увидел. А Сергей шёл спокойно, даже спросил:

– Чего ты крутишься? Али увидел интересное что?

Пришлось соврать:

– Я в Полоцке в первый раз, поглядеть хочу.

– Чего на него глядеть – дома они дома и есть, одни бревенчатые, в Москве получше.

До трактира не дошли метров сто. Меня остановил Сергей:

– Стой, атаман, гляди‑ка.

Я остановился:

– Что случилось?

– Сам посмотри – дружинники литовские у трактира, в кольчугах и при оружии.

– И что с этого? Может, выпить зашли.

– На любителей выпить не похожи, в трактир в кольчугах не ходят. Неладно что‑то.

Надо понаблюдать, всё‑таки, чужая страна, хоть и говорят здесь по‑русски. Не хватало только влипнуть.

Мы остановились на углу, за деревом. Не Бог весть какое укрытие, но лучшего не было. Терпение наше было вознаграждено. Из дома вывели мужика в рубашке и штанах избитого, со связанными руками. Окружив охраной, погнали вдоль улицы.

– Ты не к нему шёл?

– Не знаю, Сергей, я его никогда не видел.

Мы пошли за дружинниками, держась на почтительном расстоянии. Шли недолго. Дружинники завели мужика внутрь каменного здания.

– Тюрьма! – сказал Сергей.

– Почему ты так решил?

– А решётки на окнах видишь?

Да, недосмотрел, похоже, и в самом деле тюрьма, поруб по‑местному.

Так, что же делать? Адашев ничего не говорил о таком варианте событий. Наверное, знал бы – не послал письмо, стало быть, произошедшее было для дьяка тоже неожиданным. Надо что‑то решать.

– Сергей, остаёшься здесь. Мужика запомнил, которого арестовали?

– Запомнил.

– Если из поруба куда‑нибудь поведут – проследи. Я на постоялый двор, к ребятам. Надо подготовиться. К вечеру, если ничего не произойдёт, я тебя сменю.

Быстрым шагом я направился на постоялый двор.

– Вот что, други, ситуация изменилась. Берите деньги, – я протянул горсть серебра, – идите на торг, покупайте лошадь, сбрую и седло. Как только вернётся Сергей, выезжайте из города, забирайте всех лошадей и вещи. Ждите в лесу. Мне придётся вывести из поруба человека. Наша задача – доставить его в Москву. Оставаться на постоялом дворе до утра нельзя, побег обнаружат стражники, закроют ворота, выйти не удастся. Я, может быть, выйду не с ним, как получится. Если он будет один – скажет условное слово «котёл», вы узнаете, что он от меня. Кирилл и Сергей пусть вместе с освобождённым, не теряя времени, скачут на Великие Луки – это уже Россия, встретимся на торгу. Алёша пусть с моей лошадью ждёт вместе с вами, ждать сутки; если я не появлюсь – тоже отправляться в Великие Луки.

– Атаман, ты что задумал? Почему один на дело идёшь? Может, и мы чем поможем?

– Лучшая помощь, парни – доставить человека в Москву. Куда в Москве – то он ведает. Попробую выкрутиться, не впервой. Лишние люди только помехой будут.

Я порылся в сумке, нашёл обе бомбочки, что я ещё с Ливен в Москву привёз да с собой в Полоцк взял. Саблю отдал парням, так же как и сумку. Лишнее сейчас – только обуза. Я попрыгал на месте, ничего не бренчало, не шумело.

– Всё, некогда! Вам на торг, мне – к тюрьме. С Богом! Вопросы есть?

– Нет, всё понятно.

Мы разошлись. Сергея я застал на прежнем месте.

– Мужик должен быть там, дружинники ушли, – коротко и чётко доложил боец.

– Хорошо, отправляйся на постоялый двор. Ребята должны коня купить, указания им я уже дал; выезжайте за город, на дорогу к Великим Лукам, ждите меня с мужиком или одного мужика, как получится.

– Ты что, в одиночку его из поруба освободить хочешь? – изумился Сергей.

– Да, именно.

– Может быть, я пособлю?

– Сергей, исполнять, что я сказал!

Сергей обиженно хмыкнул и ушёл.

Ждать темноты пришлось долго, но я был терпелив.

Пожалуй, пора. Улицы почти опустели, редкие окна, не закрытые ставнями, бросали скупые полоски света от светильников.

Я подошел к тюрьме, огляделся – никого. Вжался в стену, и оказался внутри, в пустой камере. Уф, повезло. Сунул голову через внутреннюю стену – в полутёмной камере было несколько человек, скупо освещаемых светильником над дверью. Мужика здесь нет, рубашка у него приметная, красная. Перешёл к другой стене, снова сунул голову через стену – здесь горело два факела, и было светлее. В углу догорали огни в жаровне, стоял стол, какие‑то бревенчатые козлы. Что‑то на камеру не очень похоже, и запах – запах горелого мяса.

В комнате никого не было. Я уже собирался пройти дальше, как услышал стон. Уже интересно! Прошёл сквозь стену.

За столом, который мешал мне все сразу увидеть, лежал на полу мужик, руки и ноги были привязаны верёвками ко вбитым в пол железным штырям. Можно сказать – распят. Лицо походило на отбивную котлету. Так вот что это за комната – камера пыток! До меня только сейчас дошло. И железяки – клещи, цепи и ещё что‑то непонятное, что лежит в углу – инструменты палача.

– Мужик, ты живой?

Узник приоткрыл один глаз, второй сильно заплыл и не открывался.

– Ты из трактира?

Мужик не ответил, сплюнул только кровавой слюной.

Ладно, терять мне нечего, времени мало.

– Я из Москвы, от Алексея, фамилию сам вспомнишь. Ты как – идти сможешь?

Мужик отвернулся. Так, не верит.

– Смотри сюда! – Я достал предназначенную ему бумагу, показал восковую печать.

– Узнаёшь печать?

В глазах мужика блеснула надежда.

– Смогу.

– Что «смогу»?

– Идти смогу, ежели недалеко.

– Вот и ладненько. Из‑за чего тебя повязали и чего хотят?

– Знамо чего, сдал меня один из местных, стервец. Пытали, да я ничего не сказал.

– Это пока, вернутся завтра – всё узнают; коли палач толковый, это вопрос времени. Как звать тебя?

– Иван.

– О, хорошее имя и, главное, редкое.

Я достал нож и разрезал верёвки. Мужик сел, стал растирать ноги и руки.

– А как мы уйдём?

– То моя забота. Ты только будь готов идти, не смогу я тебя тащить, здоров ты уж больно; да ещё и хвост, ежели появится, обрубать надо.

– Нельзя мне назад, в трактир.

– А в трактир и не пойдём, тебе вообще в городе оставаться нельзя. Мои люди на опушке, по дороге на Великие Луки ждут, если без меня доберёшься, скажешь им слово заветное «котёл». Лошадь и сопровождающие уже там.

Мужик помрачнел:

– Не выпустят нас из города. На ночь ворота всегда закрывают, а утром меня уже хватятся и никого без досмотра не выпустят.

– Не переживай, ночью уйдём, и не через ворота. Ты лучше скажи – стражники где?

– От входа вторая дверь о правую руку.

– А вход где?

Иван выпучил глаза:

– Ты же через вход вошёл? Или тут потайной выход есть?

– Болтаешь много! Руки‑ноги растирай, я скоро.

Подошёл к двери. Стол удачно закрывал меня от Ивана. Высунул голову в коридор. Никого. Вышел весь. Знать бы ещё, в какую сторону выход, там и комната надзирателей. Осторожно сделал несколько шагов, впереди виднелся поворот. Выглянул из‑за угла, метрах в пяти от меня на стене горел факел. Прислушался. Вроде голоса впереди. Прошёл вперёд, голоса стали слышны отчётливо. Прижимаясь к стене, подошёл поближе. За открытой дверью, у стола с кувшинами пива или вина и нехитрой снедью сидели пятеро тюремщиков. В углу стояли сабли и, удивительное дело, мушкет, – связки ключей лежали на столе.

Диспозиция ясна. Сабли или ружья у меня нет, придётся кидать бомбочку. Шумновато получится, но в данной ситуации другого варианта нет. Возможно, будь у меня побольше времени на подготовку, я бы придумал что‑либо другое.

Подойдя к факелу, зажёг фитиль и в три прыжка подлетел к двери. Чего теперь скрываться? Бросил бомбу и захлопнул за собой дверь. Испугаться или как‑то среагировать времени у тюремщиков не было. Едва я успел прикрыть дверь, как тюрьму сотряс взрыв. Хорошо, что дверь была сделана основательно, от неё полетели щепки, но сама она устояла.

Я выбил ногой остатки двери. Разбросанные тела тюремщиков лежали в живописных позах. С первого взгляда было ясно – живых нет. Комната была полна едкого порохового дыма. Я сгрёб со стола все связки с ключами – тяжеловато! Из угла прихватил саблю в ножнах, прицепил к поясу. Помчался к уже знакомой двери пыточной камеры. Сунул один ключ, второй, третий – не подходят. Начал пробовать другую связку – то же самое. Здоровенный навесной замок не поддавался. Время уходило. Я вытащил из ножен саблю, вставил под дужку, нажал. Раздался хруст железа, и в руках моих оказался обломок сабли. Но и замок не выдержал, дужка сломалась.

Я распахнул дверь – Иван стоял рядом. Подхватил его за локоть, и мы поспешили к выходу. У комнаты тюремщиков я схватил в углу другую саблю, посмотрел на Ивана.

– Нет, руки как чужие, не удержу оружье‑то.

Я сунул саблю в ножны взамен сломанной.

Входная дверь запиралась изнутри на кованый железный ригель. Хорошо смазанный, он открылся легко и бесшумно. К моему удивлению, на улице было тихо.

– Уходим, всё время везти не может. Как можно быстрее надо убраться от тюрьмы.

Иван поспешал за мной, как только мог, но сил у него после избиения и пыток было немного. Я пристроился рядом, обнял его левой рукой – так дело пошло чуть быстрее. Никакого плана у меня пока не было, просто я двигался к городской стене. Там будет видно, как переправить Ивана за стену. Что толку строить планы, когда находишься в незнакомом городе несколько часов и не знаешь улиц, крепостной стены, вообще ничего, ровным счётом ничего. Был бы ещё Иван посильнее… Видимо, крепкий был мужик, под рубашкой чувствовались мышцы.

Однако зябко ему в рубашечке. Даже меня под кафтаном пробирало, чай, не май на дворе.

Впереди смутно проступили контуры стены.

– Стой, – послышался голос Ивана. – Мы вышли к стене. – Немного влево – башня будет, там всегда стража. Надо подальше от них.

– Нет, Иване, слаб ты больно, через стену не перелезешь, а перетянуть на верёвке я не смогу. Мои люди недалеко. Сможешь продержаться немного?

– Смогу. В этом городе я не жилец, если найдут, утром повесят. Одна надёжа – на тебя. Как тебя звать‑величать?

– Юрий. Тогда стой и жди. Живой буду – вернусь за тобой.

Прижимаясь к стене, я подобрался поближе к башне. У небольшого костра сидели двое стражников в кольчугах, с мечами у пояса. Рядом в снег были воткнуты копья. Из комнаты в башне раздавались голоса караула. Нет, мне одному в сече их не одолеть, практика сабельная у меня невелика, а здесь не мальчики сидят – воины. Пошинкуют, как капусту. Думай, Юра, думай.

Сбоку от башни виднелась деревянная лестница, ведущая на стену. Взобраться бы на неё, да не получится – лестница перед глазами у стражей. О! Наверняка на башне пушка есть: Полоцк – крепость серьёзная. Сама пушка мне не нужна. Но к пушке есть запас пороха. Вот порох‑то мне и нужен. Только где его хранят? У пушки – вряд ли, порох сырости боится.

Я отошёл подальше от костра и, прижимаясь к домам, обошёл башню по кругу, зайдя с левой стороны. Приблизился к стене, вжался и прошёл насквозь. Здесь, в помещении, было темно и пыльно. Я чуть не чихнул, зажал нос пальцами. Не хватало себя выдать.

Так, надо сориентироваться. За спиной у меня стена, выходящая в город. Надо двигаться правее. Вскоре я уткнулся в стену, просунул голову. Нечто вроде подъезда, лестница наверх. Слышны голоса стражников. Прошёл через стену, осторожно поднялся по лестнице на второй этаж. Деревянная дверь на замке. Просунул голову. Ни черта не видно. Прошёл в комнату, вытащил кресало, запалил фитилёк. Ё‑моё! С огнём я поторопился. В комнате полно бочек с порохом, кадушек с картечью, в углу – ядра. Попал, куда надо.

Освещение от фитиля скудное, еле видно в двух шагах. Я закрепил фитилёк у двери. Зажигать что‑то более существенное просто нельзя, опасно для жизни. Ногой выбил дно у ближайшей бочки, высыпал порох на пол, придвинул сюда ещё четыре бочонка, ножом проковырял в днище каждой бочки изрядные дырки. Теперь надо найти верёвку или шнур в качестве замедлителя. Нету! Всю комнату обшарил, именно обшарил – руками, весь вымазался в пыли и паутине. Ну что же, за неимением гербовой пишут на простой.

Я выбрал дальний от бочек с порохом угол, насыпал туда дорожку найденным мушкетным порохом. Теперь надо поджечь, и, пока огонь поползёт – нет, побежит по пороховой дорожке, быстро отсюда сваливать.

Я просунул голову сквозь стену. Вот незадача. Дальний угол, куда я провёл дорожку, выходил к наружной стороне, а там ров с водой. То есть, это была вода, а сейчас всё покрыто снегом и льдом. Как бы ноги не сломать, высота метра три‑четыре, в темноте и не разберёшь.

Я поджёг от фитилька порох, прошёл сквозь стену и упал. Упал удачно, ничего себе не сломав и не вывихнув. Поднявшись, побежал в сторону. Сколько у меня в запасе времени – сказать сложно, но желательно отбежать подальше. И я бежал так быстро, как только мог. Но попробуйте бежать по льду, занесённому снегом. Ноги оскальзывались, я падал, поднимался и вновь бежал.

Сверху меня заметили: какой‑то чересчур ретивый стражник окликнул:

– Кто такой? Стоять!

И в это время бабахнуло. Сначала башня как бы вспухла изнутри, потом вырвались языки пламени, и раздался сильный взрыв. Полетели доски, камни и ещё неизвестно что. Хорошо, что во время взрыва я успел открыть широко рот, а то бы барабанные перепонки порвало. От башни остались одни руины.

Не теряя времени, я прошёл сквозь крепостную стену – толстая очень. Вышел почти к тому месту, где оставил Ивана. Он лежал на животе, прикрыв голову руками. Мне пришлось его сильно толкнуть, на мой голос он не среагировал. Увидев меня, он пальцем показал на развалины:

– Ты?

Я кивнул, схватил его за руку, и мы побежали к бывшей башне. Надо успеть, пока не очухались воины. Рядом с башней живых уж точно никого не осталось, но ведь другие башни целы, да и на стене кто‑нибудь из стражей мог уцелеть.

На развалинах начинался пожар – горели доски пола, остатки массивных дубовых ворот. Очень некстати. Спотыкаясь о камни, лавируя между огнями, мы всё‑таки пробрались наружу. Впереди угадывались в потёмках контуры дороги.

– Быстрее, быстрее, Иван, надо уносить ноги.

Я почти бежал, держа за руку Ивана. Пёр, как буксирный катер с баржей на буксире.

Опушка ближе и ближе. Я периодически оглядывался. На фоне пожара были видны маленькие фигуры суетящихся людей. Вовремя проскочили, главное – погони нет.

К опушке подбежали взмыленные, хватая ртом воздух. Ивану было совсем худо. Но искать или ждать не пришлось. Из темноты возникла фигура:

– Атаман, это ты?

– Нет, не я; помогай, видишь, человек совсем без сил после пыток.

Алексей взвалил Ивана на спину, и мы по дороге направились вглубь от опушки леса. Сзади ещё раздавались тревожные крики и были видны отблески пожара. Метров через сто мы увидели смутные контуры лошадей.

– Наши, – выдохнул Лёша, с облегчением свалил Ивана на руки подбежавших товарищей.

Вчетвером мы усадили Ивана на лошадь, Кирилл снял с себя тулуп и накинул на Ивана, оставшись в кафтане.

– Всё, будем уходить, сколько сможем. Переполоха я наделал много, утром обнаружат побег из тюрьмы. Если найдётся кто умный и свяжет побег со взрывом башни – разошлют погоню по всем дорогам.

Я стегнул лошадь плёткой. Застоявшееся на морозе животное с ходу рвануло галопом. За спиной слышался топот коней моих боевых товарищей. Скакали всю ночь, сделав лишь две короткие остановки, да и то из‑за Ивана. Ему бы сейчас в тепло, да отлежаться. Я – здоровый мужик, но и то после скачки до Полоцка сейчас держался в седле с трудом, стиснув зубы – до того болело седалище. А каково ему после пыток? Пока не въедем на свою землю, надо гнать и гнать. Не ровен час, на порубежье литовском остановят, я ведь не знаю, может, голубиная почта есть, или гонец по более короткой дороге нас опередить сможет; поэтому задача номер один – добраться до своих, там немного и передохнуть можно.

Перед рассветом с ходу проскочили сонную деревушку. Лошади стали уставать, хотя мы периодически переходили с галопа на шаг, они уже были в мыле.

– Парни, кто дорогу знает? Далеко ли до порубежья?

Отозвался Кирилл:

– Был я в этих краях, давно только, помню плохо. По‑моему, ещё вёрст двадцать осталось.

М‑да, двадцать – это много, не выдержат кони, отдых нужен.

Остановились в лесу, но рядом с дорогой.

– Сергей – корми лошадей, Кирилл и Лёша – к дороге. Взять с собой арбалеты. Будет всадник – бить сразу наповал. Некогда разбираться. Кто пеши или на подводе – тех не трогать.

Сам я занялся Иваном. Уложил на тулуп, осмотрел, подбинтовал взятой про запас холстиной, на сломанные пальцы левой руки наложил фиксацию – примотал кору веток, хотя бы не так больно ему будет. Иван вообще держался молодцом. Ещё не знаю, как на его месте выдержал бы я сам.

Перекусили замёрзшим хлебом, с трудом отгрызая куски. Приготовить ничего было нельзя – костёр и дым видны издалека, нам пока хорониться надо.

Часа два мы и лошади передохнули и гонка продолжилась. Рассвело, но дорога была пустынной. Это хорошо, если будет погоня – нет свидетелей, никто не ответит, сколько нас и в каком направлении мы двигаемся. Снова вскочили на лошадей, и опять – галоп, шаг, рысь, галоп.

Вот впереди показалась избёнка у дороги.

– Порубежье, – выдохнул Кирилл.

Мы перешли с галопа на шаг, чтобы лошади немного успели отдохнуть и хоть чуть обсох их пот, иначе у порубежников могут возникнуть вопросы, а чего это русичи так лошадей гонят, никак натворили чего в княжестве Литовском? Но стражники лишь лениво взглянули на подорожную и махнули рукой – проезжай.

Мы с облегчением проехали заставу, миновали небольшой мосточек, и вот она – родная земелька. Была ли погоня – не знаю; но вырвались, считай – уже дома.

С трудом добрались до первого русского городишка Невеля; шатаясь от усталости, завели лошадей на конюшню постоялого двора. Сами даже ужинать не стали, повалились прямо в одежде в постели. Тепло! Сон сморил сразу.

Утром я проснулся первым. Солнце уже стояло высоко, ярким лучом било в слюдяное окошко. Надо дать людям и лошадям отдых, да и Иван не вынесет такой дороги. Решив так, я снова улёгся в постель и уснул.

Разбудили меня мои бойцы:

– Атаман, вставай. Обед уже, проспали.

– Ничего не проспали, всем отдых, выезжаем завтра утром.

В ответ раздался нестройный восторженный рёв мужских глоток.

– Тогда пойдём кушать, животы уже подвело.

Кто бы отказывался подхарчиться. Дружной гурьбой спустились вниз, в трапезную. В зале было немноголюдно. Холопы и немногочисленные гости уставились на Ивана. Лицо заплывшее, в синяках, рубашка порвана и в пятнах крови. Выглядел он живописно.

Мы выбрали стол в углу и направились туда. Проходя мимо обедающих купцов, я услышал:

– Вот это погулял мужик!

Да уж, вам такие гуляния и в страшном сне не приснятся.

Ну, обедать так обедать. Я заказал жаренного на вертеле поросёнка, уху из стерляди, расстегаев, вина. Ели не спеша, зная, что впереди полдня заслуженного отдыха. Когда первый голод был утолён, бойцы дружно уставились на меня.

– Вы чего?

– Ждём.

– Чего?

– Расскажи, что ты там учудил, и как из города вырвались?

– Как‑как. Башню порохом взорвал, вот и всё.

– Атаман, ты силён, мы бы не смогли.

– Поэтому я – атаман, а вы – простые бойцы. Кушайте, парни, завтра в дорогу.

Поросёнка обглодали до костей, похлебали с удовольствием замечательной ушицы, заедая расстегаями. После такого обеда и вино‑то не брало, так, раскраснелись только.

Поднявшись наверх, дружно завалились спать: кто его знает, когда снова удастся поспать в тепле и поесть горяченького?

Утром все проснулись бодрыми; всё бы ничего, да седалище болело. Сколько же можно мучиться? А впереди ещё долгая дорога. Я аж зубами заскрипел. Вот приеду в Москву – не сяду больше на коня.

День шёл за днём; мы проехали Великие Луки, Нелидово, Оленино, Ржев, вот уже и Волок Ламский. Ура, Москва рядом.

В город въезжали уже вечером, торопились, чтобы не закрылись перед носом городские ворота.

Сразу же направились в Кремль. Дьячок вызвал Адашева, я вернул ему его письмо и указал на Ивана – узнаёшь? Отёк на лице спал, но всё лицо было покрыто жёлтыми, зелёными пятнами синяков.

– Это за что же вы его так?

– Да ведь это Иван, адресат полоцкий.

Адашев охнул:

– Извини, Ваня, не признал сразу. Что случилось?

Ну, пусть беседуют, у них разговор долгий, а может быть, и тайный, мне чужие секреты ни к чему.

У ворот Кремля меня ждали мои бойцы.

– Всё, парни, расходимся по домам; отсыпайтесь, отъедайтесь. Ежели денег отсыплют – позову.

С радостью встретила меня Дарья, всё‑таки двадцать дней не было. Вкусно накормила, мы натопили баню и совместно вымылись. Ну, а когда я впервые за двадцать дней раздетым лёг в чистую постель – это что‑то. В дороге, на постоялых дворах, спали, не раздеваясь. С другой стороны – едем по делу, раздеваться опасно, вдруг случится, что уезжать надо мгновенно, или нападение какое?

Впрочем, на постоялых дворах все спали, не раздеваясь, сбросив только тулуп и сапоги. И вообще, как я заметил, мужчины здесь взрослели рано, семнадцатилетний подросток уже мог быть подготовленным воином, мог жениться.

К жизни относились всерьёз, всё делали основательно, как теперь говорят – на века, не осрамиться чтоб. А к смерти своей, в бою ли, в походе, относились удивительно просто. Умирать придётся всем, и один раз, поэтому лучше умереть с оружием в руках и на виду у товарищей, чем немощным стариком в постели. Вот к ранам относились серьёзно, медицина была на нижайшем уровне, можно сказать – медицины и не было. Любое ранение могло привести, и приводило часто, к нагноениям, осложнениям в виде гангрены или заражения крови. Трагедий из смерти не делал никто, из десяти родившихся детей до взрослого возраста хорошо если доживали два‑три. Людские потери были велики – бесконечные набеги татар, литовцев, шведов, поляков и прочих косили людей не меньше, чем часто случающиеся эпидемии чумы, холеры, сибирской язвы.

На следующий день в ворота постучал гонец – в Кремль просят, человека уже знаешь.

– Да знаю, знаю.

Оделся понаряднее и отправился в Кремль.

Адашев уже ждал, мы вместе прошли в маленькую комнатушку, где я бывал уже не раз.

– Так ты у нас герой! Вчера Иван рассказал, как ты его из полона выручил да башню в Полоцке разрушил.

Я пожал плечами – получилось так, поручение Ваше выполнял.

– Что поручение с блеском выполнил – хвалю. Многие жизни спас, не только Ивана. В городе и другие люди есть, что к Ивану Васильевичу голову склонить хотят, вот их головы ты и спас. Сам понимаешь, в умелых руках палача немногие смолчать смогут.

– Как я понимаю, неспроста там Иван развернулся, никак быть войне?

– Тсс! – Адашев прижал палец к губам. – Я этого не говорил, а что сам догадался – хвалю. Только говорить об этом никому нельзя.

– Нем, как рыба.

– А как у тебя получилось из поруба Ивана вытащить?

– Я из Ливен две бомбы ручные с порохом привёз, вот их и использовал.

Тут я немного слукавил – бомбу я использовал одну.

– А башню как же?

– В арсенал залез, где порох к пушке у них хранился, поджёг и смылся. Башню‑то не я развалил – порох.

– Ты гляди, какой он ещё и скромный. Что‑то раньше я этого не замечал. С башней хорошо получилось. Раньше лета они её восстановить не смогут, на руку нам это. Молодец. Придётся о тебе при случае государю нашему, Ивану Васильевичу, сказать, что вот мол, есть у нас герой, башню в одиночку развалил. Проси чего хочешь!

– Знамо чего, семья у меня, да ещё и бойцов в ватажке кормить надо.

– Известное дело.

Адашев вытащил небольшой кожаный мешочек, подбросил. Я перехватил на лету – тяжёл.

– Прощевай пока. Жди, понадобишься – позову, не теряйся!

Я слегка поклонился и вышел.

Любопытство меня одолело; свернул за угол, достал мешочек, развязал тесёмки – ого! Золотые монеты. Здорово! Никак за башню заплатили?

Дома поделил монеты на две части. Одну половину решил пустить на дело, другую кучку разделил на четыре части, по числу бойцов ватажки. Когда я свою часть отдал Дарье, та удивлённо уставилась на меня:

– Откуда, Юра, это же целое состояние?

– Откуда, откуда – из Кремля, вестимо.

– Я уж подумала, что ты ограбил кого‑то.

– Тьфу, Дарья, откуда у тебя в голове такие поганые мысли?

– Да как же можно: двадцать дён – и такие деньжищи?

На следующий день я собрал свою команду, раздал деньги и долго не мог утихомирить восхищённых и обрадованных бойцов. Ну ровно малые дети.

Когда страсти улеглись, мы отправились на торг. Я закупал ткани – белую, зелёную, коричневую. Еле притащили домой, не тяжело, но нести неудобно.

– Атаман, ты что, решил портным стать? – захихикал Алеша.

– Нет, портными будете вы все.

Лица бойцов вытянулись от удивления.

– Нет, мы не могём.

Это я, впрочем, пошутил. Дарья по моей просьбе присмотрела женщину, которая взялась пошить на всех четверых маскировочные костюмы, только мерки надо было снять.

Когда костюмы были готовы, мы выехали за город. Я попросил бойцов отойти метров на десять и отвернуться. Быстро натянул костюм, лег рядом с кустом, слегка толкнул кустик, и меня немного припорошило снежной пылью. Отвернувшись в сторону, чтобы звук шёл в бок, я крикнул:

– Ищите меня!

Бойцы со смехом разбрелись по поляне. Чем дольше они меня искали, тем больше падало их настроение. Сначала они бродили поодиночке, весело перекрикиваясь, затем встали цепью и с серьёзными лицами прочёсывали поляну вдоль и поперёк. Наконец, устали, встали рядом со мной.

– Схитрил атаман, отошёл в лес – найди его, попробуй.

Но когда Кирилл чуть не помочился на меня, я не выдержал и встал. Бойцы испуганно отшатнулись.

– Ну, поняли теперь, зачем нам такие костюмы?

– Надо же! – ошарашенные бойцы не сразу поверили, что ходили чуть ли не по моим рукам и ногам, но не могли обнаружить. – Теперь понятно, спасибо, атаман, за науку. Слушай, откуда в тебе такая хитрость? Ведь простая вещь – костюм, но мы не видели и не слышали про такое диво, и дружинники наши тоже.

– Вот потому я и атаман, а вы – мои бойцы.

Бойцы помялись, затем Сергей спросил:

– Скажи, атаман, как тебе удаётся в тюрьму проникнуть, башню взорвать? Ты, никак, дьяволу душу продал, и он тебе помогает?

Все уставились на меня, чувствовалось, что ждут ответа.

Я вытащил из‑под одежды крестик, поцеловал его и перекрестился. Бойцы облегчённо вздохнули. Вот и ребята хорошие, но тёмные они какие‑то.

– Вишь, атаман, никто из нас не видел, чтобы ты в церковь ходил или крестился перед едой, на постоялых дворах ходишь иногда неопоясанный. Сомнение нас взяло.

Вот черти, со мной уже полгода, а всё в каких‑то сомнениях. А с другой стороны, мне урок. Внимательнее надо к окружающим приглядываться. Ведь видел же, что молитву перед едой каждый шепчет, да крестится, а не учёл.

Вечером ко мне заявился Изя, вместе с дальним родственником, в этом сомневаться не приходилось – лица очень похожи, только Изя постарше.

– Вот, познакомься, Юра, мой рязанский родич – Шимон. Надо бы уважить человека, он возвращается к себе домой, в Рязань, с очень ценным грузом – жуковиньями.

Родственник протестующе поднял руку.

– Шимон, не спорь с дядей, Юре можно говорить всё, я ему верю почти как себе. Он спас моё дело, вернув из полона меня, и самое главное – уберёг ценности. Не спорь, мой мальчик. Жену я, быть может, ему и не доверю, но в остальном на него можно положиться.

Ну что же, никаких поручений от Адашева не было, время было скучное, зимнее, можно и размяться. До Рязани рукой подать, вёрст двести всего. Я дал согласие, мы договорились о цене, и с утра я уже ждал Шимона вместе со своей командой. Были мы на своих конях, им тоже было полезно пробежаться, застоялись животины в стойлах.

Шимон ехал на санях, укрывшись меховой полостью. Там же лежал и его мешочек с каменьями. Видел я тот мешочек, размером с два моих кулака, ничего особенного.

Так и ехали – впереди я с Сергеем, сзади, за санями – Кирилл с Лёшей. Поездка протекала спокойно, до Рязани оставалось вёрст двадцать, как вдруг мы услышали впереди тонкий девичий, даже детский, вскрик. Не сговариваясь, мы с Сергеем пришпорили коней.

За небольшим пригорком стоял невеликий, из четырёх саней, обоз. Дородный мужчина с окладистой бородой и в коричневом зипуне хлестал кнутом девушку, девочку даже, в рваных отрепьях. Бедное создание лишь руками закрывало лицо.

– Ты пошто самоуправство творишь? – грозно спросил я, подскакав.

– А ты кто таков будешь, чтобы мне, Игнату, боярину рязанскому, указывать? Моё дело, как холопку уму‑разуму учить.

– Я вольный человек, именем Юрий, московит.

– Вот, от московитов вся беда! Иди своей дорогой, не встревай.

Я уже знал, что барин волен делать со своими холопами всё, что захочет. Отобрать холопа силой нельзя, пожалуется князю – не миновать суда. Но и оставлять, как есть, совесть не позволяла.

– Продай мне её.

– Скоко дашь?

– А что хочешь?

– Две денги серебряных.

Я молча достал из поясной калиты две деньги, отдал хозяину. Причём, сделка совершилась при свидетелях – к моменту её совершения уже подъехали сани с Шимоном и Кирилл с Алешей.

– Иди. – Игнат подтолкнул кнутом в мою сторону девчонку. Но не удержался, хлестанул на прощание кнутом.

А вот это уже перебор, дядя. Как только сделка свершилась, и были отданы деньги, девчонка – моя собственность, и бить её могу только я.

– Ты почто, собака, моё добро портишь?

Я спрыгнул с коня, двинулся к Игнату. От страха тот икнул. По закону прав я, и он это осознал. Я вырвал кнут из его рук и рукоятью ткнул его в зубы, причём резко, жёстко. Игнат выплюнул на снег вместе с кровью пару зубов.

– Ты что, ты что, вольный человек Юрий? Ну, оплошал я маленько, так извиняй ради Бога.

Ладно, стоило избить мерзавца, но как бы не переборщить, в Рязань едем, а не обратно. Я сломал кнут, взял девчонку под локоть, подвёл к саням с Шимоном, усадил. Мы тронулись. Отъехав немного, я осадил коня и поехал рядом с санями.

– Как зовут тебя, девочка?

– Варвара, – еле слышно донеслось в ответ.

Ну и ладно, Варвара, так Варвара.

К вечеру мы уже были в Рязани, довели Шимона до его дома, я получил деньги, и мы отправились на ночёвку на постоялый двор. Девчонка совсем замёрзла в своём рванье, я подошёл к хозяину:

– Баня у тебя натоплена?

– Днём купец мылся, должно, осталась ещё тёплая вода; попариться не получится, но обмыться можно.

Я отправил девчонку в баню.

– Хозяин, не продашь ли одежонку какую на девчонку – рубашку, платье? Хорошо бы и тулупчик нашёлся, серебром плачу.

– За серебро – как не найдётся. Не новое, правда, но детское, ещё носить и носить.

Хозяин окликнул слугу, приказал ему, и вскоре я разглядывал одежонку. Не новая, но добротная, даже обещанные тулуп и валенки. Я отсчитал монеты.

Зашел в баню, кончиком сабли собрал в предбаннике её рваньё и выкинул за порог. Мне только вшей не хватало. Кликнул Варвару, указал на одежду:

– Наденешь вот это, своё рваньё не ищи, – выкинул.

Господи, тело худое, рёбра торчат, на спине и ногах свежие, багровые, и старые, уже пожелтевшие, следы от ударов кнутом или палкой.

– Тебе сколько лет?

– Пятнадцать.

– Родители есть?

Варвара отрицательно помотала головой. Плохо. Были бы родители, завёз бы домой – и все дела. Что же с ней делать?

Варвара правильно поняла мои раздумья. Подбежала, упала на колени.

– Барин, возьми меня к себе; не смотри, что я маленькая, я всё по дому делать могу – коров доить, птицу кормить, бельё мыть, на кухне помогать. Ты добрый, я сразу поняла.

Вот, приобрёл себе заботу, даже и сам не понял, что меня толкнуло – жалость, что ли?

Варя оделась, стала похожа на человека, а не пугало огородное. Мы пошли в трапезную. Мои бойцы уже доедали пшёнку с мясом, ещё две миски стояли полные, на средине стола стояло большое блюдо с расстегаями и сметана. Я степенно уселся, перекрестился и приступил к еде. Варя начала есть медленно, но затем голод пересилил, и ложка застучала часто‑часто.

– Варя, не торопись, теперь у тебя никто ничего не отберёт.

Я боялся, что после голодухи она переест и получит заворот кишок.

После ужина отправились спать.

Утром встал ещё один вопрос – если я беру Варвару с собой, то на чём её везти? В душе я уже пожалел, что не отпустил её в город. Но к кому она пойдёт? С голоду помрёт под забором, ведь зима. Придётся покупать ещё и лошадь. Если нанимать сани до Москвы – выйдет дорого и долго.

Делать нечего, я отправился на торг вместе со своей командой – в лошадях я пока понимал мало. Выбрали лошадку, сторговались, купили седло и упряжь. Моя часть серебра, вырученная за поездку, растаяла, как утренний туман, – да и чёрт с ними, с деньгами, ещё заработаю.

До Москвы добирались неделю, хоть и были налегке. Был конец февраля, солнце днём уже пригревало, и дорога, истоптанная копытами коней, просела, кое‑где снег был перемешан с землёй, кони шли тяжело. Ещё пару‑тройку недель, и дороги станут непроезжими, а реки ещё будут подо льдом. Всё движение между городами остановится.

Въехали в Москву ближе к вечеру.

У дома я расстался с командой, мы с Варварой спрыгнули с лошадей и пошли в дом. Дарья, как увидела Варвару, всплеснула руками.

– Это ещё кто такая?

– Купил.

– Зачем нам лишний рот?

– Надо было.

Дарья замолчала, с мужчинами спорить в эти времена было не принято. И хотя я был в этом доме примаком, Дарья меня слушалась как мужа. В начале Дарья приняла Варю холодно, в дальнейшем отношения их потеплели. Варя отогрелась, отъелась, и целые дни хлопотала – убиралась, мыла, готовила, сняв с Дарьи множество хлопот. Мы не перегружали этого воробышка работой, но Варвара, видимо, в благодарность, сама не сидела на месте.

Варя была неграмотной, и круглой сиротой, но холопство у Игната её не ожесточило, была она доброй, работящей и преданной, и в дальнейшем я не пожалел о своём поступке.

Прошло два месяца, снег уже сошёл, дороги подсохли. Об Адашеве стало как‑то забываться, но вдруг он сам напомнил о себе. Одним ярким, солнечным майским днём вызвал к себе.

– Не засиделся ли дома, витязь?

– А что, дело есть?

Адашев, как всегда, мерил шагами комнату.

– Знаю, тебе можно сказать, не проболтаешься. Царь наш, Иван Васильевич, вскоре на Литву пойти хочет. Первым делом Полоцк на меч взять надо, зело крепость сильная, обойти её можно, токмо за спиной оставлять нельзя – неожиданно ударить могут. А отряжать часть войска для осады – никаких сил не хватит. Думаю тебя со товарищи привлечь. Уж больно мне по нраву пришлось, как ты башню полоцкую порушил. Не возьмешься ли ещё воинству русскому помочь?

– Можно попробовать, коли заплатишь. Я не дружинник, не боярский сын, деревни для кормления не имею, у меня ватажка.

– Разве я обижал тебя когда, атаман?

– Тогда по рукам. Когда выходить будем?

– Как воинство соберётся, я извещу; из Москвы надолго не отлучайся.

Только через месяц от Адашева прибыл гонец.

– Через седмицу выступаем, рать готова, стоит в Коломенском. Сам Иван Васильевич поход возглавит. Я буду при нём. Поскольку ты со своей ватажкой не приписан в Приказ и к дворянству не относишься, столоваться будешь сам. Держи! – Адашев протянул мне мешочек с серебром. – Можешь идти впереди войска, можешь сзади – твоё дело. Когда к Полоцку подойдём – извести, где тебя найти можно. Всё понял?

Я кивнул.

– Да поможет тебе Бог, удачи.

Собрав бойцов, я изложил, что выходим вместе с ополчением, столуемся отдельно, идём в знакомое место – на Полоцк. В ответ услышал восторженные голоса.

– Давно пора Литву приструнить, под Ивана Васильевича Полоцк подмять!

– Так, бойцы, тихо! Я так думаю, надо идти сбоку от войска, на удалении вёрст пяти.

– Это почему?

– Перед войском опасно, наверняка литвины узнают, что рать московская выступает – заслоны выставят, нам достанется на орехи, ежели за войском пойдём – голодные будем. Многие тысячи воинов по деревням пройдут, да мы там и курицу потом не сыщем на обед. В самом войске идти не стоит, не ополченцы мы и не дружинники. Мой повелитель из Кремля не советовал нам особо светиться перед воинством, думаю, мы будем исполнять особые поручения. Какие возражения есть? Может, у кого мысли дельные, так вы сейчас скажите, до похода, у нас в запасе семь дён.

Бойцы молчали.

– Значит, моё предложение принимается. Идём обочь войска. Выходим через семь дней, на конях, всё оружие брать с собой, не забудьте одежду маскировочную, что мы шили.

Неделя пролетела в хлопотах по дому и подготовке к походу. Я успел заказать у кузнеца и сделать десяток ручных бомб, и когда за мной заехали мои бойцы, я вручил каждому по одной, напомнив, как ими пользоваться.

Доехали до Коломенского. Можно было и не спрашивать, куда пошло войско. Широкая утоптанная полоса шла на закат. Тысячами ног и копыт земля была утрамбована как камень, на ней не было ни одной травинки, даже кустов. Как бульдозером прошли.

По этой полосе мы двигались долго, почти до вечера. Часа за два до заката свернули влево; проехав вёрст семь, уткнулись в перекрёсток и свернули вправо. Теперь мы шли параллельно воинской колонне. Сделали правильно, потому что на следующий день, ближе к обеду, мы догнали колонну и удивились. Не нужно было никакой разведки – над колонной стоял громадный, высотой метров двести, столб пыли, даже и не столб, а сплошная пелена. Представляю, каково было дышать в таком строю. Так и двигались, не спеша, приноравливаясь к скорости войска.

До Полоцка добирались почти месяц. Встали на берегу Западной Двины, в виду крепости. В сумерках были видны стражники с факелами на стенах, город притих. Вёрст за несколько от города все деревни – здесь их называли веси – были пустынны. Дома стояли, а людей и животных не видно. Всю мягкую рухлядь крестьяне тоже забрали с собой.

Оставив бойцов с лошадьми на опушке, я пошёл искать Адашева. На выходе из леса, уже перед воинским лагерем, дорогу мне преградили двое ополченцев.

– Куда прёшь, литвин?

– Не литвин я, свой, русский, мне – к дьяку Адашеву.

Ополченцы переглянулись: – А к царю не надо?

– Ваше дело служивое – охрану нести, отведите к десятнику.

Стражи насупились, но отвели. С десятником состоялся почти аналогичный разговор. В общем, пока пробился к Адашеву – полночи ушло.

Встретил меня дьяк в походной палатке, освещённой масляными светильниками.

– Вот что, Юрий. Хорошо, что пришёл – искать не пришлось. Пленных взять не смогли: пустая земля, ушли все в крепость. Завтра царь посылать парламентёра в крепость хочет. Надо бы и твоей ватажке немного пошевелиться, посмотреть – где, как и что? Сможете?

– Попробуем.

Придя в свой маленький лагерь, я натянул поверх обычной одежды маскировочный костюм, взял из запасов несколько листков бумаги и писало, сделанное из угля. Наказав бойцам стоять на месте, чтобы их не пришлось искать, ушёл в темноту.

Мимо крепости не промахнешься, её контуры обозначались стражниками с факелами на стенах. Шёл в открытую, и только метров за пятьдесят, куда уже достали колеблющиеся, неверные отсветы от факелов, лёг и пополз. Увидеть меня не могли, но я перестраховался. Чёрт! Я забыл про ров с водой. Окунаться в грязную, застоявшуюся, вонючую воду не хотелось, и я пополз к мосту, опустился под него и по сваям, цепляясь за брёвна, преодолел ров. Теперь дело должно пойти быстрее.

Я прижался к стене и прошёл сквозь неё. Чуть не попался, буквально несколько секунд назад прошли воины, в темноте ещё поблёскивали кольчугами их спины.

Я перебежал небольшое пространство между стеной и домами, стянул с себя маскировочный халат, туго его свернул и пристроил в листве. Внимательно огляделся, запоминая место. Теперь, хотя бы внешне, я выглядел, как обычный горожанин. Только горожане ночью спят, по улицам ходят одни стражники. Надо переждать до утра.

Я нашёл укромный закуток между избой и баней, присел и задремал. Проснулся от лая собаки на соседнем дворе. Пора уходить, уже светало, небо на востоке окрасилось в розовый цвет. Пройдя сквозь забор, вышел на улицу.

Не спеша, прошёлся по городу – с прошлого моего посещения народу изрядно прибавилось – ну конечно, съехались все крестьяне с окрестных деревень. Улицы были забиты телегами, мычали и блеяли привязанные к телегам животные. На телегах, под телегами спали люди. А я втайне опасался, что привлеку внимание – да здесь полно вновь прибывших, никто никого не знает. Осмелев, прошёлся до площади, осмотрелся. Затем направился вдоль крепостных стен, замечая, где стоят пушки, где полно воинов, выискивая слабые места. И пока таких не находил.

Голову мою посетила дерзкая мысль – а не посмотреть ли, не послушать, о чём говорит городской воевода? Трудно, особенно, если учесть, что я не знаю, где его дом. К тому же одет я по цивильному, а в доме наверняка одни воины. Ладно, была‑не была, надо попробовать.

Остановив первого же прохожего, поинтересовался, где дом воеводы. К моему удивлению, прохожий подробно объяснил. К дому я подошёл беспрепятственно, остановившись неподалёку. Надо понаблюдать, опасно сразу вот так, без подготовки. Жалко, карт ещё не было. Так, были схематичные наброски, да и то у больших воинских начальников. Вот на море уже были, а на суше как‑то не удосужились. Местные воеводы и так достаточно хорошо знали окрестности.

У дома и в доме было постоянное движение. Подъезжали и подходили воины, выбегали гонцы. Было видно – воевода работал; конечно, крепость окружена сильным войском, надо продержаться, да за помощью послать.

Наконец, мне повезло. К дому воеводы подъехали две телеги, гружённые оружием – копья, мечи. Возничие брали их в охапки и носили в дом. Была‑не была! Я подошёл к телеге, набрал ворох сулиц – это такое короткое метательное копьё – и вошёл в дом. Стоящий у входа дружинник показал – куда нести. По коридору прошёл к оружейне, свалил сулицы на пол. Не спеша стал ставить в угол, где было некоторое подобие оружейной пирамиды. Оглянулся – никого не было. Прошёл по коридору. За одной из дверей слышались мужские голоса, что‑то горячо обсуждавшие. Надо послушать.

Я подошёл к следующей двери, толкнул. Похоже на комнату прислуги, никого нет. Я запер дверь изнутри на засов, подошёл поближе к углу, просунул голову сквозь стену. Расчёт мой оказался верен – голова вышла под иконой и оказалась прикрыта рушником. Ничего не видно, зато хорошо слышно.

Обсуждался вопрос – как усилить слабые места. Очень интересно. Я навострил уши. Оказывается, у крайней к берегу башне фундамент и стены были в трещинах – после весны грунт пополз с высокого берега. Невидимый мне человек предлагал у башни сделать завал из брёвен и телег, чтобы проклятые москали не могли прорваться с ходу, а напротив завала выставить несколько пушек, взяв их из арсенала.

– Взять‑то можно, только пушкарей у меня нет, все расписаны по башням. На одну пушку – один пушкарь, в помощь ему – артель горожан, да только толку от них немного. Выстрелов боятся. И кого мне на пушки к завалу ставить?

– Ты воевода, ты и думай.

– Об обороне голова не только у меня болеть должна, но и у тебя – ты посадник, Болеслав, с тебя тоже спрос будет, коли выживем – уж больно войско Иваново велико.

– Ушёл ли гонец к великому князю?

– Давно уж посланы два гонца разными дорогами. Может, послать ещё одного – на Речь Посполитую, к Жигмонту?

– Должны сами обойтись, у нас в войске Ивановом ценный человек есть, да не на вторых ролях – князь Андрей Курбский. Как помощь нам подойдёт, он изнутри поможет.

Я чуть не чихнул, дым от горящей перед иконой лампадки так и лез в ноздри. Быстро убрал голову назад и руками зажал нос. Я услышал страшную для русских новость – в стане воинском среди воевод предатель затесался. То, что мне удалось услышать, многого стоит. Не надо больше рисковать, необходимо как можно быстрее сообщить Адашеву.

Я подошел к двери, прислушался. Вроде тихо. Открыл засов и вышел в коридор. Когда я выходил из здания, меня остановил дружинник: – Твои на телегах давно уехали, ты чего задержался?

Я сказал первое, что пришло в голову:

– Пожрать искал.

Дружинник окинул меня подозрительным взглядом.

– Ну‑ка, пойдём к десятнику.

Ага, как же, мне это надо? Я повернулся и сделал шаг назад. Дружинник шагнул за мной. Резко, ребром ладони я ударил его с полуоборота в кадык. Воин захрипел и осел кулем в прихожей. Я рванул через дверь, но буквально силой заставил себя не бежать, а идти спокойно. На бегущего обратят внимание сразу.

Я немного не дошёл до поворота, как из дома выскочили двое. – Вон он, – они указывали руками на меня, – держи его, шпыня! – Я рванул по улице. Надо хотя бы оторваться и где‑нибудь спрятаться. Удалось пробежать почти квартал, когда сзади, из‑за угла вывалилась гомонящая толпа. Ой, худо будет. Я перескочил через небольшой забор, обежал избу, перемахнул ещё один забор, вспомнив вдруг армейские навыки. Пробежал через двор, сквозь открытую калитку вышел на соседнюю улицу. Быстрым шагом пошёл к городской стене. Не тут‑то было.

Из‑за поворота раздались крики, и выбежали дружинники. Увидев меня, двое присели на колено и наложили стрелы на тетивы луков. Ёшкин кот! Запросто подстрелят, расстояние невелико. Я стал петлять, чтобы сбить прицел. Одна стрела прошипела рядом, вторая вскользь зацепила ногу. Я мельком глянул – брючина распорота, сквозь прореху видна царапина. Ерунда. Я добавил ходу.

Навстречу, из поперечной улицы, выбежали ополченцы. Эти хоть и без кольчуг, но глаза полны решимости, в руках мечи, кистени, у одного – сулица. Как же они, однако, быстро. Я оказался меж двух огней. Выбора не было, и я с ходу перемахнул через забор. Ко мне из будки рванул здоровенный пёс, вцепившись в штанину. Мне удалось вырваться, оставив в пасти пса большой её клочок.

Обежав избу, орлом взлетел на сарайчик. Надо оглядеться. Ага, чуть левее городская стена, куда и надо пробиваться. Только как? Ворота и заборчик уже тряслись от ударов ополченцев. Взгляд упал на сено, стоявшее копною около бани. Вот! Я прыгнул на сено, скатился вниз, на землю. Выхватил из кармана кресало, один удар, второй… Робкий пока огонёк жадно взялся за сено, на глазах вспыхивая красным пламенем и пуская вонючий дым. Не успел я отбежать, как вся копна вспыхнула одним факелом.

Нет ничего страшнее пожара в осаждённом городе. Все постройки – избы, сараи, бани, заборы – всё деревянное. Если займётся пожар – весь город полыхнёт, страшное дело! А уходить некуда – снаружи московиты. Ворвавшийся во двор народ понял это сразу. Забыв про меня, схватили вёдра, бросились к колодцу. Успехов вам, флаг в руки, тушите.

Я на одном дыхании проскочил до городской стены, выбирая место между башнями – там было меньше всего дружинников. Сразу прошёл через стену и скатился в ров с водой – не удержался. Сверху раздались голоса: «Кажись, во рву кто‑то есть, смотри – по воде круги идут».

Не мог же я сидеть под водой – не Ихтиандр всё же. Выбрался на землю по другую сторону рва, быстро‑быстро отполз на карачках от рва – берег был скользким – встал и рванул к своим.

Буквально в сантиметре от головы прошипела стрела. Чёрт, увлёкся. Надо хитрить, от стены недалеко, подрастерялись от неожиданности защитники, пока стрелок один и не очень меткий. Но сейчас могут подоспеть другие, и будет плохо. Я успел промчаться метров сорок пять‑пятьдесят, как спиной буквально почувствовал – сейчас пролетит стрела. Плашмя упал на землю. Перед носом с тупым стуком в землю воткнулась стрела, задрожав опереньем. Снова вскочил и побежал, но теперь стал петлять.

Несколько раз рядом пролетали стрелы, но ни одна не задела. Когда я отбежал метров на двести, стрелять перестали – для лука уже далековато, а вот из пушки угостить могут, коли пороха не жалко. Знали бы стражники, какой секрет я узнал – не пожалели бы пороха и на несколько пушек. Я обернулся, погрозил крепости кулаком.

Навстречу мне, у дубравы, вышли несколько ополченцев:

– Ты чо, литвин, сдурел?

– Не литвин я, свой, русский, из крепости сбёг.

– Видели, как по тебе из луков стреляли, да охотников у них, видно, нет, всё – мимо!

– Ведите к Адашеву.

– А к царю не надо?

Я зубами заскрипел от злости – стоило рисковать жизнью, добыть важные сведения, чтобы на своей стороне, у русских, дружинники изгалялись.

– Ведите, куда сказано, государево дело.

Дружинники посерьёзнели.

– Коли такое дело, пошли.

Выглядел я, конечно, не очень. Грязный, мокрый, меня трясло от пережитого.

У палатки Адашева стражники остановились. Старший прошёл внутрь, доложил, меня впустили. У стола стоял Адашев, рядом несколько родовитых бояр – в цветных кафтанах, вместо пуговиц – самоцветы. На войну собрались, попугаи.

Увидев меня, Адашев попросил бояр удалиться. Напыщенные царедворцы с презрением меня оглядели и вышли.

– Что случилось, узнал серьёзное?

– Да. Дальняя башня в трещинах – грунт весной осел, под пушками не устоит. За башней местный воевода завал из брёвен и телег распорядился ставить. Пушки у них в арсенале есть, да пушкарей нет.

– Это всё?

– Нет. Самое главное – мне удалось подслушать разговор городского посадника и воеводы. Гонца думают послать в Речь Посполитую, к Сигизмунду.

Адашев кивнул, слушал со вниманием.

– И напоследок, самое главное и самое страшное. Изменник у нас в войске. Именем – князь Андрей Курбский. Думаю, зреет предательство. Как бы в спину полкам русским ворог не ударил.

Лицо Адашева покраснело, он насупился.

– Всё, что ты мне здесь рассказал – занятно, о башне мои люди уже допрежь донесли. А вот что ты бездоказательно чернишь имя княжеское – за это и головой поплатиться можно. Ни в чём предосудительном князь не замечен, воюет исправно, храбрость великую проявляя. А ты – червяк, чернь безродная, хулу на князя возводишь? Вон с глаз моих, и больше видеть твоё лицо богомерзкое не хочу.

– Воля твоя, Алексей. Ты меня больше не увидишь. Но не для того я жизнью рисковал, чтобы князя очернить. Когда свершится предательство, и войско русское разбито будет, вспомни мои слова.

– Вон! – заорал Адашев.

Я не стал искушать судьбу, попятился задом и вышел из палатки. Надо уносить ноги. Передумает Алексей, прикажет в железа заковать да на дыбу вздёрнуть – в миг исполнят.

Я быстро дошёл до нашего бивака, застав всех бойцов в сборе. Они подбежали ко мне с радостными лицами, но я их огорчил.

– Делал вылазку в Полоцк, мой доклад не понравился… – тут я запнулся, чуть не проговорившись про Адашева… – моему покровителю. Видеть меня не хочет, сказал убираться с глаз долой.

Бойцы приуныли. Такого исхода вылазки никто не ожидал.

– Что делать будешь, атаман?

– Денег нам не дали, буду возвращаться в Москву, домой, снова купцов охранять. Вы со мной?

Бойцы замялись, отошли в сторонку, начали шептаться, подошли ко мне.

– Не обижайся, атаман. Мы все решили остаться: здесь рать русская, будет добрая сеча. Полагаем, всем трофеи богатые достанутся, Полоцк город большой и богатый.

Я усмехнулся.

– Всего говорить не могу, только предчувствие у меня нехорошее, не победа воинство русское ждёт, а поражение.

– Все под Богом ходим, на всё Его воля, никому, даже тебе не дано знать, как судьба повернётся.

– Тогда желаю оставаться, всем удачи.

Я собрал пожитки, оседлал коня, перекинул перемётную суму, вскочил в седло. Бойцы мои, на кого я так надеялся, стояли молча, лишь Сергей помахал на прощание рукой. Была бы честь предложена.

Я ехал в одиночестве, на душе было горько. В стане русских предатель, битва будет проиграна – это я помнил ещё по истории, боевые побратимы не поехали со мной, позарившись на трофеи. Известно ведь – покорённый город отдаётся воинам на три дня. Горе жителям – всё мало‑мальски ценное отбирается, грузится в их же телеги, запрягаются их же лошади. Кто сопротивляется – убивают нещадно. Почти все поголовно женщины будут изнасилованы – не трогали только старух и маленьких девочек. Участвовать во всём этом? Нет уж, увольте!

Так и ехал я неспешно. Обидно было, что не поверили, вышвырнули, как поношенные тапки. Да Господь с ней, с обидой – жалко многих тысяч русских воинов, которые падут из‑за предательства. Я помнил из истории, что Курбского тогда не обвинят в предательстве, а лишь заподозрят в связях с князем Владимиром Старицким, запятнавшим себя в посягательствах на царский трон. Курбский открыто изменит России и перебежит в княжество Литовское через год, и имя его проклянут потомки. Но всё это будет потом.

В раздумьях о человеческой неблагодарности и размышлениях о собственной судьбе я добрался до Москвы. Калитку открыла Варвара, обрадовалась, приняла коня, и, пока я стаскивал перемётную суму, успела сбегать в дом. Дарья вылетела стремглав из кухни и бросилась мне на шею. Вот уж где мне рады, так в доме. Здесь мой тыл, моя крепость. Ну их всех – Адашева, Курбского, царя Ивана. Правильно говорит пословица – не в свои сани не садись, на чужой погост приедешь. Дёрнула же меня нелёгкая с Адашевым связаться, видно – не в добрый час. Всё, с этим покончено.

Пару дней я отсыпался, отъедался домашней снедью. Седалище отдыхало от седла. По дому, как всегда, оказалось полно дел.

Через пару недель по Москве поползли нехорошие слухи о сече под Полоцком, о больших потерях русского воинства. Ещё через неделю ко мне пришёл Сергей. Сел в трапезной, повесил понуро голову.

– Что случилось, Сережа?

– Атаман, извини, ты оказался прав. Разбили русскую рать, а товарищи мои – Леша и Кирилл – погибли. Сам их потом на поле боя отыскал и схоронил. Не знаю, как и к семьям идти… Стыдно перед тобой – мы ведь не поверили, богатые трофеи глаза застили, ушли бы с тобой – все живы остались.

Я кликнул Дарью, она принесла вина, закуски. Мы помянули своих погибших товарищей. Всё‑таки свыкся я с ними, год почти бок о бок провели, да не за столом пиршественным, а с саблей в руке. Не ожидал я трагического исхода, не ожидал. Выпили, поговорили о жизни. Решили – коли от меня по своему желанию ушли – пусть Сергей сам к вдовам идёт, объясняется. А как дальше будет – жизнь покажет. Придётся, видимо, вдвоём всё сначала начинать. Определённый опыт и авторитет уже есть, клиенты найдутся, придётся продолжить охрану купчишек и делового люда.

Ночью не спалось, вспоминались погибшие товарищи. Уже под утро вдруг решилось – наказать надо Курбского, причём не откладывая в долгий ящик. И придумал я вот что – ограбить, экспроприировать ценности, нажитые князем продажей врагу русских жизней. Князь ещё с войском домой идут, дружинники его вместе с ним, в доме – слуги, в том числе, и оружные найдутся, будет сложно. Но когда вернётся князь с многочисленной дружиной, совершить задуманное станет невероятно сложно, а может – и невозможно. Поступок, может, и не очень благовидный, но по сути – правильный. Убить его – охрана не даст, ежели поймают – под топор палача без разговоров попаду, у меня нет никаких документов или свидетелей измены князя. Решив так, я быстро уснул, и проснулся лишь к обеду. Перед ночью надо было выспаться и набраться сил.

Я приготовил заранее пару толстых кожаных мешков. Сергея решил не вмешивать. Где находится дом князя, я знал, даже проходил как‑то мимо. Не поленился, пошёл к дому, обошёл весь квартал, высматривая удобные пути подхода и отхода. Отход даже важнее – груз тяжёлый, бежать с ним не получится. А собственно, зачем с грузом идти, а если припрятать в укромном месте и вывезти потом? Мысль дельная, я даже место нашёл неподалёку, между амбарами.

Наступил вечер. Я вышел из дома, одетый в тёмные одежды. Дойдя до дома князя, спокойно прошёл сквозь забор и стену дома. Осматривать первый этаж дома не стал, зная, что спальни, кабинеты, хранилища ценностей обычно на втором этаже. Сразу по лестнице поднялся.

К моему удивлению, на втором этаже никого из жильцов не было, что, впрочем, и понятно. Князя нет, приближённых – дружинников и слуг – тоже, вся обслуга внизу. Я спокойно, не торопясь, проходил сквозь стены, одного взгляда хватало, чтобы оценить – спальня, кабинет, гостиная – всё не то. Оп! Личная оружейная комната князя, уже интересно. На стене висели сабли в богато украшенных ножнах, кольчуга изящной выделки мелкого плетения, золочёный шлём с бармицей, целая коллекция ножей – охотничьих, боевых, обеденных – с богато украшенными рукоятками, ножнами с гравировкой и чеканкой. Похоже, князь любил холодное оружие.

В углу стоял железный сундук с громадным навесным замком. Ломать – много шума будет, я вернулся в кабинет князя, обыскал стол, бюро, нашёл связку ключей; вернувшись, подобрал всё‑таки ключ и отпер замок. Дужка со щелчком откинулась. Я поднял крышку, приблизил светильник. Ого, да здесь куча бумаг и пергаментов. Мельком просмотрел несколько – ничего интересного: дарственные на землю, на деревни, купчая на дом, ещё одна купчая – ха, это уже интересно, – дом‑то в Полоцке.

Ай, князь, молодец. Правда, дом куплен давно, уже тому два года. Ну, это не преступление. Подняв бумаги, увидел ценности – киевские и новгородские гривны, завязанные мешочки – похоже, с монетами. Прикинул в руке – тяжёлые, никак с золотом. Я перебрал мешочки в руках; тяжёлые складывал в свой мешок, что полегче – обратно в сундук. В итоге, в одном моём мешке оказались сложенные мешочки, в другом – гривны. Их я выгреб все. Увязал мешки, приподнял – тяжело, в обоих мешках было не меньше пятидесяти‑шестидесяти килограммов.

Я сложил в сундук бумаги, запер замок, отнёс ключи на прежнее место. Теперь внешне всё выглядело пристойно, ничего не говорило о происшедшем. Подхватив мешки, спустился вниз, прошёл сквозь стену и забор. Мешки сильно мешали, оттягивали руки и били по ногам. Дойдя до амбара, я запрятал мешок с гривнами, с полегчавшим грузом, не встретив никого из прохожих, вернулся домой. Мешок уложил от нескромных взглядов под кровать.

Утром выспался, взял одноколёсную тачку, приоделся победнее – почти в рванье и, не вызвав подозрений привёз домой второй мешок, укрыв его сверху старой холстиной. Дело сделано. С чувством исполненного долга не спеша поел, поднялся и улёгся в постель. Мне всегда хорошо думалось лёжа, и, когда надо было что‑то хорошо обдумать, я ложился. Так и теперь. Встал вопрос – что делать с деньгами? Меня никто не видел, но умный и хитрый Адашев может догадаться. Улик против меня – никаких, но стоит перестраховаться.

Сначала я подумал отдать часть денег семьям Кирилла и Алексея. Но! Тратить начнут, женщины не смогут удержаться. А откуда у вдов денежки? Вестимо – атаман Котлов принёс, не дал вдов и сирот в обиду. Давайте у Котлова спросим, откуда у него денежки? Надо же – не знает, а может быть, атаман знает, кто рылся в сундуке у всеми уважаемого князя? Нет, этот вариант не пройдёт. Расколюсь сразу. Но и дома оставлять мешки не следует. Вдруг обыск – вот они, улики. Безо всякого там суда – вздёрнут на виселице. Вот незадача. Придётся вывезти за город и прикопать в приметном месте, пусть лежат на чёрный день.

Решив так, вскочил с постели, оделся по‑походному, взнуздал коня и перебросил мешки через конский круп. Мешки заранее сверху обернул потёртой холстиной. Уж очень привлекательными выглядели кожаные мешки – из толстой свиной кожи, они так и кричали – мы набиты деньгами!

Беспрепятственно выехал из города и направился на север в сторону Пскова. Не хватало мне ещё встретиться с подъезжающей к Москве побитой русской ратью, особенно – с Адашевым.

Миновав часа за три около двадцати вёрст, в небольшой деревушке купил лопату. Вроде, всё продумал, а про лопату забыл при выезде из дома.

Долго искал приметное место – деревья в качестве приметы не годились: могут сгореть, упасть, в конце концов, их могут спилить. А вот и примета. На берегу небольшой речки стоит камень, здоровенный такой булыган – тонн на двадцать. Подойдёт. Я обошёл его вокруг, точно – подойдёт. Яркая примета, не забудешь.

Выбрал место поудобнее, вонзил лопату. Влажная от недалёкой реки земля поддавалась хорошо. На какую же глубину копать? Полметра? Мелковато. Я выкопал узкую яму, вроде колодца, чуть выше пояса. Вылез, сбросил мешки, забросал землею, утрамбовал ногами и сверху прикрыл куском аккуратно срезанного дёрна. Отошёл, осмотрелся. Ничего не указывало на то, что здесь что‑то закапывали. Вот и хорошо: пройдут дожди, осядет пыль, и никто кроме меня не будет знать, что здесь зарыты ценности. Я даже толком не посмотрел, что в мешочках. Князь уже мог вернуться домой, и пропажа быстро обнаружится, лучше перестраховаться. Домой возвращался не спеша, отъехав с версту от схрона, зашвырнул в чащу лопату. А то выглядеть буду странно – всадник с лопатой. Всадник может быть с копьём, мечом, но не лопатой.

К вечеру уже был дома; настроение поднялось, я шутил, заигрывал с Дарьей. Грохнуть бы мерзавца, да руки у меня коротки пока, но хоть так наказал. Небось, бежать надумал – вишь, домишко прикупил в Литве, наверное, не маленький. Деньжат на дорогу собрал, а тут я его немного по носу и щёлкнул. Может, невелика для князя потеря, но всё же приятно.

Войско вернулось в Москву, плач поднялся в городе – многих ратников в семьях не дождались. Прошла неделя, две. Ничего о краже в доме князя Курбского не было слышно.

Глава VI


Ясным августовским днём ко мне прибежал Сергей.

– Атаман, на тебя одна надежда!

– Что случилось, рассказывай.

– Сестра у меня пропала.

– Как? Где? Когда? Подробней.

Пошла вчера к матери, деревушка тут недалеко от города – Востряково, и не вернулась. Я уже к матери съездил – она не приходила. Случилось что‑то нехорошее, даже думать боюсь; не знаю, куда идти со своей бедой, о тебе сразу вспомнилось.

– Седлай коней, бери оружие, маскировочные халаты, поехали.

Мы с Сергеем проскакали от Москвы и до Вострякова. Каждый осматривал свою обочину – я справа, Сергей – слева. Никаких следов. Речки поблизости нет, утонуть не могла. В голове крутилась одна мысль – похитили. Но кто? И куда повезли? Главное – куда, по какой дороге. Сутки всего прошли; если знать дорогу, есть шанс догнать и отбить, если в плену у каких‑то уродов. Девушка молодая, со слов Сергея – красивая, лакомыё кусок для тех, кто похищает с целью продажи в рабство. Обычно, насколько я наслышан, этим промышляют шайки местных: воруют женщин, держат взаперти, когда набирается человек восемь‑десять, везут или на юг, в крымское ханство, или к татарам в Казань. Наверняка она пока здесь, после кражи человека притаятся, выжидать будут. Самый плохой вариант – если повезут кораблём; досмотреть невозможно, отбить – сложно, нас двое всего. Были бы все бойцы ватажки живы – было бы проще, да что уж теперь об этом сожалеть.

– Сергей, надо сегодня все близкие деревни объехать. Не факт, что найдём, но с людьми поговорить надо, не видел ли кто телегу, людей. Если похитили, то не один человек – их двое‑трое будет.

Сергей немного воспрял духом.

– Есть здесь деревни, я знаю, поехали быстрей.

Подъехали к деревушке, постучали в крайнюю дверь, попросили воды напиться. Как бы случайно разговорились – отстали якобы от своих, теперь ищем – не проезжал ли кто, несколько человек?

– Нет, не проезжали.

– Благодарствуем.

Поскакали в другую деревню. Здесь повезло. Вынесшая ковш с водою молодица припомнила – да, проезжали вчера люди, на купцов одеянием похожи, коней в деревне поили; сами на конях, и три телеги с ними.

Мы с Сергеем переглянулись.

– А не видела, добрая душа, куда они поехали?

– Да одна у нас дорога – к Пскову, на шлях выходит.

Мы вскочили в сёдла и помчались. Хоть какая‑то ниточка, зацепка малая. Были всё‑таки люди, не ошибся я. Надо догнать, посмотреть, что это за купцы такие.

Маленькая дорога вывела нас на большой тракт. Ага, влево – назад, на Москву, вправо – к Пскову. Нам направо.

Въехали в деревеньку, соскочили с коней, начали расспрашивать. Да, были такие люди, проезжали, на Псков поехали.

Удача от нас не отвернулась. Мы гнали лошадей до вечера. У них – телеги, едут медленно, но и фора у них приличная – сутки! Я молил только об одном – чтобы это оказались нужные нам люди. Если вытянули пустышку – упустили время. Пока мы мотаемся тут, девчонку могли увезти в другом направлении. Известно, что из татарского плена редко кто возвращается, в основном – богатые, после выкупа. Серёге такая удача не светит, надо решать здесь и сейчас.

Уже в темноте въехали в большое село. Здесь, на перекрёстке дорог даже был постоялый двор. Надо отдохнуть, не то коней загоним.

Пока Сергей занимался лошадьми, я снял комнату, заказал ужин, успел расспросить холопов – не проезжали ли? – нет, ничего похожего не было. Неужели свернули куда? В молчании поели, легли спать.

Рано утром позавтракали вчерашней гречневой кашей с мясом, в дорогу взяли расстегаев рыбных, пирогов с капустой. Некогда есть на постоялых дворах, время дорого.

Я чувствовал, что мы их сегодня же догоним, надо только торопиться. Сергея не стоило и подгонять, он сам всё делал первым. Утренняя свежесть быстро отогнала остатки сна. Отдохнувшие кони ровно шли галопом, только деревья мелькали по сторонам. Чу! Я остановился. Вроде как дымком пахнуло, да не просто дымком – пищей что готовится на костре. Увидев, что я остановился, Сергей тоже придержал лошадь, развернулся и подъехал.

– Ты чего встал, атаман?

Я приложил палец к губам:

– Нюхай.

Лицо Сергея выразило недоумение.

– Чего нюхать?

Я прошипел:

– Воздух нюхай!

Сергей стал втягивать носом воздух, завертел головой:

– Никак костром пахнет, да кулешом мясным.

– Наконец‑то, дубина стоеросовая.

– И на кой ляд нам костёр?

– Сергей, сам подумай – постоялый двор рядом, мы проехали всего – ничего, кто будет в лесу ночевать, да на костре еду готовить? Те, кому не след соваться на постоялый двор, к людям. Тем, кто в лесу, есть что скрывать. Понял теперь?

– Понял, атаман, – сокрушенно покачал головой Сергей.

– Отводим коней в лес, бери арбалет, стрелы, заряжай.

Мы завели коней в чащобу, чтобы их не было видно со стороны дороги, привязали к осине. Я двинулся вперёд, Сергей – за мной. Метров через сто пятьдесят – двести я услышал тихий мужской разговор. Остановился, жестом подозвал напарника.

– Слышишь?

– Говорят вроде.

– Не вроде, а говорят. Делаем так: я, не скрываясь, иду к ним, посмотрю, что за люди. Свой арбалет оставляю тебе. Ты идёшь сбоку и сзади, будешь подстраховывать. Если увидишь опасность, стреляй сразу, тем более – у тебя оба арбалета. А дальше – действуй по обстановке. Чует моё сердце – они это.

Дождавшись, когда Сергей отойдёт в сторону, я двинулся на голоса. Я не скрывался, намеренно шёл шумно, наступал на сухостой. Треск и хруст сопровождали мою ходьбу. Вышел на поляну. Моё продвижение услышали, были готовы.

Четверо добротно одетых мужиков стояли у телег, накрывая их дерюжкой. Я опасался, что если выйду тихо и появлюсь внезапно, мужики могут от испуга угостить стрелой из лука. На таком маленьком расстоянии и кольчуга не спасёт.

Я кашлянул, поздоровался. Мужики вразнобой ответили. Простые русские лица, открытые глаза, русые бороды. На шпыней не похожи, но слышал я не единожды, что купцы новгородские не брезгуют и прохожего ограбить, и девку, буде понравится, – умыкнуть.

– Куда путь держим, земляки?

– В Псков, пскопские мы.

– А‑а‑а, не бывал, не знаю. Чего везём?

– Да тебе‑то что за дело, паря?

– Поглядеть хочу.

– Вона чего удумал! А калиту тебе не показать? Бей его, Абросим!

Не успел он досказать свои слова, как я метнулся на землю и кувырком ушёл влево. Неслышно подошедший сзади мужик уже наносил удар мечом, к моему счастью – по пустому месту. Только он хэкнул после удара, как раздался щелчок тетивы, и меченосец рухнул навзничь с болтом в груди. Не подвёл Серега.

Стоявшие у подвод мужики как по команде сунули руки в телеги, под дерюжку. Я вскочил, вырвал из ножен саблю. Тетива щёлкнула ещё раз, и самый здоровый из мужиков осел на землю, хватаясь за борта телеги. Я прыжками добрался до мужиков и приставил саблю к горлу одного.

– Бросайте оружие на землю, дёрнетесь – оба тут и останетесь.

Сергей подошёл сзади, с саблей в руке.

– Атаман, позволь телеги осмотреть.

– Давай.

Сергей откинул дерюгу со второй подводы – свёрток шкур, железные изделия – замки, навесы. Подбежал к передней телеге; сдёрнув дерюгу, подскочил от неожиданности. В телеге лежали три девушки; во рту – кляпы, руки и ноги стянуты сыромятными ремешками.

– Катерина!

Сергей выхватил нож, перерезал путы узницам, вытащил кляпы. Узницы со стонами разминали затёкшие руки и ноги.

– Вот значит вы какие, купчины. И что мне с вами делать? Самому здесь казнить, или посаднику на суд отдать?

В принципе, по любому, им – не жить. За похищение свободного человека имущество виновного отходило в доход властителю, а его казнили. Причём для человека свободного – смертью позорной – через повешение.

Оба купчины упали в ноги:

– Смилуйся, добрый человек. Не было у нас желания людей красть – это всё он. – Они руками показали на убитого. – Давайте девок покрадём, да в Пскове заезжим свеям продадим. У них женщин мало, спрос на них есть. Не губи души православные!

– О, ты смотри, Сергей, о вере вспомнили. А что ж вы о вере, о Боге не вспоминали, когда святотатство замыслили?

Оба пристыжено опустили головы. Тем временем, растерев руки и ноги, из телеги выбрались девчонки. Катерина обнимала Сергея, заливаясь слезами от радости. Она вместе с нами уже слышала об ожидавшей её участи.

– Девицы, решайте сами, что с ними делать – вы видели, кто из них что творил. Не врут ли?

– Нет, тот, который убитый, у них за главного был. Он всё и делал. А эти слова против не говорили.

– Ну что же, хоть не наврали. Девочки, решайте – что делать с ними. Не стоять же нам здесь до вечера?

Девочки переглянулись. Они до смерти были рады внезапному освобождению и не хотели портить себе настроение.

– Отпусти их, не знаем имени твоего.

Я подошёл к мужикам, они опасливо попятились.

– Стоять! – рявкнул я. Оба застыли обреченно.

– Скажите девчатам спасибо, не они – лежать бы вам сейчас без голов. За то, что девчат украли, да помучиться им пришлось связанными, да за то, что я время на погоню тратил, в виде наказания забираю у вас коней, телеги и груз.

Один из мужиков вякнул было:

– Так нечестно, это грабёж!

Я подошёл, ткнул саблей в горло:

– А когда девчонок наших от семей уводили в рабство, ты чего о грабеже не вспомнил? Иди, пока я не разозлился, и больше чтобы я тебя не видел.

Оба развернулись и пошли в лес.

– Сергей, иди, лошадей наших приведи. Не дай Бог, эти уроды на коней в лесу наткнутся, да на них и уедут.

Сергей помчался в лес, туда, где остались наши лошади. Я подошёл к костру, приподнял крышку котла. Пахло аппетитно. Сами поедим и девчонок покормим.

– Девочки, вас кормили?

– Как же, все три дня не евши.

– Так чего стоите? Снимайте котёл, ищите, где у них хлеб да припасы. Сейчас подхарчимся, да в обратный путь.

Пока девочки возились с котлом, я пошёл осмотреть телеги. Две я мельком видел, но стояла ещё одна.

Я сдёрнул дерюгу и изумился, свистом подозвал появившегося с лошадьми Сергея.

– Ого! – только и сказал он, едва взглянув.

Телега была полна шкурок соболя, горностая, куницы, бобра, лисицы. Вот это телега! А эти уроды ещё и девок воровать вздумали. Да если это всё богатство продать купцам иноземным, небольшой корабль купить можно, скажем, ладью речную.

Мы переглянулись и задёрнули дерюгу, ни к чему девкам видеть, соблазн одолеет.

Нас окликнули: – Спасители, ау, кушать готово, только убитых оттащите. – Мы подошли к расстеленной на земле холстине. Варево из котла уже было разлито по мискам. Немудрёная еда, но после передряги есть хотелось, что же говорить о девчонках, которые не ели несколько дней.

Запах от похлёбки стоял просто одуряющий. Перекрестясь, приступили к трапезе. Тишина прерывалась лишь частым стуком ложек. Вкуснотищу стервецы приготовили. Почти все попросили добавки, и котёл вскоре опустел. В животе разлилась приятная тяжесть, потянуло в сон.

– Эй, атаман, уходить надобно. Земля здесь уже тверская, московитов не любят. Пожалуются твои купцы стражникам Конаковским – это ведь недалеко – поди докажи, что это не ты их в лесу ограбил, телеги с грузом отобрал.

И то правда. Мы запрягли лошадей в телеги, посадив в качестве возничих девчат, сами сели на своих лошадей и двинулись в обратную дорогу. С телегами обратный путь занял времени значительно больше, но всё равно через пять дней мы подъезжали к Москве. Я остановил обоз.

– Девицы, всех ли ждут дома?

– Всех, небось родичи уже все глаза проглядели да проплакали.

– В следующий раз ведите себя осторожнее, не ходите поодиночке. Чтобы скрасить ваш плен, даю каждой по лисе‑чернобурке на воротник.

Девки от восторга завизжали, захлопали в ладоши. Сергей по моему жесту достал из последней телеги по шкурке лисицы и вручил их девицам. Лучше бы я это сделал позже. Ни о каком продолжении пути и речи быть не могло. Девицы стали накидывать меха на плечи, красуясь перед товарками, придирчиво осматривали шкурки у подруг по несчастью – а вдруг у них лучше? Потом дружно кинулись ко мне целоваться.

Когда радость улеглась, я всё‑таки попросил занять места на телегах. Пока доедем, начнет темнеть, не дай Бог – ворота перед носом закроют. Чего в чистом поле ночевать, когда дом уже рядом?

Въехали в Москву; двое девиц сразу попросились уйти, но Катя с Сергеем продолжили путь. Когда подъехали к их дому, я сказал Сергею:

– Подводу с мехами забираю себе, две остальные – с кожами и железом – твои. Лошади – тоже.

– Спасибо, атаман, трофеи по праву принадлежат тебе. Сестру от рабства спас, да ещё и богатства прибыло – не знаю, как и благодарить тебя. Буду нужен – располагай мной.

Я привязал верховую лошадь к телеге, сам сел на облучок и двинулся домой. Калитку на стук открыла Варя.

– Открывай ворота, видишь – с прибылью приехал.

Когда я въехал во двор, выбежала Дарья, кинулась обниматься.

– Что это в телеге у тебя?

– Тебе подарки, одну лису – Варе.

Женщины откинули дерюгу, увидели шкурки, стали примерять на себя, любуясь мехом. Дарья обняла:

– Это всё мне?

– Одну лису Варе, я пообещал, остальное – тебе.

Дарья мечтательно закатила глаза:

– Шубку пошью горностаевую, шапку из куницы, муфту для рук соболиную – все купчихи от зависти лопнут.

Эх, одно слово – бабы!

– Распоряжайся, как хочешь.

Женщины скоро перенесли лёгкий груз в дом, а я распрягал лошадей. В принципе – телега в доме нужна, стало быть, надо конюшню строить – для своей верховой лошади, да трофейной. А сейчас – баня, кушать да спать. Притомился я что‑то.

Август пролетел в хлопотах по постройке конюшни и других домашних делах. Только успел конюшню завершить, завёл туда лошадей, как заявился Сергей.

– Опять что‑нибудь приключилось?

– Нет, слава Богу. Посоветоваться пришёл. Царь Иван Васильевич охочих людей набирает, со стрельцами вместе ханство Крымское воевать. Пойдёшь ли?

– Нет, Сергей. Сам не пойду и тебе не советую, плохо поход кончится. Хочешь – слушай совет, ты же за этим пришёл, хочешь – иди, я тебя держать не могу, ты человек вольный. Дело какое‑то делать надо, согласен. Что‑то давно клиентов нет, а деньги нужны. Как подвернётся путное что – сообщу.

Дело не заставило себя ждать. Через несколько дней заявился Изя, мой старый клиент. Радостно поздоровался, пожал руку. Я проводил его в трапезную, поставил кувшин вина с немудрящей закуской.

– Есть дело для тебя, Юрий.

– Куда, когда?

– Завтра, со мной в Тверь; ненадолго – туда и обратно.

Что‑то мне в нём на этот раз не понравилось – глаза бегали, не смотрел он мне в глаза. Никак, пакость какую‑то удумал? В душе появилась тревога, лёгкое чувство неуверенности и беспокойства. Темнит Изя, не договаривает важного. С чего бы это?

Я не подал вида, что насторожился. Сам Изя не развеивал моих сомнений, руки суетливо бегали по столу, он периодически вытирал лицо платком. Отказаться, что ли? Но мне уже стало интересно: в том, что это он задумал пакость, я сомневался, стало быть – игрушка в чьих‑то руках.

Поговорили, выпили по стакану вина, встали, пошли к выходу. Изя, как гость, шествовал впереди. У дверей я выхватил нож и, левой рукой схватив за голову, приставил нож к шее:

– Изя, что ты задумал, и зачем меня предал? Ты же жизнью мне обязан – не говорю о богатстве.

– Не убивай, я не сам.

– Кто?

– Я их не знаю; пришли вчера двое, одеты как купцы, но это переодетые люди – у купцов на ладонях нет загрубевших мозолей от вёсел или оружия.

– Дальше!

– Предложили выманить тебя из города, а дальше – не моя забота.

– Убить хотят?

– Не знаю, Юра, чем хочешь, поклянусь!

– Как думаешь, чьи люди?

Изя помялся.

– Точно не могу сказать, но думаю – кого‑то из князей.

– Почему так решил?

– Повадки у этих людей, как у дружинников. Сам припомни – кого обидел.

– Ладно, Изя. Сделаем так. Встречаемся у городских ворот, едем, как будто я не знаю ничего. Если нападут – падай на дно телеги и лежи тихо, чтобы случайная стрела не задела. Никому ни слова!

– Хорошо, хорошо, отпусти голову и ножик убери.

Я сунул нож в ножны. Изя потёр шею, повернулся ко мне.

– Так даже лучше. Не нравилось мне быть подсадной уткой, да семья у меня – жена, дети, племянников куча, всех кормить надо. Пригрозили мне – или тебя за город выманить или головы лишишься.

– Сделаешь, как я сказал – цела будет твоя голова.

Изя, бормоча слова извинения, попятился к двери и исчез.

Я присел на лавку. Желать мне неприятностей могли два человека – Адашев и Курбский. У Адашева хватало сил и власти, чтобы меня задержать и доставить к себе или в Пыточный приказ. Отпадает. Остаётся князь Курбский. Как он смог узнать? Не Адашев ли под Полоцком меня слил? И теперь Курбский хочет убрать свидетеля своего предательства? О похищенных деньгах он по приезде узнал, это факт. Связать похищение со мной – вроде оснований нет. Никто меня в ту ночь не видел. Из домашних только Дарья заметила мою отлучку, но даже она не знала о мешках с монетами. Отпадает.

Точно. Люди князя пакость учинить хотят, причём пока непонятно – убить или захватить в полон. И пока неясно – выяснить пропажу денег или найти источник, откуда я узнал о предательстве князя. Скорее – второй вариант.

Я собрался, натянул старые лохмотья, вымазал лицо грязью и пошёл домой к Сергею. На моё счастье, он оказался на месте. Вначале он меня не признал, буркнул, что нищим подаёт только на паперти у церкви, но, когда я заговорил, узнал по голосу.

– Атаман, ты ли это?

– Тс, не кричи так громко, я это. Теперь твой черёд помогать.

Сергей положил на верстак струг, сел на лавку и предложил сесть мне.

– Говори, Юрий. Всё, что смогу, сделаю.

Я объяснил ситуацию с Изей. Сергей задумался.

– Если их будет несколько человек, можем и не управиться; если это дружинники, то оружием владеют лучше нас, противники серьёзные.

– Надо, чтобы ты меня подстраховал. Я буду отбиваться, как смогу, не вмешивайся. Если всерьёз убивать будут – только тогда. Ежели в плен возьмут – не лезь, проследи, куда отвезут. Вот тогда ночью забросай дом ручными бомбами, я принёс тебе парочку. Не забыл, как пользоваться?

– Как можно? Ты про дом упомянул – чей дом‑то?

– Думаю, князя Курбского.

Сергей присвистнул: – Ничего себе!

Я поднялся. – Чтобы не привлекать внимания, я ухожу. Ты седлай коня, поезжай по дороге, выбери место для засады – завтра с утра выезжай пораньше, займи удобное место, чтобы обзор хороший был, да в случае необходимости из арбалета можно было стрелять, затихарись и жди. Если напасть хотят, далеко от города отпускать не будут. На том мы и расстались.

Придя домой, я проверил оружие, сказал Дарье, что отъеду на несколько дней.

С утра надел кольчугу под рубашку, взял арбалет, саблю, и в карманы засунул по бомбочке, выбрав самые маленькие, чтобы карманы не оттопыривались. Сердце гулко бухало в груди – как‑то пройдёт сегодняшний день? Запряг коня и выехал.

Изя уже был на месте, беспокойно вертел головой. Поздоровавшись, выехали из города. Изя ехал впереди на телеге, я держался сзади. Маловероятно, что нападение будет в виду городских стен – слишком много людей на дороге, да и укрытия нет. Окружающие город леса давно вырубили на избы.

Дорога делала плавный поворот между двумя небольшими холмами, поросшими лесом. Вот они!

Навстречу нам ехали четверо верховых. Одеты купцами, да выправка выдаёт. То, что сабли на поясе – не диво, почти все торговые люди в походах были оружны – дороги неспокойны, много развелось шпыней, охочих до лёгкой добычи.

Я наложил болт на арбалет. Конные всё ближе и ближе. Когда между нами осталось несколько метров, конные выхватили сабли – дружно, как по команде. Не медля ни мгновенья, я поднял арбалет и всадил болт в грудь первому всаднику. Готов, тело безвольно упало на шею коня. Я отбросил арбалет – не успею перезарядить, только мешать будет – и выхватил саблю. Против троих опытных, да без щита – хреновато. Но схватка окончилась быстрее, чем я думал. Один из конных ловко бросил аркан, развернув коня, дал ему шенкелей. Меня просто выдернуло из седла, и я больно грохнулся о землю – так, что даже дыхание перехватило. Всадник проволок меня немного по земле, остановился. Двое других быстро спрыгнули на землю, завернули мне руки за спину и связали. Тот, что кидал аркан, спрыгнул с коня, подошёл и от души несколько раз врезал ногой по рёбрам. И хотя на мне была кольчуга с поддоспешником, было очень чувствительно.

– Засранец, Ивана завалил. Он сколько битв с супостатами прошёл, и целым выходил из сечи. Ну погоди, отдаст тебя князь после разговора – будешь Бога просить, чтобы умереть скорее.

Меня подняли за связанные руки, закинули в телегу. Рядом положили тело убитого мною дружинника. Изя сидел на облучке ни жив, ни мёртв от испуга. Один из дружинников прошёл по дороге, подобрал мой арбалет и сабли – мою и убитого дружинника, бросил в телегу. Нас накрыли сверху грязной дерюгой. Телега развернулась, и мы стали возвращаться в Москву. Трясло в телеге немилосердно, лежал я неудобно, на боку. На каждой колдобине на меня наваливался труп. Соседство не из приятных. Снизу было мокро из‑за подтёкшей крови.

Телега остановилась; приглушая разговор, колёса застучали по деревянной мостовой. Стало быть, мы уже в городе.

Остановка, заскрипели открывающиеся ворота, телега въехала во двор. Дерюгу откинули, глаза резанул яркий свет. Меня грубо свалили с телеги, как мешок с зерном, и я больно ударился подбородком. Один из дружинников не упустил случая снова меня пнуть: – Это тебе за Ивана!

Убитого дружинника куда‑то уволокли, вернулись за мной. Подняли за связанные руки и потащили в дом. Войдя в сени, по лестнице спустились вниз, в подвал. Солидно сделано – коридор, двери в несколько комнат. Никак здесь небольшая домашняя тюрьма? А что в подвале – то и хорошо. Никаких криков не услышат на улице. Вывезут потом труп на телеге, прикопают в ближайшем леске.

«Котлов? Кто такой? Не знаем такого и не видели никогда». Чёрт! Надо было собрать хотя бы знакомых Серёгиных – ведь предлагал вчера. Ладно, ещё не вечер.

Меня завели в одну из подвальных комнат. Я огляделся и слегка замандражировал – по стенам висели разные железяки, очень похожие на пыточные – клещи, какие‑то винты с шипами, кнут. Похоже, я тут не первый, инструменты носили следы использования – ручки лоснились от употребления, и на стенах виднелись старые тёмные пятна, уж больно походившие на засохшую кровь. В углу комнаты горела небольшая печь, потрескивая дровами. В подвале, конечно, сыровато, неужели печь для сушки топят? Или для меня?

Меня усадили на стул. Руки так и остались связанными сзади. Пояс с меня сняли ещё раньше, вместе с ножнами от сабли и ножом. Но вот обыскать меня никто не удосужился, и я чувствовал тяжесть бомбочек в карманах кафтана.

В коридоре раздались шаги и голоса, в комнату вошли трое – впереди князь Андрей Курбский – я его узнал, видел мельком в лагере воинском под Полоцком, и с ним ещё двое – оба небольшие, жилистые, в простых рубашках с закатанными рукавами. Князь посмотрел на меня с любопытством: – Так это ты убил моего лучшего дружинника? Ты гляди, какой резвый! Уж на что Иван воин опытный был, а гляди‑ка, и на него умелец нашёлся. Ты знаешь, кто я?

– Князь Андрей Курбский.

– Верно.

Князь прошёл в середину комнаты, уселся на стул, руки положил на стол.

– Поговорить с тобою хочу, смерд.

– Я не смерд, я вольный человек.

– И откуда ты такой взялся, что пакости людям чинишь, напраслину возводишь?

– Какую же напраслину на кого я возвёл?

– А кто Адашеву про меня наговорил, что я с литовцами в дружбе?

– Я и сказал, да только не я придумал.

– Кто же тебе подсказал про навет такой?

– Сам слышал, как в Полоцке воевода с посадником разговаривал.

Серые глаза князя потемнели.

– Вот я сейчас кнутами бить тебя велю – у меня мужики ох какие мастера по этому делу.

Мужики в углу гаденько захихикали.

– Говори, кто надоумил Адашеву про меня гадости говорить?

– Никто, сам слышал!

Андрей повернулся к мужичкам, кивнул. Тот, что стоял ближе, махнул рукой, и меня обожгло болью. И когда он кнут в руки успел взять?

– Ну, будешь говорить?

– Я всё сказал, и всё – правда.

Князь налил себе из кувшина вина в ендову, не спеша выпил, обтёр усы.

– Потрудитесь, ребятки.

Кнуты захлестали по моей спине, и через несколько минут кафтан оказался изодран в клочья.

– Хозяин, кольчуга на ём!

– Так снимайте!

Мне споро развязали руки, разорвали кафтан и бросили его в угол. Стянули через голову кольчугу, войлочный поддоспешник. Я остался в нательной рубахе. Всё снимать не стали, просто разорвали на спине. И – давай кнутами охаживать! Я решил не сдерживаться и орал. Господи, и зачем я связался с Изей, влез в эту авантюру? Я уже начал жалеть о содеянном – забьют насмерть, и тела потом никто не найдёт. Продержаться бы до вечера, не должен Сергей сдрейфить – покидает бомбочки в окна, а там и я с божьей помощью выкручусь. После каждого удара тело обжигало нестерпимой болью, остатки исподней рубашки из белой превратились в кровавую, прилипнув к телу.

В коридоре послышались шаги, вошёл дружинник, поклонился князю, подошёл и начал шептать в ухо. Князь кивнул головой, поднялся и пошёл к двери.

– На сегодня хватит, дайте ему воды, пусть набирается сил, завтра всё расскажет.

Мужики вытерли тряпицей руки, один поднялся наверх, принёс ведро воды.

– До встречи, голубок!

Дверь захлопнулась, проскрежетал замок. Я перевёл дух. О деньгах – ни слова, все попытки выбить признание – только о полоцком предательстве. В принципе, план сработал, я узнал, что мне надо, можно и бежать из этого недоброго дома. Только надо князю должок за битьё кнутом вернуть. А проговорился князь насчёт Адашева… Хорош дьяк, нечего сказать. Я рисковал шкурой, а он меня Курбскому же и сдал за три копейки.

Я встал и чуть не закричал от боли – так заполыхала огнём спина. Напился воды, во рту и в самом деле было сухо. Половину ведра вылил на спину. Чуть полегчало. Добрёл до кафтана, вытащил из карманов бомбочки, положил на стол. Поискал, нет ли в комнате жира какого‑нибудь, или мази. Наткнулся на целый туесок с какой‑то мазью, принюхался – на травах. Видимо, палачам приходилось и раны смазывать, дабы жертва не отдала концы раньше времени. Сорвал остатки исподней рубахи, обильно изнутри смазал мазью поддоспешник, напоминавший жилет из войлока, и надел на себя. Затем натянул кольчугу, что лежала кучкой рыбьей чешуи на полу, поверх неё – рубашку и кафтан.

В подвале было сыровато, хоть печка и тлела. Скоро она погаснет и остынет, будет совсем нежарко. Дрова лежали недалеко; я стал подбрасывать по полешку, поддерживая огонь. Мне нужно было не только тепло, но и огонь, чтобы вовремя запалить шнур от бомбочки. С кресалом всё выполнять долго и неудобно, мешкотно – как здесь говорили. Кстати, очень точно.

Я сидел на стуле, бомбы – на столе, и ждал. Интересно, услышу ли я, как взорвутся бомбы в доме? Всё‑таки подвал глубокий. Очень мне Серёгина помощь нужна. Князь дома, даже если отлучился куда, то дружинников в доме, как холопов и слуг, полно. Нужны переполох, испуг, шум, неразбериха.

Время тянулось медленно. Часов у меня не было, окна в комнате – тоже, сколько часов прошло с тех пор, как меня бросили в это узилище, я не знал. Но чувствовал – пора уже.

Точно! Наверху жахнуло так, что затряслись стены, сверху посыпалась земля и какой‑то мусор. Через несколько минут жахнуло ещё раз, по‑моему, даже сильнее, чем первый. Видно, пороху поболее положил, не на заводе, чай, делали – сам, без весов, на глазок. Надо сматываться. Я поджёг фитили, прошёл сквозь двери; пройдя по коридору, поднялся по лестнице. Остановился ещё перед одной дверью. Снизу, через щель, ощутимо тянуло дымом, прислушался – по дому топало множество ног, кричали. Ну, твой выход, атаман!

Я прошёл сквозь двери – надо было торопиться, от фитилей остались небольшие кусочки, как бы самому не взорваться, а становиться террористом‑смертником мне вовсе не хотелось. Швырнул в коридор дома бомбу и выскочил во двор. Там было полно народа. Я швырнул вторую бомбу в самую гущу, упал на землю и откатился за угол.

Первой взорвалась бомба в доме, вынесло остатки окон, двери повисли на петлях, из провалов окон и дверей повалил дым, через мгновение взорвалась бомба во дворе. Учёным я уже был, прикрыл уши ладонями и открыл рот. Людей поразметало, среди дыма слышались стоны и крики. Из окон появились языки пламени. О, классно!

Я промчался через дым, наступая на раненых и убитых. Калитка – нараспашку, и я выскочил на улицу. К дому уже бежал народ, огонь в деревянной Москве – страшная стихия.

Я уходил от дома дальше и дальше, крики затихали. Из переулка вынырнул Сергей, живой и здоровый.

– Атаман, рад тебя видеть! – И хлопнул по плечу. Меня от боли перекосило.

– Осторожно! На спине живого места от кнутов нет.

– Извини, не знал.

Мы добрались до моего дома, причём, если бы не Сергей – не дошёл бы, силы покидали меня.

Дарья очень удивилась, увидев меня: уезжал на пару недель – вернулся через пару дней. А когда я снял рубашку с кольчугой и поддоспешником, и вовсе заплакала. Кожа на спине вся была в кровавых рубцах. Хорошо – врачебный опыт помог, мазью поддоспешник смазал обильно, иначе сейчас его от живой плоти отдирать бы пришлось.

Дарья сбегала в свою комнату, принесла какую‑то вонючую мазь, намазала спину, обмотала чистой холстиной. Я натянул рубашку.

Надо решать, что делать дальше. Из дома уходить – это однозначно. Даже если князь или его подручные не знают, где я живу, примчатся к Изе – тот покажет. Стало быть, времени у нас немного.

– Дарья, быстро собирайся, бери только деньги, все что есть. Вещи не бери, времени нет. Как бы обидчики мои сюда не нагрянули, под горячую руку и тебе достанется, или ещё хуже – заложницей возьмут.

Женщина не стала засыпать меня вопросами – о том, что положение серьёзное, говорила моя спина. Я поднялся наверх, оделся, через несколько минут появилась Дарья:

– Я готова, держи деньги.

– Ого, молодец, собрала целый мешочек серебра.

Мы спустились на первый этаж, я разбудил Варвару, отсыпал ей серебра.

– Варя, нам надо срочно уйти, оставайся за хозяйку, присматривай за домом.

Мы вышли на тёмную улицу. Плохо, что у меня не было оружия – саблю, нож, арбалет – всё забрали люди князя. Сейчас меня можно было брать голыми руками. «Чёрт, зазнайка, дальше своего носа не видишь, трудно было купить ещё один комплект оружия?»

Мы отошли от дома, я стал размышлять – куда направить ноги. На постоялый двор? Там могут оказаться люди князя; к Сергею? Тоже могут вычислить. Дарья как будто прочитала мои мысли:

– Тут недалеко живёт брат моего отца. Он уже старый, у него можно остановиться. Дом небольшой, переждём.

– Тогда чего мы стоим?

Дошли до дома, долго стучали, пока от крыльца не раздалось: – Кого носит по ночам, чего добрым людям спать не даёте?

– Дядя Вася, откройте, я – Дарья.

– Ох ты, Господи, сейчас, сейчас.

Калитку открыл седой старик. Мы поздоровались, Дарья обняла родственника. Василий провёл нас в маленькую комнату, вышел. Я с облегчением разделся, улёгся в постель на живот. Спина болела. Так и уснул. Утром не смог встать с постели, слабость и резкая боль в спине уложили меня. Как не вовремя!

Пришлось несколько дней отлёживаться. Дарья выходила в город, принесла с торга продукты и новости. В городе только и говорили, что о пожаре в доме князя Курбского, о жертвах пожара. Ну, я думаю, что жертвы были не столько от огня, сколько от бомбочек. Всё‑таки – две бомбы от Сергея в окна, да две моих в гущу слуг князевых.

Когда я уже отлежался, когда затянулись слегка мои раны, пошёл на торг, купил саблю, нож, и после некоторых раздумий и колебаний – мушкет. Это была новинка. Пользоваться им было неудобно – заряжается долго, нужно иметь с собой мешочек пороха, мешочки с пулями, картечью, пыжами. Но! Если зарядить крупной картечью, при выстреле в толпу можно просеку проложить, в отличие от арбалета. У арбалета одно преимущество – бесшумность. От мушкета грохота и дыма много, пулей стрелять – недалеко и неточно, а для картечи – в самый раз, поэтому пули я и не покупал. А вот картечь взял самую крупную, около сантиметра в диаметре. По заряду пороха получалось восемь картечин. Ха! Считай, магазин от пистолета Макарова или Токарева, да все разом. К дому Дарьи не ходил и её туда отговорил идти – если нас где и ждут, так только там.

Через неделю после моего пленения я уже отошёл настолько, что был готов к путешествию. Пока я отлёживался, решил покинуть Москву, и лучшего места, чем Новгород, не придумал. Да, формально Новгород – под Москвой, посадник и суд – московские, но по сути, как была новгородская вольница, так и осталась. Даже деньги свои делали – часто на торгу в руки попадала «денга новгородска».

Вечером посоветовался с Дарьей, она решила остаться у родственника. Я знал, что через полгода князь Курбский перебежит к литвинам и получит за своё предательство обширные владения в Литве и на Волыни. Оказавшись в Литве, он выдал властям всех сторонников Москвы. В дальнейшем, Курбский активно действовал против Руси и царя Ивана, не раз возглавлял литовские отряды и, надо сказать, не безуспешно. В одном из походов он загнал в болото русскую рать и полностью истребил её. При этом князь не считал себя изменником. Он полагал, что пользуется старинным боярским правом «отъезда» – смены подданства и службы.

Мне нужно было укрыться всего на полгода. Уедет князь – минует гроза, тогда и Адашев убедится в чёрной душонке князя, поймёт, что прав был я тогда, под Полоцком. Итак, решено – уезжаю в Новгород, Дарья остаётся в Москве. Я подробно объяснил, где в случае нужды найти Сергея – он должен помочь.

Расставались тяжело. Я уезжал не на неделю, не на месяц, причём – в неизвестность. Половину денег из мешочка я оставил Дарье, смогу ли я поддержать её деньгами (в будущем) – я тогда не знал.

Пешком вышел из города. Нанял у рыбаков лодку с парусом и дошёл до Волока Ламского, там нашёл попутное судно, и с купцами по Шоши, Тверце, Мсте добрался до Господина Великого Новгорода. Старинный русский город встретил мощными городскими стенами и сиянием многочисленных церковных куполов.

Лепо!

На первое время остановился на постоялом дворе, решил пару дней осмотреться, отдохнуть после дороги. Чтобы узнать городские новости, хоть как‑то быть в курсе городских событий, решил сходить на торг. Когда я вышел на торговую площадь, чуть не оглох от многоголосого шума, мычания коров, блеяния овец – торг, поистине, был велик – пожалуй, и за день не обойти. Я постоял, осмотрелся, пошёл по рядам. Приценивался к товарам, завязывал разговор, слушал, о чём говорят люди. И неожиданно для себя попал в поруб.

Я спокойно стоял у оружейной лавки, оглядывая выставленное для продажи смертоносное железо. По проходу шёл явно поддатый норманн – здоровенный верзила с вислыми усами, рожа красная от выпитого, жилистый, с руками чуть не до колен, ладони – в грубых мозолях от вёсел. И хоть он был без кольчуги, из‑за спины выглядывали рукояти перекрещенных мечей, висящих на перевязи. Молодцу явно хотелось почесать кулаки, он искал приключений. Намеренно толкнул одного прохожего, другого. Навстречу ему шла пара: мужик с окладистой рыжей бородой, и с ним – явно жена, в кике, с лукошком для покупок. И хотя пара посторонилась, норманн качнулся в сторону и выбил лукошко из рук женщины. Из выпавшего лукошка покатились немудреные покупки – яблоки, морковь, репа. Норманн ухмыльнулся, пнул ногой овощи. Женщина бросилась собирать продукты, мужик стиснул кулаки.

– Что русич, силой померяться хочешь? Или кишка тонка? Все вы, русичи, трусы.

Такого принародного оскорбления мужик выдержать не смог, кинулся на обидчика. Но куда мастеровому против воина, сызмальства росшего в воинских забавах. Норманн ловко увернулся и завесил кулаком мужику в ухо. Тот упал, затем поднялся, присел, и, покачиваясь, тряс головой.

– Ну, кто ещё хочет?

И вдруг меня как чёрт под руку толкнул. Всё происходило на моих глазах, да и окружающие видели, но броситься на помощь никто не спешил. Уж больно нехорошая слава закрепилась за норманнскими гостями. Буйны, несдержанны, в питие неумеренны, оружием, с которым не расстаются никогда, владеют отлично.

Я вышел вперёд, из оружия был только поясной нож. Норманн – я их пока не различал – швед ли (по‑местному – свей), норвег? – выхватил оба меча из‑за спины и завращал ими. Мечи слились в два сверкающих круга. Гиблое дело – он обеерукий. Обычный воин держит в правой руке меч, в левой – щит. Мастера – в каждой руке по мечу. Очень опасно! Но я ничего предпринять не успел: растолкав зевак, вышли трое городских стражников – в кольчугах, опоясаны мечами.

– Брось оружие, – это норманну.

Тот скрипнул зубами, но подчинился. Будь это в другом месте, я думаю, норманн запросто уложил бы всех троих, но – в чужом городе, на торгу – ни князю, ни посаднику это не понравится, до корабля своего такой храбрец и не дойдёт. В городской дружине тоже умельцы есть.

Воины подобрали брошенные мечи, связали меня с норманном верёвкой, старший встал впереди, двое воинов шли сзади. Я был обескуражен – я‑то за что? Можно сказать – никаким боком. Единственное, что я успел, – сказать мастеровому: «На суд приди, свидетелем».

Нас провели мимо златоглавой Софии, по переулкам – на окраину, к небольшой бревенчатой избе, тюремщикам отдали мечи норманна и мой нож. Нас развели по разным камерам, заперли. Я не особенно переживал – ну, посижу ночку в тюрьме, не впервой в поруб попадаю. Завтра – княжий суд, разберутся, свидетелей много. В конце концов, если что пойдёт не так, я всегда смогу беспрепятственно покинуть стены узилища. Но не хотелось и в Новгороде быть беглецом, я чувствовал, что правда на моей стороне.

Я сгрёб в кучу лежавшую на полу солому и улегся. Чего зря время тратить, когда можно выспаться. Плохо, что знакомых нет – никто не придёт, еду не принесёт, а кормить арестованных за городской счёт не принято.

Так началась моя жизнь в Новгороде.

Глава VII


Воспользовавшись безопасным помещением с бесплатной охраной, я безмятежно проспал до утра, пока меня не разбудили тюремщики.

– Вставай, тут тебе харчей принесли.

Я удивился – кто бы это мог быть? Но все вопросы заглушили голодные спазмы желудка. В конце концов, какая разница – кто принёс еду?

Тюремщик подал лукошко, я откинул холстину. Так, варёные яички, полкаравая хлеба, кусок вяленого мяса и солёная рыба. Разумно: холодильника нет, ничего не испортится. Чтобы добро не пропало, я всё съел за один присест, правда – не спеша. В животе приятно затяжелело. Но предаться перевариванию мне не дали, появился тот же тюремщик.

– Выходи, суд княжий, всех на площадь велено. Голому собраться – только подпоясаться.

Меня вывели из тюрьмы, во внутреннем дворе уже стояло с десяток арестантов. Всех связали одной верёвкой и колонной повели на площадь. Народу было довольно много, человек триста‑четыреста.

Нас подвели к помосту, на котором стояло кресло, пока пустое. Вскоре вышел князь, уселся в кресло.

Сначала разбиралось дело о краже скота. Мне это было неинтересно, я стал вглядываться в толпу. О! Знакомые лица: я узнал мастерового с женою и оружейника, у лавки которого я стоял тогда. Это хорошо, свидетели, причём с моей стороны. Я бросил взгляд на норманна – он был через несколько человек от меня. Тот стоял, сохраняя невозмутимость, с пренебрежением поглядывая на народ.

Дошла очередь и до нас. Стражники вывели меня и норманна вперёд, поставив перед князем.

– Имя?

– Юрий Котлов.

– Из каких будешь?

– Свободный человек.

Князь повернул голову к норманну. Тот не стал дожидаться вопросов.

– Кнут Ларсен, из данов, свободный человек.

Князь нахмурил брови:

– На торгу, сказывают, задирал людей, меч обнажил. Это правда?

– Меч обнажил в ответ на обиду.

– Видаки есть?

Из толпы протолкались вперёд человек шесть‑семь, почти все сразу начали говорить. Князь поднял руку: – Тихо, по очереди.

Каждый из свидетелей рассказал, что он видел. Князь обратился к норманну: – Люди сказывают, ты первый начал их задирать, обиды чинить: толкался, жёнку чужую зацепил. Что можешь сказать в своё оправдание?

Норманн заносчиво пожал плечами.

– Присуждаю к гривне штрафа в княжеский доход, из города изгнать без права появляться.

Норманн насупился, сквозь зубы что‑то забормотал по‑своему. Стражники развязали меня, и я оказался свободен. Они подтолкнули – поклонись князю, невежа.

Я поклонился и отошёл назад, к людям. Ко мне тотчас же подошли мастеровой с женой, пожали руку.

– Поблагодарить хотим за помощь, совсем норманны обнаглели, нигде проходу от них нет – ни на улице, ни на торгу. Гостю обнажить оружие – не по Правде, грех.

Меня пригласили в корчму отметить моё освобождение. Кто был бы против? В корчме, недалеко от площади, где состоялся суд, было полно народу. Но нам местечко нашлось. Мастеровой протянул руку:

– Нифонт.

– Юрий.

– Пелагея.

Ну вот и познакомились. После поруба есть хотелось, и я заказал курицу, пирогов и вина. Нифонт запротестовал:

– Я приглашаю, и заказывать должен я. – Да ради Бога.

Служка живо приволок поднос с едой и кувшин вина. Мы выпили по стаканчику за праведный суд и моё освобождение. Немного посидев с нами, Пелагея ушла. В Москве женщин в корчме не увидишь, а в Новгороде – свобода.

Нифонт оказался гончаром и, вероятно, искусным. Многие из сидевших в корчме с уважением с ним раскланивались. Когда мы приканчивали второй кувшинчик вина, я уже знал все городские новости. Я уже подумывал о прощании – уж больно хотелось спокойно отоспаться на мягкой перине на постоялом дворе, когда в корчму ввалились три норманна. Были они явно навеселе, правда – без оружия, если не считать поясных ножей. Да только те ножи мало уступали длиною мечам – уже и тоньше, вот и вся разница. Лица уже багровые от выпитого, мутные глаза блуждали по корчме. Они нагло подвинули сидевших на лавке за столом каких‑то крестьян, плюхнулись, заказали подскочившему служке вина и закуску. Не обращая внимания на сидевших, громко горланили по‑датски.

Вечер явно обещал быть томным. По‑моему, пора сматываться, приключениями я уже был сыт.

Нифонт это понял тоже. Подозвал служку; расплатились, поднялись и направились к выходу. Все трое норманнов уставились на нас, один вытянул руку и пальцем с обгрызенным ногтем указал на меня:

– Порази меня Один, это он!

Сидевший ко мне ближе норманн схватил меня за руку.

– Отвечай, это ты?

– Конечно, я!

Норманны взревели. Я свободной рукой схватил норманна за руку, провёл приём и ткнул его носом в стол. Помимо моего желания, он случайно угодил лицом в похлёбку. Норманны вскочили, сидевший в корчме народ бросился врассыпную. Все знали буйный и драчливый нрав северных гостей.

Лишь один здоровенный мужик схватил лавку поперёк и со спины здорово врезал двум норманнам, сбив их на пол. Да не на тех напал. Норманны почти мгновенно вскочили, в руках их уже зловеще поблескивали ножи. Оба почему‑то кинулись на меня. Чем‑то я им точно не нравился.

Одному вовремя подставил подножку Нифонт, от удара второго я ловко уклонился, в ответ завесив ногой со всей силы по причинному месту. Норманн завыл, бросил нож и упал.

Я схватил его нож и отступил назад. На меня, свирепо сверкая покрасневшими глазами, надвигался тот, которого я окунул в похлёбку. Я сделал движение влево и тут же вправо. Норманн, хотя и был пьян, отслеживал ножом мои движения. Конечно, с детства привык к железу, навык есть. Медленно он надвигался на меня. За ним мужики боролись с двумя другими норманнами, слышались звуки ударов, крики, грохот бьющихся горшков и посуды.

Надо что‑то срочно предпринимать. На мне лишь рубашка да кафтан – неважная защита от ножа. Я периодически взмахивал своим ножом, не давая норманну подойти ближе; спиной я уже чувствовал стену.

Выхода не было – я вжался в стену и вывалился спиной вперёд во двор. Вскочил, обежал дом и побежал ко входу. Из дверей выбежали посетители, внутри было шумно, норманны разошлись не на шутку. Оттолкнув субтильного мужичонку, я влетел внутрь.

Вся троица наступала на здоровенного мужика с лавкой в руках. Нифонт и ещё один посетитель хватали со столов миски, горшки, ендовы и кидали в норманнов. Те лишь отмахивались, как от надоедливых мух.

Недалеко от дверей на кухню валялся ухват. Хороший такой, с железной рогатиной. Я метнулся к нему, схватил, размахнулся и со всей силы врезал одному противнику по голове. С глухим стуком норманн упал на пол. Двое его побратимов повернулись ко мне, поглядеть – это кто там ещё?

Мужик с лавкой не упустил момент и хрястнул ей со всей своей медвежьей силищей. Норманнов как ветром сдуло. Я схватил Нифонта за руку и потащил к выходу. Если нас сейчас прихватит городская стража, трудно будет оправдаться во второй раз.

Когда мы уже отбежали почти на квартал и остановились перевести дыхание, Нифонт спросил:

– А ты куда делся, когда на тебя норманн с ножом шёл? Стоял, крутил ножом, и вдруг исчез?

Я нашёлся с ответом:

– Глаза им отвёл.

– А, волхвуешь маленько. Грех это, да уж коли на пользу пошло, отмолишь потом. Ловко у тебя получилось. Скорее бы они уже отплыли. У причала их корабль стоит, на носу морда драконья, страшная.

Мы попрощались; я отправился на постоялый двор, Нифонт – домой. Норманнский трофей я сунул за пояс. Ежели к нему ножны заказать, может и пригодится: сталь хорошая, в этом я уже научился разбираться.

На постоялом дворе, где я остановился, комната моя с вещами была в целости – хорошо, что я заплатил за несколько дней вперёд. Есть не хочу, приключениями уже сыт, надо полежать на мягком – в порубе, на перепрелом сене жестковато.

Я разделся, лёг на лавку. Благодать! Но в голову лезли разные, причём дурные мысли. Вот в Москве я норманнов не видел. То ли пути дорожки не пересекались, то ли сказывалась близость Новгорода к Балтике, но явили они себя не с лучшей стороны. Но и мы, русские, тоже не были агнцами. Взять приключения в корчме. Да, остался жив, но по большому счёту мы оставили поле боя противнику, бежали позорно. И было‑то их всего трое, а русских мужиков – полная корчма. Конечно, они – профессиональные воины, кормятся с меча, но всё же…

Чем больше я размышлял о происшествии, тем сильнее чесались руки. Разум останавливал – ты в городе один, знакомых нет, помочь и прикрыть спину некому, что ты можешь? Обидно, да?

Я поднялся, порылся в вещах: вот они, мои самодельные бомбочки. Поучить немного данов, что ли? Я постоял, раздумывая, потом быстро оделся, сунул бомбочки за пазуху и вышел.

До городской пристани добрался быстро, и корабль нашёл сразу – не узнать или спутать драккар с другим судном невозможно – страшноватая драконья морда красовалась на носу.

Был вечер. По кораблю бродили пьяненькие норманны. Мне показалось, что мелькнула фигура Кнута Ларсена. Подожду, когда все улягутся.

Я сел в сторонке, в тени припортового амбара. До судна было недалеко – метров двадцать, добросить бомбочку было вполне реально. А учитывая, что на драккаре нет кают, и все спят на палубе – так это даже на руку. Одно беспокоит: когда они улягутся спать, поражающий эффект бомбочек снизится.

Я просидел в укрытии на чурбачке около двух часов, уж и ноги затекли. Наконец мореходы стали вытаскивать из трюма половички и укладываться на ночлег. На носу торчал часовой, но сделать ничего он не успеет – лука у него нет, а меч ему не помощник.

Я отвернулся к стене, несколько раз чиркнул кресалом и поджёг фитили на обеих бомбах. Загорелись! Я в несколько прыжков достиг берега и швырнул обе бомбы на драккар. Часовой не спал и меня заметил. Он громко закричал по‑своему, и к моему удивлению норманны сразу же вскочили, как будто и не спали. И в это время бабахнула первая бомба. От драккара полетели щепки, люди, корабль окутался дымом – порох‑то был дымный.

Рвануло снова, дым стал гуще. Пора срываться. Я отбежал по берегу метров на сто, остановился у высокого дерева и стал наблюдать.

На драккаре разрастался пожар: сначала появились робкие языки пламени, затем вспыхнуло сильно – то горели обильно пропитавшиеся жиром доски. Норманны даже не пытались тушить, хотя вода – вот она, за бортом. За канат, уцелевший после взрыва, норманны подтащили горящий корабль к берегу, стали выбрасывать на землю мечи, щиты, спускать раненых и погибших собратьев. Но вскоре жар от пламени стал столь силен, что все отбежали от корабля. Даже я на большом удалении ощущал на лице тепло от пожара.

На берегу собирались зеваки, но, увидев, что горит норманнский драккар, плевались и уходили. Даны вмиг лишились одновременно дома и транспорта, на берегу лежал десяток неподвижных тел. Я счёл себя удовлетворённым и решил вернуться на постоялый двор. Не хватало, чтобы меня увидели на берегу, рядом с горящим судном. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы заподозрить моё в том участие.

Тихими ночными улицами я вернулся на постоялый двор. В трапезной народу было мало, служки стояли рядом с хозяином у прилавка. Не стоит приобретать свидетелей моего позднего возвращения.

Я зашёл сбоку, прошёл через стену; поднявшись незамеченным по лестнице, прошёл в свою комнатку. Вот и славно. Не забудут норманны Новгорода. Везде бы их так встречали, быстро спесь бы отлетела.

С чувством выполненного долга уснул и проснулся, когда солнце стало слепить глаза. Да никак уже полдень. Вот это поспал.

Я спустился вниз, ополоснул лицо, прошёл в трапезную, заказал завтрак, а может – и обед. Вокруг только и было разговоров о пожаре в порту. Причём, как водится, правды в пересказах было мало. Каждый врал, как мог, что произошло чуть ли не сражение, что он‑де самолично видел кучи трупов данов на берегу. После каждой выпитой кружки вина или перевара число убитых данов возрастало. Мне стало смешно.

Доев, я пошёл на берег. Из воды торчал обгоревший остов корабля. Некоторые балки ещё исходили дымком. Убитых уже не было, как и самих норманнов. Корабелы сказали, что норманны дружно двинулись к наместнику искать правды, пообещав окружающим найти обидчика и сурово его покарать. Ну, флаг вам в руки!

Весело насвистывая, я направился на торг и вдруг замер. В моей комнатке лежал норманнский нож, тот, что прихвачен мною из корчмы. Надо немедля убрать улику. Если кто обшарит, будут лишние вопросы.

Вместо торга я помчался на постоялый двор. Прихватив нож, вышел во двор и в конюшне засунул его под стреху. Фу, пронесло. И как я раньше о нём не подумал? После некоторых размышлений решил на торг не ходить пока. Если кто‑нибудь из норманнов свяжет меня с Ларсеном, дракой в корчме и пожаром на драккаре, то искать будут в людных местах, на торге в первую очередь. Норманны сейчас злые, наверняка прочёсывают город, чтобы найти обидчика. Улик у них нет никаких, но и норманны – не следователи прокуратуры, им вполне хватит подозрений. А дальше – схватить да попытать, авось что и прояснится. Нет, лучше затихариться, пересидеть несколько дней.

Забрав с постоялого двора свои вещи, с трудом нашёл Нифонта в гончарной слободе и несколько дней провёл у него дома, не показывая носа на улицу.

Неизвестно, сколько бы я просидел ещё, но Нифонт сказал, что норманны, наняв купеческий корабль, из Новгорода уплыли, на прощание сильно грозившись вернуться и разобраться с обидчиками. Обычно норманны слов на ветер не бросали.

И тут же Нифонт сказал мне вторую новость. Несколько купеческих судов собираются в караван, хотят доставить груз в Киев, он может замолвить слово знакомому кормчему на шхуне, чтобы меня взяли охранником. Я был совсем не против, чего сидеть в незнакомом городе, а охранять – дело уже привычное, жаль – ребят знакомых со мной никого нет.

На следующий день Нифонт повёл меня к кормчему, потом – к купцу. Видимо, купцу я не очень глянулся – вид не боевой, ему, наверное, нужен был человек с пудовыми кулачищами, но слову Нифонта доверяли, и мы уговорились. Выход завтра утречком.

На следующий день я сердечно простился с Нифонтом и Пелагеей, нашёл на пристани корабль. Купец стоял у трапа; поздоровавшись, указал место на носу. Было ещё несколько пассажиров, которых разместили в крохотных кормовых каютах. Сразу же и отчалили. Ещё несколько кораблей‑ушкуев и шхун уже дожидались на стремнине. Мы были последними, отошедшими от причала, и все дружно подняли паруса. Берега медленно поплыли назад.

Я познакомился с тремя моими коллегами по ремеслу, плававшими с купцом Мефодием уже давно. Здоровенные парни – косая сажень в плечах – чинно подали руки для пожатия, назвались – Василий, Аксён, Афанасий. Покосились на мой мушкет, заулыбались в русые бороды:

– Почто огненным зельем балуешься? Богопротивно!

Я смолчал. Проверить в деле мушкет ещё не доводилось.

Сопровождаемый старшим – Аксёном – в качестве экскурсовода, обошёл судно. – Караваном плыть безопасней, – рассуждал Аксён, – на каждом судне, по три‑четыре охранника, да команда мечи в руках держать умеет: новгородцы – народ боевой, просто так ворогу нас не взять, а в караване людишек, почитай, сотня наберётся. Так что повезло тебе, Юрий, спокойным плавание должно быть. Отстоял вахту, да спи.

Спокойно не получилось, сглазил, видно, Аксён.

Наш караван мирно прошел озеро Ильмень, вошёл в Ловать, миновал Парфино. Впереди, в дне пути, лежал городишко Холм. Вперёдсмотрящий закричал: – Паруса долой! Суда встали! – Команда засуетилась, зашлёпала босыми ногами по доскам палубы. Парус быстро свернули, по инерции шхуна прошла ещё несколько десятков метров и слегка ткнулась в корму переднего ушкуя. Кормчий перебежал на нос, сложил руки рупором:

– Чего случилось? Чего встали?

C ушкуя прокричали:

– Сами не знаем, впереди встали, вроде как река перегорожена!

С таким я сталкивался впервые. И река‑то здесь неширока, от силы метров пятьдесят, но чем её можно перегородить?

Команда беспечно бродила по кораблю, даже Аксён, как старший из охраны, не обеспокоился.

Но мне ситуация не понравилась. Я на всякий пожарный проверил мушкет, подсыпал свежего пороха на полку, взвёл замок. Глядя на меня, остальные охранники лишь обменивались недоумёнными взглядами.

Спереди, от головы каравана, которая сбилась в кучу, практически заполнив всю ширину реки, раздались шум и крики. Я присел за высоким фальшбортом, приподняв над ним голову. С гиканьем и свистом из прибрежного кустарника на конях вылетели вооруженные всадники. Азартно что‑то крича и размахивая саблями, помчались к берегу. Да только вода – не земля. Кони у кромки резко остановились. Аксён с досады аж зубами заскрипел: – Литвины! Вот уж подловили! Хлопцы! За оружие!

С других судов раздавались такие же команды, кое‑кто даже успел пустить во всадников стрелы. В ответ захлопали пистолетные выстрелы, впрочем, без особого вреда. Конник с саблей или мечом хорош для атаки на пеших или таких же, как он, всадников. Но напасть верхом на корабли? Нападавшие это тоже поняли; оставив коней за кустами, густой цепью побежали к берегу. На кораблях защёлкали тетивы луков.

Подпустив поближе, я выбрал цель, прицелился и выстрелил из мушкета. Раздался грохот, приклад больно стукнул в плечо, всё вокруг заволокло сизым дымом. Когда дым ветром снесло в сторону, я увидел, что моя картечь не пропала даром – двое нападавших лежали на берегу, а один, держась за окровавленную руку, сделал несколько неверных шагов и упал.

Но нападавших это не остановило. Зажав во рту сабли, они с разбегу бросались в воду и плыли к судам. Тут и плыть‑то – три взмаха руками. Разбойники хватались руками за низкие борта, подтягивались, переваливались через борт и тут же пускали сабли в ход.

Если бы их было мало – запросто бы отбились. Команда отважно сражалась, пытаясь не допустить противника на судно, но взамен убитым или раненым появлялись всё новые и новые разбойники. Литвины ли они либо просто лесные тати – какая разница? Хуже всего было то, что и с другого берега, а значит, и с другого борта нападали разбойники. Видимо, шайка разделилась на две части, но что‑то у них не срослось или задумано было так, но напали не одновременно, с правого борта – на несколько минут раньше.

На всех кораблях кипели схватки, раздавался звон мечей и сабель, крики ярости и боли, с корабля кто‑то падал, поднимая фонтаны брызг.

Я не оставался в стороне, метался с саблей от одного борта к другому – как только на борт ложилась чёрная рука, тут же рубил саблей. Моей задачей было не убить противника, а не пустить на корабль. В конце концов, если врагу отрубить кисть или руку, он будет думать, как бы целым добраться до близкого берега, а не штурмовать корабль.

Все дрались отважно, палуба уже была скользкой от крови, но противник давил числом. Защитников на кораблях становилось всё меньше, и наконец настал момент, когда я понял, что на корабле нас осталось двое – я и Аксён, и надо уносить ноги. Зажав зубами нож, я прыгнул в воду и поплыл по средине реки, пытаясь отплыть подальше. Выбираться на берег было нельзя, там полно чужих, с одним ножом не оборониться. Завидев небольшую заводь, поросшую камышом, поплыл туда. Ноги нащупали илистое дно. Тяжело отдуваясь, забрался в средину заводи и затихарился.

Камыши затрещали, и показался Аксён. С мокрой бороды ручьём текла вода, был он только в нательной белой рубахе.

– Ну, ты силён! Я за тобой угнаться не мог.

Я приложил палец к губам.

– Тс! Тихо!

Мы оба замерли. От недалёкого места боя ещё были слышны крики и звон оружия. Аксён сплюнул:

– Наших добивают!

Я сунул нож в ножны. Аксён вообще не имел никакого оружия. Здорово – один нож на двоих. Нас сейчас могут запросто повязать или убить – это уж как повезёт.

Через какое‑то время шум боя стих. Наступила тишина. Видно, разбойники занялись осмотром и дележом добычи. Мы с Аксёном, неподвижно стоя по пояс в воде, уже изрядно продрогли. Надо бы выбираться отсюда. И только мы решили выходить на берег, как услышали голоса и стук копыт. По берегу ехали возбуждённые боем и победой разбойники. Мы с Аксёном присели в камышах, над водой – только головы. Кто его знает, вдруг с лошади мы будем видны, если останемся стоять?

Небольшая группа всадников проехала. Мы прислушались – тихо. Надо выходить на берег, от холода уже стучали зубы. Первым осторожно двинулся я, огляделся – никого. Махнул рукой, и следом за мной на берег выбрался Аксён. Мы прошмыгнули в кустарник, осторожно пробрались вглубь густого леса. Остановившись, вылили воду из сапог и, раздевшись, выжали одежду. Надевать её снова было неприятно, но не ходить же голым, а развести костёр – самоубийство.

Я решил пробраться к кораблям, посмотреть, что там происходит. Аксён отговаривал меня, как мог. Я махнул рукой:

– Сиди здесь, один пойду. Ежели до вечера не вернусь – делай, что хочешь, хоть в Новгород пешком возвращайся.

Медленно, стараясь не наступить на сухую валежину, пошёл к месту боя. Раздвинул куст, улёгся на землю, осмотрелся. Я думал, что погибли все, ну или почти все, но оказалось, что я ошибался. На противоположном берегу сидели связанные новгородцы, и было их немало – десятка три‑четыре – сосчитать лёжа было затруднительно. Разбойники, кто бы они ни были, подтащили за канаты суда к берегу и теперь, выстроившись цепочкой, выгружали весь товар из трюмов и сбрасывали в большую кучу на берегу. Хоть какая‑то ясность.

Я пробрался левее, всмотрелся. Так вот оно что! От берега до берега, замотанная за здоровенные деревья, свисала железная цепь. Она стала преградой для наших небольших корабликов. Ловко придумали, стервецы! Я подполз к дереву, где был закреплён один из концов цепи, размотал цепь – еле удержал в руках, чтобы она не грохнулась оземь с громким лязгом, – медленно отпустил. Цепь под собственным весом ушла в воду, а я отполз в глубь леса и стал искать Аксёна. Должен быть где‑то здесь. Чу! Слышен разговор. Стараясь не хрустнуть сучками или веточкой, подобрался поближе. Рядом с Аксёном стояли двое незнакомцев, у обоих в руках обнажённые сабли. Похоже, это разбойники, и, судя по разговору, пытаются узнать – не спасся ли ещё кто. Надо выручать товарища.

Я подобрался ещё ближе и, улучив момент, прыгнул к стоящему ко мне спиной разбойнику, глубоко и мощно резанув его по шее ножом. В спину бить побоялся – вдруг кольчуга надета? Аксён мгновенно сориентировался и кулаком заехал второму под дых. Не ожидавший такого поворота событий, разбойник согнулся в приступе боли. Разогнуться ему уже не дал я, всадив нож по рукоятку в спину. Мы оба с Аксёном одновременно схватили сабли убитых врагов. Ну хоть какое‑то оружие. Обшарили убитых. В калите – медная мелочь. Аксён снял пояс с ножом с убитого, нацепил на себя. Я отстегнул ножны от сабли, прицепил к своему поясу, вложил саблю.

– Слушай, Аксён, там наших, корабельных в полон взяли, на берегу сидят, связанные. Что делать будем?

– А у тебя что, рать в две сотни мечей под рукой есть? Или ты хочешь, чтобы мы вдвоём напали на разбойников? Татей ещё полно осталось, да и луки у них есть, сам видел. Мы и до наших добежать не успеем, посекут стрелами.

– Тогда что делать?

– Домой возвращаться, а по пути в Парфино зайти, известить, что с новгородцами приключилось, может, рать небольшую собрать успеют, да перехватить, хотя вряд ли.

– Это почему?

– Разбойники‑то конные.

– А пленники пешие, да обоз под добычу надобен, а он медленно идёт.

Аксён поскрёб голову: – А и правда! Тогда надо идти.

– Аксён, ты иди один, поспешай, а я тут останусь, буду в отдалении от пленников идти, на дороге, на перекрёстках знаки оставлять – скажем, веточки подламывать. Тогда пленников быстрее сыскать можно будет.

– Это ты ловко придумал. Тогда удачи тебе!

– И тебе того же!

Мы обнялись на мгновение, затем разошлись каждый в свою сторону, молча и не оглядываясь. Я снова пробрался на берег, спрятался в кустах. На противоположной стороне за время моего отсутствия появились изменения – целый обоз. Разбойники лихо грузили на подводы добытые мечом трофеи, двое нарядно одетых в цветные жупаны внимательно за ними приглядывали. На иначе, как вожаки, дворяне, небось, литовские.

Когда все товары были уложены, пленных пинками подняли. В это время освобождённые от тяжёлой цепи судёнышки, влекомые течением Ловати, медленно стали отдаляться от берега, спускаясь к Ильменю. Литвины загомонили сначала, увидев, как корабли отплывают, но потом махнули рукой – и правда, в Княжество Литовское как на кораблях проплыть?

Тяжело гружёные возы тронулись, сзади пошли понурые пленники, подгоняемые конвоем из литвинов. Выждав, когда берег опустел, я огляделся – никого. Спустился к воде; стараясь не плескать и не поднимать шума, переплыл реку. Перебежав к кустам, разделся, выжал одежду, слил воду из сапог, тут же всё это натянул на себя. Двинулся вдоль колеи, пробитой десятками колёс в мягкой земле.

Вытоптанный ногами и колёсами след извивался между деревьями, уходя на закатную сторону. Я двигался параллельно ему, но в глубине леса – не дай Бог, если пойду по колее, и кто‑нибудь из литвинов обернётся, сразу спалюсь.

Иногда я выходил к колее, ломал несколько веточек – так, чтобы они бросались в глаза, – надо оставить чёткий след, где прошли разбойники. Я всё ещё лелеял надежду на помощь. Но при размышлении понял, что это маловероятно. Аксёну идти до Парфино пешком два дня, да пока рать соберут, до места засады и боя доберутся – считай, семь дён, да по следу неизвестно как идти получится, а до порубежья литовского недалеко. Даже при медленном ходе обозном всё равно за неделю литвины с обозом и пленными на свою землю уйдут. Я аж зубами заскрипел от злости: всё просчитали, не ошиблись. Конечно, такие набеги на целый караван купеческих судов с бухты‑барахты не делают. Всё литвины прикинули – что до ближайших городков пешком идти за помощью долго, а порубежье – ближе.

Я шёл и матерился про себя. Что же делать? Чем дольше я шёл, тем яснее осознавал, что я один, и помощи ждать не от кого, и такое отчаяние накатило – впору плюнуть и обратно повернуть. Да только не привык я бросать начатого дела на средине. Вот веточки заламывать на пути разбойничьем бросил – лишнее.

Начало смеркаться, затем стемнело. Я стал вдвойне осторожнее, шёл медленнее, ощупывая ногами землю. Хоть и торопятся литвины, но ночью не пойдут. Места здесь глухие, болотца встречаются, рисковать обозом никто не захочет. А и правда – зачем? На полсотни вёрст вокруг – ни души, ни деревеньки. Покушать и выпить у них с собой есть – небось, вчистую корабельные запасы вымели, захотят ночью согреться – костерок разведут, никто в глухомани не увидит. Так и есть – впереди, за деревьями мелькнул огонёк костра, потянуло дымком.

Медленно я приближался к стоянке. Стоп! Костерок сыграл с литвинами плохую шутку – за одним из деревьев был виден силуэт дозорного. Я его на фоне костра видел, а он меня – нет.

Обойдя часового сбоку, прикрываясь деревьями, подкрался поближе, и, улучив момент, когда дозорный отвернётся в другую сторону, в два гигантских скачка оказался рядом с ним и трофейной саблей снёс ему голову. Вот подхватить падающее тело не успел, но на шум никто не обратил внимания. Литвины у костра уже чувствовали себя в безопасности – говорили свободно, смеялись, пили из кувшинов вино, что‑то варили в медном котле. Я принюхался – мясной запах шёл от котла, небось, каша с мясом. Я сглотнул слюну, в животе забурчало. Когда был завтрак‑то, а целый день пришлось то саблей махать, то в воде сидеть, то пешком идти. Не отказался бы я сейчас за тем котлом посидеть.

Литвины пошарили в повозках, стащили к костру целую кучу снеди, выбили у одного бочонка с вином дно и стали шумно отмечать победу с богатыми трофеями. Когда ложки разбойников заскребли по дну опустевшего котла, мне пришлось лишь горестно вздохнуть.

Насытившись, разбойники захотели развлечений. От пленников отделили солидного купчину в годах, приволокли к вожаку, бросили под ноги. О чём спрашивал вожак – слышно не было, только разговор принимал какой‑то нехороший оттенок. Вожак вскочил, начал пинать купца ногами, потом ножом отрезал у него бороду – сильнейшее оскорбление на Руси для православного. Купец плюнул на обидчика. Вожак наклонился, вонзил нож в живот купцу и медленно, явно наслаждаясь мучениями жертвы, потянул нож кверху, увеличивая разрез. Купец надрывно закричал, затем стих. Литвины захохотали.

Я стиснул зубы, в висках стучали молоточки, ненависть и злость захлёстывали всё моё существо. По взмаху руки вожака двое подручных притащили ещё одного новгородца – совсем молоденького парнишку – лет шестнадцати‑семнадцати с замотанной холстиной рукой, на которой темнела кровь. Парнишка в ужасе уставился на ещё агонизирующего купца, глаза в страхе заметались по сторонам, на лбу заблестел пот. Вожак начал размахивать перед перепуганным парнишкой окровавленным ножом, потом неожиданно взмахнул рукой и отсёк новгородцу ухо. Парень закричал – и от боли и от испуга, по голове струилась кровь. Пленник дёргался, но руки были связаны за спиной, и подручные надёжно держали его за плечи.

Ярость моя нарастала, требуя выхода. Да, пленников берут, но не издеваются, а возвращают за выкуп, в целости, между прочим. Я почувствовал, как мышцы и всё тело наливаются упругой мощью. Было ощущение, что одежда моя вот‑вот треснет от распирающей силы. Не в силах сдержаться, я вскочил, выхватил саблю, и, не таясь, бросился к литвинам. Всё‑таки что‑то произошло, время для меня необъяснимо сжалось – я летел, как ветер, а все вокруг застыли.

Литвины медленно, как в кино, начали поворачивать головы на шум, с которым я ломился через лес, как лось во времена гона, а я уже был в гуще врагов и рубил и рубил головы налево и направо. Вернее – даже не рубил. Я пересекал саблей шею и нёсся дальше. Какое‑то время голова ещё оставалась на шее, был виден лишь порез, голова ещё моргала глазами, не осознавая, что уже мертва.

Ураганом я прошёл вокруг костра, рубя без пощады всех, до кого дотягивалась сабля. Описав первый круг, пошёл на второй, увеличив радиус. Только тогда убитые мной стали оседать на землю, причём так медленно, что пока первый из убитых – а это был их вожак – упал на землю, я успел завершить второй круг, убив не меньше полутора десятков. Для меня они стояли почти неподвижно, лишь совершая медленные движения кистями рук или глазами. Я понял, что они видят мелькающую тень, но осознать, кто их враг? – не могут.

Я метался между этими неподвижными статуями и рубил, рубил, рубил. Что интересно – на мне не было ни капли вражеской крови – я успевал отскочить к следующему врагу, пока у убитого появлялись первые капли крови. Остановился на мгновение – оценил, кто ещё жив из врагов – и безжалостным коршуном кинулся на противника.

Вроде всё. Возник шум в ушах, резко подступила слабость, ощущения были как у сдутого воздушного шарика. Силы уходили, подташнивало. Я через силы дошел до дерева и рухнул в траву.

Через несколько минут шум в ушах стих, и я услышал журчание. Ручеек рядом, что ли? Господи, да это же льётся кровь из обезглавленных шей моих врагов. Меня чуть не стошнило.

Внезапный приступ дурноты и слабости медленно оставлял меня, и через какое‑то время я смог сесть. Зрелище было не для слабонервных. Рядом с костром стоял остолбеневший от боли и пережитого непонятного чего, что рубило головы врагам, новгородец. Вокруг, по всей поляне, лежали бесформенными тёмными кучами враги с одинаковыми смертельными ранениями – без голов.

Да, я убивал в бою, что делать – век жестокий, но и противники мои могли меня убить, у всех было оружие. Но сейчас? Надо было время осмыслить произошедшее. Что на меня нашло? Почему я стал двигаться в пять‑десять‑двадцать, да наверное, в сто раз быстрее, чем все остальные? Неужели перенос во времени дал мне возможность не только проходить сквозь стены, но и сжимать время и ускорять до невероятной величины свои действия? Мне стало не по себе. Я что – превращусь в монстра, которого никто не сможет остановить? А впрочем – зачем меня останавливать? Я что – граф Дракула и пью кровь невинных? Всё, что я до сих пор делал, шло во благо моих соплеменников, моей страны. Но не свихнусь ли я, не превратятся ли мои необычные способности в обузу, во вред окружающим меня людям?

Всё, хватит философствовать, новгородцы ещё связанные лежат, да караульные в лесу ждут смены, вдруг да заявятся сами? А меня после такого взрыва энергии теперь можно брать чуть ли не голыми руками – до того я был слаб. И сильно хотелось есть, очень сильно. Видимо, такие ускорения движений сжигали много энергии.

Кое‑как я вложил саблю в ножны, и, опираясь на них, как на клюку, доковылял до костра. Увидев здоровенную копчёную свиную ногу, я вцепился зубами в мясо, и довольно быстро от окорока остались одни кости. Парень по‑прежнему стоял столбом и с удивлением и страхом смотрел на меня. Ну конечно, слопать за один присест такой окорок под силу только нескольким бугаям, да и то под хорошую выпивку.

Утолив голод, я почувствовал, как силы возвращаются. Я вытащил из ножен нож, подошёл к парнишке. От испуга он втянул голову в плечи, в глазах плескался ужас. Кто я – он не знал, очередной незнакомец с ножом. Протянув ему нож, я сказал: «Пленников освободи!» У парня от удивления отвалилась челюсть. Затем он повернулся ко мне спиной – вот чёрт, он же связан. Я перерезал верёвки, парень взял нож, но тут же выронил – так затекли руки.

– Ладно, руки разомни и стой тут. – Я направился к тёмному углу поляны. Там лежали наши новгородцы, у каждого руки связаны сзади, а кроме того – все связаны одной длинной верёвкой.

Я перерезал верёвки, люди начали растирать затёкшие руки, медленно вставать. Всех мучила жажда. Парнишка, которого я развязал первым, схватил котёл и побежал к недалёкому ручью. Пленники, вернее, уже бывшие пленники приникали к котлу со свежей водой и пили – жадно, не отрываясь. Когда насущная потребность была утолена, люди стали ходить по поляне. В первую очередь подошли к убитому купцу. На лице его застыла страдальческая маска.

– Плохой смертью умер Глеб, – промолвил один из новгородцев, – похоронить бы надо.

– Это уже завтра, – отозвался другой.

По мере того, как новгородцы обозревали поляну, удивление их росло.

– Это кто же такое сотворил?

Ко мне подошли несколько новгородцев; даже в разорванных одеждах, помятые, окровавленные местами, они выглядели солидно, держались с достоинством.

– Я.

– Ты один? – Все поразились.

Неожиданно подал голос парнишка:

– Когда мне ухо отсекли, он как демон налетел, никто даже опомниться не успел, сабля летала, как молния, всех он един посёк, Бог тому свидетель. – Парнишка перекрестился.

– Господь с тобой, ты не берсерк ли, какой у норманнов бывает? Говорят, они в бою боли не чувствуют, к ним даже товарищи близко не подходят, бо рубят они вокруг себя всех, света белого не видят, к тому же доспехов железных не носят.

Ко мне осторожно подошли двое новгородцев, пощупали руки, спину, грудь.

– На ём доспехов нету!

Вокруг нас собрались почти все, и по толпе пробежал шепоток: «Берсерк, истинно – берсерк!» – Все замерли. Тишину нарушил солидный купчина: «А если и берсерк, что с того? Благодарить его всем миром надо, из полона освободил…» – И поклонился.

Толпа мгновение стояла неподвижно, затем все дружно склонились в поклоне. Ей Богу, я засмущался. Не красна девица, но пробрало, до печёнки достало.

Купец, который первым поклонился, подошёл, обнял:

– Спасибо, сынок. – Повернувшись к толпе, сказал: – Жалую десятую часть моих товаров за вызволение.

И почти тут же раздалось: «И я, и я тоже».

Ну не фига себе! Отсюда ещё выбраться надо.

Корабли уплыли, на возах быстро не уйдёшь, а они – уже про барахло. Я решил взять инициативу в свои руки.

– Так, господа Нова города. Предлагаю вече закончить, собрать у врагов оружие. Сами определитесь, кого в дозорные выделить, а кто кашеварить будет – небось, и кушать хочется?

– А и верно говорит. Как звать тебя, воин?

– Юрий, свободный человек, в охрану к купцу Афанасию принят был.

– Нет уж купца Афанасия, убит он, сам со шхуны трупы сбрасывал, литвины заставили.

– О! Юрий, иди ко мне в охрану, втрое больше жалованье положу, мне такие парни нужны.

– Так ведь кораблей нет!

– А товар есть – вон в возах лежит. До Парфино бы только добраться. Всё равно течением их в Ильмень‑озеро снесёт, там и найдём свои посудины.

– Ну что же, не будем загадывать, но я не против.

– Вот и ладненько.

Купцы – люди деловые, быстро распределили обязанности – кто оружие собирал, кто ветки в костёр таскал, кто кашеварить собирался. Я уселся в стороне на пенёк. Устал, передохнуть надо. Люди поглядывали на меня с уважением и страхом, обходили стороной. Позже я обратил внимание, что куда бы я ни шёл, вокруг меня было пустое от людей место – этакий кружок метра два‑три. Ага, понятно, берсерка боялись. «Парень он хороший, боевой, из полона освободил, но что у него в голове – непонятно, а ну как опять начнёт саблей размахивать и всех в капусту рубать? Лучше от него подальше держаться».

Я прислонился к стволу дерева и мгновенно провалился в сон. Показалось, что меня тут же растолкали. Но нет, уже и каша с мясом была готова – мне принесли здоровенную миску, а сверху лежал огромный ломоть хлеба. Я взял ложку и стал есть.

От костра слышался разговор. Интересно – о чём? Голос что‑то знакомый. Я перестал есть, прислушался. Рассказывал парнишка, я застал, видимо, уже конец повествования …. – как молния. А опосля подошёл к костру, схватил копчёную свиную ногу и сразу всю умял, даже костей не осталось.

Народ ахнул: «Неужто и кость сгрыз?» – Парнишка перекрестился: «Ей Богу, не вру». – Все опасливо покосились на меня. А я старательно душил смех – пока до Новгорода доберёмся, столько нового о себе услышу! Потом дошло – эдак все разговоры до церкви дойдут, примут за порождение дьявола, а инквизицию никто не отменял – сожгут живьём, и все дела. Надо будет как‑то потихоньку всё это спустить на тормозах.

Разговор у костра продолжился неожиданным образом. Один из купцов подсел сбоку:

– Слышь, паря, ты воин знатный, по всему видать. Переходи ко мне на службу. Авдей впятеро платить собирается, а я вдвое от него. За тобой, как у Христа за пазухой. Ты ведь пленных не бросил, от Ловати за нами шёл. Я так понимаю – момент удобный выжидал. То грамотно, я сам когда‑то дружинником был, понимаю. Ты больше, чем десять воинов стоишь; я убитых поглядел – раны ровные, стало быть, удар правильный. А что берсерк, то я их не боюсь, встречал уже. Ты только когда в ярость входить будешь – знак подай, чтоб, значит, я отбежать успел.

Я чуть не захохотал, но сдержался. За остаток ночи по одиночке ко мне подходили все оставшиеся в живых купцы. Я никому не отказывал, обещая подумать до Новгорода.

Утром позавтракали кашей, запили сытом, запрягли в повозки коней и двинулись в обратный путь. Колея уже была пробита, дорогу искать не приходилось, и до места схватки на берегу добрались к обеду. Здесь купцы заспорили – часть предлагала идти по левому берегу, часть – по правому. Каждая из сторон приводила свои доводы. Я в спор не вмешивался – что спорить, коли местности не знаю. Однако же, если Аксён доберётся до Парфино, рать наверняка пойдёт вдогон по левому берегу, а может и заберёт на закатную сторону – если Аксён забудет, что я ему говорил про сломанные веточки на дороге. О том я купцов и известил. Споры тут же прекратились, как будто за мной оставалось решающее слово.

Через два дня нелёгкого пути по нетореным местам – плавали, в основном, здесь, а не на подводах ездили – подошли к Парфино. Крепостные ворота небольшого городка были закрыты, из надвратной башни высунулся стражник.

– Кто такие?

– Гости новгородские, разбойники пограбили, корабли отобрав. Назад, в Нова город возвертаемся.

Стражник хлопнул себя ладонями по ляжкам:

– Да что же это делается, второй раз ужо. Токмо один тут прибёг, говорит – караван пограбили; наши рать собирают да посыльного в Новгород послали – теперь вы.

– Не Аксёном ли того человека кличут?

– Аксёном, – заинтересованно уставился на меня стражник.

– Так мы из того каравана и есть.

– Гляди‑ко! – удивился стражник.

Тут зашумели купцы:

– Долго ты нас перед закрытыми воротами держать будешь?

– Сейчас, сейчас, только воеводе скажу, – стражник исчез.

Вскорости загромыхали засовы, и ворота распахнулись. Навстречу нам вышел воевода в полном боевом – в кольчуге, шлёме, опоясанный саблей. За ним шли несколько ополченцев и Аксён. Завидев нас, он издал радостный вопль и кинулся навстречу – обнял меня, повернулся к воеводе:

– Наши‑то сами из полона вырвались.

– Ну и славно, заходите в город, отдохните. Мои люди ушкуй да шхуну чью‑то в Ловати выловили, без команды, трюмы пустые, да палуба в крови. У причала стоят. Ваши?

Купцы одобрительно загомонили, а несколько наиболее ретивых тут же пошли смотреть – кому повезло, чьи корабли у пристани.

– Поздновато мы хватились, видать – другие корабли мимо нас по Ловати ночью проплыли, теперь их в Ильмень‑озере искать надобно. Да ничего, Ильмень‑озеро – не море‑окиян, сыщутся.

Обоз зашёл в город, расположился на небольшой площади. Примчались те ретивые, что бегали смотреть корабли. После небольшого ремонта такелажа и приборки палуб суда вполне могли взять на борт всех – экипажи‑то изрядно после боя поредели, даже тесно не будет.

Не откладывая дело в долгий ящик, почти все пошли на пристань, оставив несколько человек для охраны. Остался и я. Какой из меня мореход? Я и парус поднять не могу, – румпель от вымпела отличу, конечно, но куда какая верёвка идёт и как она по‑морскому называется – уж извините, не тому учился.

Что удивительно – среди пленных были только легкораненые. Либо раненые тяжело скончались от ран сами, либо их добили литвины, чтобы не обременять обоз. Надо для себя запомнить этот факт.

К вечеру посудины наши были готовы. Решили переночевать в городе, с тем, чтобы утром быстро погрузиться и отчалить. Не удалась купцам ходка, в Новгороде будут подсчитывать потери и зализывать раны. Купцы, конечно, огорчались, но не сказать, чтобы сильно. – Были бы кости, – говорили они, – а жир нарастёт. Торговое дело без риска не бывает.

В основном все грабежи и убийства случались в пути – в конном ли обозе, на кораблях. Много лихих людишек, не чувствуя сильной власти, не желая обременять себя ежедневным трудом, предпочитали добывать себе денгу острой сабелькой, кистенём да засапожным ножом. Мало того, что хватало с избытком своих, доморощенных лихих разбойников, так и соседи с пограничья норовили быстрым рейдом пройтись по соседским землям, хапнуть, что удалось, да быстрей домой.

Часть людей ночевала по привычке на судах, кто побогаче – ушли на постоялый двор. Я был где большинство, на причале, завалился на повозку с мехами – хорошо, мягко, тепло. Придремал. Проснулся от тихого говора, совсем рядом. Приоткрыл один глаз. Рядом стояло несколько горожан, и один из наших, парнишка с отрезанным ухом. Парнишке, видно, нравилось чувствовать себя в центре внимания:

– Ты не смотри, что на нём кольчуги али другой брони нет, он берсерк, его мечи не берут, в бою как ураган летает, сабля – как молния, глазом не успеваешь уследить, один всех литвинов уложил.

– Иди ты! А не врёшь, паря?

Парнишка насупился:

– У кого хочешь, спроси. Как, по‑твоему, мы из полона освободились?

Мужики поглядывали на меня опасливо и близко не подходили:

– Надо же, а с виду и не скажешь, человек как человек.

Мне надоели эти разговоры – спать только мешают, и я шумно повернулся на бок. Мужики так и рванули врассыпную от телеги. Я усмехнулся – уже и берсерком стал, на норманнский манер. Ё‑моё, подзабыл я – ведь из Новгорода я исчез, потому как норманнов обидел, а ну как они вернутся? Смогу ли я, как в битве с литвинами, время сжать? Если да, то и чёрт с ними, норманнами, а если нет? Интересно, как это у меня получилось? Что‑то новое о себе узнаю на тридцать пятом году жизни. Прямо как в поговорке – чем дальше в лес, тем толще партизаны. Весь сон перебили, чертяки.

Я прикидывал, чем и как объясняются мои необычные способности, но так и не смог ничего для себя решить. Недоволен ли я такими способностями – пожалуй, нет. Пусть будут, коли есть. Вот только надо научиться владеть ими в полной мере. Интересно, это всё, чего можно ожидать от организма, или я ещё чего‑нибудь могу? Знать бы заранее. Увы!

Утром началась суматоха – все выстроились цепью и передавали с повозок в трюмы товары купцов. Закончили работу удивительно быстро, но купцы есть купцы. Теперь они направились в город – продать лошадей и повозки, что достались в качестве трофея от литвинов. С другой стороны – не пропадать же добру.

Часа через два, распродав трофеи, вернулись назад, коротко посовещались и, подойдя ко мне, выложили мешочек с монетами:

– Половину выручки за лошадей, повозки и оружие литвиновское тебе отдаём, другая половина – нам, за хлопоты.

Да Бог с вами, я особо не претендовал, но дают – бери. С деньгами жить проще.

Вскорости отчалили, и уже утром были в Новгороде. Такого быстрого возвращения никто не ожидал. Но слухи в городе распространились быстро, и скоро у причала стояла толпа. Все хотели узнать новости – кто вернулся, кто убит. Я не был нужен никому – это как‑то царапнуло сердце; идти тоже было некуда, и я направился на постоялый двор. Вещей после боя у меня тоже никаких не было, сгинули куда‑то, как и мушкет, только сабля трофейная на боку, да нож поясной. Хорошо хоть купцы деньги от продажи обоза дали, будет, на что жить.

Я пришёл на уже знакомый постоялый двор – кормили здесь неплохо, место не шумное, меня устраивало. Хозяин меня вспомнил – времени от прошлого моего посещения прошло немного, отвёл самолично в небольшую, но чистую и опрятную комнатку. С наслаждением я разделся и упал на мягкую постель. Только тот, кто путешествовал, не раздевался неделями, сможет это оценить. Бог с ним, с баней – её ещё заказывать надо, сейчас спать, в тепле и уюте, в спокойствии.

Вечером мой сон был прерван осторожным стуком в дверь. На пороге стоял хозяин постоялого двора, из‑за его плеча выглядывал Авдей.

– Ты что же, друг любезный, от людей сбежал? Почитай, весь вечер по постоялым дворам езжу, насилу нашёл.

– А что случилось‑то?

– Так уговаривались мы с тобой, на службу ко мне охранником.

– Авдей, отоспаться‑то я могу?

Купец захихикал:

– Могёшь, да токмо я первым быть хочу. Тебя уже другие торговые гости ищут, новгородцы – ребята хваткие, но я первым оказался.

Купец прошел в комнату, уселся на лавку. Хозяин, видя чинный разговор, мгновенно исчез.

– Юрий, я видал, как тогда, на поляне, к тебе другие купцы подходили, знаю, что ответ никому не дал – то хорошо, мужчина за свои слова отвечать должон. Давай уговоримся – плачу пять рублей в месяц, харч и жильё моё. Ну, по рукам?

– С одним условием, Авдей.

– Каким ишшо?

– Только охрана и защита, никаких других дел. В свободное время я должен с оружием заниматься, чтобы навык был.

Купец с облегчением вздохнул:

– Согласен. По рукам?

Мы скрепили рукопожатием наш договор. Кстати, на Руси договор, скреплённый рукопожатием – всё равно что нынешний на бумаге с печатями. Дал слово – держи.

Купец окинул взглядом моё жилище.

– А вещи где?

– Да всё на мне.

Купец покачал головой.

– Зазорно что‑то – воин знатный, а ничего не нажил. Пропил?

Я чуть не поперхнулся:

– На работе не употребляю.

– А чего тогда гол как сокол?

– Московит я, от гнева княжеского сюда перебрался, в Москве и дом и жена остались.

– Ага, ясно теперь. И то мне странно было, почему раньше я о тебе ничего не слышал. Вот оно что – московит.

– Ну, извини, где родился – там и пригодился. – Я знал, что на Руси москвичей никогда не любили – что в эпоху Ивана Грозного, что в двадцать первом веке.

– Собирайся, поедем ко мне: возок дожидается, банька натоплена – что одному, как бирюку сидеть?

– Считай, уговорил.

Я поднялся, оделся, опоясался саблей. Готов. Внизу заплатил хозяину за комнату, раскланялся. За воротами стояли добротные дрожки, запряжённые парой гнедых. На козлах восседал возничий. Едва мы уселись, как экипаж тронулся.

Жил купец недалеко от храма Святой Софии, богато жил – большой двор с постройками, изба в два поверха, слуги по двору шастают – коли не знаешь, что купец, можно подумать – дворянин.

Довольный произведённым впечатлением, купец провёл в дом, познакомил с домашними, явно желая похвастать; отвёл меня в выделенную комнатку на первом этаже – второй этаж был чисто хозяйский. После мы сходили в баньку, от души попарились. Когда вышли в предбанник, слуга дал мне новое бельё, рубашку, штаны.

– Носи, дарю, не след в рванье ходить.

Одежда моя после боя, купания и ползания по лесу и в самом деле выглядела непрезентабельно. После было хорошее застолье, с обилием закусок и выпивки. Я пил мало, но хозяин явно решил воздать Бахусу за избавление от позорного плена и последующего выкупа. Когда хозяин уткнулся носом в миску, я пошёл к себе отдыхать.

Утром, предупредив хозяина об отлучке, пошёл на торг, в оружейные ряды. После нескольких стычек и длительного размышления решил подобрать себе оружие и нашёл – взял шесть штук хорошо сбалансированных, хорошей выделки метательных ножей, и случайно наткнулся на великолепный дамасский клинок. Я долго не мог отвести взгляд от матового лезвия, проверял клинок на гибкость, пробовал на остроту, срезал волоски на руке. Хорош клинок! Беру! Денег даже после ожесточённого торга едва хватило, поэтому ножны взял самые простые, деревянные, обтянутые кожей. Не ножны главное, да и богатые ножны привлекают чужой, не всегда добрый взгляд, мне это внимание ни к чему.

Вернувшись в купеческий дом, ставший на время моим пристанищем, зашёл на задний двор и начал упражняться в метании ножей. Плохо, учителя рядом не было, а в таком экзотическом применении ножа тонкостей много. Начал с близкого расстояния – метров с трёх. Вначале ножи не хотели втыкаться лезвием – норовили то ручкой, то плашмя. Но после трёх дней почти непрерывных упражнений я понял суть, и ножи стали входить в бревенчатую стену остриём. Для себя я поставил цель – бросать ножи быстро и точно, пусть даже недалеко. Пять‑шесть метров – вполне достаточно по дистанции. У ножа есть одно ценное качество – бесшумность. Лук тоже бесшумен, но велик, и чтобы освоить его в совершенстве, нужны годы и практика. У меня же времени было мало, я подспудно чувствовал, что мне ещё придётся столкнуться с норманнами, и я хотел быть готов к этой схватке, может быть – решающей для меня. В работе с саблей практика была; конечно, против опытного фехтовальщика мне долго не продержаться, но участвовать в дуэлях я не собирался.

В беспрерывных занятиях – метании ножей, упражнениях самбо – проходили месяц за месяцем. В качестве партнёра я нашёл себе хозяйского холопа – Ивана. Среднего роста, ловкий, подвижный, он неплохо подходил для этой роли. Я нагружал себя физическими упражнениями – растяжки, бег; вот только с тяжестями не занимался – мышцы накачать ими можно, сила будет, но теряется скорость – главное для бойца. Со временем к моим упражнениям привыкли, считали причудой, да что с берсерка взять.

За зиму успел перезнакомиться с соседями, обзавёлся знакомыми – на торгу, среди мастеров‑оружейников, мастерового люда, купцов. Нравился мне Новгород; это в Москве – политические интриги, дрязги, подсиживание – как среди бояр, так и среди князей – чей род старше, у кого заслуг больше – все хотят поближе к государю пробиться.

Наступила весна, потекли ручьи, вскрылся Волхов. Авдей начал поговаривать о новом караване судов с товарами – за зиму охотники набили много зверья, шкурками амбары полны. Зимний мех ценится выше – густой, красивый, прочный. Не хотел купец упустить своего, поэтому исподволь готовился, а ноне ждал, когда сойдёт вода да судно просмолят, подремонтируют к дальнему походу. Да и мне хотелось размяться, засиделся я на тёплой печи и сытном харче у хозяина, пора набираться новых впечатлений.

По моим прикидкам выходило, что князь Курбский вскоре должен в Литву перебежать, а там и мне можно будет в Москву возвращаться. Соскучился я что‑то по Дарье. Хорош Новгород, слов нет – храмы красивые, дома добротные – не теснятся, как в Москве, усадьбы обширные, нравы свободные, но – не родной мне город. По большому счёту, и нынешняя Москва – тоже не родная, я появлюсь только через четыреста лет, но всё же…

Майским днём, когда судно было уже готово, товар в трюмах, Авдей ожидал только готовности других купеческих судов, я отправился на торг, – так, прикупить что по мелочи. И услышал от горожан новость, которую и ждал и боялся услышать – вечером к пристани пришвартовался драккар, норманны пришли числом четыре десятка. Настроение слегка испортилось. Ежели Авдей уйдёт с караваном, всё обойдётся. Норманны – народ злопамятный. Будут искать обидчика, и, может быть, им это удастся. Что же, надо быть наготове, иметь при себе оружие – саблю и ножи. Физически и морально я был готов к встрече, но не со всеми сорока сразу.

Глава VIII


День как‑то не заладился. Утром, узнав у Авдея – не будет ли каких‑либо дел для меня, я опоясался саблей, заткнул за пояс чехол с метательными ножами, прикрыл его полой кафтана (и) отправился на торг. По дороге раскланивался с появившимися знакомыми. А на торгу, как у последнего раззявы, у меня срезали поясной кошель. Ведь знал, что мошенников у возов полно; кошель был прикрыт полой кафтана, я внимательно отслеживал всех вокруг, и, тем не менее, когда захотел расплатиться за новые сапоги‑коротки, мягкой кожи – к лету, то кошеля не оказалось. Я с досады выругался и сплюнул. Месячное жалованье увели, ублюдки. Это какую ловкость рук надо иметь, чтобы у трезвого, в своём уме и осторожного человека срезать кошель, чтобы он не заметил? Впредь наука будет, не надо класть все яйца в одну корзину, можно было деньги по частям рассовать в разные места, но чего уж теперь?

Я развернулся и отправился домой – что без денег делать на торгу? Недалеко от выхода навстречу попались два норманна. Были они без шлёмов, кольчуг и щитов, но мечи по‑норманнски висели на спине, лишь рукоятки торчали из‑за плеча. Они внимательно, цепкими взглядами опытных воинов осмотрели меня, но не сделали попыток заговорить или задеть, спровоцировать на драку. Мне их лица были незнакомы.

По пути с торга я несколько раз оборачивался, проверялся, одним словом. «Хвоста» за мной не было. Спокойно дойдя до дома, я взял деньги. Снова вернулся на торг – сапоги‑то были нужны.

Перед торгом, на небольшом пятачке у входа стояли несколько норманнов, внимательно разглядывающих прохожих. Они никого не трогали, но очень это было похоже на цепь, некую гребёнку, просеивающую подозрительных, с их, норманнской точки зрения.

Когда я подошёл, один из норманнов дёрнулся, что‑то бросил своим товарищам, повернулся ко мне, ткнул в грудь пальцем: – Ты был в корчме?

– Я там каждый день бываю, это моё дело.

– Мне кажется знакомым твоё лицо.

– А мне – нет, что из того?

Вокруг нас начал собираться народ. Норманнам это явно не понравилось, они отступили в сторону, и я прошёл на торг. Сделав покупки, направился домой, и на выходе опять наткнулся на тех же норманнов. Им что, заняться нечем? Или кулаки уж очень чешутся?

Когда я проходил мимо, один из данов подставил подножку. Я был готов к их пакостям, споткнулся, но не упал. Не оборачиваясь, мгновенно сильно ударил каблуком по ступне норманна. Удар очень болезненный, уж поверьте. Норманн от неожиданности и боли взвыл, остальные как с цепи сорвались, кинулись ко мне. Ага, как же, буду я стоять, ждать, когда меня побьют или в потасовке сунут нож под рёбра. Швырнув в лицо ближайшему норманну купленные сапоги, я получил ожидаемую реакцию – он вскинул руки, инстинктивно закрываясь, тут я ему и врезал ногой под ложечкой. Норманн согнулся. Инстинкт заставил меня присесть, и вовремя – там, где только что было моя голова, просвистел здоровенный кулак. Полуобернувшись, я в ответ врезал локтем в пах противнику. Норманн от боли даже выдохнуть не смог, схватившись руками за отбитые причиндалы. Я лично сомневаюсь, что в будущем он сможет стать отцом.

Поскольку вокруг нас снова собрались зеваки, норманны не стали продолжать драку, помогли подняться своим пострадавшим друзьям и пошли прочь от торга. На прощание один прошипел мне: – Мы ещё свидимся, рус!

Подобрав валявшиеся сапоги, сразу направился к сапожнику, попросив подбить на каблуки и носки сапог жесткие набойки. Сапожник удивился, но сделал при мне. Бить будет сподручней: саблю и нож во время драки я не вытаскивал, а вот набойки железные очень бы пригодились – мои сапоги сейчас были без них.

Дома купеческие слуги делились городскими новостями – норманны присутствовали во всех людных местах, провоцировали мужиков на драки, цеплялись к женщинам. В городе зрело глухое недовольство, но пока до открытых стычек не доходило.

Пару дней я сидел дома, отрабатывал некоторые удары, метал ножи. Со слов холопов, то в одном районе города, то в другом происходили драки. Норманны вели себя просто вызывающе. Ну что же, негоже прятаться дома, когда незваные гости обижают хозяев.

Опоясавшись саблей, заткнув за пояс ножи, я отправился в город. По дороге решил зайти в корчму, выпить сбитня, послушать городские новости. Только подошёл к двери, как в корчме раздались крики, от удара распахнулась дверь, и мне навстречу вылетел мужик с окровавленным носом. Я успел подхватить бедолагу и положил на завалинку. Похоже, в корчме кто‑то веселился на всю катушку.

Я зашёл в открытую дверь – здесь кипела драка. Несколько мгновений я стоял, пытаясь определиться – кто бьёт, кого и за что. Ого, да здесь норманны наших бьют. До оружия дело не дошло, хотя мечи были у них за спинами. Дрались всем – ногами, руками, лавками, оторванными досками, били глиняные горшки о головы друг друга. Я улучил момент и кулаком изо всей силы треснул по затылку норманна, который неосторожно повернулся ко мне спиной.

Надо помогать своим, и я кинулся в драку. В первую очередь необходимо свалить здоровенного норманна, что молотил кулачищами сразу троих мужиков. У них из разбитых носов и ртов уже текла кровь, запачкав рубашки и кафтаны, а норманн был свеж, как июньский нежинский огурчик. Ринувшись на дана, я вскочил на стол, с разбега ударил его ногой по рёбрам и ощутил хруст. Хорошо ему досталось. Дан повернул ко мне взбешённую физиономию, и я тут же ребром ладони врезал ему по кадыку. Глаза норманна закатились, он захрипел и стал заваливаться вбок. Досмотреть и насладиться зрелищем не пришлось, поскольку в плечо мне ударился глиняный горшок, разлетевшись на мелкие черепки и обрызгав пивом.

Через толпу дерущихся ко мне пробивался высокий, жилистый норманн. Руки длинные, кисти как лопаты, с мозолями от вёсел. Сильный противник, к себе близко не подпустит, и вынослив – это я оценил мгновенно. Только дойти в целости ему не дали. Сбоку мелькнула лавка и обрушилась на спину норманна. От удара его бросило на меня, он потерял равновесие. Я едва успел выставить согнутую ногу и принять его на подошву. Удар пришёлся ему в средину живота. Дан рухнул на пол.

Шум стих, я оглянулся. Мужики размазывали по лицам кровь, один вытаскивал из разбитого рта качавшийся зуб. Все шумно дышали, но победа было нашей. Все четыре норманна лежали поверженные на полу – двое в отключке, двое ворочались, пытаясь встать. Ладно, лежачих не бьют – на Руси испокон века действовал этот неписанный закон.

Однако и уходить отсюда надо, неровен час – городская стража прибежит. Когда они нужны – не найдёшь, а когда всё закончится – они тут как тут, похватать виновных и невиновных.

Я осмотрел себя – рубашка в пятнах от пива из разбитого горшка, но не порвана, вид в целом – вполне, поэтому неспешной походкой, сдерживая себя, направился на торг. Основная часть норманнов постоянно находилась тут, и я не ошибся.

Ещё на подходе к торговой площади я услышал шум и крики. На площади явно происходило нечто неординарное. Растолкав толпу, подошёл поближе. Ба! И здесь драка.

Дюжина норманнов дралась с ватагой новгородских мужиков. Обе стороны дрались с остервенением, кровь текла из разбитых носов и ртов, стонали увечные. Мужиков было больше, но норманны брали опытом и организованностью. Они стояли полукругом, раз за разом отбивая с лёгкостью волны нестройной, неорганизованной толпы. Пока что ни один норманн не лежал на земле, в отличие от новгородцев. Непорядок!

Я пристроился за атакующими новгородцами, разбежался за их спинами, за мгновение до столкновения опёрся руками на плечи переднего мужика и, взметнув своё тело вверх, со всей силы врезал подкованным каблуком норманна в подбородок. Такой удар не выдержал бы и бык, норманн – тоже. От удара незваный гость стал заваливаться на спину, я же, приземляясь на его место, сильно двинул локтем в голову норманну справа. Тот закачался, поплыл, и я от души добавил хук в солнечное сплетение. Норманн упал. Видя потери среди доселе неприступной норманнской стенки, ватажка новгородцев восторженно взвыла и принялась с удвоенной силой молотить супостатов, но вскоре, понеся потери в виде выбитых зубов и подбитых глаз, откатилась назад. Вокруг лежащих товарищей норманны образовали круг.

– Мужики, ко мне! – скомандовал я.

Подчинились не все, но десятка полтора подошли.

– Ну, долго вас ещё норманны дубасить будут? Вам что, нравится по сопелкам получать? Значит, так, берём пятёрку, что спереди, к нам лицом, разбиваетесь по двое на каждого норманна. Нападайте одновременно, один бьёт в живот, второй – в голову. Можно прикрыться от одного удара, но не от двух одновременно. Всё ясно?

– А ты кто будешь?

– Знакомиться после драки будем, вперёд! Будем бить дружно, обязательно одолеем!

Воодушевленные новгородцы рванули на врага. Этот наш наскок оказался результативнее прежнего, кровь пустили не только новгородцам. У данов тоже появились потери – у одного из рассечённой брови потоком струилась кровь, заливая глаза, второй выплёвывал зубы. Новгородцы откатились назад. Побитые отходили, на их место рвались новые желающие.

Видя постоянную смену мужиков с новгородской стороны, норманны сочли благоразумным уступить поле боя. Подняв с земли своих товарищей, так, в виде кольца они пробились через толпу и направились к пристани. Новгородцы ликовали. Удалось немного сбить спесь с данов.

Тут как тут появились городские стражники, но, поскольку драки уже не было, ушли ни с чем. Похоже, на сегодня приключения закончились.

Утром я проснулся с чётким ощущением, что сегодня произойдёт что‑то важное, и я знал, что будет решающее столкновение с норманнами. Откуда взялось это предчувствие – не знаю.

После завтрака я не спеша пошёл на торговую площадь. Народ вокруг только и говорил о вчерашней драке. Норманнов пока видно не было, но они точно будут – не в их характере оставлять поле боя за противником. Точно, как бабка нашептала, только похоже, что идут они все. Некоторых участников вчерашней потасовки было видно – на лицах были свежие фиолетово‑синие кровоподтёки и ссадины. Выглядели они угрюмо.

– Эй, люди Нова города, вы вчера струсили, на дюжину наших воинов напала половина города. Кто желает сразиться в честном бою, один на один? Оружие любое, покажите свою храбрость.

Я протиснулся поближе, но меня опередили. В центр площади вышел здоровенный молодой парень, щёки – кровь с молоком, в плечах – косая сажень. На поясе – прямой меч. Мне стало его жалко – силы много, но опыта в его годы маловато. Даны с детства учатся владеть мечом и секирой, управлять драккаром – это воины, пираты по духу.

Навстречу ему вышел сухощавый, лет сорока, вислоусый дан в кольчуге, шлеме, при длинном мече. Щита не было ни у кого из противников.

Воины встали в десятке метров друг от друга, изучая противника. Вокруг немедленно образовалась толпа зрителей. Многие, видимо, знали новгородца, подбадривали его криками: – Митрофан, не подведи, прибей норманна! – Парень осклабился, вскинул в приветствии руки. Рановато, парень, радуешься.

Я глядел, как двигается дан – мягкой, неспешной походкой, мышцы расслаблены, и угадывал, что за этой расслабленностью скрывается сжатая пружина.

От норманнов вышел их предводитель, обратился к толпе новгородцев:

– Как будут биться воины – до первой крови или до смерти?

Сначала мнения зрителей разделились, но потом всё слышнее стали крики – до смерти! Вожак норманнов поднял руки, все стихли:

– Бой!

Парень выхватил меч, легко им завращал, превратив лезвие в сверкающий круг. В толпе восторженно загудели. Норманн стоял неподвижно, потом внезапно выхватил из‑за спины меч, в пару прыжков оказался рядом с парнем и ударом меча пронзил ему грудь. Толпа ахнула и смолкла. Бой окончился за секунды.

Дан вытащил меч, парень упал; норманн деловито вытер окровавленное лезвие об одежду убитого и, не глядя, бросил меч в ножны. Все вокруг подавленно молчали. Никто не ожидал столь быстрой и трагической развязки. Быстр, ловок этот норманн, к тому же – никакой игры на публику, всё буднично, деловито.

Предводитель вышел в круг.

– Кто ещё желает померяться мастерством?

Новгородцы, видевшие быструю и бесславную смерть своего земляка, желания не выразили, отступили, круг стал более обширным. Я решил, что настало моё время, протолкался вперёд:

– Я желаю.

Взоры всех – норманнов и горожан – скрестились на мне. Норманны смотрели с удивлением и пренебрежением, взгляды горожан были полны надеждой. Я подошёл ближе, встал против противника. Предводитель‑норман оглядел обоих.

– Готовы? Бой!

Видя, как молниеносно расправился норманн с горожанином, я решил не дать шанса варягу. Саблю я не вытаскивал из ножен, впрочем, как и мой противник. Я смотрел на его нож. Перед броском человек переносит вес тела на одну ногу, затем следует бросок вперёд. Для меня это жизненно важно.

Вот норманну надоело стоять – подбадриваемый хриплыми голосами сородичей, он решился на атаку. Я видел, как закаменело его бесстрастное лицо, чуть‑чуть, почти неуловимо тело сместилось вправо. Сейчас! Я выхватил из‑за пояса метательный нож и с разворота всем корпусом, снизу, от пояса, метнул в норманна. Тот уже был в прыжке, вытаскивая свой смертоносный меч. Но мой нож оказался быстрее. Не зря, не зря я угробил столько времени, превратил в труху стену сарая. Нож почти целиком вошел в его левый глаз. Норманн по инерции ещё летел в прыжке, но я уже знал, что он мёртв.

Он упал передо мной, касаясь мечом моих сапог.

Все застыли в оцепенении – стояла такая тишина, что была слышна песня жаворонка в вышине. По‑моему, никто даже не успел заметить моего броска: стояли двое, один кинулся вперёд и упал, будто споткнувшись. Все ждали какого‑то поединка, звона мечей, брызг крови. А тут – в первом поединке единственный удар, во втором – вообще непонятно чего, но норманн лежит, а из‑под его головы растекается кровавая лужа.

Их вожак подошёл к убитому, присмотрелся, кивнул головой: – Ты победил.

Из строя норманнов подбежали двое, подняли убитого и понесли к пристани, на корабль. Конунг оглядел меня внимательно, как бы запоминая.

– Мы ещё встретимся, воин.

Восторженная толпа бросилась ко мне, я даже испугался слегка – помнут или раздавят. Обошлось, покидали в воздух, все желающие пытались пожать руку и предлагали выпить. Сквозь толпу протиснулся еврей. Глаза возбуждённо горят.

– Я видел, я всё видел сам. Молодец! Постоял за честь Новгорода, за Русь. Пошли в корчму, я угощаю.

Ну, в корчму так в корчму. За нами потянулось множество горожан, так что корчма не вместила всех желающих. Поел я всего самого лучшего, выпил хорошего рейнского вина(?). Упиться боялся – все предлагали дружбу и желали скрепить совместной чашей вина. Если учесть, что в тех чашах было пол‑литра, не меньше, то понятно, то через пару часов я уже был изрядно пьян, хоть и пил через раз.

– Авдей, давай уходить, у меня скоро вино из ушей польётся.

Все гости в корчме уже были навеселе, и нам удалось ускользнуть незамеченными. Я помогал Авдею, почти тащил его на себе. Не рассчитал купчина своих сил, но мужик был неплохой, меня не обижал, сегодня я видел – был искренне рад за меня и горд знакомством со мной. Как бы это знакомство не сослужило ему плохую службу, было у меня такое предчувствие.

До дома добрели, когда солнце собиралось садиться. Отдав почти бесчувственное тело купца в руки подбежавших холопов, я направился на задний двор. Зачерпнув из бочки холодной воды, умылся, снял кафтан, расстегнул и бережно положил пояс с саблей и ножами на завалинку. Сам взял чурбак и начал приседания – раз, два, три… двадцать… сорок. Пот катился градом, но с каждым приседанием я чувствовал, как в голове проясняется, с потом выходит хмель. В корчме нельзя было обижать отказом Авдея и весь остальной люд – невзирая на победу, могли обидеться. Но теперь мне надо быть трезвым, я просто всеми потрохами чувствовал, что день не закончится спокойно. И будет лучше встретить неприятности трезвым.

Доведя себя до изнеможения, разделся по пояс, поплескался прохладной водой. Всё, я в форме. Теперь надо отдохнуть. Поднявшись в дом, улёгся на постель, только сняв сапоги. Пояс с оружием положил рядом, на расстоянии вытянутой руки. Придремал, в доме становилось тихо, все укладывались спать.

Чу! У соседей залаяла собака. Я уже по лаю знал, когда она гавкает на чужих, а когда – просто так, чтобы показать хозяину, что не спит, несёт службу, отрабатывает хозяйские харчи.

На зажигая света, поднялся, обулся, надел тёмную рубашку и опоясался. Теперь я был готов. К чему – я и сам не мог сказать точно.

Тихо открыл окно; через слюдяные оконца и днём‑то ничего не видно. Глаза привыкли к темноте, и я заметил две тени, перемахнувшие через наш забор. Началось! Не верилось мне, что норманнский конунг не попробует отомстить за гибель своего воина. Уж очень они смиренно ушли, не в повадках это норманнов.

Я рыбкой нырнул через окно; хорошо – одежда тёмная, не выделяется на фоне дома.

Перемахнув забор, двое непрошенных гостей присели и шептались. Как я не напрягал слух – ничего не удалось услышать. Медленно, опасаясь шелеста сабли, вытащил её из ножен.

Незнакомцы поднялись и молча направились к дверям дома. Всё, не стоит тянуть дальше, если это не норманны – то воры. Добрые люди ночью через забор не лазят. А с татями здесь разговор короткий.

Я сделал шаг в сторону, оказавшись за спинами ночных визитёров, и ударил саблей первым, срубив голову левому. Правый мгновенно обернулся, и меня спасла от ножа только реакция. Просто я был готов к такому повороту событий. Тем не менее, почти без замаха ударил саблей по руке: ориентиром служило лезвие ножа, поблёскивающее в свете луны. Незнакомец со стоном схватился за руку – вернее, за её обрубок: кисти не было. Я приставил саблю к горлу визитёра: «Кто такой?» – Ночной гость молчал. Я надавил лезвием сильнее, из‑под лёгкого надреза показалась кровь.

– Если не скажешь, умрёшь сейчас и здесь, как он. – Я кивнул на неподвижное тело.

– Ермоха я, по прозванию Косолапый, на Низовке живу.

– А здесь чего забыл?

Незнакомец замолчал. Я надавил саблей сильнее.

– Норманны послали, по твою жизнь, денег обещали.

– Сколько же?

– Два золотых.

Я хмыкнул – ежели на базар пойти – сумма неплохая. Но за мою жизнь – маловато. Не оценили меня норманны, подослали местную шваль, думали – ночью двое справятся.

– Забирай своего друга и убирайся отсюда.

– Как же я заберу, когда я ранен?

Я молча расстегнул ремень на убитом, перетянул несостоявшемуся убийце руку выше кисти.

– Хочешь жить – бери на загорбок друга и уходи. Не уйдёшь – ляжешь рядом с ним. Выбирай.

Постанывая, Ермоха поднялся. Я помог погрузить ему на спину труп – хорошо, что нетяжёлым оказался, отпёр засов на калитке.

– Уходи, знакомым разбойникам передай – не надо сюда ходить, здесь живёт ваша смерть. Больше никого отпускать не буду, все здесь поляжете, сколько бы вас не пришло. Понял, урод?

– Понял.

– Тогда иди.

Ермоха с грузом исчез в темноте улицы.

Заперев калитку, через окно залез в комнату, закрыл окно, разделся и улёгся спать. Думаю, сегодня уже никого не будет.

Выспался отменно, проснулся от того, что в дверь ввалился Авдей – с опухшим лицом, непричёсанный, в исподней рубахе.

– Ты как?

– Если бы ты не разбудил, было бы отлично.

– Голова трещит. Похмелиться хочешь? Пиво свежее на леднике есть.

– Нет, голова не болит, чувствую себя на миллион баксов.

– Чего? И как это тебе удаётся? Вчера вместе пили, ты – как огурчик, а я – как разбитое корыто.

– Пить меньше надо, а коли пьёшь – закусывай.

Авдей исчез, на кухне послышался грохот, звон посуды. Видно – уронил что‑то.

Со двора раздался женский визг. Я, как был в исподнем, так и выскочил – даже не обулся.

Недалеко от моего окна стояла служанка и истошно орала, как бензопила. Я подскочил, слегка похлопал по щекам. Визг прекратился.

– Ты чего?

Служанка показала на землю. Тьфу, мать честная. В лужице крови валялась отрубленная кисть, рядом – нож. Как же я вчера забыл?

Развернув женщину за плечи, подтолкнул к дому. Дождавшись, пока она ушла, забросил кисть, а за ней нож за забор. Там как раз протекала сточная канава. Пробежал на задний двор, набрал в пригоршни песка – там лежала кучка для ремонта печи – и присыпал кровь.

Язык у служанки оказался длинным, и через несколько минут из дома выбежала орава женщин. С опаской подойдя ко мне, они боязливо спросили: – А где длань?

– Какая? – удивился я.

– Ну, нам Евстиния сейчас рассказала – ужас какой! – выходит она во двор, а там длань лежит на земле, с ножом.

– Ну и где же они – нож и длань?

Женщины стали оглядывать двор. Ничего не обнаружив, отправились обратно, ругая служанку – привиделось, небось. Разубеждать их я не стал. Осторожнее надо быть, Юра, ни к чему пугать домашних. Труп ушёл вместе с татем, а вот про кисть я как‑то запамятовал. Неаккуратно получилось, впредь за собой надо подчищать. И так меня в доме побаивались – Авдей уж постарался про берсерка рассказать, да слухи городские быстро дойдут, как я норманна сразил, а тут ещё и рука. За монстра сочтут, а мне бы не хотелось такой славы.

Зайдя на кухню, я слопал несколько пирожков с пылу‑с жару, запив молочком. Всё равно Авдей общую трапезу собирать не будет, с утра подлечился и ушёл почивать. Подремлю‑ка и я – неизвестно, придётся ли ночью спать.

Днём меня никто не беспокоил, и я отлично выспался, даже переспал, вечером сытно поужинал, не желая вопреки поговорке оставлять ужин врагу. Ещё чего, враг обойдётся.

Вечером дом стал стихать: первыми отошли ко сну купец с женой и детьми, затем холопы, наконец угомонились кухарки. Открыв окно, я придвинул лавку и уселся ждать. Терпения мне было не занимать.

Ближе к первым петухам, когда воздух попрохладнел, на улице, в конце её – квартала за два – загавкали собаки. Я выпрыгнул в окно, прикрыл створки – не надо показывать посторонним, что их ждут. Подошёл к забору, просунул сквозь доски голову. Привыкшие к темноте глаза уловили сначала смутное шевеление, затем – неясные тени. Один, два… пять. В лунном свете при неосторожном движении в вырезах горловин мерцали кольчуги. Ага, стало быть, тати не справились, теперь пожаловали господа норманны. Эти сильнее, опытнее и опаснее вчерашних.

Я втянул голову назад, прижался к забору, вытащил саблю и стал ждать. Люди за забором остановились напротив усадьбы купца. На верхний край забора легли чьи‑то руки; лёгкий толчок ногой – и во дворе приземлился норманн. Не дав ему подняться, я саблей резанул по горлу. Хрипя и булькая кровью, норманн упал и в агонии засучил ногами. Один готов. Наверняка послали, чтобы калитку изнутри отпёр, ну так я не гордый, сам отворю. Держа наготове саблю, тихонько отодвинул крепкий дубовый запор, приотворил калитку. Она распахнулась, вперёд шагнул норманн. Пока он меня не рассмотрел, я резко провёл саблей по шее. Дан схватился за шею, но силы покинули его, и он упал лицом вперёд. А в калитку уже заходил второй. Резко, со всей силы я ударил калиткой, раздался тупой звук. Я распахнул калитку и нанёс колющий удар в лицо. Еле удалось выдернуть саблю назад, так глубоко она вошла в кости черепа. Троих в минус.

Зато оставшиеся двое не сплоховали. Один выхватил меч и стал наступать на меня, но ему мешал упавший товарищ, а проём калитки не давал размаха, поэтому он старался наносить колющие удары. Но меч – не шпага или рапира, в основном это оружие рубящее.

Второй лёгким толчком перелетел через забор и вырвал меч из‑за спины. Мне удалось захлопнуть калитку и дёрнуть засов, тут же раздался удар мечом в дерево. Бросив саблю на землю, я выхватил метательные ножи и с расстояния трёх метров с силой бросил их один за другим в обе ноги и правое плечо норманна. Я помнил, что тело прикрыто кольчугой. Со стоном дан упал на колени, меч выпал. Даже в темноте глаза норманна яростно полыхали ненавистью. Ладно, на несколько минут мне он не страшен, разберусь позднее. Надо решать с последним. Он не ранен, полон сил и желания отомстить за своих.

Калитка сотрясалась от ударов тяжёлого меча. Причём, что интересно – даны молчали – никаких воинственных криков. Тишина – и в ней – удары меча. Сюрреалистичная картина! Боюсь, моя сабля не выдержит прямого удара меча – меч вдвое тяжелее.

Я подобрал саблю, сунул её в ножны; отодвинув запор, дождался удара меча в калитку и резко распахнул её. Обеими руками ухватился за перекладину над калиткой и, повиснув, обеими ногами ударил норманна в живот. Меч его после удара был опущен к земле, живот открыт. Кольчуга предохраняет от удара острым предметом – ножом, саблей, скользящим ударом меча. Но от удара в живот – нет.

Норманн выдохнул весь воздух, согнулся, и я сцепленными кулаками ударил его по затылку. Бедняга потерял равновесие и упал в сточную канаву, что текла вдоль улицы, вместо обочины у дороги. Не дав ему подняться, я одним прыжком оказался рядом и, выхватив саблю, принялся рубить незащищённые кольчугой места – руки, ноги. Норманн пытался уворачиваться, но куда ему в кольчуге в осклизлой канаве, полной отбросов. Вокруг него расплывались тёмные разводы крови, и, наконец, он затих. Жестокий век, жестокие нравы.

Держа саблю в руке, вошёл в калитку и чуть не поплатился жизнью. Я думал, что раненый дан лежит смирно, истекая кровью, но мужик оказался сильным. Он ухитрился встать, прислонившись к забору, и только я показался в проёме, обрушил свой меч. Я посторонился, совсем чуть‑чуть. Удар пришёлся по сабле, выбив её из руки, но не задев меня. Я отшатнулся назад. Плохо, теперь у меня нет сабли, только поясной нож и один метательный.

Думал я недолго, пробежал пять‑шесть метров, перепрыгнул сточную канаву, прошёл сквозь забор и оказался сзади противника. Тот стоял лицом к калитке, ожидая нового моего нападения. Я выхватил метательный нож и с силой швырнул его в шею норманна, целясь чуть ниже шлёма. Дан зашатался, меч выпал из руки, он опустился на колени, пытался опереться на руку, но она подломилась, и он упал. Я подошёл ближе. Дан негромко проговорил:

– Вложи мне меч в руку.

Ага, как же, я не самоубийца.

– Я ухожу в Валхаллу, Один не примет меня без оружия.

Норманн не просил – это было не в их правилах. Он просто рассказывал, хотя даже в темноте было видно, как белеет его лицо.

Ладно, иди к Одину. Я подобрал его меч, вложил ему в руку.

– Ты великий воин, славянин. Один смог одолеть пятерых. Сходи к конунгу, скажи… – Тут голос его стал слабеть, слова сделались неразборчивы, он умолк, дёрнулся и затих.

Достойно умер. Я хоть и противник его, но пожелал ему встретить своего бога – одноглазого Одина. Не я на них напал, сами пришли за моей жизнью, но я смог забрать их души.

Я запер калитку. На улице ничего не напоминало битву – сточная канава скрыла тело убитого, а другого, что лежал перед двором, я втащил внутрь. Жалко, что нет рядом вчерашнего Ермохи – трупы перетаскать к их хозяину.

Я уселся на крыльцо. Скрыть утром побоище невозможно – везде кровь, да и четыре трупа во дворе, никуда не денешь. Надо будить Авдея, тем более – небо на востоке стало сереть, запели петухи. С купцом просто необходимо поговорить, дом‑то его.

С большой неохотой я поднялся, прошёл в дом, подойдя к опочивальне купца, постучал. Никакого ответа, только храп за дверью. Забарабанил кулаком. Из‑за двери высунулась заспанная Лиза, купчиха.

– А, что? Почто людей ночью будишь, случилось чего?

– Случилось, Авдея буди.

Лиза исчезла, а через пару минут появился всклокоченный Авдей.

– Чего тебе, неугомонный? Ночью спать надо.

– Надо, только не получается. Оденься, вниз спустись, во дворе показать кое‑что надо.

Я вышел, уселся на крыльцо. Через некоторое время показался одетый Авдей, потирая руками глаза. Небо уже посерело, и убитых было хорошо видно.

– Норманны?!

– Истинно так.

– Кто же их так?

– Авдей, ты что, не проснулся? Я конечно.

– Так их же четверо! – Авдей для убедительности растопырил четыре пальца.

– Пятеро, Авдей, один ещё в сточной канаве, за забором.

– Ну ты силён, как же это ты их, один‑то?

– Авдей, не об этом думать надо. Куда убитых девать?

– Из‑за этого ты меня разбудил? Всё равно утра ждать надо. Утречком к городской страже – рассказать, что и как, там уж решат, куда тела девать. Они напали на мой дом, ты защищался – вот и все дела, даже суда не будет.

– Ни фига себе, пять трупов – и суда не будет?

– Так по Правде, каждый может свою жизнь и дом оборонять от разбойников, а то, что убил – молодец, пятерых татей Бог твоими руками прибрал.

Авдей повернулся и, заходя в дом, проговорил:

– Пятерых норманнов – один, ночью… скажи кому – не поверят.

М‑да, а я беспокоился о суде. Чай, смертоубийство произошло. В моё время, даже если бы закон был на моей стороне, по милициям и прокуратурам вдоволь бы потаскали, да ещё бы сделали виновным за превышение пределов необходимой самообороны, запросто впаяв срок. Им, пятерым, с мечами, напасть на меня можно, а для меня – превышение. И до каких пор права преступника будут защищаться лучше, чем права их жертв? Вопрос, конечно, риторический, но всё же…

Спать Авдей не ложился, вынес кувшин вина и два оловянных кубка. Разлил вино мне и себе: – Давай выпьем за удачу твою, что жив остался. – Мы чокнулись и выпили. Помолчали. Затем Авдей произнёс:

– Сколько живу, никогда не слышал, чтобы русич пятерых норманнов завалил. Не бывало такого. Наверное, у тебя ангел за спиной стоит, или сам Господь не оставляет своим вниманием, дорог ты ему чем‑то, угодил – делами ли своими, другим чем – не знаю. Давай выпьем, чтобы и дальше он тебя не оставлял.

В общем, пока рассвело окончательно, мы были уже поддатыми. Меня немного отпустило после боя, а то внутри – как стальная сжатая пружина. Лечить я людей привык за свою жизнь, а не отбирать эти жизни, пусть и защищаясь.

На кухне зашевелились кухарки.

– Пойдём, Юра, перекусим, день хлопотный будет.

Мы поели вчерашних пирожков с вязигой, доели варёную куриную полть, запив всё сытом, и вдвоём направились к городской страже. Уходя, Авдей предупредил прислугу – во двор не выходить.

Пока шли, Авдей вдруг вспомнил:

– Мне холоп рассказал давеча, что вроде длань людскую во дворе нашли? Было?

– Было, Авдей, тебя беспокоить не стал. Прошлой ночью тати лезли, одного убил, второму руку отрубил.

– Мне почто не сказал?

– Зачем попусту беспокоить.

Авдей резко остановился, я ткнулся в него.

– Я хозяин в доме, за всё отвечаю, всё поэтому знать должон. Запомнил?

– Извини, Авдей, не подумал.

– То‑то. А где вчерашний убитый?

– Так его раненый утащил.

Авдей захохотал; смеялся долго, вытирал выступившие слёзы.

– У вас в Москве все такие? Или ты один такой?

– Наверное, один, Авдеюшко.

– Ладно! – Купец похлопал меня по плечу. – То хорошо, что службу справно несёшь, вчера двоих татей порешил, сегодня – пятерых норманнов. Вижу – не зря деньги плачу, глаз у меня на людей верный. Все тебя после плена нашего искали, но нашёл один я. Во я какой!

Молодец, Авдей! – решил подыграть я.

Купец горделиво выпятил грудь и шагал важно.

В управе к сообщению отнеслись спокойно: писец записал в пергамент, буднично сказал, чтобы мы вывезли убитых.

– Куда? – изумился я.

– Да к норманнам, на пристань.

Авдей недовольно поморщился – опять расходы, но нанял возчика с подводой и пару амбалов для погрузки. Тела амбалы шустро сложили на подводу, не выказав ни тени брезгливости – не впервой, что ли? Но вот доставать пятого из сточной канавы отказались, и лишь полушка от Авдея сверх оговоренной суммы заставила их спуститься в вонючую канаву и вытащить убитого.

По Правде – всё оружие побеждённых доставалось победителю, но мародёрничать я не стал, не снимал шлёмов и кольчуг и уложил в повозку мечи убитых.

– Юрий, это же железо, на торгу хорошие деньги за мечи взять можно, – увещевал Авдей.

– Нет, – категорично ответил я.

Авдей благоразумно не пошёл на пристань. А мне деваться было некуда, пошёл впереди подводы. Встречные с удивлением глядели на страшную процессию, делились друг с другом соображениями. Так, в сопровождении зевак мы и прибыли на пристань. У драккара стоял норманн.

– Конунга позови. – Норманн открыл было рот, но, увидев груз на подводе, исчез на судне. Тут же появился их вождь, легко спрыгнул с борта на причал. Увидев убитых, помрачнел, заиграл желваками на скулах.

– Кто их?

Я взглянул ему в глаза. – Я.

– Один?

Я кивнул.

Конунг подошёл к подводе, оглядел убитых.

– Оружие не взял?

Я покачал головой, что говорить – всё и так видно.

– Это хорошо, Один их примет, они погибли, как воины, с оружием в руках.

Конунг повернулся ко мне, протянул руку. Я мгновение поколебался, но пожал. Ладонь была жёсткая, шершавая от весла, рукопожатие – сильным.

– Мы уходим, больше не беспокойся.

А что ему ещё остаётся? Шесть воинов бесславно погибли, о них не сложат висы или саги, они не привезут богатые трофеи, их родственники спросят с конунга, – что ему отвечать? Я его понимал.

Норманны погрузили тела убитых на корабль, и драккар отчалил. Толпа восторженно взревела и заулюлюкала. Меня подхватили и потащили в корчму. Как я не старался пить меньше, пропускать тосты, но к вечеру не устоял.

Проснулся в своей постели. Голова разламывалась, штормило. Рядом с постелью, на лавке стоял кувшин с рассолом – не иначе, кухарки позаботились. Я с удовольствием приложился, вроде полегчало. Мочевой пузырь заставил встать. Когда я проходил мимо кухни, выскочила кухарка.

– Как я пришёл, что‑то не помню.

– Он пришёл! Да тебя принесла толпа пьянющих мужиков, два раза уронили с крыльца, мы уж боялись, что убьёшься. Требовали вина на посошок, еле Авдей, дай Бог ему здоровья, их выпроводил. Сабля вот твоя в углу стоит – забери.

Вот это да, давненько я так не пил; всегда сам дорогу домой находил, на автопилоте, а тут так опозорился.

Умылся, забрал саблю. Вояка хренов, самого бесчувственного принесли, оружие на кухне. Совсем совесть потерял, распустился, где осторожность?

Так, ругая себя последними словами, забрался снова в постель. После рассола стало полегче, но всё равно штормило, голова слегка кружилась, при одном воспоминании о выпивке начинало мутить.

Заглянул Авдей. – Ну, герой, живой?

– Живой, – тусклым голосом ответил я.

– Надо же, норманны не свалили, а от кувшина вина в беспамятство впал. Коли богатырь в бою, так и в корчме богатырём быть должон.

– Извини, Авдей, не богатырь я, не дорос.

– Да нет, брат, о тебе только и разговоров в Новгороде, ко мне подходят, за руку здороваются, узнают – что да как.

Купец явно был доволен повышенным вниманием.

– Отлежаться бы мне денёк, Авдей.

– Отдыхай, заслужил.

Авдей хихикнул и вышел.

Пожалуй, отлежусь, да и о возвращении в Москву думать надо. Курбский уже должен в Литву переметнуться. У кого бы узнать насчёт него? У дворян местных, должны знать, слухами земля полнится. Вот только как это сделать? К ним в усадьбу за просто так не придёшь, не скажешь холопу – поговорить с твоим хозяином хочу. Не ровня я им – у дворян роды старые, по многу веков, спеси тоже хватает, не будут с простолюдином общаться. Надо что‑то предпринимать. С этой мыслью я и уснул.

Проснулся ближе к вечеру от шума. Оделся, привёл себя в порядок. Шумели в трапезной. Авдей увидел меня через открытую дверь, махнул рукой – заходи. За накрытым столом сидели несколько незнакомых мужиков, одетых по‑купечески. Явно Авдея сотоварищи по ремеслу.

– Вот он, наш герой, норманнов живота лишил, так что они от испуга из города сбежали, любуйтесь!

Меня усадили за стол, налили кубок. Я страдальчески посмотрел на Авдея. Тот лишь плечами пожал – мол, я здесь не при чём, но уважить гостей надо.

Выпив кубок до дна и хорошо закусив, я вспомнил было про неотложное дело и хотел уйти, да разговор среди купцов меня заинтересовал. Один из купцов из Москвы вернулся, удачно распродав меха. Его сотоварищи интересовались ценами на воск, зерно, меха, железные изделия. Я же ёрзал от нетерпения на стуле, горя желанием поговорить о слухах. Улучив момент, спросил: – Не слышно ли чего в Москве окромя цен на товары? – Купец начал рассказывать о пожаре в Немецкой слободе, о неудачном походе царя на Казань и о многом другом. Наконец, в словах его мелькнуло то, что интересовало меня – злой царь стал после измены подлой, князь Курбский со своими людьми в Литву переметнулся. Царь Иван всех бояр от себя отдалил, осерчавши. Опричников себе из простолюдинов набирает. Попритаились ноне бояре, гордыня поуменьшилась, про пиры многодневные не слыхать.

Хорошие новости, прямо отличные. Надо собираться в Москву. Если всё улеглось, заживём с Дарьей по‑прежнему, в её доме. А коли опричники жизнь портить будут, или Адашев обо мне вспомнит, то недолго в Новгород вернуться. Можно и дом здесь купить, знакомых опять же много уже, на первых порах Авдей подскажет – как дело своё завести, не всё же саблей размахивать – когда‑нибудь найдётся противник поудачливей, чем я. Всё, решено. Зря я ломал голову, как к дворянам подобраться, через купцов новости московские узнать можно было.

Откланявшись, прошёл в свою комнату, а поутру известил Авдея, что пришла пора мне в Москву вернуться. Расстроился купец вначале:

– Как же, Юра, так славно у нас сложилось, я тебя не обижал, ты меня выручал – живи.

– Не обижайся, Авдей. Хороший ты мужик, да жена у меня в Москве. Вернусь в Москву, не понравится что – вместе с женой в Новгород возвращусь, дом куплю, а в долю торговую возьмешь – так товарищами и подельниками будем.

– Удачи тогда тебе, привык я уже к твоим упражнениям на заднем дворе, тати и разбойники мой дом стороной обходят, про тебя в Новгороде уже легенды ходят.

– И тебе спасибо, Авдей, поддержал в трудную минуту.

Невеликие мои пожитки были уже собраны в небольшой узел, оружие на мне. Долгие проводы – лишние слёзы. Я подхватил узел и направился к пристани. Во все времена года жизнь здесь кипела, замирая только тогда, когда лёд сковывал Волхов. Пристани тянулись на целую версту. Был участок, где стояли рыбацкие суда – тут всё пропиталось запахом рыбы, были грузовые причалы, с амбарами для хранения товаров.

Я высматривал посудины с чёрным флажком – стягом великого князя Московского Ивана. Нашёл сразу несколько судов, договорился с хозяином вёрткого речного ушкуя. Места маловато, комфорта нет, зато через все отмели проходит играючи, опять же через волоки легче и проще перебираться, стало быть – быстрее в Москву попаду. И в самом деле, через две недели спокойного путешествия кораблик уже швартовался на Яузском причале.

После Новгорода Москва казалась огромной и многолюдной. Расплатившись, сошёл на берег. Постоял немного, раздумывая, куда идти, потом направился к дому Дарьи. На стук в калитку вышла Варвара, увидев меня, всплеснула руками, бросилась на шею: – Хозяин вернулся!

На шум из дверей выбежала Дарья, похудевшая, но всё такая же привлекательная. Обняла за шею, жарко поцеловала в губы.

– Вернулся, я так и знала, что вернешься, сердце чуяло. Как Курбский со своим отродьем в Литву съехал, так и сердечко ёкнуло – Юра скоро вернётся.

– В дом‑то пригласите, али на улице разговаривать будем?

Обе женщины висели на мне, так что шёл с трудом. Соскучились, да и время для них было тяжёлое: без хозяина работники разбежались, производство хлебного вина остановилось, денежный ручеёк иссяк. Фактически всё придётся налаживать заново. Одно хорошо – дом уцелел, это главное. Не разграбили, не сгорел, не отписали в государеву казну. Что дом цел – большая заслуга Варвары, не зря я её в своё время выручил, домой привёл. Воздались заботы.

Я не замедлил отблагодарить своих женщин – достал из узла каждой по красивому новгородскому платку. Бросив меня, обе стали примерять наряды, крутиться у зеркала.

– Кормить хозяина будете?

Обе заполошно заметались по кухне; все втроём сели за стол в трапезной. Скромный был стол, чувствовалась нехватка денег.

После обеда я достал калиту, отсчитал Варе серебра – сходить на торг, прикупить мяса да зелени. Сам же с Дарьей поднялся наверх, в спальню. Едва прикрыв дверь, как по команде стали раздеваться и бросились в постель. За полгода, что я провёл в Новгороде, женщин у меня не было, очень уж я соскучился по Дарье, ласкал и не мог насладиться и насытиться. Спохватились только, когда внизу, в кухне загремела посудой вернувшаяся с торга Варвара.

Мы оделись, уселись за стол. Даша рассказала, как она жила. Хоронясь у родственников, изредка навещала свой дом, поддерживала Варю; деньги таяли, новостей от меня – никаких. Только когда прошёл слух об измене Курбского и отъезде его в Литву, отважилась вернуться в свой дом.

– А ты как, любый мой?

– Да почти так же, в охране у купца Авдея в Новгороде служил. Служба скучная, непыльная, ждал‑дожидался, когда в Москву, к тебе вернусь.

– Ой, Юра, а ведь к тебе от Адашева на днях приходили – совсем запамятовала. Спрашивали тебя, я сказала – не знаю, исчез куда‑то. Правильно сказала?

– Правильно. Ну их всех, царедворцы до добра не доведут. Им служишь верой и правдой, а они продадут, когда им будет выгодно. Больше я во дворец не ходок.

– Жить‑то на что будем?

– Немного деньжат привёз, заработал; на первое время хватит, а там придумаю что‑нибудь. Не тревожься – теперь я дома, с голоду не помрёте. Мужик я или нет?

Дарья обняла меня и расплакалась. Я гладил её по голове, бормотал успокоительные слова. Пусть выплачется, глядишь – на душе легче станет.

Утром спал долго, проснувшись от вкусных запахов из кухни. Пахло пирогами, по‑моему – с рыбой. Умывшись и одевшись в домашнюю рубашку, вышел. На кухне довольные, раскрасневшиеся женщины хлопотали у печи.

– Ой, хозяин проснулся, сейчас снедать будем.

На столе лежала горка ватрушек, привлекали взгляд расстегаи, в печи что‑то булькало, по‑моему – мясное.

Поели неплохо, в дороге ведь домашнего нет – сухари, вяленое мясо, да вечером, когда судёнышко у берега – костерок с неизменной кашей. Не то, что дома.

Но пора и делами заниматься. Я переоделся, опоясался саблей и направился к Сергею, единственному оставшемуся в живых из моей команды после Полоцка.

– Ба, атаман! Какими судьбами? Давно тебя не видел, думал – забыл.

– Нет, Сергей, не забыл. Если помнишь наши приключения с князем Курбским, то должен знать, что я вынужден был убраться из Москвы. В Новгороде отсиживался, только вчера вернулся – и сразу к тебе.

– А что, дело есть?

– Есть небольшое, тайное.

– Никак опять с Адашевым связался?

– Упаси, Господь, сыт боярскими забавами. У тебя лошади целы ли?

– А как же, в порядке держу, да только застоялись.

– Ну вот, давай‑ка завтра разомнём их.

– Далеко ли?

Я уклонился от ответа.

– Лопату к седлу приторочь, только в глаза чтоб не бросалась, в холстину заверни.

– Будет исполнено, атаман. Скучно без тебя было. Да, знаешь новую напасть царь Иван Васильевич учинил – опричников набрал, бояр да дворян грабят, живота лишают, даже детей не щадят. Как думаешь – всерьёз?

– Да, Сергей, всерьёз и надолго. Если есть возможность – уехать бы куда, на два‑три годика.

Сергей сокрушенно покачал головой: – А семья? Дом куда девать?

Я пожал плечами. С тем и расстались.

Поездка вышла удачной. Мы вместе доехали почти до места, где я спрятал клад. Правда, не до самого конца, последнюю версту я проехал один. Быстро нашёл место, раскопал, пощупал мешочки – монеты в этом. Развязал – золото, сгодится. Второй мешочек – серебряные деньги, в основном – псковской чеканки. Тоже пригодятся. Остальное даже не смотрел – надо торопиться до вечера вернуться, да и ни к чему иметь при себе большие ценности.

Спокойно вернулись в Москву, я щедро отсыпал серебра Сергею – всё‑таки он сохранил лошадей – а их кормить полгода надо было, опять же – семья.

Вернулся домой пешком, лишь кафтан подозрительно оттопыривался. Оба мешочка спрятал под стреху в баню, ни к чему девчонкам о них знать, соблазн велик будет, слаба женщина.

Дома плотно поужинал, с вином. Дарья после любовных утех быстро уснула, а я лежал и думал – что делать дальше. Мне‑то было известно по книгам, фильмам о тёмных временах опричнины. Много голов попало на плаху, даже весьма полезных для Руси. Кто о моей голове плакать будет, кроме моих девчонок? Не стоит затевать дело в Москве, надо продавать дом и сваливать, в тот же Новгород. Знакомых полно, Авдей на первых порах поможет. Опричнина и там оставит свой кровавый след, но не так, как в Москве. Здесь, под оком Ивана, отца родного для опричнины, эти ублюдки творили, выражаясь по‑современному, полный беспредел. Никаких законов, судов, Правды, – только алчность, кровожадность, жестокость тупых бультерьеров, исполняющих хозяйскую команду – фас!

Чем больше я размышлял, тем сильнее крепла уверенность – надо из Москвы убираться. Не торопясь, не бросая за бесценок – дома пока в цене. Продать, взять только самое необходимое. Нанять небольшое судно – и в Новгород. Не нравится Новгород – есть Псков, Рязань, Тула и куча других городов. Новгород Ивану всё‑таки не нравился своей свободолюбивостью и зажиточностью, самостоятельностью. Поэтому самодержец постоянно гнобил вольный город.

Я перебирал в памяти города, вспоминал историю – вот ведь дурак, плохо я её учил в школе – прикидывал, где наши катаклизмы произойдут, и всё‑таки решил остановить свой выбор на Новгороде.

За тяжкими раздумьями пролетела бессонная ночь, за слюдяными оконцами забрезжило утро. Поднялся я с кровати разбитым, как с похмелья.

После завтрака, глядя на моё хмурое лицо, Дарья встревожилась: – Случилось чего?

– Пока не случилось, но надо готовиться к переезду.

– Куда, зачем?

– Дом продавай; не торопись, найди покупателя посолидней – кто цену даст, отбери ценные вещи. Как продадим – всё, вместе с Варварой в Новгород будем перебираться.

Видя, что Дарья колеблется, я приврал:

– Ночью видение мне было, пожар страшный в городе случится зимой, почти всё сгорит. Если языком своим не растреплешься о сём, то дом выгодно продать можно. В Новгороде знакомые есть, да и деньжат немного припас – дом купим, дело заведём, лучше прежнего жить станем.

Дарья немного успокоилась.

– Всё же страшновато без дома остаться, в чужой город уезжать.

Я обнял Дарью; конечно – с бухты‑барахты, неожиданно, в другой город, не на время, может быть – навсегда. Любому будет не по себе, слишком резко нарушается привычный уклад.

– Покупателя я быстро найду, ходил тут недавно купец один, спрашивал – дом‑то, считай, полгода нежилой стоял. Лавку я его на торгу знаю. Схожу сегодня, поговорю.

– И правильно, пока тепло – на корабле отплывём, и вещей взять больше можно.

Дарья сходила на торг, и этим же вечером пришёл купец. Ба, армянин. Он мог бы назвать любое имя, но нос и акцент выдавали его с головой. Облазив весь дом, от крыши до подвала, остался доволен; долго торговался, но в цене сошлись и ударили по рукам. В залог купец дал задаток, а я поставил условие – мы освободим дом через неделю. Надо же и вещи собрать, куда спешить? Немудрёная мебель оставалась в доме, надо было только собрать мягкую рухлядь.

Обойдя причалы, нашли новгородский ушкуй. Через несколько дней он отплывал назад, в Новгород. К моему удивлению, купец меня узнал:

– О! Так это ты, берсерк, что Авдея из плена освободил, а потом норманнов побил?

– Я, – не пристало скромничать, когда узнают.

– Тогда я и охрану нанимать в обратную дорогу не буду, а с тебя вполовину возьму.

Куда ж деваться, коли узнали; я согласился. И надо же приключиться такой гадости. Буквально за день до отъезда, когда уже часть вещей была на ушкуе, в дом пожаловал гонец от Адашева. Подойдя ко мне, гонец молвил:

– Дьяк ждёт. – Обвёл глазами узлы, видимо что‑то заподозрил: – Не за Курбским ли собираешься? – Недобро так на меня посмотрел, как будто заподозрил в измене.

А я не за границу собрался, только говорить об этом не стал, так – промычал невнятное.

Гонец уехал, а через пару часов ко мне заявились опричники – трое верховых, с саблями и отрубленными собачьими головами у стремени. Открыли калитку ногами, вошли без спроса, подбежавшую к непрошенным гостям Варвару ударили – так, походя. Привыкли уже, что все их боятся и отпор не дают. Да не на такого напали. Я вышел из дома, сабля в ножнах.

– Почему непотребство в чужом доме творим?

– Ты кто таков, чтобы нам, царёвым слугам, указывать?

– Свободный человек, это мой дом, я вас не приглашал.

– Так пригласи.

– Много чести.

– Слышь, Тимофей, нас не пригласили.

– Да кто его спрашивать будет, червя земляного.

Мало того, что непрошенные ввалились, выродки непотребные, так ещё и хозяина мимоходом оскорбляют – совсем обнаглели. Молодчики напрашивались на потасовку, такое поведение прощать нельзя, лучше смертью заплатить, чем всю жизнь ходить, проглотив унижение.

Я вырвал саблю из ножен и снёс голову ближайшему опричнику, прыжком перелетел два метра и вогнал саблю второму в живот, почти по самую гарду – так, что вытащил с трудом. Третий безуспешно пытался вытащить непослушными руками свою саблю, но, видно, давно не доставал, приржавела. Губы его тряслись, он выпученными от страха глазами смотрел на мою окровавленную саблю.

– Ну, сучонок, слуга государев, кто из нас червь земляной? Это тебя, пакостника, скоро черви могильные жрать будут. Ты не в рай попадёшь – в ад! Вспомни, скольким достойным людям ты жизнь испоганил, дочерей да жёнок снасильничал, кого живота лишил? Тебе они по ночам не снятся, урод?

Я медленно подходил к нему, слегка помахивая саблей: у пакостника от испуга случилось недержание, штаны спереди потемнели, зажурчало.

– Как втроём девку обидеть – так наглости хватило. А что же вы втроём меня одного одолеть не смогли? Потому как на моей стороне Правда, а за тобой кто?

От ужаса опричник упал на колени, бросив бесплодные попытки достать саблю.

– Не убивай, милостивец! Семья у меня, дети малые.

– У тех, кого ты со своими подельниками убивал, тоже семьи и дети были, что же тебя это не остановило?

– Государь, государь повелел – не щадить никого, по его велению, не сам.

– Так умри, как человек, не как мразь!

Я снёс опричнику голову, подошёл к калитке и прикрыл её. Ни к чему прохожим глядеть на бойню. Спиной почувствовал взгляд. Варвара прижалась к стене дома и со страхом смотрела на трупы опричников.

– Хозяин, не надо было; если из‑за меня – то пусть бы лучше побили.

– Нет, Варя. Унижение терпеть от непрошенных гостей в своём доме я не намерен. Иди в дом.

На негнущихся от испуга ногах Варвара ушла в дом.

Я обвёл глазами убитых: принесла же вас нелёгкая – себе на погибель, мне на неприятности. Думали – испугаюсь грозного имени царя. Как же! Пиетета пред власть предержащими я не испытывал давно. Плюнул со злости. Ну, ещё бы денёк‑два, и – прости – прощай, стольный град. Зашёл в дом, подошёл к Дарье.

– Сейчас иди, нанимай извозчика с подводой, что успели собрать – погрузим, и уходите вдвоём с Варей на ушкуй. С купцом всё уже решено, где стоит кораблик, ты уже видела.

– Ой, Юрочка, пойдём с нами! Прознают душегубы, сюда явятся, по твою душу.

– Ну и пусть их, разомнусь напоследок.

– Боюсь я за тебя, всё же слуги государевы.

– Времени нет на уговоры. Иди на торг, забери деньги у армянина, найми извозчика, я пока во дворе приберу.

Вот в чём Дарье не откажешь, так в практичности и сообразительности. Моментом оделась и ушла, боязливо обойдя трупы.

Я перетащил тела на задний двор, сбросил в выгребную яму. Нескоро их тут найдут, если найдут. Обвёл глазами двор – всё в порядке. Нет, надо кровь присыпать песком. Набрав на заднем дворе песка с ведро, присыпал почти впитавшиеся в землю кровяные лужи. Ни к чему пугать возчика или армянина, покупателя дома.

Глава IX


Когда вещи были погружены, я достал из‑под стрехи оба мешочка: один с золотыми монетами, другой – с серебряными, сунул в один из узлов, показал на него Дарье:

– Береги, как зеницу ока, здесь наш дом и дело в Новгороде, поняла?

Дарья кивнула головой.

– Езжайте, грузитесь на ушкуй, за меня не волнуйтесь: как только освобожусь – сразу прибегу на судно. Кормчему скажи – пусть будет наготове, он меня знает.

Всё, уехали, часто оглядываясь и утирая слёзы. Нелегко оставлять дом, где прожил много лет, где прошли, может быть, лучшие годы.

Так, теперь надо подготовиться к встрече гостей. То, что они явятся, сомнений не вызывало. Я разложил перед собой всё своё оружие: невелик арсенал – нож, сабля и пара ножей для метания. Моя оплошность. Пересчитал деньги в поясной калите, не раздумывая более, почти бегом отправился на торг. Купил, насколько хватило денег, ещё шесть ножей – не очень хорошего качества, но это лучше, чем ничего. Боевой топор бы ещё, но все деньги были у Дарьи. Ладно, дома остался обычный, плотницкий топор. В умелых руках – тоже оружие страшное и эффективное.

Пока суть да дело, доел съестные припасы на кухне – воин должен быть сытым. Конечно, при ранении в живот сытое брюхо – это плохо. Но если меня ранят именно в живот, опричники просто добьют, и потому лучше съесть. Наевшись, улёгся на постель, только сняв сапоги, но не раздеваясь.

Опускались сумерки. Вдали, на нашей улице, раздался топот копыт, молодецкие крики и посвисты. Не иначе, по мою душу едут. Обулся, опоясался саблей, заткнул за пояс ножи и топор. Кафтан надевать не стал – в бою только мешать будет, а от раны всё равно не убережёт. Останусь цел – надену, если нет – будущему хозяину кафтан достанется, чистым и целым.

Топот стих у моего дома. Я выглянул в окно. Ё‑моё, да их человек тридцать, все в движении, даже пересчитать трудно. У сёдел приторочены мётлы и собачьи головы.

Самое разбойничье время – сумерки. Улица как вымерла, все забились в свои дома, моля Бога – только бы не в мой дом, пусть лучше к соседу, а ещё лучше – на соседнюю улицу. Не иначе – Адашев постарался: не дождавшись посланной троицы и предполагая мои возможности, послал толпу.

Судя по убитой троице – подготовка плохая, хреновая, можно сказать. Никто из троицы и сабли не успел достать. Но недооценивать противника не стоит, могли послать и опытных вояк.

Недолго ждать – первые уже отворили калитку и заходят, нагловато заходят, бесцеремонно. Ладно, сейчас поучим. Я взял все метательные ножи в обе руки, внезапно открыл дверь и с крыльца, прямо с пулемётной скоростью стал бросать в опричников. Долгие тренировки не прошли даром, ни один нож не пролетел мимо цели. Я захлопнул дверь. Отлично, минус пять человек. Осталось ещё два ножа, пока приберегу.

Свора стала осторожнее, заходили во двор, обтекли дом со всех сторон. Окружают, стало быть, ну‑ну.

В кухне раздался треск, я бросился туда. Опричник, выбив окно, лез на кухню. Его подсаживали двое сослуживцев. Выхватив саблю, снёс ему голову и тут же остриём уколол в шею ещё одного. Второй успел отпрянуть. Минус ещё двое.

Света в доме не было, я и в потёмках ориентировался хорошо в знакомой обстановке, а опричники, коли проникнут в дом, пусть помучаются.

Надо посмотреть, что делается во дворе. Прошёл в трапезную; задняя стена была без окон, выходила во двор. Думаю, противник мой не так глуп, чтобы охранять глухую заднюю стену дома. Будут у окон – меня поймать, если сбежать попытаюсь, самим пролезть. Вжался в стену и вышел во двор. И в самом деле – никого, но за углом слышна возня, тихий разговор. Осторожно, по‑тихому вытащил саблю и заглянул за угол. У выбитого окна кухни собралось человек пять, подсаживали опричника с секирой в проём. Я бросился на врага и стал рубить налево и направо, застав их врасплох – никто даже саблю из ножен не вытащил. Удар, удар, удар, ещё один.

Из‑за угла на крики выбежали с саблями наголо ещё несколько человек. Чёрт с ними – я забежал за угол, и, пока меня не видели, прошёл сквозь стену в дом. Представляю их рожи, когда они завернут за угол, а тут – никого. Я ухмыльнулся. Отминусуем ещё троих – четвёртого только зацепил; хорошо зацепил, но не смертельно.

Чу! В доме уже кто‑то есть, но уж точно не друг, натыкается на мебель в потёмках, тихо ругается. Давай‑давай – ругайся, мне так слышнее. Я встал в коридоре, рядом с распахнутой дверью и, когда опричник вышел в коридор, причём он перестраховался – ткнул саблей влево и вправо от двери – я прошёл сквозь стену и зашёл ему за спину. Видимо, он что‑то почувствовал, попытался повернуться, но мой клинок уже был в его теле. Я подхватил падающее тело и опустил на пол – не стоит привлекать внимание, вдруг он не один. И точно, из соседней комнаты, где раньше спала Варвара, послышались шаги.

– Анисим, нашёл кого‑нибудь?

Я цыкнул языком. По голосу меня сразу разоблачат. Спокойно сделал пару шагов к врагу и всадил ему нож в голову, снизу, через челюсть, достав до мозга. Опричник рухнул. Я ощупал тела – оба без кольчуг. Уже хорошо, ведь и убитые мной ранее тоже были без кольчуг. Это облегчало дело – можно смело бить в грудную клетку, а не только в шею и голову. Пожалел всё ж таки царь‑батюшка кольчуг да шлёмов для слуг своих. Метёлками вот снабдил, а железа пожалел, понадеявшись на имя своё царское.

Постоял, прислушиваясь. В доме тишина, но вокруг дома какая‑то подозрительная возня: надо пойти, поглядеть. Снова через заднюю глухую стену вышел, заглянул за угол. Вот суки! Они из бани таскали дрова и обкладывали дом. Поджечь хотят! Дома мне было жалко, да и имени своего тоже – продал я дом, так неужели армянину достанутся головёшки? Слово ведь я дал, держать надо.

Саблю в ножны, достал из‑за пояса топор, выскочил, как чёрт из табакерки. Удар в спину одному – наповал, другому всадил в голову так, что и выдернуть назад не смог. Выхватил саблю, но и остальные опричники, пока я рубил топором, не дремали, бросились скопом ко мне, только мешая друг другу. Удар, защита, отбил направленный в живот удар. На обратном движении снёс пол‑лица у врага, сам уколол в живот того, что напирал справа.

Опричники расступились, и вперёд вышли двое. У обоих в руках секиры – такие топорики на длинных древках, как у сулицы. Хреново. Саблей я их не достану, а вот они секирами могут. Я выхватил метательный нож, метнул, удачно – в глаз, но второй успел полоснуть меня, пусть и вскользь, по ноге. Голень обожгло болью, в сапог поползла тёплая струйка. Я метнулся за угол и прошёл сквозь стену. Через разбитое окно были слышны крики:

– Ну‑ко, робяты, подсвети факелом! Да он ранен, вот кровь его!

– А куды же он девался?

Пока они недоумевали – куда я исчез, я оторвал от холстины длинную полосу и, не снимая штанины, перевязал себя. Сейчас на рану смотреть некогда – кость не перебита, ходить можно. Коли сосуд крупный не задет, кровь скоро остановится.

Во мне нарастали гнев, ярость, раздражение на фоне усиливающейся боли в ноге. В чём моя вина? Почему целая орава царских дармоедов и охальников хотят меня убить в моём же доме? Я подошёл к выбитому окну и испытал внутри такое же ощущение, как и тогда, когда освобождал от литвинов пленных. Выглянул наружу – точно! Факел горит, а люди – застыли, как скульптуры.

Одним прыжком я выбрался во двор, вихрем пролетел между опричниками, острой дамасской сабелькой отсекая руки, ноги, головы. Я торопился, не зная, сколько мне отпущено времени – минута, две? К моему удивлению, опричников оставалось не так и много, десятка полтора‑два. Когда я закончил бойню, саблю густо покрывала кровь. Все ещё стояли на тех местах и в тех позах, где их застигла смерть.

Я присел на крыльцо, затем подскочил и бросился к опричнику, что держал факел. Сейчас он начнёт падать, и факел точнёхонько упадёт на приготовленные дрова. Я выдернул факел из его руки и затоптал.

Тишина и темнота. Вдруг – как будто из ушей вытащили пробки – хрипы умирающих, звук льющейся крови. Успел, но время опять вернулось в своё прежнее русло. А из меня как стержень вынули. Устало обошёл двор, зашёл в дом. Нигде никакого шевеления, одни мёртвые тела. Ну что ж, вы пришли за моей жизнью – тогда должны быть готовы отдать свою, всё честно.

Делать мне здесь больше нечего. Я через силу пошёл на улицу – усталость сковывала движения. Еле взобрался на лошадь опричника, отдышался и направился на пристань. Кушать хотелось ужасно.

Кое‑как, чуть не падая с лошади – навалившаяся усталость сказывалась ли или кровопотеря – но, с трудом удерживаясь в седле, добрался до пристани, отыскал ушкуй, бросил лошадь с метлой и собачьей головой у седла прямо на пирсе. На кораблике не спали, ждали меня. Двое матросов выбежали по сходням, помогли подняться на корабль – сам бы я, наверное, и не смог.

– Всё, хозяин. Мои на борту?

– Да, на борту, мы помогли поднять вещи, разместили женщин.

– Отчаливай.

– Может, до утра подождём, ночь всё‑таки?

– Отчаливай! Хочешь, чтобы они приехали?

В свете факелов метла выглядела зловеще, а запах тухлятины от собачьей головы ощущался даже на судне. Дважды купцу объяснять не потребовалось, раздались команды, сбросили причальные концы, и на вёслах судно отвалило от берега. Ко мне тут же подбежали мои женщины. Дарья мельком оглядела меня:

– Ты ранен?

– Задело немного.

Я опёрся на плечо Дарьи, проковылял к шатру на носу судна, где разместились женщины, упал на коврик, предусмотрительно взятый Дарьей.

– Даша, дай поесть и попить.

– Сейчас, сейчас!

Женщины засуетились, доставая из узлов и корзинок взятые из дома припасы. Я жадно схватил пирог и, почти не прожёвывая, глотал. Мне было стыдно, но голод я ощущал такой, что готов был забыть про приличия. Дарья внимательно вглядывалась в моё лицо, затем сказала:

– Такое чувство, что ты сильно похудел.

– Это правда.

Я сам чувствовал, что штаны на мне болтаются, и в ремне пора делать лишнюю дырку. Уполовинил запас продуктов, выпил почти весь кувшин сыта и откинулся на коврик. Спать, теперь спать.

Проснулся я поздно, когда солнце стояло уже высоко. Мерно билась о борт судна вода, слегка покачивало. Если бы не саднящая боль в ноге, то я бы сказал, что в остальном я чувствовал себя хорошо.

Надо осмотреть рану. Я позвал Дарью, перерезал холстину, стянул штаны. Пропитавшаяся кровью штанина присохла к ране; матерясь сквозь стиснутые зубы, я резко дёрнул. Из‑под сорванной корочки снова заструилась кровь. Рана небольшая – как раз по ширине лезвия секиры, но глубокая. Даша порылась в вещах, достала чистую тряпицу, разорвала, довольно умело сделала перевязку. В узлах были найдены чистые штаны, и я переоделся. Вылез из шатра, встал на ноги. Терпимо. Бегать какое‑то время не смогу, но ходить можно.

Пошёл к купцу, узнать – где мы находимся. Завидев меня, купчина раскинул руки, сам пошёл навстречу и обнял.

– Хорошо, что живой, вчера я видал – нога замотана холстиной. Ранен?

– Да, в ногу.

Купец помялся.

– Так ты вчера опричников пощипал?

– Пришлось.

– Всё же слуги государевы.

Чувствовалось в его словах некоторое осуждение.

– Когда с ними столкнешься, самому захочется саблю или кистень в руки взять.

Купец перекрестился:

– Упаси Господь! Сколько же их было?

– Не считал, думаю – десятка четыре.

– А как же ты ушёл?

– Их побил, сел на лошадь – и на ушкуй.

– Что, всех до смерти? – у купца от удивления глаза на лоб полезли.

– Всех.

– Один супротив четырёх десятков – и всех одолел?

– Выходит, что так.

– Кабы не знал о тебе – ни в жизнь бы не поверил.

Купец уважительно меня оглядел.

– И не богатырь вроде, а поди‑ка – четыре десятка! Скажи кому – не поверят.

– Не говори никому, не надо. Скоро и до Нова города доберутся, ещё кровавыми слезами все умоются.

Купец перекрестился: – Не дай Бог! Ладненько, иди, отдыхай, пока до города доберёмся, глядишь – и рана заживёт.

Плавание проходило спокойно, я старался не нагружать ногу, сидел, лежал, немного ходил. Рана постепенно затягивалась.

Через две недели пришли в Новгород, остановились на постоялом дворе. Авдей не подвёл, сдержал слово – нашёл хороший дом в два поверха с обширным двором. Начали обживаться. Дарье дом понравился – он был больше, крепче, и местоположение удачным – торг и церковь недалеко. Теперь надо было подумать и о деле.

Сколько денег не имей, они обладают противным свойством – когда‑нибудь кончаться. Можно продолжать уже знакомое ремесло – охрану судов или купеческих обозов, но всю жизнь везти не может. Когда‑нибудь судьба отвернётся, и Даша даже не узнает, где меня похоронят. Нет, надо подбирать дело поспокойней. Торговец из меня тоже никакой; в этом деле нюх иметь надо – что купить и где продать, по какой цене. Был бы банк – вложил деньги и жил на проценты. Для начала решил делать хлебное вино, говоря по‑современному – водку. В Москве я же организовал дело, пусть и небольшое.

Во дворе – благо места было много – нанятые плотники поставили низкую избу, кузнецы по моему заказу сделали самогонные аппараты, у углежогов купил древесного угля для очистки, нанял рабочих, и дело пошло. На первых порах пришлось посуетиться – сбыт, доставка, неувязки при изготовлении, но постепенно всё пошло как надо. По мере развития пошла и прибыль.

Оценив масштаб, Авдей в разговоре намекал, что не прочь войти в долю. Но у меня зрел другой план. Нельзя все яйца класть в одну корзину – я задумал создать несколько различных производств, не связанных между собой. Пусть каждое приносит небольшую прибыль, но в итоге, стекаясь в один общий кошелёк, обеспечит нам безбедное существование.

Всё обдумав, построил на участке небольшую кузню из камня, где нанятые рабочие лили в формы – оловянные, бронзовые, даже небольшие партии серебряных пуговиц. Вроде мелочь, но до сих пор пуговицы на одежде носили только богатые, все они были ручной работы и дороги. Люд средней руки имел вместо пуговиц деревянные круглые палочки, народ попроще – завязки. Модели я придумал сам, с разным рисунком и разной величины. Вначале товар не шёл, и я думал, что просчитался, но спасли дело иноземцы. Увидев в лавке на торгу богатый выбор пуговиц, скупили почти весь товар, и в следующий приезд уже щеголяли в одежде с новыми пуговицами. Глядя на них, потянулись покупать купцы и зажиточные люди, новгородские модницы. Постепенно дело наладилось, я даже несколько расширил литейку.

После бегства из Москвы прошло уже полгода, и те события стали забываться, как в городе заговорили, что приехал новый наместник от государя, а с ним – целый отряд опричников, распугивая богомольных старушек своим непотребным видом. Мне они пока не мешали, и я старался не обращать внимания на проезжающих мимо опричников. Правда было, было желание выхватить саблю и унять гордыню слуг царёвых, укоротив на голову тех, кто красовался на конях. Но я следовал старой русской пословице – не буди лихо, пока оно тихо.

День шёл за днём, я был занят своим делом – задумал сахарный завод. Свёклы на полях вокруг много – правда, сорта не сахарные, так это поискать надо. А пока искал подходящее помещение. Для чанов нужна была листовая медь или латунь – товар редкий и недешёвый. Пришлось идти на торг.

На площади перед торгом было полно народа – в принципе – ничего удивительного, больше бывает, и я сначала не обратил на толпу внимания. Но предо мной вдруг появился конный опричник, сказав, чтобы я обошёл толпу стороной. Что такое, зачем людей собрали – непонятно. Сбоку раздался женский вскрик: – Хозяин! – Голос знакомый. Я стал вглядываться – да это же Варвара! Её‑то как туда занесло?

Варя, увидев меня, стала пробиваться ближе. Я обратился к опричнику:

– Это женщина – моя прислуга, в чём её вина?

– Отойди, я делаю, что мне велено.

– Где твой начальник?

Опричник показал на мужика в сером зипуне. Я подошёл к нему:

– Здесь моя женщина, в чём её вина, за что её в толпе держат?

Опричник оглядел меня пренебрежительным взглядом, лениво процедил:

– Пошёл прочь, пока самого не трогаем, собака новгородская. – И сплюнул мне под ноги.

Такого я не потерплю. Выхватив саблю, я отрубил ему ногу и, пока он не свалился с лошади, пырнул его остриём в живот. Я с удовольствием снёс бы ему голову, но не мог верховому дотянуться до шеи. Толпа ахнула и притихла. Отойдя от неожиданности, ко мне ринулись опричники. Хоть и выучка у них неважная, однако пешему против конного плохо, а тут четверо кинулись. Толпа, лишённая полного оцепления, стала разбегаться, мешая конным пробиться ко мне – возникла давка, падали люди, кони вставали на дыбы и тоже падали, оступившись на телах. Ждать, когда до меня доберутся, я не стал, тоже принялся пробиваться к своей улице, высматривая – где опричники и пытаясь отыскать взглядом Варвару. Куда там – в такой‑то толчее?

Я уже добежал до начала своей улицы, как сзади послышался топот копыт. Явно по мою душу, обернулся – точно! Один из опричников, самый шустрый, пробился сквозь толпу и настигал, обнажив саблю. Подпустив его поближе, когда опричник уже заносил саблю для удара, я тыльной стороной сабли ударил лошадь по морде. От боли и испуга бедное животное встало на дыбы. Чтобы удержаться и не упасть, опричник бросил саблю и обеими руками ухватился за лошадиную шею. Ну как пропустить такую возможность? Я саблей от души рубанул по голени. Опричник заорал благим матом, часть ноги с сапогом осталась в стремени, кровь хлестала из обрубка. Добивать этого урода я не стал, хотя мог – сабля его валялась на дороге, сам он был в шоке и беззащитен. Это ему не беззащитных баб да безоружных мужиков на площадь сгонять да изгаляться.

Быстрым шагом я прошёл несколько домов, свернул в приоткрытую калитку, перемахнул через один забор, другой – и оказался в собственном дворе. Фу, можно перевести дух.

Во двор, через калитку забежала Варвара. Увидела меня, бросилась на шею.

– Целый!

– А что мне сделается?

– Видела я, как ты нехристя порубил, остальные к тебе кинулись, весь народ и разбежался.

– Как ты туда попала, за что?

– На торг пошла, за капустой и мукой, нехристи на конях весь народ согнали, насмехались, говорили, что всех утопят в Волхове. Я так испугалась – прямо ужас. Повезло мне, тебя увидела да окликнула, а то бы раков уже кормила.

Чёрт знает что творится. В Москве опричники больше шастали по боярам да дворянам, кто царю неугоден был, но здесь‑то? Чем простой народ наместнику не угодил? В чём их вина? Уж точно никаких интриг или измены в простом народе не было, никак наместник устрашить Новгород хочет?

Учитывая, что на площади меня многие видели, и предатель всегда найдётся, скажет опричникам – кто я такой и где живу, действовать надо быстро. Хорошо бы их всех убрать, разом. В голове созрела идея – сжечь их всех, ведь живут они рядом с домом наместника, в воинской избе – нечто вроде казармы. Пожары случаются часто – дома деревянные, особо никто не забеспокоится.

Сразу возникла мысль – как это осуществить? Наверняка у них дозорные стоят – это проблема небольшая, снять их можно. Как избу поджечь, причём – со всех сторон, да не дать им выскочить? В первую очередь – как и чем обложить избу, чтобы полыхнула? Хворостом – несерьёзно, это не один воз надо привезти и перетаскать, отпадает. Бензинчика бы, да где его взять. Вдруг сообразил – продают земляное масло, это же сырая нефть. Сгодится.

Я нанял вездесущих мальчишек, пообещал по медной полушке, и через час у меня было около двадцати литров нефти. Сам выходить в город я не рискнул. Опричники сейчас злые, как потревоженные в улье пчёлы.

Приготовил метательные ножи, проверил саблю – легко ли вынимается из ножен, слил нефть в два больших кувшина, подумал немного и сунул в карман несколько больших гвоздей. Если дверь в избе открывается наружу, как это и бывает в русских избах, то сразу после поджога её можно заколотить; оконца обычно маленькие, чтобы в суровые зимы тепло не уходило – не всякий человек сможет пролезть.

С трудом дождался темноты. Опоясался саблей, заткнул за пояс ножи, в обе руки взял по кувшину с нефтью. Опа! Чуть не забыл кресало. Хорошо бы я выглядел, коли поджечь было бы нечем.

По тёмным улицам направился к воинской избе. Хорошо, что уличные сторожа ходили с трещотками, их слышно было далеко, я вполне успевал спрятаться. Не убивать же мне ни в чём не повинных людей, чтобы избавиться от свидетелей?

Вот и забор, за ним виднеется крыша воинской избы. А где же дозорные? Я просунул голову сквозь забор. Так, один у крыльца дурью мается, второй – у ворот. Всё? Похоже на то. Только я приготовил ножи для метания, как из‑за угла вышел третий. Прокол, всё мероприятие могло сорваться. Плохо, Юра, плохо. Единственное, что меня извиняло – то, что я один и времени на разведку и подготовку не было. Немного надо подождать – похоже, третий не стоит на месте, патрулирует участок.

Дождался, пока третий снова зайдёт за угол, дал ему время отойти, прошёл сквозь забор. Бегом кинулся к крыльцу, всадил нож в шею дозорному, мгновенно развернулся и метнул другой нож в грудь второму, что начал вытаскивать саблю. Оба свалились на землю. Пока тихо. Я тихонько подошёл к углу избы и затаился.

Третий не заставил себя ждать – сначала послышались мерные шаги, затем он показался из‑за угла. Я просто всадил ему саблю в грудь, провернув в ране для надёжности. Он попытался крикнуть, открыл рот, но лишь засипел; ртом хлынула кровь, ноги подогнулись, он упал. Быстрей назад. Прошёл сквозь стену, взял оба кувшина с нефтью, отворил калитку у ворот, спокойно вернулся во двор. Взяв один кувшин, пробежал вдоль стены избы, обильно поливая нижние брёвна. Чуть‑чуть не рассчитал, до угла не хватило нескольких шагов. Заглянул за угол – отлично, стена глухая, ожидать отсюда побега или нападения не стоит.

Взял второй кувшин и облил вторую стену. Срезал кожаные петли с калитки и подтащил её к двери избы. Встав на четвереньки, обшарил руками двор и нашёл камень. Теперь поджигать! Повозившись немного, поджёг одну сторону, метнулся на вторую, поджёг и её. Теперь быстрота решала всё.

Подняв калитку и приложив поперёк двери, ударами камня вогнал по паре гвоздей на каждую сторону. Только теперь дверь попытались отворить изнутри. Как бы не так. Я ещё вогнал по гвоздю на каждую сторону, чуть не отбив себе пальцы – камень всё‑таки, не молоток, неудобно. Гвозди‑сотка держали надёжно. Изнутри раздалось несколько сильных ударов – по видимому, били ногой, послышались крики – увидели, стало быть, отсветы пожара. Сейчас самое слабое место – дверь. Если найдётся кто поопытней – возьмут лавку, используют вместо тарана, вышибут с разгона дверь – тогда мне надо будет уносить ноги.

Парочку опричников я сегодня вывел из строя на площади, троих убрал у избы – всё равно их оставалось три с половиной десятка. Многовато на одного, надо оборонять дверь. Я уже успел взглянуть на окна, когда поливал нефтью стены – только подросток пролезет. Что же придумать? А, была не была, если моя возьмёт, то свидетелей не будет.

Я прошёл сквозь стену. В темноте и суматохе на меня никто не обратил внимания. Самому ближнему всадил поясной нож в спину, другому – саблю в бок, хорошо всадил, по самую гарду. Рядом появился ещё один, белея в темноте нательной рубахой. Рраз! Голова с плеч, ещё одного – саблей в живот. Последний поднял крик. Паника в избе усилилась. Я предпочёл убраться назад, во двор. Ух ты! Стены уже занялись, освещая двор. Не горела только задняя, глухая стена, и передняя, с забитой дверью. Так что и проникать мне можно только с переднего или заднего торца.

Я обежал здание, просунул голову сквозь стену. Среди опричников нашёлся организатор, зажгли пару факелов, от них и через оконца было в избе относительно светло. Все сгрудились около убитых, не понимая – кто их убил. Внутри ведь все свои. Высокий костлявый мужик – видимо, старший – это тоже понял. Он с факелом осмотрел своих: все лица знакомые, чужих не видно.

– Робяты, здесь где‑то он, уйти не мог, двери заперты. Обыщите все, каждый угол, под каждую лавку загляните!

Пора уходить, тихо, не прощаясь, по‑английски. Но вы не расстраивайтесь, ребята, я ещё вернусь, совсем скоро. Я прошёл сквозь стену. За забором раздавались крики, собирались соседи с вёдрами, топорами. Пожар в деревянном городе – страшное дело, и тушить его собирались со всех ближних домов и даже соседних улиц. Но этот пожар никто не торопился тушить – памятуя сегодняшние события на площади, посматривали только, чтобы огонь не перекинулся на забор, а с него – на соседние постройки. Ну и славно. Вот только оборонять переднюю часть, с дверью, теперь будет сложнее, на виду‑то.

Начало заволакивать дымом – это мне на руку. За дымом я прошёл сквозь переднюю стену, к своему удивлению увидев перед собой трёх опричников, среди них – старшего, высокого и костлявого. У опричников от удивления поотвисали челюсти и выпучились глаза. Сориентировавшись, я решил нагнать страху и заорал:

– Дьявол меня послал за вашими грешными душами! Гореть вам в огне на земле и на небе! Отвернулся Всевышний от вас за грехи!

Опричники бросили оружие, как по команде, упали на колени и стали креститься, приговаривая:

– Чур меня, чур! Изыди, дьявол!

Я страшно завыл – так, что у самого мурашки по коже побежали, подскочил к ним и стал срубать головы, как кочаны капусты. Никто не сделал даже попытки защищаться. Дым вовсю проникал уже в избу, но слуги государевы не думали о достойном отпоре – каждый искал выход из опасной ситуации.

К двери уже не ломились, видя кучу трупов перед нею. Несколько человек секирой пытались расширить окно в избе. Да только секира – не плотницкий топор, кроме того – избу делали из дуба, всерьёз. Флаг вам в руки, мужики. Задохнётесь раньше, чем что‑то получится.

Из клубов дыма выбегали кашляющие люди, и я их рубил без жалости. Недобитые, раненые отползали от меня к глухой стене. Раздавались крики, суета и паника охватили всех.

Я двинулся по центру – слева и справа были лежанки для опричников. Наткнувшись в дыму на противника, колол, резал, рубил. Дышать стало трудно, я сам стал кашлять – пора уходить, отравлюсь. Я решил выходить через переднюю стену, до противоположной – далеко, в дыму найдётся ещё какой‑нибудь смельчак с сабелькой, ударит чужака в бок, а на мне кольчуги нет.

Вышел и чуть не поплатился. Ко мне подскочил мужик с оглоблей и замахнулся:

– Умри, бисово отродье!

– Стой, ты что, обознался? Я же свой!

Мужик вгляделся, заулыбался:

– Так это ж ты на площади…

Я прикрыл его рот рукой:

– Не надо об этом.

Мужик опустил оглоблю:

– Извиняй, не узнал в дыму. Ты как здесь?

– Да как и ты!

– Пожар – не твоих ли рук дело?

– Бог их наказал, не я.

Мужик ухмыльнулся и исчез в дыму. В дверь больше не ломились, и я отбежал. Жар становился нестерпимым, занялась крыша, угольки стали долетать до забора, и толпа зевак кинулась заливать водой забор и стоящие за ним постройки, понимая, что нельзя дать огню перекинуться на другие дома, тогда – катастрофа городского масштаба.

Крики из избы стихли, всё – можно уходить, не стоит светиться.

С чувством выполненного долга вернулся домой, умылся из бочки, что стояла на заднем дворе, прошёл в дом, поднялся в спальню, разделся в потёмках и нырнул в постель, под бочок к спящей Дарье.

Утром меня разбудил Авдей. Даша уже встала и теперь выглядывала из‑за плеча купца.

– У нас деловой разговор, – молвил Авдей, и Дарья ушла.

Купец закрыл дверь, уселся на лавке.

– Новости слышал?

– Когда бы я успел, ты же сам меня разбудил?

Купец подозрительно на меня посмотрел, поднялся, подошёл к моей одежде, поднял, понюхал: – Дымом пахнет!

– И что?

– А то, пожар ночью случился, воинская изба сгорела, дотла, хорошо – на другие дома не перекинулось. И людишки в ней, которые с наместником из Москвы пришли, тоже сгорели, все.

– Ай‑яй‑яй! Беда какая!

– Юра! Ты меня за дурака держишь? Я как узнал утречком о пожаре, туда сходил.

– Я спал, я ни при чём.

– Знаешь, какое интересное дело – не все задохнулись или сгорели.

Меня пробил пот:

– Что, живые есть?

– А что ты так забеспокоился? Нет, живых нет, да только дозорные, что рядом с избой были – не сгорели, все убиты были; выходит, пожар – не случайность.

– Ужас какой! Беда, ох, беда.

– Хватит придуриваться, ежели твоих рук дело – скажи.

– Тебе от моих слов легче будет?

– Не увиливай.

– Да, моих рук это дело, не могу смотреть, как над людьми безвинными всякая погань измывается. Вчера на площади служанку мою вместе с другими жителями под саблей держали. Знаешь, что они удумали? Утопить всех в Волхове!

Купец перекрестился:

– Значит, и на площади ты был?!

– Я.

– Вот я и чувствую – рука знакомая. У меня на площади дочка была, тоже могла в Волхове оказаться. Домой прибежала – от страха трясётся вся, когда отпоили – рассказала, как было. Я на тебя сразу подумал, хотел сегодня придти, предупредить, что узнали тебя многие. У меня в лесу заимка есть, хотел предложить на время туда перебраться, да тут – пожар, не осталось никого из опричников, некому ловить. От всего народа поклон и благодарность тебе, суровый ты мужик и воин справный.

– Авдей, только не рассказывай никому.

– Не расскажу, сам понимаю. А одёжу свою сожги, она не только дымом пахнет – вся в пятнах крови; не приведи, Господь – дознание учинят, тот же наместник.

– Понял, Авдей, спасибо, что предупредил.

Купец поднялся и ушёл. Я оделся в чистое, скомкал верхнее своё одеяние, вышел во двор и в литейке для пуговиц сжёг одежду. Саблю отмыл как следует в бочке с водой. Эх, нож поясной покупать теперь надо, хороший ножик был.

Не успел в дом зайти – в калитку стук. Я распахнул её: у калитки стоял слуга Авдея, запыхавшийся от быстрого бега.

– Авдей просил к дому наместника, быстрее.

– Случилось чего?

– Не знаю, толпа собралась.

Одеваться не пришлось – сабля на поясе; я рванул бежать. Авдей просто так просить не будет, значит – нужда.

Вывернул из‑за угла – ого! Всё пространство перед домом и даже переулок сбоку были заполнены народом. Люди возмущались, кричали женщины. Где же Авдей?

Я влез на забор, с него перепрыгнул на дерево. Ага, вот и он, почти в передних рядах. Да мне же не протолкаться. Там явно эпицентр событий, что‑то происходит, люди размахивают руками.

Я спрыгнул с дерева, попытался растолкать толпу – бесполезно. Ладно, придётся сквозь стены, авось, никто не увидит. Прошёл один дом, второй, через забор перелез, снова сквозь дом. Уже близко. Растолкал собравшихся, подобрался к Авдею.

– Тут я, что случилось?

– Люди собрались, из дома силой наместника вытащили, вон он – на крыльце, никак – убить хотят.

Я на мгновение задумался. Убить – это плохо. Царь Иван разгневается, войско пошлёт, много крови невинной новгородской прольётся, а наместника нового поставят, и наверняка – более жёсткого. Опричники – что? Мусор, мелочь! Сгорела изба – так по неосторожности, напились, небось, быдло, да и сгорели. Мало ли домов по городам и весям российским горят – да в той же Москве, не исключая Кремля? Надо срочно исправлять ситуацию.

Я пробился вперёд. На ступеньках сидел дородный боярин в богатых одеждах. Глаза его опасливо бегали. Понятное дело, умирать бесславно не хотелось никому, а толпа жаждала крови. Боярин уже не ждал хорошего.

Я поднялся на ступени, поднял руку. Постепенно шум стих.

– Чего шумим, вече устроили по какому‑такому поводу?

Со всех сторон раздались негодующие крики: – «Утопить негодяя, как он хотел людей наших жизни лишить!»

Я повернулся к боярину.

– Ты хотел людей топить?

Боярин испуганно перекрестился:

– Нет, не хотел.

– Все слышали? Перекрестился боярин – стало быть, не врёт. Опричники посвоевольничали, так их Господь за это наказал, – я указал в сторону, где было сгоревшая воинская изба и братская могила опричников.

Глаза боярина сверкнули, в них засветилась надежда, он почуял во мне защитника.

Стоящие в толпе, в задних рядах, закричали:

– Не слушай его, народ! Топить, в Волхов его!

– Кто там топить хочет? Выходи! Только сначала меня убить придётся.

В толпе зашумели: «Да это же берсерк!» – Смелых не нашлось, никто не вышел.

– Убьёте боярина – государь наш прогневается, полки воинские пришлёт. Кто там шумит – ты готов положить голову на плаху? А может, хочешь сына в холопы отдать? Наместник – доверенное лицо государя, лицо неприкосновенное. Лишить жизни наместника – всё равно, что посла, только позором себя покроете. – Я решил выжать из ситуации всё, что можно для себя лично.

– Воинская изба случайно сгорела?

Я повернулся к боярину. Тот сначала неуверенно кивнул, потом ещё раз, уже твёрдо.

– Ну вот, видите? А новых слуг государевых боярин уже и здесь набрать может, верно?

Боярин помялся, но снова кивнул.

– Ну вот, всё и разрешилось. Можно расходиться – работа стоит, каша в печи стынет, пиво выдыхается.

Толпа ещё некоторое время недовольно гудела, но боевой настрой уже пропал. Начали расходиться. Я повернулся к боярину.

– Извини новгородцев, сударь, но прими и мой совет – не надо попусту народ злить. Ты сейчас на волосок от смерти был, боярин!

Боярин был бледноват, утёр рукавом пот со лба.

– Как имя твоё?

– Что в имени тебе моём? Просто свободный человек Юрий!

– Должен же я государю отписать, кому жизнью обязан?

– Не стоит об этом государю писать, не царское дело – в мелочи вникать. Коли государь про каждую избу сгоревшую читать будет, ему и важными делами некогда будет заниматься. К тому же государь – человек мудрый, помазанник Божий, сразу поймёт, что ты, наместник, ошибок наделал. Как ты думаешь – ему это понравится?

Боярин покраснел.

– Умные речи ведёшь, да смел – не побоялся супротив толпы выйти. Пойдёшь ко мне в советники?

– Нет, боярин, у меня своё дело, привык я сам, своими руками семью кормить. Не хочу никого над собой, ты уж не серчай. Коли нужда какая будет – могу подсобить, но постоянно – нет, не по мне.

– Тогда спасибо и бывай здоров.

– И тебе того же.

Мы разошлись. Авдей ждал на другой стороне улицы.

– О чём говорили?

– В советники звал.

– А ты?

– Отказался.

– Ну и дурак.

– Это почему же?

– Всё бы знал, что царь Иван в отношении Новгорода замышляет.

– Авдей, от политики меня в Москве тошнило, теперь здесь начинать?

– Ладно, хорошо, что быстро прибежал и толпу удержал. Охрана его сразу разбежалась, думал – убьют, а потом всему Новгороду за то перед государем отвечать. Ты всё быстро понял. Кабы ты так в торговле понимал – цены бы тебе не было. Знаешь, почему люди тебе поверили?

– Догадываюсь – за то, что вчера на площади опричников пощипал, людей от смерти неминуемой спас.

– То‑то же, помни об этом. Тебя в лицо уже многие знают, верят, не обмани их. Ты хоть и не коренной новгородец, но для города сделал больше многих иных.

Авдей подхватил меня под локоток и мягко увёл в корчму. Немного выпили под осетра да маринованные грибочки, заедая пирогами, поговорили про дела, про жизнь новгородскую – с тем и разошлись. Я занимался своими делами, Авдей – своими, пути наши как‑то не пересекались. Встретились случайно, месяца через два – на торгу – известное дело, все дороги ведут в Рим. Поговорили в толчее, Авдей предложил съездить верхами на заимку, поохотиться, отдохнуть, попить хорошего винца. Причём рассказывал всё в таких ярких красках, что у меня слюни потекли.

– Всё, Авдей, не говори больше, согласен. Когда едем?

– Дня через два‑три закончу дела с фрягами – мануфактуру у них покупаю – да и поедем.

Выехали только через неделю. Впереди на телеге ехал холоп, вёз вино и припасы. Сзади неспешно на конях ехали мы с Авдеем, беседуя на разные темы – о видах на урожай – излюбленная тема для всех – крестьян, купцов и даже бояр, о славной и тёплой осени, о предстоящей охоте, в которой Авдей, как оказалось, знал толк. Вон, на телеге, в саадаке лежит лук и стрелы в колчане. Я же ехал просто отдохнуть – за два года, что промелькнули в новом для меня положении, я просто устал. Об отпусках здесь слыхом никто не слыхивал – так, отдохнут на Рождество или на масленицу неделю, да и весь отпуск.

Узкая дорога – только одной повозке и проехать – вилась через тёмный ельник. Вдруг неожиданно, как это всегда и бывает, из‑за деревьев выехали конные воины. О том, что это не разбойники, а именно воины, говорило вооружение – все в одинаковых кольчугах, с небольшими, синего цвета щитами, в шлемах‑луковицах, с мечами на поясах. У нескольких в руках – колья. Они что, на войну в лесу собрались? Против кого же?

Я обернулся в Авдею, но, к моему удивлению, он оказался сзади, метрах в семи. Когда он успел отстать? В душе родились нехорошие подозрения. Я только успел схватиться за рукоять сабли, как Авдей крикнул: – Кидай!

Двое ближайших ко мне воинов метнули на меня сеть. Чёрт! Вот уж чего не ожидал! Я успел выхватить поясной нож – сабля слишком длинна, в тесноте ей не развернуться, – стал резать сетку. Но мне не удалось перерезать даже верёвку. Один из воинов махнул рукой, и на голову опустился кистень. Свет померк.

Очнулся я на телеге, связанным. Телегу немилосердно трясло на корнях деревьев. Рядом ехали верховые воины, лениво переговаривались, пили вино из баклажек.

Послышался разговор, я прислушался.

– Купец, ты же говорил, что он берсерк, даже десятерых мало, чтобы его живым взять, а мы его спеленали, как младенца – и никто не ранен, даже мечи не доставали. Тюфяк он, твой знакомец, а не берсерк.

Воины вокруг презрительно засмеялись. Авдей вмешался:

– А чья идея в лес его заманить да сеть накинуть? Ничего мечами бы вы не сделали, все бы полегли, я его в бою видел – не приведи Господь врагом его оказаться.

– Так чего же ты его взять решился?

– Кто вам приказал мне помогать?

– Известно кто – Адашев, государев дьяк.

– Вот и мне он же! Кабы не он – не видать бы вам Юрия, как своих ушей. Не по сердцу мне – он меня из плена освободил, да своя рубаха ближе к телу.

Воины незлобиво засмеялись. Пока они разговаривали, я чувствовал в разговоре какую‑то странность. Голова после удара кистенём варит туго. Вот что странно – воины не «окают», как новгородцы, а «акают», растягивая слова, как московиты. Неуж Адашев людей из Москвы прислал по мою душу? Никак побитых опричников простить не может, или это царь Иван Адашеву приказал? А для меня – не один ли чёрт? Доедут сейчас до Новгорода, замотают в рогожу, перекинут на корабль, да отойдут от пристани тихонько, а там через три недели и Москва. Ну, Авдей, сука, я его другом считал, а он змеёй подколодной оказался – предал и продал, заманил хитро, засаду поставил. Всё продумал – даже сеть, чтобы я саблю выхватить не успел. Не веселились бы сейчас, без голов в ельнике лежали. В смекалке Авдею не откажешь – даже подводу предусмотрел с холопом. А ты, умник с высшим образованием – и не заподозрил ничего, дал себя обвести, как пацанёнка.

Чтобы никто не понял, что я пришёл в себя, я осторожно приоткрыл один глаз, попытался понять, где я. Слева, вдалеке мелькнула деревенька. Так мы уже недалеко от города, на телеге – час хода. Может, и меньше. Кровь закипала в жилах.

«Предатель, меня – как младенца вокруг пальца обвёл!» Ярость и ненависть – вот всё, что я чувствовал, и ещё – жажду отмщения. Я почувствовал прилив сил, и время для меня ускорилось. Легко, словно нитки, я разорвал сетку и стягивающие руки и ноги верёвки, вскочил на телегу, прыгнул на лошадь ближайшего ко мне воина, вырвал из ножен поясной нож – острый, длинный, и перерезал ему глотку. Снова бросок на телегу – там лежит привычная мне сабля – выхватил её из ножен и вихрем прошёлся среди конных. Только вжикала сабля, делая своё смертоносное дело. Все сидели в сёдлах, как замороженные, ближайшая лошадь подняла ногу и всё не могла опустить копыто на землю.

Я ещё раз пробежался по конвою. Все уже убиты, только никто этого ещё не понял – все сидят в сёдлах, губы растянуты в улыбке. Авдея и его холопа я не стал убивать. Холоп здесь ни при чём, а с Авдеем мне хотелось поговорить, посмотреть ему в глаза.

Я остановился рядом с лошадью Авдея, саблей перерезал подпругу на брюхе. Всё, дело сделано. Из меня как будто воздух выпустили. Время вернулось в своё прежнее русло. И я увидел, как глаза Авдея округлились от удивления. Он выхватил из ножен нож, попытался привстать на стременах, но подпруга не держала, седло поехало вбок, и Авдей упал с лошади. Вскочив, он обернулся и посмотрел на воинов. Кто‑то из них ещё сидел в седле, навалившись на шею скакуну, кто‑то упал на землю, но все они были мертвы – это было видно с первого взгляда. Ну не может быть живым человек с перерезанным горлом.

Авдей это понял, как понял и то, что помощи ждать неоткуда. Глаза его потухли, весь он съёжился, стал меньше ростом.

– Убьёшь?

– Сам‑то как думаешь? Я тебя из плена освободил, дом твой охранял, мы за одним столом сидели и хлеб один ели. Что ж ты меня московитам предал? Как Иуда, за тридцать серебреников?

– Прости, Юра, бес попутал. Пощади, у меня семья, дети.

– А обо мне ты подумал? Думаешь, Адашев меня чай с пряниками пить пригласил? На смерть лютую, неминучую.

Я подошёл поближе, посмотрел ему в глаза. Ничего, никакого раскаяния – только страх. Я занёс саблю для удара и увидел, что глаза Авдея метнулись за мою спину, увидел в них искорку надежды. Я мгновенно присел и с разворота выкинул саблю вперёд. Холоп! Я заматерился. Холоп решил спасти хозяина, слез с телеги, вытащил у убитого воина меч из ножен и, пока я говорил с Авдеем, подобрался сзади и занёс меч для удара.

Но я саблей его опередил – лезвие уже было у него в животе, но и меч летел вперёд. Коли я не наклонился бы, лежать мне с располовиненной головой. Однако меч во что‑то тупо ударился, на меня брызнуло тёплой кровью, кольнуло в бок. Падая, я обернулся. Слуга мечом угодил в левое плечо Авдея, разрубив его чуть ли не до пояса. А что же меня кольнуло в бок? Я дотянулся до правого бока и почти у подмышки нащупал рукоять ножа. Авдей! Стоило мне повернуться к нему спиной, как он воткнул мне нож в бок. Повезло. Если бы стоял, получил двойной удар – мечом от холопа и ножом от Авдея. Я попытался выдернуть нож, охнул от боли и потерял сознание.

Сколько я пролежал, неизвестно. Когда очнулся, было ещё светло, но солнце клонилось к западу. Встал. Как ни странно, мне это удалось. Во всём теле слабость, качает, как пьяного, болит голова. Голова‑то почему болит, меня же не по голове ударили.

Я огляделся. Где убитые воины, где Авдей, где лошади? Я стоял рядом с деревом, недалеко лежал заглохший «Харлей‑Девидсон». Чертовщина какая‑то. Ощупал себя – никакого ножа в правом боку, на мне кожаная косуха, порванные слегка на бедре джинсы. Где Новгород, где Дарья, где сабля моя? Я что, опять вернулся в своё время? Ни хрена себе, скажи кому – подумают, – белая горячка. Ощупал голову – да вот же шишка от кистеня, коим меня воин ударил. Я чуть не засмеялся. Было, было! Я не сошёл с ума, и всё, что со мной случилось – не галлюцинации.

Поднял мотоцикл, сел в седло, включил нейтраль и завёл мотоцикл. Басовитое тарахтение мотора вселило уверенность, я развернулся и поехал на дачу к друзьям. Ну его, эту Москву, найдут ещё кого‑нибудь. Я был переполнен эмоциями, хотелось всё это обсудить с Женькой. И одновременно я боялся – скажет, что упал, ударился головой, что мне всё это пригрезилось.

Вот и дача. Друзья продолжают застолье, как будто ничего и не произошло.

– Ты так быстро? Или случилось чего?

– Случилось: на повороте гравий рассыпали, упал, ударился. В Москву решил не ехать. Жень, перезвони в клинику – пусть кого другого найдут, а я отлежусь.

Юлька подбежала ко мне, ощупала голову.

– Ого, у тебя здесь шишка, надо лёд приложить.

Я подошёл к зеркалу. Прямо как у Битлов: «Ну а мы с такими рожами возьмём да и припрёмся к Эллис».

Шишку почти не видно, на скуле небольшая ссадина, щетиной не оброс. А где же моя борода, коей я обзавёлся в том времени? Чудеса, да и только.

Почти одновременно подошли Женька – позвонил, всё в порядке – и Юля с целлофановым пакетом со льдом. Я приложил лёд к шишке – ого, холодно. Уселся в дачное кресло, девчонки ушли поболтать.

– Женя, со мной странная вещь случилась.

– Упал с мотоцикла? Чего же тут странного, со всяким такое быть может.

– Да нет, падать я и раньше ухитрялся.

И я очень коротко, сжато, за десять минут пересказал основные события. Женька посмотрел на меня скептически.

– Юр, выпей немного, полежи, отдохни – всё пройдёт, это от удара.

– Я и сам сначала так подумал, но уж очень реально.

– Не рассказывай об этом никому – даже девчонкам. Им, пожалуй, в первую очередь, иначе всем разнесут. А какие‑нибудь доказательства у тебя есть?

Какие у меня могут быть доказательства? Сабли со мной нет, одежда моя же. Я взял со стола два ножа – длинный, с волнистой заточкой – для хлеба, и коротенький, метнул их в бревно дачи, всадив рядом друг с другом.

– Ножи ты кидаешь здорово, но это не доказательство.

Я приуныл. Неужели Дарья, Авдей, мои бойцы – это всё плод моего воображения? Продукт удара головой? Жалко, всё это было так реально. С другой стороны – я прожил два с небольшим года там, а здесь прошло несколько минут, может – полчаса. Не стыкуется.

Я задрал левую штанину и чуть не завопил – есть шрам, свежий, ещё розовый – от удара секирой резвого опричника у дома Дарьи. Стало быть – было! Но Женьке доказывать бесполезно – скажет, что шрам у меня и раньше был. И стоит ли кому что‑нибудь доказывать?

Но одна мысль всё‑таки засела в голове – клад! Я же помню место, камень. Если найду, то всё было со мной в реальности. Собственно, не ради самого клада, тех монет, что там хранились, а для подтверждения, что был я в далёком времени. Наверное, так и следовало поступить – не оповещая никого, даже друга Женьку, найти клад и предъявить в качестве доказательства.

Решив так, я успокоился, и мы отлично провели вечер. Я попрощался с Женькой, отвёз Юлю в Москву. На прощание она сказала: – Ты какой‑то странный сегодня, как будто в себя погружен, как будто ты не здесь, не со мной. – Девочка даже не подозревала, насколько она права. Чмокнув меня, пообещала звонить и скрылась в подъезде.

Поставив мотоцикл в «ракушку», поднялся в свою квартиру и, только сбросив косуху, начал рыться в картах Москвы и области. Так, направление знаю – деревенька рядом была, – как же она называлась? Я надолго задумался – нет, не вспомню. Кто мог знать, что через пятьсот лет мне понадобится название деревни? Бред какой‑то! А не попробовать ли ещё одно доказательство переноса во времени? Я оглянулся – нет ли посторонних, – а откуда им тут взяться? – подошёл к стене между кухней и комнатой, прижался – опа! Не получилось! Вернее, получилось бы, кабы не стальная арматура внутри стены. Я ещё тогда заметил, что могу проходить через дерево, камень, кирпич – но не через металл.

Меня охватило нетерпение; надев косуху, выбежал на улицу. Вот стоит кирпичный дом, для проверки подойдёт. Вошёл в подъезд, не знаю уж, почему, поднялся на третий этаж, немного постоял на лестничной клетке, не решаясь. А, была ни была! Вжался в стену и прошёл. Прошёл! Значит, мне не приснилось всё – Дарья, Адашев, Авдей – всё было на самом деле.

Где это я? Вокруг меня – темнота. Я начал шарить руками и что‑то задел. На пол повалились какие‑то банки, наделав изрядно шума. Зажёгся свет, открылась дверь, в ванной – а это была именно ванная комната – появилась женщина средних лет в домашнем халате. Увидев меня, она от удивления замерла, потом начала визжать, причём так сильно, что заложило уши, а крик, наверное, услышали и на девятом этаже. Конечно, входите в свою ванную, а там – незнакомый мужчина.

От испуга я шагнул обратно и, выйдя на лестничную площадку, столкнулся с сильно поддатым мужичком, впрочем – прилично одетым. По‑моему, он даже не понял, откуда я появился.

– Прощения прошу, корпоративка, понимаете ли!

На нетвёрдых ногах обогнул меня и стал ковыряться ключом в замочной скважине. Надо уносить ноги. Возможности я уже проверил, хватит на сегодня впечатлений.

На следующий день, на работе всё было как в тумане: бумаги валились из рук, на вопросы отвечал невпопад. Ко мне подошёл заведующий – Виктор Сергеевич.

– Что с тобой, Юра? Случилось чего? Ты неважно выглядишь.

– С мотоцикла вчера упал, чувствую себя не очень. Вот – пощупайте шишку.

Виктор Сергеевич пощупал.

– У тебя есть два дня отгулов. Иди домой, завтра и послезавтра не выходи, отлежись.

– Хорошо, спасибо.

Переодевшись, спустился из клиники, сел на мотоцикл. Может, рвануть сразу на Дедовск? Где‑то там мною был зарыт клад. Решено, еду.

Долго я искал, пытаясь вспомнить место. Вроде как река, нет – речка небольшая была недалеко, по мостику пришлось тогда проезжать. Только с тех пор много чего изменилось – поля распаханы, много населённых пунктов, то и дело натыкаюсь на железную дорогу. Хорошо, что на мотоцикле – на машине не удалось бы обследовать многие участки, проехать по тропинкам, между деревьями.

Начало смеркаться, пора домой. Первый день потерян, результатов нет. Дома нехотя поел – не лез кусок в горло; лёг спать, и с первыми лучами солнца я уже выехал.

Доехав до места, остановился в деревне, начал расспрашивать дедов и старушек – не помнит ли кто камень, большой, с меня ростом? Припомнил один дедушка, что – да, есть такой камень, только не здесь, недалеко от деревни Собурово – это километров десять в сторону. Спасибо, дедушка. Я достал карту, сориентировался и поехал.

По дедовым подсказкам через полчаса нашёл камень в лесу, недалеко от опушки. Рядом проходила узкая тропинка. Обошёл вокруг камня, приглядываясь. Похож; правда, мхом оброс, так ведь лет сколько прошло. Ё‑моё, а лопату не взял, да и не было её у меня в доме отродясь. Поехал в деревню, нашёл магазин, купил лопату. Продавщица пробурчала: «Ну, дачники, ничего своего у них нету».

Долго приспосабливал лопату к мотоциклу. Наконец, притянул ремнём и вернулся к камню. Отсчитал шаги, перекрестился и принялся копать. Земля была плотной, слежавшейся. Ушёл в землю на полметра – пусто. Ошибся с местом или камень не тот? Постоял, подумал, чуть сдвинулся в сторону, начал копать по новой. Лопата обо что‑то стукнулась. С бьющимся сердцем осторожно начал обкапывать. Есть! От прикосновения истлевшая кожа мешочков лопнула, и посыпались монеты. Был! Был я всё‑таки здесь, не приснилось, всё со мной было – вот вещественные доказательства.

От радости ноги ослабели, я уселся на землю. Женька мне не поверил, но после позавчерашнего прохождения сквозь стену в чужую ванную я воспрял духом. Раскопал всё, переложил содержимое в боковые сумки мотоцикла. Некоторые мешочки были на удивление целы, только задубели и вместо мягких стали как подошва у старого ботинка. Дома посмотрю, что там. Сейчас надо убираться отсюда поскорей. Тропинка недалеко – любопытный прохожий может поинтересоваться – чего тут, у камня раскопки?

По‑моему, всё. Копнул глубже, подрубил грунт со всех сторон – пустая порода. Яму закапывать не стал – к чему? Лопату бросил тут же. Надо возвращаться. Мотоцикл от тяжёлой ноши просел, но тянул бодро.

Вот и дом. Я оставил мотоцикл у подъезда, отстегнул обе сумки и крякнул – настолько они оказались тяжёлыми. На лифте, которым пользуюсь редко, приехал на свой этаж.

Ну‑ка, ну‑ка, поглядим. Ножом разрезал первый мешочек – серебряные монеты, уже потускневшие, с налётом. Второй мешочек – золотые монеты, как вчера из‑под пресса. Третий – я даже не сразу понял – что это? Ё‑моё, да это же бриллианты да камни драгоценные. Только тусклые. Но стоило потереть рукавом, как заиграли, пуская лучики по стенам. Ни фига себе! Сколько же это может стоить? В бриллиантах, так же как и в золотых монетах, я ничего не понимал. Не моего уровня цацки, не с докторской зарплатой иметь такие.

Я взял одну золотую монету, потёр об рукав. То ли цехин, то ли луидор? Кинул монету в карман и поехал на известный пятачок, где тусовались коллекционеры. Подошёл к одному, другому, показал монету. Смотрели внимательно, разглядывая под лупой, качали головами, но не брали, не говорили даже цену: «Дорого!» – И весь разговор.

Когда я уже собирался уходить, подошёл невзрачный дядька, весь какоё‑то непримечательный, серый. Серая одежда, невыразительное лицо. – Можно взглянуть?

– Посмотрите.

Он долго вертел монету, разглядывал под лупой, потом вернул мне её, отошёл в сторону, коротко переговорил по мобильнику, подойдя, бросил:

– Беру.

Отсчитал деньги и протянул. Доллары, однако. Я вытащил монету и отдал. Чего торговаться, если цены не знаю. Уже отойдя к мотоциклу, пересчитал. Ого! Двадцать тысяч баксов! Столько стоит мой «Харлей», так я собирал деньги на него не один год. Не фига себе, так это выходит – я новый русский миллионер!

Оседлав мотоцикл, поехал к Женьке. Созвонились, он спустился.

– Чего случилось? Ты чего не на работе?

– Отгул взял. Ты можешь со мной поехать?

– С полчаса подождёшь?

– Не проблема.

– Тогда жди.

Через какое‑то время Женька вышел, но ехать со мной на мотоцикле отказался, сел в свою машину. У подъезда, когда Женька хотел подняться в мою квартиру, я остановил его.

– Пошли за мной.

Заинтригованный Женька поплёлся следом. Мы подошли к кирпичному дому, поднялись на лифте на пятый этаж – рисковать и встречаться с визжащей тёткой с третьего этажа мне не хотелось. Вышли на лестничную площадку.

– И зачем ты притащил меня сюда?

– Смотри.

Я прошёл сквозь стену и почти сразу же вернулся назад. Ошарашенный Женька стоял с круглыми от удивления глазами.

– Ты что, как‑то меня загипнотизировал?

– Да нет, Женя. Помнишь, я говорил тебе, что попал в эпоху царя Ивана? Я не шутил, это были не глюки. Там я смог проходить сквозь стены, и ещё кое‑что.

– Повтори!

Я подошёл к другой стене и снова прошёл сквозь неё и выскочил, как ошпаренный. За стеной оказался здоровенный мастифф, и меня спасла от собачьих клыков только моя реакция.

– Ну, убедился?

– А почему ты меня сюда привёл? У тебя же свой дом есть?

– Потом объясню. Пошли ко мне, ещё кое‑что покажу.

В своей квартире я завёл Женьку на кухню, достал мешочек с золотыми монетами, высыпал на стол.

– Да ты никак банк ограбил?

– Женя, в том времени я провёл два с лишним года, пока вы на даче шашлыки жрали, клад там оставил, а сегодня откопал. Вот доказательства.

Женька перебирал монеты, разглядывая чуть не каждую. Потом переспросил:

– Они подлинные? Ты мне не подделки показываешь?

– Жень! Ты мне друг? Стану я тебе подсовывать подделки, чтобы убедить в бреднях?

– Да, не сходится. Давай выпьем, у тебя есть?

Я разлил водку по рюмкам, выпили.

– Я с таким раньше не встречался, ты уникум. Чего делать будешь?

– Жить.


Атаман – 2


Княжья служба


Глава I


В своей квартире я завел Женьку на кухню, достал мешочек с золотыми монетами, высыпал на стол.

– Да ты никак банк ограбил?

– Женя, в том времени я провел два с лишним года, пока вы на даче шашлыки жрали, клад там оставил, а сегодня откопал. Вот доказательства.

Женька перебирал монеты, разглядывая чуть не каждую. Потом переспросил:

– Они подлинные? Ты мне не подделки показываешь?

– Жень! Ты мне друг? Стану я тебе подсовывать подделки, чтобы убедить в бреднях?

– Да, не сходится. Давай выпьем, у тебя есть?

Я разлил водку по рюмкам, выпили.

– Я с таким раньше не встречался, ты уникум. Чего делать будешь?

– Жить.

– Жить, говоришь? – Женька хмыкнул и развалился на стуле. – С такими деньжищами можно очень даже кучеряво жить, если грамотно распорядиться.

– Грамотно – это как?

– Не сдавать оптом, как драгметалл, а потихоньку, через нумизматов.

О других ценностях в кладе я благоразумно промолчал.

Женька помолчал немного:

– А как это у тебя получается – через стены проходить?

– Сам не знаю, как только я попал в средние века, так и открыл в себе такое… – я подбирал слово, – свойство.

– Ни фига себе, свойство! Это редкий дар, я о таком не слышал никогда; если бы сам сегодня, своими глазами не увидел, подумал – байки или розыгрыш. Не говори никому, подумают, что крыша поехала, если до ментов дойдет, за тобой следить начнут – как бы не украл чего.

Я призадумался: как‑то не приходило мне в голову насчет криминальных возможностей моего дара, умения – если угодно.

Мы выпили по рюмочке кристалловской «лимонной», немного закусили.

Женька помялся:

– Расскажи, как там, в эпоху Ивана Грозного?

– Сурово, Жень. Коли вор или убийца и пойман на месте, без суда и следствия – в петлю и на дерево. Все трудятся в поте лица, добывая хлеб насущный, никакого кидалова – каждый отвечает за свои слова. А на торгу – не поверишь, Жень, – оружия полно: ножи, сабли, щиты, кольчуги, пищали огнестрельные. Каждый мужчина, коли он не холоп, при оружии.

– Однако круто. – Женька призадумался. – Вот бы попасть туда, интересно!

– Ты знаешь, я там пробыл два года, втянулся уже, и назад сюда – даже и не тянуло, может, только иногда о мотоцикле жалел.

Мы выпили еще по одной и стали прощаться, время за разговорами летело быстро, стало смеркаться. Я закатил мотоцикл в «ракушку», поднялся к себе. Вытащил все мешочки и вытряхнул содержимое на кухонный стол. Ну ладно, монеты я как‑нибудь пристрою среди нумизматов, но что делать с бриллиантами, да еще и пара гривен золота… Куда девать эти золотые слитки?

Ладно, пока не до ценностей. Я сложил все в спортивную сумку и затолкал за диван. Небольшая сумка, а тяжелая, как будто кирпичи там. Взял газету, пробежался по заголовкам – ничего интересного. Спать, что ли, лечь? Но внутри что‑то будоражило, уснуть явно не удастся. В ночной клуб пройтись? Напряжение сбросить?

Решено, пойду, времени – только одиннадцать вечера. Натянул футболку, джинсы, спустился вниз. На ходу из озорства сунул голову в дверь на втором этаже.

Ничего себе! По квартире нагишом фланировала, вытирая голову полотенцем, Наташа, студентка юридической академии, вся из себя такая скромница и недотрога. Фигура просто обалденная – грудь, талия, ну и все, что ниже – тоже. В одежде и не скажешь о достоинствах, надо же! Хорошо, что она меня не увидела, в прихожей темно, а в комнате горит свет.

Вздохнул, убрал голову и направился в ночной клуб, благо идти было недалеко, один квартал. Уже подходя, услышал громкую музыку, у входа толпилось с полсотни желающих попасть внутрь. У дверей стояли два мордоворота в фирменных пиджаках.

– Извините, мест нет.

А здание‑то кирпичное, что мне спрашивать разрешения, покупать билет? Сам пройду.

Отошел подальше от входа, попытался вспомнить, где зал, где другие помещения. По‑моему, здесь курилка и рядом туалеты. Сгодится. Сунул голову в стену – туалет, прошел весь, и только тут до меня дошло – похоже, что туалет женский, уж слишком сильно пахнет духами, на зеркалах следы губной помады. Надо быстро уносить ноги, еще примут за извращенца.

И не успел я ничего предпринять, как открылась дверца кабинки, и появилась девица. Была она изрядно навеселе и, похоже, не поняла, что перед ней – мужчина. Томно растянув губы в улыбке, подошла к зеркалу, а я бросился к двери. Пронесло, будь девица потрезвей, визгу было бы, как от дисковой пилы.

В курилке по соседству дыма было – как на пожаре, причем курящих девиц было больше, чем парней.

Пока я шел по коридору к танцевальному залу, сбоку пристроился неприметный тип – какой‑то без особых примет, весь мятый.

– Травку, колесики – не желаете?

Я не желал. Тип обиженно шмыгнул носом, отвалил в сторону. Как‑то раньше я не обращал внимания на таких вот наркораспространителей, массовое курение и нетрезвость, но после здорового образа жизни большинства в Москве и Новгороде в эпоху Ивана Грозного это резко бросалось в глаза. Надо же, раньше ходил, и все было вроде в порядке вещей. Музыка грохотала вовсю, да только не в моем вкусе – сплошной рэп, «хэви‑металл» и прочая чужая культура. М‑да, видимо, что‑то во мне изменилось.

Через полчаса в голову пришла мысль – и чего я здесь забыл, чего мучаюсь? Нет, лучше уж домой.

Прошел, как все люди, через дверь, – народ у входа уже рассосался, охранники были внутри. Конечно, самое веселое – мордобой – только сейчас и начнется, когда молодежь дойдет до кондиции.

На стоянке много машин, возле одной слышна возня, женский писк. Нет, на любовную возню это не похоже, до меня долетали только обрывки разговора: «Пусти… не хочу…» Потом хлопнули дверцы, заработал мотор, и мимо меня проехала «БМВ», по‑моему, «пятерка», – в сумеречном свете толком не разглядел. Не понравился мне разговор, машина не понравилась. Я оглянулся – на стоянке никого не было, стало быть – девушка в машине. Черт, без мотоцикла не догнать, но на мое и ее счастье машина притормозила перед выездом на улицу. Я рванул дверцу. Детина на заднем сиденье одной рукой держал девушку у себя на коленях, вторая рука была под коротенькой юбкой. Тоненькие губы плюгавого водителя расплылись в гаденькой улыбке. Мальчики решили поразвлечься. В принципе – кто был бы против, если по любви или согласию. Тут же ситуация была иной. На лице девушки лет семнадцати застыла маска испуга, в глазах плескался ужас. Надо вмешаться.

Дотянувшись рукой до ключа зажигания, я выключил двигатель, а жалом ключа со всей силы влепил плюгавому в щеку. Стащил девушку с коленей пассажира и перекинул на сиденье. Детине от души приложился по яйцам. Все, надо убираться. Уродам будет не до девушки.

Я спокойно вылез, захлопнул дверцу и отошел на газон. Мимо меня шли машины, а я стоял на газоне и ждал. На заднем сиденье было темно и тихо. Я распахнул дверцу.

Девчонка сидела, закрыв ладонями лицо, бугай скрючился на сиденье, прижав руки к мужскому хозяйству.

– Ты цела?

– А?

– Ты не ранена?

– Вроде нет.

– Уходи отсюда!

Я за руку вытащил девушку из машины. Быстро ощупал ноги‑руки – цела. Девчонка стояла в ступоре – сначала затащили в машину, затем попытались изнасиловать – было от чего впасть в прострацию, это не для всякой психики. Я повернул ее за плечи и подтолкнул в сторону метро:

– Иди.

Добредя до палатки, где продавали лаваши, чебуреки, пиво, я устроился за столиком, съел, почти не разбирая вкуса, целую стопку чебуреков, запил холодным «Невским» и почувствовал, как силы возвращаются. Посидел, передохнул и съел еще парочку больших хачапури с сыром. Вот теперь я бодрой походкой направился домой. Спать, спать надо, а не искать приключений.

На работу встал злой и невыспавшийся, но, подъезжая к клинике, уже пришел в норму.

Зазвонил телефон – это Юля, моя девушка обиженным голосом стала жаловаться, что я ее забыл совсем, что работа – еще не повод сидеть дома.

– Хорошо, что предлагаешь?

– Давай на речном трамвайчике покатаемся, мороженого поедим.

Я был не против, уговорились встретиться на речном вокзале. Купили билеты и устроились на верхней палубе небольшого прогулочного теплоходика. Судно тихо, почти незаметно отошло от причала, и мимо нас поплыли набережная, забитые машинами какие‑то пустыри, жилые массивы. Экскурсовод по судовому радио давал пояснения:

– Слева от вас…

– Юля, вниз пойдем, в буфет, или сюда мороженое принести?

– Принеси сюда, сверху вид красивый. Мне шоколадного.

Когда я вернулся, неся в каждой руке по мороженому, рядом с Юлей стояли два небритых кавказца.

– Парни, это моя девушка, давайте не будем нам мешать.

– Это кто кому мешает? Ты здесь лишний, видишь – девушка нам нравится.

Тут вмешалась Юля.

– Ребята, я вас не звала, вы сами ко мне подошли. Не мешайте нам.

– Ты что хамишь, э?

Кровь начала закипать в жилах. Ну почему эти жители аулов, едва спустившись с гор, не умея унитазом пользоваться, пытаются устанавливать свои доморощенные порядки исконным жителям? Попробовал бы я где‑нибудь в ауле приставать к их девушке. Думаю, меня нашли бы на дне глубокого ущелья.

– Вах, со скалы сорвался! Оступился и упал, и так тридцать два раза.

Я отдал Юле оба мороженых, резко нагнулся, схватил за ноги одного и кинул за борт. Второй попытался ударить, но тоже был выброшен за борт. Охладитесь, кацо.

Настроение уже было испорчено, как ни пытались мы натужно шутить, разговор не клеился.

– Юр, а они не утонут?

– Да здесь до берега тридцать метров, к тому же дерьмо не тонет.

Через полчаса кораблик причалил к пристани, и мы сошли. Юля сослалась на головную боль, перехватила такси и уехала. Тьфу на вас, хороший вечер испортили, понаехали – гости столицы. Ладно бы еще – красавцы были, а то метр пятьдесят, рожи небритые, а понтов на целый аул.

М‑да, вечер явно не удался. Впрочем, еще не темно, можно погулять. Я направился в парк, место, не испорченное цивилизацией. Почти нетронутый уголок леса с тропинками, с птицами на ветках, чистым воздухом.

Красота! В душе – умиротворение и полное отрешение от забот. Неожиданно навстречу вывалилась крепко подвыпившая компания парней допризывного возраста. Недорослям явно некуда было приложить силу, хотелось покуражиться, самоутвердиться. От стаи отделился один и подошел ко мне:

– Закурить не найдется?

– Вообще‑то я не курю. А тебе закурить надо или кулаками помахать?

Парнишка повернулся к стае, остановившейся неподалеку и с интересом наблюдавшей за развитием событий. Парень радостно заорал:

– Он не курит!

В компании заржали.

– Тогда пусть бабла отстегнет на курево и пиво!

Парень повернулся ко мне:

– Слышал? Гони бабки!

– Ты их заработай сначала, а потом покупай – чего хочешь!

Парень удивился:

– Не дашь?

– Не дам.

Парень махнул рукой, и компания двинулась в мою сторону. Лениво двинулись, рассыпаясь цепью и пытаясь взять в кольцо. Мне стало смешно. Эти недоросли, недоумки пьяные хотят отобрать у меня деньги. Небольшого роста парень, по поведению – явно заводила, переспросил:

– Деньги не дает?

Я решил, что пришла пора кончать этот балаган.

– Ребята, шли бы вы домой, отоспались спокойно, без приключений на свои прыщавые задницы.

– Вадик, ты слышишь?! Он нас не уважает! Ща мы тебя уроем, гнида!

Вожак попытался меня ударить – внезапно, резко, локтем в голову. Но я, поглядывал на его ноги и успел предугадать удар, отклонился назад, почти одновременно со всей силы врезав ему кулаком по печени; очень чувствительный удар, между прочим. Вожак схватился за бок, раскрыл рот: от болевого шока он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Но и я пропустил предательский удар сзади – в плечо ударил кастет, левую руку обожгло болью. Как всегда в таких случаях я вихрем прошелся по стае пьяных недоумков. Отнимать жизнь или калечить их я не стал, у них еще вся жизнь впереди, а поучить следовало. Я наносил очень болезненные удары по стопам, голеням, конкретно выбивал из рук пустые пивные бутылки, кастеты, биту для бейсбола – спортсмен доморощенный, блин.

Пора прекращать. Я остановился. Большинство лежало на земле, держась за ноги, кто мог стоять – держались за разбитые рты, выплевывая зубы.

– Ребята, шли бы вы домой, не мешали приличным людям отдыхать.

Вожак уже успел оправиться от удара, хмель дурил голову, и он, как бык на корриде, бросился в бой. Я отскочил в сторону, ногой врезал ему под колено. Когда он упал, я добавил ему несколько раз по ребрам. Все, стая разбегается, превращаясь в нашкодивших трусоватых подонков. Каждый убегал поодиночке. Такие сильны только стаей – желательно, чтобы жертва была одна, деморализована количественным превосходством стаи и не способна дать достойный отпор. Не на того напали, я сам способен в одиночку справиться с любой стаей; может быть, для них это будет маленьким, хоть и болезненным уроком?

Как всегда после драки навалилась усталость. Я поплелся к выходу из парка, там стояли киоски и павильончики со съестным. Уничтожил несколько шампуров с шашлыком, съел пару порций мороженого и почувствовал, как возвращаются силы.

Уже темнело, и я направился домой. В прихожей сбросил туфли и уже проходил мимо зеркала, как что‑то мне показалось странным. Вернулся к зеркалу. В отражении я увидел себя, только вот что меня поразило – я увидел себя в одежде новгородца из средних веков, с русой бородкой. На поясе висела моя – я в этом готов был поклясться – сабля.

Я пошевелился, погладил пятерней по волосам. Отражение стояло неподвижно, лишь улыбалось. К чему это? Воспоминания нахлынули с новой силой.

Не в состоянии стоять, прошел в комнату, рухнул в кресло. Попытался понять, что происходит, но ничего поддающегося логике в голову не приходило.

Я вскочил, снова подошел к зеркалу. Ничего необычного – я выбрит, футболка, джинсы. Ни черта себе! Так и крыша поехать может.

Но ведь изображение в зеркале не должно было появиться просто так, это какой‑то знак свыше, провидение явно что‑то хочет сообщить, только как разгадать этот знак? Полночи я не мог уснуть, прикидывал так и этак, но разгадать загадку отражения не смог. Измучившись, уснул почти под утро.

Два дня никаких событий не происходило, все как всегда – дом, работа. После работы зашел в супермаркет, купил пивка и холостяцкой еды, зашел в дом. Отпер двери, бросил пакет на пол. Через силу снял туфли и, проходя на кухню, бросил взгляд в зеркало.

Вот! Опять отражение, как несколько дней назад. Он, то есть я, то есть оно – тьфу, не знаешь, как и сказать – молча улыбалось, потом кивнуло пару раз головой, как бы одобряя, и исчезло. О как! Значит, мне знак свыше; надо обдумать, но сначала – поесть.

То, что можно было есть сразу, я съел, остальное забросил в холодильник – готовить ну вовсе не улыбалось.

Лег на диван, включил телевизор, пощелкал пультом по каналам.

Наверняка судьба указывала мне помогать попавшим в беду, иначе зачем она оставила мне возможность проходить сквозь стены. Надо следовать персту судьбы, иначе можно растерять свои необычные способности, вот только афишировать их не стоит. В принципе, забот мне хватало и на работе, но после возвращения из средневековья хотелось более бурной жизни, приключений. Видимо, дух авантюризма, желание остроты риска, преодоление опасностей наполняли мою душу. Ну что же, принимаю вызов судьбы. Вот только надо это как‑то все усовершенствовать, оснаститься технически. Просто тупо бродить по улицам, высматривая повод вмешаться – скучно, много времени уйдет попусту.

Сейчас – спать, остальное додумаю завтра.

Утром проснулся с абсолютно четким планом действий. Такое ощущение, что тело спало, а мозг напряженно работал, просчитывая варианты. Поскольку была суббота, направился на Горбушку. Здесь можно было купить любую радиотехнику – от мобильных телефонов до подслушивающих устройств. Ну, подслушка мне не нужна, а вот рация, которая может ловить волну милиции, МЧС, пожарных – то, что надо. После недолгих поисков нашел подходящую технику: небольшую японскую рацию, способную настроиться на любую волну.

– Что, и милицию слушать можно?

– Запросто! – Молодой продавец, парень в спортивной куртке и с бегающими глазками понажимал кнопки, и я услышал милицейский разговор.

– А спасателей возьмет?

– Да кого хочешь, радиус действия вот только в городе невелик.

– А помощнее есть?

– Так это уже будет стоить штуку баксов.

– Беру обе.

Притащив домой технику, стал изучать инструкцию, пробовал подстраивать рации на разные волны. Более мощную решил держать дома – она побольше по размерам, потяжелее, но и берет дальше. Портативную, умещающуюся в нагрудном кармане, решил носить при себе, настроив на волну спасателей.

О, сквозь шум и треск эфира – интересный вызов: милиция вызывает спасателей – в квартире многоэтажного дома пьяный хулиган взял в заложники мать и дочь.

Съездить, что ли? Я выбежал во двор, открыл «ракушку» и оседлал мотоцикл.

До проезда Соломенной сторожки домчал быстро, мотоцикл – не машина, пробки ему не страшны. Дом узнал сразу, по толпе у входа. У подъезда стояла милицейская машина и машина спасателей – наверное, дверь вскрывать в квартиру. Я попытался пройти, но милиционер преградил дорогу: «Нельзя!».

Пришлось отойти. Постоял, сосредоточился, и – просочился сквозь… стену. Я прошел сквозь деревянные двери: людей я не боялся, остановить не успеют. Прошел по коридору.

В большой комнате хорошо поддатый, невысокого роста, худой и жилистый мужик с множеством татуировок на руках держал здоровенный кухонный нож для разделки мяса. На диване, прижавшись друг к другу, сидели средних лет женщина и девочка лет четырнадцати. Судя по обстановке – довольно современной – мужик жил не здесь, у алкашей обычно квартиры запущенные, со старой, сломанной мебелью, везде грязь, и очень сильный неприятный запах запустения. Мужик явно попал не в свою квартиру, видимо, сидел, и не раз.

Захватчик стоял в метре от дивана и злобно щерил железные зубы. Вот тварь!

Я подбежал, выбил из руки нож, непреднамеренно сломав кости предплечья – явно послышался хруст. Улыбка мужика перерастала в гримасу. Нож упал на пол. Я, не церемонясь, швырнул урода на паркет, выдернул ремень из его брюк и связал руки сзади.

Так же быстро прошел сквозь стену, натолкнулся на щит – оказывается, полку милиции прибыло, добавились омоновцы или кто там; один – в каске со стеклом – держал перед собой щит, сбоку стоял еще один, держа в руке кувалду. Явно готовятся выбить дверь и ворваться в квартиру. Вот на этот металлический щит я и наткнулся. От удара моего тела омоновец опрокинулся на спину, загромыхав воздетым на себя железом.

Мне стало жалко дверь. Я просунул руку сквозь дерево, отщелкнул замок, слегка приоткрыл дверь и пошел по лестнице вниз. Свое дело я сделал.

«Харлей» быстро довез меня до дома.

Устал, хотелось отдохнуть. Я выключил рацию, включил «Европу‑плюс», налил кружку «Невского» из банки. Хорошо! Состояние как после добротно выполненной тяжелой работы. После пива как‑то отпустило, потихоньку ушло внутреннее напряжение; я залез в холодильник, с аппетитом поел. Вот теперь можно посмотреть криминальные новости.

По одному каналу вскользь упомянули о доблестном подвиге милиционеров, освободивших заложников. Я хохотнул – зашли в уже открытую квартиру и вытащили оттуда обезоруженного и связанного урода. Подвиг – о как! По другому каналу рассказывали о происшествии более подробно, взяли интервью у потерпевших. Это мне на руку: славы я не искал, но получил глубокое внутреннее удовлетворение. Найденное мною новое занятие, нет – скорее способ впрыснуть адреналин в кровь и принести пользу – начало мне нравиться. Запиликал мобильник.

Юлька звонила с обидой, что я ее забыл, не звоню, не приглашаю; даже намекнула, что у меня появилась новая пассия. Больше всего на свете не люблю оправдываться, когда не чувствую за собой вины. Распрощались как‑то прохладновато. Да, мне нравится эта девушка, но после части жизни, прожитой в средние века, притом прожитой бурно, рискуя своей жизнью и отнимая жизнь у других, я чувствовал себя неизмеримо более опытным, зрелым, если можно так сказать – помудревшим. А Юлька как была милой непосредственностью, так ею и осталась. Развлекаться по дискотекам и спать с нею хорошо, но давать отчет и оправдываться – не хочу. Желает расстаться и уйти – флаг ей в руки, передумает – я свободен, мое сердце никем не занято, приму с радостью.

Лягу‑ка я спать, что‑то день колготной сегодня выдался.

…Вот это я поспал – уже десять часов. Душ, бритье, легкий завтрак. Включив рацию, я поймал себя на мысли, что неосознанно жду еще какого‑либо происшествия. Но в эфире была одна мелочовка, не привлекающая моего внимания, – кражи, пьяные драки, самоубийства, аварии. О, а это уже интереснее.

Грабеж ювелирного магазина на Новом Арбате. И ехать недалеко. Я мигом собрался, оседлал мотоцикл и помчался. Припарковался неподалеку. Ближе милиция не подпускала. Милиционеры прятались за припаркованными машинами, сжимая в руках пистолеты. Похоже, что преступники вооружены, но скрыться не успели, кто‑то из сотрудников нажал тревожную кнопку. Стеклянные двери заперты. Через стекло, да еще такое толстое, зеркальное я проходить не пробовал, и сейчас рисковать не стал, попробую как‑нибудь в спокойной обстановке; забежал сзади, порядок – дом кирпичный, старой постройки. Милиция сзади тоже наличествует, дверь металлическая. Ну и бог с ней.

Я прошел сквозь кирпичную стену и очутился в подсобном помещении. Стеллажи, пыльные бумаги на них, тусклый свет. Проник сквозь тонкую деревянную дверь. Да, ограбление.

На полу лежали несколько покупателей, вернее – покупательниц, девчонки‑продавщицы сбились в уголке в стайку. Рядом – небольшого роста парень в черной маске и с пистолетом в руке, еще один – у выхода, у него в руках обрез; пожалуй, этот – самый опасный: если патроны с картечью, одним выстрелом может наделать много бед. Я оглянулся – вроде двое. Метнувшись к бандиту с обрезом, я выхватил из руки оружие, причем так резко, что спусковой скобой сломал ему пальцы. Раскрыл стволы, вытащил патроны, обрезом с размаху врезал бандиту по лицу. Обшарил карманы – больше патронов не было; я швырнул обрез на пол.

Второй бандит, что‑то почуяв, начал разворачиваться в мою сторону. Нет, парень, не успеешь. Я подскочил к нему, выдернул из руки пистолет, отшвырнул, схватил его за волосы и со всей силы ударил лицом в стеклянную витрину. Еще осыпались стекла, и бандит даже не успел заорать, как я бросился к двери, на которой было написано: «Служебный вход». О, да тут еще двое грабителей. Один выгребал из сейфа деньги в сумку, рядом пускала слезы дородная тетка, похоже, директорша или хозяйка магазина. Второй бандюган зажал в углу продавщицу в фирменном платье, очень красивую девицу модельной внешности.

Так, первый занят деньгами, но пистолет за поясом. Я выхватил у него пистолет и врезал им же бывшего владельца по темечку. Пока бандюган закатывал глаза и хотел потерять сознание, я оказался рядом со вторым. Вот урод‑то. Пока его подельники занимаются грабежом, этот решил еще получить и бесплатное удовольствие. Платье было задрано выше пояса, порванные трусики валялись у ног. М‑да, девушке явно есть что показать, но не этому же уроду. Я ударил его ребром ладони в кадык, из кармана вытащил нож‑выкидуху, потертый «вальтер» еще военного производства сунул в свой карман. Не фига с оружием баловаться, оно иногда стреляет. Поскольку бандит приспустил брюки и собирался снять трусы – очень уж подставился, я врезал ему по яичкам, пусть получит удовольствие по полной. По‑моему, все.

Я выскользнул за дверь, прошел по коридору, отщелкнул замок на железной двери черного хода и вышел, оставив дверь распахнутой. Пусть доблестная милиция ворвется в магазин и повяжет грабителей, что‑то же она должна делать в этой жизни. Не постреляли бы с испугу посетителей да продавщиц.

Как бандитов, так и милиционеров я не любил. Первых – понятно за что, а вторые были узаконенными вымогателями, от гаишников и до патрульных, требовавших на улице паспорт и еще бог знает чего. Да не обязан я паспорт при себе иметь. Остановили как‑то, а у меня при себе только водительские права, так для них это не документ. В общем, воспоминания не лучшие.

Я спокойно дошел до мотоцикла, оседлал его и был таков. Ей‑богу, мотоцикл – как раньше когда‑то лошадь, у меня была возможность сравнить. Конечно, у каждого свои плюсы и минусы. Лошадь надо кормить постоянно, ездишь ты или нет, но и домой она сама привезет, ежели ты пьян или ранен.

Дома поел всерьез, и, как бы мне этого не хотелось, поплелся в соседний магазин – холодильник был уже пуст. Набрал еды на две тысячи в два здоровенных пакета – кассирша лишь покачала головой, то ли удивляясь, то ли завидуя.

День еще не прошел, время только подходило к обеду, а уже неплохое дело провернул. Я подошел к зеркалу, но увидел только свое отражение. Не знаю почему, вздохнул. И чего ты хотел? Одобрения? Так зеркало и так дало понять, что от меня надо.

Опа! Вспомнил, что в кармане кожаной косухи лежат пистолеты. Надо их выкинуть, наверняка за ними могут быть «мокрые дела»; да даже если и нет – ежели найдут, можно получить реальный срок, а мне это ни к чему. Первым побуждением было – выкинуть в мусоропровод. Нельзя, ребятня может найти, несчастье произойдет, лучше утопить. Хоть и не хотелось, но пришлось одеться, выйти к набережной вроде как погулять. Улучив момент, когда близко никого не было, зашвырнул оружие подальше в воду. Ни к чему носить в кармане срок. Постоял, подумал, все ли сделал, не забыл ли чего? Вроде все; насвистывая, повернул обратно. На той стороне реки раздался всплеск, крики. На воде виднелась голова ребенка, ручки суматошно колотили по воде, поднимая брызги.

На набережной истошно кричала молодая мамочка. Думать было некогда. Я бросился в реку. Девочка уже уходила под воду. Я схватил ее за руку, медленно, чтобы не повредить ручку, вытащил на поверхность, подгреб к каменному парапету и положил ребенка на асфальт набережной. Мамочка стояла рядом, смотрела в воду и истошно визжала.

– Помолчи, – бросил я. Крик оборвался.

Я взял ребенка на руки, перегнул через колено, и изо рта девочки хлынула грязная речная вода. Я сделал несколько осторожных дыхательных движений изо рта в рот. Девчушка задышала, щечки порозовели, и через несколько минут малышка открыла глаза. Мамаша стояла рядом, прижимая руки к щекам, и бормотала что‑то бестолковое.

– «Скорую» вызывай, пусть в больницу отвезут, у ребенка пневмония может развиться.

– Да, да, сейчас, спасибо вам.

Мамочка трясущимися руками набрала на мобильнике номер, и вскоре подъехала карета «скорой». Все, мне здесь делать нечего.

Медленно, ощущая усталость, я поплелся к мостику, перешел, как все люди, на другой берег, и вернулся домой. Приключения ко мне так и липли, хотя я вовсе этого и не желал, но спасенная девочка стоила затрат сил; обезоружить преступника – почетно, может быть – благородно, но спасти жизнь – совсем другое дело.

Все, все, хватит с меня на сегодня. Вытащил ноутбук, подключился к Интернету, получил электронную почту, полазил по паутине. Да, разделов много, но все поверхностные какие‑то, нет глубины. Спать пора, завтра начинается рабочая неделя.

Рабочий день шел как обычно – утренняя планерка, доклад дежурного врача о поступивших пациентах, обход по палатам стационарных больных.

Поскольку понедельник – операционный день, то вторым по очереди оперировал я, после заведующего отделением. Пока я мыл руки в предоперационной, подбежала санитарка операционного блока. «Быстро в операционную!» В таких ситуациях не до вопросов. Я влетел в операционный зал, лицо и халат заведующего были залиты кровью.

– Юра, глянь, по‑моему, лигатура соскочила с артерии: я пальцем прижал, но сам ни черта не вижу.

Электроотсосом осушил рану, хотя и не полностью – все равно где‑то подкравливало. Я сконцентрировался:

– Бросай палец!

Медленно, очень медленно заведующий отводил руку. Я впился взглядом в операционную рану. Вот она, струйка алой, явно артериальной крови поднималась от сосуда. Я схватил иглодержатель с иглой и прошил артерию, захватив окружающие ткани. Стараясь двигаться быстрее, перевязал. Если двигаться быстро, порвется лигатура, а может быть, и ткани пациента. Все! Фонтанчик крови на глазах иссяк. Промокнул салфетками рану – сухо. Напряжение отпустило.

Вернувшись в свою холостяцкую квартиру, поужинал, поймал МЧСовскую волну на рации – очень уж оживленные переговоры, пока никак не врублюсь. Ага, это же про пожар. Интересно, где и что? Так, уже яснее – горит общежитие университета Дружбы народов. Надо посмотреть, тем более – рядом, меньше квартала.

Пламя увидел издалека, горели несколько этажей. Пожарные поливали окна из брандспойтов. Эх, не то, ребята. На верхних этажах видны люди, сюда бы лестницу на автошасси.

Девушки и ребята взывали о помощи; наконец, кто‑то не выдержал моря пламени и бросился из окна вниз. На что он надеялся? Пятый же этаж.

Я бросился к зданию. Раздались крики зевак; я задрал голову – посмотреть, что происходит, и на меня обрушилось что‑то тяжелое. ешкин кот, кто‑то упал на меня. Удар был так силен, что я лишился чувств.

Как мне показалось, пришел в себя не скоро, и в это же мгновение плечо и левую руку обожгло болью. Я разлепил глаза. Надо мной стоял рыжий бородатый детина, в поднятой руке он держал кнут и явно собирался ударить еще раз. Тело среагировало само – я откатился в сторону.

– Хватит ему! Поднимайся!

Наверное, это мне. Я встал; получилось медленно и как‑то неуклюже.

Ни фига себе! Забор из жердей, несколько связанных парней, поодаль стоит на крылечке избы нарядно одетый в лазоревый кафтан и мягкие ичиги русобородый мужик лет сорока. В трех метрах от меня стоит рыжий детина с кнутом в руке – одет добротно, но без яркости красок; сразу видно – слуга.

Боже! Опять я не в своем времени, доигрался в спасатели, засранец!

Шок, конечно, был, но я быстро успокоился. В первый раз выжил, и сейчас выкручусь. Мне даже стало любопытно – где я? В каком времени?

– Поклонись хозяину! – Детина ткнул меня кнутом.

Спина не отвалится, а получить кнутом без необходимости не хотелось. Я согнулся в поклоне. Хозяин кивнул.

– Звать как?

– Юрий.

Детина повернулся к связанным парням.

– Кланяйтесь все новому хозяину; кто еще не знает – боярин Охлопков, Федор Авдеевич.

Парни дружно согнули спину.

– Меня не интересует, кто кем был раньше. Делать будете то, что скажу. Будете работать исправно – не пожалеете, от работы отлынивать кто станет – испробует кнута. Калистрат большой умелец, лучше не пробовать. Спать будете в сарае, сено возьмете из копны. Калистрат, развяжи!

Детина подошел к парням, разрезал веревки. Все пятеро стали потирать запястья. Поскольку дело шло к вечеру, натаскали в сарай сена и завалились. Рядом со мной улегся белобрысый парень лет двадцати.

– Тебя как звать‑то?

– Олекса, с Онеги.

– А я из Москвы, Юра.

– Слышал я уже.

– Ты как сюда попал?

– Известно как. Плыл с купеческим караваном. На днепровских порогах то ли ногайцы, то ли татары напали, в плен взяли, продали рабом этому – Охлопкову. А ты как?

– Да почти так же.

– Ну нигде от татаровья русскому спасения нет. Выбраться бы как‑то, али весточку родным послать.

– Оглядись сперва, разузнай, как да чего. Ты не знаешь случаем, где мы?

– На Рязанщине, но где – не знаю.

– А год какой?

– Одна тысяча пятьсот двенадцатый.

Я присвистнул. Ничего себе, забросило! Опять на полтысячи лет назад.

– А царь‑то, царь кто ныне?

Олекса заворочался на сене:

– Да ты никак дурной? Вопросы какие‑то у тебя… – он не договорил, повернулся на бок и уснул.

А мне не спалось. Вот уж повезло, так повезло! Да еще холопом.

Ну, холопом, я думаю, не надолго. Можно при удобном случае сбежать, только – куда? В Москву что ли, податься? Помнится, в прошлый раз мне удалось быстро устроиться с жильем и вообще в той жизни, встретив купеческую вдову Дарью. Надо будет осмотреться, узнать, кто нынче великий князь, да вспомнить историю – чем славен, что делал.

Утром меня бесцеремонно растолкали, у открытых дверей сарая стоял Калистрат с неизменным кнутом в руке. Было очень рано, на улице только светало, а в сарае и вовсе темно.

Мужики быстро поднялись, омыли лица из стоящей рядом с сараем бочки.

Калистрат распределил всех по работам. Мне досталась колка дров. Работа нехитрая, но попотеть придется. Я брал из одной кучи деревянные чурбаны, колол топором на поленья и складывал под навесом.

На голодное брюхо работалось плохо. Часа через два появился Калистрат, осмотрел поленницу, нехорошо ощерился и взмахнул кнутом. Внутренне я был готов к удару, мгновенно поднырнул под хлыст, успел перехватить почти за кончик, закрутил на руку и резко дернул. Не ожидавший сопротивления Калистрат полетел вперед и упал бы, но я не дал, врезав от души пяткой в поддых. Схватив широко открытым ртом воздух, Калистрат согнулся, и я добавил ему по почкам сцепленными руками.

Любитель кнута свалился на бок и сипло завыл.

– Ты гляди, какой бойкий! Где драться научился?

– Жизнь научила.

Я оглянулся. Поодаль стоял собственной персоной боярин Охлопков, с любопытством меня оглядывая. И надо же было такому случиться, сейчас небось слуг позовет, наказывать станут. Я внутренне подобрался, чтобы дать достойный отпор. Черт с ними, положу всех, боярина в том числе, и уйду. Хоть бы кусок хлеба с водой на завтрак дали, а то – сразу работать.

– Пойдем‑ка со мной. – Боярин двинулся на передний двор. Я поплелся за ним. На обширном пространстве переднего двора было десятка два незнакомых мне молодых парней и мужиков. Несколько пар дрались на деревянных мечах в центре, остальные наблюдали. «Никак, боевые холопы», – мелькнуло в голове. По Указу в случае военных действий боярин должен был по велению государя выступить в поход «оружно и конно», вместе со своим воинством, выставив по воину в полном снаряжении и на коне, с припасами от десяти чатей земли. Судя по количеству холопов, боярин землицы имел много.

Учебный бой остановился; боярин подошел к зрелому мужику с окладистой бородой, в полном воинском облачении – шлеме, кольчуге, опоясанному мечом. Они тихо переговорили, поглядывая на меня. А я оглядывал забор, ворота и холопов, прикидывая – как мне надо будет уходить. Потрудиться придется, поскольку меч только один – у старшего, с него и начнем, когда наступит время.

– Ну‑ка иди сюда! – Боярин махнул мне рукой.

Я вышел в центр круга.

– Подерись‑ка с ним.

Из группы холопов вышел здоровенный краснощекий парень с русыми курчавыми волосами, без рубашки, в одних портах. Кулачищи размером чуть ли не с футбольный мяч. Он, ухмыляясь, взглянул на меня.

– Лучше сам сразу ложись, лежачих не бью. – И заржал, смехом это назвать было нельзя.

Я повнимательней всмотрелся в соперника. Да, мышц было полно, они так и играли под лоснящейся от пота кожей. Только решает в бою реакция.

Холопы сгрудились потеснее, образовав пятачок метров десяти в диаметре. Раздались выкрики в поддержку кудрявого:

– Давай, Вася, врежь ему!

Вася набычился, сжал кулаки и, как бык, ринулся в бой. Когда его кулак уже был готов врезаться мне в подбородок, я чуть ушел в сторону, ухватился за его руку и помог ему пробежать дальше, подставив подножку. Вася с размаху врезался в колодезный сруб, тут же вскочил и с перекошенным от злости и ярости лицом кинулся на меня снова, молотя в воздухе пудовыми кулаками. Я вынужденно приплясывал вокруг него, уклоняясь от ударов и, выбрав удачный момент, ногой врезал по мужскому хозяйству. Вася, схватившись руками за причинное место, упал на колени. Я великодушно не стал добивать. Холопы уныло молчали.

Ко мне обратился их старший:

– Так не по правилам.

– А кто в бою правила соблюдать будет? В бою противника надо вывести из строя – ранить, убить, а как я это сделаю – мое дело.

Воин хмыкнул, переглянулся с боярином. Тот кивнул. Против меня выставили нового холопа, вручив нам обоим по деревянной палке, имитирующей меч.

– Бой!

Мой противник явно был поопытней, наверняка участвовал в боях – на лице косой шрам, на предплечье правой руки еще один. Да и не кинулся сразу в бой, неудачный опыт Васи его явно научил осторожности. Он пошел вокруг меня, слегка поигрывая палкой, периодически делая неожиданные выпады. Но я не реагировал, стоял в центре круга, опустив руку с деревянным мечом вниз. Чего зря дергаться, я поглядывал на ноги. Решит напасть – перенесет вес тела на опорную ногу. Вот, одна нога – чуть вперед, сейчас начнет атаку. И только мой противник кинулся вперед, в атаку, как я упал и деревянным мечом ударил его сзади под колени. Парень рухнул, а я приставил к его шее деревянный меч:

– Ты убит!

Парень встал с багровым от стыда лицом, затесался в толпу холопов.

Боярин пошептался с воином, один из холопов сбегал в избу, вынес меч в ножнах, уже не деревянный, а самый что ни на есть боевой, с потертой рукояткой, с зазубринами на лезвии.

Воин встал против меня, мне сунули меч в руку. Вообще‑то так нечестно, он в кольчуге, в шлеме, на предплечьях – наручи, да и меч в руке – привычный, со знакомым балансом. Но чего мне – торговаться? Наверняка боярин хочет выявить – чем я реально владею, чего стую – как воин. Махнул мечом несколько раз, привыкая к оружию. Типично русский меч – им только рубить, конец тупой, закругленный, наносить уколы, как саблей или шпагой – невозможно. В прошлой жизни я неплохо владел саблей – оружием легким, удобным в бою, вертким, с отличным балансом. Меч же был тяжелее почти в два раза, баланс не тот, но выбирать не приходится. Ну что, начнем?

Воин передо мной несколько раз взмахнул слегка мечом и застыл, как бы предлагая мне напасть самому. Я описал вокруг него полукруг, делая легкие выпады мечом. Он лишь поворачивался корпусом ко мне, но я заметил – он следил за моими ногами. Опытный, чертяка, и нервы в порядке, не суетится. Я сделал несколько выпадов мечом, но воин лениво их отбил, даже не напрягаясь. Да, это не предыдущие противники, справиться с ним будет непросто. Я нанес удар слева, справа, опять слева и каждый раз под мой меч он успевал подставить свой, только звон стоял да искры летели. Надо что‑то срочно придумывать: рука уже начала уставать, килограмма два с половиной в мече было. Оп‑па, чуть не пропустил удар, меч просвистел совсем рядом. Быстр воин однако. Холопы вокруг прыгали:

– Давай, десятник, дави, рази, ату его!

Ну, пан или пропал. Я завертел мечом, обрушив град ударов на десятника, звон от сталкивающихся мечей стоял, как в кузнице, холопы притихли, поняли – развязка близко. Улучив момент, когда, слегка отступая, десятник чуть выставил вперед левую ногу, я своей правой ногой ударил его по костям голени. Удар довольно болезненный – по опыту знаю. Десятник на какой‑то миг отвлекся, и я смог ударить его мечом в бок, лезвием плашмя, конечно. Все! Бой окончен. С меня градом катился пот. Десятник сунул меч в ножны, подошел ко мне, одобрительно похлопал по плечу.

– Как звать‑величать?

– Юрий.

– Можно сказать – тезки, меня – Георгий.

Десятник подошел к Охлопкову, бросил коротко:

– Беру! Федор Авдеевич, ты сам видел – его и учить‑то почти не надо. Мечом владеет неважно, но сила и быстрота есть.

Боярин махнул мне рукой:

– Поди сюда.

Я подошел.

– Каким оружием владеешь?

– Саблей, мечом никогда не работал, еще боевым топором.

– А луком?

– Нет, не пробовал даже.

– В дружину пойдешь али так и будешь дрова колоть? Неволить не могу, в бою жизнью рисковать придется, да и я не могу свою жизнь в походе тебе доверить, пока буду тебя из‑под палки воевать заставлять.

– Пойду, все лучше, чем под Калистратом ходить.

– Хорошо, Георгий даст тебе одежу – не гоже ратнику боярина Охлопкова в отрепье ходить, – коня выделит, оружие подберет. Во всем беспрекословно десятнику подчиняешься: он тебе и отец, и воинский судья, и наставник.

Десятник дал задание холопам, распределив их попарно, а со мной прошел в небольшую избу на заднем дворе. Выдал мне новые рубашку, штаны, сапоги, ремень. Я переоделся.

Подобрали шлем по голове, войлочный подшлемник, поясной нож в ножнах, боевой топор‑клевец в заплечной перевязи. Затем Георгий подвел к углу избы, где на стене висело холодное оружие:

– Выбирай по руке.

Мечи я проигнорировал – не мое это оружие, обратил внимание на сабли, благо их было с десяток. Пара татарских, слегка изогнутых, почти без эфесов, в простых ножнах, одна сабля явно восточного происхождения – сильно изогнутый клинок, вероятно, самаркандской работы. Взгляд мой упал на скромную саблю: лезвие ее не сверкало белым блеском, а было матово‑серым. Никак – дамасской работы. Я снял саблю со стены, сделал несколько взмахов. Лезвие с шипением разрезало воздух. Хороша – легкая, отлично сбалансированная, рукоять прикладистая.

– Вот эту беру.

– Губа не дура, это лучшая из сабель, по моему разумению; трофеем взяли в прошлом походе. Мои‑то дурни не понимают, порасхватали те, что блестят. А я уж к мечу привык, на саблю переходить – староват, привычка нужна, навык. Чьим холопом был?

Пришлось выворачиваться:

– Князя Курбского, боевым холопом, в плен попал, ну а дальше…

– Понятно. Тут нас трое только, с боевым опытом, остальные – сосунки еще, учить надо, после прошлого набега четверых калечных привезли, остальные в мать сыру землицу легли. Вот боярин и набирает себе новую рать, не ровен час – недруг нападет. Ты сулицей али копьем владеешь ли?

– Нет, Георгий, я пластуном был.

– О, дело хорошее, опытный пластун дорогого стоит. И у нас, пожалуй, я тебя пластуном определю. Упражняться с оружием завтра начнешь, сейчас уже время обеденное; как поедим – подгоняй под себя снаряжение, а завтра – со всеми вместе. Голова над тобой – я, уж затем – боярин. Калистрата можешь не бояться, над боевыми холопами и ратниками он не волен.

Глава II


День шел за днем, под руководством Георгия мы занимались с оружием, в кулачном бою, накачивали мышцы тяжестями. За месяц я сбросил лишний жирок, сносно стал метать сулицу, попадая метров с тридцати в цель. Побратимы признали меня за своего, хотя и приняли сначала холодновато – не могли поперва простить свой проигрыш в учебном бою. Вот и сегодня мы тренировались деревянными мечами, разбившись попарно.

Во двор влетел на коне дружинник, бросил поводья одному из холопов, взбежал на крыльцо. Ему навстречу уже выходил боярин. Все бросили занятия – видно, случилось чего, гонец от князя прибыл.

Георгий поспешил к боярину, все трое о чем‑то заговорили, потом гонец вскочил на коня и был таков.

Георгий подошел к нам.

– На сегодня схватки отменяются; идите, готовьте оружие, проверяйте седла, осмотрите подковы у лошадей, завтра с утра выступаем в поход. За недосмотр взыщу строго! – Он показал кулак.

Все побрели в воинскую избу, кто‑то свернул к конюшне.

Конь мой был недавно подкован, оружие в полном порядке – за ним я следил. Вещей личных практически не было – пожалуй, только ложка; так что собирать было нечего.

Утром, едва пропели петухи, со двора боярина Охлопкова выехали подводы с провизией, походным шатром для боярина, походной кузницей. Нас же плотно покормили, и только тогда, оседлав лошадей, мы строем попарно выехали. Каждый вел за собой запасного коня, это называлось о‑двуконь. Часа через два догнали обоз, обогнали и поехали впереди.

Днем останавливались только единожды – попоить лошадей да переседлаться на запасных коней. Сами перекусили всухомятку – вяленым мясом со свежим хлебушком, что полночи пекли кухарки на все наше воинство.

В вечеру разбили бивак на опушке леса, рядом с ручьем. Пока обозные кашеварили, боярин вкратце пересказал, что идем мы на соединение с другими боярскими дружинами, поскольку князь по государеву указу большое воинство собирает у Переяславля, крымские татары набеги на земли русские учиняют. Много народа в полон взяли, сел разорили. Пора им укорот дать.

Поужинав горячей кашей с убоиной, улеглись спать, бросив седла под голову, подстелив на землю попоны.

С утра двинулись в путь, обоз потянулся за нами. К обеду соединились с малою дружиной еще одного боярина, числом около десятка. Обоза при них не было, все припасы в переметных сумах на заводных конях. Бояре спрыгнули с лошадей, обнялись и облобызались по русскому обычаю.

Я подъехал к десятнику.

– Георгий, далече ли нам еще?

– Два дневных перехода.

– Может, дозорного вперед выслать, не ровен час – крымчаки налетят.

– Да не, они еще далече, не переживай.

Ну, вам виднее, ребята, вы на своих землях, все дорожки знакомы.

Ночевали вместе, объединенным воинством. Но каждый со своими.

После сытного ужина завалились спать, не выставив даже караульных. Черт, сержанта бы вам армейского, показал бы вам кузькину мать. Мне‑то чего расстраиваться, надо мной десятник, над ним – боярин, должны знать, что делают.

Утром снова двинулись в дорогу.

Обоз уже отстал, лишь вдали виднелась пыль, обозначая местоположение обоза. Я подставил яркому солнышку лицо; чего конем управлять, не машина, сам идет.

Вдруг впереди раздались крики. Я сбросил сонное оцепенение и похолодел от кошмара. С широкой лесной прогалины, из густого березняка на нас выхлестывали татарские сотни, вмиг растекаясь вширь на лугу и охватывая нас широким полукольцом. ешкин кот с вашей боярской самонадеянностью! Дозорных нет, предупредить было некому, щиты на телегах в обозе, кольчуги у многих в переметных сумах на заводных лошадях. К встречному бою наш отряд фактически не готов.

Охлопков, правда, быстро отошел от шока, вырвал меч из ножен:

– Рассыпайся в лаву!

Это мы уже проходили.

Едущие по правой стороне дороги стали разворачиваться цепью вправо, едущие слева – по другую сторону. Не густо! Татар сотни четыре, а нас вдесятеро меньше, не устоять! Я повернул голову, оглядел нашу жиденькую цепь, бросил взгляд вперед – татары накатывались плотной массой, пригнувшись к спинам небольших лошадок и выставив вперед короткие копья с бунчуками. От топота копыт их лошадей гудела земля. Мне уже были видны их лица, и когда до смертельной для нас сшибки оставались секунды, из груди моей вдруг вырвался крик – от ужаса ли предстоящей смерти, от ярости и гнева – сказать уже не берусь. Крик этот был даже не криком, а воем, стоном, рыком, но с каждым мгновением он крепчал, заглушая топот копыт, становился мощней.

Ну не может так кричать человек. У меня самого по спине побежали мурашки. Крик был такой чудовищной силы и мощи, что татарская лава, которую уже никто вроде бы и остановить был не в силах, замедлила ход и встала. Кони от страха приседали, прядали ушами, сбрасывали всадников. Татары в испуге бросали оружие и закрывали ладонями уши, только чтобы не слышать этот крик. Наши лошади тоже встали и испуганно дрожали, покрываясь обильной испариной. Татары вдруг повернули и бросились вспять. Никто из наших и не думал их преследовать, все застыли в ступоре.

Крик мой внезапно оборвался, сердце бешено стучало в груди, я еле переводил дыхание – воздуха не хватало, и я ловил его широко открытым ртом, в висках бешено стучало. Неужели это сделал я? Как я смог? Кто и что дало мне такие нечеловеческие силы? Вмиг припомнилось, что в такие же минуты смертельной для меня опасности и ужаса мне открывались новые, неведомые доселе возможности. Когда татарин целился в меня из лука, и я внезапно прошел сквозь стену, теперь выходит вот такое… как назвать новое приобретение, даже затрудняюсь сказать. Возможно, это близко к парализующему все живое направленному инфразвуку?

Я нашел в себе силы посмотреть по сторонам. В глубине души я боялся, что товарищи от меня шарахнутся, как от чумного. К своему удивлению, я обнаружил – никто и не понял, что виновником был я. Все изумленно крутили головами, переспрашивая: «Что это было?» Некоторые до сих пор сидели в седлах с выпученными от изумления глазами и открытыми ртами.

Первым взял в себя в руки боярин. Он спрыгнул с лошади, широко осенил себя крестным знамением, встал на колени и поцеловал землю.

– Господь помог да земля русская! Спасли от супостата и гибели неминучей.

Все дружно соскочили с коней и последовали его примеру. Напряжение схлынуло, и бурно принялись обсуждать происшедшее. Ни о каком преследовании речи не шло, тем более и сил осталось мало. Не случись этого сверхъестественного рева, все сейчас были бы уже убиты.

Я подошел к десятнику:

– Ну что, Георгий, прав я был насчет дозорных?

Десятник поперва нахмурился, но затем хлопнул меня по плечу:

– Обошлось же!

Тьфу ты, какой же урок вам с боярином еще нужен, чтобы понять такую простую истину?

Через какое‑то время, когда лошади уже успокоились, а люди выговорились, мы снова тронулись в путь, но все без указаний надели кольчуги, а из подоспевшего обоза разобрали щиты. Неуютно себя чувствуешь без защиты перед татарскими копьями, будто голый перед одетыми.

Я ехал и думал – а почему это татары стрелами нас не закидали? Сначала они по своей степной привычке крутят перед противником своеобразную карусель, забрасывая тучей стрел, выводя из строя людей и лошадей, и лишь потом идут в атаку. Не потому ли, что колчаны пусты были? На кого же они их израсходовали и не успели пополнить запас? Боюсь, за лесом нас ждет нерадостная картина побоища.

Через лес ехали осторожно, поглядывая по сторонам. Сразу на опушке нашим взорам открылась страшная картина – татары перебили русскую дружину. Случилось это утром, еще не были убраны шатры, почти все убитые русские воины были без кольчуг, без щитов, многие – босые. Стало быть – лагерь застали врасплох, кто‑то успел схватиться за меч, но некоторые и погибли во сне. Русское авось!

По своей земле едем, чего бояться? Довыеживались!

Я медленно проехал по лагерю. Человек пятьдесят убитыми, раненых не видно, добили.

Боярин с помрачневшим лицом вышел из шатра, махнул горестно рукой:

– Старого друга моего, боярина Епифанова зарубили, да и дружина его – вона, вся лежит. Все, хлопцы, расседлывайте коней, похоронить православных по‑людски, по‑христиански надо.

Ну что же, для воина хоронить боевых побратимов – дело знакомое. В телегах боярина Епифанова лопаты нашлись; сменяя друг друга, выкопали братскую могилу и, завернув в холстины, похоронили всех. Боярин Охлопков за неимением священника прочел молитву. Собрали оружие убитых, сложили в телегу. Плохо – лошадей нет, всех татары увели. Ладно, подойдет наш обоз – там есть запасные лошади. Грех оружие бросать – дорог металл, да и в бою пригодиться может.

Поужинав, в молчании улеглись на ночлег. Я полежал, покрутился на лошадином потнике, сон не шел. Вырубили татары дружину Епифановскую, на нас напали, стало быть – недалеко где‑то. Может и ушли, да сомнительно, что далеко. Пока им сопатку до крови не набьешь, будут грабить, убивать, брать в плен.

Пленные – это живые деньги, их с немалой выгодой они продают на рынках Кафы или Стамбула. Стоп! Нападали одни конные, обоза за ними точно не было. Тогда вопрос – где пленные? С ними татары точно далеко не уйдут. Значит – недалеко где‑то. Вот только где? От этого может зависеть наша жизнь, ведь басурмане вполне в силах напасть на наш небольшой лагерь.

Я поднялся, прошелся вдоль опушки. У самого леса меня окликнул дозорный из наших, но, узнав, успокоился. Стало быть, выставил все ж таки десятник дозор, может быть и не один.

Я прошел по грунтовой дороге за лес и буквально через полчаса хода наткнулся на бивуак, а охраны – никакой.

По лагерю ходят воины в русских шлемах – шишаках, опоясаны русскими прямыми мечами, слышны отрывки русских слов. Наши наверняка тоже идут к месту сбора. Я обошел лагерь – много людей, больше двух сотен. Наверняка ополчение нескольких бояр, соединившихся в дороге. Вдали, километрах в пяти‑семи, тоже видны костры. Надо посмотреть.

Я направился туда. Глаза уже привыкли к темноте, и я мог видеть спящих людей вокруг костров, несколько шатров, дозорных вокруг лагеря. Вдруг я сразу насторожился – вот они, татары! На головах шлемы‑мисюрки, рядом со спящими воинами воткнуты в землю копья с бунчуками, слышна татарская речь. Надо убираться отсюда.

Я по периметру обошел лагерь, прикидывая, сколько же здесь воинов. Выходило – не менее четырех сотен. Никак это те, что напали на нас и позорно оставили место боя.

Увидев дозорного, стоящего спиной ко мне, я не удержался и, выхватив саблю, рубанул по шее. Он даже пикнуть не успел, лишь голова глухо стукнулась о землю. Черт! Не увидел в темноте второго дозорного, а тот, успев заметить мелькнувшую тень и блеск моего клинка, завопил как резаный, показывая рукой: «Шайтан!» Лагерь моментально всполошился – все‑таки не дома спят, в походе, на вражеской земле – повскакивали уже с оружием в руках.

Началась бестолковая беготня. Я рванул в лес и увидел, как к дозорному подбежали несколько человек. Он, размахивая руками, объяснял про шайтана, показывая то на лес, то на своего убитого товарища. Наблюдать дальше не стоило. Направился к своим.

Когда с трудом нашел в темноте свой лагерь, была глубокая ночь. Что делать? Идти сразу к боярину? Спросит – откуда узнал? Промолчать – для наших воинов в другом лагере это может кончиться плохо. Из двух зол выбирают меньшее, поэтому подошел к шатру боярина, вошел. Из угла шатра раздавался зычный храп. В темноте споткнулся о лежащее на земле тело. Лежащий вскочил, лязгнул выхваченный из ножен меч.

– Тихо! Свой я! Юрий.

– А‑а‑а. А что в шатер забрел? – По голосу я узнал Георгия.

– Дело к боярину есть.

– Смотри, ежели ерунда какая, быть тебе биту батогами.

– Буди!

Но храп прервался, и из угла поднялся разбуженный нашими голосами боярин.

– Кто тут?

– Да вот тут Юрий пришел, тебя требует.

– Лучину зажги, темно.

Георгий чиркнул кремнем, запалил лучину. Боярин разгладил руками бороду, усы.

– Какое‑такое у тебя важное дело, что до утра не терпит?

– Верстах в трех на полночь русский лагерь стоит, а от него верстах в пяти на восход – татары, по числу – похоже, что те, которые на нас напали, да наутек бросились.

Боярин переглянулся с Георгием.

– Сам видел?

– Сам, Богом клянусь.

Боярин уселся на небольшой походный сундучок, потер ладонями лицо, отгоняя остатки сна.

– Что делать будем, Георгий?

– Думаю, наших упредить о татарах надо, с ними объединиться, да по татарам ударить.

– Успеем ли?

– От нас зависит.

– Поднимай людей, надо поспеть.

Георгий выбежал из шатра:

– Тревога, всем подниматься!

Через несколько минут лагерь уже гудел, как растревоженный улей. Люди быстро собрались, седлали лошадей из пригнанного табуна.

Георгий доложил боярину:

– Все готовы!

– С Богом!

И мы поскакали через ночной лес, пригибаясь к шеям лошадей, опасаясь низко опущенных веток. Ночью не только глаз лишиться можно, но и быть сброшенным с седла и попасть под копыта несущихся следом лошадей. В лучшем случае – покалечат, в худшем – и думать не хотелось…

Через полчаса скачки вырвались из леса и почти сразу наткнулись на дозорных. Те уже подняли тревогу, заслышав шум множества копыт и бряцание оружия. Лагерь проснулся, люди уже были на ногах, в нашу сторону грозно глядели копья.

– Свои, свои, боярин Охлопков я. Чьи будете?

– Бояр Замойского и Трошина.

– Ха, да это же мои старые знакомые и побратимы. Ведите меня к ним.

Боярин спрыгнул с лошади и, сопровождаемый воином, направился к шатру.

Бояр долго не было, наконец, все трое вышли, Охлопков поманил меня пальцем.

– Иди сюда.

Я подошел.

– Где татары, сколько человек, где табун? – Видимо, решили не упускать момент и напасть.

Я нашел прутик и на земле стал чертить – где лагерь татар, шатер, где их табун, дозорные. Бояре вглядывались в схему, кликнули еще воинов с факелами. Расспрашивали дотошно – как идет лес, где река, какие и где шатры, видел ли пленных. Я уже устал отвечать на вопросы, тем более – чего увидишь ночью?

Бояре задумались.

– Вот что, первым делом надо угнать табун. Пеший татарин – плохой воин. Даю тебе лучший свой десяток самых опытных вояк, покажи, где табун, снимите тихо дозорных, уведите лошадей. Остальное – наша забота, – проговорил незнакомый мне седой боярин. – Коли ты их видел, тебе и карты в руки.

Впереди скакал проводник, родом из этих мест. Где‑то за версту мы остановились, привязали к деревьям лошадей и дальше шли пешком, стараясь двигаться тихо. Вот проводник встал, все замерли как вкопанные.

– Рядом они, чуешь – лошадиным потом пахнет.

Я потянул носом:

– Нет, ничего не чувствую.

Ко мне подошел десятник.

– Рассыпаемся цепью, по пять десятков саженей друг от друга, тихо подбираемся, надо бесшумно снять дозорных. Сможешь?

– Ну, всех‑то не смогу!

– За всех и не прошу, своего сними, что супротив тебя окажется. Своих ребят я знаю, ни одна травинка не шелохнется, никто и пискнуть не успеет.

– Тогда и за меня не переживай.

Вся десятка растворилась в темном лесу. Я постоял и медленно пополз – бесшумно, в сторону табуна. Вот пара дозорных, у опушки, вот еще одна – у костерка, этими пусть займутся воины десятника. А вот этими – поодаль, на открытом месте – надо мне. Подобраться к ним неожиданно почти невозможно, так что эта задача для меня. Я прикинул – как я это сделаю, осторожно вытащил саблю из ножен. Ползком, замирая при каждом шорохе, подобрался к дозору. Стоящему срубил голову, сидящему всадил саблю в спину по самую гарду. Оба беззвучно упали на землю.

Надо посмотреть, как у других, может – помочь необходимо. Нет, все кончено, оба дозора – вчетвером – уже лежали убитыми на земле. Я подошел.

– Ты что идешь? – зашипел десятник. – Впереди еще дозор есть.

– Нету уже, убрал обоих.

Десятник посмотрел недоверчиво, покачал головой.

– Я думал, мои ребята самые шустрые, да только видно ты шустрей. Молодец, боярину доложу. Теперь все дружно заходим между табуном и лагерем, гоним лошадей в лес. Даже если часть их по лесу разбежится – не беда, лишь бы татарам не достались.

Обошли табун, вскочили на неоседланных лошадей и погнали их к лесной дороге. Мне досталась лошадка злая, так и норовила укусить за колено, но я саблей в ножнах пару раз ударил ее по морде, и она присмирела. Табун гнали по лесу уже не церемонясь. Попробуйте без шума отогнать несколько сотен лошадей – не получится.

А вот и наши кони. Я с удовольствием пересел на свою оседланную лошадь, воины последовали моему примеру, и мы продолжили гнать табун дальше и дальше. Навстречу надвигалась темная, бряцающая оружием масса – наши подоспели.

Мы остановились. Впереди трое бояр.

– Так, удачно, стало быть, вижу! Становитесь в колонну, бог с ними, с татарскими лошадьми, потом соберем; сейчас на рысях через лес, сразу на опушке рассыпаемся в цепь и с ходу бьем. Даже если татары и подготовятся, мы их должны с ходу смять. Пеший против конного не устоит, хотя их и вдвое больше. Ну, с Богом!

Отряд тронулся, мы пристроились сзади, проводник скакал впереди. Дорога неожиданно быстро кончилась, и отряд рассыпался в цепь. Начинало светать, в сумерках впереди стали видны татары – они стояли в две шеренги, выставив вперед копья и уперев древки в землю. Из‑за круглых щитов с медными умбонами выглядывали раскосые лица.

Кони наши начали набирать ход, земля задрожала под копытами. Из‑за задних рядов татар защелкали тетивами луков лучники, несколько наших упали. Быстрее, быстрее!

Плотной массой мы ворвались в строй татар. Передние конники были убиты, но напор был столь силен, что в татарских шеренгах сразу образовалась широкая брешь. Ворвался туда и я, сразу свернул направо – так рубить сподручней – и с остервенением стал рубить, колоть, успевая уклоняться от копий и сабель.

Великая резня шла. Вчера они наших вот так же резали и рубили пеших, сегодня мы. Ситуация поменялась с точностью до наоборот. Через несколько минут все было кончено. Отдельных убегающих татар догоняли, с ходу рубили. Раненых добивали – возиться с ними некогда, а обозленных увиденным вчера воинов и остановить‑то было просто невозможно.

Все! Воины спрыгивали с лошадей, вытирали лезвия мечей и сабель, вкладывали в ножны. Встающее солнце освещало приятную русскому сердцу картину – все четыре сотни убитых татар. К сожалению, полегли и несколько десятков наших.

Часть воинов начала собирать трофеи, другая часть – подбирать наших павших и раненых. Вспомнив о своей профессии, подбежал туда и я. Воины умело накладывали повязки – сказывался опыт. Скоро подъедет обоз, убитых и раненых погрузят и отправят домой. Меня нашел чужой десятник, с кем мы отбивали табун:

– Иди, тебя бояре ждут.

Я прошел к шатру – раньше здесь обитал татарский начальник: земля в шатре устлана коврами, лежала куча подушек, обшитых шелком и золоченой вышивкой. В шатре пахло бараниной и кумысом.

Все трое бояр стояли и смотрели на меня. Первым начал говорить седой, как я впоследствии узнал – боярин Замойский. По возрасту, опыту и численности своей дружины он был старшим.

– Ты пленных нигде не видел?

– Нет, боярин.

– Должны они где‑то быть. Татары в набеги без обоза ходят, что добудут в бою, тем и кормятся, но пленные быть должны. А мы в лагере и близ него никого не обнаружили.

– Думаю, надо искать.

– Ишь, думает он, прямо думский дьяк. Хотя мой десятник о тебе хорошо отзывался, а это редко бывает – скуп Игнат на похвалу, знать воин ты умный, сноровистый. Кабы не ты – ушли бы татары. Вот что, побратимы: надо от каждой дружины по несколько человек в разные стороны выслать – поискать, может чего и сыщут.

На том бояре и порешили. Я же направился к своему десятку, нашел их сидящими у костра. В котле уже булькала вода, и Михаил засыпал в котел толокно, помешивая большой ложкой. Затем щедро сыпанул из поясного мешочка соль пополам с перцем. Чистую соль здесь почти не использовали.

– Садись, скоро готово будет, горяченького поедим, а то брюхо подвело.

Я уселся на землю, поджав по‑татарски ноги. Десятник толкнул меня локтем в бок:

– Молодец, паря, не подвел. Ко мне уже их десятник подходил, интересовался, где это ты дозоры так научился снимать. Говорит – зело удивительно – споро и зло, пока он примеривался, – а эвон – дозорные татарские уже у Аллаха ихнего. А ведь я десятника боярина Замойского давно знаю – добрый воин, не одну сечу прошел, редко ему кто по нраву, сам в бою десятерых стоит, и десяток свой такой же подобрал. Не скрою, хоть и невелика тут моя заслуга, а слышать сие приятно.

Мы поели толокнянки с салом, заедая подчерствевшим хлебом и запивая сытом, и я решил поспать, после бессонной ночи в самый раз.

Только закрыл глаза – и отрубился.

Выспаться полноценно не получилось – часа через два в лагере поднялась тревога, забегали люди. Оказалось – вернулись лазутчики боярина Трошина, поведали, что сюда идет конница татарская, числом около двух сотен, скоро будут здесь. Все кинулись к табуну, ловить своих лошадей, седлать. Близко к стоянке держать лошадей было нельзя – им и травку пощипать надо и надобности естественные справить. Пока нашел своего коня да оседлал, наши уже и построиться успели. Георгий глянул неодобрительно, но промолчал.

Боярин Трошин поднял руку, все замолчали.

– Навстречу, сюда, в бывший татарский лагерь идет две сотни татар, видимо, присоединиться хотят. Как только покажутся на том конце поля – всем по моему сигналу в атаку. Надо всех разбить, нечего им по земле родимой ходить, у них своя есть. Проверьте копья, у кого нет – возьмите татарские – вона их сколько. Первый удар – копейный, уж опосля за мечи возьметесь. Это не пешие, да и по числу – нам вровень, потому чтобы победить, каждый должен по нескольку татар убить.

Над строем нависла тишина. Встречный конный бой – очень серьезно, татары – конники умелые, сызмальства на коне, стреляют на скаку метко, в походе едят на конях, даже нужду малую справляют с седла.

Издалека послышался топот копыт, конское ржание, стала видна пыль.

– Приготовились! В атаку, с нами Господь!

Конница тронулась и стала разгоняться, c каждой минутой быстрее и быстрее, навстречу – такая же конная лава. Татары издалека постреляли из луков, но потом прекратили. Когда до сшибки мгновения – лук бесполезен, за спину его, в колчан. Надо крепче держать копье, да цель свою выискать.

Навстречу мне, сузив глаза и зло щеря желтые зубы, летел на кауром коньке здоровый татарин в лисьем малахае. Копье опущено так, что кончиком бунчука чуть не цепляет низкорослую траву.

Я перехватил копье, вынул руку из кожаной петли. Коли войдет копье в татарина или лошадь его, руку за петлю и выбить может, а то и самого из седла вышибить.

Между нами остается тридцать, двадцать, десять метров. Татарин приподнял копье и, задев шею моего коня, острием копья лишь царапнул край моего щита. Однако я не оплошал. Мое копье пробило его щит и почти оторвало ему левую руку. Мы промчались мимо друг друга, коснувшись слегка коленями. Копье так и осталось в теле и щите татарина, и я выхватил из ножен саблю. Бамс! От сильного удара в щит чуть не онемела рука. За первым татарином скакал второй, он и обрушил на мой щит удар боевой булавы. Придись такой удар в голову – полный абзац сразу.

Нанести ему ответный удар я просто не успел – татарин буквально пролетел мимо. Зато третьему я ухитрился саблей рубануть по руке, отрубив ее ниже локтя. Оп‑па. Передо мной пустое место – земля, истоптанная сотнями копыт, да висящая в воздухе пыль.

Разворачиваю коня, рядом со мной то же делают другие воины. Татары также разворачиваются, готовясь к новой атаке. На глаз видно, как поредели их шеренги. Кони начали новый разгон, да места уже было маловато, копий в руках ни у кого не оказалось, бились на саблях.

На меня налетел желтолицый татарин неопределенного возраста в ватном тягиляе с нашитыми поверх металлическим пластинами. Удар – отбив, удар – отбив, – только искры летели. Татарин вертляв и ловок, очень подвижен, но у меня было небольшое преимущество – руки длиннее, и сабля, и я ухитрился его достать. Совсем чуть‑чуть, самым кончиком сабли по бедру, но кровь потекла обильно. Татарин стал поосторожнее, теперь лишь отбивал мои удары. Я решил не лезть на рожон.

Рана кровоточит сильно, в крови уже и бок лошади – так он долго не протянет; моя задача – вымотать его, и когда он ослабнет, мне нужно будет только подгадать момент и нанести добивающий удар. Татарин все это понял тоже и, дико заверещав, так, что я вздрогнул, кинулся в атаку. На меня обрушился град ударов – слева, справа, сверху. Я едва успевал закрываться то щитом, то отбивая удары саблей. После одного из ударов сабля у татарина переломилась недалеко от рукоятки, и я тут же всадил ему свой клинок под мышку правой руки. Татарин обмяк и упал на шею лошади.

Хорошая у меня все‑таки сабля, не зря выбирал, не выдержало татарское железо.

Я огляделся. Татар добивали – в разных местах еще кипели поединки, но в целом картина уже была ясна. Я подскакал к русичу, на которого насели двое татар; парень лишь успевал отбиваться, и я с ходу сильным уколом вогнал саблю в спину одному. Тот выронил свое оружие и сполз на землю. Второй татарин крутанулся на коне, увидел, что остался один и, хлестанув коня, бросился наутек. Кто‑то из наших подхватил с земли торчащее копье и метнул вдогон. Копье попало в круп лошади, она упала. Татарин покатился по земле, замер. К нему устремились сразу двое наших бойцов, подняли на ноги, поволокли к нам.

– Пленного взяли!

– На кой он нам, руби ему башку!

– Стой! – не выдержал я. – Пусть сначала расскажет, что знает – где основные силы татар, где пленные?

– А и правда, что‑то мы погорячились, ну коли тебе первому в голову пришла такая мысль – сам и спрашивай.

Низкорослый татарин стоял, дерзко ухмыляясь. Вокруг собрались наши воины.

– Русский язык разумеешь ли?

Татарин сплюнул, выказав свое презрение к урусам. Ну ничего, сейчас ты все расскажешь, запоешь даже.

Ни слова не говоря – это всегда действует сильнее, чем угрозы, я подошел, вытащил нож из ножен и одним взмахом отрезал ухо. Рана не страшная, но кровит сильно, болит и оказывает мощное моральное воздействие. Я сделал вид, что собираюсь отрезать второе ухо. Татарин заверещал что‑то на татарском. Ага, не хочет общаться.

Я собрал сухую траву, веточки, сломанные древки копий, развел костерок. Воины наблюдали за мной с любопытством, татарин – со страхом. Когда костер разгорелся, я сунул туда лезвие ножа.

Клинок покраснел, я вытащил нож, подошел к татарину.

– Сейчас я выколю тебе глаза! – Спокойным голосом проговорил я. Делать я этого не собирался – не палач же, но испугать надо было. Побледневший татарин упал на колени, бросил затравленный взгляд на воинов, куда только девалась бравада и дерзость.

– Бачка, все скажу, глаза оставь!

Я помахал раскаленным лезвием перед его лицом.

– Ты будешь цел, пока говоришь.

Сунул лезвие в костерок.

– Где основные силы и сколько вас?

– Две тысячи воинов, старший – темник Мустафа.

– Это вместе с вами, – я показал на поле, усеянное трупами, – две тысячи?

– Да, да. – Татарин часто закивал.

– Лагерь ваш где?

Глаза татарина забегали. Ох не хотелось ему сдавать своих, ох не хотелось. Я вытащил из костерка нож. Вид раскаленного лезвия развязал язык пленнику.

– У Данкова. – Татарин горестно покачал головой.

– Обоз там?

– Нет обоза, пленные только.

– Сколько пленных?

Татарин ощерился:

– А кто их считал?

Я не выдержал и всадил ему нож в сердце. Раскаленное лезвие зашипело от человеческой плоти. Выдернув нож, я обтер клинок об упавшего татарина, всунул в ножны. Ну, хоть какая‑то ясность уже была. Надо докладывать боярам.

Всех трех нашел недалеко от опушки леса, они бурно обсуждали, как делить трофеи, которые и в самом деле были велики – лошади, оружие, награбленные ценности в переметных сумах. Когда я доложил о сведениях, добытых у пленного, все замолчали и задумались, переваривая услышанное.

– Нет, самим нам не одолеть татар, надо князя с дружиной искать, соединяться. Сейчас трофеи поделим – и на коней.

– Так проще послать посыльного к князю. Данков‑то в другой стороне.

Бояре глянули на меня осуждающе:

– Ты почто нам советы осмеливаешься давать? Разумом нас Бог не обидел? Выше нас себя ставишь? Гордыня одолела?

Я склонился в поклоне:

– Прошу простить меня великодушно, сказал не подумавши.

– То‑то! Изыди с глаз долой.

Ну и черт с вами, не хотите слушать – не надо. Как говорится – имеющий уши да услышит. Я поклонился триумвирату и пошел к своим. Мой десяток сидел у костра, доедая кулеш, мне оставили на дне котла. После боя – в самый раз восстановить силы. Не успел я допить сыто, как примчался гонец от бояр:

– Иди, да поспешай – бояре ждать не любят.

Вот нечистая сила – то изыди с глаз долой, то обратно зовут, спокойно поесть не дадут. Воистину – «минуй нас боле всех печалей и барский гнев и барская любовь!»

Бояре сидели там же, попивая из кубков вино: видимо, трофеи уже поделили, а может – победу обмывали.

– Даем тебе проводника, поскачешь к князю с письмом, да на словах все обскажешь, что от пленного узнал, потом – сразу сюда. Мы здесь стоять будем, пока обозы подтянутся. Понял ли?

– Чего ж тут непонятного.

Мне дали рулончик пергамента с сургучной печатью, осенили крестом. Проводник уже стоял рядом. Мы оседлали коней, рванули с места галопом.

Проводник выбирал малохоженые тропы, известные лишь ему одному броды, местами скакали по дорогам. Изредка попадались разоренные деревеньки, убитые крестьяне во дворах, избы стояли с распахнутыми дверьми, и – полная тишина: ни мычания коров, ни кудахтанья кур, ни хрюканья свиней. Все сожрали проклятущие татары.

К вечеру добрались до княжеского лагеря. Еще на подступах нас остановили дозорные, сопроводили в лагерь. Причем сопровождали вдвоем, руки на рукоятках мечей – не поймешь – то ли провожают, то ли конвоируют.

У большого шатра остановились. Один из сопровождающих прошел внутрь, и нас тут же пригласили. Но впустили меня одного, проводник остался снаружи. У самого входа ко мне подошел боярин:

– Чей холоп?

– Боярина Охлопкова. Имею письмо к князю от бояр Замойского и Трошина.

– Давай письмо.

– Мне еще на словах поручили сказать.

Боярин помялся:

– Ну пошли, только коротко, занят князь.

Боярин откинул внутреннюю занавеску, мы прошли вглубь. На устланной коврами земле восседал на складных походных стульях князь с ближними боярами. Все уставились на меня.

Я, поклонившись, протянул письмо. Пока один из бояр разворачивал пергамент, я пересказал князю все, что удалось узнать от пленного. Меня выслушали со вниманием. Когда я закончил говорить, князь одобрительно крякнул:

– Ценные сведения, а то в разных местах появляются небольшие отряды, а где главное гнездо, куда бить надо, было неведомо. Молодцы бояре! С утра выступаем, ты с проводником дорогу до своего лагеря покажешь; сейчас иди, отдыхай. Вас покормят.

Нас с проводником сытно накормили, и мы улеглись спать. Надо было набираться сил – завтра снова скачка, да еще с большим войском, узкими тропами не пройдешь, только по большакам – стало быть, путь длиннее окажется, дай Бог к завтрашнему вечеру добраться.

Так и получилось. Мы с проводником скакали во главе большого дозора, за нами, в отдалении – князь с боярами и дружина.

К своему лагерю добрались, когда начало садиться солнце. Князь уединился в шатре с боярами на совет, а я нашел свой десяток и с удовольствием улегся. Лошадь – не мотоцикл, весь день деревянным седлом по седалищу било, наверняка завтра попа синяя будет.

На следующий день, после завтрака оседлали коней и выехали из лагеря. Обозы остались здесь, чтобы не мешать в дороге. Наша десятка была в средине колонны, сразу за княжеской дружиной. По моим прикидкам, в колонне было около трех тысяч воинов, и войско наше растянулось на две версты. Все бы хорошо, если бы пыль не поднималась столбом и была видна издалека, здорово демаскируя колонну. Скрыть передвижение такого войска было затруднительно, и я опасался, что татары или уйдут с пленниками или устроят засаду.

Действительность оказалась лучше – татары осаждали Данков, высланные князем лазутчики сняли татарских дозорных и, немного передохнув после перехода, мы затаились в лесу. По княжескому сигналу выдвинулись из леса и ринулись в атаку. Широкой лавой, разгоняясь по небольшому склону, мы мчались на татар. Бросив осаду, татары заметались. Впереди – городские стены, за спиной – грозно надвигающаяся княжеская конница.

Однако темник ихний, Мустафа, оказался воином бывалым, быстро выстроил своих конников и рванул навстречу. Сшиблись на средине поля: звон сабель, крики ярости и боли, ржание лошадей, пыль, неразбериха – где свой, где противник. На меня нападали – я защищался и нападал сам.

За спинами татар протрубил рог, и татары кинулись врассыпную. Князь преследовать не стал, подъехал к городским воротам.

Разглядев князя и бояр, стражники отворили ворота. Князя встречали как освободителя. Оказалось, татары уже неделю осаждают Данков. Наместник посылал гонцов, но их, видимо, перехватили.

Ночевали все в городе, расположившись в избах жителей, а кому не хватило места – на городской площади, чай – не зима.

Посланные с утра во все стороны лазутчики татар поблизости не обнаружили.

В обед заявился Георгий, сказал, что княжеская дружина уходит, а завтра возвращаемся по своим вотчинам и мы. Воины обрадовались известию, а я задумался. Татары ушли, это правда, только – почти все. Мы так, пощипали их немного, но настоящей сечи, когда поле брани усеяно мертвыми телами – не было. Куда они ушли – неясно. Где пленные? Не могли их татары угнать. Сами‑то они на лошадях, но пленники пешие, а обоза не было видно. Что‑то здесь не так, и мне это сильно не нравилось. Только кому нужно мое мнение?

Воины пошли на площадь, проводить княжескую дружину, повидаться со знакомыми.

В городе осталось воинство бояр Охлопкова да Замойского. Ополчение Трошина ушло еще раньше княжеской дружины. Местные, городские ополченцы закрыли за дружинниками ворота, забрались на деревянные стены, размахивали шлемами уходящим. Ополченцы на радостях от победы и счастливого избавления от ворога изрядно выпили перевара да бражки и безмятежно уснули.

Похмелье утром было тяжким – болели головы, и хуже всего – хозяйка избы принесла весть, что вокруг города снова полно татар. Поторопился князь, поторопился.

Десятник побежал к боярину, а я взобрался на городскую стену. ешкин кот! Да здесь их поболее, чем вчера раза в два. Видимо, не только под Данковым стояли, где‑то недалеко еще силы были, коли они так быстро объединились. Вот и верь после этого лазутчикам.

Я начал приблизительно прикидывать – сколько их, но все время сбивался со счета – татары постоянно перемещались. Увлекшись, неосторожно высунулся и чуть не получил стрелу в грудь. Случайность, что она впилась в бревно рядом со мной. Я укорял себя – совсем осторожность утратил, эдак можно ни за понюшку табака пропасть.

Спустившись со стены, пошел к своим. Всех городских ополченцев и боярских холопов собрали на площади. Оба боярина и городской голова что‑то горячо обсуждали в стороне. Я пересчитал бойцов – маловато выходит, чуть больше трех сотен, татар больше в десять‑двенадцать раз. Конечно, мы укрыты городскими стенами, рвом вокруг стены, но стены деревянные, их поджечь или разрушить можно. Ситуация складывалась не в нашу пользу.

Наконец бояре и наместник о чем‑то договорились. К нам подошел наш боярин.

– Вот что, ребята, нам досталась дальняя от ворот стена. Хорошо то, что ворот в ней нет. Известное дело: ворота – завсегда самое слабое место. Плохо, что бревна там самые старые, давно не меняли, при серьезном штурме стена может не устоять. Пойдемте, осмотреться надо.

Стена возвышалась метров на пять, перед ней – неширокий, около трех метров, ров с водой. Узкий настил для воинов, навес от стрел из тонких жердей. Да, не для серьезной осады. Плоховато, что лучников у нас нет, хороший лук – дорогое оружие, не всякому боярину по карману вооружить нескольких лучников.

Кони и копья при защите стен не нужны. Вырисовывается такая картина – только ближний бой, когда татары уже полезут на стены.

Этим днем татары нас не беспокоили, суетились в своем лагере, но многочисленные их дозоры постоянно кружили вокруг городка. Ускользнуть ни конному, ни пешему было невозможно.

Спать улеглись под стенами, благо городские ополченцы притащили тюфяки с сеном. На стене остались лишь караульные.

Рано утром за городской стеной в татарском лагере раздался шум, визг. Все вскочили и бросились на стену. Татары шли на приступ, пешие, разбившись по десяткам, тащили лестницы, вязанки хвороста – для того, чтобы завалить ров с водой.

Ревели трубы, били барабаны, на пригорке стоял шатер, возле него на воткнутых в землю копьях развевались разноцветные бунчуки.

Первые десятки подбежали, сноровисто побросали в ров вязанки хвороста, почти завалив его. Вторые приставили лестницы и с криками стали взбираться на них. Кое‑где на лестницах уже шла рукопашная. Но татар было слишком много, местами схватка шла уже на стенах.

Я бросался на сложные участки, где нашим ратникам приходилось туго – по два‑три татарина наседали на одного нашего; подбегая, с ходу рубил одного, если удавалось – двух, и перебегал в другое место.

Через полчаса я уже был в поту, мышцы правой руки начали деревенеть – так нам долго не продержаться.

Я бросился по лестнице со стены вниз, где‑то я видел оставленное ополченцами копье. Ага, вот оно стоит, никто не позарился, для рукопашного боя слишком неудобно. Я схватил копье и поднялся на стену. Уперся копьем в лестницу с лезущими на стену татарами, поднатужился… Лестница медленно накренилась, затем сильнее и рухнула вбок. Подбежал к другой лестнице, снова сбросил, к третьей… Конечно, я понимал, что это не выход, но оттянуть время поможет.

У татарского шатра завыла труба, и татары стали отходить. Фу, пронесло.

Из наших двух десятков бойцов в строю осталось семнадцать. Если так пойдет и дальше, к вечеру оборонять стену будет некому.

Спустились со стены; женщины‑горожанки принесли котел с похлебкой, и мы позавтракали. Я подошел к десятнику.

– Георгий, мы долго не продержимся. Надо гонца за князем посылать.

– Пробовал боярин с наместником уже, ничего не получилось. Всех на наших глазах поймали, головы поотрубали, теперь они на колья насажены; вон, перед городскими воротами стоят – можешь сходить, убедиться.

– Все‑таки поговори с боярином.

– Ну, коли жизнь не дорога, пойдем вместе, пока тихо.

Мы прошли на городскую площадь, нашли боярина.

– Вот, добровольно вызвался гонцом к князю добраться.

Боярин окинул меня оценивающим взглядом.

– Пожалуй, этот сможет. Понимаешь, что жизнью рискуешь?

– Так я и здесь ею рискую.

– Верно, выбор небольшой. Зато ежели получится, город спасешь. Сейчас письмо напишу, жди.

Боярин прошел к избе и через несколько минут вышел с рулоном пергамента в руке.

– Собственно, на словах все перескажешь, обстановку сам видишь. Думаю, князь с дружиною не успел далеко уйти – не более двух дневных переходов. Как выбираться будешь?

– Придумаю что‑нибудь.

– А догонять князя на чем? На коне тебе не уйти, ворота заперты, с той стороны напротив дозор татарский не отходит, видно вылазки нашей опасаются.

– Бог даст, прорвусь и догоню.

– Тогда удачи.

Боярин перекрестил меня и отправился по своим делам. Мы с Георгием пошли к дальней стене.

– На самом деле, как выбираться будешь? Ежели тебя на веревке спустить, не успеешь до земли добраться, татары стрелами утыкают – ровно ежик будешь.

– Есть задумка.

– Ну‑ну, Бог тебе в помощь.

Подошли, я попрыгал на месте – не бренчит ли чего, в таком опасном деле любая мелочь может подвести. Уходить решил от угловой башни. С той стороны луг сырой, вода стоит между кочками; штурмовать оттуда неудобно, да и тайные разъезды держатся поодаль.

Залез на стену, наметил путь. Вдали, метрах в двухстах, не спеша проезжал татарский разъезд человек из десяти. Ну, надо решаться.

Спустился вниз. Оглянулся – вроде никого рядом нет, прижался к бревенчатой стене и прошел сквозь нее. Тихонько, чтобы не плескануть, перебрался через ров с водой – бр‑р‑р. Ползком выбрался на луг, осмотрелся. Дозоры татарские недалеко, но меня не заметили, стараются за заболоченную луговину не заходить. Изо рва я выбрался не только мокрый, но и грязный, что было мне только на руку – меньше шансов, что заметят.

Я по‑пластунски пополз по лугу к лесу. Под локтями и коленями неприятно чавкало. В эти века никто не передвигался ползком, не маскировался, и поэтому, когда я, уже близко подобравшись к дозору, вскочил на ноги, для татар это стало неожиданностью. Вдруг, как из‑под земли, возникает заляпанный грязью человек, не человек даже – ну не может человек возникнуть внезапно из земли – шайтан!

Кони встали на дыбы, татары от неожиданности и испуга закричали и завизжали, развернулись и галопом кинулись от меня прочь. Мне даже не пришлось обнажать саблю. Так оно даже лучше. Я кинулся в близкий уже лес, и когда ветки стали хлестать по лицу, остановился и перевел дух, осмотрел себя, попробовал отчиститься – куда там. Такую одежду даже хорошая стирка не сделает приличной. На коленях, локтях, животе зеленые полосы и пятна от сочной луговой травы – все покрыто подсыхающей грязью. Ладно, не на бал спешу, с фраком придется погодить.

Я огляделся, определился с направлением – вроде как князь с дружиною уходили вот по этой дороге. Побежал в выбранную мною сторону.

Деревни обходил, оставляя дорогу на виду как ориентир. Уже преодолел достаточно большое расстояние, как впереди показалось облако пыли. Я забрал в сторону, нашел пруд и немного обмылся, чтобы уж совсем не выглядеть как чучело огородное, и вышел на дорогу.

Приближалась огромная конская масса; вот уже видны люди, стали различимы лица. Фу, по одежде, щитам, вооружению – наши, русские. Я поднял руки, встал на средине дороги. Ко мне подскакал передовой дозор.

– Прочь с дороги, оборванец!

– Я гонец, имею поручение к князю.

Воины скептически меня оглядели, поухмылялись.

– Коли гонец – проводим к князю, но смотри – коли пошутковать вздумал, лично высеку.

Один из воинов повернул обратно, я рысцой побежал за ним. Вот и князь, в богатом облачении в окружении бояр.

Завидев его, я склонился в поклоне, выхватил из‑за пазухи свиток пергамента, протянул. Один из бояр брезгливо взял из моих рук мокрый и грязный свиток, протянул князю.

– Сам читай!

Боярин долго вглядывался, шевелил губами.

– Чего медлишь?

– Понять не могу, княже, буквицы от воды расплылись.

– Тогда сам рассказывай.

Как мог, я пересказал князю, что Данков вновь осажден татарами, положение города бедственное, если не критическое. Князь выслушал, нахмурил брови.

– А что же лазутчики мои ничего не углядели? Правду ли ты молвишь? Кто таков?

– Юрий, холоп боярина Охлопкова, я уже был гонцом, приходил с письмом в шатер.

Князь вгляделся в мое лицо.

– Да, теперь узнаю. А что в таком непотребном виде?

– Прости, княже, прорываться через осаду пришлось, да чтобы путь сократить, вас догоняя, речки переплывал, оттого мокрый и грязный.

Князь на мгновение задумался.

– Так! Ты, боярин Твердила, берешь сотню и обходишь город с заката, я ударю с полночной стороны. Запомни, Твердила, атакуешь только тогда, когда я уже ввяжусь в драку. Татары обратят все внимание на меня, а ты нанесешь внезапный удар в спину. Хорошо бы, если и горожане в этот момент помогли ударить из города.

Князь обратил внимание на меня:

– Сможешь ли снова проникнуть в город, мои слова передать? Разумею, что сложно, шкурой рисковать придется, но очень надо.

– Положись на меня, княже, выполню.

По команде князя дружина развернулась и поскакала обратно. На перекрестке от нее в сторону отвернула сотня Твердилы.

Я помчался не жалея сил обратно.

