Книга: Круг



Круг

Бернар Миньер

Круг

Цивилизованные личности, те, что прячутся за культурой, искусством, политикой… и даже правосудием, — именно таких и стоит опасаться. Они идеально маскируются, но нет никого более жестокого. Эти люди — самые опасные существа на Земле.

Майкл Коннелли, Последний койот

Пролог

В могиле

Ее сознание обратилось в крик.

В стон.

Мысленно она кричала от отчаяния, выплескивая свою ярость, муку, одиночество… — все то, что месяц за месяцем отнимало у нее человеческую сущность.

А еще она умоляла.

«Пощадите, пощадите, пощадите, пощадите… выпустите меня отсюда, умоляю вас…»

Мысленно она кричала, молила и рыдала. Но только мысленно, не издавая ни единого звука. Однажды утром она проснулась и поняла, что не может издать ни звука. Онемела… Она, всегда так высоко ценившая способность самовыражения, легко находившая слова, она, обожавшая говорить и смеяться…

Лежа в темноте, она сменила позу, чтобы снять мышечное напряжение. Она сидела на земляном полу, спиной к каменной стене, иногда ложилась навзничь или растягивалась на валявшемся в углу грязном матрасе. Большую часть дня она спала, свернувшись калачиком, а когда вставала — потягивалась или «гуляла» по своему застенку: четыре шага туда, четыре — обратно. В камере было темно: по непрестанному гулу, шипению и дребезжанию она давно поняла, что за дверью находится котельная. Одежды на ней не было. Давно. Месяцы, а может, годы. Она стала похожа на голую зверушку. Нужду она справляла в ведро, еду получала дважды. Если же он отлучался, она много дней проводила в одиночестве, без еды и питья, страдая от жажды и терзаясь страхом смерти. В двери было два окошка: одно — внизу, через него он передавал пленнице тарелки с едой, другое, для слежки за ней, — в центре. Свет, проникавший сквозь щели, рассеивал темноту камеры. Ее глаза успели привыкнуть к полумраку и различали мельчайшие детали на полу и стенах, которые обычный человек ни за что бы не заметил.

В самом начале заточения она тщательно обследовала свою клетку, прислушиваясь к малейшему шуму, пыталась найти способ бегства, слабое место или упущение в его системе, а потом отступилась. Слабых мест попросту не существовало, и надежда умерла. Она не помнила, сколько недель, месяцев прошло с момента ее похищения. Со времен прежней жизни. Примерно раз или два в неделю он приказывал пленнице высунуть руку в окошко и делал ей укол в вену. Она всегда испытывала боль: препарат в шприце был вязким, а медицинских навыков мучитель явно не имел. Она почти сразу теряла сознание, а в себя приходила уже наверху, в столовой, в тяжелом кресле с высокой спинкой. Он купал ее, одевал, обрызгивал духами и крепко привязывал к сиденью. Ее волосы благоухали дорогим шампунем, изо рта не воняло, а пахло зубной пастой и ментоловым освежителем дыхания. В камине потрескивали дрова, на столе темного лакированного дерева горели свечи, восхитительно пахла еда на тарелках. Из стереосистемы доносилась классическая музыка. Стоило пленнице услышать первые такты симфонии, увидеть мерцание свечей, ощутить прикосновение чистой одежды к коже, и у нее начиналось слюноотделение — как у собаки Павлова. Перед каждым таким «свиданием» он сутки не кормил и не поил ее.

По болям внизу живота она всегда узнавала, что он воспользовался ее беспомощным состоянием. На первых порах она ужасалась совершённому насилию, и ее долго и мучительно рвало, когда она приходила в себя в погребе после «званого ужина». Теперь это перестало иметь значение. Иногда встреча с извергом проходила в полной тишине, в другие разы он говорил не закрывая рта, но она редко слушала: ее мозг утратил способность следить за чужой мыслью и поддерживать беседу. Слова «музыка», «симфония», «оркестр» главенствовали в разговоре, как и имя Малера.

Как давно она находится в заточении? В ее могиле не существовало ни дня, ни ночи. Да, именно в могиле — в глубине души она точно знала, что живой отсюда не выйдет.

Она вспоминала то восхитительное, простое — лучшее — время своей жизни, когда была свободна. Когда в последний раз смеялась, звала на ужин друзей, навещала родителей, обоняла запах летнего барбекю, любовалась вечерним светом в саду и смотрела на закате в глаза сыну. Лица, смех, игры… Она не могла забыть, как занималась любовью с мужчинами, в особенности с одним… То банальное существование, которое на самом деле было чудом. Как же она теперь сожалела, что так мало им наслаждалась! Теперь она ясно осознавала, что даже пережитые тогда печаль и боль — ничто в сравнении с нынешним адом. С небытием в этом забытом богом и людьми месте. За пределами нормального мира. Она догадывалась, что от реальности ее отделяют всего несколько метров камня, бетона и земли, но даже сотни дверей, километры коридоров и решеток не смогли бы надежнее отгородить ее от людей.

Однажды жизнь и мир оказались на расстоянии вытянутой руки от нее. По какой-то неизвестной причине ему пришлось срочно перевезти ее в другое место. Он спешно одел пленницу, сковал заведенные за спину руки пластиковыми наручниками и нахлобучил на голову полотняный мешок, после чего потащил за собой вверх по лестнице, и она оказалась на свежем воздухе. На свежем воздухе… Потрясение было таким сильным, что она едва не лишилась рассудка.

Она ощутила на обнаженных руках и плечах ласку солнца, угадала свет через плотную ткань мешка. Вдохнула запах земли и влажных полей, аромат цветущих кустов, услышала птичий гвалт на рассвете и с трудом удержалась на ногах, а мешок промок от слез и соплей.

Потом он уложил ее на дно багажника, и в нос ударил запах выхлопных газов и дизельного топлива. Кричать она не могла — он предусмотрительно заткнул ей рот кляпом и заклеил пластырем, а запястья привязал к лодыжкам, чтобы она не била ногами в перегородку. Заурчал мотор, машина тронулась, покатилась по неровной дороге, а потом выехала на шоссе — она поняла это, когда он неожиданно прибавил скорость и их стали обгонять другие машины.

Но худшей мукой оказался проезд через пункт уплаты дорожной пошлины. Вокруг звучали голоса, музыка, шум двигателей — совсем близко… там, за перегородкой. Десятки человеческих особей. Женщины, мужчины, дети… Всего в нескольких сантиметрах от нее! Она их слышала!.. На нее обрушился вихрь эмоций. Они смеялись, разговаривали между собой, ходили туда-сюда — живые и свободные. И ничего не знали о том, что она так близко и погибает медленной смертью, ведь ее рабское существование могло продлиться сколь угодно долго… Она так сильно билась головой о металлические стенки, что у нее из носа пошла кровь.

А потом она услышала, как ее палач произнес «спасибо» и грузовичок продолжил свой путь в неизвестность. Ей хотелось кричать.

В день «переезда» стояла хорошая погода. Она почти не сомневалась, что все вокруг цветет. Весна… Сколько еще смен времен года ей осталось пережить? В какой момент она лишится рассудка, надоест ему и он ее убьет? Внезапно она ясно поняла, что друзья, близкие и полиция считают ее мертвой: только одно существо на земле знает, что она все еще жива, — демон, змей, инкуб. Она никогда больше не увидит света дня.

Пятница

1

Куклы

То было там, в тенистом саду,

Тень расчетливо притаившегося убийцы,

Тень на тени на траве, бледно-зеленой

На фоне кроваво-красного вечера.

В деревьях заливался соловей,

Бросая вызов Марсию и Аполлону.

В глубине сельский декор

Дополняла беседка, сплетенная

Из ветвей омелы…

Оливер Уиншоу перестал писать. Моргнул. Что-то привлекло — вернее, отвлекло — его внимание, мелькнув в поле зрения. Через окно. Вспышка молнии, похожая на блик фотоаппарата.

Вокруг Марсака бушевала гроза.

Этим вечером, как и во все остальные вечера, он сидел за рабочим столом и писал. Сочинял стихотворение. Его кабинет находился на втором этаже дома, который они с женой купили на юго-западе Франции тридцать лет назад. Обшитая дубовыми панелями комната, практически целиком заполненная книгами, в основном томами британской и американской поэзии XIX и XX веков: Кольридж, Теннисон, Роберт Бёрнс, Суинберн, Дилан Томас, Ларкин, Каммингс, Паунд…

Он знал, что ни за что не приблизится к высотам, которых достигли его «боги домашнего очага», но это не имело значения.

Оливер никогда никому не давал читать свои стихи. Он вступил в зимнюю пору жизни — даже осень осталась позади. Скоро он разведет в саду большой костер и бросит в огонь сто пятьдесят тетрадей в черной обложке. Больше двадцати тысяч стихотворений. Одно в день в течение пятидесяти семи лет. Наверное, ни один секрет в жизни он не хранил так тщательно. Даже вторая жена не удостоилась права прочесть стихи Оливера.

Он даже теперь не понимал, в чем черпал вдохновение. Вся его жизнь была долгой чередой дней, каждый из которых заканчивался стихотворением, написанным в вечерней тишине кабинета. Все они были пронумерованы. Он мог в любой момент найти то, которое написал, когда родился его сын, то, что сочинил в день смерти первой жены, и то, что сочинил в день отъезда из Англии во Францию… Он часто ложился спать в час или два ночи — даже в те времена, когда еще работал, потому что вообще спал мало, а преподавание английского языка в университете Марсака не слишком его утомляло.

Оливер Уиншоу готовился отпраздновать девяностолетие.

Этого спокойного элегантного старика знали все в округе. Как только он поселился в этом маленьком живописном городке, ему сразу дали прозвище Англичанин. Это было задолго до того, как его соотечественники саранчой налетели на старинные камни Марсака и окрестностей и прозвище утратило актуальность. Но теперь, с началом экономического кризиса, англичане стали уезжать из Франции туда, где лучше платили, — например, в Хорватию или Андалузию, и Оливер задавался вопросом, проживет ли он достаточно долго, чтобы снова стать единственным Англичанином из Марсака.

По пруду с кувшинками

Скользит тень без лица,

Угрюмый тонкий профиль,

Подобный тонко заточенному лезвию…

Оливер снова прервался.

Музыка… Ему почудились звуки музыки, перебивающие шум дождя, и сотрясающие небосвод раскаты грома. Играла не Кристина — она давно спала и видела сны. Да, классическая мелодия доносилась с улицы…

Старик досадливо поморщился. Гроза не стихала, окно кабинета было плотно закрыто, значит, звук включен на полную мощность. Он попытался сосредоточиться на работе, но проклятая музыка сбивала с мысли!

Уиншоу снова перевел взгляд на окно, пытаясь унять раздражение. Отблески молний сверкали сквозь шторы, струи дождя веревками хлестали по стеклу. Гроза как будто вознамерилась заключить городок в жидкий кокон и отрезать его от остального мира.

Оливер оттолкнул стул, встал, подошел к окну и раздвинул жалюзи: вода из центрального желоба извергалась на мостовую. Покрывало ночи над крышами то и дело подсвечивалось тонкими штрихами молний, похожими на фосфоресцирующую кривую сейсмографа.

В окнах дома напротив горел свет — во всех без исключения. Может, там вечеринка? Этот дом с садом, защищенный от любопытных взглядов высокой оградой, принадлежал одинокой женщине, она преподавала в Марсакском лицее — вела крайне популярный факультатив в подготовительном классе. Красивая женщина. Стройная элегантная брюнетка в расцвете тридцати лет. Сорок лет назад Оливер мог бы за ней поухаживать. Ее сад находился прямо под окном его кабинета, и он иногда подглядывал, как она загорает в шезлонге. Нет, здесь определенно что-то не так. Свет зажжен во всех комнатах, а входная дверь распахнута, так что виден залитый дождем порог.

А за стеклами — никого.

Балконные двери, ведущие из гостиной в сад, хлопали на ветру, как дверцы салуна, так что косой дождь заливал пол. Оливер мог видеть, как тяжелые капли бьют по плитам террасы, пригибают к земле травинки на лужайке.

Музыка совершенно определенно звучала из дома напротив… У Оливера участился пульс. Он медленно перевел взгляд на бассейн.

Одиннадцать метров в длину, семь в ширину, выложен плиткой песочного цвета. Вышка для прыжков.

Старик ощутил смутное возбуждение: так бывает, когда нечто непривычное нарушает рутинный уклад жизни, а он был глубокий старик и все его существование превратилось в рутину. Оливер окинул взглядом сад вокруг бассейна, переходивший в дальней своей части в Марсакский лес — 2700 гектаров деревьев и тропинок. Между садом и лесом не было ни каменного забора, ни решетки — только живая изгородь. На другом конце бассейна, справа, стоял невысокий пул-хаус.[1]

Оливер прищурился и взглянул на бассейн, на поверхность воды, колыхавшуюся под струями ливня, и внезапно понял, что видит… кукол. Он не ошибался, и, хотя это были всего лишь куклы, ему стало не по себе. Они раскачивались на воде, их светлые платьица промокли от дождя. Однажды соседка пригласила чету Уиншоу на кофе. Французская жена Оливера была по профессии психологом, и у нее имелась теория насчет огромной коллекции кукол в доме тридцатилетней холостячки. Она сказала мужу, что их соседка — «женщина-ребенок». Оливер попросил объяснить поподробней и услышал в ответ слова «незрелая», «избегающая ответственности», «беспокоящаяся только о собственных удовольствиях», «пережившая эмоциональную травму». Оливер сдался: он всегда предпочитал поэтов психологам. Но что, черт побери, делают в бассейне эти куклы? И где хозяйка дома?

Оливер Уиншоу отодвинул задвижку, открыл окно, и воздух в комнате сразу пропитался влагой. Косой дождь хлестал в лицо, и он моргал, вглядываясь в пластмассовые личики с застывшим взглядом.

Теперь старик ясно различал мелодию. Он слышал ее раньше, но не мог узнать, хотя точно знал, что это не его любимый Моцарт.

Боже… Что означает весь этот бред?

Вспышка молнии прорезала ночь, глухо пророкотал гром, вздрогнули стекла в оконных переплетах. Молния, уподобившись лучу мощного прожектора, позволила Оливеру разглядеть, что кто-то сидит на краю бассейна, ногами в воде. Тень от росшего в центре сада огромного старого дерева скрывала его от глаз окружающих. Молодой человек… Чуть подавшись вперед, он созерцал нелепый кукольный парад на воде. Оливер находился на расстоянии метров пятнадцати, не меньше, но угадал потерянный, блуждающий взгляд незнакомца, его безвольно приоткрытый рот.

Сердце Оливера Уиншоу билось о стенки грудной клетки, как неистовый ударник-джазист. Что там происходит? Он подбежал к телефону и сорвал трубку с рычага.



2

Раймон

— Анелька́ — ничтожество, — вынес «приговор» Пюжоль.

Венсан Эсперандье посмотрел на коллегу: он бы не взялся утверждать, чем вызвано столь жестокое суждение — тусклой игрой форварда, цветом его кожи или тем фактом, что тот был уроженцем маленького городка неподалеку от Парижа. Пюжоль терпеть не мог такие поселения и их обитателей.

Впрочем, Эсперандье не мог не признать, что на сей раз Пюжоль попал в точку: Анелька́ — полное барахло. Ноль. Тупица. Как, впрочем, и вся остальная команда. Ее первая игра на чемпионате — сущее несчастье и полное безобразие, но Мартену на это, судя по всему, плевать с высокой колокольни. Эсперандье улыбнулся: он был уверен, что его патрон даже не знает фамилии главного тренера сборной, которого уже много месяцев осмеивает и проклинает вся Франция.

— Доменек[2] — чертова никчемная бездарь, — произнес Пюжоль, как будто прочитав мысли Венсана. — В две тысячи шестом мы вышли в финал только потому, что Зидан с ребятами взяли на себя руководство командой.

Никто не возразил, и сыщик начал пробираться через толпу, чтобы взять еще пива. Бар трещал по швам от посетителей. 11 июня 2010-го. Открытие и первые встречи Чемпионата мира по футболу в ЮАР. Счет после первого тайма в матче Уругвай-Франция — 0:0. Венсан снова посмотрел на патрона — тот не отводил взгляд от экрана. Пустой взгляд. Майор Мартен Сервас лишь делал вид, что смотрит игру, и его заместителю это было отлично известно.

Сервас не только не смотрел игру, но и терзался вопросом, зачем вообще пришел сюда.

Он хотел потрафить своей группе. Уже много недель все разговоры в Отделе уголовных расследований велись исключительно о футболе. Форма игроков, скучные товарищеские встречи, унизительное поражение от китайцев, состав сборной, слишком дорогой отель. Сервас не был уверен, что Третья мировая война взволновала бы коллег сильнее. Он надеялся, что уголовный мир тоже озабочен футбольными проблемами и кривая преступности снизится без постороннего вмешательства.

Он отхлебнул пива из принесенного Пюжолем стакана. Начался второй тайм. Маленькие фигурки игроков в синей форме продолжали бессмысленные и непродуктивные перемещения по полю. Сервас не был тонким знатоком футбола, но действия нападающих казались ему до крайности неумелыми. Он где-то читал, что расходы на транспорт и расселение команды обойдутся Федерации футбола Франции в миллион евро, и задавался вопросом, обойдется ли она собственными средствами или «залезет в государственный карман» налогоплательщиков. Впрочем, всю остальную компанию добросовестных налогоплательщиков эта проблема волновала явно меньше, чем хроническое отсутствие результативности. Сервас сделал попытку вернуться к происходящему на экране. Из телевизора доносился на редкость противный неумолкающий гул, похожий на жужжание огромного пчелиного роя. Ему объяснили, что этот шум производят тысячи южноафриканских болельщиков, отчаянно дудя в дудки. Сервас не понимал, как люди на трибунах не сходят с ума от подобного бедлама: даже приглушенный микрофонами и смягченный техническими ухищрениями звук мог кого угодно довести до исступления.

Внезапно свет в баре замигал, по экрану пошли помехи, и картинка исчезла. Зрители возмущенно загудели, но изображение тут же восстановилось. Гроза… Она кружила над Тулузой, как стая ворон. Сервас ухмыльнулся, представив себе погрузившийся в темноту бар и лишившихся футбольного наслаждения зрителей.

Он и сам не заметил, как вернулся мыслями к привычной, но оттого не менее опасной теме. Юлиан Гиртман не подавал признаков жизни уже восемнадцать месяцев…[3] Ровно восемнадцать — но не было дня, чтобы сыщик о нем не думал. Швейцарец сбежал из Института Варнье[4] зимой 2008–2009-го, через несколько дней после визита Серваса. Во время этой встречи в камере майор сделал изумившее его открытие: у них с бывшим прокурором Женевы была общая страсть — музыка Малера. А потом один из них совершил побег, а другого завалило лавиной.

«Восемнадцать месяцев», — подумал он. Пятьсот сорок дней и столько же ночей, когда ему несчетное число раз снился один и тот же кошмар. Лавина… Он погребен в саркофаге из снега и льда, воздух заканчивается, руки и ноги онемели от холода, и тут его тела касается щуп: кто-то в бешеном темпе машет лопатой, отбрасывая снег. Его ослепляет свет, он жадно, раззявив рот, глотает морозный воздух. В проеме возникает чье-то лицо. Это Гиртман. Швейцарец хохочет, бросает: «Прощай, Мартен!» и снова закапывает его…

Мелкие детали жуткого сна менялись, но заканчивался он всегда примерно одинаково.

Серваса спасли, он выжил, но продолжал умирать в своих кошмарах. Часть его существа действительно умерла той страшной ночью в горах.

Чем занят Гиртман в данный конкретный момент? Где он обретается? Мартен внутренне содрогнулся, вспомнив величественный заснеженный пейзаж… горы головокружительной высоты, хранящие покой затерянной долины… здание с толстыми стенами… засовы, щелкающие в глубине пустынных коридоров… И дверь, за которой звучала знакомая музыка: Густав Малер, любимый композитор Серваса — и Юлиана Гиртмана.

— Лучше поздно, чем никогда, — буркнул Пюжоль, и Сервас рассеянно взглянул на экран. Один игрок покидал поле, другой выходил на замену. Очевидно, это и был тот самый Анелька́. В левом верхнем углу экрана было обозначено время — 71-я минута матча — и счет — 0:0, что, по всей видимости, и повысило градус напряжения в баре. Сосед Серваса, толстяк весом килограммов сто тридцать, обильно потевший в рыжую бороду, фамильярно похлопал его по плечу и произнес, дыша в лицо алкогольными парами:

— Будь я главным тренером, дал бы всем этим бездельникам хорошего пинка по заднице! Жалкие неудачники, даже на чемпионате мира еле ноги по полю таскают.

«Интересно, много ли двигается сам жирдяй, — подумал Мартен. — Наверняка ходит не дальше этого бара, да еще в магазинчик на углу, за пивом!»

Он спросил себя, почему не любит смотреть спорт по телевизору. Неужели из-за того, что его бывшая жена Александра не пропускала ни одной игры любимой команды? Они прожили вместе семь лет, хотя Сервас всегда, с самого первого дня, был уверен, что долго их брак не продлится. Они все-таки поженились — и продержались целых семь лет. Сервас и сегодня не понимал, почему они так долго не желали смириться с тем очевидным фактом, что подходят друг другу не больше, чем фанатик-талиб и шлюха. Что осталось от их союза? Восемнадцатилетняя дочь. Но Сервас гордился своей дочерью. Да, именно так — гордился. Ему не всегда нравилось, как она одевается и красится, он терпеть не мог ее пирсинг и дикие прически, но похожа Марго была именно на него, а не на мать. Как и он, она любила читать, как и он, поступила на самое престижное подготовительное отделение по литературе в Марсаке. Лучшие студенты приезжали сюда учиться даже из Монпелье и Бордо.

По трезвом размышлении он не мог не признать, что его в сорок один год волновали только две вещи: работа и дочь. А еще книги… Но книги — другое дело, книги — не центр существования, но вся его жизнь.

Может ли человек довольствоваться любимым делом и ребенком? Из чего складывается жизнь других людей? Сервас заглянул в опустевший, с остатками пены на стенках, стакан и решил, что пора остановиться. Нужно было немедленно облегчиться, и он направился в сортир. Дверь была грязной до омерзения. У писсуара спиной к нему стоял лысый мужик и шумно мочился.

— Не сборная, а инвалидная команда, — произнес он, когда сыщик начал расстегивать ширинку. — Без стыда не взглянешь.

Он закончил и вышел, не утрудив себя мытьем рук, а Мартен долго и тщательно намыливал ладони, полоскал под краном, потом подставил их под сушку; выходя же, нажал на ручку локтем — из брезгливости.

Когда Сервас вернулся на свое место, матч близился к концу, но счет остался прежним, а зрители достигли точки кипения: они были оскорблены в лучших чувствах. Сервас решил, что если все пойдет так и дальше, произойдут народные волнения.

Его соседи изрыгали проклятия и взывали к игрокам, не сводя глаз с экрана:

— Ну давай же, давай!

— Отдай мяч, кретин, да отдай же мяч!

— На правый фланг, на пра-авый!

Это означало, что игра наконец оживилась. И тут в кармане Серваса завибрировал мобильник. Он достал телефон — не навороченный смартфон, а старую добрую модель фирмы «Nokia». Сообщение было переадресовано на голосовую почту.

Сервас набрал номер.

И застыл.

Голос в телефоне… Он узнал его через полсекунды. Полсекунды вечности. Пространство-время сжимается — так, словно двадцать лет, прошедшие с их последнего разговора, пролетели за два такта биения сердца. От звука этого голоса у Серваса скрутило желудок; ему на мгновение показалось, что комната начинает кружиться. Крики одобрения и гул вувузел[5] стихли, потерялись в тумане. Настоящее съежилось до размеров атома.

«Мартен? Это я, Марианна… Пожалуйста, позвони мне. Это очень важно. Умоляю, позвони, как только получишь это сообщение…»

Голос возник из прошлого — и в нем был страх.


Самира Чэн бросила кожаную куртку на кровать и взглянула на толстяка, который курил, лежа в подушках.

— Мне пора на работу, так что давай одевайся и отваливай.

Мужчина был лет на тридцать старше Самиры, но ее не смущали ни его возраст, ни жирный живот, ни седые волосы на груди. Они отлично порезвились, остальное значения не имело. Она и сама не была записной красавицей и уже в лицее поняла, что большинство мужчин считают ее уродиной. Нет, не так: уродливым они находили только ее лицо, зато тело — невероятно сексуально-притягательным. Это двойственное чувство заставляло чаши весов склоняться то в одну, то в другую сторону. Любовников у Самиры Чэн было великое множество: она давно усвоила, что красавчики — вовсе не обязательно лучшие любовники; ей нужен был крутой секс, а не Прекрасный Принц.

Широкая кровать угрожающе заскрипела, когда пузатый любовник Самиры выпростал ноги из-под простыни и потянулся за своей одеждой, брошенной на стуле рядом с высоким зеркалом. Паутина, пыль, барочная люстра, подвешенная к балке (лампочки горели через одну), тростниковые циновки, комод и шкаф в испанском стиле, найденные у торговцев подержанными вещами, занимали остальное пространство. Самира надела трусы, натянула футболку и исчезла в устроенном в полу люке.

— Водка или кофе? — крикнула она снизу.

Самира проскользнула на маленькую, тесную, как камбуз, кухоньку, выкрашенную в красный цвет, и включила кофеварку. Дом был погружен в темноту — горела только лампочка над головой Самиры. Она купила этот старый дом в двадцати километрах от Тулузы всего год назад, не торопясь его реставрировала (выбирая случайных любовников по «профессиональному» принципу: электрик, сантехник, каменщик, маляр, кровельщик…), а пока занимала не больше пятой части обитаемого пространства. В комнатах на первом этаже не было никакой мебели — только стремянки у стен и козлы с банками краски и инструментами. Временную спальню Самира оборудовала на чердаке. Она сделала по трафарету надпись серебряными буквами на красной стене: «Посторонним вход на стройку запрещен», а на футболке, обтягивавшей ее маленькую грудь, красовался девиз «I LOVE ME».

Грузный мужчина с трудом спустился по ступенькам лестницы-трапа. Самира протянула ему чашку обжигающе горячего эспрессо, откусила большой кусок от яблока, увядавшего на кухонном столике, скрылась в ванной и пять минут спустя появилась в полной «экипировке». За отсутствием гардероба, все ее тряпки висели на металлических плечиках, под пленкой, белье и футболки лежали в пластиковых ящиках, а десятки пар сапог выстроились в ряд у стены.

Самира надела джинсы с прорехами на коленях, ботинки на плоском каблуке, новую футболку и ремень с заклепками, потом нацепила кобуру с табельным оружием. И камуфляжную парку — на случай дождя.

— Ты еще здесь? — удивилась она, вернувшись в кухню.

Пятидесятилетний толстяк вытер остатки джема с губ и притянул Самиру к себе, положив пухлые ладони на ее обтянутую джинсами попку. Она высвободилась и спросила:

— Когда ты займешься душем?

— Не в этот уик-энд. Жена возвращается от сестры.

— Постарайся выбрать время на неделе.

— Это вряд ли.

— Не отремонтируешь — забудь о любовных играх, — пригрозила девушка.

Мужчина нахмурился.

— Ну, может, в среду, после обеда, попробую выкроить часок.

— Ключи будут в обычном месте.

Самира собиралась что-то добавить, но в этот момент раздались звуки электрогитары и жуткие вопли из фильма ужасов. Первые такты композиции «Agoraphobic Nosebleed», одноименной американской грайндкор-группы. Пока она искала сотовый, какофония смолкла, но на экране высветился номер Венсана, потом пришло сообщение: «Перезвони мне».

— Что случилось?

— Ты где? — вопросом на вопрос ответил Венсан.

— Дома, собиралась уходить: я сегодня дежурю. — Весь мужской состав бригады приложил максимум усилий, чтобы в этот вечер сказаться больным. — Ты разве не смотришь матч?

— Нас вызвали…

Срочный вызов. Наверняка дежурный следователь из Дворца правосудия. Невезуха для болельщиков. Впрочем, в суде тоже есть телевизоры. Самира с трудом нашла любовника на этот вечер: футбол возобладал над жаждой утех в койке.

— Вызов из суда? — спросила она. — Что случилось?

— Нет, не из суда.

— А откуда?

Голос Эсперандье прозвучал непривычно напряженно.

— Я все тебе расскажу. Прыгай в машину и присоединяйся к нам. Есть на чем записать адрес?

Нимало не заботясь о терявшем терпение госте, Самира достала из ящика буфета ручку и листок бумаги.

— Секунду… Давай.

— Диктую адрес, приезжай прямо туда.

— Слушаю.

Собеседник не мог видеть ее лица, но она многозначительно вздернула бровь.

— Марсак? Это же в деревне… Кто вас вызвал, Венсан?

— Мы уже выехали, объясним все потом. Поторопись.

За окном сверкнула молния.

— Мы? Кто это — мы?

— Мартен и я.

— Ладно. Уже еду.

Она повесила трубку. Что-то было не так.

3

Марсак

Дождь яростно барабанил по крыше машины, танцевал в свете фар, заливал лобовое стекло и дорогу. Он загнал зверушек в их норы, а тех немногих неудачников, которым пришлось ехать по делам в непогоду, заставил держаться на безопасном расстоянии друг от друга. Дождь пришел с запада и обрушился на землю, как армия захватчиков. Авангард варваров объявил о своем появлении свирепыми порывами ветра и блеском молний, после чего леса и дороги затопили потоки воды. Это был не дождь — поток. Они едва различали лесную дорогу и купы деревьев. Молнии то и дело разрывали завесу тьмы, все остальное время единственным источником света оставались фары их собственной машины. Было ощущение, что природный катаклизм затопил обитаемые земли и они движутся по океанскому дну. Сервас смотрел на дорогу. Дворники на ветровом стекле двигались в такт биению его сердца, которое сокращалось в слишком быстром ритме. Они съехали с шоссе на дорогу между холмами, погруженными в черную ночь. Такой непроглядный мрак бывает только на природе, и тридцатилетнему горожанину Эсперандье казалось, будто он заперт в подводной лодке, погружающейся на дно глубокой впадины. Благодарение богу, что патрон не стал выбирать музыку. Венсан вставил в плеер диск «Queens of the Stone Age», и Мартен — в кои-то веки! — не возразил.

Он был слишком занят собственными мыслями.

Эсперандье на мгновение оторвал взгляд от дороги и заметил, что свет фар и движение дворников отражаются в черных зрачках его патрона. Сервас смотрел на асфальт дороги — и не видел ее, совсем как экран телевизора в баре. Венсан вспомнил, как изменился Мартен сразу после телефонного звонка. Лейтенант понял, что звонила женщина, давняя подруга Серваса, и сообщила о каком-то происшествии в Марсаке. Больше майор ничего не говорил. Велев Пюжолю оставаться у телевизора, кивком попросил Эсперандье следовать за ним.

Сев в машину, он сказал, что нужно позвонить Самире. Эсперандье не понимал, что происходит. Когда они оказались на платановой аллее у въезда в город и покатили по улочкам старого центра, дождь начал стихать.

— Налево, — скомандовал Сервас, когда они выехали на соборную площадь.

Эсперандье машинально считал пивные, кафе и рестораны. Марсак был университетским городом с населением восемнадцать тысяч пятьсот три жителя и почти таким же числом студентов. Филологический факультет, факультет точных наук, права, экономики и управления, а еще — знаменитое подготовительное отделение. Газетчики, обожающие броские звания, окрестили Марсак «Юго-западным Кембриджем». Для полиции такое нашествие студентов оборачивалось проблемами с вождением в нетрезвом или обкуренном виде, торговлей травкой и амфетаминами, а также общением с отдельными смутьянами. Все это выпадало из круга ответственности уголовного розыска.



— Судя по всему, электричество отключилось из-за грозы.

Улицы были объяты темнотой, погасли даже окна пивных и баров. За стеклами угадывался свет фонариков. «Гроза», — подумал Венсан.

— После сквера второй поворот направо.

Они обогнули маленький круглый сквер, забранный чугунными решетками, и выехали с площади по узкой, мощенной булыжником улице, петлявшей между фасадами высоких домов. Метрах в двадцати различили синий свет мигалок на крышах машин. Жандармерия… Кто-то их вызвал.

— Это что еще за цирк? — удивился Эсперандье. — Ты знал, что жандармерия в деле?

Они припарковались за «Рено Трафик» и «Ситроеном С4» полицейской «масти». Струи дождя расстреливали крыши автомобилей. Сервас молчал. Венсан посмотрел на шефа и удивился, заметив, как тот напряжен. Мартен поднял голову, бросил на помощника непроницаемый взгляд и вылез из машины.

Несколько жандармов в плотных брезентовых куртках стоически мокли под дождем. Один из них направился к прибывшим, и Сервас достал свой значок. Жандарм удивленно вздернул брови: бригада уголовного розыска явилась на место преступления, не дожидаясь вызова.

— Кто руководит осмотром? — спросил Сервас.

— Капитан Бекер.

— Он в доме?

— Да, но я не знаю, можно ли…

Сервас, не дослушав, пошел к двери.

— МАРТЕН!

Он повернул голову и увидел припаркованную чуть дальше по улице, у левого бордюра, машину — «Пежо 307». Передняя дверца со стороны водителя была открыта, а за рулем сидела женщина, с которой Сервас расстался навсегда — во всяком случае, так он думал до сегодняшней ночи.

Дождь, свет фар и синих мигалок слепили глаза, все вокруг казалось зыбким и каким-то нереальным, но Мартен все-таки узнал ее силуэт — он узнал бы его среди тысячи других. Плащ с поднятым воротником. Разделенные пробором вьющиеся белокурые волосы и непослушная прядь, падающая на левый глаз, мгновенно промокли. Она стояла очень прямо, держась рукой за дверцу и выставив подбородок вперед — в точности как в его воспоминании. Страх и страдание ясно читались на ее лице, но гордости она не утратила.

Именно это он в ней и любил — когда-то, очень давно. Пока это свойство ее натуры не воздвигло между ними непробиваемую стену.

— Здравствуй, Марианна, — сказал Мартен.

Она наконец оторвалась от дверцы, кинулась к Сервасу и мгновение спустя оказалась в его объятиях. Он ощутил внутри себя толчок, как при землетрясении, и осторожно обнял всхлипывающую женщину. Жест был скорее протокольно-вежливым, чем интимным. Сколько прошло лет? Девятнадцать? Двадцать? Она выдворила Серваса из своей жизни, предпочла другого и сумела свалить вину на него. Он любил ее, о да… еще как любил… Возможно, он ни одну женщину не любил сильнее — ни до, ни после… Но это было в другом столетии, очень давно…

Марианна отстранилась и взглянула на Серваса; ее длинные, насквозь промокшие волосы коснулись его щеки. Он снова ощутил мини-толчок — 4 балла по шкале Серваса. Ее глаза — два зеленых сверкающих озерца — оказались совсем близко, и он разглядел в них миллион противоречивых эмоций. Боль. Печаль. Страх. Но и благодарность и надежду. Малюсенькую, робкую надежду… Она надеялась на него. Мартен отвел взгляд, пытаясь усмирить бешено колотящееся сердце. Прошло девятнадцать лет, а она почти не изменилась. Разве что появились тонкие морщинки в уголках глаз и рта.

Он вспомнил сказанную ею по телефону фразу: «Случилось нечто ужасное…» Сначала Сервас решил, что Марианна говорит о себе, что это она что-то натворила, и только потом понял — речь о ее сыне: «Юго… Он нашел мертвую женщину, у нее дома… Все против него, Мартен… Его обвинят…» Марианна так плакала, что едва могла говорить, он не понимал и половины слов.

«Что случилось?»

«Он позвонил мне… Его накачали наркотиками… Он проснулся в доме этой женщины и… она была мертва…»

Ее рассказ звучал нелепо, бессмысленно. Сервас подумал, что она могла выпить или что-то принять.

«Марианна, я ничего не понимаю. О ком ты говоришь? Кто такая эта женщина?»

«Она преподаватель. В Марсаке. Юго у нее занимался».

Марсак… Там учится Марго. Сервас растерялся, но тут же подумал, что в университете, лицее и коллеже работает не меньше сотни преподавателей, так что Марго может и не знать именно эту женщину.

«Они наверняка обвинят его. Мартен… Он не виноват. Юго на такое не способен… Умоляю, ты должен нам помочь…»

— Спасибо, что приехал, — сказала она. — Я…

Он жестом не дал ей продолжать:

— Не сейчас… Возвращайся домой. Я с тобой свяжусь.

Она бросила на него затравленный взгляд, а он, не дожидаясь ответа, развернулся и пошел к дому.

— Капитан Бекер?

— Да.

Сервас снова показал удостоверение, что было довольно бессмысленно из-за отсутствия света.

— Майор Сервас. Региональное отделение уголовной полиции Тулузы. А это лейтенант Эсперандье.

— Кто вам сообщил? — с ходу спросил Бекер.

Около пятидесяти, коренастый, судя по мешкам под глазами, страдает бессонницей. Сильно потрясен увиденным. И очень зол. Еще один футбольный болельщик, которого оторвали от телевизора.

— Свидетель, — уклончиво ответил Сервас. — А вас кто предупредил?

Бекер фыркнул так недовольно, как будто не желал делиться информацией с чужими.

— Сосед. Оливер Уиншоу. Англичанин… Он живет в доме на другой стороне улицы. — Капитан сопроводил объяснение указующим жестом.

— Что именно он видел?

— Окно его кабинета выходит в сад. Он увидел молодого человека, сидящего на бортике бассейна, и множество покачивающихся на воде кукол. Зрелище показалось ему странным, и он вызвал нас.

— Куклы?

— Да. Сами увидите.

Они находились в гостиной, погруженной в темноту, как и большинство домов в Марсаке. Входная дверь в дом оставалась открытой, и фары припаркованных во дворе машин, отбрасывающих длинные тени на стены, освещали помещение. Сервас сумел различить обставленную на американский манер кухню: стол со стеклянной столешницей, четыре кованых стула, буфет, а за стойкой — лестница на верхние этажи. Влажный воздух проникал внутрь через распахнутые настежь балконные двери, и Сервас понял, что их специально заблокировали, чтобы не хлопали. Он слышал шум дождя и шелест листвы на ветру.

Фонарь прошедшего мимо жандарма на мгновение выхватил из полумрака их силуэты.

— Они устанавливают электрогенератор, — пояснил Бекер.

— Где парень? — поинтересовался майор.

— В фургоне. Под надежной охраной. Его отвезут в жандармерию.

— А жертва?

Жандарм указал пальцем на потолок:

— Наверху. Под крышей. В ванной.

По голосу Сервас понял, что тот еще не пришел в себя от потрясения.

— Она жила одна?

— Да.

Даже на взгляд с улицы дом был большой — четыре уровня, считая первый этаж и мансарду, хотя площадь каждого составляла не больше пятидесяти квадратных метров.

— Я правильно понял — она преподаватель?

— Клер Дьемар. Тридцать два года. Преподавала что-то там такое — не знаю что — в Марсаке.

Мартен встретился взглядом с капитаном.

— Мальчишка был одним из ее учеников.

— Что вы сказали?

Раскат грома заглушил ответ жандарма, и он повторил:

— Я сказал, что он учился в одном из классов, где жертва вела занятия.

— Это мне известно.

Сервас и Бекер молча смотрели друг на друга в полумраке комнаты, занятые каждый своими мыслями.

— Рискну предположить, что вы — человек куда более привычный, чем я, — прервал молчание жандарм, — и тем не менее считаю своим долгом предупредить: зрелище не для слабонервных. Я никогда не видел ничего столь… омерзительного.

— Прошу простить, что прерываю ваш разговор… — произнес чей-то голос.

Они повернули головы к лестнице.

— Могу я узнать, кто вы такие?

Высокий силуэт медленно выплывал из темноты: человек спустился по ступенькам и подошел к ним.

— Майор Сервас, уголовный розыск Тулузы.

Незнакомец протянул Сервасу руку в перчатке. Роста в нем было метра два, не меньше, длинную шею венчала квадратная голова с оттопыренными ушами и по-армейски коротким ежиком волос. Великан крепко пожал руку Сервасу и представился:

— Ролан Кастен, прокурор Оша. Я только что говорил по телефону с Катрин. Она предупредила, что вы появитесь. Могу я узнать, кто вам сообщил?

Кастен имел в виду Кати д’Юмьер, главного прокурора Тулузы, с которой Сервас не раз сотрудничал, в том числе занимаясь самым крупным своим делом — тем самым, что полтора года назад привело его в Институт Варнье. Сервас колебался.

— Марианна Бохановски, мать молодого человека, — наконец сказал он.

— Вы с ней знакомы? — выдержав паузу, спросил прокурор тоном, в котором смешались удивление и настороженность. У него был глубокий рокочущий бас, согласные грохотали, как колеса тележки на гравии.

— Да. Не слишком близко. Мы не виделись много лет.

— Тогда почему она обратилась именно к вам? — упорствовал великан.

Сервас снова ответил не сразу.

— Полагаю, все дело в том, что мое имя было на первых полосах всех газет.

Прокурор ничего не сказал. Сервас понял, что он его изучает, и внутренне поежился: этот человек напомнил ему гигантскую статую с острова Пасхи.

— Ну да, конечно… Бойня в Сен-Мартен-де-Комменж. Конечно… Следствие вели вы… Невероятная была история… такое не забывается, да, майор?

Что-то в тоне судейского чиновника до крайности раздражало Серваса.

— Я все еще не понимаю, что вы здесь делаете…

— Повторяю: мать Юго попросила меня принять участие в его судьбе.

— Насколько мне известно, никто пока не поручал вам ведение этого дела, — резко бросил Кастен.

— Вы правы.

— Расследование находится в юрисдикции суда Оша, а не Тулузы.

Сервас хотел было возразить, что следственная бригада Оша не провела за последние годы ни одного серьезного расследования, что им не хватает людей, но воздержался.

— Вы проделали долгий путь, майор, — сказал Кастен. — Очевидно, вы, как и все мы, вынуждены были оторваться от увлекательного телевизионного шоу. Можете пройти наверх и осмотреть там все, но предупреждаю: зрелище то еще… Хотя вы, в отличие от нас, много чего повидали.

Сервас кивнул. Нужно любой ценой добиться, чтобы расследование поручили ему.


Куклы смотрели в ночное небо. Сервас подумал, что у плавающего в бассейне трупа наверняка был бы точно такой же взгляд. Куклы в светлых платьицах покачивались на воде, то и дело соприкасаясь боками. Они с Эсперандье стояли на бортике. Помощник Серваса раскрыл огромный зонт, прикрывая их от дождя, барабанившего по плитам и заливавшего носки ботинок. Ветер дул в лицо, то и дело опрокидывая зонт на обвитую диким виноградом стену у них за спиной.

— Вот дерьмо… — кратко прокомментировал Эсперандье.

«Дерьмо» было любимым словечком помощника майора, он всегда использовал его, когда чего-то не понимал.

— Она коллекционировала кукол, — сообщил он. — Вряд ли убийца принес их с собой — скорее всего, нашел в доме.

Сервас кивнул и пересчитал кукол. Девятнадцать… Сверкнувшая молния осветила залитые водой личики. Самое неприятное впечатление производили глаза с неподвижным взглядом. Сервас знал, что подобный взгляд ждет его наверху, и мысленно готовил себя к этому.

— Пошли.

Переступив порог, Сервас и Эсперандье надели перчатки, шапочки, бахилы и окунулись в темноту — генератор так и не заработал. Они экипировались молча, разговаривать ни тому ни другому не хотелось. Мартен включил фонарь, Венсан последовал его примеру, и они начали подниматься по лестнице.

4

Место преступления

Отблески молний освещали скрипевшие под ногами ступени. Фонари подсвечивали лица снизу, так что Эсперандье видел сверкающие, как угольки, черные глаза своего начальника, выискивавшего следы на лестнице. Сервас взбирался наверх, стараясь ставить ноги как можно ближе к плинтусам, и напоминал регбиста «Олл Блэкс» во время исполнения хаки.[6]

— Будем надеяться, что господин прокурор поступил так же, — сказал он.

Кто-то поставил штормовую лампу на лестничной площадке последнего этажа. Она распространяла вокруг зыбкий свет. И освещала единственную дверь.

Дом стонал под наскоками грозы. Сервас задержался у порога. Сверился с часами. 11.10. Немыслимо яркая молния осветила окно ванной комнаты и на мгновение ослепила их, когда они вошли. Следом прогремел раскат грома. Они сделали еще один шаг и обшарили лучами фонариков каморку под лестницей. Им следует поторопиться, пока не появились эксперты. Комната была погружена в темноту. За окном разыгрывалось пиротехническое действо, но ванну — светло-голубой прямоугольник на черном фоне — освещал находившийся на дне источник.

На манер бассейна… освещенного изнутри…

Сервас ощутил биение сердца в глотке и направил свет фонаря на пол, после чего подошел к ванне, пробираясь вдоль стены. Сделать это оказалось непросто — мешали расставленные повсюду флаконы и свечи, низкие пуфики, широкие чаши. Вешалка для полотенец и зеркало. Двойная занавеска закрывала ванну по периметру. Ее уже отодвинули, так что Сервас мог различить мерцание воды. И тень.

На дне что-то лежало… Что-то или, вернее, кто-то.

Ванна была старой модели — чугунная, с белой эмалировкой, на четырех ножках, двух метров в длину и очень глубокая, так что Сервасу пришлось подойти вплотную, чтобы разглядеть дно.

Он сделал еще один шаг — и едва удержался, чтобы не отпрянуть.

Она лежала там — и смотрела широко раскрытыми глазами, словно ждала его. Ее рот тоже был открыт, как будто она пыталась что-то сказать. Пыталась, но — увы — не могла, ведь взгляд ее был мертвым. В ней совсем не осталось жизни.

Бекер и Кастен оказались правы: зрелище и впрямь невыносимое. Хуже была разве что та обезглавленная лошадь в горах… Впрочем, Сервас, в отличие от судейских, умел справляться с эмоциями. Клер Дьемар связали веревкой немыслимой длины, обмотав ее бессчетное число раз вокруг туловища, шеи и рук, пропустив под мышками и между ног, расплющив грудь. Грубые узлы бугорчатой веревки глубоко впивались в кожу. Эсперандье подошел ближе и взглянул через плечо майора. На ум ему немедленно пришло слово «рабство». Путы и узлы были такими тесными и многочисленными, что Сервас невольно пожалел судмедэксперта: тому понадобится не один час, чтобы все разрезать и изучить в лаборатории. Он никогда прежде не видел такого… мотка. А вот убийца наверняка потратил не так много времени на «упаковку» жертвы, он действовал грубо и стремительно, а потом положил ее в ванну и открыл кран.

Кран был закрыт плохо, вода до сих пор капала.

Назойливый звук шлепка по воде в зловещей тишине комнаты.

Возможно, сначала он нанес ей удар. Сервасу хотелось опустить руку в ванну, вытащить голову жертвы из воды и ощупать затылочную и теменную кости — две из восьми плоских костей, образующих черепную коробку, — под длинными темными волосами. Ничего подобного он, конечно, не сделал, чтобы не отнимать хлеб у судебного медика.

Свет фонаря отражался в воде. Мартен погасил его, так что остался единственный источник света, от которого вода казалась испещренной блестками…

Сервас закрыл глаза, досчитал до трех и поднял веки: свет исходил не из ванны, а изо рта жертвы. Источником был фонарик цилиндрической формы не больше двух сантиметров в диаметре. Его затолкали Клер в горло, так что только конец торчал между ротоглоткой и язычком, освещая нёбо, язык, десны и зубы покойницы и преломляясь в воде.

Лампочка в абажуре из человеческой плоти…

Сервас задумался о значении «завершающего штриха» убийцы. Что это, подпись? Если судить по его бессмысленности — с точки зрения практической — и неоспоримому символическому значению, так оно и есть. Остается найти символ. Майор напряженно думал, пытаясь определить значение каждого элемента.

Вода…

Вода была ключевым элементом. Сервас разглядел на дне ванны какую-то «органику», ощутил легкий запах мочи и сделал вывод, что она умерла именно здесь, в этой холодной воде.

Вода здесь и вода снаружи… Шел дождь… Неужели убийца специально дожидался именно такой вот грозовой ночи?

Сервас не заметил никаких особых следов, когда поднимался по лестнице. Если тело обмотали веревками где-то в другом месте, а потом втащили сюда, на плинтусах неизбежно остались бы царапины, а на ковре — следы волочения. Он попросил экспертов внимательно осмотреть лестничную клетку и собрать возможные улики, хотя заранее знал, каким будет результат.

Сервас снова посмотрел на мертвое тело, и у него вдруг закружилась голова. У этой женщины было будущее. Никто не заслуживает участи умереть молодым. Судя по направлению взгляда — она смотрела на воду, — перед смертью ей было очень страшно. Клер поняла, что все кончено и состариться ей не доведется. О чем она думала? О прошлом или о будущем? Об упущенных возможностях, о «вторых шансах», которых не будет, о планах, которые никогда не осуществятся, о любовниках, об одной — большой — любви? Или просто о том, как выжить? Она боролась, как дикое животное, попавшее в капкан, но уже находилась в веревочном коконе и чувствовала, как вода поднимается — медленно и неумолимо. Касаясь ее кожи. Паника овладела рассудком Клер, ей хотелось кричать от ужаса, но она не могла — мешал маленький фонарик-карандаш, куда более эффективный, чем кляп. Клер могла дышать только носом, горло у нее болело и распухло, мозгу не хватало кислорода. Она наверняка начала икать, как только вода залилась ей в рот, а когда дошла до ноздрей, поднялась выше, до широко раскрытых глаз, на смену панике пришел чистый, первородный ужас…

Когда зажегся свет, все вздрогнули от неожиданности.

— Вот черт! — выругался Эсперандье.


— ОБЪЯСНИТЕ МНЕ, ПОЧЕМУ я должен доверить это расследование вам, майор.

Сервас поднял голову и взглянул на Кастена. Следователь достал сигарету и закурил, прикрывая огонек зажигалки ладонью. Стоя под дождем в свете фар, он напоминал фигуру языческого идола, равнодушно взирающего с высоты своего роста на жалкого смертного.

— Почему? Да потому, что все ждут от вас именно этого. И потому, что это самый разумный выбор. А еще потому, что, если вы этого не сделаете и расследование бесславно провалится, ВАС СПРОСЯТ, ПОЧЕМУ ВЫ ЭТОГО НЕ СДЕЛАЛИ.

Маленькие, глубоко посаженные глазки следователя сверкнули, но Сервас не смог угадать, разозлил он собеседника, позабавил — или и то и другое, вместе взятое. Великан был на редкость невозмутим и скуп во внешних проявлениях эмоций.

— Кати д’Юмьер вами не нахвалится. — В голосе Кастена прозвучал неприкрытый скепсис. — Она утверждает, что ваша группа — лучшая из всех, с которыми ей довелось работать. Весомый комплимент, не так ли?

Майор счел за лучшее промолчать.

— Я хочу быть в курсе всех ваших действий и любого — малейшего — продвижения в расследовании. Я ясно выразился?

Сервас согласно кивнул.

— Я свяжусь с Региональным отделением криминальной полиции и позвоню вашему директору. Правило номер один: никаких умолчаний и никаких, даже малейших, нарушений процедуры. Говоря иными словами: любое проявление инициативы — только с моего предварительного согласия.

Ролан Кастен вопросительно взглянул на Серваса, и тот снова кивнул.

— Правило номер два: с прессой общаюсь только я, вы разговоров с журналистами не ведете.

Ага, он тоже жаждет получить свои «пятнадцать минут славы». Провокационная фразочка Энди Уорхола[7] сделала свое дело — все и каждый теперь желают хоть раз погреться в лучах рампы, прежде чем исчезнуть со сцены: спортивные арбитры, усердствующие на стадионах, профсоюзные вожаки, берущие в заложники руководителей предприятий, чтобы защитить рабочие места и покрасоваться на телеэкране, и провинциальные прокуроры, делающие стойку на телекамеру.

— Вы бы, конечно, предпочли работать с Кати д’Юмьер, но вам придется смириться с моим присутствием. Если ваша работа покажется мне неубедительной, если расследование будет продвигаться недостаточно быстро, я попрошу судью передать дело в жандармерию. Но до тех пор у вас полная свобода рук.

Он повернулся и пошел к припаркованной неподалеку «Шкоде».

— Класс! — прокомментировал Венсан. — Какая, однако, приятная у нас работенка.

— Во всяком случае, мы точно знаем, чего от него ждать, — отреагировала Самира. — Какой там суд, в Оше?

Она подъехала в тот момент, когда ее коллеги спускались после осмотра, и немедленно привлекла внимание жандармов курткой в стиле «милитари» с надписью на спине «Зомби против вампиров».

— Суд Большой Инстанции…

— Все ясно.

Сервас понимал ход ее мыслей: можно было не сомневаться, что господин прокурор впервые получил в разработку столь сложное дело и решил «пометить территорию», дабы компенсировать недостаток опыта. Правосудие и полиция нередко действовали слаженно, но бывали случаи, когда каждый тянул одеяло на себя.

Они вернулись в дом, оккупированный экспертами: повсюду были натянуты ленты ограждения, горели прожекторы, пластиковые пирамидки отмечали местоположение вещественных доказательств. Специалисты растянули по всем комнатам электрические провода и светили на стены особыми лампами, ища следы крови, спермы и бог знает чего еще. Одетые в белые комбинезоны люди молча и деловито сновали между первым этажом, лестницей и улицей.

Сервас вышел из гостиной в сад. Ливень стих, превратившись в банальный дождик. Тяжелые капли били Мартена по макушке. Он стоял и вспоминал, как звучал голос Марианны по телефону. По ее словам, Юго позвонил и сказал, что очнулся в доме своей преподавательницы. Мальчик был в такой панике, что мать едва узнавала его голос. Юго не помнил ни как попал в дом, ни что он там делал. Задыхаясь от рыданий, он рассказал, что балконные двери были открыты, он обошел весь сад и с изумлением обнаружил плавающих в бассейне кукол. Потом он решил обыскать дом — комнату за комнатой, этаж за этажом — и едва не лишился чувств, обнаружив тело Клер Дьемар на самом верху, в ванне. Марианна объяснила Сервасу, что целых пять минут сын только плакал и что-то невнятно бормотал, но потом взял себя в руки и продолжил объяснять, что с ним случилось. Он попытался привести Клер в чувство, распутать веревки, но узлы были слишком туго затянуты. Он осознавал, что она мертва, и потому вышел из дома под дождь, дотащился до бассейна, сел на бортик и оставался там неизвестно сколько времени, а потом позвонил матери. Юго признался, что странно себя чувствует. «У меня в голове туман» — так он сказал. Видимо, его накачали наркотиками… Он ничего не видел и не понимал, когда появились жандармы и надели на него наручники.

Майор подошел к бассейну. Куклы. Один из экспертов вылавливал их сачком — цеплял, вытаскивал и опускал по одной в большие прозрачные целлофановые мешки. В этой сцене было нечто потустороннее: повсюду горели прожектора, освещая ярким светом белые призрачные лица кукол и их неподвижные голубые глаза. Сервасу стало не по себе: эти глаза казались удивительно живыми по сравнению с мертвыми — мертвее не бывает! — глазами Клер Дьемар. Нет, не так. Куклы взирали на окружающих с враждебностью живых существ… «Ну что за вздор лезет в голову», — обругал себя Сервас.

Он медленно обошел вокруг бассейна. Шагал осторожно, чтобы не поскользнуться на мокрых плитах. У него возникло необъяснимое чувство: что-то в поведении или внешнем виде жертвы приманило к ней хищника. Так происходит в дикой природе — животные никогда не охотятся наобум.

То, как было обставлено место преступления, подтверждало неслучайность выбора жертвы.

Мартен остановился напротив стены, отделявшей сад от улицы. Поднял глаза — так он мог видеть верхний этаж дома на другой стороне. Одно из окон выходило прямо на бассейн. Именно оттуда старик-англичанин и заметил Юго и кукол. Если бы юноша сидел на противоположном бортике, никто бы его не увидел, но он сел там, где теперь стоял Сервас. Возможно, эта мысль просто не пришла ему в голову, или он был одурманен наркотиками, потрясен случившимся, вот и не догадался. Сервас нахмурился и вжал голову в плечи. Холодные струйки воды стекали по лицу и затылку за воротник. В этой истории и впрямь есть нечто странное.

5

Охота на снарка

Взгляд у старого профессора Оливера Уиншоу был живой, как у только что выловленной из воды рыбы. Несмотря на поздний час, он не выглядел усталым. От внимания Серваса не ускользнул тот факт, что госпожа Уиншоу в разговор не вмешивается, но слушает очень внимательно, не упуская ни одной детали. Она была очень немолода, но, как и муж, не казалась уставшей. Два ясно мыслящих, бодрых старика, которые прожили интересную жизнь и, без сомнения, собираются эксплуатировать свои нейроны максимально долгий срок.

— Спрошу еще раз, чтобы все было предельно ясно: вы не замечали ничего необычного в последнее время?

— Нет. Ничего. Сожалею, что ничем не могу быть вам полезен.

— Может, незнакомый человек бродил вокруг дома, звонил в дверь вашей соседки, была какая-нибудь мелкая деталь, на которую вы тогда не обратили внимания, а теперь, в свете случившегося, она кажется вам подозрительной? Прошу вас, соберитесь, это крайне важно.

— Думаю, мы вполне осознаем значение этого прискорбного происшествия. — Голос вступившей в разговор женщины прозвучал очень твердо. — Мой муж действительно старается вам помочь, комиссар.

Мартен бросил взгляд на Оливера. Левое веко профессора едва заметно дернулось при слове «комиссар», но он не стал поправлять жену.

— Не могли бы вы оставить нас вдвоем на несколько минут, госпожа Уиншоу?

Взгляд женщины стал жестким, губы приоткрылись.

— Послушайте, комиссар, я…

— Прошу тебя, Кристина, — произнес Уиншоу.

Сервас отметил, что профессоршу изумила проявленная мужем инициатива. В голосе Оливера Уиншоу прозвучала озорная нотка: он получил очевидное удовольствие от того, что «окоротил» жену, и ему было приятно оказаться в мужском обществе. Сервас зна́ком отослал помощников.

— Вы при исполнении, майор, и, очевидно, не можете составить мне компанию, но я все равно выпью виски, — весело сообщил старик, когда они с Сервасом остались вдвоем.

— А вы меня не выдадите? — улыбнулся в ответ Мартен. — Безо льда, пожалуйста.

Уиншоу улыбнулся, показав пожелтевшие зубы. Сервас поднялся и подошел к стеллажам. «Потерянный рай», «Баллада о старом моряке», «Гиперион», «Охота на снарка», «Бесплодная земля»… Метры и метры английской поэзии…

— Любите литературу, майор?

Сервас взял протянутый стариком стакан. Виски был отличный, с выраженной нотой дымка. Первый глоток обжег горло и желудок.

— Романскую.

— Учились?

— Очень давно, на филологическом.

Уиншоу энергично покивал в знак одобрения.

— Только поэзия может выразить неспособность человека постичь смысл нашей мимолетной жизни на Земле, — сказал он. — Впрочем, если предоставить человечеству выбор, оно предпочтет Виктору Гюго футбол.

— Не любите смотреть матчи по телевизору? — поддел старика Сервас.

— Хлеба и зрелищ. Ничего нового. Гладиаторы, во всяком случае, ставили на кон собственную жизнь, у них был «стиль» — не то что у юнцов в трусах, гоняющих мяч по полю. Стадион — не более чем увеличенная в размерах версия школьного двора.

— «Не стоит, однако, пренебрегать и физическими упражнениями»… Это слова Плутарха, — заметил Сервас.

— Вот за Плутарха мы и выпьем.

— Клер Дьемар была красивой женщиной, согласны?

Оливер Уиншоу замер, не донеся стакан до рта, устремив взгляд выцветших глаз в пустоту.

— Очень.

— Даже так?

— Вы сами имели возможность убедиться. Разве что… только не говорите, что она… что ее…

— Скажем так: сегодня был не лучший день в ее жизни.