Было уже темно, татары сидели возле своих костров в лагере. В средние века по ночам бои не велись – темно. Здраво рассудив, что рано появляться не обязательно, я и так сэкономил время, удачно встретив княжескую дружину на дороге, решил переночевать на тюфяке с соломой, что лежал недалеко от башни. Устал я за день, хорошо бы и помыться, одежду сменить, но это уже завтра, а сейчас спать. Веки смыкались от усталости, почти весь день ничего не ел, но спать хотелось сильней, чем есть, и я уснул.

Проснулся от крепкого пинка в бок. Рядом со мной стоял городской ополченец, с ним вместе мой десятник Георгий. Воин держал в руке фонарь со свечой.

– Ты что это творишь, бездельник? Наместник и боярин тебя дожидают с известием от князя о помощи, а ты бока отлеживаешь? Поднимайся, трус!

И я получил еще один пинок, на этот раз по бедру, довольно болезненный. Когда я встал, меня поволокли к боярину.

– Вот он, ирод! – Десятник толкнул меня в спину, и я чуть не упал.

Боярин удивленно уставился на меня:

– Ты что, не смог уйти из города? Через разъезды не пробился?

– Да он и не уходил! Сколько мои бойцы не смотрели со стены, не видели, чтобы из города кто‑то выбирался. А он завалился спать на тюфяк, пока его не нашли городские ополченцы.

Боярин покрутил головой, крякнул с досады, покрутил ус.

– Вроде раньше неплохо себя проявил. Мы на него надеемся, а он спит. Не бывало такого среди моих воинов. Рассветет – на площади повесить, как труса, в назидание другим.

– Дай слово молвить, боярин. Напраслина и лжа все. Видел я князя, грамоту ему передал. На выручку он поспешает. Сотню боярина Твердилы в обход послал. Просил на словах передать – как он с татарами в бой ввяжется, в тыл им Твердила ударит, а городских просил выйти в это время из города и тоже по татарам ударить. С трех сторон сподручнее с ворогом справиться.

Боярин помолчал, переваривая услышанное.

– План хорош, да не лжешь ли?

– Сегодняшний день покажет. Прошу наместнику городскому княжьи слова передать.

– О том не беспокойся. Георгий, вешать пока погоди, пусть на стене городской удаль свою да отвагу покажет. Коли соврал да князя не будет, мы его и повесим прилюдно. А то и правда – когда успел обернуться? Обычному человеку не в мочь.

Боярин махнул рукой, и я с Георгием направился к городской стене. За день, когда меня не было, погибло еще двое наших ратников.

Встретили меня отчужденно – мы, мол, воевали, кровь проливали, а ты отлеживался на тюфяке. Обидно было, но не мог я всем рассказать, как именно добрался до князя. На смех подняли бы или сочли вралем или того хуже – блаженным, из тех что милостыню на паперти церковной собирают, ума лишившись.

Ни один вариант меня не устраивал и, стиснув зубы, я решил ждать до утра, когда по моим расчетам должен был прибыть князь с дружиной. Он был бы не только спасителем города от басурман, но и моим личным.

После завтрака все заняли боевые позиции по крепостным стенам. Татары с утра не рвались в бой, ходили по лагерю, кричали обидные слова и грозили кулаками. Не иначе, какую‑то злопакость задумали.

Через пару часов из леса показалось странное сооружение. Сначала я даже не понял – что это. Затем разглядел – на колесах медленно двигалась в сторону города штурмовая башня, метров восьми в высоту, с поднятым перекидным мостом. Толкали ее множество татар, забросив за спину щиты для защиты от стрел. Какие стрелы, с нашей стороны и луков ни у кого не было.

Покачиваясь на кочках и неровностях, башня приближалась. Ее и через ров перетаскивать не надо, остановят перед ним, опустят мостик – и на стены хлынет неудержимый поток алчущих крови и добычи захватчиков.

В голове мелькнула мысль, я подбежал к Георгию.

– Десятник, есть способ. Надо срочно собрать копья, привязать веревки и дружно, по команде, со всей силы бросить такой гарпун в одну из стен штурмовой башни; за веревки потянем – башня и опрокинется.

– Говоришь ты складно, только получится ли?

– А что ты предлагаешь? Надо торопиться, времени почти нет.

Георгий убежал искать веревки, ратники бросились собирать копья. Десятник вернулся с двумя бухтами пеньковых веревок и с несколькими мужиками – горожанами.

– Этих‑то зачем привел?

– Тянуть за веревки помогут.

Мы обвязали древки копий веревками, свободные концы закрепили на бревнах стены, стали ждать.

Башню подкатили ко рву; загромыхали цепи, и мостки стали медленно опускаться, открывая проем, в котором уже виднелись торжествующие лица татар.

– Все готовы? – спросил десятник.

– Все!

– Кидай в правую часть!

Почти полтора десятка копий вонзились в правую часть передней стены башни.

– Теперь тяните.

Мы начали тянуть за веревки; у всех от натуги покраснели лица, на лбу выступил пот. Господи, только бы копья выдержали, древки не сломались. Сначала ничего не происходило; потом, заскрипев бревнами, башня начала медленно клониться вправо, все быстрее и быстрее, и рухнула вдоль стены, подняв тучу пыли. Раненые и покалеченные татары закричали, остальные бросились бежать. Со стены им вдогон неслись ликующие крики наших ратников. Прибежал боярин.

– Что случилось? Почему башня упала?

Георгий рассказал. Боярин похлопал меня по плечу:

– Молодец, даже если про князя соврал, вешать не буду, на стене кровью свою вину смоешь.

Татары на какое‑то время притихли. Видимо, обдумывали – что еще предпринять. Один из наших вдруг закричал:

– Глядите, пыль над дорогой, не подмога ли татарам идет?

– Князь это должен быть, – промолвил я.

Из леса вырвалась конная лава и начала растекаться по лугу. Кони татарские паслись далеко, привести и оседлать их уже было невозможно. Русские дружинники ударили слитным строем прямо в средину, рубили направо и налево. Об организованном сопротивлении уже не шло речи. Каждый татарин мечтал только об одном – уйти живым из этой мясорубки. От шатра отделилось несколько конников и, настегивая лошадей, попытались уйти, но к их ужасу, навстречу с гиканием и криками «Ура» вырвалась сотня Твердилы. В довершение всего отворились ворота, и из города высыпало городское ополчение. Через полчаса горячий бой был завершен. А я стоял на стене и наблюдал бой со стороны – что мне там, пешему, делать? Да и свой весомый вклад в оборону я внес.

Князь собрал дружину, подъехал к воротам. Быстро успевший надеть нарядные одежды, навстречу вышел наместник с боярами и низко поклонился. О чем шел разговор, не было слышно – наверное, благодарил князя за снятие осады и избавление от татар.

Князь с дружиной въехал в город, а городские ополченцы высыпали на луг собирать трофеи. По праву победителя все они принадлежали князю. Раненых татар, походя, добивали. Вот недоумки, хоть бы пленных взяли, поговорить – не осталось ли поблизости еще крупных сил, узнать – где наши пленные, что‑то никто о них и не вспоминал. Как же – вино в честь победы пить надо, заедать лучшим, что осталось у горожан после осады, да девок местных тискать.

Вскоре прибежал гонец, направился к десятнику. Уже вдвоем подошли ко мне.

– Иди, князь тебя требует.

Вот незадача – опять меня, ладно хоть обвинение в лживости и трусости с меня снято уже самим княжеским появлением. Но сейчас‑то зачем?

Князь расположился в доме наместника – самом лучшем жилище Данкова, – в два этажа; здоровенная хоромина с обширным двором. Меня провели внутрь. Князь с боярами уже сидел за накрытым столом. Увидев меня, кивнул, показал на меня пальцем.

– Чей ратник?

Все дружно уставились на меня.

Боярин Охлопков поднялся из‑за стола.

– Мой, княже! Извини за вид его непотребный, из боя он только. По его задумке башню штурмовую завалили, многих татар прибив.

– Воина слава боевая красит, а не одежда. Хотя по правде, и переодеть героя мог бы. Одно только узнать хочу – как ты ухитрился так ловко в город пробраться, везде же дозоры татарские были.

– Прости, княже, – сказал я, согнувшись в поклоне. Пожалуй, стоит изображать из себя недалекого дурня, эдакого парня‑рубаху, которому только дай саблей помахать.

Князь захохотал, за ним бояре… Князь собственноручно наполнил кубок:

– Пей, герой.

В те времена это могло расцениваться как медаль, а может и орден. Я припал к кубку, выпил до дна, перевернул, показывая, что он пуст.

– Ай, молодец! И пить горазд. Вот что, боярин. Не отдашь ли его мне? Уж больно он мне понравился – быстр, сообразителен, отважен. Такие в княжеской дружине нужны. По его заслугам он в десятниках ходить должен, а у тебя, Федор Авдеевич, – в простых ратниках. Ко мне в дружину пойдешь ли? – Князь глянул на меня.

– Ежели боярин отпустит, почему не послужить?

– Да он у тебя еще и хитроват. И меня отказом не обидел, и у боярина соизволения спросил. Как, Федор Авдеевич, отдаешь его мне?

Охлопков зыркнул на меня из‑под густых бровей: да, очень ему не хотелось князю перечить. Видно было – не по нраву, но улыбнулся, кивнул согласно головой. Бояре засмеялись, потянулись к кубкам.

– Иди к моим дружинникам, там тебя переоденут, скажешь – я приказал, а то грязен и страшен, только татар со стен пугать.

Бояре дружно засмеялись.

Выйдя во двор, я подошел к дружинникам князя.

– Это что еще за чучело? – заржали дружинники.

– Старшего бы мне вашего.

– Ну я старший, – вышел вперед кряжистый дородный дружинник в кольчуге, шлеме‑шишаке и добротных сапогах, в которые были заправлены фряжеского сукна штаны. М‑да, неплохо одеты княжьи дружинники.

– Князь повелел меня переодеть, дружинником берет.

Все вокруг изумились, снова заржали. Старший цыкнул на ратников, покачал головой, прошел в избу. Вышел уже улыбающийся, по‑дружески похлопал по плечу.

– Пойдем.

Из переметных сум достали не новую, но добротную одежду; я сбросил свое пропахшее болотом тряпье и переоделся.

– Ну вот, на княжьего человека похож. Кольчуги да шлема только нет. Коня любого выбирай – их теперь у нас много. Саблю свою оставишь?

– Оставлю, хорошая сабля, дамасской работы.

– За кольчугу не переживай, домой вернемся – чин‑чинарем оденем, за князем не пропадет. Чем ты ему так понравился, он ведь только лучших берет.

– Не знаю, у него спросить надо.

– Ладно, пока свободен, вещи пойди забери свои, с товарищами попрощайся.

Я нашел десятника, он толкался тут же, во дворе.

– Юрий, слышал уже про тебя, в княжескую дружину попал. Герой ты у нас, а тебя без малого чуть не повесили.

– Вот, попрощаться пришел. Вещей у меня нет, собирать нечего.

– Желаю удачи. Когда помоложе был, сам хотел к князю в дружину попасть, да не довелось. Не посрами Охлопкова. Ратник ты неплохой, мне тебя учить‑то ничему и не пришлось. Жалко, только опытный воин появился, как уже уходит. Бывай здоров, не поминай лихом.

Мы обнялись на прощанье.

Утром с княжеской дружиной я выезжал из города. Лошадь мне подобрали не татарскую – низкорослую да мохноногую, а нашу. И был я теперь ратником второго десятка четвертой сотни княжеской дружины.

Глава III


После прибытия дружины в Рязань мне отвели место в воинской избе, нашли подходящую по размерам кольчугу, шлем‑шишак, две смены одежды, сапоги и много чего еще по мелочи. Всем воинам досталась доля от взятых трофеев, но мне не досталось ничего – как княжеский дружинник в боях я не участвовал, и денег в поясной калите не было. Зато каждый день тренировки – движение строем, развороты, занятия с лошадьми – развертывание цепью, атаки, отражение атак условного противника. Тренировался до седьмого пота, а когда подходило время нашей сотни – несли караул в княжеском тереме, на стенах детинца и многое чего другое.

Я не раз во время учебных боев деревянными мечами ловил на себе любопытные взгляды нового десятника, дядьки Панфила – так его здесь все называли, и моих новых товарищей. Их можно было понять – в бою от каждого воина зависела жизнь товарища, и не хотелось довериться неумехе или трусу. Даже если человек имел хорошие навыки обращения с оружием, еще не факт, что он не смалодушничает перед лицом грозного и сильного противника, не повернет вспять, не бросит товарища в беде. Я ничем не выделялся среди дружинников – участвовал в учебных схватках, нес караулы, пил вино, ходил в город, обзавелся новыми знакомыми среди дружинников.

Рассказывать или хвастать своими возможностями я не решался, да и не хотел. День шел за днем, я втянулся в новую службу и жил в ожидании перемен. У меня все время было такое чувство, что и здесь, в княжеской дружине, я долго не задержусь. Почему, откуда во мне появилось это ощущение, я сказать не мог.

Когда мы на лугу учились отражать в пешем строю конную атаку, появился посыльный от князя, переговорил с сотником, и занятия на сегодня были окончены. Завтра князь отбывал в Москву, наша сотня оставалась в Рязани, нести караул в хоромах князя.

Сборы княжеского обоза были поспешными. Суматоха царила везде – в доме, во дворе, в подсобных помещениях. На подводы укладывались подарки, съестное на дорогу. Ратники чистили коней, осматривали оружие. Большой обоз смог выехать только в обеду. Громадный двор и дом как‑то сразу опустели. Челядины лениво бродили по этажам.

Потянулись похожие один на другой дни – караул, отдых, сон, снова караул. Как‑то вышел я в город – побродить, посмотреть, в кузню заодно зайти, рукоять на сабле поправить. Мне указали лучшего рязанского оружейника; мы быстро договорились.

Кузнец полюбовался лезвием, попробовал на ноготь, согнул несколько раз, вслушиваясь в звук распрямлявшейся, как пружина, сабли.

– Хороша работа, персидский дамаск. А рукоять мы сейчас поправим.

Кузнец занялся работой, а я смотрел, как его подручные нагревают в горне полосы железа, куют, складывают, снова прокаливают. Что‑то мне напомнила эта согнутая полоса железа. Вот только что?

Получив отремонтированную саблю, я попробовал, как она сидит в руке, сделал несколько взмахов. Рукоять сидела плотно.

Похвалив работу мастера, я расплатился. Шел назад в воинскую избу, и все время пытался вспомнить – что мне напоминала железяка в кузне. О! Вспомнил! Бумеранг! И с чего он вдруг мне вспомнился?

Это оружие и развлечение австралийских аборигенов, для России малоприменимое. Все воины укрыты щитами, одеты в кольчуги. Что им может сделать бумеранг? Я отогнал от себя мысль о бумеранге, поужинал со всеми, отправился в караул.

Этой ночью я стоял у дверей княжеских покоев. Напарник мой вначале зевал, а потом и всхрапнул стоя. Кончиком ножен я ткнул его в бок. Сослуживец мой встрепенулся.

– Смотри, дядька Панфил придет – не избежать тебе плетей, коли спящим застанет.

Караульный ощерился в улыбке:

– Всю ночь с девками прогулял, спать охота – сил нет.

– Крепись, недолго осталось.

Наконец, долгое стояние в карауле закончилось. Я выспался; проснулся с мыслью о бумеранге. Вот ведь засела заноза в мозгу. Может попробовать? Делать нечего, решил – попробую.

Снова направился к уже знакомому кузнецу. Объяснил на пальцах, нарисовал прутиком на земле. При мне из тонкой железной полосы выковали этакий согнутый пропеллер. Выйдя из кузни во двор, попробовал метнуть. Получалось плохо.

Ладно, вышел со двора, нашел пустырь на месте сгоревших при давнишнем пожаре изб и стал тренироваться. Я понимал, что бумеранги делаются из дерева, но я хотел потренироваться – как хоть кидать его в цель; путем многочисленных проб и ошибок нашел – держать его следовало вертикально, прижимая большим пальцем к сжатым в кулак остальным, кидать следовало, как бы закручивая. Летел этот мой первый бумеранг недалеко, заваливался в сторону, возвращаться не хотел.

Зажав бумеранг в щель от остатков сгоревшей двери, я чуть сильнее завернул лопасть. Бросил – уже лучше, по крайней мере, в цель летел точнее. Чуть подогнул уже в другой плоскости. Совсем хорошо, он уже стал, описав замкнутую кривую, возвращаться после броска.

Я вернулся в кузницу и объяснил, что меня не устраивает. Второй бумеранг получился легче; по моей просьбе лопасти сделали острыми, как бритва. Получилось нечто странное: с виду – бумеранг, только железный, лопасти острее, как у японского сюрикена.

На пустыре снова опробовал. Здорово! Если попал – втыкается в деревянную мишень, промазал – возвращается к тебе, только ловить надо умеючи – прихватом, плашмя обеими ладонями. Одной рукой никак не получится, можно и без кисти остаться. Неплохо, а, учитывая, что я видел бумеранг близко только один раз в жизни и по телевизору в фильме об аборигенах, так можно сказать – и отлично. Из лука стрелять не умею, зато теперь освоил оружие дальнего боя, к тому же – беззвучное.

Я снова направился в кузницу, заказал точно таких же еще пяток. Кузнец пообещал сделать через день.

В воинскую избу я вернулся довольным; но что меня толкнуло сделать бумеранг – объяснить не мог.

Через пару дней, натренировавшись на пустыре, показал свое приобретение дядьке Панфилу. Покрутив бумеранг в руке, десятник недоуменно уставился на меня:

– Что за штуковина невиданная? Что ею делают?

– Оружие такое, в заморских странах видал, – соврал я.

– И как им пользоваться?

– Пошли на улицу, покажу.

Слышавшие наш разговор дружинники увязались за нами. На досках бывшего сарая я подобранным угольком нарисовал круг, отошел подальше и бросил. С тупым стуком бумеранг воткнулся в доску.

– И все? Так луком сподручнее.

– Теперь смотри – специально промахнусь. – Я кинул бумеранг в сторону. Прошелестев лопастями, бумеранг вернулся назад и был мною ловко пойман. Окружающие изумились.

– Ну‑ка, брось еще.

Я бросил подряд три штуки, и снова их поймал. Дружинники восхищенно качали головами. Панфил взял бумеранг в руки, рассмотрел.

– Хм, немудрящая штуковина, а к хозяину возвращается. Хитро! Но – не одобряю.

– Это почему?

– Стрел в колчане полсотни можно носить, а здесь одна штуковина полфунта весит.

– Так ведь к стреле еще лук нужен; ты, Панфил, и сам знаешь – дорого лук стоит, не каждому по деньгам.

– Это так. Сотнику скажу, но не думаю, что князь разрешит всем пользоваться: железо дорогое, а тут – в противника им кидать, да и не по‑русски как‑то. Да, польза есть; сам пользуйся, коли умеешь, а других не смущай.

Почти каждый день я тренировался – научился даже трюку, которым владели только аборигены – поражал цель, стоящую за щитом. При некотором навыке и хорошем глазомере получалось неплохо. «Знания за спиной не носить, когда‑нибудь пригодятся», – рассудил я.

Через несколько дней вернулся князь, и сотник доложил ему о занятной штуковине, коей баловался новый ратник, но князь отнесся к сообщению равнодушно – были дела и поважнее. Ожидалась война с княжеством Литовским.

Князь с сотниками обходил стены городской крепости, отдавал распоряжения – там подправить, здесь бревно заменить подгнившее. Углубляли и чистили ров вокруг городской стены, проверяли и смазывали механизмы подъемных мостов перед несколькими городскими воротами. Оружейники ковали мечи, наконечники для стрел, щитники готовили щиты, тиуны из ближних сел свозили продовольствие. Город готовился к осаде.

В дружину взяли еще два десятка воинов, и теперь старые, опытные бойцы натаскивали их во владении оружием. И хотя еще неизвестно было – литвины вторгнутся в наши земли или князь московский первым нападет, – в любом случае город готовился и был готов к сражению.

Беда пришла совсем не оттуда, откуда ждали. Ночью в городские ворота заполошенно заколотил человек, приехавший на неоседланном коне.

– Отворите, Христом‑Богом прошу. Беда великая!

Ратники высунулись со стены, но, исполняя наказ князя, ворот не открывали.

– Чего людей беспокоишь, говори, чего надобно.

– Татары, много, уже недалеко – я из Бутурлиновки прискакал.

– Откель татарам здесь взяться?

– Так ты впустишь или сверху спрашивать будешь?

Поднявшийся на шум десятник распорядился спустить веревку и поднять вестника. Мужик поматерился, привязал лошадь к дереву неподалеку, обмотался веревкой, и стражники втянули его на городскую стену. Был он в грязной, разорванной рубашке, всклокоченный, левая рука неумело замотана холстиной, через которую проступала кровь.

– Ну, – подступился к мужику десятник, – рассказывай.

– Чудом спасся, всю деревню нашу, Бутурлиновку, как есть пожгли, людей в полон забрали. Я да может еще кто вырвался, телегу бросил – и сюда.

– А точно ли татар много, может – с перепугу показалось. Забрела шайка какая, а ты – войско!

– Нет, обоз за ними, пленные, самих много – тьма просто.

Десятник огладил бороду:

– Пошли к князю, там все и расскажешь. – Уходя, бросил: – Глядите повнимательней, может, кто в закатной стороне пожары углядит – сразу докладывайте.

«Ага, – подумал я про себя, – татары – народ ушлый, поостерегутся избы жечь, далеко видно: ночью – огонь, днем – дым. Их задача – добычу взять богатую, пленных побольше. Чего им избы жечь, раньше времени себя обнаруживать». Но глядел во все глаза – ничего, никаких всполохов, одна сплошная темень.

Вскоре прибежал десятник:

– Князь зовет, одна нога – здесь, другая – там.

Я оставил на стене щит и копье и налегке побежал в детинец. Княжеский дом уже проснулся, бегали слуги, бряцали оружием воины. Я вошел в княжеские покои, поклонился. Князь сидел в кресле у стола, рядом стояли сотники.

– Вроде как ты пластуном был, лазутчиком, и шустрый очень. В разные стороны высылаю конские дозоры, тебе особое поручение – узнай, что в этой Бутурлиновке – шайка забрела али войско серьезное. С Богом!

Я вышел во двор, зашел в воинскую избу, заткнул за пояс бумеранги, попрыгал. Черт, калита на поясе бренчит монетами; снял, уложил в свой походный мешок; снова попрыгал – тихо.

Дружинники понимающе ухмылялись в усы.

Хоть и была поздняя ночь, город не спал. По улицам двигались люди с факелами, огни факелов также виднелись на городской стене, четко обозначая периметр. Где находится Бутурлиновка, я приблизительно знал, но ночью все деревни сверху одинаковы – темные избы, безлюдье. Пустил коня галопом и часа через три остановился у какой‑то деревушки.

На мой стук в окно выглянул седой старик.

– Кому не спится в ночь глухую?

– Свои, батя.

– Свои вон, на печке лежат. Чего надоть?

– Бутурлиновка далеко?

– Так в той стороне, – старик махнул рукой, – верст десять ишшо.

– Собирай своих, сказывают – татары близко, я от князя лазутчик.

– Ох ты, Господи. – Старик закрыл окно.

Я поскакал дальше. Через полчаса небо окрасилось в красноватые тона. Скоро стал виден луг, множество костров на нем.

Я всмотрелся – точно, татары. Узкоглазы, вооружение не наше, разговор чужой.

Надо князя упредить, да только руки чесались. Как на своей земле, жрут руками из котлов крестьянскую баранину, хохочут. Интересно, где у них пленные?

Я прокрался к опушке. На лугу, близко к лесу, стояли несколько повозок с трофеями, рядом сидели и лежали связанные люди. Недалеко у костра двое татар разговаривали в полный голос. Вот один встал, обошел пленных, осмотрел веревки; успокоившись, подсел к товарищам.

Я вытащил бумеранги и метнул в татар. Метил в спины – ночью по головам мог и промахнуться. Оба беззвучно упали. Подскочив, выдернул из спин убитых бумеранги – однако глубоко вошли, – обтер ихними же халатами, снова заткнул за пояс. Собрав татарские сабли и ножи, подбежал к пленным. Разрезав веревки, приложил палец к губам:

– Тс! – Дал мужикам в руки татарские сабли: – Бегите в лес и уходите, помоги вам Бог.

Люди гурьбой кинулись в лес. Я снова поднялся, подсчитал костры – многовато, – больше двух сотен. По грубым прикидкам, около каждого – по десятку, итого – две тысячи. Много! У князя всего пять сотен – четыре конных и одна пешая. С такими силами можно только обороняться, да помощь у Москвы просить.

Развернувшись, направился было к Рязани, да опомнился. Снова может повториться, как в Данкове, – решат, что отоспался за городскими стенами. Ну, тогда эти сутки пошалим, попортим татарам нервы.

Я раздумывал – с чего начать. Вот стоит шатер какого‑то начальника, у входа двое караульных. Ну, они мне не помеха. Я подполз к стене шатра, с противоположной стороны от входа. Почти сразу же прошел сквозь войлочную стену; странное ощущение – войлок щекотал кожу, это не сквозь бревно или кирпич проходить.

На ковре, обложившись множеством подушек, сладко похрапывал толстый татарин в ярко‑красном шелковом халате; недалеко стояло серебряное блюдо с обглоданными костями и чашка с недопитым кумысом.

Не теряя времени, я выхватил нож, толкнул татарина в бок, чтобы проснулся, и, как только он спросонья захлопал глазами, я всадил ему нож в сердце. Нельзя убивать спящего: обязательно закричит, караульные у входа тревогу поднимут, а мне это ни к чему.

Так же легко вышел через стену, огляделся, увидел недалеко еще один шатер. Ну‑ну, поглядим, что там за начальник.

Обойдя шатер сзади, прошел сквозь войлок. Здесь обстановка была такая же – ковры, подушки. Старый седой татарин доедал плов, облизывая жирные пальцы. Увидел меня, и глаза от удивления округлились; открыл рот, чтобы крикнуть и поднять тревогу, да плов во рту помешал. Одним движением я выхватил саблю и снес ему голову. Ох и воняет же в шатре, хотя бы мылись почаще.

Вышел, огляделся. Вон и еще один шатер. В первую очередь надо выбить начальство. Понятно, свято место пусто не бывает. На место убитых назначат других, но некоторое время – сутки, двое – я выиграю, да и сумятицу внесу. Наверняка в голове самого большого начальника в войске возникнет мысль: «Почему ночью убиты начальники одновременно в нескольких сотнях. Не заговор ли? А не угрожает ли убийство и моей особе?»

До войны ли татарам будет? Успех любой войны – не только в физической подготовке воинов, но и в моральном климате, психологическом состоянии воинов. Это касается армий всех времен и народов.

Я пробрался в следующий шатер; даже сквозь стены были слышны сладострастные стоны. Пройдя сквозь войлок, на непременном ковре увидел молодого, атлетического вида татарского начальника. Штанов на нем не было, возлежал он на наложнице или жене – кто их разберет, и занимался самым что ни на есть мужским делом. В пылу любовной схватки ни он, ни женщина меня не заметили. Подожду, не буду мешать. Как только раздался последний вопль, и мужчина блаженно сполз с женщины, я саблей отправил его к Аллаху. Он так и умер с довольной улыбкой. Женщина собралась завопить, открыла рот, но я показал ей окровавленную саблю, и она разумно промолчала. Убивать женщин нехорошо, мне пришлось затолкать ей в рот в качестве кляпа шелковые штаны ее ухажера, и поясным ремнем связать руки.

Таким путем я перебегал от шатра к шатру, довольно успешно способствуя карьере молодых и алчных до власти. Пусть они из подчиненных сами станут сотниками.

До рассвета время еще есть, и я намеревался обойти все шатры, но лимит везения на сегодняшнюю ночь кончился. Когда я вошел в один из шатров, хозяин его не спал. Рядом стояли два воина. Черт, надо было прислушаться, хотя войлок прекрасно глушит звуки, и я мог не услышать разговора.

Все трое несказанно удивились, но мгновенно оправились от шока, выхватили сабли и с криками: «Шайтан!» кинулись ко мне. Перспектива драться сразу с тремя, когда за тонкой войлочной стеной многие сотни, мне не улыбалась, и я спиной вперед вышел из шатра.

Надо срочно уносить ноги. Спереди, со стороны входа уже раздавались возбужденные крики. Сейчас помчатся сюда. Я помчался подальше от шатра. Выскочившие воины метались возле шатра, к ним присоединялись все новые и новые ратники, и вскоре возле шатра уже была возбужденная толпа. Хозяин шатра, вероятно сотник или тысячник, рассказывал, помогая себе руками, как сквозь невредимую стену войлока прошел русский шайтан. Ну‑ну, пугай народ, мне это на руку. Я отполз в сторону, осмотрелся.

Вдалеке, метрах в двухстах, стоял богатый белый большой шатер, наверняка самый высокий татарский начальник там.

Я задумался. Нет, не проникнуть. Вооруженные воины не только у входа, но и вокруг шатра, живой цепью. Не стоит рисковать, по крайней мере – пока. Посмотреть бы на него, потом найду способ уничтожить.

Я прополз к другому концу лагеря, намереваясь продолжить знакомство с владельцами шатров, но небо на востоке стало светлеть. Земля еще была в темноте, но я мог оказаться на свету. Пришлось отползать в сторону. Надо бы проследить – куда, какой дорогой они движутся.

Оказавшись на опушке леса, почти нос к носу столкнулся с татарином. Наверняка по нужде в кусты бегал; без щита, но сабля на боку висит. Я свою выхватил быстрее и рубанул поперек живота. Татарин хватал ртом воздух, силясь крикнуть, но силы быстро уходили, и он лишь сипел. Я добил его и оттащил тело подальше в лес. Лучше бы он был в другом месте, если хватятся пропавшего – могут начать искать.

Я по лесу отошел подальше, забрался на высокое дерево и удобно устроился на развилке больших ветвей. Обзор был хороший, почти весь лагерь – как на ладони. Вот протяжно закричали муэдзины. Лагерь просыпался, все обратились к востоку, встали коленями на маленькие молитвенные коврики.

Как только молитва закончилась, у некоторых шатров поднялась тревога. Охрана обнаружила убитых, к самому большому шатру побежали гонцы с неприятными известиями. Воины столпились вокруг шатров, не решаясь заглянуть внутрь. Гонцы сновали от главного шатра к войску и назад, лагерь стал похож на растревоженный улей.

Я принялся мысленно считать – сколько шатров я посетил и скольких сотников не досчитается сегодня их военачальник. Выходило – шесть. Очень неплохо для одной ночи. Очевидно, последовало какое‑то указание, от каждой сотни вышло по нескольку человек, и лагерь оцепили. Ха, эти уроды думают, что ночью к ним кто‑то проник. Ну‑ну, ловите его, ату!

Днем ни одна сотня никуда не вышла. То ли внутри лагеря искали врага, то ли шли назначения новых сотников. Мне это было на руку. Одно плохо – сон одолевал. Веки так и слипались. Ночью был такой выброс адреналина, что сейчас во всем теле чувствовалась усталость, голова была тяжелой. Я периодически себя щипал за ноги, покусывал губы. Спать нельзя, надо понаблюдать. А ночью смыться – и к своим.

И все‑таки сон оказался сильнее меня. Как я заснул – даже и не заметил, но проснулся внезапно, от чувства тревоги. Внизу, под деревом кто‑то разговаривал, причем по‑татарски. Я насторожился и затих. Руки‑ноги затекли, но я боялся даже пошевелиться. Из лука татары стреляют отменно, даже на звук. Заподозрят – пустят несколько стрел, вот тут мне и хана. На развилке сидеть хорошо, но сдвинуться в сторону невозможно, да и щита нет.

Татары поговорили да и двинулись дальше. Я вытер со лба холодный пот. Стоило мне всхрапнуть во сне или пошевелиться – и вякнуть бы не успел. Да, расслабился, а ведь ты не бессмертный, Юра. Так, наградила судьба несколькими полезными свойствами, но и только. Нельзя терять осторожность вблизи лагеря противника. Тем более татары после ночного происшествия настороже. Ба! Да не лазутчики ли это? Небось, мурза ихний велел леса обшарить – нет ли поблизости наших воинов? Стало быть, воины не простые, скорее всего – следопыты. А не взять ли мне языка? Всего одного, второй будет лишним. Узнать бы еще, кто из них по‑русски говорить может. А то еще ненароком убью не того.

Я поймал себя на мысли, что рассуждаю о предстоящем убийстве – да, противника, да, татарина, принесшего беду на Русь, – как о деле обыденном, не вызывающем страха в душе. Воистину жестокий век, жестокие нравы. Хочешь выжить – приспосабливайся.

Я обратился в слух – ни шагов, ни разговоров. Ушли? Осторожно, стараясь не хрустнуть веткой, спустился вниз. Куда они пошли? Ну, ясный перец – не в сторону лагеря татарского.

Медленно, прячась за стволы деревьев и кусты, стал углубляться в лес. Что за шум? В несколько прыжков приблизился. Перед обоими татарами стоял на коленях русский мужик, судя по одежде – хлебопашец. Со зловещими ухмылками татары вытягивали сабли из ножен. Медлить нельзя.

Я выхватил пару бумерангов и пустил в цель. Оба повалились на землю, а мужик бросился наутек. Взял языка, называется.

Подойдя, обтер бумеранги от крови об одежду убитых. И что теперь? Оставалось надеяться, что эти лазутчики – не единственные, надо пройти вдоль опушки да схорониться в кустах. Глядишь – удастся кого‑нибудь взять в плен.

Отойдя параллельно опушке леса метров двести, я нашел удобное место – тропинка, рядом густые кусты бузины. Заранее приготовил саблю, положив рядом с собой. Теперь бы не уснуть. Сон на дереве немного освежил, но неподвижное сидение в кустах снова заставило веки смыкаться. Чу, шаги! Я подобрался, как пружина. Двое или трое. Если двое – неплохо. Первого полосну саблей, второго надо брать в плен, без рукопашной не обойтись.

Шаги ближе и ближе. Я выскочил из кустов, как черт из табакерки, полоснул первого татарина саблей по шее, отбросил саблю и кинулся на второго. От неожиданности тот не успел даже схватиться за саблю. Сильным ударом под дых я отправил его в небольшой болевой шок, и пока он, согнувшись, хрипел, отцепил от пояса его саблю, наступил ногой на лезвие и сломал. Свою саблю вложил в ножны.

Татарин все еще разевал рот, тараща на меня выпученные глаза.

– По‑русски понимаешь?

Татарин не реагировал, хрипеть перестал и начал икать. Вот незадача. Я надавил на глазные яблоки, и икота прекратилась.

– Будешь говорить, или убить, как его? – Я показал на убитого.

– Якши, буду говорить.

– Кто такие, откуда?

– Казанские мы, юлдузы Сафа‑Гирея.

– Кто в лагере главный? Кто возглавляет ваших воинов?

– Селим‑мурза, темник.

– Воинов сколько?

– Не знаю.

Я вытащил саблю и поднес к его шее.

– Еще раз скажешь – «не знаю», отправлю к Аллаху. Понял?

– Я бы сказал – считать могу только до двух десятков.

– Хорошо, сколько сотен?

– Много.

– Куда идете?

– На Рязань, там соединимся с литвинами, на Москву пойдем.

Ни фига себе, серьезные у них планы. Я задумался и на миг упустил из виду своего пленника. Тот, чувствуя, что сабля моя не у шеи, выхватил засапожный нож и ударил им меня в живот. Лезвие его скрежетнуло по бумерангам и ушло в бок, пропоров одежду и лишь оцарапав кожу. Я вжикнул саблей и почти отсек ему голову.

Задумался, растяпа. Если бы не железные бумеранги, сыгравшие роль кольчуги, лежать бы мне сейчас на тропе с выпущенными кишками. На волосок от смерти оказался. Впредь наука: поймал противника – обыщи.

Надо к князю поспешать, уж больно сведения важны.

Я отошел в глубь леса, выискивая небольшую поляну, и нос к носу столкнулся с двумя татарами. Встреча была неожиданной для обеих сторон. Мы выхватили сабли и настороженно уставились друг на друга. Я сделал выпад, татарин отбил, еще выпад – татарин увернулся. Опытный противник, это почувствовалось сразу.

Второй татарин медленно стал обходить меня слева. Плохо, щита у меня нет, если нападут дружно с обеих сторон, придется туго. Сосредоточившись, я сделал обманный выпад и когда татарин прикрылся щитом я прыгнул в сторону и уколол в сердце одного, развернулся ко второму. Этот был попроворнее и схватка немного затянулась. Когда он в очередной раз отскочил уходя от удара моей сабли, я схватил щит убитого и метнул ему в ноги. От неожиданного удара татарин припал на правую ногу и мне удалось нанести ему резаную рану в бедро. Нога его обильно окрасилась кровью. Как опытный воин, он понял, что время работает против него и перешел в атаку. Кровотечение ли было тому виной или удар по ноге щитом, но противник мой уже не передвигался так быстро и вскоре мне удалось одержать победу. Еще двумя лазутчиками меньше, может быть, важные сведения несли своему мурзе.

За поясом одного из убитых что‑то блеснуло. Нагнувшись, я вытащил из‑за кушака золотой крест приличного размера – с мужскую ладонь. Зачем он ему, нехристю? Не иначе – трофей, с убитого священника снял или в разграбленной церкви. Не стоит оставлять его здесь, на убитом мусульманине. Вытащив крест, я сунул его за пазуху. При первом удобном случае надо найти цепочку и повесить его на себя. Я бросился бежать – надо скорее добраться до коня. Вот и он стоит. Я вскочил в седло и пустил коня в галоп.

Через несколько верст лес кончился. Вдали показался город. Городские ворота заперты. Я постучал рукоятью сабли, сверху высунулся дружинник.

– Чего тебе? – Но, узнав меня, осекся и крикнул со стены вниз.

Ворота заскрипели, одна половина приоткрылась, и я въехал в город. Дружинники обступили, всех мучило любопытство, но я торопился к князю.

Перед воротами отряхнул от пыли портки, прошел во дворец. Меня пропустили сразу, все ждали лазутчиков с известиями. Я оказался первым.

Князь с воеводой сидели за столом. Поздоровавшись, поклонился. Князь выглядел озабоченным, под глазами – темные круги.

– Чем порадуешь?

– Нечем, князь. В Бутурлиновке татары казанские стоят, числом около двух тысяч, считал сам. А как пленного взял, допросил; сказал – идут они на Рязань, чтобы объединиться с литовским войском: после взятия Рязани, объединенными силами на Москву двинуть.

Князь и воевода после неожиданной новости сидели с ошарашенным видом.

– Ты точно ли узнал?

– Как есть, княже; лучше горькая правда, чем сладкая ложь.

– За ценные сведения и быстроту, с коей доставил – возьми перстень. – Князь снял с руки один из перстней, протянул мне. – Иди, отдыхай, пока никому ни слова; народ в панику ударится, а всем надо сохранять спокойствие.

Я откланялся и пошел в воинскую избу. Дружинники сразу обратили внимание на перстень на руке. В те времена – это как орден или медаль. Кто‑то завистливо спросил:

– От князя?

– От него, за службу.

– А меня еще ничем князь не наградил, лучше бы меня послал лазутчиком.

– Я же не напрашивался.

Я улегся на свой топчан, уснул сразу же, без сновидений. Проснулся бодрым и свежим, пошарил рукой по постели – что‑то давило на бок. Нет ничего, провел рукой по одежде. Крест! Я о нем и забыл в заботах.

Я направился в лавку златокузнеца – так назывались раньше ювелиры – и купил добротную серебряную цепь; надев цепь с крестом на шею, спрятал его под рубашку. Здесь его место, а не за кушаком у татарина.

На свежую голову обдумал положение Рязани. Плохое положение, надо сказать. Только татары превосходили нас числом вчетверо, сколько еще прибудет врагов с литовскими войсками – неизвестно.

Для жителей и дружины наиболее сподручно было бы бить татар и литовцев порознь, тогда шансы сохранить город были. Конечно, князь не глупее меня в вопросах воинских, у меня нет опыта управления войсками в бою, но хотя бы поговорить с воеводой мне хотелось.

Я нашел его во дворе, рядом стояли сотники. Подождав, когда воевода освободится, я подошел и кратко изложил свои мысли.

– Правильно думаешь, парень. Мы с князем к такому же выводу пришли. Только вот как это осуществить. Задумки есть какие?

– Есть.

– Ну‑ка пошли к князю.

У князя я снова повторил, что бить врага сподручнее будет поодиночке, не дожидаясь объединения. И предложил свой план. Заключался он вот в чем.

Любимая тактика татар заключалась в заманивании противника в ловушку. Навстречу неприятелю высылается небольшой отряд, завязывается бой, и татары отступают. Когда противник бросается преследовать отступающих, с двух сторон на него бросаются основные силы. И еще одна особенность – до стычки с основными силами татары массированным обстрелом из луков стараются нанести как можно больший урон. На врага сыплется смертоносный дождь из стрел, поражая всадников и лошадей.

Когда я возвращался из Бутурлиновки в Рязань, присмотрел очень удобное место для боя. Сухой лог, с обеих сторон лес. Развернуться в полную силу и обойти с флангов татарам лес не даст, а защититься от стрел помогут сбитые из жердей большие щиты. Для удобства передвижения их можно водрузить на колеса от телег.

Князь внимательно выслушал, потеребил усы, задумался.

– План хорош, но вот объясни мне…

Я еще долго объяснял все подробности, стараясь не упустить мелочей.

– Давайте, други боевые, попробуем. Риск, конечно, есть, но и в случае успеха от одного врага избавимся, и делать это надо быстро, иначе литвины подойдут. Воевода, ты объясняешь сотникам их задачу – кто заманивает татар, кто в основном полку главную работу будет выполнять. Я же распоряжусь посадскому, чтобы щиты делали, да на колеса ставили.

Работа закипела. Городские мастеровые рубили деревья, делали щиты, снимали со своих телег колеса и ставили щиты на колеса. Сзади щита прибивались толстые жерди, чтобы толкать было удобно. Я прикинул – ширина лога где‑то метров триста, стало быть, надо около ста тридцати щитов двухметровой ширины, чтобы прикрыть почти все войско. Конечно, от навесной стрельбы, когда татары будут стрелять поверх щитов, они не укроют, но силы и точности уже не будет – так, беспокоящий огонь по площади.

К утру все было готово. Дружина выступала из города, оставив пешую сотню для охраны Рязани. К вечеру колонна добралась до места предстоящего боя, но обоз со щитами сильно отстал. Обоз прибыл только тогда, когда дружинники уже поужинали, располагаясь на ночлег.

Утром, с первыми лучами солнца князь выслал небольшой конный отряд на разведку. Вернувшись к полудню, дружинники доложили, что татары – в дневном переходе от нас. Идут не спеша, грабя встречающиеся деревни.

Расставив дозоры, дружина отдыхала.

Проснулся я от рева трубы. Поскольку все спали одетыми – даже кольчуг не снимали, собираться долго не пришлось. Сходили к табуну, нашли своих коней, оседлали. Передовой отряд ушел навстречу татарам, – завязать бой и откатиться назад, завлекая их в ловушку.

Все заняли свои места, впереди выставили щиты, за ними спрятались немногочисленные лучники. Вставшее солнце начало пригревать, сидеть неподвижно в седле было тяжело. Под кольчугой – войлочный поддоспешник, рубашка, на голове – шлем. Пот катился градом, застилая глаза.

Справа у горизонта показалась завеса из пыли. Она быстро приближалась, затем послышался топот копыт, и к нам подлетели на взмыленных конях дружинники – в пыли, в крови.

– Идут!

Все приготовились, прикрылись щитами сверху, лучники наложили стрелы на тетивы. Из‑за поворота вырвался отряд татар, пока немногочисленный. С разбега, по инерции, подскакали ближе. Наши лучники не упустили момент, защелкали тетивы луков, и среди татар появились убитые и раненые.

Правда, уцелевшие быстро развернулись и бросились наутек. Через несколько минут послышался тяжелый гул множества конских копыт, и из‑за поворота показалась конская лава. Татар было много, очень много. Но лог по ширине был узок и не мог вместить всех. Времени для перестроения было мало, кони смешались, и лава потеряла напор.

Наши лучники посылали в татар стрелу за стрелой, опустошая колчаны. Татары отвечали тем же. Стрелы летели с обеих сторон. Но если наши стрелы били напрямую в цель, то татарские втыкались в щиты, или, если татары стреляли через них, попадали в щиты дружинников, которые те держали над головами. Слышен был частый и сильный стук, щиты были утыканы стрелами, напоминая ежей.

Когда стрелы с обеих сторон поизрасходовались, князь подал знак, щиты на колесах раздвинулись в стороны, давая дорогу, и конная дружина ринулась на татар, давя копытами раненых и убитых противников. Я то и дело слышал противный хруст костей и чавканье живой плоти под лошадью. Меня поставили во втором ряду. Наклонив копье, я ждал сшибки.

Сейчас княжеская дружина была даже в лучшем положении, чем татары. Мы уже набрали скорость, тогда как татары топтались на месте. Появление щитов на колесах сломало их излюбленную тактику – издалека вывести из строя противника и деморализовать оставшихся, чтобы затем спокойно добить.

Удар! Дружина сшиблась с татарами. Стук столкнувшихся коней, щитов, оружия был так силен, что на мгновение заложило уши. Нам удалось за счет массы и скорости смять несколько первых рядов, но затем мы увязли. Сеча стояла жестокая, копья были брошены после столкновения, вытащить их из тел противников было просто невозможно, да и в тесноте они бы только мешали. Я остервенело рубил направо и налево, едва успевая различать всадников. Если в синем плаще и шлеме‑шишаке – свой, если одежда и шлем другие – чужой, руби его. С головы до седла я был забрызган кровью, в такой толчее лучше уж быть убитым сразу, чем быть раненому. Конями превратят тело в кровавое месиво.

Прямо передо мной возник татарин с разинутым в крике ртом, почему‑то в руке его был нож, а не сабля. Он прыгнул со своего коня на меня, но я успел повернуть клинок в его сторону, и он сам же напоролся на клинок.

Слева ударили в щит, и рука онемела. Я мгновенно обернулся – здоровенный татарин в смешном плоском шлеме‑мисюрке замахивался снова железной булавой. Кто‑то из наших успел раньше меня и мечом отсек ему руку. Куда он потом делся, я не заметил, так как справа ударили саблей в бок. Кольчуга выдержала, но боль была сильной, стало трудно дышать. Я в ответ тут же кольнул саблей, попав татарину в неприкрытую кольчугой грудь. Сделал новый замах и замер. Впереди – только удаляющиеся лошади и спины пригнувшихся к ним татар. Не выдержали татары жестокой сечи, дрогнули и побежали.

Сбоку от нас вырвался на рев трубы княжеский резерв – полсотни дружинников – и бросились их догонять. Мы же остались на месте. Почти все были ранены, в крови – своей и чужой, руки с трудом сжимают скользкие от крови рукоятки.

Все! Разбиты татары. Те жалкие остатки от двух тысяч в расчет уже можно не брать. Я обвел взглядом поле брани – оно было усеяно мертвыми людьми и лошадьми. Навалилась усталость. Повернув коней, мы съехались у щитов на колесах. В каждом из них торчали десятки стрел.

– Молодцы, не посрамили князя и землю русскую. Кто ранен – перевязывайтесь. Лучникам – обойти поле боя, собрать наших раненых, кто жив остался, потом собрать оружие.

Лучники, забросив луки с колчанами за спину, разбрелись по всему логу.

Я, постанывая от боли в правом боку, сполз с лошади. С помощью кого‑то из своих снял кольчугу и поддоспешник, задрал рубаху. Поперек груди вспух багровый рубец на месте удара. Прощупал грудь – похоже, сломана пара ребер. Тот же дружинник длинным холстом туго перетянул мне грудь. Дышать стало намного легче. Все вокруг оказывали друг другу помощь, перевязывались.

Я побрел к недалекому ручью – обмыть с себя кровь и почистить саблю. Смыл с рук и лица подсохшие брызги крови, протер пучком травы и сполоснул в ручье саблю, вложил в ножны. Лечь бы сейчас на траву да отдохнуть, но услышал рев трубы. Князь собирает.

Мы встали в строй. М‑да, поредели наши ряды.

– Боевые побратимы! Понимаю, что устали, от ран не оправились, но прошу – погрузить на подводы наших павших и раненых, кто не может в седле удержаться. Надо возвращаться в Рязань. Один ворог разбит, но второй может подойти. Тогда нам в город не прорваться. За дело!

Все занялись делом, и через пару часов скорбный обоз с павшими и ранеными двинулся к Рязани. Впереди, далеко оторвавшись, скакал большой отряд во главе с князем. Малый отряд конных ратников шел в арьергарде.

До Рязани добрались беспрепятственно. Здесь узнали, что воинство литовское в двух дневных переходах. Времени, чтобы подлечиться и восстановить силы после сражения с татарами, было мало. Ратники отлеживались в воинской избе. Кто был цел – затаскивали на городские стены и башни пушки.

Из окрестных сел стекались в город селяне, гнали с собой скот, везли в телегах нажитое добро.

Обстановка была тревожной, чувствовалось, что напряжение с каждым днем нарастает. На четвертый день дозорные сообщили, что вдали видны дымы, не иначе – литвины села жгут. Дымы становились ближе, и через день вдали показалось неприятельское войско.

Когда вороги подошли ближе и в виду города разбили лагерь, стала понятна причина их медленного движения – войско наполовину было пешим. На конях были только шляхтичи и их слуги, большую же часть войска составляли пешие наемники, отличавшиеся одеждой и оружием. Плохо было то, что каждый второй литвин имел пищаль, коей пользовался искусно.

Войско расположилось на поле, стали разбивать шатры; многочисленные отряды стали обходить город со всех сторон, стараясь замкнуть кольцо осады. Со стен крепости за неприятельскими действиями наблюдали дружинники и горожане. Я, кряхтя и охая от боли в ребрах, нашел воеводу.

– Опять ты, лежал бы пока, сил набирался, не ровен час – и раненых на стены призвать придется.

– Прости, воевода, что мешаю трудам твоим. Задумка есть.

– Сказывай.

– Есть ли умелые пушкари при наряде?

– Есть, как не быть.

– Вели днем пушки подготовить, зарядить и навести на шатры, а ночью, когда ворог спать уляжется, все дружно и ударят. Думаю, урон большой будет.

– Так не стреляют ночью из пушек.

– На то и расчет, враги тоже так думают.

Воевода покрутил ус, подумал.

– Давай попробуем.

От воеводы во все городские концы поскакали посыльные, и вскоре пушкари засуетились у своих единорогов, тюфяков и мортир.

Опустилась ночь, я с нетерпением ожидал, когда последует сигнал. Вот на одной из башен взревела труба, одна за другой начали грохотать пушки, дав нестройный залп. В стане литвинов поднялся переполох, заметались факелы, закричали раненые. Поутру стали видны следы ночного налета: шатры разбросаны, повсюду лежат многочисленные убитые. Вся литовская рать под покровом ночи отошла подальше, побросав припасы и амуницию.

С городских стен с радостью наблюдали эту картину дружинники и горожане.

В этот день литовцы не пошли на приступ, видимо – зализывали раны и приводили себя в порядок.

Я почувствовал себя уже вполне сносно, решил провести ночь с пользой для дела. Выждав, когда ночь вступит в свои права, я взобрался на стену, огляделся. Никого. Прошел сквозь стену и пополз к вражескому стану.

Большая часть воинства литовского говорила по‑русски, за исключением наемников. Ведь в княжество Литовское ранее входили такие исконно русские города, как Смоленск, Полоцк, да и многие поменьше.

Еще днем я заметил со стены, что одеты литвины разнообразно, и я в своей одежде не буду выглядеть белой вороной. Так я и гулял смело по чужому лагерю, прикидывая – где и сколько народу, есть ли пушки. Около одного из шатров слышался разговор. Я подошел поближе и прислушался.

– Ров глубокий у них.

– Значит, копать глубже надо.

– Сегодня ночью и начнем.

Люди стали выходить из шатра и, чтобы не навлечь на себя подозрений, я отошел. Интересно, что они собрались копать? Надо брать языка да допросить с пристрастием. И желательно не рядового – что он может знать?

Покручусь у шатра, авось и выгорит. Я улегся на землю недалеко от шатра, изображая спящего, внимательно поглядывая из‑под руки. Вот из шатра выскользнула тень и направилась к реке. То, что мне надо. На начальника воин не похож – у тех походка вальяжная, но и не из простых. Чего простому гайдуку в шатре отираться?

Крадучись, я направился за ним. Идущий впереди человек подошел к одному из костров, переговорил с воинами, направился дальше. Вот и лагерь скоро кончится – куда же он?

На берегу человек остановился, к нему тотчас же подбежал дозорный. Короткий разговор, и он пошел вдоль реки.

Надо брать! Место удобное, лагерь уже далеко, темно. Я бросился вдогонку, догнав, подпрыгнул и всем своим весом ударил его в спину. На несколько минут человек лишился чувств и упал. У меня от удара заныл бок. Как не вовремя! Заранее приготовленным ремешком я связал ему руки и заткнул рот полой его же кафтана. Человек лежал в отключке.

Сбегав к реке, я набрал пригоршню воды и плеснул ему в лицо. Человек вздрогнул, пришел в себя; глаза его открылись, и он удивленно уставился на меня. Я поднес к его лицу нож.

– Я не гайдук, я рязанец. Ты меня понимаешь?

Человек кивнул.

– Если не будешь орать, я уберу кляп изо рта. Но стоит тебе только вякнуть, как ты умрешь. Уяснил? Будешь вести себя тихо?

Человек снова кивнул. Я вытащил изо рта полу его же кафтана.

– Ты кто таков?

– Я не воин, нет. Я инженер из Кракова.

– Тогда какого черта ты здесь делаешь?

– Мое дело – руководить подкопами.

– Какими еще подкопами?

– Меня наняли подкопы делать под городские стены, чтобы порох заложить и стены взорвать.

– Порох где?

– В обозе, четыре подводы.

Это хорошо, что он не воин, какие‑никакие секреты или будущие злоумышления знает. Надо бы его в город, пусть с ним воевода поговорит. Но как это осуществить?

– Поднимайся.

Инженер неловко поднялся; все‑таки это непросто сделать со связанными руками.

– Иди к городу и не вздумай бежать, умрешь быстрее, чем сделаешь первый шаг в сторону.

– Понял, пан.

Спотыкаясь в темноте, инженер двинулся к городу. Я шел сзади. Нож сунул в ножны, но руку держал на рукояти сабли. Вроде бы пленник связан и послушен, но кто его знает, что у него на уме.

Из‑за кустов внезапно вышел литовский дозор – три человека, и когда я уже почти решился выхватить саблю, инженер громко и четко назвал пароль. Дозор снова скрылся в кустах, а мне захотелось вытереть со лба холодный пот.

Мы подошли к городским стенам. Черт, что дальше делать? Ворота заперты, никто их не откроет, даже назовись я князем. Этот момент я не предусмотрел.

Я подобрал камешек, забросил на стену; раздался металлический звук, видимо – камешек попал в шлем или щит воина. Сверху показалась голова.

– Кто тут бродит? Вот я ужо…

– Тихо, сбрось веревку: я пленника взял, надо его на стену втащить.

Голова исчезла, через некоторое время высунулась снова.

– Ты кто таков?

– Дружинник князев, Юрий. Ты долго еще будешь разговоры разговаривать? Не ровен час – услышат литвины, тогда уже я пленником буду.

Голова исчезла снова, раздались негромкие голоса, затем со стены упала веревка. Я обвязал ею пленника вокруг пояса, проверил узел и дернул за веревку: «Тяните!» Пленника шустро стали поднимать; скорее всего, тянули несколько человек.

Не раздумывая долго, я прошел сквозь стену и очутился в городе. По лестнице взбежал наверх. Пленник был уже на стене, окруженный четырьмя ополченцами. Еще один выглядывал со стены вниз:

– Да где же он, их двое было.

– Тут я, – рявкнул я.

Чего теперь говорить тихо, когда стена внушала спокойствие и вселяла чувство защищенности. Ополченцы выпучили от удивления глаза.

– Ты это… как ты здесь оказался?

– Пластун я княжеский, обучен.

– А‑а‑а…

Они никак не могли взять в толк, как я незаметно и быстро, без веревки и лестницы оказался внутри, за стеной.

– Ну, пошли, дружинник, к сотнику.

Меня окружили со всех сторон и вместе с пленником повели со стены.

Сотник оказался недалеко, у подножия соседней башни, сидел на чурбачке и вместе с ополченцами хлебал из котелка суп. Я принюхался – никак, куриный.

– Вот, энтот дружинником назвался, с той стороны подошел и пленника привел, мы на стену втащили.

Сотник всмотрелся в мое лицо, кивнул.

– Знаю такого, недавно в сече с татарами видел. Свободны, ваше место на стене, да глядите в оба.

Сотник с сожалением облизал ложку, сунул ее в чехол на поясе.

– Пошли.

Сотник, за ним пленный и я замыкающим направились к княжескому дворцу. Пленного завели в воинскую избу, сотник доложил воеводе. Кряхтя и почесывая живот, воевода поднялся с топчана.

– Что случилось?

– Да вот, пленника важного захватить удалось.

– С чего решил, что он важный? Могли бы и до утра подождать.

– Инженер это. Нанят подкоп под стены сделать и взрыв учинить.

– Ишь ты! На самом деле занятно. Сейчас оденусь да к князю с пленным схожу. Не каждый день такие птицы попадаются.

Воевода быстро натянул сапоги, надел кафтан и опоясался поясом с саблей. Пленного увели вслед за воеводой, а я улегся на свой топчан и с наслаждением сомкнул веки. Похоже, язык ценный; если грамотно потрошить, многое рассказать может. С тем я и уснул.

Ранним утром, лишь только начало светать, меня растолкали.

– Иди, князь зовет.

Надо идти, причем пошевеливаться, во все времена начальство ждать не любит. Успев ополоснуть лицо из бочки с дождевой водой, стремглав помчался в княжеские палаты.

Кивнув головой, князь сразу начал:

– Пленник твой ценный оказался, много чего рассказал, – мы даже не все смогли расспросить; отдохнет немного, и воевода им займется. Как удалось поймать такую птицу? Ты же вроде как ранен был в сече с татарами?

Я непроизвольно дотронулся до больного места.

– Заживает. Прости, князь, за самовольство, что без дозволения выбрался в стан вражеский, но нам ведь знать надо, что противник злоумышляет.

– Верно мыслишь, только самовольством не занимайся, не в разбойничьей шайке состоишь – на службе у князя.

Я склонил повинную голову.

– Ладно, не серчаю; сам думал отряд отправить за пленным, да повезло – не воин простой, который не знает ничего, а инженер, разным хитростям мудреным обучен, в планы вражеские посвящен. Очень удачно ты его захватил. Так вот, за делом тебя позвал. Смекаешь?

Я на мгновение задумался.

– О порохе речь?

– Молодец! Смекалистый! Быть тебе со временем сотником, а то и воеводой. Не зря я тебя от Охлопкова переманил. Как думаешь дело сделать? Какая помощь нужна? Людьми помочь или другим чем?

– Княже, день дай подумать да с пленным инженером поговорить.

– Дозволяю, ступай.

Я поклонился и вышел.

После завтрака прошел в княжескую темницу. Уже предупрежденная охрана пропустила к пленнику без проволочек.

Около часа я подробно выпытывал – где находятся бочки с порохом для взрыва, где хранится порох для пушек, какая охрана, и прочие подробности.

Вызнав все что смог, я направился к дьяку пушечного приказа. Созрел в голове небольшой план. Я объяснил дьяку, что мне нужны длинные фитили, и получил в цейхгаузе три локтя длиной. Эх, зажигалку бы еще, да где ее взять? Я сунул за пояс кремень с кресалом. Неудобная вещь – стук их слышен далеко, да и высечь огонь с первого раза может не получиться. Чтобы скоротать время и восстановить силы, улегся спать.

День пролетел быстро, и к вечеру я проснулся выспавшимся. Грудная клетка уже почти не беспокоила, разве только при резких движениях.

Я подобрал одежду потемней, сунул порезанный фитиль за пазуху, взошел на городскую стену. Долго вглядывался во вражеский лагерь. Темнело.

Ну что же, настает моя пора. Оглянувшись, – не видит ли кто? – прошел сквозь стену и направился в сторону литовцев. В сумерках хорошо были видны палатки и шатры, костры с сидящими вокруг воинами. В тылу, уже довольно далеко от лагеря обнаружил обоз. Лошади паслись на лугу, телеги с грузом были составлены в плотное каре, вокруг которого темными пятнами виднелись часовые.

Я описал круг, пытаясь сориентироваться и выявить, где прячутся охранники. От этого зависит успех моего мероприятия. Так, пять воинов в охране, многовато. Придется снимать всех, иначе просто невозможно совершить задуманное. Ну, с Богом.

Я вытащил из ножен клинок и, подобравшись к ближайшему воину, снес ему голову. Ползком подобрался ко второму, дождался, когда воин повернется ко мне спиной, и ножом ударил в шею. Конечно, в сердце бить было бы сподручнее, но вдруг под рубашкою кольчуга?

Когда с четырьмя охранниками было уже покончено, я услышал топот ног и голоса. Черт, неужели сорвется? Нет, пронесло, прошли мимо.

А ведь к главному, ради чего я выбрался из города и пробрался во вражеский лагерь, я еще и не приступал.

Пробежал к телегам, откинул одну рогожку, другую – все не то. Бочки тут были, но винные. Лишь на втором десятке осмотренных телег нашлись пороховые бочки.

Ногой я проломил днище у одной из бочек и посыпал порохом все вокруг. Пробил ножом днище у всех бочек, вставил туда обрезки взятого с собой фитиля, чиркнул кресалом и поджег фитили. Несколько мгновений постоял, глядя, как уверенно горят фитили. Все! Дело сделано, надо сматывать удочки, если сам хочу остаться целым. Скоро жахнет, и беда тому, кто окажется рядом. Начнут взрываться бочки с порохом, гореть бочки со спиртным. Обозы превратятся в море бушующего огня.

Я пополз к крепости, прошел сквозь стену и поднялся по лестнице. Надо же было понаблюдать, что получится.

Глаза уже давно свыклись с темнотой, тем более и луна светила довольно ярко, и вражеский стан был как на ладони. Противник жил своей обычной жизнью – литвины ели, чистили оружие, укладывались спать. Внезапно, даже для меня, ярко вспыхнул рассыпанный мною из бочки порох, через несколько мгновений взорвалась одна из бочек, за ней дружно грохнули остальные. Тяжкий гул прокатился над равниной, красноватая вспышка осветила окрестности.

Через мгновение ударная волна дошла до лагеря, сметая шатры и палатки, рождая панику. Достало и до меня – здорово тряхнуло, я потерял равновесие, несколько раз перевернулся и упал. Ничего себе! Впредь надо быть осторожнее в таких делах. На месте взрыва бушевало море огня, именно море – разлитое вино и другие напитки из разбитых бочек залили землю и горели. Что‑то трещало, сыпались искры, изредка снова раздавались взрывы – скорее всего, рвался ружейный порох в картузах и пороховницах.

Зрелище было очень впечатляющее. В лагере литвинов метались люди, ржали лошади.

Над городской стеною виднелись многочисленные зрители этого огненного ада – воины и жители были разбужены взрывом и теперь, снедаемые любопытством, взобрались на стены поглядеть на бесплатное представление, сопровождая зрелище смачными ругательствами и проклятиями.

Уф, теперь можно и дух перевести. Наваливалась усталость, хотелось есть, как всегда после опасной и напряженной работы. Возле полупотухшего костерка нашел котелок с кашей. Воины, бросив трапезу, взобрались на стену глядеть на пожар. Немного полюбовавшись, я достал ложку и за пару минут умял почти целый котелок перловки с мясом. Да пусть меня простят защитники, сил не было. После еды еле добрел до воинской избы и свалился без сил на топчан, провалившись в забытье.

Разбудили меня мои же товарищи. Они шумною толпою ввалились в воинскую избу, бурно обсуждая происшедшее. Меня никто в суматохе не заметил, а может – не захотели будить.

Мне удалось восстановить силы, пришлось встать и идти к князю. Несмотря на очень поздний, а может, и слишком ранний час, князь бодрствовал. Когда я вошел, князь оказал мне поистине щедрую встречу – вышел из‑за стола, обнял, усадил на стул, налил кубок вина.

– Ты сам‑то понимаешь, что сделал для города?

– Понимаю. Литва далеко, подвоза нет, войско осталось без пороха для подрыва стен и для пушек. У кого‑то из воинов порох остался в пороховницах, но это на десять‑двадцать выстрелов. К тому же боевые действия еще не начинались, а потери уже есть, и это не способствует поднятию боевого духа.

– Да ты еще и философ.

Я пожал плечами – сверху видней.

– Один вопрос – как удалось? Ведь ты был один. Как без помощи перебрался через стену и вернулся, да и не поверю, чтобы порох был без охраны. Дозорных снять надо, причем тихо, дабы тревоги не подняли. Не пойму, как одному воину все это удалось. Поистине – тебе помогал Господь!

– Князь, ты сам ответил на свой вопрос.

– Хорошо, иди отдыхай. Повелю воеводе не беспокоить тебя без нужды. Должен сказать – ты меня сильно удивляешь. Дела благие учиняешь. Но что‑то здесь нечисто, не может один воин, даже семи пядей во лбу сотворить все, что ты сделал.

Я стоял молча. Что я мог сказать? Что могу проходить сквозь стены, что я из будущего? Да скажи я все это, князь, не колеблясь, сочтет меня слугой дьявола и отдаст в руки церкви. А что во все века делала церковь с заподозренными в инакомыслии или сговоре с дьяволом? Сгореть живым на костре мне не хотелось, поэтому я и молчал.

Не дождавшись ответа, князь махнул рукой, и я вышел. Уже выходя, услышал, как князь пробормотал: «Я начинаю тебя опасаться».

Вот этого бы мне и не хотелось. Наверное, подходит время, когда мне стоит подумать о том, как перебраться в другое место – в Москву, например. Она многолюднее, чем Рязань, легче затеряться, или в Новгород. Но в любом случае надо подождать, когда снимут осаду, и враг уйдет.

Два дня со стороны врага не предпринималось никаких действий. Видимо, военачальники решали, что предпринять – то ли уйти не солоно хлебавши, то ли начинать боевые действия. Но в любом случае блокада сохранялась. Ни в город, ни из города никто не мог проникнуть. Все окрестности были плотно перекрыты конными и пешими дозорами.

Утром третьего дня литовцы все же решились на штурм. Взревели трубы, войско двинулось на приступ. Пушки молчали, камнеметов у литвинов не было, поэтому приступ отбили легко.

Ближе к обеду к городским стенам подошли несколько литвинов. Став метров за пятьдесят от стены и укрывшись за большими прямоугольными щитами, вроде римских, они начали сначала склонять рязанцев сдаться под руку короля литовского.

Когда рязанцы отказались, начали ругаться и поносить горожан последними словами. Кое‑кто из дружинников не выдержал и выстрелил из лука. Стрела воткнулась в щит, но пробить его не смогла.

– Дай‑ка, я попробую.

Я встал поудобнее, взял в руку железный бумеранг. У него два достоинства. Первое – при промахе оружие возвращается к хозяину, и второе – им можно поражать за защитой – щитом, деревом. На это я и рассчитывал.

Прицелившись, я метнул бумеранг. Все напряженно смотрели, что получится. Получилось. Бумеранг засверкал на солнце лопастями, ударился о край щита одной из лопастей и резко нырнул вниз. Послышался вскрик, и из‑за щита выпал литвин. Во лбу его торчал бумеранг. Толпа на стене радостно взревела. Я выхватил второй бумеранг и метнул во врагов. Эффект был такой же. Остальные литвины попятились и, прикрываясь щитами, быстро ретировались. Воины на стене похлопывали меня по плечу, поздравляли. Даже десятник – дядька Панфил крякнул, оправил усы и молвил:

– Думал – безделица, оказалось – занятная штуковина.

За обедом сотник от имени князя перед всем воинством поздравил меня со взрывом порохового склада. Дружинники, видевшие фейерверк, но не знавшие доселе автора, поздравляли меня, требовали обмыть вином удачную вылазку. Раньше я никому не говорил, что взрыв – моих рук дело. Что оказалось для меня неожиданным – так это то, что я приобрел наряду с искренне восхищавшимися и нескольких недругов, завидующих моему успеху. Вроде в воинском деле не должно быть места зависти, а вот – поди ж ты…

Вечером дружинники обступили меня с требованием проставиться. Мне пришлось тряхнуть мошной и с гурьбой ратников отправиться в ближайший трактир, где все дружно принялись пить медовуху и пиво. Вина вследствие осады не было, да и не понимал здешний люд такого баловства – это бояре да купцы винцом романейским по заморскому обычаю выделяются, а нам это – ни к чему.

После нескольких тостов в мою честь и пары выпитых бочонков гульба уже пошла сама по себе, а о виновнике торжества и поводе для возлияний вскоре все забыли, в корчме стоял гул голосов изрядно захмелевших дружинников. Каждый пытался перекричать другого, рассказывая о своих ратных подвигах, и часто в преувеличенном виде. В общем – как у рыбаков, когда показывают широко раздвинутыми руками – вот такого поймал! Воспользовавшись моментом, я незамеченным покинул корчму, не забыв рассчитаться с корчмарем.

То ли выпитое вино взыграло то. ли что другое, но я решил посетить Ягайлу. Я прошел сквозь каменные стены крепости, легко прошел через полотняные стены и… опа! Начальник‑то не спал. В неверном свете нескольких светильников вокруг небольшого походного стола стояли полковники гайдуков, ротмистры в богатых мундирах. Во главе стола, в богатом шелковом плаще с золочеными пуговицами был сам командующий – в лицо я его, конечно, не знал. Но кому могли столь подобострастно внимать сотники и полковники? Все несказанно удивились моему внезапному появлению из ниоткуда. Чего тут, на совещании литовском, делать русскому дружиннику?

Пока не подняли крик, я сориентировался, в мгновение ока поработал саблей, забрызгав кровью дорогие ковры на полу. Надо уносить ноги. Пробежав сквозь полотняную стену шатра помчался к крепости, крича во все горло: «Нападение!»

Поднялась суматоха и мне удалось просочиться сквозь крепостную стену.

Незамеченным прошел в воинскую избу и улегся спать.

Разбудили меня утром возбужденные крики.

– Вставай, засоня, беги быстрее на стену.

– А? Что случилось?

– Случилось! Литовцы собирают лагерь и уходят. Князь и воевода уже на стене. Думают – не ударить ли вслед, да стерегутся – силенок у нас маловато.

Глава IV


Все ушли, как есть все ушли. Перед городскими стенами видно лишь вытоптанное поле и кучи мусора. Со стены была лишь видна густая пыль за уходящим войском.

Победу в городе праздновали два дня. Купцы, бояре и прочий богатый люд выставляли во дворы бочки с пивом, медовухой, немудрящую закуску. Ворота были распахнуты настежь – заходи, православный народ, пей, радуйся.

Городские ворота были закрыты, осторожный князь послал конный дозор проверить – не уловка ли литовская, не затаился ли где враг, не вернется ли неожиданно, застав врасплох. Через несколько дней дозор возвратился с радостным известием, что враг уже за пределами княжества Рязанского.

Жизнь вошла в прежнюю колею. Через неделю после ухода литовцев меня вызвал князь.

– Вот что, Юрий. Воин ты добрый, даю тебе особое поручение – отправишься в Москву, к государю нашему с грамотой о счастливом избавлении города от татар да литовцев. В грамоте той и про тебя прописано, умения твои ратные. Коли великий князь али дьяки сочтут, что ты в Москве нужнее, можешь остаться. Едешь на коне, одежду возьми приличную – вдруг, случись оказия, государю на глаза покажешься. Денег на дорогу воевода выдаст – он уже знает. Прощай, воин!

Я низко поклонился и вышел. Получить деньги и собраться – дело скорое: пожитков‑то никаких и не было, так – запасные рубаха да штаны, а вот оружие свое забрал все, не забыв и бумеранги. Как мне казалось, в Рязань я не вернусь, по крайней мере – в ближайшее время. Простился с дядькой Панфилом и знакомцами из дружинников и выехал за городские ворота.

Отдохнувший за время осады конь шел бодро, без понуканий, наезженная грунтовая дорога называлась Московским трактом, тянулась вдоль Оки, то удаляясь от реки, то приближаясь вплотную.

От полудня, когда я выехал, и до вечера успел проскакать верст двадцать. Начало смеркаться, пора было искать ночлег. За одним из поворотов дороги увидел костерок на берегу, недалеко – небольшой табун лошадей, телеги с грузом, составленные кругом. Явно купцы расположились, причем – опытные, жизнью битые. Телеги стоят плотно, за таким укрытием можно обороняться, тем более – леса и дороги были полны всякого сброда.

Подъехав, я соскочил с лошади, испросил у старшего купца разрешения присоединиться.

– Земля общая, садись, чего спрашивать.

Я расседлал коня, пустил пастись, сам уселся на брошенное в траву седло.

– По одежде смотрю – дружинник рязанский?

– Угадал, купец.

– Евлампием звать меня.

– А меня – Юрием.

– Далеко ли собрался, воин?

– В Москву, с поручением от князя.

– Государев человек, значит. Подсаживайся к костру, радели с нами трапезу.

– Не откажусь, проголодался в дороге.

Все собрались вокруг костра, где уже булькала и пыхтела пшенная каша с убоиной, распространяя сытный дух, – аж слюнки потекли; Евлампий, как старший, перекрестился и достал ложку. Все последовали его примеру, запуская ложку в котел.

Кроме Евлампия у костра сидели возчики, помощники его – всего человек двенадцать. Среди них приметил пару здоровых парней, явно охранников. Бугры мышц так и играли под рубахами. В драке такие хороши, когда стенка на стенку во время игрищ на Масленицу. Когда просто и без затей кулаком в зубы, да с ног долой. В реальном бою мышцы, конечно, тоже нужны: попробуй помаши пятифунтовым мечом несколько часов, да в защите, да со щитом. Но куда важнее умение владеть оружием, скорость выполнения удара, способность предугадать – куда противник нанесет следующий удар, чтобы успеть прикрыться и самому сделать контрудар. Так что бравые ребята меня не впечатлили. Куда опаснее в бою бойцы жилистые, суховатые, с выпадами скорыми, как удар молнии. Правда, на девок почему‑то больше впечатления производят здоровые бугаи, с курчавой шевелюрой, румянцем во всю щеку. Эх, не туда смотрите, девки… Жилистый боец – он и в схватке и в постели одинаково хорош. Тьфу ты, чего я на них зациклился, думать, что ли, больше не о чем? Сдались мне эти охранники.

Откушав, поблагодарил купца за угощение, выбрал себе место под телегой и, бросив попону на землю, улегся, положив седло под голову. Оружие по привычке уложил рядом. Все‑таки в небольшом лагере спать безопаснее, чем одному. Да и купцу не слишком накладно – покормить одного человека, а случись чего – лишняя сабля не помешает. Как в воду глядел, никак – сглазил.

Уже перед утром, когда сон особенно крепок, послышался мне слабый вскрик. Известное дело – в походе воин чутко спит. Уснешь крепко – можешь и не проснуться. Сон вмиг слетел. Я кубарем выкатился из‑под телеги, нашел в неверном свете костра Евлампия, толкнул его в бок.

– Евлампий, просыпайся!

– А, что?

Спросонья купец хлопал глазами и не мог понять, зачем его разбудили ночью.

– Что‑то мне не нравится, купец. Охранники твои где?

– Сторожить должны.

– Поднимай по‑тихому людей. Оружие есть какое?

– Как не быть, всю жизнь торгую, полжизни в дороге.

– Я пока гляну вокруг, только не шуми.

– Лады.

Я отошел в сторону, за телеги, куда не доставал свет костра. Из темноты на фоне костра лагерь был как на ладони. Выждал несколько минут, давая глазам возможность привыкнуть к темени. Не видать что‑то охранников: то ли спрятались удачно, то ли убиты уже. О последнем думать не хотелось.

Я лег на землю и пополз. Передвигаться ползком здесь было не принято, если кто и наблюдает, то смотрят поверх, в расчете на идущего человека. Так больше шансов увидеть их первыми. Стоп! Метрах в десяти, на опушке лежит что‑то темное – то ли бревно, то ли человек. Несколько минут я понаблюдал – пятно не двигалось. Подполз. Оправдывались мои худшие опасения – это был мертвый охранник. На груди расползлось пятно крови, чувствовался ее запах. Где же второй? Да ну его. Не усмотрели ребятки шпыней ненадобных, жизнью поплатились.

Я тихонько полз вдоль опушки. Чу! Тихие голоса. Подберусь‑ка поближе. Говорили несколько человек, тихо говорили, не слышно ничего. Но явно не наши – чего обозникам делать ночью в лесу? Похоже, это шайка разбойников.

Разбойники направились к лагерю, стараясь идти тихо; видимо – хотели застать врасплох. Чего им бояться: охранники уже мертвы, обозники спят крепким сном после тяжелого дня. Да только не учли, что в тылу у них есть я…

Встав за их спинами, я, взяв в руки бумеранг, запустил его в спину идущего последним, затем бросил второй и третий. Все, бумерангов больше нет. Выхватив саблю, я молчком бросился на разбойников, пока они ничего не поняли. Успел снести голову последнему в шайке, чуть не упав, споткнувшись о тело убитого бумерангом. Скрываться уже не было смысла, и я заорал:

– Берегись, тревога!

В лагере послышалось движение, внял купец моему предостережению. Но мне пришлось туго – сразу двое разбойников напали на меня. Особенно пришлось опасаться здоровенного детину с дубиной – даже не дубиной, а палицей. Это – когда в дубину втыкаются острые железные гвозди, лезвия. Я чуть было во тьме не пропустил первый удар, спасла только реакция – успел пригнуться и, уже присев, ударил детину саблей сзади по ногам. Не рыцарский бой, где лицом к лицу. Ни сабля, ни меч – да даже и щит не выдержат прямого удара палицы.

Детина упал, заорав от боли, а я чуть было не получил удар в бок, на мгновение упустив из вида второго. Тот ловко ткнул меня короткой пикой, разорвав на боку рубашку и оцарапав кожу. Времени развернуться с саблей не было; я упал на землю и, лежа на спине, со всей силы двинул его ногой в пах. Разбойник выпустил из рук пику и согнулся от боли. Я воткнул ему саблю в грудь и для верности провернул – нельзя оставлять живого врага за спиной… Только выдернул саблю, как за мои ноги схватился детина, которого я саблей ударил по коленям. Стоять он не мог, палица откатилась в сторону, и он в приступе злобы решил убить меня голыми руками. Вот только не учел, что у меня в руке сабля. Извернувшись, я сильным ударом отрубил ему обе руки. Фонтаном хлестанула кровь. Детина заорал. А у обоза уже вовсю кипел бой.

Около десятка разбойников со всех сторон осаждали обоз. Слышался звон железа, крики ярости и боли. Надо помогать. Вскочив на ноги, я кинулся к обозу и с ходу ударил одного разбойника поперек груди. Послышался металлический лязг. Байдана или куяк. Обратным ходом сабли рубанул его по шее. Разбойник упал, а я бросился дальше. Шайка дралась с обозниками, которые были перед ними, я же оказался у них в тылу, нападал сзади и рубил и колол яростно и беспощадно. Тати не имеют права на жизнь!

Через несколько минут все стихло. Обозники тяжело дышали, опустив мечи и рогатины. Купец обозревал свое воинство.

– Митяй и Фрол убиты, Иван ранен, кажись, легко отделались; а охранники где же?

– На опушке, убиты, – ответил я.

– Глянуть бы надо, помочь может быть.

– Им уже не поможешь. Надо подождать рассвета, осмотреться, своих убитых схоронить.

– И то правда.

Обозники разбрелись по телегам, поднимали холстины, оглядывали груз. Подбросили дровишки в костер, поставили котел с варевом. Когда рассветет, появятся другие заботы, а теперь можно и подкрепиться.

Пока сготовили кулеш, пока поели в молчании, начало светать.

Мы с Евлампием поднялись и пошли к опушке. По дороге он то и дело натыкался на трупы разбойников.

– Это что же, ты их – один?

– Я.

Купец хмыкнул. Дойдя до убитых бумерангами, я вытащил их и, обтерев лопасти об одежду убитых, заткнул за пояс. Купец глянул уважительно, но промолчал.

А вот и первый охранник, которого я уже видел. Где же второй? Пройдя по опушке метров на пятнадцать, мы нашли и второго. По зову купца прибежали обозники, перенесли тела охранников в бивак.

Купец обошел убитых разбойников, собрал их оружие, посчитал трупы.

– Ну и расклад. Ты один половину сничтожил. Одно слово – дружинник, ратный человек. Кабы не ты – не устоять нам. Прими в дар, не обижай.

С этими словами купец достал из поясной калиты несколько серебряных монет. Я не отказался – еще неизвестно, на что и как в Москве жить.

– Ты ведь в Москву, служивый?

– В Москву.

– Сам видишь – охранников у меня теперь нет, груз ценный – шелка, ткани заморские – опасно без охраны. Почитай, все деньги в товар вложил. Не бросай – нам по пути, сопроводи по дороге, я приплачу.

– А чего же не на корабле? Безопаснее ведь?

– Нанимать – дорого, а на свой я еще не заработал.

Я задумался. В принципе, сопроводить можно; конечно, ехать с обозом дольше и муторней, зато покормят, да и не один, ехать веселее, депеша, опять же, не срочная.

– Ладно, купец, договорились, только все же поспешать надо, на службе я.

– Вот и хорошо, вот и сговорились, видно – тебя сам Бог послал.

Купец отдал распоряжения, возчики споро выкопали могилы – не везти же убитых в жару до Москвы? Тела обмотали холстинами, купец прочитал молитву, и могилы засыпали.

Убитые разбойники так и остались валяться на поляне, мы только оружие собрали да в возы сложили. Сразу и тронулись в путь.

Я ехал за обозом сзади. Впереди ехать было бы лучше – пыли меньше, но дороги я не знал, а показывать этого не хотелось, вот и приходилось пыль глотать.

Поскольку в путь тронулись с задержкой, до вечера не останавливались. Когда встали на поляне на ночевку, я завалился спать и до ночи успел отдохнуть. Поев остатки каши из котла, отошел в сторонку, выбрал удобное место – меня со стороны не видно в густых кустах, а лагерь передо мной как на ладони – и настроился бодрствовать. На кону не только груз и люди обоза, но и моя жизнь, надо держать ухо востро. На летних дорогах лихих людей полно, это зимой стужа даже разбойников заставляет сидеть в тепле.

Однако никто не делал больше попыток напасть. Обоз продвигался к Москве, и через неделю вдали показались золотые купола, дорога слилась с другой, стала широкой, с оживленным движением. Пылища стояла над дорогой неимоверная.

Опасаться нападения уже не следовало, и потому я простился с купцом и, получив несколько серебряных монет, пустил коня рысью. Потянулись посады, затем появилась деревянная городская стена, ворота. Соскочив с коня, я стряхнул с себя толстый слой пыли, но все равно выглядел неухоженным. По запруженным телегами узким улицам я пробирался к центру, имея задачу попасть в Кремль.

Вот и Спасская башня; стрельцы у ворот остановили – кто таков, по какому делу?

– Гонец от князя Рязанского.

Я достал грамоту, свернутую в свиток и с сургучной печатью. Стрельцы убрали перекрещенные секиры: «Проезжай». И указали здание, где располагался Воинский приказ.

В большой зале стояло множество столов, за которыми сидели, скрипели перьями писчие служки.

С трудом я нашел дьяка, которому надо было вручить послание князя. Тот взял свиток, кивнул головой.

– Где расположился?

– Пока нигде, только с дороги.

Дьяк оглядел мои пыльные одежды и скривил губы, затем окликнул помощника, и меня проводили на казенный постоялый двор. Поставив лошадь в стойло и забросив тощий узел с пожитками в отведенную мне комнату, я решил побродить по Москве.

Узкие улицы, лишь кое‑где мощенные деревом, немногочисленные каменные дома среди моря деревянных, текущие по канавам зловонные стоки, часто видел великолепной архитектуры храмы. По улицам встречался разный народ – богатые купцы, юродивые в лохмотьях, мастеровые в сапогах, густо намазанных дегтем, солидные матроны с детьми, бегущие с поручениями слуги. В общем, тогдашняя Москва по суетливости почти не отличалась от нынешней.

Я зашел в трактир, выпил хмельного винца, закусив жареной курицей, узнал городские новости и отправился к месту постоя.

Ранним утром, ни свет ни заря меня разбудили. У постели стояли два стрельца.

– Ты, что ли, гонец рязанский?

– Я.

– Собирайся, оденься получше, с тобой важное лицо говорить хочет. Мы проводим.

У ворот стояла четверка оседланных лошадей; я вскочил в седло, впереди поскакал один стрелец, за мной – двое, что приходили на постоялый двор. Странно, уж больно на конвой похоже, тогда почему саблю не отобрали?

Мы проехали Кремль, подскакали к каменному двухэтажному дому. Я спешился, и меня провели в дом. Ждать пришлось недолго. По лестнице спустился важный господин. В нем сразу угадывался государев слуга, никак не ниже думного дьяка – во взгляде властность, особая осанка, одежда отменного качества.

– Ты гонец рязанский именем Юрий Котлов?

Я поклонился.

– Да, я.

– Пройдем!

Он провел меня в кабинет, довольно неплохо обставленный явно не нашей работы мебелью – деревянный шкаф со стеклянными дверцами, конторка для письма стоя, письменный стол, несколько стульев. Чиновник предложил мне сесть, уселся сам за стол.

– Меня звать Иван Овчина‑Телепнев‑Оболенский. Князь по рождению. Депеша от властителя твоего бывшего, князя Рязанского, попала мне в руки. Наряду с государевыми делами, о коих тебе знать не надобно, есть приписка, меня заинтересовавшая, дескать, зело искусен ты в делах воинских – но то не диво, у меня таких молодцов полно. А вот что вызвало мой интерес – пластун али лазутчик ты отменный, князь отмечает – разумом не обделен опять же. Причем можно понять, что временами действиями воеводу опережал, из чего делаю вывод – предусмотрителен, вперед зришь, действия неприятельские предугадываешь. То редкость. Не скрою, любопытна мне эта приписочка, тем более – князь рекомендует использовать тебя в Москве. Совсем интересно. С чего бы князю разбрасываться такими людьми?

Князь побарабанил пальцами по столу. Я молчал.

– Чего на сие скажешь?

Я пожал плечами.

– Вам решать; мое дело – приказы исполнять.

– Да ты из себя дуболома не строй, мол наше дело – сбоку припеку. Не скрою – мне на службу нужны люди разумные, умеющие держать язык за зубами да могущие поручения тайные, или, скажем так – деликатные – исполнять. Ты знаешь, что такое «деликатные»?

Я кивнул.

– Женат ли, детишки есть?

– Не обзавелся пока.

– Вот и славно. Так что, согласен ли у меня служить?

– А государь как же? Меня к нему послали в дружину.

– Я – государев конюшенный, в Думе – самый старший. Служа мне, ты будешь служить государю, все Руси во славу. Мне самому приходилось мечом на поле бранном помахать, и никто сказать не может, что Иван Овчина‑Телепнев‑Оболенский струсил, али предал, али козни какие строил. Я государю в верности клялся и крест целовал. Так что ответишь?

– Согласен, князь.

– Вот и славно. Лошадь твою и пожитки мои люди сюда доставят. Поживешь пока у меня, на заднем дворе изба воинская есть. Место тебе покажут, познакомишься пока с побратимами. Жалованьем не обижу – как и все мои люди, по пять рублей получать будешь, да харч и одежа за мой счет. Оружие опять же мое, если что особое нужно – старшему скажи.

Воинов у меня немного, два десятка, но все особые, в чем‑то своем умельцы большие. Понимаю, что ты проделал дальний путь, надо бы отдохнуть, да времени нет – завтра же тебе придется ехать с напарником в земли Ливонского ордена, но о том потом разговор будет. А теперь иди, отдыхай.

Слуга проводил меня в воинскую избу, показали мой топчан. Меня тотчас окружили новые товарищи, познакомились. Приняли меня доброжелательно, расспросили – откуда родом. К счастью, никого из Рязани не нашлось. Мы неплохо позавтракали – не то, что в рязанской дружине. Во всем чувствовался более высокий уровень.

После завтрака занимались воинскими упражнениями. Сегодня старший – Митрофан – распорядился метать ножи. У меня получалось средненько. Тогда Митрофан подозвал небольшого белобрысого парня прозвищем Краюха – уж и не знаю, за что. Взяв в руки ножи, Краюха за несколько секунд вонзил их с десяти шагов почти один в другой так глубоко, что я с трудом вытащил.

– Вот, учись, как надо.

– А можно мне свое оружие метнуть?

– Покажи.

Я сбегал в избу, принес три оставшихся бумеранга, кинул в цель – старый, выщербленный щит. Впечатления это не произвело.

– Мы точнее ножи кидаем.

Я ухмыльнулся:

– А так можете?

И запустил все три бумеранга по кругу. С пропеллерным жужжанием они описали замысловатую кривую и вернулись ко мне. Я их ловко поймал. Митрофан хлопнул себя по ляжкам:

– Это что, они после броска сами возвращаются?

– Ну, коли в цель не попал, возвращаются.

– Здорово!

– Это еще не все. Краюха, поставь за щит чурбачок.

Краюха вытащил из поленницы дров здоровенный чурбак, поставил его на землю, прислонил к нему щит.

– Кто из вас может метнуть нож, чтобы поразить чурбак – представьте, что это противник.

– Никто не сможет, нож ведь прямо летит.

Я размахнулся и запустил два бумеранга. Оба лопастями зацепились за край щита и нырнули вниз, за щит. Дружинники наперегонки бросились бежать к щиту, откинули его и удивленно присвистнули:

– Ничего себе! – Оба бумеранга глубоко вонзили свои лезвия‑лопасти в чурбачок.

– М‑да, ножом так не можно. Поди‑ка, какая занятная штуковина. Заморская чудь?

– Конечно.

– Как прозывается?

– Бумеранг.

Я еще раз повторил, медленно и четко, чтобы запомнили. На меня поглядывали с уважением.

День прошел в воинских забавах, а на следующее утро меня и еще одного воина – я только и запомнил вчера при знакомстве – Петр из Пскова – позвали к князю.

– Ну что, добры молодцы, надо государю послужить. Дело очень трудное, не скрою – опасное даже. Надо добраться в Ливонию, в Мариенбург…

При этих словах Петр непроизвольно присвистнул, мне же это название пока ни о чем не говорило. Князь глянул недовольно, но продолжил:

– …в Мариенбург. Там есть человечек один, наш человечек. Отвезти ему весточку, забрать у него ответ – и назад. Вот деньги, вот письмо. Старшим будет Петр. Во всем слушаться его. Письмо ни в коем случае не должно попасть к врагу, иначе смерть и вам обоим, и человеку нашему. Все ли понятно?

– Все, княже.

– Тогда в дорогу.

Вот, оказывается, какая это у князя особая дружина. На такой службе недолго и голову сложить, и никто не узнает, где косточки твои лежат.

Позже, когда мы уже выехали из Москвы, я спросил у Петра:

– А что это такое – Мариенбург?

Петр посмурнел лицом.

– Гнездо гадючье, рыцарское, ордена Ливонского. Самое плохое, что есть в этом городишке – он со всех сторон окружен водой, на острове стоит. Подобраться незаметно невозможно. Еду и голову ломаю – как в город попадем. Был я там однажды, года три назад, с посольством, пригляделся; уж очень трудно поручение выполнить.

– Не кручинься раньше времени. Проникнуть в город – то моя работа, до города доехать бы – не по своей земле, чай, поедем, всяко по дороге приключиться может.

– И то верно.

Дальше ехали молча, погруженные каждый в свои думы.

До Пскова добрались по местным меркам быстро, за десять дней. За это время успели подружиться. Петр оказался парнем добродушным, но, как потом оказалось, в бою – решительным и жестким.

Переночевав в Пскове у родни Петра, наутро выехали в направлении Изборска – старинной русской крепости, стоявшей недалеко от границы с Ливонским орденом. Теперь следовало быть настороже.

Выбрав место поглуше, мы миновали рубеж государства Российского. Теперь нас не защищали длань и имя государя русского, и рассчитывать надо было только на свои силы и капризную госпожу Удачу. Вот с ней‑то нам и не повезло.

Отъехав от границы верст на двадцать, мы переночевали в глухом лесу, не разводя костра и перекусив сухарями с родниковой водой. А утром, только выехав на узкую грунтовую дорогу, наткнулись на рыцарский дозор. Три рыцаря в латах с головы до ног с треугольными щитами, на которых намалеваны черные тевтонские кресты. Все в руках держали копья, мечи были в ножнах. Лошади – тяжелые, здоровенные, не иначе – першероны. Чуть поодаль от рыцарей, метрах в ста виднелись два оруженосца – тоже с оружием, но без брони. Ситуация складывалась не в нашу пользу – таких монстров в броне можно было остановить только пушкой.

В груди шевельнулся страх. Пока я на мгновение замешкался, прикидывая, как поступить, Петр выхватил меч и рванул рыцарям навстречу. Я последовал его примеру. Совесть не позволила остаться сзади и наблюдать, как Петра поднимут на копья, как жука на булавку.

Моя лошадь отставала на пару корпусов от лошади Петра.

Наконечник копья переднего рыцаря скользнул по щиту Петра и ушел в сторону, вонзившись в грудь моей лошади. ешкин кот! Лошадь завалилась на бок и, не успев вытащить ноги из стремян, я оказался придавлен конем. Подергав ногой, я оставил бесплодные попытки – без помощи со стороны мне было не освободиться. Что происходило с Петром, мне было не видно.

Сбоку возникли два оруженосца.

Подсунув под тело лошади копья, они приподняли ее и выдернули меня, поставив на ноги. Один тут же снял с моего пояса саблю в ножнах. Все, сражаться нечем.

Меня подвели в рыцарю, который восседал на коне. Лицо закрывало забрало шлема.

– Ты кто такой, что русич забыл на земле Ливонской?

Голос звучал, как из бочки. Видимо, рыцарь и сам почувствовал неудобство, поднял забрало. Сухое, властное лицо, тонкая полоска усов, жесткий взгляд прищуренных глаз.

– Заблудились мы.

– Да? – удивился рыцарь.

Повернувшись к товарищам, что‑то проговорил на немецком. Все дружно засмеялись.

– Ты есть лазутчик, тебя надо повесить!

– А вешать‑то зачем? Я ничего худого не сделал, да и смерть через повешенье – удел воров да разбойников.

– Хм, правда. Может, отрубить вам головы?

– Это безоружным?

– Да, неправильно, рубить надо в бою. – Рыцарь немного подумал, затем изрек: – Мы не будем проливать кровь, вас обоих утопят.

По его лицу я понял, что объяснять или просить бесполезно. Ну ладно, гаденыши, как говорится в Библии – Аз воздам.

Мне связали руки сзади, подтащили связанного Петра. Я удивился, так как думал, что он уже убит. Держался Петр с трудом, на голове шлема не было. Вероятно, рыцарь мечом ударил в голову, от удара ремешок лопнул, и шлем упал. Но, видя блуждающий взгляд Петра, его нетвердую походку, я подумал о сотрясении мозга – досталось парню изрядно. Черт! Зачем он безрассудно кинулся в бой? А может быть, это я свалял дурака? Может, он отвлекал рыцарей на себя, давая мне время уйти? Ведь он был старший, он решал за нас обоих. Не крикнул же он мне: «Вперед на врага!» Или что‑нибудь подобное. Надо было обговорить хотя бы несколько подобных ситуаций и наши действия. Ладно, что уж теперь… Жить, похоже, нам осталось немного, но какая‑то надежда теплилась.

Подталкивая копьями, оруженосцы повели нас по дороге. Посмеиваясь, рыцари верхом следовали за нами. На повороте дороге блеснула гладь реки. Наш берег был высокий. Никогда не любил нырять с высоты, да выбирать не приходилось.

Меня не обыскали – даже нож в ножнах остался, но куда поясному ножу против рыцарских лат и копий. А Петра? Ведь письмецо у него, цело ли оно?

Меня швырнули с крутого берега в реку первым, что было очень даже неплохо. Веревки на запястьях – не помеха, уж если я могу проходить сквозь каменные стены, веревки для меня – не преграда. Я мгновенно освободился от пут и вцепился руками за выступавшие корни. Они рвались, но тормозили падение. Остаток пути я проехал на попе, немного разодрав штаны. Надо было спасать Петра. Петр, правда, закапризничал, не хотел умирать; отбивался от оруженосцев ногами, но его быстро спихнули вниз. Петр закричал было, прощаясь с жизнью, но внизу стоял уже я и с силой оттолкнул от камней в сторону, в воду.

– Петр, не перебивай и не удивляйся. Ложись на камни, притворись мертвым.

Петр, хоть и не осознал странность ситуации, как любой воин, выполнил мое указание без вопросов – улегся на камни и застыл. Я свалился рядом, лицом вверх. Ага, любопытные ливонцы. Вверху, из‑за обрыва выглянули рожи оруженосцев. Убедившись, что жертвы лежат на камнях, где им и положено быть, головы исчезли. Я выхватил нож, перерезал Петру веревки на руках.

– Сядь под кручу, отдохни, сейчас мой черед. Письмо у тебя?

Петр рукой полез за пазуху, пошуршал бумагой.

– Цело.

Я отбежал по прибрежной полосе чуть в сторону, поднялся по камням и поднял голову над обрывом. Рыцари расположились недалеко от высокого берега, сидели рядком на поваленном дереве. Кони паслись рядом, а оруженосцы разводили костер – видимо, рыцари задумали перекусить.

Я поднялся на берег, выхватил нож и метнулся к врагам, к рыцарям. На коне рыцарь – сила, но в пешем строю неповоротлив. В полном рыцарском доспехе даже с земли подняться сам, без посторонней помощи не может. Вот в бою против рыцаря нож – ничто, но сейчас это – очень удобная штука. Я бил в щель между нагрудником и шлемом. В бою сюда, в эту узкую щель не попадешь даже саблей, но рыцари сидели, а я стоял, и уязвимое место бросалось в глаза.

Когда я расправился с двумя, то внезапно остановился. Передо мной был тот тонкоусый рыцарь, видимо – старший в дозоре, что велел нас утопить. Отплачу‑ка я ему той же монетой. Я ударил его ногой в грудь и он завалился назад. От удивления перед внезапно возникшей жертвой глаза рыцаря округлились.

– Зигфрид, посмотри, передо мной дух или демон?

Рыцарь повернул голову в сторону и сразу увидел убитых своих рыцарей. Не упали они лишь потому, что их держали латы, даже крови не было видно – вероятно, она лилась внутрь. Почуяв неладное, рыцарь рукой попытался достать меч, но кисть хватала пустое место. Тогда он попытался встать, что в полной броне совсем непросто, но я не дал ему этой возможности. Сильным ударом ноги в грудь я смял его латы. Латы загромыхали, как пустое ведро.

– Ты полежи, остынь, я ненадолго отлучусь.

Я бросился к оруженосцам, те не ожидали моего появления, оружие их лежало в стороне. Убил я их быстро и без жалости. Чего их жалеть? Они только что бросали нас с Петром на камни. Я отошел к убитым рыцарям. У кого‑то из них на поясе видел моток веревки. Нашел.

Подойдя к рыцарю, перевернул его на бок, связал сзади руки, с трудом поднял. М‑да, защита на нем хорошая, но коли в бою упадешь, самому без посторонней помощи не подняться.

– Иди! – Я подтолкнул пленника к обрыву.

В глазах рыцаря метнулся страх.

– Что ты хочешь делать?

– То же, что и ты с нами – утопить!

– Рыцарь должен умереть в бою, с мечом в руке, я благородного происхождения, ты не можешь поступить со мной, как с простолюдином.

– А меня или Петра ты спросил о происхождении?

Подведя его к обрыву, я свесился и крикнул:

– Петр, ты там?

– Да.

– Отойди в сторону, сейчас железо упадет.

Рыцарь стоял молча, не молил о пощаде.

– Помолись своему богу, рыцарь! Ты зря на нас напал, видно сегодня – не самый счастливый день твоей жизни.

– Будь ты проклят, московит.

А вот это он зря. Упершись двумя руками, я спихнул его с кручи. Раздался металлический лязг, всплеск. Я посмотрел вниз. По воде расходились круги. Места, где можно спуститься, я не нашел, и сбросил веревку.

Вытянул наверх Петра.

– Ты это… как спасся‑то?

– Развязался.

– А я уж думал – меня как по башке шарахнуло, так видения стал видеть; гадаю – то ли живой, то ли уж в раю. За выручку спасибо, жизнь ты мне спас. Ох, интересных воинов князь Иван себе в дружину подбирает.

– О том молчок, Петр, секреты хранить умеешь?

– А то!

Мы подошли в месту стоянки рыцарей. Здесь Петр удивился еще больше.

– Это кто же их?

Я засмеялся:

– Не догадываешься?

– Неужто ты один? – Петр удивленно покрутил головой.

– Ладно, коли такое дело – давай поедим; ты пока по узлам пошарь – чего они тут поесть с собой взяли, а я свою саблю поищу.

Саблю я нашел, подвесил на пояс. Привык я к ней, без нее – как будто чего‑то не хватает.

– Слышь, Юра, а на чем дальше поедем?

– Погляди, сколько лошадей!

– На рыцарских нельзя – под рыцарями лошади особые – сам смотри. Не по чину – спалимся сразу.

– Тогда на конях оруженосцев, уж они‑то обычные.

– Надо переседлать, сбруя у них орденская, а морды у нас русские, сразу видать будет.

Мы взялись за дело: сняли седла и упряжь с наших павших лошадей, взнуздали ливонских. Пора и честь знать, надо ноги уносить: не дай бог – еще кто‑нибудь припрется, вдруг дозора пропавшего хватятся?

Перекусив, мы тронулись в дорогу. Петр обшаривая убитых, посрезал кошели с монетами – им уже не надо, а нам расплачиваться за еду, – да мало ли за что.

Больше ничего не брали, странно будут выглядеть рыцарские здоровенные мечи на поясе у… ну, скажем, у простолюдинов. И как железо мечи продать нельзя – чужая сторона, рыцарский меч стоит дорого, передается по наследству – только полный идиот продаст его туземцу.

К вечеру почти добрались до места. Почти – это потому, что стены городские видны, а подобраться к ним – никак. Посреди большого озера стоит остров, а на нем – город, и ведет туда единственная дорога, довольно тщательно охраняемая сильным и многочисленным караулом.

Все это было видно, даже не напрягая зрения. Как говорится – видит око, да зуб неймет.

– Что делать будем? – спросил я Петра, все же он – старший.

– Ума не приложу. Никакой бумаги, чтобы проникнуть в город через ворота, у нас нет. Ежели вплавь ночью, так на стены не взберемся – каменные да высокие, к тому же одежда мокрая будет – опять же подозрительно. Может, слуге какому голову скрутить, да в его одежду переодеться?

– А язык немецкий ты знаешь? Городок невелик – небось, все друг друга чуть ли не в лицо знают, спалимся.

– Коли умный такой – предлагай.

– Давай послание. Ночью я в город смогу незамеченным пробраться, да весточку передать; даст Бог – и ответ доставлю.

Видно было, что Петр колеблется, все‑таки я – человек новый, в деле не проверен. Сделаю что не так – князь голову снимет. Наконец, он решился, достал из‑за пазухи сложенный пергамент.

– Теперь слушай. Рядом с площадью костел стоит. Налево от него – улица, третий дом от костела, под красной черепичной крышей; человек там наш – женщина, звать Гертрудой, по‑русски говорит хорошо. Кроме весточки надо передать кошель с деньгами, – он протянул мне увесистый кожаный мешочек. Судя по весу – с золотыми монетами. – Ничего не попутай, как ответ получишь – сразу сюда. Я буду здесь ждать, но сам понимаешь – ночью безопасно, а днем дозор появиться может, тогда – конец.

– Все понял, давай лошадей в глубь леса отведем, да подождем темноты.

– Как скажешь.

Привязав лошадей, я с наслаждением вытянулся на траве; Петр остался сторожить.

Как только появились первые звезды, Петр меня растолкал:

– Пора!

Ну пора так пора. Я отцепил саблю, оставил только поясной нож. Рыцари могут носить только мечи, а саблями они не пользуются. Переплыл через ров, подошел к городу, прошел сквозь стену, пошел по улице. Похоже, вон костел, улица, третий дом. Вокруг него – садик. Подойдя к двери, постучался. Вышла молоденькая служанка в довольно фривольной одежде – более чем откровенное декольте – лишь чуть прикрытые соски, затянутая в корсет талия. Не спрашивая меня ни о чем, взяла за руку и повела в дом. ешкин кот, куда я попал, это же натуральный публичный дом.

В большой комнате, скромно освещенной несколькими свечами, кавалеры сидели за столами, уставленными кувшинами с вином; на коленях у них восседали полуодетые или, скорее, почти раздетые, девицы. Шум, гам, женский визг и смех. Надо признаться, в первую минуту я даже растерялся. Затем взял себя в руки:

– Мне бы Гертруду.

– О, господин понимает толк в женщинах!

Служанка провела меня на второй этаж, постучала в дверь и, дождавшись ответа, предложила мне войти.

На подушке перед зеркалом, в легком, распахнутом халатике сидела женщина лет тридцати, очень привлекательной внешности: с милым личиком, темными живыми глазами.

– Что желает господин?

Я приоткрыл дверь, убедился, что служанка ушла, вытащил из‑за пазухи сложенный пергамент и протянул его Гертруде. Она взглянула на меня оценивающим взглядом, развернула послание и, поднеся ближе к светильнику, стала читать. Читала медленно шевеля губами. Закончив, протянула руку:

– Там написано про деньги.

Я достал и отдал кошель. Гертруда развязала горловину, вытащила несколько монет, полюбовалась и убрала кошель под подушку. Тоже мне – Мата Хари.

– Подожди минутку. – Шурша халатом, вышла.

Почему‑то у меня мелькнула мысль – не за стражниками ли вышла? Вот уж влипну. Нет, вернулась одна, достала из‑за корсета сложенную вчетверо бумагу и отдала мне. Развернув, я увидел коряво, но понятно нарисованный план крепости, расположение пушек, посты охраны. Интересно, как это удалось женщине? Или у нее есть толковый помощник? А впрочем, это не мое дело.

– Сожги письмо, – посоветовал я.

– Да, верно.

Она поднесла к свече послание; пергамент вспыхнул и превратился в пепел.

– И когда же ждать войско русского государя?

– Мне о том не ведомо, мое дело – делать, что велено.

Гертруда захихикала.

– Господин меня не хочет?

Она распахнула халат. Небрежно зашнурованный короткий корсет не скрывал прелестей. И хотя у меня давно не было женщины, общаться с особой легкого поведения не хотелось. Сифилис в эти времена бушевал в Европе уже вовсю. Сославшись на нехватку времени и срочность задания, я откланялся и вышел.

Интересно, она снабжает за деньги сведениями только князя Овчину‑Телепнева или стучит и ливонским рыцарям? К чему она спрашивала – когда ждать войско московского князя? Извечное женское любопытство или желание получить и выгодно продать сведения рыцарям? Не верю я агентам, работающим за деньги, а не по идейным или другим соображениям – скажем, ненависти к обидчикам.

Я свое дело сделал, надо убираться.

Через четверть часа я уже стоял на берегу и тихо свистнул два раза – как мы и уславливались с Петром. Тот бесшумно возник рядом:

– Ну?

– Что ну? Все прошло хорошо. Держи послание.

Петр взял бумагу и сунул за пазуху.

– А я уж переволновался за тебя. Как все прошло?

– Лучше, чем я ожидал. Гертруда – гулящая девка, а дом – бордель.

– Да ну? – удивился Петр. Подумал немного: – Мы здесь ночевать будем или уберемся подальше от города?

– Давай до утра здесь останемся. Дорог не знаем, а в темноте легко заплутать.

– Ну давай, – с неохотой согласился товарищ. Видимо, еще раз встречаться с рыцарями ему не хотелось, уж очень сильные впечатления остались.

Мы улеглись на землю, подстелив лошадиные попоны – все‑таки от озера тянуло сыростью. Петр долго крутился, его явно что‑то мучило.

Поднялись рано – ни свет ни заря, похрустели сухарями, запили водой из ручья, оседлали коней и двинулись в путь. На удивление легко, быстро и беспрепятственно добрались до рубежа, остановились на опушке, сошли с коней и осмотрелись. Тишина, никакого движения, птицы не беспокоятся, не галдят.

Сев на лошадей, мы пустили их с места в галоп. Даже если нас и обнаружит рыцарский дозор, остановить уже не успеют. С ходу перемахнули небольшую речушку. Можно сказать – ручеек. Все, мы на нашей стороне. Дальше уже ехали спокойно, пустив лошадей рысью.

Появилась грунтовая узкая дорога, на одну телегу шириной. Петр прикинул по мху, по деревьям – направление правильное, на полночь должны выйти к Изборску.

Отъехав несколько верст от рубежа, мы были остановлены нашими порубежниками. Из‑за кустов вышли несколько воинов, с каплевидными щитами, с копьями, в русских шлемах‑шишаках.

– Стой, кто такие и куда путь держите?

– Дружинники князя Овчины‑Телепнева‑Оболенского, по государеву поручению домой в Москву из Ливонии возвращаемся.

– Товар для обложения налогом есть?

– Помилуй Бог, какие товары? Мы служивые люди, как и вы.

– Проезжайте.

Вот и весь пограничный контроль. Дальше ехали и вовсе не спеша, пустив лошадей шагом. Задание выполнили быстрее, чем ожидалось, чего торопиться?

Вдали показались высокие храмы Изборска, первый русский город‑крепость на пути домой.

Снова из‑за кустов вышли люди с оружием. Петр сначала принял их за порубежников, но я тронул его за руку.

– Петр, не торопись, присмотрись внимательно.

Меня насторожило несоответствие одежды и оружия. Сулицы в руках боевые, не охотничьи, тогда почему эти люди одеты в легкие зипуны – одежду совсем не воинскую; сапоги опять же справные, с каблуками – крестьяне таких не носят. Шлемов нет, но из‑за ворота рубах тускло поблескивают кольчуги. Вышедшие люди не стали рядиться в порубежников или простых разбойников.

– Зачем в Ливонию ездили?

Я оглянулся – сзади, преграждая путь к отступлению, стояли еще двое, нехорошо осклабившись. Плохой расклад – спереди четверо, сзади двое. Стегнув коня, я рванул в сторону, в самую чащу, Петр, быстро сориентировавшись, – за мной. Я пригнулся, почти лег на шею коня, но все равно ветки больно хлестали по лицу, рукам, шее.

Минут через пятнадцать гонки через кусты я остановил коня, тут же рядом встал Петр.

– Жив, глаза не повыбивал?

– Нет, нормально все.

Мы прислушались, погони не слышно. Сомнительно, что у них не было коней, не пешком же они сюда пришли. Мне это сильно не понравилось, и я поделился своими сомнениями с Петром.

– Очень уж ты подозрителен, это простые тати.

– Тогда почему они не потребовали денег, а поинтересовались – зачем в Ливонию ездили?

Петр замялся с ответом:

– Да кто его знает?

– А кто‑нибудь, кроме князя, знал, что мы сюда едем?

– Откуда же я знаю, может и ведал кто.

– В Москве я человек новый, скажи – у князя Овчины враги есть?

– Как не быть? В первую очередь – князья Шуйские, митрополит Варлаам тоже косо смотрит.

– Отчего же?

– Да из‑за Елены Глинской!

– М‑да, как запутано все.

Через чащу, выбирая путь поудобнее, мы выбрались на малоезженую дорожку, поросшую травой, и продолжили путь, держась настороже. Не понравилась мне эта встреча с неизвестными, ох не понравилась. Было предчувствие, что не последняя она.

– Петр, давай изменим направление: если эта встреча на дороге не случайная, нас будут ждать в Изборске или после него, на дороге в Псков. Можно попробовать повернуть на восход, идти до Шелони или Ловати, а там водным путем. Сейчас лето, по рекам полно судов торговых ходит, неужто места себе не найдем?

– А коней куда?

– Все равно чужие, продадим.

Петр надолго задумался. Кони мягко стучали копытами по пыльной дороге.

– Экого кругаля дать придется, по воде‑то. Можно попробовать к полдню спуститься, через Великие Луки, Вязьму и Можайск к Москве выйти.

– Ты старший, тебе и решать.

Еще некоторое время ехали в тишине. Внезапно Петр остановил коня.

– Поворачивай.

– Куда?

– Не через Изборск и Псков поедем, к Великим Лукам поворачиваем. Ежели твои подозрения верны, там нас точно ждать никто не будет.

Мы дружно повернули коней и порысили на полдень, на юго‑восток.

Заночевали в лесу, ввиду отсутствия каких‑либо поселений поблизости, а ехать ночью по незнакомой дороге – нет уж, увольте. Развели костерок, – все ж таки мы на своей земле, опасаться можно лишь разбойников. Сварили кашу в небольшом котелке, попили кипятка – чая, сыта и других удовольствий просто не было. Спали по очереди, каждые два часа сменяя друг друга.

Весь следующий день прошел в спячке в придорожной харчевне, где у хозяина имелось на втором этаже несколько комнаток для неожиданных постояльцев. И на другой день скакали до одурения, до боли в натертых бедрах и отбитых задницах. Но к вечеру все‑таки въезжали в Великие Луки – город, по местным меркам, большой и известный.

С удовольствием поужинали на постоялом дворе и улеглись на набитые сеном тюфяки. Хорошо‑то как! Двери закрыли изнутри на крючок, и для страховки пододвинули вплотную к двери лавку.

Утром же я, встав первым, с удивлением обнаружил, что крючок откинут и висит свободно. Как же так, я самолично накидывал крючок на петлю. Кто‑то явно пытался ночью войти в комнату, да предусмотрительно придвинутая лавка не дала. Растолкав Петра, я показал на крючок:

– Ты не отпирал?

– А зачем мне?

– Ну может, до ветру ночью выходил?

– Нет, не было такого.

– Тогда держи ухо востро. Может, воришки комнату хотели обнести, а может – и похуже, наши лесные знакомцы.

– Откуда они тут?

– Может, и не они, таких шаек запросто будет несколько; коли покровитель богат или властен, что почти одно и то же.

– Не бери в голову, случайность.

Но я видел, что Петр озабочен.

В молчании позавтракали плотно: чтобы не терять в дороге времени на еду, купили пирог с рыбой и оседлали коней.

Уже покинув Великие Луки, в пути решили изменить план и двигаться не через Вязьму и Можайск, а через Ржев и Волок Ламский. Бывать в тех местах приходилось когда‑то и мне и Петру – дорога знакомая. Так и сделали, через пять дней благополучно прибыв в Ржев – небольшой, пыльный городишко с деревянными стенами.

Решили отдохнуть здесь хотя бы день, потому как кони устали от ежедневной скачки, да и сами мы утомились.

Проснувшись поздно, когда в городе уже вовсю кипела жизнь – на торгу шла бойкая торговля, по улицам сновали квасники и торговцы пирогами, скрипели осями телег крестьянские возы.

Мы спустились в трапезную. Заказали толстому и бородатому хозяину обильный завтрак – даже, пожалуй, обед. Принесший кушанья мальчишка ненароком обронил:

– Спрашивали про вас.

Кусок чуть не застрял у меня в горле.

– Почему решил, что про нас?

– Расспрашивали про двоих, очень точно одежду вашу описали.

Мы с Петром переглянулись.

– Кто спрашивал?

– Про то мне неведомо. Человечишка какой‑то невзрачный, медяки обслуге давал – коли появятся, сбитенщику Митрохе на торгу сразу обсказать.

А мальчонка не так и наивен. Петр запустил руку в кошель и одарил мальчишку серебряной монетой.

– Коль услышишь или увидишь чего – скажи.

Какое‑то время ели молча; я даже не чувствовал вкуса жареной курицы. Когда дошла очередь до рыбных расстегаев, Петр промолвил:

– Похоже, ты, брат Юрий, был прав в своих подозрениях. За нами следят и, по‑моему, очень не хотят, чтобы мы вернулись в Москву.

– В этом наши мысли сходятся.

– Может быть, купить свежих коней, а этих сбыть хозяину, да и тронуться сразу в путь?

Я поразмышлял.

– Нет, Петр. Уж коли есть сбитенщик Митроха, то есть и кто‑то старший, и воины найдутся; скорее всего, на дороге засада будет. Сам подумай – другим путем к Москве добираемся, ан нет – и здесь нас ищут, обкладывают, как волков флажками.

– Что предлагаешь?

– Пусть мальчишка еще монетку заработает, только не от нас, а от сбитенщика. А мы посмотрим, куда сбитенщик побежит, надо же выяснить – кто за всем этим стоит. Если получится – здесь, во Ржеве, головку ихнюю прихлопнуть надо, иначе до Москвы нам добраться не дадут.

– Легко сказать – проследить да прихлопнуть. Как бы нас самих не прихлопнули. Темное какое‑то задание получается.

Я жестом подозвал мальчишку, поручил сбегать на торг и сказать сбитенщику, что мы появились на постоялом дворе. Парень не удивился, только сказал, что чуть попозже, сейчас посетителей много, хозяин и осерчать может.

Мы не спеша трапезничали, поглядывая за мальчишкой. Вот он поговорил с хозяином и направился к выходу. Наказав Петру ждать в комнате, я направился за пареньком. Тот шустро прошел по улице и на торгу нашел сбитенщика, о чем‑то поговорил. Митроха кинул парню медяху и сразу ушел с торга. Отпустив его на приличное расстояние, я двинулся вслед за ним. Шли недолго, да ведь и город невелик.

Подойдя к двухэтажному дому, сбитенщик постучал в ворота, прошел через отворившуюся калитку. Остановив прохожего, я поинтересовался кто в этом доме живет? Не купец ли первой гильдии Анкудинов? И получил ответ: «Нет, купца такого не знаю, живет здесь уважаемый человек – государев целовальник Иван Сирота». О как! Целовальник, значит?

Поблагодарив прохожего, я вернулся на постоялый двор, рассказал обо всем Петру.

– Целовальник – слуга государев, поставлен, чтобы следить за торговлей казенными товарами, да вишь ты – не только за товарами. Ужель продался кому? Кабы поручение государя было – сбитенщик к воеводе али наместнику подался. Эх, как бы узнать, что он злоумышляет?!

– Вечером попробую узнать.

– Это как же?

– Как уж получится.

Дождавшись вечера, я оделся в темную одежду и направился к уже знакомому дому. Саблю оставил дома, взял только нож. Перед выходом попрыгал – не бренчит ли, не стучит ли чего? Петр понимающе улыбнулся:

– Не во двор ли забраться хочешь?

– Не исключаю.

– Спаси тебя Господь.

Вот и дом. Сквозь ставни пробивается тусклый свет. Я прошел сквозь бревенчатый забор, приник к стене, и тут из‑за угла вышел сторож с колотушкой. Пришлось, чтобы не быть обнаруженным, пройти сквозь стену внутрь дома. На мое счастье я попал в пустую комнату. В смежной – слышались мужские голоса. Тихонько прокравшись к двери, я замер и прислушался.

Разговор шел о торговле стеклом, упоминалось Измайлово. Мне это было пока не интересно. Собеседник хозяина ушел, но почти сразу слуга доложил:

– Хозяин, тут давешний человек тебя спрашивает.

– Зови, дурень!

Надо послушать. Вошедший поздоровался и после обязательных вопросов о здоровье хозяина и семьи перешел к делу.

– Нашел?

– Сбитенщик сообщил, что двое похожих по описанию остановились на постоялом дворе у толстого Игната.

– Это в Сапожном переулке?

– Истинно так.

– Когда уезжать будут?

– Про то не знаю, но у коней бока впали; дней несколько пробудут, видно, коням отдых нужен.

– И то правда, от самой Ливонии без передышки скачут. Никак их догнать не удается. Надо здесь, в городе дело решить.

– Так ведь добром не отдадут.

– А зачем тебе их спрашивать? Возьми силой. Люди у тебя есть?

– Найдутся, есть четверка на все готовых.

– Только быстро и чтобы никаких следов, пусть все выглядит так, как будто тати напали: деньги пусть заберут, вещи дорогие.

Умен, гаденыш. В мое время бы сказали – инсценированное ограбление.

– Держи деньги.

Звякнул кошель с монетами. Нет, это точно не от государя московского исходит, тот своему целовальнику деньги ночью передавать не будет. На душе стало легче.

– Как бумага будет у тебя – сразу ко мне, при себе не держи. Не ровен час – найдут, тогда – на дыбу и повесят как подлого изменщика.

– Упаси Господь!

– То‑то, помни, у тебя за орденом должок изрядный.

Хлопнула дверь, гость ушел. Пора и мне честь знать. По счастливой случайности удалось подслушать важный разговор.

Выбравшись из дома сквозь стену, пошел на постоялый двор. Поднявшись в комнату, пересказал Петру о подслушанном разговоре. Петр аж зубами заскрипел.

– Измена!

– Конечно измена, и думаю – она не только здесь, во Ржеве. Государев целовальник от орденского человека задание получил, а теперь сам подумай – от кого ливонец о нас узнал?

Петр задумался, потом аж подскочил:

– Ты хочешь сказать, что в ближних людях у князя Оболенского изменник есть, что на Ливонский орден работает?

– Выходит, так.

– Князю сообщить надо!

– Надо, только что ты сообщишь? Ты имя знаешь? Ничего не знаешь, догадки одни. А на сей час у нас одна задача – живыми остаться. Не далее как сегодня по нашу душу четверка убивцев явится.

– Так чего мы ждем?

– И что же ты предлагаешь?

– У нас есть время, и мы можем скрыться.

– Ночью? В городе, где у нас нет друзей, но есть враги? Ты же воин, ратник, Петр!

– Наша задача – сохранить и доставить князю послание, оно сможет сберечь потом не одну русскую жизнь.

– Ты старший, вот и бери письмо, заодно передай про целовальника. А я хочу расправиться с негодяями. Воины должны сражаться днем, а не красться по ночам, чтобы втихую убить спящего кинжалом. Короче, подопрем скамейкой дверь, как вчера, раздеваться не будем, оружие под руку.

– Ох, и рисковый ты парень, вот обскажу все князю – выпорет он тебя.

Я махнул рукой – пущай. И улегся на постель как был – в одежде и сапогах. Лежал в дреме, весь обратившись в слух. Время тянулось медленно, темень в окнах начала сереть, скоро ночи конец. Самое время для подлых дел. В предутренние часы клонит в сон самых стойких.

Скрипнули половицы в коридоре. Идут. Я растолкал Петра:

– Встань за дверью, будешь у них за спиной, как ворвутся.

Петр встал за дверь и вытащил саблю. Тихие шаги, почти неслышные – стерегутся, но совсем беззвучно пройти четверке мужиков невозможно. Все стихло, тишина такая, что слышно, как похрапывает кто‑то на первом этаже.

Сильный удар сорвал дверь с петель, и в комнату ввалились двое – ширина проема не дала ворваться всем. Первому я снес голову сразу, пока он не успел после удара в дверь восстановить равновесие; второй замахнулся шестопером, но я уже проворачивал лезвие сабли в его груди. Следом ломились в дверной проем еще двое. Одного ударил в спину Петр, второму отрубил правую руку по плечо я.

Похоже, никто из них не был готов к сопротивлению жертв. Ждали легкой расправы над спящими, да не вышло. Ну что же – идешь забирать чужую жизнь, будь готов к тому, что могут забрать твою.

Вся схватка происходила в темноте и почти в тишине, за исключением грохота упавшей двери.

Снизу примчался слуга, узнать – что у нас приключилось. Увидев убитых, он остолбенел. Приведя его в чувство, послали за городской стражей. Все‑таки четверо убитых, надо объясняться. Еще два дня ушло на разборку дела, хотя и так было ясно – нападение на постояльцев с целью грабежа. Убитых никто не опознал. Видно – не городские. По Судебнику – татей следовало предать смерти, что мы и сделали.

Следующим днем на отдохнувших лошадях мы тронулись в путь. На мой взгляд, не мешало бы втихую прикончить целовальника, но… нет доказательств, стало быть – нет вины.

Глава V


Кони шли не спеша, переходя с рыси на шаг, потом опять на рысь. Мы с Петром решали, что делать. Во Ржеве мы думали, что избавились от опасности, оказалось – обрадовались преждевременно.

Обернувшись случайно, я вдали, за полем, увидел одинокого верхового. Он не приближался, но и не отставал. Это мог быть случайный попутчик, но в такие счастливые совпадения мне уже не очень верилось. Петр тоже был настороже.

– О, слушай, Юра. Тут впереди, верстах в семи, монастырь есть. Как раз к вечеру успеем добраться, даже засветло. Предлагаю напроситься на постой, все же за стенами ночью спокойнее будет.

– Тогда чего мы плетемся? Показывай дорогу.

Мы хлестанули коней и перешли на галоп. Пыль за нами стояла столбом, указывая наш путь.

Вот и монастырские стены из пиленого белого камня, похоже – известняка. У ворот дюжий монах в рясе. Соскочив с коней, мы положили поклон и перекрестились на надвратную икону.

– Не найдется ли ночлег для путников?

– Как не найтись для православных? Хором не обещаем, но пару топчанов в сарае для странствующих есть. Все же крыша над головой. Дождь ночью будет: видите – на горизонте тучи?

Мы завели коней в конюшню, задали овса из седельных сум, прошли за монахом в сарай. Упав на сено, я закрыл глаза. Хорошо‑то как! Чувство покоя и умиротворенности, запах луговых трав, исходящий от сена. Сразу потянуло в сон.

По крыше забарабанили первые капли дождя. Прав оказался монах, предвещая дождь. На сарай обрушился ливень – не дай бог оказаться сейчас в дороге, без крыши над головой. С этой мыслью я и уснул.

Где‑то настойчиво гудело и стучало. Что за звук? Просыпаться не хотелось, но Петр уже толкал в бок.

– Вставай, в набат бьют, случилось чего‑то.

– Да что у монахов случиться может?

– Пойду посмотрю.

Петр исчез и вскоре объявился.

– Недалеко от монастыря дым, деревня горит, к монастырю люди бегут, неладно что‑то.

Ну, поспать вволю не дадут; пришлось вставать.

Через распахнутые ворота вбегали первые беженцы. По обеим сторонам от ворот стояли монахи в простых рясах, опоясанные пеньковыми веревками, а за веревки заткнуты мечи в ножнах. Ни фига себе, служители Бога, или у них тут часто случаются нападения?

Людей во двор забежало достаточно, некоторые даже тащили за собой на веревках коз и овец, но большинство только и успели, что детей малых похватать на руки. Дети постарше бежали за родителями, держась ручонками за материнские подолы. Изрядно во двор забежало людей, около сотни, если с детьми считать.

Я подошел поближе, прислушался к разговорам. Возле седого, но крепкого кряжистого деда собрались крестьяне и несколько монахов.

– Говорю же вам, еще ночью пришли, сразу по избам шастать, где мужики отпор дают – того убивают.

Сразу два монаха спросили:

– Кто они?

– Не татарва, не, не они. Блазнится мне – малороссы, вместо «изба» говорят «хаты», да и разговор чудной. А портки широкие такие.

– Ну точно – либо казачки пограбить заявились с Украины, либо Литва. Хрен редьки не слаще.

Монахи у ворот засуетились, быстро прикрыли тяжелые дубовые ворота, окованные железными полосами и заперли двумя брусьями толщиной в три пяди. Один взбежал на стену, в надвратную башню, другой – бегом к монастырским кельям.

Раздались голоса:

– Никак к настоятелю, отцу Никодиму.

Я направился к стене и поднялся по лестнице. От горящей деревни в нашу сторону скакали верховые, числом около трех десятков. Так, жить становится все интереснее и веселей. Стены‑то в монастыре толстые и высокие, только есть ли защитники, сколько их, умеют ли держать в руках оружие? Я обернулся. Из монашеских келий спешно выходили монахи и иноки. Ого, да их тут с полсотни будет. Ежели хоть половина сражаться может, есть шансы отстоять монастырь.

Во двор в сопровождении служки вышел игумен – высокий худой старец. Беженцы склонились в поклоне, игумен осенил всех крестным знамением. Монах спешно слез со стены и поспешил к игумену с докладом. Игумен, выслушав, стал отдавать распоряжения. Судя по четкости и толковости – либо ранее в дружине служил, либо богатый опыт в защите монастыря имеет. Я обратил внимание, что после дождя двор совсем сухой и спросил об этом стоящего по соседству монаха.

– А как же? Церкви или монастыри всегда на возвышенности ставили, в сухое место, опять же благолепие звонницы далеко видать, – подивился монах моей неосведомленности в простых делах.

Ко мне подошел Петр, и мы вместе двинулись к настоятелю, поклонились и приложились к руке.

– Просим дозволения участвовать в защите монастыря. Мы дружинники князя Овчины‑Телепнева‑Оболенского. У вас пришлось переночевать, аккурат перед дождем добрались.

– Сказывал мне о вас инок, сказывал. Ну что же, благое дело, богоугодное. Что можете?

– Скакать, рубить, колоть – все, что должен человек ратный уметь.

– Ну, скакать не потребуется. А вот с огненным боем знаком ли кто? Беда просто: тюфяк у нас есть, да припас огненный, да инок Михаил, что с ним управлялся, во Ржев уехал, по делам я его услал, прямо не вовремя.

– Я могу, отец Никодим.

– А товарищ твой?

– Помогать мне будет.

– Сейчас ключника кликну, пусть наряд покажет, да припас огненный.

Старый и высохший, немощный монах открыл нам кладовку, мы с Петром выкатили оттуда бочонок пороха и бочонок с картечью. Ключник нас перекрестил:

– Бог в помощь!

Один из иноков показал, где находился наряд, или по‑другому – тюфяк, короткоствольная медная пушечка для стрельбы свинцовой картечью и каменным дробом.

Я живо осмотрел пушку. Была она в полном порядке, заряжена. Мне только и осталось, что подсыпать свежего пороха к затравочному отверстию. В бочке, что мы взяли у ключника, был отличный зернистый пушечный порох. Я помял его между пальцами – не расползается, не пачкает рук – отличный порох, не иначе, инок Михаил раньше служил в Пушечном приказе. В иных крепостях уход за пушкой хуже и порох ниже качеством. Надо будет настоятелю об усердии инока сказать, когда осада кончится.

Я повертел пушку на вертлюге, оценивая сектор обстрела. Хм, пожалуй и установлена пушка с умом, на выступающей за наружную стену башне. Можно стрелять вдоль стен, а можно и вперед, защищая самое слабое место в обороне – ворота.

На стене маячили монахи и иноки: кто с мечом, кто с луком, кто с копьем. Причем держали оружие умело – видимо, не вчера в руки взяли. Непросто нападающим будет взять монастырь, много крови прольется.

К воротам подскакал верховой с белой тряпкой на копье. Парламентер, блин.

– Настоятель! Предлагаем выдать людей, что вчера приехали, и мы уйдем, не причинив вреда.

К нам обернулись монахи и иноки. После краткого совещания монахи ответили отрицательно, для убедительности присовокупив к ответу несколько забористых словечек. Молодцы монахи, богатый лексикон. Надо кое‑что запомнить.

Как только парламентер вернулся к своим, разбойники пошли на приступ. Ох, не разбойники это, а даже если и сброд, собраны по злачным местам, так наверняка предводительствовал ими кто‑то опытный в ратных делах. Однако как же все складывается для нас паскудно, прямо обложили со всех сторон, и чем ближе к Москве, тем серьезнее. Кто‑то очень могущественный, с толстой мошной и стоящий на вершине власти, пусть и не на самом верху, очень хочет забрать у нас бумагу, а вероятнее всего – вместе с нашими жизнями.

Наступающие развернулись широкой цепью и пешком, оставив коней на опушке, бежали на приступ. Метров с семидесяти начали стрелять лучники, как монахи, так и разбойники. Появились первые раненые. Дождавшись, когда перед воротами соберется побольше татей, я навел пушку и поднес фитиль к затравочному отверстию. Громыхнуло здорово! Вроде и пушечка невелика, а грохоту! Сноп картечи ударил точно в цель, мощно и кучно. Попадали убитые, закричали раненые. Оставшиеся тати сразу развернулись и побежали назад. Отступать было сподручнее – под небольшой уклон. Было видно, как вдалеке они собрались в кучу, и человек в темно‑зеленом кафтане дает им взбучку. Что‑то я его не видел среди нападавших. Наверняка – он главный.

– Ну, Петр, я буду заряжать, а ты смотри внимательно и помогай.

Каждое действие я объяснял, показывая, как правильно чистить ствол мокрым банником, зачем его мочить, сколько сыпать пороха, как забивать пыж, сколько сыпать картечи, зачем подсыпать порох на полку и сколько его надо.

Даже объясняя, удалось зарядить быстро – все‑таки не полевое орудие: развернул на вертлюге дульным срезом к себе и делай, что необходимо.

– Теперь осталось только навести и поднести фитиль вот сюда, к затравочному отверстию. Все понял?

– Понял, все просто; а я всегда огненного боя избегал, уж больно громко бухает, аж потом не слышно ничего.

– Чтобы уши не закладывало, перед выстрелом рот открывай, можешь даже уши ладонями закрывать.

Меж тем разбойники собрались в кучу, что‑то горячо обсуждая. Не иначе, какую‑то гадость затевали. Эх, сейчас бы пушечку помощнее, да не картечь в ствол, а бомбу. Только куски кишок да руки‑ноги по кустам разметало бы. Пустые мечтания.

Разбойники снова пошли на приступ, но действия их стали осторожнее. Подойдя метров на сто, они остановились и стали забрасывать монастырь горящими стрелами, пытаясь вызвать пожар. Но вчерашний ливень обильно смочил крыши, а если где и появлялся робкий огонек, так беженцы тушили сразу, пытаясь отблагодарить таким путем монастырь.

Видя, что ничего не получается, разбойники вернулись к опушке. В голове промелькнула шальная мысль.

– Петр, следи за татями, если чего – стреляй. Я быстро обернусь.

Я сбежал со стены и бросился искать ключника. Найдя, сходу задал вопрос:

– А еще порох в бочонке есть?

– Как не быть, есть. Неуж первый уже потратили? Я хоть и глуховат, но тюфяк стрельнул токмо единожды.

– Для других целей.

– Ну, пойдем.

Ключник отдал мне второй бочонок с полпуда весом. Я попросил его поискать фитили.

– Это что такое, для свечей, что ли?

– Нет, для огненного боя. Инок Михаил сведущ в своем деле, должны где‑то быть.

– А какие они с виду?

– Как веревочки пеньковые, в кольцо свернутые.

– Есть, есть такие.

Ключник порылся в кладовке и вытащил небольшую бухту фитиля. Я примерился и отрезал кусок, даже с запасом. Поблагодарив ключника, покатил бочонок к воротам. Ножом пробил в дне бочонка дырку и вставил фитиль. Бомбочка готова, теперь нужно выждать удобный момент и…

Я взобрался на стену. Похоже, у разбойников обеденный перерыв. Костерок развели, котел подвесили – не иначе, как баранчика, у крестьян отобранного, варить будут. А ведь неплохо: все у костерка сидят, ложки облизывают в предвкушении обеда…

Я скатился по лестнице вниз, поджег фитиль и крикнул монаху:

– Открой воротину!

– Ты что, тати ворвутся.

– Ты открой, я бочонок выкачу, и ты снова закроешь!

– Без одобрения настоятеля не могу. Спроси у него.

Я указал на бочку:

– Знаешь, что это такое?

– Зелье бесовское для наряда.

– Правильно. А огонек видишь?

– Вижу.

– Ежели ворота не откроешь, порох взорвется, стены порушит, и от ворот только щепки останутся. Времени нет, открывай быстрее.

Побледневший монах отодвинул оба тяжеленных запора и приоткрыл ворота. Я выкатил бочонок, убедился, что фитиль сидит плотно и с силой катнул его к лесу. Бочонок нехотя покатился под уклон, набирая скорость. Я юркнул за тяжелую створку ворот, и монах спешно задвинул засовы.

– Пошли наверх, на стену, сейчас увидишь чудо – как люди летают!

Я взбежал по стене, монах не отставал. Все‑таки любопытство – великая движущая сила.

Мы стояли и наблюдали за бочонком. Я молил Бога, чтобы какая‑нибудь кочка или камень не задержали или не отклонили в сторону бег бочонка.

Разбойники не сразу заметили катящийся бочонок, а когда увидели, стали показывать пальцем, крича: «Вино к обеду подали!» Никто из них пока ничего не понял. Когда до шайки оставалось метров двадцать, человек в зеленом кафтане бросился бежать в сторону – все‑таки он был воин и все успел понять.

Не докатившись несколько шагов, бочка взорвалась. Грохот был просто оглушительный, взметнулось пламя, все заволокло дымом и пылью. От взрывной волны у нас, стоящих на стенах, посрывало шапки. Все стояли в изумлении.

Когда дым рассеялся, а пыль улеглась, раздались радостные крики монахов. Шайка просто перестала существовать. На разном удалении от взрыва виднелись куски тел, но никто не шевелился. Лишь поодаль мелькнул среди кустов зеленый кафтан.

– Все, братья, кончилась ваша ратная служба.

Монахи опасливо спускались вниз, но караульного у надвратной башни оставили. Жизнь научила быть осторожными.

Мы с Петром направились к сарайчику, но на пути были остановлены здоровенным молодым монахом:

– Настоятель просит к нему зайти.

Ну что же, зайти надо. Кабы не стены монастырские да помощь монахов, тяжко нам пришлось бы, а может, и жизни лишились бы. У татей луки были, стрельнули бы из кустов – и все дела. Мало ли на Руси путников на дороге убивают, никто бы даже и не погоревал. У Петра родня в Пскове, а у меня в этом мире вообще никого.

Войдя в зал, поклонились игумену. Он в ответ перекрестил нас крестным знамением, поблагодарил за помощь в защите монастыря, затем попросил Петра удалиться, сказав, что хочет поговорить со мной наедине. Игумен прошелся по залу, предложил мне сесть. Сел сам напротив меня, долго на меня молча смотрел так, что я начал ерзать на скамье и чувствовать себя неуютно. Взгляд, от которого невозможно укрыться – пронизывающий, проникающий во все уголки души. Наконец он заговорил.

– Господь осчастливил меня, послав человека из другого мира.

У меня от удивления чуть не отвалилась челюсть. В мозгу промелькнуло: «Как он узнал? Что мне делать? Бежать?». Затем я взял себя в руки: надо послушать, что он скажет, может быть, я что‑то недопонял?

Игумен продолжил:

– Как тебя звать?

– Юрий Котлов.

– Откуда ты?

Я решил придерживаться легенды, придуманной самим для окружающих.

– Из Рязани.

Игумен досадливо поморщился, махнул рукой.

– Расскажи о своем мире.

Мысли заметались снова: «О каком мире он говорит, что ему можно рассказать? Не сочтет ли он меня колдуном или еретиком, не сожжет ли на костре? Времена жестокие, и наказания тоже очень жестокие». Я решил поиграть в кошки‑мышки, выдать себя за недоумка.

– О каком мире ты говоришь, отец Никодим? Я что‑то не пойму.

– Не бойся открыться, человек. Я долго живу, много повидал и пережил. Не старайся показаться глупее, чем ты есть. Ты молод, а глаза у тебя человека мудрого, обремененного многими знаниями. У тебя глаза человека не нашего мира. Откуда ты? В Священном Писании говорится о необыкновенных случаях, думаю, что твое появление – один из таких случаев. Мне любопытно. Доверься мне, я не совершу подлости и не причиню тебе зла.

– Хорошо, отец Никодим. Что ты хочешь услышать?

– Откуда ты, из какого мира пришел?

– Я русский, из Москвы, только из далекого будущего, по времени – через пятьсот лет.

Игумен закрыл глаза, переваривая услышанное. Какой‑то инок попытался войти в дверь, но настоятель властным жестом приказал оставить нас одних. Когда он повернул ко мне голову, глаза его сияли молодым блеском, удивлением, жаждой знания.

– Расскажи мне о Руси.

– Это долгий рассказ, настоятель.

– Если твой друг торопится выполнить поручение князя, я могу дать двух иноков – бывших дружинников ему в охрану. А тебя прошу рассказать, пролить свет на будущее. Пойми, такое случается очень и очень редко, тебя послал ко мне Господь или уж не знаю кто, не откажи.

Я вздохнул:

– Тогда слушай. – И очень коротко, сжато пересказал все, что помнил по истории, и что видел и узнал сам во время первого перехода – про Ивана Грозного, опричнину, расширение границ Руси, Петра Великого, Екатерину, Наполеона, большевиков. Говорил я до вечера, даже язык заплетаться стал. Но старец внимал с неотрывным интересом, засыпая кучей вопросов.

– Самое главное для меня – я узнал, что Русь уцелеет и станет могучей державой, что сохранится вера Христова и церковь. Спасибо за беседу. Сейчас тебя покормят и, если ты не против, мы завтра продолжим.

Меня покормили, и я отправился в сарайчик спать. Петр уже вовсю храпел, я тоже устал и с наслаждением вытянул на топчане ноги, но сон не шел. Как этот настоятель, который и видел‑то меня до боя несколько минут, да и то мельком, меня смог распознать? Удивительно.

Утром я объяснил Петру, что настоятель просит меня рассказать о дальних странах, где я побывал, а Петр с охраной может отправиться в Москву.

– Нет уж, друг, ты беседуй с настоятелем, а я отосплюсь. Представляешь, за много дней я нигде не чувствовал себя так спокойно и в безопасности, как здесь.

После завтрака служка отвел меня к настоятелю, но уже в келью, скромно обставленную, небольшую. Говорить здесь было явно удобнее, комфортнее. После взаимных приветствий настоятель попросил рассказать о людях, обществе – чем живут, как зарабатывают на жизнь, что нового появилось за пять веков. И я снова рассказывал – о войнах, самолетах, электричестве и телефонах. Все, что он хотел, но не затронул полетов в космос – чревато. Рассказывал о болезнях, и он помечал что‑то у себя на листках бумаги. Чувствовалось, что ему все это очень интересно.

– А что ты можешь такого, что здесь не могут?

Для начала я объяснил таблицу умножения, умножение и деление столбиком и еще некоторые вещи. Чтобы уж совсем сразить настоятеля, прошел сквозь стену, вызвав почти мистический страх и удивление.

Настоятель некоторое время молчал, затем начал говорить.

– На диявола‑искусителя ты не похож, я этого не чувствую; на юродивого, которого Бог лишил разума – тоже. Остается только поверить твоим словам, хоть и страшно. Необычно и удивительно сие! Как ты посмотришь, Юрий, если я предложу тебе остаться в монастыре. Ты бы мог поделиться со мной своими знаниями, некоторые можно поставить на службу государю.

Я немного подумал и отказался.

– Почему? – удивился настоятель.

– Время для этих знаний еще не пришло, святой отец. Колесо истории должно крутиться, как начертано Господом, и один человек, как бы он не был учен и могуществен, не вправе изменить его ход. К тому же я служу князю, и мне будет тесно и, боюсь, что скучно в стенах монастыря. Уж извини, отец Никодим, за прямой ответ.

Настоятель надолго задумался, прихлопнул ладонью по столу.

– Хорошо, ты вправе сам выбирать дорогу, неволить тебя я не могу, а силой не удержу. Есть у меня в Москве хороший знакомец – священнослужитель в храме Покрова Святой Богородицы.

Настоятель из ящика стола достал небольшой нательный крест на тесемке и надел мне его на шею.

– По этому крестику отец Дионисий тебя узнает, во всем можешь положиться на него – он муж просвещенный, очень учен, книгочей и мудрец. Ты можешь без опаски ему довериться, получить помощь и укрытие в случае нужды, а от тебя потребуется лишь одно – приоткрыть ларец знаний, коими полна твоя голова. Согласен ли?

Я согласился и поблагодарил настоятеля. Время за беседой и демонстрацией некоторых моих возможностей прошло быстро, и когда я вышел во двор, солнце уже садилось.

Наутро мы с Петром собрались, оседлали коней и подъехали к монастырским воротам. К нам подошел монах, передал мешок, буркнув: «От отца Никодима», – и открыл ворота.

Мешок я приторочил к седлу, и мы выехали. Застоявшиеся кони рванули в галоп, только ветер бил в лицо, выжимая слезу, и свистело в ушах. Я иногда оглядывался, но дорога была пустынна, нас никто не преследовал. Все же меня беспокоило, что главарь шайки уцелел, нырнув перед взрывом бочки в лес. Вот чуяло мое сердце, что мы еще свидимся…

Вопреки моим предчувствиям, дорога оказалась спокойной, и через три дня мы без происшествий добрались до Москвы.

Вот и княжеский дом. Усталые и запыленные, мы предстали перед князем. Петр вручил послание мариенбургской шпионки, и после короткого разговора отправились отдыхать.

Мы едва успели отъесться, отмыться и отоспаться с утомительной, опасной и долгой дороги, как князь дал новое поручение.

– Вот что, воины славные. Понимаю что вы с дороги, не отдохнули, да дела не терпят. Срочно надо в Ганзу доставить послание, от него зависит торговля с Союзом Ганзейским. Не торопил бы, но судно скоро будет готово, надо через две недели быть в Андрусово‑Никольской пустыни. Хозяин судна – мой человек, Трифон, доставит вас в Любек.

Князь объяснил, где и кому передать послание, если будет ответ – дождаться и с этим же судном вернуться домой. Петру был вручен кошель с монетами на дорожные расходы, и мы тотчас же выехали.

За две недели спешной езды я уже смотреть не мог на лошадь, один только взгляд на седло вызывал приступ зубной боли, но я тешил себя надеждой отдохнуть на судне в относительном покое. А что? Судно плывет, мы при деле, а меж тем хоть седалище отдохнет.

Какой бы длинной дорога не казалась, но и она подошла к финишу. Пропыленные, усталые, мы буквально свалились с коней, лишь подъехав к воротам пустыни.

У берега, пришвартованный к причалу, стоял корабль. Я толкнул Петра локтем в бок.

– Гляди‑ка, не нас ли ожидает?

– Сейчас узнаем.

На стук в ворота открылось маленькое окошко, выглянул бородатый монах.

– Чего надо? – Взгляд его был неприветлив, колюч. Конечно, пустынь на окраине Руси, враждебные границы рядом – видно, нападения бывали часто – приучили братию держаться настороже.

– Нам бы хозяина судна, Трифона.

– Вот и идите на судно.

Монах захлопнул окошечко.

Ничего себе, славный прием после долгой дороги нас ожидал. Пришлось идти на пристань. Хозяином и впрямь оказался Трифон.

– Давно ожидаю, третий день ноне. Ну, поднимайтесь на корабль, будем отплывать. Кости ноют, – ветер и шторм завтра будут, сегодня уходить надо.

– Лошади у нас, хоть в пустыни пристроить надо, не бросать же животин.

Трифон засмеялся:

– Не пустили? Сейчас все сделаем.

Кликнул юнгу, перемолвился с ним, тот взял лошадей под уздцы и повел к пустыни. Мы же взошли по трапу на судно – большой морской ушкуй. Метров тридцати в длину, около пяти в ширину, однако каюта на нем оказалась единственная, принадлежащая хозяину. Он же был и капитаном.

Мы расположились на палубе, ближе к корме. Как только вернулся запыхавшийся юнга, судно отошло от причала. Спать хотелось просто ужасно, даже больше, чем есть, хотя желудок недовольно урчал.

Мы с Петром выбрали место поспокойнее и, улегшись на доски палубы, почти сразу уснули. Палуба ритмично раскачивалась, в борта мерно билась волна, воздух был свеж, одним словом – выспались на славу.

Мы бы спали и дольше, да матросы растолкали – ужинать пора. У мачты стоял котел, распространяя аппетитный запах каши с мясом. На расстеленной чистой холстине лежал нарезанный хлеб. Уговаривать нас не пришлось. Поев, снова улеглись.

А поутру проснулись с ощущением, что что‑то вокруг переменилось. И точно, воздух был насыщен йодом и солью. Мы вышли в Балтику. По левому борту виднелся вдали берег. Хозяин то и дело поглядывал в сторону открытого моря.

– Пиратов опасаюсь, здесь их полно.

Но Бог нас миловал, и к исходу недели мы ступили на твердую землю.

Любек с непривычки удивил нас многолюдием. По узким улицам сновали прохожие, проезжали экипажи с людьми, повозки с грузами. У причалов полно судов, сразу видно – оживленный торговый порт.

Не теряя времени, отправились выполнять поручение; за неделю вынужденного безделья на судне успели отдохнуть, и теперь хотелось двигаться, ходить по твердой земле, а не по шаткой палубе. Адресата, после некоторых блужданий по незнакомому городу, нашли, послание вручили. Через пару дней надо было прийти за ответом.

Не спеша бродили по городу. Выискивая постоялый двор и трактир. На одной из площадей увидели небольшую толпу, в центре которой, на небольшом свободном пятачке стоял одетый в рыцарский доспех ливонский рыцарь. Доспех был неполный – кираса и латная юбка, а также шлем на голове; брони на руках и ногах не было, отсутствовал и щит. В руках ливонец держал полуторный меч‑бастард и азартно что‑то выкрикивал. Мы протолкались поближе, стало интересно послушать. Ливонец кричал на немецком, и я не понял, но Петр перевел. Рыцарь обзывает всех трусами, способными только торговать, и вызывает любого на честный поединок.

– У него что, крыша съехала?

– Какая крыша?

– Ну я к тому, что он разума лишился?

– Да нет, это он рыцарскую доблесть и умение явить хочет. Конные ристалища бывают не часто, а пешие бои – вот как сейчас – чуть ли не каждую неделю. Кровь кипит, выхода требует.

В этот момент рыцарь повернулся в нашу сторону, и взгляд его упал на нас. Ливонец окинул взором мою одежду, бородатое лицо. Ткнув в мою сторону пальцем, спросил:

– Московит?

Я непроизвольно кивнул головой.

– Если ты не трус, выходи на бой.

Черт, и дернуло же нас протолкнуться сквозь толпу, встать в первых рядах. Если отказаться – на всю Россию пятно, согласиться – не известен конец поединка: вдруг я его убью – в тюрьму идти из‑за рыцарских забав? Да и быть убитым или покалеченным забавы для не хотелось. Но толпа уже воззрилась на нас, предвкушая скандал или поединок. И то и другое жителей Любека устраивало. Ведь и ливонец и русич не свои, не местные, вот пусть и потешат бюргеров. Когда пауза затянулась, я шагнул вперед.

– Как биться будем? – Петр быстро перевел. – До первой крови или до смерти?

– Если ты не трус и не боишься смерти, то решай сам.

Рыцарь прошелся по кругу, помахивая мечом. Народ отпрянул в стороны, круг раздался. Петр толкнул меня в бок – кольчугу хоть надень, щита и шлема нет, так хоть небольшая защита, но будет.

Петр достал из заплечного мешка кольчугу, я быстро натянул ее на себя. Рыцарь, глядя на мои приготовления, посмеивался. И правда – высокий рослый ливонец в блестящих, отлично сидящих по фигуре латах, и бородатый, пропыленный русич в кольчужке, без шлема и с сабелькой на боку. Это и было самым большим моим минусом. Меч‑бастард был длиннее моей сабли сантиметров на двадцать–двадцать пять, давая ливонцу явное преимущество. У тому же от его лат моя сабелька просто отскочит, не причинив вреда, его же тяжелый клинок может рассечь кольчугу. Вывод напрашивался сам – бить по рукам и ногам, незащищенным броней, только рыцарь сам это понимает и не будет стоять истуканом.

Я медленно вытащил саблю. Хорошая сталь, дамасская, легкая, сбалансированная, но против меча?

Рыцарь, увидев, что оружие уже в моей руке, двинулся навстречу. Шаг его был легок, несмотря на тяжелые доспехи. Похоже, противник ловок, подвижен и молод. Подходя, он с ходу ринулся в бой, ударив мечом низко над землей, метя по ногам. Я подскочил, пропустил меч и ударил его саблей по шлему. Не очень чувствительный для него удар, но оглушает и слегка сбивает спесь. Ливонец замахнулся мечом сверху, я слегка отбил лезвие меча саблей и ушел в сторону. Затем удары посыпались градом, все, что я мог – подставлял саблю, отпрыгивал в стороны, приседал – короче, оборонялся. Надо вымотать противника, подождать, когда он устанет.

Толпа, видя явное преимущество ливонца, начала его поддерживать, сопровождая каждый удар свистом и криками. Рыцарь снова пошел в атаку. Звон клинков, бешеные глаза ливонца – надвигается как танк, также закованный в броню.

Слегка запнувшись, я упал на пятую точку и, мгновенно сориентировавшись, вогнал саблю по самую рукоятку под латную юбку. Рыцарь взревел, постоял мгновение неподвижно и рухнул на меня. Я едва успел увернуться из‑под падающей железной туши. Толпа притихла. Никто не успел увидеть удара. Только что рыцарь шел в нападение – и вдруг лежит, лежит неподвижно, а из‑под латной юбки течет кровь.

Я обтер саблю о его штаны и задвинул ее в ножны. По толпе прошел ропот разочарования – зрителей явно не устроил такой исход поединка.

Не успел я стянуть кольчугу и отдать Петру, как ко мне подошли трое в зеленых камзолах, двое держали на плечах алебарды.

– За нарушение правил поединка и убийство вы арестованы. Сдайте оружие!

Народ на площади почти сразу рассосался, как и в наши времена – все хотели поглядеть на действие, но никто не желал быть свидетелем. Пришлось отцепить саблю, но отдал я ее Петру, а не старшему троицы. Он пошел впереди, за ним – я, процессию замыкали алебардщики.

– Петр, уходи, жди в порту, я буду ночью, – крикнул я, надеясь, что никто не поймет русского языка. Задерживаться в ихней каталажке я не собирался.

Меня привели в ратушу, провели в подвал и втолкнули в небольшую камеру. Окон в ней не было, стены сырые, на полу – сгнившая солома. В камере было четыре человека, стоял смрад от немытых тел и параши в углу. Хорошее местечко! Вот ведь, дернуло связаться с ливонцем. Впрочем, я не больно и переживал, ночью уж всяко выберусь из узилища, и не через такие стены проходил. Лишь бы Петр не потерялся, вдвоем выбираться проще и сподручнее.

Я устроился в дальнем от двери углу, камера скудно освещалась масляным светильником. Плохо, что нет окна – как узнать, что наступила ночь? Мне бы не хотелось ошибаться со временем и выйти из стены на глазах у публики.

Ко мне подсел мужичок неопределенного возраста и положения – одежда вроде и нарядная, дорогая, но сильно обтрепана, местами даже порвана и грязная.

– Русич?

– Да, из Московии.

– А я из княжества Литовского. За что сюда попал?

– На поединке, на городской площади рыцаря ливонского убил.

– Да ну? Высокий, здоровый, с усиками?

– Он.

– Это Людвиг фон Брюллов, забияка известный, но и воин умелый. Неужели насмерть?

– Да.

– Завтра с утра в ратуше суд будет, здесь подолгу не держат. Накладно городской казне заключенных содержать. За убийство могут и приговорить к повешенью.

Я непроизвольно потер шею – закончить свою жизнь на виселице уж вовсе не хотелось.

– Как ты думаешь, сколько времени?

Литвин прислушался, затем уверенно сказал:

– Вечер.

– С чего ты взял – окошка нет.

– Слышишь шаги наверху? Германцы – народ педантичный, служащие домой пошли. Скоро охрана воду принесет, вот только кормить здесь не будут.

И точно. Вскоре городские стражники принесли ведро воды и кружку. Все по очереди напились. Стало быть, до темноты еще часа два‑три. Поспать бы немного, но ложиться на прелую солому, кишащую вшами, блохами и тараканами, было противно. Лучше уж посижу в углу, на голом полу.

Время тянулось медленно, наконец сокамерники начали укладываться на солому, наступало время сна. Люди вздыхали, со страхом ожидая завтрашнего суда.

Еще немного подождав, чтобы узники уснули, я поднялся, подошел к стене, что вела в коридор, и спокойно прошел сквозь нее. В коридоре было сумрачно, лишь редкие факелы на стенах освещали его. Также легко я прошел и сквозь деревянные толстые двери.

Стражник стоял недалеко от дверей, спиной к ним. Обернувшись на шорох, он с беспокойством кинул взгляд на дверь. Она была цела, и даже здоровенный замок на месте. Окинув меня подозрительным взглядом, стражник что‑то пробурчал. Испытывать его терпение я не стал и пошел по улице. Было уже темно, редкие прохожие спешили к своим домам. Легкий ветерок нес запахи моря, в ту сторону я и направился.

Чем ближе к порту, тем было оживленнее, несмотря на поздний вечер. Шатались полупьяные моряки, в подворотнях толкались подозрительные личности, приставали к прохожим проститутки. Вот и порт.

Я замедлил шаги. Где искать Петра? Я пошел вдоль причалов, разглядывая суда. От одного из складов, смутно сереющих в темноте, отделилась тень. Я насторожился.

– Юрий, ты?

Я вздохнул с облегчением. Петр протянул мне мой пояс с саблей в ножнах и ножом. Быстро опоясавшись, я спросил:

– Куда теперь? Из тюрьмы я сбежал, думаю – поутру могут начать искать. Надо уносить ноги из города.

– Я уже договорился с купцом – он должен выходить в Ладогу; наш купец, русский, ждет.

– Тогда что стоим, пошли.

Мы с Петром с трудом нашли в темноте судно, с вахтенным поднялись на борт. Купец проводил нас в трюм и, уложив на груз, накрыл холстиной.

– Лежите тихо, как мыши. Поутру, раненько отшвартуемся и выходим в море, там я вас выпущу.

Я с удовольствием растянулся на тюках ткани. Кораблик мягко покачивался на волнах, и я быстро провалился в сон.

Проснулись мы с Петром одновременно от сильной боковой качки, было слышно, как в левый борт бьется волна. Откинув дерюжку, мы открыли люк и по трапу вылезли на палубу. Вокруг, насколько видел глаз, была только вода, лишь на полдень еле видна узкая полоска земли. Слава богу, выбрались.

Купец стоял у штурвала, увидев нас, улыбнулся.

– Вышли хорошо, теперь бы до Ладоги добраться. Моряки в порту говорят – неспокойно на море – даны со свеями пошаливают. Есть хотите? Мы там оставили в котле – идите, подкрепитесь.

– Как звать‑величать тебя, хозяин?

– Григорием отец нарек.

– А меня Юрием.

Мы скрепили знакомство рукопожатием и направились к мачте. Под нею лежала холстина, стояли две большие оловянные чашки с кулешом, нарезанный крупными кусками хлеб. Есть хотелось просто ужасно, и мы с Петром принялись скоро стучать ложками.

День прошел спокойно, мы дышали свежим морским воздухом, спали, снова ели. Благодать.

Глава VI


Дальнейшее плавание проходило без тревог и приключений, и к вечеру седьмого дня мы входили в Ладожское озеро.

Путь до Москвы мы с Петром проделали уже по суше, доложились честь по чести Ивану Овчине‑Телепневу‑Оболенскому и получили заслуженный отдых. За пару недель отдыха мы слегка отъелись, я сходил на торжище, обновил поистрепавшуюся одежду и поймал себя на мысли, что с интересом поглядываю на женщин. При выполнении задания женщин рядом не было, да и опасностей хватало – как‑то было не до женских прелестей, а теперь я с удовольствием поглядывал на хорошенькие личики, слушал женское щебетание.

В воинскую избу я вошел в прекрасном настроении, и тут как обухом по голове:

– Иди скорее, благодетель ждет, Петр уже у него.

Неужто опять пошлет куда?

Забросив пожитки на свою постель, я отправился к князю. Постучавшись, вошел – и замер. Багровое лицо князя не предвещало ничего хорошего, в воздухе явно пахло грозой. Петр сидел на лавке, понурив голову.

– Явился, голубчик! Вчера к государю посланцы Ливонского ордена прибыли, в том числе и на тебя жаловались – вроде ты их рыцарей побил. Государь дознаться велел. Я сразу на вас подумал, вы только что из морского вояжа вернулись. Петр рассказал, что это твоих рук дело, – так, Юрий?!

– Виноват, хотя и вины за собой большой не чую.

– Знаю, Петр в подробностях уже доложил. Почему сразу не сказали?

Я пожал плечами:

– Думал – не существенно.

– Не существенно? Да государь за меньшие провинности на плаху, под топор положить может! Не хватало только войны из‑за тебя! Понятно – для‑ради дела. Это уже чересчур.

Князь с любопытством уставился на меня, и я понял, что голову на плаху класть мне не придется.

– Инда судить и выдавать тебя не буду, такими молодцами разбрасываться – срам! Но и в Москве торчать вам не след. Пока утихнет все, на годочек придется вас отослать куда подальше, в ссылку. Я решил послать вас на полдень, – продолжал князь. – Поразомнете свои шаловливые ручонки на заставе. Едете в Тулу – вот вам подорожная, отдадите тамошнему воеводе. Он друг мой давнишний, под ним побудете. Когда все утихнет, я за вами пошлю. Ребята вы лихие, не лезьте, куда не след, буйны головы берегите, вы мне и здесь нужны. Ну, ступайте с Богом!

Выехали мы с Петром из Москвы ранним утром, удрученные. Хорошо еще – князь коней не отобрал, а то бы пешком шли. Оружие, правда, свое было, купленное на свои кровные монеты, да тощий узел болтался у седла. Все, что заработали потом и кровью, рискуя жизнью за государственные интересы. Всегда у нас в матушке‑России так.

Но по мере того, как мы удалялись от первопрестольной, настроение улучшалось. Да и впрямь – живы, кони и оружие есть, в кошелях монеты позвякивают, а славу мы себе и сами раздобудем.

Ехали не спеша, сроками не связанные, любовались природой. Она и впрямь была хороша, еще не загаженная человеком. Реки чистые, рыбы в реках полно, в лесах зверья немерено. Воздух – сейчас такой только на Северах и остался. Короче – с голоду не пропадем, от интриг и скандалов далеко – опять же нервной системе на пользу. Конечно, когда находишься под сильной рукой князя – спокойней, но это, наверное, от прежних времен осталось в крови. Психология маленького человека – ты работай, а за тебя начальство думать будет.

Так, за думами и неспешными разговорами и добрались на четвертый день до Тулы. Небольшой мастеровой город притулился по обеим сторонам широкой, но мелкой реки Упы.

Окруженная бревенчатой стеной со рвом, будущая оружейная столица России не производила впечатления. Лениво окинув нас взглядом, охрана у ворот даже не попыталась остановить. Интересно – это потому, что мы выглядим небогато или по другим причинам?

Узнав у прохожих, где можно найти воеводу, направились к центру. Воеводу нашли у строящегося каменного кремля. Поздоровавшись и поклонившись, протянули подорожную и письмо от князя. Окинув нас внимательным взглядом, воевода принялся читать бумаги.

– Ты смотри‑ка, это кто тут у нас герой такой?

Мы с Петром стояли молча.

– Кого спрашивают?

– Я! Юрий Котлов.

– Постараюсь не забыть твоего имени. Вот что, мне сейчас не до вас. Через неделю найдете меня, обоз и команда только формируются – вот с ним и пойдете, заставу будете вместе обустраивать. Место красивое, но леса нет совсем – вернее, есть, но далековато. Придется лошадьми таскать, да ограду с избенкой ставить. Михаил, иди сюда!

К нам подбежал мужичок. Рубашка чуть не лопалась на его округлом животе, круглые глаза преданно смотрели на воеводу.

– Вот, эти двое с обозом на заставу пойдут – два бойца там лишними не окажутся, чего им в Туле портки протирать, девок портить. Объясни да покажи, что и как.

Сопровождаемые Михаилом, мы отошли от воеводы.

– Оружие, кони есть?

– Есть, все свое.

– Ну и хорошо. Съестные припасы от казны, отдыхайте пока; постоялых дворов много, однако ж сильно не пьянствуйте – у нас воевода лют, можно и плетей попробовать. Через семь ден найдете меня – я здесь, на стройке буду. Меня Михаилом кличут, десятник я, старшим на заставе буду. Все ли понятно?

Мы нашли недалеко от строящегося кремля постоялый двор, завели в стойло лошадей. Пусть отдохнут, впереди путь не менее близкий, чем от Москвы до Тулы.

Закинув тощие котомки с вещами в комнату, что мы сняли на двоих с Петром, спустились в трапезную. Заказали пирогов с рыбой, жареную курицу, уху, пива. В общем, пищу простую и сытную. Не спеша поели, причем все оказалось довольно вкусным, с пылу с жару. А рыбные пироги – так вообще объедение, такие пекла моя мама.

Сидели, пили пиво, прислушивались, о чем говорят в трактире. Газет и телевизора не было, все местные новости узнать можно было на торжище да в трактире.

По обрывкам разговора картина складывалась не очень оптимистическая. Чуть не каждый год по степи, с юга, подходили разъезды крымских татар. Когда числом более, когда менее. Если вовремя отогнать не успевали – грабили окрестные деревушки, а жителей уводили в плен. Оставались в деревнях только старики и старухи, кои в качестве рабов цены совсем не имели. Вот по распоряжению государеву воевода и начал строить заставу подальше от Тулы в сторону Дикого поля с одной целью – хоть упредить вовремя воеводу да пару дней простоять, сдерживая стремительный бег конной лавы.

Послушали мы с Петром, переглянулись, поднялись к себе в комнату.

– Что думаешь, Петр?

– Что на плаху лечь, что на заставе служить, по‑моему, одинаково. Ну, скажем, нарочного послать к воеводе десятник успеет, да и то ежели татары по дороге не перехватят. А вот задержать? Что значит один‑два десятка воинов против нескольких сотен, а может быть, и тысяч?

– У меня такое же мнение. Знали, куда послать. Шансы остаться в живых невелики. Ладно, не будем отчаиваться, Бог не выдаст – свинья не съест. Чем будем заниматься неделю? Знакомых нет, пойти некуда.

– Что‑то я по женщинам соскучился. Не пойти ли к веселым женкам?

– Так ведь нахвататься чего‑нибудь можно.

– Это ты про вшей, что ли?

Я чуть не поперхнулся от смеха.

– Конечно, да и не только.

Развивать эту тему дальше я не стал.

Петр с сожалением посмотрел на меня и ушел.

От нечего делать я направился на торг, осмотрел оружейные лавки, подобрал себе отличный засапожный нож. Другие лавки не прельстили, но в дальнем углу – на удивление – обнаружил небольшую лавку, так себе – закуток даже – с книгами. Здесь, на Руси, это была большая редкость. Несколько книг на старославянском – в основном жития святых, несколько на французском, которого я не знал, несколько на латыни. Я внимательно начал их просматривать, и, к удивлению своему, нашел трактаты Авиценны и сборник по траволечению. Внимательно наблюдавший за мной торговец преклонных лет подошел поближе.

– Юноша знает латынь?

Я обернулся – это кого здесь назвали юношей? Ко мне давно так никто не обращался. Но если принять во внимание возраст торговца, то для него я, возможно, и кажусь юношей. Непривычно как‑то.

– Да, знаю немного, изучал когда‑то.

– Редкость сейчас знающий человек. На фряжском или немецком купцы еще разговаривают – правда, читать не умеют; так то для дела, торговлю вести. А вот латинские книги у меня давно лежат: попали по случаю, да вот уж лет десять их никто в руки не брал.

– За сколько отдадите обе?

– Полгривны киевской.

У меня книги чуть из рук не выпали. Цена была не просто высокой, а очень высокой. Знал я, конечно, что книги дороги, покупал несколько раз, но не латынь. Я отвязал с пояса суму, пересчитал монеты. Хватало, но на дальнейшее житье‑питье почти ничего не оставалось. А, где наша не пропадала – ну соскучился я по книгам, редко удавалось подержать в руках умную книгу.

Я рассчитался и собрался уж было уходить, как торговец, усмехнувшись, обратился ко мне.

– К сожалению, любители постичь книжную мудрость небогаты, а богатей книгами не интересуются; видел я, что ты отдал за книги почти все деньги, и решил сделать тебе подарок.

Торговец залез под прилавок, вытащил оттуда скрученный рулоном пергамент, перевязанный красной шелковой лентой.

– Возьми, тебе это может пригодиться.

Я развязал ленточку и развернул потрескавшийся от времени пыльный пергамент.

Ай да старичок, ай да подарок! Это же карта Руси. Вот Москва, вот Тула, реки, озера. За такой подарок можно было бы еще полгривны отдать, если бы они у меня были. Я любовно погладил пергамент, перевязал ленточкой и сунул за отворот кафтана. Поклонился старику:

– Спасибо, хорош подарок, давно искал такую карту, уже отчаялся.

Старик, обрадованный моим восторгом от полученного подарка, заулыбался.

– Заходи еще. Что‑то раньше я тебя не видел у нас в городе, хотя всех книгочеев наперечет знаю.

– Не местный я, из Москвы послан к вашему воеводе, служить на заставе.

– Храни тебя Бог, юноша.

Придя во временное пристанище, на постоялый двор, едва сняв кафтан, я развернул карту, положил на стол, стал разглядывать. Конечно, тот, кто ее чертил, не все нанес точно, я сразу выявил несколько ошибок, но в целом – неплохо. Указаны города, реки с мостами или бродами, переволоки для судов между реками, озера, горы – даже караванные пути между городами и по Дикому полю. Ай да старичок‑книготорговец, удружил, хороший подарок. Составлена карта была явно давно, некоторых небольших городков на ней еще не было, из чего я сделал вывод, что карте больше полсотни лет, а то и более.

Ближе к вечеру пришел изрядно выпивший Петр, раздраженно пробурчал что‑то нечленораздельное и улегся спать. Я последовал его примеру.

Всю неделю я читал книги, иногда посмеиваясь над знаниями древних лекарей, иногда удивляясь их точным наблюдениям над симптоматикой болезней. Ну а книгу по траволечению просто изучал – к сожалению, в те времена травы были заменителями лекарств.

Незаметно пролетела неделя. При очередной встрече Михаил, старший по будущей заставе, обрадовал:

– Завтра утречком выходим, будьте готовы.

Только встало солнце, как мы уже на конях, плотно позавтракавшие, ждали у Одоевских ворот медленно двигавшийся обоз.

Потянулись унылые дни дороги. Впереди, во главе обоза ехали двое проводников из местных, затем конный десяток ратников, за ними – старший по заставе, и потом уж тянулись десятка два телег, груженных крупой, сухарями, но в основном – жердями и бревнами. Мы с Петром ехали сзади, в арьергарде, прикрывая тыл.

Стоило нам отъехать от Тулы на пару дневных переходов, по моим прикидкам – километров на тридцать, как наезженная дорога стала уже и вскоре пропала совсем. Деревенек, как и распаханных полей, тоже не стало видно. Куда не глянешь – степь, овраги, иногда перелески.

Мы приближались к границе Дикого поля. Собственно, границы как таковой не было – с пограничными столбами, стражей, вспаханной контрольно‑следовой полосой. Но все знали, что мы уже покидаем обжитые земли.

Через неделю – может, немного больше – мы встали на ночевку у какое‑то речушки. «Все! – объявил Михаил, – больше никуда двигаться не будем, с утра осмотримся и будем обустраиваться».

Поутру, ополоснув лицо в прохладной речной воде, перекусив салом с сухарями, ратники попарно поскакали в разные стороны присматривать удобное место для постройки заставы. Нам с Петром повезло. На слиянии двух рек – одной побольше, другой поменьше – обнаружился высокий берег, поросший сосной. Реки в месте слияния образовали нечто вроде полуострова. Если у излучины поставить заставу, то и себя обезопасим от татар – водной преградой, да и видно с высокого берега дальше. Сосны, опять же – почти готовые бревна. Ровные, высокие – спилил и клади сруб.

Мы поскакали обратно, доложили Михаилу. У других наших товарищей таких удачных мест не нашлось. Весь обоз тронулся к найденному нами месту. По дороге я развернул подорожную карту, прикинул наше местоположение. Вот это да! Здесь же в будущем должен быть Воронеж. Выходит, мы все, весь обоз – отцы‑основатели будущего города. Я сделал на карте отметину на месте заставы.

После сваренного кашеваром обеда, а скорее всего – раннего ужина – Михаил разрешил всем отдыхать, только караул выставил. С утра же все принялись рубить и пилить сосны, лошадями сволакивая на поляну. К вечеру на берегу лежала груда бревен. С непривычки – не лесоруб я все‑таки – болела спина, саднили натертые рукоятью топора ладони.

Целый месяц мы как проклятые строили бревенчатый сруб избы, затем делали сторожевую башню, обносили территорию вкопанными бревнами. Несмотря на усталость, никто не роптал – все понимали, что стоит татарскому разъезду наткнуться на нас, бревенчатый забор и изба – единственная наша защита от стрел. Только за ними и можно отсидеться при внезапном нападении. То, что нас обнаружат – в этом никто не сомневался, вопрос только в том – когда? Желательно попозже.

В один из дней караульный с вышки прокричал:

– Люди! Обоз идет!

Все побросали топоры и пилы, набросили кольчуги, похватали мечи и копья. Неизвестно, что за люди. На татар не похоже, – те все конные, а здесь – обоз, пешие люди. Когда обоз приблизился, все облегченно вздохнули – русские.

Телеги остановились недалеко от ворот. К нам подошел купец в пропыленном кафтане, поклонился.

– Вот чудо, на полдень ехал – ничего не было, – возвращаюсь – изба стоит. Никак застава?

– Застава, купец, угадал.

– Это хорошо, спокойнее ехать будет.

Ратники расслабились; отложив оружие, принялись за работу.

Старший по заставе стал расспрашивать купца – не видел ли чего по дороге, не рыщут ли где татары, что слыхать в трактирах и харчевнях.

– Бог миловал, по дороге никто не обижал, татар не видали, так бы и до Суздаля спокойно добраться. Дозволишь ли переночевать у тебя на заставе? Двор пустой пока, а мне и людям спокойнее будет.

– Отчего ж не позволить? Двор и вправду пустой.

Купец махнул рукой, и обоз медленно въехал во двор. На заставе сразу стало шумно, многолюдно. Некоторые из обоза встретили своих знакомых из ратников. Начались расспросы.

Купец выделил крупы и свежей рыбы, и стол получился общим. Назавтра рано утром обоз ушел, и мы снова впряглись в работу.

Шли дни, застава обустроилась, и после однодневного отдыха Михаил стал посылать дозоры. Попарно на конях мы выезжали в разные стороны, изучая местность и выглядывая горизонт. Татары, если вторгались, шли конной лавой, без обозов, высылая вперед дозоры по тридцать‑пятьдесят всадников, обычно легко вооруженных. От такой массы скачущих коней всегда поднимается туча пыли. Вот такие пыльные облака мы и высматривали.

Уже немного прохладным августовским днем, пополудни, вдали появилась какая‑то пыльная пелена. Через час‑два она превратилась в пыльное облако.

– Петр, подержи коня.

Я соскочил с седла, бросил поводья Петру. Копье и щит остались приторочены к седлу. Цепляясь за сучья, я взобрался на дерево.

С высоты открывались прекрасные виды – степь, овраги, поросшие кустарником, редкие рощи деревьев. Были хорошо видны реки Дон и Воронеж, у излучины которых виднелась наша застава. Но мое внимание сосредоточилось на облаке пыли. Ветер дул мне в лицо, и пыль двигалась на меня, скрывая – что там за нею? Вот они!

На рысях, по направлению к заставе двигалось полсотни татар. В том, что это были они, сомневаться не приходилось. На головах лисьи малахаи, в руках короткие копья с бунчуками, низкорослые, лохматые и злые лошади.

Надо бы их как‑то тормознуть. Из глотки вырвался дикий рев, абсолютно оглушающий, сбивающий с ног, пугающий и парализующий волю.

Татарские лошади с всадниками бросились врассыпную, наскакивали друг на друга, лошади падали, придавливая всадников. Свалка получилась изрядная. Татары в ужасе показывали на меня пальцем и кричали: «Шайтан!» Никто и не подумал поднять лук.

Набрав воздух в легкие, снова закричал. Затыкая уши от страшного рева, татары повернули лошадей и кинулись обратно, но не все. Кое‑кто упал на колени и уткнулся головой в землю. Да и бросившиеся наутек скакали не дружной ватагой, а врассыпную.

Ладно, черт с ними, вернее – шайтан. Мне надо к своим.

Я слез с дерева рядом с Петром.

– Ну что там? – С живым интересом спросил Петр.

– Дозор татарский в полсотни сабель, верст через десять от них – основные силы. Пересчитать не смог, далеко.

Петр присвистнул от удивления.

– Надо нашим сообщить. А что там за крик такой ужасный был?

– Не обращай внимания, это я передовой дозор назад отправил. Это хорошо, немного времени выиграем. Ну, помчались к своим?

Мы рванули с места в галоп, а через час уже докладывали Михаилу. Вокруг нас собрались свободные ратники.

– Точно ли большая сила идет? Ну как ошибся ты?

– Точно, сам видел.

Михаил задумался. Я видел, что он пытается решить непростую дилемму – послать гонца в Тулу, а остальных оставить здесь, на заставе, пытаясь сдержать полчища татар, или уходить всем, выслав вперед гонца налегке? Но что значат двадцать воинов против нескольких тысяч? Наши стены и избу татары зажгут стрелами с горящей паклей. И у нас только два пути – биться насмерть или сгореть в огне. Выбор при любом раскладе плохой.

Я тронул Михаила за плечо.

– Всем надо уходить, мы даже задержать их не сможем, так – оставят полсотни‑сотню, чтобы нас в осаду взять, да сожгут, зря людей положим.

– Сам про то думаю. Жалко только заставу – столько труда вложили. Да и воевода голову снять может, если ошибся ты, не на Тулу татары пойдут. Кто знает, что у них в головах – вдруг на Литву повернут? Нас ведь всех в трусы зачислят. Не казнят, так до гроба не отмоешься от позора.

– Я видел их сам, своими глазами. При том ходе, что у них, они через несколько дней под Тулой будут. Думай быстрее, надо собираться и уходить. У татар по три‑четыре сменные лошади, а у нас сменных лошадей нет. Телеги бросать надо, уходить налегке.

Михаил снова задумался. Я отошел в сторону.

– Все! – Михаил поднялся. – Всем собираться, будем уходить. Леонтий, ты отдыхал сегодня, конь свежий, скачи гонцом в Тулу, передашь воеводе – рать татарская на Русь идет, пусть готовится к встрече. Мы следом за тобой пойдем.

Гонец вскочил на коня и, с ходу взяв галоп, вылетел через распахнутые ворота.

Со сторожевой башни раздался голос караульного.

– Вижу пыль далеко на полдень, много пыли.

Его слова подстегнули всех – ратники бросились собирать скудные пожитки, привязывать к седлам.

Михаил обошел заставу, по‑хозяйски оглядывая – не забыли ли чего нужного. Много чего придется бросить – котлы, инструмент кое‑какой вроде лопат и ломов. Сюда‑то на телегах везли, да бросить телеги придется, не уйти нам с ними.

– Все, седлайтесь по коням! Выступаем.

Ратники дружно взлетели в седла.

– С Богом!

Ратники перекрестились и тронулись в путь. Проезжая ворота, почти все оборачивались. Жалко было бросать заставу: все сделанное создано тяжким трудом и полито потом.

Мы вытянулись гуськом, ехать по‑другому в роще не получалось, да и дороги пока как таковой не было – так, тропка, протоптанная нами. Скакали до темноты, и только когда лошади начали похрапывать, остановились на ночлег. Располагаться на ночлег‑то не страшно, татары тоже ночью отдыхают.

Огня не разводили, котлов не было – в чем варить ту же кашу? Перекусили салом и сухарями.

Проснулись ни свет ни заря, поели сухарей, запив водой из ручья, и снова – бешеная скачка.

Вот и первая деревушка. Мы остановились на короткое время, дали чуть передохнуть коням и пробежались по домам, предупреждая жителей о приближающейся татарской орде. Деревня сразу ожила, засуетились бабы, собирая в узлы самое ценное. Мужики запрягали коней в телеги, к ним же привязывали коров. Ох, боюсь я, не уйти с коровами‑то. Тут себя и деток пожалеть надо, коровы – дело наживное; жалко животину, да семья важнее.

Снова скачка. Опять известили жителей – и в седла. На взгорьях поглядывали – не видно ли пыли сзади. Но пока было тихо. Так скакали до вечера, и когда уже лошади стали переходить на шаг, не в силах скакать дальше, остановились на ночлег.

Так гнали до самой Тулы, осадили усталых коней у кремля и сами, шатаясь от усталости, ввели за уздцы коней в низкие ворота.

Михаил побежал искать воеводу, мы же повалились на траву передохнуть от бешеной скачки. Вскоре Михаил вернулся, но выглядел озабоченным:

– Гонец наш вчера прискакал, рассказал все воеводе, сегодня я доложил, но, похоже, нам не очень верят. Воевода говорит, что кроме нас ни одна застава тревогу не подает. Не мнится ли нам случаем?

Вот те раз. Гонца послали, сами чуть коней не загнали – и ради чего? Чтобы нас в чем‑то заподозрили?

– Старшой, а теперь‑то нам чего делать?

– Воевода сказал – отдохнуть денек, и снова на заставу возвертаться.

Все молча переглянулись. Лица ратников выглядели усталыми и разочарованными. Затем повернулись ко мне – да и не мудрено – ведь это я принес тревожную весть о татарах. Остальные ратники живьем крымчаков не видели. А поскольку мы с Петром для них – люди новые, в бою непроверенные, то не показалось ли нам с перепугу чего? Глаза ратников глядели на меня осуждающе. Я чувствовал себя без вины виноватым.

– Ладно, идите отдыхайте, завтрашний день – в баньку сходить, сродственников навестить, ну а уж потом жду вас утречком у Ивановских ворот.

Все молча стали расходиться, ведя лошадей в поводу. Вид у ратников был подавленный. Черт! Как я сразу не обратил внимания, что суеты в крепости нет? Обычно с приближением врага возникает суета – жители уходят в крепость, таща с собой узлы с самым ценным и съестные припасы, воины готовятся к осаде, подтаскивают к стенам камни для камнеметов, смолу, точат мечи, пучками несут стрелы к бойницам. Ничего этого я не увидел. То ли усталость тому виной была, то ли моя невнимательность.

Придя на постоялый двор, мы распрягли коней, задали им овса. Затащили переметные сумы в комнату и рухнули на постели. Хорошо‑то как!

Полежали немного, переводя дух. Затем Петр осторожно меня спросил:

– Ты крымчаков сам видел, не ошибся? Я тебе верю – мы уже давно вместе, но почему другие заставы молчат? Может быть, крымчаки в сторону ушли – на Литву или еще куда? В степи дорог нет, скачи – куда хочешь.

Видно было, что Петр переживал. Как же, ратники заставу бросили, а врага и нет.

Спустившись из комнаты в трактир, я заказал обильную еду, соскучившись по горяченькому – уху, стерлядь, курицу на вертеле, пироги с капустой. Запивал все это мальвазией. Ел не спеша, размышляя – где крымчаки? Куда мне направиться? На юг, где я их видел, или на запад, если они повернули на Литву? Так и не решив, отправился отсыпаться.

А ночью прибежал в город крестьянин, сообщивший о татарах.

Петр даже повеселел:

– Уф, камень с души, а то кошки прямо скребли: в трусы и паникеры нас записали.

– Да радости мало – сколько людей сгинет, в плен попадет?

– Это да. – Улыбка с лица Петра исчезла.

– Давай спать, Петя, может статься, завтрашнюю ночь спать не придется.

Мы улеглись. Усталый, я отрубился сразу.

Утро началось с переполоха. Шумели постояльцы, бегали слуги, ржали лошади. Протерев глаза, я вышел в коридор.

– Что случилось, что шумим, братцы?

– Татары!

– Где?

– Не знаю – гонец под утро прискакал – крымчаки объявились. Собирайтесь, в крепость надо спешить.

Я вернулся в комнату, громко крикнул:

– Петр, просыпайся, татары!

– А? Что? Какие татары?

– Гонец утром прискакал – татары с юга идут; все собираются в крепость.

– Ну так покушать надо, не воевать же на пустое брюхо.

Мы спустились вниз, в трактир. Хозяин и слуги бегали, укладывая чугунки и сковороды. Самое ценное – это железо и изделия из него. Дом что? Спалят его – так в лесу деревьев много, быстро отстроиться можно, особенно если денежки водятся.

– Хозяин, нам бы поесть чего.

– Вы что, не слышали весть? Татары!

– Так что ж нам, с пустым брюхом на войну идти?

– Идите на кухню, там только вчерашнее – ешьте, что хотите.

– И на том спасибо.

Мы нашли жареную рыбу, пироги с зайчатиной. Поели, запив пивом. От платы хозяин отказался, махнув рукой – все равно все бросать. И то верно.

Оседлали лошадей, перебросили через седло переметные сумы со своими скромными пожитками, направились к крепости. Вид ее внушал уважение. Высокие стены – внизу каменные, вверху кирпичные, мощные башни, укрепленные ворота. Причем ворота были сделаны хитро – въезд не напрямую, ворота располагались сбоку башни. Въехав в ворота, надо было сначала повернуть, и потом можно было попасть через внутренние ворота на территорию. Это было сделано по последнему писку моды тех лет, чтобы нельзя было пробить ворота тараном. Да и внутри башни опускалась мощная кованая решетка. Даже если бы внешние ворота были бы пробиты и враг ворвался внутрь башни, перед ним была бы решетка. Учитывая, что внутрь помещения смотрели бойницы со второго этажа башни, а также стволы подошвенных пушек, врагу непросто было пробиться через ворота.

Внутри уже кипела суета – бегали с оружием воины, мирные жители собрались в центре; кто‑то ставил небольшие шатры – из тех, кто побогаче. Стоял шум, гвалт, прыгали дети, мычали коровы. Всю живность согнали к Наугольной башне. Она стояла у реки, с этой стороны нападение наименее вероятно: татары – народ конный, в отличие от викингов.

По моим прикидкам, наибольшее внимание следовало уделить башне Ивановских ворот и башне Одоевских ворот. Татары придут оттуда. Но судя по воинам, подтаскивающим именно к этим башням пушки и ядра, воевода и сам знал, что делать.

Мы нашли Михаила.

– Вроде как татары, поездка назад, на заставу, отменяется. Воевода приказал всем ратникам заставы на Никитской башне обороняться, – Михаил указал пальцем на башню.

Я пригляделся – высокая, круглая, в отличие от других – стены мощные. Ну что ж, будем тут обороняться.

– Огненный бой кто знает ли?

– Я знаю.

– Будешь пушкарям помогать. Не хватает народу у пушек, боятся ратники.

Михаил распределил всех – кого с луком на стены, кого к камнеметам.

Мы вошли через низенькую дверь в башню, и я оторопело встал: к стене башни были приделаны цепи, лежали ошейники, с потолка свисала дыба. На полу проступала сквозь песок кровь. Михаил небрежно махнул рукой:

– Здесь пыточная была, тайных дел Приказа. Да нам‑то что, мы наверху будем.

По узкой и крутой лестнице, что была в толще стены, мы поднялись на второй этаж. Метров десяти в диаметре, округлое помещение с бойницами, несколько воинов с луками у бойниц, и одна небольшая пушечка. Рядом с ней ядра, бочонок с каменным дробом. Недалеко от лестницы на третий этаж – жаровня с углями, в ней калится железный прут для запала.

Мы перезнакомились с городскими ратниками. Их десятник распределил нас по бойницам. Меня Михаил поставил к пушкарям.

Я подошел в бойницам. Из башни отлично были видны мощные стены кремля, соседние башни – Ивановских и Одоевских ворот. До них было метров сто–сто пятьдесят. Поставили башни с расчетом на дальность стрельбы из лука и пушек картечью. Бойницы, правда, узковаты. С одной стороны – хорошо, меньше шансов, что вражеская стрела залетит, с другой – сектор обстрела очень узок, да и мертвая зона велика. Только и надежды, что на стрелков из других амбразур.

Я взобрался на третий этаж башни. Отсюда вся Тула была как на ладони. Мощная река людей, телег, животных, стремящихся укрыться в крепости, постепенно мелела, превращаясь в жиденький ручеек из отдельных людей.

Вдали, верстах в десяти, были видны черные дымы пожарищ. Там татары уже жгли русские деревни. Горе тому, кто не успел уйти, укрыться – хотя бы в лесу. Конные татары не имели привычки шастать по лесу. Ни разогнаться там для копейного удара, ни из лука пострелять. С заводными конями туда не поскачешь, а у оседланного полно шансов сломать ногу в барсучьей норе или в буреломе. Посему лес испокон века – защитник народа русского. Так же как свинья – источник мяса. Татары – мусульмане, для стола резали коров, баранов, коней, брезгуя свининой.

Для большой конной массы надо и места много, а перед крупными городами то деревня, то поле вспаханное, да и стоят города на берегах рек, часто на изгибах. Все это не позволяет разогнаться войску, татары разделяются на многочисленные потоки, идущие параллельно по многим дорогам. Не последнюю роль играет и кормежка. Ну‑ка, накорми травою многотысячный табун. После прохода орды трава выщипана конями и вытоптана копытами – этакий черный широкий шрам в поле или степи.

Решив не болтаться почем зря, я улегся у стены, лишь периодически поглядывая в бойницу. Все бы ничего, но сквозило через бойницу изрядно, хотя на улице было тепло. Даже летнее солнце не смогло прогреть до конца толстенные стены. М‑да, хорошо стены сложены, добротно, на извести, как бетонный монолит.

Я кажется слегка вздремнул, когда ратник у бойницы вскричал:

– Поганые показались!

Я вскинулся к узкой прорези бойницы. Точно! Вдали, приближаясь к посадам, неслась конная полусотня, как всегда – с визгом, с копьями наперевес. Я зевнул: «Эти только попугают. Что они крепости сделать могут? Только из луков пострелять, сшибут пару неосторожных любопытных». Я пригнул голову молодого воина, неосторожно вставшего у бойницы. Вовремя. В стену рядом с бойницей ударила короткая татарская стрела. Были крымчаки еще далековато для точной и прицельной стрельбы, но, по своему обыкновению, начали осыпать противника стрелами. Через пару минут подскакали поближе, стали кричать на татарском и русском призывы сдаваться на милость Шиг‑алея, да продлит Аллах годы его жизни.

Лучники со стен дали залп, проредив ряды крымчаков. Завизжав, татары постреляли в ответ, впрочем – безрезультатно, и унеслись обратно. Теперь стоит ждать основных сил.

Почти до вечера, как я и предсказывал, нас никто не беспокоил, поэтому мы не спеша пообедали. И когда уже защитники крепости решили, что день пройдет спокойно, появилась основная орда. Сначала заклубилась пыль, затем стал нарастать шум передвижения большого конного войска, в разных местах предместья появились дымы – то татары жгли дома горожан. Обычно во время похода поджогами татары не занимались, чтобы не обнаружить себя раньше времени, застать врасплох. А уж теперь стесняться не будут.

Со стен жители с болью в душе смотрели, как горят их дома.

– Гляди, Акинфий, по‑моему – в Кузнечной стороне горит, – сказал один ремесленник другому.

Внезапно, сразу с нескольких параллельных улиц, на площадь перед крепостью вынеслась орда.

– Господи, как же их много! – вырвалось у многих воинов и горожан. Пространство вокруг кремля, по всему его периметру, было свободно от застроек для удобной обороны. Сейчас все оно было заполнено татарами.

На защитников посыпались стрелы, появились первые раненые и убитые. Затем стрельба затихла, и от группы богато одетых в блестящих кирасах и шлемах татар прилетела стрела. Была она без железного наконечника, с привязанной к ней запиской.

Обычно татары в своей переписке пользовались услугами писцов‑уйгуров, поскольку эта народность малочисленная, и ее письменности никто не знал. В принципе неплохая задумка – даже если письмо попадет в чужие руки, прочитать его никто не может.

Здесь же записка была на русском. Ее передали старшему – боярину Бобрину, он отвечал за оборону всей восточной стены с ее тремя башнями и воротами. Шевеля губами и морща лоб, боярин вслух прочитал: «Кто из неверных не трус – выйди на честный поединок».

Воины вокруг зашептались: «На поединок вызывают». Так часто бывало среди противоборствующих сторон. Перед началом боя выходили по одному поединщику с каждой стороны. Бой шел смертный, проигравшая сторона иногда уходила без боя, считалась побежденной. Когда войско было многочисленным – никто не уходил, но воины победившего поединщика получали бурю положительных эмоций, боевой дух их возрастал и креп. Верившие в предсказания воины считали победу добрым знаком и к поединкам перед боем относились серьезно, так же, как и к выбору воина‑поединщика.

Все дружно выглянули через бойницы в башнях и зубцы на стенах на татар.

От орды выделился и вышел вперед здоровенный татарин – ростом под два метра, узкоглазый, безбородый, могучий как бык. Мне показалось, что при каждом его движении кольчуга на нем трещит. Плоский татарский шлем прикрывал голову, в руке – короткое татарское копье с бунчуком, на поясе – сабля. Штаны атласные, зеленые, на ногах – красные сапожки. Видно – не простой татарин, не меньше как сотник. Он вскинул вверх огромной ручищей копье, повернулся к своим и что‑то заорал по‑татарски. Орда взревела в ответ. Затем он повернулся к нам, воткнул копье подтоком в землю, грохнул кулаком себя по груди и протянул руку к крепости. Вызывал на поединок. Наши ратники немного сробели. Как же – такой здоровяк, он и без оружия голыми руками удавит или кости переломает.

Пока я раздумывал – выходить или нет, из ратников выдвинулся туляк, тоже здоровенный, пониже ростом, чем татарин, но шире в плечах, такой же могучий. «Никита Кожемяка, – пронесся шепоток, – кулачный боец, на Масленицу в кулачном бою никто против него устоять не может». Но здесь предстоял смертный поединок, и нужно было не кулаками махать, а искусно владеть оружием. Кожемяка мял и выделывал кожи; в этой работе слабым делать нечего, в его силе я не сомневался. Но татарин всю жизнь в седле, все время в боях, работали за него рабы. Наверняка оружием владеет хорошо. Ой, сомневаюсь я в исходе поединка.

Никита был внешне спокоен, играл мускулами, кичливо поглядывая сверху, со стены, на татарина. На теле у бойца была байдана – вид кольчуги из колец крупного размера. Она была прочнее кольчуги, могла выдержать рубящий удар мечом или саблей, но колющий удар не держала. Слишком велики были отверстия в кольцах.

Богатыря обвязали пеньковой веревкой и спустили со стены вниз. Открывать ворота не решились – вдруг татары ринутся? Никита не спеша отвязал веревку, помахал нам рукой и зашагал в сторону татарина. Ратники и горожане столпились на стене, всех интересовал поединок. Никто из воинов противоборствующих сторон не имел права вмешиваться, оказывать помощь, иначе исход поединка не засчитывался. Татары загалдели, завизжали, принялись бить саблями по щитам. Гам поднялся неимоверный. Наши поддерживали Никиту криками одобрения.

Поединщики сошлись ближе, между ними метров десять‑пятнадцать. Медленно переступая ногами, не сводя друг с друга глаз, они описывают круги.

Перед броском копья вес тела переносят на одну ногу. Важно не упустить этот момент, иначе можно не успеть уклониться от летящего копья – расстояние слишком мало. Я сам внимательно смотрел на татарина, но момент броска не увидел. Обычно отводят правую руку назад, и древко лежит в ладони сверху. Татарин же бросил копье, как кидают нож – снизу, почти без замаха, и ладонь была сверху древка. Видимо, был слишком силен и знал свои возможности.

Никита проморгал бросок, так же как и другие наши воины. Копье вошло в живот, пробив байдану и выйдя со спины. Крымчаки уже предвидели бросок своего поединщика – скорее всего он демонстрировал его не раз – сразу восторженно взревели. По логике, Никита должен был упасть замертво. Но слишком силен Никита. В несколько бросков богатырь достиг крымчака, обхватил его ручищами и сдавил так, что хруст костей услышали даже мы на стене. У татарина горлом хлынула кровь, лицо резко побледнело, руки безжизненно обвисли. Никита отпустил татарина, и он рухнул на землю. Поединщик взялся за древко копья, пытаясь его вытащить, но и у него изо рта пошла кровь, он зашатался и упал на крымчака. Несколько секунд стояла мертвая тишина. Затем победно закричали наши воины. Ничья!

Татары раздасадованно плевались. Что‑то прокричал их сотник, а может быть и темник; из толпы выскочило несколько татар, схватили нашего Никиту и, подтащив к стенам, обвязали тело веревкой, чтобы мы могли втащить его в крепость. Другие крымчаки унесли тело своего поединщика. Всадники развернулись и скрылись в глубине улиц.

Вечером, после отпевания, Никиту похоронили недалеко от Наугольной башни.

Ночью татары не предпринимали попыток штурма, а наутро кинулись разом, со всех трех сторон – с четвертой крепость прикрывала река Упа. Наступали пешие: передние несли длинные лестницы, споро ставили их на стены. Но большинство лестниц донести до стены не удалось – лучники и пушкари не дремали, выбивали в первую очередь тех, кто нес лестницу. Ров у стены был наполовину завален трупами. Кое‑где татарам удалось взобраться на стену, после ожесточенной сечи стену очистили, трупы посбрасывали вниз.

До полудня крымчаки сидели тихо, потом вытащили три пушки – больше у них, наверное, не было, да и эти не иначе где‑то захватили; поставили напротив Ивановских ворот и стали методично обстреливать. Артиллеристы из них были неважные, и ядра редко попадали в цель. Пока ворота держались, но обеспокоенный воевода распорядился завалить ворота камнями. И воины и горожане принялись носить камни и заваливать ворота. Вскоре ворот не стало видно, и арка оказалась просто замурованной. Даже если дубовые ворота разобьют ядрами, пусть попробуют пробиться через узкую, заваленную камнями арку.

Все время от полудня до вечера пушки долбили ядрами ворота. И хоть из трех ядер только одно попадало в цель, долго так продолжаться не могло. Толстые дубовые ворота трещали, от них отлетали щепки. После каждого удачного попадания крымчаки радостно визжали и улюлюкали.

Но всему приходит конец – солнце село, и стрельба прекратилась. По моим ощущениям, еще одного дня обстрела ворота могут не выдержать. Надо придумать для татар какую‑нибудь пакость.

Я присел у стены, задумался. Что может помочь татарам прорваться в крепость? Только пушки, которые разрушат ворота. С лестницами у них взять стены не получится. С собой взять много пушек они не могли, слишком быстро передвигались; скорее всего, пушки разобрали и навьючили на лошадей. Мой вывод косвенно подтверждало то, что калибр у пушек невелик, да и в других местах – скажем, у Одоевской башни, грохота выстрелов не слышно. Значит самый лучший выход – обезвредить их пушки. Вопрос – как? Напасть ночью и утащить – не получится, слишком тяжелые, да и охрана при пушках будет. Где лежит порох – я не знаю. Думай, Юра, думай! Должен же быть выход. Можно расклепать стволы, они бронзовые. Но для этого надо иметь кувалду и время. Так мне и позволят татары стучать кувалдой по стволам их пушек, да и звон ударов мертвого поднимет. Нет, не годится, но что‑то в этом есть. Так, похоже, вопрос решаемый.

Я подошел к своим канонирам, попросил у них отсыпать полведра пороха. Те, подивившись, отсыпали в берестяной туесок. Я помчался к мастеровым, попросил у них шелка, чтобы сделать из него три мешочка – я руками показал размеры. С шелком были проблемы. Я бродил между горожанами и вдруг увидел на парне шелковую рубашку.

– Друг, продай рубашку.

– Да она мне и самому нужна.

– Мне для дела, бомбу сделать хочу.

Парень молча стащил с себя рубашку, протянул мне. Когда же я начал рыться в поясной сумке, сказал:

– Коли моя рубашка поможет хоть одного татарина убить, забирай так.

Я снова помчался к мастеровым: рубашку разрезали, споро сделали мешочки. Я пересыпал порох из туеска в мешочки, плотно завязал.

Найдя Михаила, попросил разрешения у него на вылазку, к татарам. Тот уперся – нечего тебе там делать! Тогда я объяснил, зачем. Михаил согласился сразу.

Меня обвязали веревкой и спустили со стены. Мешочки с порохом лежали за пазухой. Саблю я не взял, только кинжал. Мне была необходима тишина. Не дай бог звякнет сабля о кирпич, и татары насторожатся.

Ноги достали до земли. На ощупь я развязал узел, постоял, прислушиваясь. Тихо, лишь слышны разговоры татар вдалеке. Я осторожно пошел в сторону, где днем стояли пушки. Прежде чем наступить на землю, ногой прощупывал – не звякнет ли потерянный в сражении шлем, не хрустнет ли древко стрелы. Татары народ беспечный, но службу знают, в карауле никто не спит.

По небу плыли облака, скрывая луну. Отчего‑то вдруг подумалось: «Выглянет сейчас луна – и я как на ладони. Вмиг истыкают стрелами, буду как ежик». Темнота скрывала, но она же и мешала.

Я уже отошел от крепости метров на сто. Где‑то здесь должны быть пушки. «Господи, – взмолился я, – сделай так, чтобы я в темноте видеть мог, не для себя прошу – для людей».

Я еще постоял, пытаясь на слух определить, где находятся караульные. Мгла вокруг меня стала рассеиваться, стали видны стены недалеких домов, пушки, что стояли метрах в пятидесяти дальше и левее. Сначала я с испугом взглянул на небо – не луна ли выглянула? Но нет, сквозь тучи еле проглядывался диск земного спутника. А между тем видеть в темноте я стал неплохо. Не так, как днем, но как в легких сумерках. Здорово!

Я подбежал к пушкам. Сунул руку в ствол – пусто. То, что мне и надо. Во все три пушечных ствола я засунул по мешочку с порохом, банником забил их поглубже и поплотнее и рванул к крепости. Сидевшие недалеко от пушек татары даже голов не повернули, если их что‑то и насторожит, то я уже буду далеко. Видел я по‑прежнему неплохо. Добрался до места, откуда меня спускали, нашел веревку, обвязался и подергал за пеньковый конец, идущий наверх. Сверху высунулась голова Михаила:

– Кто тут?

– Тащите быстрее!

Услышав мой голос, веревку быстро потащили вверх, и через мгновение я оказался на стене.

– Чего спрашиваете, кто тут? Вы что, еще кого‑нибудь ждете? Вы бы еще факелом подсветили.

– Ладно, ладно, – стушевался Михаил. – Что‑то ты быстро вернулся. Все удалось?

– Удалось. Если завтра никто ничего не обнаружит, вас всех ждет огненное шоу.

– Чаво?

– Взрыв будет, говорю.

– А‑а‑а.

Я пошел к себе в башню, подложил под голову переметную суму и решил вздремнуть. Ночная вылазка была хоть и недолгой, утомила изрядно. Утром меня растолкал молодой ратник. Он держал в руках оловянную миску с кашей, обильно приправленную шкварками.

– Мы уже поели, пока горяченькая – покушай и ты.

Татары тоже, видимо, поели, так как начали постреливать из луков. Лениво так, чтобы продемонстрировать свое присутствие.

Я с аппетитом уплел кашу с ломтем черного хлеба. Выглянул в бойницу. Канониры суетились у пушек. Интересно, обнаружили они лишний порох в стволах? Сейчас получу ответ на свой вопрос.

В соседнюю бойницу выглядывал Михаил, – наверное, тоже хотел увидеть результаты ночной вылазки. Было видно, как поправив прицел, канонир поднес тлеющий фитиль к казеннику пушки.

Ба‑бах! Место, где стояла пушка, окуталось дымом, раздались крики. Ура, сработало!

Бронзовые пушки при неважном порохе, качество которого отличалось от партии к партии, даже при нормальном по весу заряде иногда разрывало, калеча и убивая прислугу. А тут к моему заряду пороха добавили свой заряд. Двойную порцию пороха пушка не выдержала.

Когда рассеялся дым, мы увидели куски ствола, лежащий на боку лафет и убитую прислугу.

Тут уже наши ратники бурно стали выражать свою радость. Татары унесли раненых и убитых. Поскольку разрывы пушек не были большой редкостью, то и татары сочли происшедшее волей случая.

Через какое‑то время у второй и третьей пушки засуетилась прислуга. По команде старшего, взмахнувшего саблей, канониры поднесли фитили к пушкам. Грянул еще более сильный взрыв.

Из клубов дыма выбегали раненые, в горящей одежде, татары. Не разбирая дороги, бежали в разные стороны от места катастрофы, в том числе и в сторону крепости. Когда дым снесло ветром, нашим глазам предстала картина случившегося в полном своем кошмаре.

От пушек мало что осталось. Многочисленная прислуга валялась вокруг в немыслимых позах. В рядах спешившихся татар многие были ранены, их спасло от смерти только расстояние да их Аллах.

На стенах ликовали. Единственное оружие, могущее разрушить ворота, уничтожено. Шансы крымчаков прорваться в крепость сильно упали. Ко мне подскочил Михаил, стал обнимать.

– Твоя работа?

– Моя, не зря же я ночью туда ходил.

– Пойдем, воеводе представлю.

Не слушая моих возражений, Михаил схватил меня за руку и потащил по лестнице вниз. Оказалось, воевода сам лицезрел взрыв пушек с соседней башни. После взрыва первой пушки он лично захотел проследить за дальнейшим развитием событий. Воевода крепко меня обнял:

– Молодец, воин! Ты даже сам не знаешь, как много сделал для крепости. Ежели татары не подвезут еще пушек, хрен им, а не крепость. До прихода помощи, даст Бог, продержимся. Гонца‑то к великому князю я давно отослал. Погоди‑ка, это ведь тебя из Москвы прислали?

– Меня, воевода.

– Молодец, и тут не оплошал. Жив коли будешь – не забуду.

Мы с Михаилом поклонились и пошли к себе на башню. День‑то ведь только начался. Татары вели себя относительно спокойно. Так, постреливали из луков для острастки. То ли не могли прийти в себя, то ли замышляли какую‑нибудь пакость. Скорее всего – второе. Наверняка они и сами понимали, что затягивать осаду невозможно. Подойдут из Москвы полки стрельцов, ополченческая конница – и тогда неизвестно, чем закончится поход.

А целью татарского набега была, в первую очередь, нажива – злато‑серебро, меха, дорогое оружие, рабы. Высоко ценились ремесленники – кузнецы, кожевенники, гончары, строители. За этим их и принесло в Тулу. А тут – облом: люди и ценности в кремле, захватить внезапно не получилось. Теперь наверняка раздумывают – продолжать осаду или уйти в сторону: вокруг еще много городов поменьше, где нет крепостей, а поселение огорожено бревенчатой стеной, которую можно и сжечь.

Я предполагал, что именно так сейчас думает татарский бей или мурза, – кто их там разберет, – мне они не докладывали. Хм, не докладывали. А почему бы ночью не сделать вылазку и не взять пленного – пусть порассказывает, что знает. И хорошо бы не рядового нукера, который умеет только саблей махать да суму набивать награбленным. Желательно взять хотя бы сотника или темника – те могут что‑то знать о планах. Ага, размечтался, а самого Шиг‑алея не хочешь пленить?

Подошло время обеда. Ратники, по очереди спускаясь со стен, кушали. Пообедав и отдохнув часок, я нашел Михаила, сказал, что ночью снова хочу отправиться на вылазку, но сделаю это на другом участке стены. На нашем участке татары наверняка начеку – все‑таки взрыв трех пушек нельзя списать на случайность. Михаил долго не раздумывал и, сразу согласившись, пошел высматривать наиболее удобный участок.

Вернувшись перед ужином, он сказал, что нашел удобный участок у Наугольной башни. Ворот там нет, татар мало, да и река рядом. На том и порешили.

Дождались вечера. Время уже было за полночь, когда я решил идти через стену. Михаил помог обвязать веревку вокруг пояса и с другими воинами спустил меня со стены.

Отвязавшись, я направился вдоль берега. Слева маячили несколько пеших татар в карауле. Те сидели в расслабленных позах на поваленном заборе у сожженной избы. Чего им не расслабляться? Ворота далеко, внезапной вылазки ожидать не приходится, осажденные небось трясутся от страха, сидя за высокими стенами. Ошибаетесь, нехристи.

Обходя мусор и бесшумно ступая, я подошел к караулу – их всего‑то оказалось двое. Бросил камешек в сторону избы и, когда часовые обернулись на шум, снес обоим головы саблей. А не надо расслабляться на моей земле!

Куда же направиться, где взять пленника? Надо углубляться в посады, чем дальше от крепости, тем беспечнее будут татары. Послышался перестук копыт. Я сдвинулся в тень дерева. Вдруг луна выйдет, а я – вот он, рядом, на дистанции броска копья. Татары проехали совсем близко, обдав крепкими запахами конского пота, немытых тел и еще чего‑то чужого, чему я и названия подобрать не мог. Подъехав к берегу реки и тихо переговариваясь, показывали рукой на Наугольную башню. Никак на осмотр местности для будущей атаки выехали. Ну, наглецы. А в принципе – чем они рискуют? До башни метров сто, ну‑ка, попади в них в темноте из лука!

Что делать‑то? Не смогу я с ними справиться со всеми сразу в темноте. Надо выжидать удобный момент. Я подобрался поближе, маскируясь в тени изб, заборов и деревьев. Удача, что не все здесь сожгли, хотя наверняка уже разграбили.

Простояв еще минут двадцать, всадники закончили разговор и развернулись. Сейчас уйдут, а мне ничего не удалось придумать. Значит, так угодно судьбе, решил я и направился вдоль берега. Буквально рядом стукнула дверь. Я замер. От избы к реке подошел татарин и стал справлять малую нужду. Буквально на цыпочках я подкрался и саблей в ножнах ударил его по голове, плашмя, разумеется. Татарин молча повалился в воду. Не хватало, чтобы язык утонул! Я бросился за ним, ухватил за халат и вытащил на берег. Надо срочно убираться отсюда. Взвалив татарина на плечи, я потащил его в сторону крепости.

Уложив на землю, снял с него саблю и кинжал – мне бы не хотелось получить удар в спину. Отрезав полу кафтана у него же, я затолкал ее ему в рот, связал руки приготовленной еще в крепости веревкой. Поставил на ноги, но он не держался, падал. А время – время поджимало. Когда у них караул меняют? Придет смена, а тут оба караульных убиты; поднимут тревогу. Пленный стал моргать. А, очухался. Недолго думая, я снова взвалил его на спину и пошел к стене. Увидев конец свисающей веревки, обвязал ею татарина и дернул за веревку. Тело стали поднимать вверх. Наверху раздались тихие разговоры, чертыхания. Никак, меня ожидали?

Веревка упала снова; я обвязался, и меня споро подняли на стену. Михаил хлопнул меня по плечу:

– Ну, слава богу, вернулся; что‑то долго тебя не было, я уже переживать стал, да и не видно ничего. Ты кого притащил?

– Да бог его знает, вышел из избы по нужде, тут я по башке его и шарахнул. Придет в себя, надо допросить. Толмач в крепости есть?

– Есть, как не быть, да не один. Почитай – каждый торговый человек по‑ихнему разумеет.

– Осторожненько только – чтобы этого басурмана взять, мне пришлось еще и двух караульных убить. Жалко, если труды даром пропадут.

– Что, один, что ли?

– Чего спрашиваешь? Ты же меня одного поднял, на той стороне стены наших ратников нет.

Михаил постоял, огладил бороду и рявкнул на стоящих рядом ратников:

– Чего встали? Кто пленного тащить будет? Пока вы тут на стене прохлаждались, Юрий пленного взял, да еще татар извел – он же еще и пленного потащит? Шевелитесь!

Ратники подхватили татарина, с которого еще стекала вода, и затопали по лестнице.

– Искупал ты его, что ли?

– Пришлось, – я не стал вдаваться в подробности. Меньше говоришь – дольше живешь. Не приведи Бог – узнают о моих способностях в крепости – сожгут на костре, даже ратные заслуги не помогут.

Я ушел отдыхать. Мне показалось, что не успел я заснуть, как меня снова растолкали.

– Какого черта? Дайте отдохнуть! – подскочил я.

Рядом стоял Михаил, виновато разводил руками:

– Воевода к себе призывает, с пленным твоим разговаривают, непростой пленник‑то. Темник, мурза ихний. Правая рука у самого Шиг‑алея. Вот это ты пошустрил ночью!

Протерев глаза кулаками, я нацепил саблю и отправился вслед за Михаилом.

Воевода находился в небольшой бревенчатой избе. После прохладного воздуха – все‑таки ночи уже стали бодрящими – чувствовалось приближение осени – в избе было тепло и светло от пары масляных светильников. В углу на скамье сидел угрюмый пленный, злобно поглядывая на воеводу и находящихся в комнате. А народу собралось изрядно – сам воевода, толмач, писец, двое охранников, сотник городского ополчения да я с Михаилом. Присесть было просто негде.

– А, наш герой пришел. Вот, молчит твой пленник, только имя и назвал. Требует своего возврата за выкуп или обмен на знатного пленника, говорит – у татар есть такие.

Я посмотрел на крымчака. Он с интересом уставился на меня. По‑моему, толмач ему не нужен, наверняка русский язык понимает.

– Что, мурза, не помогла тебе твоя охрана? – ухмыльнулся я.

Мурза аж зубами от злости заскрипел. Понимает, все понимает он. Зачем ему толмач?

– Воевода, пусть лишние из избы выйдут. Не нужен ему толмач, охрана пусть у дверей снаружи постоит.

Засопел носом воевода, однако же кивнул головой. Вышли все, кроме меня и десятника Михаила.

Я молча вытащил нож, подошел к пленному и чирканул лезвием по уху. Брызнула кровь, пленник дернулся. Очень действенный способ развязать язык. Больно, обильно течет кровь, но абсолютно не смертельно.

– Ты на мурзу руку поднял, собака!

Я чирканул ножом по второму уху.

– Будешь дерзить – вообще уши отрежу, вместе с носом и языком.

В глазах мурзы метнулся страх. Он сам убивал не раз и отдавал приказы убивать, но умирать ему не хотелось. Лет тридцати пяти, ухоженные, не знавшие работы – даже воинской, руки.

– Или ты отвечаешь на вопросы воеводы, или я тебя сейчас буду резать на куски, как я вырезал твоих нукеров.

Тут я сгустил краски, но думаю, он просто не помнит обстоятельств пленения, и сейчас мучительно пытается вспомнить, как он попал в плен.

– Шайтан! – Он повернулся к воеводе: – Спрашивай.

Начались обычные вопросы – сколько татар пришло, есть ли еще пушки, какая цель похода и много других вопросов.

После бессонной ночи я чувствовал себя неважно, голова – тупая, во рту пересохло. После окончания допроса я отпросился у воеводы и ушел к своим ратникам в башню – отсыпаться.

Выспаться не удалось. Татары пошли на приступ. Вчера они после взрыва пушек никаких активных действий не предпринимали, готовились к штурму. Большая их часть тащила лестницы, меньшая несла к воротам таран – здоровенное бревно с поперечинами. Их прикрывали с боков своими щитами другие крымчаки. Ну да, даже пушками лишь повредили ворота, а вы хотите бревном. Кто вам позволит?

Сверху на татар обрушился ливень стрел и камнепад. Понукаемые начальником, размахивавшем саблей, татары упорно били тараном в ворота. Глухие удары сотрясали ворота, и даже наша башня слегка вздрагивала.

Пушкари навели пушку в самую гущу наступающих – выстрел. Сноп картечи выбил просеку в нападающих. Я выглянул из башни – со стены отстреливались лучники, татар на стене не было. Заскочил в башню:

– Переносим пушку к боковой бойнице, вдарим по татарве с тараном!

Все дружно ухватились за пушечный лафет, волоком потащили к боковой бойнице. Тяжеленная, хоть и с виду невелика пушечка. Забили в ствол порох и картечь, выцелили – выстрел. Татары с криками попадали, таран упал тоже.

– Перезаряжай быстрее, пока не очухались!

Пушку перезарядили, одно вышло мешкотно – порох сыпали по старинке – шуфлой – этакой лопаточкой, а не порциями, развешенными заранее в шелковые мешочки, руками отмеряли и картечь.

Пока возились, таран снова подхватили, и раздался удар в ворота. Сейчас мы вас угостим. Канониры навели пушку на таран. Выстрел! Все окуталось дымом. Когда стало хоть что‑то видно, оказалось, что уцелевшие татары убегают, таран валяется на земле, рядом убитые и раненые татары. Хорошо попали, да и промахнуться со ста метров картечью мудрено.

Татары притихли, не иначе – обедать сели или готовятся к новой атаке. После часового затишья штурм возобновился снова. Татары с маниакальным упорством били тараном в ворота. Их в первую очередь выбивали лучники; мы не успевали перезаряжать пушку, непрерывно охлаждая ее в коротких перерывах водой с уксусом. От ствола валил пар. В башне от порохового дыма было нечем дышать. По обе стороны от тарана лежали уже груды убитых крымчаков. Если так пойдет и дальше, живые будут прикрыты убитыми, как щитом.

Близился вечер, на сереющем с востока небе появились первые звезды. Татарская атака снова возобновилась; ворота не выдержали под ударами тарана. Одна половина, оторванная от железных петель, рухнула прямо на осаждающих, вторая, разбитая в щепы, еле держалась. Хорошо – воевода вовремя приказал завалить арку за воротами камнями. Хлынувшие к сорванным и разбитым воротам татары так и не смогли прорваться, но наше положение осложнилось.

Совсем стемнело, и татары отошли. О том, чтобы исправить ворота, и речи быть не могло. Татары против ворот, метрах в пятидесяти, поставили укрытие из перевернутых телег и обстреливали из луков любую тень, выпускали тучи стрел на любой звук или шорох от ворот. Как же, столько жизней положили не для того, чтобы мы за ночь отремонтировали ворота.

Воевода собрал старших – десятников, сотников и приказал выставить лучников и поставить их полукольцом с внутренней стороны арки, за пятьдесят шагов от нее. Также снять пушки с других башен и установить их прямо напротив ворот.

Всю ночь пушкари снимали с башен, опускали на веревках лафеты и стволы, устанавливали пушки метрах в пятидесяти от ворот, подносили к ним порох и картечь. Ядра не брали – что от них толку против пеших, а бомб у нас не было.

Наконец работа завершена, и ратники и канониры без сил повалились на землю. Хоть бы дождя не было, порох намочит.

Утром на стене взревел рог – тревога! Мы встали у пушек.

Лучники наложили стрелы на тетивы. С той стороны стены раздавались крики, шум, но какие‑то необычные. Пока с этой стороны ворот тихо, я бросился на Ивановскую башню, – посмотреть, что же там происходит. Вот уроды! Татары согнали пленных – женщин, стариков, мужиков – всех, кого захватили в окрестных деревнях и кнутами и силой заставили их разобрать каменный завал в арке ворот. Непослушных рубили саблями, стегали кнутами. Наши ратники стояли в растерянности – не стрелять же в своих.

На стену прибежал воевода, которому донесли о происходящем. На лице его явно читалось замешательство. Что делать? Стрелять в своих? Негоже, на то он и воевода, чтобы своих защищать. Не стрелять – русскими руками завал будет разобран, и на их плечах в крепость ворвутся татары. Наконец, воевода принял решение – самых метких лучников – на стену. Когда приказ был выполнен, молвил им:

– Выбивайте татар, тогда пленные будут работать медленно. С этой стороны прокричите им – пусть уберут камни сверху, сделают лаз и через него ползут в крепость.

Лучники стали выцеливать в толпе татар и пускать стрелы, крымчаки ответили тем же. Работа по разбору завала почти прекратилась.

Вдруг, как по команде, стрельба с татарской стороны прекратилась, и татары бросились в переулки города. Это что еще за трюк? Чего они удумали?

На улицах, в отдалении послышался шум битвы. Его нельзя было спутать ни с чем. Крики, звон сабель. Воевода прислушался:

– Никак великий князь московский Василий Иоаннович помощь прислал? – На лице его смешались радость и сомнение. А ну как это хитрость татарская – бросятся русские из крепости на подмогу своим, раскрыв ворота, а татары ворвутся в крепость? Такие случаи уже были.

– Воевода, дозволь на вылазку сходить? – обратился я к нему.

– А, это ты. Лазутчик знатный да удачливый. Давай, милый, узнай – игру опасную затеяли крымчаки, или на самом деле наша рать к нам пробивается? Иди с Одоевских ворот, они не завалены каменьями. Туда же и вернешься.

Сопровождаемый сотником, я подошел к Одоевской башне и, обвязанный веревками, опустился со стены. Белым днем, один, с внешней стороны стены, я чувствовал себя неуютно.

Пригнувшись, я стремглав бросился к избам – по крайней мере здесь можно не опасаться стрелы спрятавшегося лучника. Петляя между избами, перепрыгивая через заборы, направился к месту битвы. Только вывернул из переулка, как попал в гущу боя.

Рядом со мной, буквально в трех шагах трое татар бились на саблях с русским ратником. Ему приходилось тяжело – татары заходили с боков, а тот, что был в центре, непрерывно вертел саблей, не давая русскому отбивать нападения с флангов. Участь боя была бы предрешена, не вмешайся я. Выхватив саблю, я всадил ее ближайшему татарину в спину и для верности провернул; ее, выдернув оружие, с разворота ударил второго снизу под подбородком, снеся голову; третьего прикончил сам ратник. Тяжело дыша и утирая обильный пот, струившийся по лицу, ратник с перерывами вытолкнул из пересохшей глотки:

– Спа… си… бо.

– Не за что. Это что за войско? Я воеводой тульским послан лазутчиком.

– Передовой полк великого князя московского Василия Иоанновича; мы в Коломне были, когда гонец туда прискакал от вашего воеводы. Мы сразу на коней – и выручать Тулу.

– Вовремя поспели – мы уже думали, последний день наш сегодня. Где у вас главный?

– На той улице, – ратник махнул рукой, – маловато нас, всего две тысячи.

М‑да, не густо. Но удара даже и одного полка хватило, чтобы татары ослабили стальную хватку крепости. Теперь надо пробиться к их воеводе.

Перебегая между избами, я стал пробираться к нужному месту. Осторожно выглянул из‑за угла. Спиной ко мне, стоя за высоким крыльцом, татарин со скоростью пулемета доставал из колчана стрелы и пускал их в невидимую мне цель.

В два прыжка я долетел до него. Он еще успел повернуть голову, но это было последнее движение в его жизни. Куда это он так увлеченно пускал стрелы? Ага, вот оно что! В конце переулка русские дружинники, составив щиты, построили нечто вроде римской «черепахи», защищая кого‑то от стрел. Поверх щитов был виден лишь позолоченный шлем. Мне как раз туда.

За избами я пробрался к ратникам, по дороге срубив еще одного татарина. Зашел с тыла и, крикнув по‑русски, чтобы не стреляли, вышел. Не хватало в пылу боя получить стрелу от своих.

За щитами дружинников стоял воевода – незнакомый мне дородный, густо заросший бородой, в золоченном шлеме и таком же панцире, в синем плаще. Ага, стало быть – не князь. Тех сразу можно узнать по красным плащам. Поклонившись, я доложил, что являюсь лазутчиком тульского воеводы. Послан из крепости, чтобы узнать – не провокация ли татарская и надо ли чем помочь?

– Надо, сам видишь – татар много, пусть ударят им в тыл.

Я кивнул и помчался в кремль. Где можно, пробегал вокруг изб, где было затруднительно – проходил сквозь стены.

Меня уже ждали. На стене крепости маячил сам воевода с ратниками. Не успел я обвязаться веревкой, как меня споро втащили.

– Ну, чего вызнал?

– Наши, передовой полк из Коломны. Их всего две тысячи. Жаркая сеча кипит. Просят помочь, ударить татарам в тыл.

Лицо воеводы просияло:

– Добрая весть!

Воевода начал отдавать распоряжения, и вскоре все ратники – дружина, стрельцы были готовы к выступлению. Ополченцы и горожане остались в крепости.

Выйдя из ворот, наша рать разделилась на три колонны, и каждая своим переулком быстрым шагом направилась к месту сечи. Хотелось быстрее, но бежать – плохо; сорвешь дыхание – в бою не восстановишь.

Мы с ходу ударили татарам в тыл, почти одновременно из всех переулков. На бывшей торговой площади образовалась суматоха – вперемежку наши, татары. Над площадью стоял звон оружия, крики на русском и татарском. Крымчаки оказались в клещах – впереди передовой полк, сзади – ратники из крепости. Внезапного удара сзади крымчаки не выдержали.

Через несколько минут боя в страшной сече трупы татар устилали землю. Это на коне татарин силен, засыпая из лука стрелами неприятеля, пеший же бился хуже – защиты почти нет – так, металлические пластины на халатах, редко у кого кольчуга. Сплошных панцирей нет ни у кого, шлемы не прикрывают шею.

Дрогнули татары, бросились в боковые переулки, начали вскакивать на оставленных там лошадей. Их уже не могли остановить крики десятников и сотников, стоны раненых товарищей. Победа была полная.

Площадь завалена трупами, остальные убегают. Преследовать не было сил, передовой полк хоть и на конях пришел, понес большие потери. Тульские же ратники были пешие. Так и ушли татары из города, побросав захваченные в других городах трофеи.

Не знаю, какими путями, но о победе сразу же узнали в крепости – ворота распахнулись, и на улицы высыпали горожане и ополченцы. Все радовались, обнимались. Кто успел припасти заранее – хлебали прямо из горла кувшинов вино и брагу, щедро угощали окружающих.

Пару дней город праздновал победу – по улицам бродили изрядно выпившие горожане и воины, никто не работал. Но все когда‑то кончается, и на третий день меня позвали к воеводе. Рядом с воеводой сидел сотник и наш Михаил.

– Вот что, воин ты добрый, а лазутчик просто знатный. Бери кого‑нибудь в пару, пройдите по следам татарским. Надо вызнать – где они, не собрались ли с силами, не грабят ли какой другой город?

Я, естественно, выбрал Петра, как своего старого товарища и, оседлав коней, мы пустились вскачь. Не по дороге, а по следу крымчаков. Заблудиться было невозможно – вытоптанная копытами коней черная полоса земли тянулась, петляя на юг. Иногда встречали деревни, обезлюдевшие, с сорванными дверями и пустыми хлевами. Не бродили куры, не мычали коровы, не блеяли овцы. Лишь кое‑где в грязи, лениво похрюкивая, лежали свиньи. Тягостное и унылое зрелище. На полях, не везде вытоптанных всадниками, колосилась рожь, да вот только убирать ее было некому. Кто в плен захвачен, кто убит, а кто и в города, под защиту крепостных стен убежать успел.

Мы скакали до вечера, преодолев около тридцати верст. Устали изрядно и, увидев брошенные избы небольшой деревеньки, заночевали.

Насколько я помню, это была последняя деревня перед Диким полем. Здесь кончалась Русь, и начинались владения татар. Казанские татары, крымские татары, ногайцы бороздили эти места, считая их собственностью Орды, хотя как таковая Орда уже распалась на множество улусов и ханств. Вот только привычки великоимперские у татар остались. Надо выбивать. Сильно пока Крымское ханство, не хватает сил у русаков разбить осиное гнездо, но достойный отпор мы давать уже научились.

Встав на заре, позавтракав сухарями с салом и запив водой, я решил разведать путь на коне, о чем и сообщил Петру.

– Валяй, только недолго.

Оставив на его попечение тяжести – щит и копье, я поднялся в седло. Изумрудную зелень деревьев и трав прорезала черная полоса земли. Шла она, огибая овраги да речушки, почти не петляя по Дикому полю на юг, в Крым.

Это мы здорово наладили супостата, что он без оглядки рвет домой. От основного пути никаких ответвлений в стороны, к другим русским городам, не было. Я решил еще немного проскакать вперед. Вдали показались столбы пыли. Приблизившись я увидел отступающих татар. Только картина разительно отличалась от той, что я видел две недели назад. У многих всадников уже не было заводных коней – потеряны в боях, может быть и съедены – удирали‑то без припасов, самим лишь бы ноги унести. Да и численность разбитых татарских полчищ едва ли достигала половины, а то и трети от первоначальной. Обоза при них не было – с ним от преследования не оторваться, хотя и преследования не было. Ну и черт с ними, баба с возу – кобыле легче.

Вдали, слева показалась знакомая излучина реки, рядом – изба. Так это же наша застава. Любопытно посмотреть. Надо же – цела. То ли не нашли, то ли жечь не стали, решив, что им самим пригодится.

Я пустил коня шагом, приблизился поближе. Чу! У коновязи татарские кони – маленькие, мохнатые, не знавшие подков и стремян – злые, как и сами татары. Я пересчитал коней – шесть. Интересно, всадников тоже шесть, или трое с заводными конями? Я осмотрелся. Были, конечно, следы пребывания посторонних – конский навоз, какие‑то тряпки рваные на обочине тропинки.

Медленно, стараясь не шуметь, приближался я к ограде заставы. Ворота нараспашку, из избы – голоса татарские. Вроде спорят – не поделили чего? Сейчас я вам помогу.

Сзади раздался хруст ветки. Спину обдало холодом. Татарин? Как же я так опростоволосился? Все это пронеслось в голове в одно мгновение, а тело уже среагировало – я резко ушел влево, но все равно удар по затылку был очень силен. Из глаз посыпались искры, голова закружилась, и я провалился в темноту, лишившись сознания.

Глава VII


Сознание возвращалось медленно. Сначала вернулся слух. Глухо, как из‑под воды, слышались невнятные голоса. Когда шум в ушах немного стих, голоса стали слышны отчетливее. Речь была явно татарская. Где это я? С трудом, как наутро после обильной выпивки, вспомнил, что подбирался к избе сторожевой заставы, а дальше – темнота.

Надо приоткрыть глаза. Удалось это тоже с трудом, от удара глаза заплыли и веки еле разомкнулись. Наверное, я и сам сейчас похож на татарина, с узкими глазами‑то.

За столом сидело четверо татар, они жадно ели руками горячее, только что сваренное мясо. От котла еще шел пар. А котел‑то наш, что мы бросили, когда уходили конные налегке. Вот сволочи!

Подташнивало. Точно, сотрясение мозга. Сейчас бы полежать несколько дней на больничной коечке, отдохнуть. Да не получится отдохнуть.

Один из татар, заметив, что я открыл глаза, подошел и пнул меня ногой. От боли я снова чуть не потерял сознание, в голове как колокола зазвенели.

– Что, урус, очухался, собака! Шпионил за нами! Сейчас мы с тобой поиграем – пожалеешь, что родился.

Я попробовал пошевелить руками. Запястья были туго стянуты веревкой, я их почти не чувствовал. Неужели так долго провалялся без сознания?

Татарин подошел ближе и хлестнул меня камчой. Хорошо, что я успел вовремя среагировать и отвернул лицо, иначе быть бы мне без глаза. И так жесткая кожа плетки рассекла ухо и часть щеки, по щеке поползла теплая струйка крови.

– Не нравится, собака? Сейчас ты весь кровью изойдешь!

Он еще раз меня пнул и, отойдя к своим, принялся грязными руками хватать куски мяса и, громко чавкая, жевать.

Я опустил глаза вниз. Сабли и ножа на поясе не было. Да и смешно было бы ожидать, что татары забудут снять с меня саблю. Вон, лежит на столе, мне снизу виден лишь кончик ножен. Надо что‑то срочно придумывать, а то пожрут и примутся удовлетворять свои извращенно‑кровавые наклонности. Для них кровь, крики жертвы, смерть инородца – слаще пареной репы. Думалось плохо, болела голова.

Полежу чуток, отойду от удара. Как мог, я шевелил кистями, стараясь разогнать кровь и вернуть чувствительность рукам. На руки вся моя надежда.

Доев мясо, татары сытно рыгнули, обтерли жирные руки об одежду. Халаты на их животах и так уж были изрядно засалены. Поднявшись, все вышли во двор.

Татарин, что пинал меня, схватил за шиворот и волоком вытащил из избы, пересчитав ступеньки лестницы моими ребрами. Я чуть не взвыл. Садист хренов! Его я решил убить последним – пусть увидит, как умрут его сотоварищи.

Меня привязали к столбу у ворот, разорвали рубаху. Один из татар отвязал от седла лошади длинный кнут из бычьей кожи. Толстенный кнут, таким при умелом ударе можно и убить, переломив хребет. Татары встали в полукруг, предвкушая развлечение после сытного обеда с явно украденным где‑то барашком. Они лопотали на татарском.

Татарин с кнутом покачивался с пятки на носок, внимательно приглядываясь ко мне. Наверное, решал – куда и как получше ударять, чтобы доставить удовольствие сородичам.

Я весь обратился во внимание. Если пропущу удар, то может статься, что уйти живым не удастся. Вот татарин отвел далеко назад руку с хлыстом. Как только его рука пошла вперед, я напрягся и шагнул назад, сквозь столб, затем сразу же сбросил веревку, стягивающую руки. Хлыст ударил по столбу, а не по телу и обвил столб несколькими кольцами. Я ухватился за хлыст и резко дернул его на себя. Кнут был хорош, и на ручке его имелась ременная петля, которую татарин надел на свою руку. Это его и сгубило. От резкого и неожиданного рывка он сделал шаг вперед и упал на землю. Пока он не очухался, я бросился к нему, выхватил саблю из ножен и ударил его по шее. Татарин в агонии задергал ногами, взбивая пыль.

Пока длился этот короткий спектакль, остальные стояли в оцепенении, силясь понять, что же произошло. Только что пленный стоял привязанный к столбу, и вот он уже освобожденный, а их товарищ, убитый, сучит ногами. Но все‑таки они были опытными воинами. Растерянность их мгновенно прошла, все повыхватывали сабли и обступили меня полукругом. Да, ребята, тут чуток вы лопухнулись. Были бы у вас с собой луки, стрельнули разок‑другой – и все дела. Но луки – в колчанах у седел лошадей, что привязаны к коновязи за моей спиной. Так что вам придется помахать сабельками в пешем строю, что для татар крайне неудобно. Всю жизнь они проводили в седле – ели, справляли малую нужду, воевали – и все это не сходя с коня. Но сейчас нет у них этого преимущества – задавить врага массой коня, его скоростью. Зато есть другое преимущество – их трое, а я один.

Один из татар ухмыльнулся, обнажив желтые, полусгнившие зубы и, повернув голову в сторону, сказал по‑русски соседу:

– Юнус, нам разве нужны такие строптивые рабы? – И ко мне: – Бросай саблю, умрешь быстро, ничего не почувствуешь.

Я на мгновение прикрыл глаза. Когда я снова открыл их, все трое уже летели в прыжке ко мне, направив лезвия сабель мне в грудь.

Наверное, они подумали, что я молюсь перед смертью своему Богу. Они жестоко ошибались. Я просто шагнул назад, пройдя сквозь забор и успев чиркнуть перед этим одного из нападавших по шее. Сейчас ломанутся в ворота. И точно! Разъяренные татары бросились в ворота, мешая друг другу, чем я не приминул воспользоваться, увеличив счет их потерь еще на одного бойца. Неожиданные потери отрезвили оставшегося в живых противника. Он стал обходить меня. Как я пожалел, что оставил щит! Татарин стал приближаться. Теперь меня может спасти только быстрое передвижение. Надо вымотать его. Я снова прошел сквозь забор, подобрал у убитого татарина саблю. Пусть у меня нет щита, зато в обеих руках по сабле. Рванул за избу, обегая ее слева. Свернув за угол, тут же упал на землю и выставил левую руку с саблей вперед. Догонявший меня татарин не ожидал преграды под ногами и споткнулся, животом нанизавшись на саблю, попытался достать меня саблей и мне чудом удалось избежать удара, прямо‑таки немыслимо извернувшись. Второго удара он нанести не успел, поскольку я смог дотянуться и отрубить своей саблей его правую руку. Вскочив на колени я вогнал ему саблю в грудь. Я обошел заставу, в живых не было никого. Подобрав свой пояс с ножом, опоясался. Надо и самому убираться. И так сделал ошибку, пустившись в разведку в одиночку, чуть не ставшую для меня роковой.

Вышел во двор, и взгляд мой остановился на татарских лошадях, вернее – на переметных сумах у седел. Надо взглянуть, что там, чай – трофеи. В одной из сумок – верхняя одежда, причем поношенная, видимо – снятая с пленных. В другой – крупа, вяленое мясо, сухие лепешки. Нам это ни к чему.

Досмотрел и остальные сумки. В одной – видимо, это были сумки старшего – нашлись какие‑то бумаги на непонятном языке. Надо взять с собой, пусть воевода тульский разбирается. В другой сумке – серебряные и золотые кубки, ожерелья, подвески, немного серебряных денег. Награбили, сволочи. Но не бросать же это добро просто так, лучше заберу с собой; правда, весу в мешке с трофеями около пуда, да ничего – довезу. Отвязав лошадей от коновязи, я похлопал их по крупу. Пусть идут, куда хотят, у коновязи они просто сдохнут от голода, чего животных попусту мучить?

Солнце склонялось к закату. Надо возвращаться назад, там меня Петр ждет, небось – уже беспокоится, что долго нет.

Через полчаса немного поодаль показались два всадника, неспешно передвигающихся на усталых лошадках на юг. Наверное, отставшие татары. Срубить бы их – да дело к вечеру, надо спешить к Петру.

Вот и знакомое местечко, где мы расстались. Что‑то не видно моего сотоварища. Подскакав, я окликнул: «Петр! Ты где?» В ответ – тишина. Я зашел в бревенчатую крестьянскую избу, где мы останавливались на ночлег. В углу лежал окровавленный Петр, стол перевернут, лавка сломана, оловянная посуда в беспорядке разбросана по полу. Черт! Здесь был бой.

Я бросился к Петру, потрогал пальцами сонную артерию. Пульса не было. В принципе, как врач и уже опытный воин я с первого же взгляда понял, что Петр мертв, но хотелось убедиться – не верилось просто. Как же так, Петр – очень опытный и умелый боец. Или врасплох застали?

Я вышел из избы, обошел двор. Ага, вот один татарский труп, за избой – второй. Упорно сражался Петр, дорого продал жизнь. Просто крымчаков было много. Надо похоронить его по‑человечески, парень это заслужил. В голове мелькнуло – ведь видел же я тех двух всадников, что навстречу мне попались. Не их ли рук это дело? Пока еще солнце не село, надо догнать и свершить возмездие. Даже если это и не они, так ничем не лучше. Злоба и чувство мести распирали мне грудь.

Я вскочил на коня и рванул на юг. Конечно, от места, где я их видел, они уже явно ушли, но искать надо оттуда. Мысленно я прикинул, сколько они могли проскакать. Выходило – до заката я их догоню.

Я гнал коня, как сумасшедший, всматриваясь – не мелькнет ли где всадник, не видно ли хоть легкого пыльного облачка. Местность была мне хорошо знакома, все‑таки не один день патрулировал, поэтому я спрямлял путь, где это было можно. Есть! Увидел! Вот двое рысят, явно не торопясь, о чем‑то разговаривают, размахивая руками. Я хлестанул лошадь – до татар было уже метров пятьдесят. В том, что это татары, сомнения не было. Низкорослые, мохнатые лошадки, седла без стремян, воины с луками в татарских колчанах, короткие копья с бунчуками. Кафтаны цивильные – ну так они могли надеть награбленное. Надо бить.

Выхватил из ножен саблю, но и татары заметили погоню. Оба всадника рванули вперед, потом разделились и начали меня обходить с двух сторон. Из луков не стреляли – то ли хотели взять живым наглого московита, то ли колчаны были уже пусты. Я выхватил из‑за пояса нож и перехватил его в левую руку. Когда сблизился с первым противником на расстояние броска, с силой метнул нож. Татарин даже не успел взмахнуть саблей. Сзади нарастал топот копыт, я рванул поводья, разворачивая лошадь. Сблизились и я ударил первым. Татарин мгновенно поднял щит и закрылся им – только искры полетели от железного умбона после удара моей сабли. Пока я развернул коня, татарин уже держал в руке копье. Плохо, для меня плохо, не дотянуться мне саблей до него, копье длиннее. Да и судя по тому, как он быстро и ловко обращается с оружием, крымчак – воин опытный. Не он ли сразил Петра? Неопытный противник сделать этого не смог бы – я видел Петра в бою, я знал его возможности.

От атаки пришлось отказаться, я лишь сымитировал ее, проскакав близко, но вне досягаемости копья, и развернулся снова. Но и для меня эта имитация оказалась полезной, мне удалось разглядеть, что колчан для стрел пустой. Поизрасходовал, видимо, в набеге. Так вот почему он обороняется копьем, не вытаскивая лук – основное татарское оружие для дальнего боя. Копье хорошо для конных атак, а в ближнем бою оно не слишком маневренно из‑за веса и длины.

Солнце уже коснулось земли краем диска. Еще полчаса – и стемнеет, времени у меня немного. В темноте запросто можно и напороться на копье. Ну, такого удовольствия татарину доставить мне бы не хотелось. Что предпринять? Лошадь встала, татарин не отводил от меня злобно поблескивающих глаз. Будем брать измором, учитывая, что уложиться мне надо в полчаса.

Я снова ринулся в атаку, явно беря курс к правому боку крымчака и, когда уже морда лошади была совсем рядом и рожон копья должен был ударить меня в грудь, неожиданно для него спрыгнул с коня и полоснул татарина по ноге. Я его зацепил, он же не успел перевести копье справа налево. Вот так и надо.

Несколько ран, перевязаться я ему времени не дам, изойдет кровью – и он мой. Так часто поступают, когда противник закован в бронь, и пробить ее саблей или мечом невозможно, тогда бьют в слабо защищенные места – руки, ноги, и враг слабеет от кровопотери. Хоть у крымчака и нет брони, – но копье, проклятое копье! – оно длиннее моей сабли.

Татарин победно ухмыльнулся. Как же – он на лошади, а я пеший. В голове сразу мелькнуло – лошадь. Жалко животину, но выбора нет. Противник мой снова бросился в атаку, когда он уже был рядом, я перекатом ушел влево от татарина и ударил татарскую лошадь в бок. Коняга захрипела, ноги ее подогнулись, и животное упало на бок. Но ловок, опытен оказался крымчак. Лошадь еще не успела упасть, как противник уже стоял на земле, расставив кривоватые ноги. Так, по крайней мере – уже не умчится.

У татарина все равно преимущество в виде копья. Но по ноге его обильно струилась кровь, штанина и сапог – уже красные. Эх, мне бы еще времени немного, ослаб бы крымчак, да солнце уже наполовину своим диском ушло за горизонт. От силы у меня минут десять‑пятнадцать.

Татарин это тоже понял, стоял почти неподвижно, экономя силы и в конечном итоге сберегая жизнь. Ага, попробую его спровоцировать. Левой рукой я вытащил маленький нож, подошел поближе и резко бросил в него клинок. Татарин успел заметить мой бросок и сверкнувшее лезвие, и поднял щит, на мгновение потеряв меня из виду. То, что надо.

Кончиком сабли я резанул его по правой руке, что держала копье. Крымчак вскрикнул от неожиданной боли и выронил копье. Но молодец, надо отдать врагу должное. Бросил на землю щит и вырвал из ножен левой рукой саблю. По‑моему, левой рукой он тоже владел неплохо, судя по тому, как ловко саблею вертел. Кровопотеря все‑таки начала сказываться, татарин покачнулся, оперся на саблю. Ртом он жадно хватал воздух, облизывая пересохшие губы. Понял уже, нутром учуял, что не уйти с такими ранами, да еще и без лошади. Без лошади в степи степняк – ничто.

От убитой лошади уже тянулась длинная тень, стала сереть, и мелкие предметы теряли свою четкость. Надо с ним кончать, времени просто нет, как нет и жалости к нему. Он Петра убил, сотоварища моего и, судя по умению, не один русский воин из‑за него лег в мать сыру землю.

Татарин уже не размахивал саблей, а устало на нее опирался, поворачивая в мою сторону лишь голову.

Постой, постой, пусть кровушка еще вытечет, несколько минут у меня еще есть. И лишь увидев, что солнце уже уходит за горизонт, я снова ринулся в атаку.

Я описывал круги вокруг крымчака, держась совсем рядом. Татарин просто устал и ослаб из‑за потери крови, и в какой‑то момент оказался ко мне правым, незащищенным боком. Тут я и уколол его саблей в грудь. Он еще попытался на последнем издыхании взмахнуть саблей, но рука уже не слушалась – сабля упала на землю, слабо звякнув о мой нож. Татарин секунду еще постоял, закрыв глаза, и рухнул. По тому, как он упал, я понял, что он мертв. Раненый, даже тяжело, падает совсем не так.

Опустившись на землю, я перевел дух. Я тоже здорово устал. Подобрал нож, вытер саблю об одежду убитого, вбросил ее в ножны. Все, отмщение свершилось. И в этот момент стемнело. Успел. Вот только в темноте не видно – куда двигаться. Где та изба, в которой лежит Петр? Решил переночевать здесь. Свистнув, подозвал своего коня.

Перерезал подпругу на убитом коне, снял седло и, отойдя немного в сторону, улегся на пыльную землю, подложив под голову седло. Ничего, мне не привыкать к аскетическим условиям ночлега, лишь бы дождя не было. Поводья своего коня привязал к своей ноге.

Сон сморил сразу же, лишь только я прилег – слишком много событий произошло за один день, слишком много потрачено сил – физических и моральных.

Разбудило меня солнце. Его лучи светили прямо в глаза. Тело ныло, как побитое, но вставать надо было. За неимением воды потер лицо руками, отогнав остатки сна, и поднялся в седло. Через некоторое время впереди показалась обезлюдевшая деревенька и изба с телом Петра.

В сарае я отыскал деревянную лопату и кирку. За околицей было маленькое кладбище, там я и вырыл неглубокую могилу. Обмыв тело Петра, достал из его сумки чистую одежду, переодел, замотал в найденную в избе холстину. Еле донес до могилы – тяжел оказался Петр. Опустил, засыпал, за неимением священника, сам прочитал короткую молитву. Присев у изголовья, достал баклажку с вином, помянул. Скромные получились поминки, но так уж вышло. Жаль Петра. Надежный товарищ и хороший боец был, не раз выручал меня в трудных ситуациях. Трудно будет без него. К новому напарнику придется долго притираться – да и будет ли он, тот напарник? Вот почему так? Был рядом человек – молчаливый, надежный, верный, к нему привыкаешь, а остро ощущаешь, что потерял, когда уже вернуть назад ничего нельзя. Несправедливо. От выпитого на пустой желудок вина слегка развезло. Покачиваясь, я вернулся в избу. Вещи Петра собирать не пришлось, все было в небольшой переметной суме. Ба! Да я же совсем забыл о лошади Петра! Цела ли она, не увели ли ее татары?

Выскочив из избы, я пробежал к конюшне. Цела! Вот он – вороной Петра. Не успели татары забрать, а может быть, уходили после боя второпях, опасаясь, что рядом где‑то русские войска. Я засыпал овса в кормушку, напоил коней. Оседлав, погрузил свои и Петра вещи на вороного. Ну, с Богом!

Я ехал не спеша – чего уж теперь торопиться? Враг от Тулы отброшен, ушел на юг, в свое логово. Нескоро оправится эта земля от набега. Где набраться ей смелых землепашцев, способных сеять и жать почти на границе с Диким полем? Вот и ехал я мимо обезлюдевших деревень, мимо неубранных полей ржи, репы, капусты. Сколько добра поклюют птицы, уйдет под снег и сгниет? Сердце кровью обливалось, и не радовали красивые пейзажи вокруг.

Добирался я до Тулы два дня, и за это время никого не видел, только встречали лаем собаки в редких деревнях. Лишь уже недалеко от Тулы, пересекши вброд Упу, наткнулся на конный разъезд. Меня узнали, обступив, стали расспрашивать – где был, что видел? Обрадовав их известием, что татары двинулись на юг, а не пошли грабить маленькие городки, я въехал в город, местами разрушенный, в котором уже хлопотали горожане, добрался до кремля. Найдя воеводу, обстоятельно рассказал об отступлении татар, не умолчал и о потере своего боевого товарища.

– Отдыхай да отъедайся, через седьмицу снова на заставу пойдете – она нам нужна, как никогда, – ответствовал воевода.

Отдыхать так отдыхать, по поговорке – солдат спит, служба идет. Направившись по знакомому адресу постоялого двора, я немало удивился – на месте гостеприимного заведения лежали лишь головешки. М‑да, народу в Туле прибавилось, учитывая беженцев и вновь прибывших воинов, а домов стало меньше. Местами выгорели целые кварталы. Жители уже вовсю стучали топорами, ставя новые срубы изб, но это – у кого деньги были. Все стоило денег – как, впрочем, и сейчас.

Уже хотелось кушать, но что‑то не мог я вот так, в разрушенном городе, сильно изменившемся, найти даже харчевню. Улицы местами были вообще непроезжими из‑за завалов, коими жители пытались сдержать удар конницы. А кое‑где валялись бревна от разрушенных домов.

В крепости оставались лишь княжьи дружинники, что прибыли на подмогу. Все же прочие – стрельцы, ополченцы располагались в городе – кто где придется. Воевода положил на горожан тягло – от каждой улицы, с каждого конца одна повозка с возничим и двое мастеровых – для укрепления местами разрушенных стен кремля. Короче – лишних или праздно шатающихся в городе не было. Пока я был в дороге, город очистили от трупов. Своих – отпев, схоронили, а татарские трупы частью сожгли, частью побросали в реку. Были и пленные, но то – забота воеводы да князя.

С трудом, с помощью местных ополченцев удалось встать на постой за медную полушку в день; добавил еще гривенник – и меня покормили вареной курицей, пирогами и вином. Вино татары, как правило, не трогали – Аллах запрещал, потому в подвалах вино сохранилось. Не бог весть какое – яблочное, но и на том спасибо хозяевам.

Через несколько дней по совету знающих людей обменял свои трофеи, что взял у татар, на монеты. После набега в город хлынула толпа маркитантов, менял и прочего шустрого люда, желающего погреть руки. У воинов всегда были трофеи, но куда воину таскать с собой объемистое барахло. Вот здесь‑то и возникали из ниоткуда менялы, купцы и прочие разворотливые люди. Скупали трофеи, зачастую за бесценок – одежду, обувь, ковры, лошадей, седла, шатры, украшения.

С обменом я не торопился. Сума с золотыми изделиями невелика, но тяжела и неудобна. Монеты занимали значительно меньше места, и рассчитываться за покупки ими было куда как удобнее.

Сильно торговаться я не стал, хотя меняла – еврейского вида вислоносый мужичок и так причитал, что на мне уж точно прогорит, но поблескивающие глаза и подрагивающие пальцы говорили об обратном.

Во временное жилище вместо пуда золотых изделий я принес горсть золотых и серебряных монет, сел на лавку и задумался. Ну хорошо – серебро можно оставить на жизнь, здесь это основное платежное средство, а золотые монеты куда? С ними ехать в дозор? А если срочно уходить придется? В банк отдать – так где на Руси банки, когда они еще будут?

После некоторых раздумий я решил серебро оставить, а золото уложить в сундучок и прикопать в укромном месте. Пригодится на черный день. Все какое‑то дело, чем днями валяться на постели. Решив так, сходил на торг, выбрал сундучок – хороший, дубовый, небольшого размера, но довольно увесистый. Придя домой, ссыпал монеты в сундучок, уложил его в мешок – чтобы не бросался нарядным видом своим в алчные глаза, оседлал гнедого и, захватив у удивленного хозяина лопату, выехал со двора.

Выбрать место оказалось непросто. Надо и не на дороге, и место чтобы приметное было, дабы найти сразу в случае необходимости.

Местечко укромное отыскалось недалеко от опушки дубовой рощи. Дубок там приметный оказался, видно – молния ударила в макушку. Он и расщепился надвое, и рос косо.

Пыхтя и потея, я вырыл деревянной лопатой яму, опустил туда сундучок, присыпал землею и сверху положил срезанный дерн. Отошел немного – ничего и не видно. Вот и лады.

Хорошо бы дело свое завести, но для этого нужно быть оседлым человеком, чтобы был дом, семья. А я не знаю, куда меня завтра судьба забросит. Сегодня я могу быть в Москве, а через неделю – в Туле, а еще через месяц – и за морем, в чужедальних странах. Поди брось на месяц свое дело – зачахнет, оставлять на наемного приказчика – а ну как на вора нарвешься, исчезнет со всеми деньгами. Нет, рано пока мне делом обзаводиться, хотя деньги уже позволяют. Да интересно и мир посмотреть – как оно в других местах. К тому же Господь не зря, наверное, дал мне необычные способности. Зачем они человеку мирному? А мне – для защиты земли русской от ворога. Все одно к одному, так и быть, – рассуждал я на обратном пути.

Через несколько дней наша застава выступала в путь. Главным снова был десятник Михаил. Половина ратников были старые, уже знакомые воины, половина – новые, взамен убитых при обороне Тулы. Шли налегке, нагрузив коней только съестными припасами – в основном солью, мукой и крупой. Обоза с бревнами, котлами на этот раз не было, чему все были рады – он сильно тормозил движение.

Через несколько дней неспешной езды прибыли к сторожевой заставе. И дом, и изба были нетронуты. Не знаю, счастливое ли стечение обстоятельств тому виной, или случайные путники пугались трупов татарских во дворе. Все трупы изрядно были пообъедены животными и птицами.

Открыв двери в избу, Михаил радостно закричал:

– Гляньте‑ко, тут и оружия татарского в избытке. Кто‑то здорово нам помог!

Первым делом мы сбросили с высокого берега трупы в реку. Общими усилиями мы очистили двор, подмели избу, и пошла служба – дозоры конные, дозоры пешие, бдение на сторожевой вышке. По ночам стало прохладновато, листья на деревьях стали желтеть. Ратники стали поговаривать о скором возвращении в Тулу. В этом был резон – зимой татары не ходили в походы – лошадей кормить нечем: по снегу пока пробьешься, ни в какую конную атаку не пойдешь – скорость не та, население заранее упредит дымами, и полон по снегу не погонишь. Не ходили татары зимой в набеги, и сидеть здесь тогда было и незачем. Вот по весне – другое дело. А сейчас – пойдут скоро дожди, дороги станут и вовсе непроезжими. Одна надежда – на реки, пока их льдом не скует.

Вот и проплывали мимо нас по Дону купцы на речных ушкуях да стругах, торопились – пока погода позволяла сделать ходку‑другую, забить амбары да склады, чтобы зимою торговать. Зимой‑то поди, сходи по зимнику. Охрана большая нужна, без охраны – никак, балуют на дорогах.

Что русские, что татары купцов не трогали – наказывали ханы да князья за то строго, понимали, что без торговли – плохо. Возьмут мзду мытари, да и плыви купец куда хочешь. А вот отребье разное, сбившееся в банды – те грабили, мало того – и жизни самой лишали, дабы свидетелей не было.

Кроме охраны, лошади с повозками да возничими требовались лошадям сено и овес – все лишние расходы. Вот и старались купцы, кто дело рачительно вел, все перевозки на судах делать. Куда как дешевле, чем обозом, да и быстрее. При попутном ветре да вниз по течению быстро получалось и безопаснее, хотя и тут не без риска – на ночь к берегам приставать приходилось. Ночью плыть – судно на мель посадить можно, а в ночь безлунную – и в берег уткнуться; к тому же днем от бревен‑топляков увернуться можно, а ночью – углядишь ли?

Вот и шли по Дону кораблики, каждый день вверх и вниз. Вниз по течению – к татарам, тут путь один – до Азовского моря, да к Крыму, к Кафе и другим богатым городам. Зерно везли, замки железные, что спросом хорошим пользовались; меха, за которые золотом али серебром полновесно платили; гончарные изделия, седла, украшения – да много чего.

Обратно шли медленно: повезет с попутным ветром – так под парусами, не повезет – вся команда садилась на весла, и тяжело груженный ушкуй медленно поднимался вверх по течению.

Те несколько верст реки, что были видны со сторожевой вышки, ушкуи проходили по реке в половину дня. Когда дело шло к вечеру, почти всегда, проведав о заставе, купцы приставали к берегу. Разбойники обходили заставу стороной, и торговым людям ночевалось рядом с нами спокойней. Часто прямо на берегу совершались сделки и обмены, когда случалось ночевать сразу нескольким кораблям. Купцы чинно обсуждали цены на товары в Кафе и Твери, Пскове и Судаке, Херсоне и Новгороде. К судам часто ходили наши ратники – новости узнать, а ежели повезет, то и родню встретить или земляков.

Днем мы с Митрофаном обходили с дозором окрестности.

Когда солнце стало садиться, и мы возвращались домой, я обратил внимание, что как‑то уж очень тихо в лесу. Не колыхнется ни один листок, птицы замолчали. А на небе – ни облачка, безветренно.

Когда уже входили в ворота, стражник Андрей, стоявший на сторожевой башне, указал на север:

– Вовремя возвратились, дождь будет, посмотрите, какие тучи черные наплывают.

Эка невидаль – тучи, дождь. В теплой и сухой избе дождь не страшен. Плохо оказаться в дороге, когда жилье далеко и укрыться негде. Костер не зажжешь, обсушиться не сможешь, даже воду в котле не согреешь, не говоря о похлебке.

Из избы уже тянуло мясным духом.

– Кто это сегодня отличился?

– Тимоха, мужик наш. В конном дозоре сегодня был, кабанчика подстрелил, не кабанчик даже – подсвинок, но на хороший ужин всем хватит.

– А все ли вернулись?

– Все, вы последние.

Мы умылись, отряхнули с одежды пыль. Десятник коротко счел молитву, и все дружно потянулись ложками к котлу. Гречневая каша со свежей убоиной была чудо как хороша, а после долгой ходьбы и сухарей вообще казалась пищей богов. Аппетит у всех мужиков был отменный, и через несколько минут ложки уже скребли по дну. Взялись обгрызать мясо. Всем досталось по хорошему кусищу. Тишина за столом лишь иногда прерывалась чавканьем и возгласами: «Хорошо кабанчик, молодец Тимоха». Подстрелить дичь и побаловаться свежатинкой удавалось не каждый день. После нашествия татарской орды испуганное зверье разбежалось.

Покушав, попили узвару из лесных ягод – уж малины в окрестностях было много.

За стенами избы внезапно зашумел лес и хлынул ливень. Ветер нарастал, слышался треск сломанных веток и падающих деревьев, ветер завывал в трубе и все усиливался, достигнув ураганной силы. Дождь стоял буквально стеной. Закрученные ветром, потоки дождя поливали стены, стремясь проникнуть даже в малые щели.

– Эх, несладко сейчас путнику, кто укрыться не успел. Маркел, пойди в конюшню, проведай лошадей, как там – сухо ли?

В это время сверкнула молния, разом сделав темную ночь светлее дня, затем громыхнул гром. Да такой силы, что оглушил всех, заставив пригнуть головы. Многие перекрестились: «Свят, свят, спаси и сохрани!»

– Маркел, тебе что – повторять нужно? Глянь лошадей.

Маркел, ворча, набросил на плечи холстину и вышел, но довольно быстро вернулся. С него текли потоки воды.

– С лошадьми все хорошо, конюшня сухая. Вот только на берегу что‑то непонятное – кричит кто‑то.

– Тебе не послышалось? Может, ветер?

Маркел обиделся:

– Идите, сами послушайте.

Михаил посмотрел на меня и Тимоху. Ладно, придется идти.

Мы вышли из избы и посмотрели с кручи вниз. Не видно ни зги, темень кромешная, ветер и дождь. В такую непогодь хозяин собаку на улицу не выгонит.

Мы уже собирались идти обратно, когда сверкнула молния, и в ее слепящем свете я увидел корабль. Даже за столь короткое время удалось увидеть, что он стоит, привалившись боком к берегу, мачта сломана. У людей явно беда.

– Тимоха, иди доложи Михаилу – люди в беде. Пусть привяжет к дереву веревку и сбросит конец. Я попробую спуститься сам.

Тимоха побежал в избу, а я сьехал на заднице вниз. Спускаться вниз по склону – чистое самоубийство.

Свалился я недалеко от гибнущего судна, в полной темноте. Побежал к судну. Около него бегали двое мужиков.

– Что случилось? – прокричал я.

– Беда у нас, паруса ветром порвало, на берег выбросило. Людей водой за борт посмывало.

– Не повезло вам. Я со сторожевой заставы, избушка наверху; сейчас веревку скинут, и вас поднимут.

– Ах ты, беда какая, не можем мы.

Вот хороши, судно боятся бросить.

– Бросайте свою посудину, чему быть – того не миновать. Завтра поутру разберемся.

– Люди у нас там, в трюме, спасать надо.

– Вы что, рабами торгуете?

Мужики отшатнулись от меня.

– Как у тебя язык повернулся? Сын мой, да рулевого. Ума‑опыта набирались; как буря началась, мы их в трюм опустили.

– Так чего не вызволяете?

– Перекосило от удара корпус, люк не открывается, топор нужен.

– Где же его здесь взять, в избе только.

Я показал наверх. В это время налетел сильный порыв ветра, судно затрещало и легло на бок. Изнутри раздавались крики о помощи и удары. Потонут, пока за топором обернешься, суденышко ко дну пойдет. А, была не была.

– Где трюм?

– Да где ему быть? Посредине, все как у людей.

По колено в воде, я подошел к ближнему борту. От мужиков два шага, а их за дождем и теменью уже не видно. Я прижался к обшивке и прошел внутрь. Пол трюма был сильно наклонен, и внизу плескалась вода.

– Ребята, вы где?

– А… а… а, кто здесь? Не подходи, у нас нож. Ты водяной?

– Не пугайтесь, ребята, я со сторожевой заставы, ваш кораблик на берег выбросило рядом с нами. Освобождать вас надо, боюсь – не выдержит бури ваша посудина.

– Мы пробовали, не открывается люк. И людей не слышно – не сгинули они?

– На берегу, вот только топора у них нет, люк открыть нечем. Сейчас попробую. Где люк?

– Вот он, иди на голос, над нами он.

Я подошел, ощупал над собой палубу. Вот и квадратный люк.

– Ребята, здесь есть какие‑нибудь тюки?

– Есть.

– Тащите сюда.

Спотыкаясь в кромешной темноте, подростки притащили тюки с каким‑то товаром. Я уложил тюки друг на друга, взобрался на них, улегся на спину, уперся ногами в крышку люка.

– Ну, Господи, помоги.

С силой разогнул согнутые ноги и ударил в крышку. Раздался треск сломанного дерева, пахнуло свежим воздухом, и на меня обрушился дождь. Путь свободен.

– Ребята, идите сюда, давайте руки, я вас подсажу.

Я помог выбраться на мокрую, скользкую палубу, которая к тому же была наклонена, обоим подросткам, потом выбрался сам. На берегу уже было несколько наших, с заставы. У двоих поблескивали лезвиями топоры. Папаши схватили и стали обнимать своих сыновей.

– Ну что, мореплаватели, больше никого не осталось?

– В трюме – никого, а был бы кто на палубе – отозвался.

– Тогда давайте выбираться.

На веревке нас по одному втащили на кручу. Погода все так же неистовствовала, но мы уже были в сухой и теплой избе. Поснимали одежду, сами стояли у печки и отогревались. Замерзли все сильно, зуб на зуб не попадал.

Отогревшись, один из горе‑моряков спросил:

– Кто люк открыл?

– Я.

– Дай обниму спасителя, свечку за тебя в церкви поставлю. Как звать?

– Юрий.

– Запомню. – Подозвал пареньков: – Кланяйтесь в пояс спасителю.

Ребята поклонились.

– Эх, винца бы для сугреву, а еще лучше – глинтвейна.

– Знаю про такой, немцы его пьют.

– Я бы тоже не отказался.

– В каюте у меня хлебное вино есть, вот только… – он не договорил, махнул рукой.

– Откуда вы?

– Новгородцы, в Кафу сходить в последнюю ходку перед ледоставом хотели, да вишь как получилось. Купец я. Судно мое и товар мой. Как теперь быть?

– Не печалься, посмотрим утром кораблик, если цел останется.

Кое‑как улеглись на ночь и забылись тяжелым сном.

Утро встретило ярким солнцем и спокойной погодой, как и не было урагана. Лес вокруг избы было не узнать. Деревья поломаны, некоторые вырваны с корнем. Изба, конюшня и забор уцелели – сделаны были на совесть.

Мы спустились по веревке вниз. Кораблик так и лежал на боку, привалившись к берегу. Мачта сломана, лежала на палубе. Когда купец, я и Михаил поднялись на палубу, все остолбенели. Люк и обшивка палубы вокруг него были выбиты, выдраны сильнейшим ударом буквально с мясом.

– Это… это как же… это кто? Ты ли, Юрий?

Я сам был удивлен не меньше его. Было ощущение, что сюда ударил бетонным или чугунным шаром строительный кран, которым сносят старые дома. Михаил и купец уставились на меня. Я только плечами пожал, сроду за мной такой мощи не водилось. Купец долго ходил по судну, затем вылез из трюма с довольным видом.

– Суденышко подремонтировать можно, товар почти весь цел, подмок он только. Просушить сукно – и все дела. – Поник головой и уже тише: – Только команды не осталось, ремонтировать некому.

Михаил задумался.

– Нам уходить с заставы скоро, зимой здесь охранять нечего. С ремонтом поможем – леса вокруг полно, покажешь, что делать. Обратно двигаться надо: часть людей с тобой вверх пойдет, а часть – одвуконь, в ближайшем местечке охотников на службу наберешь.

Купец от радости чуть не прослезился.

– Спасители вы мои!

Несколько дней, пока дороги и тропинки от дождя были непроезжими, мы с разрешения Михаила на службу не ходили. Лишь один караульный стоял на вышке. Все остальные занимались ремонтом корабля. Выбрали самую стройную сосну, стоявшую нам на радость недалеко от берега и, срубив, столкнули вниз с кручи. Ошкурив, всей заставой с помощью веревок установили на место. Пока купец с рулевым и мальчишками укрепляли реи, тянули такелаж и штопали парус, мы заменяли доски в обшивке, по новой делали крышку люка, ремонтировали фальшборт.

И настал день, когда основные работы были закончены. Дружными усилиями кораблик спихнули с берега, и он закачался на волнах. Конечно, ремонт нельзя было считать завершенным, кое‑что надо было еще менять – в частности, сырую древесину на сухую, смолить борта, но держаться на плаву и добраться до Новгорода кораблик уже мог.

Купец радостно ходил по палубе, потирал руки, затем нырнул в маленькую каюту на корме – по‑моему, единственную, – и вышел со здоровенной бутылью с хлебным вином.

– Угощаю, благодарствую всем, – и низко поклонился.

Вечер удался на славу. Под кашу да под уху из наловленной мальчишками рыбы славно посидели. С непривычки захмелели, говорили вразнобой, перебивая друг друга, споря, кто пойдет домой на корабле, а кто – верхами. Одно мало учитывали хмельные головы – идти надо было вверх по течению, корпус хлипкий, а стало быть – веслами поработать придется от души.

После окончания ремонта снова потянулась служба. Мы ходили в дозоры, купец с рулевым и сыновьями доделывали на судне, что сами могли, сушили на ветках деревьев подмоченные ткани.

Так прошло две недели, и однажды утром, выйдя из избы, мы обнаружили, что лужи за ночь подмерзли, покрылись по краям тонким ледком. Утром же примчался купец с судна.

– Михаил, давай людей, Христом‑Богом прошу – не успеем назад вернуться, река встать может.

Спорить не приходилось. Решили бросить жребий – кому на судне плыть, кому конному возвращаться. Мне вышло – на коне. Жребий – это судьба, здесь я стал фаталистом.

Через неделю, все в грязи – и мы, и кони – въехали в Тулу. Здесь меня ждал сюрприз – гонец от Овчины‑Телепнева. Сидел он в Туле уже три дня. Сам ехать на заставу побоялся – дороги не знает, да и воевода сказал, что днями люди с заставы сами придут, в дороге разминуться можно. Вот и ждал, штаны протираючи в кремле.

Воевода против моего отъезда ничего не имел, даже письмо написал о моем участии в обороне Тулы от крымчаков. Письмо вручил гонцу.

В Москву выехали на следующий день, едва я отмылся от грязи. От воеводы гонец уже знал, что второго человека нет в живых.

Осенняя распутица привела дороги в малопроезжие направления, и потому добирались долго, в два раза дольше обычного.

Сразу по приезде, лишь немного очистившись от грязи и умывшись, явился я под начальственные очи князя Овчины‑Телепнева. В его кабинете на столе лежало послание от воеводы тульского. Князь тепло меня поприветствовал, усадил в кресло.

– Читал о твоих подвигах. Герой! Прими мои поздравления. Жаль, что Петр погиб, славный воин был. Давай помянем.

Князь достал из шкафа стеклянный штоф (редкость по тем временам) и разлил вино в серебряные стаканчики. Молча, не чокаясь, выпили.

– Вижу, что устал, дороги плохие, все понимаю. Дело требует. К тому же о тебе уже подзабыли, окружение государево крови твоей не просит. Потерялся человек, и все дела. Страна большая, дикая.

Князь заулыбался.

– Однако вызвал я тебя не прохлаждаться. Странные дела у нас творятся. Сам понимаешь, все, о чем услышишь – тайна государева, о том – молчок. Ну, это я так, к слову. Человек ты проверенный, но и напомнить – не грех. Монеты появились в государстве поддельные. Рубли, копейки. Кто‑то поставил это дело на поток. Сам понимаешь – торговлю обрушить можно. Люди деньгам перестают верить, а поскольку на деньгах – государева печать, – то и государству. Так и до бунта недалеко. Потихоньку пробовали следы искать, получается – из Пскова те подлые монетки. Посылали людей – сгинули без следа. Думаю, не один человек за этим стоит, одному не справиться. Но таятся умело, в Пскове стража городская и посадник на ушах стоят, да сыскать ничего не могут. Хочу поручить это дело тебе.

– Помилуй Бог, княже! Башку бы кому снести, выкрасть чего – это можно. А тут навык нужен – сыскать гнездо в чужом городе сложно.

– Ты из себя придурка не строй. В этом деле умная голова нужна и свежий взгляд. Ни тем, ни другим ты не обделен. Ратников саблями помахать много, а головастых, да еще и не из знатных, коих все в лицо знают – раз‑два и обчелся. Вот тебе деньги на дорогу и житье, вот послание к посаднику, но к нему сразу не ходи. Вдруг соглядатаи в окружении есть. Я так думаю, что те, кого раньше посылали, сразу с грамотками к посаднику пошли, там их и заприметили. Дам адресок один – есть там у меня человек надежный, к нему можешь обратиться. С жильем поможет, обскажет – кто да что есть в Пскове, может, у него какие наметки имеются. Не последний человек в Пскове – старший мытарь. Но и у него часто не мелькай. Впрочем, не мне тебя учить. Пару дней отдохни, кафтан новый купи, а то в своем ты больше на пугало похож.

– Так воевал же в нем.

– Я не в обиду, иди. Больше бы чего сказал, да сам о псковских делах мало знаю. Государь с нас каждый день спрашивает. Не сможем справиться – головы полетят. Вот и думай.

Откланявшись, я пошел в воинскую избу, бросил переметные сумы на свой топчан. Старший дружинник Митрофан похлопал меня по плечу.

– Держи нос выше. К вечеру баньку натопим, сходишь, смоешь тульскую грязь; еще двое наших из Ливонии вернулись – компанию им составишь. А сейчас – кушать иди, да на базар. Пообтрепался ты уж больно, не скажешь, что княжий ратник, больше на людишек из подлого сословия похож.

И правда: кафтан, штаны, сапоги были пообтрепаны, грязь оттерлась плохо, и общий вид был неухоженный – вид человека, когда‑то имевшего деньги, но обедневшего и донашивающего старое платье.

Базар кипел. Через толпу народа с трудом можно было протиснуться. Тати не упускали своего, срезая поясные сумки со звонкой монетой. Периодически в разных местах торга раздавались крики: «Караул, держи вора!» Все разом хватались за кошели и подозрительно поглядывали вокруг. Купцы и приказчики из лавок побогаче хватали проходящих за руки: «Зайди, посмотри – какой товар! Шелка разноцветные, узорочье, сукно фряжское – сносу нет».

В оружейном ряду больше молчали, ходили здесь в основном мужчины. Приценивались, пробовали остроту лезвий ножей и сабель на ноготь, на волос, чинно беседовали с купцами.

Времени на пошив у меня не было, и я протиснулся к лавкам с готовым платьем; померив несколько кафтанов, выбрал темно‑синий. К нему добавил пару рубах – одну шелковую, другую суконную, новые штаны из плотного сукна. Поразмышляв – все‑таки зима на носу – прикупил в соседней лавке короткий овчинный полушубок. Сапоги на свою ногу еле нашел, все какие‑то недомерки, да и то – людишки мелковаты были в это время. С рубашками проще – шились длинные, широкие, подходили на мужчину почти любого роста и упитанности.

Держа узел с вещами перед собой, я протолкался к выходу и не спеша побрел по бревенчатой мостовой. Грязновата Москва. Между домами и тротуарами – сточные канавы, по которым текут зловонные ручьи, на проезжей части лужи и кучи конского навоза. Промчит лихой наездник, и пешеходы жмутся ближе к домам, а все равно одежде достается. После каждого пешего выхода в город приходилось очищаться. Нет уж, лучше ездить на коне, но не на торг, иначе и коня потом не найдешь. Вездесущее цыганское племя конокрадством занималось всегда.

В отличие от улиц дворы были ухожены. Скотина на заднем дворе, там же хозяйственные постройки. А передний двор у богатых мощен камнем или дубовыми плашками, у народа победнее – застелен соломою, дабы гость дорогой не испачкал во дворе сапоги.

Дома поплоше стояли вдоль улицы, дома зажиточных хозяев стояли в глубине сада или обширного двора, и шум улиц до них не доносился. В любом случае все дома стояли за высокими заборами, и по улице шел, как по глубокой деревянной траншее – под ногами дерево, справа и слева – дерево. Изредка встречались заборы каменные, но то уж – либо князь живет, либо – боярин из зажиточных. Купцам иметь каменный забор было не по чину. Близость к власти или к деньгам определялась по дому, по одежде, по конному выезду. Например, карета – принадлежность к высшему сословию, как в наши времена «Майбах» или «Бентли». За неподобающий выезд купца, будь он трижды богат, могли выкинуть из кареты и бить кнутами. Это в мое время жуликоватый делец или продажный политик мог ездить на дорогущей иномарке и отдыхать в Куршавеле с кучей дорогих проституток, ходить на яхте, стоящей, как небольшой провинциальный городок. И еще похваляться наворованным – дескать, дурни, заработать не умеете. Дурни как раз и живут на заработанное, а слуги народа…

Как вспомнил мою прежнюю жизнь, так сплюнул. Здесь хоть по‑честному – по оружию, по одежде, коню сразу видно, с кем имеешь дело. А обманывать еще не научились. Сделки на несколько кораблей товара осуществлялись по честному слову. Сговорились купцы, ударили по рукам – надежнее, чем договор с подписью нотариуса или кучей печатей. И фальшивые монеты – удар по власти государевой сильный. О как! Шел с базара, а думки уже все про монеты, про задание будущее. Как заноза. И не хочу про дело думать, а ум сам ищет, с чего начинать. Ну не сыщик я; доставить ценное письмо, разведать что‑либо, саблей помахать, даже с превосходящими силами – это мое. А таких дел, где требуются азы профессии хотя бы – нет уж. Но выбирать не приходилось.

Придя в воинскую избу, я улегся на постель. Мне всегда лучше думалось лежа, чтобы никто не отвлекал пустой болтовней. С чего начать по приезде в Псков? Жилье найти, это понятно. Но по делу – в первую очередь знакомства разные завести. Дураку ясно, никто рассказывать незнакомцу про тайные дела не будет, но… там кто‑то оговорочку допустил, там – по пьяни лишнее сказал. Чужому говорить не будут, а своему – сболтнут. Стало быть – агентуру надо завести, деньги все любят. И лучше всего вербовать агентов‑стукачей в трактирах. Подвыпив, человек становится более общителен и менее осторожен.

Так, еще что? Для чеканки монет нужны штампы, а сделать их могут граверы. Хотя – какие к черту граверы в эти времена? Ну, наверное – ювелиры. Эти точно водятся на Руси. Стоп, а почему на Руси? С таким же успехом штампы могут изготовить в Литве. Причем даже рады будут насолить соседке. Так что не вопрос, что можно будет как‑то найти такого умельца. Не стоит тратить на это драгоценное время.

Дальше. Для изготовления одной монеты, хоть и поддельной, нужен металл, пусть даже и медь. Но монет много, они расползлись по Руси, стало быть, штампуют их в огромном количестве – прямо монетный двор какой‑то. Пожалуй, это мысль, причем самая ценная. И меди, и серебра или его более дешевых сплавов надо много, многие пуды. Их в карманах на подпольное производство не пронесешь, надо где‑то покупать, перевозить, хранить. Причем вся цепочка участвующих наверняка не знает, чем занимается каждый.

Привез купец по заказу ремесленника медь – что с того? Это совсем не предосудительно. Возчики перевезли со склада во двор – тоже ничего необычного.

Вот! Штампы во время работы сильно громыхают, поскольку монета не одна, производство должно работать весь день, а может – все дни недели. В городе наверняка на звон и стук обратили бы внимание. Да, скорее всего производство не в городе, а подальше от чужих ушей. Вот почему его найти не могут. Я чуть не подскочил в постели. Не в Пскове оно, точно! Может быть, где‑то рядом, но не в Пскове. Далеко от города не будут делать – накладно возить подводами. А собственно, кто сказал, что возят подводами? Э, брат, предположение неверное. Даже почти наверняка неверное. Зачем светиться с подводами? Туда – медь, обратно – фальшивку. Нет. Туда – речным суденышком, и обратно – тоже. И река должна быть небольшая. По большой – и движение большое, станут обращать внимание – почему это в одном и том же месте суденышко какое‑то частенько стоит? Что тут за место такое? Торга нет, города нет. Да, надо присмотреться к деревням недалеко от Пскова, стоящим по берегам рек, достаточных, чтобы протиснуться небольшим суденышкам типа речного ушкуя.

Больше, сколько бы я ни прикидывал, ничего путного придумать не мог. В принципе, и так два кончика от веревочки есть – продавцы меди или других цветных металлов и производство монет. Вот с них и начну.

Довольный, что хоть что‑то начало вырисовываться, я уснул.

Глава VIII


После утомительной поездки по осенним, почти непроезжим дорогам через Тверь и Великий Новгород я добрался до Пскова. Ехал в одиночку – напарника Овчина‑Телепнев не дал, слишком уж секретным было дело.

Миновав полусонную стражу у городских ворот, я остановил коня.

Ехать к человеку князя – старшему мытарю или пока повременить? Решил остановиться на постоялом дворе, разузнать сам, чем дышит город, о чем говорят люди, походить по торгу, глядишь – и узнаю что‑нибудь.

Два дня ушло на регулярное посещение злачных мест. Я только заказывал выпивку и закуску, но лишь пригубливал кружку, зато щедро угощал оказавшихся рядом псковичей. Внимательно слушал, о чем говорят, в том числе и за соседними столами. Пьяненькому надо выговориться, сам он слушать почти не способен. Выбирал в основном купцов и зажиточных ремесленников в годах. У молодых нет опыта, они в большинстве своем подмастерья, подручные. Проходя мимо стола, за которым сидел заинтересовавший меня человек, я, невзначай толкая его, долго извинялся, приглашал к своему столу. Знакомство завязывалось быстро, особенно если оно подкреплялось кувшином хорошего вина. Но единственное, что удалось узнать – полосы меди поднялись в цене и почти исчезли с торга.

– Прихватывает кто‑то медь! – жаловался пьяненький мастеровой. – Чеканщик я: блюда, стаканы, кувшины делаю. Медь листовая нужна, а купчишка Матвеев, что в Псков раньше товар свой возил, пропал. Совсем не появляется. Придется в Великий Новгород ехать, растраты какие!

Чеканщик порывался рассказать о непутевой жене, о дочке, которую пора выдавать замуж, но мне это было неинтересно.

Значит кто‑то, мне пока неизвестный, скупает листовую медь оптом у купца Матвеева. Очень занятно! Эх, кабы узнать, где этот Матвеев обретается и кому продает медь. Наверное, пора идти к мытарю. Князь подробно описал, как он выглядит и где его найти. До паролей и явок здесь еще не додумались.

Где можно найти мытаря? Вестимо – в порту, на пристани. Вот туда я и направился, решил сначала присмотреться. Поймал за рукав амбала (так назывались портовые грузчики), спросил – где найти Никодима Ломтева? Амбал лениво указал на крупного дородного мужика в суконном кафтане синего цвета. Цыкнул сквозь зубы:

– Ежели кошель пустой, лучше не ходи.

Ну что ж, надо посмотреть. Я уселся на кучу бревен и стал наблюдать.

Работа у мытаря была суетная и беспокойная. К причалу подходили суда, Ломтев с капитаном лазил по трюмам, осматривал груз, лежащий на палубе, делал какие‑то заметки. Готовившиеся к отплытию суда также не оставались без его внимания. Похоже, все в порту его знали, и он знал всех, поскольку люди уважительно здоровались с ним, многих он расспрашивал о семье, о делах. Шустрый дядька! Удивительно, как при его дородности он везде поспевал. Я просто замаялся следить за ним. И только я собрался покинуть свой наблюдательный пост на бревнах, как неожиданно для меня мытарь подошел ко мне сам.

– Доброго здоровьичка!

– И вам здравствовать.

– Давненько сидишь, чего выглядываешь?

Вот черт глазастый, наверное, давно меня приметил – не ожидал я от него.

Я сразу решил открыть все карты – вытащил из‑за пазухи письмо от князя и вручил Ломтеву. Вскрыв, мытарь быстро пробежал глазами послание.

– А, теперь понятно. Чего здесь сидишь? Если человек без дела в порту сидит, всем любопытно – что за соглядатай такой появился? Не смотри, что народу на причале много – все друг друга знают, все при деле, только ты глазенки пялишь. Не дело. Я скоро домой пойду, подожди меня за складами. Ко мне не подходи, иди следом. – Развернулся и ушел.

Так, выходит меня засекли. И то – сел чуть ли не в центре пристани и полдня глаза таращит. Любому интересно – что этот тип тут делает. Можно сказать – прокололся.

Вскоре мытарь направился из порта домой. Шел он не спеша, с достоинством. Отпустив его метров на пятьдесят, я пристроился следом. Пройдя квартал, мытарь свернул в переулок. Я за ним, но когда я обогнул угол дома, переулок был пуст. Вот дела! Прошел несколько домов, остановился, соображая, куда он мог деться.

– Ну что встал? – Раздался голос из‑за ворот. – Не маячь, заходи.

Калитка приоткрылась, и я юркнул во двор.

– Вот присылают недорослей! У князя что, людей поопытней не нашлось?

Я обиделся:

– Да уж какие есть.

– Не обижайся. Тут уж несколько человек от князя пропали без следа и не чета тебе. Ладно, пошли в дом.

Мы зашли, прошли в трапезную. Пока прислуга подавала на стол, молчали. Я оглядывал комнату. А ничего устроился мытарь. Наверное, во все времена таможенники существуют неплохо.

Ломтев перехватил мой взгляд, усмехнулся:

– Не смотри. Все, что государю положено, отдаю в казну исправно. Все, что в лапу дают, тоже на дело идет – вот таким как ты помогать. – Ломтев вздохнул: – Уж больно много деньжат на тайные дела уходит. Ты же не один, а расходы большие – кого подкупить, кому лошадь купить. И хватит о деньгах, давай кушать, проголодался я.

После неплохого обеда – отличный повар у Никодима Ломтева – мы поднялись в кабинет мытаря.

– Спрашивай, что интересует.

– Есть такой купец Матвеев.

– Бывает, но что‑то давно не вижу – не случилось ли чего. Постой‑ка, он же не местный, из Нарвы, медь в Псков возил. Как же я про него не вспомнил? Так ты уже чего нарыть успел? Когда ж ты успел? По письму – недавно прибыть должон.

– Два дня как в городе, по торгу да трактирам хожу, разговоры разговариваю.

– Хм, шустер. Кроме Матвеева еще чего разузнал?

– Да пока и ничего. Помощь нужна.

– Это понятно, спрашивай.

– Из богатеньких кто властью недоволен?

Никодим захохотал, обнажив на удивление белые и крепкие зубы – а ведь уже немолодой мужик:

– Да все богатенькие, почитай, недовольны – то налог велик, то еще что.

– Это понятно, у кого‑то суп жидковат, а у кого‑то жемчуг мелковат.

Никодим снова засмеялся:

– Не слышал еще такой присказки, надо запомнить.

– Вот что, Никодим, мне нужна карта; если готовой нет, начерти сам. Мне нужны реки и селения на них. Если селения далеко от реки, мне они не нужны.

Никодим поскреб пятерней затылок.

– Попробую.

– Только ручейки мне не нужны. Велико ли судно у Матвеева?

– Нет, так; можно сказать – баркас об одной мачте, в плохую погоду даже Ильмень для него – что море.

– Вот и на карте отметь только реки, где такое суденышко протиснуться может.

– Думаешь, Матвеев сырьем снабжает?

– Думать можно все – за руку поймать надо, найти станок, на котором монеты лживые чеканят.

– Верно говоришь. Не пойман – не вор. Попробую карту тебе сделать. Есть где жить?

– На постоялом дворе «У Микитки» остановился.

– Зайди ко мне домой вечером через три дня.

Мы попрощались, и я ушел.

Все эти дни я не тратил времени зря: ходил по торговцам, невзначай спрашивал о лживых монетах, как их здесь называли те, кто расплачиваются. Но ясности никакой это не принесло – разные люди – мужчины, женщины, разного возраста, разного обличья. Этот путь вел в тупик. Хотя и встречался чаще других в описаниях один тип. Невысокого роста, одет как ремесленник; примета у него была – косил левым глазом. Однако указывали ее не все, да и кто из купцов или приказчиков будет пристально приглядываться к внешности покупателя?

А еще я целенаправленно выискивал охотников через скупщиков мехов, мотивируя желанием приобрести партию шкурок рыси. Поскольку приходили в город охотники не часто, удалось поговорить только с двумя. Обычно охотники – народ наблюдательный, хорошо знающий лес, все его укромные уголки. Я интересовался – не появилось ли новых заимок в лесу, новых людей. Опять никакого результата. Двое охотников не могут знать всю губернию, каждый охотится в своей местности, которую знает, как свои пять пальцев.

Наступил день, и я пришел вечером в дом к мытарю. Никодим проводил меня в кабинет, разложил на столе карту, грубо нарисованную на тонком, выделанном куске кожи. У кожи имелись два достоинства – она не боялась сырости, и ее можно было сгибать – хоть в рулон свертывать, хоть вчетверо складывать. Жаль только, недолговечна. Хотя я и не рассчитывал искать фальшивомонетчиков годами. Или отзовут меня, или, если буду неосторожен, сложу голову, как другие до меня. Постараюсь выполнить задание и голову сохранить, мне мои части тела дороги, можно сказать – с детства близки.

Долго я разглядывал рукописную карту. Рисовал явно не художник, но человек, хорошо знающий местность. Четко были указаны реки, окрашенные синим – все изгибы и протоки, отмечены узости, отмели и переволоки. Также нарисованы все деревни, села и городки, стоящие на берегу или недалеко, как я и просил. Карту явно рисовал человек, проведший большую часть жизни на корабле – рыбак или купец, постоянно возивший товар по рекам.

– Неплохо сделано, – заметил я.

Никодим от моей скупой похвалы улыбнулся, самодовольно огладил бороду:

– Мы все делаем хорошо, не забудь передать это князю. Еще какая помощь нужна?

– Мне бы несколько лживых монет, разных – копеек, рублей. Я ведь их в глаза не видел, надо же знать, что искать.

– Это можно.

Никодим подошел к столу, открыл ящик, достал целую пригоршню монет и высыпал на стол. Я взял одну – копейка как копейка, края неровные – так и у государевой такие же. Как же отличить ее от настоящей?

Видя, что я в затруднении, Никодим вытащил из поясной сумы несколько монет и положил на стол.

– Теперь сравни.

Вот теперь стала видна разница. У фальшивок менее четкий текст, и на вес они легче. Но понять это можно, когда у тебя на руке и под пристальным взглядом обе монеты – настоящая и фальшивая. Для этого времени фальшивки просто замечательно сделаны.

– Я заберу лживые монеты?

– Бери, только не вздумай расплачиваться, а то можешь на городскую стражу нарваться, а там шутить не будут – на дыбу, к палачу, рассказал чтобы, где взял. Городской посадник тоже перед государем выслужиться хочет в поимке лжемонетчиков.

– Постараюсь быть осторожнее.

– Держи меня в курсе, может – чего и присоветую.

Мы попрощались.

В комнате постоялого двора я разложил на полу – за неимением стола – кожу с картой и стал внимательно изучать. Мне почему‑то казалось, что гнездо фальшивомонетчиков должно располагаться между Псковом и Великим Новгородом. Чаще всего фальшивые монеты появлялись именно в этих городах. Впрочем, не факт – в Твери они были тоже.

С чего же начать? Я рассматривал карту, пытаясь запомнить реки и населенные пункты и раздумывал – с чего начинать поиски, как найти гнездо злоумышленников? Где они могут скрываться? Тут полк солдат может год прочесывать земли псковские и ничего не найти. Времени жалко: скоро зима, пешком не набегаешься, реки льдом скует, на коне – каждый всадник на виду будет. Опять же – злоумышленники могут чеканить монеты только летом, а распространять – круглый год.

Так и не найдя ответа, но изучив карту, я улегся спать. Не спалось – мучила бессонница, мозг напряженно трудился, ища выход. И забрезжила все‑таки мысль. Я аж присел в постели. Вот оно! Надо ночами слушать каждую деревню. Просто слушать. Чеканка монет – не бесшумное дело, это не фальшивые тысячерублевки на компьютере ксерить в тишине и комфорте. И именно в деревне, не в селе. Чем село отличается от деревни? Наличием церкви. А до священника уж точно дойдет разговор о ночном перестуке в соседней избе.

Может, мои выводы и неправильные, но тогда я думал именно так. Найдя какой‑то выход, я улегся и тут же безмятежно уснул.

Проснулся довольно поздно по местным меркам. Посетил отхожее место, наелся от пуза и снова улегся спать. Мне теперь придется перейти на ночной образ жизни. Днем отсыпаться, по ночам делать объезды деревень. И – молчать. Ночью меня никто не увидит, а скажи тому же мытарю Никодиму – и можно окончить свои дни досрочно, как дьяволу. Ладно бы еще на виселице, а то ведь живьем на костре. Б‑р‑р! Меня аж передернуло.

Еле дождался вечера, вышел вроде бы погулять, одевшись теплей. Осмотревшись и никого рядом не заметив, прошел сквозь городскую стену.

В посаде рядом с городом заранее оставил коня у кузнеца, заплатив ему несколько чешуек.

Я мысленно сориентировался и направился на восток от Пскова, в той же стороне – и Великий Новгород.

А вот и первая деревня, чуть было мимо не проехал в темноте. Да и немудрено – фонарей нет, окна ставнями прикрыты. Что насторожило – дымы из печных труб. Было безветренно, и они ровными столбами поднимались вверх, будучи видимыми даже в ночном небе, скудно освещаемом луной. И еще – запах. От дыма шел запах – сгоревших дров, разогреваемой еды, чего‑то неуловимо домашнего. Надо взять на зарубку. Не только смотреть, но и нюхать.

Я слез с коня, привязал его к изгороди и подошел к первой избе. Постоял, прислушиваясь – полная тишина. Я прослушал все дома в деревне – а их было семь – и ничего подозрительного не обнаружил.

Таким же образом обследовал вторую деревню, затем третью, четвертую. Вначале это получалось медленно, но потом ночь взяла свое, крестьяне позасыпали, так же как и их живность, и слушать было буквально нечего.

На востоке стало светлеть небо, надо было возвращаться в Псков: не ровен час – заметит какой‑нибудь не в меру глазастый.

Я очень устал – весь день отсыпался и отъедался. Причем съел столько, что хозяин трактира удивился:

– За двоих мечешь, а весь день спал, ажно храп в коридоре слышен!

Я промолчал, да и что тут можно сказать? Но было, было какое‑то предощущение удачи.

Дождавшись вечера, снова выехал на разведку с предощущением – сегодня я найду гнездо. Но с каждой осмотренной деревней ощущение удачи уходило, уступая место разочарованию и глухому раздражению. Скоро утро, и ко времени я смогу прослушать только одну деревеньку. Но и тут, как назло – ничего, все спят. Вот тебе бабушка и Юрьев день.

На востоке начало светлеть небо, совсем тоненькая полоска. Пора возвращаться на ночлег, вернее – дневной отсып. Развернувшись, я направился в сторону Пскова и внезапно учуял, именно учуял дым. Не топят в деревнях по ночам. Я остановил коня, привязал его к дереву и стал описывать круги, стараясь понять, откуда тянет дымом. Вроде здесь посильнее запах. И здесь улыбнулась удача. Даже не удача – счастливый случай. Чуть в стороне блеснул огонек. Я сразу же развернулся туда, но огонек погас. Но нет, мне не почудилось, был огонек‑то.

Я осторожно пошел в ту сторону. Невдалеке раздались мужские голоса:

– Все, светать скоро будет, гаси кузню. Гаврила, по домам надоть. Почти закончили, завтра… – Голоса смолкли. В дом зашли, что ли?

Я стал осматриваться – надо привязаться к местности. Так, вон река Шелонь блестит, тут лес темнеет. Вроде по карте никаких селений быть не должно, карту я помнил хорошо. Или заимка новая, о которой не знают, либо еще какая‑то причина. Запомнив место, я решил вернуться сюда следующей ночью. Сейчас срочно следовало убираться. Прибыв во Псков и придя на постоялый двор, я первым делом открыл карту, поставил светильник рядом. Нашел место, где наткнулся на подозрительную заимку. Вот изгиб реки, деревушка, которую осматривал последней. Нет ничего рядом, ни деревни. ни охотничьей избушки, Лес и все. Промашечка в карте. Завтра, нет – уже сегодня ночью начну именно отсюда.

Так и сделал. После дневного отсыпа поднялся на коня и – прямиком к месту, где блеснул огонек и слышались голоса. Приближаясь, уже почувствовал запах дыма. Странное что‑то в этом запахе. Точно! Дым не от дерева, а угольный, и запах не домашний – так пахнет дым в кузнице. Интересно, какая такая кузница ночью в глухом месте? Кузница не в каждой‑то и деревне есть, а тут – глухомань какая‑то.

Я привязал коня и, осторожно ступая, подошел к избе, прислушался – стук есть, не очень сильный, ритмичный. Совсем интересно.

Обойдя избу со стороны глухой стены, постоял. Если собака есть – учует, станет лаять. Пока хозяин выйдет, я в лесу скрыться успею. Нет, собакой тут не пахло, зато стук слышен был четко. В кузнице грохочет сильнее, двери нараспашку – иначе дышать от жара нечем, пыхтят меха, раздувавшие горн.

После некоторых раздумий я решил потихоньку обойти странный домик, надо было на всякий случай осмотреться. Подойдя к углу, насторожился. За углом точно кто‑то был. Я его не видел и не слышал, но запах! Нос мне помог во второй раз. Ветер дул в мою сторону, и я почувствовал чужой запах – пота, чеснока и еще чего‑то неприятного – онучей, что ли? И почти тут же раздался голос.

– Косой, ты где?

– Где мне быть, здесь, караулю.

– Хватит бездельничать. Судно пришло, помоги мешки в тачку погрузить.

Уф, пронесло, чуть с караульным не столкнулся. Обошел дом с другой стороны, отошел подальше. Видно отсюда неплохо, а шансов наткнуться на караульного меньше. Все‑таки у них в охране не Кремлевский полк – наверняка один, может на дороге еще один – шумнуть на случай, если кто‑нибудь к избе пойдет.

Дверь распахнулась, осветив колеблющимся светом от печи или горна пятачок перед избой. У крыльца стояла здоровенная тачка. Караульный и еще один мужик стали таскать из избы в тачку небольшие, но явно тяжелые кожаные мешки. Когда их бросали в тачку, они издавали металлическое бряканье.

Нашел, похоже – нашел гнездо.

Нагрузив тачку, оба взялись за ручку и, пыхтя и отдуваясь, принялись толкать ее по тропинке в лес. Мне стало интересно и, прячась за деревья, я осторожно двинулся за ними. Изба не убежит, но куда они ночью везут тачку с мешками? Ответ был получен через несколько минут. В лесу открылась маленькая полянка, а на ней к своему изумлению я увидел небольшой кораблик, можно сказать – большую лодку с одиноко торчащей мачтой. Я протер глаза – не снится ли мне? Нет, суденышко не исчезло, наоборот – с него на палубу спрыгнул мужичок.

– Давайте быстрее, что так долго возитесь. Мне за ночь надо далеко отойти, а я не упырь какой‑нибудь – в темноте видеть.

Мужики начали споро перекидывать мешки с тачки на кораблик. Вот звякнул последний мешок.

– Все восемь?

– Все.

– Когда снова?

– Через две седьмицы – раньше не успеем.

– Старайтесь, зима на носу, реки скует. Чую я – последняя эта ходка, ныне рано снег ляжет, морозная зима будет.

– Как Бог даст. Прощевай!

– И вам не хворать.

Мужики с тачкой направились обратно к избе. А на кораблике невидимые мне в темноте люди стали отталкиваться жердями, и суденышко заскользило кормой вперед. Что за диво? Немного подождав, я подошел к месту, где только что был виден кораблик, и чуть было не упал от изумления. Канава или узкий канал пересекал поляну. Неужели вручную выкопали? Надо днем рассмотреть.

Я направился вслед за суденышком. Оказалось, через три‑четыре десятка метров канал впадал в небольшую протоку, которая выходила к Шелони.

Лихо! Протока поросла камышом, вода почти стоячая, заметить с реки – невозможно. Пешком пошел к избе, стараясь не наступать на сучья. Охранник наверняка на посту и не дремлет. Пока шел – раздумывал, почему мешки возят на тачке, а не конной повозкой? Ответ нашелся быстро – лошадь с телегой не укроешь, надо каждый раз отводить домой, к тому же лошадь оставляет кучи навоза и требует пусть узкой, но дороги. А на тачке – между деревьями протиснулся, и все дела, ежели каждую ездку с мешками немного менять путь, то даже колеи не останется. Продумано все – явно во главе стоит кто‑то разумный и хитрый, просчитывающий все мелочи – даже маскировку. Конечно, иначе их бы уже давно вычислили и повязали.

Я снова обошел избу сзади, приник к глухой стене и после некоторых колебаний все‑таки просунул голову сквозь стену. Комнат в избе не было, одно большое помещение. Освещалось помещение колеблющимся светом нескольких масляных светильников и небольшим горном. Меня никто не заметил – относительно светло было только у горна, а глухая стена избы тонула в потемках. Зато мне было все хорошо видно, как на сцене. Вот подручный достал щипцами из горна маленький кружочек, уложил его в наковаленку с углублением, кузнец положил сверху железный кружок‑чекан на длинной ручке, кивнул подручному, и тот кувалдой ударил по чекану. Наковаленку перевернули, и в деревянную бадейку выпал желтоватый кружочек. Подручный засмеялся – еще одна копейка готова.

– Цыц, закрой рот, давай работать. Нам сегодня всю бадейку наполнить надо, вишь – только дно едва прикрыли. Вот скажу Ефиму, что ленишься, – живо кнута получишь!

– Что ты, что ты, Гаврила, помилуй тя Бог. Я ничего, я работаю.

И споро подхватив новую заготовку, положил ее на наковаленку. Кузнец отработанным движением наложил чекан, удар кувалды – и новая монета летит в бадейку. Хм, я прикинул – на одну монету уходит около полутора минут, добавим время на короткие передышки – где‑то около двух минут монета, за час – тридцать штук, за ночь – двести пятьдесят‑триста штук. Надо же: станка нет, все вручную, а производительность – будь здоров. А если у этого неизвестного мне Ефима такая кузня не одна? Надо быстрее сообщить мытарю, пусть городской посадник со стражею возьмет этих субчиков за работой; попытает палач немного – выдадут Ефима, а может быть, ниточка и дальше потянется. Я свою работу сделал. И надо поторапливаться, через две недели работа может остановиться из‑за зимы.

Отойдя от избы, я взял под уздцы коня, пешком отошел подальше, вскочил в седло – и в Псков. Пусть и есть где‑то другие кузницы, вполне вероятно, но кончик веревочки – вот он. Ухватись за него и разматывай дальше.

Издалека были видны редкие огоньки в Пскове, да слышен шум трещоток квартальных сторожей. Оставив коня у кузнеца, прошел сквозь каменную стену.

В темноте с трудом нашел дом мытаря, забарабанил в окошко:

– Никодим!

Окно распахнулось, выглянула чья‑то помятая бородатая рожа.

– Чего по ночам спать не даешь? Пошел отсюда, а то собак спущу.

– Никодима позови, важное дело.

– Дела днем решать надо, ночью люди спать должны.

– Зови, твою мать, а то сейчас сам в окно залезу!

– Не надо лезть, – раздался голос Никодима, – я уже и сам проснулся. Кто это людям отдохнуть не дает? По какому такому делу? – Выглянув в окно и увидев меня, коротко бросил: – Заходи.

За дверями загремели запоры, дверь распахнулась. Я вошел, и бородатый сторож бросил в спину:

– Ходють и ходють, даже ночью покоя нет от них.

Никодим подхватил меня под локоток и из сеней проводил в кабинет. Мы уселись, и он бросил:

– Говори, я думаю – попусту ночью будить не стал бы. Что случилось?

– Я кузню нашел, где лживые монеты чеканят!

С минуту Никодим хлопал глазами, видно спросонья не сразу дошло. Осипшим голосом спросил:

– Где?

– Как я и думал – на Шелони, недалеко от Порхова; протока там хитрая есть и избенка в лесу. Кузнеца Гаврилой зовут – больше узнать ничего не успел, решил тебе доложить.

– Это правильно, надо брать мерзавцев. Они там?

– Думаю, до утра будут там. И еще – суденышко видел, на него мешки с монетами грузили, только ушло суденышко. Через две недели хозяин обещал вернуться за новой партией – вроде как последняя ходка, реки от мороза встанут.

– Молодец, за несколько дней многое узнал, самое главное – гнездо нашел. Это сколько верст от Пскова?

Я мысленно прикинул:

– Да с пятьдесят будет.

– Ого!

– Работают они только по ночам, днем их там нет, вот к ночи и надо добраться.

– Сейчас к посаднику нас не пустят, не того мы полета птицы, чтобы нас в любое время пускали.

Мытарь поднялся с кресла, стал расхаживать по комнате, что‑то обдумывал. Изредка он бросал на меня косые взгляды. По спине пробежал холодок, не понравились мне его взгляды, было в них нечто такое… Так смотрит убийца на жертву. Когда он повернулся ко мне спиной, я вытащил нож и лезвием сунул в широкий рукав кафтана. Со стороны ничего не видно.

– Ты сам их монеты в руках держал ли?

– Нет, но видел, как их чеканят.

Никодим облегченно вздохнул:

– Ну вот, а ты собирался посадника будить. Вот спросит он тебя – такие ли монеты делают? Что ты ответишь?

– Да говорил же кузнец с подмастерьем о монетах. Ежели не лживые деньги, чего им по ночам скрываться, тайно все на корабль грузить?

– Это еще не вина, может быть – они украшения для подвесок, что девушки носят, печатают? Ну‑ка, подойди сюда, к столу.

Никодим разложил на столе карту, очень похожую на ту, что он мне дал. Подвинул масляный светильник ближе, бросил:

– Покажи, где это.

Я подошел, левой рукой показал место.

– Хм, верно.

И я краем глаза уловил движение. Поскольку я уже внутренне был готов к тому, что Никодим нападет на меня, резко отшатнулся и в ответ ударил его ножом по руке – до груди или живота я не дотягивался.

Никодим удивленно взглянул на свою руку:

– Шустер! Только из дома ты уже не выйдешь, слишком много успел увидеть и узнать. – Крикнул: – Заходите!

В комнату ввалились два амбала. В руке одного была увесистая гирька кистеня, другой держал здоровенный мясницкий нож.

Вечер переставал быть томным. Самая хорошая оборона – это нападение. Я мгновенно крутанулся на каблуках и метнул в мытаря нож. Никодим явно не был готов к такому повороту событий и даже уклониться не успел. Нож по самую рукоятку вошел в грудь. Мытарь наклонился и упал вперед, лицом на стол, схватился за карту и рухнул. Светильник перевернулся, масло вытекло и вспыхнуло. Я выхватил саблю и метнулся вперед. Колющим ударом вонзил лезвие амбалу с кистенем в живот и, выдергивая, провернул саблю для увеличения эффекта. Здоровые амбалы. В рукопашной на кулачках я им явно не соперник, они бы меня просто раздавили, но с реакцией у них было плоховато. Привыкли мешки да тюки на пристани таскать, да в кулачном бою носы сворачивать. Не исключено, что по ночным улицам шныряли, выискивая беззащитных жертв. Но здесь им не тут, не на того напали.

Амбал зажал рану рукой, из‑под которой густо текла почти черная кровь. «В печень достал», – мелькнуло в голове.

– Ты это… чего… – И, не договорив, упал.

Грохот был такой, как будто упал шкаф. Наверное, все домочадцы проснулись.

Второй амбал оторопело спросил:

– Ты зачем Федьку? – И шагнул на меня, выставив вперед нож, который лишь немного уступал по длине моей сабле.

Я отпрыгнул в сторону, сделал обманный финт и саблей ударил его по плечу. Амбал взревел и выронил нож.

Я крикнул:

– Беги, пожар!

Амбал тупо глядел на меня, потом перевел взгляд на разгорающийся огонь. Вытерев саблю о скатерть, я вложил ее в ножны и ласточкой вылетел в окно. Слава богу – стекол в них не было, простая слюда. Стекла – удел князей и дворян, дорого стоило на Руси стекло.

Приземлившись на землю во дворе, перемахнул забор. В доме раздавались крики, окно ярко освещалось пожаром, огонь жадно лизал деревянный пол, шторки, мебель. Домочадцам сейчас будет не до меня, а вскоре и соседи сбегутся. Деревянные дома горят быстро, чуть промедлил – и пламя перекинется на соседние дома.

Чтобы усилить панику, я заорал:

– Караул, пожар! – Круто развернулся и помчался прочь.

Меня видели двое – амбал и дед‑сторож. Наверняка уже утром городская стража будет меня искать. Надо уносить из Пскова ноги. Не дай бог, еще и посадник замешан в этом деле, тогда, если поймают – до суда не доживу, убьют при задержании, или по‑тихому удушат в камере.

Срочно на постоялый двор. Надо забрать деньги и карту и убираться из города. Хорошо, что лошадь за городской стеной, не надо ждать утра. Доберусь до Великого Новгорода, а там видно будет.

Надо как можно быстрее в Москву, до князя. Если местные кузнецы‑умельцы пронюхают про смерть Никодима – зашухарятся, попрячутся во все щели, пойди их найди потом. Да и улики уничтожить недолго. Монеты и чекан в воду – и никаких улик нет. Другое дело – вдруг сочтут пожар случайным? Тогда у меня есть шанс, что они продолжат дело, и их удастся захватить.

Поднявшись к себе, я прицепил к поясу кошель с деньгами, сунул за отворот кафтана карту на коже, попрыгал – ничего не звенит, лишь глухо позвякивают монеты в кошеле.

Вышел во двор и дойдя до городской стены прошел сквозь нее. Оседлав лошадь, выехал. Было темно, но конь каким‑то чудом видел дорогу. Повернуть на север, к Великому Новгороду, или держать на восток, напрямую к Москве? А, была не была, держу на восток, тем более что на горизонте небо посерело, предвещая скорый восход светила.

В деревнях раздавались крики петухов. Еще через час рассвело, но я продолжал скакать. Надо торопиться, надо успеть!

Еще часа через три скачки я выдохся, а есть хотелось так, что в глазах темнело. В средние века худыми были только люди низкого звания, чем выше человек поднимался по социальной лестнице, тем дороднее и упитаннее был. Своего рода показатель достатка носителя жировых запасов.

Остановился у единственного деревенского трактира при постоялом дворе и заказал сразу гору еды. Учитывая, что был не сезон, и трактир в ранний час пустовал, вокруг меня забегали половые, и даже сам хозяин соизволил лично принести кувшин вина. Вино было дрянное, не иначе – разбавленное, но запивать еду надо было чем‑то. Сама еда была вкусной. Я и не заметил, как умолотил половину молочного поросенка, уху со стерлядью и чуть ли не целый поднос пряженцев с мясом, грибами и рыбой. Когда почувствовал, что наедаюсь, поднял голову и чуть не поперхнулся. Вокруг меня кружком стояли повара, половые, мальчишки на побегушках, и завершал толпу зрителей хозяин. Все с немалым изумлением смотрели на меня. Вероятно, на их взгляд, я выглядел выдающимся обжорой, на которого стоило посмотреть и потом рассказывать приходящим в трактир.

Заметив, что я насытился, хозяин рявкнул:

– Что столпились? Не видели, как человек ест? Все по местам! – Сам же подсел ко мне, ласково заглянул в глаза: – Это где же так можно было оголодать?

– На службе государевой! – рявкнул я.

Хозяин обиженно поджал губы, но когда я щедро рассчитался за съеденное звонкой монетой, самолично проводил до выхода. По‑моему, трактир можно было сегодня закрывать – я один выполнил их дневной план.

Усталость ушла, я вскочил на коня, которого тоже покормили отборным овсом, и не спеша поехал. После еды надо немного отдохнуть мне и коню. Добрался до Москвы за пять суток, почти загнав коня. Бросил у ворот коня, забарабанил в ворота. Князь конечно же уже отошел ко сну, но по моему требованию его беспрекословно разбудили. Старший дружинник Митрофан дело знал справно, коли требуют разбудить, значит – надо будить. Иначе он бы не занимал эту должность так долго.

Через несколько минут меня провели в кабинет князя. Еще немного ожидания – и выходит Овчина‑Телепнев‑Оболенский.

– Что случилось, что за срочность?

– Гнездо осиное нашел, где монеты поддельные чеканят. Один из главных – мытарь Никодим, пытался меня убить, но сам принял от меня смерть. В Пскове больше никто о моей находке не знает, даже посадник. Через две недели чеканку монет остановят в связи с наступающей зимой – ни сырье незаметно не подвезти, ни готовые монеты увезти. Если хотите людей захватить да разузнать у них, кто еще участвует в шайке – может, такая кузница не одна – то надо торопиться.

Я вытащил карту на куске кожи, положил на стол и пальцем ткнул – где место кузницы. Князь склонился и внимательно вгляделся.

– Очень хорошо, половина дела сделана, причем – самая тяжелая половина, теперь дело за нами. Сможешь в седле усидеть, дорогу показать?

– Тяжко, княже, не вели чего уже невмочь. Пусть дружина твоя готовится, я ночь посплю – с ног уже валюсь от усталости – и завтра в путь.

Князь с сомнением посмотрел на меня.

– Ой ли? Кони в дружине быстрые, плохих не держим. В седле удержишься ли?

– Должен, князь.

– Постой‑ка, а где твой конь? Что‑то Митрофан мне ничего не доложил. Загнал коня насмерть?

– Нет, у ворот привязан, еле стоит, аж качается.

– Иди, отдыхай. Привезите мне хоть одного живого из этих…

– Постараемся, а там уж как получится, Бог знает.

Я еле добрел до воинской избы и, не разуваясь, рухнул на свою постель.

Утро встретило непривычной тишиной. В воинской избе – никого, ни одного человека. Я даже не слышал, как они собирались. Когда воины собираются в поход, шума бывает много: звенят мечи, шелестят вынимаемые из ножен сабли, гремят щиты, глухо побрякивает железо кольчуг, ржут кони, стучат подковами. Такие сборы могут разбудить любого. Оказалось – не меня.

Умывшись, я побежал на кухню. Ел от пуза, не спеша, и вновь удивил аппетитом повара.

– Юра, ты из похода, но столько съесть человек не может, как бы у тебя заворот кишок не случился.

– Не волнуйся, заворот будет не на твоей совести.

Я поднялся, перепоясался саблей. Эх, ножны пустые, не успел нож свой забрать, так в теле у Никодима и остался, сгорел, небось, в пожаре. Жалко, хороший нож был. Некогда на торг идти, надо к своим. Если они выехали рано утром, верст пять уже отмахали. Мне дали свежего коня и я кинулся в догонку.

Теперь мой путь – на запад.

Часа через два я догнал всадников. Приближаться не стал, держался поодаль – чего пыль за ними глотать. На остановке я подъехал к Митрофану. Мне подвели запасного коня, и вся кавалькада сорвалась в галоп. Мамочки мои! Через полчаса все мои потроха екали и просили пощады. Так быстро на лошади я не гонял. Деревянное седло отбивало пятую точку, и я предпочел стоять в стременах.

Мы добрались до какой‑то деревушки, Митрофан скомандовал:

– Отдых. Переседлать на заводных, самим перекусить. – Подошел ко мне. – Нам куда?

– В Дедовичи, это недалеко от Порхова, на Шелони.

Митрофан кивнул:

– Знаю, бывал в тех местах, давненько правда – весен пять назад.

Ратники взлетели в седла и сорвались с места. Я сделал нечто вроде зарядки, размял отбитые бедра и попу. Стало полегче. Вновь поднялся в седло, бросился догонять.

Чем ближе мы подъезжали к Пскову, тем больше портилась погода. Низкие тучи прижимались к земле, грозя дождем, поднимался ветер. Наконец въехали в город. Я решил пройти мимо дома, где жил мытарь, посмотреть – чем кончился пожар. От дома почти ничего не осталось, кроме печной трубы. Соседские дома стояли в целости. Слава Богу, невинные люди не пострадали, мне бы это не доставило радости.

Остановившись, я спросил у прохожего:

– Что случилось?

– Да две седьмицы назад ночью полыхнуло. Еле дома свои отстояли, а эвон – сгорел, вместе с хозяином. Хороший был мужик, – и прохожий перекрестился.

– А… беда такая. – Я покачал головой и отправился дальше.

Не должны в кузне узнать, как именно дом сгорел, и Никодим мертв, не вселенского масштаба событие. Пока новость дойдет, пока обдумают – случайность или злой умысел, тут и мы подоспеем.

На постоялом дворе все было спокойно, никто меня не спрашивал. Либо люди Никодима разбежались после пожара – хозяина, главаря‑то нет, либо дело перешло в другие руки, и известные уже мне амбал и дедок‑сторож затихарились. Впрочем, что приплетать сюда дедка? Сторожевал, в дела не посвящен. Сгорел дом – ушел в свою деревню или нашел другую работу. Так что единственный оставшийся свидетель и пострадавший – амбал. К посаднику он за правдой не пойдет – у самого рыльце в пушку. По здравом размышлении бояться мне пока нечего.



* * *


Поскольку день шел к исходу, мы договорились с Митрофаном так – дружина за мной идет по берегу. Ближе к кузнице двигаемся по лесу, благо я хорошо рассмотрел и запомнил более‑менее проходимый путь.

Дружина двинулась по берегу, я чуть впереди. Вскоре за поворотом реки показался городишко Порхов. Уже недалеко. Я был проводником и двигался впереди маленького отрядика. Версты за две до кузни я остановился.

– Митрофан, думаю, – надо спешиться: упаси Господь, лошадь заржет – все сорвется.

– Дело говоришь, дальше обсказывай.

– По двое перекрыть берег и две тропы. Места я покажу. Основным силам окружить кузню и залечь, чтобы ни одна мышь не услышала и не увидела. А как тати все соберутся – по моему сигналу брать всех. Князь особо указывал – стараться брать живыми, чтобы допросить можно было; ну ты сам понимаешь – кто голова, есть ли еще где такие же кузни.

– Про то ведаю, князевы слова помню. План твой хорош. Я ратникам распоряжусь.

Следующие несколько часов прошли в беготне. Я разводил воинов по их боевым постам‑засадам. Затем провел основной отряд к кузне. Не доходя метров двести, попросил попрыгать. Ратники захихикали, но исполнили. Звенели и бренчали почти все. Оно и понятно: их дело – саблями орудовать, при том тишина не нужна.

Митрофан крякнул – он и сам понял, что к чему.

– Все, что громыхает – снять! Потом подберете.

Когда ратники выполнили приказ, попрыгали вновь. О, теперь порядок, тихо, только топают громковато.

– Парни, идем тихо, прежде чем наступить на землю, посмотрите – нет ли сучка, валежинки какой‑нибудь. Под ногой захрустит – враг раньше времени вас обнаружит.

Отряд пошел тихо, по крайней мере – старались, хотя сопели и матерились все равно. Хорошо хоть, пришли заранее, однако не факт, что охранника там нет. Не бросать же избу с кучей денег, пусть и фальшивых.

Вот и изба между деревьями показалась. Митрофан взмахнул правой рукой, и вся правая шеренга тихо ушла вправо, затем левая шеренга тихо ушла влево. Кольцо замкнулось.

Перед уходом Митрофан строго‑настрого наказал всем – себя не проявлять, не кашлять, не чихать, не разговаривать. Кто мимо идти будет – пропускать, лица постараться запомнить. По сигналу – передовым – на штурм, вторым быть в оцеплении, буде кто сбежит из избы – ловить и вязать. После разберемся. Все ясно? Вопросов не было. Надо полагать – это не первое их задание. Мы с Петром, царствие ему небесное, ходили на задание парой. Эти парни занимались силовыми операциями – охрана важных лиц, захват или уничтожение неугодных – беглых, предателей, преступников, – одним словом – врагов государевых. «Альфа» и «Вымпел» в одном флаконе в средневековом исполнении.

Стемнело. Напряжение росло – появятся или устроят себе отдых? На тропинке появился человек. Если не ошибаюсь – это подмастерье, который бил кувалдой по чекану. Подойдя к избе, он поздоровался с кем‑то невидимым. Значит, сторож все‑таки был. С небольшими промежутками появились еще двое. Должно быть – все, полный набор. И только я собрался шепнуть Митрофану, что можно начинать, как по тропинке, верхом на коне, не спеша проехал еще один. Кто такой – неясно, случайный ли человек? Одежду в сумерках не рассмотреть. Лицо лишь смутно белело. Но явно не крестьянин или мастеровой – те на конях не ездят.

Я повернулся к Митрофану:

– Четверо, что пешком – это из кузни, кто конный – не знаю.

– Разберемся потом. Пора начинать.

Митрофан сунул пальцы в рот и свистнул. Лес сразу ожил, со всех сторон к избушке ринулись воины. Охранник попытался взмахнуть кистенем и упал, сраженный саблей.

Дверь в избу оказалась заперта. Хорошая дверь, из толстых дубовых досок с двумя железными поперечными полосами. Такую ломать – хороший таран нужен. Все смотрели на Митрофана.

– Чего стоим – впервой, что ли? Топоры в руки и рубите дверь.

– Воевода, топоры‑то в сумах, на лошадях, за ними идти надо.

Митрофан от досады сплюнул:

– Так идите!

Двое ратников побежали к лошадям. Далековато мы лошадей оставили. Две версты туда, столько же обратно, и это – если не заблудятся. В лучшем случае час потеряем.

Лошадь «случайного» всадника оказалась привязанной недалеко от избы, рядом с неглубоким колодцем.

Ратники колотили в дверь: «Открывай!» В ответ – лишь матерные слова и возня за дверью. Наверняка свист Митрофана их насторожил. Ребята битые, тертые – слабак за такие дела не возьмется.

Вскоре возня за дверью стихла. Митрофан забеспокоился:

– А ну как они все монеты в горн побросают – долго ли медь да серебро расплавить? Улик никаких не будет!

Верно мыслит старшой.

Пока ратники бестолково топтались у двери, я тихонько отошел и зашел сзади, с глухой стороны избы. Никого. Да и чего тут стеречь, если окон и дверей нет. Просунул голову сквозь стену. Горел горн, освещая избу, в которой никого не было. Твою мать! Где же они? Я целиком прошел сквозь стену. Вот! В углу избы зиял черный проем распахнутого люка. Ушли! Мы, как последние идиоты, ломимся в дверь, а тати – в подземный ход.

Я отпер два внушительных железных запора и пинком открыл дверь. В избу ввалились с саблями наголо дружинники. Пока они удивленно разглядывали пустую кузницу, я указал Митрофану на открытый люк. Таких ругательств я не слышал давно:

– Троим – брать факелы – и в подземный ход. Надо посмотреть – куда он выведет, и поймать беглецов! Двоим – охранять избу, остальным – россыпью по лесу. Хватать и вязать всех, кого увидите. – Повернулся ко мне: – Чего же не предупредил о подземном ходе?

– Откуда я мог знать? Я в избе сам никогда не был.

– А сейчас как в нее попал?

– Потом говорить будем, сейчас давай ловить беглецов.

Мы вышли из избы. Я задумался. Куда мог вести подземный ход? Далеко вести он не мог, слишком большой был бы объем работы, опять же – своды крепить надо. Наверняка недалеко, метров пятьдесят – с таким расчетом строили, чтобы вырваться за пределы кольца штурмующих избу.

– Митрофан, больше ста саженей ход делать не будут, здесь где‑то они, в лесу. Сейчас темно, и в двух шагах ничего не видно. Выставь посты за сто саженей от избы, остальным – взять факелы, прочесать каждый куст.

– Дело говоришь! – Митрофан принялся отдавать распоряжения.

Вдали послышался шум, треск веток, и к избе двое ратников вывели подмастерье. Под глазом у него наливался синяк, и глаз почти заплыл.

– Вот, на берег выбежал, никак один из беглецов.

– Положить на землю! Связали хорошо?

– Обижаешь, старшой, не первый раз мы.

– Смотреть в оба! Уйдет – шкуру спущу!

В это время темная тень из леса метнулась к колодцу, вскочила на лошадь, и мы услышали удаляющийся топот копыт! Луки никто из ратников не брал – зачем они нужны при штурме избушки?

Не знаю, что меня толкнуло – я выскочил вперед, подобрал лежавший булыжник и запустил его за всадником. Впереди раздался звук упавшего тела. Двое ратников помчались туда и через минуту приволокли беглеца. Он яростно отбивался, брыкался ногами, но и ратники занимались привычным делом, держали его за руки крепко. Судя по одежде – зажиточный. Красный кафтан, красные сафьяновые сапоги. Шапки нет, потерял при падении. Его споро связали и уложили рядом с подмастерьем. Митрофан отвел меня в сторону:

– Чем ты его?

– Камнем.

– Так у тебя в руках ничего не было.

– Причудилось, стало быть, тебе.

– Как же причудилось, когда он с лошади упал.

– Попал, стало быть.

Митрофан покачал головой и отошел.

В лесу раздались крики, шум борьбы, и дружинники вывели уже связанного кузнеца. Был он избит, в порванной одежде. Воины тяжело дышали, у одного ртом шла кровь.

– Приложил сильно, как бревном ударил! – Пожаловался воин.

– Варежку не разевай, ты должен был первым ударить, а не он, – тут же отпарировал Митрофан.

До утра тщательно обыскали прилегающий лес – тщетно. Ушел еще один из татей, так его и не нашли.

Рассвело, и мы обыскали избу. Чекана не нашли – куда‑то его спрятали, а вот монеты в кожаных мешках никуда не делись. Преступники спасались бегством, забыв впопыхах об уликах. Нет, не забыли – чекан успели спрятать. Видно подумали – сбежим, чекан потом заберем, а монеты – ну что же, в каждом производстве бывают отходы, потери.

Митрофан тут же решил допросить пленных. Первым завели в избу беглеца, что был одет побогаче.

– Кто таков?

Молчит беглец, лишь голову горделиво вскинул.

– Ну ничего, это ты сейчас гордый. Как палачу в руки попадешь – заговоришь, не такие говорили, вспоминали все, о чем уж давно забыли.

Допрос кузнеца и подмастерья ничего особого не дал. Говорили, что их дело – монеты чеканить, а есть ли другие кузни и кто главный – не знают.

Митрофан вздохнул:

– Что делать будем, Юра? Думал – по горячим следам другие гнезда воровские разгромить, людишек повязать – ан не выходит. Сейчас вот думаю – посаднику Псковскому их передать или в Москву везти?

– Митрофан, я в таком деле тебе не советчик. Мое задание было – найти и помочь их захватить.

– Да, знаю, посоветоваться просто не с кем. Сделаю что не так – князь живьем в землю закопает. Крут он у нас. С воинами что советоваться? Они только сабельками махать горазды. Все мысли только о выпивке и девках. Какой с них спрос? А ты – человек непростой, не каждому князь особые поручения дает. Опасный ты человек! Подозревал, но сам не видел. Так что присоветуешь?

– Посаднику отдашь – вся слава у него будет, он и государю доложит, что разгромил татей. К тому же, не знаю, каков у него палач, не помрут ли раньше времени пленные?

– Разумно молвишь. Доставлю‑ка я их в Москву. Пусть дольше, зато князь сам распорядится.

На том и порешили. Я отправился в Псков – за конем. Ратники княжеской дружины остались в кузнице – после долгого похода из Москвы надо было дать передохнуть всем – и людям, и лошадям.

Через день я уже на своем коне присоединился к отряду, и мы все вместе выехали в Москву. Пленники были привязаны к седлам заводных коней, к тому же время уже не поджимало так сильно, поэтому ехали – где шагом, где рысью.

С первым снегом въехали в Москву. Не выдержал боярин псковский допроса с пристрастием, многих выдал, но то уже была не моя забота, а псковского наместника. Мы с дружинниками отдыхали в воинской избе, занимались упражнениями по совершенствованию мастерства кулачного боя, на саблях, на ножах.

Через месяц меня вызвал князь.

– Чести великой ты удостоен. Сам государь хочет на тебя посмотреть. Завтра после обеда надень самую лучшую одежду, бороду оправь – вместе поедем.

Весь день я приводил одежду и себя в порядок. Дружинники уже знали о том, что я предстану перед государем, и бросали на меня завистливые взгляды.

Выехали на конях, чтобы не испачкать сапоги. Оставили коней у коновязи под присмотром слуги и вошли через ворота Спасской башни в Кремль. Я вертел головой, сравнивая этот Кремль со знакомым мне по экскурсиям нынешним. Кое‑что узнавалось – например, колокольня Ивана Великого, Успенский собор, Кремлевский дворец – жилые палаты государя.

Нас провели через боковой вход и, поднявшись на второй этаж, мы попали в небольшой зал, в углу которого стояло обитое красным бархатом кресло. Вскоре вышел и он сам, прошествовал к креслу. Все согнулись в поклоне. Усевшись, государь милостиво кивнул князю.

– Так это тот молодец, о котором ты сказывал?

– Он самый!

Князь чуть подтолкнул меня вперед. Я поклонился. Как себя вести с государем, я не знал, решил действовать по обстановке.

– Шустер, нужное и важное дело для меня сделал, не без Божьей помощи. Язык за зубами держать умеешь ли?

Князь подал голос:

– Он уже не раз отличался подвигами во славу Отечества, государя и веры. Перед псковским делом зело помог тульскому воеводе в обороне города от крымчаков.

– Гляди‑ка, – удивился государь. – Такие молодцы нам на службе нужны. И головой работать может, и при случае – сабелькой вострой помахать. Семья большая ли?

– Холостой пока.

– Что в награду хочешь?

Я смутился. О таком повороте разговора и не предполагал.

– Молодец‑то у тебя, князь, еще и скромный. Не то что мои бояре – штаны на лавках протирают, а все себе чего‑нибудь просят – деревеньку, послабление от налогов. – Государь снял с пальца перстень и протянул мне: – Носи!

Я принял перстень, поцеловал его, поклонился и надел на палец. Перстень был с прорезью и мог подойти под любой палец.

– Слушай, молодец, и помни – государь всем отец родной и о верной службе не забывает.

Я поклонился и вышел. Князь остался в зале, с государем, стрельцы охраны проводили меня к выходу. Я вертел головой, рассматривая убранство залов и коридоров, по которым меня вели. Богатство и роскошь поражали воображение. Рассмотреть бы подольше, потщательнее, но стрельцы шли быстро, не давая задерживаться.

Выйдя из дворца, я остановился, поджидая князя. Снял с пальца перстень, стал рассматривать. Хорошее золото, тонкая работа, большой бриллиант квадратной формы. Тяжелый перстенек. В голове промелькнула дурацкая мысль: «Сколько же такой может стоить в долларах?» К нему бы еще сертификат, удостоверяющий, что перстень носил лично государь всея Руси. Поскольку на Руси в это время наград еще не существовало – их ввел Петр I, то отличившимся дарили вещи с царского плеча – шубы, цепочки, перстни. И каждый, кто был обласкан монаршей милостью, с гордостью выставлял напоказ подаренную ценность. Вот и я теперь буду носить этот перстень вроде ордена.

Вдоволь налюбовавшись перстнем, погулял по Соборной площади, глазея по сторонам. Народу внутри кремлевских стен толкалось много. Приказчики, дьяки разных приказов, бояре, простые люди с челобитными. Вот только конных не было, запрещалось на конях въезжать на территорию Кремля. башни кремлевские не венчали ни звезды, ни двуглавые орлы – все это появится позже.

Незаметно пролетело время, и из резных дверей дворца государя показался князь. Мне показалось, что Овчина‑Телепнев чем‑то озабочен. Был малоразговорчив, даже не взглянул на мой перстень. Никак озаботил государь‑батюшка новым заданием.

Дома в воинской избе ко мне сбежались все свободные от службы ратники. Каждый хотел посмотреть, а кое‑кто и примерить на палец подарок государя. Восхищенно цокали, шумно переговаривались. Ну и по русскому обычаю потребовали обмыть. Кто был бы против? Деньги у меня водились, корчма недалеко, и обмывание затянулось до полуночи.

Глава IX


Выпал снежок, на улице вкусно пахло морозом.

– Знаешь, – признался мне как‑то князь, – тебя ведь государь забрать от меня хотел, подьячим в Тайный приказ. Еле отговорил, не для тебя оная служба. Пытать пойманных да бумагу марать – к сему склонность иметь надобно. А ты – охотник: хитрый, умный, удачливый. Важно сие – чтобы служба не в тягость была, интересно чтоб. Тогда и удача будет. Только удача дурным да ленивым не достается. Надобно усилия приложить, да смекалку: где надо – саблей поработать, где надо – лестью и деньгами. Способности у тебя есть. Вот и думаю – убрать тебя из Москвы, с государевых глаз подальше, чтобы у великого князя и государя нашего соблазна не было тебя в Тайный приказ отправить или…

Князь замолчал.

– На новое задание отправить? – не выдержал я.

– Догадлив. Время мне только нужно все обдумать.

Как говорится: солдат спит – служба идет. Пусть князь думает, а я пока отдохну в тепле. Ну как пошлет далеко, да по морозу и снегу? А пока я упражнялся с другими дружинниками – перенимал русский кулачный бой, осваивал тонкости владения саблей. Орудовал ею я неплохо – по моим представлениям, но когда встретился в учебном бою с Орефьевым Павлом – невзрачным, небольшого роста, но очень вертлявым, то проиграл три схватки подряд. Павел ловко уходил, даже можно сказать – ускользал от ударов. Складывалось ощущение, что он телом перетекает с одного места на другое. Быстро колю саблей в грудь ему, а клинок ударяет в пустое место. Павел же стоит рядом и, усмехаясь, держит свою саблю у моей шеи. Причем он точно не пользуется способностями, какие есть у меня, – уж это я бы заметил. Дядька Митрофан лишь ухмылялся в усы.

– Павла еще никто на саблях одолеть не мог. Лучший боец в Москве, а то и во всем Великом княжестве.

Я понаблюдал как зритель за другими его учебными боями и вечером подошел к Павлу.

– Научи, как ты это делаешь? Покажи приемы.

– Долгое это дело. Я в плену у турок был, так хозяин на мне тренировался, деревянными палками вместо сабель. Уж сколько раз мне от него доставалось – бил‑то он в полную силу. Хороший рубака был, от него я и научился. Только не пошло у него что‑то с шахом ихним, отравили его ядом во дворце. Два года я у турка пробыл, пока Господь не сподобил на родину вернуться. Не освоишь за несколько дней.

– А кто сказал, что за несколько дней? У нас вся зима впереди, ежели князь по‑иному не распорядится.

– Я не против.

Подойдя к Митрофану, я попросил впредь ставить меня к Павлу.

– Учиться хочешь? Дело хорошее, только ты не первый, никто больше недели не выдерживает.

На следующий день и начали. Взяли в руки палки и стали отрабатывать удары, стойки, позиции. Дружинники поглядывали на меня сочувствующе – некоторые из них уже пытались пройти эту школу. Когда дошло до приемов, я тоже чуть не взвыл. Палка больно била по пальцам рук, по ребрам. Иногда доставалось и по голове. Я же не смог ни разу не то что ударить – коснуться палкой Павла. Обливаясь потом, я костерил себя последними словами – неуч, возомнил, что если противники твои мертвы, а ты жив, то саблей владеть умеешь. Получи‑ка по пальцам, по голове – глядишь – спесь и чванство уйдут.

Стиснув зубы, я простоял против Павла до обеда. После обеда Митрофан распорядился всем заниматься лошадьми, и я облегченно вздохнул.

На следующий день кисть правой руки распухла, на обеих руках, шее, грудной клетке красовались синяки. Кисть болела, и я с трудом держал в ней ложку.

После завтрака помассировал, размял кисть. Стиснув зубы, я взял палку в руку, и мы продолжили занятия.

Через неделю тело мое покрывали синяки самого разного цвета – синие, желтые, фиолетовые, зеленоватые. Если дружинники просто посмеивались, то другие домочадцы или прохожие на улице шарахались от меня, как от прокаженного. Я перестал выходить в город, чтобы не пугать своим видом народ, и продолжал тренировки. Постепенно пришла ловкость, появился навык, синяков стало меньше, и настал день, когда за тренировку я не получил ни одного удара. Дядька Митрофан, наблюдавший за учебным поединком, одобрительно покачивал головой.

Я уже втянулся в учебные бои, и мне это даже стало нравиться. Павел удивлялся:

– Ты быстро набираешься опыта, мне у турка нужно было больше времени, да и ходил я в синяках значительно дольше.

– Потому как разный расклад. Ты был рабом, и хозяин не учил тебя, а тренировался на тебе. И во‑вторых, кое‑какой опыт у меня все же был, так же, как и было желание научиться.

К концу зимы, когда снег уже просел, и днем солнышко стало пригревать, мне удалось одержать первую победу над Павлом в учебном бою. Я был событию рад, а Павел удивлялся:

– Быстро ты руку набил!

Через неделю меня позвали к князю. Овчина встретил ласково, усадил в кресло.

– Наслышан о твоих успехах, как‑то даже сам в окно наблюдал. Молодец, Павла никто в Москве одолеть не мог на саблях. А уж сколько врагов его во сырой землице лежат – не счесть. Отдохнул за зиму‑то?

– Отдохнул, полезного опыта набрался.

– Хвалю! Времени даром не теряешь. Теперь к делу. Не знаю, справишься ли – очень уж необычное задание.

Князь помолчал. Я обратился во внимание – уж очень странным было вступление. Как правило, князь ставил задачу четко, без предисловий.

– В муромских лесах нечисть появилась.

Я улыбнулся. Князь заметил это и нахмурился.

– Ты не улыбайся. Именно – нечисть. По дорогам никакого хода нет. Были бы разбойники – так их повывели быстро бы, но не получается. Этой зимой не далее трех седмиц обоз разгромили. Сани, ценные вещи – не тронуты, лошади убиты самым страшным образом, от людей – токмо кровь и куски тел. Князь Хлыновский тем обозом ехал, старый знакомец мой.

Князь вздохнул и продолжил:

– И раньше там баловали, ходили слухи. Государь малую рать туда посылал – не вернулись, я своих дружинников посылал еще по осени, разузнать – как да что, поспрашивать у местных – может, ведает кто об этом что‑нибудь – тоже пропали. Вот и думаю, что за нечисть такая завелась, что никакому русичу по дороге пройти – ни пешему, ни конному – невозможно. Нижний и Хлынов – не самые маленькие города, что же они о государе думать будут, о могуществе московском, коли дрянь какая‑то по дороге пройти не дает? Знаю, дело сложное, трудное, даже непонятное. Были бы это люди – стрельцов, дружинников послать можно, да с огненным боем. А тут – с кем бороться и как? Согласишься ли? Приказывать не могу. Тут хитрость нужна, ум, а пуще всего – не бояться этих тварей. Бери из дружины, кого хочешь, оружие любое, только ответ дай – как нечисть одолеть?

– Подумать можно? Денек, другой?

– Думай, будут мысли какие – заходи.

В воинской избе я улегся на постель. Думалось мне всегда лучше лежа. С чего начинать? С нечистью, – если это была она, а не какие‑либо разбойники с поехавшей крышей, – мне сталкиваться не приходилось. Найти их, вероятно, не проблема – сами на дороге меня найдут. А вот смертны ли они? Убьет ли их железо? А то получится, как в сказке про Кощея Бессмертного: отрубишь одну голову – вырастет другая. И будешь так махать саблей, пока рука не устанет, а дальше уж его черед.

Что я вообще знал о нечисти? Повспоминал сказания – что‑то читал раньше, кое‑что было в фильмах. Но очень уж нечетко. Да и кино – сплошь выдумка. Кто бы мог хоть чуть пояснить?

Я подошел к дядьке Митрофану, попросил его рассказать о нечисти, ежели знает что‑нибудь. Митрофан лишь руками замахал – откуда, мол.

– Ладно, сам не знаешь – подскажи, к кому обратиться?

Митрофан покрутил головой – нет ли кого рядом?

– К волхвам или к колдунам злым обращаться надо. Только прячутся они сильно. Церковь не приветствует общение с черными силами и колдовство.

– Знаю я, да вот озадачил меня князь.

– Это не с Муромской ли дорогой?

– С нею!

– Откажись, если можно. С моей дружины лучшие ратники осенью туда ушли и не вернулись. Князя Хлыновского обоз по зиме там же сгинул. У него дружинники тоже хорошие были – Казань‑то рядом, набеги часто бывают. Уж они‑то сабельки да мечи из ножен куда как чаще вытаскивают, чем москвичи. Сильная нечисть, или много их, ежели никто живым из обоза не ушел. Видаков нет – что там произошло, к чему хоть готовиться. Думаю, не в человеческих силах это – с нечистью справиться. Ежели большую рать только государь пошлет.

– А ну как нечисть в лесах, болотах от рати попрячется? Рать долго стоять не будет, их кормить‑поить надобно, к тому же – нет лишних воинов у государя. Сам знаешь – то Литва, то крымчаки нападают, а уж казанцы – почитай, каждый год.

– Верно говоришь, – вздохнул Митрофан, – только гиблое дело это. Славы не заработаешь, злата‑серебра не наживешь, а голову потерять можешь!

– Попробую.

– Попробует он! Девка тоже попробовала, так бабою сделалась. Ладно, коли ты такой упертый, дам подсказку. В Тайном приказе сейчас волхв один сидит, на прошлой неделе доставлен. Поговори с князем – пусть тебя к нему допустят. Снизойдет до тебя волхв – расскажет о нечисти. А ежели его в пыточной до полусмерти измордовали – не моя то вина.

– Спасибочки за совет дельный.

Я пошел к князю. Без него точно в разбойный приказ не сунешься. Овчина обещал поспособствовать, и через пару дней я получил «добро».

Меня провели в подвал и заперли на замок дверь.

Небольшую камеру без окон тускло освещал масляный светильник. На прелой соломе в углу полулежал худой старик в рубище. Руки и лицо его были в крови. Я зачерпнул оловянной кружкой воды из ведра, осторожно омыл ему лицо. Старик вздрогнул, открыл глаза.

– Кто ты, мил‑человек? Вижу, что не из мучителей моих.

– Дружинник Юрий.

– Зачем пришел? Я ничего не знаю.

– Кто и за что тебя в камеру сунул – мне без надобности. Будь добр, расскажи о нечисти.

Старик от меня отшатнулся.

– Пытками ничего не вызнали, так тебя подослали с ласковыми разговорами?

– Нет, успокойся. Слышал – на Муромской дороге нечисть лютует?

Старик молчал, и я уж подумал – не уснул ли, а может – сознание потерял? Нет, он открыл глаза:

– Слышал, много чего люди говорят, – тебе зачем?

– Дорогу хочу от нечисти освободить, совсем проходу от дряни разной русскому человеку не стало.

Старик захихикал, потом закашлялся.

– Да кто ты такой, чтобы с нечистью сразиться? Пусть и дружинник, а смертный. Что ты, скажем, знаешь, об упырях или навках? Или кикиморах? А нетопырь тебе знаком? Может, с василиском встречался? То‑то и оно!

– Так расскажи! Не злата‑серебра себе ищу.

– Беду на свою голову ты ищешь. Как бы не пожалел.

– Голова у меня одна, а умирать когда‑нибудь всем придется.

– Фу ты, упрямый какой! Ночи ведь не хватит обо всем рассказать.

– Я не тороплюсь.

– Слушай тогда и запоминай.

Хорошо сказать – запоминай. К утру, часа в три‑четыре, голова уже гудела, и все эти оборотни, нетопыри, вурдалаки в голове поперемешались.

– Ну, понял хоть что‑нибудь?

– Немного понял.

– Главное не забудь – все оружие свое в церкви освяти, и крест нательный не снимай. Не любит этого нечисть. Да заклинания, что я тебе говорил, не забудь.

– Так ты же волхв? – удивился я. – А про церковь, про освящение говоришь? Как же так?

– Другие боги пришли на землю русскую, наверное, они сильнее старых богов – Перуна, Велеса и прочих.

– Прощай, волхв. Даст Бог – свидимся еще. Спасибо, вразумил.

– Прощай, воин. Буду рад, коли помог чем. Вижу – не корысти ради, не брюха для. О земле русской печешься. Увидел бы иное в глазах – рта бы не открыл. Удачи!

На ватных ногах я добрел до воинской избы и рухнул на постель. Сейчас спать – голова просто раскалывается, потом попытаюсь все услышанное переварить.

Никто меня не трогал, выспался на славу. А проснувшись, пошел в церковь. Батюшка недоверчиво похмыкал, но окропил саблю, нож и щит святой водой и счел молитву.

Вечером, после беседы с Митрофаном я отобрал для задания четверку ратников. Для начала – Павла, уж очень он хорош в сабельном бою, вторым был маленький и злой татарин, попавший в плен, выкупившийся и оставшийся у князя, сменивший веру и крещеный из Ахмета в Герасима. В стрельбе из лука равных ему не было. И еще двое – братья Михаил и Андрей – здоровенные, как медведи, и такие же сильные. Оба были сильны в метании сулицы или копья. Я видел раз, как Михаил метнул здоровенное копье метров на семьдесят, пригвоздив белку к сосне.

Я завел отобранных мною людей в комнатушку к Митрофану.

– Скрывать не буду – задание очень тяжелое, не уверен, что живыми вернемся. Кто боится – может сейчас встать и уйти, потому как я уверен должен быть, что в тяжкую минуту никто не побежит, не подведет, не бросит товарищей.

Все переглянулись, и Михаил пробасил:

– Трусов тута нема. На татар, на литвинов ходили – уж как иногда тяжко было, никто спину врагу не показал. Не пугай почем зря, пуганые.

– Так то супротив врага, какой бы злой он ни был и в какое бы железо ни был закован – смертен. Изловчился ты, проворонил враг твой удар – и все, смертушка пришла. Я же поведу вас по княжескому повелению на нечисть, что в муромских лесах от света белого прячется, проходу никому не дает. Сам не знаю, с каким чудом‑юдом встретиться придется и чем биться – огнем он дышит или когтями разрывает, али морок напустит и сонного в болото утащит. Потому не в обиду вам и говорю – кто уйти хочет сейчас? Слава ратная будет или нет – неизвестно, но вам злата‑серебра да каменьев самоцветных точно не обещаю.

Услышав, против кого поход затевается, призадумались хлопцы. Одно дело – против людей, и совсем другое – против неизвестной пока нечистой силы.

– Согласны, Юра. Головы сложить мы можем в любой момент. Когда в ратники подались, о том думали. Не всегда воин со щитом домой возвращается – иногда и на щите, а коли уж совсем не повезет – так будут глодать звери и птицы труп в чистом поле. И тут еще бабка надвое сказала – мы их одолеем или они нас. Мне вот, например, хочется на нечисть поглядеть, да шею ей свернуть. – Михаил гулко ударил себя в грудь.

Остальные закивали головами – согласны, мол.

– Ну что ж, тогда я иду к князю, а вы пока продумайте, что из оружия с собой взять, дядька Митрофан поможет, если что.

Князь внимательно меня выслушал, приобнял.

– Что надо от меня?

– Оружие Митрофан вместе с ратниками подберет, кони в порядке. Деньги только.

– Ну, за монетами дело не станет.

Князь достал из стола пару увесистых кожаных мешочков, которые сразу перекочевали ко мне за пазуху.

– Когда выезжать думаешь?

– Завтра поутру, пока дороги не расквасило.

– С Богом, да пусть сопутствует вам удача!

Князь перекрестил меня на прощание.

Утром на сборы ушла пара часов. Пока перераспределяли продукты по сумам, поудобнее приторочивали оружие на заводных конях, потом я спохватился, что оружие моих товарищей не освящено в церкви, и пришлось ехать туда.

Особенно меня впечатлили боевые палицы обеих братьев. Здоровенные дубовые палицы, окованные железом, с торчащими острыми шипами. Я попробовал поднять одну и тут же с грохотом уронил на пол. Это сколько же в ней весу? Не меньше половины пуда. Я с уважением взглянул на братьев. Палицу не только нести надо, но и работать ею в бою. Меня бы лично хватило на пару взмахов.

Ну вроде все. Мы присели на дорожку по старому русскому обычаю. Обнялись с Митрофаном, взлетели в седла и выехали со двора.

За Москвою в полях снег был уже пористым, просевшим, но дорога была отличная, накатанная санями, и ехалось хорошо. Чем дальше мы отъезжали от Москвы, тем дорога становилась уже и уже – только на одни сани. К вечеру успели отъехать верст на двадцать – двадцать пять. А как узнаешь – сколько? Верстовых столбов нет, спидометра у лошади – тоже. Переночевали в деревушке – и спозаранку снова в путь.

К исходу пятых суток пересекли реку Пра и въехали на земли Муромского княжества. Как будто границу какую пересекли. По обеим сторонам дороги стоял густой ельник и было сумеречно даже днем. В промежутках между островками леса пространство поросло редким низкорослым кустарником.

– Старшой, не вздумай с дороги съехать, здесь болота кругом. Сверху корка подмерзла, но лошадь со всадником она не выдержит, проломится.

Я поблагодарил и мысленно чертыхнулся – веревку не взяли. Вроде все предусмотрел, а про веревку забыл. Не приведи Господи – оступишься в болотину – как помочь? Чем тащить? Я обернулся к спутникам:

– Веревку кто‑нибудь взял?

Виноватые взгляды и молчание. Хороши мы все, и я тоже.

На первом же постоялом дворе купил хорошую пеньковую веревку, разрезал ее пополам. Каждый обрезок в двадцать локтей отдал двум ратникам – Михаилу и Герасиму, бывшему Ахмету. Уж татары арканы ловко кидают, веревку наверняка сможет бросить.

Спали все в одной комнате – так безопаснее. Ночью я проснулся от того, что кто‑то дергал край одеяла. Что за шутки? Ночью спать надо! Я сел в постели. Рядом с топчаном стоял маленький, в локоть, человек. Сон мигом слетел.

– Добрый человек, молочка не найдется?

– Нет, извиняй. Ты кто?

– Неуж домовых никогда не видел?

– Не приходилось как‑то.

Я растерялся. Домовой – это нежить?

– Не иди дальше, смерть свою найдешь.

– Это почему?

– Злая нечисть в лесах объявилась, никому прохода от нее нет.

– Ты же и сам вроде как не человек?

Домовой посопел носом, почесал затылок.

– Так‑то оно так, только мы – добрые, в ладу с человеком живем, дом его оберегаем. Плохо стало и кикиморам, и русалкам, и берегиням. Один болотник только доволен.

– Да кто в лесах завелся?

– И так я тебе много сказал. Коли жизнь дорога – вертайся назад.

Сказал так – и исчез, вроде его и не было. Чертовщина какая‑то. Товарищи мои мирно спят – чего ко мне домовой подошел?

Я долго не мог уснуть. Что за злая нечисть в лесу? Почему домовой не захотел рассказать? Тоже ведь нечистая сила, а страдает от непонятных пришельцев. Видимо – они недалеко, раз домовой о них знает.

Утром о встрече с домовым говорить ничего не стал – к чему пугать или смешить ратников?

Позавтракав, мы выехали. Я поставил задачу – будем курсировать по дороге от Мурома до реки Пра. Все случаи нападения нечисти были на этом участке дороги. Сами углубляться в лес не будем – либо заведут в гиблые места, либо кони просто в буреломе ноги переломают.

По дороге к Мурому ничего не произошло, даже странно – ни встречных, ни попутных – никаких санных следов. Боятся люди – сделал я вывод. Весна скоро, купцы ждут, когда реки вскроются, можно будет товар кораблями возить. Мало на купеческую голову разбойников, о которых уже легенды ходят, так теперь нечисть объявилась.

После суток отдыха в Муроме мы двинулись обратно. Днем ходили по торгу, трактирам – слушали, что люди говорят. Разговоров было много, но ничего конкретного. Так, бабские страшилки, причем каждый раз о нечисти говорили по‑разному – и роста де великого, и что лохматые сами, и глаза у них красным горят. Я лишь посмеивался. Старый волхв таких описаний ни одному чудищу не дал. Видимо, у страха глаза велики, вот и сочиняют небылицы.

Отоспавшись в тепле, понежась раздетыми, похлебав горяченькой ушицы, мы пустились в обратный путь, да видно – промедлили в дороге, ехали не торопясь, вот и не поспели засветло – зимний‑то день короткий – к постоялому двору. Страшного ничего нет – даже в сумерках на заснеженной дороге были четко видны наши же следы, когда в Муром ехали. Да и немудрено – два дня всего прошло, метелей не было, по дороге никто не ездил, нечисти опасаясь.

На дороге показались несколько человеческих фигур, бредущих в Мошкино. Мы их быстро догнали, ехавший в передовом дозоре Павел даже пошутил:

– Чего медленно идете, так и до утра в деревню не поспеете. – И вдруг дико закричал.

Дружинники выхватили сабли из ножен и поспешили к Павлу. Поперек дороги стояли упыри – именно так их и описывал старый волхв. Черепа с пустыми глазницами, клочковатые волосы на темени, из рукавов и из‑под штанин выглядывают белые кости. От неожиданности по спине побежали мурашки, в душу закрался страх.

– Чего стоите? Рубите их – это же мертвецы, только попугать могут.

Мой крик подстегнул ратников, и все дружно принялись крушить стоявших перед ними упырей. Только треск стоял от ломающихся костей.

Вроде все. Я оглядел побоище. Из истлевших одежд торчали перерубленные кости, валялись черепа. Мы дважды проехались лошадьми по костям, превращая их в прах, в костную крошку.

До деревни домчались за полчаса, возбужденные, довольные. Наелись пирогов с рыбой, запив пивом в пустом трактире. Сидевший за столом напротив меня Павел вдруг посерьезнел и спросил:

– Неужели этих дохляков народ боится?

– А то! – пробасил Андрей.

Я задумался, потом ответил:

– Думаю, что нет. Воины в обозе князя Хлыновского не трусы были, с упырями справились бы на раз. У этих костей ходячих в руках никакого оружия не было – даже кос или вил. Нет, мужи, думаю – победу праздновать рано, ждут нас более серьезные испытания, а сегодняшнее приключение – так, разминка для затравки. Упырь сам по себе безобиден, для того, чтобы сообща действовать, им кто‑то руководить должен. Главный злодей где‑то здесь прячется, попугать нас сперва решил.

Услышав мои слова, все посерьезнели.

– Мы – ватажка малая, тебе князем власть дана, а коли ты вроде как атаман наш – тебе и решать.

Ну вот, опять в атаманы записали, можно подумать – я напрашивался.

Поутру встал вопрос – ехать дальше до реки или назад, в Муром? Мнения моих товарищей разделились. Я выслушал доводы всех и решил – идем обратно, на Муром. Какой‑то дряни не хочется нас видеть на этой дороге, поэтому упырей и послали. Наша задача – очистить дорогу от нечисти, так какого рожна мы к реке поедем? Возражений не было, и мы выехали обратно.

Помятуя о вчерашнем, бойцы держали руки на рукоятках сабель и настороженно поглядывали по сторонам. На маленьком перекрестке дорог стояла старушка. Вполне нормальная, лицо морщинистое, озябшее, красные кисти рук из‑под рукавов зипуна, подшитые валенки.

– Милочки, вы не в Муром ли?

– В Муром, бабуся.

– А можно мне с вами?

– Нету у нас саней, отстанешь быстро.

– Ничего, я как‑нибудь рядышком, лишь бы не обидел кто.

Мы медленно поехали. Кони пофыркивали, из их ноздрей валил пар. Холодновато утром. Я насторожился. Дружинники весело болтали между собой и с бабкой, а в сердце у меня поселилась тревога. Откуда здесь, на глухом перекрестке, взяться бабке? И еще одна странность. Это молодой человек может поспевать за конем; мы же с полверсты отъехали от перекрестка, а бабка даже не запыхалась. Это в ее‑то возрасте, да в валенках. Кто носил валенки – сразу поймет: в них ходить можно, но быстро идти – тяжело, а бежать – совсем затруднительно.

Я сделал знак Павлу, он потихоньку приотстал и теперь замыкал нашу колонну. Подняв руку, я остановился, развернул коня. Все остальные тоже остановились. Я обратился к бабке:

– А теперь рассказывай, старая, откуда ты здесь взялась, в этой глухомани? По дороге никто давно не ездит, следов нет.

Все уставились на бабку. Неожиданно лицо ее стало меняться, вытянулось, появились длинные клыки, вместо ногтей – длинные когти, а кисти рук покрылись шерстью. Зарычав, бывшая бабка, а теперь здоровенная волчица прыгнула к ближайшему всаднику и вцепилась ему зубами в ногу. Михаил – а это был он – кулаком врезал волчице по черепу и отбросил от себя. На штанине его зияла дыра и обильно текла кровь. Волчица тут же вскочила и вцепилась в шею коню Михаила. Лошадь от боли взвилась, и Михаил упал на землю. Подскочивший Павел ударил саблей, но волчица извернулась, и сабля лишь отрубила кончик хвоста.

– За лесом смотри, – крикнул я Герасиму, и направил коня к месту схватки, но мое вмешательство уже не требовалось.

Вторым ударом Павел перерубил волчицу пополам. Зверь упал. Мы столпились вокруг, поглядывая в лес – не появятся ли новые твари. Меж тем волчица совершила обратное превращение – когти стали уменьшаться и превратились в ногти, волосы исчезли, и волчья морда медленно превратилась в старушечье лицо. Под животом расплывалась кровавая лужа.

– Волкодлак, оборотень! – перекрестились дружинники.

– Парни, в следующий раз заметите что странное – рубите сразу, будь это старушка, мужик или ребенок. Все очень серьезно, сами убедились.

– Прости, атаман!

Мы осмотрели рану Михаила. Из бедра был вырван здоровенный кусок, рана обильно кровила. Я присыпал ее порошком сухого мха – так часто делали русские ратники, и перевязал холстиной.

– Вот зараза, на чем я теперь поеду? – выругался Михаил. Лошадь его лежала без движения, на шее зияли глубокие рваные раны, на земле парила темная кровь.

М‑да, больно здоров Михаил, и лошадь была ему под стать. Теперь надо и его, и сумки, и оружие распределять по другим лошадям, да и сам Михаил – не ходок с такой ногой. Мы усадили его на лошадь брата, такую же здоровую, как и павшая, распределили груз по другим лошадям. Павел, как самый легкий, подсел к Герасиму.

– А волкодлак? Надо его разрубить на куски, иначе ночью он снова может ожить.

Андрей соскочил с лошади, порубил старушку‑оборотня на куски и поразбросал их в разные стороны, вытер руки снегом. Прямо голливудский фильм ужасов, расчлененка какая‑то.

Наверное, придется возвращаться назад, тяжело будет Михаилу с такой раной верхом ехать до Мурома. Развернулись назад, в Мошкино. Домчали быстро.

На постоялом дворе я осмотрел рану – не кровит. Уложили Михаила в постель, приказали лежать и выздоравливать. За несколько дней Михаил должен отлежаться – парень здоровый, сильный. Только вот без лошади – не боец. Пешим далеко не уйдешь, а в деревне лошадь ему не найти. У крестьян лошади мелкие, не по весу Михаила, надо в Муроме покупать.

Оставив в комнате у Михаила лишний груз – седло с павшей лошади, оружие его и сумки, снова двинулись на Муром. Скакали быстро – и так много времени потеряли, теперь уж точно до ночи не успеем. А может, это даже и хорошо? Мы на себя, как на живца, нечисть ловить должны, так что при здравом размышлении днем нам спать надо, а ночью на дорогу выходить, как разбойникам. Тьфу ты, помяни черта не вовремя – он тут как тут. Нет, не черт – разбойники.

Перегородив дорогу, стояли четверо, одетые в полушубки, валенки; и оружие у них справное – у одного копье, – похоже, охотничья рогатина – с широким стальным лезвием, у двоих – мечи, четвертый держал в руках топор, да не плотницкий, а боевой – на длинной ручке, с узким лезвием. Такой хорош для боя против защищенного броней противника – любые латы проламывает, кольчугу прорубает, и не всякий щит долго продержится под его ударами.

Мы синхронно обернулись – сзади, отрезая пути к отступлению, недобро скалясь, стояли еще четверо. Оружие у них было похуже – дубины.

Конечно, разбойники не дураки. До Мурома совсем недалеко, и любой, застигнутый на дороге разбойниками, будет пытаться пробиться вперед, потому и стоят впереди тати с серьезным оружием, а может быть – и с воинским опытом. Герасим мгновенно выхватил лук и пустил стрелу. Стоящий впереди тать с рогатиной захрипел и упал. В шее его торчала стрела.

– Бей задних! – крикнул я ему.

Татарин обернулся на лошади и защелкал луком. Теперь хотя бы за тыл можно было не беспокоиться.

– Вперед! – крикнул я.

Андрей, Павел и я пришпорили коней, сабли уже были в руках. Привстав на стременах, я с оттягом ударил саблей разбойника. Тот подставил под удар топор. Бзынь! И у меня в руке осталась только рукоять. Конечно, сабля не предназначена, чтобы отражать удар топора.

Мы развернули лошадей. Тот, что с топором, криво усмехался, перебрасывая топор из руки в руку. Еще один лежал без головы на дороге – Павел постарался.

– Андрей, быстро мне саблю!

Стоявший рядом Андрей перебросил мне свою саблю, сам же вытащил из петли за седлом боевую палицу. Мы снова пришпорили коней. На этот раз бить мне было несподручно – тать с топором стоял у края дороги, слева от меня, а я – правша, и сабля у меня, естественно, в правой руке. Решение пришло мгновенно. Я вытащил ноги из стремян, и когда моя лошадь почти поравнялась с разбойником, соскочил с лошади, прикрываясь ее телом. Тать махнул топором, но удар пришелся в пустое седло. Как только мимо меня промелькнул хвост лошади, я сделал резкий выпад вперед и уколол саблей татя. Удар пришелся в незащищенный живот разбойника. Вонзив саблю глубже, я провернул ее, и с оттягом, разрезая кишки, вытащил. А не фиг разбойничать на дороге.

Андрей тоже не оплошал, его тать лежал на дороге с размозженной головой и оторванной рукой.

Я бросил взгляд на Герасима. Ему помощь не требовалось. Соскочив с коня, он уже обшаривал трупы разбойников.

Мы собрали оружие убитых – оно было довольно неплохое: сабли хорошего качества, лезвия заточены. Рогатина тоже неплоха, и Андрей с видимым удовольствием воткнул ее в ременную петлю у седла своей лошади. Я повертел в руках боевой топор. То ли продать на торгу в Муроме, то ли себе оставить? Возьму‑ка себе. Кабы не мое решение соскочить с лошади – еще неизвестно, чем бы закончилась схватка. Все‑таки топор, боевой топор – оружие в умелых руках очень грозное; один минус – тяжел.

– Столкнуть трупы с дороги?

– Зачем. Сейчас никто не ездит, пусть зверье здесь их сожрет. Сроду на Руси татей не хоронили.

– Быть по сему, поехали, а то и до утра до Мурома не доберемся.

Приехали, и правда, очень поздно. Городские ворота уже были закрыты, и стража ни за какие уговоры и деньги не согласилась впустить нас внутрь городских стен. Я уж и ругался, и взывал к совести: «Чего ж нам, мерзнуть рядом со стенами?» Даже звякнувшее в кошеле серебро не помогло отворить ворота. Вот незадача! Все‑таки стражники со сторожевой башни смилостивились:

– А вы поезжайте направо, там через полверсты постоялый двор есть, как раз для таких припозднившихся.

Как будто раньше сказать не могли, мы уже с полчаса бесполезные разговоры ведем.

Постоялый двор оказался маленьким и грязным, но выбора у нас не было. А уж за еду хозяина следовало просто высечь. Скорее всего, и останавливались здесь такие же несчастные путники, которым не повезло попасть вовремя за городские ворота.

Поутру, даже не позавтракав, отправились в Муром. Первым делом хорошо покушали и пошли на торг. Был он не таким обширным и богатым, как в Рязани или Твери, но кони здесь продавались. Долго искали, какого нам надо. Наконец Андрей, осмотрев и взгромоздившись на лошадь, довольно улыбнулся – брат будет рад. Это была даже не лошадь, а здоровенная лошадюга – впрочем, выдержать вес Михаила не всякая лошадь и могла.

На постоялом дворе я высказал соратникам мысль – днем отоспаться, а выехать в дорогу вечером. Нечисть солнца не любит, прячется днем в темные углы, а ночью выходит на охоту.

Герасим активно запротестовал:

– Ночью не видно ничего, как драться, если глаза не различают в темноте врага?

– А ты на шорох, на шум стрелы пускай.

Герасим задумался. Андрею же было все равно.

– Что днем, что ночью палицей махать – все равно до врага не более аршина. Решай сам.

– Тогда всем спать, к вечеру выедем, пока ворота открыты.

Так и сделали. Успели в последний момент. Одну створку тяжелых ворот уже прикрыли, когда мы выскользнули. Стражник только выкрикнул:

– Куда? Опасно ночью на дорогах. Назад не проситесь – не пущу!

Ехали не спеша – ни к чему раньше времени утомлять лошадей. По сторонам поглядывали зорко, но опустившаяся темень не позволяла ничего разглядеть даже среди близко стоящих деревьев.

К полуночи успели одолеть почти половину пути. Показавшаяся из‑за облаков полная луна хорошо освещала дорогу. Лошади стали прядать ушами, мотать головой.

– Атаман, беспокоятся лошади, никак волки близко, – подал голос Герасим, прирожденный лошадник.

Татары сызмальства растут в седле – для них лошадь и средство передвижения, и печка в холодное время в походе, и еда, когда голодно. Ему стоило верить.

– Оружие приготовьте, други. И смотрите в оба. Хорошо, если это просто волки.

Над нами с шелестом что‑то пролетело. Я поднял голову, но что увидишь в ночном небе? Возникло чувство тревоги, беспокойства. Сняв щит с петли у седла, я перебросил его за спину. Как вовремя! Буквально через несколько мгновений я почувствовал сильный удар в щит, заставивший содрогнуться все тело. Разум еще не осознал, что произошло, но рукой с саблей я резко взмахнул, описав полукруг над головой. Раздался какой‑то писк, и от меня с шелестом метнулась тень. Что за чертовщина?

– Быстро в круг!

Ратники составили лошадей. Теперь мы стояли в центре дороги, спина одного была прикрыта спиной другого. Павел, обернувшись, удивился:

– Атаман, да у тебя весь щит изодран, щепки торчат! Кто это тебя так?