Глаза старика затуманились.

— Господь милосердный… Мы упражняемся в остроумии, пьем виски… А рядом творится нечто ужасное…

— Вы за ней наблюдали?

— В каком смысле?

— Поверх стены, когда она выходила в сад, вы следили за вашей соседкой?

— На что это вы намекаете, черт бы вас побрал?

— Женщина загорала: на теле остался след от купальника. Она наверняка прогуливалась по саду. Лежала в шезлонге и, полагаю, плавала в бассейне. Красивая женщина… Время от времени вы наверняка замечали ее, проходя мимо окна.

— Глупости! Не ходите вокруг да около, майор. Хотите знать, подглядывал ли я за ней?

Оливер Уиншоу явно не любил недомолвки.

— Что вам сказать… — Он пожал плечами. — Да. Такое случалось. Иногда я пялился на нее… И что с того? У нее была фантастическая задница, и она это знала.

— Как так?

— А вот так. Эта дамочка не вчера родилась, уж вы мне поверьте, майор.

— Она принимала гостей?

— Не слишком часто.

— Вам знакомы те, кто приходил к Клер?

— Нет.

— Никто из них?

— Ни один человек. Она не общалась с местными. А вот мальчика я уже видел.

Старик пристально посмотрел на Серваса, наслаждаясь произведенным эффектом.

— Хотите сказать, он уже бывал у Клер?

— Именно так.

— Когда?

— Неделю назад… Я видел, как они разговаривали в саду.

— Вы уверены?

— Я не страдаю старческим слабоумием, майор.

— А раньше вы его видели?

— Да.

— Сколько раз?

— Раз десять, не меньше… Но, думаю, свиданий было много больше. Я совсем не всегда «караулю» у окна.

Сервас был убежден в обратном.

— Они всегда встречались в саду?

— Не знаю… Не думаю, нет… Один или два раза он, очевидно, звонил в дверь, она его впускала, и они оставались в доме. Только не подумайте, что я строю предположения или делаю намеки.

— Как они держались? Вам не показалось, что между ними существует особая… близость?

— Напоминали ли эти двое любовников? Нет… Хотя… Честно говоря, я ни в чем не уверен. Если вам нужна «пикантная» информация, вы обратились не по адресу.

— Как давно начались встречи?

Профессор пожал плечами.

— Вы знали, что он ее ученик?

Во взгляде Оливера промелькнуло неодобрение.

— Нет, не знал. — Он сделал глоток виски.

— Вы не усматриваете никакой двусмысленности в том, что ученик встречается с преподавательницей у нее дома? С такой красивой преподавательницей?

— Не мне об этом судить.

— Вы общаетесь с соседями, господин Уиншоу? До вас доходили какие-нибудь слухи, сплетни?

— Слухи? В Марсаке? Вы, должно быть, шутите… Я не общаюсь с соседями — этот труд взяла на себя Кристина. Она гораздо… как бы это сказать… общительней меня, так что поговорите с ней.

— Вы с женой бывали в доме вашей соседки?

— Когда Клер переехала, мы пригласили ее на кофе. Потом она позвала нас к себе, но это был «визит вежливости», продолжения не последовало.

— Вы случайно не обратили внимания на коллекцию кукол?

— Еще как обратил. Видите ли, моя жена — психолог. Вернувшись домой, она выдвинула любопытную гипотезу о куклах в доме одинокой женщины.

— Можете поделиться?

Старик коротко изложил теорию Кристины, и Сервас прояснил для себя происхождение кукол. Больше вопросов к профессору у него не было, и майор перевел взгляд на раскрытые на маленьком бюро тома Торы, Корана и Библии.

— Вы занимаетесь мировыми религиями? — спросил он. Уиншоу улыбнулся и сделал еще один глоток виски, лукаво поглядывая на сыщика поверх стакана.

— Они завораживают, не так ли? Я говорю о религиях… Как подобные выдумки могли ослепить стольких людей? Знаете, как я называю это бюро?

Сервас вопросительно поднял бровь.

— «Уголок глупцов».

6

Amicus plato sed major amicus veritas

Сервас опустил монету в автомат и нажал на кнопку «Двойной кофе с сахаром». Он где-то читал, что вопреки устоявшемуся мнению в двойном кофе больше кофеина, чем в эспрессо. Стаканчик упал набок, половина напитка пролилась, сахара и ложечки Сервас так и не дождался. Но он все-таки выпил оставшийся кофе до капли. Потом смял стаканчик и бросил его в урну.

В жандармерии Марсака не было специального помещения для допросов, и они заняли небольшой зал на втором этаже. Майор нахмурился, увидев окно. Главную опасность в подобных ситуациях представляла не попытка побега, а покушение на самоубийство загнанного в угол арестанта. Падение из окна второго этажа было маловероятным, но рисковать он не хотел.

— Захлопни створку, — приказал он Венсану.

Самира открыла ноутбук, зафиксировала время и, готовясь снимать допрос, развернула веб-камеру, направив ее на стул, приготовленный для задержанного.

Мартен в очередной раз почувствовал себя вышедшим в тираж. Молодые помощники изо дня в день заставляли его ощущать, как быстро меняется мир и как плохо он к нему адаптируется. Сервас сказал себе, что однажды корейцы или китайцы изобретут роботов-сыщиков и тогда его выбросят на свалку. Роботов оснастят детекторами лжи, голосовыми анализаторами и лазерами, способными улавливать любую модуляцию голоса и любое, даже самое слабое, подрагивание век. Они будут эффективны, непогрешимы и бесстрастны. Остается надеяться, что адвокаты найдут способ запретить их участие в предварительном расследовании.

— Какого черта они тянут? — раздраженно спросил он.

В этот самый момент дверь открылась, и Бекер ввел Юго. Без наручников. Очко в его пользу. Юго выглядел усталым, вид у него был отсутствующий. Сервасу пришло в голову, что жандармы могли устроить парню допрос.

— Садись, — сказал капитан.

— Он встречался с адвокатом?

Бекер покачал головой:

— Не произнес ни слова с момента задержания.

— Но вы, конечно, сообщили ему, что он имеет право на адвоката?

Капитан испепелил майора взглядом и, не удостоив ответом, протянул протокол допроса. Сервас прочел: «Не потребовал адвоката». Он сел за стул напротив юноши. Бекер отошел к двери. Поскольку мать Юго уже все знала, Сервас мог никого не оповещать: эти правила касались как подростков, так и совершеннолетних.

— Вас зовут Юго Бохановски, — начал он, — вы родились двадцатого июля тысяча девятьсот девяносто второго года в Марсаке.

Никакой реакции. Мартен прочел следующую строчку и едва не подскочил от неожиданности.

— Вы учитесь на втором курсе подготовительного литературного класса Марсакского лицея…

Через месяц ему исполнится восемнадцать. А он уже посещает факультативный курс… Очень умный мальчик… Марго на первом курсе и в другом классе, но лицей-то один! Весьма вероятно, что Клер Дьемар преподавала и у нее. Сервас решил, что обязательно задаст вопрос дочери.

— Хотите кофе?

Ноль эмоций. Сервас повернулся к Венсану.

— Принеси ему кофе и стакан воды.

Эсперандье вышел, а Сервас внимательно взглянул на юношу. Тот сидел, опустив глаза, зажав ладони между коленями. Обороняющийся жест. Через дыру в джинсах виднелась загорелая нога.

Он смертельно напуган.

Стройный, смазливый — такие нравятся девушкам. Волосы подстрижены очень коротко, светлый шелковистый пушок на круглой голове блестит в свете неоновых ламп. Трехдневная щетина. Одет в футболку с надписью на английском языке и эмблемой какого-то американского университета.

— Ты осознаешь, что все свидетельствует против тебя? Тебя нашли в доме Клер Дьемар, варварски убитой этим вечером. Судя по отчету, в момент задержания ты находился под действием алкоголя и наркотиков.

Майор поднял глаза на Юго, но тот даже не шелохнулся. Возможно, он еще не до конца обрел ясность сознания.

— Твои отпечатки в этом доме повсюду…

— …

— А также грязь и трава с ботинок — они появились после того, как ты бродил по саду.

— …

Сервас вопросительно посмотрел на Бекера. Тот в ответ пожал плечами.

— Идентичные следы есть на лестнице и в ванной, где нашли тело Клер Дьемар…

— …

— Мы проверили твой сотовый: за последние две недели ты звонил жертве восемнадцать раз.

— …

— О чем вы говорили? Мы знаем, что она была твоей преподавательницей… Хорошей?

Нет ответа.

Черт, мы ничего из него не вытянем.

У Серваса мелькнула мысль о Марианне: судя по всему, ее сын виновен. Во всяком случае, ведет он себя как виновный. Может, стоит позвонить ей, чтобы повлияла на Юго, уговорила сотрудничать?

— Что ты делал у Клер Дьемар?

— …

— Прекрати притворяться глухим! Ты что, не видишь, в какое дерьмо вляпался?

Голос Самиры — резкий и скрипучий, как пила. Юго вздрогнул. Он соблаговолил поднять глаза и на мгновение растерялся, увидев толстогубый рот, глаза навыкате и маленький носик франко-китайской марокканки. В довершение всего она злоупотребляла тушью и тенями для век. Впрочем, оторопь быстро прошла, и Юго снова уставился на свои колени.

Гроза снаружи, тишина внутри. Тишина и молчание, которое никто не хотел нарушать.

Сервас обменялся взглядом с Самирой.

— Я здесь не для того, чтобы тебя обвинять, — почти нехотя произнес полицейский. — Мы всего лишь пытаемся установить истину. Amicus Plato sed major amicus veritas.

«Платон мне друг, но истина дороже». Кажется, латинский афоризм.

На сей раз он добился ответной реакции. Юго смотрел на него…

Ярко-голубыми глазами. «Взгляд как у матери, — подумал Сервас, — хотя у Марианны глаза зеленые». Сходство с Марианной было заметно и в очертаниях губ и лица. Мартен почувствовал смятение.

— Я говорил с твоей матерью, — неожиданно для себя самого сказал он. — Мы когда-то были друзьями. Очень близкими друзьями.

— …

— До того, как она познакомилась с твоим отцом…

— Она никогда мне о вас не рассказывала.

Первая произнесенная Юго Бохановски фраза произвела эффект разорвавшейся бомбы. Сервас задохнулся, как от удара кулаком в живот.

Юго не врет.

Сервас откашлялся.

— Я тоже учился в Марсаке, — сказал он. — Как и ты. Теперь туда поступила моя дочь. Марго Сервас. Она на первом курсе.

На сей раз он сумел привлечь внимание молодого человека.

— Марго — ваша дочь?

— Ты ее знаешь?

Юноша пожал плечами:

— Кто же не знает Марго? В Марсаке все ее знают… Марго хорошая… Она нам не сказала, что ее отец — сыщик.

Голубые глаза Юго пристально смотрели на Серваса. Полицейский понял, что ошибся: парень не боится, просто решил молчать. Ему семнадцать, но он выглядит куда более зрелым.

— Почему ты отказываешься говорить? Ты понимаешь, что тем самым усугубляешь свое положение? Вызвать к тебе адвоката? Пообщаетесь, мы вернемся к разговору.

— Зачем мне адвокат? Я был там, когда она умерла, или появился чуть позже… У меня нет алиби… Все против меня… Выходит, я виновен?

— А ты виновен?

По глазам Юго майор ничего не сумел определить, если в них что и было, то только ожидание.

— Вы ведь для себя все уже решили… Так какая разница, правду я говорю или вру?

— Разница очень большая, — ответил Сервас.

Сказанное не соответствовало действительности, он и сам это знал.

Во французских тюрьмах сидит множество невиновных, а по улицам расхаживают преступники — и немало. Судьи и адвокаты рядятся в мантии, кичатся принципами, произносят речи о морали и праве — и мирятся с системой, прекрасно зная, что она плодит море юридических ошибок.

— Ты позвонил матери и сказал, что проснулся в доме и нашел мертвую женщину, так?

— Да.

— Где именно ты проснулся?

— В гостиной, внизу.

— В каком месте гостиной?

— На диванчике. Я сидел. — Бохановски взглянул на Бекера. — Я им уже говорил.

— Что ты сделал потом?

— Позвал мадемуазель Дьемар.

— Ты остался сидеть?

— Нет. Двери в сад были открыты, шел дождь, вода заливалась внутрь. Через одну из них я и вышел.

— Ты не спросил себя, где находишься?

— Я узнал дом.

— Ты там уже бывал?

— Да.

— Итак, ты узнал место: ты часто там бывал?

— Достаточно часто.

— Что значит «достаточно»? Сколько раз?

— Не помню…

— Попробуй вспомнить.

— Не знаю… может, десять… или двадцать раз…

— Почему ты так часто приходил к ней? Зачем все время звонил? Мадемуазель Дьемар принимала у себя всех учеников?

— Это вряд ли.

— То есть для тебя она делала исключение? О чем вы разговаривали?

— О том, что я пишу.

— Что, прости?

— Я пишу роман… Я рассказывал об этом Клер… мадемуазель Дьемар… Ей было интересно — действительно интересно, она попросила дать ей почитать… И мы все время это обсуждали. И по телефону тоже…

Сервас посмотрел на Юго. Ему стало не по себе. Учась в Марсаке, он тоже начал писать роман. Современную эпопею… Честолюбивая мечта любого начинающего литератора… Произведение, о котором издатели и читатели скажут: «Браво, Мастер!» История больного тетраплегией[8] человека, в котором живым остается только мозг, но его напряженная, пламенная духовная жизнь богаче жизни большинства людей. Сервас бросил сочинительство на следующий после самоубийства отца день.

— Ты называл ее Клер? — задал он следующий вопрос.

— Да… — с секундной задержкой ответил Юго.

— Какой характер носили ваши отношения?

— Я же объяснил — ее интересовал мой роман.

— Она давала тебе советы?

— Да.

— И ей нравилось написанное?

Еще один взгляд исподлобья. Гордость в глазах.

— Она говорила… говорила, что давно не читала ничего подобного.

— Могу я узнать название?

Юго колебался. Мартен мысленно поставил себя на его место. Начинающий автор явно не хотел делиться сокровенным с незнакомым человеком.

— «Круг»…

Сервасу хотелось задать вопрос о сюжете сочинения, но он промолчал. Сыщик был в замешательстве, он чувствовал, что начинает сочувствовать юноше. Возможно, он не совсем объективен: Юго — сын Марианны и очень похож на него самого, такого, каким он был двадцать три года назад. Зачем парню убивать единственного человека, который мог понять и оценить его работу? Ответа на этот вопрос у Серваса не было.

— Поговорим о том, что ты делал после сада.

— Вернулся в дом. Звал ее. Искал повсюду.

— А позвонить в полицию тебе в тот момент в голову не пришло?

— Нет.

— Что было дальше?

— Я поднялся, обыскал комнаты — одну за другой. Дошел до ванной… И… увидел ее. — У него судорожно дернулся кадык. — Я запаниковал… Не знал, что делать. Попытался вытащить ее голову из воды, бил по щекам, чтобы привести в чувство, кричал, пытался развязать узлы. Но их было слишком много, и такие тугие… Я ничего не мог сделать, веревка разбухла от воды. Я почти сразу понял, что уже слишком поздно…

— Говоришь, пробовал привести ее в чувство?

— Пробовал.

— А фонарик? — Сервас заметил, как дрогнули веки Юго. — Ты видел зажженный фонарик у нее во рту?

— Конечно, видел…

— Так почему не попробовал… вытащить?

— Не знаю… скорей всего, потому, что… — Юго запнулся. — …мне было противно лезть пальцами ей в горло…

— Ты хотел сказать: в горло покойнице?

Майор заметил, как бессильно опустились плечи Юго.

— Да. Нет. Не только. В горло Клер…

— А что происходило до того? Ты сказал, что очнулся у Клер Дьемар, я правильно понял?

— Да. Я пришел в себя в гостиной.

— Хочешь сказать, что терял сознание?

— Д-да… Кажется… Я уже объяснил все это вашим коллегам.

— А теперь объясни мне: ты помнишь, что делал перед тем, как вырубился?

— Нет… Не совсем… Я не уверен… Какой-то провал образовался…

— Провал в распорядке дня?

Сервас почувствовал, что Бекер смотрит не на Бохановски, а на него. Взгляд жандарма был весьма выразителен. Заметил он и то, что парень с трудом сохраняет видимость спокойствия. Он достаточно умен, чтобы понимать: провал работает против него.

— Да, — нехотя признался он.

— Последнее по времени из того, что ты помнишь…

— Помню, как сидел с друзьями в «Дублинцах», вечером — до того…

Сервас стенографировал ответы. Он не доверял веб-камере — как, впрочем, и всем прочим гаджетам.

Он знал это место. Во времена его учебы паб уже существовал. Сервас и его друзья устроили там свой генеральный штаб.

— Да.

— Что вы там делали? Который был час?

— Смотрели Чемпионат мира по футболу, матч открытия, ждали, когда будут играть наши.

— «Ждали»? Значит, ты не помнишь, видел матч Франция — Уругвай или нет?

— Нет… возможно… не могу сказать, что делал в течение вечера. Это прозвучит странно, но я не знаю, сколько это продолжалось… и не помню, в какой именно момент потерял сознание.

— Считаешь, тебя оглушили? Кто-то тебя ударил?

— Да нет, я проверял… шишки нет, голова не болит… Но я был как в тумане, когда очнулся, ничего не соображал…

Юго «сдувался» прямо на глазах: он осознавал, что все указывает на него как на виновного.

— Думаешь, тебя накачали наркотой?

— Очень может быть.

— Мы проверим. И где это случилось, в пабе?

— Да не знаю я ничего!

Сервас переглянулся с Бекером и прочел в его глазах приговор: виновен.

— Так, понятно. Память может вернуться в любой момент, и тогда ты немедленно все мне расскажешь, это важно.

Юго обреченно кивнул.

— Ясно, я не идиот.

— У меня к тебе последний вопрос: ты любишь футбол?

В голубых глазах юноши промелькнуло удивление.

— Люблю, а что?

— Твой кофе остынет, — бросил Сервас. — Пей, ночь может оказаться очень долгой.


— Женщина, одна, в незапертом доме, — сказала Самира.

— И никаких следов взлома, — добавил Эсперандье.

— Очевидно, она сама его впустила. В конце концов, он — ее ученик, у нее не было причин опасаться. Он сам признался, что бывал в доме. И звонил — восемнадцать раз! — за две последние недели… Хотел «поболтать о книгах»? Не смешите меня!

— Это он, — подвел итог Венсан.

Мартен взглянул на Самиру, и она кивнула в знак согласия.

— Допустим. Его задержали в доме жертвы. Нет ни малейшего следа присутствия кого бы то ни было еще. Ничего. Нигде. Зато его следы повсюду. Тест на содержание алкоголя в крови дал результат ноль целых восемьдесят пять сотых промилле. Анализ покажет, принимал ли он наркотики — что вполне вероятно, учитывая состояние, в котором его нашли, — и какую именно дозу. Жандармы заявляют, что в момент обнаружения он находился в полной прострации и зрачки у него были расширены.

— Он сам сказал нам, что его накачали, — напомнил Сервас.

— И кто же это сделал? Его машина была припаркована недалеко от дома жертвы. Получается, за рулем был не он? Допустим, это так, но парень признался, что очнулся внутри, то есть настоящий убийца рискнул тащить его от машины к дому Клер? И его никто не видел? Чушь собачья! На улицу выходит много домов, три стоят прямо напротив жилища жертвы…

— Все смотрели футбол, — заметил Сервас. — Даже мы.

— Не все: старик из дома напротив видел Юго.

— Но он не заметил, как парень пришел. Никто не заметил. Если он — убийца, зачем остался в доме?

— Ты не хуже нас знаешь статистику, — ответила Самира. — В пятнадцати процентах случаев преступник сам сдается представителям закона, пять процентов предупреждают третье лицо, которое оповещает полицию, а тридцать восемь — благоразумно ждут на месте преступления приезда служителей правопорядка, осознавая, что их вызвал свидетель. Именно так поступил и этот парень. На деле около двух третей всех преступлений раскрываются в первые часы после совершения — благодаря самим преступникам.

Да, цифры Сервас знал.

— Все так, но они потом не заявляют, что невиновны.

— Он был под наркотой, а когда начал отходить, осознал, что натворил и что ему грозит, — сказал Эсперандье. — Теперь он просто пытается спасти свою шкуру.

— Единственное, что остается выяснить, — продолжила Самира, — было ли убийство преднамеренным.

Они смотрели на Мартена, ожидая его реакции.

— Признайте, что преступление выглядит как инсценировка — из ряда вон выходящая инсценировка, — ответил он. — Веревки, лампа, куклы… Не рядовое преступление… Не стоит торопиться с выводами.

— У мальчишки был «приход», — высказалась Чэн, пожимая плечами, — приступ безумия. Не в первый раз наркоман выкидывает дикие штуки… Я его не чувствую… Но все факты против него, так? Черт, патрон, при любых других обстоятельствах вы бы пришли к таким же выводам, что и мы.

— На что это ты намекаешь? — возмутился Сервас.

— Вы сами сказали, что знали его мать. Если не ошибаюсь, именно она позвала вас на помощь.

Сервас внутренне ощетинился. Многие детали настораживали. «Инсценировка, лампа, куклы… И время…» Ему не давал покоя выбранный для преступления момент. Почему мальчик слетел с катушек именно сегодня вечером, когда все смотрели телевизор?

Случайность? Совпадение? После шестнадцати лет в полиции Сервас выбросил это слово из употребления. Юго любил футбол. Мог ли телеболельщик выбрать этот вечер для совершения убийства? Только если хотел избежать всеобщего внимания… А Юго не сбежал и дал себя арестовать.

— Расследование закончилось, не успев начаться, — заключила Самира, хрустнув пальцами.

Майор жестом остановил ее.

— Не совсем так. Вернитесь туда и убедитесь, что эксперты тщательно осмотрели машину Юго, и пусть пройдутся по ней цианоакрилатом.

Он подумал, что было бы хорошо использовать специальную камеру и «прочесать» машину вдоль и поперек: кабину вроде той, что используют кузовщики, приспособленную для испарения цианоакрилата — своего рода суперклея — путем его подогрева. При соприкосновении с жиро- и потовыделениями пары цианоакрилата проявляют окрашенные в белый цвет отпечатки. Увы, в радиусе пяти километров в округе такой камеры не было, а о том, чтобы загрязнять рабочее место честного ремесленника полицейскими экспериментами, не могло быть и речи. Экспертам пришлось довольствоваться портативными распылителями. В любом случае ливень наверняка смыл следы.

— Опросите всех, кто живет около дороги, обойдите все дома на улице, один за другим.

— Беседовать с соседями в два часа ночи?!

— Так вытащите их из постелей. Я хочу получить ответ прежде, чем мы вернемся в Тулузу. Возможно, кто-то что-то видел, слышал, заметил этой ночью или в предыдущие дни, что-то подозрительное, необычное… неважно что, пусть даже не имеющее никакого отношения к случившемуся.

Он перехватил недоуменные взгляды помощников и прикрикнул:

— За работу!

7

Марго

Они ехали среди холмов. Стоял сентябрь, погода была теплая, почти летняя. Кондиционер в машине не работал, и Сервас опустил стекла. Он вставил диск Малера в плеер и почувствовал себя совершенно счастливым. Дело было не только в погоде — рядом сидела его дочь, и он вез ее в то место, которое очень хорошо знал, хоть и не был там много лет.

Мартен вел машину и вспоминал, какой посредственной ученицей была Марго в начальной школе, как она переживала кризис подросткового возраста. Сегодня его дочь увлекалась пирсингом, красила волосы в дикие цвета, обожала кожаные куртки-косухи и уж точно не была похожа на первую ученицу. Но сыщик знал, что выглядящая как «панкушка» Марго учится очень хорошо. Марсак был лучшим подготовительным заведением провинции. С самыми высокими требованиями. Чтобы туда поступить, необходимо было доказать, что ты этого достоин. Двадцать три года назад — в те времена он хотел стать писателем — Сервас был блестящим студентом. Но стал полицейским. Этим летним утром, везя дочь в Марсак, он чувствовал, что гордость переполняет его душу, как воздух надувает радужный мыльный пузырь.

— Здесь красиво, — сказала Марго, сняв наушники.

Мартен обвел взглядом окрестности. Дорога змеилась между зелеными холмами, тянулась через залитые солнцем леса и сияющие золотистым шелком поля пшеницы. Когда машина притормаживала на повороте, они слышали пение птиц и стрекот насекомых.

— Скучновато, разве нет?

— Ну-у-у, не знаю… А какой он, Марсак?

— Маленький город. Спокойный. Полагаю, студенческие пабы работают, как прежде. Почему ты выбрала Марсак, а не Тулузу?

— Из-за ван Акера. Он преподает литературу.

Даже теперь это имя действовало на Серваса, как электрический импульс, стимулирующий мертвую зону сердца. Сыщик постарался взять себя в руки.

— Этот ван Акер настолько хорош?

— Лучший на пятьсот километров вокруг.

Марго знала, чего хочет. Вне всяких сомнений. Сервас вспомнил слова женатого любовника своей дочери, которые тот сказал в их единственную встречу на площади Капитолия за несколько дней до Рождества: «Марго выглядит как бунтарка и ведет себя так же, но она потрясающая девушка — блестящая и независимая. И куда более зрелая, чем вы думаете». Тот разговор вышел трудным, резким, полным упреков и взаимных обвинений, но позволил сыщику понять, как плохо он знает свою дочь.

— Ты могла бы — на время — изменить манеру одеваться.

— А зачем? Их интересуют мои мозги, а не шмотки, которые я ношу.

Знакомьтесь — Марго… Сервас не был уверен, что ее аргумент убедит преподавателей. Они пересекли раскинувшийся на много километров Марсакский лес с дорожками для верховой езды, тропинками и автостоянками и въехали в город по длинной прямой платановой аллее — в молодости Сервас ездил по ней сотни раз.

— Тебя не напрягает пансионный режим с понедельника по субботу? — спросил он, осторожно ведя машину по булыжным мостовым мимо кафе и магазинчиков.

— Не знаю. — Марго смотрела в окно. — Я этим не заморачивалась. Надеюсь, здесь будут люди поинтересней лицейских кретинов. А в твои времена как все было?

Вопрос застал Серваса врасплох, отвечать ему не хотелось.

— Было здорово.

Много велосипедов на улицах — в Марсаке на них ездили не только студенты, но и профессора, приторочив кожаные рюкзаки и портфели с книгами к седлу или рулю. Здесь много факультетов — права, точных и гуманитарных наук… А еще город словно бы поражен вирусом молодости. Большую часть года, за исключением летних месяцев, половина его обитателей — моложе двадцати пяти.

Они покинули город через северные ворота и увидели перед собой зеленую долину с линией густого леса в самой ее глубине.

— Там, — сказал Сервас.

Чуть впереди, справа, за широким лугом, стояло высокое длинное здание — старинный дом с печными трубами на крышах, окнами со средниками и затейливой архитектурой. Вокруг достопочтенного здания располагались современные малоэтажные постройки из бетона, разбросанные по лужайкам, как костяшки домино. Статуи с задумчивыми лицами, водоемы с зеленой водой, купы деревьев с захватчицей-омелой, теннисные корты, засыпанные в ноябре опавшей листвой, беговая дорожка, роща, где он любил гулять: она вела к высокому пологому холму, откуда открывался вид на белоснежные и осенью, и весной вершины Пиренеев.

Ледяная рука ностальгии стиснула сердце сыщика, и он, сам того не замечая, еще крепче сжал руль. Мартен долго мечтал о втором шансе, пока не понял, что его не будет. Свой второй шанс он упустил и закончит жизнь как начал — легавым. В конечном итоге мечты Серваса оказались переменчивыми, словно облака.

К счастью для майора, меланхолическое настроение ушло так же быстро, как нахлынуло.

Теперь они ехали по заасфальтированной аллее, проложенной между белой оградой, отделявшей их от луга и главного здания слева, и старых дубов, растущих вдоль правой обочины. На лугу резвились лошади. Сервас невольно вспомнил расследование, которое вел зимой 2008–2009-го.

— Следуй за своими мечтами, — внезапно произнес он.

И его голос прозвучал сдавленно…

Марго повернула голову и бросила на отца удивленный взгляд.


— Учеба в этом подготовительном классе потребует от вас мобилизации усилий и всех ваших способностей. Он создан для молодых людей с четко выраженной мотивацией и высокой работоспособностью. Два года, которые вы проведете у нас, будут способствовать творческому развитию ваших способностей, дадут возможность плодотворно трудиться, встречаться с интереснейшими людьми, вы накопите беспрецедентный опыт. Знания, которые мы даем, не игнорируют и бытовую, обыденную сторону жизни. В противоположность другим учебным заведениям, мы не одержимы статистикой, — ласково улыбаясь, объяснял директор лицея.

Сервас был уверен в обратном. Окно за спиной директора лицея было открыто, и Мартен мог видеть обвивающий стены плющ, слышать урчание машины для стрижки газона и стук молотка. Он знал, что кабинет находится на самом верху круглой угловой башни и что окно выходит на тыльную сторону зданий. Он знал это место, как собственное жилище.

— Дублирование первого года допускается, только если с учащимся происходит серьезный несчастный случай или он тяжело заболевает, что должен подтвердить врач, выдав соответствующую справку. Разрешение повторить этот год дают директор и ученический совет класса. А вот повторение второго года часто бывает необходимым в связи со сложностью вступительных экзаменов в высшие учебные заведения. Все, кто в течение двух лет проявляют вышеперечисленные мной качества, получают такую возможность.

Солнечный луч осветил папку с именем Марго на обложке, когда директор открыл ее, достал оттуда листок и принялся изучать его.

— Поговорим о выборе дисциплин. Это очень серьезный вопрос. Не решайте легкомысленно, мадемуазель. Выбор дисциплин для вступительных экзаменов происходит в начале второго года обучения, но он будет обусловлен тем, какие предметы вы выберете для первого года. Не советую перегружать себя, чтобы, так сказать, прикрыться… Нагрузка будет высокой, так что подобная стратегия только помешает.

Он начал считать, отгибая пальцы:

— На первом курсе у вас будет пять часов французского, четыре часа философии, пять — истории, четыре — живого языка «один», три — древних языков, два — живого языка «два», два — физического воспитания и…

— Я уже выбрала предметы, — прервала перечисление Марго. — Латынь и греческий. Театр. Живой язык «один» — английский. Живой язык «два» — немецкий.

Ручка директора лицея шустро летала по бумаге.

— Прекрасно. Такой выбор означает полную занятость на весь первый год, вы это понимаете?

— Да.

Директор одарил Серваса восхищенной улыбкой.

— Эта юная особа точно знает, чего хочет.

8

Музыка

Мартен вернулся к допросу подозреваемого в 2 часа 30 минут. На лице Бохановски читались усталость и испуг. Сыщик сразу почувствовал, что атмосфера изменилась. Давление и страх сделали свое дело. Близился час признаний. Спонтанных, пустых, правдивых, невероятных, вынужденных признаний… Я признаюсь, потому что это освобождает меня от груза вины, я признаюсь, потому что мне все осточертело, потому что я слишком устал и чувствую себя бессильным, потому что до ужаса хочу пи́сать, признаюсь, потому что у мерзкого типа, что сидит напротив, воняет изо рта, я признаюсь, потому что схожу с ума из-за его воплей и он меня пугает, я признаюсь, потому что все этого жаждут, и потому, что у меня сейчас случится сердечный приступ, инфаркт миокарда, гипогликемическая кома, почечная недостаточность, эпилептический припадок… Сервас прикурил сигарету и протянул ее Юго, наплевав на запрещающую табличку на стене. Тот взял сигарету. Сделал первую затяжку. Его лицо выражало благодарность спасенного утопающего, которому дали флягу с пресной водой. Сервас заметил, что юноша не глотает дым, но сигарета совершенно определенно успокоила его. Он смотрел на полицейского и молчал. Дождь колошматил по мусорным бакам.

Они были одни. Так поступают всякий раз, когда у кого-то из членов следственной бригады устанавливается особый контакт с подозреваемым. Не имело значения, удалось это сделать руководителю группы или его подчиненному: главное было начать диалог.

— Хочешь еще кофе?

— Спасибо, нет.

— Воды? Сигарету?

Юноша покачал головой.

— Я бросил курить, — сказал он.

— Когда?

— Восемь месяцев назад.

— Мы можем продолжить?

В глазах Юго заплескалась паника.

— Я думал, мы уже все прояснили…

— Вовсе нет… Остались некоторые неясные моменты, — бросил Сервас, открывая блокнот. — Хочешь отложить разговор?

Юго снова покачал головой.

— Нет-нет, я в порядке.

— Вот и хорошо. Еще час или два — и сможешь поспать.

— Где? — Глаза Юго округлились от ужаса. — В тюрьме?

— Пока что — в камере предварительного заключения. Но тебя переведут в Тулузу, теперь это дело в их юрисдикции.

Лицо Юго мертвенно побледнело.

— Я бы хотел позвонить матери…

— Это против правил, но ты сможешь это сделать, когда мы закончим, идет?

Юноша заложил руки за голову, откинулся на спинку стула и вытянул длинные ноги под столом.

— Постарайся припомнить, не показалось ли тебе что-нибудь странным этим вечером?

— Что именно?

— Ну, не знаю… важна каждая деталь… Что-то, вызвавшее у тебя беспокойство… возможно, какая-то вещь стояла не на своем месте… Вспоминай.

Юго пожал плечами.

— Ничего такого.

— Напрягись, если хочешь спасти свою шкуру!

Майор повысил голос, и Юго удивленно посмотрел на него. За окном громыхнуло — гроза не желала сдаваться.

— Музыка…

— Что — музыка? — насторожился Сервас.

— Я знаю, это прозвучит по-идиотски, но вы просили…

— Я знаю, о чем я просил. Ну, и?.. Что там с музыкой?

— Когда я очнулся, звучала музыка, из стереосистемы…

— И все? А что тут необычного?

— Ну… — Юго задумался. — Когда я приходил, Клер иногда ставила музыку, но… никогда такую…

— И что же это была за музыка?

— Классическая…

Сервас пристально посмотрел на задержанного. Классическая… Дрожь пробежала у него по позвоночнику.

— Обычно Клер не слушала подобные сочинения?

Парень покачал головой.

— Ты уверен?

— Насколько я знаю, не слушала… Она любила джаз… или рок. Даже хип-хоп. Но классику я слышал впервые. Я точно помню, что мне это показалось странным. Зловещая музыка, открытые двери, и никто не откликается — я звал… Это было не в стиле Клер.

Мартен ощущал растущее беспокойство. Глухое, смутное чувство.

— Больше ничего?

— Нет.

Классическая музыка… В голове у сыщика промелькнула идея, но он немедленно прогнал ее, как полную нелепицу.


Когда Сервас вернулся на место преступления, там царила все та же деловая суета. По улочке было не проехать из-за фургонов и машин. Несмотря на поздний — или ранний, как посмотреть, — час, появились и журналисты с микрофонами, камерами и привычной профессиональной ажитацией. Судя по минивэну с тарелкой на крыше, в завтрашних теленовостях рассказывать будут не только о футболе, хотя Сервас не сомневался, что убийство преподавателя античной литературы и древних языков не затмит слабой игры национальной сборной.

Он поднял воротник промокшей куртки и пробежал по мокрому асфальту, прикрываясь ладонью от блицев фотоаппаратов.

Узкий проход от входной двери до окон был огорожен желтыми лентами. Сервас заметил стереосистему, но эксперты колдовали вокруг нее со своими кисточками и химикалиями, и он решил осмотреть сад. Куклы исчезли. Техники расставляли пирамидки с номерами на траве и между деревьями — там, где могли находиться гипотетические улики. Пул-хаус был открыт и ярко освещен. Сервас подошел ближе и увидел, что внутри, присев на корточки, что-то делают двое сотрудников в белых комбинезонах. Он сумел рассмотреть раковину, сложенные шезлонги, сачки, игры и бидоны с составами для чистки бассейна.

— Нашли что-нибудь?

Один из экспертов взглянул на него через оранжевые очки и отрицательно покачал головой.

Мартен обошел бассейн. Медленно. И направился через промокшую лужайку к лесу. Газон заканчивался у плотной стены зелени. Изгороди здесь не было — деревья служили естественной преградой. Сервас обнаружил две узкие просеки, где было темно, как в печке. Дождь бомбардировал кроны деревьев у него над головой, но на землю не падал. Первый проход через несколько метров закончился тупиком. Сервас вернулся на лужайку и пошел по второй просеке, больше напоминавшей едва заметную расселину между стволами деревьев и кустами или серебряную жилу в кварценосной породе. Листва сомкнувшихся над головой деревьев защищала сыщика от дождя, он светил фонарем на ветки, чтобы не зацепиться, и смотрел под ноги, боясь оступиться на пружинящем ковре из опавших листьев, хвои и сучков. Сервас преодолел дюжину метров, но проход остался таким же узким, и он вернулся, решив, что обследует все еще раз при свете дня. У самого выхода он заметил на земле что-то белое и посветил фонариком.

Кучка маленьких светлых цилиндров на темной земле и листьях.

Сигареты…

Он нагнулся. Окурки. Штук шесть.

Кто-то стоял здесь — довольно долго — и курил. Сервас поднял голову. С того места, где он сейчас находился, четко просматривалась сторона дома, выходящая на сад. Он мог видеть балконные двери, гостиную, освещенную полицейскими прожекторами, и даже обстановку за шторами. Идеальный наблюдательный пункт.

Сервас почувствовал, как зашевелились волосы на затылке. Тот, кто следил отсюда за домом, хорошо знал это место. Мартен попытался убедить себя, что речь идет о садовнике или о самой Клер Дьемар, но эта гипотеза не выдерживала никакой критики. Прятаться здесь, в кустах, и курить одну сигарету за другой мог лишь человек, шпионивший за молодой женщиной.

Майор снова задумался. Юго пришел с улицы, оставив машину перед домом. С чего бы ему следить за Клер от лесной опушки? Он признал, что бывал у нее много раз. Может, ему захотелось поиграть в вуайериста?

Неожиданно у Мартена появилось неприятное чувство, что им пытаются манипулировать, как в цирке, когда клоун на арене отвлекает внимание публики, а главное — и самое захватывающее — происходит в другом месте. Одна рука на свету, для зрителей, другая — в тени. Некто хотел заставить их смотреть не в ту сторону… Подготовил сцену, выбрал декорации, актеров и даже зрителей… Сервасу показалось, что он угадывает за случившейся драмой чью-то тень, и тревога усилилась.

Сыщик нахмурился и пошел в дом, наплевав на дождь. Вытер ноги на коврике у входной двери. Эксперты в маленькой гостиной закончили обрабатывать стереосистему.

— Хотите взглянуть? — спросил один из них, протягивая Сервасу резиновые перчатки, бахилы и смешную шапочку, придававшую всем членам бригады вид клиенток парикмахерской.

Сервас экипировался и поднял ленту ограждения.

— Есть одна странность, — сказал эксперт.

Майор вопрошающе поднял брови.

— Сотовый парня нашли у него в кармане, а телефон жертвы как сквозь землю провалился, хотя мы искали повсюду — и тщательно.

Сервас занес информацию в блокнот, подчеркнув двумя чертами слово «телефон». Он вспомнил, что с мобильного Юго восемнадцать раз звонили жертве. Почему он выбросил телефон Клер, а не свой?

— А что насчет этого? — спросил он, указав подбородком на стереосистему.

Эксперт пожал плечами:

— Ничего интересного. Отпечатки есть и на проигрывателе, и на дисках, но это отпечатки жертвы.

— В плеере диска не было?

Эксперт ответил недоумевающим взглядом: мол, какое это имеет значение? На столе лежало несколько запечатанных целлофановых пакетиков с уликами для лаборатории. Эксперт, не говоря ни слова, протянул один Сервасу, тот молча взял его и заглянул в коробку с диском.

Узнал его.

Густав Малер… «Kindertotenlieder»: «Песни об умерших детях». Запись 1963 года, в исполнении баритона Дитриха Фишера-Дискау, дирижер — Карл Бём. У Серваса был точно такой же.

9

Белизна

Юго упоминал музыку. Но не сказал, что именно он слышал. Музыка отсылала Серваса к расследованию 2008–2009-го. Снег, ветер, белый цвет. Главенство белого снаружи и внутри. Цвет смерти и цвет траура на Востоке. Цвет ритуалов перехода. Такого, как в тот декабрьский день 2008 года. Когда они ехали по засыпанной снегом долине среди елей под равнодушным оком серого, как лезвие бритвы, неба.

Институт Варнье. Изолированное от внешнего мира место. Каменные стены так называемого «монтаньярского» стиля. В начале XX столетия в этом стиле здесь возводили не только особняки, но и гидроэлектростанции. В те времена верили в будущее и строили «на века». Пустынные коридоры, бронированные двери, биометрическая система безопасности, камеры, охранники. Ничего лишнего, учитывая число постояльцев и степень их опасности. А вокруг — горы: огромные, враждебные, грозные. Все равно что вторая тюрьма.

И, наконец, человек.

Юлиан Алоиз Гиртман. Родился сорок пять лет назад в Эрмансе, во Французской Швейцарии. У них с Сервасом не было ничего общего — кроме музыки Малера. Оба могли ответить на любой вопрос о творчестве австрийского композитора. Сыщик криминальной полиции — и серийный убийца, вырвавшийся на свободу два года назад. Гиртман, бывший прокурор Женевы, устраивавший оргии на своей вилле на берегу Женевского озера, был арестован за двойное убийство — жены и ее любовника, которое совершил в ночь на 21 июня 2004 года. При обыске были найдены записи, позволявшие предположить, что за двадцать пять лет швейцарец совершил около сорока убийств и стал одним из опаснейших преступников современности. Его держали во многих психиатрических заведениях, потом он попал в Институт Варнье, единственное в своем роде европейское медико-пенитенциарное заведение: сюда переводили чудовищных убийц, которых признавали невменяемыми у них на родине. Сервас участвовал в расследовании, предшествовавшем — и в некотором смысле спровоцировавшем побег Гиртмана. Незадолго до этого Сервас посетил его в камере.

Сбежав, швейцарец растворился, исчез в облаке дыма, как джинн. Майор всегда был уверен, что рано или поздно Гиртман объявится, всплывет на поверхность. Без должного лечения его побуждения и инстинкты охотника неизбежно проснутся.

Но это не значит, что его легко будет поймать.

По мнению психолога-криминалиста Симона Проппа, участвовавшего в расследовании, Гиртман был не просто манипулятором и умным социопатом, он стоял особняком в ряду закоренелых преступников. Этот человек принадлежал к той редчайшей категории серийных убийц, которые способны совмещать полноценную жизнь в обществе с преступной деятельностью. Личностные расстройства почти всегда так или иначе затрагивают интеллектуальные способности и социальные навыки убийц, страдающих навязчивыми состояниями. Швейцарец двадцать лет занимал высокие должности в судебной системе Женевы, одновременно похищая, пытая и убивая женщин. Число его жертв достигло сорока. Поиск Гиртмана стал приоритетной задачей: многие парижские и женевские сыщики посвящали этому бо́льшую часть своего времени. Сервас не был в курсе розыскных мероприятий, но иногда звонил коллегам.

Он вспомнил, как выглядел Гиртман в камере. Комбинезон, застиранная белая футболка, очень темные волосы и бледная, почти прозрачная кожа. Он похудел, был небрит, но остался цивилизованным, улыбающимся и крайне вежливым. Сервас был уверен, что, даже стань Гиртман бездомным, он не утратил бы облик образованного и обходительного человека. Сыщик не видел никого, кто бы так мало походил на серийного убийцу. Его выдавал только взгляд — неморгающий и поражающий, как тазер.[9] В лице Гиртмана была обвиняющая суровость, но нижняя часть — особенно рот — выдавала в нем сластолюбца. Ему подошла бы роль лицемерного проповедника, который в 1692 году посылал на костер «ведьм» в Салеме, инквизитора или обвинителя на процессах в сталинской России. Гиртман имел репутацию неумолимого прокурора — и устраивал на вилле садомазохистские вечеринки, «сдавая напрокат» собственную жену влиятельным извращенцам. Ненасытным мужчинам, которые, как и он сам, жаждали удовольствий и утех, выходящих далеко за рамки общественной морали. Бизнесмены, судьи, политики, артисты. Могущественные, богатые и ненасытные.

Сервас не мог отделаться от мыслей о Гиртмане. Как он сейчас выглядит? Сделал пластическую операцию или ограничился полумерами — отпустил бороду, покрасил волосы и вставил контактные линзы? Вопросы, вопросы… без ответов. Сервас не был уверен, что узнает замаскировавшегося Гиртмана в толпе, окажись тот на расстоянии вытянутой руки, и это его пугало.

Он вернул эксперту диск, щурясь под слепящим светом прожекторов.

Тот же самый музыкальный отрывок, «Kindertotenlieder», Юлиан Гиртман выбрал в вечер убийства своей жены и ее любовника… Мартен знал, что, закончив первичный осмотр, должен будет сделать несколько звонков, поговорить с разными людьми. Он не понимал ни как получилось, что на месте преступления задержали сына женщины, в которую он был когда-то влюблен, ни откуда там взялся диск с музыкой-напоминанием о самом опасном из убийц, но одну вещь знал твердо: расследование затрагивает его лично.


Они вернулись в Тулузу под проливным дождем к четырем утра и посадили Юго в одну из камер предварительного заключения на третьем этаже. Все камеры располагались напротив кабинетов, так что на допрос далеко ходить не приходилось. Решеток не было, их заменяло прозрачное закаленное стекло. Сервас взглянул на часы.

— Ладно, пусть отдохнет, — сказал он.

— А что дальше? — спросил Эсперандье, подавляя зевок.

— Время пока есть. Занеси часы отдыха в журнал и в протокол, проследи, чтобы парень расписался на полях, и узнай, не голоден ли он.

Сервас обернулся. Самира разряжала оружие в «баллистический колодец» — стальной помойный бак, бронированный кевларом. Во избежание несчастных случаев агенты проводили эту процедуру после каждого выезда на задание. В отличие от большинства коллег, Самира носила кобуру на бедре. Сервас находил, что это придает ей ковбойский вид. По имеющимся сведениям, она еще ни разу не пускала в ход оружие, но показывала превосходные результаты на стенде — не в пример ему самому. Сервас приводил в отчаяние своего инструктора, который считал, что майор не попадет и в слона при встрече в коридоре, и прозвал его Дардевилом. Сервас шутки не понял, и инструктор объяснил, что Дардевил — супергерой из комикса, прозванный Сорвиголовой. Наделенный фантастической интуицией, но… слепой. Сервас никогда не пользовался «баллистическим колодцем» — во-первых, потому, что, отправляясь на задание, через раз забывал взять оружие, а возвращаясь в отдел, просто запирал пистолет в сейф. Кроме того, большую часть времени его пушка оставалась незаряженной.

Сыщик прошел по коридору в свой кабинет. Предстояло заполнить кучу бумаг, что не улучшало ему настроения. Он подошел к окну, выходящему на канал: дождь поливал кирпичные донжоны, украшающие фасад здания, ночь уже побледнела, но до рассвета было еще далеко. Сервас увидел в стекле свое расплывчатое отражение, успел поймать выражение лица — и оно ему не понравилось. Он выглядел обеспокоенным и напряженным. И настороженным.

— С тобой хотят поговорить, — произнес голос у него за спиной.

Сервас оглянулся. Это был один из дежурных.

— Кто именно?

— Семейный адвокат. Он просит разрешить ему свидание с клиентом.

Майор нахмурился.

— Задержанный не требовал адвоката, а часы посещения прошли, — буркнул он. — И мэтру это известно.

— Все верно. Но он просит об одолжении. Сказал, что должен поговорить с тобой пять минут, и добавил, что действует по поручению матери.

Сервас задумался. Стоит удовлетворить просьбу адвоката или нет? Он понимал, какой ужас чувствует Марианна. Что она рассказала юристу об их отношениях?

— Где он?

— Внизу, в холле.

— Хорошо, я сейчас спущусь.


Выйдя из лифта, Сервас застал двух дежурных перед маленьким телевизором, спрятанным за полукруглой стойкой. На экране по зеленому полю бегали крошечные зеленые человечки в синей форме. Время было позднее, значит, давали повтор матча. Сыщик вздохнул, подумав об иронии момента: целые страны стоят на пороге гибели, четыре всадника Апокалипсиса — финансы, политика, религия и истощение ресурсов — заставляют людей суетиться, но муравейник продолжает суетиться на вулкане и пылать страстью к таким ничтожным вещам, как футбол. Сервас сказал себе, что в тот день, когда мир рухнет, уничтоженный климатическими катастрофами, крахом бирж, массовыми убийствами и мятежами, одни дураки будут забивать голы, а другие — еще более глупые — отправятся на стадион и станут за них болеть.

Адвокат сидел на стуле в пустом полутемном холле. Днем здесь всегда было полно народу. Никто не приходит в комиссариат ради удовольствия, у каждого своя боль, дежурные вынуждены сдерживать толпу отчаявшихся, разъяренных или напуганных людей. Но в этот час маленький человечек был один. Он сидел, поставив портфель на сведенные колени, и протирал очки в рассеянном свете ламп. А за окном по-прежнему шел дождь.

Адвокат услышал, как открылись двери лифта, вернул очки на нос и поднял глаза. Сервас знаком позвал посетителя, и тот пошел навстречу сыщику, протягивая ему руку. Рукопожатие вышло вялым, ладонь у юриста была прохладная и пухлая. Потом он решил поправить галстук — как будто хотел вытереть руку.

Мартен решил сразу перейти в наступление.

— Вы ведь знаете, мэтр, что вам здесь нечего делать. Юноша не просил о встрече с вами.

Шестидесятилетний коротышка-адвокат смерил его взглядом, и Сервас насторожился.

— Конечно, знаю, майор. Но Юго был не совсем адекватен, когда вы спрашивали, нужен ли ему адвокат. Его явно накачали наркотиками — и анализы это подтвердят. Потому-то я и прошу вас изменить позицию и задать ему вопрос еще раз.

— У нас нет никаких причин делать это.

Глаза за стеклами очков блеснули.

— Понимаю. И взываю к вашей… человечности и вашему чувству справедливости.

— К моей… человечности?

— Да. Именно так выразилась особа, пославшая меня… Вы ведь понимаете, о ком я говорю.

Адвокат не сводил глаз с майора, ожидая ответа.

Он знает о них с Марианной…

Сервас почувствовал гнев.

— Мэтр, не советую вам…

— Вы, конечно, понимаете, как она огорчена случившимся. Впрочем, «огорчена» — не то слово. «Потрясена», «напугана», «уничтожена»… так будет вернее. Это маленькая уступка, майор. Я ни в коем случае не собираюсь мешать вам, просто хочу увидеть мальчика. Она умоляет вас снизойти до моей просьбы, именно так выразилась моя клиентка. Поставьте себя на ее место. Представьте, что бы чувствовали вы, окажись на месте Юго ваша дочь. Десять минут. Не больше.

Мартен взглянул в лицо адвокату. Тот выдержал взгляд: в его глазах не было ни презрения, ни печали, ни неловкости. В стеклах очков отражалось лицо сыщика.

— Десять минут.

Суббота

10

Воспоминания

Казалось, небо не плачет, а истекает желчью, а может, кто-то наверху решил выжать на землю грязную губку. Дождь все шел и шел, заливая дороги и леса, небо было серо-желтым, как разлагающийся труп, а воздух — тяжелым, липким и влажным. Суббота, 12 июня. Еще не было и восьми утра, когда Сервас выехал в Марсак, на сей раз один.

Он поспал часа два в одной из камер предварительного заключения, ополоснул подмышки и лицо в туалете, вытерся бумажным полотенцем, но завтракать не стал.

Правой рукой сыщик держал руль, левой — термос с теплым кофе и сонно моргал в такт движению дворников. Проявив чудеса ловкости, он зажал в пальцах левой руки сигарету и жадно затягивался, чтобы просветлела голова. Костер памяти разгорался стремительно и жарко, выталкивая на поверхность картины прошлого. Годы молодости, напоенные ароматом местности, по которой он сейчас ехал. Осенью сухие листья кружились над дорогой и приземлялись на обочины; длинные коридоры, мрачные и безмолвные, наполнялись серым светом бесконечно дождливого ноября; потом наступал декабрь с его снежной белизной, в спальнях, за закрытыми дверьми, весело гремел рок, близилось Рождество; весной набухали почки, повсюду, как пение сирен, как потерянный рай, расцветали цветы, маня их на волю в тот самый момент, когда приходилось вкалывать, чтобы в апреле и мае не провалить письменные зачеты. В июне наступала удушающая жара, бледно-голубое небо довлело над землей, свет становился слишком ярким, гудели насекомые.

А еще лица.

Десятки лиц… Юные, честные, лукавые, одухотворенные, пылкие, сосредоточенные, дружелюбные, полные надежд, мечтаний и нетерпеливой жажды жизни.

Марсак: пабы, кинотеатр «Art et Essai», где крутили Бергмана, Тарковского и Годара, улицы и скверы. Он любил те годы. О да, он очень любил тогдашнюю беззаботность, головокружительные мгновения счастья и приступы хандры, острой, как «приход» от ЛСД…

Худшая часть той жизни звалась Марианна…

Сервас думал, что рана не затянется никогда, но двадцать лет спустя это случилось, и теперь он был способен оценивать ее с отстраненным интересом археолога. Во всяком случае, так он считал до вчерашнего вечера.

Мартен миновал длинную платановую аллею и поехал по тряским булыжным мостовым старых улочек. Город выглядел иначе, чем накануне вечером, в темноте. Гладкие лица студентов под глянцевыми капюшонами ветровок K-way,[10] стоящие в ряд велосипеды, витрины магазинов, пабы, фасады, темные от воды навесы над террасами… Все это напрыгнуло на него, словно за двадцать лет ничего не изменилось: прошлое подстерегало Серваса, караулило, надеясь, что он вернется, и тогда оно схватит его за горло и утопит в воспоминаниях.

11

Друзья и враги

Он вышел из машины, посмотрел на пробегавших мимо лицеистов, ведомых преподавателем физкультуры с непроницаемым лицом, и вспомнил одного из своих учителей, который любил унижать учеников, чтобы закалить их. Мартен поднимался по ступеням, глядя на пасущихся на лугу лошадей. Невозмутимы, как вечность.

— Я майор Сервас, — сообщил он секретарше, — мне нужно видеть директора.

Она бросила подозрительный взгляд на его промокшую одежду.

— У вас назначена встреча?

— Я расследую смерть профессора Дьемар.

Сервас заметил, что глаза женщины за стеклами очков подернулись влагой. Она сняла трубку, что-то тихо сказала, потом встала и вышла из-за стола.

— Не беспокойтесь, я знаю дорогу, — сказал он.

Секретарша заколебалась, но в конце концов вернулась на свое место. Вид у нее был опечаленный.

— Мадам Дьемар… — начала она. — Клер… Она была хорошим человеком. Надеюсь, вы накажете того, кто это сделал.

Она сказала «накажете», а не «найдете». Сервас не сомневался: все в Марсаке знают, что Юго задержан на месте преступления. Он простился с секретаршей и направился в кабинет директора. В этой части здания царила тишина, занятия проходили в бетонных корпусах-кубах, выстроенных на лужайках, и в ультрасовременном амфитеатре (когда Сервас учился в Марсаке, его еще не было). Он поднялся по лестнице в круглой башне и остановился отдышаться. Дверь почти сразу распахнулась, и на пороге появился директор. Выражение лица у него было скорбно-серьезным — под стать случаю, но, увидев Серваса, он не сумел скрыть удивления.

— Я вас помню. Вы…

— Отец Марго. И мне поручено расследование убийства.

Лицо директора вытянулось.

— Чудовищная история… Какой удар по репутации нашего заведения: ученик убил преподавателя!

Ну конечно…

— Я не знал, что дело уже закрыто, — произнес Сервас, входя в комнату, — а его детали обнародованы.

— Юго ведь арестовали у мадемуазель Дьемар, верно? Все свидетельствует против него, это очевидно.

Сервас «заморозил» собеседника взглядом.

— Я понимаю, как вам хочется, чтобы дело закрыли как можно быстрее… в интересах лицея.

— Именно так.

— Тогда позвольте нам делать нашу работу. Надеюсь, вы понимаете, что больше я пока ничего сказать не могу.

Директор слегка покраснел и энергично закивал.

— Да-да, конечно, безусловно… Само собой разумеется… Естественно, да-да, естественно.

— Расскажите мне о ней, — попросил Сервас.

Его собеседник изменился в лице.

— Что… что вы хотите знать?

— Она была хорошим преподавателем?

— Да… Ну… Как вам сказать… Мы не всегда сходились во взглядах на… методические приемы… но ученики… ученики… э-э-э… они ее очень любили.

— Какого рода отношения были у Клер Дьемар со студентами?

— Что значит… О чем вы?

— Она была близка с ними? Держала дистанцию? Проявляла строгость? Или дружелюбие? Возможно, близость была излишней — на ваш взгляд? Вы сказали, что ученики очень ее любили.

— Отношения были нормальными.

— Кто-то из учеников или преподавателей мог ей завидовать?

— Я вас не понимаю…

— Клер была красивой женщиной. Коллеги и даже студенты могли проявлять к ней не только деловой интерес. Она никогда вам не жаловалась?

— Нет.

— Никаких предосудительных отношений с учениками?

— Гм-гм. Насколько мне известно, нет.

Сервас уловил разницу между двумя ответами. Он решил вернуться к этой проблеме позже.

— Могу я посмотреть ее кабинет?

Толстяк достал из ящика ключ и, тяжело переваливаясь, пошел к двери.

— Следуйте за мной.

Они спустились на этаж ниже. Прошли по коридору. Мартен не забыл, где располагались кабинеты преподавателей. Ничего не изменилось. Тот же запах воска, те же белые стены, те же скрипучие полы.

— О господи! — произнес директор.

Сервас проследил за его взглядом и увидел под одной из дверей многоцветное нагромождение: букеты цветов, сложенные вчетверо записочки. Написанные от руки и напечатанные на компьютере, свернутые в трубочку и перевязанные ленточкой, несколько свечей. Мужчины переглянулись и на короткое мгновение окунулись в печальную торжественность, но Сервас почти сразу осознал, что новость уже облетела дортуары, нагнулся, взял одну из бумажек и развернул ее. Несколько слов, написанных фиолетовыми чернилами: «Свет погас. Но он продолжит сиять в нас. Спасибо». И все… Мартен, как это ни странно, растрогался и решил больше не заниматься записками: он поручит это кому-нибудь из группы.

— Что вы обо всем этом думаете? Как мне поступить? — Директор был скорее озабочен, чем взволнован.

— Ничего не трогайте, — ответил Сервас.

— Как долго? Не уверен, что это понравится другим преподавателям.

«Больше всего это не нравится тебе, старый сухарь», — подумал сыщик.

— Как долго? На время расследования это… место преступления, — сказал он, бросив выразительный взгляд на собеседника. — Они живы, она мертва — думаю, это вполне уважительная причина.

Старик пожал плечами и открыл дверь.

— Это здесь.

Входить ему явно не хотелось. Сервас прошел первым, перешагнув через букеты и свечи.

— Спасибо.

— Я вам еще нужен?

— Не сейчас. Думаю, я сам найду выход.

— Гм-гм. Когда закончите, не сочтите за труд вернуть мне ключ.

Он в последний раз кивнул и пошел прочь. Сервас смотрел ему вслед.

Надев перчатки, майор закрыл дверь. Белая комната. Полный беспорядок. В центре — письменный стол, на нем кипа бумаг, стаканчики с шариковыми ручками, фломастерами и карандашами, пластиковые папки, разноцветные блоки клейких листочков, лампа и телефон. Позади стола — окно, разделенное на шесть неравных частей: три прямоугольные вытянуты в длину, под ними три короткие. Сервас мог видеть деревья на обоих дворах — для лицеистов и студентов подготовительного отделения — и спортивные площадки под струями ливня. Вдоль всей правой стены стояли белые стеллажи с книгами и альбомами. Слева от окна, в углу, громоздился массивный компьютер старого образца. На стене висели десятки рисунков и репродукций, они были приколоты в произвольном порядке и образовывали подобие пестрой чешуи. Большую часть Сервас узнал.

Он медленно обвел комнату взглядом. Обогнул стол и сел в кресло.

Что пытался найти майор? Для начала он хотел понять ту, что здесь обитала и работала. Даже рабочий кабинет становится отражением личности хозяина. Что видел Сервас? Женщину, любившую окружать себя красотой. Она выбрала кабинет, из которого открывался лучший вид на лес и спортивные площадки. Возможно, хотела напитаться другими формами прекрасного?

«Красота будет потрясением или не будет красотой».

Фраза была написана крупными буквами на стене, между репродукциями и картинами. Сервас знал автора изречения. Андре Бретон. Что нашла в этих словах Клер? Он встал и подошел к стеллажам у противоположной стены. Античная литература (знакомая область!), современные авторы, театр, поэзия, словари — и куча книг по истории искусства. Вазари, Витрувий, Гомбрих, Панофский, Винкельман… Он вдруг вспомнил круг чтения своего отца. Клер интересовали практически те же книги…

Кусочек металла, засевший в области сердца. Не так глубоко, чтобы убить, и достаточно глубоко, чтобы причинять боль… Как долго тень покойного отца может преследовать сына? Взгляд Серваса блуждал по корешкам книг, но смотрел майор не на них, а назад, в глубь прошлого. В молодости ему казалось, что он избавился от наваждения, что со временем воспоминание сотрется и в конце концов перестанет причинять боль. Всеобщее заблуждение. Потом Сервас понял, что тень осталась при нем. Ждет, когда он повернет голову. У тени, в отличие от него самого, впереди была вечность. Она ясно давала понять: «Я тебя никогда не отпущу».

Мартен осознал, что можно стереть воспоминание о женщине, которую любил, о предавшем тебя друге, но не об отце-самоубийце, решившем, что найти его тело должен сын.

Сервас в который уже раз вспомнил боковой вечерний свет, вливавшийся через окно в кабинет, ласкающий обложки книг, как в фильмах Бергмана, танцующие в воздухе пылинки, услышал музыку: Малер. Он увидел мертвого отца — тот сидел в кресле с открытым ртом, из которого на подбородок стекала белая пена. Яд… Отец отравился — как Сенека или Сократ. Именно отец привил ему вкус к этой музыке и этим авторам в то время, когда был строгим преподавателем, которого тем не менее уважали и любили ученики. Отец Серваса пережил смерть жены, а если быть более точным — изнасилование и убийство жены у него на глазах… Он выдержал десять лет медленного погружения в адскую бездну. Наказывая себя за то, что ничем не мог ей помочь: изголодавшиеся волки, ворвавшиеся в дом тем июльским вечером, привязали его к стулу… А потом, в один разнесчастный день, Сервас-старший решил со всем этим покончить. Раз и навсегда. Не убивать себя постепенно с помощью спиртного, а поставить точку на античный манер… с помощью яда… Отец устроил все так, чтобы его нашел не кто-то другой, а сын. Зачем? Сервас так и не нашел внятного ответа на этот вопрос, но через несколько недель бросил учебу и поступил на службу в полицию. Мартен встряхнулся. «Соберись! Что ты здесь ищешь? Соберись, черт тебя подери!» Он начинал понимать личность Клер Дьемар. Эта женщина жила одна, но наверняка не страдала от одиночества. Она принадлежала к интеллектуальной элите, любила красоту и была чуточку богемной оригиналкой. Неудавшаяся художница, тратившая весь свой талант на учеников.

Внезапно внимание Серваса привлекла открытая тетрадь на письменном столе. Он наклонился и прочел:

«Слово „друг“ порой лишено смысла, чего не скажешь о слове „враг“».

Мартен перелистал страницы и не нашел других записей. Понюхал тетрадь. Новая… Судя по всему, Клер Дьемар только что ее купила. Сервас еще раз прочел фразу о словах и задумался. Что она хотела сказать? И кому? Себе самой или кому-то другому? Сыщик переписал изречение в блокнот.

Его мысли вернулись к мобильному телефону жертвы.

Если Юго виновен, у него не было никаких причин выбрасывать телефон. Все свидетельствовало против него: присутствие на месте преступления, физическое состояние и собственный сотовый в кармане с множеством звонков на номер Клер. Абсурд. Если же Бохановски не убийца, но телефон спрятал, значит, он идиот. С телефоном или без него, «Телеком» через несколько часов выдаст список входящих и исходящих звонков с номера молодой женщины. И что с того? Большинство преступников, благодарение Небу, глупы как пробки. Но, если предположить, что Юго накачали наркотиками и доставили в дом Клер, чтобы превратить в козла отпущения, если в тени притаился ловкий манипулятор, он просто не мог допустить настолько глупую ошибку.

Существует и третий вариант. Парень виновен, а телефон исчез по причинам, не имеющим никакого отношения к преступлению. Очень часто в расследованиях присутствует упрямый фактик, этакая заноза в заднице следователей, а потом выясняется, что он никак не связан со всеми остальными фактами и обстоятельствами.

В комнате было невероятно душно. Сервас распахнул центральную створку, подставил лицо ласке напоенного влагой ветерка и сел за компьютер. Древняя машина стонала и скрипела добрых полминуты, после чего экран наконец засветился. Никакого пароля. Сервас нашел иконку почты и кликнул по ней. На сей раз пароль потребовался. Он заглянул в свои записи и попытался угадать пароль, комбинируя дату рождения с инициалами, но это не сработало. Он напечатал слово «куклы». Тоже ничего. Клер преподавала древние языки и культуры, и следующие полчаса Сервас пробовал имена греческих и римских философов и поэтов, названия произведений, имена богов и мифологических героев и даже такие термины, как «оракул» и «ретра», то есть закон, сформулированный в виде краткого изречения, заучиваемый наизусть. И всякий раз получал отказ: «Неверный логин или пароль».

Мартен готов был отступиться, когда его взгляд снова упал на стену с картинками и изречением. Он напечатал «Андре Бретон», и почта наконец открылась.

Пусто. Белый экран. Ничего.

Сервас проверил «отосланные сообщения» и «корзину». Та же история. Он откинулся на спинку кресла.

Кто-то вычистил почту Клер Дьемар.

Сыщик понял, что был прав: дело не такое простое, каким может показаться на первый взгляд. В нем есть мертвая зона. Слишком много фактов, не укладывающихся в рамки. Он достал мобильник и набрал номер криминалистов. Ему ответили со второго гудка.

— Вы нашли компьютер в доме Клер Дьемар?

— Да. Ноутбук.

Для экспертов стало рутиной разбираться с сообщениями и жесткими дисками жертв преступлений.

— Вы успели в нем покопаться?

— Не успели.

— Можешь взглянуть на почту?

— Конечно. Сейчас кое-что закончу и займусь.

Сервас наклонился над стареньким компьютером и по одному отсоединил все провода. Так же он поступил с телефонным аппаратом, погребенным под кучей бумаг, после чего аккуратно убрал раскрытую тетрадь в целлофановый пакет для вещественных доказательств.

Закончив, сыщик подошел к двери, распахнул ее, вернулся к столу, соорудил пирамиду из компьютера и телефона, положил сверху тетрадь, подхватил снизу и пошел к лестнице. Ноша была тяжелая, он дважды останавливался передохнуть, прежде чем добрался до низа. Потом Сервас довольно долго плелся по длинному коридору в холл.

Толкнув двери ягодицами, майор оказался на крыльце, поставил вещи на ступеньку, достал из кармана электронный ключ зажигания, открыл машину, побежал к своему «Джипу Чероки», косясь на капли дождя на пакете с тетрадью, положил все на заднее сиденье, выпрямился и закурил.

Воротник куртки и спина рубашки промокли насквозь, но погруженный в свои мысли Сервас не замечал этого. Он глубоко затянулся сигаретой, ощутив, как сладостная отрава прочищает легкие и мозг. Дождь освежал лицо тонкой водяной пленкой. Музыка… он снова ее слышал. «Kindertotenlieder»… Как это возможно?

Сервас огляделся — как будто ожидал увидеть того человека — и зацепился взглядом за неясный силуэт.

Там и вправду кто-то был.

Человек в дождевой накидке бутылочно-зеленого цвета с накинутым на голову капюшоном. Сыщик разглядел нижнюю часть молодого лица.

Ученик.

Юноша наблюдал за полицейским, стоя на маленьком холмике под деревьями метрах в десяти от него. Руки он держал в карманах и едва заметно улыбался. «Он улыбается мне, как знакомому», — подумал Сервас.

— Эй вы, там! — крикнул он.

Молодой человек отвернулся и спокойно и неспешно направился к аудиториям. Мартену пришлось бежать следом.

— Эй, подождите!

Студент обернулся. Блондин с золотистой бородкой, в толстовке с капюшоном, ростом чуть выше Серваса. Большие светлые глаза. Вопросительный взгляд. Крупный рот. Сервас вдруг подумал: «Интересно, Марго знает Юго?»

— Простите, вы это мне?

— Да. Добрый день. Не знаете, где я могу найти профессора ван Акера? У него есть занятия в субботу утром?

— Аудитория номер четыре, вон в том корпусе… Но лучше дождитесь окончания лекции; он не любит, когда его прерывают.

— Да неужели? — съязвил Сервас.

— Вы — отец Марго. Не так ли? — Собеседник сыщика широко улыбнулся.

Сервас не смог скрыть удивления. В кармане завибрировал сотовый, но майор решил не отвечать.

— С кем имею честь?

Молодой человек вытащил руку из-под накидки и протянул полицейскому:

— Давид. Я на подготовительном курсе. Очень рад познакомиться.

«Он в одном классе с Юго», — сообразил Сервас и пожал протянутую ладонь. Рукопожатие вышло крепким и искренним.

— Итак, вы знаете Марго…

— Кто же не знает Марго? В Марсаке все ее знают.

Эту же фразу произнес и Юго…

— И вам известно, что я — ее отец.

Золотистые глаза Давида встретились с глазами сыщика.

— Я был здесь, когда вы приезжали вместе в первый раз.

— Понятно…

— Она должна быть в аудитории, если вы ее ищете.

— Клер Дьемар преподавала у вас?

Ответ прозвучал с секундной задержкой:

— Да. Почему вы спрашиваете?

Сервас достал полицейский жетон:

— Я расследую ее убийство.

— Вот же черт! Так вы легавый?

В его тоне не было враждебности, скорее изумление. Сервас не смог удержаться от улыбки.

— Можно сказать и так.

— Мы все потрясены. Она была чудесная училка, всем нравилась. Но…

Молодой человек опустил голову и уставился на носки своих кроссовок. Когда он снова взглянул на Серваса, тот увидел в его глазах знакомый блеск. Так часто смотрят родственники обвиняемых — нервно, непонимающе, недоверчиво. Отказываясь принять немыслимое.

— Не верю, что Юго мог такое сотворить. Нет. Это не он.

— Вы хорошо его знаете?

— Он один из моих лучших друзей. — Глаза юноши подернулись влагой. Он был готов разрыдаться.

— Вчера вечером вы были в пабе вместе?

Давид посмотрел в глаза Сервасу:

— Да.

— Помните, в котором часу он ушел?

На сей раз Давид взглянул уклончиво и ответил не сразу.

— Точно не помню, но ему было нехорошо. Он чувствовал себя… странно.

— Юго так сказал? Странно?

— Да. Он был не в своей тарелке.

Сервас насторожился.

— Больше он ничего не говорил?

— Нет. Сказал, что, пожалуй, пойдет, и мы удивились… ведь матч… должен был вот-вот начаться. — Давид сбился, понимая, что сказанное им может утопить друга, однако Серваса занимало другое: Юго соврал, чтобы отправиться к Клер Дьемар, или действительно заболел?

— Что потом?

— Когда — потом?

— Он ушел и вы его больше не видели?

Давид колебался.

— Нет. Не видел.

— Благодарю вас.

Сервас видел, что Давид боится, как бы его слова не переиначили.

— Это не он! — воскликнул юноша. — Я совершенно уверен. Вы бы согласились, если бы знали его так же хорошо, как я.

Мартен понимающе кивнул.

— Он потрясающе талантлив, — горячился собеседник майора, как будто выдающиеся способности могли чем-то помочь Бохановски. — Любит жизнь во всех ее проявлениях. Он — лидер, свято верит в свою звезду и умеет зажечь других. Юго — естественный и гармоничный, умеет дружить. То, что случилось, никак с ним не соотносится!

Голос Давида задрожал, он вытер слезы, развернулся и пошел прочь, опустив голову.

Сервас проводил его взглядом.

Он понял мысль Давида. В Марсаке всегда, во все времена, существовал такой вот Юго: личность еще более одаренная, блестящая, выдающаяся и уверенная в себе, чем все остальные, привлекающая к себе взгляды окружающих, окруженная свитой обожателей. Когда Сервас учился в Марсаке, такой личностью был Франсис ван Акер.

Он проверил телефон и перезвонил экспертам.

— Пароль был записан, — произнес голос. — Кто угодно мог получить доступ к почте. И очистил ее.

12

Ван Акер

Он подошел к бетонному кубу учебного корпуса, укрылся от дождя под деревом и закурил очередную сигарету. Из открытых окон доносился голос. Все тот же. Не изменившийся за пятнадцать лет. Стоило его услышать, и становилось понятно — он принадлежит человеку умному, опасному и надменному.

— Все, что я прочел, не более чем испражнения банды подростков, не способных выйти за рамки своего крошечного эмоционального мирка. Педантство, сентиментализм, мастурбация и угри. Черт возьми! Вы мните себя бандитами? Проснитесь!

Сервас щелкнул зажигалкой и затянулся, пережидая напыщенный монолог Франсиса ван Акера.

— На следующей неделе мы начнем параллельно изучать три книги: «Мадам Бовари», «Анну Каренину» и «Эффи Брист». Три романа, опубликованные между тысяча восемьсот пятьдесят седьмым и тысяча восемьсот девяносто четвертым и ставшие эталоном романной формы. Возможно ли, что один из вас каким-то чудесным образом читал все три? Такая редкая птица существует? Нет? Кто скажет, что общего между этими книгами?

Пауза.

— Это три истории о женщинах, нарушающих супружескую верность.

Мартен вздрогнул: реплику подала Марго.

— Совершенно верно, мадемуазель Сервас. Итак, в этом классе есть как минимум один человек, прочитавший что-то еще, кроме «Спайдермена». Истории трех женщин, изменяющих мужьям, написанные мужчинами. Три разные мастерские манеры изложения одного и того же сюжета. Три великих произведения. Это доказывает, что фраза Хемингуэя — писать следует лишь о том, что знаешь, — полная чушь. Как и многие другие ма́ксимы старика Эрнеста. Очень хорошо. У некоторых из вас наверняка есть планы на уик-энд, да и год закончился, но я хочу, чтобы вы прочли эти книги до конца следующей недели. И не забудьте о сочинениях, я жду их к понедельнику.

Заскрипели отодвигаемые стулья, и Сервас спрятался за углом здания. Он не хотел сейчас встречаться с Марго, они увидятся позже. Он смотрел, как она уходит, разговаривая с двумя девушками. Сервас вышел из своего укрытия, когда ван Акер спустился по лестнице и раскрыл зонт.

— Здравствуй, Франсис.

От неожиданности ван Акер едва не выронил зонт.

— Мартен… Думаю, после того, что случилось, мне следовало быть готовым к твоему визиту.

Взгляд его голубых глаз остался все таким же проницательным. Мясистый нос, тонкие, но чувственные губы, тщательно подстриженная бородка. Франсис ван Акер почти не изменился. Он все так же сиял изнутри. Седина едва тронула бороду и падающую на лоб прядь волос.

— Что принято говорить в подобных случаях? — с иронией поинтересовался он. — «Сколько лет, сколько зим»?

— Fugit irreparabile tempus,[11] — ответил Сервас.

Ван Акер просиял улыбкой.

— Ты всегда был лучшим по латыни. Не представляешь, как меня это злило.

— Таково твое слабое место, Франсис. Ты всегда хотел быть первым во всем.

Ван Акер проигнорировал выпад Серваса, его лицо стало непроницаемым, но он почти сразу взял себя в руки и улыбнулся — с вызовом.

— Ты ни разу сюда не возвращался. Почему?

— Ты знаешь ответ…

Ван Акер не отвел взгляд. Несмотря на влажную погоду, на Франсисе был все тот же темно-синий бархатный пиджак, в котором привык его видеть Сервас. Он никогда ничего другого не носил. В студенческие времена в их компании бытовала шутка: у ван Акера полно одинаковых синих пиджаков и белых рубашек знаменитой американской марки.

— Ну что ж. Причина известна нам обоим, Эдмон Дантес, — сказал ван Акер.

У Серваса мгновенно пересохло в горле.

— Я, подобно графу де Морсеру, увел твою Мерседес. Но не женился на ней.

На долю секунды гнев обжег внутренности Серваса, как горячий уголек, но зола прожитых лет не дала пламени разгореться.

— Я слышал, Клер погибла ужасной смертью.

— Что говорят об этом в Марсаке?

— Ты знаешь, каков этот город, здесь ничего не утаишь. Жандармы были скорее… разговорчивы, чем сдержанны. Беспроводной телеграф тоже сделал свое дело. По слухам, ее связали и утопили в собственной ванне. Это правда?

— Без комментариев.

— Господь милосердный! Она была роскошная женщина. Блестящая. Независимая. Упорная. Страстная. Ее педагогические методы нравились не всем, но я находил их… интересными.

Мартен кивнул. Они шли вдоль бетонных зданий с грязными окнами.

— Какая жестокая смерть… Только сумасшедший мог убить человека подобным образом.

— Или очень сильно разгневанный человек, — поправил Сервас.

— Ira furor brevis est. «Гнев — короткое помешательство».

Теперь они шли вдоль пустых теннисных кортов. Намокшие сетки повисли, как канаты на ринге под весом невидимого боксера.

— Как дела у Марго? — спросил Мартен.

Ван Акер улыбнулся.

— Яблоко никогда не падает далеко от яблони. У Марго огромный потенциал, она неплохо справляется. И будет справляться еще лучше, как только поймет, что вечный антиконформизм — иной вид конформизма.

Настал черед Серваса улыбнуться.

— Значит, дело поручили тебе, — сказал Франсис. — Я так и не смог понять, почему ты пошел в полицейские. — Он поднял руку, упреждая возражения собеседника. — Я знаю, это связано со смертью твоего отца, а если копнуть глубже — с тем, что случилось с твоей матерью, но, черт возьми, тебя ждала другая судьба. Ты мог стать писателем, Мартен. Не жалким бумагомаракой, а настоящим писателем. У тебя был дар и крылья. Помнишь текст Сэлинджера, который мы все время цитировали, один из лучших о писательстве и братстве?

— «Симор: введение», — ответил Сервас, пытаясь сдержать волнение.

— «Во всяком случае, в те светлые минуты, когда я смогу заставить себя сесть и по возможности успокоиться, главным героем моего повествования, — начал его собеседник медленным речитативом, шагая в том же ритме, — станет мой покойный старший брат, Симор Гласс, который (тут я предпочитаю ограничиться очень кратким псевдонекрологом) в тысяча девятьсот сорок восьмом году покончил с собой на тридцать втором году жизни, отдыхая с женой во Флориде…»[12]

— «…безусловно, — продолжил с секундной задержкой Сервас, — он был для нас всем — и нашим синим полосатым носорогом, и двояковыпуклым зажигательным стеклом — словом, всем, что нас окружало. Он был и нашим гениальным советчиком, нашей портативной совестью, нашим штурманом, нашим единственным и непревзойденным поэтом, а так как молчаливостью он никогда не отличался, и более того, целых семь лет, с самого детства, участвовал в радиопрограмме „Умный ребенок“, которая транслировалась по всей Америке, и о чем только он в ней не распространялся. Потому-то он прослыл среди нас мистиком, и оригиналом, и эксцентриком…»

Внезапно Сервас осознал, что легко вспомнил каждое слово, хотя много лет не перечитывал текст; каждая фраза огненными буквами отпечаталась в его памяти. Когда-то это была их священная формула, их мантра, их пароль.

Ван Акер остановился.

— Ты был моим старшим братом, моим Симором, — сказал он вдруг с неподдельным волнением в голосе. — В тот день, когда ты пошел работать в полицию, мой брат покончил с собой — так я это ощутил.

Мартен снова почувствовал гнев. Ему хотелось заорать: «Да неужели? Так зачем же ты отнял ее у меня? Ее… одну из многих, кого ты мог получить и получил… И почему потом бросил ее?»


Они дошли до опушки сосновой рощи, откуда в ясную погоду открывался вид на Пиренеи. Но сегодня облака и дождь окутали холмы паром и туманом. Именно сюда они приходили двадцать лет назад — ван Акер, он и… Марианна, пока Марианна не встала между ними, пока ревность, ярость и ненависть не развели, не отравили их. Кто знает, возможно, Франсис до сих пор приходит сюда, хотя вряд ли поступает так в память о добрых старых временах.

— Расскажи мне о Клер.

— Что тебя интересует?

— Ты ее знал?

— Лично или как коллегу?

— Лично.

— Нет. Пожалуй, не знал. Марсак — маленький университетский городок. Напоминает Эльсинор. Все друг друга знают, все за всеми следят, наносят исподтишка удары кинжалом, злословят… все жаждут что-нибудь узнать о соседе, накопать информацию — предпочтительно сочную и пикантную. Люди встречаются на вечеринках, ведут пустые разговоры.

— О ней ходили слухи?

— Ты правда думаешь, что я перескажу тебе все слухи и сплетни во имя нашей старинной дружбы?

— Так их было много?

Внизу, на узкой, змеившейся у подножия холма дороге, зашуршала шинами машина.

— Слухи, выдумки, сплетни… Именно это называют «соседским расследованием»? Клер была не только независимой и соблазнительной женщиной, но и имела собственное мнение о многих вещах. Иногда она вела себя на званых ужинах слишком, как бы это сказать, воинственно.

— Что еще? Ее личную жизнь обсуждали? Тебе что-нибудь известно?

Ван Акер нагнулся, поднял шишку, размахнулся и забросил ее далеко на склон.

— Красивая женщина, холостячка, умная… Ничего странного, что мужчины за ней увивались. Она не была монастырской послушницей…

— Ты спал с ней?

Франсис бросил на майора непроницаемый взгляд.

— Скажи-ка, Мегрэ, все полицейские так топорно работают? Ломятся в отрытую дверь? Неужто ты забыл, чем экзегеза[13] отличается от герменевтики?[14] Спешу тебе напомнить, что вестник олимпийцев Гермес — бог-обманщик. Собирание доказательств, поиск скрытого смысла, нисхождение к непостижимым структурам интенциональности: притчи Кафки, поэтика Делана, проблема интерпретации и субъективности у Рикёра… Раньше ты знал в этом толк.

— Ей угрожали? Она с тобой не делилась? Не рассказывала как коллеге или другу о запутанных отношениях с любовником, о разрыве или навязчивом поклоннике?

— Нет, она со мной не делилась. Мы не были настолько близки.

— Она не упоминала о странных звонках или электронных письмах?

— Нет.

— Никаких подозрительных записей о ней в лицее или вокруг него?

— Насколько мне известно, нет.

— Каким учеником был Юго?

Тень улыбки пробежала по лицу ван Акера.

— Семнадцать лет, дополнительный курс, первый в классе. Понимаешь, о чем я? А еще — красавчик, все или почти все девушки влюблены в него. Юго — такой парень, каким хотят быть все парни в его возрасте.

Он замолчал и поднял глаза на Серваса.

— Тебе бы следовало повидаться с Марианной…

Мир вокруг них качнулся, а может, просто ветер гулял в соснах.

— Собираюсь это сделать в рамках расследования, — холодно отрезал Сервас.

— Я не о том.

Они вслушивались в стрекот дождя по хвое, смотрели вдаль на холмы, окрашенные всей палитрой серого цвета.

— Ты всегда был очень далек от атараксии,[15] Мартен. Твое обостренное чувство справедливости, твой гнев, твой проклятый идеализм… Встреться с ней. Но не береди старые раны.

Помолчав, он спросил:

— Ты ведь все еще ненавидишь меня, да?

Сервас не знал, что ответить. Ненавидит ли он своего бывшего лучшего друга? Возможно ли ненавидеть человека столько лет? О да, очень даже возможно. Он так крепко сжал кулаки в карманах, что ногти почти впились в ладони. Повернулся и пошел прочь, давя ногами шишки. Франсис ван Акер не шелохнулся.


Марго направлялась к нему через толпу заполонивших коридор лицеистов. Она выглядела усталой. Сервас понял это по ссутуленным плечам и по тому, как она держала книги, прижимая стопку к груди. И все-таки девушка улыбнулась отцу в знак приветствия.

— Итак, дело ведешь ты?

Мартен закрыл папку с делом Юго — там были только бесполезные сведения: какими видами спорта занимался, какие книги брал в библиотеке, — попытался улыбнуться в ответ и обнял дочь. Мимо них, толкаясь и перекликаясь, шли соученики Марго. «Дети, они всего лишь дети, — подумал майор. — Дети с другой планеты под названием Молодость, такой же далекой и загадочной, как Марс». Он не любил думать об этой планете тоскливыми одинокими вечерами, потому что она напоминала ему, какое это проклятие — зрелый возраст.

— Ты и меня будешь допрашивать?

— Не сейчас. Конечно, если тебе не в чем признаться.

Сервас покосился на дочь и понял, что Марго расслабилась. Девушка взглянула на часы.

— У меня мало времени, через пять минут начинается семинар по истории. Ты возвращаешься или пробудешь здесь весь день?

— Пока не знаю. Если останусь до вечера, может, поужинаем вместе?

Она скорчила гримаску.

— Давай. Но по-быстрому — мне нужно написать сочинение к понедельнику, так что придется попотеть.

— Да, я слышал. Утром ты неплохо выступила.

— О чем ты?

— На занятиях у ван Акера…

— Но как…

— Я стоял под окном.

Она опустила глаза.

— Он… что-нибудь говорил обо мне?

— Франсис? О да! Был щедр на похвалы. Вообще-то, это редкий случай, учитывая его характер. Он сказал — цитирую: «Яблоко от яблони недалеко падает».

Мартен заметил, что Марго покраснела от удовольствия, и подумал, что был таким же в ее возрасте — отчаянно нуждался в признании и одобрении. Как и он, Марго прятала ранимость за бунтарством и показной независимостью.

— Я побежала, — сказала она. — Доброй охоты, Шерлок!

— Подожди! Ты знаешь Юго?

Дочь Серваса обернулась, и он понял, что она насторожилась.

— Знаю, а что?

Он сделал неопределенный жест рукой.

— Да так… Он тоже говорил о тебе.

Марго подошла ближе.

— Думаешь, Юго виновен, папа?

— А ты как считаешь?

— Он — хороший парень, это все, что я знаю.

— «Парень» дал тебе ту же характеристику.

Сервас понял, что она с трудом удерживается от других вопросов.

— Клер Дьемар вела у тебя занятия?

Девушка кивнула.

— Какой она была?

— Умела сделать свой предмет интересным… Студенты ее ценили… Мы не можем поговорить позже? Я действительно опаздываю.

— Ладно, но попробуй коротко описать ее характер.

— Веселая. Экспансивная, восторженная, очень красивая. Немного закрытая, но суперклевая.

Он кивнул, и Марго пошла прочь. Сервас понял, что расстроил ее.

Он пробирался через толчею в холл, попутно разглядывая пробковые доски с короткими объявлениями об обмене всего на все и разных услугах. Все как в его времена, только неизвестно, прячутся ли за деловыми сообщениями те забавные поэтичные записочки, которыми увлекались его соученики.

Сервас достал из кармана жужжащий мобильник и взглянул на экран. Звонила Самира.

— Слушаю тебя.

— Кажется, мы что-то нашли.

— Что именно?

— Ты велел не зацикливаться на мальчишке, так?

У Серваса участился пульс.

— Не тяни.

— Пюжоль вспомнил одно дело, которое вел много лет назад. Нападение и изнасилование молодой женщины у нее дома. Он нашел фамилию через ППД… и вытащил протокол из архивов.

Программа составления процессуальных документов. Допотопное программное обеспечение, из которого все сыщики доставали свои протоколы. Опасно неповоротливая, ее давным-давно следовало бы заменить. Сервас ждал продолжения рассказа, глядя на резвящихся в рассеянном сером свете лошадей, породистых, легких, подобных небесным созданиям.

— Этого типа неоднократно сажали за сексуальную агрессию по отношению к молодым женщинам, а один раз — за изнасилование в доме жертвы. Он орудовал в Тарбе, Монтобане и Альби. Его имя — Элвис Констанден Эльмаз. Судимостей у него без счета: в двадцать пять его дюжину раз брали за торговлю наркотиками, насилие при отягчающих обстоятельствах, кражи… Сейчас ему двадцать семь. Он хищник. От методов, которыми действовал Эльмаз, холодеет спина: он болтался на сайтах знакомств, находил там будущую добычу… — Сервас вспомнил вычищенную почту Клер. — В две тысячи седьмом, в Альби, он встретился с очередной жертвой в общественном месте, угрожая ножом, привел ее к ней домой, привязал к батарее, заклеил рот скотчем, отобрал банковскую карточку и вынудил назвать пароль. Он изнасиловал женщину и пригрозил убить, если она на него заявит. В другой раз, в Тарбе, он поздно вечером напал на женщину в парке, связал и запер в багажнике машины, но почему-то передумал и выбросил ее в кусты. Просто чудо, что он пока никого не убил…

Самира замолчала, видимо, собиралась с мыслями.

— …если исключить… Короче говоря, в этом году он вышел из тюрьмы.

— Угу.

— Но есть одна загвоздка…

Сервас услышал позвякивание ложечки по чашке.

— Похоже, у нашего местного Элвиса надежное алиби на вчерашний вечер. Он подрался в баре.

— По-твоему, это железное алиби?

— Нет, но его перевезли в Рангей на «Скорой». В двадцать два ноль-ноль он был в отделении неотложной помощи. Короче, Эльмаз до сих пор в больнице.

Двадцать два ноль-ноль… В этот момент Клер была уже мертва, а Юго сидел на бортике бассейна. Мог ли Элвис Эльмаз успеть вернуться в Тулузу и затеять ссору, чтобы обеспечить себе алиби? И было ли у него в таком случае время и возможность подсыпать Юго наркотики?

— Его и правда зовут Элвис?

Чэн хихикнула в трубку:

— Ответ — да. Я справлялась, Элвис — распространенное в Албании имя. В любом случае этому мерзавцу скорее подходит «Jailhouse Rock», чем «Don’t Be Cruel».[16]

— Ну да, ну да, — пробормотал Мартен, не уверенный, что правильно понял каламбур.

— Что дальше, патрон? Мне с ним побеседовать?

— Ничего не делай, я сейчас приеду. Убедись только, что его не выпустят из больницы на волю.

— Не беспокойтесь, я оседлаю засранца, как лобковая вошь. — Иногда подчиненная Серваса злоупотребляла крепкими выражениями.

Интермедия 1

Надежда

Надежда — наркотик.

Надежда — психотропный препарат.

Надежда возбуждает сильнее кофеина, ката,[17] мате, кокаина, эфедрина, эритропоэтина,[18] стимуляторов и амфетаминов.

Надежда ускоряла ее сердечный ритм и частоту дыхания, поднимала кровяное давление, расширяла зрачки. Надежда стимулировала работу надпочечников, обостряла слух и обоняние. Надежда скручивала ее внутренности. Накачанный надеждой мозг регистрировал все с небывалой остротой и четкостью.

Спальня…

Чужая, не ее. На одно крошечное мгновение она подумала, что проснулась у себя, что бесконечные месяцы в подвале — всего лишь ночной кошмар. Что наступившее утро вернуло ее в прежнюю жизнь, в чудесную, обыденную повседневность… но это была чужая комната.

Эту незнакомую комнату она видела впервые.

Утро. Она осторожно повернула голову и увидела, как свет разгорающегося дня проникает в щель между шторами. Будильник на ночном столике показывал время — 6.30 утра. У противоположной стены стоял зеркальный гардероб, и она могла видеть свои ступни, ноги и лицо — лицо маленькой, перепуганной, прячущейся в темноте зверушки.

Рядом с ней кто-то спал…

Надежда вернулась. Он уснул и забыл спустить ее в подвал прежде, чем перестанет действовать введенный наркотик! Она не поверила своим глазам. Ошибка, он наконец-то совершил ошибку — первую и единственную за много месяцев неволи. Это шанс! Она почувствовала, что у нее вот-вот разорвется сердце, что ее хватит инфаркт.

Надежда — исступленная, безумная надежда — воспламенила ее мозг. Кровь стучала в ушах, но она все-таки повернула голову в его сторону.

Он спал крепким сном. Она отстраненно и спокойно смотрела на лежащее рядом крупное обнаженное тело и не чувствовала ни ненависти, ни влечения. Она давно миновала эту стадию. Ни коротко стриженные, вытравленные перекисью волосы, ни темная бородка, ни покрытые татуировками руки, напоминающие вторую — чешуйчатую — кожу, больше не притягивали ее. Она вздрогнула, заметив на лобковых волосках следы высохшей спермы, но это не шло ни в какое сравнение с теми рвотными позывами, которые терзали ее в самом начале. Эта стадия тоже миновала.

Надежда удесятеряла силы. Ей вдруг страстно захотелось вырваться из этого ада. Стать свободной. Как много противоречивых эмоций… Она увидела дневной свет впервые со дня похищения. И плевать, что через окно и сквозь шторы. Она впервые проснулась в кровати, а не на земляном полу темного подвала. Первая спальня за месяцы, а то и годы плена…

Этого не может быть. Что-то случилось.

Но ей нельзя отвлекаться. В комнате становилось все светлее. Он может проснуться в любой момент. Больше у нее такой возможности не будет. Страх вернулся, как удар под дых.

Решение было. Убить его. Сейчас, немедленно, прямо здесь. Разбить голову лампой. Но она знала, что, если промахнется, он ее тут же скрутит, потому что он силен, а она слаба. Два других решения: найти оружие — нож, отвертку, что-нибудь еще, но тяжелое или острое.

Или бежать.

Последнее было предпочтительней. Она слишком ослабла, у нее бы не хватило сил противостоять ему. Но куда бежать? Что находится за стенами дома? В тот единственный раз, когда он перевозил ее, она слышала, как поют птицы и дерет горло петух, ощущала запахи деревни. Дом на отшибе…

С бьющимся в горле сердцем, уверенная, что он сейчас проснется и откроет глаза, она откинула простыню, выскользнула из кровати и сделала шаг к окну.

У нее остановилось сердце.

Этого не может быть…

За окном была залитая солнцем лужайка, дальше стеной стоял лес. Дом находился в самом его сердце, как в волшебных сказках ее детства. Она видела высокую траву в колокольчиках и маках, порхающих в воздухе желтых бабочек и даже слышала через стекло гомон птиц, приветствующих новый день. Все эти месяцы она жила в аду, под землей, а самая простая — и прекраснейшая — жизнь была совсем рядом.

Она взглянула на дверь — притягательный магнит, за которым ее ждала свобода, посмотрела в сторону кровати и почувствовала, что пульс зашкаливает. Он по-прежнему спал. Она сделала шаг, второй, третий, обогнула кровать и своего палача. Ручка двери повернулась совершенно бесшумно. Она не поверила своим глазам, но дверь открылась. Коридор. Узкий. Безмолвный. Много дверей справа и слева, но она пошла прямо, попала в столовую и мгновенно узнала большой деревянный стол, темный, как озеро, буфет, стереосистему, большой камин, подсвечники… Вспомнила блюда с едой и мерцающие свечи, в ушах зазвучала музыка. Ее затошнило. Это больше не повторится, никогда… Ставни на окнах были закрыты, но солнце проникало сквозь щели.

Вестибюль и входная дверь были справа, в темной зоне. Она сделала еще два шага и вдруг почувствовала, что введенный ей наркотик выветрился не до конца. Казалось, она движется в воде и загустевший воздух оказывает сопротивление. Ее движения были замедленными и неловкими. Потом она остановилась, сообразив, что не может выйти в таком виде. Голой. Оглянулась, и ее замутило. Все что угодно, только бы не возвращаться в ту комнату. Плед на диванчике… Она схватила его, набросила на плечи и подошла к входной двери из грубого дерева, такой же старой, как сам дом. Подняла язычок задвижки, толкнула створку.

Солнечный свет ослепил глаза, птичий гвалт ударил по ушам, как кимвалы, мухи, яростно жужжа, атаковали ее. Ароматы травы и деревьев щекотали ноздри, жаркий воздух ласкал кожу. На мгновение закружилась голова, перехватило дыхание, она заморгала. Как слепой крот. Жара, свет, жизнь подействовали одуряюще. Она почувствовала себя опьяневшей от свободы козочкой господина Сегена. Но страх тут же вернулся. У нее было ничтожно мало времени.

Справа от дома стояла пристройка, что-то вроде старинного открытого амбара — наполовину обвалившегося, так что обнажился остов. На земле грудой валялась старая хозяйственная техника, инструменты, дрова, а рядом находилась машина…

Она подошла, ступая босыми ногами по нагретой земле. Дверца со стороны водителя открылась со скрипом, и она испугалась, что шум разбудит его. Внутри пахло пылью, кожей и машинным маслом. Она попыталась нащупать дрожащей рукой ключ, но в зажигании его не оказалось. Она пошарила в бардачке и под сиденьем. Пустые хлопоты. Она вышла из машины. Бежать… не медля ни секунды… Она огляделась. Проезжая дорога: нет, не туда. Вот узкая тропинка в просвете леса. Да. Она побежала в этом направлении и сразу почувствовала, как мало осталось сил — сидя в подвале, она похудела килограммов на десять-пятнадцать, — как плохо слушаются ноги. Но надежда вселяла в организм новую энергию, как и теплое марево, полная жизни природа и ласкающий свет.

В подлеске было свежо, но так же шумно, как на открытом пространстве. Она бежала по тропинке, обдирая ступни об острые камни, корни и колючки, но это было неважно. Она преодолела маленький деревянный мостик над весело журчащим ручьем, и тонкие доски задрожали, пружиня под ее босыми ступнями.

Она вдруг поняла: что-то не так…

На земле, посреди тропинки. Чуть поодаль…

Темный предмет. Она замедлила бег, подошла. Старый кассетник с ручкой, чтобы можно было носить с собой… Музыка. Она мгновенно узнала ее и вздрогнула от ужаса. Она слышала эту мелодию сотни раз… Она икнула. Всхлипнула. Это несправедливо. Чудовищно жестоко. Все, что угодно, только не это…

Она застыла, с трудом удерживая дрожь в ногах. У нее не было сил двигаться вперед, но и вернуться она не могла. Справа по широкой и очень глубокой канаве стекал вниз ручей.

Она рванулась влево, преодолела насыпь и побежала вдоль тропы, среди папоротников.

Она задыхалась, оглядывалась, но никого не видела. В подлеске все так же пели птицы, а мрачная музыка из кассетника подталкивала ее в спину — как эхо, как вездесущая угроза.

Ей казалось, что кассетник остался далеко позади, и вдруг она наткнулась на табличку, приколоченную к стволу дерева в том месте, где тропинка раздваивалась в форме буквы «Т». Стрелка на табличке указывала на две открывающиеся перед ней возможности. Над стрелкой два слова: «СВОБОДА» — с одной стороны и «СМЕРТЬ» — с другой.

Она снова всхлипнула, и ее вырвало на густые папоротники.

Она выпрямилась, вытерла рот уголком пледа, вонявшего затхлостью, пылью, смертью и безумием. Ей хотелось плакать, рухнуть на землю и не шевелиться, но нужно было что-то делать.

Она понимала, что это ловушка. Одна из его извращенных игр. Смерть или свобода… Что произойдет, если она выберет свободу? Какого рода свободу он ей предложит? Уж конечно, не возврат к прежней жизни. Или освободит, убив? А если она выберет «смерть»? Что это, метафора? Но чего? Смерть ее страданий, конец крестного пути? Она выбрала направление «на смерть», рассудив, что в его больном рассудке самое соблазнительное на вид предложение — наверняка худшее.

Она пробежала еще сотню метров и вдруг заметила нечто длинное и темное, висящее на ветке в метре над дорогой.

Она замедлила бег, потом перешла на шаг и остановилась, поняв, что перед ней. К горлу подступила рвота, сердце колотилось, как обезумевший от ужаса кролик. Кто-то повесил на дереве кота, так туго затянув бечевку на шее животного, что голова грозила вот-вот отвалиться. Кончик розового языка торчал из пасти между белой шерсткой, маленькое тельце совсем одеревенело.

Ее желудок был пуст, но она почувствовала позыв к рвоте и горький вкус желчи во рту. Ледяной ужас сковал позвоночник.

Она застонала. Надежда таяла, как пламя догорающей свечи. В глубине души она знала, что эти леса и этот подвал станут последним, что она увидит в жизни. Что выхода нет. Не сегодня и никогда. Но ей так хотелось верить в чудо — еще хоть несколько минут.

Неужели по этому проклятому лесу никто не гуляет? Она вдруг задумалась, где находится: во Франции или где-то еще? Она знала — есть страны, где за много дней иногда не встретишь ни одной живой души.

Она не знала, куда идти. Но уж точно не в том направлении, что выбрал для нее этот псих.

Она пробиралась через кусты и деревья, спотыкалась о корни и неровности почвы, босые ступни кровоточили. Вскоре она добралась до очередного ручья, заваленного упавшими во время последней грозы березами и лещиной, и с превеликим трудом перебралась через них; острые, как кинжалы, ветки ранили ноги.

Еще одна тропинка с другой стороны. Она выдохлась, но все-таки решила пойти по ней, все еще надеясь встретить хоть кого-нибудь.

Я не хочу умирать.

Она бежала, спотыкалась, падала, поднималась и бежала дальше.

Она бежала, чтобы спастись, ее грудь горела, сердце готово было разорваться, ноги отяжелели. Лес вокруг становился все плотнее, воздух совсем раскалился. Ароматы леса смешивались с запахом ее собственного кислого пота, заливавшего глаза. Где-то совсем близко плескался ручей, других звуков не было, а в спину дышала тишина.

Я не хочу умирать…

Эта мысль занимала все свободное пространство ее рассудка. Вместе со страхом. Гнусным, нечеловеческим.

Я не хочу… я не хочу… я не хочу…

Умереть…

Она чувствовала, что по щекам текут слезы, сердце колотится в груди, на шее отчаянно бьется жилка. Она бы убила мать с отцом, лишь бы избавиться от этого кошмара.

Внезапно у нее екнуло сердце. Там, внизу, кто-то был…

Она закричала:

— Эй! Подождите! Подождите! На помощь! Помогите мне!

Фигура не двигалась, но она ясно видела ее через завесу слез. Женщина. В купальном халате на пуговицах. Совершенно лысая. Она собрала последние силы, чтобы добраться до нее. Незнакомка не двигалась.

Она была все ближе и уже все понимала. Кровь стыла в жилах.

Это не женщина…

Целлулоидный манекен. Прислоненный к стволу дерева. Застывший в искусственной позе — как в витрине магазина. Она узнала халат — свой халат, он был на ней в тот вечер, когда… Кто-то обрызгал его красной краской.

Ей показалось, что силы закончились, словно кто-то высосал их. Она была уверена, что он наполнил проклятый лес кучей других, таких же зловещих, ловушек. Она была крысой в лабиринте, его вещью, его игрушкой. Он рядом. Совсем близко… Ноги у нее подкосились, и она потеряла сознание.

13

Элвис

Он оставил машину на внутренней стоянке и пошел к расположенной в центре бетонной башне с лифтами. Университетская клиника Рангей напоминала крепость на вершине холма на юге Тулузы. Чтобы попасть туда со стоянки, устроенной на среднем уровне, нужно было доехать на лифте до длинного перехода, висящего над деревьями, там, откуда открывался потрясающий вид на университетские корпуса и предместье. Сервас пересек пустырь и подошел к зданию, фасад которого украшала затейливая металлическая ячея. Как это часто бывает, внешние украшательства идут в ущерб внутренней инфраструктуре. В больнице работали две тысячи восемьсот врачей и десять тысяч вспомогательного персонала, здесь лечились сто восемьдесят тысяч пациентов в год (численность населения небольшого города!), но Сервас успел заметить, что клиника остро нуждается во многих других службах.

Майор быстро прошел мимо единственного кафетерия, где толпились врачи, посетители и пациенты в халатах, и по длинным коридорам добрался до внутренних лифтов. Творения современных художников — дары благотворительности — не могли оживить унылых стен: искусство не всесильно. Сервас заметил дверь часовни с табличкой, на которой были указаны часы работы священника. Сыщик задумался, как бог находит себе место в больничной вселенной, где человеческое существо низведено до системы труб, пищеварения и дыхания, где его собирают и разбирают, как мотор, а иногда дают «окончательный расчет», не забыв позаимствовать несколько «запчастей» для ремонта других моторов.

Самира ждала его у лифтов. Ему хотелось закурить, но он заметил запрещающую табличку.

— Авария, — произнес Мартен в кабине.

— Что вы сказали? — переспросила Чэн. Ее кобура на бедре привлекала всеобщее внимание.

— Роман Балларда. Мешанина из хирургии, механики, массового потребления и вожделения.

Самира недоумевающе взглянула на майора, тот пожал плечами, но тут двери лифта открылись, и до их ушей донесся истошный крик:

— Банда кретинов! Не имеете права держать меня тут против воли! Зовите этого придурочного врача, чего ждете?

— Наш Элвис? — спросил Сервас.

— Очень может быть.

Они повернули направо, потом налево. Какая-то медсестра остановила их, и Самира достала удостоверение.

— Здравствуйте, нам нужен Элвис Констанден Эльмаз.

Лицо женщины окаменело, и она указала на дверь с матовым стеклом, перед которой лежал на каталке старик с трубочками в носу.

— Больному требуется отдых, — сурово произнесла она.

— Само собой, — съязвила Самира.

Медсестра наградила их презрительным взглядом и удалилась.

— Черт, только легавых мне тут не хватало! — воскликнул Элвис, когда они вошли.

В палате было жарко и влажно, вентилятор в углу вращался рывками и положения не спасал. Голый по пояс Элвис Констанден Эльмаз сидел в изголовье кровати и смотрел телевизор без звука.

— One for the money, two for the show,[19] — промурлыкала Чэн, покачивая бедрами и пританцовывая. — Привет, Элвис.

Элвис нахмурился: в этот день Самира была в футболке с надписью «LEFT 4 DEAD», на шее красовалось штук шесть ожерелий и связок бус.

— Что за цирк? Это кто еще такая? — поинтересовался он у Серваса. — Значит, вот как теперь выглядят полицейские? Куда катится мир!

— Вы — Элвис Эльмаз?

— Нет, Аль Пачино. Чего вам? Вы явно не из-за моей жалобы явились.

— Ты угадал.

— Конечно, нет. С первого взгляда видно, что вы из KFC.

KFC, Kentucky Fried Chicken, популярная сеть ресторанов быстрого питания, специализирующаяся на жареных цыплятах. Преступники называют так уголовную полицию. Элвис Констанден Эльмаз был маленьким, коренастым, с круглой, наголо бритой головой, опоясывающей квадратные челюсти бородкой и сережкой с крошечным цирконом в ухе. А может, и с бриллиантом. Одна повязка была наложена на его мускулистый торс — от низа живота до диафрагмы, другая — на правое предплечье.

— Что с вами случилось? — спросил Сервас.

— А то вы не знаете! Дал маху. Три удара ножом в брюхо и один в руку. Эти ублюдки чудом меня не завалили. «Жизненно важные органы не затронуты, вы везунчик, мсье Эльмаз» — так сказал этот придурок-доктор. Он хочет продержать меня тут еще два дня, говорит, я много дергаюсь и рана может открыться. Ладно, врач он, не я. Но я ноги отлежал, а жратва здесь хуже, чем в тюряге.

— Эти ублюдки? — переспросила Самира.

— Их было трое. Сербы. Вы, может, не знаете, но эти подонки-сербы и мы, албанцы, никогда не могли ужиться. Все они — шваль и жулье.

Самира кивнула. Ту же «песню» она слышала в интерпретации другой стороны. Кстати, у нее в жилах текло немного боснийской крови, а еще — капелька итальянской: ее семья немало постранствовала по миру…

— Так что же случилось?

— Мы схлестнулись в кафе и продолжили на улице. Я был здорово поддатый, правду сказать.

Эльмаз по очереди оглядел полицейских.

— Я не знал, что два дружка этой сволочи сидят внутри. Они неожиданно накинулись на меня, как психованные, а потом разбежались, точно крысы. Я лежал на тротуаре и истекал кровью, думал, на этот раз — все, кранты. Но, видно, у таких злыдней, как я, тоже есть ангел-хранитель, как думаешь, красотка? Не дашь сигаретку? Убить готов за затяжку.

Самира с трудом удерживалась от желания наклониться и вонзить палец Эльмазу между ребрами, прямо через бинты.

— Ты что, табличек не видел? — зло бросила она. — «Не курить!» Что стало причиной ваших разногласий?

— Разногласий… Красиво излагаешь, подруга! Я же сказал: они — сербы, я — албанец.

— И всё?

Он ответил не сразу.

— Нет.

— Что еще?

— Баба, конечно, черт подери. Куколка, что вертелась вокруг меня.

— Из их компании?

— Точно.

— Красивая?

Лицо Элвиса Констандена Эльмаза просияло, как новогодняя елка.

— Не то слово! Настоящая секс-бомба! Не знаю, что она делала с теми неудачниками. Я на нее пялился, что правда, то правда, она заметила, подошла поболтать. Может, хотела их позлить или была не в настроении… Тут-то все и закрутилось. Разногласия, как вы это назвали.

— Значит, «Скорая» доставила вас сюда вчера вечером, ночью вам сделали операцию, а потом перевели в эту палату?

Темные глаза Элвиса блеснули.

— А почему это так важно? Вам ведь плевать на мою историю… Вы хотите знать продолжение. Что-то случилось.

— Господин Эльмаз, вас выпустили из тюрьмы четыре месяца назад, верно?

— В точку.

— Вы были осуждены за кражи с применением насилия, похищение, незаконное удержание, сексуальные деликты и изнасилование…

— Ну и что? Я свое отсидел.

— Вы всегда нападали на молодых красивых брюнеток.

Взгляд Элвиса потемнел.

— К чему вы клоните? Это было давно. — Он моргнул. — Что произошло вчера вечером? Напали на какую-нибудь красотку?

Взгляд майора упал на стоящий у кровати столик на колесах, где лежала газета. Он прочел заголовок и изменился в лице:

УБИЙСТВО МОЛОДОЙ ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦЫ В МАРСАКЕ

Расследование поручено полицейскому, раскрывшему преступление в Сен-Мартене.

Черт, черт, черт! Он схватил газету и, не слушая вопросов Самиры и ответов Эльмаза, начал листать ее.

Статья обнаружилась на третьей странице и была короткой.

«Майор Сервас из угрозыска Тулузы, тот самый, что зимой 2008–2009 года вел дело об убийствах в Сен-Мартене, самое крупное за последние годы в провинции Юг-Пиренеи, будет расследовать убийство преподавательницы Марсакского лицея, где учатся дети местной элиты».

Автор статьи уточнял, что молодую женщину нашли в ее собственном доме, «связанной и утопленной в ванне».

Хорошо еще, что пресс-служба догадалась умолчать о фонарике в горле жертвы, чтобы обезопасить себя от психов, которые в ближайшие часы начнут бомбардировать полицию звонками с признаниями. Зато отдали на съедение его, назвав имя. Гениально. Сервас почувствовал нарастающий гнев. Он бы с удовольствием «по-свойски» поговорил с идиотом, допустившим утечку. Возможно, это сделал сам Кастен?

— В котором часу произошла стычка? — продолжила допрос Чэн.

— В двадцать один тридцать — двадцать два ноль-ноль…

— Свидетели?

Элвис хрипло хохотнул и закашлялся.

— Десятки!

— А чем ты занимался до того?

— Вы что, оглохли? Я жрал и кадрил девку! Говорю же, меня многие видели! Да, я совершал ошибки — в прошлом, но треклятые бабы, на которых я нападал, сами виноваты: какого черта они поперлись ночью на улицу, а? В Албании женщины по ночам сидят дома. Приличные женщины…

Самира Чэн ткнула пальцем в бок албанцу, выбрав место наугад. Ткнула и сильно нажала. Через повязку. Элвис скривился от боли. Сервас собрался вмешаться, но его подчиненная убрала руку.

— Молись, чтобы твое алиби оказалось надежным, — произнесла она нехорошим, холодно-скрипучим голосом. — У тебя проблема, Элвис. Может, у тебя встает через раз? Или ты скрытый гомик? Ну да, конечно… Любил мыться в душе на зоне?

Албанец изменился в лице, его глаза превратились в два тусклых нефтяных озерца. В палате было жарко, но Мартену вдруг показалось, что по спине пробежала струйка ледяной воды, у него участился пульс. Сыщик нервно сглотнул. Он уже видел подобный взгляд. Очень давно. Десять лет назад… Живший в нем маленький мальчик просто не мог этого забыть. Перед мысленным взором Серваса возникли лица двух мужчин, появившихся во дворе их дома тем роковым июльским вечером. Они были похожи на Элвиса — волки, нелюди с пустыми глазами… Он подумал о матери, услышал ее крики и мольбы, увидел привязанного к стулу отца и себя, маленького Мартена. Он спрятался в шкафу под лестницей, все слышал, обо всем догадывался. Придя работать в полицию, Сервас не раз пересекался с подобными… существами. Он вдруг ощутил непреодолимую потребность глотнуть свежего воздуха, убежать из этой палаты, вырваться из больницы. Он кинулся в туалет, боясь не удержать рвоту.


— Это не он.

Сервас кивнул, соглашаясь.

Они шли по коридорам в сторону холла. Сыщику ужасно хотелось курить, но развешанные повсюду таблички призывали его к порядку.

— Знаю, — ответил он. — Его алиби похоже на правду, кроме того, он вряд ли мог разобраться с почтой Клер Дьемар в лицее и не имел причин следить за Юго и пичкать его наркотиками.

— Такие, как он, не должны ходить по улицам, — сказала Самира, когда они миновали кафетерий.

— Ни один закон не позволяет сажать человека в тюрьму только за то, что он «опасен», — возразил Сервас.

— Рано или поздно Элвис сорвется.

— Он отсидел свой срок.

Самира покачала головой.

— Единственная действенная терапия для таких типов — отреза́ть им яйца, — объявила она.

Сервас искоса взглянул на свою подчиненную: она не шутила. Он испытал облегчение при виде стеклянных дверей холла, сунул руку в карман, но тут заметил последнюю табличку и снова почувствовал себя подростком на беговой дорожке: дышать нечем, сил на финишные двадцать метров не осталось.

Двери наконец открылись, и они «выпали» в жаркий влажный воздух. Сервас напрягся. Обделенные никотином легкие требовали своей порции яда, но дело было не только в этом… А в чем еще? Его подсознание включилось, когда они прошли мимо первой таблички, запрещающей курение в больнице, но он никак не мог разобрать, что говорит его внутренний голос.

— Если это не он, мы возвращаемся к исходной точке, — заметила Самира.

— То есть?

— Юго…

Сыщик ухитрился посмотреть на часы и одновременно достать сигарету.

— Едем в Амбушюр. Надави на экспертов. Я хочу узнать результат до вечера. Если убил Юго, почему он опустошил компьютер Клер, а не свой собственный телефон?

Самира в ответ только руками развела, глядя вслед шефу, удаляющемуся в сторону мостика-перехода.

К шлагбауму, завывая сиреной, подъехала «Скорая», и Серваса внезапно осенило. Он понял, почему не может выбросить из головы проклятые таблички с перечеркнутой красной чертой сигаретой.

Шагая по переходу над деревьями, Мартен достал телефон, нашел номер Марго, нажал на кнопку вызова и услышал варварскую мелодию — мешанину звуков электрогитары и горловой отрыжки. Сервас досадливо поморщился: хорошо, что Марго отключает сотовый на занятиях, но сейчас это стало помехой его расследованию. Он набрал одним пальцем ЭСЭМЭС:

«Юго курит? Перезвони мне. Это важно».

Не успел он закончить, как телефон завибрировал.

— Марго? — спросил он, идя к лифту.

— Нет, это Надия, — ответил женский голос.

Надия Беррада возглавляла отдел технической экспертизы. Мартен вызвал лифт.

— Компьютеры «запели», — объявила она.

— И?

— Сообщения действительно стерли, но мы восстановили входящие и исходящие. Последние датированы днем смерти. Ничего необычного. Электронные письма коллегам, личные послания, сообщения, о педагогических совещаниях и семинарах, реклама.

— Есть что-нибудь Юго Бохановски или от него?

— Нет. Ни одного… Зато некий «Тома́ девятьсот девяносто девять» регулярно ей писал. И его сообщения носят… как бы это сказать… интимный характер.

— Насколько интимный?

— Достаточно интимный. — Надия сделала паузу и прочла: — «Жизнь станет волнующей и интересной, потому что мы любим друг друга», «Огромная. Тотальная. Невероятная. Всепоглощающая тоска по тебе», «Я — замок, ты — ключ, я твой навеки, я — твой бельчонок, отныне и навсегда»…

— Кто это писал, она или он?

— Оба. На семьдесят пять процентов — она. Он чуть менее откровенен, но она его зацепила… Да, эта баба была горячей штучкой!

По тону Надии Сервас понял, что найденные сообщения заставили ее задуматься. Он подумал о них с Марианной… Тогда не было ни электронной почты, ни текстовых сообщений, но они написали друг другу сотни подобных писем. Восторженных, лиричных, наивных, пылких, забавных. Писали, хотя виделись каждый день. В них горел такой же живой огонь. Сервас чувствовал — он что-то нащупал. Эта баба была горячей штучкой… Надия нашла точные слова. Он поднял глаза на мокнущие под дождем верхушки деревьев, растущих под переходом.

— Скажи Венсану, пусть срочно установит личность этого «Тома девятьсот девяносто девять».

— Уже. Ждем ответа.

— Молодец. Сообщи, как только получишь. И вот еще что, Надия: можешь взглянуть на список вещественных доказательств?

— Что ты хочешь знать?

— Была ли среди предметов, найденных в кармане у мальчишки, пачка сигарет?

Сервас ждал ответа и не вошел в лифт, опасаясь, что металлические стенки заглушат сигнал. Надия вернулась на линию минуты через четыре.

— Ни пачки, ни сигареты, ни косячка, — сказала она. — Ничего такого. Это тебе поможет?

— Возможно. Спасибо.

Сервас представил себе, как Надия роется в куче улик, и ему в голову пришла мысль о тетради на письменном столе Клер и о написанной там фразе:

«Слово „друг“ порой лишено смысла, чего не скажешь о слове „враг“».

Он почувствовал, как по позвоночнику пробежала дрожь. Клер Дьемар записала эту фразу в новенькую тетрадь незадолго до смерти и оставила открытой на столе. Зачем? Чувствовала неотвратимую угрозу? Возможно, она нажила врага? Связана эта запись с расследованием или нет? Смутная идея начала обретать четкие контуры. Мартен снова достал телефон.

— Ты за компьютером? — спросил он, когда Эсперандье ответил.

— Да, а что?

— Можешь поискать для меня фразу в «Гугле»?

— Фразу в «Гугле»?..

— Не умничай.

— Цитату?

— Вроде того.

— Подожди… Готово, диктуй.

Сервас повторил фразу.

— Это что, вопрос из телевикторины? — пошутил Венсан. — Ага… Скажи-ка, разве не ты учился на филологическом?

— Не зли меня.

— Виктор Гюго.

— Что?

— Цитата. Из Виктора Гюго. Объяснишь, что к чему?

— Позже.