– Сам не знаю, тварь неведомая в спину ударила. Советую и вам щиты на спину перебросить.

Все дружно перебросили щиты за спину. Опять послышался зловещий шелест, и в неверном лунном свете мы увидели, как, пикируя с небольшой высоты, на нас налетает что‑то вроде большой летучей мыши. Широкие перепончатые крылья, голова в темноте почти не видна, на месте лица – или морды? – выделяются лишь два зеленоватых глаза. Герасим успел из лука выпустить пару стрел. Они пробили перепонки на крыльях, не причинив твари вреда.

Вот тварь ближе и ближе, уже видна распахнутая пасть. Перед нами тварь захлопала крыльями, притормаживая, и выставила вперед ноги со здоровенными когтями. Павел метнул в нее охотничий нож, а Андрей попытался достать палицей. Высоковато, удар пришелся в воздух, и тварь когтями разодрала рукав его тулупа. Хорошо, что у всех под короткими тулупами были надеты кольчуги. Тварь с мерзким криком отлетела и стала полукругом набирать высоту. Меня осенило – да это же крикса! Я вспомнил слова старого волхва. Как есть она – перепончатые крылья, змеиная голова, мохнатое тело, длинные и крепкие когти на ногах.

– Герасим, в крылья не стреляй, только стрелы переведешь. Эта тварь имеет острые зубы и крепкие когти, целься в тело! Андрей, если получится – палицей бей в голову, Паша – постарайся отсечь ноги.

Мы внимательно вглядывались в небо, остроглазый Герасим закричал:

– Вон она! – и указал рукой. На фоне темного неба еле виднелась еще более темная тень.

Крикса приближалась и начала снижаться. На этот раз она ударила когтями в морду коня Павла. Конь дико заржал и взвился. Павел смог удержаться, и сабля молнией сверкнула в его руке. Тварь заверещала и взмыла, обрызгав нас вонючей жидкостью.

– Кровь, что ли? Или что у нее там вместо крови? – Павел саблей указал на дорогу.

Я всмотрелся. Там валялась нижняя часть ноги – практически одна стопа с огромными когтями.

– Молодец, Паша! Достал ты ее! Может, раны улетит зализывать?

В мозгу молнией промелькнула мысль – даже не мысль, а воспоминание. Ведь волхв говорил, что криксы налетают стаей.

– Парни, я думаю – она будет не одна. Надо срочно искать одинокое, высокое дерево. Оно не даст криксам напасть сверху, а сбоку нам отбиться легче будет. По дороге – рысью марш!

Все без лишних слов пустили коней вперед. Через несколько минут Герасим закричал:

– Вижу! Дерево вижу!

Высокая ель стояла недалеко, в нескольких метрах от дороги, и мы подскакали к ней. Конь Павла шатался, по груди его текла кровь. Здорово зацепила его тварь.

– Быстро снимай седло – и на купленную лошадь. Сумки тоже на нее, хоть чуть лошадь от когтей прикроют.

И не успел я договорить, как Павел соскочил с лошади. На помощь ему кинулся Герасим. Вдвоем они быстро переседлали лошадь, забросили на нее переметные сумы. Освобожденная лошадь Павла отошла от ели несколько шагов и рухнула. Павел аж зубами от злости заскрипел.

– Я с ней в добрых сечах бывал, а тут – какая‑то тварь…

Он не договорил. Послышался шелест крыльев, мерзкие крики, и мы увидели трех крикс. Они летели метрах в десяти над дорогой, явно высматривая нас. Андрей вытащил из петли трофейную охотничью рогатину.

– Сейчас я попробую снять одну птичку!

Он взял рогатину на изготовку. Конечно, это не сулица – легкое метательное копьецо, и не копье. С рогатиной ходят на медведя. Тяжело метать толстое древко, увенчанное лезвием – широким и коротким мечом. Но Андрей был здоров, как бык, и полагался на свои силы.

Криксы пролетели бы мимо, но их явно привлек запах крови павшего коня. Описав полукруг, они направились к нам. Выждав, когда твари будут в досягаемости броска, Андрей размахнулся и метнул рогатину. Лезвие вошло прямо в грудь мерзкой твари, и, завизжав, крикса упала недалеко от Андрея, в агонии разевая пасть и шипя. От нее шло зловоние. Две оставшиеся резко взмыли и пролетели над деревом. Похоже, мы удачно выбрали место для обороны. С трех сторон нас прикрывает лес, и нападения можно было ждать только со стороны дороги. Сверху не дает напасть высокая верхушка ели.

Мы выстроились в ряд – слева от дерева Андрей и Герасим, справа – я и Павел. Описав полукруг, криксы снова пошли в атаку. Эх, не хватает коней. Не ожидал я встретить такого врага, копье хорошо для конной сшибки, когда одна конная лава несется на другую.

Все, твари рядом. Герасим одну за другой стал пускать стрелы, но они застревали в мохнатой шкуре, не причиняя особого вреда криксам.

– По глазам бей или в пасть, коли разинут.

– Понял, атаман!

Андрей поднял палицу, мы же с Павлом направили вперед лезвия сабель, прикрывшись щитами.

Крикса ударила в мой щит. Удар был очень силен, так что я еле удержался в седле. От щита снова щепки полетели. Боюсь, он не выдержит еще одного удара.

Из‑под щита я ударил криксу в брюхо. Сабля вошла почти на всю длину клинка, из живота брызнула какая‑то жидкость – кровь? В темноте и не разберешь. Крикса с громким воплем отскочила. Пару ударов успел нанести и Павел, но из‑за большого расстояния оба удара пришлись по крылу, но не по перепонке, а по кости. Теперь тварь пыталась взлететь, но перерубленное крыло не слушалось.

– Добиваем! – крикнул я и соскочил с лошади.

Тварь уже сидела на земле и, неловко подвернув левое крыло и разинув пасть, шипела. Два зеленоватых глаза ее зло уставились на нас.

Мы подступили с двух сторон одновременно, но крикса успевала уворачиваться от нас обоих, ловко вертя головой и клацая зубами. Такой попади на клык – вмиг оттяпает, зубки‑то по пяди, как не более.

Павел исхитрился и рубанул по раненому крылу, окончательно его обрубив. Тварь резко повернулась к Павлу, а я, изловчившись, со всей силы ударил ее саблей по шее. Голова твари отскочила, и из перерубленных сосудов хлынула густая жидкость, здорово нас забрызгав. Крикса еще сучила в агонии ногами, и мы отбежали в сторону – если заденет когтями, все мышцы на ноге располосует.

Что там у соратников? Мы оба повернулись к ратникам. Оттуда неслись яростные крики. Мы рванулись на помощь, но дружинники справились сами. Просто вошедший в раж Андрей боевой палицей добивал криксу. Вернее – она уже была мертва, а Андрей наносил ей все новые и новые удары. Герасим спокойно сидел на лошади и с азиатской невозмутимостью наблюдал за Андреем.

– Все, Андрюша, хватит, от твари только мокрое место осталось.

Андрей с трудом остановился; бросив палицу на землю, вытер пот со лба.

– Тоже завалили тварь? Мы свою навеки утихомирили.

Мы вышли на дорогу, огляделись, прислушались – тихо, не слышно шелеста крыльев, нигде не мелькают тени.

– Что, дружина? Справились вроде?

– Хорошо, что их только три было. А если бы больше? Да если ночью на спящих такая эскадрилья нападет, и люди не готовы к поединку? Так любой обоз уничтожить смогут. Вероятно, и князь Хлыновский с дружиной так смерть свою нашел.

Все умолкли, переживая схватку с тварями.

Голос подал Павел.

– Други мои! Мы – что, до утра здесь торчать будем? От этих птичек зубастых такая вонь идет! Да и от нас всех попахивает! Надо скорее на постоялый двор – и в баньку. Интересно, одежда отстирается?

В пылу схватки я и внимания не обратил, что обляпан кровью – или чего там у нежити в жилах, – а после слов Павла запах ударил в ноздри с такой силой, что меня чуть не стошнило. Как мог, я обтер тулуп и сапоги снегом. Глядя на меня, то же сделали и ратники.

Мы вывели коней на дорогу и не спеша двинулись к Мошкино. Нам думалось, что с тварями на дороге покончено. Напряжение схватки ушло, и все разговорились, вспоминая смешные случаи из жизни.

К утру добрались до деревни, заехали на постоялый двор. Эка незадача, с трудом купили лошадь для раненого Михаила, а теперь, после схватки с криксами, у нас снова некомплект лошадей. Ничего, лишь бы все ратники были целы‑здоровы, а лошадей купим.

Прислуга завела лошадей в конюшню, мы же направились в трапезную. Пока я делал заказ полусонному хозяину, Андрей побежал на второй этаж, в комнату, справиться о здоровье Михаила и пригласить его на завтрак. Но вскоре Андрей вернулся, вид у него был растерянный.

– Что случилось? – забеспокоились мы.

– Михаила в комнате нет.

– Экая беда! В отхожее место пошел, а может – без нас девку какую нашел, да у нее под теплым боком десятый сон видит!

– Нет, прислуга сказала – он вечером ушел, хромал, был без оружия.

– Как – без оружия? На задании и вне воинской избы оружие было всегда при себе, пусть не щит и копье, но сабля и нож – обязательно.

– Я в комнате посмотрел, все его оружие там, как и переметные сумки.

– Тогда где же он?

– Я и сам хотел бы это знать!

Мы поели, ожидая, что объявится Михаил, но его не было, и мы отправились спать – все‑таки всю ночь в седле, а еще битва с криксами притомила, заставила понервничать. Уснули, как младенцы, сразу, едва успев подпереть дверь лавкой и снять сапоги.

Когда стало смеркаться, я проснулся от того, что дергается одеяло. Рядом с кроватью стоял уже виденный мною несколько дней назад домовой. Он дергал одеяло и сердито бормотал:

– Просыпайся!

– А, что? Что случилось? Почто спать не даешь?

– Берегись Михаила!

– Это почему?

Но домовой ушел в тень и пропал. Сон как рукой сняло. Мало того, что выспаться не дал, – еще пару часиков можно было поспать, – так задачу задал. Приходит, огорошивает, не объясняя до конца сказанного, и исчезает. Почему надо опасаться Михаила? Нормальный ратник, надежный товарищ – ведь это он принял на себя удар старушки‑волкодлака, ранен был. В голове как щелкнуло – ранен был волком‑оборотнем! Говорил же мне волхв, что некоторые твари при укусах могут передать свою… м‑м‑м… не знаю, как и назвать – болезнь, что ли? Как бы не обернулся Михаил таким же оборотнем! Вот это дела! Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Как его теперь найти, да и найдя – убить? А как к этому отнесется брат его единокровный – Андрей? Если брата защищать кинется, нам плохо будет. Оба здоровы, как быки, а с саблей против андреевой палицы – и делать нечего. Ну, как братья объединятся?

Я решил разбудить Андрея и сообщить ему новость.

Глава X


Долго Андрей не мог разлепить глаза, потом никак до него не доходило, что я ему рассказал про его брата. Вот тугодум!

– Так это что, брательник мой – тоже волкодлак?! – Дошло наконец!

– Не уверен полностью, но похоже.

Андрей обхватил голову руками и стал раскачиваться на постели.

– Как проверить? Не хочу и не могу поверить, что Мишка стал оборотнем.

– Буди ребят. Надо в баню – хозяин обещал к вечеру истопить, а пока – одежду чистить.

Остальные проснулись быстро, и первым вопросом Павла было:

– Чем это так омерзительно воняет?

– Твоей одеждой и твоей рожей! – захохотал Герасим.

Павел понюхал свой тулуп и поморщился:

– И в самом деле – в баню надо!

– Ежели хозяин не обманул, должна быть готова.

Мы сходили в баню: для воина – первое дело. Тем временем прислуга за отсыпанные медяки почистила одежду. А уж после баньки – ужин, с обильным столом да со свежим пивом. Брюхо уже к позвоночнику прилипало, последний раз ели еще в Муроме.

За столом, когда первый голод был утолен, я рассказал свою версию исчезновения Михаила. После услышанного все сидели ошарашенные, настроение упало.

– Это что же, мне надо будет против своего же боевого товарища оружие применять? – возмутился Павел.

– А если он на тебя нападет? – парировал я. – Или ты тоже хочешь в оборотня обратиться?

– Упаси Бог! – перекрестился Паша.

– Тогда предлагаю план. В деревне, кроме постоялого двора, всего восемь изб. Сейчас пойдем, и каждый осмотрит по две избы. Может, Миша сейчас забавляется с какой‑нибудь бабенкой. Коли его не найдете, поспрашивайте – не видел ли его кто? Местные все друг друга знают, по дороге никто не ездит, кроме нас. Опосля встречаемся на околице. Всем надеть кольчуги и взять оружие.

Ватажка затопала по лестнице на второй этаж. Гремя и звякая доспехами, приготовились к поискам. Андрей предложил взять у хозяина факел. Поразмыслив, я так и сделал.

На улице уже были сумерки, но белый снег делал дорогу сносно видимой.

Я шел по улице и показывал:

– Андрей, тебе эти две избы, Паша – тебе эти, Герасим – бери следующие, а я осмотрю последние.

Никто из деревенских не видел Михаила – ни вчера, ни сегодня. А на мой вопрос о бабенке хозяин крайней избы засмеялся:

– У нас все бабы замужние, гулящих женок нету.

Парни справились с заданием быстрее меня и уже поджидали у околицы. Рядом проходила пустынная дорога. Налево пойти – к реке выйдешь, направо – на Муром. Снег на дороге был девственно чист.

– Так, товарищи мои боевые, сделаем еще вот что. Сейчас обойдем деревню по кольцу. Первым идет Герасим, он глазастый. Остальные – за ним. Увидишь любые следы – остановись! Надо осмотреть все следы, не затоптать.

Все пошли вокруг деревни. Вот заячьи следы, отпечатки небольших лапок, вот ворона топталась. Дальше – чисто. Пересекли дорогу, двинулись между нею и лесом. Вдруг Герасим остановился.

– Следы – вроде как волк?

– Андрей, запали факел!

Послышались удары кремня о кресало, полетели искры, вспыхнул факел. О, как интересно! Недалеко от дороги я заметил пень, в расщелине которого торчал воткнутый лезвием вверх засапожный нож. От дороги были видны следы сапог, причем явно большого размера; дальше следы как‑то наслаиваются, как будто бы человек топтался около пня, поворачиваясь на месте, вроде раздумывая, а самое интересное – дальше от пня следы вели в лес. Но это были следы уже не человека, а волка. Причем отпечатки были четкие и очень крупные.

Герасим присел, потрогал пальцами волчий след:

– Старый след, не менее двух дней, может – чуть поменьше. Снег уже плотноват на отпечатках, солнцем опалило. Атаман, да тут возле пня и вмятина в снегу осталась, как будто кто‑то упал.

Меня как озарило – да ведь чтобы волком стать, оборотню через пень с воткнутым в него ножом перекувыркнуться надо – старый волхв рассказывал. И преодолеть эту потребность в полнолуние невозможно. Я поднял голову – в небе светила полная луна.

– Андрей, подойди к следу сапог, сделай отпечаток своей ноги.

Даже в сумраке было видно, как потемнело лицо Андрея:

– Почему я? Вы что, меня в чем‑то подозреваете?

– Нет, ни в чем, просто оставь свой отпечаток и отойди в сторону.

Андрей наступил на чистый снег и сделал шаг в сторону. Оба отпечатка были одинаковой длины и выглядели, как близнецы.

– И что? – с тревогой оглядывая наши лица, спросил Андрей.

Нет, все‑таки все здоровяки – тугодумы. Господь силушкой наградил, а умом – обделил.

Паша не выдержал:

– Ты что, не видишь – следы одинаковые? Вы с братом одного роста и веса, и обувь у вас одинаковая.

– Да, у одного сапожника шьем, даже путаем иногда – чьи сапоги.

– Стало быть, твой брат Михаил сюда человеком пришел, да здесь и обратился в волка. Надо по следу идти, может – недалеко ушел, на лежку залег.

– Может, не трогать брата? Он же никого не убил? – заканючил Андрей.

– Вот мы и посмотрим.

Все двинулись по волчьим следам. Шли они почти прямо, лишь огибая деревья и валежины. Можно было подумать – у волка была четкая цель.

Пройдя верст восемь, мы притомились. В лесу снега было больше, чем на полях, сапоги проваливались. Сейчас бы сюда короткие охотничьи лыжи. Но – чего нет, того нет.

Вдали, между деревьями показался огонек. Мы пошли к нему, как корабли на маяк. В глухом лесу стояли две избушки; не иначе – отшельники.

На наш стук в двери грубый мужской голос из‑за двери ответил, чтобы мы проваливали.

– Хозяин, чего ты ругаешься, мы тебе ничего плохого не сделали.

– Кто такие? Почему по ночам ходите? Чего надо?

– Дружинники мы; волкодлак здесь объявился, его ищем.

Загремели запоры, дверь распахнулась, и навстречу мне кинулся мужик с деревянными вилами в руках. И я, и товарищи мои выхватили сабли, но мужик бросил вилы и стал нас обнимать.

– Сынки! Избавители!

– Что случилось?

– Случилось! Он еще и спрашивает! Пройди в соседнюю избу – там сын мой жил с молодой женой, так их прошлой ночью волкодлак и задрал. Обоих – насмерть. В избе крови – ровно быка зарезали. Как уж случилось – не знаю. Утром вышел – тишина! Обычно жена его спозаранку хлопочет – печь топит, за скотиной ходит. Сунулся я в избу – а там…

Мужик заплакал. Утирая слезы, он проговорил:

– Я думал, по мою душу волкодлак пришел.

– А как ты узнал, что не разбойники какие, а волк это был?

– Охотник я, робяты, а тама следов волчьих полно, и в избе и вокруг. Да и следы огромные – отродясь таких не видывал – крупные, ужасть!

Мы переглянулись – похоже, худшие наши опасения начинают сбываться. Мало того, что Михаил силен, так еще и все воинские уловки знает.

– Помочь хочешь?

– Хочу, токмо как?

– По следу нас на зверя выведи, а там – не твоя забота.

– Я мигом, оденусь только, да жене скажу, чтобы двери заперла. Обычно мы вообще двери не запираем. От дороги далеко, лихих людей нету – от кого запирать?

Мужик подобрал вилы и зашел в избу. Быстро появился уже одетый, в тулупе, в валенках, на голове – рысья шапка.

Мы подошли к соседней избе. Мужик обошел ее. Нашел след и двинулся по нему в глубь леса. Мы цепочкой пошли за ним. Долго шли, но след не прерывался и не терялся, был четко виден на снегу даже в скудном свете луны.

Мужик встал. Еле слышно проговорил:

– Овраг неширокий впереди, там он должен быть!

– Ну, тогда стой здесь.

Павла и Герасима я по совету охотника послал к обоим концам оврага; собственно, это была большая промоина шириной метров четыре‑пять и длиной около пятидесяти, поросшая кустами. Вокруг оврага было открытое место, вроде поляны в лесу, метров по тридцати в обе стороны.

– Герасим, только увидишь цель – сразу стреляй, стрелы не экономь, потом новые купим.

Я же с Андреем пошел к центру оврага. Андрея решил оставить при себе. Мало ли – дрогнет рука подняться на брата, так я подстрахую.

Подойдя, я сломал верхушку у высохшего куста. Звук в тишине прозвучал как выстрел. Я швырнул ветку в овраг. Послышалось глухое ворчание. Точно – там зверь! Из оврага легкой тенью выпрыгнул волк, только не огромный, а молодой и поджарый.

Раздался щелчок тетивы, и в бок зверя вонзилась стрела. Волк подпрыгнул и упал. Когда мы подбежали, он еще дышал. Стрела пробила ему грудную клетку навылет. Наконечник торчал с одной стороны, оперение – с другой. Я саблей рубанул ему по шее.

– Готов!

Вот только на волка‑оборотня он не похож. Вроде собаки, только однотонно серый.

– Дай‑ка сюда факел.

Андрей почиркал кресалом, зажег факел.

Я вытянул руку с факелом над оврагом. Неяркий колеблющийся свет едва достигал кустарника – высохшего, с редкими, оставшимися с осени желтыми листьями. Что там, за ними? Решение пришло сразу – надо поджечь кусты. И нам видно будет, и любую тварь из оврага выгонит. Что настоящие волки, что оборотни огня боятся.

– Тащите сухие ветки!

Андрей побежал к близкому лесу и вскоре вернулся, неся охапку веток. Ох и долго не хотели они загораться. Наконец пучок веток занялся от факела, и я швырнул их вниз, на ближайшие кусты. Ветки упали удачно, повиснув на кустарнике, и неожиданно ярко вспыхнули.

От кустов метнулась тень на Павла. Щелкнула тетива, еще раз. В овраге раздался короткий взвизг, на Павла выскочил здоровенный волк и прыгнул на дружинника. Из правой лопатки у него торчала стрела, но волк был силен, и удар – мощным. Павел успел прикрыться щитом от раскрытой пасти и ударил саблей снизу, отрубив волку задние ноги. Снег вокруг них сразу окрасился кровью.

В это время успел подбежать я и несколько раз воткнул с проворотом лезвие сабли в грудную клетку, целясь в сердце. Волк вздрогнул, упал и забился в агонии. Испуганный Павел оглядывал себя – нет ли где ран? При этом каждый из нас не боялся получить ранение в бою, даже возможную смерть от руки врага воспринимали как вероятность, мы сами выбрали себе эту профессию. Но получить рану от оборотня и потом самому превратиться в мерзкую тварь никому не хотелось.

Глаза волка остекленели, сдох!

К нам на негнущихся ногах подошел Андрей, за ним прибежал Герасим – все‑таки он стоял дальше, и последним – охотник. На наших глазах произошло обратное превращение – из зверя в человека. Перед нами лежал наш же боевой товарищ и брат Андрея Михаил. Андрей упал брату на грудь и разрыдался.

– Что я тятьке скажу?

– То и скажешь – в бою с нечистью погиб, честно сложил голову.

– А как же, – Андрей кивком головы указал на тело брата.

– Он с честью сражался с оборотнем‑старушкой и то, что именно он пострадал – беда его, а не вина. На его месте мог оказаться любой из нас.

Я обвел глазами дружинников. Все стояли, потупясь. Чувства раздваивались: с одной стороны – проверенный в боях ратник, наш верный товарищ, с другой – злобный и кровожадный волкодлак. Но теперь зло повержено, в каком бы обличье оно не было.

– Так и скажем князю, а ты, Андрей – тятеньке своему, что Михаил сражался с нечистью и погиб, как воин. Думаю, хоронить в земле с отпеванием… – я замялся, – не очень правильно, закопать, как злыдня, просто бросив в яму – опасно, вдруг в полнолуние оживет. Предлагаю сжечь на погребальном костре, как это делали наши предки, как викинги делают до сих пор.

Все молча разбрелись по лесу, собирая сухой валежник. Охотник выбрал сухостой и срубил его небольшим топориком.

На порубленные стволы деревьев уложили тело Михаила, обложили валежником. Андрей поджег костер, и мы отошли, наблюдая, как разгоравшееся пламя охватило тело.

Обратно тоже шли молча, в мрачных раздумьях. Вот потерян наш товарищ, а началось все от неопасной вроде бы на первый взгляд раны. И каждый думал – а если завтра меня укусит, поцарапает, порвет когтями какая‑нибудь тварь, во что я могу превратиться? Превращусь ли в мерзкое создание, и мои товарищи будут вынуждены меня убить? Нет ответа. Такие размышления угнетали всех.

Расстались с охотником у его избы.

– Дальше дорогу найдете?

– По следам найдем.

– Спаси вас Бог за помощь!

Охотник низко поклонился, мы ответили тем же.

Уже начало светать. Мы выбрались на дорогу, зашли на постоялый двор.

– Кушать будем ли?

Все отказались.

– Тогда спать, сегодня ночью снова на Муром пойдем.

Большого энтузиазма мое сообщение не вызвало. Однако вечером все с большим аппетитом поели, умяв небольшого жареного поросенка. Я так понял – это и завтрак, и обед, и ужин.

Оседлав лошадей, мы выехали на дорогу. Почти до самого Мурома ехали спокойно, хотя и в напряжении. И буквально за пять верст до города, когда уже начало светать, послышались крики. Кричали люди – впереди, за поворотом дороги явно шел бой.

– Вперед, оружие к бою! – скомандовал я. Пришпоренные лошади рванулись вперед.

Впереди стоял обоз, слышались удары железа о железо, мелькали смутные тени.

От обоза к нам рванул мужичок в одной рубахе и штанах, теплой одежды – шапки, тулупа – на нем не было. В руках он держал оглоблю.

– Рятуйте, люди добрые, – тати напали, живота и добра лишают!

Ратники вмиг повеселели: тати – это не нежить! И сами рванули вперед, прямо в самую гущу свалки. Засвистели сабли, раздались крики боли и предсмертные хрипы.

Я слегка растерялся – кого бить? Одеты одинаково – все в овчинных тулупах, все кричат, машут кулаками и топорами. Как бы обозных не побить!

Я привстал на стременах и крикнул что есть силы:

– Обозники – на сани! Остальных – руби!

Даже в пылу схватки меня услышали. Отбиваясь от нападавших, пятеро мужиков вскочили в сани поверх холстин, что укрывали товар.

В два прыжка моя лошадь оказалась возле дерущихся. Я замахал саблей, с другой стороны обоза устроили мясорубку мои сотоварищи. Несколько мгновений – и от обоза прыснули в лес трое оставшихся в живых разбойников. Герасим не оплошал и из лука успел завалить еще одного татя.

Мы спрыгнули с коней. Разгоряченные боем мужики стояли на санях, сжимая в руках топоры. Сзади подбежал мужик, что кричал «Рятуйте!». В руках он все еще держал оглоблю.

– Что случилось?

Наша помощь и мой строгий голос оказали отрезвляющее действие. Мужики повыпрыгивали из саней и собрались передо мной. Мужик с оглоблей заговорил:

– Купец я Муромский, Твердила, Антонов сын. Вот решил с утречка пораньше из Мурома в Мошкино, а там, ежели повезет – и в Егорьевск. Слыхал, что на тракте балуют, да думал – обоз небольшой, лошади справные – проскочу. Кабы не вы – всех живота бы лишили. Вот уж спасибочки! Чтой‑то лица мне ваши незнакомые, не муромской дружины.

– Из Москвы, княжьи дружинники.

Какого князя, уточнять я не стал.

– Вот спасибочки. Может, до Мошкино вместе двинемся?

– Твердила, где твое Мошкино, а где Муром? Мы же в Муром едем, тут и осталось пути всего ничего.

– Ну да, ну да. Так из Мурома вы в Мошкино?

– Это уже вечером.

– Да как же это? Кто же ночью в дорогу собирается?

– Нам так надо. Хочешь – переночуй в Муроме, а вечером – с нами. Не хочешь – твое дело. Я в сопровожатые не набивался. А что везешь?

– Мягкую рухлядь.

Я приподнял холстину. На санях лежали увязанные шкурки бобра, соболя, куницы. Я непроизвольно присвистнул. Да ведь это серьезный товар, больших денег стоит. Зимой шкурка у зверья пушистая, мех прочный и теплый, скорняками куда выше ценится, чем летний. По весне на такой мех как раз самая цена.

– Ты что же, Твердила, такой товар – и без охраны?

Глазки у Твердилы забегали. Вот жмот, на охране решил сэкономить. Наверняка про нечисть знал, как и про то, что она лютует в основном по ночам. Прикинул, что если обозов на дороге нет, то и разбойников не будет – и просчитался.

– Собирай своих убитых, коли есть. Трупы татей – с дороги, чтобы не смердели. И решай – день ждать в Муроме и ехать с нами или сам дальше иди.

– Спасибочки, ратники! Мы уж тут как‑нибудь.

Я обернулся к дружинникам:

– Все целы?

– Все!

– Тогда вперед!

Ворота в городе уже были открыты, солнце освещало верхушки надвратных башен. После схватки у всех проснулся аппетит, и мы здорово тряхнули мошной в трактире, а после – завалились спать.

Разбудил меня робкий стук в дверь. На пороге стоял Твердила. Прижимая к двери шапку, купец переминался с ноги на ногу.

– Дык, обоз готов давно, скоро солнце сядет, ворота закроют. Выезжать сегодня будем?

– Будем, Твердила! Пока мы перекусим немного, выводи обоз за ворота.

– Ага, я с обозом выеду – ворота и прикроют, а вы тута останетесь. Нет уж, я лучше у ворот подожду.

– Твое дело.

Мы споро оделись, наскоро заморили червячка, оседлали коней. У ворот и в самом деле стоял обоз Твердилы, но, на мой взгляд, он увеличился. Я не поленился и пересчитал сани – точно, семь штук вместо пяти. Ладно, где пять, там и семь.

– Готов, купец?

– Давно готовы, уж подмерзать стали.

– Тогда трогай!

Мы выехали за городскую стену, и я остановился в изумлении. На небольшой площадке перед городскими воротами, скучившись, стояло множество саней – естественно, запряженных лошадьми. Увидев нас, стоявшие возле саней мужики дружно склонились в поклоне. К нам подошли трое мужей, дозорных, в справных одеждах – в охабнях, однорядках, бобровых шапках, расшитых валенках. Угадав старшего, обратились ко мне:

– Не возьмешь ли под свое крыло, под защиту и наши обозы? Всем надо товар из города везти, почитай – вся торговля встала. На дорогах разбойники и нечисть лютует, совсем торговому человеку плохо. Посадник муромский уговаривает до весны ждать, когда реки вскроются, да на судах товар везти. Можно, конечно, да цена у товара упадет. Возьметесь ли?

– С чего вы взяли, уважаемые, что мы в охрану нанимаемся? Мы – люди служивые, княжьи ратники. И кто его знает, что на дороге случиться может? Нас всего четверо, а обоз ваш на полверсты растянется.

Купцы переглянулись, хитро заулыбались.

– Ой, не скажите! Городок наш маленький, нового человека сразу видно. А тут – ватажка малая, на ночь – на дорогу, днем – отсыпается. С чего бы это, а? Да и деньжат отсыплем, уж уважьте людей!

Я посмотрел на своих товарищей. Герасим пожал плечами – решай, мол, сам. Павел и Андрей кивнули головами, соглашаясь.

– Хорошо. Только условие – не растягиваться, ехать плотно. А уж ежели тати нападут, али еще что – помогать. Уговор?

Купцы согласно закивали и разошлись.

Твердила и здесь успел занять со своими санями место в голове большого обоза. Дурья голова, однако. Самое безопасное место – в середине.

Со стены на нас удивленно взирали городские стражники.

Во главе колонны я поставил Павла – он самый сообразительный и оружием владеет отменно. В середине колонны ехал Андрей, я же вместе с Герасимом был в арьергарде, проще говоря – в хвосте, самыми последними. Летом бы наглотался пыли, а сейчас – ничего, вполне сносно.

Обоз втянулся в лес и поначалу шел бодро. Периодически я объезжал обоз до головы и обратно – за порядком приглядеть, поторопить замешкавшихся, да и показать, что охрана здесь, не дремлет.

Ехали без остановок: я опасался нападения – не разбойников, так нечисти. На удивление обоз добрался до Мошкино в целости, сразу заполнив собою постоялый двор и все дворы и избы в небольшой деревушке. Прислуга металась как угорелая. Хозяин довольно потирал руки и выглядел именинником. Как же, с поздней осени – первый обоз, если бы так продолжалось, то и разориться можно. Возчики разместились в крестьянских избах, купцы – с комфортом на постоялом дворе.

– Всем спать, после полудня – в путь, доведу вас до реки, как и уговаривались.

Купцы довольно кивали головами, переговаривались меж собой, прикидывая прибыль с ходового товара.

После небольшого отдыха мы встали бодрые, вроде как и не тряслись в седле всю ночь. Возничие уже выстраивали обоз на дороге. Тем же порядком мы тронулись в путь, и поздним вечером без происшествий пересекли по уже тонкому льду реку Пра.

Вдали курилась трубами деревенька.

– Ну все, уважаемые, я слово сдержал, через реку вас перевел в целости и сохранности. Желаю удачно распродаться и вернуться домой.

– Спасибо, служивые, спаси тя Господь! На сколько мы уговаривались?

– А сумма не обговаривалась. Сколько дадите по совести, столько и ладно будет.

Купцы вручили мне тугой кошель, и мы повернули обратно. Конечно, надо было бы переночевать в деревушке, но там три‑четыре избы, всем не вместиться, а кормить клопов и нахвататься блох мне вовсе не хотелось.

Рванули рысью, так что через несколько верст от коней уже пар валил, потом перешли на шаг. Когда кони отдохнули, мы пустили их в галоп.

К утру уже были на постоялом дворе. Чем удобно для нас Мошкино – как раз посредине пути, между рекой и Муромом. Под присмотром оба отрезка пути.

Прислуга увела коней в конюшню, мы же улеглись спать – проехали сегодня изрядно, все устали, напряжение давало о себе знать. Спали, пока уже стало невмочь.

Я решил дать людям и лошадям отдых. Проснувшись и подхарчившись, я вытащил кошель, полученный от купцов, и стал делить деньги на кучки. Ратники внимательно смотрели, как я раскладываю серебро и медяки в горки на столе.

– Постой, – поднялся со скамьи Герасим, – денег пять пригоршней, а нас четверо. Ты себе, как старшему, две доли берешь?

– Нет, как и всем – поровну.

– Тогда эта доля кому? – Герасим пальцем ткнул в кучку монет.

– Про Михаила забыл? У него семья есть, Андрей им передаст. Кто о его детях позаботится? Точно уж не ты!

Все остальные со мной согласились.

Татарин с удовольствием ссыпал монеты в свой поясной кошель, в котором до того было катастрофически пусто, и спросил:

– А ежели бы погиб, тогда кому достались мои деньги?

– У тебя же семьи нет – между собой поделили бы.

– Значит, жениться надо, – захохотали все.

Позже ко мне подошел Андрей и с чувством пожал мне руку.

– Спасибо за брата. Я думал свои деньги его семье отдать, а тут – видишь, как ты повернул, должник я твой, за брата должник.

Мы отдыхали, каждый занимался, чем хотел, – чистили и точили оружие, осматривали сбрую. Маленькие, но такие необходимые жизненные мелочи.

Вечером следующего дня выехали на Муром. Поездка выдалась очень спокойной, а в Муроме нас уже ждали. Не успели мы заявиться на постоялый двор, как в трапезной, испросив разрешения, за стол подсели купцы. В богатых одеждах, солидные люди.

– Заждались уж вас, два дня не было, беспокоиться стали.

– А что случилось‑то?

– Стало быть, обоз в благополучии прошел дорогу? Так и мы хотим товар в первопрестольную везти. Муромчанам хорошо – они первыми ушли.

– Вы тогда кто?

Купцы приосанились:

– Евграфий вот пермяк, я – Хлыновский с Вятки, Святослав – с Кунгура‑города. Местные‑то молчали, сами поперву хотели сливки с товара снять. Почитай, ползимы в Муроме просидели, торговля стоит, выручайте!

– Не охранники мы – служивые люди.

– Знаем, знаем, рассказали ужо. Так ведь и мы с понятием.

Евграфий вроде невзначай коснулся кошеля.

– Мы днем отсыпаться будем, в ночь двинемся.

– Согласны, согласны. Будем к вечеру ждать у городских ворот.

– Договорились.

Мы скрепили договор рукопожатием, и довольные купцы поспешили к выходу. Герасим облизал ложку, спрятал ее в поясную сумку и мечтательно проговорил:

– Вот это жизнь! Так бы и ездил все время. Вроде на службе, дело делаем, и от купцов отбоя нет, серебро да медяки в мошну падают.

– Думаешь, это будет долго продолжаться? Дороги вскорости подтают, сани не пройдут, на телегах – рано, а там и реки вскроются ото льда. Серьезные купцы товары рекою, на судах возить будут.

– Пусть тогда весна позднею будет.

Ратники захохотали.

– Герасим, как только дороги расквасит, мы домой вернемся, такой наказ князь дал. У него задание было – дорогу от нечисти очистить, а не купцов сопровождать.

– Жалко, только размечтался – деньжат срубить, избу в Москве купить, а там и женюсь, может быть.

Посмеиваясь и пошучивая, мы отправились на отдых.

Когда вечером выезжали из городских ворот, стражник завистливо сказал:

– Вот везет вам – деньжат по легкой срубить!

– А вам кто не давал всю зиму эти деньги зарабатывать?

– Так нечисть же на дорогах.

– А ты сначала нечисть изведи, как мы, а потом завидуй.

Купцы уже были готовы, даже сани обоза стояли на дороге колонной.

Ехали тем же порядком: Паша – впереди, Андрей – в середине, мы с Герасимом – сзади. Когда проехали уже половину пути, Герасим подъехал ко мне поближе, стремя в стремя.

– За нами наблюдают.

– С чего ты взял?

– Ты ничего не слышишь?

Я снял шлем, войлочный подшлемник, прислушался.

– Нет, все тихо.

– По левую руку валежник иногда потрескивает. Кабы зверье какое было, так звук от дороги шел бы, а тут – вроде идет за нами кто.

– Наблюдай, будь настороже.

Однако, вопреки опасениям, до Мошкина добрались нормально; переночевав, двинулись дальше, и вот она – Пра. Купцы поблагодарили, вручили мешочек с монетами. Но обратно ехать сразу не удалось. От деревеньки, что стояла за рекой, скакал всадник, что‑то крича и размахивая руками. Мы подождали.

Подскакав, он соскочил с лошади. Обличьем – крестьянин, может – возничий.

– Что случилось, шумишь почему?

– Дык хозяин меня послал, в деревне он, просит к нему проехать, рядом тут.

– На кой нам твой хозяин? Мы под князем ходим.

– Ой, не губите, до смерти забьет – тут ведь на конях совсем рядом.

– Ладно, что с тобой поделаешь – поехали, показывай.

Мы обогнали купеческий обоз и въехали в деревеньку. У самой большой избы к коням кинулась прислуга. Холопы взяли коней под уздцы, повели во двор. Мы с ратниками соскочили с коней. Въехать верхом на чужой двор – неуважение к хозяину.

Как только мы подошли к крыльцу, дверь распахнулась, вышел купец – это сословие ни с кем не спутаешь. Одевались в эти времена люди согласно писаным и неписаным правилам. Ремесленник не имел права ходить в одежде купца, а купец – в одежде боярина, хотя слуг, земель и богатства мог иметь поболее, чем боярин или даже князь.

В руках он держал большую ендову с медовухой.

– Заходите, гости дорогие, отведайте с дороги медовухи.

Я хорошо приложился к серебряной ендове, передал ее дальше своим ратникам.

Павел вскоре протянул ендову хозяину, держа вверх дном – обычай. Интересно, с чего бы такая встреча? Как богатого родственника или близкого друга встречает. Вспомнилась поговорка: «Мягко стелет, да жестко спать». Не вышла бы нам боком такая встреча.

Нас провели в комнату, усадили за стол. Слуги купеческие живо притащили жареного поросенка, а пироги, истекающие ароматами мяса, рыбы и еще не поймешь чего, исходили жаром на столе.

Купец счел «Отче наш», все перекрестились и принялись за еду.

Когда ты в дороге, и черный хлеб с салом идет за милую душу, а тут такая вкуснотища. Запивали свежим пивом.

Наконец наелись, вытерли жирные пальцы полотенцем. Я понял, что сейчас начнется тот разговор, ради которого нас и пригласили.

– Слышал я, что вы, княжьи ратники, оберегаете дорогу на Муром.

– Так и есть.

– Два обоза вы уже с Мурома провели, оба – благополучно: никто товара не отнял, да и самой жизни не лишил. Стало быть, люди вы надежные.

– Вроде того.

Я отвечал скупо – пусть лучше он говорит.

– Дело у меня важное, ползимы в этой деревушке просидел уже, да видно – дошли до Бога мои молитвы, сподобился он вас ко мне послать.

– Купец…

– Святослав меня звать. По батюшке – Корнеев сын, Карповы мы.

– Святослав, если можно – давай ближе к делу. Мы всю ночь в седлах провели, не на мягкой перине. Хорошо бы и отдохнуть с дороги.

– Я понимаю, понимаю, да. Дело такое – обоз провести в Муром, дальше уж мы сами.

– У тебя и так слуг полно, чего же ты сам не пошел?

– Бывших ратников среди них трое только, еще человек пять могут только за себя постоять, а груз ценный. Слухи нехорошие о дороге ходят.

– Дорогу мы сколько могли, зачистили – от нечистей и от татей. Может, кто и остался, так и мы службу свою не бросили.

– Так возьметесь обоз провести в сохранности до Мурома?

– Что за груз?

Купец замялся, посмотрел на ратников.

– Говори, мы все – ватажка малая, вместе жизнями рискуем, секретов ни от кого нет, я в каждом уверен.

Купец выдохнул:

– Жуковинья самоцветные.

Я мысленно охнул. Жуковинья – это камни драгоценные: алмазы, яхонты, рубины. Цена у них очень велика, и за таким грузом могут следить, выжидая удобный момент, причем не тати лесные, мохнорылые, бросившие вчера соху и не умеющие держать оружие в руках. Это могут быть и вполне боеспособные ребята – варяги, бывшие дружинники и прочий люд, живущий с разбоя. Вполне серьезные ребята. Сам я с ними никогда не сталкивался, но слушки разные до меня доходили.

Я задумался. Ратники мои отводили глаза, чувствовал я – не очень нравится им моя задумчивость. И обоз провести хочется, денежку с купца сорвать, но и риск осознают.

Купец не выдержал тишины.

– Я заплачу, сколько надо будет за труды – столько без обмана и отдам. Причем – золотом.

Лучше бы он этого не говорил. У Герасима сразу заблестели глаза, одно слово – татарин, хоть и крещеный. Да и другие смотрели на меня уже просительно. Голос подал Павел:

– Атаман, мы дорогу эту уже наизусть знаем. Неужели еще разок не сходим, людям торговым почет и уважение не окажем, себе на харчи заработаем.

Ох и не хотелось мне соглашаться, как чуял я неприятности, но как дьявол под руку толкнул.

– Хорошо, по рукам.

Я протянул купцу руку, он с жаром ее пожал.

– А цену чего же не обговорили?

– Рано о цене говорить, купец. Как доведем обоз до Мурома, так и заплатишь – по совести. Сам понимаешь – ты богатством рискуешь, надо полагать – не последнее везешь, а мы жизни свои на кон ставим.

Купец помялся.

– Чего еще?

– Дочка со мной, на смотрины ее в Хлынов‑город надо.

Час от часу не легче. Что не сказал сразу, купец?! Это со стороны кажется, что все равно – двое саней или пять, только мужики в обозе или есть женский пол. Вот приспичит в дороге по малой нужде, пойдет барышня в кустики – мужиков из охраны с ней не пошлешь. А кто его знает, что там, в лесу, за кустиками – зверь лютый или разбойник злой, безбашенный. Купец этих тонкостей явно не понимал. Я, как мог, объяснил ситуацию.

– Понимаешь, на смотрины ей надо. Девке уж семнадцать весен, замуж ей пора; сговорился я с купцом хлыновским – сын у него. Ежели сейчас не проедем – что ж ей здесь, до лета сидеть? У меня с будущим сватом уговор был – по зиме приехать, а сейчас весна на носу. Пасха скоро, потом Красная Горка – вишь, куда клонится.

– А при чем здесь Пасха?

Купец изумленно уставился на меня, как на прокаженного.

– Ты крещеный ли?

Я молча вытащил крестик на цепочке и показал.

– Нельзя на Пасху свадьбу играть – ни одна церковь обряд таинства венчания проводить не будет. Не женат небось?

– Не женат.

– Вот! – Купец поднял вверх палец. – Потому и не знаешь. Эх, молодо‑зелено.

– Обманщик ты, купец!

– Почему же?

– С дочки бы и начал, ни в жизнь не согласился бы.

– Так уж уговор у нас, по рукам ударили, видаки есть.

Называется, влип. В ночь точно выезжать не стоит, теперь и днем в оба смотреть надо.

– Ладно, купец, дай место для отдыха моим людям, да пусть лошадей в конюшню поставят, накормят.

– Уже.

– Что уже?

– Лошади в конюшне, напоены и сыты. Люди твои в комнате отдыхают.

– Вымуштровал ты людишек своих.

– С поганым сословием только так и надо.

– Утром выезжаем, готовь обоз.

Слуга отвел меня в комнату. Ратники мои уже спали, причем Андрей храпел так, что вибрировала слюда в окне.

Утром встали с петухами, но, к нашему удивлению, обоз уже стоял на дороге. Нас покормили, лошади наши уже были под седлом. Под ногами похрустывал тонкий ледок. Днем под солнцем таяло, ночью примораживало. Развезет скоро дороги, через недельку домой, в Москву пора собираться. Сделаем еще пару ходок по тракту Муромскому – и все, хватит. Иначе придется сидеть сиднем на постоялом дворе, дороги станут на месяц непроезжими.

Подошел купец:

– Мы готовы, вы как?

– Трогайте.

Наш боевой порядок был прежним – Павел впереди, в середине – Андрей, я с Герасимом сзади. Обоз был невелик – десять саней. На передних важно восседал сам Святослав, прикрытый медвежьей шкурой, за ним ехали в санях двое ражих охранников, везли груз драгоценных камней. Охранники зорко поглядывали по сторонам, руки на саблях и даже по нужде в походе бегали поодиночке. Укрытый холстиной, в ногах у них лежал мешок из толстой свиной кожи, сыто лоснящийся от содержимого.

На одной из остановок и я с ведома купца приподнял мешок, весу в нем было не более трех‑четырех килограммов. Как сказал купец – внутри мешка были мешочки поменьше – один с алмазами, другой с рубинами, третий с изумрудами, потому мешок казался пухлым.

В третьих санях ехала дочь купца вместе с нянькой или прислугой. Дочку я еще не видел, садилась она в сани без меня, и теперь я лишь узрел ее спину в бобровой шубе да голову в пушистом козьем платке. Иногда оттуда доносился звонкий смех.

На трех следующих санях ехали слуги, далее следовали несколько саней с провизией, личными вещами купца и дочери.

Сытые лошади бодро тянули обоз, позвякивая бубенцами. Я подъехал к купцу:

– Будь добр, Святослав, распорядись прислуге – снять бы надо бубенцы, уж больно далеко слыхать.

– Пусть слышат и видят – Карпов едет!

Ну нет так нет, переживем, хотя на лесной дороге предупреждать всех о своем появлении явно не стоило.

Чуть за полдень въехали в Мошкино. Купец устроил привал и отдых, не спеша поели в трактире при постоялом дворе. Я прикинул по времени – не успеваем в Муром засветло, закроет стража городские ворота. О чем не преминул поделиться с купцом.

– Эка беда! Ползимы в деревне просидели, одна ночь ничего не решит. Завтра с утречка выедем.

– Вот и лады.

Вечером хозяин постоялого двора принес в нашу комнату небольшой – около ведра – бочонок пива.

– Угощаю, за счет заведения.

– С чего ты такой добрый, Панфил?

– Да кабы не вы, хоть зубы на полку клади. Туда обоз – сюда обоз, и все кушать хотят, с дороги отдохнуть, лошадям сенца да овса задать опять же. Вот и выходит – вас благодарить должно.

Мы с ратниками посмеялись и пиво выпили с удовольствием. Один Андрей чего стоил – чуть не половину опростал. После Герасим завалился на полати, мечтательно молвил:

– Вот житуха – лепота! Век бы так жил – кормят за счет князя, поят за счет хозяина еще и купцы деньги дают.

Павел его подначил:

– А ты оставайся здесь, мы когда‑никогда в Москву уйдем, а ты здесь безбедной жизнью жить будешь!

– Нашел дурака. Скоро дороги развезет, потом купцы товар по рекам сплавлять будут, чего я заработаю?

Все засмеялись. Андрей густо отрыгнул пивным духом, поднялся с полатей:

– На ночь облегчиться надо, пиво наружу просится.

Не возвращался он долго, а когда пришел, сел на лавку напротив меня.

– Атаман, не нравится мне слуга один. По‑моему, я рожу его в харчевне видел.

– И чем он тебе не хорош? – После пива слегка разморило, и думать ни о чем не хотелось.

– Пошел я по нужде малой, смотрю – подошел слуга к забору, поднял и опустил светильник три раза.

Пивной хмелек быстро улетучился.

– Никак сигнал кому‑то подавал.

– Вот и я о том же.

– В какую сторону забор выходит, куда он сигналил?

– К деревне.

Видимо, там находился сообщник. Было бы дело в городе – подумали, что полюбовник сигналы подает. Но в маленькой деревушке, да еще когда обоз ценный?! Наверняка видел, как охранники мешочек в комнату заносили. Небось не дурак, дотумкал – чего это охранники мешочек купеческий носят?

– Парни, вот что – глядите завтра в оба, чует мое сердце – огребем мы завтра с этим обозом неприятностей. Ладно, спать давайте, утро вечера мудренее.

Проснулись от шума и суеты под окнами. Возничие хлопотали во дворе, запрягая коней в сани. Сотоварищи мои быстро собрались, памятуя мои слова о подозрительном слуге, скромно позавтракали. Случись бой – с сытым брюхом воевать тяжелее, да и случись рана в живот – с пустым желудком шансов выжить несравненно больше.

Выехали мы обычным порядком. Отъехав пару верст, я подскакал к охранникам купеческого сокровища:

– Как вы тут?

– Нормально.

– Будьте наготове, предчувствие у меня есть нехорошее.

– Ты за обозом смотри, коли подрядился, а за нас не беспокойся!

Ну что ж, я предупредил.

Около полудня обоз встал. Я помчался вперед, к голове обоза, опасаясь, что произошло нападение. Оказалось – дочь купеческая вышла размять ножки да по нужде в кустики сбегать. Возничие, нимало не стесняясь, справляли нужду, не отходя от саней. Дочь купеческая вместе со спутницей отошли в лес. Вот уже и обоз к движению готов – ну сколько можно в кустах сидеть?

Из леса донесся слабый девичий вскрик. ешкин кот! Как чуял! Я пришпорил коня и ворвался в лес. Метров через пятьдесят увидел на снегу шубу, вокруг много следов, причем отпечатки на снегу не девичьи – уж больно размер велик. По спине прокатилась волна холода. Не усмотрел! Я рванул повод, разворачивая коня. Надо срочно к дороге, брать своих ребят и преследовать похитителей.

Когда я выбрался на дорогу, здесь уже кипел бой. Вот уж не везет, так не везет. Вырвав саблю, я походя смахнул голову явно не обозному мужику. В середине обоза Андрей размахивал боевой палицей, и нападавшие разлетались от него в стороны, как битые мухи. В конце обоза щелкал тетивой лук. Молодец, Герасим!

Я рванулся в сторону саней с драгоценностями. Здесь рубились охранники. Рубились здорово, надо признать. Они стояли по обе стороны от саней, прикрывая груз и одновременно свои спины от внезапного удара.

Подлетев на коне, отрубил руку с топором у нападавшего татя и резко осадил коня у саней купца.

– Святослав, дочку в лесу похитили!

Купец схватился за голову.

– И это еще!

Нападавших было много, они явно превосходили нас в численности, уступая в мастерстве и вооружении. Возничие бились с нападавшими топорами, дубинами. У татей было такое же оружие, можно сказать – примитивное.

Видя, что противник наседает, я на лошади носился вперед и назад, успевая по ходу свалить одного‑двух разбойников. Но и ряды обозников таяли: у двух саней валялись убитые возничие, а разбойники хватали с саней какие‑то вещи и заталкивали их в свои мешки. Мешок! Коли упустил дочку, надо спасать мешок.

Рванув поводья, я развернул лошадь и поскакал к голове обоза. На меня кинулся какой‑то ненормальный в сером зипуне и с топором в руке. Вот ее‑то я и отсек. Нечего махать у меня перед носом острыми предметами.

У саней с жуковиньями отбивался только один охранник, второй лежал на спине с залитым кровью лицом. Я с ходу спрыгнул с коня прямо на сани и ударил саблей по шее татя, уже шарившего руками в санях. Сбоку увидел еще одного, замахивающегося на меня дедовским мечом.

Раз! Я воткнул ему саблю в грудь, провернул и с оттягом вытащил. Тать уронил меч и упал. Резко поворачиваюсь вправо и успеваю отбить саблей дубинку, летящую мне в лоб. Сабля выдержала удар, но кисть онемела, и я чуть не выронил саблю. Ногой я врезал нападавшему в пах, и когда он взвыл и согнулся, перехватил саблю левой рукой и вогнал ему в спину чуть ли не по рукоятку. Готов!

Я огляделся. Бой распался на отдельные островки. Возничие были все убиты, сражались только мои бойцы и один охранник.

У саней купца стояли двое татей и держали нож у горла Святослава. Я выхватил свой нож и сильным броском всадил его в спину татя. Он выронил свой косарь и упал на купца, залив его своей кровью. Второй ощерился и, вскочив на сани, бросился на меня, но поймал лезвие сабли в живот. Для верности я рубанул его и поперек спины. Нельзя оставлять недобитого врага за спиной.

– Купец! Ты жив?

На меня глядели испуганные глаза купца. Жив, купчина. Значит, еще не все потеряно. Впереди разбойников не было, Павла тоже не видно. Я обернулся – вот и он, помогает добивать оставшегося противника. Победа была почти полной. Почти – это потому, что двое из нападавших уцелели и сейчас бежали к лесу. Герасим аж зубами скрипел, шаря рукой в пустом колчане. Перевел все стрелы в схватке и в горячке даже не понял, что колчан пустой.

– Парни, все целы?

– Все.

Я оглядел оставшихся. Наши целы. Все в крови с головы до ног.

– Ранен кто?

– Целы, царапины только.

– Вот и славно.

Я оглядел поле боя. Почти вся дорога была в трупах – разбойников, обозных возчиков, слуг. Ни фига себе – у купца из прислуги остался только один охранник. Герасим довольно щерил желтые зубы:

– Все, атаман. Слуг купец новых наберет, лишь бы груз в целости был!

– Плохо с грузом, ребята!

Охранник кинулся к саням, вытащил из‑под холстины мешок.

– Нет, вот он – груз, цел!

– Дочку у купца скрали, в лесу, вместе с подругой – уж не знаю, кто она ей.

Парни аж присвистнули.

– Все, ни… амба!

К нам подошел купец, трясясь от пережитого.

Он снегом оттирал пятна крови на своем богатом охабне.

– Дочка! Дочка где? – простонал купец.

На трупы обозников и разбойников он даже не взглянул.

– Ты обещал нас в целости в Муром доставить! Ищи теперь дочь или не попадайся мне на глаза!

– Так, парни, собирайте обоз, оружие подберите. Своих, обозных, в сани положите – и в Муром. Убитых там схоронят, по обычаю. За купца и мешок его головой отвечаете. Я за дочкой: надо выручать, и так уже времени много потеряли.

– Жива ли? – заныл купец.

– Жива, не для того ее похитили, чтобы убить. Это можно было сделать сразу, еще у дороги. Стало быть – нужна она им: для выкупа или каких других целей, но жива.

– Кровиночка моя! – продолжал убиваться купец.

– Чего встали?! – рявкнул я. – Не слышали, что я сказал?

– Как ты один‑то? Не можно так.

– Можно, постараюсь сам. Вы свою задачу знаете, встретимся в Муроме, на том же постоялом дворе.

Ратники спешились и пошли среди убитых, выискивая обозников. Им помогал ратник – своих он знал в лицо. Среди татей попадались раненые, их безжалостно добивали и трупы сбрасывали за обочину.

Мне надо было торопиться, и я направил лошадь в лес. Вот и брошенная или сорванная татями шуба. Я пробирался между деревьями по следу. О! Конский навоз, а человечьи следы обрываются. Понятно, пересели на лошадей. Близко к дороге лошадей не подводили – боялись, что заржут и обнаружат себя.

Я пришпорил лошадь. Там, где прошли другие лошади, можно было ехать без опаски сломать коню ноги. Да и следы были хорошо видны. Похитителей было трое. Нет, было три лошади, а сколько похитителей – пока не ясно. Лишь бы они не соединились со всей бандой. Я не сомневался, что это дело рук именно шайки. Как можно согласовать похищение дочки и нападение на обоз? Явно банда, причем организованная, кто‑то же ею руководит? Где‑то у них есть укрытие? Планируя нападение, они явно знали, куда везти похищенных. С мешком драгоценностей у моих противников не получилось, тогда вопрос – зачем похитили дочку? Для выкупа? Похоже на правду.

Я шел по следу уже явно больше часа, но нигде никаких признаков избы или деревни. Конечно, муромские леса глухие, это не ближнее Подмосковье. Стоп! Впереди посветлело – опушка. Я спешился, накинул повод на ветку и двинулся вперед. Следы похитителей оставил слева, метрах в трех, и вскоре похвалил себя за осторожность. Поперек следов похитителей была натянута тонкая бечевка. Я проследил, куда она вела. На соседнем дереве был привязан самострел. Я проследил взглядом, куда направлена стрела. Ага, – чуть выше человеческого роста. Явно с расчетом на всадника. Будет преследователь торопиться по следам и получит болт в бок. Неплохо придумано, с противником надо держать ухо востро. Хитрые ребята, но до чеченцев вам еще далеко.

Я осторожно выглянул из‑за деревьев. Впереди, метров на триста, тянулась поляна, а дальше снова продолжался лес. Нет уж, объеду ее по лесу, сделав небольшой крюк. Кто даст гарантию, что тати не оставили человека с луком в противоположной стороне леса. На открытом месте я буду заметной мишенью, а болт арбалета кольчугу запросто пробивает. Мне надо остаться живым и дочку выручить, поэтому осторожность превыше всего.

Я вернулся к лошади и объехал поляну справа, снова выйдя на след похитителей. Видимо, здесь они отдыхали – снег вытоптан, кучки навоза. Надо догонять.

Еще около часа я пробирался между деревьями, но вот лес снова закончился. Не выезжая, я спешился и подошел к опушке. Передо мной открылась поляна – кочковатая, с выглядывающими из‑под снега высохшими стеблями степных трав. От опушки тянулись конные следы к стоящей вдали избушке, огороженной хилым забором. Из трубы шел дымок – в избушке явно кто‑то был. Не мои ли противники?

За избой снова виднелся лес, и я, сделав крюк, дабы не выезжать на открытое место, подъехал поближе. Привязал лошадь к дереву и, прячась за деревьями, подобрался совсем близко к цели. От избушки через лес тянулась узкая, малонаезженная дорога – слава богу, свежих ночных следов на ней не было. Стало быть, похитители в избе. Да и то – вечер скоро. Куда на ночь‑то глядя ехать? Скорее всего, решили переночевать и двигаться с живым товаром дальше.

Наблюдая за избой, я задумался. Штурмовать избу одному – рискованно, сколько в ней людей – неизвестно. Может быть – только разбойники, но не исключено, что похитителей здесь ждали сообщники, и тогда мне придется совсем туго – у меня же нет глаз на затылке и не четыре руки.

Что же делать? Ждать, пока кто‑нибудь выйдет во двор да языка взять? Или ждать, пока похитители утром выедут со двора? Не век же они пленниц в избе держать собираются?

Хлопнула дверь, во двор вышел мужик. В одной рубахе, без тулупа или кафтана, и зашел за избу. «В нужник!» – мелькнуло в голове. Надо брать, когда еще представится такой удобный момент.

Пригнувшись, я метнулся к заборчику – хоть хилое, но прикрытие от случайных взглядов из окна, перескочил с ходу жерди и оказался у правой стены избы.

Окна избенка имела только спереди, со стороны входа, и я выпрямился во весь рост. Вытащив саблю, встал за углом избы, держа нужник в поле зрения. Вскоре мужик вышел и, оправляя на ходу рубашку, пошел к избе. Ему оставалось сделать шаг, когда внезапно для него острие моей сабли уперлось ему в грудь. Мужик резко остановился и уставился на клинок.

– Пикнешь – умрешь! Ты кто?

– Живу я здесь.

– Кто еще в доме?

– Гости – трое родственников, да две девы с ними, жена моя, и все.

– Часто ли гости у тебя эти бывают?

– Когда как.

– Где они?

– В большой комнате, из сеней – сразу направо.

– Оружие какое?

– У них?

– Какое у меня, я тебя спрашивать не буду, конечно, у них.

Мужик скосил глаза за мою спину. Явно сзади меня кто‑то появился, и за разговором я не услышал, опростоволосился.

Я резко присел, рубанул с разворота саблей. Сзади стоял здоровый бугай, обе его руки держали над головой меч, который уже начал движение вниз. Кабы не брошенный за меня взгляд, меч угодил бы мне в голову, а сейчас он обрушился на хозяина избы, располовинив его чуть ли не до пояса. Оба упали замертво, снег обильно окрасился кровью.

Называется, сходил в разведку и взял языка. Хоть что‑то успел у хозяина вызнать. А может – он наврал все? Ведь явно тянул время, вопросы встречные задавал. Видел, небось, подкрадывавшегося ко мне татя и зубы заговаривал. Чуток он сплоховал, глаза выдали, а так сейчас бы не он, а я лежал на снегу. Теперь выбора не было, надо штурмовать логово разбойников. Шума от схватки не было, крикнуть никто не успел. Надо попробовать сыграть на внезапности, косить под своего, хотя бы в первые секунды.

Я подошел к избе спереди, вошел в темные сени, громко потопал по полу, будто бы стряхивая снег с сапог, и левой рукой открыл дверь из сеней в комнату. Правую руку с зажатой саблей держал опущенной вниз, чтобы в первое мгновение сабля не бросилась в глаза.

За столом, спиной ко мне, сидел густо поросший рыжим волосом субтильный мужик. Рядом на лавке лежало его оружие – меч, нож и самострел. Вот кто, наверное, ловушку на меня ставил.

В комнате больше никого не было. На скрип двери рыжий не поворачиваясь, бросил:

– Ну, Архип принес вино?

Я кашлянул, прыгнул вперед, сабля чавкнула, рубя плоть, и голова рыжего слетела с плеч. Держа саблю на изготовку, я двинулся вперед. Как и во всех больших избах, печь стояла посредине дома, а комнаты шли вокруг нее.

Только повернул за печь, как по сабле ударили ухватом. Еще не видя нападавшего, только боковым зрением угадывая движения, я кулаком левой руки врезал в середину предполагаемого противника. Раздался грохот, сначала на пол упал ухват, затем свалилось чье‑то тело. На полу лежала хозяйка дома, прижав руки к животу, разинув рот и тщетно пытаясь глотнуть воздуха.

Такой силы удар был рассчитан на мужика, а пришелся под дых женщине и поверг ее в болевой шок. Какого дьявола ей приспичило играть в воина? Или чутьем поняла, что чужой зашел? Я схватил вышитое полотенце, висевшее на деревянном колышке на стене, и затолкал его ей в рот. Перевернув на живот, завел руки назад и связал. Пусть полежит, а то возьмет ухват в руки и решит отомстить.

Где‑то рядом раздался отчаянный девичий вскрик. Я рванулся вокруг печи и дернул на себя дверь. Не успев ничего сообразить, получил сильный удар в грудь и упал. От боли перехватило дыхание. Через меня, наступив ногой на живот, перескочил здоровый мужик и бросился за печь. Я собрался с силами, вскочил и кинулся за ним. Мужик споткнулся о связанную хозяйку и растянулся на полу, а я перепрыгнул через женщину и приземлился рядом с ним. Мужик мгновенно перевернулся на бок и сделал подсечку ногой. Я грохнулся на спину, и сабля отлетела в сторону.

Ловок шельмец, не иначе – мастер кулачного боя.

Только я начал подниматься, как мужик из положения лежа прыгнул на меня и схватил за горло. Счет пошел на секунды. Сабля лежала в стороне, и другого выхода не было – я воткнул пальцы рук ему в глаза и вырвал их. Мужик взревел как медведь, на мое лицо полилась кровь, но горло мое он не бросил и продолжал в ярости сдавливать все сильнее. Я всерьез испугался, воздуха не хватало, и в голове стали стучать молоточки – первый признак кислородного голодания. Я лихорадочно шарил на поясе – лишь один маленький обеденный нож. На безрыбье и рак – рыба. Я вытащил его, и поскольку руки свои поднять не мог из‑за навалившегося на меня мужика, ударил его ножом в пах и с оттяжкой резанул. Тать заревел, прямо как изюбрь весной, задергался, руки его ослабли. Кажется, потерял сознание. Я судорожно глотнул воздух раз, другой. Воздух с сипением входил через помятое горло.

Я свалил мужика с себя, дышать сразу стало легче. Под убитым расплывалась большая кровавая лужа, причем кровь была алая. Мне очень повезло – попал в бедренную артерию, а ему – нет.

У меня не было сил встать, болело горло, я с трудом дышал. Вот паразит, еще немного – и мне был бы конец. Я полежал на полу, отходя от схватки, сердце перестало колотиться в груди, и я перевернулся на живот, встал на четвереньки.

Хозяйка лежала в двух метрах от меня, глаза ее были широко распахнуты от ужаса. На четвереньках я добрался до сабли, опираясь на нее, а затем на лавку, встал. Надо срочно закрыть двери изнутри, ежели войдет еще разбойник – меня можно брать чуть ли не голыми руками.

Я себя чувствовал плохо, одолевала слабость, сильно болело горло. Доковыляв до сеней, заложил толстую дубовую плашку в пазы. Теперь хотя бы в дверь никто быстро не ворвется. Дверь крепкая, дубовая, сразу даже топором не возьмешь. Оконца маленькие, если и пролезет кто – только ребенок.

Я поковылял вокруг печи. Проходя мимо хозяйки, пнул – разбойничье отродье, сдам вот воеводе – висеть ей на суку. Я прошел дальше, в комнату, откуда раздался девичий крик. В углу, прижавшись друг к другу, сидели две девицы. Верхней одежды на них не было, только сарафаны. Они с ужасом смотрели на меня, приняв за одного из разбойников. Да и я тот еще имел видок – лицо в крови из‑за вырванных разбойничьих глаз, низ живота и ноги – тоже. Сабля – тоже в крови. В общем – кошмар на улице Вязов.

Разглядев меня, девки в голос завыли.

– Цыц! – прохрипел я. Сказать нормально не получалось. – Ратник я, не тать. Разбойников уже нет, порубил я их. Кто дочка купца Святослава?

Девки перестали выть, но сидели в углу, сжавшись, глаза их были полны страха. Я указал саблей на одну, одеждой попроще:

– Таз принеси и воды, обмыться хочу.

Сам же тяжело рухнул на лавку.

Девка метнулась из угла, загромыхала в комнате, взвизгнула, видимо наткнувшись на убитых. Наконец появилась, неся небольшое ведро с водой, ковш и таз. Я обмыл лицо и руки, напоследок ополоснул саблю и вбросил ее в ножны.

– Так ты Юрий, которого папенька с ватажкой малой нанял до Мурома проводить?

– И я ж про то говорю, до вас никак не дойдет. Отец за вами послал.

– Мы за кустики по нужде отошли, тут на нас эти и набросились, рты закрыли и потащили в лес. Мы теперь в Муром?

– Отойти мне надо хоть немного – сильно меня тать помял, думал – конец мой подошел, да есть Бог на свете, уберег. Не обидели вас?

– Нет, не успели. Дорогой все про отца расспрашивали, сколько денег у него.

– Выкуп хотели назначить. Вот что, девоньки, мне коня надо привести, один он в лесу, как бы волки не задрали, вы двери за мной закройте от греха, я недолго.

– Нет уж! – вскинулись обе. – Мы оденемся – и с тобой.

Спорить не было ни сил, ни желания.

Девчата надели свои шубки, я поглядел в слюдяное оконце и, не найдя ничего настораживающего, вышел во двор. Девчонки жались ко мне сзади. Вместе добрели до коня.

Я отвязал верного коня от дерева, и мы пошли к избе. Во дворе была небольшая конюшня, где уже стояли в стойлах лошади разбойников – нашлось местечко и для моей Рыси.

Зашли в избу, заперли дверь.

– Девчонки, звать‑то вас как?

– Любава, – кокетливо присела купеческая дочь.

– Глафира, – стрельнула глазками ее прислуга.

Ох, девки, только из плена, пусть и короткого, а уже кокетничают.

Я невольно остановил свой взгляд на девушках. Почувствовав его, девчонки зарделись, потупив глазки. Волнующее чувство созерцания юной невинной красоты теплом разлилось по телу, защемило сердце, хоть все это и наложилось на чувство ответственности за судьбу девчат, которую я взвалил на себя. В угаре схватки, когда я прикрывал девчонок, стараясь упредить беду, сломить сопротивление ворогов и уничтожить злодеев – до того ли мне было? Но вот схватка выиграна, я – победитель, напряжение спало, опасности нет, передо мной смущенные девушки. Длинная пышная коса белокурой Любавы переходила с левого плеча на полную грудь и спускалась ниже пояса. В подрагивающих от волнения уголках рта и крыльях носика я угадывал затаенную до поры немалую страсть, чувственность, и в то же время присущую русским женщинам этого времени покорность мужскому началу. Румянец, покрывающий щечки, делал совершенно излишней суперкосметику из моего будущего, такого далекого для меня сейчас. Вспомнил свою Юльку и поймал себя на мысли, что пытаюсь сравнить девушек, разделенных пропастью времени. Озорной взгляд Глаши вернул меня к реальности.

– Глаша, поищи чего‑нибудь поснедать, я весь день не евши.

– Так и мы тоже!

– Вот и займись. А ты, Любава, поищи по сундукам одежду на меня – рубаху там, кафтан какой. Видишь – в крови я весь, как людям на глаза показаться?

– Это что, я должна в сундуках рыться? – взъерепенилась Любава.

– А вожжами по попе не хочешь? – обозлился я.

Любава поджала губки и направилась искать одежду. Я прошел в маленькую комнату, перешагнув через хозяйку. После придумаю, куда ее девать. А может – сразу вздернуть? Саблю кровью поганой марать не охота, повесить самому? Не палач я, одно дело в схватке, в бою рубиться, совсем другое – петлю на шее затягивать.

Я снял тулуп, бросил его на пол. Жалко тулупчика – почти новый, только уже не отмоешь его от крови. Кафтан короткий в крови, и я с сожалением бросил его на пол, рукава у рубашки тоже в бурых пятнах. Что ты будешь делать, одни сапоги остаются. Даже штаны забрызганы, да еще и порваны на колене. Совсем привели в негодность тати мою одежду.

Я оглядел себя где только мог. На ребрах наливались желтизной кровоподтеки, на боку ссадина. Ныли мышцы спины, болело горло. М‑да, досталось мне в этой избушке. Стареть начал, что ли? Я увидел на стене небольшое мутноватое зеркало, подошел, всмотрелся. Из зеркала на меня смотрело бородатое лицо, на скуле – ссадина, волосы на голове давно не стрижены, и помыть бы их не помешало. Видок еще тот: интересно, откуда ссадина на скуле?

Дверь распахнулась, вошла Любава с целым ворохом одежды.

– Ой, да ты голышом почти, – отвернулась она. – В сундуках – одежды, как на торгу.

– Тати они – одежду, как и все остальное, с возов грабили.

Глаза у Любавы округлились:

– И ты это наденешь?

– Нет, голым ходить по морозу буду.

Я подошел к куче одежды, подобрал себе чистую рубашку и штаны. Жалко, кафтана нет.

– Тулупчика по размеру не видела?

– Пойду посмотрю.

– И кафтанчик пригляди, коли на глаза попадется.

Любава повернулась ко мне, пискнула:

– У тебя на спине синяк наливается.

– Подозреваю, уж очень меня последний тать сильно спиной о пол приложил. Ну да отлились кошке мышкины слезки. Иди, милая, иди.

Любава убежала, а я, кряхтя, стал переодеваться. Ну не снимать же при ней портки, трусов‑то в эти времена не было.

Натянув рубашку и штаны я почувствовал себя посвежее. Противно ощущать на теле чужую кровь. Надел сапоги, притопнул. Уже хорошо, теперь бы и подхарчиться можно.

Я вышел из комнаты. Опять под ногами хозяйка мычит. Я вытащил изо рта кляп:

– Чего сказать хочешь?

В ответ прозвучал отборный мат, который можно услышать от воинов в сече, в пылу боя. Я снова сунул кляп в рот, рывком поднял ее на ноги.

– Глаша, посмотри, подпол есть в избе?

Глаша заметалась по избе:

– Есть, нашла, вот лаз!

Я открыл крышку, неделикатно спустил за шиворот туда хозяйку. Пусть посидит в темноте и прохладе. Насмерть замерзнуть там нельзя, но то, что не вспотеет – это точно.

– Глаша!

– Здесь я, избавитель.

– Как там насчет покушать?

– Готово уже, щи вот в печи нашла, курицу вареную, репу пареную, хлеб.

– А нам и этого хватит. Разносолы вон у Любавы на свадьбе будут.

Девчонки повеселели, проснулся аппетит, и все дружно накинулись на еду.

После немудреного, но сытного обеда потянуло в сон – так ведь и пора, сумерки сгущались, луна выглянула.

– Что, девоньки, спать пора!

Девчонки переглянулись.

– Как скажешь.

Обе ушли в маленькую комнату. Я же остановился в задумчивости. В доме два трупа. Оставлять их нежелательно; во‑первых – неприятно, особенно девочкам, а во‑вторых – в избе тепло, к утру пованивать начнет. И хотя мы утром уже покинем избу, но…

Я накинул тулуп, обнажив саблю, вышел на крыльцо. Тишина, не слышно ни шагов ничьих, ни лая собак. В глухом месте, однако, избушечка стоит, для тайных дел в самый раз. Воздух чистый, свежий, на небе звезд полно. Ладно, за дело пора.

Я ухватил за руку рыжего, поволок по полу, вытащил из избы, протащил по дорожке и бросил за нужником. Таким же образом вытащил второго и забросал трупы снегом. Не ровен час, нагрянут непрошеные гости, так пусть хоть не сразу обнаружат убитых. Хозяина и еще одного тятя, что нападал на меня с мечом, оттащил в конец огорода и присыпал снегом там. Ежели бы сложить их в одну кучу, что они по праву заслуживали, то, как не засыпай снегом, образовавшийся бугор будет бросаться в глаза.

Нет, задерживаться нельзя. Утром перекусим остатками еды и сразу в путь. Лошади разбойничьи в конюшне есть, седла – тоже. Так что покинем этот «гостеприимный дом» – и к папеньке, в Муром, дочку со служанкой доставим.

После нагрузки синяки и ссадины заныли снова и, кряхтя и матерясь сквозь зубы, я улегся на постель. По‑моему, на ней почивал кто‑то из убитых мною татей, но меня это не волновало. Устал, было только одно желание – смежить веки, поспать.

В средине ночи меня разбудил стук в окно, грубый простуженный голос прорычал:

– Архип! Открывай дверь, замерзли уже! Открывай быстрее, скотина, а то сейчас батогов отведаешь!

Я осторожно выглянул в слюдяное окошко. Никакой четкости, только смутные тени. Хорошо хоть не скобленый бычий пузырь натянут, как в крестьянских избах. По крайней мере – их трое, если никто не пошел в конюшню. Использовать эффект внезапности, что ли?

Двое на крыльце, в дверь кулаками барабанят, один в окно стучит. Так и быть, открою, но погреться точно не пущу. Осторожно ступая, подошел к двери, сжимая саблю в руке. Тихонько отодвинул дубовый запор, благо он был обильно смазан салом, резко открыл дверь и вонзил саблю в живот самому ближнему ко мне татю. Выдернув саблю, так же быстро задвинул засов. За дверью раздались вопли. Раненый упал, а двое его соратников стояли в растерянности. Вот была перед ними всегда гостеприимная изба, обещавшая теплую постель и сытную еду, и вдруг раз – и у одного течет кровь из брюха. Минутное замешательство прошло, и в дверь стали бить ногами:

– Архип! Ты чего, собака поганая, делаешь? Митьку поранил, не жилец он. Ты что, вареного вина перепил? Открывай дверь, паскуда!

За оконца я не волновался – слишком малы, чтобы через них мог пролезть взрослый.

Я стоял за дверью и прислушивался.

– Слышь, Рваное Ухо, сходи в конюшню, погляди‑ка, что с лошадьми, а я здесь побуду. Не нравится мне все это. Как бы не побили в избе наших мужиков.

Послышался скрип снега – второй спустился с крыльца. О! Сейчас я вас поодиночке истреблять буду. Насколько я помню, левая стена глухая, без окон. Нападения с этой стороны явно никто ожидать не будет. Я прижался к холодной стене сеней и оказался на улице – без тулупа, но в сапогах, хватило ума их быстро надеть.

Тать подошел к конюшне, открыл дверь и зашел внутрь. Буквально на цыпочках, почти не дыша, боясь нашуметь, я подкрался к открытой двери и встал сбоку. Спотыкаясь и ругаясь вполголоса, разбойник вышел и закрыл дверь, чтобы не выстудить конюшню. А тут сюрприз! За дверью – я собственной персоной. Разбойник даже вякнуть не успел, как лишился жизни. Я вытер саблю о его армяк и кинулся к избе. Прошел сквозь стену и снова оказался в сенях. Как здесь тепло! Хоть и недолго я был на улице, но слегка замерз, чай – не лето.

Из‑за двери раздалось:

– Вот сукин сын, заснул он там, что ли. Завалился, небось, в сено!

Разбойник спустился с крыльца и пошел к конюшне. Через минуту оттуда донесся его вопль. Нашел подельника, только понять не может – кто его. С первым убитым на крыльце объяснимо – открылась дверь, и на их глазах один получил саблею в живот. Но второго‑то кто убил?

Разбойник явно растерялся. Я прекрасно понимал его состояние. Ночь, замерз, теплая изба рядом, а уже двое убитых и неизвестно – сколько противников и где они. Именно противников. Ежу понятно, что один или больше в доме, и кто‑то есть еще и во дворе. А он остался один. Расклад явно не в его пользу. И он сделал правильный вывод – пробежал к воротам – я услышал удаляющийся топот копыт.

Собираться всем и уходить? Или продолжать спать? Если он даже поскакал за подмогой, то обернуться быстро не получится, приехал, явно проделав длительный вояж – иначе чего бы ему кричать в окно, что он замерз? Рассудив так, я снова улегся в постель и постарался заснуть. Завтра надо доставить девчонок в Муром, смогут ли они держаться в седле? Верхом – это не на санях ехать по дороге.

Постепенно сон сморил меня, и я уснул.

Рано утром меня разбудили мои подопечные девицы.

– Юра, вставать пора!

Еле продрав глаза, встал. Так хотелось спать, да и тело просило отдыха.

– Можно мы… – девчонки замялись, – до ветра сходим?

– Идите, посторонних никого во дворе нет.

Выглядели девчонки просто отлично – выспались, щечки розовые, глазки блестят. Вот что значит молодость. Рядом с ними я, тридцатипятилетний мужчина, чувствовал себя едва ли не стариком. Или это давил на плечи груз не всегда приятных событий и душегубства, пусть и вынужденного, ратного?

Со двора донесся девичий визг. Выхватив саблю из ножен, едва успев обуть сапоги, я, как был в одной рубашке и штанах, вылетел стремглав во двор.

Девчонки пошли в нужник и наткнулись на убитого мною татя, а поодаль лежал еще один, с отсеченной головой. Его голова лежала прямо на дорожке.

Тьфу ты, совсем про них забыл, надо было утащить убитых в огород за домом, снегом присыпать. А получилось – девчонок только напугал.

– Чего кричать‑то, меня всполошили.

– Мертвые же лежат!

– Живых бояться надо, а мертвые что – взору только неприятно.

– Вечером же их не было?

– Вы ничего не слышали?

– Нет, спали крепко.

– Повоевать мне ночью пришлось, вот и убитые; жалко только – ушел один тать, плохо, что на коне он. Боюсь, как бы подмогу не привел, за подельников отомстить. Поэтому – быстро в нужник, умывайтесь, потом доедим то, что осталось после вчерашнего – и по коням. Верхом ездить умеете?

Обе кивнули головами, переглянулись и мне в ответ:

– Одежды у нас подходящей нет.

Вот так всегда. Кому что, а вшивому – баня. Сначала я подумал, что это обычный женский каприз, потом вспомнил, что у барышень нет трусов или иной нижней одежды. А сидеть голой попой (прошу извинить за столь интимные подробности) на холодном кожаном седле, да не час или два… М‑да. Все свои прелести барышни могут запросто отморозить. В голове мелькнуло: «Надо найти им мужские штаны».

– Ладно, бегите в нужник, я в избу, хоть умоюсь. Глаша, придешь в избу – поройся в сундучке – поищи мужские штаны, придется вам их надевать.

Барышни возмущенно топнули ножками:

– Ни за что!

– Тогда оставайтесь, ждите разбойников.

– Нет, мы с тобой.

– Тогда подумайте сами: отморозите все женское – родить не сможете.

Барышни пошли в нужник, лобики нахмурили – видимо, переваривали услышанное. Я же взобрался на перила крыльца, чтобы повыше было, повиднее. Ни одной живой души. Это славно.

Барышни вернулись быстро, начали рыться в сундуках, нашли мужские штаны. Были они длинноваты, но штанины они подвернули по росту. Не на бал, для верховой езды сойдет.

Мы сели за стол, доели холодную пареную репу с хлебом. Искать еду и готовить времени не было. Это ж надо печку растопить, сварить в чугунке похлебку. Долго – часа два потеряем, как ни больше.

Девочки это тоже понимали, ели с аппетитом, голод – не тетка. Когда еще покушать придется?

– Ну, девочки, идите, переодевайтесь – я пока лошадей оседлаю.

В конюшне я снял торбы с овсом с лошадиных морд, набросил седла, затянул подпругу. Вышел во двор, потянулся – хороший денек будет: солнышко светит ярко, днем пригревать начнет. Но нам сие не страшно – снег, если и будет таять – так в первую очередь, на полях и полянах. В лесу будет лежать долго, так что ехать верхами будет хорошо, земля плотная.

Вдалеке послышался тихий свист. Что за сигналы? Я вышел за ворота. От дальнего леса к избе неслась группа всадников – семь‑восемь, не сосчитаешь издалека скачущих. Как не вовремя, еще бы десять минут – и ищи нас в лесу. А может – и к лучшему? По следам найдут, а против семерых в лесу защищать девчонок будет затруднительно. Изба какая‑никакая, а все же защита.

Я завел оседланных лошадей в конюшню, пусть будут готовы. Забежал в дом, закрыл и запер дверь. Девочки уже были готовы, из‑под платьев виднелись закатанные штанины мужских брюк.

– Дамы, повременить придется, к нам всадники скачут, уйдите в свою комнатку, там окон нет. Не дай Бог стрелу кто пустит и случайно попадет, не испытывайте судьбу.

Девчонки послушно пошли к себе. Вот чем мне нравятся эти времена – слово мужчины для женщины закон и выполняется беспрекословно. Сомневаюсь, что это друзья скачут. Наверняка ночные гости, вернее – один убежавший помощь привел. Надо подготовиться к встрече.

Я откинул лаз, спустился по лестнице в подпол. Хозяйка тряслась в углу от холода. Глаза со страхом глядели на меня. В подвале и в самом деле было холодно – человеку холодно, а вот стоявшим на полках горшочкам, маленьким деревянным бочоночкам и вольготно расположившимся на полу бочкам такая температура была в самый раз. Я вытащил кляп у нее изо рта. Посиневшими от холода губами хозяйка спросила:

– Убивать пришел?

– Я не тать, хозяйка, дружинник я княжеский. Ежели ты на меня не нападешь с оружием в руках, то почему я убивать тебя должен? А вот друзья твои недобитые сейчас будут здесь. В живых остаться хочешь?

– Кто же не хочет? – криво ухмыльнулась хозяйка. – Чего от меня надо?

– Оружие где хозяин прятал? Свое или шайки разбойничьей – мне без разницы.

– Зачем тебе оно? Все равно из избы уйти не сможешь, их много.

– Это мы еще поглядим. Так где оружие?

Хозяйка отвела глаза в сторону и замолчала.

– Не хочешь отвечать? Тогда так и сдохнешь тут, в подвале.

Я взялся за кляп, собираясь затолкать его ей в рот.

– Подожди, поклянись, что не убьешь!

– Хотел бы – убил давно. В подвал посадил, чтобы дверь ночью не открыла дружкам своим. Приходили ночью, только двоих я убил, один на лошади ускакал.

– Кого порешил?

Я задумался, вспоминая.

– Одного ихний старший Митяем назвал, второй – Рваное Ухо.

Хозяйка охнула:

– Это же сродственник мой дальний, с Рязани он.

– Извиняй, хозяйка. Кабы работал честно – был бы жив, а коли с дубиной да ножом на большую дорогу вышел разбойничать, конец все равно раньше или позже одинаковый – али от меча охранника или в петле на суку умереть. Не живут разбойники долго, а мне их не жаль. Ладно, кончай пустой разговор. Где оружие?

– За моей постелью, напротив печки, дверь там потайная есть. В изголовье там деревяшечка. Поверни ее.

– Посмотрим. Сиди пока тихо, рот кляпом затыкать не буду. Когда уходить станем – развяжу, а как дальше жить будешь – дело твое.

Я выбрался из подвала, захлопнул лаз. Так, постель ее – матрас, подушка пуховая. Я отодвинул топчан в сторону. Ага, вот вроде планки. Я потянул ее на себя – ничего, попробовал опустить вниз – не двигается. Лишь когда поднял правый конец вверх, в стене что‑то щелкнуло, и часть стены в виде узкого лаза приоткрылась. Забавно, раньше о таком я только в рыцарских романах читал. Запалив масляный светильник, открыл дверцу и вошел.

Мать твою, вот почему хозяйка не хотела говорить о схроне. Это была очень узкая комната, по левую сторону – оружие, среди которого я к своей радости обнаружил испанский мушкетон, но самое главное – полки справа ломились от награбленных богатств – золотые и серебряные ложки, кубки, ендовы, связки мехов и много чего еще – рассматривать времени не было.

Я осмотрел мушкетон. Это был кавалерийский образец с коротким, чуть больше локтя латунным стволом с широким раструбом на конце, чтобы было удобнее на скаку засыпать в ствол порох и дробь. Замок допотопный, кремневый, но щелкал исправно, высекая сноп искр. Ценное прибретение. Я шарил по полкам и нашел искомое – мешочки с порохом, пулями и картечью. Вот повезло! Интересно, почему разбойники не таскают его с собой? При умелом выстреле картечью – два‑три человека, коли близко друг от друга стоят, на небеса отправить можно. Вероятнее всего – боятся. Даже в городах Руси дружинники и стрельцы неохотно пользовались огненным боем, а уж в муромской глуши…

Я засыпал в ствол порох, забил пыж, сыпанул картечь и прибил пыжом. Открыл крышку замка, подсыпал пороху. Все, теперь можно взводить курок и стрелять. Холодное оружие в схроне тоже было, но мечи, ножи, копья меня не интересовали. Сабля в бою лучше, легче и удобнее. Мечом можно только рубить, а саблей и рубить, и колоть, к тому же сабля значительно легче меча, и рука не так устает.

Раздался громкой стук в дверь и окно. Я понял – всадники добрались до избы и окружили ее.

– Открывай! Лучше будет, коли сам откроешь. Мы тебя быстро зарежем – даже больно не будет!

Я осторожно выглянул из окна.

– А если не открою?

– Двери топором разобьем, пожалеешь, что на свет родился. Можем на кол посадить, можем к лошади привязать и по полю потаскать. Ну, так как?

– Я любознательный, может – хочу помучиться!

– Это ты храбрый, потому как за стенами, но это ненадолго!

Разбойники отошли в сторону, встали кучкой. Момент очень удобный. Я взвел курок мушкетона, прицелился через слюдяное оконце и спустил курок. Грянул выстрел. Мама моя, мне показалось, что я выстрелил из гаубицы. Грохот и сноп пламени были просто неописуемыми, а такой отдачи приклада в плечо я просто не ожидал. Комнату затянуло сизым дымом, но через разбитое оконце тянуло свежим воздухом, и было неплохо видно. Какой выстрел! Я никогда раньше не стрелял из мушкетона, может – многовато пороха положил или картечи, но результат превзошел мои ожидания. Трое разбойников уже никогда не встанут, их тулупы изрешечены, торчит мех. На снегу – дымящиеся на утреннем морозце лужи крови. Еще один зажимает рану на ноге и пытается отползти под защиту крыльца. Жаль, что показал врагу, что у меня есть ружье, но этот выстрел стоил того. Одним зарядом я уполовинил отряд. Теперь остальные поостерегутся.

Я принялся заряжать мушкетон, но пороха и картечи положил меньше. Не дай бог разорвет ствол, самого покалечит. От окна снова раздался голос.

– Эй, храбрец, давай договоримся – ты с девками уходишь, мы тебе мешать не будем и мирно разойдемся.

Я посмотрел на разбитое оконце. Никого видно не было. Ага, опасаются, говорящий явно стоял сбоку, боясь выстрела.

– Я же вас предупреждал, а вы сразу пугать – на кол посадить пообещали.

– Погорячились! А теперь давай миром разойдемся.

– Теперь не разойдемся, я выйду из избы, когда последнего разбойника убью.

– Экий ты кровожадный. Зачем тебе эти девки, давай возьмем у купца выкуп, поделим пополам.

– Ты не запамятовал? Я дружинник княжий, а не разбойник.

– Эка невидаль, дружинник. И много ли тебе князь платит, что ты жизнью своей рискуешь? А мы тебе честно половину отдадим.

– Дешево же ты меня ценишь. За деньги я не продаюсь. Знаешь поговорку: «Сердце отдам любимой, службу – государю, честь – никому».

– А ну как мы тебя, осерчав, спалим вместе с девками и избой?

– Никак ты про злато‑серебро, что в схроне лежат, забыл?

Стоящий за окном заматерился, потом тише кому‑то в сторону:

– Он про тайник знает.

– Знаю, знаю, – подтвердил я. – Вот ухлопаю вас всех, заберу ценности и уйду с девками. Никакого выкупа и не надо будет.

– Ах ты, собака поганая, да мы тебя голыми руками на части порвем!

– Опять горячишься, а за слова твои паскудные – ты у меня первым умрешь.

Я рискнул, просунул сквозь стену верхнюю часть тела рядом с окном и проткнул саблей говорившего. Мгновенно убрался обратно. В оконце было видно, как, схватившись руками за грудь, разбойник упал рядом с завалинкой, еще что‑то пытаясь говорить, но изо рта хлынула кровь, и он испустил дух. Я крикнул в оконце:

– Ну, кто еще хочет мне пожелать смерти? Вас всего двое осталось, и проживете вы не дольше полудня. Это я вам обещаю.

Сначала стояла тишина, потом сбоку от окна проговорили:

– Твоя взяла. Уходи с девками, бери лошадей и уходи. Преследовать не будем. Только из схрона ничего не бери.

– Не верю я вам, разбойнички. Сначала обещаете отпустить, потом грозите на кол посадить, потом голыми руками порвать. И что? Я цел и невредим, а из вашей ватажки только двое и осталось. Но ничего, я постараюсь и вас живота лишить.

– Дружинник, уходи с миром, мы тебя не трогали.

– Как не трогали? Я купца подрядился в целости в Муром доставить, в сохранности товар и людей обоза привести. Тому порукою было мое слово, по рукам при свидетелях ударили. Людишек обозных вы побили, дочку со служанкой украли.

– Остынь, дружинник, ты наших людей уже больше убил, так что счет равный, успокойся.

– Я успокоюсь, когда последний из вас дышать перестанет, в том слово твердое даю.

За оконцем замолчали.

– Чего молчите, тати? У меня в избе тепло, а замерзну – печь затоплю, продуктов – полный подвал, так что сидеть я могу долго – вам меня не пересидеть. Идите с Богом, уйдете – останетесь живы.

– Ты послушай, Артем, он нас милостиво отпускает. Ты нахал, дружинник.

– Юрием меня зовут, запомни и другим передай, если живым сможешь уйти. Как услышат мое имя – пусть лучше по норам своим прячутся, коли жизнь их никчемная им дорога.

– Сволочь ты первостатейная, дружинник!

За окном – снова тишина. Видно – отошли подальше, обсуждают – что делать. Избу сжечь можно, только и ценности их, которые всей бандой собирали, сгинут. Если в банде еще людишки остались – могут и не простить. Но и меня отпустить – покрыть себя позором. Я решил от обороны перейти в наступление. Не век же мне сидеть в этой избе? Я осмотрел через оконце пространство перед избой – никого не видно. Ну, была не была. Прошел сквозь бревенчатую стену, взвел курок мушкетона. Верная сабля пока покоилась в ножнах. Тихий разговор доносился из‑за угла. Я обежал избу и зашел к ним в тыл, осторожно выглянул. Их было не двое, как я думал, а четверо. Трое уцелевших бандитов и один раненный в ногу, которого они вытащили из‑за крыльца и отнесли в безопасное с их точки зрения место. Нет, мужики, где я – безопасного места для вас не будет.

Я прицелился и спустил курок. На открытом воздухе бабахнуло не так сильно, как в первый раз, а может быть – пороха я положил в меру. Но результат был почти тот же. Двое упали сразу, третий закричал, схватился за бок. Я бережно опустил мушкетон на землю – понравился он мне, вытащил саблю и пошел к разбойникам.

Оба оставшихся в живых – раненный ранее в ногу и раненный в бок уставились на меня, как на привидение.

– Говорил же – уезжайте подобру‑поздорову, не послушались. Говорил, что умрете до полудня – не поверили, а я привык держать слово.

Оба не делали попыток защититься, да и какие с них вояки с такими ранами. Раненный в живот без современной хирургической помощи не доживет и до вечера, только мучиться от перитонита будет, коли раньше от кровопотери не умрет. Так что я только облегчил из состояние, убив обоих, и ни одна жилка в душе не дрогнула.

Вернулся, подобрал мушкетон. Да, неплохую вещицу сделали в Испании. Тяжеловата, но очень эффективна в ближнем бою. Оставлю себе, решил я.

Прошел сквозь стену, зашел в комнату девчонок. Обе сидели на деревянных полатях и смотрели на меня.

– Чего сидим, барышни, обедать здесь не будем, встаем и во двор, к лошадям.

– Все кончилось? Разбойники ушли?

– Ушли, барышни, едем домой.

Я прошел к лазу, открыл подпол, вытащил хозяйку, развязал руки.

– Прибери во дворе, некогда нам, уезжаем. До свиданья не говорю – думаю – боле не свидимся. А увижу еще раз – сам на суку вздерну.

Вышел во двор, вывел лошадей из конюшни, подсадил барышень в седла, и мы выехали со двора.


Стрелецкая казна


Атаман – 3


Стрелецкая казна

Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй.

Экклезиаст, 7:14


ГЛАВА I


Осторожно проехав лес, мы выбрались на Муромский тракт и пустили лошадей галопом. Скоро вечер, и мне не хотелось приехать к закрытым городским воротам.

Успели в последний момент, когда стражники уже закрыли одну створку ворот. Влетели в город на взмыленных лошадях. Во время скачки по дороге я боялся, что девчонки не выдержат, попросят отдых, но они сдюжили.

За воротами я остановился – спешить было некуда; взял лошадей под уздцы и повел в поводу. Как хорошо пройти пешком – пятая точка уже отбита: не любитель я конных скачек, хотя жизнь заставляет привыкнуть и к этому виду передвижения.

Вот и постоялый двор, где мы обычно останавливаемся на ночлег. Слуги приняли коней и повели в конюшню, а я с девушками пошел на постоялый двор.

Трапезная была полна людей, все – в изрядном подпитии. Увидев меня с девушками, народ застыл в изумлении. Наступила просто мертвая тишина.

– Почто пьем, люди? Праздник какой ныне? А то я что‑то дням счет потерял.

Из угла раздался вопль, выскочил Карпов и бросился обнимать дочь. По щекам его текли слезы, он сжимал девушку в объятиях, оглядывал с головы до ног, целовал. Более бурных проявлений отцовских чувств я не видел.

Из того же угла выскочили мои дружинники:

– Юра! Жив!

Начали меня обнимать, хлопать по плечам. У Андрея рука тяжелая – приложился так, что кости хрустнули.

– Осторожнее, ребята, у меня еще не все зажило. По какому поводу пьем?

– Купец дочку оплакивает, думал – все, а тут ты с девушками. Мы тоже думали – конец. Горе вином заливали, купец не скупился, стол богатый накрыл. Как удалось‑то?

– После расскажу. Пожевать чего есть ли?

Меня чуть ли не на руках отнесли к столу, усадили на лавку. Рядом сидел охранник из обоза, пьяный в стельку. Едва глянув на меня мутными глазами, он уронил голову на стол и захрапел.

– Устал человек, – уважительно кивнул на охранника Андрей, подхватил его под мышки и потащил на второй этаж, в комнаты. Герасим и Павел сели рядом, по обе стороны от меня, подгадывали в оловянную миску лучшие куски, пока я насыщался. Почувствовав в животе приятную тяжесть, я сдобрил ужин хорошей кружкой мальвазии.

– Все, хлопцы, сил нет – спать, все разговоры завтра.

Меня под руки пропели в комнату, сняли сапоги, пояс с саблей и уложили в постель. Отключился я мгновенно.

Проснулся оттого, что за дверью кто‑то ругался. Я разлепил глаза. Уже утро, в оконца льется солнечный свет, комната пуста. Дверь приоткрылась, в комнату заглянул Павел.

– О, ты уже проснулся? К тебе гости. Пропустить?

Я поднялся с постели, натянул сапоги, опоясался. Негоже встречать гостей, даже на постоялом дворе, не опоясавшись – неуважение.

– Заводи.

В комнату, шумно отдуваясь, протиснулся Карпов, поздоровавшись, уселся на лавку. Бойцы мои стояли у дверей.

– Доброго утречка! Слышь, Юрий, ты забудь про обидные слова, что я тебе у обоза наговорил сгоряча. Уж больно потеря велика была – доченька единственная моя, любимая. То не разум мой кричал, а сердце, кровью обливавшееся. Мир?

Я засмеялся:

– Мир, Святослав.

Мы пожали друг другу руки.

– Вот плата, о чем уговаривались.

Купец протянул мне кожаный кошель, раздувшийся от монет.

– А это – тебе отдельно. – Он снял с пальца массивный золотой перстень с изумрудом и надел мне на палец. – Дочка о твоих подвигах рассказывала. Герой! Не пойдешь ли ко мне служить, охранник у меня только один надежный остался.

Плату хорошую положу, сколько князь платит – так я вдвойне.

– Спасибо за приглашение, купец, но не обижайся – не мог у. Бойцы мои заулыбались:

– Говорили мы ему – не верил.

– Ну тогда прощевай, Юрий. Торопиться мне надо. Сам понимаешь – смотрины отменить нельзя, договор. Коли надумаешь – завсегда приму. У князя служба колготная. У меня спокойнее и сытнее.

– Извини, Святослав, я решений не меняю. Купен встал, по‑дружески похлопал меня по плечу, поклонился нам всем и вышел. Бойцы уселись на лавку, Павел промолвил:

– По‑моему, спесь с него слетела слегка. Как дочь потерял, человеком стал.

– Брось, Паша, – перебил его Герасим, – расскажи лучше, как все повернулось.

Я коротко пересказал об освобождении девушек, не упомянув только, что проходил сквозь стены. Герасим, услышав о злате‑серебре, оставленном в избушке, аж за голову схватился и застонал:

– Что ж ты все бросил, хоть бы один мешок добром набил!

– Не хочу, Герасим, я этого золота, оно злодеями у людей отобрано, в крови все.

– Не брал бы себе, коли душа протестует, нам бы отдал, вот я бы не отказался.

Бойцы засмеялись:

– Заждались мы тебя, атаман, все жалели, что одного отпустили.

– Все закончилось лучшим образом. Сегодня отдыхаем, завтра назад, возвращаемся домой, в Москву. Нечисти не видно и не слышно боле, шайку разбойничью вывели под корень, а ежели кто и остался – не скоро с силами соберется. Сейчас деньги поделим, и делайте что хотите.

Мы уселись за стол, честно поделили содержимое кошеля, что передал нам купец. Завернув деньги в тряпицу, Герасим убрал их за пазуху и попросил посмотреть перстень. Мне не жалко. Герасим повертел его, надел себе на палец, полюбовался и с видимым сожалением вернул, цокая языком:

– Красивая вещь, дорогая.

– Старайся, и у тебя будет такая же.

После полудня ко мне пришла целая делегация – мелкие купчики, ремесленники. После приветствия и пожелания здоровья начали разговор.

– Слышали мы – завтра с утречка обратно едешь?

– Весна, дороги развезет скоро, нора домой возвращаться, в Москву. А в чем дело?

– Проводи нас под рукой своей до владимирских земель, все равно по пути. У нас, конечно, серебра столько не будет, сколь у Карпова, но с каждых саней мзду получишь. По рукам ли?

Я засмеялся:

– Свободна же дорога, нечисти нет, разбойников тоже. Объединитесь вместе – и сами доберетесь до места.

– Так то оно так, только во всяком деле удача нужна. Спокойнее будет под твоей защитой.

– Ну коли настаиваете, ждите утречком у городских ворот. Вот уж точно – отдых воина расслабляет. Так ломило утром вставать из теплой постели, уезжать от горячей еды, от крыши над головой. Впереди долгий путь, холод, нередко – питание всухомятку, а может – и встречи нежелательные, хотя бы с теми же разбойниками. Их на всех дорогах еще полно.

Не сподобился государь‑батюшка полицию задумать и ввести – вот и лиходейничали на дороге все кому не лень.

Выехав из городских ворот, поздоровались со вчерашней делегацией. Здоровенный обоз из полусотни саней уже был готов, и мы сразу двинулись в путь.

Ехали не спеша: мы могли бы и быстрее, да не угнаться тогда за нами лошадкам с тяжело груженными санями. Вот и приходится приноравливаться к их скорости. Известное правило – скорость хода каравана определяется скоростью самого старого верблюда.

К вечеру мы все‑таки добрались до Мошкина. Хозяин аж взвился от радости – как же, опять прибыль! Поужинав, легли спать.

Около полуночи меня в очередной раз разбудил домовой.

– Чего тебе, неугомонный?

– Не пей завтра вина из кувшина.

Сказал и исчез, как и прежде. Интересно, к чему это он? Я постарался уснуть и утром не вспомнил бы о предостережении, но хозяин вынес мне на дорожку кувшин.

– Возьми, ратник: дорога дальняя предстоит, подкрепись глоточком. Хороша мальвазия!

– Спасибо, хозяин, за еду и кров; теперь не скоро свидимся – в Москву путь держим.

– Счастливой дороги!

Я сунул кувшин в переметную суму и задумался. Почему домовой сказал про вино и кувшин? Ладно, после разберемся.

К вечеру обоз прибыл в деревеньку за рекой. Прислуга заводила коней в стойла, а я понес переметную суму на постоялый двор. Вспомнив о кувшине, вытащил деревянную пробку, понюхал – вино как вино.

Я не успел сделать и пары шагов, как под ноги мне бросился лохматый пес. От неожиданности я выронил кувшин, и, к моему сожалению, он разбился. Невелика потеря, сейчас в трактире восполним.

Поднявшись на крыльцо, я оглянулся. Псина с жадностью лакала сладковатое вино. Небось уж не в первый раз лакомится такими напитками.

После ужина, когда я вышел по нужде перед сном, то вновь увидел пса. Он лежал неподвижно перед лужицей вина.

Сдох! И сдох от вина, что кабатчик мне на прощание подарил. Так вот о чем домовой меня предупреждал! Вино отравленным оказалось. Как‑то сразу вспомнилось, что неизвестный во дворе корчмы Панфила в Мошкино подавал сигналы светильником из‑за забора, когда я купца Святослава в Муром с обозом сопровождал. Чертово семя! Вот где наводчик разбойничьей шайки окопался, а может быть, и организатор.

Возвращаться назад, в Мошкино, не хотелось, а вот послание муромскому посаднику отписать надо: пусть приглядится, а может, и потрясет хозяина постоялого двора. Не ожидал такого.

Обычно отравления – это Франция, инквизиция, зловещие козни придворных интриганов за сладкий кусок с королевского стола. Но здесь, в муромской глуши, это редкий способ убийства. Тут обычно предпочитают чего попроще – нож в спину дубиной по голове, значительно реже – удавку на шею. Но яд? Интересно, не появлялись ли в этих краях о прошлом годе иноземцы – из Венеции, Италии, Франции? Как раз яды – излюбленный способ тихого убийства в этих «цивилизованных» странах; к тому же яд не оставляет следов. Уже в постели мне вдруг припомнилось, что на пиру у государя скромно стоящий за спиной его слуга пробовал все, что подавалось на блюдах и наливалось в чарки. Стало быть, и до Руси докатилась эта зараза. Надо бы не забыть найти сведущего человека в Москве – пусть просветит.

А ночью приснился мне странный сон. Вот чьи‑то руки наливают в кувшин с вином из маленького пузырька бесцветную жидкость – совсем немного, буквально чайную ложку, прячут пузырек за сундук. Я понимаю, что это яд – ведь не льют в вино никаких снадобий. Затем какие‑то неясные картинки, и более четко – князь Овчина‑Телепнсв сидит за столом с домочадцами, кушает, слуга наливает из кувшина вино в серебряные чаши. Тут мой сон оборвался, и я проснулся в холодном поту и с бьющимся сердцем. Во рту пересохло. Приснится же такое! Ратники мои сладко спали, Андрей похрапывал, Павел беспокойно шевелил во сне руками, Герасим что‑то бессвязно шептал.

Я снова улегся, по сон не шел из головы. Навеян ли он происшедшей вечером попыткой отравить меня или нас всех – ведь кабатчик предполагал, что вином я могу поделиться со своими дружинниками? А вдруг сон вещий? Тогда что делать? Даже если я сейчас вскочу в седло, мне не успеть добраться до Москвы – только коня нагоню. Может быть, попробовать внушить князю предостережение – не пить вина? Как это сделать? Я же не телепат. Но надо попробовать, другого выхода просто нет. Я закрыл глаза и сосредоточился. Мысленно прошел по княжескому дому, поднялся на второй этаж, открыл дверь в опочивальню князя.

В комнате горит масляный светильник, скудно освещая изголовье постели и князя. Собственно – только лицо и руки на груди. Я встал у изголовья, пристально вгляделся князю прямо в лицо, стал медленно и четко говорить: «Княже, не пей вина, тебя отравить хотят!» Так я повторил несколько раз. Князь беспокойно заворочался в постели, проснулся и сел.

– А, это ты, Юрий! Почему ты здесь? Ты же в Муроме должен быть?

– А я и есть в Муроме – это же сон, твой сон, князь. Я тебе просто снюсь.

– Зачем в мой сон пришел?

– Предупредить хочу – отравить тебя хотят, не пей завтра вино – с ядом оно. Кто‑то из твоих домовых слуг. Найди его.

Внезапно все пропало – и дом княжеский, и князь в постели. Я открыл глаза. Уже утро. Солнце пробивалось в затянутые бычьим пузырем окна, сотоварищи мои ворочались в постелях, а Герасим уже тер глаза. Чертовщина какая‑то! Приснилось это все мне ночью – сон про князя, моя попытка внушить ему мои подозрения, – или уже началось раздвоение личности? Бред какой‑то параноидальный! Не стоит ни с кем делиться мыслями, сочтут – свихнулся. Еще блаженным я не был!

Однако же сон имел интересное и вполне реальное продолжение…

За пару недель мы с обозом добрались до Москвы. Последние два дня дались трудно, дороги начало расквашивать, сани вязли в грязи. Приходилось их местами толкать, а возчики и вовсе шли пешком, дабы не уморить коней. Когда показались предместья Москвы – избенки крестьян, ремесленников, торговцев – подлого сословия, радости обозников и нашей ватажки не было конца. Добрались!

Обозники скинулись и передали мне мешочек с деньгами. Не откладывая в долгий ящик, я тут же разделил монеты. Наверняка по приезде и докладе князю всем дадут отдых, и тут уж денежки ох как понадобятся – одежду поменять, родным подарки сделать, у кого они есть. А одежда мало того, что истрепалась, так уже и не по сезону – кончилась зима, нелюбимое мое время.

Мы заехали во двор к князю, завели коней в конюшню, расседлали. Отдыхайте, лошадки, вы тоже заслужили. Сами почистились, как могли, а уже слуга дворовый бежит – князь просит всех к нему в кабинет.

Зашли. Князь радостно всех поприветствовал, расспросил, как да что. Я рассказал о нечисти, о том, что Михаил погиб как герой в схватке с волкодлаком, о криксах, о банде разбойников. О чем не рассказал – так это о сопровождении обозов и деньгах. Пусть это останется нашей маленькой тайной. В принципе страшного здесь ничего пет: все, что воин взял в бою, – его трофей. Никто – ни князь, ни сам государь – не вправе претендовать на взятое мечом. А захваченные в бою города вообще на три дня отдавались на разграбление воинам. Воеводе – доля с трофеев, государю – покоренный город и новые земли, а уж воину – его добыча: то, что он мог уместить на себе или в переметных сумах лошади. Кто же из ратников будет воевать за одну похлебку? Чай, не боевые холопы.

Князь, выслушав пас, одобрил все действия и, вручив за усердие и службу по небольшому мешочку серебра, дал отдых до особого распоряжения. Когда все уже выходили, попросил меня задержаться.

«Вот оно!» – екнуло в груди. Князь усадил меня на лавку, сел сам. Барабаня пальцами по столу, хмыкал, не решаясь начать разговор.

– Вот что, Юра… Пусть разговор наш останется между нами… Видел я седмицу назад сон один странный, да так ясно и чисто, вроде как наяву. Будто стоишь ты рядом с постелью моей и опочивальне и молвишь: «Не пей вина, отравлено оно». Утром за столом наливают мне вина – да сон мне сразу вспомнился, не стал я пить и супруге не дал, вылил в ушат свинье, а та отравилась и тут же издохла. Хочешь верь, хочешь не верь в вещие сны, а выходит – спас ты меня.

– Надо же, – прикинулся я простачком, – бывают все‑таки вещие сны!

– Так вот, тебя с ратниками здесь не было – уж очень далеко были, на вас не думаю. А остальные под подозрением. Как можно жить в доме, когда знаешь, что змей пригрелся у очага? Веришь ли – стал бояться в доме кушать. Коли злыдень здесь, в доме моем, в кушанья яду подсыпать могут. Ты хорошо себя проявил, когда по велению государеву искал на Псковщине людишек, печатающих лживые монеты. Мне сразу про тебя подумалось. Найди мне собаку эту, змею подколодную, что хозяина укусить до смерти норовит! Делай что хочешь – даже пытать дозволяю, всех под подозрением держи, только на тебя надежда. Но держи язык за зубами, не только в отравителе дело. Новых людей к себе в дом давно я не брал, почему вдруг конфузия такая? И вот что думаю – не враг ли тайный наверху объявился?

Князь указал пальцем в потолок.

– В окружении самого государя? – вырвалось у меня.

– Именно, в корень зришь, за что я тебя и уважаю. И дело поручил тебе потому как у тебя голова думать способна. Иди, отдыхай, присматривайся. Никому, даже в дружине, ни словечка. Падет на кого подозрение – сразу ко мне. Да не тяни, государь важное дело замыслил, – не потому ли кто‑то меня убрать схотел?

Откланявшись, я отправился в воинскую избу. Вокруг дружинников, что ходили со мной в Муром, собрались уже все свободные воины и, раскрыв рты от изумления, слушали рассказ Павла о наших схватках с нечистью. Интерес был неподдельный, ведь раньше никому из воинов не приходилось сталкиваться с неведомыми тварями.

Моего прихода никто и не заметил, только старший наш, Митрофан, головой кивнул, здороваясь. Я с удовольствием завалился на свой топчан.

М‑да, вот уж чего не ожидал – так это что сон мой реальностью окажется. Правильно говорят в армии – любая инициатива наказуема. Князя, покровителя своего, от смерти спас, но как задание его выполнять? Во дворе княжеском три десятка дружинников и полсотни слуг. Кто из них на злато‑серебро польстился – попробуй вычисли! А может, и того хуже – не за деньги продался, но злобе своей, а князем невзначай обиженный.

Я размышлял так: у меня только два пути. Первый – втихую обыскать дом и найти пузырек с ядом за сундуком. Ведь в своем сне я его ясно видел. Ага, вот еще – руки видел! Лица не рассмотрел, руки только, причем руки мужские, крупные. Стало быть – задача облегчается – женщин можно исключить. Еще можно исключить нас четверых, бывших в Муроме, детей князя, жену его. Ого, уже четверть почти из списка подозреваемых выпала! Если пузырек с ядом найду – брать его нельзя: злодей затихнет на время, а яд снова принесет. Вроде засады надо сделать.

Второй путь значительно дольше и сложнее, и не факт, что принесет удачу, – это попробовать втихую обойти травников, колдунов, знахарей и прочий люд, способный изготовить яд. Но после длительных размышлений я этот вариант отбросил. А если яд внутреннему врагу вручили вместе с деньгами? Времени потрачу много, и все впустую. Поди в большой Москве тех знахарей найди!

И я решил осматривать – правда, осторожно – все комнаты в доме князя и во вспомогательных постройках – воинской избе, конюшне, кухне, избе для слуг. Где‑то же стоит тот сундук! О! Сундук. Я ведь сундук видел! Осмотреть мельком комнату, не делая обыска, значительно легче и быстрее – зашел в комнату, даже при хозяевах, осмотрелся. Сундук – вещь не маленькая, всегда на виду. К тому же один на другой не похож, ручная работа местных умельцев. Разные размеры, разнообразные формы, замки врезные и навесные, разные петли, окраска разная.

Похоже, с этого и надо начинать.

Мои размышления внезапно прервала толпа воинов, окруживших мой лежак.

– Что же ты молчишь, не похвастаешь перстнем?

Небось, Герасим проболтался про перстень.

Я поднялся с постели, снял с пальца перстень, дал посмотреть. Лучи солнца так и играли на камне и золотых гранях. Хорош, чертовски хорош – даже я сам залюбовался. У меня толком и времени не было рассмотреть подарок; Насмотревшись вволю, мне вернули перстень и разошлись.

Я улегся, но что‑то не давало покоя. Стал вспоминать свой сон. Вот оно! На руке, точнее – на пальце левой руки, перстенек был. Палец не помню какой, но был перстенек. Еще зацепка. Жалко, сновидение – не фотография, нельзя рассмотреть, только вспомнишь, да и то – многие ли могут утром сон во всех деталях вспомнить? И такой меня зуд одолел, что вскочил я и не спеша прошелся по воинской избе. Сундуки здесь были во множестве, у каждого воина свой, где он хранил нехитрый свой скарб, одежду выходную, деньги, что‑то очень личное. Сундуки для порядка замыкались на простенькие замки, которые открыть можно было любым гвоздем, но случаев воровства не было. Ну не мог себе позволить ратник запустить руку в сундук товарища, который, может быть, еще вчера прикрывал его спину в бою! Нет, не нахожу я похожего сундука.

Выйдя из воинской избы, я прошел в кухню. Это была большая изба, в два этажа. Внизу стояли печи – здесь готовили еду; на втором этаже жили кухарки и прочий хозяйственный люд. Конечно, чтобы приготовить еду на дружину и прислугу, требовалась не одна кухарка, да еще и помощники. В самой кухне сундуков не было, в чем я и не сомневался. Здесь жарко, вечно парит от кипящих котлов – кто же будет тут хранить свои вещи? Плесенью покроются за педелю и безвозвратно утратятся.

Поднявшись на второй этаж, я окинул беглым взглядом сундуки в комнате женщин – ничего похожего на искомый. В комнате мужчин смотрел внимательнее, разглядывая каждый сундук. Уж больно кухня место удобное: можно капнуть яду в готовящуюся пищу – тем более что князю и его семье готовили специально, даже отдельная кухарка была. Нет, и здесь похожего сундука пет.

Так же тщательно я осмотрел дом прислуги – большой, в два этажа, одних комнат шесть, да плюс подсобки. И тут пусто, то есть сундуки были, но не то, что мне надо.

Оставался дом князя, но сегодня было уже поздно, и я решил отдохнуть, а завтра с утра приступить к поискам. Как раз подошло время ужина, и я со всеми уселся за стол. За ужином я уже чисто механически осматривал руки всех, кто попадал в поле зрения. Перстенька, что пригрезился мне во сне, не было.

После ужина я улегся в постель. А может, это действительно был только сон? Пусть случайно близкий к реальности – но совпадение, не более, – а я ищу конкретный сундук, перстень… Да их, может, и в природе не существует! С тем и уснул.

После завтрака решил довести дело до конца, больше для спокойствия души. Не увижу сундука – значит, все увиденное сон, грезы.

И надо же было такому случиться, что навстречу мне вышел княжеский ключник! Ключник – фигура в княжеском дворе значимая, отвечал за все кладовые, все припасы: продуктовые, винные, с одеждой. Единственное, что его не касалось, – припасы воинские: порох и оружие. Это все епархия воеводы или старшего дружинника. Ключник, именем Матвей Егорович, и раньше мне не нравился. Сухопарый, небольшого роста, с жиденькой бороденкой, неопределенного возраста, но явно больше сорока, с вечной, как будто приклеенной улыбкой. Глаза бесцветные, всегда бегают, а если и удастся поймать взгляд, так и сам взор отведешь – до того неприятен, как у змеи. Любил подкрасться исподтишка, схватить слугу за волосья и оттаскать. Однако воинов не трогал: те ему спуску бы не дали – сам без бороды бы остался, а вот слуге у кого зашиты искать? Князь высоко, к нему с жалобой не пойдешь, тем более что ключника князь ценил – сам не раз слышал, как покровитель мой говаривал, что, дескать, такого рачительного и честного ключника еще поискать надо.

Так вот, столкнулся я с ним в коридоре, и вертел он в руке по своему обыкновению связку ключей, дабы все видели – не слуга, ключник княжий идет. Привлекла мой взор бренчащая железом связка ключей, а на пальце – перстенек: похоже, тот самый, что во сне видел. Вот и не верь после этого снам. Я постарался ничем не выдан» своего подозрения, хотя руки мои аж зачесались так схватить негодяя захотелось.

– Ко князю, воин?

– К нему.

– Иди, у себя он. – И вышел из дома.

Я помчался в его комнатку – жил он на первом этаже, где и другие приближенные ко двору слуги. Толкнул дверь – закрыто. Ага, не дурак он – двери нараспашку держать. Оглянувшись по сторонам, прошел сквозь дверь и чуть не вскрикнул – вот он, сундучок. И замочек амбарный на нем, и крышка выпуклая. Он, точно он!

Я заглянул за сундук. В узкой июли между стеной и сундуком стоял пузырек. Ах ты, змея подколодная! В этот момент послышались шаги, и в замке заскрежетал ключ. Я встал за открывающуюся дверь и, дождавшись, пока ключник прикроет ее, влепил кулаком в лоб, от всей души влепил. Ключника аж подбросило, и он рухнул на пол.

Я схватил связку с ключами, присмотрелся к ключнику. Дышит, не прибил я его, а так хотелось. Вышел в коридор, запер ключом дверь и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал наверх, к князю. Без стука ворвался в кабинет. Князь удивленно поднял на меня глаза:

– Почто беспокоишь? Без стука входишь?

– Прости, князь. Узнал я, какого змея ты у себя на груди пригрел. Оглушил я его маленько, да в комнате и запер.

– Не томи, Юрий. Кто?

– Ключник твой, княже, Матвей!

– Быть не может, оговор. Дело свое он знает, служит у меня уж десять лет как. Ратники его не любят – это правда, замечал я, но это не повод облыжно его обвинять.

– Князь, изволь вниз спуститься, в его комнату, там и доказательство есть.

– Да, так что ж ты молчал? Идем!

Мы спустились вниз, я открыл комнату ключника. Этот змей так и лежал в отключке после моего удара.

– И где доказательство?

– За сундуком, там, где он его и спрятал, пузырек маленький, с ядом.

– Достань!

Я залез рукой в узкую щель, достал осторожно пузырек, поставил на стол. Князь взял его в руки, открыл пробку и понюхал.

– Цикутой пахнет, на самом деле яд. Ах ты, аспид ползучий! Князь пнул лежащего ключника. Тот застонал, открыл глаза.

Князь склонился над слугой.

– Вставай!

Кряхтя и постанывая, ключник сел на полу, обхватил обеими руками голову:

– Болит!

– Не о том думаешь, Матвей! Как бы тебе головушку не потерять!

– За что, княже, в немилость я впал? Взор ключника перебегал с князя на меня, и вдруг он заметил пузырек на столе. Глаза его округлились от страха, и он закричал:

– Не мой яд, не мой!

Князь уселся на топчан и ласково спросил:

– А откуда ты знаешь, Матвей, что в склянке яд? Может, снадобье там от желудка?

Ключник молчал, поняв, что проговорился.

– Не я это, не мое! Это он, – указал он пальцем на меня.

– Ах ты, собака лживая! Когда свинья отравилась вином, мне на стол поданным, он с воинами в Муроме был! Расскажи, кому продался, кто смерти моей хочет?

Ключник упал Князю в ноги, стал целовать сапоги, заливаясь слезами.

– Меня заставили!

Князь брезгливо отодвинулся.

– Кто?!

– Глинский.

– Какой?

– Василий Львович. Князь замолчал и задумался.

М‑да, слышал я разговоры, – так, слухи можно сказать, – что у Елены Глинской, супружницы государя, дети были как раз от Овчииы‑Телеппсва. Не устояла государыня. Опять же повторюсь – слухи, озвучивать их князю я не собирался: в конце концов, это его дело, с кем спать. В первом браке, с Соломонией Сабуровой, детей не было, и государыня монахиней была сослана в монастырь. Вероятно, сам Василий был бесплоден, но вторая жена оказалась хитрее и практичней и родила наследников. Все‑таки князь в молодости был красив и хорош собой: впрочем, он и сейчас не стар, только вошел в пору мужской зрелости.

Князь очнулся от дум.

– Пей из своей склянки, мерзавец!

– Не губи, князюшка! Помилосердствуй!

– О как заговорил! А когда ты яд в вино мне наливал, о милосердии думал? Пей, умри достойно, а не то кату в руки отдам.

Ключник залился слезами, облобызал сапоги князя. Жалкое было зрелище, когда из самодовольного княжеского приближенного ключник превратился в слизняка, цепляющегося за свою жалкую жизнь. Князь посмотрел на меня. Думаю, я правильно понял его взгляд. Я схватил пузырек, сгреб за волосы ключника, запрокинул ему голову назад и, когда Матвей разинул рот в крике, вылил ему пузырек в его поганую пасть. Ключник издал булькающий звук, поперхнулся, закашлялся. Воздуха ему не хватало, он посипел и вскоре лишился чувств.

– Добей!

Я вытащил нож и всадил ключнику в сердце.

– Собаке – собачья смерть] – бросил князь. – Думаю, у тебя хватит ума забыть об услышанном?

Я кивнул.

– С Глинским я сам разберусь. Скажи Митрофану – пусть завернут в холстину и выкинут эту падаль из моего дома. Ключи отдай ему же.

Князь вышел, а я замкнул дверь и пошел выполнять поручение. Все, закончено задание князя, и удалось это сделать быстро.

Митрофан все понял с полуслова и ничему не удивился – мне показалось, что это не первое такое поручение от князя.

Я присел на пенек на заднем дворе. Похоже, я здорово влип. Одно дело – хранить государев секрет, другое – соприкоснуться с личными тайнами двора. Ладно, ключник мертв – туда ему и дорога, сам смертоубийство замышлял. Но я из‑за своего дурацкого рвения стал невольным свидетелем важного разговора. Теперь совсем не исключено, что в скором времени и мне придется умереть – от ножа в спину или другого несчастного случая. В таких тайнах свидетелей живыми не оставляют. Хоть я и не давал повода князю усомниться в умении держать язык за зубами, но кто для князя Юрий Котлов? Один из многих дружинников, пусть даже умный и удачливый, смелый и исполнительный. Так ведь и новых найти можно, только свистни – сами объявятся. И чем больше я думал, тем сильнее меня охватывало желание поскорее унести из княжеского дома ноги. Как там у классика? «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь».

Все! Я определился. Жалко покидать обжитое место – так ведь и дом не мой, семьей не обзавелся; а что к дружинникам прикипел – так это боевые товарищи, и по велению князя найдутся желающие перерезать мне горло в темном переулке или пустить арбалетный болт в спину в каком‑нибудь бою, свалив смерть на неприятеля.

Сейчас уйти нельзя – сразу искать бросятся. Возьму с утра деньги – как без них первое время прожить? – сделаю вид, что на торг пошел, да и был таков. Сабля и нож всегда при мне, кольчугу придется оставить – в броне на торг не ходят. Лошадь брать тоже нельзя – она для походов, будет подозрительно. Придется бросить одежду и кое‑что по мелочи, но Бог с ними, надо спасаться. А пока спокойно заниматься делами и не дать князю или его соглядатаям понять, что я догадался, кто будет следующей жертвой. Чертов сои! Одни проблемы и неприятности из‑за него на мою голову. Молчал бы себе в тряпочку – глядишь, у дружины появился бы новый высокий покровитель и хозяин.

Из дома вынесли завернутое в холстину тело ключника, бросили его в телегу и выехали со двора. Я успел заметить вскользь брошенный на меня взгляд Митрофана. Странный взгляд – не то жалостливый, не то осуждающий. Видно, уже распорядился князь… А может, мне это показалось? Лучше перестраховаться, я ведь жив до сих пор только потому, что иногда думал. Не самое худшее качество. Верно сказано: «Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй».

И уходить надо подальше, по не в Псков или Новгород. Государь проредил тамошних бояр. Кого в Москву забрал в служивые люди, под надзор, кого жизни лишил. Незнакомые люди на виду, быстро посаднику доложат. Москвичей что тогда на Руси не любили, что сейчас.

Куда же уходить? В Муром – князь первым делом туда людей пошлет. В Тулу? Слишком я там известен, и город, и Москва близко. В Архангельск? Решение в голове созрело как‑то само – в Хлынов, столицу Вятского края. Далекая окраина, к тому же издавна настроенная против Москвы – то, что мне надо.

Малочисленный городок, но если не выпячиваться, какое‑то время пересидеть можно, хотя бы годик. А за это время или фавориты у государя поменяются, или инцидент забудется.

В принципе все княжества вокруг Москвы присоединялись или силой как Новгород, Псков, Хлынов, или хитростью и обманом, как Рязань. Так что основания не любить Москву у провинции были. К тому же кроме Хлынова я, как вариант, рассматривал Нижний Новгород или Великий Устюг.

Ночью в постели я ворочался, не мог уснуть, хотя и хотелось. Вспоминался странный взгляд старшего дружинника. Не накинули бы удавку на шею ночью, пока все храпят.

Забылся я уже к утру, не совладав с собой. После завтрака оделся, взял все свое серебро, зычно гаркнул в толпу ратников:

– Кто со мной на торг?

Желающих сегодня не было, и я, облегченно вздохнув, вышел за ворота. А думал ведь, что за мной увяжутся соглядатай, чтобы не сбежал. В душе шевельнулось сомнение – может, князь и не приказывал Митрофану устранить меня? Может, я стал слишком подозрителен? Нет, уже все решено, к чему рисковать!

Отойдя пару кварталов, я повернул вправо, к торгу. Мне надо было приобрести коня – не пешком же уходить. Выбрал быстро, сразу же подобрал седло и выехал из Москвы. Далеко уехать не удалось – все дороги развезло, и у Коломны пришлось грузиться на попутное судно вместе с конем. Снег тает, дороги залиты водой, непроезжие ни для саней, ни для телег. Только верховой пробиться может, уморив коня. Вот и славно.

Обнаружив пропажу, в первую очередь меня кинутся искать в Москве, разумно предположив, что дороги почти непроходимы. Ищите, ребята, флаг вам в руки.

Радость моя была недолгой: судно на следующий день встало, не смогло дальше идти из‑за льда. Пришлось продолжить дорогу верхом, по и здесь меня ждала неудача. Конь мой оказался с дефектом, прихрамывал. Моя вина – не досмотрел при покупке, а может, тяжелая дорога сказалась. В ближайшей деревне после ночевки я его без сожаления продал по дешевке крестьянину, честно предупредив о дефекте. Торопиться мне было некуда, и, отдохнув в деревне пару деньков, я продолжил путь пешком. Оно, может, и к лучшему – следы затеряются. Ближе к обеду решил немного передохнуть да заодно облегчиться.

В общей сложности, наверное, уже верст около ста одолел. Верхом, даже с запасной лошадью, и половины этого пути не смог бы пройти из‑за распутицы.

Я прогулялся по опушке. Снег здесь уже стаял, и просохшая прошлогодняя трава стлалась под ногами: даже сапоги не испачкались.

До слуха моего донесся стон. Что это?.. Я остановился как вкопанный. Сверху рощица была видна как на ладони, и в ней не было никого – ни саней, ни лошадей, ни людей. Тишина. Наверное, почудилось. Но стоило мне сделать шаг, как стон послышался снова. Я вытащил саблю из пожен и пошел вглубь, продираясь сквозь колючий кустарник. Опа‑на! Небольшая полянка изрыта множеством следов – людских и конских. Но на полянке – никого. Кто же тогда стонал?

Я стал саблей раздвигать кусты – рвать одежду о кустарник было жалко, запасной у меня не было.

Похоже, за кустами лежит куча тряпья. И только я собрался двинуться дальше, как из этой кучи раздался стон. Саблей я срубил ветки кустарника, подошел к тому, кто издавал стон.

Мужик в грязной однорядке лежал на животе. Кто же его? Тут и деревень поблизости не видно.

Я перевернул мужика на спину – все‑таки негоже бросать соплеменника в лесу умирать. Мужик был в зрелом возрасте, с окладистой бородой. В плече у него торчал арбалетный болт, поперек живота – длинная, но неглубокая ножевая рана. Кровь уже запеклась, но после ранения он кровил обильно – от кустов к месту, где я его нашел, вела кровавая дорожка. Неизвестный был без сознания, хрипло дышал. Как он попал сюда? Ладно, выясним, если выживет.

Я оторвал край его нижней рубашки, выдернул у него из плеча арбалетный болт и перевязал рану. Болт – это не безнадежно, если бы была стрела – такой фокус бы не удался. У болта тыльная сторона наконечника сглажена, а у стрелы имеет обратный наклон: в тело заходит легко, а вытянуть невозможно, только с клочком мышц.

Так, что тут с животом? Порез длинный, поперек всего живота, но неглубокий – не более сантиметра. Я снова оторвал полосу от его же рубашки, нашел мох, пусть и перезимовавший, растер в ладонях, густо пересыпал рану и перевязал. Мох – природный антибиотик, все ратники об этом чудесном свойстве мха знают и при ранениях присыпают рапы перетертым мхом. Они заживают быстрее и не гноятся.

Мужик снова застонал. Сколько он здесь лежит? Земля после зимы холодная, да он еще и ослабел после ранений. Как бы не подхватил воспаление легких – тогда ему не выкарабкаться. Я снял с пояса фляжку с вином, приподнял голову, влил несколько глотков. Раненый сглотнул, полежав немного, открыл глаза, еле слышно прошептал, просипел даже:

– Еще.

Я опять дал ему вина. Конечно, лучше бы воды, она легче утоляет жажду, но где ее взять? Я приподнял раненого, подтащил к дереву и прислонил. По крайней мере, сидя ему лучше и поить удобнее. Вроде в сознании, только очень слаб. Я тронул его за плечо.

– Ты кто?

– Иван, – прошептал раненый.

– Кто это тебя?

– Тати.

Ага, уже какая‑то ясность. Надо мужика выручать. А как его выручать – ему уход нужен, тепло, питание, перевязки. Не в лесу же его выхаживать. Стало быть, деревню искать надо.

– Слышь, Иван, ты полежи. Я тебя не брошу, деревню вот только найду – помощь нужна.

Иван сидел в забытьи, но щеки чуть порозовели. Вот это я сказал – «полежи», – можно подумать, он встанет и уйдет!

Я вышел на опушку, стал осматривать окрестности. Вон вроде за леском дым вьется. Я направился туда. Вот нужный мне двор. Глаз сам уткнулся в подводу. Стало быть, лошадь есть. На подводе не увезти, завязнет в грязи, а верхом – можно.

Я постучал в ворота. Вышел какой‑то замурзанный, испуганный крестьянин. Я поздоровался, попросил коня – раненого в деревню привезти. Селянин и слушать не хотел. Тогда я предложил ему сходить вместе – и лошадь при нем, и деньги.

– Деньги? переспросил крестьянин.

– Деньги, – подтвердил я и потряс кошелем. – Полушка сейчас и две полушки потом.

В те времена оброк собирали деньгами; а достать их в деревне – затруднительно. Сначала надо отвезти товар в город – репу или морковь, продать, и только потом появится звонкая монета. И поэтому деньги в деревне ценились больше, чем в городе. Пока он не передумал, я достал полушку и сунул ему в руку.

– Я мигом, – засуетился крестьянин.

Он вывел из сарайчика лошадь, старую, с провисшей спиной, набросил на нее тюфяк. «Молодец, – мысленно одобрил я, – раненого так везти будет удобней».

Утопая чуть ли не по колено в грязи, пошли к леску. Немного поблуждали, но нашли раненого.

– Я думал, ты уйдешь, – прошептал он пересохшими губами.

– Не обижай, я русский. На лошади удержаться сможешь?

– Попробую.

Мы с крестьянином кое‑как взгромоздили раненого на лошадь, крестьянин вожжами ловко притянул его к лошадиной спине, и мы пустились в обратный путь. Лошадь еле шла – настолько она была стара. Мы с усилиями вытаскивали ноги из грязи, и пока дошли до деревни, взмокли от пота.

– Комнату в избе уступишь – вишь, раненому отлежаться надо, перевязать, в тепле отойти. Боюсь, как бы от простуды лихоманка не приключилась.

Крестьянин махнул рукой – заноси.

Мы бережно сняли с лошади раненого, занесли в избу, уложили на лавку. Я стянул с Ивана грязную однорядку, отдал жене хозяина:

– Постирай.

Сам крестьянин толкался рядом, явно что‑то выжидая. Ах да – деньги! Я достал две полушки медных, о чем был уговор, и отдал ему.

– За кормежку и ночлег сколько возьмешь? Мужик долго шевелил губами, кашлял, чесал в затылке, и когда я уже начал терять терпение, выдал:

– А щи с мясом или пустые?

Твою мать! Для этого вопроса надо было столько думать?!

– С мясом – каждый день по курице, или поросенок на два дня.

Мужик опять начал считать, шевеля губами и загибая пальцы.

– Сколько ден пробудете?

Кабы он не был хозяином – ей‑богу, дал бы затрещину!

– Седьмицу точно. Мужик радостно выдохнул:

– Тогда рубль!

Я достал из кошеля два рубля, отдал и сказал:

– Купи лошадь. Эта по весне пахать уже не сможет. Крестьянин радостно зажал в кулаке монеты и заорал на жену:

– Шевелись, видишь – гости дорогие кушать хотят! Хозяйка засуетилась, выставила из печи на стол чугунок, достала из подвала квас, квашеную капусту, моченую бруснику, соленые огурцы. Через некоторое время в избу ввалился хозяин, неся обезглавленную курицу.

– Вари, Марфа.

Жена бросилась ощипывать тушку, а я деревянной хозяйской ложкой стал поить жидким супчиком Ивана. Сначала он глотал через силу, но потом взбодрился. Как говорится, аппетит приходит во время еды.

Я накрошил в миску с супом хлеба, и этой тюрей его и накормил. Раненый быстро устал и, едва проглотив последнюю ложку, уснул.

– Хозяин, давай его на печь положим – прогреться, пропотеть ему надобно.

Вдвоем мы с трудом подняли раненого на печь, хозяин укрыл его сверху тулупом.

– Вся простуда, какая ни есть, должна от печки выйти. Ему бы еще и молочка с медом.

– Так неси.

– Нету у нас коровки.

– А у соседей есть?

– Как не быть!

Я молча достал ему еще полушку.

– Неси, вместе с медом неси.

Хозяин исчез, я присел на лавку. Кто мне раненый? Почему я вдруг почувствовал симпатию к нему, почему решил поставить на ноги? Этого я и сам объяснить не мог. Может, я ошибаюсь, и он сам разбойник, получивший ранения при дележе награбленного? Однако он слишком прилично одет для разбойника; грязь не в счет – упал, полз по земле, кровь опять же. Не хотелось бы разочароваться в человеке – вложить в него душу, а он встанет на ноги, плюнет и уйдет, или еще хуже – всадит нож в спину и исчезнет с твоим кошелем. Ладно, мне спешить уже некуда – пусть я уйду сам, но как отсюда выбираться Ивану? Что‑то я далеко загадываю – его же ещена ноги поставить надо.

Вечером мы попоили раненого молоком с медом, но всю ночь он прометался в бреду. Скидывал с себя тулуп, и я вставал с лавки и укрывал его снова. Лоб его был горячим, сам весь мокрый от пота. Одно радовало – повязки сухие, не сочилась кровь, не было гноя.

Утром я вновь перевязал раны, покормил с ложечки. Губы у него потрескались, глаза лихорадочно блестели. Поев, он снова уснул.

– Сон для больного или увечного – первое дело! – глубокомысленно изрек хозяин.

Постепенно, день за днем, лихорадка и слабость отступали. В один из дней Иван с моей помощью спустился с печи, сел на лавку. Был он бледен, но я уже чувствовал, что перелом в болезни произошел и раненый пошел на поправку.

Дождавшись, когда хозяева по делам вышли во двор, я спросил:

– Расскажи – кто ты и что случилось?

– Купец я, из Нижнего Новгорода. Фамилия моя – Крякутный. Я невольно засмеялся. Купец обиделся:

– Что смешного? Род мой уважаемый в Нижнем; отец мой купцом был, я у него дело перенял – сроду над нами не смеялись.

– Не обращай внимания, Иван, это я о своем. Надо же, не объяснишь ему, что Крякутный – первый россиянин, сделавший монгольфьер, то есть воздушный шар, наполненный теплым воздухом. И тут я чуть не поперхнулся – а может, это он и есть? Или будет им в будущем?

– Извини, Ваня, продолжай.

– Расторговался удачно мехами в Москве, хотел до распутицы домой попасть, только с одним охранником и выехал, верхами – чтобы успеть, значит. – Иван замолчал, отдышался, продолжил: – А тут как назло около леса разбойники напали, четыре человека. Охранник мой силен – дружинник бывший, да у татей самострел был, фрягами прозываемый арбалетом. Его и застрелили, а я с лошади спрыгнул – и в лес. Да и меня ранили. Сколько сил было – отбивался, а как ножом полоснули – так и упал. Очнулся – ни денег, ни лошадей. Волков видел, думаю – ночь не пережил бы, задрали бы серые. Повезло мне, что ты меня нашел, уже не чаял своих увидеть. Денег, конечно, жалко, да деньги еще заработать можно. Так что помнить о тебе до скончания дней буду, и домашние мои за тебя молиться в церкви станут. Спасибо тебе, мил человек, что в лесу не бросил. Думал – пригрезилось мне, как тебя увидел. А как ушел ты, думаю – все, кому нужны чужие беды… Ан нет, не перевелись еще люди на Руси. Как звать‑то тебя?

– Юрий Котлов я, свободный человек ныне; у князя в Москве служил, только не оценил князь мою службу, вот и разошлись наши пути‑дороги.

– Не кручинься – это еще не беда. Хочешь – ко мне в охранники пойдешь?

– В Хлынов я собирался.

– Что тебе в Хлынове? Захолустный городишко, людишек и трех тысяч не наберется, деревянная крепостишка. А гонору у вятичей! На три княжества хватит. Представляешь – даже Сарай‑город, ордынскую столицу, грабить на ушкуях ходили. А прошлым летом соседей своих пограбили.

– Это кого же?

– Никак не слыхал? – удивился купец. – Великий Устюг. Пограбили сильно, людей много побили, а кого и в полон увели и нечистым продали.

– Это татарам? – пришла моя очередь удивляться.

– А то кому же!

Я о происшедшем не слышал и был немало удивлен. Да, приходилось слышать, что князья воюют друг против друга, ратники гибнут, людей в плен берут, но потом за выкуп отпускают. Но чтобы нехристям продавать? Не бывало такого на Руси. А рабы долго у татар не живут, два‑три года. Кормят плохо, работать заставляют через силу – эдак никто долго не проживет. К тому же одежды никакой, в обносках рваных ходят, а зимы в Казани и землях татарских суровые, снежные. Нет, такой участи и врагу не пожелаешь.

– Ну так что, спаситель мой, пойдешь ко мне охранником? Вижу я – человек ты надежный, это главное! А ежели еще и саблей хорошо владеешь, то цены тебе нет.

– Иван, давай отложим разговор наш до дома твоего. До Нижнего добраться еще надо.

– И то правда, я ведь сегодня гол как сокол, ни одной полушки нет. Домой доберемся – все деньги верну, до последней копейки, не сомневайся.

– Ты выздоравливай побыстрее, деревушка эта в четыре двора, мы скоро всех кур переведем. К тому же сил тебе набраться надо, лошаденка одна, да и та не лошадь – кляча, еле ноги переставляет. До ближайшего села, где лошадь нанять или купить сможем, еще добраться надо.

– Ништо, и не в таких передрягах бывал – и тонул, и горел, и тати грабили, а я, вишь, живой. И сейчас выберусь, я мужик крепкий.

– Дай‑то Бог.

Но Иван и в самом деле быстро шел на поправку, стал выходить из избы на солнышко, садился на завалинке, грелся. Однорядку его хозяйка выстирала, но бурые пятна остались, и одежонка его имела неприглядный вид. Я представил, как мы явимся в село – пешком и в непотребном виде. За побирушек принять могут, особенно Ивана. У меня‑то одежда хоть и не новая, но чистая и не рваная. А Иванову рубашку я выкинул – куда ее надевать: разрезанную на животе, в крови, подол разорван мною на перевязки. Упросил Иван хозяина продать ему новую рубашку.

Задержались мы немного дольше запланированного. Я рассудил – пусть Иван окрепнет, а самое главное – за это время дороги подсохнут. Дорога не держала лошадь – та чуть ли не по брюхо увязала в грязи, но человек мог идти и по обочине, по прошлогодней траве.

Вот и мы вышли погожим деньком, распрощавшись с хозяевами. Нам указали дорогу, объяснили, где и куда повернуть, чтобы держаться в направлении Владимира. Так мы и пошли – сначала медленно, потом втянулись, и к вечеру подошли к небольшой деревушке. За две полушки получили еду и ночлег, и утром – снова в дорогу. Купец быстро идти еще не мог, но и обузой не был. Худо‑бедно, за день мы проходили по десять верст.

К исходу третьего дня вошли в большое село, остановились на постоялом дворе. Сняли комнату, сели ужинать. За три дня дороги мы не сказать чтобы оголодали, но скудная и постная крестьянская еда сил не добавляла. Потому с удовольствием накинулись на жареного поросенка. Да и поросенок был хорош: с румяной корочкой, истекающий соком и жиром.

Сидевшая в углу пьяненькая компания начала отпускать в наш адрес недвусмысленные намеки. Дескать, насобирали побирушки деньги на паперти или обобрали честного человека и хотят быстрее набить брюхо. Слушать нам хулу было неприятно, но не лезть же в драку. Тем более они все местные, а нам рассчитывать, кроме как на себя, не на кого.

Трактирщик с удовольствием смотрел, как компания пытается вывести нас из себя. Видимо, не в первый раз ставился этот спектакль, – все какое‑то развлечение в глуши. Так мы и ушли бы, но один из компании, шустрый небольшой парнишка, перешел границу: проходя мимо, якобы случайно свалил на пол наш кувшин с вином.

Ну, парень, с меня хватит. Я резко встал с лавки и ребром ладони ударил его по шее. Парнишка упал. На мгновение в трактире повисла тишина. Затем пьяная компания, толкая друг друга, рванулась к нам. Я выхватил из ножен саблю.

– Кто подойдет ближе – убью!

Обычно такими словами не бросаются – компания замерла. Но потом здоровенный мужик заорал:

– А чего он наших бьет?! – И все бросились на меня.

Купец сидел на лавке ни жив ни мертв. Но что мне пьяная компания с ножами? Моя сабля длиннее. Я уколол двоих самых рьяных задир в бицепсы. Смутьяны заорали, побросав ножи. Остальные остановились в нерешительности.

– Пошли вон отсюда, коли жизнь дорога!

– Э, нет! – заорал кабатчик. – А кто платить будет?

– Пусть они сами за себя платят, я их стол не разорял. Кабатчик выбежал из‑за стойки и встал у двери.

– Деньги!

Пьяная компания насобирала медяков и вышла. На прощание один проорал мне:

– Ничего, мы еще встретимся!

Переночевав, мы пошли на торг, подобрали купцу одежду – охабень и штаны, пояс с ножом. Без ножа – никак, ни покушать, ни палку срезать, ни сбрую починить, а в драке нож – первый довод.

А с лошадьми – беда. Продавались всего две, но обе такие, что и без седоков производили жалкое впечатление. На торгу мы узнали, что следующее по дороге село покрупнее и выбор лошадей там шире. Решили попусту не тратить деньги – дойти пешком и там уже выбрать подходящих лошадей.

И только мы вышли за околицу – видим, знакомая компания, что вчера в трактире задиралась, на дороге поджидает. Только числом уже раза в два больше, с кольями, кистенями. На этот раз трезвые, злые, с блеском жажды мести в глазах.

– Ну что, не чаяли встретить? А мы обещали свидеться. Компания медленно обходила нас со всех сторон, отрезая путь назад, к селу. Но отступать я и не собирался.

– Иван, встань спиной к березе и стой, я сам все сделаю. Лучшая защита – нападение. Выхватив саблю, я рванулся вперед и, бросившись перед ними на землю, резанул саблей по ногам. Двое нападавших заорали и упали на землю, обливаясь кровью и хватаясь за обрубки ног. Миг – и я вскочил, вонзив саблю в грудь прыщавому мужику; разворот – удар саблей в живот еще одному. Краем глаза увидел – на меня летит кол. Я присел, снизу ударил нападавшего саблей в живот и клинок не выдернул, а повел с потягом вниз, вспарывая живот. Мужик заорал дурным голосом и схватил руками вывалившиеся кишки. Я вскочил, оглянулся, но биться было уже не с кем. Оставшиеся невредимыми, побросав колья, резво убегали в село.

Обтерев саблю об одежду убитого, я сунул ее в ножны.

– Ну что, Иван, идем? Эти, я думаю, уже не страшны. Иван аж заикаться стал:

– Ничего себе, как ты их! Их же много было, да все с дрекольями, с кистенями!

– Куда деревенщине необученной с ратником сражаться? Нужно не только оружие иметь, но и уметь им пользоваться. Такая пьянь только на слабых бросаться может, да и то если численный перевес на их стороне.

– А коли виру истребуют за убитых?

– Свидетелем будешь, что они напали первыми и мы защищались. А теперь ходу, не будем ждать возмущенной родни.

Мы быстрым шагом пошли но дороге, удаляясь от места столкновения. К вечеру, усталые, добрались до крупного села Луховецкая Кадь.

Отдохнули в постелях, вкусно поели – и на торг. Тут купец был в своей стихии: выбирая лошадей, седла и упряжь, дотошно все рассматривал и торговался, и в итоге изрядно сбил цену. Кошель мой здорово похудел, но кони были нужны.

Вечером следующего дня мы уже были во Владимире. На постоялом дворе купца знали, отвели приличную комнату, постели с пуховыми перинами вместо обычных матрацев с соломой. Уже засыпая, купец пробормотал:

– Не ошибся я в тебе, паря. Воин ты знатный. Надо думать – не на последних местах в дружине был.

– А то! У меня даже перстень государев есть, в награду получил, – не удержался я.

Сон у купца сразу пропал, он сел в постели:

– Покажи!

Я вытащил золотой перстень с квадратным бриллиантом, протянул купцу. Он вдоволь полюбовался, примерил на свой палец, вернул.

– А что это там у тебя еще в кошеле блеснуло?

– Еще один подарок.

Я вытащил золотой перстень со сверкающим в лучах светильника изумрудом. Купец внимательно его осмотрел, кинул на меня подозрительный взгляд.

– Я знаю его хозяина. Ты его убил?

– Что у тебя на уме одни гадости? Я же сказал – подарили.

– Кто? – Купец вперился в меня взглядом.

– Купец Святослав Карпов. Доволен?

– Да, его перстень, видел его не раз. Ценил он его, никому не продавал, хоть и просили.

– Дочку я его, Любаву, от разбойничьего плена спас, вот и отдарился.

– Заслужил, стало быть. А где же вы свиделись?

– На Муромском тракте, в Хлынов он с обозом ехал, на смотрины.

– Гляди‑ка, – взмахнул по‑бабьи руками купец, – на смотрины! А к кому?

– Не сказал Святослав.

– Чего же он – по Муромскому тракту? Глухие места там, недобрая слава у дороги той.

– Обошлось ведь. Давай спать, в дорогу завтра.

Купец улегся, но долго ворочался, не в силах уснуть. Меня сон сморил быстрее.

За четыре дня, погоняя лошадей, мы добрались до Нижнего. Увидев городские стены, купец привстал на стременах и заорал:

– Дома!

– Что же ты людей пугаешь?

– Дома ведь, своих увидеть хочется, давно не видел, с лета. Мы миновали посады, городские ворота. На улицах купца узнавали, чинно раскланивались. Купец кидал на меня быстрые взгляды – видел ли я, что с ним раскланиваются зажиточные горожане, оценил ли по достоинству?

Вот и дом купеческий. Именно дом, а не изба. Первый этаж из камня, второй – из толстенных бревен. Боюсь ошибиться, но, по‑моему, из лиственницы. Коли так – сто лет простоит. Добротный дом.

Отворив ворота, купец заорал:

– Эй, кто там? Прими коней, хозяин возвернулся!

Из разных дверей высыпали слуги, взяли коней под уздцы, помогли Ивану слезть с седла. Он бы и сам мог, но это – проявление уважения к хозяину. На крыльцо выбежала запыхавшаяся жена, в руке – корец со сбитнем; сбежала по ступенькам, поклонилась до земли, поднесла корец мужу.

– Не мне давай, Лукерья! Гость у нас знатный, коему жизнью обязан. Ему сперва.

Лукерья поклонилась и протянула корец мне.

– Ох, хорош сбитень. Пряный, пьянящий! – Я выпил до дна и перевернул, показывая, что он пуст и я не держу на хозяина зла.

Лукерья бросилась мужу на шею. Из дверей посыпалась детвора, облепили Ивана. Шум стоял – как в школе на перемене. Ивана и меня провели в дом, в горницу.

Пока жена расспрашивала, что случилось, прислуга носила в трапезную угощение. Купец описывал мои «подвиги», не стесняясь. Стычка в корчме выглядела как бой с многократно превосходящими силами противника, а схватка с компанией недоумков за околицей села – как Мамаево побоище. Я аж сам заслушался, ей‑богу: не был бы участником – поверил бы.

Лукерья бросала на меня восхищенные взгляды. Вот уж не думал, что Иван такой краснобаи. К чему бы такое красноречие? Не хотел ли он прикрыть свое ограбление и потерю денег тяжкими невзгодами, выпавшими на его долю? Хотя ранения у него и впрямь были серьезные: если бы не моя помощь, умер бы точно. Купец будто прочитал мои мысли, оголился по пояс, показывая едва поджившие шрамы на животе и плече. Лукерья залилась слезами.

– Ну будет, будет! Перестань слезы лить. Видишь – живой, что оплакиваешь? Свечку в церкви поставить надобно за спасение живота, да не одну. Юрия благодарить надо, я ему жизнью обязан, к тому же и денег ему должен.

Прислуга оповестила, что стол готов. Мы перешли в трапезную. И когда они только успели собрать такой стол? У меня глаза разбежались, слюнки потекли. Икра черная и красная, копченый угорь, балык осетровый, куры вареные и жареные, пироги с разной начинкой, и еще бог знает чего. Ну и, понятное дело, кувшины, большие и маленькие, с вином, пивом, квасом – на любой вкус. Видя мою ошарашенную физиономию, купец самодовольно потер руки:

– Небось, у князя в дружине так не кормили, кушай вволю.

Сев за стол, сочли молитву и приступили к трапезе. Вернее, приступила Лукерья и дети, мы же с Иваном накинулись на яства, как голодные волки на овцу: оказывается, Иван не только краснобай, но и едок еще тот. Я просто диву давался, как ему удается одновременно есть куриную ножку, откусывать балык, заталкивать в рот пирог и еще заливать в бездонную глотку вино. Это просто талант! Интересно, он и работает так же? Судя по дому, похоже на это.

Вот боец из него никудышный, трусоват, это я уже понял.

Дети наелись быстро и, спросив разрешения, выбежали из‑за стола. Наше застолье продолжалось долго, до вечера. Уже животы полны, в рот ничего не лезет, но Иван настаивает – отъедайся! Когда меня от съеденного уже стало подташнивать, Иван поднялся, сыто отрыгнул, утер рот рукавом рубашки и пригласил за собой.

Мы расположились в его кабинете. Иван открыл сундук, достал мешочек с монетами, вложил мне в руки.

– За спасение мое, что труда своего не пожалел и денег из своей мошны. Кто я был для тебя? Незнакомый, безродный, грязный и раненый. Знай, в моем доме ты всегда найдешь кров и пищу.

Я попытался сказать ему, что денег много, потратил я меньше, но Иван был непреклонен.

– Какими деньгами можно измерить мою жизнь? Не только за еду, одежду и лошадей с тобой рассчитываюсь, жизнь свою я ценю дороже этого кошеля, помни.

Я поблагодарил Ивана. Глаза после дороги и обильной пищи слипались. Иван это заметил, крикнул прислугу, и меня проводили в отдельную комнату Постель уже была приготовлена, и, едва стянув сапоги и сняв одежду, я рухнул в постель и провалился в сон.

Но я еще не подозревал о широте души, хлебосольности и щедрости Ивана. Мы продолжали праздновать возвращение и на второй, и на третий день. Утром четвертого дня, страдая от головной боли после выпитого накануне, я взмолился:

– Ваня, друг мой! Не могу я больше пить и есть. Давай делом займемся.

– Так я делами уже занимаюсь: вчера корабль с Астрахани пришел с рыбой, сегодня с утра приказчики приходили, решал с ними, на какие суда ее перегрузить и куда доставить. Спрос большой – все‑таки первый корабль после зимы, соскучился народ по осетрине – не все копченую рыбу есть. А ты отдыхай.

– Ваня, не могу я бездельничать и пить праздно. Ты бы мне дело какое дал. Обещал ведь охранником взять. Не хочешь – скажи, я другое место искать буду или в Хлынов подамся.

– Хлынов? Хм. Мне по делам в Хлынов надо. Коли хочешь – сопроводи меня охранником до Хлынова. За хлопоты заплачу, а на месте решай вернешься со мной или останешься в вятских землях.

– Годится. Когда будем отправляться?

– Думаю, через седмицу. Ушкуй ведь собрать надо, соль повезем, а обратно, если все сладится, воск и мед.

Неделю я ходил по Нижнему, знакомился с городом, кремлем. Интересно – ведь все‑таки здесь через сто лет Минин соберет войско для отпора полякам и произойдет много значимых для России событий.

Кремль внушал уважение – каменные степы опоясывал тридцати метровой ширины ров. Поди‑ка, закидай его фашинами – пупок надорвешь. А еще мне понравилась отводная стрельница, стоящая отдельно от крепости, на другом берегу рва, и соединявшая крепость с городом каменным мостом, прямиком к Дмитровским воротам. Я осматривал круглые башни кремля и верил, что к ним приложил руку иноземец Петр Фрязин, как упорно говорили в городе. В кремле жило постоянное войско, учитывая близость вероломной Казани.

Незаметно пролетело время, и утром Иван объявил об отъезде. Нищему собраться – только подпоясаться. Вещами я не обзавелся.

На большом речном ушкуе Иван имел малюсенькую каютку на корме, мне же натянули полог на носу судна и выдали матрас, набитый соломой. Мягко, свежий воздух, немудреная, но сытная пища – прямо туристический круиз.

Я разговорился с Иваном.

– А чего же ушкуем соль везти? Это же крюк какой: вниз по Итилю, потом – Кама, Казань никак не минуешь.

Купец вздохнул.

– Татарва купцов уважает, плати тамгу – ну оброк такой, и хочешь – плыви, хочешь – с караваном иди, никто не тронет. Конный обоз собрать можно, только невыгодно.

– Почему?

– Я в ушкуе увезу больше, чем на телегах, с лошадьми – разорение одно на кормежке, а вода сама несет. Татей на дорогах много, охрана нужна. Чтобы груза много взять – телег много надо, стало быть, и охрана большая надобна, опять торговому человеку разорение. А ежели дождь пойдет? Неделю сидеть будешь из‑за дорог. Нет, Юра, рекою выгоднее и быстрее получается. Сразу видно – не торговый ты человек, не умеешь копейку считать.

Я смутился. Одно дело – саблей махать, другое – торговать. Здесь иной склад ума надобен. Наверное, возьмись я торговать – быстро бы прогорел. Надо знать, какие цены на товары в разных городах, в какое время года, где, когда и что выгоднее продать. И мало товар продать – его еще и сохранить в целостности надо.

На протяжении пути Иван посвящал меня в тонкости торговли. Делать было нечего, и я с удовольствием слушал. Знания за плечами не носить: почему бы и не поучиться полезному делу?

С левой стороны Волги, называемой татарами, марийцами и чувашами Итилем, показалась Казань. Завидев наш ушкуй, наперерез двинулась лодка. На ушкуе спустили паруса, и на палубу поднялись двое татар. Один – толстый, с узкими глазами и усами в пядь длиной, – уселся на корме. Второй, молодой, шустро проскочив по трюмам, что‑то прошептал старшему на ухо.

– Тамгу давай, урус, один дирхем.

Купец достал из кошеля деньги и отдал. Татарин взамен дал металлическую бляху, вроде жетона, и спустился в лодку.

Течением нас несло вниз. К моему удивлению, на ушкуе паруса не поднимали. Оказалось – поперек реки была натянута толстая железная цепь. И только когда мы отдали страже на берегу пайцзу, рабы стали крутить ворот. Цепь опустилась, и мы поплыли дальше.

– Понял теперь?

– Понял.

А я‑то думал, раз татар всего четверо – двое на ушкуе, двое в лодке, оружия нет, – почему бы и не проскочить?

За Казанью в Волгу вливалась Кама, почти такая же широкая.

Ушкуй свернул со стремнины в Каму, скорость сразу упала, приходилось подниматься вверх по течению, хорошо – хоть ветер попутный был.

Через день свернули еще раз влево: там уже была Вятка. А еще через два дня пристали к высокому берегу у Хлынова.

После Нижнего Новгорода город не впечатлял. Деревянная крепость о восьми деревянных башнях, деревянные церкви, деревянные дома. Похоже, каменных домов и церквей в городе вообще не было. Город стоял на высоком берегу реки и весь был изрезан оврагами, улицы не мощеные, утопавшие в грязи. М‑да, пожалуй, в Нижнем получше будет.

За день ушкуи разгрузили. На следующий день грузили воск и мед в бочках. Иван придирчиво покупал воск, пробовал мед на вкус. А вечером мы уже отчалили.

– За пристанью причалить надо, спустимся пониже – задарма у берега переночуем.

Когда солнце стало садиться, мы пристали к левому пологому берегу. Место, видно, часто использовалось для стоянок – видны следы старых кострищ, пеньки от срубленных деревьев.

Матросы принялись разводить костер, варить кулеш.

После ужина я прилег на судне под пологом. Славно, не надо трястись на лошади – корабль сам плывет по течению, только перекладывай руль да перебрасывай паруса по ветру.

Вдруг благостную тишину прервал вопль. Кричали с берега. Я, как подброшенный пружиной, вскочил, выхватил саблю и прямиком перелетел с судна на берег.

Иван стоял на берегу один и истошно орал.

– Господи, Иван, ты всех перепугал – что случилось?

Иван пальцем ткнул вниз. Вот оно что. В сапог ему вцепилась гадюка. И это неудивительно – после зимы потеплело, выглянуло солнце, всякие гады погреться выползли. Не глядел Иван под ноги, приблизился неосторожно, – вот и цапнула.

Я саблей обрубил змее голову, отбросил в воду тело. Голова так и осталась на сапоге, с глубоко вонзенными зубами в плотную кожу.

– Снимай сапог!

Иван быстро скинул обувку, размотал портянку. К нашему обоюдному удовольствию, кожа на ступне была цела. Взяв сапог в руки, я ножом разрезал пасть змеи, покачивая из стороны в сторону, вытащил из обуви обе челюсти с зубами. Счастье Ивана, что сапоги из плотной кожи, не летние, легонькие да короткие.

Я осмотрел зубы убитой гадюки; верхние ядовитые зубы целы, не отломились в коже сапога. Я бросил сапог Ивану.

– Обувайся!

Сам же хотел швырнуть голову змеи в догорающий костер, размахнулся даже, но как остановил кто. Выпросил у Ивана пустой кожаный мешочек для монет и уложил туда верхнюю челюсть. Ядовитые железы у змей – только в верхней части головы, приблизительно там, где уши, и яд оттуда впрыскивается через два верхних клыка в рану на теле жертвы. Пусть пока полежит, потом подсушу; яд не испортится, а, памятуя о неудавшихся попытках отравить меня и князя Овчину‑Телепнева, глядишь – когда‑нибудь может и пригодиться.

Только я снова улегся под своим навесом на носу ушкуя, как под полог нырнул Иван, держа в руке большущий кувшин и две объемистые серебряные чарки.

– Давай обмоем мое спасение, от твари ползучей и смерти лютой ты меня сегодня спас. Когда я закричал – увидел, что пока на ушкуе матросы рты разевали, ты с корабля как черт из табакерки выпрыгнул и змею на куски порубал. Видно, само провидение тебя со мной свело – не иначе.

Иван разлил вино по чаркам, мы чокнулись. Я сказал краткое пожелание:

– Иван, не хотелось бы, чтобы твои спасения вошли у нас у обоих в дурную привычку.

– О, умно сказал, давай выпьем.

Ночь прошла спокойно, но мне, как охраннику, пришлось быть начеку, и задремал я уже под утро.

Утром я проснулся от плеска волн. Ушкуй покачивался на волнах. Я продрал глаза. Мы плыли, судя по изменившимся очертаниям берегов, уже давно.

Рядом со мной под навесом спал Иван, сжав в руке серебряную чарку. Между нами валялся пустой кувшин. Я подобрал его. Неужели это мы вдвоем? Да в кувшине литра четыре, может и пять, кто его мерил? Но чувствовал я себя сносно: голова чистая, только бок почему‑то болит. Ага, вот почему. На матрасе лежала пустая чарка, смятая с боков, почти сплющенная. Выходит, я на ней спал. Принцессы на горошине из меня явно не получится. Правда, горошина у нее была под матрацем.

Я растолкал Ивана, тот лишь повернулся на другой бок и лягнул меня ногой. Я заорал ему в ухо:

– Змея!

Иван подскочил как ужаленный и заорал:

– Ратуйте!

– Чего кричишь – плывем давно, вставать надо. Видишь – команда уже кашу с убоиной сварила, да без хозяина есть не садится. Ты уж уважь людей – им работать.

Иван насупился, встал.

– Не напоминай мне про змею. Я с детства боюсь гадов ползучих, как увижу – даже ужа безобидного – так по спине пот холодный течет, Цепенею сразу.

Мы сели в кружок вокруг мачты, Иван, как хозяин, прочел молитву и зачерпнул первую ложку – как отмашку дал. Матросы застучали ложками по стенкам котла. Пять минут – и котел пустой. Свежий воздух, физический труд и плохой аппетит – вещи несовместимые.

– Юра, что хочешь в награду?

– За что?

– Как за что? Опять меня спас.

– Мелочи, Иван. Выпили – и будет.

– Нет. Я отдариться хочу. Весь ушкуй видел, как ты меня спас. Что люди потом скажут? Что Иван Крякутный спасителя не отблагодарил? Мне такой славы не надо.

Я задумался. Коня мне пока не надо, а вот броню бы хорошую не помешало. Свою‑то я в воинской избе оставил, когда Москву покидал. О том и сказал.

– О! – обрадовался Иван. – Знаю самолучшего бронника в Нижнем, вернее, в деревушке по соседству – Кузнечихе. Доспехи делает не хуже заморских. Дороговато берет – так то моя забота. Как домой возвернемся, сразу к нему и направимся. Долго делает, но все по телу, по размеру сидеть будет – как рубашка. Друг у меня, Андрей Воробьев, Владимиров сын, у него делал – зело доволен остался.

ГЛАВА II


Иван сдержал слово. Через день после приезда в Нижний мы поехали к броннику. Жил и работал он в Кузнечихе – то ли деревне, то ли слободе.

Большая деревенская изба‑пятистенка, хороший забор, мощенный деревянными плашками двор. Давненько я не видел таких солидных домов у ремесленников.

На стук в ворота вышел подмастерье, в прожженном кожаном фартуке и чумазый. Иван спросил хозяина – заказ сделать. Вышел небольшого роста мужик с плечами в сажень. Мышцы бугрились на плечах, играли бицепсы. Такого бы на соревнования бодибилдеров! Мужик с достоинством склонил курчавую голову.

– Рад видеть вас в своем доме. Чем могу?

– Заказ на броню хотим сделать.

– Тогда пройдем в мастерскую – о деле не след говорить на улице.

Мы прошли на задний двор. Там стояла кузница, судя по запаху горевшего угля и стуку молотков.

Хозяин завел нас в пристройку, посадил на лавку На стенах были развешаны изделия мастера – байданы, шлемы, кольчуги, налокотники и наколенники, и еще много чего железного.

– Я – Иван Крякутный, торговый человек, – представился Иван. – Вот, привел ратника, надо справить ему броню.

– А меня звать Фрол, Игнатьев сын. Какую броню желаешь – шлем, кольчугу али жесткий панцирь? Все в лучшем виде сделаем, железо отменное. Хотите – опробуйте сами.

Фрол снял с деревянных гвоздей кольчугу, бросил на деревянную колоду. Я вытащил саблю и ударил по железной чешуе – аж искры полетели. Фрол поднял кольчугу и, довольно улыбаясь, расправил. Разрублены были только два кольца, ближние к ним – помяты. Неплохая работа: я многажды видел кольчуги, которые разрубались более слабыми ударами. Фрол обмерил меня веревочкой с завязанными на ней узелками – вроде портновского сантиметра в древнем исполнении. Мы оговорили длину рукавов кольчуги, наличие зерцал – вроде металлических блях на груди. Когда речь зашла об оплате, Иван сел на своего конька – стал торговаться:

– Пять рублев за кольчугу – неслыханно! Это же десять коров купить можно!

– Вот и защищайся своими коровами, коли на плечах носить их сможешь, – обиделся Фрол.

А по‑моему – нормальная цена за отличную работу. Я ведь видел, что вещь классная: каждое колечко сварено, а это очень кропотливый труд.

Фрол с Иваном ударили по рукам.

– Когда готово будет? – спросил Иван и отсчитал задаток.

– Побыстрее постараемся, по не ране, чем к Яблочному спасу.

Я мысленно ахнул – это ж еще четыре месяца! Но Фрол знал, о чем говорил. Вышли мы от мастера слегка удрученные: Иван – ценой, а я – сроком исполнения.

День шел за днем, Иван занимался торговыми делами в Нижнем, никуда не выезжал. Мне же было скучно, и я нашел себе занятие. В кузнице неподалеку заказал и вскоре получил кистень.

Как‑то раньше не приходилось им пользоваться: еще в отрочестве начитался книг и видел фильмы, где с кистенями ходили одни разбойники, потому и относился к кистеню как к бандитскому оружию. Но в реальной жизни было иначе: пользовались им и дружинники, и охотники, и даже бояре не гнушались. А чего, удобная вещь. Маленький железный шар или груша на кожаном ремешке, петля одевается на запястье, сам грузик прячется в рукаве. Со стороны ничего не видно, не мешает, а в нужный момент точный и дальний бросок – до двух метров – может решить исход схватки. Брошенный точно и сильно кистень мнет шлем, а уж при попадании в лоб отправляет противника прямиком на небеса.

Кузнец долго выспрашивал, какой кистень мне надобен – спросил про форму, про вес, нужны ли грани, какой длины ремешок. Наконец ему это надоело, он вытащил из ящика несколько кистеней, один надел мне на руку, показал на стену кузни.

– Бей!

Я размахнулся и ударил. Кистень отскочил и чуть не задел меня обратным отскоком в грудь. Кузнец удивленно на меня уставился:

– Да ты что, паря, кистенем никогда не пользовался?

– Не приходилось как‑то, – смутился я.

– Эх, ек‑макарск! Ладно, возьми пока вот этот, он полегче будет. Попользуйся, набей руку. Потом придешь – дам потяжелее. Легким только незащищенного противника бить можно, или на охоту с ним ходить, на зайца или лису – с лошади. Для противника в броне лучше иметь потяжелее и с ребрами, вроде этого, – он показал граненый шар. – Ребра скользить по броне не дают, удар будет скользящий – вся сила в сторону уйдет. Понял ли?

– Понял.

Отдав немалые деньги – дорого железо на Руси стоило, пошел домой. На деле пользоваться кистенем я не умел. Ножи метал неплохо, бумеранги кидал, саблей владел, как гурман вилкой. Но – кистень?

Зайдя на заднем дворе за дровяник, я начал кидать кистень. Летел он не туда, куда я хотел, часто отскакивал, попадая в грудь, ноги, руки, и одни раз – чуть ли не в лицо, реакция спасла.

После полудня упражнений я понял, что нужен учитель, наставник. Конечно, после длительных тренировок я и сам до всего дойду, но только дурак учится на своих ошибках. В Нижнем я кроме Ивана почти никого не знал, к кому бы обратиться. Саблей здорово владеть меня Павел научил; думаю, кистенем умеет пользоваться значительно больше народу, – по как найти мастера? Сабля, тем более хорошая сабля, типа дамасской, стоит дорого, иногда дороже целой деревни вместе со всеми жителями и живностью. Кистень, особенно если не железный – значительно дешевле. Конечно, те люди, которые часто рискуют жизнью и применяют оружие регулярно, к нему относятся уважительно, даже трепетно. Но прочий люд – скорее как к необходимости иметь какую‑то защиту, желательно – недорогую. Вот и делали сами кистени из кости, свинца, мореного дуба – любого материала, лишь бы он был дешевый и тяжелый. Я и сам склонялся вначале к свинцу, но он хорош только по незащищенной цели. Если на противнике доспех или щит, свинец просто сам расплющится. Хороший кистень при ударе легко ломает дюймовую доску. Это я сам видел, своими глазами. Но вот какое‑то предубеждение к кистеню было. Теперь надо исправлять ошибку.

Было еще одно обстоятельство, занозой сидевшее в душе, – я не умел стрелять из лука. Сам лук, если он качественный, стоит дорого, к нему еще надо иметь напальчник, защиту на запястье, стрелы хорошие, и, стало быть, тоже дорогие. Но главное даже не цена. Татары учатся стрелять из лука с детства. На мастерское владение уходят годы. Поэтому я решил не тратить время зря и остановился на арбалете – стреляет точно, сильно и после первоначальных навыков стрельбы из Калашникова осваивается легко. А еще я склонялся к мысли о приобретении пистолета и мушкета.

Мушкетон гишпанский здорово мне помог, когда дочь купеческую из плена выручал. Жалко – пришлось его оставить в Москве. Ну а теперь надо осваивать кистень – самое распространенное оружие после ножа. Времени было полно, и я отправился на разведку.

Я знал, что в Нижегородском кремле стоит постоянное войско, а не ополчение, как в других городах. Слишком близко Казань, слишком часты набеги татарские.

Вот и кремль. Хорош! Толстые каменные стены внушали уважение и уверенность. У Дмитриевских ворот стояли ратники, но пропускали всех желающих, коих было множество. В кремль шли верующие: там стояли два лучших городских собора – Спасский и Михайло‑Архангельский. Шли обиженные: пожаловаться наместнику, резиденция которого была здесь же. Шли строители: ведь кремль строился долго, не один год. В общем, неиссякаемый поток.

Вид от стен кремля открывался чудесный – стрелка Волги и Оки, бескрайнее море леса. Красотища, одним словом.

Дружинников я нашел у Тайницкой башни. Они лениво сражались на учебных деревянных мечах. Видно было, что занимались для проформы, и занятие это им обрыдло.

Подойдя к одиноко стоящему ратнику, я поинтересовался, кто хорошо владеет кистенем и может меня научить. В ответ ратник критически меня осмотрел, повернулся к своим товарищам и крикнул:

– Эй, тут спрашивают – кто кистенем драться может? Ратники побросали деревянные мечи – а как же, хоть какое‑то развлечение появилось. Не спеша подошли, обступили. Посыпались насмешки:

– Ты глянь, Митяй, он и саблю наценил для важности! Слышь, скоморох, ты хоть пользоваться ею умеешь?

– А ты проверь, коли охота. Только не на деревяшках.

– Так я же тебя сразу в капусту порублю! – заржал дружинник.

Я молча обнажил саблю, дружиннику сунули в руку меч. Ратники расступились, образовав круг. Дружинник сразу же сделал выпад, я легко уклонился. Парень обозлился. Тем более товарищи его подначивали:

– Егор, ты же обещал его порубить! Не сможешь – так пиво в трактире на всех покупать будешь.

По тому, как парень владел мечом, я понял, что подготовка у пего неважная. Я мог бы убить его не один раз, но это – уже неприятности со всей дружиной, и наместником пли посадником, – я не интересовался, кто правит в городе. Поэтому я решил измотать противника, но крови не проливать.

Лицо парня покраснело, на лбу выступили крупные капли пота, стекая ему в глаза. Чем больше он двигался и злился, тем спокойнее я становился – даже не запыхался. Но все‑таки пора кончать цирк – заденет ненароком. Я легкими касаниями сабли разрезал ему рубашку и штаны, а потом выбил меч из его руки и приставил клинок сабли к горлу.

– Берешь спои слова назад?

Неохота, ох, неохота было парню брать свои слова назад, да выбора не было!

– Беру, извини, – тяжело дыша, прохрипел дружинник.

Я отпустил его. Парень подобрал меч и затесался среди ратников.

– Эй, молодец, ты где так саблей владеть научился? Оказывается, пока я дрался, вокруг нас собрались все свободные дружинники и даже горожане. Незаметно подошел воевода, и дружинники расступились перед ним, позволяя видеть бой во всей красе.

– Жизнь заставила. Воевода подошел ближе.

– Я видел почти весь бой. Клянусь – так владеть саблей никто из них не может, хотя воины все опытные и храбрые. Ты раньше дружинником не был?

– Не сподобил Господь, – соврал я.

– Хм, я бы тебя с удовольствием взял. Ты чем хлеб добываешь?

– Охранником я у купца.

– Талант пропадает. А пришел чего?

– Хотел, чтобы кто‑нибудь научил кистенем пользоваться.

– Чего?

Я повторил. Воевода захохотал, глядя на него, засмеялись и остальные ратники. Утирая слезы, воевода сказал:

– Первый раз вижу мужа, что саблей владеет, как архангел Михаил, а кистенем пользоваться не умеет. Да в Нижнем каждый тать с отрочества кистенем владеет, как ложкой! Ты откель такой?

– С княжества Литовского, русин, – опять соврал я.

Ну не рассказывать же им о Москве двадцать первого века, или о службе у князя Овчины‑Телепнева! В принципе, я ничего предосудительного не совершил. Если бы я оставил поле боя или был уличен в воровстве или душегубстве, то по всем городам меня искали бы люди Тайного приказа. Но не хотелось мне, чтобы знали о моей службе у князя. Не все любили придворного, к тому же – скажи я о бывшем месте службы, это известие рано или поздно дойдет до князя.

– Понятно, вечно в княжестве Литовском не как у людей. То‑то я слышу – говор у тебя не местный.

Говор у нижегородцев и впрямь был особый – окали страшно, меж тем как москвичи акали, а вятичи смешно смягчали окончания слов.

– Так пойдешь в дружину?

– Подумаю пока.

– Ну‑ну, коли надумаешь – приходи. Давненько так сердце не радовалось, на схватку глядючи. Знавал я шляхтича одного, тоже саблей отменно владел – от лихоманки сгинул. А насчет кистеня, – тут воевода ткнул пальцем в тощего высокого ратника, – Михаил, подь сюда.

Ратник подошел.

– Научишь… э‑э‑э… как там тебя?

– Георгий.

– Вот научишь Георгия кистенем владеть – все равно дурью маетесь. – Воевода повернулся ко мне: – Деньги‑то есть?

– Есть немного.

– Вот и славно, Михаил много не возьмет, однако же каждый труд вознаграждаться должен.

Почему я назвался Георгием – сам не пойму. В принципе, в святцах Георгий и Юрий – одно и то же имя.

Мы договорились с Михаилом о завтрашней встрече, и я дал ему несколько медяков в задаток. Когда шел обратно, ратники смотрели уважительно, уступали дорогу. Искусство владеть оружием в войске ценилось высоко – будь это кулачный бой, лук или сабля. Враг в бою не будет спрашивать, богат ты или беден, боярин или рядовой воин – все решит умение владеть оружием. В конечном итоге менее искусный платит жизнью – суровая школа выживания.

Следующим днем в кремле многие дружинники меня узнавали, уважительно здоровались. Михаил отошел со мной в сторону Ивановской башни, приставил к стене доску.

– Бей!

– Как?

– Как умеешь, так и бей.

Я взял грузик в руку, бросил.

– Ну теперь понятно.

Михаил взял мой кистень, продемонстрировал несколько видов бросков – снизу, сверху, с размахом, с опутыванием предмета шнуром. Последнее мне понравилось больше всего. При грамотном броске можно вырвать из рук противника саблю или пистолет или другой предмет, причем не нанося травм противнику.

– Теперь занимайся сам, – сказал Михаил. – Встретимся здесь же через три дня.

Чтобы не быть посмешищем, я ушел домой к Ивану и на заднем дворе стал отрабатывать удары. Стало получаться значительно лучше. Груз уже не отскакивал, да и попадал по цели точнее и сильнее: сломал уже не одну жердь. Хорошо, что запас дров для печей был огромен.

Увидев мои занятия, Иван пошутил:

– Эдак и дрова колоть не придется, после тебя одни щепки останутся.

Через три дня я снова встретился с Михаилом, снова бил кистенем в доску, продемонстрировав все, что освоил.

– Уже лучше, теперь пробуй по движущейся цели, это значительно сложнее.

– Где же взять движущиеся цели? Не котов же или собак бить? Михаил вытащил из‑за пазухи тонкий шнур, привязал к нему кусок доски, отколовшийся при ударе. Забросил «наживку» подальше и стал тянуть за шнур.

– Бей!

С этим получилось сложнее. Пока Михаил тянул шнур к себе, я успел ударить кистенем несколько раз, но ни разу не попал.

– Занимайся сам, увидимся через седмицу. М‑да, суровый у меня учитель, главное – слова лишнего не выдавишь. Кто же мне за шнур тянуть будет? Выход нашелся просто – во дворе у Ивана играли дети прислуги, за полушку медную они с удовольствием тянули шнур. Мне – тренировка, а им на заработанные деньги – сладости на торгу. Причем, вкусив заработка, в очередь становились, чтобы тянуть шнур.

Через неделю упорных тренировок я из десяти попыток попадал в цель восемь раз. Михаил усмехнулся моим успехам, выхватил меч и приказал:

– Выбей из руки.

Я попробовал, но ничего не получилось.

– Нет, не так, ты кидай кистень немного в сторону от меча, и сразу после броска руку рывком уводи в сторону, чтобы шнур обмотал меч, – и тут же дергай на себя. Возьми саблю в руку.

Я вытащил саблю из ножен и встал в позицию. Сжимал рукоять сильно, и все равно удержать саблю в руке не смог. Кистень Михаила обвил шнуром эфес сабли, она вылетела из моей кисти и, вспорхнув воробьем, воткнулась кончиком лезвия рядом с Михаилом.

– Повторим еще раз.

Я взял саблю и снова принял стойку. Михаил бросил кистень, и снова моя сабля вылетела из руки, причем летела ручкой вперед, и Михаил схватил ее за рукоять.

Хм, здорово получилось: я без оружия, у него в левой руке моя сабля, а в правой – готовый к новому удару кистень. Михаил мне показал в замедленном темпе, как выполнять этот удар, и на этом мы снова расстались на неделю.

Во дворе я зажал саблю рукоятью в дровах и тренировался. Когда что‑то стало получаться, врыл в землю короткое бревно, привязал шнурком рукоять сабли к бревну, имитируя захват сабли рукой противника. Выдергивать саблю стало тяжелее, но и интереснее.

Минула неделя, и я вновь предстал перед Михаилом. Он выхватил своп меч.

– Пробуй.

Я метнул кистень, он шнуром обернулся вокруг меча, но выдернуть из руки меч не получилось. Черт, неужели что‑то не так сделал? Михаил заулыбался:

– Хитрость тут невелика.

Он показал рукоять своего меча. Почти в хвосте рукояти была дырочка, через нее пропущен кожаный ремешок.

– Смотри: перед боем продеваешь петлю, затягиваешь на запястье. Выбить оружие из кисти смогут, особенно если кистень по пальцам вскользь заденет, но оружие не упадет на землю и не улетит к противнику. Раз – и ты снова взял оружие в руки. Советую тебе сделать так же.

Совет дельный – раньше мне не встречались противники, хорошо владеющие кистенем. Вроде немудрящее оружие, но в умелых руках – очень эффективное.

– И еще дам совет – смени кистень. Надо раза в два потяжелее. Твой – для защиты от небронированного противника, уличных татей, для охоты. Купи на торгу или закажи такой, как у меня.

Михаил тряхнул рукой, и в кисть его лег кистень – железный, со многими гранями, отдаленно напоминающий гранату Ф‑1.

– Эта штука мне не единожды жизнь спасала, всегда при себе. В мирной обстановке на торг с мечом не пойдешь, а кистень всегда при тебе. Ежели противник в шлеме, в лоб не бей – только сбоку, целься в висок, железо на шлеме промнется – и противник твой. По груди в кирасе не бей, лучше, но суставам – коленным, локтевым. Дробит суставы не хуже боевого молота – тут уж супостату не до тебя будет.

Михаил давал ценные советы еще с полчаса. Я далее удивился: всегда немногословный, а тут – целая лекция о применении кистеня. И очень полезная лекция, ведь многого я не знал.

– Азы ты освоил, теперь закрепляй упражнениями, причем и левой рукой тоже. Будут вопросы – приходи, основное я тебе показал.

Я поблагодарил и расплатился. Михаил не дал уйти.

– Можно два вопроса?

– Давай.

– Почему сабля, а не меч?

Я вытащил саблю из ножен, отдал ему. Михаил повертел ею в воздухе, пофехтовал с воображаемым противником.

– Легкая – это хорошо, в бою рука не так уставать будет.

– И еще одно – мечом ты только рубить можешь, а саблей – еще и колоть.

– Твоя правда. А ежели я мечом сильно бить буду, сабля твоя не сломается?

– Если удар впрямую принимать, то может. Так ты саблей удар чуть вскользь направь.

– Давай попробуем?

Я взял его меч, он стоял с моей саблей. Мама дорогая – как этим ломом драться? Он вдвое тяжелее сабли, балансировка тоже хромает.

Мы провели небольшой бой, и с непривычки рука устала. Михаил же улыбался.

– Неплохо, всегда на сабли смотрел с пренебрежением. Ты меня переубедил. Пробовал как‑то трофейную, татарскую, да сломалась.

– Железо у них неважное, у татарских, да и техника боя тут нужна другая. А какой второй вопрос?

– Знакомец у меня был… вот видел я, как ты с Егором бился – так прямо в точности, как ты. Павлом его звали, в последний раз видел его давно, много весен тому назад.

– Я у него и учился. Сейчас он в Москве, князю Овчине‑Телепневу служит.

– Вот оно как.

Мы расстались друзьями.

Проходя мимо Спасского собора, я решил зайти, поставить свечку Георгию Победоносцу. Не сказать, что я был верующий в прежней жизни – в церковь иногда захаживал, но посты не соблюдал. К слову, посты я не соблюдал и здесь: церковь дозволяла странствующим, больным и воинам не придерживаться этого. Но живя среди верующих, постепенно проникся православием, носил крестик, будучи крещенным в младенчестве, ходил в церковь. И главное – Бог мне помогал в ратных делах, укреплял веру и дух.

Шла служба, в храме было полно пароду. Потрескивая, горели свечи, пахло ладаном. Стены храма были расписаны библейскими сюжетами, впереди сияли золотом иконы. Могучий бас диакона гулко разносился под сводами, заставляя трепетать и тело, и душу.

Служба закончилась, народ, не спеша, стал расходиться. Я купил свечку, сделал щедрое пожертвование, памятуя – рука дающего да не оскудеет.

Зажег свечу от другой из множества горевших и остановился перед иконой. Мысленно помолился, отрешившись от окружающего, прося у Георгия удачи в ратных делах, ран – небольших, а уж коли смерти, то мгновенной.

Вышел я из церкви очищенным, с каким‑то особым настроем души. Мною овладело благостное состояние умиротворения и покоя. Передо мной по ступенькам спускалась женщина в черном одеянии – может, монахиня, а может – в скорби по умершим. Я сначала даже не обратил на нее внимания, и тут она обернулась. Льняные волосы, выбившиеся из‑под темной косынки, аккуратный, немного вздернутый носик, алые губки бантиком. А глаза! Синие, яркие – я в них просто утонул! Темная и свободная одежда скрывала фигуру, но и так было понятно – женщина молода и стройна. Я понял, что пропал! Наверное, виной тому длительное отсутствие общения с женщинами или красота незнакомки, а может – время пришло.

Скользнув по мне взглядом, девушка отвернулась и пошла к выходу из крепости. Меня как толкнуло – я двинулся за ней, отпустив на приличное расстояние. Незнакомка не оглядывалась, шла неспешно, но и не заглядывала в попадавшиеся по пути торговые лавки, коими полон был центр города.

Пройдя квартала три, она зашла во двор дома. Я потолкался на углу – девушка не выходила, и я понял, что она пришла в свой дом. Из соседнего дома вышел мужичок, почти старик, и, опираясь на палку, направился в мою сторону. Надо разговорить, узнать – кто она? Ежели замужняя, лучше выбросить из головы. За прелюбодеяние в эти времена наказывали строго, причем женщину – суровее, а мне лишние проблемы ни к чему. А замужем она может быть – шла‑то в платке. Незамужние девушки ходили простоволосые, без платков, придерживая волосы головной ленточкой. Единственно – в церковь женщинам положено ходить с покрытой головой.

Мужичок подошел поближе; чтобы завязать разговор, я ляпнул первое, что пришло в голову:

– Кузницы есть на вашей улице? Мужичок от удивления чуть палку не уронил.

– Это кто ж тебе такое сказал? Отродясь кузнецов у нас не было. Сам не слышишь – молотки не стучат, окалиной да углем горелым не пахнет.

– Извини, отец, видно, позаплутал чуток. А кто на улице живет?

– Мастеровые в основном – шорники, столяры.

– А в третьем доме от меня?

Дядька хитровато прищурился, улыбнулся:

– Вот оно что! А то – про кузницу! Вдовица там живет, муж с малолетним сынишкой о прошлом годе утонули, лодка перевернулась на Оке. Еленой звать. По нраву пришлась?

– Понравилась, – не стал скрывать я.

– Не получится у тебя, паря, – констатировал мужичок. – Себя блюдет. После смерти мужа к ней уже подкатывались с нашей улицы – всех взашей погнала. Уж очень мужа любила, убивалась.

– Чем живет?

– Пошивает, тем и кормится.

Я вытащил из кошеля полушку, сунул прохожему в руку. Он подслеповато вгляделся, поблагодарил.

– Хочешь познакомиться?

– Хочу.

– Купи на торгу шелка или другого чего, сделай заказ, а там уж не зевай.

– Спасибо, отец.

Я отправился домой – вернее, в свою комнатку в Ивановых хоромах. А верно подсказал сосед ее.

Женщины на Руси сами ходили на торг и в церковь, исключения – Псков и Новгород, там нравы были посвободнее, там женщины участвовали в вече и других мероприятиях. В Москве обстановка была поудушливее, значительно строже. Да и мужи в Москве приучены были гнуть спину – прочий люд перед князьями и боярами и все – перед государем. Так что – или с заказом в дом, или знакомиться в церкви, вернее, по дороге из нее.

Коли блюдет себя – нельзя честь ее запятнать. Я что – воин, не обремененный жильем и семьей: сегодня здесь, а завтра там; уйдешь с дружиной в поход – и может статься, не на один год. Уж больно Россия велика, а дороги – отдельный разговор, даже не разговор – плач, напоминающий поминальный.

Следующим днем я надел рубашку похуже и, взяв деньги, отправился на торг, чтобы купить шелку.

В эти времена носили яркие одежды. Даже мужчины были одеты пестро – скажем, синяя рубашка, зеленые штаны и красные сафьяновые сапоги никого не смущали. Серая одежда, вернее, выцветшая от старости и частых стирок, была лишь у нищих или у работавших мастеровых. На улицах от одежды прохожих просто рябило в глазах, и никто не заморачивался несочетанием расцветок. Пуговицы говорили о состоятельности больше, чем одежда. Носить шелковую рубашку мог и простолюдин – это было практично. В отличие от шерсти, на шелке не держались разные мерзкие насекомые вроде блох или вшей. Конные выезды были у немногих: быстрее было добраться верхом. Признаком достатка была еще и богатая сбруя у коня, но лошадь не приведешь в трапезную дома хозяина, коли в гости приглашен. Еще одним признаком богатства являлось украшенное оружие – затейливая, серебряная, вчеканенная в рукоять монограмма или самоцвет. Но, опять же, с оружием в гости или церковь или другие присутственные места не ходят. А пуговицы – всегда при тебе. Ежели зимой о положении в обществе можно было судить по шубе или шапке – ведь овчинный тулуп мастерового сильно отличается от соболиной шубы купца или горностаевой шапки боярина, то летом таким отличительным знаком были пуговицы.

Каждое сословие имело выбор пуговиц, но небольшой. Если крестьянин мог позволить себе деревянные или костяные, ремесленник – оловянные, воин – медные, купец – из жемчуга, то князю никто не мог запретить иметь серебряные или золотые. По внешнему виду судили о положении человека, и никто не должен был одеваться не по чину. Поэтому выбор пуговиц – дело более сложное, чем ткани. Было единственное исключение из правил – ратники. Воин мог носить любые пуговицы – в бою на меч взял, трофей – и все претензии отпадали.

В данный момент я не был дружинником, охранник – не воин, частное лицо на службе у богатенького. Так – ни роду, ни племени. А у меня еще и дома не было – почти бомж. Нужен я был Ивану только при выездах за город, где была реальная опасность для жизни или сохранности товара. В городе купца все знали, по крайней мере – порядочные люди, а в трущобах он не появлялся. В принципе, он сейчас мне платил не за работу, а в благодарность за спасение и в надежде, что в будущем я смогу еще не раз пригодиться. Пусть так, но мне просто нужен был отдых. Бывает отдых после тяжелого дня, но когда этих дней много, и отдыха должно быть много. Отмякнуть душа должна, коли руки по локоть в крови. Пусть разбойники, пусть враги государевы, но все же – живые души.

В итоге остановил я свой выбор на пуговицах медных. Не серебро, но и не деревянные. Вот теперь можно и к Елене. Итак, выбрав два куска шелка – красный и синий – я отправился по уже известному адресу.

Но чем ближе я подходил к ее дому, тем больше одолевали робость и сомнения. Чего я туда иду? Чего я себе возомнил, кто меня ждет? В голове вдруг всплыла песня: «Ну а мы с такими рожами возьмем да и припремся к Элис». Я глубоко вздохнул и решительно постучал в ворота.

Калитку открыла сама Елена, в простеньком лазоревом сарафане, с платком на голове. Поклонившись, я спросил:

– Не могу ли рубашки себе заказать? Ведомо мне, что рукодельница ты отменная.

И протянул два куска шелка.

– Проходи в избу, не на улице же я буду мерить. Я вошел во двор. Собак нет – уже хорошо.

А вот двор требует мужской руки – заборчик покосился, доски на крыльце рассохлись, под ногами пляшут. Да и понятно – трудно женщине одной выжить.

В небольшой комнате на полу лежали домотканые половички, на большом столе – ткани, нитки. Видно – работала. Я нашел в углу икону с горящей перед ней лампадой, перекрестился.

– Вот. – Я развернул оба куска шелка. – Рубашки хочу, моя уж обносилась.

– А в церкви рубашка получше была, – заметила Елена, ойкнула и прикрыла ладошкой рот.

Ага, значит все‑таки приметила! Все же у меня есть шанс!

Елена обмерила меня веревочкой, как заправская портниха, – длину рукавов, обхват груди и все остальное. Мы договорились, когда мне явиться за рубашками, и я отдал задаток. Конечно, я мог купить на торгу готовые, но тогда как бы я смог познакомиться с ней поближе?

Всю неделю я предвкушал радость встречи, ни о чем другом и помышлять не мог, крушил кистенем бревна на заднем дворе.

У кузнеца по совету Михаила купил боевой кистень, крупный, шипастый. Кузнец предлагал на ручке, но я отказался – мне казалось, что петля удобнее: набросил на запястье петлю, сам кистень – в рукав. Ничего не видно со стороны, а оружие ближнего боя всегда при мне и готово к использованию. За ним не надо ухаживать как за саблей – точить, смазывать. Жаль, что я не освоил его раньше.

Когда до встречи с Еленой остался день, меня огорошил Иван.

– Завтра во Владимир едем, по реке, недалече, думаю – за седмицу обернемся.

Как нож острый в сердце мне эта поездка, а отлынить нельзя – и так после путешествия в Хлынов сиднем сидел, кроме как кистенем, ничем не занимался.

В трюме ушкуя лежали самые разные товары: Иван с такой мелочью не связывался бы, не ездил сам, да вопросы у него важные к компаньону были.

Скучная вышла поездка. Ни саблей помахать, пи кистень опробовать. Иван на палубе почти не показывался, все считал чего‑то. Матросы были заняты своей работой, лишь я дурака валял на палубе. А что? Тепло, солнце греет, но не печет, кораблик на волнах покачивает – прямо речной круиз, кабы все мысли мои не были заняты Еленой.

Ночью не спалось, и я осмелился попробовать посмотреть, какие же сны видит Елена. Я сосредоточился, вызвал в памяти образ женщины. Сначала ничего не получалось, но я‑то знал, что это возможно – с князем же получилось.

После некоторых усилий удалось повторить опыт. Как в тумане проступило лицо спящей Елены, затем – в картинке появился луг с ромашками, и я увидел… себя, бредущего по полю. Дальше я смотреть не стал, открыл глаза. Уж если она меня во сне видит, то я ей не безразличен. Зачем же смотреть дальше? Понятно, что о моих тайных посещениях чужих снов никто не узнает, но мне бы не хотелось копаться во снах и сокровенных желаниях молодой женщины.

Наступил вечер того дня, когда ушкуй мягко стукнулся о причальную стенку Нижнего. Купец направился домой, а я, испросив дозволения не сопровождать его до дома, чуть ли не бегом помчался к Елене. Конечно, уже смеркалось – время поздноватое для посещений, но хоть на минуточку заскочить, только бы посмотреть на нее…

На стук долго не открывали, затем от крыльца раздался голос: – Кто там? – в голосе явно слышалась тревога.

– Заказчик, пришел за рубашками.

– Поздно уже, приходите завтра.

Я приуныл, но не будешь же ломиться в ворота понравившейся женщины. Немного постояв, я повернулся, чтобы уйти. Вдруг сзади скрипнула калитка.

– Неужели ушел бы?

– Но мне же сказали – завтра.

– Заходи.

Я обрадованно поспешил войти.

Елена заставила надеть рубашки – одну, вторую. В неверном свете свечи закалывала иголкой места, требовавшие подгонки.

– Что же не пришел, как договаривались?

– Наниматель мой, Иван Крякутный, во Владимир ходил с товаром. Я – охранник при нем, не волен я временем своим распоряжаться, потому и не пришел.

Ручки Елены так и порхали вокруг меня, разглаживая складки на рубашке. Что‑то уж очень нежно и долго складки расправляет. Я не выдержал, схватил ее руку и поцеловал раскрытую ладошку.

Елена зарделась – это было видно даже в неярком свете свечи. Ладошку не отдернула, сказала тихо:

– Люб ты мне, однако в сердце заноза, давай не будем торопиться. Коли дорога тебе – подождешь. Коли забудешь быстро – значит, это не любовь была, а похоть.

В разуме ей не откажешь. Поклонившись, я отсыпал деньги – почти в три раза больше, чем было уговорено, и, захватив рубашки, вышел.

Сначала меня терзала обида, затем стал мыслить трезво и понял, что права она. У женщины был любимый муж – со стороны это видно, и сосед это понял, – и не менее горячо любимый ребенок. От любимого человека и ребенок всегда желанный. Быстро их из сердца не выкинешь, время лишь притупляет боль, ее остроту, но не лечит. Ладно, подождем. Уж чего‑чего, а умения ждать мне занимать не надо.

В следующий месяц я увиделся с Еленой только один раз, и то мельком, на людях – в церкви, не имея возможности даже поговорить. Потом – поездка с Иваном в Великий Устюг на телегах. Затем подошло время получать кольчугу, заказанную еще весной.

Забирать пошли вдвоем – купцу тоже было интересно. Мастер встретил нас почтительно, проводил в пристройку к кузнице. Сам накинул на меня войлочный поддоспешник, затем помог надеть кольчугу. Я помахал руками, поприседал. Нигде не жало, не давило, не мешало движениям. Это важно в бою. Кольчуга – не рубашка и не туфли. Чуть жмущие сапоги по мере носки могут раздаться – кожа податлива и может принять форму тела, а железная кольчуга – нет. Кольчуга хороша – сидит отлично, легка – относительно, конечно. Я с благодарностью пожал мастеру руку. Видя мое удовлетворение от приобретения, Иван отсчитал деньги. Я снял кольчугу и поддоспешник, уложил в суму. Не ходят в мирное время летом в войлочном поддоспешнике.

Придя к себе, еще раз надел кольчугу, опоясался поясом с саблей, попробовал несколько раз выхватить оружие, пофехтовать. Отлично, хорошая кольчуга. Обильно смазав кольца льняным маслом, я повесил ее на деревянные гвоздики на стене.

Подошел конец августа. Крестьяне в поте лица убирали урожай, торговля тоже оживилась, особенно оптовая. В преддверии осенней распутицы купцы старались набить лабазы и амбары товаром, чтобы не остановить торговлю из‑за его нехватки.

Иван вышел за товаром в составе каравана из трех ушкуев. Шли в Москву. Туда везли рожь, мед, воск, немного меха бобра, ратовища для копий. Обратно Иван надеялся привезти железо – товар ценный и дорогой. Было железо свое, в крицах, неважного качества, а было немецкое и шведское, качества отменного. Вот его и хотел купить Иван. Эх, кабы не купцом, а промышленником он был, можно было бы рассказать ему о железных рудах под Курском да на Урале. Только как объяснить, откуда я узнал про подземные богатства? Да и поднять железоплавильный завод – Ивановых денег не хватит. Богат по меркам Нижнего Иван, удачлив в торговле, но не потянет производство. Тут нужен такой, как Демидов, только его время еще не пришло.

На каждом корабле было по трое охранников. Когда ветер стихал и паруса спускали, все охранники наравне с матросами садились на весла. Стоять у берега и ждать попутного ветра – потерять много времени. Поэтому к вечеру все сильно уставали и, едва добравшись до постели, засыпали.

Но всему приходит конец, и вот вдали я увидел колокольню Ивана Великого. Москва! Сердце забилось учащенно. Сходить к дому князя, дождаться, пока выйдет кто‑нибудь из знакомых, и поговорить? Может быть, мой побег от князя – поступок непродуманный и поспешный? Или сидеть тихо – жизнь‑то потихоньку наладилась. Примет меня князь обратно, так может такое поручение дать, что вернуться назад живым – нереально. И в то же время сидеть охранником в Нижнем у купца было откровенно скучно. Моя кипучая натура требовала напряжения ума, приложения всех сил без остатка. Зато какое удовлетворение получаешь потом, после победы!

Наверное, такие же чувства испытывают альпинисты, покорившие трудную вершину, или гонщик, пришедший к финишу первым. Тесновато мне было в Нижнем. Однако все решил случай.

Уходя в город, купен распорядился:

– Пока груз на судне, никому в город не сходить, москвичи – народ ушлый, и без вас разгрузят дочиста. Завтра разгрузим ушкуи, дам день‑два роздыха, после загрузки – домой, там уж полегче будет – все время по течению.

Я сидел у борта, рядом со сходнями. Был уже вечер, но лица метрах в трех еще различались. На пирсе послышался разговор. Я непроизвольно прислушался, и не зря. Невидимый мне мужчина разговаривал с матросом соседнего ушкуя нашего каравана. Не встречался ли, мол, в Нижнем мужчина именем Юрий? И обрисовал мой словесный портрет. Значит – все‑таки ищут, не забыл обо мне князь. Конечно, я перестал брить голову с тех пор, как ушел из дружины.

Большинство ратников ходили с бритыми головами – не так потеет голова и в бою невозможно ухватить рукой волосы, коли шлем сбит.

Я осторожно приподнялся над бортом, всмотрелся. Нет, дружинник мне не знаком. Матрос с ушкуя ответил, что Юриев не знает, тем более – с бритой головой.

Дружинник ушел, а я перевел дух и возблагодарил случай, не давший мне пойти к князю. Подозреваю, что вернуться назад мне бы не дали.

Через день после разгрузки товара охранники и большая часть матросов пошли в город – вина в трактирах попить, подарки для родни прикупить. Я же, сказавшись нездоровым, отсиделся на судне. Люди князя могут контролировать все пристани и дороги, или невзначай может попасться в городе кто‑либо из знакомых. Правда, по чести сказать, и знакомых в Москве у меня не было, только дружинники да прислуга в княжеском доме. Выполняя задания, я больше бывал в других частях страны и даже в других странах, чем в столице.

После погрузки товаров, купленных в Москве, Иван заметно повеселел, улыбался, шутил: видимо, продал свой товар с хорошей прибылью. А у меня настроение было плохое. Меня искали люди князя. И вообще – на душе было неспокойно. Князь – ладно, не нашли до сих пор – и дальше могут не найти, тем более – время идет, появятся новые заботы, и мои поиски могут отойти на второй или более дальний план. А вот почему Тревога в душе – понять не могу. И чем ближе мы подплывали к Нижнему, тем сильнее становилось мое беспокойство.

Обратно плыли вообще удачно, ветер попутный дул в паруса, течение подгоняло. Еще один день – и будем в Нижнем. Может быть, с Еленой что случилось? Ночью я закрыл глаза и попытался проникнуть в ее сны. Что‑то непонятное – огонь, пожарища, дым, мелькают татары с оружием. Нет, непонятно. Я уснул и проснулся утром с четким осознанием, что сон был непростой. Как бы в наше отсутствие татары на Нижний не напали. Я подошел к Ивану.

– Далеко ли до Нижнего? Иван всмотрелся в берега.

– К вечеру дома будем.

– Мой тебе совет – держись левого берега, к правому не приставай. Ежели встречные суда увидишь – остановись, расспроси.

– А что случилось?

– Нехороший сон видел, – соврал я, – что в наше отсутствие татары город осадили.

– Свят, свят, свят, – перекрестился Иван. Потом задумался, припоминая. – А ведь и правда – вчера встречных не было, сегодня – тоже. Эй, Никита! – окликнул он кормчего. – Сегодня суда навстречу попадали?

– Нет ишшо.

Иван перестал улыбаться. Если город осажден, делать нам на пристани нечего. Груженые ушкуи угонят вниз по Волге – Итилю, прямиком в Казань, а матросов возьмут в полон. И суда и груз достанутся татарам. Во время боевых действий неписаный закон – не трогать купцов и груз – не действовал.

– Может, назад повернем, тут до Рязани два дня ходу?

– Нет, Иван, пока беды нет, чего дергаться? Когда до Нижнего будет недалеко – верст десять‑пятнадцать, пристанете к левому берегу, – хорошо бы у деревеньки какой. Я схожу в Нижний, все разузнаю и вернусь. Коли плохо дело и татары город в осаду взяли – уйти можно, а если ничего не случилось – вот он, город, недалече.

– Разумно молвишь. Ну да ты в ратных делах куда как смышлен. Я во всем полагаюсь на тебя.

– Жди четыре дня, Иван. Ежели не вернусь вовремя – разворачивай суда и уходи вверх по Оке.

– Ой, беда! – запричитал купец. – У меня семья там, а я здесь.

– Еще ничего не ясно, а ты уже охаешь. Иван, возьми себя в руки.

– Хорошо, хорошо. Только ты там обязательно моих проведай – как Лукерья, как детки.

– Слово даю. Только людям своим не говори ничего, ни к чему беспокоить. Глядишь, обойдется все.

– Так, так, правильно говоришь, я нем как рыба.

Часа через два хода по пустынной реке на повороте показалась деревушка. Купец распорядился пристать к берегу. Команда недовольно заворчала:

– Какой отдых, до дома – меньше полдня пути.

Но Иван был непреклонен. Во всем, что касалось денег и дела, купец был жестким и расчетливым.

Я легко соскочил на берег. Не дожидаясь, когда установят сходни, отвязал маленькую лодочку, что болталась на веревке за кормой, и принялся работать веслом. Гнал, как на соревнованиях, и часа через три город стал виден как на ладони. Предместья города горели, по улицам скакали и бегали татары. Уж их одежды, шлемы и вооружение я не спутаю ни с какими другими. Кто успел – убежали в крепость. Те жители, что остались, в полной мере пожинали плоды своей нерасторопности.

Крепость осаждали с южной стороны, в городе хозяйничали с восточной и южной. Мне было видно, как толпы беженцев, таща на себе самое ценное, уходили из еще не захваченных татарами районов города в окружающие леса. Успеют дойти – спасены: в леса татары не суются.

Так, надо быстрее найти дом купца. Прикинув приблизительно, где он располагался, я помчался туда. Улицы как вымерли, дома стояли с распахнутыми дверьми и воротами. Сейчас здесь не было татар, не было и жителей. Вдали мелькнул человек, но, увидев меня, тут же юркнул в проулок.

Почти квартал пришлось идти быстрым шагом. Бежать я не хотел, опасаясь сбить дыхание. Наткнешься внезапно на татар – тяжело драться со сбитым дыханием.

Вот и дом купца. Ворота и калитка закрыты на запоры. Татар это не остановит. Перелезет джигит через забор, распахнет ворота – и десяток грабителей с визгом и воплями ворвется во двор, а затем и в дом, хватая все, на что упадет взгляд.

Вот и я стучать не стал – просто перепрыгнул забор и направился к дому. Дверь заперта, наружного замка нет. Стало быть, в доме кто‑то есть. Я заколотил рукою в дверь. Почти тотчас раздался старческий голос:

– Кого нечистая принесла в лихую годину?

– Охранник я купеческий, послан узнать – успела ли Лукерья с детишками в кремле укрыться?

За дверью загремели запоры, она приоткрылась, вышел дед «сто лет в обед». Я такого раньше в доме и не видел.

– Ушли они, давно ушли – с детками, и супружница, значит, евонная.

– А ты кто, дедушка?

– Сосед я их, из дома напротив. Уходить – стар уже, а тут за домом присмотрю.

– И ты бы уходил, сосед. В плен тебя не возьмут – года большие, так походя зарубить могут.

– Однова помирать срок, сынок.

– Смотри, дед, я тебя предупредил. Двери закрывай, пошел я. На душе отлегло – хоть семья купеческая под падежной защитой каменных стен. Теперь надо к Елене. Вот уж не думаю, что она дома. Небось, с такими быстрыми ножками в числе первых в крепость прибежала.

Я перемахнул забор, не став открывать калитку, и нос к носу столкнулся с двумя татарами. Вытряхнув из рукава кистень, врезал грузиком в переносицу ближайшему – аж слышно было, как кости захрустели. Второй выхватил саблю из ножен, но махнуть ею не успел. Грузик кистеня впечатался ему в висок, и он рухнул рядом с первым. Разведчики, что ли? Или жажда грабежа одолела, поспешили первыми сумки набить? А где же их кони? Неужто пешком прибежали?

Я спрятал грузик кистеня в рукав, проверил – легко ли выходит сабля из ножен, двинулся по улице. Из переулка с криком выбежала простоволосая женщина в разодранной одежде, за нею гнался пожилой седоусый татарин. Выхватив саблю, я снес ему голову. По‑моему, в пылу погони он не обратил на меня внимания.

Не пора ли замаскироваться? На теле у меня была кольчуга – так и на татарах кольчуги, правда, не у всех. Надо на голову шлем нацепить и халат татарский набросит]). Издалека сразу не разберешь, а вблизи… они уже не успеют ничего рассказать другим.

Раздевать того, с отрубленной головой, не хотелось – ведь шлем и халат в крови. Снял шлем‑мисюрку, нацепил на голову, стащил халат, провонявший запахом конского пота, дымом костра, прогорклого сала, и с отвращением натянул на себя. Со стороны посмотреть – небось, смешно.

Я смело пошел по улице. Редкие беженцы, завидев меня, убегали, пару раз натыкался на немногочисленные группы татар – правда, издалека. Разглядев мою одежду и шлем, татары теряли ко мне интерес. Подойди я ближе, сразу стало бы понятно – не татарин я. Кожа светлая, разрез глаз не тот, борода не такая, речью не владею. Но пока сходило с рук, и я шел к цели.

Из распахнутой калитки выскочил горожанин и с диким воплем всадил мне в живот деревянные вилы. Вернее – хотел всадить; я успел немного повернуться, и вилы лишь проскрежетали по кольчуге. Кабы не она – быть бы мне сейчас с распоротым брюхом. За малым я не успел пустить в дело саблю.

– Мужик, ты чего на своих кидаешься? Горожанин посмотрел на лицо, на халат, сплюнул:

– Ходят тут всякие, не поймешь – басурманин или свой.

– Впредь лучше смотри, не то без головы останешься.

Я приоткрыл полу халата, продемонстрировав саблю в ножнах, и двинулся дальше. Как это я чуть не лопухнулся – ведь простой мужик, не воин. А если бы с топором, а не с вилами, да но голове?

За забором тенькнула тетива арбалета – я даже сообразить не успел, как тело среагировало само. Я упал на колени. Там, где мгновение назад была моя голова, торчал из бревна дома арбалетный болт. Партизаны хреновы, так и от рук своих погибнуть можно. Татары не обращают внимания, так свои достанут.

На перекрестке я остановился, пытаясь сориентироваться – все‑таки Нижний я знал недостаточно хорошо. С другого перекрестка скакали в мою сторону два татарина. При виде меня они не проявляли беспокойства. Я опустил голову вниз, скрывая лицо под тенью шлема. У мисюрки были стальные поля.

Татары подскакали поближе, остановились, что‑то спросили. Я видел перед собой лишь копыта. Выхватив саблю, я вогнал ее в живот ближнему всаднику, взлетел в мгновение на лошадь позади еще сидящего в седле и снес голову второму. Столкнув на землю сидевшее передо мной в седле тело, я уселся верхом сам и развернул лошадь. Той явно не поправился новый хозяин, и она, повернув голову, попыталась укусить меня за колено. «Ах ты, отродье татарское!» – я с силой врезал ей по морде рукояткой сабли, которую все еще держал в руке. Умная лошадка попалась, больше таких попыток не делала. Одно мешало – стремян не было. Как же они ездят?

Я пустил лошадь вперед неспешной рысью. Вот и дом Елены, вернее – за забором стоял обгоревший деревянный остов с провалившейся крышей. Плохо – все добро погорело, но не критично. Самое главное – хозяйка где?

Спрыгнув с лошади, я прошел в калитку. На пепелище – никого. Я усмехнулся – а кого ты, собственно, ожидал здесь увидеть, Юра? Безутешная Елена рыдает над пепелищем дома, ждет, когда татары ее в полон возьмут? Надо поискать в крепости.

Я направился в центр, оставив лошадь. Думаю, бесхозной она долго не останется.

Осторожно выглянул из‑за угла дома на перекрестке. О том, чтобы пройти в крепость, и думать было нечего. Вся площадь между домами и рвом вокруг крепости была заполонена татарами. Да сколько же их здесь? Явно не один десяток тысяч. На сколько хватало взгляда – одни татары. Сверху, со стены крепости, не стреляли – видимо, берегли стрелы и порох.

Ну и ладненько, пересижу до вечера в городе, а ночью пройду сквозь стену и поищу Лукерью с детьми и Елену. А пока буду по мелкому пакостить, на большее не хватит сил – за моей спиной нет конных тысяч, чтобы ударить в тыл. Худо‑бедно, пятерых уже отправил в райские кущи, к Аллаху ихнему. О, вот еще один идет, торопится.

Как только он завернул за угол, напоролся на мою саблю. Я снизу вверх ударил его в живот. В грудь противника в боевых условиях лучше не бить – там может оказаться кольчуга или байдана. Шея, руки, живот – мишени в схватке. Татарин икнул и завалился на меня.

Отбросив его в сторону, я вернулся обратно в город. Со стороны крепости раздался шум, звон оружия, пушечная пальба. Не иначе, татары на штурм пошли. Отойдя подальше, я зашел в пустой дом и прямо как был – в одежде и сапогах – улегся на кровать. Ночью татары не воюют, все равно займут дома на ночлег.

Шло время, звуки штурма стали стихать. Отбили – крепость им не взять – я ее видел изнутри, если только не притащат тяжелые осадные орудия. Только это нереально. Осадные пушки очень тяжелы, их везут в разобранном виде, по частям, очень медленно. Если бы они еле тащились, их бы давно засекли. Судя по тому, что горожане не все успели уйти под защиту крепостных степ, нападение было внезапным, быстрым, силами только конницы.

Может, не отлеживаться, взять языка да разговорить его? Пожалуй, так и сделаю, – все воеводе Хабару Симскому помощь.

Я выглянул из окна – по другой стороне улицы шли двое татар. Их выход в город был успешным – за плечами у каждого набитые переметные сумы. Я до половины высунулся из окна, чтобы они увидели мой шлем‑мисюрку и халат, призывно махнул рукой:

– Эй!

Татары увидели меня и рванули в дом. Дурачки подумали, что в доме столько добра, что мне одному не унести – решил поделиться.

Как только оба прошли в дверь, я сделал шаг вперед – так как прятался сбоку, за самой дверью, и уколом саблей в спину убил заднего. Сумки его с грохотом упали на пол. Второй обернулся и в недоумении застыл. Окровавленный клинок моей сабли касался его шеи:

– Бросай сумку!

Татарин сбросил сумки на деревянный пол. Он еще не понял – только что звали за добром, и вдруг товарищ его убит, а у горла – сабля.

– По‑русски понимаешь? Отрицательно мотает головой. Ничего, у меня ты не только по‑русски – по‑китайски заговоришь. Есть у меня такой дар – языки развязывать, и все пленные становятся полиглотами.

– Не понимаешь, значит?

Резким взмахом сабли я снял с руки мышцы вместе с рукавом халата. Татарин завизжал. Я приставил клинок к горлу. Визг утих.

– Ну так что, говорить будешь?

– Мала‑мала понимай.

– Сколько сабель у татар?

В ответ татарин показал четыре пальца.

– Четыре тысячи?

– Нет – не знаю, как сказать по‑русски: темника четыре и хан. Ни фига себе. Темник – это как командир дивизии, у темника десять тысяч сабель, и без компьютера можно посчитать – сорок тысяч всего.

– Кто хан?

– Какой? С нами еще ногайцы, много!

– Сколько много?

– Два темника.

Час от часу не легче. Это значит – еще двадцать тысяч.

– Кто ваш хан, откуда вы?

– Из Казани, хан Мухаммед‑Амин. Что‑то начало проясняться.

– Пушки есть?

Видно было, что татарин не понял.

– Ну – тюфяки, единороги – как там по‑вашему? Наряд пушечный?

До татарина дошло.

– Нет, нет, мы без обоза. – И тут он плотоядно осклабился: – Татары с обозом из набега идут, с добром да полоном.

Ярость на мгновение ослепила, рука дернулась, и татарин упал с разрезанной шеей, зажимая руками рапу. Я ругал себя за вспышку гнева – не все узнал, что хотел, но хоть что‑то.

Ох, тяжело Нижнему придется! В крепости не больше полутора тысяч человек дружины, ополчение городское, малообученное – еще тысяча, пусть две наберется, стражники городские – человек полета; то да се – в куче не более чем три тысячи, а басурман – шестьдесят тысяч. Пока одна их часть будет штурмовать крепость, другие будут отдыхать и город и окрестные деревушки – Ляхово, Гордеево, Ольгино, Ближнеконстантиново – грабить. Да ту же Кузнечиху, где я бронь заказывал. Плохо, даже очень плохо. Сколько детей осиротеют, сколько в плен попадут, чтобы в голоде, побоях, непосильном труде погибнуть в рабстве!

К воеводе надо пробиться, предупредить, если не знает, что сила огромная собралась. Успел ли гонца послать в ближние города? Слишком далек Нижний от Москвы, чтобы оттуда помощи ждать. Да и когда она придет, помощь та? Пока рать соберут, пока доскачут – две недели самое малое. А учитывая нашу русскую неразворотливость – то и поболее.

Едва дождавшись сумерек, я направился к крепости, не снимая татарского халата и шлема‑мисюрки: все‑таки какая‑никакая маскировка. Подошел к стене у оврага, где татар не было, и прошел сквозь стену. Направился по стене к Тайницкой башне. Татарский халат и шлем‑мисюрку я благоразумно снял и бросил с наружной стороны стены. Навстречу мне от башни выдвинулся воин с копьем.

– Кто таков, почему здесь?

– Воеводу ищу, ополченец городской. Караульный приблизился:

– Так я тебя знаю, ты бился с Егором.

– Было такое, – подтвердил я.

– Вниз иди – там воевода, только если дело не срочное – не подходи, зол он зело.

Зело не зело, а доложить о противнике надо. Хабар стоял на земле, в окружении ополченцев, что‑то им объясняя и показывая рукой на башни. Я протиснулся поближе.

– Воевода, поговорить надо.

– Говори.

– Наедине.

Воевода нахмурился, но, немного меня зная, понял, что разговор важный и не очень приятный. О приятном я сообщил бы громогласно.

– Хабар, – прости, отчества не знаю, – пленного я взял, попытал немного. В набеге сорок тысяч татар казанских и двадцать тысяч ногайцев в союзниках. Воевода аж крякнул с досады.

– Правда ли?

– За что купил – за то продал, но, похоже – правду говорил.

– Хорошо, что наедине сказал, эти бы в панику ударились, – он кивнул на ополченцев.

– Гонцов послал ли? Хабар помялся.

– Не успел, врасплох застали. Ничего, стены крепкие, пороха много, рвы глубокие. Даст Бог – отсидимся.

– Из города я пришел, много беженцев в лес уходят.

– Правильно делают, у нас продуктов на месяц только хватит, не могу лишние рты кормить. Весь урожай пока в деревнях, не успели доставить. – Воевода с досады сплюнул. – Только никому не говори, – тебе сказал, потому как муж ты справный. А не возьмешь ли ополченцев? Будешь войсковым атаманом. У них разброд один.

– Нет, уволь, Хабар. Помогать буду, чем смогу, но не начальник я.

– Жалко.

Мы разошлись, пожелав друг другу удачи. Воевода, отойдя на несколько шагов, остановился, окликнул меня:

– Эй, Георгий!

Чуть не забыл – я же представился ему как Георгий, и дружинники знали меня под тем же именем. Я подошел.

– Ты главного не сказал, или не узнал – есть ли у них пушки?

– Прости, воевода, запамятовал. Пушек нет, налегке пришли. – Есть Бог на свете – хоть одна хорошая весть!

Воевода с эскортом дружинников ушел. Я подошел к ополченцам, спросил, где найти родственницу.

– Женщины там, в соборах, вместе с малыми детьми.

Я побрел к церквам. Обошел сначала Михайло‑Архангельский собор, потом Спасский. Нашел Лукерью с детьми, передал привет от Ивана.

– Где муж мой, жив ли он?

Я, как мог, успокоил женщину, рассказал, что жив ее муженек, ждет, пока осада кончится, сказал, где стоят ушкуи. Лукерья поблагодарила меня сквозь слезы. Я же пошел искать дальше.

Елены нигде не было. Мне подсказали, что часть горожан укрывается в хозяйственных постройках, прилепившихся к стенам.

Тщательно обыскал и их. Мои поиски никого не удивляли – я такой был не один. Неужели в лес удалось убежать? Надо брать ситуацию под контроль.

Найдя свободное местечко, я лег, закрыл глаза. В сон‑то я наверняка не проникну – в такие дни ложатся спать поздно, сморенные усталостью. Может, получится увидеть окружающее глазами Елены?

Так, сосредотачиваюсь, вызывая в памяти лицо Елены. Смутно, очень смутно – город, дорога, татары, лошадь в телеге, за которой плетутся связанные веревкой люди, в основном молодые – девушки, парии, подростки. Господи, да она же в плену!

Я резко открыл глаза и сел. Голова закружилась. Опершись о землю рукой, я глубоко вздохнул. Так, пробуем еще раз. Я не узнал главного – какой дорогой их гонят, как далеко они от города?

Улегся снова, закрыл глаза. Попытался вызвать образ ее, проникнуть в память. Почему видения такие нечеткие? Господи, какой я тупица – это же из‑за слез. Как до меня это сразу не дошло.

– Лена, соберись, вспомни дорогу – я тебе помогу, припомни – куда тебя вели?

Ага, вот ее улица, сбоку идут татары, подгоняя пленников тычками копий. Заводят в лодки, переправа, один из парней бросается в воду, пытаясь уплыть. Татарин пускает стрелу, и беглец скрывается под воду. Берег, сбитые в кучу пленным – много их – не одна сотня. У каждого связаны руки, и многие еще связаны между собой веревками. Я помню это место, бывал здесь. Дальше, какой дорогой поведут дальше? Пленников поднимают, привязывают к телегам, и обозы уходят. Ага, обоз с Еленой на развилке уходит правее, эта дорога потом идет по земле луговых марийцев.

В это время о мои ноги кто‑то споткнулся, выматерился. Связь с Еленой прервалась. Чтоб тебя, мужик! Какого черта тебя ночью носит? Ладно, главное узнал. От переправы идут две дороги – я знал, на какой дороге мне искать женщину. Все, надо из крепости убираться. Конечно, как боевая единица я стою больше, чем десять ополченцев, но осада может продлиться долго – не одну неделю, и потом выручить дорогую мне пленницу будет нереально. Надо спасать сейчас, в дороге, когда и охраны немного, и природа позволяет подобраться поближе – лес, заросли кустарника.

Ладно, найти и приблизиться – не проблема, и охрану перебить сумею. Сложность вот в чем – как назад Елену в целости довести. Татары в обозе людей не жалеют: все идут босиком, ноги к вечеру так сбиты камнями и исколоты травой, что пленники мечтают об одном – рухнуть на землю и дать ногам покой.

Так, мысли в сторону, ночью обоз стоит на месте, стало быть – и обратная дорога короче будет. С Богом! Я перекрестился на крест Спасского собора и прошел через степу в укромном уголке. Срочно нужен конь. А где его взять, как не у татар? Я отошел подальше от крепости – там слишком много народа – и пошел по улице. Из‑за угла показался татарин, ведущий за уздцы коня. Через спину животного была переброшена переметная сума, раздувшаяся от богатой добычи. На меня он не обратил внимания – свой же идет, Нижний город богатый, добычи на всех хватит. Я аккуратно тюкнул его кистенем в висок и оттащил во двор. Взял под уздцы коня и повел дальше. Спокойно перешел через деревянный мост (не забыть бы подпалить его на обратном пути, глядишь – бросить трофеи татарам придется) и, отойдя подальше, сбросил переметные сумы и взлетел в седло сам. Нахлестывал чужого коня нещадно, желая лишь одного – быстрее догнать колонну пленных.

Вот и поляна, где собирали пленных. Я резко остановился и завел коня в лес подальше. Надо бы запомнить место – обратно придется ехать на коне вдвоем. Ползком подобрался к поляне. Эх, было бы у меня время – сейчас бы моя сабля вдоволь напилась вражеской крови!

Впереди, на большой луговине, горят костры… По периметру – часовые, группами по три‑четыре человека, в центре – телеги, укрытые холстинами, вокруг – люди вповалку. Сон и усталость свалили всех. Как же мне найти Елену? Все надо делать быстро. Подобравшись к одному из постов, встал и спокойно, как свой, подошел. Когда до дозорных осталась пара метров и меня спасала лишь темнота, выхватил саблю и в мгновение ока зарубил двух нукеров. Трупы оттащил за ближние деревья. Вдруг наткнется кто раньше времени?

Смело побрел между пленниками. Издалека да в темноте никто из татар не опознает меня – одежда и шлем успокоят. Сердце глухо бухнуло – вот она! Руки связаны впереди, еще одна веревка – на шее, тянется к другим пленницам, ноги сбиты в кровь.

Я дотронулся до плеча, потряс – нет, не просыпается. Толкнул сильнее. Глаза ее распахнулись, рот раскрылся, и если бы я не успел закрыть рот рукой, она бы закричала. Конечно, выглядел я в темноте, как татарин. Слабый свет луны не позволял меня разглядеть.

Елена задергалась, пытаясь отбросить мою руку

– Тс‑с‑с! Тихо! – прошипел я. – Ты что, меня не узнала? Это же я, Юра.

Елена притихла, всмотрелась в лицо.

– Как ты меня нашел? Как узнал, что я в полоне татарском?

– Умоляю – тихо, все разговоры потом, надо выбраться отсюда. У дальнего костра стражи уже нет, нам – туда.

– Я не пойду без Властимиры.

– Это еще кто?

– Сродственница по мужу – она рядом, через одну женщину от меня.

Как мне этого не хотелось! Одну из плена вывести – проблема, а уж двоих… Ладно, тогда придется менять весь план.

Я перерезал веревки на руках и на шее. Елена сразу принялась растирать затекшие руки.

– Идти сможешь?

– Ноги болят – просто ужас.

– Где парни нижегородские?

– Там лежат, – указала пальцем.

– Сиди тихо, ни звука, иначе татары всех зарубят. Держи нож, режь веревки и жди меня.

Я встал и, не скрываясь, направился к месту, где находились мужчины. Вот лежат крепкие парни, лица в ссадинах и синяках – наверняка сопротивлялись. Такие мне и нужны.

Рукой толкнул в плечо парня, он открыл глаза, сквозь зубы проговорил:

– Чего тебе еще, сволочь татарская?

– Только тихо! Я не татарин – одежда татарская, для обмана. Из плена бежать хочешь?

Даже в темноте я увидел, как вспыхнули надеждой глаза парня.

– Хочу!

– Тс, тихо.

Я вытащил саблю, перерезал веревки.

– Надежные люди есть здесь?

– Как не быть, не по своей воле в плен попали. Жалко – врасплох застали, без оружия был.

– Тихо, очень тихо буди своих, потом ползите к тому костру, – я показал рукой. – Постарайтесь, чтобы вас не было видно. За костром, в ближних деревьях – два трупа татарских лежат, все при оружии. Соберите ножи, сабли, копья, щиты – в общем, все, что найдете подходящего, потом – вот к тому костру, где двое охранников. Ждете моего сигнала. Как свистну – бросаетесь и рубите их без пощады. Завалим их всех, тогда уйдем. Не сумеем – покрошат нас в капусту Я беру на себя вон тех, – указал я рукой. – Смотрите не ошибитесь, да на меня в темноте не попадите.

Парень стал потихоньку будить юношей и взрослых мужиков, а я разрезал веревки. Надо торопиться: если у них есть отдыхающая смена – плохо, все может сорваться. Если все у костров сидят – у нас есть шанс.

Я стоял и поэтому смог увидеть, как близ костра мелькнули тени и растворились среди деревьев. Вот поползли назад. Молодцы, я боялся, что, нырнув в лес и найдя оружие у убитых, они рванут бежать через чащу, плюнув на других пленных.

По времени – пора. Я не спеша, ровным шагом пошел к костру, где татар сидело больше всего. Пусть париям будет полегче, им и так досталось. Подойдя на несколько шагов, резким броском впечатал кистень в висок одному татарину, второго заколол саблей, но третий кинулся на меня. Завязался пеший сабельный бой, и неизвестно, как бы все повернулось, не споткнись татарин в темноте о награбленные узлы. Тут ему и конец пришел. Я сунул два пальца в рот и свистнул. Тотчас с земли поднялись темные силуэты и бросились на татар, сидевших вокруг костров. У одного костра получилось удачно, у второго – замешкались.

Я бросился туда. Из пленников в живых остался только один. Сжимая в руках саблю, он яростно вращал ею, не давая татарам подойти ближе, но я понимал, что долго ему не продержаться. Я налетел на татар, как коршун на цыплят – срубил голову одному, отсек руку саблей второму и довершил дело, ударив его саблей в живот.

– Ты что – один остался?

Парень очумело вертел головой, не веря в свое спасение.

– Один, остальные – вон, полегли.

– Не зря жизни отдали. Ты не видел – есть ли еще татары, кроме как у костров?

– Лошадей подальше отогнали, с ними еще двое узкоглазых.

– Режь веревки, собирай людей, только очень прошу – тихо, без криков и паники. Похоже – все идет хорошо, даст Бог – уйдем. В какую сторону лошадей увели?

Парень махнул рукой, указывая направление. Я направился туда. Надо убить их всех. Если хоть один останется, на лошади быстро до своих доберется, устроят облаву – тогда точно никто живым не уйдет.

Вот и костерок. Рядом сидит татарин – где же второй? Я специально подошел так, чтобы между мной и татарином был костер. В ночи даже неяркий свет костра слепит, не позволит разглядеть мое лицо.

Я затянул заунывную, без мотива, песню. Откуда пришло на ум такое? Татарин даже не поднялся – кого бояться? Свой идет, видно, кумыса напился, весело человеку. Так он и умер, сидя. И едва я успел вытереть об него саблю, как явился и второй: то ли по нужде отходил, то ли лошадей проверял. Увидев лежащего соратника, выхватил саблю и бросился на меня. Шалишь, вислоухий, меня Павел учил сабельному бою, не тебе со мной тягаться. Через несколько секунд татарин уже корчился на земле.

Я забрал их сабли и ножи – пленникам пригодятся.

Все пленники уже были развязаны, бестолково слонялись вокруг телег. Завидев меня, сначала испугались. Совсем запамятовал! Я сбросил шлем, снял халат.

– Что в телегах?

– Известно что – добро награбленное.

– Так чего же вы стоите, босиком назад идти хочется? Быстро ищите себе обувку на ноги, кому не хватит – обмотайте ноги тряпками. Назад кружным путем пойдем, еще дальше топать придется. Найдете еду – берите с собой, фляги и кувшины тоже забирайте.

Бывшие пленные бросились к телегам, быстро их разобрали. Тулупы, шубы, шапки – все летело под ноги. Сейчас эти вещи не имели цены.

Найдя еду, вцеплялись зубами сразу – оголодали за два дня. Ко мне подошел парень, которого я развязал первым. Я отдал ему пару трофейных сабель, ножи.

– Раздай мужикам, кто хоть немного владеть умеет. Звать‑то тебя как?

– Егор. Может, лошадей возьмем?

– Эх, Егор, голова дурная, сам подумай – на лошади по дороге ехать надо, в лесу скорости не будет, да и не хватит на всех лошадей. Вместе с заводными – не больше двух десятков. А пленных сколько?

– Сотни полторы.

– То‑то. Даже если два десятка лошадей через лес пойдут, тропинку копытами набьют, след останется, а следопытов хороших у татар полно, все – охотники сызмальства.

– А ты кто? – вдруг прорезалось у парня любопытство.

– Горожанин, именем Георгий, ныне велением Хабара Симского – ополченец.

– Ой, видел я ополченцев – не знают, с какого бока за арбалет взяться. Не похож ты, Георгий, на ополченца.

– И долго мы болтать будем?

– Совсем запамятовал, атаман! Парни в телеге сундук нашли. Пойдем, посмотрим?

– Пошли.

В телеге и в самом деле стоял большой дубовый сундук, на амбарном замке. Попробовал открыть – не получается. Но и оставлять его татарам не хотелось.

– Парни, берем телегу, столкнем ее с сундуком в реку.

Парни и мужики взялись за оглобли, уперлись в задок и покатили телегу к реке. Неширокая – метров тридцать, берега пологие, поросшие камышом. Булькнув несколько раз, сундук ушел под воду.

– Зовите сюда всех, немного пройдем вброд, чтобы следов не оставить. Идите след в след, чтобы траву не вытоптать.

Женщины, подростки, мужчины спустились с берега в воду. Я шел впереди, за мной – Елена, за ней – остальные. Девчонки повизгивали, наступая на скользкий ил, крестились, но не отставали. Все держались за мной, как поляки за Иваном Сусаниным.

Пройдя так с полверсты, я выбрался на берег и направился в лес – нижегородцы не отставали. Через полверсты мы пересекли поперек дорогу, по которой пленников гнали из Нижнего. Теперь надо забирать вправо, уходя на северо‑запад. Пока татары осаждают Нижний, надо увести людей подальше. Хоть парни проявили себя неплохо и горят желанием поквитаться с обидчиками, пускать их в сечу нельзя – опыта нет, брони нет, оружие скудное. Моя задача – запутать следы и увести их живыми. Полторы сотни душ стоят того, чтобы о них позаботились.

Шли до рассвета. Я уже и сам выбивался из сил, а каково было им? Но все молчали и упорно шли. Они уже отведали татарской плетки, многие женщины были изнасилованы и прекрасно представляли, какая жизнь ожидает их в рабстве.

Мы вышли к опушке; место впереди открытое, и где мы – я не знал.

– Все, привал. Всем отдыхать. Ночью пойдем, сейчас – спать. Люди обессиленно повалились на землю, кто где стоял. Лена привалилась к стволу дерева, прикрыла глаза. Ни на какие эмоции не было сил.

Я пошел по бивуаку, если его можно было так назвать. Вот и парни, они шли в хвосте и отдыхали здесь же.

– Егор, узнай – может, кто‑нибудь бывал в этих местах.

– Я был, – сразу раздался голос, с земли поднялся щуплый подросток. – Мы с тятенькой бортничали в этих местах.

– Ручьи есть неподалеку? Людей поить надо.

– А как им не быть? Тут, недалече.

– Тогда возьми пару человек – кто еще в силах двигаться, соберите пустые кувшины, фляги, принесите воды, напоите всех. Егор!

– Слушаю, атаман!

Вот ведь, прилепилось звание, и деваться некуда.

Атаман – вождь, предводитель ватажки – артели мастеровых, группы воинов; даже у разбойников пахана атаманом зовут. Прозвище необидное, указывающее на статус.

– Возьми пару ребят из тех, что покрепче, одного на опушку определи, другой пусть по нашему следу назад отойдет. Пусть наблюдают. Сидеть тихо, только смотреть. Ежели татары появятся – стрелой ко мне. И молча. Через полдня смени, пусть отдохнут.

– Понял.

Я пошел назад. Коли назвали атаманом, надо соответствовать. В начальники я не набивался – само получилось; хоть и были среди пленных мужики постарше меня, но воинов с опытом не было никого, в большинстве – подростки да женщины. Проходя мимо отдыхающих людей, я напоминал:

– Сидеть тихо, никуда не отходить, воду сейчас принесут. Дойдя до головы колонны, и сам рухнул в траву. Бессонная ночь

и схватка с татарами отняли силы. Подкрепиться бы, да нечем. Появились подростки с водой. Напоив Елену, я напился сам. Вкусна вода – чистая, холодная – аж зубы ломит.

– Эй, парень!

– Векша я, атаман.

– Векша, далеко ли мы от Нижнего?

– Верст десять на закат.

– Ока где?

– Должна быть там, – парень махнул рукой.

– Селения рядом есть? Векша сморщил лоб.

– Прости, атаман, не припомню, вроде не было.

Парни ушли. Я прикрыл глаза, задумался. Куда вести людей? Селений поблизости нет, если верить Векше, к Нижнему пока нельзя. Конечно, я потом разведаю – снята осада или татары еще там. Но сейчас‑то их куда? Кормить надо, а продуктов нет, воды – и то вдосталь нет. К ручью отпускать боязно – не наткнутся ли на татар? А дождь ежели? Много ли надо голодным и усталым, чтобы свалиться? Позаболеют все. Кашель – он ведь далеко в лесу слышен.

Постепенно в голове складывался план – идти ночью до Оки, потом вдоль берега, уходя от Нижнего. Коли лодка попадется – переправляться на тот берег, все безопаснее; потом – вверх по течению, до первой деревни или села. Не выгонят – хоть в сараях, под крышами переночуем, постными щами накормят, репы дадут – с голоду не умрем. Нам бы только день‑два продержаться.

На лоб мне легла прохладная ладошка. От неожиданности я вздрогнул.

– Ой, прости, разбудила я тебя, – это Лена.

– Не спал я, думы тяжкие – куда людей вести, чем кормить, как от басурман уберечь.

– Прости глупую, так захотелось тебя потрогать, поласкать. Жизнь ты мне спас, до гроба помнить буду.

– Рано о гробе говорить, жить надо.

– Как нашел ты меня? Я усмехнулся:

– Сон увидел – твой сон, где пожары, татары. Бросил купца с кораблями и товаром. В безопасности они, меня дожидаются. А сам – в Нижний, тебя не нашел, от дома твоего одни головешки остались.

Тут Лена не выдержала, заплакала. Потом взяла себя в руки:

– Продолжай!

– А что продолжать? Кинулся вслед, по дороге – для полона дорога одна, не заплутаешь. Остальное ты сама видела.

Тут я приврал – дорог было несколько, но не раскрывать же мои способности. Елена припала к моей груди.

– Любый мой, тенью твоей буду, ноги мыть буду, спаситель! Так, по‑моему, начинается истерика. Чуть отпустило нервное

напряжение – и вот выход.

– Т‑с‑с, тихо, без слез. Твоим подругам по несчастью не легче. Они ведь не знают, что с их родными – мужьями, детьми – живы ли? А ну как, на тебя глядючи, все реветь начнут? Успокойся, я ведь полюбил не русалку мокрую.

Елена вытерла рукавом слезы, потихоньку успокоилась.

Настал полдень, солнце пригрело, и даже самые стойкие, измученные нашим переходом, уснули. Я и сам впал в дремоту. Неожиданно тишину разрушили крики, женский визг. Мать твою! Говорил же – не шуметь! Я бросился к концу колонны. А здесь уже кипел бой, даже не бой – побоище. Татары подобрались незаметно и атаковали. Были они пешими, но утомленные люди не смогли сразу организоваться. Парни кинулись в бой, но куда городскому пареньку с одной саблей, которой и владеть толком не мог, справиться с головорезом, имеющим шлем, щит, копье и саблю? К тому же татарин никогда не работал и всю жизнь воевал – опыта в схватках им было не занимать.

Перерубив парней и мужиков, татары взялись за женщин. Видя бой, женщины врассыпную кинулись в лес. Я с ходу врубился в сечу, срубил одного, второго. Отскочив за дерево, прижался к стволу, пропустив татарина, ударил ему в спину. Выскочил, бил влево и вправо, в два прыжка долетел до татарина, погнавшегося за девчонкой, рубанул по шее, бросился в другую сторону, в ярости просто располовинил еще одного. Я рубил, колол, не считая убитых. Там, где шлем‑мисюрка или халат татарский, расшитый растительным орнаментом или узорами, – там враг.

Через несколько минут все было кончено. Я остановился, осмотрелся. Хреново! Шестеро убитых татар и три десятка своих – почти все парни и много женщин. Так плохо мне никогда не было. Я же обязался довести их домой живыми!

Я помчался назад. Где же наблюдатель, которого я распорядился отослать по нашему следу, почему не предупредил? На бегу я чуть не запнулся о тело, лежащее в высокой траве. Вот и наблюдатель. Юноша лежал на спине, а на шее – удавка. Подобрались тихо – это татары умели, набросили удавку, – даже крикнуть не успел. Так, давай спокойно. Пленных они пришли рубить пешими, но что‑то они уж очень быстро нас догнали. Точно – надо искать коней. Небось, оставили в лесу, спешились. Топот копыт далеко слышен – вот и разгадка, почему они пешие. Спугнуть нас боялись. Кинемся в лес – ищи нас поодиночке.

Я осторожно пошел в стороне от нашего следа. Был след, трава примята и вытоптана – не один человек прошел, полторы сотни. Ночью заметно не было, да я, собственно, и не присматривался. Справа раздалось ржание. Вот они где! Ползком я подобрался к стоянке. Оседланные лошади щиплют траву, двое татар играют в кости. Конечно, чего им опасаться. Небось завидуют товарищам, что ушли урусов рубить.

Того, что сидел ко мне спиной, я убил первым. Второй успел выхватить саблю, но мой клинок уже был у его горла. Татарин замер.

– Брось саблю! – Татарин выполнил мой приказ.

– Как вы нас нашли?

– По следу, однако. Мурза Исмаил утром приехал проведать полон, а никого нет. Воинов побили, трофеи унесли. Как не догнать?

– Чего же за девчонками гоняться, новых наловите!

– Э, большие деньги в сундуке, а сундука на телеге нет, и телеги нет. И на следах ваших тоже следов телеги нет. Вот мурза и решил догнать, узнать – где телега с сундуком.

Татарин по‑русски говорил чисто. Не видь я его лица – точно как московит говорит, даже акает.

Так вот почему за нами погоня. Плевать им на парней, а девки да бабы – вообще пыль под ногами. Их интересовал сундук. Не надо было его трогать, пусть бы стоял на месте. Татарин, видя, что я раздумываю, медленно потянул нож из ножен.

– Умри, тварь! – Я полоснул его саблей по шее и пошел к своим.

Зрелище не для слабонервных. Слева, справа, в кустах, прямо передо мной лежали трупы. Наши, татары – все вокруг было забрызгано кровью. Я оглядел себя: вся одежда, руки, оружие – все в крови. И отмыться негде.

Около трех десятков женщин и два подростка сидели там же, где были до боя.

– Остальные где?

– Разбежались, – испуганно ответили они вразнобой.

– Идите, собирайте, кого сможете, уходить отсюда надо, выследили нас татары.

Женщины с опаской пошли в лес искать беглянок.

– Идите смело – нет рядом татар, только недолго, – крикнул я им вслед.

Увидев меня, Елена побледнела.

– Тебя ранили?

– Нет, то чужая кровь. Отмыться надо. Где‑то впереди ручей, где парубки воду набирали. Пойду, сполоснусь.

– Я с тобой, я боюсь, не останусь одна.

Мы вдвоем пошли вперед. Вот и ручей. Я сбросил одежду, Елена стала ее полоскать, оттирая песком. Я обмыл лицо, руки, ополоснул саблю. Вода в ручье окрасилась в розовый цвет. Многовато я кровушки пролил сегодня. И главное – ребят жалко, им бы жить да жить. Моя вина – с сундуком этим!

Я натянул сырую одежду. Уже лучше. По любому предпочитал сырую одежду окровавленной. Жарко, мокрая рубашка скоро на теле высохнет, а кровавая вонять начнет.

Мы вернулись назад. С воем и слезами ко мне кинулась толпа женщин. Сквозь причитания мне удалось понять – они испугались, что я их бросил и ушел.

– Нет, мои любезные, не для того парни ваши и мужи жизни свои отдали, чтобы я наутек бросился. К ручью ходил, отмываться.

Слезы и плач стихли. Похоронить бы ребят надо, да чем копать? Саблей я до Пасхи копать буду, да и времени нет. Спохватятся татары – где малый отряд мурзы Исмаила? А найти его! А там не только следы моих людей, по этим следам кони проскакали, не тропинка уже – дорога целая. Не следопыт – простой воин по следам найдет. Простите, ребята, что бросаю без погребения, постараюсь грех сей в церкви отмолить, ежели живым удастся в Нижний вернуться.

Я посчитал нашедшихся – восемьдесят два человека, вместе со мной. Однако! Половина от вчерашнего осталась. Парни все полегли, женщин – тридцать. Где еще почти полсотни? Дурочки, в лесу в одиночку не выжить! Или от голода помрут, или татары снова в плен возьмут, или зарубят ради развлечения. Но некогда ждать, и медлить нельзя – уходим.

– Идти цепочкой, старайтесь не отставать. Коли заметите что – не кричите, передайте по цепочке. Ясно?

Я пошел впереди; паренька того, что местность знал, Векшу – припомнил я, – татарин зарубил.

Так что я и проводник, и авангард боевой, и защитник в одном лице.

Мы дошли до ручья – тут все кинулись пить, ополаскивать лица.

Будя! Я пошел вниз по течению ручья. Все ручьи вливаются в речушки, а речушки – в реки. Если Ока недалеко, по ручью мы к ней и выйдем, да и со следа татар собьем. Нет в воде следов. Хорошо – татары еще не додумались до собак‑следопытов. А в Англии такие уже в это время были. Отсталый они все‑таки народ, эти татары.

Тесной колонной мы брели по ручью, спотыкаясь о камни и корни деревьев. Отмякли девчонки, даже смех иногда слышался, когда кто‑нибудь падал в воду. Деревья впереди расступились, посветлело. Я приказал:

– Всем на берег и – замрите.

Сам подошел к опушке. Здорово! Ручей вливался в Оку. Это место я узнал – чуть ниже по течению, буквально в версте, я оставил Ивана с ушкуями, только по левому берегу. Вот загвоздка. Как переправиться? Река широкая, не всякий мужик вплавь рискнет, а уж женщины… Лодок нигде не видно, как, впрочем, и судов – весть о нападении татар разлетелась по реке мгновенно, и сейчас все сидели на пристанях, ожидая конца осады.

Я окликнул женщин: передохнули малость – и хватит.

Мы пошли по берегу против течения, удаляясь от Нижнего. Может, попадется на счастье лодочка, хоть маленькая.

Версты через две начались густые заросли.

– Все, девчонки, привал, отдохните.

Сам отошел подальше, поглядывая на реку. Вот и рыбачок на лодочке. Война войной, а кушать хочется.

– Эй, рыбак!

Мужик от неожиданности вздрогнул.

– Кто тут?

Я приподнялся из травы.

– Перевези на тот берег.

– Некогда мне, рыбу ловлю; семья большая, кормить надо.

– Деньги дам.

Деньги мужика заинтересовали. Он вытащил за веревку камень со дна, что использовал в качестве якоря, подгреб поближе: – Сколь дашь?

– Полтину. Мужик засуетился:

– Счас, счас! – В несколько гребков подошел ближе. – Покажи деньги!

Я развязал поясной кошель – и как я умудрился в схватках не потерять его? – высыпал деньги на ладонь.

– Смотри!

Мужик, убедившись в моей платежеспособности, заработал веслами, и лодка уткнулась носом в берег.

– Садись, мигом домчу.

Я забрался в лодку. Маловата, человек на пять, от силы шесть. Девчонки‑то легкие. Сразу отдал мужику деньги, дождался, пока он отгребет от берега, и сказал:

– Стой!

– Чего еще забыл?

– Чуть ниже по течению женщины, из полона татарского убежали, надо их на тот берег переправить.

– Нет, так мы не уговаривались.

Я вытащил саблю, приставил к груди.

– Хорошо, греби к тому берегу. Я тебя высажу, сам девчонок перевозить буду. Лодку на берегу брошу. А хочешь – сразу туда поплывем, и лодка цела будет, и денег дам – не обману.

Лодочник выругался сквозь зубы, но против сабли не попрешь – уж очень довод убедительный.

Мы пристали к берегу. Я побоялся идти за женщинами – лодочник мог уплыть и без нас. К счастью, они меня заметили, выбежали сами.

– Так, не суетиться, всех сразу не заберем. Первые пять человек – в лодку.

Лучше бы я сам отсчитал. Село семеро, и лодка чуть ли не черпала бортами воду. Так не пойдет.

– Двое – ты и ты – выйдите из лодки. – Женщины молча вышли.

Лодка отчалила. Опытный лодочник работал веслами без устали, и вскоре лодка ткнулась носом в берег.

– Живо выходите, прячьтесь в кусты и – сидите тихо. Девчонки выскочили.

– А ты что? – спросил я лодочника. – Вылазь.

– Нет уж, ты вылазь, я веслами сызмальства махать приучен.

– Ладно, быть по‑твоему. Я на том берегу вылезу, но коли обманешь, знай – сам реку переплыву, тебя найду и шкуру твою вместо паруса натяну.

– Ой, глядите, какой грозный! Будешь грозить – веслом вдарю, сразу ко дну пойдешь – раков кормить.

За перебранкой я и не заметил, что лодка пристала к правому берегу. Я вышел: все‑таки есть разница – сто килограммов моего веса или две девчонки в лодке.

На этот раз сели шестеро. И только лодочник собрался отплыть, как мне в голову пришла мысль:

– Девчонки, кто посмелее – цепляйтесь двое за корму. Вымокнете, но быстрее на другом берегу окажетесь.

Смелые нашлись. Лодка стала отплывать, двое схватились за корму и плыли за ней как на буксире. Все‑таки восемь – это не шесть. Я и так был удручен, что лодка вынуждена будет сделать десять рейсов. Это же уйма времени! А если по следу татары идут? Мы успеем переправиться, или они нас раньше найдут?

За каждый рейс я давал лодочнику полушку. Рыбы не поймает из‑за нас, так хоть деньги заработает.

ГЛАВА III


Последним рейсом уходили мы – несколько женщин, и я за кормой. Мне вдруг вспомнилось – так моряки стирают одежду. Выбрасывают на веревке за корму и полощут бельишко в воде целый день. Ни порошка тебе стирального, ни стиральной доски, а белье чистое. Я засмеялся. Елена обернулась.

– Ты чего?

– Обманули мы татар, ушли!

Пристали к берегу, и я отдал лодочнику деньги.

– Послушай, лодочник, – уж прости, имени ты своего не назвал, – нет ли у тебя на продажу рыбы – копченой, вяленой? Женщины три дня не евши, на одной воде.

– Как не быть, есть. Ежели подождете – привезу. Чего хотите?

– Желательно конченой, от нее пить не так хочется, и не очень дорогой – обойдемся без семги или осетра. На человека – по рыбине, мне – две. Ну, возьми девяносто штук для ровного счета.

– Четыре рыбины в локоть – две полушки.

– Вези.

Лодочник погреб так споро, что в голове мелькнуло подозрение – не прячет ли он где лодочный мотор?

Вернулся он приблизительно через час. Лодка шла тяжело, почти до бортов полная копченой рыбы.

Лодка только ткнулась носом в берег, как нас накрыло облаком такого вкусного запаха, что не устояли беглянки, начали выхватывать рыбу.

– Стоп! Без суеты, есть все хотят одинаково. Тот, кто в лодке, пусть передает рыбу дальше по цепочке. Не волнуйтесь, хватит на всех.

На правах атамана я зашел по пояс в воду, выбрал из лодки две рыбины побольше, вручил Елене.

– Ешь сама, другую мне оставь.

Рассчитался с лодочником; кошель мой опустел почти полностью – так, болтались три рубля медяками.

Лодочник был доволен. Нижний в осаде – кому рыбу продавать, это ведь не железо, которое может долго лежать. А тут – оптом продал. Я правда, подозревал, что с ценой он меня надул – лишку я отдал; но, глядя, как женщины жадно едят рыбу, обсасывая косточки, махнул рукой. Бог ему судья – не я.

Набив животы, мы побрели к воде – вымыть руки и попить. Рыбка и впрямь была хороша – нагуляла к осени жирок, он так и тек по рукам. Мясо расслаивалось на пласты и таяло во рту. Отличная рыба, даже в хорошие времена не часто встречалась такая вкуснотища.

Уже съев вторую, я почувствовал в животе приятную тяжесть. Поспать бы сейчас – третьи сутки на ногах, без сна, голова как чугунок, соображаю плохо.

– Так, женщины, выбирайте старшую. Женщины немного поспорили – а как же без этого, и вытолкнули из толпы смуглянку лет тридцати аппетитного вида.

– Олеся, – представилась она.

– Мне поспать надо, хоть немного – две ночи уж на ногах, да и вам всем отдохнуть не помешает. Пока буду спать, назначаю тебя старшей – поставь со всех сторон дозорных – пусть не спят, смотрят. Часа через два меняй, отдохнуть всем надо. – Я повысил голос: – Слушать ее, как меня!

Сам забрался в кусты и рухнул: ноги уже не держали. Рядом устроилась Елена. После побега из плена она вообще старалась от меня не отходить, иногда даже невольно мешая. Не до ласк и любви сейчас. Трудная ситуация, ответственность большая – чуть ли не сотню людей надо накормить и живыми домой привести. А из мужиков я один остался: двое подростков не в счет, их только и можно послать, что на дерево – окрестности осмотреть. С этой мыслью я и отрубился.

Проснулся не сам: меня трясли, как грушу.

– А, что случилось?

Рядом со мной стояли женщины, в первых рядах – Олеся и Лена.

– Ничего, мы уж думали – ты не проснешься. Стемнело уже.

И в самом деле – сумерки. Это ж сколько я проспал? Часов восемь, не меньше. Беглянки тоже отдохнули, умылись, выглядели посвежевшими. Ну что, надо идти. Если двигаться вниз по течению, то мы должны наткнуться на стоянку Ивана с его ушкуями. Все‑таки свои, хоть найдутся продукты – покупать еду было не на что. Охотиться – лука нет, а и был бы – я стрелять из него не умею.

– Все на месте? Ничего не случилось? Татар не видно? Отвечать начали все сразу, и понять я ничего не мог.

– Олеся! Ты старшая – отвечай.

– Все на месте, никого не видели, а девчонки в дозоре уснули.

М‑да, поспал называется – нас голыми руками взять могли. Но и выдержать еще одну ночь без сна я просто бы не смог.

– Недалеко отсюда стоят ушкуи купца Крякутного. Надо идти к ним, какая‑никакая защита будет и еда.

Услышав про еду, женщины воспрянули духом. Мы пошли вдоль берега – к тому же здесь была тропинка. Часа через два из кустов выскочил мужик с копьем и заорал:

– Чего на рожон прете? Кто такие?

– А сам‑то ты кто будешь, что спрашиваешь? Услышав русскую речь и видя женщин, мужик опустил копье.

– Из охраны купеческой я.

– Не Ивана ли Крякутного? Мужик вгляделся в мое лицо.

– Так я тебя у купца на судне видел!

– Веди к хозяину.

Через короткое время мы подошли к стоянке.

На берегу горел костер, в котле булькало варево. Женщин встретили радостно. Начались расспросы – откуда идут, кто родня. Даже родственники нашлись, а уж знакомых – каждый третий. Девушек усадили к костру. Наливали кулеш в миски, матросы пошарили по запасам, принесли сухари, соль, сушеные фрукты. Над вторым костром повесили еще один котел, так как из первого котла все съели мигом, да и досталось не всем.

От деревни уже шел быстрым шагом Иван. Думаю, он и побежал бы, да не к лицу степенному купцу опускаться до бега – можно лицо потерять, чай, не мальчик на побегушках. Подойдя, крепко меня обнял.

– Говори, не томи.

– Город в осаде, татары с ногайцами обложили, сила огромная. Дом твой цел, Лукерья с детьми в крепости успела укрыться, третьего дня была жива и здорова, кланяться тебе велела.

– Слава Господу, услышал мои молитвы. А это что за табор? Бабы откуда?

– У татар в плену были, отбил, пришлось сюда вести – не к городу же, снова татарам в руки. Ноги посбивали, оголодали за три дня, не ели ничего. Бери на довольствие, у меня денег уже нет.

– Да что же это делается! – заголосил было купец, да опомнился быстро: когда речь о жизни идет, не до денег. Вздохнул тяжело, махнул рукой: – Пусть столуются. Завтра в деревню пошлю людей, пусть гречку купят, другого чего. Охотники в команде есть, пускай по лесам побродят, глядишь – свежей убоины принесут. Обойдется, дай Бог. Постой, так ты что – один их у татар отбил?

– Почему один – еще парни были, тоже из пленных, мне помогали. Только не повезло нам – догнали днем басурмане, парней и девок многих порубили, часть разбежалась по лесу; собрал назад только восемьдесят, а было вдвое больше.

Иван изумился:

– Так ты герой! Одного человека у татар отбить – и то отвага нужна, а ты восемьдесят привел! Эй, други мои! Посмотрите на него – он из полона татарского женщин наших отбил, сюда привел!

– Узнали уже, тут женщины про него сказывают – как ночью татар рубил, как днем один от ворогов отбил, как на лодке всех переправлял. Воистину Бог помогал.

Я даже застеснялся слегка.

– Иван, что дальше делать думаешь?

– Думал – ежели вовремя не вернешься, подожду еще денек, да обратно, вверх по течению поднимусь, в дне пути – Муром. Наверное, туда подамся, там и пересижу. Девок брать с собой придется, не бросать же их здесь. Места на ушкуях хватит: хоть и тесно, да идти недалеко. Опять же, Муром – не деревня, всю еду на торгу купить можно.

– Хорошо, Иван, большую тяжесть с души снимаешь. Они – как гири на ногах. Мое место сейчас в Нижнем, в крепости, а не здесь – юбки охранять.

– Юбки охранять тоже кому‑то надо. Я вот среди спасенных Олесю видел, это дочка купца Мамонтова. Увидишь – передай, что жива, он рад будет и при случае отблагодарит.

– Иван! – Я укоризненно посмотрел на купца. – Я не ради денег их у татар отбивал.

– Ладно, ладно, не обижайся, это я к слову.

– Иван, с утра в Нижний ухожу, коли Лукерью увижу, что передать?

– Известно что – жив я, здоров, с судами и товаром в Муроме пересижу. Пусть детей только сбережет. И еще – передай ей послание.

Купец стилом на бересте нацарапал какие‑то значки. Я посмотрел, но ничего не понял – тарабарщина какая‑то. Значок, цифры 2 и 3, опять значок, потом 6. Видя мое недоумение, Иван засмеялся.

– Это я такие весточки ей посылаю. Она знает, как счесть, это денег касается.

Я сунул бересту за пазуху.

– Накормишь?

– Так тебя не покормили?

– Не успели – женщины набросились, да и что такое на всех один котел?

Иван повел меня в деревню; я окликнул Лену, и мы пошли втроем.

В крестьянской избе, где квартировал Иван, нас накормили супом, вареной курицей, и мы наелись хлеба. О, теперь совсем хорошо.

Иван отвел меня в сторону.

– А это кто с тобой?

– Невеста. Как закончится все – свадьбу сыграем.

– Не забудь пригласить, посаженным отцом буду. Мы посмеялись.

Спать нас уложили вместе, утром разбудил Иван.

– Вставайте, завтрак готов; кушаем, и мы отчаливаем. За невестой твоей я пригляжу.

– Как пригляжу? – Елена встревожилась. – Я разве не с тобой ухожу?

– Нет, лучше вам на ушкуй – и в Муром, там переждете лихие времена.

– Нет, я с тобой пойду. Помогать тебе во всем буду

Я вздохнул и согласился. Иван растянул рот в улыбке. Мы попрощались и, не дожидаясь, пока ушкуй отчалит, вышли на тропинку. Чувствовал я себя отлично – обузы в виде толпы женской нет, я сыт, выспался, со мной рядом идет любимая женщина. Если бы не татары – чем не счастье? И тут Елена начала очень интересный разговор:

– Ты ведь хочешь в кремль попасть?

– А как? – Я умолчал, что хотел просто пройти сквозь стену – ведь вдвоем такой трюк выполнить невозможно.

– Я помогу тебе.

От удивления я остановился.

– Это каким же образом?

– Батюшка мой каменщиком был, одно время дома каменные клал, а как кремль каменный строить стали – помогал строить. Так он мне тайну великую открыл – из кремля в Почаинский овраг ход подземный идет, а уж из оврага можно к Волге спуститься.

Я хмыкнул и стал обдумывать услышанное. Предложение очень интересное. Вопрос только в том, сможем ли мы найти вход.

– А где вход в это подземелье?

– Называл тятенька приметы, да запамятовала я. Может, на месте удастся вспомнить?

Ну да, вспомнить. Будем белым днем лазить по оврагу – то‑то татары повеселятся!

На деле это оказалось вполне выполнимо. Татары, в большинстве своем, были у стен, в осаде. Бродили по городу шайки грабителей татарских – не без того. Но у оврага не было никого. Да и что татарину там делать? Правоверный мусульманин воевать должен, в крайнем случае – чужим добром сумки набивать. А в овраге, кроме шайтана, или иблиса, никого и не встретишь. Ну может быть еще парочку нищих – а что с них взять, кроме вшей?

Мы ходили по склону, Елена упорно пыталась отыскать вход, вспоминая приметы, но – или память подвела, или вход завалило за годы. Мне надоело собирать на штаны репейники и рвать рубашку о колючки. Надо попробовать поискать с помощью лозы. Искали же предки, да и доныне в деревнях с помощью лозы ищут близкую воду, а потом роют колодцы. Подземный ход – не вода, но почему бы и не попробовать?

Я срезал ножом ветку, зажал в руке. Вообще‑то я попробовал бы железную рамку – когда‑то, еще в прежней жизни, я видел фильм и кое‑что запомнил, но проволоки под рукой не было.

С зажатой в руке лозой я пошел по склону. Конечно, пошел – это громко сказано. Практически я полз на левом боку, цепляясь левой же рукой за кусты и корни. Склон был довольно крутой, и удержаться было непросто. Вот лоза повернулась в руке. Сломив ветку кустарника, я воткнул ее в землю. Теперь можно спускаться вниз, строго вертикально под веткой. Интересно, на какой глубине делался подземный ход? Не думаю, что очень глубоко – не метро же.

Я спустился метра на четыре, ощупывая рукой землю. Вроде что‑то есть под землей – похоже на доску. Я ножом и рукой стал отбрасывать землю. Точно – дощатый щит. Я заработал руками, как крот лапами.

Видя, как я рою, Елена стала мне помогать. Постепенно дощатый щит открылся весь, невеликого размера – не дверь, а люк, лаз. Упершись ногой в землю, мне удалось оторвать доски. Я увидел черный зев подземного хода. С потолка его свисали нити паутины. Было ясно, что им никто не пользовался, по крайней мере, в последние годы.

Я на четвереньках вполз в подземелье. Темно, сухо, к лицу липнет паутина. От пыли чешется в носу и хочется чихать. Вдруг лбом я уперся в преграду. Начинаю ощупывать – дверь. Именно дверь, а не убогий люк. Я стал медленно подниматься, обшаривая в темноте новую преграду. Дверь делали серьезную – не иначе, дуб мореный, окованный железными полосами. Мне удалось встать во весь рост: здесь уже высота была под два метра. Никакой замочной скважины, а дверь не открывается, сколько я ни дергал за ручку. «Наверное, изнутри заперта», – догадался я.

Недолго думая, я просунул руку сквозь дерево, нащупал железный запор, отодвинул его. Сзади раздалось шуршание – это в подземный ход лезла Елена. К моему удивлению, она тащила с собой палку.

– Леи, палка‑то зачем – у меня сабля есть.

– А я тебе не сказала?

– О чем?

– В ходе ловушки есть тайные. Ежели ползет через ход человек непосвященный, ловушки ему не миновать и смерти не избежать.

– Ну, спасибо, а больше ты ничего не забыла? Хорошо, хоть сейчас вспомнила. И чего у этих женщин в голове?

Я взял у нее палку и сказал:

– Немедленно выполняй все, что скажу. Не думай, не спорь. Скажу – падай, значит – мгновенно падай. Промедлишь – можешь лишиться жизни. Поняла?

– А если там лужа будет? – Где?

– Там, где ты скажешь – «падай».

– О господи! Я для примера сказал. А если всерьез, то падать будешь даже в лужу, если я скажу.

Елена надула губки.

– И грязная выйду в кремль? Как нищенка убогая?

– А хочешь, чтобы тебя мертвую за ноги из хода вытащили?

Я лег на дно хода. Елена легла рядом. Палкой открыл дверь. Очень своевременно. Щелкнула тетива арбалета, и я услышал, как надо мной пролетел арбалетный болт и вылетел в овраг. Ничего себе – ласково встречают гостей! Если бы я стоял, болт попал бы точнехонько в живот.

Лена даже не поняла, что случилось.

– Это что там треснуло?

– Палка, – соврал я.

Была еще одна незадача – в ходе темно. Видя мое затруднение, Елена выдала:

– Здесь факелы должны быть, они завсегда у входа бывают.

Я пошарил по стенам, наткнулся на факел; почиркав кресалом о кремень, зажег его. В подземном ходе дул слабый ветерок, не ветер даже – ток воздуха. А пламя факела отклонялось в сторону пройденного нами лаза. Мне это говорило только об одном – где‑то есть выход. Осторожно ступая, я осматривал стены, прощупывал палкой пол, прежде чем сделать следующий шаг – урок с арбалетом не прошел даром.

Мы прошли метров пятьдесят, перед ногами, чуть выше пола что‑то блеснуло. Я наклонился. Так и есть, проволока медная. Ну то, что она медная, понятно – железная быстро проржавела бы.

Еще одна ловушка. Интересно было бы узнать – какая, но не на своей же шкуре.

– Лена, осторожнее, здесь проволока, не задень.

Я подсветил факелом. Женщина боязливо перешагнула. Надо держать ухо востро, думаю – это не последний сюрприз.

Медленно, простукивая палкой пол, вытянув вперед факел, чтобы было виднее, мы продвигались дальше.

Тоннель делал небольшой поворот. Я ткнул палкой в землю и услышал щелчок. Земля под палкой провалилась, открыв яму. Я осторожно заглянул – метра два глубины, вся утыкана на дне кольями. Молодцы строители! Чужому тут точно гибель, а человек знающий должен иметь план.

Мы и дальше двигались осторожно. Воздух в тоннеле сменился с затхлого на свежий: наверное, недалеко вход. Но торопиться нельзя. Не успел я об этом подумать, как увидел медную проволоку поперек входа, тоже почти под ногами. Я посветил факелом. Над проволокой была щель, а там – несколько копий в ряд, скрепленных металлической решеткой. Ну, предки, ну затейники, ну шутники!

Мы осторожно миновали и это препятствие. К счастью, ловушек больше не встретили.

Обшитые деревом стенки тоннеля перешли в каменную кладку, двадцать ступенек вверх, дверь. Сбоку от двери – маленькая дырочка, из которой льется дневной свет. Обзор через глазок небольшой, никого не видно. Я приник к дырке, присмотрелся и узнал место – это площадка перед Тайницкой башней. Может, башню потому так и назвали? Я даже понял, почему сделали дырку. Прошел человек по подземному ходу, посмотрел в глазок – не видит ли кто? Нет ли посторонних глаз у двери? И может незаметно проникнуть в крепость. Здорово! Не потому ли именно у этой башни я видел воеводу?

Я погасил факел в бочке с водой, предусмотрительно поставленной у входа, открыл поперечину, толкнул дверь. Уши сразу заложило от шума боя. Звенели мечи, стреляли крепостные пушки, везде кричали.

Мы с Еленой вышли, прикрыли дверь. Надо осмотреться.

– Лена, иди в Спасский собор, в нем укрываются от стрел женщины и дети, я тебя потом найду. – Я хотела…

– В собор, без разговоров. На мне кольчуга, а на тебе – только одежда. Убитой быть хочешь? Ты же дала слово меня слушаться.

Елена побрела к собору. Я по каменным ступеням взбежал на стену кремля. У Тайницкой башни было тихо, бой шел у Дмитровской – татары пытались прорваться через каменный мост, захватив Отводную башню. У Тайницкой, Коромысловой, Никольской, Кладовой, Пороховой башен – с наружной стороны шел широкий ров с водой, и потому татары лезть на штурм здесь не рисковали. Но у других башен – Ивановской, Белой, Борисоглебской, Георгиевской, где рва не было, нападающие лезли на стены, приставив лестницы, сделанные из разобранных деревянных домов. Мне – туда, где идет бой.

Я перебежал к Северной башне. Здесь бой шел уже на стене. Татары с лестницы запрыгивали на нес и рубились на саблях с защитниками. Живых ратников оставалось мало, трупы русских и татар покрывали весь проход стены – добрых две сажени.

Нападавшие были ко мне спиной, чем я не преминул воспользоваться. Ближнего ко мне я просто спихнул со стены; высота – метров восемьдесят, но татарин был в броне и грохнулся так, что звук удара был слышен даже на фоне дикой какофонии боя. Второму саблей смахнул голову; третий размахивал боевой палицей, что было редкостью среди татар – может быть, потому, что он был огромен, как медведь. Я нанес ему два быстрых удара по ногам и, когда он повернулся ко мне, ткнул его саблей в лицо, попав в глаз. Татарин бросил дубину, схватился за лицо, и тут один из наших дружинников всадил в него копье.

Стену очистили, но на лестнице показалась новая рожа, высунувшаяся над ее гребнем. Я вырвал копье из убитого, уперся им в лестницу, поднатужился… Сил не хватало, но мне пришли на помощь. За ратовище копья сразу схватилось несколько человек, и мы опрокинули лестницу. Фу, можно перевести дух.

– Георгий, ты откуда тут взялся?

Сняв шлем, мне улыбался Михаил, дружинник, учивший меня владеть кистенем. Я сразу бы его и не узнал. Лицо грязное, потные волосы прилипли к голове, кольчуга и одежда забрызганы кровью. Мы поздоровались, пожали друг другу руки.

– Увидел снизу, что татары одолевают, решил помочь.

– Вовремя, я уж думал – сбросят нас со стены. Со мной всего десять человек было, дружинников – трое, остальные ополченцы. В руках могут только нож для еды держать. Ловко ты их. – Михаил мотнул головой на татарские трупы. – Расчистить поможешь? Неровен час – снова полезут.

Подозвав ополченцев, мы посбрасывали трупы татар вниз, на внешнюю сторону. Чего им тут смердеть?

Но и татары в отместку засыпали нас стрелами. Одна на излете ударила меня в плечо, спасибо кольчуге – лишь отскочила. Я подобрал стрелу – наконечник широкий, стрела для незащищенного броней тела. Вопьется в руку или ногу – не вырвешь, только с мясом. Бронебойные стрелы, что кольчугу пробить могут, – узкие, четырехгранные. От них одна защита – толстый щит или крепостная стена.

Пережидая дождь из стрел за выступом стены, я спросил Михаила:

– Как вы тут?

– Ужель сам не видишь? Силы наши потихоньку тают – то стрелу кто поймает неосторожно, то вот как сейчас на стене – в рукопашной гибнут. Одна беда – татар много, им получается как в сказке – вместо одного убитого трое встают. А у нас подмоги – никакой. Воевода все силы, почитай, к Дмитровской башне бросил – там каменный мост через ров к Отводной башне. Как медом для татар намазано – лезут и лезут. Трупов ихних – горы, а все неймется. Ежели так дальше пойдет, через седмицу защищать крепость будет некому.

М‑да, я не ожидал, что потери у нас так велики. Михаил продолжил:

– Пушки нас выручают, а у татар их нет, но и пушкарей помаленьку выбивают. Одно плохо – замены нет. Пушкаря быстро не выучишь, да и боятся ополченцы огненного боя; что там ополченцы – дружинники боятся.

– Я знаю огненный бой, приходилось из пушки не раз и не два стрелять.

– Так что ж ты здесь сидишь? Иди к воеводе али к Феде сразу.

– Это кто будет?

– Федю Литвича не знаешь? Это ж главный бомбардир наш, старшой у них. Сам сейчас за пушкой. На Дмитровской башне он, самое пекло там.

– Пойду тогда.

– С богом, а тут мы сами как‑нибудь управимся.

Я пошел к Дмитровской башне. По дороге глазел на то, что происходило на стенах и во дворе. На земле, под стенами, перевязывали раненых, женщины грели в котлах воду и смолу, собирали трофейные татарские стрелы для наших лучников. Ополченцы и дружинники сбрасывали со стены татарские трупы, спускали на веревках наших убитых. Старики и подростки рыли могилы недалеко от собора, хоронили павших. Дело находилось всем, было неважно, кем ты был до осады – купцом, ремесленником, рыбаком. Перед лицом смертельной опасности все помогали, как могли.

Воеводы я не увидел, поэтому сразу поднялся на башню. Пушечная площадка была на уровне третьего этажа. Через бойницы в сторону врага смотрели три пушки. Я разочарованно вздохнул – уж больно пушки небольшие, калибр маловат. Не знаю, как на других башнях, но эти хороши только для ближнего боя картечью. Не измеряя, на прикидку – калибр ствола был миллиметров тридцать пять – сорок, тогда как калибр пушек тульского кремля был вдвое больше. А чем больше калибр, тем дальше летит ядро, тем оно тяжелее, тем сильнее разрушение.

На пушечном лафете сидел, опершись локтями о колени, закопченный донельзя человек. Еще трое ели всухомятку в углу. Четверо на три пушки – совсем немного. Для частой стрельбы нужно три‑четыре человека для каждой пушки.

– Мне бы Федора.

– Я Федор. Тебя воевода в помощь прислал? Я кивнул, даже сам не зная, почему – может быть, для того, чтобы не объясняться?

– Пушки когда‑нибудь видел?

– А как же – стрелял из них, опыт есть.

– Здорово, а то эти помощники только суетиться горазды. Спасибо, хоть заряжать научились. Вот и бегаю от пушки к пушке – навожу и стреляю.

– Где же остальные пушкари?

Федор поднялся, прошел в дальний угол, откинул рогожку.

– Вот они – честь им и слава, уж сколько штурмов отбили. Словно в подтверждение его слов, за стеной завыли, завизжали, засвистели – ну прямо как черти. Обычно татары не так кричат.

– Ногаи, – подтвердил мою догадку Федор. – На этом участке они воюют. Давай, наводи, посмотрим, что ты умеешь. Только к бойнице не подходи, ногайцы каждое движение стерегут, стрелами засыпают.

Я посмотрел вдоль ствола.

– Чем заряжена?

– Ядро.

Ладно, пусть будет так.

Ногайцы остервенело лезли к Отводной башне. Мне сверху было видно, что сзади за атакующими шли два ногайца не из простых, в богатых халатах, нагрудных кирасах поверх них, золоченых шлемах.

Какая заповедь у пушкаря? Выбивать у противника пушечные расчеты и начальство, внося в ряды врага неразбериху. Значит, моя цель – они.

Я прицелился, установил небольшое упреждение, поднес запал. Грянул выстрел. Ядро попало в грудь одному из командиров, и убило еще двух или трех рядом.

– Неплохо, – удивился Федор. – И цель правильно выбрал, и попал метко.

Он перебежал к другой пушке и стал целиться. Ополченцы принялись суетливо заряжать пушку, из которой я только что выстрелил. Федор подбил клинышек на лафете, долго целился, двигая лафет влево‑вправо, и, наконец, поднес тлеющий трут к запальному отверстию. Выстрел!

Я наблюдал за результатом из соседней бойницы и видел, как ядром оторвало голову второму командиру ногайцев. Шлем полетел в одну сторону, голова – в другую, а ядро, продолжив путь, покалечило еще нескольких.

– Федор, твой выстрел удачнее!

За стеной взревели сотни глоток, через бойницы хлынул сплошной поток стрел. Они втыкались в деревянный пол, отскакивали от стен. Мы легли под бойницами. Федор удивленно проговорил:

– Это что такое – сроду они так много стрел на нас не тратили! Шевельнешься – стреляют, но чтобы вот так?

Через несколько минут железный ливень иссяк, шум штурма смолк. Что произошло? Мы осторожно приподняли головы. Ногайцы отступали, унося на руках тела убитых командиров. Мы с Федором пожали друг другу руки.

Больше атак не было. Мы вычистили пушки, зарядили, подтащили порох, а ополченцы – ядра и картечь. Теперь мы готовы к новому штурму.

Ночь прошла удивительно спокойно. А утром всех, кто находился в крепости, ошеломила странная картина. Татары рубились с ногайцами. Все были пешие, рубились саблями, кололи копьями, стреляли из луков. Чуть ли не все обитатели кремля взобрались на стены, чтобы увидеть бесплатное представление. Они что – сошли с ума? Чтобы союзники рубились насмерть на виду у неприятеля? О таком я не слышал.

Глядя из бойницы, Федор промолвил:

– Не поделили что‑то, что ли? Только это должно быть очень большим.

Нам было невдомек, что виновниками являлись мы. Метким выстрелом я убил тысячника, а Федор – самого ногайского хана. Не знаю, что произошло между татарами и ногайцами, но ссора вылилась в кровавую бойню. Схватка длилась почти полдня, и полегло с обеих сторон народу не меряно и не считано.

Мы радовались раздору между неприятелем и молились, чтобы бой продолжался дольше. Пусть обескровят друг друга.

В этот день крепость никто не штурмовал, ночь тоже прошла без происшествий, а утром со стены раздались громкие и радостные крики часовых:

– Уходят, татары уходят!

Народ хлынул на стены. Это зрелище было удивительным. Уходили татары, а в стороне от них – шла вторая колонна – ногайцев. Заводные лошади несли сумки с награбленным имуществом горожан.

– Ура! – понеслось со стен.

– Уходят, наша взяла.

Ворота не открывали, боясь, что неприятель вернется. Народ на площади перед собором ликовал, обнимался. Я с трудом нашел Елену, обнял.

На площади появился воевода Хабар. Отовсюду неслись приветствия. Воевода приветственно махал рукой, пожимая протянутые ладони. Увидев меня, подошел, похлопал по плечу:

– Жив? Молодец! Не надумал еще в дружину? В это время из толпы выбежал незнакомый мне мужик – я просто мог поклясться, что видел его впервые. Он указал на меня рукой и заорал: – Я узнал его – он татарин!

– Мужик, ты чего? Какой из меня татарин?

– Он, он это! Держите его, люди! Я в него из арбалета стрелял, так он пригнуться успел. Он это – вот крест! – Мужик перекрестился.

– Да какой же он татарин? Я Георгия давно знаю, – молвил воевода.

– Он это был, только в халате синем и шлеме татарском. Предатель, бейте его!

– Подождите, разберемся. Ты где вчера был?

– На Дмитровской башне, с Федором, из пушки стрелял.

– Найдите Федора.

– А что меня искать – вот он я. – Из толпы вышел Федор. – Со мной он был, вместе стреляли.

– Ну, слышал? – повернулся воевода к мужику.

– А до этого он где был? – не унимался мужик.

Народ уставился на меня. Дружинники и ополченцы – из тех, кто видел меня в бою, смотрели ободряюще, настроение у остальных было плохим. Ответь я не то – разорвут на части. Надо собраться и отвечать четко.

– На стене, у Тайницкой башни, с Михаилом.

– Найдите Михаила.

Из толпы вышел ополченец.

– Ранен Михаил, но я был там, на стене, сам видел – рубился он, нас здорово выручил, на моих глазах троих татар жизни лишил.

Воевода повернулся к мужику:

– Ну, теперь видишь, что ошибся, что напраслину возводишь? Мужик юркнул в толпу и затерялся. Толпа разочарованно загудела и стала рассеиваться. Все испортила Елена.

– Юра, как хорошо, что все обошлось! Женщина кинулась мне на шею. Воевода не успел отойти от нас и услышал ее.

– Это он – Юра?

– Он.

Воевода указал дружинникам на меня:

– Схватить, не спускать глаз, в поруб его!

– За что, Хабар? Нет на мне вины.

– Разберемся.

Двое дюжих дружинников схватили меня за руки, сняли ремень с саблей и ножом и повели в городскую тюрьму, называемую порубом. Я бы мог отбиться и уйти, но тогда больше никогда я не смог бы возвратиться в Нижний, а здесь оставалась Лена. Да и честь моя для меня была не пустым звуком. Я надеялся, что воевода разберется, хотя всем происшедшим был шокирован. Меня что – всерьез принимают за татарина? Ну или пусть за лазутчика татарского?

Меня привели в узилище – место при осаде позорное вдвойне, так как сидели здесь мародеры, грабившие убитых, воры, промышлявшие в оставленных домах. Хорошая компания для воина.

Я сел на солому в углу, задумался – что воевода может мне предъявить: свидетельство мужика, что стрелял в меня из арбалета, и главное из его обвинений – я был в татарском халате и шлеме, шел по городу открыто, татар не боясь. Для татарского лазутчика это вполне естественно. Конечно, я могу сказать, что он ошибся, тогда вопрос – почему я назвался разными именами? Можно сослаться на святцы, взяв адвокатом священника – Юрий и Георгий, в простонародье Жора – в святцах одно имя. Могут начать копать – где был во время осады? Ведь в течение почти трех суток в крепости меня не было.

При таком вопросе расскажу о схватке с татарами и освобождении наших пленных; свидетелей помню, только далеко они, в Муроме. Есть еще неувязки – как ушел из крепости и как появился вновь? Ага, в ответ – про подземный ход. Не хотелось бы называть Елену, да придется. Обычно такие секреты – тайна за семью печатями, и знают о тоннеле только строители, коих уже и в живых за давностью лет нет, воевода, посадчий и еще пара доверенных лиц. В их число я не вхожу.

И самое для меня неприятное – воевода как‑то уж очень оживился при имени Юрий. Не заметна ли здесь рука князя Овчины‑Телепнева?

Мои размышления прервали самым наглым образом. Возле меня стояли двое мужиков с разбойничьим харями. Один толкнул меня ногой:

– Сымай броню, тебе она не нужна.

– Сниму, когда сам захочу.

– Гля, Митяй, он не хочет. – Мужик откуда‑то из рукава выхватил нож. Дожидаться удара я не стал и каблуком из положения сидя врезал ему по колену. Мужик отлетел кубарем, уронив нож. Второму я запустил кистенем в голову. Разбойник рухнул как подкошенный.

Подобрав нож разбойника, я поднялся. Отлетевший в угол держался за колено и причитал:

– Ой, убивец, калекой сделал!

Я сплюнул и отвернулся. Подросток у входа крикнул:

– Сзади! – Я мгновенно повернулся, и бросившийся на меня мужик наткнулся на свой нож – случайно. И еще два раза – уже не случайно.

Обитатели поруба уставились на меня. Не успел обжиться, а уже два трупа. Подросток заколотил кулаком в дверь:

– Помогите, убивают!

Через некоторое время дверь открылась, заглянул страж. Прикрывая рукой рот, зевая так, что были видны все зубы, страж спросил:

– Чаво?

– Вот этот – обоих живота лишил.

– Да пусть бы он вас тут всех живота лишил, гниды. Все равно завтра суд и вас вздернут, так хоть возни меньше.

Страж ткнул в меня рукой:

– Ты убил, ты и тащи.

Я взялся за ноги первого убитого, потащил из поруба.

– Здесь бросай, тащи второго.

Когда я притащил второго, страж деловито вытащил нож из тела, обтер об одежду трупа:

– В порубе не положено иметь, – и сунул себе за пояс. Оглянулся и вложил мне в руку узелок. Я развернул тряпицу – кусок хлеба и сало.

– Спасибо. Кто принес?

– Баба какая‑то молодая. А мне – что, жалко, что ли? Город вас все равно кормить не будет.

Я вернулся в камеру, дверь за мной захлопнулась. Сев на солому, развернул тряпицу, медленно, не спеша, хорошо прожевывая, съел хлеб и сало. Делиться с гнидами не стал – не заслужили.

В тюрьмах и впрямь не кормили, спасали заключенных родственники, приносящие еду, или богатые соседи по камере, делившиеся передачкой. Долго в тюрьме не сидели, суд был скорый. Доказана вина – плати штраф, или, если виновен в тяжелом преступлении – определяли рабом на галеры или – прямиком на виселицу, а если вину не доказали – свободен. Не должно городу человека в тюрьме годами гноить, не разумно. Не виновен – трудись, корми семью сам, нечего нищету плодить.

Как же Лена еду достала? Дом сгорел, денег нет, самой есть нечего… Думаю, сейчас ей и обратиться не к кому. Кто меня знал – наверняка отвернулись. Вот попал, так попал. И в чем моя вина? Что себя не жалел, города для? Сгоряча ведь и вздернуть могут – самой позорной для воина казнью.

Я решил подождать дознания или суда. Коли истина вскроется, меня освободят, а если присудят к смерти – сбегу. Ну его к черту, этот «гостеприимный» город.

Оглядел камеру. Люди, на которых падал мой взгляд, боязливо отворачивались. Похоже, эти двое, коих я жизни лишил, были здесь за главных, а тут заявился еще один, который оказался круче. Плохо, если усну, а они мне – ножом по шее. При аресте не обыскивали; с меня сняли пояс саблей и ножом, а про кистень в рукаве никто и не подумал. Думаю, и остальных не досматривали.

Чтобы себя обезопасить от сюрпризов, я приказал всем построиться, обыскал каждого. Сидевшие в узилище поняли досмотр по‑своему – отдавали мне кольца, деньги. Для них было непонятно – почему я им все это сразу и возвращаю.

Я нашел пару кастетов и один нож. Выбросил все это через решетку. Хоть спать спокойнее буду. Никто не оспаривал, все сидели молча. Видимо, меня боялись. Ну и пусть, начхать. Меньше приставать будут, наглядный урок на глазах произошел.

А пока надо выспаться, завтра трезвая голова нужна. Я улегся на солому и уснул.

Утром загремела дверь, внесли ведро с водой и кружку. Узники напились, а ближе к полдню всех увели из поруба. Всех, кроме меня.

Почему меня не отвели на суд? Мучила неизвестность, и я беспокоился за Лену. Толпа неуправляема, сочтут за полюбовницу лазутчика татарского – запросто забьют камнями.

Видимо, суд закончился, дошла очередь до меня. Заскрипела дверь, заглянул дружинник.

– Выходи!

Во дворе бросилась в глаза виселица. Свежая, из ошкуренных бревен – вчера ее еще не было. А на ней – мои сокамерники болтаются в веревочных петлях. По спине пробежал холодок. Но меня вели не на суд, а в избу воеводы.

Войдя, я поздоровался. Никто не ответил. Плохой признак. За столом сидел воевода, рядом толпились знакомые и не знакомые мне люди. Мужик из вчерашней толпы подтвердил, что стрелял в меня, и был я татарском халате и шлеме. И в достоверность своих слов перекрестился и поцеловал крест. Потом заслушали Михаила с забинтованной рукой, пушкаря Федора. Дошли до трех дней, когда меня никто не видел. Я рассказал о схватке с татарами, освобождении русских из плена, о еще одном бое, о том, как вывел людей с ушкуями Ивана Крякутного.

– И где же Иван?

– Людей и ушкуи в Муром увел, дожидается снятия осады.

– Ну что ж, подождем, когда вернется. И еще вопрос – как уходил из крепости и как возвращался?

– То секретный разговор, воевода.

– Говори, у меня от дружинников секретов нет.

– Слышал ли ты, Хабар, о ходе тайном? Воевода выпучил глаза.

– Помолчи! Все – вон из избы. Дождавшись, пока все выйдут, спросил:

– Откуда про ход знаешь?

– Невеста моя, Лена – она рассказала. Ход еще отец ее строил.

– По ходу, не зная секретов ловушек, никто пройти не сможет.

– Я‑то смог – вот он, живой, перед тобой стою.

– Неужель сам догадался?

– Кое‑что Елена подсказала, что‑то – сам: палкой впереди себя щупал, через проволоку переступал.

Воевода помолчал.

– Есть там проволока, и яма волчья с кольями есть, похоже – правду говоришь. Придется погодить тебя вешать, хотя место одно на виселице оставили. Жду седмицу: не появится Иван, не подтвердит слова твои – быть тебе повешенным. Эй, дружина, в поруб его!

Меня увели. Что ж, не повесили сегодня – уже хорошо, есть время самому какие‑то шаги предпринять.

В порубе я был один, никто не мешал. Улегшись на солому, стал размышлять. Сейчас мне могут помочь Иван и женщины, которых я вызволил из татарского плена. Такое количество свидетелей никому не опровергнуть. Только далеко Иван, и еще – по прибытии в Нижний женщины с ушкуев разойдутся по родным местам – в деревни, в город. Пойди собери их потом. Единственное – попробовать ночью войти в сон к Ивану, внушив ему, чтобы он как можно быстрее в Нижний возвращался.

Время до вечера тянулось медленно. Есть хотелось ужасно. Вчера хоть кусок хлеба с салом съел, а сейчас только воды попил. В животе урчало. Если меня будут морить голодом, то судить и вешать не придется – некого будет.

Видно, Господь принял мои молитвы. За окном раздался шорох, за решетку окна ухватились две руки – явно женские, показалось лицо – Елена! Я радостно подскочил к окну, погладил ее руки.

– Здравствуй, любимая!

– И ты здоров будь, Юра. Как ты тут?

– Сижу – что мне еще остается?

– Я покушать принесла немного, что смогла, собрала. Извини, денег больше нет.

– И на том спасибо. – Я принял из ее рук узелок. – Ты где сейчас живешь – дом‑то твой сгорел.

– У соседей – приютили добрые люди, там меня найти можно. Я каждый день приходить буду. Ты прости меня.

– За что?

– Я виновата, что ход подземный, тайный показала.

– А как бы мы тогда в крепость проникли? Нет, вины твоей ни в чем нет, просто обстоятельства так сложились.

Снаружи раздался голос стражника:

– Уходи, разговаривать нельзя. Ежели передача есть – через меня отдашь.

Елена ушла. Я развернул узелок – лук, яйца вареные, хлеб. Не густо, но и на том спасибо. Не думаю, что она сама ела лучше.

Я сразу слопал все, стряхнул с тряпицы крошки, бросил в рот. Запил водой из ведра. Жизнь стала казаться не такой мрачной.

Улегся на солому. Мысли были невеселые – неужели до воеводы дошла весточка князя Овчины‑Телепнева? Тогда он может передать меня людям князя или вынесет смертный приговор. Как споро решаются такие дела, я уже успел утром увидеть. Сбежать? Стены для меня не преграда, на руках наручников нет, оружие потом раздобуду, кистень при мне. Вот только искать меня будут люди князя как носителя секретов и нижегородцы – как татарского лазутчика, что еще хуже. Велика ли Русь? Когда‑нибудь найдут, а хуже того – имя мое будут произносить с отвращением. Предатель – он и есть предатель. Нет, уж если бежать – так только в последний миг, когда уже ясно будет, что смерть рядом и другого выхода просто нет. А пока нужно набраться терпения и ждать. Нелегко это – ждать, когда от тебя ничего не зависит.

За размышлениями прошел день, за окном стемнело. Выждав еще часа два, я закрыл глаза; сосредоточившись, вызвал в памяти образ Ивана. Сквозь туман медленно проступило его лицо. Ну и сон же у Ивана – скабрезный и похотливый до неприличия.

Выбрав момент, я попытался внушить ему мысль, что со мной беда и выручить может только его скорое прибытие в Нижний, причем женщин просил не отпускать, а всем табором идти к воеводе. Я еще несколько раз повторил ему эту мысль: не дай бог проснется утром и забудет.

Теперь остается только ждать. Ждать – состояние противное, когда все зависит не от тебя, а от других людей. К сожалению, другие бывают разные: одни быстры, решительны и смелы, другие все делают не спеша и основательно, а третьи вообще по жизни безынициативны – куда несет их течение, туда и плывут. Доверься человеку необязательному, не верному данному им слову – сто раз пожалеешь, что связался. Существует только один способ проверить человека – поручить дело.

Я прождал сутки, двое, к исходу шли третьи, а известий от Ивана не было, как не было и спасенных мной женщин. Я уже обдумывал, как мне найти после побега из поруба Лену и где потом прятаться. Перебрав мысленно города, с прискорбием констатировал – на Руси бежать просто некуда. Рязань, Тула, Владимир – слишком близко от Москвы, и здесь меня знают. Нижний и Хлынов – если не оправдаюсь – тоже исключены. В Твери, Пскове и Новгороде также побывал, к тому же там сейчас наместники великого князя. Остается одно – к литвинам, в Великое княжество Литовское. Русский язык там – родной. Правда, повоевал я с ними изрядно, немало душ сгубил, но о том знаю только я. Можно, конечно, и в дальние страны уехать, но сложность будет с языком.

И чем больше я вникал во все подробности побега и дальнейшего житья, тем острее вставал вопрос о деньгах. Найти место жительства можно и приспособиться к новой жизни тоже можно. Найду дело по душе, на кусок хлеба себе заработаю, – но мне, как мужчине, и семью содержать надо. Где жить? Вот главный вопрос. Будь деньги, дело решалось просто – купил дом и живи.

Мысль иногда возвращалась к утопленному сундуку, что захватил у татар. О нем, похоже, никто не знает. Девчонки не видели, парни, что помогали столкнуть телегу с сундуком в речушку, убиты татарами. По законам, писаным и неписаным, все, что воин взял на меч, – его трофей, и отобрать это не вправе никто. Тут другое – если бы я трофей предъявил сразу, претензий не было бы. А сейчас татары ушли и, покажи я сундук, могут сказать, что все добро я награбил в пустых домах уже после ухода врага. И выглядеть я буду не удачливым воином, а мерзким мародером, коему место на виселице. Что ты будешь делать, куда ни кинь – всюду клин!

На четвертый день меня разбудила ругань – как на базаре, когда две гарные дивчины выясняют отношения на высоких тонах. Вот только дивчин этих было много.

Загремели засовы, в дверь просунулся стражник – вид у него был слегка испуганный.

– Что случилось?

– Выходи скорей, пока меня не прибили.

– Я‑то здесь при чем: пятого дня, когда мародеров вешали, ты не больно печалился. А тут – экие мы нежные – «не прибили».

– Выходи, выходи, а то воеводе уже все лицо расцарапали. Мне стало смешно:

– Там что, рысь из клетки выпустили? Я не дрессировщик! – Кто? Дресу… Тьфу, выходи.

Я вышел из узилища, если просят – ведь, надо уважить.

Посредине площади шумная женская толпа явно хотела кого‑то растерзать. Дружинники стояли поодаль и похохатывали. Стражник толкнул меня в спину:

– Туда иди.

– Я что, ненормальный? Веди назад, в поруб, потребует воевода – тогда другое дело.

– Вот воеводу и выручай.

Подходили еще люди, толпа на глазах росла, крики усилились. Дружинники забеспокоились. С чего бы это все и какое я имею отношение к бунту?

Я с опаской двинулся к толпе. Завидев меня, толпа, как по команде, обернулась и кинулась в мою сторону.

«Все, конец!» – только и успел подумать я.

Меня окружили, схватили за одежду, чуть ли не волоком потащили в центр площади и поставили перед помятым воеводой. Выглядел он не лучшим образом – лицо в царапинах, как будто его когтями драли, от одежды – лохмотья. Под левым глазом наливался фингал. Вот это да! Кто же его так? И если его так отделали, то что же сделают со мной?

Воеводу схватили за руки.

– Смотри, смотри на него – какой из него лазутчик? Он за нас кровь проливал, кормил, до кораблей довел. Кабы не он – гнить бы нам рабами на земле татарской!

Только тут я понял, что меня казнить не будут – то явились с кораблей мои защитницы. Ага, коли так – надо все организовать, взять в свои руки.

– Олеся здесь?

Раздвинув ряды женщин, вышла Олеся.

– Спокойно, понятно, толково расскажи, что с вами произошло и какое участие в этом принял я.

Женщины замолчали, а Олеся подробно, иногда прерываясь на плач, рассказала обо всем по порядку. Если она о чем‑то забывала или начинала перескакивать с события на событие, ее тут же поправляли.

Воевода слушал внимательно, а и не захотел бы – так заставили. Силу к женщинам не применишь, а толпа уже была на грани истерики. Вовремя стражник сообразил, что меня надо выпустить.

Как оказалось, корабли Ивана пришли вчера вечером. Купец отпустил женщин проведать родных, взяв с них слово, что утром все явятся на площадь. Рассказав дома о своих злоключениях и чудесном освобождении, они в ответ услышали не менее занятную историю о татарском лазутчике в моем лице. Утром, возмущенные, они собрались на площади. Стали требовать воеводу. Не ожидая плохого, воевода вышел и, думая, что женщины, кипя праведным гневом, хотят моей казни, подлил масла в огонь, заявив, что ждать видаков не будет, и меня вздернут рядом с мародерами прямо сейчас.

Это называлось – не буди лихо, пока оно тихо! Услышав, что их освободителя не только в порубе держат, но и казнить смертью позорной принародно хотят, женщины взбунтовались. Досталось воеводе и писарю, но тот успел все‑таки улизнуть.

Держась за подбитый глаз, воевода сказал:

– Все понятно, можно было спокойно рассказать, а не царапаться, – волосы еще вот повыдирали.

– Ты дело, дело говори, а то последние волосы выдерем.

– Не виновен, свободен.

С меня как плита чугунная свалилась. Вперед, в круг, вырвалась бойкая на язык девица. Имени ее я не знал.

– Скажи, по чьему облыжному обвинению героя в поруб бросили? По Правде за лжу вира положена.

Видя, что бабий бунт еще не кончился, воевода сконфуженно пробормотал:

– Иван с низовки, Тупица.

– А ну, бабы, за мной! – Толпа побежала к воротам, ринулась в город. Ох, не завидую я этому Тупице. К слову сказать, тупица на Руси – это топор мясника, а вовсе не глупый молодец.

Ко мне подошел Иван, стоявший в стороне, и мы обнялись.

– Слышал я уже о твоих злоключениях. Вот не ожидал, что тебя в поруб бросят, да главное – ни за что. А мне сон приснился, что ты в беде и к себе зовешь. Да людишки мои в загул ударились, а с ними и женщины. Праздновал и спасение свое. Пока собрал, вино отобрал, пока протрезвели… Ты уж извини, что не сразу явились. Спасибо, что жену в осаде навестил. Не знала она, что ты в порубе, – уж насчет харчей решила бы.

– Иван, у меня еще одна просьба будет. Не смог бы ты невесту мою у себя приютить? У меня бы в комнате пожила, а если работа какая найдется – совсем хорошо будет.

– Комнатой располагай, против невесты ничего иметь не буду. Ты муж серьезный – не голытьба ведь какая, пора семьей обзаводиться!

Уф, камень с души свалился. Даже в порубе, на гнилой соломе, я ломал голову – куда нам деваться с Еленой на первое время. Где дальше жить – то моя забота, но где ей на первое время голову преклонить? Решил – пусть временно, дальше все будет зависеть от меня. А вот и Лена бежит.

– Ой, Юра, там женщины совсем убивают мужика!

– Какого?

– Что на тебя указал, лжу возвел.

– Пусть поучат маленько, не убьют. Я обнял Елену.

– Вот, наниматель мой, Иван, разрешил тебе в комнатке со мной пожить и подумать обещал насчет работы постоянной для тебя.

– Дай Бог ему здоровья и удачи.

Мы втроем направились к выходу из крепости, как вдруг я вспомнил, что пояс с саблей, ножом и поясной сумой мне не вернули.

– Друзья, подождите, я мигом.

Я помчался в домик к воеводе. Один из дружинников делал Хабару примочку на исцарапанное лицо. Увидев меня, воевода встревоженно вскочил:

– Что? Женщины возвращаются?

– Нет, успокойся. Пояс с саблей верни. Воевода шумно выдохнул, открыл дверь в маленькую комнату и вынес мне амуницию. Я опоясался, ножны привычно легли на ногу. Нож был на месте, а кошель пуст, хотя я прекрасно помнил, что там оставалось около трех рублей медяками.

– Хабар, а деньги?

Симский сделал удивленное лицо.

– У меня было три рубля медяками. Верни, мне невесту кормить надо.

Воевода сделал каменное лицо, залез в свой кошель и отсчитал три рубля серебром. Я тут же выскочил и направился к Лене и Ивану.

Дома нас встретили радушно, в честь моего освобождения и благополучного возвращения домой Ивана из Москвы был накрыт обильный стол. Отвык я в порубе от такой вкуснятины, навалился на еду. Другие не отставали. Я лично так наелся, что с трудом встал из‑за стола. После вынужденного голодания просто невозможно было отказаться от запеченного поросенка, фаршированной утки, истекающей нежным жирком осетрины, копченого угря. А расстегаи? С мясом, гречневой кашей, белорыбицей. А пряженцы – то бишь, пирожки – с луком, яйцом, рыбою, ватрушки с творогом и вареньем? Я только немного попробовал тройной ухи, подцепил на нож говяжий студень под хреном. Глазами съел бы все, а ртом смог лишь понадкусывать.

Выпивки было море, самой разной – от демократичной яблочной наливки до французского бургундского. Однако – не пилось. Мы много говорили – у каждого было что рассказать, и были счастливы и пьяны без вина.

Следующий день в честь своего возвращения купец объявил днем отдыха. Желающие пошли в церковь, некоторые – проведать родню в городе, мы же с Еленой почти до полудня провалялись в постели. Строили планы на будущее.

Сперва – свадьба, никак без нее нельзя. И хотя загсов и паспортов еще не было, венчаться в храме было делом обязательным. Ни одна женщина не хотела выглядеть перед окружающими блудницей. Второе – построить или купить свой дом. Елене остро не хватало дома, где бы она могла создать уют и свой мирок, теплый и комфортный.

Увы, ни на свадьбу, ни на дом денег не было, и я все чаще возвращался к мысли об утопленном сундуке. Надо было просто без свидетелей посмотреть – что же у него внутри.

В последующие дни я приготовил топор и кувалду, памятуя о замке на сундуке, который мы не смогли открыть. Мотаясь по делам, я вывез за город инструменты. Надо было решаться.

По воскресеньям на Руси не работали, посвящали день посещению церкви, походам на торг за покупками. Я же, предупредив Елену, взял коня и отправился по знакомой уже мне дороге, потратив на нее полдня.

Вот и поляна, где держали пленных и мы бились с татарской стражей. Никого нет, и лишь обрывки тряпок и другой мусор свидетельствовали, что я не ошибся и поляна та. Свернув влево, я быстро нашел речушку. Зайдя на глубину, нащупал и сундук. От глаз его скрывали метровый слой воды да заросли камыша.

Выбравшись из воды, я достал из седельной сумки топор, попробовал поддеть крышку. Не получилось – сундук добротный, из хорошего дерева, окован медными полосами. Сбить же замок в воде, даже кувалдой, не получилось – гасила вода удар. Наконец, я нашел выход – привязав к ручке сундука веревку, другой ее конец привязал к луке седла. С видимым усилием лошадь подтащила сундук к берегу. Вытаскивать совсем я его не стал.

Я саданул кувалдой по замку, погнул дужку, но замок устоял, и только с третьего удара дужка отскочила, и замок упал.

Я поднял крышку. Ни фига себе – он был битком набит серебряными и золотыми изделиями – кубки, ендовы, подносы, кресты, кольца и перстни, подвески и цепочки – даже несколько гривен. А в углу – кожаный мешочек с монетами – золотыми и серебряными. Серебро было паше, русское, а золотые – сплошь чужие: дублоны, цехины, талеры, эскудо.

Мешочек я без раздумий сунул в переметную суму, туда же опустил кресты – не место им в сундуке под водой. Сундук же закрыл и столкнул в воду – почти на прежнее место. Увезти сразу все было невозможно – нужны были минимум три верховые лошади или лошадь с телегой. Но приезжать сюда с телегой тоже было невозможно – при въезде в город мытари и стража осматривали груз. Придется возить частями, хотя мешочка с монетами хватит и на свадьбу, и на дом.

Вечером я долго раздумывал – сказать Лене о деньгах или нет. Не утаить хотел или заначку сделать – просто язык женский имеет интересное свойство: не всегда подчиняется мозгам. Женщины могут сболтнуть, а потом спохватятся – лишнее сказали, да слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. Ладно, скажу о монетах, но о сундуке – ни слова.

Преподнес это так, как будто давно закопал тайник с трофеями – еще со времен выполнения муромского похода. Лейка с радостью выслушала, затем перебирала монеты, пробовала их сосчитать, потом бросила:

– Дом купим!

– А свадьба как же?

– Свадьбу играть в своем доме надо – не приживалками у купца.

Я согласился.

Несколько дней уделили поиску дома, а удача пришла с неожиданной стороны. Купец Иван, узнав о наших хлопотах, предложил дом. Знакомый его, человек солидный, при штурме татарами города был ополченцем и погиб. Вдова его собиралась дом продать и переехать во Владимир, к родне.

Мы осмотрели дом, и он нам понравился. Денег, к сожалению, ушло больше, чем мы рассчитывали, но и дом получили великолепный. В два поверха, низ каменный, верх деревянный, конюшня, участок большой. Можно сказать – особняк.

Ленка восхищенно бродила по дому, прикидывая, как его обустроить.

Через несколько дней мы уже сыграли свадьбу, обвенчались честь по чести в Михайло‑Архангельском соборе. Народу на свадьбе было не очень много – я еще не успел обрасти друзьями.

Гуляли долго – три дня, после которых я не мог смотреть на еду, а от упоминания о вине тошнило. Кстати, после изрядной выпивки на второй день меня потянуло на песни. Развлечений в те времена было немного – скоморохи, бродячие музыканты с жалейками, гудками и балалайками.

И неожиданно я запел: «Скажи мне правду, атаман, скажи скорей, а то убьют…» из репертуара Тани Булановой. Гости, не избалованные песнями, прослушав, всплакнули, потом потребовали продолжить. И я спел из моего любимого Кипелова:

Я свободен, словно птица в небесах, Я свободен – я забыл, что значит страх, Я свободен с диким ветром наравне, Я свободен – наяву, а не но сне…

Восторг был полный.

Потом я пел другие песни – те, что смог вспомнить полностью, даже из битлов парочку на английском. Языка, конечно, никто не знал, но мелодия понравилась. Гости пустились в пляс, а женщины всплакнули:

– Не иначе, как про любовь.

Короче, вечер удался, и к своему удивлению я обнаружил, что и авторитет мой сильно вырос. А как же – мечом каждый третий владеть может, а песни петь – туго с этим было. Нет, песни пели, но частушки или напевные, хороводные, чаще – жалостливые, или песни‑былины, иногда нескладные.

ГЛАВА IV


Жизнь в нашем семейном гнездышке стала потихоньку налаживаться. Я работал у Ивана, и жена моя, Елена, пристроилась там же – портнихой. В немногие свободные дни я постепенно перетаскивал ценности из затопленного сундука в дом. Когда все золото и серебро в виде изделий перекочевало в мой сундук, я попробовал прикинуть вес. Ого! Не меньше двух пудов золота и трех – серебра. Наверное, столько богатства не было и у Крякутного.

Часть серебра я решил переплавить, сделав подобие гривен. В торговле в ходу были медные и серебряные монеты, золото – совсем редко.

Я построил во дворе из камней подобие маленького горна, соорудил меха и, прикупив угля, приступил к работе. Под уголь наложил наколотой лучины, затем – сухой мох, и только потом стал чиркать кресалом. Медленно загорелась лучина, вспыхнул мох, и очень неохотно загорелся уголь. Длительная, однако, процедура.

Выждав, когда уголь загорится, я стал поддувать воздух мехами. Пламя заревело, и серебро начало плавиться. Вылив в приготовленную форму расплавленный металл, я с удовольствием потом подержал в руке еще теплую отливку. Конечно, были дефекты – как заниматься литьем, я еще толком не знал. Счистил ножом облой – получилось совсем неплохо. Гривна выглядела, как настоящая – да она и была настоящей, из полноценного серебра. Взяв на денек у Ивана гривну, я подогнал свою по весу. Можно сказать – готово.

Через несколько дней я решил повторить плавку. Наложил в горн угля, взялся строгать лучину из сухого полена… Пальцы стало покалывать: так бывает когда отлежишь руку. С чего бы это? Чувствительность сохранена, но у кончиков пальцев раздается легкое потрескивание – такое бывает, когда снимаешь шерстяную вещь. Отойдя на пару шагов, я глубоко вздохнул; отбросив посторонние мысли, сосредоточился и протянул правую руку к горну. Раздался треск, с пальцев соскочил клубок синего пламени и ударил в горн. Уголь мгновенно вспыхнул – даже без горящих лучин и мха. Я подул на слегка обожженные пальцы – кончики их покраснели. Ни фига себе! Так ведь можно попробовать поджечь и что‑нибудь другое.

Не откладывая в долгий ящик, я выбрал из поленницы чурбачок, поставил его посреди двора и, отойдя на пять шагов, попробовал выбросить из руки огонь. Получилось! Чурбачок вспыхнул, как будто облитый бензином.

Я решил усложнить эксперимент. Сунул горящий чурбачок в бочку с водой. Зашипев, огонь погас. Я вновь поставил мокрый чурбачок посреди двора, отошел на десять шагов. Снова швырнул огонь на чурбачок. Снова получилось. Мокрый чурбачок загорелся уже не так охотно – поверхность его была сырая, но все равно вспыхнул. Здорово! И кресала с кремнем с собой возить не надо, захотел – развел огонь, или… пугнул кого надо.

По совету Ивана я решил обзавестись своим делом – все‑таки семейный человек, не стоит надеяться только на заработок охранника. Несколько дней размышлял, за что взяться. Торговать – нет у меня к этому склонности: надо знать цены на товары во всех городах – где товар купить, где выгодно продать. К тому же товар при перевозке в охране нуждается, поскольку каждый недоносок хочет его отобрать. Производить что‑либо – так я почти ничего руками делать не умею, не плотник я и не кузнец, не шорник и не гончар. Конечно, если наняться учеником к мастеру – выучусь ремеслу, только ведь этому обычно начинают учиться сызмальства, а не в моем возрасте и не с моими умениями.

После долгих раздумий я нашел только два дела, которые были по сердцу. Первое – открыть школу по обучению боевым искусствам. Но богатые туда не пойдут – им проще нанять умелых охранников, а набрать юношей – так денег у них нет, в основной массе народ не богат. Так что с этим решил повременить.

А вот вторая задумка требовала первоначальных вложений, и состояла она в следующем. Город стоял у слияния двух больших рек – Оки и Волги. Тут всегда находились желающие – купцы, ремесленники, крестьяне, – которым надо было переправиться на другой берег. При отступлении татары сожгли мост, и теперь ловкие люди устраивали переправу на лодках. Это было удобно, когда груз невелик. Я же решил организовать паромную переправу, причем сразу на обеих реках – на Волге, ниже места слияния, и на Оке. В старых советских фильмах я видел такие переправы.

Не откладывая в долгий ящик, я пошел к судостроителям. Частных верфей в городе хватало. На Руси верфи, где строились различные суда, были только в нескольких городах – Архангельске', Великом Новгороде, Пскове и Нижнем. Были верфи и в других городах, но строили мало и в основном – лодки. И здесь я столкнулся с неожиданной проблемой – судно построить или купить готовое – пожалуйста, а паром? Мастеровые глядели на эскиз, слушали объяснения и… отказывались.

– Почему? – спрашивал я.

– Странная посудина – что нос, что корма, руля и мачты нет. Как она плыть будет?

И только один мастеровой, видимо, сидевший без заказов, нехотя согласился. Мы обговорили размеры, цену, я оставил задаток. Звали мастера Сергуня Челнок.

Я регулярно наведывался на верфь. На берегу росло нечто неуклюжее, похожее на прямоугольное корыто.

Когда дело подошло к концу, я нанял людей и построил на обоих берегах по причалу – солидному, из бревен, которые могли выдержать серьезный груз. Плотники сделали два деревянных барабана и надели их на врытые глубоко в землю столбы. Никто не мог понять – зачем? Крутили у виска пальцем – чудит мужик.

Настал день, и Сергуня Челнок под ручку провел меня на паром – принимай, хозяин. Паром был большой, внешне неуклюжий – это тебе не легкие стройные ушкуи или струги. Паром при мне спустили на воду; подняв кучу брызг, он закачался на волнах. Я спустился в трюм, осмотрел – внутри было сухо, течи не было.

– Теперь нагружайте, – скомандовал я.

– Сколько грузить?

– Вес четырех лошадей, телег с грузом, два десятка человек.

– Это считать надо.

Сергуня уселся считать, я считал отдельно. Получалось где‑то четыре тонны, или двести пудов. Я распорядился грузить все двести пятьдесят.

– Помилуй бог, у меня столько груза нету. На каждой верфи были мешки с песком весом три пуда – для загрузки судов и проверки остойчивости. Мы покидали все мешки, и для полного веса на палубу взошли десять человек. Паром просел, но чувствовалось, что он может принять и вдвое больше. Вот теперь я отсчитал деньги и попросил за отдельную плату перегнать его к причалу.

За работу взялись четверо мужиков с длинными шестами. Отталкиваясь ими от неглубокого дна, они медленно передвигали паром по воде. Течение реки помогало движению. Я шел по берегу.

Перегон занял почти полдня, пока не ошвартовали паром у причала. Собралась толпа любопытствующих, в том числе и лодочники. Никто не подозревал для себя худого, не понимая, что паром – злейший их конкурент.

На следующий день я нанял постоянную команду, прикупил двух лошадей, привез с торга специально заказанный толстый и длинный канат, который мы с трудом протянули между берегами. Рабочие запрягли лошадей – они стали крутить барабан, ходя кругами, и канат наматывался на барабан. Паром дрогнул и отошел от причала. За полчаса он достиг другого берега. Все, ура! Заработало! Я был горд собой.

Назавтра начали грузовые перевозки. Возчики сначала с опаской заводили коней с телегами на паром, но быстро освоились. Плату я брал небольшую, и вскоре к причалам по обе стороны реки выстроилась очередь из подвод.

Поначалу не все шло гладко, иногда обрывался канат, но постепенно все отладили – рабочие даже притащили бочку дегтя и обильно смазали оба барабана. Переправа стала проходить быстрее. Конечно, приходилось вынужденно прерывать работу, когда шло судно. Тогда паром пришвартовывали у причала, барабан слегка отматывали назад и канат опускали в воду – судно проходило над ним.

Так мне удалось решить вопрос с деньгами – мера сколь вынужденная, столь и необходимая. Каждый день работы парома приносил прибыль, и можно было не беспокоиться о хлебе насущном.

А через неделю у меня произошла интересная встреча.

Было воскресенье, мы с Леной пошли в церковь отстоять заутреню. Еще во время службы я обратил внимание, как из боковой двери дьяк показывает на меня кому‑то в глубине темного коридора. Я не придал значения: может, пригрезилось, помстилось, может быть, и не на меня показывали – в церкви парода было много. А выходя со службы под малиновый перезвон колоколов, я на минутку приостановился на ступеньках. Тут меня и взял под локоток монах. Все честь по чести – клобук, ряса черная, крест нагрудный – серебряный, большой, сам опоясан веревкой.

– Не ты ли будешь Юрий, назвавший себя Георгием? – Я и есть. А что за надобность?

– Разговор есть, не для всех.

Я попросил Лену не ждать меня и, обиженно поджав губки, она пошла с другими женщинами. Мы отошли в сторонку.

– Знаком ли ты с отцом Никодимом?

Мне сразу припомнилась эпопея, когда мы с Петром оборонялись в монастыре от непонятной шайки, где я взорвал бочонок пороха. Учуял тогда настоятель монастыря, что я – человек не этого времени, и мне пришлось показать ему некоторые мои способности. Как недавно это было и как давно…

– Конечно, помню хорошо, благодарю за напоминание. Жив ли отец Никодим?

– Жив, хворает только сильно.

– Не передавал ли весточку или привет мне? Монах смутился.

– Нет, виделись мы с ним уже давно, более года тому.

– А что привело вас ко мне?

– Длинный рассказ мой, может быть – присядем?

Мы обошли собор, присели на скамейку, и монах поведал мне, что когда‑то он служил простым монахом в епархии отца Никодима, однако же был замечен и переведен сюда, в Печерский монастырь.

– Поздравляю с повышением. Монах отмахнулся от моих слов:

– Пустое, все мы в руках Его, – и перекрестился на кресты собора. – Перед отъездом был у нас разговор с отцом Никодимом. Не все мне рассказал настоятель, но совет дал – если пересекутся наши пути, то к тебе можно обратиться, если трудно будет, – и вот я здесь.

– Польщен. Однако же как ты меня нашел? Где монастырь отца Никодима и где я?

– Человек всегда следы за собой оставляет. Слышал я от купцов, как расправился кто‑то с нечистью на Муромской дороге, потом дочку купца Святослава из лап разбойничьих вызволил. Мелькнула у меня еще тогда мысль – а не тот ли это Юрий? После татарской осады и в Нижнем люди стали говорить о ратнике, в одиночку спасшем от позорного плена и рабства множество людей русских. Правда, горожане о Георгии говорили – так это же одно имя. Сопоставил и сделал выводы.

Хм, умен настоятель. Анализировать и делать выводы в эти времена могли далеко не все – единицы, продвинувшиеся благодаря уму своему, а не происхождению боярскому или княжескому.

– Так что стряслось – уж прости, не знаю, как тебя называть, настоятель?

– Мое упущение, не хотел раньше времени называться – отец Кирилл. А беда вот какая. Объявилась в наших местах шайка разбойничья. До поры до времени не трогали монахов и послушников, а с лета нападать стали. Поедут монахи в город за провизией, за свечками – а они тут как тут. Оберут до нитки, поизгаляются и отпустят. А две седмицы тому инок Димитрий попробовал на защиту имущества монастырского встать, так и живота лишили. Вот и живем в монастыре, как на острове. Воевода Хабар и слышать о монастыре не хочет, ему де город блюсти надо, и понять его после басурманова нашествия можно. Только и ты нас пойми.

– Понял я, отец Кирилл. Горю вашему помочь можно.

Я замолк, пытаясь сообразить – не предвидится ли у купца Крякутного дальних поездок, где понадобится моя помощь? Настоятель понял мое молчание по‑своему.

– Небогат монастырь, однако же по трудам праведным и плата будет.

– Не о плате я сейчас думаю. Мне с нанимателем моим обговорить надо – все же не на себя работаю, хозяин у меня. Отправляйся к себе, отец Кирилл. Как смогу – сразу к вам в монастырь приеду. Найдется в монастыре два‑три крепких монаха, которые оружие в руках держать могут?

– Двое найдутся, остальные больше Божьим словом.

– Договорились, жди.

Время выкроить удалось через десять дней. Иван сначала отпускать не хотел, но, узнав, что речь идет о помощи монастырю, согласился.

Собравшись, я попрощался с Леной и выехал на коне. Дорога шла по‑над Волгой, потом сворачивала в сторону Гремячего ручья. Я прибыл в монастырь к вечеру – хорошо, что летом темнело поздно.

На стук в двери открылось маленькое оконце в воротах. Выглянувший монах, видимо, был предупрежден и, едва я представился Юрием, открыл ворота, настороженно осмотрел поляну за моей спиной.

Два послушника приняли лошадь и повели в конюшню, а монах проводил меня к настоятелю. Мы сердечно поздоровались.

– Заждался, думал – не приедешь.

– Слово дал – как не приехать!

– Похвально, услышал Господь наши молитвы и послал тебя в помощь. Что делать думаешь?

– Для начала – переночевать, а с утречка дай мне тех двух монахов, что знают, за какой конец меч держать. Хочу посмотреть, каковы в деле они, прошу освободить их от работ.

– Кроме церковной службы, – тут же уточнил настоятель. Меня отвели в молельную келью. Было здесь не по‑летнему прохладно, тесно, скромно.

А утром я проснулся от колокольного звона. В монастыре началась служба. После нее меня пригласили в трапезную, представили. Я позавтракал вместе с братией и вышел во двор.

Ко мне подвели двух монахов. С виду – чистые разбойники: оба здоровенные, кулачищи что моя голова.

– Федор, Василий, – представились оба.

– Есть место поукромнее?

– Как не быть – на заднем дворе.

Придя туда, я поставил против себя Федора.

– Бей!

– Зашибу, – честно предупредил здоровяк. – Бей!

Я еле успел увернуться от кулака. Неплохо, но защиты пет. Кулак летит на меня, а живот открыт.

– Бей еще!

Снова кулак летит на меня. Подпрыгнув под него, я ударил в Федора в живот. Несильно, но чувствительно. Монах хватанул раскрытым ртом воздух, но быстро пришел в себя.

Я объяснил обоим, что нанести вред врагу – хорошо, а остаться при этом живым и невредимым самому – просто замечательно, и показал Федору его ошибку. Провел кулачный бой с Василием. Он быстро усвоил урок с Федором и ударить себя не позволил.

После мы попробовали схватку на палках, имитируя мечи. Неважно – можно сказать, плохо. Удары сильные: если такой молодец попадет мечом – развалит надвое, но техники никакой. А фехтовать – мечом ли, саблей ли – за пару дней не научишь. Вот топоры бы им боевые или секиры!

– Есть в монастыре топоры или секиры?

– Должны быть, сейчас у ключаря спросим. Они ушли и вскоре вернулись. Один нес в руке секиру просто скандинавского вида, не иначе трофей, второй – здоровенный топор‑клевец.

Я взял из поленницы несколько поленьев, швырнул в Федора.

– Бей!

Удар – и только щепки полетели. Швырнул в Василия – он тоже успел отбить. Так явно лучше, чем палками. Таким молодцам рубящее оружие – самое то! При их силе, помноженной на скорость тяжелого оружия, никакие доспехи противника не спасут. Да и отбить в бою секиру даже мечом очень затруднительно, а иногда и невозможно.

– Кольчуги есть?

– Есть, токмо на нас не налезают.

Понятно, на наших молодцев надо делать специально. Сейчас это просто невозможно – долго очень.

Я уже придумал, как выманить на себя банду. Надо выехать из монастыря на повозке в сторону Нижнего, как всегда делают монахи. Мне, чтобы не выделяться, тоже надо надеть рясу послушника. Оружие – в телегу, слегка прикрыть сеном. Вот щиты брать нельзя – их сразу видно, шлем на голову тоже нельзя. Кольчугу свою я взял – ее под рясой не видно. А там уж как повезет.

Я рассказал про план Федору и Василию. Им моя задумка понравилась, и я направился к настоятелю. Отец Кирилл был не в восторге оттого, что я надену рясу, но вынужден был согласиться.

Свободных дней у меня было немного, поэтому выезжать решили завтра утром. Выехали на пустой желудок: есть перед боем – плохо, при ранении в живот шансов выжить у сытого значительно меньше.

В телегу положили оружие – саблю, секиру, топор. Когда выехали, я предупредил монахов:

– Вы, главное, слушайте меня и прикрывайте мне спину, от меня не отрывайтесь. И еще: что бы ни происходило – не пугайтесь.

– Ты нас, Юрий, не пугай.

Мы отдалились от монастыря на версту, и, когда телегу затрясло на корнях деревьев в глухом лесу, на дорогу перед нами вышли разбойники. Именно – спокойно вышли, а не выбежали. Уверенные в своей силе: как же, на троих – целый десяток.

– Разобрали оружие, – тихо сказал я.

Монахи похватали оружие, но продолжали сидеть на телеге. Я обернулся: сзади еще пятеро, поигрывают дубинами, мечами, у всех на губах гадливые улыбки – ну ровно наши недоросли на улицах после «Кл и некого». Что меня больше всего задело, так это их спокойствие. Никаких криков, угроз, приближаются медленно, желая нагнать страху. Вот тут они промахнулись. Главное в любой схватке – дезорганизовать противника, раздавить морально, лишить уверенности в победе.

Я вскочил на телегу во весь рост – надо определить главаря. Вот он – здоровый амбал, наверняка занял место в шайке благодаря немереной силе. С него и начнем.

– Стоять! – заорал я.

Резко выкинул вперед руку и швырнул в него огонь. Раздался треск, как при электрическом разряде, синий сгусток огня ударил в главаря, и тот вспыхнул. Занялось сразу все – волосы, одежда. Мерзавец закричал, стал метаться, пытаясь сбить пламя. Все – и монахи, и тати – замерли, ошеломленные увиденным. Пока они не отошли от шока, я повторил фокус с другим разбойником, явно приближенным главаря, в хорошей одежде и с мечом в руке. Выбросив руку, снова ударил огнем. Второй тать тоже полыхнул сразу, как облитый бензином. От необычного и тем более страшного и жуткого зрелища на татей напало просто оцепенение – глаза повылезали из орбит, челюсти отвисли. Никто не помог горящим, разбойники катались по траве и жутко кричали. Мне кажется – эти крики, просто дикие, животные – еще больше усиливали эффект увиденного. Нельзя терять время.

– Руби татей! – закричал я и спрыгнул с телеги. Ударил саблей татя, что держал под уздцы монастырскую лошадь, рванулся вперед, вонзил саблю в живот молодому парню; едва вытащив, срубил руку с дубиной крепкому мужику. За мной грузно топали монахи, налево и направо нанося удары.

Когда мы положили большую часть шайки, только тогда разбойники пришли в себя, но организованно напасть уже не смогли. Мы поодиночке добивали тех, кто еще стоял. Я быстро обернулся назад – татей, что подходили сзади, не было.

Увидев, как покрошили их товарищей, они бросились в чащу.

– Добивайте этих! – крикнул я монахам, а сам бросился в лес.

– Надо уничтожить всех, иначе банда возродится, как гидра.

Вот впереди бежит в синей рубашке парень. Быстро бежит, сволочь. Выхватив поясной нож, я метнул его в спину. Споткнувшись, парень упал, пролетев по инерции еще несколько метров. Я бросился в сторону – там трещали кусты, как будто лось ломился. Мелькнула цветная рубашка, я бросился наперерез и, почти догнав, ударил кистенем по голове. Разбойник стал заваливаться. Слева шум, мелькает тень. Еще один. Я бросился за ним. Услышав, что его догоняют, разбойник остановился, повернулся ко мне. В руке – дубина, утыканная железными шипами.

– Что, взять меня хочешь? Сейчас я твою башку в кисель превращу!

Парень взмахнул дубиной, а я бросил кистень – бросил так, как учил меня Михаил – сбоку. Кожаный ремешок обвил дубину, и я дернул кистень на себя. Дубина вылетела из руки разбойника, и не дав ему опомниться, я саблей рубанул его по плечу, почти разрубив до пупка.

Я замер и прислушался – тихо. Я хорошо помнил, что сзади стояло пятеро; троих я убрал – значит, двое или удачно сбежали, или спрятались в лесу. Наверняка свой лес они знали лучше меня. Тогда им повезло, пусть другим расскажут, как и чем кончается лихая жизнь.

Я вытер саблю об убитого, вбросил ее в ножны и пошел к дороге. Монахи уже расправились с оставшимися. Я прошелся по дороге – мать моя! Оба обгоревших трупа еще чадили, издавая запах паленого мяса, на обочинах лежали куски тел.

Славно поработали монахи: удар секирой – и уже не один человек, а два – только маленьких. Монахи деловито собирали с убитых оружие, ножи, складывали в телегу; железо – ценность, им не разбрасываются.

Завидев меня, оба здоровяка заулыбались – ну ровно дети. Побаловались в песочнице и вдруг родителя увидели. По большому счету – молодцы, не впали в ступор от моих шалостей с огнем, и оружием дрались хорошо – не струсили, ни на шаг не отступили, прикрывая спину.

– Молодцы! Непременно настоятелю доложу о вашей храбрости.

– Кабы не ты – не устоять бы нам: полтора десятка – это очень много. И это… – Федор потупился, – больно у тебя с молоньей, что с руки мечешь, ловко получилось – ровно как Илья Громовержец. Мы аж спужались поперва. Виданное ли дело – огонь руками бросать!

– Предупреждал же я вас – не пугайтесь, как необычное что увидите.

Василий помялся.

– А руку поглядеть можно?

– Смотри, за погляд деньги не берут.

Я протянул раскрытую ладонь. Оба монаха ее внимательно осмотрели, даже ощупали, но, ничего не найдя, сильно разочаровались.

Мы уселись на подводу и поехали назад, в монастырь.

Лошадка еще не добрела до ворот, как они распахнулись и высыпали монахи. Федор и Василий не выдержали – не хватило терпения, соскочили с телеги и, поддерживая руками рясы, побежали навстречу, крича:

– Победа! Разбили поганых!

Радость встречающих была бурной. Для всегда степенных, спокойных монахов это было необычно.

В воротах стоял настоятель. Осенил крестом, оглядел забрызганные кровью рясы, приказал поменять. Я свою просто снял, отдал Федору. Оба ушли вглубь – видимо, к хозяйственным постройкам. Настоятель и вся братия прошли в трапезную, сели на лавки. Меня усадили рядом с отцом Кириллом. Наступила тишина.

– Ну что же, с Божьей помощью побили нечестивцев. Давайте, братья, помолимся.

Монахи встали, обратили лица к иконам, стали молиться, бить поклоны. Я же только перекрестился и отвесил поклон. Знал я всего несколько молитв вроде «Отче наш…» и боялся, что они будут не к месту.

После молитв все уселись, и настоятель попросил подробно рассказать для братии, как все прошло. Я пересказал, что и как происходило, умолчав об огне и особо отметив храбрость, смелость и стойкость Федора и Василия, их умение владеть оружием. Как только я закончил говорить, монахи стали оживленно переговариваться.

В трапезную вошли переодетые в чистые рясы Федор и Василий. Братия встала, отвесила им поклон, а настоятель перекрестил. Оба монаха подошли к настоятелю и начали о чем‑то шептать на ухо.

Выслушав, отец Кирилл отпустил всех, кроме меня и Федора с Василием. Настоятель вперился в меня взглядом.

– Это правда, что ты молнии метал во врагов?

– Было, отец Кирилл, лгать не хочу. Настоятель задумался.

– Вот что. Вы оба будете молчать о том, что видели – тем более что Юрий словом не обмолвился о том, когда братии о бое славном повествовал. Понятно?

Оба монаха кивнули.

– Ну а теперь отопьем в знак победы вина простого, прозываемого кагор.

Настоятель достал стеклянный штоф, разлил вино в серебряные чарки. Сотворив молитву, мы их осушили.

– В канун праздника большого – усекновения главы Иоанна Предтечи – свершилась сия малая победа, когда поминают воинов, павших на поле брани за веру и Отечество. Помянем же, братья!

Мы выпили по второй, потом по третьей. Но на том и остановились. Настоятель отпустил монахов, и мы остались сидеть за столом друг против друга.

– Думаю – чем вознаградить тебя за труды ратные?

– Сколько дашь, отец Кирилл, столько и возьму. Мы о сумме не договаривались.

– То так.

Настоятель вздохнул, отцепил с пояса ключи, открыл маленькую дверцу в стене, долго там

возился; повернувшись, положил передо мной кучку серебряных рублей, навскидку – около двадцати. Не сказать, что много, но у купца я получал за месяц вдвое меньше. Помолчав, молвил:

– А что же такого ты показывал отцу Никодиму?

– То меж нами останется, не обижайся.

– Огонь показать можешь?

Я подошел к печи, перед которой лежали поленья, бросил полено в печь и, не закрывая дверцу, отошел. Заинтересованный настоятель подошел поближе. Я протянул руку, и с пальцев сорвалось голубое пламя. Полено вспыхнуло.

– Однако! В первый раз чудо такое вижу. Никодим, святой отец, говорил, что ты – человек необычный, но верно говорят – лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Об увиденном молчать буду, но в грамотках запишу. Ладно, иди, отдыхай – заслужил. От всей братии поклон низкий.

Настоятель поклонился, я ответил тем же.

Утром меня снова разбудил монастырский колокол: монахи спешили на службу. И мне пора.

Иноки вывели мне оседланного коня, открыли ворота. Впереди – дорога в Нижний, впереди – приключения. Ох, и люблю я это дело!

ГЛАВА V


Я подъезжал к Нижнему; уже показался посад, когда солнце скрылось за тучу. Был я в благодушном настроении – как же, помог настоятелю монастыря, деньжат маленько заработал, – и не стазу заметил, что городские жители ведут себя странно – хватают детей, разбегаются по домам, закрывают ставим на окнах.

Что происходит? Опять татары? В сердце закралась тревога.

Я остановил коня подле мужика, что спокойно стоял, наблюдая за происходящим.

– Здоровьичка желаю, земляк. Что случилось, чего это все бегают?

– А ты назад посмотри.

Я обернулся. Из тучи к земле тянулась темная воронка. Даже издалека было видно, как она крутится и движется на город. По‑русски это смерч, в Америке его называют торнадо.

Я пришпорил коня, намереваясь попасть домой раньше смерча. Память услужливо подсказала о прочитанной давным‑давно книге, где описывалось, как моряки на море стреляли в торнадо из пушек ядрами и как, к всеобщему удивлению, воронка рассыпалась на более мелкие, затем бесследно исчезавшие струйки.

Надо попробовать. Если смерч доберется до города – быть беде. Посрывает крыши, поразваливает избы из тех, что подряхлев, повалит деревья, а уж птицы погубит несчитано. Что для смерча хилый курятник?

В кремле тоже видели смерч и готовились – убирали вещи в дома, закрывали двери храмов. Я влетел в крепость на лошади: не положено верховому, по правилам – надо было спешиться и вести лошадь в поводу, но время не терпело.

На мое счастье Симский был во дворе, распоряжался. Остановив коня, я спрыгнул. Воевода глянул недовольно. Едва поздоровавшись, я спросил:

– Большие пушки есть на стенах?

– Что еще‑то случилось? Опять татары? – встревожился воевода.

– Нет, не татары. Дозволь из пушки по смерчу стрельнуть!

– Да ты здоров ли, Георгий?

– Воевода, времени нет, дозволь пальнуть два раза. Воевода поскреб в затылке, подозвал дружинника:

– Проводи, пусть пальнет.

Мы бегом взобрались на башню – это была Борисоглебская. Скучавший на башне дружинник сначала было кинулся нам наперерез, но сопровождавший меня ратник успокоил:

– Воевода разрешил пальнуть два раза. Тут и я подал голос:

– Заряжены ли пушки?

– То мне неведомо, – ответил стражник. – Для огненного боя пушечный наряд есть.

Я сунул руку в ствол: пыж на месте, стало быть, заряжена. Проверил вторую пушку, только не рукой – банником, уж больно ствол был длинен, как на единороге. Подсыпал свежего пороха к запальному отверстию. Поискал глазами – есть ли раскаленный прут. Есть, стражник службу нес добросовестно – в дальнем углу на камнях рдели тлеющие угольки, на них лежал железный прут с раскаленным концом. Наверное, сначала выстрелю из единорога – у него ствол длиннее.

Я навел орудие, подбивая деревянный клинышек киянкой, прицелился прямо в центр гигантской воронки, опустившейся из тучи на землю. Перекрестился – ну, была не была, – и поднес раскаленный конец прута к пороху. Вспыхнул огонь, через пару секунд грянул выстрел. Ядро с шелестом ушло к смерчу. Оба дружинника напряженно смотрели на воронку, ожидая результата.

Сначала ничего не происходило, потом воронка стала расширяться, вращение ее ускорилось.

– Помогайте! – крикнул я, кинувшись к другой пушке. Ухватившись за лафет пушки, я стал доворачивать ствол. Оба дружинника налегли на станину. Пушка сдвинулась, встала стволом точно по воронке. В последний момент я решил выстрелить повыше, подбил клинья и поднес запал. Ядро, оставив дымный след, ушло к смерчу, попав в воронку значительно выше первого попадания.

И случилось чудо. Воронка, только что грозно ревевшая и предвещающая разрушения, разбилась на тоненькие струйки и пропала. Только лица обдало ветром.

Природа стихла, как перед дождем. Ну и ладно, дождь – не смерч.

На башню ворвались люди из пушечного наряда.

– Кто стрелял? Кто разрешил?

– Я стрелял, с разрешения воеводы.

– Куда?

– Вон, в смерч.

Пушкари заржали. Стражник из дружинников молча подошел, взял старшего из пушкарей под локоть, подвел к бойнице:

– Сам смотри!

Все прильнули к бойницам, покрутили головами, ища смерч. Только тучка на небе осталась.

– И чего ржете, дурни? Георгий город от разрушения спас, а вы – хихикать. Уж бока отлежали, сами, небось, стрельнуть могли. Сами не сообразили, а над другими насмехаетесь!

Пристыженные пушкари поспешили убраться из башни. Следом пошел и я. Негоже бросать коня непривязанным. К моему удивлению, коня под уздцы держал дружинник из младших.

– Воевода где?

– На стене. Ты на башню побег, а он – на стену, смотреть, что получится.

Я уже собрался сесть в седло, как заметил воеводу. Хабар подошел, посмотрел на меня пристально.

– Это ты где же такое видел – из пушки но смерчу стрелять?

– Сам не видел, воевода, врать не буду, но люди знающие рассказывали, что на море такое делали – помогало.

– Надо же, я уж подумал – тебя Бог разума лишил. Молодец, большую беду отвратил. Ты… это… не держи на меня обиды, что в порубе сидел. Сам пойми – после осады татарской еще злость не прошла, а тут со лжою на тебя. Вижу – польза от тебя для города есть. Ты ведь не местный?

– Ага, – подтвердил я, взлетел в седло, махнул рукой на прощание и тронул коня. Не нравятся мне эти вопросы – откуда, кто родители?

На следующее утро я проснулся если не знаменитым, то популярным точно. Со мной раскланивались незнакомые люди, на торгу сбрасывали цены. Елена, придя домой, поведала, что слышала разговор, дескать, не иначе, как ядро из пушки было освященным, и даже что это был не смерч, а чуть ли не Змей Горыныч. Я вдоволь посмеялся над сплетнями. Но история имела продолжение.

Через несколько дней после избавления от смерча у дверей дома остановился возок. В ворота постучали, Елена пошла открывать, я же был занят на заднем дворе. Открыв калитку, жена впустила гостя и прибежала звать меня.

– К тебе гость приехал, иди.

Хм, я никого не ждал, но коли приехал гость – надо встретить. Во дворе стоял довольно упитанный мужчина лет сорока, с окладистой и ухоженной бородой, в богатой ферязи с жемчужными пуговицами. Из‑под ферязи виднелась шелковая ярко‑красная рубашка. Гость постукивал носком сапога по земле, проявляя нетерпение. От гостя просто за версту несло большими деньгами. Он склонил голову в приветствии:

– Мир дому сему, благоденствие хозяевам! Я слегка поклонился, пригласил гостя в дом.

Мы прошли в трапезную. Лена принесла ковш с медовухой, гость выпил, поклонился, перевернул ковшик, показывая, что он пуст. Мы уселись.

– Я – Перминов Гавриил, по батюшке – Лукич, купец.

– Юрий Котлов, по батюшке – Григорьевич, – представился я, хотя почти не сомневался, что купен в курсе, кто я такой и как меня звать. Но традиции следовало соблюдать.

– Много наслышан о тебе, Юрий. Сначала от купца Святослава Корнеевича, уважаемого торгового человека, коего дочь ты из плена с блеском вызволил, потом от Крякутного, нынешнего твоего нанимателя. Духовный отец мой, настоятель Кирилл, от тебя в восторге полнейшем. В городе опять же за столь короткое время твоего пребывания показать себя успел.

– Гаврила, ты на меня поглядеть приехал и похвалить? Так я не золотой талер – дело сказывай.

– Точно, и о характере твоем непростом говорили – так оно и есть.

Пока одно сплошное словоблудие.

– Дорогой гость! Ежели дело ко мне, давай о деле поговорим. Коли пустой разговор – извини, свои дела у меня.

– Экий торопыга. Конечно, дело есть, не приехал бы попусту. То, что есть дело, я сразу понял, как услышал фамилию. Кто же, в Нижнем проживая, не знает одного из богатейших людей города? В лицо я его не знал, но фамилия на слуху: серьезная фамилия, уважаемая.

Но купец тянул время, начав разговор о погоде, о цепах на урожай. Потом внезапно, будто бы вспомнив что‑то, спросил:

– Не хочешь от Крякутного ко мне перейти? Вдвое от Ивана платить буду. И работа та же – меня охранять да товар мой беречь.

– Крякутный не простой наниматель, меня с ним связывают не только дела. Когда у жены татары дом спалили, он приютил, работу дал. Деньги – дело наживное, хорошо, когда они есть. Но и совесть быть должна.

– Втрое плачу.

Я отрицательно покачал головой.

– За такие деньги и найми троих, втрое лучше будет.

– Удачлив ты больно, умен зело. Кто мог помыслить, что по смерчу из пушки стрелять надо. Есть у меня охранники – как без них, только сила у них есть, а мыслить не могут. Откель тогда удача возьмется? Я ведь богат не потому, что на печи лежу. Благоволение Господне нужно, это понятно. Но на Бога надейся, а сам не плошай. Ничего бы у меня не получилось, коли на семь шагов вперед бы не просчитывал. И людей стараюсь к себе взять таких же, чтобы опереться можно было, не подвели и исполнили в точности, что хочу.

– Нет, купец. После знакомства с тобой уважения к фамилии твоей прибавилось, но не могу. Это мое последнее слово.

Купец вскочил, заходил по трапезной. Лицо его покраснело, видно – не привык встречать отказа. Обычно, когда говорят – это мое последнее слово, продолжать далее разговор – пустое. Но купец уселся снова.

– Ладно, не хотел вот так, сразу, но придется. Дочь у меня есть, Антонина, пятнадцати годов, на выданье девка, красавица – вся в мать. Снюхалась с боярином местным, Илюшкой Лосевым. Так себе боярин. Ликом красив, врать не буду, однако беден, можно сказать, гроша ломаного за душой нет, а гонору – на пятерых хватит. Мы уж с ним по‑хорошему – дескать, не пара она тебе, боярин. По‑отцовски ее увещевал: «Найду я тебе достойного мужа из купеческого сословия». – «Нет, – кричит, – я его больше жизни люблю!» Что ты будешь делать! Уж мать ее за косы таскала, я вожжами поучил, да видно, без толку… Надысь дочка пропала, сказала – с подружками гулять, на посиделки, и до сих пор дома не объявлялась. Я – домой к Илюшке, а его и след простыл, сбег. Домашние сказали – оседлал лошадь и уехал, не сказав, куда. Еще и надо мной насмехались – мол, за дочерью смотреть лучше надо.

– От меня‑ то чего хочешь?

В принципе, я уже и сам понял, что он хочет, после его последних слов.

– Найти бы их, обоих найти. Антонину в доме запру да замуж выдам, а Илюшку – под суд княжеский, неча девиц соблазнять.

– Помилуй Бог, Гаврила! Где же их искать, Русь большая.

– Потому к тебе и пришел, что удачлив ты да умом не обижен.

– А если любовь у них?

– Да пусть любит кого желает. Жениться на ней он не хочет – не боярского‑де звания девица. А в блуде – нельзя. Семья быть должна, детишки от законного супруга. Для кого я приданое собирал? Позор‑то какой на мою голову! Теперь и мужа достойного не сыскать, порченая девка. А уж как мы ее холили да лелеяли, ни в чем отказа не знала. Старший сын весь в меня, серьезный. А любимица вон чего вытворила! Ну, вернется – я ей покажу, как фамилию чернить, ровно подлого сословия, а не купеческого. Ну так что, возьмешься ли?

– С Иваном как быть? Он днями с товаром во Владимир собирался.

– Мне бы твое согласие получить, а с Иваном я договорюсь. На худой конец, ему своих охранников одолжу, мало будет двух‑трех человек дам.

– Хорошо, договаривайся с Иваном. Коли согласен он будет, попробую сыскать твою дочь, но ручаться не могу. Парсуна ее есть ли?

– Нет, – развел руками купец. – Как‑то не довелось мастера встретить, чтобы лик ее написать.

– Как же мне ее искать, когда я ничего, кроме имени не знаю? Куда отправилась – неизвестно, как выглядит – непонятно.

Купец огладил бороду.

– И правда. Вот что: дочка на мать похожа очень, только моложе. Может, на родительницу поглядишь?

Пришлось согласиться, хотя все это – очень относительно.

Мы с купцом на его возке поехали к нему домой. Правил лошадью он сам – приехал без кучера, хотя и люди есть, и в деньгах не стеснен. Вероятно, хотел, чтобы его поездка ко мне осталась тайной.

Дом купца впечатлял: раза в два больше, чем у Крякутного, первый этаж из камня, еще два – бревенчатые. В окнах – не слюда, а настоящее стекло, большая редкость в силу дороговизны. Да и везти стекло приходилось из‑за моря – не делали его пока на Руси. Двор выложен дубовыми плашками – очень удобно, грязи после дождя нет, долговечно. Во дворах победнее двор застилали соломой, и ее почти каждый день приходилось менять.

Мы прошли в дом и сразу в трапезную. Еще в сенях расторопная прислуга выскочила за указаниями.

– Супружницу ко мне! Прислуга исчезла.

Через пару минут, едва мы уселись, в комнату вплыла – по‑другому не скажешь – лебедь белая. Красавица лет тридцати пяти – тридцати семи, с толстой русою косой из‑под кокошника, стройным станом и горделивой походкой. Пава! Почему‑то мне вспомнились слова из известного кино: «Бровьми союзна, губы алые…», ну и еще что‑то в этом духе. Действительно хороша!

Красавица увидела, что хозяин не один, а с гостем, и быстро вышла, чтобы вернуться с серебряной ендовой, полной хмельной медовухи. Я, как принял из ее рук ендову, ахнул – здесь же литра полтора. Вручив ковш, хозяйка поклонилась. Делать нечего: хоть и не хотелось пить, а надо. Медовуха была очень хороша, и я осилил ендову без особого труда. Перевернув, я с поклоном вручил ее хозяйке.

– Присаживайся, хозяюшка любимая, Аграфена Власьевиа! Познакомься – Юрий, Григорьев сын.

Я привстал, отвесил поклон и принялся изучать ее лицо, пытаясь определиться с приметами, запомнить особенности. Она же, взглянув, отвела глаза.

Гавриле явно не понравилось, что я так бесстыдно пялюсь на его супругу.

– Ну все, мать, иди – небось, дел полно. Аграфена встала и, покачивая бедрами – неплохими бедрами, между прочим, – вышла.

– Запомнил? Вот дочь такая же, только моложе. Я с утра к Ивану подъеду, обговорю – как тебя освободить на время. Сейчас тебя отвезут домой. – Взяв со стола колокольчик, он позвонил. Явившемуся слуге кивнул на меня: – Отвезешь человека, куда скажет.

Я испросил согласия купца на разговор с его женой и, получив его, раскланялся с Гаврилой и вышел, попросив слугу провести меня к хозяйке.

Аграфена была одна в своей комнате, вышивала какую‑то тряпицу. Она посмотрела на меня Удивленно.

– Муж твой меня подрядил дочь искать. Аграфена, всплеснув руками, бросила вышивку.

– Это же надо, паршивка такая!

Я прервал ее справедливые возмущенные речи. – Можно посмотреть комнату Антонины? – Конечно, я сейчас покажу.

В комнате – я бы даже назвал ее девичьей светлицей – было чисто и очень уютно.

– А скажи, хозяюшка, у дочки были драгоценности – ну серьги, кольца, цепочки, височные кольца, подвески?

– Да как же девице без украшений – конечно, были.

– Покажи.

Хозяюшка подошла к сундуку, раскрыв, достала резную шкатулку.

– Пустая! – Аграфена в доказательство даже перевернула ее.

– А из вещей дочь чего взяла?

Хозяйка открыла шкаф – серьезный такой, на века деланный, – перебрала вещи.

– Нет, все на месте; в чем была, в том и ушла. Аграфена заплакала.

– Расскажи, хозяйка, во что она была одета.

Аграфена подробно, как и все женщины, когда дело касалось одежды, перечислила. Хоть какая‑то картина начала складываться – одежда, внешний вид. Я поблагодарил ее и на возке вернулся домой.

Так, надо обдумать, с чего начинать. В том, что Иван согласится отпустить меня на время, я не сомневался. Но Иван не был бы купцом, если бы не поимел с этого выгоду. Или деньгами возьмет с Гавриила, или двоих‑троих охранников взамен попросит. Ну и ладно, это их дела.

Куда беглецы могли направиться? То, что не вниз по Волге – это точно. Там Казань, татары, потом – земли башкиров, потом – ногайцы. Нет, там делать нечего. На север, в Великий Устюг? Не исключено, только городок не велик. Во Владимир? Слишком близко, беглецы постараются уйти подальше. Рязань, Москва? Очень вероятно. Могут и дальше убежать – в Тверь, Великий Новгород или Псков – да только не успеют, не дам я им такой возможности. Придется их догонять. Они ведь явно не пешком ушли – или на конях, или судном. Только куда? По Оке или по Волге?

Я вскочил на коня и помчался на причалы. Их было несколько, и до вечера я успел побывать везде. На одном причале сказали, что вчера и сегодня никто не отплывал. На другом – суда были, но все шли вниз по течению и никого на борт не брали. Только на третьем причале сказали, что два судна были, даже пассажиров брали, но куда пошли – сказать не могли. М‑да, хорошо, если оба судна ушли в одном направлении, а если в разные стороны? Замучаешься искать. Но уже хоть что‑то.

От причалов я направился к городским воротам. Но и стражники ничего путного сказать не смогли.

– Эвон сколько народа туда‑сюда шныряет! Мы повозки да груз осматриваем, мыто взимаем, нам пешие да конные не нужны.

Вот незадача!

Вечерело, и я отправился домой. Елена с порога спросила:

– Что случилось? Иван приходил, лицо от удовольствия лоснится, сказал, что освобождает тебя от работы. Он тебя что – выгнал?

– Нет, что ты, милая. – Я обнял жену и поцеловал. – Видела – сегодня днем купец Перминов приходил? Он уговорил меня заняться одним щекотливым делом, вот и попросил Ивана на время освободить меня от работы.

– Чего же тогда Иван довольный такой?

– Не иначе, Гаврила выгодные условия предложил, причем такие, что Крякутный отказаться не смог.

– Бона что, а то я спужалась, подумала плохое.

– Да что со мной плохого произойти может? Если только ты скалкой побьешь.

– Скажешь тоже.

Жена ткнула меня в бок кулачком.

– Когда уезжаешь?

– Сегодня ночью.

Мне‑то что собираться – накинул на рубашку легкую ферязь, опоясался саблей, кистень в рукав – и готов. Главное не в этом. С каждой минутой, с каждым часом беглецы все дальше от Нижнего, и тем сложнее их будет найти. Откуда же начать поиски?

Я попрощался с Еленой, вышел во двор и вскочил на коня. Верст через пять я увидел костер. Подскакав, спешился, подойдя к костру, поздоровался. Вскочившие было люди уселись снова.

Коли здоровается, значит – мирный человек, разбойники‑то нападают гурьбой и без приветствий.

Поговорили о том о сем. Между делом поинтересовался – не видели ли девку с парнем?

– Нет, никого не видели.

Я поблагодарил и вскочил в седло. Вскоре показалась Волга, а у берега – кораблик.

Команда уже отдыхала, у костерка сидели лишь двое дневальных, игравших в кости. Когда я подошел, оба вздрогнули от неожиданности, затем вскочили, схватились за короткие и широкие абордажные сабли.

– Здоровьичка желаю! – Я уселся рядом с костром. Дневальные тоже присели. Мы разговорились – и вновь неутешительные для меня новости. Пассажиров брали, по никого подходящего под мое описание не было – старик, два монаха, женщина с ребенком. Пожелав спокойной ночи, я снова вскочил в седло и погнал коня.

Скоро рассвет, ночь прошла впустую. Однако отрицательный результат – тоже результат. Теперь надо заниматься дорогами, а допрежь – отдохнуть.

Блеснул огонек. Не иначе – постоялый двор: крестьянские избы ночью темны, ни огонька, а у постоялого двора всегда горят масляные светильники, как маячки для припозднившегося путника.

Я набрался наглости и заехал на коне во двор, хотя обычно полагалось заводить коня в поводу

Хозяин дремал за стойкой, но, завидев меня, мгновенно сбросил дрему, усадил за стол в пустой трапезной. Самолично принес едва теплую вареную курицу, пряженцы с тыквой и пиво. Для позднего ужина – достаточно.

Насытившись, я расплатился и попросил комнату. Хозяин провел меня на второй этаж, и я, уже и не ожидая удачи, спросил на всякий случай – не видал ли он вчера девицу с парнем на лошадях.

– Как не видал – были, далеко за полдень, поели и дальше поскакали.

– Куда? – Мне даже спать расхотелось.

– Как куда? У нас дорога одна – они от Нижнего на Владимир ехали.

– Вот спасибочко за добрую весть.

Я бросил полушку медную хозяину, и тот словил ее в воздухе так ловко, что я поймал себя на мысли, что не прочь бросить еще одну лишь бы еще разок посмотреть на его трюкачество.

Ладно, можно поспать пару часов. Если я вышел на след, несколько часов ничего не решат. Все равно и они ночью спать будут. Да какое там спать – сейчас небось передыхают после очередной любовной схватки, а потом до полудня спать будут. С этой мыслью я и уснул.

А вот выбраться из постоялого двора оказалось затруднительно. Гостеприимный двор стоял на оживленном месте, и по дороге уже двигались повозки, скакали конные.

Позавтракав, я оседлал коня и рванул за беглецами.

Промелькнула деревушка с постоялым двором. Если беглецы не полные идиоты, то наверняка уже покинули постоялый двор, и вскоре я их должен догнать.

Минут через пятнадцать впереди показались два всадника. Наверное, беглецы. Я перегнал их и всмотрелся в лица. Похоже, они. Я спешился. Заметив меня, всадники пустили коней шагом. Остановившись в паре метров, всадник грозно бросил:

– Прочь с дороги, шпынь!

Я аж удивился – это я шпынь? Перевел взгляд на второго всадника – о, какая красавица! Щечки разрумянились, глазки сверкают. А лицом – вылитая мама.

Зашелестела сабля. Всадник с вызовом крикнул:

– Уйди с дороги, зарублю!

– Верни саблю в ножны, сосунок, тогда цел останешься, это ты тать бесчестный. Нехорошо девок у родителей умыкать.

Антонина густо покраснела и бросила отчаянный взгляд на боярина. В том, что это был он, я уже не сомневался. Боярин отважился на решительный поступок – взмахнул саблей, по я был настороже, ожидая чего‑то подобного. Взмах кистенем – и сабля вылетела у него из руки, упала на землю. Я резко рванул боярина за ногу. Не ожидавший подвоха молодец грохнулся на землю.

Я схватил под уздцы лошадь купеческой дочки.

– Стоять! Не вынуждайте применять силу – хуже будет.

Но боярин, ослепленный яростью и пристыженный падением с лошади, бросился на меня. Отшвырнув удила, я сделал подсечку ногой и, когда он упал, врезал ему в глаз.

Антонина живо соскочила с лошади, кинулась к парню. Присев перед ним на колени, стала гладить ладошками по щекам.

– Илюшечка, очнись!

Левый глаз у парня набухал, вскоре появится синяк. Пока он не очухался, я расстегнул его ремень и связал ему руки. Подобрал его саблю, вернул ее в ножны. Нехорошо бросать саблю на дороге, хоть и дрянная была. Парень захлопал глазами, скривился от боли в подбитом глазу.

– Эй, тать! Ты кто? По какому такому праву боярина бить посмел?

– Какой ты боярин! Ты девку скрал, стало быть, тать ты, а не я. Перед княжьим судом объясняться будешь. А еще раз меня обзовешь – отхожу тебя по заднице вожжами. Понял?

Услышав про суд, парень замолчал, зато Антонина кинулась на меня коршуном и попробовала ногтями вцепиться в лицо. Увернувшись, я схватил ее за толстую косу, намотал на руку

– Будешь непотребство учинять – привяжу к лошади, сзади бежать будешь, пыль глотать.

– Да ты знаешь, холоп, чья я дочка?

– Знаю, меня папенька твой, Гаврила Лукич, за вами, голубками, самолично послал.

Девчонка сникла, а через пару минут предложила мне выкуп.

– Ну сколько тебе папенька денег даст? Я больше дам. Отпустишь? – Она стала срывать с себя золотые серьги, снимать цепочку.

– Жить‑то на что будете, голубки? Боярин твой саблю в руках держать не может, ничего другого не умеет, кроме как девок портить. И на какие такие шиши вы кушать будете, где жить?

Девчонка посмотрела на боярина, ожидая поддержки. Но Илья прикинулся больным, прикрыл глаза. Я слегка пнул его сапогом.

– Хватит отлеживаться, дома заждались. Поднимайся. Илья с помощью Антонины поднялся.

– Садитесь на одну лошадь вдвоем и не дергайтесь – мигом догоню, и тогда пощады не ждите.

Веревкой я связал их между собой, сам сел на лошадь купеческой дочки, своего копя взял под уздцы; мы развернулись и тронулись в обратный путь. Илюшка оказался парнем капризным, и за три дня обратного пути чуть не довел меня до белого каления. То еда в харчевне была ему не по вкусу, то на полу спать жестко. А куда я его положу? Спали в одной комнате: Тоня на постели, мы с боярином – на полу, только у него руки были связаны. Спал я вполглаза, боясь, что голубки сговорятся, Тоня его развяжет, и вдвоем они меня сонного и прибьют.

Нет, обошлось. А перед Нижним боярин стал канючить:

– Отпусти хотя бы меня, Тоньку уж доставь отцу – небось, деньги за нее обещаны, а меня, скажи, не поймал.

– Это с какого перепугу я тебя отпустить должен? Напакостил – отвечай. Тебе что, дворовых девок мало? За кого теперь Гавриила Лукич ее, порченую, замуж отдаст? Кто из купцов разрешит сыну с ней венчаться? Ты о ней подумал? Заткнись, а то зубы повыбиваю.

Парень замолчал. Не потеря зубов его страшила, а гнев отцовский да суд княжий. Но то не мои дела.

К посадам Нижнего подъехали к вечеру, еле успели пройти городские ворота – прямо за нами их закрыли.

Подъехали к дому купца, я затарабанил в ворота. Испуганный слуга приоткрыл калитку.

– Чего надоть?

– Открывай ворота и зови хозяина.

Загромыхали запоры, ворота открылись. Я завел лошадей во двор, а с крыльца уже спускался купец. Было видно, что он сдерживает себя, чтобы не побежать, – негоже лицо ронять. Дойдя до лошади, на которой сидели оба голубка, он покачал головой, бросил мне:

– Развяжи!

Я развязал веревку, снял девчонку с лошади.

– Иди к матери, потом поговорим. Тонька испуганной мышью кинулась в дом.

Боярин неловко слез с лошади сам – неудобно со связанными руками. Купец вдруг размахнулся, врезал ему в ухо и, когда Илья упал, принялся пинать его ногами. Я обхватил купца руками, оттащил от парня.

– Охолонись, Гаврила! Не по чину бьешь, кабы сам за членовредительство в суд не попал.

Слова мои охладили купца.

– В подвал мерзавца! – приказал он слугам. – Пусть посидит ночь, а утром отца его пригласим.

Купец пошел в дом, позвал меня за собой. Двое слуг поволокли Илью в подвал.

Гаврила сел за стол, подтянул к себе кувшин с вином, разлил в серебряные кубки. Один придвинул ко мне.

– Давай выпьем за удачное окончание! Мы выпили, не чокаясь, как на похоронах.

– Сколько я тебе должен?

– Мы не уговаривались, сколько дашь – столько и возьму. Купец вышел, почти сразу вернулся. Бросил на стол мешочек, звякнувший монетами.

– Прости, забот сейчас у меня много. Благодарен премного, что дочь быстро вернул, еще никто не хватился. Рад, что не ошибся в тебе.

Я поклонился, подхватил мешочек и вышел.

Вскоре я был дома, перемахнул через забор и постучал в окно.

Когда после ужина мы уже лежали в постели, Лена попросила рассказать, зачем приходил купец Перминов и куда я исчезал. Взяв с нее слово молчать и никому не рассказывать, опустив некоторые детали, я живописал историю побега и поимки беглецов. Лена слушала, затаив дыхание, глаза ее блестели. В конце моего повествования на глазах появились слезы.

– Это жестоко!

– Ты о чем?

– Илью отдадут под суд и лишат боярского звания. У Перминова полно денег, и он подкупит любой суд. Надо спасти Илью.

– Нет уж, напакостничал – пусть отвечает, коли он мужчина.

– Как ты не понимаешь, он ее любит!

– И что с того?

– Бесчувственный чурбан! Где он?

– Известно где – в подвале у Перминова.

– Юрочка, дорогой, вызволи его оттуда.

Ни фига себе – вызволи. Не для того я помог его туда упрятать, чтобы самому вызволять.

Ленка не успокаивалась, упрашивала, клянчила, ругалась. Наконец я не выдержал:

– Хорошо, прямо сейчас оденусь и пойду вызволять. Только ведь собаки во дворе злющие.

– Милый, ты сумеешь.

Вот незадача. Один говорит – поймай и платит деньги, другая – вызволи. И все на мою голову. А в принципе, я дело сделал, беглец в узилище, деньги у меня, Антонина под бдительным надзором. Если я ему устрою побег, никто меня не заподозрит. Будь что будет.

Одевшись, я вышел во двор и пошел к дому купца.

С трудом нашел в темноте дом Перминова и перемахнул через забор. Куда заперли Илюшку, я видел. Запор оказался хлипкий, да и кто покусится на продукты в погребе на своем дворе – не поруб, чай. Я шагнул в темноту.

– Илья, ты здесь? Тяжкий вздох:

– Здесь, где мне еще быть!

– Сбежать хочешь?

– Не по чести то.

Я аж вскипел:

– Ах, ты засранец, девок портить – но чести, а убежать – честь не позволяет. Ты хоть понимаешь, что на суде звания боярского лишиться можешь и виру князь наложит такую, что тебе и родителям вовек не расплатиться?

– Что‑то голос твой похож на голос того, кто нас пленил.

– Это я и есть! Илюшка замолчал.

– Ты говорить будешь или мне уйти?

– А ну как обман? Не верю я тебе.

– Нет у меня времени с тобой долго говорить: учуют собаки – обоих подерут, и на суд оба пойти можем.

– Ладно, согласен.

В темноте подвала послышалась возня, и Илья подошел к двери. Руки его были связаны. Я вытащил нож, разрезал путы. Пленник начал растирать кисти.

– Бежать есть куда?

– Есть.

– Тогда сейчас бежим к забору, если собаки нападут, попробую задержать. Ты же беги, меня не жди и забудь про меня. Поймают ежели – сам сбежал.

Мы пошли к забору. Заслышав наши шаги, темной тенью из‑за угла дома вылетела огромная собака. Молча, без лая она кинулась в нашу сторону.

– Беги, – толкнул я Илью. Он бросился к забору, а я вытряхнул из рукава кистень. Саблю я не брал – чай не на войну шел, во двор к купцу, и убивать никого не собирался. Когда до пса оставались метры и я различил злобные зеленоватые глаза, рука моя рванулась вперед и кистень врезался кобелю между глаз. Я перепрыгну через забор. Ильи след простыл. Вот и славно, что он не видел ничего, ни к чему мне лишние разговоры.

Бегом я рвану домой, мне не хотелось, что бы меня кто‑нибудь увидел. Не успел постучаться, как дверь распахнулась. Елена стояла в одной ночной рубашке, накинув на плечи платок.

– Что?

– Цел, как видишь. – Я об Илье.

– Вызволил, убег – даже спасибо не сказал. Елена наградила меня страстным поцелуем. Ее тело под тоненькой ночной сорочкой было обнажено. Едва заперев дверь, я разделся, бросая одежду, и мы нырнули в постель. Я был достойно вознагражден.

А утром в ворота раздался стук. Уж больно рано – только‑только забрезжил рассвет. Учитывая, что я полночи не спал, вставать не хотелось. Стук повторился. Пришлось вставать, одеваться, выходить во двор. У ворот стоял мужичок, представившийся слугою купца Перминова.

– Доброго утречка вам! Хозяин к себе просит, уж не гневайся. Умыв лицо, я оделся подобающим образом. Оседлал лошадь и вскоре был у дома купца.

Во дворе бегали слуги, и кругом явно чувствовались суматоха и растерянность. Доложили о моем приезде, и купец лично вышел на крыльцо встречать гостя, проявив уважение. Едва успев зайти в дом, купец огорченно сказал:

– Сбег Илюшка‑то, не усмотрели.

– Дочка на месте?

– Дома, за нею уж пригляд строгий. Второй раз не осрамимся. Видно, помог ему кто‑то из прислуги. Как после того челяди верить?

– Прискорбно, только от меня что надо? Купец помялся.

– Не возьмешься сыскать?