Он закрыл мобильник. Виктор Гюго… Неужели это совпадение? В оставленной на видном месте тетради Клер Дьемар сделана одна-единственная запись. О враге… О Юго? Сервас не забывал, что речь идет о Марсаке — университетском городке, как подчеркнул Франсис. Он сравнил Марсак с шекспировским Эльсинором, тем местом, где умели хранить тайну и соблюдать молчание и знали толк в злословии, где удар кинжалом в спину наносили с невероятным изяществом и утонченностью — и где любое прямое обвинение считалось самой непростительной бестактностью. Он помнил, что имеет дело с эрудитами, людьми, обожающими загадки и аллюзии. Скрытые смыслы, тонкую изворотливость — даже в подобных, драматических, обстоятельствах. Фраза появилась в тетради не случайно.

Возможно ли, что Клер назвала — не назвала, намекнула! — имя своего врага и даже будущего убийцы?

14

Вернувшись в контору, Сервас направился в кабинет Эсперандье.

— Как мальчишка?

Подчиненный майора снял наушники — он наслаждался песней «Make it Wit Chu» группы «Queen of the Stone Age» — и пожал плечами.

— В порядке. Активности не проявляет. Спросил, нет ли чего почитать. Я предложил ему одну из моих манг.[20] Он отказался. Кстати, срок действия ордера временного задержания истекает через шесть часов.

— Я знаю. Позвони прокурору. Попроси продлить.

— Основание?

На сей раз плечами пожал Сервас:

— Понятия не имею. Что-нибудь придумаешь. Пошарь в своем мешке с хитростями.

Придя к себе, Мартен несколько минут проверял ящики стола, пока не нашел то, что искал. Номер телефона. Парижский. Сыщик размышлял, глядя на цифры: он давно не звонил по этому номеру и надеялся, что звонить больше не придется, что вся эта история осталась для него в прошлом.

Он взглянул на часы. Набрал номер. Представился, услышав мужской голос.

— Давненько мы не беседовали, — съязвил его собеседник. — Чему обязан такой честью, майор?

Сервас сообщил о том, что случилось накануне, припася диск Малера «на закуску». Он готов был услышать: «И вы побеспокоили меня из-за такой ерунды?» — но реакция оказалась совсем иной.

— Почему вы не позвонили сразу?

— Из-за обычного диска, пусть и найденного на месте преступления? Он наверняка не имеет никакого отношения к делу.

— Место преступления, где вроде бы случайно обнаруживают сына одной из ваших старинных знакомых, потом — и это совершенно логично — в дело вступает тулузская полиция, а жертва — молодая тридцатилетняя женщина, соответствующая профилю других жертв. Венчает дело музыкальный отрывок, звучавший в тот вечер, когда Юлиан убил свою жену. Не смешите меня!

Сервас записал: «Юлиан». Гоняясь за швейцарцем, преследователи сроднились с ним. Сыщик почти не дышал. Собеседник прав. Его мысли пошли в том же направлении, когда накануне вечером он обнаружил диск, но потом отвлекся. Под таким углом зрения элементы дела вызывают беспокойство. Сервас подумал, что парижский коллега хорош — за три секунды ухватил суть.

— Всё как всегда, — вздохнул источник сыщика. — Нас информируют, когда есть время, когда собственное «я» отошло на второй план или когда все следы остыли…

— А у вас есть что-нибудь новое?

— Вам бы хотелось услышать утвердительный ответ, верно? Жаль вас разочаровывать, майор, но мы тонем в информации, она заливает нас мутным потоком, как ливень. Сообщения по большей части настолько нелепы, что мы даже не принимаем их в расчет; на проверку же тех немногих, что заслуживают внимания, уходит пропасть времени и сил. Его видели тут и там. В Париже, Гонконге, Тимбукту… Один свидетель уверен, что он работает маркером в казино Мар-дель-Плата, где каждый вечер играет в бильярд. Другой видел его в аэропорту Барселоны или Дюссельдорфа. Женщина подозревает, что ее любовник — это Гиртман…

По бесконечно усталому голосу собеседника Сервас понял, что тот пребывает в унынии, но тон внезапно изменился, как будто его осенило.

— Речь идет о Тулузе?

— Да, а что?

Ответа не последовало. Мартен услышал, что человек разговаривает с кем-то еще, прикрыв ладонью трубку, так что слов разобрать сыщик не мог. Через несколько секунд их беседа продолжилась:

— Недавно кое-что случилось, майор. Мы выложили его портрет в Интернет, использовали особую программу, чтобы изменить лицо и сделать с десяток разных версий: с бородой и усами, с длинными волосами, короткими волосами, с темными и светлыми волосами, с разными носами и так далее, и тому подобное. Вы понимаете, о чем я. Буду краток: мы получили сотни ответов и изучаем все по очереди. Кропотливая работа… — В голосе снова прозвучала усталость. — Один оказался интересней других: некий тип, владелец заправки на автостраде, утверждает, что он заливал у него и покупал газеты. Был на мотоцикле, с крашеными волосами, бородкой и в темных очках, но хозяин заправки категоричен: рост и телосложение соответствуют описанию, как и легкий акцент — возможно, швейцарский. В кои-то веки нам повезло — мы просмотрели записи с камер видеонаблюдения магазина. Заправщик прав: это может быть и он, я сказал — может…

Кровь застучала в висках Серваса.

— Где находится АЗС? Когда это произошло?

— Две недели назад. А вот это вам понравится, майор: заправочная станция находится рядом с Буа де Дур, на А20, к северу от Монтобана.

— Мотоцикл попал на пленку? Номер известен?

— Не знаю, случайность это или умысел, но он поставил мотоцикл вне поля обзора. Мы обнаружили его след на одном из пунктов уплаты дорожной пошлины — южнее, на дороге Париж — Тулуза. Изображение не очень четкое… Что касается номера: у нас есть первые цифры, но мы работаем… Понимаете, почему эта история так важна? Если на мотоцикле приезжал Гиртман, значит, он сейчас в вашем секторе.


Ошеломленный Сервас смотрел на результат поиска. Он напечатал слова «ЮЛИАН ГИРТМАН» в Google и получил результат: 1 130 000 ответов.

Сервас откинулся на спинку кресла и задумался.

После побега швейцарца он выискивал любую информацию о нем, проглядывал газеты, сообщения, бюллетени, сделал десятки звонков, терзал вопросами группу, занимающуюся поисками беглеца, но шли месяцы, сменялись времена года — весна, лето, осень, зима, снова весна… — и он отступился. Перевернул страницу. Это больше не его забота. Занавес. Exit. Finito. Он попытался прогнать мысли о Гиртмане.

Сервас перебрал в уме высветившиеся на экране сведения. Он знал, что свобода слова для интернетчиков одна из священных коров — пусть каждый сам фильтрует, отбирает и проявляет критический подход к информации, — но не мог проверить обнаруженные в Сети данные. У швейцарца были тысячи фактов и десятки прославляющих его сайтов. Некоторые статьи оказались вполне нейтральными: фотографии Гиртмана, сделанные на процессе и в других местах (явно краденые): до процесса, в обществе очаровательной супруги — той самой женщины, которую он казнил в подвале на электрическом стуле, как и ее любовника, предварительно заставив их раздеться и облив шампанским. Гиртмана сравнивали с другими европейскими серийными убийцами, в том числе с испанцем Хосе Антонио Родригесом Вегой, который изнасиловал и убил как минимум шестнадцать пожилых женщин в возрасте от шестидесяти одного до девяноста трех лет за период с августа 1987-го по апрель 1988-го, и с Иоахимом Кроллом, немецким серийным убийцей и людоедом по прозвищу Рурский Каннибал. На фотографиях у Гиртмана волевое, тонко очерченное, чуточку суровое лицо с правильными чертами и напряженным взглядом, и он совершенно не похож на бледного усталого человека, которого Сервас увидел в Институте Варнье, когда пришел к нему в камеру.

Мартену было легко связать с этим лицом голос — глубокий, приятный, хорошо поставленный. Голос актера, трибуна… Голос человека, привыкшего иметь власть и выступать в суде.

Мог он связать с Гиртманом и размытые лица сорока женщин, молодых и не очень, исчезнувших за двадцать пять лет. Никто никогда не найдет и следа несчастных, хотя их имена и некоторые другие детали фигурируют в блокнотах бывшего прокурора. Сообщество родителей жертв требовало любой ценой заставить Гиртмана говорить. Как? Введя пентотал натрия? С помощью гипноза? Или пыток? Эмоциональные завсегдатаи Сети обсуждали все варианты, предлагая в том числе послать Гиртмана в Гуантанамо или закопать на солнцепеке, обмазать голову медом и отдать на съедение рыжим муравьям.

Мартен знал, что Гиртман не заговорит. И в тюрьме, и на свободе он имел над этими семьями такую власть, какая не снилась ни одному грозному богу. Он был их вечным мучителем. Их кошмаром. И эта роль ему нравилась. Швейцарец, как и все законченные психопаты-извращенцы, отличался полным отсутствием угрызений совести и чувства вины. Он мог бы сломаться под пыткой электричеством, утоплением или если бы с ним делали то, что японцы делали с китайцами в 1937-м, но шансов на то, что этот человек заговорит в камере или в палате психиатрической клиники (конечно, если его поймают, в чем Сервас сильно сомневался), не было ни малейших.

ARE YOU READY?[21]

Сервас вздрогнул от неожиданности.

Эта фраза высветилась на экране.

На короткое мгновение он решил, что Гиртман каким-то образом подключился к его компьютеру.

Потом он понял, что случайно вошел на один из многочисленных сайтов, фигурирующих в списке. Фраза исчезла, и на экране появилось изображение плотной толпы и концертной сцены в ярком свете прожекторов. К микрофону подошел певец — он был в темных очках, несмотря на ночное время, — и обратился к толпе, которая начала скандировать имя убийцы. Сервас не поверил своим ушам, сердце едва не выскочило из груди.

Три следующих сайта содержали только информационные ссылки, два других были посвящены серийным убийцам. На четырнадцати форумах, куда Сервас решил не заходить, посетители то и дело упоминали имя швейцарца. А вот следующий заголовок немедленно привлек внимание сыщика:

В Пиренеях снимают «Долину Повешенных».

Он еще раз нажал на ввод и заметил, что у него дрожит рука. Дочитав, Сервас оттолкнулся в кресле от стола. Закрыл глаза. Сделал глубокий вдох.

Из прочитанного он уяснил одно: фильм начнут снимать будущей зимой. Сценарий написан на основе его расследования в Пиренеях и — главное — бегства швейцарца из Института Варнье. Имена, конечно, изменены, но посыл более чем прозрачен. Двум известнейшим артистам предложены роли серийного убийцы и комиссара (sic).[22] Серваса затошнило. Вот оно, современное общество массового потребления: все на продажу, нездоровое любопытство… Как тут не вспомнить фразу Дебора: «Вся жизнь обществ, в которых господствуют современные условия производства, проявляется как необъятное нагромождение спектаклей».[23] Провидческое высказывание, сделанное сорок лет назад…

Он чувствовал не только гнев — его пугала вся эта суета. Никто не знает, где сейчас швейцарец. Что он замышляет? Сервас подумал, что Юлиан Алоиз Гиртман может быть в Канберре, на Камчатке, в Пунта Аренас или в киберкафе на углу соседней улицы. Сыщик вспомнил бегство Ивана Колонны.[24] СМИ, полиция, антитеррористические подразделения искали его в Южной Америке, в Австралии, повсюду — а корсиканец прятался в овчарне, в тридцати километрах от места преступления, за которое его разыскивали.

Неужели Гиртман в Тулузе?

Больше миллиона жителей вместе с пригородами. Пестрое население. Клубок судеб, личных драм, неосознанных коллективных побуждений. Улицы, площади, автострады, объездные дороги, транспортные развязки, железнодорожные ветки. Десятки национальностей — французы, англичане, немцы, испанцы, итальянцы, алжирцы, ливанцы, турки, курды, китайцы, бразильцы, афганцы, малийцы, кенийцы, тунисцы, руандийцы, армяне…

Где спрятать дерево? В лесу…


Он нашел ее номер в справочнике. В красном списке[25] она не фигурировала, но имени тоже не было, только инициал — М. Бохановски. Сервас не сразу решился набрать номер. Она ответила на второй звонок.

— Слушаю…

— Это Мартен. — Он сделал секундную паузу. — Мы можем увидеться? Я должен задать тебе несколько вопросов… о Юго.

В трубке повисло молчание.

— Я хочу, чтобы ты сказал мне правду — немедленно, сейчас: думаешь, это он? Полагаешь, мой сын виновен? — Голос дрожал, напряженный и ломкий, как шелковистая нить паутины.

— Не по телефону, — ответил Сервас. — Скажу только, что все сильнее сомневаюсь в его виновности. Я знаю, что тебе невыносимо трудно, но мы должны поговорить. Я могу быть в Марсаке часа через полтора. Согласна или отложим до завтра?

Он понял, что она размышляет, решил не торопить ее, потом сказал:

— Марианна?

— Прости, задумалась… Почему бы тебе не остаться на ужин? Я успею что-нибудь приготовить.

— Буду с тобой откровенен, Марианна. Я веду расследование и не уверен, что…

— Да ладно тебе, Мартен, ты не обязан оповещать о нашей встрече всех и каждого. Ты сможешь задать все интересующие тебя вопросы. После двух бокалов вина я становлюсь куда разговорчивей.

Неудачная попытка разрядить обстановку…

— Знаю, — буркнул Сервас и сразу пожалел о своих словах: он не собирался ворошить прошлое и еще меньше хотел, чтобы она решила, будто он руководствуется какими-то иными, кроме профессиональных, соображениями, особенно сейчас.

Сервас поблагодарил Марианну, нажал на кнопку и взглянул на высветившийся адрес: Домен дю Лак, 5. Он не забыл географию местности. Марианна жила на западе Марсака, на северном берегу маленького озера, где стояли самые роскошные виллы. Они носили гордые имена «Бельведер», «Ле Мюи», «Антигона» и были окружены просторными лужайками, плавно спускающимися к понтону с пришвартованными швертботами и небольшими моторными лодками. Летом дети богачей учились кататься на водных лыжах и ходить под парусом. Их родители работали в Тулузе и занимали ответственные посты в авиационной электронной промышленности и местном университете. Забавное совпадение: остальные обитатели Марсака окрестили этот райский уголок «Маленькой Швейцарией».

В кармане Серваса зажужжал мобильник. Марго.

— Что это за история с курением? — спросила она. — Почему ты об этом спрашиваешь?

— Нет времени объяснять. Так он курит или нет?

— Нет. Я никогда не видела его с сигаретой.

— Спасибо. Я тебе перезвоню.

У него было несколько часов в запасе. Нужно хоть немного поспать. Нет, не получится. Все мысли заняты Гиртманом.

15

Северный берег

В двадцать часов три минуты он приехал на берег озера, где на сваях, на зеленой воде, стоял ресторан — кафе — концертный зал «Ле Зик». Восточный берег. Сервас обогнул его и поехал на северную сторону. Марсакское озеро имело форму косточки или собачьего печенья и простиралось на семь километров в длину в направлении с востока на запад. Бо́льшую его часть обрамлял густой лес. Урбанизировали только восточную зону. Впрочем, «урбанизировали» — громко сказано: каждая вилла имела идеальные пропорции, внушительные размеры и стояла на участке площадью от трех до пяти тысяч квадратных метров. Нужный ему дом был последним на северном берегу и стоял прямо перед лесом и центральной частью — там, где озеро сужалось, чтобы потом снова расшириться. Дому было лет сто, не меньше: островерхие крыши с коньком, балконы, каминные трубы, увитые диким виноградом стены. «Такой дом слишком велик для матери и сына, его непросто содержать», — подумал Сервас, двигаясь по посыпанной гравием аллее, обсаженной высокими елями. Он поднялся по ступеням крыльца, услышал, что Марианна зовет его, и прошел через комнаты на террасу.

Капли дождя создавали рябь на поверхности озера. Голубые зимородки стремительно пролетали над водой, ныряли и тут же появлялись снова с добычей в клюве и в ожерелье из капелек воды. Слева, над другими владениями, виднелись крыши Марсака и колокольня в завитках тумана. Напротив, на другом берегу, стояла темная стена леса и то, что местные жители помпезно именовали Горой: скалистый массив, возвышающийся на несколько десятков метров над поверхностью воды.

Марианна накрывала на стол. Он на мгновение затаился в тени, чтобы понаблюдать за ней. Марианна надела платье цвета хаки на пуговицах в стиле милитари с двумя кармашками на груди и тонким кожаным плетеным ремешком. Сервас заметил и голые загорелые ноги, и отсутствие украшений. Марианна едва тронула губы помадой и расстегнула верхнюю пуговицу. Из-за жары.

— Чертова погода, — пожаловалась она. — Но мы не поддадимся, правда?

Ее голос прозвучал глухо, как пустая жестянка, а в тоне не было убежденности. Когда она поцеловала его в щеку, он неосознанно вдохнул ее аромат.

— Вот, держи.

Марианна взяла у него из рук бутылку и поставила на стол, едва взглянув на этикетку.

— Штопор там, — сказала она, заметив, что он застыл в растерянности.

Женщина исчезла в доме, а Сервас спросил себя, не совершил ли ошибку, согласившись прийти на ужин. Он знал, что ему здесь не место, что коротышка-адвокат с цепким взглядом не преминет этим воспользоваться, если Юго признают виновным. Кроме того, расследование занимало все его мысли, так что переключиться на разговор о посторонних предметах будет непросто. Он должен был бы допросить Марианну по всей форме, соблюдая процедуру, но не устоял перед искушением. После всех этих лет… Интересно, Марианна осознавала, что делает, когда приглашала его? Сервас, сам не зная почему, инстинктивно насторожился.


— Почему?

— Почему что?

— Почему ты ни разу не приехал?

— Не знаю.

— За двадцать лет ты не прислал ни открытки, ни электронного письма, ни ЭСЭМЭС и не позвонил.

— Двадцать лет назад ЭСЭМЭС не было.

— Неправильный ответ, господин полицейский.

— Сожалею.

— Этот ответ еще хуже.

— Это не ответ.

— Конечно, ответ.

— Не знаю… это… было давно…

— Ложь во спасение все равно ложь.

Они помолчали.

— Не спрашивай, — наконец сказал он.

— Почему? Я тебе писала. Много раз. Ты не отвечал.

Марианна смотрела на Серваса мерцающими, изменчиво-зелеными глазами. Как когда-то.

— Дело в нас с Франсисом?

Он снова промолчал.

— Отвечай.

Сервас взглянул ей в глаза, но не проронил ни слова.

— Я права… Черт бы тебя побрал, Мартен!.. Ты молчал столько лет из-за нас с Франсисом?

— Может быть.

— Ты не уверен?

— Конечно, уверен. Какое это теперь имеет значение?

— Ты хотел нас наказать.

— Нет — перевернуть страницу. Забыть. И мне это удалось.

— Неужели? Как звали ту студенточку, с которой ты познакомился после меня?

— Александра. Я на ней женился. А потом развелся.

Странно бывает вот так вдруг осознать, что описание собственной жизни укладывается в несколько фраз. Странно и депрессивно.

— А сейчас у тебя кто-то есть?

— Нет.

Еще одна пауза.

— Теперь понятно, почему ты ведешь себя как неотесанный грубиян, — попыталась пошутить Марианна. — Ты похож на старого холостяка, Мартен Сервас.

Она произнесла это делано-легкомысленным тоном, и Сервас был благодарен ей за попытку разрядить обстановку. Вечерний сумрак убаюкивал их, вино расслабляло.

— Мне страшно, Мартен, — вдруг призналась она. — Я в ужасе, умираю от страха… Поговори со мной о моем мальчике. Вы выдвинете против него обвинение?

Голос Марианны сорвался. Сервас видел страх в ее глазах и муку на лице. Он понял, что она с самого начала хотела говорить только об этом. Все остальное ее не волновало. Он попытался найти верный тон.

— Если он предстанет перед судьей сегодня, это более чем вероятно.

— Но ты сказал мне по телефону, что у тебя есть сомнения. — В голосе женщины прозвучала отчаянная мольба.

— Об этом пока рано говорить, но мне нужно кое-что прояснить, — ответил Сервас. — А пока… я не хочу подавать тебе ложную надежду.

— Спрашивай.

— Юго курит?

— Бросил несколько месяцев назад. Почему ты спрашиваешь?

— Ты знала Клер Дьемар.

Это был не вопрос — утверждение.

— Мы дружили. Нет, не так — приятельствовали. Она жила в Марсаке одна, я тоже. Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Клер рассказывала тебе о своей личной жизни?

— Нет.

— Но ты что-нибудь знала?

— Да. Конечно. Я, в отличие от тебя, не уезжала из Марсака. Я знаю всех, и все знают меня.

— Что именно тебе известно?

— Слухи… О ее личной жизни.

— Какого рода?

Сервас видел, что Марианна колеблется. Когда-то она терпеть не могла сплетни. Но сейчас на кону была судьба ее сына.

— Болтали, что Клер коллекционирует мужчин. Использует их и выбрасывает, как одноразовые салфетки, и ее это забавляет. Что она разбила несколько сердец.

Сервас посмотрел на Марианну. Подумал о сообщениях в компьютере. В них была искренняя любовь — страстная, всепоглощающая, безграничная. Они не укладывались в нарисованный Марианной портрет Клер.

— При всех обстоятельствах она умела хранить тайну. А имен я не знаю.

«А ты, — хотелось спросить Сервасу, — как у тебя с этим делом?»

— Имя Тома тебе что-нибудь говорит?

Она затянулась сигаретой. Покачала головой:

— Нет. Ничего.

— Ты уверена?

Она выдохнула дым.

— Абсолютно.

— Клер Дьемар любила классическую музыку?

— Я не понимаю…

Сервас повторил свой вопрос.

— Понятия не имею. Это важно?

— Ты не замечала ничего необычного в последнее время? — Сервас внезапно сменил тему. — Никто не бродил вокруг дома? Не следил за тобой на улице? Что-то — неважно что, — оставившее у тебя смутное ощущение дискомфорта?

Марианна ответила недоуменным взглядом.

— Мы говорим о Клер или обо мне?

— О тебе.

— Тогда нет. А должна была?

— Не знаю… Но если это случится, сразу сообщи мне.

Она помолчала, но взгляд не отвела.

— А ты… — начал он, — расскажи, как жила все эти годы.

— Ты спрашиваешь как легавый?

Он покачал головой:

— Нет.

— Что ты хочешь знать?

— Все… Двадцать минувших лет, Юго, как ты жила с тех пор, как…

Взгляд Марианны затуманился, померк в затухающем свете дня. Она задумалась, перебирая в уме воспоминания. Потом начала рассказывать. Произнесла несколько тщательно взвешенных фраз. Ничего мелодраматичного. Хотя драма имела место. Скрытая, глубинная. Она вышла замуж за Матье Бохановски, одного из членов их детской банды. «Боха…» — изумился Сервас. Тупица и увалень Боха. Боха — верный и чуточку надоедливый друг, бравировавший нескрываемым презрением к девчонкам, набитый всяческой романтической чушью. Боха — и Марианна, кто бы мог подумать… Против всех ожиданий, Боха оказался добрым, нежным и внимательным. «По-настоящему добрым, Мартен, — подчеркнула Марианна. — Он не притворялся». А еще у него было чувство юмора.

Сервас закурил, ожидая продолжения. Она была счастлива с мужем. Действительно счастлива. Добрый. Невероятно энергичный и простой Матье оказался способен свернуть горы. С его помощью она почти забыла о шрамах, оставленных на душе дуэтом Сервас/ван Акер. «Я любила вас. Вас обоих. Одному богу известно, как сильно я вас любила. Но вы были неприступны, Мартен: ты нес на плечах груз воспоминаний о матери и ненависти к отцу, гнев переполнял твою душу — он никуда не ушел и сегодня, — а Франсиса волновало только его эго». С Матье она обрела покой. Он давал, ничего не требуя взамен. Оказывался рядом всякий раз, когда она в нем нуждалась. Сервас слушал, как Марианна разматывает клубок прожитых лет, — конечно, что-то опуская, о чем-то умалчивая, приукрашивая, но разве не этим занимаемся все мы? В юности ни один из них — и Марианна первая — и сантима не поставил бы на будущее Матье. А он оказался на редкость талантливым в человеческих отношениях и проявил практическую сметку, чего не делал во времена, когда Франсис и Мартен тратили время на разговоры о книгах, музыке, кино и философии. Боха выучился на экономиста, открыл сеть магазинов по продаже компьютеров и довольно скоро и неожиданно для всех разбогател.

Потом родился Юго. Боха — посредственность, увалень, «шестерка» в их банде — получил все, чего может желать мужчина: деньги, признание, первую местную красавицу, семью и сына.

Счастье было слишком полным — так, во всяком случае, считала Марианна, и в памяти Серваса всплыло слово hybris — чрезмерность, которую древние греки считали самым страшным грехом. Вина грешника в том, что он хочет получить больше отпущенного ему свыше, за что и навлекает на себя гнев богов. Матье Бохановски погиб, разбился на машине, возвращаясь поздно вечером домой после открытия энного по счету магазина. По городу поползли слухи. Говорили, что уровень алкоголя в крови Матье зашкаливал, что в машине нашли следы кокаина, что он ехал не один, а с хорошенькой секретаршей, которая отделалась несколькими ушибами.

— Наветы, ложь, зависть, — свистящим шепотом произнесла Марианна.

Она сидела в кресле, как птица на ветке, обняв колени руками. Сервас не мог отвести взгляд от этих красивых загорелых ног с синей веной на сгибе.

— Кто-то пустил слух, что Матье разорился, но это неправда. Он вкладывал деньги в страхование жизни и ценные бумаги, но я пошла работать, чтобы не продавать дом. Я декорирую дома для тех, кто лишен вкуса, создаю интернет-сайты для промышленных предприятий и органов местного самоуправления… Не такая уж творческая работа, но все-таки… — Она замолчала, но Сервас понял, что она хотела сказать: «…но это все-таки лучше, чем быть полицейским». — Юго было одиннадцать, когда мы остались вдвоем, я воспитывала его и, по-моему, неплохо справилась, — заключила она, загасив очередную сигарету. — Юго невиновен, Мартен… Если ты не поможешь, в тюрьму отправится не просто мой сын, но человек, который не брал греха на душу.

Сервас понял намек. Она никогда его не простит.

— Это зависит не только от меня, — ответил он. — Решать будет судья.

— Но на основании твоих выводов.

— Вернемся к Клер. В Марсаке наверняка были люди, осуждавшие ее образ жизни…

Марианна кивнула:

— Конечно. Пересудов хватало. Обо мне тоже сплетничали после смерти Матье — особенно если я принимала у себя женатых мужчин.

— А ты их принимала?

— Все было совершенно невинно. У меня есть несколько друзей, думаю, Франсис тебе сказал. Они помогли мне справиться с горем. Раньше ты не вел себя как легавый…

Она загасила сигарету в пепельнице.

— Профессиональная испорченность, — пожал плечами Сервас.

Женщина встала.

— Тебе бы следовало хоть иногда переключаться.

Тон был резким, как удар хлыста, но она смягчила остроту ситуации, коснувшись рукой его плеча. Небо нахмурилось, и Марианна зажгла свет на террасе. Заклокотали-заквакали лягушки, вокруг лампы кружились бабочки и мошки, над поверхностью озера расползались языки тумана.

Марианна вернулась с новой бутылкой вина. Сервас не ощущал никакой неловкости, но не мог не думать о том, куда все это заведет их. Он вдруг понял, что неосознанно отслеживает каждое движение Марианны, завороженный ее способом существования в пространстве. Она открыла бутылку и наполнила его бокал. Они больше не нуждались в словах, но Марианна то и дело поглядывала на него из-под белокурой пряди. Сервас почувствовал, что им овладевает забытое чувство: он хотел эту женщину. Желание было неистовым, жгучим и не имело ничего общего с их прежней историей. Он хотел именно эту женщину, сегодняшнюю, сорокалетнюю Марианну.


Он вернулся домой в 1.10 утра, принял обжигающий душ, чтобы смыть усталость и расслабиться, сел в кресло в гостиной и поставил Четвертую симфонию Малера. Ему нужно было систематизировать и осмыслить полученные за сутки сведения. Сервас иногда спрашивал себя, почему так любит музыку Малера. Причина, скорее всего, в том, что его симфонии — это целые миры, где можно затеряться; в них есть жестокость, насилие, крики, страдания, хаос, бури и мрачные предвестья, с которыми человек сталкивается в реальном мире. Слушать Малера — все равно что следовать по дороге из тьмы к свету и обратно, переходить от безграничной радости к бурям и штормам, раскачивающим утлое суденышко человеческой жизни и жаждущим потопить его. Величайшие дирижеры стремились покорить этот Эверест симфонического искусства, и Сервас собирал исполнительские версии, как другие коллекционируют марки или ракушки: Бернстайн, Фишер-Дискау, Райнер, Кондрашин, Клемперер, Инбал…

Музыка не мешала ему размышлять. Напротив. Ему обязательно нужно было поспать часов пять-шесть, не больше, чтобы восстановить силы, — но мозг даст себе отдых только после того, как Сервас приведет в систему весь массив имеющейся информации и собственных ощущений и определит направление расследования на следующий день.

Завтра воскресенье, но выбора у него нет: нужно собрать группу — срок временного задержания Юго заканчивается через несколько часов. Сервас не сомневался, что судья по предварительному заключению примет во внимание обстоятельства дела и потребует ареста. Марианна будет в отчаянии. А мальчик расстанется в тюрьме с невинностью: несколько дней в крысятнике — и прежнее восприятие мира исчезнет навсегда. Цейтнот будоражил кровь. Мартен взял блокнот с записями и начал резюмировать факты:

1) Юго обнаружен сидящим на краю бассейна Клер Дьемар, убитой в собственной ванне.

2) Заявляет, что его накачали наркотиками и что он пришел в себя в гостиной жертвы.

3) Никаких следов присутствия другого человека.

4) Его друг Давид говорит, что он ушел из «Дублинцев» до начала матча Уругвай — Франция, значит, вполне успевал добраться до дома Клер и убить ее. Сказал также, что Юго плохо себя чувствовал: предлог или правда?

5) Действительно находился под действием наркотика в тот момент, когда появились жандармы. 2 вероятности: его накачали/он принял сам.

6) Окурки. За Клер следили. Юго или кто-то другой? По словам Марго и Марианны, Юго не курит.

7) Любимая музыка Гиртмана в плеере.

8) Кто стер сообщения на почте Клер? Зачем это было делать Юго, если свой телефон он оставил в кармане? Кто забрал телефон жертвы?

9) Фраза «Слово „друг“, порой лишено смысла, чего не скажешь о слове „враг“» указывает на Юго? Важна ли она?

10) Кто такой «Тома 999»?

Сервас подчеркнул два последних вопроса. Постучал карандашом по зубам и перечитал написанное. Эксперты скоро дадут ответ на вопрос № 10, и расследование продвинется. Он медленно перебрал факты, один за другим, и составил хронологию: Юго ушел из пивной незадолго до начала матча между Уругваем и Францией: примерно через полтора часа сосед увидел его сидящим на бортике бассейна Клер Дьемар, вскоре после этого его обнаружили жандармы, у него был блуждающий взгляд, судя по всему, он находился под воздействием какого-то наркотика и алкоголя, а молодая преподавательница лежала мертвой на дне ванны. Парнишка утверждал, что потерял сознание и очнулся в гостиной жертвы.

Майор откинулся назад и задумался. Существовало явное противоречие между спонтанным и случайным характером преступления и тщательно организованной мизансценой. Сыщик вспомнил опутанную веревкой Клер Дьемар в ванне, фонарик у нее в глотке — и ясно осознал: тот, кто это сотворил, не новичок. И явный психопат. То, как все было организовано, напоминает ритуал. А ритуал почти всегда указывает на психопатический склад серийного преступника… «Будущего или состоявшегося?» — спросил себя Сервас. Эта мысль уже приходила ему в голову, когда он увидел труп, но Мартен отмахнулся от нее, ведь серийные убийцы — редкость. Реальная жизнь — это не кино и не триллер, поэтому сотрудники криминальной полиции думают о них в последнюю очередь. Большинство полицейских никогда в глаза не видели серийного убийцу. Гиртман? Нет, невозможно. Тем не менее вопрос № 7 тревожил его сильнее всего. Сервас никак не мог поверить, что швейцарец замешан в деле, это было бы слишком невероятно и означало бы, что Гиртман отлично осведомлен о его жизни и его прошлом. В памяти всплыли слова, сказанные утром парижским собеседником о мотоциклисте на автобане… Ему и в это трудно было поверить. Возможно, члены группы, занимающейся поимкой швейцарца и фактически гоняющейся за призраком, начали выдавать желаемое за действительное?

Сервас обошел кухонную стойку, достал из холодильника бутылку пива и открыл балконную дверь. Подошел ближе и посмотрел вниз, на улицу, как будто швейцарец мог стоять где-то там, под дождем, подкарауливая его. Мартен вздрогнул. Улица была пустынна, но сыщик знал, что города по ночам спят вполглаза. В подтверждение его мыслей но улице проехала полицейская машина — тра-ла, тра-ла, тра-ла, — пробираясь между стоящими нос к носу автомобилями. Голос сирены затих, растворившись в неумолкаемом городском гуле.

Сервас вернулся в комнату и включил компьютер, чтобы, как всегда делал перед сном, проверить почту. Реклама предлагала ему поездку на поезде по минимальной в Европе цене, дешевые приморские гостиницы, виллы в Испании, встречи для холостяков…

Неожиданно он наткнулся взглядом на сообщение, озаглавленное «Приветствия». У Серваса кровь застыла в жилах. Мейл был от некоего Теодора Адорно.

Сыщик взялся за мышь и открыл письмо:

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Дата: 12 июня

Тема: Приветствия

Вы помните I часть Симфонии № 4 Малера, майор? Bedächtig… Nicht eilen… Recht gemächlich… Отрывок, что звучал, когда вы вошли в мою «комнату» в тот памятный декабрьский день? Я давно собирался написать вам. Удивлены? Вы, без сомнения, поверите, если я скажу, что был очень занят в последнее время. Свободу, как и здоровье, начинаешь ценить, только если был долго лишен ее.

Не стану дольше докучать вам, Мартен (вы позволите называть вас по имени?) — я и сам терпеть не могу навязчивых людей, — но скоро снова свяжусь с вами и сообщу, какие у меня новости. Не думаю, что они вам понравятся, но уж точно заинтересуют.

Дружески ваш, Ю. Г.

16

Ночь

Луна на миг показала лицо — и тут же снова скрылась за тучами. Дождь глухо стучал по черепичной крыше, влажный воздух просачивался в комнату через открытое окно и лип к коже, как мокрая простыня, капли тяжело ударялись о землю, но Марго стояла и курила. Ей всегда было душно в этой маленькой мансарде под крышей.

Курение в кампусе было строго запрещено, но Марго видала все запреты в гробу. Ей было жарко даже в майке без рукавов, пот тек по спине между лопатками и под мышками. Она взглянула на часы. Десять минут первого. Соседка по комнате давно крепко спит. И похрапывает. Как всегда.

Марго ухмыльнулась: интересно, от кого больше шума — от дождя или от этой милой застенчивой толстушки, чьи ночные рулады ужасно мешали ей спать? К счастью, есть iPod, в уши льется «Welcome to the Black Parade» группы «Му Chemical Romance». От усталости у нее разболелась голова, стучало в висках: еще полчаса назад они корпели над работами по философии.

Девушка высунулась в окно и бросила взгляд на старую круглую башню с островерхой крышей на стыке двух зданий, обвитую плющом. Ливень умыл и освежил ей лицо, ручейки потекли по плечам. В кабинете директора, на самом верху башни, снова горел свет. Марго улыбнулась. Толстый Свинтус смотрит порнушку, пока его благоверная спит и видит сны.

Она не раз замечала, как он заглядывается на ножки студенток, и не сомневалась, что мысли у него самые что ни на есть грязные.

Очередная молния чиркнула по небу, Марго перевела взгляд на парк и заметила вспышку света. Одна. Две… ага, понятно.

«Черт, Элиас, ты вправду псих!»

Марго щелчком выбросила окурок, и он описал в воздухе огненную дугу. Она закрыла окно и захлопнула стоявший на кровати ноутбук. Натянула шорты защитного цвета, застегнула ремень с заклепками на тяжелую серебристую пряжку и обула на босу ногу флуоресцирующие кроссовки.

На стене над ее кроватью висели три постера из фильмов ужасов: 1) главный герой «Хеллоуина» Майкла Майерса, 2) Пинхед — киномонстр с головой, утыканной иголками, из «Восставшего из ада», 3) Фредди Крюгер, страшилище с обожженным лицом, являвшийся в кошмарах подросткам с улицы Вязов. Она обожала фильмы ужасов, хэви-метал, романы Энн Райс, Поппи З. Брайт и Клайва Баркера.[26] Марго знала, что ее музыкальный вкус, литературные и киношные пристрастия чужды вкусам большинства в Марсакском лицее и что многие из ее любимых авторов никогда не попадут в программу курса современной литературы. Протестовала даже Люси, которой ужасно хотелось понравиться Марго: она всячески ей угождала, но не очень хотела таращиться перед сном на жутких монстров. Протестовала она и против курения в комнате — даже при открытом окне.

Девушка умылась холодной водой, ополоснула подмышки и посмотрелась в зеркало. Два рубина, один — под бровью, другой — под нижней губой, посверкивали алыми звездочками в свете неоновой лампы. Смуглая, стройная, с каштановыми волосами до плеч, Марго была совсем не похожа на других студенток и очень этим гордилась.

Дверь шкафа скрипнула, когда она доставала свою ветровку K-Way, и Люси что-то недовольно пробормотала во сне.

В коридоре было пусто и темно, свет пробивался только из-под дверей подготовишек, учеников математического класса. Некоторые из них улягутся спать не раньше трех утра. Марго дошла до лестницы, ощущая на плечах тяжесть души трехсотлетнего дома.

Она начала спускаться по ступенькам и с детской радостью выбежала в грозу, под теплый дождь. Вода стекала по капюшону, пока она шла по дорожке вдоль стены старинных конюшен, а потом по мокрой траве до первой изгороди, стараясь держаться в тени. Она остановилась между изгородью, вишневым деревом и высокой статуей на постаменте, подняла голову. Встретилась взглядом с пустыми глазами каменной фигуры.

— Привет, — произнесла она. — Мерзкая погодка — даже для тебя, верно?

Мокрые листья стряхивали тяжелые капли ей на плечи, и она пошла дальше, к входу в лабиринт. Руководство лицея много раз собиралось закрыть его и даже снести, чтобы старшекурсники перестали устраивать новичкам злые розыгрыши и «заниматься черт знает чем» со студентками. Лабиринту «повезло» — он входил в Реестр исторических памятников, как и главное здание. Дирекции пришлось удовольствоваться формальной мерой — цепью с табличкой «ЧАСТНАЯ ТЕРРИТОРИЯ. УЧАЩИМСЯ ВХОД ВОСПРЕЩЕН», что останавливало только самых послушных лицеистов. Марго к их числу, конечно, не относилась. Она нагнулась и пролезла под цепью.

В этот поздний час залитый дождем лабиринт был не самым веселым местом в мире. Марго вздрогнула и мысленно обругала Элиаса.

— Где ты? — крикнула она.

— Здесь!

Голос прозвучал прямо перед ней, по другую сторону высокой живой изгороди, преграждавшей ей путь. Первая аллея лабиринта доходила до угла и разветвлялась вправо и влево.

— Ладно. Быстро говори, куда поворачивать, или я ухожу.

— Налево.

Она сделала несколько шагов и услышала его смех.

— Нет, направо.

— Элиас!

— Направо-направо…

Марго вернулась, шурша мокрым плащом. Ей казалось, что она попала внутрь большого пузыря. На пересечении нескольких аллей, где можно было пойти прямо, направо или налево, она снова спросила:

— Теперь куда?

— Налево.

Она подчинилась и наконец увидела Элиаса: он сидел на каменной, поросшей мхом скамье, вытянув перед собой длиннющие ноги. Капюшон он не надел, мокрые волосы прилипли к черепу.

— Ты больной на всю голову, Элиас!

— Знаю.

Марго смахнула дождевые капли с кончика носа.

— Если нас увидят, примут за психов, сбежавших из дурдома!

— Не волнуйся, подруга, никто сюда не придет.

— Не уверена!

Элиас и Марго учились в одном классе. Вначале она не обратила особого внимания на худого, как жердь, высокого парня, которому было явно неуютно в собственном теле, а лицо он прятал за волосами, как за занавеской. В перерывах между занятиями он не смешивался с остальными — курил и читал, сидя где-нибудь в углу двора. Элиас крайне редко общался с соучениками, его считали мизантропом, смотрели на него косо, отпускали в его адрес хлесткие шуточки, давали обидные прозвища: «псих», «задавака» и «девственник». Но Элиасу не было дела до мнения других о себе, что в конце концов и заставило Марго заняться тощим верзилой. Она чувствовала на себе взгляды окружающих, когда шла по двору к Элиасу, но ее это не заботило. Кроме того, Марго была хитрюгой и успела обзавестись друзьями.

— Осторожно, — с ходу бросил он, — можешь заразиться, если подойдешь слишком близко.

— Чем болеешь?

— Одиночеством.

— Твоя мизантропическая ипостась меня не впечатляет.

— Так что ты тут делаешь?

— Хочу понять.

— Что именно?

— Гений ты, полный кретин или притворщик.

— Ты ошиблась адресом, красотка. Я не буду тратить время на твою дешевую психологию.

Вот так все начиналось. Физически Элиас Марго не привлекал, но ей нравилось, как легко, не комплексуя, он несет бремя своей непохожести на других. Марго подняла голову. Луна мелькнула в разрыве между тучами и снова исчезла. Элиас протянул подруге пачку, и она взяла сигарету.

— Ты в курсе насчет Юго?

— Еще бы. Все только об этом и говорят.

— Тогда ты знаешь, что его нашли обдолбанным на бортике бассейна мадемуазель Дьемар, — продолжил Элиас.

— Ну и?..

— Я слышал, что расследование ведет твой отец…

Она перестала щелкать зажигалкой, которая так и не пожелала зажечься.

— Кто тебе сказал? Я думала, ты ни с кем, кроме меня, не общаешься.

— Утром две девицы обсуждали это рядом со мной… Новости здесь быстро распространяются, нужно только правильно настроить антеннки, — пояснил он, растопырив пальцы над макушкой.

— О’кей. К чему ты ведешь?

— Я был в «Дублинцах» вчера вечером, до того как все случилось… Видел там Юго и Давида.

— Что с того? Говорят, в бар набилось полно народу — из-за матча… Уругвай — Франция…

— Юго ушел до начала. Где-то за час до убийства мадемуазель Дьемар.

— Да кто же этого не знает, слухи быстро распространяются, — передразнила друга Марго.

— Это не слухи. Я там был. Никто на него не смотрел, народ ждал начала дурацкой игры. Все — кроме меня.

Марго подумала об отце и невольно улыбнулась.

— Не любишь спорт, да, Элиас? Тогда что ты там делал? Наблюдал? Подглядывал? Дрыхнул? Или читал «Братьев Карамазовых»?

— Может, поговорим о том, что действительно важно? — оборвал ее Элиас.

Марго с трудом удержалась от колкой реплики.

— А что важно?

— Давид тоже ушел из паба…

На сей раз ему удалось привлечь ее внимание. Тучи разъехались, как молния на куртке, показав белую грудь луны, и снова сомкнули ряды.

— Что?

— Да-да, через несколько секунд.

— Хочешь сказать…

— …что Давид тоже не смотрел матч, но никому не было до него дела, разве что Саре.

— Сара была с ними?

— Да, сидела за столиком — и никуда не уходила. Позже Давид вернулся, а Юго — нет, как ты знаешь.

Марго насторожилась.

— Сколько он отсутствовал?

— Не знаю, не засекал. Сама понимаешь, я тогда и представить не мог, что происходит. Заметил, что Давид вернулся, только и всего.

Сара училась на подготовительном отделении, как Давид и Юго, и была самой красивой девушкой лицея. Она коротко стригла свои белокурые волосы и обожала маленькие задорные шляпки. Сара, Давид, Юго и еще одна девушка — Виржини, темноволосая коротышка в очках, со стальным характером, — были неразлучны.

— Зачем ты все это рассказываешь? Хочешь, чтобы я навела отца на мысль о допросе Сары?

Элиас улыбнулся.

— А ты сама не хочешь разузнать подробности?

— В каком смысле?

— Ну, ты ведь дочь своего отца, так? Кому, как не нам, провести небольшое расследование внутри лицея?

— Ты это несерьезно.

Элиас встал. Он был выше Марго на целую голову.

— Еще как серьезно.

— Ты рехнулся, Элиас!

— Итак, что мы имеем на данный момент: Юго обвинен в убийстве, его нашли на месте преступления. Давид покинул бар почти сразу вслед за ним, Сара все видела, но молчит; четверо лучших второкурсников — то есть четверо самых блистательных молодых умов на десятки километров вокруг — составляют неразлучную компанию. Признай, что под этим углом события и факты выглядят совсем иначе, так? Что-то не сходится.

— И ты хочешь в это влезть? Зачем?

— Пораскинь мозгами. Кто стоит вровень с четверкой — по мозгам?

Она покачала головой.

— Положим, я соглашусь… Что мы предпримем?

Юноша одарил ее широкой улыбкой.

— Если один из них как-то замешан в деле, он будет опасаться твоего отца, легавых, преподов — всех, кроме других учеников. Это наш шанс. Мы будем за ними следить и посмотрим, что выйдет. Тот, кто это сделал, рано или поздно выдаст себя.

— Я и не представляла, что ты настолько чокнутый.

— Задумайся, Марго Сервас. Тебе не кажется странным, что Юго — он ведь такой крутой — попался, как лох?

— Зачем мне тебе помогать?

— А затем, что я знаю, как ты его любишь, — ответил Элиас, понизив голос и глядя в землю. — Кроме того, ни одна невинная душа не должна ночевать в тюряге, — добавил он непривычно серьезным тоном.

— Туше́… — Марго с тревогой взглянула на заросли лабиринта.

Молния разорвала завесу ночного неба, на мгновение осветив ровные ряды изгородей, а Марго посетило пугающее озарение.

— Ты хорошо понимаешь, что это означает? — спросила она изменившимся голосом.

Элиас взглянул на нее, и она увидела в его глазах сомнение и страх.

— Если это не Юго, значит, поблизости бродит больной ублюдок.

Воскресенье

17

«Юбик Кафе»

— С кофеином, — сказал Сервас.

— Мне тоже, — произнес Пюжоль.

— Аналогично, — поддержал Эсперандье.

— А я, пожалуй, выпью… чаю, — объявила Самира Чэн и вышла из совещательной комнаты, чтобы «обслужиться» в автомате с горячими напитками, стоявшем у лифтов.

Венсан включил кофеварку.

Воскресенье, 13 июня. 9 часов утра. Сервас украдкой разглядывал своих помощников. На Эсперандье были футболка Kaporal в обтяжку — она подчеркивала, что подчиненный майора холит и лелеет свою мускулатуру, — и джинсы с заплатками на коленях. Мартен не сразу привык (да и привык ли вообще?) к такой манере одеваться, но, когда в отдел пришла Самира Чэн, модные пристрастия Венсана неожиданно показались ему почти… обоснованными. Этим июньским утром наряд Самиры выглядел вполне умеренным: расшитая монетками жилетка поверх футболки с надписью «DO NOT DISTURB, I'M PLAYING VIDEO GAMES», джинсовая мини-юбка на ремне с большущей пряжкой и коричневые ковбойские сапоги. Мозги сотрудников всегда интересовали Серваса гораздо больше их внешнего вида, а после прихода Венсана и Самиры показатели раскрываемости по Отделу криминальных расследований у его группы стали лучшими. Ни для кого не было секретом, что за официальным фасадом розового города, кичащегося уровнем жизни, культурным наследием и динамичным развитием, скрывается уровень преступности, намного превышающий средний по стране.

«Оставьте старушонку с сумочкой на ночной улице, — любил говорить Сервас, — и половина подонков-скутеристов слетится, чтобы ограбить ее. Возможно, они даже перебьют друг друга за добычу». Впрочем, ждать ночи нужды не было: в жилах Тулузы безостановочно гуляла отрава городской преступности. Офицеры Управления по борьбе с организованной преступностью имели дело с волной преступлений против личности, вооруженными ограблениями и ростом незаконного оборота наркотиков. Организованная преступность, как и другие секторы экономики, руководствовалась простой и понятной идеей: рост и удовлетворение пожеланий «акционеров». Чиновники мэрии и члены преступного сообщества одинаково серьезно относились к статистическим данным, но в условиях кризиса у бандитов показатели были явно выше, чем в легальном секторе экономики.

Городские власти, само собой разумеется, хотели обуздать преступность, и кому-то из чиновников пришла в голову «блестящая» идея, доказывающая полное непонимание природы преступности. Мэрия создала Управление покоя. Странно, что не Управление сексуальной свободы для борьбы с насильниками или Управление здорового образа жизни — ради пресечения торговли наркотиками. Например, на площади по соседству с комиссариатом, где сыщики и таможенники проводили регулярные рейды, разгоняя — на несколько часов, не больше — наркодилеров и торговцев контрабандными сигаретами (потом они возвращались на насиженные места, как муравьи из разворошенного муравейника).

«Закон природы», — подумал Сервас, вставая. Выживает сильнейший. Адаптация. Социальный дарвинизм. Сыщик прошел по коридору в мужской туалет, чтобы умыться. Отражение в зеркале не слишком его порадовало: покрасневшие веки, синяки под глазами — чистой воды зомби. Мартен освежился холодной водой. Он почти не спал после того, как получил сообщение, его тошнило от выпитых литров кофе. Дождь прекратился. Солнце проникало в помещение через маленькие окошки, пылинки танцевали в воздухе, перегретый воздух отдавал чистящим средством. «Неужели команда уборщиков работает даже по воскресеньям?» — удивился Сервас. Ему было неуютно: пугало пустое пространство за спиной. Страх вернулся. Он затылком чувствовал его электризующую «ласку».

Вернувшись в комнату, Сервас застал Самиру и Венсана за ноутбуками, у девушки на шее висели наушники. «Интересно, когда у нее начнутся проблемы со слухом?» — подумал майор. Он вздохнул, вспомнив, что даже Пюжоль купил смартфон, и достал блокнот и остро заточенный карандаш.

Ветеран группы сорокадевятилетний Пюжоль был полицейским старой школы, упрямым, своевольным, сторонником «жестких» методов. Этот крепыш всегда ерошил свои густые седеющие волосы, когда о чем-то размышлял, что, по мнению Серваса, случалось недостаточно часто. Пюжоль был опытным и полезным сотрудником, но некоторые черты его характера не нравились Мартену: расистские шуточки, поведение «на грани фола» с молодыми выпускницами полицейской школы, мачизм и скрытая гомофобия. Два последних недостатка расцвели пышным цветом после прихода в отдел Эсперандье и Самиры Чэн. Пюжоль и несколько других сыщиков подкалывали и унижали новичков, пока не вмешался Сервас, прибегнув к методам, которые и сам не одобрял. Майор нажил новых врагов, но заработал вечную признательность молодых подчиненных.

Кофеварка забулькала, и Венсан разлил кофе, пока другие изучали электронную почту.

— Теодор Адорно, это имя что-нибудь говорит вам, патрон? — спросила Самира.

— Теодор Адорно — немецкий философ и музыковед, великий знаток творчества Малера, — сообщил Сервас.

— Любимого композитора Юлиана Гиртмана… и твоего тоже, — прокомментировал Эсперандье.

Сервас помрачнел.

— Музыкой Малера восхищаются миллионы людей.

— Откуда нам знать, что это не шутка? — поинтересовалась Самира. — После побега Гиртмана мы получили десятки идиотских звонков, электронную почту уголовного розыска забросали кучей писем с фантастическими предположениями.

— Но этот пришел на персональный компьютер, — уточнил Эсперандье.

— В котором часу?

— Около шести вечера, — ответил Сервас.

— Время отправления вот здесь, — пояснил Эсперандье, держа в одной руке листок, а в другой — стаканчик с кофе.

— И что это доказывает? У Гиртмана был адрес? Вы ему его давали, патрон? — спросила Самира.

— Конечно, нет.

— Значит, это ничего не доказывает.

— То есть мы вернулись в исходную точку? — поинтересовался Пюжоль, откидываясь назад, чтобы потянуться и похрустеть пальцами.

— Компьютерщики корпят над ним, — сообщил Эсперандье.

— Сколько времени это займет? — спросил Сервас.

— А бог его знает. Во-первых, сегодня воскресенье, но мы вызвали эксперта. Во-вторых, он поупирался и заявил, что у него уже есть занятие — жесткий диск Клер Дьемар — и пусть уж ему скажут, что важнее. И, в-третьих, у них сейчас другое задание, и оно имеет приоритет над всеми остальными. Жандармерия и Центральная дирекция общественной безопасности разрабатывают педофильскую сеть, члены которой обмениваются фотографиями и видео не только в нашей провинции, но и во всей Франции и даже в Европе. Необходимо проверить сотни почтовых адресов.

— А я наивно полагал, что приоритет — гуляющий на свободе серийный убийца, который вот-вот возьмется за старое.

Замечание Мартена разрядило обстановку в комнате. Самира отглотнула чай, и вкус показался ей горьким.

— Конечно, шеф, — примиряющим тоном произнесла она. — Но речь ведь идет о детях…

Сервас покраснел.

— Ладно, сдаюсь, — буркнул он.

— Может, это вовсе не Гиртман, — высказался Пюжоль.

— То есть как? — напрягся Сервас.

— Я согласен с Самирой, — пояснил Пюжоль, удивив присутствующих. — Это сообщение ничего не доказывает. Многие могут достать твой адрес. Конфиденциальности в Сети не существует. Моему парню тринадцать, а он раз в десять подкованней меня. Хакеры и компьютерные гении обожают такие шуточки.

— Сколько людей знали, какой именно музыкальный отрывок звучал в камере Гиртмана в тот день, когда я был там?

— Ты совершенно уверен, что об этом не пронюхал ни один журналюга? Что такая информация нигде не проходила? Они тогда повсюду шныряли, подкатывали ко всем участникам этой истории. Возможно, кто-то проболтался. Ты читал все публикации?

«Конечно, не все!» — хотел рявкнуть Сервас. Свет увидели десятки материалов, он сознательно не читал их, о чем Пюжоль прекрасно знал.

— Пюжоль прав, — поддержала коллегу Чэн. — Гиртман — на редкость умная и везучая сволочь, ни разу не засветился после побега. Он скрывается уже полтора года, так с чего бы ему всплывать именно сейчас?

— Хороший вопрос. У меня есть еще один: чем он был занят все это время? — бросил Эсперандье, и все поежились.

— Что делают такие, как он, вырвавшись на свободу, как вы думаете? — спросил Сервас.

— Ладно, кто считает, что это он? — спросил Сервас и первым поднял руку, подавая пример остальным. Он видел, что Эсперандье колеблется, но повлиять на него не смог.

— А кто уверен в обратном?

Пюжоль и Самира — ей явно было неловко — подняли руки.

— А я — неприсоединившийся, — объявил Венсан в ответ на вопрошающие взгляды коллег.

Мартен почувствовал злость. Они записали его в параноики. Может, он и впрямь сбрендил? Глупости. Майор оглядел подчиненных и знаком попросил их замолчать.

— В стереосистеме Клер Дьемар был диск. Малер, — начал он. — Информация, само собой разумеется, не должна выйти за пределы этой комнаты и уж тем более попасть в прессу…

Члены группы не сумели скрыть удивления.

— Кроме того, я связался с парижской группой.

Сервас пересказал содержание разговора, и на несколько минут в комнате установилась тишина. Все размышляли, переваривая услышанное.

— Диск вполне может быть совпадением. — Самира явно не собиралась сдаваться. — А уж история о мотоциклисте на шоссе — и вовсе наглое вранье. Парням в парижской группе нужно как-то оправдывать существование своей группы, только и всего. Они напоминают уфологов: если завтра кто-нибудь докажет, что неопознанные летающие объекты — это метеозонды, беспилотники и военные прототипы, им незачем станет жить.

Майор готов был взорваться. Они напоминали ему исследователей, которые анализируют результаты опытов, заведомо решив, что́ хотят найти. Они не желали, чтобы Гиртман был замешан в деле, и не намерены были ничего слушать. Подчиненные Серваса убедили себя, что любая информация о швейцарце — выдумка и ее можно не принимать во внимание. Такую предубежденность оправдывал вал ложных и не поддающихся проверке письменных сообщений и телефонных звонков. Создавалось впечатление, что Гиртман исчез с лица земли. Кое-кто склонялся к версии о самоубийстве, но Сервас в нее не верил: бывший прокурор мог свести счеты с жизнью в Институте Варнье, если бы и впрямь этого хотел. По мнению сыщика, Гиртман жаждал двух вещей: вернуться на свободу и взяться за старое.

— Я все-таки позвоню в Париж и перешлю им письмо по мейлу, — сказал майор.

Он собирался продолжить, но тут из соседней комнаты раздался крик:

— Есть! Он попался!

Сервас поднял глаза от блокнота. Все узнали голос эксперта из киберотдела. Высокий худой парень, похожий одновременно на Билла Гейтса и Стива Джобса с его очками и джинсами, ворвался в помещение, торжествующе потрясая зажатым в руке листком бумаги.

— У нас новости! Я нашел отправителя.

Мартен незаметно оглядел своих сотрудников. Все смотрели на компьютерщика, атмосфера стала нервной и сверхвозбужденной.

— Говори…

— Сообщение ушло отсюда. Из интернет-кафе. Здесь, в Тулузе…


Фасад «Юбик Кафе» на улице Сен-Ром был зажат закусочной-бутербродной и магазином женского готового платья. Сервас вспомнил, что в годы его учебы здесь был книжный магазин. Пещера Али-Бабы, где пахло бумагой и чернилами, пылью и неиссякающими тайнами печатного слова. От прошлого остались две аркады, в которые вписывалась витрина кафе, и фасад из розового кирпича. Сыщик взглянул на часы работы: по понедельникам заведение не работало, но было открыто по утрам в воскресенье.

Невидимая граница делила зал надвое: слева — бистро со стойкой и столиками, справа — мультимедийное пространство, похожее на парикмахерский салон с рядом кресел. Двое посетителей сидели у экранов в наушниках и что-то бормотали в микрофоны. Сервас вгляделся в их лица, как будто надеялся обнаружить в кафе Гиртмана. Женщина за стойкой — Фанни, если верить бейджику у нее на груди, — завлекала клиентов скупой улыбкой и более чем откровенным вырезом. Эсперандье показал удостоверение и спросил, была ли Фанни на рабочем месте прошлым вечером в районе 18.00. Она отвернулась и позвала: «Патрик!» Тот в ответ что-то пробурчал из задней комнаты и появился не сразу. Патрик оказался крупным тридцатилетним мужиком в черных брюках и белой рубашке с закатанными рукавами. Поймав недоверчивый взгляд из-за стекол очков, Сервас занес его в категорию «не склонных к сотрудничеству». Глаза у Патрика были светлые, холодные и упрямые.

— Что надо? — спросил он.

Эсперандье шагнул в его сторону и снова показал удостоверение. Сервас решил пока не вступать в игру: лейтенант был гиком[27] — компьютерная вселенная была его миром, а майора выводили из себя мобильные телефоны, социальные сети и электронные записные книжки. Кроме того, Эсперандье не напоминал легавого.

— Вы хозяин?

— Управляющий, — осторожно уточнил Патрик.

— Вчера около шести вечера из вашего кафе было отправлено сообщение. Возможно, вы запомнили, кто это сделал.

Управляющий вздернул брови и ответил красноречивым взглядом, означавшим: «Мол, а ты как думаешь, старик?»

— Сюда каждый вечер приходит человек пятьдесят, не меньше. Полагаете, я стою за плечом у всех и каждого и смотрю, что они там сочиняют?

У сыщиков была с собой фотография швейцарца, но они решили ее не показывать: если Патрик узнает серийного убийцу, о котором годом раньше все газеты писали на первых полосах, он не станет молчать, и тогда информация о том, что Гиртман в Тулузе и шлет мейлы полицейским, попадет в прессу быстрее, чем Усейн Болт пробежит стометровку.

— Высокий, худой, — продолжил Эсперандье, — около сорока… Мог быть в парике. Мог привлечь ваше внимание несколько… странным поведением. Мог говорить с легким акцентом.

Управляющий переводил взгляд с одного сыщика на другого, как болельщик на стадионе Ролан-Гаррос, и явно принимал их за болванов. Он пожал плечами.

— Тип в парике с иностранным акцентом? Это что, шутка? Многовато «может быть», вам так не кажется? Никого похожего я не заметил.

Он замолчал, а потом вдруг что-то вспомнил.

— Подождите…

Он поймал их взгляды и тут же снова замолчал. Его маленькие бледно-голубые глазки хищно блеснули, и Сервас догадался, что Патрик упивается их нетерпеливым интересом.

— Кое-кто приходил, да, теперь я вспомнил…

Он улыбнулся. Сделал вид, что задумался. Подождал их реакции. Сервас почувствовал, что теряет терпение.

— Отличное заведение, — сказал Эсперандье, как будто продолжение рассказа перестало его интересовать. — Ваша внутренняя сеть работает по WiFi?

Управляющий выглядел обескураженным и в то же время польщенным интересом к своему кафе.

— Э-э-э… нет, я сохранил кабель… у нас тридцать машин, и даже лучший роутер WiFi не решает проблемы. Из-за видеоигр.

Венсан понимающе кивнул.

— Угу… Ну да, конечно. Значит, кто-то приходил?

Управляющий решил продолжать игру.

— Да. Но не тип, которого вы описали. Женщина…

Сыщики изобразили безразличие.

— А как она связана с человеком, которого мы ищем?

Патрик улыбнулся.

— Она меня предупредила… Сказала, что придут люди и будут задавать вопросы о сообщении, которое она отправила; правда, не уточнила, что заявятся полицейские.

Очко в пользу Патрика. Он снова привлек их внимание. Сервас и Эсперандье смотрели на него во все глаза.

— И это еще не все…

«Вот ведь говнюк…» — выругался про себя Сервас. Еще секунда — и он схватит Патрика за воротник и заставит съесть оранжевый бейджик.

— Она оставила это…

Он прошел за стойку, наклонился и достал из ящика…

Конверт.

Сервас не смог унять дрожь.

Патрик протянул крафтовый конверт Эсперандье — тот успел надеть резиновые перчатки.

— Кроме вас его кто-нибудь трогал?

— Никто.

— Вы уверены?

— Да. Я взял его и сразу спрятал.

— У вас есть нож для бумаги или ножницы?

Управляющий снова пошарил в ящике и протянул лейтенанту хлебный нож. Тот аккуратно вскрыл конверт, запустил внутрь два пальца, достал блестящий серебристый диск и начал рассматривать с обеих сторон. Сервас смотрел из-за плеча помощника. На диске не было ни подписи, ни отпечатков пальцев.

— Его можно прочитать? — спросил майор.

Патрик кивнул на стоящие в ряд компьютеры на мультимедийной половине кафе.

— Нет, не здесь. Нам нужно уединиться.

Управляющий обошел стойку и отдернул красную занавеску. Тесная, без окон, комнатушка была забита картонными коробками из-под электроники и ящиками для бутылок, в углу стоял письменный стол с компьютером и лампой.

— Та женщина была одна? — спросил Сервас.

— Да.

— Какой она вам показалась?

Патрик задумался.

— Изящная, миленькая, но какая-то суровая… Теперь, когда вы спросили, мне кажется, она была в парике…

— И она попросила передать нам это? Почему сама не вызвала полицию?

— Да потому, что ни о полиции, ни о чем-то незаконном речь вообще не шла. Она сказала, что несколько человек будут ею интересоваться и что этот конверт — для них, только и всего.

— С чего вам было соглашаться? Вы ничего не заподозрили?

Собеседник Серваса улыбнулся.

— Меня убедили две купюры по пятьдесят евро.

— Это еще более подозрительно, разве нет?

Ответа не последовало.

— Вас удивил только парик?

— Точно.

— У вас есть камера видеонаблюдения?

— Да. Но она активируется только вечером, когда магазин закрывается, — от детектора движения.

Управляющий уловил в глазах Серваса разочарование, и его это обрадовало. Патрика не слишком волновала судьба соотечественников, зато он как мог старался не облегчать работу полиции. Он явный поклонник Джорджа Оруэлла и теорий о Большом Брате — считает, что живет в полицейском государстве.

— Деньги все еще при вас?

Еще одна улыбка.

— Нет. Деньги, знаете ли, имеют обыкновение ходить туда-сюда.

— Спасибо, — произнес Венсан, давая понять управляющему, что они больше не нуждаются в его присутствии, и наклонился к экрану компьютера.

Патрик не сдвинулся с места.

— Кого вы ищете?

— Можете идти. — Сервас лучезарно улыбнулся. — Мы позовем, если вы понадобитесь.

Управляющий смерил их взглядом, пожал плечами и удалился.

Как только он скрылся за занавеской, Эсперандье вставил диск в компьютер. На экране открылось окошко, и программа считывания запустилась автоматически.

Сервас инстинктивно напрягся. Чего им ждать? Послания от Гиртмана? Видеозаписи? Что за женщина говорила с Патриком? Сообщница? Напряжение действовало на них на физическом уровне. Майка лейтенанта промокла от пота, и не только из-за жары. Из зала доносился приглушенный гул голосов.

Они не слышали ничего, кроме потрескивания статического электричества в колонках. Эсперандье увеличил громкость.

Внезапно динамик «выстрелил» оглушающей какофонией звуков, почти оттолкнув их назад.

— Вот дерьмо! — воскликнул Эсперандье и приглушил звук.

— Что это за ужас? — изумился Мартен, пытаясь унять отчаянно бьющееся сердце.

— Мэрилин Мэнсон, — пояснил Эсперандье.

— Кто-то это слушает?

Несмотря на напряженный момент, Венсан не смог удержаться от улыбки. Музыкальный отрывок закончился, они подождали еще немного, но больше ничего не услышали.

— Все, — объявил Эсперандье, взглянув на курсор на экране.

— Все?

— Да.

Тревога на лице Серваса сменилась разочарованным недоумением.

— Как ты думаешь, что все это значит?

— Не знаю. Видимо, кто-то пошутил. Ясно одно — это не Гиртман.

— Ты прав.

— Значит, письмо по электронке тоже прислал не он.

Сервас понял намек и разозлился.

— Считаете меня параноиком?

— Нет, хотя ситуация к этому располагает. Психопат рыщет на свободе. Его ищут все полицейские Европы — и не находят ни следа, ни ниточки к нему. Гиртман может быть где угодно. Хуже всего то, что перед побегом он излил тебе душу.

Мартен взглянул на подчиненного.

— В одном я твердо уверен… — Он внезапно осознал, что его слова могут стать лишним аргументом «за» его паранойю. — Рано или поздно «психопат» вынырнет на поверхность.

18

Санторин

Ирен Циглер посмотрела вниз, на теплоход, стоящий на якоре в кальдере.[28] С террасы до него было метров сто, не меньше, так что он казался красивой белоснежной игрушкой. Море и небо выглядели ненатурально синими по контрасту с ослепительной белизной террасы, красноватой охрой скал и чернотой вулканических островков в центре бухты.

Ирен сделала глоток очень сладкого кофе по-гречески и затянулась сигаретой. Было одиннадцать утра, но воздух успел разогреться. У подножия скалы с парома высаживались туристы. На соседней террасе англичане в соломенных шляпах писали пейзажи. Сидевший на другой террасе мужчина лет тридцати говорил по спутниковому телефону. Поймав взгляд Ирен, он сделал приветственный жест. Средний рост, атлетическое телосложение, белые шорты и голубая рубаха — бесформенная, но явно дорогая. Лицо выразительное, не очень загорелое, на запястье часы фирмы «TAG Heuer». Редеющие волосы. Немец, трейдер, холостяк, набит деньгами. Циглер не раз видела, как он возвращается в отель — в сильном подпитии и в обществе местной красотки, всякий раз новой. Сутки в отеле — не в разгар сезона — стоили 225 евро, так что клиентура тут была вполне обеспеченная. Слава богу, за номер платила не Ирен — ее жандармского жалованья на подобное удовольствие вряд ли хватило бы. Она помахала в ответ и встала. На Ирен были красно-оранжевый топ и белая юбка из легкого шифона. Ветерок с моря не спасал от жары, и она вернулась в комнату.

— Не дергайся, — произнес голос ей в ухо.

Циглер вздрогнула, различив угрозу.

— Шевельнешься — пожалеешь.

Ирен связали руки за спиной, надели на глаза повязку, и по ее телу, несмотря на жару, пробежала дрожь.

— Марш в кровать и не вздумай сопротивляться.

Циглер подчинилась. Чья-то рука грубо толкнула ее в спину, потом с нее стащили юбку и купальник.

— Не рановато для игр? — спросила она, уткнувшись лицом в простыню.

— Заткнись! — У нее за спиной раздался приглушенный смешок. — Никогда не рано, — добавил голос с легким славянским акцентом.

Ирен перевернули на спину и освободили от майки. Она ощутила на себе обнаженное горячее тело, влажные губы коснулись ее век, носа, губ, язык змейкой пробежал по животу. Она высвободила руки, стянула с глаз повязку и увидела темноволосую голову Жужки, ее загорелую спину и упругую попку. Жар желания обжег Ирен, она выгнула спину и застонала от наслаждения, запустив пальцы в черные шелковистые волосы подруги. Жужка прижалась к ней, и они поцеловались.

— Что за странный вкус? — поинтересовалась Ирен.

— Yauurti mé mèli. Йогурт с медом. Тсс…


Ирен Циглер любовалась телом лежавшей рядом подруги. Словачка была совершенно обнажена, если не считать прикрывавшей лицо соломенной шляпы и кожаных сандалий на ногах. Она спала. Кожу Жужки покрывал ровный загар, она пахла солнцем, морской солью и защитным кремом. У нее была полная грудь с широкими сосками и бесконечно длинные ноги. Последний штрих — маленькую татуировку над лобком в виде стилизованного дельфинчика на память о чудесном отпуске — Жужка сделала накануне в Фире, «столице» острова. Дельфин был одним из главных мотивов греческой иконографии — их любовное гнездышко называлось «Отель Дельфини».

Они три недели путешествовали по островам, пересаживаясь с парома на паром, колесили по Кикладам на мотороллере: Андрос, Миконос, Парос, Наксос, Аморгос, Серифос, Сифнос, Милос, Фолегандрос, Хиос. Последние четыре дня они жили на Санторине — купались, ныряли и загорали на пляжах с песком почти черного цвета, бродили по живописным бело-синим улочкам, где магазинчиков было не меньше, чем в Тулузе, а потом возвращались в номер, чтобы заняться любовью. Не было ничего важней любви… Поначалу они захаживали в «Энигму», «Коо Клуб» и в «Лава интернет-кафе», но очень скоро стали избегать ночных клубов: мужчины на острове сильно потели, а женщины предавались возлияниям до тех пор, пока их взгляд не становился остекленевшим, а речь — совсем неразборчивой. Иногда Ирен и Жужка ходили выпить «Marvin Gaye» в «Тропическом баре», но торопились уйти, когда туда вваливалась толпа возбужденных прожигателей жизни. Девушки гуляли, выбирая самые тихие улицы, рука в руке, целовались под козырьками и в укромных уголках или седлали мотороллер и мчались на пляж, но даже там им было непросто насладиться прогулкой под луной — мешали пьянчужки, назойливые зануды и оскорбляющие слух звуки музыки в стиле «техно».

Циглер бесшумно встала, чтобы не разбудить подругу, открыла мини-бар, достала бутылку фруктового сока, попила и отправилась под душ. Сегодня последний день отпуска. Завтра они улетят во Францию и вернутся к прежней жизни: Жужка — в клуб, которым управляла и где была лучшей стриптизершей (там они и познакомились два года назад), Циглер — к месту нового назначения, в розыскную бригаду Оша.

Это вряд ли можно считать повышением после службы в По…

Расследование зимы 2008–2009-го не осталось без последствий. Вот ведь парадокс: майор Сервас и угрозыск Тулузы встали на защиту коллеги, а «утопило» ее собственное начальство. Ирен на мгновение прикрыла глаза, вспоминая тот ужасный «разбор полетов», то «судилище». Она действительно нарушила все правила, захотела сыграть, как лихой одинокий ковбой, и утаила от команды информацию, которая могла позволить им быстрее вычислить и повязать последнего члена клуба сексуальных извращенцев. Кроме того, она скрыла некоторые факты из своего прошлого, связанные с расследованием, и уничтожила важную улику. Ее могли наказать еще жестче, но вмешались Мартен и эта прокурорша, Кати д’Юмьер. Они напомнили, что Ирен спасла жизнь тулузскому сыщику и рисковала своей, чтобы задержать убийцу.

В результате ее перевели в главный город департамента с населением 23 000 жителей. Новая жизнь и новый старт. Теоретически Циглер знала, что дела, которыми ей придется заниматься, не будут иметь ничего общего с прежней работой. Единственное утешение заключалось в том, что она возглавит службу, — три месяца назад ее предшественник ушел в отставку.

В Оше был суд высшей инстанции, а не апелляционный, как в По. Уже в первые недели на новом месте она поняла, что самые сложные — и деликатные — дела систематически отдают в Региональное подразделение Судебной полиции, в Судебную полицию департамента или жандармерии Тулузы.

Она вздохнула, выключила воду, обернулась полотенцем и вышла на террасу. Надела темные очки и облокотилась на каменный парапет с выкрашенными в белый цвет стыками. Взгляд устремился на корабли, курсирующие по кальдере.

Ирен потянулась, как нежащаяся в лучах солнца кошка, и предалась воспоминаниям.

Она подумала о Мартене: где он, что сейчас делает? Сервас очень ей нравился, и она за ним присматривала — без его ведома. На свой манер. Нужно будет навести справки. Где Гиртман? Чем он занят? Инстинкт нетерпеливого охотника пробудился в глубине души Циглер. Внутренний голос говорил ей, что швейцарец взялся за старое, что он никогда не остановится. Ирен внезапно осознала, что ей не терпится вернуться к работе, оказаться во Франции — и снова выйти на охоту…


Сервас провел остаток воскресенья, занимаясь хозяйством, слушая Малера и размышляя. Около пяти позвонил Эсперандье. Он дежурил и хотел сообщить, что следователь Сарте и судья по предварительному заключению решили выдвинуть обвинение против Юго и временно задержать его. У Серваса резко ухудшилось настроение. Он не был уверен, что парень выйдет невредимым из передряги, побывав в Зазеркалье и воочию увидев, что скрывается за красивой витриной наших демократических обществ. Оставалось надеяться, что молодость позволит ему забыть пережитое.

Мартен вспомнил фразу из тетради Клер. В ней было что-то странное. Слишком очевидно и одновременно слишком изощренно. Кому она предназначалась?

— Ты слушаешь? — спросил он.

— Конечно.

— Найди образец почерка Клер. Пусть графологи сравнят с записью в тетради.

— С цитатой из Виктора Гюго?

— Да.

Майор вышел на балкон. Дышать из-за влажности было нечем, небо нависало над городом, как могильная плита. Где-то вдали глухо рокотал гром, а время как будто остановилось. Воздух был пропитан электричеством. Сервас думал о неизвестном хищнике, который бродит среди людей по улицам города, о так и не найденных телах жертв Гиртмана, об убийцах матери, о войнах и революциях, о мире, истощающем все свои ресурсы и потерявшем надежду на спасение и искупление.


— Последняя ночь на Санторине, — сказала Жужка, поднимая бокал с «Маргаритой».

Они сидели за столиком и смотрели на белые, подсиненные ночью террасы, бесстрашно цепляющиеся за обрывистый берег, бросая вызов градостроительным законам и землетрясениям. Этакое «Лего» из балконов и огней над пустотой. Внизу кратер медленно погружался в ночь, и вулканический островок превратился в черную тень. Теплоход в бухте сверкал огнями, как новогодняя елка.

Соленый морской ветер взъерошил черные волосы Жужки, она повернула голову и посмотрела на Циглер. У нее были очень необычные глаза — бледно-голубые, обведенные лиловым кругом радужки. Этим вечером она надела топ на бретельках карамельно-голубого цвета с монетками на вырезе, джинсовые шорты с кожаным ремнем и множество браслетов с брелоками на правом запястье. Ирен очень нравилось смотреть на нее.

— Cheers to the world,[29] — произнесла подруга, подняв бокал, перегнулась через стол и поцеловала Циглер в губы — на радость соседям. У ее языка был вкус текилы, апельсина и лайма.

Поцелуй длился секунд восемь, не меньше. Кто-то зааплодировал.

— Я люблю тебя, — во весь голос объявила Жужка, не обращая внимания на окружающих.

— Я тоже, — ответила зардевшаяся от смущения Ирен.

Циглер не любила «показательных выступлений». Она водила мотоцикл «Сузуки GSR-600», имела лицензию нилота вертолета, стреляла из винтовки, обожала скорость, погружалась с аквалангом и занималась техническими видами спорта, но рядом с Жужкой чувствовала себя робкой и неловкой.

— Не позволяй тупым мачо идти вперед тебя, ладно? — Время от времени Жужка путала французские идиомы.

— Можешь на меня рассчитывать.

— И обещай звонить каждый вечер.

— Жужик…

— Обещай.

— Обещаю.

— При малейшем признаке… депрессии я тут же приеду, — добавила словачка угрожающим тоном.

— Жужа, у меня служебная квартира… В доме, набитом жандармами…

— И что с того?

— Они к такому непривычны.

— Я приклею усы, если их это утешит. Мы не можем прятаться всю жизнь. Тебе стоило бы сменить профессию.

— Мы это уже обсуждали… Мне нравится моя работа.

Улицы внизу под террасой на глазах заполнялись туристами и ночными гуляками.

— Она тебе — да, ты ей — нет. Давай пройдемся по пляжу. Как-никак сегодня наша последняя греческая ночь!

Циглер кивнула, хотя ее голова была занята другими мыслями. Отпуск закончился. Грядет возвращение на Юго-Запад. Она любила дело, которым занималась… Действительно любила? С той приснопамятной зимы многое изменилось. Она вдруг вспомнила, как полтора года назад попала под лавину, как смотрела с отчаянной мольбой на Мартена, пока тот не исчез из виду, оставшись на горе. В который уже раз перед ее глазами встала засыпанная снегом психиатрическая клиника с бесконечными коридорами и электронными замками и бледный улыбающийся человек-загадка — пациент, слушающий музыку Малера…

Над Эгейским морем блестела полная луна, отражаясь на поверхности серебряным треугольником. Они держались за руки и шли вдоль моря, шлепая босыми ногами по воде. Ветер здесь дул сильнее, ласкал их лица. Время от времени до них доносились звуки музыки — вдоль бесконечно длинного пляжа Периссы стояли таверны; потом направление ветра менялось, и гул моря заглушал мелодию.

— Почему ты промолчала, когда я сказала, что тебе стоит сменить профессию? — спросила Жужка.

— А что ты хотела услышать?

— Что и мне стоило бы подумать о том же.

— Ты свободный человек.

— Но тебе не нравится то, чем я занимаюсь.

— Мы встретились благодаря твоему… занятию.

— Именно это тебя и пугает.

— Не понимаю…

— Прекрасно понимаешь. Помнишь, как вы с этим жандармом появились в зале во время моего выступления? Думаешь, я забыла твой взгляд? Ты пыталась скрыть свои чувства, но в тот вечер не могла не смотреть на мое тело. Ты ведь знаешь — я и на других клиенток действую так же.

— Может, сменим тему?

— С тех пор как мы вместе, ты была в «Pink Banana» всего один раз, той декабрьской ночью, когда я оставила тебе записку, ну, ту — прощальную, — продолжила словачка, игнорируя просьбу подруги.

— Жужка…

— Я не закончила. Знаешь, в чем дело? Ты боишься поймать такой же взгляд у других клиенток. Боишься, что я пригляжу себе кого-нибудь, как было с тобой. Ну так вот — ты ошибаешься. Я нашла тебя, Ирен. Мы нашли друг друга. И никто не может встать между нами, тебе нечего бояться. Есть только ты. Единственное, что способно нам помешать, — твоя работа.

Циглер промолчала, глядя на серебряный треугольник на поверхности моря. Она вспомнила их первую встречу: Жужка танцевала на сцене «Pink Banana», и ее потрясающе гибкое тело казалось идеально настроенным инструментом.

— Ты слишком чувствительная для этой работы, — не унималась словачка. — Все эти месяцы она не переставала влиять на твою личную жизнь, портила настроение, угнетала, провоцировала страхи. Я больше не хочу переживать подобное… Если ты не научишься отделять личную жизнь от своей чертовой работы, отключаться, когда мы вместе, тебе придется бояться не разлучницы-лесбиянки, а себя самой: ты одна можешь разлучить нас.

— В таком случае тебе не о чем волноваться. Там, куда меня перевели, я буду заниматься кражами сумочек и пьяными драками, — усталым тоном произнесла Циглер.

Жужка схватила ее за руку, заставив остановиться.

— Скажу честно: для меня эта новость — из разряда хороших.

Подруга не ответила, Жужка притянула ее к себе, поцеловала, обняла, и Ирен вдохнула аромат ее кожи и волос, а морской бриз витал вокруг них, словно бог ветров хотел, чтобы они не разлучались. Циглер почувствовала желание. До встречи с Жужкой такого не случалось.

— Hey, girls, this is not Lesbos island![30]

Пьяный голос, похабный смех. Они повернулись в сторону маленькой группки выступивших из тени людей. Молодые англичане. Сильно поддатые. Бич средиземноморских пляжей… Трое.

— Look at those fucking dykes![31]

— Привет, девчонки, — произнес по-английски коротышка, отделившись от приятелей.

Они не ответили. Циглер оглянулась — кроме них, на пляже никого не было.

— Чудная лунная ночь, а, милашки? Суперски романтичная, и ля-ля-ля, и жу-жу-жу. Вы не скучаете в одиночестве? — Заводила повернулся к приятелям, и те довольно загоготали.

— Отвали, кретин, — ледяным тоном произнесла Жужка на идеальном английском.

Циглер едва не подпрыгнула от удивления и предостерегающим жестом прикоснулась к руке подруги.

— Слыхали, парни? Они го-ордые! Хорош ломаться, лучше выпейте.

Рыжий взял у приятеля бутылку пива и протянул Ирен.

— Спасибо, не надо, — по-английски ответила она.

— Как хочешь.

Его тон показался Циглер слишком уж добродушным, и она напряглась, краем глаза наблюдая за двумя другими.

— Может, ты выпьешь, грязная потаскуха? — зловещим шепотом поинтересовался заводила у Жужки.

Ирен сжала руку словачки, и та промолчала, поняв реальность угрозы.

— Язык проглотила? Или он тебе нужен, чтобы людей оскорблять и лизать всякую дрянь?

С террасы одной из таверн донеслась громкая музыка. Циглер поняла, что их не услышат, как бы громко они ни орали.

— Для лесбиянки ты чертовски хороша, — лениво протянул рыжий, шаря взглядом по телу Жужки.

Его приятели замерли в ожидании. Прихвостни. Ведо́мые… Или так надрались, что не способны реагировать. Интересно, сколько часов они пьют? Ответ на этот вопрос был достаточно важен. Ирен переключила внимание на вожака. Англичанин был полноват и уродлив, прядь волос падала на глаза, очки с толстыми стеклами и длинный острый нос придавали ему сходство с гадкой крысой. На нем были белые шорты и смешная майка с надписью «Манчестер Юнайтед».

— Может, сменишь разок ориентацию, а, красотка? Отсасывала когда-нибудь у мужика?

Жужка не шелохнулась.

— Эй, я с тобой говорю!

Ирен поняла, что разговорами придурки не ограничатся и добром дело не кончится, и лихорадочно обдумывала ситуацию. Приятели заводилы были выше и крепче, выглядели неповоротливыми и не слишком шустрыми. К тому же они много часов предавались возлияниям, что не могло не отразиться на рефлексах. Ирен сказала себе, что тупица с челкой опасней других, кроме того, у него может быть нож или заточка. Не вовремя она оставила свой баллончик в гостинице.

— Отстань от нее! — рявкнула она, отвлекая внимание от Жужки.

Англичанин резко повернулся. Его маленькие глазки выражали лютую злобу, хотя взгляд был мутным от спиртного. Тем лучше.

Она должна подманить его поближе.

— Заткнись, дурища! Не лезь!

— Fuck you, bastard, — намеренно грубо ответила она.

Парень так изумился, что даже рот разинул. При других обстоятельствах его гримаса могла бы показаться уморительной.

— Ч-ч-что-о т-ты сказала?

Его голос напоминал змеиное шипение и дрожал от ярости.

— Fuck you, — очень громко повторила она.

Дружки рыжего сдвинулись с места, и в мозгу Ирен прозвучал сигнал тревоги. Внимание! Возможно, они не настолько пьяны, раз просекли, что ситуация меняется.

Маленький толстяк сделал шаг в сторону Циглер и, сам того не ведая, вошел в ее зону. «Ну же, давай, действуй, — подумала она, только подумала, а показалось — произнесла вслух. — Вперед…»

Англичанин замахнулся для удара. Он был пьяным, тучным, но быстрым. И рассчитывал на эффект внезапности. Это могло пройти — с кем-нибудь другим, но не с ней. Циглер ушла в сторону, размахнулась и ударила ногой по самой уязвимой части мужского тела. Бац — точно в цель! Рыжеволосый мерзавец завопил от боли, колени у него подломились, и он упал на черный песок. Ирен увидела, что двое других готовы напасть, и приготовилась к отпору, но тут Жужка брызнула слезоточивым газом в лицо тому, кто оказался на ее пути. Он заорал, согнулся пополам и прикрыл глаза ладонями. Третий взвешивал шансы, не зная, на что решиться. Циглер воспользовалась передышкой, чтобы заняться зачинщиком ссоры. Он уже поднимался на ноги, и Ирен не стала ждать — вцепилась мертвой хваткой в его запястье и начала выкручивать, как учили в школе жандармерии, пока не заломила руку за спину. Останавливаться нельзя: если она даст этим кретинам прийти в себя, они пропали. Раздался хруст сломанной кости, парень взревел, как раненое животное, и тогда Ирен его отпустила.

— Она сломала мне руку! Треклятая гадина, паскуда лесбийская! — хныкал он, укачивая покалеченную конечность.

Циглер уловила движение справа, повернула голову — и напоролась на кулак. От удара ее голова откинулась назад, она почувствовала себя, как боксер в состоянии грогги. Третий бандит. Он все-таки решился. Оглушенная Ирен упала на песок, тут же получила пинок ногой по ребрам и перевалилась на бок, ожидая продолжения, но этого не случилось.

Она подняла голову и увидела, что Жужка оседлала ее обидчика и не дает ему двинуться, но второй — он все еще моргал и лил слезы — почти пришел в себя и мог напасть. Она вскочила и ударила его в солнечное сплетение; он задохнулся, покачнулся, и Жужка толкнула его на песок. Коротышка не сдавался. Он бросился на Циглер, держа в здоровой руке нож: лезвие на миг блеснуло в лунном свете. Она легко уклонилась, поймала англичанина за сломанную руку и потянула.

— А-а-а-а! — завопил он и снова рухнул в песок на колени.

Девушка отпустила мерзавца и схватила Жужку за руку:

— Смываемся, быстро!

И они рванули, как сумасшедшие, к свету, музыке и стоявшему у таверны мотороллеру.


— Синяк будет просто загляденье, — сказала Жужка, осторожно погладив распухшую бровь подруги.

Циглер разглядывала лицо в зеркале, висящем над раковиной в ванной. На месте удара появилась разноцветная — от горчично-желтого до лилового — шишка размером с голубиное яйцо, кожа вокруг глаза приобрела цвета побежалости.

— Очень вовремя — отпуск заканчивается, я выхожу на работу!

— Подними левую руку, — велела Жужка.

Подруга подчинилась и скривилась от боли.

— Здесь больно?

— Ай!

— Возможно, сломано ребро, — сказала словачка.

— Да нет, не думаю.

— Неважно. Обещай, что сходишь к врачу.

Циглер кивнула в знак согласия и не без труда натянула майку.

Они вернулись в комнату, Жужка открыла мини-бар, достала два шкалика водки «Абсолют» и две бутылки фруктового сока.

— Раз уж в этом крысятнике невозможно прогуляться, не нарвавшись на хулиганов, мы выпьем здесь. Это успокоит боль. Кто будет трезвее, дотащит другую до кровати.

— Заметано.


Его разбудил телефонный звонок. Он заснул на диване, не закрыв балконную дверь. На мгновение ему показалось, что из сна его вырвал шум дождя, но телефон зазвонил снова, он сел и протянул руку к низкому столику. Телефон жужжал и вибрировал, как назойливое насекомое. Рядом стоял стакан с недопитым «Гленморанджи».

— Сервас.

— Мартен? Это я… Разбудила?

Голос Марианны… Усталый, как у человека, который успел выпить и вот-вот сорвется.

— Они отправили Юго в тюрьму. Ты в курсе?

— Да.

— Проклятье! Так почему же ты меня не предупредил?

В этой фразе прозвучал не гнев — ярость.

— Я собирался, Марианна… правда… но потом… забыл…

— Забыл? Черт бы тебя побрал, Мартен! Мой сын в камере, а ты забыл!

Сервас покривил душой. Он действительно хотел позвонить, но колебался, а потом заснул, потому что совершенно вымотался.

— Послушай, Марианна, я… я не думаю, что он виновен… я… ты должна мне доверять, я найду убийцу.

— Доверять тебе? Я ничего не понимаю… Мысли путаются, я схожу с ума от мыслей, все время представляю себе Юго — он там совсем один, и это невозможно пережить. А ты… ты забываешь позвонить, ничего мне не говоришь, ведешь себя как ни в чем не бывало, позволяешь следователю запереть моего сына, уверяя меня в его невиновности… Как я могу доверять тебе?

Сервас хотел что-нибудь сказать, оправдаться, но он знал, что делать этого не стоит. Не сейчас. Бывает время для спора и оправданий — и время для молчания. В прошлом он совершил эту ошибку — хотел оправдаться любой ценой, оставить за собой последнее слово. Такая тактика не работает. И никогда не заработает. Он усвоил урок… И промолчал.

— Ты слушаешь?

— Только это и делаю.

— Пока, Мартен.

Она отсоединилась.

Понедельник

19

Риски

В понедельник утром Сервас отправился в морг за результатами вскрытия. Полупрозрачные стекла. Запах чистящих средств. Длинные гулкие коридоры. Прохлада. За одной из дверей кто-то рассмеялся, потом наступила тишина, майор снова остался один на один со своими мыслями и продолжил спускаться на цокольный этаж.

Сервас вспоминал маленького мальчика, который приплясывал и бегал кругами вокруг матери. Приплясывал и смеялся в лучах солнца. И его мать тоже смеялась.

Он прогнал воспоминание и прошел в автоматически раздвигающиеся двери.

— Приветствую вас, майор, — сказал Дельмас.

Мартен бросил взгляд в сторону высокого прозекторского стола, на котором лежало ее тело. С того места, где он стоял, был четко виден красивый профиль Клер Дьемар. Правда, патологоанатом аккуратно вскрыл черепную коробку, и серое вещество мозга блестело в свете неоновых ламп. Та же участь постигла и тело, разрезанное в форме буквы «игрек». Рядом, на подстилке, в герметически закрытых емкостях плавали внутренние органы. Все остальное было выброшено в бак для анатомических отходов.

Сервас подумал о матери.

С ней поступили так же. Он отвел взгляд.

— Итак, — произнес розоволицый голубоглазый коротышка, — вас наверняка интересует, умерла ли она в собственной ванне? Должен заметить: утопленники — настоящая проблема, а с теми, что утонули в ванне, просто беда.

Сыщик послал Дельмасу вопрошающий взгляд.

— Диатомовые водоросли, — пояснил тот. — Их полно в реках, озерах и океанах… Когда человек вдыхает воду, они распространяются по всему организму. На сегодняшний день водоросли — лучшее доказательство утопления. Плохо то, что пресная водопроводная вода крайне бедна диатомовыми; понимаете, о чем я?

Патологоанатом снял перчатки, выбросил их в урну и пошел к автоклаву мыть руки.

— Следы ударов трудно толковать из-за утопления; хорошо еще, что тело недолго пробыло в воде.

— Значит, следы ударов есть? — переспросил Сервас.

Дельмас показал на собственный затылок розовой пухлой ладонью в мыльной пене.

— Гематома на темени и отек мозга. Удар нанесен с большой силой, тяжелым предметом. Он мог оказаться смертельным, но я склонен считать, что жертва утонула.

— Склонны считать?

— Как я уже сказал, дать точное заключение в случае утопления всегда непросто. Возможно, анализы скажут нам больше. Если содержание стронция в крови сильно отличается от нормы и близко к уровню содержания его в воде, где нашли тело, мы можем практически на сто процентов быть уверены, что жертва умерла в этой чертовой ванне…

— Угу.

— То же относится к трупным пятнам: пребывание в воде замедлило их образование. Гистологическое исследование мало что дало…

Дельмас выглядел очень раздосадованным.

— А фонарик? — спросил Сервас.

— В каком смысле?

— Что вы об этом думаете?

— Ничего. Объяснять — ваше дело. Я оперирую фактами. Она запаниковала и отбивалась так отчаянно, что веревки оставили на теле глубокие раны. Вопрос в том, когда именно это произошло. Вот почему я исключаю предположение о смертельном ударе по черепу…

Уклончивость эксперта начала утомлять сыщика. Дельмас был очень компетентным специалистом, но уж слишком осторожен.

— Мне бы хотелось получить заключение, чуть более…

— Точное? Я составлю официальный документ, как только будут готовы анализы, а пока я на девяносто пять процентов уверен, что в ванну она попала живой и там же и утонула. Не так мало, учитывая обстоятельства, согласны?

Майор представлял себе панику молодой женщины, ужас, разрывающий ее грудь при виде подступающей воды, удушье — он испытывал такое же в тот декабрьский день, когда едва не умер в накинутом на голову пластиковом пакете. Майор думал, насколько бесчувственным был человек, наблюдавший, как умирает Клер. Патологоанатом прав: интерпретировать факты — работа полиции. Сервас понимал — он имеет дело с незаурядным убийцей.

— Кстати, вы читали газету? — поинтересовался Дельмас.

Сервас бросил на него непроницаемый взгляд. Он помнил статью, которую прочел в палате Элвиса. Врач взял со столика экземпляр «Ла Депеш» и протянул сыщику.

— Страница пять. Вам понравится.

Мартен листал газету, нервно сглатывая. Долго искать не пришлось — заголовок был набран крупным шрифтом. «Гиртман пишет полиции». Черт, черт, черт! Статья была короткой, всего несколько строк. В ней говорилось о мейле «майору Сервасу из уголовной полиции» от кого-то, кто назвался Юлианом Гиртманом. «По словам нашего источника в полиции, на этом этапе невозможно достоверно установить, идет речь о „швейцарском убийце“ или о самозванце…» Автор процитировал фразу из более ранней статьи: «…майор Сервас — тот самый полицейский, который зимой 2008–2009-го расследовал сен-мартенские убийства». Мартен с трудом сдерживал гнев.

— Гениально, да? — бросил врач. — Хотел бы я знать, какой придурок слил информацию. Но протекло явно у вас.

— Мне пора, — сказал Сервас.


Эсперандье слушал «Knocked Up» Kings of Leon, когда Сервас резко распахнул дверь отдела.

— Кажется, кто-то очень зол…

— Пошли.

Эсперандье посмотрел на шефа. Понял, что вопросов лучше не задавать, снял наушники и встал. Мартен успел выйти из комнаты и стремительно направился по коридору к кабинету начальства. Они миновали противопожарную дверь, закуток для посетителей с кожаными банкетками и ворвались в секретариат.

— У него совещание! — сообщила им в спину одна из служащих, но Сервас и не подумал остановиться.

— …адвокаты, нотариусы, оценщики… Действовать нужно деликатно, но важно ничего не упустить. — Стелен обращался к сотрудникам подразделения финансовых расследований. — Я занят, Мартен.

Сервас подошел к длинному столу, поздоровался с присутствующими и положил перед директором открытую на пятой странице газету. Стелен наклонился и прочел заголовок, взглянул на Серваса, и сыщик понял, что шеф в бешенстве.

— Мы закончим позже, господа.

Четверо сотрудников поднялись и вышли, наградив Серваса озадаченными взглядами.

— Протекает наверняка у нас. — Майор решил взять быка за рога.

Дивизионный комиссар был в рубашке с закатанными рукавами. Он открыл все окна, чтобы впустить свежий утренний ветер — кондиционер не работал уже несколько дней, — и шум бульвара проник в комнату.

— Есть предположения, кто это может быть? — спросил Стелен.

Стоявший в углу факс то и дело выдавал сообщения — дивизионный комиссар всегда держал его включенным. Сервас не стал отвечать, он уловил тональность и понял предостережение: никаких бездоказательных обвинений… Он невольно сравнивал своего нынешнего начальника с его предшественником, дивизионным комиссаром Вильмером. У того была тщательно подстриженная козлиная бородка и намертво приклеенная к губам улыбочка — вроде хронического герпеса. В костюмах и галстуках он всегда руководствовался максимой nec plus ultra.[32] Сервас считал Вильмера живым доказательством того, что дурак может вскарабкаться наверх и занять важный пост, если его начальники — такие же идиоты. Атмосфера на прощальной вечеринке по случаю ухода Вильмера была холодной и напряженной, а аплодисменты после речи — жидкими. Стелен пришел без галстука, в рубашке с закатанными рукавами и держался в сторонке. Он очень внимательно наблюдал за своей будущей группой, а майор поглядывал на него и пришел к выводу, что новый патрон сразу понял, как долго ему придется исправлять огрехи предшественника. Сервасу очень нравился Стелен — отличный, поработавший «на земле» полицейский, а не технократ, встающий в защитную позу при малейшем намеке на опасность или риск.

Стелен обернулся, взял газету — ту самую, что принес Сервас, — и положил на стол. Значит, успел прочесть с утра пораньше.

— В одном я уверен, — сказал майор, — это не Венсан и не Самира, им я полностью доверяю.

— Это значительно сужает вероятности, — откликнулся Стелен.

— Именно так.

Вид у патрона Серваса был мрачный.

— Что ты предлагаешь?

— Запустим информацию — так, чтобы знал только он. Дезу… Если завтра она появится в газетах, убьем двух зайцев: получим подтверждение, что это действительно он, сможем дать официальное опровержение, а заодно дискредитируем писаку и его источник…

Мартен не назвал имени, хотя знал, что они с дивизионным комиссаром думают об одном и том же человеке. Стелен кивнул:

— Идея интересная… Какую информацию ты хочешь запустить?

— Она должна быть правдоподобной, чтобы человек заглотнул наживку… и достаточно важной, чтобы пресса захотела о ней написать.

— Ты только что был у судебного медика, — подал голос Эсперандье. — Можно намекнуть, что Дельмас обнаружил важную улику, которая полностью оправдает парня.

— Нет, — возразил майор. — Так мы поступить не можем. Зато можем сообщить, что в доме Клер Дьемар нашли диск Малера.

— Но его действительно нашли, — удивился Стелен.

— Вот именно. В том-то и хитрость. Мы не сообщаем подлинного факта и в нужный момент с чистой совестью опровергнем его, заявив, что в доме жертвы не было и следа записи Четвертой симфонии — не уточняя, что нашли совсем другой диск… — Сервас криво ухмыльнулся. — Предположение, что в деле Дьемар присутствует след Гиртмана, будет дезавуировано, а журналист, опубликовавший псевдосенсацию, надолго утратит доверие. Совещание с группой через пять минут.

Он пошел к двери, но шеф остановил его:

— Ты сказал «след Гиртмана»? Считаешь, он существует?

Сервас посмотрел на своего патрона, пожал плечами, изображая неведение, и вышел.


Далекие раскаты грома, жара, застывший воздух и серое небо. Казалось, что все вокруг ждет чего-то, замерев, как мушка в янтаре. Риги и поля выглядели покинутыми, заброшенными. Около 15.00 он остановился пообедать в придорожном заведении, где посетители шумно обсуждали способности игроков национальной сборной по футболу и компетентность ее тренера. По разговорам Сервас понял, что следующий матч команда будет играть с мексиканцами, и почти готов был спросить, насколько силен соперник, но воздержался. Собственный внезапный интерес к чемпионату удивил его; он понял, что питает тайную надежду на скорый вылет французской сборной, тогда можно будет наконец заняться чем-нибудь полезным.


Сыщик так глубоко погрузился в раздумья, что не заметил, как въехал на мощенные булыжником улицы маленького городка. Он вспомнил разговор в ресторане и с изумлением осознал, что все произошло за несколько часов, в пятницу вечером, во время матча по футболу, когда вся страна сидела у телевизоров. Они должны копать, держа в уме эту хронологию. Нужно сконцентрироваться на том, что случилось незадолго до начала, и тщательно восстановить последовательность событий. Ему следует танцевать «от печки», то бишь от паба, откуда Юго ушел за несколько минут до совершения убийства. Сервас был практически уверен, что человек, которого они разыскивают, выбрал время и место совершенно осознанно. Точный расчет времени играет ключевую роль. Сервас поставил машину на стоянку на маленькой площади под платанами, выключил двигатель и посмотрел на террасу паба. Все столики заняты. Юные лица. Студенты и студентки. Как и во времена его учебы, девяноста процентам клиентов меньше двадцати пяти лет.


Марго Сервас взяла себе стаканчик безвкусного кофе из автомата в холле, всыпала лишнюю порцию сахара, прихваченную в буфете, надела наушники — сигнал окружающим «отвалите!» и бросила незаметный взгляд на трио Давид-Сара-Виржини: они стояли на другом конце заполненного людьми шумного холла. Девушка следила за ними, прикусив нижнюю губу и делая вид, что изучает доску объявлений. Среди прочих там висели сообщения: «Студенческая ассоциация Марсака устраивает 17 мая Бал конца года» и «Франция — Мексика, трансляция на огромном экране, 17 июня, 20 ч. 30 мин., корпус „Ф“ факультета естественных наук. Приходите все: пиво и носовые платки гарантируем!» Кто-то приписал ниже толстым красным фломастером: «ДОМЕНЕКА — В БАСТИЛИЮ!» Разговор между троицей был очень оживленным; они то и дело оглядывались, заставляя Марго нервничать и сожалеть, что она не умеет читать по губам. Когда Сара посмотрела в ее сторону, девушка быстро отвела взгляд и сделала вид, будто воюет с кофейным автоматом, а когда снова подняла глаза, увидела, что они идут в сторону двора. Марго направилась следом, на ходу вытаскивая из сумки кисет с табаком и бумагу. Скрипучий, как ржавая пила, голос Мэрилина Мэнсона распевал в наушниках «Arma-goddanm-motherfuckin-geddon»:

Убьем сначала баб, потом мужиков.

Дьявольские девки сходят с ума

И чертовски хотят свести счеты с жизнью.

Сначала ты пытаешься его трахнуть,

Потом хочешь накормить.

Если он не запомнил твое имя,

Лучше убей его…

Ее любимый певец и любимая группа… она знала о них все. Следуя примеру Мэрилина Мэнсона, ударник взял псевдоним Джинджер Фиш — от Джинджер Роджерс и Альберта Фиша, американского убийцы-людоеда; басист назвался Твигги Рамиресом — от знаменитой английской модели Твигги и серийного убийцы Ричарда Рамиреса. «Может, стоит задуматься о воздействии таких вот гипнотизирующих клипов и подстрекательских текстов на неокрепшие умы, а не спускать всех собак на всемогущую Американскую стрелковую ассоциацию (NRA) после очередной бойни, устроенной подростками в школе?» — задумалась Марго. Впрочем, защитники свободы художнического самовыражения ни о чем подобном не задумываются. Однажды Марго высказалась в том смысле, что «некоторые презренные торгаши, возомнившие себя артистами, не стоят и волоска с головы убитого в кампусе или в любом другом месте человека», за что ее немедленно заклеймили «фашизоидной реакционеркой». Она и сама бросилась бы на защиту пресловутой свободы самовыражения, покусись кто на это сокровище, но ей нравилось провоцировать окружающих. Подобно Сократу, девушка любила развенчивать «удобные» убеждения собеседников, не оставляя камня на камне от поспешных ответов, мешая мыслить округло.

Она поискала троицу глазами в толпе и обнаружила, что они разделились. Сара и Виржини молча курили, Давид отошел в сторону. Марго сосредоточилась именно на нем. Никто не видел Давида в субботу и воскресенье, но Марго точно знала, что домой он не возвращался, как она сама и Элиас. Где он обретался? Сегодня утром вид у него был встревоженный и напряженный. Давид — лучший друг Юго. Они практически не расстаются. Марго не раз вступала в спор с Давидом; ее бесило, что он ничего не принимает всерьез, но она угадывала за напускным шутовством раненую душу. Вечная улыбочка на губах играла роль щита. Вот только от чего он защищается?

— Ты… зам… чт… у… Дави… нерв… вид?

Обрывки слов с трудом прорывались сквозь вопли Мэрилина Мэнсона: «Трахайся, жри, убивай, и так раз за разом».

Элиас.

Она вынула один наушник.

— Я сел тебе на хвост, как только мы вышли из класса, — сообщил он.

Она вопрошающе подняла одну бровь. Элиас наблюдал за ней сквозь упавшие на лицо волосы.

— Ну, и?

— Я видел твой маневр… Ты за ними следила. Разве моя идея не показалась тебе идиотской?

Девушка пожала плечами и вернула наушник на место, но Элиас тут же его выдернул.

— Тебе в любом случае следовало бы вести себя поосторожней! — прокричал он ей в ухо. — Я навел справки: никто не знает, где Давид провел уик-энд.


Паб «Дублинцы» держал ирландец из Дублина, утверждавший, что Джойс — величайший писатель всех времен. В годы студенческой молодости Серваса он уже жил в Марсаке, но они с Франсисом знали только его имя — Аодаган. Он всегда сам стоял за стойкой. Как и Сервас, Аодаган постарел на двадцать лет, но тогда — давно — ему было столько же, сколько сейчас майору. В середине восьмидесятых Аодаган приехал на юго-запад Франции преподавать английский. До этого он служил в армии (кое-кто утверждал, что это была ИРА — Ирландская республиканская армия). Нрав у Аодагана оказался слишком пылким и задиристым для преподавания, и он обнаружил, что за стойкой бара его авторитет куда выше, чем у школьной доски.

Паб Аодагана был единственным питейным заведением в Марсаке, где, кроме дерева, меди и фаянсовых разливочных машин, были несколько стеллажей с книгами на языке Шекспира. Посещали его в основном студенты и члены местной британской диаспоры. Сервас, учась в лицее, бывал здесь по нескольку раз в неделю, один или с ван Акером и другими студентами, пил пиво или кофе и часто брал с полки книгу. Замирая от восторга, он читал в подлиннике «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, «Дублинцы» Джеймса Джойса или «На дороге», то и дело заглядывая в толстенный англо-французский словарь.

— Милостивый боже! Это и впрямь молодой Мартен или я брежу?

— Уже не такой молодой, бородач.

Темные волосы ирландца поседели, но он и теперь являл собой этакую помесь коммандо и диджея пиратской радиостанции эпохи 60-х. Ирландец вышел из-за стойки и сгреб Серваса в охапку.

— Ну, и что с тобой сталось?

Мартен ответил, и Аодаган нахмурился.

— А я считал тебя будущим Китсом.

Сервас расслышал разочарование в голосе ирландца, и на долю секунды его охватил жгучий стыд. Аодаган хлопнул сыщика по спине и весело пророкотал:

— Угощение за мой счет! Что будешь?

— Здесь все еще наливают твое знаменитое темное?

Владелец паба радостно сморщился и подмигнул. Когда он принес пиво, Сервас жестом пригласил его сесть напротив.

Ирландец ответил удивленным взглядом. Удивленным и настороженным. Даже по прошествии стольких лет Аодаган узнал этот особый тон, а французскую полицию он любил ничуть не больше британской.

— Ты изменился, — констатировал он, отодвигая стул.

— Да. Стал легавым.

Аодаган печально понурился.

— Вот уж кем я точно не мог тебя вообразить, так это полицейским, — тихо посетовал он.

— Люди меняются, — философски заметил майор.

— Не все…

В голосе ирландца прозвучала боль. Похоже, для него было подлинной мукой вспоминать пережитые предательства, измены и отречения. «Свои или чужие?» — невольно подумал Сервас.

— Мне нужно задать тебе несколько вопросов…

Он посмотрел в глаза Аодагану, и тот выдержал этот взгляд. Сыщик почувствовал, что атмосфера встречи меняется. Они больше не были Мартеном и Аодаганом прежних времен. За столом сидели двое — сыщик и человек, который не любит сталкиваться лицом к лицу с легавыми.

— Тебе что-нибудь говорит имя Юго Бохановски?

— Юго? Само собой. Все знают Юго. Блестящий парень… Напоминает тебя — тогдашнего. Нет, скорее Франсиса… Ты был более сдержанным, закрытым, хотя ни в чем им не уступал.

— Знаешь, что его арестовали?

Ирландец молча кивнул.

— В вечер убийства Клер Дьемар он был в твоем пабе. И ушел, если верить некоторым свидетелям, за несколько минут до убийства. Ты что-нибудь заметил?

Аодаган не отвечал, явно что-то прикидывая, потом взглянул на Серваса — так апостолы могли смотреть на Иуду.

— Я был в баре, далеко от двери, обслуживал клиентов… В паб набилась целая толпа, и я, как и все в тот вечер, пялился в телевизор… Нет, я ничего не заметил.

— Помнишь, где сидел Юго с друзьями?

Аодаган указал на столик рядом с висящим на стене телевизором:

— Там. Они пришли рано, чтобы занять лучшие места.

— Кто был с ним за столом?

Ирландец снова ответил не сразу.

— Точно не скажу. Помню Сару и Давида. Сара — красотка, самая прекрасная посетительница моего паба, но не задавака. Шикарная девчонка. Слегка замкнутая. Она, Виржини, Давид и Юго — неразлучные друзья. Напоминают мне вас — Франсиса, Марианну и тебя в их возрасте…

Старая обида проснулась, как незалеченная язва желудка.

— Помнишь, вы приходили и обсуждали, как изменить мир, говорили о политике, бунте, революции, мечтали изменить систему… Черт побери, молодость повсюду одинакова. Марианна… Помнишь, какой она была? Прелестная Сара мизинца ее не стоит. Марианна всех вас сводила с ума, это было очевидно… Я тут повидал студенток… Но Марианна была единственной в своем роде.

Сервас пристально посмотрел на ирландца. В студенческие годы эта мысль не приходила ему в голову, но ведь Аодагану было тогда всего сорок. Он, как и все, не остался равнодушным к прелестям Марианны. К исходившему от нее флеру загадочности и превосходства. К тому дуновению безумия, что веяло вокруг нее.

— Давид — лучший друг Юго.

— Я знаю, кто такой Давид. А что Виржини?

— Маленькая брюнетка, пышечка в очках. Очень живая, умная. И очень властная. Она создана, чтобы повелевать окружающими, уж ты мне поверь. Другие, впрочем, тоже. Вы были на это запрограммированы, так ведь? Вам на роду было написано стать патронами, главами Управлений людскими ресурсами, министрами и бог знает кем еще.

Внезапно Сервас кое-что вспомнил.

— В пятницу вечером, когда мы приехали в Марсак, отключилось электричество…

— Мне повезло, у меня есть запасной генератор. Авария произошла за десять минут до окончания матча… Черт, не могу поверить, — пробурчал Аодаган.

— Во что ты не можешь поверить?

— В то, что ты стал полицейским… — Он протяжно вздохнул. — Знаешь, в семидесятых я сидел в Лонг Кэш, самой жуткой тюрьме Северной Ирландии… Ты когда-нибудь слышал о блоках «эн»? Режим повышенной безопасности. А называли их так потому, что с воздуха они напоминали букву «эн». Лонг Кэш была когда-то военной базой, где британская армия держала республиканцев и ирландских лоялистов, боровшихся против английской оккупации. Обветшавшие строения, грязь, влажность, рамы без стекол, жуткая антисанитария… И мерзавцы-надзиратели, чистой воды нацисты. Зимой было так холодно, что мы не могли спать. Я участвовал в знаменитой голодовке тысяча девятьсот восемьдесят первого года, когда Бобби Сэндз ничего не ел шестьдесят шесть дней и умер. Хотя за месяц до смерти ирландский народ избрал его депутатом, но Маргарет Тэтчер осталась непреклонной. Я участвовал в «Стачке одеял» — мы отказались носить тюремные робы и, несмотря на адский холод, ходили голыми, прикрываясь завшивленными одеялами. В том же году я примкнул к «Грязному протесту» — заключенные перестали мыться, мазали стены камер дерьмом и ссали на пол, протестуя против пыток и жестокого обращения. Нас кормили гнилыми продуктами, били, пытали и унижали… Я не сломался, ни в чем не уступил. Я ненавижу людей в форме, мой молодой друг, даже если она невидима.

— Значит, это правда…

— Что именно?

— Что ты был в ИРА.

Аодаган послал сыщику непроницаемый взгляд и ничего не сказал.

— Я слышал, когда-то ИРА вела себя в гетто как самая настоящая полиция, — поддал жару Сервас.

В глазах его собеседника заплескалась ярость. Этот человек ничего не забыл.

— Юго — хороший парень. — Аодаган решил сменить тему. — Думаешь, он виновен?

Мартен колебался.

— Не знаю. Потому и прошу о помощи. Забудь, что я из полиции, и помоги.

— Очень жаль, но я ничего не заметил.

— Возможно, есть другой способ… Поговори с людьми, задай правильные вопросы, постарайся выяснить, кто что видел и слышал.

Лицо ирландца выражало недоверчивое изумление.

— Хочешь, чтобы я шпионил и разнюхивал для легавых?

Сервас пропустил эту фразу мимо ушей.

— Я хочу, чтобы ты помог мне вытащить из тюрьмы невиновного человека, — отрезал он. — Мальчишка со вчерашнего дня сидит под замком. Он ведь тебе нравится. Достаточно веский довод?

Аодаган испепелил Серваса взглядом, но майор видел, что ирландец задумался.

— Вот как мы поступим, — сказал он наконец. — Я сообщу тебе всю оправдательную информацию, какую смогу накопать, но оставлю при себе факты, свидетельствующие против Юго или кого-то другого.

— Черт бы тебя побрал, Аодаган! — Сыщик повысил голос. — Убита женщина. Ее пытали, потом утопили — в собственной ванне. Возможно, где-то рядом бродит убийца, готовый напасть снова!

— Полицейский здесь ты, — ухмыльнулся ирландец и встал. — Решать тебе.


В 17.31 он вышел на маленькую площадь. Посмотрел на затянутое чернильно-черными тучами небо. Снова будет дождь. Тревога не отпускала Серваса, у него сосало под ложечкой — мерзкое ощущение…

В пятницу вечером на этой площади что-то происходило. Юго говорит, что ему не по себе — еще нет 20.30, матч с участием сборной Франции пока не начался. Он направляется к своей машине. Кто-то идет следом за ним. Этот кто-то находился в пабе, среди посетителей, и выжидал.

Через полтора часа жандармы обнаружили Юго в доме Клер Дьемар. Что произошло сразу после того, как парень покинул паб? Он был один или с кем-то? В какой момент он отключился?

Майор обвел взглядом стоянку и ряды машин. Где-то далеко прогремел гром, нарушив вечерний покой. Порыв горячего ветра растрепал ему волосы, несколько тяжелых капель выпали из влажного воздуха и шлепнулись на землю. На другой стороне площади стояло самое высокое здание Марсака — десять блочных этажей, — этакая уродливая бородавка среди добротных городских домов и частных особняков. На первом этаже располагались собачий салон красоты, агентство «Pole Emploi» и банк. Сервас сразу их заметил. Камеры наблюдения банка… Две штуки. Одна пишет пространство над входом, другая — всю остальную площадь. А значит, и парковку… Сервас нервно сглотнул. Это будет слишком большим везением. И это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Но проверить все равно придется.

Он запер джип и пошел вдоль машин по направлению к камере.

Она была повернута в нужном направлении. Сыщик обернулся и посмотрел на вход в паб. Метров двадцать пять, не меньше… Теперь все будет зависеть от качества изображения. Камера находится слишком далеко, чтобы опознать выходящего из паба человека — если не знать, о ком идет речь. Возможно, удастся проверить, выходил ли кто-нибудь еще после Юго…

Сервас нажал на кнопку звонка, и дверь открылась. Он миновал просторный холл, прошел мимо клиентов, ждущих своей очереди у окошек, пересек белую линию и показал значок одной из четырех служащих.

За стеклом на стойке была выставлена монета с изображением Супергероя и логотипом банка. Сервас подумал, что рекламщики не лишены чувства юмора. Где был их Супербанкир с декабря 2007-го по октябрь 2008-го, когда акционеры во всем мире потеряли 20 000 миллиардов долларов — то есть половину всех богатств, произведенных за год на планете, — из-за алчности, ослепления и некомпетентности банков, инвесторов и трейдеров? И где он будет, когда банку придется списать долги грекам, португальцам и испанцам?

Майор объяснил, что ему необходимо срочно видеть директора банка, и сотрудница сделала звонок. Через две минуты к нему подошел мужчина лет пятидесяти в костюме и галстуке с непроницаемым выражением лица и протянул руку для приветствия.

— Следуйте за мной, — сказал он.

Застекленный кабинет в конце коридора. Директор пригласил сыщика сесть, тот отказался и в двух словах объяснил, о чем идет речь. Директор приложил палец к нижней губе.

— Думаю, это можно устроить, — произнес он наконец. — Идемте.

Они покинули кабинет-аквариум, дошли до конца коридора, и директор открыл дверь в клетушку с крошечным окошком матового стекла. На столе стояло автоматическое видеозаписывающее устройство, рядом находился 19-дюймовый экран. Директор банка нажал на кнопку включения.

— У нас четыре камеры, — пояснил он. — Две внутри и две снаружи, хотя страховая компания не настаивала именно на таком количестве. Единственным требованием было вести видеонаблюдение за банкоматом. Вот, взгляните.

На экране появились четыре картинки.

— Меня интересует вот эта камера. — Сервас ткнул пальцем в левый верхний прямоугольник с изображением парковки.

Директор нажал на кнопку № 4 на пульте, и картинка заняла весь монитор. Сервас заметил, что изображение слегка расплывалось на уровне входа в паб.

— Вы записываете в режиме нон-стоп или устройство включается, реагируя на датчики движения?

— В помещении камеры пишут постоянно — кроме той, что отвечает за банкомат. Запись закольцована.

Мартен расстроился.

— Значит, запись за прошлую пятницу стерта последующими?

— Вовсе нет, — улыбнулся директор. — Нужная вам камера реагирует и на датчики движения и включается, когда что-то происходит на парковке, то есть днем — часто, а ночью — крайне редко. Кроме того, камера записывает ограниченное количество кадров в секунду — из экономии. Если память мне не изменяет, жесткий диск имеет объем один терабайт — этого более чем достаточно. Мы храним записи в течение строго определенного срока.

У Серваса участился пульс.

— Не спрашивайте, как это функционирует, — сказал директор, протягивая сыщику пульт. — Хотите, чтобы я пригласил техника? Он будет здесь через полчаса.

Сервас взглянул на обозначение времени в углу экрана, на листок в пластиковом пакетике, приклеенный скотчем к столу, на котором было написано «Инструкция по использованию системы наблюдения».

— Не стоит, справлюсь сам.

Директор посмотрел на часы.

— Мы закрываемся через десять минут. Может, придете завтра?

Сыщик задумался. Время поджимало, и ему не терпелось прояснить ситуацию. Нет, он не может терять ни минуты.

— Я останусь здесь. Объясните, что делать, когда я закончу.

Директор слегка напрягся.