– Нет уж, извини, Гаврила, я только вчера беглецов вернул. За три дня едва лошадь свою не загнал, пока все дороги обшарил. Не поверишь – от езды седалище болит. Нет, не проси. В баньку хочу, передохнуть надо – почитай, все ночи не спал, – вдохновенно врал я.

Купец вздохнул:

– Видно, судьба. Прости за хлопоты.

Я откланялся и вернулся домой. Не для того выпустил я Илью ночью, чтобы вновь разыскивать!

Прошло время, пришла зима с ее снегами и морозами. Оживилась торговля, несколько приутихшая в распутицу, – дороги были непроезжие, грязи столько, что лошади по брюхо в нее проваливаются, какие уж тут телеги? Да и в ненастье немного охотников найдется мокнуть под дождем, бродя по торгу. Зимой же крестьяне свободны, вот и тянутся в город по льду замерзших рек на лошадках, запряженных в сани. Дорожка на загляденье – ровная, без рытвин и ухабов. Гляди только, чтобы в полынью не угодить. Вот и старается крестьянин в город попасть, на торжище, чтобы разумно потратить заработанные осенью деньги.

В город везли остатки нераспроданного урожая – репу, морковь, мороженое мясо и рыбу, ведра с замороженным молоком, мед. Назад – железные изделия: топоры, лопаты, косы, замки. Женам и семейству – ткани: попроще – для каждодневной работы, а уж шелк – для праздничной одежды. Жены пошьют – в селе они все рукодельницы. Детям – подарки, как без этого: леденцы на палочке, пряники печатные, свистульки глиняные, игрушки деревянные. Кто позажиточнее, покупали слюду на окна вместо бычьих пузырей.

В трактирах вино лилось рекой, все близкие к торгу харчевни были полны. Крестьяне обмывали покупки, купцы – прибыль от торговли. Упивались и допьяна, однако трактирщики таких на улицу не выпускали, прислуга уносила их в отдельную комнату – пусть проспятся. И не потому, что жалостливые такие, боялись, что пьяные пообмораживают руки‑ноги, – нет. Был на то указ государев, и за исполнением его городская стража наблюдала. Обирать пьяных тоже было не принято. Уже не по указу, а потому как одного оберут, другого – пойдет слушок, и конец репутации. Были иногда случаи, как без этого, только большей частью баловались слуги.

В один из таких дней ко мне пожаловал на санях самолично Перминов. Надо же, не забыл дорожку. В дорогой собольей шубе, песцовой шапке, вышитых валенках, он внес в дом запах мороза. Отряхнув валенки в сенях, сбросил мне на руки шубу и шапку, уселся на лавку: краснощекий, веселый, с расчесанной и умащенной маслом бородой. Что‑то непохоже, что придавлен тяжкими делами.

Разговор начали, как водится, о погоде: де на Николу такая метель была, что пару дней из дому носа высунуть нельзя было. Постепенно разговор пошел о торговле, видах на урожай. Наконец Гаврила дошел до цели приезда.

– А не хотел бы ты, Юрий, на охоту съездить? Косточки размять, удаль молодецкую показать. Знакомец мой высмотрел берлогу, да медведь в ней огромный.

– Чего же не съездить?

– Вот и договорились. Оденься завтра с утречка потеплее, мы за тобой заедем. Рогатину для тебя возьмем; знаю – не охотник ты, своей нету. Коли сладилось у нас, так до завтра.

Купец уехал. Странно, после того случая с дочкой не виделись ни разу, а тут вдруг на охоту приглашает. Не таков Перминов, чтобы время свое праздно проводить, не иначе, разговор есть такой, чтобы без лишних ушей.

Кто на охоту зимой не выбирается? Самое развлечение для мужчин. Едва утром успел поесть да одеться, как у ворот остановился санный поезд. Семь саней – изрядно. Во вторых санях, укрытый медвежьей шкурой, сидел Перминов, одетый в добротный овчинный тулуп. Он призывно махнул рукой, и я уселся рядом.

За неспешным разговором путь пролетел быстро. Сытые лошади бодро тянули сани. К ночи въехали в село: Перминов и я – на постой к знакомцу купца, остальные – на постоялый двор.

Поев, мы улеглись спать. Вино не пили, медвежья охота – занятие серьезное, не для похмельной головы и дрожащих рук.

Разбудили нас с первыми петухами. Собрались быстро, к дому уже подтягивались с постоялого двора остальные охотники. Мы разобрали рогатины и от села прошли пешком. Знакомец дорогу знал, но все равно идти было тяжело, снегу чуть ли не по колено.

Вот и берлога. Если бы знакомец не сказал, что она передо мной – я прошел бы мимо. Поваленное дерево, рядом с комлем – сугроб, каких в лесу множество. Лишь приглядевшись, можно было заметить, как из маленькой дырочки вверху вырывается легкий парок.

Охотники окружили сугроб, выставив вперед рогатины. Тяжелая штука, куда там копью до него. Толстое полированное ратовище, на конце – рогатина в виде короткого, в локоть, меча. Обоюдоострое широкое лезвие – рожон (отсюда и выражение «Чего на рожон прешь?») – в месте соединения с деревянным ратовищем имело широкую перекладину. О ее назначении я догадался сам – разъяренный медведь мог насадиться на рогатину и дотянуться лапами до охотника, перекладина же обеспечивала относительную безопасность. Но тяжела, – втрое против копья, не меньше, да и то не супротив человека: в матером медведе килограммов триста будет, – а ну как ратовище не выдержит?

Конечно, на поясе у каждого – нож, но это больше для успокоения совести. Когти у косолапого едва ли не меньше ножа, и удар лапы – будь здоров, раздирает тулуп, одежду, кожу – на раз. И уж коли до ножа противоборство дойдет – будьте уверены, охотнику самому сильно достанется.

– Готовы?

– Да, – ответили вразнобой.

– Начинай!

Знакомец суковатой палкой ткнул в сугроб, поворошил его. Сначала ничего не происходило, потом раздался грозный рев и сугроб как будто взорвался изнутри. Нас осыпало снегом, и в облаке снежинок встал во весь свой огромный рост бурый, почти черный медведь. С ходу он бросился на знакомца и ударил его лапой, тот отлетел в сторону. Другой лапой медведь отбил в сторону рогатину Перминова и щелкнул зубастой пастью. Глаза зверя яростно горели злобой и ненавистью к людям, потревожившим его покой.

Раздумывать было некогда, и я воткнул свою рогатину медведю в бок, по самую перекладину. Зверь взревел и развернулся ко мне – я едва удержал оружие, настолько рывок был неожиданно силен. Скользящим ударом я резанул медведя по шее, не причинив, впрочем, особого вреда – на нем шкура как кольчуга. Надо наносить только колющие удары. Я отступил на пару шагов – иначе бы не смог развернуть рогатину, – все‑таки четыре метра ратовища для леса многовато. В это время купец изо всей силы вогнал медведю рогатину в правый бок. Зверь ударил лапой, перебив пополам ратовище, и попер на купца, открыв мне спину. Ухватив ратовище обеими руками, я изо всей силы воткнул рогатину ему под лопатку.

Рядом вонзил свою еще один охотник. Зверь зарычал так, что по спине пробежал холодок, свалил купца ударом лапы и рухнул на упавшего. Неужели закончилось? Я перевел дыхание.

Охотники бросились к зверю, воткнули ему в шею длинные охотничьи ножи, перерезали глотку.

– Купец! Тащите Гаврилу!

Перминов лежал под медведем, подмятый его весом. Мы с трудом столкнули зверя.

Шапки на купце не было, однако голова была цела, а спереди из тулупа был вырван огромный кусок, виднелась кровь. Купец был без сознания, но дышал.

– Быстро за санями. Одни – для купца, другие – под медведя. Несколько охотников побросали рогатины и побежали по проторенному следу в село.

Я встал перед купцом на колени, расстегнул тулуп, ножом вспорол ферязь и рубашку. На коже лишь порезы, четыре неглубокие раны – правда, кровят. Ощупал ребра: под пальцами ощущалась крепитация – это когда ребра сломаны и концы обломков трутся друг о друга, издавая подобие хруста. Прошелся руками по грудной клетке, ощупал руки и ноги. Осмотр успокоил. Просто удар был очень силен, но пришелся вскользь, а к потере сознания привел болевой шок от переломов.

– Полотенце подлиннее есть?

– Откуда?

Скинув с себя тулуп, я снял жилет, рубашку. Рубашку распорол на длинные полосы и с помощью мужиков туго перетянул грудную клетку купца. Застегнул на купце тулуп и оделся сам – чай, не лето, прохладновато.

Прибыли сани. Охотники перенесли в них купца, укрыли медвежьей шкурой. Я сам уселся в сани, один из слуг купца взгромоздился на облучок.

– Гони в город.

Охотники принялись снимать шкуру с медведя, а мы помчались в город.

Лошадку возница не щадил, охлестывая вожжами, и когда солнце начало садиться, мы проехали городские ворота.

Как только сани с купцом въехали во двор, из дома высыпала вся челядь. Они бережно перенесли купца на медвежьей шкуре в дом. Жене Гаврилы я наказал не снимать с него тугую повязку.

Самое главное для купца сейчас – это полный покой, тепло и уход. Я попрощался, пообещав вернуться завтра, и отправился к себе. Интересно, о чем хотел поговорить со мной Перминов? Ведь разговор так и не состоялся. Что называется, «сходил в магазин за хлебушком».

Встретив меня, Елена всплеснула руками, едва я снял тулуп:

– А рубашка где же?

Пришлось рассказать ей о ранении купца на охоте.

– Жить‑то хоть будет?

– Милостью Божьей должен. Я прослежу, когда‑то давно лекарем был.

Я вовремя прикусил язык, чуть не брякнув – «в другой жизни». Иногда бывает сложно не выдать себя воспоминаниями о будущем. Ни к чему грузить эту прелестную головку, язык женский как помело.

Следующим днем после заутрени я уже был в доме Перминова. Купец пришел в сознание, но был слаб, дышал едва‑едва, боясь резкой боли при глубоком вдохе. Так пока и должно быть. Я осмотрел раны; попросив у челяди длинную плотную холстину, туго перепеленал грудную клетку.

– И долго мне так лежать?

– Седьмицу, не меньше. Потом можно будет вставать, а об охоте забудь до Масленицы.

– Какая охота? Охотники мои вернулись, шкуру привезли, сейчас обрабатывают. Рассказали, что ты меня без памяти увез. Ладно хоть живой остался. Знакомца жалко – убил его медведь; хороший мужик был, пусть земля ему пухом будет.

Мы попрощались.

Я захаживал к нему каждый день, с удовольствием наблюдая, как идет на поправку купец. Бог здоровьичком Гаврилу не обделил. Не многие из моих современников могли остаться в живых после такого. Тулуп помог – смягчил удар и не позволил когтям снять кожу.

Через неделю купец уже начал вставать и потихоньку ходить, придерживаясь за бок; иногда постанывал сквозь зубы, но, в общем, быстро шел на поправку. Я посоветовал ему найти у восточных купцов на торгу мумие, и, к моему удивлению, на следующий день увидел у него на столе это, напоминающее смолу, лекарство. Отщипнув кусочек, я положил его в рот. Да, это оно – этот вкус не спутаешь ни с каким с другим.

С кресла за мной с интересом наблюдал купец.

– Оно?

– Оно самое.

– Слава Богу, а то сумасшедшие деньги за него отдали – а ну как обманули?

Я объяснил ему, как принимать лекарство.

– В баню хоть можно? А то запаршивею скоро. А хочешь – вдвоем сходим. Сейчас распоряжусь, быстро затопят.

Делать мне в этот день было особо нечего, и я согласился. А пока прислуга накрыла стол, и мы не спеша отведали копченого угря, осетрового балыка, горячих еще пряженцев с разной начинкой.

Тут и банька подоспела. Любил я это дело. Бывало, вернешься после похода, весь пропыленный и пропотевший, смоешь с себя грязь – и как будто кожу новую надел, а вместе со старой сбросил и груз забот.

Купец толк в бане знал – знай себе, плескал на раскаленные камни хлебным, квасом, пока дышать стало нечем. Мы обходили друг друга веничками, полежали на полках, попотели, обмылись. Памятуя о ранении, в снег да в прорубь не выскакивали голышом.

В предбаннике уже стоял накрытый стол с самоваром, баранками, здоровенной головой сахара. Мы надели чистые одежды, уселись почаевничать. Благодать. Все‑таки русская баня – не душ на скорую руку, и тело в чистоте держит, и дух укрепляет.

– Хорошо‑то как! – Купец с шумом отпил из блюдца вприкуску с сахаром и баранкой.

Я последовал его примеру – действительно здорово. Попотели, утирая лица расшитыми льняными полотенцами, еще попили чайку, с вареньем. В глиняных плошках каких только видов его не было – малина, морошка, черника, костяника, груша и еще что‑то такое, что даже на вкус определить сложно.

– Нравится?

– А то! Только понять не могу, из чего.

– Это приказчик мой расстарался, из‑за моря привез, в Кафу нонешнее лето ходил с товаром, называется – фейху.

Господи, как же я сам не догадался, ведь пробовал раньше варенье из фейхоа, в гостях у знакомого армянина!

Напились мы чаю до отвала, выдули чуть ли не весь ведерный самовар. Блаженно отвалились на спинку.

– Смотрю я – очень ты полезный человек, Юра. Не знал о тебе, что знахарь, гляди‑ка – раны уже затянулись и ребра почти срослись. Нашито, местные, кроме как кровь пустить да травы давать и не могут ничего.

– Травы – тоже хорошее лечение, но иногда слабы они, не при всех хворях помочь могут.

– Вот что…

Купец помедлил. Я весь обратился в слух.

– Только не смейся. Шли мы раз на корабле из Ганзы, подобрали человека, за обломок мачты держался, – потонул его корабль, злым штормом застигнутый. Кто он и как звать его – неведомо, только говорил по‑русски. Недолго протянул бедняга, отдал Богу душу, а умирая, сказал тайное, чтобы, значит, в могилу с собой не унести. Про клад бесценный, что в Волхове реке покоится. Драккар викингов там затонул. Где, в каком месте – ничего более не успел молвить. Не возьмешься ли за поиски?

– Гаврила, это и в самом деле смешно. Волхов – не ручей! Даже если точно знать, где корабль лежит, и то намучиться с поисками можно, а как из него добро вытаскивать? Оно же все под илом лежит, да и не могу я под водой дышать. Нет, несерьезно сие. Не взыщи, купец!

– Я, собственно, и не надеялся, сам понимаю, как в сказке – найди то, не знаю что. Однако уж очень слова его запали мне в душу. Никак забыть не могу. Давай по чарке вина выпьем, у меня хорошее – бургундским прозывают. Да и забудем про клад. Только чур – никому.

– Обижаешь, Гаврила Лукич.

Я еще пару раз зашел поинтересоваться здоровьем купца и, убедившись, что Гаврила здоров, прекратил визиты.

ГЛАВА VI


Весной, после Масленицы, как‑то зашевелились дружинники – точили оружие, чистили доспехи. Я поинтересовался у дружинника Михаила – не начальство ли приезжает?

– Эх, если бы начальство, – вздохнул Михаил. – Государь повелел, как дороги просохнут, собираться под Москвою, на Смоленск пойдем.

– Так уж ходили не раз и биты были.

– Ноне большую силу государь собирает, надо вернуть Смоленск под московскую длань.

– Тогда удачи. А кто же в городе остается? Нельзя же без войска, татары все никак не угомонятся.

– Стрельцы да ополчение. Бог даст – пронесет. А что до татар, придет и их время: вот соберет государь все земли и города русские у своего престола – подожмут хвосты и татары, и крымчаки, да и литвины со свеями.

Мы тепло попрощались и разошлись. У меня появилась пища для раздумий. Любимое время войны для всех правителей – лето. Одежу теплую брать не надо, с запасами для людей и лошадей легче – пустил лошадь на траву, и не нужно везти в обозе зерно и сено. Только это – палка о двух концах. Русичи – на Смоленск, а татары, прослышав, что все рати с Литвою воюют, – к нам на грабеж. Ой, чую я, лето беспокойное будет. А может, пока время есть, уйти куда подальше? Есть же места, куда нога татарская не ступала – Архангельск, например. Ежели подумать, так еще места найдутся. Жалко только дом бросать. Привык я к нему, да и Нижний пришелся по душе. Прикидывал и так, и эдак. Пара лошадей у меня в конюшне есть – коли внезапно нападут, все равно успеем верхами уйти, ценности только в сумке хранить надо. Может, разумнее их даже с собой не таскать, а спрятать в укромном месте, оставив немного на первое время. Вот очистятся реки ото льда, начнет паром работать, за ним – второй, который достраивают на верфи.

Кстати о пароме. Поглядев, как он работает, перестали завистники насмешничать. Второй строили уже получше, с учетом ошибок первой посудины.

Одно плохо – разведки нет. Стоят редкие заставы русские на торных путях, да летом путей – сколько хочешь, где пройдет конь, там и дорога. Заставу обойти легко можно. А вот дальняя разведка не помешала бы. Прежде чем вторгнуться в русские земли, на своей земле татары собирают войско из разных улусов. Стоят спокойно, костры жгут. Кого опасаться? Все вокруг свои, соплеменники. А до границы – рукой подать. Верховой за день доскачет. Конечно, войску дорога пошире нужна, и скорость не та, но часто нападения татарские были внезапными настолько, что не все горожане из посадов успевали в крепости укрыться. Крестьяне в деревнях хватали детей и узел с ценными вещами, и – в леса, только там и спасались. Только татары все хитрее с каждым набегом становились. Жечь деревни перестали – дым далеко виден, чем не сигнал тревоги. И деревни сначала втихую окружали, без обычного своего визга, чтобы никто не убег, а уж потом бесчинствовали.

Так и зрела в моей голове мысль – побывать на землях татарских. Сами работать не любят и не умеют, вся домашняя работа – на пленных, презренных гяурах, кои мрут от голода и побоев. Вот и приходится каждый год в набеги ходить – то малой ордой, то всем ханством, иногда даже усиленным союзниками. Сломить бы хребет беспокойному соседу. Только помнил я из истории, что до покорения Казани Иваном IV еще много лет пройдет и погибнут тысячи русских.

И чем больше я обдумывал задумку, тем больше она мне нравилась. Вот уйдут дружины под Москву, на общие сборы – и не совладают стрельцы с ситуацией. Дисциплина и выучка у них не та. Живут стрельцы по своим домам, а не как дружинники – сообща в воинской избе. Те же дружинники каждый день под руководством десятников и сотников упражняются с оружием, оттачивая воинское мастерство. Стрельцы же в свободное от нарядов время занимаются личными делами – торговлей, нехитрым ремеслом, а нередко и пьянством. Это все равно как сравнивать кадрового офицера и призванного на воинские сборы из запаса. Что «партизан», что стрелец – почти одно и то же в бою. Вот горло драть стрельцы умеют, выбивая из посадника или наместника жалованье, или послабление по налогам, или какие другие льготы. Рядом с молодцеватыми дружинниками одетые хоть и в униформу, потрепанную и поношенную, стрельцы выглядели бледно.

Для вылазок на татарские земли я решил основательно подготовиться. Прошелся по оружейным лавкам и нашел‑таки себе мушкетон. Качество, конечно, не испанское, но, за неимением лучшего, сгодится. Производство наше, тульское, судя по клейму, мастер – Аверин. Пощелкал курком – звук чистый, срабатывает четко, без заеданий. Там же купил ружейного пороха, картечи и пуль. Мешочки со свинцовой картечью и пулями были изрядно тяжелы, но деваться было некуда – весь запас сразу я брать с собой не собирался, всего требовалось на три‑четыре выстрела.

Дома я осмотрел покупку, почистил, зарядил. Оседлав коня, выехал за город, в лес, попробовал пострелять по пеньку. Картечью мушкетон бил отлично – кучно и резко, а бой пулей – неважный, видимо, из‑за короткого ствола. К тому же нарезов нет, на конце ствола раструб – все это не способствовало точной стрельбе.

Я ждал теплых дней, что были не за горами. Снег почти сошел, но дороги развезло, и ни о каком нападении, равно как и просто передвижении и по дорогам, и думать было нечего.

Как‑то, будучи на пристани по делам, я увидел необычную вещь. Владелец или кормчий большого ушкуя, называемого морским, стоял на палубе и держал в руках подзорную трубу Не очень большая, скорее всего, не очень сильная, складная, латунь потертая. Как бы она меня выручила! До бинокля в эти времена еще не додумались, но о существовании подзорных труб я знал. Правда, использовались они на море, а в этих местах, в глубинке, я видел ее в первый раз.

Я вежливо попросил разрешения взойти на судно, приблизился к обладателю трубы. Поговорив о погоде и поинтересовавшись, как прошло плаванье, попросил продать мне подзорную трубу.

Владелец ее хмыкнул, оглядел меня скептически. Видно, в его глазах я на умного не тянул.

– Ты хоть знаешь ли, парень, для чего она нужна?

– Знаю, потому и прошу.

– Редкая штуковина, венецианского стекла.

– У тебя ушкуй морской, в любом морском порту ты ее купишь, причем новую.

Мы долго торговались. Владелец сначала заломил такую цену, что я подумал – ослышался. Да за такую цену суденышко небольшое купить можно, новое, прямо с верфи.

Я сбивал цену, пока она не стала относительно реальной, и достал кошель. На правах будущего владельца взял из рук кормчего подзорную трубу, раздвинул, настроил резкость. Ну что же, увеличение не более чем шестикратное, четкость но краям – не очень. Но пузырьков в стекле нет, равно как и трещин. Я отсчитал монеты и поклонился.

Покупкой был очень доволен, показал ее дома Елене и долго покатывался со смеху, глядя, как она посмотрела в трубу, потом протянула вперед руку и попыталась ухватить близкое изображение. Удивлению ее не было предела, и, забросив все дела, она весь день разглядывала дома, крепость, людей, восторженно вскрикивая:

– Диво дивное! Отродясь не глядела в такое волшебное стекло и даже не слышала о сем.

Когда я забрал подзорную трубу, надула губки:

– Я думала – ты мне в подарок ее купил, для развлечений.

– Нет, милая, подарок тебе потом купим, на торжище. Мне эта штука для воинских дел нужна.

Елена умчалась по подружкам, спеша поделиться увиденным маленьким чудом.

Я перебрал в голове, что еще мне может понадобиться в разведке. Эх, маскировочный халат бы еще, совсем здорово было бы. А может, стоит попробовать? Ленка‑то – швея.

Следующим днем мы пошли на торг. Я же обещал подарок. Лена, как и все женщины, с удовольствием перебирала товары, торговалась и шла дальше. Я же выбирал себе ткани. За основу взял кусок льняной ткани блекло‑зеленоватого оттенка, докупил несколько кусков коричневой и желтой. Елене купил лобные подвески, серебряные, тонкой работы, с бирюзой. И тут же подкатился – пошить‑де одежку мне надо. Объяснил, что требовалось – капюшон, карманы, сверху нашитые небольшие кусочки ткани разного цвета. Лена смотрела изумленно.

– Юра, ты же на человека в нем похож не будешь, просто пугало огородное!

– Ты сначала сшей, потом я тебе покажу.

Через несколько дней маскировочный костюм был готов. Я надел его, он пришелся впору. Оглядел себя в зеркало – неплохо, но чего‑то не хватает.

Отправился на базар, купил сетку рыбачью с мелкими ячейками, проварил ее с сажей, выкрасив в черный цвет. Когда сеть высохла, прикрепил грубыми стяжками к груди, спине, ногам и капюшону.

Лена смотрела на мои труды с любопытством. Надев костюм, я сказал:

– Теперь обожди немного, выйдешь во двор и попробуй меня найти.

Выскочив в огород, я сорвал ветки и, воткнув их в сетку, землей вымазал лицо и улегся между растениями.

Вскоре вышла Елена. Внимательно осмотрела двор, зачем‑то заглянула в сарай. Ничего не обнаружив, прошла в огород. Потопталась рядом со мной, даже на пальцы наступила и отошла к дому.

– Если это прятки, то ты выиграл, покажись. Я, как черт из табакерки, поднялся в четырех метрах от нее. Елена от испуга завизжала и закрыла лицо руками.

– Ну испугал‑то как, прямо страхолюдина!

– Теперь поняла, для чего наряд этот странный? Ты стояла у меня на руке и то не узрела. Так и татары ничего не увидят. А я их – ррраз!

– Ой, ты что, к татарам собрался?

– Ну только самую малость – поглядеть, что наши заклятые друзья делают. Не волнуйся, это ненадолго.

Первую разведку я решил провести, как только высохнут дороги.

Этот день настал, и с наступлением сумерек я вышел из дома. С собою, кроме уже привычных ножа и сабли, взял только подзорную трубу, уложив ее в специальный карманчик с клапаном. К нему бы еще «липучку», да где ее взять: до изобретения этого маленького, но удобного приспособления еще лет пятьсот. Сделал я и еще одно усовершенствование: палевой йоге, немного выше щиколотки, закрепил кожаный ремешок, куда заправил конец ножен от сабли – теперь она не будет свисать вниз и бить по ногам. Мушкетон на первый раз решил не брать, воевать пока пи с кем не собирался, просто хотел узнать местность. С картой это было бы проще, да где ее взять? Карт даже своей земли было очень мало – все рисованные, с большими неточностями, и стоившие немало денег. А уж про карты ханства Казанского или Ногайского, равно как и Крымского, я и вовсе не слыхал. Вот и изучу на месте, потом набросаю по памяти кроки – подобие карты, хотя бы для личного пользования.

Я попрыгал – ничего не бренчало, не звякало. Елена была занята по хозяйству, и я, попрощавшись, вышел. На берегу, под присмотром Паромщиков стояла маленькая лодочка. Я отчалил от берега и повернул вниз по течению. По реке хорошо ориентироваться – видна великолепно даже в темноте, с пути не собьешься, не заблудишься, и возвращаться домой удобно, – как торная тропа. Неожиданно в голову пришло: а ведь сегодня Вознесение Господне, начало мая. Очень символично! Где‑то через час‑полтора гребли я повернул вправо, пристав к берегу Здесь уже земли черемисов, марийцев луговых и мордвы. Верные вассалы татарские. Именно через их земли идут татары на Русь, здесь они собирают свою Орду. По зову хана из всех улусов стекаются сюда степняки – весело, в предчувствии похода на соседа, предвкушая кровь, деньги, рабов. Для нищего пастуха и пара пленных – удача. Те из разбойников, что вернутся с Руси целыми, бахвалятся на пирах, как рубили русских, да трофеями из зажиточных русских земель. Вот и слушают их, разинув рты, мальчишки, мечтающие сесть на коня и лететь в атаку на неверных. Жаль только, что ничего не могут поведать о своей участи те из татар, что сложили головы на нашей земле, чьи трупы были растерзаны диким зверьем.

А высматривал я костры. Ночью они издалека видны. Причем мне был нужен не один костер или два. Это вполне мог оказаться костер пастуха или рыбака. Я искал скопление костров. Большое войско – всегда много костров, на которых воины варят в котлах похлебку, жарят баранов, да и просто греются в прохладную ночь. Нет, огней не видно – одна только темнота, да просверкнет иногда серебром ручеек или речушка.

Когда луна стала склоняться к горизонту, я вернулся к лодочке и направился к городу.

Вот и Нижний раскинулся в предутренних сумерках. Я причалил лодочку, прошелся по предутренним улицам, перемахнул через стену и оказался во дворе. Если ходить в разведку – нужен компас. Хорошо, если на небе луна или солнце – можно хоть как‑то определить местонахождение, а если туман или небо тучами скрыто? Завтра надо на торг! С этой мыслью я и уснул в постели.

К моему разочарованию, с компасами была проблема. Нет, продаваться‑то они продавались, даже в двух лавках – все‑таки Нижний имел верфи и строил корабли. Но и сами компасы тоже были корабельные – массивные, тяжелые, в корпусах из латуни. Один из торговцев сумел все‑таки сыскать мне маленький компас. Маленький – это в его понимании. Компас был размером с блюдце, толщиной чуть ли не в ладонь. А вес? Невзначай на ногу уронишь – будет перелом.

Повздыхал я, вспоминая пусть и неточные, но маленькие и легкие туристические компасы в пластмассовых корпусах, что продавались во всех магазинах спорттоваров, да и купил то, что предложил торговец. Сделан компас был добротно, на циферблате нанесены румбы, корпус серьезный, стекло прикрыто откидной крышкой. Компас напоминал карманные часы, только был значительно больше.

А еще я купил бумагу и чернила. Бумага стоила дорого – ведь грамотных было мало. Кто победнее – писал на бересте, люди побогаче писали на выделанной коже, и только уж вовсе богатые писали на бумаге. Пергамент для письма использовался монахами в монастырях или государевыми дьяками.

Продавец бумаги сильно отличался от других продавцов. Если торговцы тканями, украшениями, обувью кричали, зазывая покупателей, расхваливали свой товар, то этот стоял молча, с почти безучастным видом. Кому нужна бумага или пергамент – сами его найдут, ну а кто писать не умеет – пройдут мимо, даже не поняв, для чего нужна бумага.

Когда я подошел, пощупал листы – они были разного размера и толщины, – купец немного оживился, бросил скучно:

– Из‑за Стены, рисовая.

По этому времени, почитай, знак высшего качества. Стоила бумага и впрямь недешево, но я купил десять листов наибольшего размера. Перья брать не стал: у самого гуси дома есть, а заточить перо – наука немудреная. Но чернила, тоже китайские, в бамбуковой трубочке, взял, и, довольный покупками, направился домой.

Подобрав во дворе несколько гусиных перьев, срезал ножом кончики, на разных перьях – по‑разному. Надо было опробовать чернила и бумагу, приспособиться к перу.

Взяв лист бумаги, я по памяти набросал очертания Волги с изгибами, пунктиром нанес приблизительно линию земель, которые удалось осмотреть. Просто я привык подходить к любому делу основательно, чтобы не переделывать дважды одну и ту же работу.

Через неделю, перед Троицей, я снова совершил вылазку на чужие земли. Ничего подозрительного. Снова отметил осмотренные земли на своей самодельной карте. А еще через неделю, уже на других землях, я заметил костры: не один и не два – десятки. Для большого войска маловато, но для малой орды, сабель в триста‑четыреста – самое то. Для нападения на Нижний явно мало, но ведь и Волга начинается с ручейка. Вернувшись домой, я отметил подозрительное место.

За прошедшие три недели, в течение которых я составлял карту, она обросла многими подробностями. Я расспрашивал кормчих, рыбаков, охотников и наносил на схему реки, речушки, ручьи, деревни и городки, пристани, броды, удобные места для ночевок.

Увидев меня с пером над бумагой в первый раз, Елена очень удивилась:

– Так ты грамоте учен? Вот уж не думала. А книжицы почто не читаешь? Псалтырь или «Жития святых»?

– Нет у меня, недосуг как‑то было.

– А сейчас чего рисуешь?

Как мог я объяснил, что такое карта и для чего она нужна. Внимательно выслушав, Лена фыркнула:

– Мы и без карты твоей не заблудимся. Я всю жизнь в Нижнем прожила и не заплутала, а ежели не знаю чего, так у прохожих спросить можно.

Называется, я рассказал, а она поняла. Как объяснить, что в лесу прохожих нет, а если и встретишь кого – так не всегда это человек доброжелательный, можно получить стрелу в грудь быстрее, чем совет, куда идти?

– Сама‑то грамотная? Читать умеешь?

– Начинал учить когда‑то батенька, да не успел, но буковки разбираю.

Так, мое упущение. Я собрался и отправился на торг. Надо купить ей простую книгу и учить грамоте. Ладно, я не покупал книг, поскольку в продаже только книги на религиозные темы, с ними не полежать на диване – не детективы или приключения.

В книжной лавке выбор был не очень велик, да и ограничивался тем, что часть книг была на глаголице, а часть на кириллице. И все они были чисто православными – Молитвослов, Библия, «Жития святых». Все рукописные и недешевые. Я выбрал чего попроще, с крупными буквами. Почти как букварь для детей. И, не откладывая в долгий ящик, начал занятия с Леной. Жена она мне, стыдно, коли читать не умеет. Сам владея грамотой, я как‑то и не усомнился в том, что супруга моя тоже грамотная.

Для начала я попросил ее показать знакомые буквы и пришел в тихий ужас. Ну как можно читать, если буква к – «како», буква е – «есть», часть гласных не пишется, и слово выглядит как набор согласных? Или книгу писал переписчик по церковным канонам? Надо будет при случае поискать чего попроще. А сейчас я принялся объяснять, как читается каждая буква, как складываются слова. Ничего, лиха беда начало, пойдет помаленьку, Лена – женщина неглупая. Потом еще и писать выучу.

А кстати – считать‑то она умеет? Я задал ей несколько вопросов, оказалось – только до десяти. Хоть что‑то. Надо и здесь ее подтянуть. В быту ей хватало и такого счета. Ну сколько рубашек ей надо – одну, две, три? Сколько ложек купить? Тоже не больше десятка. Да и в скромном кошеле тоже больше десяти монет не бывало.

Поскольку я еще и упрямый, то теперь каждый день по вечерам, при свете масляного светильника, мы занимались чтением, писали и считали угольком на отскобленной доске. Сначала получалось коряво, буквы были большие и неровные, но что можно спросить с человека, который только учится? Стиснув зубы, я повторял одно и то же, заставляя писать ровно, а из букв составлять короткие слова.

Чтение и писание шли лучше, чем арифметика, но через полгода упорных совместных занятий мне удалось добиться успехов – читала и писала она сама, считала в уме, складывая и вычитая до сотни. Конечно, про корень квадратный и число «пи» я молчу, по ей в этой жизни таких познаний и не надо. Елена вошла во вкус учебы, и по вечерам я, лежа в постели, рассказывал ей о явлениях природы, о человеческом теле, о болезнях, о других странах. Конечно, в доступной форме, на понятном ей языке.

Для жены вечерние беседы стали как для малышей сказка на ночь. Бывали дни, когда наваливалось много дел и, едва добравшись до постели, я мгновенно засыпал. Тогда утром Ленка ходила, надув губки – не укоряла, нет. Она понимала, что мужчина должен работать и обеспечивать семью: заработок – это святое, но… Посиделки стали сродни наркотику. И впрямь – телевизора нет, газет нет, компьютера с Интернетом нет, все развлечения – послушать на торгу городские новости да попеть‑поплясать на церковных праздниках, вроде Масленицы да Пасхи. Это я потихоньку ввел дома празднование Дня рождения, Нового года. Хотелось как‑то вспомнить дом, Друзей. Жизнь здесь была гораздо насыщенней и опаснее, чем в двадцать первом веке, но с друзьями – увы… То есть какие‑то знакомые были, но кругозор их был узок, и поговорить за рюмкой чая было не о чем. К тому же приходилось себя постоянно контролировать, чтобы не сболтнуть лишнее.

Неделя прошла в работе и учебе – не моей, Ленкиной.

Надо проверить, как там мои заклятые друзья? Не выросла ли банда? Надев маскировочный костюм, я опоясался саблей и ножом, сунул компас в специальный большой карман, пришитый супругой. Постоял, подумал, перекинул через плечо мушкетон, отсыпал в мешочки пороха и картечи на пяток выстрелов и отправился на очередной осмотр местности.

Было уже темно, но маршрут знаком. По Волге – часа полтора, потом вправо по берегу еще полчаса пешком. Вот они, костерки; прибавилось их немного, навскидку – на сотню. Если учесть, что в воинском стане костер разводят и на нем варят похлебку на десять человек, то в итоге получаем полторы‑две тысячи сабель. Нет, на Нижний они точно не пойдут, но по малым городам пройдутся.

Хорошо бы узнать, куда направятся, да людей упредить, хотя бы посадников. Тогда совесть моя чиста будет.

Я остановился на опушке леса, осмотрелся. До стана татарского полверсты, но место открытое. А чего долго думать? Надо дерево найти повыше, залезть, посветлу в трубу подзорную посмотреть – есть ли пушки, что за отряд. Если пушки есть – собираются город штурмовать, нет тяжелого вооружения – стало быть, налегке, быстрым рейдом пройтись хотят. Пограбят, пожгут, пленных захватят – и назад, в свою берлогу, пока русичи хвост не прищемили.

Ночи осталось часа два, можно и отдохнуть на дереве.

Я выбрал дерево – высокую сосну со странной верхушкой – раздвоенной, будто разрубленной мечом пополам. Взобрался туда и неплохо устроился на развилке. Привязал себя ремнем к стволу дерева, дабы не свалиться, и вздремнул.

Рассветало, когда я проснулся от качки. Открыв глаза, увидел, как надвигаются тучи и сильный ветер сгибает кроны деревьев. «Надо было домой убираться, – запоздало подумал я, – сейчас волна поднимется и ветер‑то встречный. Ладно, посижу, посмотрю на татар».

Я достал подзорную трубу, тщательно осмотрел лагерь. К моей маленькой радости, пушек не было, однако татар посчитать невозможно – все находилось в броуновском движении, но думаю, прикидки мои были верны. Тысячи полторы‑две, вооружены обычно – лук, сабля, щит, копье. Всадников в броне нет, хотя не факт – доспехи могли быть в переметных сумах.

Существовали у татар тяжеловооруженные всадники и не единицы – сотни. Они ставились на острие атаки. Вначале вперед вылетали лучники – обычная татарская тактика, осыпали врага стрелами, нанося урон и пытаясь деморализовать громкими воплями. Затем лучники разъезжались в стороны, и перед врагом представали закованные в броню всадники. Броня по европейскому образцу – панцири, шлемы, закрывающие всю голову, длинные и тяжелые копья для атаки конных на конных. Легкие копья обычной татарской конницы были хороши против пеших.

Я даже разглядел палатку мурзы ихнего или хана. Туда часто забегали начальники рангом поменьше – сотники, десятники, и выходили, пятясь и непрерывно кланяясь. А не захватить ли мне мурзу в плен ночью? Мысль неплохая, если все пойдет нормально – попробую ночью пощекотать ножом мурзу. Пусть расскажет, куда это он собрался, в какую такую сторону?

Начал накрапывать мелкий дождь, стемнело, будто вечером. На дереве становилось неуютно. На стекло подзорной трубы постоянно попадали капли дождя, и ничего не было видно.

Я сложил трубу, обтер ее рукой и сунул в карман. Дождь усиливался, раздались раскаты грома. Надо слезать с дерева – мало того, что дождь поливал меня на дереве со всех сторон, так и ствол дерева стал скользким.

Вдруг громыхнуло так, что заложило уши, и в ствол дерева ударила молния. Меня как парализовало, я онемел и ослеп от вспышки. Так вот почему ствол дерева на верхушке расщеплен! Оно самое высокое, и молния в него уже попадала. «Идиот!» – успела промелькнуть мысль, и я полетел вниз. Что меня спасло, так это то, что я ударялся о ветки, что‑то хрустело – то ли ребра, то ли сучья, и я грохнулся на землю. Удар был силен, и я лишился чувств.

Когда я пришел в себя, на небе не было ни тучки. Светило солнце, чирикали птички, от мокрой одежды шел парок, е‑мое, значит, я уже давненько лежу! Я посмотрел вверх. Одна из вершин дерева обуглилась и обгорела. Сначала – удар молнии, потом – падение. Как я только жив остался? Я попробовал пошевелить руками и ногами. Больно, но конечности двигаются. С трудом, рыча от боли сквозь зубы и держась за дерево, я встал, ощупал ребра – кажется, все цело, только болит все тело, как после мясорубки. Надо сматывать удочки. Татары рядом, я – на их земле. Хоть я и ненавидел татар, но как воинов уважать их было за что. Дисциплина у них в войске поддерживается жестко. Струсил в бою один – весь десяток казнят перед строем, побежал десяток – отрубят головы сотне. И любой лагерь всегда патрулируется конными разъездами. Наткнутся на меня – а какой из меня сейчас боец? ешкин кот, блин! Один в логове врага, их – тысячи, я – один, без еды, воды… Хуже не придумаешь. Надо хотя бы уйти в лес.

Я отошел от опушки, достал компас и выматерился. Стекло лопнуло, стрелка отлетела. С досадой отшвырнул его в заросли. Ну почему так? Когда вещь понадобилась, она оказалась сломанной! А труба? Лихорадочно достал подзорную трубу. Твою мать! Корпус помят, одно стекло выпало. Я закинул трубу вслед за компасом.

Утешало одно – груза меньше, идти будет легче. Мушкетон, слава богу, цел. Вот только после дождя порох на полке замка замочило. Убрав подмокший порох щепочкой, я подсыпал свежего, прикрыл крышкой. Вытянул из ножен саблю, осмотрел. Цела. Вдвинул саблю в ножны, осмотрел маскировочный костюм. Спереди разорван до пупа, на левой ноге – одни лохмотья. Костюм – ладно, ткань куплю, Лена сошьет. Вот компас и трубу жалко.

Я попробовал идти. Больно, все мышцы ноют, требуя покоя. Мысленно припомнил свою карту. Где‑то впереди должна быть небольшая речушка, надо идти к ней, и потом – вниз по течению, она аккурат впадает в Волгу. Там уж не заблужусь.

Помаленьку я разошелся; болело по‑прежнему, но я приноровился. Лес закончился, впереди – открытый луг, метров на триста, потом – снова лес. Встав на опушке, я огляделся. Никого. Огибать луг по лесу не хотелось, каждый шаг доставался усилием воли. Я пошел напрямик и только отошел от деревьев метров сто, как сбоку показались татары – человек пять верхами. Откуда они взялись на мою голову?

Я упал в траву – маскировка меня скрыла, но татары видели – только что шел человек. Раз прячется – чужой! Татары рассыпались цепью и стали прочесывать луг. Стянув с плеча мушкетон, я прицелился. Двое верховых очень удачно оказались рядом. Грянул выстрел. Обоих как ветром сдуло с седел. Зато звук выстрела и дым указали, где я нахожусь. Не приближаясь, татары стали метать стрелы.

Я закатился в небольшую ложбинку по соседству. Стрелы с чавканьем втыкались во влажную после ливня землю. А у меня щита нет, прикрыться нечем. Лежа на боку, я лихорадочно перезарядил мушкетон, похвалив свой выбор. Засыпать картечь в широкую воронку ствола было легко: с обычным мушкетом такой фокус в положении лежа не удался бы. Улучив момент, когда самый смелый подскакал поближе, выстрелил. На одного врага стало меньше. Остальные крутились вдалеке, что‑то горячо обсуждая. Вот от них отделился верховой и умчался. «За подкреплением», – понял я. Сейчас обойдут лесом и, не приближаясь на картечный выстрел, начнут забрасывать стрелами. Как пить дать! Их излюбленная тактика.

Я принялся заряжать мушкетон. Татары стояли, ничего не предпринимая, ожидая подмоги. Пороха и картечи оставалось на три выстрела. Ну сниму я одного – так перезарядить не дадут. Не хватит времени, мешкотное это занятие. Что делать, какой найти выход? Стать бы невидимым – ушел бы спокойно. Я даже ухмыльнулся, представив мысленно эту картину.

Достал саблю, положил рядом с мушкетоном. Коли подберутся поближе – так хоть одного заберу с собой на тот свет. В конце концов, если и умирать, то не в постели, а с оружием в руках, в бою, как мужчина. Теперь мне стали понятны и близки мечты викингов о Валгалле. В этом определенно что‑то есть. А вот при быстром беге сабля будет мешать, путаться в ногах. Надо ее оставить, хоть и не хочется – уж больно хороша. Правда, дарить ее татарам в качестве трофея тоже нежелательно. Я подрезал дерн, приподнял кусок почвы вместе с травой, сунул саблю в образовавшуюся щель, закрыл дерном. Внимательно осмотрел – ничего не видно. Останусь жив – вернусь и заберу. А еще я снял сапоги – босиком бежать лучше и быстрее, от скорости забега зависело теперь мое спасение.

Я бросил взгляд на татар, на мушкетон. Остался один выстрел. Выждав удобный момент, когда одни всадник неосторожно приблизился, я выстрелил и тут же, пока не рассеялся дым, перекатился в ложбинку, ведущую к лесу. Мушкетон пришлось бросить – все равно пороха и картечи больше нет, а вес изрядный. Ползком, почти невидимый в траве, я дополз до леса и, зайдя за деревья, бросился бежать. Теперь вопрос времени, что случится раньше – я доберусь до лодки или татары догонят меня? Так быстро я не бегал давно, а может, и никогда. Успел! Я рухнул в лодку, веслом оттолкнулся от берега и погреб что есть сил. Когда я уже был почти на середине реки, на берегу появились татары. Вероятно, меня спасло то, что они искали меня в лесу.

Вскоре причалил к противоположному берегу. Сейчас нужно найти укромное место и спать. Устал ужасно – тело ныло, а про сбитые ноги просто молчу. Я забился в кусты – хоть ветер не так дует – свернулся клубком и отрубился.

Проснулся под утро – едва начало светать – от дикого холода. От реки тянуло сыростью, дул легкий ветерок. Я попробовал согреться, попрыгав на месте, и тут же осел. Вчерашняя ходьба по лесу босиком сразу дала о себе знать. Все, не ходок. Надо или дать ногам покой на пару дней, или искать другой выход. А какой другой? Вот дурень! Река рядом, по ней суда плавают. Надо дождаться любой посудины, идущей по течению вверх, и плыть пассажиром.

Я уселся на берегу, оглядывая речные дали. Есть хотелось просто дико. Напился воды, чтобы в животе хоть что‑то булькало, но сытости не прибавилось. С первыми лучами солнца появился и кораблик. Жаль только, не в мою сторону – шел под парусами вниз по Волге, в сторону Казани. Не по пути. Буду ждать дальше.

Солнце уже поднялось, начало пригревать. А вот и судно, поднимается против течения к Нижнему. Выждав, когда оно подойдет поближе, я бросился в реку. Бр‑р‑р! Холодная водица! Я выплыл на середину реки. Судно шло под парусом и веслами. Ветерок был слабый, парус еле надувался. Наконец оно доползло до меня. Не попасть бы под весло.

Я скользнул вдоль борта. Недалеко от кормы с борта свисал причальный канат. Видно, недосмотрел кормчий, – нерадивый матрос не весь убрал. А мне во благо.

Уцепившись за канат, я взобрался на палубу. Судно небольшое – метров пятнадцать в длину, с обеих сторон по семь гребцов. Кормчий стоит у рулевого весла и задает темп гребле:

– И – раз, и – раз, и – раз… Обнаженные спины гребцов блестят от пота, перекатываются под кожей мышцы. Трудная работа, сам пробовал.

На меня сразу обратили внимание.

– Ты кто такой?

– Возьмите до Нижнего, – прохрипел я, – заплачу.

Гребцы работали веслами еще часа два, потом кормчий направил судно к берегу. Матросы сошли на сушу, развели костер, на треногу поставили котел. Вскоре ноздри мои почуяли запах пищи. А уж когда команда, усевшись вокруг котла, принялась активно стучать ложками, я чуть слюнями не захлебнулся. В животе сосало и урчало от голода. Меня покормили, и я улегся на палубе.

Матросы начали собирать котел, треногу. На веслах отогнали судно от берега, подняли парус. Ветер был так себе, и все опять сели на весла. Замечательно – все заняты, не до разговоров и блуждания по палубе. После полудня ветер усилился, дуя в попутном направлении, и кормчий прокричал:

– Суши весла!

Гребцы облегченно вздохнули и уложили весла вдоль бортов. Я напрягся – команда стала разбредаться по палубе, и мне пришлось даже встать, чтобы занимать меньше места.

К вечеру вдали показался Нижний. Очень вовремя подул устойчивый и сильный ветер, и в сумерках судно пришвартовалось у причала. Я расплатился с кормчим, перепрыгнул низкий борг судна и очутился на пирсе. Прошлепав босыми ногами по доскам, сошел на берег. Галька больно колола ноги, попадались щепки, какой‑то мусор. Раньше я такого здесь не замечал. А может быть, как сытый не разумеет голодного, так и обутый босого.

Улицы города почти опустели, и я шел посредине мостовой, чтобы случайно ни с кем не столкнуться. Больно уж вид у меня непотребный – мало того, что на мне маскировочный костюм, так он еще и изодранный и грязный.

Вот и мой дом. Я перемахнул забор, подошел к двери. Постоял, раздумывая, что мне делать. Лена уже дома, я слышу ее пение. Если ввалюсь в таком виде, перепугаю до смерти. Совершенно идиотская ситуация. Стою у своего дома, в котором любимая женщина, и не знаю, как войти.

Сойдя с крыльца, я подошел к забору соседей слева, затем – справа. Похоже – есть выход. У соседей сушилось на веревке белье. И рубашка там висела, и штаны. Не новые, потрепанные, вероятно – рабочие. Но выбирать не приходилось – не в магазине. Перемахнув через забор, я сорвал с веревки еще влажноватую одежду. Уже лучше. Вернулся к себе во двор. Одежда, пусть и скромная да не по размеру, есть. Я переоделся. Хорошо было Али‑Бабе: «Сим‑сим, открой дверь, Сим‑сим, закрой дверь». Тьфу!

Я перевел дух и постучал в дверь.

– Кто там? – раздался голос супруги, и не успел я ответить, как дверь распахнулась и ко мне на грудь кинулась жена.

– Наконец‑то! Обещал вернуться к утру, а уже два дня прошло, я уж извелась вся! – Тут Елена отстранилась и вгляделась в меня.

– Почему на тебе одежда чужая? Да никак, это соседская? Знакомая рубашка, я ее давеча штопала. А босой ты почему?

– Потом расскажу. Дай мне мою одежду, Эту надо соседям вернуть, пока не хватились.

Лена метнулась к сундуку, достала чистые рубашку и штаны. Я переоделся, надел короткие летние сапожки. Надо же вернуть на веревку украденную поневоле одежду.

Елена ойкнула.

– Что такое?

– Ты себя видел? Я забеспокоился.

– Ты скажи, в чем дело – ты меня пугаешь.

– Это ты меня пугаешь – все тело в синяках и ссадинах, пришел в чужой одежде. Где ты был, что случилось? Тебя били?

– Лена, дай мне вернуть одежду; приготовь хоть воды теплой обмыться да покушать.

Я вышел во двор, перепрыгнул через забор и повесил на веревку одежду соседа. На мне она уже досохла. Вернувшись домой, разделся и встал ногами в корыто. Лена поливала меня из ковшика. Не баня, конечно, но хоть грязь смыть. После хождения босиком по мостовой ноги были черными от грязи. И вода в корыте стала коричневого цвета.

После омовения я сел за стол и принялся метать в рот все, что видел. Потом спохватился. Если сейчас наесться досыта, то после вынужденной голодовки можно получить заворот кишок. Надо остановиться. Умом я это понимал, но брюхо требовало – ешь!

Я встал из‑за стола. Завтра наверстаю, а теперь – спать. Я рухнул в постель и уснул. Сквозь сон я чувствовал, как тормошит меня жена, пытаясь узнать, что произошло.

– Отстань, дай поспать!

– Да вставай ты – утро, солнце взошло.

Я разлепил глаза. В самом деле, в комнате светло, в ярком лучике солнца было видно, как летают пылинки. Попробовал подняться с постели и со стоном рухнул обратно. Все тело, все мышцы болели – такое ощущение, что меня долго били палками. Ленка все выспрашивала:

– Да что с тобой? Ты можешь рассказать?

– Я упал с дерева; одежду всю изодрал, ремень с саблей за сук зацепился, а наверх залезть я уже был не в состоянии. Еле до дома добрался, – почти правду рассказал я.

– Ох, бедненький. Давай я тебя полечу.

– Это чем же?

– Мази вот есть у меня, травками попою, в баню сходим.

– Хорошо, только сначала – поесть.

Лена ушла. Что‑то я расклеился: до дома добрался, а в постели расслабился.

Через силу встал, натянул рубашку и легкие порты. Надо хотя бы умыться и в туалет сходить. Потом я зашел в кухню. Мать моя! Когда же Ленка встала? На столе жареные караси со сметаной, курица вареная исходит паром и мясным духом, хлеб свежим своим видом нагоняет зверский аппетит. Сейчас разговеюсь.

Елена уселась рядом, налила в глиняную кружку вина из кувшина. Сотворив молитву и отпив пару глотков, я накинулся на еду. Жена ела скромно, отламывая но маленькому кусочку. Я же разломил курицу пополам и вцепился зубами в ароматное мясо, чуть не заурчав от удовольствия. Ничего вкуснее не ел! Я отрывал зубами крупные куски и, едва прожевав, глотал, запивая вином. У Ленки глаза на лоб полезли.

– Ты просто обжора!

– Ага, – едва разборчиво сказал я с набитым ртом. Пусть думает, что хочет.

Когда от курицы остались только обглоданные косточки и я, поблагодарив Лену, решил слегка отдохнуть, жена положила мне на плечо руку.

– Теперь рассказывай.

– Я же тебе все сказал…

– Подробнее, я хочу все знать.

Пришлось наврать, что, переплыв Волгу, я углубился на земли татарские, влез на дерево и с помощью подзорной трубы стал обозревать окрестности. Пошел дождь, дерево стало скользким, и я упал. До дома шел два дня, не держа и крошки во рту.

– Вот и все, – закончил я свое повествование. У жены по щекам текли слезы.

– Бедненький мой! Так намучился – я уж плохое подумала: сначала – что татары тебя в плен взяли, потом – что убили, затем решила, что ты себе полюбовницу нашел, а меня бросил.

Вот женщины – насочиняют с три короба, из ничего выводы делают.

Я, как мог, ее успокоил – к сожалению, на большее я пока что не был способен, почти калека – и, передохнув, взялся за карасей. Был за мной грех – любил я жареную рыбку даже больше, чем мясо. Тем более что мясо здесь готовить не умели: сварить, пожарить – и все. Невелик выбор. А из колбас – только кровяная. Эх, сейчас бы сервелату или люля‑кебаб!

После сытного завтрака, точнее – уже обеда, мы пошли в баню. К этому времени она уже прогрелась. Когда я разделся, Лена жалостливо меня оглядела.

– Увечный ты мой!

– Господи, как я не люблю эти бабские причитания…

Плеснув на каменку квасом, я улегся на полку, попотел. Лена осторожно потерла меня мочалкой. Местами было больно, я кряхтел, но терпел. Обмылся, снова плеснул на камни квасом. Баня заполнилась хлебным духом, от жара волосы чуть не трещали. А теперь – снова на полку.

Жена бережно прошлась над телом веником, а когда он напитался паром и размяк, легонько пошлепала им по моей спине. Хорошо! Что может сравниться с русской баней? Сауна? Нет! А про душ я и не говорю, это – средство гигиены, смыть грязь с тела – не более. Баня же еще и лечит. И вышел я из нее пусть не здоровый, но уже и не разбитый, как корыто завистливой старухи из известной сказки. Теперь можно и поваляться в постели. Дел полно, но я решил позволить себе несколько дней отдыха, если не будет возражать Иван.

Кстати, когда я мельком упомянул про старуху и разбитое корыто, Лена заинтересовалась. И когда она в постели натирала меня мазями, пришлось пересказать всю сказку. Жена настолько заслушалась, что временами бросала занятие и внимала, приоткрыв рот.

– Откуда ты все это знаешь?

– Бабушка в детстве поведала.

Ну не мог же я ей рассказать о Пушкине или мультфильме по его сказке.

Пару дней я провел как падишах. Отъедался, отсыпался, меня мазали мазями и не обременяли работой. Я же за эти дни пересказал почти все сказки и сюжеты мультиков, что удалось вспомнить. Мне кажется, что для Лены услышанное было откровением. Она внимательно слушала, эмоционально сопереживала, иногда плакала, иногда смеялась. Раз даже обиделась за то, что у одной из сказок такой конец. Особенно ей понравилась сказка о спящей царевне. По вечерам иногда она убегала к соседке. Я подозревал, что теперь она уже пересказывает услышанные от меня сказки. Хоть устраивай дома клуб с затейником в моем лице.

Когда я стал чувствовать себя относительно неплохо, пошел на торг. Теперь мне нужны новые компас и подзорная труба. Да и сабля с мушкетоном нужны взамен брошенных. Я ходил от одной оружейной лавки к другой, и меня охватывало разочарование. Нижний – город не маленький, а оружия высокого качества на торгу нет. Видя мое огорчение, приказчик одной лавки сказал:

– Подожди, мне кажется – я знаю, что тебе предложить.

Он ушел в заднюю комнату и вышел с холщовым свертком в руках. На прилавке развернул холст. Там лежали сабля в скромных ножнах и пистолет. Я взялся за рукоять, достал лезвие из ножен. Сабля сразу пришлась по руке. Легкая, с великолепным балансом. Когда я ее еще вытаскивал из пожен, раздался тонкий звенящий звук. Так может подавать голос только очень качественная сталь.

Я стал разглядывать лезвие. На долах проступал рисунок, по не Дамаск – уж его я не спутаю с другим. На лезвии, почти у рукоятки, виднелась надпись «Эспаньола». О, так это Испания! Неужели толедский клинок? Но сколько я ни искал, других надписей на сабле не было. Изгиб лезвия был более выраженным, чем на моей, – явно арабские мотивы. Наборная рукоять из дерева отлично сидела в руке. Сабля понравилась мне сразу, и я решил – беру. Из того, что я видел, это было лучшее. Нет, хорошие клинки были, но больше – мечи, которые я недолюбливал из‑за большого веса и невозможности колоть ими. Неплох был и испанский же пистолет.

Цена, однако, была велика. Приказчик пояснил, что саблю и пистолет ему продал иноземец с проходящего судна за два золотых талера, и дешевле, чем за два золотых, он их не отдаст. Пришлось раскошеливаться: сабля и пистолет того стоили, в бою от них будет зависеть жизнь. Ну и конечно же пришлось купить ткани для маскировочного костюма. Один раз он меня уже выручил.

После полудня я направился к посаднику. К сожалению, я его не знал, а воевода Хабар уже ушел с дружинниками в Москву, на соединение с большим войском.

Городской посадник меня не принял – вернее, меня к нему не пропустили. Я долго пытался убедить дьяка в важности сведений, но мне посоветовали подать прошение и ждать ответа. Дождетесь вы, писчие душонки, нападения татарского, тогда забегаете! Сто раз тьфу на вас! Опять придется делать вылазку самому, но при воспоминании о последнем рейде мне становилось не по себе – просто чудом ушел от смерти. И главное – как теперь добраться до их земель?

Когда к концу следующего дня халат и вещмешок были готовы, я решил отправиться сразу. Бросил в мешок каравай хлеба, здоровый шматок сала и сушеное мясо. Попрыгал – не тяжелее, чем всегда, ведь сейчас на мне нет компаса, подзорной трубы и мушкетона. Я вздохнул – тоже ощутимая потеря. Однако сегодня я хотел посмотреть – как там татары, а не воевать с ними. Вниз по Волге плыть хорошо – грести почти не надо. Пристал к берегу, подтащил лодку к кустам, развязал мешок и сразу уполовинил продукты. Теперь и вещмешок стал легче, и сил прибавилось.

…Вот и знакомый луг. Вглядываясь в темноту, я стал искать место, где я лежал под татарскими стрелами. Вроде где‑то здесь. Ага, нога ткнулась в мягкое. Поднял – куски моего разорванного маскировочного халата. Я опустился на четвереньки, стал шарить руками. Исколол пальцы о траву и осоку, и удача мне улыбнулась. Пальцы нащупали срез на дерне. Я запустил туда пятерню и вытащил свою саблю. На радостях я поцеловал клинок и повесил ножны на пояс.

Выглядел я со стороны, наверное, смешно – на спине вещмешок, и на поясе две сабли сразу. Хм, а ведь кому‑то будет и не смешно, могут принять и за обоерукого. Так называют опытных воинов. Вместо щита в левой руке – вторая сабля, и такие бойцы левой рукой фехтуют не хуже правой. В бою встретить такого – верная смерть. К счастью, мне такие не попадались, но боевые соратники рассказывали, что встречались – редко, не в каждой сече, но были такие. Обоерукие были из викингов, а у татар я про таких не слышал. С кондачка научиться работать обеими саблями невозможно. Нужен учитель, нужна практика. Мысль интересная, надо будет позже поискать в Нижнем такого мастера. Хотя с уходом дружины мастеров, наверное, и не осталось. «Раньше надо было думать», – обругал я себя мысленно. Ведь вторая сабля – это и щит, и средство нападения.

Я двинулся через лес, припоминая направление. О! Вот и сосна с раздвоенной верхушкой, откуда я падал при ударе молнии. Что такое? Никаких костров впереди. Темный луг, и ни одного костра. Куда же они подевались? Сомнительно, что татары решили отложить набег, не для того собирались. Значит – ушли. Тогда вопрос – в какую сторону? Ночью ничего не разглядишь, надо выяснять днем. Следы тысяч коней не скроешь – только через месяц, а то и два молодая трава покроет вытоптанную землю. Значит, придется ждать утра и искать следы. Коли набег уже начался, счет может идти не на дни, а на часы. Непременно надо предупредить своих.

Я уселся под дерево, потом поднял голову. Черт! Я уселся под сосну, с которой падал. Нет уж, надо искать другое место: не ровен час, ударит молния. Второй раз испытывать судьбу не хотелось, я по горло сыт острыми ощущениями.

Зайдя в лес, я улегся под кустом. Проснулся от щебетания птиц. На востоке светлело, надо вставать. Я нашел ручеек, поел и напился воды. Пустой уже мешок не оттягивал плечи и болтался свободно. Солнце встало еще не полностью, но уже было неплохо видно. Я только приблизился к лугу, как стало понятно, что татары направились к Волге. Трава была вытоптана широкой полосой. Ошибиться было просто невозможно.

Держась в стороне от следа, я направился к реке. Здесь следы обрывались. Не иначе – на конях переправились на другую сторону. Я переплыл на противоположный берег. Точно, следы здесь, и причем – свежие. Сапогом я потрогал кучи конского навоза – еще не высох. Татары прошли не больше суток назад. И следы идут вдоль берега на запад, в сторону Нижнего. Надо поспешать. Пешком я не успею за лошадьми, и след нельзя упускать из вида. Я постоял, подумал и решил – буду бежать сколько смогу, а там – как получится. В глубине души я рассчитывал сразить какого‑нибудь татарина и завладеть его лошадью.

Я рванул по дороге, наблюдая за вытоптанной травой на берегу. Вот след отошел от берега и стал невидим с дороги. Я тут же подбежал к месту, где исчез след. Что такое? Почему след уходит на полночь, то бишь, на север?

Через несколько верст след вывел к какой‑то реке. Значительно уже Волги, по тоже широкой. Я стал припоминать свою карту. Да это же Ветлуга. Вдоль нее можно подняться глубоко в сердце земель русских и подобраться… Так, что у нас может быть по ходу? Ближе всего – Хлынов, но он – в стороне, по правую руку. Еще севернее – Великий Устюг. Город деревянный, и стены не очень высокие. А что, для татар – очень лакомый кусок. Надо двигаться за ними, проверить свои предположения.

Я пошел по вытоптанной земле, но держался настороже. Не так уж и далеко от татар я был – уже не более полусуток пути. Сзади мог идти арьергард, и мне не хотелось ввязываться с ними в бой.

Обычно в набегах татары передвигаются скрытно – не разводят костры, обходят деревни, а если встретятся бортники, рыбаки или охотники – безжалостно вырубают всех. Прямо тактика спецназа при действиях на чужой территории.

Солнце стало клониться вниз. Татары ночью не передвигаются, надо усилить бдительность. Я подошел к реке, напился, пожалел, что съел все сало и хлеб. Пошарив в пустом рюкзачке, я нашел в тряпице горсть сушеного мяса, подкрепился. Уже понятно, что Нижний остался в стороне. Идти ли за татарами? Или свернуть вправо, на восход, выходить к Хлынову и предупредить горожан? «Ладно, – решил я, – пойду за татарами еще сутки, посмотрю. Свернут вправо – значит, на Хлынов, пойдут на полночь – стало быть, на Великий Устюг». Зайдя в глухой лес, я наломал молодых веток и устроился на ночлег.

Утром опять двинулся по следу, держа его слева от себя. Вот и грунтовка, что ведет к Хлынову. След ее пересекал и уходил на север. Точно, идут на Великий Устюг. Может, удастся поднять вятичей и ударить татарам в тыл?

Для небольшого городка, каким был Хлынов, две тысячи татар – сила большая, но город им не взять. А вот захотят ли горожане выйти за степы крепости и воевать?

Я повернул на грунтовку и побежал к Хлынову. Мысленно я прикинул, сколько же идти до города. Получалось – далеко и долго. На мое счастье, встретился крестьянин с лошадью. Только как я его ни уговаривал продать лошадь, он не соглашался. Тогда я решил действовать силой – вытащил саблю и отобрал поводья, а взамен кинул кошель с деньгами. На те деньги, что там были, он мог купить и пару таких лошадей.

Впрочем радость моя была недолгой: проскакав натужно часа два, мерин закачался и осел на задние ноги. И эту клячу мне еще не хотели продавать! Поскольку был я уже недалеко от города, побежал рысцой, вызвав удивление городской стражи. Вошел в город, спросив у горожан дорогу, нашел городского посадника. Как мог, рассказал ему, что встретил отряд татар численностью около двух тысяч сабель и что они прошли вдоль Ветлуги на полночь. Сначала посадник встревожился, но услышав, что татары ушли дальше, успокоился.

– Чего зря народ баламутить? Не на нас идут, вот пусть у устюжан голова и болит.

Я осмелился возразить и начал доказывать, что сейчас самое время собрать силы и двинуться за татарами. Улучив удобный момент, когда татары начнут осаждать Великий Устюг, ударить им в спину. Посадник подумал‑подумал, да и решил:

– Соберу стрельцов и дружину малую. Там и решим. Шумели и рядили долго, но к единому мнению не пришли и решили собраться завтра. Я понял, что помощи устюжанам от вятичей не дождаться, выматерился и пошел на торг. Надо было взять с собой еды. А что не пропадет и не протухнет летом? Сало, сухари, сушеная рыба, сушеное мясо. Вот эти припасы я и купил – хорошо, что вещмешок не выкинул. Было бы здорово купить и коня, только денег у меня уже не было.

Выйдя из города, я остановился. Столько времени потратил зря! Ну, вятичи, еще соседи называются! Хотят отсидеться за крепостными стенами. А если завтра к вам нагрянут непрошеные гости, которые, как известно, хуже…

Я решил срезать крюк и пойти напрямик. Не может быть, чтобы летом не было протоптанных тропок – охотниками, крестьянами, грибниками и прочим людом, кому надо было в деревни на севере или в тот же Устюг. Я пошел вдоль опушки и вскоре наткнулся на такую тропинку. Шел поторапливаясь и вышел на след малой татарской орды. Татары шли ходко, и я их догнал только к вечеру, когда они встали на ночевку.

Интересно, сколько осталось до Великого Устюга? На моей карте он помечен не был – слишком далеко на север от Нижнего и не в сфере моих интересов. Вернее – был не в сфере, теперь придется наверстывать упущенное. Не был я никогда в этих краях, не знал – велик ли город, сколько в нем жителей, сколько воинов город может выставить на защиту.

Остановился я неподалеку от татарского стана – приблизительно в версте, в глухом лесу. Обычно татарские дозоры далеко в лес не углубляются, не любят дети степей русский лес.

Я подхарчился купленной провизией и улегся спать. Силы мне сейчас нужны: энергии трачу много, а харчи скудные. Одно радует – лето, тепло, под каждым кустом – ночлег. Не то что осенью – холодно, дожди, грязища.

Утром, подобравшись поближе к бивуаку, я татарского лагеря не обнаружил – уже снялись и ушли. И чего вам неймется? Я направился за ними, благо – след проглядеть было невозможно.

Вдали показалось село. Основной отряд татар обошел его стороной, а малая часть – около полусотни – принялась штурмовать село. С единственной церкви раздавались частые удары колокола, поднимая жителей на защиту.

Село не очень большое – дворов шестьдесят, дома сплошь деревянные; село окружено бревенчатым тыном, слабеньким, надо сказать. Больше для очистки совести и от диких зверей, чтобы кабаны огороды не вытоптали да волки зимой живность домашнюю не подрали. Для татар это – не препятствие.

Защитники уже маячили за стенами, пуская редкие стрелы. Татары окружили редкой цепью село и стали пускать на дома стрелы с зажженной паклей. В разных местах занялись пожары.

Бабы и дети бросились их тушить. Защитники тоже отвлеклись – ведь их дома горят.

Зажегши село, татары собрались вместе – видимо, начальник их отдал команду, потому что кони образовали круг, – пустили коней и стали метать копья в деревянные стены. Копья глубоко входили в старые бревна, и когда последний всадник бросил свое оружие, на внешней стороне тына образовалось нечто вроде лестницы. Татары на ходу, с лошадей, прыгали на копья и по ним лезли вверх, как по шведской стенке. Сейчас бы их кипяточком сверху полить или смолой, да не успели защитники подготовиться, слишком уж внезапным было нападение. Хорошо еще, что ворота успели закрыть вовремя.

Татары уже перевалили через тын, сбив защитников, и теперь сеча кипела у ворот. Прорвавшиеся через ограду татары пробивались к воротам, чтобы открыть их и впустить конных.

Татары одолевали, ряды защитников таяли на глазах. Конечно, татары только и умели, что воевать, а среди защитников были одни крестьяне да ремесленники.

Я зашел сбоку, где меня не было видно, прошел сквозь бревна тына и помчался к воротам. С ходу врубившись в бой, я уколом в живот убил одного татарина, срубил руку по плечо другому. Татары сразу сориентировались, и на меня набросились трое. Они умело закрылись щитами и начали окружать меня со всех сторон.

Я выхватил и второй клинок, испанский. Щита у меня не было, и я вынужден был действовать и левой рукой. Дзинь! Мой клинок перерубил татарскую саблю. Не дав татарину опомниться, я ногой поддел край щита, его верхний край ударил татарина в лицо, а я правой рукой взрезал его живот поперек, выпустив кишки. Краем глаза уловил движение справа, пригнулся и широко, на вытянутую руку, сделал саблей полукруг, перерубив нападавшему ноги. Дико заорав, он упал. Я прыгнул ему на грудь, услышав, как захрустели ребра, оттолкнулся от тела и подпрыгнул, использовав упавшего, как трамплин или подкидную доску. Третий татарин не успел прикрыться щитом, и я вогнал саблю ему сверху в основание шеи. Ударил фонтан крови. Выдернув саблю, я повернулся к воротам. Там двое татар насели на мужика с топором. И жить бы мужику недолго, если бы не я. Подскочив сзади, я снес нападавшему татарину голову, второго удачно ударил по руке, отрубив кисть с саблей. Перед воротами лежала куча убитых – наших и татар. Больше здесь чужих не было, но и из защитников ворот в живых остался один мужик с топором, свирепо вращавший глазами и заросший волосом по эти самые глаза.

– Благодарствую! – выдохнул он.

– Некогда, на стену!

Мы полезли по лестнице на тын. Татары, не дождавшись, когда отворятся ворота, всей сворой кинулись вправо. Там тын был пониже, и редкие защитники на стене не могли оказать сопротивления.

Татары снова стали поджигать стрелами село. Дома вспыхивали, как спички. Пожар уже было не потушить. Видно, озлобились: не смогли взять пленных и трофеев, положили у села десяток своих воинов – так решили отомстить. Или жители сами, спасаясь от огня, выйдут из‑за тына, или сгорят в огне. Ситуация была критическая.

Перед воротами гарцевали лишь двое татар, поставленных, как заслон. Зато с другой стороны села доносился шум боя. Мужик оглянулся, сказал: «Зять у меня там!» – и побежал к сече. Я остался один. Татарин, завидев мою голову, прокричал:

– Эй, урус, выходи, рабом будешь! Коли не сдашься… – Он красноречиво провел рукой поперек горла.

Ах ты, собака недорезанная! Я обозлился, приподнялся над бревнами и пустил в татарина огонь с руки. Он вспыхнул, как факел. Тут же я поджарил второго, который от ужаса перед увиденным даже не попытался ускакать. Теперь оба валялись на траве, пытаясь сбить пламя. Нет, не получалось, горело сильно, и вскоре оба затихли. Чего же я здесь торчу? Я спустился по лестнице и побежал на другой конец села. Здесь татары действовали по‑другому. Они набросили аркан на бревна тына и, привязав другой конец к седлу, пытались повалить бревна. За тыном давно никто не следил, бревна подгнили и не выдержали. Сразу два бревна рухнули, и в узкий пролом хлынули татары.

Даже если татар осталось три десятка, в горящем селе не удержаться, тем более что защитники практически погибли все. Я с горечью оглядел село и прошел сквозь бревна тына. Один я не смогу противостоять татарам. Надо уходить.

По ту сторону тына гарцевали несколько всадников. Один сразу помчался ко мне, решив, что я спрыгнул со стены. Он наклонил копье, сабли в руках не было. Я опустил обе руки вниз с зажатыми в них клинками. Сейчас я был зол, расстроен, и лучше бы татарину и дальше гарцевать поодаль. Но он сам выбрал свою участь.

Когда до лошади оставалось всего ничего и копье должно было коснуться моей груди, я изо всех сил подпрыгнул и завращал обоими клинками.

Звук был, как у пропеллера, – низкий, шипящий. Татарин просто распался на кровавые куски. Увидев бесславную смерть своего нукера, двое из оставшихся пустили копей вскачь. Копий у них не было, видимо – еще торчали в стене у ворот, – оба размахивали саблями. Колчаны болтались сзади, крышки откинуты, а стрел нет. Поизрасходовали, зажигая село.

Не домчав до меня метров двадцать, они разделились, обходя с двух сторон. Если успею увернуться от одного, второй сзади нанесет смертельный удар. «А хрена вам!» – во мне и так все клокотало, как в перегретом котле. Я выбросил вперед руку, метнув огонь. Всадник вспыхнул и заорал. Второй заметил мой трюк и попытался остановить коня, но инерция не позволила этого, и конь все‑таки встал в двух шагах от меня.

Испанским клинком я ударил коня снизу по шее – до татарина просто не смог дотянуться и, когда конь стал заваливаться набок, а татарин попытался с него соскочить, уколол его в бок. Удар пошел вскользь, и татарин смог вскочить на ноги, но обернуться ко мне не успел – я перерезал ему шею. А не фиг было на меня кидаться. Я вам не мальчик для битья.

Все, село погибло, никого я уже не спасу. Надо догонять основной татарский отряд. Я поймал татарского коня, седло его было все в крови, но меня это не остановило. Запрыгнул в седло и, пнув каблуками бока коня, направился на полночь.

Я немного опоздал – когда я приблизился, татары уже кружили вокруг города. С одной стороны деревянные стены посада защищала река Сухеша, с трех других – город был защищен слабее. Вокруг высоких стен даже не было рва. Немного поодаль от Устюга виднелись небольшие деревеньки, куда помчались маленькие отряды татар. Горожане вовремя закрыли ворота и теперь взобрались на стены, с опаской наблюдая за татарами. Сколько татар? Все здесь, у города, или это только передовая часть войска?

Я улучил момент и, обойдя город стороной, спешился и прошел сквозь стену. Центр почти вымер, все были на стенах. Одни готовились защищать город, другие просто глазели. Татары редко хаживали сюда, в северные земли. Конечно, ратники устюжанские встречались в боях с татарами, но к городу враг подобрался впервые. А город был весь деревянный. Как бы не повторился сценарий осады села, которое сгорело…

Несколько татар – судя по богатой одежде, начальников – подъехали к воротам поближе, стали кричать о сдаче города, поносили устюжан. Кто‑то на стене не утерпел, пустил стрелу. В ответ татары засыпали защитников стрелами. Многих ранило, а нескольких, неосторожно высунувшихся из‑за стены, убило. Любопытных сразу как ветром сдуло – бросились к своим домам. А мне что делать? К посаднику идти, доложить о тактике татарской, о сгоревшем селе? Тогда как я объясню свое появление здесь? Пустить все на самотек и помочь городу своей саблей? Наверное, так и сделаю.

Я взобрался на стену – довольно высокую, из прочных бревен. Чувствовалось, что за состоянием стены по‑хозяйски следили. Наверху, на помосте стены оставались только ратники. Они посмотрели на меня удивленными взглядами, но ничего не сказали. Всех смущал мой маскировочный халат. За время выхода из Нижнего он уже потерся, выпачкался, и теперь я больше походил на нищего оборванца, чем на воина. Вероятно, удивлял и контраст между бомжеватого вида одеждой и двумя саблями на поясе. Сабля стоит дорого, не всякому горожанину по карману, и приобретают ее только те, кто действительно умеет С ней обращаться. А уж две сабли? Представляю, что могли подумать городские ратники – никак приняли за обоерукого. А одежда – что ж, у каждого свои тараканы в голове. Ну блажь у человека – кого это касается!

На улицах вдоль стены уже вовсю дымили костры с греющейся водой и смолой. Мои худшие опасения сбылись. Татары применили тот же прием, что и в селе! Образовав конную карусель, они стали метать копья в стену.

Я нашел десятника городской стражи и, указав на копья, предупредил, что сейчас по ним, как по лестнице, полезут татары, и туда надо срочно прислать людей в помощь. Десятник скептически меня оглядел – ему явно не понравился мой внешний вид – и процедил сквозь зубы: «Вот и иди, помогай». Эх, ребята, видно, давно город никто не осаждал!

Я занял место на стене – там, куда татары метали копья, и предупредил рядом стоящего дружинника:

– Здесь главный удар будет, сейчас татары полезут.

– Ты почем знаешь?

Я даже ответить не успел. Прямо с коней, встав ногами на седло, татары стали прыгать на копья и по ним ловко, как обезьяны, полезли вверх. Первого показавшегося срубил дружинник, второго – я. А они все лезли и лезли.

К нашему участку стены подтянулись другие дружинники. Ратной работы хватало всем – мы рубили их саблями и мечами, кололи копьями – натиск продолжался около получаса. Внизу, под стеной уже громоздилась куча убитых врагов. Видя бесплодность атаки в лоб, татары отошли от стены на дальность полета стрелы. Спешились, что‑то горячо обсуждая и размахивая руками. Слава Богу, не стали метать зажженные стрелы – видимо, опасались, что вместе с горящим городом лишатся добычи.

Оставив перед городом большую часть войска, в разные стороны поскакали малые отряды – грабить близлежащие деревни, а также устюжанское городище. Вскоре поодаль стали подниматься в небо клубы дыма.

– Деревни жгут, сволочи! – бросил в сердцах один из дружинников. – Похоже – Гудцово горит, родичи у меня там.

– Да нет, вроде – Торгашино. Его перебил другой:

– Налево поворотись, к Криничному ручью, – Леонтьевское сельцо горит!

Со всех сторон послышалось:

– И по правую руку – гляньте, Песья слобода занялась. Что делают, ироды!

Дружинники в бессильной злобе матерились и скрипели зубами.

– Как у себя дома хозяйничают!

Татарские разъезды кружили вокруг города, изредка пуская стрелы в неосторожных защитников, но до вечера штурмов больше не предпринимали.

Оставив на стене дозорных, мы спустились вниз. Усевшись вокруг котла, принесенного горожанами, поели каши с мясом. Оглаживая живот, один из дружинников спросил:

– Ты откель, паря? Что‑то я тебя раньше не видел. – Из Нижнего, случайно попал.

– Ну так тебе повезло, что в город попал, а не на дороге застали – там бы и принял смертушку.

– Повезло, – согласился я.

– А одежка что такая, как будто двадцать лет носишь, не снимая?

– Так уже пришлось с татарами столкнуться – с передовым дозором, вот и пообтрепалась, – соврал я.

Вмешался другой дружинник:

– Ну чего пристал к человеку? Он татар не хуже тебя рубил, а что одежа такая – так это его дело. Вон купцы наши – одеты справно, а кого из них ты на стене видел? То‑то.

Первый, что расспрашивал меня, смутился:

– Да я ничего, я просто так.

А сам косил глазом на мои две сабли. Очень уж любопытно ему было – почему две сабли, а не один меч, как у всех. Видимо, слышал про обоеруких, да после отповеди своего сотоварища расспрашивать меня не стал, но видно было – хотелось.

Подошел местный воевода, собрал десятников, отвел в сторону. О чем они говорили, слышно не было, но десятники стали собирать воинов. Ратники строились в колонну перед воротами. Первая полусотня была вооружена, кроме мечей, еще и копьями. Они что – решили ночью устроить вылазку и штурмовать вражеский стан? Смело, но глупо. При обороне от превосходящих сил противника лучше и разумнее сидеть за стенами – потери значительно меньше. В крепости один обороняющийся трех‑четырех нападающих стоит. Но я не воевода, никто и слушать меня не будет. Кто я в Устюге? Полунищий приблудившийся нижегородец, которого раньше никто и не видел – неизвестно, какого сословия, может – и подлого. Только и заслуг, что на стене бился.

Ворота распахнулись, и ратники молча, бегом бросились к лагерю татар. Лагерь – слишком громко сказано; так, можно сказать – стоянка. Шатров не было – развели костры, варят нехитрую похлебку. Поснимав с лошадей седла, уселись на них, трапезничают.

Татары заметили устюжанских ратников поздно. Видимо, не укладывалось в их головах, что осажденные могут предпринять столь дерзкую вылазку. Дружинники с ходу врубились на позиции врага, и пошла сеча злая – в неверном, колеблющемся свете костров рубились яро. Татары от внезапного нападения дрогнули было. Привыкли они воевать конными да днем, и почти всегда – с численным перевесом. А эти русские все делают не так, одно слово – неверные.

Но опыт и решительность татарских военачальников вскоре изменили баланс сил. Наших стали теснить, ряды дружинников таяли – все‑таки тяжело сражаться, когда на одного русича приходилось по трое‑четверо татар. Дружинникам удалось соединиться, и они, сдерживая напор татар, стали пробиваться назад, к крепости. Татары, видя отступление русских, усилили давление, и я понял, что они хотят ворваться в крепость через ворота на плечах наших защитников. Для татар момент очень удачный.

Видели неприятный – даже катастрофический – поворот событий и дозорные на стене. На какое‑то время они замешкались. Быть беде! Я со стены бросился к воротам. Надо успеть закрыть их до того, как татары ворвутся. Если перебьют немногочисленных стражей у ворот, считай, город пал. За воротами, в городе, татары растекутся ручейками по улицам, бой разобьется на многочисленные мелкие стычки, и участь горожан станет незавидной.

В ворота вбегали ратники, помогая раненым. Вот уже показались и татары, яростно прорубающиеся к воротам. Все! Ворота надо закрывать. Пусть и не все ратники успеют пройти, и, заперев ворота, мы фактически обрекали их на смерть, но лучше пожертвовать малым, спасая город.

Стража у ворот все медлила.

– Затворяй! – заорал я.

– Наши еще не все прошли!

– Затворяй, ворвутся татары – всем хана будет!

Створки медленно стали закрываться. Кто‑то из ратников еще успел проскочить в сужающуюся щель. Ворота закрылись, стража резво загнала в пазы смазанную дегтем дубовую поперечину в ворота еще продолжали стучать и взывать о милосердии наши ратники, и слышать их было невыносимо больно.

Перед воротами кипела отчаянная схватка, каждый ратник пытался продать свою жизнь подороже. В храбрости устюжанам не откажешь. Чем бы им помочь? Взгляд мой упал на веревку, висящую на крюке у стены. Решение пришло сразу. Я схватил веревку, привязал один ее конец за деревянную балясину ограждения и сбросил вниз. Воистину утопающий хватается за соломинку. За веревку два раза дернули, и мы потащили тяжелый груз вверх. Это был наш ратник, раненный в руку и ногу. Кто‑то из его сотоварищей углядел в темноте веревку и обвязал ею раненого. Мы снова сбросили веревку и опять подняли раненого.

Бой сместился от ворот к веревке – она давала хоть и малую, призрачную, но надежду на спасение.

Так мы и вытаскивали на стену ратников – одного за другим, пока бой внизу не стих. Удалось спасти восемь человек. Пусть и немного, но меня утешала мысль, что и я приложил руку к спасению соплеменников. Но большая часть воинов полегла в схватке, дорого продав свои жизни. Несколько десятков дружинников вернулись в город через ворота, – им повезло больше. Наверняка татары тоже понесли ощутимые потери.

Ночь – вернее, ее остаток, – прошла без потрясений. Утром с высоты стены открылось печальное зрелище. Все пространство перед городской стеной было усеяно телами павших. Издалека было невозможно попять, чьих тел больше – наших или татарских, но количество впечатляло.

Ближе к полудню от татар, с белой тряпкой на копье, к стене подскакал парламентер. Что‑то новенькое, я такого еще не видел.

– С главным хочу говорить!

На стену поднялся хмурый воевода, окинул взглядом бывшее поле боя и помрачнел.

– Что хотел, нехристь?

– Хан – да продлит Аллах его годы – предлагает перемирие на сегодняшний день. По нашим законам погибшие должны быть захоронены до захода солнца.

Воевода подумал, махнул рукой.

– Согласен. Верно ли слово хана?

– Мы будем без оружия.

Парламентер ускакал, и вскоре мы увидели, как на поле вышли пешие татары. Щитов, копий, сабель, луков на них и в самом деле не было. Воины стали собирать павших, уносили их к своему стану и укладывали в телеги, не иначе как отобранные у крестьян.

Воевода распорядился собрать наших павших. Стража приоткрыла одну створку ворот, на стене стояли наготове лучники. Безоружные дружинники вышли на поле брани и по примеру татар стали собирать павших, сносили их к собору внутри крепости. Я в этом не участвовал, находился на стене. Да, многовато наших полегло, не рассчитал воевода сил.

ГЛАВА VII


После похорон – и наших и татарских – следующий день прошел спокойно. Татары изредка пускали стрелы в защитников города, ратники отвечали тем же. Татары явно были в замешательстве, не ожидая встретить столь яростного сопротивления. По большому счету, и штурма с их стороны не было – всего лишь попытка, – а воинов потеряно много, и помощи ждать неоткуда. Слишком далеко от своего ханства они забрались. Побольше бы нам ратников – еще неизвестно, чем бы все закончилось.

Надо помогать нашим. Вопрос – как? Пройти» по деревням, собрать лучников в кулак и ударить в тыл татарам? Собираться будут долго, и к тому же крестьянин против поднаторевшего в боях татарина – не вояка. А может, самому совершить ночную вылазку? Да использовать сразу несколько своих необыкновенных способностей? До сих пор я пользовался в каждом конкретном случае лишь одной. Да, раньше я не пробовал, потому что хватало возможностей противостоять противнику. Теперь, видимо, пришло время задействовать все, что можно. В конце концов я ничего не теряю, если что‑то не получится. В случае же удачи мне удастся качнуть почти равный сейчас расклад сил в нашу пользу.

Вернувшись на стену, повернулся в сторону татар. Потоптался на месте – что‑то меня держало. Может, обратиться к древним славянским богам? Попробую к Костроме – в будущем ее нарекут Снегурочкой. Как раз дед ее родился в этих местах. Это сейчас Снегурочка – милая внучка Деда Мороза. В свои времена Кострома – богиня урожая – являлась покровительницей покойников, умерших преждевременно, не своей смертью. Они превращались в особый вид нечистой силы – заложных. Эти «живые мертвецы», по‑современному – зомби, шлялись по земле и вредили живым.

Потому я и решил обратиться к ней. Вознес со стены горячую молитву к Костроме, пообещав в конце выставить богатую выпивку в качестве дара. Известно ведь – Кострома умерла от перепоя. Постоял, прислушиваясь. Нет, видимо, не дошла моя молитва до богини славянского пантеона. Не подала богиня знак, не откликнулась.

А через полчаса, стоя в дозоре на стене, я услышал вопли ужаса во вражеском стане. Татары метались, рубились с кем‑то. Из недалекого леса в темноте к ним брели и брели толпы страшных упырей – с вытекшими глазами, с изъязвленной кожей, в немыслимых лохмотьях. Они хватали татар костлявыми руками и душили. Татары отбивались, как могли. Саблями срубали головы, отсекали руки и ноги. Но невозможно убить единожды уже убитого. Мертвецы снова вставали и упрямо шли на татар. Такого кошмара я не видел даже в голливудских фильмах ужасов. Ратники на стене замерли от увиденной картины. Даже у меня, вызвавшего весь этот ужас, стыла кровь в жилах. То‑то сейчас хан жалеет, что в поход пошел!

Битва живых с мертвецами продолжалась недолго. Как только начало подниматься солнце и первые лучи его коснулись земли, заложные истаяли, обратившись в дымку. Потрясенные ратники не могли вымолвить ни слова, лишь осеняли себя крестным знамением. А в татарском стане царила паника – казалось, теперь ни один сотник не сможет организовать своих воинов на штурм.

К полудню случилось вовсе неожиданное – татары стали седлать лошадей, свернули шатер и, пустив впереди себя обоз с награбленным имуществом, направились по дороге на полдень, в сторону Казани. Чтобы увидеть чудо, горожане лезли на стены, кричали и свистели вослед уходящему врагу. Я же спустился со стены, стал искать постоялые дворы и в одном купил целое ведро твореного вина, практически – самогона. Дал слово, тем более – богине, надо исполнять. Не приведи Господи обратить на себя гнев даже древней богини – тем более что она услышала и помогла.

Ведро я вынес и поставил в укромном месте У стены, поклонился и молвил: – Спасибо, Кострома!

Ворота в крепости распахнулись, отряды ратников поскакали в близкие селения – известить о счастливом избавлении от врага и узнать о потерях. Я же, посчитав свой долг перед городом исполненным до конца, тихонько отошел от Устюга и пошел по дороге. Надо проследить за отступающим войском, тем более – татары идут к Волге, и нам пока по пути. Татары шли медленно – быстрее не давал полон.

Нагнав татар, я взял правее и пошел по лесу. Сюда не сносит пыль из‑под копыт коней, воздух свежее.

Так мы и передвигались параллельным курсом до вечера. Кстати, войско татарское заметно уменьшилось – не меньше чем на треть. Славно! Еще бы трофеи отбить да всадников проредить.

Татары расположились на стоянку, разослав во все стороны дозоры. Хану разбили шатер. Видя, что татары остановились на ночевку, я решил пройти вперед и осмотреться.

Я, к своему удивлению, увидел вдали, километрах в десяти, отблески костров. На фоне темного леса огоньки были хорошо видны. Хлынов? Нет, он значительно дальше и левее. Если деревня, то почему костры? Крестьяне готовят в печах, а не на кострах. К тому же кому придет в голову готовить что‑то ночью? Может, еще один отряд татарский? Надо прояснить обстановку.

Костры и в самом деле горели, а вокруг них – русские ратники. Довольно много, на прикидку – не меньше тысячи. Что их сюда занесло? Подойти бы да поговорить, предупредить о татарах… Только одно удержало меня – я увидел среди воинов хлыновского воеводу. Всколыхнулась обида на вятичей, и я направился назад.

Утром, едва встало солнце, татары сотворили намаз. Быстро перекусив, вскочили на коней. Они явно хотели поскорее убраться с негостеприимной земли.

Я, не торопясь, умылся, – есть, к сожалению, было нечего – и направился за ними, только по лесу, держа их на виду. Было безветренно. Над дорогой висел густой туман из пыли – татары нещадно гнали пленных, стегая их плетьми. А днем случилось то, что я и предчувствовал после вчерашней разведки ночных костров. С двух сторон из леса вначале полетели стрелы, затем выбежали русские ратники, принявшиеся споро рубить татар. Татары оказались зажаты на узкой лесной дороге с двух сторон, лишившись главного тактического маневра – скорости, помноженной на массу конской лавы. Они крутились на конях – даже если кто и решался прорваться сквозь строй русских, рисковал очутиться в непроходимом лесу. И было неизвестно, что их ждет там. То ли лошадь ноги сломает, то ли крестьянин на вилы поднимет.

Оборонялись татары с отчаянием обреченных, сеча стояла лютая, насмерть. Но к исходу второго часа схватка разбилась на отдельные очажки сопротивления, где татар просто добивали.

Я залез на дерево недалеко от побоища, наблюдая сверху. Наконец пал последний татарский воин. Закономерный исход для всех тех, кто с мечом к нам приходит… Наступила краткая пауза, затем неожиданно для меня ратники кинулись к обозу, прицениваясь к трофеям. Еще более меня удивило, когда, поснимав с татар оружие – все‑таки железо – это деньги – и побросав на телеги, ратники погнали пленных вперед, даже не развязав их. Что‑то здесь неладное. Трофеи – это понятно, что добыто мечом – твое. Но пленных всегда отпускали – свои же, русские. Очень интересно!

Вот и перекресток дорог. Налево – на Хлынов, вперед – к Волге и к Нижнему. Обоз и колонна повернули к Хлынову. Ах, вятские, решили отнять у татар награбленное – это ясно и не вызывало неприятия. Но пленные – почему не отпустили их? Неужто продать хотят? Тем же татарам или марийцам? Ни фига себе – поворот событий! Нет, ребята, не надо так шалить, чай – православные, под Богом ходите, милости у него в церкви просите – а сами?

И как теперь освободить невольников? Русских рубить? Невозможно! Увещевать их воеводу? Сильно сомневаюсь, что удастся. Напугать? Как и чем?

А вот как! Придумал! Ежели получится, конечно. Как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанского. Я встал на колени, вознес ко Господу горячую молитву, прося только об одном

– помочь мне подняться в воздух, хотя бы ненадолго, на один раз. Я приводил доводы, что индийские йоги левитируют, а тут ситуация чрезвычайная и… Нет, видно, не слышит меня Господь, слишком мелок я для него, да и просьба моя уж очень необычная. Однако же, поднявшись с колен, почувствовал в теле необычайную легкость и, взмахнув руками, поднялся в воздух. Пока рано. Опустив руки, опустился на землю и побежал к деревне, что виднелась вдали. За околицей увидел пасущихся гусей. Вот что мне надо! Срубил саблей голову гусю и бросился бежать назад. Неудобно, конечно, сроду домашнюю птицу не крал, не Паниковский все же, но вот пришлось поступиться принципами. Забежав в лес, я отрубил у гуся крылья, а тушку выбросил на радость деревенским псам.

Нашел в лесу иву, сломал две веточки. Чем ива хороша – ветки гибкие. Подвязал ветки к гусиным крыльям, предварительно их расправив. Дело оставалось за малым. Скинув куртку, я прорезал ножом сзади дырки и привязал остатками веревки крылья к куртке. Подергал – держатся хорошо. Надел куртку и засмеялся. Крылья топорщились, и со стороны я, видимо, выглядел нелепо – в потрепанной одежде и с крыльями за спиной. Но выбора не было – как говорится, на безрыбье и рак рыба.

Я расправил руки и поднялся в воздух, направился к вятичам. Теперь наступал ответственный момент. Примут меня за Божьего посланца, за ангела или еще за кого подобного – послушают, но могут и стрелу с перепугу пустить. Если опуститься низко – разглядят мои потрепанные одежды. Белое бы надеть, да его взять в лесу, а про простыни крестьяне еще не слышали. Высоко подняться

– не разглядят крыльев и не услышат гласа с небес. Вот ведь закавыка.

Я решил зависнуть метрах в тридцати. Воевода идет обычно в голове колонны, дабы не глотать пыль. С головы я и решил начать. Медленно, низко подплыл к колонне. Меня заметили, стали показывать пальцами, разинув рты от удивления. Конечно, не каждый день можно лицезреть ангела. А тут еще от встречного напора воздуха крылья слегка шевелились, создавая иллюзию движения.

– Опомнитесь, христиане! – закричал я. Все подмяли вверх головы.

– Богопротивное и богомерзкое дело свершаете! – продолжил возглашать я. – Почто вы, русские, земляков, немало претерпевших от татар, в неволе удерживаете? Я послан Всевышним предупредить и предостеречь вас! Освободите братьев ваших, или я прокляну вас!

Ратники стали оживленно переговариваться. Услышать голос с небес – диво невиданное. Где же воевода? Что он решит? Народ темен и богобоязнен, но у воеводы могут иметься свои планы, и мой замысел в них вовсе не вписывался. Я внимательно следил за головой колонны, и только это позволило вовремя увидеть лучника. Вот в мою сторону пущена стрела. Я уже был внутренне к этому готов и тут же пустил навстречу огонь с руки. Стрела вспыхнула в полете и упала.

Среди ратников раздался крик изумления. Многие бросились к воеводе, разгорелся жаркий спор. Воеводу стащили с коня – абсолютно немыслимое дело в походе, где все беспрекословно подчинялись ему. Но теперь, когда надо было выбирать между небесным и земным, воины склонились к первому. Правда, не все. Когда побитый воевода отошел от воинов, к нему на помощь бросились несколько человек. Один из отколовшихся стал натягивать тетиву лука.

Не дожидаясь неприятностей для себя, я швырнул в эту группку клубок огня. Все вспыхнули, стали кататься по земле. Воины застыли, пораженные свершившейся на их глазах карой тех, кто не внял гласу с небес. Не иначе – они видели настоящего ангела, потрясающего чудесами. Мне показалось, что прикажи я им сейчас даже нелепицу – и они бросятся ее выполнять. Надо дожимать.

– На колени! – проревел я.

Воины побросали копья и щиты, упали на колени, стали креститься и бить поклоны. «По‑моему, перебрал», – спохватился я. Кто я такой? Воин, но не ангел.

– Освободите несчастных!

Большая часть воинов бросилась к пленным, стали разрезать путы. Через мгновение все были свободны.

– Покормите рабов Божьих, и пусть ступают восвояси по домам!

Я уже собирался убраться подальше, как снизу донесся голос:

– А трофеи? С обозом как?

– Можете забрать себе, как справедливую награду за вызволение полона.

Воины радостно взвыли, я же набрал высоту и направился в сторону Волги. Свысока я видел: на горизонте уже виднелась серебристая полоска реки. Но и необычная моя способность была дарована лишь на время, и оно, видимо, прошло. Высота стала падать, и я почти рухнул на берег.

Встав на колени, вознес молитву, отцепил крылья. Неплохую службу сослужил гусь. Немного свербело в душе, что пришлось поджарить воеводу, но жизнь и свобода полутора или двух сотен пленников того стоила.

Дальше пошел пешком – коня не было, а парить я уже не мог, хотя и понравилось очень. Хватит того, что видели вятские ратники и пленные. Хоть никто опознать не сможет. А что, неплохая вышла задумка, причем – экспромтом.

Дома Лена с радостью кинулась на шею. Однако, когда я разделся, огорчилась, увидев дырки на одежде – слава Богу, не на мне. Наконец‑то я поел горяченького – так соскучился по хорошей домашней стряпне. За неспешной беседой у стола незаметно опустел кувшинчик вина. Потом, в постели, Лена попросила рассказать что‑нибудь интересное, какую‑нибудь сказку.

– Сказку? Нет, я расскажу тебе историю любви богатыря и красавицы.

– Ой, как интересно! – Елена в предвкушении чего‑то необыкновенного захлопала в ладоши.

– Слышала ли ты когда‑нибудь об Илье Муромце?

– Конечно, это же богатырь из села Карачарова, что под городом Муромом. Скоморохи на ярмарках часто про него былины поют – о подвигах его.

– Подвиги были, Лена, но все подвиги совершались во имя женщины.

И я начал свое повествование

– Итак, слушай. Тридцать лет и три года сидел Илья на печи, пока не явился к нему волхв Курьян, жрец скотьего бога Велеса. С детства не мог ходить Илья, немощен ножным недугом был. Дал волхв Илье силу богатырскую волшебным образом, и ноги Илье стали служить, как надобно – вот как у тебя и меня. И приказал Курьян Илье выкрасть у киевского князя Владимира золотую голову бычью – символ Велеса.

Надо сказать, что любил Илья девушку красы невиданной, именем Авдотья. Только сказать ей о своей любви не решался, стесняясь немощности.

Отправился Илья в Киев, а по дороге совершил свой первый подвиг. На Муромской дороге творил непотребства Соловей‑разбойник. Был он главарем шайки разбойничьей. Сидел на дереве и, завидев путника, свистел особым образом, за что и заслужил свою кличку. Связал его Илья, повел за собою.

Пришел Илья в Киев, ко князю Владимиру, ведя в поводу связанного татя. Не стал казнить князь Соловья‑разбойника, взял его в услужение. А Илью, прозванного Муромцем по месту рождения, принял князь в дружину. Чтобы войти к князю в доверие, совершал Илья подвиги – рубил половцев, оборонял заставы. Шибко боялись враги Илюшу,

Настал день, когда решился Илья выкрасть из княжеской сокровищницы золотую бычью голову, памятуя о наказе волхва, – иначе лишится силы богатырской, а паче всего – не сможет открыть свою любовь Авдотье. Сжигаемый же злобой и ненавистью к Илье, подглядел Соловей‑разбойник за Ильей, стремглав помчался к князю, поднял тревогу.

Схватили воины Илью. Легко мог раскидать и порубать дружинников Илья, да не стал. Укорил его князь: «Я ли не сажал тебя, Илюша, одесную за стол! Я ли не славил тебя после походов за подвиги? Почто отплатил мне черной неблагодарностью?»

И велел князь бросить Илью Муромца в темницу и казнить наутро. Тем временем пришла в Киев искать своего любимого Авдотьюшка и узнала весть горестную, что ее любимый Илюшенька в порубе сидит, казни дожидаючись. Закручинилась девушка, не зная, как из беды Илью выручить, да появился жрец Велесов, волхв Курьяи, и обещал ей помочь, дать Илье еще больше силы богатырской.

Взломал Илья узилище, проник в сокровищницу княжескую, вынес голову бычью златую. Тут молвил волхв, что отныне Авдотья рабой, прислужницей Велесовой станет. Не стерпел Илья, мечом разрубил золотую голову бычью. Волхв исчез, Авдотьюшка потеряла красоту: стан ее сгорбился, лицо покрылось морщинами, волосы стали седыми. Одним словом – превратилась в старуху. А Илья потерял силу богатырскую и обезножел – даже шага сам сделать не мог. Так и не суждено им было прожить в любви и согласии. Илья закончил свои дни в монастыре Киевском и похоронен в пещерах подземных.

Вот такая история любви великой, Лена. Во имя женщины совершал Илья свои подвиги. А то, что скоморохи да былинники в трактирах поют – неправда, вернее – часть правды.

Я закончил рассказ, наступила тишина. Лена переваривала услышанное, потом заплакала навзрыд.

– Ты чего, Лена? – я погладил ее по вздрагивающему плечу. – Какая любовь… Жалко их… Я и не знала. Расскажи еще.

– Поздно уже, Лен, устал я, спать хочу.

– Завтра расскажешь?

– Конечно.

Я поцеловал ее и почти сразу уснул.

А дня через три на базаре я услышал от лавочников о чудесном явлении ангела, об освобождении пленных. В пересказах мои приключения обросли невероятными подробностями – вокруг головы ангела сиял нимб, в воздухе чувствовалось благоухание, а раны ратников и полоняников необъяснимым образом зажили.

Я охал и ахал, слушая россказни, посмеиваясь в душе. Но на следующий день весь город уже гудел, в каждом доме только и обсуждалось невиданное доселе чудо. На место явления чуда уже собиралась отправиться группа паломников. О сожженном воеводе никто не вспоминал добрым словом – все говорили о каре небесной.

Дома Ленка мечтательно проговорила: – Вот бы хоть одним глазком посмотреть на ангела!

Я чуть не поперхнулся за столом. Ничего себе, заварил я кашу!

В церкви усилился приток желающих помолиться и сделать пожертвования – ничто так не укрепляет веру, как свидетели чуда. Мне кажется, в дальнейшем не стоит вторгаться в эту деликатную сферу – как бы себе хуже не сделать. Освободил пленных – может быть, и Божьим промыслом, – и хватит. Не то Отец Небесный покарать может все‑таки – все мои способности и странности исчезнут, чего бы мне вовсе не хотелось.

А вообще интересно жить в другое время – жизнь насыщеннее, ярче и опасней. Никаких мирных забав вроде дайвинга или виндсерфинга не надо, адреналина в крови и так хватает.

Размеренная жизнь продолжалась недолго. В один из дней к моему двору подскакал на взмыленной лошади Иван Крякутный. Я находился во дворе.

– Ой, Юра, беда! – даже не поздоровавшись, выпалил купец. На всегда выдержанного Ивана это было не похоже. Наверное, и впрямь беда.

– Что стряслось?

– Жену, Лукерью, возком сбило – только что люди домой принесли. Что делать?

– Скорее к ней!

Я запрыгнул на лошадь ему за спину, и мы с места сорвались в галоп. Лошадь Иван не щадил. Я боялся, что мы или сами кого‑нибудь зашибем, или на повороте лошадь поскользнется, и нас самих впечатает в близкие стены домов. Слава Богу, обошлось.

У ворот Иван бросил поводья слуге, и мы побежали в дом. Я снова поразился – никогда не видел купца бегающим.

Лукерья лежала в трапезной, на лавке. Лицо бледное, с бисеринками пота на лбу. Левая нога неестественно вывернута в голеностопе. Вокруг бестолково суетились слуги.

– Всем выйти! – скомандовал я.

Слуги опрометью бросились из комнаты. Купец стоял столбом.

– Иван, тебя это тоже касается. Купец нехотя вышел из комнаты. Лукерья тихонько постанывала. Я осторожно ощупал пострадавшую. На правой половине спины – разрыв кожи и кровотечение, живот вроде спокойный, вывих голеностопного сустава. Пока все не так уж и плохо. Кровит несильно, перевязка подождет. А вот если сустав не вправить сейчас, то потом это сделать будет сложнее.

– Луша, сейчас немного больно будет.

И не успела купчиха кивнуть, как я резко, с поворотом, дернул стопу. Щелкнуло, и стопа встала на место. Купчиха заорала. В комнату ворвался Иван.

– Иван, прошу – выйди.

Купец молча вышел, на скулах играли желваки, видно – переживал.

Теперь надо заняться раной. Я стянул с купчихи разорванную кофту. Разрыв колеи, длинный, но не глубокий. На столе стоял кувшин. Я взял его и понюхал – так и есть, вино. Обильно полил на рану, промывая ее. Еще не хватало заражения. По‑хорошему рану надо зашивать, только где взять инструменты?

Я кликнул Ивана, попросил принести любую иглу и нитки. Через несколько минут слуга принес иголку и нить. Я налил вина в чашку, подождал немного, чтобы продезинфицировать и начал шить. Купчиха постанывала от боли, но крепилась.

– Больно ли?

– Терпимо.

Купчиха успокоилась и смотрела на меня с удивлением.

– Попробуй пошевелить ногой.

Лукерья сначала несмело пошевелила ногой.

– Двигается!

Она опасливо спустила ноги с лавки, села.

– Вот только ходить тебе несколько дней нельзя.

Лукерья вдруг застеснялась – ведь она была почти голая, только в юбке. Аппетитные груди при каждом движении тяжело колыхались. Славно, что лифчики придумают позже.

Купчиха прикрыла груди руками, позвала:

– Иван!

Купец явился сей миг – наверное, стоял за дверью. Увидев Лукерью сидящей, он остолбенел. Как же так? Только что он сам видел, как нога была вывернута в сторону, из раны лилась кровь, купчиха стонала от боли, и вот на тебе – сидит. От растерянности или чего другого Иван наконец рявкнул:

– Чего растелешилась? Одежа где? Лукерья показала на кофточку:

– Теперь ее только выкинуть.

Купец подошел к жене, наклонился, осмотрел, а затем и ощупал ногу. Покачав головой, поднялся, осмотрел спину. Нигде не кровит. Лукерья прислушалась к своим ощущениям.

– Болит терпимо.

Иван сорвал с головы картуз и бросил его на пол. От неожиданности мы с купчихой аж подскочили.

– Ничего не понимаю. Своими же глазами видел – нога вывернутая была. Как ее люди принесли, я уж думал – калекой хромоногой будет, ежели выживет! – И вдруг заорал: – На колени!

Я оторопел:

– Чего это он?

Но Иван и Лукерья бухнулись передо мной на колени, поклонились. Мне стало неловко – не князь я или боярин какой, чего уж так‑то.

– Поднимись, Иван. А ты, Лукерья, ногу побереги – чего ж на колени грохаться? Не икона, чай, в церкви.

Оба поднялись. Иван бросился меня обнимать, Лукерья кликнула прислугу и велела нести одежду – не век же ей торчать в трапезной неодетой.

Иван от быстрого выздоровления жены аж прослезился.

– Господи, благодарю Тебя за чудесное исцеление жены моей руками Юрия! Сегодня же закажу благодарственный молебен в церкви.

Иван и Лукерья трижды перекрестились.

– Ты никак, Юрий, знахарь или колдуй.

– Окстись, Иван, ты меня давно знаешь – какой из меня колдун?

– То правда, что знаю давно и только добро от тебя видел, но и сделать такое ни одному лекарю не под силу. Не знаю уж, кто за твоей спиной стоит – ангел или диавол, но слово даю – моя честь в том порука, – что в трудный час можешь запросто ко мне: чем смогу помогу, рубаху последнюю сниму.

– Иван, Иван, остановись.

– И то правда. Эй, челядь! Где вы там? Радость у нас, Лукерья выздоровела! Все дела побоку, пить, гулять будем!

– Угомонись, Иван! Если хочешь – я не против, только позволь домой сходить, переодеться. Видишь – в рабочем я, да и рубаху в крови выпачкал, сменить надо.

– Да как это я не подумал – конечно! И половину свою драгоценную возьми. Пусть с нами радость разделит.

Я пошел домой, обдумывая дорогой, как это у меня так здорово получилось, а в доме купца забегала прислуга, из печей повалил дым. М‑да, не одна курица или поросенок сегодня помрут не своей смертью.

Когда я вернулся к купцу – принаряженный, под ручку с Еленой, стол был уже накрыт, а хозяева встречали нас на крыльце, как дорогих гостей, с корцом медовухи в руках. Я отпил изрядно, передал жене. Прислуга под руки отвела нас в дом, оказывая тем самым знаки почтения. Не скрою – приятно ощущать внимание за труды свои.

Пир продолжался с перерывами на сои три дня. Чисто по‑русски, гулять – так на всю катушку.

Вторым днем Иван попросил меня спеть, припомнив мое выступление на собственной свадьбе. Поскольку был я уже изрядно навеселе, ломаться не стал и полвечера, вспоминая подходящие песни, горланил. Жалко – инструментами никакими не владел, да и инструменты здесь были убогие – жалейка, балалайка, гудок. Не оркестр, одним словом. Некоторые песни просили повторить, и, запомнив припев, затем подпевали. Славно посидели. Хотя на следующий день я и проспал до полудня, голова была тяжелой.

А еще через день купец заявился ко мне вновь.

– Опять чего случилось? – испугался я.

– Нет, разговор есть.

– Тогда садись, говорить будем.

Для начала Иван снял с пояса увесистый кошель и положил на стол.

– За труды.

– Иван, забери, не за деньги помогал – уважения ради.

– Э, нет, каждое деяние, доброе или злое, должно быть отмечено. Потому деньги бери, от чистого сердца даю, потому как жена и детишки для меня дороже злата‑серебра. К тому же пришел я к тебе не только за этим. Негодяя найти хочу, что Лукерью мою чуть не погубил. Сам уже слуг просил поспрашивать – не видал ли кто тот возок? Да без толку все. Не возьмешься ли?

Я задумался. Следов никаких, видаков тоже не нашли. Вероятнее всего – пустое дело. Хотя… Есть у меня одна мыслишка.

– Иван, попробовать могу, но не ручаюсь. Не получится – не взыщи.

– Вот‑вот, возьмись. Уж коли не выйдет у тебя – значит, не судьба, никто не найдет. А у тебя получится. Сколь я тебя знаю – ежели взялся, сделаешь, ты парень настырный.

– Мне с Лукерьей поговорить надо.

– Это – сколь хочешь.

– Ну и ладненько, жди завтра.

А мыслишка у меня была такая. С утра я направился к дому купца. Лукерья, наверняка предупрежденная Иваном, уже ждала. Я осведомился о здоровье, о детках, пожелал всего наилучшего, затем стал расспрашивать о злоключениях. Ничего толкового купчиха сказать не могла – шла по дороге, услышала сзади топот копыт и удар, после которого лишилась чувств. Ни лошадей, ни коляски, ни наездников описать она не могла, потому как не видела. В принципе, я на большее и не рассчитывал.

Теперь попробую поэкспериментировать.

Я попросил Лукерью лечь на лавку, а сам сел в изголовье, положив обе руки ей на голову. Сосредоточился, выбросив все мысли из головы. В мозгу замелькали разные видения – вот Лукерья выбирает кофточку, идет домой – мелькают знакомые дома. Удар! Изображение в мозгу нечеткое, но я увидел возок, запряженный парой гнедых, свешивается пьяная рожа – купец или промышленник. Рожу и возок я заметил, запомнил. Дальше в видениях уже лишь Иван да я сам. Все, хватит. Я увидел все происшедшие события чужими глазами. Какая‑то зацепка есть.

Теперь надо разговаривать с Иваном, он общается с купцами – может быть, по описанию узнает кого‑либо.

Вечером Иван приехал ко мне сам. Я, как мог, описал возок пьяного седока. Иван задумался.

– Только двое подходят ликом – скотопромышленник Андрей Кобыла или купец Иван Рубец.

Иван по моей просьбе описал, где они живут и где их заведения. Мне надо было только поглядеть на них – узнал бы сразу.

Весь следующий день я занимался слежкой. Занятие не из благородных, но иных путей я не видел.

Скотопромышленник Андрей Кобыла хоть и оказался похож, но точно не он: образ того пьяного седока хорошо запечатлелся в памяти. А вот купец Иван Рубец точно соответствовал. Когда я его увидел у лавки, чуть не вскрикнул. Видел я его впервые в жизни, но был похож на увиденный мной образ, как одно зернышко пшеницы на другое.

Я отправился к Ивану Крякутному. Когда я сообщил ему новость, купец аж крякнул.

– Вот же сволочь, мы же дела с ним общие имели! Потом он в гору пошел, разошлись наши пути‑дорожки…

Иван замолчал, задумался.

– Что делать собираешься, Иван?

– О том и думаю. Наказать злыдня надо. К князю на суд не пойду – видаков нет. Наказать по «Правде» не смогу, но и оставить злодейство безнаказанным тоже негоже. Что посоветуешь?

– Твое дело, Иван. Хочешь – морду набей, хочешь – убей в темном переулке.

– Ха, морду набить – не годится; он чуть жену мою калекой не сделал, а ты – морду набить. Надо наказать, причем так, чтобы знал, за что наказание, и желательно – чтобы князю пожаловаться не смог.

– Это как же?

– Не знаю пока.

– Дом спалить?

– Неплохо, так ведь у него денег полно – вскоре новый отстроит, да и знать не будет, за что кара. К тому же – сам понимаешь – дома вокруг деревянные, не приведи Господь – весь город полыхнет.

– Твоя правда, Иван.

– Надо подумать. Месть – блюдо холодное, горячиться не стоит.

Глаза Ивана зажглись мстительным блеском, и я понял, что пока он не отомстит – не успокоится.

– Ладно, думай пока, Иван. Придумаешь чего – скажи, вместе решим.

Два дня Иван не появлялся, на третий день заявился сияющий.

– Придумал! – с порога заявил он.

– Ты сядь, Иване, обмозгуем, чего удумал.

– Для начала разорить хочу.

«Ну, в принципе, это не ново», – подумал я.

– Не поможешь ли? Рубец судно собрал с пушниной, вложился крепко – чуть ли не все свободные деньги.

Чувствовалось, что Иван попусту дни не тратил, собирая сведения о злодее.

– Так вот, утопить хочу суденышко его вместе со всем товаром для начала, помощи твоей прошу. Положиться боле не на кого – слуги не проверены, да и языкаты. Возьмешься ли?

– Судно с товаром утопить – невелика задача, только люди не пострадали бы. Матросы, приказчики – они‑то не виноваты.

– Придумай что. Ты же башковитый. За то деньги немалые плочены будут.

– Ладно, – сдался я. – Сообщи только, когда суденышко выходить из Нижнего будет, да покажи его, чтобы ошибки не было.

– Это хоть сейчас – оно у причала стоит.

Мы отправились в порт. Двухмачтовый речной ушкуй стоял у стенки. Матросы были на судне.

– Сегодня закончили погрузку, завтра с утречка выходить будут, – прошептал в ухо купец.

– Заметано. Пусть уходят – дальше мое дело. Встретимся после.

Обрадованный Иван отправился домой.

Как же отправить посудину на дно – причем так, чтобы люди не пострадали? Можно пробить топором борт, но стук топора услышат и всполошатся, тем более что пробоина должна быть велика, и сомнительно, что мне позволят беспрепятственно махать топором. Надо, чтобы выглядело натурально – вроде несчастного случая. А что может быть лучше бревна‑топляка? Полузатопленное, не всегда видное, при ударе в подводную чаек, – пробоина внушительная, редко какое судно останется после столкновения на плаву. Ежели сделать крушение недалеко от берега, так и совсем хорошо: и судно затонет, и люди спастись успеют. Наверное, так и поступлю.

Я нашел в сарае маленький топор, наточил. После завтрака утречком отправился на пристань.

Интересующее меня судно уже ушло. Скатертью дорога.

Я оседлал коня и выехал из города, поскакал по берегу. Вот и оно, недалеко ушло. Конечно, встречное течение и отсутствие ветра сыграли свою роль – команда работала веслами. Меха – груз объемный, но легкий – корпус судна высоко сидел в воде.

Я прикинул, сколько они пройдут по реке до вечера, и помчался вперед. Угадать бы с местом стоянки. Торговые суда на ночевку останавливались обычно в знакомых местах, где был удобный подход, небольшая полянка для костра, деревья поблизости для очага и вдали от селений. Не любили торговцы чужих глаз – либо грабить попытаются, либо разбойников наведут. Места стоянки угадывались сразу – по выжженной кострами земле, следам от носа судна на береговой глине.

Пожалуй – где‑то здесь. Если я ошибусь, то не намного.

Привязав коня, я стал подыскивать подходящее дерево. Причем мне нужно было дерево, растущее у реки, желательно – сосна. Ведь предстояло срубить его, очистить от ветвей, заострить конец и столкнуть в воду. Я решил сымитировать столкновение судна с топляком – такие неприятности на реках случаются. Плывет себе дерево, сваленное бурей или упавшее в воду от старости, намокает, почти скрывается под водой, лишь иногда можно увидеть сучья. Прямо айсберг, и горе впередсмотрящему, если он проглядит такой таран. Если судно идет вверх по течению, встречный удар от плывущего топляка бывает очень силен. Ломаются доски обшивки, иногда – на значительной площади, если топляк большой и старый. И повезет, если судно недалеко от берега и кормчий опытный успеет направить судно к суше.

А бывает, что вода с шумом врывается в пробоину, и кораблик, набрав изрядную порцию водного балласта, идет ко дну. Если еще и груз тяжелый – железные изделия, бочки, то все это добро смещается в сторону крена, и печальный конец наступает еще быстрее, только успевай прыгать за борг.

Времени у меня до вечера было много. Я обошел прибрежный лес и, выбрав‑таки подходящее дерево, принялся за работу. Неудобно, конечно, рубить маленьким топором, но и большой топор тащить на себе тоже неловко.

Когда большая часть ствола уже была перерублена, я подставил толстую жердину, чтобы дерево упало к реке. Упади оно в другую сторону – мне придется искать и рубить другое дерево, одному мне его в воду не стащить. Еще несколько ударов топором – и дерево с шумом, ломая молодую поросль, падает. Очень удачно падает – большей частью в реку.

Я посрубал большие сучья – они будут тормозить движение, да и управлять бревном в реке станет затруднительно, а второй попытки у меня не будет. Накинув на хлыст веревку, я привязал его к стоящим деревьям. Не хватало еще, чтобы бревно поплыло раньше времени.

Я упал на землю, в густую траву. Надо передохнуть, перевести дыхание – солнце уже давно перевалило за полдень. Отдохнув, топориком заострил срубленный конец. Все, таран был готов.

Оставив топорик на берегу, я прошел назад по течению реки вниз. А вот и суденышко. Значительно дальше, чем я предполагал. Все‑таки тяжело идти на веслах. Хоть бы ветерок подул – и мужикам идти под парусом приятнее, и мне сплавлять бревно удобнее, не так далеко будет.

Я вернулся к месту предполагаемой стоянки. Постоял немного, решая – снимать одежду или лезть в воду прямо в ней? Все‑таки снял. Хотя вечером придется плыть в одежде, провести остаток дня в мокрой и липнущей к телу рубашке и штанах не хотелось.

Я посмотрел вокруг – никого. Раздевшись, положил одежду под куст и полез в воду. Хорошо! Вода теплая, дно песчаное, поплавать бы всласть да позагорать ради собственного удовольствия, но дело прежде всего.

Я обошел предполагаемую стоянку, обшарил все дно. Складывалось неплохо – буквально в трех метрах от берега глубина уже выше человеческого роста, дальше – еще глубже. Если корабль получит пробоину и пойдет ко дну, над водой останутся только мачты.

Решив так, я вдоволь поплескался в воде, понырял. Эх, сейчас бы на берег Черного моря, куда‑нибудь под Сочи или Дивноморск. Только нынче это не наша земля – там адыги, и Сочи еще не существует.

Я полежал на берегу, обсыхая. Дрема напала под ласковыми лучами солнца – чуть не уснул. Но стряхнул с себя сонное оцепенение, встал, отряхнул с тела песок, оделся. Взобравшись на дерево, стал осматривать реку.

Широка Волга, летом так и шныряют по ней лодки рыбаков, степенно проплывают суда. Иногда с дерева видно сразу два‑три. Все – сплошь торговые, пузатые, тяжело груженные: осадка от края борта до воды – метр, а то и меньше. Дорог летний день – крестьяне в поле не разгибаются, торговый люд на судах да в обозах товары перевозит. Надо успеть скупить местные товары да продать с выгодой подальше, где цена повыше – тем и богатеет купец.

Ага, по‑моему, показалась знакомая посудина – да и пора, солнце уже к закату бежит.

Я слез с дерева, по берегу поднялся выше по течению, устроился в кустах.

Через час, когда край солнечного диска уже коснулся земли, корабль ткнулся носом в берег. Не теряя времени, матросы сбросили трап, сошли на сушу и разбрелись в поисках валежника для костра. Все, встали на ночевку, пора и мне за дело.

Я отошел подальше и вскоре увидел у берега свое бревно. Посидел еще немного, дожидаясь полной темноты. Нужно выждать, пока сварится похлебка, и матросы поедят и улягутся спать. Останется лишь бодрствующий дозорный, который будет следить больше за берегом, опасаясь разбойников.

Так и получилось.

Я сунул топор за пояс – пригодится еще, оттолкнул бревно от берега, сошел в воду сам. Ухватившись руками за бревно, направил его подальше от берега. Течение подхватило бревно и понесло по волнам. Еще и ветер попутный помогал. Не проглядеть бы кораблик в темноте. Нет – вон уже и костер виден, двое устроились рядом на земле, беседуют.

Я подправил бревно, направив его в черную тушу корабля. Лишь бы лупа не выглянула. Корабль ближе и ближе. Бревно острым концом шло точно в средину корпуса. Сейчас будет удар. Я бросил бревно и поплыл в сторону. Почти тотчас раздался глухой удар, треск ломающихся досок обшивки, шум хлынувшей в трюм воды.

На борту раздались крики – не поняв спросонья, что произошло, матросы бросались за борт и выбирались на берег. В отблесках костра на берегу я видел, как судно стало крениться на правый борт и, выпустив из пробоины крупный воздушный пузырь, затонуло. Все произошло быстро.

Матросы бегали по берегу, не понимая, что случилось, – обычно топляки плывут почти по центру реки, по стремнине, где течение быстрее. Теперь о происшедшем напоминали лишь две мачты, торчащие из воды под большим наклоном. Пора мне отсюда убираться. Люди целы, а корабль и ценный груз – под водой. Жестоко? Может быть, но и время было жестокое.

Князь ходил на князя, лилась русская же кровь. Жители одного города брали штурмом другой для взятия трофеев. На дорогах бесчинствовали разбойники, грабили обозы и убивали людей. В случае их поимки жители безо всякого суда вешали татей на ближайших деревьях. Так и в данной ситуации – я не считал потопление судна поступком злым и несправедливым. Каждый должен отвечать за свои деяния. Тот же Иван Рубец, гоняя в пьяном кураже лошадей по узким городским улицам, где и тротуаров‑то отродясь не было, – разве он не должен был предвидеть несчастья? Только мой внезапно для меня самого открывшийся дар не позволил Лукерье остаться калекой.

Я отвязал коня, надел сухую одежду и поскакал в сторону Нижнего. Странно будет, если я войду в город в мокром виде, а все странное запоминается. Не факт, что кто‑то сопоставит гибель корабля и мое появление в мокрой одежде, но все же не стоит давать повода к любопытству. Что одежда будет мятой, меня вовсе не волновало. В такой каждый второй ходит, особенно не из богатых. В бедных семьях одежда разглаживалась на теле сама, в семьях позажиточнее женщины гладили одежду неким подобием длинной скалки, и только в богатых домах имелись утюги. Уж больно дорого было железо, а утюги и вовсе допотопные. У железного утюга откидывалась крышка, из печи совком доставались угли и засыпались в утюг. Через несколько минут тяжеленный утюг был готов к работе.

Учитывая, что была уже ночь и городские ворота закрыты, остановился недалеко от города на ночевку. Утром перед воротами уже стояло несколько возов с нехитрым крестьянским товаром. Вскоре ворота распахнулись, и я вошел в город. Стражники же осматривали повозки, требуя мыто.

Несмотря на ранний час, я отправился сразу к Ивану, порадовать его известием. Купец уже был на ногах – вставал он всегда рано, поговаривая: «Кто рано встает, тому Бог подает». Увидев меня, поздоровался, отвел в сторонку:

– Ну что?

– На дне кораблик, вместе с грузом, люди все целы. Беда какая! Плыл топляк и в борт ударил кораблику, что у берега стоял, на ночной стоянке.

– Да, беда какая! Не повезло какому‑то купцу! – В глазах Ивана плясали искорки смеха. – Молодец! Справно сотворил! Никто не видел, не догадается?

– Обижаешь, Иван!

– Ну это я так, к слову.

Иван отцепил от пояса кошель:

– Держи, заслужил! Иди, отдыхай. Дальше я уж сам дожимать нечестивца буду.

ГЛАВА VIII


Налаженная жизнь шла своим чередом, как вдруг ночью в ворота постучали. Накинув на плечи кафтан, я вышел на крыльцо. За воротами горело несколько факелов, слышался перестук копыт.

Кого еще ночью принесло? И явно с недобрыми вестями – с добрыми ночью не заявляются.

– Кто там?

– Открывай, от городского посадника, срочно!

Тьфу ты, поспать не дадут! Какое мне дело до городского посадника? Его епархия – следить за порядком в городе, налоги собирать да быть оком государевым в Нижнем. Зачем это я ему ночью понадобился?

Я открыл ворота – и впрямь, на мостовой стояли трое всадников, все держали факелы.

– Ты что ли будешь Юрий Котлов, охранник купца Крякутного?

– Я.

– Собирайся, посадник городской к себе призывает.

– Он мне не хозяин и не государь, я вольный человек. Ничего посаднику не должен, в глаза никогда его не видел, поэтому не поеду. Зачем ночью будить?

– Что, так посаднику и передать? – недоверчиво спросил верховой.

– Так и передай – дел у меня с посадником нет и не было, и ехать я к нему не хочу.

– Вяжи его, хлопцы!

А вот фиг вам – к такому повороту событий я уже был готов. Хотели бы пригласить по‑доброму – послали бы одного гонца, а коли трое – значит, при моем отказе имели указание привезти силой.

Я бросил накинутый на плечи кафтан в лицо ближнему верховому, нырнул под брюхо лошади другого и резко дернул его за ногу. Вскрикнув от испуга, верховой упал в пыль на дорогу, я же, взлетев в седло его лошади, резко рванул повод. От неожиданности лошадь взвилась на задние ноги и копытами передних выбила из седла еще одного верхового. Я приставил нож к боку того, в кого швырнул кафтан.

– Сам кафтан вернешь, или твой кафтан попортить?

Видно было, что всадник растерялся. Только что их гарцевало трое – теперь двое валяются на земле, пытаясь подняться, а мой нож – у его правого бока.

Верховой протянул мне мой же кафтан. Я оделся, нож вернул в ножны. Если бы они хотели убить меня или нанести увечье – рубили бы мечами или били бы кистенем, значит, не было указаний: приближенные к начальству – люди исполнительные. Вот и я никого убивать или калечить не стал.

Верховой это сразу понял и оценил – несообразительных в прислуге не держат.

– Давай по‑мирному.

– А я еще и не воевал. Вроде как вы ко мне приехали – сами повязать хотели, не я начал.

– Прости, погорячились.

– Прощаю – потому и целы все, а к посаднику не поеду.

Всадники развернулись и уехали. Только теперь факел был у одного, два других догорали на земле.

Я зашел в дом, присел на скамью. Не иначе что‑то случилось, коли ночью приехали. Не дадут ведь спать, снова заявятся. Я вздохнул и стал одеваться: опоясался ремнем с саблей, надел сапоги. Успел даже квасу напиться, как по дороге снова зацокали копыта. В ворота постучали, на этот раз – деликатно. Надо идти, а то Елену разбудят.

– И кто на этот раз ко мне пожаловал непрошеным гостем? – Дьяк Елисей Буза, по поручению посадника городского.

– У меня что – дома вином твореным торгуют али милостыню всем раздают? Только что трое были, повязать меня хотели, чего же ты один? Слали бы сразу сотню стрельцов.

– Не юродствуй, помощь нужна твоя.

– Сразу сказать по‑человечески нельзя было? А то – вязать.

– Прошу простить гонцов неразумных, что без должного почтения отнеслись. Конь вот запасной, ты уже одет – поедем?

Ну коли вежливо просят, можно и проехать. Не столько мне хотелось посадника увидеть – сто лет его не видел, и еще столько же могу без него обойтись, – сколько любопытство разбирало. Что такого могло случиться в Нижнем, что ко мне второго гонца посылают? Неужели своими силами не справятся?

Я оседлал запасного коня, и мы галопом понеслись по ночным улицам. Вот и крепостные стены. Узнав дьяка, стража молча отворила ворота. Сколько же я здесь не был? Да почитай, с тех пор, как в узилище сидел да Хабар повесить меня за предательство мнимое хотел.

Дьяк подскакал к каменному дому, спешился. Появившийся слуга взял поводья обеих лошадей.

– Пойдем, ждут.

Мы поднялись на высокое крыльцо, пошли по коридорам. А ничего домик, справный. Горят масляные светильники, везде ковры.

Дьяк постучал в дверь и, не дождавшись ответа, распахнул ее. После тускловато освещенного коридора в комнате было очень светло. За столом сидели трое: в одном сразу угадывался начальник – властный взгляд, дорогой кафтан с серебряными пуговицами. Второй – не иначе, стрелецкий полковник: в красном кафтане с отворотами, галунами на рукавах. А вот кто третий, мне пока было непонятно.

Я слегка поклонился, отдав дань вежливости. Все трое уставились на меня.

– Вот ты какой! – молвил посадник.

– Да уж какой есть!

– Не ершись, людишки мои немного опростоволосились – то не моя вина. По делу позвали. Садись.

Мне придвинули табурет. Я уселся, обвел взглядом присутствующих. Дьяк примостился на лавке в углу. Молчание затягивалось.

– Может, вы пока подумаете, а я спать пойду? Мне надоело в молчанку играть.

– Таким его Хабар и описывал, – сказал стрелецкий полковник. – Горяч, бодлив.

– У тебя в полку горячих и бодливых полно, – с желчью в голосе произнес посадник, – только ни одно поручение толком выполнить не могут.

Черт с ними – пусть поговорят, подожду. Может, в разговоре проскользнет что интересное.

– Вот что, Юрий. Дело неотложное и тайное. Ни одна душа узнать о том не должна.

Все трое снова стали сверлить меня глазами.

– Чего на меня смотреть? Я не новый пул или гривна. Дело ко мне – говорите, нет – спать пойду.

– Ладно, слушай. Из Вологды, из казны государевой везли жалованье стрелецкому полку, сразу за два года, недоимки за прошлый год и за нонешний. Так вот, деньги и охрана стрелецкая пропали. Во Владимире их видели еще, а потом – как сквозь землю провалились.

– Я‑то здесь каким боком? Может, стрельцы из охраны ее пропили, да протрезвев, с испугу и разбежались.

Стрелецкий полковник покраснел от гнева и стукнул кулаком по столу.

– Лучшие люди, самые доверенные поехали – те голову от денег не потеряют и в пьянстве замечены не были.

– И что вы от меня хотите? Я не стрелец, не служивый человек, где казна стрелецкая – не знаю.

– Вот мы и хотим, чтобы ты нашел!

– С чего вы взяли, что я ее найду?

– Э‑э‑э! – Посадник замысловато покрутил пальцем. – Дружок мой, купец и человек достойный Перминов Гавриил рассказывал, как ты его пропажу нашел. Да и воевода Хабар, пока здесь был и на Смоленск с ратниками не ушел, тоже о тебе поведал. Хитрый ты, находчивый, смелый – кто без плана подземный ход прошел, в живых оставшись? Да и боец знатный – про то многие сказывают. Кому как не тебе карты в руки. Мы уж тут всех перебрали, кого знаем. К тому же главное – не сребролюбив ты. Мы уверены должны быть, что если повезет и казну найдешь, не присвоишь себе, не обманешь. Очень найти надо, стрельцы второй год без жалованья, уже волнения начались. А ну как узнают, что казна пропала? Бунт тогда! А в городе, кроме стрельцов да полусотни городской стражи, и ратников нет. Случись набег татарский – кто оборонять город будет? Дело серьезное, на тебя последняя надежда.

– Как же вы дошли до жизни такой, что я – не боярин, не дружинник – ваша последняя надежда.

Посадник закряхтел, стрелецкий полковник стукнул кулаком о ладонь.

– Возьмешься ли? Мы рассказали тебе все.

Я задумался. Где их теперь искать, этих стрельцов?

– А сколько стрельцов было? Во что одеты?

– Восемь человек, все конны и оружны. Одежа известно какая – государева, кафтаны – вот как на мне.

– Казна в чем была? Ну – мешок, сундук? Собравшиеся переглянулись, ответил стрелецкий полковник:

– Раньше привозили в сундуках, в чем сейчас – не знаю.

– Сколько денег было, какими монетами?

– Да почто знать тебе это? – вскипел полковник.

– Отвечай, – бросил посадник. – Человек знать все должон, прежде чем браться за серьезное дело.

– Медяками две тысячи рублей и серебром двести рублей.

Я прикинул в уме – минимум шестьдесят килограммов. Если кто один похитил, на себе не унесет, только на коне. Если на коня такую поклажу положить, да еще и всадник с вооружением, он далеко не ускачет. Стало быть, вторая лошадь нужна или верховой сообщник.

– Раньше деньги они же возили или другие?

– Половина из восьми – старые, возили уже, четверо – молодых.

Я замолчал, обмозговывая. Посадник решил дожать.

– Вот, человека тебе доверенного даем в помощь. – Посадник кивнул на третьего, сидевшего за столом. – Он и оружием поможет, если что.

«И за казной приглядит», – мысленно добавил я.

– Если я соглашусь, то в одиночку.

– Коли решишь дело и казну вернешь – дом отдам, почти на площади, за долги у хозяина изъятый. Хороший дом, жить в нем можно, а внизу – лавку открыть. Ко мне уже приходили, о цене спрашивали. Хорошо не сошлись – тебе даром достанется.

– Как бы мне это «даром» боком не вышло. Мыслю – или стрельцы сговорились, или отобрали деньги силою. Так чтобы восьмерых жизни лишить, большую банду иметь надо.

Сидевшие за столом переглянулись: похоже, такой расклад в голову им не приходил. Против большой банды второй человек – не помощник, только помеха. А соглядатай мне не нужен.

– Ладно, согласен я! – выпалил я неожиданно даже для самого себя.

Ну в конце концов – не на дом же польстился, сам ведь не в шалаше живу. Жажда ли приключений или нежелание видеть стрелецкий бунт мною двигали? Не знаю, не готов ответить, но вот ляпнул.

Лица сидевших смягчились. Стрелецкий полковник рукавом утер вспотевший лоб. Конечно, не найдется казна – его в лучшем случае должности лишат, в худшем – зарубят бердышами взбунтовавшиеся стрельцы. Примеры тому уже были.

– Ты и в самом деле один думаешь справиться? Я кивнул. Посадник огладил бороду, достал из стола не очень увесистый кошель, бросил мне.

– На дорожные расходы. Удачи тебе, Юрий. Помни – спокойствие города сейчас в твоих руках.

Я откланялся и вышел. Слуга подвел ко мне коня, сам вскочил на второго, и через десять минут я был дома.

– Любый, ты где был? – сонно проговорила Елена.

– Спи, все хорошо.

Я разделся и улегся рядом. Бог с ней, с казной стрелецкой. Сейчас глубокая ночь, завтра нужна свежая голова. Спать, спать.

Утром я сытно позавтракал, прикинул – что мне надеть, что взять с собой. Маскировочный костюм удобен в лесу, а в городе в нем только жителей пугать. Надо оставлять. Крепкие штаны, короткие сапожки, пару рубашек неярких расцветок. Оружие обычное – сабля, нож. Пожалуй, немного продуктов и деньги, что дал посадник.

Начать решил с Владимира – там стрельцов видели в последний раз. Вот балда, почему сразу не спросил – кто видел и когда это было? К посаднику снова не пойдешь – не мой уровень. Вот к кому – к дьяку, Елисею Бузе. По‑моему – он в курсе, и человек порядочный. Стрелецкий полковник вспыльчив и, кажется, мне не верит, соглашается только под давлением посадника и сложившихся обстоятельств.

Оседлав коня, я отправился в крепость. Узнав, где служит дьяк, зашел в избу.

В большом зале сидели за столами писари и писали бумаги, скрипя перьями. В дальнем углу, за начальственным столом – большим, вдвое

больше, чем у рядовых писарей, – сидел Елисей. Увидев меня, он махнул рукой, подзывая. Повел за собой в небольшую комнату. – Здрав буди, Елисей!

– И тебе того же. Я уж думал, что ты в пути.

– Нет, не все выяснил. – Чем могу – помогу.

– Когда видели стрельцов с казной?

– Две седмицы тому.

– Кто?

– Не знаю, посадник не сказал.

– И на том спасибо.

– Удачи!

«Ладно, – думал я на обратном пути. – Не боги горшки обжигают, попробую. В конце концов, Господь дает каждому тяготу по силам его».

Я запряг лошадь, зашел в дом. Оделся подорожному, взял кошель, подвесил к поясу Елена сложила скромный узелок с едой. Лето – мяса не возьмешь, пропадет. Кусок свиного сала, вяленая рыба и каравай свежеиспеченного хлеба. Зачем таскать лишнюю тяжесть, если есть деньги?

Мы попрощались, и я выехал из города.

К отлучкам мужей в эти времена жены относились спокойно. Сидючи на одном месте, не всегда заработаешь. Купцы, коробейники, матросы, возничие, скоморохи, плотники и прочий трудовой люд в движении находились лето и зиму. В весеннюю и осеннюю распутицу сидели дома.

Отлучки были долгие – пока доберешься из глухого угла до Москвы или, скажем – Нижнего Новгорода, пока дела решишь, да обратно вернешься – верных три‑четыре месяца пройдет.

И весточку не пошлешь – разве с попутной оказией.

Терпеливы были жены – жизнь была такая. Хуже, когда проходило и три месяца, и полгода, и год, а от мужа – ни весточки. То ли сгинул от ножа разбойничьего на лесной дороге, то ли утонул с корабликом в ненастье? Жена ли еще, или уже вдова? Где найти косточки сгинувшего? Жив ли?

Путь лежал на закатную сторону, во Владимир. Начинать надо оттуда. Жалко, много времени потеряно – две недели.

Для начала – опросить людей на постоялых дворах, расспросить городскую стражу. Не заметить восьмерых стрельцов невозможно. Куда направились, были ли еще с ними посторонние? Как вели себя на постоялых дворах, не пьянствовали ли? Много вопросов, нет ответов, и совсем мало времени. Сроков мне посадник не дал, но я и сам понимал – чем скорее найду, тем лучше.

Я гнал коня: и так много времени потеряно, следы могут потеряться. К исходу второго дня, уже в сумерках, я остановился у городской стены и едва успел пройти городские ворота. Не теряя времени, поговорил с городской стражей. Никто не видел выезжавших стрельцов.

– Завтра подойди, другой караул будет, может – они чего скажут. Ты местный ли?

– Из Нижнего.

– А, тогда еще одни ворота есть, что на восход идут, поговори там.

– Спасибочки. – Я дал стражнику медный пул.

Я направился но улице, выискивая постоялый двор. Вот и вывеска. Слуги приняли коня, завели в конюшню.

Я снял комнату, оставив там скудные пожитки, спустился в трапезную, заказал обильный ужин. Сил за день потрачено немало, надо восстановиться. Не буду следовать пословице, в которой ужин надо отдать врагу. Тогда враг будет сильнее, а я этого не хотел.

Подошел к хозяину, на всякий случай поинтересовался стрельцами.

– Нет, не было – уж я бы запомнил.

На нет и суда нет, завтра с утра начну поиски.

Ночь я проспал, как младенец, и утром встал бодрым. Сытно позавтракал – неизвестно, когда еще удастся поесть, и отправился искать другие постоялые дворы.

Повезло сразу. Хозяин вспомнил, что были стрельцы. Лошади уставшие, сами пропыленные – поели и легли спать. Нет, никаких пьянок не было, утром сразу и уехали. Да, сундучок с собой у них был – на заводной лошади, на ночь они его с собой в комнату взяли.

На радостях я дал хозяину две медяшки – хоть какой‑то след появился.

Пошел к городским воротам, о которых мне сказали вечером. Стража ничего пояснить не могла, по стражники обмолвились, что вскоре меняются, придет другой караул.

Вскоре и впрямь стражу сменили, и я подошел к старшему. Был он хмур, изо рта разило вчерашней выпивкой. Понравиться бы ему. Я сразу достал из кошеля пару медях, сунул ему в руку

Лицо его несколько подобрело, но все равно выглядело мрачным.

– Ага, были стрельцы, пару седмиц назад. Все конны и оружны, да при одном заводном коне.

– Сколько их было?

– А я считал? Михей, поди сюда! Подошел долговязый молодой парень из

стражи.

– Не помнишь, сколько стрельцов из города выезжало пару седмиц назад?

– Так восемь же, я еще удивился – почему заводная лошадь одна?

– Никто с ними не ехал?

– Нет, одни были.

– Может, кто следом выезжал?

Парень нахмурил лоб, изображая кипучую мыслительную деятельность.

– Вроде нет.

– Вроде или нет?

Я сунул и ему медяху.

– После них проезжал один. Похож на татарина, но не татарин: у тех глаза узкие и лица смуглые.

– Тогда почему ты решил, что он на татарина похож?

– Так халат на нем татарский, узорами вышит, и лошадь не подкована.

Уже кое‑что.

– Не заметил, куда поехали?

– Куда и все – по дороге. Что я – за ними следить должон?

– И на том спасибо.

Я выехал из города. Делать мне во Владимире было больше нечего – и так я отставал от стрельцов на две недели. Если похожий на татарина человек – случайное совпадение, то поиски его – зряшная потеря времени. К тому же я не слышал, чтобы татары организовывали банды и нападения на земле русской. Их тактика – налетели ордой, пожгли, набрали трофеев, взяли людей в полон и – быстрее назад, пока хвост не прищемили. Слабы заставы русские, не могут сдержать орду – только известить о татарах, да неповоротливы в обозах воеводы. Про войско вообще отдельный разговор. Стрельцы пешие – какая у них мобильность, а других регулярных войск нет. Коли нападение – собирают воинов со всех городов и весей. Пока они доберутся до места сбора, пока бояре или князья решат, кому войско возглавить, – очень долгий процесс: выясняли, чей род старше, именитее – иногда не один день уходил. Потом только выезжала кованая рать на битву, ход у тяжеловооруженных всадников был не быстр, нельзя было гнать галопом. К сече прибудешь на утомленном коне. Да и обозы с провиантом резвости не добавляли.

А у татар – ни обозов, ни тяжелой брони: налетели, похватали, что плохо лежит – и убегать. Неправильно построена оборона. Понятно – не хватало денег на войско, а зачастую и мозгов.

Отвлекся я – наболело, да кто меня слушать будет, без роду‑племени. Вон, в Думе бояре сидят, кичатся своим древним происхождением, знатностью, на головах – горлатные шапки, кистей рук не видно из длинных рукавов. Да и зачем им руки – пусть работает чернь, холопы, подлое сословие.

Я проскакал по дороге верст пять, как встретилась небольшая деревушка. Опросил крестьян во всех домах. «Да, стрельцов видели

– кафтаны красивые, красные, молодцы – любо‑дорого посмотреть».

Показалась еще одна деревня. Все повторилось – крестьяне на расспросы отвечали: «Стрельцы проезжали – даже коней поили и сами напились из колодца у Косой Марфы».

Снова сел на коня, и только ветер в лицо.

И таким образом я опрашивал, не пропуская, жителей всех деревень и сел. Муторно, утомительно, но без этого – никак. За день удалось побывать в семи деревнях и удалиться от Владимира верст на тридцать. Маловато – с такими темпами мне понадобится еще три дня.

На ночь я остановился на постой в одной из деревушек, неплохо выспался на сеновале и, приплатив утром еще и за еду, славно позавтракал. Не теряя времени, поднялся в седло, и все повторилось, как и вчера. «Да, видели, проезжали». К вечеру я уже обалдел от однообразных вопросов и почти таких же ответов. Ночевал снова в деревне, в доме зажиточного крестьянина. Лежал и думал: «Уже половина пути пройдена, ее же проделали и стрельцы – и ничего подозрительного. Никто не упоминает о «татарине». Повезло мне на третий день – сразу же, утром, в первой деревушке. Стрельцов никто не видел. Ни неделю назад, ни две. Учитывая, что я сильно сократил разрыв во времени – все‑таки скакать налегке да в одиночку быстрее, отставал я не более чем на семь дней. За такой срок забыть о проезде стрельцов почти невозможно – через деревню могли не проезжать неделями, а тут такое событие. Я понял, что дальше они не проезжали.

Я почувствовал, как меня охватывает азарт. Неужели где‑то здесь, рядом, произошла нежелательная и роковая встреча стрельцов с разбойниками? В версию о воровстве стрельцами казны я с самого начала не очень верил. Как вариант годится, но не более того.

Я направился из деревни обратно. Надо осмотреть обочины, с коня этого хорошо не сделать. Я обшаривал взглядом обочину дороги – проходил метров двадцать, переходил на другую сторону – снова осмотр, переход на другую сторону… Если здесь была сеча – обязательно останутся следы: сломанные кусты, обрывки одежды, кровь. Невозможно убить восьмерых, тем более – оружных, и безо всяких следов.

Стрелецкую шапку в кустах я приметил сразу, чуть ли не бегом к ней рванул, но заставил себя идти медленно – как бы не пропустить еще чего‑нибудь. Кусты сломаны, как будто медведь по ним катался, трава вытоптана. А вот и кровь – даже не кровь, а бурые пятна на земле. Здесь явно была бойня: я предположил, что стрельцы не хотели отдавать казну и заплатили за это дорогой ценой – жизнью своей.

Я стал обходить место схватки по спирали, надеясь найти еще какие‑либо следы. А, есть следы‑то, нашел. Метров за пятьдесят от дороги, за густой ивой трава сильно примята – за неделю подняться не смогла. В этом месте топтались люди, причем долго, не один час. Следов от костра не было. Спрашивается – что делали люди в глухомани? Было бы понятно, если бы было кострище. Ну ехали обозные, свернули на ночлег, костерок развели, чтобы похлебку сварить. А тут – следов от колес тележных нет, кострища нет. Именно здесь разбойники поджидали стрельцов.

Я обернулся в сторону дороги. Нет, с этого места дороги не видать, но это ни о чем не говорит – тати могли в отдалении выставить дозорного. Свистеть в лесу никто не будет – это насторожит, а вот подать другой сигнал – запросто: что стоит прокричать по‑птичьему – скажем, прокуковать?

Я перешел дорогу, нашел следы – здесь тоже были люди, между деревьями прямо поляна вытоптана. Я представил – едут стрельцы по дороге, не рысью и не галопом, заводных коней нет, поэтому – шагом. Дозорный подает сигнал, и в нужный момент с двух сторон на стрельцов нападает ватага разбойников. Если у татей были луки или арбалеты, исход схватки предугадать нетрудно. Отсюда вывод – стрельцов ждали, ждали именно с казной. Или предатель нашелся, еще неизвестно где – среди стрельцов или подале – во Владимире, например. Думать о предателе среди охраны государевой казны в Вологде не хотелось.

Для того чтобы организовать засаду, имея минимум пятнадцать человек, нужно время – приготовиться заранее, знать дорогу, по которой проследуют стрельцы. Нет, слишком много совпадений для случайности. Найти бы еще того предателя – сам бы убил, своими руками. Или лучше стрельцам отдать в Нижнем, пусть помучается перед смертью. Ну это я размечтался – о предателе. Сначала казну найти надо.

Я еще раз обошел предполагаемое место гибели стрельцов, внимательно все разглядывая. А ну‑ка, что это здесь на дереве такое? Для ветки – слишком ровное. Я полез на дерево – с земли было не достать. Так‑так! Это арбалетный болт – короткая и толстая стрела с граненым наконечником. Такая даже кольчугу пробивает, чего уж говорить об одежде стрельцов. Им кольчуги были не положены.

Я слез с дерева, задумался. Что теперь делать? Разбойники могут жить в соседних деревнях или чуть в стороне. Как их вычислить? Стопудово – у банды есть главарь, сами они, без руководителя, засаду не сделают. К тому же главарь хитрый и жестокий.

Стоп! А трупы где? Не увезли же разбойники. их с собой? Я снова стал нарезать круги вокруг бывшего места схватки, делая их все шире и шире. Вдруг что‑то меня насторожило. Я остановился, огляделся – ничего необычного: трава, деревья. Только собрался шагнуть, как дунул слабый ветерок. Фу! Характерный запах тления.

Я пошел на запах, как собака. Сделал несколько шагов и чуть не свалился в небольшой овраг, густо заросший травой и кустами, – потому и не виден был. Раздвинул кусты – вот они лежат, в красных кафтанах. Не поленился, не побрезговал, опустился вниз. Пересчитал – все восемь здесь.

Простите, ребята, нехорошее сначала о вас подумал – что казну украсть могли.

Двое с арбалетными болтами в спине – скорее всего, арбалетчиков двое и было, учитывая стрелу в дереве. Арбалет – не лук, быстро не перезарядишь. Да, бьет сильно, и длительной тренировки, как с луком, не надо, но перезарядка требует сил и времени. А в скоротечном бою времени нет. Отсюда и вывод – арбалетчиков было двое. Остальные стрельцы зарублены в бою – следы от ран на теле, руках. По следам запекшейся крови ползали большие зеленые мухи. Оружия, поясных кошелей ни у кого из стрельцов не было.

Я стянул шапку, прочел короткую молитву, поклонился, попросил прощения, что похоронить по‑христиански не могу – нет лопаты и совсем нет времени – и дал слово, что найду разбойников. Те мало того что казну похитили, так еще и честное имя этих восьмерых ребят запятнали: у начальства тоже мысли могли появиться о том, что стрельцы сами казну прикарманили и поделили. По крайней мере – хоть в этом теперь ясность есть.

Я вышел на дорогу, остановился в нерешительности. Что предпринять? Даже если крестьяне не замешаны – они могут что‑то знать о банде, только рты будут держать на замке. Кто я такой для них? Расскажу и уйду, а разбойники, может, по соседству живут, могут и отрезать длинный язык. Ну, думай, Юра, думай. Не может быть, чтобы зацепок не было – есть они, только я их пока не вижу.

Я присел на пенек, попробовал представить, что могло здесь произойти после схватки. Стрельцов убитых в овраг стащили – это я уже видел. Казну могли поделить здесь же, а мог забрать главарь и поделить позже.

Вот! Кони стрельцов! Коли разбойники в деревнях живут, маскируясь рыбаками и охотниками, ремесленниками – да кем угодно, – куда коней девать? Бросить на дороге – жалко, живые деньги, себе взять – появление коней в деревне вызовет любопытство у мирных людей, причем одновременно у нескольких.

Главарь хитер – иначе бы не смог провернуть такое дело, коней скорее всего на продажу отгонит. В деревнях верховую лошадь быстро не продашь – дорого для крестьянина и очень приметно. В городок поблизости погонят, это ж табун целый – восемь лошадей из‑под стрельцов и одна заводная, что казну везла. Вот и ниточка, за которую надо потянуть. Только где здесь город?

Я вернулся в ту деревню, где ночевал, полюбопытствовал у крестьянина, где ближайший город.

– Да по этой дороге – верст пять, не более, там и город. – Как называется?

– Вязники, как ему называться? – удивился моему вопросу деревенский.

Пять верст – это недалеко. Я вскочил на коня и вскоре оказался в городе. Снял комнату на постоялом дворе, а коня оставил на конюшне – теперь он может мне помешать. Быстро прошел по дороге в город, нашел торг. Вот и закуток, где торгуют живностью – овцами, козами, коровами, лошадьми… Но нет – овцы и коровы на продажу были, а лошадей не было. Неужели перемудрил? Или лошадей в другой город отогнали? Нет, не должны бы, надо порасспрашивать.

Я подошел к кузнецу – его лавка с нехитрым товаром вроде подков, стремян да сбруи стояла рядом с местом для торга лошадьми. Завел неспешный разговор. Ремесленник оказался словоохотливым – и то, покупателей нет, почему бы язык не почесать с незнакомцем. Слово за слово, я перевел разговор на лошадей. Мол, купить хочу, моя лошадь пала, да вот незадача – ни одной, даже завалящей лошадки на торгу нет.

– Не повезло тебе, а вот не более как седмицу али поменее чуть хороших лошадей продавали.

– И что, всех продали?

– Не всех, хотя цену и не ломили.

– Так, может, продавца укажешь? Если лошади не все проданы, я у него одну для себя куплю.

– Может, и купишь, только он не в городе живет: башкир он, недалече, в Лисках проедается.

– Как звать‑то его?

– Равиль, да в деревне его все знают, спросишь – покажут.

– Ну спасибо тебе, добрый человек, желаю удачи.

Я отправился по дороге в Лиски – даже поесть забыл, хотя день уже клонился к вечеру. Меня гнал вперед азарт. Взять этих гадов, отомстить за стрельцов и вернуть казну – вот чего я жаждал!

В Лисках мне сразу показали дом Равиля. На стук в ворота вышел… ну вылитый татарин. Я чуть за саблю не схватился, увидев его. Ну это еще впереди. Раскосые глаза смотрели настороженно – нехорошие глаза, оценивающие. Поздоровавшись, я сказал, что меня направили добрые люди, коней купить. Заслышав про коней, Равиль заулыбался. Как же, покупатель сам домой пришел. Башкир взглянул на мои запыленные сапоги, понимающе ухмыльнулся.

– Это я мигом, подожди.

Равиль ушел на задний двор и через пару минут вышел с отличным конем. Не крестьянской лошадкой, привыкшей к тяжелой ежедневной работе – пахать, телегу возить, с шеей, потертой хомутом. Нет, это был верховой конь, высокий, статный.

– Смотри, хороший конь.

– Вижу. Мне бы еще таких три‑четыре. – А цену знаешь?

– Назови, поторгуемся.

– Три рубля серебром.

Цена даже меньше, чем на торгу. Понятно, улики побыстрее ликвидировать хочет.

– Дома у меня сейчас нет, приходи завтра с утра – товар будет, – добавил Равиль.

Я сделал вид, что обрадовался, пообещал зайти завтра и в знак серьезности намерений оставил задаток. Нашел ночлег через два дома и устроился на сеновале. Отсюда отлично был виден дом Равиля. Начало темнеть, и я забеспокоился – как наблюдать за ним ночью?

Тут в тишине хлопнула калитка, и на дороге я увидел Равиля. Он осмотрелся, пошел по улице. Я спустился с сеновала и последовал за ним. Шел осторожно, стараясь не наступить в темноте на какую‑нибудь ветку, но татарин не оглядывался – пер вперед, как танк. Похоже, что о конспирации он и понятия не имел.

Напевая что‑то тягучее, башкирское, он вышел из деревни. Интересно, куда же он направился? Равиль шел по дороге уверенно, не оглядываясь. Видимо, дорогу знал до последней колдобины, так как и в темноте шел быстро. Вот и следующая деревенька – небольшая, в три дома. Башкир подошел к крайнему дому, стукнул три раза и через паузу – еще два. А стук‑то условный – никак, к сообщнику пришел. Я остановился, а потом подполз поближе к избе.

Вышел хозяин.

– Это я, Равиль.

– Чего принесло ночью?

– Покупатель на коней объявился, из города пришел.

– Чего хочет?

– Просил трех‑четырех коней. У меня же только один, ты знаешь.

– Утром пригоню, ежели сейчас – вся деревня услышит. А что, при деньгах покупатель?

– При деньгах, задаток мне оставил.

– Может, его того?! – Хозяин дома чиркнул по шее. – Да денежки и забрать? А лошадей на торг отгоним.

– Я не против. Он один, через два дома от меня ночевать устроился – я посмотрел.

– Вот завтра его и прикончи в конюшне, только во дворе не наследи, не как в прошлый раз.

Попрощавшись, Равиль отправился к себе в деревню, в лесу стал распевать во все горло веселую песню на башкирском. Языка я не знал, но то, что веселая – было и так понятно.

Вот гад! Ему человека прикончить – в радость. Надо воспользоваться моментом: вокруг темно, свидетелей нет.

Я коршуном налетел на него, с лета ударил по голове. Песня прервалась, башкир упал на дорогу. Весело ему, ишь – новый Басков объявился.

Я связал ему руки его же поясом, похлопал по щекам. Башкир очухался. Попытался сесть – получилось со второго раза, мешали связанные руки. Увидев мое лицо рядом, растерялся, глаза забегали.

– Что, Равиль, не ожидал увидеть?

– Ты что, мы же завтра дого…

– Заткнись, я не покупатель – я пес, который идет по следу и карает таких, как ты.

– Я ни в чем не виноват! – заблажил Равиль.

– Ты думаешь, я не знаю, откуда кони? Кто из арбалета стрелял?

Башкир сжал губы и замолчал. Ничего, я не таких упрямых говорить заставлял. Сейчас так болтать будешь – не остановить. Одно плохо – времени мало, хоть и ночь уже: не ровен час, на дороге кто появится. Маловероятно, но не исключено. Я вытащил нож и молча, одним взмахом, отсек ему ухо. Равиль вскрикнул, дернулся.

– Кто, где живут?

Молчит. Щадить я его не собирался, как и других. Еще один взмах – и на землю упало второе ухо.

– Кто хозяин дома, где ты сейчас был? Опять молчание.

– Молчи, молчи – я тебя сейчас всего остругаю, один позвоночник останется.

Равиль вдруг завыл. Это было настолько неожиданно, что я слегка опешил.

– Заткнись и говори.

– Пес проклятый, чтоб ты сдох!

Ножом я вспорол ему руку от плеча и до локтя. Башкир взвизгнул. Я деловито сказал:

– Сейчас ножом глаза выну.

Именно такой тихий спокойный голос, буднично вещающий о близких неприятностях, и ломал упрямых. Так случилось и на этот раз.

– Нет! Я все скажу.

– Так чего замолчал, говори! И помни – если мне покажется, что ты говоришь неправду, вырежу один глаз. Если почудится, что недоговариваешь – второй глаз вон.

– Спрашивай, – скривился Равиль.

– Кто хозяин дома?

… Через час я уже знал, кто главарь, где живут другие члены банды. В нападении на стрельцов участвовали именно они, и было их, как я и предполагал, полтора десятка. Никто из них не жил в лесу – все в деревнях, кроме главаря. Тот отъедался в Вязниках. Башкир подробно описал улицу и дом. Я постарался запомнить, кто и где живет, как звать, чем занимается. Повторил каждое имя и деревню не один раз. Я не собирался оставлять их в живых. Они – не кучка пьяных дебоширов из трактира, коли смогли провернуть такое лихое дело.

– Где деньги, где казна?

– У него, у Фильки Ослопа.

Хм, хорошее имечко у главаря. Ослоп – это дубина.

– Ты следил за стрельцами? Из Владимира их конно сопровождал?

– Меня заставили.

Вот почему городской стражник про «татарина» упомянул.

Напоследок я задал вопрос:

– Кто навел, кто предатель? И где он?

– Вот про то не знаю – хоть убей, его только Филька знает.

Я вонзил ему нож в сердце. Башкир задергался в агонии, захрипел. Я вытащил нож из тела, вытер его об одежду убитого, вложил в ножны. Взявшись за халат, оттащил убитого в лес, подальше от дороги. Срезал большую ветку, вернулся на дорогу и замел все следы. Из банды – минус один.

Я дошел до избы и взобрался на сеновал. Чего уж – все спят, вот и мне отдохнуть надо. Завтра будет тяжелый день, и мне нужна свежая голова.

Проснувшись рано от возни хозяйки в коровнике, я попросил у нее поесть, хозяину дал полушку. Крестьянин попробовал монету на зуб, кивнул и через час поставил передо мной на стол вареную курицу, кашу, пиво. Я и этим был доволен – просто ничего другого быстрее не приготовить.

Пока готовился обильный завтрак, я раздумывал – с кого начать? С низов, выбивая их поодиночке, или с главаря? У каждого варианта имелись свои плюсы и минусы. Если с главаря, то где потом прятать казну? Не таскаться же с нею по всем деревням? Если начать с рядовых разбойников, Филька Ослоп узнать может, что кто‑то убивает его людей, уйдет с казной – поди его сыщи.

В голову пришел компромиссный вариант. Иду к главарю, забираю казну, думаю – уж одна‑то лошадь для перевозки казны у него найдется. Припрячу в укромном месте деньги и примусь за остальных. На том и остановился.

Поев, я поблагодарил хозяев за кров и пищу и отправился в город. Нашел улицу и дом, остановился поодаль и стал наблюдать. Из дома долго никто не выходил – я уже забеспокоился. Дом ничем не выделялся на улице среди себе подобных – бревенчатый, в два этажа, поверх забора видны крыши сарая и конюшни на заднем дворе.

К дому подъехала пароконка, из нее вышли мужик с бабой. Мужик открыл ворота, завел лошадей с повозкой во двор. Е‑мое, вот их почему долго не было! Я обратил внимание, когда вошел в город – на колокольне перезвон. Сегодня же день святых Петра и Павла. Никак, с женой в церковь ходил, сука! С виду – благопристойный горожанин; однако я поймал осторожный, опасливый взгляд Фильки, когда он закрывал ворота. Не так оглядывают улицу люди, у которых совесть чиста. Надо брать. Интересно, есть ли кто еще в доме? Осложнения могут быть, если в доме окажутся сообщники. Слуг быть не должно – открывал и закрывал ворота Филька сам, собаки тоже не слыхать, иначе – хоть раз гавкнула бы.

Ну да, зачем ему собака, он сам хуже паршивого пса. Да и при его разбойничьих делах наверняка и ночью сообщники приходят – собака лаять начнет, соседи могут полюбопытствовать. «Не должно быть собаки, – решил я, – да и мне шум ни к чему».

Я подошел к соседнему дому, огляделся – улица пустынна. Пора начинать.

Прошел сквозь жерди соседского забора, потом – сквозь забор Фильки. Собаки нет, как нет и конуры. Сунуться в дверь? Что‑то меня останавливало, какое‑то неясное предчувствие, а чувствам надо доверять. Организм себя сохранить хочет, вот и подсказывает хозяину, только не все слышать внутренний голос хотят и могут.

Стараясь ступать бесшумно, я обошел дом, приник к стене и прошел сквозь бревна. Не зря, ох не зря я прислушался к своим чувствам. Напротив входной двери, метрах в пяти от нее, в длинном коридоре сидел на табурете хозяин и держал в руках арбалет. Меня он не услышал и продолжал разговор, скорее всего, с невидимой мне пока женщиной.

– Марфа, ты постой у окна, понаблюдай. Думается мне – неспроста тот мужик на углу стоял. Если сюда припрется – тут ему и каюк.

Твою мать, это же обо мне! Главарь быстро меня вычислил, хотя в мою сторону вроде и не смотрел. Опытный, сволочь! Убивать его сразу нельзя – мне допросить его прежде надо, узнать, где казна, кто навел на нее. В том, что предатель есть, я уже не сомневался.

Я осторожно, почти не дыша, подошел к хозяину – боялся, что если побегу, скрипнет доска, а с такого расстояния промахнуться невозможно. Подойдя к Фильке со стороны спины, приставил нож к горлу.

– Брось арбалет, не то зарежу.

Другой бы от неожиданности заорал или обмочился, а этот даже не вздрогнул – вытянул в сторону левую руку с арбалетом:

– Бери.

Громковато сказал, явно с целью предупредить жену. Сдуру я взялся за арбалет, и в это время в дверном проеме показалась женщина. Она с ходу завизжала, я отвлекся, и Филька этим сразу воспользовался, ударил по руке. Арбалет дернулся, тренькнула тетива, и арбалетный болт угодил женщине в грудь, оборвав крик. Локтем правой руки Филька ударил меня в живот. От боли я уронил разряженный арбалет, не выпустив, к счастью, нож из правой руки.

Филька упал на пол, сделал подсечку ногой. Ему помешал табурет, но все равно мою ногу он зацепил, и я рухнул. Филька на четвереньках бросился ко мне, рыча, как дикий зверь. Я метнул в него нож, он успел слегка отклониться, и нож по самую рукоять вошел ему в руку. Другой бы от боли впал в ступор, а этот – жилистый. Он вытащил нож из раны, злобно оскалился:

– На ленты порежу!

Саблю я выхватить не успею, лежу неудобно – на левом боку, придавив телом ножны. Этот зверь – с ножом, и выбора у меня нет: я швырнул в него с руки огонь.

Филька вспыхнул сразу, отбросил нож, дико заорал. Я вскочил, бросился в кухню. Ошибиться было нельзя – во всех домах расположение подсобных помещений было одинаковым, да и запах помогал: от кухни всегда пахнет печыо, едой. Я схватил кадку с водой – благо, она была полной – и окатил Фильку. Огонь погас, но одежда кое‑где тлела, исходя дымком. Волосы на голове Фильки сгорели начисто, как и брови с ресницами. Уши от огня скукожились, выглядели, как сушеные груши, кожа на руках и лице вздулась от ожогов. Смотрелся Филька жутковато, был в прострации.

Я подобрал свой нож, сунул в ножны. Ослоп сидел на полу, привалившись спиной к стене, и тяжело дышал.

– Ты кто?

– Ангел смерти.

– Так я и думал. Сколько веревочке не виться – конец все равно будет. В церкви сегодня знак мне был – зажег свечу, а она погасла, зажег еще раз – упала.

– Говори.

– О чем услышать хочешь?

– Где казна стрелецкая?

– Я подумал, что ты и в самом деле ангел, а ты про деньги.

– Плохо подумал, я казну стрельцам доставлю. Сам скажешь, где казна, или помучиться перед смертью хочешь?

– Все равно умирать.

– Казну я и без тебя найду. Умрешь ты скоро – ты и сам понимаешь. Вот только в раю тебе не место, тебя уже определили.

– Куда?

Я засмеялся:

– Сам не догадаешься?

– Никогда не думал, что ангел такой. Я думал – он с крыльями, в одеждах белых. Видно, ошибался.

– А ты не сомневайся.

– Не сомневаюсь, никто и никогда со спины подойти ко мне не мог – ты первый, а уж когда огонь в меня бросил, я подумал – не человек ты, дьявольское порождение.

– Нет, Филя, такие, как ты, дьяволу угодны – не стал бы он тебя убивать.

– И то верно.

– Хватит болтать. Кто предатель?

– Покарать хочешь?

– За тем и послан.

– Эх, грехи мои тяжкие! Правда, наверное, что Бог все видит. В Нижнем человек есть, казначей стрелецкого полка, за десятину согласился помочь, именем Ефимий Мезенцев.

– Про казну давай.

– В подполе казна, там и другое злато‑серебро есть, забирай.

– Я не разбойник, на том серебре – кровь безвинных людей.

– А ты забери, мне оно уже без надобности. В церковь отдай, пусть помолятся за Фильку Ослопа.

Я подумал, кивнул:

– Сделаю, не грешно то.

– Про друзей‑товарищей чего же не спрашиваешь?

– Это про Ваську Бугра или Окуня Кривого али про Векшу Секиру сказать хочешь?

– Знаешь уже, – обреченно произнес Филька.

– Знаю.

– Ну да, ты же ангел – тебе сверху виднее. – Живы еще?

– Не все. Аккурат ты к дележу поспел. К полудню сюда придут поодиночке, за долей. Тебе меньше суетиться надо будет, ты ведь за всеми пришел?

Я кивнул.

– Одному – не так страшно умирать.

– Человек всегда рождается и умирает в одиночку. И злато с собой не возьмешь, там оно не нужно.

– А как оно… там? – Он показал пальцем вверх.

– А ты все равно не увидишь.

Я выхватил саблю и снес Фильке голову.

ГЛАВА IX


Я нашел лаз в подпол, сбросил туда тело бывшего главаря шайки. Надо использовать момент, когда сами сообщники соберутся – и искать не надо. Тело убитой арбалетным болтом жены Фильки оттащил подальше в комнату и закрыл туда дверь. Теперь со стороны входа в доме все выглядело вполне обыденно.

Еще минус два от банды – нет, наверное, минус один. Женщина может и сообщница, но в нападении точно участия не принимала: не женских рук это дело.

В дверь постучали. Я встал сбоку, вытащил нож.

– Да! – Я намеренно не сказал – «входи» или еще что‑нибудь, чтобы не узнали по голосу.

Дверь открылась, вошел мужик. После дневного света коридор ему не разглядеть, темновато. Я без слов ударил его ножом в сердце. Мужик забился в конвульсиях. Я за нога оттащил его в комнату. Надо всех, кого смогу убить, стаскивать сюда. Зря я сбросил Фильку в подвал – мне же туда за казной лезть.

Буквально через полчаса явился еще один мужик. Ударить в сердце не удалось – разбойник прижимал к груди сверток, и я пырнул его в живот.

– Филя, за что?

Мужик упал. Я оттащил и его в комнату, добил. Нельзя оставлять за спиной еще живого врага.

Они приходили один за другим, и я расправлялся со всеми без жалости. Они убили стрельцов, честно исполнявших свой долг, чуть не вызвали стрелецкий бунт и не заслуживали лучшей участи. Жалости в моем сердце не было.

К вечеру разбойники приходить перестали. Я запер входную дверь и прошел в комнату. Один, два, три… десять вместе с Филькой, женщину я не считал. Приплюсуем сюда башкира Равиля. Где‑то еще живут четверо, дышат пока, не зная, что смерть рядом, по пятам идет. Только вот незадача – кто из них кто? Как говорится – «ху из ху»? От Равиля я узнал имена и адреса, но не спросишь же у убитых имя. Немного поторопился. Кто живой, к кому направиться? Или подождать еще? Глядишь, и припрется еще кто‑нибудь ночью, в потемках. Так и сделаю – до утра время есть, потом казну поищу.

Я поставил табуретку рядом с дверью, сел и стал ждать. Терпения мне было не занимать, но и я притомился.

Ближе к утру, перед первыми петухами ухо уловило неясный стук. Калитка? Я мгновенно встал, отодвинул табуретку, насторожился. Раздался условный стук в дверь: три раза – пауза, потом – еще два раза.

Я немного подождал, слегка потопал ногами по коридору, имитируя идущего к двери хозяина, отодвинул запор. В коридор ужом просочился мужичок, телосложением – даже подросток. Не дав ему обернуться, я двумя руками, сложенными в замок, ударил его по темечку. Ночной гость свалился на пол.

Я задвинул запор, приготовленной веревкой связал посетителю руки. Пусть немного отдохнет, мне нужен пленный. Кто‑то же должен мне объяснить – поименно причем, – кто остался в живых, кого искать.

Через какое‑то время мужик застонал, зашевелился.

– Филя, ты чего по голове бьешь? Я же все сделал, как ты просил.

Я зажег масляный светильник – все‑таки в полной темноте как‑то несподручно разговаривать с человеком, пусть это даже и разбойник.

От света ночной гость зажмурил глаза. Что‑то он не очень похож на разбойника. Аккуратно подстриженные бородка и усы, опрятная одежда, причем – не простолюдина и не купца, скорее – слуги.

Незнакомец осторожно разлепил глаза, уди– А Филя где?

– А где ему быть? На небесах!

– Как это? – не понял гость.

– Без головы твой Филя, понял? – рявкнул я.

Схватил его за шиворот, пинком открыл дверь в комнату, где лежали трупы. От увиденного глаза мужика округлились.

– Кто же их?

– Я.

– За что?

– Сам не догадываешься? Попробуй угадать с одного раза. Мужик отошел от первоначального шока после увиденного.

– Звать как?

– Кирюша, Кирюша Тесемка.

– Где служишь? Мужик отвел глаза.

– Будешь молчать – так же жизнь кончишь. Я деловито достал нож из ножен.

– Нет, я жить хочу, не надо меня убивать.

– Вопрос мой слышал?

– Писарем, в городской управе.

– Зачем к Филе пришел?

Мужик замолчал. Я схватил его руку и срезал с пальца ноготь. Боль в таких случаях сильная, но все органы целы.

– Поручение Филя давал.

– Из тебя слова тянуть надо? Эдак ты вскоре без пальцев останешься, Кирюша.

И слова из Кирюши полились, как соловьиная трель весной. Я слушал и удивлялся наглости главаря. Оказывается, Филька, пользуясь тем, что охраны почти нет, замышлял напасть на городскую управу и завладеть городскою казной. Причем тогда, когда соберут налоги и в казне зазвенят денежки. Ну и наглец!

– Этих знаешь?

– Темно тут.

– Я подсвечу.

Кирюша пошел по комнате, назвал имена и фамилии, а может, и клички – поди, разберись – убитых.

– Постой‑постой, как – все? Тут девять.

– Сам же сказал, что Филька без головы. Тогда десять.

– А остальные?

– Не хватает только башкира, Равилем звать.

– Его уже нет.

– Тогда все.

– Как все? Еще четверо остаются!

– Нет их, в схватке со стрельцами полегли, их по деревням развезли да схоронили.

Черт, лопухнулся я! Нападали‑то полтора десятка, только я не подумал, что и стрельцы сопротивление оказали. Хоть счет и не в их пользу, но все же не задаром жизни отдали. Я вздохнул с облегчением. Кажется – банде полный конец, последний соучастник разбоя передо мной.

Мужик, видимо, прочитал в моих глазах свой приговор, упал на колени, запричитал по‑бабьи. Нет, нельзя оставлять гниду – он к Фильке шел товарищей своих продавать и предавать. Нет уж Фильки – так другой потом может появиться. Кончать его надо.

Решив так, я выхватил из пожен саблю и заколол предателя.

Комната полна трупов, как в кровавой драме. Ладно – попозже решу, что с ними делать. Теперь надо спокойно искать казну.

Я открыл лаз в подвал. Внизу, у лестницы валялось тело Фильки Ослопа. Масляный светильник свет давал скудноватый, и дальняя стена терялась в темноте. На полках – горшки с соленьями и другими припасами.

Я обошел весь подвал. Сундучка нигде не было. Неужели закопал? Я исследовал пол – везде утрамбованная годами земля, твердая, как бетон. Нет, никто ее не рыл, нигде не пружинит под ногами. Придется осматривать более тщательно.

Я метр за метром внимательно осмотрел стены. Нет сундучка с казной. Неужели Филька обманул меня перед смертью, решив хоть так напакостить? Надо осмотреть дом и чердак – если и там не сыщется казна, доберусь до конюшни и сарая. Здесь где‑то казна, не зря же именно сюда за долей от награбленного приходили его подельники.

Я взялся обшаривать комнаты на первом этаже. Ценности были, но небольшие, скорее всего, для выхода в город: украшения жены – цепочки, кольца, и помассивнее – мужские перстни; даже немного золотых монет. Все это я складывал на расстеленный на столе платок. Как говорили большевики – «экспроприация экспроприаторов», или предельно просто говаривали анархисты – «грабь награбленное».

Одну комнату осмотрел, вторую. Время шло, дело не продвигалось. Я зашел в кухню – попить воды и с досадой вспомнил, что всю воду из ведра вылил на горящего Фильку. Постой‑ка, в каждом доме квас и пиво есть, хранят их в подвале, иногда – на леднике. А что‑то я бочек или других емкостей для пива или кваса в подвале не видел. Должен быть еще один подвал – не иначе.

Я прошел по уже осмотренным комнатам – поднимал ковры и разглядывал пол. Мне повезло – откинув богатый ковер, я увидел бронзовое кольцо крышки подпола. В крышке было выдолблено углубление, в котором и лежало кольцо, совершенно не видное под ковром – потому я и не почувствовал его ногами. Я с нетерпением откинул крышку, стал спускаться по лестнице. Твою мать! Да здесь золота и драгоценностей столько, что все Вязники купить можно. А вот и сундучок скромно стоит на земле. Замок его уже был сбит, и я поднял крышку. Мешочек с серебряными монетами лежал сверху, под ним, насыпью – медные деньги. Сбоку – свиток. Я развернул его – перечислялась сумма в медяках и серебре на прокормление служивым людям и прочее… Надо приберечь – все‑таки денежный документ.

Я подошел к полкам, посветил. Тускло блестело золото – монеты, кубки, цепочки, кольца. Чуть поодаль – изделия из серебра. Я не поленился развязать небольшой кожаный мешочек, высыпал содержимое на ладонь. Жуковинья, по‑современному – драгоценные камни. Все обработанные, переливающиеся яркими гранями, искрящиеся под тусклым светом светильника всеми цветами радуги.

На полках у другой стены навалом лежало дорогое оружие – сабли, кинжалы, все в изукрашенных ножнах; рукояти и эфесы – серебряные и золотые, некоторые с монограммами. Сколько тайн жизни и смерти их хозяев хранило оно!

Еще на одной полке лежали тюки с тканями – шелком да сукном заморским. М‑да! Чтобы все это вывезти, не лошадь нужна, а повозка.

Я решил – выгребу все, а дом сожгу. Куда‑то же надо девать трупы? Если их вывозить – влипну сразу: стража у городских ворот взглянет ненароком под холстину на телеге, и пеньковый галстук мне обеспечен. А сожгу – скажут: не повезло хозяину, надо было лучше за печкой смотреть. Только вот ценности оставлять в горящей избе – верх расточительства. Поскольку на всем этом золоте и прочих бирюльках – кровь и слезы, себе их брать нельзя. Хоть у меня и самого руки даже не по локоть – по плечи в крови, но то ведь кровь врагов или преступников. Морально неприятна, просто претит мысль о том, что я буду носить перстень, снятый с ограбленного купца, или подарю любимой женщине цепочку с убитой татями жертвы. Не жил богато – нечего и начинать. Слава Богу – не в конуре живу, и на стол поставить что‑то найдется – как еду, так и выпивку.

Решив так, я взялся перетаскивать наверх, в комнату, все ценности. Тяжеленное все – просто ужас! Сундучок сразу и вытащить по лесенке не смог – половину выгрузил в мешок и по частям поднимал в дом. Потом взялся за ценности. Перетащив их, стал из подпола выбрасывать в люк, на пол комнаты, оружие. Передохнул, усевшись на сундучок, – пот катил градом. Давно уже рассвело, и я даже не заметил – как. Когда дошла очередь до рулонов с тканями, мелькнула мысль – да черт с ними, пусть горят синим пламенем. Сел, задумался, устыдился – и принялся работать дальше.

Когда я закончил, был уже полдень. А впереди еще – погрузка подводы. Помощника бы мне, да где его взять?

Я прошел в кухню – надо подкрепиться. Вчера не ел, сегодня уже полдня прошло. Я вытащил на стол все, что нашлось в шкафчиках, – рыбу копченую, сало, вчерашний хлеб. Можно было бы пройти на огород, сорвать огурчиков, да лень было. К тому же опаска имелась – соседи увидят, как чужой по огороду ходит – мне оно надо? Лежащие в соседней комнате трупы ничуть не отбивали аппетит – слопал почти все, что нашел. Когда еще покушать придется? Коли поеду на повозке с ценностями, так их не бросишь у трактира без пригляда.

Перекусив, я возлег на хозяйскую постель – вредно работать сразу после еды – и чуть не уснул: сказывались две почти бессонные ночи. Встал, похлопал себя по щекам, отгоняя дремоту. Выйдя во двор, выкатил из конюшни телегу. Руками, упираясь всем телом, подтолкнул ее к окну дома, что глядело на задний двор. Коли добро по ступенькам парадным таскать, так я и до вечера не управлюсь.

Я уложил все ценности в кожаные мешки, кои у Фильки имелись в достатке – не иначе, как для награбленного добра держал. Выбив ногой свинцовую раму, побросал ценности, оружие и ткани в телегу. Теперь надо прикрыть – не привлекать же внимание. Я разровнял на телеге груз, накрыл найденной холстиной. Можно и запрягать? Нет, надо сначала замаскировать груз.

Присев, я задумался. Засыпать сеном, что в конюшне лежит? Даже смешно – из города вывозить сено: не пойдет. Доски и жерди, что в сарае сушатся, по этой же причине не годятся. Нелепость какая‑то: все погрузил, а чем прикрыть – не знаю. О! Наверняка, где‑то бочки пустые лежат – надо поискать в сарае, в случае чего – можно будет сказать стражникам, что вино поехал покупать. Ничего лучшего в голову просто не пришло.

Я побежал в сарай. Бочки и в самом деле здесь были, причем много и разных размеров. Я взгромоздил их на телегу, прикрыв ценный груз, обвязал по периметру веревкой, да еще и прихватил к самой телеге, завязав узлы от всей души. Надо будет мне – просто разрублю, а любопытный пусть помучается, развязывая.

Я вывел пару гнедых, запряг, немало помучившись – ведь опыта не было. Раньше ездил только верхом, а тут – куча постромок, кожаных ремней – кошмар какой‑то! Вроде все. Выйдя с лошадьми и телегой во двор, я открыл ворота. Сам стремглав метнулся в дом, пустил с руки огонь в дальнюю комнату, потом зажег комнату с трупами. Теперь промедление смерти подобно.

Выскочив во двор, я в прыжке уселся на облучок, щелкнул кнутом. Сытые лошади, не изнуренные крестьянской работой, взяли резво, и вскоре я остановился у постоялого двора. Расплатился с хозяином, забрал из комнаты скудный скарб, привязал свою лошадь к телеге и вскоре остановился перед городскими воротами. Обычно осматривали лишь въезжающих, взимая мыто, а выезжающих – лишь выборочно.

Когда подошла моя очередь и стражник спросил – что везу, я мрачно буркнул:

– Золото, не видишь?

Стражник постучал кулаком по бочкам, те гулко отозвались. Он засмеялся:

– Золото будет, когда продашь. С полными возвращаться будешь – отлей попробовать. Проезжай!

Я проехал ворота, обернулся. Вдали поднимался черный дым. Его увидели и стражники.

– Пожар, горит что‑то! Бей в набат, гасить надо!

Нет уж, не погасите, коли такой дым валит – вам бы отстоять соседские дома.

Лошади шли по грунтовке сами, я не подгонял. Сидел и размышлял – до Нижнего полторы сотни километров, на телеге это неделя пути. Охренеть! От телеги отлучиться нельзя – своруют, причем могут не только мешок с ценностями, но и всю телегу с содержимым умыкнуть. Ни отойти покушать, ни от дождя укрыться, если придется под него попасть, ни переночевать по‑человечески на постоялом дворе. Все ценное при ночевке обычно уносилось с собой, в комнату. А здесь таскать надо полдня. Золото – штука тяжелая, мешочек с виду не велик, а весит больше, чем мешок пшеницы. Да и звуком выдаст. Хорошо, я мешки плотно утолкал, да еще в каждый по полотенцу хозяйскому положил, чтобы не звенело маняще. Уж звук монет или золота‑серебра не спутаешь с железным лязгом. Вот это я попал на каторгу! Причем сам, добровольно. А может, не мучиться, скинуть все в воду в укромном месте? Нет, проделанной работы жалко – полдня из подвала таскал. Ей‑богу, не золота жалко – труда!

Я ехал до глубокой ночи. Когда дорога стала уже неразличимой, решил остановиться на ночевку. Свернул с дороги в лес, выпряг коней и, стреножив, пустил пастись. Скотина – не человек, ей травку пощипать надо, воды из ручья испить. Не объяснишь ей, что потерпеть надо.

Сам улегся под телегу, все – укрытие от возможного дождя, не приведи Господь. Телега гружена тяжело, сразу увязнет – без посторонней помощи потом и не вытолкаешь, али ждать придется, пока дорога просохнет. Поэтому дождь для меня… Постой – что это я про дождь? Клязьма же рядом, по ней суда ходят. Завтра же надо до реки добраться, груз перегрузить, телегу бросить. Коней можно первому встречному задешево продать. Дарить опасно – не принято, подозрение вызовет.

Однако чем больше я об этом думал, тем меньше мне правилась эта идея. Груз на палубе будет – трюмы полны и своим товаром. Пока спать буду, наверняка проверят, что везу, не конкурент ли? Хорошо, если купец честный окажется, а если золото разум помутит? Прирежут сонного – и за борт. Плохо одному, без напарника: поспать и то проблема. Нет, от корабля придется отказаться, чтобы не искушать команду. Про новгородцев и так слухи ходили, что ребята лихие – когда свидетелей нет, могут и встречного‑попутного слегка от денег освободить. Не стоит рисковать.

Если бы окрестные разбойники знали, какие ценности я везу, мне бы и метра проехать не дали. Да и многие честные встречные могут не выдержать такого искушения. Положа руку на сердце, столько ценностей я и сам раньше не видел. То ли удачлив был Филька Ослоп, то ли давно промышлял. С такими деньжищами мог уйти в ту же Литву и жить, как барон лифляндский. Дурак ты, Филя, жадность тебя сгубила!

Незаметно я уснул. А проснулся от шороха на телеге. Уже рассвело. Я выхватил саблю, перекатом выкатился из‑под телеги, вскочил. На бочках сидела ворона и клювом долбила дерево. Вспугнутая, она злобно каркнула и взлетела. Напугала меня, обитательница помоек. Зато сон сразу куда и делся.

Я пошел искать лошадей. Они жадно щипали блестевшую от росы траву. Недалеко журчал ручеек. Кони и сами по запаху, по шуму воды находят водопой. Слышит лошадь лучше человека – коли едешь верхом, смотри за ушами. Стала ушами прядать, головой вертит – насторожись: чужой недалеко. Хотя это, может быть, волк, а не человек.

Я умылся, напился кристально чистой воды, запряг лошадей, и мы снова тронулись в путь. По моим прикидкам, вчера я одолел не более полутора десятков километров. Телегу подбрасывало на ухабах или корнях деревьев, живот урчал – есть хотелось. Около полудня от стоящей невдалеке деревеньки в пять домов увязался за мной пацаненок в драной донельзя одежонке, сквозь которую просвечивало худенькое тельце.

– Дяденька, дай кусочек хлебца!

Я обернулся – паренек бежал за подводой, – и сказал:

– Был бы у меня хлеб – половину бы отдал, но нету, сам жрать хочу – сил нет.

– Тогда подвези, дяденька. Подвезти‑то не жалко – не нащупал бы пацан ценности в мешках. А может, он наводчик? Высмотрит, что за груз в телеге, да и знак подаст разбойникам.

Я поймал себя на мысли, что стал очень осторожен и подозрителен.

– Ладно, садись.

Пацан догнал телегу, запрыгнул и уселся. Представился:

– Меня Васькой звать.

– А фамилия у тебя есть? – пошутил я.

– Наверняка есть – как не быть, только я ее не знаю. – Вот те раз!

– Сирота я, родителей не знаю.

– Как же ты живешь?

– Плохо, дяденька. Летом еще куда ни шло – рыбку поймать можно или силок сделать на птицу. Опять же, спать везде можно, не холодно. Зимой туго, нонешней чуть не замерз, а дружок мой – насмерть. – Парень шмыгнул носом. – Дяденька, а куда вы едете?

Я осторожно ответил:

– Далеко.

– А можно мне с тобой?

– Посмотрим.

За разговорами дорога вышла из леса, показался дом у перекрестка дорог. Я подъехал – постоялый двор. И есть охота, и груз не бросишь.

– Слышь, Василий, сбегай, позови кого из слуг.

– Я мигом.

Паренек умчался – только босые пятки засверкали. И почти тотчас вылетел из двери, потирая щеку.

– Выгнали, слушать даже не стали. Иди, говорят, отсюда, оборванец.

Что ты будешь делать, невезуха.

Я заложил пальцы в рот и что есть силы свистнул. От неожиданности кони чуть не встали на дыбы, однако из дверей тут же выглянул половой. Я поманил его пальцем. Слуга подбежал, по‑холуйски согнулся:

– Чего изволишь, барин?

– Поесть принеси.

– Куры жареные есть, пироги с рыбой, шаньги, караси в сметане, поросенок на вертеле… – затараторил половой.

– Стоп, стоп. Не части. Давай сюда парочку куриц, пирогов с рыбой, шаньги и кувшин пива. – Я посмотрел на пацана: –… и кувшин квасу.

Половой стоял, не двигаясь.

– Деньги вперед.

Вон оно что. Вид моего спутника не внушал доверия.

Я отсчитал деньги, половой взял их и ушел. Через десять минут он вернулся, причем не один. Служанка несла шаньги со сметаной в глиняной миске и пару кувшинов, половой – остальную провизию. Завидев полового, пацаненок потихоньку отодвинулся за телегу.

– Ты чего, Вася?

– Он мне в трапезной по морде звезданул.

Служанка и половой поставили на телегу заказанную еду. Я бросил служанке медный пул – та улыбнулась, вильнула бедрами и ушла. Половой задержался – видно, тоже ждал мелочи на чай. Я вытянул руку, холуй подскочил поближе, но вместо денег получил удар в глаз.

– Я не даю слуг в обиду, понял?

Холуй прикрыл глаз рукой и побежал на постоялый двор.

– Давай, Вася, кушай.

Второго приглашения не потребовалось. Парень схватил в одну руку шаньгу с творогом, другой оторвал у курицы ногу и набил полный рот. И только я хотел последовать его примеру, как распахнулась дверь, выскочил здоровенный толстый парень и помчался в мою сторону. Никак, вышибала. На крыльце стоял половой с заплывшим глазом и злорадно ухмылялся.

Я выждал пару минут и, когда до толстяка осталось три шага, метнул ему в лоб кистень. Несильно, но парень до меня не добежал: улегся в пыли как раз у колеса телеги. Васька от удивления есть перестал. Толстяк оказался крепким и вскоре зашевелился, стал вставать. Вид у него был злой, и я понял – сейчас снова полезет в драку. Я выхватил саблю, приставил к его горлу.

– Ты что думаешь – если я на телеге, так я крестьянин? Я тебя сейчас пошинкую и уеду спокойно, а друга твоего, что с подбитым глазом, пугалом в огороде поставлю. Жить хочешь?

Парень мелко закивал головой, опасаясь обрезаться о клинок.

– Тогда скройся и дай поесть спокойно.

Я с шелестом загнал саблю в ножны. Парень решил, что бояться ему уже нечего, и ударил меня кулаком. Уклониться я немного не успел – зацепил он меня, совсем краем, но в голове загудело. Вот сука, пожрать не даст! Я упал на облучок и подошвой сапога врезал ему в нос, тут же спрыгнул с телеги и изо всей силы ударил его между ног. Парень взвыл и согнулся. Я вытащил нож и распорол на нем штаны, бесстыдно оголив задницу. Видя такой исход, половой благополучно исчез за дверью. Я же отряхнул руки и уселся есть.

Все это время Васька с восторгом наблюдал потасовку. Откусив от курицы, он с набитым ртом спросил:

– Ты половому про слугу сказал – это правда?

– Что?

– Что ты меня слугой взял?

Вот постреленыш, запомнил! Да просто не привык я, что рядом со мной людей ни за что обижают.

– А это уж как ты себя покажешь.

– Дяденька, возьми – не пожалеешь. Не смотри, что я худой – я сильный. Дрова колоть буду, воду на кухню носить – я много чего могу.

– Давай пока есть, Вася.

Мы принялись за еду. Через несколько минут от кур остались только кости. Я принялся за шаньги, запивая пивом.

Тут толстяк перестал стонать, встал на четвереньки, потом поднялся. Штаны упали, обнажив посипевшее мужское достоинство.

– Слышь, хряк, полового позови, посуду забрать надо. Толстяк обеими руками взялся за штаны и мелкими шажками направился в избу. Раздался шум, от удара распахнулась дверь, и с крыльца кубарем скатился половой. Теперь у него заплывал и второй глаз – видимо, от толстяка досталось.

– Посуду убери да позови хозяина. Половой опасливо подошел, забрал пустые миски и кувшины.

Вскоре на крыльцо вышел степенный мужик, с достоинством подошел.

– Здоровьичка желаю. – И тебе того же.

– Что же ты парня моего обидел?

– Сам напросился, первый напал – если ты про толстяка.

– Чего изволишь?

– Мой парень обносился – нет ли одежонки по размеру?

– Есть немного. Оно ведь на постоялом дворе как – то щи на себя опрокинут, то рубаху порвут. Однако уж размерчик маловат. Сейчас посмотрю.

Хозяин с достоинством удалился, вернувшись со служанкой. Из узла достали несколько рубах, штаны. Зайдя за телегу, Васька примерил. Одна рубашка была почти впору – рукава длинноваты, но Васька их закатал. А вот штанов не нашлось – все на мужиков были. Ладно, пока пусть так будет. Не последний постоялый двор на дороге. Я расплатился, и мы сели на телегу.

– Выкинь свою рубаху, ею только копыта лошадям обтирать. Васька отшвырнул на землю то, что называлось когда‑то рубахой, огладил новое приобретение. Рубашка была великовата, мятая, но, видимо, казалась пацану верхом богатства. Несколько раз, оборачиваясь, я видел, как он оглаживает рубашку и, вытягивая руку, любуется вышивкой на рукаве. Не избалован парень одеждой, как и всем остальным. Во взгляде его появилась даже некоторая гордость, что ли, – даже не знаю, как и назвать.

Мы ехали до вечера, но не до сумерек. Лошадям посветлу травку пощипать надо – тоже кушать хотят. Я распряг их, стреножил, пустил пастись. Васька, как мог, помогал, пытаясь показать свою полезность. Мы доели две оставшиеся шаньги и кусок пирога, запив водой у ручья. Хоть не на голодное брюхо спать ложиться. Улеглись под телегой, и я уже начал придремывать, как Васька заговорил:

– Здорово ты ему врезал, меня еще никто не защищал – все только били. Рубаху только жалко.

– Это почему?

– На земле лежу, испачкать можно.

– Спи, Васятка, не бери в голову.

Утром пацан разыскал и привел лошадей, помог запрячь. Вскоре мы уже снова тряслись по дороге и не далее как через час остановились у постоялого двора.

– Ну‑ка, Василий, позови прислугу.

Парень сорвался с телеги, побежал к двери, но потом перешел на шаг для важности. На этот раз его не выкинули, а вышел половой, неся на подносе деревянную плошку с пряженцами. Поздоровавшись половой спросил, чего еще принести. Васька выглядел именинником.

Я сделал заказ, мы поели и, к неописуемой радости Васьки, купили ему штаны. Паренек уже неплохо выглядел. Ему бы помыться, постричься да сапожки купить – от сына уродского мастера не отличить будет.

По дороге паренек старался доказать свою нужность и полезность – поил коней, помогал их запрягать и распрягать, бегал в трактир за едой. Я с улыбкой наблюдал за пацаненком и ловил себя на мысли: приедем в Нижний, а дальше? Не бросать же его. Я к нему начал привыкать. Не оставить ли его при себе приемным сыном, слугой – оставить ли его, в общем, как получится. Однако это вопрос серьезный, надо бы с женой обсудить.

Через несколько дней вдали показались маковки церквей Нижнего. Осталось перебраться через Волгу на пароме – и мы дома. Я показал Ваське вперед:

– Видишь, церкви. Считай, добрались до дома.

Васькой овладело беспокойство. Он понимал, что дороге конец и ему очень хотелось остаться, но как об этом сказать мне?

У паромной переправы была очередь из возов. Я ее объехал, встал первым. Ко мне подбежал паромщик и, не узнав меня – что было немудрено, – закричал:

– В очередь!

Я повернулся к нему. Паромщик осознал ошибку – все‑таки я владелец паромной переправы, – сдернул шапку, поклонился:

– Извиненьица просим, не признал. – Подошел поближе, склонился к уху: – Воздержался бы ты, хозяин, в Нижний ехать, да с товаром.

– Что случилось?

– Стрельцы бузят.

– Ништо, проедем.

Я въехал на телеге на паром, переправился. Городские ворота были открыты, а городской стражи возле них не было. Странно… А кто же мыто взимает, за порядком следит? Окольными путями, минуя центр, я добрался до дома. Открыл калитку, распахнул ворота. Из дома выбежала простоволосая Елена, бросилась на него, поцеловала.

– Ну наконец‑то, я уж испереживалась вся. Неспокойно в городе, стрельцы второй день бузят, на площади собрались. Ой, что будет?

Тут Елена увидела на телеге Ваську, до той поры скромно сидевшего.

– А это что за найденыш?

– Васька, в дороге мне помогал. В дом возьмем, пока прислугой будет.

Васька, услышав мои слова, расцвел, соскочил с телеги, взял под уздцы лошадей, завел во двор.

– Распрягай.

Васька споро принялся за дело, я же разрезал веревки, сбросил на землю бочки. Затем стал перетаскивать в дом мешки с ценностями. Васька стал закатывать бочки в сарай.

Я видел, что Лену и Ваську распирает любопытство – что я привез, – но они благоразумно не совались с расспросами. Не принято было в эти времена младшим опережать события и лезть «поперек батьки в пекло».

Хорошо бы поесть с дороги, обмыться, да дело безотлагательное. Как бы стрельцы от слов не перешли к делу. Не приведи Господи, возьмутся грабить купцов да повесят своих начальников – городу беда. Рано или поздно бунт подавят, только времени уйдет много, да и жизней – как стрелецких, так и городских жителей. Надо везти казну в крепость, прямо сейчас.

Я разделил содержимое сундука на две части, ссыпал в мешки, перебросил через спину коня. Оседлав вороного, взял второго под уздцы и направился к крепости. Еще подъезжая, услышал крики, мат отборный. Я миновал крепостные ворота, тоже стоявшие без охраны.

На площади, перед собором, было красно от стрелецких кафтанов. На возвышении стояли посадник и стрелецкий полковник, охрипшими голосами пытаясь увещевать стрельцов. Те же, потрясая бердышами, нестройно кричали:

– Не верим, деньги где? На Москву надо идти, к самому государю правду искать. Жалованье где? Воры! Повесить всех!

Вопили нестройно, но громко, забивая друг друга. Я просто кожей чувствовал, что стрельцы настроены решительно. Еще немного – и эту толпу не удержать. Толпа вообще трудноуправляема и агрессивна.

Я возвышался над стрельцами, сидя на лошади. Стрелецкий полковник, увидев меня, толкнул в бок посадника. Оба замолчали и уставились на меня. Что я привез? Казну и спокойствие или неприятную новость о том, что казна не найдена? Тогда – бунт. Обстановка накалена до предела.

Я приподнялся в седле, вскинул обе руки, показал большие пальцы. Посадник облегченно вздохнул, а полковник гаркнул:

– Есть деньги, привезли жалованье!

Стрельцы замолчали, наступила оглушительная тишина. Они стали оборачиваться, смотреть на меня. Я направил коня к помосту, где стояли полковник и посадник. Стрельцы расступились, образовав коридор. Я подъехал в полной тишине к возвышению, спрыгнул с коня на помост, повернулся к стрельцам.

– Слушайте меня, служивые! По велению посадника и вашего воинского начальника сыскал я казну с вашим жалованьем. Казну ту везли в Нижний ваши товарищи, и все, как один, сложили головы в честном бою с бандой разбойничьей. Тела я нашел, да схоронить по обычаю не смог, уж простите. А виновник, предатель, находится среди вас.

Стало так тихо, что слышно было, как пролетела муха. Стрельцы стали переглядываться, шептаться.

– Имя! Имя назови! Кто Иуда?

– Ефимий Мезенцев, казначей полка.

В толпе раздалось шевеление, медленно образовался круг, в центре которого стоял в одиночестве стрелец. Возраста уже зрелого, в справном кафтане, без бердыша. Он озирался, не зная, что предпринять.

– Лжа все, наговор!

– Тогда откуда я деньги привез?

Я нагнулся, снял с лошади оба перевязанных мешка и, развязав один, достал грамотку, что лежала в сундуке на деньгах.

– Вот грамотка из государевой казны, взята мною из сундука.

Я показал се собравшимся, передал полковнику. Тот схватил и начал читать. Обычный финансовый документ, если говорить по‑современному.

Стрельцы закричали:

– Государева грамота, о пашем жалованье писана!

– Грамоту эту вместе с сундуком я захватил у разбойников – они жизнью заплатили за вашу казну, за ваших павших собратьев, а главарь перед смертью назвал имя предателя. Лгать мне смысла нет, все как на духу, сказал. Вот собор, вот мой крест.

Я повернулся к собору, перекрестился, поклонился. Площадь взревела:

– Смерть предателю!

Кричали все – даже понять было невозможно. Потом стрельцы накинулись на казначея. Раздался жалкий вскрик, звуки ударов. Стрельцы отхлынули снова, и на земле я увидел окровавленное месиво – все, что осталось от казначея. Полковник взял ситуацию в свои руки.

– Кончай самосуд! Становись в очередь – сейчас писарь жалованье раздавать начнет.

Настроение толпы резко поменялось. Еще недавно они были готовы вздернуть своего начальника, затем кровожадно изрубили казначея, а теперь потянулись в очередь за деньгами, перебрасывались шутками.

Все, бунту и бузе конец. Нынче все трактиры полны будут пьяными стрельцами. Однако полковник не был бы воинским начальником, если бы не радел о деле.

– Первый десяток, что жалованье получит, – на охрану ворот! Исполнять.

И любопытное дело – стрельцы, только что готовые вздернуть своего полковника и потом крушить все подряд, получив деньги, рысцой побежали к воротам и встали на пост.

Видя, что все успокоились, посадник потянул меня за рукав. Я повернулся к полковнику.

– Лошадей тати продали, забери этих двух – не мои то лошади, главаря шайки. Пусть теперь стрельцам послужат.

Посадник затянул меня в дом, усадил на скамью.

– Рассказывай!

Я вкратце, обходя скользкие моменты вроде прохождения сквозь стены или бросания огня, пересказал о спасении казны. Посадник внимательно выслушал, разгладил бороду.

– Молодец, хвалю. От себя и от жителей благодарность. Чуть бунт не вспыхнул, вовремя успел.

– Торопился.

– Ты это, вот что… Дом я тебе обещал, так это… м‑да… не будет дома, ты уж не серчай. Продан дом‑то, поторопились.

– Прощай, посадник. Дал слово – держать надо. Не ради дома я казну искал, да все равно обидно.

Я повернулся и вышел, громко хлопнув дверью. Честно сказать, я так и предполагал. Начальство всегда наобещает с три короба, а потом – извини, так получилось. Сказать, что я расстроился – так нет, но осадок в душе остался.

На лестнице мне встретился Елисей Буза, дьяк.

– Здрав буди, Юрий. Наслышан уже о казне, твоими трудами возвращенной. И о доме знаю, не моя в том вина. С возвращением!

Он обнял меня. В принципе – неплохой мужик.

– Ты на посадника не серчай. Надо чего будет – ко мне обращайся, что‑нибудь придумаем.

– Бывай здоров, Елисей.

Я вышел на площадь. Стрельцы стояли в длиннющей очереди, но настроение у всех уже было благодушное. Передо мной расступились, и я пошел к себе домой. Лошадей уже увели. Когда я выходил из крепостных ворот, стрельцы дружно вскинули бердыши «на караул», приветствуя меня, как большого воинского начальника. Я приложил руку к сердцу, благодаря. По‑моему, со стрельцами у меня отношения наладятся.

А дома меня ждал обед – и когда только Ленка успела приготовить?

– Васька где?

– Уже баню топит. Где ты его нашел?

– По дороге прибился. Жалко его стало, вот и взял. Пусть у нас поживет. Места хватит, кусок хлеба найдется. Помогать по хозяйству будет, грамоте научим, глядишь – человеком вырастет, а не помрет от голода и не замерзнет в лесу.

– Пусть живет, он мне сынка погибшего напоминает.

– Вот и славно.

Все вместе сели за стол, не спеша, сытно и вкусно поели, а я еще и приложился к вину. За трапезой я вкратце пересказал события. Лена и Вася слушали, открыв рот.

– И ты отдал казну? – спросили они почти одновременно, когда я закончил рассказ.

– Это их жалованье, а иначе – быть в городе стрелецкому бунту.

– Так, мужчины – в баню, уже согрелась! – скомандовала жена.

Мы с удовольствием отправились в баню.

Когда Васька разделся, я с жалостью посмотрел на его худенькое тельце, покрытое на спине рубцами. Видно, досталось пацану. Ладно, захочет – расскажет потом, сейчас не буду лезть в душу.

Знатно попарившись, мы смыли всю дорожную грязь. В предбаннике не спеша попили прохладного квасу, перешли в дом.

– Вот что, Лена. Я там тканей разных привез – пошей на парня рубахи, штаны – ну сама реши, что ему надо. Мы же с ним с утра на торг пойдем – сапожки купить надо и еще кое‑что но мелочи.

Отвели Васю в комнату, которую определили для его житья. Пацан внимательно ее осмотрел, уселся на постель.

– Мне нравится, здорово! – И счастливо засмеялся.

Мы же с Леной улеглись в разных комнатах. Когда ратник возвращается из похода, сначала в церковь сходить должен, отмолить пролитую кровь – до этого он считается «грязным». А уж крови‑то в последнем моем вояже было пролито предостаточно.

Утром меня разбудил Вася. Он стоял у моей постели одетый и тряс меня за руку.

– Когда на торг пойдем, за сапогами?

– Ты еще не умывался, не ел – какой торг?

Пришлось ему идти умываться. Лена уже гремела на кухне сковородами и чугунками. Поев, мы отправились на торг. Я тщательно выбирал сапожки – короткие, на лето, из мягкой кожи. Наконец подобрали по ноге. В этой же лавке прикупили пояс, в оружейной лавке купили небольшой обеденный нож в ножнах. Васька тут же с гордостью все нацепил. Я осмотрел его с головы до ног. Вид вполне приличный по здешним меркам. На нищего бродяжку не походил совсем.

– Теперь пойдем домой, тебя стричь надо, на пугало похож.

Лена пообещала постричь его попозже, когда закончит кухонные дела. Я же собрал мешки с ценностями, перекинул через спину лошади. Единственное, что оставил дома – так это украшенное драгоценностями оружие. Пообещав домочадцам вскоре вернуться, я отправился к собору.

Служба давно уже закончилась, тихо потрескивал и свечи перед образами. Я попросил священника провести обряд очищения, рассказав, что вернулся из похода и на мне кровь.

– А не ты ли казну стрельцам привез?

– Я, батюшка.

– То не грех – благо для города. Стрельцы бузить начали, без малого бунт не вспыхнул. А обряд совершим.

После обряда я попросил батюшку принять от меня пожертвование и передал ему четыре кожаных тяжелых мешка. Развязав один из них, батюшка сначала застыл в изумлении, потом взял в руки и осмотрел искусно сделанную серебряную ендову.

– Великолепно. И в других мешках то же?

– Да, трофей мой; себе ничего не оставил – разбойничье добро это. Кровь на злате‑серебре, а в храме пользу принесет.

– Храни тебя Бог, Юрий. За пожертвование – благодарность, на ремонт деньги нужны.

Священник меня перекрестил, и я с легким сердцем отправился домой. А дома уже во всю кипела работа. Лена шила Васе новые рубашки и штаны. Меня приятно удивило, что парень был пострижен, приобрел пристойный вид. Видимо, ему и самому нравились новая прическа и красивая одежда, так как он все время крутился перед зеркалом. Зеркало было так себе – полированная бронза, причем небольшого размера: только голову и увидеть. Надо бы стеклянное купить, хорошей венецианской работы, да размером побольше. Да все как‑то руки не доходили. Зеркала в те времена предназначались в основном для женщин. Мужчины не брились, носили усы и бород у – а зачем мужу зеркало, коли бриться не надо?

ГЛАВА X


День шел за днем. Моя эпопея с поиском стрелецкой казны стала покрываться пылью времени, позабываться. На работу по охране Ивана Крякутного я выходил все реже – только для сопровождения купца в дальних или рискованных вояжах. Стрельцы исправно несли службу, город жил тихо‑мирно. Приближалась осень, уже стоял август‑месяц.

Лена каждый день учила парня грамоте, я же, когда было время, учил его пользоваться ножом, кистенем, саблей. Станет повзрослее, окрепнет – нагружу тренировками по полной. Сейчас же не стоит отнимать у пацана детство – он и так с удовольствием играл с соседними ребятами в лапту, казаков‑разбойников и другие игры, наверстывая упущенное.

После яблочного Спаса – шестого августа по старому стилю – я вернулся домой немного раньше обычного. У купца поездок не было, поэтому я сходил на обе пристани – поглядеть, как работают мои паромы. И хотя все было, как надо, хозяйский пригляд нужен, да и выручку надо было забрать. Позвякивая туго набитым кошелем, я отворил калитку и насторожился. Что‑то не так, предчувствие какое‑то нехорошее. Васька не бегает, Лена не выходит встречать. Не случилось ли чего?

Я бросил кошель с монетами на землю – слишком тяжел и звуком выдает – подкрался, пригнувшись, к окну, прислушался. Послышался мужской голос. У меня дома гости! Только вот интересно, почему без хозяина заявились – здесь так не принято. Я тихонько обошел дом – как и все здешние дома, он не имел окон, выходящих на задний двор. Неслышно приоткрыл дверь конюшни, прислушался. Тихо, только лошадь хрустит овсом да шумно вздыхает. Я на мгновение остановился, потом прошел к задней стене дома. Так, кухня здесь, тут – коридор. Мне сюда. Я прижался к стене и прошел сквозь бревна. Из трапезной раздавались два голоса – оба мужские. Тихо ступая босыми ногами, я мягко прошел по ковровой дорожке. Встал перед открытой дверью. Опа‑на!

В центре комнаты сидели на лавке Лена и Васька. Руки и ноги связаны, во рту – кляпы. А вот и непрошеные гости. Один – заросший бородой по самые глаза мужик лет сорока, одет обыкновенно: рубашка, штаны, заправленные в сапоги. Рядом – совсем молодой мужчина лет двадцати, с едва пробивавшейся бородой, одет чисто, но не богато. У обоих в руках ножи, причем не обеденные – здоровые тесаки, как на медведя.

Мои домочадцы целы, только у Васьки глаз заплыл. Наверняка гости непрошеные постарались.

Я подкрался ближе. Прислушался.

– Деньги где, золото? Чего молчишь, дура? Думаешь – муженек поможет? Я его, как палку остругаю. – Молодой мужик гадливо засмеялся.

Пора с этим цирком кончать – пырнут ножом сдуру, а жена и Васька мне дороги. Оружия вроде я у них не вижу, кроме ножей. Но и у меня его нет.

Я на цыпочках прошел в кухню, взял кочергу – это такая кривая железяка, которой дрова в печке ворошат, чтобы лучше горели. Кочерга у меня была увесистая, тяжелая. Помню, Лена жаловалась иногда, просила купить полегче. А для сегодняшнего случая – в самый раз.

Я встал за притолоку и, улучив момент, с размаху ударил молодого по голове. Тут же, пока он даже и упасть не успел, врезал волосатому мужику но предплечью. Кость хрустнула, нож упал на пол, и мужик заорал. Лена и Васька с удивлением и страхом смотрели на драку.

Мужику я добавил ребром ладони по кадыку, и крик захлебнулся. Он схватился за свое горло левой рукой, засипел. Правая рука висела плетью. Мужик стоял с синей от удушья мордой, его молодой помощник лежал без чувств.

Я подобрал разбойничий нож, разрезал веревки; освободив своих, вытащил у них изо рта кляпы. Эти уроды так стянули им руки, что нарушилось кровообращение.

– Что случилось?

– Эти двое ворвались в дом, связали меня с Васькой – допытывались, где ты деньги прячешь.

– Давно?

– Около получаса назад.

Время Лена уже умела различать по часам, что я купил по случаю на торгу, за большие деньги. Часы были велики, чтобы их носить, и показывали время дома.

Я связал разбойникам руки – так оно надежней, вывел во двор мужика, привязал его к столбу в конюшне. Туда же перенес второго, до сих пор лежавшего без сознания. Заросший бородой мужик – «гамадрил», как я его назвал, смотрел на меня с ненавистью.

– Ты глазами не зыркай – не испугаешь. Ты тать – у меня двое видаков, я тебя в своем доме поймал, так что убью, и рука не дрогнет, и никто не сможет меня попрекнуть, что не по «Правде». Понял?

– Понял. Чего же сразу жизни не лишил?

– Поговорить хочу.

– А я – нет.

Я врезал ему кулаком по печени – очень болезненно, такое отрезвляет.

– Так как насчет поговорить?

Мужик сплюнул мне под ноги. Ладно, не боишься боли – воздействуем морально. Я поискал в ящике – ага, нашел. Вытащил на свет божий мешочек, осторожно вытряхнул из него змеиную голову. Давно она тут лежит, с прошлого года, когда змея вонзилась Ивану Крякутному в сапог. Может быть, и яд уже действовать перестал? Сейчас проверю. Я взялся двумя руками за голову – в том месте, где у всех других тварей уши, сдавил. Челюсть открылась, показались клыки. Я поднес голову к лицу мужика. Он не на шутку струхнул – аж побелел, глаза округлились.

– Ты что же это удумал?

– А сейчас змея тебя цапнет, яд в кровь попадет – в страшных муках умрешь.

Лоб мужика покрылся потом.

– Убери мерзкого гада, спрашивай.

– Ты зачем в дом мой забрался?

– Известно зачем – за деньгами. Ну это я и сам понял.

– Ты кто таков?

– Митрофаном тятька назвал.

– Из чьих?

– Был в закупе, деньги собрал – ноне свободен. – Чего на грабеж пошел?

– Дык, за брата пометить и деньги его забрать, кои ты неправедно присвоил.

Я задумался. Конечно, я лишал жизни многих, но деньги себе не присваивал – это точно.

– Фамилия у тебя есть?

– Терентьевы мы.

Опять неувязка. Не слыхал про такого.

– Мужик, ты часом не ошибся, точно меня искал?

– А то!

– Кто твой брат?

– Филька Ослоп.

Теперь все прояснилось, а то – Терентьевы.

– Подожди, тогда Ослоп почему?

– Кличка то, не фамилия.

– Знаешь, что брат твой единоутробный душегубствовал?

– Как не знать – меня с собой звал, только не могу я людей убивать, грешно.

– А грабить, значит, не грешно? Мужик потупился.

– Как ты узнал, что это я казну у брата отобрал и деньги стрельцам вернул? Это ведь их жалованье за два года, и сундучок с деньгами Филька забрал, убив охрану из восьми стрельцов.

– Слышал про то – на казну не претендую. А токмо как про пожар услышал, пришел на пепелище. Кости нашел, и более ничего. Я ведь знал, где братец деньги хранил, а в подвале пусто. Так и решил, что кто казну стрелецкую забрал, тот и остальные деньги унес.

– Правильно решил, башка у тебя работает. А меня как нашел?

– Чего же здесь хитрого? Кабы разбойники взяли – уж кутили бы вовсю. Я людей поспрашал – мне про подводу с бочками и рассказали. Так до Нижнего и добрался, а здесь каждый нищий на углу знает, кто стрельцам их казну возвернул. А остальные деньги себе прикарманил, – обиженно закончил мужик.

– Ошибаешься – все ценности, как есть, я в храм отдал. Неправедно собранные это деньги, кровь жертв безвинных на том злате‑серебре.

Мужик слушал, открыв рот.

– Не верю.

– А мне все равно, веришь ты или нет – вот посажу тебя на кол и буду любоваться, как ты медленно подыхаешь.

– Ты же обещал в живых меня оставить.

– Это когда же – что‑то я запамятовал, что обещание тебе давал. Этот – кто?

Я слегка пнул молодого парня.

– Приблуда, по дороге познакомились. В Нижний на работу наниматься шел – плотник он.

– Видишь – парня в плохое дело втянул. Ладно, не буду тебя жизни лишать.

Мужик обрадовался.

– Так ведь я и не сказал, что отпущу. Сдам тебя страже – пусть суд решает.

Митрофан сразу увял лицом. Я взял из денника ведро воды, вылил на молодого. Тот очухался, открыл глаза.

– Где это я?

– В конюшне.

– Как я сюда попал?

– А ты не помнишь? Вставай! Хватит лежать! Парень поднялся, увидел Митрофана.

– Говорил же дядько Митрофан – плохое дело.

– Так и не ходил бы – я не заставлял.

Я связал обоих веревкой, ножи взял в руки. – Пошли.

– Куды?

– В поруб, а там – как посадник решит. Мы вышли из дома, на нас глазели прохожие.

Я довел их до крепости, спросил стрельцов:

– Посадник у себя?

– Нет его, уехамши.

Вот незадача! Надо к дьяку идти, Елисею Бузе, объяснить ситуацию. На мое счастье, дьяк оказался на месте. Он внимательно меня выслушал, кликнул стражу. Обоих грабителей увели.

– Жди, думаю – недолго, как суд назначат, я пришлю за тобой. Только с видаками приди, дело серьезное.

– Приду.

Я простился с дьяком и пошел домой. Васька и Елена уже отошли, вовсю обсуждали происшедшее. Я предупредил, что им придется выступить на суде видаками. Они переглянулись.

За ужином малец непрерывно болтал:

– А он ему как даст по голове! Здорово! А ты мне потом покажешь, как драться?

– Вася, постарше будешь – покажу. А теперь никому об этом не говори.

– Даже мальчишкам на улице?

– Никому – даже мальчишкам, это наша с тобою тайна. А в полдень ко мне уже пришел посыльный.

– Собирайся на суд и видаков возьми. Чего мне собираться? Только подпоясаться.

Нет, пожалуй – оружие с собой не возьму. Не положено на суд с оружием, только ножик обеденный на поясе.

Мы пошли все – я держал за руку Василия, рядом шла Елена. На площади в крепости было уже полно народу. Шел суд над вором, укравшим у крестьянина корову. Суд быстро закончился – злоумышленника приговорили к вире и битью кнутом. Настал и наш черед. Перед посадником, восседавшим на высоком кресле, поставили Митрофана и его молодого помощника, имени которого я так и не узнал.

Дьяк Елисей, сидевший по правую руку – как здесь говорили, одесную от посадника, важно зачитал о вине обоих.

– Пострадавшая сторона здесь? Я вышел вперед, поклонился.

– Расскажи.

Я коротко и четко изложил события. Посадник тут же спросил:

– О каких еще ценностях идет речь? Насколько я помню, была доставлена только казна!

– Кроме казны мне удалось отбить у разбойников и другие ценности.

– И где же они? – Глаза посадника сверкнули алчным огнем. Над площадью повисла тишина. И вдруг от собора раздался голос:

– У меня, все ценности были пожертвованы храму.

От распахнутых дверей собора шел к суду посадник и священник.

– Свидетельствую, что четыре мешка с ценностями были жертвованы храму сим благодетельным мужем.

Посадник обмяк лицом, глаза утратили блеск. Он обратился к закованным в кандалы Митрофану и его сообщнику:

– Все так, как говорит он? Что можете сказать в свою защиту? Молодой не выдержал, упал на колени:

– Бес попутал, жизни не лишайте, помилуйте! Посадник задумался. Я ожидал, что последует смертный приговор.

– На галеры обоих, пожизненно!

Стражники подхватили под руки осужденных, поволокли в узилище. Суд закончился. Народ, переговариваясь, стал расходиться. Некоторые показывали на меня пальцем. Подошел Елисей.

– Доволен?

– Да мне все равно – повесят их или на галеры сошлют – та же смерть в итоге, только мучительная.

– Сам, значит, рук пачкать не стал?

– Зачем? Суд есть.

– Зря с посадником златом‑серебром не поделился, все церкви отдал. Он теперь зло на тебя затаил.

– Я не холоп его, чего мне бояться?

– Оно верно. А ты знаешь – после возвращения казны посадник хотел тебе должность предложить.

Мне стало интересно.

– Какую же?

– Палачом в Тайном приказе.

Я остолбенел от удивления. Чего‑чего, по представить себя катом я не мог даже в страшном сие. Видя мою реакцию, Елисей засмеялся:

– Вот и я сказал посаднику, что ты не пойдешь – не по тебе работа.

Я был настолько ошарашен, что невнятно пробормотал слова прощания и присоединился к ожидавшим меня Ваське и Ленке. А дома изрядно напился, чем удивил Елену. Нет, ну надо же – меня и палачом! Неужели похож?

Отношение в городе ко мне изменилось. После возвращения казны и пожертвования ценностей в храм кто‑то считал меня блаженным, некоторые крутили пальцем у виска, но были и те, кто зауважал, пытался при встрече пожать руку, похлопать по плечу. Не скрою, мне это было приятно.

Жизнь снова пошла своим чередом. Но, видимо, спокойная жизнь не про меня, – не для того забросила меня судьба в эти времена.

Уже далеко за полдень, когда я пришел от купца, в ворота постучали. Над забором виднелся верховой. Делать нечего, я пошел к воротам.

– Ты, что ли, Юрий Котлов будешь? – Ну я.

– К посаднику срочно!

– А что случилось?

– Он мне не сказал.

Посыльный ускакал, подняв пыль. Я же уселся за обеденный стол. С утра не ел, пока не подкреплюсь – весь мир подождет. И так мне не хотелось идти, но надо. Опоясался саблей, пообещал вскоре вернуться и пешком отправился в кремль.

В доме посадника меня уже ждали. Прислуга открыла дверь в кабинет, я увидел посадника за столом и сделал шаг вперед. Тотчас сбоку шагнули два амбала и схватили меня за руки. Подскочил третий, мелкий человечек, шустро расстегнул пояс с саблей и зашвырнул в дальний угол комнаты.

– Так оно спокойнее будет. Не знаю, как в Нижнем, но меня предупредили, что саблей ты владеешь виртуозно.

Во как, этот плюгавый такие слова знает – интересно, кто он и откуда?

Меня подтащили к стулу с высокой спинкой, привязали к нему веревками. Плюгавый вздохнул с облегчением, махнул рукой, и амбалы вышли за дверь.

Вечер переставал быть томным – что‑то будет дальше? Плюгавый потер ручонки, словно у него ладони на морозе озябли.

– Привет от князя Овчины‑Телепнева‑Оболенского!

Я от неожиданности вздрогнул, и это не укрылось от внимательного взгляда плюгавого. Он повернулся к посаднику.

– Знает князя – ишь, подпрыгнул аж. – Посмотрел на меня. – И чего же ты убег, коли вины за собой не чуешь?

– Так и нет никакой вины, сам в дружину к нему пришел – сам ушел, я вольный человек.

– Вольный – это да, не холоп, не раб. А только разрешения княжеского спросил ли? Да и супротив князя злоумышлял. – Плюгавый снова повернулся к посаднику. – Ключника княжеского насмерть зашиб – думается мне, хотел ключами воспользоваться, казну княжескую ограбить.

Посадник покачал головой.

– Ай‑яй‑яй! А мы, не знамши, ему доверили казну стрелецкую вернуть.

– В доверие втирался, чтобы, значит, поближе к другим ценностям подобраться.

Посадник злорадно ухмыльнулся.

– Сколько веревочке не виться, все равно конец вокруг шеи захлестнется. Куда его?

– Пока в узилище – пусть до утра посидит, а там – на корабль и в Москву, пред ясные очи князя. Там и судьба его решится.

– Надо же, каков подлец, изменник и тать! Почти вошел в доверие – опростоволосились мы.

Плюгавый хлопнул в ладоши, заявились два амбала, что стояли за дверями. – В узилище его!

Меня отвязали от стула и поволокли в местную тюрьму. Знакомое местечко, бывал я уже здесь. Тогда меня сюда упек воевода.

Меня швырнули в камеру, причем в пустую. Никак, беспокоятся, чтобы я чего лишнего не наговорил. Как они до меня добрались? Неужели посадник стал наводить справки в Москве? А тут и встречный интерес со стороны князя! Как же посаднику не выслужиться перед государевым любимцем и заодно меня наказать. Сошлись интересы двух господ. А вот хрена вам лысого! Уйду. Вот стемнеет – и уйду. Хорошо, что поесть успел, а не то сидел бы сейчас с пустым брюхом.

Я улегся на гнилую солому – надо обдумать свое положение. Коли князь зуб на меня еще имеет – не стоит в руки даваться. Удавят ночью в камере – не здесь, так в Москве. И чего князю неймется? Ведь молчу как рыба о его тайне. Нет, свое «я» хочет показать – он ведь князь, а я никто. С пенька дрищет, сволочь.

Так, теперь – как уходить? Из поруба уйду без труда, вопрос – как забрать своих? Если стража у меня дома – порешу всех, не проблема. Меня занимало другое – стража у ворот. Сейчас охрану несут стрельцы, дружинники ушли Смоленск воевать по государеву велению. Ночью городские ворота закрыты, и никто открывать их не имеет права, а если учесть, что посадник мог предупредить старших в охране, чтобы меня не выпускали? Пешком я не пойду – со мной Васька и жена – все моги собьют, и далеко ли мы уйдем?

Зная, что дома у меня трофейное татарское золото, вытащенное мною из утопленного сундука, и оружие из разбойничьего подвала Фильки Ослопа, становится ясно, что нужна подвода или какой другой тарантас – на себе все не унести. А если учитывать еще и одежду – хотя бы на первое время, получается много.

Дом бросать, мебель, хоть и не заморскую, жалко, но это наживное. Мне уже столько раз приходилось начинать сызнова в разных местах, что я уже и привык, а вот как к этому отнесется Лена? Ваське что – он освоился, бродил по белу свету, и имущества – даже скромной котомки – не нажил. Но жизнь дороже, надо бросать все и уходить. Скорей бы вечер – за ночь уедем верст на пятнадцать‑двадцать, поди нас сыщи. Только куда теперь ехать? Хлынов – столица вятского края – мне не очень‑то нравился: городишко мал, стоит в стороне от дорог и событий – захолустье просто. В Москву соваться нечего, это понятно. В Туле и Пскове меня знают. Вот незадача. И велика Русь – даже в прежних границах, а выбора особого нет.

Так, прикинем, что у нас на севере. Я мысленно представил карту. Можно в Устюг, ставший потом Великим, можно – в Вологду, там я никогда не был. Мурманска еще не существует, но есть Архангельск. Не исключен и Господин Великий Новгород. И все‑таки я склонялся к Вологде – от Москвы далеко, чай, не Тула, что под боком у столицы. Опять же татары далеко, набегов не будет, за семью спокойнее. Так и решил. А пока было время – свернулся калачиком, подложил руку под голову и уснул. Ночь впереди бессонная, надо выспаться.

Внутренний будильник разбудил, когда выглянули первые звезды. Клацнул замок в двери, вошел тюремщик. Я его узнал – это был тот же служивый, что и во время моей первой отсидки.

– Живой?

– А что мне сделается?

– Больно тихо у тебя – решил посмотреть.

– Сплю вот.

– Это правильно, силы береги. Думаю – не задержишься здесь. Мужик ты правильный, а что сюда упекли – так разберутся, выпустят. Я сколь здесь работаю, уже глаз набил, шелупонь всякую сразу вижу – ты не из таких. Да и люди хорошо о тебе отзываются. Ты это, если чего надо будет – ну, водицы там или еще чего, – шумни.

– Спасибо за добрые слова, а особо за правильные: я здесь долго не задержусь.

Тюремщик хлопнул дверью, загромыхал замком. Пора – сомнительно, что тюремщик вскоре заявится сюда вновь. Мне повезло, что руки и ноги не заковали в кандалы.

Я прошел сквозь стену, вдохнул свежего воздуха. В узилище воздух был спертый, пахло парашей и немытыми телами, крысами. Бр‑р‑р! Не теряя времени, я прошел сквозь крепостную стену и через несколько минут прибежал к себе во двор. Славно, что я не завел собаку. Приник к окну, вслушался. Было слышно, как Лена рассказывает Васе сказку на ночь – больно он к ним пристрастился. Я тихонько постучал в окно – откинулась занавеска, Лена увидела меня, и вскоре распахнулась дверь. Ленка кинулась на шею.

– Наконец‑то – мы уже заждались!

Я прошел в комнату, сел на лавку. Лена почуяла неладное, села рядом. Я взял ее за руку.

– Лена, у меня неприятности. Меня облыжно обвиняют в злоумышлениях против московского князя Овчины‑Телепнева. Я пи в чем не виноват, но меня бросили в поруб. Я оттуда выбрался, по нам надо бежать из города. Сюда мы можем и не вернуться.

– Господи, за что же? – всплеснула руками Лена.

– Лена, ты со мной?

– А как же – я же ведь жена твоя.

– Тогда прекращай причитать – меня могут хватиться в любой момент, и тогда придут сюда. Времени очень мало. Собирай вещи, я запрягу лошадь в повозку.

– А Васька?

– Куда же без него? Не бросать же мальчонку.

Лена бросилась в комнаты, засуетилась, собирая вещи. Глядя, как она запихивает вещи в узлы, я мягко ее остановил.

– Лена – только самое необходимое: мне – запасные штаны и рубаху, себе – пару‑тройку сарафанов, да Васькину одежду не забудь. Все взять не сможем, у нас всего одна телега.

Ленка уселась на узел, заплакала.

– Как же я все брошу? Только жить начала по‑человечески. А дом как же?

– И дом придется оставить. Я деньги возьму – на новом месте дом купим и одежду. Слава Богу, не зима, много одежды не требуется.

– И паромы бросаешь?

– А что делать?

– Напиши письмо Ивану Крякутному, брось через забор – пусть дом и паромы продаст. Даст Бог, свидимся, он человек честный, деньги отдаст.

– И то верно.

Я написал письмо Ивану, вкратце объяснив, что облыжно обвинен, второпях покидаю город и прошу продать мой дом и оба парома. За деньгами при случае приеду сам или пусть передаст сам с оказией. Куда направлюсь – не сообщил. Мало ли – слуги прочитают али сам сболтнет – по глупости, не со зла.

Потом собрал все ценности – трофейное оружие разбойничье, украшенное золотом и драгоценным каменьями, татарское злато‑серебро. Груз был тяжелый, но уместился в двух кожаных мешках.

Выйдя во двор, я запряг коня, подогнал его к крыльцу. Перетащил все мешки и узлы. Лена разбудила уже уснувшего Ваську, оба вышли. Я попросил не шуметь, мы уселись на телегу и выехали со двора. Не сговариваясь, мы с Леной обернулись и с грустью посмотрели на дом. Сколько счастливых минут мы здесь провели, с какой любовью Лена обустраивала наше гнездышко – и вот теперь все идет прахом. Во мне закипала злость – сколько я буду прятаться, таскать за собой семью. Я не чувствовал за собой вины и почему должен скрываться?

Я направил лошадь к дому купца и остановился на перекрестке, не доехав пару домов. Достал письмо, заранее примотанное к камню, бросил его во двор, поближе к крыльцу. Ежели повезет – слуги отдадут купцу, а дальше – как подскажет ему его совесть.

Мы же направились по ночному городу к воротам. Хорошо, что у нас не Москва. На ночь улицы столицы перегораживали заграждениями из жердей, напоминающими противотанковые «ежи» времен Второй мировой войны. У каждого заграждения стояла городская стража. Ночью ходить по улицам воспрещалось, а ежели кто и ходил, то только с фонарем и должен был иметь вескую причину для ночных вояжей. В противном случае нарушителя сажали в поруб и поутру нещадно били батогами. Все московские строгости были направлены против разгула ночной преступности, которая и в самом деле не имела границ и ужасала обывателя. В Нижнем до такого пока не дошло.

Я подъехал к воротам. Стрельцы сидели у костра, несли службу. Заслышав перестук копыт и завидев лошадь с повозкой, стрельцы поднялись, приблизились, держа бердыши на изготовку.

– Кто здесь?

Я спрыгнул с телеги, подошел, специально стараясь попасть в свет костра, чтобы они видели лицо. Стрельцы узнали, остановились в нерешительности, но бердыши все‑таки забросили за спины. Подошел старший дозора, тихо переговорил со стрельцами, приблизился ко мне.

– Не положено ночью.

– Знаю, служивый, нужда гонит. Старший дозора кивком головы подал знак стрельцам, они вернулись к костру

– Указание было – не выпускать тебя из города, коли случится увидеть – хватать и вязать, как татя. Здорово ты посаднику насолил чем‑то. Ладно, доброе дело забываться не должно. Стрельцы за тебя просят, а посадник для меня не командир. Только помни – ты здесь не проезжал, мы тебя не видели.

– Спасибо, век не забуду. Звать тебя как?

– Афанасием батя назвал.

– Может, еще и встретимся.

Старший махнул рукой, одна створка ворот открылась, и мы выехали из города. Стрельцы сидели вокруг костра, как будто ничего не произошло.

Я хлестанул коня, и мы затряслись по дороге. Как уж конь эту дорогу видел, и мы не съехали в какую‑нибудь канаву, неизвестно – ведь вокруг была такая темень, хоть глаза выколи.

Лена и Васька вскоре уснули, покачиваясь на мягких узлах с одеждой. Я же не смыкал глаз, погоняя коня. Забрезжило утро. Я выбрал место для отдыха, загнал телегу в лес, на поляну, выпряг коня. Пусть попасется. Конь – не мотоцикл, ему есть и отдыхать надо.

Утомленные дорогой, Лена и пацан спали, тесно прижавшись друг к. другу – все‑таки по утрам уже было прохладно. Я снял с себя кафтан, набросил на спящих. Сам нашел ручеек, умылся. Холодная вода взбодрила. Вытащил из рукава рубашки свою самодельную карту. Жалко, что в основном на ней был план местности к западу и югу от Нижнего, а на север карта обозначала землю с реками и дорогами не более чем верст на сорок. И то хлеб.

Кстати, впопыхах собирая вещи, мы и не вспомнили о еде. В придорожных трактирах и харчевнях, а также на постоялых дворах столоваться не хотелось по той простой причине, что если нас будут искать, то эти места посетят в первую очередь. Черт, как все нескладно получается – денег полно, а кушать нечего.

Денег и впрямь – я прикинул в уме – получалось много. Мешочек с медяками – то доход от паромов; серебро, перелитое мною в слитки гривен – как будто бы заранее знал, а также золото в изделиях – кольца, перстни, цепочки, кубки, потиры, ендовы. Это – не считая оружия драгоценного. За еду буду расплачиваться медью – не так будет подозрительно. Да и смешно будет в трактире за трапезу расплатиться золотой чашей. Хозяин навек запомнит и сразу растрезвонит. А в меди весу много, поэтому ее надо потратить для начала, дабы облегчить коню жизнь. И так телега гружена сверх меры – в узлах одежных весу немного, но вот в ценностях…

Дав коню пару часов на отдых и еду, я снова запряг вороного, и мы отправились дальше. Мои домочадцы продолжали спать, даже не шелохнувшись.

По карте где‑то здесь Волга делает изгиб. Может, пересесть на судно? В общей сложности, верст двадцать от Нижнего уже отъехали. Искать кинутся в первую очередь по дорогам, поэтому меньше риска встретить погоню на воде, да и на дорогах разбойников больше. Этих гоблинов тут водилось немало, а учитывая, что кроме меня, защиты у телеги и семьи нет, и ценность груза очень велика, приходилось держать в уме и это обстоятельство.

Показалась встречная телега. На облучке сидел крестьянин, одетый, несмотря на теплый денек, в зипун. Я остановил коня, поздоровался.

– Далеко ли до реки, земляк?

– Да тут, за горкой, не сворачивай никуда – прямо в нее и упрешься.

– Деревня или село там есть?

– Как не быть – большое село, одних домов два десятка да церковь.

– Спасибо, удачного дня. – И тебе того же.

Домочадцы мои от разговора проснулись, а я дернул вожжи, и мы тронулись дальше. Конь с трудом втянул телегу на взгорок, я даже спрыгнул с телеги и пошел рядом – ноги размять, телегу облегчить. Оглянувшись назад, я увидел вдалеке две точки, пыль. Не конные ли догоняют? Я взял коня под уздцы, завел в лес, сломал пару больших веток и прикрыл телегу сзади. Предупредил своих:

– Похоже, погоня! Сидите тихо, как мыши – и ни звука, что бы вы ни услышали. Даст Бог – обойдется, не повезет – уж с двумя‑то я справлюсь.

Схватил старую дерюжку, что валялась на облучке, накинул на себя, лицо вымазал грязью, натянул шапку по самые уши и в довершение снял с себя сапоги. Потом вышел на дорогу и медленно пошел навстречу приближающимся всадникам.

Теперь уж точно было видно, что на верховых не было красных стрелецких кафтанов. От сердца немного отлегло – не хотелось бы мне рубиться со стрельцами.

Похоже, я стал выглядеть, как престарелый нищий. Твою мать – а оружие? Кистень по‑прежнему был в рукаве, сабля висела на поясе. Я расстегнул пояс, достал саблю из ножен и положил в траву на обочине, рядом бросил нож в чехле. В случае необходимости можно было быстро дотянуться.

Всадники приблизились, и я узнал в них тех двух амбалов, что держали меня за руки в кабинете посадника. Во рту пересохло. Я сделал несколько шагов навстречу, отходя от телеги и от сабли на обочине. Конные подскакали, остановили коней.

– Эй, старче! Доброго утречка! Куда бредешь? Я откашлялся.

– В Нижний – в церковь, свечки поставить Николаю‑угоднику да молитвы воздать.

Я прямо не узнал свой голос – слабый, надтреснутый.

– Благое дело! Не поможешь ли? Не видал ли тут телегу с мужиком при сабле, а с ним – женку его и пацана?

– Нет, не видал – давно иду, с восхода.

Всадники заспорили: «Говорил же – на перекрестке налево поворачивать надо, а ты – на полночь. Вот и разминулись. Может, набрехал деревенщина, что видел таких».

Они развернулись и погнали копей назад. И в самом деле – за пару верст отсюда я проезжал перекресток. Не туда ли они помчались? Всадники уже вновь превратились в маленькие фигурки, скрылись в пыли. От сердца отлегло.

Я подобрал саблю, сунул ее в ножны, опоясался. Надо как‑то вернуться в прежнее состояние, а то мои домочадцы меня не узнают, испугаются. Я сбросил дерюжку, откашлялся, прочищая горло.

– Эй, все в порядке – уехали.

Я подошел к телеге, отбросил ветки и выкатил ее на дорогу. Пока мы стояли, конь времени даром не терял и подъел траву, выкосив небольшой лужок. Молодец – чует, что не всегда его будут вовремя и досыта кормить.

После небольшой передышки конь потянул телегу бодрее – тем более что вскоре дорога пошла под горку, а за поворотом открылась широкая лента реки. Волга! У пристани перед небольшим сельцом стояло судно, люди таскали на судно мешки. Очень удачно!

Добрались мы до судна быстро: это был большой ушкуй, из тех, которые не только по реке, но и по морю ходят. С купцом, владельцем судна я договорился быстро. На корме даже нашлась малюсенькая каюта – в самый раз для ценностей, да и Лену с Васькой на случай непогоды укрыть. Мне там места не хватало.

Я завел под уздцы упирающегося коня по сходням, матросы подняли на палубу телегу. Пока они таскали на борт мешки, я перегрузил узлы и ценности в каюту.

Вскоре судно отчалило, и я вздохнул с облегчением.

Купец подрядился доставить меня с грузом, людьми и конем до Костромы, да к тому же обеспечить питанием. Запросил немало, но я не торгуясь отсчитал из кошеля медяки, изрядно его облегчив. Теперь можно и расслабиться.

Лена ушла в каюту переодеться и привести себя в порядок. Васька вертелся на палубе, с интересом изучая судно. Я же растянулся на досках палубы, рядом с дверью каюты и погрузился в сон. Спать хотелось сильнее, чем есть.

Проснулся я далеко за полдень от запаха еды. Сразу потекли слюнки – ел‑то я в последний раз сутки назад, и после того – не на диване лежал, бока отлеживая. У мачты сидела на палубе вся команда и дружно орудовала ложками. Нам принесли отдельную большую миску каши с курятиной, порезанный крупными кусками хлеб. Тут же появилась Лена, а уж Васька давно прыгал рядом. По примеру команды мы уселись на палубу, поели. Миска опустела быстро. Вот балда! Сами‑то мы поели, а для коня я даже торбу с овсом не захватил впопыхах. Выход придумал быстро – на ночных стоянках стал выводить коня по сходням на берег. Не очень ночью и поест – темно все‑таки, но это лучше, чем несколько дней морить животное голодом.

Мы встали у борта – смотрели на проплывающие мимо берега, на встречные суда.

– Интересно‑то как! Я ведь никогда из Нижнего не выбиралась, хоть другие города посмотрю, – сказала Лена.

Я удивился:

– Прямо‑таки нигде и не бывала?

Лена покачала головой. Вмешался Васька:

– А я никогда на кораблях не плавал – здорово!

Делать было нечего, и мы почти до самого вечера любовались великой русской рекой. К вечеру от воды потянуло прохладой. Сначала Лена, а затем и Вася ушли в каютку.

Когда начало смеркаться, судно ткнулось носом в берег. Команда сбросила сходни, спустилась на берег. Дежурные стали разводить костер, а я свел на берег коня. Он, видно, проголодался, стал жадно щипать траву. Я лег неподалеку от костра, прислушался к разговору матросов. Сначала разговор был ни о чем – о мелком. Потом затронули войну. Государь осаждал Смоленск – пока безуспешно. Кто‑то спросил:

– А воеводой кто?

– Да Щеня, Даниил. Этот упорный, задумал чего – своего добьется.

– Не, робяты, тута пушки надобны, да побольше. Бывал я в том Смоленске – крепость знатная, стены – по два, а где и по три аршина.

Матросы притихли, и потом разговор пошел о торговых делах, цепах, погоде. Обычный треп.

Спать я улегся у костра. Здесь осталось двое дежурных, остальные матросы взошли на корабль. От костра тянуло дымком, было тепло. Сразу вспомнил свои боевые походы. Незаметно меня сморил сон.

Утром я умылся, затянул по сходням на палубу копя, который упирался – не хотел идти с твердой земли на зыбкую палубу. Матросы, глядя на мои мучения, смеялись.

Поели у костра. Лене с Васькой я положил еду в миску, принес в каюту. Оба спали сладким сном, и беспокоить я их не стал.

Так тянулись день за днем, и к исходу четвертого дня ушкуй причалил к пристани Костромы. Мы были единственными пассажирами, и нас выгрузили быстро.

Привязав коня поводьями к задку телеги, я сразу же пошел искать попутное судно. Нашел небольшой речной кораблик, идущий в Солигалич. Мне почти по пути, и мы быстро сговорились с кормчим.

Через полчаса конь и телега с грузом стояли на палубе. Никакой каюты здесь и в помине не было, но матросы натянули на носу холстину, и мы все втроем ночевали под пей.

Утром проснулись от холода. От реки тянуло влагой, кораблик наш уже отчалил, и под парусом резво шел вверх по притоку Волги – реке Костроме. Места на кораблике не было, экипаж – всего четыре человека, и телега с лошадью занимала чуть ли не половину палубы.

Кушала команда только утром и вечером, разводя костер на стоянках. Поэтому мы с большим наслаждением после трех дней плавания сошли у селения Буй. Сутки провели на постоялом дворе, отъедались сами и кормили коня. За время ночных выпасов он слегка исхудал, и я опасался – как он потянет тяжелую телегу. Конь исправно хрумкал овсом, отдыхал. Мы отсыпались в теплой и сухой комнате, заказывая еду в номер, – я опасался оставлять ценности.

Утречком я запряг коня, все вместе перенесли вещи и тронулись в путь.

Август подошел к концу, а поскольку мы двигались на север, ощутимо похолодало. Как бы не пришлось покупать но дороге теплые вещи. Лена захватила с собой в узле мне суконный кафтан, себе чего‑то, но у Васи были только рубашка и штаны. Приобрести в Нижнем теплую одежду мы еще не успели.

За пару дней мы добрались до Вахтоги, остановились на постоялом дворе.

Переночевав, я снабдил Лену деньгами и отправил с Васей на торг: надо было одевать парня. И вовремя – утром трава побелела от первого заморозка. Да, это не Нижний – здесь чувствуется дыхание близкого Севера.

Вернулись они довольные – удалось купить кафтанчик по росту и меховую безрукавку из овчины. На первое время хватит, а в Вологде купим все, что потребуется.

Передохнув, на следующий день мы тронулись дальше. Солнце пряталось за тучи, даже днем было совсем не жарко. Я беспокоился – не пошел бы дождь. Тогда дороги развезет, и хоть плачь: даже верховой пробивался через грязь с трудом, а с моей тяжеленной телегой совсем беда будет.

Но пока везло – наступавшая осень была сухой.

В попутной деревеньке, в кузнице у дороги сменили подковы коню и лопнувшую шину на колесе. Шиной называлась железная полоса на деревянном ободе. Кузнец еще и густо смазал дегтем ступицы, покачал головой.

– Что же ты, хозяин, колеса не смазываешь? Груз тяжелый, до Вологды ежели доберешься – свечку в церкви поставь.

Я расплатился, и мы двинулись дальше. Лес по обе стороны постепенно сменился: уже после Костромы сосен стало не видно – один тополь да береза, встречались дубы. Земля пошла влажная – ступишь на зеленую травку, а из‑под сапога вода проступает. Не иначе, болот вокруг полно – самое раздолье для нечисти. Я с тоской вспоминал воронежские земли – сухие, супесчаные. Там сосен вокруг полно, воздух чистый, не то что здесь: волглый, тиной припахивает. И люди здесь выглядели не так – почти все натуральные блондины: кожа светлая, веснушчатая, сами курносые, и говорят смешно, непривычно искажая слова вологодским окающим говором. Ну да лишь бы народ хорошим был, а к говору привыкнем.

На ночевку останавливались пораньше, чтобы конь траву пощипал. По разговорам местных, до Вологды осталось три дня пути. Верхом можно и за день одолеть, погоняя коня, а с телегой – не разгонишься.

Погода становилась хуже и хуже, тучи затянули горизонт от края и до края, и солнце тускло пробивалось сквозь них. Я с тревогой посматривал на небо: пойдет дождь – надолго, дороги быстро не просохнут, и сколько нам в грязи сидеть придется, неведомо. А у меня – ни шатра, ни одеяла.

В последний день я подхлестывал коня, торопясь до заката попасть в город. Дорога постепенно расширялась, чаще попадались встречные повозки, нас обгоняли верховые – чувствовалось, что рядом город. Вдали показались луковицы церквей: теперь даже если разверзнутся хляби небесные, то я уж на характере доберусь, тем более, земля укатана, пусть и не до асфальтовой плотности.

Успели – только въехали в город, как закрыли ворота, а сверху начали капать капельки. Выспросив дорогу, мы доехали до постоялого двора. Собравшись с силами, перетащили все узлы и мешки в комнату. Слуги распрягли коня и завели в стойло. Все, добрались! Я сам и мои домочадцы вымотались за дальнюю дорогу и без сил упали в постель. Я предложил спуститься в трапезную, но Васька уже уснул, едва раздевшись, Лена отказалась. Завтра наверстаем, теперь – спать.

Утром все проснулись поздно, на улице шел дождь, было прохладно, а в комнате – тепло, покойно. Удачно добрались: еще бы день промедления, и телега стала бы нашим якорем на размытой дороге.

Еще недели две‑три можно будет передвигаться реками на судах, а ударят морозы – и все, замрет все движение – и людей и товаров. Только когда ляжет снег, потянутся санные обозы.

Мы долго потягивались в постели. Осознание того, что мы добрались и никуда торопиться не надо – кончилась утомительная дорога, – настраивало на приподнятый лад. Одевшись, мы спустились в трапезную. Народу было немного. Местные сидели по домам, а приезжий люд поспешил убраться из города до начала осени.

Каждый заказал, что хотел: я съел жареную курицу, запив красным вином, Лена пощипала рыбку, Вася набросился на горячие пироги. Готовили здесь неплохо, но еда отличалась от московской или нижегородской – какая‑то пресноватая, соли и перца в ней маловато.

Пора уже обзаводиться своим жильем, зима на носу. Лена с Васей пошли в комнату, я же собрался и вышел на улицу. Моросил нудный дождь, дул свежий ветерок, небо – серое от низких туч.

Я прошел на торг, узнав дорогу у прохожих. Покупателей было мало – никому не хотелось в такую мерзкую погоду уходить из теплого дома в сырость. Мне же это на руку. Я не спеша обошел лавки – интересовался, какой район города лучше. Центр я исключил сразу, но и окраины тоже нежелательны. Улицы в плохую погоду там просто непроходимы, даже для пешехода. Кроме того, мне не хотелось попасть в слободку. Ремесленники, братья по цеху – меховщики, плотники, гончары, кузнецы и прочий мастеровой люд – предпочитали селиться на одной улице или в небольшом районе, называемом «слободкой». Что хорошего жить в слободе кожевенников? Шкуры замачиваются в чанах, обрабатываются, снимается мездра. Ядовитые испарения и отвратительный запах стоят день и ночь, и только ветер приносит чистый воздух. Нет уж, такие слободки лучше обходить стороной.

После двух дней поисков мне удалось найти дом, подходящий мне во всех смыслах. Дом деревянный, как почти все дома в городе – край ведь лесной, а камень поди привези еще. Улица мощена дубовыми плашками – в чистой обуви можно пройти. И от центра недалеко – в десяти‑пятнадцати минутах ходьбы. Я не поленился, слазал на чердак, проверил стропила, посмотрел, не течет ли крыша; спустился в подвал. Все добротно, сделано на совесть. Во дворе пара сараев: один из них дровяной, причем полнехонький. Молодец хозяин, запасливый. И что меня еще порадовало, так это конюшня на четыре стойла с местом на две телеги.

Мы с хозяином ударили по рукам и направились в городскую управу, писать купчую. По дороге я вспомнил, что надо будет называть имя и фамилию. Свои настоящие указывать не хотелось. Какие же придумать? От имени своего отказываться не буду, возьму то, что в святках – Георгий. А вот фамилию какую взять? В голове мелькнул образ Петра Великого, что в свой первый вояж плотничал за рубежом под фамилией Михайлов. Пусть буду Михайлов, вольный человек из… Тулы. Почему в памяти всплыл этот город, даже не пойму.

В управе так и назвался, о чем была сделана запись в здоровенной книге и выдана купчая на дом.

Уплатив пошлину в доход казны и отсчитав деньги хозяину, я стал полноправным домовладельцем. Дом, к сожалению, стоял пустой, и мне пришлось еще побегать по плотникам‑столярам, чтобы сделали деревянные кровати, стулья, лавки, столы, шкафы – все то, что называется в современном понятии мебелью и без чего нормально жить невозможно.

Когда мебель изготовили и привезли в дом, я перевез свои вещи и ценности в новое жилье, а лошадь заняла место в конюшне.

Дел свалилось много – привезти лошади на зиму овса и сена, самим закупить провизию муки, круп, сала. Лена занималась обустройством дома – вставали рано, ложились поздно. Вася помогал нам обоим.

Через пару недель дом казался уже вполне обжитым. Я несколько раз напоминал Елене, что наша фамилия теперь – Михайловы, мы приехали из Тулы. Звать же меня Георгий, но не будет беды, если она невзначай назовет меня по‑прежнему Юрием. Васе про фамилию мою новую ничего не говорили, так как и старую мою не знал.

Денег хватало и хватило бы на безбедную жизнь еще надолго, но надо было искать себе какое‑то дело. Если не работать, у соседей возникнет нездоровое любопытство – на какие такие шиши он с семьей живет, дом купив? К тому же хоть занятие какое‑то будет. Работа в эти времена определяла статус человека в обществе. Ремесленник стоял на одной ступеньке общественной лестницы, дружинник – на другой, купец – на ступеньке повыше. Я не говорю про боярина или князя – это уже совсем другой уровень, такие вещи передаются по наследству.

Мой же статус в обществе пока был неопределенным. Не воин, не боярин, не купец. Потому и заниматься чем‑то надо. Новый для меня и семьи город, все надо создавать сызнова…


Атаман – 4


Юрий КорчевскийБоярская честь


ГЛАВА I


Жили мы в Вологде скромно. Я раздумывал – каким трудом заняться, чтобы по душе было. Деньги были, дом куплен, первоначальные нужды не обременяли. Елена, жена моя, как‑то быстро обросла знакомыми – сначала перезнакомилась с соседками, затем на службе в церкви постепенно обзавелась знакомыми из среды прихожан. Пострелёныш Васька уже знал всех пацанов с улицы и иногда ходил драться стенка на стенку с ребятами с соседней улицы. Только я оставался без знакомых. Плохо: посоветоваться по деловым вопросам не с кем, да и вина или пива не попить за мужским разговором. Временами мне не хватало общения с Иваном Крякутным.

За заботами пролетели осень и зима. Дел по обустройству дома хватало – всё‑таки начинать жизнь сначала семейному человеку значительно сложнее, чем одиночке.

Наступила Масленица, и мы с Еленой и Васяткой отправились на праздник. Елена принарядилась в лучшие одежды и выглядела барыней. Васятка отъелся за прошедшие полгода, был нами любим, и выглядел просто маленьким щеголем. Да и внутренне он изменился – исчезли неуверенность, боязнь быть униженным и побитым. Каково это – в детские годы ощущать свою ненужность, не чувствовать рядом крепкого отеческого плеча, не знать чувства сытости, трястись от холода? Расцвёл Васятка, окреп, поднаторел в грамоте, чему был благодарен Елене и мне. И когда не было в игрищах старших подростков, частенько верховодил сам.

За городскими стенами шумело людское море – пели и плясали скоморохи, не отставали от них добры молодцы и красны девицы. Да и подвыпившие отцы семейств, тряхнув стариной, ломали шапки, били их оземь и пускались в пляс.

У разбитых шатров и палаток торговали сладостями – пряниками печатными, сладкими орешками, разноцветными леденцами на палочках. Кто хотел перекусить – покупали пироги и пряженцы с самой разной начинкой – рыбой, луком, гречневой кашей, сушёными фруктами. Весело кричали зазывалы, предлагая отпробовать вино и настойки. А уж мелкие торговцы, носившие товар на себе, не позволили бы умереть от жажды, предлагая квас и сбитень, а для тех, кто победнее, – сыто. Детвора строила снежные городки, лихие молодцы под восхищённый визг подружек пытались взобраться на скользкий, специально политый водой и слегка обледенелый столб, на верхушке которого красовались призы в виде новых сапог или кафтана. Продавцы разнообразных свистулек и игрушек в виде трещоток производили невообразимый шум. В общем, было на что посмотреть.

Немного поодаль стояло большое соломенное чучело зимы, которому предстояло сгореть в средине праздника. А уж самые бойкие и смелые затеяли драку – стенка на стенку, улица на улицу. Строгие судьи тщательно проверяли, не скрывает ли кто в кулаке свинчатку – драка должна быть честной. Бились до первой крови, упавшего не били и не пинали – помогали подняться и отводили в сторону.

Каждый из горожан был волен смотреть или участвовать в том, что ближе сердцу.

Мы посмеялись на представлении кукольников, купили Васятке леденцов, попробовали пряженцев с луком и яйцом, запили горячим сбитнем и взяли ещё парочку пряженцев с вязигой – уж больно соблазнительно пахли. Послушали частушки, поучаствовали в хороводе. Васятка поиграл в лапту, а я с мужиками нашей улицы участвовал в перетягивании каната. Лена засмотрелась на яркие Павловские платки, и я купил ей понравившийся. Для женщины подарок – это не только повод похвастать перед подругами, но и материальное доказательство любви к ней её мужчины.

Радостные, довольные и усталые, мы возвращались домой. Народ расходился по улицам, а за городской стеной пускало струйки дыма сгоревшее чучело зимы.

Вдруг что‑то остановило взгляд. Я замедлил шаг, покрутил головой. Вот оно! От меня удалялся ратник, только что прошедший мимо. Я и внимания на него не обратил бы, и только когда он уже разминулся со мной, до меня дошло – у него на поясе висели две сабли. Две! Не иначе – обоерукий. Раньше я с ними не сталкивался, только слышал. Вместо щита они используют вторую саблю или меч, и владеют таким боевым искусством единицы. Ведь людей, пишущих правой рукой – большинство, левшей – много меньше, а одинаково пишущих левой и правой – совсем немного. Так и воины обоерукие – редкость.

Я попросил Лену идти домой, пообещав не задерживаться долго, сам же побежал за удаляющимся ратником. Я помнил, как при обороне Устюга мне пришлось вынужденно владеть двумя саблями. Фактически я воевал одной – правой рукой, изредка защищаясь левой, и остро тогда пожалел, что не могу одинаково хорошо владеть обоими. Надо попытать удачи.

Я догнал воина, покашлял, привлекая внимание. Ратник остановился и повернулся ко мне.

«Мать твою, узкоглазый – или татарин, или башкир, может быть – ещё кто, – подумал я, – а одет в русские одежды».

Ратник увидел моё замешательство – видимо, сталкивался с этим уже не раз. От удивления или от неожиданности я стушевался.

Молчание затягивалось. Первым прервал его узкоглазый:

– Чем могу быть полезен?

«Тысяча чертей!» – по‑русски говорит чисто, да и учтиво, как будто я попал на великосветский раут.

Я взял себя в руки, взглядом показал на сабли.

– Ты обоерукий? Ратник кивнул.

– Научи сражаться двумя саблями! – выпалил я.

Ратник внимательно меня оглядел. Видимо, мой внешний вид не произвёл на него должного впечатления.

– У тебя даже одной сабли нет.

– Праздник сегодня, не можно по городу с оружием ходить – я не на службе.

– Я должен посмотреть, как ты с одной саблей управляешься, потом решу. Приходи завтра с утра на Воздвиженную, третий дом с угла, спросишь у прислуги Сартака.

Попрощавшись кивком головы, ратник ушёл. Я тоже направился к своему дому, удивляясь странностям жизни. Одежда на ратнике русская, речь – без изъянов, но лицо явно азиатское. Что он делает в Вологде, кто таков? А по большому счёту – какое мне до этого дело? Пусть научит фехтовать, а кто он – мне безразлично.

Следующим днём я подвесил на пояс свою старую саблю дамасской стали и купленный в Нижнем испанский клинок, оделся в удобную для фехтования одежду и направился к дому странного татарина.

На стук в ворота вышел слуга, и на мой вопрос о Сартаке проводил меня на задний двор. Татарин уже был там, только в штанах и плотной рубахе. На лбу его блестели капли пота – похоже, он занимался разминкой.

Я поздоровался, прижал руку к сердцу.

– Не раздумал? – спросил татарин.

– Нет.

– Тогда покажи, на что способен.

Татарин выхватил из ножен саблю и стремительно кинулся в бой. Фехтовал он просто отменно, и не пройди я в своё время школу сабельного боя у Петра, мне пришлось бы очень туго. Я отражал атаки, переходил в нападение сам, то тесня противника в дальний угол, то отступая под его яростными выпадами. Летели искры от сталкивающихся клинков, звон почти не стихал. Вот татарин поднял вверх саблю. Я остановился, перевёл дыхание. А татарин даже и не запыхался, лишь тёмные круги пота на рубашке выдавали его усилия.

– Неплохо, совсем неплохо. Среди русских я только третий раз встречаю столь умелого бойца. Как тебя звать?

– Георгий.

– Где ты так научился владеть саблей?

– Есть такой воин, именем Пётр, вот он и научил.

– Хорошо, правой рукой работаешь неплохо и левую вперёд не тянешь – видимо, не привык защищаться щитом. Похоже, нет привычки сражаться в конной дружине, плечом к плечу. С одной стороны – даже лучше. Переучивать тяжелей, чем учить. Сабля лёгкая, сбалансированная – это чувствуется. А вторая какая?

Я вытащил из ножен испанскую саблю, протянул ему. Татарин взялся за рукоять, помахал ею в воздухе, описав кончиком лезвия несколько кругов и восьмёрок.

– Немного тяжеловата, но неплоха. Я возьмусь за твоё обучение, однако беру дорого. Думаю, за три седмицы ты освоишь азы двурукого сабельного боя при ежедневных занятиях. И обойдётся тебе это знание в новгородскую гривну.

Я кивнул, соглашаясь. Гривна серебром – это не просто много, это очень много. За такие деньги можно купить целую улицу домов. Но и обоерукие встречаются редко, и умение своё передавать другим не очень желают. Можно сказать – мне повезло.

С этого дня и началась моя учёба. Я не знал, кто он такой, чем занимается, но гонял он меня на занятиях до изнеможения. К вечеру я готов был упасть от усталости, а он лишь потел. Двужильный, что ли?

– Нет, не так! – кричал он. – Отступать правой ногой, фехтуешь левой рукой, выискиваешь слабое место в обороне врага. Не бывает так, чтобы не было слабых мест, просто ты их не видишь. Противник всегда слишком надеется на щит, пользуйся этим! И работай, работай левой рукой активнее – противник не должен чувствовать разницу – левой рукой ты бьёшься или правой.

Сартак брал в руки щит, наступал на меня, ловко прикрываясь и нанося удары саблей. Потом вручал щит мне, брал в обе руки сабли и показывал приём, находя слабые места моей обороны и обозначая уколы шлепками клинком плашмя. Лёгкие удары раздражали, я досадовал на ошибки, а раздевшись дома, с удивлением обнаруживал на теле синяки.

Через неделю Сартак потребовал аванс. Я принёс гривну, на его глазах рассёк мягкое серебро саблей на берёзовом чурбачке и отдал половину.

Мы продолжали тренироваться дальше, и чем больше я занимался, тем труднее приходилось Сартаку найти бреши в моей обороне. И настал день, когда я дважды исхитрился ударить Сартака – естественно, плоской стороной клинка, лишь обозначив удар. По его настоянию деревянные палки в учебных боях не применяли. «Боец должен привыкнуть к весу сабли, сродниться с ней – тогда в бою сабля будет как бы продолжением его руки», – говорил Сартак. Сражаться настоящими саблями было опаснее, но, учитывая умение владеть оружием – и моё, и Сартака, обходилось без порезов.

Где‑то через месяц упорных занятий мы сражались почти на равных. Почти – потому что всё же правой рукой я пока владел лучше. Однако и умение владеть саблей левой рукой возросло многократно. Что я умел до встречи с Сартаком? Лишь отбивать левой рукой с саблей удары, фактически только обороняясь. Теперь мне казалось, что в схватке с противником я буду чувствовать себя увереннее. Щит не всегда можно иметь при себе – тяжёл, занимает много места.

Занятия с Сартаком мне нравились, да и он не только получал достойное вознаграждение, но и тренировку, дабы поддерживать себя в форме. В дальнейшем оказалось, что он – сын хана Ачегама, пленённого и сосланного в Вологду. Здесь хан жил в качестве почётного пленника, завёл себе русскую жену. Вот откуда хорошее знание русского языка и наших обычаев.

Настал день, когда Сартак сказал, что я уже вполне освоил фехтование двумя саблями. Я поблагодарил его и вручил вторую половину гривны.

– Совершенству нет предела, если будешь настойчив и удачлив, то каждый бой с противником будет лишь шлифовать твоё мастерство. Ежели будет желание, можешь заглядывать иногда – пофехтуем.

Так я заимел нового знакомого в Вологде, причём встречаться с ним мне пришлось ещё не раз, и не только в учебных поединках.

Месяца через полтора, когда подсохла грязь на дорогах, аккурат после Радоницы, я выехал конно осмотреть скипидарный заводик, что намеревался купить по случаю. Деньги потихоньку таяли, и пришлось думать, чем заняться. Нет, денег еще было много и хватило бы при их разумном расходовании на несколько лет, но кто знает, какие непредвиденные расходы могли предстоять? Да и дело какое‑то надо себе подбирать, чтобы было чем заняться. Купец или промышленник – лицо уважаемое. Сейчас же мой статус был довольно неопределенным – ни ремесленник, ни купец, ни крестьянин. А принадлежность к сословию – это вес в обществе, возможность одеваться согласно статусу и ещё много чего. Например, голосование по любому поводу. В Новгороде на вече голос любого свободного жителя имел вес – что мужчины, что женщины. На Вологодчине были свои устои, голосовали выборщики. От десяти крестьян – один голос и один выборщик, от ремесленников – один выборщик на пять человек, а среди купцов – каждый голосовал за себя. Выбирали не наместника – его назначал государь, а собрание решало вопросы налогов или сколько выделить денег на ремонт городской стены.

Вот и решил я податься в промышленники. Стать купцом мне было сложно – всё‑таки надо было не просто купить, перевезти и продать товар. Нужен был нюх на выгоду, некоторая удачливость. Промышленник приравнивался к купцу. Я полагал, что смогу управляться с производством скипидара, представляя в общем процесс его получения, да и производство уже отлаженное – мастера были.

Так и ехал я, не погоняя коня, любуясь северными красотами: Белозерьем – краем, насчитывающим две сотни озёр, удивительно притягательным своей неброской, но западающей навсегда в душу красотой Русского Севера и с наслаждением вдыхая чистый воздух. В городе зимой было дымно от печей, и только ветер, сдувавший за город дым, помогал дышать чистым воздухом в полную грудь.

Впереди, довольно далеко от меня, послышались крики, звон оружия. Я хлестанул коня и помчался к месту схватки. В том, что там кипел бой, я не сомневался – уж очень шум характерный.

В лесу, за поворотом дороги, стояла карета – редкость в этих краях. Вокруг неё шла схватка не на жизнь, а на смерть. Защищали карету четыре человека в иноземной одежде, нападали – с десяток наших, одетых в зипуны и старые однорядки. Доморощенные разбойники одолевали.

Подскакав, я с ходу срубил голову одному, вытащив из‑за пояса испанский пистолет, выстрелил в грудь второму, уже взгромоздившемуся на крышу кареты. Только тут разбойники обратили на меня внимание.

Я пришпорил коня, описал полукруг вокруг кареты, зарубил татя, пытавшегося открыть дверцу. Спрыгнул с коня – сейчас он мне не столько помогал, сколько мешал, выхватил из ножен вторую саблю, и – пошла мясорубка… Разбойники были злы и напористы, но оружие плохое, а умения им пользоваться почти не было.

Через пару минут всё было кончено. В лес успел удрать только один тать, да и то бросивший топор. Из защитников осталось только двое, да и то – раненых, тяжело дышащих. Я взглянул на их оружие и чуть не рассмеялся – да кто же в Россию со шпагами ездит? Здесь надобно оружие посерьёзнее.

Поняв, что бой кончился, дверцу кареты распахнули, осторожно выглянул иноземец. Их сразу можно отличить от наших – лицо бритое, одежда другая. На наших штаны широкие, а у этого – нечто вроде лосин, туго обтягивающих ноги. На теле – куцый тёмно‑зелёный кафтан. На голове – парик.

Иноземец огляделся, заметив меня, спустился по ступенькам, подошёл.

– Мы есть торговое посольство из Британского королевства. Есть очень большой сенкью. Мы благодарен, – на ломаном русском молвил иноземец.

Ага, понятно, торговые представители пожаловали. Не иначе – хотят торговать, причём едут, чтобы скидки получить или иные привилегии. Слышал я уже о них, ходят по городу разговоры, что представители голландские да аглицкие приехать должны. Вот и приехали, вместо хлеба‑соли разбойнички местные обобрать решили. Тоже, наверное, прослышали про скорый приезд иноземцев. Как говаривал незабвенный таможенник Павел Верещагин – «за державу обидно!».

Я снял скуфейку, поклонился.

– Кто таков? Имя назови, я обязательно бургомистру доложу.

– Нет у нас бургомистров, посадник городской есть. А звать меня Георгий, фамилия – Михайлов.

Я свистом подозвал лошадь и уже собрался подняться в седло, когда англичанин понял, что я намереваюсь уехать.

– Нет, нет, не можно уехать! У нас почти не осталось охраны, прошу великодушно сопроводить нас до города.

Из открытой дверцы кареты показались головы ещё двух иноземцев в напудренных париках.

Ну что ты будешь делать, срываются мои планы, а до заводика всего‑то пять вёрст осталось. Как говорится – не делай добра, не получишь зла. Придётся и в самом деле сопроводить заморских гостей.

Одного раненого из охраны поместили в карету, второй, легко раненный в руку, взгромоздился на облучок, щёлкнул кнут – и мы тронулись.

Я ехал на коне впереди, указывая путь и одновременно охраняя карету. Однако больше никто не изъявлял криминальных желаний, и мы подъехали к Вологде. Я сопроводил их до управы, сказал охраннику у дверей, что прибыли представители торгового сообщества из Англии, развернулся и уехал.

Осматривать скипидарный заводик было уже поздно, и я направился домой.

На следующий день я снова выехал на осмотр заводика. Проезжая мимо места вчерашней схватки, я не увидел ничего, что говорило бы о вчерашнем событии, кроме примятой травы. Не было трупов, не валялось оружие – даже кровь уже впиталась в землю. Мародёры здесь побывали, что ли?

Подивившись, я проехал к заводику, осмотрел бревенчатую избу, где помещалось нехитрое оборудование. В цене с продавцом сошлись быстро, мне удалось значительно сбить её. Жизнь здесь научила этому искусству. Мы ударили по рукам, составили купчую, и я на правах владельца уже обговаривал всё со старшим мастером.

Производство работало уже не первый год, мастер был опытен, и моего непосредственного и неотложного вмешательства не требовалось. Только следи за вывозом скипидара да контролируй продажу, периодически приезжая за деньгами. Совсем необременительно, зато как звучит – владелец скипидарного завода! Ещё прикупить какой‑нибудь заводик, что ли? Скажем – свечной? Надо обмозговать на досуге.

За две последующие недели я ещё пару раз посетил своё производство и остался им доволен. А далее события закрутились, как вихрь.

После пополудня на улице застучали копыта, затем раздалось: «Тпру!», и напротив моего дома остановилась уже знакомая мне карета. Я в это время был во дворе, и через забор мне был виден только верх экипажа.

В калитку постучали, и я пошёл открывать.

У ворот стоял знакомый англичанин. Увидев меня, он расплылся в улыбке.

– Рад приветствовать храброго воина в его доме! Добрый день, Георгий Михайлов!

– Здравствуй, гость торговый, проходи в дом. Я проводил гостя в дом, усадил в кресло.

Елена по обычаю преподнесла ковш мальвазии. Иноземец с поклоном принял ковш, вдохнул, выпил до дна и перевернул, показывая, что он пуст. Уже познакомился с нашими обычаями, а может – и раньше здесь бывал, знает.

– Я решил посетить и отблагодарить тебя, Георгий. Твоё своевременное вмешательство спасло наши жизни и позволило заключить с Вологдой выгодный обеим сторонам договор.

С этими словами англичанин вытащил из поясного кошеля звякнувший монетами скромный кожаный мешочек и положил его на стол.

– Это наша благодарность. Мы понимаем, что ты рисковал жизнью, спасая от свирепых разбойников незнакомых людей. К сожалению, подобные происшествия бывают и в моей стране. У короля не хватает преданных людей, чтобы искоренить сие зло. Я видел рыцарские турниры, правда – со стороны, но такого мастерства, когда ты двумя саблями лихо расправился с нападавшими, я не видел и даже не слышал о таком. Редко можно встретить в этой варварской стране благородного человека.

Я слегка скривился. Может быть, в глазах Европы мы и варвары. Конечно – ходим в шкурах, как они называют шубы и шапки из меха, но им бы наши морозные зимы, повымерзли бы! Зато каждую неделю в баню ходим, а кичащаяся своей цивилизацией Европа не моется годами, а вместо того, чтобы мыть пол, просто застилает его свежей соломой. Так кто из нас варвар?

Сделав такой вывод, я улыбнулся. Англичанин счёл неприятный момент исчерпанным.

– Не хотел бы ты, Георгий, заработать?

– И в чём же будет заключаться моя работа?

Я уже предположил, что меня хотят нанять охранником. Конечно, найти желающих можно, вот только каковы они в деле? Это прекрасно понимали и иноземцы.

– Мы хорошо заплатим – золотом.

– Сколько?

– Двадцать соверенов.

В принципе – сумма неплохая, делать сейчас особенно нечего, можно и взяться.

– До какого места я должен нести охрану и доставить вас?

– В Лондон.

Я присвистнул. Далековато. Хотя сейчас уже поздняя весна, штормов на Балтике быть не должно. От Вологды до побережья каретой – ну пусть пять дней. За месяц туда и обратно должен обернуться.

– А сколько вас человек?

– Трое. Мы уезжаем все, везём самое важное – грамоту договорную.

– Когда выезжать?

– Через два дня.

– Давайте задаток – пять золотых.

Англичанин сморщил нос, как будто откусил

лимон, полез в кошель и отсчитал пять соверенов. Прощаясь, попросил не брать коня – в карете есть место, и держать всё в секрете.

– Видишь ли, Георгий, Голландия тоже хочет подписать такой же договор, но они не должны знать, что Англия его уже подписала, и главное – на каких условиях. Вскоре в Вологде будет британская фактория и склад.

– Тайну вашу я никому не собираюсь разглашать, а условия я и сейчас не знаю. И скажу откровенно – они меня не интересуют.

Мы раскланялись. Я позвал Лену, сообщил, что через два дня отбываю, через четыре седмицы вернусь, если ничего не произойдёт.

– Немчика охранять будешь?

– Его. Вот задаток оставил, забери. На месте я получу остальное.

Пару дней я провёл в неспешных сборах – подбирал удобную одежду, точил саблю и нож – даже не столько точил, сколько правил на старом кожаном ремне. Довёл сабли до бритвенной остроты – брошенный сверху на лезвие волос разрезался на две половины под собственным весом. Прикупил на торгу свежего пороха и свинцовых пуль для пистолета. Единственное, что несколько омрачало мою предстоящую поездку – отсутствие европейского платья. Я утешал себя тем, что в карете меня не будет видно, на судне матросам вообще всё равно, во что одеты их пассажиры, а в Лондоне я не собирался задерживаться. Сойдут мои подопечные на берег – и адью. Тут же сажусь на попутное судно и – назад, в Россию.

Два дня за хлопотами пролетели быстро, и настал момент, когда карета вновь остановилась у моего двора. На облучке восседал старый знакомый, что был в схватке ранен в руку. Повязки сейчас на нём не было, и я решил, что с ним всё в порядке. Мы чинно раскланялись, дверца кареты распахнулась, и я, провожаемый женой и конечно же Василием, уселся в карету.

Кучер щёлкнул бичом, и карета, запряжённая парой битюгов, тронулась с места. Мама моя, на мостовой трясло так, что я боялся прикусить язык. Благо, что сиденья были мягкими. Англичанин представил двух своих попутчиков, они были в чём‑то похожи – мистер Пит и мистер Стивенсон. Сам же глава миссии звался Смитом. Я так и не понял – имя это или фамилия, хотя похоже – второе.

На грунтовой дороге тряска почти прекратилась, и спутники мои, сморенные дорогой, уснули; лишь я бдел, отрабатывая деньги, да кучер с облучка иногда щёлкал бичом.

Верста за верстой уплывали назад российские просторы.

Дорога оказалась скучной – в пути англичане спали или лениво переговаривались. Никаких поползновений со стороны земляков‑разбойничков не было, и через пять дней мы благополучно добрались до Нарвы. Здесь нас уже поджидал двухмачтовый английский бриг с гордо реявшим на флагштоке британским флагом.

С кареты англичане пересели на корабль.

Я сделал попытку освободиться от дальнейшего сопровождения, даже уступив половину цены за работу, но Смит оказался непреклонен.

– Деньги будут в Лондоне, – отрезал он.

И зачем я ему нужен на английском корабле? Вокруг его же земляки, правда, вид у них был ещё тот, прямо скажем – почти разбойничий. Судно было не военным, по крайней мере – пушечных портов на борту я не увидел, и команда была одета разношёрстно, за исключением капитана и его помощника, гордо разгуливавших по палубе в тёмно‑синих камзолах.

Почти сразу после нашей посадки корабль отвалил от причала, из чего я сделал вывод, что корабль не случайный, нас ждали. Видимо, англичане придавали торговому посольству в России большое значение.

И вот тут я увидел хвалёную английскую морскую выучку. По свистку боцмана матросы лихо взлетали по вантам на реи, крепя паруса. Судно ловко лавировало в тесной гавани, и вскоре вышло в открытое море. Дул лёгкий ветерок, паруса быстро несли судно.

Глядя, как быстро удаляется берег, я подивился про себя искусству английских корабелов. Корабль был, несомненно, хорош. Не из таких ли судов, доведя их до совершенства, англичане создали свои частные клиперы, бившие рекорды скорости?

Торговая делегация удалилась в каюты, боцман показал мне мой гамак на нижней палубе. Имущества у меня с собой не было, кроме оружия, и я предпочёл остаться на палубе. День стоял тёплый, и мне было интересно понаблюдать за слаженной работой английской команды, напоминавшей отлично выверенный механизм. Подустав, после обеда я улёгся в гамак и проспал до утра. Выспался на несколько дней вперёд.

Следующие дни я бродил по палубе, задавая себе вопрос – зачем меня взяли на эту английскую посудину? Вокруг земляки, опасности никакой, а если и случится нападение каперского судна, то что я смогу противопоставить пушкам и команде головорезов? Придётся набраться терпения, уже и недолго осталось.

Настал день, когда я увидел вдали, в дымке, землю.

– К вечеру будем в королевстве, – важно изрёк капитан.

Боцман принялся гонять команду, устроив приборку – видимо, капитану хотелось показать по прибытии в Лондон образцовый порядок и чистоту на судне. Стремление, впрочем, неплохое. Где чистота – там обычно порядок.

Однако пристать к вечеру к берегам Англии нам было не суждено. К полудню поднялся ветер, перешедший в шквалистый. Небо затянуло чёрными тучами. Волны вздымались всё выше и выше, корабль швыряло на просторах Северного моря, как щепку. Нас стало сносить мористее.

На палубе осталось только несколько человек, остальные, в том числе и я, опасаясь быть смытыми за борт, спустились на нижнюю палубу.

Море я не любил. Вернее, мне нравилось купаться, загорать на бережку, но – в спокойных условиях, где‑нибудь под Сочи или Анапой. А болтаться на судёнышке в шторм – увольте.

Ветер усиливался, судно не просто раскачивалось – его клало с борта на борт, и я опасался, что в один из таких моментов оно не вернётся на ровный киль, в вертикальное положение.

Стемнело, не было видно ни зги. Волны сильно били в левый борт, но корабль стойко переносил удары стихии.

Вдруг сверху, с палубы, раздался сильный треск и удар. Боцман с несколькими матросами бросился наверх, на палубу. Через открытый люк полились потоки воды, ворвался ветер. Кошмар какой‑то!

Раздались удары топора, какой‑то непонятный стук и снова удар. Что же там происходит? Лучше посмотреть – я не любил неожиданностей.

Я выбрался на палубу и ухватился за леер. Ветер сбивал с ног. Вот оно что – сломалась одна из мачт, почти у основания. Рухнула на палубу, проломив кормовую надстройку. Команда перерубила ванты и снасти и сбросила мачту с корабля. Корабль выглядел теперь, как после крушения – мачты нет, снасти оборваны или перерублены, кормовая надстройка зияет проломом. Матросы обвязались верёвками, остерегаясь быть смытыми за борт.

Я снова распахнул люк и спустился вниз. Помочь я ничем не мог, а находиться наверху, на палубе, было рискованно.

В борьбе за жизнь корабля прошла бессонная ночь.

Утро было ещё ужаснее: на нас катились огромные валы воды, кораблик носом зарывался в них и с трудом всплывал снова.

День выдался несколько светлее ночи. Тучи стлались над морем, едва не цепляя макушку мачты.

Команда лежала измотанная, и лишь у руля двое матросов удерживали штурвал, не давая волнам ударить в борт. Но и эта, единственная способность корабля держаться против ветра и волн вскоре исчезла.

Ближе к вечеру огромная волна приподняла судно и бросила его в пучину. Раздался треск, на нижнюю палубу, где укрывалась от волн и ветра команда, ввалился мокрый с головы до ног боцман и оба рулевых.

– Перо руля отломилось, теперь мы не можем держать корабль против волны, – доложил боцман.

Моего школьного и институтского знания английского еле хватало, чтобы понять, о чём идёт речь.

– Я больше не могу управлять кораблём, слишком сильны повреждения, – сказал капитан. – Теперь всё в руках Божьих. Встанем на колени и помолимся.

Вся команда и пассажиры встали на колени и начали молиться.

И каждый про себя думал – настал мой последний час!

Корабль швыряло, как игрушку, он ложился набок, взлетал на гребень волны и проваливался в пучину моря.

Я ещё не встречался с проявлением такой силы природы, при котором так остро ощущается собственная ничтожность и бессилие.

Наступила вторая ночь. Даже привыкшие к качке матросы мучились морской болезнью. Многих рвало, и запах стоял невыносимый. Я открыл люк, выбрался на палубу, обвязал вокруг пояса верёвку. Рёв ветра здесь был сильнее, но хотя бы воздух был свежий. Из‑под днища судна раздался удар, затем ещё один. Потом корабль подняло волной и швырнуло набок. Я услышал сильный треск, и внутрь корабля с рёвом хлынула вода. Корабль был обречён. Ещё один водяной вал ударил корабль и с размаху бросил его прямо на скалу.

Молния осветила разбитый нос, от удара верёвка лопнула, и я полетел за борт. Из корабля раздавались крики. Я заработал руками и ногами, пытаясь удержаться на поверхности, но море было сильнее. Меня приподняло волной, я наглотался воды и в завершении сильно ударился обо что‑то твёрдое. Я лишился сил.

ГЛАВА II


Очнулся я уже утром. Светило солнце и било прямо в глаза. Во рту было сухо и полно песка. Я кое‑как отплевался и осмотрелся вокруг. Лежал я на пустынном берегу, метров через пятьдесят стояли стеной деревья. Я сел. Слабость в теле была сильной, покруживалась голова, слегка тошнило. На берегу, за моей спиной, высилась небольшая скала – футов пятнадцати в высоту. В неё и уткнулся наш корабль.

Сейчас он представлял собой довольно жалкое зрелище. Носа практически не было, вдоль борта зияли проломы, оголяя шпангоут. Ветер стих, и волны ласково плескались о борт потерпевшего крушение судна. А что творилось два дня подряд? Сплошной кромешный ад.

Я на четвереньках добрался до воды, прополоскал рот – на зубах противно скрипел песок – и умыл лицо. Стало немного лучше. Я поднялся и подошёл к кораблю.

– Эй, есть кто живой?

Тишина. Надо посмотреть, что сталось с моими попутчиками. Через пролом в борту я проник в трюм корабля. По колено в нём стояла вода, в котором плавали два трупа. Я побрёл дальше. Никого. Я хорошо помнил, что на судне было около тридцати членов команды, трое из торговой делегации и я. Нашёл я только два трупа. Должны же быть ещё люди? По моим подсчётам в экспедиции был тридцать один человек. Может быть – покинули судно и сошли на берег? Надо поискать следы на берегу.

Тем же путём, через пролом в борту судна я вернулся на сушу, прошёл вдоль кромки прибоя. Следов не было. На душе скребли кошки. Где я? Что за земля, где мои попутчики?

Я вновь проник на судно, напился воды из латунного бака, нашёл пару отсыревших сухарей и с жадностью съел. Надо осмотреть окрестности, может быть – какая‑нибудь рыбацкая деревня рядом. В полукилометре возвышался приличных размеров холм, и я направился к нему.

То ли ослаб я, то ли холм казался ближе, чем есть на самом деле, только шёл я до вершины часа два. А когда взобрался и осмотрелся вокруг, настроение моё совсем упало. Суша оказалась всего‑навсего островком… Километр в длину и метров триста в ширину. Вокруг плескалась вода, и только очень далеко на востоке чуть проступала полоска суши.

Куда же меня занесло? Где дом? Где люди? Никакого жилья или признаков присутствия людей на острове я не увидел. Повторять судьбу Робинзона Крузо мне совсем не хотелось.

Так, надо действовать. Пока есть силы – перетащу с корабля на берег съестные припасы. Не дай Бог, повторится шторм – есть будет нечего.

Три дня я перетаскивал с корабля и относил подальше от воды сухари, солонину, крупы, соль. Даже ухитрился прикатить бочку с вином, и вторую, поменьше – с ромом.

На четвёртый день, когда уже ломило спину от перетаскивания тяжестей, я решил передохнуть и обойти остров по берегу. Надо всё‑таки осмотреть остров тщательнее и заодно узнать, есть ли здесь пресная вода. На ближайшее время – месяца на два – продовольствие есть, но пресная вода на судне может скоро закончиться – что тогда?

Я зарядил пистолет свежим порохом, проверил, легко ли сабля выходит из ножен, и тронулся в путь. Идти по плотному песку было легко.

Через полчаса хода я наткнулся на небольшой ручеёк, стекавший в море. Я вдосталь напился свежей воды. Теперь я точно знал, что смерть от жажды мне не грозит.

Немного передохнув, я продолжил путь. Ничего, что напоминало бы о присутствии человека, я не нашёл, и часа через четыре вновь вышел к разбитому кораблю. Уселся на разбитой палубе. Итак, две новости: одна хорошая – есть вода, вторая плохая – остров необитаем. Где я? Бывают ли здесь корабли? Как далеко мог шторм отнести наш корабль? Эти вопросы мучили меня больше всего.

Капитан держал курс против ветра, пока не сломало руль – дальше нас носило по волнам, как щепку. По моим, очень приблизительным расчётам, далее чем на пятьсот миль унести судно не могло. Значит, я не очень далеко от Европы. Это давало хоть какую‑то надежду. Если невдалеке проходят торговые пути, есть шанс, что меня могут найти – если я подам сигнал.

Надо сложить на вершине холма сучья, приготовить костёр. Как только увижу судно – зажгу костёр. Причём, даже хорошо, если дрова будут не совсем сухие – больше дыма будет. Займусь этим завтра с утра. Теперь же надо тащить с корабля всё, что можно унести одному человеку, начиная от плотницких инструментов и кончая верёвками. Мне нужно построить на берегу хоть какое‑то укрытие от непогоды – шалаш, хижину – что получится. Всё‑таки я не плотник.

Остаток дня я вытаскивал инструменты, кое‑какое оружие, котелки, мешки, ложки, доски. парусину от парусов и много чего ещё, полезного в моём положении. Сначала я с палубы сбрасывал всё на берег, потом спускался с разбитого судна и относил вещи подальше от воды.

Я уже приметил, что во время прилива морская вода довольно далеко заходит на берег, иногда оставляя после отлива приятные сюрпризы в виде рыбы. Мне даже удалось дважды сварить уху – плохо только, что кроме рыбы и соли в этой ухе не было ничего. Зато запивал я скромную уху очень неплохим вином. Видимо, это вино на судне предназначалось для корабельных начальников, а может быть, его перевозили на продажу.

За неделю я ободрал корабль, вытащив всё, что мог унести. Жалко, что компас был разбит, зато в каюте капитана я нашёл сундучок с морскими картами и секстантом. Ах, как жаль, что я не умею ими пользоваться – хотя бы определил, куда меня занесла стихия. В разбитом комоде нашлась и судовая касса – два увесистых мешочка: один потяжелее – с золотом, другой – с серебром. Я с любопытством разглядывал иностранные монеты; сначала хотел оставить ценности на судне, потом всё‑таки решил забрать на берег. На острове они не нужны – на них здесь не купишь ни еды, ни одежды, но в душе я питал надежду, что остров как прибежище – не навсегда, что мне удастся каким‑то образом выбраться на материк.

Обходя островок, я обнаружил интересную скалу: внизу у неё был уступ, и каменная глыба нависала карнизом над землёй, образуя естественное укрытие. В голове созрела мысль – ведь стоит спереди и немного с боков загородить досками эту полупещеру, как получится небольшое жилище с непротекающей крышей.

Я перетаскал сюда доски с обшивки корабля, и два дня занимался строительством деревянных стен. Укрытие получилось неказистым, небольшим по размеру, но от ветра и ночной прохлады защищало, и я надеялся, что и от дождя укроет тоже. Затем я перетащил сюда самый ценный груз – оружие, продовольствие и судовую кассу.

Ежедневная тяжёлая работа настолько меня утомила, что я решил дать себе день отдыха.

Взобравшись на вершину холма с подзорной трубой, которую обнаружил в каюте капитана, я стал обозревать морскую гладь.

Вдалеке, на восходе солнца, виднелась узкая полоска суши. Эх, добраться бы до неё. Мне бы хоть маленькую шлюпку. К сожалению, бывшую на корабле довольно большую шлюпку сорвало ещё в самом начале шторма. Плот делать долго – надо рубить деревья и как‑то перетаскивать их к воде. В одиночку эта работа займёт не один месяц, к тому же я не знаю, какие здесь течения. Учитывая, что плот трудно управляем, меня могло унести неизвестно куда.

Больших деревьев, пригодных для того, чтобы можно было сделать лодку‑долблёнку, на острове не было. За полдня, что я просидел на вершине, нигде – даже вдали – не промелькнуло ни одно судно, не показались паруса. Видно, островок лежал вдали от оживлённых морских путей.

Завтра начну собирать сучья и разведу на вершине костёр. Может быть, хоть кто‑нибудь заметит огонь или дым. Обычно на море такие сигналы не остаются без внимания. Однако я не стал спешить с костром: бывает, поспешность может стать и роковой…

Спустившись с холма, я забрался в своё жилище, улёгся в гамак, принесённый с корабля, и уснул. Известное дело: сон – лучший отдых. Во сне я видел дом в Нижнем, Лену с Васяткой, купца Крякутного. Мне даже во сне захотелось домой. Потом раздалась стрельба, и мне подумалось: «Опять татары напали?» Я вздрогнул и проснулся. Тишина. Я вновь стал придрёмывать, когда послышались выстрелы. Стреляли где‑то на берегу. Я вскочил, сунул за пояс заряженный пистолет, поправил саблю и выбежал из хижины. Стреляли далеко, где‑то у западной оконечности острова.

Я шёл по лесу вдоль берега, не выходя на открытое место. Жизнь научила осторожности. Неизвестно – кто стреляет и почему.

Подобравшись поближе к западному побережью, я услышал громкие крики на английском. Занятно. Прячась за кустами и деревьями, я приблизился. У берега стояла шхуна, а на мачте болтался «Чёрный Роджер». Пираты! Мне на острове только их и не хватало для полного счастья! Чего их сюда занесло? И как скоро они уберутся с острова? Вот уж кого я не стал бы просить взять меня на борт. Ещё большой вопрос – сразу меня прирежут или выкинут с палубы в море. А если и останусь на судне и встретится военный корабль – вздёрнут на виселице без суда и следствия. И никому я не докажу, что не пират и попал на судно случайно. Нет, буду ждать другого удобного случая.

Пираты высыпали на берег, пили из бутылок вино или ром – кто их там разберёт? Шумели, ругались, палили из пистолетов в воздух. Вели себя, как в распоследнем кабаке. Видимо, обмывали успешно провернутое дельце. Не иначе – добыча попалась богатая. Захватить бы посудину, да это только мечты…

Насколько я смог посчитать – их двадцать шесть человек, а я один. А пираты – народ решительный, отчаянные сорвиголовы, крови не боятся – ни чужой, ни своей. На испуг их не возьмёшь. Как говорится – «не по Хуану сомбреро» или, если по‑русски, – «не по Сеньке шапка». А если угнать корабль? Тоже отпадает вариант, хотя бы по той самой причине, что не моряк я. Видел, как ставят паруса, стоят за штурвалом, но сам не пробовал. При взгляде со стороны действия профессионала всегда кажутся простыми и лёгкими. Но это только видимость. Да и для того чтобы распустить паруса, нужен не один человек, а хотя бы четверо‑пятеро. А я – один. Чёрт, судно – вот оно, рядом, а не уплывёшь с этого островка.

Пираты вытащили с судна связанного человека и поволокли его к дереву. Прислонили к стволу ясеня и примотали верёвками. Вернулись на судно и таким же образом вытащили и привязали рядом второго. А далее, не обращая внимания на привязанных, пустились в разгул. Развели на берегу костёр, начали жарить мясо. До меня долетали ароматы, от которых потекли слюнки. Как же давно я не ел свежей убоины. Каждый день солонина да сухари. На острове водились птицы, но у меня не было лука. Можно было соорудить силки, чем я и думал заняться, но в заботах об обустройстве жилища руки до свежего мяса не доходили. Надо забыть о мясе, хотя запах, дразнящий моё обоняние, был просто восхитителен.

Сейчас другое должно меня занимать. Кто эти пленники? Тоже пираты, которые проштрафились, скажем, за попытку бунта или крысятничество при дележе добычи? Или люди с захваченного ими судна? Что делать? Попытаться их втихую освободить? Ночью можно попробовать, если пираты не убьют их раньше. И опять же – если я их освобожу, негодяи с утра бросятся искать беглецов. Остров невелик, и нас найдут быстро. Оружия у меня в хижине хватает, но умеют ли пользоваться им привязанные к дереву люди? Ждать и спокойно смотреть, как убьют, возможно, невинных жертв? Или совершить роковую ошибку и самому погибнуть вместе с неизвестными от рук пиратов? Цена ошибки – моя жизнь.

Меж тем начало смеркаться. Пираты ели поджаренное мясо, пили ром из бочки, прикаченной с корабля. Между ними иногда вспыхивали ссоры и даже потасовки, пресекавшиеся, впрочем, довольно быстро. Я уже приметил пирата, которого остальные разбойники слушались беспрекословно. Наверное, их капитан. Надо запомнить его приметы, и если придётся принять бой, постараться убить его в числе первых. О привязанных к деревьям пленниках пираты на время забыли. Не иначе – оставили кровавое представление на утро, на похмелье.

Я пополз к пленникам. Моя задача облегчалась тем, что пленники были привязаны к деревьям, стоящим на опушке леса.

В лесу было уже совсем темно, а на берегу ярко, разбрасывая искры, горел костёр. Это хорошо, от света смотреть в темноту – ничего не увидишь. Я поднялся, прячась за деревом, подошёл к пленнику, осторожно тронул за плечо. Мужчина вздрогнул от неожиданности, но смог сдержаться – не крикнул, даже не повернул головы. Молодец, значит, есть выдержка. По‑моему, мы сладим.

– Ты кто?

В ответ – быстрый шепот на французском. Ни черта не понятно. Языка не знаю, да ещё и лопочет очень быстро. Я медленно повторил вопрос на английском. Пленник понял, кивнул.

– Шевалье де Гравье.

Шевалье – это добрый знак, значит, не из пиратского племени. Я посмотрел на пиратов. Пьянство продолжалось, на пленников никто не обращал внимания. Да и чего на них смотреть? Связаны добротно и никуда дальше острова не убегут.

Я вытащил нож, разрезал верёвки. Пленник стал растирать затёкшие руки. Затем показал на нож. Немного поколебавшись, я отдал нож ему. Шевалье, прячась за деревьями, подошёл ко второму пленнику, разрезал путы, тихо что‑то прошептал на ухо. Оба вернулись ко мне. Шевалье с видимой неохотой вернул нож. Мне ничего не оставалось, как вести их за собой в свою хижину. Теперь моя судьба неразрывно связана с этими двумя бывшими пленниками. И времени у нас, чтобы решить, что делать дальше, только до утра. Утром пираты обнаружат пропажу пленников и устроят поиск беглецов.

Я завёл их в хижину, зажёг масляный светильник, снятый мной с кормы судна.

Пленники разочарованно обвели взглядами хижину. Похоже, они надеялись, что я приведу их в дом или в крепость. Головой ручаюсь, они и сейчас не знали, что находятся на маленьком, необитаемом островке.

– Маркиз де Люссак, – представился второй пленник пиратов, кивнув головой.

– Я московит, русский, Георгий.

– А, Георг, как английский король. Спасибо за освобождение. Где мы?

Как мог, используя слова, которые удалось вспомнить, я объяснил, что потерпел кораблекрушение, и вот – мы на острове. Настроение у бывших пленников упало. Остров – это плохо, с него не уйти, и мы вынуждены принимать решение. Это они уже поняли сами.

Я подошёл к оружию, сваленному в углу хижины, откинул рваный парус, жестом богатенького Креза пригласил господ к арсеналу. Мужчины подошли, окинули груду оружия жадными взорами. Оба схватились за сабли, сразу нацепили на пояса. Де Гравье взялся за мушкет, маркиз потянулся к пистолету. Оба вопросительно посмотрели на меня.

Я подкатил небольшой бочонок пороха. На разбитом корабле была небольшая пушка и порох. Правда, порох пушечный – зёрна крупноваты. Но другого у меня не было.

Французы уселись на ящики, а я предложил им вина и сухарей. Оба с жадностью накинулись на еду.

Хотя языковой барьер сильно мешал, но тем не менее мы принялись обсуждать, что делать дальше. О бездействии и речи не было. Все трое осознавали, что утром пираты поймут – пленники каким‑то образом освободились от пут и укрываются в лесу. С островка деться некуда, и капитан пиратского судна устроит облаву. Следовательно, вопрос нашей жизни и смерти предрешён. Остается единственный вариант – попытаться перебить пиратов и захватить судно.

Наши шансы победить очень невелики, погибнуть можем все, но хотя бы в бою, а не как овцы на заклании. В случае успеха можно уплыть с острова. Учитывая, что вдали видна полоска земли, нам не потребуются знания и умения навигации. Французы предложили напасть на пиратов прямо сейчас, ночью, пользуясь тем, что они пьяны.

После обсуждения я выдвинул другой план. Заключался он в том, что ближе к утру французы занимают свои места у деревьев, как будто они там провели всю ночь. Поскольку их руки будут заведены назад и не видны спереди, им следует держать в руках по пистолету и сабле. Я тем временем попытаюсь проникнуть на шхуну и захватить её. Учитывая, что почти все пираты будут на суше, это вполне реально. На шхуне будет один, может быть двое, дежурных, а если повезёт, то и никого. Пираты – не регулярный флот. К чему выставлять дневальных на необитаемом островке, когда рядом, на берегу, вся команда? А для нас захват судна важен чрезвычайно. Я уже видел, что на шхуне есть пушечные порты, стало быть, есть и пушки. Они усилят нашу мощь многократно, с ними у нас есть шанс одержать победу. Что смогут противопоставить пираты, находящиеся на берегу, без укрытий, с саблями и пистолетами, пушечному огню в упор?

К тому же абордажные сабли, которыми вооружены пираты, удобны лишь при захвате судов. Они короче и шире обычных сабель, чтобы эффективней действовать в стеснённых условиях корабля, где мешает теснота, переходы, трапы, свисающий такелаж. На берегу же обычная сабля имеет преимущество тем, что длиннее на пядь. В бою это преимущество может оказаться решающим.

Порешили на том, что я захватываю судно, готовлю пушки и жду. Как только пираты направятся к пленникам и подойдут близко, те из пистолетов произведут по выстрелу, попытавшись убить капитана и его помощника, а дальше будут рубиться на саблях. Услышав выстрелы, я поддержу французов огнём из пушек. Поскольку перезарядить их не будет времени, да и не знаю я, где хранятся на шхуне порох, ядра и картечь, спрыгиваю с судна на берег и вступаю в схватку с пиратами.

Были, конечно, в нашем плане шероховатости, но выбора у нас не оставалось. Теперь всё зависело от удачи. Главное – проникнуть на корабль и перебить охрану.

Решили – пленникам идти сейчас к опушке, наблюдать за пиратами. Мне – пытаться захватить шхуну ночью: всё‑таки темнота поможет, да и пираты пьяны. Если план по каким‑либо причинам сорвётся, всем вступать в бой одновременно.

Мы поднялись и двинулись в путь. Поскольку остров я уже неплохо знал, то быстро вывел французов на опушку леса, прямо к деревьям, где они были привязаны ранее. Бульшая часть пиратов уже спала на песке в живописных позах, но несколько разбойников ещё бродили по берегу. Похоже, исчезновения пленников никто пока так и не заметил.

Мы пожали друг другу руки, и я пошёл назад, в лес. Я решил отойти по лесу, выйти на берег и подобраться к шхуне по воде, но не вплавь, а идя от берега по мелководью. По берегу – опасно, можно нарваться на пьяного пирата, плавь – не позволят оружие и сапоги, которые на мне.

Я попрыгал – никакого бряцания нет. На поясе были только сабля и нож. Свой испанский пистолет я отдал шевалье.

Я обернулся в сторону восхода, осенил себя крестным знамением и вошёл в воду; осторожно переступая ногами, чтобы не упасть и не плеснуть водой, подошёл к корме шхуны.

Тёмная громада корабля нависала надо мной на добрых четыре метра – кормовая надстройка всегда выше палубы. Я подошёл к борту и, как слепой, стал шарить рукой по обшивке. Должна же где‑то здесь быть верёвка. На парусных кораблях с борта всегда бросали за борт верёвки – так называемые концы – на случай, если кто упадёт за борт, он сможет ухватиться за спасительный конец. К верёвкам, кроме того, крепили лини с грузом для измерения глубины, а также для измерения скорости хода корабля.

Наконец я нашёл верёвку, подёргал её – прочная, не гнилая, с завязанными на ней узлами. Тем лучше – легче взбираться на борт будет.

Я стал подтягиваться на руках, упираясь подошвами в обшивку борта. Когда голова уже поднялась над поручнями, ухватился за них руками и замер. Надо осмотреться. Вроде тихо, никакого движения. Я подтянулся и перевалился на палубу. Господи, как же воняет на шхуне! Запах прогорклого жира, пролитого на палубу вина, вонь немытых тел – всё смешалось в невыносимое амбре. И как только они здесь могли существовать?

Я лежал на палубе и вслушивался в ночную тишину. С одежды стекали струйки воды. Ночь была тёмной, безлунной, и только отблески пиратского костра на берегу позволяли видеть хоть что‑нибудь в неверном колеблющемся свете. На палубе, рядом со сброшенным на берег трапом, послышался всхрап. Ага, всё‑таки есть дневальный, только он спит.

Я ползком стал подбираться к пирату. Так и есть, спит, широко разинув рот.

Я вытащил нож из ножен, толкнул свободной рукой спящего. Нельзя убивать сонного – обязательно вскрикнет, надо разбудить. Пират прекратил храпеть, вздрогнул и открыл глаза. Больше он ничего сделать не успел – я всадил ему нож в сердце. Пират дёрнулся и затих. Не вытаскивая нож, чтобы не залить палубу кровью, я волоком подтащил труп к открытому люку трюма, выдернул нож из тела, обтёр его об одежду пирата и столкнул труп в трюм.

Раздался глухой удар.

– Ты что, так нажрался рома, что не видишь люка? Сейчас я тебя поучу, скотина! – раздался голос с кормы.

Ко мне нетвердой походкой направился ещё один пират. Его в темноте я не увидел и не услышал, когда проник на шхуну. Я улёгся на краю проёма в трюм, выхватил нож и сунул лезвие под себя, чтобы не блеснуло предательски в ненужный момент. Пират приблизился, пнул меня ногой:

– Каналья!

Больше он не успел ничего сказать. Я сделал подсечку ногой и, когда пират грохнулся на спину, здорово ударившись головой о палубу, я пырнул его ножом. Нож тут же выдернул и стал вслушиваться – не преподнесёт ли темнота новых сюрпризов? Нет, на судне тишина. Я спихнул тело в трюм.

Ползком, чтобы не возвышаться над бортом, обследовал судно. Нет, больше никого не было.

Я спустился по трапу на орудийную палубу. Почти ничего не видно. Я на ощупь стал обследовать пушки. Сунул руку в ствол одной, нащупал пыж. Отлично, значит, там картечь. Для стрельбы по живым целям – самое то. То же во второй пушке и в третьей. К сожалению, в трёх других – ядра. Они хороши, когда стреляют по кораблям, пробивая обшивку и ломая шпангоуты. Но и три пушки, готовые к стрельбе – удача. Надо ещё найти жаровню и металлический прут. В темноте, натыкаясь на различные предметы и набив пару шишек на лбу, я нашёл жаровню, а рядом с ней – прут и куски древесного угля. Завтра, с первыми лучами солнца, мне надо будет разжечь уголь. Мне на руку, что он горит почти бездымно, не привлекая внимания.

Пушечные порты – такие крышки, закрывающие борта от воды, открою в последний момент, когда уже буду готов к стрельбе, чтобы не насторожить пиратов раньше времени.

Я выбрался на верхнюю палубу, улёгся рядом с трапом. Если ещё кого‑либо занесёт на шхуну, придётся успокоить непрошеного гостя. Интересно, как там мои французы? Не сдрейфят ли в решающий момент? Я их знаю несколько часов, никогда не видел в бою, можно ли на них положиться? Судя по тому, как уверенно они обращаются с оружием, можно предположить, что воины бывалые. Однако же попали в плен. Сдались? Или были захвачены пиратами врасплох?

Пираты наконец угомонились, даже самые стойкие выпивохи улеглись спать. Костёр догорал, только тлели угли. Я и сам начал впадать в некоторое оцепенение, хотелось спать. Наверное, скоро рассвет, по себе знаю – самое тяжелее время, когда сильнее всего хочется спать, – от четырёх до шести утра.

Наконец забрезжил рассвет. Темнота стала сереть, видимость постепенно улучшалась, и вскоре я смог разглядеть у деревьев моих французов. Они стояли смирно, как будто привязанные. Пираты спали – никто даже не шелохнулся, и я решился подать соратникам знак – приподнялся над бортом и помахал рукой. Почудилось мне или нет, но французы кивнули головами. Это славно, значит, они поняли что шхуна захвачена, и это взбодрит их, придаст сил. Теперь дело за вами, а я постараюсь не подкачать. Только от наших совместных действий зависит, уйдём мы отсюда на корабле или наши трупы истлеют на островке, поклёванные стервятниками.

Постепенно начали просыпаться пираты. Вставали, нетвёрдой походкой подходили к морю, опорожняли мочевые пузыри, шли к бочке с ромом, зачерпывали его ковшом, похмелялись. От вечернего и ночного веселья не осталось и следа. Рожи помятые, злые. Наступал ответственный момент – а ну сейчас попрутся на шхуну? Но, видимо, за период плавания судно им настолько осточертело, что никто даже головы к шхуне не повернул.

Снова вспыхнул костёр, пираты принялись догрызать вчерашнее мясо, снова изрядно выпили. Похоже, они и не собирались сегодня отчаливать. Наконец поднялись и нестройной толпой направились к пленникам.

Я пружиной метнулся вниз, на орудийную палубу, разжёг лучины, приготовленные канонирами, подбросил древесного угля и сунул в жаровню металлический прут. Ухватившись за верёвку, поднял пушечный порт. Никто и внимания на это не обратил, все пираты стояли к шхуне спиной. Я пооткрывал остальные порты, стал наводить пушку на толпу. И тут, неожиданно для меня, грянул пистолетный выстрел, за ним – второй. Раздались крики. Всё, нельзя терять времени. Надо ковать железо, пока горячо.

Я схватил прут из жаровни, поднёс к запальнику. Грянул выстрел, всё заволокло пороховым дымом. За плотной пеленой ничего не было видно, но я перебежал к другой пушке и поднёс запал. Громыхнуло, пушка изрыгнула картечь. С берега неслись крики, стоны, проклятия. Видимо, не промазал. Пороховой дым отнесло в сторону, и я увидел лежащие трупы и раненых. Половина пиратов выбыла из строя. Часть оставшихся, обнажив сабли, бежала к шхуне. Они размахивали саблями и пистолетами, но не стреляли. Ага, попалили вчера на гульбище и не перезарядили оружие.

Я навёл по гуще набегающих морских разбойников третью пушку с картечью и жахнул. Всё‑таки картечь на пятидесяти метрах – оружие страшное. Полетели куски тел, обрывки одежды. До шхуны не добежал никто.

Я выглянул в пушечный порт. У леса кипела схватка. Французам приходилось туго, надо помогать. Я выскочил на верхнюю палубу, по трапу сбежал на берег, у одного из убитых пиратов выдернул из руки абордажную саблю. Она тяжела и неудобна, но теперь у меня в левой руке – трофей, а в правой – своя, испытанная в боях сабля.

Добежав по песку до леса, я ввязался в бой. Моего появления пираты не ожидали, никто не оборачивался назад, и мне удалось сзади заколоть двух пьянчуг. Шевалье де Гравье и маркиз де Люссак оборонялись яростно, но на них наседали сразу по три человека. Одному из нападавших на маркиза разбойников я снёс голову трофейной саблей и, видя, что шевалье приходится совсем туго, бросился туда.

Ко мне повернулся один из пиратов и со звериным рыком бросился навстречу. Силы у пирата было много, но техники и умения – никаких. Я отбивал его удары левой рукой с трофейной саблей и, выждав удобный момент, всадил испанский клинок ему в шею. Добив другого пирата в грудь, я бросился к шевалье на помощь. Видимо, француз совсем выдохся и только защищался. Минуты жизни его были бы сочтены, не приди я на помощь.

Я напал на пирата, яростно вращая обеими саблями. Ошеломлённый, он стал отступать, споткнулся об убитого и упал. Подняться ему я не дал, рубанув саблей по ноге, а затем вогнав трофейную саблю в живот. Затем обернулся к шевалье. Он был ранен в руку, кровь обильно пропитала рукав его рубашки.

Пират уже предвкушал победу, сабля в его руке летала молнией и вдруг высекла искры, столкнувшись с моей. Пират резко повернулся ко мне, но тут шевалье де Гравье собрался с силами и вонзил свою саблю пирату в спину. Пират на мгновение замер, и я его добил, чиркнув саблей по шее. Шевалье побледнел и без сил уселся на землю.

Я бросился к маркизу. Одного из двух оставшихся противников он ранил в живот, и тот сейчас в предсмертных муках корчился на земле, а второго совместными усилиями мы быстро одолели. Маркиз де Люссак тяжело дышал – видимо, он последние минуты дрался на одном характере, потом сел на поваленное дерево. Пусть передохнут, им досталось больше моего.

Я добил раненного в живот пирата, стал обходить берег. Где находил раненого, немедля добивал. Нельзя оставлять за собой недобитого врага, если не хочешь получить нож в спину. Обошёл и осмотрел всё поле боя. Неужели мы сделали невозможное?

Судно слегка покачивалось на волне, берег был усеян мертвыми телами пиратов. Начиная осуществлять план, я сомневался, удастся ли совершить задуманное? Слишком велика разница в силах, да ещё и языковой барьер затруднял взаимодействие. Я беспокоился – правильно ли меня поняли французы. Но мы сделали это, мы победили.

Я добрёл до опушки, присел перед де Гравье. Он был бледен, сказывалась кровопотеря. Я вытащил нож, отхватил от его же рубашки край подола и перевязал руку. Больно, но рана не смертельная. Можно и дух перевести. Де Люссак уже отошёл, отдышался. Поднявшись, он подошёл к нам, пожал мне руку, долго и быстро что‑то говорил. Я ни черта не понял.

Теперь можно и перекусить, даже немного выпить. Времени у нас полно.

Одежда, лицо, руки у всех нас были в крови, как в фильмах ужасов. Я добрёл до воды, умылся, застирал одежду. Оказалось, на левой руке есть две небольшие раны. Когда я их получил, даже не почувствовал. Глядя на меня, подтянулись и французы. Обмылись, прополоскали одежду и, за неимением другой, натянули её на себя в мокром виде. Ну и слава Богу, стали походить на людей, а не кровавых маньяков.

На мачте пиратской шхуны болтался пиратский флаг. Я внимательно посмотрел на маркиза – он моложе всех, к тому же шевалье потерял много крови. Маркиз понял, полез на мачту, цепляясь за ванты, сорвал и сбросил флаг в море. Уже лучше. Не сговариваясь, мы подошли к затухающему костру, поели остатки пережаренного мяса, запили ромом.

После схватки с пиратами вставал насущный вопрос – как уплыть на судне? Шхуна – вот она, только как управлять ею втроем, учитывая, что один из нас ранен и ослаб? Я лично в мореходном деле не смыслил ничего.

Французы сидели у костра, переговаривались. Я же полез на шхуну – надо посмотреть, что у неё в трюмах.

Через распахнутый люк виднелись какие‑то тюки. Недолго думая я вспорол ножом один тюк. Да это же чай! С чем ещё можно спутать эти сухие листики? А запах?! Давненько я не пил чай – может быть, кто‑то из купцов и привозил для себя это заморское чудо, но что‑то на торгу я его не встречал.

Я отыскал небольшой котелок, щедро сыпанул туда чая, залил водой, подвесил над костром. Вскоре от котелка распространился дивный, почти забытый аромат. Французы завертели носами, живо обсуждая увиденное. Я снял котелок, разлил по кружкам. Не спеша прихлёбывал из кружки, наслаждаясь вкусом. Это не какой‑нибудь грузинский пополам с трухой. Чай был красновато‑коричневого оттенка с божественным ароматом и терпким вкусом.

Французы восхищенно цокали языками: им напиток нравился и, похоже, был знаком. Не спеша, на троих опустошили весь котелок чая, и мне даже показалось, что прибавилось сил.

Я подсел к костру. Теперь надо решать, как нам выбираться. Земля видна вдалеке, можно добраться без карты и штурманских познаний, но как управляться с парусами? Маркиз, как мог – на смеси английского, французского и жестами – объяснил, что он сможет поднять один носовой парус с моей помощью, а де Гравье постоит за штурвалом – невелика наука, к тому же не по узкому фарватеру в шхерах пойдём.

На том и порешили, договорившись выйти утром. А сейчас – отдыхать. Шевалье надо немного восстановиться, а мне перетащить наиболее ценные вещи на пиратскую шхуну. Я не привык лениться и тянуть время и потому сразу направился к своей хижине. Немного груза, но за одну ходку не унесу. Сначала захвачу сундучок из каюты капитана – там деньги и карты, вторым рейсом – оружие. Жалко бросать его здесь ржаветь. Тем более что оно отличной шеффилдской стали.

Я перетащил сундучок, изрядно оттянувший мне руки. Маркиз сидел с шевалье, продолжая отдыхать. Я покачал головой, показал на разбросанное пиратское оружие – сабли, пистолеты. Оно нам ещё может самим пригодиться, а при нужде продадим, будут деньги. Оружие в цене, воюют все – разбойники, пираты, армии, королевства.

Маркиз нехотя поднялся, стал собирать сабли и нес их перед собой, как охапку дров. В бою он проявил себя неплохо, дрался просто отчаянно, а сейчас опустил руки. Или господа‑дворяне считают, что раз я московит, стало быть – варвар? И должен им прислуживать? Конечно, как воевать или охотиться – занятие дворянское, ну тогда и освобождались бы из плена сами, чего же принимали помощь от варвара?

Я сделал вторую и последнюю ходку к хижине, перенёс оружие и кое‑какую одежду.

Маркиз уже собрал всё боевое железо и грудой свалил его на палубе. Я что – холоп при них? Я со злости спихнул всё оружие в открытый люк трюма.

Надо теперь куда‑то пристроить капитанский сундучок и свои личные вещи. Поколебавшись, я потащил сундучок в каюту капитана пиратов. В каюте было почище, чем в некоторых других местах шхуны: на полу – персидский ковёр, не иначе – пиратская добыча. А в шкафу я нашёл богато украшенный золотым шитьём камзол и мешочек золотых монет. Развязав его, я с любопытством разглядывал монеты – таких я на Руси не видел. По окружности и в центре вилась арабская вязь. Не иначе – цехины. Как бы они не назывались, всё равно золото, пригодится. Я бросил мешочек в капитанский сундучок, а сам сундучок затолкал в шкаф.

Вторым рейсом я перенёс оружие, не спеша зарядил пистолет – пусть лежит готовым к действию. Спать улёгся в каюте, ложе пиратского капитана было широким и мягким. Душновато в каюте было, а окна не открывались. В ней были именно окна, а не иллюминаторы.

Французы вытащили со шхуны матрасы и устроились на берегу, рядом с судном. Воздух здесь был свежий, морской, без застарелой вони, как на судне, и влажной духоты. Французы долго болтали между собой, под их болтовню я и уснул.

С первыми лучами солнца я уже был на ногах. Меня грела мысль, что сегодня я покину необитаемый островок. Умывшись, я развёл костерок. Надо вскипятить воду, попить чаю, пусть и с сухарями. Не на пустой же желудок отправляться в плавание.

На запах свежезаваренного чая подошли французы. Почаёвничали и решили отплывать.

Шевалье де Гравье встал за штурвал, сегодня он уже выглядел получше: хоть и был ещё бледен, но на ногах держался уверенно.

Я отвязал от камней швартовы, втянул на борт тяжеленный трап. Маркиз де Люссак ловко взобрался по вантам на реи мачты, призывно махнул мне рукой. Делать нечего, пришлось лезть, уподобляясь пьяной обезьяне. Маркиз отвязывал рифы, показывая мне, что я должен делать. Носовой парус с хлопком упал, и я еле удержался, чтобы не свалиться на палубу. Парус наполнился ветром, и мы медленно отвалили от острова.

Ура! Мы покинули этот остров, и пусть со шхуны пока ещё можно было перепрыгнуть на сушу, наш морской поход начался.

Мы ещё вчера решили не рисковать, идти только под одним носовым парусом. Пусть скорость при этом невелика, но судном можно управлять нашими скромными силами, и самое главное – пусть медленно, но мы будем с каждым часом приближаться к такой вожделенной земле.

От избытка чувств я заорал что‑то невразумительное. Маркиз и шевалье удивились, но поняв, что я ору просто так, в ознаменование нашей победы и отплытия, дружно прокричали «Виват!».

С высоты мачты земля была видна лучше, чем с берега. Мы спустились на палубу. Французы снова что‑то затараторили на своём языке. А я уселся на носу и стал глазеть по сторонам.

В пределах видимости судов не было, хотя я в душе и побаивался встречи с любым кораблём. Должного сопротивления мы оказать не сможем и можем стать легкой добычей любого судна, которое захочет нас атаковать.

Земля меж тем приближалась, на ней уже можно было разглядеть холмы, покрытые зеленью, и даже какаую‑то деревушку. Я указал на неё шевалье, и он подправил курс шхуны штурвалом. Ветер дул ровный и попутный, и после полудня мы уже подошли к земле.

Что это за суша? Какая страна? Мы с маркизом взобрались на мачту и убрали парус. Шхуна по инерции прошла ещё полсотни метров и мягко ткнулась носом в прибрежную гальку. Маркиз лихо спрыгнул с палубы на берег и отправился к недалёкой деревушке.

Навстречу ему уже бежали любопытные дети. Вот они встретились, коротко переговорили, и маркиз вдруг развернулся и бросился бежать к нам. Я почуял неладное, сбросил за борт верёвочную лестницу. У пиратов с каждого борта были приготовлены и лежали свернутыми по лестнице. Маркиз ловко вскарабкался по ней и выдохнул:

– Надо скорее убираться!

Не говоря ни слова, мы полезли на мачту, спустили парус, развернули его по ветру. Шхуна медленно, царапая килем дно, отошла от берега.

Когда мы удалились уже метров на сто и стали перекладывать парус, на берег сбежались взрослые жители деревни, потрясая топорами. У некоторых в руках блестели сабли. Мы переложили парус, и шхуна медленно, а затем быстрее и быстрее стала набирать ход. Маркиз вытер пот со лба.

– Деревня Стогр, Шотландия. Наши враги! Мы чуть не угодили в плен.

Ага, уже какая‑то ясность. Королевство Шотландия на север от королевства Англии – стало быть, нам надо обогнуть её с севера и по Ла‑Маншу спуститься к югу. Тогда слева от нас окажутся земли Франции. Я мысленно представил карту. Далековато нас занесло на бриге торговой миссии мистера Смита во время страшного шторма, когда корабль потерял управление – не иначе как к группе Гебридских островов, что лежали к северо‑западу от Англии. Ну хоть прояснилось, где мы находимся.

Я слегка воспрянул духом. По моим прикидкам, до Франции не так уж и далеко – правда, с такой скоростью, как у нас, мы можем ползти долго. И если нам никто не помешает…

Шевалье де Гравье тоже понял, где мы, и держал курс вдали от берега, но в пределах видимости. Удаляться далеко в открытое море мы не рисковали, мореходы из нас были плохие. Хотя маркиз де Люссак явно когда‑то плавал на морском судне – чувствовалась практика.

Шли до ночи, остановились у какого‑то малюсенького островка, но приставать не стали, бросили якорь. И светильник на корме не зажигали, чтобы не выдать себя. Пожевали сухарей и солонины, запив изрядной порцией вина. Вот чего у нас было в избытке, так это спиртного – несколько бочонков с ромом довольно противного самогонного вкуса, но крепкого, не менее семидесяти градусов. А также несколько бочек вина, причём разного, как мы успели понять. Вот его мы и пили – с пресной водой было туговато, да и отдавала она затхлостью.

Все молча улеглись спать. Каждый обдумывал предстоящий путь. И если французская земля была уже недалеко, то мне ещё предстояло возвращаться домой, на Русь, через пол‑Европы.

Утром все поднялись чуть свет, настроение было тревожным. По той самой простой причине, что мы должны выйти в довольно оживлённые воды, где сновали и гражданские и военные суда. Пронесёт или нет – кто знает? Капитан какой страны захочет посмотреть, что за шхуна идёт без флага? Мы бы и повесили на мачту флаг – той же Франции, да только где его взять на пиратской шхуне?

В молчании погрызли сухарей, выпили немного вина и полезли на мачту распустить парус. Но шхуна упорно не хотела двигаться с места. Якорь! Мы забыли поднять якорь. Снова спустились, стали вдвоём с маркизом крутить лебёдку. Наконец шхуна стронулась с места и стала набирать ход.

На горизонте появлялись белые паруса, но вскоре исчезали. Попадались суда и попутные, сплошь торговые. Наши пушечные порты были закрыты, команда малочисленна. Рассмотрев наше судно в подзорную трубу, пузатые торговые суда следовали дальше, не проявляя к нам интереса.

Далеко слева показалась земля.

– Франсе! – заорали оба француза.

Я был в сомнении – что‑то уж очень быстро, но возражать не стал. Может быть, они узнали родные берега?

Земля приближалась, и мы все с нетерпением ждали встречи с ней. Земля – это конец моего плавания, это начало обратного пути, дорога к дому.

Постепенно начало темнеть. На берегу стали зажигаться огоньки. Шевалье правил судно туда, где огней было больше. И вот настал момент, когда мы вошли в бухту – в порту стояло множество судов. Куда это мы попали?

Мы с маркизом спустили парус, оставив совсем маленький косой на носу. Шхуна довольно сильно приложилась к пирсу, но обошлось без повреждений. Я спрыгнул на причал, стал привязывать швартовы. Добрались, я жив и я на земле, передо нами – порт, город. Уж я найду способ выбраться отсюда, тем более, что деньги у меня есть – и судовая касса с разбитого английского корабля, и трофейный сундучок капитана пиратской шхуны.

Маркиз и шевалье без труда перепрыгнули через борт на камни высокого причала – борт судна возвышался над причалом всего на метр. Пока мы озирались, к нам подошла портовая стража.

Мои французы и стража стали оживлённо болтать на французском, указывая то на меня, то на шхуну. Я стоял спокойно – видимо, они рассказывали о своих злоключениях. Но жизнь всегда полна неожиданностей…

Все трое стражников подошли ко мне и на английском объявили, что я арестован. Я онемел от известия. Такого удара я давно не получал. За что? Стражники пояснили, что со слов уважаемых господ это их судно с драгоценным грузом чая, а я – пират, пытавшийся захватить судно. Какая подлость! Я рванулся к французам, но стоявшие настороже стражники схватили меня за руку. Старший отцепил с пояса мою саблю. Де Гравье стоял, опустив голову, а маркиз де Люссак смотрел на меня с вызовом. Во взгляде его было презрение, высокомерие и даже ненависть. О как! Что я плохого им сделал, чтобы упечь меня в тюрьму?

Никого из знакомых здесь у меня нет, попробуй на суде докажи, что это я спас этих двух мерзавцев. Я – ещё неизвестно кто, а эти французы – дворяне. По существовавшим тогда традициям в обществе в суде положение этих лиц не позволяло лгать.

Не иначе как господа позарились на шхуну и дорогой груз. Сволочи, отплатили «добром»!

Меня повели по причалу. Пока не затолкали в каталажку, надо выяснить – где я?

На мой вопрос стражники рассмеялись.

– А ещё пират! Неужели Амстердам не узнал?

Вот это новость. Я думал, это Франция, а Амстердам – всё‑таки Нидерланды. Самый крупный порт средневековья, перекрёсток всех морских дорог.

В моей душе бушевал гнев и ощущение несправедливости по отношению ко мне. Прочь эмоции, надо трезво взвесить ситуацию.

Легче всего сбежать сейчас, пока не заковали в кандалы и не увели далеко от порта. Ночью в незнакомом городе можно заблудиться. К счастью, стражники меня не обыскали, только сняли с пояса саблю в ножнах.

Я вытряхнул в ладонь кистень. Наивные голландцы, небось, и не подозревают о таком оружии. Я с силой метнул кистень старшему стражнику в затылок – он шёл впереди меня. Шедшему справа – ребром ладони ударил по кадыку. Шедший слева от неожиданности застыл. Я тюкнул его кистенем в лоб, но не жестко, не насмерть. Все трое через некоторое время отойдут, очнутся и наверняка поднимут тревогу. Времени у меня немного.

Я забрал у старшего стражника свою саблю, прицепил на пояс и бегом помчался назад, к шхуне.

Вот она, покачивается у причала. Из окон на корме виден слабый свет. Я вихрем ворвался в капитанскую каюту. Французы стояли у стола и в неярком свете масляного светильника рылись в моём трофейном сундучке. На столе лежали две кучки монет. Не иначе как делят.

Маркиз де Люссак стоял спиной к двери и на шум успел лишь обернуться. Я вонзил саблю ему в живот, провернул, вытащил и уколол в сердце. Шевалье де Гравье сидел на скамье рядом со столом ни жив ни мёртв. Такого исхода они явно не ожидали. Избавились от меня, сдав в тюрьму и в дальнейшем на виселицу – пиратов не щадили – и сразу же давай деньги делить. Интересно, кому бы досталась шхуна и груз чая? Или продали бы и выручку поделили?

Я смотрел в глаза шевалье, раздумывая, как поступить с ним? Де Гравье сполз со скамьи, встал на колени:

– Пощади, я не виноват, это всё он придумал, – рукой шевалье показал на убитого маркиза.

Я уже решил не убивать его – свяжу, брошу в трюм, долго он не просидит. Стражники очнутся, пойдут к шхуне и освободят его. Но шевалье поступил иначе. Когда я, отвлёкшись от него, стал собирать монеты со стола и бросать в сундучок, он выхватил из‑за пояса пистолет. Краем глаза я заметил резкое движение, присел и с левой руки выбросил кистень. Шипастый груз вонзился ему в переносицу, из носа хлынула кровь, и шевалье упал на ковёр, так и не спустив курок. Эти двое равны друг с другом в своей подлости.

Я сгрёб в сундучок последние монеты, захлопнул крышку. Надо срочно уносить ноги.

Взгляд упал на шкаф. Я распахнул дверцы, надел расшитый золотом камзол. Конечно, я выглядел странновато – богатый камзол, грязноватые, потасканные штаны, и на голове нет даже захудалой шляпы. Ладно, не в торговой лавке. Я подхватил сундучок и спустился со шхуны на причал.

Куда идти? Решил выбрать небольшое судно, где бы нашлась для меня каюта – пусть и маленькая, и уговорить капитана доставить меня в Ганзейские земли – тот же Росток. Безрезультно обошёл три судна, а на четвёртом повезло. Капитан небольшого шлюпа согласился подбросить меня до Ростока.

– Располагайтесь, мсье, вот каюта. Завтра с утра выйдем в море.

– Я бы настоятельно просил выйти прямо сейчас.

– К чему такая срочность?

– Дела, за срочность – двойная цена.

Лицо капитана расплылось в слащавой улыбке:

– Можно выйти и сейчас, но я бы хотел получить все деньги вперёд.

Или он меня за нищего принял? А может, за грабителя, которого вскоре могут арестовать, и тогда плакали его деньги? Я усмехнулся и отсчитал капитану четыре золотых. Капитан попробовал монеты на зуб, удовлетворённо кивнул головой и зычно рявкнул: «Боцман!».

Как из преисподней перед нами предстал боцман – с виду сущий пират. У меня шевельнулась мыслишка: «Не попал ли я из огня да в полымя?»

Капитан бросил боцману:

– У нас на борту уважаемый гость. Проводи его в каюту и поднимай своих лежебок, выходим в море.

– Есть, капитан!

Боцман провёл меня в каюту, пожелав спокойной ночи, вышел, и тут же раздалась трель боцманской дудки. По палубе затопали ноги босых матросов. Кораблик качнуло, в борт ударила волна. Мы отходили от причала.

Я осмотрел каюту. Малюсенькое помещение два на два метра – узкий рундук с матрасом сверху, скромный шкаф и столик с зеркалом над ним в углу. Над дверью горит масляный светильник. Никаких окон или иллюминаторов нет. Глухой ящик. Мне это не понравилось, учитывая разбойничью рожу боцмана.

Я нашёл деревянную задвижку на двери, заперся изнутри. Повесил нарядный камзол в шкаф, снял сапоги и улёгся на рундук, уложив рядом с собой саблю, а на стол – заряженный пистолет. Сундучок стоял под столом, не бросаясь в глаза. Теперь можно и отдохнуть.

Качка усилилась, корпус судна кренился на правый борт. Похоже – вышли из порта, идём в открытом море.

Незаметно я уснул и проснулся утром от стука в дверь.

Я открыл задвижку, держа за спиной пистолет.

– Завтрак готов, мсье. Куда прикажете подать – в каюту или на палубу?

– В каюту.

Матрос принёс на подносе завтрак – тонкие ломти хлеба с копчёным мясом, кусочки сыра и кувшин вина. Я не спеша позавтракал и поднялся на палубу.

Вовсю сияло солнце, ветерок надувал паруса шлюпа. До верхней палубы долетали брызги от волн, бьющих в борт. После спёртого воздуха в каюте просто замечательно дышалось.

Я подошёл к капитану, стоящему на мостике рядом с рулевым.

– Где мы находимся?

– Справа от нас уже идут германские земли. Ежели погода продержится такой, как сейчас, завтра уже будем в Ростоке.

– Отлично!

Ага, значит, уже обогнули материковую часть Дании и плывём по Балтике. Я и понятия не имел, где этот чёртов Росток, кроме того, что это где‑то на севере Мекленбурга – одной из германских земель, но не говорить же об этом капитану.

И правда, к исходу следующего дня мы ошвартовались в Ростоке, и я благополучно сошёл на немецкую землю.

Порт был большой, но не шёл ни в какое сравнение с Амстердамом – тот был поболе раза в три. Я походил по причалам, но российских судов не нашёл, и пришлось взойти на попутное судно, следовавшее до Ревеля. Судно было торговым, но имелось у него одно преимущество перед всеми – оно отправлялось тотчас. Фактически я вскочил на подножку уходящего поезда.

Небольшую двухместную каюту пришлось делить с каким‑то торговцем, который мне не мешал, проспав почти весь путь…

Через три дня мы достигли балтийского побережья Новгородской земли, и я сошёл в Мемеле, а через два дня был в Яме. Дальше мой путь лежал по суше. Да и надоели эти корабли изрядно: места мало, еда однообразная – сухари, солонина, к тому же скорость и целостность корабля зависит от погоды. Дует ветерок – идёт судно, полный штиль – кораблик может простоять в миле от порта назначения день, а то и неделю. Нет, не по душе мне морские вояжи. Да и душа уже рвалась домой. Всего‑то километров шестьсот до Вологды и осталось. Добираться решил через Устюжну, почти напрямик.

Чтобы ни от кого не зависеть, я купил на торгу коня, большой кожаный мешок, перегрузил туда содержимое сундучка, перебросил через круп лошади, вскочил в седло и покинул приграничный городишко. Гнал почти до вечера, остановившись на ночь на постоялом дворе.

А через десять дней, измученный непрерывной скачкой, я прибыл в Вологду. Конь исхудал, осунулся, но с честью одолел дорогу. Доброго коня удалось мне купить, хотя я и не завзятый лошадник.

Я по‑хозяйски открыл ворота, завёл коня во двор. Из‑за дома выбежал Васятка, грозно нахмурил брови, но узнал меня в непривычной одежде и кинулся на шею. На визг Васятки выбежала Елена и с ходу повисла на моей шее.

– Задушите, – смеялся я, – дайте в себя прийти.

Я снял с коня мешок, Васятка повёл его в конюшню, снял седло, поставил в стойло, задал овса. Совсем как взрослый. Я бросил мешок в угол, обнял и крепко поцеловал жену.

Наконец‑то дома!

ГЛАВА III


Рассказывать дома о своих злоключениях я не стал – к чему беспокоить домашних? После обеда и баньки я положил на стол дорожный мешок и приступил к ревизии. Морские карты отложил в сторону – может быть и пригодятся в дальнейшем, хотя снова в море меня совсем не тянуло. Пересчитал монеты – их оказалось сто восемьдесят штук, причём разных стран, разного веса, в общей сложности – килограммов пять. Неплохо!

На следующий же день мы пошли на торг. Надо же было порадовать домашних подарками. В Англии я не побывал, до Франции не добрался, из Голландии еле унёс ноги, едва не попав в тюрьму и на виселицу. Одним словом – было как‑то не до выбора подарков. Теперь же в кошеле позвякивали монеты.

Я взял на торг пять золотых. Выбрал Елене красивое жемчужное ожерелье и ярко‑лазоревый сарафан. Васятка истребовал себе новый кафтан, и после многочисленных примерок мы и ему купили обновку.

Возвращались домой довольные друг другом. Дарить ближнему подарки – не меньшее удовольствие, чем их получать. Тем более что истратил я на всё про всё один золотой цехин. Привезённого мною золота могло хватить надолго.

Потянулась спокойная налаженная жизнь. Я съездил пару раз на свой заводик, получил деньги от проданного скипидара. Но сидеть дома и отлёживать бока было не в моём характере. Я много занимался с Васяткой, учил его математике, письму, чтобы парень не рос неучем.

Иногда по велению души, как и почти все горожане, посещал церковь. Обычно ходили в церковь Николы на Ленивой площади, что в Верхнем посаде.

По праздникам я делал пожертвования в церковную кассу, не выделяясь, впрочем, среди других прихожан. Купцы, промышленники регулярно вносили десятину от доходов на пожертвования храму.

На один из праздников, а если быть точным – святых праведных апостолов Петра и Павла, когда после службы я выходил из церкви, ко мне подошёл церковный служка, слегка дотронулся до рукава и, когда я повернул голову, учтиво поклонился.

– Тебя смиренно просит к себе отец Питирим.

Я немного удивился – пожертвования вносил регулярно, церковь посещал часто. Может быть, церкви ещё нужны пожертвования?

Служка отвёл меня в небольшую комнату в приделе.

Встретил меня седовласый священник, осенил крестом.

– Беседа приватная у меня к тебе, Георгий. Не для всех ушей, потому и позвал сюда. Присаживайся.

Я уселся в деревянное кресло, с любопытством ожидая продолжения разговора.

– Имя моё ты знаешь наверняка, но всё‑таки представлюсь – отец Питирим.

– Георгий Михайлов, – привстал я с кресла.

Священник слегка улыбнулся, прошёлся по тесной комнате.

– В святцах Георгий и Юрий – одно имя. И пристально посмотрел мне в глаза.

Я сидел, приняв безразличный вид. Не дождавшись от меня какой‑либо реакции, священник продолжил:

– Знаком ли тебе, сын мой, настоятель Печерского монастыря отец Кирилл?

Меня как молнией пронзило. Я невольно тронул рукой место на поясе, где висела сабля. Правда, сейчас я был безоружен – ходить на службу в церковь при оружии воспрещалось. Но движение рукой не ускользнуло от внимательного взгляда отца Питирима.

– Вижу, знаком, – с облегчением выдохнул священник. – Помогал настоятелю Кириллу человек один – житель Нижнего. Монастырь освободил от удавки разбойничьей, многажды Нижнему помогал в борьбе с татарами, казну стрелецкую разыскал, чем бунт предотвратил. Не знаешь такого человека?

Я сидел с каменным лицом. Что это? Ловушка княжеская? Не похоже. Если бы меня люди князя Телепнева‑Оболенского выследили, так схватили бы на улице, не ввязывая в это дело церковь. Как церковь вышла на меня, когда я сроду в Вологде не назывался своим именем? После слов отца Питирима мозги мои бешено заработали, просчитывая ситуацию. Молчание моё явно затягивалось.

– Я внимательно приглядываюсь к тебе, Георгий. Появился ты у нас не очень давно, службы церковные посещаешь, жертвования церкви серьёзные делаешь, ведёшь себя скромно, заводик прикупил.

Чёрт! Хоть и не поминают в церкви лукавого, но как они меня нашли? И главное – зачем? Если бы я был Питириму не нужен, он не позвал бы на беседу. Шантажировать хочет, чтобы на крючке держать, или деньги вымогать будет? И только вроде жизнь наладилась – дом обустроили, заводик прикупил. Неужели опять бежать придётся, бросив нажитое?

Видимо, я не справился с чувствами – вся гамма эмоций отразилась‑таки на лице. Отец Питирим, как опытный психолог, понял моё состояние, подошёл, положил руку мне на плечо.

– Не волнуйся, Георгий. Ни церкви, ни её служителям ты ничего плохого не сделал. Помнишь ли ещё отца Никодима?

Я вздрогнул. Да в церкви информация собирается лучше, чем в моё время в КГБ. Отец Питирим знает о многих моих похождениях.

– Раньше ты назывался Юрием Котловым.

– Я и есть Юрий Котлов.

– Хорошо, успокойся. Мне всё равно, какая причина заставила тебя изменить фамилию. Если у тебя есть трения с властями али тебя ищет кто‑то из бывших высоких покровителей – церкви это не касается. Телесное, материальное – удел князей и государя, церковь же занимается душами, верой Христовой. Мне кажется, ты сейчас мучительно ищешь ответ на вопрос – как мы тебя нашли?

Я кивнул. Предположения у меня, конечно, были, но хотелось бы услышать их подтверждение.

– Просто сообщили по приходам твои приметы. В Нижнем ты богатые пожертвования храму сделал, церковь регулярно посещал, вот тебя в лицо и запомнили. В Нижнем ты пропал и почти в это же время появился в Вологде. Как тут не сопоставить?

Вот блин, ни одному князю такую сеть по России не раскинуть.

– А сейчас у храма какая беда случилась?

– С чего ты решил?

– Отец Питирим, ты же меня не просто на беседу позвал, стало быть, нужда появилась.

Священник тяжело вздохнул.

– Беда у нас, потому тебя и разыскали. Очень о тебе мнения хорошего служители Божьи, я уж не говорю о прихожанах. Государю не до церкви, других забот много, Литва одолевает. – Питирим замолчал.

И я молчал тоже.

– Беда у нас, в Спасо‑Прилуцком монастыре. Я не уполномочен рассматривать всё, к тому же знаю немного. Моя задача была найти тебя. Просьба – пройти или проехать в монастырь, он недалеко от города, обратиться к настоятелю – именем Савва.

– Я знаю, где монастырь, проезжал мимо. Как скоро я должен там быть?

– Желательно не медлить.

– Значит, буду сегодня.

Я понял, что на этом беседа окончилась.

Мы раскланялись, и я пошёл домой. Оседлав коня, сказал Лене, что вернусь вскоре.

До монастыря от города было не более двух вёрст, на сытом и отдохнувшем коне – десять минут скачки.

Я привязал коня у коновязи рядом с монастырскими воротами, постучался. В воротах открылось маленькое окно, выглянул бородатый и мрачный монах. Окинув меня цепким взглядом, буркнул:

– Сегодня служб уже не будет. И захлопнул оконце.

Я затарабанил вновь. Монах открыл оконце, высунул голову и раздражённо бросил:

– Сегодня…

Больше он ничего сказать не успел. Я пальцами руки, как клещами, сжал его нос.

– Мне не на службу, ты бы хоть спросил, что мне надо. Настоятеля Савву хочу увидеть по очень важному делу. Послан отцом Питиримом. Понятно ли?

Монах не мог ни кивнуть, ни сказать что‑либо. Только промычал.

– Открывай, некогда мне, – и я отпустил его нос, мгновенно покрасневший.

Загремели запоры, в воротах открылась дверца, окованная железом.

– Так бы сразу и сказал, почто за нос хватаешь?

– Веди к настоятелю.

Монах обиженно засопел и крупными шагами направился к длинному зданию.

Я с любопытством осматривался по сторонам – всё‑таки полторы сотни лет монастырю, основан ещё Дмитрием Прилуцким, сподвижником Сергия Радонежского.

Монах провёл меня в небольшой, скромно обставленный зал, вышел, и через несколько минут в зал вошёл настоятель Савва.

Вот что меня всегда удивляло в монахах – так это несоответствие возраста и внешнего вида. Борода и волосы на голове седые, а кожа на лице без морщин, глаза блестят молодо, и голос звучный, сочный, а не старческий глуховатый и надтреснутый. Лицо немного напоминало лица артистов после подтяжки. Вот и Савва – высок, сед как лунь, а лицо молодое, голос – звучный баритон.

– Ты хотел меня видеть?

Я поклонился.

– Меня попросил приехать в монастырь отец Питирим, я прихожанин этого храма.

Старец внимательно в меня всмотрелся.

– Да, мы искали одного человека, именем…

Он замолчал. Ох и осторожен настоятель.

– Георгий, – продолжил я.

– Начинаю понимать. Пройдём‑ка в келью. Старец направился из зала, я последовал за ним.

Зайдя в келью, старец прикрыл дверь, уселся на деревянное кресло, предложив мне сесть на скамью напротив.

– Насколько я осведомлен, в других местах ты носил другое имя.

– Это существенно?

– В общем‑то – нет. Но я должен убедиться, что речь идёт об одном и том же человеке.

– И как я могу сиё доказать?

– Как звали настоятеля Печерского монастыря?

– Отец Кирилл.

– Верно. А к кому направил отец Никодим молодого человека?

– К священнику Дионисию в храм Покрова Святой Богородицы, только не доехал туда человек.

Савва помолчал.

– Похоже, этот человек и впрямь передо мной.

И настоятель поведал следующее:

– Беда у нас, помочь надобно. Направили мы в Боровск, в Рождества Богородицы Свято‑Пафнутьев монастырь монаха с послушником. Не простого монаха – проверенного многажды и не с пустыми руками. Для вновь избранного клиром и государем первоиерарха Варлаама изготовлено было навершие для посоха и риза. Навершие из золота, с каменьями самоцветными, работы искусной, что делалось три года. Риза же золотыми нитями шита, шесть послушниц два года вышивали. Так вот, пропал монах, вместе с послушником и дарами ценными. Из Нижнего слухи имеем, что казну стрелецкую ты нашёл и из лап разбойничьих вырвал. Настоятель Михайло‑Архангельского собора отписывал – де умён, удачлив, язык за зубами держать может и при случае за себя постоит. Ты догадался, о ком я?

Я кивнул. Интересная складывается картина.

Меня что, и здесь в сыщики записали? Не учился я этому ремеслу – так, повезло однажды.

– Так вот, мы бы хотели, чтобы ты взялся за это дело. Нам не важно, будет ли наказан похититель – нам надо вернуть украденное и доставить в Боровск. Там довершат работу над посохом и одеянием иерарха, ну это уже не твоя забота.

Я сидел в раздумье. Отказаться? А если меня «сольют» по‑тихому князю? Взяться – вдруг дело окажется выше моего умения и не хватит мозгов, чтобы найти похищенное?

– А сколько времени тому ушёл монах?

– Четыре седмицы.

– Пешком?

– Ну зачем – лошадь дали, телегу. Послушник из бывших ратников, меч у него был – не мальчик, мог за себя постоять.

– А чего же охрану не дали – только одного послушника, коли навершие дорогое?

– Чем больше охраны, тем заметнее, тем сильнее соблазн.

– Тоже верно. Как звали монаха и послушника?

– Монаха – Ионой, послушник – Трифон.

– В чём одеты были?

– Известно, в чём. В чём монахи одеты бывают – ряса, клобук. Послушник – в подряснике.

– Послушник надёжный, проверенный? Не мог ли он…

– Мог, как и любой, в ком алчность победила совесть. Алчность – она у каждого есть, только большинство её в дальнем углу души гнобит, управлять собою не позволят. За монаха Иону головой ручаюсь – знаю его двадцать лет.

– Трудная задача.

– Была бы лёгкая – сами решили бы. Думаешь – тебя легче отыскать было?

Я в голове перебирал варианты – с чего начать поиск? И пока не находил приемлемого. Я знал только отправную и конечную точки маршрута.

– А как они выглядели?

Тут уж задумался настоятель.

– Как может выглядеть монах? Обыкновенно.

– Ну, какого он был телосложения – высокий, низкий, плотный, худой?

– А, вот оно что. Монах – высокий и худой, послушник – высокий, крепкий.

– Приметы были – ну, шрамы на лице, родинки?

– Монах Иона чист лицом, а у послушника на правой щеке и виске – шрам, старый, тонкий.

Уже кое‑что.

– Попробую, настоятель, только больно много времени ушло, тяжко следы отыскать будет.

– Вот и попробуй. Не сможешь найти – стало быть, то угодно Господу.

Я раскланялся, настоятель осенил меня крёстным знамением, и я вышел.

Обратную дорогу к воротам нашёл сам. Монах, завидев меня, живо отворил ворота. Нос его слегка припух и багровел, заметно выделяясь на лице.

Отвязав лошадь, я поехал домой. Ехал не спеша, погрузившись в думы. Задали мне отцы церкви трудноразрешимую задачу. Каким путём поехали монахи, где случилось несчастье? В том, что случилось именно несчастье, я не сомневался. Если бы их просто ограбили, они давно бы уже заявились в монастырь – даже пешком.

Настоятель не сомневается в Ионе, но ручаться за послушника не может. Придётся ехать в Боровск и опрашивать по дороге всех – другого пути начать поиски я не видел. Всё усугублялось давностью. Месяц – это много, если кто что и видел, так забыть успел, или сам куда уехал, например – по торговым делам.

«В общем, – сделал я неутешительный вывод, – ждёт меня дорога с нудным выведыванием следов и, вероятнее всего, с плачевным результатом».

Дома я собрал вещи. Собственно, вещей было мало: смена белья, продукты на дорогу; проверил оружие, и поутру, попрощавшись с семьёй, выехал.

Мало того, что дело не сулило удачи, так ещё и заработать не удастся – только геморрой.

Я прикинул, каким путём могли ехать Иона и Трифон. Телега пройдёт не везде, где сможет верховой.

В первой же деревне я остановился, опросил жителей. Неудача. Монастырь был недалеко, и монахи ездили часто – в день несколько раз. Опрашивать надо подальше от монастыря: не догадался я, что монахи могут ездить в город за мукой, солью и всем другим.

Решив так, я гнал лошадь часа два и, отъехав на порядочное расстояние, въехал в село. В том, что это было именно село, сомневаться не приходилось – виднелась церковная колокольня. Туда я сразу и направился. Куда заедут на отдых и трапезу монашествующие, как не в церковь.

Священник подтвердил, что видел таких – Иону знает давно, ночевали они у него и уехали дальше.

Тянуть время я не стал – снова пустил коня вскачь. Сколько могут монахи проехать в день на повозке? Вёрст двадцать пять, сомнительно, что более. Вот через такое расстояние и надо останавливаться мне, и сразу – в церковь. Тогда удастся выиграть главное – время.

Уже далеко за полдень я снова привязал коня у сельской церкви.

– Да, Иона был, и уже не в первый раз, – подтвердил священник, – уехали поутру – после службы и завтрака.

И снова гонка, снова опрос священников.

До вечера я успел побывать в четырёх церквах. Тот путь, что Иона с Трифоном проделали за четыре дня, я одолел за день. Переночевал на постоялом дворе и спозаранку, после первых петухов, плотно позавтракав, чтобы не терять время на обед, вскочил на коня.

Быстро мелькали деревни, проносились назад поля и леса. Мелкие реки преодолевал вброд, крупные – по мостам, иногда на паромах – здесь они назывались «самолётами». Просто удивительно это современное словечко. И везде, где можно, я расспрашивал людей. Обычно ни одно событие не проходит мимо людского глаза, только надо уметь выспросить, выпотрошить свидетеля.

И наконец мне улыбнулась удача – на перекрестке дорог, в сельце уже никто не смог сказать, что видел священника на телеге. Разводил руками и приходской священник сельской церкви. Никто к нему не заезжал; монаха Иону знает – бывал у него о прошлом годе, но ноне не был.

Похоже – события развернулись где‑то недалеко.

Поскольку уже был вечер, я отправился на постоялый двор. Поставив коня в конюшню, я плотно поужинал и завалился спать. А поутру стал разговаривать с хозяином и прислугой постоялого двора – не было ли, не видел ли кто монахов.

И вот такая интересная штуковина прояснилась. Приблизительно тогда, когда здесь должны были проехать Иона с Трифоном, на постоялом дворе три монаха жили. Ну может, и не монаха, но в чёрных рясах.

– Кресты на груди были? – уточнил я.

– А то! – удивился половой.

Стало быть, христианской веры те люди.

– И когда они уехали?

– Жили у нас неделю, а съехали аккурат три седмицы назад.

И как я не пытался выведать – на повозке они были или пешком, в какую сторону, по какой дороге ушли – ничего не смог выяснить. Слуга твердил: «Я половой, моё дело – кушанья да вино подносить, посуду убирать. За гостями присматривать – на то другие люди есть».

Ну и ладно, хоть что‑то для себя интересное узнал.

Надо навестить соседние сёла, и особенно – священников местных. Чего это трое монахов неделю живут на постоялом дворе? Если человек в пути по делу, то остановился на ночлег, а утром – в путь. А эти неделю жили. Ждали кого‑то? А не Иону ли с грузом драгоценным? То, что подрясники на них, ещё не говорит о том, что они на самом деле священники. Любой может купить чёрной ткани и сшить подрясник или купить готовый.

Трое жили – очень удобно втроём одного связать или убить. А послушник, бывший ратник, в расчёт не брался? Или о нём не знали? А может, ещё хуже – на него рассчитывали?

Вопросов много, только ответов нет. И ещё одна маленькая заноза – Иону знали все священники по дороге, стало быть, он частенько ездил по ней. Поэтому выследить его и устроить засаду не представляло трудностей.

Если предположить, что засада и впрямь была и её осуществили эти трое, рядившиеся в монахи – где трупы? Трое против двоих, один из которых – бывший ратник и при оружии? Силы почти равны. Должны быть раненые или ещё как‑то пострадавшие.

Я объехал соседние сёла, поговорил со священниками. Правда – относились они уже не к Вологодской епархии, а подчинялись Твери. Между делом я интересовался – не приходилось ли за последние две недели хоронить кого‑то из паствы, кто незнаком священникам? Нет, не приходилось. В принципе, если были убитые в схватке – их могли закопать втихую, без отпевания, где‑нибудь в лесу.

Я ездил по дорогам, внимательно оглядывал обочины. Никаких следов крови, поломанных веток кустарников – ничего. Ну не могли же эти двое испариться, пропасть незаметно. В конце концов – где их лошадь и телега?

Я поинтересовался у местных кузнецов – не подковывали ли они чужую лошадь, которую приводили местные. Двое сказали, что подковы ставили, но хозяев и лошадей знают, как облупленных, а вот кузнец из Ольгинки обмолвился, что седмицу назад монахи из соседнего монастыря приводили подковывать лошадь, которую он раньше не видел.

– Есть в монастыре две лошадки – старый мерин и молодая кобылка. Держат их для разных нужд – дрова привезти, сенца. А тут я и сам удивился – новая лошадь, справная трёхлетка. Монахи сказали – купили на торгу. Не наша лошадь, не тверская.

Пришёл мой черёд удивляться.

– С чего ты взял, на ней что – клеймо стояло?

– Эх, молодо‑зелено! Подковы у неё не такие, как у нас. Вот, смотри… – Кузнец взял готовую подкову и показал, в чём разница.

Сам бы я сроду не додумался до такой мелочи – подкова как подкова.

– А где монастырь‑то?

– Дык по этой дороге пять вёрст отсель. Сам‑то лошадь перековывать будешь?

– Потом.

Я вручил кузнецу пару чешуек. Интересное наблюдение, надо посмотреть – что там за монастырь.

Я погнал лошадь по дороге и вскоре с пригорка увидел высокие монастырские стены с бойницами. Невелик монастырь – сто саженей на двести, не более. Из‑за стен возвышалась колокольня и шатры церкви.

Я остановился. Как проникнуть в монастырь? Путником сказаться? Так деревня недалеко, туда и отправят. Силой же его брать не будешь – не война. К тому же причастны монахи монастыря к похищению или ни сном, ни духом? Обидеть подозрением нельзя, скандал будет. Осмотреть бы втихую, что там у них? К тому же я и в глаза не видел это навершие, какое оно.

Я объехал на коне монастырь, держась поодаль, чтобы не вызвать ненужного любопытства. Пожалуй, в него можно проникнуть. Одна из стен, выходящая к пруду, низкая. Да и для чего здесь строить высокую стену? Если враг нападёт – то только с суши. Пруд – не река и не море, корабль для штурма не подгонишь, лестницу не подтащишь.

Я отъехал к соседней деревне, договорился с хозяином крестьянской избы о постое, поставил лошадь в конюшню. Сам же завалился спать – ночью предстояло бодрствовать.

Вечером я тихонько покинул избу и направился к недалёкому монастырю. У приметного дерева разделся, снял сапоги. Оружие с собой не брал – против братии применять его не собирался, к тому же любому оружию вода не на пользу.

Я зашёл в тёплую водичку, подплыл к монастырской стене, вылез на узкую полоску берега. Стены здесь явно давно не обновлялись. По трещинам, по выступающим камням я взобрался на стену. Была она в этом месте неширокой – не более метра толщиной. Полежал немного наверху, всматриваясь во двор. Кое‑где горели факелы, освещая вокруг себя небольшое пространство. Лишь бы собак не было. Собак в монастырях обычно не жаловали, но бывало иногда, когда охрана была сильной и бдительной – особенно, в женских монастырях – заводили цепных псов. Собаки для меня – самое плохое, что может быть: учуют издалека – поднимут лаем тревогу. Но пока вроде не видно и не слышно ничего подозрительного.

Я спрыгнул вниз – высота забора с внутренней стороны не более двух метров, и чуть не вскрикнул. Голая пятка угодила на голыш. Хорошо хоть – ногу не вывихнул.

Я двинулся вдоль стены. В этом месте располагались хозяйственные постройки. С них и начну осмотр. К жилым помещениям пока нельзя – монахи не спят.

Первым я осмотрел небольшое здание. Двери снаружи не запирались на замки – скорее были прикрыты от ветра на деревянные вертушки. Да здесь нечто вроде покойницкой кладовой – стоят пустые новые гробы, деревянные кресты, на полу – стружка. Одним словом – скучно и навевает мысли о грустном.

В следующем здании хранился хозяйственный инвентарь – вилы, грабли, лопаты, метлы, верёвки.

Третье здание оказалось конюшней. Заходить я не стал, а от двери посчитал – три лошади, как кстати и говорил кузнец. Чего заходить внутрь? Получить по лбу копытом?

А дальше меня ждал сюрприз. Когда я вышел из конюшни, недалеко за углом кто‑то негромко кашлянул. Да я не один, оказывается… Мне повезло – невидимый мною человек выдал своё присутствие кашлем. Кто он такой и что делает ночью на заднем дворе монастыря?

Я стоял, слившись со стеной и затаив дыхание. Медленно подошёл к углу конюшни, выглянул. Недалеко от меня стоял крепкий монах. Его чёрный подрясник сливался с темнотой ночи, и если бы не его кашель, я бы влип.

Монах стоял неподвижно. У него что, послушание такое – стоять ночью неподвижно? Тогда почему не в церкви, перед образами? В голове молнией сверкнула догадка – не охраняет ли он кого? А может, Иона и Трифон здесь? Надо узнать. Один ли монах здесь, или есть кто ещё? Убивать нельзя – да и оружия у меня нет, но оглушить вполне можно.

Я простоял за углом с полчаса и за это время не услышал ни разговора, ни чьих‑нибудь шагов. Скорее всего, монах один. Надо решаться на что‑то – не стоять же мне здесь всю ночь?

Я подобрал камешек, перекинул его через голову монаха. Камень легонько стукнулся о стену. Монах сразу повернулся, но подойти к стене не торопился. В один прыжок я вылетел из‑за угла, прыгнул на монаха и сцепленными в замок руками ударил его в затылок. Удар был силён – даже кисти рук заныли, и монах свалился на землю. Я прислушался – монах дышал. Вот и славно – крови нет, через полчаса монах очнётся, поэтому действовать надо быстро.

Я обшарил монаха. На поясе его висела деревянная дубинка. Это лишнее; парень он крепкий, не приведи Господь – очухается раньше времени и огреет меня по голове. Поменяемся тогда местами – в отключке буду лежать я.

Я забрал дубинку себе, на поясе что‑то звякнуло. Никак – ключи? Точно, целая связка. Я сорвал ключи с пояса, подошёл к двери, у которой только что стоял монах. Замок тут висел амбарный, здоровенный. Такой не сбить кувалдой. Да и зачем шуметь, когда ключи теперь есть? Второй ключ подошёл, смазанный замок мягко клацнул и открылся.

Я отворил дверь. Темно, но внутри точно есть кто‑то живой. Тепло здесь и слышно чьё‑то дыхание.

– Иона? Иона, ты здесь? – спросил я наугад.

В темноте заворочались. Хриплый голос ответил:

– Кто меня спрашивает? Дня не хватило?

– Я от отца Саввы из Спасо‑Прилуцкого монастыря. Говори тише, не дай Бог – услышат.

Раздалось шуршание, к дверям подошёл монах в простой рясе, опоясанный верёвкой, босиком. Был он таким, каким его описал настоятель – высокий и худой, борода лопатой. Вглядевшись в меня, сказал:

– Не знаком мне твой лик. Зачем потревожил?

И тут его взгляд упал на лежащего без памяти монаха.

– У, оборотень! Предатель!

Он выбежал из двери, пару раз сильно пнул монаха.

– Ты чего, Иона?

– Так послушник это, который помог меня связать.

– Где навершие и риза?

– Где им быть – тут, в монастыре.

– Где точно – знаешь?

– Мне не докладывают. Думаю – у настоятеля.

– За что тебя сюда?

– Долгий рассказ, это монастырь иосифлян – ский.

– Покажи хоть приблизительно, где келья настоятеля?

– Если не ошибаюсь – вот за той дверью, затем направо по коридору. Что ты задумал? Нельзя кровь проливать христианскую.

– Я и не собираюсь. Надо только забрать у них то, что им не принадлежит. Сможешь через стену перелезть и меня подождать?

– Смогу. А этот? – он кивнул на лежащего.

Я подошёл к послушнику, снял с него пояс,

связал руки. Оторвал подол подрясника, затолкал в рот. Провёл рукой по правой щеке – есть рубец! Стало быть, послушник сдал Иону. Я уже хотел затащить Трифона на место Ионы в узилище, как передумал. Развязал руки, стащил с него подрясник, снова связал руки, оставив его только в исподнем, и волоком затащил в каменное узилище. Запер замок, ключи забросил на крышу. Потом натянул на себя подрясник – эх, клобук бы мне ещё на голову, да нету.

– Ты чего стоишь, монах? Лезь через стену и жди, как велено было.

– Чего делать хочешь? Может, и я сгожусь в помощь?

– Лезь, сам попробую сыскать пропажу. Если всё пойдет удачно, вскоре встретимся. Не вернусь до утра – возвращайся в Прилуки, расскажи настоятелю – кто предал и где ценности.

Я подсадил монаха на стену, сам же пошёл к кельям. Маскировка моя, конечно, лыком шита. Монахов и послушников в монастыре немного, все друг друга в лицо знают, но издалека или со спины не всякий угадает. Я сейчас хватался за любую соломинку.

Целы ли ещё и на месте ли риза и навершие, не отправились ли в Москву или другое какое место?

Слышал я краем уха о церковном расколе. «Яблоком раздора» было отношение к монастырским пахотным землям с жившими на них крестьянами. В те годы размеры угодий порой во много раз превышали разумно необходимые для жизни самой братии. Однако же с большим богатством связано немало искушений и опасностей.

Нил Сорский, посетив Афон, увидев мусульманский полумесяц на величественном когда‑то храме святой Софии в Константинополе, пришёл к горькому осознанию причин падения Византии в 1453‑м: таков печальный конец неправедных притязаний христиан на величие, богатство, мирскую власть. Вернувшись в Россию, он поддержал монашеское благочестие, названное «нестяжательством», проповедуя: «…стремление к приобретению сёл и стяжанию богатства – отступничество от заветов Христа».

Государь Василий Третий в 1511 году утвердил первоиерархом Варлаама. Был он из когорты нестяжателей, предлагавших государству церковные земли. Велик был искус у государя забрать богатые земли монастырей, да умён был государь. Забери земли – и что тогда? Зачем нищей и безземельной церкви поддерживать светскую власть? И к тому же у государя не останется рычагов давить на церковь. Оба – и Варлаам и Василий – вели жёсткую политическую игру.

Но была и третья сила – так называемые иосифляне, «стяжатели», внимавшие преподобному Иосифу Волоцкому, которые не хотели, чтобы земля – главная ценность и кормилица – перешла государству и отстаивали право монастырей владеть землями и крупной собственностью. При таких противоположных воззрениях конфликт двух церковных направлений был неизбежен и имел далеко идущие последствия для всей православной церкви.

Кровавые драмы усугубляли некоторые деятели, которые, используя авторитет известных нестяжателей, стремились контролировать крупную церковную собственность. Одним из ярких представителей был Вассиан Косой, в миру – князь Василий Патрикеев, коего государь недавно помиловал и вернул из ссылки. Вот он и его соратники и плели интриги. Впрочем, меня эти игры не касались – как казалось мне.

А вот поди ж ты, коснулись…

Я шёл по пустынному двору. После вечерней молитвы монахи отошли ко сну. Вошёл в жилой корпус, по коридору повернул направо. Куда теперь? Здесь было несколько дверей. Иона говорил, что келья настоятеля направо, это так. Но! Почему ценности должны быть обязательно в келье? Скорее всего, они могут находиться в каком‑то служебном помещении, скажем – кабинете настоятеля.

Помедлив немного, я свернул влево, прошёл по причудливо изгибающемуся коридору и упёрся в деревянную резную дверь. Подёргал за ручку, убедился, что дверь заперта. Ломать? Шума много будет. А если попробовать проникнуть через окна? Надо посмотреть, нет ли на них решёток с внешней стороны?

Я шёл по коридору назад, считая шаги. Вышел во двор, свернул направо и отсчитал те же тридцать два шага. Должны быть эти окна – два, а может и три. Это в кельях по одному окну. Кабинет же много больше.

И здесь меня ждала неудача – окна прикрывали решётки из толстого кованого железа. В конце концов, чего я создаю себе трудности? Я просто прошёл сквозь стену между окнами.

Я планомерно начал осматривать кабинет, досадуя, что не спросил у Ионы – в чём перевозились риза и навершие – в сундучке или кожаном мешке? Я открывал шкафчики, даже под стол залез – ничего похожего. Ладно, навершие не такое и большое – но риза?

И тут мне припомнился Печерский монастырь, когда настоятель Кирилл, чтобы достать деньги, открыл потайную дверцу. Может быть, и здесь надо поискать нечто подобное? Я обшарил руками одну стену, другую – ничего похожего.

Третью же стену прикрывала тяжёлая ткань с вытканными на ней библейскими сюжетами. И только я поднял её, как увидел эту дверцу. Замочной скважины не было, стало быть – есть потайной механизм. Я начал дёргать, крутить, тянуть за все мало‑мальские выступы, до чего дотягивалась рука. Случайно я локтем задел выступ креста на стене, у дверцы что‑то щёлкнуло, и она приоткрылась. Темнота полнейшая. По‑моему, на столе я видел свечу в подсвечнике. Точно, вот она.

Я зажёг свечу от лампады и вошёл в потайную комнату. Это было небольшое узкое помещение – два на три метра, совершенно без окон, что меня успокоило – по крайней мере, со двора не увидят свет свечи.

Расшитая золотом риза висела на плечиках, на подставке стоял сундучок. Я откинул крышку. Мать моя! Давно я не видывал такой красоты. Навершие матово светилось полированным золотом, и падающий скудный свет свечи бросал на стены разноцветные лучики от крупных самоцветов. А ещё на стеллаже лежали небольшие кожаные мешочки с монетами. Я поколебался – не прихватить ли парочку? Ведь наверняка от отца Саввы я не получу ничего, но – устоял перед соблазном. Свернув ризу, я уложил её рядом с навершием в сундучок, вышел из потайной комнаты, задул свечу и поставил подсвечник на стол.

Надо выходить – но как? На окнах решётки, дверь заперта на ключ, и изнутри открыть её нечем. С сундучком через стену не пройти. Я поставил сундучок на стол, открыл его, надел на себя ризу, навершие сунул за пазуху. Попробовал пройти сквозь стену и – у меня получилось. Теперь быстрее к задней стене монастыря. Удалось пройти незамеченным.

Я снял ризу – жалко будет, если порву о камни. Снял и подрясник, замотал в него ризу и навершие, туго перетянул верёвкой. Взобрался на вершину монастырской стены.

– Эй, Иона, ты здесь?

– Здесь, заждался уже – чего так долго.

– Держи!

Я бросил ему свёрток.

– Ты что – монастырь ограбил, ирод?

– Вернул тебе ризу и навершие, а ты меня ещё и ругаешь.

– Неужто? – возопил Иона.

– Тихо – хочешь, чтобы стража монастырская сбежалась? Думаю, второй раз тебе удачно освободиться не получится. Плавать умеешь?

Монах замялся.

– Ладно, иди вдоль стены, а там дальше мелко. Нам в деревню надо – я там коня оставил и оружие. Уходить надо. Утром пропажи хватятся, искать начнут. Чем дальше уйдём, тем лучше.

Иона пошёл по узкой полоске берега пруда, держась левой рукой за стену. Полоска суши становилась всё эже и эже, и Иона был вынужден зайти в воду, подняв полы рясы. Дно было илистое, скользкое, и Иона поскользнулся. Если бы я не подхватил его вовремя, монах упал бы в воду, наделав шума, а в ночном влажном воздухе звуки разносятся далеко.

Наконец мы добрались до другого берега и пошли вдоль него. Где‑то здесь я оставил свою одежду. Вот и приметное дерево. Я оделся, и мы быстрым шагом двинулись к деревне.

Залаяли дворовые псы. Как не вовремя. Я попросил Иону посидеть на лавочке, сам же разбудил хозяина, щедро расплатился и забрал оружие и перемётную суму. Хозяин помог запрячь коня и вывести его со двора. Я забросил перемётную суму на круп лошади, подсадил Иону в седло.

– А ты как же? – спросил монах.

– Рядом бежать буду. Нам бы сейчас добраться до какого‑нибудь села, рассветёт – лошадь для тебя купим.

– Думаю, в Прилуки возвращаться надо, – молвил Иона.

– Вот‑вот, твои похитители тоже так решат, потому возвращаться не будем. Тебе в Боровск надо было – вот туда и направимся, только не прямым путём, немного кругаля дадим. Вдруг местный настоятель хитёр и опытен, направит погоню и в Прилуки, и по дороге на Боровск. Нам бы лошадь сейчас, тогда бы оторвались от преследователей. Ну ладно, хватит разговоров – будет ещё время поговорить.

Я шлёпнул коня по крупу. Конь пошёл быстрым шагом, мне пришлось почти бежать. Хорошо, что Иона неплохо знал местность. Мне приходилось то бежать, держась рукой за седло, то переходить на шаг, давая себе хоть небольшой отдых.

Начало светать. Нам удалось уйти от монастыря вёрст на пять, когда показалось первое село. Я уже был на пределе сил – сказывались бессонная ночь и вынужденный кросс. Всё, сил нет. Надо искать второго коня.

Мы сразу направились к церкви, благо её купола были видны издалека. В те времена служители церкви жили рядом с церковью, иногда их дом стоял даже на одной территории с храмом, и искать священника не пришлось. У Ионы со священником нашлись общие знакомые, нам помогли купить коня, покормили, и мы снова пустились в дорогу.

Хоть я и не очень любил езду на коне, но признал, что бежать за конём – ещё хуже.

Когда за селом Иона, ехавший впереди, направил коня прямо, я его окликнул:

– Надо уходить в сторону. Погоня пойдёт именно здесь – ведь самая короткая дорога именно эта. Твой послушник знает, куда ты направлялся. Поэтому прямая дорога к Боровску – не для нас. Поедем по объездным дорогам. Это будет дольше, но безопаснее.

Иона был вынужден согласиться.

Мы свернули вправо. Этих мест Иона уже не знал. Ничего, как говорится – язык до Киева доведёт. Лошадей не гнали; если погоня будет, преследователи пойдут по прямой дороге. А объездных – сколько хочешь; повсюду заслоны не поставишь, да и сомневаюсь я, что в монастыре найдется столько людей для погони. Двоих‑троих направят на вологодский тракт, к Прилукам, еще столько же – на Боровск.

– Сколько монахов в монастыре?

– А? – очнулся от печальных дум Иона. Я повторил вопрос.

– Десятка три будет.

– А сколько в седле держаться могут да оружие держать?

Иона задумался.

– За всех не скажу – не знаю, но думаю – не больше десятка. В основном из молодых, послушники. Эти из кожи вон лезть будут.

Так я и предполагал. Поэтому гнать ни к чему, лошадей запалим. Нам надо груз в целости в Боровск доставить, а днём раньше, неделей позже – какая теперь разница, когда месяц уже потерян.

– О чём задумался, Иона?

– Об Иуде.

– Это ты о Трифоне? Сколько же он в послушниках?

– Год почитай.

– Не раскусили вы гадюку. Мне прибить его надо было, да настоятель Савва просил кровь не проливать. Я бы и не пролил – удавил бы по‑тихому, или головой в пруд. Продавши единожды, продаст ещё.

– Правильно говоришь, только как душу чёрную увидишь? Однако же вернули Божьим промыслом навершие и ризу.

– Как вас повязали‑то?

– Просто. Дело уже к вечеру было. Мы подъехали к церкви – ну что в селе, думали отдохновение и ночлег получить у местного пастыря. Из церкви трое монашествующих выходят, увидели Трифона. Один из них знакомцем оказался, вместе на литвинов в дружине ходили. Слово за слово, уговорили в монастырь ехать, он ведь недалеко. Накормят, спать де уложат – будет о чём старым знакомцам поговорить. Мы и согласились. Вернее – я согласился, старый дурак. Трифон и без уговоров готов был, видно – знал заранее. А уж за стенами монастырскими повязали меня, да в поруб. Трифон сам отдал братии навершие да ризу, чёрная душа.

– Удивляюсь я, Иона, что тебя ещё жизни не лишили – зачем им свидетель?

– На всё Его воля. – Монах перекрестился.

Удивительная беспечность – Русь со всех сторон терзают иноверцы – литвины, татары, ногайцы, по дорогам разбойники бродят, проходу не давая, а Иона с послушником ценности великие везёт за тридевять земель и – без охраны. Наивная душа! У многих купцов товара в обозе по цене вполовину, а то и того меньше, так охраны – человек пять‑семь.

Два дня мы ехали малоезженными дорогами, где проезжали две‑три телеги в день – в густой траве едва виднелись следы от тележных колес. А на третий – в лесу встретились разбойники. Не разбойники даже, так – шпыни ненадобные. Два человека преградили нам путь впереди, и один – сзади. Одеты по‑летнему, защиты – никакой, оружие просто смешное – кистени и ножи. Задний, правда, поигрывал самодельной деревянной дубиной. Видимо, они рассчитывали на лёгкую добычу, узрев монаха. Ну, так я вам не монах.

Я вытащил саблю. Разбойники предпочли не связываться и медленно отошли в лесную чащу. Правильно – живы остались.

Следующие три дня ехали спокойно. Беспокойство почувствовали, остановившись на ночь на постоялом дворе.

Что‑то мне не понравилось в хозяине – но что? Я начал припоминать и вспомнился мне его взгляд – очень уж внимательный, будто оценивающий: те ли люди приехали, о которых ему говорили?

Мы поужинали в трапезной, затем поднялись в отведённую нам комнату. Иона стал возносить молитву перед иконой, что висела в красном углу. Я же вышел в коридор и тихо подошёл к лестнице.

Сверху был виден лишь край стойки и ноги хозяина. Через некоторое время хозяин подозвал мальчишку – полового, что‑то нашептал ему на ухо, и паренёк выбежал на улицу. Мне это не понравилось.

Я пробежал в другой конец коридора, попутно заскочил в нашу комнату и бросил Ионе:

– Никуда из комнаты не выходи, дверь запри, откроешь только на мой голос.

Сам же вылез в окно в конце коридора, легко спрыгнул на крышу сарайчика, с неё – на землю. Перепрыгнул через забор и огляделся. Рубашка мальчишки мелькала уже далеко, вот он повернул в переулок. Я бросился бегом за ним. Добежав до дома, за которым он скрылся, я осторожно выглянул за угол. Парень стучал в ворота. Калитку отворил невидимый мне человек. Паренёк ему что‑то сказал и отправился назад.

Чтобы не столкнуться с ним нос к носу, я перебежал на другую сторону улицы и встал, отвернувшись, сделав вид, что ищу деньги в поясном кошеле. Мальчишка прошёл мимо, даже не обратив на меня внимания.

Да, хозяин постоялого двора явно послал парня с сообщением. Я просто шкурой чувствовал, что речь шла о нас, даже скорее – об Ионе, поскольку в монастыре, где томился в узилище монах, меня никто не видел.

Зайти в дом, да расспросить хозяина, о чём шла речь? О том, что неведомый мне мужик будет молчать, я не сомневался. Но ведь и у меня был дар развязывать языки. А вдруг я ошибаюсь, и парня послали за новой порцией вина? Может, он – виноторговец? Но не сидеть же мне в комнате и ждать развязки!

ГЛАВА IV


Придётся проследить за домом, ничего лучшего мне в голову не пришло. Плохо только, что торчу я тут на самом виду, как три тополя на Плющихе.

Я уселся на завалинку. В конце концов мужик из того дома меня не видел. Если я не перестраховываюсь, то моего словесного описания у преследователей нет, только – Ионы. То, что разговор шёл именно с мужчиной, а не женщиной, я не сомневался – не будут втягивать в тайные дела женщину. А может, всё это – случайные совпадения? Как говорится, пуганая ворона и куста боится.

Если я не ошибся, то мужик должен просто передать сведения, что получил от мальчишки, дальше. Интересно было бы посмотреть – кому.

Вскоре мужик вышел из дома, осторожно осмотрелся и пошёл по переулку. Начали оправдываться мои худшие опасения.

Я отпустил его подальше и направился за ним. И не очень удивился, увидев, что он входит в церковь – что‑то подобное я и предполагал.

Мужик пробыл в церкви недолго, вскоре вышел. Следовать за ним я не стал, не интересен он мне – обычный «почтовый ящик». Получил сообщение – передал. Гораздо интереснее было бы пообщаться с вышедшим священником – тем более, что он повёл себя странно. Выскочил из церкви во двор, заметался – видимо, решал, что делать? Захватить Иону самому – сил нет, людей оружных и опытных – тоже; сообщение передать дальше – сумерки уже на улице. А упустить нас ему явно не хочется – боится, что утром и след наш простынет.

Наконец священник принял решение и быстрым шагом пошёл по улице, но к моему облегчению – недалеко. Вошёл без стука в ворота избы, пробыл во дворе несколько минут, вышел и уже спокойной походкой вернулся в церковь. Очень интересно!

Я издали наблюдал за избой, куда заходил священник.

Вскоре открылись ворота, на старом мерине выехал верховой – одеждой ремесленник.

Мерин трусил неспешно, видно – отбегал своё. Я шёл сзади. Всадник выехал из села, и я забеспокоился. Стоит мерину прибавить хода, и я за ним не поспею. Жалко, что мой конь на постоялом дворе. Тогда надо догнать и порасспрашивать мужика.

Я рванул за всадником – благо он не оборачивался. Когда уже приблизился, с дороги сместился на обочину. Там трава, она приглушит топот. Догнав, я резко дёрнул всадника за ногу. Не ожидавший нападения мужик свалился с лошади, но не упал – я вовремя поддержал. Зачем мне покалеченный?

– Здорово, мужик!

– И тебе здравствовать; чего бросаешься на людей? У меня и денег нету.

– Не за деньгами я. Чего приходил к тебе священник?

Мужик слегка растерялся, потом ляпнул первое, что пришло в голову:

– Крестины завтра – внука крестить буду, вот поехал кумовьям обсказать.

– На ночь глядя? – Я вытащил нож из ножен. – Если ты ещё не понял, то я – не тать. Хочу услышать – куда путь держишь и что велено передать?

Глаза у мужика забегали. Говорить ему явно не хотелось. Я слегка кольнул его остриём ножа.

– Считаю до трёх. Не скажешь – обстругаю, как полено, только и оставлю, что язык, чтобы сказать мог. Веришь?

Мужик разразился длинным матерным монологом. Надо поучить. Кончиком ножа я резанул по руке. Разрез длинный, но для жизни не опасный. Мужик взвизгнул и замолк, лишь глядел на меня испуганно. Только сейчас он осознал, что я не шучу и угрозы мои – всерьёз.

– В соседнее сельцо велено было ехать, в церкву. Там передать местному священнику – Иона здесь, торопитесь, утром уйдет.

– И всё?

– Истинный Бог, всё. – Мужик перекрестился. Я думал. Отпустить его в село – значит, навлечь на себя неприятности, и не далее, как рано утром. Прирезать – рука не поднимается: он никто, еще один «почтовый ящик». Прогнать домой – проболтается священнику. Вот незадача.

А привяжу‑ка я его к дереву. Отведу подальше в лес и привяжу. Коня его трогать не буду: мерин старый, сам дорогу домой найдёт. Придёт без седока – искать пропавшего начнут, а за день не помрёт.

Так и сделал. Отвёл мужика метров на двадцать в лесок, привязал к дереву, в рот шапку его же затолкал. Шлёпнул рукою по крупу лошадку, и мерин неспешно зашагал по дороге. Мне кажется, мерину было всё равно – есть на нём всадник, нет ли?

Я же отправился назад и прямым ходом – на постоялый двор. Иона ещё не спал, ждал меня. Я пересказывать подробности не стал, объяснил просто, что выследили нас, но до утра время есть – можно немного поспать, а утром поедим и – сразу в путь.

Так и сделали. Я запер дверь, подставил к ней скамью, обнажённую саблю положил рядом с собой.

Ночь сюрпризов не преподнесла – выспались оба, и после скорого завтрака поднялись в седло.

Мы выехали из села, и я без слов свернул с дороги. Иона как привязанный следовал за мной. Я решил выехать на другую дорогу, а срезку между ними осуществить прямо по целине. Как я узнал утром в трапезной, глубокой реки или оврагов поблизости не было.

Одно плохо – ехать приходилось шагом, осторожно, чтобы ноги коней не угодили в барсучью нору или другую западню. Тогда бросай коня и тащи груз на себе до первого села. Да и верную дорогу спросить не у кого: вокруг ни души, лишь луга и засеянные поля. Но я полагался на свою интуицию и память. Европейскую часть Руси я помнил относительно неплохо ещё по прежней жизни, когда пришлось попутешествовать на байке.

Дорога и в самом деле появилась часа через три неспешного хода, и мы повернули направо. Здесь уже пустили коней вскачь. Переходили с рыси на галоп и обратно, давая коням отдохнуть. За день отмахали вёрст тридцать.

– Всё, не могу, сидеть уже не могу, давай передохнём, – взмолился к вечеру Иона.

Доехав до первого же постоялого двора и отдав коней прислуге, мы поели и легли спать. Вернее – спать лёг я один. Иона ещё долго стоял перед иконой, вознося молитву. Под его бормотание я и уснул.

Утром, после завтрака – снова в седло. До Боровска оставалось уже не так далеко, но и опасность, что нас попытаются перехватить, тоже возрастала.

Переправились через Волгу на пароме, проехали старинный русский город Ржев. Теперь впереди не будет больших рек, а малые мы пересечём вброд.

Тракт был грунтовый, но утоптанный копытами и колёсами повозок до бетонной плотности. Если бы не пыль, совсем было бы неплохо. Помогал боковой ветер, относивший пыль в сторону, но даже и при этом через пару часов мы покрылись слоем серой пыли.

Навстречу нам пронеслись два всадника, тоже запылённые донельзя. Мы разминулись, затем всадники круто осадили коней, развернулись и пустились за нами вдогонку.

– Иона, давай быстрее, нас догоняют.

Я оглядывался, но расстояние между нами неуклонно сокращалось. Вероятно, лошади у всадников были посвежее или повыносливее. Вот уже дистанция – не более тридцати метров.

– Иона, скачи вперёд, жди меня на первом же постоялом дворе. Я их задержу.

Я перестал погонять коня, и всадники быстро приблизились. Обернувшись, я всмотрелся. Одежда на них не монашеская, цивильная. Тогда можно и сабелькой помахать. Один из всадников приблизился, стал обходить меня слева. Никак они хотят разделиться – один догоняет Иону, второй – нападёт на меня?

Как только корпус его лошади поравнялся с моей, я резко выкинул левую руку в сторону и ударил его кистенём. Удар пришёлся в правое плечо. Всадник вскрикнул, выпустил поводья, закачался в седле. Конечно, болевой шок при таких ударах в сустав очень сильный. Всадник стал отставать, но второй сблизился и выхватил саблю. Его жеребец неуклонно приближался, снова обходя меня слева. Неудобно бить левой рукой, но как только морда жеребца оказалась в досягаемости, я рубанул поперёк неё. Жеребец взвился от боли, всадник свалился в дорожную пыль.

Я притормозил коня, развернулся и медленно стал приближаться. Всадник оправился от падения, поднялся. Стоял, выставив вперёд саблю. Я пришпорил коня, задумав срубить его на скаку.

Противник мой оказался опытным – пешему трудно устоять перед конным; в последний момент он уклонился и присел, ударив саблей по ногам моего коня. Конь кувыркнулся через голову. Моё счастье, что я успел выдернуть ноги из стремян, иначе туша коня меня просто раздавила бы. Падение, сильный удар о землю. Мне показалось, что от удара из меня вышибло дух, перехватило дыхание.

Но осознание близкой и смертельной опасности заставило быстро вскочить. Сабля валялась в двух шагах от меня, я схватил её и обернулся к врагу. К моему удивлению, он не бежал ко мне, а стоял на месте. Довольно странно. Он что, при падении ногу повредил? Я обернулся назад. Конь второго всадника стоял смирно на дороге, а противник мой, потеряв сознание, лежал на шее коня. Хоть с тыла ничего не угрожает.

Я медленно подошёл к врагу, восстанавливая сбитое падением дыхание. Точно – одна ступня у него неестественно вывернута в сторону, и опирается он только на одну ногу. Старается держаться, но лицо перекошено от боли.

– Мужики, вы чего на меня кинулись? Я вас не трогал – какая пчела вас укусила?

– Ты нам не нужен – просто мешаешь, потому умереть должен.

– По‑твоему, если ты мне сейчас мешаешь – тоже умереть должен?

Враг сплюнул, оскалился:

– Чего стоишь? Поглумиться хочешь? Ну, убей, если получится.

Я сунул саблю в ножны.

– На кой чёрт ты мне сдался, сам на дороге сдохнешь без лошади.

Я повернулся, пошёл к лошади второго всадника. Мой конь валялся на дороге с вывернутой шеей и перерубленными ногами.

Подойдя, я стянул всадника, и он кулем упал в дорожную пыль. Чего с ним церемониться? В живых его оставил – пусть ещё спасибо скажет, когда очухается.

Я срезал с его пояса плотно набитый кошель, сунул его за пазуху. Придётся покупать себе нового коня. Жалко, я свыкся со старым.

Взлетел в седло, тронул поводья. Не спеша объехал своего противника. Он опирался на саблю и чуть зубами не скрежетал от бессилия. Как же, враг рядом, а он его достать не может. Хуже того – я драться с ним не стал, объехал, как кучу навоза.

Я пришпорил коня и через полчаса был уже на постоялом дворе.

Иона ждал на крыльце, с тревогой поглядывая на дорогу, и, завидев меня, с облегчением вздохнул.

– Жив? Ну, слава Богу!

– Ну уж коли мы на постоялом дворе, пойдём хоть пообедаем по‑человечески. Думаю, сегодня нас уже никто не побеспокоит.

Мы с аппетитом поели. Собственно, поел я, а Иона поковырял кашу ложкой, мясо есть не стал, запил квасом. Я же, доев курицу, побаловал себя пивом.

– Вот теперь и дальше ехать можно, с сытым брюхом оно веселее.

Иона пробурчал что‑то вроде как «чревоугодник», но мне было всё равно, что он обо мне думает.

Мы пустились в путь и, переночевав у знакомого Ионы, к вечеру следующего дня подъезжали к Боровску, вернее – к Свято‑Пафнутьеву Боровскому монастырю, что стоял близ города.

Монастырь производил серьёзное впечатление. Скорее – выглядел он как крепость: толстенные стены, шесть башен, все – каменные. Такой монастырь любую осаду выдержит.

На территории монастыря высились маковки церквей. Насколько я помнил – здесь, в этом монастыре, много лет спустя, во время царствования Алексея Михайловича, уморили голодом боярыню Морозову, выступавшую против церковных реформ патриарха‑раскольника Никона, и её сестру – княгиню Урусову.

Мы подъехали к въездной башне, как я позднее узнал – Георгиевской.

На стук Ионы в крепостные ворота выглянул послушник. Увидев монашескую рясу Ионы, загремел запорами и открыл ворота. Мы спешились и, ведя коней в поводу, прошли ворота, которые тотчас же закрыли.

Мы оказались на небольшом пятачке внутри башни. Следующие внутренние ворота были закрыты и располагались под прямым углом к въездным, чтобы затруднить неприятелю штурм при осаде.

Из узких боковых дверей вышел монах, завидев Иону, бросился обниматься, восклицая:

– Дошли наши молитвы до Вседержителя! Жив, добрался‑таки. А то уж мы слухи разные слышали – де сгинул Иона. Пошли к настоятелю! А это кто с тобой?

– Защитник мой, из узилища вызволил, сюда сопроводил, немало жизнию рискуя.

– Вот оно как. Тогда идёмте вместе.

По знаку монаха послушник открыл внутренние ворота, и мы оказались внутри монастырских стен. Послушник забрал лошадей, а мы отправились за монахом.

Перед дверью настоятеля попытались отряхнуть одежду от пыли, да какое там. Так и вошли.

Настоятель принял Иону с радостью. Перекрестил, облобызал, посадил на скамью. Я скромно присел рядом.

Иона не торопясь пересказал все события, включая измену Трифона, своё счастливое освобождение, возвращение ризы и навершия. При этих словах Иона развернул свёрток, достав шитую золотом ризу, и поднёс настоятелю монастыря навершие.

Тот долго любовался навершием, потом молвил, что посох уже готов, осталось только водрузить на него навершие – и подарок для иерарха готов. Развернул ризу – хороша, в пыли немного – так это ничего, послухи почистят.

Иона уселся и продолжил рассказ.

– Вот как оно! Совсем Вассиан Косой совесть потерял, народ мутит, клир расколол. Ох, не к добру!

Осенив меня крестным знамением, он поблагодарил за помощь. Позвонил в колокольчик и велел явившемуся послушнику накормить меня и отвести отдыхать. Иона же остался с настоятелем, видно – был разговор не для посторонних ушей.

Я перекусил в монастырской трапезной, с удовольствием улёгся на жестковатый матрас и отрубился. С момента, как я покинул Вологду, я не чувствовал себя в такой безопасности.

Проспал я до утра, и лишь близкий колокольный звон разбудил меня. Звонили к заутрене. Вставать страсть как не хотелось. Но не выйти на утреннюю службу в монастыре – верх неуважения.

А после службы – завтрак совместно с монахами в трапезной. До чего же у них здесь, в монастыре, хлеб хорош. Своей выпечки, свежий, духовитый. Прямо на диво.

Я нашёл Иону и спросил:

– Когда назад, в Прилуки?

Монах ответил уклончиво, вроде есть здесь, в Боровске, ещё дела, и доберётся он сам. Тогда я решил возвращаться один и попрощался с Ионой.

Послушник споро возложил на лошадь седло, затянул подпругу, подвёл лошадь к воротам. Прощай, Боровск, может, и доведётся ещё быть в старинном граде.

Обратный путь я проделал быстро. Ехал налегке, в одиночку, не опасаясь нападений, и через неделю уже въехал в Вологду.

Перво‑наперво – домой, успокоить жену, что жив‑здоров. Ну и помыться в баньке, поесть домашних харчей. А завтра уже – в Спасо‑Прилуцкий монастырь, к настоятелю, куда уж теперь торопиться‑то.

Выехал я с утра, на отдохнувшей лошади. На стук в ворота в оконце выглянул монах и, узнав, отпер калитку.

Настоятель принял меня тотчас же.

– Ну, сказывай – удалось найти?

– Удалось.

– Где навершие и риза?

– Где им быть? В Боровске ныне. Настоятель сильно удивился, усадил меня на

скамью.

– Рассказывай.

И я подробно рассказал, как и где нашёл Иону, и что Трифон оказался изменником, Иудой, как удалось найти похищенное и добраться с Ионой до Боровска, где вручили настоятелю навершие и ризу.

– Где же Иона?

– Остался в Боровске, сослался на дела, сказал, что доберётся сам.

Настоятель задумался, потом поднявшись, поблагодарил. Я поклонился и вышел.

Меня не оставляла надежда, что отцы церкви обо мне теперь забудут, желательно – надолго, и не скажут невзначай о моей персоне князю Овчине‑Телепнёву.

Я зажил прежней жизнью, но в душе поселилась тревога, маленький такой червячок сомнения. Не станет ли меня теперь шантажировать настоятель, решая свои проблемы? А с другой стороны – раз смогла меня найти церковь, при желании может найти и кто‑либо другой, тот же московский князь. И чего ему неймётся? Я ведь исчез из его жизни, не напоминая абсолютно ничем. Рот всегда держал на замке. Или он опасался, что, попади я к палачу, расскажу на дыбе всё, что знаю? Пытки выдержат немногие, только фанаты веры, убеждений. А может быть, мне стоит самому пробраться к князю и прирезать его? Причём втихую, без свидетелей? Тогда и концы в воду, искать будет некому. Душа противилась. Одно дело – убить врага в бою, защищая свою жизнь, другое – убийство исподтишка. Нет, я не мог пасть столь низко.

В голове промелькнула одна мыслишка. Надо её обмозговать в тишине. И чем больше я об этом думал, тем больше убеждал себя, что стоит попробовать.

А вспомнил я вот о чём. Ещё будучи на службе у князя, исполняя его задание на Муромской дороге, я проник в сон князя и предотвратил отравление ядом его и его семьи. Не попробовать ли мне снова проникнуть в сон и внушить ему мысль, что искать меня не надо? Так и порешил.

Я лёг спать в своём кабинете, сказав жене, что надо обдумать дела. Прилёг на мягкую софу и даже слегка придремал. Около полуночи решил, что пора действовать. Закрыл глаза и в полудрёме вызвал в памяти образ князя. Долго не получалось – образ в памяти потускнел, что ли?

Затем из туманного облака возник княжеский лик. Я сосредоточился, с помощью телепатии или как уж там это состояние называется, попытался проникнуть в мысли или сон князя.

Медленно выплыло из грёз милое женское лицо, на голове кика, богато расшитая жемчугом, золотые височные кольца. Видение охватывает женщину всю, целиком. На ней красный сарафан, из‑под которого выглядывают носки алых сафьяновых сапожек. И главное – обстановка вокруг неё. До меня начинает доходить, что это всё – убранство Кремля, а женщина – супруга государя. Ни фига себе видения у князя! Это он мечтает, или всё происходит наяву? Вот мужские руки, унизанные перстнями, начинают раздевать государыню.

Нет! Я вздрогнул, пришёл в себя. В такой амурный сон не полезу, мне там делать нечего. Видно, не зря слушок ходил… лучше займусь княжескими мыслями и видениями в другое время.

Но не зря, ох не зря разыскивал меня князь, пытаясь навеки заткнуть мне рот. Весь следующий день меня так и подмывало рассказать Елене, что удалось увидеть. Лишь усилием воли я запретил себе это. То, что известно женщине, вскоре будет известно всем. А это верный путь на плаху – если не по велению князя, так по воле государя.

На другую ночь я повторил попытку, на сей раз более удачно. Княжеский сон был умиротворяющим – луг, цветы, ручеёк весело блестит под солнцем. Пора вмешиваться.

Я занял всё видение князя и почувствовал, что он вздрогнул.

– Узнаёшь ли меня, княже? Я – бывший твой дружинник, на которого ты прогневался за подозрение облыжное. Не виновен я перед тобой ни в чём, разве только жизнь твою спас. И теперь ты жизнью своей со мной навеки, до смерти связан. Я умру – и ты погибнешь, меня схватят – и тебе не жить. Понял ли меня, княже?

Я убрался из княжеского сна. Не стоит перебарщивать. Лучше через некоторое время повторить сеанс, твёрдо вбив в голову князю, что искать меня не надо.

Уснул я далеко за полночь, утомлённый, но довольный содеянным.

А через несколько недель в церкви священник Питирим вновь отвёл меня в сторонку и попросил посетить настоятеля монастыря отца Савву.

«Что опять случилось? – думал я, подъезжая к монастырю. – Неужели снова какая‑то кража, или монах исчез? Пошлю их всех подальше, так недолго и в кабалу попасть».

К моему удивлению, игумен встретил меня приветливо, усадил в кресло, а не на скамью поодаль.

– Как поживаешь, Георгий?

– Твоими молитвами, отец Савва.

– Ну‑ну, не всё так уж и плохо. Прибыл Иона из Боровска позавчера. Очень хорошо о тебе отзывался – мол, не сребролюбив, милостив – никого не покалечил и жизни не лишил, а дело свершил. Как истый православный. Мера зрелости и серьёзности человека определяется делами, а не словами и намерениями. О твоём поступке даже сам предстоятель знает.

Отец Савва перекрестился и продолжил:

– Есть у нас лазутчики свои даже у Вассиана Косого. Говорят, землю князь роет, хочет найти человека, что расстроил его хитроумную комбинацию. Мы, по мере наших возможностей, сделаем всё, чтобы о тебе никто не узнал.

Вот уж спасибо! Втянул меня в свои церковные интриги, а теперь – «в меру сил». Да что же мне так не везёт – если вчера меня искал один князь, то сегодня – уже два. Так и в России места не останется, куда спрятаться можно.

Видимо, Савва прочитал на моём лице печать беспокойства и уныния.

– Рано унывать, сын мой! Не всё хорошее ты от меня ещё узнал. В доме князя Овчины‑Телепнёва о тебе благополучно забыли. Не далее как три седмицы назад сам князь распорядился прекратить поиски, а буде где и встретишься ты с дружиною княжеской, притеснений тебе не творить. В случае же опасности для твоей жизни – защищать, как самого князя.

Настоятель продолжил:

– Сам удивлён сим поворотом. Овчина‑Телепнёв нам знаком хорошо, не раз сталкивались с ним. Серьёзный муж, за государя радеет, при этом и от государя милости имеет. Но при всём при том злопамятен зело. И вдруг – прекратить поиски. Инда и мы не лыком шиты. Божьим промыслом водимый размыслил я, что надо тебе родословную знатную иметь. Ты где рождён‑то?

– Честно сказать, отец Савва, даже не знаю. Сиротою рано остался…

Дальше врать не пришлось – настоятель хитро заулыбался, и я замолчал. Наверное, игумен Никодим, настоятель монастыря подо Ржевом, довёл сведения о моём прибытии из будущего до иерархов церкви – иначе чего отец Савва так хитро заулыбался? Ох, за каждым словом надо следить, тщательно обдумывать, прежде чем ляпнуть чего не то.

– Не тушуйся, это я так – проверить. По моему заданию монахи просмотрели записи в церковных книгах. Тебе ведь тридцать пять годков?

Я кивнул. К чему он клонит, не пойму.

– Так вот, есть записи о рождении сына, наречённого Георгием, у болярина Михайлова, Вологодской губернии, сельцо Ярцево. Так что ты – болярин родовитый. Не знал?

Я сидел ошарашенный. Интересно, они что – однофамильца моего нашли? Так для этого сколько книг переворошить надо. И где теперь настоящий Георгий Михайлов? А ну угораздит встретиться, Русь‑то не так и невелика. Настоятель вроде как прочитал мои мысли.

– Пожар случился в отчем доме, все и сгинули в огне, а ты вот каким‑то чудом спасся. Землицы у батюшки твоего, Игната, было немного, за смертью хозяина отписана с немногими людишками была в государево владение. Так что, болярин Георгий Михайлов, ноне ты безземельный, потому людей на государеву службу выставлять не должон. А грамотку о происхождении твоём, о болярстве, я тебе вручаю.

Савва достал из ящика стола грамотку и вручил мне. Я бегло просмотрел – октября, второго дня… Внизу сургучная печать. Всё честь по чести.

Ни фига себе. За месяц, что мы не виделись после моего прибытия из Боровска, настоятель провернул большую работу – пусть и не своими руками. А как тонко и хитро продумано! Я бы не смог додуматься до такого хода. Сильно, очень сильно. Был небеден и удачлив, а оказался ещё – и родовитый боярин. Если с умом подойти – могут открыться большие перспективы, начиная от государевой службы и до возможности выборов в городские посадники… Ну, удружил отец Савва! Я‑то думал – отделались от меня простым «спасибо».

Дорогого стоит эта грамотка. Однако же, зная немного настоятеля монастыря, я предполагал, что за эту грамотку в будущем придётся отрабатывать. По мелочам дёргать не будут – сами с усами, вернее – с бородами, но где будут нужны мои мозги и руки, призовут – это как пить дать.

Моя аудиенция у игумена Саввы на том закончилась и, откланявшись, я уехал из монастыря.

Лене рассказал, что боярин по рождению, и в доказательство предъявил грамотку. Жена долго её читала, рассматривала, только что на зуб не пробовала и неожиданно огорошила меня вопросом:

– Так это что, и я выходит боярыня, коли муж у меня – боярин?

Я немного поразмыслил – получается так. Об этом я даже как‑то и не подумал. Ох уж эти женские мозги с их логикой.

Я бережно уложил грамотку в шкатулку, где хранились другие документы – купчая на дом, купчая на скипидарный завод. Хм, ничего вроде и не изменилось, а как приятно ощущать себя боярином и промышленником. Не голь перекатная. Хотя я встречал бояр на своём веку, у которых за душой ничего, кроме родовитого имени, и не было – ни денег, ни земли, ни холопов.

Меня вдруг осенила неожиданная мысль, от которой я даже присел на софу. Дом в Вологде есть, деньги есть. Почему бы не прикупить земли с деревенькой у какого‑нибудь обнищавшего дворянина? Вот тогда я и буду самым что ни на есть заправским боярином. Плохо только, что земля, в основном дарится государем боярам за заслуги. Купить тоже можно, но и посуетиться придётся много.

Я улёгся на софу. И надо же – немудрящая грамота вызвала столько мыслей. К тому же, если я стану землевладельцем, надо будет выставлять в случае войны людишек в полном боевом снаряжении – как говорится в государевом указе – «конно и оружно». Надо поразмыслить, заманчивая мысль.

Не откладывая в долгий ящик, я обратился к отцу Питириму. Он пообещал узнать, если подвернётся случай.

Выйдя из церкви, я перешёл через Каменный мост, перекинутый через реку Золотуху. Вот и Сенная площадь – центр Вологды, средоточие приказов с их дьяками и писарями. Надо просто подкупить дьяков или подьячих, те и подскажут, где можно прикупить землицы. Во все времена приближённые к власти любили деньги. Знакомых у меня там не было, а совать деньги прилюдно – копать себе яму.

Я постоял у присутственного места, дождался обеда. Дьяки, подьячие, столоначальники и писари чинно, раздуваясь от ощущения собственной значительности, вышли из приказа. Кто‑то уходил на обед поодиночке, скорее всего – домой, некоторые направились к ближайшему постоялому двору, в трапезную. Я направился за ними.

Писари уселись за отдельным столом, столоначальники, соблюдая дистанцию, – за другим. Да и кушанья себе столоначальники заказывали подороже, сдобрив их вином, а не пивом, как писари.

Я присел в сторонке, заказав себе скромный обед на скорую руку. Как подобраться к труженикам пера? Ничего дельного в голову не приходило. Ладно, попробую ошеломить их, а там – буду действовать по обстановке.

Я подозвал полового, истребовал лучшего вина и, когда кувшин был доставлен, отлил в чарку и попробовал. Вино и в самом деле было неплохим. Я сунул половому в руку полушку.

– Отнеси кувшин с вином за тот стол, скажи – от меня.

Половой шустро выполнил задание. Подьячие переглянулись, посмотрели на меня, я состроил уважительную физиономию и поднял свою чарку в приветствии. Им ничего не оставалось, как наполнить свои оловянные кружки вином и выпить. Вино явно понравилось, и когда они опрокинули по второй, я смело направился к их столу.

– Болярин Михайлов.

Подьячие переглянулись. Никто, скорее всего, не мог вспомнить такого боярина, но признаваться в этом не хотелось.

Меня пригласили присесть, что я с удовольствием сделал. Махнул рукой половому и попросил ещё кувшинчик.

Выпив по кружке, от продолжения служивые отказались.

– На службе мы, больно дьяк сегодня зол, может и за волосья оттаскать или того хуже – из жалования вычесть. Вино уж больно хорошо, так можно продолжить опосля, после работы.

– А чего же, приходите, продолжим. Когда подьячие ушли, я направился домой,

плотно пообедал, затем съел кусок масла. Елена аж изумилась – сроду я масло кусками не ел.

– Для дела требуется – пить вино вечером придётся, так это чтобы не захмелеть.

– Вона что. И помогает?

– Попробую – скажу.

Вечером я уже сидел в трактире, заказав запечённого молодого поросёнка, квашеной капусты, огурцов и два кувшина вина. Подьячие не заставили себя ждать.

Мы подняли первый тост за знакомство. Подьяки назвались. Не забыть бы их имена. Масло хоть и ел, но вино оказалось забористым.

Славно посидели, покушали от пуза, выпили изрядно.

Я не заикался о своей просьбе – пока надо только познакомиться, что мне удалось. Уже вечером, выходя из трапезной, мы обнимались. Подьячие были людьми битыми, и у них был нюх на денежных людей.

На углу у Малой Обуховской мы разошлись. Я был трезв, как стёклышко, из кружки отпивал по глотку.

Теперь я шёл за Степаном. Мне он показался самым толковым. Надо узнать, где он живёт. Степан прошёлся по Малой Обуховской, свернул на Пятницкую, покачиваясь, нашёл свой дом, забарабанил в ворота: «Эй, баба, открывай, не видишь – хозяин пришёл с государевой службы!».

Я развернулся и сам отправился домой.

А следующим вечером я поджидал Степана недалеко от его дома. Как только он показался вдалеке, я медленно пошёл навстречу.

– О! Какие люди! – узнал меня Степан.

Мы обнялись, как старые знакомые. Уже хорошо, что после вчерашнего возлияния у него память не отшибло.

– Пошли ко мне домой, – пригласил Степан, затем посмурнел. – Жалко только, выпить нечего.

– Тогда зачем домой идти? Пошли в трапезную.

– А и правда – зачем домой идти, коли выпить нету? – согласился Степан.

Я накануне обошёл окрестные улицы, нашёл приличный трактир. Здесь даже была комната позади общего зала для особо важных гостей.

Я заранее заплатил за неё и теперь, едва мы вошли в трактир, нас под ручку со Степаном проводили туда. Что принести, было уже оговорено, и вскоре на столе оказались жареные цыплята с тушёной капустой, караси в сметане, истекающая жирком копчёная осетрина, пряженцы с различною начинкой. А запивали всё отличного качества мальвазией.

Степан после второй кружки слегка поплыл. Вцепившись зубами в цыплёнка, другой рукой тянулся к рыбному расстегаю. Проглотив, вытер жирные руки о бороду. Сыто икнул и продолжил трапезу, не забывая отхлёбывать вино из кружки.

Насытившись, он окинул стол завистливым взглядом, не ускользнувшим от моего внимания.

Пора рыбке заглотнуть наживку.

– Да, неплохо боляре живут.

– Кто ж тебе не даёт?

– Жалование не позволяет.

Степан пустился в пространные объяснения – работы де выше крыши, начальство не ценит, а надоедливые просители если и отблагодарят, так медной полушкой. Я сочувственно качал головой и слушал, не перебивая. Нет ничего лучше, чем благодарность говорившего терпеливому слушателю.

Когда Степан замолк, я вытащил из кошеля, небрежно брошенного на стол, золотой цехин.

Глаза Степана алчно сверкнули, но к монете он не притронулся.

– Если что и надо, болярин, то указы государства я нарушать не намерен. Узнает дьяк – на плахе жизнь кончу.

– А кто сказал, Степанушка, что законы нарушать надо? Я вот хочу деревеньку себе прикупить с землицею. От тебя только и требуется, что мне сказать, когда подвернётся подходящий случай – умер там кто или хозяин продать решил. Всё же через тебя идёт, ты в числе первых узнаешь – всё‑таки не писарь рядовой.

Это я уже подольститься решил.

– И всё? – не поверил Степан.

– Твоя задача – найти деревню с землей да свести меня с дьяком. Как видишь, с твоей стороны – никаких нарушений закона. Разве ж я не понимаю? Закон нарушать никому не позволено. А от меня возьми пока задаток в залог нашей дружбы. Выгорит дело – и дьяка отблагодарю, и тебя не забуду.

Степан сгрёб золотую монету, опустил в свой тощий поясной кошель, в котором сиротливо лежали несколько ногат.

– И в самом деле, ничего противозаконного нет, – молвил Степан. – Как быстро надо узнать?

– Вчера.

– Как ты сказал? Вчера? – Степан пьяненько захихикал. – Надо запомнить. И сколько же я получу?

– Э… – Я замешкался. Мало назовёшь – может и не согласиться, много – подозрительно будет. Надо было бы заранее с опытными людьми поговорить, чтобы знать цену вопроса.

– Ещё четыре монеты – и я тебе скажу ответ завтра. Есть у меня на примете деревенька одна, о пяти дворах, выморочная. Разузнать всё надо.

– Вот и постарайся, Степанушка.

Мы ещё выпили вина. Степан подчистил угощение, и я помог ему добраться до дома.

– Ты это, завтра ввечеру жди меня в этой же трапезной.

Мы попрощались. Золотой цехин – по нынешним временам деньги серьёзные, не думаю, что он забудет об обещанных монетах.

И точно, ближе к вечеру я вновь сидел в отдельной комнатушке за столом с выпивкой и закуской.

Вскоре заявился Степан. Трезвый, глаза весело блестят, возбуждённо потирает руку об руку. Уселся на скамью, снова поднялся.

– Есть деревня, от Вологды недалече – всего тридцать вёрст, пять дворов, двадцать душ холопов, рядом река, землицы достаточно – сорок гатей. Небогата усадьбица, так потом при желании и прикупить землицу у соседей можно. Заковыка одна есть.

Степан замолчал.

– Ну давай, не томи.

– Недоимки за хозяином были. Желающих прикупить землю с деревней много было, да как про недоимку в государеву казну узнавали, отступались. Гривна серебра новгородская в недоимке.

Я задумался. Степан сел за стол, налил кружку вина, выпил и набросился на еду.

Так, надо прикинуть – гривна серебра за недоимки, пять золотых – Степану, дьяку – наверное, побольше, да за саму землю… получается дороговато. С другой стороны – боярин без земли и поместья, пусть даже захудалого – и не боярин даже. Никто всерьёз его принимать не будет. Надо брать. Поиздержусь, конечно, но думается мне – игра стоит свеч.

– Что за деревня? В какую сторону? Мне посмотреть надо, не свистульку глиняную на торгу покупаю.

– Оно, конечно, кто же будет не глядя? Я тут даже нарисовал грамотку.

Степан полез за отворот кафтана, достал кусок пергамента. Я взял, развернул. А неплохо нарисовано: деревня, границы земельного участка, река, дорога на Новгород за границей участка.

– Как деревня‑то хоть называется?

– Смоляниново – неуж не написано? Ну, я ему волосья с башки повыдираю, – погрозился кому‑то Степан.

Меня разобрал смех. Наверняка над рисунком корпел весь день писарь, что не получит за свой труд и гроша ломаного, да ещё и волосья грозят выдрать.

– Вот что, Стёпа. Возьму‑ка я грамотку эту да завтра же и съезжу в деревню, на месте осмотрюсь.

– А как же без этого, обязательно надо посмотреть. Кафтан покупаешь, так и то сукно щупаешь, а тут – деревня с землицею.

Я пообещал по приезде навестить Степана – на том и расстались.

А уже утром я вскочил на коня и помчался осматривать будущее приобретение. Тридцать вёрст – это до вечера, ещё день – осмотреть всё, и день на обратную дорогу.

К вечеру, усталый и пропыленный, я едва нашёл съезд с тракта к Смоляниново. Начинало темнеть, и я постучал в ворота – надо было где‑то переночевать. Калитку открыл крестьянин. Одеждою – нищий: рваная, старая одежда, поношенные лапти. Сговорились мы с ним быстро, и я ночь провёл на узкой лавке, едва не свалившись во сне.

Утром отдал за ночлег медную полушку. Договорился, что крестьянин за полушку покажет землю.

– Хороший хозяин раньше в деревне жил, справный. А как умер – всё прахом пошло. Зерна сеять нет, живность почти всю поели, чтобы с голоду не сдохнуть. Ремёсел в деревне нет, так и живём, – жаловался мужик.

Я пешком, в сопровождении селянина, обошёл угодья. Поля заросли сорняками, но, приложив усилия, всё можно было поднять. Речка под боком, лесок небольшой по соседству – места красивые. Деревня только убогая.

Я обошёл все избы. Из работников – только четверо мужиков, остальные – дети, старики, женщины. И во всех избах – нужда и бедность. Всё‑таки я решил: буду брать. Землю ещё прикуплю – потом, остальное хозяйство налажу. С тем и отбыл.

И закрутилось – завертелось… Степан свёл меня с дьяком; за солидную мзду, да уплатив недоимку, да отвалив немалые деньги в казну за землю и двадцать душ крепостных, я получил к исходу месяца купчую.

Всё, с этого дня я – самый настоящий боярин, с землёю и двадцатью душами крепостных, за которых в ответе только перед Господом. Могу уморить голодом, могу запороть до смерти, только не для того я покупал деревню и землю, чтобы всё привести в упадок. И без меня всё едва дышало.

Вложить придётся немало, но я уже чувство‑зал ответственность за этих людей.

Теперь можно посещать боярское собрание, показываться в свете – надо примелькаться. А допрежь – заняться деревней. Сейчас средина лета, сеять что‑либо уже поздно, а вот домишки подправить, ремесло дать в руки, а с ним и заработок холопам – в самый раз.

Моё приобретение скромно отметили в домашнем кругу. Елена за прошедшее время – с тех пор, как я стал боярином, слегка изменилась – построжела, что ли? Ну как же – новоявленная боярыня – хорошо, что не Морозова.

Я отдохнул от беготни и суеты пару дней, а потом засобирался в свою деревню.

ГЛАВА V


Конечно, пока бумаги о покупке земли боярином Михайловым дойдут до Москвы, времени пройдёт много. Государева машина работала медленно, но верно. И наступит пора, когда на смотр придётся выставить ратников – как писано в указе, «конно и оружно». С моих земель потребуется выставить трёх человек. Ну, один – это я, так ещё двух боевых холопов надо где‑то брать.

Поразмыслив, я пошёл на торг. Во‑первых, попробую купить пленников, что попали в рабство. Кого‑то возьму в работники, на землю – из бывших крестьян, а если найду шустрых, их можно и в боевые холопы записать.

На торгу рабов продавали – не сказать, что торговля людьми была на виду, но она существовала. Мне никогда раньше людей покупать не приходилось, потому и опыта не было.

В самом углу, у двух бревенчатых сараев и располагался пятачок, где торговали пленными. Всякие люди попадали в плен – литвины, из Великого княжества Литовского, для которых русский язык был родным, татары – казанские и крымские, шведы в исчезающе малых количествах; были и русаки, попавшие в рабство за неотданный долг и прочие прегрешения.

Подойдя к пятачку, я увидел выставленных на продажу людей. У всех на ногах были цепи.

Меня интересовали мужчины. Поскольку покупателей на столь экзотический товар не было, сразу подошли два продавца и стали расхваливать свой товар.

– Погляди, какой он молодой и сильный.

– Нет, ты мой товар погляди: девушка – как наливное яблочко, будет ласковой наложницей.

– Уважаемые, – встрял я, – дайте сначала самому осмотреть людей и поговорить с ними – постойте в сторонке.

Продавцы недоумённо переглянулись.

– Чего с ними разговаривать?

Однако препятствовать мне не стали.

Я подошёл к мужику крестьянского вида.

– Ты кто?

– Крестьянин.

– Откуда?

– С Вологодской губернии, хозяин за недоимки продал.

Мужик потупился.

– Работал, что ли, плохо?

– Да как долг отдашь? Зерно под урожай брал, только засуха случилась.

– Будешь у меня работать?

– Ну, ежели по‑человечески относиться будешь.

– Семья есть ли?

– Как не быть – жена, детки.

– Беру.

Я подошёл к следующему.

– Ты кто?

– Гончар.

– Откуда?

– Литвин.

– Если дам мастерскую, будешь заниматься своим делом?

– Буду.

– Беру.

Так я обошёл весь ряд. Когда выбрал молодого парня, тот с тоской глянул на стоявшую рядом девушку.

– Кто она тебе?

– Сестра.

– Хорошо, беру обоих.

Я торговался с продавцами, сбивая цену, и в итоге мне удалось сэкономить несколько рублей.

Когда купленные люди уже двинулись за мной, я увидел сидящего у сарая мужика самого страшного вида, закованного кандалами по рукам и ногам. Лицо его заросло волосом, лишь только глаза виднелись. Мужик был здоров, как бугай – через ветхую одежду проступали мышцы.

Я спросил у продавца:

– Это ещё что за зверь такой? За что его в железа заковали?

– Беглый. Силён, как бык, только уж своенравный очень, прежнего хозяина чуть не зашиб. Не берут его – как только узнают о предыдущем владельце, отказываются. Мы уж хотим его татарве, в Крым продать. Там его живо обломают.

– Сколько просите?

– За рубль отдам, считай – себе в убыток. Больно уж дикий, чуть не по нему – кулачищами машет.

Я отдал рубль. Продавец вопросительно посмотрел на меня:

– Расковать или так поведёшь?

– Расковывай – не зверь же он в самом деле.

Я вывел людей за торг.

– Стоять всем здесь.

Вернулся на торг, нашёл двух возчиков с подводами и нанял их для перевозки людей в моё имение Смоляниново. Когда телеги подъехали, и люди уселись, я спросил:

– Вас кормили сегодня? Ответом было угрюмое молчание.

– Трогай!

Подводы поехали, я пошёл сбоку. Когда телеги поравнялись с трактиром, я приказал остановиться, зашёл в трапезную и попросил хозяина вынести на улицу целый таз пирогов и четыре кувшина кваса. Не дело морить людей голодом – причём уже моих людей, мою собственность.

Бывшие пленники с жадностью накинулись на еду.

– Так, слушать меня всем! Вас отвезут в мою деревню, называется Смоляниново. Отныне это будет ваш дом. Завтра с утра я подъеду и займусь вашим обустройством. Удачно доехать! Кто решит сбежать – поймаю и отдам палачу.

Я повернулся и отправился назад, на торг. Телеги с людьми двинулись по улице к городским воротам. Я же нашёл в работном углу ватажку плотников и подрядился с ними о работе. Разговаривал сразу со всей ватагой.

– Надо поднять четыре дома, не пятистенку – обычных. Лес есть, но на корню – надо рубить, возить. Потому, если есть подвода – плачу отдельно. Нет – ищите сами. После окончания работ расплачиваюсь, и продолжим дальше. Надо сделать быстро, чтобы успеть до холодов. Сможете?

– Это как платить будешь, барин.

– Не барин я – боярин родовитый.

Тут я загнул – подпустил «родовитого» для важности.

– Будете работать быстро и хорошо, не обижу. Еду покупайте здесь – деревня хилая, на месте ничего не купите. Если денег на еду нет, вот вам аванс.

Я отдал их старшему два рубля медью. На неделю на всю ватажку на пропитание хватит.

Довольные плотники засобирались. Я же отправился домой.

– Лен, я завтра с утра раненько уезжаю. Несколько дней меня не будет – надо деревню обустраивать.

– Нужное дело – ты же теперь боярин. Не гоже боярину задрипанную землю иметь.

Почти всю ночь не спал – думки разные в голову лезли. Планов – громадьё, только где людей взять? Деньги пока были – но люди?!

Чтобы деревня давала доход, я решил поставить мельницу, открыть пару мастерских. Пока будет зима, и в поле крестьянину делать нечего, пусть сидит в тепле, зарабатывает себе на сытую жизнь. Я уже понял, что в ближайший год деревня и земля будут только забирать деньги, и дохода скоро не дождёшься, – так и землю с деревней я покупал не для дохода, а престижа ради. А поскольку привык относиться к каждому делу ответственно, заодно решил попробовать себя в роли землевладельца рачительного. Получается же у других – правда, земли и людей у них побольше, – и живут неплохо.

Я выехал рано утром – лишь только вторые петухи пропели. С собой взял полный кошель денег. После двухчасовой скачки я прибыл в свою деревню. Здесь уже были купленные мною люди – так же как и нанятые плотники.

Поздоровавшись, я сразу определил плотникам работу – дома ставить здесь, здесь и там. Чтобы стояли ровно – пусть будет улица, хоть и короткая, но прямая. Лес – во‑о‑н он. Людей в помощь – дам.

После подошёл к вновь приобретённым холопам.

– Сейчас для вас плотники будут строить дома. Скоро осень, пойдут дожди. Будете помогать валить лес, обрубать сучья. Поскольку вам в них жить, работайте на совесть.

Я указал на гончара‑литвина.

– Иди сюда.

Он подошёл.

– Здесь будет твой дом и мастерская. Как скажешь – так плотники и выстроят. Что‑то будет не так – пеняй потом на себя. Есть семья?

– Жена осталась на родине.

– Здесь теперь твоя родина. Передай ей весточку – пусть к осени сюда перебирается, детишек заведёте.

– Разве можно так?

– Делай, что сказано. Будешь горшки, миски делать, или что там ещё. Половину дохода можешь оставлять себе на жизнь, половину – мне.

– Глина для работы нужна, печь.

– Ищи камни, клади печь. Если материал нужен будет – скажи, в городе куплю. Всё остальное – сам. Иди, с этого момента ты работаешь для себя. Стой! Звать тебя как?

– Ян.

– Ты что, поляк?

– Да нет вроде.

– Ну, иди.

Затем я определил сестру с братом, указав им, где будет их дом. Обоих отправил на помощь плотникам. Брат – Никон – поможет валить деревья, Ольга, сестрица его – ошкуривать хлысты.

Дошла очередь до крестьянина.

– Звать‑то как?

– Арефий.

– Тут будет твой дом. Можешь послать весточку семье, пусть к осени приезжают. Коли денег на переезд не будет, дам в долг – отработаешь. Сейчас иди рубить лес. Будешь хорошо помогать – вскоре под своей крышей заживёшь, быстрее семью увидишь.

Вот и звероподобный мужик.

– Звать‑то тебя как?

– Тимоней батя назвал.

Я улыбнулся – настолько имечко не вязалось с этим звероватого вида мужиком.

– Делать что умеешь?

– А что и все. Что скажешь, то и буду.

– Сердце‑то к чему лежит?

Мужик обвёл глазами скромную деревушку, вздохнул.

– Мельник я, только мельницы здесь нету.

– Будет!

Тимоня обвёл глазами поле, лес за ним.

– Для мельницы река нужна, коли она водяная, али местность с пригорком, чтобы ветер был, коли ветряная будет.

– Тогда сделаем так. Вон там река – иди, смотри подходящее место. Найдёшь – покажешь плотникам, они будут ставить мельницу. Как делать – ты лучше меня знаешь.

Тимоня не уходил, топтался.

– Чего ещё?

– Камни надобны – жернова, значит. Как без них начинать?

Тьфу‑ты, не учёл.

– Где их взять‑то?

– Известно где – у каменотёсов. А что молоть‑то буду? Пашеничку али рожь?

– А какая разница?

– Для ржи камень потвёрже нужен, нежели для пашенички, да чтоб мука мелкого помола – помягче.

Вот это озадачил. Ну не специалист я по мельницам, о жерновах как‑то не подумал.

– Тимоня, я не знаю, где взять жернова и какие они бывают. Вот тебе две полушки на питание, на несколько дней хватит. Поспрашивай по соседним деревням, в которых мельницы стоят – где они брали жернова. Найдёшь – договаривайся, чтобы сюда везли. Я заплачу. Работать тебе – выбирай сам.

– Это что, я идти могу?

– Можешь.

– Не боишься, что сбегу?

– Ты что, всю жизнь бегать собрался, пока палач ноздри не вырвет? Охолонись, мельницу тебе предлагаю, на кусок хлеба заработаешь, крыша над головой будет. Захочешь жениться – возражать не буду. Сколько за помол берут?

– Одну десятину.

– Вот и ты столько же брать будешь. Только одну заработанную десятину мне, другую – себе.

– Не боишься, что воровать буду?

– Нельзя всю жизнь бояться. Я тебе хорошие условия предлагаю. Ты – холоп и должен работать за кров над головой и жратву. Только из‑под палки никто работать много не будет. Вот и решай – зарабатывать и жить как человек или бегать с рваными ноздрями.

Тимоня молча повернулся и пошёл. Боялся ли я, что он не вернётся? Да, конечно, но рубль, заплаченный за него, – не такая большая сумма, а если Тимоня сам вернётся, я приобрету мельника. Это – сильная подмога деревне и хозяйству. Не каждый землевладелец мог осилить строительство мельницы – дорого.

Так, с плотниками и холопами определился. Надо решать с приписанными крестьянами.

Я собрал мужиков, оглядел их.

– Нравится такая жизнь?

Нестройное «нет» в ответ.

– Кто умеет писать?

Тишина.

– Кто у вас поавторитетней будет?

– Чаво?

Ясно, слова этого не слыхивали. Я тоже хорош – завернул.

– Кто поопытней будет?

Мужики вытолкнули вперёд щуплого мужичонку.

– Архип я.

– Назначаю тебе старшим – всем его слушать. Обойдёте все избы, посмотрите, что отремонтировать надо. В деревне у вас появились новые люди, здесь им жить и работать. Живите дружно. Скоро здесь будет мельница и гончарная мастерская. Летом работаете в поле, зимой – промыслом занимаетесь. Кто не ленится – будет сыт, одет. Как говорится, «Будет сыт, пьян, и нос в табаке».

– В чём нос?

Тьфу‑ты, опять не туда меня понесло.

– Продолжаю. Пока плотники здесь – дома свои отремонтировать. Это – первая и главная задача. Архип, обойди все избы, определись. Потом – все мужики в лес, поможете на рубке. Лошади есть?

– Есть одна.

– В подводу её – брёвна таскать будете.

– Зачем же в подводу, боярин? Хлысты лучше волочить.

– Ну так волочить будете.

Я взобрался на коня. Вроде всех загрузил делом. Надо в город – там дел полно. Оказывается, боярство – не только в горлатной шапке ходить, тут вертеться надо.

Я погнал коня в город.

Плохо, что не обзавёлся в Вологде знакомыми. Позарез нужен был управляющий. Не могу я разорваться между Вологдой и Смоляниново. Нужен человек, который будет приглядывать за стройкой, решать текущие вопросы. С меня хватит за глаза общего руководства и добычи денег. По моим прикидкам, денег пойдёт на всё задуманное – немерено.

Поставив коня в конюшню в своём дворе, я даже не стал обедать. Бросил Елене: «Попозже», и быстрым шагом пошёл на торг. Я обходил мелких торговцев, рассматривая их, а не товар.

Вот этот вроде подходит. Глаза живые, смышлёные, одет опрятно, чисто, но бедновато. Похоже – то, что мне надо.

Подойдя к нему, я спросил:

– Ты сколько за день зарабатываешь?

– Я же не заглядываю в твой кошель, барин.

– Не барин я, а боярин.

В эти века звание своё никто умалять не собирался и от другого терпеть бы не стал.

– Хоть и князь. Я свободный человек.

– Свободный, а дурак. Я работу тебе предложить хотел.

Я повернулся и пошёл прочь. Свет клином на этом мелком разносчике и продавце не сошёлся. Однако через несколько шагов услышал сбоку деликатное покашливание. Я скосил глаза – рядом семенил со своим лотком давешний торговец.

– Слышь, боярин, а что за работа?

– Ты же свободный человек, с боярином, да и с самим князем разговаривать тебе несподручно, чего же тогда меня догнал?

– Интересно стало.

– Ступай своей дорогой.

– Две полушки.

– Не понял – чего «две полушки»? Я ничего не покупаю.

– За день зарабатываю две полушки – ты же сам спрашивал.

– Не густо. Семья есть?

– А то как же.

– Хочешь зарабатывать больше? Только и крутиться надо будет как белке в колесе!

– Ежели чего супротив закону, то я не согласен. Скажем – скрасть чего или морду набить, или того хуже – не согласен я.

– С чего ты решил, что я тебе душегубские дела предложить намерен? Мне управляющий в деревню нужен, несподручно мне все дела самому делать.

Торговец задумался:

– Нет, не смогу – опыта нет.

– Опыт – дело наживное, лишь бы желание было. Коли сговоримся – объясню, помогу, да и сам в деревне бывать часто буду. Серьёзное дело пригляда требует.

Парень почесал затылок.

– Попробовать можно, а ну как не получится?

– Всего и делов, что назад, на торг вернёшься. Я тебе работу не на один день даю, будешь за дело радеть да головой думать, так и деньги будут.

Парень определённо нравился мне. Проходимец давно бы ухватился за предложение, а этот взвешивает силы. Одежда чистая – тоже плюс: за собой следит, значит, и за порядком следить будет.

– А сколь платить будешь, боярин?

– Вдвое против теперешнего заработка. А дальше от тебя зависеть будет. Отличишься, смекалку да разумение покажешь, честность и рвение к делу – добавлю деньжат. Не способен коли окажешься – уж извини, на торг вернёшься.

Парень снова задумался, и когда я уже стал терять терпение, решительно сказал:

– А пропади она пропадом, такая жизнь, с хлеба на квас перебиваюсь. Согласен. Где хоть деревня‑то?

– Тридцать вёрст отсюда, Смоляниново называется.

– Знаю, сам недалеко от тех мест родился, из Бежицы я.

– Звать‑то тебя как?

– Андрюшкой отец нарёк. А тебя как звать‑прозывать?

– Боярин Георгий Игнатьевич Михайлов. Сейчас вот что – надо выбрать коня и подводу. Во всей деревне одна лошадь, а телега нужна позарез.

– Лоток с товаром куда?

– Сейчас лошадь с подводой купим – заедешь домой, оставишь лоток. С утра выезжаем. Ты где живёшь?

– На Архангельской – третий дом с угла, ежели от храма Златоустовского идти.

Мы пошли в угол, где торговали лошадьми, телегами, сбруей, сёдлами. Тут терпко пахло лошадиным потом и кожей от сёдел. Вдвоём выбрали смирного мерина, подобрали ему упряжь и телегу. Мерина сразу запрягли, Андрей положил на подводу лоток с мелким товаром, уселся на передок.

– Садись, боярин Георгий Михайлов, довезу.

На подводе ехать лучше, чем идти, хотя несколько и умаляет звание боярское. Ладно, не велика пока птица.

Я уселся на телегу, важно бросил: «Трогай!» Объяснил Андрею, где мой дом. Как‑никак он теперь управляющий моим хозяйством, лицо доверенное, и должен знать, где найти своего хозяина.

Когда расставались, я отсчитал ему четыре полушки – заработок за сегодняшний день.

К Елене я заявился усталый и голодный, накинулся на еду и, только насытившись, пересказал события прошедшего дня.

А после ночи, едва успев плотно позавтракать, я услышал у двора песню. Никак Андрей – стучать пока стесняется, решил таким образом о себе заявить.

Я взнуздал лошадь, вывел за ворота.

Мы выехали из города, и по грунтовке ехали рядом. Я по пути объяснял ему, что идёт стройка – надо закончить дома до осени, мельницу поставить. За плотниками нужен пригляд, среди крестьян старший – Архип. Подробно втолковывал, что делать и как.

– Грамоте учён ли?

– Учён, писать могу.

– Вот и отлично. Надо что будет – записывай, на память не полагайся.

После полудня мы почти добрались до деревни. Почти – это потому, что к дороге, нам наперерез бежал мужик. Я непроизвольно рукой взялся за саблю. Оказалось – это звероподобный Тимоня. Вот уж не ожидал, что он вернётся.

– Здравствуй, боярин. Не чаял на дороге перехватить – гляди, какая удача.

– И здрав буди, Тимоня. Чего случилось, что запыхался?

– Так ведь какое дело! Жернова я нашёл. Недалеко – вёрст пять отсюда. Пара – рубль.

Тимоня уставился на меня. Вот и случай проверить обоих – и Андрея, и Тимоню.

Я отсчитал из поясной сумы рубль, отдал Андрею.

– Езжайте с Тимоней, купите жернова. На подводе и привезёте в Смоляниново, Тимоня дорогу покажет.

Тимоня запрыгнул на подводу, хлопнул огромной ручищей Андрея по плечу:

– Трогай!

Я же поскакал к недалёкой уже деревне.

Пока меня не было, плотники, холопы и крестьяне попилили деревья, обрубили сучья, ошкурили, и всё успели перетащить на участки. Неплохо – я ожидал меньшего. Коли так пойдёт, через неделю первая изба готова будет – хотя бы коробка.

Надо бы ещё одну избу делать – сверх того, что задумал. Будет, где самому остановиться, да боевые холопы здесь жить будут. Сразу договорился об этом с плотниками. Им‑то в радость – работа есть, искать не надо.

Распорядившись и оставшись довольным увиденным, я вернулся в город.

Всю ночь крутился в постели, не в силах уснуть. Где взять боевых холопов? Это не рабы, которых можно купить на торгу. Обычного холопа выучить воинскому делу надобно, если ещё к тому склонность есть – не всякий способен жизнью рисковать, для большинства спокойнее ходить за сохой, класть печи, ставить избы.

У кого бы узнать насчёт боевых холопов? А если к подьячему Степану обратиться – он меня уже выручал. Не поможет, так совет дельный даст.

Степан не удивился моему приходу, словно ждал.

– Чего ещё болярин желает?

– Винца попить.

– Обеда ждать надоть.

– Вот и приходи в корчму, где ранее встречались.

Ждать пришлось недолго. Надо полагать, Степану понравились мои золотые. Мы выпили по кружке вина, плотно закусили копчёной белорыбицей, кашей с мясом, кислыми щами, заедая пирогами с капустой.

– Так что за нужда привела? – отвалившись от стола, спросил сытый Степан.

– Холопы боевые надобны, не менее двух, – выпалил я.

– Ну это не беда. Болярин Опрышко в Литву съехать хочет – его право. Только думаю – не всех холопов за собой поведёт. В Литве войско наёмное, дворяне сами решают, сколько ратников выставлять в случае войны.

– Да ну? – удивился я. – И где же мне этого Опрышко искать?

Степан задумчиво побарабанил пальцами по столу. Я намёк понял и тут же отдал ему серебряный рубль.

– А чего его искать? Тута он, в городе. Ищет покупателя на свои земли, да найдёт не скоро – больно земли у него захудалые да неудобья. Пройдёшь по Каменному мосту через Золотуху, по Сенной на Завратную. От угла по правую руку – второй дом.

– Вот спасибо, Степан! Думаю – ещё не раз свидимся за кувшином вина.

– Ловлю на слове, болярин. И совет даю – на торгу охотники молодые шкурки продают. Некоторые не прочь саблей вострою славу да деньги себе добыть. Там поспрошай.

Я откланялся и направился сразу же к Опрышко. Надо ковать железо, пока горячо.

Дом нашёл быстро. Надо сказать, что он видел и лучшие времена. На удачу мою боярин был дома.

– Боевых холопов, говоришь? А скольких возьмёшь?

– Двух‑трёх, если они у тебя не безрукие.

Боярин захохотал:

– А ты проверь!

Он вызвал к себе прислугу, и вскоре мы вышли во двор. Там уже стояли пятеро боевых холопов. То, что они не крестьяне, было видно сразу. Лица обветренные, взгляды суровые, без рабской покорности и заискивания.

– Ну‑тко, робяты, боярин вас в деле попробовать хочет. Покажите ему, на что способны.

Я пальцем показал на поединщика. Холоп был среднего роста, жилистый, из таких – самые лучшие бойцы. У долговязых движения не скоординированные, медленные. У накачанных – удар силён, да скорость не та.

Я выхватил свою саблю, холоп – свою. Все, в том числе и боярин Опрышко, с интересом глядели.

Холоп кинулся в бой сразу. Он атаковал яростно, всё время осыпая меня градом ударов, которые я легко парировал. Через несколько минут я улучил удобный момент, выбил у него саблю из руки и подставил свою к его горлу.

– Проиграл. Следующий!

Вышел кряжистый мужичок. Он явно усвоил урок с предыдущим бойцом и вначале стоял неподвижно, явно провоцируя меня на нападение. Ну что же, хочешь урока – получи. Я сделал внезапный выпад, и когда мужик выбросил вперёд свою саблю, желая отразить удар, я перевёл конец сабли вниз и ударил его в ногу. Разумеется – плашмя. Кровь проливать в учебном бою я не собирался.

Пристыженный мужик спрятался за спины товарищей.

– Следующий!

Опрышко явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он хотел увидеть, как его холопы разделаются со мной, думал – я слабый противник. Не на того нарвался.

– Подожди, подожди, пусть вот он выйдет.

Опрышко подтолкнул вперёд последнего из строя.

– Борис, не посрами хозяина.

Борис вытащил саблю из ножен, и по тому, как он это сделал, я понял, что из всей пятерки он самый опытный и опасный. Движения были быстрыми, но плавными, как у кошки. И бросаться в атаку сломя голову он не стал. Стоял и смотрел.

Холопы притихли.

Я сделал небольшой выпад, он отбил, ещё выпад – отбил. Эдак он может долго стоять, а я буду вокруг него изображать танец с саблями. Я отступил назад и намеренно оступился. Холоп бросился вперёд, но я сделал мах ногой, подсёк его выдвинутую вперёд ногу, и он грохнулся на спину. Изображать удар саблей на добивание я не стал. Встал, отряхнул от пыли одежду.

– Неплохо.

Холоп поднялся с земли – чувствовал он себя не лучшим образом. Боярин Отрышко взъярился.

– Это я вас кормил‑поил, коней самолучших под вас подвёл, учил – и для чего? Чтобы вы меня опозорили? Брысь с глаз долой! Вот я вам ужо!

Боярин помахал в воздухе кулаком, повернулся ко мне:

– Не раздумал брать?

– Пожалуй, последний хорош.

– А то! Сам муштровал, Федька‑заноза.

– Почему заноза?

– В кажную дырку потому как лезет, а уж до девок охоч – просто спасу нет, всех девок в усадьбе поперепортил.

– Считай – уговорил. Беру.

– Только его одного?

– Всех возьму. Они хоть в боях бывали?

– Бывали – это ведь не все, только половина. Другая пятёрка под Коломной полегла, с татарами дрались. И ведь – самые лучшие сгинули. Я бы и этих не продал, да долгов куча, а в Литве они не нужны.

– Сколько за всех просишь?

– Смотря как брать будешь: коли с лошадьми, сёдлами, сбруей и полным облачением – это одна цена, коли пешими и в одной одежонке – другая.

– Сколько же с лошадьми и вооружением? Боярин наморщил лоб, прикидывая в уме.

– Двадцать рублей серебром.

– Побойся Бога, боярин, за такие деньжищи три деревни купить можно.

– Ты деревни на смотр зимой выставишь? – хитровато прищурился Опрышко.

Подловил, хитрован, понял, наверное, что выставлять мне некого. Или ратников не хватает, если по земле считать.

– Хорошо, по рукам! Боярин зычно крикнул:

– Федька! Где тебя носит? Опять по девкам, поди!

Из‑за угла вывернулся ратник.

– Всем собраться с полным вооружением и на лошадях, как для похода.

– Опять кто напал?

– Узнаешь. Федька исчез.

Я отсчитал деньги, боярин их тщательно пересчитал, сходил в дом, вынес грамоты.

– Володей!

Тем временем появились одетые, как для боевого похода, боевые холопы. Все в кольчугах, со щитами. На боку – сабли, у стремени в петле – копьё. Хоть и хвалился Отрышко, что кони самолучшие, но я не впечатлился.

И всё‑таки от сердца отлегло. Кольчуги не ржавые, кони вычищены, сытые – ишь, шкура лоснится. Да и правильно, что всю пятёрку купил, денег не пожалел – они друг друга знают, в боях испытаны, слажены. Подучить, конечно, придётся самому – как без этого. Если по гатям считать, так пара выходит лишней, но вдруг я ещё землицы подкуплю – в самый раз будет.

Отрышко встал на середину двора.

– С сего часа вашим хозяином является боярин Михайлов, слушайтесь его, как меня. Он теперь над вами волен.

Неожиданно боярин смахнул выступившую слезу, махнул рукой и ушёл в дом.

– Ну что, хлопцы? Едем ко мне домой. Теперь мой дом вашим будет.

Я вышел со двора, за мной гуськом в полном молчании выехали ратники. Мне кажется, они были очень удивлены внезапно произошедшей переменой хозяина и дома и теперь переваривали впечатления от события.

Когда мы всей ордой заехали в наш двор, Елена пришла в тихий ужас.

– Они что – все будут жить у нас?

– Временно, любимая, пока не построю воинскую избу.

Пока я шёл, а всадники ехали за мной, я решил поставить небольшую избу во дворе усадьбы, и в дальнейшем оставить в ней двух‑трёх ратников – на всякий случай, чтобы под рукой были, охрана дома опять же. Остальных – в деревню. Но пока у меня не было воинской избы – ни здесь, ни в деревне, и пришлось отвести им одну комнату в доме. Тесновато было, но уже следующим днём я нашёл плотников, и через две недели мои боевые холопы обживали новое жилище. Васятка всё свободное время отирался там, слушая байки бойцов о походах, о схватках с врагом.

Я же мотался в деревню. Надо было следить за строительством, вовремя посылать Андрея в город за продовольствием – мешками брали муку, вёдрами – льняное и конопляное масло. Смешно, конечно – из города везти в деревню продукты, но деревня моя была пока слаба, можно сказать – дышала на ладан, и я мирился. «Ничего, – тешил я себя надеждой, – отстрою дома, куплю зерно на урожай, и тогда по следующей осени уже из деревни муку возить стану».

Мельница строилась активно, росла, как на дрожжах. Звероподобный Тимоня помогал плотникам, ворочая брёвна. Он где‑то нашёл, а может быть, к нему сам прибился подросток из нищих, и теперь они были просто не разлей вода. Хотя что может быть общего между мужиком страшноватого обличья и пацаном лет четырнадцати? Я его не гнал, глядишь – отъестся, окрепнет – будет Тимоне помощником.

Дома в деревне уже желтели свежими срубами, и плотники с холопами возводили крыши. Оставалось настелить полы да окна закрыть – хотя бы слюдой.

А на обратном пути со мной приключилась неожиданная беда.

Я уже ехал в город, как дёрнуло меня посмотреть – что за развалины, поросшие травой, видны на моей земле, почти на границе её. Об этих развалинах Степан мне ничего не говорил. Ещё одна деревня стояла здесь когда‑то? Вроде непохоже – у крестьян избы бревенчатые, как и в большинстве своём на русском Севере и в средней полосе России. Тут же явно было когда‑то каменное строение.

Подъехал я к развалинам, трава – чуть ли не по пояс. Слез с коня, да только на землю ступить не смог. Полетел вниз, в яму, скрытую травой. Я даже испугаться не успел, как ноги жёстко ударились о землю, клацнули зубы. Ей‑богу, хорошо, что язык за зубами был. Иначе откусил бы.

Я осмотрелся. Похоже – это старый, заброшенный колодец. Однако странно выложены его стены – везде они из коротких деревянных брёвнышек и выглядят, как сруб деревенской избы, только сруб этот очень уж высокий. Я прикинул – метра четыре, не меньше. И стены сложены из камня, не пиленого, а булыжников, коих много попадается на полях на Севере после великого оледенения. Хозяйственно поступил владелец бывшей усадьбы – колодец выложил камнем, на века. Вот только как теперь выбраться из этой каменной ловушки? Хорошо хоть, я ничего себе не сломал, а мог бы.

Над головой синело небо, а здесь – полумрак.

Я попробовал упереться в противоположные стены ногами, да не получалось – сруб этот каменный был шириной не менее полутора метров, ног просто не хватало по длине, а сесть на шпагат – уже не в моём возрасте, не акробат я всё же.

Ладно, нож есть. Я попробовал лезвием нащупать щель между камнями и воткнуть его туда. Не тут‑то было. Камни были подогнаны плотно и посажены на известковый раствор, который со временем стал прочнее самих камней.

В душу закрался холодок. Никто ведь не знает, что я направился сюда, можно сгнить тут, и никто не найдёт. Пропал боярин – так, может, тати виноваты: убили, ограбили, а тело – в воду.

Я сидел на дне колодца и раздумывал. Что делать, как спастись? И чем больше я перебирал немногочисленные варианты, тем отчётливее понимал, что все они неосуществимы. Вот ведь парадокс – на своей земле, в мирное время, не по суду, а по глупой случайности сижу в каменном мешке. Есть нечего, пить нечего, верёвки с собой нет. Рядом конь, который мог бы домчать меня до города, да не достать до него.

Конь? Что‑то мелькнуло в голове. Надо попробовать.

Я подозвал коня. Голос ли мой не достал до него – ведь я был в яме, или понять конь был не в силах, откуда зовёт его хозяин, только появился он в дыре колодца не скоро. К моему разочарованию, поводьев на его морде не было, скорее всего – они лежали у него на шее. А я‑то думал, что смогу уцепиться за свисающие поводья, пусть даже и подпрыгнув, и конь просто вытащит меня из ямы. Чёрт, что же делать?

– Домой, иди домой! – Несколько раз повторил я.

Морда лошади исчезла из отверстия ямы. Понял ли он, чего я от него хочу? А может, щиплет травку невдалеке, дожидаясь, пока неразумный хозяин выберется из ямы? Мне оставалось только гадать. Гадать и ждать.

Я присел на корточки. Что ещё можно попробовать? Снять с себя ферязь и попробовать поджечь? Дым может привлечь внимание – это факт, но не задохнусь ли я в яме от него? Решил приберечь это как крайнее средство.

Время шло, синий круг неба над головой стал сереть. Я приуныл. Теперь даже ферязь поджигать нет смысла. В наступающей темноте дым никто не увидит.

Вдруг где‑то в отдалении послышалось ржание. Я взбодрился, встал во весь рост и заорал изо всех сил. Вскоре в яму заглянул Васька и закричал:

– Здесь он, живой! Я его нашёл!

Ко мне упала верёвка, я ухватился за неё, и меня вытянули из колодца. Рядом с ямой были Васятка с Еленой и Федька‑заноза. Конь мой стоял, устало поводя запавшими боками. Я подошёл вначале к нему, обнял за шею. Нынче он спас меня от смерти.

На Елене не было лица.

– Как ты туда попал?

– Лучше расскажите, как вы меня нашли?

– Сидим дома, вдруг – грохот, вылетает калитка, и во двор врывается твой конь – один, без седока. Мы, конечно, всполошились, Федор оседлал своего коня, а мы с Васяткой уселись на твоего. Он нас сюда и привёл.

Ну, молодец, не ожидал я от него. Сам нашёл дорогу – но то не диво, мы с ним уже многократно проделывали этот путь. Счастье, что он проскочил мимо стражи у городских ворот. Его ведь могли поймать и оставить, пока не объявится хозяин. И ещё чуднее то, что конь выбил копытами калитку. Другой стоял бы у знакомых ворот, дожидался, пока хозяин изволит во двор впустить, да в конюшню заведёт – к кормушке с овсом. Аи, молодец, не ожидал. Неожиданно конь стал для меня близким другом.

– Как обратно в город добираться будем?

– Смысла нет: уже стемнело, ворота закроют – поехали в деревню. Тем более никто из вас там ещё не был. А уж завтра чего‑нито придумаем.

Я усадил Васятку в седло, мы же с Еленой пошли пешком – благо было недалеко. Переночевали мы в недостроенном доме – с крышей, но без окон, на душистых охапках сена. Идти в крестьянские избы я не решился – тесно, да и блох со вшами нахвататься можно.

Да, в деревне надо строить ещё и баню. За дома‑то я взялся, а про такую нужную вещь забыл.

Поутру Федька‑заноза ускакал в мой городской дом, мы же вернулись на подводе Андрея, – коня я привязал к телеге поводьями. Заслужил, пусть отдохнёт.

Дома все дружно набросились на еду, что осталась от вчерашнего дня. И она, холодная и подчерствевшая, ушла влёт. А мне дала повод задуматься.

Кухарка нужна. Не след боярыне, как простолюдинке, на кухне работать. Когда нас было трое, это никого не смущало, но теперь добавилось пять ртов – да ещё каких, и заставлять жену весь день торчать у плиты – настоящее жлобство. Хоть и не заикалась, не просила Лена кухарку, но я и сам‑то должен был головой своей подумать.

Лёжа в постели, я спросил у жены:

– Лен, ты никого из женщин не знаешь, кто кухарить бы мог?

– Знаю – я уже перезнакомилась с соседками.

– Найми нам кого‑нибудь на кухню. И у тебя времени больше будет – вот хотя бы с Васяткой заниматься, и мне спокойнее.

– Я что – плохо готовлю? – Обиделась жена. Я нашёл сильный контраргумент.

– Ты боярыня ноне, моё лицо уронить не должна, а ты моим холопам готовишь! Что люди подумают?

– Ой, прости, милый, брякнула, не подумавши. А и правда, завтра же займусь.

И на следующий день в доме появилась кухарка.

Медленно, но неотвратимо росла дворовая челядь. Как‑то совершенно незаметно, но по необходимости, по одному или по нескольку человек, в городском доме или в деревне росло население – люди, за которых я отвечал, кому платил деньги, благополучие которых я должен был обеспечить, как, кстати, и защиту.

В редкие дни, когда дел было не так много, я тренировался с боевыми холопами. Надо было и бойцов натаскать, и самому быть в форме.

Мы отрабатывали защиту в строю, одиночные схватки на саблях. Я делился всем, что сам знал и умел. Случись в бой идти – я должен быть уверен в их ратном умении. И ещё – я учил, даже вдалбливал в их головы суворовский принцип – «Сам погибай, а товарища выручай», поскольку заметил за ними одну странность. Когда они изображали защиту от нападения в строю, то держались дружно и краем своего щита прикрывали правую часть тела товарища, но затем, если бой рассыпался на отдельные схватки, то никто из них не смотрел, что творится рядом. А может, товарищу помочь надо, иногда один сабельный удар в состоянии изменить исход схватки.

Я заставлял их бегать в полном боевом снаряжении и сам бежал рядом, нагружая подъёмом тяжестей, используя для этого камни.

Единственное, чего я им не показывал и чему не учил – стрельбе из лука. Не было в моей маленькой дружине луков и лучников. А жизнь настоятельно требовала. Я уже задумывался купить им мушкеты – на Руси их называли пищалями. Останавливала цена. Мушкет был дорог, а уж пять мушкетов, да с запасом пороха и свинца – сущее разорение. И всё‑таки я решил начать вооружать свою ватажку огнестрельным оружием.

– Кто хочет иметь и уметь стрелять из пищали? – спросил я.

Бойцы переглянулись, потупились. Ясно, никто не хотел.

– Федор, ты старший – что скажешь?

– Тяжела пищаль, в бою только и успеешь один выстрел сделать, а уж грохоту и огня – что из преисподней, да и серой воняет.

– Коли добровольно не хотите, начнём осваивать стрельбу из пищали принудительно.

Я купил на торгу мушкет – не наш, – те были пока очень тяжелы и убоги, – а французский. Мушкет был с кремневым замком, хорош собой, чувствовалось, что сделавший его оружейник – большой мастер.

Построил своих ратников, вышел перед ними с заряженным мушкетом.

– Пётр, возьми чурбак, отойди на полсотни шагов.

Один из боевых холопов сорвался с места, подхватил обрезок дерева, отсчитал шаги, поставил его на землю.

– Уйди оттуда!

Пётр вернулся назад.

– Представь, что впереди не бревно, а враг. Я прицеливаюсь… – Я приложил приклад к плечу, направил ствол на чурбак. – Огонь!

Я нажал на спуск. Раздался грохот, всё заволокло дымом. Чурбачок подскочил от удара тяжёлой свинцовой пули и упал. Все без команды сорвались с места и помчались к чурбаку.

Когда я неспешно подошёл, Фёдор держал обрезок бревна в руках и ковырялся пальцем в пулевом отверстии.

– Такой удар никакая броня, никакая кольчуга не выдержит. Один точный выстрел – и противник убит. Если сидеть за стеной в крепости, можно перезарядить пищаль и стрелять снова, пока хватит пороха и пуль. А теперь поставьте в ряд пять чурбаков.

Латники кинулись выполнять указание. Я же зарядил мушкет картечью. Прицелился, выстрелил. Три обрезка бревна упали, два остались стоять.

– Один выстрел – и трое врагов убиты, а стрелял я не пулей – картечью. Ну‑ка, скажи, Фёдор, если на тебя пятеро прут, тяжело тебе придётся?

– А то как же!

– Вот! А тут один выстрел, и трое врагов убиты, а с двумя даже саблей управиться можно. Доблесть ратника в бою – самому остаться целым, а врагов побольше убить. Причём и убивать их не обязательно – достаточно просто вывести из боя, чтобы не мешали, скажем – ударь по руке саблей, и враг твой уже не боец. Спрашиваю ещё раз – нужен мушкет воину?

На сей раз все дружно согласились.

Однако пока мушкет был один. Я вручил его Федору, остальных собрал вокруг, объяснил и показал, сколько засыпать пороху, как класть пыж, пулю.

– А теперь стреляй сам.

– Я?

– Конечно.

Пусть даже он никуда не попадёт – надо приучить всех к грохоту выстрела, пламени, дыму, пусть почувствуют отдачу.

– Прижимай его к плечу крепче, наводи ствол на цель и плавно спускай курок.

Федор целился долго – я не стал торопить, потом сам поймёт. Выстрел грянул для всех неожиданно. Федор заулыбался, потом потёр плечо.

– А он дерётся – как даст в плечо!

По очереди выстрелили все, потом делились впечатлениями.

Не хочется, но надо осваивать мушкет. Все армии, кроме, пожалуй, татар, уже имеют отдельные роты стрелков, а шведы перещеголяли всех – у них есть целые полки, вооружённые огнестрельным оружием. По крайней мере, пистолеты были у всех офицеров. Нельзя нам отставать.

На другой день я приказал всем взять лопаты.

– Это ещё зачем? Репу сажать?

Ратники засмеялись.

Я вывел их на луг.

– Главная сила конницы – в скорости. Когда на тебя идёт конная лава, удержать её пешему почти невозможно. А когда сходятся пешие рати, да ещё у врага и пищали есть, то главная задача ратника – зарыться в землю.

– Как кроту, что ли? – захихикал Федька‑заноза.

– Именно так. Будете учиться рыть окоп.

Я показал, как это делается.

– Теперь пробуйте все.

Нехотя ратники принялись за дело. Я не заставлял их делать окоп в рост – это долго, а вот укрытие для лежащего научиться делать надо.

Федька рыл быстро, но землю разбрасывал вокруг окопа.

– Нет, Федя, не так. Землю кидай в сторону врага, вал насыплешь – он тебя от вражеских пуль или стрел прикроет. Называется он – бруствер.

– Чудишь ты что‑то, боярин.

– Делай, что велено, сейчас увидишь.

Когда окопы были готовы, я приказал всем отойти, а Федору выстрелить в меня.

– Ты чего, боярин, убьёт ведь!

– Стреляй!

Я стоял в окопе, и когда Федор поднял пищаль к плечу, упал в него. И когда выстрел грянул, пуля лишь взбила фонтан земли.

Я поднялся из окопа.

– А теперь, Федор, ты ложись.

– Не, боярин, боязно мне.

– Я же остался живым, а ты что – трусливее меня?

Такого упрека Федор снести не смог и молча улёгся в окоп.

Я зарядил мушкет, прицелился по брустверу и выстрелил. Поднялось облачко пыли. Все бросились к окопу Федора. Он поднялся живой и невредимый, рот до ушей.

– Ну, понял теперь, зачем окоп и для чего бруствер перед ним?

– Понял, боярин!

– Когда окопа или ложбинки рядом нет – просто падайте на землю, и пуля пройдёт выше вас, или укройтесь за деревом, за конём, за телом убитого. Ясно?

– Поняли, боярин, уяснили.

– Лопаты оставить у себя, ручки укоротить. С длинной ручкой удобнее копать, да мешает она при передвижении. С короткой ручкой лопату с собой возить удобно, но копать ею медленно. Можете передохнуть немного, а потом будем учиться снимать дозорного.

Я решил их учить не только для боя, но и как пластунов. Так назывались в эти времена диверсанты‑разведчики. Языка в плен взять, проникнуть в чужой лагерь, выкрасть чужого воеводу, диверсию какую устроить – для любого дела нужны навыки.

Ратники перевели дух, передохнули.

– Федор, встань сюда. Сегодня ты будешь изображать дозорного. Задача остальных – бесшумно его снять, то есть оглушить, связать и взять в плен. Кто попробует?

Вызвался Ванька – холоп из молодых. Он просто подошёл к Федору и треснул того кулаком по голове. Хорошо, у Федора шлем был. Федька возмущённо заорал:

– Ты чего дерёшься?

– Так ведь боярин сказал – оглушить.

– Нет, друзья мои боевые, так дело не пойдёт. Подобраться к дозорному надо бесшумно. Поперва попрыгайте – не бренчит, не звенит ли у вас чего? Подбираться надо скрытно, бесшумно – кашлять, чихать, разговаривать нельзя. Ногу не поднимать, иначе можно в самый неподходящий момент наступить на сучок. Он треснет, и вы получите удар саблей или пулю в голову, переполошите весь вражеский лагерь. Подошву несёте над самой землёй, если сучок и попадётся, вы его просто сдвинете в сторону. И ещё: Ваня, какой смысл бить врага по голове, если на том надет шлем?

Теперь я буду изображать дозорного, а каждый из вас пусть попробует меня снять. Если кого замечу и успею достать нож или пистолет, всё – вы провалили задание. Начали, Фёдор – ты лазутчик.

Я встал к ним спиной, но уловил движение Федора сразу. Выхватил нож и метнул его прямо перед ногой холопа. Нож вонзился в сантиметре от носка сапога. Федор испуганно отдёрнул ногу.

– Понял теперь? Одно постороннее движение – и ты убит или покалечен.

Я занимался таким образом с ними часто, а когда не мог проводить занятия сам, это делал Фёдор. И когда лёг снег, в боевом мастерстве мои холопы были на голову выше тех, кого я привёл от Опрышко.

– Колготной ты, боярин, – сказал мне как‑то Федька, – но с тобой интересно – всё время ты что‑то придумываешь. Я раньше думал, что знаю всё, что ратнику нужно.

– Так и есть, Федя. Чем больше узнаёшь, тем яснее становится, что знаешь мало и надо знать всё больше и больше.

– А зачем?

– Чтобы из сложной, иногда безвыходной ситуации домой живым вернуться, а не в гробу.

Когда ударили морозы, и реки покрылись льдом, всем боярам был объявлен смотр их дружин. Собрались во всеоружии на городской площади. Во главе своих малых и больших ратей ехали на конях бояре, за ними – их боевые холопы. За кем‑то из бояр ехал один холоп, за некоторыми – не один десяток. Все в кольчугах или полудоспехах, с копьями, саблями и со щитами. Бегавший по площади писарь переписал на бумагу, кто из бояр явился и сколько ратников выставил.

Затем помощники воеводы придирчиво осматривали коней, оружие и доспехи. И горе было тому боярину, у холопа которого обнаруживали ржавую кольчугу или копьё с треснувшим ратовищем. От внимательного глаза проверяющих не ускользала даже мелочь – вроде потёртого ремня на лошадиной упряжи.

Закончился смотр уже вечером. Все потянулись в кабаки, трактир, харчевни. Ратники замёрзли, хотели есть. Питейные заведения на квартал‑два вокруг площади были забиты ратниками. Бояре не скупились, накрывали богатые столы. На столах стояли блюда с целиком зажаренными поросятами, гуси с яблоками, утки, тушенные с капустой, караси в сметане, пироги, кулебяки и пряженцы самых разных форм и разных – каких только можно придумать начинок – от яблок до рыбы. Вино лилось рекою – сладковатое яблочное наше, немецкая мальвазия, французское бордо для бояр побогаче.

Ели и пили много, но пьяных не было, ратники – люди дисциплинированные, тем более со смотра все в трапезные явились с оружием. Каждый чётко понимал, что неосторожное слово может привести к драке. Представляете себе драку на кулаках между вооруженными и обученными людьми? Конечно, в ход пустят ножи и сабли, и всё может кончиться кровопролитием. Посему бояре пили, но меру знали и за своими дружинами приглядывали. Бояре сидели – каждый во главе стола, за которым сидела его дружина, и ревностно поглядывали на соседние столы – не хуже ли стол накрыт, не богаче ли оружие?

И всё‑таки неприятное происшествие случилось.

Был уже вечер, ратники изрядно выпили, пели песни, рассказывали легенды и байки. Вдруг распахнулась дверь, впустив клубы морозного воздуха, и вошли три городских стражника. Старший поднял руку. Его заметили не сразу, но постепенно шум стих. Все уставились на стражников, недоумевая, по какому поводу они заявились. Никто не буянил, посуду не бил, драк тоже не было.

– Уважаемых бояр прошу подойти ко мне. Поднялось шесть человек, они подошли к старшему.

– Прошу выйти во двор.

Никто не стал возмущаться – видимо, что‑то произошло. Все вышли. Старший из стражи повернул за угол, где вдали располагалось отхожее место. И здесь все остановились как вкопанные. На утоптанном снегу лежал убитый человек.

– Боярин Тиунов, – узнал погибшего кто‑то из бояр.

– Совершил злодейство один из тех, кто пирует в трактире, – изрёк стражник, – поэтому мы должны осмотреть оружие у всех.

– Э, подожди, служивый, – вышел вперёд я. – Давай посмотрим.

Я подошёл к погибшему. Тело уже остыло. Так и немудрено – на улице зима, мороз. Поверх кольчуги на погибшем была накинута распахнутая шуба. На груди кольчуга была прорублена. Саблей или мечом такого не сделать, явно – топор, и не плотницкий, а боевой.

– Глядите сюда. Рану видите?

Поочерёдно стражники и бояре осмотрели рану.

– Видим.

– Согласны, что саблей такую рану не сделать?

– А то как же. Топором ударили. К чему ты клонишь?

– Вот к чему. Боевые топоры есть не у всех ратников. В моей дружине их нет ни у кого. К чему их осматривать? Господа‑бояре, у кого в дружине у ратников боевые топоры есть?

– У моих есть, – растерянно сказал боярин Шелудков.

– А у него в дружине были? – Я указал на убитого.

– Кто его знает, вроде были.

– Давайте выведем сюда дружинников Шелудкова и Тиунова. Не всех – только тех, у кого топоры есть.

Бояре согласились. Зачем портить праздник и брать под подозрение всех?

Стражники смотрели на происходящее с интересом. Если выгорит дело – злодей будет пойман. Их это устраивало.

Во двор вышли шесть шелудковских и семь тиуновских дружинников.

– У кого топоры боевые? Шаг вперёд.

Из обеих дружин вышло пять человек.

– Вам остаться, остальные могут продолжать есть‑пить.

Бояре, как и стражники, с любопытством наблюдали за мной. Я подошёл к первому из пятёрки, взял у него топор. Наклонился к убитому, приложил лезвие топора к рассечённой кольчуге. Нет, явно не этот топор являлся орудием убийства – лезвие на два пальца шире, чем прорез кольчуги. Я вернул топор владельцу:

– Иди, парень, празднуй, сегодня твой день.

Взял топор у второго, приложил к кольчуге. Опять не этот – лезвие на треть уже, чем порез. Это только на первый взгляд топоры, как и другое оружие, выглядят одинаково. Даже один кузнец сделает три одинаковых с виду топора, но они будут разными. Делается ведь всё на глазок, не роботом. Одно лезвие шире, другое уже, один топор имеет более длинную рукоять, у другого изгиб рукояти чуть другой. На этом я и решил построить свои поиски.

Городские стражники, глядя на мои странные вроде бы действия, уже поняли суть. Бояре же были слишком разгорячены выпивкой, шумели.

Четвёртый и пятый топоры подошли. Лезвия их совпадали по длине с разрубленной кольчугой. Не говоря ни слова, стражники схватили обоих дружинников за руки. Старший обратился ко мне:

– К палачу обоих? Попытать?

– Подожди, не торопись. Дайте факел.

Мне сунули в руки факел. Я осмотрел лезвия. Оба топора чисты – ну, это ещё не факт. После злодейского убийства у негодяя было несколько минут для того, чтобы вытереть кровь – пусть даже оттереть снегом. Я внимательно всмотрелся в зазор между топором и деревянной рукоятью. На одном из топоров в зазоре явно темнела запёкшаяся кровь.

– Он! – указал я на одного из дружинников.

Стражники повалили его на заснеженную землю, связали верёвкой руки.

– Ты чего там высмотрел? – Подошёл ко мне старший.

– Сам посмотри: между топором и топорищем – следы запёкшейся свежей крови. Второй топор чист. Понятно?

– Ты гляди, как просто.

– Думать надо, а то безвинного человека на дыбу чуть не отправил.

– Спасибо, боярин, ты здорово помог, да и я в следующий раз осмотрительнее буду.

Мы подошли к дружинникам.

– Вот тебе твой топор, воин. Рад, что ты честен и чист. Ступай – ешь и пей.

Воин схватил свой топор и тут же исчез в трактире. Туда же потянулись и бояре. Понятное дело – пить и есть с дружиной куда как приятнее, чем стоять рядом с убитым.

Старший подошёл к арестованному.

– Ты почто боярина живота лишил?

Дружинник завыл, задёргался.

– Он мне всю жизнь сгубил. Любовь у меня была в служанках, так он её до смерти кнутом засёк. Вот и поклялся я отомстить.

– Ну и дурак, на плахе жизнь кончишь.

Стражники поволокли арестованного со двора.

– А с боярином как?

– Просто. Хозяин трактира сейчас сани даст, тело убиенного домой отвезём.

– Дружинников его куда?

– Не моё дело, боярин. Ещё раз благодарю за поимку убийцы. Быстро ты его нашёл – мне бы ни в жисть так не суметь.

– Потому я боярин, а ты – стражник.

– Твоя правда.

ГЛАВА VI


После смотра прошла неделя, когда ко двору подскакал верховой и вызвал меня в боярское собрание. Я там никогда не был и крайне удивился. Быстро собрался, вскочил на коня и вскоре стоял перед одним из немногих каменных домов. У коновязи уже топталось десятка два лошадей. Стало быть, вызвали не меня одного.

Один из слуг проводил меня в большой зал, открыл дверь. В зале было уже много народу, все чинно сидели на широких скамьях, и когда я вошёл, взгляды всех обратились ко мне.

– Боярин Георгий Михайлов! – представился я старшему.

– Ну здравствуй, боярин. Садись, твоё место вот тут, – он указал на лавку. – Познакомьтесь с боярином поближе, а то что‑то он и носа не кажет на боярское собрание, хотя на смотру проявил себя с лучшей стороны.

Все внимательно осмотрели меня. Чувствовал я себя не совсем уютно – как на экзамене в школе.

– Кроме того, от имени бояр города должен выразить нашу признательность за скорое расследование и поимку злодея, лишившего жизни родовитого боярина Тиунова. Мне из городской стражи доложили сразу после убийства.

Бояре зашумели, некоторые одобрительно кивали, несколько человек закричали:

– Не боярское это дело – татей ловить! Председательствующий на собрании поднял руку. Шум стих.

– Мы собрались сюда, уважаемые, не лясы точить – есть важное дело. Дозоры доносят, что литвины зашевелились. Король польский не иначе против Руси злоумышляет. Отряды малые литовские недавно набегом прошли по окраинам Псковщины. Вот государь и повелел выставить малую дружину от города и двигаться к Пскову – там место сбора. Оттуда и ударим по Литве, покажем, что есть ещё сила в городах русских.

Бояре внимательно выслушали речь, зашумели. Гомон стоял, как на птичьем базаре. Сосед толкнул меня локтем в бок:

– У тебя сколько боевых холопов?

– Пять, а что?

– Повезло тебе – у меня два десятка. Это ж убытки какие! Кормить‑поить всех надо, пока до Пскова дойдём, да домой ещё не все вернутся. А что там с литвинов возьмёшь? Смоленск не по зубам – крепость сильная, хорошо, если оттуда в тыл не ударят.

– Да, да, – сочувственно кивал я. Ни в одном походе в качестве боярина я не был и не представлял себе, как всё происходит.

Наконец все угомонились. Председательствующий – боярин Плещеев – как мне сказали, продолжил:

– Сбор через девять дён, ещё четыре дня на переход. Нам‑то поближе идти до Пскова, чем, скажем, из Ярославля или Рязани.

Бояре засмеялись.

– На том собрание закончено, прошу готовиться.

Бояре не спеша потянулись к выходу, на свежий воздух. Я вышел бок о бок со своим соседом по лавке.

– Ну то, что ты Георгий Михайлов, я уже знаю. А я Никита Тучков. У тебя где земли?

– Деревня Смоляниново.

– О! Так мы почти соседи. Я через реку от тебя, село Талица. Слышал я, что у деревни хозяин сменился, холопы сказывали – избы новые ставишь, людишек привёз.

– Так и есть.

– Это хорошо, за хозяйством пригляд нужен, а то при прежнем‑то хозяине, стыдно сказать, людишки от голода мёрли, по весне лебеду ели. Тьфу – это на земле‑то. Ладно, бывай здоров, свидимся ещё.

Мы разъехались.

Дома я позвал Федьку‑занозу.

– Фёдор, через десять дней ополчением выступаем на Псков, там общий сбор – и на Литву.

– Гляди‑ка, это зимой?

– Государь так решил.

– Не на Смоленск ударим, не сказывали?

– Да нет вроде. Я тебя вот чего вызвал. Ты в походы зимой ходил?

– Бывало два раза, хаживал.

– Чего из продуктов припасать?

– Известно чего – толокна по паре фунтов на брата, крупы, сала, мясо вяленое, соль, перец. А чего ты спросил, барин?

– Я в походах только летом бывал, – соврал я. – Ты людей готовь – оружие проверь, одежду. Полушубки на всех добротные?

– Да вроде.

– Сам всё проверь, подковы у лошадей посмотри, чтобы мне краснеть за вас не пришлось. Опозоришь перед государем – высеку.

И морозным декабрьским днём ополченческие ратники выехали из города. Колонна вытянулась на полкилометра. И то – триста всадников! Ехали без обоза, налегке, личные вещи и продукты везли в чресседельных сумках.

Во главе колонны ехали именитые бояре, богатые землёю, у которых и дружины были по полета человек. Я же со своей пятёркой ехал почти в конце, за мною только совсем уж бедные землёю при одном‑двух боевых холопах и даже сам‑один.

Ранг боярина, его родовитость почитались свято. Чем больше колен насчитывалось в роду, тем ближе в боярской думе к наместнику или воеводе сидел боярин. Там, где раньше сидел отец, теперь сидел сын, и Боже упаси было кого‑то передвинуть. Начинался скандал, возникали обиды. Так и в колонне все занимали места по чину.

Далеко за полдень объявили привал. Коням ослабили подпруги, сами погрызли сухарей. И – снова в путь.

Нам в хвосте колонны было легче, передние конями пробивали дорогу. Хотя снега было не так много – чуть пониже колена, кони уставали.

Начало смеркаться. По моим прикидкам, прошли мы сегодня немного – вёрст двадцать пять‑тридцать. Дружинники споро стали ломать ветки кустов, соорудили себе небольшие шалаши, побросали в них конские войлочные потники. Получилось быстро, и вышло хоть какое‑то укрытие от ветра. Правда, после таких ночёвок пахло от всех терпким конским потом.

За неделю движения мы дошли до места, обрастая по дороге всё новыми и новыми отрядами местных бояр. Числом никак не менее тысячи, а то и более теперь была колонна.

Показался Псков.

Мы встали недалеко от города, разбили лагерь, бояре – из тех, кто побогаче и породовитее, разбили небольшие шатры. Везде загорелись костры, каждая дружина варила себе кулеш – нечто вроде каши с мясом, туда же для сытости бросали сало. Хлеба не было, а и был бы – замёрз бы по дороге, потому грызли сухари, и хруст стоял над лагерем – как будто множество людей шли по снежному насту. Занятно!

Ко мне подошёл новый знакомец – боярин Тучков.

– Ну как ты тут устроился?

– Холопы делали себе шалаши из веток – сделали и мне.

– Ты откуда в наших краях появился, что‑то я тебя раньше не видел.

– Да вологодский я. Отец – боярин, Игнат Михайлов из деревни Ярцево. Пожар был в усадьбе, мои все в том пожаре погибли. Меня воспитывал дядька в Рязани. Как постарше стал, на отчую землю вернулся.

– Вот оно как! А я думаю – откель новый боярин взялся? Ты раньше‑то в набеги с дружиной хаживал?

– Нет, с дружиной не доводилось. Пластуном я был в княжеской сотне.

– Ух ты, – удивился Никита. – Чего же без щита на войну идёшь?

– Не привыкши я ко щиту, тяжесть. Пластунам он только помеха.

– А сабли чего две? Из плохой стали, что ли? Если боишься, что сломается, лучше до боя замени.

Вот прицепился.

– Нормальные сабли, одна из Дамаска, другая – испанская.

– Дай поглядеть.

Я протянул ему одну, потом другую саблю. Никита вытащил сабли из ножен, осмотрел, сделал несколько взмахов.

– И сколько же стоят?

Я назвал цену, и Никита присвистнул.

– Изрядно. Ты вот что, коли непонятно что будет – спрашивай. Я тут недалеко. – Он указал рукою направление. – Мы и в бою будем по соседству. Завсегда так было – вологодские вместе, так же и ярославские и тверские стоят. Ну, бывай здоров. Лошадям снег не давай – топи его в вёдрах и давай воду, подогретую слегка.

– Знаю, спасибо.

Никита ушёл.

Мы завалились спать – за переход все утомились. Над лагерем стоял дружный мужской храп, и только дозорные глядели во все глаза, хотя рядом с городом враг не осмелился бы появиться.

Выспался я прекрасно. Конский потник грел снизу, со снега, полушубок – сверху, на ногах – тёплые сапоги, подбитые мехом. Мои ратники были одеты также.

Стояли мы лагерем у Пскова два дня, затем двинулись на юг, на полуденную сторону. Не к Смоленску ли двинул войска воевода? Нет, не доходя Смоленска, мы свернули на запад, на закатную сторону. И здесь нам было суждено принять первый бой.

По лесной дороге навстречу русским выезжали литвины. Встреча была для обеих сторон неожиданной. К тому же встречный бой без подготовки – самый страшный, самый кровопролитный. Русские рати шли по дороге и, только‑только завидев врага, стали растекаться по сторонам, чтобы выстроиться в линию для атаки.

Литвины тоже оказались в трудном положении – часть их войск ещё была на лесной дороге и даже не могла развернуться для боя.

Сшиблись! Многие не успели в спешке достать копья из петель, лишь выхватили сабли. Скорость у конницы с обеих сторон была низкой, на поле – много снега. Отсутствовало главное преимущество конницы – скорость, таранный удар. Бой превратился в свалку, не было левого и правого крыла, дрался только центр, где находились родовитые бояре, часто уже староватые для таких битв. Мы же, стоявшие в хвосте колонны, лишь слышали шум битвы и издали наблюдали нечто непонятное.

Я решился, привстал на стременах.

– Мои, за мной!

Свернул коня с укатанной дороги вправо, на снежную целину. Обернулся – мой призыв мои боевые холопы услышали и поняли правильно, направились за мной. И тем более странно было видеть, как за мной свернул Никита Тучков со своими ратниками. Он хлестнул коня, догнал меня.

– Ты что, струсил?

– В обход иду, хочу ударить справа.

– Тогда мы с тобой.

Мы обогнули по дуге кипящую сечу. Я поставил своих в ряд, остановил рвавшегося вперёд Никиту:

– Не лезь вперёд, попадёшь под картечь! Вместе ударим!

– Целься, пли!

Дружно грохнули мушкеты. В стане врагов попадали убитые и раненые, но и нас заметили.

– Убрать мушкеты! Сабли наголо!

Мои убрали мушкеты в кожаные чехлы, которые я специально заказывал, – за образец взял чехол для винчестеров из ковбойских фильмов. Все выхватили сабли, начали разгонять коней.

Никита скакал рядом, его ратники развернулись слева от него. Мы врубились в конный строй литвинов, которые после выстрелов развернули коней в нашу сторону. Разогнаться они не успевали, тем более – им мешали свои же воины, убитые картечью, и лошади.

Сшибка была страшной. В обеих руках я держал по сабле и работал ими во всю силу, как учил меня Сартак. Удар влево, отбив справа, пригнулся, кольнул саблей сам.

Мои дружинники завязли справа в схватке, боярин Никита держался слева от меня, и хотя бы с этой стороны не приходилось ожидать удара.

На меня насел здоровый русин – так называли русскоговорящих подданных княжества Литовского.

– Что, москаль! Землицы захотелось? – заорал он.

Сабля у него была непривычной – широкой, немного длиннее обычной. Был он в рубашке, меховом жилете – тулуп, вероятно, успел сбросить перед боем. Удары наносил жёсткие, сильные – приходилось подставлять обе сабли.

Пока мне удавалось только защищаться, но я выжидал удобный момент – ведь должен противник выдохнуться, устать? Ничего подобного – русин работал своей саблей, как паровая молотилка. Удары следовали один за другим, только искры летели.

Выручил Федька‑заноза. Увидев, что на меня наседает противник, он пробился и рубанул русина – достал только по левой руке, но русин отвлёкся на мгновенье, и мне этого хватило – я всадил ему саблю в грудь, а второй ударил в шею. Русин упал на коня.

– Держись, боярин! Мы рядом!

Я увидел, как на Тучкова налетел литвин, одетый в полудоспех – грудь закрывал панцирь, плечи и руки – в броне, на голове – шлем с бармицей. Такого саблей не взять – только если ударить по ногам.

Я перехватил саблю из правой руки в левую, выхватил из‑за пояса пистолет и выстрелил в литвина. Пуля попала в зерцало доспеха, не пробила его, расплескавшись свинцом о сталь, но вмятину сделала с кулак. От удара литвина просто вынесло из седла, и он рухнул под копыта коней.

Тучков обернулся ко мне, махнул в приветствии рукой. В это время со стороны литвинов заревела труба, и они стали отступать. Мы их не преследовали.

С обеих сторон были большие потери, поле боя густо усеяно павшими, кое‑где видны и конские туши.

Мы собрались у дороги, оставив рядом с полем боя лишь небольшой заслон.

– Боярам – в голову колонны! – раздался клич.

Мы поскакали вперёд, рядом оказался Тучков.

– Спасибо, земляк. Ловко ты его осадил из пистоля. Я уж и не знал, как к нему подступиться: весь в железе – что с ним сделаешь сабелькой?

– Пистолет надо иметь на такой случай, Никита.

– Не люблю я это дело – мешкотно, да и побаиваюсь, если честно.

Мы подскакали к голове колонны. Там собрали импровизированный совет бояр.

– Все бояре собрались?

– Все, – нестройно ответили мы.

Боярин Плещеев обвёл глазами наши ряды.

– Что‑то я не всех вижу. Кто видел Анкудинова? Где Морозов, Ляцкий? В дружинах потери большие?

Ответил боярин Марусев – из тех, кто постарше, породовитей.

– Есть потери, как без этого – вон, всё поле в трупах. У себя в дружине не считал, но думаю – не менее половины.

Худородные, из тех, у кого земель мало, и воинов по пальцам одной руки пересчитать можно, молчаливо радовались. Им не довелось встретить врага, как родовитым боярам, но и люди остались живыми‑здоровыми.

– М‑да, ещё и по землям литовским, можно сказать, не ходили – так, коснулись края, а потерь полно. Что делать будем?

Говорить на советах первым предоставлялось самым молодым и незнатного рода боярам. Начал молодой, безусый боярин с пушком на подбородке.

– Как велел государь, так и надо делать – идти дальше.

– А куда раненых девать, убитых? – перебил его боярин Никифоров. – Тебе хорошо говорить – у тебя все ратники под седлом. А у меня из трёх десятков едва ли семь‑восемь боеспособных наберётся.

– Вот что, уважаемые господа! – подытожил Плещеев. – Я думаю так – по деревням пошарить, забрать подводы, убитых домой везти, раненых – до Пскова. Пусть там раны залечивают. Кто из бояр потери великие понёс – те пусть назад возвертаются, остальным – исполнять волю государя. Кто что ещё добавить хочет?

Таких не оказалось.

Бояре отдали команды своим людям. Несколько ратников поскакали искать телеги, большая же часть спешилась и пошла на бранное поле. Каждая дружина сносила своих убитых в одно место. Собственно, и носить далеко не пришлось: ехали вместе, сражались рядом, и убиты были недалеко друг от друга – не было для сечи большого места.

Отдельные дружинники, по распоряжению бояр, собирали оружие павших, а также трофейное. Нельзя бросать – денег стоит, да ещё каждому боярину новых боевых холопов набирать надо, вооружать.

Я тоже распорядился Федьке‑занозе:

– Иди на место, где мы сражались, собери у литвинов оружие. Если кто из дружины Никиты Тучкова убит, тех оружие не бери – не наше оно, ни к чему с боярином ссориться.

Федька взял с собой ещё одного холопа и ускакал.

Я подошёл к Тучкову.

– У тебя потери большие?

– Не без этого; есть убитые – двое. Слава Богу, без раненых обошлось – так, царапины.

– А у меня все целы.

– Иди ты! – удивился Тучков. – Надо же, в такой сече были – и все целы. Повезло тебе, земляк.

– Повезло! – согласился я, а сам подумал, что повезло потому, что натаскивал я их яро, – только ещё сильнее надо было. Конечно, в бою без потерь не бывает, как ты людей не готовь – удар вражеский был неожиданным, силой они превосходят – да мало ли как может сложиться бой? Предугадать исход его – дело неблагодарное.

– Никита, зря ты своим мушкеты не приобрёл – помнишь, в самом начале боя как они нам помогли?

– У тебя пять холопов, а у меня два десятка. Посчитай, сколько денег надо. Наши отцы и деды без этих дьявольских пищалей воевали, и мы, даст Бог, повоюем. А вот пистолет, пожалуй, куплю. Кабы не ты с пистолем, несладко бы мне пришлось.

Никита ускакал на поле боя – посмотреть, нашли ли его павших да всё ли оружие собрали. Известное дело – за холопами не присмотришь, сделают спустя рукава.

Вскоре дружинники пригнали лошадей. Запряжены они были в сани и повозки, так как саней на всех не хватало. Раненых решили отправить на подводах – снег на дороге утоптан, и до Пскова недалеко.

Убитых грузили на сани.

Когда скорбный обоз ушёл, сопровождаемый прощальным взглядом ратников, бояре решили на ночёвку остаться здесь – до сумерек было недалеко, а поутру выслать дозор. После внезапной встречи с врагом все побаивались повторного нападения, и караулы выставили усиленные.

Утром Плещеев собрал всех бояр.

– Мыслю так – надо дозор малый, пластунов послать, поглядеть, разузнать – что да как, где враги и сколько их. Нас меньше осталось – не приведи Господь, окружат да нападут. Кто хочет сам отважиться?

Бояре молчали. Тогда я сделал шаг вперёд.

– Я разведаю. У меня пять ратников – в самый раз для такого дела.

– Вот и славно. Геройство проявлять не надобно: найдите лагерь их, поглядите – и назад. Коли головы бесславно сложите – в том пользы никакой. Осторожнее надо. Ну, с Богом!

Бояре разошлись, пряча глаза. В разведке погибнуть немудрено – основные силы далеко, помочь некому. Но не зря говорят «На миру и смерть красна». Одно дело – погибнуть в сече, явив геройство, при куче свидетелей, которые потом на пирах будут рассказывать о славных подвигах боярина или его дружины. И совсем другое – уйти в поход малый небольшой дружиной и погибнуть. Неясно тогда пославшим, почему дозор не вернулся – в плен взяли или погибли в бою, а может, в болоте утопли и следов от них не осталось. Потому и желающих идти в дозор не было. Риска много, славы не добудешь.

Я вернулся к своим, объяснил задачу. Сразу предупредил Федьку‑занозу.

– Если на большие силы нарвёмся и бой придётся принять, ты сразу уходишь в наш лагерь. Запрещаю тебе принимать с нами бой. Твоё дело – передать боярам: где враг, сколько его, в каком месте. Понял ли?

– Как не понять!

– Тогда поехали. Мушкеты у всех заряжены?

– У всех.

– Держите глаза открытыми, не болтайте. Едем тихо, как я вас учил.

– Не подведём, боярин.

После произошедшей сечи, когда мои холопы увидели меня в бою да узрели, на что способен в умелых руках мушкет, их отношение ко мне переменилось. Нет, они не стали более исполнительными или предупредительными. Просто если раньше они выполняли распоряжения боярина, как следовало их исполнять холопу, то теперь в их глазах я читал уважение. Они видели, что я не отсиживаюсь за их спинами, а уж то, что я бился обеими руками, просто привело их в восторг. Я сам слышал, как один из моих ратников говорил воину Никиты Тучкова.

– Видал, как наш боярин воевал? Што‑то я не видел больше никого из бояр, кто двумя саблями без щита врагов рубит. То‑то, знай наших. Во всём войске только наш боярин обоерукий.

Им, простым людям, живущим от меча, было важно знать, что их боярин не трус, что он также рубится в сече и так же, как и они, может быть ранен или убит.

Мы выехали на лесную дорогу, откуда вчера нам навстречу вырвались литвины. Снег был утоптан, за ночь подмёрз, и ехать было легко. Единственное, что мне не нравилось – он похрустывал под копытами. Через каждые двести‑триста метров я поднимал руку, и все останавливались. Я и мои холопы вслушивались – не раздастся ли впереди грозный топот множества копыт.

Через версту дорога делала поворот, и мы остановились перед ним.

Оп‑па! Далеко впереди, за поворотом, хрустел наст – по дороге явно ехало несколько верховых.

– Все уходим в лес – лошадей отвести подальше, чтобы с дороги видно не было.

Я первым свернул с дороги, остальные направили лошадей по моему следу. Мы заехали в лес, привязали коней к деревьям.

Вышли на опушку.

– Приготовьте мушкеты, – сказал я. – По моей команде стреляйте, но не попадите в первого, он – мой.

Я решил, что если конников немного – мы перебьём всех, кроме одного, нужного мне в качестве «языка», способного рассказать, где расположились войска неприятеля.

Из‑за поворота, осторожно оглядываясь, медленно выехали четыре всадника. Наверняка такой же дозор, как и наш. Эх, литвины, вслушиваться надо, а не только на глаза надеяться. А у них на головах шлемы, под ними – войлочные подшлемники. В них же с пяти шагов ничего не услышишь.

– Целься! – прошептал я.

Команда оказалась лишней – все уже выцеливали свою жертву.

Я навёл ствол мушкета, заряженного пулей, на лошадь передового всадника. Убить его нельзя, надо убить его лошадь, тогда он не сможет ускакать назад.

– Огонь! – крикнул я.

Прогремел залп, всё вокруг заволокло сизым дымом.

– Сабли наголо, вперёд!

И сам, поднявшись во весь рост, бросился к дороге. Холопы мои не подвели – трое всадников были убиты, а под первым убита лошадь. При падении она придавила ногу всаднику, и теперь он безуспешно пытался её выдернуть. Заметив наше приближение, он затих и стал шарить на поясе. Я приставил к его груди саблю.

– Затихни.

Холопы убрали оружие, приподняли лошадь. Я за руку выдернул литвина из‑под туши коня. Снял с пленника пояс с ножом и саблей, отдал его Федьке.

– Кто таков, зачем здесь?

– Не буду отвечать.

– Вяжите его, ребята.

Пленного шустро связали, усадили на породистую лошадь. Ещё двух лошадей поводьями привязали к седлу лошади, на которой сидел пленный. Разобрали свои мушкеты, вывели лошадей и галопом помчались к своим.

Так рано нас не ждали.

Почти все воины в лагере занимались приготовлением еды – жгли костры, варили похлёбку. Горячая еда на войне, тем более зимой – первое дело. Сыт воин – значит, есть сила, да и выглядит он веселее. А когда живот подводит от голода, все мысли – только о еде.

Мы подъехали к небольшому шатру боярина Плещеева. Я спрыгнул с коня, подошёл ко входу, но боярин уже выходил сам.

– О, быстро ты обернулся. Да с пленным! Молодец. Что говорит?

– Ничего, говорить отказался.

– Заговорит: есть у меня воин в дружине – большой мастер в этом деле, любого молчуна разговорит. У него вчера сват в сече погиб, он на литвинов зол. Эй, кто‑нибудь, Веремея позовите.

Я подошёл к пленному, стащил его с коня.

– Лучше будет, если ты сам всё расскажешь. Сейчас воин придёт, скажем так – большой мастер языки развязывать. Руки‑ноги искалечит, как после плена жить будешь?

Вмешался боярин Плещеев:

– Я старший здесь. Слово даю – тебя в бою взяли, коли скажешь всё, что знаешь – ни один волосок с твоей головы не упадёт. После войны обменяют тебя или выкупят, целым домой вернёшься. Для тебя война уже кончилась.

Пленный вздохнул:

– Спрашивайте.

– Ну вот, другое дело. Веремей, ты не нужен пока, иди, кушай.

Подошедший было ратник пожал плечами, развернулся и пошёл к костру.

Увы, пленный знал немного. Он из молодых, послан был в дозор на разведку, как и я. Войско их стояло недалеко, за лесом – верст пять отсюда. Сколько воинов, точно не знает, но полагает – сотен семь‑восемь. Пушек нет, шли налегке. Они послали гонца к своему князю – вчера им со страху показалось, что нас значительно больше.

– Ну вот, дурашка, а ты говорить не хотел. Пусть связанным посидит, при оказии в Псков отправьте.

Плещеев повернулся ко мне:

– Молодец, хвалю, не премину воеводе в грамоте про тебя отписать. Трофей, саблей взятый, можешь себе оставить. – Он показал на коней. – Что же делать? – В задумчивости проговорил боярин. – У них сил почти столько же, опять же местность знают, преимущество у них – могут быстро помощь подослать. Надо отойти на свою землю, лагерем встать, а оттуда гонца великому князю послать. Да, пожалуй, так и сделаем.

Я пошёл к своим холопам, вскоре труба протрубила «Поход», и все стали собираться.

Мы двинулись назад, к Пскову, и, простояв там немногим больше недели, вернулись на Вологодчину. Так бесславно закончился наш зимний поход.

Уже после возвращения я обдумывал причины, по которым нам не удалось добиться успеха. И первая – раздробленность сил. Малыми отрядами и дружинами ничего сделать нельзя. Княжество Литовское по площади и населению лишь немного уступает Руси, за Литвой к тому же стоит Речь Посполитая, постоянно науськиваемая католическим миром к войне с Россией. А у нас и без них врагов хватает – крымчаки, ногаи, Османская империя. Юг, восток, запад – со всех сторон Русь окружают враги, союзников нет, так же как нет и выхода к тёплым морям. Портовый Архангельск в этом плане не устраивал по многим причинам. Путь до него неблизкий, море студёное, штормовое, и не каждое судно способно пройти по нему до Европы. Да пойди ещё доберись с обозом до Архангельска по российским дорогам. Это не Римская империя с её прямыми мощёными дорогами.

Конечно, возвращать земли и города, ранее принадлежавшие России – такие, как Смоленск и Полоцк, надо. Но для этого требуется собрать силы в железный кулак, подтянуть пушки – без них не разрушить стены и ворота, окружить город, чтобы исключить подвоз питания и подход подкреплений. Я не воевода и не царский советник, моего мнения никто не спрашивал и вряд ли спросит. Но всё же, обжёгшись на таких стычках и потерпев ряд серьёзных поражений, государи российские стали более осмотрительными, готовить войну начинали с разведки и подписания договоров о мире с враждебными соседями, дабы в разгар войны те не ударили в спину. Ярчайший пример – взятие Казани. Не один раз русские хаживали на Казань, чтобы наказать злобных и наглых соседей, только без толку. И лишь подготовившись серьёзно, выстроив рядом с Казанью, на границе ханства Свияжск, продумав осаду и собрав войска, России удалось покорить ханство.

Но всё это будет потом.

А пока я снова с головой окунулся в хозяйственные дела. Деревня требовала пригляда. Избы для новых холопов уже были построены, ветряная мельница готова – крутила ветряком, только молоть на ней было нечего – пусто у смердов было в закромах. Деревня пока только сосала деньги, как пылесос.

Как‑то ехал я по зимнику в деревню и обратил внимание, что дорога в Смоляниново укатана санями. Навстречу тянулся небольшой обоз о трёх санях.

– День добрый, путники. Бог в помощь.

– И тебе здоровьичка.

– Откуда путь держим?

– Из Новогорода на Великий Устюг.

Я удивился – обычно из Новгорода путь на северо‑запад проходил в стороне.

– А что здесь едем – дорога‑то в другой стороне.

– Это летом. Зимою реки подо льдом, мы и переправляемся здесь – так короче будет.

– Счастливого пути!

Мы расстались, а я размышлял. Зимой путники по моим землям проходят, потому как ближе. Как лёд сойдёт – поедут по дороге, по наведённым мостам или бродам. Ёшкин кот, вот где заработать можно. Я мгновенно решил съездить к соседу, Никите Тучкову. Его село – через реку, верстах в пяти.

Вскоре я уже спрашивал у крестьянина, тащащего на загорбке вязанку хвороста:

– Где найти боярина вашего?

– Вон же его дом – не ошибёшься.

Я подскакал, постучал в ворота. Вышедшему холопу бросил:

– Пойди, доложи боярину – гость к нему, боярин Михайлов.

Холоп убежал; вскоре хлопнула дверь дома, холоп открыл ворота, и я, ведя лошадь в поводу, зашёл во двор. Холоп принял лошадь, я же направился к крыльцу. На нижней ступеньке стояли Никита и жена его, которая преподнесла мне корец со сбитнем. Поздоровавшись, я принял корец с горячим сбитнем, выпил, крякнул и перевернул, показывая, что тот пуст.

– Хорош сбитень!

Мы с Никитой обнялись, как старые знакомцы. Никита под ручку проводил меня в дом.

Встреча гостей – особый ритуал. Нельзя и себя унизить и гостя обидеть. Не встретить гостя во дворе – оскорбить его, не преподнести корец вина или сбитня – обидеть. Коли гость выше хозяина по чину или род его именитее, так хозяин должен сойти с крыльца; хозяин ровня гостю – он стоит на ступеньках; принимает хозяин худородного гостя – встречает на самом крыльце.

И подобный ритуал существует для всего.

Войдя через невысокие двери, я повернулся в красный угол, осенил себя крестным знамением.

Меня усадили за стол. Как водится, поговорили о погоде, видах на урожай, войне с соседями‑схизматиками. Начинать разговор сразу о деле было признаком дурного воспитания.

Наконец Никита сказал:

– Я рад тебя видеть, но думаю – ты не только повидать меня приехал.

– Конечно! Тут вот какой интерес. Предполагаю, как лёд сойдёт, мост через реку поставить.

Никита изумился:

– Мы, конечно, с тобой знакомцы, но ежели повидаться охота, можно и лодкой переправиться – зачем мост?

Я рассказал о встреченном на дороге обозе.

Никита задумался.

– Ты уж прости меня, боярин, опять я чего‑то не понял: построим мы с тобой мост, сократят путники и купцы дорогу – нам‑то что с того?

– А вот что. Можно постоялые дворы поставить, трапезную. Люди не только зимой, но и летом ездить здесь будут, на ночь остановятся, покушают, лошадей покормят овсом или сеном – опять живая денежка в карман.

– Большие траты. Мост сделать, постоялый двор поставить – люди нужны, а прибыль получим не ранее зимы – почитай, почти через девять‑десять месяцев.

– Раньше. Коли мост поставим, поедут люди. Сам подумай – двадцать пять вёрст лишку сейчас едут, на подводах гружёных – это два дня. Для купца с товаром каждый день дорог, а уж если товар нежный…

Никита повернулся к жене.

– Накрой нам стол. Дело, чую, серьёзное намечается, просчитать надо.

Мы покушали, выпили кувшинчик петерсемены. Никита ел вяло – видно, просчитывал, стоит ли овчинка выделки.

– Нет, не возьмусь я за это дело.

– Почему? Даже твоим смердам в Вологду куда как сподручнее ездить летом будет – почти напрямую.

– Недоимка у меня, о прошлом годе неурожай был.

– Лес рядом, рабочая сила есть – мост недорого обойдётся.

– Нам с того моста прибыли не будет, коли постоялый двор не поставим. Значит, люди туда нужны, вино опять же покупать надо, винные ягоды не растут у нас.

– Пиво варить можно, яблочное вино делать, в конце концов – хлебное вино гнать.

– Э, брат, не то.

Не уговорил я его, с тем и уехал. Тяжёл Никита на подъём оказался.

Уже дома я стал прикидывать – получится у меня, ежели сам возьмусь? Лес есть, плотников мост сделать нанять можно. Постоялый двор тоже поднять можно – дороже конечно, чем изба, обойдётся: двор огородить, подклети, сараюшку для живности, конюшню. Свинину и курятину из деревни поставлять можно – вот и сбыт будет, в город на продажу не везти. Зерно выращивать, муку на мельнице молоть – вот и хлеб, пирожки.

О! Пару рыбаков заиметь надо – рыбка свежая к столу будет.

По деньгам – осилю. Всё упирается в людей.

Не откладывая в долгий ящик, я нанял плотников, расшевелил Андрея, и к весне недалеко от деревни, на дороге стоял постоялый двор. Вот только пустовал он пока. На реке ледоход, дороги развезло, и поток людей и грузов остановился. Да и были бы – нет холопов и хозяина на постоялом дворе. После ледохода можно и за мост приняться. Плотники, закончив с постоялым двором, заготавливали и свозили к реке брёвна. Холопов купить можно – кухарок или прислугу. Главная проблема – найти управляющего. Незнакомого поставить – воровать будет, прибыли не получишь. А знакомых у меня и нет.

Неожиданно выручил Андрей. Помявшись, он спросил:

– Похоже, постоялый двор будет?

– Конечно, ты же знаешь.

– А кто заправлять будет?

– Не знаю пока, думаю.

– Брат у меня есть единокровный, Семён. Тоже лоточником на жизнь зарабатывает, да нужду мает – семья большая, кормить‑одевать надо. Не возьмёшь ли, боярин? Он мужик проворный, работящий. Коли платить будешь, в лепёшку расшибётся.

Вот так, довольно неожиданно я приобрёл приказчика, а вместе с ним – и всю его семью в работники.

Теперь жена и старшая дочь Семёна управлялись на кухне, средний и младший сын – в трапезной на побегушках. Сговорились мы на оплате в третьей части выручки. Две трети мне, треть – ему на всё семейство. Негоже сажать работника на жалованье. Хочешь зарабатывать – крутись.

Тем временем плотники достраивали мост. Андрей, выпросив у меня денег, скупил по окрестным деревням поросят. Теперь, до сева, все холопы занимались выращиванием живности. Всё упёрлось в постояльцев, вернее, в их отсутствие. Ну не было людей, хоть умри. До меня дошло, в чём загвоздка. Так никто же не знает, что построен мост! Зимой ездили – моста ещё не было, а летом – продолжают ездить по проторенной дороге, в обход.

Я позвал Андрея, с ним вместе подъехали к его брату. Обсудили ситуацию, решили – пока посетителей нет, поставить на развилках дорог сыновей Семёна, пусть направляют. А если пойдёт дело – людская молва быстро разнесёт весть о построенном мосте, о постоялом дворе.

Медленно, постепенно на дороге стали появляться обозы, начал наполняться постоялый двор. Вылезла другая беда – не хватало мяса и птицы. Что ты будешь делать – только ноги вытащил, так хвост увяз.

Пришлось Андрею ехать в Вологду на торг, покупать живность. Не так быстро росли на крестьянских подворьях поросята и куры, как их поглощали постояльцы. Андрей объехал окрестные деревни, договорился о поставках. Всё выгоднее смердам, чем в город везти – и ближе, и налог платить не надо.

И вскоре выправилось дело, пошли первые деньги. Я перевёл дух. Ничего, созреет рожь да ячмень – своя мука будет, пиво варить сами станем, тогда еще лучше заживём!

А днями в мой городской дом заехал Никита. После традиционных приветствий мы уселись за стол, обменялись новостями.

– Вот уж не думал, что ты так развернёшься, сомневался я, признаюсь – был не прав. Хваткий ты, однако, Георгий. Хорошее наследство сыну отойдёт. Из руин деревню поднял, однако. Так, глядишь, и меня обгонишь.

– Обгоню, – засмеялся я. – Вот немного окрепну, церкву небольшую поставлю ещё – обязательно с колокольней, не всё же моим холопам к тебе в село ходить на церковные службы.

Никита засмеялся:

– То не моя епархия.

А в Юрьев день и вовсе случилась приятная неожиданность. В этот день холопы, если не имели долгов перед хозяином, могли уйти от него. На приработки ли, в город к ремесленникам податься или наняться к другому боярину. Я тогда как раз в деревне был. Подошёл Андрей, сделал круглые глаза:

– Там… это…

– Говори яснее.

– Смерды к тебе, в холопы хотят.

Я удивился, вышел из избы. У ворот стояли крестьяне.

– Здоровья всем! Что за дело ко мне?

– В холопы к тебе желаем! Сегодня Юрьев день.

– А долгов‑то нет за вами?

Смерды полезли за грамотками.

Хм, здорово. То людей искал, а то сами пришли.

– Чего вам у старых хозяев не жилось, не работалось?

– Дык, обижали сильно. Ты вон, почитай, деревню заново отстроил, люди в хороших избах живут, от голода не пухли, никто не помер, а неурожай о прошлом годе везде был. Возьмёшь?

– Рыбаки есть?

Вперёд вышел рябой мужик.

– Я с отцом всю жизнь рыбу ловил.

– Семья большая?

– Семеро детей.

– Беру. Избу не дам – нет пока свободных. Подойдёшь к Андрею, он тебя поселит. Хочешь – сам строй, лес дам. Хочешь – жди, пока плотники поставят.

– А лодка, сети?

Вот заморока.

– Андрей, подбери ему лодку, сетей купи. – Я повернулся к рыбаку: – С этого дня – на два года в холопах; половина улова за жильё, лодку и сети – моя, вторую половину можешь сам скушать, а можешь на постоялый двор продать – вон он стоит. Устраивает?

– Добро, согласен.

Остальные были крестьянами. Мы с Андреем определились – кому где жить и что делать. Уговор со всеми был половинный; половину от выращенного урожая холоп мог продать, половину – отдать мне.

Снова в деревне застучали топорами плотники. По моим прикидкам, для того чтобы обработать землю и обеспечить постоялый двор продуктами, надо было ещё пять‑шесть холопов, но и тем, что пришли, я был рад.

И тут как гром среди ясного неба – сборы боярского ополчения. Дел полно, можно сказать – невпроворот. Чего ещё государь удумал? Одно утешало – Андрей приобрёл опыт, умело управлялся с деревней, Семен с умом и осторожностью держал постоялый двор, ну а за свой городской дом я был спокоен – там была жена. А ведь, бывало, слыхал от бояр о воровстве приказчиков. Вернётся боярин из похода, что длится три месяца, а то и полгода – и что видит? Приказчик его сбежал с доходом от поместья, холопы с голодухи разбежались, дом растащили лихие люди, не оставляя иногда и стен. Поэтому честные, разворотливые люди – в большой цене, их надо было взрастить.

Пока собиралось ополчение, я стал припоминать историю. Мамочки мои – да никак государь Смоленск брать решил? Его осада длилась месяц, если мне не изменяет память. И армию государь собрал великую – около восьмидесяти тысяч ратников – с пушками в обозе, с пищалями. Летом собираться – не зимой. Корм лошадям брать не надо – кругом луга зеленеют, шапки да тулупы не нужны – и в поддоспешнике жарко. Снег на костре топить не надо – в любом ручейке зачерпнул воды и пей. Едешь на коне – вокруг красота, всё зелёное, жаворонки в вышине заливаются.

У Пскова мы встретились с великокняжеским войском. Бросился в глаза государев стяг – чёрное полотнище с Иисусом Навином, попирающим солнце.

Мы присоединились к лагерю, но от государева шатра стояли далеко. К нему только воеводы земель ходили, любопытных же отгоняли рынды – в белых одеждах, с серебряными топориками – вроде телохранителей, только мне показалось, что топорики эти уж больно бутафорские. Ежели посягнёт кто на жизнь государя, ими можно разве только муху прихлопнуть. Инда ладно – кто посмеет среди многочисленного воинства руку на государя поднять? Безумец только или самоубийца. Все перевороты государственные приближёнными вершатся, интригами да ядами в кубок вина. А впрочем – был в истории не один случай, вспомнить хотя бы смерть бедного Павла.

Что‑то меня не в ту сторону потянуло.

Я проверил, как устроились мои ратники – те уже срубили себе шалаши и разводили костёр. Поход‑походом, а кушать надо.

По лагерю засновали гонцы, поместные воеводы потянулись к государеву шатру. Часа через два они вернулись и теперь собрали бояр. Как я понял, будут ставить задачу. К своему изумлению, рядом с боярином Плещеевым я увидел князя и государева конюшего Овчину‑Телепнёва‑Оболенского.

– Представляю вам князя. Вологодское ополчение вместе с тверскими ноне под руку княжескую отходит. Ему и слово.

Князь обвёл глазами бояр. Я в этот момент наклонил голову, скрывая лицо под тенью шлема. Не хватало только, чтобы князь меня узнал. А пуще всего – имя и фамилия у меня другие. Вдруг подлог вскроется? Я‑то знал, что я не боярин, я из другого мира. За такие вольности с документами можно и на плаху попасть. Впрочем, против княжеского слова у меня документ от церкви. Одно другого стоит.

Я стал вслушиваться, о чём ведёт речь князь. Он в общих чертах рассказал, как планируют взять Смоленск. Пушкари будут выдвигаться вперёд, ближе к крепостным стенам, под прикрытием бревенчатых щитов. Мы же должны держать в осаде восточную часть города. За другие участки кольца осады отвечают полки иных русских земель. Восток – это хорошо. Если придёт подмога, то основной удар нанесут с запада, с польских или литовских земель. И то – Смоленск завсегда был исконным русским городом.

Утром лагерь выглядел, как растревоженный улей. Во все стороны сновали государевы гонцы. Собирались, седлали лошадей и уезжали на отведённые места боярские ратники.

Мы спешно доели кулеш из котла; вестимо – воевать с пустым брюхом плохо, собрали скромные пожитки, оседлали лошадей. Ждали только сигнала. Невдалеке я увидел Никиту Тучкова, помахал ему рукой. Подскакал со свитой князь Даниил Щеня.

– Выдвигаться всем, чего телешитесь?

И умчался. Мы поднялись в сёдла, хрипло завыла труба, и мы в походном порядке покинули лагерь.

Вот и Смоленск – весь как на ладони. Грозные, высокие стены, из бойниц глядят стволы пушек, наверху стены блестят под лучами летнего солнца доспехи защитников. Твердыня. Такую если и возьмём, то кровушки прольётся немало.

Мы забирали влево, обходя город. К крепостным пушкам не приближались – что там у них на уме? Наконец поместный воевода, боярин Плещеев, дал знак остановиться. Местечко для лагеря нам досталось удобное – река рядом, за водой далеко ходить не надо, на опушке леса – дрова под рукой, луг – будет, где коням попастись.

Полдня мы занимались мелочами – ставили дозорных, точили оружие. Мне для обороны достался участок по соседству с Никитой, чему я был рад – было с кем поговорить, да и чувствуешь себя уверенней, когда рядом проверенный в бою товарищ.

Ночь спали спокойно, а проснулись рано утром от мощного залпа пушек. Выскочили из шалашей босыми, но все при оружии. Тревога оказалась ложной – то наши пушкари начали обстрел крепостных стен.

Позиции защитников города заволокло сизым дымом. Ядра били в стены, высекая каменную крошку и оставляя углубления. Несколько ядер угодили в дубовые, обитые железом ворота. Полетели щепки. Ратники восторженно заорали.

– Вы чего, как на представлении у скоморохов? Службу забыли? Сапоги обуйте, оденьтесь. Дежурные, где костёр?

После завтрака я решил укрепить свои позиции. Левым краем мой участок обороны упирался в грунтовку. Вот её я и решил перегородить брёвнами. Повалили несколько деревьев с небольшими промежутками между ними. Пеший ещё проберётся, а конный – ни в жизнь, кони ноги переломают.

Срубили дерево, сделали вроде небольшого бревенчатого щита, поставили напротив завала.

– Так, теперь роем окопы.

– Боярин, засмеют ведь.

– Исполняйте!

Холопы, бурча под нос, стали рыть мелкие окопы. Проходящие мимо ратники других бояр поглядывали на моих землекопов с интересом, потом стали насмехаться.

Ко мне подошёл Никита.

– Дал бы своим отдохнуть – неизвестно, когда в бой.

– Вот они к бою и готовятся.

– Это как же? Я пока только могилы вижу. Не рановато готовишь?

– Не могилы то – укрытие от мушкетного огня.

Никита обошёл окопы, посмеялся и ушёл.

Два дня грохотали пушки русские, круша стены Смоленска. На третий на штурм крепости пошли войска. Мы издали наблюдали, как ожили пушки крепости, сверкали огоньки мушкетных выстрелов. Потери были велики, и наши отступили, унося раненых.

Все мои ратники смотрели на бой со стороны и скрипели зубами в бессильной ярости.

Ужинали без аппетита, улеглись спать. И не успели мы толком уснуть, как раздался выстрел, и отчаянный вопль часового:

– Литвины!

Мигом все выбрались из шалашей – кое‑кто в них и не забирался, спал, ввиду тёплой погоды, на природе, бросив под себя конский потник.

– Михайловцы, в окопы! – заорал я. Пока ничего не было понятно. Полная луна скупо освещала лес, дорогу, мелькавшие тени. Кто они? «Русские должны быть слева и справа от меня, – рассудил я, – впереди может быть только враг».

– Залпом – пли! – скомандовал я.

Громыхнул нестройный залп. Со стороны завала послышались крики раненых. Дружинники, торопясь, перезаряжали мушкеты. Не зря я их муштровал: выстрелил – сразу перезаряди, если время позволяет. Тени за завалом исчезли, но до утра мы так и просидели в окопах, вглядываясь в темень.

Утром я пошёл посмотреть – что там случилось? Рядом с завалом была видна кровь, на земле – следы волочения. Не иначе – своих раненых или убитых вытаскивали подальше от завала. Не ожидали наткнуться на неприятный сюрприз. А если бы ночью конница ворвалась бы в лагерь? Порубали бы всех, как капусту.

С этого дня я усилил дозор. Днём воины отсыпались, ночью по двое сидели в окопах.

Утром же обнаружился неприятный сюрприз – у Никиты были убиты ночью ножами двое ратников. Шалаш их стоял от опушки чуть дальше в лес. И когда ратников пошли звать к завтраку, нашли два уже остывших тела. Ночное происшествие мгновенно насторожило: стычек ещё не было, а у Никиты – потери. Благодушие сразу уступило место настороженности. Не иначе – оборону прощупать хотели – нельзя ли здесь просочиться, если осада не плотным кольцом охватывает город. Если в городе полно продовольствия и воды, то, учитывая крепость и толщину стен, Смоленск может продержаться долго.

Видимо, до наших воевод тоже дошла эта мысль, и днём пушки стали стрелять не по стенам, а раскалёнными ядрами – по городу. Занялись пожары, над городом пополз дым.

После одного удачного попадания в верхнюю часть башни здоровенный кусок стены рухнул, увлекая за собой защитников. Над позициями осаждавших город русских взвились восторженные крики.

Обстрел продолжался почти весь день. Государь решил устрашить горожан. Конечно, в городе была вода, но хватало её только для питья людей и скотины, тушить многочисленные пожары было нечем.

Вечером подоспевший отряд литвинов сделал попытку прорвать осаду с западной стороны, но был отброшен.

А у меня случился неприятный инцидент. Пропал Федька‑заноза. Наши шалаши стояли по соседству, и когда я поднялся ночью, решив проверить дозорных, его шалаш оказался пуст. Я в тревоге обежал своих ратников – Федьки нигде не было.

– Небось, вино ушёл пить с земляками, – ответил мне Никита, когда я поделился с ним своей тревогой.

– Не таков Федька. По бабам ходок – это верно, но службу знает, в походе без моего ведома никуда не уйдёт.

– Не переживай, – зевнул Никита. – Найдётся ещё, выпорешь потом – и вся недолга. Нашёл из‑за кого переживать – из‑за холопа. Спи иди лучше.

Но тревога меня не оставляла. Не случилось ли чего? Поднять шум? Не осмеют ли меня потом, если Федька найдётся?

Я решил пошарить по лесу сам – вдруг найду какие следы? Предупредив своих, чтобы сдуру не пальнули по возвращении, я взял мушкет и углубился в лес. Глаза привыкли к темноте, я ступал осторожно, стараясь не наступить на ветку. Зигзагами я шёл от шалаша Федьки в глубь леса.

Удалился я уже достаточно и, ничего подозрительного не найдя, решил было вернуться, как почудился вскрик. Не мнится ли мне? Может, то ночная птица крикнула? Я двинулся в ту сторону, откуда, по моему мнению, донёсся вскрик.

Вскоре послышались голоса. Говорили вполголоса. Нет, значит, не послышалось. И в лесу явно чужие. Чего русским вполголоса говорить? Затаив дыхание, я понемногу продвигался вперёд. Впереди открылась небольшая полянка. Две тёмные тени склонились над лежащим телом. Раздался удар.

– Ну будешь говорить? Пёс смердящий!

Ещё два удара ногой.

Я вскинул мушкет, нажал спуск. В тишине выстрел прозвучал оглушительно. На несколько секунд от вспышки выстрела я ослеп. Зажмурил глаза, открыл, бросил мушкет на землю, выхватил саблю и рванулся вперёд. Сопротивления мне никто не оказывал, все лежали.

– Федька! Это ты здесь?

– Я, боярин, – раздался голос холопа. – Ты как меня нашёл?

– Вставай, говорить потом будем.

– Не могу – руки‑ноги связаны.

Я вбросил саблю в ножны, достал нож и разрезал путы. На всякий случай ударил каждого из лежащих ножом в грудь. Федька ещё и ногой пнул.

– Как сюда попал?

– Как‑как, по нужде отошёл, да по башке чем‑то треснули, очухался здесь.

– Сколько их было?

– Двое.

– Тогда ходу отсюда.

Я подобрал мушкет, и мы побежали в сторону своего лагеря. На опушке я придержал Федьку.

– Погодь, а то свои пальнут.

– Прости, боярин, не подумал.

– Эй, михайловцы! Это я, боярин ваш, не стреляйте, – крикнул я.

– Иди смело, мы уж по голосу узнали. Когда мы подошли, холопы удивились:

– Федька, ты где был? Боярин тебя искал.

– Ага, нашёл – на бабе, – сказал я, чтобы пресечь ненужные разговоры. – Федька, иди умойся.

Когда мы отходили, я услышал:

– Ну, теперь Федьку высекут, хоть он и старшой.

Я улёгся спать – и так полночи пробегал в поисках холопа, будто он князь.

Утром у шалаша раздалось вежливое покашливание. Я выглянул. Рядом с шалашом стоял один из моих холопов, держал в руке миску с кулешом. Наверное, спал я долго, раз кулеш сварить уже успели.

Я выбрался из тесного шалаша, вытащил из чехла ложку, уселся есть. От костра доносились взрывы хохота. Интересно, что они там веселятся?

Доев, я подошёл. На Федьку‑занозу было страшно смотреть. Один глаз заплыл, губы разбиты.

– Это что – баба тебе в глаз кулаком засветила?

– Нет, не кулаком – сковородкой чугунной.

Все заржали.

– А по‑моему, боярин ему в глаз дал, чтобы, значит, из лагеря не убегал.

Народ веселился, а Федька кривился уголком рта. М‑да, хорошо ему досталось. Ладно – хоть не покалечили, не убили.

Заметив меня, все вскочили.

– Отдыхайте, отсыпайтесь, – разрешил я.

Ночное происшествие осталось между мной и Федькой – ни он, ни я словом не обмолвились, только заметил я после того, что Федька в бою всегда рядом держится, в опасные моменты то щитом, то грудью своею от вражеской сабли меня закрыть пытается.

На крепости выкинули белый флаг, и в русский лагерь из Смоленска вышли переговорщики. Чем закончилось дело – мне неизвестно, но на следующий день пушки загромыхали снова.

Через три дня крепость сдалась, на всех башнях выкинули белые флаги. В Смоленск отправился боярский сын Иван Шигона с дьяком Иваном Телешовым. И июля тридцать первого числа смоленские бояре отворили ворота, били челом государю, и крест на том целовали. «В град Смоленск послал государь боярина своего и воеводу Даниила Васильевича Щеня, и иных своих воевод со многими людьми, и велел им всех людей града Смоленска к целованию привести, и речь им, государем жалованную, говорить». Так поведал потомкам летописец.

В честь победы из государевых закромов было угощение боярам, да детям боярским, да ратникам. Целый день воины пили, ели, гуляли. Песен попели, поплясали под дудки да жалейки невесть откуда взявшихся музыкантов.

Потом были сборы и дорога домой. Никита кручинился:

– Второй раз в поход сходил – одни убытки токмо, никаких трофеев, да за хозяйством пригляда нету. Дома жена осталась – так что от бабы возьмёшь?

ГЛАВА VII


По возвращению в Смоляниново хозяйство своё нашёл я в полном порядке, а вскоре и жатва началась. Урожай выдался славный. Мельница завертела, замахала крыльями в полную силу.

Звероватый Тимоня оказался большим тружеником, дело своё знал. О муке его вскоре слава пошла по всей округе, и потянулись крестьянские возы к мельнице. Тимоня ходил по мельнице, обсыпанный мукою с головы до ног. На мельницу никого не пускал, помогал ему всё тот же приблудившийся подросток. В общем‑то, неплохим работником Тимоня оказался – с характером, правда.

Дал прибыль и гончар. Вначале его изделия шли в трактир на постоялом дворе, тем более что постояльцы посуду глиняную колотили непрерывно. Потом излишки Андрей стал возить на торг. У одного из смердов талант открылся – горшки расписывать. Я не возражал – расписная посуда на торгу уходила влёт.

Медленно, но деньги потекли в мой кошель.

Я был доволен и горд собой. Взял деревню‑развалюху и за год довёл её до ума. Люди ходили в опрятной одежде, а не в рванье, были сыты, на улице звучал детский смех. К вновь прибывшим холопам перебрались их семьи, население деревни увеличилось изрядно, и я снова стал подумывать – не поставить ли мне церковь, пусть и небольшую.

И решил я, пока осень не наступила, съездить в Нижний, навестить друга, купца Ивана Крякутного. Чай, домина там у меня остался, за прошедшее время Иван по‑всякому продать его должен был. С другом винца попьём, деньги получу – на новую церковь хватит.

Я посоветовался с Еленой – она побаивалась, но мне удалось убедить её, что гроза миновала и князь меня более не ищет.

– Недолго задержусь – туда и обратно, заводных коней с собой возьму, да Федьку‑занозу. Через месяц и вернусь.

Мы с Фёдором за день собрались, я расцеловал жену и Василия, и мы в начале августа, после яблочного Спаса, выехали.

Погода благоприятствовала: было сухо, дороги утоптаны, ехать тепло – благодать. Скромные пожитки – на заводных конях, в перемётных сумах, еду не брали, ночевали и ели на постоялых дворах.

Мы добрались до Москвы, где я решил зайти в Разрядный приказ за жалованьем. К моей радости, имя моё в разрядных книгах было, и я получил деньги за два боевых похода. Жалованье боярам причиталось только за службу государю в походах, на заставах, равно за ранения и увечья.

Вышел я из приказа повеселевший, пояс приятно оттягивал полный серебра кошель. И надо же было случиться – нос к носу столкнулся с князем Овчиной‑Телепнёвым.

– Ба, кого видят мои глаза! Никак – знакомец старый? А то я всё гадаю – причудилось мне лицо знакомое? Не ты ли лицо прятал, когда на Смоленск государь походом ходил?

– Здравствуй, князь. Не обознался ты – я то был.

– Чего же не подошёл?

– Зол ты отчего‑то на меня, княже.

– Было, было, да быльём поросло. Ты чего здесь?

– Жалованье получал.

Князь отошёл на два шага, внимательно меня оглядел, придвинулся.

– Одёжа на тебе боярская. Объяснись.

– Я ведь сиротой себя считал, если ты ещё помнишь, князь.

– А то как же.

– Отец мой нашёлся на Вологодчине, и документы о боярстве моём есть.

– Гляди‑ка! – удивился князь. – Мне теперь с тобой не зазорно за одним столом мёд‑пиво пить. Зайдёшь?

– Дела, князь, спешу. Ты уж прости.

– Ладно, ступай, – поджал губы князь.

Я поспешил к коновязи, где меня ждал с лошадьми Федька‑заноза.

– Едем! С недругом давешним повстречался, лучше с глаз долой убраться.

Мы выехали из Москвы, не задержавшись ни на один день. И вновь потянулся пыльный тракт. Но любой дороге приходит конец, и через неделю с хвостиком показался Нижний.

В душе моей одновременно боролись несколько чувств – радость от свидания с городом, где я познакомился с Еленой, предвкушение встречи со старым другом, опасение попасть в руки алчного наместника. Как‑то всё пройдёт? Не придётся ли уносить ноги? Из Москвы‑то вот пришлось убираться.

Мы проехали посады, показалась городская стена. Ворота были открыты, а поскольку повозки с грузом для торговли у меня не было, мы полным ходом их миновали.

Я ехал по улицам и узнавал их. Много чувств всколыхнул в груди Нижний, слишком тесно я был связан с этим городом.

Вот и улица, где живёт Иван. Мы подъехали к воротам, спрыгнули с лошадей. Я постучал в ворота. Калитка немного приоткрылась.

– Чего надоть?

– Хозяина.

– Почивает, не велел беспокоить.

– Нет, холоп, побеспокой, и скажи – старый знакомец Юрий пожаловал.

Слуга исчез. Вскоре хлопнула дверь в доме, раздался какой‑то грохот – не иначе, ведро опрокинули, распахнулась калитка, и мне навстречу кинулся Иван. Мы обнялись и расцеловались. Я немного отстранился, осмотрел купца. Сколько мы не виделись? Года полтора, а поседел Иван, морщин добавилось.

– Что ты меня разглядываешь, ровно девку на выданье? Думаешь – сам помолодел? Пошли в дом, радость у меня сегодня.

Бросил выглянувшему из калитки слуге:

– Ворота отвори, коней прими, устрой в конюшню – чего стоишь столбом?

Мы пошли в дом. Традиция встречать гостя с корцом сбитня сегодня была нарушена, но я не остался в обиде. Купец искренне радовался нашей встрече – это чувствовалось, чем я был доволен. В глубине души я переживал за Ивана – не отразится ли на нём наша дружба и мой побег из города.

Мы уселись за столом, забегала дворня, накрывая угощение. На шум со второго этажа спустилась Лукерья, узнала меня и всплеснула руками:

– Юрий, глазам своим не верю! Наконец‑то сподобился заехать к нам. Уж сколько Иван о тебе упоминал – не подаёшь, мол, весточку. Переживал – не поймали ли тогда тебя княжьи слуги, да не сгинул ли где на дороге. А ты живой! Постой – платье боярское на тебе!

– Стой, погоди, Лукерья! Накормить‑напоить человека с дороги надо, потом уж расспрашивать. Поди‑ко лучше, распорядись насчёт баньки – обмыться людям с дороги надо.

Лукерья вышла. Купец вопросительно глянул на Федьку‑занозу.

– Федя, погуляй пока, мне с хозяином переговорить надо.

Федька беспрекословно вышел, прикрыл дверь, и мы остались одни.

– Ну, вкратце расскажи – где ты и как? И почему платье на тебе боярское?

– Живу с семьёй в Вологде, дом купил. Если ты помнишь, паренька я здесь подобрал – Васятку, у меня приёмным сыном живёт. Нашёл по записям родителей своих, кои боярами оказались. Так и стал боярином по праву рождения. Деревню с землёю купил, обустроил, два раза в походах боевых побывал под рукою государя.

– Э, парень. Теперь я первым шапку пред тобой при встрече ломать должон. – Крякутный окинул взглядом стол. – Да и встречать боярина в доме надобно по‑иному.

– Успокойся, Иван. Как был я тебе другом, так и остался. Давай без церемоний. Считай, что для тебя ничего не изменилось. Расскажи лучше, продал ли мой дом, да что с паромами? Всё ведь в спешке бросил.

– А как же, обо всём позаботился. Дом продал – не торопясь, с выгодой. А паромы?

Иван хитро улыбнулся.

– Паромами сам владею, выгодное это дело. За полтора года отдам тебе деньги за аренду, а завтра уж ты мне их продашь, и ударим по рукам. Согласен?

– Молодец, я в тебе никогда не сомневался. Есть у тебя хватка, Иван, коли где деньгами пахнет – ты своего не упустишь.

– На том стоим. Ну, где там слуги? Пировать сейчас будем, все дела – завтра.

За стол уселись мы с Иваном, Лукерья да Федька‑заноза. Боевые холопы часто сиживали за одним столом с боярином, чего не удостаивались холопы от земли. И то – жизнью рискуем вместе в сече, как хлеб совместно не преломить?

Выпили немного, закусили слегка и отправились в баню. Кто ж перед баней брюхо набивает до отвала? Боже, как здорово вымыться после долгого пути! Одно дело – по воде на ушкуе плыть, другое – верхом на лошади пыль глотать. Везде, сущая пыль была везде – в волосах, в носу, а одежду надо было просто стирать.

Первоначально с нас с Федором стекали потоки грязной воды. Обмывшись, мы попарились, потом смыли солёный пот. В предбаннике уже лежала чистая одежда, а нашу прислуга унесла.

И только после бани пир пошёл горой. Пока мы мылись, кухарки наварили и нажарили мяса и рыбы. Стол ломился от явств. Даже у меня, уже перекусившего перед баней, потекли слюнки. Свиной студень с хреном, куры жареные и варёные, окорок свиной, стерлядь на пару, небольшой поросёнок, жаренный на вертеле, квашеная капуста и мочёные яблоки, лучок зелёный, огурцы и редиска, пироги с визигой, расстегаи с кашей, пряженцы с луком и яйцом. А уж выпивки – вина мальвазия, петерсемена, фряжское, рейнское, пиво домашнее. Поистине расстарался Иван, за таким столом не боярину – князю сидеть не стыдно было бы.

Ох и оторвались мы. Встали из‑за стола сами не все. Федьку слуги на руках отнесли в людскую. Ивану и мне помогли, поддержали под локотки.

– Устал я что‑то, отдохну, – заплетающимся языком едва произнёс Иван и уронил голову на грудь.

Проснулся я поздним утром. Голова была тяжёлая, в затылке ломило, язык распух и был сух, что твоя наждачная бумага. Я скосил глаза – позаботились, рядом с постелью стоял запотевший жбан с клюквенным морсом. Приподнявшись на локте, я осушил литровую ёмкость. Немного полегчало. Это же сколько мы выпили, если после такой закуски похмелье было столь жестоким?

Немного отпустило голову. Я встал, оделся, по старой памяти нашёл туалет – выпитое настойчиво просилось наружу. Снизу, с первого этажа раздавался голос Ивана.

Я спустился в трапезную. Я бы обязательно посмеялся над купцом, коли сам чувствовал бы себя хорошо. Лоб перетянут полотенцем, под глазами мешки. Трясущимися руками пытается удержать кружку. На столе – огуречный рассол, квашеная капуста, квас. Можно сказать – весь домашний арсенал от похмелья.

Иван слабо кивнул в ответ на моё приветствие.

– Садись. Тоже болеешь? Поправишься.

Я налил здоровенную кружку кваса, с наслаждением выпил. Во рту хоть сушить перестало.

– Нет, здоровье уже не позволяет столько пить. Ты не помнишь – чем вчера всё закончилось?

– Да ничего не случилось. Пир закончился, все разошлись по комнатам – отдыхать.

– Отдыхать? Пожалуй, пойду отдохну. Ты не против, если делами мы займёмся попозже?

– Ради Бога, время позволяет.

Встретились мы вновь после пополудни, за обедом. Ничего особо не ели – похлебали горячего, наваристого супчику. Все сидели с помятыми лицами.

– Так, делу – время, потехе – час. Пошли ко мне в кабинет.

Иван решительно поднялся, затопал по лестнице. В кабинете он залез в сундук, вытащил мешочек с монетами.

– Это за дом. Сейчас посчитаю, сколько я тебе за аренду паромов должон.

Иван долго чиркал писалом по дощечке.

– Ого – изрядно выходит. Однако отдавать надо.

Иван достал приличного размера мешок серебра, отсчитал деньги, ссыпал их в маленький мешочек, протянул мне.

– Всё, мы в расчёте.

– Обмывать будем? – пошутил я. И чуть не пожалел о сказанном.

Иван схватился за голову, замычал.

– Нет, не сегодня, слышать о выпивке не могу – ажио тошнит.

К вечеру Иван, я и Федор отошли, скромно попили чаю с баранками.

Следующим днём я с Федькой обошёл пешком город. Было интересно посмотреть – не изменилось ли чего? По возвращении домой, в Вологду, Лена точно будет расспрашивать о родном для неё городе. За время моего отсутствия город не изменился, знакомых я не встретил, а специально заходить в кремль не стал.

Дабы не обременять хозяина, мы стали собираться в обратную дорогу. Осень на носу – хорошо, если сухая будет, а если дожди зарядят? На иных дорогах кони по брюхо в грязь уходят. Поэтому следующим днём мы и выехали, тепло попрощавшись с Иваном.

Ехали мы не спеша – то на рысях, то шагом, давая коням отдохнуть – всё же путь предстоял дальний, однако к вечеру тридцать вёрст проехали. Так и пошло – днём ехали, а к вечеру заворачивали на постоялый двор.

Недалеко от Владимира в уже надвигающихся сумерках на перекрёстке дорог свернули на вовремя подвернувшийся постоялый двор. В воротах столкнулись с другими постояльцами, ехавшими допрежь навстречу. Кони сшиблись.

– Куда прёшь, скотина! – заорал всадник и огрел Федьку плетью. Я в ответ не замедлил пустить в ход свою плеть, отстегав нахала – бить чужого холопа не позволено никому, только хозяин мог наказать слугу. Неписаные правила однозначно расценивали сей поступок незнакомца как оскорбление хозяина.

Ко мне подъехал на коне вальяжного вида молодец с едва пробившейся бородкой.

– Ты кто таков будешь? Я – боярских детей, Алексей Анкудинов, – гордо заявил всадник.

– Я – Георгий Михайлов, боярин вологодский. Извиниться за своего холопа не желаешь?

Добрый молодец слегка сник, но гордыня не позволяла признать неправоту.

– Он конём моего холопа сшиб.

– Не лги, я видел, тем более – твой холоп поднял руку на моего.

– Извини, – процедил молодец сквозь зубы и въехал во двор.

Прислуга приняла от нас коней, мы занесли вещи в комнату и спустились в трапезную. Народу было немного – степенные купцы за столом, за другим – люд явно мастерового вида. В углу уже сидел молодой нахал с тремя своими слугами. Мы с Федькой уселись подальше от них. Ссоры мне ни к чему, но обиды спускать я не намерен.

Мы заказали еду, а пока половой принёс нам кувшин пива и карасей, жаренных в сметане. В углу сразу же заказали несколько кувшинов вина. Ему только вина и не хватало – и так заносчив и задирчив сверх меры.

Слуга принёс нам гречневой каши, жареную курицу, всё поставил на стол и опрометью бросился за пряженцами с квасом. Сидевший на краю скамьи один из слуг боярского сына подставил ногу, и половой упал, разбив лицо. Трактирщик неодобрительно покачал головой, но пенять гостям не стал.

Голоса за этим столом звучали всё громче. Сидевшие по соседству мастеровые, явно почуяв сгущавшуюся атмосферу агрессии, быстро расплатились и ушли. Федька тоже было дёрнулся уйти, но я приказал:

– Сиди и ешь спокойно, я боярин, а не смерд.

Сидевшие за столом молодые нахалы стали осмеивать купцов. Пожилой купец возмутился:

– Ты бы уважал мои седины, недоросль.

– Как ты меня назвал, пень трухлявый? – привстал из‑за стола боярский сын.

Мне надоело смотреть на выходки пьяной компании. Почему постояльцы должны терпеть поношения? Из оружия у меня был только нож на поясе да кистень в рукаве. С боевым оружием приходить в общественное место было не принято.

Я встал, подошёл к столу забияк.

– Сам извинишься перед купцом или тебя принудить?

– Да кто ты таков? Боярин из худородных, что…

Он не успел договорить. Себя поносить я и раньше не позволял. Я резко выбросил вперёд ребро ладони и ударил его в шею. Нахал обмяк, осел на лавку. Холопы его вскочили, схватились за ножи. Я бросил кистень в ближайшего ко мне холопа, угодив ему в локтевой сустав. Холоп взвыл от боли, уронив нож. Со мной рядом возник Фёдор с ножом в руке. Нас было двое против двоих оставшихся холопов, но за мной – перевес. Я – боярин, пусть и не знатного рода, а он – всего лишь холоп. В любом суде моё слово весомее будет. Да и позиция для драки у них проигрышная – они сидят на лавках за столом, из‑за которого ещё выбраться надо, я же – на ногах.

Холопы задвинули ножи в ножны.

– Так, берёте своего недоросля и все – вон с постоялого двора, не то рассержусь, тогда пожалеете. Хозяин! Сколько они задолжали за еду?

– Две полушки.

Я указал на холопа:

– Отдай деньги!

Он кивнул на боярского сына:

– У него деньги.

– Так возьми.

Холоп открыл поясной кошель, отсчитал хозяину деньги.

– Выводи своих коней, забирай хозяина и катитесь отсюда, куда хотите, чтоб духу вашего здесь не было.

Холопы молча поднялись, подхватили под руки молодого боярина и вывели его из трактира.

Мы уселись за стол, доели и допили. А как же? Нам завтра в седло, чай – не дома, кушать надо. Мы расплатились с трактирщиком.

– Господин хороший! Поостерёгся бы ты. Знаю я эту публику. Мстить будут.

– Подавятся – не таким рога обламывал.

Трактирщик лишь пожал плечами – мол, я предупредил, моё дело маленькое.

Купцы тоже встали из‑за стола, подошли, поблагодарили.

Мы отлично выспались, поели щей с пирогами, творожных ватрушек с парным молоком, сели в сёдла и выехали со двора. Уже проскакали версты две‑три, как Федька предупредил:

– Боярин, не иначе – впереди засада, вчерашние забияки мстить собрались.

– С чего решил?

– Смотри сам – впереди, за поворотом, птицы над лесом летают. С чего бы? Кто‑то вспугнул.

– Приготовься, коли с оружием они – руби сразу, не жди, когда они нападут.

И точно – только мы проехали поворот, как увидели посреди дороги стоящего коня, и на нём – боярского сына. Он оглаживал рукой обнажённую саблю, лежавшую поперёк седла. Холопов рядом с ним не было.

– Федька, холопы наверняка в лесу – сзади нападать будут, присмотри.

Когда мы сблизились, противник мой тронул коня и стал разгонять его. Сабля в его руке была наготове для удара.

Я выхватил обе сабли, провернул в руках. Увидев перед собой обоерукого, противник мой как‑то замешкался, но расстояние было уже столь мало, что уйти в сторону или просто остановиться он не успевал. Недоросль взмахнул саблей и остался без руки. Убивать я его не стал, пожалел – русский всё‑таки, но руку с саблей отсёк, чтобы всю жизнь помнил урок.

Конь со всадником промчался мимо, я резко остановил свою лошадь, развернулся и бросился вдогон. Как там Федька? А он уже бился с обступившими его холопами. Туго ему приходилось – одному против троих.

Я мигом подлетел и сбоку полоснул саблей по груди одного холопа, левой рукой уколол в живот другого. Оставшийся в одиночестве против двоих противников холоп бросил саблю на землю, поднял руки.

– Не виноват я – хозяин велел.

– Собери всё оружие, отдай ему, – кивнул я на Федьку.

Холоп соскочил на землю, подобрал свою саблю, оружие убитых и всё отдал Федьке.

– Иди – вон там, на дороге подбери саблю хозяина, принеси! – распорядился я.

Холоп послушно побежал по дороге, вернулся с серым лицом.

– Там…

– Говори яснее.

– Сабля на дороге с рукой лежит.

– Это рука хозяина твоего; мне она не нужна, а саблю неси.

– Боюсь я. – замялся холоп.

– А со спины, ровно тать лесной, нападать не боялся? Сгинь с дороги, предупреждал вас вчера, чтобы на глаза более не попадались. Срубить бы тебе башку, да видак нужен, коли хозяин твой жаловаться начнёт.

Мы тронули коней, доехали до сабли молодого боярина. Она и впрямь лежала в пыли, а рукоять её сжимала кисть отрубленной по локоть руки.

– Федька, подними. Сабля вроде неплохая, только дураку досталась. Не дело оружию в пыли лежать.

Федька спрыгнул, прижал ногой обрубок, выдернул из пальцев саблю.

– Эх, жаль, что ножен нету.

– Ты что, хозяина догнать хочешь да ножны попросить? Съезди, я подожду, думаю – он сильно возражать не будет.

Я засмеялся. Федька обмотал саблю тряпьём и сунул все четыре сабли в перемётную суму. Мы поехали дальше.

Когда мы ещё только выезжали с постоялого двора, нечто подобное я предполагал. Обычно такие людишки злопамятны, коварны и стараются напакостить, особенно когда имеют численное превосходство. Достоинство, вишь ли, у них выросло, только мозги сильно отстали. За нападение на дороге я мог убить всех, и ни один суд меня бы не осудил, да перестраховался – оставил недоумка в живых, да ещё и с видаком в придачу.

Дальше мы ехали спокойно, и вскоре впереди показалась Москва.

– Ну что, Федька, давай переночуем в столице, глядишь – завтра утром на торгу и ножны подобрать сможем. Продавать сабли не хочу, привезу трофеи, думка есть – ещё людей набрать.

– Ты хозяин справный, боярин, почему бы и не набрать, – деликатно ответил Федя.

В саму Москву мы не въехали – все ведущие в город дороги оказались запружены телегами с товаром. К вечеру все старались успеть попасть в город. Пробка была, как на Садовом кольце в наше время в час пик.

– Боярин, а может – ну её, эту Москву? Мы же верхом, махнём напрямки – по полям да перелескам, выберемся на Ярославский или Тверской тракт, там и заночуем.

И действительно – что мы в Москве не видели?

Я решительно съехал с дороги. Фёдор – за мной. Дышится в полях хорошо – не то, что на дороге: пыль столбом стоит, вдохнуть полной грудью невозможно, сразу кашель забивает.

Часа через два, перейдя вброд пару речушек, мы выехали на широкую, укатанную дорогу.

– По‑моему, тракт на Ярославль, – неуверенно сказал Федька.

– Давай доберёмся до постоялого двора, переночуем – там и узнаем.

Вскоре на перекрёстке дорог показался постоялый двор.

Сытно поужинав и узнав про дорогу, мы улеглись спать. Мне показалось, что спал я всего ничего и проснулся оттого, что меня тормошит Федька.

– Боярин, боярин, просыпайся.

– Чего баламутишь – за окном ещё темно. Дай поспать.

– Неладно что‑то, боярин. Лошади копытами стучали, потом ровно вскрикнул кто‑то.

– Тебе не примнилось?

Федька перекрестился, хоть и было темно.

– Так, обуваемся, одеваемся, вещи оставляем в комнате, опоясывайся саблей.

Мы обулись‑оделись. Я перепоясался поясом с саблей, заткнул за пояс пистолет. Подошёл к двери, прислушался. Тихо. Да нет, в коридоре послышались осторожные шаги, причём – двух человек, невнятный шёпот. Я достал пистолет, отошёл немного от двери. Федька, глядя на меня, медленно вытащил саблю. Нельзя её в тишине быстро из ножен тащить – зашелестит, ночью этот звук чётко слышен.

От сильного удара дверь соскочила с деревянный петель и рухнула в комнату. В проёме возникла тёмная фигура, слегка подсвеченная тусклым светом масляного светильника, что висел в коридоре на стене.

Я приподнял пистолет и выстрелил. В тесной комнате, среди полной тишины громыхнуло так, что заложило уши. Непрошеный гость ещё падал, как Федька ужом скользнул в дверной проём, и тут же раздался чей‑то вскрик.

Я выхватил саблю и выпрыгнул в коридор. Федька стоял с окровавленной саблей, а на полу валялся убитый. Я схватил труп нападавшего за волосы, поднял голову: похоже – татарин или ногаец, кто их разберёт, да и свет тусклый. Мне вот что было подозрительно. Пистолетный выстрел был громкий, на такой звук уж точно хозяин прибежал бы сам или прислал бы слугу, а тут – никого. И двери соседних номеров закрыты, никто не выглянул даже.

– Федька, неладно что‑то. Вниз, в трапезную спускаться рискованно – давай через окно во двор выберемся, разузнаем.

Я вернулся в комнату, распахнул створки слюдяного оконца. Маловато оконце – только протиснуться.

Я вылез из окна, встал на выступающий край бревна, затем схватился за него руками, повис в воздухе и спрыгнул во двор. Земля оказалась близко.

– Федька! – Я махнул рукой.

Громко говорить нельзя – я шипел как гусь. Вот и Федька приземлился рядом.

– Идём вдоль стены.

Мы прижались к стене избы, осторожно ступая, направились к выходу. Со стороны конюшни показались две тени, тянущие за собой на поводу по две лошади. Не наших ли лошадей крадут?

Я обернулся к Федьке:

– Нападаем – только молча. Ближний – твой!

Мы скользнули до угла, таким же тенями, как и конокрады, выскочили им наперерез. Я в три прыжка оказался напротив противника и саблей ударил его по шее. Такой же чавкающий звук раздался рядом.

– Готово, боярин.

– Бери лошадей, надо их в конюшню вернуть.

Мы завели лошадей в конюшню и вернулись во двор. За ноги оттащили убитых в тёмный угол. Я всмотрелся в лицо убитого – узкие глаза, усы свисают до подбородка. Тоже татарин. Как они здесь оказались? Если бы война началась, нападение татарское, мы бы знали. Только вчера были под Москвой, и никто словом не обмолвился. Да и войск, суеты среди населения не наблюдалось – уж я бы заметил. Главный вопрос – сколько их? И что им надо?

– Федька, давай – заходи с главного входа. Надо поглядеть – почему обслуги и постояльцев не видно.

Федька опрометью метнулся к двери, приоткрыл её, прислушался и проник в трактир. Я стоял за углом, в тени дома. Никого нигде не было видно. Может, это залётная шайка татарская? Почему они так далеко зашли, почему тактика странная? Обычно они налетали с визгом и шумом, окружали усадьбу – скрываться, тихушничать и не думали. Наоборот – напугать, подавить моральный дух, сломить сопротивление жителей, захватив при этом пленных, – вот их любимая тактика.

Из дома вынырнул Федька.

– Боярин, в доме – никого.

– Как – никого, куда же они делись?

– Ой, извини, не так сказал. Живых никого, все убиты. Кровищи везде полно. И слуги, и постояльцы убиты. Похоже – во сне зарезаны.

Час от часу не легче. Какие‑то татары странные. А может, и не татары это вовсе? Также выглядят те же ногаи, башкиры и некоторые другие степные народы.

– Федя, залезь на крышу конюшни и посмотри, что за забором делается. Не нравится мне эта тишина. Или они только вчетвером напали?

– Сделаю, боярин.

Федька исчез и минут через пятнадцать появился рядом со мной.

– Перед воротами верёвку поперёк дороги натянули, двоих сам видел. Может, и ещё кто есть, так темно, не видно ничего.

Так я и предполагал. Не могут они без пакостей мирно жить.

– Федя, давай так. Ты снова лезешь справа, со стороны конюшни, я – слева, от подклетей. Заходим им сзади, по моему сигналу нападаем и рубим.

– Каков сигнал?

– Крякну уточкой.

– И стрелу в бок получишь. Ты что, боярин, какая уточка ночью крякает? Тогда уж филином ухни – самая что ни на есть ночная птица.

Я признался, что не умею. Федька вызвался крикнуть филином сам. На том и порешили.

Я полез на подклети для продуктов слева от постоялого двора, Федька полез на крышу конюшни. Я перелез через крышу, повис на руках, спрыгнул на землю. Прижался к забору, двинулся в сторону ворот. До смутно мелькающих теней было метров семь‑восемь.

Я медленно стал вытаскивать саблю, потом передумал, взял в руку кистень. Надо оглушить и попытаться взять пленного. Убить, напав сзади – просто, но важнее выяснить – кто такие и сколько их. Ну почему не подаёт сигнал Федька?

Что‑то ухнуло поодаль – наверное, это и есть крик филина. Я лично никогда не слышал крика этой ночной птицы.

Я выскочил из‑за угла забора, в три прыжка оказался за спиной противника и метнул в него грузик кистеня. Послышался тупой звук удара, и враг упал. Я расстегнул на нём пояс, перевернул его на живот и связал ремнём руки. Так спокойнее.

Из темноты возник Федька.

– Ты как, барин?

– Пленного вяжу.

– А я своего прирезал, – с гордостью сообщил холоп.

– Бери татарина за ноги, поволокли в избу – допросим.

Я взял пленника за руки, Федька – за ноги, и мы потащили его в избу. Там бросили на пол, как куль.

– Фёдор, запри дверь.

Федор громыхнул запорами. Так оно надёжнее.

На столе стоял кувшин с недопитым постояльцами квасом. Я вылил его на лицо пленника. Татарин – или кто он там был – завертел головой, открыл глаза.

– Ты кто такой?

Татарин попробовал пошевелить руками. Я пнул его в живот.

– Оглох? Думаешь – я церемониться с тобой буду? После того, как твои дружки всех постояльцев и прислугу перерезали?

Татарин завертел по сторонам головой. Интересно, что он хотел увидеть – убитую прислугу?

Я вытащил нож, вонзил его в плечо пленнику. Татарин взвизгнул, затем тонко завыл.

– Заткнись, не то обстругаю, как Буратино.

Вмешался Федька.

– Как кого обстругаешь?

– Ты лучше за окнами поглядывай, не ровен час – ещё гости пожалуют.

– Сколько вас было? – Я пнул пленника.

– Десяток, – процедил сквозь зубы татарин.

Оп‑па! Шестерых мы с Федькой положили,

значит, четверо ещё где‑то пакостничают.

– Где они?

– В соседней деревне, до утра сюда подойдут.

– Кто вы такие, как здесь оказались?

– Из улуса мурзы Ахмеда.

– Казанского ханства?

Татарин кивнул.

По большому счёту, я узнал, что хотел. Время не терпит, вскоре должны заявиться остальные. Теперь понятно, зачем пришли – пограбить. Да ведь как нагло – Москва совсем рядом, в часе езды на лошади. Меня это поразило.

– Деньги искали? Пленных хотели захватить?

– Как получится, урус.

– Кроме вашего десятка ещё татары есть поблизости?

Татарин отвернулся. Ну – ты сам выбрал свою дорогу. Я вонзил ему нож в грудь.

– Федь, слышал – ещё четверо должны подъехать. На коне бы их встретить – так темно и неизвестно, с какой стороны заявятся. Что думаешь?

– О мушкете думаю. Зря не взяли.

– Сам об этом подумал. Вот что. Я пойду пистолет заряжу, а ты пошарь в комнате хозяина.

Федька вскинулся:

– Я не тать.

– Не деньги искать тебя прошу. Не может быть, чтобы хозяин для защиты ничего не имел. Может, пистолет найдёшь или самострел.

– А, понял.

– Оружие ищи. Ножи, сабли брать не надо – у нас у самих этого добра навалом.

Я поднялся наверх. Двери в комнаты постояльцев были распахнуты, кое‑где сорваны с петель. Заходить я туда не стал – зрелище не из приятных. Молодец, Федька, упредил татар, иначе и нам лежать бы с перерезанными глотками.

Я зарядил пистолет, повесил на пояс вторую саблю. Перевернул убитого татарина. Нет, пистолета у него не было – пара кривых ножей да сабля. Я поколебался, но снял с его пояса ножи и подвесил себе. На худой конец – метнуть в противника можно; не жалко – чужие.

Спустившись по ступенькам вниз, я увидел Федьку. Вид у него был чрезвычайно довольный.

– Гляди, боярин.

Холоп поднял со стола арбалет, называемый на Руси «самострелом».

– Отлично! А болты к нему есть?

– Аж три штуки нашёл.

– Три штуки мало.

Федька пожал плечами – сколько было, не на осаду же хозяин рассчитывал.

– Пользоваться умеешь?

– Обижаешь, боярин.

Федька умело потянул рычаг взвода, называемый за свою форму «козьей ножкой», наложил болт.

– Вот что, Федя, думаю – в избе обороняться будем. Окна небольшие, быстро в них не пролезть, да и мы дремать не станем. Наше дело – до утра живыми остаться и по возможности супостата побить. Эко обнаглели, на исконно русской земле разбойничают.

Федор приложил палец к губам:

– Тс‑с!..

Я задул светильник. Не то мы были бы видны, как на сцене.

Послышался стук копыт, и во двор въехали конные. Не ошибиться бы в темноте. А ну как припозднившиеся путники приехали? А мы их живота лишим?

Сомнения развеялись сразу, когда один из верховых заорал.

– Талгат! Юсуп! Где вы?

– Стреляй, – прошипел я Федьке.

Холоп ударом руки распахнул створку окна и нажал спуск. Болт с пяти метров вошёл татарину в грудь весь, по оперение. Я выстрелил тоже. Трапезную заволокло дымом. Снаружи послышались крики.

Федька своего точно поразил. Думаю, я тоже не промахнулся – дистанция невелика. Правда, в темноте и за дымом не разглядишь.

На улице тенькнула тетива, Федька отшатнулся от окна.

– Пригнись, боярин, он мне чуть ухо стрелой не оторвал.

В моё окно тоже угодила стрела. Я осторожно приподнял голову над подоконником. Во дворе – никого, но это не значит, что татары ушли.

– Федька, заряжай арбалет, думаю – они сзади, в избу пробраться хотят. Да стол переверни, прикройся им со стороны лестницы. Я – на второй этаж, гляну там.

Я опрометью кинулся наверх, в нашу комнату. Зарядил пистолет, сунул его за пояс. Так надёжнее. Осторожно выглянул из окна. Никого, только смутно сереют сараи.

О! Треск какой‑то из противоположной комнаты. Никак – гость незваный через окно лезет?

Я улёгся на пол, прячась за дверным косяком, достал пистолет, направил его на дверь. Дверь тихо стала отворяться. На пороге возник вислоусый татарин.

– Сдохни, собака!

Я спустил курок. Грянул выстрел. Враг схватился за грудь, упал, ноги его в конвульсиях засучили по полу. После свинцовой пули в тридцать граммов в грудь он не жилец – можно и не проверять.

Снизу заорал Федька, и я рванул по коридору к лестнице. Но холоп уже бежал мне навстречу. Что за ерунда? Проём лестницы, ведущей вниз, осветился неровным светом.

– Беда боярин, факел в трапезную зашвырнули.

Дальше можно было не объяснять. Полы деревянные, пропитаны жиром от дичи – вспыхнули мгновенно.

– Суки, живьём хотят нас из избы выкурить. Ты, что, боярин, ещё одного замочил? – вскричал Федька, обнаружив новый труп.

– Ага, через окно влез. А ты своего убил?

– Нет, там он не один – ещё человека три. Соврал, значит, татарин.

Времени у нас немного – как, впрочем, и у татар. Изба скоро полыхнёт вся. Татары подождут немного, когда мы сами из неё выползем, дабы свершить месть, а потом уйдут. Пожар ведь будет виден издалека. Конечно, пожар – ещё не повод для тревоги: избы горели часто, но побоятся вороги у горящей избы задерживаться.

Дым валил по лестнице вверх – видимо, разбитые окна второго этажа создавали тягу.

– Самострел захватил?

– Взял, да только в нём – последний болт.

– Собирай вещи, надо выбираться из избы.

Федька забрал из комнаты свою перемётную суму, затем я положил в свою суму три тяжёлых мешочка с деньгами. Не след оставлять деньги в горящей избе.

Дым становился гуще, начало щипать глаза. Как бы изба, бывшая для нас защитой, не стала ловушкой, а может быть, и погребальным костром.

– Вот что, Федя. Давай подловим татар на живца.

– Это как?

– Ты с самострелом спрячься здесь, у разбитого окна. Я отойду на три комнаты, разобью окно. Татары шум услышат, ринутся посмотреть. Тут уж ты не промахнись.

– Однако, боярин… Татарва стреляет метко – даже в темноте и на голос.

– Ты можешь предложить что‑нибудь другое?

– Тогда поберегись, боярин. Удачи!

Я пробежал по коридору, заскочил в комнату, полную едкого дыма, обернул руку полой ферязи и локтем ударил в окно. Затрещали, ломаясь, переплёты, посыпалась слюда. Я отпрянул от окна. Вовремя! В окно ударила стрела, едва не задев меня и впившись в стену. Следом раздался щелчок самострела, и татарин во дворе повалился наземь. Татарин был ранен, скорее всего – тяжело, встать не мог, только стонал. К нему метнулась тень. Не иначе как сотоварищ раненого вытащить хочет.

Я прицелился, с трудом поймав на мушку центр спины, спустил курок. Окно заволокло дымом. Я перебежал в комнату Федьки, осторожно выглянул в окно. На земле темнели два тела.

– Ну что, Федя, теперь можно выбираться, вроде – всех побили.

Федя выбрался из окна на выступ бревна, я передал ему его перемётную суму, затем – свою, и выбрался сам.

Спрыгнули. Тишина, только в избе огонь трещит, да окна красным светятся.

– Федор, беги к лошадям, седлай. Только будь осторожен.

Я же побежал вокруг постоялого двора, сжимая в рук саблю. Конечно, с пистолетом было бы удобнее, но он разряжен и заткнут за пояс.

Нигде никакого движения. И только я выбежал из‑за угла, как прятавшийся там татарин нанёс удар саблей поперёк моего живота. Я ощутил сильный удар, боль и на рефлексе вонзил свою саблю ему под подбородок. Провернул, выдернул. Татарин рухнул мне под ноги. Твою мать! Федьку предупреждал, а сам так глупо попал под удар.

Я огляделся, вокруг – только трупы. Этот‑то откуда взялся?

Я придвинулся к окну – от пожара здесь было светлее. Рубашка была рассечена, в крови. Я поднял рубашку. Что за диво? Удар был сильный, а на мне – лишь порез. В глубине раны был виден только подкожный жир – даже мышцы живота не задеты.

Объяснение нашлось быстро. При взгляде на пистолет оказалось, что удар пришёлся по нему: ствол согнут, замок разбит. Повезло! Удар пришёлся именно по пистолету, изуродовав его. Я с сожалением выбросил бесполезное оружие. Пользоваться им уже нельзя – к чему тогда возить лишнюю тяжесть?

От конюшни к воротам вырвалось несколько лошадей. Что там происходит? Я выглянул из‑за угла. Федька выгонял из конюшни всех лошадей постояльцев. И то – не сгорать же безвинным животинам?

Федька споро оседлал лошадей, затянул подпругу, перекинул перемётные сумы. Увидев меня, всполошился:

– Как же это, боярин? Где зацепило?

– Недобиток один за углом был, вот и достал.

– В седле удержишься? Уходить отсюда надо.

Только мы сели в сёдла, как пламя с рёвом вырвалось почти из всех окон, охватив крышу. От жара запахло палёным, начали трещать волосы на голове.

– Ходу!

Мы вынеслись со двора – лошадей и понукать не надо было, сами спешили убраться подальше от пожара.

Мы неслись по ночной дороге, рискуя упасть и сломать себе шею. Через полчаса скачки остановились. Теперь огня видно не было, а дым в предутреннем полумраке не различим.

– Боярин, дай рану перевяжу.

Федька соскочил с лошади, порылся в перемётной суме.

– Снимай рубаху.

Я скинул рубаху, вытер ею живот – всё равно порезана, да и в крови вся. Забросил её в кусты. Федька посыпал на рану размельчённого мха, перевязал чистой холстиной. Ратники всегда имеют мох и холст для перевязки ранений. Мох кровь останавливает, не даёт ранам гноиться.

– Как себя чувствуешь, боярин?

– Пока нормально, утром, посветлу, рану посмотрим. Сейчас едем.

Мы поднялись в сёдла, но дальше ехали шагом. Не хватало убиться, коли лошадь споткнётся в темноте. И так повезло нам – Федька врага вовремя услышал, опять же – татар всех положили, из пожара спаслись. Чем не везение? Надо будет по приезде домой свечки поставить святому Георгию и святому Пантелеймону. Не иначе – они помогли. Ведь хреновая ситуация была.

Начало светать. Мы подъехали к мостику, остановились. Напоили лошадей, обмылись сами. Лица наши были в копоти, мой живот – в подсохшей крови. Нечего людей пугать своим видом.

Тронулись дальше.

Впереди показался постоялый двор.

– Вот что, Федя. Езжай на постоялый двор, купи у хозяина рубаху. Не в таком же виде мне заезжать.

– Ах ты, беда какая, и у меня запасной рубахи нет. И вправду – невместно боярину голышом на людях показываться. Я сейчас, я быстро!

Федька ускакал. Я же спрыгнул с лошади, размял ноги. Порез саднил, но сильно не досаждал. Вскоре вернулся Федор, в руке он держал свёрнутую рубаху. Я надел. М‑да, одно достоинство – что чистая. Многажды стиранная, непонятно какого цвета. Ладно, до первого торга доедем – там себе новую одежду куплю, а пока сгодится и эта.

Мы тронулись дальше. К полудню въехали в село – большое, на церкви – звонница. Остановились на постоялом дворе, поели сытно – физические упражнения да верховая езда нагуливают аппетит. Федька перенёс обе перемётные сумы в комнату, а я отправился на торг. Быстро подобрал себе рубаху, немного подумал и взял ещё одну. Места много не займёт – пусть лежит.

Вернувшись на постоялый двор, я снял холстину, которой был перевязан. Рана уже не кровила, края были чистые, без воспаления. Федька снова подсыпал свежего мха и туго перевязал меня чистой холстиной.

– Ну что, боярин, отдыхать будем или поедем?

– Поедем, Федя, до дома не так уж и далеко осталось.

Дальнейшая дорога проходила без приключений, и на четвёртый день мы въезжали в Вологду.

– Ты это, Федя… Про царапину мою никому не сказывай. Лена, супружница моя, переживать будет.

– Нешто мы не понимаем?

Домашние встретили нас с радостью, да и я по ним соскучился. По‑быстрому накрыли стол. Хорошо после дороги поесть домашнего, чувствуя себя в полной безопасности.

– Ну, какие новости? – спросил я Лену.

– В городе – никаких. Андрей, приказчик твой, несколько раз наезжал, спрашивал – не вернулся ли ты.

– Значит, нужен, иначе не заезжал бы. Сегодня отдыхаем, а завтра в деревню съезжу. Распорядись, чтобы баньку истопили.

– Сказала уже.

Когда подоспела баня, Лена решила идти со мной.

– Лен, я бы с Фёдором сходил – оба с дороги, обмыться надо.

– Воды много, после нас помоется.

Когда я разделся в предбаннике, Ленка охнула, дотронулась пальчиками до повязки.

– Где это тебя?

– На постоялом дворе, случайно.

Лена заглянула мне в глаза.

– Ой, обманываешь ты меня?

– Истину глаголю.

Лена помогла мне обмыться. Я лежал на лавке и блаженно жмурился. Обмыться в бане с дороги – уже полезно и приятно, а уж когда тебя любимая женщина мочалкой трёт, вроде невзначай касаясь разных таких мест, так и вовсе хорошо.

Следующим днём я с Федором уже скакал в деревню. Наудачу Андрей оказался здесь, а ведь запросто могли разминуться. Пока Федор обнимался с боевыми холопами, Андрей доложил мне о делах.

– Плотника с семьёй взял в холопы. Думаю, ругать не будешь?

– Кто таков?

– Перебежчик из Литвы, с семьёю вместе. На торгу подряжался на работу. Взял я их, избу себе ставить разрешил, за одним и мастерство его посмотрим. О доме не уговаривался, пока за прокорм работает.

– И как?

– На избу посмотри – уже заканчивает.

Мы прошли в дальний конец деревни. Изба уже была почти готова, стояла под крышей. Быстро – сколько меня не было? Я наморщил лоб, вспоминая. Да месяца полтора. Из избы вышел кряжистый, бородатый мужик лет сорока. Для мастерового – самое то, опыт уже есть, и силы. В самом возрасте мужик. Увидев Андрея, зашагал к нему.

– Здоровьичка вам.

– Ты не мне – вот боярину здоровья желай.

Плотник поклонился – степенно, с достоинством.

– Терентием отец назвал.

– Что, Терентий, не понравилось житьё на Литве?

– Притеснял уж больно хозяин прежний.

– За дело небось?

– Как же – за дело… Работу спрашивал, а денег не давал. А у меня – семь ртов, окромя жены. Все кушать хотят.

– Как рядиться будем? Брёвна на избу мои брал, земля – моя. Половина от заработка – моя. Устраивает?

– Без обмана? – Мужик смотрел недоверчиво.

Я засмеялся.

– Без обмана, Терентий. Сколько времени надо избу закончить?

– Дня три‑четыре.

– Вот и хорошо. Потом к церкви приступишь. Помощники нужны ли?

– Попробую без помощников – сыновья уже большенькие, помогут. В подмастерьях ходят у меня.

– Вот и договорились.

– Молодец, Андрей, думаю – нужного человека сыскал. Сам видишь – строимся постоянно.

– У меня ещё задумка есть.

– Поделись.

– Сейчас – подальше отойдём.

– Секрет какой?

– Нет, погоди, боярин.

Мы отошли от деревни метров сто.

– Чего видишь, боярин?

Я огляделся. Сжатое поле, лес, пеньков много от спиленных деревьев.

– Не понял, Андрей – чего я увидеть должен?

– Дык в лесу деревья попилили, целая поляна образовалась.

– К чему клонишь? Говори яснее.

– Самое время пеньки пожечь и выкорчевать – пахотная землица будет. Смерда на неё посадить – всё прибыток будет.

Я хлопнул себя по лбу. Вот тупица, приказчик узрел, а до меня сразу не дошло.

– Молодец, спасибо за науку. Человек на примете есть?

– Есть – как не быть, иначе не разговаривал бы. Дозволения жду.

– Ты его получил. А за старания свои, что о деле радеешь, держи рубль сверх жалованья.

Я достал из кошеля рубль и отдал. За рубль корову хорошую дойную купить можно. Молодец, Андрюха, справный из него управляющий получается. На глазах растёт, не ошибся я в человеке. Если так и дальше пойдёт, надо поднимать ему жалованье, глядишь – рвения добавится, мозгами шевелить активнее будет, мне опять же хорошо. Да и уехать по делам можно будет со спокойной душой. Эвон – плотника нашёл, хотя я и не заикался. Думки такие были, но не говорил о том Андрею.

О лесе вырубленном подумал, что мне и в голову не пришло.

Из деревни направился я сразу в храм святого Николы, к отцу Питириму. Свечки поставить надо было – посулился ведь после схватки с татарами, да и поговорить насчёт строительства церкви или часовенки надо.

Поставил я свечи, помолился у иконы.

Из придела вышел отец Питирим, подошёл ко мне, осенил крестным знамением.

– Давненько я тебя не видал.

– Сначала в поход на Смоленск ходил, потом уезжал надолго. Только вчера приехал, помолиться пришёл да пожертвования сделать.

– Доброе дело.

Я отдал Питириму мешочек с деньгами.

– Посоветоваться хочу.

– Внимательно слушаю, Георгий.

– Небольшую церковь, может быть – часовенку, хочу поставить, чтобы было, где помолиться, преклонить колени.

– Благое дело. Бог не оставит твоего рвения. В чём совет хочешь получить?

– Лес есть, плотник есть. Хочу, чтобы звонница была, хотя бы об одном колоколе. Приятно, когда звон малиновый о службе напоминает.

– Похвально! А место видел?

– Нет ещё, затем и приехал. Деревня небольшая, и прибыток невелик, потому большую церковь не осилю в строительстве – да и прихожан мало. Укажи место, плотнику распорядись. Скажи, когда посетить деревню сможешь, я возок предоставлю.

– Чего же откладывать? Осень на носу. Давай уговоримся на завтра.

Федор подал с утра к церкви возок и привёз Питирима в деревню. Я на лошади их обогнал, прибыл первым.

Питирим осмотрелся, сразу ткнул пальцем:

– Тут Божьему дому самое место, на пригорке. Опять же – для погоста хорошо.

Вот ёшкин кот! О кладбище‑то я и не подумал. Пока деревня была мала, да жителей всего ничего, об этом думать не приходилось. Однако деревня разрасталась, жителей изрядно прибавилось, стало быть, и об этой стороне бытия тоже пришло время задуматься.

Питирим взошёл на пригорок, что указал под строительство, топнул ногой.

– Здесь церковь ставить!

– Быть посему.

Я махнул рукой Андрею:

– Терентия зови, пусть с батюшкой обговорит – где, чего и как делать.

Плотник явился быстро, долго разговаривал с Питиримом, оба чертили прутиками по земле. Видимо, решили все вопросы, и Питирим подошёл ко мне.

– С колоколом решил ли?

– Нет ещё, а где его брать?

– Сложно, колокол заказывать надо. Льют их всего в трёх местах, и заказа год ждать надо.

Я мысленно ахнул. Год! А я хотел после завершения постройки отметить это дело перезвоном.

Видя моё приунывшее лицо, Питирим засмеялся.

– Ладно, помогу тебе в твоей беде – есть у меня знакомцы. Ты часовенку ставь, а там глядишь – и колокол готов будет. Весу‑то какого заказывать?

Я растерялся. Кто его знает, какой нужен размер и какой будет вес.

Питирим понял меня.

– Мыслю – пудов на пять, небольшой.

– Ага, – обрадовался я.

– Быть посему.

Возок с отцом Питиримом отправился в город, а я занялся деревней. К слову, Терентий так украсил свою избу резьбой искусной, что я долго любовался. Тем концом пришиты руки у человека!

ГЛАВА VIII


Однако человек предполагает, а Господь располагает. В один из дней в ворота постучал гонец:

– Боярин, к воеводе!

Пришлось седлать коня и в сопровождении верного Федьки‑занозы отправляться к воеводе.

После взаимных приветствий воевода меня огорошил:

– Пришёл твой черёд, Георгий, Игнатьев сын, службу у засечной черты нести. Место у нашего поместного ополчения давно определено – недалеко от Нижнего, где Волга и Сура сливаются. Ну да не заблудишься, туда же и знакомец твой старый, с кем ты в походах бывал, тоже отправляется.

– Не Тучков ли?

– Он самый. Припасы на дорогу свои берёте, а там уж – на государевом прокорме. Быть на месте со своими дружинами малыми надлежит аккурат к Покрову Пресвятой Богородицы.

– Так тут времени всего ничего осталось!

– Ежели враг нападёт, ты тоже мешкотно сбираться будешь? Боевой же боярин, видел я тебя в бою, за ополчение не стыдно было.

– Только же домой вернулся, деревней заняться надо, стройку затеял.

Плещеев повысил голос:

– Торговаться вздумал? Не я велю – указ государев пришёл, разрядным приказом доставленный, на три месяца, день в день!

Воевода взял со стола пергамент, для убедительности потряс им в воздухе.

Вышел я огорчённый. Только в деревне дела закрутились, дома отоспался‑отъелся – опять в дорогу. Да и времечко не очень удачное – зарядят дожди, нахлебаемся в дороге грязи. Вещи зимние с собой брать придётся.

Постой, постой, на три месяца, начиная с Покрова, с первого октября. Это нас сменят как раз первого января, дорога две недели, значит – домой попаду к Крещению. Хороша прогулка!

Прямо от воеводы я поскакал в свою деревню. Если есть неотложные дела, надо поговорить с Андреем, денег ему оставить на нужды. Поговорили, и я сразу решил посетить Никиту – благо ехать было недалеко. Проезжая по улице, я залюбовался избой Терентия. Мало того, что наличники были резные, так семейство ещё и покрасило их. Домик выглядел просто как игрушка. «Молодец Андрей, – мысленно похвалил я своего приказчика, – додельного мастера нашёл».

Проскочив мост, мы оказались на земле Тучкова. А навстречу – он сам, собственной персоной скачет в сопровождении двух холопов. Мы остановились и, спешившись, обнялись. Холопы деликатно держались в стороне.

– Слышал новость? В дозор нас определяют на засечной черте.

– Слышал, сейчас только от воеводы. Давай вместе выезжать, всё веселее ехать будет.

– Сам предложить хотел, да и воевода посоветовал тебя взять – ты ведь там не был, и где дозоры стоят, не знаешь.

– Истинно так.

– Одежду зимнюю себе и холопам возьми. Менять уже в январе будут – холода там в это время стоят, стужа лютая, снега по пояс. Валенки на всех припасти не забудь, бо в сапогах ноги поотморозите.

Мы попрощались, уговорившись о дне выезда. Оставшуюся неделю я мотался как угорелый. Одежду у холопов проверил – нет ли худой, валенки на всех купил, Федьку за провизией послал. Груза набиралось изрядно. Не поместится всё в перемётных сумах, придётся пару заводных лошадей под груз брать. А лошадей получалось уже восемь, да на каждую – овса, да сена хоть немного. Телегу же брать никак не возможно – с нею месяц добираться будем, да и мороз со снегом если ударит, то уж не телега, а сани надобны. И куда ни глянь – всюду хозяйский глаз нужен. Не догляжу чего дома – так в дозоре не докупишь. В общем, пороха свежего подкупил, свинца. Пистолетов пару на торгу подобрал – раньше всё руки не доходили. Так время и пролетело.

Утром я проснулся с мыслью – сегодня выезжаем. Мы не спеша поели, кухарка пирогов свежих в перемётные сумы всем положила.

К полудню застучали по улице копыта. Я выглянул. У ворот спешивался Никита, за ним стояла кавалькада всадников. Я вышел из дома, поздоровался.

– У тебя сколько заводных? – спросил я у Никиты.

– Пять – груза больно много, – пожаловался Никита.

– И у меня две.

Я скомандовал своим холопам, они взлетели в сёдла и выехали со двора. Тучковские ратники встретили их со смехом, с подначками:

– Долго спим, братцы! Мы уже пыль глотать устали, а они вон – принаряженные!

Я попрощался с Еленой, с Васяткой, вскочил на лошадь, и мы тронулись в путь.

Ехали с Никитой бок о бок, сзади – ратники. Только недавно я проезжал этой дорогой из Нижнего и снова возвращаюсь.

– Ты чего смурной. Георгий?

– Дел недоделанных много осталось.

– У меня тоже. Только выбрось всё из головы. Теперь три месяца мы на службе государевой – о другом голова болеть должна.

– Ты в который раз в дозоре?

– Четвёртый уже. Зимой хорошо – снега по пояс, кони в нём вязнут, татары по зимним лагерям сидят, в юртах, набегов не делают. Вот летом был – беда просто. Мы одно место стережём, а они в десяти верстах рядом просочатся. За каждым кустом ведь ратника не поставишь. Наша задача простая: увидел войско чужое – шли гонца к воеводе. Если шайка малая прорывается – попробуй сам разбить, гонца шли к соседям – они помогут. Вот и вся хитрость. Всё остальное время спи да ворон считай. Всё равно зимой в деревне делать нечего, так что не горюй. Вернёмся – целый год никуда более не пошлют, если только не война. А за дозор на засечной черте государь серебром платит, как за войну.

Так мы и ехали, и всю дорогу Никита меня учил, что да как делать. «Ладно, на месте осмотрюсь – пойму», – решил я.

Через несколько дней на перекрёстке дорог воины увидели сожжённый постоялый двор, где мы с Фёдором выдержали нападение татарской шайки. Я взглянул на пепелище. Постройки рядом с домом уцелели, но жители окрестных деревень растащили доски от конюшни и сараев.

– По пьяни, небось, сожгли, – высказал предположение Никита.

– Да нет, дело было так… – И я рассказал Никите о происшедших здесь трагических событиях. Обернувшись, я увидел, что и Фёдор, горячо жестикулируя, рассказывает об этих событиях дружинникам.

– Бог тебя уберёг, – дослушав, заявил Никита.

Через десять дней мы подъезжали к Нижнему. Переправившись на пароме через Волгу – моём бывшем пароме, поскакали дальше.

Вот и Сура. Мы свернули влево, на восход, и вскоре оказались в небольшой деревушке, где и располагался походный воевода.

Встретили нас радушно. А как же иначе – смена прибыла, конец долгому сидению на заставах.

Мне отвели участок засечной черты, за которую я отвечал – разумеется, со своими ратниками. На заставе была небольшая избушка, по границе проходил маленький ручей. Три версты в одну сторону, две – в другую. Вроде и невелик участок, а пойди его оборони, когда у тебя всего пять ратников.

Никите достался участок по соседству. Пока не было дождей, мы верхом объехали вверенный нам участок. Ещё никогда я не чувствовал такой ответственности. Ведь пройдёт враг по моему участку – и пойдёт грабить и убивать.

Я сразу выставил по одному дозорному – влево от избы на версту, вправо – на две. По крайней мере, если и появится враг, они успеют быстро сообщить. Все ратники были в кольчугах и имели при себе мушкеты.

Осмотревшись несколько дней, решил я наблюдательную вышку поставить. С неё зрить удобно – видно далеко, и ратников в дозор посылать не надо, распыляя силы.

Мы срубили три высоких сосны, обрубили сучья, лошадьми притащили хлысты к избе. Вкопали хлысты в землю, прибили лестницу, соорудили из жердей площадку с навесом. Трудились все, за исключением тех, кто был в дозоре.

И вот вышка готова.

Я залез на площадку. Видно далеко – вёрст по пять‑семь в каждую сторону. Даже крышу избы, где стоял в дозоре Никита, и то видно.

С этих пор посылать ратников в дозоры я не стал, но один из холопов с утра до вечера стоял на вышке, зорко наблюдая за местностью.

Жизнь облегчилась. Холопы все при мне и всегда готовы к бою. Побаивался я за холопов, когда они в дозор уходили. Что стоит из лука или самострела бесшумно снять дозорного? Некому будет остановить врага – переходи тогда границу, углубляйся на русские земли. А с вышки видно далеко – хотя бы воеводу упредить можно, послав гонца, да и самим приготовиться к отражению нападения.

День шёл за днём, и вскоре, выйдя из избы, я зажмурился от ударившей по глазам ослепительной белизны. Снег выпал! Дождей не было, морозы не стояли, а снег – вот он. Изо рта шёл парок, а ручеёк у берега покрылся тонкой коркой льда.

Ратники поверх кольчуг накинули тулупы, а дозорный на вышке нёс службу в валенках – стоять неподвижно было холодно.

А через неделю снега за ночь выпало по колено, местами сугробы были по пояс. И мороз ударил серьёзный – по ощущениям – ниже двадцати.

Я регулярно обходил вверенный мне участок. На снегу ведь любой след виден – тут лисица мышковала, тут волк пробежал – матёрый, отпечатки лап крупные. Но следов человека не было.

– Успокойся, боярин, кто по снегу пойдёт? Татары сейчас в тёплых юртах сидят, кумыс пьют, девок лапают. Если и найдётся больной на голову, так он по дороге поедет, хоть по санному пути.

По санному пути – это понятно, только реки встали, покрылись льдом так, что он уже всадника с лошадью спокойно выдерживал. Что мешает неприятелю по льду реки двигаться? Снег с середины реки ветром сдувает, лёд ровный, как стекло. За одним только смотреть надо – как бы в полынью не угодить. Так она обычно издали видна – тёмное пятно, парок над ним.

А может, я перестраховываюсь? У татарских коней копыта не подкованы, по льду скользить будут. Это у русских на зиму подковы шипастые ставят – вроде зимней резины на машину. По льду, по укатанному снегу конь ходко идёт, не оскальзывается.

Прошёл месяц. Мы пробили, протоптали в снегу тропинки вдоль засечной черты. Ходили к соседям – в первую очередь, к Никите Тучкову, и к соседям слева, с Великого Устюга – они подальше дозором стояли, Договорились о сигналах: коли дым от заставы увидели, стало быть – нападение, на помощь спешить надо; сложенные дрова для костра были всегда наготове, заботливо прикрытые лапником.

От скуки ратники запросились на охоту.

– Хорошо, ступайте вдвоём, но – далеко не уходить.

Вернулись ратники к вечеру, довольные удачной охотой. Принесли двух битых зайцев – неплохой приварок к однообразной казённой еде. Свежей убоины мы не ели с того дня, как заступили в дозор. С этих пор я иногда отпускал двух любителей охоты за дичью. Им – развлечение, всем – сытная добавка к обеду.

А однажды примчался Тимьян, в одиночестве и запыхавшийся.

– Боярин, мы там кабана завалили – здоровенный! Самим не донести. Разреши лошадь взять.

– Бери, только чтоб ноги не сломала, а то домой пешком пойдёшь.

– Мы осторожно.

Сияющие от радости охотники заявились часа через два. Лошадь еле дотащила к дозорной избе кабана. Мы его вчетвером с трудом подняли.

Ужин получился знатный. Мясо жарили, варили и наелись от пуза. А большая часть туши висела на суку на верёвке. В избе не положишь – тепло, на снегу не бросишь – росомаха или волк полакомятся дармовщинкой. Так что мы просто воспользовались старым дедовским способом.

Мясом объедались неделю, из копыт и головы сварили холодец. На выброшенные потроха и обрезки слетелось воронье, оглушительно каркая и устраивая драки. Ратники с интересом наблюдали за ними – делать было всё равно нечего.

Иногда, чтобы самому не заплесневеть, я проводил с ними занятия – на саблях, ножах, рассказывал о воинских хитростях, о маскировке, взаимодействии с товарищами. Было бы неплохо пострелять, освежить навыки, да я побаивался, что соседние дозоры всполошатся – на морозе звуки далеко разносятся.

Где‑то через неделю после удачной охоты дозорный с вышки закричал:

– Вижу всадника на реке, в нашу сторону скачет.

Что‑то интересное: за всё время сидения нашего на засечной черте это – в первый раз.

Я схватил мушкет, взял с собой Фёдора, и мы поспешили к реке. Действительно, справа по льду реки в нашу сторону во весь опор мчался всадник. Пока он ещё был далеко, и нельзя различить – чей он? Татарин или наш? Если наш, чего по пограничной реке скачет – или случилось что?

Всадник приблизился, и я разглядел лохматую лошадёнку, татарина в тулупе и лисьем малахае. За спиной виднелся саадак с луком.

Делать тебе здесь нечего – чужие тут появляться не должны.

Я улёгся в снег, прижал мушкет к дереву для устойчивости. Фёдор, глядя на меня, проделал то же самое. Чёрт, далековато до всадника – метров сто пятьдесят, практически – запредельно. Прицельная стрельба из мушкета пулей возможна метров на пятьдесят – семьдесят. А тут – двойная дистанция, да ещё и цель быстро движется.

Я вынёс упреждение, повёл стволом перед всадником, нажал спуск. Громыхнуло сильно, приклад привычно ударил в плечо. Всадник продолжал скачку, лишь погрозил нам кулаком.

Но всё‑таки я куда‑то попал. Конь начал замедлять бег, и метров через пятьдесят сначала остановился, потом упал на бок. Татарин успел соскочить.

– Стреляй, Федя, пока он стоит!

Федька выстрелил. Мимо! Было хорошо видно, как пуля угодила в лёд реки, выбив сноп ледяной крошки.

Татарин сплюнул в нашу сторону и побежал дальше.

Наши лошади – в конюшне, пока за ними сбегаешь, пока оседлаешь – не догнать татарина, спрячется где‑нибудь. Бегом догонять – у него слишком большое преимущество в дистанции. А стрелять уже невозможно – оба мушкета разряжены. Так и ушёл татарин.

Федька сбегал к убитой лошади, осмотрел, вернулся назад.

– Пуля в лёгкое угодила, потому она не сразу пала, – заявил он. – Даже седла на лошади нет, – сплюнул холоп. – Вообще‑то я в татарина целил, а не в лошадь. Далеко уж очень было, потому и промахнулся.

– Где же промахнулся! И так выстрел удачный – на таком‑то расстоянии. Я и близко не попал.

История эта имела своё продолжение. Через два дня мои любители охоты пошли за дичью, но вскоре вернулись назад.

– Боярин, следы от сапог на снегу. Идут от Суры, в тыл – нас обходят стороной.

– Двое остаются здесь, один, как всегда, на вышке. Вы двое – со мной, показывайте, где след видели. С собою взять мушкеты.

Мы быстрым шагом, почти бегом направились в лес. Мы бы и побежали, да снег глубокий не давал, и так через пару сотен метров пот по лицу градом катился.

– Вот! – остановились ратники и указали на след.

Я присел, внимательно оглядел следы. Шёл один человек – след не утоптан, как это бывает, когда по следу одного идут несколько человек. Явно татарин – следы сапог без каблуков, скорее всего – зимние ичиги.

– За ним! – Меня охватил охотничий азарт.

Чего татарину в наших тылах делать? И как он сюда без лошади забрался? Не тот ли это татарин, лошадь которого я подстрелил несколько дней назад?

Следы шли широким полукругом вокруг нашего зимовья и выходили прямо к нему.

У избы послышался шум. Мы кинулись туда. На снегу перед избой лежал молодой татарин, на нём сидел мой холоп и вязал ему руки.

– Стервец, с ножом на меня кинулся, вот – тулуп пропорол, такую хорошую вещь испортил.

– Ты кто таков, что здесь делаешь? Татарин молчал, только зло смотрел исподлобья.

– Ну молчи. Поднимайте его, пошли – отведём к воеводе, пусть он сам с ним разбирается.

Мы с ратниками привели его к воеводе, сдали с рук на руки. Поговорили с воеводой о службе, а в обратную дорогу холопы прихватили полмешка крупы и сухари.

– На других участках спокойно, только вот у тебя лазутчик объявился. Ничего, у нас мастера есть – заговорит. За службу – спасибо.

И снова потянулись унылые однообразные дни.

Снега прибавлялось, и я с тревогой ожидал уже скорой смены. Как‑то мы на лошадях отсюда выберемся?

Наконец, через две недели прибыла смена, причём пришла она не с тыла, а прискакала по льду Суры.

Сначала о войске известил дозорный. Мы уже всполошились было, да разглядели русских. В сторону нашей заставы отвернули всадники, и вскоре мы уже обнимались с новыми дозорными.

– Ты глянь, Иване, вышка появилась. Удобно.

– Вы откуда будете?

– Тиверцы мы. Как служба?

– Скукота.

– Оно и хорошо. Нам срок плохой выпал. Как раз по весне менять будут, грязищи – по брюхо коня. Вы‑то сейчас по льду, полдня – и Волга уже, там поспокойнее, да и дороги санями накатаны.

Холопы быстро собрали вещи в изрядно похудевшие перемётные сумы, взнуздали застоявшихся коней, а от Суры уже кричал Никита:

– Эй, Георгий, где вы там?

Мы выбрались через сугробы на лёд реки и пустили коней в галоп. Скакать было удобно – лёд ровный, со старым снегом поверх, следы прошедших тиверцев видны хорошо – можно скакать, не боясь угодить в полынью.

К исходу второго дня мы вышли к Нижнему Новгороду и вздохнули спокойно. Всё‑таки Сура– река пограничная, можно ожидать любой злопакости со стороны татар. А здесь – исконно наша земля.

На ночь остановились на постоялом дворе и пробыли там ещё и следующий день. Очень уж по бане соскучились. Умываться‑то на засечной черте умывались, но вот целиком помыться не удавалось – бани там не было.

После бани я как будто помолодел, кожа дышать свободно стала. Все приободрились. Впереди дорога и дом. Дом для воина, бывшего в длительной отлучке – это всё. Домашняя еда, баня, девки и чувство спокойствия. На заставе ведь всё время в напряжении…

А дальше ехалось веселей, с каждой пройденной верстой – ближе к дому. Поспели мы как раз к Крещению. Морозы ударили сильные, а потом три дня сыпал снег. Все дороги перемело, и я был доволен, что непогода не застала нас в пути. Всем боевым холопам выдал жалованье и объявил неделю отдыха.

Федька‑заноза исчез и заявился к концу недели – без денег и исхудавший, словно мартовский кот. То‑то было разговоров, смеха и подначек со стороны холопов, но Федька только отмалчивался.

Тогда же случился у меня не совсем обычный спор. Сидел я с подьячим Степаном в трактире, обсудили мы с ним дела, выпили немного. А за соседним столом купцы удачную сделку отмечали. И до того купец один разошёлся – дескать, тройка у него такая, что никто обогнать ни на чём не может.

– Ни на чём? – не выдержал и вмешался я.

– Как есть! Давай поспорим!

– Давай, только уговор – дай мне сроку две недели.

Мы ударили по рукам при свидетелях. На кон поставили пятьдесят серебряных рублей. Сумма по тем временам внушительная – можно было купить небольшое стадо коров.

А задумал я проучить хвастуна буером. Есть такая зимняя забава – спорт даже, только не очень известный. На узкую лодку – вроде байдарки – ставится мачта с парусом, сзади снизу лодочка ставится на поперечину с двумя большими железными полозьями, вроде коньков, а спереди – по центру – один конёк на железной оси, к которой крепится румпель. Служит он для управления буером.

Видел я когда‑то соревнования таких буеров. При хорошем ветре и умном рулевом такие несерьёзные с виду конструкции могли достигать и ста километров в час.

Не откладывая дела в долгий ящик, я на торгу купил узкую и лёгкую лодку‑долблёнку, плотник приладил мачту, укрепил её растяжками. Небольшой косой парус из холстины швеи на торгу сшили за день. Кузнец, изготавливая коньки, немного затормозил, затачивая их камнем – наждачных кругов‑то не было.

Через два дня буер был готов. Стоял он у замёрзшей пристани, среди судов. По причине несудоходного сезона затон и пристань были пустынны, и поэтому за мзду малую я легко договорился со сторожем – присмотреть и за моим буером.

Чтобы не смешить народ, я выходил практиковаться в управлении им по ночам. Да и ветер ночью был обычно устойчивым.

Управление носовым коньком трудности не представляло, а вот косой парус помучил поначалу Конечно, если бы я раньше плавал на любом парусном судне, опыт помог бы. Сейчас пришлось осваивать заново.

Сторож, видя мои неуклюжие попытки, дал несколько ценных советов и получил полушку. Дела пошли лучше, и через неделю я управлял буером довольно сносно.

Оставалось два дня до оговорённого срока. Я отмерил шагами километр, воткнул в снег ветку. Проехал от одной ветки до другой, отсчитывая вслух секунды – секундомера, как и часов, у меня не было. Пересчитал – получилось что‑то около шестидесяти километров в час. Неплохо. Лошадь, даже очень резвая, больше тридцати пяти‑сорока не даст. Я успокоился. Теперь только за ветром дело. Если в день состязаний будет безветренная погода, я проиграл пятьдесят рублей.

Елена встревожилась моими еженощными отлучками. И то – днём отосплюсь, на ночь ухожу. Она стала подозревать меня в том, что я нашёл себе полюбовницу, о чём и спросила в лоб.

– Нет, Лена, всё узнаешь через два дня.

Домашних в свой прожект я не посвящал.

И вот настало воскресенье. Я встал с волнением в груди – как‑то сегодня получится? Посоветовал своим домашним, а также холопам выйти на лёд реки, пояснив, что буду состязаться с купцом в скорости. Все заинтересовались и стали дружно собираться.

Я попросил Фёдора запрячь мне старого мерина.

– Боярин, ты что? Какая на нём скачка? Он токмо повозку таскать может, да и то шагом.

– Федя, сделай, как прошу, и иди к пристани.

Фёдор долго бурчал, запрягая мерина. На нём я и отправился к трактиру – все уговаривались встретиться именно там.

Тройка с купцом уже была на месте. А ещё стояло множество народа, чем я был смущён и немного раздосадован. Оказалось, купец рассказал о нашем споре своим знакомым, те – своим. А если добавить к этому Степана, который также поделился новостью с товарищами, то такой толпе можно было уже и не удивляться. Тем более что зимой делать было нечего, и особых развлечений не было – разве что на Масленицу, так до неё было ещё далеко.

Увидев меня, подъезжающего на мерине, народ засмеялся. Смеялись долго, от души, показывая на меня пальцами, хлопая себя по ляжкам, смеялись до икоты, до слёз.

Я с невозмутимым видом спешился.

Купец подошёл, отвесил поклон первым – всё‑таки я был на ступень выше в сословной иерархии.

– Здрав будь, боярин.

– И тебе доброго здоровьичка на многие лета, купец!

– Готов ли состязаться, как мы уговаривались?

– Готов. Поехали на реку, на лёд.

Я сел на мерина, купец залихватски свистнул, и тройка сорвалась вперёд, обдав меня снежной пылью. Кони у купца были и впрямь хороши – гладкие, мощные, горячие.

Народ пошёл за нами.

Я намеренно ехал неспешно.

Люди на улицах интересовались – что происходит, и, услышав, что предстоят состязания на спор на большие деньги, присоединялись к толпе. Народу становилось всё больше, толпа обрастала новыми зрителями, как снежный ком.

Мы выехали за городскую стену. Толпа мигом выстроилась по берегу Сухоны, стараясь занять пригорки, чтобы было лучше видно.

Купец на тройке уже съехал на лёд, и кони его в нетерпении били копытами, высекая подковами ледяную крошку.

Я спустился на мерине на лёд.

– Гонки не на мерине будут – у меня лодочка с парусом.

Купец аж со смеху покатился.

– Боярин! Что‑то ты какой‑то странный. Сначала на старом мерине приехал, теперь про лодочку разговор ведёшь. На реку посмотри – где ты воду видишь? Али победить не сможешь, так отговорки придумываешь?

– Так ты согласен?

– Конечно!

– Тогда посылай своих людей, пусть отмеряют шагами расстояние, сколько хочешь – версту, полверсты.

Купец махнул рукой, что‑то проговорил подручным. Я же подъехал к пристани, отдал мерина Федьке.

– Боярин, ты и вправду победить его хочешь?

– Вправду, а что?

– Это же купец Толмачёв. У него самолучшие кони, его ещё никто обогнать не мог. Спорили многие, да никто не выиграл. Зря ты, боярин, спор затеял.

– Я же не на коне обогнать его хочу.

Фёдор изумился.

– А на чём? Не бегом ли?

– Нет, вот на этой штуке. – Я показал на буер.

– На этой лодочке – да по льду? Воды же нет, как же вёслами по льду? Ты часом не заболел ли, боярин?

– Так, разговоры прекратить. Иди на берег, оттуда тебе всё видно будет.

– Эх, боярин. Я в тебя так верил, что рубль на тебя поставил.

– Постой‑постой! Какой рубль, о чём ты?

– Дык, боярин, спорят на вас. Глядючи на мерина твоего, все поставили на купца.

– А на меня?

– Двое всего. Я, да ещё один дурак нашёлся.

– Федя, озолотишься сегодня! Не унывай!

– Ага, это ещё по воде вилами писано.

Фёдор сел на мерина и отъехал.

Я вытолкал лёгкий буер к старту, уселся. Купец на лёгких санях стоял рядом, поглядывая пренебрежительно.

Я послюнил палец и поднял его, пытаясь таким образом определить направление ветра и его силу. Слабоват ветер – посильнее бы.

Между нами встал один из друзей купца.

– Готовы?

Мы кивнули.

– Поехали!

Купец кнутом хлестанул коренного. Лошади рванули так, что купец чуть не опрокинулся на спину.

Я поднял за верёвку парус. Он хлопнул пару раз, надулся, и буер медленно стронулся с места, постепенно набирая скорость. Ох и медленно! Краем глаза я видел, как мужики на берегу Сухоны подбрасывают шапки, до меня доносились крики:

– Чудит барин, ни в жизнь не догнать!

Буер медленно, но верно наращивал скорость, и дистанция между мной и купеческими санями медленно, но верно сокращалась. Вот осталось пятьдесят метров, двадцать, десять. Кони шли ходко, а купец охаживал их кнутом и свистел, ровно соловей‑разбойник. Буер же шёл бесшумно, и когда я сравнялся с санями купца, тот от неожиданности чуть вожжи не выронил. Лицо его из радостно‑восторженного сразу стало озабоченным.

А буер всё набирал и набирал ход. На моё счастье, ветер подул сильнее, временами его порывы приподнимали правый задний конёк надо льдом, и мне приходилось всем телом ложиться на правый борт, чтобы буер не перевернулся. Можно было бы приспустить парус, но тогда бы упал ход, а купеческая тройка дышала в спину. Однако такую гонку и кони долго не вынесут – сани стали медленно отставать, я же ускорял ход.

Давно уже остались позади зрители, берега реки были пустынны, и лишь впереди стоял один из купцов и размахивал шапкой. Я пролетел мимо него, и лишь через несколько долгих секунд финишировали сани купца. Я приспустил парус, развернулся, подъехал.

Разгорячённый гонкой и раздосадованный поражением, купец сбросил шапку и топтал её ногами, потом заехал кулаком по морде кореннику.

– Животину‑то за что бьёшь?

Купец перестал бить коня, выматерился, развернулся и поехал обратно.

– Эй, а как же я? – закричал купец, что замерял версту.

– Садись за мной, – великодушно разрешил я.

Лодочка буера была мала, купец смог лишь усесться сверху, свесив ноги.

Я поднял и развернул по ветру парус, мы тронулись и набрали ход. Ветер бил в лицо, выжимая из глаз слёзы. Очки‑консервы бы сюда, вроде мотоциклетных, да где их взять.

По пути мы ехали рядом с Толмачёвым на тройке, он лишь обиженно отвернулся.

Купец, наблюдавший гонку на финише, спрыгнул с буера, вскинул руки, подошёл к берегу.

– Победил боярин Михайлов! – громогласно провозгласил он.

Толпа обиженно загудела, зато мои холопы и домочадцы радостно заорали.

Лена и Васятка бросились ко мне, но их опередили холопы. Они схватили меня за рукиг за ноги и стали подбрасывать в воздух.

– Отпустите, идолы! – захохотал я. – Уроните!

Меня поставили на ноги.

– Эй, а мои деньги! – вспомнил Федька и кинулся в толпу. Вскоре он вернулся с полной пригоршней денег. Лицо его сияло от радости и удовольствия.

– Надо же, боярин! А я тебе не поверил. Зато теперь я при деньгах. Справу себе новую куплю, пистоль как у боярина да седло украшенное. Все девки мои будут!

Холопы заржали.

– Кто о чём, а Федька о девках

Васятка забрался в буер.

– Здорово едет – мы видели, как ты его обогнал. Я говорил мамке, что ты первым придёшь, а она не верила.

Ко мне подошёл купец Толмачёв в сопровождении других купцов – свидетелей, присутствовавших в трактире при споре. Прилюдно купец вытащил мешочек с монетами и вручил мне.

– Это кто же такую мудрёную штуковину измыслил? – спросил он.

– В чужих странах видел, – соврал я.

– А не продашь?

– Зачем тебе буер?

– Буер – это что?

– Вот же он! – показал я на дело рук своих.

– Эх, боярин, выгоды своей не видишь. По‑катушки детворе устроить зимой, а ежели по правде – почту возить. Места в нём мало, да идёт ходко. Посчитай сам – ежели за почтовых лошадей надо шесть денег платить за двадцать вёрст, то во сколько это до самой Москвы обойдётся? А лошадей на ямах менять? Тут же ветер сам гонит. За два дня до столицы добраться можно. Продай!

– Сколько дашь?

Купец поднял глаза к небу, подсчитывая что‑то в уме.

– Два рубля.

– Побойся Бога, купец!

Мы поторговались, и за пять рублей я продал ему буер.

Купец отсчитал деньги, а я вкратце рассказал, как им управлять. Купец заулыбался.

– Вот поеду в Новгород, там у меня знакомец есть – с ним поспорю, кто первый придёт. Жаться не буду – сто рублей на кон. Глядишь – покупку окуплю, да с прибылью буду.

Я лишь подивился деловой хватке купца.

– Батя, ты же обещал меня на буере этом покатать, а сам продал, – заныл Васятка.

– Так мы себе новый построим – ещё лучше этого!

– Правда? Вот тогда снова утрём нос купцу!

– Утрём, Васятка.

Народ медленно расходился с берега реки, оживлённо обсуждая мою диковинную лодку и неожиданные результаты гонки. До меня доносились отдельные слова, но, как я понял, мысли всех были сосредоточены на выигранных мною деньгах.

Как ни странно, после этих гонок меня стали узнавать на улицах, а на торжище я стал прямотаки уважаемым человеком. Вот ведь странность – деревню из руин поднял, а как был просто боярином, так им и остался. А тут – сделал буер да выиграл на нём в гонке деньги – и популярен, как какая‑нибудь нынешняя поп‑звезда.

Чтобы не обмануть в ожиданиях Васятку, я вновь купил лодочку‑долблёнку, причём, когда покупал, продавец хитро прищурился:

– Опять чего удумал, боярин?

Я отшутился, а продавец, не торгуясь, сделал скидку.

Будущий буер я также поставил на коньки, но теперь придумал к нему ещё и тормоз. Нажал на рычаг – снизу, с днища, высовывается железный прут и тормозит о лёд. А вместо мачты с парусом сшил нечто вроде парашюта, только квадратного, и прикрепил его тонкими верёвками к корпусу.

Когда я выкатил на лёд уже готовую конструкцию, вокруг собралось множество любопытствующих. Люди стояли немного поодаль и с интересом разглядывали буер.

Я уселся на скамейку буера, слегка отпустил стропы – парашют надулся и потащил буер по льду. А когда я был на середине реки, отпустил стропы до конца. Ветер заполнил купол полностью. Буер понёсся по льду, слегка подпрыгивая на наледи. Ветер свистел в ушах, обжигал щёки и выдавливал слёзы из глаз. Даже на глазок скорость была выше, чем у моего первого буера, причём изрядно.

Я подтянул стропы, испробовал тормоз. Буер встал. Я развернулся и отправился в обратную дорогу. И сразу почувствовал разницу – на ветер под углом купол тянул хуже.

Всё‑таки я посадил за собой Васятку, и мы поехали по реке. К нашему удивлению, вскоре показалась моя деревня. На лошади в Смоляниново скакать и скакать, а тут – по льду, как по асфальту. Здорово! Пожалуй, у меня теперь есть зимний транспорт.

Я зашёл в деревню, коротко переговорил с Андреем, и мы пустились в обратный путь. Теперь я сидел сзади, а буером правил Васятка. Сначала не всё получалось гладко – буер рыскал, но когда мы подъехали к причалу, парень уже освоился. Сам ловко подтянул стропы, погасив купол, и затормозил. Пацан сиял, как новый рубль. А как же? В городе ни у кого такого нет!

Пожалуй, буду брать Васятку в поездки на буере – пусть учится, привыкает. Плохо только, что буер одноместный. А двухместный делать – тяжеловат получится, корпус деревянный. Сюда бы пластик да алюминий.

Дома только и разговоров было, что о поездке. За ужином Васятка все уши прожужжал Елене о буере. Пора, наверное, вводить парня во взрослую жизнь – боярская стезя далеко не такая сладкая, много надо знать и уметь.

Следующим днём было воскресенье, и мы отправились в церковь на службу – так заведено было на Руси. Ощущал я себя русским, православным, и службы посещал, не то сочли бы безбожником. Пожертвовал церкви от выигранных на спор денег десятину – пять рублей, что было в русских традициях. Десятую часть от прибыли жертвовали все – купцы, ремесленники, крестьяне, воины.

Еще пять рублей мы потратили на торгу. Надо было и Елену приодеть, и Васятку – всё‑таки боярыня и боярский сын. Пусть и не столбовые дворяне, но не след в старом ходить. Лене я выбрал лазоревый сарафан, обильно украшенный вышивкой, кику шёлковую, бархатную безрукавку, Васятке – ферязь тонкую, летнюю, порты с гашником, жупан и мягкие башмаки из козьей кожи. А уж мимо лавки златокузнеца жена пройти просто не смогла. В цвет кики выбрала себе понизь из бисера, а я добавил шейную гривну.

Дома оба вертелись перед зеркалом, примеряя обновы. Воистину – хочешь поддерживать благосклонность женщины – балуй её подарками.

Меж тем пришла весна с её ледоходом, разливом рек и непроезжими дорогами. Я был рад, что Андрей успел завезти в деревню соль, перец, и ещё кое‑что по мелочи. Мука, зерно, крупы были теперь свои, все припасы хранились в амбаре.

Как только дорога подсохла, я на коне отправился в деревню – ведь не был там месяц. Ещё подъезжая, услышал стук топоров и увидел многолюдье на пригорке. Я направил коня туда.

На каменном фундаменте, заложенном ещё осенью, уже красовались четыре венца брёвен. Я обрадовался: церковь начала строиться – знак добрый.

– Андрей, – поздоровавшись с приказчиком и холопами, спросил я, – откуда столько народу?

– Делать сейчас в поле нечего – сеять рано, а к Тучкову в церковь нашим ходить далеко, вот и решили люди помочь плотнику. Думаю, дней через десять со стенами закончим.

Подивился я, но и обрадовался. Не деревня будет, а село. Теперь загвоздка только в священнике да колоколе.

– Андрей, о церкви подумали, а об избе для священника и его семьи?

– Сделаем, только покажет пусть, где ставить.

Мы обговорили хозяйственные мелочи, и я поскакал в город. Вёрст через десять обогнал интересную процессию. Лошадь тащила гружёную повозку, а к ней была привязана за оглобли ещё одна повозка, в которой сидели дети. Обочь шли мужики с бабами.

Я остановился, развернул лошадь.

– Здоровьичка всем!

В ответ – поклоны, нестройное: «Здравствуй, барин».

– Не барин я – боярин. Откуда путь держите?

– Из Литвы проклятой, совсем паны да ксендзы замучили.

– Сбежали, стало быть?

Мужики втянули головы в плечи, затравленно глянули на меня.

– Совсем житья не стало. Батрачили с утра до ночи, а детям есть было нечего.

– А что лошадь одна на две повозки?

– Так вторая пала в дороге – сена не припасли: пан траву запретил косить, а новая не выросла.

– Чем на жизнь зарабатывали?

– Тебе‑то, боярин, какой в том интерес?

– Стало быть, имею, коли спрашиваю. По моей земле едете.

– Бортник я, – глухо сказал один.

– А я – медник, колокольчики да била делал.

Хм, а не взять ли их себе в холопы?

Бортник, или по‑современному – пчеловод – нужен. Весь мёд уйдёт на постоялый двор – медовуху делать, сбитень, сыто, да и зимой просто так есть можно. С медником, конечно, сложнее.

– Ко мне в холопы или закупы пойдёте?

Мужики переглянулись, пошептались.

– А условия какие?

– Избы каждому дам. Бортник пчёлами заниматься будет. А медник, коли захочет, пусть своим делом занимается, а не захочет – пусть землю пашет.

– Своим делом хочу заниматься – у меня на телеге весь инструмент есть. Дед мой, отец – все медниками были.

– Прибыль – пополам. Бортник мёд сдавать на постоялый двор будет – он на перекрёстке стоит, вы его проезжали. Это выгодно – в город возить не надо, время тратить, мыто платить. Всем в деревне распоряжается мой приказчик, Андрей. За вами долгов или других грехов нет ли?

– Упаси Бог!

– Тогда поворачивайте назад – тут недалеко Смоляниново будет. Спросите Андрея, скажете – я устроить велел.

– Спасибо, боярин. Как звать‑то тебя?

– Георгий Михайлов.

Брать российских беглых крестьян нельзя – только в Юрьев день, да и то, если долгов за душой нет. Нарушение карается штрафом изрядным. С порубежниками проще: нет долгов перед прежним хозяином – тогда и вины нет. Государство нуждалось в рабочих и ратных руках.

Я ехал и посвистывал. Нежданно‑негаданно я приобрёл для себя холопов. Забегая вперёд, скажу, что этой весной из Литвы и Речи Посполитой крестьян и мастерового люда бежало на Русь много. Конечно, их ловили порубежники литовские, возвращали панам, били нещадно, но люди продолжали убегать целыми семьями.

Холопов я больше не брал – чтобы их прокормить, нужна была земля, а её у меня было уже маловато. Взял бы боевых холопов, да где их найти? Чтобы подготовить из молодого парня бойца, надо вложить в него много труда, денег и времени.

Литва постоянно беспокоила Русь набегами, наши отвечали тем же – обстановка была тревожная. Стал я задумываться – чем бы усилить свой отрядик? Случись война, ратников я мог потерять за несколько минут – видел я это, когда встречный бой с литвинами случился. Тогда Бог миловал – мы в хвосте колонны были, удар пришёлся по другим.

Пушку приобрести? Никакой манёвренности не будет – тяжела, на телеге возить надо.

В те времена пушки стояли в основном в крепостях, на неподвижных лафетах, а те, что брало войско в походы, перевозились телегами, часто в разобранном виде. Ствол снимался с лафета и грузился на одну телегу, лафет – на другую, на третьей подводе везли ядра, на четвёртой – порох и пыжи. В общем, одна пушка требовала целого обоза и кучу обслуживающего персонала. Нет, пушка не годится для меня.

Миномёт? Где взять станки для изготовления мин? Да и ненамного он легче пушки. В одной подводе поместится, но подвода от верхового отстанет в походе сразу, теряется смысл.

На память пришли китайские петарды и шутихи – ими очень увлекался в своё время Петр Великий. А не попробовать ли и мне?

Дома я сел за бумагу, начал делать рисунки. Ракеты я многократно видел, представление приблизительное имел. Головную часть могут кузнецы сделать из листового железа, начинить её порохом; сзади, за боевой частью – отсек с порохом для двигателя, для стабилизации – деревянный хвостовик. С чего пускать? А сделаем небольшую деревянную треногу, на неё – жёлоб деревянный, обитый жестью, чтобы не загорелся от пороха.

Не откладывая дело в долгий ящик, я сразу занялся претворением замысла в жизнь. Загрузил работой кузнеца и плотника, благо – мастеровые жили в моём квартале.

Через неделю всё было готово.

Фёдор погрузил станок на свою лошадь, я взял ракету в руки и уселся на свою. Мы выехали из города. В боевую часть порох я не закладывал – засыпал песок для веса. Оказалось – очень разумно поступил.

Отъехав на пару вёрст, мы остановились в поле, поставили треногу. Я установил в жёлоб ракету.

– Федька, отойди подальше и лошадей с собой забери, не дай Бог – перепугаются.

– А чё будет‑то, боярин?

– Сам не знаю, посмотрим.

Я поджёг фитиль и бросился убегать со всех ног, затем упал на землю. Огонь по фитилю подобрался к ракете, зашипело, повалил дым, ракета рванулась с треском, взмыла невысоко, сделала несколько зигзагов и упала недалеко от меня.

Я чуть не перекрестился. Хорошо, что перестраховался – песок засыпал в головную часть, а то бы рвануло.

Подбежал Фёдор.

– Боярин, что это было?

– Неудачный пуск ракеты, Федька.

– Первый блин всегда комом, – с видом знатока заявил Федька. – А для чего эта штуковина нужна?

– Вместо пушки, врагов на дальней дистанции разить.

– Эвона как!

Мы собрали треногу, захватили ракету.

По‑моему, я сделал несколько ошибок. Первое – тяжела головная часть, всё‑таки железо. Сделаю‑ка я её из дерева, а для улучшения боевых свойств перемешаю порох с обрезками железа. Второе – для полёта надо положить в двигательный отсек побольше пороха: я обратил внимание, что горело и шипело недолго, буквально – две‑три секунды. И третье – к деревянному хвостовику надо приделать стабилизатор. Я прикидывал – что и как.

У настоящих ракет стабилизаторов три или четыре. Столько поставить я не могу – жёлоб мешать будет. Два – наверное, мало, ракета будет стабилизироваться только в одной плоскости. А медник на что?

Я собрался, вскочил на коня и рванул к себе в деревню. Андрей поселил их всех пока в одну избу – за неимением свободной. Когда я вошёл, то чуть не оглох – детей было много, все бегали и кричали.

Медник был на месте. Мы обсудили с ним, где мастерскую ставить, где – избу. Потом я поделился своей проблемой.

– Это же просто, это не беда. В деревяшке пилой пропил продольный делаем, вставляем туда кусок листовой меди – у меня есть неотожжённая, она прочная, не гнётся. Ежели отжечь – мягкая, как глина, станет.

Говоря всё это, мастеровой сделал пропил в дереве, вставил кусок меди. Получилось неплохо. Я отдал деньги – всё‑таки медь не моя, из его запасов. Прикинул: если ракет будет немного – терпимо, если много делать – выйдет дорого, медь – металл не дешёвый.

Итак, хвостовик готов, теперь возьмёмся за головную часть. Отсек для пороха с железками был сделан, а двигательный отсек надо оставить железным, только дырок сзади сделать побольше для истечения пороховых газов.

Через пару дней новая ракета была готова, и мы вновь выехали на испытания. На этот раз всё прошло удачно. Ракета зашипела, пустила струю огня, клуб дыма и стартовала. Поднявшись метров на сто и оставив за собой дымный след, она упала метров за двести пятьдесят, а может – и все триста.

Я вскочил на коня, заботливо подведённого Федькой, и мы рванули к ракете.

Головная деревянная часть её разбилась, из неё высыпался песок. Порох по весу легче песка, стало быть – ракета полетит дальше.

Изменять направление полёта легко – направляй треногу с жёлобом в нужную сторону. А с дальностью как? Можно сыпать пороха в двигательный отсек больше или меньше – соответственно, двигатель будет работать меньше или дольше, но в условиях боя это мешкотно.

Остаётся ещё вариант – менять угол возвышения треноги. А для этого надо делать приспособление в виде винта. Однако сложно, кузнец может и не осилить. Решение пришло сразу – просверлить в ножках треноги ряд последовательных отверстий и поставить поперечину, на которой будет лежать жёлоб. Исполнение грубое, и менять угол возвышения можно будет только ступенчато, а не плавно, но зато как просто. К тому же ракета – не пушка, ею невозможно поразить точечную цель, ею стреляют по массовым скоплениям противника, потому отклонение ракеты в сторону или по дальности на пятьдесят метров роли не сыграет.

Я заказал ещё с десяток ракет, и когда они были готовы, взял несколько штук и снова выехал в поле. Устанавливал разные углы возвышения и пускал ракеты. Получилось, что можно стрелять на дальность от ста пятидесяти до трёхсот метров. То, что надо. В последнюю ракету я засыпал в головную часть порох – правда, без железа. Пустил. На месте падения раздался взрыв, причём и я и Федька заметили, что ракета взорвалась, немного не долетев до земли. Видно – фитиль коротковат, а в принципе – нормально. Не хуже шрапнели получилось.

А вскоре испытать довелось своё изделие в деле. В начале июня гонец сообщил о срочном вызове к воеводе. Оказалось – ляхи небольшой ратью вторглись на Русь и идут на Великие Луки. Выезжать уже завтра.

Вся тяжесть отражения нападения легла на поместное ополчение. Государь Василий III с войском стоял на южных границах, ожидая нападения крымских татар.

Ехали почти в том же составе и порядке. Каждый боярин знал своё место в колонне. Мои ратники везли с собой каждый по ракете, а Федька – треногу. Бояре, когда увидели её, смеялись:

– Для котла, небось, треногу взял! Голодным остаться боишься?

Я помалкивал.

Мы остановились лагерем недалеко от Великих Лук. Как донесли дозорные, ляхи стояли за лесом. На рассвете дозорные подняли тревогу. Ляхи выдвигались к нам по лесным дорогам.

Я испросил разрешения у воеводы встать позади нашего войска, чтобы пустить ракеты, и лишь затем вернуться в строй.

– Чего пустить?

– Ну это вроде пушек, через головы стреляют. Шипят сильно и взрываются.

– Наших‑то не побьёт случаем?

– Не должно.

– Быть посему, дозволяю. Глядишь – штука полезной для боя окажется, наших меньше поляжет.

Я установил треногу сзади главного полка. Ратники мои стояли недалеко, держа ракеты в руках. Бояре косились на мои непонятные приготовления, но молчали, понимая, что я не похлёбку варить собрался.

Вдали из леса выехали конные поляки. На шлемах были крылышки, за плечами у некоторых – крылья из перьев побольше. Они что – ангелами себя считают? Ну тогда сейчас и полетаете.

Я дождался, когда ляхи выстроятся в боевой порядок, и запустил первую ракету. Зашипев и пустив дымную струю, ракета через головы наших ратников ушла в сторону противника. Федька уже устанавливал в жёлоб вторую ракету, а я смотрел – где будет взрыв.

Шарахнуло здорово, только с небольшим перелётом. Кого‑то задело – слышались крики.

Ляхи как‑то растерялись, не поняв, что происходит.

Я опустил жёлоб на одно деление и пустил ракету, следом – вторую. Взорвались обе очень удачно, угодив в центр боевого порядка ляхов. Падали люди, кони. Лошади от испуга вставали на дыбы, сбрасывая всадников.

Взрывы были не такие сильные, но огня, дыма и шума наделали много. Ляхам стало не до нападения.

Я передвинул треногу немного правее, пустил ракету, и пока она летела, сдвинул станок влево и выпустил последнюю ракету. Больше у меня боезапаса не было. Ракеты взорвались удачно, внеся сумятицу во вражеские ряды.

Этим не преминули воспользоваться наши воины.

– За святую Русь! – раздался клич воеводы, и конница начала разбег для копейного удара. Мы тоже вскочили в сёдла и бросились догонять атакующих конников, дабы нас не сочли трусами. Но ляхи, утратив после ракетного обстрела боевой порядок, сбились в кучу, потом повернули коней и в панике бросились бежать с поля боя.

Кое‑кто из наших кинулся их догонять, пытаясь захватить кого‑нибудь в плен. Я же оставил эту пустую затею и остановился на позициях, занимаемых раньше ляхами. Мне было интересно посмотреть, что реально сотворили ракеты. Один конь убит, вокруг воронок от разрывов лежат тела.

Я обошёл все пять воронок от взорвавшихся ракет. Восемь убитых – раненых, понятно, больше, да ускакать успели, удержавшись в седле. Ущерб для ляхов невелик, больше сработал эффект неожиданности, испуг. Да оно и понятно. После выстрела из пушки слышен грохот. А здесь – змеиное шипение сверху, и – неожиданный взрыв. Поневоле испугаешься, попав под ракетный обстрел впервые.

Разгорячённые погоней ратники возвращались обратно. Кое‑кто – с добычей в виде пленного, некоторые везли трофейное оружие, взятое у убитых ляхов.

Ко мне подъехал воевода.

– Славный испуг у ворога ты учинил. Сам измыслил?

– В Синде, за Стеной видел.

– Молодец, вовремя помог, сколько жизней сохранил. Этих штуковин… как же их?

– Ракеты.

– Во‑во, ракеты, – ещё сделай: есть они не просят, пусть лежат.

Домой мы возвращались без потерь. Федька гордо вёз на лошади треножный станок для пуска ракет. Теперь ратники не смеялись, поглядывали уважительно, на стоянках подходили, осматривали чудо‑оружие, просили разрешения потрогать.

ГЛАВА IX


Лето было в разгаре, и я почти все дни проводил в деревне. Она изменилась – вдоль прямой улицы по обеим её сторонам выстроились крепкие избы, слышался детский смех, во дворах кудахтала, крякала, мычала и хрюкала живность. На пригорке высилась, светилась желтизною брёвен новая церковь, сзывающая к заутрене колокольным звоном. Расстроился постоялый двор, после постройки моста он был почти всегда полон. Часть выращенного урожая шла именно туда, и лишь излишки Андрей свозил на торг. Маленькими ручейками деньги потекли в кошель, пополняя изрядно похудевший за время строительства и обустройства деревни бюджет. Теперь я мог перевести дух.

Для обучения Васятки я нанял учителя – старого монаха, который ежедневно посещал мой дом. Латинский и греческий языки, риторика, чтение и письмо не помешают, а помогут в жизни продолжателю боярского рода. Я был бы не прочь нанять и какого‑нибудь купца для экономической учёбы, да не мог – все они были практики, с природной хваткой и цепкостью, а на словах могли только сказать, что надо и где это можно дешевле купить и выгоднее продать. Плохо, что в стране не было учебных заведений.

Ратным делом с Васяткой занимался Федька‑заноза, а когда выпадало свободное время – то и я. Скоро можно будет брать парня в походы, пора ему становиться новиком, привыкать к воинской службе. В эти времена, щедрые на набеги воинственных соседей, ремесло воина было почётным и ценилось куда как выше, чем купеческое или какое другое.

И продвинуться выше по социальной лестнице ни один дворянин не мог, если не имел за спиной боевых походов, не ощутил радости побед и горечи поражений. Ну, это от Васятки не уйдёт – всё ещё впереди, а сейчас – учёба, учёба до седьмого пота. Вася – парень смышлёный, впитывал знания, как губка, и я возлагал на него немалые надежды.

Лена в боярстве расцвела, округлилась, и уже не летала по двору, как в Нижнем, а ходила степенно. Одевалась она по чину и моде, носила на поясе связку ключей – непременный знак хозяйки дома.

И как часто это бывает, гром грянул среди ясного неба. Утром ко мне в ворота постучал гонец. Я его уже знал в лицо – посыльный от поместного воеводы.

– Боярин Плещеев приказал прибыть срочно!

Я оседлал коня и помчался к воеводе, заставляя испуганных прохожих уступать дорогу.

Меня уже ждали и сразу проводили в зал. Первое, что бросилось в глаза – на скамьях сидели незнакомые люди, судя по одежде и чванливому виду – из Москвы. Я слегка поклонился собравшимся. Плещеев предложил сесть.

– Времени нет, потому сразу о деле. Гости у меня высокие, – Плещеев показал рукой на солидного бородатого боярина в длинной московской шубе, несмотря на лето. Из‑под шапки его обильно катился пот. – Боярин Фёдор Кучецкой, стряпчий государев!

Боярин кивнул.

Плещеев указал на другого вельможу:

– Боярин Михайло Воронцов!

Московский гость важно кивнул. Был он худ, носаст. Длинные холёные руки высовывались из рукавов лёгкой ферязи с дорогими пуговицами из жемчуга. По отвороту ферязи шло золотое шитьё.

«Никак – придворный боярин‑то, не из простых, – мелькнуло в голове. – И чего им от меня, рядового, незнатного вологодского боярина понадобилось? Похоже, вызов этот не к добру».

– Знакомству рад, чем могу быть полезен? – решил я покончить с неизвестностью.

– Беда у нас. Люди государевы в Вологду по делам прибыли – по государеву указу.

– Подожди, – прервал воеводу государев стряпчий, и Плещеев замолк. – Тебе, возможно, известно, что в Вологде часть государевой казны хранится? Так вот, – продолжил Кучецкой, – прибыли мы вчера вечером, сразу остановились у знакомца моего старого, боярина Ивана Андреева.

Я попытался припомнить его, но не смог.

– Устали с дороги, немного выпили, поели. Утром в хранилище идти надо, хватились – а боярин мёртв…

– Умер? – спросил я.

– Хуже – убили! Мы всполошились, думали – и ценности исчезли, что мы с собой в казну везли. Ан – нет, ценности в соседней комнате хранились, и при них в охране – два стрельца. Ценности целы, охранники ничего подозрительного не слышали.

Я уже стал догадываться, зачем меня вызвали.

– Теперь понимаешь, боярин, какое пятно на нас ложится? В гости заехали, а утром убит хозяин. На кого подозрение падёт?

– Понимаю, только при чём здесь я?

– А‑а‑а! Воевода поместный, боярин Плещеев, сразу же сказал, что есть‑де в боярстве местном человек, в сыске разумеющий. О прошлом годе убийство на постоялом дворе сразу и раскрыл, быстро дознался, чей холоп боевой боярина убил. Было сие?

– Было, – нехотя подтвердил я.

– Вот! – назидательно поднял палец стряпчий. – Не вызывать же из Москвы, из Разбойного приказа, дьяка – это сколь же времени уйдёт? Никак не можно! И как нам уехать из Вологды, когда пятно кровавое на нас лечь может? Вот и берись – узнай, кто злодейство сие сотворил? Властью, мне данной государем, разрешаю всё, что надобно будет – людишек пытать, другое чего.

Я был ошарашен. Если не найду злодея, завалю поручение, мне аукнется – нашепчут на уши государю, что боярин совсем уж бестолковый. Деревеньку, что трудами своим поднял, отымут с землицей вместе, а дадут удел где‑нибудь на границе с Казанским ханством.

Меня пробил пот.

Плещеев угодливо захихикал:

– Он найдёт!

«Вот пёс смердящий! Подставил меня, а сам‑то в стороне останется, коли найти убийцу не удастся. А случись удача – первый грудь выпятит, награды ожидаючи. Как же – угодить высокопоставленным придворным в сём скользком деле – это и государю в ушко надуют о расторопности воеводы, и глядишь – землицею указом государевым одарят, или ещё чего. Хитёр воевода!»

Я лихорадочно раздумывал. Дел в деревне полно, а тут – занимайся розыском. Не специалист я! Знаний у меня таких нет и опыта – тоже. Да и душа к этому не лежит. Может, отказаться, пока не поздно? Никто не вправе заставить боярина заниматься не его делом. На войну идти, или на засечную черту в дозор – обязанность боярская, так ведь я и не отлынивал от государевой службы.

– Ну вот что, боярин! Не раздумывай, приступай к поручению. Помощники нужны?

– Нет пока, самому надо осмотреть дом и тело убиенного.

– Ступай, Господь поможет. Надо будет чего – воеводе скажи.

Я поклонился боярам и вышел. За порогом сплюнул и выматерился. Попал как кур в ощип. Возни и нервов дело займёт много, прибыли – никакой. На кой чёрт мне это надо?

Я сел на коня, тронул поводья. Вот дубина! А куда ехать, где живёт боярин Андреев? Я развернул коня. У входа в дом воеводы нежился на солнце гонец.

– Вот что, братец, подскажи мне – где боярин Андреев живёт? Ты же дома всех бояр знаешь.

– Как не знать – знаю.

Гонец запрыгнул в седло, и мы понеслись по улицам. По‑моему, гонец тихо ездить просто не умел, и через пять минут мы уже стояли у дома боярина Андреева.

В доме кто‑то тонко выл. «Жена или дочь», – предположил я.

Я постучался – никакого ответа. Толкнул незапертую калитку, зашёл и завёл коня. Оставил его у коновязи, постучал в двери дома. Вышла зарёванная служанка.

– Боярыня никого не принимает – горе у нас.

– Знаю, потому и приехал, – государем прислан, – приврал я.

Меня впустили. Я пошёл на женский плач.

Пройдя по длинному коридору второго этажа, зашёл в приоткрытую дверь. На полу рядом с телом сидела растрёпанная, с непокрытой головой женщина. Лицо её отекло от плача и было сейчас некрасивым, в багровых пятнах.

– Пошёл прочь, холоп! – не оглядываясь, бросила она мне.

– Сочувствую твоему горю, боярыня. Только не холоп я – боярин. Прислан по указанию стряпчего государева Фёдора Кучецкого. Буду расследовать злодейство – надо найти и покарать убийцу.

– А ему от этого лучше будет? – в истерике крикнула боярыня.

– Ему легче не будет, а душа его успокоится отмщением, – мягко проговорил я.

Подойдя к боярыне, я помог ей подняться с пола, усадил на лавку и дал испить воды.

– Расскажи, что случилось, кто тело нашёл?

– Я и нашла утром. Боярин вчера с закадычным другом Кучецким и вторым – имя его забыла – допоздна сидели за столом в трапезной. Разговаривали долго, потом спать разошлись. Утром захожу поздороваться, а он на полу лежит, в крови.

– Он так и лежит? Никто его тело не трогал, не переворачивал?

– Никто, Фёдор не велел трогать пока.

– Ну да, это правильно. А из слуг никто из дома не пропал?

– Кому у нас пропадать? Кухарка одна только, да она в доме.

– А холопы?

– В имении они, там у них воинская изба. Да и холопов всего трое – мало земли у нас.

– Где стрельцы из охраны были?

– В соседней комнате, – боярыня махнула рукой на стену.

– В коридоре стояли?

– Зачем же в коридоре? Сундук в комнату внесли, там и находились.

– Враги у мужа были? Ну кто смерти его желал?

– Откель? Муж и в походы не всегда ходил – хворый был, да и в городские дела не лез.

– Последний вопрос. Где боярин деньги и другое чего ценное хранил? Не пропало ли чего?

– Хранил здесь, в своей комнате. А я в своей комнате спала. Да вот сундук!

– Посмотри, – попросил я.

Боярыня подошла к сундуку и ахнула.

– Что не так?

– Замок отомкнут, сундук не закрыт. Боярин ключ на шее носил, на цепочке.

Боярыня откинула крышку сундука, и лицо её побелело. Она трясущимся пальцем ткнула внутрь. Я подошёл и заглянул – сундук был пуст.

– Что пропало?

Боярыня сбивчиво начала перечислять.

– Э, не пойдёт – не упомню я. Бумага есть ли?

Боярыня вышла и вернулась с бумагой, пером и чернильницей. Я уселся за стол и приготовился записывать.

Боярыня в первую очередь назвала мешочек с серебром – я записал. Далее пошли: золотой подсвечник, перстни, цепочки, кольца височные, потир серебряный.

Я старался расспрашивать поподробнее о каждой вещи. Ценности – это не деньги, они имеют приметы: перстень если – то какой камень, а что на печатке написано или знак какой?

Измучил боярыню вопросами изрядно.

– Пойди, боярыня, в доме посмотри – не сломано ли где окно, всё ли на месте? Потом скажешь.

Боярыня, всхлипывая, вышла, я же начал осматривать труп. Может быть, в первую очередь и надо было начать с осмотра. Но мне было как‑то неудобно перед боярыней лазить вокруг трупа на коленях.

Так, что мы имеем? Мужчина уже в возрасте, судя по седине – лет пятидесяти, худощав, бородат. Одет – стало быть, спать вчера лечь не успел, а то бы в подштанниках да рубахе нательной был. На груди – подсохшее кровавое пятно, рубашка разрезана. Убит ударом ножа в сердце. Удар точный, сильный, явно бил человек с опытом – может быть, воин, может, и разбойник. Вот почему боярин не закричал, не позвал на помощь. Смерть пришла сразу, умер мгновенно. Да и обстановка в комнате не нарушена, стало быть, борьбы не было, не боролся боярин за жизнь.

Это что же получается – незнакомого к себе подпустил? Быть такого не может, даже учитывая, что подвыпивши вчера был. Вероятнее всего – знакомый. Какие‑такие знакомые поздно вечером незваными приходят? И как он проник в дом? Почему не побоялся стрельцов и гостей? У меня и в самом деле на миг мелькнуло подозрение – не стряпчий ли с сотоварищем убийство учинили? Нет, не стали бы они мараться: если бы и убили за какую‑то старую обиду, то не взяли бы ценности из сундука – не их уровень.

Я вспомнил Михаилу Воронцова. У него одни пуговицы на ферязи чего стоят, не будет он убивать из‑за боярского добра.

Я внимательно осмотрел одежду убитого. Ничего странного – пуговицы на местах, нигде не разорвано. Карманов в тем времена одежда ещё не имела, поэтому и обшаривать было нечего. Для успокоения совести я залез пальцами за обшлага рукавов – там иногда могут хранить письма – пусто. Поднял рубаху, осмотрел смертельную рану. По характеру её определил, что клинок, которым она была нанесена – узкий, шириной не более дюйма. Я вытащил свой нож – лезвие было сантиметра четыре шириной – да почти у всех боевые ножи такие. Не засапожный ли нож был? Я сам такого не имел, но были любители носить нож в сапоге – обычно мастеровые, лавочники.

Я перевернул труп – конечности его окоченели и не гнулись. Насколько я помню из судебной медицины, это говорит о том, что убийство произошло десять‑двенадцать часов назад.

И тут меня ждала маленькая находка – медная пуговичка. Небольшая, явно с рубахи или летней ферязи. На тулупах или других тяжёлых верхних вещах пуговицы крупные. Видимо, падая, будучи смертельно раненным, боярин рукой зацепился и оторвал пуговичку с одежды убийцы. Очень интересно!

Я осмотрел её: пуговица как пуговица, небольшая – не более ногтя мизинца, без украшений вроде цветочка или чего иного, сделана кустарём – судя по тому, что отверстия для ниток просверлены или пробиты неровно. Я сунул пуговицу в поясной кошель.

На четвереньках облазил весь пол и недалеко от двери нашёл русый короткий волос.

Боярин был сед, боярыня – чернявая, служанка, что открывала мне дверь – русая, как многие жительницы русского севера. Но её я отмёл сразу. У неё волосы длинные, оттенок у них другой, да и удар в сердце – точный и сильный – нанесён не женской, а твёрдой мужской рукой.

Вернулась боярыня. Я попросил её сесть, припомнить всех знакомых боярина, что бывали когда‑либо в доме. Боярыня начала припоминать, а я старательно записывал. Список оказался не очень длинный – всего семь фамилий. Я подробно расспросил – кто чем занимается, где живёт. А напоследок спросил, кто из них блондин. Уж эту деталь женщины обычно помнят хорошо.

Хозяйка называла, а я против названых фамилий ставил крестик. Эти люди интересовали меня прежде всего.

– Боярыня, когда дом осматривала, не заметила ли чего необычного?

– Вроде нет, всё на месте. Да и кому у нас красть? Кухарка у нас уж лет десять как служит, сроду ни в чём замечена не была.

– Можно – я сам посмотрю, а ты меня сопроводишь?

– Иди, коли для дела надо.

Комнату убитого я уже осмотрел – даже окна проверил, на подоконниках посмотрел – нет ли следов. Ведь как‑то убийца проник в дом?

Я обошёл все комнаты второго этажа, не найдя ничего заслуживающего внимания. А на первом этаже, в дальнем углу коридора, рядом с отхожим местом, увидел дверь. Толкнул её, и мне открылся вид на задний двор с хозяйственными постройками.

– Хозяюшка, а дверь на ночь запирается ли?

– Нет – чего её запирать, у нас только ворота и калитка заперты.

Вот и ответ на вопрос – как убийца проник в дом.

Я сошёл по лестнице – там всего было три невысоких ступеньки – во двор, всмотрелся в крашенное охрой дерево ступеней крыльца. Вроде как на одной ступеньке красное пятнышко. Я мазнул пальцем – на нём осталась красная полоса. Кровь!

– Хозяйка, кухарка вчера гостей убоиной угощала?

– А как же, гостей с дороги кормить надо.

– А убоину где брала?

– Так у соседа – он кур держит, а у нас живности в городском доме нет.

Похоже – убийца наступил на каплю крови и оставил маленькую кровавую метку на лестнице. Если бы дома были куры, то кровь могла бы оказаться куриной. Но эта версия отпала.

Я попрощался с хозяйкой, сел на коня и отправился домой. Надо посидеть в кабинете, обдумать, переварить увиденное и услышанное.

Попросив домашних не беспокоить, я прошёл в кабинет, уселся за стол, разложил перед собой листы бумаги с записями.

Итак, что мы имеем? Убийца – мужчина, почти наверняка – знакомый боярина, русоволосый, на рубахе или ферязи оторвана медная пуговица, владеет оружием. Скорее всего – воин, не разбойник. Не может быть у боярина знакомых разбойников.

Зачем было убивать и грабить, когда в доме гости и стрельцы? Либо не знал о чужих в доме, либо совсем безбашенный. Ведь риск быть замеченным и, следовательно, схваченным увеличивается многажды. Стрельцов для охраны ценного груза подбирают проверенных – опытных, решительных, умеющих пользоваться оружием. Почуяв неладное, они в любой момент могли прийти на помощь боярину.

Я сел изучать список знакомых боярина. Двое отпали сразу – возраст преклонный, такие не пойдут на лихое убийство и грабёж. К тому же после ограбления надо ещё и суметь выйти незамеченным из дома с ценностями.

Постой‑постой – а ведь в сундуке‑то места много. Я перечитал список пропавших ценностей, прикинул вес и объём. По объёму – половина мешка получается, по весу – полпуда. Столько за пазуху не засунешь. Похоже, убийца заранее знал, на что шёл, поэтому должен был прихватить с собой на дело мешок для ценностей.

С чего начать? Времени у меня немного – несколько дней, пока стряпчий государев будет в Вологде, мне это дали ясно понять. Надо быстрее шевелить мозгами.

Во‑первых, я решил обойти оставшихся пятерых знакомых боярина. Именно обойти, а не объехать на коне – нельзя раньше времени привлекать внимание. Если кто‑то из пятерых преступник – он будет настороже. Дело провернул ловко – явно не дурак, силён, решителен.

Я ещё раз просмотрел список и вычеркнул одну фамилию – хоть и молод, но шатен, если только оставить его напоследок – для очистки совести.

В чём идти? Вопрос существенный. Если я буду торчать на улице в боярской одежде, без коня, это вызовет ненужное любопытство.

Я порылся у себя в гардеробе, не поленился сходить в воинскую избу. Нашёл рубаху и порты поплоше, натянул. На голову надел соломенный брыль – вроде крестьянского. Оглядел себя в зеркало – видок ещё тот, похож на бедного ремесленника или амбала из порта. Лена, как увидела меня, всплеснула руками:

– Ты куда в таком виде собрался? Увидят соседи – стыда не оберёшься!

– Для дела надо.

Я вышел во двор, зачерпнул пригоршню пыли, размазал её по лицу. По‑моему – самое то. Быстрым шагом направился к дому, стоявшему в списке адресов первым. Очень удачно – ворота распахнуты, холоп выгнал возок, запряжённый парой пегих коней. Вскоре вышел и мой подозреваемый.

Я подскочил поближе и, гнусавя, стал просить милостыню. Меня обругали, и я отошёл. Нет, непохож. Русый, но волосы слишком светлые, вальяжен, да и пуговицы на рубахе и ферязи все на месте. Тем более – пуговицы не медные: на рубахе – бронзовые, литые, а на ферязи – с позолотой. Деньги у него явно были, а вот стержня, характера, достаточного для того, чтобы совершить злодейство; я не почувствовал. Жидковатый он какой‑то для спокойного, расчётливого убийства. Такой если и убьет, так лишь в припадке истерии – первым попавшимся в руки предметом. Зыбко, конечно, но времени отрабатывать эту версию нет.

Путь к дому второго пролегал мимо торга. Я решил наудачу зайти. Сразу направился в угол, где торговали пуговицами, застёжками, гребнями. Я достал медную пуговицу, показал нескольким торговцам. Меня сразу направили в дальний ряд. Там торговали товаром подешевле. Нашёлся мастер, сразу признавший своё изделие.

– Я делал – свою руку всегда узнаю. В чём дело‑то?

– Не помнишь – кто такие покупал?

– Да разве всех упомнишь? Пуговица – не лошадь или дом, у меня их десятками берут каждый день.

– Так уж и десятками?

– А то! Да вот сегодня приходил один – две седмицы назад брал десяток, а только что ещё одну купил.

– Кто такой?

– Он не назывался, видел только как‑то раз – он в дом заходил на Пятницкой.

– Ну, бывай здоров!

Я отошёл от торговца, вышел с торга, встал и начал припоминать – кто где живёт. А ведь есть у меня в списке адресок на Пятницкой, есть. Направлюсь‑ка я туда.

Нумерации домов в эти времена не было. Искали приблизительно так: у Андреевского спуска, за церковью Николы‑Угодника, четвёртый дом по правую руку, ворота резные. Вот и я двинулся по приблизительному адресу на Пятницкой, что указала мне боярыня.

С трудом нашёл искомый дом, присел на завалину у избёнки напротив, немного наискосок. Из дома никто не выходил, хотя какое‑то движение в доме было: хлопала иногда дверь – вероятно, выходила во двор служанка – бельё развесить или живность накормить. Я терпеливо ждал. Уже хотелось пить и есть – гонец утром сорвал меня, не дав позавтракать, а потом стало не до еды.

В конце улицы показался мужчина. Он шёл твёрдой, решительной походкой. Не мой ли подозреваемый?

Я вскочил и направился навстречу. Пряча лицо за полями соломенного брыля, бегло осмотрел одежду. Есть! Третьей пуговицы сверху на рубахе не было. Сердце ёкнуло.

Я прошел мимо, ничем не выдав своего волнения. На углу остановился, повернул голову. Мужчина зашёл в дом, за которым я наблюдал. Волосы – какие у него волосы?! Я сосредоточился на пуговицах – надо было на ходу, за короткое время осмотреть ферязь и рубаху. И что стоило бросить взгляд на волосы? Увы, момент упущен. От досады я выругался. «Тепло, очень тепло» – с двух шагов пуговицы именно такие, какую я нашёл под убитым боярином. Глянуть бы на него ещё раз, чтобы окрепла уверенность, только рискованно. Второй раз встретиться на пустынной улице – эдак всякий заподозрит неладное. Может, отправиться к воеводе? Повязать его да поспрашивать? А будет упираться – так и ката пригласить. А вдруг не он? Хотя интуиция подсказывала – я на верном пути.

Надо решать быстрее – подозреваемый может забрать с собою ценности и уехать из города. Ищи‑свищи его тогда. Главная улика – ценности. Если их найти, и боярыня сможет их опознать – дело раскрыто. Только где эти ценности спрятаны? Коли грабитель и убийца умён, в доме и на дворе он ценности прятать не будет. Ежели я его переоцениваю, может на работе припрятать – насколько я помнил по записям, сей мужик был купцом средней руки. Понаблюдать за ним? Времени может уйти много – не один день, вытянуть же могу пустышку. Надо как‑то напугать его, встревожить, заставить суетиться. Только вот как? Задействую‑ка я своих холопов, нечего им дурью маяться.

Решив так, я быстрым шагом направился к себе домой. Холопы обедали в воинской избе.

Я приказал запрячь в телегу мерина, взять сабли, надеть кольчуги. Шлемы и щиты, равно как и копья – оставить.

Пока холопы запрягали, я схватил со стола кусок хлеба и жадно съел его, запив квасом из кувшина.

Выехали со двора все вместе.

По дороге я объяснил холопам, что от них требуется, и предупредил, что человек вполне может оказаться быстр и решителен в действиях, а кроме ножа на поясе у него может быть – да, скорее всего, и есть – засапожный нож. Если он попытается сбежать – убивать нельзя. Покалечить, ранить – это не возбраняется, но мне он нужен живым, чтобы мог говорить. Не привезу же я к воеводе хладный труп! Этак я любого могу убить и заявить, что он тать. Нет, коли заставили взяться за дело – привезу доказательства в виде живого пленника и, желательно, ценности.

Мы подъехали к дому подозреваемого и телегу с холопами поставили напротив ворот. Я же залез на дерево – с него хорошо был виден двор.

– Боярин, – раздался голос Федьки, – повыше поднимись, ноги видно.

Я взобрался ещё выше. С дерева открывался отличный обзор дома и двора, только листва мешала.

Припекало солнце, было жарко и безветренно.

Хлопнула дверь, я насторожился.

Купец прошёлся по двору, зашёл в сарайчик, вышел и направился к воротам. Он открыл калитку и застыл на месте от удивления. Присутствие ратников у его ворот на мгновение его парализовало: лицо резко побледнело, руки бессильно опустились. Не всё с ним чисто, ох не всё!

И в этот момент ветка подо мной хрустнула, обломилась, и я рухнул вниз. Купец среагировал мгновенно: нырнул назад, во двор, захлопнул калитку, и мы услышали, как щёлкнула металлическая задвижка.

– За ним! – заорал я, поднимаясь с земли. На ногу наступать было больно. Чёрт, как некстати!

Холопы подпрыгнули, уцепились руками за верх забора, подтянулись и запрыгнули во двор. Кто‑то из них отодвинул задвижку, и я, прихрамывая, вошёл внутрь.

На крыльце дома шла борьба. Федька оседлал сбитого наземь купца и натурально молотил его кулачищами по морде.

– Охолонь, Федя.

Второй холоп залез купцу за голенище сапога, вытащил и протянул мне засапожный нож.

– Вяжите его!

Купца перевернули на живот, сняли с него кожаный ремень, стянули им руки. Я уселся на ступеньки – нога болела.

– Посадите.

Купца посадили, прислонив к стене дома.

– Говорить будешь?

Купец сплюнул:

– Не о чем мне с тобой разговаривать.

– Ценности где?

В ответ – молчание.

– Ну ничего, я тебя сейчас к воеводе свезу – повозка‑то вон, у ворот, а там тебя палач дожидается. Не то что заговоришь – запоёшь, не остановить будет.

По лицу купца пробежала гримаса, но он продолжал молчать.

– Федя, со мной! А ты стереги, – сказал я другому холопу, – головой отвечаешь.

Мы вошли в дом. Из комнаты выглянула служанка, округлила глаза и тонко взвизгнула. Федька показал ей кулак, и она замолчала.

– С нами пойдёшь, дом покажешь.

Прихрамывая, я обошёл все комнаты, всё обшарил. Мешка с ценностями нигде не было.

– Подвал есть?

Служанка показала на люк в полу.

– Федя, посмотри! Сам бы спустился, да ногу подвернул.

– Чего искать?

– Мешок, а в нём – ценности.

– Ага, понял.

Федька спустился на пару ступенек, я подал ему зажжённую свечу. В подвале долго что‑то громыхало, потом раздался звук бьющейся глиняной посуды. Видно, он кувшин неосторожно зацепил. Ну право слово – слон в посудной лавке.

Вылез Федька весь в пыли и паутине и с виноватым видом развёл руками:

– Не нашёл!

Мы пошли осматривать постройки во дворе. Обшарили все закоулки, потратив на это битый час. Пусто!

Я вышел в огород. Вроде всё, как у людей. Нет. подожди‑ка, почему в этом месте земля чуть темнее?

– Федя, возьми в сарае лопату, копни‑ка здесь.

Холоп принёс лопату, начал копать. Земля была рыхлой, поддавалась легко – совсем недавно рыли.

Федька заорал:

– Есть!

Он ухватился за угол кожаного мешка, потянул и вытащил мешок наружу. В мешке бренчал металл.

– Развяжи‑ка, Федя.

Федя развязал узел. Я подтянул мешок к себе, заглянул. Так и есть! Потир серебряный, перстень – ну и далее, по списку боярыни. Фу! Такого облегчения я давно не испытывал.

– Бери мешок, Федя, завязывай.

Федя туго затянул завязки, забросил мешок за спину. Когда мы вывернули из‑за угла дома и купец увидел мешок, лицо его исказилось от ярости и испуга, он закричал:

– Как узнал? Пропади ты пропадом, ищейка!

Стоявший рядом мой холоп пнул его в живот, прервав поток ругательств.

– Сажайте его на телегу, едем к воеводе.

День клонился к вечеру, и я опасался не застать воеводу на месте. Стражник на входе заступил дорогу:

– Ты кто таков? Воевода занят!

– Боярин Михайлов, поди доложи.

– Если ты боярин, то я – воевода!

Стражник захохотал.

Я врезал ему кулаком в солнечное сплетение. Стражник сипло выдохнул, согнулся.

Я прошёл в дом, распахнул дверь к воеводе.

Плещеев мельком глянул на меня, не узнал.

– Тебя кто сюда пропустил, бродяга!?

– Не серчай, воевода, то я – боярин Михайлов.

– Прости, не узнал. Заходи. Почему в столь непотребном виде?

– Дело того требовало, чай не в гости на именины был приглашён.

– Помощь нужна?

– Да уже нет.

Я открыл окно:

– Федька, заводи купца, и мешок не забудь!

Мои холопы затащили в кабинет к воеводе купца, швырнули его на пол и поставили к моим ногам мешок с ценностями.

– Вот он – убивец и тать. И мешок с украденным – вот. Только боярыня нужна – пусть деньги и всё остальное сама сочтёт.

Воевода изумился.

– Не ожидал! Молодец! От всего боярства – тебе признательность. – Рявкнул громко: – Гонца ко мне!

В кабинет забежал знакомый гонец.

– Боярыню привези, где убийство было.

Гонец рванулся к выходу. Я ухватил его за руку:

– Ты там поделикатней – не испугай, не боярина на службу призываешь. Возьми моих холопов. Федя, на телеге съезди, боярыню привези – горе у неё, поуважительней будь.

Гонец и Федя вышли.

Воевода обошёл лежащего на полу купца.

– Это ты как такое злодейство удумал?

Купец молчал.

– А он ли это?

– Он, воевода, не сомневайся. Давай подождём немного – сейчас боярыню привезут, она свои ценности опознать должна. Вдруг не её?

– Подождём.

Мы уселись на лавки. Медленно тянулось время.

Наконец подъехала подвода.

В коридоре послышались шаги, и Федя ввёл боярыню, галантно поддерживая её под локоток.

Воевода встал и усадил боярыню на стул, стоявший рядом со столом.

Я развязал завязки у мешка, высыпал содержимое на стол. Боярыня ахнула, закрыла глаза. Потом справилась с чувствами.

– Вот мои кольца, вот перстень мужа, – она запнулась, – покойного уже. – Она внимательно осмотрела вещи.

– Да, всё это – наши ценности, что в сундуке лежали.

– Спасибо, боярыня. Здесь всё, что украли?

– Всё.

– Федя, возьми мешок с ценностями, отвези боярыню домой.

Федя быстро сложил ценности в мешок, забросил его за спину. Боярыня встала, увидела лицо купца – ведь когда она входила, он лежал к ней спиной.

– Это ты сделал?

Купец вжал голову в плечи.

– Ты же к нам в дом вхож был, с боярином за одним столом сидел, наш хлеб ел – как ты мог?

Женщина рванулась вперёд, стала ногами пинать убийцу. Ни я, ни воевода не сделали попытки её удержать – пусть получит хоть какое‑то моральное удовлетворение.

Наконец боярыня устала. Фёдор свободной рукой поддержал её под локоть, и они вышли.

– Что, воевода, свободен я?

– Погоди, торопливый какой! Сейчас Фёдор Кучецкой с боярином Воронцовым подъедут, я уж гонца послал. Надо же им о наших успехах доложить, злыдня предъявить.

Я уселся на лавку. Уже смеркается, жрать охота, да и устал я. Мне бы домой, за стол, да в постель.

Зацокали копыта, заныли доски пола под тяжёлыми шагами. Гонец распахнул дверь, вошли московские гости.

Воевода кинулся навстречу с улыбкой.

– Вот, по поручению вашему разыскан и пойман злодей.

Бояре тяжелым взглядом уставились на убийцу.

– Правда ли сие?

– Как не правда – даже ценности украденные отыскали, всё боярыне вернули. Она только что здесь была, всё опознала. Ей и отдали.

Кучецкой обернулся ко мне:

– Молодец! Понимаю, что дело сие – не воинская служба, однако справился быстро и блестяще! Напомни мне свою фамилию.

– Боярин Михайлов, Георгий. Кучецкой оглядел меня с головы до ног.

– Почто одежда недостойная?

– Для дела надо было.

– А, ну тебе лучше знать. Не хочешь ли дьяком в Разбойный приказ? Государю нужны такие – разворотливые, умелые.

– За предложение спасибо, только привык я к городу – земля у меня здесь, семья, дом.

– Не хочешь в Москву, стало быть? – помрачнел стряпчий. – Ладно, оставайся здесь, от государя и от меня возьми за труды.

Боярин снял с шеи толстенную витую золотую цепь и возложил на меня.

– Благодарю, о службе твоей самому государю доложу.

Кучецкой повернулся к воеводе:

– Гляди‑ка, Плещеев, какие люди у тебя тут живут. Таких наверх выдвигать надо!

Воевода угодливо улыбнулся.

– А с татем что делать?

– Что с ними, душегубами, всегда делают – казнить смертью. Да желательно, чтоб помучился напоследок. Вот что, воевода, пусть палач им завтра займётся – может, ещё чего интересного расскажет, вдруг за ним не одно злодейство. Всё пусть выпытает, до донышка, а опосля – четвертовать.

Услышав столь суровый приговор, купец задёргал ногами, завыл.

Стряпчий подошёл к злодею, пнул его красивым сафьяновым сапогом в лицо.

– А ты чем думал, когда убивал? Мы с боярином, дружком моим стародавним, вместе на татар ходили. Рубился он славно, в таких жестоких сечах бывал, а выжил. Ты же, пёс смердящий, червь навозный, его жизни лишил.

Стряпчий повернулся к воеводе.

– Дом и хозяйство его продать, половину – в государеву казну, половину отдать боярыне, без кормильца она осталась.

– Всё исполню, боярин.

– Так государю и доложу. Ну, прощевайте. Даст Бог – свидимся.

Стряпчий подошёл ко мне, пожал руку:

– Молодец, не посрамил боярской чести, быстро злодея сыскал. Зря от места дьяка Разбойного приказа отказался, зря. Государю нужны такие люди, что не только задницами лавки протирать могут. Успехов тебе, боярин Михайлов. Хочу и в дальнейшем о тебе только хорошее слышать.

Кучецкой и Воронцов вышли. Воевода Плещеев с облегчением выдохнул, вытер рукавом пот со лба, сел.

Видимо, высокое начальство его напрягало, побаивался он их. Вернее – не столько их, сколько того, что злодея не поймают.

– Эй, кто там?!

Вошёл гонец. Воевода указал ему на лежащего татя:

– Зови городскую стражу – в подвал его, в холодную.

– Слушаю.

Гонец выбежал.

– Спасибо, Георгий, выручил ты меня.

– Зато я сегодня ещё не ел. Удружил ты мне, воевода, с этим ублюдком. Моё дело – деревней своей заниматься, да сабелькой вострой на поле брани махать.

– Понимаю, всецело понимаю, да мне‑то как быть? Вот стань на моё место – кого бы ты искать злодея заставил? Молчишь? То‑то! А я как про беду узнал, сразу про тебя вспомнил. И оказалось – не зря. Ступай с Богом – постараюсь не беспокоить более.

Я повернулся и вышел. Устал я сегодня, и в животе бурчит.

Прямо у входа стояла моя телега, в которой сидели Фёдор и Авдей – мои холопы. Лица их сияли, как новые копейки.

– Чему радуетесь, хлопцы?

– За тебя, боярин.

– Чего так?

– А то как же: злодея нашёл – самому государю о тебе скажут, цепь в награду получил – не всех бояр ведь так отмечают. К тому же боярыня по полушке нам дала и велела тебе кланяться, что душегуба нашёл да ценности возвернул.

Я уселся в телегу, и Авдей тронул вожжи. Со стороны могло показаться, что двое ратников везут арестованного бродягу. Да плевать! Я опустил соломенный брыль на глаза. Чёрта с два меня теперь кто‑нибудь из знакомых узнает.

ГЛАВА X


Дома Лена, увидев меня, захохотала.

– Ты чего? Лучше поесть дай.

– В зеркало на себя посмотри!

Я подошёл к зеркалу и засмеялся сам.

Чумазый, одет, мягко говоря, плохо, одежда кое‑где порвана – вероятно, при падении с дерева, на голове – помятый соломенный брыль, зато на шее – массивная и дорогая золотая цепь. Вид уморительный – вроде как бродяга где‑то цепь украл и на себя повесил.

– Иди умывайся и переодевайся, потом – за стол, всё уже готово давно.

Уговаривать меня не надо было, и вскоре я уже сидел за столом, уплетая за обе щеки наваристые щи.

– Где же ты цепь златую взял?

– Украл, – пошутил я.

– А серьёзно?

– Стряпчий государев – Фёдор Кучецкой наградил, снял со своей шеи и на мою повесил.

Лена всплеснула руками.

– Дай посмотреть.

Я снял с шеи цепь, отдал ей, сам же продолжал с аппетитом заниматься трапезой. Когда я уже заканчивал с цыплёнком, Лена вернула цепь.

– И за что же такие милости?

Я обтёр руки полотенцем, отпил хорошенько вина из кружки и коротенько пересказал ей дневные события. Лена слушала, округлив глаза.

Неожиданно сзади раздался голос Васятки:

– Убить его надо было! Гад ползучий!

– Э – нет, ты не прав, боярин.

– Почему же? – обиделся Васятка.

– Сам подумай.

Васятка сел на лавку, наморщил лоб, изображая бурную мозговую деятельность.

– О! Понял! Чтоб было кого казнить?

– Нет, Васятка, думал ты плохо.

И я объяснил, почему злоумышленник был нужен живой.

– Впредь всегда думай заранее, потом делай.

И тут я сдуру ляпнул, что боярин приглашал меня в Москву – в Разбойный приказ.

– И что? – Лена с любопытством уставилась на меня.

– Отказался. Не моё это дело – татей ловить. Я воин, моё предназначение – врагам головы рубить: татарам, ляхам.

– Ты мужчина, боярин, тебе и решать, – обиженно поджала губки жена.

Наверняка хотела в столицу перебраться. Одно дело – простой боярин, коих сотня на Вологодчине наберётся, и совсем другое – приказный дьяк, положение в обществе.

Как ей объяснить, что это не моё – душа не лежит сыском заниматься? Что быть дьяком и с верхами общаться не только почётно, но и рискованно? Как говорится – минуй нас боле всех печалей и барский гнев, и барская любовь. Сколько я уже знал приближённых государевых – бояр, князей, которые впали в немилость у государя и кончили свои дни на плахе или в ссылке – в дальнем остроге или монастыре.

Отдыхать и заниматься делами деревни удалось только неделю – вновь прибывший гонец постучал в ворота и прокричал:

– Боярина к воеводе!

Я выругался с досады – неужто ещё кого убили? Ан нет, оказалось – государь всех срочно созывает ввиду набега крымских татар.

За полдня мы собрались и наутро выехали к месту сбора. В Вологде соединилось всё поместное ополчение. Выступили сразу, всю дорогу гнали галопом, лишь изредка переходя на рысь. Гонец из Москвы передал воеводе слова государя: «Быть безотлагательно, нужда великая».

Через неделю мы были близ Коломны. Воевода отправился в полевую ставку государя, и нас вскоре распределили по местам.

Основной удар подходящих сил крымчаков должен был принять на себя великокняжеский полк с московским ополчением. Меня же с Тучковым определили в заслон малый. Мы стояли довольно далеко от московского войска – вёрст за пятнадцать.

Заняли оборону на левом берегу небольшой – не более двадцати шагов в ширину – речушки. На берегу стояла маленькая – о четырёх избах – деревушка, покинутая жителями в панике. Я со своим бойцами занял одну избу, три другие – Никита с ратниками. Службу несли день и ночь, конно патрулируя правый берег – в паре вёрст от самой реки. Б уде противник появится – дозор даст знать; сами успеем к бою приготовиться, да гонца к основному воинству послать, коли татарское воинство велико будет, и мы не сможем сдержать его своими силами.

Два дня прошли спокойно, мы, как могли, обустроились. А на третий день, свежий дежурный дозор, едва уехав, вернулся назад.

– Крымчаки!

Я велел своим холопам вооружиться мушкетами и занять места у окон. Чего соваться вперёд, не зная сил врага? К тому же огнестрельного оружия у крымчаков не было – то ли не любили они его, то ли не брали по причине дороговизны.

Вдали показались клубы пыли.

– Приготовились! Стрелять по моей команде.

Из‑за редкой рощицы вынеслась на рысях конная полусотня крымчаков. Для нас многовато, у нас с Тучковым – вдвое меньше воинов.

Крымчаки остановились у реки, постояли, посовещались и въехали в воду. И место выбрали удачное – здесь было мелко. А может, и подсказал кто о броде.

Я выждал, пока враг дойдёт до середины речушки, и скомандовал:

– Пли!

Изба окуталась дымом, от грохота мушкетов заложило уши.

– Перезаряжай быстро!

Холопы стали суетливо перезаряжать оружие.

С улицы раздались крики. Я выскочил за дверь. Тучков поднял своих холопов в седло и ринулся в атаку. Ох, зря! Мы бы успели сделать ещё залп картечью. И так после первого залпа полусотня потеряла не меньше семи‑восьми воинов. Теперь стрелять поздно – холопы Тучкова закрыли своими телами сектор обстрела.

Самому ринуться в бой? Ведь на каждого тучковского по двое крымчаков приходится! Ну, чуть бы обождал с атакой, и второй залп из мушкетов значительно увеличил бы наш шанс на победу. А теперь – чего уж об этом… И так уже почти посредине реки, на широком броду, закипела сабельная схватка.

– По коням! – закричал я.

Никак не можно отсиживаться за спинами товарищей, когда они кровь свою проливают.

– Федька, берёшь двоих холопов – заходи справа, я с двумя – слева. Заходите подальше, сначала стреляйте в татар, потом сабли в руки – и вперёд!

– Понял, боярин, исполню!

Мы запрыгнули в сёдла, разделились. Я обошёл схватку, дал команду. Раздался жиденький залп. Как эхо, слева тоже прогремели выстрелы. С саблями наголо мы врубились в сечу.

Татары, не ожидавшие стрельбы с флангов, понесли потери, дрогнули. Наши силы уравнялись, и бились мы отчаянно.

Я работал обеими саблями как крылья мельницы при штормовом ветре. Рассекая воздух, лезвия шипели, жужжали, рассекая чужую плоть, жадно чавкали.

Не выдержали татары, начали отступать, потом развернули коней и кинулись с поля боя, оставляя убитых и раненых. Уходило не более десятка.

Мы перевели дух, и я с Никитой выехал на свой берег.

Холопы спрыгнули с коней, деловито добили раненых татар, пустив их тела по течению реки.

– Ну что, Никита, одержали мы верх! Ты чего в бой ринулся? Мы дали бы ещё один залп, драться потом легче было бы.

– Удержаться не смог, они ведь уже рядом были. После первых выстрелов, как посыпались убитые в воду, так и взыграла кровь.

– Ладно, победителей не судят.

Холопы умылись, сели готовить похлёбку. Дозор уехал вперёд, продолжать боевое дежурство – ведь татары могли повторить попытку нападения – уже большими силами. С нашей стороны, увы, тоже было двое убитых. Не мои – тучковские. Покряхтел, подосадовал Никита – ведь новых боевых холопов искать теперь надо будет.

Только мы сели есть, как слева, там, где располагались основные наши силы, послышалась пушечная стрельба. Это было похоже на далёкие раскаты грома – только ведь на небе не было ни облачка, да и громыхало почти беспрерывно. Похоже, там сошлись в смертельной схватке обе рати.

Часа через два стрельба утихла. Мы, пользуясь затишьем, схоронили убитых. Война – дело жестокое, не только татары понесли потери.

Потом Никита сказал задумчиво:

– Наверное, и мне надо раскошелиться на мушкеты. Непривычно – вес лишний на коне возить придётся. Однако смотрю я – кабы не твоя стрельба, нам бы туго пришлось.

– Ага, ты представь, что все холопы – и мои и твои – по разу выстрелили бы. Может, и сабли тогда доставать из ножен не пришлось.

Мы простояли ещё два дня, потом явился гонец и объявил, что силы татарские разбиты и противник отступает.

Подоспевшие свежие рати вятичей да новгородцев посланы их преследовать. А для нас война окончена.

Мы собрали вещи и отправились под Коломну, на соединение со своим вологодским ополчением. Наши дружины потери понесли невеликие, чему бояре были рады, а вот ярославцы да москвичи были порядком потрёпаны.

Обратно на Вологодчину мы возвращались медленно – было много раненых, и не все уверенно сидели в селе. Но любая дорога заканчивается, и вот мы у ворот своего дома.

Лена выбежала из дома, обвела нас взглядом. выдохнула:

– Все вернулись, счастье‑то какое! Не зря я свечи Николаю‑Угоднику, Георгию‑Победоносцу да Пантелеймону в церкви ставила.

Я обнял и расцеловал жену, Васятку. Хорошо дома, даже запах свой, привычный.

Поскольку людям и лошадям надо было отойти от дороги, я дал холопам трёхдневный отдых.

– А ты знаешь, в церкви отец Питирим тебя спрашивал, да узнав, что в походе ты, молитву ко Господу за тебя вознёс.

Интересно, зачем я ему понадобился? Скорее всего, даже и не Питириму а Савве, настоятелю Спасо‑Прилуцкого монастыря. Нет, не поеду сразу: только из похода, устал, да и в деревню съездить надо – три недели меня не было. Хоть и хороший Андрей управляющий, всё равно за всем хозяйский глаз нужен.

День я отлёживался – деревянное седло так поотбивало за дорогу пятую точку, что сразу садиться в седло никакого желания не было. А мои холопы устроили выпивку с посиделками в воинской избе. Пускай себе гуляют, лишь бы избу не спалили.

Через день я направился в свою вотчину. Мы с Андреем обошли деревню, зашли в церковь. Я поставил свечи, помолился, пожертвовал церкви деньги на образа. А вернувшись домой, я услышал от жены, что приходил монах, спрашивал меня.

Оттягивать дальше с визитом в Спасо‑Прилуцкий монастырь было уже неприлично, и следующим утром я выехал туда.

На стук в ворота выглянул знакомый монах, без лишних вопросов отворил ворота. Я уже знал дорогу и пошёл без сопровождающего.

Войдя в зал, я остановился.

Почти тотчас появился настоятель – отец Савва. На моё приветствие он шутливо бросил:

– Явился, блудный сын?!

– Не для ради мошны своей приехать не мог – токмо из похода, по приказу государя отражал с ополчением набег крымчаков злопакостных.

– Знаю, наслышан. Как и о том, что злоумышленника, боярина жизни лишившего, разыскал. Похвально сие! Инда глум и срам городу, в котором при почтенном госте непотребства творятся. Да что же мы стоим? Давай присядем!

Ох, ловок и хитёр настоятель. Знать – беседа долгая предстоит, ишь как ласково подводит – «давай присядем».

– И верно, в ногах правды нет.

Я сел на лавку, отец Савва уселся в кресло за столом.

– И как поход прошёл, поделись.

Я вкратце рассказал о походе. Я понимал, что настоятель меня призвал не для того, чтобы узнать новости о походе, но начинать беседу сразу о деле было не принято. Потом разговор плавно перешёл на погоду, поговорили и о видах на урожай.

– Священник церкви, что ты поставил в селе своём, отзывается о тебе благосклонно. Хозяин‑де добрый, людишки довольны, да и церковь пожертвованиями не забываешь. Похвально!

Я насторожился. Понятно – сейчас разговор пойдёт о деле, ради которого меня пригласили. Однако следующий вопрос настоятеля меня удивил.

– И что же ты не согласился в столицу переехать? Должность высокую стряпчий тебе предлагал: дьяк Разбойного приказа – не чека от телеги. Там твои знания и опыт и государству пригодились бы, да и святой церкви.

Ага, свой человек в Разбойном приказе им наверняка нужен был.

– Не хочу в крови да бедах людских, инда червь, копаться. Мне милее родину от врага защищать на поле бранном, с сабелькой вострой.

– Похвально! Только Господь устами стряпчего другое послушание на тебя возлагал.

– Извини, настоятель, но только‑только деревню свою поднял, жалко бросать.

– Понятно, жалко, только деревень таких у тебя на высоком месте множество могло быть. Выгоды своей не видишь.

– Отец Савва, не мне тебе объяснять, что в окружении государевом вечно интриги плетутся. Вспомни, сколько голов безвинных по лживым али облыжным обвинениям на плаху, под топор ката, легло?

Настоятель внимательно посмотрел на меня.

– Церковь святая не оставила бы тебя на столь высоком посту – помогли бы, подсказали, уберегли бы от ненужных шагов.

Сожалеет настоятель – своего человека в ближнем государевом окружении, наверное, очень надо иметь.

Я немного расслабился. Какой смысл жалеть о том, чего не вернёшь?

– Ну будет о пустом, давай о деле.

Я ошалел – ни фига себе, подвёл!

– Сведения недавно мы получили, как и откуда – пока не твоего ума дело. А поручить тебе вот что хочу. Манускрипты древние найти надо. Где они – сам не знаю, у меня есть только кусок грамотки. Поди сюда, взгляни.

Я подошёл. На столе лежал кусок древнего пергамента с обтрёпанными краями. На нём – полустёртая схема: поворот реки, крестик на берегу, слова латиницей.

– Пока непонятно.

– Прочитаю тебе с латыни.

Отец Савва прочёл перевод. В нём говорилось о неком предсказателе и поклоннике чёрных сил. Отрывок короткий – часть какого‑то текста.

– И сколько пергаменту лет?

– Думаю, не меньше полутора сотен.

– Отец Савва, помилуй Бог! Живых свидетелей не осталось, где мне искать этот манускрипт? И что на плане этом за крестик – изба, место погребения, место хранения манускрипта? Что за река, где она?

– Вот тебе и поручаю всё это узнать.

– Нет уж, уволь. Получается – поди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что.

– Ты как дщерь неразумная! Знаешь, у шведов, говорят, собаки такие есть. Пленный или раб из неволи сбегут, так они собак пускают. Те собаки человека по следу и находят. Сыскными прозываются. Так и ты – сколько злоумышленников нашёл? Ты что, думаешь – это все могут? Тебе Господь дар дал, а ты им пользоваться не хочешь. Поди прочь с глаз долой и без манускрипта не возвращайся. А коли поможет Бог найти, так и другие свитки или книжицы, что рядом оказаться могут, прихвати.

Настоятель осенил меня крестом и вышел.

Я сидел некоторое время на лавке, переваривая услышанное. Мыслимое ли дело – найти утраченное или спрятанное полтора века назад! Да тут и ухватиться не за что – разве что за план. А пергамент‑то на столе лежит, не забыл его настоятель – специально оставил, мудрый змей!

Я подошёл к столу, ещё раз внимательно вгляделся, перевернул наизнанку, повернул вверх ногами. Вроде как смутно буковки какие‑то проступают.

За спиной неслышно возник монах.

– Помощь нужна ли? Если нет, пергамент я заберу.

– Подожди пока. У вас в монастыре лупа – ну, стекло увеличительное найдётся?

Монах стушевался.

– Иди к настоятелю, спроси.

Монах неслышно исчез, а я подошёл к свету поближе, до рези в глазах всматриваясь в пергамент. Сзади кашлянули. Я обернулся – рядом стоял всё тот же монах и держал в руке обитую чёрным бархатом коробочку.

– Вот, настоятель передал.

Я раскрыл коробочку. В бронзовой оправе, как драгоценность, на чёрном бархате лежало небольшое увеличительное стекло. Взяв его, я вгляделся в еле различимые буквы. Похоже, это название реки – только вот какой?

– Дай бумагу и перо.

– Вот же они, на столе!

Монах пододвинул ко мне чернильницу с пером и бумагу. Как можно более тщательно я перенёс слово на лист. По‑моему, это на латыни.

– Посмотри сюда, на бумагу. Что означает это слово?

– Вроде – «Великий».

– Почему «вроде»?

– Одной буквицы не хватает.

– Спасибо и на том.

Я вернул монаху лупу и пергамент и вышел.

Нет, ну каков настоятель? Пойди и найди. Как будто это также просто, как книгу с полки снять. А если даже повезёт, и я его найду, так манускрипт тот и истлеть давно мог, одни кусочки остались.

Я медленно вышел из монастыря, привратник меня окликнул:

– Коня оставляешь, что ли?

Я вернулся, сел в седло и выехал со двора.

В очередной раз мой извечный вопрос – с чего начать? Я даже приблизительно не представлял, что делать. Но пока ехал в город, появились некоторые мысли, и я, не заезжая домой, направился к старому знакомцу – Степану. Подьячий был на месте, скрипел пером по бумаге.

– О! Кого я вижу! Боярин Михайлов! Чем могу?

– Здравствуй, Степан. Дело у меня.

Степан хохотнул.

– Да знаю, что дело. Ты же просто так не появляешься! Нет, чтобы просто зайти, проведать старого знакомца, кувшин вина испить. Как же – самому государеву стряпчему угодил! Ты теперь – персона важная.

– Погоди, Степан, изгаляться. Ты скажи лучше, в твоём ведомстве карта земель вологодских есть ли?

– Как не быть? – удивился подьячий. – На том стоим.

Степан встал из‑за стола, достал со стеллажа свёрток, развернул.

– Любуйся!

Я всмотрелся в карту.

– А точна ли она?

Степан почесал затылок.

– Маненько неточности, конечно, есть – как без них, но все деревни и сёла нанесены точно.

– А реки?

– Вот уж не знаю, я же по землице работаю, тут все уделы и вотчины – вот, даже твоя деревня есть.

– Село нынче, Степан.

– Никак – церковь осилил, боярин? – удивился Степан. – Надо как‑нибудь посмотреть.

Я намёк понял.

– Степан, поперва дело, потом и в село съездим, и церковь посетим, и колокол послушаем.

– На слове ловлю.

– Стёпа! – Я укоризненно покачал головой. – Разве я когда‑нибудь бросал свои слова на ветер?

– Не было, боярин, и надеюсь – не будет.

Для пущей убедительности я сунул Степану в руку серебряный рубль.

– Ты мне вот что скажи, Стёпушка. А карты постарше у тебя есть?

– Это какого же году?

– Ну, скажем, лет сто назад.

– Помилуй Бог, боярин – откель? А погоди‑ка, у меня тут писец старый есть, может – он чего припомнит?

Дьяк подошёл к столу, за которым скрипел пером по бумаге седой писец, переговорил с ним, вернулся.

– Сейчас.

Писец поднялся, вышел.

– Куда это он?

– В подвал – там все старые и ненужные бумаги лежат. Говорит – есть карта, только он не помнит, какого года. А почему нужда такая?

– Потом скажу, сам пока не знаю.

Писец вернулся через полчаса, одежда его была в пыли и паутине, глаза слезились. Под мышкой он нёс свёрток. Подойдя, писец положил свёрток на стол. От бумаги полетела пыль – писец, а за ним и мы дружно чихнули.

Я сунул в руку бумагомарателя медную полушку. Степан бросил на меня недовольный взгляд.

– Балуешь людей; он меня должон слушать, жалованье получает.

Я развернул карту. Конечно, она была не полуторасотлетней – вполовину моложе, но это всё же лучше, чем совсем ничего.

Я начал сравнивать старую карту с этой. Разночтения были. На карте из архива были деревни и сёла, которые на старой отсутствовали, и наоборот. Исчезали деревни и сёла, появлялись вновь – жизнь, никуда не денешься.

Я взял лист бумаги, по памяти набросал виденный мной в монастыре план.

– Стёпа, не упомнишь ли такого?

Стёпа повертел в руке нарисованный план.

– Ничего не измыслю. Эй, Фёдор, ступай сюда.

Старый писец подошёл к столу.

– Посмотри‑ка на план. Где чего‑нибудь похожее есть на старой карте?

Писец посмотрел на план, ткнул пальцем в карту:

– Вот это место.

Мы со Степаном уткнулись носами в карту. Похоже, очень похоже. Писец подал голос:

– Карта из подвала неточная – огрехов в ней много, а место точно это.

– На плане покажи.

Писец ткнул пальцем. Твою мать, час от часу не легче: он указывал пальцем недалеко от моей деревни – в пяти верстах, но на моей земле.

– Ты не ошибаешься, Фёдор? Это моя земля, деревня в другом месте.

– А посмотри на старой карте – там владение князя Лосевского раньше было, сказывают – князь в Литву съехал. Правда, лет тому минуло много, даже не упомню.

– Спасибо, Федя!

К неудовольствию Степана, я сунул писцу ещё одну полушку.

– Стёпа, а старую карту забрать можно? Степан потерзал бороду:

– А бери. Всё равно ею пользоваться нельзя, а без дела она в подвале сгниёт, или мыши поточат.

Я свернул карту в рулон, тепло попрощался со Степаном и вышел. Теперь я знал, откуда начать поиски.

Дома я развернул карту и стал её изучать. Да, изгиб реки похож, но это ещё не факт. За сто пятьдесят лет река могла постепенно изменить русло, или древний картограф – обычно из монахов – мог неточно нанести изгибы реки, ведь тогда не было системы координат, всё рисовалось приблизительно, от руки. Да собственно, большой точности и не требовалось – одна‑две‑три версты меньше или больше – какая разница?

Хорошо, предположим – условно, конечно, что река и участок земли рядом с ней – мои. Так ведь участок велик, весь не перероешь. Да и надо ли рыть? Ну, была когда‑то здесь усадьба князя Лосевского, но сейчас‑то на моих землях никакой усадьбы нет. И ещё вопрос – почему настоятель решил, что манускрипт зарыт в земле, а не увезён князем в Литву? Если он имел какую‑нибудь ценность, зачем его было оставлять здесь – логичнее взять с собой. Или опасался, что порубежники наши отберут, или в дороге случится беда вроде нападения разбойников. Но и сейчас разбойников на дорогах хватает – ни один купеческий караван без охраны не ходит, а уж в те времена – и подавно. А чего им не злодействовать – дороги никем не охраняются, специальной службы, вроде полиции, не существует. На такой случай в Правде прописано – поймал разбойника за мерзким промыслом – повесь при дороге в назидание другим. Только татям никак не назидается, лёгким кажется разбойничий хлеб.

И вдруг мне вспомнился заброшенный колодец, куда я угодил прошлым летом. Хороший колодец, камнем выложен – не бревенчатый. Был бы сруб деревянный – сгнил бы за это время, запросто мог осыпаться, осесть, похоронив меня. А ведь это идея, надо завтра же проверить. А что я проверю? Ну, найду я фундамент дома. И где искать этот манускрипт?

А вдруг колодец – и не колодец вовсе? Что‑то я не слышал, чтобы раньше на Руси колодцы каменные делали. И к тому же колодец был сухой. Понятно, что он давно заброшен, земли там полно, но всё равно в нём должно быть хотя бы сыро. Стенки на известковом растворе, прочные – я нож между камнями воткнуть не мог. И ещё – колодцы делают в низких местах, к водоносным горизонтам поближе, дабы глубоко не копать. А развалины и колодец, насколько я помню, на пригорке. Точно, там поискать надо.

Возьму завтра с собой Федьку, а то он от пьянки опух уже, пусть похмеляется с лопатой. Ещё верёвки нужны – спускаться, фонарь масляный. О, ещё мешок, чтобы землю из колодца вытаскивать. Пожалуй, всё. Если чего и не хватит, деревня моя рядом, там можно будет взять.

Решив так, я со спокойной совестью лёг спать.

Первым делом утром я кликнул Федьку. Глядя на его взлохмаченную шевелюру и заплывшие глаза, я подумал про себя, что три дня отдыха – многовато для холопов.

– Так, Фёдор, бери лопату, мешок попрочнее – наверное, конопляный, несколько верёвок и фонарь.

– Ты чего… ик… боярин… ик.

– Перестань икать, иди – пива выпей. Сейчас по делу поедем, а на тебя смотреть нельзя – вытошнит.

– Извини, боярин.

Федька ушёл. Заявился он через полчаса, походка была неустойчивой.

– Ты что, напился?

– Нет, боярин. – Федька перекрестился. – Ты же пива разрешил, вот на вчерашнее и легло.

Дух от Федьки шёл тяжёлый, выдохнет – муха на лету умрёт. Ну, ничего, сегодня поработает, пропотеет – поймёт, что пить тоже надо умеючи, меру знать.

Мы оседлали лошадей, выехали.

– Куда хоть путь держим, боярин?

– В деревню.

– Чего искать будем, вроде поздновато.

– С чего решил?

– А что ещё в деревне лопатой делать можно?

– Увидишь.

Федька обиженно замолчал, сопел только.

Доехали до моей земли. Вроде где‑то справа пригорок небольшой должен быть. Я вертел головой, пытаясь вспомнить.

– Чего ищешь?

– Федь, ты помнишь – о прошлом годе в колодец старый я угодил?

– Как не помнить, как вчера было.

– А место запомнил?

– А то! Вон осины стоят – аккурат за ними. Мы повернули, проехали осины. Да, вроде

здесь со мной случился казус. Я уже перенёс ногу на левое стремя, собираясь спрыгнуть на землю, затем остановился и посмотрел вниз. Вот была бы умора, угоди я в тот же колодец ещё раз.

Мы походили по пригорку, наткнулись на фундамент стоявшего здесь когда‑то здания. Начали описывать круги вокруг него, и тут Федька заорал:

– Нашёл!

Я подошёл к нему – и в самом деле, передо мной зияла дыра колодца. Это был именно он – стены были обложены камнем. Сомнительно, что где‑то рядом может быть ещё один такой же.

– Так, Федя. Привязываем верёвку, ты спускаешься, начинаешь копать, а я вытаскиваю мешком землю.

– Боярин, я же больной!

– Сейчас и вылечишься.

– Не дело боевому холопу землю копать, на то смерды есть – вон, деревня рядом.

– Дело тайное, Федя. О том знать никто не должен – даже твои сотоварищи. Понял?

Федька привязал один конец верёвки к камням, другой конец сбросил в колодец, туда же кинул мешок и лопату.

– А может, я буду землю поднимать?

– Это значит – боярин землю копать будет, а ты на ветерке прохлаждаться?

– Тоже верно.

Федька, кряхтя и матерясь сквозь зубы, полез в колодец. Вскоре послышались удары лопаты о землю, потом верёвка дёрнулась:

– Поднимай!

Я потянул за верёвку. Ого, он что – полтонны туда нагрузил? Я еле вытянул почти полный мешок. Да в нём верных полцентнера будет, если не больше. Я с трудом оттащил его к развалинам, высыпал. У колодца высыпать не стал: вдруг интересно прохожим будет – чего это тут куча свежей земли лежит? Сбросил пустой мешок Фёдору:

– Сыпь поменьше – по половине мешка.

– Как скажешь, боярин.

Мы работали без перерыва часа два, потом я решил, что нам обоим необходим короткий отдых. Федька выбрался из колодца мокрым от пота:

– Дышать нечем, боярин, хоть воздуха свежего глотну.

Он повалился на траву, отдышался.

– А глубоко ли копать будем, боярин?

Я решил пошутить:

– Сажени четыре ещё.

Федька аж подскочил.

– Четыре сажени? Я же умру!

Я засмеялся.

– Пошутил я, Федь.

– А сколько?

– Сам не знаю, там видно будет.

Пока Федька лежал, я задумался. А и в самом деле – на какую глубину копать? И что будет сигналом о конце моих изыскательских работ? Ответа на этот вопрос я пока не знал.

Теперь опуститься в колодец решил я.

– Боярин, давай уж я копать буду. Мы люди привычные.

– Охолонись немного, Федя.

Я спустился по верёвке в колодец. Федька уже углубился на метр, всё‑таки площадь колодца была велика – немногим менее двух метров. Но делать нечего: назвался груздем – полезай в кузов.

Я взялся за лопату. И в самом деле здесь душно, воздух спёртый.

Я копал и копал, загружая землю в мешок. Когда почувствовал, что силы на исходе, вылез наружу. Ветерок приятно овевал разгорячённое лицо. Какая благодать – вдохнуть свежего воздуха. Вот ведь – дышишь, и не чувствуешь, как это славно.

Мы передохнули, затем в колодец полез Фёдор. Работали в полную силу, и лишь когда солнце коснулось горизонта, я крикнул Феде:

– Всё, вылезай, прихвати фонарь и лопату.

Федька вылез взмыленный, мокрый от пота.

– Хорошую баню ты мне устроил, боярин.

Эх, чего не предусмотрел – так это не сказал холопам, чтобы баньку истопили. Мы оба были потные, в пыли. От стекающего по лицу пота на пыльной коже оставались полоски. Я посмотрел на Фёдора и засмеялся.

– Ты чего смеёшься, боярин? Думаешь – как боярин, так чище меня?

Мы оседлали отдохнувших коней и поехали домой. По дороге умылись во встреченном ручье тёплой, нагретой солнцем водой. А одежду теперь только стирать, столько пыли не выбьешь. Надо будет завтра сменную одежду, что похуже, взять.

С утра все мышцы ныли с непривычки. Одно дело – в седле сидеть и саблей махать, и совсем иное – копать с утра до вечера, как Стаханов.

Мы плотно поели, выехали.

У колодца я переоделся, а Федька остался в исподнем.

– Не могу в одёже, боярин, душно.

Снова два часа каторжной работы, потом перерыв. Федька упал в траву, а я сидел рядом и думал – там ли мы копаем, не ошибся ли я? Не пустышку ли тяну? Столько труда может насмарку пойти.

После перерыва вниз спустился я. Колодец стал заметно глубже, и поднимать мешок с землёй стало труднее, впрочем, как и дышать.

Через час работы лопата стукнулась о камни. Кладка что ли неровная? Или конец колодца? Может, мы добрались до дна? Если это дно, то вся работа впустую.

Меня охватила такая злость, что я с силой ударил лопатой под камень. Земля провалилась, и из образовавшегося небольшого отверстия потянул сквознячок. Э, нет, работа не впустую. Не бывает сквозняков, если нет тяги, если нет второго выхода.

Я копал и копал, пока обеспокоенный Фёдор не крикнул сверху:

– Боярин, ты там живой?

– Живой, Федька.

Я вылез из колодца – сил копать уже не было. Да и солнце клонится к закату. Я и не заметил, как быстро пролетело время и я проработал в колодце почти две смены кряду.

– Всё, Федька, хватит на сегодня – сил нет, да и баня нас ждёт.

– Как скажешь, боярин.

Но по голосу чувствовалось – рад Федька. Да и то – долбим и копаем – трудно, тяжело, душно.

Пока я не стал говорить Фёдору, что пробился к небольшому отверстию. Велико ли оно и куда ведёт, я не знаю. Может, промоина от грунтовых вод? Завтра я должен докопаться до истины и решить, стоит ли продолжать рыть дальше в этом колодце.

Добравшись до дома, мы помылись в бане, поели и без сил свалились на постели. По‑моему, я даже снов не видел.

ГЛАВА XI


А поутру мы уже снова были у колодца. Я полез первым и стал быстро копать, расширяя маленькое отверстие. По мере работы оно становилось всё больше и больше. Я уже видел, что это боковое ответвление, и оно тоже выложено камнем.

Наконец, ближе к полудню боковой ход был освобождён от земли. Сам ход невелик по размерам – идти можно было только согнувшись в три погибели. Осмотреть? Не рухнут ли древние стены, не обрушится ли кладка? Боязновато быть заживо погребённым под землёй.

Всё‑таки я отважился – взял в руку масляный фонарь и полез по ходу. Через пару метров одумался, вспомнил о подземном ходе, что вёл в Нижегородский кремль. Нет ли и здесь ловушек для наивных и неосторожных?

Я попятился задом – развернуться не было никакой возможности.

– Эй, Федька! – Поднял я лицо кверху.

– Чего, боярин?

– Срежь мне палку длиной в сажень.

– Сей момент.

Федька исчез, и вскоре сбросил мне сучковатую, но прямую и прочную палку.

Я снова двинулся вперёд, палкой простукивая перед собой стены, пол и потолок подземного хода. Продвигался медленно. Не хотелось бы упасть на врытые колья в волчьей яме.

Ход был узок, невысок, но прямой, без поворотов. Никаких ловушек пока не было, и метров через десять я упёрся в небольшую дубовую дверь. Заперта? Не ждет ли за ней хитроумная ловушка?

Я палкой толкнул дверь, та скрипнула на петлях и едва приоткрылась. Я ткнул сильнее – дверь от удара распахнулась, громыхнуло железо, и в тусклом свете масляного фонаря блеснул меч. Волосы на голове от ужаса встали дыбом, я покрылся липким потом. Не зря я всё‑таки палку взял.

Я вытянул руку с фонарём, подсветил. На полу валялись проржавевшие латы от полного рыцарского доспеха – панцирь, латная юбка, шлем с забралом, наручи, наплечники. В железных рукавицах – рукоять меча, а само лезвие от старости отскочило и лежало в стороне. Я с облегчением выдохнул – оказалось, всё это время я не дышал, вытер рукавом пот со лба, да только ещё больше вымазался грязью.

Я пролез через небольшую дверь в темное пространство, ногой отбросил рыцарские латы. Странно – как он сюда попал, этот рыцарь? И доспехи ведь не наши – явно немецкие, они такие носили. Русские витязи имели другую броню.

Я поднял светильник над головой, осмотрелся. Узкая камера с невысоким потолком, больше похожая на склеп. Кроме двери, через которую я прошёл, виднелись ещё три. Похоже, я попал в подземную «прихожую».

Наугад выбрав среднюю дверь, я потянул потускневшую бронзовую ручку на себя и отскочил в сторону. Не дай Бог – ещё сюрприз. Второго рыцаря в латах я не переживу – этот напугал до смерти, чучело огородное.

Ничего не произошло, за дверью был ещё один ход, оттуда тянуло могильным холодом. Нет, пока не полезу – посмотрю, что за другими дверьми.

Я потянул ещё одну ручку. Дверь легко открылась, как будто её вчера смазали – даже не скрипнула. Я посветил. В центре небольшого отсека, также выложенного камнем, стоял стол, а на стуле перед ним сидел скелет в ветхой одежде. Череп с клоками седых волос лежал на столе, на скрещенных руках. Из спины торчал стилет. Явно не сам умер – помогли.

Становилось всё занятнее – рыцарь в латах, стилет в спине у мертвеца… Не применяют стилеты у нас, заморское это оружие. Стилет имеет узкое, клинообразное лезвие о трёх или четырёх гранях. Им невозможно нарезать хлеб, срубить сучок – это оружие убийц. Пользоваться им любили в Испании и Франции.

Я решил осветить углы и увидел в одном из них сундук. Массивный, окованный полосами меди, с огромным навесным замком. Я ногой ударил по замку, и проржавевшая за долгие десятилетия железяка отвалилась.

Я поставил масляный фонарь на стол, откинул крышку сундука. Сундук был полон свитками пергамента. Я осторожно взял один из них, поднёс к огню, развернул. Буквы поблекли от времени, однако прочитать можно – но только тем, кто знает латынь. Вот незадача!

Пергамент старый, с краёв осыпаются частички телячьей кожи. Надо очень бережно вытащить на свет Божий все манускрипты, не повредить. Сундук неподъёмный – в нём, даже пустом, веса явно больше центнера.

В мешке нельзя – повредить пергамент можно. Остаётся одно – делать небольшие ящики, перекладывать манускрипты туда и так поднимать. И ящичков таких придётся сделать не один и не два – много. Зато все рукописи целы будут.

Я прикрыл крышку сундука, вышел из комнаты и толкнул третью – последнюю дверь. Вот откуда тянуло сквозняком. Тут была самая большая камера – углы её терялись в темноте, но воздух в ней не был застоявшимся – наверняка где‑то имелась труба вентиляции. Вдоль стен камеры располагались стеллажи, а на них рядами стояли книги. Я снял одну, открыл. Не печать – рукописная вещь. А тяжёлый фолиант – килограмма на четыре потянет. Я прикинул – да тут не одна тонна книг, чтобы их вывезти, целый обоз нужен.

Делать нечего: я прихватил с собой одну из книг – посмотрю дома, сунул её за пазуху и тем же путём выбрался обратно.

– Ну чего там, боярин?

– Мертвецы.

Федька шарахнулся от меня, как от прокажённого, и перекрестился.

– Смелый ты, боярин.

– Это почему?

– Где мертвые в подземелье, там духи могут быть али ещё хуже – демоны. Сроду в подземелье не полезу, человек – создание Божие, и жить должен на земле, а не аки червь – в земле, солнца не видя.

– Так ведь по делу я, не по своему хотению.

– Всё равно страшно.

– Знал бы ты, как я испугался, когда на меня мёртвый рыцарь в латах напал.

– Ужасть какая, а ты говоришь – демонов нету. В церковь тебе сходить надо, от скверны да нечистого духа очиститься.

– После, Федька. Вот выполню тяготу, тогда и в церковь можно, а сейчас к плотнику едем.

Мы поскакали в мою деревню, благо – путь недалёкий. Заказал я плотнику сделать ящики, пусть даже и берёзовые. Указал размеры – рукой, на глаз. А ещё крышку дощатую, квадратную, со стороной в две сажени – надобно колодец закрывать. Не дай Бог – человек оступится, или зверь попадёт. Сроку плотнику для исполнения заказа дал три дня.

Мы же с Федькой вернулись в город, и я на торгу заказал ещё с десяток ящиков.

Через три дня Федька на мерине, запряжённом в телегу, выехал в деревню, увозя из города новые ящики, замечательно пахнущие деревом.

– Скинь их у колодца, а сам в деревню – забери у плотника щит на колодец и ещё ящики.

– Боярин, в подземелье не золото колдовское?

Я засмеялся:

– Это же сколько золота надо, чтобы все ящики наполнить? Мыслю – и у государя столько не будет.

– У государя больше, много больше.

– Откуда ведаешь?

– Знакомец старый на Белоозере служил, в охране казны государевой – он сказывал. А ещё у нас в городе другая часть её хранится, вот и думай.

Федька уехал, а я не спеша обогнал его верхом и подъехал к колодцу. Какие тайны ещё хранит земля? Куда ведёт ещё один ход из колодца? Почему князь бросил книги и пергаменты, а не взял их с собой? Кто этот мертвец за столом со стилетом в спине?

Вопросов много, только боюсь – не на все я ответы получу.

Подъехал Федька, сбросил с телеги ящики. Я опустился в колодец, холоп спустил на верёвке ящики и уехал в деревню за новой партией. Я же, как крот, перетащил ящики в подземелье. С чего начать – с манускриптов из сундука или с книг со стеллажей? Пожалуй, начну с книг – их удобнее укладывать.

За какой‑то час ящики были полны, но я замучился их перетаскивать по узкому и низкому ходу в колодец. Появившийся Федька поднял ящики наверх, спустил в колодец новую их партию и помог выбраться мне.

Нет, так не пойдёт, вдвоём мы умаемся. Мало того, что книги и манускрипты из‑под земли вытаскивать надо, так ведь еще и в город их вывезти необходимо. Мы с Федькой до осени тут провозимся.

Я помог ему уложить в телегу десять ящиков, заполненных книгами.

– Ну, Фёдор, езжай в город, дома у меня разгрузишься. Только ящики на улице не оставляй: не дай Бог, дождь пойдёт – всё намочит.

– Нешто мы не понимаем, боярин.

Фёдор уселся на повозку, а я оседлал коня и поскакал в город. Однако у самых ворот повернул влево и вскоре остановился перед Спасо‑Прилуцким монастырём. Привратник сразу же пропустил меня, хотя я и слова не успел вымолвить.

Настоятель монастыря был занят, и я с полчаса ожидал его на лавке в зале. Наконец он появился. Мы поздоровались, и я вытащил из‑за пазухи прихваченную с собой книгу.

– Настоятель, не из той ли библиотеки, что ты ищешь, книжица?

Настоятель буквально выхватил у меня из рук книгу, уселся за стол, придвинул к себе поближе подсвечник с горящими свечами, бережно открыл книгу, перелистал. На мой взгляд, перевести и оценить всё можно было не сразу.

– Это всё? – осипшим от волнения голосом произнёс он.

– Нет, за этим к тебе и приехал. Там, в подземелье, много книг. Я часть уложил в ящики – сейчас мой холоп на телеге их в город везёт. Помощь твоя нужна – послушники пусть грузят да на поверхность поднимают, телегами сразу в монастырь везут. Маловато ящиков у меня, а навалом грузить нельзя, сам понимаешь – лет им много, от неосторожного обращения рассыпаться могут. Опять же – сейчас вёдро, а если дождь пойдёт? Нельзя возить будет, попортим книжицы.

Настоятель выслушал меня почти бесстрастно, волнение его выдавали лишь заблестевшие глаза. Савва вскочил и быстрыми шагами стал ходить по залу. Что‑то я раньше за ним такого не замечал. Всегда спокоен – даже флегматичен. Неужели в манускриптах и книгах действительно есть что‑то очень ценное?

Савва взял себя в руки, уселся, прокашлялся.

– А если смердов твоих задействовать?

– Телега в деревне у меня всего одна. Смердов привлечь можно, но если сейчас о найденной библиотеке никто не знает, то завтра будет знать весь город.

– И то правда, не подумавши сказал. Господи, что же делать‑то? В монастыре тоже только одна телега – муки с города привезти, молочка.

– Савва, найди обоз с возчиками, но близко к подземелью их не подпускай. Я со своими боевыми холопами спущусь в подземелье, уложу книги в ящики и подниму их на поверхность. Телегой свезём с пригорка, там рощица рядом есть – за нею послушники или монахи и перегрузят ящики в нанятый обоз. Пусть на каждой телеге по послушнику или монаху сидит, чтобы обозники ненужное любопытство не проявляли. Вот никто и знать не будет – ни возничие, ни монахи, ни послушники – откуда груз, что в ящиках. А уж где книжицы хранить, да кто до них допущен будет – потом тебе решать.

Савва хлопнул себя по лбу.

– Действительно, так просто! Как мне самому в голову не пришло?

– Только вот что. Ящиков у меня мало – на заказ делали. Пусть твои доверенные люди здесь книги выложат, а пустые ящики назад с подводами отправят. Глядишь – за пару дней управимся.

– Договорились!

Настоятель был очень доволен, перекрестил меня на прощание и быстрым шагом вышел. Задал я ему задачку. Ничего, не мне одному пыль глотать да мертвецов лицезреть. Ему надо – так пусть помогает.

Утром, едва я со своим холопами выехал из городских ворот, как наткнулся на обоз из десяти подвод, и на каждой телеге вместе с возничим сидел послушник в рясе.

– Славно!

С передней подводы подошёл старший – дородный бородатый монах.

– Ты, что ли, боярин Михайлов будешь?

– Аз есмь. От настоятеля? Хорошо, езжайте вперёд, с вами холоп мой поедет – покажет, где нас с грузом ожидать надо.

Я окликнул Фёдора:

– Езжай с ними, перед пригорком рощица есть, вот там их и остановишь, пусть ждут.

– Сделаю, боярин – всё лучше, чем землю копать.

– О земле и о колодце – ни слова! Понял ли?

– Как не понять!

Мы с холопами с места пустили лошадей в галоп.

Вот и колодец. Мы спустили верёвку. Одного из холопов я оставил поднимать ящики, другие вместе со мной спустились в колодец. Во внутренние камеры подземелья я их не пустил – расставил внутри хода двоих, и один на дне колодца обвязывал ящики. Я лишь укладывал книги в ящики и подносил их к двери.

Работа пошла значительно быстрее, и к вечеру, к моему удивлению, стеллажи опустели. Да и то, – смеркаться стало, уже и покушать пора.

– Всё, баста, на сегодня хватит.

Мы выбрались из подземелья, отряхнулись от пыли, насколько это было возможно, и сели на коней. По дороге обогнали обоз.

Я остановился, слез с коня, подозвал монаха, и мы отошли в сторону – подальше от посторонних ушей.

– Передай настоятелю – книги все. Будет ещё груз завтра, но я его на одной своей телеге доставлю. Понял ли?

– Понял, хорошо. А то послушники обедню пропустили да молитвы не сочли.

– Завтра будет время, грех невелик, отмолишь. Ну, прощай.

Мы вскочили в сёдла и рванули в город.

Банька была уже готова, и мы все сразу же зашли обмыться. Грязная вода с наших тел была подобна болотной – мутная, с песком.

– Давненько я так не пачкался, мужики! – проговорил Федька.

Скорее бы всё это кончилось, неделя уже – как псу под хвост. Ни дома, ни в деревне ничего сделать не могу, всё время и силы занимает подземелье.

Как же утром не хотелось вставать и лезть в мрачное подземелье! И какое удовольствие находят в таком времяпрепровождении спелеологи и прочий люд? Но – надо, потому оделся, плотно позавтракали с Федькой, и выехали со двора. Федя трясся на подводе, я не спеша ехал рядом с ним верхами.

Мы добрались до колодца, опустили пустые ящики, потом на верёвке спустился я. После летнего солнца огонёк масляного светильника казался тусклым и зыбким.

Я пробрался к сундуку, бережно уложил свитки в ящики. Один из свитков меня заинтересовал. Чем – и сам сказать не могу. Я бережно развернул его, поднёс к светильнику. Ерунда какая‑то! Буквы вроде русские, а понять ничего не могу. Ладно, почитаю позже. Этот свиток я решил оставить себе.

Мы вытащили ящики на поверхность – их было всего три, но на мой взгляд, это были самые ценные находки. Погрузили ящики в телегу и сразу отправились в монастырь. Знакомый привратник открыл ворота, и мы въехали во двор.

Я прошёл в монастырское здание, попросил проходящего монаха найти настоятеля, и вскоре он уже спешил мне навстречу. Глаза его были воспалены, под глазами – тёмные круги.

– Всю ночь смотрел книжицы, что вчера доставили, – посетовал он, – совсем поспать не удалось.

– В самом деле оно того стоило? – осторожно поинтересовался я.

– Да кое‑каким рукописям просто цены нет. Святая церковь знала, что они есть, но где и у кого? С чем пожаловал?

– Думаю, я доставил самое ценное – свитки, манускрипты.

– Так неси, чего стоишь?

– Куда?

– В палаты неси, куда ранее ходил. Дорогу найдёшь – хаживал ведь не раз.

Мы с Фёдором перенесли три ящика в палаты. Весу в них было немного.

Я отпустил Фёдора, приказав ехать домой.

Когда мы остались одни, Савва сорвал крышку с одного из ящиков, трясущимися руками осторожно вынул свиток, развернул, вчитался. Ну прямо Гобсек!

– И чего там? – безразлично поинтересовался я.

– Тебе неинтересно сие – церковные споры.

Не хочешь отвечать – не надо.

– Я выполнил твоё поручение, настоятель. В подземелье не осталось ни одной бумаги. Я свободен?

– Да, да – свободен. Спасибо!

Настоятель перекрестил меня и потянулся к ящику за новым свитком. По‑моему, он уже забыл о моём присутствии.

Я вышел, вывел за ворота коня, вскочил в седло и вскоре уже был дома.

Слава Богу, кончилась подземная эпопея. Теперь я могу спокойно заниматься своими делами.

Мы с Федей не спеша вымылись с в бане, поужинали и завалились спать.

Проснулся я только к полудню. Домашние старались не шуметь, говорили вполголоса.

В теле ощущалась бодрость, а более всего радовала мысль, что сегодня, как и в дальнейшем, не надо будет лезть под землю.

После завтрака я решил посмотреть свиток, что оставил вчера себе. Это – единственная ценность, которая у меня осталась. Всё найденное я добросовестно привёз в монастырь. Да и что там читать? Латынь да греческий, причём – древнегреческий. Замучаешься переводить.

В кабинете я развернул свиток. Был он длинен – не менее метра, а в ширину невелик – сантиметров двадцать, накручен на полированную деревянную полочку. Ну‑ка, буквы русского алфавита – должен осилить.

Я попытался читать. Белиберда какая‑то. Я начал произносить слова вслух. Набор слов, причём – бессмысленных.

Я прочёл вслух первый абзац, и не успел я произнести последнее слово, как произошло нечто. Нечто, потому как вразумительно объяснить произошедшее невозможно. В комнате появился туман, который начал на глазах сгущаться. Возникло поначалу зыбкое лицо, которое вскоре стало чётким. Привидение? Насколько я знаю, привидения полупрозрачны, в белых одеждах. А здесь – только лицо, а не вся фигура, причём – я бы не сказал, что лицо доброе.

Признаюсь честно, мне стало не по себе. Говорил же настоятель о какой‑то магии предсказателя… Дёрнуло же меня развернуть свиток! И что теперь делать с этим лицом в облаке тумана?

– Ты кто? – спросил я. Наверное, с испуга.

– Тот, кого ты вызвал. Меня давно никто не беспокоил. С тех пор, как умер хозяин.

– А кто твой хозяин?

– Ты его видел за столом с ножом в спине.

– И кто его убил?

– Сын.

Ни фига себе – поворот.

– А говорили, что князь в Литву съехал.

– Людишки много говорят. Знают мало.

Видимо, о людях это… м‑м‑м… привидение было невысокого мнения.

– Из‑за чего убил?

– Злато‑серебро, только оно ему не досталось.

– А кому?

Привидение, или как его там, зевнуло, лицо его снова стало зыбким, контуры его расплылись, и вскоре оно исчезло, а за ним – и туман.

Не переработался ли я в подземелье? Может, мне весь этот разговор с духом пригрезился?

Я сидел в каком‑то ступоре, оглушённый и подавленный. Ясный перец – я влез туда, куда мне не следовало нос совать. Что я знаю о магии? Ровным счётом – ничего. А если это привидение – назовём его так – выйдет из‑под контроля? И что оно может – только говорить или делать нечто более существенное? А вдруг это – тот самый свиток, который искал настоятель, и все доставленные ему книги и манускрипты, вместе взятые, не стоят одного этого свитка? Что делать?

Я растерялся, может быть, впервые в этой жизни. Швырнуть свиток в огонь? Это самый простой, но не лучший выход. «Пусть пока полежит, – подумал я, – сто пятьдесят лет лежал в подземелье – пусть ещё потомится».

Я аккуратно свернул свиток, положил его в свой сундук, запер замок.

Уф! От страстей таких обалдеть можно. И всё‑таки, может, от греха подальше отдать его настоятелю? Ну пожурит слегка, так можно сказать, что позже его нашёл.

А собственно, что я знаю о подземелье? Забрал содержимое сундука да книги со стеллажей. А ход, откуда могильным холодом веяло, я не обследовал. Может быть, ещё что‑то важное пропустил? Не заняться ли мне этим вплотную? Взять несколько светильников и, не торопясь, тщательно обследовать всё подземелье. Чует моё сердце – очень непростое это место, много тайн оно скрывает.

Куда скрылся княжич после убийства отца? О каком злате‑серебре поведало привидение?

Много вопросов, слишком много. И посоветоваться не с кем. Не пойдёшь же с этим к настоятелю Савве? А то ещё и в связи с дьяволом обвинит. Нет, не пойду к настоятелю, хотя он мне ничего плохого не сделал. Мудрый совет – вот что я хотел бы сейчас услышать. Занятно, существует ли какой‑либо план подземелья? И почему я не заглянул в другие свитки? Может быть, ответ на все вопросы рядом был, лежал, свёрнутый в трубочку, а я его своими же руками в монастырь отдал.

Чем больше я думал о подземелье, тем сильнее мне хотелось спуститься туда вновь. Я почувствовал в себе азарт исследователя. Только утром ещё был рад, что не придётся спускаться туда вновь, и вот – здравствуйте, я ваша тётя. Сам, по своему желанию хочу туда вернуться. Воистину, неисповедимы пути Господни, а человек – переменчив. Нет, прочь мысли о подземелье, пусть всё пока останется так, как есть – время терпит.

Прошёл месяц, заполненный заботами о доме и деревне, вернее – уже селе: никак не могу привыкнуть к новому статусу своего имения.

После одной из служб в церкви, аккурат на Усекновения главы Иоанна Предтечи, Дня поминовения всех православных воинов, за веру и отечество на поле брани убиенных, ко мне подошёл отец Питирим.

– Здравствуй, Георгий!

Я поклонился.

– Давненько ты в монастыре не был, настоятель свидеться хочет.

– Раз хочет, значит – свидимся.

Я возвращался из церкви и размышлял – зачем я понадобился. Лена опиралась на мою руку и всю дорогу к дому о чём‑то говорила, только слова её пролетали мимо моих ушей. Вдруг какое‑то слово задело сознание.

– Ты что сейчас сказала?

– Новости городские пересказывала – после службы разговаривала со знакомыми.

– О чём говорили?

– Вот те на! Я тебе всю дорогу рассказывала.

– Извини, задумался немного. Повтори, что ты говорила в последнюю очередь?

– О страже.

– Не слышал ничего ни о какой страже.

– Ну как же, указ государев вышел, для того, значит, чтобы с пожарами бороться. В каждом городе стража пожарная будет.

Хм, интересно! Ну и ладно, давно пора, а то, как ни год – особенно засушливый, так целые кварталы или даже улицы выгорают.

На следующий день я выехал в монастырь.

Настоятель встретил меня ласково, как лепшего друга. Ой, хитёр настоятель. Мягко стелет, да жёстко спать. Неуж ещё какую‑то тяготу придумал?

Мы поговорили о погоде, о ценах на урожай. Репу, брюкву и капусту я уже продал на торгу – не сам, конечно, – управляющий Андрей. Пшеница росла на моих землях плохо, поэтому я сеял рожь да ячмень, и зерно продавать не собирался – своя мельница была да постоялый двор.

– Как книжицы да манускрипты, что нашёл я по твоему поручению, настоятель? Те ли, что сыскать надобно было?

– Какие книжицы, Георгий? Ты о чём?

Я замолк, как язык проглотил. Намёк я понял – о книгах ни слова, как будто их не существовало никогда. Тогда зачем вызвал настоятель?

– Верно служишь – на поле брани не трусишь, но и голову зазря не подставляешь. Язык опять же не распускаешь, разумом не обделён. Всё время, как тебя вижу, думаю – и что ты от Разбойного приказа отказался?

Я только рот открыл – ответить, как настоятель вынул из шкатулки пергамент:

– Читай!

Я взял пергамент в руки.

– Боярин Михайлов… высочайшим соизволением… землёю.

Я тряхнул головой, начал читать снова и медленно.

– Это что?

Настоятель засмеялся.

– Ты что – грамот жалованных не видел никогда?

– Откуда же?

– Государь тебя из прочих выделил за службу верную и жалует тебя землёю. Немного землицы, верно, так тебе удобно – по соседству с твоим наделом, на полдень.

– Погоди маленько, настоятель. Сколько земли?

– Тут же писано – пять сотен чатей. Конечно, невелика дача, зато от самого государя.

Настоятель хитро улыбнулся, и я понял, что без отца Саввы тут не обошлось. Чем больше я его узнавал, тем яснее мне становилось – есть у него наверху, среди придворных, свои люди. С чего бы государь о рядовом, незнатном боярине Михайлове вспомнил? У него таких, как я, – не одна сотня, а может, и тысяча.

– Ты что, боярин, недоволен?

– Нет, просто удивлён и обрадован: надо же, сам государь грамотку подписал.

– Ну это ты подрастерялся маленько – бери, владей.

Настоятель протянул мне грамоту.

Я встал и поклонился. Я прекрасно понял, откуда дует ветер и кому я обязан дачей. К слову: «дача» – это не садовый участок в современном его понимании. Это земля или поместье, жалованное, данное государем дворянину. Потому и «дача».

– Служи ревностно и верно, и государь о тебе не забудет. – Настоятель улыбнулся, подмигнул и добавил: – И я не забуду.

Мы попрощались. Я сложил грамотку, сунул её за пазуху и поехал домой. Земля – это, с одной стороны, хорошо, так ведь её снова обустраивать надо: о крепостных же на земле в дарственной грамоте ни слова нет. К тому же боевых холопов снова искать придётся.

Моей земли было три тысячи чатей, да государь пожаловал пятьсот. По нынешнему – приблизительно полторы тысячи гектар. В целом – вполне прилично. Одно не радует – осень уже, новый год пошёл, землёю заняться будет не с руки. Новый год на Руси наступал первого сентября, и никто его не считал праздничным днём – так, день как день.

Дома я похвастался перед Еленой – а перед кем еще, не перед холопами же – жалованной мне самим государем землёю, и в подтверждение предъявил грамотку. Жена по‑бабьи всплеснула руками, принялась читать. Прибежал Васятка, тоже прочитал – удивился больше, чем обрадовался.

– Неужто сам государь, правитель земли русской, о тебе знает?

– Как видишь. Вот грамотка, им самолично подписанная, с сургучной печатью.

– Здорово!

Лена по такому поводу решила устроить пир. Пока она занималась хлопотами по его подготовке, я съездил в своё село. Сели с Андреем за стол в его избе – он уж с семьёй перебрался в село из Вологды, и я выложил ему неожиданную новость. Поздравил меня управляющий, однако как‑то приуныл.

– Что за кручина, Андрюша?

– Мыслю – новые земли поднимать будешь, боярин.

– Правильно, за тем к тебе и приехал.

– На новые земли управляющий нужен, а я куда?

– О том и говорить хочу. Можешь стать главным над обеими землями, волен тут остаться. Есть ли человек на примете?

Андрей призадумался было, потом тряхнул копной волос:

– Боярин, сын у меня уже вырос. Как посмотришь, ежели я попрошу тебя здесь, в Смоляниново его оставить – пусть сядет на моё место. Я же новой землицей займусь. Здесь всё отлажено, а случись, что‑то не заладится – я рядом, всегда помогу. У меня опыт уже кое‑какой имеется – присмотрюсь к даче, за зиму людей подберу. Ты меня уж два года знаешь, не подводил я тебя.

– Андрей, скоро все земли мои твоей роднёй заселены будут, – засмеялся я. – Сколько же лет сыну?

– Восемнадцать нонешней зимой исполнится.

– Молодоват. А справится ли?

– Должен, он мне здесь помогал, всё знает.

– Ладно, быть посему, с завтрашнего дня он – управляющий. Только условие одно: не справится, хиреть хозяйство станет али доход упадёт – извини, найду другого.

– Вот и сговорились.

Мы ударили по рукам. Андрей кликнул жену, сына Павлушу, быстро накрыли стол, обмыли сделку.

Каждую неделю я старался бывать в селе, контролировать – справляется ли новый управляющий со своими обязанностями? Ведь многие смерды и холопы ему в отцы или даже в деды годятся – будут ли его слушать? Пока всё у Павла получалось. Я видел, что он горд назначением и ревностно относится к своим обязанностям. Конечно, какие‑то ошибки по молодости да малому опыту будут, только умный выводы сделает.

Андрей целыми днями занимался новой землёй. Объездил её – даже план составил, обдумывая, с чего начать. Я намеренно дал ему свободу действий, было интересно поглядеть, насколько вырос человек, превратившись из мелкого торговца‑лоточника в управляющего боярским уделом.

Снег в этом году лёг рано – аккурат на Покрова Пресвятой Богородицы. Тонким слоем укрыл он землю, а вскоре ударили жестокие морозы.

В один из таких дней я попал в передрягу, из которой чудом выбрался живым. А дело было так.

Возвращался я ранним вечером – часов около пяти – из села своего в Вологду. Плотные сумерки накрыли землю, в крестьянских избах зажглись светильники. Я выехал из деревни в надежде вскорости попасть домой. Полушубок тёплый, конь сытый, застоявшийся, воздух бодрящий – одно удовольствие проскакать по белой от снега дороге.

Конь с места взял в галоп, от набегающего ветра холодило щёки, слезились глаза.

Мы уже одолели на одном дыхании третью часть пути, как конь всхрапнул раз, другой, запрядал ушами и наддал хода. Такого с ним ранее не бывало. Я обернулся. Твою мать! Нас догоняли серые тени, в сумерках лишь светились зелёные огоньки глаз.

Подгонять коня не пришлось, он и так летел, как стрела. Вестимо – конь слышит лучше человека, а видит почти кругом вокруг себя. Однако и серые тени не отставали.

Я вытянул кистень из рукава. «Расслабился от мирной жизни, – выругал я себя, – даже саблю в последнее время брать перестал. На поясе – боевой нож да обеденный, и пистолет с одним зарядом». Насколько я помнил дорогу, на пять вёрст вперёд жилья нет, и помощи ожидать не от кого. Влип!

Конь подустал, стал сбавлять темп. Волки догоняли, и самый резвый из них подпрыгнул и вцепился зубами в попону, укрывавшую круп коня от мороза. Я, полуобернувшись, врезал ему грузиком кистеня в лоб. Хрястнула кость, и волк упал, но другие только поддали хода, и крупный волчара вонзился зубами в лошадиную ляжку. Я выстрелил ему в голову, и ещё одним серым стало меньше.

Двое волков с разных сторон напали одновременно. Один вцепился в заднюю ногу, другой – в шею. Конь сбавил ход. Кистенём я врезал по лбу тому, что висел на шее – волк клацнул зубами и упал, но кровь из шеи коня ударила фонтаном. Бедный конь, отчаянно заржав, остановился, и на него набросились другие волки.

Я не стал испытывать судьбу, соскочил с коня и, в один прыжок долетев до заиндевевшей берёзы, в мгновение ока ухватился за толстый сук, подтянулся и закинул ногу на ветку. Один из волков вцепился мне в каблук, я резко дёрнул ногой, и сапог слетел. Волк кинулся к упавшей лошади, и стая стала рвать коня на части, рыча и чавкая.

Коня было жалко до слёз – ведь это он спас меня, когда я свалился в колодец. Но что я мог сделать? Я сидел в неудобной позе на дереве, сапог валялся на земле, пистолет разряжен, и из оружия – только боевой нож да кистень. С одним волком я бы справился – но с несколькими?

Через какое‑то время стало совсем темно, только луна освещала жуткое волчье пиршество.

Я отчаянно искал выход и не находил, меж тем нога стала мёрзнуть.

Нажравшись и оставив от коня один скелет, стая уселась под деревом. На душе стало неуютно. До утра от мороза околеть можно – когда‑то ещё появится обоз на дороге? Если нечаянно усну, если сделаю неосторожное движение или промороженная деревяшка сломается под моим весом, и я свалюсь – волки меня обглодают, как коня. Ну убью я одного – другого не успею. Волк ведь по своей хищной привычке первым делом жертве в горло вцепляется.

Неожиданно один из зверей дёрнулся и упал. Другие тут же вскочили, но ещё один свалился, дёргая в агонии лапами. Из шеи его торчала стрела. Волки бросились врассыпную. Что за диво?

С дороги послышался голос:

– Жив, человече?

– Жив пока.

– Значит, долго жить будешь. Слазь, разбежались твари.

Я попробовал слезть, но руки окоченели, слушались плохо, и я почти свалился на землю.

С дороги к дереву шёл молодой парень. Интересно – как его не услышали волки и не увидел я?

– Ты сапог‑то обуй, ногу отморозишь.

Я натянул сапог. Ногу, вернее – пальцы на ноге, я почти не чувствовал. Парень осмотрел останки коня, поправил лук.

– Не повезло тебе, мужик.

– Это как сказать. Коня потерял, зато сам живой остался. Как звать‑то тебя, спаситель?

– Демьяном кличут.

– Видно, Божий промысел тебя на эту дорогу привел. Спасибо!

– Каким промыслом? Охотник я, в город иду.

– Как же тебя волки не услышали?

– На то и охотник, чтобы скрадывать. К тому же звери тобой отвлеклись. Мы стоять и говорить будем или в город пойдём?

– Пошли.

– Постой, а седло снять?

– Так оно погрызено всё.

– И то верно.

Мы направились по дороге в город. Охотник молчал, шёл ходко. Первое время я за ним не успевал, но потом нога отошла, и мы шли рядом.

Добрались до города под утро. Городские ворота были ещё закрыты, но за мзду стражник приоткрыл воротину, и мы вошли в город.

– Переночевать‑то у тебя есть где? – спросил я Демьяна.

– На постоялый двор пойду.

– Пошли ко мне, до утра поспишь в воинской избе – тепло, за постой платить не надо. Утром поешь да по делам своим направишься.

– А ты кто такой будешь?

– Боярин я, Михайлов.

– Ага, слыхал о таком. Я на берегу Сухоны был, когда ты с купцом Толмачёвым гонки устраивал. Я на торг тогда ходил, шкурки продавал. Ох, и здорово ты его тогда умыл!

Ворота моего дома были закрыты, на мой стук вышел один из холопов, отворил, и мы отправились спать.


Атаман – 5


Юрий КорчевскийВоевода


ГЛАВА I


Давно заметил – только дела начинают идти в гору и жизнь налаживаться – откуда ни возьмись возникает новая проблема, а то и беда на пороге ждет.

Сколько раз вокруг меня кружила смерть, но так остро, как вчера, на дороге из Смоляниново в Вологду, я еще не ощущал ее ледяного дыхания. Цепенея от ужаса, наблюдал с подвернувшегося у обочины дерева, как стая голодных волков догрызла моего коня и эти твари, оглашая окрестности диким воем, ждали падения моего коченеющего на морозе тела, чтобы продолжить кровавую трапезу. Казалось – нет надежды, все, пропал. Да видно не зря говорят – нет худа без добра. Откуда он здесь мог взяться – мой спаситель, запозднившийся охотник Демьян, что спешил вернуться в город?

А может быть, не все задачи в этой жизни я выполнил и нужен Ему, пославшему мне чудесное спасение свыше? Для свершения неведомых мне до поры дел?

Мне, как никогда, хотелось жить и действовать: бороться, защищать и спасать, добиваться торжества Правды и поражения зла, быть полезным и любить. Но прежде надо встать на ноги,  помороженные вчера.

Утром я проснулся с трудом – знобило, поднимался жар. Нога, что поморозил ночью, распухла почти до колена, кожа на стопе покрылась пятнами. Отморозил, ешкин кот! Мне только этого не хватало. Надо в баньку сходить, попариться, да горячего молока с медом да малиновым вареньем попить, полежать, пропотеть.

Я позвал Федьку, приказал истопить баню. Заодно и поинтересовался:

– Где спаситель мой, Демьян?

– Затемно еще поднялся, ушел.

Эка незадача.

– Куда, не сказывал?

– Сказывал – на торг.

– Поручи баню холопам истопить. Сам на торг ступай, найди и приведи Демьяна. Не успел я отблагодарить человека, да и виды на него имею. Убедился я – лучник он отменный. А мне еще воинов набирать надо – государь землицею жаловал, так что дружину личную увеличивать надо.

– Понял, бегу.

В спальню вошла Лена.

– Что вчера случилось? – встревожено спросила она. – Почему так поздно вернулся – и без коня?

– Стая волков на меня напала. Коня съели, сам едва живой остался, да, похоже – простыл, ногу вот еще отморозил.

– Бедненький! Сейчас я тебе молока согрею, да с медом.

– Холопам напомни про баню, я им распоряжение дал.

– Суетятся уже, Федька наказал.

Вскоре молоко было готово, я напился.

В постели, под одеялом было жарко, пот катился градом. Но стоило отбросить одеяло – знобило.

К полудню баня согрелась, и я отправился париться. Стоило немного плеснуть воды на каменку, как пар, казалось, обжигал кожу. Помороженная нога вообще не давала даже прикоснуться к себе. Тем не менее я стоически выдержал часа два, то поддавая парку, то расслабляясь на полке. Когда с меня сошло семь потов, решил – хватит. Оделся в чистое исподнее, посидел, остывая, в предбаннике, попил отвар трав, что приготовила жена.

Почувствовав облегчение, я побрел в дом. А в трапезной уже сидят Федька с Демьяном.

– Вот, боярин, еле нашел охотника – уж совсем было отчаялся.

– Ты что же, Демьян, ушел, не попрощавшись? Я тут приболел немного после вчерашнего.

– В баньку, боярин, надо, да отвар из трав целебный попить.

– Только из баньки. Подождите меня.

Я вышел из трапезной, прошел к себе в комнату, взял мешочек с монетами. Вернувшись в трапезную, с благодарностью вручил его Демьяну. Тот взвесил на руке мешочек, сказал:

– Многовато даешь, боярин.

– Думаешь, моя жизнь дешевле стоит?

– Это уж кому как виднее.

Демьян приподнялся было с лавки.

– Ты не торопись, охотник. Дело у меня к тебе. Видел я вчера, что из лука пострелять ты мастер. Не хочешь в дружину ко мне прибиться? О куске хлеба и крыше над головой думать не надо будет, жалованье положу, броню да оружие дам.

– Уж больно сладкие речи ведешь, боярин. А ну как враги, в сечу идти?

– Так святое же дело – за Русь постоять!

Демьян задумался. Я не торопил. Одно

дело – сам себе хозяин, вольный человек, другое – в дружине ходить, под боярином. Не тяжкая доля в мирное время, однако и голову в сече сложить можно или калекой остаться.

– А что, согласен, – махнул рукой охотник. – Пропади она пропадом, такая жизнь. Федор твой, пока с торга шли, расписывал, какие трофеи на саблю берут. А мне хлеб тяжко достается. Зверя выследить надо, изловчиться убить, шкурку обработать. Да налог заплатить деньгою – это опять на торг ехать.

– Ну, вот и славно. Принимай, Федор, нового воина в дружину. Учи сабельному бою, пусть из мушкета постреляет, пообвыкнет. А в остальном пусть лучником и останется. В дозоре да в засаде лук нужен. Сам знаешь: мушкет грохочет – за версту слышно. Место в избе найдется – веди, Федор.

Новому воину я был рад. Жалованная земля это хорошо, но и воины в поместное ополчение с площади земли во владении боярском исчислялись. Надо бы еще двух к себе сманить или купить. Только абы кого не возьмешь – не всякий жизнью рисковать захочет. У воина жизнь более веселая, беззаботная и хмельная, нежели у хлебопашца или ремесленника, но и более короткая. Редко кто из них до старости доживает. Потому и стоят выше на социальной лестнице.

Я прошел в спальню. Что‑то утомился, хотя и не делал ничего. Видно, болезнь ослабила. Пощупал лоб – вроде жар спал, но вялость и слабость оставались. Жена подсуетилась, принесла жиру барсучьего – ногу помороженную намазать.

Так я и отлеживался три дня. Простуда прошла, но нога зажила только через месяц. Представляю, что было бы, просиди я на дереве до утра, когда потянулись бы первые обозы и мужики отогнали волков. Точно без ноги бы остался, калекой, а может – и насмерть замерз. Повезло, что Демьян проходил.

Я периодически интересовался у Федьки, как учится ратному делу Демьян.

– Огненного боя не любит, саблей владеть научился, но больше – ножом. Лазутчик прирожденный, – ответил Федор. – Рядом пройдет – и не услышишь.

– Охотник все же.

– Вот‑вот. Лазутчиком али пластуном быть – его доля. У нас так никто не может. По лесу идут – ровно стадо, шум да треск стоит. Только и могут, что железом махать.

– Это хорошо, что лазутчик у нас будет. Еще бы двух боевых холопов надо, да где их взять?

– А смотр когда, боярин?

– Через месяц.

Федька присвистнул.

Рано утром, едва рассвело, в ворота постучал гонец. Я чертыхнулся – принесла его нелегкая в столь ранний час! Ведь наверняка не с радостной вестью в ворота стучит. Или беда стряслась какая?

Я только к воротам подошел, как гонец через забор прокричал:

– Воевода вызывает! – и умчался.

Я вздохнул – тяжка боярская доля! Только наведешь в вотчине своей порядок – неси государево тягло. Или на заставу – порубежье охранять, или воевать – с татарами, Литвою, шведами – да мало ли у Руси врагов, жаждущих урвать у соседа землицы, угнать пленных в рабство, поживиться добром чужим. Несть им числа!

Умывшись и одевшись подобающим образом, я поднялся в седло. Это уж Федька‑заноза подсуетился. Пока я себя в порядок приводил, он коня оседлал.

До управы ехать недалеко, однако морозный ветер быстро прогнал остатки утреннего сна.

Я легко взбежал по ступенькам и, войдя в кабинет воеводы, отвесил легкий поклон, пожелал здоровья.

– И тебе здоровья и удачи во всем. Садись, боярин.

Я уселся на лавку, сняв шапку, и приготовился ждать остальных бояр, думая, что вызваны все. Но воевода начал разговор, не дожидаясь прибытия остальных.

– Ты знаешь, что в городе бунт зреет?

Я удивился – никто мне раньше не сообщал об этом, да и с чего быть бунту?

– Не ведаю, воевода, – честно ответил я. – Да и не по чину мне – на то Разбойный приказ есть.

– И причины волнений не знаешь?

Я пожал плечами.

– Простыл я сильно, воевода, да ногу поморозил, почитай – месяц в постели провалялся.

– Тогда понятно. Из‑за соли волнения. Сам понимаешь – товар наиважнейший, без него за стол не сядешь. А на торгу соль пропала. Уходят обозы в Соль‑Вычегодск, и как в воду канут. Вот и подумали мы с наместником – кто‑то воду мутит, выгоду от того ищет. Ладно бы, если торговцы решили товар придержать да цену поднять. Так ведь нет соли у купцов. Почитай, как снег лег, гак ни одного обоза с солью и не было. А впереди весна, распутица. Вот и порешили – пока не припекло, обоз за солью отправить.

– Я‑то здесь каким боком?

– Купец с обозом поедет, соль – его забота. Ты же со своими ратниками за целость обоза отвечаешь. Коли разбойники – руби, другое что – ну, мне тебя учить не надо, решай на месте.

Только я рот открыл, как Плещеев замахал рукой:

– Знаю, знаю, на порубежье был, коли не война – тебя три года трогать не можно. Только у меня бояр разумных да боевых не так много. Саблей помахать – найдутся люди, да сдается мне, тут головой думать придется. Вон, как ты раскрутил убийство злопакостное боярина Ивана Андреева. До сих пор стряпчий государев Федор Кучецкой о тебе вспоминает, как встретимся. Знать – понравился ты ему.

– Что я, динар золотой или талер – всем нравиться?

Воевода озлился, хлопнул ладонью по столу.

– Тебе город честь оказывает. А ну – бунт вспыхнет, думаешь, тебя обойдет? Всех на вилы поднять могут! Ты об этом подумал?

И впрямь – своя рубашка ближе к телу. Я действительно думал о своих нерешенных делах, а не о зреющем недовольстве. А случись бунт – можно и не успеть в Смоляниново сбежать, укрыться в вотчине. Да и не в моих правилах бегать – тем более, не от неприятеля.

– Усовестил, воевода! Прощения прошу Когда выезжать?

– Обоз уже готов. Сегодня выехать хотели, да о тебе вовремя вспомнили. Сколько тебе времени надо?

Я прикинул – холопы на месте, припасы в дорогу взять – полчаса.

– Через час буду готов выступить.

– Вот и славно. Я распоряжусь – пусть обоз выходит, вы верхами его быстро нагоните – по дороге на Великий Устюг. С Богом!

Я поклонился и вышел.

Слов нет – честь, конечно, оказана. Но и дома теперь меня недели три, а то и месяц не увидят.

К моему удовольствию, ратники мои были все в сборе и одеты по‑походному. Осталось только оседлать лошадей да припасы собрать.

– Молодец! – похвалил я Федора.

– А то! Как гонец прискакал, так я сразу и понял – собираться надо. Уж и припасы из кладовой в сумы уложены. На кого воевать идем?

– Обоз соляной сопровождать в Соль‑Вычегду.

– Дело! В городе соли уж две седмицы нету.

– Чего же ты молчал?

– Дык, – растерялся Федор, – хозяйке, боярыне, значит, я сказал – ее это дело.

– Седлайте лошадей – обоз уже вышел, мы догоним. Я мигом.

Я забежал домой, обнял Елену, пояснив, что уезжаю на месяц, не на войну – соляной обоз сопровождать.

– Кстати, и нам соли привези – хошь мешок. Наша почти закончилась.

Поцеловав жену на прощанье и обняв Васятку, я выбежал из дома, и с крыльца – сразу в седло. Федор расстарался, подвел лошадь к ступенькам.

Галопом моя кавалькада вылетела из города. Сначала гнали на север, а, достигнув замерз‑ шей реки, свернули на нее. Вот и обоз, недалеко ушел. Длинный.

Пока обгоняли его по заснеженному льду, я посчитал подводы – двадцать штук. Каждая лошадь в долгом пути по триста килограмм на санях утащит. Итого – шесть тонн. Неплохо!

На передних санях, укрытый медвежьей шкурой, важно восседал купец. Я пристроил коня рядом с санями.

– День добрый!

– И вам того же. Воевода прислал?

– Он самый. Как звать‑величать?

– Первуша Ткач.

– Первый сын в семье, значит. А меня Георгий Михайлов, боярин.

– Во как! Соли в городе не стало, так и боярина с дружиной отрядили. Вечно у нас так – жареный петух не клюнет, не почешемся. Значица так – давай определимся. Мое дело – соль купить и привезти, твое – обоз и людей сохранить. Так?

Я согласился:

– Так, о том и воевода меня предупредил.

Купец повеселел:

– Значит, сходимся, боярин.

Я понял, о чем он. Боярин выше купца, и Первуша боялся, что я командовать начну. Но у меня и без соли забот хватит, пусть коммерцию он себе оставит, на то он и купец. Меня другое заботило – почему соль в город не везут.

На Руси бунты бывали – медный, хлебный, слышал я и о соляных бунтах. Но то было, когда цена на соль поднялась. А вот почему обозы с солью исчезают? Купцы с деньгами едут, люди при обозе. Куда же все пропадает? Разбойники балуют? Все равно – хоть кто‑то, да уцелел бы, дошла бы весть. «Не стоит расслабляться, – решил я, – хоть и по своей земле едем, противника нет, однако же он должен быть, этот неведомый враг…»

Ехали до сумерек. Остановились на постоялом дворе. В трапезной ратники налегли на суп да мясное. Сидевший с нами за одним столом купец заказал только постное и осуждающе покачал головой:

– Пост ведь Великий, мясо грешно вкушать.

– Путникам, воинам и болящим дозволяется. Вот мы и едим, – ответил за меня Федька.

Он вообще не терпел, когда кто‑нибудь, кроме меня, делал замечания или пытался поучать.

Доели уже молча и улеглись спать. Целый день верхом да на морозе – утомительно.

Через неделю мы добрались до Устюга. Здесь дали лошадям день отдыха.

Я хотел поговорить с местным воеводой, но его в городе не оказалось. Местные бояре же ни о чем подозрительном не слыхивали, и соль в Устюге была.

– Первуша, а соль‑то в Устюге есть. Давай здесь купим да вернемся, – предложил я.

– Ты что, боярин? Здесь соль изрядно дороже будет. Да и много нам надо, небось во всем Устюге столько не наберется. И вообще, ты уж извини, боярин, соль выгодно купить – мое дело.

– Как знаешь.

Отдохнувшие и отъевшиеся сеном лошади шли бодро – только пар из ноздрей валил.

А у меня мыслишка закралась. Коли в Устюге с солью все в порядке, стало быть, заковыка как раз на обратном пути должна быть, и непременно – на пути от Устюга до Вологды. По крайней мере, по логике получалось так.