— Я не могу оставить банк открытым, даже если вы будете внутри… — Он помолчал, прикидывая варианты. — Я вас закрою, но сигнализацию отключу — не хочу, чтобы вы случайно ее запустили и примчалась кавалерия. — Он показал Сервасу номер на экране своего сотового. — Когда закончите, позвоните: я живу рядом, приду, закрою за вами и включу сигнализацию.

Сервас ввел номер банкира в записную книжку, и тот вышел, оставив дверь приоткрытой. Майор слышал, как уходят последние клиенты, как служащие собирают вещи, прощаются и покидают банк.

Через пять минут директор зашел проститься и спросил:

— Ну как, разберетесь?

Мартен кивнул, хотя успел засомневаться в своей сообразительности. Система оказалась чертовски сложной — во всяком случае, для такого тупого в техническом смысле человека. Он начал тыкать в кнопки на пульте — картинка исчезла, потом вернулась. В конце концов ему удалось получить изображение во весь экран, но качество было более чем посредственное. Сервас чертыхнулся. Нигде в треклятой инструкции не упоминалось, как считывать записи. Бесполезная бумажка — как и все прочие инструкции на свете.

В 18.45 он почувствовал, что обливается потом. В комнатушке было градусов тридцать пять, не меньше, и Сервас открыл выходившее на тупик окошко. Оно было защищено решеткой с толстыми прутьями, но майор разглядел, что снова пошел дождь. Мерный стук капель по асфальту и долгожданная свежесть заполнили тесное пространство аппаратной.

В 19.07 Мартен наконец разобрался в последовательности действий. Выведя на экран картинку с камеры, записывающей происходящее на парковке, он понял: единственный способ добраться до нужного момента, незадолго до 20.30 в прошлую пятницу (если таковой существует), это просмотреть запись в ускоренном режиме.

Он сделал первую попытку, но по какой-то загадочной причине запись через несколько минут вернулась к исходной точке.

— ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ!

Голос Серваса эхом отозвался в коридоре и пустых холлах. Он сделал глубокий вдох. Спокойно. У тебя получится. Сыщик так сильно потел, что рубашка прилипла к спине. Он решил просмотреть запись до определенного места — сначала в ускоренном режиме, потом в обычном — и вернуться к первому режиму чуть позже по времени.

В 19.23 у него участилось сердцебиение. 20.12… Он пустил запись в штатном режиме. Камера включилась именно в этот момент, среагировав на выезжающую машину. Сервас увидел, как она проехала мимо камеры, и заметил вспышку. Над Марсаком разразилась гроза, водитель включил дворники, и Сервас практически ничего не мог разглядеть, но потом ему все-таки повезло, и на короткий миг он увидел лица мужчины и женщины лет за пятьдесят… Очередное разочарование. Запись возобновилась в 20.26 — еще одна машина за завесой дождя… День угасал, но система компенсировала нехватку освещенности; тем не менее изображение входа в паб на заднем плане все больше расплывалось. Сервас не был уверен, что сумеет хоть что-нибудь разобрать, если из паба выйдет человек… Он потер веки. Глаза болели от напряжения; шум дождя был таким оглушительным, как будто исходил от экрана. Внезапно сыщик напрягся. Юго… Вот он, выходит из паба. Никаких сомнений, это он. На нем та же одежда, что и в вечер убийства. Стрижка и форма лица совпадают. Мартен нервно сглотнул, понимая, что следующие несколько секунд будут решающими.

Давай. Ну же, вперед.

Молодой человек шагнул под дождь и пошел между машинами. Остановился, поднял глаза к небу. Застыл на несколько секунд.

Господи, что ты творишь?

Может, запись снова зависла? Сервас колебался, не зная, что предпринять. Он не выпускал из поля зрения вход в паб, но там ничего не происходило… У сыщика так вспотели руки, что пальцы оставляли влажные следы на пульте. Давай же… Сервас искал на экране машину, которую Юго оставил у дома Клер Дьемар, но не видел ее. Что за наваждение, где-то же она должна быть! Неожиданно парень повернул направо и исчез… Только не это! В центре парковки находилось какое-то служебное техническое сооружение, за которым и припарковался Юго. Сервас в который уже раз чертыхнулся, сжал руку в кулак, собираясь трахнуть по столу, но тут заметил, что дверь паба открылась…

Господи боже ты мой!

Сервас не ошибся. Он приоткрыл рот, не отводя взгляд от экрана. У него есть шанс. Малюсенький. Микроскопический. Давай, милый, шевели ножками… Силуэт направился по проходу в сторону камеры — походка у него была слегка дерганая из-за постоянных стоп-кадров — к тому месту, где предположительно стояла машина Юго. У майора пересохло в горле. Второй человек, высокий и худой, был в толстовке с капюшоном на голове. Ну что за день сегодня! Сервас почему-то не сомневался, что не увидит лица, и это приводило его в бешенство. Но один положительный момент все же был: запись подтверждала слова Бохановски, хотя решающей уликой не являлась. Силуэт в капюшоне исчез за углом.

И что теперь?

У него есть еще один шанс… Машина даст задний ход и в какой-то момент попадет в поле обзора камеры… Возможно, он разглядит, кто сидел за рулем. Сервас едва дышал от напряжения. Слишком долгая пауза… Что-то происходит.

Какой-то шум.

Мартен дернулся, как от пинка. Он слышал шум — не с улицы, внутри банка.

— КТО ЗДЕСЬ?

Никто не отозвался. Наверное, показалось. Летний дождь так громко барабанил по стеклу, что он мог ошибиться. Снова прогремел гром. Сервас взглянул на экран. Нет, он определенно что-то слышал… Сыщик нажал на «стоп» и встал. Вышел в коридор.

— Эй, кто там?

Его голос взлетел под потолок пустого зала. На другом конце находилась металлическая дверь запасного выхода с горизонтальным запирающим механизмом. Она была закрыта.

Подумав, Мартен направился в сторону большого зала. Никого. Окошки, ряды цветных кресел, белая линия… Пусто. Сервас обернулся.

Разве что… да, теперь он почувствовал…

Легкий сквознячок.

Дует где-то между окном комнаты видеонаблюдения и… каким-то другим проемом. Майор взглянул на площадь через застекленные двери. Они тоже были закрыты. Зал постепенно погружался в темноту и тишину. Сервасу казалось, что кто-то дергает его за обнаженные нервы. Он расстегнул висевшую на бедре кобуру. Полузабытый жест, он не прибегал к нему много месяцев — с зимы 2008–2009-го, если быть точным.

Со времен Гиртмана…

Проклятье!

Сервас миновал окошки касс и медленно и осторожно пошел по другому коридору, не выпуская из рук оружия. Оставалось надеяться, что никто не окажется в этот момент у дверей банка и не заметит его. Сервас не стал бы клясться, что не поддался паранойе. Пусть так, но оружие не помешает, хотя пускать его в ход не хотелось бы. Пот заливал глаза, и Сервас все время смаргивал.

Второй коридор оказался короче первого, там была всего одна дверь. В туалет.

Он присел на корточки и подставил ладонь под дверь, чтобы проверить.

Тянуло именно отсюда.

Он осторожно толкнул створку, преодолев сопротивление пружины, и в нос ему ударил запах чистящих средств. Сквозняк сразу усилился, и Сервас еще больше напрягся. Дверь мужского туалета.

Она была открыта.


Уборщик забыл закрыть окно, но этого никто не заметил, поскольку директор не включил сигнализацию. Сервас пытался найти простое объяснение. Бритва Оккама.[33] Идея о том, что некто проник в банк, чтобы напасть на него, казалась притянутой за уши: это можно было сделать в любом другом месте.

Мартен встал на унитаз и оказался на высоте маленького зарешеченного окошка. За стеклом по-прежнему шел дождь. Ничего необычного. Он слезал на пол, когда снова услышал этот шум — вне туалета, но внутри банка. Кровь закипела в жилах, как вода под напором турбины. Страх явился незваным гостем, сердце заколотилось, ноги стали ватными. Там действительно кто-то есть… Он еще крепче сжал рукоять пистолета влажной ладонью.

Нужно вызвать подкрепление. А вдруг он ошибается? Сервас представил себе броские заголовки: «У полицейского случился параноидальный припадок в пустом здании банка». Он может позвонить директору, сказать, что не справляется с аппаратурой. И что потом? Придется сидеть здесь и ждать, пока кто-нибудь появится? Размышления прервал новый звук — хлопнула закрывшаяся дверь запасного выхода.

О господи!

Сервас выбежал из туалета, вихрем пронесся мимо операционных касс, поскользнулся на повороте, преодолел коридор и выскочил на лестницу через металлическую дверь. Пролетом выше кто-то топал по ступенькам. Черт! Сервас бросился в погоню. Два пролета — дверь — этаж. Шаги грохотали по ступенькам. Майор прислушивался, не хлопнет ли дверь, чтобы не упустить беглеца, но тот не останавливался. Через три этажа сыщик выдохся — пришлось уцепиться за металлические перила, — а на седьмом понял, что придется отдохнуть, и согнулся пополам, уперев ладони в колени. Дышал он шумно, со свистом, пот капал с кончика носа, рубашка на спине промокла насквозь. Тот, за кем он гнался, лез все выше, и Сервас возобновил погоню. Он был на восьмом, когда над его головой скрипнула и с шумным лязгом захлопнулась металлическая дверь. Сердце билось так отчаянно, что сыщик подумал: «Будет верхом идиотизма сдохнуть от инфаркта, гоняясь за убийцей!»

Десятый этаж.

Последние два пролета он преодолел на чистой силе воли. Крыша… Вот откуда этот металлический лязг. Беглец на крыше. Сервасом овладел животный ужас. Он вспомнил свое пиренейское расследование. Головокружение. Страх высоты. Сервас колебался.

Перекладывая оружие из одной руки в другую, он вытер потные ладони о брюки, промокнул лицо рукавом и постарался успокоиться, не спуская глаз с металлической двери.

Что его там ждет? Вдруг это ловушка?

Он хорошо понимал, что злосчастная фобия ставит его в уязвимое положение. Но у него оружие…

А вооружен ли противник?

Сервас не знал, на что решиться, но нетерпение и цейтнот подталкивали его в спину. Он взялся дрожащей рукой за металлическую задвижку, толкнул створку, и она скрипнула. Гроза, молнии, ветер и дождь кинулись ему в лицо, как фурии, ветер дул гораздо сильнее, чем внизу. Терраса, ровная площадка с низким бетонным бордюром, была посыпана гравием. Серваса затошнило при взгляде на далекие крыши Марсака, шпиль церкви в вате облаков, вымокшие холмы и бескрайнее, как море, грозовое небо. Дверь у него за спиной захлопнулась. Куда он подевался? Майор огляделся и заметил бетонные кубы с вентиляционными отдушинами. На полу в три ряда были проложены толстые трубы.

Да где же он?

Дождь перешел в ливень. Вода стекала за шиворот, капли барабанили по черепу, били в лицо. Над городом стояли черные тучи. Бледные вспышки молний выхватывали из темноты холмы. Сыщику на мгновение показалось, что он подвешен в небе.

Свист ветра в ушах.

Шум слева…

Сыщик повернул голову, вскинул оружие, и тут его мозг за сотую долю секунды просчитал ситуацию: «Ловушка». Камешек или какой-то другой предмет бросили, чтобы отвлечь его внимание.

Он услышал — увы, слишком поздно — топот, его сильно ударили по спине, обхватили за талию и толкнули вперед. Паника мгновенно лишила Серваса сил, ноги подогнулись, он взмахнул руками и выронил оружие.

Его снова толкнули, потащили. Напавший на майора человек воспользовался эффектом неожиданности, тот не успел среагировать и покатился к краю крыши…

За которым была пустота!

— НННЕЕЕТ!

Мартен услышал собственный отчаянный вопль, увидел стремительно приближающийся бортик, наплывающий, как в фильме ужасов, пейзаж. Он отчаянно пытался затормозить, упираясь подошвами в гравий.

Десять этажей.

Внизу деревья, сад, напоминающий английский парк, кирпичные здания с белыми карнизами, крыши, квадратная колокольня со шпилем, машина, голубь… Страх, дождь и головокружение помутили зрение… Он закричал. Сейчас его тело перекатится через ограждение и полетит вниз…

Сыщик балансировал на краю, удерживаемый рукой врага, потом его ударили по голове — так сильно, что искры посыпались из глаз, и он потерял сознание.


Ирен Циглер и Жужка Сматанова приземлились в аэропорту Тулуза-Бланьяк в 20.30 вечера. Полет с Санторина продлился меньше двух часов. Перед глазами у них все еще стояла картина вулканического островка, отвесной стодвадцатиметровой скалы, вырастающей из моря, и белых домиков, примостившихся на вершине древнего вулкана на манер клякс птичьего помета.

Они забрали багаж и направились в зал «Д», откуда бесплатный челнок должен был довезти их до эконом-парковки, где уже месяц стояла их машина. Обошлось им это в 108 евро. В отпуске Циглер вела в уме подсчеты. Практически все расходы взяла на себя словачка. Сама Ирен купила билет туда и обратно и дважды платила за ужин — на Паросе и Наксосе. Да уж, стриптизерша и управляющая ночным клубом зарабатывала куда больше офицера Национальной жандармерии. Ирен уже задавалась вопросом, как отреагирует ее начальство, если, не приведи Господь, узнает, что у нее роман со стриптизершей, которая оплачивает часть ее счетов, но твердо решила: если придется выбирать между работой и Жужкой, она сделает выбор без колебаний.

Они шли, везя за собой чемоданы на колесиках, смотрели на ливень за стеклом и с ностальгической грустью вспоминали греческое солнце. Внезапно Ирен остановилась у газетного киоска.

— В чем дело? — спросила Жужка.

— Подожди.

Словачка недоумевающе посмотрела на подругу. Ирен подошла к стойке. Снимок не лучшего качества, но лицо можно узнать. С первой полосы на нее смотрел Мартен Сервас. Заголовок гласил:

«ГИРТМАН ПИШЕТ ПОЛИЦИИ».

20

Тучи

Тучи. Коричневато-серые. Шишковатые, как грибы. Кучные, похожие на дома. Он лежал и смотрел в небо, пока твердая, как стеклянный шарик, дождевая капля не привела его в чувство, едва не поранив роговицу. Он моргнул — раз, другой, третий, приоткрыл рот, слизнул с губ воду, жадно сглотнул.

Сервас лежал спиной на гравии и прислушивался к своим ощущениям. Чудовищно болел затылок. Он попробовал поднять голову, и боль усилилась, запустив огненные щупальца в шею и плечи. Мартен стиснул зубы, повернулся на левый бок… увидел под собой пустоту и резко отпрянул назад, поняв, что находится на самом краю крыши и от фатального падения его отделяют несколько сантиметров. Содрогаясь от ужаса, перекатился на другую сторону, почувствовал, как острая щебенка впивается в тело, отполз на безопасное расстояние и поднялся на дрожащих ногах.

Сервас осторожно ощупал затылок, и голова запульсировала, как от удара током. Под волосами набухла огромная шишка, вся ладонь была в крови, но он не запаниковал, по опыту зная, что такие раны всегда сильно кровят.

Мартен заметил валявшийся рядом пистолет, поднял оружие и потащился к металлической двери (на его счастье, с внешней стороны она была снабжена ручкой), пытаясь проанализировать случившееся.

О боже, запись!

Цепляясь за перила — ноги все еще плохо держали его, Сервас спустился на два пролета, открыл дверь на площадке десятого этажа и доплелся до лифтов. Когда кабина привезла его на первый этаж, он первым делом проверил запасный выход, но дверь автоматически захлопнулась. Пришлось выйти из здания, чтобы попытать счастья с застекленным входом в агентство, но ему и тут не повезло. Пришлось звать на помощь.

Он позвонил директору.

— Вы закончили?

— Нет. Кое-что случилось.

Через пять минут на площади припарковался японский внедорожник. Вид у директора был встревоженный. Он набрал код, электронный замок зажужжал, Сервас толкнул дверь и побежал к аппаратной.

Записывающее устройство исчезло — на столе валялись только провода.

Вот что нужно было напавшему на него человеку. Забрать пленку. Он сильно рисковал. Никаких сомнений, это был он… Человек в капюшоне. Он убил Клер Дьемар, он накачал Юго наркотиками. Все это время он следил за сыщиком, не отставая от него ни на шаг. Он видел, как майор разглядывал камеру наблюдения, как вошел в банк, и понял, что́ тот намерен делать. Он не знал, можно ли его опознать, и пошел на безумный риск… Скорее всего, в банк он попал под видом клиента, спрятался в туалете и дождался закрытия. Потом отвлек внимание сыщика, чтобы тот вышел из аппаратной, забрал жесткий диск и сбежал. Примерно так.

Сервас, тихо чертыхнулся, заметив, что с его насквозь промокшей одежды на пол натекла приличная лужа.

— Думаете, он был на записи… он… проник в мой банк… тот, кто убил несчастную женщину?

Директор был очень бледен, только что не заикался, осознав наконец серьезность происходящего. Голова у Серваса раскалывалась, как будто кто-то втыкал в мозг раскаленный стальной штырь. Нужно показаться врачу. Он позвонил в отдел криминалистического учета, вызвал экспертов и отпустил директора.

Майор шел по залу, машинально прислушиваясь к противному чавканью промокших ботинок по мраморному полу. С большого рекламного щита сыщику лучезарно улыбалась прелестная служащая. На шее у нее был шарфик в цветах банка. Сервас и сам не смог бы объяснить, почему вдруг мысленно проклял все рекламные слоганы на свете, засоряющие жизнь и засирающие (грубо, зато правдиво!) мозги людям с первого дня жизни до гробовой доски. Этим вечером майор злился на весь мир. На улице он укрылся под балконом, чтобы закурить. С какой стороны ни взгляни на проблему, вывод один — и неутешительный: он упустил убийцу.

Погода хмурилась все сильнее, и только на востоке ясное небо еще проглядывало в разрывах между тучами. Сумрак заползал под украшавшие площадь деревья. Сервас взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Эксперты доберутся сюда только через час.

У него разболелся желудок. Мартен ясно осознавал, что где-то совсем рядом находится убийца — хладнокровный и безжалостный, готовый нападать даже на полицейских, — дышит ему в затылок. От этой мысли стало не по себе.

В кармане завибрировал сотовый. Звонила Самира.

— Они установили личность «Тома девятьсот девяносто девять». Он никакой не Тома.

Сервас тут же забыл о банке.

— Ты не поверишь, — сказала Чэн.


В дверь постучали. Марго бросила взгляд на спящую соседку, посмотрела на экран компьютера. 23.45. Она встала. Приоткрыла створку. Элиас. Круглое бледное лицо — не скрытая за волосами половина — выступало из темноты коридора.

— Что тебе нужно в девичьем дортуаре? Забыл, что есть телефон и ЭСЭМЭС?

— Пошли, — коротко бросил он.

— Что-о-о?

— Пошевеливайся.

Она готова была обругать Элиаса и захлопнуть дверь, но непривычная серьезность тона заставила ее передумать. Марго вернулась к кровати, чтобы одеться: она была в трусах и лифчике, но Элиаса это ничуть не взволновало. «Странно, обычно парни реагируют по-другому. Одно из двух: он либо девственник, как думают некоторые девушки, либо гей, как утверждают парни».

Она нажала на кнопку датчика, и в коридоре загорелся свет.

— Черт, Марго!

Это был не крик — хриплый шепот. Девушка удивленно взглянула на Элиаса, он в ответ только пожал плечами. Они спустились по лестнице и пошли через холл к двери. Два мраморных бюста провожали их взглядами. В парке было тихо, гроза на время отступила. Луна, похожая на бледный ноготь, играла в прятки с ночью. Трава была такой влажной, что у Марго сразу промокли ноги.

— Куда мы?

— Они вышли из здания.

— Кто?

Элиас картинно закатил глаза.

— Сара, Давид и Виржини. Я видел, как они направлялись к лабиринту, один за другим. Наверное, назначили встречу. Нам надо поторопиться.

— Подожди. А вдруг мы столкнемся нос к носу? Что тогда?

— Спросим, что они тут делают.

— Блеск!

Они прошли мимо статуи под старой вишней, пролезли под ржавой цепью и углубились в лабиринт. Парень остановился и прислушался. Марго замерла. Вокруг было тихо, только деревья шелестели листвой на ветру, стряхивая воду в ожидании нового ливня. Этот шорох заполнял окружающее пространство, заглушая все остальные звуки, в том числе шум их шагов.

Подумав, Элиас решил пойти налево. На каждом новом повороте Марго ожидала столкновения с троицей. Изгороди давно не подстригали, и девушка то и дело натыкалась на ветки. На небе снова сгустились тучи. Марго стало казаться, что Элиас ошибся, но тут совсем рядом с ними раздались голоса.

Он резко остановился и поднял руку, подавая сигнал Марго, — в точности как киношный коммандо на вражеской территории. Марго тихо хихикнула, хотя ей было не смешно — страшно. Она затаила дыхание. Они там… За ближайшим поворотом. Элиас и Марго сделали еще два шага и услышали фразу Давида.

— Это ужас какой-то, мне жутковато.

— Что еще мы можем сделать? — Марго сразу узнала нежный голос Сары. — Только ждать…

— Нельзя просто взять и забыть о нем, — запротестовал Давид.

Марго вздрогнула. Ей хотелось одного — вернуться в свою комнату, к Люси. Давид говорил тусклым плаксивым голосом, отрывочными фразами, запинаясь на отдельных слогах, как пьяный или обкурившийся.

— Ничего не соображаю… Можно… черт… нужно что-то делать… нельзя его бросать…

— Заткнись. — Голос Виржини прозвучал, как удар хлыста. — Ты не можешь сейчас сломаться, понятно?

Давид вряд ли понял смысл слов Виржини — Марго услышала, как он зарыдал, протяжно и глухо застонал, скрипнул зубами.

— О черт… черт… черт… — ныл он. — Дерьмо, вот дерьмо…

— Ты сильный, Давид. Мы с тобой. Не забывай, мы — твоя единственная семья. Сара, Юго, я и остальные… И мы ни за что его не бросим…

Наступила тишина. Марго спросила себя, что имела в виду Виржини. Отец Давида был крупным промышленником, президентом группы «Жембо». Он подмазывал, подкупал, льстил, угождал, финансировал избирательные кампании политиков, благодаря чему сумел за последние десятилетия «откусить» много жирных кусков от пирога в сфере общественных работ и дорожного строительства. Старший брат Давида учился в Париже и Гарварде и теперь управлял семейным предприятием вместе с отцом. Юго как-то раз сказал Марго, что Давид их ненавидит.

— Нужно срочно созвать Круг, — внезапно сказал Давид.

В разговоре снова наступила пауза.

— Невозможно. Собрание состоится семнадцатого, как и было условлено. Не раньше, — возразила Виржини. Снова этот тон…

— Но Юго в тюряге! — всхлипнул Давид.

— Повторяю, мы его не оставим. Никогда. В конце концов этот легавый все поймет, а если потребуется, мы ему поможем…

Кровь медленно отхлынула от лица Марго, у нее похолодела спина: в голосе Виржини прозвучала ледяная жестокость.

— Этот легавый, как ты изволила выразиться, — отец Марго.

— Вот именно.

— Что значит «вот именно»?

Виржини ответила не сразу.

— Не волнуйся, мы за ним наблюдаем, и за его дочуркой тоже…

— Что ты выдумываешь?

— Ничего. Нужно убедить полицейского, что Юго невиновен… Любым способом… А насчет остального… будем начеку…

— Ты замечала, что в последнее время она все время ошивается рядом? — вмешалась в разговор Сара.

— Кто?

— Марго.

— Хочешь сказать, Марго за нами шпионит? Чушь! — выкрикнул Давид.

Элиас повернул голову и вопросительно посмотрел на Марго. Она нервно моргнула.

— Я хочу сказать одно — мы должны быть осторожны. Эта девка для меня загадка, я ее не… чувствую.

Голос Сары журчал, как ледяной ручеек. Марго захотелось исчезнуть. Взлететь над темным лабиринтом и спрятаться среди бегущих по ночному небу синеватых туч.

В самый неподходящий момент у нее в кармане тихо затренькал смартфон, имитируя звуки арфы. Элиас вытаращил глаза и наградил Марго разъяренным взглядом. У нее бешено заколотилось сердце.

— Я поговорю с ней, если хотите… — предложил Давид.

— ТИХО! Что это за звук? Вы слышали?

— Какой звук?

— Арфа… или что-то в этом роде… Там… совсем рядом…

— Я ничего не слышал, — сказал Давид.

— А я слышала, — возразила Сара. — Там кто-то есть!

«БЕЖИМ!» — выдохнул Элиас в ухо Марго, схватил ее за руку, и они помчались к выходу, не разбирая пути и не думая о маскировке.

— Чужие! — завопил Давид.

Марго и Элиас слышали за спиной шум погони и бежали из последних сил, срезая углы и задевая ветки. Девушке казалось, что жилы на висках вот-вот лопнут и кровь брызнет фонтаном. Черт бы побрал эти бесконечные виражи и проходы. Ржавая табличка с грозным запретом чиркнула Марго по спине, когда они пролезали под цепью; она скривилась от боли, но не вскрикнула. Элиас резко потянул девушку назад.

— Не туда! — рыкнул он. — Там они нас заметят!

Они пробрались по узкому проходу между двумя изгородями и оказались прямо под деревьями, в густой и темной, как нефть, тени, потом, петляя от ствола к стволу, вынырнули прямо под окнами полукруглого амфитеатра. Их жестикулирующие тени напомнили девушке мимов театра Марселя Марсо. Они обогнули здание и оказались перед дверкой. Элиас пошарил в карманах, вытащил ключ — к превеликому удивлению Марго, — и через секунду они уже бежали по пустынным коридорам.

— Где ты откопал этот ключ? — крикнула Марго в спину Элиасу.

— Потом объясню!

Лестница. Не та, по которой они спускались. Более старая, узкая, пахнущая пылью. Они добрались до спального этажа, Элиас толкнул дверь, и Марго изумилась: перед ними был дортуар, до двери их с Люси комнаты оставалось всего несколько метров.

— Залетай! — приказал Элиас. — Не раздевайся! Ныряй под одеяло и притворись спящей.

— А ты? — спросила Марго, едва слыша собственный голос из-за шума в ушах.

— Обо мне не волнуйся, беги!

Она послушалась, скользнула к двери, тихонько надавила на ручку и оглянулась: Элиас исчез. Марго начала было расстегивать ремень, но тут же вспомнила слова друга, легла не раздеваясь и натянула простыню до носа.

Она едва не задохнулась от страха, когда через несколько секунд кто-то быстрыми шагами подошел к двери и повернул ручку. Марго закрыла глаза и приоткрыла рот, стараясь дышать глубоко и спокойно. Кто-то светил ей фонариком в лицо, и Марго казалось, что они вот-вот услышат, как колотится ее перепуганное сердце, увидят пот на лбу и покрасневшее лицо.

Потом дверь закрылась, звук шагов начал удаляться, и Марго поняла, что Сара и Виржини возвращаются к себе.

Она подняла веки. Вокруг было темно, но у нее перед глазами плясали искорки.

Горло пересохло, тело было липким от пота. Девушка откинула простыню, села на кровати и вдруг поняла, что ее бьет неостановимая крупная дрожь.

21

Римские каникулы

Он слушал радио. В наушниках звучал глубокий, хорошо поставленный голос.

— …чем занимается депутат? Проводит время на заседаниях благотворительных комитетов, посещает муниципальные собрания, голосует на сессиях провинциальных парламентов, аплодирует речам, открывает супермаркеты, разбирает местные склоки, надувает щеки, сжимает кулаки и — главное — умеет в нужный момент сказать «да». Большинство моих собратьев не верят, что проблемы общества могут быть разрешены с помощью законов. Еще меньше они верят, что общественный прогресс входит в зону их компетенции. Они — приверженцы религии привилегий, их кредо — накопительство, любимая догма — бесплатность, для себя любимых, естественно.

Сервас прибавил звук, не сводя глаз с дороги, и бархатный голос заполнил салон. Сыщик слышал его не впервые. Дерзость, молодость и умение четко формулировать мысли сделали его обладателя медийным любимцем. Тем, кого следует звать на телеканалы и в утренний радиоэфир, потому что он умеет держать аудиторию в напряжении.

— Вы сейчас говорите о политических оппонентах или о соратниках из вашего собственного лагеря? — поинтересовался ведущий.

— Слова наделены вполне определенным смыслом, разве не так? Я сказал — «большинство», сказал открытым текстом.

— А вы осознаете, что наживаете врагов, позволяя себе подобные высказывания?

В разговоре наступила пауза. Серваса терзала пульсирующая боль в затылке. Он взглянул на GPS, проверяя маршрут. Лес расплывался в свете фар, но не выглядел непроглядной чащей. Белые ограждения, фонари и тщательно ухоженные кюветы располагались на расстоянии пятидесяти метров друг от друга. Из-за деревьев выглядывали богатые современные строения.

— Люди выбрали меня депутатом, чтобы я говорил им правду. Знаете, зачем они ходят на выборы? Чтобы сохранять иллюзию контроля. Для людей контроль так же важен, как для крыс. В семидесятых годах исследователи экспериментировали с двумя группами крыс. К животным подключали электроды, через которые пропускался электрический ток. Так вот: у тех грызунов, которые могли контролировать процедуру, вырабатывалось больше антител и было меньше язв.

— Возможно, их реже били током, — попытался пошутить ведущий.

— Так вот, именно это я и буду продолжать делать, — не дал себя сбить политик. — Я верну моим избирателям контроль — реальный, не иллюзию.

Сервас сбросил скорость. Голливуд. Вот что напомнили ему все эти ярко освещенные здания между деревьями. Среди них не было ни одного площадью меньше трехсот квадратных метров. Дорогой декор, авторский дизайн, лучшие вина в погребах и джаз под сурдинку.

— На сто жителей этой страны приходится один депутат — и один врач на триста граждан. Вам не кажется, что должно быть наоборот? Каков итог? Вы выделяете некоторую сумму — там, наверху, на самом верху… на ту или иную цель, а она, как бы поизящнее выразиться, она… растекается. На каждом промежуточном уровне часть суммы испаряется. Когда деньги наконец доходят до адресата, значительная их часть уже растрачена на покрытие рабочих издержек, функционирование системы, выплату зарплат и поддержку рынков.

— Вы говорите так потому, что в мае прошлого года левые одержали победу, практически повсеместную, — съязвил ведущий.

— Вы правы. Но налоги-то вы платите, правда? Я хочу сказать, что…

Сервас убрал звук. Он почти приехал. Программа шла в записи, но никто не гарантировал, что птичка окажется в гнездышке. И будет бодрствовать. Майор хотел поговорить именно здесь, а не в конторе. В известность он поставил только Самиру и Эсперандье. Венсан ограничился коротким вопросом: «Уверен, что не переворачиваешь все с ног на голову?»

Как там выразился господин депутат? Для людей контроль так же важен, как для крыс… «Совершенно с вами согласен, потому и хочу сохранить контроль над собственным расследованием», — подумал Сервас.

Он съехал с дороги на прямую, обсаженную деревьями аллею, в конце которой, у самого леса, стоял дом. Современное одноэтажное строение из стекла и бетона ничем не напоминало жилище Марианны, но местность вокруг была не менее живописной. Этот квартал, выстроенный прямо в лесу, был самым роскошным в Марсаке. Город нарушал все законы по части квот социального жилья, и по очень простой причине: туда практически некого было бы селить. Шестьдесят процентов населения Марсака составляли университетские профессора, ответственные работники, банкиры, пилоты международного класса, хирурги и инженеры, работающие на авиационных заводах в Тулузе. Здесь имелись две площадки для игры в гольф, теннисный клуб и двухзвездный (по Мишлену) отель, две церкви, крытый рынок XVI века, десятки пабов и ресторанов. Марсак был технологическим полюсом инновационных предприятий, работающих в связке с исследовательскими лабораториями факультета естественных наук и с крупнейшими промышленными группами Тулузы. Марсак — шикарное предместье для элиты, замкнутое на себя, живущее вдали от шума большого города.

Мартен выключил двигатель. Он сидел и смотрел на освещенные окна дома, на который медленно опускалась душная июньская ночь. Горизонтальные линии, плоская крыша, очень много застекленных поверхностей, прямые углы, высокая терраса. Комнаты, ультрасовременная американская кухня, гостиные и узкие коридоры просматривались снаружи, несмотря на жалюзи на окнах. Похоже на творение Миса ван дер Роэ.[34] Сервас подумал, что восходящая звезда «правых» Поль Лаказ продемонстрировал свой статус публичного человека даже в архитектурных пристрастиях. Сыщик вышел из машины и сразу заметил, что кто-то наблюдает за ним из высокого окна. Женщина… Она отвернулась и с кем-то заговорила, а Сервас отвлекся на телефонный звонок.

— Мартен, как ты? Что произошло?

Марианна… Он взглянул на окно, но женщина исчезла. За стеклом теперь маячил мужской силуэт.

— Все в порядке. Кто тебя предупредил?

— Я дружу с директором банка… («Ну конечно, — подумал Сервас, — она же сказала, что всех здесь знает».) Мартен… (Сервас услышал, как она вздохнула.) Прости за вчерашнее… я знаю, ты делаешь все, что в твоих силах, я… прости меня.

— Мне нужно идти, я тебе перезвоню, — сказал он и снова переключил внимание на дом.

Одна из застекленных дверей открылась, и на террасу, защищенную от непогоды плоской бетонной крышей, вышел человек.

— Кто вы?

— Майор Сервас, уголовная полиция. — Сервас достал значок и начал подниматься по ступеням. — Вы Поль Лаказ?

Мужчина улыбнулся.

— Собственной персоной. Не смотрите телевизор, майор?

— Вообще-то, нет. Но я только что слушал ваше выступление по радио, и оно показалось мне очень интересным.

— Что вас сюда привело?

Сервас укрылся от дождя и взглянул на хозяина дома. Сорок лет. Среднего роста, крепкий, по виду — в хорошей физической форме. На Лаказе была толстовка с капюшоном, он напоминал боксера после тренировки, каковым, по сути, и был. Боксер с сильным ударом. Боец. Из тех, кто предпочтет удар уклонению. Толстовка отличалась от той, что была на человеке на записи, но это ничего не значило.

— Вы не догадываетесь?

Взгляд политика стал чуть менее дружелюбным.

— Клер Дьемар, — подсказал Сервас.

Депутат на мгновение застыл — как окаменел.

— Что-то случилось, дорогой? — произнес женский голос у них за спиной.

— Не волнуйся, милая, этот господин из полиции, он расследует убийство, и поскольку я депутат Национального собрания от нашего города…

Лаказ бросил на сыщика выразительный взгляд. Женщина вышла на террасу, и Сервас увидел, что на ней парик, повязанный сверху платком. Бровей на лице не было — точнее, были, но нарисованные черным карандашом. Даже серый сумрак дождливого дня не мог скрыть, как плохо она выглядит, хотя когда-то наверняка была очень красива. Они обменялись рукопожатием, и Сервас машинально отметил про себя, какая невесомая у нее ладонь. Болезнь забрала силы, высосала всю энергию.

По глазам женщины он понял, что рак почти победил, и ему вдруг захотелось извиниться и уйти.

— Ужасная история, — сказала она. — Очень жаль эту бедняжку…

— Я не отниму много времени… — Сервас почти извинялся. — Простая формальность.

— Давайте пройдем в мой кабинет, майор, там будет удобней, — предложил Лаказ.

Мартен кивнул, хозяин дома зна́ком указал ему на пол, и сыщик послушно вытер ноги о половичок. Они вошли в дом и попали в гостиную, где на плоском экране большого телевизора шел черно-белый фильм. Без звука. Сервас заметил бутылку виски на барной стойке и два недопитых стакана на журнальном столике. В коридоре горел яркий свет, на стенах не было ни картин, ни украшений, а на другом конце ночь заглядывала внутрь через стекло. Лаказ толкнул дверь, и они оказались в кабинете — просторном, суперсовременном и удобном. Стены цвета эбенового дерева были увешаны фотографиями в рамках.

— Садитесь.

Лаказ прошел за свой стол и тяжело опустился в кожаное кресло. Стул, предложенный Сервасу, был сделан из хромированных трубок и тонкой кожи.

— Никто не предупредил меня о вашем визите, — сказал депутат, утратив всю свою учтивость.

— Это экспромт.

— Ясно. И что же вам нужно?

— Вы сами знаете.

— Ближе к делу, майор.

— Клер Дьемар была вашей любовницей.

Лаказ не сумел скрыть удивления: Сервас не спрашивал — утверждал.

— Кто вам сказал?

— Ее ноутбук. Кто-то не поленился и тщательно вычистил оба почтовых ящика — рабочий и домашний. Глупый и бессмысленный поступок, если хотите знать мое мнение.

Взгляд Лаказа выражал полнейшее недоумение. Ни в чем не виноват или безупречно притворяется?

— «Тома девятьсот девяносто девять» — это вы, так ведь? Вы с Клер обменивались страстными мейлами.

— Я ее любил.

Ответ, короткий и прямой, застал Серваса врасплох. Судя по всему, Лаказ практикует откровенность во всех областях жизни. Искренний политик? Мартен был не настолько наивен, чтобы поверить в существование хотя бы одного подобного субъекта.

— А как же ваша жена?

— Сюзанна больна. Я люблю жену, майор. И Клер любил. Полагаю, вам трудно это понять.

Все та же пресловутая откровенность. Сервас никогда не доверял людям, бравирующим своей правдивостью.

— Вы «обнулили» почту Клер Дьемар?

— О чем вы говорите?

— Ответьте на вопрос.

— Я не понимаю, о чем вы.

— Ладно. Тогда ответьте на сакраментальный вопрос.

— Вы шутите, майор?

— Вовсе нет.

— Я не обязан ничего говорить.

— Конечно, но мне бы очень хотелось услышать ваш ответ.

— Разве вы не должны были запросить санкцию у судьи, прежде чем беспокоить нас с женой в столь поздний час? Думаю, вы слышали о депутатской неприкосновенности?

— Конечно.

— Значит, вы беседуете со мной как со свидетелем?

— Именно так. Небольшая дружеская беседа…

— Которую я могу в любой момент прервать?

Сыщик кивнул.

Политик выдохнул и откинулся на спинку кресла.

— Назовите время.

— Пятница. Между семью тридцатью и девятью тридцатью вечера.

— Я был здесь.

— Один?

— С Сюзанной. Мы смотрели фильм. Она, знаете ли, любит американские комедии пятидесятых годов. В последнее время я делаю все, чтобы ее жизнь стала хоть чуточку… терпимей. В пятницу… подождите, сейчас… кажется, мы смотрели «Римские каникулы», но лучше уточнить у Сюзанны. Если возникнет необходимость, она даст свидетельские показания… Но пока речь об этом не идет, не так ли?

— Пока — нет.

— Я так и думал.

Они напоминали двух боксеров на взвешивании. Лаказ оценивал сыщика, примеривался к нему. Политику нравилось иметь дело с равными противниками.

— Расскажите мне о ней.

Сервас намеренно выбрал местоимение. Он знал — по собственному опыту, — какую странную реакцию может спровоцировать слово в мозгу влюбленного мужчины.

Взгляд Лаказа затуманился. Туше́. Боксер пропустил удар.

— О господи… она… она… то, что говорят, правда? — Депутат пытался подобрать слова. — Что она умерла… что ее связали… утопили… О черт, меня сейчас вырвет!

Депутат вскочил и кинулся к двери, но опомнился и застыл в центре комнаты, как боксер, рухнувший на канаты после пропущенного удара, потом вернулся и сел в кресло. «Не хватает только ведра с водой и секунданта с полотенцем…» — подумал Мартен.

— Прошу прощения. Нервы… — Лицо депутата стало землисто-серым, на лбу выступила испарина.

— Да, — мягко произнес Сервас, отвечая на вопрос собеседника. — Всё правда.

Лаказ так низко опустил голову, что почти коснулся лбом бювара. Он поставил локти на письменный стол и прикрыл затылок сплетенными пальцами.

— Клер… господи, Клер… Клер… Клер…

Горестный стон депутата поставил Серваса в тупик. Одно из двух: либо этот тип и правда был безумно влюблен в убитую, либо он самый гениальный лицедей в мире. Похоже, ему плевать, видит его сейчас кто-нибудь или нет.

Внезапно он распрямился и впился в сыщика взглядом покрасневших глаз.

— Это сделал мальчишка?

— Сожалею, на этот вопрос я ответить не могу.

— Но у вас хотя бы есть версия? — умоляющим тоном спросил Лаказ.

Майор кивнул, хотя в глубине души уже ни в чем не был уверен.

— Я сделаю все, чтобы помочь вам, — произнес депутат, беря себя в руки. — Хочу, чтобы вы поймали ублюдка, который это сделал.

— Тогда ответьте на мои вопросы.

— Спрашивайте.

— Расскажите мне о ней.

Лаказ сделал глубокий вдох, как измочаленный боксер перед финальным раундом, и начал рассказывать:

— Она была очень умной. Блестящей. Талантливой. Из тех, кого называют «любимцами богов».

«Боги хранили свою любимицу только до вечера пятницы», — подумал Сервас.

— Как вы познакомились?

Лаказ рассказал и об этом. В деталях. С непритворным волнением, но не без самолюбования. Его пригласили в лицей. Став депутатом Национального собрания от Марсака, он бывает там каждый год, знает всех преподавателей и сотрудников. Подготовительное отделение — одна из визитных карточек города, оно притягивает лучших студентов со всей провинции. На этой ежегодной встрече ему представили новую преподавательницу древних языков и античных культур. Между ними сразу проскочила искра. Они разговаривали, пили вино. Она рассказала, что раньше преподавала французский и латынь в коллеже, потом выиграла общенациональный конкурс на замещение должности преподавателя лицея, после чего ей и предложили это престижное место. Он сразу понял, что у Клер никого нет и она нуждается в человеке, который поможет ей начать новую жизнь в новом профессиональном окружении. Не понял — интуитивно почувствовал, поправил себя депутат, добавив, что унаследовал этот дар от отца, сенатора Лаказа. Он был уверен, что у их истории будет продолжение, и это произошло два дня спустя, когда они встретились на мойке машин и отправились прямиком в отель. Там все и началось.

— Ваша жена уже болела?

Лаказ вздрогнул, как от пощечины.

— Нет.

— Что было потом?

— Обычная история. Мы влюбились. Я публичный человек, приходилось соблюдать осторожность. Было тяжело, хотелось рассказать о нашей любви всему свету.

— Она просила вас уйти из семьи, а вы не хотели, так?

— Нет. Вы ошибаетесь, майор. Я хотел бросить Сюзанну. А Клер была против. Говорила, что не готова, что это разрушит мою карьеру. Она отказывалась взваливать на себя ответственность, не зная, захочет ли разделить со мной жизнь.

Сервас уловил нотки сожаления в голосе политика.

— Потом Сюзанна заболела, и все изменилось. — Лаказ посмотрел на сыщика — в его глазах были бесконечная печаль и боль. — Жена сочла нужным высказаться предельно откровенно: у меня есть призвание и судьба, а Клер эгоцентрична, сосредоточена на себе и не поможет мне реализоваться. Она принадлежит к тому типу женщин, которые никогда ничего не отдают, но высасывают из других жизненную силу, чтобы подпитать себя. Сюзанна взяла с меня обещание… что, если ее не станет… я не отрекусь от своего будущего ради… ради той…

— Как она узнала о вашем романе?

Глаза Лаказа потемнели.

— Начала догадываться, провела собственное маленькое расследование… Моя жена была журналисткой. У нее потрясающее чутье, и она хорошо ориентируется в нашей среде. Скажем так: она хотела убедиться — но без подробностей.

— Вы курите?

— Да.

— Какую марку?

Депутат удивился, но ответил.

— Вы бывали у Клер?

— Да. Конечно.

— Не боялись, что кто-нибудь вас увидит?

Лаказ ответил после паузы:

— В лесу… есть проход… в ее сад. — Сервас остался невозмутимым. — На другом конце — площадка для пикника, у края дороги. Эту просеку не найти, если не знаешь о ее существовании… Я оставлял машину и шел пешком. Метров двести. Заметить меня могли только соседи Клер из дома напротив: их окна выходят в сад. Игра стоила свеч. И я всегда надевал куртку с капюшоном. — Он улыбнулся. — Знаете, игра в конспирацию нас возбуждала. Мы чувствовали себя сбежавшими из дома подростками. Вам знаком синдром «мы-против-целого-мира»?

Голос Лаказа сорвался, и сыщик подумал, что при некоторых обстоятельствах лучшие воспоминания превращаются в тяжелую ношу. Вот что интересно: будь депутат тем самым человеком, который следил за Клер, прячась в кустах, и курил одну сигарету за другой, рассказал бы он о секретном проходе? Возможно, он шпионил и выяснил, что у Клер есть кто-то еще? Юго? А куртка с капюшоном? Неужели на видеозаписи был Лаказ? Силуэт показался сыщику выше и стройнее, но он ведь мог и ошибиться. Почему Лаказ разоткровенничался? Вздумал — неосознанно — бросить вызов полицейскому, мол, «а ты докажи, что я виновен»?

— Еще вопросы? — спросил депутат.

— Пока нет.

— Вот и отлично. Я уже сказал, что окажу вам любую помощь. Но… вы, безусловно, отдаете себе отчет, в какой деликатной ситуации я оказался.

Да, политик есть политик. Мартен изобразил лицом непонимание.

— Я человек публичный, — раздраженным тоном напомнил Лаказ. — Политический класс этой страны агонизирует. Умирает. Мы утратили веру в себя; мы так давно делим власть, что больше не генерируем идеи и у нас нет ни малейшего шанса что-либо изменить. Скажу вам без ложного стыда, майор: я — восходящая звезда нашей партии. Я верю в свою судьбу. Через два года, когда наш президент проиграет выборы — а он их проиграет, — я возглавлю партию и в две тысячи семнадцатом окажусь на первой линии. Это будет год, когда левым тоже придется подводить итоги своей политики. Европа, как и весь остальной мир, станет ареной бунтов и восстаний. За такими, как я, будущее. Вы понимаете, что поставлено на карту? Вызовы, на которые нам предстоит ответить, важнее вашего расследования, гибели мадемуазель Дьемар и спасения моего брака.

Сервас не мог прийти в себя от изумления: этот человек — воплощенное честолюбие.

— И что же из этого следует?

— Я не могу позволить, чтобы хоть малейшая тень омрачила мою репутацию, я должен быть выше всех подозрений — как жена Цезаря. Именно такой лидер понадобится людям. Не запятнанный никакой коррупцией, не участвовавший в махинациях и скандалах. Вы должны вести расследование максимально деликатно. Вам ведь известно: если мое имя всплывет — пусть даже я совершенно чист, — кто-нибудь обязательно заявит, что дыма без огня не бывает, пойдут слухи… Но давайте забудем обо мне и поговорим о вашей карьере. Я могу быть вам полезен, майор. У меня есть могущественные друзья. Как на региональном, так и на национальном уровне. К моему мнению прислушиваются в высоких сферах. — Лаказ распалился. — Я рассчитываю на вашу сдержанность. И на вашу лояльность. Поймите, я не меньше вас хочу, чтобы негодяя, убившего Клер, нашли, но мне совершенно необходимо, чтобы при расследовании соблюдалась максимальная секретность.

Ну, вот все и прояснилось… Сервас чувствовал нарастающий гнев. Обещание «я сделаю все, чтобы помочь вам» забыто, Лаказ недвусмысленно предложил «обмениваться услугами». Мартен встал.

— Не утруждайтесь. Я двадцать лет не хожу на выборы, что делает меня невосприимчивым к любым аргументам электорального толка. Позвольте задать вам последний вопрос.

Лаказ кивнул.

— Вы раз в год бываете в Марсакском лицее, это мне известно. Что связывает вас с этим учебным заведением?

— Я там учился. Как вам объяснить… Марсак — особенное место. Он не похож ни на…

— Можете не объяснять. Я знаю.

Депутат ответил удивленным взглядом. Сервас кивнул и покинул хозяина дома.

В коридоре, ведущем в гостиную, он едва не столкнулся с женой политика. Она держалась очень прямо, смотрела в лицо Сервасу, и в ее глазах был ледяной холод. Сюзанна поднесла к сжатым, побелевшим от напряжения губам стакан с виски, но взгляд не отвела. Сервас понял молчаливое послание: она знала — и тоже рассчитывала на его, с позволения сказать, сдержанность. Но по другим причинам.

— У вас кровь на воротнике, сзади, — холодно произнесла женщина.

— Извините… — Мартен смешался и покраснел. — Простите за поздний визит.

— Тот, кто думает, что за порогом смерти ничего нет, ошибается. Там нас ждет вечное безмолвие. Это не каждому по плечу. — Она подняла глаза. — Убирайтесь.

Сервас прошел через гостиную к застекленной террасе. Женщина молча смотрела ему в спину. Он чувствовал себя разбитым. Мрак, царящий в этом доме, давил на него. Как и груз собственного прошлого, и пережитый на крыше ужас. Он на мгновение задержался под бетонным навесом, чтобы перевести дух и успокоиться. Перед ним простиралось темное враждебное пространство, боль в затылке не проходила, стучала под черепом, как напоминание — вот только о чем? Он поднял воротник и шагнул в темноту.

22

Ностальгия

Она наклонилась над унитазом, и ее вырвало. Прополоскала рот. Почистила зубы. Еще раз прополоскала рот. Выпрямилась и посмотрелась в зеркало. Бросила вызов бледному призраку, как делала уже много месяцев, но он больше ее не боялся, потому что с каждым днем становился сильнее.

Официально призрак появился десять месяцев назад, в шее, но она знала, что он давно живет внутри нее. Сначала это была единичная крошечная клетка — одинокая, но фатальная. Она ждала своего часа — момента, когда разделится на тысячи, миллионы, миллиарды смертоносных клеток. Ирония судьбы: чем больше бессмертных клеток становилось в ее организме, тем ближе она подходила к порогу смерти. Еще бо́льшая ирония заключалась в том, что враг был не внешним — внутренним. Она сама его породила. Молекулярный механизм, деление клеток, мутагенные агенты, вторичные очаги… она стала настоящим профи в этом вопросе. Ей казалось, что она физически ощущает, как клетки-убийцы распространяются по ее телу, как раковое войско марширует по ее системе кровообращения, строит соединительные пути, развязки и дублеры в капиллярах и лимфатических узлах, атакует легкие, селезенку, печень, выстреливает метастазами в пах и мозг. Она открыла аптечку, чтобы взять противорвотное. Налила воды в стаканчик. Она сегодня ничего не ела — только пила, но аппетита все равно не было. В понедельник ей начали делать очередной курс химиотерапии. Она замурлыкала «Feeling Good» в интерпретации «Muse» или Нины Симон. Чем ближе была смерть, тем сильнее ей хотелось петь. «Birds flying high you know how I feel. Sun in the sky you know I feel». «Птицы, летающие высоко, вы знаете, что я чувствую. Солнце в небе, ты знаешь, что я чувствую…» Выходя из ванной, она услышала доносящийся из кабинета голос. Он оставил дверь приоткрытой. Она подошла ближе, неслышно ступая босыми ногами. Он был явно встревожен, голос дрожал и срывался.

— Говорю тебе, у нас проблема. Этот сыщик не остановится. Он упертый.

Она поднесла руку к голове, поправила парик и платок. Снова подступила тошнота. Она вдруг оказалась за тридевять земель от дома. Планеты рождаются и умирают, звезды гаснут в глубинах космоса, ребенок зарождается в животе матери, кто-то испускает последний вздох, ей пятнадцать, она оседлала сёрф и мчится на гребне океанской волны, ей девятнадцать, она играет на пианино сонату Шуберта, ей аплодируют сто человек, вараны в джунглях, лагуна, вулкан, рюкзак за спиной, ей двадцать восемь, она в кругосветном путешествии с любимым мужчиной, он намного старше и женат. Вот чего она хочет. Перемотать пленку… Начать с нуля… Вернуться к началу…

Нотки паники в голосе за дверью.

— Я знаю, который час! Позвони ему и узнай, что происходит. Нет, не завтра — сейчас, черт возьми! Пусть вытащит прокурора из постели, будь он трижды неладен!

Где ты был и что делал в пятницу вечером?

Она улыбнулась. Любимчик журналистов напуган. До ужаса. Она его любила. Больше, чем кого бы то ни было другого. Пока не начала презирать. Как никого другого. Презирала так же сильно, как когда-то любила. Неужели это побочный эффект болезни? По логике вещей, она должна была бы стать милосердней, научиться… сопереживать, как говорят эти люди. Ее друзья — журналисты, политики, врачи, руководители предприятий, мелкие буржуа. Теперь она понимала, что окружена педантами, болванами, позерами и краснобаями, которым так нравится шутить и вести пустые разговоры. Как же она скучает по обычным, простым людям, окружавшим ее в детстве, таким, как мать и отец, простые ремесленники. По соседям и друзьям, жившим в скромном квартале, где она росла.

— Хорошо. Перезвони мне.

Он повесил трубку, и она ушла. Он сказал полицейскому, что они провели вечер вместе, смотрели фильм на DVD. Что она обожает американских артистов 50-х — единственная правда в нагромождении вранья. «Римские каникулы»! Она с трудом удержалась от смеха, вообразив его Грегори Пеком, а себя — Одри Хепберн, мчащихся на «Веспе» по улицам итальянской столицы. Десять лет назад все так и было. Идеальная пара. Все ими восхищались, завидовали, ревновали… На любой вечеринке окружающие смотрели только на них. Блестящая молодая журналистка и молодой перспективный политик. Да, он всегда был перспективным…

Как же давно они не смотрели вместе кино…

Он плакал, даже выл, как раненое животное, когда говорил с сыщиком о смерти этой шлюхи. Неужели он так сильно ее любил?

Где он был в пятницу вечером?

Одно она знала точно — не дома. Как и во все остальные вечера.

Она не хотела знать. Вокруг и без того хватало мрака. Пусть горит в аду или сгниет в тюрьме — но после ее смерти. У печали, одиночества и ужаса перед неизбежностью конца был привкус известки, хотя она не исключала, что это побочный эффект химиотерапии. Ей хотелось умереть спокойно.


Циглер открыла гардероб, извлекла вешалки с форменной одеждой и разложила их на кровати.

Непромокаемая куртка — темно-синяя с ярко-синим — с нашивкой «ЖАНДАРМЕРИЯ» на спине и груди. Бледно-голубой китель с налокотниками и подплечниками. Несколько поло с длинным рукавом, две пары брюк, три прямые юбки, рубашки, черный галстук, зажим для галстука, несколько пар «лодочек», две пары армейских ботинок, перчатки, кепи и шляпа — к несчастью, не ставшая менее нелепой с последнего раза.

Сегодня ей приходится носить форму каждый день — раньше она надевала ее только «по особым случаям». Большинство коллег гордились этой формой, для Циглер же она была символом понижения в ранге и опалы.

Два года она не носила мундир — когда работала в следственном отделе, — а вот теперь вернулась в исходную точку.

Она мечтала получить назначение в большой город, полный огней, шума и ярости. А оказалась в деревне. Она знала, что в этих идиллических местечках преступность так же вездесуща, хотя не так заметна. Автомобиль и новые технологии позволили ей распространиться по всей стране. Закоренелые городские преступники переместились в зоны, где полиция действовала менее активно. В любой деревушке с населением в несколько сотен жителей находилась парочка безмозглых кретинов, одержимых манией величия и жаждущих сравняться в подлости и бесчинствах с городскими «коллегами». Коротко говоря, здесь, как и повсюду в других местах, самыми востребованными оставались две профессии — адвоката и стража порядка.

К превеликому сожалению Ирен, она понимала, что любое важное дело будет расследовать не ее скромная бригада, а более компетентный розыскной отдел.

Циглер убедилась, что вся форменная одежда выстирана и отглажена, убрала вешалки в шкаф и поспешила забыть о ней. Отпуск закончится завтра утром. Она не должна поддаваться унынию.

Ирен перешла из спальни в крошечную гостиную служебной квартиры, взяла со столика газету, села за письменный стол у окна и включила компьютер.

На интернет-сайте газеты никакой дополнительной информации не было, зато она нашла ссылку на статью, опубликованную во время ее путешествия по греческим островам. Называлась она «УБИЙСТВО МОЛОДОЙ ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦЫ В МАРСАКЕ. Расследование поручено полицейскому, раскрывшему дело в Сен-Мартене». Ирен ощутила покалывание в кончиках пальцев.


— Боже, вам известно, который сейчас час? — рявкнул в трубку министр, протягивая руку к ночнику. Он посмотрел на жену, спавшую глубоким сном на большой кровати, — звонок не разбудил ее.

Собеседник министра не смутился — он был председателем парламентской фракции в Национальном собрании и не будил людей по пустякам.

— Вы, конечно, понимаете, что я рискнул нарушить ваш сон из-за дела первостепенной важности.

Министр сел на кровати.

— Что происходит? Теракт? Кто-то умер?

— Нет-нет, — успокоил чиновника собеседник. — Ничего такого, но я счел, что дело не терпит отлагательств.

Министру хотелось нагрубить, сказать, что мнение собеседника его не волнует, но он сдержался.

— О чем идет речь?

Депутат объяснил суть дела. Министр нахмурился, вдел белые ступни в тапочки и перешел в кабинет.

— Значит, он был любовником этой женщины? По слухам или на самом деле?

— Он сам признал это в разговоре с полицейским, — ответил собеседник министра.

— Вот дерьмо! Он еще глупее, чем я думал… А в убийстве он случайно не признался? — съязвил высокий чин.

— По-моему, нет. — Ответ прозвучал совершенно серьезно. — Поль вряд ли способен на подобное. Я считаю его слабаком, который пыжится, чтобы выглядеть крутым.

Председатель парламентской фракции совсем не расстроился из-за того, что супружеская неверность однопартийца стала достоянием гласности. Поль Лаказ невиновен, но унижен. Честолюбие молодого политика и его желание возглавить фракцию ни для кого не были секретом. Нынешний председатель терпеть не мог этот «свободный электрон», молодого бешеного пса, вообразившего себя рыцарем на белом коне в сверкающих доспехах. «Вся проблема белого цвета, — подумал депутат, — заключается в его маркости». По большому счету, он вовсе не расстроился из-за всей этой истории — в отличие от министра, испустившего тяжкий вздох.

— Советую исключить из вашего лексикона выражения «по моему мнению» и «я полагаю», — отчитал он собеседника. — Избиратели не любят «мнений» — они предпочитают действия и факты.

Глава парламентской фракции хотел было возразить, но сдержался. Он был достаточно опытным политиком и знал, когда следует промолчать.

— Что нам известно об этом сыщике?

— Полтора года назад именно он свалил Эрика Ломбара.

На другом конце провода наступила тишина. Министр размышлял. Он взглянул на часы — без двенадцати полночь — и объявил:

— Я звоню в Министерство юстиции. Нужно во что бы то ни стало сохранить контроль над этой историей, пока она нас не похоронила. Вызовите Лаказа. Пусть приедет завтра, не откладывая. Мне плевать на его планы, пусть выкручивается.

Он повесил трубку, не дожидаясь ответа. Нашел номер женщины, занимавшей высокий пост в руководстве Минюста. Она должна как можно быстрее навести справки о следователях и прокурорах, ведущих расследование. На короткое мгновение он пожалел о временах «телефонного права», когда можно было замять любое дело, а жизнь первого сыщика Франции состояла из нелегальной прослушки, доносов на соперников и подлых приемчиков. Жаль, что нельзя это вернуть. Сегодня мелкие следаки повсюду суют свой нос, так что придется быть крайне острожным.


Сервас взглянул на часы на приборной доске. 00.20. Возможно, еще не слишком поздно. Стоит ли являться вот так, без предупреждения? Сыщику снова почудился аромат Марианны — он ощутил его в субботу вечером, когда она его поцеловала. Сервас принял решение и, оставив Марсак за спиной, поехал через леса, а на ближайшем перекрестке повернул налево, в поля. Дорога привела его прямо к озеру. Дом Марианны был первым на северном берегу, в окнах первого этажа горел свет. Она не спит. Сервас доехал до ворот и остановился.