Еще несколько дней пути, и мы – на месте. Соль‑Вычегодск, небольшой городишко на северо‑востоке, на Русском Севере. Главное его богатство – соль. Солью торговали все – купцы, мелкие разносчики на торгу; солью были забиты лавки, лабазы, амбары. Везде – мешки с солью. А как иначе – товар, можно сказать, стратегический. Без него – ни рыбку посолить, ни суп приправить. Соль на Руси ценилась высоко, частенько ее мешали с перцем, и у путников, воинов мешочек с нею всегда был в суме.

Пока Первуша занимался закупкой, я обошел торговцев, ненароком спрашивая о предыдущих обозах с Вологды.

– Были обозы – мы уж всех ваших, кто солью торгует, знаем. Так ведь как снег лег да морозом реки сковало, были из Вологды покупатели, много соли брали. А что случилось‑то? Неуж соль кончилась?

Пришлось приврать, что обоз под лед провалился. Известное дело – соль воды боится, вот и пропал товар.

Я умышленно не говорил о пропаже обозов. Если это разбойничьих рук дело – сообщников неосторожными расспросами насторожить можно. А коли тати здесь ни при чем, так продавцы быстро цену поднять могут. Торговля – дело тонкое и хитрое.

С ратниками перемолвился – они тоже не слыхали о грабежах, не жаловался никто.

Мы скупили соль, нагрузили сани, и назавтра тронулись в обратный путь. Федьку‑занозу, как более опытного из дружины, я поставил во главе трех холопов прикрывать обоз сзади. Сам же с тремя другими холопами ехал впереди обоза, опережая его метров на сто. Обычно авангард не уходил так далеко, сопровождая обозы. Но я решил перестраховаться: случись нападение – сзади успеет подойти на помощь Федька с холопами, а обозники смогут развернуть сани, чтобы уйти в безопасное место с грузом.

Но дорога не преподносила новых сюрпризов, и мы благополучно добрались до Устюга.

Первуша уже роптать начал, сидя за ужином в трапезной.

– Спокойно все, зря только вас с нами послали. Я дорогу как свои пять пальцев знаю, не заблужусь. У меня в обозе одних возничих два десятка, и каждый при топоре – за себя постоять сможем.

Я слушал и думал – флаг тебе в руки, но тогда где другие обозы? Убегать с деньгами никто бы не стал: не приказчики с обозом ехали – купцы.

Отдохнув день, мы выехали на Вологду. Груз замедлял движение, и лошади шли медленнее – это не пустые сани тащить.

Зимник сошел со льда Сухоны и пошел по лесу. Река здесь делала изрядный крюк, и через лес путь был короче. «А ведь местечко для нападения всякой шушеры – самое удобное», – подумалось мне.

– Осмотреть и приготовить оружие, – распорядился я.

Дружинники впились глазами в окружающий лес, а я не столько за лесом смотрел – чего увидишь за стволами деревьев, – сколько на снежную целину по бокам от санника. Если разбойники приготовили засаду, они обязательно выйдут на дорогу или перейдут ее, чтобы напасть с двух сторон. По‑любому следы на снегу останутся: сейчас не лето, когда прошел по траве и через полчаса – никаких следов, примятая трава поднялась, и все.

Снег был девственно чист. Даже вороны и сороки молчали, а были бы люди в чаще – галдели бы.

Впереди, за небольшим изгибом дороги, показалась полоса тумана. Бывает так по утрам – в низинах, где поморознее, вроде тумана ложится. Но днем в лесу – как‑то необычно это. Однако я тут же успокоился. Ну – туман и туман, хотя он чаще летом бывает. У погоды свои причуды. Случаются ведь грозы с молнией и громом даже зимой, хотя и не часто.

Однако чем ближе подъезжали мы к полосе тумана, тем больше овладевало мной беспокойство. Даже не знаю почему, но что‑то зашевелилось в груди – легкий страх или какая‑то неуверенность.

Лошадь моя запрядала ушами и сбавила ход. Нечисто что‑то…

Я остановился и послал назад ратника, чтобы притормозить обоз.

Ратник вернулся не один. На санях следом за ним ехал Первуша.

– Чего стоим, боярин?

– Туман мне не нравится.

– Тю! Ну, туман – и туман. Ты что – тумана никогда не видел?

– Зимой?

Первуша задумался.

– Да, как‑то не припомню. Туман бывает, когда тепло, да над водою стоит часто.

– Первуша, а ты посмотри на туман повнимательней.

Купец слез с саней и пошел к полосе тумана.

Я‑то, пока ратник ездил к обозу, пригляделся к молочной пелене. И вот что странно. Когда подходишь к обычному туману, воздух постепенно становится влажным, видимость тоже падает не сразу. А тут поперек дороги – необычная полоса тумана. Да, он бесформенный, клубится, но больно уж границы его четкие. Или я уже – как пуганая ворона, что каждого куста боится?

Первуша потоптался на дороге и повернул назад.

– Что‑то нехорошо мне, вроде как угроза от тумана.

– И я о том же.

– Что делать будем, как разумеешь?

– Мое дело – товар купить, твое – обоз провести. Я свое дело сделал, теперь ты решай, боярин.

Вот хитрован! Как возникают сложности, так – решай сам.

Я слез с коня, подошел к пелене и провел рукой по поверхности. Ничего не произошло, но я заметил, как у места, где я стоял, туман сгустился. Он что, живой? Я сделал пару шагов вперед и остановился. Туман был мне пока еще по пояс. И тут у меня возникло странное ощущение – как будто маленькие ручки нежно, едва ощутимо прошлись по одежде, по ногам.

Я выскочил обратно и направился к своим. Надо решать, что делать дальше – не может же обоз ночевать на лесной дороге.

Когда я приблизился, остроглазый Демьян, который спас меня от волков, показал пальцами куда‑то вниз.

– Боярин, что у тебя с портами?

Я посмотрел вниз. Ешкин кот! Штанины были в небольших дырках с неровными краями, как будто их кислотой обрызгали. Сколько живу, о таких туманах не слыхал. Про дожди кислотные знаю – но это уже в моем времени, а сейчас‑то им откуда взяться?

Что же делать? Назад повернуть и объезд искать? Долго!

– Вот что, парни, – решился я. – Идите к обозу, берите топоры и рубите сучья посуше – только к туману не приближайтесь.

Демьян и еще один ратник стремглав кинулись к обозу и вскоре вернулись с плотницкими топорами.

– Идите в лес, ищите сухостой. Надо сделать что‑то вроде факелов.

Ратники разошлись по лесу, не удаляясь от дороги. Я же стал разглядывать дырки на штанах. Интересно, что могло их проесть? Может, сел на лавку с уксусом или еще какой‑нибудь дрянью в трактире в Устюге? Нет, мои дружинники мгновенно бы заметили – углядел же Демьян дырки сразу? Стало быть, и появились они недавно. Выходит, не показалось мне, что вроде как пальчики по одежде бегают.

Прискакал с конца обоза Федька‑заноза.

– Чего стоим? Или ждем кого, боярин?

– Туман впереди, да странный какой‑то. Я вон по пояс в него зашел, буквально пару шагов сделал – и погляди теперь на мои порты.

Федька оглядел меня со всех сторон и присвистнул.

– Как дробом прострелены.

– А я ведь и был в том тумане совсем немного.

– Что делать будем? В обход пойдем?

– Пойдем, если не получится. Придумал я одну штуку, сейчас попробуем.

Ратники вернулись – каждый нес перед собой охапку сучьев. Попробовали их поджечь, но промороженное дерево не занималось.

– Я сейчас! – Федька вскочил на коня, унесся к обозу и вернулся с горшком.

– Масла льняного у обозников выпросил. Правда, тут не больше половины.

Мы обмотали сучья тряпками и обильно смочили льняным маслом. Теперь самодельные факелы вспыхнули.

Мы подождали немного, чтобы огонь с тряпья перекинулся на дерево.

– Так, становимся в цепь, в каждой руке – по факелу. Идем к туману и но моей команде бросаем в него факелы – постарайтесь забросить подальше. Все готовы? Тогда пошли.

Мы цепью из пяти человек двинулись к молочной пелене. Не доходя двух шагов, я скомандовал:

– Стой! – Все замерли. – Бросай!

Мы зашвырнули факелы подальше. Мгновение ничего не происходило, затем в тумане раздался слабый вой, быстро перешедший в громкий, очень высокого тона звук, практически – визг. Мне даже в шапке заложило уши.

Все оцепенели, а потом, как по команде, в панике бросились назад – к лошадям. Не удержался и я – тоже побежал, но, промчавшись пару десятков метров, одумался, остановился и обернулся.

С туманом что‑то явно происходило. Он стал уплотняться, собираясь в плотные, непрозрачные, большие комки, потом собрался в одну сплошную массу и стал втягиваться в лес. Ратники мои вернулись ко мне.

– Ты прости, боярин, что бросили тебя одного, – сконфуженно молвил Федька. – Спужались мы – сроду такого не видели.

– Прощаю – я и сам струхнул. Глядите – уходит туман с дороги. Не рассеивается, а уползает, как живой.

– В лес уползает – не понравился ему огонь, – пошутил оправившийся от первого испуга Федька.

Так, похоже – выход найден.

Я уселся на коня, ратники мигом оседлали своих лошадей. Наше счастье, что кони не разбежались, а то лови их сейчас по лесу. Ратники, похоже, тоже осознали, что проявили слабость, и виновато отводили глаза.

Я подскакал к обозу и остановился.

– Слушать всем! Берите топоры, ступайте в лес – только от дороги далеко не отходите. Рубите сучья на факелы. Обмотайте их тряпками и полейте маслом – хоть немного. Когда все будете готовы, тогда дружно поджигайте – и вперед по дороге! Нигде не останавливайтесь, и лошадей подгоняйте – потом отдохнут. Коли увидите, что из леса туман выползает, кидайте в него горящие факелы, и подальше. Все ли понятно?

Видимо, Первуша уже успел рассказать обозникам об увиденном тумане. Возничие пошли гурьбою в лес, а Первуша подбежал ко мне.

– Что там, боярин?

– Ты на порты мои погляди!

– В дырах порты. Прожег, что ли?

– Зашел в туман на два шага – и, погляди, какие дырки. Факелами туман в лес загнали.

– А что там за визг был? Как крысе на хвост наступили.

– То туман визжал.

– Чудны дела Твои, Господи! – Первуша перекрестился.

Наконец, все были готовы.

– Поджигай! – скомандовал я.

Сам с дружинниками взял факелы и поехал справа от обоза – по целине, между лесом и санным путем. Мои холопы растянулись за мной цепочкой.

Обозники рванули дружно. Застоявшиеся и продрогшие лошади сами, без понуканий резво тянули тяжело груженные сани. Обозники бежали рядом с санями – так лошадям было легче.

Таким образом, мы гнали лошадей и бежали рядом с ними около версты – пока не кончился лес. От лошадей валил пар, а возчики хватали воздух широко открытыми ртами. Факелы, многие из которых уже догорели, мы побросали в снег. Кажется, прорвались.

Дальше путь опять шел по реке. Тут уж обоз двигался неспешно.

Устали все – и люди и лошади. И хотя до сумерек было еще около часа, мы остановились на ночлег в первом же встречном постоялом дворе.

За ужином я выпил вина сам и позволил пригубить ратникам. При воспоминании о тумане по спине пробегал холодок. Что за дьявольское порождение?

Первуша приложился к кувшину с вином поболее моего. Лицо его раскраснелось, он пьяненько допытывался:

– Ты как, боярин, насчет факелов‑то скумекал? Подсказал кто или ранее встречался?

– Не видел такого никогда, а догадался сам.

– Хм, башковитый! Я думал – ты только сабелькой махать горазд.

Дальнейший путь протекал гладко, и через несколько дней мы въезжали в Вологду.

Я подъехал к купцу:

– Продай мешок соли.

– Возьми так.

– Не хочу быть должником.

– Я от чистого сердца, кабы не ты – сгинули бы мы бесславно, и никто бы не узнал, где косточки наши. Бери!

По моему знаку Федька подхватил из саней мешок соли и положил перед собой поперек седла.

Все! Закончен поход. Не сказать, что повоевали – все вернулись в целости и обоз привели, но пережить такое еще раз я бы не согласился. На Муромской дороге тоже было жутковато, но там я видел врага и знал, что делать.

Обоз с солью потянулся к купеческим амбарам. Я же отправил всех ратников домой, а сам направился к воеводе. Надо успокоить его и доложить о выполнении задания.

Плещеев был на месте и, увидев меня, обрадовался.

– Обоз с солью доставили?

– Уже разгружаться у амбара должен, боярин.

– Ну, здравствуй, Георгий! Дай я тебя обниму. Молодец!

Мне почему‑то показалось, что воевода хоть и рад меня встретить, но не чаял увидеть живым.

– Садись, боярин, расскажи, как поход прошел.

– И рассказывать особо нечего – съездили в Соль Вычегодскую, купец Первуша соль закупил. Если бы не одно обстоятельство.

– Разбойники? – в нетерпении аж подпрыгнул в кресле воевода.

– Нет, туман.

– Туман? Эка невидаль.

– Вот и я о том же.

– Слава богу – соль в городе есть. Теперь бунта можно не опасаться.

– Истинно так.

– За службу от всего города благодарность тебе, Георгий. Иди, отдыхай. Пока не случится чего – не потревожу более.

Я откланялся и вышел.

Дома уже царило оживление, какое бывало всегда, когда дружина возвращалась из похода. Из трубы в бане валил дым – уже грели воду. В доме на кухне суета – кухарка металась между столом и печкой.

Скинув тулуп, я обнял Лену и Васятку. Вырос парень, заметил я. Надо его уже в походы брать.

Мы прошли в горницу. Лена тут же обратила внимание на мои порты.

– Неуж материал плохой купили?

– Нет, тут другие обстоятельства.

И я рассказал им о страшном тумане. Оба слушали, разинув рты от удивления.

– Башковитый ты у меня, – молвила жена, когда я закончил свой рассказ.

– Батюшка, возьми меня с собой в следующий поход, – попросился Васятка.

Пообещав взять, я переоделся в своей комнате. А вскоре и обед подоспел – даже, судя по времени, почти ужин.

За стол сели и домочадцы и ратники. Поев и немного выпив, мужчины отправились в баню.

Затем пир продолжился – почти до полуночи. А с утра – на коня и в вотчину. Хоть и неплох управляющий, а пригляд нужен.

В Смоляниново я застал обоих – Андрея и его сына Павла. Обсудил с ними хозяйственные нужды, отдал распоряжения. Глядь – а по дороге Тучков собственной персоной скачет и за ним – двое его дружинников.

Мы обнялись, расцеловались.

– Здорово, Никита.

– И тебе не хворать, Георгий.

– Давно не виделись.

– Мы с тобой видимся, когда воюем.

– Ох, не надо бы, лучше – вот так, по‑соседски.

Я извинился перед Никитой, отошел в сторону и спросил Андрея с Павлом:

– Стол по‑быстрому соберете? С боярином посидеть надо.

– Так уж готово почти. Как сын мой тебя увидел, так и распорядился. Только второй кубок поставить – и пожалуйте за стол, бояре.

– Молодец – ловок, шельма.

Я вернулся к Никите.

– Стол готов – не погнушаешься с соседом кувшин доброго вина распить?

– Когда я был против?

Засиделись мы с Никитой – поели, выпили, поделились новостями. Я рассказал о соляном походе и тумане. Никита поудивлялся, но заявил, что никогда в жизни о таком диве не слыхивал.

Мы попрощались, дав друг другу обещание встречаться чаще – все‑таки добрые соседи.

Домой я ехал не спеша, переваривая услышанные новости. Вот интересно – Тучков от города живет дальше, а новости узнает первым. Сорока ему на хвосте приносит, что ли?

Еще подъезжая к дому, я увидел у ворот двоих дружинников. Неужто опять ко мне?

– Здрав буди, боярин, – скинули шапки ратники. – Сам воевода к тебе пожаловал.

Ох, не к добру такие визиты. Но вида не подал, что встревожен – въехал во двор. Ко мне метнулся Федька, принял коня.

– Слышь, боярин, воевода к тебе в гости, да не один – с ним еще человек, по одеже – служивый. Недавно приехали. Боярыня сказала – вскорости будет, вот и дожидаются.

Войдя в дом, я повесил тулуп в сенях, пригладил пятерней волосы, шагнул в горницу и поклонился гостям. Оба встали и отвесили ответный поклон.

Ну – на воеводу я насмотрелся, а кто же второй? Лицо незнакомое – явно не вологодский. Ликом благообразен, бородка небольшая, аккуратно правленная. Кафтан из дорогого сукна, но покрой обычный. Оба без оружия. Слава богу – не в боевой поход звать приехали. Да и был бы сбор – воевода гонца бы прислал, сам бы не поехал.

Все одновременно сели.

– Вот что, Георгий, – о погоде и урожае не будем, времени нет. К тебе человек из самой Москвы приехал, государем послан.

Воевода повернулся к незнакомцу, как бы передавая слово.

– Я – путный боярин Лыков, Никита, Ерофеев сын. Скажу сразу – отправлен за тобою ближним боярином Векошниным с ведома и одобрения государя.

Я весь обратился в слух. Что‑то новенькое, необычное. Зачем я понадобился ближнему боярину государеву? Чин большой, считай после государя – в первом десятке. Наверное, на уровне нынешнего премьера. Да и сам посланец в чинах. Путный боярин – дворцовый чиновник, обычно управляющий каким‑либо приказом или ведомством. Я по сравнению с ним – как холоп рядом с князем. Очень занимательно!

– Так вот, – продолжил Лыков, – седмицу назад во дворцовых покоях чашник государев убит был, из старого и уважаемого рода Голутвиных – князь и любимец государя. Опечален правитель. Разбойный приказ найти злодея не может, да стряпчий государев, Федор Кучецкой, подсказал вовремя – есть‑де на Вологодчине боярин разумный. Так что собирайся. Я сюда на ямских лошадях добирался, обратно так же поедем – быстрее выйдет.

Ешкин кот, а меня кто‑нибудь спросил? Хочу ли я в столицу ехать? Только‑только с обозом из Соль‑Вычегодска вернулся. Дома, считай – второй день. Что за жизнь такая? У них в Разбойном приказе люди с опытом – и они не нашли, а разве я смогу? И какие уж следы найти можно будет, коли времени прошло много?

– Когда убили Голутвина?

– Ровно как седмицу и один день.

– Похоронили?

– А как же – по христианскому обычаю. Собирайся – в дороге доскажу, что знаю.

Я вышел из горницы. Нашел Елену, известил об отъезде. Только и успел, что мешочек с деньгами за пазуху сунуть да пистолет за пояс.

Бояре уже стояли в сенях, и расторопный Федька протягивал им шубы. Посмотрел Лыков на пистолет за поясом, улыбнулся, но не сказал ничего.

Сытые ямские лошади шли ходко, верста за верстой летели назад. При таком темпе разговаривать было невозможно.

Ехал я и думал – многого я достиг в этой жизни, даже вот боярином стал – почти немыслимое дело для нынешнего человека. Вотчина у меня, жалованной грамотою государя наделенная, воины в подчинении, холопы в управлении, женой‑красавицей обзавелся и приемным сыном, не высовываюсь без надобности, хоть и не отсиживаюсь, как барсук в норе, коли надо за честь постоять, не лезу в политику. Но – не везет.

Почему государев стряпчий Федор Кучецкой вспомнил обо мне? Что, в Разбойном приказе более умелых да опытных людей не нашлось? Сомнительно. Может, высокая политика вмешалась? Я знал из разговоров, что вокруг государя бояре – в вечных склоках. Образуются разные кланы, при дворе идет борьба за влияние, за земли – за богатства, наконец. Может, это именно тот случай? Дворцовые и приближенные к власти люди всегда пирог сладкий делить пытались. Как я знал из истории, будущий сын нынешнего государя Василия III – царь Иван IV Грозный бояр в страхе держать будет, не верить им, головы почем зря рубить – даже тем, кто ему был верен и предан.

Вот и сейчас – времени после убийства Голутвина прошло много, убитый похоронен – стало быть, осмотреть труп уже невозможно. Теоретически, конечно, его эксгумировать можно – могилу разрыть и осмотреть. Но это в теории. На практике – никто сделать этого не позволит, а ежели сам посвоевольничаю – церковь проклянет, а государь распорядится на кол посадить. Прах усопшего беспокоить – святотатство.

А ежели падет на кого из приближенных к государю особ подозрение, так стоит мне рот открыть – убьют и псам скормят. А всем объявят – пропал, мол, бесследно. У меня в Москве защитников нет, а кого интересует судьба провинциального боярина из далекой Вологды?

Резкий свист кнута, которым Никита Лыков подстегнул лошадь, прервал мои тяжкие раздумья. Вокруг простиралась искрящаяся на солнце снежная целина с одиноко тянущейся вдаль колеей вологодского тракта и редкими верстовыми столбами.

Двадцать пять верст до следующего яма пролетели быстро. Никита Лыков предъявил смотрителю государеву подорожную. Нам подвели свежих лошадей, и гонка продолжилась.

Ехали, с переменами лошадей, до позднего вечера. И когда я уже взмолиться готов был – ну совсем пятую точку отбил, путный боярин решил остановиться на ночлег на постоялом дворе.

Поели, даже можно сказать – набили пузо; ел я последний раз утром, и проголодался изрядно. После ужина попадали в приготовленные постели и отрубились. Было не до разговоров. Лыков захрапел первым.

Мне было досадно– еще недавно сюда, в Вологду гнал, теперь – обратно. Так попу напрочь отбить можно – седла‑то деревянные, кожей только обтянуты. А каково Лыкову? Путный боярин и немолод уже, муж умудренный, не мальчик на побегушках.

Еще вопрос – почему его послали за мной – могли и стрельца снарядить. Не по чину мне уважение такое. Путный боярин доступ к государеву телу имеет, все при дворце есть – почему он? Нет, не конкретно Никита Лыков. Это мог быть и другой. Нечисто здесь что‑то. Точно – в политику я вляпался. Попаду между интересами двух могущественных кланов – сотрут в порошок и не заметят. Впрочем, теперь, когда я Рубикон перешел, а1еа jасtа еst! – «жребий брошен», обратной дороги нет. Утрою бдительность, чтобы избежать опалу, подобную учиненной мне московским князем Овчиной‑Телепневым. Под эти мысли я и уснул.

Еще затемно меня растолкали. Открыв глаза, я увидел в сумраке Лыкова.

– Вставай, боярин, подкрепимся – и в путь.

Как же не хотелось! Только начал отходить

от скачки, угрелся в тепле и сытости.

После завтрака снова в седло, и скачка весь день. Менялись на ямах кони, менялась под копытами дорога, пролетали мимо деревни, села и городки.

К исходу третьего дня Лыков прокричал:

– Первопрестольная!

Да я и сам уже увидел сверкающие в заходящем солнце луковки церквей.

Кстати, уже забытым словом «стольный город» тогда на Руси называли центр княжества. Под управлением князя состояла территория – «княжеский стол» или «престол». Отсюда и – «первопрестольная» Москва.

Сдали в почтовом яме лошадей.

– Идем в Разбойный приказ. Там уже знают о тебе и ждут.

Через полчаса ходьбы мы подошли к Разбойному приказу. Располагался он в центре, рядом с Кремлем, на нынешнем Васильевском спуске. Здание из красного кирпича производило мрачноватое впечатление.

Страж у входа, завидев Лыкова, вытянулся и открыл дверь. Вошли. Видимо, Лыков здесь уже бывал – уверенно прошел по коридору и толкнул дверь одной из комнат.

Из‑за стола поднялся служивый в синем кафтане, щуплый, с рябым лицом. Склонился в поклоне, но явно небрежно.

– Здрав будь, боярин. Вот, доставил по поручению государеву боярина Михайлова из Вологды. Работать будете совместно. Жилье дашь?

– Есть комната, пусть живет.

Я вмешался:

– Я лучше на постоялом дворе остановлюсь.

Оба московских боярина засмеялись.

– Тута пыточной нет, кричать никто не будет, зато домой ходить не придется.

Я успокоился. Ну, коли орать никто не будет, можно и здесь пожить. Я надеялся – недолго.

Путный боярин откланялся и вышел. Ага, передал с рук на руки – и все дела, поручение выполнил. А у меня, похоже, все только начинается.

– Садись, куда хочешь, – сказал хозяин кабинета.

Я уселся на лавку.

– Так как там тебя?

– Георгий Михайлов.

– Я – Выродов, подо мной Разбойный приказ. Ты на лошади?

– Нет, ямскими добирались.

– Город знаешь?

– Откуда?

– Плохо. Придется к тебе человечка из местных приставить.

Ага, ловко подвел. Города не знаю, так соглядатая прилепил сразу.

Видно, уловил что‑то в моих глазах боярин.

– Думаешь, соглядатая да шпиона к тебе приставляю?

– Именно так.

– Забудь, пустое. Мне результат нужен, а что ты делать будешь – мне все едино.

Помолчав, он спросил:

– Почему именно тебя назвал и советовал Кучецкой государю?

– А почему бы тебе самого Кучецкого или государя не спросить? Сижу дома после похода, не очухался еще, приезжает путный боярин, и меня на перекладных – в первопрестольную. Думаешь, я сам понимаю?

– Так ты ни при чем? Тогда все проще. Родня в Москве есть?

– Нет.

– Хм, занятно.

Мне кажется, сейчас Выродов решал – почему назвали меня, и кто за мной может стоять?

В зависимости от этого и линию поведения со мной выбрать.

Но пока у него что‑то не получалось с определением. Боюсь, он подумал, что я хитрю.

– Послушай, Выродов.

– Меня Кириллом звать.

– Послушай, Кирилл. Мне с тобой делить нечего. Если получится раскрыть убийство и супостата сыскать, тем же днем в Вологду ворочусь – у меня там жена, сын, вотчина наконец, которая пригляда требует. Покровителя высокого у меня здесь нет, так что козней с моей стороны не будет, если тебя это волнует.

Выродов откинулся на спинку кресла, внимательно меня осмотрел. А что он ожидал услышать от провинциального боярина? В заляпанных сапогах, в беленом тулупе, лисьей шапке. Боярин, каких много на Руси, становой хребет и опора государева. Что у государя из казенного воинства есть? Пушкари из Пушечного приказа, немного стрельцов да наемный полк, в основном из немецких ландскнехтов. А кто порубежную службу несет? Бояре со своими боевыми холопами. Кто в седло садится отбить нападение ворога? Опять же боярин – не один, конечно, с дружиною своею, которую содержит и вооружает на свои деньги.

– Не прост ты, боярин. И в ситуации определился, и про соглядатая догадался. Кажется, я начинаю понимать, почему тебя Кучецкой назвал. Давно с ним знаком?

– Не очень. – Я ответил уклончиво – уж не знаю, рассказывал кому‑нибудь Кучецкой об убийстве вологодского боярина Ивана Андреева или нет. Чем меньше о тебе знают, тем лучше, – решил я.

– А говорил – не знаешь никого в Москве.

«Нет ли намека здесь на былую службу у

князя Овчины‑Телепнева под моим прежним именем? – с тревогой подумал я. Но про тайну эту знал лишь мой покровитель Савва из Спасо‑Прилуцкого монастыря, а на святого отца я мог положиться. – Лучшая защита – нападение», – решился я, сохраняя лицо невозмутимым.

– Хочешь на слове подловить?

– Нет, это я так, по привычке.

– Тогда давай ближе к делу. Где, что, когда?

– Наверное, тебе боярин Лыков уже рассказал, что десять дней назад убили чашника государева, боярина Голутвина. Вотчина у него недалеко от Москвы – на закат. Дом в Москве новый, два года как после пожара отстроил. Убили кинжалом в спину, прямо во дворце. Представляешь?

– Постой, погоди, Кирилл. Кто нашел убитого?

– Какая разница? Слуги наткнулись.

– Почему решили, что кинжал? Кинжал – оружие боевое, с ним во дворец не ходят.

– Правильно спросил. Рана в спине была, но самого кинжала не оказалось. А решили, что кинжал, потому что удар в спину был нанесен, и лезвие насквозь тело пробило – есть рана выходная спереди. Ножей такой длины не бывает.

– Со слугами‑то разговаривали? Может, успел перед смертью боярин сказать что‑то важное?

– Какое там! Он уже бездыханным был, а под ним – лужа крови.

– Враги у него были?

– У кого их нет? Даже в тебе я не уверен, что, повернись я к тебе спиной, ты не выстрелишь в меня. Шучу я так, не дергайся.

– Кто тело осматривал?

– Я сам, как дьяк приказной, да двое людей моих, в сыске сведущих. Не возьму же я с собой палача? – плоско пошутил Выродов.

– Резонно.

– Чего?

– Разумно, – поправился я. – А одежда, в которой его убили, где?

– Почем я знаю?

– Его ведь не в ней хоронили?

– Помилуй Бог, она же вся в крови. Обмыли, переодели, все по‑человечески, по‑христиански, упокой Господь его душу, – перекрестился дьяк.

– Где живет, вернее – жил Голутвин?

Вместо ответа дьяк Выродов встал, приоткрыл дверь и рявкнул, как ротный старшина:

– Андрей, подь сюда.

В кабинет с полупоклоном вбежал служивый.

– Вот, знакомься – вологодский боярин Георгий Михайлов. Он будет сыск вести по убийству Голутвина. Поступаешь под его руку – показать, что нужно, по городу провести. Понял?

– Как не понять?

– Тогда иди с боярином, куда он скажет.

Дьяк повернулся ко мне:

– Сам понимаешь – не тяни. Будут задержки в чем или помощь нужна – сразу ко мне.

Я поклонился и вышел вместе с Андреем.

– Боярин, чего изволишь? – склонился в полупоклоне Андрей.

– Давай по‑простому, не юродствуй. Мы вместе должны выполнить работу. Потом я – домой. Если нас ждет успех, думаю, оба не останемся не замеченными. Потому работаем дружно. Хочешь – можешь доносить на меня Выродову. Думай и решай сам.

Андрей не ожидал от меня настолько прямого обращения и покраснел.

– Прости, боярин. Начальства много, все помыкают, думают – лучше меня знают. Тебя тоже поначалу за выскочку принял. Слова твои принимаю и помогу чем могу.

– К дому Голутвина веди.

Мы пошли по заснеженным улицам. Это у нас в Вологде снег был, как и положено – белый. А в Москве – серая снежная каша. Немудрено – пепел от многих печей, навоз, грязь – все перемешалось человеческими ногами и конскими копытами.

Жил боярин Голутвин недалеко, в чем я и не сомневался. Не будет же боярин из дворцовых на окраине жить? Были на месте через десять минут.

– Прости, боярин.

– Называй Георгием.

– Поздновато уже, могут не принять.

– Попробуем, стучи.

Андрей кулаком стал бить в ворота. Долго никто не отпирал. Затем послышались шаги.

– Ну, кого там нечистая носит на ночь глядя? Нет дома никого!

– Открывай калитку! – заорал Андрей. – К тебе боярин из Разбойного приказа! Али плетей отведать хочешь?!

Калитку отворили. Во дворе стоял пожилой слуга. Увидев Андрея в кафтане служивого, мужик растерялся.

– Боярыни и прислуги нет дома, в вотчину отбыли. Один я тут сторожую. Как схоронили боярина нашего, так и уехали все.

Слуга всплакнул. То ли над судьбой убитого боярина, а может – потому, что его одного оставили в большом доме.

– Ладно, будет. Мы ненадолго. Убийцу боярина твоего ищем.

– Да чем же я могу помочь?

– Мы на улице будем говорить или в дом пустишь?

Слуга отступил в сторону. Мы прошли во двор, подождали, пока он запрет калитку, и вместе вошли в дом.

Парадные сени сразу впечатлили размерами. Мы сняли верхнюю одежду, и слуга провел нас в гостиную.

На столе одиноко горела свеча, углы комнаты оставались в темноте.

– В чем боярина хоронили?

– В одеже.

– Подожди, Андрей, – прервал я не в меру ретивого сыскного помощника и обратился к слуге: – Ты скажи – тело обмыли, одели в чистую одежду, так?

– Так. Я и обмывал, а одевали мы вдвоем с Пронькой. Одному мне не управиться было.

– Понятно. А где одежда, в которой его домой привезли, – та, что в крови?

– Где ей быть – выбросили, боярин.

У меня екнуло сердце.

– Куда?

– Известное дело – на помойку, что на заднем дворе.

– Веди! Да, факелы возьми.

Слуга принес два факела. Мы оделись, зажгли пропитанную смолой паклю и пошли вокруг дома – на задний двор. Помойка была в задах хозяйского двора, подальше от боярских глаз.

– Вот она, – ткнул слуга пальцем.

Скомканная, окровавленная и смерзшаяся

одежда валялась сверху. Хорошо, что все из дома выехали, и слуги не успели залить одежду помоями.

Андрей вытащил из выгребной ямы обледенелый ком и протянул слуге:

– В дом неси, к печке – пусть лед растает; там и осмотрим.

Слуга возроптал было, но Андрей глянул строго, и слуга покорно пошел за нами со страшным окровавленным тряпьем в руках.

– Печь на кухне топлена?

– Должна быть теплая, к ночи топил.

Мы сбросили в сенях тулупы, прошли на кухню и положили тряпье перед печью. Уселись на скамью, разглядывая смерзшийся ком. Шло время, с одежды натекла лужа воды пополам с кровью.

– Возьми тряпку, вытри!

Слуга дрожащими руками вытер натекшую воду, мы же с Андреем аккуратно развернули одежду и разложили ее на полу.

Я внимательно стал рассматривать последнее уцелевшее свидетельство гибели боярина, надеясь восстановить картину его убийства и обнаружить детали, проливающие свет на события десятидневной давности. Кафтан немного поношен, обшлага у рукавов пообтерты, но ткань хорошей выделки, не иначе – английское сукно. На спине, напротив сердца, красовалась прореха. Я прикинул: сантиметра четыре – четыре с половиной длиной. Перевернули кафтан. Тут тоже была прореха, но маленькая – не более сантиметра. Точно – выходное отверстие.

– А скажи‑ка, любезный… э… э…

– Агафоном меня назвали родители.

– Агафон, а боярин толстый был?

– Не сказать, что толстый, дородный – это да.

– Андрей, встань рядом со мной.

Андрей подошел ко мне.

– Агафон, посмотри – у боярина какая фигура была? На кого из нас он был более похож?

– Дык, вы оба худосочные будете.

– Андрей, иди надень тулуп.

Андрей, если и удивился, сумел не подать вида – сбегал в сени и вернулся уже одетый, даже шапку натянул.

– Агафон, а сейчас в тулупе – похож фигурой?

– Вроде похож.

– Андрей, надень кафтан боярина.

– Да он же мокрый и это… в крови, – запротестовал мой помощник.

– Кровь отмоем опосля, надевай.

Андрей поднял с пола кафтан убитого, отжал его – да так, что кафтан затрещал по швам, встряхнул и надел поверх тулупа.

– Агафон, теперь – похоже?

– Телом – вылитый боярин будет, – с ужасом выдавил бедный слуга, не понимая смысла моих действий.

– Вот что, Агафон, найди‑ка мне две лучины, да подлиннее.

Я развел руки и показал, какой длины лучины мне требовались. Вскоре Агафон вручил мне их.

– Андрей, подними левую руку.

Андрей поднял руку, а я приложил лучину к его левому боку, совместив в проекции входное и выходное отверстия. Теперь я не сомневался – удар был нанесен сверху, но вот что меня смущало. Выходное отверстие в кафтане было правее, ближе к центру, чем входное. Обычно бывает наоборот. Уж чего‑чего, а судебную медицину в институте у нас преподавали неплохо и спрашивали строго. И хоть мне никогда не нравилось возиться с трупами, прочно вбитые знания сейчас помогали.

– Агафон, дай табурет или стул.

– Вот. – Агафон услужливо подставил мне табурет. Он отрешенно исполнял мои приказания, не имея сил возражать.

– Андрей, опусти руку.

Я взгромоздился на табурет, положил ему лучину на плечо и, глядя сверху, попытался совместить проекции прорех. Точно, выходная прореха на кафтане была значительно правее входной. Отсюда вывод – бил левша. Удар сильный, крепкого мужчины, скорее всего – прошедшего не одну сечу, потому как от удара кинжал сквозь все тело прошел. И – обязательно левша. Если бы удар наносился правшой, выходная прореха была бы левее.

– Снимай кафтан.

Андрей с удовольствием разоблачился.

– Ой, тут и тут кровяные пятна на тулупе. Можно я сбегаю, снегом ототру?

– Иди. А ты, Агафон, палку небольшую, чуть больше локтя, найди.

Мелко дрожа, на негнущихся ногах слуга вышел вслед за Андреем, не ведая, что еще удумают служивые из Разбойного приказа, и когда же кончится это тяжкое для сердца пожилого сторожа действо.

Оба вернулись одновременно – Андрей и Агафон.

Я повесил кафтан на палку, как на плечики, и попросил слугу подержать. В распахнутых от страха глазах сторожа сквозила вынужденная покорность. Трясущимися руками он взял у меня палку с кафтаном.

Я застегнул кафтан, через прорехи просунул длинную лучину.

– Гляди, Андрей, что видишь?

– Дырки в кафтане, ты через них лучину просунул, – удивился очевидному для себя служивый.

– Лучина – вроде кинжала сейчас. Сзади был удар нанесен, там прореха шире. У кинжала лезвие к рукояти расширяется, а у ножа лезвие прямое. Так?

– Истинно!

Андрей слушал и смотрел внимательно, пытаясь понять ход моих мыслей.

– Подойди ближе, посмотри сбоку. Видишь, лучина сверху вниз идет, стало быть, удар нанесен сзади и сверху, обратным хватом. Так бывает, когда нож или кинжал до поры до времени в рукаве прячут.

– Похоже, – согласился Андрей, глядя на кафтан и ходившую ходуном лучину в дрожащих руках Агафона.

– А теперь самое интересное – кинжал при ударе слева направо в тело боярина вошел.

– И о чем это говорит?

– Убийца левшой был, у правшей удар не так поставлен.

Я вытащил лучину из прорех кафтана и показал, как наносят удар правши и левши. Андрей от удивления широко открыл глаза.

– А ведь и вправду. А мы даже кафтан не оглядели. Так ты сейчас и убийцу назовешь?

– Не торопись, мне еще несколько вещей знать надо.

– Каких же?

– Потом скажу. Агафон, любезный, спасибо тебе, ты нам здорово помог. Мы уходим.

Из груди слуги вырвался вздох облегчения.

– Слышь, боярин, ты убивца‑то найди. Душа‑то неотомщенного успокоиться не может, сказывают, – среди живых бродит.

– Постараемся. Ну, прощай.

Надев тулупы и шапки, мы вышли. Агафон открыл калитку, поклонился.

– Куда теперь, боярин?

– Андрей, не знаю, как ты, а я есть хочу. Сегодня только завтракал, потом весь день скакал. Устал, и желудок к спине прилип. Веди в трактир. На сегодня все, сам видишь – темно уже. Покушаем – и спать. А с утра за работу!

– Что на завтра намечается?

– Во‑первых, надо с охраной дворцовой завтра поговорить – пусть вспомнят, кто в тот день во дворец приходил.

– Так ведь опрашивали уже, даже списки всех, кто тогда был, имеются.

– Где они?

– У меня, в приказе.

– Вот с утра и посмотрим.

– А еще?

– Лошадей бы найти, надо в вотчину Голутвинскую ехать.

– Лошадей искать не надо – в приказе есть, вот только далековато имение, туда и обратно – весь день уйдет.

– И что с того? Ехать по‑любому надо, поговорить с вдовой, думаю – подсказку она даст.

Андрей от удивления забежал вперед и перегородил мне дорогу.

– Неужто она сообщница?

– Андрей, ты в своем уме? Нет, конечно! Пошли есть, а то ты меня с голоду уморишь.

Мы зашли на постоялый двор, прошли в трапезную. Поскольку еще продолжался пост, народу было мало. Заказали много чего. Мясного не было, потому похлебали ушицы, заев рыбными пирогами, потом – пшенной каши с конопляным маслом, сдобренной сухофруктами, напились сыта с расстегаями.

Я почувствовал, как тепло и благость разливаются с живота по всему телу. Глаза начали закрываться сами собой.

– Андрей, веди в приказ, дьяк Выродов комнату с постелью обещал. Спать хочу – сил нет.

– Пошли, пошли, боярин. Как же – в седле целый день, а потом не евши. Эдак любой устанет.

Стражник у дверей Разбойного приказа узнав Андрея, отступил в сторону. Несмотря на поздний час, по коридору сновали служивые.

Андрей провел меня на второй этаж, открыл ключом дверь и сделал приглашающий жест.

Я зашел, уселся на постель. Андрей зажег свечу, поставил на стол.

– Тулуп давай, боярин. Э, да ты уже совсем квелый. Давай‑ка я с тебя сапоги стяну, да ложись.

Уснул я мгновенно, как в яму провалился. И спал, как мне показалось, недолго.

Проснулся внезапно, от ощущения, что в комнате кто‑то есть. Осторожно открыл глаза. За столом сидел Андрей, крутил в руках пистолет. Я цапнул себя за пояс – нет оружия. Потом только дошло, что в комнате светло, а свеча не горит. Стало быть – уже утро, рассвело.

– Андрей, ты чего – не уходил?

– Почему же, уходил, поспал в соседней комнате. Захожу утром, а ты свернулся, да пистолет за поясом в ребра упирается. Ты уж прости, вытащил его от греха подальше.

Андрей вернул мне пистолет.

– Андрей, мне бы умыться да поесть. Неизвестно, когда кушать в следующий раз придется. А потом проглядим списки – кто во дворец ходил в день убийства?

Я поднялся, надел сапоги. Тело после нескольких дней скачки еще ныло, особенно ноги и пятая точка. Вспомнив, что сегодня снова предстоит ехать верхами, я чуть зубами не заскрежетал.

Пока я умывался, Андрей принес миску с горячей гречневой кашей и кувшин с квасом, положил на стол краюху хлеба. Я жадно съел, поблагодарив Андрея. Тот вынес пустую посуду и вернулся с бумагами в руках.

– Тебе всех счесть?

– Дай, я сам просмотрю.

Я начал читать бумаги. Допрос стрельца Коркина – так… и далее десять фамилий – боярин Барбашин, бояре Денисьев, Трубецкой, Румянцев и еще, и еще… Взял второй лист. Стрелец другой, фамилии почти те же самые. Все не запомнить.

Я взял чистый лист бумаги, Андрей услужливо подвинул чернильницу с пером.

– Давай сведем всех в одну бумагу. Бери по порядку листы, читай фамилии.

Андрей стал зачитывать список, а я записывал. Во втором и последующих листах фамилии часто повторялись, но их я уже не писал, только черточки ставил напротив фамилий.

Когда закончили с писаниной, в итоге получилось четырнадцать человек.

– Андрей, это все?

– Все.

– А обслуга где? Кто‑то же на кухне кашеварит, во дворце убирает, белье стирает, на стол подает. А рынды где? А служивые из Дворцового приказа? Надо было бы писать всех.

– Так это же список какой выйдет! – изумился мой помощник.

– Понятно, неохота, но надо. Учти на будущее.

Я свернул бумажку с написанными мною фамилиями, сунул за пазуху.

– Лошади готовы?

– Под седлом уже.

Мы прошли по коридору на задний двор, поднялись в седла, тронулись. По Москве ехали шагом, а, миновав посады, пришпорили коней.

Часа через три на пригорке показалось сельцо.

– Голутвино, имение боярское.

– Ты вот что, Андрей. Я сам поговорю с боярыней. Ты смотри, слушай, но не встревай.

– Понял – слушать и молчать.

Мы доехали до усадьбы.

Хмурый слуга пускать не хотел, но после того как Андрей рявкнул: «Разбойный приказ, по велению государя!» – открыл ворота.

Мы спешились, завели коней во двор в поводу. Въехать верхом мог только сам хозяин или государь. Иначе такой поступок сочли бы проявлением неуважения к хозяину, и нарушителя обычая могли побить палками.

Слуга принял поводья, мы взошли на ступени высокого крыльца, отворили дверь.

С трудом удалось уговорить служанку позвать боярыню.

Через некоторое время хозяйка дома спустилась по лестнице. Одета в черное, глаза – опухшие от слез.

Я извинился за визит, объяснив, что мы приехали ненадолго.

Боярыня пригласила нас в горницу. Села сама, указала на лавку нам. Усевшись, я откашлялся.

– Мы из Разбойного приказа, по велению государя проводим сыск. Убийцу мужа твоего – царствие ему небесное, ищем, боярыня.

– А если и найдете, мужа уже не вернуть.

– Зло должно быть наказано, тогда душа боярская покой обретет.

– Что вас интересует?

– Расскажи, боярыня, кто в знакомцах ходил у хозяина?

Боярыня назвала несколько фамилий.

– А враги были у боярина?

– Явных – ну чтобы убить могли, не было, но завидовали боярину многие. Не всем удается ближним боярином стать. Это же какая честь – быть вблизи государя, помогать по мере сил.

– Назови завистников.

– Вдруг ошибусь, а вы их на дыбу?

– Да что же мы, на кровопивцев похожи? И не позволит никто по одному лишь слову на дыбу.

Боярыня колебалась, потом все‑таки решилась.

– Бороздин Михаил, Белевский Алексей, Морозов Дмитрий, Соковнин Петр, Румянцев Василий.

– Подожди, боярыня. Это какой же Соков‑ нин? Левша который?

– Да нет же. Левша – Морозов. Он даже пишет левой рукой. Поговаривают – то дьявольская отметина.

– Ну, это лишнее наговаривают. А полюбовницы у боярина не было?

Боярыня покраснела.

– Нет, не слыхала. Да и хозяин мой в летах был, не до девок ему. Сыновья подрастают, все заботы о них были.

Я краем глаза глянул на Андрея. Он поерзывал на лавке, снедаемый с трудом сдерживаемым нетерпением.

Я поднялся.

– Прости, боярыня, что в сей час скорбный потревожили тебя. Прощай.

Мы с Андреем откланялись, надели в сенях тулупы и вышли во двор. Слуга снял с лошадей заботливо наброшенные попоны. Мы взяли поводья, вывели лошадей со двора и поднялись в седла. Тронули лошадей.

– Боярин, брать его надо, брать немедля и – в подвал, в пыточную, – разом выдохнул мой молодой коллега по сыску.

– Ты о ком?

– Да о Морозове этом. Сам же слышал, что левша он.

Глаза Андрея азартно горели. Видимо, он почувствовал, что напал на след убийцы, и его распирала жажда немедленных, стремительных действий, предвкушение быстрого, громкого успеха. Да и у кого в такие годы не закружится голова? Лишь горький опыт неудач и трагических ошибок может отрезвить лихую голову, но этого опыта моему молодому помощнику еще долго надо набираться.

– Э, брат! Так не пойдет. А если он не виновен? Представь, что среди тех, кто во дворце был, еще левша найдется? Подозрение – даже скорее тень его – есть. Проверить сперва надо, когда был Морозов во дворце, когда ушел? Вот сам подумай – вдруг Морозов пришел во дворец утром и к обеду ушел, а боярина убили уже после. Вы же все суставы ему на дыбе вывернете, калекой сделаете, а он боярин боевой. Вдруг понапрасну обидите честного человека? Нет, время нужно, чтобы проверить все досконально и чтобы утвердиться – он. И тогда уже по Судебнику дело вершить.

– Долго и муторно, – пробурчал Андрей.

– Под пытками любой в чем хочешь сознается. Это не довод. Представь – на тебя подозрение в чем‑либо падет, тебя на дыбу подвесят, а ты – ни сном ни духом. Хорошо, если после дыбы на плаху не ляжешь. Отпустят ежели увечным – руку никто не подаст, а и подаст – сам пожать не сможешь, суставы‑то повывернут. Захочешь по нужде, гашник развязать не сможешь. Правда – она ведь не в силе, она в справедливости.

Андрей долго ехал молча.

– Вот разумен ты не по годам, боярин. Такое знаешь, что у пас в Разбойном приказе сроду не делали. Откуда сие у тебя? Али учили где?

– Было немного и давно, на чужбине.

– Эх, поработать бы с тобой! Ты не смотри, что я не боярин, не белая кость. Да, из поганого сословия, однако государю предан и учусь быстро. Грамоту вон – за год освоил, – не без гордости сообщил Андрей. – Сам Выродов говорит: «Учись, Андрей, далеко пойдешь, даже может – и до подьячего», – мечтательно вспоминал молодой сыщик, витая в мыслях где‑то в облаках, в то время как тело подпрыгивало на жестком деревянном седле, в такт шагам лошади. Впрочем, как и мое, настрадавшееся в долгих переходах…

– Вот присматривайся, как другие работают, и учись. Только помни – это в бою врагов жалеть нельзя, а в приказе вокруг тебя все свои, русские. И прежде чем на пытки человека определить, ответь по совести – достаточно ли у тебя доказательств, что он виновен? Не будет ли совесть йотом мучить? И не придется ли на том свете, на Страшном суде отвечать?

– Чудно ты говоришь, боярин. Действуешь быстро, знаешь – что делать. Чую я – раскроешь убийство, хватка есть у тебя, а говоришь чудно, даже не верится, что не священник из церкви.

– Потому и говорю, что знаю жизнь. За каждым человеком семья его, род. Не только несправедливо обиженному, но и семье больно будет. При ошибке сыска честь фамилии посрамлена будет, звание опоганено, за родом позор потянется – разумеешь?

Долго ехали молча. Это хорошо, пусть задумается, Разбойный приказ – место жестокое, там легко душой очерстветь, на пытки и казнь за вину малую отправить или вовсе невиновного.

Уже перед Москвой Андрей спросил:

– Завтра что делать будем?

– Стрельцов, всю челядь опрашивать – не только, кто во дворце был, но и кто когда пришел и когда ушел. Причем все по‑тихому будем делать, чтобы людей не будоражить.

– Понял уже. И тогда ка‑а‑а‑к!

– Не торопись.

Андрей обиженно засопел.

Два последующих дня мы с Андреем занимались нудной, но нужной и неизбежной работой. Опрашивали всех, кто был во дворце в день убийства боярина Голутвина – кухарок, прислугу, стрельцов – всех, кто кого видел. Ситуация осложнялась тем, что часов не было. Ответы звучали приблизительно так: «Был боярин Денисов с утра, когда ушел не видел, кажись – после полудня».

И все‑таки к концу второго дня начала складываться картина разыгравшейся трагедии. На листе бумаги я вписал фамилии, против них – предположительное время прихода и ухода из дворца.

Трое из бояр были во дворце в предполагаемое время убийства. Один из них – Морозов Дмитрий – тоже там был, и он левша. Надо бы за двумя другими понаблюдать. Редко бывают совпадения, но вдруг кто‑то еще левшою окажется?

– Андрей, знаешь, где эти живут – Трубецкой и Кашин?

– Где Трубецкой – знаю, а про Кашина спросить надо.

– Тогда узнай, завтра этими двумя боярами заниматься будем.

– Как скажешь, боярин.

С утра, плотно поев, мы отправились к дому Трубецкого во Всехсвятском переулке. Только подошли к дому, постояли немного – даже замерзнуть не успели, как распахнулись ворота и выехала крытая кибитка.

– Андрей, за кибиткой!

Лошади шли не быстро, но мы бежали за кибиткой бегом. Через квартал я уже вспотел.

На наше счастье еще через квартал кибитка остановилась у церкви, вышли боярин с боярыней и прошли в храм. Мы с Андреем – за ними. Сняв шапки, перекрестились и пристроились недалеко от Трубецкого, прячась за спины прихожан. Я обратил внимание – молился, то есть крестился боярин правой рукой, деньги из поясного кошеля для пожертвований доставал тоже правой. Посмотреть бы еще, с какой стороны он оружие на поясе носит, да в церковь с оружием не ходят.

Боярин с боярыней отстояли службу и вернулись домой. Мы последовали за ними.

Нам пришлось померзнуть на улице часа два, пока ворота распахнулись вновь, и боярин выехал верхом в сопровождении двух слуг. На этот раз на поясе у боярина висели нож и сабля. К моему разочарованию, с левой стороны. Стало быть – правша. Значит, его можно вычеркнуть из списка подозреваемых. Но на выяснение данного факта полдня ушло.

– Андрей, узнал, где Кашин живет?

– А как же, ты же приказал!

– Веди!

Мы пропетляли по узким улицам, пересекли по льду Москву‑реку, и вскоре Андрей ткнул рукой в варежке:

– Должен быть этот.

– Точно этот, или ты предполагаешь?

– Да чего я – у него в гостях был? Мне объяснили, я и привел. Сейчас у прохожих узнаю.

Андрей остановил мужика, тащившего деревянные сани с вязанкой дров, и коротко переговорил с ним. Вернувшись, кивнул.

– Этот дом. Только дома боярина уже неделю нет.

– Хм, интересно. Надо бы у слуг узнать – где боярин.

– Пойду сейчас и спрошу.

– А если он и есть убийца? Насторожим его, скроется.

– И куда же он побежит?

– Да к тем же литвинам.

Андрей смутился:

– И вправду. Что делать будем, боярин?

– Завтра снимешь кафтан свой, оденешься похуже и будешь ждать у дома. Как кто из слуг на торг пойдет – или по другим делам, постарайся познакомиться, и вроде невзначай – ну, чтобы не насторожить, узнай, где боярин. Надолго ли уехал, и не левша ли он. Только – деликатно!

– Это как?

– Ну, скажем, так – мягко, исподволь, не в лоб. А как узнаешь нужное – не уходи сразу, поговори о чем‑нибудь. Коли мужик будет – винцом угости, о девках поболтать можешь. Пусть слуга в неведении останется, зачем ты его расспрашивал – вроде как случайная встреча и разговор пустой. Вник?

– Попробую.

– Девка попробовала – бабой стала. Не пробовать надо, а узнать. Заведение твое серьезное, тут факты нужны, а не предположения.

После обеда я улегся на постель – надо было все, что известно на данный момент, взвесить и сопоставить. Если Кашин окажется правшой, остается только за Морозовым последить – чтобы уж наверняка, чтобы не опозориться. Тогда чего, собственно, я лежу? Андрей занят Кашиным, у меня время есть – вот и займусь боярином Морозовым.

Я уже оделся и собрался было выйти, как вспомнил, что не знаю адреса. Тоже мне, сыщик! К дьяку пойти? Не хочется, а придется. И не хочется потому, что называть фамилию знатного человека придется. А вдруг он невиновен, и я иду по ложному следу? Плохо, что кроме Андрея у меня нет знакомых в Разбойном приказе.

… Я постучал в дверь комнаты Выродова и, получив ответ, вошел.

– А, Георгий! Рад видеть тебя в добром здравии. Садись. Как продвигается сыск?

– Продвигается помаленьку.

– Что‑то я ни тебя, ни Андрея в последние дни в приказе не вижу.

– Волка ноги кормят, Кирилл.

– Это верно. Рассказывал мне о твоих методах Андрей. Признаюсь – удивлен. Коли убийцу найти сможешь, расскажешь потом, как действовал?

– Почему нет? Обязательно поделюсь.

– Ну, вот и договорились. Так ты с какой нуждою ко мне?

– Адрес нужен – боярина Морозова Дмитрия.

– Двое у нас Морозовых. Дмитрий… По‑моему, он живет у Чистых Прудов. Но не уверен. А где Андрей?

– По моему заданию работает.

– Ты с ним построже. Парень толковый, но заносит иногда его по молодости – поправляй. Сейчас человека дам, проводит.

Дьяк вышел в коридор, я – за ним.

Выродов зашел в большой зал, где скрипели перьями писари.

– Кто знает, где боярин Морозов живет – Дмитрий?

Отозвалось несколько голосов, остальные продолжали писать.

– Ты! Иди сюда.

К нам подошел почти подросток с едва пробивающимся пушком на щеках, поклонился дьяку.

– Чего изволишь, боярин?

– Проводи боярина к Морозову.

– Будет исполнено.

Юноша быстро довел меня до места и также быстро исчез. Будь моя воля, я таких юнцов в Разбойный приказ не брал бы. Слишком много сосредоточено в этом месте жестокости и несправедливости. По моему глубочайшему убеждению, работать здесь должны мужи зрелые, могущие мыслить аналитически, с твердым характером, состоявшиеся как личности. А иные только дров наломают. И хотя есть поговорка «Лес рубят – щепки летят», за каждой щепкой – человеческая жизнь.

Я стоял на углу улиц, поглядывая на дом Морозова, и решал, что делать. Мерзнуть без толку можно долго, ни на йоту не приблизившись к истине. «Будь что будет», – решил я и зашагал к дому боярина.

Может быть, шаг и неправильный, только насторожит Морозова, если убийца – он, но и сидеть в Москве до Троицы мне тоже не хотелось.

На мой стук появился слуга, коему я объяснил, что я – боярин Михайлов, и хочу увидеть хозяина.

Закрыв перед моим носом калитку, слуга опрометью кинулся к дому. Несколько минут ничего не происходило, затем слуга выскочил из дома и бросился открывать передо мной калитку.

Не успел я войти во двор, как на крыльцо вышел хозяин с боярыней. Хозяйка держала в руках ковш, боярин же спустился на пару ступенек лестницы и замер.

Подойдя, я поклонился, принял из рук боярыни ковш, выпил теплого сбитня и перевернул ковш, показывая, что он пуст.

– Гость в дом – радость в дом, – пробасил Морозов.

Меня провели в сени, шустрый слуга в сенях принял мой тулуп. Пройдя в горницу, я перекрестился на образа.

Боярыня сразу ушла, мы же с хозяином присели.

Внешне Морозов производил благоприятное впечатление – дородный, но не толстый; волевое лицо с аккуратно подстриженной бородой, на голове – тафья. А вот на поясе, к моему разочарованию – ничего: ни сабли, ни ножа.

Начали разговор с погоды – де морозы держатся уже десять дней, не спадают, снегу выпало много, и похоже – урожай хороший намечается, если весной заморозков не будет.

– Так что за дело ко мне, боярин?

– Вологодский я, в первопрестольную перебраться хочу, вот люди добрые и подсказали – дом, мол, продать хочешь.

– Это кто же такое сказать мог? На этом месте, на этой земле дом деда и отца моего стоял. После пожара известного я каменный дом поставил. Дети мои здесь живут, и продавать отчее гнездо я не собираюсь. Надо же – придумать такое!

– Прости, боярин, напраслину люди сказали. Человек я здесь новый – три дня, как приехал, никого не знаю.

– Отобедаешь с нами?

– С превеликим удовольствием.

Мне надо было задержаться в доме – посмотреть и самому убедиться в том, что боярин – левша. Пока он этого никак не проявил.

Морозов кликнул слуг, и вскоре стол был заставлен горячими и холодными закусками.

Мы выпили по кубку вина, закусили. Нож боярин держал в правой руке, используя его для резки мяса и одновременно как вилку – накалывал им куски мяса и отправлял в рот.

За неспешным обедом хозяин дома расспрашивал меня о Вологде, пытаясь найти общих знакомых, и в какой‑то момент я понял – боярин уводит разговор, пытаясь больше узнать именно обо мне. Потому как назвал фамилию дьяка Разбойного приказа в Вологде. Я пожал плечами:

– Не знаю такого. – Но перечислил ему знакомых бояр, ходивших со мной в боевые походы.

Отобедав, я надел тулуп и вышел на крыльцо. Боярин пошел проводить и на прощание закинул крючок:

– Общение твое мне в радость, заходи, как пожелаешь. Хоть и познакомились по ошибке нелепой, случайно. А кто хоть тебя обманул так?

– Боярыня Голутвина, – ляпнул я.

За секунду до вопроса я даже не подозревал, что могу назвать это имя. Однако эффект получился неожиданный. Боярин левой рукой схватился за правый бок на поясном ремне, где у левши должно было бы висеть оружие, и изменился в лице. Правда, длилось это одно мгновение, и боярин, справившись с эмоциями, придал лицу безразличное выражение – по‑моему, даже слишком безразличное, явно переигрывая.

Любой другой, будучи местным, проявил бы сочувствие к вдове или осудил убийцу, а Морозов лишь процедил:

– Бабья дурь, хоть она и боярыня.

Хозяин протянул мне руку и пожал. Крепкая хватка, силушкой Бог хозяина не обидел. Отвесив легкий поклон, я вышел на улицу и пошел не спеша. А ведь нечисто с боярином – он это.

Чем больше я вспоминал жестов и мимики, тем сильнее чувствовал: убийца – Морозов. Но вот каков мотив? Зачем одному боярину убивать другого? Оба – не бедные, у обоих дома в Москве и вотчины есть, оба вхожи во дворец, а туда не всякого пускают – только по приглашению, будь ты боярином или даже князем. Вроде как равны. Может – личное что? Ведь для того, чтобы убить боярина, да во дворце, нужны веские причины и смелость, граничащая с безрассудством. Найдись хоть один свидетель, и охрана не выпустит из дворца. А дальше – скорый государев суд и плаха, либо – виселица. Убийство одного боярина другим – происшествие далеко не рядовое. Даже по прошествии десяти дней в трактирах не утихали разговоры об убитом Голутвине.

Что мне теперь делать? Надо дождаться Андрея – пусть доложит, что о Кашине узнал. Вдруг еще один фигурант появится. Если нет – надо идти сегодня же к Выродову. Расскажу про мои догадки, подозрения – а дальше пусть решает сам. В конце концов – он дьяк Разбойного приказа. А я тут – человек случайный. Мое место – в Вологде, да и домой хотелось, больно уж мне не нравилось житье в Разбойном приказе.

Я не успел дойти до Ивановской площади, переименованной впоследствии в Красную, как спиной почувствовал взгляд. Так, балбес! Надо было бы перепровериться хотя бы – ведь прямым ходом в Разбойный приказ иду. А Морозов, скорее всего, соглядатая ко мне приставил.

Поворачивая за угол, я мельком взглянул через плечо. Так и есть – вдали маячил уже знакомый мне слуга, что открывал калитку в доме боярина.

Не подавая виду, я пошел к трактиру, заказал вина, посидел часок. Если соглядатай не ушел, пусть померзнет.

Я спросил у хозяина – есть ли другой выход. Трактирщик сделал вид, что не понимает, но взгляд у него был плутоватый.

Я положил на стойку две полушки, хозяин понимающе кивнул, подозвал полового и показал на меня. Паренек вывел меня через заднюю дверь, за сарай. Потом провел какими‑то задворками, и я очутился на незнакомой улице. Здорово!

Я обежал квартал и выглянул из‑за угла. Соглядатай мой стоял недалеко от трактира, притоптывая ногами и охаживая себя руками по бокам в попытке согреться. Ну‑ну, стой и мерзни.

Я ухмыльнулся и прямым ходом направился в Разбойный приказ. Здесь, в отведенной мне комнате уже ждал Андрей.

Я едва успел снять тулуп, как Андрей выпалил:

– Пустой номер с этим Кашиным. Он в вотчине своей уж давно проживается – почти седмицу, и никакой он не левша; щуплый, почтенного возраста. Не, на убийцу не похож.

– Смотри, Андрей, дело серьезное, я тебя перепроверять не могу.

– Боярин, я самолично все проверил, можешь не сумлеваться.

– Ну, тогда идем к Выродову.

Мы подошли к комнате начальства, постучали. Зайдя, поздоровались. Дьяк широким жестом указал на лавку.

– За помощью пришли?

– Нет, доложить о сыске. Думаю, убийцу можно вязать. Куда уж его дальше – решай сам. Я, вернее – мы, – я посмотрел на Андрея, – свое дело сделали.

– Ну‑ка, послушаем.

Я рассказал все – как осматривали кафтан, какие мысли возникли в ходе расследования, куда ездили, – и закончил рассказ о соглядатае, которого послал за мной боярин Морозов.

– И как же ты от него ушел?

– Через задний ход на соседнюю улицу.

– Учись, Андрей. Мало того что боярин сыск быстрый учинил, так еще и тебе и всем нам урок преподал, как дело вести надо.

Выродов оглядел меня с головы до ног. И во взгляде том было и восхищение, и зависть, и сожаление одновременно.

– Не хочешь у меня послужить? Сразу столоначальником будешь, да и на месте сем не засидишься, я мыслю.

– Прости, боярин. Семья и вотчина моя на Вологодчине, туда мне и путь держать.

– Зря! Тут первопрестольная, будешь служить верно и усердно – заметят, сам государь заметить может.

– Я – боярин, вольный человек. Позовет государь – соберу свою дружину и пойду на ворога. Не будет сечи – холопы землю пахать станут, опять же государство кормить. Куда ни кинь – всюду польза. А убийц ловить – не мое, не любо.

– Бона ты какой! Похвально, что стержень в тебе есть, к чинам не рвешься. Только кто тебя на краю Руси заметит?

– А зачем мне? Где я – там и земля моя. Сын у меня растет, думаю человека из него воспитать.

– Коли ты упрямый такой, то уж доводи дело до конца. Бери стражу – думаю, пять человек верхами тебе хватит, и вяжи боярина Морозова. Пока он чего не учудил. Думаю, заподозрил он что‑то, не зря ты за тобой «хвост» заметил. Вези его в приказ, а я здесь подожду. Допросим, если надо – то и с пристрастием, а уж завтра государю все доложу.

ГЛАВА II


Андрей побежал во двор за стражниками. Я же зашел в свою комнату, проверил пистолет и сунул его за пояс под тулуп, чтобы замок не замерз на морозе, не подвел в решающий момент. Помчался на задний двор, перепрыгивая через ступеньку. Конечно, такая спешка не к лицу боярину, но сейчас время поджимало.

Андрей уже держал в поводу две оседланные лошади, а за ним виднелись пять всадников в кафтанах служивых людей.

– Боярин Михайлов. Сейчас все подчиняетесь ему, – рявкнул Андрей.

Я оглядел свое воинство. У всех сабли на боку, У седел веревки приторочены. Вид грозный. Но каковы они в деле? Может – и способны только на то, чтобы безоружных вязать, испугав перед тем грозным кличем «Разбойный приказ! По велению государя!»

– Вперед, к дому Морозова!

Андрей скакал впереди, за ним – двое стражников, потом я, и замыкали нашу кавалькаду трое остальных. Гнали быстро, испуганные про‑ хожие жались к стенам. Уж форму Разбойного приказа в Москве знали.

Мы вывернули из‑за поворота. На утоптанном снегу моя лошадь оскользнулась и едва не упала. А посмотрев вперед, я чуть не взвыл от досады. Ворота дома Морозова были открыты нараспашку. Ушел, гад! Вся моя работа псу под хвост!

Мы с Андреем соскочили с лошадей. Во дворе заметили слугу. Тот, завидев нас, юркнул за угол дома. Ну нет, не уйдешь от нас! Мы побежали за ним и быстро настигли.

– Где хозяин?

– Уехал.

– Куда?

– Не сказывал.

– Давно?

– Нет, перед вами.

– Один?

– С ним двое ратников его.

– В какую сторону?

Слуга махнул рукой.

– Взять его – и в приказ! – приказал я одному из стражей. Затем повернулся к слуге: – Ежели соврал – сам на дыбу тебя подвешу!

Слуга завыл было, но страж перетянул его по спине плеткой, и слуга замолк.

– Вдогонку! Надо взять! – заорал я.

Мы повернули по улице налево. В этом направлении указывал слуга. Мною овладело бешенство. Это же надо, на несколько минут опоздали! Выдал себя боярин, выдержки не хватило.

Мы гнали по улицам. Заметив проходящего сбитенщика, я остановился.

– Трое верховых давно проезжали?

– Перед вами.

– Куда?

Сбитенщик указал рукой. Один из стражей сказал:

– Не иначе – к Коломенским воротам.

Мы снова пустились вскачь. Вот и городские ворота. Мы пролетели их не задерживаясь.

На дороге было полно встречных и попутных саней.

– Дорогу! – орал во весь голос Андрей. – Поберегись!

Мы скакали, едва не задевая оглобли и сани. И все‑таки мы неслись по санному следу быстрее, чем Морозов со своими людьми.

Вот вдали показалась группа всадников, нахлестывающих своих коней. Медленно, но неуклонно мы приближались.

Один из преследуемых обернулся, заметил нас, и вскоре вся группа повернула на боковую дорогу.

Там было пустынно, и встречались лишь редкие сани, везущие товар из Москвы. Я понял замысел Морозова: оторваться насколько возможно, а не удастся – дать нам бой без свидетелей.

Я догнал Андрея, прокричал ему:

– Без боя они не сдадутся! У тебя оружие есть?

Андрей вытащил на скаку пистолет из‑за пазухи. Молодец, и когда успел только? В кабинете у Выродова оружия у него не было.

Версты через две лошади стали выдыхаться, причем не только у нас. Близилась развязка. Морозов это тоже понял и дал знак своим ратникам. Они остановили коней и развернулись к нам. Все трое вытащили сабли. Воины тертые, бывалые. По тому, как они держат сабли, как сидят в седлах, по уверенным взглядам я понял, что если мы их и возьмем, то с большими потерями и сомнительно, что живыми.

Мы с Андреем приблизились первыми. Встали метрах в десяти. Четверо оставшихся стражников остановились за нами. Я обернулся:

– Вы двое – обходите слева, вы – справа.

Стражники съехали с дороги на снежную целину, стали заходить с обеих сторон и окружать группу Морозова. Но те и не думали отступать, хотя дорога сзади была свободной.

Андрей прокричал:

– Разбойный приказ! По велению государя вы задержаны. Сдайте оружие!

Один из морозовских ратников бросил с дерзким хладнокровием:

– Подойди и забери, коли сможешь.

Подал голос и сам Морозов:

– А ведь ты, боярин, мне сразу не понравился! Лжу возводил – де дом покупать приехал. Да в Москве уже все знают, что из Вологды боярин приехал сыск проводить. Интересно только, как ты из трактира незамеченным ушел.

– Ты подойди, я тебе на ушко шепну. Бросай оружие!

– Накось, выкуси!

Боярин показал мне дулю, и все засмеялись. Понятное дело – дразнит, чтобы во гневе я ошибок натворил.

– Андрей, вытаскивай пистолет, целься в ратников, по моей команде – пли.

Мы вскинули пистолеты. Морозов и воины такого явно не ожидали.

– Андрей, готов? Пли!

Я нажал на спуск, рядом громыхнул пистолет Андрея. Воин, в которого целился я, упал. И, к моему удивлению, повалился на шею лошади и боярин Морозов. Сабля из его руки – левой руки! – выпала на землю.

– Андрей, ты в кого стрелял? – опешил я.

– В левого ратника, – растерялся Андрей.

– Растяпа – в боярина попал, а его живым надо было брать!

Стражи из Разбойного приказа тоже времени даром не теряли, и после наших выстрелов окружили единственного оставшегося невредимым ратника. Завидев смертельное ранение хозяина и осознав свое безвыходное положение, он бросил саблю на снег.

Мы с Андреем подъехали к поверженному боярину. Он был ранен пулей в грудь, еще дышал, но я видел, что жить ему осталось недолго.

– Дмитрий, перед Богом вскоре предстанешь. Скажи правду, тебе уже не страшен суд людской – зачем убил Голутвина?

– Он мое… место занял, – просипел с перерывами боярин. – Мне государь… семьсот рублей… жалованья платит… ему двенадцать тысяч серебром… Такие деньжищи… я…

Боярин захрипел:

– Ненавижу… – И испустил дух.

– Ратника связать, боярина привязать к седлу, чтобы не упал. Возвращаемся в Москву.

Убитого ратника обыскали, забрали оружие и скинули на снег. Его лошадь взял в повод один стражник. Сдавшегося страже морозовского воина связали, повод его лошади взял другой стражник. Андрей подхватил повод коня боярина. Потихоньку поехали в столицу.

Начало смеркаться. А в принципе – куда теперь спешить? Убийца мертв – только и сумели, что ратника повязать да слугу. Мало они чего знать могут, крохи только. Не было их при убийстве. Ну – высекут плетьми, допросят да выгонят из Москвы – и все дела. А главный‑то, сам убийца, теперь уже не подсуден ни государю, ни Разбойному приказу.

Я досадовал на себя. Ведь можно же было установить слежку за домом боярина, в конце концов – послать гонца за Морозовым, якобы к государю. Не посмел бы ослушаться, приехал. Там бы и повязали.

Городские ворота перед самым носом, буквально в ста метрах, закрыли. Но Андрея это не смутило. Он подъехал, пнул ногой в ворота. Сверху невидимый нам стражник закричал:

– Я тебе щас попинаю, я…

Стражник не договорил. Андрей гаркнул:

– Разбойный приказ! Слово и дело! Отворяй живо!

Ворота со скрипом открылись, и мы въехали в Москву. Состояние мое было удручающим. К горлу подкатил ком горькой досады. Еще бы! Мне быстро удалось найти преступника, он уже был почти в моих руках, и из‑за моей ошибки, моего недосмотра, он ушел. Конечно, он поплатился жизнью, но я жаждал не такого результата.

Добрались до Разбойного приказа. Стражники потащили морозовского ратника в подвал, мы же с Андреем поднялись наверх, к Выродову.

Едва вошли, как по нашим лицам и виду дьяк понял, что случилась неприятность. Андрей сжимал руками шапку, мне давил на горло ворот, было душно.

– Ушел аспид!? – вскричал Выродов, привстав в кресле.

– Почти. Догнали на Коломенской дороге. Сдаваться не хотел, застрелили. Один из его ратников живой, в подвале, все может подтвердить.

– На хрена мне его подтверждения? Завтра иду к государю и доложу, что преступник изобличен и убит при попытке бегства. Он ведь бежал?

– Бежал.

– Ну вот, не погрешу против истины. Идите, отдыхайте. Завтра скажу, каково мнение государя.

Дьяк отер вспотевший лоб, опустился в кресло и, довольный, отвалился к спинке.

Но ни завтра, ни послезавтра дьяк на прием во дворец не попал. Единственно, что он мне

сказал:

– Жди, указания отпустить тебя домой не было. По велению государя приехал сюда – стало быть, никто не вправе тебя из Москвы отпустить, кроме него. Кстати, я уже рассказал все знакомцу твоему.

Я удивился:

– Это кому же?

– Угадай! Шучу! Стряпчему Кучецкому. Встретились во дворце, рассказал я, что супостата ты нашел, да убил при бегстве. Велел он тебе с визитом к нему домой явиться, как государь отпустит.

Мне стало приятно. Чин высокий, а помнит обо мне.

На третий день лишь удалось дьяку повидать государя. Ждал я его возвращения с нетерпением.

– Ну, что государь решил? – даже забыв поприветствовать боярина, спросил я.

Выродов не спеша уселся в кресло.

– Вот уж не замечал у тебя ранее спешки, от Андрея набрался?

– Не томи, боярин.

– То, что убийцу нашел – тем государь доволен. Не думал он, что змея подколодная во дворец вхожа. И кручинился, что боярин Морозов убит. Лично с ним поговорить хотел. Но что случилось, то случилось – назад не вернешь.

– А со мной‑то как же?

– Езжай в свою Вологду. Государь благодарит тебя и более в первопрестольной не держит.

– Уф, хорошо‑то как! Так я сегодня и съеду.

– Должок за тобой, – прищурился Выродов.

– Нет за мной долгов.

– А стряпчий? Сегодня снова его видел – спрашивал он за тебя.

– Прости, боярин, выскочило из головы на радостях.

Выродов усмехнулся.

– Нет, тебе при дворце служить никак нельзя. Как станешь столоначальником, так и умрешь им.

– Это почему же? – обиделся я.

– Потому! Встречи со стряпчим московские бояре месяцами добиваются – вельми уважаем, и государь к его мнению прислушивается. А тут – Кучецкой сам приглашает, а ты – «запамятовал». Нет, не сделаешь ты карьеры – разве только на бранном поле.

Помедлив секунду, Выродов вдруг взглянул мне прямо в глаза. Его взгляд был острым и пронзительным. Чувствуя, что это наша последняя встреча, московский вельможа, искушенный в тонкостях великосветских отношений и повидавший много на своем хлопотном посту, искренне напутствовал меня и – как знать – быть может, предостерегал от излишней прямолинейности и твердости там, где важнее гибкость.

– Все у тебя есть: ум, сообразительность, грамотен ты. Андрей сказывал – ты так быстро пишешь, как у нас писцы, для кого письмо – всю жизнь хлеб, не могут. Но только нет у тебя способности поднести начальству на блюдечке результат, которого оно ждет. Даже больше скажу – спину лишний раз согнуть не хочешь. А гордыня – грех. Ладно, чего мне тебя учить – сам боярин, люди под тобой. Другой бы, такие слова заслышав, возмутился, но я мыслю – тебя не изменить. Единственно прошу: позову в трудный час – не откажи. Тем, кто к трону на четвереньках ползет, верить до конца нельзя. С тобой в сечу я бы пошел, чтобы рядом рубиться. Знай – повезло и жене твоей, и дружине, что хозяин у них такой. И сына таким же воспитай.

– Спасибо за добрые слова, боярин! Прощай! Будешь в Вологде – мой дом для тебя всегда открыт.

– И тебе удачи и долгие лета.

Я отвесил поклон и вышел. За дверью томился Андрей.

– Ну что, боярин, уезжаешь?

– Уезжаю. Андрюша. Только просьба у меня к тебе напоследок.

– Все исполню, только скажи, – обрадовался возможности быть мне полезным Андрей.

– Ты знаешь, где стряпчий государев Кучецкой живет?

– Да кто же в Москве этого не знает? – удивился Андрей.

– Проводи меня к нему.

Я собрал свою тощую сумку с пожитками, оделся. Возвращаться в Разбойный приказ я уже не собирался.

Мы не спеша шли с Андреем по московским улицам, он показывал на дома: этот – боярина Сабурова, а левее – боярина Репнина, а вот эти хоромы – князя Кутузова. Я чуть не ляпнул: «Того самого, чьи потомки французов били?», но вовремя прикусил язык.

Так, за разговорами, дошли до солидного, но без вычурности, дома из белого пиленого камня.

– Пришли, – невесело заявил Андрей.

– Что нос повесил?

– Люб ты мне, боярин, расставаться жалко.

– И мне тоже. Не заладится что в приказе – перебирайся в Вологду, под мою руку.

– Нет, пока можно – здесь служить буду. Тятенька велел. Вот я – из простых, а ты – боярин, и разница между нами– ого‑го! А мне просто с тобой, и есть чему поучиться. Несколько дней всего, а я повзрослел на год.

– Вижу – даже по моему примеру пистоль купил.

Щеки Андрея заалели.

– Давай хоть обнимемся, Андрей! Кто знает – свидимся ли еще.

Мы обнялись, похлопали друг друга по спине и пожали руки. Андрей нехотя развернулся и побрел к Ивановской площади.

Я постучал в ворота. Открыл вальяжный слуга.

– Хозяин не принимает.

– Передай ему – боярин Михайлов спрашивает.

Слуга окинул меня подозрительным взглядом. Вероятно, в его глазах я па боярина и на уважаемого человека явно не тянул. Тем не менее он отправился в дом и вскоре пригласил меня. В сенях брезгливо принял тулуп, рядом повесил мою котомку и проводил в горницу.

Навстречу шел стряпчий Федор Кучецкой.

– Ба! Сколько лет, сколько зим, боярин! И ведь не заглянул к старому знакомцу!

– Так ведь с твоей подачи меня государь из Вологды вытащил, все дни делом занимался, без продыха. Не было возможности дать знать о себе.

– Говорил мне дьяк Выродов о твоих успехах. Хвалил, что убийцу нашел быстро, когда у них у всех руки опустились. Знал я – не подведешь. Так и государю сказал. Молодец, не подвел. А что до Выродова – я никогда прежде не слышал, чтобы он кого‑то хвалил из своих подчиненных. А со мной – соловьем разливался. Цени!

– Ценю.

– И чем же государь тебя за службу отблагодарил?

Я пожал плечами. По лицу Кучецкого пробежала тень.

– А ведь дьяка‑то отметил. Дом убиенного ныне злодея Выродову отписал.

– Так ведь и я не на улице живу – в своем доме, и вотчина есть.

– Ты знаешь ли, сколько дом с участком в Москве стоит?

Федор оглядел меня – наверное, слуга доложил о моем тулупе. Но кафтан‑то на мне был неплохой, английского сукна.

– Вот что, постой‑ка, а лучше – присядь.

Кучецкой вышел, а я разглядывал горницу. Совсем неплохо стряпчий живет. Печь вон изразцами выложена, мебель из мореного дуба. Тяжелая, но век стоять будет, и не скрипнет. В окнах стекла вставлены, а стекло дорого стоит.

Не успел я все разглядеть, как вернулся Кучецкой, неся в руках шубу.

– Держи, боярин, награду. Правда, не с государева плеча, но и я чего‑то стою.

Я смутился. Еще подумает, что я за наградой приперся. И только рот открыл, как Кучецкой засмеялся.

– Бери‑бери. Не последняя. Это от меня – за то, что не подвел, не ударил в грязь лицом. Государю я ведь тебя посоветовал – стало быть, за слова свои отвечать должен. Ты правоту мою доказал делом. Садись, чего вскочил? Добирался сюда, в Москву – как?

– С Лыковым, на ямских лошадях.

– На обратную дорогу подорожную грамоту дали?

– Нет.

Кучецкой помрачнел. Потом тряхнул головой.

– Когда уезжать думаешь?

– У меня, собственно, дел уже и нет. Думал после тебя и домой подаваться.

– Ты вот что – не торопись. У меня переночуешь, места хватит. Ты в братчине состоишь какой?

– Нет, – сознался я.

– Э, брат, – не дело. Боярин боярина держаться должен. Понятное дело – не всякого. Хочешь со мной в братчине состоять?

– Хочу, а что для этого надо?

Федор засмеялся, хлопнул себя по ляжкам.

– Ну, вы там, на Вологодчине, совсем заплесневели. Не обижайся. Братчина – это пивная братия. Зерно привозишь – ну, свою долю. Мои холопы пиво варят. Пару раз в год, а когда и чаще бояре, что в братчине, встречаются. Пива попить, в баньку сходить, дела обсудить. Коли вступишь в братчину, обратной дороги нет. И подсуден в случае чего, при споре, потом будешь только членам братчины. Понял ли?

– Понял, согласен.

– Ладно, зерна у тебя нет – это я уже понял, долю деньгами отдашь. Сейчас отдыхай, к завтрему готовься – слуга комнату покажет.

Стряпчий позвонил в колокольчик. На звон явился слуга, забрал мою уже шубу и провел меня в гостевую комнату.

Я снял сапоги, разделся и рухнул в постель. И в самом деле – надо отдохнуть. Устал я за эти дни – скачка в Москву, напряженная работа. Имею же я право устроить себе день‑два отдыха?

На следующий день стали собираться бояре. Двор быстро заполнился знатным народом, слуги отводили в конюшню лошадей.

Бояре заявились без слуг и ратников.

Меня пока никто не звал, и я находился в отведенной мне комнате, разглядывая с высоты второго этажа прибывающих бояр. Все лица были мне незнакомы. Да и откуда взяться знакомым, коли в Вологде сижу, а когда и выезжаю на государеву службу, так вокруг – бояре местные, вологодские.

Наконец, вошел слуга:

– Боярин, тебя ждут.

Когда я вошел в огромную трапезную, стушевался. За длинным столом сидело человек тридцать бояр. Одеты – без изысков и украшений.

Все с интересом разглядывали меня.

Поднялся Федор Кучецкой.

– Собрались мы, уважаемые бояре, дела наши обсудить, пива попить да нового члена принять.

Поднялся боярин на дальнем конце стола.

– А не уроним ли честь и достоинство свое новым членом?

Мне и вовсе стало неловко. Уйти? Нет уж, буду стоять до конца. Не убьют же, да и опозорить не должны.

Федор Кучецкой продолжил:

– Честь свою не уроним, принимая боярина Михайлова. Дважды он мне доказывал, что разумен и умен, да и воевода вологодский, боярин Плещеев о нем лучшего мнения.

– А пиво пить может?

Я и ответить не успел. Слуги внесли в зал огромную братину – ведра на три, с усилием подняли на стол, боясь расплескать пенный напиток.

– Пусть докажет.

Все с любопытством уставились на меня.

Кучецкой толкнул локтем:

– Пей!

Ни кружки, ни другой емкости не было. Я сделал шаг к столу. Пенный напиток источал тонкий солодовый аромат. Я наклонил немного братину и припал губами к краю.

– Раз! – дружно заорали бояре. – Два, три, четыре. Эй, нам оставь – видим, что можешь.

Я поставил братину на место, отер пену с усов и бороды, перевел дух.

– Ну что, братья, принимаем нового члена? Люб ли?

– Люб, люб, – зашумели бояре.

Федор повел меня за собой вдоль стола, за которым на лавках вольготно расположились бояре.

– Боярин Кикин.

Боярин привстал и пожал мне руку.

– Боярин Пушкин.

– Боярин Милославский.

– Боярин Вельский.

И далее пошло: Курбский, Куракин, Татищев, Телятевский, Троекуров, Романов, Апраксин, Горбатый, Румянцев‑

Федор называл и называл фамилии, а я просто обалдел. Да тут собран весь цвет боярства, люди, которые прославят себя навсегда и оставят след в истории России – а не они, так их потомки.

Лица сливались воедино, сначала я еще пытался запомнить, но потом махнул рукой – в процессе общения запомнится само.

Бояре пустили вдоль стола братину, отпивали и передавали дальше. Когда пиво кончилось, слуги унесли пустую братину и вернули ее наполненной до краев.

После изрядной дозы свежего, холодного и крепкого пива все дружно набросились на еду. За столом стало шумно. Общались запросто, невзирая на занимаемые должности при дворе.

Потом принесли вино, сменили закуски на горячее.

А я уже есть не мог, живот был полон. Однако, передохнув, продолжил трапезу. Подходили бояре, чокались кубком с вином, выпивали.

Часа через три голова пошла кругом. И не у меня одного – некоторые уже лежали лицом в тарелке.

«Устал!» – говорили про таких наиболее крепкие питоки. Слуги бережно вынимали из‑за лавки «уставшего» боярина и уносили. Я ушел сам, заблудился, но встреченный мною слуга довел меня до комнаты. Едва стянув сапоги, я рухнул на постель.

А утром – о… о… о… Голову оторвать от подушки было нельзя, все плыло. Да и почему не быть похмелью? Вчера мешали пиво, вино, и все – в огромных дозах.

Деликатно постучав, вошел слуга:

– Тебя ждут, боярин.

– Я не могу.

– Все уже собрались.

Я с трудом встал, слуга помог обуть сапоги, и с помятым лицом я отправился в зал. Ха‑ха‑ха! Большая часть именитых людей выглядела не лучше.

– Немного пива – только поправиться, и – в баню, – предложил радушный хозяин дома.

Почти в полной тишине бояре подходили к братине с пивом, прикладывались и отходили. Приложился и я. В голове полегчало – по крайней мере, перестали стучать молотки в висках и давить в затылок.

Отправились в баню. Она тоже была огромна – не меньше, чем трапезная. Хорошо прогрета, видно – слуги топили с раннего утра.

Банщик плеснул на камни квасом, потом еще. В воздухе запахло хлебом.

– Будем париться, али как? – спросил я банщика, стараясь предугадать вкусы и предпочтения именитых москвичей.

– А кто как хочет.

Банщик вернулся с целой ватагой молодых женщин, стыдливо одетых в сорочки.

Бояре оживились, порасхватали девок. Кто постарше или перебрал вчера – на самом деле мылись, а девки охаживали их вениками, терли мочалками. Те, кто помоложе, да был не сломлен вчерашним пиром, пользовали девок вовсю. Уж и рубашки их куда‑то делись.

Угомонились часа через два. Выйдя в обширный предбанник, уселись на скамьи, попили прохладного и ядреного кваса, закутавшись в простыни. Отойдя от жара бани, оделись и потянулись в трапезную.

А там уже новые блюда – огромная севрюга, молочные жареные поросята, да шулюм перепелиный, да сладости восточные… Да как же без вина? Тут и рейнское, и мальвазия, и терпкое испанское, и наше яблочное, да меда стояные, да перевар. Пей, кто что хочет.

Я еще помнил начало, а потом – провал.

… Очнулся я от скрипа полозьев. Что такое? Куда я еду? С трудом разлепил глаза. Совсем рядом с лицом тянулся санный след. Я пощупал рукою – я в тулупе, а сверху прикрыт дареной шубой. Куда же меня везут?

Я собрался с силами и сел в санях.

На облучке сидел возничий, помахивал кнутом.

– Эй, любезный? Я где?

– Знамо, в санях, боярин.

– Сам вижу.

– Тогда чего спрашиваешь?

– Куда едем?

– В Вологду, вестимо. Кучецкой приказал – доставить боярина в целости. Вон – и охрану дал.

Я обернулся назад. За санями верхами ехали Два ратника. Черт! Я упал на сено. Это же надо так упиться. Погрузили как мешок с грузом на сани, а я даже попрощаться и спасибо Кучецкому сказать не успел. Вот стыдуха!

Я опять уселся в санях, потом сбросил шубу, тулуп, спрыгнул с саней и побежал за ними.

– Эй, боярин, – обеспокоились верховые. – Ты чего это? С тобой все в порядке?

– В порядке, успокойтесь, это я хмель выгоняю.

Пробежавшись и изрядно вспотев, я быстро надел тулуп и уселся в сани. Стало получше, по крайней мере – голова не кружилась. Ни фига себе попировали. И в то же время распирала гордость. Сидеть за одним столом с именитыми людьми – уже честь великая. Кто я для них? Рядовой боярин, коих в каждой губернии – не один десяток. А в братчину приняли, посчитали за ровню. Все благодаря Кучецкому.

А я же уехал, вернее меня увезли – пьяного в стельку. Осрамился, как есть опозорился. «Ладно, – успокаивал я себя, – не на бранном поле позор принял – тот не отмоешь, на всю жизнь останется, коли струсил. А за пиршественным столом упиться – еще не позор, вон другие бояре – тоже "устали", невзирая на высокое положение. И, небось, сейчас голову лечат, а не корят себя». Я успокоился.

Ехать на санях пришлось долго. Замерзнув, сидя неподвижно, я соскакивал с саней и бежал. К моим выходкам верховые уже привыкли и не реагировали так остро, как в первый раз.

Мы немного не доехали до Вологды – на день пути, как нас обогнал служивый, лихо крича: «Дорогу! Дорогу государеву гонцу!» Только вихрь снежный за его конем закружился.

Ну – вот и Вологда. Надоела мне суетная Москва, здесь и дышится легче, и, кажется, даже стены милее.

Мы подъехали к дому.

– Ну что ребята, переночуйте у меня. Подхарчитесь, да завтра и обратно.

– Благодарствуем, боярин.

Все трое поклонились. Федор показал гостям места в воинской избе, распорядился насчет лошадей. Я же степенно пошел в дом, хотя так и подмывало побежать. Однако нельзя, достоинство боярское не позволяет, дома все на виду.

Я обнял и расцеловал жену, Васятку.

– Вот я и дома. Простите великодушно, подарков не привез – не до того было.

Вошел Федор.

– Боярин, тут шуба в санях. Нести?

Ох ты, господи, про подарок Кучецкого я и забыл!

– Неси, конечно, это награда моя за труды.

Федор занес шубу, Ленка взвизгнула.

– Надень‑ка, хозяин, шубу, покажись.

Я надел шубу. Тяжела, московского покроя – до пят, рукава тоже почти до пола, в средине – прорези, чтобы руки выпрастывать. В такой шубе можно только стоять или сидеть – даже но ступеням подниматься неудобно. Про езду на коне и прочем, требующем хоть какого‑то Движения конечностями, и речи быть не может.

В таком подарке принято в Думе боярской сидеть и потеть, или суд править.

– Повесь‑ка ее, Лена, в шкаф, пусть висит – к обычной жизни она негожа.

Лена вздохнула, огладила мягкий мех ладонями и унесла шубу. Вот так‑то лучше.

Ближе к вечеру заявился посыльный от воеводы.

Ехал я к нему злой. Да сколько можно меня дергать? Я еще и в вотчине своей не побывал, а гонец тут как тут. Однако взял себя в руки: войдя к воеводе, поклонился, пожелал доброго здоровья, поинтересовался – как жена, как дети.

Плещеев ответил обстоятельно. Затем огладил усы и бороду, уселся в кресло.

– Уж не знаю, чем ты государю так угодил, знать – не зря в первопрестольную ездил, только что гонец указ государев привез. Читай!

Я взял в руки затейливо украшенную бумагу, вчитался: «Освободить от сборов, налогов и тягот на год, исчисляя с февраля первого числа вотчину и хозяйство боярина Михайлова». Писано было витиевато, но смысл такой.

– Везет же людям! – завистливо вздохнул Плещеев.

– А чего вместо меня в Москву не поехал? Сыскал бы преступника, как я, и тебя освободили бы от налогов.

– Вишь, не пригласили. Обскакал ты старого воеводу. Так, глядишь, вскоре и мое место займешь.

– Я и своим местом доволен – на твое не претендую. Хотел бы чинов – в Москве бы остался, предлагали.

– Неуж отказался? Ну ты и дурень – прости уж за прямоту, – изумился боярин.

Я свернул государев указ, сунул за пазуху.

– Погоди, не торопись. Гонец еще пакет привез – лично тебе в руки.

Воевода протянул бумагу, свернутую квадратом и запечатанную сургучной печатью. Таких я еще не видел.

Я осмотрел сургуч, орла на нем, сломал печать и развернул бумагу. «Братчина о тебе помнит. Прости, что отправил поспешно – срочные дела. Федор».

Коротко и ясно. А я‑то укорял себя всю дорогу, что уехал, не попрощавшись. Не у каждого чина хватит благородства даже на такую короткую писульку.

– Чего там? – полюбопытствовал воевода.

– Письмо личное от стряпчего.

Воевода покачал головой – то ли с укоризной, то ли завидуя.

Я попрощался и вышел.

К черту все дела – еду домой, отсыпаюсь, молюсь, и пару дней проведу с семьей. На торг надо сходить, подарков купить. Для женщины и ребенка подарки – вещественное доказательство любви, уважения и заботы мужчины.

Баня дома уже согрелась, и мы мужским коллективом – я, Васятка, Федька и сопровождавшие меня до Вологды ратники – пошли мыться.

Самое милое дело – с дороги да в баньку. Ну а потом, как водится – застолье.

Утром выспался. Когда проснулся, зашел Федька, доложил, что ратники кланяться велели – съехали утром со двора в обратный путь.

Ну а я после завтрака с женой и сыном собрался на торжище. Денег взял достаточно – решил шубу купить жене, да не московскую, а новгородскую, где полы и рукава короче, и в которой удобно ходить. И себе бы не помешало купить хотя бы доху. Я помнил уничижающий взгляд слуги в доме стряпчего – не бродяга ли в дом стучится? Тулуп – теплый, удобен на каждый день, но абсолютно непрезентабельный.

Вот и купил жене шубу соболью из меха мягкого, легкого, удобного в носке. Себе взял доху – короткую, чуть выше колена шубейку из бобра. Мех ноский, не боится сырого снега, для меня – как нельзя лучше. А Васятке присмотрели доху волчью. Молодому парню – в самый раз: удобная, короткая и очень теплая. Все равно растет быстро, глядишь – на следующий год и маловата будет.

Кошелек растряс сильно, но и покупки достойные. По улице пройдемся семьей – да хоть в церковь в субботу, сразу видно – семья боярская, не прощелыги какие идут.

Дома еще раз примерили обновы. Всем понравилось. Особенно Лена долго крутилась у зеркала, потом заявила:

– Милый, к такой шубе и шапка нужна, и чтобы в один цвет.

Вот незадача – не предусмотрел, упустил.

– Надевай шубу, идем на торг.

Кто был бы против? Лена уже была в шубе, только в валенки нырнула да платок накинула.

Обойдя на торге меховой ряд, я купил все‑ таки шапку – из соболя, одним цветом с шубой. Надела шапку жена, взглянул я на нее и обомлел. Красавица! Да и одета теперь так, что не стыдно и в Москве хоть к самому Кучецкому в гости заявиться.

Отдохнув денек, я занялся текучкой, съездил в свою вотчину. Делать в Смоляниново зимой было почти нечего, крестьяне неспешно чинили инвентарь к посевной. После того, как по предложению Андрея пни от деревьев, что на стройку пошли, выкорчевали, угодья расширились, и хлопот по весне добавится.

Дома вспомнил, что неплохо бы заняться старинным манускриптом. Все‑таки вызванное мною привидение – даже затрудняюсь дать ему название – почти Старик Хоттабыч, только кувшина не хватает.

Я вообще‑то планировал весной или летом, по теплу, продолжить раскопки колодца и катакомб. Не все камеры и переходы подземелья я осмотрел досконально, да и предчувствие было, что мы открыли не все тайны старой карты и подземной части бывшей усадьбы князя Лосевского. Но сейчас зима, какие по морозу и снегу раскопки?

Я заперся в кабинете. Взял в руку древний манускрипт, стал читать вслух непонятный текст. И вновь, как и в первый раз, задрожал воздух, появился сгусток – тумана или марева, в нем смутно виделось лицо. Когда лик его стал ясным, джинн или привидение зевнуло и ленивым голосом спросило:

– Опять ты, самозванец?

– Это почему же?

– Боярское звание тебе не по наследству перешло, стало быть – самозванец. Чего вызывал?

– Как тебя звать‑величать?

– Тебе без надобности. Это все?

– Нет! Ты только о прошлом ведаешь или будущее тоже видеть можешь?

– Что тебя интересует?

– Мое будущее.

– Оно темно, я не вижу тебя здесь.

– Я перед тобой, как же не видишь?

– Я бесплотный дух, а ты человек не этого времени и умрешь тоже не здесь. На этой земле, но не сейчас.

– Поясни подробнее.

Однако привидение разговаривать больше не захотело – облачко тумана быстро поблекло и исчезло, а с ним и мой бестелесный собеседник.

«Э, нет, так не пойдет», – рассердился я.

Я снова прочитал заклинание.

Облачко и лицо появились вновь.

– Экий ты настырный да надоедливый!

– Зато ты невежлив – исчезаешь не договорив. Ты подчиняешься заклинанию на манускрипте?

– Конечно, разве ты не понял?

– Если будешь дерзить и исчезать самовольно, сожгу манускрипт, понял?

Привидение явно задумалось.

– Нет, не торопись сжигать. Этот манускрипт в единственном экземпляре. Сожжешь его и я навечно останусь в безвестности. Не подпитываясь от плотского мира, с годами и столетиями я зачахну.

– Ишь, как разговорился, когда о себе любимом речь зашла. Теперь обо мне поговорим, тебе все равно делать нечего, если ты дух. Ты ведь и уставать не должен.

– Я не знаю усталости, мне неведомы радости и огорчения.

– Значит – зря существуешь.

– Тебе не понять. Спрашивай – что хотел?

– В подземелье еще есть камеры?

– Есть, и не одна, есть даже в одной из них злато‑серебро, которое вы, люди, так любите, что из‑за него готовы убивать близких.

– А еще что?

Привидение скорчило гримасу.

– Там еще есть Книга судеб. Каждый может прочесть в ней свою судьбу..

Я растерялся слегка.

– Занятно.

– Этой книге нет цены, а многие, стоящие у трона, отдали бы все свое богатство, чтобы завладеть ею.

– Ладно, по теплу доберусь я до нее. Ты вот что скажи – не ждут ли меня какие неприятности и беды?

– Неприятности будут, но ты и сам с ними справишься. А беды? Пожалуй, что и нет. Возвысишься ты на время, это будет. Только…

Туман внезапно стал светлеть, привидение померкло и исчезло – как растворилось в воздухе. Что за ерунда? Вызвать в третий раз? Не случилось ли с ним чего? Так я и помочь ничем не смогу. «Потом», – решил я, и так много интересного узнал.

В подземелье забраться надо по весне – это уже решено, злато‑серебро, конечно, не лишнее в этой жизни – но Книга судеб? «Вот бы полистать!» – загорелся я. А вдруг прочесть не сумею? Ведь в манускрипте тоже тарабарщина какая‑то писана, понять невозможно. Найду книгу, а воспользоваться не смогу – то‑то будет огорчение.

Стоп, а что это чучело туманное говорило о моем возвышении? Неужели в Разбойном приказе поработать придется, заняв высокую должность? Неохота. Поподробнее расспросить бы привидение, но уж больно оно не словоохотливое, каждое слово тянуть как клещами надо. Посоветоваться бы с кем, только ведь к Савве, настоятелю Спасо‑Прилуцкого монастыря, с этим не пойдешь. Он ведь поручал мне древние книги найти – я и нашел, утаив только этот манускрипт. Оказывается, там, в подземелье таится до поры до времени еще более ценная вещь. Может быть – даже вероятнее всего – именно Книга судеб и была целью поисков? Только, похоже, скрывает от меня это Савва, может – боится, что зажилю. А что мне в той книге? Только 5ы узнать свою судьбу да судьбу Лены и Васи. Потом можно и Савве отдать. Или Кучецкому нужнее будет?

Я заколебался. А впрочем, чего делить шкуру неубитого медведя? Надо сначала книгу найти и попытаться ее прочесть. Окажется она на старом, забытом языке, вроде древнеаравийского, что в мое время знали единицы из историков и археологов, и считай – все труды пошли прахом. А может, все это – средневековая дурь и предрассудки? Ну как может в книге, написанной не один век назад, быть предначертана моя судьба? И привидение или джинн – не знаю как его назвать, цедит слова. Нет, чтобы подробно и толково все рассказать. И о прошлом и о будущем, тогда и книгу искать да читать не стоило бы.

ГЛАВА III


Бурные впечатления прошедшего дня утомили меня: на тело навалилась усталость, глаза закрылись, и я не заметил, как погрузился в сон.

Снился мне мой мотоцикл: лента шоссе летела под колеса, пахло бензиновым дымком. Кто не сидел на мотоцикле, а передвигался машиной, не знает этого упоительного чувства слияния с природой – когда ветер бьет в лицо и пахнет травой. Стоит чуть повернуть ручку газа, как целый табун лошадей под тобой мощно – так, что только держись за руль, уносит тебя вперед, и дамочки с наманикюренными пальчиками в авто с тонированными стеклами остаются далеко позади…

Я проснулся посреди ночи с тревожно бьющимся сердцем. Сон вызвал настолько сильные ностальгические чувства, что захотелось вот сейчас, немедленно вернуться домой, в свое время.

Чу! А ведь и в самом деле пахнет дымом. Вернее – не так. Дымом зимой пахло всегда – топились печи для обогрева, печи на кухнях. Сейчас дым пах по‑другому.

Почуяв неладное, я, как был в исподнем, обул валенки, накинул на плечи тулуп и вышел на крыльцо. Ешкин кот! Горел дом на другой стороне улицы. Огня пока не было видно, но дыма было много. И пах он не дровами – примешивался запах горелой кожи, домашней утвари, тряпья.

– Пожар! – заорал я и ворвался в воинскую избу. – Подъем! Пожар! Быстро всем одеться, взять ведра и багры и тушить!

Ратники мои вскакивали с постелей, чертыхаясь, одевались, не попадая спросонья в рукава и штанины. Я тоже помчался домой, быстро оделся и выбежал на улицу.

Вокруг дома уже сновали мои ратники, соседи и подбегали новые люди. Они встали в цепочку и передавали наполненные водой ведра. Федька‑заноза лил воду на стены.

– Люди где?

– Все здесь!

– Я не про наших. Из дома где люди?

– Не знаю, – растерялся Федька.

Я ринулся в дом. А там уже дыма полно. Ночь на дворе, только зарево пожара светит в окна. Видно плохо, но дым идет поверху.

Я встал на четвереньки и пополз. Одна комната пустая, вторая. В третьей, сквозь треск горящих бревен, услышал чей‑то хрип. Я подполз к лавке. Сосед – запрокинул голову, но дышит. Тяжело дышит, с хрипом. Я бесцеремонно стащил его с лавки, ухватил за ворот исподнего, поволок из избы. Ногой распахнул дверь, вытащил соседа во двор.

– Федор, оттащи его подальше и уложи на какую‑нибудь подстилку. Ему свежего воздуха надо, вишь – угорел.

– Боярин, ты никак снова в избу собрался? Погодь маленько, отдышись, – теперь мой черед.

– Федя, комнату спереди и две слева я осмотрел. Ты смотри по правую руку. Только на четвереньках – дым поверху плавает, дышать нечем.

– Понял!

Федька исчез в дверях дома, я же встал на его место и стал поливать стены водой из ведер. На крыше гулко ухнуло, что‑то обрушилось, полетели искры. Народ отбежал от горящего дома и стал поливать водой забор и сарай, чтобы пламя не перекинулось на соседние дома. Уже было ясно, что горящую избу не погасить – она обречена.

Из двери вынырнул Федька. Был он черен лицом от копоти, кашлял от дыма, но тащил за собой за одежду женщину. Ее тут же подхватили соседки и понесли в соседнюю избу.

– Все осмотрел?

– Дальняя комната осталась, не смог. Баба уж больно тяжела, еле выволок.

Я опрокинул на себя ведро воды и ринулся в дом.

– Боярин! Куда! Вернись, не то сгоришь.

Я набрал в легкие побольше чистого воздуха и, пригнувшись, побежал по коридору избы, натыкаясь в дыму на стены и утварь.

Вот и дальняя комната. Я упал на колени – в дыму не видно ничего, пошарил руками по постели – пусто. Надо сматываться, с потолка уже падают горящие головешки. Напоследок бросил взгляд под деревянную кровать. Тряпье там, что ли?

Я протянул руку и наткнулся на детское тельце. Ешкин кот! Чего он туда забрался? Я подхватил под мышку тело ребенка и рванул к выходу. Дым был уже везде – даже внизу, сильно припекало.

Я выбежал во двор и, задыхаясь и кашляя, сунул малыша кому‑то в руки.

Крыша в это время рухнула, взметнув сноп искр и столб огня. Меня же согнуло в кашле. Кашлял долго, до рвоты, выплевывая черную дымную слизь.

Остатки избы соседи заливали водой.

– Пошли, боярин. На тебе вон тулуп прогорел, и волосы сзади на голове опалены. Тут уж и без нас справятся.

Федька полуобнял меня, повел к дому. Глаза слезились, но кашель отступал.

Дома, едва завидев меня, Лена всплеснула руками:

– Да нешто ты в огонь лез?

Федька подтвердил:

– Ага, в самое пекло – в избу. Зато двоих вытащил.

– Ты мне дороже, чем соседи! – в сердцах бросила жена.

– Так людей же спас, – встрял Федька.

И тут впервые за все время Елена сорвалась: «Молчи, холоп! Я за боярина беспокоюсь!»

Мы с Федькой молча переглянулись, и он ушел в воинскую избу. Я же поплескался на кухне тепленькой водичкой и отправился досыпать. И так уже утро скоро, считай – пропала ночь. Благо – зима, дел немного, можно утром и отоспаться.

Я спал до тех пор, пока солнце через окно не заиграло лучиками на лице. «Часов одиннадцать, должно быть», – подумал я, проснувшись. В доме все ходили на цыпочках и говорили шепотом.

– Хватит тихариться, я уже проснулся, – приоткрыв дверь, гаркнул я. – А если бы даже и спал, меня разговорами не разбудишь.

Оделся, вышел во двор.

От пожарища напротив тянуло противным запахом горелого. Среди возвышавшегося остова печи, черных бревен и обуглившейся хозяйской утвари ходили горестные погорельцы. «Надо будет им помочь встать на ноги, как велось на Руси во все времена», – подумал я. М‑да, еще немного – и пламя перекинулось бы на соседние дома.

Горела Русь, ежегодно выгорали улицы, а то и целиком села и города. Дома и избы деревянные, в подсобках – сено для лошадей, коров и мелкой живности, вроде овец. Печи – во всех домах, да иногда и не по одной. У меня, к примеру, так целых четыре: одна – для обогрева дома, другая, на кухне – для приготовления пищи, третья – в воинской избе, и четвертая – в бане, и все при недогляде могут к беде привести. Хорошо хоть не курят, не дошло еще из Америки к нам это зелье. Это уж Петр Великий потом заразу эту привезет из Голландии.

Шло время – прошла Масленица с ее веселыми гуляньями, кулачными боями и сжиганием соломенного чучела. А после нее, в свой черед, в свои руки взяла бразды правления весна. Снег сразу осел, везде появились лужи, и дороги через несколько дней развезло так, что они стали непроезжими.

Я занимался с ратниками у себя во дворе, набивая руку, оттачивая свои умения и мастерство своего воинства. С утра и до обеда я гонял холопов до седьмого пота – не делая исключений и для приемного сына. Васятка уже вымахал с меня ростом, легко держался в седле, владел саблей и копьем. В свободное время с ним иногда занимался Демьян, обучая стрельбе из лука. Смотрел я на них из окна и думал – какое оружие покупать парню: лук или мушкет?

Для стрельбы из лука сила нужна немалая, постоянные тренировки, да и капризен лук – боится влаги. Поэтому под дождем из него не стреляют. Испортить его – пара пустяков, а стоит дорого.

Мушкет же громыхает сильно, ствол гладкий, прицела нет, относительно точно можно попасть пулей только с близкого расстояния, а заряжать Долго, в минуту всего‑то один‑два выстрела, и то при определенном навыке сделать можно. Но! При всех этих недостатках за огненным боем – будущее.

Из мушкета Васятка уже стрелял, я его обучал сам. Но своего у него не было. А пора уже парня в походы брать, чай – боярский сын, и надо его приучать нести службу.

«Ладно, время для выбора личного оружия еще есть, понаблюдаю пока со стороны за его успехами», – решил не торопиться я.

Пока сохли дороги, заняться было решительно нечем. Народ сидел по деревням, селам и городам, и лишь отдельные всадники рисковали проехать по неотложным делам.

Между тем я уже обдумывал свои действия по дальнейшим раскопкам подземелья – кого привлечь, что обследовать.

Однако планы мои были внезапно нарушены. Явился Федька‑заноза и доложил, что у ворот стоит монах и спрашивает меня.

– Чего ему надобно?

– Не сказывал, говорит – только боярину самому скажу.

– Зови!

Я спустился в горницу. Федька меж тем ввел в комнату монаха‑чернеца.

Был он в заляпанной грязью рясе, клобуке и рыжих от глины сапогах. Войдя, повернулся к красному углу, перекрестился, отвесил поклон иконам. Повернувшись, поклонился и мне и неожиданно густым басом, никак не вязавшимся с его щуплой фигурой, поприветствовал:

– Здравия желаю, боярин!

– И тебе того же. Присаживайся.

Монах степенно прошел к лавке, подобрал полы рясы и уселся. Я молчал, выжидая – все же он ко мне пришел, а не я к нему, пусть первый и начнет разговор.

– Поклон и привет тебе передает настоятель Савва.

От нежданного приветствия и громового баса я вздрогнул.

– Федя, выйди, нам одним поговорить надо.

Федька вышел.

– Правильно, лишние уши нам ни к чему. Плохие ноне дороги, однако – еле добрался.

– Это же какая нужда привела тебя в мой дом?

– Не сам, по велению настоятеля.

– Внимательно слушаю.

– Гость тайный в монастырь прибыл, в городе появляться не хочет, – понизив голос, сообщил монах. – Оба – и настоятель и гость – с тобой встретиться хотят.

– Что, прямо сейчас?

– Велено не мешкать.

– Ах ты, господи! Да ведь на дороге лошадь по брюхо увязнет!

– Мне велели – я передал, а ты услышал. Решай сам. А я в Никольский собор пойду.

– Может, перекусишь?

– Пост! – рыкнул монах.

Ему бы с таким басом в хоре церковном петь, а не по дорогам грязь месить.

Монах поклонился, осенил меня крестом и вышел. Федька проводил его до ворот. Я вышел на крыльцо: – Федя, запрягай!

– Куда ж тут ехать? Коня только запаришь!

– Я недалеко.

Федька пошел на конюшню, я же стал собираться в Спасо‑Прилуцкий монастырь. Оделся скромно, в темное, однако же саблю к поясу прицепил и пистолет за ремень сунул.

В городе улицы были частично вымощены дубовыми плашками, потому ехать по ним мне не составило труда, а вот как только я выехал за городские ворота, так и остановился в задумчивости. На дороге была грязь – жидкая, перемешанная множеством ног и копыт тех бедолаг, которым попасть в город нужно было просто позарез.

Стражник от городских ворот, видя мою нерешительность, посоветовал:

– Ты по обочине, боярин, езжай, там потверже. Да полы кафтана за пояс заткни, меньше забрызгаешься грязью‑то.

Так я и сделал. Но тем не менее несколько верст до монастыря добирался не меньше двух часов. От коня перед воротами монастыря валил пар, и он дышал, как после долгой скачки.

Не успел я спрыгнуть с коня и постучать, как ворота распахнулись, и вышел уже знакомый привратник.

– Заходи, заждались уже.

– Попробовал бы сам добраться по такой дороге, – буркнул я.

Пройдя знакомым путем, я постучал в дверь и, получив приглашение, вошел.

За столом сидел настоятель Савва. Завидев меня, он поднялся, пошел навстречу. Мы поздоровались, как старые знакомые.

– Проходи, присаживайся.

Я уселся.

– Прости, что вызвал в распутицу, да нужда заставила.

– Я уж привык, настоятель. Время выбираешь не ты, а обстоятельства.

– Истинно так!

Савва кашлянул, подав знак.

Из темноты вышла мужская фигура в черном плаще и капюшоне. Я непроизвольно схватился за пистолет. Мужчина откинул капюшон.

Ба! Да это сам Федор Кучецкой! Вот кого не ожидал здесь увидеть!

Федор улыбался. Я шагнул ему навстречу, и мы крепко обнялись.

– Ну, вижу, знакомить вас не надо, – довольно улыбаясь, произнес Савва.

– Да уж не надо, – крепко хлопая меня по плечам, ответил Федор. – Это мой побратим, в одной братчине мы.

– Гляди‑ко! – удивился Савва. – А мне ничего не сказал! Садитесь други, потом обниматься будете. Дело не терпит отлагательств. Я вас оставлю, поговорите наедине. – Савва поднялся и вышел.

– Ты уж прости, брат, что в распутицу вызвал, сам понимаю – не время для поездок. Да дело тайное, государево. Как дали мне особое поручение – о тебе вспомнил. Не хочу, чтобы меня в Вологде видели, потому и остановился в монастыре, да и свиты с собой не взял – двух ратников, только для охраны.

– Чем смогу – помогу.

– Не перебивай. Расскажу вкратце, чтобы тебе понятнее было. Думаю, знаешь, что на престоле польском ноне Сигизмунд, да и о ярой ненависти его к русскому государю небось немало наслышан. Все мечтает, как бы города исконно русские себе под крыло взять. Хитер и коварен аки змей. Потому и снюхался с Магмет‑Гиреем, крымским ханом. Грамотки ему шлет, дарами богатыми хана осыпает – подбивает варвара сего с юга Русь воевать. А сам внезапно от Литвы удар замышляет – города русские, и, особливо Смоленск, победою себе вернуть. Нельзя, чтобы хищники объединились – смекаешь? – рубанул рукой Федор. – Государь желает союз их упредить. Нет у Василия столько рати, чтобы ворогов сдержать, Русь прикрыть с запада и с юга! Надо государю нашему замыслы Сигизмунда знать и монархов в Европе, союзных России, определить.

Я внимательно слушал московского боярина, пытаясь узреть место самого Кучецкого в государевом замысле. Своей же пользы в том – из Вологодчины‑то! – я и совсем не понимал.

Видя мое замешательство, Кучецкой помолчал немного и решился:

– Скажу тебе, почему это Магметка все тянет и выжидает. Так думаю: султан османский, Селим, хоть и жесток и честолюбив, да свой интерес к Литве имеет и с нашим государем торговую дружбу держит, потому и не велит хану бесчинства творить. О том послы наши из Порты доносят. Разумеешь теперь?

Я из вежливости кивнул, хотя тайны московского двора меня занимали мало. Я терпеливо ждал главного – какую роль в сем Кучецкой уготовил мне?

Увидев мое одобрение, Федор еще больше оживился.

– Это ты еще не все знаешь, да то и не твоего ума дело – другие люди есть во всех делах разуметь. Магмет‑Гирей мечтает сыновей своих с помощью государя нашего на царство в Казани и Астрахани возвести, да и под руку свою взять. И начнет тогда наследие Батыево под Тавридою срастаться… Для того и ищет дружбы Василиевой, что не может сам Астрахани одолеть. Вот и обещает Василию даже грамоту и дружбу саму с Сигизмундом порвать и от него отклониться, коли государь наш пошлет рати свои на Астрахань. Сам понимаешь, лед уже непрочный – реки скоро вскроются, судоходство не за горами, значит, решение принимать пора. Я тебя в государственные тайны посвятил. Надеюсь, у тебя хватит ума держать язык за зубами. Теперь понял, почему спешка?

– Наворочено, однако, но суть понял. От меня что требуется?

– Вот, в корень зришь. Я тайно поеду в Краков – есть у меня там людишки, в ближнем окружении самого Сигизмунда. Встретиться с ними надо, поговорить, узнать, коли получится – что Сигизмунд злоумышляет против государя нашего. Сам понимаешь – ратники в таком деле не помощники, московские бояре примелькались уже при дворе, а ты – в самый раз. При дворе тебя никто не знает, ты разумен – при случае и совет дельный дать можешь, и, случись какая оказия, знаешь, каким концом саблю в руке держать. И еще два момента. Подозреваю – в окружении государевом лазутчик Сигизмундов есть. Сам посуди – только государь с грамоткой к Магмет‑Гирею, ан там уже послы Сигизмундовы с дарами.

– Да, занятно, не иначе – после поездки мне предстоит лазутчика этого сыскать.

– Не торопись, допреж в Краков съездить надо.

– А второе что?

– Ежели бы я из Москвы с собой кого из Посольского приказа взял, лазутчик тотчас бы Сигизмунду донес, а в Вологде твоим отсутствием никто не заинтересуется.

– Ага, понял.

– То‑то и оно. Честь и ответственность на тебе большая. Я еду под видом купца, ты же оденься ратником – было у меня их двое, станет трое. Выезжаем через пару дней. Отдохнуть мне немного надо – уж больно трудна дорога, а там, глядишь – и грязь чуть подсохнет. Так что жду тебя в монастыре в субботу. О деньгах в дорогу не беспокойся. Я же купец, и подорожная в том есть! – Федор засмеялся.

Мы попрощались, и я пустился в обратный путь.

Дома я сказал Лене, что уезжаю со срочным поручением в Москву. Подобрал одежду простого ратника, выбрал себе в дорогу дамасский клинок и пистолет с запасом пороха и пуль.

На наше счастье, солнце светило вовсю, грязь подсыхала, и на третий день утром я стучался в ворота монастыря. Небольшой отряд Федора уже был готов, и мы выехали.

За первый день пути мы с трудом преодолели верст пятнадцать. Лошади и всадники были заляпаны грязью по уши. На постоялом дворе долго пришлось отмываться и оттираться. Мало того, что самому, так еще и лошадь чистить требовалось.

Второй и третий день были похожи на первый. Господи, да когда же кончится грязь!

Но чем дальше мы продвигались к западным границам Руси, тем грязь становилась плотнее, и к пятому дню пути местами можно было даже пускать коней галопом.

На порубежье стражники долго разглядывали подорожную, потом подозрительно спросили:

– Коли купец, тогда где товар?

– Я за товаром только еду.

– К заклятым «друзьям» нашим? Ладно, езжайте. Коли денег много, поосторожнее будь‑ те – на литовской стороне банда рыщет, иногда к нам перебирается, через рубеж. Давеча на сельцо напали, пограбили, полон увели. Маловато у тебя охраны, купец, в ватажке той сабель десять будет, не меньше.

– Авось с Божьей помощью пронесет.

На литовской стороне нас никто не остановил, глянули лениво на подорожную и махнули рукой:

– Проезжайте.

А дорога получше пошла – где мощеная, где грунтовки подсохли. Вестимо – сюда весна раньше приходит, да и снега зимой меньше было.

За время в пути мы с Кучецким общались тесно и стали почти друзьями. Я понимал, что между мной и Федором пропасть, по крайней мере – не одна ступенька. Он – из столбовых дворян, приближенный к государю человек, наделенный большой властью и полномочиями. Я же – рядовой боярин, коих на Руси – сотни. Но – оказался в нужное время в нужном месте, потому стряпчий государев меня и приблизил. И еще – были у меня подозрения, что Кучецкой появился у Саввы не просто так. Что‑то их связывало. Да и жалованные мне земли и грамотки не появились ниоткуда. Не Кучецкой ли тот человек в Москве, на которого опирается Савва и чьей благосклонностью располагает? А светская и духовная власть идут в связке, в одной упряжке.

Но догадки свои надо держать при себе, все равно потом это как‑то да должно подтвердиться. Не в меру любопытных и умных власть не любит.

Так, без происшествий, мы проехали Литовское княжество и теперь скакали по дорогам Польши.

Любая дорога когда‑нибудь заканчивается, вот и наша тайная миссия подъехала к Кракову.

Я с любопытством разглядывал старинный город – высокие каменные здания под черепицей, узкие улочки. Почти на каждой площади – костел. Площади и улицы мощены булыжником – Европа! – однако грязи везде полно, как и у нас. Вдоль улиц, у самых домов, текут зловонные ручьи. Централизованной канализации‑то нет. А еще свою лепту – в виде навоза – вносят кони и прочая живность.

Видимо, Кучецкой в Кракове бывал и раньше, потому как ехал по улицам уверенно.

Недалеко от центра, в глухом переулке, мы остановились на постоялом дворе. Хозяин и Кучецкой поздоровались, как старые знакомые. Федор довольно бойко говорил на польском, чем меня удивил. А вообще‑то чего удивляться – при его должности поездки за рубеж бывают, наверное, часто, и языки знать надо.

Мне отвели комнату вместе с ратниками. Мужики неплохие – чувствовалось, что вояки опытные, тертые. И на руках у них мозоли грубые не от сохи – наверняка от долгих упражнений с железом. Куда бы мы впоследствии не заходили, сначала первыми – они, затем уж Кучецкой, а за ним, охраняя тыл, – уже и я.

Федор остановился в соседней комнате.

К вечеру он ушел, предупредив, что сопровождать его не надо, и заявился только ночью. Одет он был, как русин – так называли русских, проживающих в Польше и княжестве Литовском. Даже если бы он и надел европейскую одежду, его бы все равно выдала борода. Европейцы были почти все бриты, но на голове – прическа. Русские же были бородаты, а брита голова. Правда, не у всех, только у воинов. Купцы, ремесленники, крестьяне и прочий люд голову не брили. У воинов это было необходимостью – меньше потела голова в войлочном подшлемнике, а случись рукопашная – за волосы врагу не ухватить.

Мы с ратниками сидели безвылазно на постоялом дворе, ожидая распоряжений Кучецкого. Федор предупредил, чтобы без нужды мы в город не выходили – уж больно внешность наша живописная. А поляки и так русинов в своем отечестве за людей не считают, могут возникнуть ненужные нам конфликты. Паны – то бишь бояре польские – чванливы, заносчивы, высокомерны и крайне обидчивы. Из‑за косого взгляда на паненку за сабли хватаются, причем пользоваться ими умеют неплохо. Так что проще сидеть на постоялом дворе, что мы не без удовольствия и делали. Пиво пить Федор разрешил, как единственное послабление, а то чувствовали бы себя, как узники в тюрьме.

Три дня по вечерам Федор исчезал один, видимо – на встречи с нужными людьми. А на четвертый день попросил меня его сопровождать, приказав надеть темный плащ и взять оружие.

Мы вышли с постоялого двора, как только стемнело. Моросил противный мелкий дождь, как осенью. Оно может быть и хорошо – людей на улице Мало.

Федор шел быстро, я – за ним, отстав на два шага. На перекрестке мы остановились под навесом.

Вскоре из улочки выехала крытая карета и остановилась возле нас. Федор открыл дверцу, попросив меня остаться снаружи, сел в нее и закрыл дверь.

Из кареты доносился приглушенный разговор двух мужчин. Я поглядывал – то по сторонам, то на кучера. Тот сидел на облучке, как истукан. Дождь лился ему на шляпу, стекая на одежду, но он даже не шевелился.

Разговор в карете перешел на громкие тона, похоже – что‑то не поделили, не договорились.

Я насторожился и незаметно вытряхнул грузик кистеня из рукава в ладонь. Карета качнулась, не иначе – внутри завязалась борьба.

Теперь настала пора вмешаться мне.

Я вскочил на колесную ось и тюкнул кистенем кучера по виску. Он молча завалился на облучок. В следующий момент я прыгнул вниз и распахнул дверцу, другой рукой выхватив пистолет.

На сиденье боролись – даже скорее, барахтались Федор и незнакомый мне мужчина. Для настоящей драки или борьбы в карете просто места нет – она узенькая и рассчитана только для двоих.

Недолго думая, я перехватил пистолет за ствол и его рукоятью ударил незнакомца по темечку. Он обмяк и повалился на спинку. Я взял его руку, пощупал пульс: «Живой!».

– Ты чего так долго, он меня чуть не задушил, – просипел Федор, потирая шею.

– Я, как увидел, что карета качнулась, оглушил сначала кучера, а потом – вот этого.

– Ладно, обошлось на этот раз. Подвела меня эта гнида, – Федор ткнул кулаком в бок незнакомца. – Деньги взял, а дело не сделал.

Федор высунулся из дверцы кареты, осмотрел улицу.

– Никто не видел, как ты его…

– Нет, пусто на улице.

– А и ладно. Добей его, и уходим.

Федор выпрыгнул из кареты.

Вот черт! Убить врага в бою – доблесть, а добивать оглушенного – не по мне, с души воротит. А деваться некуда. Очухается – всех нас сдаст, не выбраться тогда из Кракова.

Придется инсценировать ограбление.

Я заткнул за пояс пистолет, вытащил нож из ножен, срезал кошель на поясе незнакомца. Несколько раз легко чиркнул ножом по кистям, как будто незнакомец защищался руками от вооруженного ножом грабителя, и потом убил его ударом в сердце. Нож обтер об одежду убитого и вложил в ножны.

Федор ожидал меня метрах в двадцати от кареты.

Дождь моросил по‑прежнему, и на улице – ли души. Это нам на руку, свидетелей – никого.

Был уже поздний вечер, когда мы дошли до постоялого двора. Перед входом, где горел масляный светильник, Федор остановился, тщательно осмотрел мою одежду.

– Крови не видать. Хозяин постоялого двора, хоть и куплен мною с потрохами, однако же большого доверия не вызывает, потому лучше не давать пищу для подозрений.

Мы зашли иод навес и, сняв мокрые плащи, отжали воду. В трапезной немного перекусили, попили вина. Федор больше молчал, погруженный в думы. Потом неожиданно спросил:

– Ты по ляшски говоришь ли?

– Прости, Федор, не разумею.

– Жалко. Пошли ко мне, посоветоваться надо.

В комнате перед жаровней мы развешали плащи. От них пошел парок, и комната наполнилась тяжелым влажным духом.

Федор показал рукой на скамью. Я присел и приготовился к разговору, расстегнув ворот. Боярин мерил комнату шагами, лицо его было угрюмым. Что‑то, неведомое мне, угнетало его – я чувствовал, как непросто ему начать разговор, но терпеливо ждал, когда Федор соберется с мыслями.

Кучецкой тяжко вздохнул.

– Не удалось мне все задуманное свершить, Георгий. Можно сказать – не выполнил я задание государя. Единственное, что остается – забраться в дом к одному человеку.

Федор оглянулся на дверь, понизил голос:

– Он посланник папы римского и при дворе Сигизмундовом вроде папского легата. Почти все списки грамот, что король посылает, у него есть. Надо бы нужную грамотку государю нашему, Василию, доставить. К самому Сигизмундову хранилищу не подобраться, да и тревога изрядная поднимется, а легат, я думаю, об утрате молчать будет. Коль и заметят пропажу – сделают новые списки с грамот, тем и кончится. Только вот как это сделать? – обреченно развел руками Федор.

Боярин снова нервно зашагал по комнате, снедаемый тяжкими думами. Я понял, что у Федора нет не то что плана действий, – даже зацепиться было не за что. Боярин принялся рассуждать вслух:

– Дом у легата – каменный, дверь из кованого железа, ну и прислуга, конечно. Штурмом дом не взять, он – как крепость. Обманом разве что в дом проникнуть? Что присоветуешь? – без всякой надежды посмотрел на меня Кучецкой и присел рядом.

– А план дома есть? Где этот священник хранит списки грамот?

– Рассказывал человеку моему конюх его о расположении комнат. Спальня легата и кабинет его на втором этаже. А вот где документы легат хранит – про то конюх не ведает. Мыслю – в кабинете.

– Пойди еще попробуй в том кабинете найти бумаги нужные, – почесал я затылок. – Не на видном же месте они лежат!

– Это верно, – снова вздохнул Федор. – Да что о кабинете говорить, когда мы не знаем даже, как в дом проникнуть.

Боярин снова встал и зашагал по комнате. Ночную тишину нарушали только нервные шаги государева стряпчего. Я лихорадочно думал, пытаясь представить себе обстановку. Как назло – ничего путного в голову не приходило. Мимо прислуги незамеченным на второй этаж не проникнешь, они на службе не спят – обязанности свои несут справно. Вот! А когда спят? Эта мысль мне определенно понравилась. Я представил себе ночную операцию – действовать придется по обстоятельствам, тихо и быстро. Это – шанс!

Мое оживление не осталось незамеченным – Федор вперился в меня взглядом.

– Я проникну, – решился выручить побратима, хоть и не представлял пока, как это сделаю. – Только желательно легата из дома выманить, чтобы его ночью в доме не было.

– Чего удумал‑то? – недоверчиво покосился Кучецкой.

– Не скажу пока, лишнее. Сделай так, чтобы легата на одну ночь дома не было, остальное – мои дела.

– Попробую, – воспрянул духом Федор.

– А грамотки с виду каковы? Я же прочесть не смогу, что там написано.

– Если бы я их видел, сказал бы.

– Так вдруг у него там целый мешок разных грамот – что же мне, все тащить?

– А что еще остается?

– Тогда решено: беру все, что найду. Повозку какую‑нибудь недалеко от дома поставить надо. Если я ночью с мешком по улицам расхаживать буду – первые же встречные стражники за вора примут и в тюрьму отведут.

Федор подумал немного:

– Выполню, даже ратников своих дам, пусть недалече крутятся, в случае чего – тебе на помощь придут, отвлекут на себя слуг.

– И еще мыслю: как грамотки возьму – кабинет поджечь. Даже если не только кабинет, но и что другое в доме сгорит, нам убытка никакого, а легат подумает – случайность. Пожар все следы скроет. Не украли бумаги, а сгорели они, сгинули в огне!

– Молодец! Голова! – Федор хлопнул меня по плечу. – Теперь план есть, буду действовать. Как только удастся все подготовить, дело за тобой. А сейчас спать иди, я обдумать должен. Не так это просто.

Я откланялся и пошел спать.

Два дня прошли в томительном ожидании. Ратники из охраны Федора развлекались по‑ своему – играли в кости, и за проигрыш давали друг другу звучные щелбаны по лбу.

Я наблюдал за состязанием взрослых дитятей, откровенно скучая. Хлопнула дверь, и мы услышали, как хозяин приветствует Кучецкого.

Зайдя в свою комнату, Федор тут же позвал меня и плотно закрыл дверь. Эти два дня я его и не видел. Выглядел он осунувшимся, под глазами – темные круги. Видимо – в трудах и заботах ни поесть ни поспать толком не получалось.

– Георгий, ты готов ли?

– Чего мне особо готовиться?

– Ох, не сорви дело. Много трудов и денег казенных потрачено на него. Сегодня папский легат будет на приеме у короля, потом – бал. Вернется он поздно, а может, и заночует во дворце. Мой человек постарается его всячески придержать. Повозку с лошадью я приготовил – уже стоит на постоялом дворе.

Я выглянул в оконце. Федор перехватил мой взгляд:

– Кучера отпустил. Ездовым посажу одного из ратников, другой неподалеку будет. Теперь все зависит от тебя. Не подведи. Как только списки сыщешь – в мешок, и к подводе. А завтра, с утра, как ворота городские откроют, надобно ноги уносить от греха подальше.

– Согласен. Я готов. А то засиделись мы тут. А списки, если они в доме – сыщу!

– Дай‑то Бог! Пойду к ратникам, надо им дорогу к дому показать да на месте определиться, где повозке стоять. Отдыхай пока, ночью не до того будет.

– Уж бока отлежал.

Я пошел в свою комнату, а Федор, забрав с собой ратников, ушел.

Я улегся на постель. Никаких конкретных планов или предположений у меня не было. Я не знал, какая мебель в кабинете, да еще и уверенности не было, что искомые документы именно там окажутся. И времени у меня будет не много – часа три‑четыре, если брать худший вариант, что легат после приема и бала сразу домой вернется, а не останется ночевать во дворце.

Вернулся Федор. Ратники его как‑то сразу посуровели – все‑таки дело серьезное, это не в кости играть, баклуши бить.

Стемнело. Федор нервничал. Вида он не подавал, но мерил шагами комнату, щелкал пальцами.

– Пора!

Ратники вышли из комнаты, и вскоре я услышал перестук копыт и погромыхивание колес повозки по булыжной мостовой.

– Георгий, и нам пора! Очень тебя прошу – сыщи эти бумаги. Да, а мешок? – спохватился Кучецкой.

– Уже приготовил.

Мы вышли из постоялого двора и пошли по темным улицам Кракова. Навстречу попалась парочка мужиков, довольно разбойного вида, но связываться с нами они не стали. А может, и опытом горьким научены: чего ждать от русинов – неизвестно, лучше уж своих городских ляхов потрясти. Ну и правильно, зато живыми остались.

Видимо, они это чувствовали звериным своим чутьем и обошли нас стороной.

Мы завернули за угол, Федор придержал меня за руку.

– Вон повозка, там Алексей. Трифон, второй ратник на том углу стоит. Если что не так пойдет – легат раньше времени вернется или еще что приключится – он знак подаст: свистнет или камнем в окно запустит, по обстоятельствам. Так что уши на макушке держи. Коли кто из прислуги обнаружит тебя – не жалей. Тут, брат, большая игра, и ставки высокие, пожалеешь – многими тысячами ратников наших за жалость такую расплачиваться придется. Сам дом легата – вон, на той стороне. – Он показал чернеющий в темноте высоченный особняк с остроконечной крышей и с оконцами в ее скате.

– Да понял я!

– Тогда с Богом!

Федор остался за углом – где и стоял.

Я подошел к дому, осмотрелся. Кроме наших, никого и не видно. А Федор мне сейчас – только помеха. Пристанет потом – как ты проник в дом?

Я не торопился, стараясь представить, где лучше пройти. Тут вход с железной дверью. Рядом – наверняка окно комнаты привратника. Да и где же ему еще быть? Справа от двери еще три окна. Дом неширокий – по фасаду метров Двенадцать, но в три этажа. Окна узкие, как бойницы, да еще и решетками забраны. И в самом Деле – не дом, а крепость.

Под одним из окон я прилип к стене, вжался и прошел сквозь нее.

Темная комната, ничего не видно, лишь слышно чье‑то дыхание. Дыхание ровное – видимо, человек спит.

Я застыл на месте, давая возможность глазам привыкнуть к темноте. Через несколько минут стала различима постель со спящим человеком, дверь. Туда я и направился и беспрепятственно прошел сквозь нее, попав в коридор. Здесь горело несколько светильников, давая довольно скромный, колеблющийся свет, но после темноты он показался мне настолько ярким, что я даже на секунду зажмурил глаза.

Затем я двинулся влево – к входу. Лестница на второй этаж, по моим понятиям, должна быть там. И точно: каменная, довольно широкая, со щербинами лестница оказалась здесь. Осторожно ступая, чтобы в тишине не было слышно звука шагов, я поднялся наверх.

Куда теперь? В коридор выходило не менее пяти дверей. Я прислушался. В доме по‑прежнему тишина полная, жильцы спят.

Я прошел через ближнюю ко мне дверь. Видимо, здесь – небольшая молельня. На постаменте крест с распятием Иисуса, в углу – деревянная фигурка Девы Марии. Горит свеча. И все! Комната пуста, тут ничего не спрячешь.

Прямо через боковую стену, не выходя в коридор, я проник в следующую комнату. Здесь, без сомнения, спальня. Жесткое деревянное ложе застелено тонким шерстяным одеялом.

Стоит бюро для письма с принадлежностями на нем, стол, несколько венецианских стульев с гнутыми спинками, шкаф для одежды. С него я и начал, только там, кроме ряс да пар черных же штанов, ничего не было. Открыл незапертый письменный стол – стопка чистой бумаги, перья. В бюро тоже пусто. Я не поленился, поднял одеяло, под которым – только голые доски.

Не медля, прошел через боковую стену и попал – даже не знаю, как определить – кабинет ли, библиотеку? Боковые стены были уставлены книгами на деревянных стеллажах. Посредине стоял низенький столик и два стула – не иначе, как для приватных бесед.

Застрял я здесь надолго. Сначала перелистывал книги – не прячет ли легат копии грамот, называемых списками, здесь. Но через полчаса понял – кроме книг, ничего не найду. Черт! Время неумолимо идет – даже бежит, а я пока так ничего и не нашел.

Пойти осмотреть следующую комнату? Ну не может он хранить документы далеко от себя! Я неосторожно задел угол стеллажа. Раздался скрип, и стеллаж на пару шагов отъехал в сторону. От неожиданности меня пробил холодный пот, но я сразу ринулся туда. Темнотища полная, окна нет. Я взял из библиотеки светильник, чиркнул кресалом и вернулся в тайник.

Ба! Да вот же они, документы! На небольшом стеллаже узенькой комнаты‑пенала лежали свернутые трубочкой списки. Не просматривая и не читая – все равно не разумею по‑польски, я стал укладывать их в мешок, который достал из‑за пазухи. Мешок вскоре оказался полон, и я, недолго думая, уселся на него весом своего тела, смяв бумаги. Затем снова стал укладывать оставшиеся свитки. Все! Я забрал все до единой бумаги. Мешок стал объемным – как надутым, но веса почти не имел.

Пора устраивать пожар и уносить ноги.

Я попробовал поднести к дереву стеллажа огонь светильника, но дерево упорно не загоралось, хотя и было сухим. Щепочки бы сюда. Я вспомнил – книги! Рядом в комнате книги – это еще лучше щепочек.

Я вытащил в библиотеку мешок, на обратном пути принес охапку книг, выдрал страницы, поднес к огню. Бумага сразу вспыхнула – я бросил ее на стеллаж в потайной комнате и выдрал еще несколько страниц. Огонь начал жадно поглощать книги.

Со светильником я переместился в библиотеку и устроил пожар и здесь.

Когда огонь набрал силу, я подбросил в него еще книг, подхватил драгоценный мешок и прошел сквозь стену в коридор. Здесь еще даже не пахло дымом, и я потихоньку сошел по лестнице вниз, хотя так и подмывало побежать.

Прислушался – тишина. И вышел сквозь стену на улицу.

Совсем рядом оказалась темная мужская фигура. Мы оба отпрянули друг от друга в испуге. Я вытряхнул из рукава в ладонь кистень, но фигура голосом Федора спросила:

– Георгий, ты?

– Фу! Напугал.

– Взял?

– Да!

– Ходу отсюда!

К нам уже спешил ратник Трифон, не спускавший глаз с дома. Мы почти бегом направились к повозке. Я забросил на нее мешок, и ратник Алексей, не мешкая, тронулся. Мы оглянулись. Несколько окон дома уже были ярко освещены разгоравшимся на глазах пожаром.

– Леша, быстрее! – сказал Федор.

– Нельзя торопиться, боярин! Только что стража проходила, внимание привлечем.

– Ты прав, Алексей.

Мы ехали по ночным узким улочкам Кракова медленно, даже вроде как с ленцой. А так хотелось соскочить с телеги и побыстрее оказаться на постоялом дворе!

– Как прошло? Все бумаги взял?

– Долго ничего не мог сыскать, пока не обнаружил потайную комнату со списками грамот. Все, что там было, прихватил. Все списки не входили в мешок, так я их примял.

– Не беда, расправим, лишь бы бумаги нужные там были.

Мы беспрепятственно добрались до постоялого двора.

Ратник пошел распрягать лошадь и ставить ее в конюшню. Мы же с Федором поднялись наверх – в комнату, где он остановился.

Трясущимися от нетерпения руками Федор стал развязывать веревки у горловины мешка, и это у него никак не выходило. Тогда он достал нож и разрезал ее. Перевернув мешок, вывалил из него бумаги на постель, схватил одну и стал читать, Н1евеля губами.

– Ах, собака!

– Я‑то здесь при чем, – чуть не обиделся я.

– Да я не про тебя! Вот она, грамотка‑то эта, подлость Магмет‑Гирея подтверждающая. Представляешь, о прошлом годе Сигизмунд в знак дружбы передал Магмет‑Гирею тысячи золотых червонцев; тот золото взял, а сам послал четыре темника – это, почитай, сорок тысяч сабель – грабить южные земли короля. Говорил я тогда Василию, государю нашему, что совсем Магметке верить нельзя! Вишь, так и вышло. У этого басурмана ничего святого нет!

Федор отбросил в сторону список грамоты, схватил второй, третий… Он быстро просматривал копии грамот, одну за другой отбрасывая их в сторону. Я ждал, наблюдая за ним – пока его лицо не выражало ничего, кроме досады. А вдруг нужной ему не окажется, и операция наша бесполезна?

Пока я слышал только отдельные замечания: «Нет, не то», «Опять не то», «Так вот что оказывается, Максимилиан в Австрии предлагает…», «… великий магистр Альбрехт Бранденбургский…», «Ну, а эта хула на государя нашего им так не пройдет!»

– Федор, потише, ночь уже, и у стен тоже уши бывают.

– Верно! Прости, уж больно грамотки занятные.

Перерыв с десяток документов, Кучецкой радостно вскрикнул и впился глазами в текст. Я понял: «Есть!» От души отлегло. А Федор сиял, поглаживая бороду и глядя на нас торжествующим взглядом.

– Ну, будет чем государя порадовать, будет! – потрясал в воздухе свитком боярин. – Однако ж время не ждет! Георгий, уложи все поплотнее да прижми, чтобы мешок в глаза не бросался!

Я уложил бумаги, потоптался на мешке. Стал он почти плоским, уменьшившись по крайней мере втрое по толщине.

– Георгий, как тебе удалось в дом проникнуть? Я ведь смотрел за тобой. Стоял у дома и вдруг исчез. И обратно появился внезапно – как из ниоткуда. Ты, случаем, магией черной не владеешь?

Я достал из‑за пазухи крест.

– Разве маги православные?

– Ладно, потом поговорим. Главное – дело сделано. Домой приеду – не один день читать придется. Грамотки бы в целости только домой Доставить. Сведения в них тайные да великие. Да, не зря говорят – все тайное когда‑нибудь явным становится. Молодец, Георгий! Не зря я о тебе вспомнил, сразу ты мне понравился тогда. Однако надо собираться, поутру выезжать.

А чего мне да ратникам собираться? Подпоясались, попили воды, оседлали лошадей – и готовы.

Федор приторочил мешок у своего седла – опасался за груз.

С утречка и тронулись в путь.

Из города выехали беспрепятственно. Стражи на воротах больше присматривали за въезжающими, чтобы никто беспошлинно товар не провез. А с выезжающих чего взять? Пусть едут себе!

Как отъехали от Кракова верст на пять, хлопнул звучно Федор себя по ляжкам да захохотал зычно.

– Ты чего, Федя?

– Удалось ведь, Георгий! Как дал государь поручение, думал – ни в жизнь такое выполнить невозможно. А ведь сделали! Домой доберемся – поведаю государю о твоих заслугах, пущай отметит. Может – землицы отписать желаешь?

– Не! – испугался я. – На землю ратники новые нужны. Смотр скоро, а у меня в дружине одного воина не хватает. Если только сына выставить новиком. Он уж оружием владеть обучен.

– Ладно, поразмыслю, какую тебе награду за службу верную вручить. То когда еще будет…

– Верно, только еще до дома добраться надо.

Мы гнали лошадей с утра и почти до самого

вечера, остановившись только на обед – себе да лошадей покормить.

Через несколько дней добрались до порубежья. Поляки, едва глянули на подорожную, махнули рукой:

– Езжайте!

Так же спокойно мы проехали и Литву.

А на нашей стороне заминка случилась. То ли стражникам делать было нечего, то ли уж очень рьяно службу несли.

Прочитав подорожную, они потребовали показать – что в мешке?

– Не твоего ума дело! – резко бросил Федор.

– Ты как, купчина, с ратником на службе государевой разговариваешь! – вспылил стражник и наставил на Кучецкого острие алебарды. – Ну‑ка слазь!

Я вмешался:

– Зови старшего!

Страж сунул пальцы в рот и засвистел по‑ разбойничьи. Из небольшой сторожки вышел десятник, что‑то дожевывая на ходу.

– Вот, отказывается мешок к досмотру предъявить, – пожаловался страж.

– Ты чего, купчина?! Плетей отведать захотел?

Я спрыгнул с коня, подошел к десятнику.

– Ты что, ополоумел? Стряпчего государева, боярина Федора Кучецкого не узнал? Сейчас и сам плетей отведаешь, и вся стража твоя! Протри глаза!

Десятник смутился:

№ 2559

– Не знаю я в лицо стряпчего, да и в подорожной про то ничего не писано! Сказано – купец, по делам торговым.

– Коли неприятностей хочешь – зови боярина, что стражей ведает. Вы откуда?

– Костромские мы.

Кучецкому надоело слушать наши препирательства.

– Боярина ко мне! – рявкнул он.

Один из стражников сел на коня и умчался галопом. Остальные окружили нас, наставив копья.

Через полчаса вернулся стражник, и с ним боярин – зрелого возраста муж. Едва завидев Кучецкого, он поклонился ему в пояс:

– Здрав буди, боярин!

– И тебе того же. Чего это люди твои на нас окрысились?

– Прости, боярин, не признали. Ну – чего с оружием наизготовку? Плетей захотелось?

Ратники опустили копья и отошли в сторонку. Вестимо – от своего начальника можно не только плетей отведать.

Мы тронули поводья.

– Боярин! Поосторожнее, ляхи пошаливают на дороге.

– Ну так не зевайте! Чем здесь путников мурыжить попусту, леса бы прочесали.

Отдохнувшие кони понесли легко.

Мелькали мимо кусты, деревья, затем показалось первое село. Вернее – даже еще не само село, а колокольня церкви.

– Там и остановимся, уже не стоит опасаться– мы на своей земле!

Мы быстро нашли в небольшом селе постоялый двор. Хозяин – явно на польский манер – повесил на заборе вывеску, где коряво было написано: «Постоялый двор Агеева», а также нарисован поросенок на вертеле и кружка с пеной.

– Гляди‑ка, прямо как у ляхов! – заметил один из ратников.

Прислуга увела коней в конюшню, а мы пошли в трапезную. Поели нашей, русской кухни блюд, попили нашего пива. Хозяин лично, ввиду отсутствия других гостей, провел нас в отведенные комнаты. Федор расположился отдельно, я – в комнате рядом с ним, а воины – в комнате напротив Федора.

Я снял сапоги и кафтан – дальше раздеваться не стал, положил рядом с собой саблю, а в изголовье, под подушку, сунул пистолет. Привык я так спать в походах. Да и то: застигнет враг врасплох – голым не повоюешь.

Заснул сразу: у поляков спал вполуха и вполглаза – вымотался. Но выспаться мне не дали.

Далеко за полночь в селе раздались крики. Проснулся я мгновенно, сел в постели, прислушался – не показалось ли?

Нет, был слышен звон оружия, крики детей и женщин. Не та ли это банда поляков, о которой предупреждали порубежники?

Я быстро обулся, надел кафтан, опоясался саблей, пистолет – в руку. Выбежал в коридор, а ратники Федора уже там – одеты и обуты, к Кучецкому в дверь стучат.

– Ну, чего там? – послышался сонный и недовольный голос государева стряпчего.

– Поднимайся, боярин. Похоже – поляки на село напали.

Вскоре Федор уже вышел к нам, одетый и с мешком в руках.

– Коли случится со мной что, мешок доставить в Посольский приказ, там уж знают, что делать. Седлайте коней, уходим.

– Может, здесь пересидим? В избе обороняться удобней, – сказал Алексей.

– Подпалят избу – и все дела, – ответил я. – Быстро в конюшню!

Ратники побежали седлать лошадей.

Федор повернулся ко мне.

– Мешок с грамотками сейчас дороже любого села. В драку не ввязываться, будем прорываться и уходить. Понял?

Я кивнул.

– За мешком следи пуще, чем за мной.

Мы побежали к выходу. Крики раздавались уже в ближних избах.

У ворот стояли готовые лошади. Оба ратника подтягивали подпруги.

Мы поднялись в седла. Первым выехал Алексей, за ним Федор, потом я, и замыкал нашу кавалькаду Трифон – второй охранник.

Битва кипела где‑то рядом. Деревенские мужики отбивались топорами, косами. Бабы визжали, дети кричали.

Трифон крикнул мне:

– Может, поможем?

– Нельзя!

Мы во весь опор скакали по деревенской улице и уже почти поверили, что ушли, как впереди возникло несколько всадников.

– Стой, пся крев!

Я сместился чуть в сторону от Федора и выстрелил на голос. В той стороне вскрикнули – видимо, пуля нашла цель, и прогремел ответный выстрел. Алексей упал на шею коня. Мы же гнали вперед, не сбавляя хода. Один из всадников кинулся нам наперерез, но с ним вступил в бой Трифон. Теперь мы с Федором остались одни и, не жалея, пришпоривали коней.

Версты через две, когда не стало слышно криков и выстрелов, мы остановили лошадей. Гнать в такой темноте по незнакомой дороге – чистое безумие. И так нам несказанно повезло, что ни один из коней не споткнулся, и никто из нас не сломал себе шею.

Но я рано радовался.

– Георгий, посмотри, по‑моему – я ранен, – попросил Федор.

Я соскочил с коня и помог спуститься Федору. Весь рукав его кафтана был липким от крови. Темно, не видно ничего. Я снял с луки седла веревку, отмотал от нее кусок и, отрезав, перетянул ему руку почти у подмышки импровизированным жгутом, чтобы остановить кровь.

– В седле удержаться сможешь?

– Постараюсь, – сквозь зубы ответил Кучецкой.

Я помог ему подняться в седло, взял повод его лошади, сам сел на свою лошадь, и мы поехали.

Лошади шли спокойно, я их не подгонял. Дороги толком не видно, да и как гнать, если Федор может не удержаться в седле. Нам бы сейчас до любой деревеньки добраться, светильник зажечь, рану у Федора осмотреть. Жгут – в данном случае веревку – нельзя держать больше двух часов, рука омертветь может.

Деревня показалась через час пути, когда на востоке уже стало светлеть. Рассвет близок.

Добравшись до крайней избы, я постучал в ворота. Долго не было слышно никакого движения, затем открылась дверь, и крестьянин с порога прокричал:

– Кого тут ночью нечистая носит?

– Эй, холоп, здесь боярин раненый. Прими лошадей, да в избу проводи, надо помочь.

– Ах ты, беда какая! – Селянин бросился открывать ворота.

Заведя лошадей, я помог Федору спуститься на землю. Он уже сильно ослаб – стоял на ногах с трудом, его качало.

– Мешок не забудь, – прохрипел он.

– Не забуду, Федя, не забуду.

Я помог ему зайти в избу, а фактически – затащил на себе, усадил на лавку. Сам же – бегом во двор, схватил мешок с бумагами и – снова в избу.

Федор уже лежал на лавке в беспамятстве.

– Света дай! – прокричал я хозяину.

– Сейчас, сейчас!

Он засуетился, зажег сначала лучину от лампадки перед иконой, а потом уже – масляный светильник.

Я ножом взрезал рукав кафтана. Твою мать! Пуля попала в плечо и, по‑моему, задела плечевую кость, зацепив какой‑то сосуд. Кровь уже запеклась сгустками, в данный момент не кровило, но стоило мне отпустить веревку, что я использовал вместо жгута, она заструилась вновь.

Черт! Как не вовремя! И инструментов никаких нет. Я же ратником здесь был – не лекарем.

– Так, давай иголку с нитками, да попрочней, не гнилых. Перевар есть?

– Есть.

– Неси быстрее, да тряпок чистых поболе прихвати. А потом найди мне две ровные палочки с локоть длиной.

Ждать пришлось недолго. Селянин принес иголку, нити и кувшин с переваром – мутной жидкостью с сильным запахом сивухи.

Я щедро полил ею рану, плеснул себе на руки, достал нож из ножен и прокалил его острие и иглу на огне светильника. Огонь – лучший стерилизатор, такой способ применялся еще в древнем Риме.

Вздохнул тяжко – свет скудный, инструментов нет – как не опечалиться – и ножом разрезал кожу. Теперь я увидел все страшные последствия выстрела ляха: мышцы разорваны, месиво

из

костных отломков, крови и кусочков свинца.

Федор застонал, дернул рукой.

– Тихо, тихо, Федя, потерпи!

Мне удалось найти расплющенную пулю, подцепить кончиком ножа и удалить ее из раны. Небольшая артерия кровила, и я, поддев ее иглой, перевязал ниткой. В моем времени, в современных условиях, меня за такую работу лишили бы диплома.

Соединив мышцы, я сшил их, а на кожу наложил швы, но не стягивал ее и узлы не вязал. Такие раны, если их ушить, будут гноиться, а ежели оставить свободный отток для экссудата и гноя, заживают быстрее.

Перемотав предплечье чистыми холстинами, я приложил к руке поданные крестьянином палочки и примотал их, сделав своеобразную шину из подручных материалов.

Все! Я сделал то, что было возможно в этих условиях.

Вымыв руки, я уселся на лавку передохнуть. Полежать бы, да нельзя.

– Вот что, хозяин, давай перенесем боярина на постель.

– Жена у меня там.

– Пусть на лавке пока поспит, – грубо ответил я.

Хозяин согнал с постели жену.

Мы вдвоем с хозяином еле перетащили тяжеленного Федора. Уложив, сняли с него кафтан и сапоги. Стряпчий был в беспамятстве.

– Ну, Федор, ты свое дело сделал, теперь лежи, выздоравливай.

Хоть и не слышал – не мог слышать меня Федор, но мне хотелось как‑то его приободрить, чтобы он понял – не бросил я его в тяжелую минуту.

– Вот что, хозяин – звать‑то тебя как?

– Антоном.

– Бери, Антон, любую из лошадей, на которых мы приехали, да скачи до своего боярина – пусть пулей летит сюда.

– Рано же еще, он меня и слушать не станет, а то еще хуже – выпороть велит.

– Тогда передай ему, что если он с рассветом не явится, его самого запорят до смерти, и вотчину отберут. Понял?

– Это ты, что ли, запорешь? – хитро прищурился Антон.

– У меня власти такой нет, а вот у него, – я показал на Федора, – есть. Все! Садись на коня, и чтобы я тебя без боярина здесь не видел.

Крестьянин, бурча что‑то себе под нос, вышел.

Устал я. Вчера весь день в седле, ночью ляхи выспаться не дали.

Я уселся на лавку, смежил веки.

А проснулся от грубого тычка в бок. Оказалось, я позорно уснул, боком улегся на лавку и проморгал появление боярина.

Я открыл глаза. Рядом со мной стоял толстый и вальяжный боярин – в летах, судя по седым усам и бороде.

– Это ты меня высечь собрался? – гневно спросил он.

Я встал, потянулся и зевнул, демонстрируя полную независимость.

– Не я, а он, – кивнул я на постель.

– Если он такой же прощелыга, повешу обоих! – рыкнул боярин.

– А ты подойди, может – узнаешь, – посоветовал я.

Боярин твердой походкой подошел к постели, сдернул одеяло, сшитое из лоскутков, всмотрелся в лицо Федора, охнул и подошел ко мне. Походка его утратила твердость, а в лице появилась растерянность.

– Неуж сам стряпчий государев? – поразился он.

– Он самый и есть. Высечь или повесить не раздумал еще?

Неожиданно боярин бухнулся на колени.

– Не губи. От незнания я, обидеть не хотел.

За обещание высечь или повесить вельможу

высокого чина или ближнего боярина казнить могли люто, невзирая на заслуги.

Приехавший боярин струхнул не на шутку. За такую неслыханную дерзость он и сам головы лишиться мог, и семейство его извели бы под корень. Ну а землица отошла бы в казну.

– За вотчиной не смотришь! На твоей земле ляхи бесчинства творят! Государева стряпчего чуть не убили – ранили тяжко, а ратники его все до единого полегли. И ты еще повесить нас хотел?! – нагнетал я обстановку.

– Не губи, милостивец! – чуть не в голос завыл боярин.

– Встань! Как звать тебя? Кого упомянуть мне государю?

– Троекуров я, боярин местный. Дед мой здесь жил, отец, теперь вот я. Про ляхов не слыхивал, да и о беде со стряпчим – тоже, иначе бы давно уже здесь был, – оправдывался боярин.

– Хорошо, делом вину искупишь – умолчу о тебе государю.

– Все, все сделаю, что смогу! – ударил себя кулаком в грудь боярин.

– Так. Слушай внимательно. Перво‑наперво, приставь к избе ратников своих – человека три‑ четыре, да чтобы из лучших.

– Сделаю.

– Ключница твоя пусть о пропитании нашем озаботится.

– Невелики заботы.

– Не дослушал еще. Сам же немедля в Москву, в Посольский приказ поедешь – аллюром три креста. Передашь там – ранен Федор Кучецкой, отлеживается. С ним – документы важные. Пусть распорядятся – стрельцов для охраны пришлют да повозку какую. Отойдет от ран стряпчий государев, да и двинемся в первопрестольную.

– Все сделаю, как велишь. Вот те крест на том! – Боярин перекрестился.

, – Ступай, не мешкай.

Боярин выбежал из крестьянской избы как ошпаренный. Я же проверил пульс у Федора – частит, и опять прилег на лавку.

Вскоре во дворе раздался топот копыт, выкрики. Я вскочил, выхватил саблю и – во двор.

Тьфу ты! Дружинники боярские прибыли для охраны.

Перестарался Троекуров с испугу, десяток прислал, заглаживая вину.

Он самочинно расставил ратников вокруг избы и у ворот. Причем поставил грамотно – каждый из воинов видел соседа справа и слева.

– Исполнено, боярин! – подскочил ко мне Троекуров.

– Старший кто?

– Вот он! Митька, подь сюды!

К нам подбежал зрелого возраста боевой холоп, на руке и лице виднелись старые шрамы.

– В избе старший он, – Троекуров указал на меня холопу. – Пока меня не будет, подчиняешься только одному боярину… – Троекуров замялся.

– Георгию Михайлову, – подсказал я.

– Ну вот, вроде все. Так я поехал? – Троекуров посмотрел на меня.

– Езжай! Не перепутай ничего.

– Как можно!

Боярин вскочил на лошадь, пришпорил ее. За ним последовали двое его дружинников.

– Дмитрий!

– Слушаю, боярин, – подскочил ко мне старший дружинник.

– Не шумите, там, в избе боярин знатный, ляхами раненный, ему покой нужен – тяжко ему.

– Понял.

Я вернулся в избу и снова улегся на лавку.

Часика два удалось вздремнуть, и поднялся я слегка взбодренный. Первым делом – к Федору. Лоб горячий, повязка подмокла сукровицей, пульс на раненой руке есть. Как бы нагноение раны не получилось. Я кликнул хозяина избы.

– Вот что, Антон, поищи подорожник.

– Да ты что, боярин, не время ему еще.

– Походи по пригоркам, одним словом – где солнышка побольше и потеплее. Может, и найдешь несколько листиков.

Я сунул хозяину серебряный рубль – все равно ведь за постой платить надо. Антон обрадовался страшно невиданной щедрости, захватил с собой жену, и они отправились на поиски подорожника.

Я уселся на лавку и задумался – все ли правильно сделал? Не упустил ли чего существенного? Может, правильнее было бы самому с мешком грамот скакать в Москву? Только тогда Федор без моей помощи загнуться вполне мог бы. А документы важные – я чувствовал, что по их получении политика государства может резко измениться. Что дороже – жизнь моего побратима Федора или документы? Совсем непростой вопрос.

Размышления мои прервала ключница троекуровская. Постучав в дверь, она вошла в сопровождении служанки. В плетеных корзинах принесли снедь. Ого! Да тут на всех еды хватит, не только на нас двоих.

С поклоном они положили еду на стол и молча вышли.

Я попробовал осторожно разбудить Федора, но он лишь стонал. Ладно, попозже попотчую, когда в себя придет.

Я наелся сам, оставив Федору куски получше, остальное отдал дружинникам – надо ведь и о служивых позаботиться. Впопыхах Троекуров, возможно, забыл распорядиться об их кормежке.

К обеду пришел в себя Федор – застонал, прохрипел что‑то.

– Тут я, Федя.

Я поднес к губам Федора кружку с разбавленным вином. После кровопотери организм обезвожен, и раненые не столько есть хотят, сколько пить.

Федор жадно выпил, еле слышно попросил еще. Я поднес еще одну кружку, подложил для удобства вторую подушку ему под голову. Федор откинулся на них, обвел мутными глазами избу. Я понял, что он хотел увидеть.

– Федор, я с тобой, и мешок с документами здесь. Ты серьезно ранен в руку. Пулю я вытащил, однако крови ты потерял много, да и рука сломана – пуля в кость угодила. Боярин местный, Троекуров, охрану из дружинников своих вокруг избы поставил да в Москву подался по моему велению, в Посольский приказ. Думаю, недели через две повозка для тебя прибудет, а к тому времени ты и сам немного окрепнешь. Тогда вместе и поедем в первопрестольную – с бумагами. Заждался уж, небось, государь, вестей‑то.

Федор выслушал мой монолог и слабо кивнул головой – понял, мол. Затем смежил веки и уснул. Ну и слава богу – сон для больного или раненого нужен не меньше, чем уход.

А вскоре и Антон с женой заявились. Хозяин принес листьев подорожника – маленьких и всего несколько штук.

– Все ноги стоптали, пока нашли, – радостно сообщил крестьянин.

Я обмыл листья, размотал на руке холстину, приложил листья к ране и снова наложил повязку.

– Антон, еще одно поручение – с березы сдери кору аккуратно, надо лубок на руку вместо палок наложить.

– Это мы запросто. Берез вокруг полно. – Антон ушел.

ГЛАВА IV


В заботах и уходе за Федором прошло десять тревожных дней. Он уже окреп, пошел на поправку. Сам мог вставать, сидел за столом, потихоньку ходил. Но был еще слаб – быстро уставал, часто присаживался отдохнуть. Рана‑то затянулась, а вот перелом давал о себе знать. Но меня радовало, что он мог шевелить пальцами, и рука не потеряла чувствительности. Стало быть – нерв цел, не перебит, а то бы рука плетью висела и в дальнейшем усохла.

Как‑то после обеда Федор спросил:

– А кто мне пулю доставал из раны и врачевал ее? Что‑то я лекаря здесь и близко не видал?

– Федя, да я сам все и делал.

– Иди ты! – изумился Федор.

Находившийся в избе хозяин подтвердил:

– Он, все он делал. Раненого тебя в избу на себе затащил, при светильнике руку резал, потом моей иглой штопал, затем меня за березовым лубком гонял да подорожник искать.

– Не знал я, Георгий, за тобой такого умения. Ан ты не только сыскать кого можешь, но и на ноги поднять. Выходит – жизнью я тебе обязан?

– Опосля долгами сочтемся, Федор.

– Не люблю я в должниках быть, – мотнул головой Кучецкой.

И этим же вечером в деревню на взмыленном коне ворвался Троекуров, а за ним с гиканьем летели на вороных конях стрельцы, числом не менее двух десятков.

В селе сразу сделалось шумно. Троекуров взялся людей на постой определять, а стрелецкий старшина к Федору направился. Тот, заслышав шум, сам вышел на крыльцо.

Стрелецкий старшина поклонился в пояс.

– Привет тебе государь передает и здоровья желает. Надеется вскорости тебя в покоях своих увидеть. Мы посланы для охраны, повозка отстала изрядно, но дня через два‑три будет.

– Хорошо! – Федор огладил бороду. – Значит, в ближние дни и домой поедем.

Повозка и в самом деле притащилась через три дня.

Мы простились с Троекуровым, о радении которого Кучецкой обещал государю слово замолвить. Боярин поместный при этих словах Федора стрельнул в меня глазами, но я сделал вид, что меня происходящее не касается. Расставаясь, Федор протянул ему снятый с пальца перстень. Троекуров воспрял духом и оглядел своих дружинников – все ли видели, как сам государев стряпчий со своего пальца снял и подарил ему перстень?

Стряпчий уселся в повозку, я уложил в ногах драгоценный мешок с документами. Сам сел верхом, и мы тронулись в Москву.

Впереди и сзади ехали стрельцы с бердышами наизготовку, грозно поглядывая по сторонам. Кавалькада потянулась из села.

Антон с женою, стоя на околице, еще долго махали на прощание руками – Федор в награду щедро сыпанул им серебра.

Мы ехали по грунтовой дороге в Москву. Повозку с Федором трясло на ухабах, и я беспокоился – как он перенесет дорогу. Вообще Федор оказался мужиком стойким – при ранении пулей в кость и огнестрельном переломе с кровопотерей обычно бывает шок, и обычно при этом люди почти сразу теряют сознание от нестерпимой боли. Он же еще некоторое время после ранения держался в седле. Одним словом, крепок здоровьем и мужественен оказался московский боярин! А еще, наверное, сильное чувство долга и ответственности за мешок с добытыми такой ценой документами. Ведь только когда ему стало совсем уже плохо, он попросил меня о помощи. Я же в запарке ночного бегства от ляхов и внимания‑то сразу на состояние стряпчего не обратил. Ну, скачет Федор, – значит, все в порядке.

Ехали долго, до вечера. Я уже беспокоиться за Федора начал – как бы хуже не стало.

Мы остановились на постоялом дворе, заполнив его целиком. Я осмотрел руку Федора и остался доволен его состоянием.

А на следующее утро – снова в путь. И так – десять дней.

Конечно, верхами добираться было бы значительно быстрее. Но этого не позволяло ранение Федора.

И вот настал день, когда мы добрались до предместий первопрестольной.

Въехав в город, наш небольшой отряд сразу направился к Посольскому приказу, что располагался тогда на Неглинной. Федор сам сошел с повозки, я подхватил мешок, и мы вошли в здание приказа. А навстречу уже спешил дьяк – поклон отвесил Федору, поздоровался. Федор поприветствовал дьяка, махнул мне правой – здоровой – рукой.

Я передал дьяку мешок, добытый нами с таким трудом.

– Сам грамотки просмотри. Самое интересное мне покажешь, да не медли – завтра к государю идти.

– Дык когда успеть мне? – опешил дьяк.

– Помощники у тебя для чего?

– Сделаем, боярин, как велишь, – склонился в поклоне дьяк.

– То‑то! Прощевай.

Мы вышли. Я остановился на крыльце, раздумывая – сразу домой, в Вологду, возвращаться или отдохнуть на постоялом дворе?

Федор, уже усевшийся в повозку, повернулся ко мне.

– Ты чего встал, Георгий?

– Думаю вот – домой сразу ехать или…

Федор меня перебил:

– Я разве тебя отпускал? Ко мне домой едем, уж как‑нибудь найдется комната да кусок хлеба для побратима.

«Кусок хлеба» обернулся длительным застольем. Федор ел и пил умеренно – больше говорил, но ни разу не проговорился за столом о том, где мы были и что делали. С негодованием повествовал о подлых ляхах, что делали вылазку на нашу землю, о ранении своем, сожалел об убитых ратниках своих, но о посещении Польского королевства, тайной миссии нашей и добытых документах – ни полслова. Хотя за столом сидели домашние да несколько бояр.

Честно говоря, я чертовски устал после дороги и, поев, мыслил только о постели. Федор, по‑видимому, угадал мое состояние, потому как распорядился отвести меня в выделенную гостевую комнату.

– Отдыхай, я завтра – к государю, а там видно будет.

Я разделся полностью, сбросив с себя одежду и пропотевшее исподнее, и, впервые за много дней улегшись в постель, ощутил несказанное блаженство. Отрубился сразу и спал крепко до утра.

Утром меня разбудил слуга:

– Боярин, банька готова, не желаешь ли обмыться?

– Желаю, только вот исподнего чистого нет ли?

– Так твое уже постирано.

Мать твою! Вчера прислуга забрала из спальни и постирала мою одежду и белье, а я даже и не слышал, как кто‑то заходил. Когда я не дома – в походе или ночую на постоялом дворе, и входит чужой – просыпаюсь мгновенно, и такая бдительность не раз меня спасала от верной гибели. Здесь же расслабился, почувствовал себя в безопасности.

– Хозяин где?

– И! Батюшка уж спозаранку уехал, не сказамши куда, а тебя велел не беспокоить.

Я с легким сердцем направился в баню в сопровождении холопа. Вымылся, попарился от души, не торопясь.

В предбаннике меня уже ждал цирюльник.

– Боярин, постричься надо, хозяин наказал – как гость в баньку сходит, привести его голову в порядок.

Спорить я не стал, нагишом и уселся на табурет. Цирюльник ловко заработал ножницами и расческой, оправив бороду и волосы на голове. Когда я встал, сам удивился – остриженные волосы лежали грудой на полу.

Пришлось снова пойти обмыться, и вышел я из мыльни, как новый пятак – чистый и сияющий. Осмотрев себя в медной полированной пластине, я остался доволен своим видом. Холоп подал мне мою же выстиранную и поглаженную одежду, проводил в трапезную.

Ел я в гордом одиночестве, да и то – все уже Давно позавтракали, только мне было позволено отоспаться.

После пополудни заявился довольный и улыбающийся Федор.

– Ну, помылся и поел?

– Твоими заботами, Федор.

– Вот и славно. Собирайся: государь тебя видеть желает.

– Да я готов – пострижен и помыт.

Федор оглядел меня с ног до головы, вздохнул.

– Эй, кто там?

В трапезную вбежал холоп.

– Одень боярина, как подобает, когда он к государю идет.

Мы с холопом по переходам прошли в комнату, где на вешалках висели кафтаны, рубахи, штаны и много чего еще. Перемерив несколько рубах, подобрали мне новую – лазоревую, штаны немецкого сукна – коричневые, ферязь легкую, летнюю – зеленую, с многочисленными пуговицами, а напоследок – новый кожаный ремень. Мой‑то уж весь исцарапан был.

– Оружие с собой не бери, боярин, все равно отберут, – посоветовал холоп, знающий установленные правила.

Ехали на прием в повозке Федора. Тесновато и тряско, но – представительно. Я волновался, хотя и не подавал виду. Вроде и вины за мной иль оплошностей каких нет, к тому же Федор наверняка расписал мои заслуги – мнимые и действительные. Нет, меня заботило совсем другое. Несколько лет назад я уже представал перед очами государя… Но под другим именем, и звания у меня боярского не было – дружинник князя Овчины‑Телепнева! Тогда мне государь по представлению князя за доблесть перстень подарил…

Прошли годы, я постарался изменить внешность, сумел убедить князя сохранить наше общее прошлое в тайне. И вот я снова еду в Кремль… Вспомнит меня государь в прежнем качестве – плахи не миновать, несмотря ни на какие заслуги! И Федор окажется бессилен.

Мы оставили повозку под присмотром слуги и вошли через ворота в Кремль. Дальше дорога шла на подъем, и вскоре мы подошли ко дворцу государя, соединенному с церковью Благовещенья.

В государевых палатах прошли мимо стрельцов, во внутренних покоях уже везде стояли рынды из государевой охраны – в белых кафтанах и штанах с маленькими, блестящими серебром топориками на плечах. Все как на подбор – молоды, стройны и прекрасны лицами. Федор шел уверенно, оно и понятно – дорогу знал.

Мы зашли в небольшую, вытянутую по длине приемную палату. Здесь стояла глубокая тишина. У второго ее выхода рынды преградили дорогу.

– Занят пока государь, ждать велел.

Федор уселся в кресло, я – рядом на лавке.

Через полчаса из двери вышел боярин с бумагами в руке и пригласил нас.

В тронной палате, обитой красным материалом – вроде бархата, в углу стоял монарший трон из искусно выделанного дерева, на котором восседал Василий – повелитель земель русских. На стене висел образ. Перед венценосцем с правой стороны лежал колпак, с левой – посох.

Мы отвесили глубокий поклон.

Федор двинулся к государю, а я остался стоять на месте. Кучецкой тихо переговорил с государем, и тот махнул мне рукой:

– Подойди поближе, боярин.

Я приблизился, бросил беглый взгляд на государя. Зрелых лет – Василию не было и сорока. А вот какого он роста, сказать было нельзя – он сидел. Телосложения среднего, наружность благородная, одутловатое лицо с редкой бородой, умный проницательный взор темных глаз. С тех пор, как я видел Василия, он заметно постарел.

Я замер от страха, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения. Одна мысль сверлила меня: «Признает ли государь во мне того удалого дружинника князя Овчины‑Телепнева?»

Меж тем всевластный правитель Руси мягко и даже ласково спросил:

– Наслышан я уже о тебе, боярин. Это ты убийцу боярина Голутвина сыскал?

– Я, государь, – от сердца отлегло: не признал, кажется – пронесло!

– И сейчас стряпчий мой о тебе прямо небылицы рассказывает. Зело полезен ты государю деяниями своими. Служи и дале также добросовестно и рьяно. А государь тебя не забудет.

Я отвесил поклон.

Федор одобрительно улыбнулся.

Государь продолжил: я – Проси награду, заслужил.

Я растерялся. Обычно начальство само решает, какой награды достоин подчиненный. И что принято просить?

– Не награды пришел я просить, государь. Твоим указом землицей одарен, благодарю покорно. А остальное на меч возьму.

Федор засмеялся, а Василий хлопнул ладонями по подлокотникам трона.

– Ты гляди, какой скромный! Бояре московские без особых заслуг все время чего‑нибудь выпрашивают, а он – просить не хочет.

– Батюшка‑государь, а ты удиви боярина, чтобы награда редкая была, – предложил ненавязчиво Федор.

– Да? Ну хорошо, размыслю. Так, князя дать? Так удел на княжение нужен, а новых земель нет. Землицей одарить? Так дарил уже! – загибал пальцы государь. Похоже, эта игра ему и самому нравилась.

– Оружие какое саморедкое подарить? Невелик подарок. А и хитер ты, Федор! В тупик государя поставил. Ну, тогда сам чего‑нибудь присоветуй.

Федор нагнулся к уху монарха, пошептал. Государь оживился.

– Выбирай. Дьяком в Приказ тайных дел или вВологде целовальником государевым.

– Прости, государь, то не по сердцу мне, – скромно ответил я, живо вспомнив Ржев – как тогда раскрыл измену государственного целовальника

Ивана Сироты, а также недавние встречи с сыскным дьяком Выродовым.

– Экий ты привередливый да несговорчивый. Должность целовальника на кормление даю, а он нос воротит! Кабы не верное служение твое, ей‑богу – осерчал бы.

Федор сбоку от государя делал мне какие‑то знаки, но я не понял, что он от меня хотел.

Государь разглядывал меня с интересом, как диковину заморскую. Похоже – прежде он не встречал среди бояр таких чудиков.

– Ладно, – изрек Василий. – Инда последнее мое слово. На время военных действий назначаю тебя воеводой сводного полка из ополчений малых.

Я поклонился:

– Спасибо, государь, за награду.

Поняв, что прием закончен, я попятился задом и вышел из тронной палаты. Не искушенный в тонкостях обычаев дворца, я не знал, можно ли по окончании аудиенции поворачиваться к государю спиной.

Я ждал в коридоре, пока выйдет Федор. Вскоре он вышел, хлопнул меня по плечу здоровой рукой. Мы пошли к выходу приемной палаты.

– Ну ты и дурень! – изумлялся по дороге Кучецкой. – Тебе на кормление целую волость давали! Ты что, на посту целовальника перетрудился бы? Знай – за виночерпиями следи да за налогами на хлебное вино. Воруй понемногу, но меру разумей – и все дела, – продолжал сокрушаться стряпчий. – Ладно, сказанного не воротишь.

– Федор, а что воевода делать должен, и где мой полк?

Федор остановился, внимательно на меня посмотрел и покрутил пальцем у виска.

– Ты не прикидываешься ли?

– Нет, я всерьез.

– Полк твой только на бумаге существует, а вот жалованье, как воевода, ты получать будешь. Случись война, полк твой в Коломне соберется. Это ополчение дворян местных с ратниками из небольших деревень и сел, в основном – государевы земли.

Федор прищурил глаз, припоминая:

– Если мне память не изменяет – тысячи полторы воинов, большинство пеших. Сила невеликая, но ведь и Москва не сразу строилась. Побудешь воеводой годика два, а ежели в боях себя проявишь – на повышение пойдешь. Приметил тебя государь – порадовал ты его.

Мы вышли из государева дворца и направились к площади за стеной Кремля, где нас ждала повозка.

Федор жестом пригласил меня сесть рядом.

– Поехали ко мне: по случаю моего возвращения пир небольшой будет, побратимов своих по братчине встретишь.

Доехали мы быстро – Федор имел хоромы недалеко от Кремля, почти в центре Москвы. Во Дворе уже толпились бояре, ожидаючи хозяина. Хоть и по приглашению явились, однако согласно этикету входить в дом в отсутствие хозяина – дурной тон.

Все радостно приветствовали Федора, обнимались со мной.

Сразу прошли в трапезную, столы в которой ломились от угощений.

Бояре скинули кафтаны да ферязи легкие, оставшись в портах да рубахах.

Снова вынесли братину, полную пива, и все по очереди испили для начала немного напитка. Зазвучали здравицы государю и Федору.

Когда все утолили голод и слегка захмелели, встал сам Кучецкой.

– Предлагаю заздравную побратиму нашему – вологодскому боярину Георгию Михайлову! Принимали мы его в братство наше недавно – полгода тому, однако же он успел сослужить службу государю, о которой говорить пока не могу – тайна сие, да жизнь мне спас умениями многими своими. Государь сам принимал его сегодня, жаловал воеводой сводного полка!

Все одобрительно зашумели, потянулись ко мне с чарками вина, норовили поцеловать, похлопать по плечам, пожать мне руку.

Выпили, закусили.

Федор поднялся снова.

– Государь за службу во благо государства наградил побратима нашего Георгия, а теперь я хочу его наградить. Не как Федор Кучецкой, а как стряпчий государев. Подарок мой – во дворе, а пока поднимем чаши, други, за братчину нашу!

Все дружно выпили и, не закусывая, ринулись во двор. Снедаемый любопытством, выбежал и я.

Ба! Во дворе двое холопов держали под уздцы вороного коня арабских коней. Все застыли в восхищении. Стоил такой жеребец, как весь мой удел. Дорогой подарок, и люб сердцу каждого мужчины. И когда только Федор успел?

Я расчувствовался, подошел к Федору и обнял его.

– Спасибо, Федор!

От волнения перехватило горло. Хотелось сказать еще – от сердца, от души, но слов не хватало.

Все снова направились в трапезную.

Поднялся князь Трубецкой.

– Предлагаю поднять чаши, дорогие мои побратимы, чтобы в трудный час каждый из нас пришел на помощь другому!

Все дружно, без команды, поднялись и осушили чаши.

– А что, не пойти ли нам в баню? – предложил кто‑то.

Предложение было принято, но я не пошел. Я хорошо помнил, чем все кончилось зимой – меня тогда везли на санях как беспомощную куклу.

После славного пира я крепко спал всю ночь и отлично выспался.

Утром с холопом первым делом я пошел в конюшню. Надо же было рассмотреть подарок Федора поближе. Конь был хорош – темнокожий, поджарый. Шкура лоснится, грива подстрижена.

Я посмотрел на своего вологодского коня, стоявшего в стойле чуть дальше. Грива нечесана, в хвосте – репья. Шкуру, правда, холопы уже вычесали щеткой. Мне стало немного стыдно. Конь накормлен и напоен – за этим я следил строго, но после дороги обиходить коня не было ни времени, ни сил.

Холоп восхищенно поцокал языком:

– Хорош конь, норовистый, правда. Когда уезжать будешь, боярин?

– Да сейчас и поеду. Вот только попрощаюсь с Федором.

– Приболевши хозяин, отлеживается после вчерашнего. Так я седлаю обоих коней?

– А что, на вороного седло разве тоже есть?

– А то как же! Седло богатое!

– Седлай, я скоро.

Я взбежал по ступенькам, постучал в комнату Федора. Услышав слабый ответ, зашел.

Федор лежал в постели, рядом на табуретке стоял огуречный рассол. Густо пахло перегаром. Выглядел Кучецкой неважно – глаза опухли, белки покраснели, одутловатое лицо выражало страдание.

– Федя, ты бы поберег себя, уж не мальчик – по столько пить.

– Последняя чарка лишней была, – согласно кивнул боярин.

– И предпоследняя – тоже.

– Ты чего пришел?

– Попрощаться. Подарок твой посмотрел. Восхищен! Спасибо тебе, я сам бы такого коня не купил.

– Пользуйся, заслужил. Может, еще на несколько дней останешься?

– Давно дома не был, по семье соскучился, да и вотчина пригляда требует.

– Тогда прощай! Думаю – свидимся еще не раз.

Мы пожали друг другу руки, и я вышел. Во дворе сел на своего коня, а подарок вел в поводу.

Выехав из Москвы, я прибавил ходу. Верст через десять, когда мой конь стал уставать, пересел на арабского скакуна. Седло было непривычным, луки седла – высокими, но сидеть удобно. Село обито красным бархатом, на луках – серебряные пластинки. Когда я рассмотрел седло повнимательнее, то понял, что стоит оно немалых денег. Щедр Федор!

Теперь мой конь шел в поводу.

Араб нес меня легко, проходя версту за верстой и не выказывая признаков усталости.

До вечера я преодолел верст сорок, чего никогда раньше мне не удавалось. И в самом Деле – хорош конь: вынослив, быстр. С характером только, что не по нему – мордой крутит, а то и за колено укусить пытается. Но, получив пару раз сапогом по морде, больше таких попыток уже не делал.

Добрался я на сей раз до Вологды быстро.

Домашние, понятное дело, обрадовались. А уж как я был рад обнять Лену и Васятку!

С удовольствием помылся в баньке после пыльной дороги и начал отъедаться на домашних харчах.

А потом – в вотчину. Слава богу, что здесь все было в порядке. Управляющий дело свое знал, и мое посещение только и свелось к тому, что я деньги забрал за работу мельницы да постоялого двора. Сбор урожая еще впереди, но все крестьяне были на полях – пропалывали репу и капусту.

На обратном пути из Смоляниново я подъехал к заброшенному колодцу, где в прошлом году я манускрипты сыскал. Наверное, пора и за продолжение раскопок подземелья браться, а то я все откладывал: дела не давали или зима препятствовала.

Решено – завтра и приступим, опыт уже есть. И не злато‑серебро меня привлекало, о котором мне дух поведал, вернее сказать – не столько оно – я же все‑таки не бессребреник, сколько сокрытая где‑то в камере подземелья Книга судеб.

Я собрал поутру дружинников и отобрал четверых во главе с Федькой‑занозой – из тех, кто язык за зубами держать может. Веревки и лопаты у нас еще с прошлого года были.

И началась работа – дружная, но пыльная и тяжелая. В основном копали дружинники, а чтобы работалось веселее, я им каждый день вечером вручал по серебряному рублю – деньги весомые.

После получения первых же денег парни шли копать с большей охотой. А как же – корова два рубля стоила. Или одеться и обуться можно было на торгу. Вот и старались мои помощники.

Я помнил слова привидения из тумана, возникающего после чтения заклинания из манускрипта, потому до камеры с золотом добрались быстро. Ценностей было не так уж много – набралось на четыре увесистых мешка, но уже одна эта находка оправдывала с лихвой все труды. Но меня золото и серебро как‑то не сильно волновали – я искал другое, более ценное сокровище.

И вот, когда рухнул последний камень старинной кладки в проломе стены подземелья, я отодвинул в сторону Федора, взял в руку светильник и полез в темноту. Пыль, паутина, мрак кромешный. Бр‑р‑р!

В центре небольшой камеры, на полусгнившем деревянном столе стоял сундучок, окованный медью. С бешено бьющимся сердцем я повернул ручку, откинул крышку сундучка и заглянул внутрь, поднеся светильник. Есть! На дне лежала большая старинная книга.

Я не стал ее доставать из сундучка, а тем более открывать. Преждевременное любопытство может обернуться мне боком: книга‑то непростая! Закрыл крышку сундучка и, взяв под мышку, вытащил его наружу, на свет божий.

– Все, парни, похоже – раскопки закончены! Думаю, ничего особо интересного здесь больше

нет! Даю каждому по два рубля за труды и старания!

– Ура! Слава боярину! – бурно возрадовались мои помощники.

По дороге в Вологду я бережно держал сундучок перед собой, а дружинники мои везли мешки с ценностями.

Дома ратники бережно отнесли мешки в мой кабинет и собрались во дворе, ожидая моих приказаний. Срочных дел на ближнее время не предвиделось, и я освободил их от службы до вечера и на весь следующий день – пусть отдохнут, заслужили. Кто‑то подался на торг, а Демьян поехал в родную деревню.

Подхватив сундучок, я быстро пошел к дому. Елена, зная мой характер, проводила меня понимающим взглядом, благоразумно не вмешиваясь в мои дела.

Я взбежал по ступенькам на второй этаж, неся перед собой заветный сундучок. Поставил его на стол, запер дверь и уселся в кресло. Волнение было велико – даже во рту пересохло. Очень хотелось не медля прочесть свой вердикт, но… я боялся. Страшно узнать свою судьбу, а еще страшнее – судьбу своих близких.

Наконец, я решился: отбросил крышку сундучка и взял в руки старинную, с пожелтевшими страницами, книгу. Руки тряслись, я не мог набраться решимости открыть ее и прочитать о себе. Потом взял себя в руки: чему быть – того не миновать!

Я уселся в кресло, перевернул обложку книги. Руки оказались в пыли. Да, давненько никто не открывал сей фолиант. Перелистал. Вот оно!

Строчки рукописных букв прыгали перед глазами. Так, «Юрий Котлов, будучи перенесен во времени…», и далее шли уже известные мне события. «… И заимев за заслуги обманом боярское звание…» Я покраснел. Но из песни слов не выкинешь, что было, то было. Что там дальше?

«… За заслуги в битве с крымскими татарами будет жалован княжеским званием, но ненадолго. Волею случая и судьбы будет перенесен в свое время…»

И это все? Я так стремился узнать свою судьбу, а тут – коротко, даже слишком лаконично.

Я перевернул страницу. «… Жена его невенчанная именем Елена покинет сей мир в возрасте сорока лет, умерев от чумы…»

Меня обдало жаром. Я опустил книгу, не в состоянии читать дальше. Это сколько же Елене сейчас? По‑моему – двадцать восемь. Или двадцать девять? Недолго осталось ей жить – чуть более десяти лет. А где я буду в это время? Черт! Не написано, когда я вернусь в свое время. Так! А избежать чумы можно? Хм, если было бы можно, наверное, в книге не было бы про смерть. Чувство жалости к Елене теснило грудь.

А с Васяткой что? Я еще перелистал страницы.

«… Сын его приемный, именем Василий, примет после отца княжеское звание, и славен будет сей муж подвигами ратными. Много деяний со‑ вершит, будет в опале при царе Иоанне Васильевиче, да возвысится потом. И умрет в своей постели от старости в окружении детей и внуков…»

Ну, хоть одно предсказание оптимистичное!

Я перелистал страницу – пусто, другую – опять пусто. Странно! Книга толстая, а заполнены три страницы всего. Никак не должно такого быть. А может, каждый видит в ней лишь то, что написано на роду только для него и для самых близких ему людей? А другие люди увидят иное, свое?

Я вскочил на ноги и стал возбужденно ходить по комнате. Тяжко знать свою судьбу и своих близких. Не стоило мне искать эту книгу. Будут теперь предсказания будущих горестей и неминуемой кончины в конце жизненного пути давить, подобно дамоклову мечу, нависавшему на конском волосе над главой древнегреческого героя во время пира… Правда, Дамоклу было еще хуже – ему не было дано знать, когда оборвется волос. Однако и ожидание грядущей опасности куда тягостнее ее самой…

Первой мыслью было: «Сжечь ее?» Нет, поспешное решение. Надо спокойно поразмыслить. А вот что я сделаю – подарю‑ка я ее настоятелю Савве. Про себя я уже все узнал, пусть теперь он сон потеряет… Слишком сильны впечатления.

Гляну‑ка я еще раз. Я открыл книгу вновь, но все страницы были девственно чисты. Да что за непонятки такие? Я перелистал еще раз – пусто! Исчезли буквы и слова, словно их и не было. Книга‑то действительно не простая!

Я положил книгу обратно в сундучок, оседлал коня и галопом помчался в Спасо‑Прилукский монастырь.

На стук в ворота открыл окошко знакомый монах.

– Не вызывал настоятель.

– Я сам, без вызова. Подарок настоятелю привез.

– Проходи тогда, дорогу знаешь.

Я прошел в палату к настоятелю и застал его коленопреклоненным перед иконой. Увидев меня, настоятель кивнул и, завершив молитву, встал.

– Здравствуй, Георгий! Неожиданно появление твое. Случилось чего?

– Случилось, отец Савва.

Я поставил сундучок на стол и вытащил из него книгу.

– Сегодня в подземелье нашел! Прочти, но помни – сможешь это сделать только единственный раз, – предупредил я настоятеля.

Настоятель взял книгу в руки, зачем‑то понюхал, поставил поближе свечи. Провел ладонью по обложке, открыл книгу и начал читать.

Лицо его по мере чтения менялось – сначала приняло удивленный вид, потом побледнело. Странно! Обычно лицо его остается невозмутимым и никакие чувства на нем не отражаются.

Настоятель захлопнул книгу, посидел, закрыв глаза. Видимо, то, что он прочел, сильно его потрясло.

Наконец, он открыл глаза, раскрыл книгу еще раз, стал листать – страницы были пусты.

Охрипшим враз голосом он спросил:

– Читал о себе?

– Да!

– Удивлен?

– Сильно!

– Вот и я немало. Оставишь книгу мне?

– Дарю. Страшно читать о себе и близких.

– Да, не каждый, прочитав о своей судьбе, останется в твердом разуме. Больше ничего в подземелье не было?

– Немного злата‑серебра, – ответил я, снова утаив до поры от Саввы наличие древнего манускрипта.

Настоятель помолчал.

– Книгу не иначе, как ангелы писали, под водительством Всевышнего.

– Не могу сказать, не знаю.

– Я знаю! – неожиданно рявкнул Савва. – Я не спрашивал, я утверждал.

– Прости невежество мое, святой отец, виноват.

– Да не виноват ты. Редкостную книгу мне доставил, хвалю. Но о том – молчок.

– А то ты меня не знаешь, настоятель!

– Людей хорошо знаю, потому и прошу. Ступай, устал я что‑то.

Я поклонился, настоятель осенил меня крестом, и я удалился.

Ехал домой уже в сумерках и размышлял. Нельзя ли как‑то обмануть судьбу? Получалось ли эхо у кого‑нибудь? Наверное – нет. И спросить не у кого, даже Савва не ответит на этот вопрос.

Лену жалко. Ну, хоть с Васяткой определилось. А вот как она! Останется одна, да еще и эпидемия чумы свалится.

В душе пусто, как после битвы. Сидишь, отходишь от сечи, и – никаких чувств. Нет радости ни от того, что в живых остался, ни от победы. Одна пустота и оглушение.

Но пройдет немного времени, и возвращаются запахи и краски мира, появляются чувства. Жизнь продолжается!

Теперь я знал главные вехи судеб – и своей, и своих близких. А полученное знание ко многому обязывает…

Мне стало легче. Я подъезжал к дому, к людям, ставшим мне дорогими в суровую эпоху правления великого князя Василия.

ГЛАВА V


Несколько дней я ходил под впечатлением от прочитанного в Книге судеб. Эх, простофиля, торопился прочитать, перескакивая с одной строчки на другую. А надо было читать медленно, вдумчиво. Хотя кто же знал, что текст можно прочитать только единожды, что затем я увижу только пустые страницы? Но сделанного не вернешь, чего теперь кручиниться?

Все валилось из рук, ничего не хотелось. Зря я так стремился прочесть свою судьбу. Теперь вот хожу как в воду опущенный.

От нечего делать решил разобрать золото‑ серебро, что до сих пор лежало в мешках. Как доставили их от колодца, ведущего в подземелье, так они и валялись у меня в кабинете.

Нехотя я вытащил мешки из угла, развязал тесемки, начал выкладывать на стол находки из подземелья. В первом мешке – чаши, ендовы, круглый серебряный поднос. Во втором – кольца, перстни, височные кольца, браслеты, шейные цепочки – все из золота. Оно уже потускнело от времени. А в третьем я увидел диковинную брошь из золота в виде ящерки, вместо глаза – зеленый камень. Яхонт или изумруд? В камнях драгоценных я разбирался плохо.

Я покрутил в руках занятную вещицу, полюбовался. Сделана она была мастерски – чувствовалась рука большого художника‑ювелира. Я потер украшение о штаны и посадил ящерицу на рукав рубахи. Солнечный луч на мгновение упал ей на глаз, и камень заструился отраженным зеленоватым светом. Как завороженный я любовался старинным украшением, ощущая, что мое настроение начинает понемногу улучшаться. Красота!

Я позвал Лену.

Открылась дверь, и Лена, не зная, чем я здесь занимался, обвела изумленным взглядом мешки и россыпь украшений на столе. Тут она заметила ящерку на моем рукаве, подошла ко мне и застыла в восхищении.

– Нравится? – улыбался я, довольный произведенным впечатлением.

– Ой, какая прелесть! Где взял?

– Это тебе подарок из глубины веков. Носи!

Ленка чуть не задушила меня в своих объятиях, покрывая лицо горячими поцелуями.

– А посуда откуда и чья?

– Теперь наша. Забирай и владей. А то, ежели гости высокие придут, а у нас и посуды дорогой нет.

– Как здорово! – восхищалась неизбалованная изыском и богатством Лена. Думаю, такое великолепие ей и прежде видеть не доводи‑ лось. – Сейчас кухарку кликну, вместе и перенесем посуду в трапезную. Там шкаф стоит, туда и поставлю.

Лена, напевая что‑то веселое, вихрем унеслась по лестнице вниз. Я смотрел вслед сияющей от счастья жене и радовался – не зря мы столько трудились впотьмах в ходах и камерах подземелья! И в очередной раз подивился превратностям судьбы: драгоценности эти были из того самого заброшенного колодца, который едва не стал моей могилой…

Я стал потрошить последний мешок. Здесь уже разное было – фибула для плаща, маленькая нательная иконка‑складень и прочая мелочь.

Я выбрал массивную золотую цепь довольно неплохой выделки и оттер ее до блеска. Затем вышел во двор и позвал Васятку, который занимался с воинами. Он подбежал – вспотевший, с горящими от азарта боевых занятий глазами.

– Звал, отче?

– Звал, сынок. Ну‑ка, примерь на себя. – И я протянул ему цепь.

Васятка – впрочем, какой он Васятка – парубок уже, стало быть – Василий, боярский сын, воткнул саблю острием в землю, принял от меня цепь и надел на шею.

– Ну, как?

– По‑моему, замечательно.

Нас обступили боевые холопы.

– О, с обновкой тебя! – поздравил Федька‑ заноза.

– Цепочка хороша, прямо – боярин, – восхищались ратники.

От слов таких Василий заулыбался, расцвел.

– Спасибо, отче. Это за что же подарок такой?

– За прилежание в занятиях воинских. Думаю, в следующий поход новиком со мной пойдешь, пора приучаться к боярской службе.

– Давно пора, вон другие ребята уж сходили по разу, а ты меня все не берешь.

– Сеча – не детская забава, и вороги тебе в бою скидку на молодость да неопытность делать не будут. Срубят буйную головушку и все. Потому и не брал, что считал – не готов ты.

Вмешался Федька‑заноза.

– Да он уже не хуже многих сабелькой владеет, из пищали стреляет, да и Демьян его из лука учит стрелы метко пускать. Думаю, он в бою не оплошает, коли не струсит.

Василий насупился:

– Это почему же я струшу?

Я похлопал его по плечу.

– Не обижайся. Трус человек или нет, можно сказать только после первого, а то и после второго боя. Федор уже давно со мной, делом доказал, что не трус, так же, как и другие ратники. Вот они все – не трусы, потому так говорить могут. Людей без страха не бывает, только один может всебе страх тот подавить, а другой – нет. А боятся перед боем все.

Василий кивнул и отошел в сторону. Ничего, молодо‑зелено, побывает в первом бою – сразу многое поймет.

Я поднялся к себе – старинной золотой и серебряной утвари на столе уже не было. Лена с кухаркой перенесли всю драгоценную посуду вниз. Для простого боярина это слишком шикарно – два пуда золотой и серебряной утвари. Достойно княжеского стола, а не боярского.

Маленькую икону‑складень с Георгием‑Победоносцем я решил оставить себе и носить в походах.

Постепенно тяжкое впечатление от прочитанного в Книге судеб как‑то само по себе растаяло, оставаясь где‑то подспудно в глубине сознания.

В трудах и заботах пролетел месяц.

В один из дней, как всегда неожиданно, в ворота постучал гонец:

– К воеводе!

Дружинники оседлали мне и Федору коней, и мы помчались к поместному воеводе Плещееву.

– Вот! Познакомься! – едва ответив на мое приветствие, ударил кулаком по столу воевода. – Гонец от государя прибыл, крымчаки на Русь двинулись, Одоев осадили.

– Били и еще побьем!

– Я не только об этом! Гонец указ государев привез о твоем назначении воеводой сводного полка. Так что отныне ты с дружиной не с поместным вологодским ополчением пойдешь. Ждут тебя в Коломне, можешь выступать. Поздравляю с повышением! Ты что, не рад?

– А чему радоваться, боярин, коли ратников своих только в Коломне первый раз и увижу? Каковы они в бою, кто знает?

– Тут я тебе не советчик, – развел руками Плещеев. – С Богом!

Я выбежал из управы, вскочил на коня, и мы с Федором понеслись домой.

Едва въехав во двор дома, я объявил сбор в боевой поход.

Мои ратники были уже приучены собираться быстро, и через час, ушедший в основном на сбор и укладку в переметные сумы продуктов, собрались во дворе, готовые выступить в поход.

Я отвел Федора в сторонку и попросил приглядывать за сыном и оберегать его, по мере возможности, в бою.

– Не волнуйся, боярин, буду смотреть в оба.

– На тебя вся надежда. У меня сводный полк под рукою будет, может так случиться, что и рядом не окажусь.

Лена стояла на крыльце, впервые провожая вместе с дружиной и Василия. Он держался от меня по правую руку.

Мы выехали со двора.

По дороге попадались небольшие отряды ратников, спешащих к местам сборов ополчения, а еще через день мы обогнали большую колонну конных из Мологи и Углича.

А через четыре дня мы объехали Москву с восточной стороны. К столице по всем дорогам стекались войска из ближних и дальних поместий. На дорогах пыль, суета – ни проехать, ни пройти.

С трудом добрались до Коломны. Здесь, на берегу Оки, на полях и лугах уже были развернуты воинские станы. Узнав у проходившего ратника, где располагаются воинские начальники, мы направились туда.

Около большого шатра стояло с десяток лошадей, и толпились рядовые воины.

Не без некоторой робости я вошел. За столом восседал князь Трубецкой, вокруг стояли бояре – все оружны.

Я громко поздоровался и назвался:

– Боярин вологодский Георгий Михайлов. Государевым указом воевода сводного полка.

Воеводы и помощники оторвались от дел и воззрились на меня.

– Наконец‑то, – выдохнул Трубецкой и подмигнул.

Мы с ним встречались на братчине у Федора Кучецкого. Приятно встретить среди множества незнакомых людей побратима.

Подозвав меня жестом к столу, Трубецкой с ходу обозначил мою задачу:

– Вот что, боярин, полк твой собирается у деревеньки Крюково, отсюда в двух верстах. Поезжай, принимай полк и бери бразды правления в свои руки, завтра прибудешь сюда за указаниями. Путь в деревню покажет мой гонец, он у палатки, Андреем зовут.

Я откланялся и вышел.

– Кто Андрей?

– Я! – ко мне подскочил шустрый сухощавый воин.

– Князь велел дорогу показать к деревне Крюково

– Будет исполнено, боярин!

Гонец лихо вскочил на лошадь и круто развернул ее на месте. Я уже был в седле, скомандовал своим воинам:

– За мной!

Мы двинулись за Андреем.

Через четверть часа были уже у деревеньки в три избы. Гонец Трубецкого тут же развернулся и умчался в главный стан.

Я смотрел на место сбора моего полка и поражался царившему здесь хаосу. На поле тут и там были в беспорядке расположены воинские становища. Скорее всего, отдельно друг от друга располагались ратники из разных селений.

Меня удивило, что нигде не было никаких дозорных и нас никто не остановил. В походах настолько расслабляться нельзя: если не выставить боевого охранения, враг, тем более такой мобильный, как крымчаки, может напасть внезапно и вырубить всех. Плохо!

Я остановился в центре поля.

– Здесь будет наша стоянка! Складывайте вещи, Федор, – распорядись, чтобы отвели коней, и кого‑нибудь выстави на их охрану.

Когда были сброшены переметные сумы и сняты седла, коней увели.

– Парни, теперь придется маленько побегать. Обойдите все стоянки и соберите ко мне старших. Я нынче воевода сводного полка.

Ратники мои разбежались исполнять приказание, а я тем временем приготовил чернила, перо и бумагу для записей.

Вскоре ко мне потянулись со всех стоянок старшие.

Я сообщил им, что назначен воеводой сводного полка и ратники поступают под мою команду.

Мне приходилось на ходу постигать науку формирования полка из прибывшего сюда ополчения. Вот где сгодился опыт походов на Псков и Смоленск! Я разложил роспись для сверки. Именно с этого и начинается формирование полка в месте сбора ратных людей.

Старшие по очереди представлялись и сообщали о своих людях, я делал отметки в списках, одновременно интересуясь численностью малых дружин, вооружением и наличием коней. Отмечая дворянских детей, я обнаружил и «нетей» – не все прибыли на место сбора. Ожидать иного не приходилось – это крупный недостаток любого ополчения. И в то же время организация единого войска на основе поместного ополчения позволила государю более успешно защищать Русь от врагов: разрозненные дружины отдельных княжеств не могли защитить города и деревни при набегах татар, более того – ослабляли себя в междоусобной борьбе.

Забота русского государя была многотрудной – сохранить последний оплот православия на вверенной ему земле. Она включала обязательную военную защиту всех подданных «православных христиан» от порабощения, борьбу с хищническими набегами татар, угонявших в полон тысячи жителей. Страшные следы опустошений я видел, когда с малой своей дружиной стоял в дозорах на засечной черте.

Суровая необходимость требовала объединить княжества в единое государство, создать крупное войско, обеспечить его всем необходимым. И государь нашел способ, как это сделать. Несогласных с Василием дворян ждала опала, земли их отбирались и раздавались верным государю дворянам и боярским детям. Но – при обязательном условии несения военной службы. Потому такие земли называли «поместьями» – по месту службы. Так возникло поместное ополчение, созываемое указом государя, когда возникала военная опасность – как ныне.

Численность войска быстро росла, и военное устройство Руси стало более организованным. Для учета ополчения потребовалось создать специальное учреждение – Разрядный приказ. Дьяки загодя стали готовить роспись полков войска – «разряд», от слова «разряжать», то есть расписывать, распределять ратных людей. В росписи указывалось место сбора ополчения, воеводы и помощники воевод, из каких поместий должны прибыть ратные люди, в каком количестве, и список такой росписи лежал сейчас передо мной.

Место сбора – под Коломной, главная оборонительная линия – по течению рек Оки и Угры. вдоль этой линии и к югу стояли города‑крепости Калуга, Зарайск, Тула. Что сейчас под Тулой? Слышал я от бояр – татары приступ готовят. В степи для них – раздолье. Всю землю русскую крепостями не обстроишь, потому Василий расселил здесь, к югу от окской линии «украинников» – казаков, приграничных жителей.

Пока шло накопление спешивших под Коломну служилых людей, главной задачей наших воевод, как я понимал, было не дать переправиться крымчакам на левый берег – ведь тогда открывалась прямая дорога на Москву. А вот соберется войско в кулак – ударит по татарам и погонит их за Дон и дальше – в Крым. «Береговая» служба на Оке, организованная государем, за эти годы стала ратной школой для воевод и простых воинов. Теперь пройти ее предстояло и мне.

Несмотря на то, что в переданной мне князем росписи уже были расписаны помощники воеводы, боевой порядок полка обычно отличался от намеченного дьяками, и теперь я должен был сам все проверить и принять решения.

И вот сейчас вокруг меня собирались старшие отрядов ратных людей. Из них мне предстояло найти самых опытных воинов и назначить трех‑ четырех помощников воеводы. В бою по моему сигналу они будут выполнять тактические задачи. При гибели воеводы помощник должен быть способен заменить его и управлять полком. Все ополчение мне придется разделить на несколько боеспособных отрядов конницы и пеших ратников и вверить их помощникам воеводы.

Когда я опросил последнего из подошедших и подвел итоги, они были неутешительны.

Рати моей набиралось восемьсот человек, из них конных – триста. Всего триста! Какая тут может быть мобильность? Да и вооружены слабенько. У пеших – копья, у меньшей части воинов есть еще сабли. Щиты, правда, есть у всех, зато кольчуг или жестких панцирей – почти ни у кого. Понятное дело – в бою я мог рассчитывать в основном на конных. У них и вооружение было получше. Сабли и щиты – у всех конных, у большей половины – кольчуги. Шлемы хоть и были у всех, но самых разных видов – с личиной и без.

Конные были в основном боярские из малоземельных, обедневших родов, да боярские дети. Насколько я понял, многие конники в сечах уже участвовали, боевой опыт имелся.

Пока считали, подтянулось еще несколько групп воинов, в основном – пеших. Пришли они запыленные, утомленные переходом. И то – за два‑три дня с вооружением и запасом продуктов им пришлось пройти по несколько десятков верст. Жалко мне их было, супротив конного крымчака, поднаторевшего в боях, им долго не продержаться – несколько минут всего.

Э‑хе‑хе! Моя задача пока неизвестна, но ведь завтра поставят. И при любом раскладе мне с полком надо будет противостоять злому, жестокому и опытному врагу, выполнить боевую задачу и при этом по возможности обойтись малой кровью со своей стороны.

А как это сделать, когда многие из пришедших ратников не участвовали в боях, не воевали строем? Придется их погонять, хоть и устали.

Я отпустил конных, оставив старших от них.

Подозвав старших и десятников от пеших, я объяснил им, что землячество – вещь хорошая, но не в бою. Сила пехоты – в дисциплине, монолитности строя, взаимопомощи.

Приказал старшим собрать своих пеших воинов и построиться в две шеренги. Господи, в две шеренги они строились полчаса, да и встали неровно.

Я прошел вдоль строя.

– Так, встали все в четыре шеренги, – громко скомандовал я.

Долго толкались, но встали.

– У кого копья короткие или сулицы, встать в первые ряды, у кого длинные – во второй и последующие ряды.

Исполнили, изрядно потолкавшись.

– Теперь каждый запомните соседа слева и справа, спереди и сзади.

Ратники стали вглядываться в соседей.

– Чтобы и впредь по моей команде так же становились. Теперь прикройтесь щитами!

Ратники прикрылись. Я прошел вдоль строя, поправил щиты у тех, кто держал их неправильно.

– Прикрывать щитами надо свой левый бок и правый бок товарища! Теперь всем – шаг вперед!

Строй неровно шагнул.

– Еще шаг!

Задние шеренги отставали.

– Так не пойдет. Когда вы вместе – вы сила, а одну шеренгу прорвать для татарина – раз плюнуть. Левое плечо вперед!

Что тут началось – полный разброд, прямо броуновское движение, а все потому, что большая часть пехотинцев путала правую и левую сторону.

Я оглянулся в сторону стоявших неподалеку старших от конных бояр и выбрал из них наиболее опытного, на мой взгляд – зрелого мужика лет тридцати пяти.

– Воинское дело знаешь ли? В сечах бывал?

– Уж приходилось, боярин, – сверкнув глазами, поклонился бывалый воин.

– Будешь моею правой рукой – помощником воеводы, конницей управлять будешь. А пока бери под свое командование пеших, учи их поворачивать строем влево и вправо и разворачиваться на месте. Разумеешь?

– Понял, воевода.

– Как звать‑то?

– Денисий.

– Командуй, Денисий.

Не теряя времени, я занялся осмотром конных ратников. Обошел конников, проверил самолично оружие у всех.

Так, в заботах, пролетел остаток дня. В сумерках прибежал Федька.

– Боярин, ты же весь день не емши. Кулеш Давно готов, дружина ждет.

Мы поели из одного котла, таская ложками варево по очереди.

Незаметно стемнело. Воины улеглись спать на войлочные попоны, положив под головы седла.

Утром я попросил Денисия продолжить занятия с пешими воинами, сам же в сопровождении Василия и Федьки направился в ставку.

Войск там заметно прибавилось, царила суматоха. Какие‑то воины строем уходили, новые воины подходили. Беготня, пыль, жарко.

Я вошел в шатер, доложился.

На этот раз вместе с моим побратимом, князем Трубецким, сидели князь Василий Семенович Одоевский, с коим я ходил в поход на Смоленск, и князь Иван Михайлович Воротынский.

– А, боярин, – узнал меня он. – Ты ноне воевода сводного полка, так?

– Так, – подтвердил я.

– Известно мне – воины под твоей рукой, прямо скажем, слабые.

– Пеших да необученных много, – посетовал я.

– Знаю, потому и задачу ставлю не из сложных. Карту понимаешь?

– Да, княже.

– Подойди к столу.

Князь развернул рисованную карту, довольно смешную на первый взгляд. Но сориентироваться по ней можно было.

Я нашел взглядом Коломну, деревушку Крюково.

– Пойдешь с полком сюда, – Одоевский ткнул пальцем. – Полагаю, не должны сюда крымчаки пойти – холмы там да речка, а татары ровную степь любят, где конница в полную силу развернуться может. Но совсем удара здесь не исключаю. Держись! Подмоги не будет. Большие силы там не пойдут, а с малыми и сам справиться должен. Тогда бой по собственному разумению учини. Если уж совсем туго будет – шли гонца. Все понял ли?

– Понял, князь.

– Определил помощников воеводы?

– Пока только – по коннице, Денисия помощником воеводы поставил. Он сейчас с пешцами занимается, не готовы они к сече. Вернусь – назначу остальных.

– Хорошо, – согласился Одоевский.

– А сколько людей тебя сюда сопровождало?

Я сказал, что двое.

Князь нахмурился.

– Твоему неразумению лишь наперво спускаю. Впредь с охранением прибывай, сам должен понимать – татары рыщут, а полк без управления, без воеводы – толпа.

Князь смягчился и встал, расправив плечи.

– А сейчас мы тебе будем знамя полковое передавать. Выделяю два десятка конников для охраны. Вернешься в полк – определи людей, которые неотлучно при нем будут – в походе и в бою. Где ты, там и знамя быть должно. Какой жестокой бы сеча ни была – сбереги его! Понял ли?

Меня обдала волна жара. Впредь я должен буду отвечать и за выполнение боевого задания, и за сбережение ратных людей, и за сохранение знамени, вверяемого мне от имени государя. Даже победа, но с утраченным стягом, омрачит государя – виновники в том подлежали наказанию. Готов ли я к этому?

Одоевский, видя мое смятение, помог мне справиться с охватившим меня волнением.

– Знаю, знаю о доблести и подвигах твоих на поле брани и верю в тебя, воевода Михайлов.

С этими словами князь сделал знак рукой, и вот в палатку воины внесли полковое знамя. Он бережно расправил полотнище.

Так близко мне еще не приходилось видеть боевой стяг. В центре большого полотнища – священный символ: православный – восьмиконечный крест о семи степенях» с подножием, по периметру – кайма. Древко завершалось навершием в виде креста.

– Сим священным знаменем по воле государя нашего, великого князя московского и всея Руси Василия Иоанновича жалуем полк твой для почета и как сборный знак во время сечи. Знамя – слава, честь и жизнь ратных людей! Храните верность боевой хоругви и не дайте на поругание ворогу. Оборонять до последней капли крови! Поручаю тебе, воевода, выбрать по нескольку добрых детей боярских, которые всегда у своего знамени обретаться будут и в бою даже до смерти не оставлять его, понеже весь полк при нем содержится. И того ради надлежит им клятву чинить! Возить знамя только в бою, а до бою в полке знамя возить знаменщикову человеку! Если же перед неприятелем уйдут они и знамя свое до последней капли крови оборонять не будут – оным шельмование будет, а когда поймаются – убиты будут.

Четкий торжественный голос князя Одоевского отдавался в моих висках, как набат.

– Да хранит вас Бог в смертном бою под этим священным хоругвием! Клянись, что верен государю и хоругви сей до смерти будешь!

Я подошел к полковому стягу, опустился на колено, перекрестился и поцеловал край полотнища.

– Клянусь оберегать знамя, не щадя самой жизни!

Я вышел из шатра и неожиданно наткнулся на боярина Плещеева.

– Ты уже здесь?

– Со вчерашнего дня, боярин.

– А мы только сегодня с ополчением подошли.

Мы пожелали друг другу удачи. Эх, был бы я сейчас в своем поместном ополчении – не пришлось бы бегать, натаскивая неопытных в ратном деле пеших воинов. Отвечать за себя да за проверенную дружину всегда проще.

Я поручил везти полковое знамя ждавшему меня Василию. Он гордо принял его, зардевшись от оказанного высокого доверия. В сопровождении Федора и выделенной князем охраны мы выехали в расположение моего полка в Крюково.

По дороге я раздумывал о наставлении князя. Знамена всегда воодушевляли воинов. Я вспоминал из курса истории Куликовскую битву. В день сражения, когда русское войско билось насмерть с ордой Мамая, в гуще страшной сечи развевалась хоругвь Дмитрия Донского. И этот стяг придавал русским воинам новые силы. Он как бы говорил: «Ваш полководец с вами, и с вами слава и сила родной земли!»

Издавна русские полки шли в бой с развернутым знаменем. Когда передний ряд дружинников врезался в строй ворога, скрежет железа, крики раненых, предсмертное ржание лошадей перекрывали команды военачальников. Но по реющему в самом пекле сражения знамени, по тому, где оно находилось, можно было определить, успешно ли идет бой. Его должны были видеть сражающиеся воины!

«Что дает силы, позволяет побороть страх идущим в атаку, на сабли и копья врага, русских воинов? Что защищали ратные люди великого князя и поместное ополчение в бесчисленной череде сражений, за что сражались, рисковали жизнью, терпели лишения, свершали подвиги?» – раздумывал я. И ответ на этот вопрос я находил в священных символах и образах русских – храмах, иконах, крестах, знаменах: брань воинская являла и продолжала брань духовную‑

Русские воины верили, что великий князь есть исполнитель воли небесной: «Бой – дело Божье. Что угодно государю, то угодно Господу, служба государю – Божья служба!» И главным орудием победы русских воинов был Животворящий Крест Господень на боевом стяге.

Я взглянул на Василия. Он вез полковую святыню к сотням взявших в руки оружие русских людей, которые, возможно, уже завтра пойдут под боевым знаменем защищать свою землю от пришедших убивать беспощадных врагов.

Добравшись до своего полка, собрал бояр.

– Вот знамя полковое, которое нам вверил по велению государя князь Василий Семенович Одоевский. Под ним мы будем сражаться, если нападет враг.

Я выбрал из детей боярских знаменщиков и они принесли клятву охранять его денно и нощно, не щадя живота своего.

Несколько молодых людей боярских определил для рассылки воеводских приказов. Пора выступать!

– Выдвигаемся к деревне Крюково. Сюда уже не вернемся, потому вещи свои забрать. Я буду во главе колонны, за мной – пешие, а затем уж – конница. Денисий, бери десяток верховых, отвечаешь за дозор. Троих вперед, версты на три, остальных – слева и справа.

– Понял, воевода, выступаем.

– С Богом!

Пешие собирались и строились долго, конные были уже готовы.

Наконец‑то выступили.

Колонна растянулась на полкилометра, и пыль от множества ног и копыт поднялась густым облаком, лезла в нос, забивала глаза и толстым слоем садилась на одежду. Но самое неприятное – она демаскировала нас, выдавала противнику наше движение, случись он быть невдалеке.

К вечеру мы добрались до деревеньки. Одно название, что деревенька – так, стоят три завалящих избенки.

На ночевку расположись возле нее.

Пока воины разводили костры, чтобы приготовить похлебку, я собрал бояр и выехал с ними на осмотр местности, или, говоря современным языком – на рекогносцировку.

Солнце уже садилось, но еще было видно окрестности.

Мы пересекли вброд небольшую безымянную речушку и остановились. Увиденное не вселяло надежд.

Перед нами расстилалась широкая – метров триста в ширину – лощина, постепенно, от реки, поднимающаяся вверх. С обеих сторон лощину подпирали два небольших холма, поросших редким кустарником.

– М‑да, – вздохнул один из бояр, по‑моему – Ковшов. – Если татары оттуда, – он показал рукой на лощину, – пойдут, да под уклончик разгонятся – не остановить их будет. Пеших сомнут просто.

Все удрученно молчали. Воины они были уже тертые и понимали, что позиция не из лучших.

– Зато и преимущество есть, – подал голос молодой боярин. – Холмы по бокам – не любят их татары. Их удел – степь. Чтобы скорость набрать да перед ударом стрелами закидать. По крайней мере, с боков не обойдут.

– Это ты верно подметил. А уж как не дать им ударить в лоб, наша забота. Думать будем.

– А чего думать? Предлагаю пешцев в две шеренги поставить поперек лощины. Татары ударят, замешкаются, пока прорываться станут – тут нам самое время и ударить конными, в сечу их втянуть.

– Э, не сдюжат ратники! Неопытные! – зашумели остальные, перебивая друг друга.

– У меня только пешие холопы, – сокрушенно заметил один из бояр. – Все ведь полягут, где новых брать?

– Предложи лучше!

– Стоп! Не будем спорить! – вмешался я. – Сейчас возвращаемся, едим и отдыхаем. А завтра с утречка встречаемся здесь, на этом же месте. Кто чего придумает, чтобы выстоять удалось – тому от выживших почет и уважение, да игосударь, думаю, не обойдет щедротами. Так что – думайте, бояре.

Утром, едва поели кулеш, я вскочил на коня ипереправился через речку. Почти сразу же подтянулись остальные.

Перед сражением важно было на общем совете – «помычке», обсудить расположение позиций полка и замысел боя.

По традиции начать обсуждение дислокации полка я предложил самым молодым боярам. Румяный и безбородый – почти юноша, боярин из‑под Владимира, предложил выкопать поперек лощины ров.

– Ну что же, предложение твое серьезное, но пока невыполнимое. Представь, сколько лопат надо, да и ратники перед боем выдохнутся.

Второй заявил, что нужна поддержка пушкарей.

– Уже лучше, – подытожил я. – Только дай совет – где пушки взять?

Боярин стушевался.

Дошла очередь до старших.

– Я вот что думаю, – заявил Денисий, – не гоже пешцев под удар конницы подставлять. Надо их на склоны холмов поставить. Как мы сшибемся, пусть стрелы мечут издали да сулицы кидают, а потом уж с двух сторон – с холмов – и навалятся. Когда у конного скорости нет, двое пешцев его копьями одолеют.

– Верно мыслишь, Денисий. Только если мы на себя удар в лоб примем, мало кто уцелеет. Еще предложения есть?

Все молча переглядывались. Я продолжил:

– Думаю вот что, бояре. Надо проволоки железной купить да на кольях поперек лощины ее натянуть. Трава высокая, проволоки видно не будет. И сделать несколько рядов такого заграждения. Татары на ходу ее не узрят, кони падать начнут, задние на упавших налетят – свалка получится, и тогда уже силы таранной у конницы не будет. Вот тут‑то самое времечко по ним и ударить. Конники спереди, пешцы – с флангов. И стоять твердо! Коли побежит кто – сам зарублю! За нами войск нет. Вся Русь с надеждой на нас смотрит. Внушите это своим воинам. Отцы и деды наши татар бивали – думаю, слышали все о Куликовом поле. Так и нам стоять должно, для нас эта лощина – наше Куликово поле.

Я замолчал. Все обдумывали услышанное.

– А где проволоку‑то железную брать? Нету у нас!

– Купим! – заявил я твердо. – Подводы есть?

– Есть! – нестройно ответили бояре.

– Отрядите воинов с подводами в Коломну, и пусть скупят всю проволоку, что найдут – вот деньги.

Я достал из поясного кошеля серебро и отдал Денисию.

– На тебя полагаюсь!

Денисий ускакал.

– Остальным конным копья готовить. Проволоку привезут – покажу, где вбивать. Пешим – на холмы. Укрыться за кустами, лопухов нарвать, травой прикрыться – чтобы татары вас сразу не разглядели. А по сигналу моему – с холмов в атаку броситься. Вестимо – с холма бежать с оружием легче, чем в гору.

– Какой сигнал будет? Не проглядеть бы!

– Как татары падать начнут да наши конные в атаку пойдут, слушайте внимательно. Как рев раздастся – то и будет сигналом.

– Это труба, что ли, такая, навроде охотничьей?

– Ага. Теперь – за работу. На холмах деревья не рубить, а то татары углядят пеньки свежие. Рубите за рекой, где деревня.

Все разъехались. Я же въехал на холм и огляделся.

Вдали виднелся лес, в нем – широкая просека. Если татары в этом месте захотят ударить, сначала через просеку им проехать надо, потом построиться развернутым фронтом для атаки. На это не менее получаса, а то и поболе уйдет. Для нас – выигрыш во времени. Надо дозорных сюда поставить, пусть поглядывают.

Я спустился вниз, переехал через реку и отдал распоряжение выставить дозор на вершине холма.

Нашел в расположении лагеря молодого боярского сына Евлампия.

– Назначаю тебя помощником воеводы – будешь отвечать за лагерь и обоз. Выставь охранение стана и готовь ему смены. Если же основные силы полка примут бой за рекой – будь готов принять отвод конницы и пешцев.

Предусмотреть «отвод», то есть организованно собираться и отступить, было важно, чтобы сберечь ратников. А наличие за спиной надлежащим образом устроенного «обоза» благоприятно влияло на моральное состояние конницы перед боем.

Я выделил Евлампию пеших воинов и конных ратников – для связи со мной.

Воинский стан жил своей жизнью – тесали колья, чистили и точили оружие, драили песком и смазывали конопляным маслом кольчуги – так, что они сверкали, словно серебряные. Несколько человек кашеварили у костров. Почти привычная жизнь ратника в походе, но чувствовалось во всем напряжение. Всех тяготила неизвестность. Для воина держать оружие в руках – не обязанность, а почетный долг. Только судьба, жребий решит – кому пасть на поле брани, кому быть раненым, кому стать калекой безруким или безногим, а кто цел останется, пройдя самое пекло сечи.

Меня беспокоил мой полк – все‑таки государь облек высоким доверием в первый раз, и не хотелось ударить в грязь лицом. А пуще того – и побить крымчаков хотелось и людей своих сохранить. Хоть и велика Русь, а со всех сторон окружена соседями злобными, желающими оторвать земли кусок или пограбить, в полон взять, причем угоняли самых молодых – будущее страны.

Далеко за полдень вернулись подводы, тяжело груженные проволокой.

– Всю проволоку на торгу скупили, боярин‑ воевода! И даже в сельских кузницах по дороге Докупали, – похвастался десятник, – денег едва хватило.

– Показывай!

Десятник провел меня к подводам. На каждой лежали мотки проволоки.

– Слышь, боярин, на торгу да в мастерских удивляются – зачем, мол, проволока ратникам понадобилась. Да я не сказывал – понимаю, что тайна сие, татары случаем прознать могут.

Я объявил для конников общий сбор.

Все отправились за реку – в лощину, туда же погнали и подводы с проволокой.

Перво‑наперво – разметить надо было, где натягивать проволоку.

Мы с боярами встали в центре лощины. Я хотел выслушать их суждения. Большинство сходилось во мнении, что ряды проволочные надо делать в центре, поперек лощины.

Мы посудили, порядили, но в итоге все пришли к одному – ставить их надо ближе к нашим позициям, но не далее чем шагов на сто пятьдесят от наших конников. Пусть конная лава успеет набрать скорость под уклон и сойти в лощину, – тем сильнее окажется завал. Коли заграждения вынести далеко, крымчаки успеют вскочить на уцелевших коней. Ход, конечно, потеряют, но оправиться время будет. А если поближе к нашей коннице – только начнется свалка, мы тут как тут.

– Эх, хорошо бы сулиц побольше – подскакали, метнули. Если каждый конник хоть по одной сулице метнет, татарская конница заметно поредеет, – заметил Денисий.

… – А что, предложение дельное. Сколько их у нас в обозе?

– Да десятка три, не более.

– Плохо.

Сулица – короткое легкое копьецо длиной от метра до полутора, предназначенное для метания по боевым порядкам противника. Весит оно немного, древко можно в лесу срубить, а вот где железный наконечник взять?

Я повернулся к Денисию.

– Пока мы с проволокой возиться будем, отправь свой десяток по кузницам сельским, да в Коломну. Хоть сколько‑то да привезут железных наконечников. Сейчас каждая сулица потребна.

Я снова расстегнул кошель и отсыпал Денисию денег.

Денисий ускакал.

Я же с боярами поехал вдоль лощины и каждому из них показал, где его воины должны ставить проволочный ряд. По моему мнению, ряды проволоки должны отстоять друг от друга не более метра‑полутора. Если кто и сможет проскочить над одним рядом, обязательно наткнется на следующий.

Работа закипела. Колья забивали обухом топора, кои были у каждого воина. А уж топором почти каждый русский мужик владел, как ложкой.

Стоп! Я подозвал бояр и показал им, что

здесь непорядок – колья вбиты слишком близко

к холмам. Надо между рядами проволоки и холмами оставить свободное место, метров по пятьдесят, причем – с обеих сторон. Случись нашей коннице в обхват идти, для окружения – должен быть свободный безопасный проход для маневра.

Колья перенесли, затем стали натягивать проволоку. Высоко натянуть – видна будет, низко – конские копыта над ней пройдут и ее не зацепят. Кстати, надо учесть – с какой стороны солнце лощину освещает? Вроде мелочь, а блеснет проволока на солнце, и – пиши пропало. Фу, с утра солнце слева от лощины, после полудня – справа. Это хорошо, солнечные лучи вдоль проволоки идти будут.

До вечера всю проволоку натянули. Я прошел вдоль проволочных рядов и остался доволен увиденным.

– Воины! Осмотрите сами и запомните, где преграда. Коли случится в обход идти – у холмов место свободное, проходы оставлены. В лоб не рискуйте – кони ноги сломают, а вы шеи свернете!

Ратники засмеялись.

– Коли мы сами делали, боярин, так ужель забудем? Нешто поможет? Во скольких походах были, этакой хитрости не видывали.

– Боярин‑воевода, а после сечи железо‑то снять можно?

– Живы останетесь – можно. А лучше железо с убитых вами крымчаков снять. Богаче трофей будет.

Ратники засмеялись снова.

Хорошо, когда руки да головы совместной работой заняты, дух это поднимает. Тем более когда рядовые ратники видят, что бояре не вино хлещут, а о деле пекутся. Хуже всего, когда люди бездельем маются – мысли дурные да черные в голову лезут.

Денисий со своим десятком вернулся уже затемно. Они привезли с полсотни готовых сулиц да столько же наконечников. Я распорядился сразу раздать конным доставленные сулицы, а к наконечникам с утра древки делать.

Ко мне подошел Федька‑заноза.

– Боярин, ты бы поел. Как утром кулеша отведал, так весь день в седле и провел.

А ведь и верно. За заботами и о еде забыл.

Я подошел к своему десятку. Все сидели у костра и бодро стучали ложками, уплетая кашу из общего котла. Мне отложили в отдельную миску. Приятно – не забыли обо мне.

Рядом с воинами, ничем от них не отличаясь, сидел сын Василий. Надо бы ему внимания побольше уделить, да времени на это за заботами не остается. После прочтения Книги судеб я как‑то не беспокоился о своей и его жизни. Ведь писано же было – наследником и княжичем станет. О! До меня только сейчас дошло! Ведь ноне я боярин, а если сын будет княжичем, то, стало быть – и я князем! Писано же было – княжичем! Сыном князя, надо понимать! Хо, повоюем еще!

Я дал указания сотникам выставить боевое °хранение и, пожелав всем спокойной ночи, улегся на попону рядом со своим десятком. Долго не мог уснуть, мысленно перебирал варианты боя – все ли предусмотрел, не упустил ли чего? Ведь если ошибся где‑то, не предусмотрел чего‑ либо – те воины, что спят сейчас рядом со мной в воинском стане, жизнями своими за это заплатят. Да и, честно говоря, не хотелось осрамиться с доверенным мне полком в первом же бою. Потом – через года даже, при упоминании фамилии Михайлова все будут спрашивать:

– Это какой Михайлов? Не тот ли, что полк бесславно положил?

Нет, такой славы мне не надобно! С тем я и уснул.

После завтрака конники принялись рубить деревца с прямыми стволами для сулиц, а я повел пешцев на холмы. Разделил их надвое и назначил бояр командирами каждой половины.

– Займите холмы и укройтесь, чтобы вас не было видно из лощины, – дал я указания старшим.

Ратники разбрелись по холмам. Какое там – «укройтесь»! Никто даже за куст спрятаться не смог. Торчали, как три тополя на Плющихе из известного фильма.

Я сделал боярам внушение, и через полчаса картина изменилась. Кто‑то за кустики прилег, кто‑то нарвал травы и зацепил ее за кольчуги, кто‑то – воткнул в шлемы. Уже лучше. С первого взгляда, мельком, не сразу и поймешь – есть ли на склонах ратники и сколько их. Это мне и надобно.

Я собрал ратников в лощине.

– Перед боем постарайтесь укрыться еще лучше, чем сегодня. Чем позже татары вас заметят, тем больше шансов, что они попадут в ловушку, и вы тогда уцелеете.

– Это почему же?

– Стрелы метать не будут, ужель не понятно? Стрелами в цель попадать они мастера. А уж когда татары падать начнут, попав на проволоку, тут вы сигнала дождитесь – и вперед. Татарин страшен, когда он на лошади, да еще когда их много. А как с коня упал – бей его саблей, коли копьем. Убил своего врага – помоги товарищу рядом. Одолеем ворога, я уверен! С такими‑то молодцами – да струсить? Не бывать этому! А сейчас есть – и отдыхать.

Я добивался от воинов, чтобы они внимательно следили и понимали в пылу сражения мои сигналы – «ясаки» – звуком трубы, знаменем.

Вечер прошел спокойно. У костров раздавались шутки, смех. Надо поддерживать у ратников боевой дух – унылый и удрученный воин уже проиграл.

А утром примчался посыльный.

– Татары недалеко – в одном дневном переходе. Князь приказал дозоры усилить. Сколько идет их – неведомо, но пыли много: сколько глаз хватает, везде пыль.

Гонец ускакал.

Много пыли – много воинов. Устоять бы. По спине пробежал холодок.

Я собрал бояр, сообщил новости. Огорчились бояре – ведь каждый в душе лелеял надежду, что пронесет – повернут крымчаки на Литву, как уже не раз бывало. Но не пронесло. По нашей земле идут крымчаки, и, знать, не одно селение уже сожжено и малочисленные городки разорены.

– Высылаю конный дозор, пусть уйдут верст на десять, упредят. А в дозор пойдешь ты со своими ратниками, – я показал рукой на молодого боярина, что первым высказывался на совете.

– Так у меня всего трое конных!

– Я тебя не с ордой воевать посылаю! Гляди в оба, не спи. Верный признак татарской конницы – пыль столбом на горизонте. Как увидишь – приближаются татары, так сразу сюда с докладом и скачи.

– Понял, воевода, исполняю!

– Остальным надеть брони, у кого есть, и коней с пастбища привести – пусть рядом будут. Пока стоять у реки, но не переходить.

Все разбежались по своим десяткам.

В ожидании дальнейшего развития событий мы простояли полдня, а в полдень примчались дозорные.

– Самих татар не видели, но пыли много, а землю послушали – аж дрожит, знать – немалая рать идет.

– Далеко‑ли?

– Верст десять, да похоже – не на нас идут – вправо уходят.

Я приказал всем вернуться к месту отдыха, оставив лишь дозорных.

Татары сперва, как у них заведено, вышлют разведку – с полсотни всадников. Те выведают расположение наших войск, стрелы покидают и – галопом назад. А уж остальных надо с утра ждать, кони за ночь отдохнут после большого перехода. Вот и мне не стоит людей в напряжении держать. Как появятся их передовые дозоры, так жди вскорости и основные силы. А пока – отдыхать.

Я поел со своим десятком и, несмотря на день, поспал.

Ночь тоже прошла без происшествий.

Утром я снова выслал дозор, определив в него десяток Денисия. Он воин опытный, не в одной сече был – не проглядит врага.

И только мы позавтракали, как прискакал воин из его десятка.

– Татары!

Мы всполошились. Я объявил сбор, все помчались к коням, стали подтягивать подпругу. Несмотря на то, что мы ждали этого известия, но прозвучало оно неожиданно.

– Где татары, сколько их?

– С полсотни, боярин велел передать, не иначе – передовой дозор.

– Сам‑то боярин где?

– Татары стрелы метать стали, он их – в сабли, и отогнал маленько.

– Скачи назад, передай – пусть не увлекается, а то не заметит, как в ловушку попадет: татары – народ коварный.

Посыльный умчался.

Я оглядел уже готовых воинов. Пешцы собрались быстро, конники седлали лошадей из пригнанного табуна.

– Все готовы? Каждый – на свое место. Выступаем! Евлампий, следи за сигналами моими и будь готов принять отвод! Знаменная группа – за мной!

Через пять минут конники пересекли вброд неглубокую речушку и растянулись фронтом поперек лощины.

Через полчаса пешие заняли места на склонах холмов.

Вскоре у места слияния двух холмов, в верхней части лощины, появились всадники.

– Наши, дозор возвращается! – разглядел кто‑то.

Всадники гнали лошадей быстро, несколько минут – и Денисий уже докладывал:

– Татары близко – версты три! Тысяча!

– Как вы посчитать успели? – изумился я.

– А чего их считать? Там впереди мурза ихний – доспехи начищены, блестят. Рядом с ним воин бунчук зеленый несет.

– И что?

– Бунчук‑то один, стало быть, всадников – тысяча.

М‑да, немного опростоволосился я, подзабыл про бунчуки у крымских татар.

– Мыслю – в бой сразу ринутся, заводных коней при них нету.

Это уже серьезно. Татары в походе запасных, или, проще говоря – заводных коней в поводу за собой ведут. Прямо на ходу пересаживаются, не сбавляя темпа. А когда в сечу идут – заводных в отдельный табун собирают.

Ценные сведения Денисий доложил.

– За зоркость твою и сведения ценные благодарю!

Я еще раз окинул взором конницу. Пешцы засели на склонах холмов и замаскировались. Всадники стояли поперек лощины в ста метрах от реки плотным строем. Маловато нас против тысячи опытных вояк, маловато. В душе шевельнулся страх. Не за себя, нет – за полк. Удастся ли удержать врага, а если и удастся, то какой кровью?

Наверху лощины показались первые татарские всадники. Они постояли и исчезли. А немного погодя вся седловина между холмами почернела – ее заполнили татары. Было их много, слишком много.

Впереди на скакуне гарцевал мурза. На его груди уже можно было разглядеть доспехи, из‑ под которых видны полы расшитого халата. В руке сабелька поблескивает.

Вот мурза оценил обстановку, счел, видимо, что мы не представляем серьезной угрозы, взмахнул саблей и что‑то прокричал. Татарская конница перестроилась для атаки и стала медленно разгоняться, ускоряясь вниз по склону лощины. От топота множества копыт дрожала земля.

В животе стало пусто, как бывало у меня перед сечей. Мои всадники стояли неподвижно, глядя на приближающегося врага, и ждали моего сигнала. Вот уже различимы лица, раскрытые в крике рты.

– А… а… а… – накатывался татарский боевой клич «Алла!».

Бояре стали переглядываться. Неуж татары благополучно миновали наши проволочные заграждения?

Ан нет! Милостив русский Бог!

Первая шеренга всадников как будто споткнулась – падали, переворачиваясь через голову, кони, своими тушами ломая кости всадникам. Задние налетали на упавших и падали сами. Над полем брани стоял крик раненых и покалеченных, конское ржание. Пора!

Я взмахнул саблей, привстав на стременах:

– Трубач! Сигнал к атаке!! С Богом! Вперед!

Всадники хлестнули коней, и мы начали разбег. За полсотни метров до проволоки я показал саблей вправо и влево, и всадники разделились, устремившись к проходам. Через мгновение первые бойцы уже метали во врага сулицы.

Ответные действия русских были очень неожиданны для татар. Вначале их таранный удар был смят нашим проволочным заграждением, потом внесли свою лепту сулицы, лишив жизни многих врагов – почти каждая сулица нашла цель.

Татары сбились в плотную массу, не понимая, что произошло впереди. Они увидели наших ратников, обходящих их с обеих сторон.

Теперь закипела сеча на саблях. Звон стоял, как в кузнице. Только к звону этому добавились крики, стоны, ржание. Дрались даже лошади – кусали за ноги всадников, вставали на дыбы, били передними копытами низкорослых, мохнатых и, в общем, неказистых, но выносливых татарских лошадей.

Я оглянулся. За мной развевалась священная хоругвь, вдохновляя воинов на смертный бой с погаными, умножая силы. Знаменщики следили за моими сигналами, готовые в любой момент подхватить знамя, если кто‑нибудь из них будет ранен или убит.

Пора и пешцев в бой вводить: татары немного пришли в себя и пытались пробиться вперед, к речке – через раненых и трупы своих же воинов.

Я привстал на стременах и заорал. Крик ли это был, звериный рык, рев? От оглушительного, парализующего звука присели на задние ноги кони – и татарские, и наши, запрядали ушами. Бой на мгновение остановился, все пытались понять – что это такое? Однако со склонов холмов поднялись и бегом вниз ринулись пешцы. Было их много, они с ходу били остолбеневших крымчаков копьями и рубили боевыми топорами.

Теперь бой кипел по всей лощине. Эх, были бы еще силы – с тылу бы теперь ударить татар, Да нечем!

Из дерущейся массы донесся звук пистолетного выстрела, затем – еще один! Мать твою! Да ведь пистолеты были только у моей десятки да у нескольких бояр.

Я ринулся на звук выстрелов. Там ведь Василий, сын мой должен быть!

Навстречу мне из сечи вынесся татарин с перекошенным лицом и саблей в поднятой руке. Я выхватил из‑за пояса пистолет и с пяти шагов успел выстрелить ему в лицо. Он упал, а я сунул пистолет за пояс и выхватил саблю.

Вот кто‑то яростно рубится спиной ко мне. А халат‑то то на нем – татарский, и шлем не наш. Не раздумывая, я рубанул его поперек спины.

Рядом на молодого ратника наседали двое татар, и мне было ясно, что долго он не продержится. Ближайшего ко мне татарина я ударил сбоку – прямо в подмышку, достав до сердца. Фонтаном ударила кровь, рукоять сабли стала липкой, скользкой. Второго кончиком сабли в лицо успел достать молодой ратник.

Да где же мой десяток? По‑моему – вон там, впереди. Только попробуй пробейся к нему, когда все вперемешку – и русские, и татары.

Я пробивался вперед, когда на меня накинулись сразу трое крымчаков. От злости или гнева я, не владея собой, выбросил вперед левую руку, и в татар полетел клубок огня. Вспыхнули сразу все – и кони, и люди. Жуткий вой и лошадиное ржание на миг перекрыли звуки боя. От горящей троицы все бросились врассыпную – никто не понял, от чего они загорелись, а все непонятное пугает.

Вот и мой десяток. Почти все целы – некоторые в крови, но не понять – сами ранены или чужая кровь на них. И Василий цел – саблей орудует.

Я врубился в сечу, нанося удары направо и налево и постепенно приближаясь к сыну. За мной следовали знаменщики в плотном окружении конных воинов.

Рядом с моим сыном – чуть позади его, прикрывая ему спину, яростно работал саблей Федька‑заноза.

С земли кинулся на меня с ножом татарин. Лошадь свою он уже где‑то потерял в сече. Я успел выставить саблю вперед, и крымчак сам наткнулся на нее.

Оглядеть бы сейчас поле боя, да как выбраться из сечи? По большому счету управлять боем я уже никак не мог. Бой разбился на схватки отдельных людей или групп. Со всех сторон – лязг железа, стоны, крики, ржание и – страшный мат.

Я подскакал к Василию и помог ему: зайдя справа, после короткого поединка отрубил крымчаку руку, а потом и добил его.

Расправившись с крымчаком, я стал пробиваться к месту, где стояли проволочные заграждения. В самом начале татарской атаки там, в первых рядах, скакал мурза. В числе первых он и упал. Надо увидеть, что с ним. Живой полководец – как знамя, вокруг него образуется ядро схватки, он вдохновляет на битву остальных воинов. И пока он жив, татары будут биться до последнего. Если мурза погиб, татарские воины могут дрогнуть.

Около груды тел у заграждений никто не сражался – некому было. Тяжело понять в сплетении конских и людских тел, этом окровавленном месиве – кто есть кто. Вот вроде халат цветной шелковый виден.

Я соскочил с лошади, стал растаскивать мертвые тела. Точно – мурза! Мертв уже: глаза остекленели, голова неестественно вывернута – видно, сломал его при падении.

Я окликнул пробегавшего пешца. Мы вытащили тело мурзы, перекинули его через седло моей лошади и под уздцы повели лошадь на склон холма.

Бой еще продолжался, но уже было видно, что перевес на нашей стороне. Меня поразил воин, сражающийся невдалеке. В кольчуге и шлеме, без щита, он двумя руками держал огромный топор‑клевец и с легкостью крутил его перед собой, нанося смертельные удары направо и налево. Татары отступали перед ним. Что может легкая сабля против тяжелого боевого топора?

Мы с ратником сняли с седла тело мурзы и поставили его на землю, придерживая с обеих сторон. Я заорал во все горло:

– Эй, нехристи, вот ваш мертвый мурза! Вы проиграли. Бросайте оружие и сдавайтесь на милость государя!

За мной гордо развевался полковой стяг, поддерживая дух уставших в жестокой сече бойцов.

Бой на мгновение стих, а потом возобновился снова. Но не было уже того остервенения, с которым до этого момента бились бойцы с обеих сторон. Наши яростно наседали, а татары, деморализованные зрелищем убитого мурзы и русского стяга на склоне холма, лишь отбивались. Но и сдаваться пока никто из них не хотел.

И все‑таки они дрогнули. Из задних рядов вырвался татарин на лошади и рванулся вверх по лощине. Эх, сейчас хотя бы десяток наших конных наверху – никто бы из них не ушел. А бегство с поля боя – как лавина в горах: сорвался маленький камешек со склона, и вот уже целый поток камней несется вниз, сметая все на своем пути. Так и сейчас – бежал с поля боя один, за ним – второй, а потом и – многие. В панике татары старались поскорее покинуть это страшное место – ускакать или убежать. Но этих догоняли мои пешцы – кололи копьями, рубили саблями.

Бой почти прекратился, оставались отдельные очажки сопротивления, которые вскоре были подавлены русскими ратниками. Разгром был полный, удалось уйти не более чем сотне татар.

Я перевел дух. Победа! Первая в моей жизни победа во главе полка!

Шум боя стих.

Я стоял на склоне холма, рядом валялось тело мурзы. Поставив на него ногу, я вскинул руку и заорал:

– Победа! Мы одолели их!

В ответ раздался восторженный рев: ратники били саблями по щитам, грохот стоял невероятный.

Я подал сигнал трубачу – играть сбор у знамени. Ко мне начали стекаться воины.

Первыми подскочили ратники моего десятка, стащили с коня и стали подкидывать.

– Отпустите, чертяки, уроните, – увещевал я их – все‑таки во мне сто килограммов, да железа пуд, как не более.

Наконец, меня опустили на землю. Я снова взобрался на коня.

– Своих раненых перевязать, татар – добить, оружие и прочие трофеи – собрать. Для трофеев подгоните сюда подводы.

Ратники, опьяненные победой, ринулись собирать трофеи, попутно добивая раненых татар.

– Своих раненых перевязать в первую очередь! – надрывал я глотку.

Меня услышали, снесли раненых к реке и умело перевязали – чай, опыт у многих имелся.

Бойцы собрали трофеи, коих набралось на три подводы.

Я созвал бояр.

– Други мои! От всего сердца благодарность вам всем и ратникам вашим выражаю. Не подвели вы государя и воеводу своего. Низкий вам всем поклон.

Я отвесил им земной поклон, бояре тоже склонили головы.

– Однако же я должен вам сказать, что за стол пиршественный садиться рано! Не похоронены еще товарищи наши, кои жизнью своей остановили недруга. Всем, за исключением дозора, собрать тела павших воинов наших и снести на холм. Там мы их и похороним по‑христиански – в братской могиле. Вместе воевали, пусть вместе и упокоятся.

Я выделил воинов в конный дозор, который встал на холмах.

Мы сняли оружие и доспехи. Все без исключения сносили тела убитых русских воинов на холм. Когда последний погибший был поднят на вершину, воины стали рыть общую могилу. Мы же с боярами пересчитали павших героев – их оказалось сто тридцать два. Бояре опознавали своих погибших, а я отыскивал на бумаге фамилию и делал отметку.

Когда эта скорбная работа была завершена, все спустились вниз, в лощину, и стали считать убитых татар. Хоронить их мы не собирались. Хищниками, волками они пришли на нашу землю, вот пусть другие хищники – волки, росомахи – воронье наконец – обглодают их кости.

Крымчаков оказалось семьсот пятьдесят. «Ого!» – удивился я, и за мной – все бояре. Соотношение разительное. Оно могло быть и не в нашу пользу, кабы не наши хитрости с проволочным заграждением да с пешцами на холмах.

Мы вернулись к месту последнего упокоения павших русских воинов. Я приказал товарищам воеводы выстроить ратных людей для прощания с погибшими. Знаменщики наклонили полковое знамя и застыли в скорбном молчании.

Один из ратников, монах‑расстрига, счел молитву, и все ратники приступили к погребальному молебну. После молебна воины стали осторожно укладывать тела погибших товарищей на дно большой братской могилы, складывая им по‑христиански руки на груди и закрывая лица холстиной. Мужчины, седые и юные, многие с перевязанными наспех ранами, не скрывая слез на суровых лицах, прошли по краю могилы, бросая ритуальную горсть земли.

Ратники начали засыпать могилу.

Пока работали лопатами, двое воинов топорами срубили большой деревянный крест. Я же ножом вырезал на дереве следующую надпись: «Павшие русские воины, отстоявшие землю свою от татар. Вечная вам память!»

В молчании, шурша сапогами по траве, спустились мы с холма, перешли вброд речку и вернулись в свой походный стан. Я снова взобрался на коня.

– Други мои! Победой закончилась сегодняшняя сеча, но мы разбили лишь малую часть татар. Наши товарищи еще сражаются с врагом, и нам расслабляться нельзя. Струсившие и оставившие поле боя татары могут вернуться и привести с собой свежие силы. Потому сейчас – ешьте и отдыхайте. Разрешаю выпить по чарке вина, но не более! Кого увижу пьяным, завтра самолично буду сечь плетью перед всем честным народом! Брони надеть, оружие не снимать! Возвращаемся в лагерь!

Я слез с коня, как с трибуны. Бояре недовольно сопели – привык русский народ пьянствовать после успеха. Но я хорошо помнил несколько случаев, когда татары целиком вырубали полки только потому, что все ратники были пьяны и не оказали сопротивления.

Я отдал распоряжение о высылке дозоров на три стороны и смене караулов. Хоть и были недовольны бояре и воины, но перечить мне никто не посмел. После победы меня сочли удачливым, и авторитет мой к вечеру этого дня был значительно выше, чем утром – до битвы. Кем я был утром? Неизвестный в полку вологодский боярин, о коем многие и не слыхали. Вечером же я был уже умелым полководцем, сохранившим в сече со злым и жестоким врагом большую часть полка. А удача в эти времена значила много. Удачлив – стало быть, Бог на твоей стороне, и весть об этом в войске разнесется быстро. Еще надо было учитывать, что сводный полк, который хоть и ставили не на самые опасные участки, часто погибал в боях почти полностью – из‑ за плохой вооруженности, необученности, да что там – несогласованности действий отдельных бояр. Почувствовав перед боем и во время него мою твердую руку, полк подобрался и действовал согласованней и лучше. Те, кто воевал в этом полку раньше, быстро это поняли.

Когда подоспела нехитрая похлебка, все поели и подняли по чаше вина за упокой душ убиенных на поле бранном и провели благодарственный молебен Господу о победе над врагом. Поскольку все устали и вымотались, то улеглись спать. Над лагерем стоял густой храп, некоторые во сне вскрикивали – видимо, по новой переживая события боя. Я тоже быстро отрубился.

А проснулся от толчка в бок. Спросонья схватился за саблю.

– Эй, боярин, ты чего? Это же я, Федька!

Рядом со мной стоял Федька‑заноза и толкал

меня в плечо.

– А, что случилось?

– Утро уже, гонец за тобой приехал, ко князю требует.

– Сейчас, только лицо умою.

Я умылся, оправил на себе одежду. Пока я прихорашивался, подъехал на коне Федька, ведя моего коня в поводу. Шустер – и когда только успел?

Я передал полк Денисию, отдал распоряжения. С десятком конных ратников мы помчались ко стану князя. Войска вокруг поубавилось, видимо – все разошлись по отведенным местам.

У шатра князя Одоевского мы спешились, и Федька сунул мне в руку какую‑то тряпку.

– Чего ты мне суешь?

– Бунчук мурзы – я срезал с древка.

Так я и вошел в шатер – с бунчуком в руке.

– Боярин Михайлов, прибыл по вызову.

– Ну, здрав буди, боярин. Как у тебя дела?

– Да вот, повоевали вчера.

Я бросил на стол татарский бунчук. Князь и его окружение удивились.

– Не слышали ничего. Постой‑ка, бунчук‑то тысяцкого. Ты что, тысячу побил?

Все уставились на меня.

– Не – не всю, мертвяков ихних насчитали семьсот пятьдесят.

По шатру пронесся легкий гул изумления – не врет ли?

– А своих сколько положил?

– Сто тридцать два ратника.

В шатре все притихли, наступила полная тишина, только слышно было, как за шатром вдалеке перекрикиваются воины.

– Ну‑ка, ну‑ка, расскажи поподробней. Не бывало еще такого.

Я рассказал о проволоке и пешцах на склонах холмов.

– А проволоку где взял? – не поверил кто‑то из находившихся в шатре.

– Дал денег, и мои посыльные скупили всю проволоку в Коломне.

Шатер вздрогнул от хохота.

– То‑то мы проволоку сыскать нигде не могли, когда хотели мосты вязать. А виновник‑то – вот он! – дивился один из бояр.

– Подожди‑ка! – князь Одоевский вышел из шатра и быстро вернулся.

Вскоре в шатер стали прибывать бояре. Когда их набилось уже около сотни, князь попросил:

– Расскажи‑ка, как бой шел, и как ты готовился.

Я громким голосом, чтобы было слышно всем, пересказал подробности подготовки к бою и самого боя. Бояре удивленно загомонили. Но князь поднял руку, и в шатре стихло.

– А теперь скажи, сколько татар положил.

Я назвал цифру.

– А каковы твои потери?

Я снова назвал. На этот раз гул голосов был более продолжительным.

– Поняли, что получается, когда человек за дело радеет и головой думает, не полагаясь на силу? – обвел взглядом бояр князь. – Все свободны!

Я поймал на себе завистливые, восхищенные и даже злобные взгляды. Похоже, я приобрел себе не только друзей, но врагов – завистников и недоброжелателей.

Я тоже направился было к выходу.

– Постой! – на мое плечо легла рука князя. – Воевода ты еще молодой, но после сечи должен был гонца послать с донесением. Прощупывают татары обстановку, ищут слабое место, где ударить сподручнее. Понял?

Я кивнул.

– А вообще – молодец, побратим. Всенепременно сам государю доложу. Когда вернемся в Москву – зайди в Разрядный приказ, отпиши, у кого из бояр какие потери. Имена храбрых для благоволения государя и наград представь. И малодушных в воеводской отписке покажи – для общественного стыда и немилости. Бояре‑то все целы?

– Все.

– Ну, желаю удачи. Экий ты, братец, орел!

Я вскочил на коня и, едва отъехали от шатра, поблагодарил Федьку.

– Это ты здорово с бунчуком удумал, а то и не поверили бы.

– Боярин! Это ты первым делом должен был сделать – прости уж за напоминание.

– Вернемся – награжу.

– Живыми бы домой возвратиться!

– Вернемся! Из нашего десятка все целы, никто даже не ранен.

– Дай‑то Бог!

Мы вернулись в свой полк. Дозорные доложили, что видели вдалеке разъезды татарские, но никто близко подъехать не рискнул.

– Ну и славно, – подытожил я.

И в самом деле, чего им сюда соваться? Получили по морде, умылись кровавыми соплями – пусть в другом месте попробуют. А там другие полки стоят – свежие, не побывавшие в бою. К тому же сомнительно, что они будут прорываться здесь – лощина трупами людскими и конскими завалена, не пройти – не проехать. Да я зрелище сие не добавит татарам уверенности в победе.

Дозоры сменяли друг друга, и день прошел спокойно.

Вечером мы посидели у костра, не спеша похлебали каши с мясом и салом, попили сыта.

Ко мне подошел Василий.

– Поговорить хочу, отец.

Мы отошли в сторонку, присели на обрубки бревен.

– Слушаю тебя, сын.

– Вот скажи мне, все понять силюсь – как ты додумался до проволочных заграждений?

Что я ему мог ответить? В фильмах видел? В прошлой жизни?

– Всю ночь думал, как силами малыми крымчаков сдержать да русской крови поменьше пролить, вот и пришло в голову. Не иначе – Господь надоумил. В воинском деле не все сила решает. Иногда и хитрость нужна, и удача – как же без нее?

Василий помялся.

– Еще хочу спросить – не обидишься?

– Как же мне на сына обижаться? В бою не осрамил фамилию, честь боярскую не уронил – спрашивай.

– Вот когда ты к нам, к десятку через сечу пробивался, видел я краем глаза, что ты огонь с руки метал. Горели ведь те татары, живьем горели, вместе с лошадьми. Это что, тоже хитрость?

Опа‑на! Заметили в десятке все же! А может быть, и ратники из других десятков – тоже? Разговоров пока на эту тему я не слышал – в бою каждый был занят своим делом, и не до того было, чтобы на занятные вещи зенки таращить.

– А нету хитрости, Василий. Сам не ведаю, как это получилось. Зол на татар был очень, да видно – Господь был па нашей стороне, помог.

За тебя волновался, быстрее пробиться хотел, вот с руки огонь и сорвался.

– За мной весь десяток присматривал, как за маленьким, – обиженно сказал Василий.

– А как ты хотел? Чтобы я тебя, неопытного, к татарам в пасть одного бросил? Нет! Когда я был молодым и неопытным, за мной тоже присматривали, опекали. То ведь не трусость – все боятся, даже не одну сечу пройдя. Наберешься опыта – поймешь. Это твой первый бой был, и для меня, как для отца, главное, что ты не струсил и жив остался.

– Я уж подумал, что ты во мне сомневаешься. Прости за глупые мысли, отец.

– Ничего, повоюешь немного, хлебнешь лиха по самое горло – на многое по‑другому смотреть станешь. Еще придет твое время; сначала десяток водить будешь, а потом и воеводой в полку, а то и повыше бери. Ты сейчас учиться должен ратному делу – ну, вроде как подмастерье, потому новиком и называешься.

Мы вернулись к костру. Десяток уже спал, улеглись и мы.

А проснулись все одновременно – хлынул дождь, перешедший в ливень. Вымокли все мгновенно.

Вскоре ливень прекратился, и всходившее солнце осветило паривший от влаги луг и наше промокшее насквозь воинство. Малюсенькая речушка от избытка воды вздулась, мутный поток нес щепки, мусор, и переходить ее вброд сейчас было рискованно. Ноги разъезжались по мок‑ рой траве, под сапогами чавкала грязь. По такой погоде татары точно не нападут – хоть это радовало. Однако дозоры я все равно выставил – не ровен час, татары наскочат.

Надо было обсушиться и покушать. С трудом удалось развести костры – дерево намокло и больше дымило, чем горело. Ратники сушили тряпками оружие и кольчуги, протирали их салом. В тепле и сырости ржавчина появлялась на глазах.

После полудня солнце грело по‑летнему, и грязь стала подсыхать. Приехал – не прискакал, а именно приехал – дозорный. Конь его был забрызган грязью по брюхо, и сам дозорный был в грязи и пятнах крови. Он свалил на землю пленного татарина, что лежал у него до этого поперек седла лошади. Татарин застонал и заругался сквозь зубы.

– Где взяли?

– За холмами, верстах в трех отсюда. Двое их было. От своих отбились или заблудились – мы так и не поняли. Одного лучник наш снял, а этот дрался, как бешеный, Гришку Косого в руку ранил. У, собака!

Ратник пнул пленного сапогом.

Я поднялся, подошел к крымчаку.

– Кто такой?

В ответ татарин лишь сплюнул.

– Говорить, значит, не будешь?

Молчание.

– Может, языка не знаешь? Эй, кто знает татарский?

Подошел старый седой воин.

– Я понимаю, в плену у них два года провел.

– Спроси его – сколько их и куда направляются?

Воин заговорил по‑татарски. Пленник сморщился, как будто лимон раскусил, заругался. Ругань была понятна и без перевода.

Убить его или отправить в стан князя? Отправлю‑ка я его к Трубецкому. Там есть мастера, быстро язык развяжут. А не будет надобен – и там повесить могут.

Я отрядил троих всадников и отправил их с пленным под Коломну, написав сопроводительную грамотку. Я уже понял – надо о себе периодически напоминать, не надоедая без особой надобности. Начальство всегда любит победы. Когда ты одержал победу – это его заслуга, победа одержана под его руководством. Если же ты потерпел поражение – это твое личное поражение. Не зря еще древние говорили: «У победы сто отцов, а поражение – всегда сирота».

Когда я отправлял пленного, старшему ратнику наказал:

– Отдашь пленного и поговори с воинами, послушай – как дела, где татары? А то сидим тут, не зная обстановки.

Меня все‑таки неизвестность в определенной мере беспокоила и даже угнетала. Может быть, татары уже с флангов обошли и готовятся туда удить внезапно – не со стороны лощины, а сбоку.

Худо нам тогда придется, поскольку никакой защиты с флангов и тыла нет.

Надо завтра с утра, как подсохнет, распорядиться хоть небольшой частокол из бревен поставить по периметру лагеря, как это римские легионеры делали. Немудрящая защита, но она не позволит внезапно налететь конной лаве и рубить спящих или не готовых к бою.

Однако жизнь внесла свои коррективы.

Утром, после неспешного завтрака – только я собрал воевод, чтобы распорядиться насчет частокола, как в лагерь прискакал гонец.

– Кто воевода?

Я встал.

– Грамотка тебе.

Гонец протянул мне свернутую рулоном бумагу. Я развернул. Текст был нацарапан криво, впопыхах: «Выручай, татары одолевают».

– Кто тебя послал?

– Плещеев, боярин. Мы в трех верстах выше по реке стоим.

ГЛАВА VI


Я собрал бояр.

– Денисий, поднимай всадников, будем наших выручать. Пешим остаться здесь, быть в кольчугах и при оружии. Коли пешцев с собой брать – мешкотно получится, можем не успеем.

Забегали ратники, брони стали надевать, оружие готовить. Дежурные побежали к табуну за конями. Как ни торопились, а полчаса на сборы потеряли.

Наконец, все выстроились, готовые выступить. Я нашел глазами гонца воеводы Плещеева.

– Ты дорогу знаешь – ты и веди.

Я достал нательную иконку‑складень Георгия Победоносца, что нашел летом в подземелье, поднес свой оберег к губам и взмахнул рукой:

– Вперед! За мной!

Мы пустили коней вскачь, только грязь из‑ под копыт летела.

Мой десяток взял с собой по моему приказу мушкеты, у меня за поясом – два пистолета и по

сабле с обеих сторон. Хотелось бы поговорить с гонцом, что там да как, да попробуй на ходу –. язык откусишь. Тяжело коням раскисшую дорогу преодолевать. Жалко их, да поспешать на выручку надо.

Вырвались из‑за леса, а на лугу бой кипит.

Получилось так, что мы оказались у татар за спиной. Сбили они наших с позиций и теперь теснили. Крымчаки нас пока не заметили – наш выход был неожиданным: никакого тойота, все глушила грязь.

Я быстро оценил ситуацию, успев разглядеть татарский бунчук далеко впереди. Где‑то там, значит, и мурза их. На лугу шел яростный лучной бой. Татарские конники, устремляясь за своими вожатыми, группа за группой, под громкие «язычные кличи» вели «напуск» – передовые наездники «крутили степную карусель» – проносились у переднего строя плещеевской конницы, осыпая русских всадников стрелами. Стрелы ударялись о щиты и брони наших конных, но чаще – достигали цели, сражая ратников и коней – многие всадники были без доспехов. Строй вологодского ополчения отвечал редкой стрельбой стрелами, почти без проку, выставив бесполезные покуда копья. «Долго им не продержаться, не смогут строй удержать, видно – врасплох застали», – мелькнуло в голове.

С левого края сшибка перешла в свальный бой. Оттуда доносился звон и лязг железа, крики раненых, ржание подрубленных лошадей.

Ябросил взгляд направо – в глубине дубравы маячили татарские кони, а может, и засаду там держали – под «притворное бегство», если лучным боем не удастся конницу Плещеева опрокинуть и рассеять.

Во мне закипала злость: «А на обе стороны повоюйте теперь, или – кишка тонка?»

Я повернулся к своим:

– Передайте дальше: разворачиваемся в цепь, все делаем тихо, никакого шума и криков.

И добавил для Федора, что был рядом: | – Останется до татар сотня шагов – делаем короткую остановку и стреляем из мушкетов. Потом – сабли наголо и вперед.

Ринулись мы молча вперед, и оставалось уже не больше пары сотен шагов, как заметили нас татары, завыли, завизжали и стали разворачивать коней. Да поздно уже.

Я поднял руку. Мы на миг приостановились, Десяток вскинул к плечу мушкеты – залп! Все заволокло едким дымом. А хлопцы уже – мушкеты за плечо, рванули сабли из ножен и – «Ура‑ а‑а!» Чего уж после залпа молчать? Десять мушкетов сделали свое дело. Заряжены они были крупной – на волка – картечью. Почитай, в итоге получили татары пулеметную очередь на всю ленту…

Корчились на земле сбитые с седел татары, бились в агонии лошади.

Мы со свежими силами врубились во вражью массу. Денисий с конниками отрезал заметавшимся задним бойцам татарского отряда

пути отхода. Его всадники секли крымцев из луков и саблями, топтали падавших наездников. В ход шли и копья. Дюжий молодец слева от меня приподнял на копье неудачливого всадника, мгновение – и вот он на земле, с выпученными глазами и широко открытым ртом хватает воздух. Я работал обеими руками – зря, что ли, учился у двоерукого воина, татарина Сартака? Сабли жадно чавкали и брызгались кровью, рубя татарское тело. В таком месиве руководить боем уже нельзя – только рубить, рубить, колоть, резать… Я лишь успевал время от времени бросать взгляды налево – на Василия. Как он там, не требуется ли помощь?

Дрогнули татары, оказавшись между молотом и наковальней. И рады бы уйти, да некуда. Впереди – вологодцы, сзади – мы.

Прыснули они в стороны, уходя из‑под удара поодиночке, малыми группками стали убегать, нахлестывая коней.

Были и те, что остались на лугу, только продержались они недолго. Посекли мы их всех. Дольше всех держался их мурза со слугой или телохранителем. Лихо работал он саблей и не одного нашего ратника уже ранил. Церемониться с ним я не стал, вытащил пистолет и элементарно всадил ему пулю в бок. Завалился мурза на шею коню, отчаянно завизжал слуга, соскочил с лошади, подбежал к господину, увидел, что он мертв уже, и сам бросился грудью на копья русские.

Подскакал Федор, осадил поводья коня, и тот передним копытом наступил на упавший бунчук, вмял его в раскисшую после дождя землю. Не реять ему более над землей русской…

А ко мне уже выезжает воевода вологодский Плещеев. На землю соскочил с коня, руки простер для объятия. И я спрыгнул с седла, обнял земляка.

– Ну, боярин Михайлов, выручил. Думал уже – сомнут. Едва утром встали, как из‑за леска басурманы выскочили. Не все мои ратники и кольчуги успели надеть.

– Так ты что – и дозоров на ночь не выставил? – удивился я.

– Думал – дождь, грязь – не нападут.

Я покачал головой. Обернулся – вокруг знакомые по прежним походам вологодские ратники.

– Боярин, наших много полегло?

– Кто их считал? Бой‑то только закончился.

– Ну – тогда бывай, удачи тебе! Мне на свою позицию надо возвращаться, пешцы там остались, лагерь не укреплен. Как бы не случилось чего. Мы теперь соседи, будешь мимо ехать – заезжай.

Мои конники заканчивали перевязывать Раны. Не обошлось и без потерь. Мы привязали тела погибших к крупам лошадей и повезли в лагерь. Похороним их с почестями в братской могиле.

Ехали назад не спеша – устали. А в голову лезли мысли: «Укрепи Плещеев лагерь да выставь вовремя дозоры, глядишь – и удалось бы избежать сегодняшней мясорубки». Полегли татары, так и наших сколько убито. Горько было видеть на обратном пути, сколько тел погибших воинов русских на лугу лежит.

И, едва вернувшись в стан, я распорядился:

– Полсотни пешцев роют братскую могилу, все остальные – рубят деревья и ставят частокол вокруг лагеря. Конникам после боя – отдыхать.

Возроптали было пешцы, дескать – не на год пришли, зачем лишняя работа, да как поговорили они с конниками и узнали, сколько воинов вологодских полегло из‑за того, что татары напали на незащищенный лагерь, примолкли – сами осознали, сколь тяжек труд воина на войне – не только копьем да саблей сражаться. Ну и славно – не пришлось заставлять.

И вот могила готова. Подошли отдохнувшие конные ратники. Прервав работу, подтянулись пешцы. Мы снова провожали в последний путь погибших «за други наших» воинов, склонив над их телами полковое знамя…

К вечеру ратники успели вкопать по периметру столбы в человеческий рост, заостренные сверху. Столбы стояли не вплотную, а с зазором. Человек не протиснется и лошадь не пройдет, а экономия бревен и труда налицо, потому такое ограждение и называется не стеной или забором, а частоколом.

Для выезда оставили только два промежутка – в сторону реки и в сторону деревни. У проемов на ночь я выставил крепкие дозоры, сами проемы на ночь закрыли переносными бревенчатыми «ежами».

В эту ночь я спал спокойно. Опыт приходит после того, как сам допустишь ошибки или увидишь промахи у других. И еще один вывод я сделал: быть хорошим воином – одно, а воеводой – другое. Мыслить надо масштабнее, просчитывать действия противника, прикрывать наши уязвимые места, постигать хитрости военные – «стратегемы», как их называли, тогда и потерь будет меньше.

Вот с огненным боем совсем худо. Пушечек бы нам, хоть парочку, да пищалей. У других полков есть, только сводный полк обделили. Надо будет у князя Одоевского спросить или в Москве в Пушечном приказе с дьяком, ведающим оснащением войска, поговорить, причем даже не просить, а требовать. В конце концов, не для себя, не для личных нужд – для дела государственной важности.

Утром, после завтрака, послышались отдаленные раскаты грома. Все удивленно смотрели на небо – ни облачка! До меня не сразу дошло – Да ведь это пушки стреляют. Далеко стреляют, и их много. Одиночный выстрел не дает такого эффекта. Палят залпами, стало быть – ситуация серьезная. А ведь все пушки почти собраны в большом полку, под рукою князя. Стало быть, татары нанесли главный удар там. Жаркая, наверное, сеча кипит…

Руки зачесались поучаствовать, да невозможно. Надо стоять там, где указано главным воеводой войска. У каждого свой участок обороны.

Пушки громыхали до полудня, потом стихли. Все гадали: «Чья взяла?»

А вскоре прискакал посыльный из дозора.

– Татары, вдоль реки скачут. Сколько их – понять невозможно. Похоже – бегут из боя, ни бунчуков нет, ни заводных коней.

– Тревога! Всем в седло! Пешцам занять оборону в лагере!

Забегали ратники. Пешцы бежали к выездам, становились в ряд, выставив копья. Лучники пристроились у щелей между бревнами частокола.

Я же во главе конной части полка наметом вылетел из лагеря и помчался по берегу, вверх по течению реки. Справа от меня скакал Денисий.

Из‑за поворота навстречу нам вывернула нестройная группа конных татар. Группа‑то потрепана, многие без щитов, а у кого и расколоты. Завидев нас, они стали осаживать лошадей и разворачиваться. Явно настроены убегать, а не принять бой.

А у нас кровь кипела, поэтому пришпорили коней. Догнали – все‑таки татарские кони уже выдохлись, а у нас застоялись, и потому несли нас легко.

Мы начали рубить тех, кого догнали. Собственно, это был не бой, а избиение. Многих порубили, но когда береговая полоса перешла в луг, татары рассыпались по нему, уходя от погони поодиночке.

– Стой! Прекратить преследование!

Мы и так уже отдалились от лагеря на пять‑ семь верст. И еще вопрос – не появятся ли новые татарские группы. За одиночками будем гоняться – все силы распылим.

Возвращаясь обратно, бойцы соскакивали с коней и забирали оружие у убитых.

Ко мне подскакал один из конного десятка – не моего – молодого боярина.

– Воевода, посмотри, что я нашел. – И протянул мне небольшой мешок в четверть пуда весом. Я развязал его – монеты, серьги, ожерелья, цепочки. Успел награбить, гад!

Когда приехали в лагерь, я собрал бояр и поделил ценности. Пусть сами своим людям раздадут. Трофей – никуда не денешься! В казну взятое на саблю не сдают. Государю достаются в войне взятые города и завоеванные земли, а уж воинам – все, что у чужеземцев представляло ценность и что можно унести в руках или увезти на лошади. Пленных у нас не было, а – тоже товар неплохой. Русские выкупали у татар своих воинов, татары у нас – своих.

Подобранное у убитых татар оружие, щиты и прочее железо тоже поделим, но уже после похода. В основном железо у татар неважное, но, случается, попадаются просто удивительные сабли персидской работы – с отличными клинками, Удобными рукоятями, инкрустированными самоцветами, в богато отделанных ножнах.

Возле каждого боярина собрались его люди, начался оживленный дележ ценностей.

Внезапно его прервал ворвавшийся в лагерь посыльный. Он осадил коня в двух шагах от меня.

– Воевода, обоз татарский недалече!

– Где?

– За холмами.

– Охрана велика ли?

– Десятка два. Подвод груженых с полсотни будет, пленных гонят.

Насчет обоза я бы еще подумал, а вот невольники? Надо освобождать!

– По коням! – закричал я. – Показывай дорогу.

Не успев толком передохнуть, ратники садились в седла, и вскоре полторы сотни конных уже мчались во весь опор. Всех конных я брать не стал, а пешцы так и остались в лагере.

Вдали, у опушки леса, показался обоз. Завидев нас, часть татар бросились наутек, но большинство из них – всадников пятнадцать – решили вступить с нами в бой, практически не имея шансов на победу. Самое гнусное – несколько крымчаков принялись рубить связанных беззащитных пленных.

Я махнул рукой Денисию:

– Видишь непотребство? Займись ими, пленных надо сохранить. Если кого из татар возьмешь живыми – совсем хорошо будет.

Удивился боярин, но слова не сказал, махнул своим конникам рукой и, забирая вправо, помчался к обозу. Крымчаки, по своему обыкновению – издалека, – начали стрелять из луков.

– Десяток! Стой!

Мои остановились как вкопанные.

– Из мушкетов – товсь! Огонь!

Громыхнул нестройный залп.

Когда рассеялся дым, воевать было не с кем. Кони бились в агонии, а поверженные татары лежали на земле. Лишь один конный нахлестывал лошадь, счастливо избежав картечи.

Конники бросились к обозу, уже захваченному десятком Денисия. Молодцы его пару крымчаков зарубили, еще двое были ранены легко и захвачены в плен.

Вообще‑то захватить крымчака в плен – нелегко. Как правило, они до последнего отчаянно сопротивляются – саблей, палкой, зубами. Малодушных после боя сородичи наказывали, часто смертью.

Я направился к невольникам.

– Развяжите пленных, – распорядился я.

Ратники соскочили с коней, вмиг порвали веревки. Бывшие пленники, среди которых были молодые женщины и мужчины, окружили воинов и стали благодарить.

– Отдаю вам на расправу крымчаков, делайте с ними, что хотите.

Измученные, со сбитыми в кровь ногами, люди – и откуда только силы взялись? – накинулись на мучителей. Били руками, подобранными камнями, ногами, кусали. Несколько Минут – и вместо двух пленных лежали два рас‑ терзанных, окровавленных тела. Вместо лиц – кровавое месиво.

– Так должно быть с каждым, кто на нашу землю с мечом придет, – крикнул я. – Забирайте с обоза съестное, можете покушать и возвращайтесь по домам.

Изголодавшиеся и усталые люди побрели к обозу.

Ратники шустро переворошили подводы. Еду – сыр, репу, муку – раздавали бывшим пленным. Остальное – трофей моих воинов. Мой десяток собрал оружие у убитых крымчаков.

Ратники распределились по подводам и погнали обоз в лагерь.

«Веселый», однако, сегодня выдался денек – с утра крымчаков побили, сейчас обоз захватили…

Когда ехали в лагерь, Денисий мечтательно сказал:

– Такая война по мне – обозы отбивать!

– Это не война! – зыкнул я. – Война была, когда наскок татар отбивали. А это – взятие трофеев.

Боярин оживился:

– Как трофеи делить будем?

– По справедливости.

В лагере мы пересчитали подводы и, не глядя, что в них, распределили подводы между боярами, по жребию, а те уж – людям своим передавали.

Ратники с интересом стали рыться в захваченных вещах. Трофеи на войне всегда привлекали воинов. Да и как им не снискать интереса? Обеспечивал всем необходимым – кормил, поил, обувал, вооружал, давал крышу над головой боярин, чьими боевыми холопами они были. Но ведь хотелось каждому холопу иметь еще что‑то и в личном владении! А кроме того, жизнь холопа в боевом походе не всегда бывала длинной, иногда – до первого боя, и зависела от боевой выучки ратника.

Глядя на разбор воинами вожделенных трофеев, я думал совсем о другом. О тех, кому они уже не нужны, кто сложил голову свою в минувшие дни. И вот же – чаще – но неумению своему ратному! А неумение то – от нерадения бояр некоторых к делу боевому! О том еще будет разговор с ними, как поход окончится. Видать, и поход сводного полка не последний – врага лишь на время войско государя усмирит, хлебнем еще лиха, если выучку полка к будущим сечам не подниму.

Усердные бояре занимались подготовкой боевых холопов специально, пристраивая к неопытным молодым парням бывалых воинов. И коли гонял их боярин до седьмого пота, до синяков и шишек – дольше жил ратник, и боеспособнее было воинство его – десяток ли, полусотня. Ленился боярин или все время уходило У него на добывание денег – и хирела дружина его. Мало выучить приемы сабельного, копейного или какого другого боя, надо движения довести до автоматизма, чтобы организм действовал сам, на рефлексах. Думать в бою не успеваешь, задумался – погиб. А еще совсем не лишней была выносливость, которая тоже приобреталась упорными занятиями. Мало толку от силы, если не отработана быстрая реакция. Здоровяки с пудовыми кулаками в бою гибли чаще, чем их жилистые, гибкие, с быстрой реакцией, товарищи. Здоровяк – он хорош в кулачном бою, где‑ нибудь на рыночной площади во время Масленицы.

Меж тем разбор трофеев воинами шел вовсю. Я же радовался уже тому, что теперь в обозе Евлампия прибудет телег, а то в основном вьючными кошами приходилось обходиться.

Смотреть самому, что там – в телеге, выпавшей по жребию моему десятку, мне было неинтересно. А вот холопы мои перевернули вещи в телеге вверх дном, решая на пальцах, кому что достанется.

Из трофеев меня интересовало лишь оружие – своих холопов довооружить или дать новым бойцам, а также – как железо, имеющее определенную ценность.

Пока ратники делили трофеи, в лагерь заявилась нестройная толпа бывших пленных – они попросили сторожевых воинов позвать воеводу.

Я подошел к воротам. Вообще‑то «ворота» – громко сказано, большая прореха в частоколе – вот и все ворота, да деревянные «ежи» за ними – для защиты от первого удара конницы.

– Что хотели, православные?

– Куды нам идти‑то, боярин?

– Я ведь вас не держу, идите, куда хотите. Вас ведь в плен взяли в избах ваших, в селах да деревнях. Вот и возвращайтесь.

Вперед вышел молодой парень, отвесил поклон.

– Прости, боярин, только возвертаться нам некуда. Избы и деревни татары проклятые сожгли, людей поубивали. Нет ни родных очагов, ни семьи.

Бывшие пленники с надеждой смотрели на меня. Я растерялся. Виду не подал, но и что делать – не знал. Отправить их в Коломну? Там ставка главного воеводы, дворяне.

Ко мне подошел один из бояр, отвел в сторонку.

– Чего задумался, воевода? Удача сама в руки идет, а ты медлишь!

– Ты о чем?

– Раздай бывших пленных – они ничьи теперь, по боярам. Каждый будет рад себе холопов новых обрести.

– Так ведь обуза они для нас!

– А кто сказал, что они в воинском стане обретаться будут? Сразу и отправим их по владениям вместе с трофеями.

– Тогда зови бояр.

Я подошел к пленникам.

– Вот что, православные. Кто хочет – может идти куда глаза глядят, никого неволить не буду. Кто желает приобрести крышу над головой и работать – сейчас распределим по боя‑ рам, да отправитесь по вотчинам их. Решайте сами!

Бывшие пленные загомонили, сбились в кучки, стали обсуждать мое предложение. Человек десять развернулись и побрели прочь от лагеря, видимо решив попытать вольной жизни. Еще десяток молодых парней подошли ко мне:

– В дружину твою, боярин, хотим вступить. Негоже православному себя защитить не уметь. Оружия нет, да не обучены, через то и в полон попали. Возьмешь?

– Все ли по желанию идут? Ратный труд нелегкий. Мозоли на руках, как у хлебопашца будут, да и головушку свою буйную сложить можно.

– Ты нас не пугай, боярин. Все лучше за Русь голову сложить, чем в неволе у татар жить хуже собаки да сдохнуть от побоев.

– Ну коли так, беру всех. На конях все хорошо держатся?

– Конечно, сельские мы.

Я кликнул Федьку‑занозу, что отирался невдалеке.

– Забирай, Федор, новых бойцов. Учи, будут в моей дружине. Коней подбери из трофейных, сабельки да шлемы – тоже. Кольчуги попозже найдем.

Новики гурьбой пошли за Федором. А ко мне подошли бояре. Видимо, они уже были в курсе происходящего. Но, связанные воинской дисциплиной, остановились рядом со мной.

– Как новых холопов делить будем?

– По жребию, – уверенно ответили все, – чтобы без обиды.

Мы вдвоем с Денисием подошли к бывшим пленникам. Бояре наблюдали, боясь быть обделенными. Денисий отвернулся и закрыл глаза.

Я положил руку на плечо молодому парню.

– Чей холоп?

– А пусть мой! – с задором выкрикнул Денисий.

– Отойди в сторону.

– Чей?

– Вельяминова.

– Иди к боярину.

Вельяминов вскинул руку, и парень пошел к боярину.

Так мы поделили всех холопов. Всем досталось по три, а мне – четыре. Но бояре не роптали: когда делили трофеи, воеводе по уставу и традициям доставалось три доли. Я тоже не возражал, поскольку всех вновь обретенных боевых холопов определил в свою дружину.

Солнце уже садилось, и потому я решил холопов оставить в лагере, покормить, а уж с утра – на свежую голову, думать, как их переправить в Вологду, в вотчину.

Пока холопы жадно ели, я отозвал Федьку‑ занозу и Василия в сторону.

– Давайте решать, как отправить холопов и телегу с трофеями в вотчину.

– А чего думать? – сразу высказался Федька

‑ У меня в десятке есть раненный в руку,

Трифон. Вот отправим его – пусть холопов ведет да подводу доставит.

Вопрос решился проще, чем я думал. Во время боевых действий отправлять ратника в тыл – преступление, за это могли и покарать. Отослать же раненого – святое дело.

Поутру из лагеря потянулись подводы с трофеями, а за ними – холопы. Бояре отправляли с оказией своих раненых. И то – раненый в воинском стане – обуза. Висит гирей на ногах, лишая полк подвижности.

Раненых убыло много – не меньше сотни. Кое‑кто легко, вроде Трифона из моего десятка, а кто‑то лежал на телеге в беспамятстве, и я сильно сомневался, что такого довезут до боярской вотчины живым.

Отправив холопов и телеги с трофеями, все облегченно вздохнули.

Я же решил съездить в стан главного воеводы. Пока здесь затишье, надо все же узнать, как идут боевые действия и где основные силы татар. А может, и указания новые получить.

Вызвав Денисия, я поручил ему полк.

Решил взять с собой и Василия. Все‑таки сын, надо ему осваиваться с воинской жизнью, начальство поглядеть, самому на глаза показаться, первые впечатления, когда вместе со знаменем возвращались, расширить.

Я предполагал за пару часов обернуться: кругом все было спокойно и ничто не предвещало осложнений. Но как же я ошибался, выехав без охраны…

Ехали не спеша. По дороге Василий подробно расспрашивал о разных воинских хитростях и уловках.

Проезжали мимо воинского стана вологодских ратников во главе с воеводой Плещеевым. Ну как не заехать к землякам, которым совсем недавно помогали отбиваться от татар? Тем более что обстоятельства сейчас позволяли.

Заехали. Боярин вышел из шатра с распростертыми для объятий руками, облобызал нас на радостях.

– Заходите в шатер, отопьем винца за встречу‑

Отказать было неудобно, и мы зашли, пригубили по чарке. Я удивился:

– Откуда у тебя здесь столь славное вино?

– Трофей, у татар отбили. В телеге обозной бочонок лежал. Вроде по их вере Аллах вино пить запрещает, а вот поди ж ты, взяли где‑то, не иначе – купеческий дом пограбили.

Мы завели разговор о татарах, о последнем сражении, едва не кончившимся трагически.

– Скажи, почему стрельба лучная редкой была? – спросил я.

Лицо воеводы посерело от тяжких воспоминаний прошедшей битвы, и он поведал такие подробности боя, от которых у меня внутри все похолодело.

– С утра здесь снова дождь пошел. Уж под крики напавших татар удалось мне арбалетчиков собрать. Ты же знаешь – арбалет и мощней и прицельней лука бьет. Побежали на позиции, начали стрелять – да куда там! Мокрые стрелы из мокрых арбалетов недалеко летели.

Воевода вздохнул.

– Я уж опосля понял – тетивы, что из жил воловьих, быстро размокли. Вода – враг оного оружия! А татары, так думаю, загодя свое оружие от дождя спрятали, и теперь конники на ходу стреляли в строй. А еще, заметь, без прицелу – ввысь стрелы пускали, так они дугой тучами сверху на наших летели да в глубине строя урон наносили. Много воинов моих лучники их положили. А всадникам с саблями да копьями и подступиться не давали. Молодец, боярин! Выручил огненным боем! Вернусь – непременно пищальниками займусь!

Надо будет и мне учесть на будущее некоторые вещи. Горький опыт боевой дорого стоит – жизни воинов!

Поговорив еще немного о приятном – трофеях, мы распрощались и поехали дальше.

В стане главного воеводы было многолюдно. Проезжали конные, поодиночке и десятками проходили строем пешие. Недалеко от княжеского шатра, у деревянной коновязи, оставили коней. Стоявшие у входа ратники преградили дорогу:

– Кто таков?

– Воевода сводного полка боярин Михайлов, к князю.

Старший охраны махнул рукой:

– Проходи.

Со света в шатре показалось сумрачно, даже темновато.

В кресле у дальней стены восседал князь Василий Одоевский. У стола толпились бояре.

– А, воевода Михайлов! Рад видеть героя. Воевода Плещеев уже докладывал, как ты его выручил, ударив в тыл татарам. Хвалю! А это кто с тобой?

– Сын, новиком в поход пошел.

– Похвально, весьма похвально. Прибавляется славного боярского роду. Глядишь – и сам воеводой будет. Как звать‑то?

– Василием, – серьезно ответил сын.

– С отца пример бери. Воевода он башковитый и воин геройский, я уж самому государю докладывал – он ноне в Коломне.

Князь повернулся ко мне:

– С чем приехал?

– Обстановку узнать. Сижу там, как в медвежьем углу, ничего не слыхать – где татары, что на порубежье творится?

– Побили мы татар слегка. Они на главный полк в атаку, а мы подпустили поближе и – пушками! Посекли здорово, а потом и за сабли взялись. Да не добили, ушли раны зализывать. Жалко, конных у меня маловато, а То бы гнали да гнали. Мыслю – соберут они силы в кулак, да ударят сызнова. Сейчас дозоры ихние везде шастают, слабые места наши ищут. Пока стой, где стоишь, понадобишься – гонца пришлю. А сейчас пойдем к столу, подкрепитесь с дороги.

Одоевский встал с кресла, пошел к столу, мы с Василием – за ним. Надоело уж неделю одним кулешом питаться. А тут – стол накрыт. Без излишеств, но все же по‑княжески: поросенок жареный, рыба отварная на большом блюде, пиво. Каждый ножом отрезал себе кусок, клал на ломоть хлеба, как на тарелку, и закусывал. Вино не подавали, но пиво было свежим и прохладным. Мы подкрепились, откланялись и – в обратный путь.

Время было далеко за полдень. Припекало солнце, ни дуновения ветерка. Ехали по узкой лесной дороге, вьющейся вдоль речки. Вдруг я осознал, что ветра нет, а листва у придорожных кустов шевельнулась. «А ведь место удобное для засады» – мелькнуло в голове.

– Тревога, поберегись! – только и успел я крикнуть Василию, как сзади раздался легкий шорох, и на шею мне упал волосяной аркан.

Последовал рывок назад, но… ожидаемого падения с лошади нападавшие не получили. Я с легкостью пропустил аркан через свое тело. Уж коли сквозь стены проходил, так аркан – вовсе не помеха.

Я дернул за удила, резко развернул коня на месте и выхватил саблю. Не заметить метнувшего аркан было невозможно – кривоногий до ужаса татарин стоял посреди дороги и растерянно тянул к себе веревку. Он обескуражено взирал на аркан – тот был пуст, и пустая петля волочилась к его кривым ногам. Татарин никак не мог понять, почему и как я освободился. Ведь он своими глазами видел, как петля легла на мою шею.

Но осмыслить сей феномен я ему не дал – в два прыжка конь одолел расстояние, разделявшее нас, я взмахнул саблей, и голова незадачливого крымчака покатилась в кусты. Из зарослей раздался приглушенный вскрик. Недолго думая, я выхватил из‑за пояса один из пистолетов и разрядил его в самую гущу зарослей. Раздался предсмертный стон, треск ломающихся веток и звук падающего тела.

Я соскочил с лошади и саблей стал раздвигать кусты. Нервы были напряжены до предела. Сколько татар было в засаде? Два, три или больше? Татары – мастера на уловки. Вскрикнут, притворятся мертвыми, подходишь, а тебя – дубиной по голове или нож в бок.

Вгляделся: лежит кто‑то в драном халате.

Я обошел куст. Нет, этот уже не пырнет. Под головой расплывалась кровавая лужа.

Присев, я осмотрел лесок вокруг. Никакого движения и звуков. Господи, а как же Вася?

Я ринулся на дорогу и лишь успел увидеть, как за поворотом лесной дороги быстро удалялось несколько всадников. Ни Василия, ни его коня на дороге видно не было!

Я вскочил на своего коня и кинулся вдогонку. Твою мать! Увлекся своими думами, своей персоной и начисто забыл о парне. А он ехал в спокойствии – неопытен еще, и на мое предостережение даже среагировать не успел. Вот и попал в плен.

То, что он захвачен и жив, я не сомневался. Если бы убили, он так и лежал бы на дороге, но тела не было. А татарским дозорным – какой резон тащить с собой убитого? Явно делали засаду с целью взять «языка», да живым. Напрашивался же Федька‑заноза в сопровождение. «Экий я самонадеянный дурак, что поехал в ставку без ратников». Да и князь Оболенский предупреждал о бдительности, – запоздало корил я себя. Одно немного успокаивало – предсказание Книги судеб, по которому не суждено Василию пока умереть. Однако – утешение слабое. Надо вызволять сына! Мысли лихорадочно скакали: «Что делать? Сколько похитителей? Как отбить парня?» Я нахлестывал коня.

Открылся прямой участок дороги. Далеко впереди видны растворяющиеся в пыли силуэты всадников. Похоже, их не больше трех. На вылазки больше трех‑пяти они и не ходят: попробуй‑ка проникнуть в тыл десятком конных, да так, чтобы не заметил никто, не всполошился. Не в бой ведь идут.

От бешеной скачки мой конь начал хрипеть. «Потерпи еще немного! – умолял я коня. – Вот нагоним супостатов – дам отдохнуть вволю!» Куда же они скачут? Или недалеко их основной отряд стоит? Тогда я пропал. Но и бросать преследование никак не возможно – сын у них. С добычей крымчаки церемониться не будут – оглушили или арканом с лошади сорвали, а дальше – кляп в рог, руки связать, перекинуть на спину лошади – минутное дело.

Впереди должны быть дозорные из вологодского ополчения. Я их видел, когда к главному воеводе ехал. До них версты три‑четыре.

Меж тем расстояние до крымчаков медленно сокращалось. Оно и не удивительно, их лошаденки помельче моей.

Татары заметили погоню.

От них отделился всадник и повернул мне навстречу. Думают задержать, а сами тем временем свернут куда‑нибудь, ищи тогда ветра в поле!

Не выйдет! Я вытащил из‑за пояса второй пистолет, взвел курок. Татарин уже близко, наклонился к шее коня, руку с саблей вниз опустил. Не визжит по татарскому обыкновению, пытаясь запугать противника еще до боя.

Мы стремительно сближались. Осталось пятнадцать метров, десять… Татарин привстал на стременах, готовясь нанести удар.

Я вскинул пистолет и выстрелил с пяти метров ему прямо в лицо. Даже оборачиваться не стал во след пронесшейся мимо лошади со всадником. После заряда картечи в лицо – почти в упор – не выживает никто.

Я хлестанул коня плеткой, хотя он и так старался – несся, едва касаясь копытами земли.

Все ближе и ближе татары. Увидели, на небольшой развилке дороги неожиданно разделились. Я свернул за тем, у кого поперек седла виднелась ноша. Татарин выскочил к реке, остановился, сбросил тело сына на землю и соскочил с коня сам. Когда я подскакал, он держал нож у груди Василия.

– Уйди, урус, и я его не убью.

– Если я уйду, ты его к татарам увезешь, а это – мой ратник.

– Одним ратником больше, одним меньше, какая тебе забота?

Вот собака, по‑русски чисто говорит, без акцента. Хотя на внешность – типичный крымчак. Узковатые глаза, желтоватое, продубленное солнцем лицо, вислые усы.

Я шагнул к нему, держа в руке саблю.

– Убьешь ратника – самого порублю на куски, саблю вытащить не успеешь. Что твой нож против моей сабли?

– Уйди! – завизжал татарин.

Я медленно подходил, двигаясь по сантиметру. Татарин неожиданно схватил Василия поперек тела, заорал:

– Сдохни, неверный!

И швырнул Василия в реку.

Кровь вскипела у меня в жилах. Сука! Он же связанный и с кляпом во рту! Захлебнется!

Я кинулся к татарину и в ярости отрубил ему руку с ножом и обратным ходом сабли распорол бок так, что вывалились кишки. Отбросил саблю и, как был, в сапогах и кольчуге, бросился в воду.

Василия уже не было видно. Метрах в пяти над водой показалась вздувшаяся пола кафтана.

Отталкиваясь ногами от дна, благо было мелко – по пояс, я в несколько прыжков добрался до сына, ухватил его за одежду и выбросил на берег. Оскальзываясь на траве, выбрался сам.

Первым делом вырвал кляп изо рта, разрезал руты на руках, перевернул его на живот, присел на одно колено и, приподняв, животом уложил парня на бедро. Изо рта его хлынула вода.

Я положил Василия на спину, зажал нос, припал к губам и вдохнул в него воздух, потом еще, и еще… Щеки у парня порозовели, он закашлялся и открыл помутневшие глаза.

– Отец, где татары?

– Ушел один, – зло бросил я.

– Меня же арканом с лошади стащили! – виноватым голосом сказал Василий. Он крутил головой, ощупывая на шее следы от веревки.

– Эка, с кем не бывает! На меня тоже аркан накинули.

– Как же ты освободился?

– Саблей успел перерезать.

– А я и дотянуться до нее не успел.

– Ну, давай – вставай, и в следующий раз быстрее будь, я могу рядом не оказаться.

Я не собирался его ругать – был рад, что удалось освободить сына из цепких татарских лап.

– А конь твой где?

– На нем другой татарин ехал.

Я сплюнул с досады. Сабли и пояса на сыне тоже не было – успели снять.

Ладно, черт с ней, с саблей, хотя и жалко – не из простых была, выбирал лучшее.

Я усадил сына на своего коня, сам попытался поймать коня татарского. Но не тут‑то было! При моем приближении он отбегал в сторону – я был для него чужаком. Ну, ничего не по‑ делаешь, фактически у нас остался один конь на двоих.

Ладно, добраться бы до лагеря вологодского ополчения, там Плещеев даст лошадь. Хуже, если снова встретятся татары по дороге: оба пистолета разряжены, запасной порох в мешочке на поясе вымок после купания в реке, сабля и та – одна на двоих.

Мы прошли около версты, когда из кустов нас окликнули:

– Стой!

Я схватился за саблю.

Но из кустов раздалось:

– Сабельку‑то опусти, боярин. Мы тебя сразу признали, как ты только появился. Свои мы, дозор вологодский. Ты пошто пеший?

– Татары напали, лошадь у новика моего увели.

– Это где же? – удивились в кустах.

На дорогу выехали трое конных.

– Верстах в трех отсюда. А что, выстрелы были не слышны?

– Думали – показалось.

– Лазутчики татарские рыщут, не иначе кого в плен взять хотят, о силах наших вызнать.

– Надо Плещееву доложить.

– И побыстрее, не ровен час – захватят еще кого. Надо бы лес прочесать.

– Это уж как воевода решит.

До лагеря было недалеко, и вскоре я уже сам рассказывал Плещееву о нападении. Тот аж зубами заскрипел.

– Наглецы, под носом у нас промышляют. Сейчас же одну сотню подниму, пусть все в округе прочешут. Лошадь тебе дам, при случае – вернешь.

Мы поскакали в свой лагерь.

Когда Федька принимал у Василия лошадь, то удивился:

– Василий, ты же уезжал на Ветерке? Лошадь‑то, никак, чужая?

– Чужая, Федор, – ответил я за сына. – Василия без малого крымчаки в полон не взяли. Найди ему оружие получше – саблю, нож да пояс справный.

– Сделаю, боярин. Эка, не повезло парню.

– Это еще как сказать – не в плену ведь и живой. А сабля и лошадь – дело наживное.

Я собрал бояр и в двух словах рассказал о лазутчиках татарских.

– Кто хочет со мной на вылазку? Дело добровольное, никого не понуждаю. Думаю, где‑то рядом силы татарские собираются. Лазутчики не иначе как «языка» взять хотели. Далеко от основного отряда они не уходят. Вот и надо прощупать – где тот отряд, велик ли?

Вызвались все. Меня охватила гордость за своих конных. «Молодцы!» Однако и оголять лагерь не гоже. Вдруг – нападение?

Я оставил за себя боярина Денисия, как товарища воеводы и как наиболее опытного ратника. Со мной пошли две сотни конных, и в их числе – моя десятка вологодская. Вновь принятых холопов я не брал – выучки нет, полягут почем зря.

Василий уже надел новый пояс с ножом и саблей. Я непременно хотел взять и его с собой: пусть поучаствует в разведке, а выдастся – и в бою, в силу свою поверит – срубит хоть одного татарина. Оставь его сейчас в лагере – сломается парень, бояться будет.

Я перезарядил пистолеты, взял свежего пороха. Напомнил десятку проверить и взять с собой мушкеты.

Мушкет при столкновении с противником – средство сильное. Залп – и куча раненых и убитых, да и моральное, психологическое давление огненного боя на врага мощное. У татар огнестрельного оружия не было – луки со стрелами да сабли. Боялись ли они его применять или, может быть, больше полагались на привычное оружие, которым воевали еще их отцы и деды? К тому же тяжеловаты мушкеты, в бою хороши только коли картечью заряжены: точность боя пулей невелика – стволы‑то не нарезные. И еще один недостаток – осечек многовато. На десяток выстрелов – две‑три осечки. Хорошо, если противник далеко, успеешь курок взвести да свежего пороха на полку у замка подсыпать. А в ближнем бою – так там одна надежда на саблю и остается, да на удачу еще, коли благоволит она тебе. Потому всадники других десятков, кроме сабель, при луках были, а когда внапуск на строй врага шли – копья применяли.

Сейчас предстояло провести разведку в ближнем порубежье. И тихо подойти к татарам. Лучше застать их врасплох, не готовыми к бою. А уж тогда только броском бой завязать, «потравить» неприятеля, рассеять по оврагам и перелескам да подмогу вызвать, или – порубить всех, если сил своих хватит. Не исключал я и возможность заманить на засаду, под «огненный бой», бегством притворным. Ну, обстановка покажет. А пока я знал – обнаружить неприятеля и подойти незамеченными будет непросто – воевать в степи они умеют. И пока неизвестно – много ли их переправилось через Оку с того берега?

Мы выехали колонной, пересекли речку вброд. Куда вести конников? Я даже приблизительно не представлял, где могут быть сейчас крымчаки. Идти в сторону вологодцев? Смысла нет: после моего появления Плещеев наверняка сотню‑две конных выслал. А направлюсь‑ка я влево, за холмы.

Так и сделал. Выслал вперед троих дозорных, чтобы упредить успели, коли татар заметят. Наказал скрытно ехать, не шуметь – не дать себя обнаружить.

И едва мы проехали версты три, как они во весь опор назад летят.

– Татары! Сотни полторы, лагерем стоят и подвод много.

– Как же вы их узрели?

– Берег высокий, а они на лугу стан разбили. Вот и улыбнулась удача.

– Вас их дозоры не заметили?

Вроде нет.

– Нарисуй на земле.

Бояре столпились вокруг нас, и дозорный довольно четко набросал на пыли прутиком – где река, где луг с татарами, где табун расположили.

– Вот что, мыслю я – надо зайти с двух сторон. Возьмем их в клещи, чтобы никто не ушел. Здесь берег высокий, в лоб на холмы они не попрут. В первую очередь надо со стороны их табуна зайти, чтобы их от лошадей отсечь.

Я обернулся к боярам, нашел глазами сотенного.

– Вельяминов, бери под свою руку сотню, иди в обход. Как готов будешь – шумни. А до поры – скрытно к ним подбирайся.

– Чем?

– Пистоль али мушкет есть?

– Пистоль есть.

– Вот и стрельни из него, для нас сигналом будет. Навалимся с двух сторон. Коли удастся их к лошадям не пустить, все должно получиться. Пеший татарин – не боец. С Богом!

Вельяминов с сотней ушел. Стук копыт вскоре стих.

Мы отошли по дороге назад на полверсты, спустились с берега, пересекли реку и повернули направо. Теперь двигались по лесу. Ехали осторожно, стараясь не шуметь. Когда завиднелась опушка, встали.

Я обратился к своему десятку.

– Вот что, хлопцы. Как только сигнал услышите, все дружно вперед. По скоплениям татар – сразу огонь из мушкетов. Пусть не убьем, зато раним многих. Уже легче будет другим конным бой вести. Остальных – саблями. Не щадить никого, пленных не брать. Понятно?

Кивнули.

Стояли долго – не меньше часа, ждали сигнала Вельяминова. Выстрел ударил неожиданно.

Сотня рванулась вперед.

В татарском лагере удара не ожидали. Дозорные‑то их за дорогами смотрели, да потому и проглядели – мы со стороны леса подошли. Подскакали поближе, с тридцати метров из мушкетов ударили по мечущимся в панике крымчакам. Вопли, крики, стоны. Попытались татары за возами укрыться, да с другой стороны уже сотня Вельяминова напирает.

Поняли татары, что они в ловушке, и что к лошадям не пробиться. Дрались отчаянно, осознавая – последний их час пробил. Да разве устоять пешему против конного! За полчаса и порубили всех. Некоторые пытались через реку уйти, так догнали их. Никто, ни один человек не вырвался из ловушки. Раненых добили.

Все перевели дух и вдруг, не сговариваясь, кинулись к подводам. Я и останавливать ратников не стал.

Подводы были полны мешками с горохом, Репой, сушеным мясом и рыбой, много было и Домашней утвари.

– Продукты не трогать! Все на пропитание ополченцам оставим. А остальное – по жребию поделим.

Одно немало омрачало – были и у нас погибшие и раненые. Убитых своих схоронили здесь, на высоком берегу. Поклонились воины, прощаясь с товарищами, погибшими за государево дело, за землю свою. Приметили могилу; выпадет еще раз здесь быть – крест христианский героям воздвигнем.

А теперь возвращаться надо, чтоб засветло с медленным обозом добраться, раненых на телегах не растрясти.

Возвращались уже в сумерках.

– Ну как, Василий? Удалось тебе кого‑ нибудь из татар срубить?

Ответил Федька.

– Он, как берсерк, в толпу их влетел. Саблей крушил, как заводной. Я уж и сам опасался приближаться. Ты на кафтан его, боярин, взгляни. Весь в крови, а на самом – и царапины нету!

– Молодец, Василий! Не посрамил отца да честь боярскую!

В лагере с нетерпением ждали нашего возвращения. Мало того что мы вернулись в лагерь с малыми потерями, так еще и обоз трофеев пригнали. Раздали сразу кашеварам мешок гороха, мяса сушеного, и вскоре поплыл над станом ароматный запах. А то ведь поднадоела всем перловка. А горох еще щедро приправили салом.

Пока варилась в котлах еда – а на дровах над костром да в большом котле приготовить – дело долгое, ратники обменивались впечатлениями от боя. У всех было приподнятое настроение – татарву бьем, и пока успешно, помаленьку трофеи множатся. Почему бы и не быть радости? Жив, здоров, сыт – много ли воину в походе надо?

Вкушая ужин из трофейных продуктов, мы все подняли по чаше вина за упокой души погибших товарищей. И закончили вечер благодарственным молебном Господу о победе над иноземцами, за успех государева дела.

Сон свалил уставших воинов, и только дозоры на подступах к бивуаку бдели, перекрикиваясь в тишине ночного леса.

Из шалашей доносился храп сотен ратников, где‑то, совсем близко, ухал филин. Я поправил кошму, укрывавшую безмятежно спавшего Василия, и провалился в дрему.

Ну а поутру началась так ожидаемая всеми дележка трофеев. Мы опять бросали жребий, и никто не был в обиде.

Часа через два после подъема послышался отдаленный гром пушек. Все перекрестились. Не иначе – татары вновь в бой пошли.

Ратники непроизвольно потянулись к оружию, надели кольчуги и шлемы. Я же выслал дополнительные дозоры и усилил охрану бивуака. Ежели побегут крымчаки, как прошлый раз, – упредят. Здесь добивать станем. А коли "е повезет основным силам русских, и побьют их татары, будем здесь стоять до последнего.

Долго громыхали пушки, но потом пальба стихла. А к вечеру гонец от главного воеводы

прискакал. Только ворота проехал, как заорал во все горло:

– Победа! Наша взяла!

Ратники, услышав радостную весть, восторженно завопили. Теперь все знали: раз уж побили татар в сражении, то и нам здесь недолго сидеть. И правда: через два дня главный воевода Василий Одоевский вызвал меня через гонца. На этот раз я взял с собой свой десяток для охраны.

Еще издалека мы увидели, что в княжеском лагере было многолюдно. У шатра толпились бояре, жадно расспрашивая подробности битвы.

Князь Одоевский вышел из шатра, вскинул руки в приветствии собравшимся воеводам.

– Победа, други мои боевые! Татары бегут! Но они еще сильны, грабят и осаждают города за Окой. Посему – каждому подойти, получить новое задание.

Мне выпало со своим полком к Зарайску идти. Далековато! Для конницы – несколько дневных переходов, а вот пешим ратникам – замучаешься ноги топтать да пыль глотать. Однако выбирать не приходилось.

Вернулся я в свой полк, в воинский стан, с грустью оглядел наш устроенный бивуак. Жалко покидать уже привычное, обжитое место – взять хотя бы тот же частокол – сколько сил надо было приложить, чтобы его возвести.

Я собрал бояр, объявил им, что утром снимаемся и идем под Зарайск, осажденный отступающими татарами. К моему удивлению, бояре новость встретили безразлично – в Зарайск так в Зарайск. Государь да князья‑воеводы лучшезнают, где полку стоять или воевать.

Утро было суматошным.

После завтрака я начал формировать походную колонну. Дорогу я представлял смутно, да выручил один из бояр, проживавший ранее в здешних местах. Он‑то и пошел в головном дозоре.

Первыми двинулись пешцы, за ними – конники, а затем уже потянулся выросший обоз. На подводах лежало запасное оружие, провиант и взятые трофеи.

К вечеру, едва я объявил привал с ночевкой, пешие повалились на траву. Воин в зрелых годах снял сапоги и, сидя на траве, разминал ступни.

– Веришь, боярин, ноги гудят, – сказал он мне, когда я проезжал мимо.

– Верю, служивый. Ноги не сбил ли?

– Левую кажись, малость.

– Пока видно, поищи подорожник, приложи. Худо будет, коль идти не сможешь. Тогда десятнику скажи да у обоза держись. Путь долгий еще. Держись!

Пока кашевары разводили огонь да готовили, многие уснули, не дождавшись ужина. Поскольку конным было полегче на марше, в дозоры заступили именно они.

Через несколько дней пути, когда мы, уставшие и насквозь пропыленные, выехали из леса на

опушку, то увидели вдали старинный город Арайск.

Я заметил, как от них отделился одинокий всадник, видимо – гонец, и помчался к осаждавшим город татарам. Мне думается, что татары первоначально приняли нас за небольшой отряд русских, случайно вышедший на город. Но по мере того как весь полк выходил из леса и разворачивался во фронт перед опушкой, их пыл угас, и татарская полусотня, развернувшись, бросилась назад.

Я не отдавал приказа на преследование. Это могло быть и любимой уловкой татарской. Сымитируют бегство и заманят в ловушку, под удар превосходящих сил в засаде. Нельзя спешить, надо сначала оглядеться, разведать – сколько татар и где стоят их основные силы?

Вот я и послал конных лазутчиков с наказом – обойти город и по возможности прикинуть силы противника. Узнать бы еще, что с городом, сколько там защитников и сколько они смогут еще продержаться. А там и ударить можно. Татарам по‑любому сейчас придется воевать на два фронта: держать осаду и остерегаться нашего удара им в тыл, стало быть – давление на город ослабнет.

Пока лазутчики разведывали обстановку, пешцы порубили деревья, устроив нечто вроде частокола перед нашим порядком. Вздумают татары сейчас ударить, не сразу прорвутся: перед ними – заостренные, вкопанные в землю бревна, сзади нас – лес.

Мы развели костры, приготовили еду. После марша надо подкрепиться. Голодный ратник плохой воин.

Вернулись несколько групп лазутчиков. Одна из групп притащила пленного татарина. Прямо подарок! «Язык» – это ценно.

Сразу собрались бояре, из ратников нашли толмача, знающего татарский язык. Начали допрос. Татарин не запирался. Хоть и знал не много, но обстановку позволил прояснить.

Оказалось, что город осаждают три сотни, сумевшие уйти после разгрома основного татарского войска под Коломной. Настроение у татар – хуже некуда, упадническое: есть нечего, все деревни вокруг города разграблены еще ранее, когда татары шли к Москве. Город не сдается, а с появлением моего полка татар охватывает тревога: а ну как это лишь головная часть большого русского войска?

Когда татарина «выпотрошили», вызнав все, что нам было надо, один из бояр сказал:

– Пора его повесить!

А у меня в голове созрел другой план.

– Нет, отправим его назад. Пусть мурзе своему передаст, что я даю ему время до заката солнца, чтобы уйти. Пусть думают, что завтра с утра на приступ пойду – с пушками и войском великим. Щадить не станем никого и пленных брать не будем. Толмач, переведи!

Татарин выслушал, кивнул. Я указал взглядом на руки – толмач разрезал ему веревку на Руках и вывел за наш стан.

Пока они шли, татарин вертел головой. Вой‑ Нов было много, и татарин это видел. Вот пусть поделится увиденным с мурзой.

Долго еще виднелась одиноко бредупщя в сторону города фигура татарина. Сначала он часто оборачивался, не веря, что свободен, и ему не пустят стрелу в спину, но скоро скрылся вдали.

А часа через три мы увидели удивительную картину – татары собирались, садились на лошадей и уходили. До заката было еще далеко, но, видимо, мурза татарский не захотел рисковать.

Я отдал распоряжение конным дозорным проследить – ушли ли татары, не очередная ли это татарская хитрость? Построил пешцев, и в боевом порядке мы пошли к городу.

Дозоры вернулись, сказав, что татары ушли, и их разъездов не видно.

Когда до города оставалось всего сто метров, ворота распахнулись и навстречу нам высыпали жители. Изможденные осадой, многие – с повязками на ранах, они со слезами радости встречали моих ратников. Оказывается, осада началась месяц назад. За это время подъели запасы провизии. Татары обложили Зарайск плотным кольцом и не один раз пытались штурмовать город, но защитники устояли.

Я подивился про себя – почему татары не сожгли город? Вероятно, они рассчитывали взять его штурмом, поживиться трофеями и увести жителей в полон. Не удалось!

Чтобы поддержать жителей, пришлось с обоза отдать весь трофейный горох и перловку.

На ночь мы разбили лагерь у стен города. В самом городе, может быть, и было спокойно, но ратники расположились бы в избах – поди их собери, да и жители наверняка бы нашли, чем их напоить – пивом или твореным вином. Продукты‑то жители съели, а вот спиртное в подвалах еще поди осталось.

С утра я послал к главному воеводе Одоевскому гонца с донесением о снятии осады с Зарайска и уходе татар. А в ответ гонец привез указание возвращаться в Коломну. Похоже, война заканчивалась.

Мы собирались не спеша и вышли на Коломну уже за полдень.

Возвращаться обратно было веселее – не довлела неопределенность: что впереди? С каждой верстой все ближе Коломна, за нею – Москва, так до Вологды и доберемся. Скоро вернемся домой, да с такими трофеями!

Я ехал с конными и знаменщиками впереди колонны, выслав передовой дозор. Колонна растянулась по степной дороге. Обоз в конце, под охраной Денисия. С ним за тыл наш я был спокоен.

Проехали рощу. Взору открылось заброшенное поле с поникшими на солнце перезревшими колосьями ржи. Показалась деревенька. Мы увидели следы набега татар: свечками чернели остовы печей, на пепелищах сожженных изб, среди обугленных останков, копались и сновали бабы. Около двух уцелевших изб стучал топор – угрюмый мужик правил изгородь. Другой мужик на тощей лошаденке тащил жердины.

Завидев воинов и стяг с крестом, крестьяне прикладывали загорелые ладони козырьком ко лбу, узнавали: «Свои едут!», и крестили нас вослед. Обозные – чем уж было – делились с погорельцами. А вездесущие босоногие мальчишки пристраивались к конникам и, с интересом разглядывая доспехи и оружие, бежали за нами до околицы.

Перевалили за холм. Перед нами открылась уходящая вниз долина с леском на горизонте. Сверкнула на солнце лента небольшой реки. Нам было хорошо видно, как далеко впереди приближались к лесу наши дозорные. Вдруг они остановились. Один из них развернул коня и поскакал назад, к нам.

Я насторожился. Обернувшись, поднял руку.

– Сто‑о‑ой!

Мою команду тут же передали по колонне.

Я подозвал сотенного Афанасия:

– Проверить оружие! Рысью – за мной!

Мы с полусотней помчались навстречу дозорному. Вот он осадил лошадь и остановился.

– Воевода, в леске мужики татар беглых окружили, кольями бьют ужасть как!

Теперь мы уже и сами слышали жуткий вой, гортанные крики татар и русскую ругань.

Я посмотрел на своих конных.

– Подможем православным, боярин? – спросил с задором Федька‑заноза.

Да‑а‑а! А я‑то думал, что все – покончили с басурманами в порубежье. Ан‑нет, не все еще удрали, для кого‑то – вона как все оборачивается!

Я послал конного к стоящей колонне – передать, чтобы усилили охранение: не ровен час, налетят крымчаки на обоз – им терять нечего.

– Всем внимание! Развернуться в цепь, плотный ряд! Луки – приготовить, сабли наголо, за мной! – крикнул я, сложив рупором ладони.

Конники кипели от нетерпения, желая поскорей сразиться с басурманами.

Мы подскакали к лесу, углубились в чащу – здесь движению мешали деревья, выехали к опушке и… остановились.

В лощине, полого спускающейся к речке, метались татарские воины, пытаясь защититься от наседавших мужиков – без своих лошадок, в разодранных халатах. Колчаны были пусты – видно, стрелы давно кончились. Татары отчаянно размахивали саблями и ножами – да что проку? Рассвирепевшие мужики пронзали очередную жертву кольями – спереди и сзади, справа и слева, и добивали на земле ножами и топорами. Много сраженных крымчаков корчилось в агонии; рядом валялись выбитые сабли и ножи. Кто‑ то еще пытался устоять на ногах, закрываясь руками от ударов рук, ног, кольев, а больше – катались по земле, сцепившись с косматыми мужиками. Татары визжали, рычали, пытались кусаться.

Крестьяне крушили все направо и налево – жестоко, остервенело. «Бей его! У, собака! В зубы его, Трифон! Уй‑е! А‑а‑а! Ы‑ых!» – кричали мужики, огревая крымчаков всем, что подворачивалось под руку. В ход шли оглобли, колья, жердины, косы и топоры. Крики, стоны и глухие удары эхом множились в чаще.

При нашем приближении расправа мужиков над татарами только усилилась. Похоже, вмешательство конников уже и не требовалось. Мы стояли и смотрели, как изливается гнев народный, но были готовы при надобности прийти на помощь – руки держали на рукоятях сабель.

Какой‑то дюжий молодец свалил дородного татарина в кожаной рубахе с вшитыми металлическими бляшками, стянул с него шлем и дубасил его по голове этим шлемом. Двое других взяли в оборот толстого, блестящего от брони, татарина – опрокинув на спину, мутузили его огромными кулачищами.

Один крымчак сумел‑таки вырваться и побежал вверх по склону в сторону леса. Преследуемый целой толпой, он попытался найти спасение на березе. Какое там! Набросили вожжи, дернули – и он кулем свалился вниз, только ноги мелькнули в воздухе.

Положение татар было плачевным. Они оказались в узком мешке: со стороны леса мужики наседали, а теперь еще и мы подошли. За ними – речка. Кому удавалось вырваться, как очумелые, бросались к ней, надеясь спастись бегством. Но низина в этом месте была заболоченной из‑за ключей, бивших на берегу – на самой границе земли и воды. Мужики прижимали отступавших татар к берегу, колеблющемуся под ногами, и они увязали в илистой жиже, без всякой надежды выбраться.

Ждать исхода схватки пришлось недолго. Вот и у реки татар добили. Никто не спасся. Рас‑ паленные боем мужики, тяжело дыша и сверкая глазами, поднимались с земли, отряхивая порты от налипших листьев и мусора, собирались вокруг воинов.

Я вышел вперед.

– Все видели, что будет с теми, кто ступил на землю русскую с мыслями подлыми, с огнем и кровью? Ударили войском, навалились миром – и где теперь дерзкие, воинственные и чванливые крымчаки? Я благодарю всех – помогли покончить с нехристями, охочими до грабежей и наживы. Благоденствия вам, православные! – поклонился я всем.

– По коням! – скомандовал я, и мы поскакали к ожидавшей нас на дороге колонне, чтобы продолжить движение к главному стану нашего войска.

В стане главного воеводы было пустовато.

Когда я вошел в шатер и поприветствовал князя Одоевского, он предложил присесть.

– Ну что, Георгий, враг ушел несолоно хлебавши. Война закончена, государь распорядился распустить полк. Теперь тебе да боярам твоим путь через Москву. В Разрядный приказ знамя полка сдашь да воеводскую отписку подготовь, дьяку представишь. В приказе жалованье получить надо. А уж опосля – по Домам. Не ожидал, что ты с честью полком командовать сможешь. Одно дело – десяток боярский в сечу водить, и совсем другое – полк. Молодец! Государю все обскажу. И что татар побил, сам малой кровью откупившись. Так и впредь воевать надо. Долго не задерживаю, понимаю – устал. Да и у меня дел невпроворот. Свидимся еще.

Я откланялся.

Полк мой остановился на ночлег здесь же, в главном лагере. Я собрал бояр, поблагодарил бояр и воинство за верность долгу, усердие в деле государевом, за храбрость. И обрадовал, что война закончена, государь ополчение по домам распускает. Сообщение было встречено с ликованием.

Напоследок я дал задание боярам – о дружинах своих заботиться, подготовкой воинов заняться, у кого слабыми оказались, про доспехи и вооружение помнить. Обещал в Москве о пушках для полка договориться – чтобы людей для наряда пушечного готовили.

Я собрал свой дружину и людей знаменных – им следовало со мной до приказа быть, и мы выступили в столицу.

До Москвы мы добирались долго – сдерживали пешие ратники, да еще и дороги оказались забиты войсками, идущими из Коломны.

Мы въехали в белокаменную уставшие, и – сразу в Разрядный приказ. В здании было много служивых. Нашли комнату дьяка. Знаменщики вошли со знаменем. Я опустился на колено, прикоснулся губами к краю полотнища и передал стяг дьяку. Священная хоругвь будет храниться в палатах до следующих сборов. Однако если война случится, получим мы уже другое знамя. Так делали при государе Василии, чтобы неприятель в бою не знал заранее – что за полк перед ним.

Рассказал коротко дьяку о проблемах воеводских, про пушки и пищали. Осталось отписку воеводскую готовить, позже составлю и передам.

Вышли от дьяка в шумный зал – приказ напоминал растревоженный улей: сновали писари, подьячие, толпились бояре, ожидавшие жалованья. Дошла очередь и до меня. Я получил жалованье, вздохнул облегченно, и мы в этот же день, хотя и наступил вечер, выехали из шумной столицы.

Ехали до первого постоялого двора, надеясь на человеческий отдых – в постелях, но двор оказался забит до отказа такими же ратниками, как и мы.

– Ну что, други, будем искать другой постоялый двор?

– А может – ну его к черту? Месяц на земле спали, поспим еще, – предложил Федька‑ заноза.

Отъехав с пару верст, мы нашли отличное место на опушке леса, у реки. Расседлав и пустив пастись лошадей, мы улеглись на потники и уснули. Даже готовить еду никто не захотел.

Зато утром развели костер и покушали обстоятельно, не спеша. И ехали также не быстро. Куда теперь спешить? Врагу дали отпор, трофеи взяты, жалованье получено. Холопы боевые в Уборке урожая участия не принимают. Можно и не торопиться.

Однако по мере приближения к дому лошади сами стали убыстрять ход, и последние десятки верст мы уже летели галопом. Вот и Вологда показалась. Все, дома!


ГЛАВА VII


После радостной встречи дома, отмывшись и отъевшись домашними харчами, мы сходили в церковь – приняли причастие, поставили свечи Георгию Победоносцу и святому Пантелеймону.

И вновь меня закрутил, затянул нескончаемый круговорот дел в вотчине. Хотя и принял новых холопов управляющий, однако надо было и самому поговорить с людьми, определиться – кто что может, какому ремеслу учен. Грядки с морковкой да репой полоть ума много не надо. А вот ремесло какое ведать – иное дело.

Среди холопов, освобожденных из татарского плена и доставшихся мне по жребию, оказалась кружевница. Стало быть, мастерскую надо делать, да из девочек‑подростков учениц набирать. Грядки да поля – занятие летнее, сезонное, зарядят дожди да зима нагрянет – что крестьянину делать? А мастерская и работу и Доход круглый год давать будет. Мастеру – деньги на житье, а мне – прибыток.

У меня в вотчине чистых крестьян не более половины, остальные – мастеровые. Построй

избу, вложи немного денег на обустройство – дальше способный к ремеслу человек сам работать будет, коли не ленив. А места вологодские богаты. И мед диких пчел только что по земле не течет, и зверя промышлять можно, рыба в озерах и речках косяками ходит, руда железная в болотах неисчерпаемыми слоями громоздится. Не ленись только, работай споро. Пьяниц и лентяев не держал я – пустое.

Опять же – боевыми холопами из новых заниматься надо. Целый десяток себе набрал. И во главе его поставил Федьку‑занозу. Он у них теперь – десятником, и жалованье ему повысил. Федька взялся за дело всерьез, чувствуя ответственность. Гонял их до седьмого пота, по настойчивости от меня не отставал: «Когда кольчуги холопам справим? Да и мушкеты покупать пора», – наседал он на меня. Так и ушли почти все деньги из жалованья за боевой поход на кольчуги, мушкеты, порох да свинец для пуль и картечи.

Во главе своего старого, проверенного, испытанного в боях десятка Василия, сына своего, поставил. Побывал парень в боях, понюхал пороха, саблей в бою поработал – пусть десятком руководит, к ратной боярской доле приучается.

После похода число боевых холопов у меня возросло сразу вдвое. И забот прибавилось. Я уже с досадой вспоминал, как от землицы у государя отказался. Земля – она кормилица, ежели ее есть кому обрабатывать, только за нее я воинов – «оружно, конно и людно» выставлять должен. А теперь получается, что ратников у меня избыток. А и пусть, жизнь – она такая, по‑разному сложиться может – пригодятся.

Месяц крутился я по своему поместью, наставлял управляющих в деревнях, к тому же – сентябрь на носу, конец года, пора и подати собирать, свою долю боярскую с урожая.

И пока дожди не зарядили, решил я навестить настоятеля Спасо‑Прилуцкого монастыря, иеромонаха Савву. Не был у него давно уже, даже неудобно как‑то.

Выехал один, как делал всегда при поездках в монастырь. Афишировать эти посещения мне как‑то не хотелось. Монах при воротах узнал меня, отворил калитку.

Настоятель был в своей келье; принял радушно, но попенял за то, что давно не был – неужто совсем забыл?

– Дела все, – неловко оправдывался я. – Вот, на сече с татарами был.

– Уже извещен. Поздравляю с повышением – не просто боярин, а еще и воевода. Говорят, проявил себя. Рад, что я не ошибся в тебе. Не часто человек оправдывает надежды. Видно, Господь направляет твои помыслы. Расскажи, что делал, как сражался.

Я начал скомкано, не зная, насколько искренне любопытство настоятеля, и в каких пределах можно рассказывать ему кровавые подробности сечи. Однако в ходе повествования, чувствуя его неподдельный интерес, я разошелся – даже о захвате Василия татарскими лазутчиками поведал.

Потом мы поговорили о мирских новостях, и под конец беседы настоятель неожиданно для меня вытащил из ящика стола и вручил мне нож в скромных ножнах.

– Думаю, он пригодится тебе в ратном деле.

Я вытащил нож из ножен и только хотел провести пальцем по лезвию, как Савва перехватил мою руку:

– Не моги! Лезвие отравлено!

Видя мое удивление, он пояснил:

– Лазутчика мы тут папского, схизматика ватиканского поймали – так то его нож. Либо убить исподтишка кого хотел – не знаю. Допросить не успели – принял яд и отдал Богу душу.

Лихо! С помощью испанского золота Ватикан организовал разветвленную шпионскую сеть по всей Европе, не исключая и Руси. Информация шла обильная, и Ватикан держал руку на пульсе, будучи осведомлен о жизни царственных дворов и даже простого люда. При этом сам Ватикан погряз в роскоши, пьянстве и блуде.

Я сунул нож в ножны и прицепил к поясу. Надо припрятать его куда подальше и не забыть достать, когда на сечу поеду. Не приведи Господь запамятовать, да хлеб или мясо им в походе порезать. Обидно будет умирать не от раны, а от своего же ножа.

Добравшись до дома, я закинул его на шкаф в своем кабинете.

А через несколько дней ко мне в Вологду заявился боярин Тучков, мой сосед по поместью.

– Давненько мы не виделись! Не возгордился, случаем? – едва поздоровавшись, спросил он.

– Никита, разве ты плохо меня знаешь? Сегодня меня воеводой поставили, завтра – тебя. Дело случая!

– Ага, случая. Я вот выше сотника никак подняться не могу, хотя бы товарищем воеводы.

Должен напомнить, что товарищем назывался заместитель – сотника ли, воеводы.

Я со всеми почестями провел Никиту в дом – все‑таки мы с ним знакомы давно, соседи добрые, не в одной сече бок о бок рубились.

Пока челядь собирала на стол, мы поделились новостями. Собственно, новостей‑то было – раз‑два, и обчелся.

Когда стол был уставлен яствами, мы перешли в трапезную и отдали должное жаркому из поросенка, гречневой каше с фруктами, вину домашнему да рыбке.

Вот и славно – пообщались! Прощаясь, Никита заявил:

– Что мы с тобою все только в походах и видимся – вроде как и не соседи добрые. Приезжай ко мне на охоту. Медведь повадился на овсы ходить, скоро уже убирать нечего будет.

– Я с удовольствием, только скажи когда.

– А давай завтра – что откладывать?

На том и уговорились.

Я приказал Федору‑занозе приготовить рогатины, ножи побольше размером и, немного подумав, добавил – еще и мушкет с пулями чтобы захватил.

Зашел в комнату к Василию. Он сидел за столом у окна, старательно изучая книгу.

– Чего читаешь, сынок?

Василий смутился:

– Вот – великие битвы изучаю.

– Молодец! Хочешь завтра со мной на медвежью охоту поехать?

– Конечно, хочу – зачем спрашиваешь?

– Тогда завтра оденься попроще, кольчугу не забудь надеть, и кинжал обязательно захвати. Федор рогатины приготовит.

Рогатина – охотничье копье с толстым и прочным древком, часто перехваченное железными кольцами. Лезвие длиной сантиметров тридцать, широкое, с прочной поперечиной вместо гарды. Фактически – короткий меч на древке.

Утром мы втроем – я, Василий и Федор – выехали со двора. Боевые холопы провожали нас завистливыми взглядами. Охота, тем более на медведя – самое мужское занятие, окромя войны. И развлечение, бодрящее кровь адреналином. Если медведь молодой – и мясо вкусное, а шкура, ежели ее выделать хорошо – прекрасный полог для саней – ноги в мороз укрывать.

За шутками и разговорами мы добрались до поместья Тучкова. У его дома уже толпились охотники – человек семь.

Увидев нас, с крыльца спустился Тучков.

– Рад приветствовать! Это кто же с тобой?

– Знакомься – сын мой, Василий, и Федор – нынче десятник.

– А лица‑то знакомые!

– Когда на ваш стан татары напали, мы вместе вас выручали.

– Значит, боевые побратимы. Это славно! Ну, раз все готовы – по коням!

Все поднялись в седла и дружно выехали за ворота. Ехали на закатную сторону, удаляясь от моего и Тучкова поместий.

Отъехав верст на десять, мы спешились. С лошадьми остался коногон, а мы, навьючившись оружием, пошли дальше пешком.

– Давайте здесь, на опушке расположимся. Перед нами – овсы. Медведь обычно с той стороны приходит, ближе к вечеру. Будем ждать, – сказал Никита.

Мы улеглись на траве, а один из тучковских охотников залез на дерево.

Прошел час, другой. Все лежали молча: у медведя обоняние и слух хорошие, звякнет железо – и ушел зверь.

Сверху – с дерева – упала шишка, за ней, попав мне по спине – вторая. Я поднял голову. Охотник на дереве показал на поле. Ага, понятно – медведь появился.

Я толкнул Тучкова, уже прикемарившего на траве. Никита осторожно поднялся и выглянул из‑за кустов. Затем прошептал мне на ухо:

– Здоровенный зверь – и прямо посреди поля. Делимся надвое и тихонько обходим его, чтобы не ушел – потом сближаемся. Медведь в кольце и окажется.

Никита дал нам трех своих людей и махнул рукой влево. Туда мы и двинулись, глядя себе под ноги, чтобы не наступить на сухую ветку. Пройдя метров сто, мы повернули на овсы, растянулись цепью и, выставив перед собой рогатины, двинулись к медведю. Я уже видел цепь людей и Тучкова, идущего нам навстречу.

А где же сам медведь? Мишка сидел в овсах – видна была лишь верхняя часть туловища и огромная голова. Он был увлечен овсами – срывал колосья лапами и жадно ел, собираясь нагулять жирку к осени. Видимо, он услышал шуршание колосьев об одежду идущих людей, повернул морду, затем встал. Твою мать! Да в нем, стоящем на задних лапах, изрядно больше двух метров.

Медведь стоял к нам спиной, видя только Тучкова и его людей. Вероятно, они успели подойти ближе.

Внезапно он опустился на все четыре лапы и бросился бежать прямо на нас. Мы застыли на месте, отставив назад правую ногу и выставив вперед рогатины.

Шуршание раздавалось все ближе и ближе. Но и медведь учуял наш запах. Он поднялся на дыбы в десяти метрах от нас, взревел, оскалился и пошел на задних лапах. Медведь был здоров, могуч и, судя по белым клыкам, молод. И что самое плохое – он пер на Василия, стоявшего от меня в десяти метрах. Что делать? Бежать на помощь? Унижу парня перед другими охотниками.

Дальше – за Василием – стоял Федька. Он повернул ко мне лицо, но молчал, как бы ожидая от меня подсказки – что делать будем?

Я решил – пусть все идет своим чередом, нужда возникнет – на помощь придем.

Медведь приблизился к Василию. Я видел побледневшее лицо сына, пальцы рук, вцепившиеся мертвой хваткой в древко рогатины.

Сын ударил медведя рогатиной, но неудачно – в брюхо. Раздался дикий рев. Медведь, размахивая лапами, пер на Василия, а тот, хоть и упирался ногами, не мог сдержать напора огромной туши и пятился назад. Пока ситуацию спасала мощная железная перекладина, не дававшая зверю приблизиться к охотнику.

Пора и нам вмешаться.

Я в несколько прыжков подскочил к медведю и всадил ему в правый бок свою рогатину. Медведь махнул громадной лапой, ударил по древку, и меня отшвырнуло в сторону, как пушинку.

Положение спас Федька. Морда медведя была повернута ко мне; Федька незамеченным подобрался к медведю и ударил его кинжалом в левый бок, в самое сердце.

Ранение, казалось бы, смертельное, но медведь продолжал стоять, размахивая лапами. Федька, сбитый ударом, покатился кубарем по овсу.

Подоспели двое охотников из тучковских – и с размаху всадили в медведя свои рогатины.

И лишь тогда рев утих, медведь закачался и Упал на спину.

Я перевел дыхание, бросил взгляд на Василия. По лицу его стекала струйка крови. Поднявшись, я бросился к нему.

– Цел?

С тревогой осмотрел голову сына. Слева, чуть выше уха, была глубокая царапина, обильно сочившаяся кровью. Кость цела, других повреждений нет. Слава богу, обошлось!

А шрамы – не беда, они даже украшают мужчину.

Я побежал к Федору – что‑то он долго не встает. Федор лежал без чувств, но дышал. Я осмотрел его бегло – крови не видать, ощупал руки‑ноги – вроде целы. Похлопал слегка по щекам.

Федька приоткрыл веки, повел глазами.

– Медведь?

– Завалили уже.

– Василий цел?

– Царапиной отделался.

Федька сел, схватился руками за голову.

– Звенит и кружится, как после хорошей пьянки.

– Посиди, спешить уже некуда. Видно, косолапый по голове тебя ударил.

Подоспел Тучков с охотниками.

– Завалили уже? Жалко, что без меня!

Обошли медведя, подсунули под него рогатины, перевернули.

– Эка вы шкуру попортили! – сокрушался Никита.

– Сам бы попробовал! – огрызнулся я.

– Да это я так, сгоряча, понимаю ведь. Эй, кто‑нибудь! Телегу сюда гоните.

Кто‑то из охотников пошел через поле к деревеньке, что была за перелеском, пригнал телегу. Лошадь всхрапывала, косила на медведя фиолетовым глазом. Возничий из деревенских обошел тушу, покачал головой.

– Да ведь в нем пудов двадцать пять веса. Не погрузим.

Погрузили. Ухватились, приподняли, подсунули под него древки рогатин и подняв, уложили на телегу. Тяжел! И духом звериным несет.

Васька придерживал у головы тряпицу, прижав к ране, а я помогал идти Федору. Его покачивало, скорее всего – сотрясение мозга.

Ничего, главное – кости целы, отлежится с недельку и будет как новенький.

Мы оседлали коней и не спеша ехали за подводой, делясь впечатлениями от охоты. Никита все сожалел, что медведь не на него вышел. Шкура трофея полагалась охотнику, принявшему основной удар зверя на себя, то есть Василию, а мясо – пополам меж боярами.

Прибыли в поместье.

Пока охотники свежевали тушу, мы передохнули, выпили винца.

– Ну, Василий, сын Георгия, с тебя причитается. Такого матерого зверюгу завалил. Небось, шкура на половину комнаты будет. Первый трофей?

– Первый, – откликнулся Василий.

– Хорошего сына воспитал, сосед. Пятнадцать лет, а уже новик и знатный трофей взял.

Тут же на дворе развели костер и начали жарить медвежье мясо. Красноватое на вид, по вкусу оно походило на свинину. Кто‑то из охотников говорил, что его лучше есть копченым.

Пир продолжался до полуночи. Никита выкатил бочку пива, и мы ели мясо, запивая его свежим пивком.

Василий чувствовал себя героем, белея в сумерках перевязанной головой. А вот Федьку было жалко: есть он не мог – его тошнило, и он лежал в пристройке. Поздно вечером туда ввалились и мы – хмельные, возбужденные. Попадали в постели, и нас сморил сон.

С утра у всех болели головы – у Федьки от сотрясения, а у нас с Василием – от обильной выпивки. Никита предложил вина в качестве лечения, но мы отказались, выпив огуречного рассола.

Стало полегче. От одного упоминания о вине в желудке комок собирался, и подташнивало. Я знал русское хлебосольство – хлебни сейчас вина, и пир продолжится до вечера.

Никита выделил нам почти полтуши медведя, обильно посыпанной солью с перцем и обложенной листьями крапивы, чтобы мясо не испортилось.

Мы попрощались и двинулись домой, сопровождая телегу с мясом косолапого.

Добрались до дома. Федька сразу прошел в воинскую избу и улегся, его мутило.

Ратники перенесли на кухню мясо. Чего его беречь, пусть все попробуют.

Лена, как увидела перевязанную голову Василия, ахнула, прижала сына к груди и запричитала:

– Где же это ты так?

– Сучком о дерево окорябался, – не стал пугать мать рассказом об охоте Василий.

… Настал сентябрь, а с ним и новый год. Осень стояла сухая, да и рано ждать дождей. Это попозже – в октябре задуют северные ветры, разверзнутся хляби небесные, зарядят дожди, развезет дороги, будут ползти, едва не цепляясь за крыши, черные тучи, напитанные влагой. В такую слякоть хорошо сидеть дома, в уюте, зная, что убран урожай и закрома полны, так же как и кошелек. Замирает в это время жизнь на Руси. Даже торговля, поскольку подвоза свежих товаров нет. Рачительный купец заранее лабазы товаром набьет и торгует до морозов припеваючи, ожидая, пока реки покроются льдом. А пока – все крестьяне на полях, торопятся убрать все, что еще не успели. И убирать не так много – капуста, репа, морковь уже давно убраны. Рожь да пшеничка – тоже, остается овес да лен.

Вот в такую пору меня и нашел гонец, когда я ехал по центральной улице Вологды.

– Боярин Михайлов?

– Он самый.

– Воевода Плещеев вызывает.

Ничего не попишешь, раз зовет – дело важное есть.

Я развернул коня и по Завратной поскакал к воеводе, распугивая редких прохожих. Свернул

на Пятницкую, еще поворот. И вот я у дома Поместного приказа. Поприветствовав ратника у входа, прошел в кабинет Плещеева.

– Здрав буди, боярин! Садись и слушай. Радения твои о выучке рати конной в полку сводном до государя нашего дошли. Отписку твою о баталии летней на Оке и предложения по бою огненному велел он воеводам своим обмыслить. Князья Иван Воротынский с Василием Одоевским совет держали, и после оного задумал государь полк яртаульный из самых резвых конных пищальниками усилить и тебе под начало отдать.

Я обомлел. Ничего себе! Яртаул – это же лучшие ратники. И к разведке, и к бою годные – элита войска, можно сказать!

– И то не все. Как видишь, к предложениям твоим интерес государь проявил, а потому, чтобы умение ратное поднять, поручает тебе конным людям с пищальниками заставу учинить под Великими Луками. Там князь Александр Владимирович Ростовский с воеводами стоит, туда и яртаулу сбираться велено.

Я вытер рукавом пот со лба – все услышанное было для меня полной неожиданностью.

Плещеев встал. Я тоже поднялся и, кажется, мне удалось справиться с охватившим меня волнением. Воевода глядел мне прямо в глаза:

– Еще скажу тебе: слышал я – неспокойно ноне на стороне литовской после налета на Рославль литовский псковского воеводы, ослушника государева Александра Сабурова. Дерзость же его в том, что по лету сей воевода без ведома государя с набегами в земли литовские вошел. Объявил себя преемником – де, от великого князя Василия под руку короля Сигизмунда идет. А при нем три тысячи ратников голодают. Поверили горожане, провизию дали. Вел себя Сабуров до поры до времени чинно, а в торговый день ворвался в город и обогатился добычею, людишек побил и пленных взял, уйдя благополучно. Так что всяко там сложиться может, Сигизмунд обид не прощает. А гетман его, Константин Острожский, после Орши, горькой нам, силу почувствовал. Да небось и сам слышал о Константине сем – Божий враг и государев изменник!

Я кивнул.

– Мыслю так – тебе на Великие Луки сподручнее через Устюжну и Новгород идти. Ну, прощай! С Богом!

Я сбежал по ступенькам, вскочил на коня и – домой. Объявил сбор.

Оба десятка собрались быстро, перекинули сумы с бельишком да провизией через седла, проверили оружие. Через час уже и выехали. Прохожие смотрели нам вслед и осеняли крестным знамением.

Впереди скакал Федор, он хорошо знал местные дороги – здесь родился. Каждые полчаса мы пересаживались на заводных коней, и до вечера успели пройти полсотни верст.

Я ехал и размышлял. Ертаул, или яртаул, – это повышение для меня или понижение?

Это сборное воинское подразделение; изо всех ополчений войска в него выделяют конные сотни наиболее опытных и хорошо вооруженных ратников – обычно из молодых детей боярских. В сражении яртаул шел впереди передового полка, осуществляя разведку и охранение и принимая на себя первый удар противника. В условиях внезапного столкновения с врагом от ратников требовалось бесстрашие и стойкость, а от воеводы – быстрая реакция и умение вести встречный бой, жестокий и кровопролитный. Как правило, потери в яртауле были велики. Если противник был смят яртаулом, в дело вступал передовой полк, а ежели враг оказывался силен, от передового полка, а также полков правой и левой руки выделялись в помощь яртаулу «подъезжие сотни». В случае упорного сопротивления снова высылалась подмога, и в итоге в передовом, сторожевом и других полках зачастую оставалось не более половины ратников.

Пришедшие на помощь яртаулу «подъезжие сотни» на время сечи переходили в подчинение к воеводе яртаула, и потому ему приходилось командовать значительными силами, доходящими иногда до половины численности всей рати. Каждая «подъезжая сотня» имела свой сотенный флаг определенного цвета, и в бою воевода мог видеть, где находятся его ратники. Сигналы передавались трубачом или барабанщиком. Часто у самого воеводы был закреплен на луке седла «ездовой тулумбас» – маленький медный барабан, и сигналы подавал он сам.

Я ехал и перебирал в уме – что сделал и чего не успел сделать во время сборов. Получалось – вроде все.

Через две недели мы уже подъезжали к Великим Лукам. Впереди показался конный дозор. Мы подскакали и остановились. Старший, узнав, куда и зачем следуем, отрядил нам проводника, и вот мы – у ворот заставы.

Здесь располагался лагерь. По ровным рядам палаток, сотням ратных людей у дымившихся костров, множеству пасущихся невдалеке лошадей я сразу понял: князь Ростовский организовал лагерь ладно и дело свое знает – это не то неорганизованное ополчение, которое я принимал под деревней Крюково летом.

Меня снова охватило волнение – совладаю ли? Однако ж надо наперво – к князю. Сопровождающий нас дозорный показал рукой на шатер с белым княжеским стягом в центре заставы. Мы спешились. Я оставил своих ратников у входа, назвался стражникам и вошел в шатер.

Представился князю честь по чести. Он был немолод и, как я уже знал, отличился в сражениях с литвинами здесь, на порубежье, и с казанцами воевал. Рядом с князем сидели незнакомые мне бояре, сновали помощники и посыльные. Бояре, оторвавшись от дел, с любопытством разглядывали меня и переговаривались, одобрительно кивая бородами.

– Садись, боярин Михайлов. Вижу, притомился с дороги – путь долгий, знаю. Отряд твой яртаульный, повелением государя из окрестных городов собранный, лагерем стоит, – он махнул рукой в сторону стана. – Важное дело государь поручает тебе – с молодцами сими заставу держать и яртаульные навыки в службе проявить. Воеводы мои в том помогут тебе. Вот – князь Федор Васильевич Оболенский и воевода Иван Васильевич Лятцкой. Как мыслишь дело ладить?

Такого вопроса я ожидал – о том думал всю дорогу на переходе. И потому с жаром стал рассказывать воеводам о своих задумках, хитростях военных, использовании огненного боя.

Воеводы слушали внимательно, не перебивая меня, однако видел – хмурятся. Конечно, мне не пристало не только поучать бывалых полководцев, но и даже выглядеть равным им – ведь в воеводах я недавно. Потому, трезво оценивая ситуацию, я апеллировал к их опыту, совету. Это принималось.

Тут вступил в разговор Иван Лятцкой.

– Складно сказываешь, боярин. Ну а коли в сражении настоящем тот же гетман Острожский сильнее и хитрее окажется и яртаул отрежет, истреблять зачнет – что делать станешь?

Вопрос прямо в лоб, а отвечать – надо. На моей стороне было то преимущество, что я знал о боевом опыте Суворова, Петра Великого, да и Наполеона: не числом врага крушить, но умением. И относиться к полководцу вражескому следует как к достойному противнику, суметь его глазами на бой смотреть.

– Так мыслю, бояре. Одной доблестью дело такое не выправишь. А чтобы конфузии и сраму избежать, надо разведкою силы и замыслы неприятеля выведать и представить, какую бы я, па месте противника, хитрость задумал и куда бы войско направил, да в какой момент? То и гетман Константин свершить вполне может. Вот оттуда и мне удара главного ждать следует, предполагая, значит, что у гетмана умения и мудрости не менее моего может быть.

Мне показалось, что воеводы меня не поняли. Что ж, это по истории наша русская беда – недооценивать противника, и разгром рати воевод Челяднина и Голицы на берегу Днепра под Оршей тому подтверждение. Тогда под натиском наших ратников строй литовский расступился и обнажил заготовленные пушки, без труда расстрелявшие в упор русских воинов. А ведь против 35 тысяч литвинов в войске Острожского нашего войска вдвое. Самонадеянность воевод подвела, их заносчивость и высокомерие. Шапкозакидательство, одним словом.

Зашумевших бояр остановил князь Ростовский.

– Ну что же, воевода, вижу – разумеешь в яртаульском напуске. Однако сведать о замыслах врага не просто. Коль почувствуешь, что может он посильнее оказаться – отступи допрежь, силы набери, дождись перевесу, чтобы людей 3Ря не положить!

Действительно, это была военная доктрина Васильева войска – избегать боя даже с равным противником, а тем более – превосходящим нашу рать в силе. Ну что ж, суворовская и петровская наука побеждать меньшим числом еще впереди, потому я согласно кивнул.

– Где прапорщик твой?

– С ратниками у шатра дожидается.

– Передай ему прапор яртаульский. Беречь пуще глаза!

Товарищ князя вручил мне яртаульский прапор – тоже белого цвета знамя с раздвоенным концом. Я поцеловал его и спрятал на груди.

– Пока иди, отдыхай, располагай людей своих. В стане для тебя шатер воеводский поставлен, а завтра с утра принимай яртаул, действуй!

Я вышел из шатра озабоченный. Меня окружили занудившиеся долгим ожиданием ратники.

Мы направились в лагерь. По дороге я пытался собраться с мыслями, но ничего не выходило – после долгой тряски в седле все тело ныло и требовало отдыха. То же чувствовали и мои товарищи. «Все! На сегодня – все! Отдыхать! Утро вечера мудренее», – с этой мыслью и уснул.

И снился мне сон. Из детства… Я иду с матерью по мосту через бурную реку и крепко сжимаю ее руку, потому что в деревянном настиле моста много прорех. Через них видно, как стремительно несет свои воды быстрая река. У меня кружится голова, я перепрыгиваю худые места, выпавшие доски. Мне страшно – прямо под нами несется бурный поток.

– Юра, гляди только под ноги, не смотри вниз, на несущуюся реку, не смотри вниз, не смотри…

И вот мы уже прошли середину моста. Дальше настил поцелее был, как мне казалось. Я смело наступил на доску, она предательски ушла из‑ под моей ноги, и в последний миг я судорожно вцепился в руку матери.

– Надо не только глядеть, но и видеть – не подведет ли тебя вроде бы и целая доска, – наставляла меня мать.

Дальше я шел, сначала проверяя носком ноги настил, и только потом наступал. Вот и берег. Где‑то вдалеке послышался звон. Звук нарастал, отдаваясь в ушах громким набатом.

Я открыл глаза.

– Ну и силен ты спать, боярин! – это был Федька. – К заутрене колокол в Луках зовет. Все уже на ногах.

Я стряхнул остатки сна, быстро поднялся и вышел.

Рядом у костра собрались сотники. Грели над пламенем озябшие руки – осень ночной прохладой давала о себе знать. Над огнем в котле чавкала каша, расточая аромат.

Мы начали есть, и так, за сытным завтраком и перезнакомились.

Бородатый дружинник – косая сажень в плечах – представился:

– Сотник Матвей Снегирь. Из местных я, от великолукской рати.

Подходили другие сотники – из вяземского полка, дорогобужского, смоленского, старицкого, из Холмов, Порхова… Сразу видно – воины бывалые, многие со шрамами.

Оказалось, что Матвей и под Одоевым летом воевал. Общие воспоминания, радость победы в летней баталии, а еще – горечь утрат быстро сблизили нас, и вскоре разговор стал непринужденным, хотя я чувствовал, что ко мне, как к воеводе, присматриваются, и видел – дистанцию сохраняют.

Я поблагодарил сотников за трапезу, встал и огляделся. В большой излучине Ловати, на холме за земляным валом с глубоким рвом, белели церкви и постройки древней крепости Великие Луки, известной с 1166 года. Здесь проходил путь «из варяг – в греки», и река Ловагь входила в этот путь: вверх по Днепру, волоком до Ловати, но Ловати – в Ильмень‑озеро, дальше – по Волхову в Ладогу, из нее – по Неве – в Финский залив.

Перед лагерем была широкая поляна. Здесь я и распорядился построить отряд.

– Сотники, выводи людей на построение! Трубач, сбор!

Я начал объезд сотен, осматривая экипировку конников и вооружение. У ратников были в основном копья, луки, сабли, реже видел ручные заплечные пищали. Закончив осмотр, собрал сотников. Начал сверять людей по спискам, уточнять наличное оружие. Увы, огнестрельного было мало, в некоторых сотнях и десяток едва набирался. Решил всех пищальников свести в один отряд. Посоветовавшись с сотенными, на‑ значил старшим над пищальниками седовласого ратника из Вязьмы, Левонтия Суморокова.

Товарищем воеводы объявил Матвея Снегиря. Определил посыльных – из боярских людей.

Кого назначить прапорщиком, или, говоря по‑иному – знаменосцем? Дело ответственное, если случится с врагом встретиться. В бою видят ратники свой прапор, значит – здесь, с ними воевода, там, где знамя – там центр. Повалилось знамя, не видно его – стало быть, беда со знаменосцем или, того хуже – полк без воеводы остался. Такой сигнал в сражении приводил не к организованному отводу, а к паническому бегству. Прапор – святыня любого подразделения, и его утрата в бою ложится на ратников позорным несмываемым пятном. И даже десятилетия спустя бояре переспрашивают:

– Это какой же Иванов? У которого ляхи прапор отобрали? Знаться с таким не желаем!

А чего тут думать? Назначу прапорщиком Василия. Летом, в сражении с татарами он опыт приобрел. Случись что – яртаульный стяг в надежных руках! Пусть сам назначит подпрапорщика из своего десятка, ратниками руководит. Ответственность большая, так и честь велика. И трубу, и ездовой тулумбас туда же передам.

Так и сделал – торжественно назначил прапорщиком Василия и вручил ему прапор, а заодно и трубу с тулумбасом для подачи сигналов – «ясаков».

Подъехали воеводы Оболенский и Лятцкой. Мы обговорили маршруты дозорных десятков – по низине Ловати, дорогам, ведущим на Новгород, Ржев, Опочку, и лесными тропами за рекой. Объяснил сотникам задачу, предупредив о бдительности. На порубежье тревожно, к любым неожиданностям с литовской стороны ратники должны быть готовы, зорко примечать все: следы от копыт коней, кострища, проверять подозрительных людей.

С оставшимися в лагере, свободными от службы ратниками поручил сотникам на сегодня отрабатывать действия по «ясакам», а после обеда – упражняться в лучной стрельбе, на скаку в цель попадать. Каждые полчаса – отдых коням и ратникам.

Видя, как лихо носятся конники по полю, выполняя команды сотников, воеводы довольно улыбались. Лятцкой с гордостью смотрел на конников:

– Бог в помощь, боярин! Ишь, молодцы!

Подключился Оболенский:

– Крепость доспехов и мощь коня в атаке яртаула важны, но первее – отвага, стремительность, маневр!

Я подхватил его мысль:

– Пока вот – ясачные навыки да глазомер в лучной стрельбе на скаку отрабатываем, а дальше – завязку боя, атаку с флангов, тыла на неприятеля, притворное бегство под удар засады, отводы.

Я с жаром рассказывал о своих задумках. Видя понимание, вошел в азарт:

– Понимаю – в бою неприятель свой маневр будет строить, и до поры хитрость его нам неведома. Потому так делать думаю – при атаке яртаула буду ясаками вводную давать, к примеру – «враг слева», и сотня, что перед неприятелем окажется, передовой станет, а другие сотни порядок сохраняют, чтобы враг не смог сломить яртаул обманом с флангов или тыла. И – ждать моего нового сигнала. А вводные задания мои внезапными для всех будут, коих и сотники заранее не знают.

К нам подъезжали разгоряченные сотники, уточняли задачи. На поле гремели трубы, сигналами стягов и громкими командами сотники управляли маневрами: всадники собирались в строй, рассыпались в лаву, порою мешая друг другу и путая команды. Впрочем, пока задачу добиваться слаженности действий яртаула в целом я не ставил: будем идти от простого к сложному.

В следующие дни все свободное от дозорной службы время я посвятил освоению тонкостей яртаульных умений. Начал с возвышенности изменять вводные – посыльные неслись с новым указанием, а соответствующие сотни атаковали условного противника – слева, справа, с тыла, вторая линия атакующих устремлялась в контратаку, изображала отвод, бегство под засаду…

Наблюдавшие воеводы охотно давали советы, бывало, и подправляли мои действия. Не оставил нас вниманием и князь Ростовский. Похоже, бояре были довольны.

– А вот коль и в бою сумеешь отнять сотни таким устройством – то добро будет! – заметил князь Ростовский.

Воеводы одобрили и прием, который бытовал в западноевропейской практике боя: перед атакой конницы по моему сигналу пищальники Левонтия Суморокова, чтобы ошеломить и расстроить условного противника, давали дружный залп.

… С ночи зарядил холодный осенний дождь. Я проснулся от шума хлещущих по шатру струй и лежал, размышляя: как применить пушки на колесном ходу перед атакой конницы?

Мои раздумья прервал посыльный князя Ростовского. Откинув полог, он крикнул:

– Воевода, срочно князь зовет!

Я растолкал Федора.

– Что‑то стряслось. Князь вызывает.

У Федора сон как рукой сняло. Наскоро собрались и вышли из шатра.

Только начинало светать. Серые дождевые тучи скрадывали время. Стражники ежились от холода, но службу несли справно. Завидев нас, тревожно вглядывались в лица: «Никак беда?»

Капли дождя шлепались в лужи, фонтанчиками разлетались в стороны. Недобрые предчувствия охватили меня. Федька, на ходу протирая глаза, не отставал от меня.

К шатру князя Ростовского спешили воеводы и помощники. Отряхнув мокрую одежду, я вошел в шатер.

Подождав подоспевающих бояр, князь Ростовский начал:

– Вот что, други мои! Приехал гонец от наместника Опочки Василия Михайловича Салтыкова. Худо дело! Осадили ляхи крепость, пушки подтягивают. Едва гонец от воеводы прорвался – помощь нужна. Сейчас же гонца отправляю в Вязьму, к князю Василию Васильевичу Шуйскому. И другого гонца в Москву снаряжать буду, посветлу поедет государю весть донести.

Мы внимали словам князя с тревогой. Недолго мир длился, опять – война!

Ростовский продолжал:

– Пока рать из Вязьмы подойдет, и государь войско главное соберет, Опочка пасть может. А сдать ее нельзя – то дорогу на Псков ляхам откроет. Сегодня тебе, Федор Васильевич, и тебе, Иван Васильевич, ратных людей к походу готовить, а ты, воевода Михайлов, яртаул готовь. Собираться не спешно – все самолично проверить, но и не мешкать.

Князь перевел дыхание и положил на стол набросок местности – подобие карты. Мы нагнулись, разглядывая бумагу: изгибы реки Великой, Опочку, Псков.

Князь пояснял:

– Как сообщил наместник, стан гетмана Острожского стоит в десяти верстах от Опочки, при нем рать небольшая. Все силы – у крепости, там же и наряд пушечный. Мыслю – сначала разбить рать гетмана надо, а затем в тыл ляхам у крепости ударить.

Бояре согласно закивали головами.

Князь продолжил:

– Одно плохо – Опочка от порубежья совсем рядом, а в Литве король Сигизмунд силы имеет до тридцати тысяч сабель. Коли управимся с гетманом быстро, Сигизмунд помощь послать не рискнет. А если затянем – не миновать войны на два направления. К тому же осаждены ляхами не только Опочка, но и Белья и Воронич. Силы распылять придется. Здесь у Лук будем большое войско сбирать, как ратники московские подоспеют: отсюда – дорога на Волгу Верхнюю, и Тверь, и Москву, потому застава крепкой должна оставаться. А у Опочки – на вашу рать полагаюсь. Держаться и со всех сторон неприятеля теснить, пока войско государево подойдет!

Бояре зашумели, переговариваясь между собой.

– Посему решил я – завтра малой ратью выступать следует, тянуть не можно. Построение в походе: впереди яртаул с воеводой Михайловым, – князь Ростовский указал на меня. – Коли бой завяжется, от него гонцы помощь могут попросить, исполнять немедля. Далее Передовой полк идет, с воеводою Иваном Лятцким, за ним – Большой полк под рукою князя Федора Оболенского. Опосля – полки Правой руки и Левой руки, и замыкает колонну Сторожевой полк. Князя Федора Васильевича главным воеводой ставлю. Такая планида. Все ли понятно?

Бояре закивали головами. Ростовский повернулся к Лятцкому:

– Проверь, Иван Васильевич, переправу – ноне разлилась Ловать от дождя, если надо – мастеровых людей из города возьми.

Возвращался в лагерь с Федором, обдумывая ситуацию. До Опочки – несколько десятков верст по худой дороге. Надо тщательно продумать сбор яртаула – подстраховать будет некому, а обоз подтянется не сразу.

В лагере уже вовсю дымили костры, из котлов шел пар.

После завтрака я собрал сотников и Василия, рассказал о плане князя Ростовского. Дел на сегодня немало: снаряжение и оружие проверить, у коней подковы осмотреть, стрелы‑порох‑свинец – ничего нельзя упустить… Связался с кошевыми людьми князя. Здесь тоже вовсю готовились к походу. То неудивительно – служба на заставе предполагает и такие ситуации.

Я думал о превратностях судьбы: быть может, уже завтра боевые навыки яртаулу в сражении применить придется. Что ж, мы готовы!

Так в приготовлениях к выступлению летел День. Князь Ростовский поспевал везде, проверяя сбор войска.

Наступила тревожная ночь. Сон не шел. «Как там братья‑славяне? Удержатся ли?» – пытался япредставить положение гарнизона в Опочке.

Вспомнился сон, как мы с матерью ветхий мост переходили. От чего она меня предостерегала?

Утром лагерь напоминал растревоженный улей. Вели коней, бегали посыльные, ратники, обжигаясь, доедали кашу из котлов. И все говорили, кричали, коротко взревывали трубы. Шум стоял неимоверный. Поскольку мы должны были выступать первыми, я построил всадников.

Первой по дороге пошла сотня Матвея Снегиря из Великих Лук. Они местные, знают все пути‑броды – кому как не им и вести войско. За их сотней – я со своими двумя десятками и знаменем, дальше уже – остальные сотни, общим числом шестьсот всадников.

Миновали мост через Ловать. Дорога шла вдоль реки и затем свернула в лес. Хорошо хоть подсохла после дождя. Шли резво, значительно опережая главные силы. В середине второго дня ко мне прискакал гонец.

– Лукские на разъезд ляхов наткнулись, всех их посекли. Сотник спрашивает – что делать?

– Только вперед!

Дорога шла по скошенному полю, и я дал сигнал покачиванием знамени влево и вправо, сдублировав его двумя взревами трубы – рассыпаться в лаву.

Псковская сотня стала уходить вправо и выстраиваться в линию, вяземские – влево. Остальные сотни – за ними. Мы начали понемногу разгоняться. В конном бою скорость – это все. Движущаяся масса сминает любого противника, если только он не засел в укреплениях, вроде «гуляй‑поля».

Впереди раздались крики, звон оружия. Тут же примчался гонец – столкнулись с ляхами!

– Сколько их?

– Сотник сказал – около тысячи.

– Продолжать бой!

Посыльный ускакал.

Сотня Снегиря рубилась отчаянно, мы вступили в схватку тоже. Над полем раздавался звон оружия, конское ржание, русский мат и польская ругань. Движение вперед было остановлено встречным польским ударом. Да и немудрено – поляков вдвое больше, чем нас. К тому же кони у них сытые, застоявшиеся, а наши измотаны переходами.

Наступил момент, когда я должен был принять решение – посылать за подмогой или трубить отвод.

Я направил коня на небольшой холмик, оглядел поле брани. Ешкин кот! Куда ни кинь взгляд, одни поляки в своих шлемах. Надо послать ясаула – доложить воеводе Оболенскому о столкновении и трубить «отвод», иначе без толку полягут все.

Ясаулом послал Федьку‑занозу, с наказом – найти князя и все ему рассказать. Бумаги писать было некогда.

Я выждал несколько минут и дал знак трубачу – «Отвод».

атака. Отвод – не беспорядочное бегство, и русские его применяли часто: врага заманить в ловушку – привести его под удар главных сил или под пушки.

Сотни отбивались от наседавших ляхов и отходили. Невдалеке начинался лес, который мы проехали недавно.

Я подскакал к сотне боярских детей.

– Вот что, сотник, мы постараемся ляхов у леса придержать. Дорога в лесу поворот делает, вот с этого поворота и уводи свою сотню в лес. Да затихаритесь там. Мы мимо пройдем, за нами – поляки. Развернуться для атаки им будет негде, лес помешает. Окажешься у них сзади. Как сигнал дам – ударишь им в тыл. Понял?

– Понял! – прокричал сотник.

– Выполняй!

Сотня вырвалась вперед и вытянулась на лесной дороге. Мы же у леса развернулись, организовав оборону. Сотня за сотней рысью втягивались на лесную дорогу. Обойти нас по лесу было нереально.

Я уходил с третьей сотней.

Едва вырвавшись через пару верст из леса, я скомандовал:

– Разворот!

Мы описали полукруг и остановились метрах в двухстах от леса.

– Лучники и пищальники! Товсь!

Лучники доставали из саадаков стрелы и накладывали их на тетивы, пищальники соскочили с коней, положили стволы пищалей и мушкетов поперек седел, проверили порох на полках.

Через пару минут с лесной дороги высыпали ляхи и стали разворачиваться в конную лаву. Пошли в атаку, выставив вперед коротенькие пики.

– Лучники, стрелять! – голос у меня был зычный, стояли сотни кучно, и меня услышали. Защелкали тетивы, полетели густо стрелы. Сотня из великолукских вся имела луки, у остальных – через одного. А пищалей и мушкетов, кроме моих двух десятков, набиралось не более полусотни. Не густо!

Стрелы находили свою цель, выбивая у ляхов воинов. Я выжидал.

Вот семьдесят метров осталось, пятьдесят… Сейчас, или будет поздно.

– Пищальники, огонь!

Громыхнул нестройный залп.

Не успел стихнуть грохот выстрелов и рассеяться пороховой дым, как я, привстав на стременах, прокричал:

– На конь! Сабли наголо! В атаку!

Мы ринулись вперед. Залп из пищалей и мушкетов произвел на противника ошеломляющий эффект. Падали кони, и люди, скачущие следом, натыкались на эти завалы и падали, в свою очередь, сами. Ни о какой организованной атаке уже не могло быть и речи.

Поляки это поняли и стали поворачивать коней, пытаясь уйти.

– Прапор, дай сигнал – обходить!

Василий качнул знаменем влево и вправо, но опытные сотники и сами сообразили – разбили строй посредине и стали обходить полуживой завал из раненых и убитых людей и лошадей.

А с поляками случился конфуз. Они попытались ворваться на лесную дорогу и образовали свалку. Мне это напомнило узкое бутылочное горлышко.

Мы напали с двух сторон. Полякам пришлось туго. У них не было скорости, и они были дезорганизованы. Мы окружили их, а вдобавок навстречу им на лесной дороге сотня из боярских детей выставила заслон. Издалека доносился шум боя, редкие пистолетные выстрелы.

Поляки попали в западню. Однако их еще было много, и стоило кому‑то опытному взять командование в свои руки, как нам самим пришлось бы туго.

И такой начальник у них нашелся. Ляхи перестали пробиваться на лесную дорогу и все дружно развернулись к нам.

Но и нам повезло. Сзади накатывался грозный топот – через поле к нам развернутой лавой неумолимым тараном шла конница Передового полка воеводы Лятцкого. Надо срочно убирать своих, иначе сомнут по инерции.

Я скомандовал трубачу и прапорщику дать сигнал «Разойтись в стороны». Сотни и сами понимали, что оказались между молотом и наковальней, и приказ исполнили мгновенно.