— Это я, — сказал майор, надавив на кнопку и услышав потрескивание домофона.

«Сердце бьется слишком быстро», — машинально подумал он.

Никто не ответил, но раздался щелчок, и ворота медленно открылись. Сервас вернулся за руль. Шины шуршали по гравию, фары выхватывали из темноты нижние лапы сосен. Никто не смотрел на него из окна, но входная дверь на высоком крыльце была открыта.

Мартен захлопнул ее за собой и пошел на звук работающего телевизора. Марианна сидела с ногами в подушках на диване песочного цвета и смотрела какую-то литературную викторину. Она поднялась ему навстречу с бокалом вина в руке.

— «Канноно ди Сарденья», — сказала она. — Будешь?

Сервас никогда не слышал об этом вине. Марианна не выглядела удивленной поздним визитом. Она была в атласной пижамке ярко-лазоревого цвета, подчеркивавшего красоту золотистых волос, светлых глаз и загорелых ног. Мартен не мог не восхищаться этой женщиной.

— С удовольствием.

Марианна достала из бара большой бокал, поставила на журнальный столик и наполнила на треть. Вино оказалось хорошим, но слишком густым и пряным — на вкус Серваса. Впрочем, тонким знатоком вин он никогда не был. Марианна убрала звук, но телевизор выключать не стала. «Синдром одиночки, — подумал сыщик. — Обеспечивает эффект присутствия». Марианна выглядела обессилевшей и печальной, под глазами залегли тени, она не накрасилась, но от этого казалась еще соблазнительней. Аодаган прав — Марианна всегда была несравненно хороша. Явись она в таком виде на вечеринку, затмила бы всех женщин, несмотря на их драгоценности, платья от-кутюр и парикмахерские ухищрения.

Она села, и он без сил рухнул рядом.

— Зачем ты приехал? — спросила она и, не дав Сервасу времени ответить, воскликнула: — Черт, Мартен, у тебя кровь в волосах и на воротнике! — Наклонилась и начала осторожно перебирать ему волосы. — Рана очень нехорошая… Нужно ехать к врачу. Что произошло?

Сервас глотнул вина и объяснил. Он знал — если продолжит в том же темпе, очень быстро опьянеет: на этикетке была указана крепость 14°… Он рассказал Марианне о видеозаписях из банка, о втором силуэте, об отвлекшем его шуме, о погоне на крыше.

— Означает ли это, что… что человек на записи и есть настоящий преступник?

Майор уловил в ее голосе надежду. Безграничную, всепоглощающую.

— Возможно, — осторожно ответил он.

Марианна ничего не сказала — сейчас ее больше волновала рана у него на голове.

— Это нельзя так оставлять… Нужно тебя заштопать.

— Марианна…

Она вышла и через пять минут вернулась с ватой, спиртом и коробкой стерильных пластырей.

— Ничего не выйдет, если не побриться налысо, — пошутил Сервас.

— Почему бы и нет?

Сервас понял, что ей необходимо действовать, думать о ком-нибудь, кроме Юго, отвлечься хоть ненадолго. Марианна прижала к ране тампон со спиртом, надавила, и Мартен вздрогнул от боли; потом она вытащила из коробки пластырь, содрала зубами защитную пленку и попыталась прилепить его, соединив концы раны. Затея провалилась.

— Пожалуй, ты прав, придется тебя побрить.

— Ни за что.

— Дай взглянуть еще раз.

Она была рядом. Близко. Слишком близко… Он вдруг осознал, что их разделяет только тонкая атласная пижама на ее теплом загорелом теле. Увидел — как будто впервые — большой, почти мужской рот. Когда-то это их очень веселило, они говорили: «Наши рты нашли друг друга». Марианна начала ласкать его затылок… Сервас повернул голову.

Увидел ее глаза, уловил их блеск.

Он знал — сейчас неподходящий момент, им не следует… Прошлое останется прошлым. Никому еще не удавалось вернуть свое прошлое. Особенно такое, как у них. Невозможно. Если они попытаются, воспоминания утратят былую магию. Он еще может все остановить, это будет правильно.

Но волна желания уже захлестнула его. Пальцы Марианны скользнули по волосам Серваса, как ручейки, и несколько секунд он мог видеть только ее лицо и распахнутые, сверкающие, как озерная вода в лунном свете, глаза. Она поцеловала его в уголки губ, обняла, обвив руками спину, и тишина вокруг них сгустилась. Они поцеловались. Обменялись взглядами. Снова поцеловались. Словно пытались удостовериться в реальности происходящего и подлинности обоюдного желания. Сами собой вернулись былые жесты, то, как они занимались любовью в молодости: долгие поцелуи с закрытыми глазами, отказ от себя, взаимопроникновение. Бывшая жена Серваса Александра всегда «застревала на пороге», потому что хотела доминировать даже в постели. Мартен и с закрытыми глазами мог узнать язык Марианны, ее рот и эти поцелуи. Их рты и вправду нашли друг друга. У Серваса были другие женщины — после Марианны и даже после Александры, — но ни с одной из них не возникало такого чувства сопричастности и взаимодополняемости.

Сервас торопливо раздевал Марианну, узнавая все, что когда-то так возбуждало его, — золотистое руно на лобке, длинную шею, широкие плечи, соски, родинку, тонкую талию и хрупкие руки, крепкие бедра, сильные ноги и мускулистый, как у юного атлета, живот. Узнал он и это потрясающее движение, когда она выгнулась, подалась ему навстречу, прижалась влажным лоном. Сервас осознал, что воспоминания об этой женщине никуда не уходили, они дремали в подсознании, ожидая возрождения. Ему показалось, что он вернулся домой.


Циглер совсем не хотелось спать. Она вернулась к прежнему образу жизни и по ночам занималась любимым делом — искала информацию, систематизировала и перечитывала свои заметки на ноутбуке, с которым по требованию Жужки рассталась на все время отпуска.

Фотографии и газетные вырезки, пришпиленные к стенам в кабинете, были наглядным доказательством ее одержимости. Если бы членам парижской розыскной группы, с которой контактировал Сервас, пришло в голову войти в компьютер, они бы поразились количеству и содержательности информации, собранной Ирен о Гиртмане.

Она нашла в архивах швейцарской прессы кладезь сведений о детстве Гиртмана, годах его учебы на юридическом факультете Женевского университета, карьере прокурора, трехлетней работе в Гаагском международном трибунале. Одна швейцарская репортерша не пожалела времени и дотошно расспросила всех близких и дальних родственников, соседей и жителей Эрманса — маленького городка на берегу Женевского озера, где прошли первые годы жизни Гиртмана. Специалисты знают, что в детстве любого серийного убийцы всегда есть знаки — предвестники будущей судьбы: застенчивость, нелюдимость, неумение общаться, нездоровые вкусы, исчезновение соседских котов и собак… Именно эта журналистка раскопала факт, настороживший сыщиков. Когда Гиртману было десять, при невыясненных обстоятельствах погиб его восьмилетний брат Абель. Случилось это во время летних каникул. Родители мальчиков только что расстались и отправили детей к бабушке с дедушкой, на ферму. Дом стоял на берегу озера Тун, что в бернском Оберланде: потрясающий вид, синь над головой, синь под ногами, а на заднем плане — цепочка ледников, похожих, по меткому определению Шарля Фердинанда Рамюза, на «пирамиду тарелок на стойке». Пейзаж с открытки. Старики держали коров и гусей, была у них и голубятня. Многие свидетели рассказывали, что Юлиан был замкнутым ребенком, сторонился других детей и играл только с младшим братом. Юлиан и Абель совершали долгие велосипедные прогулки вокруг озера, иногда длившиеся до самого вечера. Они сидели на мягкой пышной траве и смотрели, как у подножия пологого холма, на озерных водах, плавают белые яхты, слушали мерный перезвон колоколов в долине — их веселую перекличку разносили по округе атмосферные потоки.

Однажды вечером Юлиан вернулся домой один и, отчаянно рыдая, признался, что в начале каникул они познакомились с мужчиной по имени Себальд и каждый день тайно с ним встречались. Себальд — по словам Юлиана, ему было лет сорок — учил их «куче всяких вещей», но в тот день был странным и злым. Когда Юлиан сказал, что Абель прячет в кармане два базельских печенья, Себальд попросил дать ему одно. «Готов поспорить, что Абель — маменькин любимчик, так, Юлиан? Тебя-то, наверное, любят меньше?» Малыш ни за что не хотел делиться лакомством, и тогда Себальд якобы спросил вкрадчивым тоном: «Что будем делать?» — и братья испугались. Абель захотел домой, и тогда Себальд велел Юлиану привязать его к дереву. Тот не только боялся этого человека, но и хотел ему понравиться, а потому подчинился, несмотря на мольбы брата. Потом Себальд приказал Юлиану натолкать Абелю в рот земли и листьев, чтобы наказать за жадность, пока они будут есть печенье. Тут-то Юлиан и сбежал, бросив Абеля с Себальдом.

Бабушка с дедушкой и их соседи бросились в лес, но не нашли ни Абеля, ни Себальда. Неделю спустя тело мальчика обнаружили на берегу озера. При вскрытии выяснилось, что ребенка утопили, удерживая его голову под водой. Швейцарская полиция не нашла не только Себальда, но даже признаков его существования.

Журналисты с упоением копались в прошлом Гиртмана, но не выяснили ничего сенсационного. В университете у него было с полдюжины интрижек и всего один серьезный роман — с будущей женой. Пресса гонялась за бывшими подружками Гиртмана и соучениками по юрфаку — и получала противоречивые свидетельства. Кто-то описывал Юлиана как образцово-показательного студента, другие рассказывали о его завороженности смертью и всяческой мрачно-похоронной дребеденью. Гиртман якобы жалел, что не пошел учиться на медицинский, — у него были до странности обширные познания в анатомии. В интервью, опубликованном в «Трибюн де Женев», студентка по имени Жилиан заявила следующее: «Он был интересным и забавным, от него не исходили ни опасность, ни угроза. Он всегда ловко манипулировал людьми, умел заговаривать зубы, привлекал манерой одеваться, музыкальными и литературными пристрастиями, тем, как смотрел на вас…» Одна журналистка связала исчезновение молодых женщин с присутствием Гиртмана в соседних с Швейцарией странах, где это произошло. Во многих статьях упоминался тот факт, что Гиртман работал в Международном трибунале в Гааге и выступал на стороне обвинения в процессах об изнасилованиях, пытках и убийствах, совершенных военными, в том числе из контингента «голубых касок».

Циглер составила примерный и наверняка далеко не полный список «возможных» жертв бывшего прокурора в Швейцарии, Доломитовых и Французских Альпах, Баварии и Австрии, включив в него и несколько подозрительных исчезновений в Голландии, произошедших именно в тот момент, когда там находился Гиртман. В числе последних был тридцатилетний проныра-журналист, который что-то пронюхал раньше всех остальных. Он и любовник Алексии были единственными жертвами Гиртмана мужского пола. На счет швейцарца записали исчезновение американской туристки на Бермудах, хотя власти приняли версию о нападении акулы. Пресса и полиция сходились в том, что за двадцать пять лет Гиртман совершил не меньше сорока убийств. Циглер считала, что их было не меньше ста. Ни одного тела так и не нашли… Никто не прятал трупы лучше Гиртмана.

Ирен откинулась на спинку кресла и несколько секунд вслушивалась в тишину. С момента побега швейцарца из Института Варнье прошло полтора года. Убивал ли он все это время? Ирен готова была поручиться, что убивал, но вряд ли когда-нибудь станет известно, сколько именно женщин он замучил.

Темная ипостась Юлиана Алоиза Гиртмана обнаружилась после того, как он убил жену и ее любовника, судью Адальбера Берже, в доме на берегу Женевского озера в ночь на 21 июня 2004 года. Гиртман часто устраивал оргии на своей вилле, где бывал весь цвет женевского бомонда. В тот вечер он пригласил молодого коллегу к себе, чтобы договориться о разводе. В конце ужина, когда зазвучала мелодия «Песен для мертвых детей» Малера, он под дулом пистолета заставил его и жену спуститься в подвал и раздеться, облил шампанским и прикончил на самодельном электрическом стуле. Это вполне могло сойти за трагическую случайность — учитывая образ жизни супругов, — если бы не сработала сигнализация и полицейские появились прежде, чем мадам Гиртман отдала богу душу.

Во время расследования в банковском сейфе нашли несколько альбомов с газетными вырезками о десятках случаев исчезновения молодых женщин в пяти приграничных странах. Гиртман заявил, что интересовался этими делами «по причине профессиональной деформации», а когда избранная им система защиты не сработала, начал дурачить психиатров. Как и большинство социопатов, Гиртман прекрасно знал, каких именно ответов ждут от него врачи и психологи; многие закоренелые преступники умеют превосходно манипулировать системой. Швейцарец заявил, что испытывал ревность к младшему брату — за то, что родители якобы больше его любили, сослался на жестокость отца-алкоголика и сексуальные домогательства матери, как по нотам разыграв спектакль для судебного психиатра.

Юлиан Гиртман содержался во многих психиатрических клиниках Швейцарии, прежде чем попал в Институт Варнье. Там его и навестили Ирен с Сервасом, оттуда два года назад ему помогли бежать.

Циглер вернулась к газетным статьям. Первая была озаглавлена очень броско — «Гиртман пишет полиции», в другой речь шла о Марсакском расследовании Мартена. Кто допустил утечку? Ирен беспокоилась за Серваса. Зимой 2008–2009-го они хорошо поработали вместе, потом часто подолгу разговаривали — по телефону и во время прогулок в горах. Тогда-то она и узнала, какую ужасную психологическую травму Сервас пережил в детстве. Ирен восприняла его откровенность как знак глубокого доверия, почувствовав, что за много лет Мартен ни разу ни с кем не поделился. В тот день она решила, что будет его опекать — на свой манер: без его ведома, как сестра, как друг…

Женщина вздохнула. Она давно не «инспектировала» компьютер Мартена. В последний раз это случилось, когда дисциплинарная комиссия Национального управления жандармерии рассматривала ее дело. Ирен проявила недюжинный хакерский дар, который мог бы заинтересовать даже Министерство обороны. Она прочла рапорт, который Сервас направил в дисциплинарную инстанцию. Фактически майор свидетельствовал в пользу Циглер: он подчеркнул ее вклад в расследование, отметил, что она сильно рисковала при задержании преступника, и просил Совет проявить снисходительность. Ирен не могла поблагодарить Серваса, не выдав себя, о чем очень сожалела, особенно когда прочла менее благосклонные отзывы многих высших чинов жандармерии.

Ей не раз хотелось узнать, что происходит в жизни Мартена. Она могла войти в оба его компьютера, но удерживалась. Не зря ведь говорят: «Меньше знаешь — крепче спишь».

У всех свои секреты, каждому есть что скрывать, никто не является тем, кем кажется.

Ирен в том числе. Она хотела помнить Мартена человеком, с которым у нее мог бы случиться роман (теоретически!), увязшим во внутренних противоречиях, живущим под спудом прошлого, переполненным гневом и нежностью. Мартен Сервас — человек, чьи поступки и слова позволяют предположить, что ему известна Истина: груз, лежащий на плечах человечества, складывается из поступков каждого мужчины и каждой женщины, живущих на этой земле. Сервас был самым печальным и самым честным человеком из всех, кого знала Ирен. Иногда она мечтала, чтобы Мартен нашел наконец женщину, которая привнесет в его жизнь беззаботность и покой, но понимала, что этого никогда не будет.

Человек, не знающий покоя…

Циглер вернулась за компьютер. На сей раз она не отступится. Я поступаю так в твоих интересах. Войдя, она начала действовать с ловкостью опытного грабителя: просмотрела почту и нашла нужное сообщение, которое Сервас переслал в Париж, на адрес группы, охотящейся на швейцарца.

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Дата: 12 июня

Тема: Приветствия

Вы помните I часть Симфонии № 4 Малера, майор? Bedächtig… Nicht eilen… Recht gemächlich… Отрывок, что звучал, когда вы вошли в мою «комнату» в тот памятный декабрьский день? Я давно собирался написать вам. Удивлены? Вы, без сомнения, поверите, если я скажу, что был очень занят в последнее время. Свободу, как и здоровье, начинаешь ценить, только если был долго лишен ее.

Не стану дольше докучать вам, Мартен (вы позволите называть вас по имени?) — я и сам терпеть не могу навязчивых людей, — но скоро снова свяжусь с вами и сообщу, какие у меня новости. Не думаю, что они вам понравятся, но уж точно заинтересуют.

Дружески ваш, Дж. Г.

Она прочла текст — и тут же перечитала снова, пока окончательно не вникла в суть слов. Крепко зажмурилась и сконцентрировалась. Открыла глаза, прочла переписку Мартена с сотрудниками парижской группы и испытала настоящее потрясение: возможно, Гиртмана видели на автостраде Париж — Тулуза, когда он ехал на мотоцикле. Она открыла прикрепленный к письму файл с размытой, нечеткой фотографией с камеры наблюдения на пункте уплаты дорожной пошлины… Высокий мужчина в шлеме на мотоцикле «Сузуки» протягивает руку в перчатке к окошку кассы. Лица́ под шлемом не разглядеть. Следующий кадр — высокий блондин с бородкой в солнечных очках расплачивается за товар в супермаркете. Куртка явно та же самая: на спине — орел, на правом рукаве — маленький американский флаг. Циглер поежилась. Этот человек — Гиртман или просто похож на него? Есть что-то знакомое в манере держаться, в форме лица… Ирен старалась сдержать нетерпение и жгучее желание опознать в незнакомце Гиртмана: нельзя делать скоропалительных выводов.

Гиртман в Тулузе…

Ирен вспомнила, как они с Мартеном пришли в блок «А» Института Варнье: здесь содержали самых опасных «постояльцев», и потому меры безопасности были беспрецедентными. Она присутствовала при начале разговора, пока Гиртман не захотел остаться с Мартеном наедине. В тот день что-то произошло, она это почувствовала. Все почувствовали: между серийным убийцей и сыщиком возникла связь (подобная той, что существует иногда между великими шахматистами или литературными грандами). Гиртман и Сервас словно бы принюхивались, чтобы получше узнать друг друга. О чем они тогда говорили? Мартен не стал распространяться на эту тему. Ирен точно помнила, что, как только они вошли в двенадцатиметровую палату, швейцарец и Сервас сразу завели разговор о звучавшей из плеера музыке, кажется, о Малере (Циглер и Моцарта не отличила бы от Бетховена, но так сказал Мартен). Общение преступника и полицейского напоминало поединок уважающих друг друга боксеров-тяжеловесов. Все остальные ощущали себя сторонними наблюдателями.

«Я… скоро снова свяжусь с вами и сообщу, какие у меня новости. Не думаю, что они вам понравятся, — но уж точно заинтересуют».

Циглер охватила дрожь. Что-то происходит. Что-то очень нехорошее. Она выключила компьютер, перешла в спальню и разделась, собираясь лечь, но ее мозг продолжал лихорадочно работать.

Вторник

Интермедия 2

Решение

У нее было детство.

У нее была жизнь, наполненная веселыми и печальными событиями. Жизнь, напоминавшая соревнования по фигурному катанию с обязательной и произвольной программой. Тут она была лучшей. У нее была жизнь, похожая на миллионы других жизней.

У нее была память как у всех — то ли альбом с пожелтевшими фотографиями, то ли нарезка кадров из любительского фильма, снятого на восьмимиллиметровую пленку и хранящегося в круглой пластмассовой коробке.

Прелестная белокурая девчушка, строившая замки из песка на пляже. Девочка-подросток — красивая, соблазнительная, чьи локоны, взгляд с поволокой и рано развившиеся формы тревожили покой взрослых мужчин, друзей ее родителей: им приходилось делать над собой усилие, чтобы не замечать смуглых коленок, упругих бедер и бархатистой кожи. Озорная умница, гордость отца. Студентка, встретившая мужчину всей своей жизни — молодого, блестящего, печального. У него был большой рот и неотразимая улыбка, он рассказывал ей о книге, которую писал. Однажды она осознала, что мужчина ее жизни никогда не избавится от груза прошлого, а она не победит его призраков.

А потом она его предала…

Именно так. Ей хотелось плакать. Предательство. В языке нет слова печальней, мрачнее, омерзительней. Для жертвы и для предателя. Или — как в данном случае — предательницы… Она свернулась клубком на голом неровном полу своей непроглядной могилы. Возможно, это расплата? Неужели бог наказывает ее, выбрав орудием психопата, что живет в этом доме? Месяцы в аду — кара за предательство? Она это заслужила? Разве хоть один человек на земле заслуживает такого? Она даже худшему врагу не пожелала бы и сотой доли…

Она подумала о человеке, живущем на первом этаже. Да, он живет, ходит среди людей, а ее держит в преддверье ада. Она вдруг почувствовала леденящий тело и душу холод. Что, если игра ему не наскучит? Никогда не наскучит? Сколько это может продлиться? Месяцы? Годы? Десятилетия? ДО САМОЙ ЕГО СМЕРТИ? Как скоро она сойдет с ума, окончательно рехнется, сбрендит, слетит с катушек? Она уже замечает за собой первые признаки безумия. Смех без видимой причины, неконтролируемый смех. Повторяемый сотни раз стишок: «Голубые глазки на небеса, серые — в рай, зеленые — в ад, черные — в чистилище». Да, временами ее рассудок мутился, следовало это признать. Реальность отступала за сотканный из фантазмов экран, растворялась в ментальной проекции бреда воспаленного мозга. Добро пожаловать на субботний спецсеанс. Сильные эмоции и рыдания гарантируем. Не забудьте носовые платки. По сравнению со мной Феллини и Спилберг напрочь лишены воображения.

Она сойдет с ума.

Мысль о грядущем безумии и о том, что мучениям не будет конца, привела ее в ужас. Она будет стариться здесь, а он — наверху, этажом выше. Они почти ровесники… Нет! Только не это! Ей показалось, что она сейчас задохнется, сломается, потеряет сознание. Нет-нет-нет-нет-только-не-это! И тут ее осенило. Вот он — выход, прямо перед ней. Выбора нет. Живой она отсюда не выйдет.

Значит, нужно найти способ умереть.

Она обдумывала эту мысль, рассматривала ее со всех сторон. Как бабочку или насекомое.

Умереть…

Да. Выбора у нее нет. До сих пор она питала иллюзии, отказывалась признавать очевидное.

Она уже могла это сделать — в тот день, когда думала, что совершает побег, а он притворился спящим, чтобы поиграть с ней в лесу. Она могла найти способ покончить с собой, но в тот момент хотела только сбежать — живой.

Она множество раз задавалась вопросом, были ли у этого маньяка другие жертвы до нее, и давала на него утвердительный ответ. Она — последняя в длинной череде несчастных женщин: все идеально рассчитано и отработано, и ни одна, даже самая незначительная деталь не оставлена на волю случая.

Решение пришло неожиданно.

Она не может покончить с собой. Значит, нужно сделать все, чтобы ее убил он.

Нет ничего проще. Она ощутила восторг — неуместный, мимолетный, — словно математик, решивший наконец головоломное уравнение, но радость ушла, как пришла.

Она бессильна.

У нее одно преимущество — время.

Время на то, чтобы прикинуть, обмозговать, чокнуться, но придумать стратегию. Единственное, чего у нее вволю, так это времени.

Медленно, в полной темноте — не считать же светом тонкий лучик из-под потайного окошка! — она принялась разрабатывать то, что принято называть планом.

23

Бессонница

Лунный свет проникал в комнату через открытое окно, отражаясь от озерных вод. Волны набегали на берег с тихим шелковым шорохом.

Тело Марианны было нежным и горячим. Впервые за много месяцев в его постели оказалась женщина. Она обнимала его одной рукой, прижавшись бедром и обнаженной грудью, прядь белокурых волос щекотала Сервасу подбородок. Марианна дышала тихо и ровно, и он боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Величайшая тайна бытия — мирно посапывающий рядом с вами человек.

На другом берегу озера высился темный скалистый отрог, прозванный местными обитателями Горой. Серп луны висел прямо над вершиной. Дождь перестал, на небе ярко сверкали звезды, темный лес застыл в неподвижности.

— Не спишь?

Сервас повернул голову и посмотрел в бездонные светлые глаза Марианны.

— А ты?

— Ммм… Я, кажется, спала… И видела странный сон… Бесцветный — ни хороший, ни мерзкий…

Сервас взглянул на Марианну — больше она ничего не скажет. Какая-то мысль промелькнула по периферии сознания, но исчезла, когда он спросил себя, кто ей приснился: Юго, Боха, Франсис или он, Мартен? В глубине леса раздался странный протяжный звук — кричала ночная птица.

— Мне снился Матье, — призналась Марианна.

Боха… Прежде чем Сервас успел что-то сказать, она поднялась и скрылась в ванной. Мартен услышал, как она спустила воду и открыла шкафчик. Зачем? Хочет взять еще один презерватив? Как отнестись к тому, что Марианна держит в ванной запас резинок? Они впервые предохранялись, и Сервасу это показалось странным. А вот она явно обрадовалась, выяснив, что он не держит несколько штук в бумажнике. Мартен посмотрел на радиобудильник. 2.13. «Надо будет пересчитать пакетики перед следующим разом — конечно, если он будет, этот следующий раз», — подумал Сервас и немедленно устыдился.

Марианна закурила, легла рядом с Сервасом, сделала две затяжки и отдала сигарету ему.

— Ты понимаешь, что… мы сейчас делаем? — спросила она.

— По-моему, это более чем очевидно, — решил отшутиться Мартен.

— Я не о любовных игрищах…

— Знаю.

— Я имела в виду… сама не знаю, что я имела в виду… Но я не хочу, чтобы ты снова страдал из-за меня, Мартен.

Мужскому естеству Серваса не было дела ни до страдания, ни до лет, потраченных на то, чтобы забыть эту женщину, выкинуть ее из своей жизни. Марианна откинула простыню, прижалась к нему, начала тереться животом. Поцеловала. Он заметил расширившиеся зрачки, сухие губы и подумал, что она могла что-то принять.

Марианна наклонилась и вдруг укусила его за нижнюю губу — сильно, до крови. Он вздрогнул и ощутил во рту привкус меди. Она сжала голову Серваса ладонями, начала тереться об него, потом приподнялась и оседлала, издав тихий рык, как львица при случке. Мартен вспомнил, что поза «наездницы» всегда была ее самой любимой, и на долю секунды жгучая печаль едва все не испортила.

Неизвестно, что на них повлияло — ночь, лунный свет, поздний час, — но секс был таким бурным, что Сервас почувствовал себя опустошенным и растерянным. Когда Марианна снова отправилась в ванную, он потрогал ранку на губе. Она расцарапала ему спину и укусила в плечо. Кожа горела от ласк Марианны, и Сервас улыбнулся, хотя не был уверен, что одержал победу. Что, если он совершает роковую ошибку? Мартен ни в чем не был уверен. Он не знал, принимала Марианна какую-нибудь дурь до того, как заняться любовью, или нет, и его тревога росла. Что за женщина только что обнимала и ласкала его? Не та, которую он когда-то любил…

Она вернулась в комнату, легла на кровать и обняла его — запредельно, немыслимо нежно, потом повернулась на бок и заговорила хрипловатым низким голосом:

— Тебе следовало бы остерегаться — все, к кому я привязываюсь, плохо кончают.

Он послал ей недоуменный взгляд.

— Я не понимаю…

— Все ты понимаешь… Со всеми, кого я люблю, случается несчастье, — повторила она. — Ты… Матье… Юго…

Сервасу стало не по себе.

— Глупости. Франсис явно выбивается из общего ряда.

— Что тебе известно о жизни Франсиса?

— Ничего, разве что тот факт, что он бросил тебя вскоре после того, как ты бросила меня.

Марианна вгляделась в лицо Мартена, словно пыталась понять, осуждает он ее или корит.

— Это ты так думаешь. Все так думают. На самом деле я первой сказала «стоп», а он потом трубил на всех углах, что бросил меня, что это было его решение.

Сервас не сумел скрыть удивления.

— Он врал?

— Однажды, после очередной — уже не помню, какой по счету, — ссоры, я оставила ему записку, в которой написала, что все кончено, и ушла.

— Почему ты не опровергала его утверждений?

— А зачем? Ты ведь знаешь Франсиса… Все должно всегда крутиться вокруг него…

Очко в ее пользу. Марианна посмотрела на Серваса, и ее взгляд был внимательным, нежным и проницательным — как в былые времена.

— Знаешь… когда твой отец убил себя, я не удивилась… Как будто предчувствовала, что это случится. Может, из-за того, что ты считал себя виноватым и накликал беду… Так было написано в Книге Судеб…

— Ducunt volentam fata, nolentem trahunt,[35] как говаривал Сенека, — мрачно прокомментировал Сервас.

— Ты и твои древние римляне! Потому я и ушла… Думаешь, я бросила тебя ради Франсиса? Мы расстались, потому что ты «пребывал в отсутствии». Был потерянным. Не мог справиться с воспоминаниями, гневом и чувством вины… мы были вместе, но я делила тебя с твоими призраками и никогда не знала, со мной ты или…

— Нам обязательно говорить об этом сейчас? — спросил он.

— А когда еще? Конечно, потом я поняла, чего на самом деле хотел Франсис, — продолжила Марианна. — Я бросила его, как только осознала, что была ему не нужна, что он пытается причинить боль тебе — через меня… Он жаждал победить тебя в твоей игре, доказать, что из вас двоих он — сильнейший… Я была призом, полем битвы, трофеем. Можешь себе представить? Твой лучший друг, альтер эго, брат… Вы были неразлучны, а он все время думал об одном: как отнять у тебя самое дорогое.

У Серваса мутился разум, ему хотелось убежать, чтобы больше ничего не слышать. К горлу подступила тошнота.

— В этом весь Франсис, — сказала Марианна, — блестящий, забавный, но переполненный горечью, злобой и завистью. Он и себя не любит. Ему не нравится собственное отражение в зеркале. Он возбуждается, только унижая других. Твой лучший друг… Знаешь, что он однажды сказал? Что я заслуживаю кого-нибудь получше тебя… Ты знал, что он завидует твоему писательскому дару? У Франсиса ван Акера нет ни одного настоящего таланта — разве что умение манипулировать другими людьми.

Мартен с трудом удержался от желания прикрыть ей рот рукой.

— А потом появился Матье. Боха, так вы его называли… О, он не был таким блестящим, как вы двое. Нет. Зато прочно стоял на земле, был крепким и надежным. А еще он был тонким стратегом и куда бо́льшим хитрецом, чем считали вы — два невозможных гордеца с непомерным эго. Сила в нем уживалась с добротой. Матье был олицетворением силы, терпения и доброты, ты воплощал собой ярость, Франсис — двоедушие. Я любила Матье. И вас обоих тоже любила. Я не испытывала к нему всепоглощающей страсти, но любила его иначе, возможно, глубже. Ни ты, ни Франсис никогда не смогли бы этого понять. Теперь у меня есть Юго. Он — всё, что у меня осталось, Мартен, не забирай его.

Сервас почувствовал ужасную усталость. Возбуждение растаяло. Радость и легкость выдохлись, как шампанское.

— Ты знакома с Полем Лаказом? — спросил он, чтобы сменить тему.

— А при чем здесь Поль? — Она ответила не сразу, вернее, ответила вопросом на вопрос.

Он не знал, что сказать, и не мог поделиться с ней тем, что раскопал.

— Ты всех здесь знаешь, что скажешь о Поле?

Она взглянула на его освещенное лунным светом лицо и поняла, что его вопрос связан с расследованием, а значит — с Юго.

— Честолюбивый. Очень. Умный. Пожалуй, Поля можно назвать провокатором. Ему уготовано политическое будущее — на национальном уровне. У его жены рак.

Марианна вгляделась в лицо Серваса.

— Ты все это уже знаешь, — заключила она. — Почему тебя интересует Поль?

— Прости, не могу сказать. Меня интересуют не общеизвестные факты, а то, что знаешь ты и чего не знают другие.

— Почему ты решил, будто мне что-то такое известно?

— Потому что это помогло бы мне оправдать твоего сына.


Она лежала, укрывшись простыней с головой, но не спала — мешали мысли. Марго снова и снова прокручивала в голове загадочный разговор, который они с Элиасом подслушали в лабиринте, и пыталась расшифровать смысл каждого слова. Что имела в виду Виржини, когда заявила, что в случае необходимости «они помогут ее отцу понять»? От этой фразы кровь стыла в жилах, в ней чувствовалась скрытая угроза. Марго четко ощущала опасность. Она думала, что знает их, что они — четверо лучших молодых умов лицея: Юго, Давид, Виржини и Сара… Но этой ночью ей открылось нечто новое, пугающее. Угроза присутствовала во всех их словах. А еще фраза, сказанная Давидом:

Нужно срочно собрать Круг.

Круг… Какой Круг?.. У этого слова была аура тайны. Она послала сообщение Элиасу:

«Они говорили о Круге. Что это такое?»

Марго не знала, спит он или ответит, но тут ее смартфон тренькнул голосом арфы, и она вздрогнула, хоть и ждала сообщения.

«Понятия не имею. Это важно?»

«Думаю, да».

В ожидании ответа она рискнула высунуть нос из-под простыни: нужно было убедиться, что Люси не проснулась. Соседка храпела так громко, что эти рулады вполне подошли бы для озвучки фильма-катастрофы о землетрясении в Лос-Анджелесе.

«В таком случае с этого мы и начнем».

«Что будем делать?»

«Те упоминали сбор Круга 17-го. Станем ходить за ними по пятам».

«О’кей. А что сейчас?»

«Продолжаем наблюдение. Будь осторожна. Они тебя вычислили».

Марго снова стало не по себе. Она вспомнила слова Сары: «Нужно за ней приглядеть, я ее не чувствую, эту девку». Она собиралась ответить: «Идет, до завтра», но услышала жужжание.

«Будь чертовски осторожна. Я серьезно. Если убийца среди них, это может быть опасно. Спокойной ночи».

Марго долго смотрела на фразу на светящемся экране, потом выключила смартфон и положила его на ночной столик. А потом сделала то, что прежде никогда не приходило ей в голову: заперла дверь на ключ.

24

Источник

Было 7.30 утра. Златан Йованович наблюдал за посетителями кафе «Ришелье», пил кофе со сливками, ел круассан и слушал голос Брюса Спрингстина, доносившийся из старенького музыкального аппарата. «Hungry Heart», одна из лучших песен. Йованович любил говорить — если находился слушатель, — что может с первого взгляда опознать неверного мужа, судебного исполнителя, легкомысленную супругу, легавого, примитивного воришку или дилера. Взять хотя бы того пятидесятилетнего посетителя в обществе двух более молодых коллег в костюмах и галстуках. Он только что получил сообщение и расплылся в счастливой улыбке. Мужчина, женатый много лет, никогда не улыбается такой улыбкой, читая ЭСЭМЭС от жены или шефа. Старомодное обручальное кольцо на пальце. Златан готов был побиться об заклад, что любовница у мужика молодая и хорошенькая — не зря же он бросил на соседей по столу такой высокомерно-победительный взгляд. Йованович глотнул кофе, вытер верхнюю губу и продолжил наблюдение. Мужчина стремительно нажимал на кнопки, печатая ответ. «Подкованный», — подумал Златан. Минутой позже телефон квакнул: пришло новое сообщение. Ага, дело движется… Йованович уловил досаду во взгляде «объекта», после чего тот принялся грызть ногти. Вот оно что! Мадемуазель решила перевести отношения на следующий этап? Настаивает, чтобы он бросил жену? Этот тип явно на такое не готов… Вечно одно и то же: 70 % разводов происходят по инициативе жен — не мужей. Мужчины гораздо трусливей. Йованович пожал плечами, положил на столик пять евро и встал. Он не исключал, что однажды супруга этого мужика обратится к нему за помощью. Марсак — маленький город.

Он махнул рукой бармену и направился к выкрашенному в желтый цвет дому на противоположной стороне улицы. Рядом с дверью висела одна-единственная латунная табличка:

«3. Йованович, частное детективное агентство.

Слежка/Наблюдение/Расследования.

Работаем круглосуточно, семь дней в неделю.

Лицензия префектуры».

В действительности Йованович был единственным штатным сотрудником. Два раза в неделю приходила секретарша, чтобы навести — хотя бы попытаться! — порядок. На четвертом этаже к стене был прибит «прейскурант»:

«Расследование недобросовестной конкуренции и переманивания клиентуры, проверка медицинских бюллетеней, подтверждение резюме, выяснение уровня платежеспособности, подлинности документов, розыск пропавших, расследование краж на предприятиях, проверка на прослушивающие устройства, аудит охранной системы, отслеживание расписания дня супруга/супруги, выявление адюльтера, помощь в организации свиданий с детьми; тарифы рассчитываются в соответствии с уровнем сложности расследования и основаны на затраченных человеко-часах и задействованной технике и логистике (см. 226-13 нового Уголовного кодекса). Мы работаем во Франции и за границей, привлекаем партнерские агентства, даем показания в суде, наши детективы имеют лицензии префектуры».

Половина написанного была наглым враньем, но Златан Йованович не слишком беспокоился — он был уверен, что ни один посетитель не давал себе труда дочитать информацию до конца. Многое из того, чем он занимался, префектура вряд ли бы одобрила.

Человек, которому Златан назначил встречу, уже ждал у двери. Детектив пожал ему руку, стараясь отдышаться, вставил ключ в замочную скважину и слегка подтолкнул створку плечом. Крошечная квартирка, служившая ему кабинетом, провоняла табаком, затхлостью и пылью. Златан сразу прошел в дальнюю комнату, такую же тусклую и серую, как он сам.

— Где твои доблестные сотрудники, Златан? — шутливым тоном спросил посетитель. — Заперты в шкафу вместе со швабрами?

Йованович и глазом не моргнул — с командой или без, он свое дело знал. Компаньон, кстати, у него имелся, хоть и не показывался в «офисе».

Он закурил сигарету без фильтра, нимало не заботясь о сидящем напротив посетителе, порылся в стопке бумаг у компьютера и выудил то, что искал: маленький блокнот с отрывными листками.

Сей старомодный предмет наверняка вызвал бы улыбку у его единственного компаньона, который не пользовался ни бумагой, ни карандашом и работал «на дому». Этого инженера-электронщика Златан нанял год назад, чтобы он занимался делами «на грани фола», приносившими больше всего денег: кража компьютерных данных, взлом электронной почты частных лиц, хакерство, прослушка сотовых телефонов, интернет-слежка… Златан очень быстро сообразил, что предприятия располагают куда более значительными финансовыми средствами, чем частные лица, и ему следует передать их дела на «субподряд» компетентному специалисту. Он курил и внимательно слушал пожелания клиента. Когда тот закончил, детектив присвистнул: дельце было не просто «деликатным» — незаконным.

— Думаю, у меня есть нужный вам человек, — сказал он. — Не уверен, что он легко согласится. Вам придется быть очень… убедительным.

— Деньги — не проблема. Главное условие — никаких записей.

— Само собой разумеется. Всю нужную вам информацию сбросят на флешку, в единственном экземпляре. Ваше имя нигде не будет фигурировать. Не останется ни памятных записок, ни счетов — ничего…

— От следов избавиться невозможно. Компьютеры имеют неприятное свойство оставлять их.

Йованович достал платок и промокнул вспотевший лоб: никакой кондиционер не мог справиться с удушающей жарой.

— В моем компьютере нет никакой сколько-нибудь важной информации, — доверительным тоном сообщил он. — Он чист и невинен, как попка монашки. Все конфиденциальные расследования обрабатываются в другой машине, и я один знаю, где она установлена. Мой помощник уничтожит все по первому сигналу.

Разъяснения Йовановича удовлетворили и успокоили клиента.


Серваса разбудило солнце. Он открыл глаза и потянулся. Оглядел комнату, залитую светом нового дня. Стены шоколадного цвета, светлую мебель и тяжелые бледно-серые шторы, лампы и множество безделушек. Две или три секунды полного замешательства.

Появилась Марианна с подносом в руках, одетая во вчерашнюю пижаму. Сервас зевнул и вдруг понял, что голоден. Как тигр. Он цапнул с тарелки тост, опустил его в пиалу с кофе, сделал несколько глотков апельсинового сока. Женщина молча смотрела, как он ест, и едва заметно улыбалась. Закончив, сыщик поставил поднос на буклированное покрывало песочного цвета.

— Есть сигарета? — спросил он.

Его пачка осталась в кармане куртки. Марианна дала Сервасу прикурить, потом взяла его руку в теплые нежные ладони.

— Ты подумал о том, что было ночью?

— А ты?

— Нет, но мне хочется продолжения…

Сервас не ответил — он, в отличие от Марианны, не был уверен в своих желаниях.

— Ты напряжен, — сказала она, кладя руку ему на грудь. — Что случилось? Это из-за того, что я говорила о тебе и Франсисе?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

Майор колебался: он не был уверен, стоит ли быть до конца откровенным, но в конце концов решился и рассказал о полученном сообщении, о сделанной на шоссе видеозаписи и о беглеце, который пытается войти с ним в контакт.

— Есть что-то, чего я не понимаю. Нечто смутное… Кажется, за мной наблюдают. Такое чувство, что кто-то отслеживает мои действия, знает все о моих перемещениях и даже упреждает их… как будто… Это абсурд, но он словно мысли мои читает.

— И впрямь абсурд, — согласилась Марианна.

— Больше всего это напоминает партию в шахматы с классным игроком: он предвидит все ходы наперед… как если бы… влез к тебе в голову.

— Есть связь с делом Клер?

Сервас подумал о диске в стереосистеме.

— Не знаю… Тот человек сбежал из психиатрической клиники два года назад.

— Швейцарец, о котором писали газеты?

— Угу…

— Думаешь, он… вернулся?

— Вполне вероятно… Я ни в чем не уверен. А может, дело во мне… Ты права насчет паранойи. И все-таки я что-то чувствую… Составлен план, придумана схема, разработана стратегия, мне отведена роль марионетки. Мистер Икс дергает за веревочки, устраивает мелкие провокации — мейл, идиотский знак, — добиваясь нужной ему реакции.

— Ты поэтому спрашивал, не бродил ли кто вечером вокруг дома?

Он кивнул, заметил, как блеснули глаза Марианны, и понял, о чем она думает: прежние демоны вернулись.

— Будь осторожен, Мартен.

— Считаешь, я схожу с ума?

— Сегодня ночью произошло кое-что странное…

— В каком смысле?

Она нахмурилась, собираясь с мыслями.

— Это было после того, как мы… занимались любовью второй раз. Ты заснул — кажется, было около трех утра, — а я никак не могла успокоиться и вышла на балкон покурить.

Сыщик молчал, ожидая продолжения.

— Я заметила тень… у озера. Мне показалось, что за деревьями, в саду, кто-то прячется, но я не уверена. Человек проскользнул вдоль реки и исчез в лесу. В тот момент я подумала: наверное, это какое-нибудь животное — лань или кабан… Но теперь понимаю: там действительно кто-то стоял.

Сервас молча смотрел на Марианну и снова испытывал леденящее душу ощущение: кто-то другой заполняет страницы этой истории, отведя ему роль персонажа. Автор держится в тени, но совсем рядом, и решает, что и как делать. Две никак не связанные одна с другой истории: убийство Клер Дьемар и возвращение Гиртмана. Разве что… Он рывком сел на кровати, оделся и босиком вышел на балкон.

— Покажи, где ты видела тень.

Марианна встала рядом и указала пальцем направление: справа, у подножия склона, на границе воды, между лужайкой и лесом.

— Там.

Мартен вернулся в комнату, надел рубашку, спустился вниз, пересек террасу, прошел через сад, высаженный между лесным массивом и горами. Стало жарко. Солнце высушило росу, вода озера отливала металлическим блеском. Внимание Серваса привлекло тарахтение мотора — метрах в ста дальше по берегу от понтона отошел катер, таща за собой лыжника. Судя по манере держаться и дерзким финтам, юноша был опытным спортсменом. Убийца Клер Дьемар продемонстрировал не меньшую ловкость и сноровку. Сервас снова подумал, что преступник определенно не новичок.

Он внимательно осмотрел все вокруг, но ничего не обнаружил. Если ночью за ними кто-то и наблюдал, следов он не оставил.

Сыщик подошел к кромке воды и увидел следы, но давние и побрел вдоль берега, а пофыркивающий катер остался за спиной. Он добрался до опушки спускавшегося к воде леса и углубился на несколько метров.

Где-то залаяла собака. В Марсаке зазвонили колокола.

Между густыми кустами и зарослями тростника бил источник, растекаясь ручейком по песку, намытому обратным течением. Яркий утренний свет серебрил воду, проникая сквозь купы деревьев.

Поперек тропинки лежало поваленное дерево. «В этот укромный уголок наверняка приходит обниматься местный молодняк», — подумал Сервас.

Кто-то нацарапал на коре буквы. Сыщик нагнулся посмотреть, и кровь застыла у него в жилах.

«Дж. Г.»

Он отошел чуть дальше и присел на другое дерево. От жары у него вспотел лоб — или так подействовали найденные буквы? Вокруг гудели, жужжали и стрекотали насекомые. Сервас поборол дурноту, отмахнулся от мух и вызвал экспертов. Через секунду телефон снова завибрировал.

— Черт побери, Сервас, куда вы провалились? Зачем вы отключили телефон? — рявкнул ему в ухо голос Кастена.

Майор выключил телефон накануне вечером, и прокурор Оша дозвонился до него только после того, как он сам набрал номер отдела расследований.

— Разрядился, я только что заметил, — соврал он.

— Разве я не говорил, чтобы вы ничего не предпринимали, не посоветовавшись со мной?

«Лаказ постарался, — подумал сыщик. — Господин шустрый депутат…»

— Не слышу ответа, майор…

— Я собирался позвонить следователю, — снова соврал он, — но вы меня опередили.

— Чушь! — Кастен решил не церемониться. — За кого вы себя принимаете, майор, и за кого держите меня?

— Мы обнаружили десятки сообщений, которыми обменивались Поль Лаказ и Клер Дьемар, — ответил он. — Содержание доказывает, что у них была связь, и Поль Лаказ подтвердил мне это вчера вечером. «У нас был страстный роман» — так он сказал.

— Вы заявились к нему в одиннадцать вечера, чтобы… побеседовать? А вам известно, что его жена больна раком? Мне только что звонили из Министерства юстиции, и разговор вышел пренеприятнейший, а я не люблю выступать в роли мальчика для битья.

Сыщик смотрел на водомерку, перебиравшую длинными изящными лапками по поверхности озера. «Она остается сухой — совсем как мой собеседник», — подумал Сервас.

— Не беспокойтесь, я возьму ответственность на себя.

— Ответственность! — язвительным тоном передразнил прокурор. — Если вы облажаетесь, спросят все равно с меня! Я не приказал Сарте лишить вас полномочий только потому, что Лаказ просил не делать этого. («Боится огласки», — подумал сыщик.) Последнее предупреждение, майор. Больше никаких контактов с Полем Лаказом без разрешения вышестоящего начальства. Вам ясно?

— Более чем.

Он убрал телефон и промокнул лоб. У него чесались подмышки и спина — не спасало даже соседство с прохладным ручейком.

Внезапно его рот наполнился горькой слюной, и он едва успел наклониться, чтобы не заблевать ботинки.


Циглер ослабила жесткий воротник форменной рубашки. В кабинете было невыносимо душно, хотя она настежь распахнула зарешеченное окно. Никому не пришло в голову починить кондиционер, пока она была в отпуске. Денег на то, чтобы заменить старенькие компьютеры и установить быстрый Интернет, тоже не выделили, так что на получение фотографий подозреваемого уходило не меньше шести минут. Один из подчиненных Ирен был на больничном, другой — в отпуске, подстригал лужайку перед домом.

Вот так и живет провинциальная бригада жандармерии.

Обстановка весьма типичная для жаркого утра на излете весны: шеф в отсутствии, сотрудники расслабились, не слишком усердствовали с делами, а теперь злятся друг на друга. Все, кроме Циглер, были старожилами бригады и за месяц отсутствия нового шефа успели вспомнить, насколько легче протекала жизнь без нее. Циглер знала, что у подчиненных есть все основания для недовольства: штат недоукомплектован, приходится дежурить по ночам, в выходные и праздники, зарплату не повышают, семейной жизни никакой. А еще — устаревшее оборудование, обветшавшие помещения и изношенный автопарк, а политики ходят гоголем и обещают сделать борьбу с преступностью главнейшим делом жизни! В розыске Циглер привыкла быть «одиноким ковбоем»; теперь ей придется сделать над собой усилие и собрать слаженную команду.

«Придержи лошадей, старушка. Ты иногда бываешь редкостной занудой. И не забудь принести завтра утром круассаны. Может, мне еще и в сортире ими поруководить?»

Ирен хихикнула, взглянула на стопку папок на столе и нахмурилась: кражи из автомобилей, езда в пьяном виде, грабежи, угоны, нанесение ущерба окружающей среде. Пятьдесят два зарегистрированных преступления — и всего пять раскрытий. Гениально. Она гордится своим личным рекордом, как-никак 70 % — выше, чем повсюду по стране. Сейчас ее больше всего волновали два дела. Первое — об изнасиловании. Единственное, что им известно, — это марка, цвет машины и наклейка на заднем стекле, детально описанная жертвой. Она сразу поняла, что ее подчиненные не хотят слишком утруждаться и намерены ждать появления новых элементов, пока дело не сдвинется с мертвой точки.

Вторым было дело банды, специализирующейся на краже банковских карточек. Преступники много месяцев назад действовали в их районе, используя технику так называемой «марсельской петли». В банкомат засовывали кусок игральной карты, пачку из-под сигарет, билет на автобус или метро, чтобы кредитная карта застряла в приемнике. Один из преступников, изображающий сотрудника банка, подходил к жертве и предлагал несколько раз набрать пин-код, после чего приглашал пройти в здание и забрать карту, которую якобы проглотил банкомат. Сообщник хватал карту и успевал снять деньги и сделать покупки до того, как ее блокировали. Циглер заметила, что за четырнадцать месяцев преступники три раза «задействовали» один и тот же банкомат, что не могло быть простой случайностью. Она записала на листке бумаги:

«Устроить засаду. Проверить совершенные операции».

Дверь в кабинет была приоткрыта, и Циглер услышала, как один из ее людей ворвался в комнату и возбужденно воскликнул:

— Вы только послушайте, парни!

Она решила, что одно из многострадальных дел наконец-то сдвинулось с мертвой точки, но продолжение ее разочаровало:

— Судя по всему, Доменек решил поставить Анелька на игру с Мексикой.

— Вот дерьмо, быть того не может! — возмущенно заорал кто-то.

— И Сидни Гову тоже…

Ответом стал стон разочарования. Циглер подняла глаза к потолку, под которым крутились лопасти огромного вентилятора, разгоняя горячий воздух. Ее мысли вернулись к статье в газете, купленной в аэропорту. Папки с делами ждали ее возвращения целый месяц, подождут еще немного. Ей нужно кое-кого повидать.


Марго сворачивала сигарету, зажав в зубах мундштук, и то и дело поглядывала на другой конец двора, где кучковались второкурсники. Сегодня она едва дождалась окончания лекции ван Акера, хотя обычно ей было очень интересно на этих занятиях. Особенно когда профессор пребывал в дурном расположении духа — то есть почти всегда. Франсис ван Акер был садистом и деспотом и обладал сверхъестественным чутьем на посредственность. Франсис ван Акер ненавидел заурядных людей. Еще он терпеть не мог трусов, соглашателей и раболепных подпевал. Когда случался «плохой» день, он находил козла отпущения, и по аудитории распространялся запах крови несчастного. Марго наслаждалась видом перепуганных однокурсников. У них развился такой инстинкт выживания, что, как только преподаватель появлялся на пороге, каждый точно знал, собирается ли акула охотиться. Марго, как и все остальные, узнавала настроение ван Акера по взгляду голубых глаз и оскалу тонких губ.

Подлизы ненавидели ван Акера. Ненавидели и боялись. В начале учебного года они совершили трагическую ошибку, уверившись, что сумеют умаслить преподавателя своими «курбетами». Увы, профессор не только оказался нечувствителен к лести в любых ее проявлениях, но и заставил их дорого заплатить за ошибку. Больше всего он любил охотиться на тех, кто компенсировал недостаток способностей (по меркам марсакской элиты, разумеется) излишним рвением. Марго в их число не входила. Девушка не знала, ценит ли ее ван Акер за то, что она дочь своего отца, или потому, что в тех редких случаях, когда он, так сказать, «пробовал ее на зуб», она отвечала тем же. Франсису ван Акеру нравились те, кто умел давать отпор.

— Сервас, — сказал он этим утром, заметив, что мысли Марго витают где-то очень далеко, — мой рассказ вас совсем не интересует?

— Ну что вы… конечно, интересует…

— Так о чем я говорил?

— О консенсусе, существующем вокруг некоторых произведений, и о том, что, если на протяжении веков множество людей сходились во мнении, что Гомер, Сервантес, Шекспир и Гюго — мастера высшего разряда, значит, фраза «на вкус и цвет товарищей нет» — софизм. Если принять за данность, что равноценности не существует, то дешевка, которую реклама втюхивает публике как искусство, массовое кино и повсеместный меркантилизм, не может быть приравнена к великим творениям человеческого разума, а элементарные принципы демократии неприемлемы в искусстве, где лучшие осуществляют безжалостный диктат над посредственностями.

— Разве я употребил выражение «равноценности не существуют»?

— Нет, мсье.

— Так не приписывайте их мне, уж будьте так любезны.

В аудитории раздались глумливые смешки. Так случалось всякий раз, когда гнев громовержца падал на голову одного из студентов. Смеялись в первом ряду. Марго показала обернувшимся средний палец.

Она глубоко затянулась, в очередной раз отравив никотином свои молодые легкие, и посмотрела на троицу Давид-Сара-Виржини. Они встретились взглядами, и Марго не опустила глаз. Этой ночью она решила, что выберет совершенно другую тактику. Более… решительную. Спугнет дичь. Она не только не станет прятаться, но и постарается усилить их подозрения, заставит думать, что ей что-то известно. Если виновный среди них, он может почувствовать опасность и сорваться.

Тактика, не лишенная риска.

Опасная тактика. Но другого выхода нет: невиновный в тюрьме, и время поджимает.


— Где это было снято? — спросил Стелен.

— В Марсаке. Рядом с озером… На опушке леса. На границе с садом Марианны Бохановски, матери Юго.

— Буквы обнаружила она?

— Нет, я.

Глаза Стелена округлились.

— Как ты там оказался? Что-нибудь искал?

Сервас предвидел этот вопрос. Отец как-то раз сказал ему, что лучшей стратегией во все времена была правда, как правило, она гораздо неудобней для окружающих, чем для того, кто ее говорит.

— Я провел там ночь. Мы с матерью Юго старые знакомые.

Теперь на майора смотрели все.

— Чертов проклятый идиот… — пробормотал Стелен. — Она — мать главного подозреваемого!

Сервас счел за лучшее не отвечать.

— Кто еще в курсе?

— Моего присутствия там этой ночью? Пока никто.

— А если она решит использовать это против тебя? Расскажет своему адвокату? Ты понимаешь, что дело передадут жандармам, как только новость дойдет до ушей следователя?

Сыщик вспомнил очкастого адвоката, который накануне ночью требовал свидания с Юго, но промолчал.

— Что ты творишь, Мартен? — рявкнул Стелен. — Допрашиваешь депутата, никого не поставив известность, после чего… проводишь ночь с… у матери главного подозреваемого! Ты понимаешь, насколько тяжелыми могут быть последствия? Твое поведение способно скомпрометировать расследование, перечеркнуть всю работу группы!

Патрон мог бы выразиться жестче — он был разъярен, и Сервас это понимал, — но по какой-то причине предпочел сдержаться.

— Ладно, идем дальше. Что это меняет? Мы не узнали ничего нового: нет никаких доказательств, что буквы вырезал Гиртман. Я не верю, что швейцарец вернулся только из-за тебя и теперь ходит за тобой по пятам, оставляет подсказки — и все это из-за дурацкой музыки и одного короткого разговора. Кроме того, все началось после убийства Клер Дьемар.

— Не после — одновременно, — поправил Стелена Сервас. — Что все меняет. Это началось с диска в стереосистеме… Нельзя забывать, что Клер идеально подходит под профиль жертв Гиртмана.

Последняя фраза, как и ожидал Сервас, произвела должный эффект. Его шеф и подчиненные переваривали информацию.

— Вот вам еще одна гипотеза, — продолжил майор. — Возможно, Гиртман никогда не покидал наши места. Пока все полицейские службы Европы, включая Интерпол, отслеживали поезда, аэропорты и границы, приняв за данность, что швейцарец сбежал за тысячи километров отсюда, он, вполне вероятно, обретался где-то рядом, справедливо рассудив, что на другой стороне улицы его уж точно не будут искать.

Мартен взглянул на коллег и понял, что маневр удался, он посеял в них сомнения. Напряжение усилилось: имя Гиртмана, напоминание о его жестокости и совершенных им убийствах отравляли атмосферу. Он решил забить последний гвоздь.

— Мы в любом случае больше не можем игнорировать связанный с Гиртманом след. Если это не он, значит, кто-то ему подражает и тем или иным образом связан с убийством Клер Дьемар, что ставит на повестку дня вопрос о виновности Юго. Пусть Самира и Венсан займутся этим по полной программе, свяжутся с парижской группой и попробуют получить любую информацию, подтверждающую — или нет, — что швейцарец здесь.

Стелен кивнул, соглашаясь, но вид у него был озабоченный.

— Очень хорошо, — сказал он, — однако возникает другая проблема…

— О чем вы? — спросил Сервас.

— О безопасности… Не знаю, швейцарец это или какой-то другой псих, но он на свободе и не выпускает тебя из поля зрения. Этот человек всегда оказывается поблизости от того места, где находишься ты… Вспомни тот… инцидент на крыше банка. Господи, Мартен, тебя едва не сбросили вниз! Не нравится мне все это. Преступник зациклился на тебе.

— Если бы он действительно хотел меня убить, сделал бы это «на раз» сегодня ночью, — не согласился майор.

— Не понял…

— Балконная дверь была открыта. Расстояние до сада не больше трех метров, водосточная труба совсем рядом, оплетена виноградом — даже ребенок сумел бы забраться. А мы… я спал.

Сервас привлек всеобщее внимание. Ни у кого не осталось сомнений в том, что он спал не в своей постели с некоронованной королевой здешних мест, имеющей непосредственное отношение к расследуемому делу. Любой мало-мальски грамотный юрист легко его развалит, заявив о конфликте интересов. Стелен рухнул в кресло, воззрился на потолок и испустил тяжкий вздох.

— Если исходить из предположения, что речь идет о Гиртмане, он вряд ли опасен для меня, — поспешил продолжить Мартен. — Он последователен, его жертвы — молодые женщины одного и того же физического типа. Насколько нам известно, Гиртман убил всего двух мужчин: любовника жены — но это было преступление по страсти — и некоего голландца, оказавшегося не в то время не в том месте. Но я хочу, чтобы Венсан и Самира занялись совсем другим…

Молодые полицейские взглянули на шефа, ожидая продолжения.

— В одном мы сходимся: Гиртмана, судя по всему, интересую именно я. Он прекрасно осведомлен о происходящем и всегда оказывается рядом с нами. Его жертвами были только молодые женщины, поэтому Венсан и Самира должны обеспечить Марго охрану в лицее. Если швейцарец захочет достать меня, он ударит в самое уязвимое место — нападет на Марго.

Стелен еще больше помрачнел. Он выглядел по-настоящему встревоженным. Самира кивнула.

— Никаких проблем, — бросила она. — Мартен прав: мы не можем рисковать, оставляя Марго без защиты.

— Согласен, — поддержал коллегу Эсперандье.

— Что-нибудь еще? — поинтересовался патрон.

— Да. Возможно, на сей раз мы сумеем его поймать, есть один способ. Пусть Пюжоль сядет мне на хвост, но следит издалека, как можно незаметней: GPS, радиомаяки. Если Гиртман собирается держать меня в поле зрения, ему придется показаться, рискнуть. Мы будем тут как тут, когда он высунется.