Едва мы убрались, как в самый центр ляхов ударили свежие силы Передового полка. Сеча стояла страшная – мы наблюдали ее со стороны. В пятнадцать минут с ляхами было покончено.

Я рванул к воеводе Передового полка, найдя его место по полковому знамени.

– Останови своих! Дети боярские впереди, на лесной дороге ляхам заслон поставили. Сейчас выходить будут! Как бы в горячке боя твои их не порубили да из луков не посекли.

– Понял. Трубач, сигнал «Отставить»! – Противно завыла труба.

Шум боя стал стихать. Ратники добивали отдельных сопротивляющихся или брали их в плен.

Я рванул по лесной дороге в сопровождении десятка Федьки‑занозы.

За небольшим поворотом мы увидели убитых лошадей, трупы ляхов. Из чащи раздались два выстрела, пули прошли совсем рядом – я слышал их жужжание.

– Свои! Не стреляйте!

Мы остановились на дороге. Из‑за деревьев, с двух сторон высыпала сотня боярских детей.

– Сотник, ко мне!

Подбежал запыхавшийся сотник.

– Прости, воевода, не сразу в горячке узнали.

– У вас потери большие?

– Убитыми два десятка.

– Ляхов разбили – выводи своих.

Сотник обернулся:

– На конь!

Мы развернулись в обратный путь.

На поле ратники Передового полка и яртаула собирали оружие убитых. Я же помчался к воеводе Передового полка. По старшинству он – главнее. Спрыгнув с коня, доложил воеводе Лятцкому о стычке и о том, что ляхи разбиты, в том числе – и на дороге, силами сотни боярских детей.

– Подожди, я не понял – а как сотня попала на дорогу, в тыл к ляхам?

– Я приказал, когда отходили, укрыться в лесу и ударить в тыл.

– Хитро придумал. Потери большие?

– Еще не все сосчитано.

– Вперед идти можешь?

– Могу.

– Тогда вперед!

Я подскакал к яртаулу, отдал команду трубачу. Взревела труба, ратники оседлали лошадей.

– Вперед!

На этот раз впереди шла сотня из Вяземского ополчения. Сотню детей боярских я поставил в арьергард – им и так сегодня досталось.

Яртаул резво шел по лесной дороге и вырвался на поле, где мы приняли первый бой. Обогнули павших – ляхов и наших – и дальше. От того, как быстро мы прибудем на место, зависит – продержится ли Опочка.

Через час меня догнал посыльный от воеводы Лятцкого с приказом остановиться.

Мы встали; лошади тяжело поводили боками. Ратники отряхивали пыль с одежды, чихали.

Оставив за себя товарища – сотника из боярской сотни, я поскакал назад, к Передовому полку. Надо же узнать, чего удумал Лятцкой.

– Вот что, Михайлов. Располагайся пока лагерем, дозоры не забудь поставить. Я лазутчиков вперед пошлю – где‑то рядом стан ляшский должен быть. Не попасть бы нам под пушки. Как только известия будут – извещу.

– Понял, исполняю.

Вернувшись к своим, я распорядился встать на ночевку.

Приказ приняли с радостью. После перехода и боя надо было отдохнуть и людям – поесть, привести свое оружие в порядок – целый день в седле, – и лошадям.

Дежурные каждого десятка стали разводить костры – повезло, что ручей тек недалеко. Лошадей напоили да, стреножив, отпустили пастись.

Огибая наш лагерь, проскакал десяток лазутчиков – все оторвались от своих дел и проводили их взглядами. Какие новости они привезут?

… Вернулись лазутчики утром, когда лагерь уже проснулся. Костры не разводили, чтобы не выдать себя дымами. И почти сразу же после возвращения лазутчиков явился гонец:

– Воеводу ко князю.

В шатре князя уже были прибывшие воеводы из разных полков. Подождали задержавшихся – некоторые полки стояли далековато, верстах в двух.

– Воеводы! Только что вернулись лазутчики с ценными сведениями. Стан гетмана Острожского впереди, в трех верстах. Насколько удалось выяснить у взятого пленного, в стане у гетмана сейчас не более двух тысяч ратников, из них только половина конных. Остальные – пищальники, обозные, обслуга. Пришло время ударить в самое гнездо! Диспозиция такая – яртаул и Передовой полк обходят стан слева, полки Правой и Левой руки – справа, Большой полк с фронта наносит удар. Сторожевой полк в сражении не участвует, будет как резерв и для защиты тыла. Воеводы, как обойдете стан врага, ждите сигнала – две стрелы с дымами. Тогда дружно нападаем, и чтобы ни один лях не ушел. Иначе подмогу приведут из‑под Опочки, где основные силы осаду ведут, лучше разобьем их порознь, так сподручнее будет. Все ли понятно?

Бояре закивали:

– Все!

– Тогда с Богом!

По возвращении воевод лагерь каждого полка пришел в движение. И вскоре мы, ведомые лазутчиками, которые знали дорогу, уже выступили. Идти старались тихо, на рысях, но все равно – выдавала движение пыль. Обошли стан врага, укрылись в рощице.

Один из ратников скинул кольчугу, отцепил пояс с оружием, снял сапоги и ловко взобрался на дерево. Надо следить – не подадут ли сигнал?

Все сидели на лошадях, стояла почти полная тишина.

Напряжение нарастало. Вдруг ратник на дереве заорал:

– Вижу стрелу с дымом, вторую!

Но их видели уже и без него. Стрелы с горящей и дымящей паклей взлетели в небо и описали полукруг.

Лятцкой привстал на стременах. По праву старшинства командовал он.

– Вперед, на врага! Постоим за Русь!

Лавируя меж деревьев, мы выбрались на луг, стали разгоняться. Далеко впереди, в чахлой рощице, где виднелись шатры, забегали, засуетились люди. Поздно! Собраться, выстроиться в боевой порядок нужно время. Ляхи попытались оказать сопротивление небольшими группами, но организоваться не смогли. Да и как суметь, коли удар пришелся одновременно с трех сторон? Рубили ляхов остервенело, порой мешая друг другу. Крики сражающихся, конское ржание, стук копыт, звон оружия, стоны раненых – все слилось в жуткий шум.

Через полчаса все было кончено. Пленных было мало, в основном – убитые. С нашей стороны убитых было немного, из потерь преобладали раненые. Зато обозы с добром были захвачены большие. Чего там только не было – продукты, порох для пушек, одежда, вино. Даже трофейное барахло, что успели они награбить. К великому сожалению, гетман Острожский сбежал, так же как и пан Юрий Радзивил и пан Януш Свещевский – воеводы Константинова войска. А может быть, их в стане и не было, возможно – они находились в лагере осаждающих у Опочки.

В захваченном лагере стояли два дня, зализывая раны. Надо было похоронить убитых, перевязать и отправить по поместьям раненых. Работа печальная, но необходимая, как на любой войне. Это значительно позже будут созданы специальные похоронные команды из числа нестроевых. А пока – рыли братские могилы, боевых товарищей хоронили все ратники, и не было разницы – из какого полка убитые. Как сражались вместе – плечом к плечу, так и лежали в могиле рядком, плечо к плечу.

Ратники развели костры, похлебали горяченького – в предыдущие два дня ели всухомятку: сухари да сало.

А следующим днем уже выступили на Опочку. Через пару часов хода наткнулись на заслон ляшский, с ходу его смяли и прорвались к позициям неприятеля.

Сеча была жестокой, кровопролитной. Много людей королевского войска было побито, реку Великую запрудили трупы людские. Воеводу старшего рати литовской Сокола убили и знамя его взяли. Ляхи не выдержали – побежали, бросая орудия, припасы, раненых. Никакого организованного отхода – только бегство.

Со стен крепости жители и воины радостно приветствовали полки государя, пришедшие на помощь.

Я смотрел на крепость и удивлялся – земляной вал, а на нем деревянный тын – вот и вся фортификация. Как могло это бревенчато‑земляное сооружение, которое и крепостью назвать язык не повернется, больше двух недель противостоять сильному врагу? Стены местами были разрушены и наспех заделаны бревнами, завалены хламом. Городок маленький, и едва ли по численности превосходил неприятеля. И сравнить две жалкие пушечки на стене у крепостной башни с десятками тяжелых осадных орудий у гетмана? Как же силен русский дух!

Ворота крепости распахнулись, и навстречу нам выбежали жители. Грязные, чумазые, перевязанные кое‑как, но устоявшие перед лицом сильного врага.

Ратники и жители обнимались, подбрасывали вверх шапки. Снята осада!

Но радость наша была недолгой: уже утром лазутчики донесли, что Сигизмунд послал на помощь Острожскому войска. Видимо, король еще не знал о поражении гетмана, иначе не рискнул бы посылать войско на жестокое побоище.

Князь Федор Оболенский, как главный воевода войска, объявил, что мы выступаем навстречу неприятелю. И лучше, если мы перехватим его на марше, а не тогда, когда он засядет в укреплениях. Пир во имя одержанной победы у Опочки пришлось отложить до лучших времен.

Выступили в поход. Я с яртаулом шел впереди, по уложению. Колонну нашу вел лазутчик, знавший местность. Я беспокоился об одном – не пересечь бы порубежье. Это сейчас граница – вспаханная полоса, колючая проволока, пограничные столбы. В средние же века границей являлись часто естественные преграды – река, холм, лес. И стража пограничная стояла только на столбовых, наиболее оживленных дорогах. А в глуши можно было пересечь порубежье и не заметить этого. А потом плюнул – чего мне‑то переживать? Я хоть и воевода, но все равно человек подчиненный. Надо мной по старшинству еще много начальства.

Ко мне подскакал Федька‑заноза.

– Боярин‑воевода, враг близко.

– С чего взял?

– Сам посмотри. Впереди, над лесом, сороки да вороны шныряют. Не один человек идет.

Молодец, Федор! Нюх разведчика выручил яртаул.

Я сразу послал гонца с известием в Передовой полк, сам же объявил яртаулу тревогу.

Всадники приготовили луки, мушкеты, пищали. Достали копья из петель, взяли в руки. И едва мы увидели ляхов, выезжавших с широкой просеки, как обрушили на них град стрел. Не ожидали ляхи встречного удара, смешались. Но оправились быстро, ринулись вперед, растекаясь широкой лавой по лугу. Я дал пищальникам команду на огонь, затем – сабли наголо, и – в бой! Жаркая схватка вышла. Поляки все высыпали и высыпали из леса, как из мешка Пандоры, а к нам подходили на подмогу сначала Передовой полк, потом полк Правой руки, затем и до Большого полка очередь дошла.

Весь луг оказался занят сражающимися. Пушек не было ни у одной из сторон. Да и были бы – развернуться пушкам времени не было.

А и встань пушки на позицию – куда стрелять? Вперемежку польские кивера, русские шлемы. Выстрелишь в русского, попадешь в ляха. Так и бились копьями, пиками, саблями, до ножей дело доходило.

Бой стал неуправляемым. Кто в горячке смотрел на флаги? И никто сигналов услышать не мог в дикой какофонии боя. Каждый теперь дрался за себя, за свою жизнь. Поскольку я хоть и был воеводой и должен был управлять боем со стороны, но дрался в гуще боя. Во‑первых, потому, что принял удар встречного боя на яртаул и оказался в эпицентре, без возможности выйти. Во‑вторых – как выйти, если мои люди и сын здесь?

Я бился наравне со всеми. Противник мне попался опытный, верткий, и сабля его была тяжелее, отбивать удары было не просто. Как я пожалел, что, став воеводой, не взял вторую саблю. А нож? Я забыл про нож, висевший у меня на поясе. Отбивая атаки правой рукой, мне удалось левой вытащить нож, подаренный мне настоятелем. Улучив момент, когда противник мой повернулся боком, приоткрыв незащищенную шею, я сильным броском вогнал ему в шею нож. Наверное, силу применять было излишним. Всадник замер на лошади, руки его упали, изо рта пошла пена, и он свалился под копыта лошади. Яд подействовал мгновенно. Я успел заметить краем глаза – рана почти не кровила! А должна была бы – на шее сосудов много.

Тут же на меня кинулся здоровенный лях на такой же крупной лошади.

– Гэй, гэй, рубиць маскву! – налетел на меня верзила с перекошенным от злобы лицом. В руке у него была булава, и мне пришлось бы очень туго – ведь щита у меня не было. Здоровяк взмахнул булавой и неожиданно осел, потом завалился на шею лошади. В спине, промеж лопаток, у него засел боевой топор. Кто его метнул, я в горячке боя разглядеть не смог, но ратник тот мне жизнь спас. Я невольно выдохнул воздух – пронесло. От удара булавой щит в щепки разлетается; саблей прикрыться можно, ослабить удар, но полностью парировать удар невозможно.

Ратники были в крови, и различить кто где можно было только по шлемам да нагрудным кирасам – у поляков они были, в отличие от нас.

Крики сражающихся всадников перекрыли дикие вопли. «Хура‑а! Уракша‑ай!» Э‑э, да здесь и татары! Я едва успевал разворачивать коня, отбиваясь саблей слева, справа. «Хур‑р…» – прервал саблей визг татарина Федор, очумело крутившийся рядом со мной. А слева в предсмертной агонии билась лошадь, подмяв под себя бородатого богатыря с обнаженной головой – смятый шлем откатился в сторону. Валы полуживых и мертвых мешали сражаться.

Впереди взревела труба. Я осмотрелся. Понять, где передний край, где тыл, было просто невозможно. И чья труба ревела, подавая сигнал – наша или ляшская? Сражение продолжалось, и даже если сигнал подавался ляхам для отхода, выйти из боя было просто физически невозможно.

Рука устала, и кисть уже скользила по рукояти сабли, мокрой от крови.

Но вот произошел перелом: ляхи дрогнули, стали сдаваться.

Полегло с обеих сторон народу – тьма! По лугу, ставшему в одночасье полем брани, проехать на лошади или пройти пешим было невозможно, чтобы не наступить на чью‑то руку или ногу.

После битвы собрали оружие у павших с обеих сторон, захоронили своих убитых в братских могилах, коих вырыть пришлось не одну. Вернулись под Опочку с намерением уже оттуда, как с базы, освободить Велью и Воронич, но литвины, уже прослышавшие о поражении своего войска иод Опочкой и устрашенные появлением большой русской рати, и сами бежали, бросив пушки, пищали и обозы.

Трофеи наши были велики. Пушки и огненный припас отошли в Пушечный приказ, все остальное было поделено меж боярами. Мне с похода досталось не очень много – три подводы, но жребию.

Сдав знамена в княжий шатер и записав грамотку о павших и увечных для Разрядного приказа, я со своими людьми уже не спеша возвращался домой, в Вологду. За лето и осень я успел в качестве воеводы поучаствовать в двух походах и, похоже – не ударил в грязь лицом. Меня стали узнавать поместные дворяне, и я многих Уже знал в лицо.

ГЛАВА VIII


Погода как будто ждала нашего возвращения. На следующий день зарядили дожди, подул северный ветер, похолодало.

Выйдя на крыльцо, под навес, я вдохнул свежего воздуха. Было ощущение, что недалеко уже лежит снег – воздух был очень уж бодрящим, а при выдохе шел пар изо рта. Вовремя успели!

А в доме тепло, уютно, пахнет свежеиспеченными пирогами с вязигой. Только скучно как‑ то. Я же по натуре – человек деятельный, мне в движении быть надо, делать что‑то. Пожалуй, как исключение – то редкое время, когда мне необходимо полежать на кушеточке – это когда возникает необходимость что‑то серьезно обдумать. Лежа мне думалось лучше – может быть, потому, что я не отвлекался и мог сосредоточиться.

Вернувшись с крыльца, я прошел в кабинет. Было над чем подумать. Вот, к примеру, почему у поляков полно полевых пушек на колесном ходу, и калибры у этих пушек мощные? А на Руси пушки в основном в крепостях стоят, на тяжелых станинах. Неповоротливые, калибр маловат. У неприятеля учиться надо, если есть чему.

Я размышлял о наших промахах, об устаревшем вооружении. Почему у бояр луки, а не пищали? Да, лук стреляет дальше и точнее, но в ближнем бою преимущество за пищалями. Много возникало вопросов.

Когда я был простым боярином и отвечал только за свой десяток, я его учил, и я же отвечал за оружие. Холопу что? Вручил боярин саблю или копье – им и будет воевать. Сам холоп, будь он хоть трижды семи пядей во лбу, ничего себе из оружия не купит – деньги нужны, и порой немалые.

Но, став воеводой и поучаствовав в новом для себя качестве в двух походах, я стал оценивать ополчение по‑другому. Не привыкли бояре новое осваивать, коли их деды и отцы с луком и мечом воевали. Они воевали – стало быть, и мы так будем.

И организация боя хромает. Тут и у татар поучиться не грех. Почему русские в походе идут, как правило, одной колонной? И построение незыблемое – сначала яртаул, затем Передовой полк, затем – Правой руки полк, затем – Большой, за ним – полк Левой руки, и замыкает колонну Сторожевой полк. По моему разумению, идти к месту боя надо минимум тремя колоннами и разными дорогами. Меньше ныли, которая Демаскирует, легче лошадей кормить – трава после прошедших впереди полков почти вся съедена, движение быстрее, территория охвачена больше. Да и лазутчики вражеские обмануты будут. Покажется им – один полк прошел, а невдомек, что боковыми дорогами еще два идут.

Поразмышлял я о сем, поднялся, сел за стол да на бумаге все свои мысли и изложил. Прочел написанное, кое‑что вычеркнул, новое добавил – из того, что забыл. И работал я таким образом неделю, не упустив даже создание полевых лазаретов на крытых повозках, а также трофейных и похоронных команд.

Взять те же трофеи. После боя ратники оружие по полю собирают, потому что железо дорогое, без пригляду оставить – растащат крестьяне из окрестных сел, да и поржаветь может элементарно. А если трофейное или собранное у своих убитых оружие в хорошем состоянии, его надо вычистить, смазать и хранить на складах, раздавая в случае нужды.

Сейчас же после боя, вместо того чтобы преследовать врага и врываться в занятые им села и города на его же плечах, мы теряем много времени на сбор оружия и похороны павших. Не спорю – дело необходимое, но не ратникам же этим заниматься. Им и самим в себя прийти после боя надо, отдохнуть. А они раненых товарищей перевязывают, могилы копают, оружие по полю собирают.

Войско, будь оно даже не резервным, а ополченческим, должно быть мобильным и хорошо управляемым. Здесь нам пример – татары.

Мыслей таких было много, вот я и писал, рвал бумагу и писал сызнова. За неделю целый труд получился о двадцати листах. Конечно, я охватил не все стороны жизни войска, но то, что надо делать в первую очередь – несомненно.

Закончил я писанину и задумался. Гонца с писанием в Москву послать? Кто его в Кремль пустит? Слишком сошка мелкая. Через Плещеева передать? У него своих забот полно, специально гонца посылать не будет – это точно, и к бабке ходить не надо. Сунет бумаги в стол и будет ждать, когда гонец из столицы сам приедет. Самому поехать? Надежно, но слякоть сейчас, дороги паршивые. «Ладно, – решил я, – подожду до морозов, а там и сам в первопрестольную наведаюсь – через стряпчего Кучецкого государю передам. Он у государя бывает, знает, в какой момент бумаги подсунуть надо».

И вообще, почему после боя, когда распускают бояр с ополчением по поместьям, мы ни разу не собрались вместе и не обсудили ход прошедшего сражения? Считалось: одержали победу – Господь помог, удача была на нашей стороне. Но ведь были не только победы, но и поражения. Анализа же никто не проводил. Разбил врага – молодец, вот тебе награда. Побили враги – плохо. Вот и весь анализ. А почему победили или проиграли? Все сводить к случайному стечению обстоятельств нельзя. В истории сколько угодно примеров – от походов Александра Македонского и до выдающихся битв на Руси, когда малой ратью били превосходящего по числу противника. И не везение тут причина, а полководческий талант, умелое использование данной местности, знание слабых сторон противника, его численности – а это без разведки невозможно. Ошибки и промахи в каждой битве, особенно приведшие к поражению, надо изучать. Без знания их можно наступать на одни и те же грабли многажды.

Воевода я был начинающий, но ошибки в руководстве войском уже видел. Однако захотят ли искать и исправлять эти ошибки и промахи воеводы и сам государь? Не сочтут ли меня клеветником, желающим умалить блеск их побед? Не наживу ли я себе могущественных врагов?

Написав свои бумаги, я мучился этими вопросами и не находил на них ответа. Все‑таки самому надо ехать в Москву – советоваться с Кучецким. Он хоть и воевода, но расклад сил при дворе знает. Наверняка подобные мысли приходили в голову кому‑либо из воевод – уж он‑то должен был что‑то слышать о том, чем все это заканчивается.

А сейчас думные люди не особо заняты: все равно зимой особо делать нечего, и войны об эту пору ведутся чрезвычайно редко. Это хлопотно и накладно: надо и шатры с собой таскать, и еду, но даже сало через несколько дней промерзнет до каменистой плотности. Сено и овес для лошадей приходится везти с собой – это летом они пасутся на подножном корме.

И в итоге обоз получается большим – едва ли не больше боевой колонны. Он сковывает действия войск, требуя при этом ратников для своей охраны. К тому же и трофеи при зимних войнах невелики. Зерно и прочие продукты большей частью – в городах, в амбарах, под защитой крепостных стен – попробуй‑ка их возьми. А те же татары воевать налегке идут, надеясь захватить харчи у врага. Это назад они идут с обозами да пленными. А если еще учесть короткий зимний день, то и вовсе получается – зимой воевать со всех сторон невыгодно.

Много чего передумано было мною в эти дождливые дни, есть и в них своя польза.

После обдумывания и написания своего труда я еще несколько дней мучился от безделья. «Хоть бы морозы поскорей ударили», – как заклинание повторял я. Но в природе все идет своим чередом, и на дворе был только ноябрь.

От нечего делать я заперся в кабинете, взял в руки древний манускрипт, что был найден мною в подземелье, недалеко от моей деревушки. Много чего интересного я узнал благодаря привидению, появлявшемуся каждый раз после прочтения непонятного заклинания.

Я вновь – в который уже раз! – прочитал непонятные слова.

В центре комнаты возникло марево; оно сгустилось до тумана – зыбкого, дрожащего, и в нем появилось лицо.

– Давно ты меня не вызывал, – сказал призрак.

– Некогда было, воевал, – буркнул я.

г – Поговорить захотелось? – возможно, мне показалось, но в голосе призрака прозвучали ехидные интонации.

– Узнать хочу, как дальше дела мои пойдут. Стоит ли мне ехать в Москву?

– Экий ты хитрый! От судьбы не убежишь, ее не обманешь. Но так и быть – подскажу, уж очень ты прямолинеен, прямо туп иногда. По моей подсказке Книгу судеб нашел, а склянки на полке видел?

– Так князь небось алхимиком был?

– Не без этого. Спустись снова в подземелье – там, в комнате, где Книгу судеб нашел, найдешь две одинаковые склянки. Порошок в них: в одной – белый, в другой – желтый. Свойства у них чудесные. Забери, они тебе пригодятся. И на том – прощай.

– Эй, погоди! Чего со склянками‑то делать?

Но лицо в тумане побледнело и исчезло, да и

сам туман несколько мгновений спустя рассеялся, как будто его и не было.

Вот так всегда – паук пыльный. Скажет что‑ то важное, да не все. Пойди – догадайся, что это за склянки и для чего они? Может, яд в них? Так мне он ни к чему. Я и ножа отравленного боялся, лишний раз в руки не брал, и после битвы нож так и не искал, да и сами ножны после боя сразу выкинул. Да нет, не должен призрак мне яд подсовывать. Не собираюсь же я царя или князей отравить. Но ведь сказал же призрак о склянках, стало быть – важное что‑то в этом есть. «Надо склянки найти, – решил я, – а потом видно будет, что с ними делать».

Только как туда добраться, когда дороги развезло? Опять ждать. Ждать, ждать – ненавижу это слово. Однако пришлось смириться, и больше времени проводить с семьей.

Я был ласков с женой, с Василием обсуждал прошедшие сражения – пытался заставить его мыслить, выискивать ошибки мои, его и воевод других полков. Я хотел, чтобы он думал, анализировал, а не просто только впитывал полученные, прочитанные или увиденные события. Да и вообще – дети должны быть совершеннее или умнее своих родителей – но крайней мере, к этому надо стремиться.

Молод был пока Василий – даже для десятника. Многие воины в его десятке, начинавшие еще при мне, были опытнее его. Но опыт – дело наживное, было бы желание учиться, а оно у сына было.

Наконец дожди прекратились, выпал первый снег, под которым еще была грязь. И только через неделю ударили морозы. Сразу резко похолодало – градусов до десяти. За несколько дней грязь замерзла, и на реке встал ледок – правда, пока тонкий, хрупкий.

– Вот что, Федор. Возьми веревку и фонарь. Хочу съездить к колодцу заброшенному.

– Ратников и лопаты брать? – уточнил Федька‑заноза.

– Нет, быстро обернемся и копать в этот раз не будем.

– Не лежит у меня душа ездить к тем развалинам, – признался Федька. – Чертовщиной там пахнет, нечистой силой.

– Однако книжицы, что мы оттуда достали, монахи с удовольствием взяли, – парировал я.

– Так‑то оно так, – вздохнул Федька. – Когда выезжаем?

– Давай завтра с утра.

Мы выехали утром, часов в девять – еще темно было, да зимой поздно светает. Немного вьюжило, воздух пах морозом, бодрил. А в полушубках и шапках тепло, на лошадях попоны теплые, бегут резво – застоялись в конюшне.

Вот и знакомые места – холмик небольшой, колодец прикрыт деревянным щитом. Едва нашли его под тонким пока слоем снега. А недели через две его навалит столько – до весны вход не найдешь.

Мы с трудом сдвинули примерзшую крышку, сбросили веревку. Я прихватил масляный фонарь в корпусе из олова со слюдяными оконцами, спустился, высек огонь и зажег фонарь. Тянуло сыростью, землею – навевало мысли о могиле. Тьфу, примнится тоже.

Я полез в узкий лаз. Вот и помещение, где нашли книги – пустое теперь. Так, направо дверь, переход, еще дверь… Точно, здесь Книгу судеб нашел.

Я поднял фонарь, осмотрелся. Его скудноватый свет выхватил запыленные полки, на них – непонятные кувшинчики. Не о них ли говорил призрак? По‑моему, он упоминал склянки.

Я повернулся к другой стене. Ага, есть – стекло блеснуло. Стоят на полке две склянки, по размеру – как стаканы, со стеклянными же притертыми пробками. Понюхать? Нет уж, рисковать не буду, заберу и рассмотрю уже при свете.

Я сунул склянки в заплечную суму и осмотрелся. Вроде бы больше ничего, заслуживающего внимания. Призрак каждый раз вещает новое о чем‑то, скрытом в развалинах. Нет, чтобы сразу про все рассказать.

Я выбрался из колодца, отряхнул с одежды и лица паутину.

– Ты прямо как диавол из преисподней вылез! – захохотал Федька. – И что же, спрашивается, лазил – ничего с собой и не взял. Не нашел, что ли?

Я отмолчался.

Мы задвинули бревенчатый щит на зев колодца, слегка набросали ногами снег. Если теперь и нужно зачем‑то будет в подземелье, то теперь уж – до весны.

Заехали в деревню, благо – Смоляниново было рядом; я поговорил с управляющим. Изба для кружевницы была поставлена, и теперь для мастерицы делали коклюшки да нить готовили. Это хорошо – будет чему детям крестьянским поучиться, ума‑разума набраться. Эх, школу бы еще сделать – хотя бы для того, чтобы детей грамоте учить. Грамотный человек любому ремеслу обучается быстрее, да и отдача от него больше. Надо будет по весне обдумать. Воскресные церковные школы в больших приходах существуют, Да там только Библию читают и Жития святых. А мне хотелось научить детей читать и писать, простому счету.

Избу сделать не проблема, – где учителя найти? Может, с настоятелем Саввой поговорить? Монахи все грамоте обучены, может, и изъявит кто желание. Не близко, конечно, от монастыря – так подводу летом или сани зимой могу выделить. Надо съездить, поговорить. Найдется желающий – будет и изба.

Домой мы вернулись в сумерках, когда на небе уже звезды ярко светили да месяц высоко стоял. Вокруг месяца ореол радужный светился – к морозу.

И в самом деле – морозы трескучие ударили, покрыв реки прочным ледяным панцирем, а потом пришли вьюги, замело‑закрутило, сугробы навалило до пояса. Одной ребятне радость – на санках с горок покататься.

Янесколько раз запирался в кабинете, доставал склянки с порошками – смотрел, нюхал – даже, взяв несколько крупинок, положил их на язык. Ровным счетом – ничего! Нет, надо вызывать привидение, пусть объяснит, для чего этот порошок, а то так и отравиться недолго.

Япроверил, заперта ли дверь, и, достав манускрипт, прочитал заклинание. В комнате вновь появился туман, а в нем – знакомое уже лицо привидения или духа – уж и не знаю, как его точнее назвать.

– Вижу – послушал моего совета, нашел склянки.

– Найти‑то я их нашел, да ума не приложу – для чего они и как пользоваться порошками.

– Слышал ли ты о Хроносе?

– А как же – повелитель времени.

– Неуж знаешь? Тогда слушай. Если возьмешь из склянки желтого порошка да над свечой его сожжешь, увидишь то, что было в прошлом. Чем больше порошка на огонь свечи высыпаешь, тем дальше во времени видения увидишь.

– Ни фига себе!

– Не ругайся – не люблю.

– А белый порошок?

– Пользоваться им так же, но эффект другой. Спалишь несколько крупинок – окутает тебя туманом, и станешь ты на короткое время невидимым. Больше порошка – дольше эффект. Но не увлекайся.

– А сколько времени я невидимым буду?

Но вопрос повис в пустоте. Туман, а с ним и

привидение рассеялись бесследно.

Так! Яошарашенно уселся на топчан. Оказывается, скляночки‑то не простые. Явзял их в руки. Похоже, ими пользовались: порошка в каждой – наполовину. Интересно, но и жутковато. Поймают если на использовании – никакой государь не поможет. Сожгут на костре, как дьявольское порождение, как нечистую силу. Не сказать, что я верил во всякие чудеса, но ведь и сам с чем‑то подобным столкнулся. Проходил же я через стены и мог бросать с руки огонь – стало быть, существует в природе что‑то, что наука объяснить не может.

Любопытство перевешивало естественный страх перед неведомым; я осторожно взял маленькую щепотку из склянки с белым порошком и бросил на огонь свечи. Зашипело, брызнуло в стороны маленьким фейерверком, напоминающим бенгальский огонь. И ничего не произошло – ну то есть совсем ничего.

Я ждал, что перестану видеть себя или руки. Ничегошеньки! «Наврало привидение, или порошок состарился», – расстроился я.

Но подошел к зеркалу… и обомлел. В зеркале отражался шкаф за моей спиной, часть стены, а меня не было. Я даже зеркало потрогал. Зеркало есть, лицо я тоже ощупал, руки свои сам вижу, а в зеркале – только неживые предметы.

Я решил все‑таки осторожно проверить – видят ли меня другие. Недолго думая, просунул голову сквозь стену в соседнюю комнату, что занимал Василий. Опа! Девка из дворовой челяди стоит, нагнувшись, юбка задрана на спину, а сзади сынок пристроился. Ничего себе картинка! И смешно, и неловко. А в принципе – жизнью рисковать за государя и отечество ему не рано в его шестнадцать, а девку потрепать – не созрел? Пусть развлекается.

Я тихо убрался назад. Ну Васька, ну сукин сын! Не ожидал!

Не отпирая дверь, я прошел сквозь нее и спустился на первый этаж. Хм, не знаю – виден я или нет, но шаги мои слышны, и это надо учесть на будущее.

Из дверей кухни вышла кухарка и, чуть не задев меня, прошла мимо с пустым ведром. Наверное, не заметила.

Я вышел во двор, где занимались ратники под руководством Федьки‑занозы. Прошел рядом, но никто и глазом не повел, не поприветствовал. Мимо меня, едва не зацепив, пролетел нож и воткнулся в бревно. Это ратники с ножами упражнялись. Надо срочно убираться – могут и убить невзначай.

Я прежним путем вернулся в комнату. Занятно, весьма занятно. Как использовать эту находку, я еще не знал, но потрохами чувствовал – пригодится.

Я встал перед зеркалом и снова ничего не увидел. «Буду стоять», – решил я. Надо же узнать, сколько времени зелье действовать будет.

Прошло минут десять‑пятнадцать. Точнее сказать не могу, часов нет. В зеркале стало проступать серое пятно – тень какая‑то. Довольно быстро серый силуэт стал приобретать четкость, краски, и вскоре я увидел свое отражение. Так, это же сколько зелье действует? По прикидкам, выходило около получаса – сорока минут. Сильная штука! Если применить с умом, большую выгоду получить можно. Почти как «человек‑невидимка».

А что же вторая склянка? Я взял несколько крупинок желтого порошка из второй склянки и бросил в огонь свечи. Образовалось легкое облачко дыма. Оно увеличивалось в объеме, заполняя всю комнату, становилось прозрачным, в нем появились смутные тени, быстро приобретавшие четкость и цвет.

К моему немалому удивлению, я увидел себя со стороны. Вот я бросаю щепотку порошка в огонь свечи, вот стою с дурацким видом у зеркала, вот просовываю голову сквозь стену… Передо мной как бы прокручивалась кинопленка – назад, но без звука. Изображение было, а звука не было.

Я во все глаза смотрел на происходящее. Вот исчезло видение со мной в главной роли, появилась картинка с девицей, которая убиралась в комнате – мыла полы, подоткнув юбку за пояс. Причем девица была та, с которой баловался Василий. Потом снова появился я, лежащий на кушетке с лицом мыслителя. Затем видение стало меркнуть, сереть, и пропало. Здорово! Я увидел все, что происходило в этой комнате с утра и в течение всего дня.

За эти две склянки никаких денег не жалко, только их нигде не купишь. Считай – повезло. И повезло не сейчас, а раньше, когда я привез домой и решил сохранить древний манускрипт. А ведь хотел его сначала отдать в монастырь, настоятелю. Конечно, Савва нашел бы возможность использовать по полной и привидение, и все, о чем ему сообщил бы дух – о тех же склянках или Книге судеб. Надо обдумать, как и когда применять, а еще – отложить немного в кожаные мешочки, а основной запас оставить в склянках дома. Стекло – вещь хрупкая, а терять порошок мне уже совсем не хотелось.

Я решил – не откладывая, отправиться к настоятелю Савве, пока лед не встал окончательно и не приобрел необходимую толщину.

После приветствий сказал, что хочу устроить в Смоляниново школу, сложив по весне избу, да с учителем проблема – не поможет ли монастырь?

Савва учреждение школы одобрил сразу.

– Богоугодное дело – нести в народ учение. Мало кто из бояр помышляет о разуме народном. Одобряю, рад за тебя! С грамотным учителем из монахов помогу, вот только…

– Я буду платить за работу.

– Славно, каждый труд должен быть вознагражден. И еще – по воскресным дням пусть все желающие, а не только дети, воскресную школу посещают, где они будут изучать основы православия.

– Принимается. Я не против – даже приветствую.

Мы договорились, что когда изба будет готова, Савва направит в Смоляниново послушника или монаха. И проживать учитель будет в этой же избе, не тратя времени на дорогу.

Расстались мы довольные друг другом. Я приобретал учителя для детишек, монастырь – еще одну церковную воскресную школу да вдобавок – с полным коштом для учителя.

Через неделю, когда купцы уже стали ездить па санях по льду, решил ехать в Москву и я. А самая лучшая и гладкая дорога зимой – это лед реки. Большинство сел и городов строилось на берегах рек, потому было где и на ночлег остановиться.

После недолгих размышлений я решил взять в напарники Федьку‑занозу. Привык я к нему за эти годы. А Василия оставить на управлении. Случись война – так его с обоими моими десятками в ополчение призовут, под руку воеводы Плещеева. Следовательно, кто‑то должен был остаться дома.

Я сообщил Федору, что завтра выезжаем. В кабинете просмотрел свои бумаги с предложениями по службе ратной, над которыми корпел последние дни, набил кошели серебром. Ссыпал понемногу порошка из каждой склянки в маленькие мешочки из мягкой кожи и повесил их себе на шею на тесемочке. Целее будут и всегда при мне.

Мы взяли небольшой запас продуктов на всякий случай.

Ехать я решил в полушубке и шапке меховой, однако и нарядную одежду взял. Припомнил я один из своих прежних визитов в Москву, когда «и в пир, и в мир, и в добрые люди» ходил в одной одежде. Урок этот я нынче учел.

Поутру я попрощался с домочадцами, мы поднялись в седла и выехали со двора. Оба были при саблях и пистолетах, хотя шлемы и кольчуги не брали. Тяжело в них, да и холодят на морозе. А мы не на войну едем.

За пару дней мы добрались до Мологи, и здесь застряли на два дня. Вьюжило так, что за пять метров не видно было ничего, снегу лошадям по брюхо насыпало. Пусть уж другие торный путь пробьют.

Мы отсиделись в тепле, а как выглянуло солнышко – снова в путь. И дальше уже до самой Москвы, останавливаясь на ночь на постоялых дворах.

В первопрестольную въехали после полудня, и сразу – к дому Федора Кучецкого. Побратим всегда встречал меня приветливо, и я хотел остановиться у него. Однако нас ждал неприятный сюрприз – слуга хоть и узнал меня, но заявил, что стряпчего в городе нет, и будет он не раньше чем через неделю.

«Подождем на постоялом дворе», – решил я. Знакомые в Москве у меня уже были – тот же Андрей из Разбойного приказа, некоторые бояре из побратимов, но обременять никого из них не хотелось.

Мы нашли постоялый двор – недалеко от дома стряпчего, где и остановились на постой. День отсыпались да отъедались – зимняя дорога отнимала много сил. Как от холода не бережешься, а все равно к вечеру руки‑ноги коченеют. Вот мы и отпивались горячим сбитнем.

Через два дня, отдохнув и надев нарядную шубу – подарок Федора Кучецкого, – я направился в Кремль. Но с посещением государя тоже вышла неудача.

– По каким делам? Кто вызывал? – едва сдерживая зевоту, спросил боярин на входе в государевы палаты.

– Я – воевода Георгий Михайлов, с бумагами к государю.

– Бумаги можешь в канцелярию отдать, коли не вызывали. Писцы да столоначальники сочтут – вызовут, ежели понадобишься.

Так я и ушел ни с чем. Похоже – не пробиться к государю, надо возвращения стряпчего ждать.

Чтобы не тратить время попусту, я посетил Разрядный приказ, сверил списки своей малой рати, что за мной числится. Ратников у меня больше, чем по земле выставлять должен, потому и оплата другая.

У приказа кучковались бояре. Кто денег ждал, кто – назначений. Тут я и узнал новости. В Москве скоропостижно умер Абдыл‑Летиф, названный преемником казанского царя Магмет‑Амина после его смерти. Сам Магмет‑Амин был жив, но очень болен – тело его было покрыто гноящимися язвами.

В первопрестольной идут переговоры государя с послами Сигизмунда – панами Щитом и Ботушем в присутствии австрийского посредника барона Герберштейна. Послов сопровождала многочисленная свита из семи десятков польских дворян. И еще более мелкие новости – кто из бояр к трону приблизился, кто в опалу попал.

Пятачок перед Разрядным приказом часто служил местом распространения политической информации. И бояре сюда нередко захаживали без дела – новости услышать. Поговаривали и о послах Максимилиана, императора Австрийского, что склонял русского государя объединиться для борьбы с Портой против султана Селима, завоевавшего земли от Кавказа и Египта до Венеции, о жалостном рабстве греческой церкви, унижении святыни – Гроба Спасителя Назарета и Вифлеема.

Много чего нового услышал я для себя, чего не узнаешь в Вологде. Да и что сказать – провинция!

Тем временем прошла неделя, и появился Федор Кучецкой. Встретил меня приветливо, обнял, как побратима, усадил за стол.

Выглядел Федор озабоченным и усталым. Расспрашивать его я не стал: захочет – сам расскажет. После взаимных расспросов – семья, дети – как по этикету положено, Федор спросил, какие дела в Москву меня привели? Я коротко пересказал ему свои размышления по поводу обустройства воинства и в завершение вытащил свои бумаги.

Федор вздохнул:

– Труд одобряю, редкость в наше время – размышления сии. Вот только, боюсь, не будет государь бумаги твои изучать, другим занят. Послы Сигизмундовы ноне в первопрестольной, с ними надо уговориться насчет мира, да больно много они просят – Смоленск вернуть, половину новгородских да псковских земель, а еще – Дорогобуж, Вязьму, Путивль. Аппетиты У панов большие, да только не выгорит у них ничего. Что Василий на меч взял, сроду не отдаст.

Увидев огорчение на моем лице, Кучецкой задумался:

– А впрочем – как сказать, как сказать… После победы под Опочкой, когда удалось малыми силами ляхов на место поставить, государь к ратным людям благоволит. Да, вот еще что я хотел тебе предложить. Посольство наше готовлю во главе с боярином, дьяком Борисовым, к Максимилиану. Не желаешь ли присоединиться, страны дальние посмотреть?

– Ой, не по мне это дело – пороги властителей обивать. Не приведи господи – ляпну чего не то.

– Да, посольское дело хитрое, не столько сказать надо, сколько суметь услышать, а это не всякому дано. Бумаги твои государю непременно передам, но уж не взыщи – когда еще он их изучит, да и сам ли читать будет или дьякам отдаст – на то его воля! Подожди несколько дней, может, я тебе чего и скажу.

– Подожду. Неделю уж в праздности провел, чего же еще несколько дней не обогодить.

– Ну, вот и славно.

Видя, что Федор занят и спешит, я откланялся.

Несколько дней ожидания, про которые Федор говорил, легко могут растянуться на неделю, а то и две. Хорошо Федьке‑занозе – сговорился с девкой из обслуги постоялого двора. И ночует там, и кушает там, и плотские утехи получает. По‑моему, он даже и постоялого двора не покидал, а морда довольная, ровно у мартовского кота. Пусть его, заниматься все равно нечем.

Однако уже на второй день слуга примчался от Федора с просьбой явиться к нему немедленно. Яи явился безотлагательно; тут пешком идти‑то – десять минут. Интересно, зачем я ему так срочно понадобился? Неужто государь мои бумаги счел и побеседовать хочет?

Федор встретил меня суховато – был встревожен. После приветствий сказал, что бумаги мои государю при личной встрече отдал, но сейчас вызвал по другому поводу.

Таким раздраженным я его еще не видел. Федор мерил шагами комнату, теребил бороду.

– Думаю, язык за зубами ты держать умеешь – проверено. Однако же предупредить хочу: за сказанное по неосторожности слово в лучшем случае – опала. – Федор посмотрел на меня тяжелым, испытующим взглядом. Японял, что у него возникла большая проблема, и он рассчитывает на мою помощь, но не решается мне об этом сказать.

– Князь, коли ты не уверен во мне, так и не говори ничего. Сам знаешь: молчание – золото.

– Вот‑вот, о золоте речь и пойдет. Яуж прикидывал по‑всякому, однако выходит – без тебя не обойтись.

– Ты сказывай, о чем речь, все вокруг да около ходишь.

– Ладно, – Федор махнул рукой, – хуже уже не будет.

Он подошел к двери, выглянул в коридор.

– Знаешь, может быть, по слухам, что посольство к императору Максимилиану готовится.

– Сам же и говорил третьего дня.

– Не перебивай. Казенный двор для посольства дары из казны отписал. Посольский приказ дары те получил, к себе перевез, а сегодня обнаружилось – пропали дары‑то!

– Как? – изумился я.

– А вот так! Дары в ларце хранились: перстни с бриллиантами, ожерелье жемчужное – да много всякого. Мягкая рухлядь – шкурки соболиные да песцовые – те в наличии, а вот злата в ларце нет. Пустой ларец‑то! Опись в нем осталась – с печатью сургучной казенного дьяка.

– А ларец сей где хранился?

– В Посольском же приказе. Там хранилище в подвале есть – специально для такой вот оказии. Сам понимаешь: когда посольство едет, дары от государя везут. Когда деньги – как для крымских ханов, когда ценности искусной работы – как сейчас. Злато‑серебро на Казенном дворе хранится, в казне. Отпускается по государеву велению в Посольский приказ. А уж обеспечить далее сохранность да вручить правителю чужеземному – дело посольства. За сохранность дьяк головой отвечает. И вот дары пропали. В первый раз за все время. Коли всплывет – позор неслыханный! Посольству ехать скоро – ждут, когда государь распорядится. И все дело пока в переговорах с посланниками Сигизмундовыми. Выжидает Василий, что переговоры дадут.

– Я‑то здесь каким боком?

Я начинал догадываться, куда клонит Федор, но решил сразу расставить точки над «i».

– Надо ценности те сыскать. Можно было бы и из своих запасов ценности похожие подобрать, да боюсь, что барон Герберштейн, поклонник Максимилианов, опись видел.

– Плохо! – покачал я головой.

– А то! И чем быстрее эту пропажу найти, тем лучше. Вдруг завтра государь отмашку даст?

– Тогда тяните с переговорами.

– Придется. Уцепиться есть за что.

– Так ты что – хочешь, чтобы я взялся за это дело?

– Ну наконец‑то понял!

– Не могу.

– Почему? – оторопел Федор.

– Срок маленький и неопределенный. Может – день, может – неделя. Украл кто‑то свой. Чужого к дарам не подпустят.

– Это понятно.

– Как, под каким видом я в Посольском приказе появлюсь? Похититель сразу узнает, что чужой на его территории рыщет. К тому же – если сыскать удастся, до государя доводить нельзя; тогда как ценности изъять да вора покарать, если похититель – чинов высоких окажется?

– Ты ценности найди, а уж покарать – мое дело. А государь знать о сем не должен.

– Сложная задача.

– Была бы простая – тебя бы не просил. Сам собрал бы стрельцов да дом похитителя штурмом и взял. Я же помню, как ты убийство во Дворце раскрыл, потому сразу о тебе и подумал.

Мы даже в Разбойный приказ ничего не сообщали пока.

– Можно посмотреть хранилище и ларец в Посольском приказе?

– Конечно! Не будем терять времени, едем!

Федор быстрым шагом вышел во двор – так

что я еле поспевал за ним.

Мы уселись в возок, и кучер щелкнул хлыстом.

Через несколько минут мы уже стояли у Посольского приказа. Думаю, и пешком было бы не намного медленнее, но этикет не позволял. Должность у Кучецкого высокая, идти пешком – умалять достоинство.

Прошли в Посольский приказ. В коридорах сновали писари и подьячие, создавая видимость активной работы.

Мы сразу прошли к дьяку.

– Вот, познакомься – боярин Георгий Михайлов, я тебе о нем утром говорил. Уж если он не сможет найти – никто не сыщет. И человек он надежный – можешь довериться полностью.

Дьяк Посольского приказа вид имел благообразный, да и то – не пошлет же государь к послам иноземным или к правителю чужой державы неотесанного мужлана с немытой харей? Голос у него был мягкий и какой‑то обволакивающий. Одним словом – дипломат!

Однако я держал ухо востро – на такие посты людей мягких да безвольных не назначают.

– Итак, не будем терять времени, бояре. Что требуется от меня?

– Ну, вы тут сами разбирайтесь, а у меня еще дела, – Федор откланялся и ушел.

– Мне посмотреть хранилище надо и ларец. Кстати, он тоже в хранилище стоит?

– Там, будь он неладен.

– Свечку прихвати.

– Там факел есть и масляный светильник. Пойдем.

Мы спустились по крутым ступенькам в подвал. В небольшом коридоре стояли два стража. Увидев нас, они дернулись было к саблям на боку, но успокоились.

Дьяк снял с пояса связку ключей и отпер одну из четырех дверей – тяжелую, из дуба, окованную железными полосами.

Мы вошли в хранилище. Окон тут не было, помещение сухое, воздух свежий. Не иначе – вентиляция есть. И как ей не быть – тут же и шкурки, и меховые изделия хранят, а им нельзя в затхлом воздухе находиться.

На одном из сундуков стоял ларец довольно внушительного вида – как маленький сундук. Локоть в длину, чуть меньше – в ширину и высоту.

Дьяк вздохнул, отпер замок, откинул крышку. На дне ларца сиротливо лежала опись. А что, собственно, я хотел увидеть? Были бы там ценности – меня никто бы не позвал. – Я бы хотел остаться здесь один – ненадолго.

Дьяк окинул взглядом стоящие в подвале сундуки – наверняка с добром немалым, вздохнул.

– Ты уж прости, боярин, но я тебя снаружи замкну.

– Давай, но через полчаса отопри.

Дьяк потоптался в хранилище, еще раз тяжко вздохнул, повернулся и вышел. Хлопнула массивная дверь, лязгнул замок. Я остался один.

Помещение освещалось двумя факелами – скорее всего, они горели постоянно, так как потолок был изрядно закопчен. И еще – горели они ровно, подтверждая, что есть в подвал приток воздуха.

Я начал осматривать стены и нашел два продыха. Я поднес факел к одному – огонь отклонился к отверстию. Ага, значит этот – на вытяжку. Ощупал его руками. Сделан давно, не переделывался, по размерам невелик: голова пройти может, но тело – нет. Стало быть, залезть сюда через отдушины и украсть что‑либо нельзя. Окон нет, у дверей – охрана.

Значит, ценности забрал кто‑то свой, причем имеющий к ним доступ.

Я решил бросить немного порошка на факел – за неимением свечи, чтобы вызвать хрономираж. Должна же быть отгадка?

Из мешочка на груди я взял несколько крупинок и бросил их в пламя факела. Сам уселся на один из сундуков.

И вот – в центре подвала появилось нечто зыбкое, колеблющееся. Видение начало сгущаться, стало четким.

Я увидел этот же подвал, ларец, стоящий на сундуке, горящие факелы. И ничего больше – ровным счетом, никакого движения. Что за чертовщина? Ценности пропали, а за ночь к ларцу никто не подходил. В конце концов, не нечистая же сила ценности забрала? Зачем ей золото? Им кровь людскую теплую подавай да души.

Я сидел на сундуке и тупо глядел на видение.

Вот открылась дверь, человек в одежде подьячего поставил ларец и вышел. Затем вошли двое, с кряхтением втащили сундук и ушли. К ларцу даже близко никто не подошел, не взглянул.

Видение стало меркнуть и исчезло. Е‑мое, да как же это? Мне удалось просмотреть события в подвале за последние сутки – и ровным счетом ничего, никакой зацепки. А я так надеялся на порошок из склянки. Факир был пьян и фокус не удался. Ой зря я взялся за это дело!

В унынии я уселся на сундук, ожидая, когда вернется дьяк.

Так, паниковать пока рано. Ларец из Казенного приказа забирали с ценностями – по‑другому и быть не могло. Ведь если дьяк Посольского приказа получал ценности по описи, а в подвале к ларцу никто не прикасался, то вывод следует один – ларец поставили в подвал уже пустым! А украли ценности по пути из Казенного приказа и до того момента, как ларец водрузили на сундук в подвале.

Надо разговаривать с дьяком. Кто прикасался к ларцу – перевозил, охранял… Не думаю, что таких людей будет много. Да где же этот дьяк?

Как будто услышав мои мысли, загремел замок, распахнулась дверь и вошел дьяк. Он окинул меня подозрительным взглядом, но слишком весомо было слово Кучецкого, что мне можно доверять.

Мы поднялись наверх, в его кабинет. Я уселся в кресло без приглашения и с ходу заявил:

– Ценности из ларца пропали не из подвала – там к нему никто не прикасался. Расскажи подробно, кто прикасался или мог прикасаться к ларцу?

– Я.

– Это понятно. Кто получал ларец с ценностями в Казенном приказе?

– Я и получал, по описи все сверил. Ларец из рук не выпускал – даже в возке.

– Дальше, дальше!

– Приехал к себе, водрузил ларец на стол, вот сюда, – дьяк указал место на столе. – Полюбовался немного: редко когда красоту такую увидишь, уж очень работа искусная.

– Рядом был кто‑нибудь?

– Никого. А – нет, подожди, подьячий мой был. Я уже ларец закрывал, когда он зашел.

– И что дальше?

– Меня позвали – барон Максимилианов, Герберштейн приехал. Надо было встретить, уважить – положено.

– А ларец в это время где был?

– Экий ты занудливый. Да на столе и стоял.

– А кабинет был закрыт?

– На ключ, как всегда. У нас в приказе так положено: вышел – дверь на ключ, чтобы никто документы важные не счел. – А потом?

– А что потом? Барона проводил, вызвал подьячего – он ларец в хранилище спустил. Ключи от хранилища только у меня и у подьячего. Да и будь ключи у кого другого, стража к дверям не пустит. Стражники наши, Посольского приказа, трижды проверенные. Кто бы ни пришел, какую бы бумагу ни показал – если нет меня или подьячего, к дверям не подпустят.

Я задумался. Вариантов немного – всего два. Или ценности похитили, когда ларец на столе в пустой комнате стоял, или когда ларец вниз несли – к подвалу. Второй вариант маловероятен – как можно украсть ценности из ларца в коридоре, на виду у писарей и прочего люда? Возможно, но уж очень сомнительно.

Итак, наиболее вероятно, что ценности похитили из комнаты самого дьяка. Ему бы сразу ценности в подвал спустить, а потом уж барона привечать. Да что об этом сейчас говорить? Поздно!

– Я хочу один в комнате твоей побыть – совсем немного.

Дьяк побагровел лицом, но не промолвил ни слова – вышел и запер дверь на ключ.

Не теряя времени, я достал из кожаного мешочка щепотку порошка и бросил на огонь свечи. Сам уселся в кресло и стал ждать.

Снова появилось марево зыбкое, потом – видение. Время в нем отматывалось назад.

Я увидел себя со стороны – вместе с Федором, потом – разный люд посольский, входящий к дьяку, потом снова Федор появился – в одиночку. «Ага, – сообразил я, – это утром было».

Затем в кабинете стемнело – ночь. Опять светло – день вчерашний. Обычная работа приказа – заходят и выходят писцы, подьячие.

Вот, опять интересно. Кабинет пуст, ларец на столе. Открывается дверь, и входит кто‑то из посольских – в синем кафтане. Запирает дверь изнутри на ключ, достает из‑за пазухи кожаный мешок, отпирает ключом ларец, пересыпает ценности в мешок и снова запирает ларец. Горловину мешка туго завязывает и сует его за пазуху. Кафтан топорщится – мешок‑то великоват.

Тогда вор – а я в этом уже не сомневался – задирает полу кафтана и подвязывает мешок за завязки к гашнику штанов. Опускает кафтан – снаружи ничего особенно и не видно. И, открыв дверь, выходит.

Я смотрел, боясь моргнуть. Запомнил отчетливо одежду и лицо. Опознать бы надо, а в первую очередь – выяснить, куда делись ценности.

Видение пропало, я же сидел в кресле и думал. Куда мог пойти вор с мешком под кафтаном? В каждой комнате приказа сидят служивые люди – писари, столоначальники, подьячие. Достать и спрятать мешок при них – нереально. На выходе стража стоит, тоже мешок не вынесешь.

Загремел замок, вошел дьяк.

– Чего надумал?

– Ценности здесь украли, когда ларец на столе стоял.

– Не может быть! – Лицо дьяка побагровело от негодования.

– Пойдем, вместе посмотрим соседние помещения.

Дьяк, заперев кабинет, пошел следом со мной. От его кабинета по коридору можно было идти влево и вправо.

– Там что?

– Людская, ну – писари. Направо – подьячие сидят, а в конце – отхожее место.

– Да? – заинтересовался я.

А ведь местечко‑то подходящее – уединенное, из‑под кафтана мешочек достать можно. Только вот куда его после деть?

– Пойдем‑ка, посмотрим отхожее место.

– Чего я там не видел? Вонь! – сморщился дьяк.

– Тогда постой здесь – я мигом.

Я дошел до туалета. Маленькое помещение, два очка. В стене – небольшое окно, забранное крепкой решеткой. Ухватился за прутья, дернул. Нет, сделано на века – решетка даже не шелохнулась. Выглянул в окно. Эта стена выходила не во двор – в узкий проезд. Разгадка где‑то рядом. Туалет, окно на улицу…

Через окно ничего не выбросишь, это ясно. Но туалет‑то типа сортир! Неприятно и противно, но придется искать.

Явышел в коридор, где меня терпеливо дожидался дьяк.

– Когда выгребные ямы чистили?

Дьяк растерялся – таких вопросов слышать ему еще не доводилось.

– Э‑э‑э… Сказать не могу. Тут, в приказе человек есть – так это его епархия: бумагой запастись, чернилами да перьями, а коли ямы выгребные полны – золотарей вызвать.

– Зови.

Золотарями на Руси называли ассенизаторов. Ездили они на телегах, в которых была здоровая бочка с крышкой. В телеге лежал длинный шест, к одному концу которого было закреплено ведро. Им и вычерпывали яму и выливали содержимое в бочку. Вещь сколь необходимая, столь и дурно пахнущая.

Дьяк привел – я бы назвал его завхозом, а тут – управляющий.

– Милейший, когда ямы выгребные чистили в последний раз?

– Так недавно – недели две назад.

– Зови золотарей – снова будем чистить.

«Завхоз» посмотрел на дьяка, тот кивнул –

исполняй, мол. Управляющий недоуменно пожал плечами и ушел.

– Не уверен полностью, но думаю, нам стоит посмотреть на очистку.

– Может быть – без меня? – попробовал увильнуть дьяк.

– Нет уж! Думаю – ценности найдем сегодня. Из приказа вечером никого не выпускай.

– Пойду распоряжусь.

Прав я или ошибся? Вот конфуз‑то будет, коли не найдем ничего. Если обнаружим пропажу – никто и не узнает, где и как сыскали. А если «пустышка», мне от этого – в прямом и переносном смысле – дерьма не отмыться.

Прибежал управляющий.

– Золотарь приехал. Начинать?

– Погоди, за дьяком схожу.

Я зашел в комнату дьяка и почти выволок его под ручку в проезд.

Золотарь привычно снял дощатую крышку с выгребной ямы. В нос ударил зловонный запах. Дьяк брезгливо отшатнулся, и видно было, что его замутило.

– Господа хорошие, вы бы отошли – вымажу невзначай, – бросил золотарь.

– Потерпим, начинай, – поторопил я золотаря.

Золотарь приступил к своей работе. Одно ведро поднято и опрокинуто в бочку, второе… Когда я уже потерял счет ведрам, а дьяк начал терять терпение, золотарь вдруг сказал:

– Зацепилось чего‑то, тяжело.

– Тащи!

Золотарь поднял ведро, поверх которого торчало нечто бесформенное.

– Несите воды, да побольше! А ты постой пока, – это я золотарю.

«Завхоз» исчез, и вскоре появился с двумя парнями, каждый из которых нес по два ведра воды.

– Лейте! – я показал рукой на ведро с находкой.

Одно ведро выплеснуто, другое…

Стал виден бок кожаного мешка.

– Ну‑ка, ребятки, вытащите это…

Дьяку тоже стало интересно, и он подошел поближе.

Парни перевернули ведро, и из него на землю тяжело вывалился кожаный мешок.

– Обмойте его как следует водой и – в приказ! – распорядился дьяк.

Мешок обмыли, взяли за горловину и понесли в приказ. Дьяк шел следом, брезгливо зажимая нос и поглядывая по сторонам.

Как только мы вошли в здание приказа – свернули в боковую комнатушку.

– Несите холстины чистые! – распорядился дьяк.

Когда холстины были доставлены, завязку у мешка взрезали ножом, мешок перевернули. Присутствующие ахнули. На холстины посыпались ценности – перстни, ожерелья… Все было слегка в грязи и попахивало. Но дьяк от радости аж подпрыгнул.

– Нашлись! Языки всем за зубами держать! – он обвел присутствующих взглядом, ничего хорошего болтунам не обещающим. – Воды сюда! Отмывайте! За труды из писарей столоначальниками сделаю, возвышу!

Парни исчезли. Дьяк повернулся ко мне.

– Как догадался?

– Потом скажу. Сейчас отмыть надо да злодея задержать.

Парни на радостях тащили полные ведра воды, расплескивая ее по коридору.

Ценности отмыли, и дьяк сам пересмотрел и пересчитал дары.

– Принеси ларец! – бросил он подьячему.

Ценности были сверены по описи и уложены в ларец. Дьяк не поленился – сам спустился в подвал и запер ларец в хранилище. Вернулся довольный, глаза сияли. Хлопнул меня по плечу:

– Молодец, боярин! Я уж было духом пал, да видно – Господь ко мне Кучецкого послал. Он и вспомнил про тебя. Нет, каков умелец! Я бы сроду в нужник не полез, не подумал бы даже! Откуда будешь?

– Вологодский я, Георгий Михайлов.

Дьяк удивился:

– С такой головой – и в какой‑то Вологде прозябаешь? Боярин, иди ко мне в приказ. Сразу должность хорошую дам и жалованье положу.

– Прости боярин – в Вологде семья, поместье. А государю я и так служу – воеводою.

– Воеводою!? – еще более изумился дьяк. – И в дерьмо не испугался, не побрезговал полезть. Федор‑то ничего про воеводство не сказывал.

– Не в чине дело – в пользе государю.

– Правильно сказал! О, а про лихоимца мы и забыли‑то. Надо гниду найти и раздавить! – сжал он кулак. – Нельзя в приказе изменщика подлого держать!

– Согласен. Распорядись – пусть люди твои по одному из приказа выходят. Я тебе и укажу шпыня.

– Э, погоди – я охрану позову. Его же схватить надо.

– Ну, схватишь – потом что?

Дьяк осекся. В тюрьму да в суд нельзя – дело огласку получит. При всех убить без суда – невозможно: по «Правде» виновный должен быть казнен.

Выход подсказал управляющий.

– Веревку с петлей в нужнике повесить – пусть сам и сведет счеты с жизнью.

– А не схочет если?

– Тогда на суде присягну, что он у меня калиту украл. За то кнутом бьют и ноздри рвут. И уж в приказе ему тогда не служить.

– Иди, ищи веревку.

Люди из Посольского приказа пошли на выход. Я и не думал, что здесь занято так много служивого люда. Конечно, выглядят они не в пример Разбойному приказу. Все одеты чисто, бороды подстрижены, лица приятные. А в Разбойном у половины не лица, а хари – почти как у их подопечных.

Лица сменялись перед моими глазами, и вдруг я увидел его – так же четко, как в видении.

– Он! – ткнул я пальцем.

– Не может быть! – ахнул дьяк. – Это же секретарь мой! Семью языками владеет, мой первый помощник!

– Истинно говорю, а там сам решай!

Дьяк сокрушенно покачал головой. Управляющий показал глазами, и стражники заломили мужику руки.

– Ну‑ка ко мне его, – дьяк показал стражникам головой в сторону кабинета.

Секретарь сник. Зашли в кабинет. Дьяк гневно глядел на Онуфрия. Тот затравленно озирался.

– За что, отец родной?!

– Неуж не знаешь?

– Духом не ведаю.

– А ларец?

– Что «ларец»? – Но глазенки забегали.

– Иди в нужник. Коли виновен, поймешь, что делать надо.

Мужик неожиданно упал на колени.

– Помилуй, отец родной! Бес попутал.

– Какой я тебе отец! Ты меня предал, поживиться хотел. Думал ли ты обо мне, когда худое замышлял? А о чести приказа помнил?

Стражники за руки подняли вора на ноги.

– Ведите!

Стражники повели лихоимца к нужнику. Мы с дьяком прошли в его комнату.

– Расскажи, боярин, любопытство снедает. Почему ты смог найти, а я – нет?

– У тебя голова не так работает.

Я выдал ему наскоро продуманную версию, в которой, естественно, не было порошка и видений – одна логика.

– И это ты сам все? Посидел, подумал и все понял? – изумился дьяк.

– Как видишь – да.

Дьяк поглядел на меня с уважением.

– В первый раз такого вижу. Пошли в нужник.

Вор понял все правильно. Он висел на веревке с посиневшим лицом и высунутым языком.

Дьяк сплюнул, вышел в коридор и демонстративно развел руками.

– Беда‑то у нас какая – секретарь мой, Онуфрий, руки на себя наложил. Пойдите, снимите тело и отвезите домой.

Мы прошли в кабинет, дьяк достал стеклянный штоф с вином, и мы выпили за удачное завершение дела.

Вдруг дверь распахнулась и энергично вошел Кучецкой.

– Я, похоже, вовремя! Наливайте!

Мы все дружно выпили.

– Мыслю – за удачу пьете?

– За нее. Ценный у тебя побратим, Федор. И редчайшего ума, скажу тебе! – показал вверх пальцем хмелеющий от удачи и вина дьяк.

– Других не держим! – выдохнул польщенный государев стряпчий.

ГЛАВА IX


В Англии, я слышал, псы такие есть, по следу идут. Раб сбежит или еще что, так их хозяева по следу пускают. И что ты думаешь? Находят!

Кучецкой, дьяк и я сидели в Посольском приказе и пили вино. Закуски, как водится, не было, а поскольку выпито уже было много, в голове шумело и координация движений была нарушена.

Кучецкой продолжил:

– Вот не обижайся – ты лучше ихнего пса. Пес – он что? Скотина безмозглая, носом берет. А чтобы вот так найти, как ты – и ценности, и вора, большой ум нужен. То не всякому дано. Уважаю!

Он потянулся ко мне:

– Дай пожму твою руку!

Федор перегнулся через стол и с чувством пожал мне руку.

Дьяк икнул. Держался он бодро, только лицо покраснело. Он поднялся из‑за стола, подошел ко мне, обнял и поцеловал в щеку слюнявыми губами. В щеку – это потому, что я увернуться успел.

– И я тоже ув… ва… жаю. Кабы не он, я бы уже сегодня к вечеру в темнице сидел. Нет, ну ты скажи – как можно людям верить? Этот лиходей у меня столько лет служил! Языки знает, грамоте учен! Так подвел! Своровал и ценности в нужнике спрятал. И сдох там же!

Дьяка повело, и он ухватился за стол.

– Боярин, я тебе обязан до смерти!

– Не надо про смерть!

– И то верно!

Дьяк истово перекрестился.

– Чем могу отблагодарить?

Вмешался Кучецкой.

– О благодарности завтра, на трезвую голову поговорим. А сейчас – по домам. Время уже позднее, а поутру всем голова свежая нужна будет.

Мы с Федором откланялись хозяину, чуть не упав, и вышли из приказа.

– Садись, довезу! – предложил Федор, устраиваясь в возке.

– Премного благодарствую, но я лучше пешком пройдусь. Воздухом подышу, протрезвею маленько.

– Прощай! Спасибо, что дьяка выручил, он мой старый знакомец и зело полезен бывает. И от меня спасибо, что не подвел Федора Кучецкого. Пусть все на Москве знают, какие люди у меня есть! Мы государю опора и…

Федор уронил голову и захрапел.

– Трогай уже, видишь – боярин устал, – сказал я кучеру.

Возок тронулся, только полозья саней заскрипели по снегу.

Я же нагнулся, захватил ладонью снег и обтер лицо. Немного «штормило». Закусывать надо было, да нечем. Если бы Федор не пришел, выпили бы мы с дьяком по чарочке‑другой, да и разбежались.

Я добрел до постоялого двора и, едва раздевшись да стянув сапоги, рухнул в постель.

Утром голова раскалывалась. Я лежал в постели, делать ничего не хотелось, да и нечего было делать – не было у меня в Москве никаких дел. Бумаги Федору я отдал, когда ответ будет – неизвестно, да и будет ли он вообще? Прочтут писари мое послание, да и положат в архив. Тогда чего я торчу в Москве, дурью маюсь? Я, боярин и воевода, чищу нужники, раскрывая кражу. Да ну их всех, надо домой ехать. Соскучился я по семье. Но для начала надо встать, одеться. Солнце уже высоко стоит.

Однако только я поднялся и начал одеваться, как услышал в коридоре шум. Дверь резко распахнулась и на пороге появился Кучецкой.

– Ай‑яй‑яй! Уж полдень скоро, а ты, я вижу, даже не умывался. Едем, дьяк ждет!

– Сегодня‑то я зачем ему понадобился? – едва не простонал я.

– Голову поправлять поедем!

– Нет, не хочу.

– Собирайся, я сказал! – рявкнул Федор.

Сам он был свеж и выглядел бодро, хотя

вчера его увезли в возке «уставшим». Если бы

сам не видел – не поверил бы. Крепкий мужик!

Деваться было некуда. Я умылся и уселся в возок рядом с Федором. Всю дорогу он похохатывал, намекая на мое слабое здоровье.

И дьяк выглядел как новый пятак. Благоухая заморскими благовониями, он был розовощек и улыбчив. Выскочил из‑за стола, обнял и усадил в кресло. Умеют они тут в Москве пить! И самое главное – как им утром удается так хорошо выглядеть?

Дьяк не погнушался сам поставить на стол чарки и штоф с вином. От одного вида вина меня замутило. «Потерять лицо» дьяк не боялся – и я, и Федор, и он сам были боярского сословия.

Мы выпили – меня аж передернуло. Дьяк убрал в шкаф чарки и вино.

– Будя, поправились; пора и к делам приступать. Ты, боярин, чего за радения свои хочешь?

Я замялся. Чего мне желать от дьяка Посольского приказа? Не просить же назначить меня послом куда‑нибудь в Европу? Так даже если и попрошу – не получится. Послов сам государь указом назначает. К тому же языков я не знаю – плохие у меня способности к языкам. В институте английский на троечку сдал.

Я пожал плечами:

– Да ничего!

Федор рассмеялся:

– Я же тебе говорил, что он ничего не попросит.

Дьяк хмыкнул:

– В Вологде что, все такие?

В разговор вмешался Федор:

– Не наглый он и гордый к тому же. На поле брани – герой, да и как воевода в двух походах – супротив татар да с литовцами под Опочкой – себя проявил. Князья, что главными воеводами были, о нем хорошо отзываются. А самое главное – голова у него работает, сталкивался я с ним в деле не раз – умен. А то, что одет без роскоши и не нагл без меры – то достоинство его боярское, кровь в нем говорит!

Вот уж не ожидал я от Федора такой речи в свою защиту. Дьяк смешался:

– Да я что? Так сказал, не подумавши.

Но Федор не отставал:

– Вот и отблагодари человека, мужа славного за деяния добрые, думаю – не оскудеешь.

Дьяк уселся за стол, размашисто подписался на какой‑то бумажке, песочком мелким присыпал, сдул.

– Бери!

Я взял бумагу, прочитал. Подорожная, с моим именем. Имею право без досмотра и податей с нужными мне людьми пересекать границы безвозбранно. Неплохая бумага, в мое время цены бы ей не было – а в это? Я за рубеж ни разу не выезжал, да как‑то пока и не собираюсь. Однако же свернул аккуратно подорожную и сунул за пазуху. Встал, отвесил легкий поклон.

– Э, погоди, это не все.

Дьяк полез в шкаф, вытащил небольшую золотую шкатулку искусной работы с самоцветами на крышке.

– Дарю. Вещица иноземная, французская.

Я вновь поклонился.

– Ну что, пора и честь знать, дела государевы ждут. – Федор шагнул к двери.

Я последовал за ним. Дьяк, провожая меня к двери, на прощание пожал руку:

– Ты вот что, боярин, зла на меня не держи, коли обидел нечаянно словом неловким. Коли нужда в чем будет – приходи. Ежели по моему ведомству что – помогу.

Федор, уже усевшийся в возок, высунул руку в окошко:

– Дай посмотреть.

Я протянул шкатулку. Федор покрутил ее, открыл крышку. Заиграл мелодию скрытый механизм.

– Занятная штуковина. Ты куда сейчас?

– Домой думаю, в Вологду. Бумаги через тебя передал, чего мне в Москве проедаться?

Федор не возражал. И что ему сказать‑то было? Он лучше многих знал, сколь медлительна и неповоротлива государственная машина.

Мы обнялись на прощание, и я пошел на постоялый двор.

Федька‑заноза обедал в трапезной. Я заказал обед поплотнее и присоединился к нему.

– Чего это ты, боярин, так наедаешься, как будто после поста?

– Домой выезжаем, Федор.

– Когда?

– А вот доем…

– Что‑то уж больно поспешно.

– Никак – понравилось в Москве?

– Все лучше, чем в Вологде. Там каждый переулок знаешь, и тебя каждая собака знает.

Мы доели, я расплатился. Прислуга вывела наших коней – уже оседланных, отдохнувших и застоявшихся в конюшне.

Федор быстро сгреб наши вещи в переметные сумы, и мы не спеша выехали со двора. Впереди еще полдня – далеко отъехать успеем.

Выбрались за город. В Москве снег был серым от золы и пепла множества печей, а за городом снежная белизна глаза резала, и дышалось вольготно.

– Э‑ге‑гей! – заорал Федор во все горло.

– Ты чего?

– Так, боярин, от радости жизни.

– Ну‑ну.

Мы пустили лошадей в галоп – только снежная пыль сзади завихрилась.

Гнали до сумерек, остановившись на ночевку на постоялом дворе. Обстоятельно – не спеша и сытно – поужинали да и улеглись спать. После гонки по морозу в комнате уютно – тепло и чисто.

Мы с Федором отрубились сразу. Однако же Далеко за полночь были разбужены криками в коридоре. Оба сразу проснулись, по привычке мгновенно оделись, обулись, опоясались саблями, и лишь после этого вышли в коридор. Из дверей выглядывали испуганные постояльцы, большая часть которых была в исподнем.

Снизу, из трапезной раздавались крики:

– Ратуйте, люди добрые, убивают!

Мы с Федором ринулись туда.

За стойкой стоял бледный от испуга хозяин, зажимая рукой разбитый, окровавленный нос. Посредине трапезной здоровенный детина в синем кафтане стрельца, изрядно в подпитии, держал за косу женщину, стоявшую перед ним на коленях. Правой рукой он яростно размахивал бердышом и орал:

– Не подходи, всех порешу!

Кричала и плакала женщина, причитал хозяин, плакали в голос сбившиеся в угол служанки.

– Чего тут происходит?

– Постоялец напился. Показалось ему, что один из гостей на жену его заглядывается. Вот он и приложил гостя секирой своей.

– Бердышом, – механически поправил я. – А чего он хочет?

– Да кто же его знает?

Я подвинулся вперед, выглянул из‑за стойки. Постоялец, которого ударил бердышом стрелец, лежал неподвижно, но крови видно не было. Это уже хороший знак. Может, он его не лезвием, а обухом ударил и оглушил?

Я сделал еще шаг в направлении стрельца. Федор меня понял без слов и начал пробираться вдоль стены, обходя стрельца слева.

– Стоять! – заорал стрелец. – А то я сейчас ей башку снесу, а потом и вас на куски порублю!

Глаза его были красны от выпитого и возбуждения. В таком состоянии с ним говорить бесполезно, он даже не помнит, как его зовут. Черт, что делать? Убить его можно – Федор сделает отвлекающий маневр или шумнет, и стрелец переключит свое внимание на него. Достать его саблей за один прыжок можно, но убивать своего – не бандита, мне не хотелось. Обезоружить, в подвал холодный бросить, чтобы протрезвел – и все дела. Но сейчас он – как разъяренный бык, да и могуч.

Я сделал Федору знак подождать, отошел к лестнице, зашел за штору, достал из мешочка белый порошок и высыпал несколько крупинок в огонь светильника. Так, теперь надо зеркало найти. Себя‑то я вижу, а вот окружающие?

Зеркало висело аккурат рядом с хозяином, у стойки.

Стараясь не стучать каблуками сапог, я подошел к зеркалу, но, уже выйдя из‑за занавеса, понял, что невидим: на мое появление никто не среагировал – даже головы не повернул. Тогда пора.

Я смело пошел на стрельца. Устав размахивать бердышом, он уперся им в пол. То, что надо.

Подойдя ближе, я подпрыгнул и с размаху, изо всей силы ударил стрельца ногой в грудь. От неожиданного удара тот уронил бердыш, отпустил волосы женщины, отлетел назад и сильно приложился спиной о стену – так, что у него

дыхание перехватило. Не в силах сделать вдох, он лишь беззвучно разевал рот.

Федор бросился к нему и заломил руку за спину. Я же расстегнул пряжку ремня на кафтане стрельца, затянул ремень на руке и, подтянув вторую руку, туго их стянул. Мы с Федором действовали так согласованно, как будто он меня видел.

Федор тихо прошептал:

– Боярин, ты здесь?

– Тихо, здесь! Тащи его с хозяином в подвал, пусть на холодке полежит, очухается.

Я отошел от стрельца, ударом ноги отправил бердыш подальше – к стойке и увидел, как от удивления у хозяина округлились глаза и отвисла челюсть.

– Свят, свят, свят, – забормотал он и стал креститься, – не иначе – нечистая сила помогла.

Ага, жди – как же.

Я подошел к лежащему неподвижно постояльцу, осмотрел, перевернул. Крови нет, но на голове – здоровенная шишка. Повезло мужику, удар древком бердыша получил. И еще – сотрясение мозга. Не смертельно. Больно и неприятно, но главное – жив. А ведь запросто мог лежать сейчас с разрубленной надвое головой.

Ну и все, представление окончено, больше мне тут делать нечего.

– Эй, хозяин, – это Федор подал голос. – Давай буяна в подвал оттащим, пусть гам протрезвеет.

Хозяин утер кровь с лица замызганным полотенцем и нехотя побрел к Федору. Вдвоем они подхватили уже очухавшегося стрельца под

руки и поволокли во двор. Я же, тихо ступая, пошел по лестнице наверх – в свою комнату.

А вдруг стрелец не один? И в комнатах спят или играют в кости его сослуживцы? Неожиданных неприятностей я не любил, и потому решил пройтись инкогнито по жилым комнатам. Все равно ведь пока не виден.

Прошел сквозь ближайшую дверь. На столе горела свеча, а на постели в одном исподнем сидел купец и пересчитывал деньги.

«Не то», – я прошел сквозь стену. Двое девиц лежали в одной постели в ночных рубашках, прижавшись друг к другу.

– Ужас какой – ты слышала крики?

– Тихо, Катерина, – конечно, слышала. Не дай бог, это животное с топором к нам в дверь ломиться будет! Я со страху умру.

Я улыбнулся – теперь уже никто ломиться не будет.

Прошел еще сквозь стену – следующую. Думал, будет моя комната, оказалось – не дошел, просчитался.

На постели сидели двое мужиков. Без одежды, в исподнем. А потому определить – кто они, было невозможно. Мужики обстоятельно беседовали. Я бы прошел к себе, но разговор заинтересовал, и я решил задержаться.

– Верно тебе говорю, Серафим! Охрана небольшая будет – всего два десятка стрельцов, а золота – два сундука. Набери шпыней непотребных, коих никто искать не будет, побольше. Погибнут в схватке – так и не жалко.

– Так ведь не все погибнут!

– А мы на что? Добьем сами, а золото поделим.

– Опасно! Это тебе не купцов грабить. Золото‑то государево.

– На нем не написано, чье оно! Возьмем – наше будет!

Ого, да тут, похоже, решили казну государеву ограбить, вернее – не саму казну, а «золотой обоз». Самое уязвимое место – перевозка. Сама казна – под укрытием мощных стен, пушек и многих стражей. Вот только где и когда они грабить станут? Черт, где зеркало? Надо посмотреть на себя, не дай бог – действие порошка закончится, и я стану виден.

Я увидел в углу небольшое зеркало и двинулся к нему. Видимо, пошел неосторожно – каблуком стукнул или еще чего зацепил, потому что оба мужика сразу насторожились и замолчали.

– Иване, у стен уши тоже бывают. У меня ощущение, что мы в комнате не одни.

– У меня, Серафим, тоже. Вроде как ветерком обдало, да и запах чужой.

Вот! Запах их насторожил. Всяк человек по‑ своему пахнет, и я этого совсем не учел. Пора мне убираться отсюда, а за мужиками проследить. Злодейство задумали.

Я прошел сквозь стену в свою комнату – и вовремя. Сразу подойдя к зеркалу, увидел, как в нем на глазах стало проявляться мое изображение. Сначала – призрачные очертания, потом оно стало более четким, приобрело краски.

В двери заскрежетал ключ, и вошел Федор.

– Боярин, ты здесь уже – что‑то я тебя просмотрел.

– Бывает.

– Ты голову кому другому дури, а я с тобой уже не один год. То с руки огонь пускаешь – думаешь, сеча была, так я не увидел? То, как сегодня – это другие поверили, что нечистая сила была. Я‑то почуял, как меня ровно ветерком обдало, а потом стрелец в стену влип. Понял я сразу – твоих рук дело!

– И что теперь? В церковь пойдешь или серой окуриваться станешь?

– Как ты, боярин, подумать такое мог? Ты мне жизнь спас, и я тебе до смерти своей должен. А то, что бывают у тебя… – Федька подбирал слово, – … странности, так мы все не без них.

– Вот что, Федор. За стеной два мужика договариваются, как обоз с государевым золотом ограбить. Что думаешь?

– А чего думать – порешить их обоих, и все дела.

– Порешить несложно, только, похоже – за ними люди из их банды есть. Один вроде – главарь, второй – наводчик. Плохо, что не знаю – где, в каком месте и когда злодеяние замышляют исполнить.

Федор ответ выдал сразу:

– Тоже мне загвоздка. Проследить за ними, вот и все.

Я задумался, а Федор запер дверь, разделся и лег в постель.

– Боярин, давай спать, до утра уже немного осталось. А утро вечера мудренее, завтра чего‑ нибудь и решим.

Так я и сделал.

Едва проснувшись, мы оделись и спустились вниз.

Хозяин стоял за стойкой с распухшим носом и отекшей верхней губой. В трапезной было пусто. Довольно необычно: в это время народ завтракает поплотнее – и в путь.

– Чего у тебя так тихо, постояльцев не видно?

– Съехали все спозаранку, даже откушать не изволили.

– Что случилось?

– Так ночью стрелец бузил.

– Видели, знаем.

Хозяин оглянулся по сторонам, вроде боясь, что его кто‑то подслушает.

– Так нечистая сила, не иначе, помогла. Стрелец‑то об стену как шарахнулся, чуть дух не испустил. Все то диво видели. Вот и решили – нечистая сила, да и разъехались чуть свет, испугавшись ее.

– И стрелец?

– Да выпустил я его, – махнул рукой хозяин. – Он в подвале холодном посидел – живо очухался, еле назад по ступенькам выбрался, аж посинел. У меня в подвале лед чуть ли не до осени не тает.

– Что, и мужики из соседней с нами комнаты съехали?

– И они, – подтвердил хозяин.

– Твою мать! – огорчился я. – Называется – проследили. Ладно, хозяин. Давай‑нито поесть, да поплотнее. Может, следующий раз покушать только вечером удастся.

– Сейчас, сейчас! – засуетился хозяин. – Глашка, ты чего телишься, гости есть хотят!

Глашка заполошенно заметалась, выставляя на стол горшочки с кашей, обильно заправленной мясом и луком, пряженцы на блюде, пиво.

– Э нет, пиво не надо, вина дай. От пива на морозе только замерзаешь, а вином немного согреешься.

– Хозяин, а ты не видел, в которую сторону соседи наши направились?

Хозяин огорченно развел руками:

– Нет, не видал. Как‑то все сразу разъехались. Да и не мое дело смотреть, куда кто поехал.

– Верно, – вздохнул я.

Почему‑то мне подумалось, что один из гостей – Иван – отправился в Москву. Иначе откуда бы он знал о «золотом обозе»? Наверняка он не из простых, скорее всего, в Казенном приказе кружится, возможно даже – мелкой сошкой, вроде писаря. Это только на первый взгляд кажется, что слуги да мелкие служилые люди мало знают. Умеющий слушать да наблюдательный может знать много. Наверняка идея – его. Узнав об обозе, он план захвата разработал, да друзей старых нашел, чтобы разбой осуществить. Не зря же он этого Серафима уговаривал.

А Серафим, скорее всего, в провинции живет, на пути следования обоза или просто недалеко. А где государева казна хранится? В Вологде или Белозере. И оба хранилища – на одной дороге, на торговом пути к Соловкам. Аккурат из первопрестольной через Дмитров, Ростов, Ярославль на Вологду, а далее – и Белозеро. Так что если они и направятся куда, то непременно в ту сторону. Только больной на голову засаду устроит рядом с Москвой. Нет, если и задумают они обоз перехватить, так подальше от первопрестольной, и, вероятнее всего – между Ярославлем и Вологдой. Там и городков‑то нет, изредка деревни да постоялые дворы. Помощи обозу, в случае чего, ждать неоткуда, а в лесах местных армию укрыть можно, не то что разбойников. Единственное, что мешать будет – зима. В лесу без костра долго не усидишь, замерзнешь. Костры же разводить побоятся. Так что перед появлением обоза сообщник их предупредит.

Что делать? В Москву вернуться, к Федору Кучецкому? А если его на месте не окажется? К другому кому? Могут и не поверить. В Вологду ехать? Плещеев точно поверит и ополчение соберет. Да ратью мы разбойников только напугаем, разбегутся по лесам – ищи‑свищи их. Знать бы место засады и самим ударить по банде.

Мои размышления прервал Федька.

– Боярин, ты чего сиднем сидишь, не кушаешь? Если ехать надо, то ешь, не на голодный ведь желудок по морозу скакать.

– Верно, Федор. Задумался.

– Я даже догадываюсь, о чем.

– Скажи, какой умный! И о чем же?

– Где и как разбойников перехватить.

– Тихо! Хозяину это слышать совсем ни к чему.

Федор наклонился ко мне.

– Мыслю – между Ярославлем и Вологдой нападут. Леса там глухие, да и стрельцы устанут – самое место!

– И я гак же думаю. Тогда давай есть – и в дорогу.

Есть пришлось в одиночку. Пока я раздумывал, Федька уже успел покончить с завтраком – просто мне мешать не хотел.

Вещей у нас почти не было, так что мы собрались быстро, а слуги вывели уже оседланных коней.

И погнали мы направо, по торговому пути. Считай, с разбойником Серафимом нам было пока по дороге. Хорошо бы за ним проследить, если, конечно, удастся догнать.

Ехали мы до вечера, так никого и не нагнав. Тракт был оживленный, саней и всадников много, но, как я не вглядывался, знакомого лица не увидел.

Периодически мы давали лошадям возможность отдохнуть, переходя с галопа на шаг или рысь.

За день удалось проехать не меньше пятидесяти верст. Вконец вымотанные зимней гонкой, мы остановились на ночевку на постоялом дворе, что так зазывно светил огоньком в ночи.

Мы плотно поужинали – ведь ели‑то еще утром, часов десять назад.

Я подступил к хозяину с расспросами, описав Серафима.

– Ага, есть такой. Часом ранее появился. Как откушал, так из комнаты и не выходил.

Я сунул ему полушку – за молчание. Медная монета мгновенно исчезла в широкой ладони трактирщика. Уф, догнали! Теперь не упустить бы.

Я отсыпал Федору немного медных монет:

– Пойди на конюшню, дай прислуге. Как запрягать Серафим станет, так пусть они нас немедля известят.

– Сделаю, боярин.

Я прошел в отведенную нам комнату, разделся. Как только Федор вернулся и запер дверь, меня сморил сон.

Утром проснулись рано, не дождавшись известия от слуг. Умылись, плотно перекусили. Черт, чего Серафим не выходит? Долго ли нам в трапезной болтаться? Или он поджидает кого‑ то? Не подойдешь же, не спросишь. А может – взять его в плен да допросить с пристрастием? Сам ведь, по доброй воле, не скажет. А у нас, кроме подслушанного мною разговора, и улик никаких нет. Мало того что отопрется – скажет, что разговора не было, напраслину боярин возводит, так еще и в суд меня призовет за навет. Нет, задержание и допрос не годятся. Придется выжидать, хотя мне эта пассивность никогда не нравилась.

Появился в трапезной все‑таки Серафим – заспанный, зевает. Не торопясь поел и исчез в своей комнате. Вышел одетый и не спеша пошел в конюшню. Эдак мы полмесяца ехать будем.

Серафим все‑таки выехал. Мы отпустили его подальше, но в пределах видимости, и пустились за ним. Так и ехали – день, второй… Уж и Ростов проехали, Ярославль скоро…

А за Ярославлем Серафим нам загадку подкинул – повернул с тракта направо и направился по льду замерзшей Волги. Там, в паре дней пути, Кострома. Неужели он костромской? Плохо. Если он местный, то город знает, сообщники у него там, и если от нас оторваться захочет, сделает это запросто.

После Ярославля Серафим как‑то насторожился. До этого он спокойно ехал, не оглядываясь. Спиной наши взгляды почуял или всегда при приближении к дому подстраховывался?

Ближе к вечеру наш подопечный свернул с наезженной дороги по льду Волги на ее левый берег и по узкой санной колее поехал к небольшому селу на взгорке. Интересно, живет он там или к сообщникам направился?

Пока мы не спеша продвигались по дороге, Серафим исчез. Близко подъезжать было нельзя – он бы нас сразу засек, отпустили подальше – и вот итог. Теперь гадай – в какой он избе, как долго пробудет?

Уже темнеть начало. Если в селе есть постоялый двор, то нам, считай, повезло, все не на улице ночевать придется. Вечером селяне крепко закрывают ворота и чужаков не пустят. Да и не в каждой избе место свободное найдется – детей‑ то у крестьян много, сами вповалку спят.

Глазастый Федор узрел огонек на единственной улице.

– Боярин, давай подъедем.

Тут и впрямь оказался небольшой постоялый двор.

Мы остановились у ворот; Федор сбегал на конюшню, переговорил с конюхом. Вернулся слегка озадаченный:

– Нет, боярин, конюх говорит – не приезжал никто.

Мы завели лошадей во двор – хоть сами переночуем в тепле и лошади отдохнут. Как бы узнать, живет Серафим здесь или в гости приехал?

Слуга повел лошадей в конюшню, мы же прошли в трапезную.

Постоялый двор был пуст – мы были его единственными гостями.

Обрадованный хозяин усадил нас на лучшие места и любезно осведомился, что милостивые судари откушать соизволят?

– А все, что с пылу с жару тащи на стол, – распорядился я. Мы здорово продрогли, хотелось поесть и согреться.

Хозяин сам принес жареного поросенка, соленых огурцов, капусты, куриного супчика, вина стоялого, пирогов рыбных. Да тут еды хватило бы и на пятерых.

Когда первый голод был утолен, и мы немного согрелись, я завел разговор.

– А скажи, хозяин, как село называется?

– Кривой Лог, барин.

– Много ли в нем дворов?

– Много – пять десятков будет.

– Жителей всех знаешь?

– А то!

– Не подскажешь – есть ли такой Серафим?

Я подробно описал мужика. Хозяин поскреб затылок:

– Да вроде не припомню такого.

Я достал из поясного кошеля серебряную монету и бросил ее на стол. Хозяин цапнул серебро, но я припечатал его руку своей.

– Сначала расскажи!

– Не живет у нас такой, но заезжает. Третий дом отсюда – Самоха. Серафим – скользкий тип, да и Самоха не лучше. На что живет – непонятно. Огород в запустении, из живности во дворе только птица да свинья. А бабе своей меж тем одно обновки меняет. Наши бабы уж обзавидовались.

– Ты – к Серафиму поближе.

– А что Серафим? На постоялый двор заходит редко – только забежит иногда твореного вина выпить. Но вот приметил я – как Серафим в селе появляется, так Самоха на несколько дней куда‑то пропадает. Не иначе – оба одним делом промышляют.

– Каким же?

– То мне неведомо.

– Все сказал?

– Что знал.

Я убрал свою руку. Хозяин попробовал серебро на зуб, удовлетворенно кивнул и сунул монету в калиту на поясе.

Мы доели поросенка, допили вино. Потянуло в сон.

– Веди, хозяин, в комнату.

Поднялись на второй этаж. Хозяин открыл дверь жарко натопленной комнаты.

– Отдыхайте, гости дорогие.

– Ты вот что, хозяин. Разбуди с первыми петухами.

– Как изволишь, барин.

Мы сняли тулупы и уселись на постели.

– Что думаешь, Федор?

– Мыслю, Серафим – главарь, а Самоха этот – подручный. Как Серафим приезжает, Самоха собирает людей своих по деревням – и на злодейство едут.

– А что, пожалуй – верно думаешь! Я такого же мнения. Давай спать, я хозяину сказал – разбудить нас с первыми петухами. Коли первый встанешь, проследи со двора – не проедет ли по дороге Серафим.

– Сделаю, боярин.

– Тогда спать.

Через минуту мы уже спали. Мне показалось, что голова только подушки коснулась, а в дверь уже стучат.

– Кто? – спросонья хрипло спросил я.

– Петухи пропели, ты же, барин, сам разбудить велел, – послышался голос хозяина двора.

– Федор, встань, поди проследи за дорогой, я еще сосну чуток, а то будто и не спал.

Федор оделся и, зевая, вышел.

Я опять уснул, но и сейчас выспаться не удалось. Федор тряс меня за плечо. Я с трудом приоткрыл глаза и увидел раскрасневшееся лицо Федора. От него дохнуло свежим утренним морозцем.

– Вставай, боярин. Только что Серафим проехал, едва его признал при луне. Я к тебе уж было бежать собрался, да следом – сани, и в них – трое мужиков.

– Надо догонять, – всполошился я.

Я стал быстро одеваться.

– Боярин, я думаю – не надо торопиться.

– Это почему? – от удивления я даже одеваться перестал.

– Кабы засаду на нас не сделали. Сам подумай – почему затемно выехали? Чтобы не увидели.

– Может – торопятся?

– Помнишь, что хозяин сказывал? Как Серафим приедет, после этого Самоха исчезает. А тут они, почитай, вместе уехали. Ой, чует мое сердце, засаду нам приготовили.

Я уселся на постель и задумался. В словах Федора правда была, как‑то об этом не подумал спросонья. И если они засаду на нас делают, то участок, где это может произойти, невелик – между селом и Волгой. Дорога узкая – двум саням не разъехаться, лес по обе стороны. На льду Волги засаду не устроишь – издалека видать.

– Пошли со мной.

Мы спустились вниз.

– Хозяин, у тебя лошадь и сани найдутся?

– А как же!

– Дай на время.

– Деньги вперед.

– Вот тебе деньги за постой, еду и лошадь с санями. И одежду старенькую найди – на двоих.

– Этого добра хватает.

Хозяин вын!ел.

– Ты чего удумал, боярин?

– Надо их с толку сбить. Если засада на нас, то будут ждать двух верховых. Мы же с тобой в санях поедем, а на наших лошадей чучела посадим.

– Где их взять‑то? – присвистнул Федор.

– Сейчас хозяин старье принесет, на конюшне соломой набьем. В темноте и не разглядишь сразу – живой кто едет или чучело это, – обмануть их надо.

Хозяин принес ворох старой одежды: дырявые штаны, ветхие рубахи – даже кожушок драный, сильно битый молью. Все это он брезгливо бросил у порога.

– Лошадь с санями где?

– Слуги запрягают. Лошадь‑то опосля верните.

– В лучшем виде! Не боись, не тати мы.

Взяв в конюшне соломы, приготовленной для денников, мы набили потуже старую одежду, усадили чучела в седла своих лошадей и привязали. В предрассветной темноте да с расстояния в несколько шагов все выглядело натурально.

– Пистолет проверь, – сказал я Федору.

– Уже.

Уздечки наших лошадей мы привязали к задку саней.

Федор сел на облучок, я же лег на дно саней и прикрылся мешковиной. Пистолеты держал за пазухой, чтобы теплые были, не подвели на морозе. Тронулись.

– Федор, как заметишь что подозрительное – шумни, а то мне не видно ничего за бортами. И… это… по возможности – Серафима или Самоху в живых оставить надо.

– Ну ты сказал, боярин. Я же их в глаза не видел. И перед тем, как выстрелить, я что – имя спросить должон?

– Да это я так. Уж очень побеседовать с кем‑ то из них хочется.

– Оно понятно.

– Все, едем молча.

Тишину теперь нарушал лишь скрип полозьев по снегу да легкий стук копыт лошадей. Мы, по моим подсчетам, должны были уже на лесную дорогу выехать. Наверняка засада – если мы не ошибались, конечно, – подальше будет. У самого села не станут пакостить.

Напряжение нарастало. Как бы от волнения не нажать раньше времени курки взведенных пистолетов.

– Твою мать! – закричал во весь голос Федор.

И тут же громыхнул выстрел, второй… Стрелял не Федор, но где‑то близко.

Я отбросил мешковину и сел в санях. В предрассветном сером уже сумраке к саням бежали две фигуры. Я вскинул пистолеты, нажал на курок одного и следом – другого. За моим дуплетом почти сразу громыхнул пистолет Федора. Я успел увидеть, как фигуры справа, по которым я стрелял, падают, и резко обернулся влево. И с этой стороны к саням бежали двое, размахивая чем‑то железным. Чем именно – было плохо видно из‑за темноты.

Я бросил бесполезные уже пистолеты в сани, перевалился через борт и оказался на коленях в снегу. Почти тут же в сани ударило лезвие топора.

Рывком вскочив на ноги, я рванул саблю из ножен и без замаха полоснул по разбойнику. Негодяй успел отскочить, но концом лезвия я его все же достал. Полушубок на нападавшем расползся на животе, обнажив белеющее исподнее.

Рядом с лошадьми слышался звон ударов. Там сражался Федор. Прыжком я вскочил в сани и сверху атаковал врага, нанеся ему серию ударов. Разбойник не уклонялся, но успевал прикрываться топором. Попадая по железу, сабля высекала искры. Что‑то мой противник больно ловок для простого крестьянина!

Разбойник отбил очередной удар и неожиданно кинул в меня топор. Каким чудом я успел уклониться, и сам не пойму – лезвие только слегка задело рукав, распоров его на плече.

Оставшись безоружным, разбойник кинулся бежать в лес, я – за ним. Подвела его крестьянская привычка носить зимой валенки. По снегу в них не побежишь так быстро, как в сапогах.

Через десяток метров мне удалось догнать его и ударить тупой стороной клинка по голове. Разбойник ничком рухнул в снег. Воткнув рядом с ним саблю, я расстегнул его пояс и связал ему обе руки. Пусть полежит, надо Федору помочь.

Я схватил саблю и кинулся к дороге. Но Федька‑заноза справился и сам. Его противник лежал на снегу с отрубленной кистью, а Федька, матерясь сквозь зубы, перетягивал предплечье снятым с татя поясом, пытаясь остановить кровь.

– Вот, боярин, – тяжело дыша, проговорил он, – как ты и просил – живой.

– Я своего тоже спеленал. Пойдем, других посмотрим.

Бросив пленника на дороге, мы сошли к лесу.

Оба разбойника, в которых стрелял я, были мертвы. Пошарив но деревьям, что росли близ дороги, мы нашли две брошенные пищали. Так вот откуда эти два выстрела!

– Куда же они стреляли?

Мы вернулись к лошадям.

– Боярин, посмотри‑ка!

Яподошел поближе. Оба чучела были просто изорваны в клочья картечью. Представляю, что было бы, если бы в седлах сидели мы! Мертвяки без права на реанимацию.

Федька сбросил чучела на землю и зашвырнул в лес.

Мы подошли к моему пленнику. Он уже очухался и зубами пытался развязать узел на ремне. Увидев нас, завыл, заревел, как медведь раненый.

– Заткнись! – бросил ему Федор. – А то я тебе сам рот заткну.

Мы подхватили его под руки и поволокли к саням. Темень уже сменилась сероватой мглой и, присмотревшись, я узнал Серафима.

– А‑а‑а, старый знакомый!

– Я тебя не знаю, в глаза допрежь не видел.

– Зато я тебя с Иваном, подельником твоим, видел.

При упоминании об Иване Серафим дернулся.

– Ну, рассказывай!

– Что говорить? – срывающимся голосом спросил Серафим, искоса поглядывая на саблю.

– Почему на нас напал, разбойник!

– Я не разбойник. С Москвы еду, да преследовать меня стали двое верхами. Думал – ограбить хотят да порешить, вот и решил упредить.

– Ловко сочиняешь байки. А с Иваном чего замышлял?

– Ничего, по торговле мы.

– А как насчет казенного обоза с золотом?

Серафим снова дернулся.

– Вот сука, Иван, – сдал! – чертыхнулся тать.

– Ты говори – где засаду намечали, да сколько человек будет.

– Ничего не скажу, пропадите вы пропадом!

Я засмеялся.

– Ты еще меня не знаешь. Сейчас все расскажешь – даже запоешь, ежели попросим.

Серафим только сплюнул.

– Как знаешь. Федор, тащи сюда второго.

Федор подтащил раненого. Тот был бледен и

стонал.

– Как звать‑то тебя?

– Самохой кличут.

– И кто же тебя надоумил на нас напасть?

– Вот он! – Глаза Самохи злобно уставились на Серафима.

– Ты же не дите малое, неразумное – взрослый мужик, а на пакость согласился.

– В первый раз – он денег обещал, истинный крест, – брызгал слюной Самоха.

– Про крест не надо. Ежели в доме твоем, скажем – в подвале – поискать хорошо, там много чего интересного найти можно.

Неожиданно Самоха дернулся и ногой ударил Серафима.

– Жизнь свою спасаешь? Меня продал? Почто про схорон сказал?!

Видно, с награбленными да запрятанными ценностями я попал в точку.

– Так ты расскажи, куда и на что он тебя подбивал?

Я наклонился к Самохе поближе. Глаза его с ненавистью и злобой смотрели на меня.

– Ты глазенками‑то не сверкай, а то вмиг их лишишься!

– Да пошел ты! – отвернулся Самоха.

– И говорить не будешь?

В ответ – молчание. Ничего, я и не таких говорить заставлял.

Я сорвал с Серафима шапку, вытащил нож и отсек ему ухо. От боли и неожиданности Серафим вскрикнул.

– Я скажу, все скажу!

Не обращая внимания на крики, я отрезал второе ухо.

– Это чтобы ты понял – я шутить не буду. Начал бы говорить сразу, остался бы при ушах.

– Скажу, все скажу!

– Ну – смотри, иначе всего остругаю. Кто такой Иван?

– Писарь в Казенном приказе.

Я так и предполагал.

– Он навел на обоз с золотом?

– Он, иуда!

– Где, в каком месте напасть думали?

– За Ярославлем, на вологодском тракте; там место удобное есть – дорога в гору идет, обоз ход сбавит.

– Когда обоз?

– Через седмицу ровно.

– А чего Иван сам обоз грабить не хочет?

– Людей у него мало, десяток только.

– Где встречаться должны?

– Как обоз в гору подниматься будет, мы напасть должны, а Иван со своими людьми на обоз сзади нападет. Он за обозом из самой Москвы ехать должен. Мало ли – вдруг планы изменятся у стрельцов.

В основном план прост и понятен.

– Твои люди где?

– Самоха и эти двое.

Я резанул его ножом но подбородку, брызнула кровь.

– Я же просил правду говорить. С этими тремя обоз с охраной не взять. У тебя еще два десятка быть должно. Где они?

Сзади раздался щелчок. Я слишком хорошо знал этот звук и мгновенно упал на бок. Громыхнул выстрел.

– Ах ты, сука! – Федор выбил пистолет из руки Самохи.

Когда мы отвлеклись на Серафима, Самоха вытащил из‑за пазухи пистолет и выстрелил мне в спину. Только щелчок взводимого курка смог меня упредить. Руку‑то искалеченную ему Федька перетянул ремнем, но не связал, вот он и решил воспользоваться моментом, пока на него никто не смотрит.

Обозленный Федор стал пинать сапогами Самоху.

– Тать паршивый! В спину! Убью!

– Остановись, Федор, допросить его надо!

Я хотел продолжить допрос Серафима, повернулся и обомлел – тот лежал на дороге навзничь, а вместо лица у него была кровавая мешанина из костей. Вместо меня Самоха угодил в лицо Серафиму. Со столь близкого расстояния свинцовая пуля просто разворотила кости.

Наука мне и Федору – не поворачивайся к живому врагу спиной. Мы сочли, что он ранен и слаб, и лишь случайность или чудо спасли меня от неминуемой смерти.

– Хозяин твой уже много рассказать успел.

– Сука он! Сволочь продажная! Ничего не скажу!

– Это мы сейчас посмотрим.

Я приказал Федору:

– Разведи костер.

Федор подобрал топор, с которым на меня бросался Серафим, срубил несколько веток и сложил их шалашиком. Наколол ножом лучину, поджег.

Сначала нехотя, а потом все живее огонь стал лизать ветки.

Я сунул нож в огонь.

– Эй, барин, ты чего удумал? – спросил Самоха севшим голосом.

– А вот как докрасна лезвие накалю, так глаза тебе им и достану.

– Нет, не надо, не хочу! – завыл Самоха.

– Тогда говори.

– Все скажу. Черт с ним, с Серафимом, все равно сдох.

– Где остальные люди?

– В разных местах проживают. В моем селе их больше нет, – Самоха мотнул головой в сторону убитых пищальников.

– Где еще и кто?

– Всех не знаю. За Ярославлем деревенька Ясенево есть, там Гаврила лысый, под ним – пять человек. От Ясенево на Вологду верст десять – сельцо Красный Яр, Горбун там. Звать как, не знаю, у него – тоже пяток мужиков. Все жестокие, злые, ребенка не пощадят. В Ярославле самом, возле церкви Святого Дамиана…

Голос Самохи стал тише, неразборчивее, он закатил глаза и смолк.

– Эй, Самоха, очнись! – я тряхнул его за плечо.

Куда там! Я взял его за руку – пульса нет. И этот мертвяк!

– Давай‑ка, Федя, сбросим их с дороги да снежком присыплем. Хоронить – много чести.

Мы забросили трупы подальше от дороги и слегка присыпали снегом.

– Что делать будем?

– Для начала лошадь и сани на постоялый двор вернем.

– Ага, и лошадей этих разбойников туда же, они им уже не нужны.

По следам на снегу мы отыскали лошадь Серафима и с санями – лошадь Самохи, вывели их на дорогу. Чего животине в лесу мерзнуть да от голода мучиться?

Потом развернули сани и двинулись в село.

– Эй, хозяин, принимай! Лошадь твою с санями возвертаем в целости и сохранности – с прибытком даже.

Мы загнали во двор Самохинскую лошадь и сани. Увидев их, хозяин сразу понял, кому они принадлежали, и слегка побледнел.

– А Самоха где?

– С архангелом Петром беседует, наверное.

Хозяин осуждающе покачал головой.

– За что ж вы его так?

– Из кустов он по боярину стрелял, – пояснил Федор, – вот и поплатился.

Мы поехали по дороге назад, захватив с собой лошадь Серафима. Лошадь верховая, не тягловая, самим сгодится. Пока от самой Москвы за ним гнались, поняли – лошадь хоть и не арабских кровей, но ходкая и выносливая.

– Куда теперь? – спросил Федор.

– Пока к Ярославлю, а там думать будем.

ГЛАВА X


Я трясся на коне и размышлял. Найти названных Самохой людей вполне можно. А дальше что? Арестовать или казнить их нельзя – улик нет, оба свидетеля мертвы. Да и полномочий таких у меня нет. Стало быть, и людей искать – пустая трата сил и времени. А вот Ивана с его бандой прищучить вполне можно.

Через шесть дней обоз уже должен быть у горы. Про то, что Самоха и Серафим мертвы Иван никак знать не может, поэтому будет за обозом следовать и выжидать, когда на ценный груз нападение произойдет, чтобы коварно ударить в тыл стрельцам. А вот что сделать надо. Перехватить обоз и переговорить со старшим; если он – мужик головастый, то суть сразу поймет. И потом устроить пальбу и имитацию нападения на горе, а как Иван с бандой подоспеет, всеми силами обрушиться на него.

– Вот что, Федор, скачи в Вологду, домой. Коня вот трофейного бери в запасные. Возьми десяток свой, Василию передай – я велел. И будь с ними на горке, что Серафим описал, не позднее чем через шесть дней. Успеешь?

– Если очень надо – постараюсь обернуться.

– Успеха!

Федор намотал на руку уздцы серафимовой лошади, хлестанул своего коня и исчез в клубах снежной пыли.

А мне‑то что теперь торопиться? Обоз должен пройти Ярославль не раньше чем через два дня.

Я в одиночестве прибыл в старинный русский город. Остановившись на постоялом дворе отъедался, согревался и отсыпался. Поскольку выезд из города на Вологду был только один, я весь следующий день – с утра до вечера – проторчал там, но все впустую: обоза не было. И только на вторые сутки утром увидел выползающий с боковой улицы обоз – четверо саней и два десятка стрельцов охраны.

Я вскочил на коня и подъехал к обозу, проезжающему городские ворота. Пристроился рядом с замыкающим стрельцом.

– Кто старший из охраны?

– Ты кто таков, чтобы спрашивать?

– Боярин Михайлов.

Стрелец оглядел меня, кивнул головой.

– Вон, у первых саней едет, рядом с казначеем.

Обоз уже проехал ворота, втянулся на тракт. Дорога была узкой, и старший из охраны ехал теперь позади саней. Я догнал его и пристроился рядом, стремя в стремя.

– Доброго утречка! Ты старший будешь?

– Ну.

– Не нукай, не запряг. Я боярин Михайлов, из Вологды. Поговорить без посторонних можно?

– Тут все свои, говори, коль дело есть.

Что‑то не понравился мне старшина стрелецкий. Вид нагловатый, смотрит свысока, да и не представился, когда я себя назвал. Неуважение. Плюнуть бы на него, да дело уж больно важное.

– Нападение на обоз намечается.

– Это кто сказал?

– Я. От разбойника узнал.

– Вот в Разбойный приказ и обращайся.

Я решил предпринять последнюю попытку:

– За вами Иван, писарь из Казенного приказа, со своими головорезами следует. Думает в тыл вам ударить.

– Ништо, у меня два десятка опытных вояк. Ты где такие шайки видел, боярин?

– Как знаешь, старшой.

Я пришпорил коня и обогнал обоз. И нужно же было мне перед этим олухом унижаться? А, ладно, я свой долг выполнил, последствия теперь пусть сам расхлебывает.

Я гнал коня по вологодскому тракту почти до вечера, изрядно опередив обоз. С комфортом переночевал на постоялом дворе и – снова в путь.

Ближе к полудню дорога стала подниматься на холм. Зимник вился среди деревьев, забираясь выше и выше. Я обернулся.

С возвышенности открывался отличный обзор: равнина, покрытая ослепительно белым снегом, кое‑где – островки леса, хорошо просматривалась дорога, верст на пять – как на ладони. Место для засады – лучше не придумаешь. По обеим сторонам лес – укрыться можно, и из него видно далеко, особенно – если наблюдателя на дерево посадить. Лошади на подъем ход сбавят, целиться удобно. А если еще и учесть, что ближайшая деревня – в десяти верстах, то место для разбоя прямо отменное.

А ведь Федька скоро должен здесь быть или подъезжает уже.

Я всмотрелся вдаль – на дорогу. Не видать пока обоза. Да и рано еще его ждать. У саней ход невелик – почти вдвое меньше, чем у верхового. Так что вероятнее всего, обоз будет завтра, да и то – после полудня.

Я решил проехать вперед – осмотреть дорогу. После нескольких поворотов справа открылась вершина холма.

Я остановил коня, всмотрелся, отыскал взглядом тонкую полоску дороги. А ведь скачет кто‑то с севера, да не один! Не Федор ли сюда торопится?

Учитывая, что мою помощь старший из стрельцов отверг, даже не дослушав суть, то зря хлопцев своих напрягал. Подожду их здесь, мимо меня не проедут. Посоветуюсь с Федором. Исполнитель он очень хороший, десятник – лучше не надо, но это – его потолок. Тем не менее одна голова – хорошо, а две – лучше.

Долго я ждал всадников, даже продрог на ветру. Но вот из‑за поворота вырвался мой десяток. Хлопцы раскраснелись на морозе, кони дышали тяжело, однако же ратники были одеты добротно, все при мушкетах, на боку – сабли. Справная дружина, хоть и невелика.

Федор подъехал, соскочил с лошади.

– Здрав буди, боярин. Наказ твой выполнил. Что прикажешь?

– Молодец, Федор! И весь десяток – молодцы! Только вот что вышло здесь.

Я понизил голос и слез с коня. Хлопцы деликатно держались в сторонке.

– Перехватил я обоз в Ярославле, попытался предупредить старшего в охране о засаде, да не поверил он мне. Самолюбив больно, видно – жареный петух еще не клевал его в одно место. Послал меня в Разбойный приказ, представляешь? Что делать будем?

– Да плюнь ты на них, боярин! Ты помощь свою предложил? Предложил! Отказался он? Так с тебя взятки гладки.

– Так‑то оно так. Только золото – не стрельца того, а государево. Что со старшим тем станется – меня не волнует. Не повезет – разбойники живота лишат, повезет и уцелеет – государь за обоз спросит. И еще неизвестно, что лучше.

Федька рассмеялся.

– Боярин, ты хоть ел сегодня? – Утром перекусил слегка.

– Мы сальца да хлебушка захватили. Поешь немного, а то уже глаза впали. На сытый желудок и думается лучше.

Я согласился. Демьян, как бывалый охотник, развел маленький, почти бездымный костерок – так только охотники и умеют. Федор нанизал на прутики сало и хлеб, промерзшие на морозе до плотности камня, и начал поджаривать все это над костром. Запах поплыл над поляной умопомрачительный. Хлопцы последовали его примеру.

Федор протянул мне ломоть поджаренного хлеба в две ладони величиной, а сверху наложил кусок сала – розоватого, с прослойкой мяса. Я вонзился зубами в немудрящую еду. Вкуснотища!

После того как мы все немного подкрепились, решение пришло само. Укрою‑ка я хлопцев в лесу, на подъеме. Проедет обоз спокойно – мы уйдем, будет нападение – мы поможем отбиться. Решено!

– На коней!

Мы направились на обратный склон холма.

Один из холопов по распоряжению Федора влез на высокую сосну – наблюдателем. Демьян снова развел костерок – хоть руки погреть да немудрящую еду приготовить. Кто знает, сколько еще ждать придется.

До вечера ничего не произошло. Изредка проезжали крестьяне на санях, еще реже – проносились верховые.

Лошади, укрытые попонами, сбились в кучу. Холопы бросили на снег овечьи шкуры, а кто порачительнее был – волчьи али медвежьи, и улеглись вокруг костра. А тут погода, будь она неладна, портиться начала: ветерок задул, закачал верхушки деревьев, завыл, стал снегом бросаться.

К утру и мороз покрепчал. Неуютно в лесу зимой. Это на прогулку в парк выйти – хорошо, бодрит. А когда сутки на природе проведешь – уже и тепла захочется.

Встали затемно, разминали затекшие и замерзшие руки и ноги.

– Глянь, Терентий, у тебя щеки побелели! Разотри рукавицей, а то поморозишь!

Развели костер, дров не жалели. Если даже и будет дым, кто в такой снежной круговерти со стороны дороги увидит?

Покормили лошадей овсом из торб, сварили кулеш. Все жадно поели горяченького. Переметные сумы быстро опустели – овес съели лошади, небольшой запас продуктов – ратники. Ни я, ни Федор не рассчитывали, что ожидание обоза растянется надолго. Если и сегодня его не будет, вечером есть уже будет нечего. Хлопцы‑ то ладно, перебьются – не впервой. А голодная лошадь устанет быстро.

Рассвело. Наблюдатель влез на сосну.

– Федор, ты меняй ратника на сосне каждый час – ветер сильный, да и не согреешься там ничем.

– Помню, боярин.

К полудню наблюдатель закричал:

– Вижу обоз!

– Ну так слазь.

Я оставил с Федором пяток бойцов, строго наказав ему ничем себя не обнаруживать, сидеть тихо. Выступать только по моему сигналу – выстрелу или крику.

– Все исполню, как велишь, боярин. Поскорее бы уже, замерзли все.

– Мушкеты и пистоли у кого есть – под полушубками греть, дабы не подвели.

– Знают уже хлопцы.

С другими пятью ратниками мы перебежали дорогу и укрылись там за кустами.

Обоз был уже виден на подступах к холму. Поднимался он очень медленно. Что же они так тянутся? Пора бы уж им здесь быть. Ноги в сапогах задубели. Я растирал перчаткой лицо, чтобы не поморозиться.

Внизу, между нами и подножием холма – не менее чем в полуверсте, хлопнул выстрел. А может, это дерево от мороза треснуло? Очень ведь похоже – такой же сухой треск. Или все‑таки стреляли? Раздалось еще несколько выстрелов. Сомнения отпали. Похоже, на обоз напали, но не Здесь, на мой взгляд – в самом удобном месте, а немного ниже.

Я выскочил на дорогу. Ожидая сигнала, мои хлопцы дисциплинированно сидели на своих местах.

Дорога просматривалась метров на двести вниз, потом делала поворот. На ней было пустынно. Придется оставлять удобные позиции и самим двигаться вниз, в сторону обоза.

– На коней!

Через пару минут небольшая рать уже была готова к выступлению.

– Вперед!

Замерзшие кони рванули с места в галоп.

Двести метров пролетели мгновенно. На повороте я поднял руку. Не хватало еще, чтобы стрельцы нас за разбойников приняли да стрелять начали. Не хотелось подвергать бойцов неоправданному риску.

– Федор, стоять здесь! Ежели появится кто с любой стороны – всех задерживать. Я посмотрю, что там.

– Боярин, может я вместо тебя?

– Меня их старший сразу признает – видел в лицо, а тебя нет.

Я рысью направил коня по дороге.

За поворотом открылась картина боя. До остановившегося обоза было метров сто пятьдесят. Разбойники напали на него с левой стороны дороги. Стрельцы спешились и укрылись за санями, изредка постреливая из пищалей в нападавших – видно, заряды берегли. На дороге лежало несколько убитых стрельцов. Но что хуже всего – вдалеке я увидел приближающихся всадников – с десяток, но это были люди Ивана, я просто печенкой их чуял. Сейчас поднимутся сюда – не более получаса им для этого надо, возьмут оставшихся в живых стрельцов в клещи, и тогда им долго не продержаться.

Что же делать? Подобраться к стрельцам по дороге рискованно – не стрельцы, так разбойники подстрелят. Вот что – углублюсь в лес по правой стороне и подберусь к стрельцам с тыла. Надо с ними попытаться связаться, предупредить о второй банде – она уже на подходе, и договориться о совместных действиях.

Я свернул коня с дороги и направил его в глубь леса. Тяжело шел конь, снегу намело – по самое брюхо. И очень неприятно, если конь ногой попадет в нору или наткнется на поваленное и скрытое под снегом дерево. Он сломает ногу, и тогда я в решающий момент окажусь безлошадным.

С трудом проехав половину пути, я остановился и привязал повод к дереву. Дальше надо было пробираться пешком. Конь – цель крупная, да и шуму от него много.

Остаток пути я добирался почти ползком, проваливаясь в снег по пояс. Редкие выстрелы и крики на дороге позволяли ориентироваться. Я пополз к обозу.

Вот и стрельцы. Большая часть – человек пятнадцать – живы, но что еще не понравилось – за тылом не смотрел никто. Все внимание было сосредоточено на нападавших.

Когда я тронул за ногу лежавшего за санями стрельца, тот от неожиданности заорал.

– Чего орешь?

– Почто за ногу лапаешь? Ты кто?

– Старший ваш где?

– Вон, на дороге убитый лежит.

Так, час от часу не легче. Потому стрельцы и отстреливаются вразнобой – руководить некому.

– Ну, кто‑нибудь – десятник есть?

– Вон лежит, за теми санями.

Где ползком, где перекатом я добрался до десятника.

– Ты старший?

– Над стрельцами, теперь выходит – я. Да и над обозом, получается тоже – казначей‑то убит. А ты кто?

– Боярин вологодский, Михайлов. Снизу десяток верховых поднимается – банде на помощь.

– Тьфу ты, как чуял!

– Не плюйся. У меня свой десяток ратников – чуть выше по дороге стоят. Давай так. Я со своими по лесу вас обойду и – на дорогу, встречу незваных гостей. Ты пока держись. Только нас не перестреляйте.

Десятник повеселел. Приятно сознавать, что на дороге ты не один, пришла нежданно‑негаданно помощь.

– Давай, боярин. Уж теперь‑то мы точно продержимся! Уцелей только!

– Как звать‑то тебя, десятник?

– Прохором.

– Удачи, Прохор!

Я под прикрытием саней отполз назад, в лес, а уж там – где ползком, где на ногах, добрался до коня и выехал на дорогу.

Хлопцы мои уж беспокоиться стали, что отсутствовал долго.

– Парни, ситуация такая, можно сказать – хреновая. На дороге стрельцы оборону держат, от разбойников отстреливаются. А на помощь злодеям подмога спешит – десяток конный. Наша задача – по лесу обойти место боя, выйти на дорогу, спуститься вниз и разбить злодеев. Все понятно?

– Все, боярин.

– В лесу ноги лошадей беречь!

– Знамо дело!

Углубившись в лес, мы спешились и повели коней в поводу. Каждые двадцать‑тридцать метров я менял идущих первым лошадь и воина. Им тяжелее всех – дорогу в снегу пробивают. И прошли‑то немного – метров двести с небольшим, а взмокли. От людей и лошадей пар валил.

Наконец выбрались на дорогу.

– Все целы?

– Все!

– Да я о лошадях!

– И мы о них.

– Проверьте мушкеты – вдруг снег на полки попал, да свежего пороха подсыпьте. Как сблизимся с татями, дам остановку. Тогда каждый выцеливает себе врага и стреляет. Чем больше мы их перестреляем, тем меньше сами потерь понесем, когда до сабель дело дойдет.

– Ясно.

– Тогда с Богом – вперед!

Дорога была узкой – в одни сани, но снег утоптан. Мы скакали в два ряда, стремя в стремя. Я с Федором впереди, десяток – за нами.

Вскоре из‑за поворота показались всадники. Они заметили нас и замешкались – явно не ожидали встретить конных с оружием.

– Десяток, стой!

Холопы рассыпались с дороги, образовав неровный ряд, вскинули мушкеты. Прозвучал нестройный залп, нас окутало кислым пороховым дымом.

– Мушкеты за спину, сабли наголо, в атаку!

Тем же порядком мы начали разгонять коней.

Да не больно‑то и получалось по снегу. Одно выручало – под уклон это делать легче.

Среди противника – полное смятение и паника. Половину воинство разбойничье после нашего залпа потеряло; раненые лошади бились, не давая оставшимся в живых организовать оборону. Да и не могли разбойники грамотно организовать отпор: привыкли нападать из‑за угла, из засады, нанося удар неожиданно и подло – в спину. А лицом к лицу, да против опытных бойцов, что были не в одной сече, рубились с татарами, литвинами и ляхами – кишка тонка!

Двоих срубили сразу, остальные побросали оружие и подняли руки.

– Сдаемся, не убивайте!

Хлопцы окружили оставшихся в живых.

– Кто из вас Иван?

– Вон лежит, со свинцом в башке, – угрюмо сказал зверского вида заросший бородой до глаз мужик в заячьем треухе.

– Парни, пленных связать, оружие собрать!

Хлопцы сноровисто связали руки разбойникам, свалили в кучу собранное оружие.

– Ты и ты – останетесь здесь, охранять. Остальные – за мной!

Теперь по той же дороге мы пустились вверх, к обозу.

– Стой! Зарядить мушкеты!

Отработанными движениями холопы шомполами прочистили стволы, из рожков засыпали порох, утрамбовав пыжом, всыпали картечи, прибив новым пыжом. Из пороховницы подсыпали пороху на полки.

– Готово, боярин.

У меня созрела дерзкая мысль: не таясь, открыто подскакать к обозу и дать залп с дороги по разбойникам, наседавшим из леса. Конечно, поразим не всех – деревья помешают, но кого‑ нибудь да зацепим. А потом на конях к лесу и – в сабли их. Думаю, скажется эффект неожиданности. Они же подмогу ждут на конях. Лишь бы десятник сообразил, что это мы, да стрельцы бы нас за татей не приняли. Ну да Бог любит смелых!

Я объяснил холопам задачу. Отдавать приказы у обоза будет уже поздно – разбойники поймут, что мы чужаки и организуют отпор.

Мы поскакали по дороге. Кони уже изрядно устали и вверх по склону холма двигались не так быстро, как хотелось бы.

При нашем появлении из‑за поворота редкие выстрелы с обеих сторон стихли. Стрельцы и нападавшие выжидали, пытаясь понять – кто приближается.

Как только мы поравнялись с обозом, я выхватил из‑за пояса пистолет и выстрелил по мелькавшим среди деревьев фигурам. Мои ратники тоже начали пальбу.

– Вперед, в атаку!

Кони, сойдя с дороги, увязли в снегу. Холопы спешились, схватились за сабли.

Сзади послышался шум, возбужденные голоса. Я обернулся. Это десятник стрелецкий Прохор, видя нашу атаку, поднял своих стрельцов нам на помощь.

Рубились мы яростно. Разбойники быстро поняли, что помощи ждать неоткуда и пощады не будет, а потому бились за свою жизнь отчаянно. Но теперь нас – вместе со стрельцами – было в два раза больше.

Наши люди обозлились: в плен никого не брали – рубили насмерть. Полчаса – и бой стих. Полегли разбойники – все до одного.

Мои холопы собрали у убитых оружие и свалили его у дороги.

– Федор, все целы?

– Андрей убит, еще двое ранены, но в седлах усидят.

– Тело Андрея к седлу привяжите, дома похороним по‑человечески. Оружие – на сани.

– Так не наши сани‑то.

Я посмотрел вопросительно на Прохора. Он кивнул.

– Все равно в Вологду ехать, по пути.

Я подошел к Прохору.

– Ты как?

– Я‑то цел, а из стрельцов только пятеро в живых и осталось.

– К награде готовься!

– Это почему же? – удивился простовато Прохор.

– Обоз и золото сохранил, а что людей твоих полегло много – так сеча жестокой была, считай – две шайки в обхват нападение затеяли.

– Верно говоришь, боярин. Так ведь и не без твоей помощи!

– Так‑то оно так. Вот только людей сколько сгибло! Я еще в Ярославле к старшему вашему подъезжал, предупреждал о засаде, да не послушал он. А вот ты поостерегся, нас подождал – малой кровью все и обошлось.

– Видел я тебя со старшим, да вослед только, уже ускакал ты. И о чем говорили вы – не ведаю. Старший ни словечком о засаде не обмолвился.

– За что сам жизнью и поплатился.

– Боярин, ты же вологодский?

– Так, я ведь говорил уже.

– Нам тоже в Вологду, в государеву казну. Поможешь с охраной? Сам видишь – людей у меня не осталось почти.

– Один сундук с золотом нам отдаешь – и доведем в лучшем виде, – пошутил я.

– Сундук? – задохнулся от возмущения Прохор. Шутки он не понял.

– Да успокойся, шучу, – я широко улыбнулся. – Что со своими погибшими делать будешь?

– Похоронить по‑христиански не могу – земля мерзлая, к тому же золото доставить надо. Присыплю снегом; обратно через несколько дней поеду – заберу тела.

– Ну, как знаешь, люди твои, тебе теперь до конца и ответ нести: и за ратных людей, и казначея убитого, а еще и за ценности, что на подводах.

– Боярин, ты мне вот что скажи, а то никак в толк взять не могу, – ты‑то откуда про сундуки с золотом узнал? Дело ведь тайное!

– Оттуда же, откуда и про засаду. Теперь и сам знаешь – сюда тати разбойные на подмогу спешили. Так мы там, ниже по дороге, их побили. А среди них – писарь Иван из Казенного приказа. Смекаешь?

– Вот где Иуда приживался, – заскрежетал зубами десятник. – Ну дык не зря говорят: на чужое польстился – все потерял. А тут – на казенное добро государев человек позарился! За мерзость такую и живота теперь лишился.

– Готовься к движению, не до темноты же здесь стоять. Федор, пошли ратника за пленными и нашими парнями.

– Боярин, так ты что – и пленных взял?

– Не без того.

– Вздернуть их надо, чего с собой тащить? – передернул плечами Прохор.

– Оно можно и вздернуть, только тебе они в первую очередь нужны.

– Мне‑то зачем? – не понял десятник.

– За людей своих, что вот тут, на дороге сгинули, отвечать придется. Разбираться начнут, а у тебя и виновные есть, они же и видаки.

– А и правда, – схватился за мысль Прохор.

– Я бы на твоем месте оставил их на ближайшем постоялом дворе, да с охраной из стрельцов.

– Помилуй Бог, боярин, у меня и стрельцов‑ то почти не осталось.

– Оставь всех. Уж до Вологды, до самого хранилища, мы тебя доведем, а на обратном пути заберешь.

Прохор задумался, потом махнул рукой:

– Семь бед – один ответ, будь по‑твоему.

Вернулся посыльный, а с ним и мои хлопцы.

Пленных гнали перед собой. Ратники вели за собой на поводу разбойничьих коней, навьюченных собранным оружием.

– О, боярин, – удивился Прохор, – так у тебя и трофеи есть.

– Зря, что ли, в лесу мерзли, обоз ваш дожидаючись! По коням!

Мы оседлали лошадей и тронулись в путь. Скорость была невелика – тормозили движение пешие пленные да обоз. Золото – металл тяжелый, и лошадям, впряженным в сани, приходилось нелегко. Однако же дорога вскоре пошла с холма под уклон, а верст через пять и постоялый двор при дороге показался.

До темноты еще оставалось время, но, учитывая, что люди устали, замерзли и проголодались, мы решили остановиться на постой.

Лошадьми заполнили всю конюшню, пленных поместили в подвал.

Мы заполнили трапезную до отказа и съели все, что было приготовлено на кухне. Хозяин был рад наплыву постояльцев, как же – зимой народу всегда меньше останавливается, чем летом.

Я расплатился за еду и ночлег. Разместились в трех небольших комнатушках. Помогли стрельцам занести в комнату тяжеленные сундуки. Я со своим десятком занял две комнаты. Мне и Федору уступили постели, остальные спали на полу – люди рады были и такому: все не на морозе в лесу. Усталость и тепло от топившихся печей сделали свое дело – не успев толком раздеться, ратники повалились на пол и заснули.

Проснулись утром поздно, уж солнце вставало. Первым делом – умыться и за стол.

Хозяин, видимо, всю ночь не сомкнул глаз вместе с поварами, соображая, чем накормить такую ораву и заодно предвкушая неплохой заработок. И не зря старался – от жареных поросят и гусей остались только начисто обглоданные кости. Когда‑то еще доведется так плотно поесть? Вот и набивали мужики желудки впрок.

Лошади тоже были накормлены и отдохнули за ночь. Четверых стрельцов оставил Прохор на постоялом дворе, чему те и рады были – в тепле сидеть – это не по морозу с обозом тащиться.

Через два дня мы подъезжали к Вологде. Хотелось подстегнуть коня, промчаться вихрем оставшиеся версты, лихо взлететь на порог, обнять жену и сына. Но! Приходилось тащиться с обозом до конца.

Мы подъехали к городским воротам. Вышедший навстречу остановившемуся обозу старший стражи пытался прояснить вопрос с мытом, но, увидев погибшего ратника, сваленное оружие, сундуки с печатями и услышав мои объяснения, все понял и отступил в сторону.

Въехав в город, мы сразу направились к хранилищу – одному из двух главных государевых запасов. Второе находилось в Белозере, расположенном на берегу живописного озера Белое, у истоков Шексны. Суровые природные условия были естественным препятствием при набегах степных кочевников. В самой Москве государь больших ценностей не держал. Москва многократно горела, осаждалась врагами, начиная с татар и заканчивая наполеоновскими войсками в далеком будущем.

Обоз остановился у знакомого мне здания, перед окованными железом воротами.

На стук Прохора в маленькое оконце в двери выглянул усатый страж. Борода у него тоже имелась, но усы! Они меня поразили – таких роскошных, больших и ухоженных усов мне раньше встречать не доводилось.

– По какому делу?

– Из Казенного приказа, в хранилище – с ценностями.

В окне показался левый ус и глаз, затем правый ус – стражник оглядывал телеги и людей, собравшихся у двери.

– Подожди.

Усач закрыл оконце. Вскоре сбоку открылась дверца, и вышел служивый в сером охабне с меховым воротником.

– Бумаги давай.

Прохор растерялся:

– Какие?

– Ты что, в первый раз?

– На обоз нападение было, едва от разбойников отбились, вот боярин, спасибо ему, помог. Почти все стрельцы на дороге полегли, старшего охраны убили, казначей тоже погиб, – наверное, бумаги у него были.

– Не можно без бумаг груз принять.

– Да ты что, ополоумел? Куды мне сундуки с золотом девать? Я из стрельцов один с обозом. Это все – холопы боярские. Вон, смотри, те двое – ранены, на конях еле держатся. А ты… – У Прохора от недоумения и возмущения сорвался голос.

– А мне все едино.

Я не выдержал, схватил служивого за грудки.

– Слушай, ты, крыса! С тобой я, боярин Михайлов, воевода государев, говорю. Хотя ты этого и не стошль. Зови дьяка или подьячего.

– Руки убери, я на службе.

– Я тоже на службе. Еще слово скажешь, велю плетей всыпать!

Служивый скосил глаза в сторону, где Федька демонстративно похлопывал плеткой по голенищу сапога. При этом он плотоядно щерился.

Похоже, он поверил в мою угрозу.

– Отпусти.

Я отпустил охабень. Служивый оправил одежду и юркнул в дверь. Зажрались они тут, на спокойной службе.

Дверь снова громыхнула, вышел дьяк.

– Это кто тут грозится плетей дать государеву человеку?

– Я, боярин Михайлов, жилец вологодский и воевода государев.

Слово «государев» я выделил голосом.

– И что хочешь?

– Обоз золотой из Москвы привели. Выехал‑ то обоз под охраной стрельцов, да после Ярославля разбойники напали, почти всех стрельцов и казначея живота лишили. Мои люди помогли разбойников побить да золото до хранилища доставить. А теперь твой уперся – без бумаг, дескать, не приму.

Дьяк задумался.

– А бумаги где?

Вмешался Прохор:

– Думаю, при казначее остались, да убит он. В двух днях пути отсюда лежит.

– Ну что же, сейчас золото сочтем при видаках да опись составим. Один список у нас останется, другой тебе отдадим. Ты же в приказе отчитаться должон.

– Разумно.

Мы с Прохором переглянулись и согласно кивнули.

Сани въехали во двор.

– Федор, езжай с десятком домой, доставь тело Андрея, о раненых позаботься да баню готовь пока.

Я же с Прохором вошел во двор. Дюжие молчаливые мужики легко подняли сундуки и понесли их в комнату. Прохор и я вошли следом.

Дьяк и служивый в охабне были уже там. Дьяк осмотрел сундук и сургучные печати на них.

– Печати Казенного приказа целы, так и запиши.

Служивый стал записывать.

– Открываем первый сундук.

Дьяк снял с пояса связку ключей, отпер замок. Занятно! У Прохора ключей не было. Подозреваю, что и у убитого казначея их не было тоже.

Долго пересчитывали монеты: отдельно серебряные, отдельно – золотые. Записали. Вскрыли второй сундук. Тут дело пошло побыстрее, так как он был с чашами, подносами, кубками. Все – из злата‑серебра да с каменьями драгоценными. Но для счета удобно, предметы крупные. Сосчитали, записали на бумаге. Дьяк и служивый подписали, приложились пером и мы с Прохором. Служивый сыпанул щедро песочка на бумагу – вместо промокашки, сдул, протянул Прохору. Стрелецкий десятник свернул документ в трубочку, сунул за пазуху.

– Фу, доставил! Как камень с шеи свалился.

Мы пошли к выходу. Дьяк взял меня за локоть.

– Слышал о тебе, боярин Михайлов. Говорили – смел, удачлив и крут. Убедился сам. Ну что же, рад знакомству.

И протянул мне руку.

– Фрол Артемьев я.

– Со знакомством, значит.

Всех вологодских бояр и многих служивых людей я в Вологде знал, но с Фролом раньше не пересекался. Он в хранилище своем сидит, а я больше на воздухе – то в поместье своем, то в походе. В принципе – мужик разумный, выход из положения нашел быстро, с таким приятно иметь дело.

За воротами меня ожидал один из моей десятки. Он держал под уздцы коней – моего и Прохора.

– Ну что, боярин, будем прощаться?

– Зачем прощаться? Вечер скоро, обратно утром поедешь. Сейчас ко мне: в баньку сходим, попируем; переночуешь, а уж завтра – в обратную дорогу.

– Приглашаешь, значит? Не против я. Видел я тебя в деле, боярин, – бились вместе, и за столом с тобой чарку выпить да хлеб преломить за честь почту.

Мы вскочили на коней и через пять минут уже были дома. Банька была уже готова: все‑ таки ценности считали долго, думаю – часа два с лишком.

Я обнял жену и Василия:

– Видите, все нормально, я дома.

Дворня уже суетилась, готовя на стол. Мы же с Федором и Прохором отправились в баню. Остальные холопы из вернувшейся десятки пойдут во вторую очередь – не но чину им в первую.

Попарились знатно, смыли грязь, обмылись. А в предбаннике уже исподнее чистое лежит. Прохора тоже не обделили. Посидели немного, попили кваску – да и в трапезную. Стол от угощения ломился, как на пир. И в самом‑то деле – боярин, отец семейства вернулся.

Поскольку мужики проголодались, накинулись сразу на мясо. И только когда утолили первый голод, тосты затейливые говорить стали, вспоминать подробности нападения татей. Из‑за стола едва вышли уже за полночь, погрузнев от еды и выпивки. Я рухнул в постель и отрубился начисто.

Проснулся рано – нужда пробудила. Глядь – а во дворе Прохор уже лошадь седлает.

– Все ждал, когда проснешься, боярин. Негоже как‑то уехать, не попрощавшись.

– Не торопись, покушай на дорогу.

– Кухарка покормила да сала с хлебом в дорогу дала. Теперь не пропаду!

Прохор засмеялся. Мы обнялись на прощание.

– Хороший ты мужик, Георгий, надежный. Мне бы – под таким сотником.

– Сам дорастешь. Прощай!

Я вернулся в дом и снова завалился в постель. Отоспаться хочу, устал за поездку. А Елена уже проснулась, глаза открыла.

– Лен, в переметной суме шкатулка занятная – то тебе привез, возьми.

– Хорошо, милый. А ты поспи еще чуток.

Жена провела теплой ладошкой по лбу, и я

уснул, счастливо улыбаясь. Много ли человеку для счастья надо? Тепло, сытно, жена любящая рядом, покой. Почаще бы так!

Пару дней я отдыхал сам и Федору велел не беспокоить холопов. Отоспятся пусть, отдохнут, сил наберутся.

Отпели в церкви убиенного раба Божьего Андрея, похоронили по‑христиански, на кладбище за церковью. Провожали его в последний путь все ратники и домочадцы. Когда опустили гроб в могилу и комья земли начали глухо ударяться о дерево, у дороги под деревом заржал конь. Я оглянулся: это был боевой конь Андрея, теперь уж под другим ратником.

Свыклись уже с человеком, жалко было до слез. Однако битв – больших и малых не бывает без крови и без потерь. И закон битвы неумолим: цена победы – жизни человеческие. Еще никому не удавалось добиться победы, не заплатив за нее кровавую мзду. Другое дело, что у талантливых воевод она меньше.

Да и в конце концов еще никому не удалось избежать смерти, и но мне – так лучше встретить смерть в бою, чем в старости в постели, немощным маразматиком или того хуже – под забором, всеми забытым и ненужным. Хотя и говорят, что судьбу не выбирают, и на все – Его воля, только по мне – сражаться до последнего, хоть зубами, но под заклание шею не подставлять!

С моим возвращением жизнь в доме снова закрутилась в круговерти событий. И тем приятнее были маленькие радости в суровой действительности. Моя награда – шкатулка с музыкальным звоном – пришлась по сердцу Елене, и она иногда открывала и закрывала крышечку просто так, чтобы послушать мелодичный перезвон. Знакомые дамы обзавидовались, просили у мужей такие же диковины. Тем только и оставалось, что беспомощно разводить руками. Ан штука редкая, заморская, и я таких на торгах разных городов не встречал.

Я снова погрузился в дела поместья.

Пролетел месяц, когда у дома моего остановились сани. Возничий рукоятью плети постучал в ворота.

– Хозяева дома?

Калитку открыли холопы – они в это время занимались упражнениями с саблями во дворе.

Из саней, откинув медвежью шкуру, важно вылез дьяк – хранитель вологодской казны и прошествовал к крыльцу.

Еще когда раздался стук, я позвал Елену; теперь она стояла в коридоре с корцом, полным сбитня, и поглядывала на меня.

Не доходя трех‑четырех шагов до крыльца, дьяк остановился.

Я распахнул дверь. Мы с женой вышли и спустились с крыльца, выказав таким образом уважение к гостю, Лена подала корец дьяку.

Гость по обычаю осушил его до дна, перевернул и пожелал добра моему дому и здравия хозяевам.

Прошли в дом, я провел дьяка в гостиную. Перекрестился дьяк на иконы в красном углу, встал у кресла, подождал, пока я усядусь, потом уж сел сам.

С чего бы ко мне пожаловал дьяк государевой казны? Мы расстались месяц назад, когда я сопровождал Прохора с золотом в хранилище.

Дьяк, как водится, завел разговор о погоде и видах на урожай, но потом все‑таки перешел к делу.

– Не знал, не ведал, боярин, что у тебя знакомцы столь высокие при дворе.

– Не буду скрывать, есть.

– На днях я из престольной вернулся. Кого из придворных не встречу да разговор о золоте заведу, все в один голос: «О, этот может!» А стряпчий государев послание тебе передал, пожелал на словах удачи и просил, как в Москве будешь – заехать.

– За слова добрые и пожелание – спасибо. Не изволишь ли отобедать с нами, чем Бог послал?

– С удовольствием.

Пока мы беседовали, Елена подняла на ноги всю дворню, и стол в трапезной быстро накрыли. Закуски полно – холодец, да с хреном, рыба заливная, щука фаршированная, огурцы соленые, яблоки моченые, капуста квашеная. А в печи подходил, источая необыкновенный аромат, гусь.

Сели чинно, опрокинули по чарке.

– Удачливый ты, Георгий. Много о тебе я в Москве услышал. По‑моему, ты в первопрестольной известен даже более, чем в Вологде. Коли судьба не отвернется, далеко пойдешь – может, и в Москву заберут.

– Чего я там не видел? Предлагали уже – и в Разбойный приказ, и в Посольский. Да и Кучецкой к себе не прочь взять. Только не по мне штаны просиживать в присутственном месте. А здесь я сам себе голова, сам решения принимаю. И сам отвечаю за свои действия.

– Разумен, но гордыни в тебе много.

– Не гордыни – достоинства, – вежливо поправил я.

Мы продолжили обед, прерываясь на тосты и попивая винцо.

Внесли горячее – гуся с яблоками. На несколько минут над столом повисла тишина, лишь ножи стучали о дно мисок. Каждый своим ножом отрезал себе кусок и резал его на более мелкие. Вилок‑то не было.

Ел дьяк быстро, аккуратно и, пусть не покажется странным, – красиво. Я с удовольствием наблюдал за ним со стороны. По‑моему, он изучал меня тоже.

Отдав должное обеду, мы вышли из‑за стола. Дьяк засобирался.

– Дела ждут!

У меня осталось ощущение, что он не сказал чего‑то важного. Решил приберечь на потом? Ладно, захочет – сам скажет.

Я накинул тулуп, проводил гостя до саней, выказал уважение. Дьяк расплылся в довольной улыбке.

Едва сани скрылись из вида, я прошел в дом и, сорвав с послания Федора Кучецкого сургучную печать, развернул бумагу. «Здрав будь, боярин Михайлов. С приветом тебе и пожеланиями наилучшими побратим твой. Было бы неплохо увидеть тебя в ближайшее время в Москве. Долго не тяни, по весне уеду. Обнимаю дружески, твой Федор». Внизу была приписка: «И возьми одежды парадные».

К чему бы это? Парадные одежды зачем? Ладно, Федору виднее, он мужик умный, тертый, порядки знает – при дворе крутится. Раз написал «возьми» – так и сделаю.

Решение пришло сразу: ехать.

– Лена, я в Москву еду. Приготовь одежду попараднее.

– Опять! – всплеснула руками жена. – Ты же не так давно вернулся оттуда.

– Кучецкой просит. За пустым не позвал бы.

Лена вздохнула:

– Езжай. Федора возьмешь?

– Непременно!

Я сказал Федору о поездке – пусть приготовится.

Утром мы и выехали, и через пять дней въезжали в столицу.

Когда проезжали городские ворота, меня окликнули:

– Боярин! Михайлов, подожди!

Интересно, кто меня окликает?

Прохор! Собственной персоной стрелецкий десятник. Не иначе – десяток его караул несет у городских ворот. Обнялись на радостях.

– Здорово, десятник!

– Не десятник я уже – сотник! Ты как в воду глядел, повысили меня!

– Поздравляю, от всей души поздравляю, заслужил!

– В том и твоя заслуга есть.

– Пустое, сочтемся.

– Ты как здесь?

– Позвали.

– Может, посидим вечерком в трактирчике?

– Да я не против.

Мы договорились о встрече, и я с Федором направился на постоялый двор – отдохнуть с дороги надо, себя в порядок привести.

А поутру направился к Федору.

Кучецкой уже проснулся, позавтракал и был в добром расположении духа.

– Приехал? Ну, молодец. Я сегодня разузнаю все – завтра будь готов.

– К чему хоть готовиться‑то?

– А я не написал? – ухмыльнулся Федор. – Завтра узнаешь.

Ну, завтра так завтра. А сегодня я встречаюсь с Прохором. Хоть он и не боярин, однако ныне уже сотник стрелецкий – не холоп. Да еще и вместе в сече побывали – это почти что брат.

Посидели мы с Прохором в трапезной славно. Поговорили, винца выпили – как без этого? Однако не напивались, все в меру – завтра мне к Федору идти, а может – и во дворец, а Прохору на службу. Повышением своим он был доволен и гордился. Разошлись друзьями, в хорошем расположении духа.

Утречком, после завтрака, я надел нарядные одежды – штаны суконные немецкой выделки, рубаху шелковую новую, кафтан лазоревый, а уж сверху – шуба московская, подарок Федора, да шапка соболиная. На ногах – сапоги красной кожи. Посмотрелся в зеркало – вид напыщенный, ну прямо – думный боярин.

Вышел в коридор и чуть с лестницы не упал – полы у шубы длинные, как и рукава. Сбросил шубу, перекинул через руку. Да в ней ходить только по ровному можно! Для выпендрежа придумали москвичи родовитые: у кого шуба побогаче и подлиннее да шапка подороже, тот значит, знатнее, влиятельнее и ближе к самому… А мне плевать. Стометровку бы им в шубах к трону устроить – вот была б потеха!

Федор, видя мои мучения, посмеивался в кулак, однако же вошел в положение, помог – поймал возчика на санях, уговорил его за три полушки доставить меня к Кучецкому. И в самом деле: в кафтане по улице идти – холодно, в шубе – невозможно, да и ноги в легких сапогах мерзнут.

Доехали до Кучецкого.

– А, Георгий! Выглядишь как придворный боярин, молодец, не ударишь в грязь лицом.

– Перед кем?

– То сюрприз.

Ох, не люблю я сюрпризов, особенно в Москве.

Мы пересели в крытый возок Федора. Кони быстро довезли до Кремля.

– Никак к государю едем?

– Угадал, – улыбнулся Федор.

– За что же такая милость? Слушай, а делать‑то что я должен буду?

– Ничего, – хохотнул Кучецкой. – Приехали уже, пошли.

Стража у входа в теремной дворец стряпчего узнала, пропустили. И меня вместе с ним заодно.

Мы поднялись по лестнице и стали в зале ожидать, усевшись на лавки. Стояла глубокая тишина. Я разглядывал украшения дворца – когда еще здесь побываю? И поглядывал по сторонам: не появится ли князь Овчина‑Телепнев. Он, хоть и помалкивал, когда встречал меня случайно – мое предупреждение действенным оказалось, – но все же сейчас встреча была бы некстати.

Долго ждали, но пришел и наш черед.

Распахнулись двери, слуга объявил: «Великий государь Василий, Божиею милостью…» и далее – длинный титул, вошли рынды в белых атласных одеждах, с серебристыми топориками, а за ними – и сам венценосец, опираясь на посох. Степенно прошел, уселся в простоватое кресло, обитое красным бархатом. Понятно, не тронный зал для приемов, можно сказать – рабочее место. К государю подошел Кучецкой, заговорил. Говорили тихо, не слышно ничего – далековато, а интересно было.

Федор махнул мне рукой.

Путаясь в полах шубы и потея от волнения, я подошел, поклонился. Волновался, не без этого. Все‑таки первое лицо государства. Власть огромная и ничем не ограничена. По одному слову полки в бой бросить может, приведя в движение десятки тысяч бойцов. Казнить или миловать – все в его власти.

– Узнаю тебя, боярин! Награждал уже тебя! Рад увидеть снова!

Я поклонился.

– За многие ратные заслуги – о чем воеводы мне донесли, за то, что живота не щадил, обоз с ценностями государевыми спасая, жалую тебя княжеским званием!

Государь протянул руку в сторону, неприметный человек, стоявший до того за спинкой кресла, тут же вложил Василию в руку бумагу.

– О том вручаю указ сей!

Я стоял, оглушенный известием. Федор делал мне какие‑то знаки.

Я низко поклонился и едва успел подхватить падавшую шапку.

– Благодарю за милость твою, государь! И впредь за тебя живота щадить не буду!

Ну не кричать же «служу Советскому Союзу!». А что в таких случаях говорят, я и не представлял. И Федор хорош: знал ведь, зачем идем, что – подсказать заранее не мог, что ли? Побратим, называется!

Государь махнул рукой, подзывая подойти поближе. Я приблизился к самодержцу.

– Ты думаешь, мне лично то золото нужно было? – Он ласково смотрел мне прямо в глаза. Мотнул бородой. – Выкуп за пленных платить надо, врагов подкупить, чтобы друзьями стали, вот зачем золото надобно. Не одна спасенная жизнь в каждом том сундуке! Служи и впредь верно, и государь тебя не забудет, не обойдет милостью усердие твое.

Я понял, что аудиенция заканчивается. Зажав в руке грамоту, отошел на три шага назад. Однако на этом сюрпризы не кончились.

– Дарую тебе ко княжескому званию землю, да не в Вологде, в Подмосковье, дабы в случае надобности долго ждать не пришлось.

Снова государь протянул руку в сторону, и человек за креслом вложил в его руку еще одну бумагу. Подойдя, я с поклоном ее принял.

– Благодарю тебя, государь!

– И ты здрав буди, князь!

Федор сделал мне едва заметный знак рукой. Я попятился к выходу и вышел, чуть не упав в дверях из‑за шубы. Фу!

Я стоял в зале и никак не мог прийти в себя. Слишком много перемен, и все неожиданно. Я – князь! Да еще и земли привалило. Правда, князь служилый, не по праву рождения, но все же…

Где хоть земля‑то моя? Я развернул указ, вчитался. Так, деревни Чердынь, Охлопково, Обоянь, Вереши. Это же все на юг от Москвы, на Оке, недалеко от Коломны. Ох и хитер государь, а может – придворные дьяки. Землю вроде дали, а земли‑то почти порубежные. Хочешь не хочешь, защищать от беспокойных соседей надо, стало быть – дружину сильную держать. Одним выстрелом государь двух зайцев убил.

Вот дождусь Федора – надо с ним поговорить, звание обмыть. Не каждый день князьями становятся!

Долго его не было, наконец вышел – улыбающийся, видно – сладились дела.

– Поехали!

– Куда?

– Он еще и спрашивает! Ко мне, конечно. Княжеский титул обмыть надо.

– Так это я должен пир закатывать!

– Эка беда! Твоя радость – моя и наша радость! Побратимы рады приветствовать князя и ждут тебя на пир! – Он счастливо улыбался, насмешливо глядя, как я мучаюсь с горлатной шапкой, не зная, куда ее пристроить. – Думаешь, у меня запасы вина в подвалах оскудеют?

Хитер Федор. Мало того что в тайне держал повод для вызова к государю, так еще и пир приготовил, сам гостей созвал.

Когда мы на возке въехали во двор, он уже был полон саней, возков. Толпились побратимы, встретившие нас восторженным ревом.

– Новоиспеченному князю – слава!

Меня подхватили на руки и понесли по лестнице в дом, да все с шутками, прибаутками. Хоть бы не уронили – я мужик здоровый, тяжелый, да еще и в шубе этой пудовой.

Расселись за уже накрытый стол. Слово взял сам хозяин.

– Други мои, побратимы, любезные моему сердцу! Все знают, по какому поводу мы собрались?

Собравшиеся завопили в шутку:

– Не ведаем того!

– Тогда скажу. Сегодня боярин славный Георгий Михайлов удостоен княжеского звания.

Все закричали:

– Ур‑ра! Многие лета!

Федор продолжил:

– Вот уже год минул с тех пор, как боярин – наш побратим. Не ошиблись мы в нем. Так поднимем же полные чарки за князя, здоровья ему и многие лета!

Все дружно чокнулись, выпили. Мне пришлось хуже всех – чарка была огромной, больше похожа на маленькое ведерко.

После чарки закусили; многие подходили, обнимали, поздравляли. Дальше пошли тосты за государя, за хозяина дома, снова за меня. Я так понял, что вечер удался на славу, потому как дальнейшее вспоминалось отрывками, и проснулся я утром на постели, разутый и раздетый. Однако, хоть убей – не помню, как я это делал. Огляделся. Рядом стоял кувшин с рассолом. Заботливые слуги расстарались, видно!

Я отпил половину содержимого кувшина. Немного полегчало. Одевшись, прошел в трапезную.

К моему немалому удивлению, пир продолжался, хотя народу было значительно меньше, чем накануне. А больше всего удивил Федор – как новенький пятак. Он что, выпил мало вчера или ему незнакомо похмелье?

– Садись рядышком, – хлопнул он ладонью по скамье. Выпьешь?

– Нет! – При одном упоминании о выпивке меня мутило.

– Правильно! Тогда подкрепись.

Есть тоже не хотелось, но, видя как другие с аппетитом жуют цыплячьи ножки, я разохотился.

– Удивляешься, Георгий, что званием княжеским жалован? – наклонился ко мне Федор.

– Удивлен, не скрою.

– Государю земли нужны, а чтобы эти земли защищены были, он хочет людей своих, надежных и умеющих это делать, на земли сии посадить. А еще государю злато‑серебро необходимо – пленных выкупать, а пуще того – тех же крымчаков подкупить да ногайцев, чтобы не нападали, сел да городов не разоряли, людей в полон не уводили. Да время государю потребно, чтобы окрепла Русь, сил набралась. Не быстрое это дело, может, мы и не увидим, как сильна Русь станет – только потомки наши. Но верит государь, и мы должны верить, что настанет день и час, когда возвысится Русь, и государство наше могучим будет, а соседи злые его бояться и уважать станут. Не для себя казну государь собирает – для дела важного. И еще – любая война требует денег, золота. И много! Сам прикинь: пищали, пушки, припасы к ним, а для ратных людей – жалованье опять же. Так что выходит – государь спасенным золотом доволен не меньше, чем твоими военными успехами.

Мы просидели до полудня, потом побратимы стали разъезжаться.

Попрощавшись с Кучецким, покинул его гостеприимный дом и я. С удовольствием вдыхая морозный воздух, я дошел, поскрипывая снегом, до постоялого двора.

– Здравствуй, боярин! – радостно поприветствовал меня Федор.

– Выше бери, Федор, князь я отныне!

– Да ну?! – изумился Федька. – То‑то я смотрю, ты прямо весь сияешь. Что делать будем?

– Да вот раздумываю – земли мои новые, государем дареные, осмотреть или домой ехать?

– Домой, конечно! – безапелляционно заявил Федор. – Домашние‑то твои еще о радости, о чести великой не знают. Порадовать надо, а земля – она никуда не денется.

– А и верно! Собирайся, едем!

Мы собрались в пять минут и выехали за ворота постоялого двора.

У городских ворот снова встретили Прохора‑ стрельца.

– Здравствуй, боярин!

– И ты здрав будь, Прохор. Только ноне не боярин я уже – князь!

– Ого! Милостив государь! Поздравляю! Думаю – не раз еще свидимся, князь!

Князь! С непривычки меня распирало от гордости – из чужих уст это звучало куда как весомо. А дальше – долгая зимняя дорога.

Мы гнали лошадей, останавливаясь лишь на ночевку.

Прибыли в Вологду в полдень на шестой день. Федор перепрыгнул через забор, распахнул ворота и дурашливо заорал:

– Дорогу князю!

Переполох поднялся, слуги забегали, из воинской избы холопы высыпали.

Я сделал выдержку, въехал не спеша. Челядь и холопы поклонились, мне как хозяину, а потом, вытягивая шеи, стали смотреть мне за спину – что за князь пожаловал?

– Перед вами князь, остолопы! – заорал радостно Федор и подбросил вверх шапку. – Наш боярин – князь ноне!

Люди еще раз склонились.

Из дверей дома степенно вышла Елена, спустилась по ступеням, обняла меня.

– Что за шум, Георгий? Про какого князя кричат? К нам гость едет?

– Я и есть князь отныне, княгиня! Государь удостоил чести, да землицу пожаловал в Подмосковье.

– Рада за тебя, князь, поздравляю.

Елена обняла меня и расцеловала. Холопы радостно заорали. Не часто такое увидишь.

– Пойдем в дом, княже! Заждались мы тебя, каждый день, почитай, Василий на дорогу выглядывал.

На следующий день с утра холопы и челядь бегали как заведенные, готовя дом к торжеству. А после полудня и гости стали прибывать на устроенный мною пир. Пригласил воеводу Плещеева, всех бояр, с кем делил тяжесть боевых походов, дьяка из государева хранилища и отца‑настоятеля Савву из Свято‑Прилуцкого монастыря. Я хотел поделиться своей радостью со всеми.

Пир продолжался три дня.

Я сидел в центре стола как хозяин дома. Понемногу привыкая к новому для меня обращению, смотрел на именитых бояр, которые как могли, старались разделить радость, расточая любезности и восхваления мне и подуставшей от бурного празднества Елене. Бояре осоловевшими от вина глазами встречали новые и новые угощения, что подносили слуги.

А я… я вспоминал свой тернистый путь после рокового пятьсот двенадцатого года, своих друзей – простых, без званий и титулов, но честных и смелых, которые делили со мной тяготы и опасности жизни. Вспоминал верного напарника, дружинника Петра, зарубленного татарами на далекой заставе в Диком поле, богатыря Михаила, полегшего при выполнении спецзадания в Муромском лесу, нижегородского купца Ивана Крякутного, выручавшего меня много раз при нападении на город татар, а потом гонениях сыщиков князя Телепнева. А ведь Нижний – родина Елены, и Василий из тех мест! Поди соскучились. Надо будет съездить на родину, да Ивана посетить. Я тепло посмотрел на жену. Она перехватила мой взгляд и, кажется, думала о том же. Что ж, за годы совместной жизни мы стали понимать друг друга порой и по взгляду.

Жаль, условности мира, в котором я живу, не позволяют мне вот так – запросто – пригласить всех моих друзей за один стол: и боярина, и купца, и Федьку‑занозу. Но в душе‑то я – все тот же отчаянный и неугомонный Юрий Котлов – врач из такого далекого двадцать первого века и – князь великого государя всея Руси. Вот так…


Атаман – 6


Юрий КорчевскийКняжий суд

Счастье помогает смелым.

Вергилий, римский поэт. Энеида


Глава 1


Пировать — это, конечно, здорово. Отвлекает от насущных дел, но все пиры когда-нибудь да заканчиваются, и наступают будни.

Встал рано — не спалось. Поднялся в свою комнату. Через окно проходил свет занимавшейся утренней зари, который окрасил стены в алый цвет. Неестественно огромный диск солнца вполовину всплыл над горизонтом, подёрнутым лёгкой дымкой, — день обещал быть погожим. В такие минуты на светило можно смотреть не мигая, открытыми глазами — для глаз полезно, да и мысли в порядок приводит.

Нравились мне эти недолгие мгновения утром, они позволяли сосредоточиться на главном — его не заслоняла второстепенная мишура.

А поразмышлять мне было о чём. За несколько лет, что я в этом времени, в полной мере пришлось испытать превратности судьбы. Приходилось побывать в шкуре изгоя, преследуемого людьми князя Телепнёва-Оболенского — тогда смерть в затылок дышала. Кто бы мог подумать — и это после того, как я спас московского князя от верной погибели! Давно ли то было? И вот теперь милостью государя — сам князь!

Вспомнилось предсказание Книги судеб, найденной под развалинами дома князя Лосевского, убитого собственным сыном. Похоже, действительно, книга пророческая. Как там сказано? — «…будет за заслуги… жалован княжеским званием, но ненадолго».

Последнее слово меня озадачило. Кто, когда прервёт княжение? Однако в голову ничего стоящего так и не пришло. «Поживём — увидим. Если случится что — княжение подхватит сын Василий. Титул-то наследственный!»

Солнце уверенно взбиралось по небосводу. Вдали послышался колокольный перезвон, разорвавший утреннюю тишину — церковь Воскресения собирала паству на заутреню. Дом уже проснулся — домочадцы и слуги включались в круговерть будничных хлопот. И меня ждали дела. Княжеские…

Дворяне подчёркнуто почтительно обращались ко мне «князь». Первое время льстило, иногда — удивляло с непривычки, даже оглядывался посмотреть, где тут князь. Потом привык, воспринимая как должное, что при встрече с вологодскими боярами те первые шапки ломали да кланялись. А ведь они — родовые дворяне, бояре с рождения; я начинал в ополчении поместном ещё неопытным воеводой, когда они уже сотни в сечу водили. Думаю — завидовали, но внешне это никак не проявлялось. Да бог с ним, с чинопочитанием. Не до того сейчас мне — закрутился в делах. И то сказать — то походы, то приключения, хозяйством и заняться некогда.

Я несколько дней пропадал в вотчине: без хозяина на земле — никак. Хоть и управляющие были толковые — что Андрей, что сын его, а всё же и свой пригляд нужен. Да и деньги теперь потребуются немалые. Льготный год, на который государь освободил меня от налогов в казну, закончился.

Занимаясь повседневными делами в Вологде и Смоляниново, я с жадностью ловил новости с порубежья. Мне было важно знать, как станут развиваться события после нашей победы под Великими Луками. Готовит ли Сигизмунд ответный удар, будет ли искать союза с Крымом против России? Вопросы для меня не праздные. Если польский король пойдёт войной, государь снова призовёт меня в войско, и мне будет не до Смоляниново, и тем более — не до подъёма деревень в моём уделе под Коломной. Могу ли я расслабиться и продолжить многочисленные дела, прерванные войной?

Конечно же наш государь не станет ждать у моря погоды, а будет выстраивать отношения с соседями, искать союзников, исходя из своих, державных интересов. Мне важно было как-то ориентироваться в большой политике, чтобы определиться, где приложить свои усилия в этом году — здесь или под Коломной?

Раздумывая на досуге об этом, я старался вспомнить историю этого непростого периода. Великий князь московский Василий Иоаннович продолжил дело отца — всеми силами стремился расширить своё влияние на земли, окружающие Московию, и распространить свою власть на Псков, Смоленск, Рязань, Казань, Астрахань… Историки назовут это «собиранием» земель в единое государство. Естественно, проходило объединение с помощью войск и немалой кровью — таковы времена. А в войнах не обойтись без союзников.

Отец Василия III, Иван III, во главу угла ставил задачу ослабить Золотую Орду. Союзником и другом государя был тогда крымский хан Менгли-Гирей: интересы Москвы и Тавриды совпадали. Но вот позади поход русского войска и отрядов казанского хана Мухаммед-Эмина в Дикое поле, в помощь Менгли-Гирею — против ханов Орды. Орда разгромлена и распалась на осколки — небольшие ханства. Кому они достанутся?

Теперь, когда могущество Орды увяло, недавний союзник, крымский хан, сам мечтает владеть Астраханью и Казанью: «собрать земли правоверных» и возродить «царство Батыя» под своей рукой. Такого Василий III допустить не мог. «Значит, — думал я, — судьбу Поволжья и прикаспийских земель решит сила оружия, и мне надо быть готовым к походу». Но когда?

Прошла весна, наступило лето. Оставив на время дела, я отправился в Москву, к Кучецкому. То, что поведал мне Фёдор, удивило и насторожило меня одновременно. Оказывается, ноне мы и крымцы — в друзьях! Хан Магмет-Гирей предложил Василию III союз против Литвы и направил отряды свои громить войско нашего врага — гетмана Константина Острожского, демонстрируя дружеское отношение к Москве! Глядя на побратима, я видел — и Фёдора такие отношения коробят, он морщился, стараясь скрыть досаду, однако политика — дело особое!

Ещё Фёдор сказал, что Сигизмунд изумлён нападением хана, которого дотоле считал своим союзником. Теперь же хан с торжеством разбойника опустошал королевство. Наёмники — немцы и богемские славяне — после поражения под Опочкой с досадой покидали войско польского короля. По Литве толпами скитались беженцы из сожжённых крымцами деревень.

Я вернулся в Вологду. Вскоре и сюда дошли новые вести — русские полки вступили на земли княжества Литовского! Со дня на день я ждал вызова к наместнику Плещееву. Однако — обошлось. Государь послал воевать Литву дружинами из ближних городов.

Я продолжал дела в Вологде, снова отложив поездку на Оку.

Так шло время — в ожидании развязки.

Меж тем Плещеев сообщил, что дружины смоленского князя Василия Шуйского, псковского князя Горбатого, Стародубского князя Курбского дошли до самой Вильны. Другая рать — московских воевод Василия Годунова, князя Елецкого, Засекина — штурмует Витебск и Полоцк. В походе на Литву третья рать — под началом царевича Феодора. Дружины вологодских бояр пока не собирали, но — всё может быть. Я жил в ожидании вызова к наместнику, безвыездно.

«Так кто же для нас Магмет-Гирей? Друг и союзник или хитрый противник?» — недоумевал я. Ослеплённый успехами, Василий Иоаннович склонился к первому и заключил-таки договор с кровожадным ханом. Дорого заплатит Русь за близорукость государя! Доказав Сигизмунду, что призрачный союз варваров хуже явной вражды, Магмет-Гирей то же докажет и Василию. Но ещё два года будет накапливать силы для жестокого удара, до поры скрываясь под личиной друга.

На следующий год Сигизмунд не выдержал. Видя бедственное положение державы, опустошаемой войной и язвой, он умоляет Василия III о перемирии, заодно задабривая щедрыми дарами злодея Магмет-Гирея.

Ну что же, теперь можно и на Оку ехать — на новые земли, коими государь одарил. Тягло большое, земель много, новых воинов искать теперь нужно, дружину свою увеличивать. К тому же — не думаю, что хозяйство моё под Коломной в порядке: на землях сих хозяина долго не было. Вернее, как я успел уже узнать, был пять лет назад боярин там, да в сече сгинул. За неимением детей земли те государю отошли. И какой там пригляд без хозяина был, я догадывался: с голоду крестьяне не мрут — уже хорошо, лишь бы налоги в казну платили.

А на днях случай произошёл — сколь странный, столь и удивительный. Дело было так. После пира дал я своим холопам три дня отдыха: родню посетить, по девкам пройтись. И всё бы ничего, но после такого отдыха — дня через два — приходит ко мне Фёдька-заноза. Мнётся, вид какой-то странноватый, вроде испуган чем.

— Ну, Фёдор, говори смелее, — старался успокоить я своего десятника. — Ты же не из робких, на татар в атаку ходил, а сейчас — как девица красная. Говори, что натворил? Так и быть, строго не накажу, добрый я нынче.

— Да не натворил я ничего, княже.

— Тогда что тебя так встревожило?

— Тут такое случилось, княже…

И Федька, с трудом подбирая слова и сбиваясь, начал рассказывать о происшествии в Смоляниново, лишившем бывалого воина покоя.

— Поскольку ты, княже, отдых дал, я с Артемием, что из нового десятка, в Смоляниново подался. Артемий — к кружевнице, она его ещё в плену татарском приворожила, а я с ним на пару.

— Ой, не темни, Фёдор, — к кому?

— Да к Глаше. Вдовая она, вот я её и приметил. Я заметил смятение парня, поддержал.

— Давай уж сказывай, может и не так страшно всё. Федька передёрнул плечами, набрал воздуха и выпалил:

— Ну, днём погуляли — молодые же, сам понимаешь, умаялись. Тут и вечер подступил, спать пора. Глаша — та быстро заснула, а мне всё сон нейдёт. Уж ночь на середину, а я ворочаюсь на полатях, про жизнь сумлеваю. Наконец, сморило меня — заснул. И привиделся мне сон, да как наяву.

Фёдор замолчал, — может, с духом собирался, а может, соображал — говорить или не надо?

— Помнишь того мертвеца — в подземелье, с ножом в спине?

— Это ты про прежнего владельца? Как его, дай бог памяти — князя Лосевского, что ли?

— Он! Как есть — тот самый мертвец, в лохмотьях! Руки ко мне костлявые тянет, стонет: «Схороните меня, без этого душа не упокоится!» Поверишь ли, весь сон как рукой сняло! Проснулся в холодном поту, а сердце колотится в груди, как после бега долгого, и вдохнуть не могу — воздуха не хватает. Смотрю — Глаша спокойно спит, из оконца в избе свет лунный дорожкой на полу хаты лежит. Вдруг — представляешь? — слышу, будто что-то скрипнуло под оконцем. Я встал и, как был, подошёл глянуть — чего там? Тут на луну туча набежала, потемнело враз — не видно скрозь пузырь ничего, в трубе ветер завыл… А скрип — батюшки мои! — у двери уже. Прислушался — пёс Глашкин скулит во дворе. Я креститься начал. Жуть… Так до утра глаз и не сомкнул.

У Федьки стучали зубы, он замолчал, переводя дыхание. Мне, конечно, приходилось слышать подобные истории, но они не касались меня, потому и не относился к ним всерьёз.

— Ну-ну, успокойся, Фёдор. Приснился тебе кошмар, так то всё пьянство твоё!

Какое, княже! — запротестовал Фёдор. — Я сперва тоже так думал. Утром на Глашу смотрю — хлопочет, как обычно, ну и успокоился как-то. Да только ненадолго. Ночью опять он мне во сне явился, снова руки тянет ко мне, пальцем костлявым за околицу указует, где, значит, колодец тот заброшенный. Проснулся я, барин, посреди ночи, ни жив ни мёртв — едва утра дождался. Ну и дёру дал, в Вологду — тебе обсказать. Вот те крест — так всё и было. И боюсь мертвяка до ужаса, до дрожи в коленях. Ничего так раньше не боялся. Ратником своим сказать не могу — засмеют, а хуже того — подумают, что разум потерял. Вот и пришёл к тебе. Ведь ты-то сам его видел: сидит в лохмотьях, а у самого нож в спине.

— Стилет, — механически поправил я.

— Вот-вот, оно самое. Что делать-то будем — неспроста энто… Никак — душа князя убиенного маяться будет, пока не упокоим. Может, похороним? — он глянул на меня с надеждой.

— Фёдор, дела у меня сегодня, а завтра подумаю.

— На тебя одна надёжа, княже. Спать он мне не даст. Жить уж спокойно не могу, а у Глаши и появиться страшно теперь.

Фёдор ушёл. Я силился припомнить, есть ли на скелете верёвочка или цепочка с крестом. Ежели крещёный, то и священник отпоёт, и душа успокоится. А если нет? Вдруг он католик? Где мне тогда католического священника искать? Вот задал Федька задачу. И не отмахнуться — Федька меня выручал часто, да и десятник он неплохой.

А узнаю-ка я у привидения. Что-то давно я с ним не общался.

Я поднялся к себе в кабинет, заперся, достал старый манускрипт. Начал читать заклинания. Появилось знакомое облако, а в нём — лицо привидения.

— Ну, здравствуй, князь!

— Откуда знаешь? Я не говорил.

— А зачем мне говорить? Знаю — и всё.

— Князь Лосевский, чей скелет в подземелье, был христианином?

— Был, так и крестик на нём висит.

— Не смотрел я, да и темно там. Не очень-то весёлое место.

А чего ты вдруг заинтересовался?

— К холопу моему являться стал, похоронить просит.

— Ай-яй-яй! Неуж без просьбы сами не додумались? Со священником отпойте убиенного да похороните. Оружие его забери, очень занятная штука — колишемард называется. Тебе оно пригодится. На Руси про него ещё два века не узнают.

— Что-нибудь ещё скажешь?

— С потомками Лосевского тебе вскоре встретиться придётся. Вацлав, внук князя в седьмом поколении, здесь появится. Книга судеб его интересует.

— Как я его узнаю?

— Узнаешь. Берегись его. Он чёрной магией владеет. Чародей он слабый, поскольку умом ленив, но мелкие пакости устроить может.

— Это какие?

Но вопрос мой остался без ответа. Привидение стало бледнеть, облачко — рассеиваться, и всё исчезло. Вот так всегда: скажет немного, да и исчезает в самый интересный момент.

Утром я вызвал Фёдора.

— Вот что, Фёдор. Решил я — и в самом деле князя Лосевского схоронить надо. Православный он. Только о деле сем никому ни слова. Прознает кто — расспросы начнутся, откуда покойник. Ты и я! Понял?

— Как не понять. Только ведь гроб нужен и подвода ещё. А отпевать где?

— Подводу в Смоляниново возьмём, там же и плотник есть — гроб сколотит. И в церкви местной отпоёт священник, а кладбище рядом.

Когда едем?

— А прямо сейчас. Верёвки только возьми покрепче, да факелы или светильники.

— Боюсь я что-то, княже.

— И мне не по себе, но думаю — обойдётся всё, дело то богоугодное, должна, наконец, душа христианская покой обрести.

Фёдор ушёл седлать лошадей. Вскоре мы с ним уже скакали по дороге. Добрались до Смоляниново. Фёдор убежал к плотнику — сказать, чтобы гроб сделал и крест. Я же с Андреем, управляющим имения, хозяйство объехал.

Через полдня меня нашёл Федька:

— Готово всё, княже!

Мы выехали к развалинам бывшей княжеской усадьбы.

Фёдор трясся на подводе с лежащим на ней гробом, прикрытым рогожей и подпрыгивающем на ухабах, и небольшим крестом, с перекладиной наискосок. Он всё косился на выглядывающую из-под рогожи крышку гроба, стуча зубами. Я ехал рядом на лошади, поглядывая по сторонам.

Добрались быстро, благо было недалеко.

Фёдор отодвинул бревенчатый щит и отпрянул — из черноты подземелья потянуло холодом. Я сбросил верёвки. Фёдор мялся.

— Ты чего?

— Можно, я после тебя? Я засмеялся:

— Вот уж не думал, что ты мертвяков боишься. Фёдор вздохнул обречённо и перекрестился, бормоча молитву.

Мы спустились вниз. Сверху упал ком земли. Зубы Фёдора снова начали выдавать чечётку.

По переходам мы добрались до мрачного помещения, где так и сидел скелет в ветхих одеждах.

Я попытался вытащить стилет из спины. Не тут-то было. Скелет начал заваливаться назад — я едва успел придержать его за плечо. Фёдор, увидев качнувшуюся мумию с пустыми глазными впадинами и задранной бородой, побелел и отвернулся. Мне пришлось приложить усилия — грани клинка застряли между рёбер.

Стилет я сунул за пояс, скорее — по привычке. С пояса скелета отстегнул ножны со шпагой и прицепил на свой пояс. Лезть с оружием по узким переходам неудобно, но возвращаться сюда ещё раз не хотелось.

Мы завернули скелет в холстину, что предусмотрительно взял с собой Федька. Потащили к выходу. Скелет был лёгок, но нести его было неудобно.

В колодце Фёдор выбрался наружу, я обвязал свёрток верёвкой, и Федька вытянул его наверх.

Затем я выбрался и сам. Не медля, мы опустили останки князя в гроб и накрыли крышкой.

— Княже, я лучше пешком пойду, лошадь под уздцы поведу.

— Фёдор, ты чего? Он в гробу уже!

— Вот когда его священник отпоёт, да он в могиле упокоится — тогда и страхи мои пройдут.

— Ну, как хочешь.

Фёдор пошёл по дороге, ведя лошадь с подводой, я ехал следом.

От нечего делать я вытащил из-за пояса стилет. Интересно, стилет находился в подземелье пару веков, а не поржавел даже. И чего с ним делать? Зачем я его с собой взял? По привычке, наверное, — не могу оружие бросать. Хотя вот — и призрак советовал его себе оставить.

А стилет-то не простой: лезвие четырёхгранное, в полторы ладони длиной, рукоять рифлёная, довольно удобно в руке лежит. Навершие рукояти — с гранями.

Я механически повернул грань навершия рукояти, и оно поддалось. Занятно! Я стал крутить его дальше. Навершие отделилось и оказалось у меня на ладони. Для чего тут полая рукоятка? Я потряс ручку, заглянул внутрь. По-моему, там что-то белеет. Вытащить это «что-то» пальцем мне не удалось, и я решил заняться стилетом дома.

Наконец мы добрались до сельской церкви. А уж в храм гроб занесли холопы. Негоже князю самому этим заниматься, да ещё на виду у деревни, достоинство княжеское блюсти надо.

Отпели, похоронили. Оказывается, Фёдор, пока плотник гроб делал, успел с холопами и могилу вырыть.

Вкопали деревянный крест, да вот только на кресте том кроме фамилии ничего и не было — ни инициалов, ни года рождения, ни даты смерти — просто: «Раб Божий Лосевский».

Назад в город Фёдор ехал довольный.

— Исполнили волю усопшего, глядишь — отвяжется теперь призрак, во снах являться не будет.

И в самом деле, после похорон минуло три дня и три ночи, и Фёдор спал спокойно, никто во снах не являлся.

Ну вот, одной проблемой меньше стало. Теперь поеду-ка я в Подмосковье. Надо же землицу да деревни, дарённые государем, посмотреть.

Предполагая, что забот, времени, и, главное — денег, подарок государя отнимет немерено, я решил взять с собой Андрея. Всё-таки давно на хозяйстве, глаз уже набит. Пусть проведёт своего рода «ревизию» — что с полями, какие люди есть и, значит, — какие ремёсла развивать надо.

Втуне я надеялся переманить его на новые земли, поскольку Андрей оказался человеком на своём месте и с головой — разворотливым, рачительным и, что очень важно, честным.

Но это — позже, а пока я сидел у себя в кабинете и осматривал оружие, которым убили князя.

Я открутил навершие стилета, засунул в отверстие тонкую палочку и выудил небольшой клочок китайской рисовой бумаги. Там было всего несколько слов на латыни, из которых я понял только одно-единственное — «lupus», что в переводе означает «волк». Но сколько я ни силился вспомнить другие слова, ничего не получалось. В принципе — не проблема узнать, надо только съездить к Савве, он многим языкам учён: латыни, греческому в том числе — переведёт. Тем более, есть повод съездить в монастырь — не посещал давно настоятеля. Может, что дельное и подскажет.

Потом я взялся за колишемард, что отстегнул с пояса убитого Лосевского. Название оружия я слышал впервые.

Взявшись за рукоять, я вытащил клинок из ножен. Староваты ножны, кожа на них рассохлась — надо к оружейнику сходить, пусть новые сделает. А вот лезвие удивило. Сам клинок прямой, как у шпаги, но необычный. От рукояти лезвие идёт обычное, приблизительно до половины длины, а затем становится — причём резко, с образованием тупого угла — значительно уже и тоньше. Занятно, не встречал раньше такого.

Я вышел на середину комнаты и сделал несколько взмахов. Оружие лёгкое, прекрасно сбалансированное, в руке сидит удобно.

Усевшись в кресло, я задумался — почему лезвие сделано именно таким? Объяснение было одно — толстое лезвие, что шло от рукояти, должно было принимать на себя удары оружия противника, а более тонкий конец — легко проникать в щели жёсткого панциря — ну, скажем, на сочленении стального грудного панциря и защиты плеча или шеи. Я повертел лезвие — у самой рукояти полустёртая надпись: «ог-den…» и далее неразборчиво.

Ну да, так я и предполагал — оружие немецкое, любили рыцари с оружием экспериментировать. Только почему-то не прижилось оно. Да и ничего, пусть в коллекции моей будет, в оружейной комнате, чай — каши не просит.

Утром в сопровождении Фёдора я снова выехал в свою вотчину. Перед выездом сунул стилет за пояс, рядом с ножом в ножнах. Почему так сделал — и сам объяснить не могу, но это обстоятельство оказалось решающим в последующих событиях.

За окраиной Смолянинова показались развалины княжеского дома, где совсем недавно из подземелья вытаскивали бренные останки князя Лосевского.

— Княже, вроде бродит кто-то у развалин.

Мы остановились, развернули коней. Свои, смо-ляниновские, здесь сроду не показывались, побаивались — разговоры нехорошие про место это ходили издавна.

Кто бы это мог быть?

Подъехали к развалинам, спешились. Никого не видно.

— Фёдор, ты не ошибся?

— Да нет же, человека видел, мужеска полу.

— Давай посмотрим.

И не успели мы отойти от лошадей на пару шагов, как из-за кустарника вышел молодой — лет двадцати пяти — мужчина. Одет не по-нашему — по-европейски. Плащ с застёжкой у горла, большой малиновый берет, штанишки короткие, башмаки с бронзовыми пряжками. В голове как сверкнуло — а ведь вещал призрак про потомка князя Лосевского. Не он ли это?

— Эй! Ты кто?

У незнакомца был странный пронизывающий взгляд.

— Сами кто будете? Встрял Фёдор:

— Ты перед князем стоишь, владельцем вотчины, шапку ломай да поклонись!

— Я сам княжеского рода, не пристало мне перед ровней кланяться.

Настал мой черёд:

— Так ты не потомок ли князя Лосевского?

— Он самый и есть, Вацлав, князь Лосевский, — слегка наклонил голову незнакомец Имечко-то польское — из Ливонии? Княжич как будто меня не слышал — побрёл мимо нас, глядя себе под ноги.

— Ты не предка ли своего следы ищешь? Так схоронили его днями.

Княжич резко обернулся, сверкнул глазами. Ох и неприятный у него взгляд!

— Так вы что — нашли тело?

— Скелет уж один остался в ветхом рубище. Но похоронили по-христиански, в церкви отпели. Где могила его, показать?

Вацлав промолчал, думая о своём. Похоже, слова наши его не заинтересовали.

— Значит, уже побывали там? — он показал взглядом под землю. — А я надеялся…

Княжич пробормотал что-то неразборчиво.

— Чего говоришь-то?

— Ценности, я полагаю, присвоили?

— Всё, что на моей земле, мне и принадлежит.

— Да это понятно. Но одну вещь я бы хотел заполучить.

— Какую?

— Фолиант один важный, что в сундучке малом был.

Вмешался Федька — вот неугомонный.

— Так все книги и свитки в Спасо-Прилуцком монастыре, нам они без надобности.

— Молчи, смерд.

Княжич махнул рукой, и Федька замер. Он просто застыл, как изваяние, с поднятой рукой и открытым на полуслове ртом.

— Княжич, ты на моей земле, и хоть гостя обижать не след, я могу и нарушить обычай предков.

— Ты? — По устам Вацлава прозмеилась улыбка. Он пробормотал несколько слов себе под нос, и вдруг неожиданно из густой травы на меня поползли огромные змеи. Тварей этих я всегда недолюбливал, если не сказать — побаивался. Выхватив саблю из ножен, я несколькими взмахами отрубил им головы. И вот что интересно — отрубишь голову, а змея исчезает, вроде её и не было. Не иначе — химера, обман.

Я подступил к княжичу с саблей:

— Попугать захотелось? Пшёл вон с моей земли!

— Мне угрожаешь, червь? — ощерился Вацлав.

Вскипела кровь; я взмахнул саблей, ударив наглеца поперёк груди. Сабля перерубила тело. Сзади раздался смешок.

Я резко обернулся. Княжич стоял в трёх шагах от меня как ни в чём не бывало.

Я повернул голову — никакого порубленного тела, вообще никого. Он что — неживой? Дух? Или магией так ловко владеет?

— Не пробуй меня убить — не получится!

Но я поймал его тревожный взгляд, брошенный на рукоять стилета. А ведь в ручке-то у него заклинание, что я прочесть не смог. Попробовать, что ли?

Я выхватил стилет и снизу, без замаха, метнул в княжича. Похоже, удар достиг цели, или стилет в самом деле обладал какой-то необычной силой.

Княжич схватился за живот, попытался вытащить стилет, но силы его иссякли, и он упал на спину.

Сбоку раздался вздох, и я дёрнулся в сторону. Но это Фёдор отошёл от оцепенения.

Князь, а что произошло — я ничего не помню.

— Наваждение, Федька. Княжич его навёл, магией он владел.

— Княже, ты погляди, что деется! — изумился Федька.

Я повернулся к телу княжича и ахнул. Быстро — на глазах — кожа на его лице и руках стала сморщиваться, глаза впали, — даже одежда стала ветшать, терять цвет, и на ней появились дыры. К своему удивлению, через несколько минут мы увидели перед собой глубокого старика в рубище.

— Ну ни фига себе! — Федька от избытка чувств не мог подобрать слов.

Я и сам был поражён, столкнувшись с действием магии вплотную.

— Слушай, княже. Старики бают, что нечисть нельзя оставлять на земле — ночью покойник ожить может. Сжечь бы тело надо!

— Тогда хворост собирай да дерево сухое. Фёдор отправился за хворостом, благо — далеко ходить не надо. Вернулся с охапкой, потом со второй. Притащил небольшое сухое деревце, подрезал ствол ножом, сломал ногой.

— Мы обложили тело хворостом. Фёдор надёргал мху поднёс огонь Ой, княже, у него же стилет твой, вон — в животе торчит.

— Чёрт с ним, со стилетом — поджигай.

Я опасался, что вытащи я стилет — и покойник оживёт. Не зря, надо полагать, опасался — ведь сабля моя ему вреда не причинила, а удар стилетом смертельным оказался. И всё потому, видимо, что заклинание в рукояти лежит. Жалко, что перевести текст не успел, но запомнил его накрепко. Ладно, Савва поможет с переводом.

Понемногу пламя охватило тело. Фёдор подбрасывал сломанные ветки дерева в слабеющий огонь.

Мы зашли с подветренной стороны — приторный запах жжёного мяса был невыносим.

— Фёдор, неси ещё дров — хворост прогорит быстро, а одного деревца не хватит.

В пламени тело Вацлава повело, временами казалось, что он шевелится. «Не дай бог, оживёт княжич», — подумал я. Кол бы осиновый ему в грудь вогнать, да осин поблизости нет, вёрст пять до осиновой рощицы — за Смоляниново, по дороге к Тучковскому имению Талица.

Фёдор, едва притащив сухую корягу, бросил её в огонь и пошёл в лес снова, сделал три ходки. Костёр бушевал уже вовсю.

По-хорошему надо было бы сложить брёвна и на них уже положить тело. Но притрагиваться к нему не хотелось обоим: Фёдор просто боялся — животным страхом, я же опасался, не выкинет ли чародей напоследок какой-нибудь фокус — а ну как дух его в тело моё перейдёт?

Мы смотрели на огонь, подкидывали в костёр ветки.

Наконец пламя стало угасать, лишь угли багрово рдели. От тела остался лишь обугленный череп и кости.

— Всё, Фёдор, поехали, и так много времени потеряли.

Мы взобрались в сёдла и тронулись в деревню. Всю дорогу молчали, переживая случившееся.

С Андреем уговорился быстро — согласился управляющий новые земли посмотреть, а за себя младшего сына Павла оставлял.

Назавтра решили выехать. Чего конному собираться? Есть и спать можно на постоялых дворах, с собой в перемётных сумах — лишь одежда сменная да скудные личные вещи, вроде расчёски. Самое важное деньги. Во все времена, имея их, можно было решить почти любую проблему.

Едва рассвело, управляющий Андрей уже был у меня в Вологде. Я посмотрел на его лошадёнку — куда на ней в Москву?

— Фёдор, подбери Андрею коня получше, на его лошади мы до Москвы месяц тянуться будем.

Переседлали лошадь, и мы выехали.

Через пять дней были уже в самой Москве; не задерживаясь, по коломенскому тракту поехали на юг. И где эти земли-то мои? В указе государевом названия есть, только где их искать? Я знал только направление — под Коломной, на Оке, где воевал прошлым летом со сводным полком. Однако — язык до Киева доведёт. Нашёлся знающий человек на постоялом дворе, показал. Добрались-таки до Чердыни. Мама моя! Убожество полное! Три полуразвалившихся избёнки, в коих живёт едва ли десяток человек.

Я приуныл: здесь работы — непочатый край.

Бегло осмотрев земли, мы направились в Обоянь. Эта деревня оказалась посолиднее — полтора десятка крепких изб, земля обработана. Тут и старший нашёлся — преклонных лет староста Никанор Я представился, показал указ государев. Никанор, шевеля губами, долго вглядывался в бумагу подслеповатыми глазами.

— Ну — наконец-то хозяин объявился! — с поклоном вернул мне указ староста. — Тяжко мне в года мои воз этот тянуть. Ослобони, князь! Назначь кого помоложе.

— Так у тебя деревня в порядке, земля обихожена. Стало быть — уважаем ты, слушают тебя люди. Если настаивать будешь, подумаю. Подскажи-ка, мил-человек, как в Вереши да Охлопково проехать?

— Вот по этой дороге и пяти вёрст не будет. Добрались до Верешей.

Деревня большая — дворов двадцать, однако запустение на землях и в домах полное. Контраст с Обоянью разительный! Староста здесь умер уж год как, так и жила деревня в безвластии. Удручающее впечатление.

Охлопково смотрелось чуть лучше, однако и здесь не чувствовалось хозяйских рук. А места красивейшие — Ока рядом протекает, вид с холма просто изумительный. Лес берёзовый вокруг — красотища! От холма к реке — луг заливной, травы по пояс стоят. Сразу сердце подсказало: дом свой — имение княжеское — именно здесь ставить буду.

Дело шло к вечеру, и потому после небольшого обсуждения решили, что Андрей останется на несколько дней здесь, на новых землях. Пусть осмотрит всё досконально, составит план — что надо делать и сколько на это уйдёт материалов и денег.

Я же еду в Москву. Надо искать архитектора. Сам я не строитель, здесь нужен знающий человек. Это бревенчатую избу строить просто — нашёл плотников, завёз строевой лес — и все дела. Уж с деревом-то русские мастеровые обращаться умели. Однако жить в деревянном доме боярину, может, и пристало — но не князю! Поэтому я хоромы двух —, а то и трёхэтажные, из кирпича или камня решил поставить — чтобы на века, чтобы это родовое имение было, Василию да его детям досталось. И не просто дом, а дабы и парк с дорожками и прудом были. Потому и хотел вернуться в Москву — там сейчас каменные здания итальянцы, точнее — итальянские архитекторы строят, даже завод кирпичный поставили. Вот на них и хотел я выйти через Фёдора Купецкого.

В Москву приехали с Федькой-занозой уже вечером и сразу — на постоялый двор. Куда ещё податься, когда поздно. Наелись досыта — и спать.

А уж с утра я к Фёдору Кучецкому поспешил, чтобы дома его застать, пока на службу он не уехал. Поди его потом — найди.

На мою удачу князь дома оказался — только встал, завтракать садился. Встретил радушно, сразу с собой за стол усадил.

— Ты что же — князь уже, а по тебе и не видать, — укоризненно покачал головой Кучецкой.

— А чего должно быть видно? — удивился я.

— Так плащ красный, корзно называется, должен быть. Имеет право носить его только лицо княжеского звания, — добродушно корил он меня. — И опять же — свиты не видно. Достоинство своё умаляешь. Как незнакомый тебе человек определить сможет, кто перед ним — ровня, или шапку ломать надо?

— Прости, Фёдор, как-то запамятовал я.

— Одно дело — когда с князем говоришь, другое дело — с простолюдином. Это важно. Исправь.

— Сегодня же к белошвейке схожу.

— То-то! С чем пожаловал?

— На новых землях был, на даче.

Похвально!

— Да пока ничего хорошего там не увидел. Земля в запустении, холопы — в нищете.

— А ты на что? Понимаю — не одного года дело, так управляющего толкового ставь, холопов прикупи.

— Где же их столько взять? Не только на землю холопы нужны, а и боевые холопы — для дружины.

— Ты никак жаловаться ко мне приехал?

— Упаси бог, Фёдор! Как ты подумал такое! Совета прошу.

— Плоховато сейчас с людишками, — вздохнул князь. — Мор да глад о прошлом годе были. Мой тебе совет: бери корабль да — в Кафу, на невольничий рынок. Там и купишь себе людишек. Всё лучше, чем им в неволе у нехристей томиться. Тебе ведь много людей надо, как я понял. Это лучший выход.

— Спасибо, Фёдор. И ещё вопрос. В имении дом каменный хочу поставить, вроде как родовое гнездо будет. Слышал — итальянцы на Москве сейчас — кремль обустраивают, храмы.

— И не только в Москве, а и в других городах. Мастера хорошие, спору нет. Каждая постройка красотою да благолепием изумляет, однако же и деньги серьёзные за работу просят.

— Не о деньгах речь, Фёдор. Сведи меня с мастерами. Ты же наверняка их знаешь.

— Знаю, не без того. Подумать надо — кто из них сейчас сможет тебе дом в усадьбе твоей возвести. Кто-то — в Нижнем работает, а кто и здесь — на государевом заказе, отвлекать никак нельзя. С ними поговорить надо, сразу я тебе и не скажу. — Фёдор поднялся: видно — время торопило, на службу надо. — Давай так уговоримся — загляни ко мне через неделю, раньше не обещаю.

Согласен. Жди через неделю.

Я откланялся, пожелав князю и его дому благополучия.

Вернулся на постоялый двор.

— Вот что, Фёдор, пока неделя времени свободного у меня есть. Поищи судно крепкое, мореходное, дабы нам, пока лето на дворе, в Кафу сходить.

— В Кафу? — изумился Федька. — Это ещё зачем?

— Холопов на земли новые прикупить — это раз. Опять же с земель ратников считают, что каждый дворянин — боярин ли, князь — выставить в ополчение должен. Стало быть, и боевых холопов искать надобно. Это два. Придётся или вольных уговаривать под мою руку отойти или пленных покупать. Вот и думаю в Крым, в Кафу сходить — там рынок невольничий самый большой, русских из плена выкуплю и себе холопов новых обрету.

— Бона как! На землю-то хлебопашцев да мастеровых из плена выкупить можно, а вот насчёт боевых холопов — сильно сомневаюсь. Воин сильным и, главное, смелым должен быть, а в плену сильный или не выживает или ломается. Такой в бою дрогнуть может, побежит. А трусость в бою — как зараза. Один побежит, за ним — весь десяток.

— Есть правда в твоих словах, Фёдор, да не вся. Сейчас иди — судно ищи, кто бы из владельцев согласился в Кафу сходить.

— Пойду на пристань, поспрашиваю. Жди к вечеру. Однако же часа через три Фёдор примчался обратно, радостно потирая руки.

— Княже, надо тебе самому сходить. Судно я нашёл, только…

— Чего замолчал, говори.

— Судно в Кафу идёт, невольников везёт — литвинов.

Пойдём, посмотрим. — Неужели удача?

Федор шел впереди, показывая дорогу. У деревянного причала покачивалась ладья. Федор заорал:

— Хозяин!

Откуда-то с кормы вынырнул хозяин. Был он самого разбойничьего вида: низкорослый, кривоногий, заросший бородой по самые глаза. И глаза те были бегающие, белесые, выцветшие какие-то. Одежда полутурецкая — штаны шелковые, красные, заправленные в короткие полусапожки, рубахи нет, а одет в синий жилет, которые так любят носить на Востоке.

— Кто меня зовет? — Голос у владельца судна с хрипотцой.

Я толкнул Федора в бок, чтобы помолчал.

— Я бы поговорить с тобой хотел. Судно мне нужно. Из Кафы невольников привезти.

— Чего их везти, вот — полный трюм. Хоть одного купи, хоть всех зараз. Однако же цену спрошу как в Кафе.

— Побойся Бога, хозяин. Их до Кафы еще довезти надо, кормить в дороге, расходы нести.

— Ты невольников допрежь погляди, купец, все как на подбор — молодые, здоровые.

— Хм, показывай.

Хозяин повернулся к корме и что-то крикнул. Появился молодой амбал с кнутом в руке и связкой ключей на поясе. Отомкнул замок на люке трюма.

— Эй, выходи все!

Из трюма на палубу поднимались люди, в большинстве своем — молодые и, к моему сожалению, в основном — женщины и девушки. Мне-то рабочая сила нужна. Конечно, в деревне и женщины надобны — жать, полоть, лен мять, но основная тяжесть сельской работы — все же на мужиках. Им и пахать, и боронить, и мешки таскать. Да многое в деревне на мужских руках — избу подправить, забор сделать, колодец выкопать.

Невольницы выстроились на палубе. Два десятка молодых и зрелых женщин, все с печальными лицами. Но синяков и следов побоев я не заметил, хотя амбал был с кнутом.

Я обошел и осмотрел всех.

— Мастерицы среди вас есть ли?

Оказалось, что несколько женщин — из тех, что постарше, ведали ремесла — вышивку жемчугом да полотно ткать умели. Девушки никакого рукоделия не знали, однако — тоже руки рабочие.

Я спросил на выбор одну:

— Чем дома занималась?

— За скотиной ухаживала, коров доила. — Уже неплохо. Похоже, надо брать всех.

Мы начали торговаться с хозяином. Сошлись на трех рублях за каждую, коли всех заберу. И еще подрядил хозяина, чтобы вниз спустился, по Оке до земель моих, невольников завез.

А чтобы не исчез с людьми и деньгами, на судно Федора посадил, пообещав расплатиться на месте. Скорчил хозяин гримасу, да деваться некуда — прибыль важнее.

Федька по сходням взошел на судно.

— Федор, ты только место, где сходить, не проворонь. Деревня Охлопково называется.

— Да мне все равно, как она называется, я само место запомнил — где луг.

— Я к завтрашнему вечеру там буду, думаю — вам раньше не успеть.

С пристани — уже в одиночестве — на торг отправился. Коли людей на землю отправил, значит — теперь надо и о жилье для них побеспокоиться. Деревни я видел свои, поселить там двадцать человек просто некуда, а ведь я собираюсь еще холопов привезти. Не жить же им в голом поле — помрут или разбегутся. Не заметишь за делами, как осень заявится с дождями, а потом — и зима с морозами.

На торгу нашел артели косопузых — так плотников рязанских называли за их привычку топоры за поясом носить, отчего одна сторона пояса вниз сползала.

Когда я сказал, что мне много — двадцать, а то и более, изб ставить надо, артельщики опешили поперва, потом спросили вкрадчиво — а как платить будешь?

— А сколько за избу просите?

— С твоим материалом — по рублю за избу.

— Так лес рядом, надо будет деревья рубить, от сучков чистить и возить.

— Так это сколько людей надо! И подводы еще…

— Ищите и нанимайте сами. Накидываю на каждые три дома еще по рублю.

— Годится. Где строить надобно?

— Недалеко от Коломны владения мои — по Оке. Пусть кто-нибудь со мной на коне поедет, да узнает дорогу, и место я покажу. А остальные пока на подводах едут к Коломне. Там и встретимся.

— Так, барин, коня-то у нас нету.

— Я дам, решайте быстрее.

Артельные пошушукались меж собой, затем вперед вышел молодой парень:

— Я поеду.

— Ну так пойдем.

На постоялом дворе я расплатился с хозяином, пообещав вскоре вернуться. Плотника-рязанца усадил на коня Федора. Держался он на коне, как мешок с овсом — едва не падал, но ехать можно было, слава богу — недалеко.

В обед следующего дня мы были уже на месте.

— Дорогу запомнил ли?

— Кажись.

— Да как же ты товарищей своих сюда приведешь, коли «кажись»?

— Запомнил, — уже тверже сказал парень.

— Пойдем, я тебя с управляющим познакомлю. Он главным тут будет, покажет — где лес рубить и избы ставить.

Я нашел Андрея, познакомил его с плотником. Обсудили, где избы ставить, чем и как вновь прибывших кормить.

Я отдал Андрею деньги на плотников и подался на луг. А вдали на Оке уже знакомая ладья видна, причалившая через час.

Ладья ткнулась носом в берег. Матросы сбросили сходни, и невольники начали осторожно спускаться на землю, растерянно озираясь. Волны ударяли в борт ладьи, она покачивалась. Одна из девушек, неловко ступив на трап, начала терять равновесие, вскрикнула от испуга, и, если бы не вовремя подскочивший Федька, искупалась бы в воде. Хозяин неодобрительно хмурился: пока деньги за невольников не заплачены — это его товар. А я подумал: «Надо бы причал ближе к селу соорудить».

Хозяин всех пересчитал сам.

— Боярин, оба десятка на месте. Деньги где?

Я отсчитал деньги. Хозяин судна попробовал серебро на зуб, удовлетворенно кивнул и ссыпал деньги в калиту.

— Федор, веди женщин в деревню, к Андрею.

Я и сам уже собирался сесть на коня, как хозяин ладьи дернул меня за рукав:

— Барин, я вижу ты товаром не очень-то доволен?

— Мне мужчины нужны, работники.

— Ты в Кафу за ними собирался?

— Да, а что?

— Зачем в Кафу идти? Далеко, много времени потеряем.

— Ты знаешь другое место? Где?

— То мои дела. Обещаешь по пяти рублей за голову дать?

— Так я товар не видел. Вдруг убогих да старых привезешь?

— Скажи, сколь надо?

— Десятка три-четыре, а то и полсотни возьму.

— Я не смогу столько привезти за один раз. Больше двадцати — двадцати пяти в трюм не помещается.

— Ну, так делай две ходки.

— Не обманешь? Ты кто здесь?

— Хозяин я на этих землях. А звать меня Георгий Михайлов. Ежели меня не будет, наверху, в деревне, управляющий мой будет — Андрей.

— Тогда жди меня через десять ден.

Хозяин взошел по трапу, и ладья тут же отчалила и подняла парус.

Если на самом деле вопрос с людьми решится, так это просто здорово. Все-таки поездка в Кафу — занятие долгое и хлопотное — месяца два уйдет. Если не обманет ладейщик, много времени сэкономлю.

Оставив невольниц на Федора — теперь и сами доберутся, я поскакал в деревню.

Здесь уже вовсю стучали топоры, плотники укладывали обработанные бревна рядом с будущей избой. Приятно пахло смолой.

Подошел Андрей.

— Ну, принимай новоселов, — показал я ему рукой на подходящих к околице женщин.

Впереди, энергично размахивая руками — видно, что-то на ходу им рассказывал, шел Федька.

Женщины подошли к нам.

— Слушайте, бабы! — подал голос Андрей. — Пока ить будете по избам местных, свое жилье вам вскоре поставят. Слушать во всем будете меня, я управляющий, звать Андреем. А это — князь, владетель сих земель. Считайте — вам повезло, что к нему попали. С голоду и холоду никто не помрет, а кто мастерством владеет, так и вовсе зажиточно жить будет. Теперь пойдемте со мной, определю вас по двое в каждую избу.

Андрей повел женщин по единственной короткой улице.

Ко мне подошел Федор:

— Княже, дальше куда?

— В Москву, Федя. Чую я — часто теперь мотаться придется из имения в Москву, пока все обустроим. Хоть экспресс пускай: «Охлопково — Москва».

— Чего пускать? — не понял Федор.

— Забудь! — махнул я рукой. — Поехали.

Хоть и не хотелось опять трястись в седле, а деваться некуда.

И снова мы в первопрестольной, на том же постоялом дворе. А завтра — к Федору идти. Да вот только плащ я сшить не успел.

Пока было время до вечера, пошел на торг — благо недалеко был, па Ивановской площади. Заказал плащ из алой ткани, похожей на бархат. Заплатил за срочность — завтра утром уже обещали отдать готовый.

Я вначале засомневался, а потом подумал — а чего там шить? Рукавов и карманов нет — оторочить края да застежку на горловине приделать — вот и все дела!

И уже в более приподнятом настроении я вернулся на постоялый двор. А то и в самом деле перед Федором неудобно — не просто так стряпчий меня за вид мой пожурил.

Утречком — сразу на торг, за плащом. Прикинул на себя корзно, застежку на шее застегнул.

— Ну — прямо князь вылитый! — всплеснула руками швея.

— Так я и есть князь! — отрезал я. Отсчитал деньги — и к Федору.

А он уже во дворе, у возка. Увидел меня — обнял, потом отстранил и оглядел.

— Ну вот, совсем другое дело! И собой хорош, и одеяние соответствует. Едем!

Мы уселись в возок. Кучер тронул лошадей.

— Куда мы едем?

— На стройку, итальянец знакомый там храм строит, вот с ним и поговорим. Насколько я знаю, он и за отдельные работы берется — такие, как у тебя.

— И кто он, позволь узнать?

— Полное имя — Пьетро Антонио Солари. Тьфу ты, еле выговорил. Ну у них и имена!

Я начал рыться в памяти, но ничего конкретного в голову не приходило.

Через полчаса тряской езды на возке мы добрались до стройки. Храм был возведен только до половины, но даже беглого взгляда мне хватило, чтобы понять — архитектор талантлив. «Надо уговорить его во что бы то ни стало», — решил я про себя.

Мы вышли из возка. Федор, похоже, здесь уже бывал, потому как направился уверенной походкой в строящийся храм. Я едва поспевал за ним. Каменщики и другие рабочие бросили работу и склонились в поклоне. Но Федор прошествовал сразу в открытый дверной проем и повернул направо.

— Здравствуй, друг мой Петр!

Сам бы я сразу и не приметил этого тщедушного человека среди рабочих.

Итальянец, отложив дела, подошел к Федору, с достоинством склонил голову, а потом бросил взгляд на меня.

— Вот, хочу тебя познакомить с моим другом, князем Михайловым. Удел новый князь получил и строиться хочет, да не абы как. Думаю, вам есть о чем поговорить. А у меня, простите великодушно, дела.

Федор простился и ушел.

Итальянец по-русски говорил, правда — со смешным акцентом.

— Что князь хочет?

— В усадьбе дом хочу — этажа два-три, дорожки в парке, пруд.

— Дом, я полагаю, каменный?

— Непременно!

— Сначала мне надо осмотреть место, где будет стоять дом.

— Могу предложить лошадь. Умеешь ездить верхом?

Итальянец немного скривился, но не думаю, что езда на возке по коломенской дороге была бы комфортнее.

— Хорошо, жду.

Я направился на постоялый двор, Федька запряг коней — моего и своего.

— Федор, пока здесь остаешься. Я итальянца в усадьбу повезу, жди меня через три дня.

Я перехватил радостный взгляд Федьки-занозы, брошенный на подсобку. «Ну, понятно, успел пострел знакомство свести с какой-нибудь девкой из обслуги». — И поехал с Федькиным конем к Пьетро.

Итальянец в седле держался неважно, и я всю дорогу опасался, как бы он не свалился да не повредил себе чего-нибудь. Но обошлось.

Пьетро внимательно осмотрел место, выбранное мною под строительство.

— Холопы нужны с лопатами, ямы копать.

— Сейчас будут.

Я с Андреем согнал мужчин с лопатами.

— Копать здесь, здесь и здесь, — итальянец прошел по участку, делая отметки на земле. — Надо сделать шурфы, вот такого размера, — архитектор развел руки, — и глубиной в человеческий рост.

Холопы принялись за работу. Итальянец бродил по территории, что-то бормотал себе под нос. Когда ямы были вырыты, сам спустился в них, осмотрел и вылез, довольный работой.

— Князь, место для строительства удобное, на глубине глины залегают, дом устойчивым будет. В ямах крупные валуны положим, опоры под дом будут.

Мы вернулись в Москву, остановившись на постоялом дворе, где я постарался угостить Пьетро на славу.

В недостроенном храме архитектор разложил бумагу на досках и набросал от руки эскиз.

— Вот так будет стоять дом, парадными сенями к реке, перед ним — дорожка для экипажей, дальше — пруд. Сзади здания — флигель, соединенный с домом крытым переходом — для прислуги. Через неделю я нарисую подробно. Чьи материалы?

— Пьетро, я хотел, чтобы все заботы о рабочих и материалах для возведения дома ты взял на себя, поскольку в строительстве я ничего не понимаю и людей у меня знакомых нет.

— Это будет стоить дороже — помощники, рабочие, подвоз кирпича, извести и прочих материалов. Надеюсь, окна будут, как в европейских княжеских домах — со стеклом?

— Непременно!

— Договорились, жду через неделю, покажу эскиз дома.

Мы простились, и я направился за Федором на постоялый двор.

Едва поев, вскочили на лошадей и — снова в имение. Стоило только начать — забот оказалось выше головы. Как в горах — тронь камень, и получишь камнепад. Одно дело цеплялось за другое, и конца этому не было видно.

Нет, в боярах мне жилось проще. Не скажу — спокойнее, но и забот таких не было. А может, я взялся не за свое дело? Может, оно для меня неподъемное? Другие наверняка начинают княжение, имея свиту и надежных людей. А у меня? Василий — молод еще, не потянет. Федька — тот в бою хорош, но дела — не по его разумению. Андрей — дока на полях да в деревне, спору нет. «Эх, помощника бы мне!» — помечтал я. А что — князь ведь я, пора обзаводиться своим окружением. Известно ведь — короля играет его свита. Да только где ее взять?

Несколько дней я вместе с Андреем решал проблемы. В первую очередь — еда для новых холопок, размещение их. Во вторую очередь — земля. Для обработки ее не хватало лошадей, плугов, борон — да проще сказать, чего было в достатке.

Следующим днем я собирался в Москву, к итальянцу, но не получилось. Утром прибежал Федька:

— Княже, там судно пришло — ну, с тем разбойником, холопов привезли.

— Откуда знаешь?

— К берегу пристают, сам с холма видел.

Федька оседлал коней, и мы направились на берег.

Показалась мачта ладьи. Парус был собран, матросы энергично подгребали к берегу, преодолевая встречный ветер. На корме стоял хозяин. С берега гурьба мужиков, связанных веревкой, с лямками через плечо тянула за канат судно.

Я спустился к берегу. Матросы бросили якорь, цепь натянулась и ладья остановилась, покачиваясь на волнах. Я понял, что мужики эти и есть невольники.

С ладьи скинули трап.

С борта сошел хозяин. Завидев нас, он стал довольно потирать руки, предвкушая хороший куш.

— Доброго здоровья, барин. Вот, как и уговаривались — невольников привез.

Я недоуменно посмотрел на хозяина. Он пожал плечами — мол, как иначе тяжелое судно против течения вести?

Я прошел вдоль строя. Исхудалые, некоторые с синяками и ссадинами на лицах и руках. И одежонка — драная, ветхая.

— Хворые есть?

— Нет, барин.

Я повернулся к хозяину ладьи.

— Ты что, месяц их не кормил? Чего они у тебя все такие заморыши?

— Взял таких, — огрызнулся он. Невольники оказались крестьянами, из литвинов.

Меня это устраивало.

— Ладно, всех беру. Однако скидку сделай. Их откармливать еще надо, не то помрут.

— То не моя забота. Ладно, давай по четыре рубля за голову и забирай.

Мы взошли на ладью, чтобы рассчитаться. И я сразу обратил внимание на невольника, привязанного к мачте веревками. Одежда на нем висела лохмотьями, через прорехи было видно исполосованное кнутом тело. Видно, дело рук того амбала с кнутом, что был в прошлый раз.

— За что его так?

— Убечь хотел, поймали. Да уж не первый раз.

Я присмотрелся к невольнику. Одежда не такая и ветхая, скорее — от ударов кнута порвалась. И, похоже, одежда военная.

Я присел перед невольником.

— Ты кто?

— Невольник я теперь, али сам не видишь?

— А допрежь кем был?

— Какая разница?

— Отвечай, собака, когда тебя спрашивают! Не то опять получишь по ребрам! — закричал хозяин.

Не обращая внимания на слова хозяина, мужик пристально всматривался в меня, потом сказал с ухмылкой:

— А ведь я тебя знаю, боярин! Я всмотрелся в его лицо.

— Нет, не видел я тебя прежде.

— Зато я тебя запомнил. Ты у Опочки воевал?

— Было дело.

— Твой отряд с моим столкнулся — лоб в лоб, у леса. Не повезло мне тогда, в плен попал.

— Так ведь то еще о прошлом годе было, по осени.

— Вот с тех пор в плену и маюсь. Не выкупили меня, — горько усмехнулся он.

— Под меня пойдешь?

— А не боишься, что убегу?

— От себя не убежишь. Хозяин, сколько за него просишь?

— За два рубля отдам. Или сбежит, подлец, или от побоев сдохнет. Забирай!

— Развяжите его. Эй, Федор, забери еще одного! Я рассчитался с хозяином.

— Еще невольников привозить?

— Хватит пока, и так уже селить некуда.

— И на голой земле не сдохнут, — проворчал он. — Тащите трап! Отчаливаем.

Я сошел на берег, сел на коня. Вереница новых холопов уже тянулась к холму. Черт! И плотники не торопятся, еще ни одну избу не закончили. Взялись сразу за три, и все три готовы только наполовину.

Первым делом я к плотникам и направился.

— Вот что, мастера. Так не пойдет — закончите хоть одну избу. Мне надо, чтобы хотя бы одна изба под крышей стояла. Пусть даже пока без окон и дверей.

— Как скажешь, хозяин. Завтра к вечеру будет. Бревна на венцы готовы, сегодня сруб закончим, завтра крышу завершим.

— Вот и славно.

Пока Андрей ломал голову, куда поселить хотя бы на день-два холопов, я подозвал к себе строптивого невольника. Тот подошел, ухмыльнулся.

— Извиняй, боярин, шапку ломать не буду — нету шапки.

— Не выкобенивайся, у ляхов научился? Как звать?

— Макар.

— Боевой холоп?

— Бери выше! Из боярских детей я.

— Ага, стало быть — землю пахать не станешь?

— Не хочу. Ратник я. К седлу да сабле привык. Я задумался. А если рискнуть?

— У меня служить хочешь?

— Неужто саблю и коня доверить не побоишься?

— На первых порах саблю и в самом деле не дам — тут ты прав. Саблю и коня заслужить надо, делом.

— Кем взять хочешь? — заинтересовался Макар.

— Как и раньше — в боярские дети. Литве служил, теперь у меня можешь умения ратные применить.

Недолго подумав, Макар согласился.

— Семьи у меня нет, а коли боярин меня не выкупил, то и я ему ничего не должен. Согласен.

— Только вот что, Макар. Земля эта для меня новая, только обустраиваюсь. Для холопов первую избу к завтрему сделают. Вторая пока моим временным пристанищем будет, а уж третья — твоя. А пока приоденься — вот тебе деньги.

— А если с деньгами сбегу?

— Что ты все заладил — сбегу, сбегу… Ну и беги, черт с тобой! Только ведь все равно кому-нибудь попадешься. Жизнь-то не кончилась, ее налаживать надо.

— Спасибо за доверие, боярин.

— Да не боярин я — князь!

— О! Это честь для меня — князю служить. Мне бы только вот одежду сменить, чтобы поприличнее была, да где ж такую найти?

Я задумался. В деревне — не купишь, до Москвы далеко. Коломна! Вот туда ему надо.

— Федор! Иди сюда! Завтра оседлаешь коней и съездишь с Макаром в Коломну на торг, пусть одежу себе новую справит.

Федька покачал головой.

— Ой, княже, а стоит ли? Все одно — сбежит ведь!

— Он передумал, у меня послужит.

— Зарекалась собака кусаться! — тихо пробурчал Федька.

Он недоверчиво хмыкнул и отошел. Похоже — дружбы у них не будет. Или у десятника ревность взыграла? Он ведь часто мне помощником был, и не только в ратных делах. Вырос из холопов, возвысить его пора. На десяток его другого ратника поставить можно — того же Демьяна. Проявил себя парень хорошо, для него это — тоже повышение с соответствующим увеличением жалованья. Вернусь в Вологду — займусь этим.

Рано утром Федька с Макаром сели на коней и отправились на торг, в Коломну. Ожидая их возвращения, я пошел по деревне на участок, где завершали срубы под новые избы. Здесь уже вовсю кипела работа. Плотникам помогали новосельцы — бывшие невольники из Литвы.

Я остался доволен спорой работой плотников и, пожелав им «Бог в помощь», пошел дальше — к холму, на участок под барский дом и подворье.

Вид отсюда на приокские просторы открывался изумительный — просто дух захватывало. Лента реки на изгибе искрилась, отражая поднимавшееся над землею солнце. По Оке медленно шел караван ушкуйников, невидимые отсюда гребцы под мерную команду слаженно рассекали веслами наваливавшееся на суденышки встречное течение. Вскоре караван скрылся за поворотом реки, и только беспокойные чайки сновали над самой гладью реки, извлекая из воды лакомую добычу. Да, пройдет время, и тропинка, что сейчас тянется по косогору к воде, превратится в дорогу. И повезут тогда с будущего причала купцы свои товары в Охлопково и дальше, в мой удел. И обратно — с зерном, мукой, другими продуктами, как налажу производство их в деревнях, в Коломну, Рязань, Москву…

Что-то я размечтался. «А ведь первый же набег — кочевников или других лихих людей — и разграбят, пожгут мою усадьбу, коль не укреплю ее крепостью», — подумал я. Мне самому предстоит позаботиться о ее защите на случай приступа, из Коломны дружина наместника не сразу подойти сможет. Надо оградить будущий дом и подворье бревенчатым забором — «заплотом», как его называли на Руси. С крепкими, хорошо защищенными воротами и сторожевой башней. «Денег на это уйдет не менее, чем на сам дом», — вздохнул я. Но без укрепления усадьбы спокойно жить не дадут вороги да тати. Как показали дальнейшие события, чтобы убедиться в этом, ждать мне оставалось недолго…

Издалека, со стороны Коломны показался одинокий всадник. Он во весь опор гнал коня. Так это ж мой Федька! Но почему один? Меня охватила тревога.

Десятник, завидев меня, свернул с дороги, ведущей к деревенским избам, и направил коня прямо ко мне.

У меня похолодело в груди от недобрых предчувствий.

Федьку было не узнать.

— Беда! Не взыщи, князь, упустил я супостата! — выпалил он.

— Да скажи толком, что стряслось? Где Макар? От негодования у Федьки клокотало внутри.

— Приехали мы с негодником энтим на торг. Коней привязали и пошли по рядам. Долго эдак ходили — ну никак одежу выбрать он себе не может. Уж притомился я за ним таскаться, больно привередливым барчук оказался. Все ему не то да не так шито, вишь! Ну и предложил мне подождать его в трапезной, чтоб, значит, я не маялся зазря, пока он обрядится. Долго ждал, а как терпения не стало, искать пошел. Нету нигде! До коновязи дошел — а там один мой соколик стоит. Сбег значит, с конем чужим! — виновато возмущался Федька.

— Не взыщи, барин, — виноват я, не углядел! И коня он умыкнул, с… — снова зарядил Федька, повалившись на колени. — Ну, встретится он мне! — погрозил он кулаком. — Недобрый этот человек, княже, я же говорил, душой чувствовал — гнилой! И веры не нашей.

— Ладно Федор, успокойся. Чему быть — того кто минует? Авось еще образумится. На тебе вины большой не вижу. Иди, омойся с дороги, отдохни чуток да в дорогу собирайся. В Москву мне надо, к архитектору Пьетро.

Наутро мы с ним выехали в столицу. На Федьку было жалко смотреть. Всю дорогу десятник удрученно молчал.

И вот — Москва. В суете большого города Федька оживился. Его простая натура, отвергающая хитро-мудрые вольности надменного Макара, понемногу приходила в обычное состояние, снова распахнулась для таких же простых людей, коих вокруг было — не счесть. Вот за что я люблю Федьку — за его жизнерадостную, неунывающую душу. И верность. Такой не предаст. Он и сам ожидал от окружающих того же и доверял, но — до первого обмана.

Я быстро нашел итальянца в храме, окруженном лесами — на самом верху нового яруса. Скорость возведения Божьего дома меня поразила!

Встретил меня Пьетро приветливо, подвел к столу, расстелил бумагу.

— Смотри — дом в два этажа будет, со сводчатым потолком, в центре столп — опора своду, — показывал он карандашом детали на эскизе. — Перед парадными сенями — навес небольшой, поддерживаемый колоннами. Здесь — трапезная, гостиная, налево — кухня. Наверху — две спальни, комнаты для детей, гостевые. А вот здесь — повалуши — башни срубные, для защиты от неспокойных людей, крытые, в несколько этажей. Я покажу, где лучше ставить, а сладить твои плотники и сами смогут. Ну как, нравится?

— В общем да. Когда строить начнешь?

— Э-э-э… Я бы хотел получить аванс.

— Сколько?

— Думаю, ограничимся пока ста рублями серебром.

Я отсчитал деньги.

— С тобой поедет мой помощник, он на месте будет руководить строительством. Я же буду наезжать время от времени, контролировать работы. Антонио, подойди ко мне!

К нам подошел молодой мужчина, явно итальянец — бритое лицо, камзол и короткие штанишки.

— Антонио, поедешь с князем, как мы и уговаривались. Начинай!

Мы вышли из строящегося храма.

— Вот что, Федор. Антонио поедет на твоей лошади. Возьми деньги, купи на торгу себе лошадь и седло, вернешься в имение на ней.

— Я на своей привык.

— Я же не навсегда забираю, вернуться-то на чем-то ты должен.

Я отсчитал Федьке деньги.

Антонио взобрался в седло, вызвав улыбку Федьки, и мы выехали из Москвы.

Дорогу Антонио перенес тяжко. С трудом дошел до избы и рухнул на скамью, охая и потирая отбитые места.

А тут и Федька по-молодецки влетел в деревню — на новом жеребце, распугивая живность на улице. Вослед ему грозили кулаками почему-то улыбавшиеся при этом загорелые крестьянки.

По прибытию в Охлопково Антонио развил кипучую деятельность. Он долго ходил по участку — натягивал бечевку, вбивал колышки. Потом потребовал у меня землекопов — чем больше, тем лучше. А у меня и были-то только вновь приобретенные двадцать холопов. И не хватало лопат — пришлось срочно отряжать в Коломну Андрея.

А ближе к вечеру в деревню вернулся на лошади Макар. И сразу — ко мне. Федька, завидев беглеца, дернул было навстречу, но я удержал горячего десятника.

Я глянул на Макара и едва его узнал. Короткий шерстяной плащ прикрывал камзол, сшитый по европейской моде, бриджи ниже колен открывали черные гольфы. Туфли — на толстой подошве свиной кожи, на голове — берет. И главное — гладко выбритое лицо. Я-то в последний раз видел его с бородой, одетого в тряпье и синяками на лице. А сейчас передо мной предстал хоть и не боярин — из боярских детей, но выглядевший, как человек боярского звания.

Я ошеломленно разглядывал Макара.

— Я тебя еле узнал! Не иначе — богатым будешь! Где же ты одежду такую нашел? Сомневаюсь, что в Коломне.

— Вижу — серчаешь, князь. Каюсь, грешен, отстал от десятника твоего. Не было в Коломне одежды нужной. А он разве меня в столицу отпустил бы? Вот, в Москве я побывал — в Немецкой слободе, там и приоделся.

— А побрился зачем?

— Католик ведь я, по вере положено.

Хм, только католиков еще мне здесь не хватало!

— А я тебя уж в беглецах числить стал. Что удержало?

— Говорил уже — не выкупил меня боярин литовский. Чего уж верность ему хранить? У меня теперь новый господин — ты, князь!

— Похвально. Однако то, что в Москву сбежал без ведома моего, только напервой спускаю. Впредь предупреждай! Если новая вина за тобой будет — и эту припомню. Да, кстати, у меня здесь еще один католик появился — Антонио, помощник архитектора.

— Прекрасно, будет с кем вознести молитву святой Деве Марии да выпить винца.

— Винцом не увлекайся — не люблю.

Федька гневно вращал глазами. Он с трудом принимал мою снисходительность к своевольному Макару.

За неделю холопы вырыли траншею под фундамент дома. А потом пошли подводы с камнем. Прибыли и рабочие от Пьетро.

Холопы помогали месить раствор, носить глину да замачивать известь. А уж клали камень в фундамент сами рабочие.

Работами в Охлопково я доволен, вроде бы все идет как надо, однако — надо ехать в Вологду: у меня заканчивались взятые с собой деньги. Уезжал-то я просто поглядеть на земли, а застрял на полтора месяца.

Глава 2


Мы выехали втроем — я, Федор и Макар — на лошади, приобретенной Федькой в Москве. Андрея пришлось пока оставить в Охлопково, потому как кто-то из проверенных людей должен был управлять холопами и помогать в строительстве. Ели только утром и вечером на постоялых дворах. А днем — то рысь, то галоп.

Когда показалась Вологда, Макар сквозь зубы проговорил:

— До чего ж Русь велика — я себе уже всю задницу отбил.

Федька засмеялся:

— Привыкай, то ли еще будет! И дальше походы бывают.

Добрались до Вологды порядком измотанные. К дороге-то я уже был привычен, но только забот за прошедшее время было настолько много, что даже выспаться толком не удавалось.

Мы с аппетитом поели домашних харчей и — спать. Лена и Василий, видя мое состояние, не докучали мне, терпеливо ожидая, когда я буду готов рассказать новости. Они уже рады были и тому, что я цел. «Все дела — завтра», — решил я, даже и в баню не пошел. Сил ждать часа три, пока баня истопится, не было.

А утром уже — в баньку.

Мылись все трое. Федор и я соскучились по бане. Сколько в Москве были, не мылись — негде.

Позавтракали после баньки не спеша, а уж затем — что бывает редко — семейный совет в моем кабинете. Лена и Василий приготовились меня слушать.

Я вкратце рассказал, как обстоят дела на новых землях. Нам надо было решить — оставаться ли Елене с Васей здесь, пока не возведут барский дом, или переехать в бревенчатую избу в Охлопково. Или же Елене ехать со мной, а княжича оставить в Вологде? Нельзя ведь без присмотра вологодское поместье и дом оставлять.

Долго мы судили-рядили, прикидывали. Получалось, что лучше Елене и Василию в Вологде пока остаться. Я же в Подмосковье наездами буду. И полюбому выходило — надо искать на новые земли управляющего. Андрей — мужик толковый и опытный, но Смоляниново покидать надолго не хотел бы. Остро чувствовалась нехватка надежных и толковых людей. Просто надежные были — те же ратники мои. Идя с ними в бой, я знал, что за спиной надежная опора. Но! Все они были лишь исполнителями. Мне же был нужен человек, в первую очередь, — головастый, сообразительный, инициативный.

Увы! Пробыть в Вологде долго мне не удалось. Лето на исходе — надо успеть холопам избы поставить, и постройка собственного имения тоже требовала моего присутствия.

Взяв деньги, я выехал в обратный путь, сопровождаемый Федькой и Макаром.

А по приезду меня ждал неприятный сюрприз. Охлопково встретило тишиной и безлюдьем. В душу закралась тревога. Не случилось ли чего? Может — холопы разбежались?

С ходу мы подъехали к избе, где квартировал Андрей. Спрыгнув с коня, я вошел в избу. Завидев меня, Андрей попытался подняться в постели, но охнул и схватился за бок.

— Что случилось, Андрей? Ты заболел?

— Нет, побили!

— Кто? Холопы?

— Не знаю, кто они — пришлые. Холопов наших тоже побили — отлеживаются теперь по избам. Третьего дня явились молодчики — с десяток, а может и чуть поболее. Ни слова не говоря, они набросились на нас с палками да кулаками. Кое-кто убежать в лес успел, но немногие. — Андрей схватился за скулу и застонал. — Ты знаешь, князь, одно странно: такое впечатление, что нападение это готовилось. Они не просто подраться пришли, как в деревнях бывает.

— Почему?

— Они не ватагой единой заявились, а с разных сторон — вроде как окружили нас сначала.

Хм, а ведь и в самом деле. Деревенские себя так не ведут. Похоже на организованное кем-то избиение. Причем организатор этого безобразия, неизвестный мне пока человек — явно воин. По крайней мере, так выходит по действиям его ватажки. Моему возмущению не было предела. Строить надо, а люди избиты, работы стоят.

— А где Антонио?

— Слава богу, его при нападении не было. В Москву уехал. Обещал первые подводы с кирпичом пригнать да каменщиков привезти.

Это хорошо, что итальянца не было. Кабы его побили, мог бы больше и не приехать.

Я вышел из избы, пожелав Андрею скорейшего выздоровления.

Встревоженные Федор и Макар дожидались меня у избы. Мы отошли в сторонку, и я кратко пересказал им, что произошло.

— Надо найти подлых людишек и намять им бока, — вспылил Федька.

— И кто будет им бока мять? Ты, я да Макар? Андрей сказывал — их десяток был, а может и поболее. Мое упущение — охрану не организовал. Что думаете?

Ратники замолкли, переваривая услышанное. Первым голос подал Макар.

— Во-первых, слишком ладно у нападавших получилось — нападение явно готовили. Второе: люди, что напали — не голытьба пьяная, те гурьбой нападают, не заходят со всех сторон. Потому — вывод: опыт у них есть. Не иначе — боевой. И отсюда третий вывод: они не сами по себе, должен быть руководитель.

— Молодец, как мои мысли прочитал. Я также подумал. Потому действовать надо быстро. Думаю, повторят они набег, это — только предупреждение было. Хотели бы они всерьез действовать — могли поубивать, а избы пожечь. Вот что, Федор. Понимаю, что устал, — только с дороги, но придется тебе снова в Вологду ехать. Бери свой десяток, Василию передашь — я сказал. Держи деньги — в пути людей кормить.

— Прямо сейчас ехать?

— Сейчас.

— А вы как тут без меня? Вдруг опять эти заявятся?

— Ну, думаю — если и заявятся, то не так скоро. Прежде ты своих успеешь привезти. Счастливого пути и удачи!

Федор пожал плечами, вскочил на коня и скрылся на лесной дороге.

— Вот что, Макар. Думаю, несколько дней передышки у нас есть. Надо за это время найти тех, кто напал на деревню. Если это были ратники, то за ними должен стоять боярин. Кто-то же их послал — не сами по себе же они бузотерить стали. А потому вот что: ты обойди вон те избы, а я — эти. Поговори с людьми — холопами, крестьянами. Не торопись, прояви терпение. Может, кто-то видел, откуда они пришли. Вероятно, местные в лицо кого-то узнали. Ну, прощупай, высоси с них все, любую мелочь — мне все важно знать.

— Понял, князь, исполню все в точности. Макар направился к избам.

Я же присел на пенек и задумался. Кто бы это мог быть? Если у меня недруг и завелся — из завистников, то только в Москве. И где мои земли, государем дарованные, он знает. Но вот закавыка — высокий московский боярин или князь людей своих по мелочи посылать не будет. А избиение — не лучший метод воздействия для приближенных к престолу. У них и другие способы найдутся, посильнее да поизощреннее, чтобы перед государем опорочить, в опалу ввести. Тогда кто?

После некоторого размышления проявилась у меня мыслишка — соседей прощупать. Не их ли козни? Может вполне так статься, что на земли эти претендовал кто-то другой, а тут я объявился — здравствуйте, я новый хозяин! Или вздор? Надо все-таки отработать этот вариант — на мой взгляд, наиболее вероятный.

Я поднялся и пошел по избам. Холопы в большинстве своем ничего не видели, занимались обычной работой и почуяли неладное, только когда незнакомцы уже орудовать стали. А вот местные крестьяне — из тех, кто жили здесь и раньше, кое-что заприметили.

Хозяин одной избы рассказал, что людишки пришли все вместе и с одной стороны, уж потом только разделившись. Лиц знакомых он не увидел, но мелькнуло в разговоре, что по соседству, в десяти верстах отсюда, неспокойный боярин живет. К пьянству-де склонен да рукоприкладству. По слухам, побаиваются его соседи за буйный нрав.

— Как звать того боярина и где его деревня?

— Не деревня — село целое, дворов много. Сколько — не скажу, потому как счету не учен. А боярина того звать Никифоровым, и село — Никифоровка.

Я выспрашивал у людей все — в чем были одеты нападавшие, не видел ли кто у них коней. Вроде — всех расспросил. Вернулся к пеньку, а меня уже Макар ждет.

— Что узнать удалось? — спросил я у него по праву старшего.

— Людишки те с полночной стороны пришли — все вместе, одним конным отрядом. Их пастух видел. Полагаю, уже перед деревней разделились.

— Я и такого же мнения.

— Может — навестить село? Врага в лицо знать надо.

— Еще не факт, что боярин — враг, может — людишки те следы путали. И во-вторых — кто пойдет? Ты да я? Ратников-то пока нет у меня. Они прибудут, самое скорое — через десять дней. Думаю, надо нам с тобой объехать остальных соседей. Насколько я знаю, кроме надела Никифорова этого к моим землям наделы еще двух хозяев примыкают. Вот их и навестим — познакомимся, поговорим, новости местные узнаем. Но это уже завтра, сегодня — отдыхать.

Мы пошли к Андрею — в избу, построенную специально для управляющего. Там и расположились. Мебели — никакой, только перины на полу лежали.

Ну да — воину не привыкать, в походе хуже приходилось — на голой земле спали. А тут — крыша над головой, перины.

Утречком я умылся, позавтракал — правда, скудновато: хлеб да молоко.

И в дорогу сопровождал меня Макар. Он подходил для сопровождающего — одет был неплохо, и единственное, чего ему не хватало, — так это сабли на поясе. Нож в ножнах у него был уже — как без него, даже не покушать. Но сабля стоила недешево, да и давать ее ему я пока опасался. Присмотрюсь, тогда и решать можно, все-таки — бывший враг. А врагов с оружием я иметь за спиной не хотел.

Через час скачки по пыльной грунтовке мы добрались до Окунево. Крестьяне указали на солидный бревенчатый дом — там боярыня проживается.

На стук в ворота вышел слуга. Я попросил встречи с боярыней. Слуга убежал в дом и вскоре вернулся.

— Боярыня интересуется — кто ее спрашивает?

— Князь Михайлов, сосед. Слуга вновь исчез.

В доме засуетились, были слышны выкрики и топот слуг.

Минуты шли за минутами. Макару ждать явно надоело.

— У нас в Литве князь в любой двор въехать мог, а тебя ждать заставляют!

— Не торопись, негоже знакомство начинать со скандала. И еще учти — она женщина. Небось, прихорашивается да одежду покрасивее подбирает.

Наконец выбежал слуга и распахнул ворота.

— Извольте, милостивые судари!

Мы спрыгнули с коней, отдали слуге поводья лошадей, а сами медленно пошли к крыльцу.

Когда до него оставалось шагов десять, распахнулась дверь, выскочили две шустрые девки в сарафанах и разостлали перед нами дорожку. Это у боярыни заскок такой, или слуга ошибся — сказал ей, что сам государь приехал? Я-то и в самом деле был в красном княжеском плаще.

Но тут дверь открылась и выплыла — по-другому и не скажешь — боярыня — дородная, средних лет женщина, с пшеничными волосами под кокошником, в красном сарафане и таких же красных полусапожках. Она спустилась по ступеням и с поклоном поднесла мне корец сбитня.

Меня все время подмывало обернуться — кому такие почести? Не привык я еще, что мне бояре поклон отдают. Сам недавно еще боярином был, но и общался тогда с ровней, без глубоких поклонов. А тут женщина — и поклон мне в пояс.

С легким поклоном я принял корец, опрокинул его, крякнул и обтер усы:

— Хорош сбитень!

Боярыня сделала рукой знак, одна из девок подскочила с кувшином и наполнила корец вновь. Теперь уже его вручили Макару. То ли в Литве его такие же традиции, то ли он с меня пример взял — только Макар в точности повторил мои действия.

Дворовая девка забрала корец, а боярыня отступила в сторону и плавно повела рукой:

— Проходите в избу, гости дорогие.

Мы степенно поднялись по ступеням, скинули шапки и, повернувшись к образам, я перекрестился, краем глаза наблюдая за Макаром.

Он помедлил, но потом перекрестился тоже, правда — на свой манер.

Боярыня пригласила нас присесть. Мы уселись на лавку.

Первым начал я.

— Познакомиться я приехал, соседушка. Земли у нас краями сходятся. Боярин, князь Георгий Игнатьевич Михайлов, сейчас в Охлопкове нахожусь, недалеко от него имение начал ставить. А это — Макар, из боярских детей.

Боярыня склонилась слегка.

— Рада соседям добрым. Меня тятенька Василисой назвал, а фамилия моя — Куракина.

— И я рад такой соседке — доброй да красивой, — подольстил я ей.

Щеки Василисы слегка зарумянились.

— Не изволишь ли ты, князь, со спутником своим откушать у меня?

— Изволю.

Боярыня хлопнула в ладоши, и в горницу тут же примчалась служанка. Василиса отдала распоряжения, только почудилось мне, что это — напоказ, потому как вскоре уже нас пригласили в трапезную.

Не сказать, что стол был богат — так ведь и гостей не ждали. Тем не менее курица вареная с лапшой была, огурчики свежие, пряженцы с рыбой и луком, квас. Хозяйка, самолично выказывая нам честь, разлила по чаркам наливочку.

— Со знакомством! — предложила она тост. Все выпили и принялись за еду.

Мы с Макаром быстро оставили от курицы лишь косточки.

Боярыня налила еще наливочки. Теперь ответный тост был за мной.

— За славную соседку, с кем имел честь познакомиться, и надеюсь на продолжение общения и впредь. За боярыню Василису Куракину!

Боярыня прямо зарделась от удовольствия. Мы выпили, закусили.

— Давно ли надел получил, князь?

— Два месяца тому назад — государь дачей оделил. Да все руки не доходили за надел взяться. У меня еще поместье есть, но неблизко — в Вологде. А вот в Охлопково постройку усадьбы начал. Как закончу, прошу в гости — на новоселье. Заодно и с женой познакомлю.

— С удовольствием принимаю приглашение. А то живу, как в глухом углу. У нас с тобой, Георгий Игнатьевич, еще сосед общий есть, Никифоров. Нехорошо так говорить, но человек уж больно ледащий.

— Почему же так? — насторожился я.

— А ты еще с ним незнаком, князь?

— С тебя, Василиса, решил знакомство начать.

— А, тогда понятно. Зело он вино пьет, непотребные слова употребляет. Людей себе в дружину набрал — из тех, кого за грехи из войска выгнали, себе под стать. Все соседи от него стонут: кому хлеба конями потоптал, у кого девку скрал да снасильничал. А до Москвы далеко, к государю с челобитной не наездишься. О прошлом годе боярин Аксаков, сосед его с закатной стороны, челобитную писал. Да государь в это время с Литвою воевал, видно — некогда ему было. Так ничем все это и кончилось, а осенью у Аксакова сено в стогах сгорело.

Мы с Макаром переглянулись. Похоже, наш неизвестный злодей обретал черты.

Мы посидели еще немного, выпили по третьей чарке. Теперь тост говорил Макар. Я подивился его красноречию — не подозревал, что у него такие таланты. Видимо, научился у польской шляхты. Ну, поляки — те сроду славились как галантные кавалеры. Чванливы, горды чрезмерно, задиристы, но умению обольщать у них можно было поучиться.

Мы тепло распрощались с боярыней, прислуга подвела коней. Как князь, я мог выехать со двора верхом, но, отдавая дань вежливости гостеприимной хозяйке, сел верхом только за воротами усадьбы.

Мы отъехали немного, и Макар пристроился рядом, стремя в стремя.

— Князь, сдается мне, что от этой соседки — боярыни Куракиной — угрозы не исходит. Мягка, женственна. Надо прощупать боярина Никифорова.

— Тоже так мыслю. Но подожду, пока мои ратники подъедут. Лишь бы плотники не подвели, избы скорее поставили. Для холопов места не хватает, а еще ведь бойцы мои прибудут.

В раздумьях мы добрались до Охлопкова.

Пару дней прошли спокойно. Но мне нужно было жилье для людей, и потому, пока не прибыл обоз с итальянцем, я всех здоровых холопов, избежавших при недавнем избиении травм, бросил на помощь плотникам: бревна подтащить, ошкурить — да мало ли на стройке работ?

А на третий день холопы привели ко мне связанного и упиравшегося мужика.

— Вот, барин, в лесу захватили, за деревней нашей следил.

— Ты кто таков?

— А тебе не все ли равно?

— Эй, — вспылил Макар, — ты с князем говоришь, попридержи язык.

— Тоже мне — князь! Дружины нет, бояр приближенных — тоже что-то не вижу.

— Ты чего в лесу делал?

— По нужде зашел, — продолжал дерзить мужик.

— За дерзость твою плетей получишь!

— Эва! Не впервой! — огрызнулся мужик.

— Десять плетей ему, да в подвал. Пусть посидит, пока не поумнеет.

Мужика привязали к березе, один из холопов сбегал за плетью и отстегал его. Затем мужика поволокли в холодный подвал.

— Не нравится мне он, неспроста в лесу сидел. Явно за нами наблюдал. И ведет себя дерзко, видно — заступника за собой имеет, — хмурился Макар.

— Верно мыслишь. Пусть лазутчик в подвале покамест посидит, думаю — заступник завтра выручать явится.

Но назавтра заступник не явился, так как уже этой ночью мужик из подвала бесследно исчез. Охраны у подвала не было, и утром мы обнаружили открытую настежь дверь.

Я особо не переживал — преступлений за ним не было, а охранять его было просто некому — ратники еще не прибыли. А следующей ночью мы проснулись от криков.

Накинув на исподнее кафтан, я выскочил на улицу. Горела недостроенная изба. Тьфу ты! И тушить нечем — река далеко, а из колодца не начерпаешься.

Холопы присматривали, чтобы искры от пожара не залетели на соседние избы, держа наготове несколько ведер с водой. Обошлось. Но я увязал вчерашнее задержание мужика с поджогом. А в том, что это был поджог, я не сомневался. Изба недостроена, и печи в ней еще не было. С чего загореться? Не от окурка же — табак до Руси еще не дошел. Избиение холопов, поджог — это уже не случайность.

Тем не менее утром мы с Макаром выехали в Коломну — жизнь заставила. Надо оружие Макару приобрести да амбалов для охраны поместья на время нанять, пока Федор с ратниками из Вологды не вернутся.

Макару дорога была уже знакома — недавно они с Федькой-занозой на торг ездили, с которого строптивый боярский сын в Москву за обновами самовольно подался, заставив всех изрядно поволноваться. Надеюсь, то была последняя авантюра, больше он самоволку себе не позволит после моего строгого внушения.

Погода стояла отменная. Солнце уверенно взбиралось по небосводу, согревая остывшую за ночь землю. Широкая тропа шла по высокому берегу Оки. От реки, змеившейся внизу справа, тянуло прохладой. Со склона далеко просматривались окские просторы.

Тропа ушла влево, и мы скакали теперь по сосновому бору, потеряв из виду реку. Смолистый аромат наполнял грудь свежестью. Тишину прерывала дробь невидимого трудяги-дятла.

Вот лес начал редеть, и мы выехали на открытое пространство. Впереди на холме показались купола церквей, возвышавшихся за высоким деревянным частоколом, окружавшим крепости. Перед стеной пестрели многочисленные постройки посада. «Коломна! — крикнул Макар. — Нам налево», — показал он рукой в сторону небольшой реки.

«Да, удобное место для крепости», — отметил я. Здесь с Окой сливались Москва-река и Коломенка, а сама Ока «ломалась» — делала крутой поворот, неся дальше свои воды в сторону Рязани. С холма далеко просматривалось заречье. Естественная водная преграда с трех сторон надежно защищала крепость от нападения степных разбойников. Недаром Дмитрий Донской выбрал Коломну для сбора дружины накануне Куликовской битвы. Здесь войско Ивана III поджидало рать хана Ахмата. Через Коломну проходила и торговая дорога с берегов Оки на Волгу.

Миновав посад, мы проехали к реке Коломенке. Здесь на берегу все пространство было запружено подводами — шла бойкая торговля. Рядом лепились деревянные халупы и сараи с бараками. Это и был известный торг — «менок», как его называли местные. Отсюда, сказывают, и город Коломной назвали — «около мена» то есть.

Мы пошли с Макаром сразу в оружейный ряд, присматриваясь к товарам.

Я, пусть и нехотя, но все же купил Макару саблю и пистолет, а также нанял на торгу четырех амбалов — из тех, у кого вечно чесались кулаки. Пусть с неделю поохраняют деревню.

— Можете весь день спать, ковырять в носу, купаться в реке — все, что хотите, но ночью — не спать, сидите тихонечко у недостроенных изб. Появится кто чужой — бейте!

— А ежели убьем кого невзначай?

— Так случайно же! Подберите себе в лесу дубины — сподручнее будет.

Амбалы, в общем-то, и не удивились моему поручению. Наверное, им не впервой получать такую работу.

Эту ночь я провел спокойно, а следующей был разбужен криками и шумом драки. Мы оба — я и Макар — накинули кафтаны, натянули сапоги и, перепоясавшись поясами с оружием, выбежали на улицу.

У недостроенных изб шла драка. Слышались звуки ударов, крики, мат. Потом внезапно ударил выстрел.

Я выхватил пистолет и выстрелил на вспышку. Раздался вопль, затем звук падения тела и топот убегающих.

Мы подбежали ближе. В потемках различили — на земле, недалеко друг от друга, лежали два тела. Рядом понуро стояли трое нанятых мною амбала.

— Жалко, Семку убили.

— Что произошло?

— Мы около изб сидели, как ты и сказал. Слышим — разговор тихий, потом кремнем ударили, искры посыпались. Ну — ясно, снова поджигать явились. Мы на них — в кулаки. Их четверо всего-то и было. Мы бы их помяли, да кто знал, что у одного из них пистоль есть. Он и выстрелил. А потом, сразу почти — еще выстрел. Этот, из нападавших, тоже упал.

— Это я стрелял.

— А мы уж убегать думали. Когда ты нас нанимал, об оружии разговора ведь не было.

Мы с Макаром подошли к лежащим. Амбалу пуля попала прямо в сердце — на рубахе расплывалось темное пятно. В четырех шагах от него лежало тело второго убитого. Я подошел, наклонился. Надо же, стрелял в темноте, не целясь, а попал прямо в голову. Днем, по движущейся цели промахнуться мог, а ночью попал! Подспудно я ожидал увидеть мужика, сбежавшего из подвала, но лицо нападавшего было мне незнакомо.

Макар поднял пистолет убитого.

— Куда его?

— Пистолет оставь себе, заряди — пригодится еще.

— Мне тоже так кажется.

Утром амбалы попросили у меня подводу и увезли убитого в Коломну.

Ко мне, держась рукой за бок, подошел Андрей:

— А этого куда?

— Чего с татем и поджигателем церемониться? Он сторожа убил, избы поджечь хотел. Пусть холопы тело его в реку бросят.

— Нехорошо как-то, похоронить бы.

— А избы жечь и людей убивать — хорошо? Ты бы еще в могилку его, да чтобы священник отпел. Не хочешь в воду — брось в лесу, зверью на поживу.

Андрей ушел. А в полдень примчался незнакомый мужик.

— Где князя найти?

— Я князь и есть.

— Ездовой я. Обозом с Москвы едем, камень на стройку везем.

— Ну так везите, ждем.

— Так не дают привезть! Верстах в двух отсель на дороге люди стоят, нас не пускают. Говорят — возвертайтесь. Меня Антонио послал — беги ко князю, пусть выручает.

Час от часу не легче! Мы с Макаром проверили пистолеты и вскочили на коней.

Через пятнадцать минут увидели обоз на дороге, а перед ним — с десяток дюжих молодцев недоброго вида. Разговор шел уже на повышенных тонах, молодцы готовы были драться, хватали ездовых за грудки. Итальянец благоразумно держался поодаль.

Мы подскакали.

— Эй, вы кто такие, по какому праву препятствие обозу чините?

— Сам-то кто? — сквозь зубы процедил рыжий детина.

— Князь я, из Охлопкова. Шапку долой, когда с князем говоришь!

Рыжий медлил. Макар вытащил пистолет и взвел курок. Рыжий нехотя стянул шапку.

— Повторяю — чьи людишки, почему бесчинствуете?

— Боярина Никифорова, боевые холопы. А обоз не пускаем по его распоряжению — посевы нам потоптали.

— Осень на носу — какие посевы? Где они, покажи!?

Глаза рыжего воровато забегали.

— Пропускай обоз, не то силу применю!

— Не стращай, у нас сил поболе твоего будет! — фыркнул рыжий. Судя по его независимому поведению, он у них за десятника или за старшего.

Я подъехал к рыжему вплотную и хлестнул его плетью по лицу — сильно, с оттяжкой. Где это видано, чтобы холоп, пусть и боевой, столь дерзко с князем смел разговаривать? В Москве за такое можно и на дыбу угодить.

Рыжий вскрикнул и схватился за лицо. Из-под пальцев потекла кровь. Его молодцы уже готовы были кинуться на меня, но Макар сбоку красноречиво водил стволом пистолета.

— Кто еще плети отведать хочет? Молодцы нехотя расступились.

Вдали послышался топот копыт, показались всадники. Лица всех обернулись в сторону приближающихся. Ха! Да это мой Федор со своим десятком. Я обрадовался — быстро десятник обернулся, раньше завтрашнего дня его и не ждал.

Ратники подъехали — потные, грязные, на взмыленных лошадях.

Федор, весь седой от пыли, соскочил с утомленного коня, снял шапку и поклонился мне в пояс.

— Здоровья тебе, князь! Прибыли мы, как ты и наказывал.

Федька окинул собравшихся и мгновенно понял, что назревает конфликт.

— Этих рубить?! — показал он на молодцов. Лица налетчиков сразу приобрели бледный вид — были-то они без оружия. Одно дело — обозников идти бить, другое — противостоять вооруженным конникам. Удальцы разудалые стушевались, бочком-бочком — да с обочины в поле, от обоза подальше.

— Обошлось, Федор. Наконец-то вы прибыли. Сопровождай обоз до деревни. Коли препятствовать кто будет — руби.

— Все исполню, князь!

Федор распределил ратников вдоль довольно длинного обоза, и он продолжил свой путь. Мы же с Макаром поскакали в деревню — торопили дела.

По прибытию обоза работа нашлась всем — холопы разгружали кирпич и пиленый камень, ратники чистили и поили коней.

— Федор, занимай с дружинниками вот эту избу. Стены есть, крыша есть. Пока нет окон и двери, но это временно.

— То не страшно, в походах хуже бывало. Лишь бы дождь не мочил.

Пришлось мне идти к итальянцу с просьбой.

— Антонио, у меня избы некоторые уже готовы, да вот печей в них нет. Не одолжишь каменщиков?

— Я не против, пока у меня каменные работы подождут. Дам одного мастера, он все умеет класть — печи, камины. Но с оплатой ты с ним сам договаривайся, в цену дома это не входит.

Антонио подозвал каменщика.

— Вот, князь печи в избах сделать хочет, помоги. И только каменщик рот открыл, как Антонио добавил:

— За отдельную плату.

— Веди, князь, показывай.

— Чего показывать — вон избы новые стоят. Во всех печи делать и надо.

— Какие?

— А какие бывают?

— Голландские, русские.

— Чтобы готовить и греться.

— Тогда русские. Рубль за две печи.

— Договорились. Когда сделаешь все, позовешь. Фу, хоть одна забота отпала.

Я нашел Федьку.

— Федор, на ночь выставляй караул. Тут у нас давеча одну избу сожгли, другие пытались запалить. Хоть поджигателя я и убил, бди!

— Ничего себе тут события!

— Потому накажи всем — в карауле не спать! И еще — с кормежкой пока туго. В Коломну за провизией каждый день не наездишься. Завтра я Андрея в город отправлю — круп, муки да масла купить. А ты выдели охотников — Демьяна да еще кого-нибудь, пусть в лесах поохотятся — ратников да холопов, а теперь вот и мастеровых людей мясом надо кормить, чтобы сила была.

— Все исполню, княже!

Федор ушел к своему десятку. Я же отыскал Андрея.

— Ну, как здоровье? Оклемался?

— Отошел. Побаливают еще бока, но ходить уже могу.

— Бери завтра подводу и ездового покрепче. Купи муки мешка три, крупы — гречки, пшенки, масла льняного. Людей прибавилось, кормить чем-то надо. Мясо ратники в лесах добудут — чего-нибудь да подстрелят, кабанчика или косулю.

Андрей кивнул.

— Князь, у меня вопрос.

— Давай.

— Когда мне домой? Засиделся я здесь что-то. Уговора навсегда меж нами не было.

— Да я бы и не против, только кого на хозяйство оставить? Ты же видишь — у меня забот со стройкой полно. Может — у тебя есть кто на примете? Или еще лучше — забирай всю семью и перебирайся сюда. На вологодскую вотчину можно сына твоего Павла поставить, неплохо себя парень проявил, опыта уже набрался.

— Не думал я еще об этом, князь.

— Тут вскоре интересно будет — имение вырастет, людей наберем, Москва опять же рядом.

— А на кой мне Москва? Сроду в ней не был и без нужды не собираюсь. Тоже мне — пуп земли. Мне Великий Новгород куда как ближе и приятней.

— Жалованье вдвое дам от прежнего.

— Не торопи, княже. Вот домой съезжу, с женой поговорю — дело-то непростое.

— Не отказывайся впопыхах, подумай. Просто мы с тобой сработались как-то. Ты мужик серьезный, рассудительный, хваткий. Часто видишь выгоду там, где я бы мимо прошел.

Мы решили отложить пока вопрос до возвращения Андрея из Вологодчины.

Ночью я лежал и все раздумывал — боярин соседский, Никифоров, мне козни строит, и главное — без видимых причин. Я его в лицо не видел никогда, распрей меж нами не было. Тогда почему он зло мне чинит? Холопов моих избил, избу сжег и злоумышлял другие спалить, обоз пытался обратно завернуть. Может — прекратить занимать оборонительную позицию? Самому ударить? Боярин, князь, чиновник служивый — чем они сильны? Властью, деньгами, людьми. Выбей из-под Никифорова одну, а лучше — две опоры, и пошатнется его власть, не до козней соседям станет — самому бы уцелеть. Только нельзя кидаться очертя голову, разведка требуется.

Кого-либо из своих людей — из тех же ратников — послать за деревушкой его присмотреть — нельзя, скорее всего провалится, потому как незнакомые лица сразу вызовут подозрения. Самому обстановку разузнать? А что — наведаюсь-ка я завтра, зачем откладывать? Порошок чудесный есть, обращусь в невидимку да и осмотрю логово врага. Именно врага — друг так не поступает. С тем я и уснул.

Утром, после завтрака, я сообщил Макару, что меня некоторое время не будет и наказал ему оставаться за старшего.

— Князь, ты куда один собрался? Возьми хоть кого из ратников, коли меня брать с собой не хочешь — опасно ведь.

— Дело деликатное, мне самому надо. Макар хитро улыбнулся.

— Понимаю, боярыня Куракина понравилась.

— Изыди, я по делу.

Я проверил мешочек с порошком, кремень и кресало. Саблю и пистолет брать не стал — шум лишний мне ни к чему, ножа на поясе достаточно. Попрыгал на месте — не стучит ли чего, не звякает? Снял кошель с деньгами. Вот теперь я готов.

Вышел из избы и — сразу в лес.

Я шел по опушке; пройдя версту, пошел уже между деревьев.

Никифоровка открылась неожиданно, я чуть не вышел на открытое место. Меня выручили куры, которые бродили стайками за околицей села.

Так, посмотрим, что это за Никифоровка.

Посреди села виден купол церквушки. Ага, рядом дом двухэтажный, не иначе — самого боярина. Да и где ему еще стоять, как не в центре. Вот туда-то мне и надо. Но сначала я должен стать невидимым. Для этого не обойтись без пламени — оно поглотит чудодейственный порошок.

Я огляделся. На лесной поляне, под ногами, достаточно всего, чтобы костерок разжечь.

Собрав веточек и кусочки мха, я высек кремнем искру и запалил маленький костерок. Из кожаного мешочка набрал щепотку порошка, сыпанул в огонь — не как обычно — несколько крупинок, а поболее, чтобы получить продолжительный эффект.

Глянул в полированную поверхность ножа — мое отражение на глазах таяло. Выждав для верности еще несколько минут, я вышел из леса и направился к селу.

Странное состояние, однако! — идешь по улице, вокруг люди снуют, здороваются друг с другом, а тебя никто не замечает. Пару раз даже пришлось уворачиваться от встречных.

Вот и боярский дом. Используя свои необычные способности, я прошел сквозь бревенчатый забор. Цепной пес насторожился, почувствовав чужой запах, гавкнул пару раз и замолчал, озадаченно оглядывая двор.

Ну, во дворе мне делать нечего, тут лишь прислуга снует.

Поднявшись по ступенькам крыльца, я прошел сквозь дверь. Встал в сенях, прислушался. Справа, из-за закрытой двери, доносились голоса.

Пройдя сквозь стену, я оказался в комнате.

За столом сидел мужик с окладистой бородой в два ручья и красной рожей, на лавке сбоку — рыжий холоп. О! Старый знакомый — я сразу узнал в нем того наглеца, что пытался повернуть обоз Антонио. Вид у него был — не позавидуешь: лицо рассекал багровый рубец — след от моей плети.

— …груз тяжелый, аж телеги просели! Хлопцы окружили, да один ихний вырвался, ускакал, — оправдывался рыжий.

«Ага, про моих говорят! — догадался я. — Жаль припоздал — начало разговора не застал».

— Да-а, Зосима, оплошал ты с обозом-то! — гневился боярин.

— Дык, князь охлопковский появился, а потом ратники его оружны да конны. Куды нам против их силы. А оружие брать ты сам не велел.

— И правильно сделал! Ты бы сдуру за саблю схватился — а это покушение на князя. Вас бы, дурней, порубили бы, а меня — в подвал к кату. Почему-де людишки твои оружны да на князя напали? А? Зло умышляешь? Хорошо, если только руки вывернут да имение отберут.

— А может — ну его к лешему, этого князя? Он дружину малую привел да с пищалями все, и сторожей вот нанял после поджога. К деревне ныне ни днем, ни ночью не подойдешь.

— Не твоего ума дело, Зосима! Я здесь хозяин, мне и решать.

— Так-то оно так, боярин, только чует мое сердце — не оберемся неприятностей с князем этим. Видел я ратников его, похоже — не для красоты таких держит. У меня глаз набит, повидал опытных воинов. Только прикажи таким князь — вмиг бы юшку нашим пустили, и рука бы у них не дрогнула.

— Ты еще поговори, Зосима!

— Так ведь одного холопа уже в ночной стычке потеряли!

— Тьфу на него, никудышный был человечишка, оттого и сгинул.

— Другие вот теперь тоже боятся.

— Бунт? — взревел вдруг боярин. — Всех засеку!

— Что ты, боярин? Какой бунт? Боятся просто.

— Ты вот что, Зосима, — начал успокаиваться боярин. — Возьми ночью пару людишек, но в Охлопково не ходи покуда. А вот сено в копнах на полях стоит, так ты его пожги. Скотину-то кормить им нечем будет.

— За что же ты зуб на соседа имеешь, боярин? Ты же его в глаза не видел.

— Молчи, смерд! Не твоего ума дело это. На земли эти я виды имел! Без малого в первопрестольной решить не успел. Приезжаю, а мне и говорят — государь землицу ту какому-то вологодскому выскочке отписал. Нет, ну ты скажи — это справедливо? — снова начал распаляться боярин.

Я старался не выдать своего присутствия — едва дышал, но, то ли шевельнулся неосторожно, то ли еще что, только рыжий повернул в мою сторону голову. И тут от него так пахнуло чесноком и еще чем-то резким, что я с трудом сдержался, чтобы не чихнуть. Надо уходить — спалюсь. А допрежь по дому его пройдусь.

Я вышел из комнаты так же, как и зашел — легко, прошел по первому этажу. Пока ничего интересного — трапезная, людская, кухня. Слуги занимались своими обычными делами, не подозревая о моем присутствии. Только жирный кот, крутившийся на кухне под ногами кухарки, почувствовал мое вторжение на его территорию, сузил зрачки, распушил хвост и зашипел, но я благоразумно ретировался.

Поднялся на второй этаж. Спальня, детская, еще спальня, светлица. О! Похоже — нечто вроде кабинета. Стол, стул, шкаф, окованный сундук в углу. Поглядим-ка, что в сундуке.

Я отжал ножом крышку сундука, щелкнул запор. Откинув крышку, увидел свернутые в трубочку документы. Так, посмотрим. Указ государев о даровании земли. Сунул себе за отворот кафтана. А здесь что? Расписки — одна, вторая — должники написали. Сунул их к дарственной. Дома разберусь. Рядом с документами — мешочек кожаный. На ощупь — монеты. Отправил и его за пазуху. Сила боярина — и в деньгах тоже. Вот и лишу его толики денег, тем более что он мне немалый ущерб нанес. Мне нисколько не было неудобно, стыдно или неловко. Не зная меня, не имея от меня обид, он чинил мне одни неприятности. Ну — так теперь получи их в умноженном количестве!

Я прикрыл крышку сундука. Пора уходить, не приведи Господь — действие порошка закончится, а я еще здесь, в самом логове неприятеля!

Спустившись вниз, я беспрепятственно вышел во двор, а затем прошел сквозь бревенчатый забор и оказался на улице. Фу! Обошлось. Не зря сходил, узнал ближайшие планы боярина и хотя бы частично возместил ущерб.

Дошел до леса и направился в Охлопково. И подходил уже, как вдруг остановился. Меня охватило сомнение: я сейчас видим или нет? Вот будет неприятность, когда в деревню к себе заявлюсь да распоряжения отдавать стану: меня не видно, а голос есть. Дияволом сочтут, паника в деревне начнется.

Я нашел ручеек, наклонился. Отражение есть, только блеклое какое-то. Придется немного подождать.

Я улегся в траву и начал читать расписки. Интересно! Купец Шмаков дает боярину Никифорову в долг на один год сто рублей серебром. Надо сохранить. Боярына Куракина взяла в долг у боярина Никифорова двадцать рублей серебром. Тоже сохраню. Как знать, может — пригодятся.

Я чуть не уснул, даже придремывать стал, когда рядом послышались голоса. Я поднял голову — мимо шли с покоса мои крестьяне с косами и вилами на плечах. Видимо, меня заметили: холопы остановились, опустили инструменты на землю и, стянув шапки, поклонились мне в пояс.

— Здравствуй, князь!

— И вам доброго дня. Откуда идете?

— На семеновом поле были, рожь жали, снопы ставили.

— Молодцы, идите себе.

Холопы пошли дальше, однако пару раз все-таки обернулись. Конечно, непонятно им — чего князь разлегся на траве да один? Стало быть — меня уже видно, и можно смело возвращаться в деревню.

В избе своей я оставил бумаги и мешочек с монетами, позвал Федьку.

— Вот что, Федор. На каждое поле, где покошено, по два-три человека с пищалями отправь. Пусть сидят скрытно, не разговаривают. Люди Никифоровы стога ночью пожечь хотят.

— Ты гляди, что замышляют!

— Как услышат посторонних — пусть стреляют. А уж утром разберемся. Крестьяне ночью спят, по полям бродить не будут. Только ратников предупреди, чтобы не ходили, где не надо, а то еще свои же и подстрелят.

— А как же избы? На все у меня людей не хватит.

— Сегодня в деревне не оставляй никого, весь десяток — на полях должен быть. И зови Макара!

— Как скажешь, князь! — подивился Федька, однако спорить не стал и пошел за Макаром.

Подошедшему Макару я дал распоряжение сегодня не спать, охранять избы — на всякий случай. Настала очередь Макара удивляться:

— Так ратники же теперь здесь есть?

— У них сегодня ночью другое дело будет.

Макар пожал плечами, однако перечить не стал.

Сам я улегся спать на перину в одежде, только сапоги снял да пояс с оружием. И уже проваливался в сон, когда в ночной тишине отдаленно громыхнули Два выстрела, потом еще.

Вот черт, выспаться не дадут!

Я обулся, опоясался ремнем с саблей, заткнул за пояс пистолет. Вышел на улицу. Тихо в деревне, только псы заходятся в остервенелом лае. Издалека топот копыт — ближе, ближе. Вот и сами всадники.

Первым с коня соскочил Федор.

— Княже, злодеи сено пожечь хотели, да мы помешали. Эй, кто там? Захваченных — ко князю.

Ратники, что стояли за Федором, стянули с коней холопов. Ого! Трое!

Федор, видя мое удивление, добавил:

— Это еще не все. Смердов привезли, а убитых — чуть позже, их на лошадей грузят.

— Дайте огня!

Мне принесли факел. Я поднес его поближе к лицам пленных. Рыжий!

— Похоже — старый знакомый!

И еще один — тот, что из подвала у нас сбежал. Третьего я не знал.

Лица холопов были в синяках, губы разбиты — хлопцы мои руку приложили.

— Никифоровские? Холопы опустили головы.

— Так это он вас послал сено жечь? В ответ — молчание.

— Федор, руки не развязывать — всех в подвал! Да охрану приставить, а то вот этот, — я показал пальцем на одного из пленных, — сидел в подвале нашем, да сбежать ухитрился.

— У нас не убежит!

Ратники потащили смердов в подвал. А через несколько минут подъехали еще всадники. Они молча сбросили на землю три тела.

— Вот, князь, сено поджечь пытались. Ну, мы, как ты и сказал, стрельнули.

— Молодцы! За усердие хвалю. Оттащите их пока подальше — вон к тому дереву.

Подошел Федор.

— Что еще прикажешь, княже?

— Охрану у подвала поставил?

— А то как же!

— Теперь вот что. Люди твои все здесь?

— Двое еще на полях остались. Вроде — тихо у них.

— Утром соберешь всех, кроме караульных у подвала. Поедешь в Никифоровку к боярину. Ехать велю во всеоружии, пищали взять. Боярина вязать — и ко мне. Коли сопротивляться будет — можно и побить его. Но убивать нельзя.

Федор улыбнулся — давно бы так!

Я улегся спать. Надо отдохнуть, день завтра обещал быть нелегким.

Утром проснулся от топота копыт. Федор со своим десятком ускакал в Никифоровку.

Ко мне подошел Макар.

— Дозволь, княже, слово молвить.

— Говори!

— Ты, князь, сено уберечь сумел, скотине пропасть от бескормицы зимой не позволил. Как с холопами лихими, которые задумали вред тебе учинить, поступить хочешь?

— Допросить их поперва, глядишь — мои дружинники и боярина к тому времени привезут, тоже побеседовать хочу. А там видно будет.

— Тогда я все приготовлю.

— Чего готовить-то?

— Да хотя бы тот же стул — за неимением кресла. Ты ведь князь!

А ведь Макар прав, как-то я об этом и не подумал.

— Делай как знаешь, по своему разумению.

Пока я умывался да перекусывал, Макар уже нашел где-то стул — именно стул, а не табуретку. Интересно, где он его раздобыл? Что-то я нигде в избах их не видел.

Макар поставил стул в центре двора:

— Вот, княже, готово!

Я накинул на себя красный княжеский плащ и сел на стул.

— Выводи холопов! — распорядился я охране. Макар встал за моей спиной и картинно положил руку на эфес сабли.

Ратники вывели смердов и поставили передо мной.

— Ну так что, голуби сизокрылые, надумали чего в подвале?

Холопы молчали.

— Ты! — я указал на рыжего. — Как звать тебя?

— Зосимой тятя назвал.

— Говори, Зосима, твоих рук поджог? Холоп молчал.

— Кто тебе приказал? Вроде как с глухим говорю.

— Вот что! Тебя поймали на месте злодеяния, и по «Правде» я могу тебя казнить — как татя. Будешь молчать — вздерну при всех и немедля!

Холопы угрюмо сопели. Рыжий изредка бросал тоскливый взгляд вдаль, в сторону Никифоровки.

— Вот сейчас боярина вашего привезут, так что не надейтесь, что он вас выручит. Ему бы самому от вас откреститься, чтобы на дыбу не попасть. Неуж надеетесь, что он вас выгораживать станет?

Холопы переглянулись — видимо, решили, что лучше уж боярина подождать.

— Ну-ну, подождать хотите! Ждите! Но — в подвале!

Ну что ж, пусть ждут своего боярина, а мне есть чем заняться, дел — по горло!

Полчаса спустя показался Федор с ратниками.

Я снова занял место на стуле и велел вывести холопов. Стуча зубами от холода, они стояли передо мной, ожидая продолжения суда. Да только что-то ратники едут медленно.

Когда отряд подъехал, я понял причину.

К седлу коня Федора была привязана веревка — он тянул за собой связанного по рукам боярина. Тот торопился перебирать ногами, чтобы успеть за конем и не упасть.

Федька лихо спрыгнул с коня.

— Вот, князь, исполнил твое повеление, доставил боярина. Как завидел нас — заперся в усадьбе. Мы хитрость применили — опосля расскажу тебе, княже, как в дом попали.

— Сопротивление оказал?

— А то как же! Даже драться полез — вон Егору фингал под глаз поставил. За оружие, правда, схватиться не успел, повязали мы его.

Боярин огляделся, увидел своих холопов.

— По какому праву, князь, честного боярина повязал?! Вот я ко государю с жалобой поеду!

— Не поедешь, я тебя сам отвезу в Разбойный приказ — как татя!

— Нешто я разбойник какой?

— Люди твои?

— Мои!

— Сено на полях да хлеб в снопах пожечь пытались холопы твои. Вот и стоят повязаны, моими людьми схвачены. Потому и ты здесь!

— Навет! Лжа! Я не виновен.

— А вот мы сейчас и узнаем. Вот этого ко мне подведите поближе, — я показал пальцем на крайнего холопа.

Мужика подвели ко мне.

— Ну, рассказывай.

— Чего говорить? — холоп обернулся на своего хозяина.

— Что ты делал ночью на моем хлебном поле?

— Я случайно забрел туда.

— Случайно ты в носу поковыряться можешь, а от Никифоровки до моих земель не одна верста.

— Заблудился я.

— С факелом заблудился? Кто тебя заставил жечь хлеб моих крестьян?

Холоп молчал, только глаза бегали.

— Или ты сам все расскажешь, или я вздерну тебя на суку, прямо сейчас. Федор! Приготовь веревку.

— Это мы мигом.

Федор отдал указание ратнику. Тот размахнулся, перебросил веревку через толстую ветку березы и сделал петлю. Второй ее конец он привязал к луке седла.

— Готово!

— Так я тебя слушаю, шпынь!

Мужик отвернулся, решив продолжить молчанку.

— Вздернуть пса!

Ратники подтащили упиравшегося холопа к березе и накинули петлю ему на шею. В последний миг он прокричал:

— Ну, скажи ему, барин!

Боярин Никифоров отвернулся и сплюнул.

Ратник тронул коня, холоп взлетел вверх и задергал ногами. Остальные мужики с ужасом глядели на качающееся тело. Видимо, до последнего момента они ждали защиты со стороны своего боярина, а может, думали — я остановлю повешение, хочу просто попугать. Теперь их настроение резко изменилось.

— Ты! — я указал на рыжего.

— А что я?

— Говори, сказывай все как есть, иначе ты будешь следующим и прямо сейчас.

— Ладно, твоя взяла, князь! Все скажу, жизнь дороже. Это барин нам приказал избы поджечь, а надысь — сено на полях, да снопы.

— И почему ко мне такая немилость?

— У него спроси. Я холоп, мое дело маленькое: мне приказали, я исполнил.

— Не сомневайся — спрошу. Боярин, твоя очередь говорить!

— А вот не скажу я тебе ничего, — брызнул слюной боярин.

— Да и не говори, люди твои уже все сказали.

— Оговор! Ненавидят они меня, вот спьяну и оговорили. А казнить ты меня не можешь, хоть и князь!

— Да и не собираюсь! Охота руки об тебя марать. Тебя вместе с людьми твоими в Москву отвезу, там заговоришь.

Боярин стал ругаться, но я приказал холопам сунуть ему кляп в рот.

— Грузите боярина и холопов его на подводы. Обоз все равно снова в Москву пойдет — за камнем. Федор, бери половину своих людей, будешь этих в дороге стеречь. Остальные ратники здесь останутся, вдруг еще кто из соседей пошалить вздумает. Я вас у Москвы догоню.

— Будет исполнено, князь!

Пленных и боярина потащили к строящемуся дому, где стояли подводы. Вскоре удаляющийся перестук колес да топот копыт известили об уходе обоза.

— Вот что, Макар! Я еду в Москву. Ты остаешься за старшего, пяток ратников оставляю за тобой. На ночь караулы выставляй — не ровен час. Думаю, дня через три-четыре вернусь.

— Как скажешь, князь.

Я сел в седло — коня заранее подвели мои ратники, и выехал из деревни.

Довольно скоро обогнал своих. Ратники приветствовали меня криками. Я решил, пока обоз тянется в Москву, посетить Кучецкого и рассказать ему о злокозненном боярине да происках его.

К вечеру я уже въезжал в город и прямиком — на постоялый двор.

Утром — сразу к стряпчему. Слава богу, застал его на месте. Обнялись крепко.

— Садись, князь, рассказывай.

Я коротко пересказал о строительстве имения, о кознях со стороны боярина Никифорова и о том, что его самого и людей его, взятых на месте злодеяния, в Москву везут по моему приказанию.

— Как, ты говоришь, его фамилия?

— Никифоров.

— Ага, слышал про такого. У него свояк в Разрядном приказе служит, вот он и решил, что бога за бороду держит. Пиши прямо сейчас жалобу на имя государя, все вины его опиши да испроси, чтобы государь возмещение ущерба на него наложил в твою пользу. Что уж он с ним решит — на то его государева воля.

Кучецкой показал мне на стол, где лежала пачка бумаги и письменные принадлежности.

Я присел и написал обо всем, слегка сгустив краски. Прочитав, Кучецкой крякнул с досады.

— Все ли верно писано?

— Холопы мои ратные подтвердить могут, да боярина Никифорова людишки, коих в Москву везут.

— Это хорошо, поскольку боярин будет ужом извиваться да отрицать все. Жалобу твою постараюсь государю на днях отдать в руки, не то попадет в долгий ящик. А холопов боярина того вези в Разбойный приказ, там их место. Бумагу для дьяка я тебе сейчас отпишу.

Кучецкой написал несколько строк, присыпал написанное мелким песочком, сдул и протянул мне.

Я прочел: «Задержаны тати по государеву делу. Держать в подвале». И подпись.

— Спасибо, Федор. Ты знаешь — и ущерб не так велик, да измотали, так и живешь в ожидании какой-либо пакости.

— Впредь осторожней будь, опять один в первопрестольную примчался, а ведь ты князь. Ратников всегда близ себя иметь надобно.

Я сунул его бумагу за отворот кафтана, распрощался с Федором и выехал из Москвы — встретить обоз.

Своих поджидал обоз у дороги. Долго не было обоза, далеко за полдень показался.

Держась впереди обоза, я довел его до Разбойного приказа, что располагался рядом с кремлем и Ивановской площадью, названной потом Красной. Предъявив бумагу, сдал боярина с холопами охране. Правда, получилось это не быстро. Десятник долго читал бумагу, шевеля губами, затем ушел и продолжительное время отсутствовал — видимо, показывал бумагу дьяку. Но, в конце концов, всех приняли посчетно. На прощание Никифоров крикнул злобно:

— Еще встретимся, князь! Я хохотнул:

— Жду с нетерпением!

Сдав зловредного боярина и его холопов, я вздохнул с облегчением и со своими ратниками вернулся в свое имение.

Глава 3


Прошел месяц. За это время стараниями каменщиков стены моего дома поднялись на половину этажа. Но уже сейчас было видно великолепное качество кирпича, пиленого камня и самой кладки. Добротно делали кладку — на извести, на века. Интересно — сколько простоит дом, доживет ли он до моего времени, или предстоящие катаклизмы в виде войн и революций разрушат здание? Такие стены — в метр толщиной — развалить непросто.

А вскоре нашел меня гонец от Федора Кучецкого с просьбой — явиться в первопрестольную.

Я выехал немедля в сопровождении ратников.

После приветствия Федор сказал с укоризной:

— Что же ты, князь, носа в Москву не кажешь? Боярина с людишками его в Разбойный приказ сдал и больше не интересуешься следствием? Суд княжеский послезавтра будет. Ты ведь княжеского звания, потому и суд будет из князей. Трое достойных людей будут судить боярина, обидчика твоего. А ты — обвинитель, и ты же — пострадавшая сторона, значит, присутствовать должен.

Я улыбнулся:

— Ну, не больно-то я и пострадал, хотя убыток, конечно, понес. Знаешь, Никифоров для меня — как комар: сильно не навредит, но и спать спокойно не даст.

— Ты бы и без суда иногда ко мне заезжал, все-таки недалеко от Москвы живешь, не в Вологде, чай.

— Прости, Федор, дел много, закрутился совсем.

— О! Еще один твой промах.

— Какой же?

— Ты — князь, ты во главе удела стоять должен, осуществлять планирование, так сказать — общее руководство. А конкретные дела подручные, свита твоя, исполнять должны — под твоим неусыпным надзором. Если закрутился, значит — толковых помощников мало, или совсем их нет. Твоя недоработка! Исправляй!

— Помилуй бог, Федор! Где же их, надежных, взять-то?

— Приглядываться, присматриваться к людям надо. Они сами по себе не появятся. Ты думаешь, мои помощники сами меня находят? Не тут-то было! Вот вспомни, как мы в Вологде с тобой познакомились?

— Это когда я убийство расследовал?

— Именно. Поглядел я на тебя — проворен, умен, сообразителен. Чем не опора? Помог, конечно, слегка-у государя слово замолвил, среди бояр да князей да высокого служивого люда разговоры о тебе пустил — де, умен и достоин. Думаешь, ты только заслугами своими звание княжеское да земли получил? Нет, конечно, заслуг твоих я никоим образом не умаляю, они есть. Но когда заслуги твои не забыты, в нужном месте и нужным людям упомянуты, то человека и дальше продвинуть можно. И тебе хорошо, и у меня опора есть. Не могу я при своей должности без опоры быть — без тебя, бояр да князей из братчины. И каждый побратим друг другу помогать должен. Вот тогда — попробуй-ка нас сверни. Ты думаешь, у меня завистников да врагов нет? Есть, и больше, чем мне хотелось бы. Но — свой человек вовремя предупредит, другой — подскажет, глядишь — и не получилось злоумышления у твоего недруга. Мотай на ус! То ты в Вологде своей безвылазно сидел, теперь из вотчины не вылезаешь. Ты ведь не тиун княжеский, ты — князь!

— Понимаю, Федор, но земли новые, бедные. Едва холопов приобрел, сразу избы ставить пришлось — осень ведь впереди, жить-то им где-то надо. Я сам не успеваю.

— Неправильно княжить начал потому что. Не с низов, не с холопов начинать освоение дачи надо, а с верных людей — кого можно поставить управляющим, кого — тиуном, кого — десятником. Ты им указания отдавать должен, а уж они — шевелиться в меру своего разумения. Иначе захлебнешься в делах, к вечеру от усталости упадешь, а дело медленно двигаться будет, потому как — не в корень зришь. Ладно, хватит о деле. Думаю, ты и сам понял, что дальше должен делать. Ты скажи лучше — скакун арабский, что я тебе подарил, жив еще?

— Жив, что ему сделается. Выезжаю иногда, а больше — сын.

— Жеребца в конюшне постоянно держать нельзя, он в форме должен быть. Я к чему это говорю? По весне из Персии боярин Гутионтов вернулся, по государевым делам ездил, — да не о том речь. Пристрастился он там к скачкам. Слышал о таком?

— Слыхивал.

— Поучаствуй, все на глазах у боярства будешь. К тому же деньги немалые на кону — люди ставки делают. Потому сам на коня не садись — тяжел ты для скачек. Подбери из своих холопов кого полегче. Да что мне тебя учить — сам понимать должен.

— И где скачки проводятся?

— Так на Воронцовом поле. Следующие — через две седмицы.

— Спасибо, что известил.

— Товарища в курсе дел московских держать — труд невеликий. Ты подумай над тем, что я насчет свиты да окружения ближнего сказал.

Мы тепло попрощались.

Суд послезавтра, время еще есть. А вот скачки? На постоялом дворе я подошел к Федьке-занозе, а ныне десятнику, и объяснил ситуацию.

— За скакуном надо кого-то в Вологду отправить, да и наездник нужен, и не абы какой — чтобы и лошадей любил и сам был веса невеликого.

— Это, князь, вовсе нехитрая задача. На конюшне у тебя паренек есть — конюха твоего, Якуни-хромого, сынишка, пацан совсем. В лошадях понимает, любит их, чаще отца на конюшне бывает, почитай — живет там. Вот его и надо на скачки. И лошадь сдуру не запалит, и сам маленький — ему ведь годков двенадцать будет, не более.

— Не маловат?

— В лошадях разумеет, а для другого чего он тебе и не надобен.

— Уговорил. Посылай кого-либо из своей десятки. Денег вот возьми — на прокорм в дороге. Да накажи ратнику — пусть парня сопровождает в пути, конь дорогой, кабы не случилось чего.

Федор пошел к ратникам.

Я отобедал на постоялом дворе да и улегся на постель — прямо поверх одеяла. Голова кругом идет — скачки, суд, стройка… Воинскую избу в Охлопково ставить надо, конюшню, церковь! Где набрать столько строителей, материалов и, главное — денег?! Стройка и управление поместьем пока только поглощали деньги, как пылесос. И отодвинуть ничего нельзя.

Взять, например, конюшню. Лошади не объяснишь, что денег не хватает — ей зимой в теплом стойле стоять надо и овсом хрумкать. И церковь нужна: все холопы и слуги православные, в праздники да по воскресениям в Никифоровку, к злыдню этому в церковь ходят. Да и в Москве дом какой-никакой — уж не каменные хоромы — приобретать надо. Ведь теперь часто в Москве бываю, и не один — с холопами, на конях. Все время на постоялом дворе останавливаться — никаких денег не хватит, да и неудобно. Приезжаешь, бывало, а свободных комнат и нет. Значит, надо свой угол иметь.

И вот настал день суда. С утра я с Федькой-занозой направился к Разбойному приказу. У коновязи уже было привязано около десятка лошадей.

Стражники на входе почтительно склонились в поклоне.

В здании приказа царила обычная суета. Я осмотрелся и увидел — по лестнице спускается сам дьяк Кирилл Выродов. Это ж сколько времени прошло, как дьяк по предложению Кучецкого просил меня сыскать убийцу князя Голутвина! И вот он спешит навстречу мне — не иначе как Федор загодя известил. Мы тепло поздоровались.

— Как же, как же — слышал о чинимом тебе соседом твоим зловредстве, мои люди разобрались тщательно.

Дьяк с восхищением оглядывал мой княжеский наряд:

— И с возвышением от государя поздравляю. Давно достоин!

Выродов сделал жест рукой и пригласил войти.

В небольшом зале стояли три кресла, сбоку — маленький стол с восседавшим за ним писарем. По бокам вдоль стен были расставлены длинные скамьи.

— Князь Михайлов, — представился я.

— Доброго здравия, князь, — вскочил писарь. — Присаживайся на лавку.

Ждать пришлось недолго. Вошли трое незнакомых мне мужей в красных княжеских плащах. Я встал и склонил голову в приветствии. Князья ответили тем же. Затем не спеша они уселись в кресла.

— Ну что же, сначала послушаем потерпевшую сторону. Князь Михайлов, тебе слово.

Я встал и коротко, четко изложил основные события.

— Можно сесть. Я уселся.

— Теперь послушаем боярина Никифорова. Стражники ввели Никифорова.

М-да, темница никого не красит. Опал с лица боярин. Щеки-то не такие уж красные, как раньше, и нет прежней наглости в глазах.

Излагая события на свой лад, боярин увиливал как мог. Говорил, что его холопы попали на мои земли случайно, а факела нужны были, чтобы дорогу освещать.

— И куда же они ночью шли? — невинно осведомился один из князей.

Боярин не смог найти ответа.

Его увели, затем поочередно доставили в зал никифоровских холопов. Были они в изодранных рубахах и со следами побоев.

— Расскажите, как злоумышляли против князя Михайлова? Кто приказал избы жечь, да сено и хлеб на полях?

Холопы, уже допрошенные в Разбойном приказе с пристастием, не запирались и рассказали суду, как было дело.

После того, как их увели, князья коротко посовещались. Приказав привести в зал всех участников процесса, судьи объявили свой вердикт:

— Холопов боярина Никифорова повелеваем на рудники в Пермский край сослать, на самого боярина за убитого холопа князя Михайлова наложить виру — пять рублей серебром, столько же — в доход государев. А за избу сожженную — рубль серебром князю Михайлову. А кроме того, за злоумышления, неоднократно чинимые, изъять у боярина Никифорова земли в Подмосковье с селом Никифоровка и деревнями Озерки и Кондаурово в пользу государя, оставив за сим боярином поместье под Суздалем. Князь, все ли понятно?

— Все, сударь.

— Удовлетворен ли ты решением суда?

— Да, благодарю.

Я взглянул на злодея и не увидел в нем прежней заносчивости. Никифоров выслушал приговор княжеского суда с опущенной головой. И то неплохо — значит, суд ему пошел на пользу.

Внизу меня уже поджидал дьяк Выродов. Он довольно кивнул головой:

— Все знаю. В праведном деле мы завсегда поможем справедливость обрести. Если зло еще кто учинит, заходи! — и пожал мне руку на прощание.

Я вышел из Разбойного приказа с легким сердцем. Зло наказано, беспокойный сосед впредь не будет уже тревожить мои земли и занимать мои мысли, напрягая холопов. Интересно, кому государь отпишет земли бывшего теперь владельца — боярина Никифорова? Не дай бог, попадется такой же наглый сосед! Впрочем, снаряд не попадает дважды в одну и ту же воронку.

Ожидавший меня у входа Федька по одному моему виду сразу догадался — дело выиграно!

Я в сопровождении Федьки отправился к Купецкому.

Федор собирался уезжать на службу — возок уже стоял во дворе, и я застал стряпчего в последний момент.

Поздоровались.

— Что, Георгий? Как суд прошел?

— Благоприятно для меня. У боярина Никифорова, что злоумышлял против меня, земли изъяли в государеву казну, виру на него наложили да холопов его сослали в Пермский край.

— Отлично! Не зря, значит, я с князьями, что в суде были, накануне говорил.

— Я почему-то так и подумал, была такая мыслишка.

— А ты сомневался?

— Спасибо, Федор!

— Долг платежом красен. Впрочем, шучу, конечно.

— О том не забуду.

— Не забивай голову пустым, мелочь. — Федор широко улыбался, явно довольный исходом суда.

Стряпчий, как всегда, спешил по своим нескончаемым делам. Я не смел его задерживать. Мы обнялись на прощание.

Заехав с Федором на постоялый двор и забрав ратников, мы выехали из Москвы. Некогда прохлаждаться в столице, дела в имении ждут, и подумать надо, крепко подумать — кого ставить на хозяйство, кого определить тиуном, воеводой своей пока малой дружины.

Вот Федор. Как ратник — хорош, десятник неплохой, может командовать полусотней — вполне потянет, но это его потолок, большего ему не дано: нет кругозора, не видит перспективы. Как исполнитель — Цены нет, но воеводой? Да и не может холоп воеводой быть. Ему придется в сечах с другими воеводами общаться, кои все из бояр или боярских детей. Кто из них холопа воспримет всерьез? Сына Василия поставить? Молод, опыта нет — пусть пока десятком покомандует, практику приобретет.

Андрей как управляющий имением хорош, слов нет — разворотлив, сообразителен, хозяйственник, каких поискать. Но он свободный человек, а не простой холоп — приказать ему нельзя. Да еще вот к Вологодчине прикипел, в Подмосковье переезжать не горит желанием.

Теперь о моей свите. Вот и Кучецкой наказал — свитой помощников себя окружить, которые бы сами могли делами заниматься, под моим приглядом. Так для нее бояре потребны или боярские дети. И потом — боярину ведь земля с холопами нужна для прокорма. А у меня в Подмосковье с землицей и так не густо. Можно, конечно, одну деревеньку с людьми боярину отдать, так любая из трех деревень мала, скудное кормление получается. Есть еще вариант — бояр на службу нанять. Существуют служивые бояре, что тянут у князя или государя службу ратную или в приказе каком обретаются — так они ведь и жалованье испросят соответствующее!

И так — по всем направлениям. Денег не хватает, людей, способных к управлению, тоже почти нет. И что мне проку от громкого титула князя? Кругом одни проблемы. И главная — нехватка людей, не холопов-исполнителей, а умных, надежных, способных без подсказки дело делать. Вот, вроде как есть у меня такой — Макар, из бояр литовских. Но не проверен пока делом или боем. Хоть и купил я ему оружие, да помнил подспудно, что из врагов он моих бывших и только случай не свел меня с ним в том бою под Опочкой один на один. Нет, спешить нельзя — присмотреться надо, повременить с его повышением.

Через несколько дней в Охлопково прибыл ратник с моим арабским скакуном.

Когда я увидел наездника, разочарованию моему не было предела. Небольшого роста, худенький, рыжий мальчонка в потрепанных обносках. Куда ему до скачек?

Федор, видя мое разочарование, уверенно сказал:

— Мал золотник да дорог. Не смотри на его малый рост. Парень — прирожденный лошадник.

Ну что же, посмотрим.

Я подозвал маленького наездника к себе.

— Звать-величать тебя как?

— Тит, — с поклоном ответил мальчонка.

— Ты и в самом деле с конем управляться умеешь?

— А ты проверь, князь, — малец гордо вскинул голову, — сам увидишь, какой Набег молодец! — он с гордостью поглядел на своего любимца.

Я посмотрел на скакуна. И правда — необыкновенно хорош! Блестящая шерсть, тонкая грива, пушистый хвост, копыта, глаза, оскал — все изящно, чувствовалась порода чистой крови.

Тит, увидев, что я тоже любуюсь конем, добавил:

— А еще Набег самый умный! Он все-все понимает, лучше других лошадок.

— Федор, у кого из твоих ратников лошадь резвая?

— У Онуфрия.

— Пусть оружие и доспехи здесь оставит — нечего лишний вес возить. Давайте все на луг, к реке, там и посмотрим!

Предвкушая потеху, ратники сели на лошадей и — на луг, на берег Оки.

— Вы оба — Тит и Онуфрий — проскачите полверсты, развернитесь и будьте готовы: как только Федор шапкой махнет — галопом сюда. Поглядим, кто чего стоит.

Тит и Онуфрий отъехали на край луга. Федор остался на месте — знак подать, а ратники расположились на косогоре — отсюда удобно наблюдать за состязанием, и сразу же принялись обсуждать — кто придет первым. Демьян даже поспорил на полушку, сделав ставку на лошадь Онуфрия.

Я услышал возбужденные голоса за спиной и обернулся. Ба! Да это ж, считай, вся деревня на холм сбежалась поглазеть — что это ратники на конях затевают?

Вот всадники остановились, развернулись и замерли на исходной позиции.

— Федор, давай отмашку!

Федька привстал на стременах, взмахнул шапкой. Лошади рванулись вперед.

Всадники пригнулись к шеям коней. Тит был настолько мал, что из-за головы лошади его и видно не было. Издалека казалось, что лошадь бежит сама по себе.

Ратники закричали, заулюлюкали. Демьян сунул пальцы в рот и свистнул.

«Давай, давай, Онуфрий!», «Не отставай от пацана, не подведи князя!», «Наддай жару!» — поддерживали ратники наездников.

Господи, ратников всего-то десяток, а шуму — как на новгородском вече!

Вот кони все ближе, ближе к нам. Стало заметно, что мой скакун вырвался вперед.

— Эх, плакала моя полушка! — в сердцах бросил Демьян.

Всадники стремительно приближались. Да, теперь уже не было сомнений — мой араб шел впереди на несколько корпусов. Рубашка у мальчонки надулась от ветра пузырем на спине.

Вот всадники пролетели мимо нас. Демьян махнул с досады рукой:

— Онуфрий! Что же ты отстал?!

Ратники спустились с косогора и окружили всадников.

Соревнующиеся подъехали. Глазенки у Тита азартно горели, а Онуфрий опустил голову.

— Ну что, не смог догнать пацана? — беззлобно подначивали ратники товарища.

Онуфрий беспомощно развел руками и повернул ко мне:

— Дык, княже, скакун у него уж больно резвый.

— Не огорчайся, Онуфрий, зато у тебя конь — боевой, в сечах закаленный! А ты молодец, Тит! Чтобы в настоящих скачках так же скакал! Федор, вот тебе деньги, съезди с Титом завтра в Коломну, одень его поприличнее да сапоги купи, а то ведь как оборвыш выглядет.

— Будет исполнено, князь!

Мальчонка сиял от удовольствия. А как же? Забег выиграл, да еще и справу новую получит!

Следующим днем Федор с мальцом уехали в Коломну, я же уговорил плотников-рязанцев взяться за строительство конюшни. Худо-бедно, но четыре избы уже готовы, даже печи в них сложены. Холопам и ратникам теперь есть где жить, а лошади пока под открытым небом ночуют.

Через пару дней мы выехали в Москву, на скачки: я, Тит в новой одежде верхом на арабском скакуне, и Федор с парой ратников — для охраны и солидности. Помня наставления Купецкого, я прихватил с собой и красный княжеский плащ.

Скачки должны были проходить аккурат на Яблочный Спас или, по-церковному, на праздник Преображения Господня.

Как уже повелось, мы остановились на постоялом дворе. Тит отказался спать в комнате, снял новые одежды, переоделся в старое платье и, как ни уговаривал его Федор, пошел ночевать в денник — на соломе, рядом со скакуном. Неволить парнишку я не стал, пусть его…

И вот настал день скачек. Народ с утра потянулся к церкви, сходили и мы. А уж затем пошли на Воронцово поле.

Прослышав про скачки, здесь собралась толпа желающих поглазеть на бесплатное развлечение.

Я подошел к группе бояр, стоявших у небольшого шатра.

— Доброго здоровий, бояре.

— И тебе того же.

— Кто Гутионтов будет?

— Я, князь, — ответил с поклоном дородный боярин. — Желаешь в скачках поучаствовать?

— Желаю. Выставляю жеребца с наездником.

— Это хорошо, прибавляется нашего брата. Чисто мужское занятие. Забег — рубль серебром. Ставки делать будешь?

— Буду. Только поперва немного, я тут новичок.

— Новичкам всегда везет. На кого ставишь?

— На своего жеребца.

— И сколько же?

— Двадцать рублей.

Голоса бояр, гомонящих рядом, враз смолкли, все повернулись ко мне. Я увидел на их лицах изумление. Вот черт! Надо было бы через людей узнать сперва — какие ставки здесь делают. Много я поставил или мало?

— Рискуешь, князь. Однако ставку принимаю. Правила знаешь?

— Покамест нет.

— Они простые. Все лошади выводятся за версту. По взмаху флажка начинается гонка. Кто первый придет, того и победа. Только запрещаются шпоры.

— Понял, спасибо.

Я вернулся к своим людям, объяснил правила.

Федор с Титом не спеша поехали к месту старта. Предчувствуя скорое начало, зеваки выстроились вдоль места забега. Всего в забеге участвовало семь лошадей.

Гутионтов сам поднял красный флажок, поглядел на конников — все ли готовы? — и дал резкую отмашку начала забега.

Лошади сорвались с места. Издалека не было видно, кто вырвался вперед. По мере того, как всадники приближались к зрителям, рев толпы нарастал: «Давай, давай, вперед, не сдавайся!»

Когда большая часть версты была пройдена, стало видно, что вперед от основной группы вырвались две лошади.

Меня охватил азарт: я стал вглядываться в лидирующих скакунов. Кто впереди?

Летели секунды, нарастало волнение.

На одном из коней я разглядел всадника в синей рубахе. А второго просто не было видно. «Мой!» — екнуло сердце. Понятно, мальчонку не видно из-за головы коня.

Стук копыт нарастал, пыль плотной пеленой скрывала основную группу участников забега — кроме первых двух. Внимание всех было приковано к ним.

За сто шагов до финиша мой скакун вырвался вперед. Тит почти лежал на лошади, его маленькая фигурка было мало заметна на фоне коня. Лишь рубаха вздымалась и опадала под напором ветра.

И вот кони пересекли финишную черту. Мой скакун был на два корпуса впереди. Народ завыл, засвистел, закричал. Шум поднялся просто оглушительный.

— Первым пришел скакун князя Михайлова! — громогласно объявил боярин.

— Поздравляю! Князь, у тебя прекрасный скакун и хороший наездник. Только уж мал больно, — подивился боярин Гутионтов.

— Так пацан еще, вырастет.

— Князь, прошу получить выигрыш!

Боярин отсчитал серебро. Я получил сорок рублей. Если не учитывать свои вложенные двадцать, то чистая прибыль — двадцать рублей. Неплохо! Но я не обольщался. Часто победа на скачках случайна. Сегодня мой жеребец пришел первый, завтра — другого владельца.

Ко мне подъехали сияющие Федор и Тит. Я снял с седла мальчонку — легонький совсем — и подбросил в воздух.

— Молодец, не посрамил боярина! В награду держи рубль.

При виде серебряной монеты глаза парнишки радостно вспыхнули. Рубль — деньги серьезные, корову купить можно. А для парня, что больше медной полушки в руках сроду не держал — так целое состояние.

На постоялом дворе мы закатили пирушку. Тит, как главный герой дня, сидел за столом рядом со мной — по правую руку.

Пир продолжался до вечера, пока не опустел щедро накрытый стол — с жареным поросенком да рыбными пирогами, да рыбкой копченой, исходящей немыслимым ароматом. И выпили много — за победу арабского скакуна и юного наездника, за удачу, однако Титу, ввиду малолетства, наливали только квас. Наелись так, что еле встали из-за стола. Тит все оглядывал да оглаживал свою новую одежду, где за кушаком рубашки лежал сверкающий рубль.

— Служи князю верно, и всегда сыт, одет и обут будешь, — пьяно поучал мальчонку Федор. — А постарше станешь — в ратники пойдешь, в боевые походы, за добычей. Хочешь в ратники?

— Не, дяденька Федор, не хочу. Я лошадей люблю.

— Ну, тогда за заслуги твои князь тебя конюхом главным поставит али стремянным. То честь большая, да только заслужить ее надо. Вот видишь, я из простых холопов десятником стал.

Федор икнул и чуть не свалился с лавки.

— Все, хлопцы, все сыты и пьяны, — по комнатам, отдыхать! Завтра возвращаемся в Охлопково.

Когда мы заявились в имение, ратники — из числа оставшихся — сразу же стали спрашивать Федьку:

— Ну, как скачки прошли? Федор показал большой палец.

— Мальчонка наш, даром что мал пока, первым пришел, за что князь рубль серебряный ему жаловал, да пир в его честь закатил. — И хвастливо добавил: — И мы на том пиру были, мед-пиво пили!

Ратники завистливо вздыхали.

Имение мое медленно, но верно росло — уже были готовы стены первого этажа. А вот рязанцы меня беспокоили — строили хоть и добротно, да медленно. Эх, не успеем до осени поставить все, что задумано.

— Рязанцы! У вас еще артели есть ли где? Помощь нужна, мне конюшню ставить надо, церковь.

— Помилуй бог, князь! И так в полную силу работаем. Подряжались-то только на избы, а у тебя работы невпроворот. Не, до морозов все сами не осилим.

Пришлось мне посылать Андрея в близкую Коломну — искать плотников. Нашел с трудом: дело шло к зиме, и все торопились завершить строительство.

На следующий день на подводе прибыли пять мужиков. Мы оговорили место для конюшни, ее размеры и цену.

Работа закипела. Мои холопы теперь едва успевали валить и шкурить лес да стаскивать его к месту стройки волокушами. Андрей сообщил, что в лесу уже вырублена изрядная делянка.

— Что предлагаешь?

— Луг рядом, на полянке бы бортника посадить, да с ульями. Богатый медосбор должен быть на следующий год.

— Ищи.

— Попробую. Одно плохо — знакомцев здесь нет, не знаю я, кто на что способен.

— Ты в людях разбираешься — поговори с местными, приглядись. Не мне тебя учить.

Через две недели Андрей все-таки нашел бортника из коломенских. К осени уже и улья на пеньках стояли. Стало быть, следующим летом со своим медом будем.

Одно было плохо — ратников мало. Вологодских, из Васяткиного десятка, я брать не могу — в случае войны Василий сам их выставить должен. И здесь у меня всего один десяток. Мало!

— Вот что, Макар, — решил я поговорить с боярским сыном. — Иди, куда хочешь, но набери себе людей. Твое дело, из кого — из свободных, из холопов, или перекупишь кого. Мне воинство нужно. И не отребье всякое, учти. Сам же и десятником пока у них будешь — воинскому ремеслу обучать. Плохо обучишь — в сече полягут все.

— Это дело по мне, князь. Только ведь деньги надобны.

— Денег дам, когда людей приведешь, да уговоримся.

— Несколько человек из рабов выкупить можно — напрасно скупишься, княже.

Деваться некуда, пришлось отсыпать ему в кошель серебришко.

Макар вскочил на лошадь, гикнул лихо, да и умчался. Стоявший рядом Федька, глядя ему вслед, сказал:

— Конь справный, есть седло и оружие — да теперь еще и деньги при нем.

— Ты о чем, Федор?

— Убыток считаю, чую — не возвернется он.

— Поглядим.

Макара и в самом деле не было долго — около трех недель. Я сожалел сперва, что доверился ему, потом плюнул и перестал ждать. А вдруг — на тебе, Макар объявился! Да не один. Сам впереди на лошади едет, а за ним, пешком — толпа оборванцев идет, едва поспевает. Двадцать пять человек привел! Я такого и не ожидал.

Макар выстроил всех в шеренгу.

Федор услужливо скамейку маленькую для меня вынес, рядом встал. С другой стороны Макар пристроился.

— Ты где их взял?

— Пятерых из плена выкупил, русины литовские. Этих знаю — вояки обученные. Остальных из свободных людей набрал, что на торгу работы ищут — охотники, разорившиеся мастеровые.

— Ну что ж, давай поглядим. Пусть по одному подходят.

Пятерых русинов я принял сразу. За них Макар ручался, да и деньги уже уплачены. С остальными оказалось сложнее. Двоих отсеял сразу — не понравились они мне: глаза бегают, морды разбойничьи. От таких больше проблем будет, чем проку. Другим свободным людям я предложил остаться служить у меня — посмотрю, как они себя проявят.

— Все, Макар, теперь это твое воинство будет. Одевай, вооружай, обучай… Деньги на первое время — вот! — Я протянул ему мешочек с деньгами.

А утром вся ватага пешком отправилась в Коломну, на торг — одеваться, обувь покупать — ведь все пришли босые, оружие присмотреть. Впереди, верхом на лошади, ехал Макар.

Я с тоской смотрел вслед босоногому «воинству». Коней бы им еще, но с этим погодить немного придется: не все к воинскому искусству способны — глядишь, некоторые сами уйдут, когда поймут, что это не их дело.

Проводив взглядом Макара и его «команду», я сел на пенек и задумался. Интересно, все бояре так княжение начинают, или я один такой, можно сказать, невезучий? Все достается тяжело, с потугами. И впрямь, посмотришь — у меня все не так. Может быть, я спешу, хочу всего сразу и быстро?

Бояре на Руси — люди дородные, с животами, чтобы всем достаток их виден был. Худой — стало быть, бедный. Или больной. Так все бояре считают — но только не я!

Вот и с другим атрибутом боярства — шубой — тоже непросто получается. Была у меня такая — подарок Кучецкого. Шубу эту московскую — тяжелую, с длинными рукавами и подолом до пола — не люблю: мешает она. Летом жарко, зимой на лошадь в ней не сядешь, пешком не пройдешь. Бояр в такой шубе двое слуг из доверенных под руки белые поддерживают, я же люблю одежду легкую, чтобы не стесняла движения, чтобы не мешала саблю в нужный момент выхватить или от кистеня увернуться.

А в доме боярском? У всех бояр тараканы в догах так и шастают. Сядешь за стол — в миску со щами потолка падают. И никто с ними не борется. А как е? Тараканы в доме — верный признак, что в нем есть чего покушать. И бояре, можно сказать, гордятся этим. А я чистоту люблю. Сколько раз по зиме этих тварей из дома вымораживал. Способ-то простой. Не топи пару-тройку дней печи зимой, да раскрой двери окна нараспашку — тут и конец мерзким созданиям, тому как они тепло любят. Отсюда и вывод: боярин я неправильный. Ладно, более важными делами надо заниматься. Была у меня интересная мыслишка. Подойдя к Андрею, я сказал ему:

— Андрюша, река под боком, а холопы да ратники суп пустой хлебают. Разве это дело? Чего скажешь?

— Думал уже об этом, барин. Так ведь лодка для того нужна, сети и, главное — человек знающий толк в сем деле.

— Деньги на лодку и сети я дам. А рыбака можно и среди холопов найти. Ты поспрошай — может, кто раньше занимался рыболовством?

К нашему общему удовольствию, рыбак среди холопов нашелся — из корелов. У холопа, как услышал он о рыбалке, глаза загорелись.

— Князь, я и на удочку половлю, пока сетей да лодки нет. К вечеру всех ушицей угощу.

— Ой ли?! Не дели шкуру неубитого медведя.

— Чтоб я сдох, если вру!

Обрадованный холоп убежал. И что же? К вечеру он и в самом деле пришел, неся на плече прутик с нанизанными под жабры рыбешками. Для первой рыбалки улов неплохой — два щуренка да с десяток окуней. Коли на удочку столько поймал, то с сетью еще ловчее выйдет.

Мы с Андреем переглянулись. Похоже — не врал холоп насчет своего умения.

Холопы сразу развели костры да котлы подвесили. Через полчаса запахло ароматной ушицей. И только уха сварилась, как издалека послышался шум. Что за диво — вроде барабан бьет?

Ратники встревожились, взялись за оружие.

В наступающих уже легких сумерках было видно, как из-за леса выходили люди. Они шагали строем в колонне по четыре, и все были одеты в одинаковые кафтаны, на боку — сабли в ножнах. А сбоку всадник красуется. Я вгляделся. Да это же мой Макар! Фу ты, свои!

Ратники расслабились.

Макар лихо подъехал ко мне, легко спрыгнул с коня.

— Вот, полюбуйся, князь, на дружину свою.

Я прошел вдоль небольшой колонны. Удивительно просто — все в зеленых кафтанах, шапках суконных, сапоги дегтем смазаны. На ремнях — ножи и сабли. А впереди — ратник с барабаном. Прямо пруссаки! Наши так не ходят. Вроде бы и неплохо — чувствуется войско. И пусть пока и кафтаны по фигуре не обмялись, и строй неровный — то придет со временем. А ведь неплохо Макар задумал!

— Молодец! Ты превзошел мои ожидания, — похвалил я Макара. — Но люди твои проголодались, небось. Зови к костру ратников своих. Как раз уха готова, пусть ужинают и — отдыхать. Ну а завтра начинай учить их воинским умениям — бою на саблях, занятиям с тяжестями — словом, делай из них бойцов.

— Будет исполнено, князь!

А ведь не иначе — по литовскому образцу Макар дружину пытается создать. Да и пусть, посмотрим, как он справится. Начало неплохое.

Я уловил взгляд, брошенный искоса Федором на новое воинство и Макара. Ба! Неужели продолжает ревновать?

Следующим днем в деревне и около нее был просто муравейник. Сновали по стройке холопы, рядом с деревней новые ратники под командованием Макара учились ходить строем, собираться в шеренгу и колонну — но два, по четыре. Это азы, и Макар начинал обучение, на мой взгляд, правильно.

Учеба продолжалась до обеда, потом еда, короткий отдых и — снова упорные занятия, до вечера. Когда приблизились сумерки, объявили ужин. После ужина новобранцы просто попадали от усталости, и вскоре их сморил сон.

— Макар, может — полегче немного с ратниками своими? — встревожился я.

— Ничего, тяжело только спервоначалу, а потом втянутся, привыкнут. Зато слабые телом и духом отсеются быстро — сами уйдут, а сильные и выносливые останутся, вот тогда я с ними всерьез и займусь, оружием владеть научу.

— Хм, резонно.

— Коли дозволишь, князь, слово молвить, я снова о деньгах просить тебя хочу. Без них доброе воинство не создашь.

— Это еще на что? — удивился я.

— Кони потом потребны будут, пищали. Сам понимаешь, кони — это быстрота, натиск. Ну а пищали — огонь. Вон у Федора в десятке все ратники — с огненным боем. А ведь у русских бояр далеко не всегда ратники в дружинах пищали имеют. Стало быть, не понимают они пока, что за пищалями — сила. Сабля нужна, но за огненным боем — будущее. Еще хорошо бы пушки — хотя бы пару.

— Ты как мои мысли читаешь. Только я немного погодить хочу — как-то обучение пойдет. Я сейчас не только новобранцев оцениваю, но и твои способности.

— Я понимаю и не обижаюсь, сам бы так поступил.

— Тогда спать ложись.

Макар вздохнул, разделся и улегся спать. Вот ведь чертяка, наблюдательный — не отнимешь. Душу растревожил. Давно уже о пушках думаю, еще с Вологды. Дороги пушки, и на базаре их не купишь, надо идти на поклон в Нарядный приказ, может быть, удастся одну-две из трофейных пушек купить. Но ехать в Москву — время нужно и деньги. А где их столько взять? А вот коней купить надо, вторую конюшню строить — надо, а еще первая не готова — только ставить начали. Баня нужна просто край как. Хорошо, тепло сейчас — лето, хлопцы обмыться бегают на реку. Так ведь оно на исходе, и холода скоро настанут. А я уж и сам по баньке парной соскучился. Без бани нельзя — обовшивеют ратники, тогда жди беды в виде тифа.

И пищали нужны — это Макар правильно подметил. Значит, снова деньги, и немалые…

Хорошо Андрею, Федору да Макару. Подходят: «Князь, дозволь слово молвить: деньги опять нужны…» Можно подумать, у меня их прорва.

И кормежка становится серьезной проблемой. Людей много, продукты просто на глазах тают. Мешка муки на два дня только и хватает. И, наверное, кого-то из холопов поваром надо ставить. Не дело ведь — новобранцы после занятий с ног падают, а тут еще им же и готовить надо. Ладно, в боевом походе, коли лагерем стоим, выделяются дежурные. Здесь же вотчина, а времени впустую много уходит.

А как-то после полудня конные в деревню прискакали. Федька-заноза сразу ко мне их проводил.

— Вот, княже, люди государевы, сказывают — к тебе!

Я поднялся с пенька, на котором сидел и наблюдал, как Макар занимается с новыми ратниками.

— Не ты ли князь Георгий Михайлов будешь?

— Он самый. С кем имею честь говорить и по какому делу ко мне?

Служивые стянули шапки с голов, поклонились.

— Мы помощники подьячего, с Разбойного приказа. По суду ты виру с боярина Никифорова получить должон.

— Истинно так.

— Вот ведь дела какие. Денег у него не оказалось, хотя клянется-божится, что были. Врет, поди. Согласен ли ты взять виру натурой — скотиной, зерном?

— Отчего же не взять? В хозяйстве все сгодится.

— Тогда человека своего с нами в Никифоровку отряди да расписочку составь. Сам понимаешь — мы люди подневольные.

— Это можно.

Я зашел в избу, написал расписку, что вира получена полностью. Кликнул Андрея.

— Андрей, поедешь со служивыми московскими. Мне за злодеяния боярина Никифорова вира по суду полагается, а денег, вишь, у него нет. Возьми с собой двух-трех холопов. Выбери для хозяйства что-нибудь из скотины. Можешь коров, лошадей с телегами — все лишним не будет. Расписку мою служивым людям отдашь, как выберешь.

— Вот и славно! Все хозяйству прибыток, — обрадовался управляющий.

Андрей усадил в телегу пару подвернувшихся под руку холопов и уехал со служивыми в Никифоровку.

Вернулся управляющий уже ближе к вечеру.

Услышав шум и радостные голоса, я выглянул в оконце. Все свободные от работ крестьяне высыпали поглазеть на редкое зрелище. Вышел и я, заслышав мычание. И было чему дивиться и радоваться: во главе шествия ехал Андрей на подводе, за которой шли на привязи две упитанные коровы. А холопы вели под уздцы лошадей — каждый по паре. К ним сразу подбежал Тит, проворно осмотрел копыта, заглянул коням в рот.

— Барин, две лошади тягловые — только под соху, а две — верховые, и все ухожены, — уверенно сообщил он.

— Молодец, Тит! Забирай верховых лошадей. Пусть во дворе стоят, пока конюшню достроим. Приглядывай за ними. Вскоре конюшня готова будет, тогда лошадок и определим туда — помогать будешь с уходом. А ты, Андрей, коров да тягловых коней справным крестьянам отдай, на свое усмотрение выбери — тем, кто не ленится. Осень на носу, им еще сено на зиму заготавливать надо.

— Исполню, князь.

На Андрея устремились десятки горящих нетерпением глаз — кто ж из крестьян упустит возможность заполучить корову-кормилицу? Я не вмешивался в дела управляющего — он и сам прекрасно справится с задачей.

Коровы — это хорошо: теперь молока, сметаны, масла вдосталь будет. К сожалению, коров в Охлопково не было досель.

Прослышав о новых лошадях, ко мне тут же заявился Макар.

— Князь, позволь мне взять обоих коней для моих дружинников. У тебя, да и у десятка Федора, кони ведь уже есть.

— Дозволяю, забирай. Титу скажешь — я разрешил.

А еще через два дня воинство Макара понесло первые небоевые потери: утром недосчитались двух человек. Они просто сбежали, хлебнув нелегкой воинской доли. Утешало то, что сбежавшие не забрали оружие да не прихватили коней.

Макар аж зубами заскрежетал, как узнал, и — сразу ко мне.

— Князь, позволь догнать беглецов. Пешими они далеко не уйдут — я русинов в погоню возьму.

— Хорошо. Бери у Тита пару коней никифоровских и двух своих людей и — с Богом!

Через несколько минут трое всадников галопом вынеслись из Охлопково по коломенской дороге. И, ко всеобщему удивлению, часа через три вернулись с беглецами.

Макар привел несостоявшихся вояк ко мне для разбора:

— Вот! Недалеко ушли, в трактире одежу казенную пропивали, да не успели, канальи!

Оба вчерашних дружинника затравленно оглядывались по сторонам, ища сочувствия у бывших своих товарищей.

— Судить их надо, князь! — запальчиво крикнул Макар.

Я с ним был согласен. Такие поступки нельзя оставлять без последствий. Ненаказанный проступок или преступление развращают. Глядя на них, и другие могут сбежать. Вот дураки-то! Ну, подошли бы они ко мне, повинились, коли душа ратных тягот не приемлет. Разве держал бы? Хуже нет, если воин ненадежен — такой в бою подвести может.

Вина их была очевидна, и потому свидетели не требовались.

Я строго взглянул на беглецов. Они стояли, потупив глаза.

— За самовольное оставление службы я должен наказать вас. Макар, собирай дружинников у вашей избы. Этих — туда веди. И я сейчас подойду.

Какое выбрать наказание? То, что их следует прогнать — ясно. И другим урок надобно дать, как знать — кто еще в бега податься может? А без дисциплины в дружине никак нельзя. Ладно, послушаю, что их товарищи бывшие скажут.

Я подошел к избе. Здесь уже толпились ратники, ожидавшие моего решения — макаровские и десятка Федора.

Десятники построили ратников. Боже! Какие же они разные! Дружинники Федора стояли подтянутые, строгие, макаровцы же были под стать начальнику-франту.

Перед воинами стояли, понуро опустив головы, беглецы.

Я подозвал Федора и Макара. Они подошли и встали рядом со мной. Я поднял руку:

— Предупреждаю всех! Ратная служба непроста, спору нет. Мне дружина нужна, а не ватажка. — Повернулся к беглым. — Я взял вас на службу, доверив охранять жизни людей, которые вас во всем содержат, чтобы нужды ни в чем не знали. А вы еще и в деле серьезном не были, а уже подвели своего командира. Что ж вы так, соколики?

— Да мы…

— Вот даже слова честного смелости нет молвить! Я посмотрел на макаровских боевых холопов:

— Есть еще желающие от службы отстать? Говорите прямо — держать не стану!

«Нет, барин! За тобой быть хотим!» — раздались недружные голоса.

— А что полагается тем, кто бросил товарищей своих тайно, честь всей дружины поправ?

— Кабы в бою то было — живота лишать надобно! — крикнул Федька. — А так — задать им каши березовой, чтобы помнилось дольше! И пусть изыдут!

— Ну что же — так справедливо будет. А потому одежду снять — другим пригодится. Каждому — по двадцать плетей, и в исподнем из имения выгнать.

Приказание исполнили ревностно.

Сорвали с незадачливых воинов одежду, но аккуратно, не порвав. Каждого привязали к дереву, и ратники из макаровской дружины «поработали» плетьми над спинами беглецов. Спины их покрылись вспухшими багровыми полосами.

Федор, наблюдавший за поркой со своим десятком, ухмыльнулся.

— Набрал Макар всякую шваль да пьянь. Это цветочки пока, скоро ягодки пойдут, — тихо процедил он.

— Федор, угомонись. Они твои боевые товарищи. Тебе рядом с ними в бой идти, — заметил я вполголоса.

— Не приведи Бог, князь! Разбегутся же, как первый выстрел услышат!

— Типун тебе на язык, — пытался урезонить я горячего десятника, однако же некоторая тревога в душе и сомнения в надежности макаровских дружинников остались. Еще и трудностей-то настоящих новобранцы его не видели, а уже двое дезертиров появилось.

Наказанных отвязали от деревьев.

— Пошли отсель! — Макар топнул ногой. Конечно, произошедшее бросало на него тень — не усмотрел, набрал ненадежных.

С утра Макар взялся за обучение своего воинства с еще большим рвением.

Я же подозвал Андрея.

— Езжай в Коломну, подряди еще плотников. Баню надо ставить, вторую конюшню, воинскую избу. Не успеют рязанцы одни до холодов. И думаю — причал пора на берегу ладить. Дожди зарядят — дорога для подвод непроезжей станет. Как тогда известь да кирпич с камнем для стройки возить? А на ладье еще месяца два вполне можно материалы доставлять.

— О том же думал, княже!

— Тогда езжай.

Андрей вернулся через день с целой артелью плотников, на этот раз — владимирских.

И закипела работа: два дня — и на краю кручи, что к реке шла, появилась баня, еще неделя — и конюшня на двадцать лошадей. Рязанцы, видя, что конкуренты наступают на пятки, тоже темп работы подняли. Избы росли как на дрожжах. Забор бы еще бревенчатый вокруг усадьбы поставить, да рановато пока — не знаю, где постройки вокруг имения будут стоять.

В баньке печник печь-каменку соорудил, и через несколько дней мы устроили первую помывку. Выходили из мыльни чистые и довольные.

У меня в деревне, хотя я специально к этому и не стремился, образовалось две улицы. Прежняя улица — со старыми избами и хозяйственными постройками, что были до меня. Вторая улица выросла при мне. На ней по левую руку — жилые избы и воинская изба, справа — две конюшни: одна каменная, уже готовая, и вторая — большая, только приподнявшаяся на три бревна от земли, а еще и банька в этом же ряду. Выше по холму — мой строящийся каменный дом.

Стены первого этажа уже стояли, лаская взор чистотой кладки и оконными проемами — пока без рам стекол. Так и просился забор — окружить жилье от неприятеля, недоброго глаза, жулья да зверья зимой. Причем угрозы эти не гипотетические, а вполне реальные. Дам задание Андрею, чтобы выделил несколько холопов — пусть лес валят, чистят от сучьев да стаскивают в деревню. Вполне можно оградить забором же имеющиеся постройки, а вокруг каменного дома попозже поставить, когда он готов будет. Так и сказал Андрею.

— А что неясно будет, подойдешь ко мне, обсушим — ну, в смысле — где башни сторожевые ставить, где ворота располагать.

— Не хватает холопов. Крестьяне полем заняты, их не трогаю. Остальные на каменном доме помогают да лес валят для плотников. Две артели сейчас работают, теперь для них лес только подавай, едва бревна успевают возить, — пожаловался Андрей.

— Все понимаю, да только зимой забор не поставишь — земля замерзнет. Понемногу начинай. Уж коли совсем туго придется, на несколько дней десяток Федора возьмешь. Надо до снега, до морозов тын поставить. Конечно, без рва да насыпи пока надо обойтись — народу не хватает, понимаю, но ров — дело будущего. Однако тын нужен — какая-никакая, а защита. А ну ворог нападет? С татарина станется.

— Верно все говоришь, князь. Только и я уже замотался вконец, и холопы передышки просят.

— Нельзя сейчас все бросить, понимаешь? Да и до холодов осталось времени немного. А пока, скажи им — пусть все же подналягут. Вот выпадет снег — до весны отдыхать будут, не побеспокою. Да, лодку нашел ли?

— Ох ты Господи! Забыл совсем. Рыбак наш, что из холопов, лодку-плоскодонку у местных присмотрел, деньги вот только нужны.

— Сам посмотри да поторгуйся.

— Сделаю, княже.

Спать я лег с чувством удовлетворения. Все-таки строится, растет моя усадьба. Людей прибавилось, почитай вчетверо от прежнего, изб заметно прибавилось. Жизнь вернулась в деревню. Не сравнить с той убогой деревенькой, которую я увидел, когда приехал сюда — тишь да паутина по углам. То ли еще будет! С тем и уснул.

Да только выспаться в эту ночь мне не удалось.

После полуночи, ближе к первым петухам, в избу ворвался Федька-заноза.

— Пожар, княже!

— А, что?

Я вскочил с постели, еще ничего не понимая, однако слово «пожар» сразу заставило очнуться ото сна.

— Где пожар, что горит? — пересохшим со сна голосом спросил я.

— Дык, до ветру вышел я, княже, гляжу — зарево.

— Так то не у нас горит, что ли, не в Охлопково?

— Спаси Бог! Не в деревне, но недалече.

Мы разом выскочили во двор. Вдали, справа, над лесом виднелось зарево. Мои деревни — Чердынь, Обоянь, Вереши — были левее и южнее.

— У соседей горит чего-то. Не солома ли?

— Не, — авторитетно заявил Федька, — от соломы искр много. Наверное, изба. — И добавил каким-то упавшим голосом: — И, похоже, не одна.

И в самом деле, зарево было не одно, а целых три. Так деревни не горят. Если загорелся один дом, от искр может заняться соседний. Тогда издалека зарево все равно будет выглядеть как одно.

Не беда ли случилась? На подмогу надо спешить. Похоже, горит поместье Василисы Куракиной.

— Федор, подымай людей — седлать лошадей! Тревога!

Я ринулся в избу, растолкал Макара.

— Вставай скорее!

Макар поднял голову от подушки, потер глаза.

— Темно же еще, барин.

— Беда у соседей — кажется, деревня горит. Дай мне пару русинов из твоих, что попроворнее и у которых кони есть. Сам на всякий случай со своими людьми оборону здесь займи. Не знаю сам пока — там просто пожар или похуже что. Но нам подстраховаться — не лишнее. Понял ли?

— Понял, князь! Я мигом.

Макар быстро оделся и выбежал из избы. Я тоже наскоро оделся — ведь на улицу с Федькой в одном исподнем выбегали. Опоясался саблей, оба пистолета за пояс заткнул. Вышел из избы. Во дворе спешно собирались ратники. Суматоха, беготня, кони ржут…

Вскоре Тит подвел ко мне моего оседланного коня. Рядом собрались ратники десятка Федора, готовые к выступлению. Русины пристроились в конце колонны.

— За мной, рысью — марш!

Мы выехали из деревни. Хотя луна и светила ярко — было полнолуние, но все равно дорогу было видно плохо. Гнать галопом, значит — переломать лошадям ноги. Я и ездил-то по этой дороге один раз, когда с Макаром решили соседку-боярыню навестить да поближе познакомиться.

Меж тем зарево становилось все ближе и ярче.

Когда до деревни оставалось совсем немного, мы увидели бежавшего по дороге запыхавшегося мальчонку. Завидев нас, он юркнул в кусты.

Я поднял руку, дав знак отряду остановиться, и отъехал к обочине дороги.

— Эй, я тебя видел! Вылезай из кустов!

В ответ — тишина, только кусты зашуршали.

— Вылазь, покажись, а то стрелять велю!

Из кустов на дорогу выбрался мальчонка лет десяти, в порванной рубахе и босиком.

— Кто таков?

— Митька, из деревни я.

— Чего бежал?

— Татары у нас! Деревню подожгли! Помогите, дяденька!

— Много ли татар?

— Много!

Откуда им тут большим отрядом взяться? Засеки порубежные есть. Или заставу порубежную вырезали втихаря да — в набег? Послать гонца в Коломну? А если просто небольшая банда мародеров татарских просочилась? То-то позору на мою голову будет! Надо разведать. Опять-таки — заставы порубежные не сплошной цепью стоят, небольшая банда вполне проникнуть могла. Может — сами справимся?

— Митька! Дорогу знаешь?

— Конечно знаю, пастушок я, коз да овец гоняю.

— Садись ко мне, дорогу покажешь. Мальчонка подбежал ко мне. Я за руки поднял легонькое тельце и усадил Митьку перед собой.

— Давай показывай дорогу!

Мы остановились на опушке леса. Перед нами предстала страшная картина: горела деревня, и от пылающих в ночи изб было светло как днем. По улицам, размахивая саблями и копьями, носились конные, метались испуганные люди, истошно кричали женщины и дети.

— Вот что, Федор. Я забираю пару твоих и еще русинов. Деревню обойду по полям — Митька вот путь кажет. Ты же нападай. Постарайся тихо подскакать, том — залп из пищалей, и в сабли их бери. Коли немного их окажется — порубим.

— А если банда большая?

— Тогда сразу гонца посылай в Коломну, пусть известит наместника.

— Слушаюсь, княже. Начинать по сигналу?

— Какой к лешему сигнал, Федор? Сразу, как стелешься с врагом, так и начинай.

По моему сигналу от колонны отделились двое федоровских ратников и двое русинов. Они подъехали ко мне.

— Вот что, братцы. Басурмане в деревне бесчинствуют. Нам придется обойти вокруг деревни и ударить им в тыл. Сколько их, я пока не знаю, но — рубиться без страха, чтобы видели — русские здесь! Вперед!

От деревни мы старались далеко не удаляться. Митька показывал путь.

В деревне от пожаров светло, со света в темноте ничего не видно, а крика в деревне хватает, и нас не услышат. Поэтому наше нападение получится внезапным для врага.

Мы обогнули деревню, в это время на другом конце ее громыхнул залп. То вступил в бой Федор.

Татары бросили гоняться за людьми и кинулись в сторону выстрелов. Однако не все.

— Выезжаем на улицу. Как только татары встретятся — сначала стреляйте сами — без моей команды, потом саблей работаем. Вперед!

Мы выбрались на улицу. Я остановился и ссадил Митьку.

— Малец, заховайся где-нибудь в огородах. В избы не ходи.

Мы рысью поехали по улице.

Из распахнутых ворот крайней избы выскочил татарин с узлом в руках. Ему бы узел бросить и за саблю схватиться, да видно — жалко добра награбленного стало, замешкался. Это стоило ему жизни. Так и умер с узлом в руках. Срубил его русин, только голова по земле покатилась.

— Вы оба — проверьте избу, не осталось ли кого живых?

Русины спрыгнули с коней, кинулись во двор и вскоре вернулись.

— Ни татар, ни русских.

Мы доехали до следующей избы. Вдруг из-за поворота, из переулка вылетели на конях два татарина и — на нас, с копьями. Ратник федоровский вскинул пищаль. Ба-бах! Обоих так и вынесло из седел. Все-таки картечь лучше пули.

Снова русины пошли проверить избу и вышли понурые.

— Вся семья порезана, кровищей весь пол залит.

У следующей избы нас снова атаковали. Один татарин вылетел на лошади с саблей наголо, но был сражен выстрелом из пищали. Второй прыгнул на меня с плоской крыши сарая с ножом в руке. И ничего бы я не успел сделать, да лошадь моя в сторону от испуга шарахнулась, и татарин, промахнувшись, грохнулся оземь в шаге от меня. Подняться снова ему была не судьба. Из пистолета, что держал в руке, я влепил ему тяжелую свинцовую пулю в лицо, и захлебнулся татарин своей кровью.

А навстречу еще татары скачут, да не один, не два — около десятка. Черт! Нас — пятеро против них. Выдюжат ли русины макаровские, не дрогнут ли, не сбегут ли с поля боя?

— Сабли наголо! — скомандовал я.

Сошлись! От ударов саблями искры летели да звон стоял.

С левой руки я выстрелил из второго пистолета во врага и кинулся на подмогу ратнику, на которого наседали сразу двое, и он едва успевал отбиваться. Ударил татарина в бок саблей, да вот незадача — клинок скользнул по кольчуге.

А тут и Федор с десятком своим по улице летит, лишь сабли сверкают в свете пожара. Вовремя! С лихим посвистом, под крики, сопровождаемые непереводимыми словами, теснили они от изб не ожидавших такого отпора татар.

Дрогнули татары, кинулись от горящей деревни в сторону, к реке.

— Догнать и порубить!

Все бросились за убегавшими татарами. Кто-то из отступавших сбросил со своей лошади узел, едва не попавший под копыта моего коня. Не хватало еще мне упасть с конем и шею себе свернуть.

Один из ратников остановился, перевел на миг дух, вытащил лук, наложил стрелу на тетиву и замер, прицеливаясь. Тетива щелкнула. Впереди раздался вскрик и звук падения тела.

Я подскакал.

— Молодец, Демьян! И как только ты его в темноте разглядел!

— Ненавижу тех, кто на землю нашу убивать православных христиан пришел. Я таких в темноте не глазами — сердцем вижу.

Вырвавшиеся вперед ратники Федора догнали и принялись добивать убегавших татар.

— Федор! Прочеши со своими всю местность вокруг. Вдруг спрятался кто. Если обнаружите — постарайтесь живым взять. «Язык» нужен — узнать сколько их было и, главное — как просочились они на наши земли. Русинов я с собой беру.

— Будет исполнено, князь!

Федор собрал ратников и отдал распоряжение. Конники рассыпались широкой цепью и стали осматривать местность — овраги, заросли кустарника, скирды с рожью. Я же с двумя русинами направился в деревню.

Недалеко от центра ее стоял многоголосый плач. Туда я и подъехал.

У одной избы я увидел несколько повозок, доверху набитых узлами с трофейным добром. Понятно, татары приготовили обоз. Рядом с повозками стояли связанные люди. Воспользовавшись нашим нападением и отсутствием татар, они безуспешно пытались развязать узлы и освободиться. Тщетно. Разбойники связывали на совесть.

— Хлопцы, рубите веревки!

Русины соскочили с коней и ножами шустро перерезали пеньковые веревки. Освобожденные кинулись к своим избам — узнать, что с семьями. Лишь одна женщина бросилась ко мне. Грязное лицо, порванный сарафан, трясущиеся руки.

— Князь!

Я всмотрелся в ее лицо. Вроде бы тут меня никто и знать-то не должен, кроме боярыни. Ба! Да это же она и есть — сама боярыня Василиса Куракина! Вот уж никак не признал ее среди крестьянок.

Я соскочил с коня.

— Прости, боярыня, не сразу признал. Богатой будешь! — сморозил я от неожиданности ночной встречи.

— Какое там богатство, князь?! Усадьбу спалили ироды, людей многих поубивали, саму в полон взяли. Да из дома моего все мало-мальски ценное вытащили. Откуда теперь богатству быть? — горестно развела она руками. — Спасибо тебе и поклон низкий за выручку-спасение!

Боярыня поклонилась мне в пояс.

— Быстро ты на помощь пришел, я и не чаяла, что так скоро здесь будешь.

— Подожди-подожди, ты о чем это говоришь? Ты что, гонца ко мне посылала?

— Ну конечно! Как только татары нагрянули, я холопа своего, Гришку, к тебе за помощью послала, лучшего коня дала.

— Видно, не доехал твой холоп — не было никого. Федор, десятник мой, случайно зарево от пожара увидел да меня поднял. А на дороге — уже совсем рядом от деревеньки твоей — мальчонку встретили, пастушка Митьку.

— Неуж татары Гришку убили? Среди тех, кого в полон взяли, его не было.

— Да и мы убитых на дороге не видели. Утек, наверное, от испуга, да от татар подальше и спрятался. Что делать думаешь, боярыня?

— А что мне остается? Усадьбу, еще мужем построенную, восстанавливать буду. Осень уже, и зима на носу, жилье нужно. А ну как дожди зарядят? Избы ведь сгорели. Только вот ума не приложу, что делать — все ценности татары забрали.

— Экая беда! Вон — все узлы на повозках лежат. Осмотри сама, коли холопам веры нет. Что из дома своего найдешь — забери, в хозяйстве все пригодится.

Боярыня кивнула, соглашаясь. Я уже собрался ехать дальше но улице, сопровождаемый двумя русинами, как боярыня вскинулась:

— Князь, ты еще не уезжаешь?

— До утра побуду — рассвета уже недолго ждать. Сюда спешили, а обратно чего в потемках ехать — ноги коню переломать можно да себе шею свернуть. Тем более, хлопцы мои вокруг деревни твоей все прочесывают — не притаился ли где недобиток какой?

— Слава тебе, Господи, услышал Ты мои мольбы. Плохо в имении без боярина, без сильной руки!

И столько жалости к себе да сожаления в голосе ее было, что меня аж передернуло. И в самом деле. Мне, мужику, — и то тяжко управляться с имением, времени на все не хватает. А каково ей тут одной?

Из темноты возник Федька.

— Князь! — в голосе его слышалось ликование. — Пленного взяли да еще холопа боярыни, в стогу прятался. А рядом конь бродил. Его, сказывает. Только че бросил-то? В голову не возьму — темнит он. А еще…

Федька похлопал по узлу с барахлом.

— Чего в узле?

— Откуда мне знать, не смотрел покуда.

— Коли вещи, можете себе оставить — то ваш трофей! Разделишь среди людей своих потом. А коли злато-серебро…

Я не закончил предложение. Федор кивнул:

— Нетто мы не понимаем!

— Волоки сюда татарина и холопа. Допросить желаю.

— Это мы мигом!

Федька обернулся, заложил пальцы в рот и свистнул.

К нам подъехал ратник. К седлу его была привязана длинная веревка, к другому концу которой были привязаны связанные по рукам двое мужиков. Кто из них татарин, а кто холоп, было ясно и так — по одежде.

Я обратился к холопу.

— Назовись!

— Гришка, холоп боярский.

— Подожди-ка, это ведь тебя боярыня ко мне за помощью посылала? Тогда почему тебя в стоге сена нашли?

— Прости, боярин, испужался я! Федор хлестанул его плеткой по спине.

— Князь перед тобой, смерд!

— Вот что, Федор. Холоп этот трус и предатель. Не исполнил он боярского поручения — за помощью ко мне скакать. Свяжи его, да утром суд учиним.

Холоп, заслышав мои слова, упал на колени и завыл.

— Заткнись, пес смердящий! — Федор от души еще раз угостил его плетью.

— А ты кто? — повернулся я к татарину.

— Юнус.

— Расскажи-ка мне, Юнус, сколько человек в набеге участвовало и где прошли порубежье?

Татарин молчал.

— Не хочешь говорить? Ты думаешь, я просто так возьму да отрублю башку тебе, как воину? Не воин ты, а разбойник. Поутру отдам тебя на растерзание крестьянам этой деревни. За то, что вы здесь натворили, они тебя живьем на части порвут.

— Не надо отдавать, — испугался расправы татарин.

— Тогда говори живей.

— Нас было… один десяток и еще семь.

— Федор, убитых татар считали?

— Нет еще.

— Посчитайте, свериться надо.

— Откуда пришли?

— Из Казанского ханства! — горделиво поднял голову татарин. — Из улуса Юмчи-бека.

— Где шли?

— По Дикому полю — на той стороне Оки.

— Так ведь заставы на порубежье стоят?

— Напились они, мы их ночью и вырезали всех, — пренебрежительно сплюнул татарин.

Меня передернуло — и что у них за привычка постоянно плеваться?

— Здесь переправились? — показал я рукой в направлении Оки.

— Нет, здесь, однако, река широкая, мостов нет. Дальше отсюда.

— Так выходит — эта деревня у вас не первая в набеге?

— Еще одна была — вчера ночью на нее напали. Богатую добычу взяли.

Татарин замолк, поняв, что проговорился, да было поздно.

— Добыча где?

— В этой деревне ничего взять не успели, ты отбил.

— А из первой деревни, где добыча богатая была, куда трофеи дели?

Татарин замолчал.

— Федор! Попроси нашего гостя дальше говорить.

Федор спрыгнул с коня, вытащил нож и полоснул им по щеке татарина. Татарин завыл и схватился рукой за щеку.

— Князь! Промахнулся я в темноте. Позволь ему глаз вырезать, — подыграл Федор.

— Зачем глаз? Не надо глаз! — заверещал до смерти испуганный татарин.

— Как детям да старикам животы вспарывать, так вы горазды, а за свой глаз ишь как испугался!

— Князь, не надо глаз. Все скажу. Там, на берегу, две подводы стоят. При них — десятник с двумя воинами. Там добыча.

— Ну, смотри мне — коли врешь, бабам тебя отдам.

Татарин радостно затряс головой.

— Федор, бери ратников — и за мной! Макаровским — пленника охранять, да смотрите мне, чтобы не убег. А то я сам головы вам поснимаю.

В предрассветных сумерках мы направились к Оке. Над водою стоял туман, и было промозгло.

— Федор, бери половину воинов и иди вверх по течению, я же с остальными — вниз. Если помощь нужна будет — пальни.

— Выполню, князь.

Мы разделились и стали двигаться вдоль берега, стараясь не шуметь. В тумане, у реки голоса и так далеко разносятся.

С той стороны, куда ушел Федор, раздался выстрел.

Мы остановились, прислушались. Я подозвал Демьяна:

— Так. Демьян, ты охотник. Потому поручаю тебе вот что сделать. Спустись по берегу еще на версту — только тихо. Посмотри, нет ли там еще где татар? Остальные — за мной!

Мы развернулись и, не особо таясь, рванули через кусты, вверх по течению реки — на выручку Федору. Только помогать уже не пришлось. У подвод лежало двое убитых татар — явно из простых.

Я огляделся по сторонам, ища глазами старшего татарской охраны.

— А десятник их где?

— Как нас завидел, сука, так к воде сиганул с мешком. Я ему в спину и стрельнул. Поплыл в Казань свою, кверху задницей. Не встречали?

— Шутки у тебя, Федор! А что за мешок-то? Где он?

— На дне теперь, а что в нем — не знаю.

— Ну, так достал бы, коли упустил.

Все ратники, как по команде, начали упорно разглядывать землю под ногами. Понятно — в воду лезть желающих нет, тем более что еще не рассвело. Пуще смерти они боялись навок, русалок и водяных. По поверьям, ночью в воде — их власть. Утащат в подводное царство или жизнь выпьют.

— Ладно, посмотрите, что в подводах лежит. Чай — трофей ваш.

Ратники с удовольствием ринулись к подводам. Вот так всегда: как барахло смотреть — так все кинулись, не то что в воду лезть.

Я смотрел, что достают из узлов. Небогата добыча: одежда, полушубки, сапоги. Чего же это пленный говорил о богатой добыче? Все-таки надо доставать тот мешок из реки.

А вот и немного провизии обнаружили воины — мешок крупы, вяленой рыбы. Очень кстати! Проголодавшиеся ратники развели костер, зачерпнули котлом воды из реки и высыпали туда найденную в повозке крупу.

Вскоре запахло кашей. Ложки у всех с собой были — это непременный атрибут в любом походе. На день воин идет или на месяц — нож и ложку всегда с собой берет. У кого-то ложка за голенищем сапога, а у кого-то — в чехле на поясе, как у меня.

Тут послышался топот копыт. Я всмотрелся — это Демьян вернулся.

— Князь, проехал, как ты сказал, вниз по реке. Никого!

— Ну и хорошо. Давай к костру! Каша готова. Федор разделил на всех вяленую рыбу, мы уселись вокруг котла и по очереди черпали ложками кашу. Была она без соли, но ее прекрасно заменял вяленый лещ.

В животе разлилось приятное тепло. Мы передохнули немного, кое-кто уж и захрапеть успел. Меня не оставляла мысль о мешке на дне реки. Быть может, всего в нескольких метрах от нас находится такое богатство. Но — надо! Надо действовать!

Я встал, сбросил одежду, стянул сапоги. Федор смотрел на мои приготовления удивленно.

— Ты чего, княже?

— За мешком полезу, коли все боятся, — буркнул я.

Федор и сам потупился.

— Ты же знаешь меня, князь, я не одну сечу с тобой прошел, не трус я. С врагами злейшими воевать пойду — скажи только, а в воде — нечисть речная, супротив нее с саблей не попрешь.

Я улыбнулся суевериям отважного десятника, посмотрел на коряги, торчавшие у берега, на волны, с шелестом набегающие на гальку, поежился от одной мысли о предстоящей малоприятной процедуре и вошел в воду. Холодная вода обожгла ноги. Я невольно дернулся, сзади ахнули. Обернувшись, я увидел, что все ратники с тревогой наблюдают за мной. Федька трижды перекрестился, что-то шепча губами.

Конечно, можно было бы и с берега нырнуть, да — друг под водой на корягу какую наткнусь. Шею себе верну, а молва недобрая сразу пойдет — мол, на на-их глазах водяной князя утопил.

Зайдя по пояс, я наклонился и стал обшаривать руками дно. Ил один, да и все. Пошел вдоль берега, зашел поглубже, вновь ощупал дно — ногами. Ничего!

— Федор! В каком месте татарин мешок бросил?

— Да вроде там где-то.

На берегу заспорили: «Дальше, кажись — выше по течению».

Ладно, чего их слушать, не приметили. Да то и понятно — на воде ориентиров нет.

Когда я уже совсем замерз и подумывал о выходе на берег — погреться у костра, ноги наткнулись на что-то плотное. А мне здесь — уж по шею. Пришлось нырнуть.

Руки нащупали что-то плотное — никак кожаный мешок? Я попытался его поднять. Какое там! Тяжелый, черт, вроде его и в самом деле водяной держит.

Я вынырнул, глотнул воздуха. Все ратники подошли к реке и стояли у самого уреза воды, не представляя, чем мне можно помочь. Я нырнул снова, подтянул мешок волоком по дну под водой, в сторону берега. Снова вынырнул, а то от нехватки воздуха уже в висках стучало. Отдышался и — опять под воду. С каждым нырком удавалось подвинуть мешок поближе к берегу. Как же татарин так далеко его зашвырнул? Или мешок воды набрал и еще более оттого потяжелел?

Когда уже можно было стоять почти по пояс, я поднял мешок и с силой швырнул его на берег, заорав:

— Поберегись! Это водяной!

Мешок со звоном упал на гальку, не пролетев и метра — настолько он был тяжел.

Ратники брызнули в испуге в стороны, даже Федька не удержался. Ох и смеялся же я, даже про озябшее тело забыл. Стыдно бывалым воинам стало, руки мне протянули, помогли на берег выбраться. Федор подал какую-то тряпку. Я обтерся насухо, оделся и обулся.

Глава 4


Я присел поближе к костру, стуча зубами от холода. Федор меж тем подтащил мешок ко мне поближе.

— Раз-звяжи! — у меня до сих пор зуб на зуб не попадал.

Федор ножом просто взрезал веревочку у горловины мешка, потому что она набухла от воды и не развязывалась. Любопытствующие ратники попытались было сунуть нос в мешок, но Федор рявкнул:

— Как в воду лезть, так вас не было, а как добычу смотреть, так вы поперед князя норовите! Брысь отседа!

Ратники отошли, но не далеко. Уж очень им интересно было узнать, что там, в мешке?

Федор запустил руку в мешок, вытащил в кулаке серебряные монеты и массивную серебряную же цепь с крестом. Среди ратников пронесся завистливый вздох.

— Федя, все из мешка вывали на тряпку, а то там воды полно.

Федор сбегал к подводам, принес чистую рогожу, опрокинул над ней мешок.

Зазвенели и покатились но рогоже монеты. Небольшой грудой лежали кольца, перстни, цепочки, серебряные чарки и ковш.

— Ого! — откинулся назад Федор.

— Дай всем воинам по рублю серебряному, а подводы с добром дома поделите.

Распоряжение мое было встречено восторгом и ликованием.

— Князь, вот повезло-то! — торжествовал Федька.

— Не рано ли радуешься, Федор? Как бы боярыне злато-серебро возвращать не пришлось. Жаловалась она, что совсем без ценностей осталась. А вот рухлядь, что в подводах — то уж точно ваш трофей.

— И это трофей, князь! — горячился Федька. — Все, что на саблю взято — наше!

— Так не по-соседски, Федя. Сейчас в деревню вернемся, покажу боярыне все, что в мешке. Признает ежели за свое, то верну.

— Ай — яй-яй! Креста на тебе нет, князь! — чуть не застонал Федор. — Кони да пищали для макаровских ратников надобны, а ты своими руками добытое серебро отдать хочешь!

— Молчи, Федька. Знаешь поговорку: «Жизнь — государю, а честь — никому».

Федька обиженно сопел всю дорогу.

Занималась утренняя заря. Впереди показались черные остовы сожженных изб и блуждающие вокруг люди. Пахло гарью. Мы въехали в деревню — вернее, в то, что еще вчера было Окуневым. С полуобгоревших изгородей хрипло перекрикивались два чудом уцелевших петуха, возвещавших наступление тяжкого для погорельцев дня.

Страшное зрелище открылось нашим взорам. Подожженные татарами избы догорали. Черные головешки еще тлели и курились дымком. На месте сгоревших изб лишь высились печные трубы, да и то не везде, а лишь там, где не топили по-черному.

Ехали мы медленно, обоз разогнаться не давал. Может, оно и к лучшему: глазели по сторонам — прикидывали ущерб. Вчера, во время боя, было просто не до этого. Теперь же, когда рассвело, мы воочию увидели, какое горе и разрушение принесли своим неожиданным и стремительным набегом татары. Треть изб и построек была сожжена. У каждого двора лежали на холстинах тела убитых.

У хлопцев моих от ярости и ненависти зубы скрипели.

— Вот нелюди!

Мы подъехали к сгоревшему дому боярыни. Она вышла навстречу нам, уже умытая и одетая в простенький сарафан, но явно не боярский, из холопских запасов — из тех, что понаряднее.

— Здрав будь, князь. Прости великодушно, но угостить тебя и воинство твое нечем.

— Да мы уж и откушали немного. Мы тут пленного татарина судить собрались. Вот, холопа твоего, Гришку, сыскали. Что с ним делать думаешь?

— Высечь его, да пусть на свинарнике работает. Пригрелся в боярском доме, как змея, да и подвел в нужный момент.

— Воля твоя, боярыня, только уж больно ты мягка. Он не поехал за помощью, струсил, в стогу прятался, бросив коня. Сама подумай, если бы мы не поспели на помощь вовремя, вы бы все сейчас за татарскими лошадьми на аркане в плен бежали. Думаешь, на чужбине да на скудных харчах и тяжелой работе долго протянуть можно? Или на невольничий рынок в Кафе отвезли бы и продали в рабство. Вспомни — даже у соседей — вернулся ли кто-нибудь из плена?

Боярыня наморщила лоб и задумалась.

— Нет, не припомню таких.

— Ладно, я тебе сосед, и не след мне тебя поучать. Сейчас татарина осудим, да и к себе поедем. Собери людей.

Жители деревни к полусгоревшему барскому дому собрались быстро.

Я сидел на коне — больше просто не на чем было. Боярыня стояла рядом. Макаровские русины привели связанного татарина. Я поднял руку:

— Православные! Люди русские! Сейчас будем суд чинить. Один из разорителей деревни вашей — перед вами. Как народ скажет, так с ним и поступим. Остальных с Божьей помощью удалось живота лишить.

Из толпы стали раздаваться гневные крики. Татарин втянул голову в плечи и затравленно озирался.

— Все видели зверства и бесчинства татарские?

— Видели! — разом выдохнули люди.

— Чего заслуживает татарин?

— Смерти! Казнить его! Вздернуть супостата! — кричал возмущенный народ.

Я посмотрел на боярыню Куракину. Она устало кивнула головой.

— Быть посему! Федор! Повесить татя! Чтобы и другим неповадно было.

Ратники нашли сук покрепче, перекинули через него заготовленную Федором веревку, и вскоре татарин уже болтался в петле. В самом деле — чего на него время тратить? Не в Охлопково же везти под охраной? Все свидетели и пострадавшие — здесь. И пусть все видят: скорая и справедливая кара настигнет каждого разбойника и убийцу.

После казни все крестьяне быстро разбрелись по избам. Много у сельчан сейчас забот: в первую очередь — гробы делать да погибших хоронить — по-человечески, по-христиански. А потом — жилье восстанавливать, живым надо жить дальше.

Я же подъехал к боярыне, соскочил с седла. Махнул рукой Федору. Он опустил передо мной тяжелый кожаный мешок.

— Василиса! Трофей мы взяли. По «Правде» все, что с мечом у врага отбито — мое. Но я хочу остаться в добрососедских отношениях с тобой. Посмотри, нет ли здесь и твоего добра?

Федор осторожно высыпал на холстину ценности из мешка. Боярыня склонилась, перебрала руками блестящие чаши, цепочки.

— Нет, князь, не признаю своего.

Федор шустро собрал обратно в мешок ценности и довольно улыбнулся.

— А мое добро, князь, не сыщешь ли? Ведь усадьбу поднимать надо! — с надеждой в голосе спросила Василиса.

— Невозможного просишь, боярыня!

— Да я понимаю, князь, сгинуло добро мое. Не возвернешь уже. Не осуждай — по-бабьи спросила.

Плечи ее поникли.

Жалко мне ее стало. Я задумался. Что можно предпринять? В голове мелькнула неожиданная мысль: «А попробую-ка я чудесный порошок из подземелья, что прошлое зримым делает». Чем дьявол не шутит — вдруг чего выгорит?

— Ладно, попробую помочь тебе. Ежели не выйдет у меня ничего — не взыщи. К твоему дому пойду. Только вот одному мне побыть там надо. Федор! Не пускай никого к дому барскому, пока я там буду.

— Исполню, как велишь, князь, — понимающе кивнул Федор.

Боярыня стояла, не зная, что и думать. Ратники окружили сгоревшие дом и подворье цепью, но довольно далеко от пепелища.

Я зашел через обгоревшие, валяющиеся на земле ворота во двор. Мне сразу же бросился в глаза лежащий недалеко от забора труп татарина с торчащими из спины вилами. Что же здесь могло произойти ночью?

Запинаясь за бревна и рискуя сломать ноги на обгоревших досках пола, я прошел к остову одной из печей барского дома. Рядом багряно курился кусок упавшей балки.

Я достал один из мешочков с зельем и бросил несколько крупинок на тлеющие угли. Затрещал огонек, поплыл дымок. Вокруг меня начали появляться видения событий, происходивших здесь в недавнем прошлом.

Я увидел, как татарин вбежал в дом и стал выгребать ценности из боярского сундука в свой мешок. Потом он выбежал на крыльцо, бросил в дом горящий факел и побежал с мешком во двор.

«Стало быть, — смекнул я, — ценности унесены из боярского дома». Только где они? Я колебался. Что делать? Подойти к несуществующему на самом деле, можно сказать — призрачному окну или стоять на месте? Вдруг мое движение разрушит видение? И все-таки я решился. Осторожно ставя ноги между обгорелых досок и балок, я приблизился к окну и выглянул.

Татарин уже собрался выбегать со двора, как из-за угла горевшего дома выбежал холоп с вилами и с силой всадил их в спину татарина. Тот выгнулся от нестерпимой боли, выпустил мешок из руки, выхватил саблю и ударил холопа в грудь. Потом упали оба. Затем холоп шевельнулся, приподнялся на четвереньки, схватил одной рукой мешок и медленно пополз за угол дома. Эх, жалко, что нельзя повернуть видение, как голограмму — посмотреть за угол. И звука нет — все происходило, как в немом кино.

И вот видения прекратились.

Я сошел с пожарища, обошел вокруг сгоревшего дома боярыни. Судя по всему, ранен холоп был серьезно. С таким ранением и мешком далеко не уползешь. На пепелище обгоревших человеческих останков нет. Стало быть, надо искать следы пропавшего мешка за домом.

Где же здесь может быть тайник? Понятное дело, холоп лучше боярыни должен знать, где на заднем дворе есть потаенные места, и куда мешок спрятать можно.

Я начал обходить подворье. На заднем дворе стояли хозяйственные постройки — амбар с сорванным замком и распахнутой настежь дверью, сарай, дверь которого валялась рядом. Для очистки совести я добросовестно заглянул в них. Пусто! Нет, не стал бы холоп прятать здесь ценности.

Я прошел дальше. Чем это так воняет? В отдалении стоял сарайчик. Судя но запаху — загон для свиней. «Вот! Свиньи!» — мелькнула дерзкая мысль. Татар из живности интересовали овцы, коровы, лошади и вся домашняя птица — утки, куры, индюки. Есть свиное мясо им вера их мусульманская запрещала. Потому к свинарникам они брезговали даже подходить.

Я решительно направился к свинарнику. Заслышав мои шаги, свиньи захрюкали, завизжали. Понятно — жрать хотят. В круговороте событий скотину никто не кормил и не поил. Самим бы уцелеть!

Я заглянул за свинарник. Вот он! Седой старик лежал на животе, прикрывая собой мешок — видно, старался укрыть его от посторонних взоров.

«Прости, отец!» — я перевернул мертвого холопа на спину, поднял окровавленный мешок и вернулся к пепелищу.

Да, повезло боярыне! Можно звать всех.

— Василиса! Федор! Идите сюда!

Быстрым шагом оба подошли и выжидающе посмотрели на меня.

— Нашел я ценности твои, боярыня! Вот они, в татарском мешке. Посмотри, твое ли?

От вида окровавленного мешка боярыня побледнела, но держалась. Я кивнул Федьке. Федор взрезал ножом веревку у горловины мешка и высыпал содержимое его на землю. Покатились монеты, звякнул серебряный подсвечник, золотая ендова, блеснула в лучах солнца подвеска, из травы засиял драгоценный камень перстенька.

— Мое! — сразу вскрикнула Василиса.

Лицо ее просветлело, и она кинулась мне в ноги.

— Великая благодарность тебе, князь! Сам Господь тебя ко мне послал!

— Не меня благодари, боярыня, за спасение ценностей твоих. Я что — я только нашел их. А добро твое старый холоп твой спас. Он и татарина, умыкнувшего сокровища твои, убил. За свинарником сейчас лежит, бездыханный. Вот он — герой!

— Неуж Порфирий это? Я еще малая была, а он у тятеньки моего уже служил.

Василиса пошла в конец двора, заглянула за сарай и вскрикнула в испуге: «Бедный Порфирий!»

— Похорони его по-человечески, да в церкви прежде отпой. Заслужил холоп таких почестей службой верною.

Боярыня смахнула слезу со щеки.

— Выполню все, Георгий Игнатьевич.

— Тогда прощай, Василиса! Поедем мы.

— Постой!

Василиса подошла ко мне, порывисто обняла да и поцеловала — горячо, в самые губы.

— Доброго соседа мне Господь послал — не то что негодяй Никифоров. Князь, может, примешь меня под свою руку?

— С защитой всегда помогу, только гонца сразу посылай, как тревожное что почувствуешь, да надежного, а не такого, как Гришка!

— Уж урок этот я запомнила. Теперь прощай, князь!

Я приготовился дать команду ратникам и взглянул на Федора. Он теребил в руках шапку, и взгляд его был какой-то непривычно задумчивый.

— Случилось что?

— Князь, — нерешительно начал десятник, — позволь слово молвить.

Я вопросительно посмотрел на Федьку.

— Скажи, тот трофей, что мы в деревне этой у татар отбили — наш ноне?

— Конечно. А что?

— Мы, — он оглянулся на притихших ратников, — в общем, меж собой мы порешили так: пущай эти пожитки окуневским погорельцам и останутся. Ну невмоготу нам смотреть, как бабы убиваются на пепелищах, и детки голодные надрываются. Не принимает душа христианская последнее забирать, коль знаем, чье это. Не татары же мы! — Федька перевел дух. — А нам и того добра хватит, что на подводах лежало, на берегу, те пожитки — не отсель.

Я, признаться, в душе ожидал этого от ратников своих, но не вмешивался в события. Они жизнями рисковали, многие ранены — холстинами наскоро раны свои перевязали, и потому это — их выбор!

— Ну конечно. То по совести будет, и я рад, что вы так порешили.

Василиса, стоявшая рядом, слушала, не находя слов. Лишь слезы стекали с ее щек на подбородок.

Федька махнул рукой стоявшим поодаль ратникам. Те мигом сгрузили узлы с пожитками окуневских крестьян и бережно поставили их в ряд.

— Ну что ж, пора прощаться, Василиса! Дела!

Я скомандовал «По коням!», и ратники с небольшим обозом тронулись в путь. Раненые, что не могли сами в седле держаться, ехали на подводах.

Я оглянулся и увидел, как Василиса, одной рукой вытирая слезы с подбородка, другой осеняла нас вослед крестным знамением.

Мы выехали из деревни на дорогу, ведущую в Охлопково, но еще долго слышались плач и стенания, раздававшиеся почти из каждой избы.

Ехали не спеша. Все устали — ночь-то выдалась бессонной. Да, победа была нашей, но с привкусом горечи — много русских людей погибло. А не приди мы на помощь вовремя, еще больше было бы убитых, а живые — угнаны в рабство. И еще одна русская деревня была бы стерта с лица земли.

Меня одолевали тяжкие раздумья. Как свести к минимуму потери при набегах татар? Предотвратить набеги я своей малой ратью не могу — не в моих это силах. Заставы на порубежье стоят, немалые силы на то тратятся, а все равно небольшие банды прорываются, просачиваются на Русь. Стало быть, надо сделать две простые вещи. Во-первых, поставить в усадьбе на высоком месте вышку или хотя бы пока на высоком дереве соорудить площадку для наблюдения ратником. При пожаре, или если татары вдали покажутся, он упредить дружину успеет.

И второе. Необходимо с соседями объединяться — с теми, у кого рати малые есть. Сообща отбиваться сподручнее. Ладно вот как сейчас, когда татар мало было — одолели басурман. А если пройдет отряд побольше, даже полусотня? Что бы я тогда смог сделать со своим десятком?

Когда неприятель — казанцы или крымчаки — большой силой идут, о том лазутчики да заставы наместника в Коломне или самого государя известят. Навстречу врагу сильному большое войско двинется. Но кто будет собирать многотысячную рать на сотню татар? Никто, даже наместник Коломны не успеет этого сделать. Сожгут татары одну-две деревни, как сейчас, и назад ускачут с добычей.

Потому самим боярам нужно привлекать к защите своей поместных дворян. Когда нападение произошло, можно послать гонца к наместнику — в ту же Коломну. Но пока соберутся малые дружины сел и деревень, татары уже успеют вдоволь побесчинствовать, людей побить и в полон увести. А преследовать их на землях Дикого поля не принято было. Местность чужая, незнакомая. Татарин все пути-дороги знает, и каждый встречный — земляк ему.

Для нас же встречный — враг или лазутчик. И воинам нашим за рекой непросто: хоть трава в Диком поле и растет — есть чем коней кормить, так ведь и вода нужна. Знать надо, где колодцы, ручьи и речушки. А сейчас даже мордва, живущая по соседству, вся под татарином, и нам они — враги покамест.

Добрались до Охлопково. Еще на лесной дороге, не доезжая деревни, из леса навстречу нам вышли ратники Макара.

— Свои! Ну слава богу! Что там стряслось?

— Татары на Окунево напали, да мы их побили, но и раненые, видите, есть у нас.

— С победою вас! Да, досталось и нашим хлопцам… — ратники с сочувствием смотрели на пострадавших товарищей. — А что на подводах? Никак с трофеями вы? — Они завистливо поцокали языками.

Молодец Макар, дозор выставил, хотя большой силы он не представлял. Пищалей нет, коней тоже — надолго задержать татар такой дозор бы не смог. Надо, и причем срочно заняться безопасностью.

Завтра же отправлю Макара с подводой в Коломну. Пусть покупает коней и пищали, вижу — пора пришла. Придется отложить дела и заняться защитой поместья. В противном случае все, что построено с таким трудом, пожечь могут татары, холопов убить или угнать в полон. И прекратит свое существование вотчина князя Михайлова, останется лишь выжженная земля. Ну — нет, пока я жив, не допущу такого!

Уже на въезде в имение ко мне подбежал Макар.

— Князь, у нас здесь все в порядке, тихо.

— Зато у соседки, боярыни Василисы Куракиной — ты ее должен помнить — большое горе приключилось, гости незваные побывали. Избы пожгли, холопов многих поубивали.

— Ох, беда-то какая!

— И что удивительно — наша помощь лишь случайно вовремя пришла.

— За то Федору спасибо.

— Нет, Макар, больше таких случайностей я не допущу. Сегодня всем, кто ночью в Окунево был, — отдых. Ратникам, что со мной ходили, трофеи но справедливости делить. Ну а твоим, кто ночь в дозоре стоял, — отсыпаться. Ты же, Макар, возьми несколько ратников своих, и на лошадях Федора объезд сделайте — через Обоянь, Чердынь и Вереши. Как там? А завтра с утра тебе и Федору быть у меня.

— Слушаюсь, князь!

Устал я. Поел без аппетита, да и сразу в постель улегся.

В Охлопково было непривычно тихо, ратники отдыхали. Ничего, пусть сил набираются, завтра они им понадобятся.

Подремав немного, я поднялся с постели и подтащил поближе кожаный мешок с трофейными ценностями. Надо же ревизию провести, чего мне досталось. Оказалось — не так уж и много. После раздачи всем ратникам на берегу Оки серебряных рублей осталось их у меня шестьдесят два. Да еще цепочки, кольца и всякие-разные чарочки-ендовы потянут на четверть, а может, чуть менее полупуда веса.

В общей сложности после ночного боя у меня оказалось около полтораста рублей. Неплохо, если учитывать, что отделался малой кровью — несколькими легкоранеными. Наше счастье, что татары не ожидали удара и в деревне были разрознены, грабежом занимались. Боюсь, что в чистом поле потери были бы более значительны.

Прискакал Макар:

— В деревнях наших все спокойно, князь!

— Хорошо. Отдыхай. Утром — ко мне!

Вечер прошел в размышлениях, а утром, сразу после завтрака, подошли Федор с Макаром, и я начал в избе совет. Надо было обсудить, как быть дальше с защитой усадьбы.

— С последним набегом татар мы все урок получили. То, что Федор пожар увидел да подоспели мы боярыне Василисе Куракиной на помощь вовремя в трудный момент, то хорошо. Но это счастливая случайность, все могло сложиться и по-другому. Отдохнули бы татары в ее имении, с силами собрались, а следующей ночью на нас напали и порезали бы сонных. Так не годится. С себя вину не снимаю, закрутился за делами. Но более так продолжаться не может. Призвал я вас на совет, как начальников ратных. Хочу услышать от вас, как защиту усадьбы разумеете.

Поднялся Макар:

— Вспомни, князь, Опочку. И поселение вроде как небольшое — крепостной стены даже не было. А вот валом земляным окружили, и никакой нашей… — он осекся, вовремя вспомнив, что мы тогда были врагами, но тут же исправился, — …польской рати, даже с пушками, взять Опочку было невмочь!

— То верно, Макар. Но вал возводить со рвом глубоким и тыном крепким — это же сколько времени уйдет, а татары снова могут нагрянуть в любой момент. Что поначалу делать будем?

— Мыслю так, — подал голос Федька. — Пока что-нибудь покрепче построим, дозор нужон за подступами. Для того дерево надобно выбрать и наблюдение сверху окрест наладить — денно и нощно.

— А верно мыслишь! Ты, Федор, сегодня же подберешь сосну повыше, да чтобы еще и на пригорке была, на вершине наблюдательный пост оборудуешь — с площадкой, лесенкой. И впредь, и днем и ночью, ратников ставить будете — оба! И ты, Федор, и ты, Макар. Уговаривайтесь между собой, но чтобы воин на вышке стоял всегда. И не спал, а то прикажу прямо на вышке и повесить такого. Расслабились мы все, а враг — вот он, рядом шастал.

— Князь, а почему чуть что, так Федор? Федор — туда, Федор — сюда! Мне вот вышку ставить, а Макар что?! — возмутился Федька.

— Не перебивай! Ратники Макара конны должны быть, да с огненным боем. Тянугь более негоже. Потому, Макар, бери подводу и людей своих и — в Коломну. Коней всем купишь, пищали и огненный припас к ним. Головой отвечаешь за коней — чтобы строевые и справные были, да за пищали — все самолично проверь! Ну а уж как вернешься, вся учеба на тебе. Да то ты и сам знать должен — верховая езда, рубка, стрельба из пищалей. Выложись, но чтобы через месяц все твои ратники не хуже десятка Федора оружием владели.

— Времени мало для того, князь!

— Татарин спрашивать не будет, готов ты встретить его с оружием или нет. Тех русинов, что поопыт-нес, десятниками поставь, пусть тоже учат делу ратному. Федора попроси помочь — он не одну сечу прошел, может поучаствовать в подготовке новичков.

— А что я… — начал было Федька.

— Федор, как ты в бой с ними пойдешь — плечом к плечу? Ежели они слабину дадут, дрогнут, так и тебе не выстоять. Я вас не делю на старых и новобранцев. Вы все — Федор и Макар с людьми своими — моя малая рать. И государь с меня спросит, ежели что. Все понятно?

— Все, князь, — нехотя согласился Федор. Макар просто кивнул головой.

— Макар, вот деньги — в твое распоряжение!

Боже, это ж почти все мое трофейное серебро уйдет на воинов Макара! Но делать нечего. Экономить на защите усадьбы — себе дороже обойдется.

Довольный услышанным, Макар взял мешочек с деньгами и вышел.

— Возвышаешь ты его, князь! — Федька сидел насупившись.

— Иначе нельзя, Федор. Мне подготовленные ратники нужны, сам сегодня ночью видел, как лихо твои воины с татарами разделались.

Моя похвала опытному десятнику немного успокоила Федора, но надолго ли? Вижу — трудно ему с Макаром уживаться.

Федька собрал свой десяток, и все вместе пошли на холм выбирать дерево повыше.

Сосен на участке было не много, больше лес низкорослый — береза, ольха, так что и выбор был небольшой.

Вскоре уже застучали топоры. А вечером ко мне заявился потный Федька.

— Принимай работу, князь, готово!

Федор подвел меня к высокой сосне, что стояла недалеко от строящегося боярского дома. К стволу дерева были прибиты поперечины.

Поплевав на ладони, я полез вверх. Несколько ниже вершины была обустроена небольшая площадка с ограждением по периметру. Я осмотрелся. Далеко видать! Вон Ока с плывущими корабликами, моя деревня внизу, а чуть дальше — Обоянь, Чердынь и Вереши. Я повернул голову вправо — и Никифоровка видна, точнее сказать, угадывается — далековато все же. Но коли пожаром займется — думаю, дозорный увидит. Эх, бинокль бы сюда или подзорную трубу, да не пришло их время.

Я обернулся всем корпусом. Ха! Отсюда и деревня Василисы Куракиной видна, избы сгоревшие. А левее — верстах в пяти, еще чье-то имение. Вот туда я завтра и направлюсь, надо поговорить об организации защиты деревень и совместного отпора непрошеным гостям.

Осторожно я слез с сосны.

— Ну что же, неплохое «воронье гнездо», далеко местность просматривается.

Польщенный Федор заулыбался.

— Только вот что же вы навес сделать позабыли? Дозорному что — под дождем мокнуть, коль заморосит? А снег ежели? Да и летом под солнцем стоять — голову напечет.

— Это мы мигом поправим, князь, до ужина еще! — с ходу оглядываясь по сторонам, откуда какие материалы тащить, бодро заверил Федька.

— Давайте, хлопцы, надо поскорей закончить. И сегодня же первый дозорный дежурить должен.

— Не беспокойся, князь, мы службу знаем.

Я же занялся устройством ворот и ограды. Собрал артельных от плотников — и рязанских и владимирских. Мастеровые недовольны были, что их от работы оторвали.

— Ко всем обращаюсь я, мастеровые люди. Татары вчера напали на соседнюю деревню. Нападение удалось отбить, но и селяне пострадали. Понимаю, что уговор у нас с вами был на избы и конюшни. Нарушать его не след, но прошу! Отложите на время все, что начали. Тын вокруг деревни поставить надо. Не ровен час, гости незваные нагрянут, а за тыном отсидеться проще. А уж потом — за избы да за конюшни возьметесь.

Сразу выступил артельный от «косопузых»:

— Мы так не уговаривались, князь.

— Подожди, — перебил его артельный от владимирцев, — князь дело говорит — вишь, нужда пристала. — Он повернулся ко мне: — Помочь можно, а как платить будешь?

— Сговоримся. Сядем рядком, да поговорим ладком.

— Тогда пусть холопы твои землю начинают рыть, а уж забор ставить — наша забота. Ты только покажи — где?

Я с обоими артельными обошел участок, наметил, где тын стоять должен. Тем более что часть бревен уже была приготовлена холопами по моему распоряжению. Мы уговорились о цене и ударили по рукам.

И закипела стройка. Холопы рыли землю, плотники острили бревна, тяжелой «бабой» забивали их в ямы и крепили бревна меж собой.

— Князь! А ворота-то где будут?

— Да вот, пожалуй, парадные — тут, на дорогу, а там, к полю — для выезда с возами да ратникам на учения.

Через два дня вернулся Макар со своими ратниками. Все — на конях, с пищалями за спинами. А шуму наделали — топот копыт, земля дрожит, гиканье. Впереди — Макар, в кафтане нараспашку. Так и распирает его гордость за свою братию ратную! В изумлении он остановился перед тыном.

— Ого! И когда же вы успели?

И невысок был тын — метра четыре в высоту, однако — преграда, на коне не одолеешь. Меня подозвал рязанский артельный.

— Хозяин, зряшную работу делаем!

— Почему же? — удивился я.

— Из дуба али лиственницы делать надо — тогда века простоит. А это сгниет скоро. Два-три года — и все, что в земле, трухою станет.

— Где же я тебе дуб возьму, коли он здесь не растет?

— Тогда смолу ищи. Мы ту часть, что в земле будет, обсмолим — глядишь, лет десять, а то и более простоит.

— За совет спасибо. Да где же смолы-то столько взять?

— Где-где! На верфях, вестимо, где корабли да ладьи смолят.

— Я тебе денег дам и подводу — купи.

— Э, нет, князь! Сам ищи.

— И на том спасибо — за дельное слово. Пришлось Андрея в Коломну посылать — смолу раздобыть и привезти. Зато теперь концы бревен смолили.

Следующим днем я поехал в село, что видел с вышки, взяв с собой Федора и двух ратников. Князь я или не князь? И корзно красное надел — для представительного вида.

Село нашли не сразу, поплутали маленько. Оно оказалось довольно большим и, как положено, с церковью.

Федор, скакавший несколько впереди, спросил местного:

— Как село-то называется?

— Так — Горькая Балка.

— Экое название необычное. Хозяин-то у вас кто?

— Боярин Татищев — вона его дом, в два поверха.

— Спасибо, добрый человек.

Мы подъехали к дому. Федор постучал рукоятью плети в ворота. Вышел холоп.

— Скажи боярину — князь Георгий Игнатьевич Михайлов к нему. — Холоп исчез за воротами.

Вскоре ворота распахнулись.

— Милости просим, князь! — Оба холопа, открывшие ворота, склонились в поклоне.

Все спешились, ввели коней во двор. А уж на крыльце — боярин дородный с боярыней дожидаются. Оба — словно колобки, щеки — как у хомяков, глаза жирком заплыли. Друг на друга похожи, прямо по поговорке «Два сапога — пара».

— Здравствуй, князь! Рады видеть дорогого гостя в доме нашем. Не откажи — испей с дороги нашего сбитня!

Боярыня поднесла корец. Я слегка склонил голову в приветствии, взял корец обеими руками, медленно выпил, перевернул и вернул хозяйке.

— В дом прошу, князь, — проворковал радушно боярин, переглядываясь с пухлой супружницей. — То большая честь для нас, не каждый день князь в гости приезжает.

Хозяева провели меня в гостиную, усадили в красный угол. А уж слуги в трапезную закуски таскают.

Поговорили, как водится, о погоде, о собранном урожае. Сразу говорить о деле считалось неприличным. Отдав дань приличиям, я начал разговор.

— Сосед я ваш, князь Георгий Михайлов. Недавно жалован государем нашим, Василием Иоанновичем, землею, усадьбу теперь обустраиваю.

— Славно!

— Неспокойно здесь, однако! — При этих словах моих супруги вздрогнули и испуганно переглянулись. — Третьего дня на соседку вашу, боярыню Василису Куракину, татары ночью напали.

— Ой, слыхали уже, беда-то какая! — запричитала боярыня, сокрушенно покачивая головой.

— Подожди-ка, князь! Не ты ли, со своей малой ратью им помог?

— Было такое, не скрою.

— Почетно для нас, Георгий Игнатьевич, коли такой герой в нашем доме.

— Так вот, зачем я к вам приехал-то. Хочу предложить силы наши объединить, чтобы в случае нападения сообща действовать, дабы не разбил нас неприятель поодиночке.

Боярин потеребил куцую бороденку, заерзал на скамье и закашлялся. Боярыня смущенно посмотрела на супруга, перевела взгляд на стол и начала упорно рассматривать щербинку на его поверхности.

Наконец, боярин справился с собой:

— Я… да мы бы и с радостию… но никак не можно. Извини, князь, не могу. Ратников у меня мало, десяток всего. Под тебя отдам, как сам защищаться буду?

Боярыня обхватила пухлые щечки руками и испуганно закивала головой.

— Так у тебя даже забора трухлявого вокруг села нету.

— Ты что, князь, в моем доме меня же поносить вздумал? — боярин вскинул бороденку и сверкнул глазами, не находя нужных слов.

— Прости, боярин, коли обидел невзначай. Просто заметил, когда проезжал.

— До сих пор Господь миловал, авось и на этот раз минует нас лихо.

— На Бога надейся, а сам не плошай.

— Ты, князь, видно, из служивых, тебе все сабелькой помахать охота. У меня же хозяйство большое и крепкое, о нем голова болит, а холопьев мало.

— Ой, большое, князь! — подхватила боярыня.

— Жаль, что не договорились. — Я решительно поднялся с лавки.

— Куда же ты, князь? А угощение? Нехорошо не емши-то из гостей.

— Не кушать я приехал — о безопасности поговорить. Прощай, боярин.

Я поправил плащ и сбежал с крыльца, провожаемый недоуменными взглядами Татищева с супружницей. Ожидавшие меня во дворе ратники вывели за ворота коней, мы поднялись в седла и припустили рысью из Горькой Балки.

— Что, не согласился боярин? — спросил Федор.

— Как угадал?

— Да по лицу твоему мрачному.

— Придется обо всем позаботиться самим, Федя. Жаль — не получилось у меня. Татищев отказался, да и если б даже и согласился — силы у него невелики. Куракина в погорельцах, воинов совсем нет — еще и самой подниматься надо, в Никифоровке боярина пока нет, а когда государь землю эту кому-нибудь пожалует — неизвестно. Да и придет новый человек — слишком много дел сразу навалится.

Куда ни кинь — везде клин. Ну что же, никуда не денешься, получается — действительно, мне одному тянуть этот воз надо. Буду стараться, пока сил моих хватит.

Подъезжая к Охлопково, мы услышали пальбу. Что у них там случилось? В деревню влетели галопом, а это, оказывается, Макар своих стрельбе учит. Поставил в поле чурбаки и тренирует ратников. Похвально рвение сие, но предупреждать все-таки надо, чтобы не пугать попусту.

А через пару дней меня неожиданно посетил Федор Кучецкой. Вот уж кого не ждал…

Я в это время находился в избе. Вбежал Федька, выпалил с порога:

— Княже, дозорный на дереве крикнул — в версте отсюда конные! Да важные такие — никак бояре какие, сюда скачут, видать — к тебе!

Немало удивившись, я вышел. Кто бы это мог быть? Ждать ответа пришлось недолго.

Е-мое! Во двор въезжала кавалькада конных.

Впереди — двое ратников в сверкающих кольчугах, за ними на коне грузно восседал Федор Кучецкой, а уж дальше свита — несколько бояр. Замыкала колонну четверка ратников.

Бояре из свиты шустро соскочили с коней, поддержали стремя и помогли спуститься с коня Федору. Хм, он и сам обычно проделывал это неплохо. На публику играет, видно. Черт, а у меня и сбитня нет, вино только.

Пока бояре оправляли шубу на Федоре, я метнулся в избу, налил вина в трофейную чашу и вынес. Мы пошли навстречу друг другу.

— Здравствуй, Федор!

— И тебе здоровья и удачи, Георгий!

Федор принял чашу, не спеша осушил, крякнул от удовольствия. Он уже собрался вернуть мне чашу, но она неожиданно привлекла его внимание — Кучецкой залюбовался чеканкой и резьбой по краю чаши. Видимо, понравилась.

— Прими от меня в дар чашу сию, вижу — по нраву тебе она.

Федор кивнул и, не оглядываясь, протянул руку с чашей назад. Боярин из свиты принял ее.

— В первый раз я у тебя. Государь с поручением посылал в Коломну. Думаю — дай заеду к побратиму. Подъезжаю, а у тебя тут уж острог целый. Тын, избы, конюшни. Пойдем-ка, покажешь свое хозяйство.

Мы пошли по территории усадьбы. Я шепнул Федьке:

— Быстро кабанчика на вертел, стол готовь! Федька-заноза кивнул и исчез.

— Это у тебя что тут?

— Баня.

— А это?

— Вторая конюшня.

В это время послышалась частая стрельба. Охрана Кучецкого за сабли схватилась, бояре начали встревоженно оглядываться.

Я их успокоил:

— Да это мои хлопцы стреляют, руку да глаз набивают.

— Молодец!

— А что это за лесенка на сосну?

— Вместо вышки смотровой — покамест ее сделаю, с сосны холопы боевые наблюдение ведут, дозорный денно и нощно за местностью бдит.

— Гляди-ка! — удивился Кучецкой. — У тебя тут прямо как на заставе.

— Жизнь заставила. Недавно татары заставу нашу на порубежье вырезали, прорвались в эти места да усадьбу боярыни Василисы Куракиной, грабить начали; людей ее многих побив, избы пожгли.

— И что? — встрепенулся Кучецкой.

— Федор, десятник мой, пожар ночью узрел. Поднял я людей своих да татар — в сабли. Ни один не ушел.

Федор неожиданно хлопнул себя по ляжкам — так что накинутая на плечи шуба упала. Боярин поднял и попытался снова накинуть ее князю на плечи. Кучецкой нетерпеливо передернул плечами:

— Оставь, мешает.

И в самом деле — перед кем красоваться? Здесь не первопрестольная.

— Так это, значит, ты?

— Что я?

— Ты отряд татарский побил?

— Выходит, я.

— А мы понять не можем, куда они могли деться? Как заставу вырезали, мы тревогу по службе береговой объявили, коломенское ополчение поднялось, заставы усилили, чтобы татар назад в Дикое поле с полоном не выпустить. Нигде татар тех нет, ну как сквозь землю провалились! А ларчик-то просто открывался!

— Некому уходить уж было — всех побили, до единого.

— Вот-вот… Мы объехали с коломенским воеводою вчера эти места, посмотрели. Две деревни начисто сожгли. Старики да мужики убиты, детей и женщин, вероятно, в полон взяли. Вот только до усадьбы боярыни Куракиной пока не добрались.

— Не было полона. Вернее был — из куракинских, да мы всех освободили.

— Неуж банда не одна была?

— Вот этого не скажу, не знаю.

— А что же в Коломну не доложил?

— Чего докладывать-то? Не Казань же взял — банду малую разбил. Там их всего-то семнадцать человек и было.

Федор переглянулся с боярами.

— За отвагу хвалю, молодец! Непременно государю доложу. Надо же! Все сам — и татар побил, и острог построил! Не сидишь сиднем, вот теперь и я вижу — не зря тебя государь землицею жаловал на Оке. Эдак ты далеко пойдешь!

— Не корысти для стараюсь.

— Вижу. Только скромен не по заслугам. Сделал дело доброе — доложи наместнику, да и о себе напомнить — не грех! А то — чего?

— Дом каменный итальянцы ладят. Ты же сам меня с итальянским зодчим Пьетро знакомил.

— Весьма похвально. Вижу — всерьез за поместье взялся. Ты кормить-то нас будешь?

— Поросенок жарится, как готов будет — доложат.

— Добре! А то после скачки по деревням здешним проголодался я что-то.

Кучецкой еще прошелся по участку, удивляясь размаху кипящей стройки: кругом лежали заготовленные бревна, стучали топоры плотников, молотки каменщиков, сновали артельные люди, отдавая указания помощникам.

А тут и Федька-заноза рукой призывно махнул. Значит, поросенок уже готов.

— Побратим, к столу прошу с боярами — откушать, чем Бог послал.

К моему удивлению, которое я попытался скрыть, стол получился неплохой. Поросенок — небольшой кабанчик, жаром да салом исходил. А еще — аппетитным запахом. У всех в предвкушении вкусной трапезы аж слюнки потекли. А на столе дожидались едоков тройная уха, караси в сметане жаренные, капуста квашеная хрусткая, огурчики пупыристые соленые, грибочки да каравай свежий, дух которого перебивал даже аромат поросенка. Жбан с пивом стенками запотел, и во главе стола — кувшин с вином.

— Неплохо Бог тебе послал, а скромничал, — весело сощурил глаза Кучецкой.

Увидев сие изобилие, я смекнул — не иначе как Федька сумел привлечь к организации стола и деревенских девчат. Ну, молодчага! Мы-то пока обходились столом попроще — не до изысков было!

По обычаю я сел во главе стола, справа — Кучецкой, за ним бояре. По левую руку от меня сидели Макар и Андрей. Жаль, Федьку-занозу за один стол с боярами усадить нельзя — холоп он, хоть заслуженный и очень нужный. Нарушу традиции — обиду князю Купецкому нанесу. Это в боевом походе еще можно допустить общую трапезу у костра, но не у хозяина дома.

Взялись мы за еду дружно, только поросячьи косточки хрустели. За полчаса все и подъели подчистую.

— Молодец, князь! Татарам укорот сам смог дать, острог воздвиг и гостей хорошо встречаешь.

— Так побратим же, как можно иначе?

— Ладно, бывай, князь! Нам еще по делам нужно. Пойдем на воздух свежий да и — на коней! А то после такого обеда знатного вздремнуть потянет, ан — некогда!

Мы обнялись на прощание. Процедура посадки князя на коня повторилась: один боярин стремя держал, второй — подсаживал Купецкого. Гикнули охранники, свистнули по-молодецки, и — в ворота, да по дороге — галопом. Фу, угодил, кажется высокому московскому гостю! Вот уж не ожидал, что Кучецкой, не известив, ко мне в поместье заявится. Может, любопытно стало, как я тут освоился, все равно — от Коломны крюк не велик, а может, просто проголодался.

Я хоть и служилый князь, да не при московском дворе, чего бы ему сюда ехать без особой надобности? А может, Федор опять замыслил чего, да желает привлечь меня к решению дел московского двора? Я по характеру не интриган, при дворе мне служить было бы тяжело — не мое это.

А меж тем приближение осени чувствовалось во всем. Низко над землей, едва не касаясь верхушек деревьев, плыли тяжелые свинцовые тучи. Мужики ежились от пронизывающих порывов холодного ветра и, покормив скотину, старались поскорее со двора зашмыгнуть в теплые сени, взъерошенные воробьи жались поближе к жилью — к теплым трубам, конюшням, сараям для фуража. Через неделю дожди зарядили, начала желтеть и опадать листва.

Плотники торопились подвести под крышу постройки, заканчивая укладывать берестяную кровлю. Каждую построенную избу венчали резной конек — охлупень и кровля крыльца над красными сенями, резные причелины и полотенца украшали фронтон, наличники окошек радовали глаз — постарались мастеровые люди на славу! И тын крепкий успели до дождей поставить, окружив Охлопково. При взгляде с вышки забор охватывал поместье овалом неправильной формы.

Строящийся каменный дом оставался пока за периметром. Я не беспокоился по этому поводу — грабить в доме нечего, у него еще второго этажа и крыши нет. А как готов будет, я каменный забор вокруг поставлю, да с башенками по углам. И глазу приятно, а коли время суровое настанет — первым ворогов встретит и лихих людей. Вот тогда поместье мое не острогом будет, а небольшой княжеской крепостью. Пушка будет нужна, и лучше — если не одна.

С дождями осенними жизнь в поместье почти замерла. Урожай убран — и здесь, в Охлопково, и в трех соседних моих деревнях. Там, конечно, все куда скромнее вышло, потому как запущены хозяйства оказались. Но Андрей распределил зерно по дворам — до следующего урожая хватит.

Вот и стройка встала. Плотники, получив заработанное, ушли в город. Если куда-либо и надо было ехать, то лишь в случае крайней необходимости — дороги развезло. Только на реке еще продолжалась жизнь — суда сновали вверх и вниз по Оке. Купцы торопились завезти товар, чтобы было чем торговать в период распутицы. Через месяц, а то и менее, покроется Ока льдом, тогда и судоходство встанет. Сообщение между городами и деревнями прекратится. И только когда выпадет снег да морозы превратят грязь в твердь, потянутся санные обозы. А затем по окрепшему льду санные обозы по замерзшим рекам как по дорогам двинутся. На Руси все деревни и города на реках стояли. И самый удобный да быстрый путь — по льду рек. Никаких тебе кочек, и заблудиться невозможно — река сама ведет. Единственная опасность — полыньи. Ну, так не зевай, купец, гляди вперед — не парит ли где промоина?

Управляющий Андрей пришел — в Вологду отпрашиваться.

— Князь! Я и так на все лето остался, осень уже. Все работы на полях закончены. Дозволь домой в Смоляниново съездить, с семьей пообщаться, подумать, что дальше делать будем.

— Спасибо за помощь, Андрей. Даже не знаю, что бы я без тебя делал. Много трудов ты приложил и смекалки проявил. За рвение сверх жалованья еще три рубля серебром даю. Конечно, можешь ехать. Только вот как? Дороги развезло.

— Э, князь! Суда-то еще ходят. Пойду на причал, подожду, подберет какое-нибудь попутное судно до Коломны, — вона сколько их плывет ноне! А там, через Москву, и до Вологды доберусь, с обозом каким.

— Тогда удачи тебе и легкой дороги. Надумаешь если в Охлопково переехать — нанимай сани и всем семейством — сюда — добро пожаловать. Деньги на подъем семье твоей дам. Но только тогда и на Вологодчине хозяйство в надежные руки передай.

— Решусь переехать — сыну Павлуше передам хозяйство, он уже опыта набрался.

Я отсчитал жалованье и надбавку, и Андрей ушел. Жаль, если не надумает переехать — не просто мне будет найти здесь ему замену.

Ратники в избах между караулами-дежурствами балагурили, играли в кости, спали. Пить вино я запретил, да и Федор с Макаром сами за этим следили строго. Выгонять сейчас людей на улицу на учения — было бы слишком. В эдакую слякоть хороший хозяин собаку на двор не выгонит.

Вот в такую погоду к нам в Охлопково и забрели двое бродяг.

Ко мне прибежал, укрываясь плащом, ратник из дежурной смены, что сидел в привратной сторожке.

— Князь, там приблудились двое, просят пустить их — обогреться.

— Кто такие, не сказывали?

— Не знаю. Один в рясе, другой по виду — бродяжка. Кто их разберет, все в промокшей одежде.

— Так и быть, впусти бедолаг. Непогода на улице и стемнеет скоро. Пусть обогреются, обсохнут, а завтра идут своей дорогой.

Сказав так, я и забыл о путниках. Мало ли их тут ходит? Если раньше, когда они, бывало, забредали, просились на ночевку в избы холопов, то теперь — тын высокий вокруг поместья, сторожка с охраной у ворот — не проберешься без спросу.

Следующий день выдался хоть и хмурый, но без дождя. Насидевшись за несколько дождливых дней в избах, холопы и ратники высыпали на улицу. Вышел на улицу и я. Глаз мой сразу выхватил две новые фигуры. Я подошел поближе. Один и вправду был в черной рясе, опоясанный веревкой. Другой — в сильно поношенной, но опрятной и чистой одежде. Но что меня удивило — так это то, что они похожи, как две монеты. Не иначе — близнецы, кои встречались не часто.

Завидев меня, оба поклонились.

— Благодарствуем за кров, за пристанище, барин. Совсем вчера промокли да обессилели. Бог да воздаст тебе за милость твою.

— Невелика милость — улыбнулся я. — Кто такие будете?

— Из-под Козельска мы. Я — Василий, а это брат мой, Михаил, расстрига.

— За что же расстрижен-то?

— Не подумай худое, барин, — он хороший человек, нет в нем окаянства. Да вот беда — удержу в выпивке не имеет, как доберется. А откель на нее деньги взять? Ну и не сдержался, видно, бес попутал, — подаяние церковное пропил, вот и осерчал епископ. Даже покаяние не помогло. Инда сам уж не может при церкви состоять — соромно ему за неуемность страсти своей пагубной.

— Куда путь-дорогу держите?

— А куда глаза глядят. Помышляем до Москвы добраться. Ноги есть — дойдем.

— Так, где Козельск, а где мое поместье? Москва-то вон там! — махнул я рукой.

— Эдак мы приплутали маленько, барин, уж больно попутчики-купцы попались веселые да добрые. Только они в Рязань отвернули — нам уж совсем не по пути.

— Чем пропитание добываете?

— Добрым людям в нужде их помочь везде случай выпадет: в деревнях у вдовушек али старушек где ограду поправим, где крышу подлатаем, глядишь — и покормят.

— Два здоровых молодца, а у старушек кормитесь! Не стыдно?

— Ты нас, барин, не кори работой на помочь. Любая работа Богу угодна. Мы у тебя ничего не просим. И чужого сроду не брали, нет такого греха на душе. А коли и у тебя работа для нас какая найдется, так мы согласные остаться.

— Работа в имении всегда есть. Сейчас по осени ее меньше, а летом только успевай поворачиваться. В конюшню пойдете?

— Чем платить будешь?

— Крыша над головой, прокорм и полушка в месяц.

— Негусто.

— Так и работа немудрящая, не надорветесь.

— Ну, тогда разве до весны только.

— Согласен. Тит, поди сюда. Ко мне подбежал мальчишка.

— Вот мой главный конюх. У него и работать будете.

Братья-близнецы переглянулись разочарованно. Под мальчишкой ходить для взрослого мужика зазорно. Однако и до Москвы далеко, а братья босиком и в одежонке легкой. Потому, подумав немного, согласились.

Брал я их временно, а получилось — насовсем. Михаил оказался расторопным, но имел извечную русскую привычку — уж если добирался до вина, пил до упаду. А по жизни был веселым, зная много занятных историй и всегда — заводилой, душой компании. Василий — полная ему противоположность: серьезен и рассудителен не по годам, трудолюбив и бережлив. За полгода, проведенные им у меня в поместье, я присмотрелся к нему и решился — назначил управляющим на место Андрея. Андрея же по прибытию его зимой вместе с семьей в Охлопково сделал тиуном княжеским. Для простого человека должность высокая. Но это я уж вперед забежал.

На Покров Пресвятой Богородицы выпал первый снежок.

Утром я выглянул в заиндевевшее по краям окно. Насколько хватало глаз, повсюду лежало снежное покрывало: на крышах изб и сараев, деревьях, кустах, дороге. Снег розовел в лучах восходящего солнца.

Я оделся и вышел на крыльцо. Хрустальный морозный воздух приятно обжигал грудь, наполняя тело бодростью. Из труб, не рассеиваясь, дым поднимался прямо вверх — к морозам! Давно замечено: Покров — как граница между осенью и зимой. Теперь морозы день ото дня будут крепчать, сковывая землю прочным панцирем. А там и на санях можно будет ездить, ждать всего ничего осталось: по народным приметам от первого снега до санного пути — шесть седмиц. Хорошо, что в Охлопково успели к зиме подготовиться — избы утеплили, дрова заготовили.

Вскоре и морозы трескучие ударили. Каждый день температура опускалась все ниже и ниже. Земля застыла, на улицу выходить лишний раз не хотелось — ветер и колючие крупинки хлестали по лицу.

Как хорошо, что избы с печами успели поставить, да конюшни лошадям. Не зря я плотников поторапливал.

Днями подошел ко мне Демьян — охотник из федоровского десятка.

— Князь, разреши на охоту походить. Делать ноне нечего, а приварок столу не повредит. Да и засиделся я в деревне, по охоте соскучился.

— Дозволяю, дело полезное.

С тех пор каждый день Демьян к вечеру дичь приносил: то глухаря, то зайца, а порою — и двух. Я к охоте равнодушен был. И все-таки соблазнил меня Демьян.

Прибегает как-то:

— Князь! Волки в лесу объявились! Целая стая! Давай загонную охоту устроим. Чего хлопцам попусту в избах сидеть?

— Так собак у нас нету.

— По следам я сам логово найду, а загонщиков у нас полно — все ратники.

Ну что же, размяться можно. Если волков добудем — шкуры волчьи теплые, будут кому-то шубы знатные. Под дождем влагу не набирают, не линяют, и никакой ветер их не проберет.

Ратники встретили предложение об охоте восторженно. Однако волки — хищники опасные. Я приказал взять всем ножи и пищали зарядить картечью. Демьян место нам с Макаром и Федором показал, где мы «на номерах» стоять должны.

Ратники втихую лесок окружили и давай шуметь по сигналу Демьяна. Кричали, свистели, сжимая кольцо все уже.

Не выдержали волки. На опушку сначала матерый вожак вышел. Осмотрелся, нос вытянул, пытаясь опасность учуять, да не повезло серому — ветер на нас дул. Рванулся вперед, а за ним — и вся стая.

Выждали мы немного, чтобы от леса в поле волки отошли, да и вышли из-за стога. И тут же залпом ударили. Полегла стая серых разбойников — почти вся. Почти, потому что вожак ушел. Рванул в сторону и был таков. А времени перезарядить пищали не было.

Подошли мы осторожно к зверям. Демьян с Федором добили тех, кто ранен был. С богатой добычей возвращались ратники в деревню — несли на жердях шестерых волков. Демьян шкуры выделать обещал, а уж холопки сошьют из шкур шубы. Одну я решил сделать побольше, да с подолом подлиннее — до пят, и караульному на вышку давать: больно уж зябко там, а укрыться от ветра негде. Оставалось меха еще на другую шубу, да небольшая шкура молодого волка. Шубу эту я разыграть решил, чтобы без обиды было. На кого жребий выпадет, тот и носить ее будет. А из шкуры молодого волка жилет меховой для Тита сшить можно — заслужил парень.

Когда женщины сшили две шубы и безрукавку, я распределил, как и планировал. Длинную шубу, в которой ходить несподручно, а на вышке стоять — в самый раз, в караул отдали. Жилет получился длинным — жаль, что на рукава меха не хватило. Тит аж просиял, когда подарок получил.

А розыгрыш призовой шубы интересный получился. Ратники выстроились все, я отвернулся. Макару глаза завязали, и он ткнул пальцем в счастливчика. Шубу получил один из ратников федоровской десятки. Макаровским хоть и обидно было, но — на то он и жребий, чтобы все по справедливости было, как и уговаривались. И я отворачивался, чтобы не сказали потом, что подсказал.

Глава 5


Зима шла своим чередом. Ратники под руководством Федора и Макара занимались учебными боями. Новобранцы уже вполне сносно рубились на саблях и стреляли из пищалей, быстро догоняя в умении опытных воинов Федора. Но! Бывалые ратники проверены в боях. С ними я ходил на татар, литвинов, и в каждом из них я был уверен. Полноценным воином можно назваться, лишь только пройдя через горнило первого боя, получив «боевое крещение». Только сеча покажет — умелый ли ты, не трус ли? Битва — мерило ценности и зрелости воина, его мастерства и стойкости духа. Одно дело — в учебном бою палкой размахивать, зная, что не получишь смертельный удар. А когда стоишь пешим в строю, да еще в первом ряду, а на тебя конная лава несется, всякого охватывает естественный страх, и возникает желание укрыться, убежать. Только тот человек устоит, кто смел и решителен, кто страх свой далеко в себя загонит, а слабый духом дрогнет, хотя физически, может быть, и подготовлен. Потому ветераны поглядывали на новобранцев снисходительно.

Стройка в усадьбе стояла, и я решил: пока мало дел, съездить в Вологду. По семье соскучился да по дому — ведь уже месяца три, а то и четыре дома не был, и известий оттуда не получал.

Взяв верного Федора и пару ратников да поручив охрану имения Макару, я отправился в путь. На рысях мы уже через неделю приехали в Вологду. Верно говорят — дома и стены помогают. Хорошо в родных пенатах: все знакомо до последнего гвоздя, и даже запах родной, «и дым отечества нам сладок и приятен». После бытовой неустроенности в Охлопково я здесь душой отмяк, отошел. Елена с Василием радовались моему приезду, стараясь во всем упредить мои желания. И только одну печальную мысль угадывал я в ее тревожном взгляде: «Надолго ли в этот раз?» Однако же расспрашивать об этом, по заведенным правилам, не смела.

На земли свои съездил, в Смоляниново, постоялый двор посетил. Подати собрал — а как же без этого? И в Вологде семью содержать надо, и стройка деньги поглощает, как омут щепку.

Отдохнув несколько дней, я решил съездить к настоятелю Савве — давно не видел. К тому же не терпелось услышать перевод фразы в заклинании, лежавшем в рукояти стилета. Запала эта фраза мне в память, покоя не давала.

Савва встретил тепло — отложив четки, усадил напротив.

— Как князем стал, заезжаешь редко. Никак, возгордился? — попенял настоятель больше для вида — проницательные глаза его продолжали излучать тепло и радушие.

— Что ты, отче! Как можно? Дачу государь под Москвою дал, необустроенную. Вот тем и занимаюсь — избы для холопов ставил, конюшни, баню. Ратников новых набрал, обучаю. И даже набег татарский отбивать пришлось.

— То молодец, что о земле русской радеешь, — нисколько не удивившись, изрек Савва. Впрочем, мне давно пора привыкнуть к тому, что порою он знает обо мне и моих делах больше, чем я сам предполагаю.

— Спросить давно хотел.

Настоятель вскинул бороду и приготовился внимать.

И я рассказал Савве о стилете и записке-заклинании, лежавшей в его рукояти. Даже нацарапал знаки по памяти на бумаге, поскольку зрительная память у меня отличная.

Савва прочитал и посмурнел.

— «Воина убьешь, чтобы не возродился». Странный текст, однако расскажи подробнее.

Я напомнил об истории с подземельем, о том, что стилет был в спине убиенного князя Лосевского. Стилет мне понравился, а в рукояти записка сия была. Вот я и прочел, а перевести знаний не хватило. О призраке-вещуне, появлявшемся после прочтения магических строк манускрипта и который, собственно, и надоумил меня взять стилет себе, я благоразумно умолчал.

Я поведал Савве и о том, как стилет спас меня от верной смерти, когда на развалинах дома встретился мне потомок Лосевского. Как он морок и порчу на нас с Федором пытался навести, и сабля его не брала. Лишь стилет убил.

Заинтересовался Савва необыкновенным происшествием, аж с кресла привстал:

— И куда вы труп княжеского отпрыска дели?

— Сожгли.

— То правильно. С дьяволом обручен он был, не иначе. Анафема ему, коль не сознался в своем окаянстве! — пристукнул он посохом.

Савва снова уселся в кресле.

— Что-то я про избы да конюшни в усадьбе твоей слышал, а про церковь — нет. Так что, в имении твоем есть уж Божий храм?

— Нет пока, настоятель. Сил и денег недостает все сразу поставить. И так к зиме торопился жилье срубить — не спать же людям на снегу.

— О людях заботишься, то похвально, — закивал одобрительно Савва. — Но и о душе забывать не след.

— Летом поставлю. Имение себе каменное строить почал, и храм возвести хочу. И не деревянный, а из камня, чтобы на века.

— Разумно и рачительно. Я благочинному в Коломну отпишу, пусть поможет со священником. Да про колокол не забудь.

— Об этом особо позабочусь, отче!

Настоятель внимательно посмотрел на меня, огладил бороду, помолчал, думая о чем-то своем, и неожиданно произнес:

— Со стряпчим виделся днями.

— Это с Кучецким?

— А что, у государя Василия Иоанновича есть разве другой стряпчий? — Савва посмотрел на меня недоуменно. — Рассказывал он вкратце о поместье твоем. Говорит — не ошибся государь наш в тебе. Острог-де ты целый возвел за столь короткое время, поместье накрепко заплотил.

— Жизнь заставляет, настоятель.

— Ну, с Богом, Георгий! Пусть он не оставляет тебя своей милостью, — перекрестил он меня на прощанье.

Я откланялся и вышел. Интересно, к чему бы это настоятель про Кучецкого вспомнил? Хитер настоятель и опытен, ничего просто так говорить не станет. Заехать, что ли, на обратном пути к стряпчему? Так вроде не так давно и виделись. Потому — мимо проехал, через Москву, и — в имение. Как оказалось, вовремя.

На следующий день после приезда прибежал ко мне стражник.

— Князь, там калика перехожий обогреться просится. Впущать? Невмочь ему на холоде, сказывает.

Я было рот открыл, чтобы разрешить, да тревожная мысль одна пронеслась в голове. Я пошел со стражником к воротам, поднялся по лесенке в сторожку и выглянул, У ворот в ветхом тряпье трясся от холода нищий. Мне сразу бросилось в глаза: на обеих кистях не было пальцев.

— Эй, прохожий! Ты где пальцы-то потерял?

— Так наморозился. Пальцы на руках и ногах ни тепла ни холода не чуют.

Твою мать! Такое бывает при проказе, или, по-научному — лепре.

Я повернулся к стражнику.

— Ты до него дотрагивался?

— Нет, я же в сторожке, а он — за воротами.

— Твое счастье!

Я вытащил пистолет и навел на голову несчастного… Эхо выстрела прокатилось над деревней. С веток поднялись встревоженные вороны.

Нищий упал. Стражник от удивления вытаращил глаза.

— К-к-князь, ты за что его порешил? — Стражник смотрел на меня с нескрываемым страхом. — Ну не хотел пускать — просто прогнал бы. За что человека сирого да убогого обидел?

— Прокаженный он. Коли пустил бы на ночлег, как раз всех нас в деревне и заразил бы.

Стражник с ужасом перекрестился.

— Свят, свят, свят!

— Ежели бы ты до него дотронулся, мне и с тобой пришлось бы поступить точно так же. При проказе так: одного пожалеешь — вся деревня вымрет.

А к сторожке, встревоженные выстрелом, уже бежали ратники.

Я с удовлетворением отметил про себя, что некоторые одеты не полностью — кто без шапки, кто без тулупа, но все — с оружием. На поясах — сабли, в руках — пищали. Верно все. Воин без оружия — хуже, чем голый.

Запыхавшийся Федька взлетел по лесенке в сторожку и с ходу крикнул:

— Кто стрелял?

— Я стрелял, Федор. Пришлось прокаженного у ворот застрелить. Жалко божьего человека, но иначе всем нам — смерть, медленная, мучительная и заразная. Оттащите его труп подальше в лес и сожгите. Руками не трогать, волочить палками с крюками. Палки опосля тоже сжечь. Сам лично проследи.

— Понял, князь, исполню, как велишь, хоть и не по душе это мне. Но коль говоришь, что нет другого способа беду отвесть… — он развел руками и пошел за баграми.

Вскоре в лесу заполыхал костер, и даже в деревне почувствовался сладковатый запах горящей человеческой плоти.

Ратники, сначала пребывавшие в оцепенении от моего поступка — как же, без вины божьего человека застрелил, прослышав о проказе, резко изменили отношение к ситуации.

— Правильно князь сделал, что заразу в деревню не допустил, — пробасил Демьян, — не по злому умыслу свершил он убойство сие.

Говорившего поддержали все. Одно дело — сирого нищего калеку пожалеть, другое — спать рядом с прокаженным. Никому не хотелось обречь себя на медленное и мучительное умирание. О проказе наслышаны были многие.

Жестоко я поступил? Да! Но вины своей я в том не видел. Да и сам несчастный мучился. Французы говорят в таком случае: «ку де грае» — «смертельный удар, кладущий конец мучениям».

Кончилась зима веселой Масленицей, с непременным катанием на санях. И взрослые и дети облюбовали крутой склон, ведущий от деревни к лугу и реке, и с удовольствием, с радостными криками и визгом, скатывались на санках вниз. Даже я, отбросив на время солидность, скатился пару раз, вызвав восторженные крики крестьян и холопов. Не всегда же быть суровым и строгим, иногда и подурачиться можно.

Снег уже потемнел, потяжелел и стал проседать. Кое-где — в солнечных местах — уж проталинки появились.

Я съездил по делам в Разрядный и Поместный приказы, а потом и Федора Кучецкого заодно посетил. Обнялись, посидели за чаркой вина, отобедали. И под конец Федор наклонился ко мне.

— Слушай, Георгий, в это лето стройку лучше не затевай.

— Почему так?

— От лазутчиков да купцов прознали мы, что татары зашевелились. Неясно все пока, зыбко. Но просто так слухи такие не возникают. Предостеречь тебя хочу.

— Может, мне и вовсе в Вологду пока перебраться?

— Зачем панику раньше времени поднимать? Думаю так: холопы, как вспашут и отсеются, не нужны тебе там будут. Уведи их, а ратники пусть остаются. И сам при них будь.

— Неуж все так серьезно?

— Тут, вишь, такое дело. Сагиб-Гирей, хан нынешний казанский, и хан крымский Магмет-Гирей — братья. И сила у них немалая. А если еще и ногайцев учесть, так и вовсе бо-ольшая орда получается! А татары сроду только грабежом и жили. Сам прикинь — куда им идти за добычей? С полуденной стороны — Оттоманская империя, чуть на восход — персы. То державы сильные, вот и остается им — братьям, правителям Крыма и Казани, на полночь идти, на Русь. Тут есть чем поживиться — хотя бы пленными. Только чур, уговор — я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал. Но на ус мотай.

— Хорошо, что известил, Федор. А то я уж летом семью из Вологды вознамерился было в Охлопково везти.

— Не торопись пока.

Я откланялся. Ехал в Охлопково и раздумывал. Похоже — события и в самом деле назревают тревожные. Уж коли Федор по дружбе меня известил, стало быть — есть на то серьезные основания. Федор больше моего знает, что вокруг Руси творится. Наверное, по весне всех лишних людей в Вологду отправлю, а за ними — и холопов, после сева. Стройка подождет. Да и продолжи я строительство, все может пойти прахом. Придут татары и пожгут. С княжьим-то домом им ничего не сделать. Дома того — один этаж, да и тот пустой. Стенобитные орудия к поместью не потащат, а пиками, саблями и стрелами камень не разрушить. Вот деревню жалко, ежели сожгут. Столько труда и денег в нее вложено!

И, пожалуй, Василису Куракину предупрежу. Как-то потихоньку, не в лоб, но намекнуть ей о грозящей опасности надо. А то по весне имение отстраивать возьмется, а тут опять татары объявиться могут, чтоб им пусто было.

В Охлопково я обошел тын, осмотрел ворота. От небольшой банды — неплохое укрытие, пожалуй, можно продержаться. А от орды — защита несерьезная, ревна в тыне подожгут, избы стрелами с горящей клей закидают. И — амбец деревне, защитников ее том хоть голыми руками можно брать. К тому же на ой периметр защитников у меня мало — пойдут на рм с трех-четырех сторон, и отбить атаку не смоешь, рук не хватит. И чем дольше я осматривал свой острог, тем мрачнее становился.

— Ты чего смурной такой, князь? — весело спросил Макар.

— А вот ты сам обойди тын, присмотрись. Представь, что ты мурза татарский, а за тобой — тысяча воинов. Возьмешь ты острог?

— Чего его обходить, когда и так знаю — возьму. С двумя десятками, даже с сотней — это навряд. А с тысячей я даже штурмовать не буду — тын сожгу, избы тоже, а потом всех стрелами посеку.

— Вот в том и дело все, я так же думаю, Макар. Макар встревожился:

— А что, молва какая худая? Какой-то ты понурый с Москвы вернулся.

— Достоверных — нет, так, сомнения меня гложут.

— А ты утоли душу винцом хорошим, князь, глядишь — на душе легче станет.

— Кабы обо мне одном речь шла, я бы так и сделал. А холопов, ратников, скотину, коль сильный враг подступит, куда девать?

Макар задумался. Видно, было о чем — сам в пленных после Опочки побывал.

А я так и сделал, как задумал. Вот только трудно вопросы мне такие решать, когда Андрея рядом нет. И заменить-то его некем. Впрочем… Я вспомнил о братьях-близнецах, Михаиле и Василии. Вот! Надо поговорить С Василием.

— Макар! Сходи-ка на конюшню да позови Василия.

Через некоторое время передо мной предстал, как был — в рабочей одежде — помощник конюха.

— Как работа, Василий, нравится?

— Да не то чтобы очень, но кормиться-то надо, барин.

— Я вот о чем, Василий. Давно я присматриваюсь к тебе, и вижу — мужик ты справный. Мне такие нужны. Думаю, пора тебе более серьезным и важным делом заняться. Хочу я тебя управляющим в Охлопково поставить. Избу тебе выделю и жалованье положу хорошее. Согласен ли?

Василий задумался. Оно и понятно — с поместьем управляться непросто. То, что не кидается с кондачка решать, об основательности говорит. Я уже заметил — рачителен и бережлив, и это отрадно. А торопить такого — лишнее.

Наконец, Василий справился с одолевавшими его сомнениями и решительно сказал:

— За доверие такое благодарствую, барин. На первой сложно будет мне. Но если что — с Михаилом совет держать буду.

— Вот и ладно.

Прошла неделя. Василий быстро взял в руки управление хозяйством. Я даже не ожидал, что он окажется таким хватким. Ну что ж, пожалуй, уже можно с ним и о моем плане поговорить.

Сел я с Василием, рассказал ему о задумке своей часть людей в Смоляниново переправить, да прикинул, кто на пахоте да севе нужен. Получалось, если незанятых людей со всех моих деревень убрать — их почти сотня получится. Да это же обоз целый! Но деваться некуда.

— Вот чего, Василий! Живность всю: свиней, коров, птицу — в Коломну вези, на продажу. На вырученные деньги купи тягловых лошадей и подводы. По четыре человека на подводу, да скарб еще. Итого — двадцать пять лошадей и подвод надо.

— И-и-и, князь, зачем уезжать?

— Летом, а может — по осени — узнаешь.

— Исполню, как велишь, — пожал плечами Василий.

— С обозом и сам поедешь.

— Что-то я не пойму, князь. То управляющим в Охлопково ставишь, а то вывозить всех собрался.

— Ладно, скажу тебе, но больше никому не сказывай — ни к чему людей раньше времени тревожить. Как бы татары нонешним летом не ударили. Вот людей и берегу.

— Вот оно что! Так это почитай, ненадолго?

— Думаю, месяца на два.

— Эх, елки-моталки! Самая горячая пора ведь! Урожай, сенокос!

— Все успеем, лишь бы людей сохранить!

С присущей ему основательностью взялся Василий поручение мое исполнять. Оказалось, небыстрое это дело — живность распродать. Ну, с птицей — той проще. Связали лапы, да на подводу. Свиней — так же. А вот коров вести за веревку надо, да и шаг у коровы медленный. Как ее хворостиной не подгоняй, все равно — то траву сочную сорвать пытается, то у ручья норовит остановиться.

— Ох и намаялся я с коровами, барин! — жаловался Василий.

На вырученные деньги управляющий лошадей с подводами купил. То-то ратники дивились, глядя, как в ворота въезжает длиннющий обоз с порожними подводами.

Собрали в дальнюю дорогу холопов — в основном женщин, стариков и детей. Скарб их немудрящий на подводы погрузили. Впереди на телеге — Василий.

— Смотри, Василий, честь высокую тебе оказываю, и труд великий поручаю: доведи до Смоляниново всех целыми и невредимыми. Деньги на прокорм я тебе дал. В дороге Федор со своим десятком охранять вас будет. Доведешь обоз, отдохнешь там немного, и возвращайтесь с Федором.

— Федор! Сопроводишь обоз до поместья, два дня отдыха даю и — сюда.

— Слушаюсь, княже!

— А тебе, Тит, мой особый наказ — сбереги Набега! Обоз тронулся, и еще полчаса вытягивался из имения.

Осиротели без людей деревни: не слышалось привычного кудахтанья кур, не скрипели более вороты у колодцев, не топились печи. Дивясь наступившему безмолвию, крутились у курятников в поисках пищи вороны, отгоняя любопытную сороку; осмелели воробьи — порхали ватагами над пустующими дворами и суетились близ сараев, выискивая зернышки.

Неприятно было видеть, как затихли, словно от чумы вымерли, деревушки. И только в Охлопково продолжалась жизнь — выходили на поля холопы, да ратники круглосуточно несли службу, зорко наблюдая за окрестностями поместья и особливо — вглядываясь в дымку на горизонте с другой стороны Оки.

Наступил июнь. Поскольку дела, не терпящие отлагательства, были завершены, я решил съездить к Василисе, боярыне соседской, взяв с собой двух ратников из русинов.

Пару часов рысью, и мы — в деревне Окунево, у Куракиной. Сразу бросилось в глаза, что от былого пепелища и следа не осталось. Плотники ставили венцы из свежеошкуренных бревен, продолжая постройку новых боярских хором.

Завидела меня Василиса, вышла навстречу.

— Ой, князюшко! Рада видеть! — поклонилась в пояс. Я спешился и подошел к боярыне.

— Как здравствуешь, Василиса? Вижу, спорятся дела!

Боярыня обвела рукою новостройку:

— Вот, с Божьей помощью дом новый ставлю, еще краше прежнего будет! Приедешь на новоселье? — скользнула она по мне озорным взглядом.

Мне кажется, я немного смутился и покраснел. Мое невольное волнение не осталось незамеченным. Боярыня сделала всего-то один шажок навстречу, а сердцу вдруг отчего-то стало тесно в груди.

— А как же, боярыня, пригласишь — непременно буду, меда хмельного отопью, — ответил я с легким поклоном.

Поговорили, побалагурили.

— Боярыня, давай в сторонку отойдем, дело у меня к тебе важное.

— Я тут по соседству — временно — в избе расположилась, пока дом ладят. Может, туда и пройдем, коли дело тайное?

— Пойдем, — согласился я.

Зайдя в избу, Василиса отправила прислугу на улицу.

— Идите, отдохните покамест. Мне с князем дела решать надобно.

Сама уселась на лавку, рукой подбородок подперла:

— Слушаю, князь.

— Что ты все заладила — «князь» да «князь»! Али забыла, что меня Георгием звать?

— Не забыла, князь! Ой, прости — Георгий.

— Ты вот что, соседушка… Погоди со стройкой-то.

— Это что же так? — изумилась она. — К зиме хочу в новые хоромы перейти, тесно мне здесь ютиться. — Василиса обвела глазами избу.

— Не хочу панику поднимать раньше времени, Василиса. Однако же подозрения есть, что татары снова напасть могут.

— Ты же лихо их побил, Георгий! — беспечно махнула рукой боярыня. — И еще побьешь. — Ее глаза были полны восхищения.

— Те татары, что были, так — банда мелкая. А ноне, поговаривают, силы большие собираются. Если их пограничники не удержат, и они на Москву пойдут — как раз их путь через Коломну будет, стало быть, и через наши поместья.

— Ох, беда-то какая!

Василиса по-бабьи прикрыла рот ладошкой.

— Что же мне теперь делать? — вопрошающе смотрела она на меня.

— Отсеялась?

— А то как же!

— Собирайся сама, холопов — на подводы, и уходи. Есть где пересидеть лихое время?

— Сестра под Ярославлем замужем за боярином Замайским. К ней подамся. Думаю, не выгонит сродственницу.

— Вот и славно. Только — молчок, никому из холопов ни слова, чтобы паника не поднялась.

— А сестре?

Я передернул плечами.

— У тебя ведь пожар был?

Боярыня кивнула очевидному для нее, силясь понять, куда я клоню.

— Вот и скажи сестре — деревня вся сгорела, жить негде. Пока, мол, плотники избы ставят, пусть приютит на время.

— А что, так и скажу. Ох, князь, как же благодарна я тебе — упредил о беде. Надежный ты, мне бы мужа такого!

— Женатый я, Василиса, — ответил я тихо, глядя ей прямо в глаза.

Бедняжка! Смутившись, она растерянно посмотрела по сторонам, глаза наполнились влагой, на лице вспыхнул румянец, губы задрожали. Боярыня качнулась и, не подхвати я ее за талию, упала бы без чувств.

Руки ее внезапно обвили мою шею. От соприкосновения с пышной грудью и выступающим животиком по телу моему пошла волна тепла, нестерпимо заныло внизу.

— Ну что ты, что ты, Василисушка…

— Прости… прости… прости… — шептала она, пряча голову за моим плечом.

Не без труда — боярыня была тяжела — я подхватил ее на руки, чтобы отнести на постель. «Пусть полежит, успокоится, непросто ей без мужского плеча», — с сочувствием думал я, склонившись над лицом Василисы. Я отвел в сторону спадавший на лицо локон. Глаза ее были закрыты, но веки вздрагивали, ноздри расширились, выдавая разгоравшуюся страсть.

— Все будет хорошо, голубушка, — успокаивал я боярыню, поправляя плащ и намереваясь откланяться.

Василиса приоткрыла глаза и посмотрела на меня. О боже! В ее ожидающем взгляде было столько грусти, покорности и в то же время безнадежности своего положения, что у меня перехватило дыхание: она поняла, что я сейчас уйду.

Превозмогая себя, боярыня молча, в отчаянии, протянула руки, пытаясь что-то прошептать. Не находя во мне признаков ответа, она уронила руки, по щекам полились слезы. Василиса закрыла лицо руками, безуспешно пытаясь справиться с прорывающимся рыданием.

Видеть это было выше моих сил!

Я подошел к окну, задернул занавеску, проверил затвор на двери и, на ходу сбрасывая плащ, подошел к Василисе.

…«Да кто же выдумал столько застежек», — сердился я. Три, две, последняя… Я притронулся к упругим, покачивающимся грудям Василисы, из груди ее вырвался стон. Дальше все происходило как в угаре. Жаркая и ненасытная в любви оказалась боярыня, истосковавшаяся по мужской ласке.

И то сказать, управлять поместьем — мужская доля, здесь твердая рука и воля потребны. Хоть и удавалось боярыне с хозяйством управляться, да все равно ласки хотелось, опоры твердой.

…Мы посидели, приводя в порядок дыхание.

— Прощай князь, не знаю — свидимся ли боле. Коли татары нападут, как оно повернется? Знамо дело — государь на службу в ополчение тебя призовет, а и сам в имении не усидишь. Ты за чужими спинами отсиживаться не станешь. А удача в бою — девка переменчивая, тебе ли не знать этого.

Василиса впилась в губы мои и жарко поцеловала.

— Все, иди. Долгие проводы — лишние слезы. Подхватив плащ, я вышел во двор. Завидев меня, ожидавшие в тени дерева русины подвели коня, и мы шагом выехали на дорогу.

Я ехал в свое имение, погруженный в тяжкие думы. Как прознать — придут татары в этом году или нет? А ну как увезу немногих оставшихся людей в Вологду, а никакого нападения и не будет? Ведь за землей ухаживать надо — без урожая могу остаться. Не тороплю ли я события? А если нападут, да как обычно — внезапно? Людей потеряю. Тоже не выход. Велика ответственность, и груз ее ощутимо давит.

В тревожном ожидании пролетел июнь.

Я каждый день контролировал занятия ратников. Уж Федор, вернувшийся из Вологды, да Макар возроптали:

— Князь, полегче бы — загонял ведь совсем! Макар съездил в Коломну, купил запас пороха и свинца и теперь выстрелы за околицей грохотали часто.

И все-таки, несмотря на подспудную надежду, что лихо минует нас, он наступил, этот проклятый и несчастливый для Руси день. С вышки часовой закричал:

— На полдень вижу пыль! Много пыли!

Я поднял тревогу. Холопов, коих осталось не так уж и много, усадил на телеги и дал денег на прокорм новому управляющему Василию. Обоз уже готов был тронуться в неблизкий путь на Вологодчину, да тут второй из близнецов, Михаил, стал упрашивать меня оставить его с ратниками.

— Михаил! Мы не вино пить идем, сила страшная на пас движется. Там нужны ратники, пищальники — те, кто оружием владеют.

— Оно понятно, только в каждом воинстве обоз есть. Мое место там. Хоть я и расстрижен, однако ратных людей словом Божьим поддержу, над убиенным молитву счесть могу, да и вещи ценные стеречь кому-то надо будет. Вот и сгожусь вам здесь.

Видя мои колебания, Михаил замолчал, потом распрямил плечи и решительно сказал:

— Ты не сумлевайся во мне, барин. Меня церковь расстригла — не Господь, и я покаяние Ему принес, потому слово мое не может без силы остаться. Дозволь только, князь, с вами тяготы брани разделить!

— Бог с тобой, есть желание — бери коня и присоединяйся к ратникам, только не жалей потом да домой не просись.

Василий стеганул лошадь, и обоз начал выбираться из деревни на дорогу, а обрадованный Михаил побежал взнуздывать коня. А рядом уже Федор с Макаром к выезду готовы, только распоряжения ждут.

— Федор, пошли ратников, пусть все избы пробегут — не забыли ли мы кого в спешке?

Ратники бегом промчались по деревне.

— Нет никого, все ушли.

Еще бы, татар боялись. В городах еще можно было отсидеться, надеясь на крепость стен и опытность и мужество воинов. А в деревнях и селах путь к спасению один — в лес уйти, забрав семью и живность, или податься куда подальше, на север — туда татары не доходили.

— На коней! В Коломну идем!

Строем по трое мы покинули Охлопково. Я обернулся, окинул взглядом свой опустевший острог, раскрытые ворота. Запирать бесполезно — если дойдут сюда татары, подожгут и все. До боли сжалось сердце. Удастся ли вернуться? А вернувшись, застану ли хоть что-то в целости? Жалко было трудов, вложенных в становление беззащитного ноне имения.

Гнали галопом. Навстречу ехал купеческий обоз. Завидев грозных конных при полном вооружении, обоз остановился. Купцы удивились:

— Нешто беда какая?

— Татары идут! Возвертайтесь в Коломну! — крикнул я на ходу.

Купцы переполошились и стали спешно разворачивать повозки, нахлестывать коней. А кое-кто и постромки рубил, бросая телеги с товаром на дороге, и вскакивал на неоседланных лошадей. Да вот только лошади были ломовые, тягловые, и потому быстро ездить не могли.

До Коломны мы добрались быстро — гнали почти без остановок.

Показались избы посада. Здесь все было спокойно, буднично. Жители с удивлением смотрели нам вослед и продолжали свои обычные дела. Дорога поднималась вверх, к крепости. Я посмотрел за Оку, но ничего подозрительного не заметил. «Может, на привал татары встали, а может — стороной пройдут на Москву — поди, узнай!» — терялся я в догадках. Но то, что орда уже близко, я не сомневался.

Вот и деревянный частокол за широким рвом. Мы подъехали к городским воротам. А в городе — тишь, люди сонно по улицам ходят. Я закричал страже у ворот:

— Татары идут!

Старший стражи посмотрел на меня лениво.

— Откель татарам взяться-то? Ты кто такой — панику поднимать?

— Князь Михайлов. Где воевода?

Услышав это, он подтянулся — сразу куда и сон пропал.

— В первопрестольную с утра уехамши, боярин.

— Дай стражника — пусть к наместнику ведет немедля.

Перед моим отрядом побежал стражник из молодых, указывая дорогу.

— Вот… он… дом… наместника, — прерывающимся от бега голосом сказал стражник.

Федор забарабанил в ворота каменного дома. Открылась калитка, и высунулся бородатый слуга.

— Ну пошто стучишь, балуешь? Ты чаво это — не знаешь, что здесь наместник живет? Вот скажу ему — он тебя высечь прикажет.

Я спрыгнул с коня, оттолкнул опешившего слугу и прошел по двору.

Во дворе несколько ратников, бросив разговор меж собой, оторопело уставились на мое княжеское облачение. Угадав среди них старшего, я рявкнул:

— Как наместника охраняете? Службу забыли? Ужо я вас… канальи!

Ратники испуганно моргали, переводя взгляды с меня на Федора, за плечом которого громоздилась пищаль, силясь хоть что-то понять.

Я решительно вступил на парадное крыльцо. Стражники гуськом подбежали к Федьке, надеясь от него узнать, почему так серчает приезжий князь.

Поднявшись по ступенькам, открыл дверь.

Шедшая по коридору служанка с подносом от неожиданности шарахнулась в сторону и выронила чашки.

— Наместник где?

— Тута! — она показала рукой на дверь. Я рванул дверь на себя.

В трапезной за столом сидел очень толстый боярин, кушал и потел.

Завидев меня, он побагровел и попытался встать — наверняка, чтобы выставить нахала и наглеца вон! Как можно — врываться без доклада и этим мешать пищеварению?!

Я решил сразу брать быка за рога.

— Я — князь Георгий Михайлов, поместье мое в Охлопково. Извини, боярин, за вторжение, но дело не терпит отлагательств. Татары за Окой собираются, скоро здесь могут быть!

Наместник плюхнулся в кресло, икнул. Лицо его побагровело еще больше, и я испугался, что боярина может разбить паралич.

— Какие татары? Не слышал я ничего, — просипел он.

— Воевода твой в Москву с утра уехал — мне стража сказала. Так что поднимай ополчение боярское, готовь оборону. Гонцов посылай по деревням — пусть селяне в город идут, укрываться. Не мне тебя учить, боярин, ты государем сюда ставлен. Скажи лишь, мне с дружиной моею что делать? Она у дома твоего стоит — конна и оружна, с боем огненным!

— Э-э-э… — растерялся от моего напора наместник. В голове его медленно ворочалась мысль.

— И государю гонца немедля пошли!

— Сейчас, сейчас! — Боярин вытер руки о бороду, потом о кафтан.

— Вот что, князь! — справившись с первым волнением, начал, наконец, распоряжаться наместник. — С людьми своими в воеводство езжай — тут рядом. Там товарищ воеводы, боярин Замайский должон быть, он знает, что делать.

Я повернулся и вышел. По-моему, боярин растерялся, видно — давно его татары не беспокоили, привык он к спокойной жизни.

А вот в воеводстве, когда вошедши, я представился и объявил о приближении татарского войска, паники это не вызвало.

Боярин четко и быстро разослал гонцов в поместья для сбора ополчения.

— Князь, мы с тобой как-то уж встречались. Не знаю, помнишь ли ты меня — мы тебе знамя вручали, когда ты воеводой сводного полка под Коломну на Оку прибыл. Я тогда в шатре был. Ну, после ты еще татар побил — со сборным полком, помнишь?

— То, что степняков побил, помню. А тебя, боярин, прости — запамятовал.

— Для тебя сейчас важнее, что я тебя вспомнил. Вдруг тревога лживая, с перепугу? Ведь донесений от граничников пока нет. А про тебя ведаю — не при дворе служил, в сече был. Просто так тревогу поднимать не станешь.

— Так-то оно так. Только что мне теперь делать? Дача для меня новая, я здесь еще и узнать никого не успел.

— Зато я кое-что о тебе услышать успел, хоть ты на этих землях и новичок. Это же ты с ратниками татар побил по осени?

— Это у Куракиной в деревне?

— Конечно. Она зимою в Коломне была, и к нам заезжала, делилась. Слухи — они, знаешь, как круги от камня на воде — сразу расходятся. Хоть хорошие, хоть плохие. Я еще, помню, порадовался, что служилый князь объявился — не такой прохиндей, как Никифоров. Город у нас — сам видишь: на самом перепутье, крымчаки на Москву движутся — через нас идут. Казанские татары — тоже.

В это время в комнату вбежал ратник.

— Боярин, за рекою пожары видны!

— Никак началось! И когда только угомонятся! Они, наверное, никогда кровью русской не насытятся! — Боярин заматерился. — Вот что, князь, ступай с дружиной в воинскую избу, располагайся. Думаю, к вечеру все боярские дружины соберутся. Тогда и поглядим. Коли татар немного — сами ударим, ну а если тумен или больше, попытаемся помешать переправе, да большого войска государева дожидаться будем.

Не успел я выйти, как в комнату вошел запыхавшийся боярин — весь в пыли, глаза лихорадочно блестят:

— Худо дело! Сотня степняков на заставу мою на той стороне реки напала. Сгибли все, я с одним ратником и вырвался только, на лодку и — сюда, воеводе сообщить. Несметно их идет!

Я попрощался и вышел. Не мое дело в дела воеводские встревать, не уполномочен. Но на месте боярина я бы не только гонцов послал, но и лазутчиков на разведку Не мешало бы знать, где находится враг, сколько его, и куда метит он нанести главный удар.

Чтобы воевать успешно, жизненно необходимо знать силы врага. В зависимости от численности его войска и тактику свою строить. Извечная беда многих русских воевод — собрать большие силы и ждать удара. Стоят они с ратью обычно у естественных преград — у реки, например. А ведь после любой переправы врагу еще собраться в кулак надо, и в это время он наиболее уязвим.

Татары мобильны — все на лошадях. Обозами себя не обременяют, пушек тоже нет — ничего их не сдерживает. Если переправа в одном месте не удалась, могут и в другом реку форсировать. А буде их темник похитрее, так в нескольких местах переправу бы наладил, и одновременно — поди, удержи их тогда.

Утром город напоминал растревоженный улей. Улицы были запружены телегами. С окрестных сел и деревень тянулись люди с узлами на плечах, подводы со скарбом, крестьяне вели за собой коров и лошадей, гнали овец. Из города такой же ручеек людской тек на север — к Москве. Шум, гам, столпотворение.

Подъезжали конные ратники, с трудом пробивая себе дорогу к Соборной площади. К воинской избе, где я расположился с дружиной, ожидая дальнейших указаний, прискакал посыльный от товарища воеводы — передал мне приказ выйти с дружиной из Коломны к Оке и не дать татарам переправиться. Под мою руку отходили также ратники боярина Коврова.

Приказы на войне надо исполнять. Ратники мои уже позавтракали и были готовы к выступлению. Мы мигом оседлали лошадей и стали пробиваться к воротам через людской поток.

Недалеко от ворот нас ожидал десяток конных воинов.

Отделившись от них, ко мне подъехал пожилой седоусый ратник в надраенных доспехах.

— Не ты ли князь Михайлов будешь?

— Он самый. А ты боярин Ковров? Ратник кивнул.

— Ну что, боярин, — ты местный, и лучше меня знаешь, где татары переправиться могут.

— Да, почитай, везде. На Оке бродов нет. Река широкая и глубокая. Потому, все одно им остается — вплавь. Так что ждать переправ можно где угодно — все равно не угадаешь.

— Тогда вот как сделаем, боярин. Ты от города по течению вниз идешь верст на десять, я — вверх. Коли обнаружишь врага, гонца ко мне шли.

— Если татар слишком много будет, гонца я тебе пошлю, но сам в Коломну уйду. Сам подумай, что я с десятком-то супротив них сделаю?

— Понятно, ты волен поступать по своему разумению, а я должен приказ выполнять.

— Тогда тебе пусть Господь поможет! Мы разъехались.

Не торопясь ехали по берегу, скрываясь за кустами и раскидистыми ивами. Проехали верст пять.

Справа показалась опустевшая деревня. Казалось бы — лето, крестьяне на полях должны быть — самый сезон для работы. А никого нет: не хрюкают свиньи, не мычат коровы, по пыльной улице не носятся ребятишки в длинных до пят рубахах. Эх, не красно на Руси с такими соседями жить, все хотят кусок урвать разбойничий — добро, людей в плен, живность. С юга — крымчаки, с востока — казанцы, с запада — литвины и поляки, с северо-запада — шведы. Руси силу бы набрать поболе надо, так татары людские резервы истощают, убивая и уводя в плен самый цвет русского народа — сильных, молодых и здоровых.

Государю ставку бы на пушки сделать, что на лафетах колесных. Однако не видно на то его воли. Пушки-то в крепостях маломощные, на деревянных станинах. И самое главное — обслуга пушечная в основном из горожан да крестьян посошных. Слаженности и постоянных упражнений — никаких, так — время от времени огненным боем занимаются, потому и результаты стрельбы плачевные. Бояре не поняли еще, что время луков уходит безвозвратно, будущее — за пищалями да пушками.

Впереди раздался всплеск воды, конское ржание. Я поднял руку. Все замерли.

— Федор, отправь пешего лазутчика вперед, пусть посмотрит.

Вперед ушел Демьян. Да и кому, как не ему идти — из охотников он. Исчез в кустах без звука, ни одна веточка не шелохнулась. Только рядом стоял и — как не было.

Вернулся Демьян быстро.

— Там татары переправу ладят. Бурдюки надули. Понятно. Широкие реки татары форсировали таким образом. Впереди плыл конь, на спине его — оружие к седлу приторочено. Татарин же плыл, держась одной рукой за бурдюк, как за спасательный пояс, а другой рукой — за хвост коня, который его по воде тянул. Удобно, и никакого моста не надо. Вот только течение коней сносит, потому дольше получается переправа, чем поперек реки. Ну а нам всякая задержка — на руку.

— Далеко ли?

— Шагов сто, не более.

— Всем спешиться! За кустами идем тихо, напротив переправы ложимся и готовимся к стрельбе. По моей команде стреляем.

— Поняли, князь.

Гуськом, укрываясь за кустами, мы двинулись к предполагаемому месту переправы. Впереди шел Демьян.

— Вот они… — обернулся ко мне ратник, поднеся палец ко рту.

Кони татарские уже в воду вошли, за ними — татары с бурдюками. Первая партия невелика, с полсотни. А на берегу толкутся не меньше тысячи. Всерьез их одолеть не в наших силах, но переправу сорвать можно. Конечно, тогда они в другое место сунутся, да вдруг там на них еще боярин с ратниками найдется? Мое дело — не шансы на победу считать, а саму победу приближать всеми силами. Убью хоть одного врага — и победа пусть самую малость, но ближе станет.

Татары уже проплыли середину реки.

Бойцы мои поглядывали на меня нетерпеливо. Но я выжидал. Пусть подплывут поближе, чтобы каждая картечина свою жертву нашла.

Видя, что переправа проходит гладко, в воду вошла вторая полусотня. Когда до первых переправляющихся уже было недалеко — метров пятьдесят, я скомандовал:

— Огонь!

Громыхнул залп. Берег затянуло дымом.

— Перезаряжай!

Ратники натренированными движениями стали перезаряжать пищали. Вот уже к выстрелу готовы все. Дым снесло в сторону. Отличная работа! Из первой полусотни на воде держалось не более десятка, да и те повернули назад, к противоположному берегу.

Повернула назад и вторая полусотня.

— Огонь!

Громыхнул второй залп. Жалко, что его эффективность была ниже. Все-таки уже далековато для картечи. Эх, пушечку бы сюда — небось, на берегу не гарцевали бы так нагло-смело.

В отместку за картечь татары выпустили в нашу сторону несколько стрел. Впрочем, без толку. Стрелы едва достигали середины реки, не причиняя нам никакого вреда. Ратники хохотали над бессильной злобой татар. Один из макаровских ратников выскочил на открытое место, приспустил порты, наклонился и похлопал себя по заднице. Уязвленные татары, видя такое непотребство, завыли, засвистели.

Пора отсюда сматываться. Второй раз сегодня именно на этом месте они больше не полезут.

Татары собрались и ушли вглубь. Куда-то они выйдут?

Мы прошли к лошадям, продолжили дозор вдоль берега. Надо все-таки местность осмотреть и узнать, что там у боярина Коврова делается. Но далеко отъехать мы не успели — раздался приближающийся топот копыт.

— Сабли наголо!

А навстречу на рысях — сам боярин со своими ратниками.

— Это у вас стрельба была?

— У нас. Татары переправиться пытались, да помешали мы им. Не менее полусотни отправили на дно, раков кормить.

— Тьфу ты, нечистая сила — сроду раками брезговал! — перекривился боярин.

— У тебя тихо?

— Тихо покамест.

В этот день стычек больше не было, и мы вернулись в Коломну. Откуда нам тогда было знать, что совсем рядом, на том берегу реки, соединились в огромную орду три силы: крымчаки хана Магмет-Гирея, отряды татар брата его младшего, Сагиб-Гирея, хана казанского, и украинские козаки под рукою атамана, наместника Черкасс, Евстафия Дашкевича?

И перешли объединенные силы врагов Руси Оку выше по течению. Государь успел-таки выслать рать на Оку, под Серпухов, но московское ополчение не смогло воспрепятствовать переправе степной орды. Непонятно, почему, но главным воеводой государь поставил юного князя Димитрия Вельского, коему от роду и двадцати двух лет не было, человека надменного и безрассудного, сына князя Федора Вельского — литовского вельможи, перешедшего на сторону великого князя московского.

Был с воеводой и брат Василия Иоанновича — великий князь Андрей, были и другие воеводы, значительно более сведущие в деле воинском — да те же Иван Воротынский, Владимир Курбский, Шереметев и оба Замятнины. Однако же перечить приказам юного царедворца опытные и храбрые мужи не посмели. За что и поплатились.

Враги сошлись на берегу Оки. Ударил Магмет-Гирей жестоко. Московское ополчение было опрокинуто многочисленным неприятелем. Побросав пушки и обозы, бежала русская рать. А Курбский, Замятнины да Шереметев убиты в том бою были.

Некому было удержать неприятеля от грабежа на всем пространстве от Коломны до самой Москвы. Предав огню селения от Нижнего Новгорода до берегов Москвы-реки, татары угнали в плен несметное число жителей, и долго продавали невольников толпами в Кафе и Судаке. Дети крымцев учились на невольниках умению пытать и убивать. Рабы на рынках подешевели — люди гибли от голода, побоев и ужасного обращения.

Нашествие варваров было самым ужасающим и трагичным за все время правления Василия Иоанновича.

Но я тогда с ратниками стоял в Коломне и еще не знал, что для меня и людей моих война, по-настоящему не начавшись, по сути, уже проиграна. Мы узнали об этом через два дня, когда к городским воротам подошли остатки разбитой русской рати, принеся в город страшные известия.

Город замер в ожидании ужасной участи. Однако же татары двинулись на Москву, и двадцать девятого июля хан крымский во главе громадного войска уже стоял в нескольких верстах от столицы. Запылали в огне пригороды. Несмотря на предупреждения лазутчиков, нашествие застигло Василия III врасплох. Испугался государь и удалился в Волок — дожидаться, когда подоспеют псковские и новгородские полки, поручив оборону столицы царевичу Петру и боярам.

Почти две недели стояла орда Магмет-Гирея, угрожая сжечь всю Москву и ожидая признания поражения государем.

Митрополит Варлаам усердно молился с народом, воеводы с царевичем Петром готовили защиту, полагаясь на пушки и умение пушкарей. Да вот беда — огненных припасов не хватало, в первую очередь пороха. Сказывалась и другая беда — ужасная теснота в кремле грозила неминуемой заразой и эпидемией.

Предвидя худые последствия, слабые начальники вздумали умилостивить хана Магмет-Гирея богатыми дарами и отправили к нему посольство и бочки с крепким медом.

Опасаясь собирающейся русской рати, хан согласился не тревожить столицы — снять осаду и мирно уйти, ежели московский правитель обяжется письменной клятвою платить ему дань. Зачем же резать курицу, если она может нести золотые яйца?

Василий Иоаннович смалодушничал и, боясь бедствий для Москвы, предпочел принять постыдные условия крымского хана, нежели испытать опасности кровопролитной битвы.

Бояре написали хартию, скрепили печатью государя и вручили Магмет-Гирею. Довольный достигнутым, хан быстро отвел орду в рязанские земли, где располагался его стан.

Однако же на этом бедствия для земли русской не кончились. Атаман Козаков украинских, чувствуя себя обделенным и, жаждая добычи, настойчиво советовал хану обманом взять Рязань, в коей воеводствовал Хабар Симский, воин опытный, умелый и храбрый. Хан, желая усыпить его бдительность, послал ему постыдную грамоту в подтверждение того, что война кончилась, и государь признал себя данником Крыма. Меж тем войска татарские подходили под стены города — якобы для обмена пленными. Воевода Хабар Симский по требованию хана выдал ему всех пленников, а также заплатил сто рублей серебром за освобождение князя Федора Оболенского, попавшего к татарам в плен. Однако же число татар и литовцев под стенами города и, самое опасное — у городских ворот — продолжало нарастать. Предчувствуя готовящийся штурм, воевода приказал пушкарям открыть огонь. И здесь отличился искусный рязанский пушкарь, немец Иордан — одним выстрелом картечи он положил врагов множество, отогнав татар от стен города. В ужасе они рассеялись.

Двенадцатого августа коварный хан удалился в степи и — спешно, получив от гонца известие о том, что в его собственные владения вторглись астраханцы.

Описание находчивости и смелости рязанского воеводы Хабара Симского, спасшего не только Рязань, но и честь государя, внесли в книги разрядные и родословные на память потомкам. Ведь постыдная хартия московская осталась в руках воеводы, избавив Русь от дани. Симского за деяния его возвели в сан боярина.

В то время, когда славный окольничий Хабар Симский спасал Рязань, князь рязанский, Иоанн, последний из удельных князей, противящихся верховенству Москвы, сбежал из московской темницы в Литву, воспользовавшись суматохой в городе. В тюрьме сей муж оказался не случайно — еще накануне нападения Магмет-Гирея он был уличен Василием III в измене и сговоре с крымским ханом, на дочери которого хотел жениться. Вполовину до того подчинявшееся Москве Рязанское княжество полностью перешло под руку московского государя — Василий III закончил объединение русских земель, начатое еще отцом.

Но то уже после было. Москва славила свое спасение — провели крестный ход, благодаря Господа за избавление от супостатов.

Василий Иоаннович судил воевод, не сумевших воспрепятствовать переправе неприятеля через Оку и допустивших хана до самой Москвы. Вину свалили на молодого князя Вельского. Тот, в свою очередь, винил великого князя Андрея, брата государя. Димитрий Вельский был пощажен, а наказан опытный и дотоле храбрый и решительный князь Иван Воротынский, видевший ошибки юного полководца, но, по самолюбию своему, не поправивший их для пользы Руси.

Такие грозные события происходили в это лето. Мы же остались в стороне от разыгравшейся трагедии — нас она лишь слегка краем коснулась. И что удивительно, сеча была ведь рядом совсем, под Серпуховом, а до нас дошли лишь ее отголоски в виде прибившихся к Коломне остатков разбитой рати.

Ожидание развязки затянулось. Пытаясь узреть, что происходит вокруг города, я прошел на северную часть Соборной площади. Отсюда открывался вид на замоскворецкие дали. На том берегу реки Москвы были видны башни и храмы Голутвина и Бобренева монастырей. Обе обители основаны были еще во времена Дмитрия Донского. Михаил-расстрига рассказывал, что среди построек Бобренева монастыря есть необычный храм «поющих ангелов». Называли его так из-за удивительного эффекта в соборе: когда в храме пели, казалось, что слова эхом отдаются под куполом и множатся, словно сами ангелы поют гимны вместе с певчими. Выпадет случай, надо будет посетить храм. А сейчас, когда через Нижний Новгород прошли казанские татары, жизнь на той стороне как остановилась.

В кремле коломенском стало тесно от ратников и укрывшихся от нашествия татар селян. Я же со своими воинами жил на постоялом дворе в посадах.

Ежели ударит враг, то и нам придется укрыться за высокими стенами. А пока все замерли в тревожном неведении. Куда повернет враг — на Коломну, Москву или другие города?

Я не раз обдумывал вести, что узнал от пришедших в Коломну воинов. Почему разбили нашу рать? Ведь дома и земля помогает! В отличие от крымского хана, воеводы знали местность. Воины были подготовлены, и по численности лишь немного уступали татарам и их союзникам. Тогда почему такой печальный итог? Одно только приходило в голову — неумелое руководство, несмотря на то, что обороняться всегда легче, чем нападать. И даже пушки у нас были — в отличие от татар, да не смогли распорядиться ими грамотно. А стоило только татарам обойти русскую рать, как паника поднялась, побежали. Стало быть — разведки не было, заслонов надежных.

И чем больше я анализировал, тем больше недочетов находил в действиях главного воеводы. Конечно, критиковать чужие действия всегда легче, чем действовать самому, но тогда почему государь поставил во главе войска воеводу молодого и неопытного? Не мог государь не знать, что сила прет великая. Рать заранее собрать было необходимо, поставить во главе полков воевод опытных и смелых, доказавших свое воинское умение победами. Пока же получалось — полководцев ставили по принципу близости к трону, а не по заслугам.

Так, в тревожном ожидании, прошло около двух недель. И вдруг — весть из Москвы: договор подписан, война закончилась. Для нас она толком и не начиналась. Обрадовались в Коломне этому известию.

Остатки разбитой рати в Москву потянулись, селяне — к своим деревням подались. Кто же знал, что не ушли еще татары, стоят на другом берегу, облизываясь на богатую Рязань?

Решил и я со своею дружиною в Охлопково возвращаться. Доложил честь по чести воеводе коломенскому, дабы дезертиром и трусом не сочли, да и отбыл. Вперед дозор выслал из двух воинов, и ехали, не расслабляясь. Пищали заряжены, по сторонам смотрим внимательно.

Проехали деревеньку боярыни Куракиной. С виду — ничего не изменилось, только людей нет. Ближе к вечеру, когда уже подъезжали к Охлопково, вернулись встревоженные дозорные:

— Князь, чужие в остроге! Костер жгут, дым виден, мясом пахнет.

Кто же в остроге? Банда татарская прибилась или беженцы заняли, увидев пустующие избы?

— Макар, пусть кто-нибудь из русинов твоих, кто половчее, поближе подберется — только тихо, да на дерево влезет. Сверху двор за тыном виден будет. Вот пусть и поглядит — беженцы там или татары.

— Исполню, князь!

Мы ушли с дороги и углубились в лес. Ратники слезли с коней и проверили оружие. Время тянулось. Где же лазутчик наш? Скоро темнеть начнет!

И только когда уже солнце село, и я всерьез беспокоиться стал, Макар подвел ко мне вернувшегося лазутчика.

— Ну, что там?

— Татары в остроге! Не знаю уж, всех ли смог счесть, только выходит не меньше двух десятков. И обоз там с барахлом трофейным. Костер разводили, барана жарили. Я аж весь слюною изошел.

— Погоди про слюну. Караульные есть ли?

— Есть. Я потому долго не возвращался, что к вечеру они в сторожках наших караульных поставили. Не мог же я посветлу на виду у них с дерева спуститься!

Лазутчик помолчал, потом добавил:

— Похоже, девок в полон захватили.

— С чего взял? Сам видел?

— Не, не видел, только из изб крики женские были слышны.

Я задумался. Многовато татар, тем более — за стенами они. Легко их взять не получится. Или дать отряду поутру выйти да на дороге напасть? Тогда шансов разбить их у нас будет больше.

А как же девки наши русские? То, что татары похоть ублажают — это полбеды. Но у басурман привычка изуверская есть — животы потом жертвам вспарывать, чтобы умирали медленно и мучительно.

Надо рискнуть, попытаться спасти девок. Плохо — для нас плохо, что татары вина не пьют, а хмельного кумыса стоялого им взять негде.

— Вот что, Федор. У тебя бойцы поопытнее. Пусть налегке, с одними ножами, за тын проникнут да караульных втихую снимут. Сможешь?

— А то! Демьяна возьму, он ходит так, что его не слышно. Кривоногого Михаила еще — ловок, силен. И сам пойду — вдруг неожиданность какая.

— Хорошо, сам решай, кто пойдет. Ворота потом открой.

— Все сделаю, как велишь, князь! Федор исчез в темноте.

— Макар, теперь ты слушай свою задачу. Раздели людей на пятерки, во главе каждой русина поставь — они в сечах бывали, поопытней. Как ворота откроют, к каждой избе — по группе. Избы заранее распредели. По возможности старайся не шуметь, хотя бы вначале — ножами их. А уж коли не получится, тогда — саблями, да пищали наготове держите.

Макар кивнул.

— Одну избу я на себя беру — ту, что крайняя, около бани. И еще тройку людей из федоровских у ворот поставлю, чтобы ни одна тварь живой не ушла.

— Понял, князь.

Оставив лошадей под охраной расстриги Михаила, мы пошли по лесу к острогу. На опушке замерли, вглядываясь в темнеющий тын. Тишина, ничего не происходит. Мы напряженно ждали.

Но вот дрогнули ворота, открылась одна створка, другая. Молодец Федор, снял караульных.

Макар со своими скользнул тенями вперед.

— Так, вы трое — у ворот будьте. Ни одна мышь мимо вас проскочить не должна. Убежит хоть один татарин — вскоре помощь приведет. Ну а вы — со мной.

Помните крайнюю избу в ряду, что недалеко от бани? Вот ее брать будем. Как ворота пройдем, все вправо и вдоль тына — к избе. А там ждите моего сигнала.

Я пошел вперед, за мною — семеро ратников. Все со мной в боях уже бывали, на каждого положиться можно.

Как только мы прошли ворота, их тут же закрыли на засов. Трое ратников взбежали на крыльцо сторожки и приготовили пищали. Мы же двинулись вдоль тына.

Вот и изба, которая нам нужна.

Я шепнул:

— Лягте у входа и ждите. Если внутри шум услышите — врывайтесь сразу.

Обошел избу. Сзади — знакомая глухая стена. То, что мне надо. Вокруг темно, даже луна спряталась за тучку. Я прижался к стене и прошел сквозь нее. Давненько я не практиковал такой способ проникновения.

В избе тускло горел масляный светильник. На полу лежала подвывающая девка с задранным на голову подолом сарафана. А на ней пыхтел и дергал жирным задом татарин. И так он вошел в раж, что даже не услышал моих легких шагов, когда я приблизился. И лишь когда я приставил широкое лезвие боевого ножа к его горлу, он дернулся и замер.

Не отпуская ножа, я повел глазами в сторону. На постели — рядом совсем — валялся его пояс с саблей.

— Ну что, Ахмет, вставай, только не дергайся — враз умрешь.

— Откуда имя мое знаешь? — удивленно прохрипел татарин.

— Слухами земля полнится, — пошутил я. Конечно, не знал я его имени, наугад сказал.

Татарин медленно встал, не спуская глаз с ножа, подтянул штаны, затянул гашник. «Быстро, однако, он в себя пришел от неожиданности», — отметил я.

— Зачем помешал? — обиделся татарин.

— Я тебя, Ахмет, в мой дом не звал! Ты незваным гостем заявился.

— Не надо было тебе приходить — умрешь сейчас. Я прикажу своим воинам, и ты умрешь страшной смертью. Тебя разорвут лошадьми.

— А ты не грози. Воины твои уже мертвы, да и тебе недолго жить осталось.

Я хотел его допросить. Одежда на нем богатая, видно — воинский начальник, скорее всего — сотник. К тому же — один в избе, а в других избах по пять-семь татар теснились.

В это время девка, которую я выпустил из виду, неожиданно вскочила и с воплем кинулась к двери. Татарин не упустил момент, метнулся в сторону постели, пытаясь схватить свою саблю. Рефлекс сработал сразу, и я ударил его ножом в живот. В это же время раздался грохот, распахнулась дверь, в комнату ввалилась и упала девка. Перепрыгивая через нее, в избу ворвались мои ратники.

— Чего, князь?

— Да вот татарина пришиб.

В соседней избе громыхнул выстрел.

— Все быстро туда!

Девка едва успела отползти к стене, как воины, топоча ногами, выбежали во двор.

Я наклонился к едва дышащему татарину.

— Предупреждал же — не дергайся.

Он лежал на полу, прижав руки к животу, из-под пальцев обильно сочилась кровь.

— Скоро с гуриями встретишься в райском саду, — констатировал я. Ну что же, сотник уже не боец, угрозы для девки больше не представляет.

Девка смотрела на меня круглыми от ужаса глазами.

— Будешь тихонько сидеть здесь — живой останешься, — сказал я, проходя мимо.

Выйдя из избы, я прислушался, пытаясь понять, где стреляли. В трех избах было тихо — по всей видимости, бойцы застали врага врасплох, спящим. А вот в двух других кипел бой. Оттуда слышались крики и звон оружия.

Снова прогремел выстрел. Надо бежать туда, похоже — помощь нужна.

Снова прозвучал выстрел — теперь со стороны ворот, затем — еще… Ладно, в избах хлопцы сами справятся, лишь бы не ушел никто из острога.

Я побежал к воротам. Еще издалека крикнул:

— Свой! — Подстрелят еще в темноте.

— Чего стреляли?

— Эти двое попытались уйти! — кивнул в сторону ратник.

Я пошел в указанную сторону, ратник — за мной, держа в руке саблю. Оба татарина были мертвы. У одного от близкого выстрела картечью снесло пол-головы, второму заряд угодил в бок. Даже в темноте была видна лужа крови под ним.

— Хорошо! Стерегите ворота!

Сам же поспешил к избам. Там уже было тихо — видать, бой закончился. Бойцы вышли на улицу.

— Федор, Макар, как у вас?

— Сейчас осмотримся и доложим.

Ратники стали выносить своих убитых товарищей, потом вытащили и кинули в кучу татарские тела.

— А то весь пол в кровище будет, а нам тут жить, — сетовали они.

Потом собрали на улице бывших пленниц. Жалкое было зрелище. Лица в синяках, рубахи порваны. Но, слава богу, хоть живые все.

Разобравшись с состоянием дружины, подбежал с докладом Федор:

— Мои все целы, князь, один только в руку ранен. Потом подошел Макар, хмуро глянул:

— У меня потери велики, князь, прости. Семеро полегли. В двух избах татары не спали, играли в кости да девок сильничали. И было их там, как тараканов. Вот и влипли хлопцы. Федоровские помогли, за то — спасибо им.

— Убитых татар-то хоть подсчитали?

— Чего их считать? Скинем поутру с откоса в овраг, да и все дела.

— Нет уж, утром поздно будет, идите и считайте. Федор с Макаром ушли. Я подозвал одного из ратников.

— Беги, друг, в конюшню, лошадей татарских сочти.

Вскоре вернулись все трое.

— У меня двенадцать мертвяков, — сообщил Федор.

— У меня десять, — добавил Макар.

— Счел лошадей я, князь. Ровно двадцать пять, — доложил ратник.

— Ты это к чему лошадей считал? — удивился Федор.

А вот Макар понял мои намерения мгновенно.

— Где-то еще трое прячутся.

— Один, — поправил я его. — Двое у ворот лежат, караульные застрелили. Так, быстро всех ратников — в цепь, прочешите все: подполы, избы, курятники, сараи. Найти надо последнего татарина во что бы то ни стало. Никто не должен уйти! Федор, быстро двух караульных ко вторым воротам, а одного — на смотровую вышку.

— Так ночь, не видно ни зги.

— Исполнять! — рявкнул я.

Ратники стали обшаривать территорию и постройки острога. Скорее бы уже рассвело, виднее будет. Прочесали всю территорию: избы, курятники, сараи, конюшни, подполы — нигде никого.

Ко мне подошли обескураженные Федор и Макар.

— Прости, князь, нет нигде басурманина. Может, он того — через тын перелез и убег?

— Федор, тын в два с лишним человеческих роста высотой. Как его перелезешь, если лестницы нет?

— Верно! — поскреб в затылке Федор.

— В бане смотрели?

— Везде, князь!

— А может, их главный приехал одвуконь? — предположил Макар.

— Ладно, утром еще раз обшарите. Караул смени да накажи, чтобы не спали. Не дай бог, снова татары нагрянут — всех вырежут.

— Как можно, князь! А девок куда девать?

— Выдели им избу. Пусть переночуют, а утром идут по своим деревням, или где там их дома.

Федор с Макаром стали договариваться, кому из воинов караул нести.

— Эй, Макар! Совсем запамятовал! Бери людей, пусть лошадей из леса пригонят. Там же Михаил с ними — поди, заждался нас.

Макар хлопнул себя по лбу.

— Упустил из виду. Прости, княже!

Я отправился спать. Полдня в седле да полночи колготной сказались — устал. А с утра новых дел полно. В первую очередь — погибших воинов своих похоронить надо, лето!

Но выспаться в эту ночь мне так и не дали. Вот, казалось бы — только уснул, как Федор уже трясет за плечо.

— А, что? — спросонья я ничего не понял.

— Пожар!

— Где? — Сон сразу отлетел. Беглый взгляд в окно — темень во дворе, никаких отсветов.

— Караульный с вышки сигнал дал. Пожар большой.

— Да где пожар?

— Не знаю пока.

— Не у нас — и ладно.

Я уже снова хотел было улечься, да что-то неспокойно на душе. Если пожар, так не иначе — татары избы подожгли. Тьфу на них, выспаться не дадут.

Я обул сапоги — спал одетым, и вышел. Покрутил головой — вроде как везде темно, тихо. Лишь птицы какие-то поют в кустах, пересвистываются на деревьях, радуясь первым признакам рассвета на горизонте.

Подошел к сосне, на вершине которой была устроена площадка.

— Эй, караульный! Где горит?

— Далече, но пожар сильный.

Делать нечего, я сам полез наверх. Хорошо хоть лесенка удобная сбита. Немного запыхавшись, я взобрался на площадку.

— Ну, показывай. Караульный вытянул руку:

— Эвон!

Я обернулся. Горело там, откуда мы приехали. Обожгла догадка — так ведь это же Коломна горит, в которой мы еще утром были. Как же так? Вроде война закончилась? Ратники из разбитой рати к Москве ушли, поместные дружины тоже разошлись по деревням. В городе только стража городская оставалась. Не иначе как казанцы трофеями решили разжиться в Коломне. А долго ли город зажечь, коли он весь деревянный — даже стены крепостные. Это уж после Василий Иоаннович распорядится в Коломне каменный кремль поставить, где стены толщиной метров по пять-шесть будут. А как же? Любил государь Коломну, частенько здесь бывал.

Я раздумывал. К Коломне скакать, на помощь? Так там уж, поди, головешки одни, к шапочному разбору только и поспеем. Но вывод для себя сделал — нельзя расслабляться, татары недалеко. И наши мародеры голову поднять могут, пограбить под шумок.

Спустился и улегся снова. А пожар в Коломне из головы не идет. Черт с ним со стенами, леса вокруг много, отстроят. Людей вот жалко!

Утром позавтракали скудно — сухарями, запивая их водой. И — за лопаты. Караульный на вышке за местностью следил, да еще двое в сторожках у ворот службу несли. Остальные же без отдыха в поте лица трудились, копая большую могилу на кладбище.

Похоронили всех в братской могиле. У воинов так принято: павших после битвы не хоронить отдельно. Вместе воевали, вместе погибли — вместе и лежать будут.

Расстрига Михаил погребальную молитву счел. Ведь как в воду глядел, когда говорил, что пригодится с церковными умениями своими. Лучше бы он ошибся.

От братской могилы все шли молча.

— Так, хлопцы. Лето, жарко, татарские трупы смердеть скоро начнут. Всех перетаскать и с кручи сбросить. Пусть волки их тела растерзают.

Нехотя воины взялись за поручение. А меня девки окружили.

— Из неволи вызволил — за то спасибо тебе и поклон. А теперь-то почто гонишь, барин?

— А куда мне вас девать? Война идет, в любой момент татары напасть могут; дружине моей к сече быть готовой надобно, а вы только обузой будете.

— Некуда нам идти, князь! — Выступила вперед женщина лет тридцати. — Селения наши пожгли, мужей поубивали. С голоду ведь помрем! А здесь нахлебниками не будем — кашеварить станем, ратников обстирывать, если дозволишь остаться.

— Ну — воля ваша, я никого не принуждаю. И, коль такое дело, поперва избы от крови отмойте.

Женщины ушли, зато тут же заявились Федор и Макар.

— Все, князь, исполнили! Всех басурманов убиенных с кручи скинули.

— Ну, тогда еще подводы с трофеями татарскими разберите, и на сегодня — все. Ежели продукты найдете, отдайте женщинам. Я разрешил — они у нас остаются, пусть готовят.

При слове «трофеи» оба повеселели. Бойцы тут же окружили повозки, крытые рогожей.

Вдруг раздался дружный голос изумления. Не повернуться туда я просто не мог.

От одной из повозок бежал, кривоного ковыляя, татарин. Ратники свистели вослед и улюлюкали, а двое молодых бойцов сорвались с места и кинулись вдогонку. «Вот и разгадка — куда последний татарин подевался!» — невольно улыбнулся я.

Татарина все-таки поймали, связали руки — и ко мне.

Ратники даже трофеи бросили разглядывать ради такого случая.

— Ты чего в повозку залез?

— Укрывался. Ночью по нужде пошел, оружие не взял с собой, а тут стрельба началась. Не могу же я безоружный на пищали ваши идти.

— Разумно. Откуда вы тут взялись?

— Мурза сказал: Магмет-Гирей бумагу о мире и дани подписал с государем вашим. Только там о нас, казанцах, ничего не прописано. Вот мы и решили сами трофеи взять. Что за боевой поход, коли домой пустым возвращаешься?

По-русски татарин говорил чисто, лишь вместо «ш» произносил «с».

— Сколько вас было?

— До переправы — полсотни, все из нашего аула. Сюда — в острог — половина пришла.

— А другая-то половина где?

— Так говорю же — «до переправы». На воде нас русские обстреляли, не все на берег выбрались, утопли многие.

— Где основные силы казанские?

— Коломну брать ушли. Нижний-то Новагород мы взяли уже.

Я мысленно охнул. Везде татары прошли, почитай — треть Руси спалили да пограбили.

— Что же мне с тобой делать? — вслух размышлял я.

— Повесить его! — зашумели ратники. Пленный понял, что подошла пора расплаты за злодеяния.

— Урус, ты лучше выкуп за меня попроси или на русского пленного поменяй.

— Э-э! Много ли за тебя дадут? Макар наклонился к моему уху:

— Девкам его отдай! Самим руки марать не придется. А и верно!

— Зови девок!

Кто-то из ратников привел освобожденных из плена женщин.

— Отдаю татарина вам, девоньки. Делайте с ним, что хотите.

Завизжали девки — видно, узнали ночного мучителя. Накинулись все скопом, мешая друг дружке.

Кто в волосья татарину вцепился — а хватать было за что: есть такая привычка у басурман — косички заплетать, кто ногами пинал. Ратники подбадривали женщин криками:

— Рыженькая, ногой, ногой ему поддай по причинному месту!

— Толстушка, чего ты его за волосья таскаешь, по морде бей!

Татарин тяжело дышал, пытаясь хоть как-то закрыться от наседавших на него разъяренных женщин, но силы его быстро таяли. Через полчаса он испустил дух.

Женщины вспотели, дышали тяжело.

— Никак мы его, девоньки, забили насмерть?

— А то что ж? — Макар посмотрел на бездыханное тело татарина. — Теперь сами и тащите его к круче — во-он туда! Да под откос, где остальные поганые валяются, и сбросьте!

Тем временем ратники к телегам подались, на ходу шутками перебрасываясь — оно и понятно, настроение в ожидании дележа трофеев поднялось. Продукты и в самом деле нашли, и немало. То-то радости всем было! Одной только гречки два мешка. Да пшеницы — мешок, да ржаной муки мешок, да горшки с гусиным жиром, да связка лещей вяленых. Все отнесли женщинам — пусть кашеварят, пора и горяченького всем поесть. Мы утром хоть сухарей пожевали, а у женщин и крошки во рту не было.

Пришел черед узлы делить. Ну, то процедура знакомая. Только теперь Макар с Федором делили, и каждый зорко поглядывал на узлы — не обделил ли его соперник.

После шумного раздела десятники забрали себе добычу — вдвое от ратника, и мне принесли — сам-пят.

— В избу мою несите, что под ноги бросили? — для вида возмутился я.

— Так мы показать только, не серчай, княже!

А в общем-то, и неплохо сложилось для нас — татар побили, трофеи взяли, невольниц из полона освободили. А что больше всего душу мне грело — так это то, что острог мой целый стоял, не успели его татары спалить, уходя в степи.

И слава богу!

Глава 6


Жизнь в уцелевшем от татарского разбоя Охлопково потихоньку налаживалась. А что с другими моими деревнями? Я вызвал Макара и поручил ему объехать с ратниками мои земли. Вернулся Макар мрачный.

— Нет боле Верешей, князь. Одни головешки. А ведь какая деревня была, только подниматься с тобой люди начали! Колодец там остался, коней напоили. И еще вот…

Он протянул мне небольшой предмет, обернутый тряпицей. Я развернул и ахнул: Спас Нерукотворный! Это же любимый образ русских людей, видел я его и на воинских хоругвях. По краям — обугленные остатки резного оклада. Нижний край деревянной доски обгорел, здесь краска вздулась пузырями, но остальная часть иконы сохранилась! Не чудо ли? Сквозь копоть проглядывал спокойный лик Христа, со строгими печальными глазами. «Когда построю церковь, будет в ризнице как реликвия», — решил я.

— Князь, Чердыни тоже боле нету, пожгли ироды. А вот Обоянь обошли, целы избы там.

Да, придется мне крестьян из погоревших деревушек, как из Смоляниново вернутся, в Обоянь направлять да здесь селить, пока отстроимся.

Много бед принесли татары на нашу землю. Ушли нехристи из земли русской, перестали избы гореть да бабы плакать. Я еще отделался малой кровью, потеряв семерых ратников из макаровских воинов да две деревеньки потерял. Но появилась другая проблема — беженцы. Мимо острога тек ручеек обездоленных людей — бездомных, голодных, оборванных. Из тех, что успели в лесах укрыться. Плена избежали, к избам своим потянулись, а изб-то и нет, пожарище одно. Вот и бродили по земле русской, горе мыкая да пытаясь прибиться к какому-нибудь селению.

Невозможно человеку одному долго выжить — подняться-устоять-выдержать на разоренной земле, особенно если это — женщина, старик или ребенок. Вот детей я жалел, брал к себе в острог, если просились, и родни поблизости не было. Женщинам с огорчением отказывал — свои холопки в Вологде возвращения к родным очагам дожидаются, да еще и освобожденные от татар невольницы все у меня остались — почитай, два десятка наберется. А вот мужиков, да семейных, отбирал. Беседовал — на что годен человек, владеет ли мастерством каким. Молодых в ратники определял, крестьян — в деревню, на привычную им работу.

Вот кузнец попался, да не сам по себе, а с походной кузницей — за плечами тяжеленная сума, а в ней молоточки всякие, клещи. Чаще беженцы налегке шли, а этот инструмент с собой прихватил, видно — заранее думал, как жизнь налаживать после татар, да еще и на новом месте — с нуля, считай. Практичный. Уважаю таких — со сметкой, что наперед думают.

Я обрадовался ему пуще всех остальных. Нужда в кузнеце была великая — лошадей подковать, навесы сделать, плуг заварить. Кузнецу всегда работа найдется — хотя бы из трофейных сабель да пик татарских, в большинстве неважного качества, сделать что-либо полезное в хозяйстве.

Место ему для кузни выделил подальше от изб, у бани.

— Строй кузню. Лес разрешаю взять, холопов бери в помощь, камень на стройке найдешь.

Обрадовался кузнец, что работу и пристанище себе обрел. А я не меньше его был рад.

Через неделю людской ручеек иссяк. Видно, нашли себе место, устроились как-то. И то — горе людское после нашествия татар еще долго народу русскому изживать придется. Пока отстроятся, живность заведут, хозяйство поднимут, в землянках жить придется, пропитание в лесу искать да на уцелевших от пожаров полях колоски собирать. А многим тысячам несчастных, что в полон угнаны, и того не видать. Их участи не позавидуешь. Долго мучиться и стонать людям русским на чужбине — большинство уже не увидит родной земли до конца дней своих. Больные и немощные будут молить Господа, чтобы прибрал, пресек мучения в рабстве. И лишь немногим счастливцам удастся вернуться к родным очагам.

Я обходил свой уцелевший от погромов островок благополучия — поместье мое оживало на глазах. При моем приближении суровые лица беженцев светлели, на лицах женщин я все чаще видел улыбку. Ради этого стоило стараться, вкладываться в дружину, в острог, в переселение холопов. Мне бы сейчас от нежданного прибытка новых людей руки потирать — холопов не меньше стало, чем до татарского вторжения, но саднило душу. Не моими трудами и чаяниями прибавка эта, а через горе людское.

Воинов у Макара с Федором прибавилось. У Федора под началом стало два десятка, а у Макара — двадцать пять воинов. Оба рьяно принялись за обучение новобранцев.

— Федор, ты десятников выбери из ветеранов. А сам во главе их будешь, назначаю тебя полусотником.

Расцвел Федор. Понятно — ласковое слово и кошке приятно. А для воина повышение — признание его заслуг и ратного мастерства.

— Бери пятерых воинов и поспеши в Вологду. Письмо для княгини я отпишу. Небось, волнуется, прослышав о нападении татар под Москвой. И обратно обоз с людьми, что здесь проживали, приведешь.

— Исполню, князь! Когда отправляться?

— Завтра. — Я сумел скрыть довольную улыбку. Федор после повышения был готов рыть землю копытами, хотя я и раньше не мог пожаловаться на его рвение.

Сам же за письмо засел. Давненько я писем не писал. Так… «Доброго здравия, любезная сердцу моему княгиня, жена славная Елена…»

Письмо вышло на удивление длинным, хотя о набеге татар и их бесчинствах в Подмосковье я старался много не писать. Вкратце — о событиях в поместье, о приезде Федора Кучецкого, о делах по защите поместья, а также о том, что с Федором назад обоз с людьми отправить надо. Вот и получилось на целых две страницы.

Утром Федор с ратниками уехал, увозя мое послание.

Я заметил — как-то так получалось в жизни, что наиболее важные дела я поручал Федору, а не Макару. Ну что делать — соперничают они, ревностно следят, к кому больше я благоволю, хоть я старался держаться ровно с обоими десятниками.

Да и как их можно сравнивать. Федор появился у меня на службе раньше, прошел со мной не один боевой поход, и не без оснований считал, что главнее и ближе ко князю — он. Макар же более образован, воспитан, может быть, даже в чем-то по жизни и более опытен. И преимущество его в том, что он не холоп, хоть и боевой, а из боярских детей. Потому он себя и ставил выше Федора.

Я же считал так: они оба воины, а в сече опасность поровну обоим достается, и случись непоправимое — и Федор и Макар в лицо смерть примут. И я тоже не исключение. Потому боевых товарищей своих на голову выше остальных своих людей считал — даже того же Андрея, управляющего имением на Вологодчине.

Хоть и разворотлив и сообразителен Андрей, но смерти в глаза не смотрел, со мной рядом в атаку на ворога не ходил, не мок под дождем на голой земле на ночлеге. А более всего роднит именно сеча — только в боевом походе боярин мог из одного котла с холопом есть, не роняя своего достоинства.

В Москву бы съездить после важных событий, потрясших столпы государства, узнать у Кучецкого — что да как на Руси делается. Ведь одни и те же события видятся сверху не так, как со стороны. Итальянцев опять-таки пошевелить надо, стройка стоит. Пусть и с моей подачи — сам просил повременить с домом. Зато теперь — пора вернуться к стройке.

Ко мне подбежал один из караульных.

— Князь, там тебя требуют.

— Кто смеет?

— Прохожий какой-то.

— Гони его взашей, требовать у себя дома будет. Караульный убежал, но вскоре вернулся.

— Не уходит.

— Плетей всыпь, коли слов не понимает. Или я тебе сам плетей всыплю, коли с такими мелочами мне докучаешь.

Караульный поежился и на всякий случай отошел от меня на пару шагов.

— Еще он говорит, что знает тебя.

Это становилось уже интересно. Заинтригованный, я пошел к воротам.

Завидев меня, второй караульный отворил воро-тину.

Передо мной в страшно грязном и изорванном донельзя кафтане стоял мужчина лет тридцати. Что меня удивило, так это висевшая на поясе сабля. Голова непокрыта, но на ногах — разбитые сапоги.

Я всмотрелся в лицо. Обросшее и грязное, но что-то определенно знакомое угадывается.

Прохожий склонил в поклоне голову:

— Здравствуй, боярин. Караульный у ворот заметил:

— Князь он, князь!

— Здравствуй, человече. Прости — сразу признать не могу, хотя поручиться готов: виделись мы ранее.

— Ну, слава богу, признал. Воевал я под твоею рукою, боярин, на Оке. Помнишь Крюково? Ты воеводою Сводного полка был.

Ну точно, вот откуда лицо его мне знакомо! Что мне сразу в нем понравилось, так это сабля на боку. Сам — оборванец оборванцем, а саблю не бросил, не потерял, не продал, не пропил.

— Пошли ко мне, поговорим.

В избе я усадил оборванца на лавку.

— Рассказывай. Сказывай о себе, кто ты, какая нужда ко мне привела?

— Боярин Кочкин я, из служивых. Род мой хоть и старинный, да небогатый. Деревенька на кормление была, да невелика только — четыре двора. Аккурат между Владимиром и Нижним Новгородом. Напали татары, деревню пожгли, холопов — кого убили, кого в полон погнали. Сам едва ноги унес, в лесу прятался. В Коломну пошел, а тут и войне конец. Ну, думаю — хоть в этом повезло, в Москву пойду, в услужение наниматься. А тут ты на глаза попался — с ратниками мимо проезжал. Куда мне без коня за тобой угнаться? Выспросил у ратных людей, где боярин Михайлов обретается. Мне и подсказали. А в этот же день к вечеру татары на приступ пошли, город запалили. Народу сгинуло — тьма! Опять повезло — живой остался. Вот, насилу тебя нашел.

— Как звать-то тебя, боярин?

— Глебом.

— Зачем же ты меня искал, Глеб?

— Под твоею рукою ходил, в сече тебя видел. Знаю — боевой боярин, сам поднялся, не придворный хлыщ. Потому у тебя служить хочу.

Хм, такого поворота я не ожидал. Думал — еды попросит, одежонки. А ведь ей-богу бы помог!

Пока он говорил, я приглядывался к нему и вспомнил его все-таки.

— У тебя ведь двое боевых холопов было?

— Двое, — подтвердил боярин.

— И ты на правой стороне холма стоял, у лощины?

— На правой, — кивнул Глеб.

— Вспомнил я тебя. Присмотрелся и вспомнил.

Я замолчал, раздумывая. Боярин начал беспокоиться:

— Ну так что? Князь, я не подведу!

— Не о том я думаю. На службу — беру! Избу отдельную выделю, хотя и сложно с жильем. Беженцев много пустил, да своих холопов из поместья под Вологдой днями привезут — обоз целый. Вот о чем думки мои. Одежу новую купим, только повремени немного. Коломна-то в руинах, торга там нет. А у меня — сам понимать дол жен, нет здесь никаких припасов. Едва только несколько дней назад от татар свой острог очистил, благо — спалить не успели. Жалованье кладу пока невеликое — десять рублей серебром, коня дам. Негоже служивому боярину пешим ходить. Сабля у тебя есть. А нож?

— Нет ножа, в схватке потерял, ножны только при мне и остались.

— Ну, это дело наживное. На условия мои согласен?

— Согласен, князь. Я бы и раньше под твою руку отошел, да деревенька моя уж больно далеко от поместья твоего была. А теперь и вовсе нет ничего.

— Пойдем, избу выделю.

Я выбрал в ряду самую небольшую избу. И не потому, что боярина унизить хотел, просто когда обоз из Вологды придет, народу будет много, и всех под крышу селить надо. Я мысленно прикинул — воинов получалось почти полсотни, беженцев — столько же, детишек — двадцать, холопов с обозом прибудет человек семьдесят, и выходило около двухсот человек. Изначально я и не рассчитывал, что в моем имении будет столько людей.

Значит, новые избы ставить надо.

Два дня я решал насущные вопросы, из которых главный — питание. Готовить было кому, с женщинами перебор даже. Проблема в другом — из чего? И взять негде продукты, деревни вокруг разорены. Коломна вместе с ее богатым торжищем сожжена. Вот и думай, князь, где муки да крупы да маслица раздобыть. Напуганное войной зверье разбежалось. И охотники добычу теперь не каждый день приносили. А и принесут зайца, что он один — всех сытыми сделает? Рыба выручала покамест. Рыбаков своих я освободил от всех тягот — только они пока не давали людям ослабнуть от недоедания. В первую очередь — детишкам, остальным — поровну. Скудновато выходило, но и поправить стол я пока не мог. Надо в Москву ехать, к Федору зайду, на торге Глеба Кочкина приодену и продуктов куплю.

Тянуть не стал. Оставив поместье на Макара, утром выехал. Обоз из трех подвод трофейных за нами тянулся. Впереди я, обок с боярином, позади — четверо ратников, все русины. В сече я их уже видел — опытные воины.

Встречные на пути оборачивались, дивясь странной картине. Князь в корзно богатом, а рядом оборванец. Но Глеб не тушевался, держался с достоинством.

Уже перед Москвою, на чудом уцелевшем постоялом дворе, удалось плащ шерстяной для Глеба купить, чтобы ветхое его одеяние не так в глаза бросалось. Здесь же, на постоялом дворе, ратников оставил — пусть обоза дождутся. Охрана не столько мне нужна, сколько обозу — особенно когда домой с продуктами возвращаться станем. После войны не все беженцы и погорельцы попрошайничали или к родне подались. Кое-кто в леса ушел да на разбойничью дорогу встал. Кистенем ведь проще еду добывать.

Сами же в Москву подались. Повсюду — страшные следы пребывания татарской орды. Посады разрушены, сожжены, а вот ближе к центру избы и дома были целы.

Глеб осматривался с интересом.

Начинало смеркаться, потому сразу на постоялый двор отправились. Поели досыта, хоть цены ощутимо поднялись.

— А что ты хотел, барин? Война! — вздохнул хозяин. — За продуктами далеко на север теперь подводы посылать приходится. Все татары подчистую выгребли.

Утречком — на торг. Обул-одел Глеба с головы до ног — шапка, рубаха, жилет, кафтан, штаны суконные, сапоги и, конечно, добротный нож. Кошель мой изрядно похудел, но Глеб стал похож на боярина. Теперь с ним и перед Федором показаться не стыдно.

Первым делом к Кучецкому мы и направились. А того, как назло, на месте не оказалось.

Хмурый привратник узнал меня.

— Нетути боярина, уехамши. И будет нескоро, полагаю — ден через десять.

Вот незадача! Выехали из Москвы на постоялый двор, а там уж обоз дожидается.

Кружным путем подались в сторону Твери. Насколько я был наслышан, татары туда не добрались.

Верстах в пятидесяти от столицы купили муки ржаной, круп разных, масла. Были бы деньги — еще бы купил, да дорого все стало, чуть не вдвое от весеннего.

Обоз под охраной ратников я в имение отправил, а сам с Глебом поехал к итальянцу Пьетро Солари. Покочевряжился немного зодчий — де работы много, татары здания храмов порушили несчетно, но обязался Антонио послать, помощника своего.

Вот теперь и домой можно.

Мы отъехали от Москвы верст на десять и догнали длинный обоз. Поравнялись — ратники мои да и холопы с подвод шапки ломают. Оказалось, Федор с воинами уже из Смоляниново возвращается.

Пожелав им добраться спокойно, мы с Глебом обогнали обоз и галопом — в имение. Хоть и с Федором Кучецким я не повидался, а все же продуктов купил, Глеба одел, с итальянским зодчим переговорил. Не зряшной поездка вышла.

Ехал я и размышлял — два обоза сегодня к вечеру прибудут, а вот жилья не хватает. Да что же это такое, только выстрою, кажется, ну — все! Однако — опять мало! В конце концов, ведь не город я строю, а только имение. По жителям — село большое, деревню уж давно переросли, ан таковым его назвать пока нельзя — церкви нет. Ну, так пусть будет острогом. Звучит для современного уха не очень благозвучно, так то уж после покорения Ермаком Сибири, и даже попозже, пожалуй, острогом станут тюрьмы называть. А пока острог — деревянная крепость.

Неожиданно плечо обожгла острая боль, послышался щелчок бича. Задумался я, за дорогой следить перестал! Или расслабился: до имения-то моего верст пять осталось, почитай — дома!

Я остановил лошадь, развернулся. А уж Глеб саблей машет, отбиваясь от двух разбойников. У них тоже сабли в руках — татарские. И работают они ими неумело. А справа у обочины стоит сухощавый жилистый мужик с бичом в руке и злобно щерится. Бич из воловьих жил, длинный. Такой в умелых руках — страшное оружие, запросто кость перешибает.

Потому не стал я ближе подъезжать для сабельного удара. На мне ни кольчуги, ни шлема. Вытащил пистолет и всадил ему пулю в брюхо.

Обернулся к Глебу — может, помочь надо? Какой там! Один разбойник уже валялся в дорожной пыли, суча ногами в агонии. Второй отбивался яростно, но нить его жизни явно кончалась. Глеб замахнулся для удара, разбойник подставил свою саблю для защиты, а боярин саблю вниз увел да и полоснул татя по шее. Вот и второй готов.

Мы осмотрелись. Никого нигде не видно. Глеб подъехал ко мне, склонился в поклоне.

— Прости, князь, проглядел татей. Поперва намеревался впереди ехать, так ведь пылью не хотел тебе досаждать.

— Не извиняйся, пустое. Эти кровопийцы могли в любой момент напасть, даже из-за спины.

Теперь Глеб скакал впереди, метрах в десяти, а я сзади.

По прибытию в Охлопково я вызвал Макара.

— Не далее как пять верст отсюда тати объявились — напали на меня. Лежат теперь в пыли порубленные; всяк увидит, кто мимо ехать будет, да поостережется. Я вот что думаю, Макар. Мы с боярином Глебом отбились, да их-то и было всего трое. Однако в имение обоз с холопами идет, а следом — с продуктами. Бери людей своих и на десять верст все прочеши, как гребнем. Встретишь татей — вешай без жалости.

— А как мне их узнать? Увижу на дороге кого — с виду может и недоброго, хмурого, а вдруг — то беженец идет? А если мрачность у горемыки такого — от безнадеги, а не думки черной?

— У татей оружие при себе будет — кистень, дубинка или еще что. Дороги должны быть свободными! У государя дела важнее есть, руки до охраны дорог не доходят. Так на то мы — бояре есть.

— Слушаюсь, княже!

Макар объявил сбор и буквально через несколько минут выехал из острога с ратниками, оставив в нем лишь караульных.

Вернулся Макар с воинами уже затемно, когда обоз с холопами и людьми Федора въехал в острог. Территория сразу наполнилась людьми, стало шумною.

Макар подошел ко мне.

— Твое приказание выполнил, князь!

— Успешно?

— Еще как! Шайку целую в лесу обнаружили, семь человек. Кого убили, кого повесили.

— Молодец! Потери есть?

— Обошлось.

— Давай вот что. Раз в неделю, ну — может, в десять дней, по очереди с Федором будете дороги и леса прочесывать. Тати знать должны, что тут — моя земля, и быть на ней с недобрыми намерениями смертельно опасно. Любой обоз или прохожий должен чувствовать себя на моей земле в безопасности. Разбойник — враг хуже татарина.

— Это почему же?

— Потому что нападает только на слабых, и то — со спины.

С тех пор и начали ратники регулярно патрулировать дороги, леса прочесывать. Поперва еще попадались тати, да одних быстро повывели, повесив на деревьях вдоль дороги, другие испугались неизбежного возмездия и ушли с моей земли подальше. Теперь любой из моих холопов, да и просто прохожий, не опасались за свою жизнь и добро. Спокойно стало добираться из Охлопково в другие деревни, ходить в лес по грибы и ягоды.

Отдаленный эффект получился и вовсе неожиданным. Ходоки ко мне заявились, двое мужиков зрелого возраста. Скинули шапки, поклонились.

— Здоровья тебе, князь, и многие лета! Позволь слово молвить.

— Слушаю.

— Хотим на землях твоих поселиться. Дозволишь?

— Почему именно на моих?

— Спокойно тут, безопасно. В других местах тати проклятые все отбирают. А у нас семьи.

— Так вы что, избы поставить хотите?

— Ну да, мы так и сказали.

— Место выделить могу, но зачем мне лишняя обуза? А заниматься чем будете? На полях у меня свои холопы работают. Воздухом семьи не накормишь.

— А нам земли не надобно. Я горшки делаю да ложки режу, а он — валенки катает.

— Ну, коли на земле моей жить хотите да под защитой моей — налог мне платить будете.

— А велик ли?

— Десятина.

Мужики переглянулись:

— Согласные мы.

Мы с Василием — одним из близнецов, вернувшимся с обозом, коего я управляющим назначил, проехали к облюбованному мужиками месту. Небольшая поляна в лесу, недалеко ручей, рядом овраг. Неудобья, одним словом.

— Вот тута мы приглядели, барин. В овраге глина есть, пробовал — жирная, мне такая в самый раз.

Василий посмотрел на меня выжидающе.

Ну что же, если теперь горшки свои будут — очень хорошо. А вот другому мужику, чтоб валенки катать, шерсть овечья будет надобна, а овцами никто здесь и не занимался. «Будем на торгу шерсть покупать, а там посмотрим», — решил я.

— Согласен, по рукам.

Мужики сами за месяц сладили по избенке, затем и хозяйством обзавелись. Полезными они для деревни оказались. В имении и ложки нужны и горшки, и валенки. Зимой в сапогах не походишь, когда снегу по колено да морозы трещат такие, что в лесу деревья ломаются.

Забегая вперед, скажу, что постепенно с моего согласия к ним присоединятся другие люди, и к весне в лесу уже будет стоять деревня о пяти домах.

После вынужденного перерыва продолжилось строительство барского дома. За остаток лета и осень итальянцы дом надстроили, вырос второй этаж. Но вскоре стройка встала — зарядили дожди, дороги развезло. А йотом и зима нагрянула.

Снега сразу много навалило. Хоть и тесновато в избах было, зато тепло. Печи топились исправно, окутывая дымком острог. И лошади не мерзли в теплых денниках. Маленький Тит, главный конюх, ухаживал за лошадьми, как заботливая мать за своими детьми. Холопы под его началом слушались маленького начальника беспрекословно.

Дети, коих много было — из беженцев, — освоили склон холма, обращенный к реке. С визгом и с шумом они катались на санках, бросались снежками.

Спокойно в остроге, сытно и тепло. Наладился санный путь по льду Оки. Надо в Москву ехать к Кучецкому — побрататься да пива попить, пока на границах спокойно, а то не виделись давно. И главное — новости узнать. Не слышно ли тревожных слухов о беспокойных крымчаках или казанцах, не собирается ли Литва с войною на Русь идти?

В Вологде мне жилось спокойнее, татары туда не доходили. А нынешнее имение — как постоялый двор на перекрестке дорог. Все, кто с южных границ нападал — крымчаки, ногайцы, казанцы, — шли на Москву через Коломну. И уходили тем же путем, грабя и опустошая деревни и города. Так что близость имения к Коломне — не столько благо, сколь многие неприятности, заботы и беды. И что острог мой не сожгли — просто счастливая случайность.

Выехал я в Москву со свитой: меня сопровождал боярин Глеб Кочкин, боярский сын Макар и десяток ратников. Причем воины были нужны не только для представительства. На коломенском тракте разбойничьи шайки лютовали, не давая спуску купеческим и крестьянским обозам. А поехали мы по льду реки — это удобнее, чем по дороге. И засады опасаться не стоит — на льду не спрячешься.

Впереди по пробитому санями пути ехали двое дозорных, затем я, обочь держались Макар и Глеб, а уж затем замыкали колонну воины. Завидев княжеский выезд, встречные обозы брали в сторону, а седоки ломали шапки. В принципе такое чинопочитание мне было безразлично, но традиции и заведенные порядки соблюдать надо. Пару раз Глеб даже плетью стеганул по тулупу зазевавшегося возничего, не успевшего шапку снять. Не иначе — рвение свое выказывал.

Благополучно прибыв в Москву, в таком же составе сразу же мы направились к Кучецкому.

На улице уж стемнело, и Федор был в своих хоромах.

Князь вышел на крыльцо, окинул довольным взглядом свиту.

— Здрав будь, Федор!

— И тебе удачи и здоровья, Георгий. Вижу — не пропали втуне мои слова.

— Как не послушать умные слова старшего друга, — подлил я елея.

— Проходи, гостем будь. Эй, Прохор! Лошадей в конюшню, ратников — в людскую, да не забудь покормить.

Мы с Глебом и Макаром прошли за Федором в трапезную.

— Это кто с тобой, что-то я их ранее не видел.

— Боярин Кочкин и боярский сын Макар, из свиты. Федор окинул их внимательным взглядом, задержавшись на Макаре.

— Из Литвы?

— Так и есть, князь.

— То-то вижу — лицо бритое, да одежа но иноземному шита. Инда ладно, служи князю Михайлову ревностно. С Литвою замиримся скоро, посольство наше к Сигизмунду государь направил. Отобедаете?

— Не откажемся, мы с дороги — и прямо к тебе. Замерзли малость и проголодались.

Федор хлопнул в ладоши. Тихо отворилась дверь, появился холоп.

— Накрывай столы, чем Бог посла — 'i. Холоп неслышно вышел.

— Какие новости, Федор?

— Нонче летось, а может, и ранее снова крымчаков ждем.

— Тьфу ты, напасть какая, — чертыхнулся я. Федор усмехнулся.

— Так ведь грамота о дани и замирении к государю возвернулась. Магмет-Гирей окромя пленных ничего не получил. Доносят лазутчики, что на базарах в Перекопе, Кафе да и других Магмет объявил, чтобы его воины и мурзы готовились по весне к новому походу на Русь.

— Неймется же этому кровопийце! До сих пор на базарах в Крыму русских рабов полно, а он уж о новом походе помышляет.

— Потому и предупреждаю. Имение-то твое цело?

— Охлопково, где острог у меня, уцелело, успели ратники мои отряд казанцев в нем истребить. А вот Чердынь и Вереши пожгли вороги. Я к тебе после набега татарского приезжал, да привратник доложил — тебя дома нет и долго не будет.

— Да, знаю, он мне докладывал по приезде моем. Да что мы все о делах да о делах! Давайте откушаем, стол уж накрыт.

Уговаривать нас не пришлось — дружно набросились на еду, только косточки у жареных кур трещали. Федор винцо сначала попивал, да глядя на нас и у него аппетит проснулся. Вкушая яства, возносили тосты за государя, за хозяина дома — многие ему лета! А еще — за победу русского воинства предстоящей весной, если крымцы походом на Русь пойти осмелятся.

Когда мы уже наелись, Федор неожиданно сказал, поднимаясь из-за стола:

— Ну, пусть люди твои отдохнут, поедят неспешно без нас, а мы уединимся.

Касаясь рукой моего плеча, Федор увлек меня в свой кабинет.

— Садись. Князь Иван Воротынский в опалу попал. Слышал?

— Нет еще.

— Знал ведь, что делать должно на Оке, а смолчал — прямить, вишь ты, младому Вельскому не схотел, как действовать надобно было! Вот и, не дав отпору на порубежье, к Москве татарву допустили! — гремел Федор. — Если бы не Хабар Симский, — ай да молодец какой! — мудростию своею и приступ на Рязань отразил, и грамотой о подданстве Крыму сумел завладеть, от хана Магмета ее отнять, без силы — заметь! — это ж какая поруха чести государя нашего могла быть, смекаешь?

Федор встал, нервно прошелся по комнате.

— Коломну сожгли, сколько же народа побили!

— Знаю, пожар видел.

— Будет оборонительный рубеж на южной границе, а Коломна — оплотом его! Коломну государь отстраивать хочет. С обоими Алевизами, Большим и Малым, зодчими фряжскими уж разговоры вел. Каменную крепость возводить потребно — накрепко путь татарам на Москву загородить. Но и начальствовать дружиною в сей крепости надежный, проверенный муж должон. Который загодя разуметь способен, — помолчав, добавил он. — Вот я и думаю подкинуть ему мысль — тебя воеводою в Коломну поставить.

— Так ведь нет города, одно пожарище.

— Это сейчас. Погоди маленько, мощную крепость воздвигнем, с пушками и сильным гарнизоном. Чтобы как кость в горле у татар стояла, дабы не от Москвы рать государеву двигать.

— А почему меня?

— Вот дурья голова! Ты деревянный острог на пустом месте воздвиг, оборонил его. Неуж с каменной крепостью не справишься? А кремль будет! И не меньше московского: зодчие есть, строители государевы, деньги из казны.

— Так ты же говорил — татары весной снова в набег пойдут, крепость построить не успеем.

— А мы сейчас ее строить и не будем. Вот разобьем татар, тогда и начнем.

— Ты моего согласия спрашиваешь?

— И не думаю! Ты князь, службу государю верно исполняешь, к тому же — побратим мой. Кого же еще мне государю предлагать? Странно ты, князь, глаголишь! Не пойму я тебя, сколько знаю. Вот и предложения твои о воинском деле, что государю писал, ценю! Другому намекни только, ужом лезть будет. Скромность, конечно, украшает, но, на мой взгляд — то о девицах сказано. Неужель тебе прозябать охота в имении своем — как бишь его?

— Охлопково.

— Ну да, Охлопково. А то — Коломна! Город, да акой — вторая столица будет! Под твоею рукой! Не торг, а торжище! На стрелке двух рек, ни один купец не минует. Город на кормление даю, а ты кочевряжишься! — горячился Кучецкой.

— Государь может и не дать, — тихо предположил я.

— А я на что? Я ведь стряпчий государев, коли ты забыл. И слово мое не последнее.

— Считай, уговорил.

— Ха-ха-ха! Уморил, ей-богу уморил! Ты к весне готовься. Холопов и прочий люд, в руках оружие держать не могущий, — убери. Думаю, призовет тебя по весне государь на службу. Ты же и над яртаулом начальствовал, достойно проявил себя. Прошлым летом рать послали невеликую и воеводой поставили князя неопытного. Учел государь ошибки сии, рать заранее собирает, на полки князей да бояр опытных ставить будет. Встретим татар, как подобает. Не ошибусь, если скажу — на берегу Оки неприятеля встречать будем. Пушек много готовит, стрельцов пищалями вооружили — целый полк. Ну да сам потом увидишь.

— Спасибо за известия, Федор, да за слова доверия добрые твои.

— Сочтемся.

— Да мне и так неудобно перед тобой — ты мне словом и делом помогаешь, а я тебе пока — никак.

— Эва! А в Вологде? А в Разбойном да Посольском приказах не ты ли зело полезен мне был? Каждый чин или столоначальник на верных ему людях держится. Только ежели ты рядовой — пущай даже боярин, голос твой, как комариный писк, его и не услышит никто. А ежели будешь ты в воеводстве начальствовать, особенно в таком славном городе, как Коломна, где государь часто бывать изволит, тебя и увидят и услышат. А если у тебя таких верных друзей-побратимов — не один? Вот и разумей!

Я молчал. Все, что боярин говорил, было верно. Не виноват я, что не карьерист. Ну не по мне это — подлаживаться под чужой обычай. Да, чин боярский присвоил поневоле, приняв радения настоятеля Саввы, но к нему я не стремился. И звания княжеского не добивался, а получил его от государя в награду. Я наивно полагал, что добился всего своими трудами, а выходило, что без помощи и крепкой руки Федора, а может быть, и других его знакомых так и сидел бы в Вологде простым горожанином.

— Пойдем к боярам твоим; то, что им слышать ненадобно, я уже сказал. Вечер впереди, почему бы нам еще вина не выпить?

Выпили мы в этот вечер изрядно. Глеб еще как-то держался, а Макар уснул, уронив голову на стол.

Проснулся я вместе со своими боярами в одной комнате. На столе стоял жбан холодного кваса и кувшин рассола. Мы по очереди жадно припали к ним — во рту было сухо.

Федор уже на службу в кремль уехал.

Мы немного перекусили. Попросив дворецкого передать благодарение боярину за хлебосольство, мы покинули гостеприимный дом Кучецкого, сели на коней и выехали из Москвы.

Над предложением Федора стоило поразмышлять на свежую голову.

— Что-то ты, князь, опять невесел, — по возвращению в имение заметил Макар, — видимо, не самые хорошие новости ты в первопрестольной узнал?

— Так и есть, Макар. Опять татары в поход на Русь сбираются.

Макар сокрушенно покачал головой.

Время летело быстро, глядишь — солнышко пригрело, снег начал таять, ручьи зажурчали. А только земля просохнет — татары нагрянуть могут. Стало быть — снова обоз в Вологду направлять, оставляя в остроге только боевых холопов. Успеть бы только отсеяться, иначе останемся осенью без урожая. Цены на рожь и другие продукты и так сильно взлетели, потому без своего урожая — никак!

В делах и заботах пролетела зима. Лед на реке потемнел и вздулся. В один из апрельских дней река вскрылась. Лед лопался с оглушительным грохотом, все обитатели острога вышли на холм понаблюдать за началом ледохода. Льдины наползали одна на другую, образуя заторы. Вода бурлила и разливалась. И вскоре луг у подножия холма скрылся под водой.

А еще через месяц снег сошел окончательно, дороги начали подсыхать. Земля постепенно прогревалась, и в один из дней мой новый управляющий Василий заявил, что пора сеять.

— Бери всех холопов. Мужикам — пахать, женщинам и детям — из тех, что постарше — вслед за ними сеять. Как закончим сев, снова отправим женщин и детей в Вологду. В других деревнях этой весной сеять не будем.

Василий понимающе посмотрел на меня и кивнул головой.

Взялись за работу всем миром. Чтобы ускорить сев, сначала отсеялись на пригорках, где земля прогрелась сильнее, затем — в низинах. А буквально на следующий день после окончания сева первый обоз с женщинами и детьми был готов к отправке в Вологду.

— Федор, ты сопровождаешь обоз до Смоляниново. Как доставите — день отдыха, и — назад. Еще ходку надо будет успеть сделать — убрать из имения всех, кто не нужен для обороны.

Федор посерьезнел — он все понял с полуслова.

Острог после отъезда обоза изрядно опустел: не слышны были уже детские голоса, женский смех. Оставшиеся холопы и воины чувствовали нараставшее напряжение.

Через двадцать дне пустой обоз вернулся.

Дав лошадям денек передохнуть, я снова отправил обоз в Вологду, вывезя из острога остальных холопов. Теперь со мной оставались только ратники.

Хлопотно, накладно, но зато я вздохнул спокойно, зная, что принял все меры, уберегая своих людей.

Весна подходила к концу. Знать, государь скоро будет призывать бояр с дружинами на службу.

Я устроил смотр своим ратникам. Я не сомневался: Федор и Макар — люди серьезные и смотрят за вооружением и обучением воинов, но не помешает и самому проконтролировать.

Федор с Макаром построили ратников перед воинской избой. Каждый воин стоял в полном вооружении рядом со своим оседланным конем.

Я окинул взглядом шеренгу. Выглядит она куда как внушительно: полсотни воинов, и все при саблях и пищалях.

С Глебом, Макаром и Федором я начал обходить строй. Ощупывал и осматривал все: сбрую у лошадей, самих коней, одежду и вооружение воинов. Мелкие недочеты, вроде истершихся ремней сбруи, подношенных сапог у бойцов да легкой ржавчины на оружии, у некоторых воинов были. Я даже не ругался, только глянул укоризненно.

— Вот что, начальники. Давненько я смотра не проводил, на вас надеясь, да, видно, переоценил. Даю день на исправление недочетов.

Сидя в своей избе, я слышал, как Федор и Макар распекали своих ратников.

— Вы что же, сукины дети, обленились? Сабли Должны быть острыми и смазанными. А у вас ржа завелась — хорошо, что не паутина! Перед князем нас позорите! Привести оружие и сбрую в порядок! А у кого руки не из того места растут, те будут безвылазно на вышке дежурить. Разойдись!

На вышке дежурить бойцы не любили. Наверху все время дул ветер, площадку на дереве раскачивало, да и случись приспичить по нужде — еще спускаться надо.

Ближайшее будущее меня не на шутку тревожило, поэтому я решил пообщаться с призраком из манускрипта. Все-таки предстояли серьезные события — вдруг услышу что дельное?

Попытавшись вспомнить, когда же я в последний раз общался с древним духом, понял, что делал это довольно давно, еще в Вологде.

Задвинул задвижку на двери, дабы не вошел кто неожиданно. Запросто могут посчитать, что их князь общается с потусторонними силами и, никак сам — порождение дьявола. Не отмоешься потом, если раньше не разбегутся, как от чумного.

Вот и свернутый рулончиком манускрипт, который я благоразумно захватил с собой, будучи в Вологде.

Усевшись на лавку, я прочел заклинание, по-прежнему не понимая его смысла.

Заклубился туман, возникло лицо призрака, духа — для себя я его называл «Стариком Хоттабычем».

— Давненько ты меня не вызывал, князь.

— Дела мирские, знаешь ли, — все некогда. Это тебе хорошо, никаких забот и волнений.

Привидение хихикнуло.

— Чего на этот раз узнать хочешь?

— О нашествии татарском.

— Для государя твоего все обойдется, отступятся татары. Много войска соберет господарь Василий, и не решится Магмет-Гирей в большую войну ввязаться, хотя малые стычки будут — не без того.

— Что мне уготовано?

— Воеводой Сторожевого полка будешь, из сечи живым вернешься.

— А… — я открыл уже рот для следующего вопроса, но призрак продолжил:

— Отыщи Мертвый Лог — это от Коломны на Озеры, недалече от Бабурино, если не знаешь.

— Зачем он мне?

— Топь зыбкая на торфянике, однако ж через нее путь есть.

Видение померкло, туман исчез.

Вот так всегда — ни «здравствуй», ни «прощай». Исчезает, когда захочет, не объяснив толком ничего. На фига мне этот Мертвый Лог? Что хотел сказать «Старик Хоттабыч»? Но ведь не зря сказал, явно хотел надоумить меня на что-то. И это «что-то» связано с неким неизвестным пока для меня эпизодом из татарского нашествия, в котором мне суждено будет принять участие.

Поразмышлял я немного, но слишком мало информации пока, чтобы делать какие-либо выводы. Вот что: съезжу-ка я завтра к этому Бабурино, сам погляжу; авось, что-нибудь дельное и придет в голову.

С утра пораньше, в сопровождении Федора и Демьяна-охотника я выехал в сторону Озер. Дорога вилась вдоль Оки.

Мы уже проехали несколько верст, поднимаясь по широкой живописной долине реки, то приближаясь к потоку воды, то удаляясь от него, там, где пойма расширялась. Однако старались не терять реку из виду, чтобы не сбиться. Совет призрака — найти некую топь, гиблое место, диссонировал с тем, что я видел перед собой. Тропа вела по северному склону через сосновый бор с кустами можжевельника, раскинувшийся на песчаной террасе. Среди сосен сиротливо зеленели редкие клены, трепетали листьями на ветру липы. Свежий аромат кружил голову, дышалось легко и свободно.

Мощный поток воды устремлялся то к одному берегу, то к другому, подмывая уступы пойменной террасы и оставляя следы своих метаний — многочисленные старицы.

Я посмотрел на противоположный склон поймы. Он был круче и выше, с оврагами, прорезанными бурными весенними талыми водами. «А ведь татарам, если попытаются здесь переправиться, непросто будет с такого склона к воде спускаться», — отметил я про себя. А преимущества защитников водного рубежа для меня были очевидными. Да и стрела татарская от одного берега до другого не долетит. Вся надежда на внезапность, чтобы врасплох наших застать. Ну так зевать не надо!

Дальше долина реки резко поворачивала на юг, змейка Оки с каменистыми перепадами терялась за высоким склоном с редкими березовыми колками. Лес начал редеть.

Чтобы не заблудиться, Федор уточнял направление у редких путников.

Через час пути один из путников, судя по лотку — из бродячих коробейников — ответил:

— Да вот оно, Бабурино. Только одесную берите. Влево топь будет. Уж сколько там людей да живности сгинуло! Потому Мертвым Логом прозывается.

Федька поблагодарил коробейника. Когда он скрылся за поворотом, я приказал:

— Нам — влево, к топи.

— Княже! Смилуйся! Ты не расслышал, что коробейник сказал? Топь же там!

— Вот нам туда и надо.

Федька вжал голову в плечи, пробурчал что-то себе под нос и перекрестился.

Мы проехали еще немного. Теперь тропа шла через березовый лес.

За деревцами открылось поле, поросшее изумрудной сочной травой — осокой, хвощем, рогозом. А где же Лог? Я ведь представлял себе, что «мертвая» земля — это земля, на которой ничего не растет. Стало быть, не добрались мы еще, дальше двигаться надо. Но метров через пятьдесят Демьян сказал тревожно:

— Княже! Нельзя вперед, возвертаться надо.

— Мы же не добрались еще.

— Княже, ты присмотрись-ка. Трава слишком зеленая и сочная — как на болотах, а где луг начинается, смотри — вон тростник какой вымахал, и живности никакой не видать. Перепела не бегают, мышей не видно — даже лягушек не слышно.

Мы остановились. К Демьяну надо прислушиваться — он охотник, у него опыт большой, глаз острый, и в природе подмечает то, что другим видеть не дано.

— Князь! — заорал Демьян внезапно. — Не стой на месте — поворачивай назад!

Я попробовал было развернуть коня, однако это оказалось непросто. Копыта его уже были не видны, ноги медленно погружались в изумрудную траву. Напрягся конь — сам почуял гибель неминучую, дернулся, с чавканьем освобождая ноги, и — назад. Уф, вырвались!

Так вот он, оказывается, какой — Мертвый Лог! С виду — как поле ровное, а на самом деле — торфяник зыбкий. Медленно засасывает, незаметно сперва. Хорошо, что Демьян заметил — настороже был. А если бы рысью кони шли, да забрались подальше?

В голове как взорвалось — так это же ловушка! Верная смерть для заехавших на поле. Именно сюда татар заманить надо! Вот почему о Мертвом Логе мне призрак поведал. Подожди, что-то он еще говорил…

Я сосредоточился, припоминая. Вроде что-то про путь через топь. Надо поискать. Может, это и не торная дорога, а всего лишь тропинка. Да нет, не будут местные тропинку протаптывать.

— Федор, Демьян, привязывайте лошадей к деревьям. Демьян, надо проход через топь найти.

— А он есть ли?

— Есть, — уверенно ответил я.

— Ну, коли так — сыщем. Только надо палки срубить. Ими перед собой путь щупать, а коли в трясину затягивать кого зачнет, так за нее сосед вытянет.

Демьян среди деревьев отыскал подходящие ветки, срубил, очистил и вручил мне и Федору.

— Я иду впереди, а ты, князь, — за мной. И не отставай. Федор пусть страхует. По следам конским не пойдем — понятно, что топь там.

Демьян осторожно шел вдоль границы луга. Присмотревшись, и в самом деле можно было понять, где его граница — здесь трава была выше и зеленее. Это ведь мы втроем на лугу этом были, а если сюда десяток конный влетит? Да на всем скаку? Да по инерции — дальше проскочит? Только путь, проход безопасный для нас самих искать надо, иначе вся затея не имеет никакого смысла. А проход должен быть. Призрак меня ни разу не подводил.

— Есть, князь! Вот тут — твердь! — обрадованно закричал Федор.

— Тогда идите с Демьяном вперед, на другой конец Лога. Думаю — топь закончится вон там, у тех деревьев.

Демьян осторожно двинулся вперед, проверяя перед собой путь слегой. И ведь нашел, чертяка! Был проход, причем в несколько метров шириной, так что нам удалось-таки добраться до деревьев на той стороне.

— Ну что, князь, обратно двинемся?

— Нет, Демьян, погоди. Проход обозначить как-то надо. Представь себе: ты на другом конце топи — там, откуда мы пришли. Времени у тебя в обрез, ты на коне. Потому проход должен быть издалека приметен, но при условии, что обозначение его будет непонятно для других.

— Понять-то я понял, да что-то ты мудришь, князь. А ежели на обеих сторонах прохода у деревьев верхушки надломить? Вот у этого дерева и на том конце?

— Попробуй, а я погляжу.

Демьян ловко залез на дерево, ударом тяжелого боевого ножа подсек верхушку и отогнул ее в сторону. Со стороны дерево стало приметным. Для непосвященного непонятно — то ли молния в дерево попала и расщепила вершину, то ли ветер сломал во время бури.

С предосторожностями мы вернулись назад по обнаруженному проходу. Демьян напротив начала прохода снова сломал верхушку дерева. С этой стороны была прекрасно видна надломленная вершина дерева на другой стороне. Прекрасно! Теперь у нас есть два ориентира. И знаем о нем только мы трое. А другим знать пока ни к чему.

Домой мы вернулись уже к вечеру. Конечно, Демьян и Федор остались в недоумении — блажит князь, что ли? Но я был доволен. Не обманул призрак, нашел я Мертвый Лог и проход. А главное, понял, что это — действительно смертельная ловушка для непосвященных. Пусть западня теперь ждет своего часа.

Ждать пришлось недолго. Уже через два дня в Охлопково прибыл пропыленный гонец от наместника, вручивший мне приказ — со всеми ратниками немедля прибыть к месту сбора у Коломны.

Долго ли ратнику собраться? Сало, сухари, крупу в мешочке — в походный мешок и — готов.

Назавтра и прибыли в Коломну.

Город представлял собой жалкое зрелище. Нашим глазам открылось почти сплошное пепелище. Восстановление шло медленно, но наиболее шустрые уже успели поставить новые избы, желтеющие бревнами.

Завидев прибывающие рати, жители всполошились, и некоторые из них, припомнив недавние события, стали покидать разоренный город.

Войск собралось много, ратники заполонили все поля, луга и даже поляны в непосредственной близости от города.

На этот раз командовать войском и руководить обороной прибыл сам государь Василий Иоаннович. Для него и его многочисленной свиты натянули большой шатер. Ставку видно было издалека по большому великокняжескому стягу, возвышавшемуся над шатром.

Размещение Большого полка государь определил на Девичьем поле. Так называли его потому, что в давние времена отсюда золотоордынские баскаки отбирали самых красивых девушек в гаремы хана. Под стенами Голутвина монастыря государь распорядился поставить полк Правой руки. Передовой полк ушел к устью реки Осетр, а полк Левой руки — еще дальше, к Ростиславлю.

Воеводами полков государь на этот раз назначил не молодых и самонадеянных бояр, а воинов опытных, одержавших не одну победу. И что особенно радовало меня — в рати было много пушек. Большие и малые, чугунные и медные, с внушительным обозом огненных припасов — пороха, ядер, картечи.

Я получил назначение воеводой Сторожевого полка, принял знамя полка. Место мне указали значительно правее полка Правой руки — практически на фланге, на берегу Оки.

Перед нами была Ока, создававшая естественную преграду. Однако же и я, и другие воеводы да бояре помнили, что в прошлом году Ока не явилась непреодолимой преградой для татар.

Я прибыл в полк со своею дружиной. Писарь представил мне роспись полка — список численного состава.

— Бояр собери!

Писарь побежал собирать начальствующих людей.

Вскоре у меня в шатре собрались все бояре, по сути — начальники своих больших и малых дружин. Представившись, я ознакомился с каждым лично — кто, откуда, сколько людей в дружине, опытны ли ратники и чем вооружены. Меня интересовало все, потому что от опыта, подготовки и вооружения дружины каждого боярина зависела боеспособность моего полка в целом. Впечатление, пусть пока и предварительное, складывалось пока благоприятное. Неопытных, не испытавших боев среди бояр не было. Да и фамилии боярские не были запятнаны трусостью. А судя по тому, как уважительно говорили со мной бояре, то и я им был знаком — и тоже заочно, по разговорам среди дворянства или людей, служивших под моим началом.

— Итак, полк в сборе. Государем поставлена задача — выдвинуться на правый фланг и стоять на берегу Оки, пресекая попытки татар переправиться через нее.

— Так ведь татар еще не видно, — почти разом воскликнули несколько бояр.

— Зато в прошлом году проморгали — и что в итоге? Проверьте людей и коней, завтра с утра выдвигаемся.

Утром довольно большая колонна Сторожевого полка снялась с бивуака и вытянулась по дороге на Серпухов. Я выбирал место для лагеря. Пожалуй, вот здесь удобные позиции — берег возвышается над урезом воды, есть деревья, где можно укрыть лошадей.

— Привал! Разбить лагерь!

В центре лагеря поставили шатер — для воеводы и помощников. Опытные воины нарубили веток и сделали шалаши для ночевки, постелив в них лошадиные потники. Воины помоложе отмахнулись — чего шалаши городить? Лето ведь! Опытные вояки переглянулись, усмехнулись. Под утро у воды даже летом прохладно и промозгло, а в шалаше — в самый раз.

Я обошел с боярами берег, выделяя каждому участок для обороны.

— Стоять накрепко! Коли помощь нужна будет, гонца шлите немедля. За спиной нашей ратей нет. Москва за нами! Поэтому — не подведите. На вас надежда — защитить землю русскую от супостата.

Бояре стали расставлять караулы.

Себе я выбрал позицию на правом фланге. Дальше, в сторону озер и Серпухова, войск не было.

Стояли день, второй, третий… неделю. О татарах ничего не было слышно.

Ничто так не расхолаживает людей, как безделье. Сначала ратники, коротая время, играли в кости. Потом я заметил двоих пьяненьких. Мне это сильно не понравилось. Задержав провинившихся, я собрал бояр.

— Чьи ратники?

Выступил старый седой боярин.

— Мои.

— Почему выпивши? Боярин покраснел:

— Высеку мерзавцев.

— И поделом будет! На первый раз — но тридцать плетей прилюдно. Увижу еще раз — отошлю всю дружину с боярином к государю, да с грамоткой срамной. Пусть он сам судит — я грех на себя брать не буду.

Собрали весь полк, за исключением дозорных. Экзекуцию свершили свои же — из дружины, где служили провинившиеся. Боярин сам следил, чтобы били не для вида, а в полную силу.

Ратники других дружин смотрели понуро. Понимали: не прибавляет непотребство сие в военное время доблести, геройства, духа воинского. Но и спустить прегрешение нельзя. Сегодня нескольким прощу — завтра половина может напиться. А ну как татары нагрянут? И как всегда, неожиданно? Большая часть полка ведь поляжет! Да ладно бы — уложив перед тем гору ворогов. А то ведь бесславно сгинут, да еще и путь на Москву без прикрытия оставят!

Я не хотел, просто не мог допустить такое, чтобы при одном упоминании моей фамилии дворянство презрительно носы воротило! Потому и дисциплину старался держать жестко.

И я, чтобы занять людей, да и воинское умение дружин посмотреть, устроил тренировочные бои. Одна дружина на другую ходили стенкой. Естественно, отбиралось равное число воинов с каждой стороны. Условие одно — никакой крови.

В первой схватке сошлись до полусотни воинов бояр Левашова и Селиванова. Полукругом стояли ратники других дружин, подбадривая знакомцев криками. Оба ряда ратников укрылись за щитами, медленно сошлись, раздался сильный глухой стук — шеренги столкнулись щитами. Строй почти тут же сломался, учебный бой разбился на отдельные схватки. Кое-где перешло на рукопашную. Ни одной дружине не хотелось уступить. Начавшись как учебный, бой грозил перерасти в банальную свалку с разбитыми носами и помятыми ребрами.

— Разведите своих! — приказал я боярам. Стенки нехотя разошлись в стороны, ратники, тяжело отдуваясь, построились в шеренги.

Я встал посредине.

— То, что я сейчас увидел, никуда не годится! Почему сломали строй? Запомните: ваша сила в монолитности, сплоченности. Каждый укрывает щитом свой левый бок и правый бок соседа! Поодиночке супротив конницы никому не устоять! Копья вперед и держать строй! Ежели твой товарищ из передней шеренги упал, воину из второй шеренги — тут же занять его место! И держать строй, во что бы то ни стало держать! Вклинится в шеренгу татарин — и ну саблей махать по вашим шеям и спинам, другим дорогу расчищая. Все тогда, вся шеренга пропала. А врагу того и надо — в брешь тут же другие супостаты ворвутся. Нового вам, братцы, я ничего не сказал. Но что я увидел? Кулачный бой! Завтра будут показывать свое умение дружины Лодыгина и Репнина. Готовьтесь! А сейчас — р-разойдись!

Вот только посмотреть учебный бой нам не удалось. Позавтракав, ратники начали собираться на поляне, шумно обсуждая, кому и где стоять в шеренге. Десятники уточняли — кому что делать, чтобы не ударить в грязь лицом перед князем. Их команды перекрыл глухой звук разрыва. Еще один… Послышалось сразу несколько взрывов, всколыхнувших землю. С деревьев шарахнулись в испуге встревоженные вороны. Где-то далеко громыхнули пушки. Неужели началось?

По моему приказу трубачи сыграли тревогу, и воины бросились по местам. У нас ничего не происходило, и все с тревогой прислушивались — не повторятся ли пушечные залпы?

После полудня прискакал гонец.

— Татары объявились, на Большой полк вышли. Немного — видно лазутчики прощупать оборону хотели. Государь велел из пушек бить, отогнали. У вас как — спокойно?

— Пока ни одного татарина не видели.

— Государь велел в оба смотреть!

— Исполним.

На ночь я усилил караулы, удвоив посты. Татары — народ коварный, запросто вырезать могут дозорных — особливо, если те придремлют.

Обошлось. Как всегда поутру дымки от костров поднялись, смешиваясь с легким туманом над Окой. Бойцы готовили нехитрое варево. Прибежал один из дозорных.

— Князь-воевода, по-моему — татары переправляются.

— По-твоему или на самом деле? Сам ли видел? — тревожился я.

— Дык, дымка над рекой, не видно ни зги, только плеск слышен.

— Молодец, иди на пост.

Я оставил за себя товарищем воеводы боярина Соковнина, приказав ему вывести бойцов на позиции.

— Только чтобы тихо, без трубачей. А я проверить хочу: дозорный доложил — подозрительные всплески на воде.

— Пустое — знать, рыба поутру играет.

Нет уж, по мне так лучше перестраховаться, чем недобдеть и проиграть бой. Я подозвал Федора и Макара.

— Седлайте лошадей, надо берег осмотреть. Сбор ей дружине!

— И то дело, — обрадовался Федор, — засиделись ужо здесь, ожидаючи.

Макар молча кивнул головой. Посмотрев с тревогой в сторону реки, скользнул рукой по поясу с пистолетом и пошел за Федором готовить ратников к выступлению.

Через четверть часа мы уже выезжали из расположения лагеря.

Ехали шагом, всматриваясь в заросли кустарника в пойме реки, поглядывая на речную гладь. Проехали несколько рощиц — никого! Неуж почудилось дозорному?

Мы доехали до Мертвого Лога и повернули обратно, уверившись, что все пока спокойно.

Однако и версты не одолели, как из рощицы внезапно вылетели татары и понеслись прямо на нас. «Много, сотни полторы» — успел прикинуть я. Обычно они, атакуя, сначала издалека, по своей привычке, стрелами забрасывают, только не на этот раз. Вероятно, луки не брали, боясь намочить. Лук ведь, коли в воду попал, для стрельбы уже не годен. Его сушить потом долго придется, да и то в оправке.

Кинулись они на нас с визгом, бешено крутя саблями.

— Назад! Уходим!

— Князь, к полку прорываться надо! — закричал Глеб.

— Молчи, боярин, так надо.

Мы развернулись и рванули галопом.

— За мно-о-ой! — крикнул я и обернулся назад.

— Демьяна ко мне и Федора!

Ратники передали приказание дальше по цепочке.

Бойцы, обогнав колонну, догнали меня и теперь скакали рядом.

— Передайте дальше: всем держаться за вами, в сторону — ни шагу!

Вот и знакомые деревья, впереди — топь.

Я свернул вправо, за мной — мои воины. Пока держались колонной по двое.

Вот и сломанная верхушка дерева.

Ну, Господи, — помоги, не дай нам погибнуть в топи страшной смертью!

Не останавливаясь, я поднял руку: «Внимание!», и мой конь вступил на изумрудную траву узкого прохода. За спиной слышалось тяжелое дыхание коней моих дружинников.

Я повернул голову. Из-за деревьев гурьбой вылетели татары. А как же иначе? Нас мало, взыграл у татар охотничий азарт — решили догнать и добить. Тем более — я впереди, в красном княжеском корзно. То-то пленник знатный в их руки попадет! За такого от русского царя хороший выкуп получить можно. Вот и рванули нам наперерез, всем скопом.

Да только скорость их стала падать, а потом конники и вовсе встали, растерянно озираясь, попытались развернуть лошадей. Да поздно, уже успели почти до середины луга доскакать. И ведь, казалось бы, ничего не предвещало беды — вон же русские на лошадях через тот же луг рысью скачут.

Мы выбрались на другой конец лога, выйдя к спасительному ориентиру — дереву с приметной верхушкой.

— Внимание, всем стоять, здесь топь! — громко крикнул я.

Услышав мое грозное предостережение, бойцы замерли на месте, с ужасом оглядываясь вокруг, оборачиваясь назад и удивляясь тому, что татары, сократив путь, так до них и не добрались.

А лошади татарские уже по брюхо увязли, не чувствуя под собой опоры, и дико ржали, животным своим нутром предчувствуя близкий конец. Бросали татары лошадей, оружие, пытаясь вернуться на твердь пешком. Да куда там! Ноги их увязали все глубже и глубже. Вот по колени их засосал обманчиво привлекательный луг, некоторых и вовсе по пояс. Татары кричали:

— Урус, мы сдаемся, брось аркан, помоги выбраться!

— Я вас не звал, сами сюда дорогу нашли — сами и выбирайтесь!

Последними, отчаянными усилиями татары хватались за зыбкие кочки, головы друг друга, да чем больше барахтались, тем быстрее увязали в трясине. От истошных криков десятков гибнущих татар леденели души, кони фыркали, перебирая ногами, испуганно косились на ненасытную топь. С каждым мгновением на поверхности болота оставалось все меньше голов. С перекошенными от животного страха лицами, широко открытыми ртами татары жадно хватали воздух. И вот последняя голова скрылась в чавкнувшей трясине, поглощая свою жертву. Наступила тишина.

Ратники мои сами испугались, глядя, как на их глазах уходили в топь люди и кони. И недоумевали — ведь только что сами через луг скакали — и ничего, живы все.

Ко мне осторожно подъехал Глеб.

— Князь! Как такое возможно? Мы проехали, а они — утопли? Неуж чудо свершилось?

— Проход через топь есть, мы с Федором да Демьяном отыскали. Потому сюда татар и завел — в ловушку. Теперь ты понял: если бы пробиваться к нашим начали, боюсь — немногие в живых бы остались. А так — гляди: мы все живы, а татары — где они?

Мертвый Лог к тому времени оправдал свое название: мирно зеленела трава и — пусто! Никого! Ни людей, ни лошадей.

— Жутковато что-то, князь! Ажио мороз по коже! — съежился Глеб.

— Война! Привыкай, боярин! Вы все живы, и это сейчас главное. — Я привстал на стременах: — Всем в колонну по двое, возвращаемся!

Я первым направил лошадь на скрытую твердь прохода. За мной ехали Федор и Демьян, а уж за ними — все остальные. Теперь ратники жались к ним поближе, боязливо поглядывая на такую внешне ласковую изумрудную травку. Боялись — до испарины, до дрожи в коленях боялись. И только когда выбрались к лесу, расслабились.

— У-ф-ф, пронесло, — отдувался, крестясь, Федька. — Благодарствую, святой угодник Николай! Слава Христу и Пречистой матери Его! Спаси и сохрани от такой смертушки.

Ратники радовались нежданному спасению, благодарили небесных покровителей. А я с теплом вспоминал бестелесного помощника из подземелья. Если бы не его совет, трудно сказать, чем закончилось бы столкновение моей дружины с отрядом татар.

Несколько минут постояли, посмотрели на ровное зеленое поле, только что — на наших глазах — поглотившее большой отряд татар. Как будто привиделось все! Но ведь были татары, и видели их все!

— Все, хлопцы, передохнули и — в лагерь! В пути соблюдать тот же порядок, каким двигались сюда, и — глядеть в оба.

Ехали молча. Все были подавлены увиденным. Для ратника ранение и даже сама смерть в бою — дело обыденное, но умереть вот так бесславно никто не хотел.

В лагере было спокойно, и бояре удивились, заметив, что я с дружиной долго отсутствовал. Узрев возбуждение вернувшихся воинов, обступили меня, горя желанием услышать подробности.

— Отряд татар встретили, — пояснил я. — Полторы сотни.

— Никак убегли?

— Кто?

— Да вы.

— С чего решили, что я от них бегать должен?

— Так сам говоришь — их полторы сотни, а у тебя втрое меньше, и даже раненых нет.

— Утопил я их. Бояре переглянулись.

— В Оке?

— Зачем реку поганить? В топи. Увлек их за собой и на болотце направил. А когда они поняли, что худо дело, поздно было. Никто из западни не выбрался. Кто-нибудь слышал про Мертвый Лог?

Бояре переглянулись, пожали плечами. Лишь один бороду потеребил, стараясь припомнить давние слухи.

— Слышал я что-то от холопа своего — он из этих мест, да думал, сказки бает.

Бояре разошлись, оживленно обсуждая бескровную победу моей дружины. Видно, до конца не верилось им, что, встретив втрое превосходящего противника, можно от него уйти без единой царапины, да еще истребив ворога!

Ратников же моих обступили воины из других дружин. Разговоров о необычной топи хватило до вечера. Дружинники уже оправились от увиденного, и теперь наперебой рассказывали о деталях «болотного побоища» и о помощи нечистой силы, оказавшейся на этот раз на нашей стороне.

Я вызвал Макара.

— Собирайся в дорогу. Поедешь в Коломну, в ставку. Там главному воеводе доложишь о стычке с отрядом татар и о том, что с ними дальше случилось — сам ведь в этом участвовал. Возьми ратников для охранения и езжай!

Наш полк продолжал бдительно нести дежурство на берегу. Однако больше переправляться через Оку татары на нашем участке не отваживались. Видно, убоялись. Ведь ни один их человек из переплывших на наш берег назад не вернулся. Стало быть, выводы правильные сделали — сюда соваться нельзя.

Так, без происшествий, мы простояли в лагере еще месяц.

Бояре вздыхали.

— На войну ушли, а как же урожай? Без хлеба ведь остаться можем!

Конец нашим ожиданиям положил гонец, примчавшийся из ставки.

— Государь всея Руси князя Михайлова со товарищи в Коломну призывает!

— Чего случилось-то, не знаешь? — забеспокоились бояре.

— Между нами — конец войне!

— Что, никак договор подписали? — допытывались они.

— Не, ушли татары в степи! Наши лазутчики за ними шли аж до Рязани. Думали — обманки, сделают крюк и возвернутся в другом месте. Нет, совсем ушли в Дикое поле.

— Ну и — слава богу!

Собрались мы быстро. Уж не знаю, как весть об окончании войны к ратникам просочилась, только ехали все в Коломну веселые, песни пели.

Еще издалека в лагере, где располагалась ставка государя, заметно было скопление конных, царило оживление.

В шатер к государю воеводы да бояре ополчения набились под завязку. Поднялся государь, в ратной форме. Все затихли.

— Призвал я вас, большие дворяне, для вести радостной! Милостью Божией устояла святая Русь — ушли нехристи. Узрев на южной окраине Московии великую силу нашу, убоялись они брани честной, обратно в степь Дикую подались, яртаулом разогнашася на многие версты! Благодарю всех за службу верную — не допустили земле терпеть горе и скорбь великую от людей крымских. Возрадуйтесь, православные, и ведите людей ратных по домам с ликованием! Конец сей войне объявляю! Велю трубити большой набат!

Бояре зашумели радостно, закричали:

— Слава государю!

На поле перед шатром прозвучала команда: «Бить большой набат!» Раздался громовой грохот барабана, запели трубы, зазвенели накры.

Василий Иоаннович поднял руку.

— На том рати распускаю, воеводам сдать дьяку приказа Разрядного знамена и в списки смотренные но разумению своему занесть хоробрых мужей, кто справно служил и бился явственно, да пищальников и пушкарей, рассеяние ворогу учинившим!

Государь внимательно оглядел присутствующих бояр. Он явно кого-то хотел отыскать взглядом. И тут его взор остановился на мне.

— Князь Михайлов, задержись!

А я уж было настрополился со всеми к выходу.

— Правду люди бают, что ты татар немало утопил, а всех своих людей уберечь сумел от погибели?

— Истинно так, государь! — склонился я в поклоне.

— Поведай.

И я рассказал, что от стариков слышал о топи, что Мертвым Логом называется, о проходе, который там должен быть, только старики уж забыли, где проход тот, пришлось самому искать. Да пригодилось вот.

— И что, все утопли? — заинтересовался государь.

— Все до единого сгибли, с оружием и лошадьми. Даже и следа не осталось.

— Ты гляди, какая оказия татарам вышла! Да, велика земля русская, и много на ней ирепонов для ворога, кои ему преодолеть не можно. Покарал Господь душегубцев, и безвинная кровь пала на чело их! И так со всяким будет, кто Русь воевать придет! — гневно пристукнул он посохом.

Я слушал слова государя всея Руси, верил, а еще — знал по истории, что не пройдет и года, как пойдет походом Магмет-Гирей на Астрахань, да недолго будет торжествовать победу: выманят его из города ногайцы, вчерашние союзники, и умертвят.

Я уж думал, на том и отпустит меня государь, утолив свое любопытство. Ан не тут-то было.

— Да ты присядь, князь, дозволяю.

Я уселся в кресло, напротив государя, восседавшего на походном троне в окружении рынд.

— Встречался я уж с тобой, помню. Сподвижники мои зело мнения о тебе высокого, а тут еще и татарам конфуз учинил. Это ж надо додуматься — проход в топи найти и ворога в нее заманить! Еще боле укрепился я в решении — назначить тебя воеводой коломенским.

Я встал.

— Помилуй Бог, государь! Так и Коломны-то нету ноне, пепелище одно.

— Сядь и не перечь! Горячности своей меру знай! Скажу тебе, чтобы ведал, что грядет. Задумал я город страдальный сей возродить, опорою своей иметь. Потому пошлю к тебе в Коломну итальянцев, зодчих Алевиза Большого и Алевиза Малого. Кремль каменный возводить станут. Да такой, чтобы не только прежней лепотой воссиял, а твердыней стал неприступной, и ни один ворог более Коломну не одолел. Да пушки в крепости той поставлю, супостату на страх. Ну а уж посады людишки сами отстроят. Деньги и материалы какие на постройку потребны будут — не твоя забота. Для Коломны все найдем. Крепость эта — как ключ к Москве. О том помни!

Я сидел, оглушенный известием. Хотя и намекал мне Кучецкой о таком назначении, да как-то не верилось.

Я молчал, ожидая, когда государь продолжит разговор.

— Не задерживаю тебя более. И не благодари, не люблю сего. Службу токмо неси верно и честно, о крестном целовании помня, и твой государь о тебе не забудет, не оставит благостию. Ступай, князь, к дружине своей — победу торжествовать. С Богом!

Глава 7


Послав Федора в Вологду за холопами, сам я с Глебом отправился к Кучецкому в Москву. Стать воеводой в Коломне — одновременно честь и весьма нелегкая княжеская ноша. Ехал я с одной целью — узнать, с чего начать в новой для меня должности. Ведь когда я стал боярином и владельцем поместья, то отвечал сам за себя. И действия мои первое время определялись насущными нуждами вроде покупки холопов, строительства изб для их жилья, потом — мельницы для хозяйства… Одно проистекало из другого, и круговерть хлопот была похожа на нескончаемое колесо.

Я крутился как мог. Конечно, мне помогал советами настоятель Савва — да и не только советами. Без его помощи и покровительства я бы не стал боярином. Но основе-то лежал мой ум, моя хватка, мое желание сделать как можно лучше. К тому же был и наглядный пример: житье боярское, людская молва, в конце концов — ратная служба у князя Оболенского-Телепнева тоже не пала втуне. Но вот городским воеводой я еще не был, ладно бы — пришел в обустроенный город с крепким воеводством, на насиженное место, налаженную службу. Коломна? Того города, по которому я ходил несколько месяцев назад, считай, нет. Посад большей частью сожжен, дружину городскую еще восстанавливать надо, как и городскую стражу. Кем командовать? Где жить — на пепелище? И как? И что я теперь, как воевода, вправе делать? Где брать деньги на ту же городскую дружину? Я не мог пойти к наместнику или в городскую управу, поскольку управление городом отсутствовало. Считай, все надо начинать с нуля. Я даже ориентировочно не представлял себе круг своих полномочий. Плохо же выполнять поручение государя душа не лежала. Потому и ехал к Кучецкому на совет.

Федор встретил нас с Глебом горячо, слегка был пьян. Зная, что он крепок в застолье, я предположил, что он успел осушить уже не один кувшин вина.

— А, к-князь Михайлов? И боярин Кочкин с тобой? Рад видеть! Проходите, стол накрыт, вовремя приехали.

Кучецкой пьяненько хихикнул.

— Думаешь — чего это я пью? Повод есть. В переговорах во главе с самим… — он поднял палец, — участвовал. Князь мангуиский Скиндер, посол султана Солимана, столицу посетил. Государь через посла договор Московии с Портою заключить желает — против хана крымского. Однако хитер посол, ничего в беседе приватной не говорит, товаров только просит. Но чую — не за тем он сюда приехал. Да! Но о том — молчок! Давай выпьем!

Кучецкой собственноручно налил нам с Глебом вина в кубки.

— За государя нашего, многие ему лета!

Мы чокнулись и выпили. Поскольку мы с Глебом изрядно проголодались, то набросились на еду.

Федор, подперев голову рукою, внимательно смотрел на нас.

— Эх, молодость! Мне бы ваши заботы! Проскакал на лихом коне, поел с аппетитом. А тут от думок тяжких кусок в горло не лезет.

— Федор, так и я к тебе по делу. Государь милость и честь высокую мне оказал, назначил воеводой коломенским.

— Вот! А я что тебе говорил! Поздравляю! Знаю про то, сам способствовал. Ты расскажи лучше, как у тебя получилось татар завлечь в место гиблое и всех там утопить? По Москве уж такие небылицы про тебя ходят! Государь говорит — ты ему самолично о том поведал. Правда ли то?

— Правда, Федор.

И я ему рассказал про Мертвый Лог, промолчав, естественно, о призраке из подземелья. Слышал, мол, от стариков, ну — и так далее, как и государю говорил, только с подробностями.

— Надо же! — восхитился Федор. — А давай выпьем за твою удачу в той схватке с басурманами и твое новое назначение!

— Давай!

Мы чокнулись и опростали чарки. В голове у меня уже шумело слегка — больно уж великоваты у Федора кубки и вино стоялое, крепкое. Но и оставить вино в кубке нельзя — хозяина обижу.

— Эх, спеть что ли?

И чего меня дернуло? А может, вино в голову ударило?

Я встал и на полном серьезе затянул:


Боже, царя храни,

Царствуй на славу…

Гимн-то из значительно более поздних времен — династии Романовых. Сам понять не могу, почему меня потянуло его спеть.

— Федор выслушал внимательно, аж прослезился.

— Георгий, дай я тебя поцелую, — в сердцах притянув мою голову, сказал расчувствовавшийся стряпчий. — Славно поешь. Аки наш диакон во храме. И песня славная. Только чтой-то я не слышал ее ранее. Сам сложил?

— Да что ты, Федор! Сам раньше слышал, да запомнил.

— Слова хороши, за самую душу берут…

Это были его последние слова сегодня. Федор вдруг уронил голову на стол и захрапел. Называется — поговорили! Ладно, утро для того еще будет.

Я хлопнул в ладоши. Вошел слуга.

— Боярин устал, отдохнуть желает.

Слуга исчез, но вскоре появился с другими холопами, и Федора вчетвером довольно бережно унесли в опочивальню.

Нас же сопроводили в гостевые спальни.

Выспался я в эту ночь отлично. Сказались усталость после дороги, заботы, гнетущие меня, выпивка, — и я спал мертвецким сном. По-моему, даже проснулся в той же позе, что и уснул. А на лавке аккуратно лежала моя одежда и рядом стояли вычищенные сапоги. Ну, то не внове, слуги у Федора вышколенные, свое дело знают.

В дверь постучали, вошел слуга.

— Князь, хозяин к себе тебя просит.

Я оделся, и слуга провел меня в кабинет.

— Здравствуй, Федор.

— Доброго утра и тебе, Георгий. Садись. — Кучецкой оглядел меня внимательно. Видно, мысли, не дававшие мне покоя, были написаны на моем лице; он заметил мое нетерпеливое ожидание.

— Ты зачем приехал? Какая нужда? Сказывай все без утайки, вижу ведь — в кручине томишься!

И я рассказал ему о своих сомнениях. С чего начать воеводство, где деньги брать?

— Эва, брат. За деньгами в Поместный приказ идти надобно, там уж указ государев есть. О стройке кремля — то не твоя головная боль. И зодчие приедут сами, и кирпич доставят, али завод кирпичный поставят люди государевы. За все казна платить будет. Кремль — дело государево, вот дьяки сами и будут суетиться. Твое дело — дружину собрать, обучить, обустроить. На то тоже деньги выделены. Получать сам будешь или пришлешь кого?

— Думаю, сам.

— Тогда охрану найми. И за меньшие деньги напасть могут и живота лишить.

И Федор еще час объяснял мне, с чего начать и что делать дальше. Конечно, кое-какие мысли у меня и самого были, но Федор растолковал все подробно и внятно.

— Спасибо, Федя.

— Федя… — Кучецкой посмотрел на меня теплым взглядом. — Меня так маманя в детстве звала. Давно так ласково меня никто не называл. Все «Федор» да «стряпчий». Ты вроде вчера песню пел? Али мне показалось на пьяную голову?

— Пел, да уж сам и не помню, что.

— Жаль. Понравилось мне, еще послушать хотел.

— Поди, не в последний раз видимся, вспомню — спою еще.

— И то правда — будет еще оказия. В радость мне побратимство наше, Георгий! Вот ведь — зацепил ты что-то эдакое в душе моей. «Сла-а-вься вове-е-ки…» — пробасил вдруг стряпчий, бесконечно переврав мелодию. — А дальше запамятовал… Божественно! — воскликнул Кучецкой. Глаза его увлажнились. — Ну пошли, покушаем.

Мы поели втроем: Федор и я с Глебом.

— Ты вот что, Георгий. Поставь в острог свой главным Глеба. Не все ему в свите твоей ходить. Сам растешь, и боярин пусть растет с тобой.

Я оторопел, не зная, что и сказать. О таком варианте я еще не думал. Стало быть, Федор дальше меня видел, и в людях неплохо разбирался, коли сразу Глеба оценить смог, увидев его всего второй раз.

— А что? Сына боярского, Макара, над дружиной своей поставь. Глеба — на острог в этом, как его? — пытался припомнить Федор.

— Охлопково.

— Вот-вот.

— Я подумаю, за подсказку спасибо.

— Боярин, ты сам-то как? Согласен? — Кучецкой посмотрел на Глеба.

— Как князь решит, так и будет.

— Это верно, только я думаю — князь так и решит.

Завтрак закончился в молчании. Вроде бы все насущное обсудили, да и напор Федора я воспринимал с некоторым сопротивлением.

Мы попрощались с Кучецким. Дел полно у всех — и у Федора, и у нас.

В Поместном приказе все бумаги по воеводству, как и говорил Федор, были готовы. Но пока деньги из казны получили, пересчитали — полдня ушло.

— Ну что, Глеб? Сами с деньгами поедем? Или охрану от приказа возьмем?

— Сами. Пистолеты есть, сабли. Неуж не отобьемся, если лихие люди вздумают поперек дороги встать?

Я приторочил один мешок с монетами к своему седлу, второй мешок привязал Глеб. И до Коломны мы добрались без проблем.

Время было уже вечернее, и потому встал вопрос — куда девать деньги? Ни постоялых дворов, ни просто какого-либо подходящего пристанища в Коломне не было. Решили ехать дальше — в Охлопково. Там и изба есть, и воинов достаточно.

По ночной дороге доехали-таки до имения. Из привратной сторожки раздался грозный окрик:

— Стой! Кто такие?

С площадки над воротами свесились ратники с факелами, пытаясь разглядеть приезжих.

— Князь прибыл! Отворяй.

— Сейчас, сейчас!

За воротами засуетились, загромыхал засов.

— С возвращением, князь.

Мы сняли с седел мешки с деньгами и положили в моей избе под топчан.

— Глеб, позаботься о лошадях, устал я что-то!

— Не беспокойся, князь! Отдыхай!

Едва стянув сапоги и сняв кафтан, я рухнул на постель. Чертовски устал, спать хочу.

Вот и проспал деньги… Хорошо еще, что не все.

Утром после туалета и умывания я вернулся в избу, глянул под топчан и похолодел: одного мешка нет! Твою мать! Поспал, называется!

Дрожащими руками я развязал мешок и запустил в него руку. Слава богу — серебро осталось. В Москве я получил один мешок с серебром и второй — с медяками. Вот с медяками мешок и стянули — не мог же он сам уйти. Сколько же там было? Я пошарил в своей переметной суме, достал расписки. Ага, двадцать пять рублей. Не сказать, что сумма велика, но их хватило бы на стадо коров. И что самое паскудное — что вор кто-то из своих. Но кто? Раньше такого не случалось, и я никого подозревать не мог. И когда украли? Если ночью, когда я спал — так вор мог уже далеко уйти с деньгами. А если утром — наверняка припрятал мешок внутри острога.

Я выглянул из дверей и подозвал проходившего холопа.

— Быстро позови ко мне боярина Глеба и старших — Макара и Федора!

Вскоре прибежали все трое.

— Что случилось, князь, чего звал?

— Вчера мы с Глебом деньги из Москвы привезли, два мешка. Один украли ночью. Кто за караул сегодня отвечает?

— Я, князь, — выступил вперед Федор.

— Узнай у караульных, не заметили ли ночью чего-нибудь подозрительного? Может, кто по острогу ходил? И выходил ли кто-нибудь за ворота? И еще — ворота закрыть! Не выпускать никого!

— Слушаюсь, княже! Федор убежал.

— Не уберегли мы, Глеб, мешок с деньгами, двадцать пять рублей пропало государевых. Ежели не сыщем, мне придется свои доложить.

— Вот сволочь! — выругался Макар.

— Ты про кого? Подозрение есть?

— Да нету. Я про вора.

Пока судили-рядили, прибежал запыхавшийся Федька.

— Нет, боярин, караульные божатся — никто острог не покидал.

— Уже легче, стало быть, мешок — внутри острога. И вот что: пока о краже — молчок. Всех построить, вроде как для смотра. Макар, ты оружие осмотри, одежду. А ты Федор вместе с Глебом по избам пока пройдитесь, по укромным местам — в бане, конюшне, сараях поищите. Мешок — не нож, под стреху его не спрячешь. Только прошу — аккуратно, тихо.

— А ежели сыщем?

— Мешок не брать, сразу мне доложить. И вот еще что. Федор, возьми мешок с серебром — и в подпол его, да двух караульных приставь. А то, не ровен час, и этот мешок пропадет.

— Ну, если дознаюсь — кто украл, самолично казню! — вырвалось у Глеба.

Я терзался в сомнениях. Конечно, боярин сам заносил мешок ко мне, и только он знал, что в нем. А поскольку было уже темно, когда мы приехали в острог, то в первую очередь подозрение падает именно на Глеба. Ведь все уже спали, и во дворе никого не было. Караульные на воротах мешки у седел могли и не разглядеть. И даже если бы увидели — откуда им знать, что там деньги? Значит, Глеб?!.. Но ведь этого просто не может быть! Он — боярин! Кучецкой видит его моим преемником, а он в людях не ошибается. Тогда кто?

Чтобы быстрее докопаться до истины, я сразу же решил использовать чудодейственный порошок, позволяющий увидеть прошедшие события.

Зажег свечу, высыпал в пламя несколько крупинок из кожаного мешочка.

Передо мной, как кино, начали прокручиваться события минувшей ночи. Ночь, в лунном свете открывается дверь, входит ратник, приближается ко мне и достает из ножен нож. «А ведь меня ночью убить хотели!» — похолодел я.

Видно, нога несостоявшегося убийцы стукнулась о неглубоко задвинутый под топчан мешок.

Ратник убирает нож в ножны, наклоняется, вытаскивает мешок и развязывает горловину. В руке посверкивают монеты. Мешок снова завязан, ратник злорадно ухмыляется, с сожалением глядит на меня, берет мешок с деньгами и выходит.

Действие порошка кончается — я же бросил в огонь всего несколько крупинок. А ведь вспомнил я этого ратника! Он под Макаром ходит, и брали его в прошлом году, после татарского нашествия. Видно — поторопились.

Я посидел немного, осмысливая увиденное. И моя вина тут есть. Двери на ночь запирать надо. Хотя сроду не запирался в остроге — двор огорожен, у ворот караульные, чужих нет — все свои. Да и брать у меня особо нечего в избе. Основные деньги в Вологде, а здесь — только на текущие расходы. А вот поди ж ты, чуть не поплатился за свою неосторожность. То, что ратник позарился на деньги — это понятно и объяснимо, но почему он меня убить хотел? Вроде бы раньше наши пути-дороги не пересекались, да и, будучи ратником в моей дружине, притеснений от меня он не видел.

В дверь постучали.

— Князь позволь войти, это я, Федор, — услышал я голос полусотника.

Я отодвинул задвижку двери.

— Макар смотр проводит, а мы все обшарили — ничего! Да не печалуйся так, княже, сыщем!

— Полагаю, я уже знаю, кто украл деньги.

— Князь, только скажи — кто! Сам негодяя порешу!

— Из макаровских он, в прошлом году приняли в дружину.

— И-и-и… Так о прошлом годе многих приняли.

— Недосмотрели, выходит. А Глеб где?

— Обещал сейчас подойти.

— Ну что же, пойдем к ратникам. Надо мерзавца наказать.

Мы с Федором подошли к строю ратников. Макар, как мы и договаривались, добросовестно выполнял мое поручение, отвлекая воинов и давая нам возможность обыскать избы. Он не спеша осматривал пищали, сабли — даже ножи. Нет ли ржавчины? Почищены ли пищали? Остра ли сабля? Потом обувь принялся осматривать. Ведь сапоги для воина важнее, чем одежда. Ратник в пешем строю передвигаться должен, и не всегда по ровному. А ногами приходится бить при случае — босиком же какой удар? И по стерне не больно побегаешь, коль обувь худая.

— Макар, подойди.

Я шепнул ему на ухо:

— Это один из твоих, которого мы в прошлом году взяли новобранцем.

Макар только глаза зло сощурил.

Я медленно пошел вдоль строя. Вот и тот, кого я видел в своем видении. Я остановился перед ратником, глядя ему в глаза.

— Назовись!

— Илья.

Видно увидел что-то в моих глазах Илья, насторожился, выхватил боевой нож из ножен и кинулся на меня. Федор выручил — ударил своим, неизвестно откуда появившимся ножом ратника в живот. Илья схватился за живот и упал.

Остальные ратники отодвинулись, сломав строй, и смотрели на происходящее с удивлением и страхом.

Я взглянул на свою руку. Илья лишь распорол мне Рукав кафтана, оставив на коже царапину.

— Хорошо я нож в рукаве держал, — сказал Федор, убирая нож в ножны.

Лежавший Илья прижимал руки к животу, пытаясь зажать рану и остановить струившуюся кровь. Я наклонился к раненому.

— Зачем убить меня хотел?

— Я тиун никифоровский, за хозяина отомстить хотел.

— Хозяин твой уж далеко. А коль мстить пришел, чего же передумал? Чего не убил? Я ведь спал.

— Опозорить сперва хотел, как деньги увидел. Слова давались ему с трудом. Лицо его на глазах бледнело. Похоже, минуты его жизни сочтены.

— Еще на войне тебя убить хотел, да близко подойти не удавалось.

— Деньги где?

— Найди… — Лицо его скривилось в ухмылке, и он испустил дух.

Я выпрямился.

— Этот негодяй на ваших глазах покушался на мою жизнь. А сегодня ночью он из моей избы украл мешок государевых денег. Смотр прекращаю. Труп сей скинуть с холма, погребать запрещаю — слишком много будет чести татю. И еще. Кто хочет, может принять участие в поисках мешка с монетами. Нашедшему — призовой рубль.

Я повернулся и пошел в свою избу. Горько было на душе. Вроде и наказал вора и несостоявшегося убийцу, а на душе муторно. Будто бы грязью вымазался.

Ратники кинулись искать злополучный мешок. Несколько человек перерыли все в избе, где жил Илья. Те, кто сообразили, что вор не будет прятать мешок в избе, стали обыскивать хозяйственные постройки.

А удача улыбнулась самому глазастому и догадливому ратнику. И это был конечно же Демьян. Наблюдательный охотник обратил внимание, что Федор с Глебом уже обходили избы, баню, конюшню, сараи, и потому время даром терять не стал. Он осмотрел землю, тын и углядел-таки что-то темнеющее на дереве.

Демьян влез на осину и увидел мешок, который Илья привязал среди веток. Нес мешок торжественно, на вытянутой руке.

Завидев счастливчика, остальные аж взвыли от досады.

Молодец Демьян. Под деревьями все ходили, однако ж разглядеть смог он один. А так — висел бы мешок до осени, пока листва не облетела.

Я похвалил Демьяна прилюдно, достал из мешка рубль призовой медяками и вручил ему. — За верную службу и зоркий глаз! Заулыбался Демьян, и мне стало легче на душе, спокойнее. Все-таки нашли и покарали подонка, и деньги государевы сыскали.

Конечно, я бы хотел судить его княжьим судом, право на который мне даровал государь с княжеским званием, но уж как получилось… А может, так оно и к лучшему. Илья умер, как воин — от раны, а не в петле, как тать.

Теперь и второй мешок отправился в подпол, за-в место по соседству с мешком серебра. Жалко — ящика железного с замком прочным нет. А надо бы иметь в виду, нужная вещь в моем положении. Может, при оказии немцам заказать? Они мастера в этом Деле, видел я у Кучецкого такой ящик. С виду — как сундук, и открывается хитро: не ключом, а кнопочками да рычажками потаенными. Похоже, пришла пора и мне таким обзавестись. Ратникам я раньше верил без оглядки. А как без веры в побратимов по оружию в бой идти? Только вот Илья веру ту поколебал. Горький осадок от происшествия остался.

Следующим днем я при всех торжественно назначил Глеба воеводой своего острога и других деревенек своего удела. Ратники обеих дружин — Федора и Макара — подчинялись теперь ему. Да и не только ратники: управляющий Василий и все холопы — тоже. Фактически он теперь — мой заместитель, или, как тогда говорили, товарищ.

Поклонился Глеб прилюдно, поблагодарил за доверие высокое.

Я его подозвал после сбора дружины.

— Глеб, ты потихоньку к людям присматривайся. Полагаю, как в Коломне дела наладятся, крепость поставят, так и тебя к себе возьму — с повышением, конечно. Не век же тебе в Охлопково сидеть. Ты исподволь, не спеша присматривайся к людям, замену себе подыскивай, может быть, того же Макара, он — не холоп, а из боярских детей. В общем, передаю бразды правления в твои руки и полностью на тебя полагаюсь. Казну, что в Москве получили, временно здесь оставляю. В караул, на охрану денег, только доверенных людей ставь.

Поклонился Глеб еще раз.

— Не беспокойся, князь, не подведу.

Я спустился в подвал, отсыпал из мешков в кали-ту немного серебра да меди. Не тащить же мне мешки в Коломну!

Взяв двух ратников для охраны, я выехал в город, где мне поручено воеводствовать.

Город начал отстраиваться. Горожане возводили бревенчатые избы, а люди зажиточные, наученные горьким опытом, полученным после пожаров, ставили каменные дома. Благо известняка в Подмосковье хватало. Это не кирпич, конечно, и не гранит, но все же лучше дерева, прочнее и долговечнее, а главное — огня не боится.

Приехали и итальянцы. Они ходили по пепелищу, холопы по их указаниям шурфы рыли. Похоже, государь взялся за Коломну всерьез.

Наместника пока не было, и из городского начальства я оказался в одиночестве. Вот и шли ко мне люди.

Кто — за разрешением лес рубить, а кто — торговлю открыть. Работники ко мне подтянулись — бывшие столоначальники, писари, мытари. Избу бревенчатую плотники срубили на государевы деньги. Там я воеводствовал, выделив себе большую комнату, там и ночевал.

Худо было пока с жильем в Коломне, но я тешил себя надеждой на то, что со временем построят мне большой и просторный дом — в будущей каменной крепости. Воевода обычно в крепости жил или рядом с ней. А уж резиденция воеводы, Воинский приказ — те всегда в крепости были, рядом с управой городской.

Населения прибавлялось — возвращались беженцы, строились, осваивали ремесла. Город медленно входил в привычную колею мирной жизни, и я понял — зря опасался, что управление Коломной будет мне не по плечу. В городе заботы те же, что и в Охлопкове, только масштабы больше. Однако же в чем-то и легче было: писари есть — за делами следить, купцы — торговлю ладить. Этим только разрешение дай. Люди разворотливые, при деньгах. Сами лавки построят и товары привезут. Никого подталкивать не надо.

Под стены крепости холопы под руководством зодчих вырыли траншеи. Когда я увидел их, то очень удивился — глубиной метров восемь и шириной столько же. Зодчие пояснили — так надо, стены будут широкие да высокие. Чтобы стояли прочно, да подкопы сделать было трудней, фундамент должен быть основательным. И несколько месяцев мобилизованные на работы крестьяне со многих волостей возили булыжники для фундамента.

Ну, и самому пришлось заняться градостроительством. Нет, не избы возводить, понятное дело. Проезжая по будущим улицам, заметил — где уже кое-где избы стояли, что улицы кривы, порядка нет. Собрал через писарей старших с улиц.

— Бывали в первопрестольной, уважаемые?

— А как же!

— Тогда не могли не приметить — в центре кремль московский стоит, а уж от него улицы расходятся, как лучики от солнышка. Вот и у нас, в Коломне, так следует сделать. Фундамент под крепость уж готов почти, вот от него и пляшите. Улицы чтобы ровные были да прямые. Ехал вчера — то поворот, то изгиб. Крепость каменную сделаем, убоятся татары нападать. Потому и улицы делать ровные, чтобы на века, чтобы дети ваши и внуки благодарны вам были. Понятно?

— Понятно, барин. Только вот строились мы по старым местам, где ранее избы стояли, потому оно и получается криво.

— А вы лучше делайте, чтобы и глазу приятно, и проехать на повозке свободно можно было, не застрять меж домами на перекрестке.

Озадаченные уличные старшины ушли.

Следуя установившимся обычаям, мастеровые одной профессии ставили свои избы на одной улице. Так и было — улица кожемяк, улица кузнецов, улица плотников. Не без исключений, конечно, поскольку купцы и служивые строились там, где считали удобным.

Я уже свыкся с мыслью, что мне приходится совмещать и гражданскую и военную власть в городе. Хотя город — не поместье, где боярин сам хозяин. В городе обычно бывает наместник — ставленник государя, правящий городом от его имени. Это — гражданская власть. Должен быть и воевода, также назначаемый государем. В его подчинении все дружины, он — военная власть. Друг другу наместник и воевода не подчиняются, они равны в правах.

Но бывают и редкие исключения, когда государь назначает одно лицо и наместником и воеводой.

Так вот, как-то мне сообщили: в город приехал наместник, боярин Шклядин. Должен сказать, что он мне сразу не понравился. Боярин — не девица красная на выданье, мужчину оценивают по поступкам и делам. А вот первые его дела мне как раз и не понравились.

Началось с того, что он прислал за мной слугу, передав пожелание, чтобы я к нему явился. Но — мы равны, я в Коломне уже не один месяц управляюсь, а коли ты новичок, так не грех и самому первому явиться для знакомства. Похоже, гордыня боярина обуяла. Обычно так ведут себя бояре из придворных. Интересно, Коломна для него опала или карьерное повышение? Говорят, из дворца наместниками в города не попадают. Это для меня, служивого, быть воеводой в Коломне — повышение по службе. Я и передал слуге ответ, что князю негоже ломать шапку перед боярином, и коли он хочет, пусть сам приезжает для знакомства. Мол, приму!

Дня через три боярин все-таки подъехал к моей избе. Толстый, пыхтевший в теплынь под тяжестью громоздкой московской шубы, да в бобровой шапке — это летом-то! Зашел, отдуваясь: двое слуг под руки поддерживают. Ну — все атрибуты удавшейся жизни. Боярин был уже немолод — значительно старше меня. Лицо одутловатое, глазки маленькие, прямо поросячьи какие-то, поблескивают остро. Борода умащена маслами и гладко расчесана. Точно, из придворных шаркунов. Я уж видел таких при дворе.

— Ну, здрав буди, князь! — отдышался он.

— И тебе долгих лет, боярин.

— Давай знакомиться. Шклядин Гаврила, боярин московский, государем назначен наместником во славный город Коломну.

— Князь Георгий Михайлов, боярин вологодский, государевым соизволением назначен воеводой сего города, — ответил я.

— Ты что же, служивый, к наместнику явиться не соизволишь? — укорил меня боярин, выделив голосом слово «служивый» и попытавшись уколоть этим. Неужель в самом деле из столбовых дворян? Что-то спеси в нем многовато.

— А разве мы не равны, боярин? — выделил я голосом слово «боярин» — ответная шпилька с моей стороны. Княжеское звание выше боярского.

Лицо боярина скривилось, как будто он лимон раскусил. Однако тут же взял себя в руки.

— Нам дружить надо, князь. В одной упряжке мы ноне.

— То верно.

— Ну вот, хорошо, что понимаешь, а в мою епархию вмешиваешься.

Я удивился.

— Это когда же я успел? Ты третий день как появился.

— А кто старшинам уличным приказал улицы спрямить? Ответствуй!

— Так стройка-то идет, а наместника нет. Когда построим, поздно будет исправлять.

Он что, с глузду съехал? Я и за себя и за него трудился, а теперь он мне это еще и в вину ставит.

— Я ведь и государю при случае доложить о твоем самоуправстве могу, — попытался слегка припугнуть меня новоявленный наместник.

— Так ведь и я ко государю вхож, могу ответить тем же, — парировал я.

Как-то нехорошо у нас знакомство начинается. Еще не работали вместе, а Гаврила уже укоряет да под себя подмять пытается. Только не выйдет у него ничего — не на того напал. И посильнее я противников видал — да хоть тех же татарских мурз, уж не чета этому жирному борову. И ничего, не сломался. Конечно, если враждовать, для города это однозначно плохо. Потому пусть будет хотя бы плохой мир.

Боярин, как заслышал мои слова, оторопел слегка. Не ожидал, что я отвечу тем же. Развернулся круто, едва шуба с плеч не слетела, буркнул: «Прощай князь», и вышел вон.

М-да, вот повезло так повезло. И хоть не подчиненный я ему, по службе встречаться все равно придется. А не хочется что-то. Наверняка интриги плести будет, государю жалобы на меня строчить. Ну, это мы еще посмотрим, кто кого. Надо бы у Кучецкого разузнать, что за птица этот спесивый боярин?

С одной стороны, мне полегчало — отпали гражданские заботы, и я всецело отдался воинскому делу. Набирал ратников, назначал десятников, руководил бучением. Но жил в тревоге за безопасность города, город едва начал подниматься — даже стены защитной вокруг него пока нет, рать малочисленна и необучена, посадского люда мало и, случись нападение — аже тех же казанцев, город можно будет взять едва и не голыми руками. И пушек нет, как и огненного припаса, пушкарей нет тем более. Вот этим я и ре-шл заняться. Даже пара пушек с умелыми пушкарями может нанести серьезный урон врагу. И я бы предпочел иметь пару пушек крупного калибра, чем два Десятка ратников.

И я поехал в Москву. Дьяк Пушечного приказа встретил меня неприветливо.

— Ишь чего захотел, воевода. Пушки, вишь, ему подавай, — разошелся дьяк в ответ на мою просьбу. — Вот скажи — крепость в Коломне имеется ли?

— Нет еще, строится только.

— Вот! — дьяк назидательно поднял указательный палец. — Крепости нет, а пушки ему дай!

— Так потому и прошу, что крепости нет — даже тына вокруг города пока нет. Там и город-то — одно пепелище, люди избы только ставить начали. Случись нападение — голыми руками ведь город возьмут. У меня только полсотни ратников в дружине, и те — необученные.

Дьяк засмеялся.

— Дружинники, говоришь, необучены? А пушкари у тебя есть?

— Нету, — откровенно сознался я. — Надеюсь, ты дашь.

— Откель я их тебе возьму, ежели приказ сам немецких пушкарей на чужбине нанимает? Вот что, князь! Ищи пушкарей. Найдешь — пойду навстречу, дам пару пушек и огненных припасов выделю. А ранее — и не проси.

— Так все равно ведь в крепости пушки нужны будут!

— Вот когда кремль стоять будет, тогда и указ государев выйдет. После выхода оного — милости просим. Найдутся пушки. А пушкарей сам ищи или учи.

— Помилуй бог, как же мне их учить, коли пушек нет?

— В других крепостях есть, — резонно заметил дьяк. — Найди служилых людей при наряде, договорись с пищальниками казенными али пушкарями — да хоть в той же Рязани али Серпухове, и пусть на обучение возьмут. Вот тогда и приходи.

Вышел я из Пушечного приказа разочарованный. А может — в чем-то прав дьяк? Коли пушкарей нет, пушки — не более чем тяжелые железяки. К тому же для хранения пороха погреба нужны сухие, а где они в теперешней Коломне?

В удрученном состоянии я направился к Кучецкому, благо — вечер близился, и стряпчий уже дома должен быть. Так оно и оказалось.

Федор пребывал в хорошем настроении.

После взаимных приветствий я поинтересовался:

— Ты чего сияешь, как медный пятак?

— Есть с чего, — широко улыбался Федор, потирая руки. — Вот послушай. Государь с Литвою переговоры о мире ведет. Послы сигизмундовы в Москве уже давно приживаются. Все выжидал государь, чем набег крымских татар обернется. Теперь, похоже — сговорятся. Главное для нас было — Смоленск отстоять, чтобы по договору к Василию отошел. Королевские послы — Иван Горностай да Петр Станиславович уж куда как рядились, а только границей уговорились Днепр-реку считать. Вольность торговую установили. Однако же Сигизмунд уперся — пленников московит-ских нам не возвращает.

— И за выкуп?

— И за выкуп не согласны, и обмена не хотят. Что-то мудрит Сигизмунд, фигу в кармане держит. Хуже того, союзник наш ревностный, но слабый уже — орден Немецкий, приказал долго жить. Сигизмунд признал правителя его, Альбрехта, своим вассалом и дал Пруссии герб черного орла. А орден Ливонский, три столетия сопряженный с орденом Немецким, теперь между Московией и Польшей оказался, как между молотом и наковальней. Глава ихних рыцарей — Плеттенберг — мирный договор с нами возобновил, но, думаю, и его Польша под себя скоро подомнет.

— Любопытно! Непросто, вижу, тебе за европейцами углядеть, интерес государя отстоять! — посочувствовал я стряпчему.

— А то! Крепчает Польша, сильный враг на западе взрастает. Как будто мало нам крымчаков и Казани.

А ты чего приехал-то? — спохватился Федор. — А то я о своем все, наболевшем.

— За пушками в Пушечный приказ приезжал, да от дьяка отворот получил. Дескать, крепости нет еще в Коломне да пушкарей обученных.

— Так учи!

— Тоже так думаю. Еще скажи, Федор. Ты тут, при дворе, обретаешься, все знаешь. Наместника в Коломну государь прислал, некоего боярина Шклядина Гаврилу. Что-то не нравится он мне, заносчив больно да спесив.

— Как же, знаю! Мерзостный человечишко, однако заступника сильного имеет. Слышал когда-нибудь о князе Иване Телепневе-Оболенском?

Я аж присвистнул.

— Не только слышал и видел, но даже одно время в дружине его служил.

— Вот это — сродственничек его дальний. Но оба друг друга стоят. Однако же Телепнев государю нашему Василию Иоанновичу немалые услуги оказывает. Сам понимаешь — не всегда все можно в открытую делать, многое тайно вершится. Вот в таких делах Телепневу равных нет. Потому и привечает его государь. Не связывался бы ты с боярином, обходил его подальше.

— В одном городе живем, по службе приходится встречаться.

— Понимаю, но совета моего послушай. Боярин твой — ничтожество полное. Лишится покровителя — и его вмиг затопчут, уж больно многим и Телепнев насолил, и его родня паскудная.

Примерно что-то в этом духе я и ожидал услышать, кабы не имечко Телепнева. Вот уж с кем бы мне не хотелось пересекаться. И что сегодня мне так не везет? Сначала в Пушечном приказе отказ получил, потом Кучецкой «обрадовал» высоким покровительством коломенского наместника в лице моего давнего знакомого, князя Телепнева.

Князя я знал по службе у него дружинником. Человек он, несомненно, умный, хитрый и беспощадный. Быть с таким во вражде — себе дороже. Малая или особая дружина у него из знатоков воинского искусства собрана, все язык за зубами держать умеют. И прикрытие для тайных дел отличное. Случись накладка какая или утечка информации — так князь к государю вхож, всегда подозрение отвести сможет, а то и на другого стрелки перевести.

А с другой стороны, бывшая служба у князя давала мне определенные преимущества. Я знал, где он живет, знал его привычки, возможности его дружины. А коли обладаешь знаниями о противнике, с ним всегда легче справиться. В том же, что Телепнев мне не друг, а довольно опасный противник, я не сомневался. По приезду домой надо обдумать все и поискать, где у Телепнева слабые места.

Сам я никаких упреждающих действий предпринимать не хотел, но понимал, что подготовиться к ним следует серьезно. Начнет боярин Шклядин гадить мне по службе — отвечу, дам отпор. А уж коли сам Телепнев решит вмешаться, тоже сидеть не буду. Ведь лучшая защита — это нападение. Раньше я вынужден был держаться от него подальше — уж слишком у нас неравные весовые категории были. Он — князь, я же — бывший дружинник его, потом — Рядовой горожанин, мещанин. Это уж после я боярином стал, князем и воеводой. И дружина у меня своя есть, коли дело в столкновении наших интересов до применения силы дойдет. Во всяком случае, сейчас я чувствовал себя уверенно. Теперь я и сам князь, и прав у меня не меньше, чем у Телепнева. А то, что он во дворец вхож — так и у меня побратим Кучецкой есть. И о нем Телепнев еще не знает, а это — тоже положительный момент. Вроде — на равных пока. Только вот равновесие это хрупкое, в любой момент любая случайность может склонить чашу весов в сторону любого из нас.

Однако же события начали разворачиваться быстрее, чем я полагал.

Я сидел в воеводском доме, занимаясь своими делами. Постучав, ко мне в комнату, пригнувшись под косяком двери, вошел рослый парень. Я взглянул на него с любопытством: плотно сложен и из тех, о ком говорят «косая сажень в плечах»; по виду похоже — силы недюжинной. В двадцать первом веке таких называли «качками».

Он с поклоном сдернул шапку, и… рука его с зажатой шапкой застыла в воздухе. Парень воззрился на меня широко раскрытыми от удивления глазами. Однако изумление его длилось лишь мгновение. Справившись с охватившим его волнением, причина которого мне была пока неясна, он бодро сказал, улыбаясь:

— Боярин, я в ратной службе разумею. Возьмешь ли меня в воинство свое?

Я смотрел на парня с интересом. Был он молод, лет двадцати пяти, ладен собой, с небольшой русой бородкой, на ладонях — набитые оружием мозоли. Одно странно — что его так смутило? Я терялся в догадках. Неужели мое княжеское одеяние? Хотя что же здесь необычного? В боевых походах рядом со мной было множество воинов, знавших меня сначала как боярина малой дружины, потом — как воеводу Сводного полка, воеводу яртаула, Сторожевого полка. Видно, этот воин знавал меня прежде в ином качестве, а тут — княжеское корзно! Тогда все понятно, и удивление его вполне естественно. А такие молодцы мне нужны! «Надо будет расспросить поподробнее, — решил я. — Боевое прошлое сближает, и это обстоятельство пойдет на пользу службе».

— Откуда ты, хлопец?

— Из Нижнего.

— Где служил?

— В городской дружине.

— Отчего же ушел?

— Сеча была с татарами. А как они город взяли, все, кто в живых остался, и разбежались. Прослышал я от добрых людей, что в Коломне воевода дружину набирает, вот и подался сюда.

Я насторожился. Выйдя из сечи разгромной без единой царапины, парень бросает уцелевших дружинников, сотника, воеводу и в Коломну подается. Обычно служилые люди нового сбора ищут. Бывает, конечно, и бегут куда подальше, но то — трусы. Этот же — не таков.

— Так ты что, воеводу своего на поле боя оставил? — допытывался я.

Парень замешкался, собираясь с мыслями. «Эге, да был ли ты там, где сказываешь?» — мелькнуло У меня подозрение.

— Как там Харлампий? Неуж погиб?

Я специально назвал имя хорошо знакомого мне воеводы неправильно, чтобы проверить — был ли парень в сражении под Нижним.

— Был жив, когда я уходил, — не моргнув глазом ответил он, не заметив моего подвоха.

Я ничем не выказал того, что знаю и воеводу, многих воинов из тамошней крепости. Говоришь ты, парень, складно, только вот воеводу своего не знаешь. Стало быть — в Нижнем ты не был, а если и был, в дружине не служил. Я сразу насторожился. Почему он врет, зачем в дружину вступить хочет? А не засланный ли он казачок? Кому-то очень хочется побольше знать обо мне и о моих действиях. Тогда вопрос — кому? Уж не наместнику ли Шклядину или, может, высокому покровителю его — Овчине-Телепневу-Оболенскому? Но если здесь замешан московский князь, тогда понятно, что могло так ошеломить парня в первый момент: он знал меня прежде и никак не ожидал увидеть в кресле наместника меня, да еще в княжеском одеянии! Неужели щупальца князя дотянулись до меня в Коломне? Этого только мне сейчас не хватало!

Стараясь сохранить лицо невозмутимым, я предложил:

— Пойдем, парень, посмотрим, как ты оружием владеешь.

Мы вышли во двор, где занимались ратники.

— Поликарп, — обратился я к десятнику, — вот ратник в дружину просится. Поставь против него воина — хочу умения его увидеть.

Поликарп выставил ратника из новобранцев. Я его принимал сам и знал, что мечом и саблей он пока владеет неважно.

Дружинники образовали круг.

Новобранец сразу проиграл «нижегородцу» учебный бой.

— Поликарп, — бросил я с укоризной, — у тебя что — все такие?

— Сейчас, воевода, выставлю достойного мужа. — Поликарп указал на среднего роста жилистого мужика. На его лице было несколько шрамов.

Противники оценивающе оглядели друг друга и пошли по кругу, выбирая момент для первого удара. Поликарп шепнул мне:

— Лучший боец на саблях.

Но и этот бой мой дружинник проиграл. Сначала он с успехом отбивал атаки новобранца, но затем «нижегородец» сделал ложный выпад, и когда дружинник подставил свою саблю для защиты, ловко нырнул под руку и нанес легкий укол в бок.

Пристыженный дружинник затесался среди своих товарищей.

Что-то мне в манере боя было знакомо. Вспомнил все-таки, хоть и не один год прошел. Так Павел Орефьев, дружинник Ивана Телепнева, учивший меня сабельному бою, фехтовал. И как я сразу не вспомнил? Даже костяшки пальцев на кисти заныли, отбитые когда-то палкой Павла.

Теперь ясно, откуда «нижегородец» явился. Из гнезда птенцов Телепнева. Жив, стало быть, Павел, не сгинул еще.

— Хорошо, беру тебя, боец. Как звать-то тебя?

— Зосима, князь.

— Служи честно, не щадя живота своего.

Хлопец попрощался, и мне показалось, что на губах его мелькнула злорадная улыбка. Ах ты, засранец! Плохо тебя, значит, готовили, коли в учебном бою второй раз прокололся, не сумев скрыть свои особые навыки.

Ладно, пусть служит пока, зато я теперь знаю, кто У меня в дружине глаза и уши Телепнева. Через него можно к Телепневу даже нужные мне сведения переправлять, на современном языке — дезинформацию.

С тех пор я примечал, что Зосима частенько старается недалеко от меня отираться.

Наступила осень с ее дождями и непроезжими дорогами. Возведение крепости остановилось, и итальянцы засобирались в Москву. Поскольку на подводе было проехать невозможно, они решили добираться верхом. А ко мне пришли оба — за охраной.

Выслушав их, я решил ехать сам: с Федором надо поговорить, заодно зодчих сопровожу. Не один, конечно — с ратниками. И Зосиму возьму с собой, о чем ему и объявил вечером. Боец неплохой, случись чего в дороге — лишним не будет. А брал я его с собой еще и потому, что присмотреть в Москве хотел, куда он направится по прибытии.

Добрались до Москвы за два дня — с трудом, вымокшие, продрогшие, заляпанные с ног до головы грязью.

Поблагодарив меня, итальянцы откланялись, да и сразу в Немецкую слободу направились. Мы же — на постоялый двор. Почистились, сытно поели.

За ужином я вроде невзначай сказал дружинникам:

— Все завтра свободны, можете отдыхать.

Я краем глаза наблюдал за Зосимой. Его лицо хранило спокойствие, он невозмутимо поглощал пищу. Как же мне узнать, будет ли он у Телепнева? Самому следить, куда Зосима подастся, не годится: обернется он случайно — и все, сразу поймет, что его раскусили. А людей своих в Москве у меня нет. Подожди-ка — а ведь есть! В Разбойном приказе — дьяк Выродов да служивый Андрей. И как я о них забыл? Только застать бы их в приказе!

Ратники отправились в комнаты — греться да отдыхать после трудной дороги. Я же накинул еще не высохший плащ и — на улицу. Благо до Разбойного приказа недалеко.

И вот знакомая дверь мрачного учреждения.

Уперся сначала стражник у входа, пускать не хотел.

— Я — воевода коломенский, к дьяку Выродову, но государеву делу!

— Нетути дьяка, один столоначальник только и есть.

— Тогда к нему и веди.

Второй стражник, стоявший уже внутри, за дверью, провел меня на второй этаж, постучал в дверь, потом приоткрыл ее и просунул в щель голову:

— Проситель к тебе. Пущать?

— Зови.

Стражник распахнул передо мной дверь и отстранился.

Войдя в комнату, я с удивлением увидел за столом своего давнего знакомого Андрея. Вот так удача!

— Андрей, рад тебя видеть!

— Никак ты, боярин! — Андрей привстал за столом. — Вот уж кого не чаял здесь увидеть, да еще в столь поздний час!

Он выбежал из-за стола и обнял меня. Я видел, что Андрей искренне рад нашей встрече.

Расслабив свои могучие объятия, он указал мне на стул.

— Садись, боярин, рассказывай — что тебя привело сюда, какая беда стряслась?

— Не просто «боярин», дружище, — князь уже и воевода коломенский.

— Поздравляю!

— Так и ты уже, как я вижу, столоначальник — растешь!

Мы посмеялись.

— Ну а если серьезно — чем могу помочь?

— Дело срочное у меня к тебе, Андрей. Только — между нами.

— Обижаешь, боярин. Прости — князь!

— Есть в моей дружине коломенской ратник один. Человек он скользкий и выдает себя не за того, кто есть на самом деле.

— С чего решил?

— Сказывает — из Нижнего он, там служил, а воеводу тамошнего не знает.

— Сие подозрительно, — согласился Андрей.

— Я в Москву по делу приехал, и его с собою взял — вместе с другими ратниками. Помог бы ты мне за ратником этим приглядеть — куда пойдет да с кем разговаривать будет.

— Это можно. Только не сам, конечно — под началом моим людишки есть. Вот им и поручу. Сам, прости, не смогу — дел полно. А Выродов, дьяк наш, если ты не забыл — муж жесткий, спрашивает за службу строго.

— Да нет, я не в обиде, Андрей.

— Тогда так сделаем. Один мой человек к тебе раненько подойдет, ты ему незаметно покажешь своего ратника, а дальше уж — его дело. Скажи только, где остановились вы, на каком постоялом дворе. А вечерком в приказ подойди — не стоит на постоялом дворе встречаться. Тут мы тебе все и обскажем.

Я подробно описал Андрею двор, где остановился с дружинниками, и облегченно вздохнул. Кажется, одной проблемой станет меньше.

— Ну все, договорились. Сам-то как?

— Поднялся, как видишь. После того, как ты убийство князя Голутвина раскрыл да злодея сыскал, дела у меня в гору пошли — не иначе как с твоей легкой руки. Женился, дите у меня. Да и ты, я вижу, времени даром не терял.

— Государь в Подмосковье, недалече от Коломны, в прошлом году дачу дал — Охлопково, да в звание княжеское возвел. А после набега татарского воеводой коломенским поставил.

— Лихо! Знать, велики заслуги твои перед государем!

— Не мне о том судить, Андрей.

Мы тепло попрощались, и я ушел.

Утром в мою комнату тихо постучали. Положив руку на рукоять ножа, я открыл дверь.

Передо мной стоял совершенно невзрачный парень лет тридцати. Помятая шапка, серый армяк, поношенные сапоги. Лицо незапоминающееся. Вроде все на месте — нос, глаза, рот. А отведи взгляд — и вспомнить ничего не можешь. Настоящий «топтун».

— Заходи. Парень зашел.

— Князь Михайлов? Я от Андрея. Что от меня надобно?

— За человечком одним походить, посмотреть — где гулял, с кем встречался, разговаривал. А уж если подслушать что удастся — совсем хорошо будет.

— Как всегда, — хмыкнул парень. — Ты только этого человека мне покажи, однако — незаметно.

— Тогда давай у окна расположимся.

— Не, нельзя. Он выйдет, а пока я спускаться буду, уйти может. Сделаем так: ты у окна жди, а я на улице буду. Как он выйдет из ворот, махни в окно — лучше приметным чем-нибудь. Ну, скажем, рубахой белой.

— Договорились.

«Топтун» ушел, а я застыл у окна.

Минуты шли за минутами, минул уже час.

Наконец со ступенек спустился Зосима, потянулся лениво да и вышел из ворот.

Я взмахнул перед окном приготовленной запасной рубахой.

Но как я ни старался углядеть моего визитера, увидеть его так и не смог. «Просмотрел топтун, — мелькнуло у меня в голове, — ушел, гаденыш!» А может, это я не заметил, как Зосиму топтун повел? Остается только ждать, скоро узнаю. И я отправился к Федору.

Посидели мы славно, потрапезничали. Потом в кабинет прошли.

— Ну, Георгий, рассказывай. Чую ведь — не просто так приехал.

— Ага. Казачок засланный у меня в дружине теперь.

— Откуда взял?

— Да сам пришел — в дружину мою проситься. Однако подозреваю я, что он не тот, за кого себя выдает… Говорит, нижегородец, из рати, татарами разбитой. А на самом — ни царапины! А я там жил — в Нижнем-то. Так он даже не знает, как воеводу звать. И еще: поглядел я на него со стороны в учебном бою — выучка мне знакома. У Телепнева есть один боец — саблей владеет виртуозно, я сам у него учился когда-то. Так вот, приемы у дружинника такие же.

— Может, ошибаешься?

— Хотелось бы. Да он со мной приехал, в охране. Я воинам сегодня свободный день дал. А сам — к Андрею, знакомцу из Разбойного приказа, загодя, поздним вечером пошел, чтобы последил за ратником. Он за дружинником моим соглядатая послал. Пусть посмотрит, куда тот ходил.

— Разумно.

— Сегодня вечером, возможно, что-то и узнаю.

— Не удивлюсь, ежели твой казачок направился к князю Телепневу.

— Сам такоже думаю.

— Ты с Шуйскими знаком ли?

— Мельком видел, а что?

— Знаешь поговорку, по-моему — латинянскую: «Враг моего врага — мой друг»?

— Слыхал.

— Так вот, все Шуйские зуб на Телепнева имеют. Где-то он им дорогу перешел. Помни об этом, и при случае познакомься. А я попробую помочь тебе встретиться с ними. Телепнева толкнуть может и не получится — к государю вхож и доверием его пользуется, опять же — должность у него высокая. Однако неприятности ему доставить, а то и в опалу ввергнуть вполне в наших силах. Только места слабые найти надобно. Загляни ко мне завтра ввечеру.

Мы распрощались, и я направился в Разбойный приказ.

Стражник у дверей меня пропустил сразу, как только я назвался.

Я взлетел по лестнице на второй этаж — и к Андрею. Едва поздоровавшись, спросил:

— Пришел твой соглядатай?

— Недавно явился, ждет, — сдержанно улыбнулся Андрей.

— Больно уж послушать охота. Андрей вышел и вскоре вернулся с топтуном. Парень выглядел усталым.

— Совсем замотал меня твой ратник, двужильный у тебя, что ли?

— Рассказывай.

— Он поперва в церковь зашел, свечку поставил. А потом — быстренько шмыгнул в дом Ивана Телепнева, князя.

— Откуда знаешь, что Телепнева?

— Я москвич, с рождения тут живу, почитай — чуть и не о каждом сановнике рассказать могу.

— И долго он там был?

— Долгонько — почти до полудня, я уж замерзнуть успел.

— Ну а потом?

— На торг пошел. Я его там, в толкучке, едва не потерял.

— Что покупал, не видел?

— Мелочь всякую. Похоже, подарки для женщины — бусы, браслет. И вот еще что: когда за товар платил, кошель поясной полный был.

— Не понял.

— А когда он к Телепневу шел, кошель пуст был. В церкви свечку покупал, долго в кошеле рылся.

— Ага, углядел-таки — молодец! Дальше.

— Похоже, к бабе своей он пошел. Кто она ему — жена, полюбовница — не знаю. Видел только, как двери ему открывала. Пробыл там часа два, а потом как с цепи сорвался: в Немецкую слободу пошел, а потом — к купцу Андриянову.

— Подожди, он в Немецкой слободе к кому заходил?

— К немцу Фризе, он аптеку держит.

— Аптеку? — удивился я.

— Ну — лавку такую, где всякие порошки да снадобья продают, — пояснил мне «топтун».

— Да знаю я, что такое «аптека». Только что ему там делать — он ведь мужик молодой, здоровый.

— Прости, князь, мне то неведомо.

— Продолжай.

— Так вот, он потом к купцу Андриянову и пошел — из Немецкой слободы.

— Чем купец торгует, не знаешь?

— Знаю — оружием торгует. Дорогой у него товар, заморский. Только богатые и берут. Да и то сказать, один кинжал стоит, как мое жалованье за год.

Я намек понял, достал из калиты рубль серебром и отдат «топтуну».

— Премного благодарен, князь. Уж не поверишь, все ноги стоптал, за ним ходивши.

— Все сказал, ничего не упустил?

— Как можно! Дело наше сурьезное, не первый год в приказе обретаюсь.

— Молодец, спасибо!

Топтун кивнул удовлетворенно и ушел.

— Ну что, помог он тебе? — спросил Андрей.

— Помочь-то помог, но и загадок много подкинул. На кой ляд ратнику в аптеку было идти — в Немецкой слободе?

— И правда: на торгу был, там травников полно, однако же у них он ничего не взял. Чем еще помочь могу?

— Да ничем пока, Андрей. Ты и так меня здорово выручил. Спасибо. Будет нужда, обращайся. А нет, так приезжай просто так — винца выпьем, поговорим.

— На слове ловлю, князь.

— Не лови, я слов на ветер не бросаю.

Я откланялся и пошел на постоялый двор.

Шел и думал — ну зачем ратнику аптека? Был бы хворый — тогда понятно. Если бы он к девкам гулящим пошел, или в трактир пьянствовать — было бы объяснимо.

Оставлять подобные загадки неразгаданными мне не хотелось. Придется завтра самому в эту аптеку сходить, может быть, что-то и прояснится.

— Завтра у всех свободный день, — объявил я ратникам.

Обрадовались воины. У некоторых родня в первопрестольной была, другие на торгу не все деньги спустить успели. У каждого нашлись свои дела и заботы.

Утром я позавтракал, дождался, пока все ратники уйдут с постоялого двора и — к ним в комнату. Надо вещи Зосимы проверить, пока его нет.

Барахлишко скудное у бойцов, досматривать особо нечего. По-моему, это переметная сума Зосимы, лько у его сумы на боку приметная заплатка из черной кожи.

Я внимательно осмотрел завязки — надо будет потом завязать именно так же. Так, рубаха запасная чистая, ложка, кружка оловянная, гребень, мешочек кожаный. А вот это уже интересно! На ощупь — почти пустой.

Я развязал тесемку — внутри зеленоватый порошок. Понюхал — пахнет какой-то травой. Может, несварение у него, на самом деле лекарство брал? Надо проверить.

Я ножом отсек с подола своей нижней рубахи кусок и завернул в него щепотку порошка. Уложил в суму все, как было, тесемку проверил — узел выглядел так же. Удовлетворенно оглядел комнату — вроде из вещей не передвигал ничего. И, покинув постоялый двор, направился на недалекий торг.

— Скажи, любезный, где травники сидят? — обратился я к первому попавшемуся торговцу.

— Да где и всегда — вон там! — Он показал рукой в угол.

Я подошел, поинтересовался травами, даже купил что-то. Известно ведь, что лучшее средство разговорить торговца — купить у него товар. Вот я и завязал разговор:

— Голова у меня болит, порошок мне дали травяной — не поглядишь ли?

Травник посмотрел на порошок, понюхал его.

— Нет, сударь, не угадаю. Ты вон туда пройди, там сидит травник старый, седой. И отец его травами занимался, и дед. Если уж он тебе не сможет помочь, тогда никто не подскажет.

Я именно так и поступил. Купил у деда травки — от головы, да свой порошок показал.

Седой травник понюхал его, потер между пальцами.

— Что-то знакомое, да не пойму пока.

И облизал палец, на котором еще оставался порошок. Посидел немного в раздумье, потом вдруг закатил глаза, захрипел и сполз под прилавок.

Я быстро подхватил принесенный в тряпочке порошок и отошел в сторону.

Да это не простой порошок — яд! И травнику не просто плохо стало — он умер у меня на глазах!

Я затесался в толпу и покинул торг.

Так вот зачем Зосима ходил в аптеку в Немецкой слободе. Яд покупать! И я полагаю — не крыс или котов травить.

И пока я шел к Кучецкому, меня занимал вопрос — что покупал у купца Андриянова Зосима? В аптеке яд купил, а не лекарство от хвори — это уже ясно. Подожди-ка, ведь «топтун» ясно сказал — оружием дорогим купец торгует. Как-то все сразу и сложилось. Ежели кинжал ядом окропить, то даже небольшой царапины хватит, чтобы жертву на тот свет отправить. И отправился Зосима в аптеку за ядом уже после посещения князя Телепнева. Ну конечно, князь решил меня устранить! Не мог Зосима сам, своевольно, такое важное решение принять. Тем более что Коломна — не Москва. Ну умер воевода — значит, здоровье хлипкое было али съел чего-нибудь непотребное.

Ну, князь, сволочь, погоди!

Меня распирала злость. В открытую выступить невозможно, и улик у меня нет. Сам Зосима, конечно, не признается. А если к палачу в пыточную попадет на допрос, скажет — мыши замучили, потравить хотел. Оружие? Покупал ли он его? Да если и покупал, что в этом странного или предосудительного? С ножами все ходят, а уж дружиннику сам Бог велел оружие иметь. Тоже не улика.

Едва поздоровавшись с Кучецким, я прямо в трапезной вывалил ему все свои тревожные новости.

— Вроде ты, Георгий, уже не юноша, а все так же горяч. Нет, друг, наберись терпения. Месть — блюдо холодное. Не предпринимай ничего сразу, обдумай. То, что князь решил тебя устранить, плохо. Но ни одного доказательства его вины у тебя покамест нет.

— Это так, — согласился я.

— Тоньше действовать надо. Говорил я сегодня с Василием Шуйским. Давно они уже под Телепнева копают. Только людишки у князя уж очень хитрые да умелые разные тайные пакости устраивать. То неугодный соперник от колик в животе скончается, то из повозки выпадет на мосту и утонет. Дружину бы телепневскую малую устранить, под корень вывести. Конечно, князь новых людей под свое крыло соберет, только быстро у него это не получится, да еще и воинов обучить надо. Продумай все и возьмись.

— Попробую.

Для начала я решил отравить самого Зосиму. Пусть попробует на вкус этого порошка, что он мне приготовил.

Сели на постоялом дворе ужинать, завтра предстояло возвращение в Коломну. Я держал в рукаве порошок, предусмотрительно переложенный в маленький бумажный пакетик.

Я ел куриную грудку и раздумывал — сыпать порошок Зосиме или погодить? А если он опередит меня и ухитрится незаметно подсыпать яд в кушанье мне? Нет, надо избавиться от него сегодня же.

Очень вовремя рядом с нашим столом забранились, а потом перешли на кулаки несколько мастеровых, изрядно перед этим принявших на грудь.

Ратники повернули головы, перестав кушать, и наблюдали за потасовкой.

Я вытряхнул из рукава бумажный кулечек, оторвал верх и, протянув руку через стол, высыпал порошок в кружку с пивом, стоявшую перед ратником.

Подскочивший к драчунам вышибала схватил двоих — самых задиристых — за шиворот и стал толкать к двери.

Ратники снова принялись за еду. Я напрягся, ожидая, что Зосима возьмется за пиво. Однако все догрызали жареную курицу.

— Ох, вкуснотища! — промычал с набитым ртом Зосима. Во рту его захрустела косточка, и он поперхнулся. Сидевший рядом ратник стукнул его пару раз по спине.

— Куды торопишься? Запей.

Зосима откашлялся, схватил кружку с пивом и в два глотка опорожнил ее. И почти тут же схватился за горло и уронил голову в тарелку.

Все застыли.

— Никак — костью подавился? — сдавленно произнес один из ратников.

— Жаль бедолагу! Эй, хозяин! У тебя постоялец костью подавился!

— Что я ему — нянька, что ли?

Хозяин подошел, взял Зосиму за волосы, поднял голову и заглянул в лицо. Ратник не дышал.

— Жрать меньше надо. Как дружинник, так от тарелки оторваться не может. На боярских-то харчах «уда как вольно!

— Хозяин, перестань ругаться. С ним-то что делать?

— А сейчас холопы его в сарай снесут, а поутру городской страже отдам. Не в драке же убили — сам костью подавился, и все это видали.

— Так и было. Костью хрустел да подавился. Уж его Трифон по спине бил, да, видно, поперек горла кость встала.

Хозяин не больно-то и расстроился. Не в первый раз, видать. И потому, как дальше с телом поступить, знал. Поздно вечером или рано утром все кабаки да дворы постоялые объезжали городские стражники на телеге. Кто до смерти упился, кому голову проломили, а почитай, каждый день — труп, а то и два на телеге везли, укрыв холстиной.

Хозяин подошел ко мне вплотную.

— Твой ратник?

— Мой.

— Кошель с него сними, оружие. А то скажешь потом — украли.

— Хлопцы! Осмотрите умершего, вещи — на стол. Воины быстро обыскали Зосиму. На стол передо мной лег довольно увесистый кошель, обеденный и боевой ножи. Бусы — не иначе как подарок для полюбовницы. А в последнюю очередь вытащили из сапога нож в чехле. Ничего необычного, засапожные ножи ратники носили часто — но! То — в боевой обстановке, в походе, для рукопашной, когда и щит разбит, и меч сломан — как последнюю надежду на жизнь.

Я вытащил нож из ножен. Опа! Нож-то не простой — стилет! Видел я уже такие. И нож отменный, грани лезвия синевой отливают. Не покупка ли это у купца Андриянова? Очень похоже…

Кошель я сразу отдал ратникам, предварительно вытащив из него рубль и расплатившись им с хозяином заведения.

— Все, хозяин, уноси тело.

— Родни у него в Москве нет?

Я посмотрел на воинов. Все отрицательно покачали головами. — Нет.

— Ну, тогда я скажу холопам, чтобы унесли его. Хозяин удалился.

— Хлопцы, поделите между собой поровну монеты из калиты.

Уговаривать никого не пришлось. Смерть с этими людьми ходила рядом, и к ее приходу относились — ну не то чтобы привычно, а со спокойствием. Конечно, лучше пасть героем па поле битвы, и тогда о тебе долгое время будут рассказывать новобранцам, а местные скоморохи — песни слагать. Но тут уж — как получилось, судьбу не выбирают.

Мы поднялись наверх, в комнату.

— Хлопцы, где переметная сума его?

Мне подали суму, уже знакомую по черной заплате. Я раздал всем небогатое содержимое ее, себе же забрал маленький кожаный мешочек с порошком. Чего его хлопцам оставлять? Еще проявят излишнее любопытство и сами отравятся.

— Евген, оружие его к седлу приторочишь. А коня в поводу поведешь, пригодится еще.

— Слушаюсь, воевода.

— Да, посидели, называется.

— Все когда-нибудь умрем, — пожал плечами Евген.

Я отправился в свою комнату и, сняв сапоги, улегся на постель. А чего, собственно, я спать собрался? Можно ведь и Телепнева в доме его навестить. И даже не его самого, а дружину. Хотел для меня неприятностей — получи их сам. Надо заставить противника нервничать, пусть почувствует себя обложенным со всех сторон, пусть живет в ожидании внезапного Удара. Вывести князя из равновесия, лишить его спокойствия и сна. Глядишь, ошибки делать начнет. Решено!

Я вскочил с постели, натянул сапоги. Пояс с саблей и ножом в комнате оставил. Сабля только греметь будет, а нож не поможет, коли меня обнаружат.

Я сунул за пазуху мешочек с ядом. Достал из такого же мешочка, что висел у меня на шее, щепотку порошка из подземелья. Эх, все меньше и меньше его остается! Сыпанул крупинки в огонь масляного светильника. Постоял немного, глядя на себя в зеркало. Отражение стало постепенно бледнеть и наконец исчезло. Ну, не отвернись от меня, удача!

Быстрым шагом я вышел за ворота постоялого двора и направился по улице — к дому князя Телепнева. За время, что я провел у князя на службе, дорогу к его дому выучил наизусть.

Вот и дом его, за прошедшие годы он совсем не изменился.

Я прошел сквозь забор, обошел дом. Вот и воинская изба. Я прислушался. Только храп слышен. Понятное дело — умаялись дружинники днем на службе. Тихонько вошел — хорошо смазанная дверь даже не скрипнула.

Ничего в избе не изменилось с тех пор, как я покинул службу у князя. Те же полати двумя рядами, за занавеской — старший дружинник Митрофан. Справа у входа — здоровенный жбан с квасом. Оно и понятно, в учебных боях да на тренировках семь потов сойдет, после пить хочется.

Вот в этот жбан я и высыпал половину кожаного мешочка. Лично я против ратников ничего не имею, но вы уж простите, хлопцы, коли хозяин вас в разборки втянул.

Затем прошел в двухэтажный дом, где была кухня и обитала прислуга. И там сыпанул порошка в котел с водой.

Эх, Телепнев, посеял ветер — пожнешь бурю!

Вроде все, порошок ядовитый закончился, и делать мне здесь больше нечего. Тем более, по моим прикидкам, действие порошка из подземелья вскоре должно закончиться, и я снова стану видимым. Мне бы не хотелось, чтобы меня кто-нибудь случайно здесь увидел.

Утром я встал поздно — уж очень спать хотелось, полночи провел на ногах. А в трапезной уж дружинники собрались, меня дожидаются. Подкрепились перед дорогой. Я допивал вино, когда в трапезную вошли два купца. Уселись за соседним столом, заказали хозяину медовуху и харчей. И сразу меж собой:

— Ты слышал новость?

— Это какую же?

— У князя Телепнева челядь померла да несколько ратников.

— Что — разом?

— Говорят, так.

— Не чума ли?

— Кто его знает. Но видно, Бог покарал, и есть за что.

Ну, как гора с плеч свалилась! Теперь, когда я вычислил и ликвидировал в своем окружении «крота», наместник дурить умерится. Да и князь Телепнев, надеюсь, задумается крепко — отчего столько неприятностей в доме его приключилось, глядишь — и поостережется продолжать козни устраивать. «Цена» же такого «урока» — жизни Зосимы и нескольких людей князя. А вот сам виновник по-прежнему здравствует, только напуган сильно. Справедливо ли это? Если бы я находился сейчас в своем времени, ответ был бы однозначный: нет. Другое дело — жить во времена правления монархов. Деяния любого боярина соотносились с тем, как он радел свершению замыслов государя, которого все считали ставленником Божьим. Да вот только пользу от трудов своих до государя еще донести надо было, суметь доказать главному судии, окруженному соперничающи ми «группами влияния» дворян и бояр, преданность и правоту свою.

Если же при служении государю гибли люди — то было второе дело. Достаточно припомнить, что правители «собирали» княжества в государство на костях сограждан своих — новгородских, псковских, смоленских, рязанских, терпевших горе и скорбь великую.

Мне государь поручил сделать Коломну форпостом на южных рубежах Руси, а наместник через московского покровителя тому мешал — явно и тайно, меня уничтожить пытался. Поэтому за действия свои, связанные с неизбежными жертвами, совесть меня не мучила — таковы были порядки. В то же время я понимал: устранять самого Телепнева мне, человеку, переместившемуся из другого времени, нельзя. Он — ключевая фигура при дворе. Пройдут годы, и после смерти Василия III князь станет могущественным царедворцем при малолетнем Иоанне Васильевиче, будет первенствовать при дворе. Если уничтожу его сейчас — история пойдет по-другому, этого допускать я не должен!

Но и оставаться в бездействии мне нельзя. Многие бояре посильнее меня по его наветам в опалу попали. До конца дней своих этот жестокий человек будет расправляться с соперниками, среди которых окажутся славные воеводы Иван Вельский и Иван Воротынский, князья Андрей Старицкий, Михаил Глинский и даже брат Василия III — Юрий.

Я должен отвести от себя смертельную опасность, исходившую от этого человека. А за души сгинувших людей, жизни которых легли на жертвенник деяний государевых, поставлю в храме свечку святым. Только что-то мне сдается, что это не последние жертвы, и происки князя Телепнева против меня не закончились…

Меж тем разговор между купцами в корчме перешел на темы торговли. Мне это слушать было неинтересно, и я пошел собираться в дорогу.

Спустился с крыльца, а конь мой уже оседлан, меня дожидается.

Выехали. На дороге — грязь непролазная после нескольких дождливых дней. Тучи низко висят, набухли влагой. Того и гляди, снова разверзнутся хляби небесные. В такую погоду только дома сидеть, на теплой печи.

У одной из деревень лошади чуть ли не по брюхо в грязи увязли. «Нет, в такую погоду больше не поеду», — решил я. Уж лучше дождаться мороза и снега, да по реке или саннику добираться. Вымучились сами, продрогли, промокли, вымучили лошадей так, что у них бока опали.

А на следующий день снежок пошел. К вечеру ударил мороз, и дня через два грязь замерзла. Знать бы капризы погоды, просидели бы пару лишних деньков в Москве, на постоялом дворе — в тепле да сытости.

В управе я столкнулся нос к носу с боярином Шклядиным.

— Рад видеть, воевода, — осклабился он.

— И тебе долгих лет, боярин.

Небось, ждет вестей из Москвы от князя.

— Как съездилось?

— Все по делам воинским хлопочу. Да вот беда приключилась.

— А что такое? — насторожился боярин.

— Ратник у меня внезапно помер. Сидели все в трапезной, курицу ели. Подавился костью и умер — прямо за столом.

— Да, беда. Ну, ничего. Нового на службу примешь.

— Жалко Зосиму, боец опытный.

Я уже повернулся уходить, как боярин схватил меня за рукав.

— Как, говоришь, ратника звали? Что-то не расслышал я.

— Так Зосима же! Говорил ведь тебе — лучший мой боен помер!

Как-то сразу спал с лица боярин, можно было подумать — я ему о смерти родного отца сообщил. Эге, была, значит, у них связь, знал наместник Зосиму. Теперь, наверное, снова попытается мне кого-нибудь в соглядатаи приставить.

Глава 8


Чрез несколько дней снега прибавилось, и мороз уже не отпускал. Крестьяне да купцы — из тех, кому позарез нужно было, уже проложили санный путь. По реке, по льду — опасно: лед тонкий, как бы кто не провалился.

В городе у меня дел особых не было, и я, взяв ратников для охраны и солидности, отправился в Серпухов. Надо было договориться насчет обучения пушкарей. Двое из моих воинов выразили такое желание. И еще двоих я хотел взять из имения своего, из людей Макара — пусть обучатся. Все равно добьюсь своего: в острог пару пушек поставлю, ну а в кремль коломенский — то уж пусть государь выделяет из арсенала.

С воеводой тамошним я сговорился сразу. Оба мы служивые, делить нам было нечего, а задача у нас одна, общая — от врагов города свои оборонять. Посидели вместе, потрапезничали, обсуждая минувшее сражение.

— Ты заезжай, князь, когда нужда будет, а то и без нужды можно. Посидим, винца попьем, мыслями поделимся — как оборону лучше построить.

Расстались мы хорошими знакомыми.

В декабре, когда уже снега навалило почти по пояс, я решил снова отправиться в Москву.

Пушкари мои обучение закончили и вернулись в Коломну. Сомневаюсь, что за это время они стали искусны в стрельбе, но заряжать пушку, наводить на цель и вообще обращаться с нею научились. Вот и отправился я снова в Пушечный приказ да к Федору Кучецкому.

Долго мялся дьяк, вздыхал. Но ведь сам слово давал: будут пушкари — будут и пушки. Нацарапал грамотку.

— Все, князь, примучил ты меня. Пусть твои люди едут, получают. Только не забудь с санями их послать, под пушки и припасы.

— Спасибо, боярин. Коломна тебя не забудет. Фыркнул дьяк.

Я бережно упрятал бумагу за отворот кафтана. Ну — теперь к Федору. Время уж далеко за полдень, должен быть дома, пора обедать.

Снег на московских улицах в кашу превратился: зола, навоз конский — все смешалось. Даже там, где снег был не тронут, он покрылся серым налетом — сажею от многих печных труб.

Федор дома оказался, трапезничал.

— Садись, раздели со мной трапезу.

Кто бы возражал? Повар или кухарка у Федора отменный, кушанья все — пальчики оближешь. Мы наелись, запив рейнским вином.

— Чего приезжал-то? — спросил Федор.

— В Пушечный приказ, людей своих обучил огненному бою, а наряда нет; вот — пару пушек у дьяка выпросил.

Я достал из-за пазухи бумагу, помахал ею.

— Пушки — это хорошо.

— Ты что, Федор, сумрачный такой?

— В Казани татары волнуются, купцов русских побили. К походу на Русь призывают.

— Неуж опять набега ждать, Федор?

— Набега не будет. Государь решил сам на Казань с походом идти, не до набегов им станет.

— Ой ли? — усомнился я. — То ведь какое хлопотное и дорогое дело! Войско собрать, припасы, провизию заготовить.

— А коли деревни да города наши, как Коломну, снова пожгут да людей в полон возьмут — дешевле будет? К тому же князь новгородский Василий Шемячич в темнице ноне, и княжество Новгород-Северское к Москве присоединяется. Это я к чему — дружина в Новгороде сильная да ополчение. Мощнее, стало быть, рать наша будет. И еще скажу, только то, что услышишь — тайна великая! Никому!

— Да что ты, Федор! Побойся Бога!

— Да это я так, к слову, чтобы проникся. Государь распоряжение отдал: в городах, что на Волге, крепости готовить бревенчатые. Сделают срубы, снова разберут да потом по лету плотами сплавят.

— Что-то не понял, прости, боярин.

— А недалече от Казани, по реке Суре, из бревен этих, из срубов, крепость деревянную воздвигнут. И получится под боком у татар «крепкий орешек»! Войска там можно укрыть, припасы приготовить. Остров там есть, больно удобен для дел сих. Будет татарам сюрприз!

Федор засмеялся.

— Потому дьяк и уперся насчет пушек. Они государеву войску в крепости будущей потребны будут да в походе. Мыслю — не придется тебе в Коломне долго сидеть, в поход пойдешь с дружиною. А дальше — уж как Бог даст. Доведется голову сложить — вечная слава, отличишься — там уж разговор другой будет. Государь за заслуги может и другой город на кормление дать, побольше да побогаче.

— Любопытные новости, не ожидал.

— Заезжай почаще, будешь знать. А пока дружину готовь — и коломенскую и свою. Ну, бывай, Георгий, мне еще к государю надо.

Короток зимний день. Вышел от Федора, а уж темнеть начало.

Я направился на постоялый двор, к своим дружинникам. Надо ковать железо, пока горячо.

— Родион, — подозвал я одного из своих коломенских дружинников. — Завтра в Коломну вернешься, передай пушкарям — пусть в Москву едут, да не верхами — на четырех санях. Пушки получать будем.

— Слушаюсь, князь.

— А допрежь — отдыхай.

Я улегся в своей комнате. За стеной воины мои шумно играли в кости. Несмотря на шум, удалось немного вздремнуть. Это и неплохо — я снова собирался тайно навестить князя Телепнева. Надо его держать в напряжении. Если потерю нескольких воинов и холопов можно было списать на случайность, то последующая неприятность заставит его забеспокоиться.

Так, хватит нежиться, отосплюсь позже.

Я встал, подошел к окну. Улицы уже почти опустели, лишь луна скупо освещала город. Окна в домах ставнями закрыты, на улицах — темень, самое разбойничье время.

Пора действовать! Нож на этот раз я взял и кистень, а саблю оставил — не в бой же собрался.

Бросил несколько крупинок порошка в пламя свечи и, дождавшись, когда мое отражение в зеркале растает, вышел на улицу. И почти сразу понял, что зимой такие фокусы плохо проходят. Встречный прохожий обалдело остановился, начал пятиться и креститься.

Еще бы! Скрип снега есть, а идущего не видно, да еще и парок предательский изо рта страху ему добавил. Он-то виден!

Я остановился в замешательстве. Идти дальше или вернуться? «Ладно, — махнул я рукой, — пойду дальше. Получится дойти — хорошо, если попадется несколько чересчур любопытных прохожих, пожелавших выяснить, откуда скрип снега, придется ретироваться на постоялый двор».

Добрался, спугнув по дороге молодую парочку. Парень обнимался с девицей в темном закоулке, а тут я иду. Отпрянул парень от девицы, повернулись они на скрип снега — никого. Девица завизжала и бросилась во двор. Парень сначала замер, потом перекрестился, забормотал:

— Господи, помоги! Дух нечистый, изыди прочь! Я громко засмеялся. Парень бросился бежать, испуганно оглядываясь.

Продолжив путь, я добрался до особняка Телепнева. На улице — темно и пустынно.

Я прошел сквозь забор и обнаружил новую для себя опасность. По двору бегал здоровенный пес, прямо волкодав. Учуяла меня псина, повернула голову и зарычала, обнажив здоровенные клыки. Черт, вот этого я не ожидал. У пса и слух хороший и обоняние. Хоть я и невидим, но запах остался, и от скрипа снега никуда не денешься.

Пес рычал, но с места не двигался врага он не видел.

Сжав рукоять ножа, я рванул вперед и буквально влетел в дом. Обескураженный пес лишь зубами клацнул.

В доме светильники горят в коридоре. Это уже хорошо — не в темноте же бродить, а видеть во тьме я не Мог.

Я двинулся по лестнице на второй этаж и тут же замер. Сапоги мои предательски скрипели — деготь ли на морозе замерз или половицы были скрипучие?

Я разулся, задвинул сапоги в темный угол. Поднялся на второй этаж. Прислушался — тихо, осторожно выглянул из-за угла в коридор — никого. Где был кабинет князя, я помнил хорошо. Пройдя сквозь запертые двери, я очутился в его домашнем кабинете.

Тусклый свет луны, пробивавшийся через маленькое окно, едва освещал комнату. Чиркнув кресалом, я зажег светильник. Вот теперь можно поискать в столе и сундуке бумаги. Я не знал конкретно, что меня интересует, но надеялся найти что-нибудь важное.

Ящики стола не запирались, и мне удалось быстро пересмотреть бумаги. Я разочарованно вздохнул — ничего заслуживающего моего интереса. Остается сундук. Я попытался откинуть крышку. Не тут-то было! Замка не видно, но крышка не открывается. Значит, где-то должна быть потайная защелка. Я быстро обшарил ладонью всю поверхность сундука. Никаких выступов или кнопок. Стоп! Как-то же открывает князь сундук? Я начал анализировать. Вот! В верхнем ящике стола лежала спица, обыкновенная металлическая спица. Но ведь князь — не женщина, вязанием не занимается, зачем она ему?

Я достал из ящика спицу, поднес светильник к сундуку. При неверном свете его сразу бросилось в глаза, что правый верхний угол сундука слегка потерт. Значит, в первую очередь надо искать здесь. И точно! Я почти сразу наткнулся на неприметное отверстие. Надо попробовать.

Я ввел в отверстие спицу, и крышка сундука откинулась. В сундуке лежал ворох бумаг. Я начал просматривать первую, вторую… Да тут столько документов, что их и за день не пересмотришь!

А сожгу-ка я их все!

Я подпалил от светильника уголок бумаги, и, когда она разгорелась, бросил в сундук. Урона государству не будет — важные бумаги у государя в архиве или же приказах лежат, а тут — или кляузы, или донесения от лазутчиков.

Похоже, больше мне сделать нечего. Я прошел сквозь стену слева и попал в опочивальню Ивана Телепнева. Князь лежал на широкой постели и еще не спал. Он явно что-то обдумывал, шевеля губами. Таким задумчивым я его еще не видел. Почувствовал что-то князь, скорее всего — шорох и движение воздуха. Он насторожился, присел в постели и огляделся вокруг. Интересно, кого он хотел увидеть?

— Не крутись, Иван! — шепотом произнес я.

По голосу он меня опознать может, а по шепоту — нет.

Князь замер.

— К-кто з-здесь? — прерывающимся от волнения голосом спросил он.

— Я, смерть твоя! — пошутил я.

Надо сказать, что князь был не робкого десятка и на полях сражений отличился как храбрый воин. Неожиданно Телепнев выхватил из-под подушки кинжал — длинный, боевой, и описал вокруг себя полукруг.

— Не подходи, косая! — Он, озираясь, дико вращал глазами.

Я тихо зашел сзади и своим ножом кольнул его в щеку. Князь дернулся и обреченно замер.

— Ты что, Иван, никак ножом от меня оборониться хочешь? Да ты обезумел, глупец!

Князь выронил на пол свой кинжал. Глаза его от Ужаса округлились.

— Я денег дам, много денег за свою жизнь! Отпусти только!

Я хихикнул.

— Зачем там деньги?

Плечи князя безвольно поникли. По-моему, я его здорово напугал. Пора бы и смываться. По моим прикидкам, я стану видимым через четверть часа.

Вдруг в коридоре раздался шум шагов, что-то с грохотом полетело, дверь распахнулась, и в одной ночной сорочке вбежала сестра князя, Аграфена.

— Ваня! — заорала она с ходу. — Дымом тянет! Никак горим!

Телепнев аж подскочил в постели, обернулся, обвел комнату диким взглядом и с криком бросился в распахнутую Аграфеной дверь.

Воспользовавшись суматохой, я пробежал по коридору, едва не зацепив метавшуюся в панике Агра-фену, спустился вниз, где пока царил покой и сон, на ходу натянул сапоги и прошел сквозь стену во двор. Опасливо крутанул головой — где пес? И — бегом к забору.

Фу, можно дух перевести. Я уже не спеша пошел по темным улицам к постоялому двору.

Недалеко от моего временного пристанища из-за угла вывернулся припозднившийся прохожий.

— Фу ты, — шарахнулся он в сторону, — бродют тут разные!

Ага, стало быть, действие порошка закончилось. Вовремя я убрался из дома Овчины-Телеинева.

На постоялом дворе было тихо. На мой стук сонный служка открыл дверь, узнав меня, впустил, поклонившись. Я поднялся к себе в комнату, разделся и улегся в постель.

Ну что же, вреда большого Ивану я сегодня не нанес, но напугал — это точно. В пору сию не только темные крестьяне верили в нечистую силу — домовых, водяных, ведьм, но и люди высокого звания.

Смел, хитер, опытен князь, но я видел — он не на шутку был испуган. Есть, стало быть, и у него слабое место. Спонтанно получилось, но результат налицо. И бумаги его пожег. Не будет же он хранить в сундуке с хитрым замком бумажный хлам? Стало быть, бумаги серьезные, из тех, которые не принято показывать посторонним. Как знать, может быть, кому-то это спасет честь, сохранит свободу, а то и жизнь… Как умеет Телепнев судьбы людей неугодных ему ломать, по себе знаю — он ни перед чем не остановится.

Через три дня прибыл санный обоз с моими пушкарями. Я с головой ушел в дела, доставая выделенные воеводству пушки и припасы к ним: ездил в московский арсенал, пушечную избу, на склады порохового двора, с зелейными погребами, где хранились запасы пороха. Но это уже были приятные хлопоты — планы мои воплощались в жизнь. Заодно присматривался в арсенале к наличному «наряду» — так называли артиллерию: стенобитным пушкам, тюфякам, пищалям. Особенно меня интересовали орудия на колесах, чтобы в будущем можно было использовать конную тягу в передвижении пушек.

Оформляя получение пушек, я мельком столкнулся с Кучецким в Поместном приказе. Он отвел меня в сторонку:

— С Телепневым — твоя работа?

— Моя, — не стал отпираться я.

— То-то он ходит как в воду опущенный. Чем ты го так расстроил?

— Бумаги его тайные сжег.

— Смотри, сам не спались. Ежели он тебя вычислит — быть беде. Он мужик серьезный и злопамятный.

— Ладно, поостерегусь, — миролюбиво внял я тревоге побратима.

Получили пушки — обе медные, уже повидавшие виды, с потертыми внутри стволами. Калибр маловат, станины деревянные — лежаки, а не на колесном ходу. Не утиль, но близко к тому. Однако же пушкари мои радовались, как дети. Благо пороха, свинца и ядер выдали в достатке.

Все вместе и выехали в Коломну.

А следующим же днем я проверил, чему научились мои воины.

На другом берегу Оки установили щит из жердей.

— Ну, хлопцы, покажите мне свой меткий глаз! Поодаль, позади пушек собралась вся дружина. Всем было интересно поглазеть, как сработают пушкари.

А они суетились вокруг пушек, заряжая и старательно выверяя прицел.

— Готово, воевода! — задорно крикнул пушкарь.

— Первая пушка — пали!

Все замерли в ожидании. Пушкарь поднес к затравочному отверстию раскаленный на огне железный прут. Выплеснув легкую струйку дыма из затравни-ка, пушка бабахнула, подскочила и сдвинулась назад. Ядро не долетело до щита — упало на лед и взломало его, выплеснув фонтан воды.

— Мазила! — закричали в дружине. Я подошел к пушкарям:

— Спокойно, хлопцы, не конфузьтесь — пристреляться надо, к пушке привыкнуть. Одна пушка низит, другая — в сторону от прицела берет. С ней, как с конем, — свыкнуться необходимо.

Пока пушкари перезаряжали пушку, я скомандовал:

— Вторая, огонь!

Громыхнула вторая пушка. На этот раз ядро улетело дальше щита и вправо.

— Заряжай! Поправить прицелы!

На деревянных станинах пушки подпрыгивали, сбивали наводку, и после каждого выстрела их приходилось наводить снова. И все-таки после трех выстрелов дело пошло. Один выстрел в цель, второй… В щите зияли пробоины, хорошо видные даже издалека, с нашего берега.

— Молодцы, пушкари! Так держать! И чтобы по врагу стреляли так же метко!

Пушкари стояли, разглядывая пробитый щит, чумазые от порохового дыма, но счастливо улыбались. Доволен был и я. Осознание того, что в городе теперь есть пушки, повышало боевой дух воинов. Ведь неприятель, заслышав пушечную пальбу, нередко убирался восвояси без боя. Против ядра или картечи с саблей не повоюешь.

С этих пор один раз в неделю я устраивал стрельбы. В любом деле навык нужен.

А вот наместник Шклядин опять был недоволен. Раздраженный грохотом, он приехал ко мне в воеводскую избу и попытался устроить мне разнос.

— Чего попусту припасы государевы жечь? И народ пугаете: «Ба-бабах! Ба-ба-бах!» Житья от вас нет, сколько грохоту, весь город серой провонялся, как в преисподней.

— Пушкарей учить надо, то — во благо городу. А не нравится — ну так пожалуйся государю. Так, мол, и так, народ пугает своими занятиями с пушкарями. Только прежде подумай — похвалит ли тебя государь, ежели ты не понимаешь, что пушки для обороны города от супостата нужны, и занятия с пушкарями — вещь зело нужная.

Боярин скривился и ушел с недовольным видом. Кляузу тем не менее писать не стал. Ему ли не знать — государь Василий с виду мягок и приветлив, однако он не был бы государем, если бы не умел в нужный момент проявить жесткость и мудрость.

В один из поздних вечеров, когда мне что-то не спалось, я лежал и раздумывал: «А не попробовать ли мне заглянуть в сон князя Телепнева?» Помнится, несколько лет тому назад у меня это неплохо получилось. Внушил я тогда Ивану, чтобы прекратил преследовать меня — себе же беду наживет!

Решено. Я устроился в постели поудобнее и мысленно сосредоточился, вызывая в памяти облик Оболенского-Телепнева. Долго не удавалось попер-ва. Потом, как в тумане, всплыл его неясный образ. Все четче и четче. Я мысленно попробовал проникнуть в его голову, его мысли, его сон. Сначала пошли какие-то обрывочные видения: люди в иноземных нарядах — по-видимому, послы, потом дом с дружиной за ним, какие-то девки у плиты на кухне.

— Ваня, — воззвал я к Телепневу, — кто тебя обидел?

И почти тут же, как удар током:

— Смерть за мной ночью приходила, боязно мне, страшусь я.

— Есть ли враги у тебя, кто смерти твоей жаждет?

— Ой, много врагов — те же Шуйские, — стенал князь.

— Грехи на тебе тяжкие, Ваня. Не умножай их. И то к тебе не смерть приходила, а демон — предупредить хотел.

— Я в церковь ходил, те грехи отмаливать, — всхлипнул Иван.

По-моему, между мной и Иваном наладилась неплохая телепатическая связь.

— И документы сгорели, да?

Дернулся Иван и проснулся. А мое видение потускнело и пропало. Видно, сильно Иван переживал по поводу утраты ценных бумаг. Ага, возьмем на заметку.

Силы покинули меня. Вроде ничего не делал, а устал после этого сеанса — голова тяжелая. Надо спать. Буду периодически являться к Ивану во снах, беспокоить, нагнетать напряжение.

Прошло два месяца. Стаял снег, дороги снова превратились в непроходимое болото. Приходилось безвылазно сидеть в городе, даже в имение свое выбраться не мог. Суда по Оке еще не ходили — проплывали большие льдины, плыл всякий мусор, поваленные и полупритопленные стволы деревьев. Поэтому плавать было смертельно опасно. Чуть зазевается кормчий — столкнется корабль с таким тараном, и пойдут все на дно: и люди, и товар, и судно. Плавать умели немногие, да и долго ли можно выдержать в ледяной воде, в одежде?

Прошел еще месяц. Дороги подсохли, и в один из дней гонец из первопрестольной привез мне государев указ, в котором повелевалось выдвинуться с дружиной к Нижнему Новгороду — на место сбора большой рати, оставив в Коломне немногих воинов для защиты крепости.

Я отдал распоряжение сотнику быть готовым к обороне крепости и передал ему в подчинение три десятка воинов и обе пушки.

Я построил рать — полторы сотни воинов, оружных и конных, проверил вооружение, объявил порядок движения колонны, и мы выступили в поход, на земли татарские. Снова война! Не зря мне Федор зимой еще говорил о возможном походе на татар. Да и молва донесла вести о бесчинствах против русского купечества и даже убийстве посла государева. Это было не что иное, как вызов, провокация, неизбежно ведущая к войне. Не ответить на дерзость — все равно, что молча проглотить публичную пощечину.

Ехали ратники весело, с песнями. Редко выпадало русскому воину ступать на земли Казанского ханства. Чаще получалось наоборот — защищать на своей земле города и деревни от набегов татарских. Потому и пела душа русская.

С душевным подъемом мы прибыли на место сбора, под Нижним Новгородом. Однако здесь я был удивлен не меньше других воевод земель русских государевым выбором главного воеводы. Начальником над русским войском государем был поставлен изгнанный из Казани Шах-Али. И рать была не так и велика — с такой Казани точно не взять. Похоже, это понимал и сам Шах-Али.

Для осады хорошо укрепленного города нужны пушки, большое войско, припасы для него, достаточный запас провианта. И где пехота? Кораблей для ее перевозки тоже нет. Ладно — может быть, я не посвящен в стратегические планы, и попозже к нам присоединятся другие полки?

На совете в шатре у Шах-Али я был назначен воеводой полка Левой руки. Но плана боевых действий я так и не услышал. Шах-Али говорил о переправе через Волгу, сигналах во время боя.

Бояре вышли с совета приунывшими. Все рассчитывали, что соберется рать великая во главе с самим государем, да и ударим в самое сердце Казанского ханства — по Казани. Посудили-порядили меж собой — на том и разошлись.

Утром началась суетная переправа через Волгу на лодках, баркасах, на которых переправляли вещи и оружие, а также всадников. Лошади плыли сами — воины их придерживали за поводья. Ввиду многочисленности войска — дело столь же хлопотное, сколь и долгое.

Только к концу дня войско преодолело водную преграду. Ввечеру так и заночевали на другом берегу Волги. Воины зажгли множество костров и готовили нехитрую походную похлебку.

Я не переставал удивляться — никакой скрытности маневра и стремительного движения вперед не видно! Да какое же это начало войны? Любой лазутчик сразу же нас обнаружит, и за ночь противник успеет подготовиться. А наш удар должен быть внезапным. На конях можно пройти в глубь чужих земель верст на тридцать за один день, как это делают татары. Нам бы перенять у них этот навык! Русские же войска вечно медлят. А ведь во главе нашей рати — чистокровный татарин. Кому, как не ему, знать сильные и слабые стороны противника? Тогда почему Шах-Али медлит? Много непонятного было: вопросов — тьма, а ответов — нет.

После завтрака все построились по полкам и двинулись по землям ханства. Собственно, земли эти были даже не татарские, а их верных союзников и вассалов — мордвы и черемисов. Устоять, выставив сколь-нибудь значимые силы, они не могли. Стойбища, деревни не имели столько воинов.

Мы предавали огню и мечу все, что видели перед собой. А вот трофеев было мало — бедновато жили черемисы. Правда, скота у них много — овец, коров. Выделенные ратники угоняли на нашу землю отары и стада.

Но и войной назвать это было нельзя. Покружили по землям чужим, так и не приблизившись к исконно татарским. О Казани вообще речь не шла. Похоже, государь хотел лишь продемонстрировать силу. И сам Шах-Али, по всему видать, не горел желанием воевать с соплеменниками, видимо, втайне желая в будущем вернуться в Казань правителем. К чему ему было настраивать против себя народ татарский?

Так и закончился наш бесславный поход. Странная война получилась. Прошлись по чужой земле, угнали скот, пожгли селения и вернулись обратно, не снискав славы и не добыв значительных трофеев. Бояре были недовольны, ратники роптали.

От Нижнего каждая рать отправилась по местам. Поскольку нам было по пути, я ехал бок о бок с серпуховским воеводой. Оба мы были удручены безрезультатным походом.

— Неуж государь не мог собрать рать побольше, да с пушками, и ударить по Казани — сердцу татарскому? — с горечью в голосе спросил серпуховский воевода.

— И русского во главе поставить, — добавил я.

Конечно, есть на службе у государя татары, служившие верно, но ставить Шах-Али — из верхушки казанской, в походе против соплеменников — неразумно.

— А может, государь что-то знает, чего мы не ведаем? И поход — лишь ход в подковерной игре?

Так мы и проговорили до самой Коломны, не прояснив даже для себя причин бесславного набега. Татар не потревожили, трофеев не взяли, поместное ополчение с мест сорвали. Странно. Ведь государь, когда это диктуется интересами Руси, может принимать довольно жесткие и решительные меры. Позже я узнал, что логика в действиях государя все-таки была: набег наш был отвлекающим — дал ему возможность спокойно возводить деревянные крепости на реке Суре, чтобы обеспечить успех нового похода на Казань.

Дня через два по приезду, расквартировав дружину и решив неотложные вопросы, я навестил свое имение в Охлопково. К моему удивлению и радости, дом мой стоял уже под крышей, сиявшей медными листами.

Веселый Антонио, сверкая белозубой улыбкой и смешно коверкая слова, сказал:

— Князь, деньги давай. Уже к отделке приступаем. Думаю, к зиме жить можно будет.

— А двор? Пьетро обещал пруд устроить, дорожки проложить.

— О, не все сразу, Георгий! Это — только в следующем году. Сил на все не хватит.

Ну что же, я и этим был доволен, право — не ожидал, что так славно все выйдет. Я походил по еще не отделанным комнатам, с удовлетворением отметил, что они просторны, лестница внутри широкая. Сразу видно — княжеский особняк. В таком и гостей принимать будет не зазорно. Только и забот впереди будет не меньше — обслугу искать надо, мебель заказывать, ковры купить. Ну, скажем — коврами и прочей «мелочевкой» пусть Елена, жена моя, занимается. Но мебель надо заранее заказывать. В той же Италии или Франции. К примеру, отменные столы, кон-юрки и шкафы красного дерева делает Венеция. Должен сказать, что даже в очень богатых домах заморская мебель встречалась нечасто, в основном у людей ысокого звания и с хорошим вкусом.

После похода в земли черемисов и мордвы, напряженного труда в Коломне по созданию дружины, в Охлопково я себя чувствовал легко, как-то сразу ушли на второй план заботы и проблемы воеводства.

Мои ставленники оправдали мои надежды — имение свое я нашел в полном порядке. Полагаю, даже будь я безвылазно здесь, навряд ли смог поддержать его лучше. Люди сыты и обуты, поля ухожены, ратники в отличной форме — хоть сейчас в бой. Видя все это, я ощущал на сердце радость. Грешен — расслабился, бдительность потерял. Это меня и подвело.

Возвращался я из Охлопкова в Коломну в приподнятом настроении, не глядя по сторонам. Меня сопровождали двое коломенских ратников, которых я брал с собой.

Я отъехал от своего имения не более версты, когда раздался щелчок тетивы, короткий свист стрелы, и скакавший сзади и левее ратник вскрикнул и медленно сполз с коня, рухнув на дорогу. Второй ратник успел вскричать: «Опасность, князь!» и даже выхватил саблю, как каленая стрела угодила ему в шею, и он свалился замертво с коня.

Я, было, хотел пришпорить своего коня, но тут увидел перед собой выходящих на дорогу людей. Я развернул коня назад, думая вернуться в Охлопково, но из леса уже выбежали мужики, отрезав мне путь к отступлению.

Странные это были люди. Одеждою своей — бродяги: в драных рубахах, ветхих штанах. Однако же в прорехи рубах посверкивали юшманы да куяки, да на ногах — сапоги справные. Юшман — кольчуга с нашитыми на груди и спине стальными пластинами, куяк — безрукавка свиной кожи со стальными пластинами на заклепках. Обе брони — не из дешевых. Делаются они, как правило, на заказ у кузнеца. Странно — откуда им взяться на бродягах? Что-то здесь нечисто! Не иначе — засада, видно, специально поджидали. Значит, не случайный это грабеж.

Я вытащил из-за пояса пистолет, взвел курок, переложил оружие в левую руку, вытянул из ножен саблю. Надо во что бы то ни стало пробиваться в Охлопково, там моя дружина. Только как теперь это сделать? Впереди — пять воинов с оружием в руках, сзади — столько же. Ну — одного-двух убью, но не десять же!

И только я решил ринуться вперед, как в бок мне уперлось лезвие джериды — короткого татарского метательного копья, вроде русской сулицы.

— Не балуй, князь! Слезь лучше! — услышал я грубый голос.

Черт, опоздал я! Не надо было на месте стоять, долго оценивая обстановку. Слишком расслаблен был, не ожидал опасности рядом со своим имением. Вот и князем назвали — стало быть, знали, на кого засаду устраивали.

— Слазь с коня. Лучник сзади, не промахнется! Брось оружие на землю!

Я швырнул наземь пистолет и саблю. Как сопротивляться, когда такой убедительный аргумент в бок упирается?

Слез с лошади. Ко мне тут же подскочили двое, расстегнули пояс, забрали второй пистолет, заломили руку за спину и стянули их кожаным ремешком — до боли.

— Эй, поосторожней, — подал я голос, — русского князя вяжете, а ровно татары полонянина.

Ответом мне был увесистый удар по скуле.

— Как смеешь князя бить, смерд! — взъярился я.

— Оставь его, — услышал я за спиной спокойный голос. Он показался мне знакомым.

Я обернулся. Ба! Вот уж кого не ожидал здесь увидеть. Сам Иван Оболенский-Телепнев!

— Долгонько ждать себя заставляешь, князь! — укоризненно молвил он.

— Знал бы, что ждешь, аки тать, пораньше бы выехал, да не один — со всей дружиною своей, — съязвил я. И получил от воина еще один удар по лицу. — За то, что князя бьешь, ответишь, — пригрозил я. Меня окружили странные мужики.

— Да какой он князь! Поглядите на него — вылитый Юрка Котлов! Что, я его рожу не знаю? Рядом на топчанах сколько спали!

Телепнев подошел ко мне поближе и всмотрелся мое лицо.

— Вроде похож, — с сомнением в голосе сказал он. — А может — и не он.

— Говорю вам — я не какой-то там Котлов, я — князь Михайлов! И я на своей земле! Почто бесчинства творишь, князь?

— Ну-ка, отойдите все подальше, — сказал Телепнев.

Воины его отошли шагов на двадцать, не спуская с меня глаз.

— Вопросы у меня к тебе есть, князь.

— Хотел бы по-человечески спросить — приехал бы ко мне в Коломну.

— Там видаков слишком много. Ты мне вот что скажи, любезный: почему, как только ты в Москву из Коломны уезжаешь, у меня в доме что-нибудь приключается?

— Боярин, ты в своем ли уме?

— В своем, не сомневайся. Я даже числа сопоставил.

— Не Шклядин ли, сродственничек твой, кляузы на меня шлет?

Не ответил Иван, пожевал губами. Помолчав, он добавил:

— А еще, как ты на татар в поход уехал, странности в доме прекратились.

— Да откуда мне знать, что в доме твоем творится? — пожал я плечами.

— Что-то больно смело ты разговариваешь, непочтительно. Я вот честь тебе оказал, специально к тебе приехал, ожидал.

— Не звал я тебя. А гость незваный хуже татарина. Государю на тебя пожалуюсь. Двоих дружинников убил, на меня напал, связал — даром тебе это не пройдет!

— Ты мне еще угрожаешь?! — Иван засмеялся, хлопнув себя руками по ляжкам. — Да я сейчас прикажу холопам, и ты умрешь. Бывает же, нападают и разбойники и степняки… Сам погляди: стрелы, что в дружинниках твоих убитых — татарские, и тебя мы копьецом татарским убьем. Не зря брали! — торжествовал московский боярин.

— Все предусмотрел, гад! Только одного ты пока не знаешь!

— Ну-ка, ну-ка! О чем это ты? — скользнул по мне взглядом Телепнев.

— Интересные бумаги я видел! А еще — сам письмецо написал. Так что ежели найдут меня убитым, бумаги те всплывут, и кое-что к государю непременно попадет.

— Это ты о Шуйских говоришь? — заскрежетал зубами Иван.

— Не только.

— А, побратима Кучецкого вспомнил?

— А хоть бы и так!

— М-да, — задумался Иван. — А что за бумаги?

— Думаю, ты лучше меня представляешь их ценность. И бумаги те задевают честь многих боярских фамилий. Ты хоть и высокий пост при дворе занимаешь, но представь — сможешь ли ты противостоять сразу многим знатным родам? Гнездо осиное разворошить хочешь?

— Молчи! — посуровел-нахмурился князь.

Я видел, что Телепнев раздумывал. И даже предполагал, о чем именно он думает. Убить меня — здесь и сейчас — и получить ворох неприятностей, или отпустить?

— Ты блефуешь! Нет у тебя никаких бумаг, — наконец выдохнул он.

Я напряг память. Кое-что — самые первые фразы из бумаг, что в сундуке хранились, я прочитал, прежде чем все поджечь. И потому я почти дословно передал Телепневу первые предложения из нескольких писем.

Видно, их помнил и Иван. Он скрипнул зубами, нервно заходил. Была у него такая привычка — по кабинету ходить.

— Афанасий! Привяжите его к дереву, и уезжаем: не хочу грех на душу брать, сам сдохнет.

Меня примотали веревкой к березе.

Телепнев с ватажкой вскочил на лошадей, до этого укрытых в лесу, и они поскакали по дороге на Коломну.

Господи, я же был на волосок от гибели!

Путы — что веревка вокруг тела, что кожаный ремешок на запястьях — не представляли для меня препятствия, и освободился я от них мгновенно. Вышел на дорогу, подобрал свой пояс и оружие. Опоясался, вложил саблю в ножны, заткнул пистолеты за пояс. Ничего не забрали ратники Телепнева. И в самом деле — зачем? А вдруг потом кто мою саблю узнает? Улика! Ничего не скажешь — умно, дальновидно…

Я свистом подозвал к себе лошадь, вскочил в седло и галопом поскакал в Охлопково. Ярость, злость на свою беспечность, желание отомстить — все смешалось и клокотало в моей груди.

— Тревога! — заорал я, едва въехав в острог. Забегали ратники, ко мне подскочили Федор, Макар и Глеб.

— Татары? — выдохнули они.

— Нет, тати напали на меня на дороге — и недалеко. Дружинников из охраны стрелами посекли. Глеб, остаешься здесь, и с тобой — десяток из макаровских. Вы же оба, с остальными людьми — за мной!

— Много ли нападавших было, и куда они направились? — спокойно спросил Макар.

— Нападавших с десяток было — конны и оружны: одеты оборванцами, но то — лжа! Воины они. Поехали по дороге на Коломну, но полагаю — оттуда сразу в Москву направятся.

— Тогда зачем нам к Коломне скакать? У них — фора во времени. Есть дорога короче — кругаля срежем и верст двадцать выгадаем. Аккурат на московский тракт выедем.

— Тогда не медлим. Веди, Макар, коли дорогу знаешь!

Макар скакал впереди, за ним — я, и затем уж — вся дружина.

Часа через три скачки мы выехали на московскую дорогу. Дальше уже двигались рысью. Я приглядывал место для засады.

О! Вот здесь — как специально сделано. Мост деревянный в пятнадцати шагах, потом — открытое поле в двести аршин, и дальше дорога в лес ныряет.

— Стоп! Макар, всех людей — в лес, немного в сторону от дороги. Приготовьте пищали, и — тихо! Главное, чтобы с дороги вас не увидели — ну, крестьяне там или другие проезжие. Федор, со своими людьми пили опоры у моста с той стороны речки — но не до конца!

— Боярин! Чем пилить-то — пил нету!

— Саблями рубите, зубами грызите — чем хотите,… но чтобы сделали!

Озадаченный Федор вернулся к мосту. Уж не знаю, чем они бревна рубили — ножами ли резали, саблями рубили, но только через полчаса, показавшиеся мне вечностью, Федор со своим десятком вернулся.

— Готово, княже!

— Молодец! Оставь под мостом людей, пусть сидят тихо, как мыши. И как стрельбу нашу услышат, так пусть бревна и рушат. Надо мерзавцам путь назад отрезать.

— Слушаюсь, княже!

Федоровские отвели лошадей в лес и пешком вернулись к мосту. Через несколько минут они уже спустились под мост. Теперь ничего не насторожило бы даже внимательного наблюдателя. Нам оставалось только ждать.

Вначале я молил Бога, чтобы Телепнев с ратниками не появился раньше, теперь горел желанием увидеть их скорее.

Солнце катилось к закату. Движение телег и всадников становилось реже, никто не хотел быть застигнутым на дороге темнотой. Я начал беспокоиться. Неужели Телепнев заночует в Коломне? Или рискнет все же добраться хотя бы до Воскресенска?

Часа через три ожидания, когда я уже было решил, что сегодня Телепнев со своими людьми не появится, вдали показались всадники. Он или не он? Я впился взглядом в верховых. Ближе, ближе — да, они!

— Приготовиться! — вполголоса скомандовал я.

Когда вся группа проехала мост и до них оставалось не больше полусотни метров, я скомандовал: «Огонь!»

Ударил пищальный залп. Все затянуло пороховым дымом.

Не в силах усидеть в лесу, ничего не видя за клубами дыма, я выбежал из-за деревьев и чуть не завыл от досады. Двое всадников уходили в сторону — между лесом и рекой. А наши лошади — далеко в лесу, чтобы не заржали в ненужный момент.

Мост обрушился одним концом пролета, и из-за высокого берега выглядывал Федор со своими людьми, державшими пищали на изготовку.

— Макар, осмотреть противника!

Держа наготове пищали и сабли, ратники двинулись к лежащим людям и лошадям. Живых не осталось, только добили двух лошадей, чтобы не мучились.

Я внимательно осмотрел лица убитых. Князя среди них не было. Ушел, собака! Вот ведь — везет ему! И еще неизвестно, что он будет делать сейчас — к государю направится? Так нас он не видел — никого. По его представлениям, я еще должен быть в лесу, привязанным к березе.

— Уходим. И держите язык за зубами.

Кое-как мы перебрались на другой берег, вымочив одежду. Речка была хоть и неширокой, но глубиной около двух метров, да берега топкие.

Уже в темноте добрались до Охлопкова.

А утром в сопровождении десятка Федора я подъезжал к воротам Коломны. Федор сразу же повернул назад.

Я, как ни в чем не бывало, прошел в управу. На пути встретился Шклядин. Увидев меня, наместник удивился.

— А сказали, что на тебя разбойники напали! А ты жив!

Я выхватил нож и приставил его к горлу наместника.

— Кто сказал? От кого ты слышал? Не скажешь — распорю шею от уха до уха!

Испугался боярин, побледнел.

— Я уж и не припомню, кто.

— В Коломне никто о нападении на меня не знает. И ты мог услышать это от единственного человека — покровителя своего и родственничка князя Телепнева! Иуда!

Наместник стоял бледный, как полотно. Я вернул нож в ножны. С удовольствием бы убил го, да нельзя. Люди вокруг. А вины за наместником ока нет. Меня же и обвинят в убийстве. Не пощадит тогда государь, даже доводы мои о мерзости Шклядина слушать не станет — самого на плаху отправит.

Потому — пусть живет покуда. А я тем временем решил вызнать, кто в Москву от Шклядина доносы возит.

Чтобы никто из шклядинского окружения не прознал о моих намерениях, пустил слух, что в Москву собираюсь, а через неделю — выехал из Коломны. Только отъехал я недалеко, всего верст за десять.

Расположился вместе с тремя доверенными городскими дружинниками на окраине деревушки, мимо которой дорога на Москву проходила.

Я ждал, наблюдая за дорогой.

Мимо нас проезжали крестьянские повозки, купеческие обозы, шли пешие с котомками за плечами — все не то. Тот, кого мы ждали, должен быть конным, и непременно один. В таком деле важна скорость и секретность.

Ждать долго не пришлось — не более полдня.

На дороге показался всадник. По одежде и не поймешь, кто он — мастеровой, мелкий купчик? Одет добротно, но как-то уж безлико. Надо бы проверить.

— Ну-ка, ребятки, остановите его! Дружинники встали на дороге и перегородили ее своими конями.

— Эй, служивые, освобождайте дорогу! — закричал всадник.

Я подъехал сбоку.

— Кто такой, куда путь держишь?

Всадник посмотрел на меня и отвел взгляд. Но я успел увидеть, как в глазах его метнулся страх. Узнал, небось, меня.

— Ну-ка, хлопцы, обыщите его. Бумага при нем должна быть.

— Это по какому такому праву? — визгливо закричал неизвестный.

— Лазутчика ищем. По описанию на тебя похож, — объяснил я. — Ежели найдем чего — вздернем вон на том дереве!

— Нету у меня ничего, — загундосил он.

— Тогда и бояться тебе нечего. Ищите. Дружинники стянули мужика с коня и шустро его обыскали.

— Нету у него писулек, воевода! — растерянно развел руками старший.

— Быть такого не может. Ну-ка, друг любезный, сними сапоги!

— Не буду, и ты мне не указ. Воинами своими командуй!

Однако воины слушать его не стали, повалили на землю и стянули сапоги. Старший сунул руку в голенище.

— Кажись — есть чего-то.

И вытащил на свет божий сложенный вчетверо лист.

Рванулся мужик, хотел выхватить бумагу, да воин сзади огрел его по голове плетью.

— Сиди, смерд!

Я взял пованивавшую портянками бумагу и развернул. «Доброго здоровьичка, любезный боярин. К тебе с нижайшим поклоном — родственник. Довожу сим, что интересное тебе лицо отбыл сегодня в первопрестольную». Ни подписи, ни имен. Но кто нужно, поймет. Гладко бумага составлена. Сведения есть, а не прищучишь.

Я подступился к мужику. Он с нескрываемым страхом ждал своей участи.

— Лазутчик? — грозно нахмурил я брови.

— Что ты, что ты, воевода-батюшка! Какой из меня лазутчик? Истопник я в управе городской. Нешто ты меня ранее не видел? Петром меня звать.

Я всмотрелся в мужичка. Нет, лицо незнакомое. Может, и встречал когда, но не княжеское это дело — истопников, людей подлого сословия, в лицо знать.

— Отвечай немедля, куда письмо везешь?

— В Москву, к родне.

— Или признаешься, или повешу. Дружинники многозначительно поглядели на березу по соседству.

— Ей-богу, в Москву! — юлил Петр.

— Ты думаешь, я поверю, что у истопника в управе может быть такой хороший верховой конь? Тягловая кляча, тебе, может быть, и но плечу, но только не верховой конь. Он стоит больше, чем твое жалованье за год.

— От родни достался, барин.

— Тогда почему письмо в сапоге держишь?

— Куды же мне его прятать?

— Сам писал?

— Нет, неграмотный я. Писарь в управе помог. Я ему сальца шматок за то принес.

— Юлишь, смерд! Хлопцы, вешайте его!

А сам подмигнул дружинникам. Те живо перебросили веревку через сук, свободный конец привязали к седлу лошади, поволокли незадачливого мужика к дереву и накинули ему петлю на шею.

— Рятуйте, люди добрые! — завопил мужик. — Что же это делается! Без вины смертию лютой казнят!

— Хватить блажить! Или говоришь правду — кому и от кого письмо вез, или сейчас с жизнью расстанешься. Со мной шутки плохи!

— Все скажу, отец-воевода! Все, как на духу, только пощади!

— Сказывай, да поспешай!

— Петлю с шеи пусть снимут — боязно мне, барин.

Я махнул ратникам рукой. Те сняли петлю с шеи, и теперь она качалась перед лицом истопника. Пусть болтается, это впечатляет. Своего рода метод давления.

— Письмо то — в Москву, высокому боярину, — выпалил Петр, косясь на свисающую веревку.

— Имя!

— Если скажу, он сам меня повесит.

— А ты не сказывай ему ничего. Мне все поведаешь, и я тебя отпущу. Ты письмецо боярину тому передашь, думаю — он ответ напишет. Вот ту бумагу ты мне в Коломне и покажешь. Всех дел-то — дать мне почитать. Уж очень я любопытный. И сам цел будешь.

— Я согласный, — закивал мужик головой.

— Говори.

— Бумага та писана уж не знаю кем, только мне ее наместник наш Шклядин самолично отдал.

— Что, раньше разве не возил?

— Было дело, три раза. И коня он же дал — из своей конюшни, и рубль в награду.

— Жалко, что не тридцать серебренников, Иуда. Кому в Москве вручить надо?

— В дом князя боярина Телепнева велено снести. Токмо не ему, а старшему дружиннику Митрофану.

Петр отвел от лица веревочную петлю.

— Ну так что, воевода-батюшка? — с надеждой смотрел он на меня.

— Забирай письмо, вези в Москву. Обо мне — ни слова. Прознает князь или Шклядин — не сносить тебе головы. А когда вернешься — допрежь меня найди, покажешь ответ — и тогда можешь идти к Гавриле, наместнику.

— Понял, понял, боярин. Все исполню в точности, не сумлевайся.

Я отдал ему бумагу. Петр сунул ее в сапог, обулся.

— Так я могу ехать?

— Проваливай с глаз долой!

Обрадованный Петр вскочил на лошадь, тронул поводья и долго еще оглядывался, одновременно не веря своему избавлению от смерти и опасаясь стрелы в спину.

Все, ждать больше некого. Не будет наместник посылать второго гонца.

Чтобы не вызвать подозрения у Шклядина, пришлось ехать в Охлопково. Не мог же я появиться в Коломне сразу после отъезда — наместник почувствует неладное.

Устроил себе маленький отдых в Охлопково.

А на четвертый день к обеду снова уже был в давешней деревне. По моим расчетам, гонец должен был возвращаться сегодня.

Так и случилось.

Ближе к вечеру показался знакомый всадник. Завидев нас, он переменился в лице, остановился и спрыгнул с седла. Усевшись на землю, послушно стянул сапог, достал из-за голенища бумагу и с поклоном передал мне.

Интересно, что Телепнев Шклядину ответил?

Развернув лист, я прочитал: «Здоров твоими молитвами, чего и тебе желаю. А здоров ли знакомец наш? По слухам, в Коломне жарко — не приключилась ли с ним беда?»

Коротко, а не очень понятно. Я отдал бумагу Петру.

— Видишь, я тебя не задержал совсем. Ну, езжай к боярину — он уж заждался небось.

Петр поклонился, сунул бумагу обратно в сапог, натянул его на ногу, вскочил в седло и был таков. На все про все ушло от силы пять минут. Руку Телепнева я узнал — он писал. Почерк его я знаю по прежней у него службе — доводилось видеть.

Я не спеша двинулся в Коломну, за мной последовали дружинники. Что Иван хотел в записке Шклядину сообщить? Почему речь идет о моем здоровье? То, что речь обо мне, я нисколько не сомневался. Черт, не спросил у Петра — не передавал ли Телепнев кроме письма еще что-нибудь? На словах, или узелок какой? Теперь уж поздно. И значит, надо удвоить бдительность. Раньше я без опаски один по Коломне ездил, теперь придется дружинников с собой брать для охраны. Телепнев не тот человек, чтобы пустые слова писать боярину. Они явно что-то затевают. Но что? Может — отравить хотят, яду подсыпать? Такое уже было, и я сомневаюсь, что князь повторит трюк. Хотя и полностью исключать этого тоже нельзя — с него станется. Могут арбалетчика на крышу сарайчика посадить. Дело нехитрое, это не из лука стрелять — там сноровка и опыт нужны, и стоит арбалет по сравнению с луком недорого — потом можно просто бросить. Стрельнул — и иди себе по улице. Наверняка у боярина уже есть в городе свои люди, по сравнению с которыми истопник — мелкая сошка, и годен лишь для того, чтобы бумаги возить. Но ведь может быть человек для особых поручений — назовем его так. Знать бы, кто он…

Вот и Коломна.

Жил я пока в небольшой избе, из вновь построенных, дожидаясь, пока достроят каменный дом в кремле. Завершат постройку крепости, возьмутся за арсенал, храм, дом воеводы — этот план я видел у итальянцев на бумаге.

Я отпер дверь, вытащил нож и обошел скромную избу. Нигде никого. Вещи на своих местах. Не похоже, что в доме побывал посторонний. Но с этого дня я, уходя, привязывал тонкую черную нитку к дверной ручке, а подходя, проверял — цела ли она. Замок амбарный на двери для умелого человека — не преграда. Он только с виду огромный да неприступный, а открыть его кривым гвоздем можно.

Прошла неделя, вторая, и когда я уже несколько успокоился, вернувшись со службы, обнаружил: нитка на двери порвана!

Я сразу насторожился, достал пистолет и взвел курок. Вошел в избу и тихо обошел комнаты. Нигде никого нет. Но кто-то посещал без меня избу — в этом я был уверен. Порвана моя нитка, и еще — в избе присутствовал еле уловимый запах чужого человека.

Я проверил деньги — целы, кое-какие бумаги — не тронуты даже. Что за загадка? Ведь этот чужой зачем-то проникал в избу. Но зачем? Вдруг неизвестный приоткрыл раму, чтобы ночью влезть бесшумно? Я проверил окна — заперты.

Понять, зачем приходили, было решительно невозможно. Может — подбросили в укромное место записку или письмо, чтобы затем — якобы случайно — найти и обвинить меня в заговоре или предательстве? Скорее всего, так. Но самому искать — муторно, воспользуюсь-ка я чудесным порошком.

Я проверил, заперта ли дверь, зажег свечу и бросил в пламя несколько крупинок чудесного порошка из кожаного мешочка, который постоянно носил с собой. Эх, тает запас!

Появилось облачко, затем в нем проступила внутренняя обстановка избы.

Вот закрывается дверь, от нее отходит человек. Так — кто это такой? Лицо явно незнакомое, одет — как служивый. Из писарей, что ли?

Он прячет за отворотом кафтана кожаный мешочек. Совсем непонятно — видение крутилось дальше.

Черт! Да он вытряхнул из мешочка змею! Я заметил, как она уползла под мой топчан. Затем в руках незнакомца появился лист бумаги. Он покрутил головой, явно выискивая, куда бы его пристроить. Ага — подходит к иконам в углу и сует бумагу за них, сложив вчетверо, а затем удаляется. На этом видение пропало — закончилось действие порошка.

Вот сволочь Шклядин! И наверняка не сам, а по наущению Ивана Телепнева. Ведь в стычке со мной Телепнев потерял большую часть своих ратников. На поле-то убиты были почти все, ушел сам князь и с ним — еще один человек. Да только дружина у него состояла не из одного десятка. На встречу со мной князь взял чистых боевиков, а ведь у него и специалисты были — вроде тех, кто мог незаметно проникнуть в любое помещение, открыть и закрыть любые сложные замки. Не его ли ратник у меня в избе действовал?

Так, раздумывать не время. Сначала надо избавиться от змеи.

Я вытащил саблю. Кончиком ее вытянул из-под топчана сапоги, таким же образом за лямку вытащил переметную суму.

Вот она! Блестит чешуей, свернувшись в клубок. Проткнув ее острым концом сабли, я вышвырнул ее тело из-под топчана, порубал на куски, нанизал на саблю, как на шампур и бросил в помойное ведро. Сроду недолюбливал и побаивался этих ползучих гадов. Как чувствовал, что когда-нибудь мне придется с ними столкнуться. Гадюка это была или какая-то другая змея — к чему разбираться? Думаю — не ужа безобидного подбросили.

Покончив с одной проблемой, я подошел к иконам и, пошарив за ними, нашел и вытащил бумагу. Так, что там намудрил Телепнев в этот раз? Усевшись за столом, я стал читать:

«Здрав буди, воевода Михайлов! Как мы с тобой и договаривались ранее, стража во дворце подкуплена. Будь в Москве после Успения Пресвятой Богородицы. Ратников возьми поболе, но из числа преданных. С нами Бог! Твой Василий Шуйский».

Вот же сволочь! В коротенькой писульке и мое имя, и Шуйского. Обоих измазали в грязи. По тексту понятно, что готовится заговор с целью свержения государя.

Я присвистнул. Да если Василию в руки попадет такая бумага, кончится арестами — моим, Шуйских — всех братьев. А под пытками у палача можно любого оговорить. Ах ты, сука такая, Иван! Одной бумагой — сразу по всем своим противникам!

Первой мыслью было — сжечь подметное письмо! Коли подбросили, то неспроста. Скорее всего, надумают предлог для вторжения в избу, и явятся толпою, чтобы свидетели-видаки были, да и вытащат бумагу на свет божий. И тогда уже не отвертишься. А бумага эта пригодилась бы мне — хотя бы тому же Шуйскому показать, чтобы знал, откуда ветер дует, и какие козни против него Телепнев учиняет.

Недолго думая, я взял чистый лист бумаги, написал на нем начало и окончание постов и православную молитву. Посмотрев, что получилось, улыбнулся, сложил лист вчетверо и положил за икону. Пусть почитают, подивятся. Так, теперь бумагу подброшенную надо запрятать понадежнее. В сарай или конюшню нельзя — вдруг за избой наблюдают издали? Надо здесь где-то место для тайника найти.

Я огляделся. Обстановка в избе скромная, если не сказать, — аскетическая. И прятать-то некуда. А впрочем — лето, печь топить не надо — спрячу-ка туда. Если уж будут обыскивать, то в печь полезут в последнюю очередь.

Я запустил руку в печь, нащупал уступ за чугунной решеткой и сунул туда бумагу, завернув ее в тряпицу. Вроде не видно. Для верности присыпал ее пеплом, а сверху наложил колотой лучины. Вот теперь порядок!

Поужинал скромно — огурцами со ржаным хлебом и копченой рыбой, запил ядреным квасом и — в постель.

Незаметно сморил сон. И не подозревал я тогда, что допустил ошибку. И спас меня случай.

Время было к полуночи, когда в дверь осторожно постучали.

— Воевода, открой!

Я прислушался: голос тихий, незнакомый. Не убийца ли это по мою душу?

Я поднялся с постели, взял в левую руку пистолет, взвел курок; в правой зажал нож. Подошел, как был — босиком и в исподнем — к двери. Прижался к стене сеней, чтобы, если выстрелят через дверь, меня не зацепило, и спросил:

— Кого нелегкая принесла в ночь глухую? Добрые люди по домам сидят.

— От Кучецкого я, с посланием, — раздался приглушенный голос.

Я отодвинул засов, ударом ноги резко распахнул дверь и приставил нож к горлу ночного визитера. Фу ты, и в самом деле лицо знакомое: видел у Кучецкого, один из слуг его.

— Ты один? Проходи!

— Неласково ты, князь, гостей встречаешь. — Визитер потер ладонью шею.

— Подожди, сейчас огонь зажгу.

Я почиркал кремнем, запалил масляный светильник. Свет тусклый, неровный, а после ночной темени прямо по глазам резанул.

— Чего Кучецкой передавал, давай бумагу.

— Нет бумаги, на словах велено обсказать.

— Так говори!

— Телепнев Шуйским бумагу подбросил. Подкупил ихнего тиуна и дал ему письмо, чтобы он в доме его спрятал. Да тиун только вид сделал, что согласился. А сам тут же князю бумагу и отдал. В бумаге той твое имя значится. Барин мой сказал — плохая бумага, от нее беды многие быть могут. Меня сразу к тебе послал — пущай, говорит, воевода дом свой осмотрит со всем тщанием.

— Уже осмотрел. Есть такая бумага.

— Ну, значит, счастлив ты, барин, коль и сам о подставе узнал, и милостив к тебе Бог, хранит от супостатов.

— Погоди, сапоги обую, тянет что-то по низу.

Я взял сапог, натянул. Взялся за второй. Что-то он по весу от первого отличается. Я перевернул сапог, и… из него выпала змея. Как ошпаренные, мы отскочили в стороны. Черт! Найдя одну змею, я успокоился. Видимо, на то и расчет был у злоумышленника. Ежели найду случайно одну — решу, что заползла ненароком. Скорее всего их две и было, только я проморгал этот момент, когда видение смотрел.

Мы оба одновременно схватились за сабли. Змея уже поползла под топчан, но мы ее перехватили с двух сторон и изрубили.

— Весело ты живешь, князь! — озираясь, промолвил визитер. — Надеюсь, — крокодилов нигде не прячешь?

— Шутник! Это уже вторая змея за вечер. Ночной гость присвистнул.

— Думаешь, гады сами в избу заползли?

— Полагаю, нет. Специально подбросили; Так Кучецкому и доложи.

— Ответ будет?

— Передай — спасибо за предупреждение. И еще… Я заколебался. Отдать визитеру найденную мной бумагу? Нет, пожалуй, рискованно. Гонец один, уснет на отдыхе, не приведи Господь, — обнаружат письмо недруги мои. Или, не ровен час, выследят от моего дома и схватят. Тогда — хана! Письмо есть, гонец в наличии. Точно — дворцовый заговор готовят.

— Нет, на словах передай — вскорости сам приеду. Гонец поклонился и вышел в сени.

— Князь, ты бы еще у себя пошарил. Две змеи — это серьезно. Никак, душегубы энти сгубить тебя схотели.

— Перебьются. Счастливо добраться.

Я запер дверь и резко выдохнул. Только тут до меня дошло, что я снова был на волосок от смерти. Ведь если бы я утром сунул ноги в сапоги, как всегда это делал, то тут бы мне и конец пришел. Ну, Телепнев, тебе это так просто с рук не сойдет! Я пока еще не знал конкретно, как ему отомщу, но если он убить меня захотел, то я ему отвечу аналогично.

До утра я уже уснуть не мог, ворочался в постели и строил различные планы мщения коварному князю.

А перед рассветом — как отрубился напрочь.

Разбудил меня резкий стук в дверь. В комнате было уже светло — знать, солнце уже давно встало. Я выглянул в окно. Во дворе толпились ратники, перебрасываясь отрывочными фразами со служивыми из управы.

Прошлепав босыми ногами к двери, я открыл засов.

На крыльце стояло пяток человек во главе с наместником. Вид у него был встревоженный.

— Ну, слава тебе, Господи, жив!

— А почему это я должен преставиться? — постарался удивиться я.

— Ночью люди выстрел и шум слышали в этой стороне, а утром тебя на службе нет, вот и подумали, не стряслось ли с тобой беды какой?

— Да жив я, как видите, и ничего у меня не произошло.

Конечно, проверить пришел наместник — укусили ли меня змеи, и если — да, жив ли я еще? По-моему, я уловил в глазах Шклядина разочарование.

— Да вы пройдите, коли уж пришли. Только за внешний вид, что не одет, не взыщите. Да стесняться некого, все мужи зрелые.

Я стал одеваться. Наместник по-хозяйски расположился за столом, подобрав края длинной шубы и грузно осев на лавку.

Я подошел к сапогам. Шклядин замер.

— Да что вы все так встревожились, жив я, Гаврила, жив! — заставил я себя улыбнуться.

Я нырнул в сапоги и встал, как ни в чем не бывало. Лицо Шклядина начало краснеть, он очумело поглядывал на мои ноги, силясь что-то понять и пытаясь что-то спросить, но видно, как ком в горле застрял. Он уперся в меня взглядом и тяжело сопел.

Я подпоясался, нацепил саблю и сел напротив, изображая радушие. Наместник очнулся, дернулся и — рванул с места в карьер:

— Вот что, воевода, есть сведения, что в дом к тебе приходил посыльный от изменника подлого.

— Это кто же изменник? — кажется, мне удалось сильно удивиться.

Но наместник не ответил на мой вопрос, повернулся к своим людям и махнул рукой: «Приступайте!» То, что это были его люди, прикормленные, я не сомневался. Не сомневался я и в том, что они и под присягой подтвердили бы все, что угодно. Но видимость надо было все-таки соблюсти.

Один из его людей в сундуке моем рыться стал, другой — белье на постели ворошить.

Я молча наблюдал за служивыми, но, когда один из них к иконам полез, привстал:

— Руки от икон убери, — спокойно сказал я.

— Боярин, здесь бумага есть, за иконами! — радостно завопил служивый.

Все бросили заниматься обыском. Служивый торжествующе положил на стол перед наместником сложенный лист.

— Посмотрим, что в бумаге схороненной, — стрельнул в меня глазами Шклядин. А во взгляде — плохо скрытая радость.

Гаврила развернул бумагу и начал читать — громко, чтобы все слышали, но уже на второй фразе споткнулся. Спросил, недоумевая:

— Это что же — посты христианские?

— А что ты ожидал увидеть? — засмеялся я. — За иконами такому листу самое место.

На градоначальника было жалко смотреть.

— Терентий, глянь, там, за иконами — ничего боле нет?

Служивый даже иконы снял. Пусто! Я подошел к стоявшему в углу мусорному ведру, откинул крышку и поставил его перед Шклядиным:

— Гаврила, не это ли ты ищешь?

Наместник заглянул в ведро, увидел окровавленные куски змеиных тел, побледнел и в ужасе отпрянул. Не в силах вымолвить ни слова, он хватал открытым ртом воздух, прижимая правую руку к груди. Любопытные служивые, подойдя к ведру и увидев его страшное содержимое, с отвращением отскочили.

Я выпрямился и положил руку на рукоять сабли.

— А теперь объяснись, боярин, по какому праву обыск в доме моем учинил? Я тебя с людьми твоими пригласил к себе в избу, принял подобающе, а ты бесчинства творишь?! Я боярин и князь, воевода городской, государем ставленный, а ты в моем доме меня оскорбил?!

Я нарочно негодовал громко и отчетливо, чтобы и во дворе слышно было. Правота за мной. Проступок наместника — по «Правде» — серьезный.

Я шагнул вперед, намеренно споткнулся о ногу одного из людей Гаврилы, с грохотом упал. Вскочил и громовым голосом обрушился на градоначальника:

— Так ты еще своим людям и рукоприкладствовать позволяешь, негодяй?

Я выхватил саблю и плашмя ударил ею опешившего наместника по рукам, лежащим на столе. Сильно ударил, не жалея. Гаврила взвыл от боли, я же резко повернулся и кольнул в бок концом сабли служивого, о которого споткнулся. Он заорал — не столько от боли, сколько от неожиданности — и нелепо завалился в сторону, сбив еще одного.

Я набрал полную грудь воздуха, прыгнул к окну и выбил саблей стекло:

— Дружина, тревога! Нападение на воеводу! Все ко мне!

От удивления у наместника отпала челюсть, он перестал завывать и вытаращил глаза.

В избу, грохоча коваными каблуками сапог, вбежали несколько ратников. Я указал на людей Шклядина:

— Всех связать и — в темницу. Кляпы в рот, чтобы сговориться не смогли. Это предатели и изменники.

Дружинники шустро повязали людей наместника и остановились в нерешительности перед Шклядиным.

— А с ним что делать?

— Тоже в темницу.

— Ты что себе позволяешь, князь? — возмутился Гаврила.

— А, про звание княжеское вспомнил? Сейчас ты не еще напомни, что боярин ты. За нападение на воеводу на службе и обвинение облыжное — повешу всех!

Видно было, что наместник струхнул не на шутку, а что, с этого бешеного воеводы станется — в самом деле ведь повесить может! А как уж он перед государем потом оправдываться будет — дело десятое.

Наместника связали, заткнули рот кляпом и повели в темницу Шклядин брыкался и упирался, не хотел идти.

Среди его людей не было никого похожего на того мужика с кожаным мешком, что принес в мою избу шей и которого я лицезрел в своем видении. Значит, надо срочно найти незнакомца. Скорее всего, в управе сейчас сидит.

У избы моей уже толпилось много дружинников.

— Первый десяток — за мной бегом! Остальным — одеться по боевой тревоге!

Я побежал к управе, благо — она всего в квартале была. За мной, тяжело дыша, топали ногами ратники. Прохожие испуганно жались к стенам домов.

Вот и управа. А с крыльца ее спускался к нам навстречу тот человек, фантом которого я наблюдал в своем видении и которого сейчас так жаждал найти.

— Взять его, живым взять! — показал я рукой на служивого.

Мужик метнулся в сторону и побежал. Дружинники мои, хоть умом и не блистали, но в физической силе и ловкости им не откажешь. Они загнали мужика в угол. Он попробовал отбиться ножом, но куда одному против десятка! Бросили под ноги чурбак, повалили, связали, изрядно при этом помутузив. Был приказ взять живым, ну а уж если при этом — ну совершенно случайно — заденет кто, извиняйте: сам виноват. Зачем ножиком махать?

Задержанного приволокли ко мне.

— Кто таков? Почему убегал?

Под глазом его наливался багровый фингал.

— Мелентий, писарчук я, из управы. А побежал, потому как испужался, — служивый стучал зубами от страха и затравленно озирался — видно, искал глазами наместника, но, так ничего и не поняв, втянул голову в плечи и притих.

— Связать, кляп в рот и — в темницу. И палача ко мне!

Пленника уволокли.

Ко мне подошли трое дружинников.

— Прости, воевода, а ката в городе нету.

— Как нет? Раз город есть, значит — и кат должен быть! Ищите умеючих в дознании!

Воины лишь руками развели. Ладно, авось найдут палача. Не самому же этим заниматься.

Кат нашелся быстро, вернее — подручный его, беженец из Нижнего.

Мы с ним спустились в подвал, и я указал на писаря.

— Так. Повелеваю допросить с пристрастием вот этого человека!

— О чем спрашивать? Что нужно узнать? — засучивая рукава, спросил кат.

— Кто ему дал задание меня убить? По чьему наущению змей мне в избу подбросил?

Кат даже глазом не моргнул.

— Князь, ты хочешь, чтобы он не умер?

— Да, по возможности.

Заплечных дел мастер принялся готовить свои жуткие инструменты, старательно раскладывая на убогом столе щипцы, молоток, железную проволоку. Я не любитель таких зрелищ и потому поспешил покинуть городское узилище, наказав кату:

— Как заговорит — зови! Справишься с делом хорошо — будешь городским палачом, с жалованьем справным. Это я тебе обещаю.

Кат улыбнулся довольно:

— Князь-воевода, я сделаю все так, чтобы он рассказал, что знает.

У избы меня уже ждали дружинники с оружием и в доспехах.

— По пять человек — на выезды из города. Никого не выпускать, всех верховых задерживать, обозы не трогать. Остальным — быть в воинской избе, наготове.

Где-то через час прибежал ратник:

— Воевода, кат в подвал зовет. Узник заговорил. Только я собрался идти в подвал, как на возке подъехал митрополит коломенский Вассиан. Он поздоровался, осенил меня крестом и — с ходу:

— Князь, ты что же творишь так торопко? Наместника с людьми его в подвале запер, на виселицу отправить грозишься?

— Изменники они, святой отец, заговор учинили. Хотели меня убить, а потом — и государя нашего!

Вассиан руками всплеснул.

— Как можно? Злодейство сие! И доказательства есть? Обвинение серьезное.

— Благочинный, я в подвал иду, там сообщник Шклядина заговорил — можешь сам послушать.

— Богомерзко мне в пыточную идти, не богоугодное это дело.

— А замыслить руку на помазанника Божьего поднять — богоугодно? Вместе со мной и послушаешь, владыка.

Вассиан поколебался, но пошел за мной.

В подвале узилища было сумрачно — оконца узенькие, решетками забраны. Свет в основном горящие факелы на стенах дают, да огонь в очаге.

Писарь был привязан к столбу, и внешне я особых повреждений у него не увидел.

Кат встретил нас с поклоном, подтащил лавку. Мы с Вассианом уселись.

— Спрашивай, князь, он все расскажет.

К моему немалому удивлению, пленник не запирался и подробно рассказал, как по наущению Шклядина подбросил мне в избу письмо, написанное им под диктовку, а затем вытряхнул из кожаного мешка двух гадюк. Прямо в комнате и вытряхнул — в голенища сапог, чтобы, значит, они меня укусили.

Вассиан при этих словах перекрестился: «Спаси, Господи, его душу грешную, ибо не ведает, что творит», — поднялся и вышел из узилища.

То, что митрополит коломенский сам слышал признания — это хорошо, это в мою пользу.

Попытали и других служивых, что в подвале сидели. Знали они мало — не посвящал их в свои дела Гаврила. Сказали только, что бумагу в избе моей сыскать должны, но и этого было достаточно. Ведь тогда закономерно возникал вопрос — откуда Гаврила мог знать о бумаге?

Я поручил кату допросить остальных узников.

После целого дня допросов, послушав пленников, все-таки раздумал я их вешать. В Москву их надо везти, в Разбойный приказ. Там им самое место. Там и каты поискуснее будут, и до государя, через дьяка приказного Выродова, сведения быстрее дойдут. И тогда сам Телепнев не сможет им помешать.

Так я и сделал. Следующим же днем пленников усадили на телеги — всех порознь — и под конвоем двух десятков дружинников повезли в первопрестольную. Перед выездом я прихватил подметную бумагу, лежавшую до поры до времени в моей печи.

Конечно, верхом да без обоза было бы куда как быстрее, но сейчас не тот случай. Слишком много Шклядин знает, Телепнев может по дороге попытаться отбить боярина. Вот и тащился я впереди обоза. Однако вышло куда хуже.

Следующим днем, когда до Москвы оставалось всего верст пятнадцать, мы проезжали небольшое село. На перекрестке сельской улицы пьяненький мужичок пытался поставить на телегу отвалившееся колесо, ничего странного в его поведении я не увидел. Эка невидаль — чека выскочила. Но телега, как назло, стояла на самом перекрестке, перегораживая нам дорогу.

Наш обоз остановился. Двое из дружинников по моему приказу спешились, подняли задок телеги и двинули в сторону, освободив проезд.

И только мы тронулись, как меня догнал дружинник:

— Беда, воевода!

У меня сердце сжалось от дурного предчувствия, е дослушав воина, я развернул лошадь и помчался середине обоза. Именно там везли боярина Шклядина.

Одного взгляда хватило, чтобы понять — боярин уже никогда никому и ничего не скажет. Он лежал на телеге, раскинув руки, а из шеи его торчала маленькая грела без оперения. Боярин уже не дышал. «Прошляпил!» — ругал я себя.

Я кинулся к перекрестку. Лошадь с повозкой стояла поодаль, а пьяненького мужика и след простыл.

Я с досады чуть волком не завыл. Ну конечно же дорогу специально перегородили, а до меня это сразу и не дошло. И стрелки я раньше такие видел. Был у Телепнева умелец один. Уж не знаю, откуда он взял это бесшумное оружие — из Синда за Великой стеной, или из Египта невообразимыми путями оно к нему попало, только владел он им виртуозно. Оружие простое: короткая — около локтя длиной — полая трубочка и стрелки, пропитанные ядом. На пятнадцать шагов тот умелец в маленького цыпленка на спор попадал. Потому и выстрела никто не слышал. Тетива арбалета или лука при стрельбе щелчок издает. А тут — совсем беззвучно!

Плакать по убиенному я не собираюсь, но он — главный обвиняемый, который мог вывести на Телепнева. Нашел, как выкрутиться, гад!

Труп боярина прикрыли рогожей, и обоз продолжил свой путь.

Настроение у меня было безнадежно испорчено. Но все равно ехать надо. Пусть людишек допросят — может, чего и новое всплывет. Опять же — тело боярина в приказ доставить следует. Свидетелей, что его в пути убили много, по крайней мере, от себя подозрения отведу. И насчет стрелки ядовитой Андрею и Вы-родову узнать полезно будет. Сопоставят — вдруг уже встречались такие случаи.

И вот, наконец, Москва.

После полудня мы уже стояли у Разбойного приказа.

Я поднялся на второй этаж. Оба — Выродов и Андрей — были на службе. Я им рассказал все, что считал важным. Они вышли во двор, осмотрели боярина и стрелку, торчащую из его шеи, многозначительно переглянулись.

— Э, друзья, вижу я — такую стрелку вы уже встречали.

— Был случай, — нехотя признал дьяк.

— Ну, тогда вам и карты в руки.

Передав арестованных страже, я отправил обоз и дружинников назад, в Коломну. Чего их в Москве оставлять? Себе оставил несколько воинов для сопровождения.

Остановиться решил на уже знакомом постоялом дворе — есть такой в двух верстах от столицы, там цены втрое ниже городских. Пока же к Купецкому поехал — рассказал ему все подробно, до деталей.

— Говорил мне уже холоп мой, которого я к тебе посылал, о змеях. Хоть и поздновато тебя предупредил, однако ты и сам справился, не оплошал.

— Коли оплошал бы, не стоял бы сейчас перед тобой. К Шуйским поехать хочу, письмо подметное показать.

— Ну что же, ход правильный. Но вот думаю — не примут тебя сейчас Шуйские.

— Почему? Боятся?

— И это — тоже. Сам подумай — кабы не порядочность тиуна, быть бы им сейчас или в узилище, или в опале — в монастыре далеком, под надзором. А тут — ты являешься, им незнакомый, да снова с бумагой подлой. Боюсь — не разобравшись, побьют тебя или псов цепных спустят.

Я подумал немного. И в самом деле — момент для встречи неподходящий. Отдал письмецо Кучецкому. Он и сам в нужный момент Шуйским его покажет.

Ну а дальше, как водится — посидели, выпили, поговорили.

— Неспокойно на дальних подступах, однако, Георгий, — разоткровенничался Федор. — Крымцы вот — Астрахань захватили, понуждают Казань согласно союзническому договору супротив Москвы выступить. В Москве митрополит Даниил призывает к походу на Казанское ханство. Казанский хан решился себя подданным Османской империи объявить и обратился за помощью к султану Сулейману Великолепному, а у него сейчас самая сильная армия — пушек полно, янычары обученные. И что ты думаешь — согласился султан взять Казань под свой протекторат, о чем на днях посол турецкий, мангупский князь Искандер заявил государю. Василий Иоаннович в отместку запретил купцам русским спускаться на судах по Волге ниже села Макарова, что почти на порубежье между землей нижегородской и татарами. Вот такой расклад, Георгий.

Все, что рассказал Федор, было интересно. Теперь я хоть немного стал представлять, что творится на ближних подступах к Руси. Во время каждого моего приезда он делился со мной полезной информацией, давая пищу для ума. Фактически он был единственным, кто держал меня в курсе событий. Ведь ни телевизора, ни радио, ни газет не было, и почерпнуть новости было неоткуда. Полный информационный вакуум. И это даже для меня — князя и воеводы. Что же говорить о людях более низкого звания и положения?

Утром, при прощании, Федор заявил:

— Я обскажу сегодня государю о несчастном случае с наместником его — Шклядиным. Думаю, тебе вскоре нового наместника ожидать надобно. Приложу все силы, дабы Телепнев снова своего человечка не посадил на это место. Не дело, когда два городских начальника между собой в распрях. Для города плохо, стало быть, и для государства — тоже плохо.

С тем я и уехал в Коломну. В принципе, все разрешилось не так уж и плохо для меня. Людишек служивых — пособников Шклядина — наверняка к казни приговорят. И поделом: не рой другому яму — сам в нее упадешь. От соглядатая телепневского я избавился, теперь никто палки в колеса вставлять не будет. А с новым наместником я попробую наладить отношения. Любить его мне ни к чему — не красная девица, а вот воз государев, надеюсь, вместе тянуть будем.

Глава 9


Шли недели; минул месяц, второй. Я снова работал за двоих: решал дела за наместника и тянул свои, воеводские. Город за лето сильно расстроился — выросли целые улицы, желтеющие свежеошкуренными бревнами срубов.

Наконец прибыл наместник. И когда я его увидел, искренне возрадовался. Я узнал в нем побратима — боярина, встречавшегося мне у Кучецкого. Я, правда, виду не подал, что мы знакомы — как, впрочем, и он. Поздоровались за руку, обнялись. Он шепнул мне на ухо: «Опосля поговорим — наедине».

Повезло мне — я его знал, а поскольку это был человек Кучецкого, то и доверять мог. За те несколько лет, в течение которых я знаю стряпчего, я его уже достаточно изучил. Федор в дом свой человека подлого, ненадежного не пустит, и в пивное братство не возьмет.

Вечером боярин пришел ко мне в избу, и мы обнялись. Стол я уже приготовил: не сказать чтобы княжеский, но и белорыбица на нем была, и мясо всякое — курятина, барашек жареный, и вина хватало.

Усадил гостя за стол. Сначала отдали должное съестному, выпили. Не могу сказать, что кухарка моя очень уж большая искусница, но все было вкусно.

А вино вообще отменное — я в Москве его частенько покупал.

— Вот попробуй, боярин, еще из этого кувшина! Мы обходились без слуг — каждый наливал себе сам; чужие любопытные уши мне были ни к чему. Люди со званиями, обраставшие со временем холопами в услужении, переставали замечать прислугу, как мебель, и в их присутствии говорили часто то, что только на ушко доверенному человеку сказать можно было. А холопы, люд хоть и бесправный, но все слышат и все подмечают.

Я провозгласил тост за государя, мы выпили.

— А приятное винцо, — удивился боярин.

— Э, Сергей, места знать надо.

— Чудно ты меня называешь — Сергей. Я Сергий.

— Прости, Сергий, оговорился. Ну что — еще по одной?

— Не откажусь, понравилось вино. Давай за Федора Кучецкого тост поднимем, за ум его светлый — пусть здравствует сто лет.

— Давай. Хороший человек, не раз меня выручал в трудной ситуации.

Мы выпили, закусили.

— Наслышан я уже о прежнем наместнике, — продолжил разговор боярин. — То ставленник телепневский. Нам же с тобой в мире и согласии жить нужно, делить нам нечего.

— И я такожды думаю.

За столом, не спеша, мы обговорили многие вопросы, разделили сферы влияния. И с тех пор работалось мне легко, по любому вопросу мы находили компромисс, устраивающий обоих. И в Москву иногда ездили вместе — так оно и удобнее, и безопаснее.

Поскольку к осени итальянцы закончили отделку дома, я выбрался в Вологду и перевез Елену в Охлопково — со служанками и личными вещами. Но сына Василия пока в Вологде оставил — дом там, земли вотчинные, холопы. А парень уже большой и должен сам учиться управлять хозяйством. С ним и десяток ратников остался. Случись война — да с теми же литовцами, на сборы готовым пойдет: людно, оружно и конно, как велит государь.

Конечно, я не собирался бросать его без пригляда. Наказал строго-настрого: «Будет сложно — не руби с плеча, подумай прежде. Не сможешь что-то решить сам — приезжай ко мне, вместе обмозгуем. Не забывай — под тобой две сотни людей, и от твоих решений зависит, как они будут жить и что есть».

— Слушаюсь, отец. Я уж освоился.

Эх, молодо-зелено. Пока сам шишек не набьешь да опыта не наберешься, мудрости и осторожности не прибавится.

Елена по приезду сразу взялась за обустройство дома — ковры, занавеси, рюшечки разные. Хоть и не в Коломне барский дом был, но теперь я мог видеться с женой пару раз в неделю. Ничего, крепость отстроят — в Коломну перевезу. За каменными стенами дом поставлю.

А пока я бродил по пустым и оттого гулким комнатам, обсуждая с Леной, какую мебель и где ставить будем. Ну, мебель — это громко сказано, но заказать у купцов кое-что на свой вкус можно. Я еще летом для кабинета своего обстановку заказал — стол, конторку, кресла, шкаф книжный. А в подвале кузнец в глухую комнату — без окошек и продыхов — поставил толстую железную дверь. Здесь я решил хранилище для ценностей оборудовать. Надо же где-то деньги хранить да золотую и серебряную утварь, а может быть — и бумаги ценные.

Жизнь как-то начала налаживаться.

После переезда в Охлопково суетно и необустроенно поначалу в деревне было. Пришлось имение обустраивать, людей набирать. Все — с перерывами и осложнениями. Вначале — козни завистливого соседа, боярина Никифорова, сражение с отрядом татар, потом — Коломна с интригами Шклядина и Телепнева. Да и к Коломне самой проблем хватало: стройка крепости, воинская изба тесная, да и ту отстраивать заново пришлось, набирать и обучать дружину, пушки для крепости раздобыть. В общем, скучать не приходилось. Два года — даже с гаком — только и делал, что строил, что-то создавал, чего-то добивался, хлопотал, получая шишки на свою голову. Суетно. А что в награду?

Вот как-то снова повстречался мне митрополит коломенский, Вассиан, и после краткой беседы о делах житейских сказал:

— Не любишь ты людей, князь.

Я поначалу оторопел. Как же так? Избы для холопов в Охлопкове построил, воинские избы поставил. Да что люди — я лошадям успел конюшни выстроить, чтобы не мокли и не мерзли. И люди мои все одеты и сыты, что далеко не у всех бояр случалось.

И только я собрался рот открыть для ответа, как митрополит, предугадав мой ответ, спокойно продолжил:

— Знаю, о телесном людей своих немало печешься: холопы твои и воины обихожены, не голодает никто, и у всех крыша над головой. А о душах их грешных некому радеть. Слабых в вере, а особливо оступившихся поддержать надобно, чтобы дальше не пали, в объятия диаволу. О сирых и немощных некому скорбеть и заступиться! Думаешь ли о сием в суете дней? Вот и церкви в усадьбе твоей нет.

— Так не успел еще, владыко. Почитай, на месте трех изб острог возвел, а потом — сюда, в Коломну воеводой направили.

— Не прощаешь ты людей своих. Вот и служивых шклядинских — в Москву, в Разбойный приказ свез, боярин по дороге Богу душу отдал — не доглядела, значит, охрана твоя.

— То не моя вина, сами на мою жизнь покусились да заговор учинили.

— Милосерднее к людям быть надо, прощать грехи. Где ты один грех простишь, Бог тебе — два. Будешь милостив к падшим, тогда и к тебе Господь наш милость явит. Затепли свечку пред алтарем за души людей православных, жизнями своими полнящих чашу жертвенности по неразумию и слабости своей, и тебе воздастся!

Митрополит осенил меня крестным знамением и пошел себе дальше. А меня сначала злость разобрала. Ведь без малого жизни не лишился. Однако же — Шклядин свое уже получил в виде отравленной стрелы, а к остальным я не питал ни злости, ни ненависти. Таких, пожалуй, и простить можно. Хотя все равно не по душе мне это. В церковь хожу, христианин, но я воин, и злу оружием противостоять должен, а не подставлять вторую щеку, если ударили по первой. И я не был бы тем, кем стал — боярином, князем, если бы спускал обиды.

Гордыня ли это? Я склонялся к тому, что это самозащита.

Меж тем тучи на горизонте снова начали сгущаться.

До меня дошли слухи, что на правом берегу реки Суры, притоке Волги, в двухстах верстах от Казани, поставили все-таки деревянную крепость Василь-город, впоследствии переименованную в Васильсурск. Значит, государь не отказался от намерения усмирить Казань. Сам я там не был, но, по словам купцов, город сильно укреплен.

Столица татарская окружена деревянными стенами с пятнадцатью башнями, а перед стенами — ров, шириной до семи и глубиной до пятнадцати метров. Внутри — кремль, обнесенный дубовой стеной с восемью башнями. И пушки на обеих стенах.

А самая главная сила — конница татарская. Делится она на две части: легковооруженные — это своего рода ополчение из пастухов и прочего простого люда, вооруженных луками и саблями. Их пускают вперед. Крутя перед неприятелем «карусель», они осыпают его градом стрел, нанося урон и расстраивая его ряды. А только потом в бой вступает тяжеловооруженная конница — своего рода костяк войска хана.

Она формируется из татарской элиты — эмиров, мурз, уланов, а также мелкой служилой знати — батыров и военных слуг, называемых татарами «чура». В отличие от простолюдинов, идущих в бой без доспехов, имеющих в лучшем случае тегиляи — бумазейные халаты, в подкладку которых вшивали железную проволоку, эти воины имели брони — куяки, юшманы, ко-лонтари, бехтерцы. Голову защищали стальные шлемы — мисюрки, в виде плоской шапочки с железными наушами и железной сеткой, прикрывающей лицо и шею. У богатых — шлемы-ерихонки: высокие, конические с наушниками, назатыльниками и козырьками с опускающимся наносником.

На вооружении татарские конники имели копья длиной до трех-четырех метров с четырехгранным закаленным наконечником, которым легче пробить защиту противника, а также сабли и ножи. Изредка применяли боевые топоры и шестоперы. Лошади у такой конницы были рослые, под высоким седлом арчаком, также закрытые в бою броней — чалдаром, укрывающей морду и грудь коня. Такая конница не уступала европейской рыцарской, но, в отличие от них, никогда не шла в бой в первых рядах. Сначала в бой вступали конные лучники, а затем оборона противника проламывалась сим железным кулаком. Бились татары умело, яростно и зло.

Брал ли в расчет государь эти обстоятельства, подсказывали ли их ему воеводы, я не знал. Но по весне 1524 года, когда уже просохли дороги, государь снова объявил о предстоящем походе на Казань.

И закипела подготовка к походу. Проверялось оружие, готовились стрелы, целыми возами собиралось продовольствие, изготавливался порох для пушек и пищалей, лилась картечь свинцовая, ядра каменные и чугунные, ремонтировался такелаж на судах.

Решено было идти на супостата тремя большими группами: водным путем везти пушки и часть пехоты; командовал этой флотилией князь Иван Палецкий. Вторая рать, пехота — ополченцы и стрельцы, воеводой которой был Иван Вельский, шла через земли черемисов. Третья рать — конная, наиболее мобильная, была разделена на полки, во главе которых были свои воеводы.

И, как всегда, подвела торопливость, несогласованность совместных действий и самонадеянность воевод. Я с сожалением увидел, что уже на этапе подготовки войска к выступлению были допущены существенные недочеты, сказавшиеся впоследствии на результатах кампании.

И главной, на мой взгляд, ошибкой было то, что даже дата выхода всех сил к Казани не была установлена. Рати выдвигались по мере сбора, шли обособленно друг от друга. Достаточно сказать, что пехота Вельского подошла к Казани седьмого июля, а артиллерия, конница и обоз с продовольствием прибыли только месяц спустя! Ратники голодали, люди ослабели, боеспособность войска упала, боевой дух и настрой уступили место унынию и пораженческим настроениям.

Я был назначен воеводой Сторожевого полка, сплошь конного. Мы даже своего обоза не имели, ввиду того что путь предстоял неблизкий, и обоз, будучи гирей на ногах, сильно бы замедлил нашу скорость.

Полк мой, являясь резервом для главных сил, шел за основной ратью, в арьергарде, заодно прикрывая тылы от удара в спину. В него вошли боярские дружины из многих городов, в том числе — из Коломны, и моя личная дружина, охлопковская, под командованием Глеба Кочкина. Ратники Макара и Федора были под его рукой, но десятку Федора я старался держать поближе к себе. Воины они опытные, не раз проверенные в боях, и главное — я им доверял. Знал, что если в бою Федор сзади, мне не нужно опасаться удара в спину. Он костьми ляжет, но тыл мне прикроет. А где-то впереди, среди других ратников вологодского ополчения был и сын мой Василий. Сам я его не видел — не успел застать в сборном лагере, но мне о нем говорили. В мой бы его полк, все под приглядом был бы. И не в обоз бы я его определил, сало жрать — так же, как и другие, тянул бы службу, но мне было бы спокойнее. Молод еще, горяч, далеко вперед не зрит, ситуацию не просчитывает.

Ушли вперед основные силы, тронулись в дорогу и мы. Многие из моих ратников, участвовавших в прошлогоднем походе, были настроены не очень-то по-боевому. А все потому, что под командованием Шах-Али мы не снискали себе славы, не добыли трофеев, а только понесли потери да едва лошадей не загнали, потому как дольше одной ночи нигде не стояли, опасаясь ответного татарского удара.

Как обычно, я выслал во все стороны дозоры, передвигавшиеся с полками параллельно, но в отдалении на пять-семь верст.

Встречали мы и татарские разъезды — но три-пять конников. Издалека они наблюдали за нашим передвижением, не приближаясь и не делая попыток напасть. Несколько раз я посылал на их перехват дружинников, но они неизменно возвращались ни с чем.

— Утекли куда-то, воевода. В лесу скрылись, как их искать?

Плюнул я в конце концов на татарскую разведку — только ратников без проку вымотаю.

До Казани оставалось еще около ста верст, может — чуть поболее, когда случилась беда.

Дозорные мои перехватили нескольких пеших русских ратников, пробиравшихся к нашему войску, и доставили ко мне.

— Кто такие? Из полка своего сбежали, струсили до боя? — свел я в гневе брови.

— Помилуй Бог, воевода! Беда страшная. Мы из судовой рати, что под рукою князя Палецкого. Разбили нас, всех побили, только единицы живыми и вырвались.

— Лжете, псы смердящие! У князя флотилия, он по Волге-матушке вниз идет. Как могли его татары побить, коли у них никаких судов нет, окромя торговых?

— Не гневайся, боярин! Смени гнев на милость, выслушай.

— Говорите, только коротко и четко.

— Везли мы на судах пушки, порох и судовую рать. Много судов было — девять десятков. Встали у берега на ночлег, здесь татары и напали. Дозоры вырезали, а мы — спали. Не знаем, уцелел ли кто, кроме нас?

Вот это новость! Как обухом по голове. Ведь если то, что они рассказали — правда, значит, войско лишилось пушек и огненного припаса. Выходит, штурмовать Казань просто нечем. Без пушек город не взять.

— Дайте им заводных коней да накормите. Пусть с нами едут. На месте сбора со мной к главному воеводе поедете — расскажете, что видели.

Я ехал в мрачном настроении. Как же так? Флотилия речная по определению была самой неуязвимой, самой сильной, самой защищенной частью русского войска. Они по воде плывут, где нет татарской конницы, у них — пушки и припасы, против которых не то что пехоте или коннице — крепостным стенам не устоять. И вот теперь силы этой, похоже, нет. А если татары не просто суда с пушками утопили, а трофеями взяли, то совсем катастрофа! Пушки и порох многажды силы татарские увеличат, мы же потеряем всякую надежду на успех.

Впоследствии выяснилось, что девяносто лодей были захвачены на ночной стоянке, а судовые рати перебиты почти целиком. Лишь одна ладья ушла, с князем Палецким, да и то потому прорвалась, что на стоянке чуть поодаль держалась.

По моему мнению, которым я ни с кем не делился, после утраты судов с артиллерией и припасами к ней поход терял всякий смысл. Казань нам уже точно не взять, только людей положим зря.

Слава богу, до штурма города в дальнейшем не дошло, потому как беды и неприятности посыпались как из ящика Пандоры.

Татары, все-таки разведав численность и расположение русских ратей, устроили засаду на реке Свияге, напав на наши конные полки. Напали на отдыхе, когда ратники расседлали лошадей, а кое-кто и бронь успел снять. Все-таки — конец июля, в железе и войлочном поддоспешнике жарко. Вот они в первую очередь жизнями и поплатились.

А основная вина — на воеводах. Пренебрегли дозорами — ближними и дальними, решив, что татары в Казани заперлись. Вот потому и смогли татары неожиданно напасть на лагерь. Как нож в масло, врезалась тяжеловооруженная татарская конница в русские ряды. Некоторые и сообразить не успели ничего, сразу пав под саблями, другие стали обороняться. Только ведь конница сильна строем, скоростью, тяжестью удара.

Многие в панике бежали, усугубив обстановку. Известно ведь — паника заразительна. Даже сильный духом человек может дрогнуть, когда за твоей спиной бегут твои же товарищи.

Многих побили татары, одних убитых потом насчитали более пятисот. Вдвое больше раненых было, что успели в лесах да оврагах укрыться. А уж скольких в плен взяли, никто не знает, поскольку списков полков так и не нашли. Татары ли с собой захватили, копытами ли в землю втоптаны были? И стяги полковые утеряны оказались — полк позором покрылся.

Весть о бесславном побоище мигом разнеслась по нашим войскам. А тут еще и я привез известие о потоплении и захвате флотилии, предъявив уцелевших свидетелей из судовой рати.

Ратники почти открыто роптали и говорили меж собой о неудавшемся походе, о необходимости возвращения домой. Воеводы колебались. Невозможно без приказа государя повернуть полк домой самовольно, трусость и бегство с поля брани это называется.

В стане русских наступили разброд и шатание. Никто уже не хотел идти на Казань.

А татары, ободренные успехом, — как же: суда с пушками захватили, конный полк разбили — решили развивать успех, да только осрамились. Столкнулись мы с ними на Итяковом поле. Основные силы конницы русских вышли на поле, а там уже татары стоят, рать большая и в основном — тяжелая конница. Всадники в броне, лошади в нее тоже закованы. Однако конный встречный бой — это не Казань без пушек штурмовать. Взыграли молодецким духом наши воеводы и ратники. Был дан приказ строиться рядами.

Впереди моего полка стоял полк Правой руки. Склонился в сторону противника русский стяг, завыли трубы. Русская конница начала разбег. Дрожала и гудела земля от тяжелой поступи коней, а навстречу не менее грозная сила начала приходить в движение. Медленно вначале, затем ускорила ход. Как всегда перед столкновением, сердце екнуло куда-то в живот, в груди — холод и пустота.

«А… а… а…» — только восторженный рев. Ряды всадников столкнулись. Грохот железа, крики людей, ржание лошадей, редкие пистолетные выстрелы — все слилось в адский шум боя. Первые ряды — как наших так и татар — были просто смяты. Не уцелел никто. Последующие ряды напирали, и те, кто был жив в третьем, четвертом рядах, были вынуждены пробираться вперед по трупам своих товарищей и лошадей. Кровью была залита вся земля. Впереди раздавался звон оружия, тупой стук щитов. Над местом столкновения стояло облако пыли, так что ничего толком видно не было.

— Татары слева! — закричал кто-то. Я повернулся всем корпусом. И точно! Слева, из рощицы, вылетала на рысях конница, к моей радости — легкая, из ополчения.

Я дал указание прапорщику. Знамя моего полка качнулось влево, дважды проревела труба.

Медленно, с трудом мы выбрались из сбившихся рядов.

Я развел руки в стороны, и полк мой начал перестраиваться, разворачиваясь в широкую лаву.

Татары издалека, по-своему обыкновению, стали метать стрелы.

Обернувшись и привстав на стременах, я прокричал:

— Пищали — товсь!

Не знаю, как услышали меня дружинники в шуме скачки. Однако же когда я поднял руку, прокричал «Огонь!» и резко ее опустил, громыхнул нестройный залп. Ни о какой меткости при стрельбе с хода и речи не шло, однако же картечь — не пуля, жертв своих нашла Попадали кони и люди, смешались ряды татарские.

— Сабли наголо!

Зловеще зашелестели в ножнах сабли, и мы столкнулись!

Дальше пошла просто мясорубка. Бой разбился на поединки отдельных воинов. Бились остервенело с обеих сторон. Но мы выигрывали за счет защиты. Тягиляи татарские не держали прямого удара.

С левой руки из пистолета я выстрелил в грудь налетевшему на меня татарину с разинутым в крике ртом, отбросил пистолет и схватился на саблях с рыжеусым молодым татарином. Удары его были сильны, но мастерства — никакого, и вскоре он пал с лошади бездыханным.

Мы начали теснить татар, а потом и вовсе сломили сопротивление, добивая немногих уцелевших.

— Воевода, справа!

Я резко обернулся, подставил саблю. Но никто не нападал. Прапорщик со стягом показал рукой вправо. Из дальнего леса выдвигалась нестройная шеренга пехоты. Решение созрело мгновенно. Надо обойти тяжеловооруженных татар сзади и ударить по пехоте. Надо бить врага поодиночке. Пока их батыры увязли в сече с Большим полком, во что бы то ни стало надо смять и уничтожить пехоту.

— Дай сигнал: «Развернуться вправо, следовать за мной»!

Прапорщик качнул стяг вправо, заревела труба.

Я дернул поводья и, забирая вправо, стал обходить схватку. Обернулся. Полк поредел заметно, но послушно следовал за мной.

Мы начали разгонять коней, чтобы смять пехоту инерцией конной массы. Вот до врага семьсот шагов, пятьсот, триста…

— Боярин! Это же наши!

Я и не заметил, как Федор подобрался ко мне.

— Смотри, воевода, у пехоты наши стяги и щиты. Глаза слезились от ветра, я прищурился. И впрямь — наши, русские стяги, шлемы-ерихонки, щиты каплевидные красные — видимо, новгородцы или ярославцы. Черт, едва своих не смяли. А шеренги пехотные замерли, ощетинившись копьями.

— Сто-ой!

Тяжело остановить разгоряченных коней, набравших ход. Встали. Прапорщик начал описывать стягом круговые движения. Со стороны пехоты ответили тем же. Упертые до того в землю копья поднялись.

Я не видел, но почувствовал, как облегченно вздохнули воины.

— Разворачиваемся назад! Ударим татарам в спину!

Полк медленно развернулся. Схватка татар с нашими кипела, и пока никто из противников не мог взять верх.

Сеча перемещалась то немного вперед, то назад. Силы были равны, и никто не мог одолеть другого. — В атаку!

Я решил ударить татарам в спину. В пылу схватки нас могут не сразу заметить, выиграем несколько минут. А если и увидят — попробуй, разверни тесные ряды!

Мы разогнали коней, вломились в татарские ряды. Можно сказать — повезло. В задних рядах были чура — воины-слуги. Каждый тяжеловооруженный воин из знати в бою имел несколько таких слуг. Броня на них полегче была, поплоше, да кони без защиты, только в войлочных попонах. Полетели сразу с плеч татарские головы, попадали увечные. Крик поднялся, стали пытаться развернуть коней, расстроили ряды, внесли толчею и неразбериху.

А передние татарские ряды понять ничего не могут — сзади звон железа, крики. Стало быть — свежие русские рати с тылу ударили. И у каждого в голове мелькнуло — окружают. Знаю по себе: когда нависает угроза окружения, когда не знаешь, как велика сила противника, неуютно становится. Не столько уже вперед смотришь, сколько опасаешься удара в спину.

Забеспокоились мурзы, эмиры да уланы, ослаб их напор. А мы — наоборот — еще больше надавили. У кого из бояр да ратников пистолеты еще оставались, стрельбу учинили. Тут самое время их задействовать — враг рядом, не промахнешься.

И я достал из-за пояса второй, последний пистолет, выстрелил в спину татарину в кольчуге — через ряд от меня. Специально так сделал: пусть передние татарские ряды потери видят. Сам же схватился со слугой военным, по-нашему — боевым холопом. Силен был татарин, владел саблей неплохо, да зажало его ноги между соседними лошадьми — ни привстать для удара в стременах, ни уклониться. Даже когда я изловчился и вогнал ему кончик сабли под шлем снизу, он упасть не смог, склонился только на шею своей лошади.

По обеим сторонам от меня ратники мои тоже вовсю саблями орудовали. А метрах в трех от них здоровенный как медведь русский ратник секирой махал. Против секиры сабля — не защита, вокруг него только убитые на седлах полулежали.

Теснота была страшная. Кони боевые тоже озверели — кусали вражеских лошадей. Я опасался получить ранение и упасть — затопчут вмиг, и подняться не успеешь.

Я уже видел через ряды татарские наших ратников из Большого полка. Получалось — мы зажали татар, как между молотом и наковальней.

А тут еще и пехота наша от леса добралась. Ударили татар с левого фланга, по двое-трое поднимали на копья уланов, сбрасывали с коней и добивали ножами.

Дрогнули татары, почуяли приближение смерти своей, да не уйти уже, с трех сторон мы напираем.

Они попытались уйти на правый фланг, да оттуда-к лесу. Как их шайтан в них вселился. Пробивались яростно, остервенело — и откуда только силы взялись? Но и у наших как второе дыхание открылось.

Удар — за флотилию нашу, еще удар — за конников порубленных, удар — а это за все разом! Получи, получи, получи!

Я даже и не понял, как в левой руке чужая сабля оказалась, скорее всего — у убитого татарина забрал, у их сабель крутизна изгиба побольше.

Я схватился с тяжеловооруженным врагом. Он пер как танк, размахивая широким кривым мечом явно персидского происхождения — с расширяющимся к кончику лезвием. Щита у него не было, скорее всего — разбили в схватке. Зато в левой руке был длинный боевой нож.

Он ударил первый. Я отразил удар правой рукой и попытался ударить его левой саблей в бок. Татарин отбил, снова сам атаковал. Черт, меч у него тяжелый, удар сильный. Несколько мгновений я только оборонялся, отражая атаки. Татарин был в более выгодном положении — его конь был почти поперек и впереди моего, и он орудовал правой рукой. Мне же приходилось работать левой, благо — Сартак, сын хана Ачега-ма, научил.

Да когда же, наконец, он устанет? Машет мечом, как машина.

Я улучил момент, когда он нанес удар, и рука его с мечом пошла назад и вверх, скользнул саблей вдоль его руки и уколол в подмышку, в незащищенное кольчугой тело.

Дернулся от раны татарин, отпрянул назад, по боку его заструилась кровь. А потом как ни в чем не бывало снова стал наносить удары. Вот только резкость и острота движений поубавились. Татарин понимал — я выжидаю момент, когда он ослабеет, чтобы нанести ему решающий удар.

Я резко пригнулся, пропуская над собой его меч, и в это время, скользнув по моей спине, прикрытой кольчугой, прошелестел татарский джерид — короткое метательное копье, и вонзился батыру в живот. Кто-то из врагов явно метил в меня, а поразил татарина.

От тяжкого удара он качнулся, схватился за джерид левой рукой, напрягся и — выдернул. Из раны обильно потекла темная, почти черная кровь. В печень угодили, минуты его сочтены.

Однако татарин и не думал падать. Он перехватил копьецо и направил его наконечником в мою сторону. Теперь четырехгранный окровавленный наконечник смотрел мне в грудь. Метнуть его в такой сутолоке невозможно, но древко в два метра давало татарину преимущество, не позволяя мне приблизиться для сабельного удара.

Эх, пистолет бы сейчас! Но — увы, оба их я уже использовал.

Татарин попробовал ткнуть в меня копьецом; я отбил его выпад саблей, едва не перерубив тонкое древко. А на второй удар сил у него уже не хватило. Лицо его посерело, горлом пошла кровь, и он медленно завалился на бок. И только соседняя лошадь с ранее уже убитым татарином, по-прежнему сидящим в седле, не позволила ему свалиться на землю.

Фу! Дух бы перевести, да бой не кончился. Ряды вражеские таяли, как снег под мартовским солнцем. Не было уже той монолитной, грозной, закованной в броню силы. Живые уланы да мурзы сбились в несколько кучек, образовав очаги сопротивления.

— Глеб, Федор, Макар, вы как — живы?

— Здесь мы, воевода, недалече.

— Заряжайте пищали!

И через несколько минут:

— Готово, воевода!

— Цельтесь в этих, что еленге держат. Пли!

Грохот выстрелов. Татарский прямоугольный голубой стяг — еленге — покачнулся и упал. И неудивительно: никакая броня не убережет от попадания на такой маленькой дистанции выстрела.

Главный островок сопротивления — со стягом их — пал. Остальные, заметив, что стяга больше невидно, а пробиться к лесу уже невозможно, сдались в плен. И было таких всего около двух десятков.

Я привстал на стременах, осмотрелся. Тяжело далась победа, большой кровью. Все огромное поле — от леса до леса и от деревеньки до оврага — было усеяно телами. Местами и земли не видно из-за множества тел павших ратников и трупов лошадей.

Одолели врага, но цена непомерно высока. С каждой стороны было убито не менее семисот человек. Много! У татар была выкошена лучшая, тяжеловооруженная конница, у нас почти целиком полег Большой полк, имелись потери в других полках. Из двух федоровских десятков в живых осталось семеро, из трех макаровских — едва десяток уцелел. Прежде моя малая рать таких потерь не знала.

В Сторожевом полку боеспособных осталось чуть больше половины. Еще одна треть — раненые. Остальные — безвозвратные потери. Долго же нам и татарам придется зализывать раны. Ведь столкнулись на Итяковом поле лучшие полки с обеих сторон. А быстро нового воина не вырастишь, не выучишь, времени и сил на это уходит много. Похоже — теперь уж точно не до Казани будет. Рати просто обескровлены потерями.

Оставшуюся половину дня оказывали помощь раненым, формировали обозы, отправляли покалеченных на свою землю. С обозами уходила и часть ратников для охраны.

Следующим днем рыли братскую могилу да хоронили погибших. Уморились ратники, едва успели на третий день упокоить убитых.

Воеводы потрепанных полков собрались на совет. Проводили его прямо на воздухе. Стоял вопрос — что делать? Идти на Казань, выполняя указание государя, или бить ему челом, пытаясь убедить его завершить поход?

Все военачальники понимали, что продолжать поход и идти на Казань — самоубийство. Пушек, равно как и припасов к ним, нет, продовольствия не хватает, в полках большой некомплект из-за потерь. А самое главное — время! Середина августа, уж Яблочный Спас позади, вчера Успение Пресвятой Богородицы было. Тут дай бог к осени — с ее дождями и непролазными дорогами, до городов своих добраться. А ежели раньше обычного задождит? В осень Казань осаждать — немыслимое дело, это ведь не на месяц осада. Зима грянет — как в чистом поле выжить? Костры от стужи не спасут. От холода и голода потеряем войско. «Нет, надо возвращаться», — в этом все были единодушны.

Стали думать, как о бедах да нужде написать, чтобы отход наш не выглядел трусливым бегством. Пошумели, и поскольку договориться не удалось, решили собраться на другой день. Как в поговорке — утро вечера мудренее.

А тут гонец приказ от князя Вельского привез — поход закончить ввиду потерь и недостатка припасов.

Первыми возвращались обозы, вместе с ними двигалась пехота, и последней — в арьергарде, прикрывая отход, шла конница. Распоряжение правильное. Если конница уйдет первой, пехоту просто стрелами изведут.

После боя на Итяковом поле татары притихли, но, заметив наш отход, не преминут воспользоваться возможностью напоследок потрепать отходящие рати.

На следующий день — равно как и на второй и на третий, мимо нашего лагеря тянулись обозы с ранеными, оружием убитых, шли колоннами пехотинцы. Осунувшиеся, усталые, с грязными от дыма костров, пота и пыли лицами, они тянулись нескончаемой колонной.

Затем настал черед конных. Ушел полк Левой руки, остатки Большого полка, полк Правой руки, и последним — мой Сторожевой полк. По уложению при всех передвижениях он прикрывал тылы — что в наступлении, что при отходе. Нам и досталось по самое некуда.

Большие и малые группы легковооруженных татар шли по пятам Сторожевого полка, догоняли, осыпали градом стрел, выбивая моих бойцов, и исчезали, не принимая сабельного боя. Вымотали вконец!

Я решил сам устроить на них засаду. Набрал добровольцев с полсотни, выбрал место поудобнее, подходящее для внезапного нападения. Здесь дорога тянулась по полю между рощицами, а слева была лощина. С дороги ее и не видно, а полсотни всадников укрыть там можно.

Так и сделал. Едва весь полк прошел большую часть поля и оказался на открытом месте, как появились татары. Подскакали поближе к хвосту отходящей колонны, метров за сто — сто пятьдесят, и давай стрелы метать.

Развернулась последняя сотня полка и — на них. Татары по своему обыкновению боя не приняли, луки в колчаны убрали и попытались скрыться. А из лощины им наперерез мои добровольцы выскочили. Попали татары в клещи, и после короткого и ожесточенного боя полегли все. Мы тоже бойцов потеряли, но немного; зато присмирели татары, и уж не нападали более. Следили дозорами издалека, но ближе версты не приближались, значит — запомнили урок.

Наступил самый сложный момент — переправа через Волгу.

Если на этот берег нас перевозили на лодках, то теперь реку надо было переплыть самим. Река широкая, течение сильное, но это преодолимо. Оружие и вещи — на лошадь, да повыше — на седло, чтобы вода не замочила. А ратники плывут рядом, держась за лошадь — кто за стремя, кто за хвост. Учитывая, что плавать умели немногие, переправа вызывала страх.

А у меня голова болела о безопасности всего полка. Дать отпор с воды, на плаву — невозможно. Как пить дать татары воспользуются беззащитностью конницы. Для них ведь стрелять с берега по плывущим — забава и удовольствие.

Надо во что бы то ни стало помешать татарам расстреливать рать при переправе.

Я оставил своих воинов — из оставшихся людей Федора и Макара, — из тех, у кого были пищали и порох. Бойцов уложил на небольшой пригорок, а лошадей распорядился спрятать в камышах. Для себя решил, что уйду в числе последних, когда полк переправится.

Когда появился отряд татар, часть воинов уже успела перебраться на тот берег, однако большая часть полка была еще в воде.

Татары загалдели оживленно, предвкушая удовольствие от возможности беспрепятственно устроить кровавое побоище, и, не слезая с коней, стали целиться по головам воинов, готовые выпускать в минуту до десятка стрел. Вот только минуты этой я им не дал. Только они выпустили по стреле, вскинув луки, как я скомандовал:

— Пали!

Когда дым рассеялся, мы увидели, что пятнадцать пищалей не хуже пушки выкосили дозор — жаль, что не всех разом. Несколько всадников успели доскакать до ближней рощицы. А мы — хвать за стремена у лошадей, и — в воду. Чего ждать? Пока очухаются татары, нас уже и след простыл.

Переправились, проверили людей — налицо почти весь полк. Недосчитались троих. Стрелы ли татарские тому виной, или сами утонули, неосторожно отпустив стремя коня и наглотавшись волжской воды — кто знает?

Мы обсушились у костров, натянули одежду. Одеваться торопились, потому как комары да оводы заели. А в поддоспешнике войлочном — поди, прокуси!

Добрались до Нижнего — до главного лагеря, где и собирались в начале похода. А полков наших уж и след простыл — разошлись, отправились по своим городам. Только оставались пришедшие вчера пехота да обозы.

Мы сдали знамена, тулумбасы, трубы и — по домам.

Я с горечью оглядывал свой личную дружину. Мало, очень мало осталось, и главное — за что людей положил? Ни Казани не взяли, ни трофеев. Умылись только кровушкой. Но и татарам кровь пустили, почитай — всю элиту выбили.

А за моей дружиной дружина коломенская следует — хорошо, если половина осталась. Да и чего другого ожидать: пушек уберечь не сумели, пищалей мало совсем, только в личных дружинах, да и то далеко не у всех бояр — дорого, да и боялись их применять, непривычно для многих это оружие. А будь у нас хоть пара пушек на Итяковом поле, поход мог бы закончиться победой и куда меньшей кровью.

Горько на душе, аж напиться до беспамятства хочется. Почему личная храбрость ратников должна была выручать там, где отсутствовала четкая планировка похода со стороны главного воеводы. Я хоть и князь, а все же только исполнитель. Почему-то у тех же татар организация получается пока лучше. Я уверен — сведи в бою нашего и татарского воина один на один, наш одержит победу. Тогда вот почему нас бьют — что в прошлогоднем походе, что в нынешнем? Сил было много: численность только воинов достигала ста сорока тысяч, да пушки, суда, припасы — и все равно едва ноги унесли.

И я решил помыслить на досуге, проанализировать ошибки да к государю ехать. Понятно — ошибок не бывает только у тех, кто ничего не делает. Но не извлечь уроков из поражения — значит, и в будущем наступить на эти же грабли.

Я проехал со своей дружиной сразу в Охлопково.

Заперлись мы в избе вчетвером — Федор, Макар, Глеб и я, и два дня беспробудно пили, осушив пятидесятилитровый бочонок заморского вина, который я привез из Москвы.

На третий я день сказал:

— Все, хлопцы, хватит пить. Тризну по друзьям-товарищам погибшим справили. Пора и за дела браться.

Сам засел за анализ причин ошибок состоявшегося похода. Несколько дней обдумывал, подробно разбирая каждое действие наших ратей. Дорогой китайской бумаги извел целую стопку. Написал на четырех листах, перечитал. Много, не будет государь все разбирать, чай — не житие святых, что на ночь читают. Повычеркивал второстепенное, оставив соль. Получилось на один лист. Это уже удобоваримо — не писарь читать будет, а правитель России.

Зато кратко и четко. Причины и выводы.

Содержанием написанного я остался доволен. И сразу же — в Москву, к Кучецкому.

— Жив, князь! Очень рад тебя видеть живым и здоровым, проходи. Ты что смурной такой?

— Разговор есть, Федор.

— Ну, тогда в кабинет пошли.

И я рассказал ему про неудавшийся поход, про мои выводы, про письмо государю. Внимательно выслушал Федор, не перебивал, хотя я рассказывал больше часа.

— М-да, интересно и занимательно тебя слушать. В первый раз слышу столь подробный разбор похода. Военачальники все неудачи на князя Палецкого свалили. Дескать, меры защиты не принял на стоянке, допустил захват людей с пушками и припасами. Потому и на Казань не пошли, поражение потерпели.

— Нет, Федор, я сам в походе участвовал и своими глазами все видел. Прямо тебе скажу: поход был обречен на неудачу еще не начавшись, и корни неудачи — здесь, в Москве. А ратники русские вели себя храбро, мне их упрекнуть не в чем. В трусости никто не замечен.

Федор встал, подошел к двери и выглянул в коридор.

— За такие слова и на плаху попасть можно. Ты что же — никак в предательстве кого подозреваешь?

— Нет, явного предателя нет.

И я принялся объяснять Федору, в чем причина наших неудач. Рассказал о несогласованности действий бояр, о том, что пехота была на месте в июне, а обоз с продовольствием через месяц только подтянулся, о том, что дозоры надо высылать ближние — не более версты, и дальние — до десяти верст, дабы враг внезапно не напал. И лучше всего — не посуху идти, а судами плыть. А то до Казани еще не дошли, а людей немало потеряли. И много, много еще чего.

— Горячишься, Георгий!

— Помилуй Бог, Федор! Я уже не в первой сече был, но оба последних похода на Казань неудачные.

Если в прошлом году мы трофеев не взяли, то это не беда. А в этом? Суда потеряли, пушки потеряли, людей — и каких! — просто тьму положили. А в итоге? Казань не взята, так — пощипали татар едва.

— Обида в тебе говорит.

— И это есть, только не за себя — за державу обидно.

— Эка хватил!

Федор походил по кабинету.

— Ладно, завтра на приеме у государя буду — самолично вручу ему твое послание.

— Вот спасибо, дружище!

— Не благодари. Вижу ведь — не о себе, не о трофеях печешься — о государстве. Но уж не обессудь. Как решит Василий Иоаннович, так тому и быть. Ты же понимаешь — выше головы не прыгнешь.

— За это и благодарю, что послание мое в руки государю отдашь. Сам знаешь: попадет к писарям, положат в долгий ящик — до государя и не дойдет.

Уговорились встретиться завтра к вечеру.

А я направился в Разрядный приказ. Надо деньги за поход получить.

Я снова и снова вспоминал неудачный во всех отношениях поход и цену, которую ратникам пришлось за него заплатить. Слава богу, среди моих ратников нет попавших в плен.

Всех павших на поле бранном отыскали, опознали, сосчитали и в скорбные списки внесли.

В приказе я встретился с некоторыми боярами, воевавшими у меня в полку в последнем походе. Мы обнялись на радостях, поговорили. Потом, как водится, на постоялый двор пошли. Потрапезничали, выпили вина, обсудили перипетии похода. Те из бояр, что более дальновидными были, говорили то же, что и я, сделав выводы почти слово в слово. Стало быть, и до них дошло, что так дальше воевать нельзя. Только один, лихой рубака Васильев, рукой махнул:

— Умничаете все, смотрите проще! Не повезло!

Вступать в спор с ним никто не стал — чего с пьяного взять? Я был доволен, что и у остальных бояр мозги заработали. Глядишь — в следующий поход пойдут более подготовленными и некоторых ошибок не допустят.

На следующий день спешить было некуда, и я хорошо выспался — спал почти до полудня. На торг сходил, выбрал супруге подарок — кольца височные, шелк синдский — все-таки княгиня.

И, едва дождавшись вечера, поспешил к Кучецкому.

Федор встретил меня мрачнее тучи.

Сердце екнуло, заныло в недобром предчувствии. Я уж по виду догадался, что послание мое в лучшем случае отвергнуто.

— Садись, Георгий! Вино будешь?

Обычно Федор не начинал разговора с предложения выпить.

— Наливай. Чую — плохие новости меня ждут.

— Да уж… — тяжело вздохнул князь и замолчал, не решаясь с ходу оглушить меня недоброй вестью. Махнул рукой: — Не обманулся ты. Самолично в руки государя послание твое передал. Прочитал он, сначала посмеялся, потом думным боярам прочитал, что рядом случились. Хулу на тебя возвели — мол, не дорос еще князь государю советы давать. Мне обидно за тебя стало. Думские бояре сроду пороху не нюхали, только штаны на скамьях просиживают. А дове-дись на пиру оказаться — нажрутся до икоты, потому как задарма.

Я сжался в комок. «И зачем связался с этим посланием? — сверлила мысль. — Проку не вышло — то полбеды, к ударам судьбы привык, да, похоже, и Кучецкому досталось за содействие мне».

— Среди бояр и неприятель твой был.

— Телепнев?

Федор кивнул, взглянул на меня с сожалением, потянулся к кувшину, подлил вина доверху и показал взглядом на кубок.

— Вступился я за тебя, слово о заслугах твоих молвил. Совсем осерчали бояре, а за ними — и Василий Иоаннович. Решили полк тебе более не доверять, с воевод коломенских снять. И служить ты отныне будешь, как рядовой поместный дворянин, со своею дружиною на заставе.

Я усмехнулся:

— От дружины моей мало что осталось, едва ли половину наберу. А в воеводы я не рвался. Надо будет для страны — и на заставе послужу. Только чую печенкой, следующий поход таким же провальным окажется.

Горько мне было сознавать, что не послушали служивого воеводу, набравшегося опыта на полях сражений и получившего звание княжеское не за услужение у кресла государева, а за боевые заслуги. Как говаривал позже великий Петр — за веру и верность.

— Не вешай нос, боярин. У меня похуже ситуации бывали — выплыл. За одного битого двух небитых дают. Слыхал?

— Слыхал.

— Со мной поедешь ли?

— Куда зовешь?

— Развеяться. Тут по весне мне дедок один старый сказывал — есть-де на Плещеевом озере Синь-камень. Чудеса сей камень творит, желания исполнять может, если от сердца они. А еще, представляешь — сам из воды вылез, на берегу лежит — и все время теплый. Бают, хвори разные лечит.

— Да тебе-то это на что? Никак ты захворал, Федор?

— Здоров! Просто хочу посмотреть на диво это.

— Если просто посмотреть, так далековато добираться! Озеро то у Переяславля, что в Ярославской губернии.

— Не узнаю тебя, Георгий. Тут всего-то полтораста верст будет. Мы же поедем без обоза, верхами. Быстро обернемся. К тому же рыбка в том озере зело чудная есть — ряпушка. Говорят, огурцом пахнет.

— А поехали! Чего я в Москве забыл?

Следующим утром наш отрядик выехал из первопрестольной. Со мной были два моих ратника из Федоровской десятки. У Кучецкого людей побольше: воинов человек десять да четверо бояр — для солидности.

Гнали быстро. Конец лета, тепло, дороги сухие.

С обеих сторон дорогу обступал сосновый лес. Я любовался красотой природы. Дышалось здесь легко — воздух был наполнен смолистым ароматом. Тишину нарушал только топот копыт всадников.

Дорога пошла на спуск. Лес поредел, небольшими участками теперь встречалась липа. Впереди блеснула лента реки — один из притоков Клязьмы.

За поворотом дороги показались постройки Троице-Сергиевого монастыря, окруженные крепостной стеной с башнями.

Колокольный звон возвещал благовест — в монастыре шла служба.

Кучецкой с боярами придержали коней, и они замедлили ход — мы проезжали мимо белокаменного Троицкого собора. Всадники, сняв шапки, осенили себя крестами: в соборе этом нашел свой последний приют Сергий Радонежский. Снял шапку и я, неумело перекрестился.

Здесь, в центре духовной культуры Руси, часто бывал и государь. Монастырь был и загородной резиденцией московского митрополита, откуда он возносил слова молитвы за благоденствие Руси. Отсюда, из монастырской мастерской, расходились по храмам святые образы. Здесь начинал свое многотрудное служение иконный живописец Андрей Рублев, создавший «Святую Троицу».

Рядом с собором высилась колокольня и стоял храм Свято-Духовной церкви, построенной в честь Сошествия Святого Духа на апостолов.

Все суетное ушло в сторону, уступив величию православных святынь. На душе было грустно, не покидало ощущение, что вижу я это великолепие последний раз. В глазах проступили слезы.

И вот Клязьма с хлипким мостом позади. Заросли ивы сменил луг, по которому цепочкой шли косари, оставляя за собой скошенную траву.

И удивительно — чем дальше от Москвы мы отъезжали, тем меньше грустных и горьких мыслей оставалось.

Мы снова ехали в окружении леса, подступающего к дороге. Иногда полоса леса прерывалась, и открывались взору изобильные поляны с душистой земляникой на южных склонах холмиков, алеющими гроздьями брусники, черникой. Описать эту красоту русского Залесья сложно — ее надо видеть.

И снова потянулись крестьянские поля. Благодатные плодородные земли позволяли получать здесь щедрый урожай овощей, лука, хрена. Овощи крестьяне отправляли в Москву. Недаром ходила поговорка «Хрен да лук не выпускай из рук». С душистым укропом да смородиновым листом хозяйки делали аппетитные соленья.

Мы ехали по Мещере — «жемчужине» Руси. Поля чередовались с лесом, лугами, болотцами, встречались озера, на зеркальной глади которых цвели желтые и белые лилии.

На ночлег останавливались в гостевых избах, разбросанных по тракту. Так за три дня и добрались до Плещеева, или Переяславского озера.

Перед нами простирался огромный овал озера, окруженного соснами. Поехали по берегу — низкому, местами заболоченному. На отмели редкие серые цапли выискивали добычу, над озером летали утки, носились кулики. На берегу пробивались родники. Иногда густой тенистый лес спускался прямо к прозрачной воде озера, и нам приходилось объезжать его, поднимаясь по склону. Что-то возникало в памяти, связанное с этим озером. Но что? Вспомнил все-таки: через два века Петр Первый здесь построит учебную флотилию.

Мы добрались до Никитского монастыря. Дружинник постучал плетью в ворота. В калитке распахнулось окошко.

— Чего тебе, служивый?

— Не подскажешь ли, где Синь-камень лежит?

— Тьфу на вас, безбожники! Ходют все и ходют к идолу каменному! Нешто не знаете — демон в нем обретается!

Окошко захлопнулось, дружинник почесал в затылке.

— Ты лучше у прохожего спроси! — засмеялся Федор.

Дружинник пришпорил коня и вскоре догнал мужика с удочками, бодро шагавшего по дороге. Поговорили, и мужик рукой в сторону указал. Да мы уж и сами поняли, куда ехать.

Камень сей не очень-то далеко и лежал — прямо у уреза воды. Валун три на два с лишком метра и толщиной невелик — чуть более локтя. И никакой он не синий, серый скорее.

Слезли мы с Федором с лошадей, подошли, пощупали.

— А сказывали — теплый, — разочарованно сказал Федор. — Просто солнцем нагрело, — заявил он. — Ты это, отойди подальше.

Я отошел к дружинникам, с любопытством взирающим на «народную легенду».

Федор снял сапоги и босиком взобрался на камень. Посидел, потом улегся ничком, обхватив ладонями шершавого исполина. Губы его шевелились — молитву шептал или просил чего у камня? Затем встал, подошел ко мне.

— Теперь давай ты, боярин.

— Помог хоть камень-то? — недоверчиво спросил я побратима.

— Кто его знает? — уклончиво ответил Кучецкой. — Поглядим…

Я последовал примеру Федора — снял сапоги, коль на камень босым вступать следует, и босиком залез на валун. Ты смотри — на самом деле теплый, а ведь у воды, прохладным быть должен. Улегся навзничь, посмотрел в небо — синее, облачка бегут. И так мне спокойно стало, умиротворенно. Все мрачные мысли прочь ушли.

Я закрыл глаза.

— Господи, хорошо-то как! Домой бы мне сейчас, в свое время, устал я что-то.

М-да, размечтался. Вставать пора, небось Кучецкой заждался.

Закружилась голова. Я помассировал виски. Вроде как отпустило. И только я встать собрался, как услышал женский голос:

— Мужчина, вы тут долго еще лежать собираетесь? Да-да, я вам говорю!

Я приоткрыл глаза, повернул голову. Твою мать!

Рядом со мной девушка стояла, в сером брючном костюме и складной указкой в руках — явно экскурсовод. Вокруг нее туристы толпились, в основном молодые ребята и девушки. Девчонки хихикали, а один из парней сказал:

— Пить меньше надо, отец.

Е-мое, да никак я в свое время вернулся! Ну и камень! На самом деле исполняет желания. Ну, может — не у всех?

Я встал с камня, вызвав смех у туристов. И в самом деле — нелепо я выглядел: кафтан, штаны суконные — и босиком: сапоги-то рядом стоят. Шапка, бородой оброс, на пальцах перстни. А главное — пояс на мне с саблей, боевым и обеденным ножами.

Под насмешливыми взглядами молодых людей я натянул сапоги.

— Товарищ! Вы из костюмированной группы? Пройдите вон туда, артисты там.

Перетянуть бы ее плетью за «артиста», да невозможно — время не то, а хочется очень.

Я поплелся к Никитскому монастырю. Осел он как-то, фундамент внизу мхом порос. А чего здесь удивительного — пять веков минуло.

Что теперь делать-то? По-хорошему — от пояса с оружием избавиться надо, это — до первого милиционера.

Я снял пояс и кафтан, оставшись в рубахе и штанах; замотал оружие в кафтан, взял под мышку. Со стороны на цыгана похож: рубаха шелковая, штаны в сапоги короткие заправлены. Перстни на руках, а на шее — цепь золотая в палец толщиной.

На чашнике калита висит. Залез я в нее. Слава богу, и золото и серебро есть — я тогда в Москву без денег не ездил. Надо домой добираться, а до городка моего — без малого две тысячи километров. Паспорта нет, денег современных нет. Наверное, в первую очередь бороду сбрить надо. Хотя это тоже не выход — кожа на лице незагорелым пятном выделяться будет. Ладно, поеду так — и будь что будет.

Дошел пешком до Переяславля-Залесского, нашел стоматологическую поликлинику. В зубопротезном отделении продал технику две золотые монеты, изрядно потеряв в цене, но заимев пятнадцать тысяч рублей.

Добрался на такси до Москвы, а там нанял частника до Коломны.

Еще одно такси — и я в Охлопково. Правда, за дорогой пришлось следить мне — сейчас и деревни такой нет.

Мы ехали вдоль Оки, и я с трудом узнавал изменившуюся местность.

Наконец показался знакомый холм. Кажется, здесь.

Всего четыре дня, как отсюда уехал, а прошло пятьсот лет. Местность та же: вот склон, а острога нет уже, как и изб. Стоит на холме дом мой княжеский — полуразрушенный.

Глядел я на него и поверить не мог — я же недавно в него вселился, а уже крыши нет, запустение. И все равно выглядит он строго и благородно.

Пропасть времени отделяла меня от беспокойной, опасной, но такой интересной и яркой жизни, в которой остались дорогие моему сердцу Елена, Василий, Федор Кучецкой, ратники, бывшие рядом в сражениях. Все случилось так, как и предвещала «Книга Судеб», и как сообщал мне бестелесный призрак из подземелья.

Я глядел на остатки постройки — безмолвные следы моей прежней жизни, и сердце колотилось при воспоминаниях о давно минувшем времени. Я прижал руку к груди и… ощутил два небольших комочка. Это были мешочки с чудесными порошками, способными делать меня на время невидимым или показывать прошедшие события. Порошков осталось совсем немного…

Интересно, сохранило ли зелье свои свойства после перемещения во времени? Может быть, тот порошок, что позволял увидеть в мираже следы былого, не утратил эту способность? Однако для того, чтобы показать мне сейчас, что происходило там, в седом средневековье, его было слишком мало…

Я вздохнул, вспоминая родные лица жены, сына, друзей.

Подошел «бомбила».

— Ну что, едем? — Он бросил взгляд на дом: — Умели же раньше строить!

Я возвращался в Коломну и узнавал, черт побери, знакомые места. Вон там деревня Василисы Куракиной стояла, что мы у татар отбивали.

Работавший в машине приемник передавал последние известия. Прислушавшись, я осознал, что в этом времени меня не было всего четырнадцать дней.

— Чавела, ты деньги приготовь!

Точно, «бомбила» за цыгана меня принял.

Отсчитал я деньги и задумался. Здесь пролетело всего две недели, а там я прожил целую жизнь — опасную, но интересную, которой бы хватило на несколько человек.



на главную | моя полка | | Атаман. Гексалогия |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 97
Средний рейтинг 4.5 из 5



Оцените эту книгу