— Интересная идея… А если он выйдет из леса?

— Будем действовать.

— Без поддержки спецподразделения?

— Гиртман не террорист и не гангстер. Он не готов к «боестолкновению» и не окажет сопротивления.

— А мне кажется, что от этого человека можно ждать чего угодно, — не согласился Стелен.

— Мы даже не знаем, сработает ли этот план. Будем действовать, так сказать, по мере поступления…

— Ладно, хорошо. Но держите меня в курсе всех событий, ясно?

— Я не закончил, — сказал Сервас.

— Ну что еще?

— Нужно позвонить следователю; мне необходимо судебное поручение, чтобы встретиться с заключенной тюрьмы в Сейсе.

Стелен кивнул, повернулся, взял со стола газету и бросил Сервасу.

— Не сработало. Никакой утечки.

Сервас посмотрел на шефа. Неужели он ошибся? Одно из двух: либо журналист не счел информацию достаточно важной, либо сведения прессе сливал не Пюжоль.


Небо за окнами класса было бледным. Все застыло в неподвижности. Белая жара затянула окружающий пейзаж подобием прозрачной пленки. Дубы отбрасывали на землю короткие плотные тени, липы и тополя словно окаменели, и только белесый след, оставленный реактивным лайнером, да несколько птиц в тишине оживляли эти почти зловещие декорации. Даже выпускникам, тренировавшимся на поле для регби, было так жарко, что игра шла в замедленном темпе. Казалось, что сборная Франции по футболу заразила студенческую команду отсутствием страсти и вдохновения.

Лето вступило в свои права, и Марго спросила себя, как долго продлится жара. Она слушала лекцию по истории вполуха, слова преподавателя отскакивали от нее, как капли воды от пластикового навеса. В голове была каша, она могла думать только о написанной от руки записке, которую обнаружила час назад, — ее приклеили скотчем к дверце шкафчика. Читая, она краснела от стыда и гнева, а по взглядам окружающих поняла, что все уже в курсе:

«Юго невиновен. Пусть твой папаша поостережется. Ты тоже поглядывай по сторонам. Тебе здесь больше не рады, грязная потаскуха».

Ее тактика сработала…

25

Круги

Мередит Якобсен ждала приземления рейса «Эр Франс» из аэропорта Тулуза-Бланьяк в зале прилета Орли-Уэст. Вторник, 13.05. Опоздание составляло уже десять минут, и Мередит знала его причину: вылет задержали, чтобы ее патрон Поль Лаказ успел подняться на борт. Ему досталось так называемое «кресло последней минуты», хотя самолет был заполнен.

Режимом наибольшего благоприятствования он был обязан не статусу депутата, а принадлежности к крайне тесному и закрытому кругу лиц — Клубу 2000. В противоположность программам привлечения и закрепления клиентуры, предназначенным для завзятых путешественников (эти люди должны были провести на борту реактивных лайнеров тысячи часов и налетать тысячи миль), магическая формула Клуба 2000, этот своего рода «Сезам, откройся», действовала отнюдь не для всех. Пароль называли, следуя драконовским, но весьма туманным критериям, узкому кругу лиц, имеющих вес в экономике, шоу-бизнесе и политике. Изначально членами Клуба были две тысячи человек из разных стран мира — это подчеркивало его значение и исключительность, но постепенно их стало в десять раз больше. В числе счастливцев было несколько кардиналов, спортсменов и нобелевских лауреатов. Не у всех 577 депутатов Национального собрания имелся доступ к Клубу, хотя они тоже ездили-летали бесплатно, однако Лаказ был восходящей звездой и любимчиком прессы, а компания-авиаперевозчик привечала знаменитостей.

Двери наконец открылись, выпуская пассажиров, и Мередит Якобсен помахала своему боссу. Выглядел он неважно. Мать Мередит была француженкой, отец — шведом. Она окончила Сьянс-По и в двадцать восемь лет получила должность помощника депутата. Платили Мередит из частных фондов, ее крошечный кабинет находился в доме № 126 по Университетской улице. На Лаказа работали четыре сотрудника — два члена семьи, дальний кузен и племянница, — получавшие жалованье из средств Национального собрания, в строгом соответствии с буквой закона. Мередит была ключевым игроком команды и доверенным лицом Лаказа, она одна работала на постоянной основе.

Круг обязанностей парламентского помощника точно не очерчен. Мередит занималась всем: разбирала почту, планировала встречи и мероприятия, заказывала билеты на поезд и самолет. Она отвечала за связи со средствами массовой информации, общественными и профсоюзными организациями, экономическими объединениями, составляла аналитические записки и даже редактировала законодательные поправки. Мередит была сокровищем, и Лаказ это знал, как понимал и то, что она намерена сделать политическую карьеру. Помимо всего прочего, на Мередит Якобсен приятно было смотреть. Лаказ платил ей по высшей ставке — 2800 евро в месяц, большинство парламентских помощников получали куда меньше.

Поль Лаказ не тратил собственных средств. Он получал от государства 8859 евро в месяц на содержание аппарата, он был волен сам набирать сотрудников (но не больше пяти человек), определять круг их обязанностей и размер жалованья. Помимо этой суммы, каждому депутату выплачивали 5189,27 евро (эквивалент парламентской неприкосновенности) плюс 6412 евро чистыми (цена мандата), за которые не нужно было отчитываться перед Национальным собранием. Оплачивало государство и проезд в первом классе по железной дороге, счета за телефон и пользование Интернетом, и, уж конечно, никому не пришло бы в голову потребовать возврата неизрасходованных средств, даже если бы выяснилось, что истрачено не больше половины денег.

Мередит расцеловала патрона в обе щеки, забрала у него сумку, и они направились к стоянке такси.

— Нужно поторопиться, — сказала она. — Девенкур хочет пообедать с тобой в Клубе Межсоюзного объединения.[36]

Депутат мысленно чертыхнулся: Кашалот мог бы выбрать более укромное место. Официально Девенкур был всего лишь сенатором — одним из многих — и даже не возглавлял фракцию. Но именно этот старик (Девенкуру исполнилось восемьдесят два!) задавал тон в партии. Впервые он стал депутатом в 1967 году, в двадцать девять лет, четыре десятилетия занимал посты во всех важнейших министерствах, работал при шести президентах, восемнадцати премьер-министрах, сотрудничал с тысячами парламентариев, создал и погубил столько репутаций, что и не упомнишь. Лаказ считал Девенкура динозавром, человеком из прошлого, бывшим — но никто не мог себе позволить ослушаться Кашалота.

Мередит Якобсен подтянула юбку, устраиваясь на заднем сиденье такси, и Лаказ в очередной раз оценил красоту ее ног. Водитель наслаждался пением Дэвида Боуи. Лаказ поморщился и попросил приглушить звук. Мередит раскрыла на коленях папку и начала излагать патрону, какие дела запланированы на этот день. Он слушал рассеянно, глядя в окно на унылое южное предместье Парижа. Воистину, бидонвили Буэнос-Айреса и Сан-Паулу милее его сердцу, в них есть свой шик.


Лаказ вошел в большой зал и увидел, что Кашалот уже сидит за столом. Старый сенатор предпочитал столовую (гастрономический ресторан на первом этаже) террасе (в хорошую погоду ее брали приступом) и кафетерию (здесь собирались тридцатилетние завсегдатаи спортзалов Клуба). Кашалот не занимался спортом и весил полтора центнера. Он посещал Клуб, когда этих сопляков еще и на свете-то не было. Клуб основали в 1917 году, в тот момент, когда Соединенные Штаты официально вступили в войну; его членами должны были стать офицеры и чиновники Антанты. Клуб располагался в одном из красивейших частных особняков Парижа на улице Фобур-Сент-Оноре, между английским и американским посольством, рядом с Елисейским дворцом и дорогими бутиками VIII округа и давно утратил первоначальное назначение. Два ресторана, бар, парк, библиотека на пятнадцать тысяч томов, приватные салоны, бильярдная, бассейн, турецкая баня, спортивный комплекс на цокольном этаже. Вступительный взнос — 4000 евро. Годовой членский взнос — 1400. Деньги, разумеется, были не главным, иначе все разбогатевшие торговцы шмотками из-за океана, юные прыщавые гении-электронщики и наркодилеры, торгующие во всех округах с IX по III, отирались бы в салонах, пачкая ковры грязными кроссовками. Чтобы попасть в Клуб, нужно было иметь покровителя и терпеливо ждать — для некоторых ожидание затягивалось до конца дней.

Лаказ пробирался между столиками, наблюдая за сенатором, — тот его пока не заметил. Низенький, тучный, в неброском костюме в полоску и белой рубашке, Девенкур ел омара. Поль видел, что затылок у него заплыл жиром, а ткань дорогого костюма топорщится на многочисленных складках — валиках толстокожего тела.

— Садитесь, молодой человек, — пропитым голосом произнес сенатор. — Я начал без вас — мой желудок раз в сто требовательней самой требовательной любовницы.

— Добрый день, сенатор.

Появился метрдотель, и Лаказ заказал каре ягненка с белыми грибами.

— Итак, мне доложили, что вы сильно увлеклись некоей киской, а она возьми да и сдохни. Надеюсь, игра стоила свеч?

Депутат содрогнулся. Сделал глубокий вдох. Гремучая смесь ярости и отчаяния жгла внутренности, как серная кислота. Ему хотелось проломить череп жирному негодяю, позволившему себе говорить о Клер в таком тоне. Нет, один раз он уже поддался чувствам — во время беседы с тем майором. Нужно взять себя в руки.

— Во всяком случае, я ей не платил, — процедил он, скрипнув зубами.

Весь Париж знал, что Кашалота пользуют дорогие профессионалки, девки из Восточной Европы, которых сутенеры доставляют в дорогие отели с «понимающей» администрацией.

Несколько секунд сенатор смотрел на Лаказа непроницаемым взглядом, а потом расхохотался, вызвав неодобрительное удивление окружающих.

— Жалкий пакостник! Да еще и влюбленный! — Девенкур вытер углом салфетки жирные губы и внезапно стал очень серьезным. — Любовь… — В его устах это слово прозвучало ужасно непристойно, и Поля Лаказа снова затошнило. — Я тоже был влюблен, — сделал неожиданное признание его собеседник. — Очень давно. В студенческие времена. Она была восхитительно хороша и талантлива. Изучала изящные искусства. То были лучшие дни моей жизни. Я собирался жениться. Мечтал о детях, о большой семье, хотел всегда быть рядом с ней, состариться вместе, смотреть, как подрастают дети, потом внуки. Мы гордились бы ими, и нашими друзьями, и собой. Моя голова была набита наивными мечтами. Можете себе представить — я, Пьер Девенкур, строил идиотские планы! А потом застал ее в постели с другим. Она даже не потрудилась запереть дверь. У вашей подружки был кто-нибудь еще?

— Нет.

Ответ был дан немедленно, уверенным тоном. Девенкур бросил на депутата осторожный взгляд из-под тяжелых век.

— Люди голосуют, — сказал Кашалот. — Им кажется, они что-то решают… А на самом деле они не решают ровным счетом ничего. Зато приводят к власти одну и ту же касту — выборы за выборами, созыв за созывом. Одну и ту же группу людей, которые все и решают. Нас… Говоря «нас», я имею в виду и наших политических противников. Две партии, которые уже пятьдесят лет делят власть между собой, делая вид, что ни в чем не сходятся, хотя в действительности сходятся почти во всем… Мы уже пятьдесят лет являемся хозяевами этой страны и продаем нашему доброму народу липу, которую называем «политической альтернативой». Подобное сосуществование должно было бы насторожить нацию, но нет — люди продолжают верить мошенникам, а мы пользуемся их великодушием.

Он положил в рот гриб и продолжил:

— В последнее время кое-кто захотел ускорить процесс раздела пирога. Они забыли о необходимости ломать комедию, соблюдать некоторую сдержанность и выглядеть убедительными. Ссать на народ можно только в одном случае — если он верит, что это благодатный дождь.

Кашалот снова вытер губы.

— Вы не возглавите партию, если за вами будет тянуться шлейф слухов и неприятностей, Поль. Не сегодня. Эти времена прошли. Сделайте все, чтобы ваше имя не фигурировало в этой истории. А майоришкой я сам займусь, мы будем за ним приглядывать. Я хочу услышать ответ на один-единственный вопрос: у вас есть алиби на вечер убийства?

— На что это вы намекаете? — возмутился Лаказ. — Считаете меня убийцей?

Глаза толстяка бешено засверкали. Кашалот перегнулся через стол, и от его рокочущего баса задрожали бокалы.

— Слушай очень внимательно, маленький грязный ублюдок! Оскорбленную невинность будешь изображать в суде, ясно? Я должен знать, чем ты занимался в тот вечер: трахал эту бабу, пьянствовал с друзьями, нюхал в гордом одиночестве кокаин в сортире или у тебя есть свидетели! И больше не раздражай меня своими ужимками, понял, говнюк?

Полю показалось, что его отхлестали по щекам. Кровь бросилась в лицо. Он незаметно оглянулся, проверяя, не слышал ли их кто, потом посмотрел в лицо сидевшему напротив толстяку:

— Я был… я был с Сюзанной. Мы смотрели фильм на DVD. Итальянскую комедию. Я стараюсь проводить дома как можно больше времени с тех пор… как она заболела раком.

Сенатор откинулся на спинку стула.

— Ужасное несчастье… Мне очень жаль. Я люблю Сюзанну.

Кашалот произнес эти слова с грубоватой искренностью и вернулся к еде, давая понять, что дискуссия окончена. Лаказ почувствовал себя бесконечно виноватым. Интересно, как бы реагировал его собеседник, узнай он правду?

26

Тюремные блоки

Звуки. Вездесущие, назойливые, мешающие жить. Образующие густой беспрестанный и беспощадный фон. Голоса, двери, крики, решетки, замки, шум шагов, звяканье ключей… А еще запах. Не то чтобы неприятный, но типичный. Узнаваемый. Все тюрьмы пахнут одинаково.

Здесь звучали в основном женские голоса. Женский блок, тюрьма в Сейсе, близ Тулузы. Рядом — еще три корпуса: два для мужчин и один для несовершеннолетних.

Сервас напрягся, когда надзирательница отперла дверь. Он оставил на входе оружие и значок, расписался в журнале, миновал тамбур с рамкой металлоискателя. Следуя за охранницей по коридорам женского блока, он мысленно готовился к разговору.

Женщина знаком предложила ему войти, и он перешагнул порог. Заключенная № 1614 сидела поставив локти на стол и сцепив пальцы. Свет неоновой лампы падал на коротко подстриженные светло-каштановые волосы. Они утратили блеск, стали сухими и ломкими. Но взгляд остался прежним. Элизабет Ферней сохранила всё свое высокомерие. И властность. Сервас был уверен, что Лиза здесь на особом положении, как и в Институте Варнье, где работала старшей медсестрой. В те времена она управляла всем и всеми. Именно она помогла Юлиану Алоизу Гиртману сбежать. Сервас был на суде. Адвокат пытался доказать, что швейцарец манипулировал Лизой, хотел выставить свою клиентку жертвой, но личные качества обернулись против нее. Присяжные воочию убедились, что обвиняемая может быть кем угодно — только не жертвой.

— Привет, майор.

Голос прозвучал твердо — совсем как раньше, но Сервас уловил нотку скуки. Или усталости. Он прозвучал чуточку слишком протяжно. Сыщик подумал, что Лиза Ферней может быть на антидепрессантах. В тюрьме это не редкость.

— Здравствуйте, Элизабет.

— О, теперь меня называют по имени… Мы приятели, майор? Я не знала… Здесь я чаще слышу обращение «Ферней». Или «заключенная шестнадцать-четырнадцать». Баба, что привела вас, зовет меня «главной кретинкой». Но это так, для посторонних. По ночам она навещает меня в камере и… часто занимает «позу кающейся»…

Сервас вглядывался в лицо женщины, пытаясь понять, что в ее словах правда, а что ложь, но это было пустой тратой времени. Элизабет Ферней осталась непроницаемой. Разве что темные глаза блеснули злой радостью. Майор знавал одного директора тюрьмы, называвшего заключенных «мерзавками» или «шлюхами». Он систематически оскорблял их, сексуально домогался молоденьких, а по ночам приходил в камеры в компании нескольких охранников, чтобы потешиться. Его сняли с должности. Но не наказали: прокурор счел, что увольнение — более чем достаточная кара. Сервас давно работал в полиции и знал, что в тюремном мире возможно все.

— Знаете, чего мне больше всего не хватает? — продолжила Лиза, явно довольная его реакцией. — Интернета. Мы все подсели на эту дрянь. Отлучение от «Фейсбука» наверняка увеличит число самоубийств в тюрьмах.

Сыщик сел за стол напротив заключенной. Из-за закрытой двери доносились звуки голосов, скрип тележки и звяканье металла о металл. Час прогулки. Надзиратели входили в камеры, чтобы проверить, не подпилены ли решетки. Шум… Вечное — и худшее — напоминание заключенным об их одиночестве.

— Вам известно, что семьдесят процентов заключенных — наркоманы? Только десять процентов получают заместительную терапию. На прошлой неделе одна девушка повесилась на собственном пояске. С седьмой попытки. С седьмой, понимаете?! А они все-таки оставили ее без присмотра. Так что сами видите: захоти я — запросто могла бы сбежать. Нашла бы способ.

«Интересно, к чему она клонит?» — подумал Сервас. Неужели Элизабет Ферней пыталась покончить с собой? Нужно выяснить у тюремного врача.

— Но вы ведь явились не для того, чтобы узнать, как я тут поживаю.

Сервас предвидел этот вопрос. Он в который уже раз вспомнил своего отца. Искренность… Сыщик не был уверен, что эта стратегия сработает с Лизой, но другой все равно нет.

— Юлиан написал мне. Прислал мейл… думаю, он здесь, в Тулузе. Или где-то рядом.

Действительно ли что-то промелькнуло в глазах бывшей медсестры или у него разыгралось воображение? Она смотрела на него с непроницаемым видом.

— Юлиан… Элизабет… Значит, мы все теперь друзья-приятели. А что было в том мейле?

— Он довел до моего сведения, что наслаждается свободой и в скором времени снова начнет действовать.

— И вы ему верите?

— А вы?

Улыбка бледных губ Лизы напомнила Сервасу шрам от удара перочинным ножичком.

— Покажите мне сообщение, и я, возможно, отвечу на ваш вопрос.

— Нет.

Улыбка исчезла — как не было.

— Вы выглядите усталым, Мартен… Мало спите? Или я ошибаюсь? Дело в нем, так?

— Вы тоже не в лучшей форме, Лиза.

— Вы не ответили на мой вопрос. Изводите себя из-за Гиртмана? Боитесь, что он возьмется за вас, за ваших детей?

Сервас инстинктивно сжал кулаки, так что ногти впились в ладони. «Слава богу, она этого не видит!» — подумал он, расцепил пальцы и попытался расслабиться. В Элизабет Ферней было нечто такое, от чего мороз бежал по коже. У него вспотели подмышки.

— А кстати, почему он выбрал вас? Если не ошибаюсь, вы встречались всего один раз… Я помню, как вы пришли в Институт с коротышкой-психологом — у него еще была такая смешная бородка — и хорошенькой девицей из жандармерии. О чем вы тогда говорили с Юлианом, почему он на вас зациклился? Да и вы на нем, верно?

Мартен подумал, что не должен отдавать ей инициативу. Элизабет Ферней — существо одной породы с Гиртманом: порочная, самовлюбленная, манипулирующая людьми, эгоцентричная, жаждущая влиять на чужие умы. Он открыл рот, но она его опередила:

— Итак, вы подумали, что он мог связаться со своей бывшей сообщницей. Я права? Допустим, мне что-то известно… Назовите хоть одну причину, по которой я должна поделиться с вами. Именно с вами.

Он предвидел и этот вопрос — и остался невозмутимым.

— Я поговорил с судьей. Получите доступ к ежедневной прессе, и вас переведут в мастерскую по изготовлению чипов. Раз в неделю — доступ в Интернет… контролируемый, естественно. Я лично прослежу, чтобы администрация этого… заведения выполнила распоряжение судьи. Даю вам слово.

— А вдруг мне нечего вам сказать? Что, если Гиртман со мной не связывался? Уговор останется в силе? — со злой ухмылкой поинтересовалась Лиза.

Сервас не стал отвечать.

— Где гарантия, что вы сдержите слово, что это не блеф?

— Никаких гарантий.

Она рассмеялась, но смех прозвучал безрадостно. По глазам женщины майор понял, что победил.

— Никаких, — повторил он. — Все зависит от того, поверю я вам или нет. Всё в моей власти, Элизабет. Выбора у вас в любом случае нет, так ведь?

Взгляд Лизы полыхнул гневом и ненавистью. Она так часто произносила эту фразу, что узнала ее даже в устах другого человека. Фраза — визитная карточка того (или той), в чьих руках находится власть. Роли переменились, и Лиза осознавала печальную истину. Она часто выступала в роли «той, кто решает», когда вместе с доктором Ксавье управляла Институтом Варнье: все пациенты зависели от старшей сестры: на одних она давила, другим давала поблажки, часто повторяя — слово в слово — фразу, которую только что произнес Сервас: «Выбора у вас нет, всё в моей власти».

— Я, в отличие от вас, ничего не знаю о Юлиане Гиртмане, — нехотя призналась она, и сыщик уловил в ее голосе непритворную печаль и досаду. — Он не пытался связаться со мной. Я долго ждала знака. Хоть какого-нибудь… Вам, как и мне, прекрасно известно: нет ничего легче, чем передать послание в тюрьму. Но этого не случилось… Нет. Тем не менее у меня есть информация, которая вас наверняка заинтересует.

Мартен насторожился, но не подал виду.

— Компьютер раз в неделю и доступ к ежедневным газетам, уговор?

Он кивнул.

— Кое-кто вас опередил. Задавал те же вопросы. И вот ведь как странно — она приходила сегодня.

— Кто?

Лиза нехорошо улыбнулась. Сервас встал.

— Ничего, узнаю у директора, — беззаботным тоном произнес он.

— Ну-ну… Приходите еще. Но не забудьте свое обещание.


Он должен был повидать кое-кого еще. В блоке для несовершеннолетних. Он знал, что это совершенно незаконно, но у него были свои контакты в тюрьме, так что директор о встрече не узнает. Сервас попросил у судьи ордер на допрос Лизы Ферней в рамках расследования дела Гиртмана именно для того, чтобы попасть в тюрьму.

Мартен шел по этажным коридорам и думал о том, что сказала Элизабет Ферней. Кто-то его опередил. Кто-то, кого он давно не видел. В памяти мгновенно всплыла страшная картина той снежной лавины.

Дверь открылась, и сыщик вздрогнул. Проклятье! Щеки запали, глаза покраснели, взгляд затравленный. Сервас знал, что Юго поместили в одиночку, но все равно испугался за него. Марианна будет в ужасе, если увидит сына в таком состоянии.

Он вышел, закрыл за собой дверь и обратился к охраннику:

— Я хочу, чтобы заключенный находился под круглосуточным наблюдением. Отберите у него ремень, шнурки — всё отберите. Боюсь, как бы он не попытался совершить непоправимую глупость. Мальчик скоро выйдет отсюда. Это вопрос времени.

Он вспомнил слова Лизы Ферней: «На прошлой неделе одна девушка повесилась на ремешке. С седьмой попытки. А они все-таки оставили ее без присмотра…»

— Черт побери, вы меня поняли?

Охранник безразлично кивнул. Сервас пообещал себе поговорить перед уходом с директором и вернулся в комнату.

— Здравствуй, Юго.

Юноша не ответил. Сыщик выдвинул стул и сел.

— Слушай, Юго, я очень сожалею обо всем… этом, — начал Сервас, подкрепив слова жестом. — Я сделал все, чтобы убедить судью выпустить тебя под залог, но улики против тебя оказались… слишком вескими… Во всяком случае, на данный момент.

Парень разглядывал свои руки. Сервас заметил, что он обгрыз ногти почти до мяса.

— В деле появились новые элементы… надеюсь, надолго ты здесь не задержишься.

— Вытащите меня отсюда!

Вопль застал сыщика врасплох, и он содрогнулся. Это была не просьба — мольба, заклинание. Сервас посмотрел на Юго слезы на глазах, дрожащие губы.

— Вытащите меня, умоляю.

«Конечно, — подумал майор. — Не беспокойся. Я вытащу тебя. Но ты должен держать удар, парень».

— Слушай внимательно! — скомандовал он. — Ты должен мне доверять. Я тебе помогу — но и ты помоги мне. Я нарушаю все правила, находясь здесь: только следователь имеет право допрашивать тебя — в присутствии адвоката. Меня могут сурово наказать. Повторяю: в деле появились новые элементы, и следователь будет вынужден пересмотреть свою позицию. Понимаешь?

— Что за новые элементы?

— Ты знаком с Полем Лаказом?

Сервас успел заметить, что Бохановски моргнул. Не зря майор пятнадцать лет ел свой хлеб в розыске…

— Ты его знаешь, ТАК?

Юго снова уставился на свои изуродованные пальцы.

— Проклятье, Юго, отвечай!..

— Да… Я его знаю.

Мартен молча ждал продолжения.

— Я знаю, что он ходил к Клер…

— Ходил?

— У них была связь… Совершенно секретная. Лаказ женат, он депутат Национального собрания от Марсака. Как вы узнали?

— Нашли сообщения в компьютере Клер.

Юноша не удивился, но, судя по его реакции, он этого не знал. Значит, и почту опустошил не он.

Сервас перегнулся через стол.

— У Поля Лаказа был супертайный роман с Клер Дьемар. Никто не был в курсе — по твоим словам. А как узнал ты?

— Она мне сказала.

— То есть? — изумленно переспросил Сервас.

— Клер все мне рассказала.

— Зачем?

— Мы были любовниками.

Сыщик пытался переварить услышанное.

— Я знаю, что вы думаете. Мне семнадцать, ей тридцать два. Но мы любили друг друга… Сначала она познакомилась с Полем Лаказом. Потом решила порвать с ним. Он был очень влюблен. И ревновал. Поль начал подозревать, что у Клер кто-то есть. Она боялась, что он сорвется, закатит скандал, если узнает, что она связалась с одним из своих учеников, да еще и несовершеннолетним. Лаказ ведь политик, ему такая «известность» ни к чему, так что…

— Когда вы стали любовниками? — спросил Сервас.

— Несколько месяцев назад. Я вас не обманываю. Сначала мы говорили о литературе, ей было интересно то, что я пишу, она очень верила в мой талант, хотела меня поддержать, помочь. Потом пригласила приходить к ней на кофе, иногда. Клер знала, как много сплетников в Марсаке, но ей было начхать: она жила как свободный человек и смеялась над дурацким «что-скажут-люди». Прошло какое-то время, и мы влюбились… Это странно, она не мой тип. Но… Я раньше не встречал таких, как Клер.

— Почему ты никому не сказал?

Юго вытаращил глаза от изумления.

— Шутите? Вы же понимаете — скажи я хоть слово, меня бы сразу закопали!

Он был прав.

— Поль Лаказ мог быть в курсе насчет тебя и Клер? Подумай хорошенько, это важно.

— Я знаю, о чем вы думаете, — уныло произнес Юго. — Честно говоря, не знаю… Она обещала все ему рассказать. Мы много говорили. Меня все это достало, я не хотел, чтобы она продолжала с ним встречаться. Вряд ли Клер успела, она все время откладывала… на потом, под любым предлогом… Наверное, боялась его реакции.

Сервас подумал о страстных посланиях Клер Дьемар, в которых она клялась Тома999 в вечной любви; он подумал об окурках в лесу, о «тени», вышедшей из паба вслед за Юго, и об утверждении парня, что он якобы потерял сознание и очнулся в гостиной Клер. Возможно, не стоило распинаться перед Лаказом. Возможно, тот все знал.


Он вышел на тюремную стоянку, и июньская жара ударила его под дых. Похожее на лампу солнце пылало в небе цвета яичного белка. Сервасу показалось, что он вот-вот задохнется. Ему пришлось распахнуть все двери джипа, чтобы хоть немного проветрить салон. Метрах в трехстах слева находилась тюрьма Мюре, где шестьсот заключенных-мужчин отбывали очень длинные сроки.

Две тысячи приговоренных судом женщин распределялись по 63 исправительным учреждениям из 186 существующих в стране, но чисто женских тюрем было всего шесть.

Сервас достал телефон и набрал номер.

— Циглер, слушаю вас.

— Нужно поговорить.


— Ты здорово загорела.

— Я только что из отпуска.

— Где была?

Ответ Серваса не интересовал, но он не хотел выглядеть невежей.

— На Кикладах, — сказала Ирен небрежным тоном, давая понять, что не купилась на его светскость. — Ничегонеделанье, солнечные ванны, водные лыжи, прогулки, экскурсии, погружения с аквалангом…

— Я должен был позвонить раньше… Поинтересоваться, как у тебя дела, но был… занят.

Она обвела взглядом посетителей на террасе «Баскского бара», укрывшегося в тени деревьев на площади Святого Петра — не в Риме, в Тулузе.

— Перестань оправдываться, Мартен. Я тоже могла бы позвонить. То, что ты для меня сделал… твой рапорт… Они позволили мне его прочесть, — солгала она. — Надо было поблагодарить за помощь.

— Я всего лишь сказал правду.

— Нет. Ты изложил свой взгляд на случившееся и вывел меня из-под удара. В конечном итоге все всегда зависит от точки зрения. Ты сдержал обещание.

Майор смущенно пожал плечами. Официантка принесла им кофе и бутылку «Перье».

— Что скажешь насчет нового назначения?

Циглер повела плечами.

— Засады на дорогах на предмет превышения скорости, время от времени — ссоры между пьянчугами в баре, кражи со взломом, акты вандализма, продажа наркотиков у ворот лицея… Теперь-то я понимаю, что в розыске была на особом положении… Обветшавшие помещения, жалкие квартиренки, абсурдные решения, которые принимают профнепригодные начальники… Знаешь, что такое «синдром извивающегося жандарма»?

— Как-как?

— Наши яйцеголовые шефы решили, что самая насущная задача — поменять кресла в кабинетах. Одно плохо — подлокотники мешают усесться жандарму с кобурой на бедре. В результате все жандармы этой страны по сто раз «ввинчиваются» дном в кресла.

Сервас улыбнулся, но тут же снова стал серьезным.

— Вчера ты навестила в тюрьме Лизу Ферней. Зачем? — спросил он.

Циглер посмотрела ему в глаза, и он вспомнил грозовую ночь в жандармском участке в горах, когда Ирен рассказала, как ее изнасиловали те же люди, что надругались над Алисой Ферран и другими детьми из Изарского лагеря. Сегодня у нее был почти такой же взгляд, как тогда. Мрачный.

— Я… я прочла в газетах, что Гиртман вошел с тобой в контакт, прислал сообщение… Я… — Циглер помолчала, подбирая слова. — После того, что случилось в Сен-Мартене, я не переставала… думать о нем. Как я уже сказала, интересных дел моя бригада не ведет… вот и собираю информацию о Гиртмане. Это стало наваждением, манией… хобби. Наподобие коллекционирования игрушечных электропоездов, марок или бабочек, понимаешь? Вот только пришпилить к доске я мечтаю не бабочку, а серийного убийцу.

Женщина сделала глоток воды. Сервас внимательно разглядывал собеседницу, маленькую татуировку у нее на шее в виде китайского иероглифа, пирсинг в левой ноздре. Не совсем классический образ жандармского офицера. Сервасу нравилась Ирен Циглер. Он ценил ее хватку. Им хорошо работалось вместе.

— Значит, ты собираешь информацию…

— Да… Вроде того. Пытаюсь понять, куда это может меня привести. До сегодняшнего дня все было впустую. Гиртман словно бы исчез с лица земли. Никто не знает, жив ли он. Когда я вернулась из отпуска и узнала, что он с тобой связался, сразу подумала о Лизе Ферней. И нанесла ей визит.

— Возможно, это шутка, — сказал Сервас. — Или имитация.

Циглер видела, что майор колеблется.

— Правда, есть кое-что еще, — добавил он.

Ирен промолчала. Она предполагала, что именно может сказать Сервас, но не могла выдать себя. Мартен не должен узнать, что она взломала его компьютер.

— На шоссе А20 видели мотоциклиста, похожего по описанию на Гиртмана, говорившего с акцентом — вполне вероятно, что со швейцарским. Снимки с камеры наблюдения на пункте уплаты пошлины, находящемся чуть южнее, подтвердили показания управляющего магазином. Если это Гиртман, значит, он ехал в Тулузу.

— Как давно? — спросила Циглер, хотя ответ был ей известен.

— Около двух недель назад.

Она оглянулась, как будто швейцарец мог быть рядом. Затесаться в толпе, шпионить за ними. За столиками сидели в основном студенты. Терраса со стенами из розового кирпича, увитыми диким виноградом, и каменным фонтаном вызывала в памяти вид маленькой площади в Провансе. Циглер вспомнила содержание мейла. Она хотела, но не могла высказать Сервасу свое мнение, не признавшись в неблаговидном поступке. Пришлось импровизировать.

— У тебя есть копня?

Сервас достал из кармана пиджака сложенный вчетверо листок и протянул Ирен. Она перечитала текст, который знала наизусть.

— Эта история сводит тебя с ума?

Майор кивнул.

— Что думаешь? — спросил он.

— Сейчас… — Ирен притворилась, что продолжает читать.

— Гиртман или нет?

Циглер сделала вид, что размышляет.

— Похоже на него.

— Обоснуй…

— Я много месяцев изучала его личностные и поведенческие характеристики. Скажу не хвалясь: никто не знает его лучше меня. Сообщение не выглядит подделкой, в нем что-то есть. Я будто снова слышу его голос — как тогда, в камере…

— Сообщение отправила женщина из интернет-кафе в Тулузе.

— Жертва или сообщница, — прокомментировала Ирен. — Если он нашел родственную душу, это очень тревожное обстоятельство, — добавила она.

Несмотря на жару, Сервас почувствовал озноб.

— Ты сказала, что скучаешь на новой должности? — с улыбкой спросил он.

Она посмотрела на него, не очень понимая, куда он клонит.

— Скажем так: я не для того возвращалась в жандармерию.

Сервас ответил, выдержав паузу:

— Самира и Венсан заняты сбором информации о Гиртмане. Кроме того, я попросил их приглядеть за моей дочерью. Марго учится в Марсакском лицее. Она пансионерка, как и большинство ребят, живет далеко от родителей, что делает ее идеальной мишенью. — Сыщик внезапно осознал, что понизил голос, словно опасался накликать беду. — Как ты посмотришь, если я буду сообщать тебе все, что мы накопаем на Гиртмана? Мне важно знать твое мнение.

Лицо Циглер просияло.

— Хочешь сказать, я буду вас консультировать?

— По твоим словам, ты стала спецом по швейцарским серийным убийцам, — ухмыльнувшись, подтвердил майор.

— Почему нет… Не боишься нажить неприятности?

— Совсем не обязательно кричать об этом на всех углах. В курсе будут только Венсан и Самира — информация пойдет через них. Я им доверяю. И твой взгляд на проблему для меня действительно важен. Той зимой, два года назад, мы хорошо поработали вместе.

Слова Серваса польстили Ирен.

— Как ты узнал, что я навещала Лизу Ферней?

— Она сама мне сказала. Я нанес ей визит через два часа после тебя. Как известно, великие умы мыслят в одинаковом направлении.

— Что ты узнал от Лизы о Гиртмане?

— Она заявила, что швейцарец ни разу не дал о себе знать. А чего добилась ты?

— Аналогичного результата. Ты ей веришь?

— Она показалась мне очень подавленной…

— И неудовлетворенной.

— Возможно, эта дама — прирожденная лицедейка.

— Возможно.

— Как бы она себя повела, зная, что Гиртман где-то неподалеку, и подай он весточку о себе?

— Ни за что не призналась бы и продолжила изображать уныние…

— …и досаду…

— Ты полагаешь, что?..

— Ничего я не полагаю. Но будет правильно присмотреть за ней.

— Вот только делать это будет непросто, — посетовала Циглер.

— Наноси ей регулярные визиты. Мне показалось, что она умирает от скуки. Попробуй подобраться к Ферней поближе, может, вытянешь из нее что-нибудь полезное — пусть даже в обмен на твои посещения, из желания иметь уверенность, что ты вернешься… Но не забывай, как умело она манипулирует людьми. У этой женщины синдром Нарцисса — как и у Гиртмана. Она попытается использовать твои слабости, запутать тебя, а в результате скажет не правду, а то, что тебе хотелось бы услышать.

Ирен кивнула с озабоченным видом.

— Я не вчера родилась… Ты всерьез опасаешься за Марго?

Сервасу показалось, что он наелся стекла и осколки пошли гулять по его кишкам.

— Expressa nocent, non expressa non nocent, — ответил он и перевел: — «Сказанное вредит, не сказанное — не вредит».


Она ехала на своем любимом «Сузуки GSR-600», намного превышая допустимую скорость, оставляя за спиной машины. Солнце ярко светило над холмами, поросшими буйной курчавой зеленью, наполняя душу энергией и нетерпением. Она снова в игре!

Гиртман где-то рядом…

Циглер следовало испугаться, но вызов возбуждал ее, как боксера, который тренируется, готовясь к главному матчу своей жизни, и вдруг узнает, что самый опасный его соперник снова в строю.


— Готов результат графологического анализа, — сообщил Эсперандье.

Сервас проследил взглядом за силуэтом женщины, переходившей улицу против света заходящего солнца. Летний вечер был чудо как хорош, но сыщик чувствовал себя разочарованным. Когда телефон завибрировал, он на секунду поверил, что услышит голос Марианны, потому что целый день ждал ее звонка.

— Фразу в тетради написала не Клер Дьемар.

Сервас выпустил из поля зрения женщину и раскаленный летней жарой городской пейзаж.

— Это точно?

— Графолог совершенно уверен. Сказал, что готов биться об заклад и поставить на кон свою профессиональную репутацию.

Майор напряженно размышлял. Кое-что проясняется… Его мозг работал на полных оборотах, как загруженная углем паровозная топка. Некто написал разоблачающую Юго фразу в тетради и оставил ее на столе Клер Дьемар, на видном месте. Парень — идеальный козел отпущения: умница, красавчик, наркоман. И — главное — любовник Клер, часто бывавший в ее доме. Из этого вовсе не следует, что человек, попытавшийся скомпрометировать Юго, знал о его связи с Клер. Возможно, он просто был в курсе визитов молодого человека. Марианна, Франсис и сосед-англичанин не сговариваясь произнесли одну и ту же фразу: новости в Марсаке распространяются быстро.

«Есть другой вариант, — думал Сервас, заезжая на подземную стоянку. — Поль Лаказ…»

— Скажу одно: у того, кто это написал, мозги с тем еще вывертом, — прокомментировал Эсперандье.

— Где бы ты стал искать образец почерка Поля Лаказа, если бы хотел сохранить свой маневр в тайне? — спросил Сервас, держа в голове предупреждение, которое прокурор Оша сделал ему этим утром.

— Даже не знаю… Может, в мэрии? Или в Национальном собрании?

— Другого варианта нет? Понезаметней…

— Притормози на минутку, — попросил лейтенант. — Как Поль Лаказ мог протащить тетрадь в лицей? В Марсаке его каждая собака знает. Планируй он убийство, не стал бы так рисковать.

Очко в пользу Венсана.

— Тогда кто мог это сделать?

— Тот, кто свободно передвигается по лицею и не рискует быть замеченным. Ученик, преподаватель, кто-то из персонала… Многие.

Сервас снова подумал о загадочных окурках в лесу. Он вставил в автомат талон, потом банковскую карточку и набрал пин-код.

— Повторяю, это исключает из числа подозреваемых Гиртмана, — сказал Эсперандье.

Мартен толкнул стеклянную дверь и пошел между рядами машин по гулкому помещению, поглядывая на буквы на колоннах. «Б1». Его машина в отсеке «Б6».

— Объясни.

— Подумай сам: разве мог твой швейцарец собрать так много информации о Марсаке, Юго, лицее?

— А как быть с письмами? С мейлом? С диском?

— Возможно, кто-то пытается вывести тебя из равновесия, Мартен… — выдержав паузу, предположил Эсперандье.

— Не выдумывай! Диск Малера вставили в стереосистему до того, как нам поручили расследование!

Туше́. За спиной Серваса раздался звук шагов…

— Все очень странно, — заключил Эсперандье. — Кое-что не сходится.

По голосу подчиненного Сервас понял, что они пришли к одинаковому выводу: это дело лишено смысла. Как будто у них полно ключей, но нет нужной замочной скважины. Сыщик наконец добрался до своего джипа. Нажал на дистанционный пульт, машина откликнулась двойным «бип-бип» и мигнула фарами. Шаги приблизились…

— Как бы там ни было, поостерегись и… — начал Эсперандье.

Сервас повернулся стремительно и бесшумно. Он здесь… Всего в нескольких сантиметрах… рука в кармане кожаной куртки. Сервас увидел свое отражение в стеклах темных очков. Он узнал улыбку. Бледную кожу и темные волосы. Сыщик ударил первым, не дав Гиртману вытащить оружие, до крови разбил пальцы, но не стал ждать, когда швейцарец придет в себя, ухватил его за грудки и толкнул на машину, стоявшую по другую сторону ряда. Мужчина выругался. Очки упали на бетонный пол, но не разбились. Сыщик сунул руку во внутренний карман его куртки — и нашел то, что искал… Почти то. Не оружие.

Мобильный телефон…

Мартен рывком повернул врага лицом к себе. Это был не Гиртман. Вне всяких сомнений. Даже пластический хирург не сумел бы так изменить лицо. Из носа незнакомца текла кровь. Он смотрел на Серваса со страхом и непониманием.

— Возьмите деньги! Берите! Только меня не трогайте, умоляю!

Вот дерьмо! Мужчина был возраста Серваса, и у него воняло изо рта. Сыщик поднял очки, нацепил на нос своей жертве и стряхнул пыль с куртки.

— Мне очень жаль, я обознался.

— Что-о-о? — каркнул несчастный, чувствуя облегчение, возмущение и растерянность.

Майор убрал оружие и быстро пошел к своей машине.

Он повернул ключ в замке зажигания и с места дал задний ход. Мужчина достал телефон и зафиксировал номер, пытаясь одновременно остановить кровь пачкой носовых платков.

Сервас хотел бы все уладить, но был бессилен. Сыщик не раз думал, насколько полезной могла бы оказаться для него машина времени: он слишком часто сначала делал, а потом включал соображалку. Будь в его распоряжении такой прибор, он мог бы спасти свой брак, карьеру, роман с Марианной… Шины завизжали на слишком гладком покрытии, и машина рванула с места.

Возможно, он заблуждается. Возможно, все усложняет. Возможно, Гиртман ни при чем… Венсан прав: швейцарец не мог все это проделать, но нельзя исключать, что правота на его, Серваса, стороне, а его помощники ошибаются. Он правильно делает, что оглядывается, сторожится, страшится будущего.

У него есть на то все основания.

27

Конец пути

На улице загудела машина, и Дрисса Канте проснулся. Впрочем, звук мог почудиться ему в кошмаре.

Ему снилась ночь в открытом море, где-то к югу от Лампедузы, в сотнях километров от побережья. Штормовая ночь. Ветер сорок морских узлов. Волны четырехметровой высоты. Во сне море напоминало череду колышущихся холмов, увенчанных бледной пеной, а небо — прошитый молниями грязно-зеленый водоворот. Ветер завывал, как голодный зверь, жаждущий проглотить мокнущих под дождем людей. Шторм. Десять баллов по шкале Бофорта. Они оказались в аду. Волны раскачивали одномачтовую яхту, на борту которой находились семьдесят шесть насмерть перепуганных людей, в том числе тринадцать женщин и восемь детей. Бушующие волны накрывали их с головой, перелетая через форштевень и ахтерштевень. Они промерзли до костей и дрожали от страха, понимая, что яхта может затонуть в любую минуту. Молнии разрывали завесу тьмы, как гигантские светящиеся кораллы. Единственная мачта давно лишилась штага,[37] нижняя часть трюма заполнялась водой гораздо быстрее, чем они успевали ее вычерпывать. Дождь хлестал по лицам людей и ослеплял их, ветер визжал в уши, женщины отчаянно кричали, дети плакали, рев разбушевавшегося моря перекрывал все остальные звуки.

Подвесной мотор мощностью сорок лошадиных сил заглох вскоре после отплытия, подгнивший корпус угрожающе трещал при каждом ударе волны. Лязгая зубами от страха и холода, Дрисса думал о ливийских проводниках: беженцы отдали этим людям последние деньги, а те обрекли их на верную смерть. Он вспоминал туарегов из Гао, работорговцев из Дирку, военных и пограничников — эти стервятники обогащались за их счет на каждом этапе «путешествия». Дрисса проклинал всех скопом и каждого в отдельности. С десяток мужчин и женщин умерли от жажды, и их выбросили в воду, у многих ребятишек началась лихорадка.

Они решили, что спасены, когда заметили на горизонте мальтийское грузовое судно, окутанное пеленой дождя. Люди вскочили, рискуя перевернуть судно, начали кричать и размахивать руками, цепляясь друг за друга, когда набегала очередная волна. Но корабль не остановился. Он прошел совсем рядом, так что они могли разглядеть мальтийских рыбаков: те стояли на палубе, у лееров, и смотрели на них безо всякого участия, а некоторые даже смеялись и делали им какие-то знаки. Тридцать беглецов бросились в воду и попытались добраться вплавь до огромных сетей с уловом тунца, которые траулер тащил за собой. Дриссе снилось, что он держится заледеневшими пальцами за ячею сетей, его тошнит от морской воды, моряки стреляют в него из ружей, а большие рыбины бьются под ними, грозя порезать хвостовыми плавниками.

Он проснулся весь в поту, с открытым ртом и затравленно огляделся. Мало-помалу успокоился, протер глаза и повторил, как мантру: «Меня зовут Дрисса Канте, я родился в Сегу, в Мали, мне тридцать три года, теперь я живу и работаю во Франции».

Товарищи Дриссы по опасному плаванию три ночи цеплялись за сеть, пока их не спасли итальянские военные моряки. Капитан мальтийского траулера заявил, что не мог изменить курс и взять их на борт, не рискуя потерять «бесценный груз тунца». Дрисса остался на борту с женщинами и детьми, хоть и понимал, что они, скорее всего, потонут. Они не погибли, в самый последний момент их подобрал испанский траулер «Rio Esera». Капитан попытался высадить нежданных пассажиров на Мальте, но власти не позволили, и траулер больше недели стоял на рейде, пока людей наконец не перевели на остров.

Когда Канте ступил на сушу, ему велели сесть на автобус № 43 и доехать до конечной остановки: там находится центр приема беженцев, где он сможет поспать, помыться и поесть. Стоя на остановке, он поднял с земли листовку на английском:

ОТКРЫТ СЕЗОН ОХОТЫ НА ВСЕХ НЕЛЕГАЛЬНЫХ ИММИГРАНТОВ

СТРЕЛЯЙТЕ НА ПОРАЖЕНИЕ В ЛЮБОГО ЧЕРНОГО АФРИКАНЦА

ВЫ НАМ НЕ НУЖНЫ, ГРЯЗНЫЕ ЗАСРАНЦЫ,

БЕГИТЕ, ПОКА ЕСТЬ ВРЕМЯ, И ДРУЗЬЯМ СВОИМ ПЕРЕДАЙТЕ, ЧТОБЫ ВАЛИЛИ

Последняя строчка была составлена из черепов, окаймляющих буквы «ККК».

Дрисса сел в автобус, доехал до конечной и оказался в лагере Аль Фар, на бывшем военном аэродроме, оборудованном под центр размещения беженцев. Контейнеры из оцинкованного железа с крошечными окошками, палаточный городок и пустой ангар, где каждую ночь ночевали четыре сотни человек. Дрисса больше года прожил в одном из таких контейнеров — восемь коек, одна над другой, на двадцати пяти квадратных метрах. Летом температура достигала пятидесяти градусов, зимой улицы лагеря превращались в месиво грязи. Тридцать омерзительно грязных пластиковых кабин служили одновременно душем и туалетом. Многие начинали жалеть, что покинули родину. В 2009-м появился первый лучик надежды: посол Франции на Мальте Даниэль Рондо объявил, что страна готова принять некоторое количество беженцев. Германия и Великобритания поддержали эту инициативу. Так Дрисса Канте в числе десятков других оказался во Франции. Это случилось в июле.

Платили за работу лучше, чем на Мальте. Там они каждое утро уходили из лагеря Аль Фар и собирались на круглой площади рядом с Марсой, куда съезжались на своих машинах подрядчики. Вначале во Франции все было так же безысходно, но потом Канте получил место в фирме, занимающейся уборкой помещений, и ни разу об этом не пожалел. Он вставал в три утра и отправлялся убирать офисы. Работа была нетяжелая. Дрисса привык к успокоительному гудению пылесоса, особому запаху ковровых покрытий, кожаных кресел и чистящих средств. Его, бывшего инженера, не смущала рутинная простота этой работы. Он был членом маленькой команды, состоявшей из пяти женщин и двух мужчин, переходившей из одного здания в другое со своим инвентарем. После обеда Дрисса отдыхал, а по вечерам встречался в городских кафе с соотечественниками. Они разговаривали, предавались мечтам о лучшей жизни, любовались витринами шикарных магазинов, подглядывали за посетителями дорогих ресторанов.

Кое-что, однако, не давало Дриссе покоя, заставляло просыпаться в холодном поту. Беда заключалась в том, что мечтаниями он не ограничился. Ему захотелось вкусить настоящей жизни, и он согласился выполнить одну работенку, о чем теперь горько сожалел. Дрисса Канте тревожился, потому что от природы был абсолютно честным человеком и знал: если все откроется, из фирмы его выгонят. А может, случится что-нибудь похуже. Он не хотел покидать Францию — больше не хотел.

Летними вечерами в Тулузе всегда бывает жарко, вот и сегодня столбик термометра поднялся до тридцати пяти градусов. Дриссу погода радовала: он любил жару и, в отличие от большинства горожан, не страдал от невыносимой духоты.

Канте сел на террасе кафе «Эскаль» на площади Арно-Бернар, поздоровался с хозяином и заказал чай с мятой. Он ждал друзей — Суфиана и Бубакара. Посетитель, сидевший за соседним столиком, поднялся и подошел к Дриссе. Под сорок, темные жирные волосы, огромное брюхо, распирающее белую рубашку сомнительной чистоты, поношенный пиджак, темные очки на непроницаемом лице.

— Я могу присесть?

— Я жду друзей.

— Я тебя надолго не задержу, Дрисс.

Дрисса Канте пожал плечами. Златан Йованович тяжело опустился на скрипучий стульчик, казавшийся слишком хрупким для человека ростом метр девяносто и весом сто тридцать кило. Он поставил на стол свой стакан с пивом и уставился на собеседника. Дрисса с невозмутимым видом размешивал сахар в стаканчике с золотым ободком.

— Мне требуется услуга.

У Канте заныл желудок, но он промолчал.

— Не прикидывайся глухим.

Великан был в темных очках, но Дрисса догадывался, что он сверлит его взглядом.

— Я больше не хочу участвовать в подобных делах, — твердо произнес малиец, уставившись на клетчатую скатерть. — С этим покончено.

Дрисса чуть со стула не свалился, услышав в ответ громовой раскат хохота. На них начали оглядываться.

— Он больше не хочет участвовать в подобных делах! — гаркнул Златан, откидываясь на спинку стула. — Какие мы нежные!

— Замолчите!

— Спокойно, Дрисс, здесь никому ни до кого нет дела, пора бы тебе запомнить.

— Что вы от меня хотите? В прошлый раз я сказал, что все кончено.

— Да помню я, помню, но… возникли новые обстоятельства. Чтобы быть точным — новый клиент.

— Не хочу ничего знать, это ваша проблема, не моя.

— Боюсь, ему без нас не справиться, Дрисс. — Мучитель говорил будничным тоном, как будто обсуждал очередной заказ с компаньоном. — Кроме того, он щедро платит за услуги.

— Это ваше дело, найдите другого простофилю! Я вышел из игры.

Дрисса старался говорить спокойно и твердо, чтобы убедить не только собеседника, но и себя. Может, этот человек осознает, что на него не стоит рассчитывать. Он будет упираться всю ночь, если понадобится. И негодяй отступится.

— Никому не дано перевернуть страницу окончательно, Дрисс. Во всяком случае, не страницу такого рода. Подобную проблему не решают в одночасье. Со мной этот номер не пройдет. Я всегда остаюсь хозяином положения, ясно тебе?

Дрисса похолодел.

— Вы меня не заставите…

— Еще как заставлю. Как ты думаешь, что случится, если все сделанные тобой фотокопии, все бумажки, что ты вытащил из мусорных баков, попадут в руки полиции?

— Мы потонем вместе, вот что случится!

— Ты вправду меня выдашь? — Златан закурил с видом оскорбленного достоинства.

Канте с вызовом посмотрел на человека в темных очках, но тот был совершенно спокоен, и это сбило малийца с толку. Дрисса понял: собеседник над ним издевается — и испугался еще сильнее.

— Ладно, тогда скажи: кто я такой?

Малиец не ответил — не мог.

— Что ты им скажешь, дружок? Что встретил в кафе человека в темных очках и он заплатил тебе тысячу евро — в первый раз, — чтобы ты установил микрофон в лампе? Что ты увидел деньги и не устоял? А потом он дал тебе пятьсот евро, чтобы ты переснял документы из некоей папочки? И еще пятьсот, чтобы ты каждый день вытаскивал из мусорного бака разные бумажки? Они спросят: как его имя? Дед Мороз? Ты ответишь: ему около сорока, он высокий и толстый, говорит с легким акцентом, одевается как «рядовой гражданин»? Ты не знаешь ни имени, ни адреса, ни номера телефона, он сам звонил с мобильного, номер которого не опознавался… Поверь, Дрисс, в дерьме окажешься ты — не я.

— Я скажу, что верну деньги, если будет нужно.

Толстяк снова расхохотался, и Дрисса Канте почувствовал себя жалким пигмеем. Ему хотелось забиться в нору; он отдал бы все на свете, чтобы никогда не встречать этого ужасного человека.

Собеседник Дриссы похлопал его по руке теплой потной ладонью — в этом жесте была какая-то на редкость отвратная фамильярность.

— Не придуривайся, Дрисса Канте, ты — кто угодно, только не дурак.

Малиец дрожал всем телом.

— Итак, подведем итог… Ты занимался промышленным шпионажем в стране, где это преступление приравнивается по тяжести к убийству. Ты приехал сюда недавно, вырвался из мальтийского ада, нашел здесь постоянную работу и — кто знает? — будущее… Все остальное — плод твоего воображения, авантюрный роман. Никто ничего не докажет, amigo.

Дрисса взглянул на собеседника — тот так сильно потел, что под мышками на пиджаке выступили темные круги.

— Многие видели вас здесь. Они подтвердят. Вы не плод моего воображения.

— Ладно. Пусть так. И что с того? Местные не слишком любят общаться с полицией, а ты на кого-то работал — за деньги. Всего делов-то… ты — не благородный борец за святое дело, а наемник. Полиция никогда на меня не выйдет, ты же будешь гнить в тюрьме, не год, не два — гораздо дольше, а потом тебя вышлют. Этого ты хочешь? Ты проделал долгий путь, братец, пересек пустыню, плыл по морю, перебирался через границы… Эту страну называют расистской, но ты сам знаешь, что все вокруг расисты — и ливийцы, и мальтийцы, и китайцы, и даже ублюдки-туареги. Вся наша гребаная планета воняет расизмом, а ты — malinké, самый черный среди черных. Ну что, хочешь снова стать бесправным человеком без документов?

Дрисса почувствовал, что слабеет; голова трещала, как старая шхуна под ударами волн. Слова собеседника причиняли ему боль, как удары бича.

— Отвечай: ты этого хочешь?

Малиец покачал головой, не поднимая глаз.

— Прекрасно. Тогда я буду решать, когда все закончится. У меня хорошая новость: даю слово, что в последний раз обращаюсь к тебе с просьбой. В последний… Кроме того, получишь две тысячи евро…

Канте взглянул на собеседника: обещание свободы и денег внесло некоторое успокоение в его душу. Толстяк сунул руку во внутренний карман пиджака, достал оттуда флешку и протянул на ладони Дриссе.

— Всего и делов — вставить флешку в компьютер и включить его, остальное не твоя забота. Через три минуты вытащишь флешку, выключишь компьютер — и конец. Баста. Никто никогда ничего не узнает. Отдашь мне флешку, получишь две тысячи евро и больше никогда обо мне не услышишь. Даю слово.

— Где? — спросил Дрисса Канте.


Ощущение такое, будто едешь сквозь стену огня. Тень от каждого перелеска становится благословением. Элвис Констанден Эльмаз опустил стекло, но воздух еще не успел остыть, и он чувствовал себя, как индейка в духовке. Хорошо еще, что местность вокруг лесистая и день клонится к закату. Элвис повернул направо на перекрестке, у дерева с объявлением на щите:

УЧАСТОК ВОИТЕЛЕЙ

РАЗВЕДЕНИЕ СТОРОЖЕВЫХ СОБАК

Он съехал на старую дорогу с растрескавшимся асфальтом. На фоне оранжевого заката черными тенями выделялись амбар и ветряк. Он потел не только от жары. Вечерние тени заставляли его нервничать. Элвис Эльмаз отчаянно трусил. В больнице он разыграл классный спектакль перед легавыми, хотя сразу все понял. Вот дерьмо! Ну вот, снова… У него заболел желудок, как будто кишки решили завязаться в узел. Проклятье! Он не хочет умирать. Он не даст себя закопать, не сдохнет, как эта дура-преподавательница… Он им себя покажет! Элвис стукнул кулаком по рулю — от ярости и страха. Где вы, грязные ублюдки, не прячьтесь, я сам вас закопаю! Сдеру с вас шкуру, психи недоделанные! Прошлым вечером он не заметил, как они подобрались к нему. Сербы, как бы не так! Байку о девке и сербах он придумал для полиции и попросил дружков из бара все подтвердить… Там полно таких, как он, тех, кто на условно-досрочном, выпущенных под залог и ожидающих суда или готовящих новое ограбление. Они его почти достали, но он обратил их в бегство. Вокруг было слишком много потенциальных свидетелей, и это его спасло. Надолго ли? Существовало другое решение — можно сознаться, — но тогда дело снова откроют, остальные расскажут, как все случилось в ту ночь, и за него возьмутся семьи. Будет суд, приговор и тюрьма. Сколько ему светит с его послужным списком? Нет, на кичу он не вернется. Ни за что.

Рядом с проржавевшим почтовым ящиком и цветущим пенно-кружевным кустом бузины стоял второй щит, приглашающий свернуть на тряскую ухабистую грунтовую дорогу. Элвис покрепче вцепился в руль, переехал по бревенчатому мостику на другой берег ручья, протекавшего через кукурузное поле. Вокруг сгущались вечерние тени. Последние сто метров он ехал между деревьями, практически в полной темноте, и нервы у него совсем разошлись. На третьем, самом большом, щите перечислялись породы собак:

Ротвейлеры, доберманы, бельгийские овчарки, мастифы, аргентинские и бордоские доги

В углу красовалось весьма условное изображение пса — Элвис сам сделал рисунок и очень им гордился. Из-за стоявших справа от дороги деревьев доносились громкий лай, тявканье, скулеж. Элвис ухмыльнулся, услышав, как яростно рычат друг на друга его милые песики, как бросаются грудью на прутья клеток, распаляя кровь. Потом все стихло.

Даже собаки страдают от этой несусветной жары. Он выключил двигатель, вышел из машины, хлопнул дверцей и окунулся в тишину.

Воздух был неподвижным и тяжелым, как свинец, назойливо зудела мошкара, пощелкивал остывающий двигатель. Элвис вытащил из кармана джинсов пачку сигарет, закурил, вытер пот со лба и с наслаждением вдохнул терпкий, опасный запах хищников. Потом направился к дому. Швы под промокшей от пота повязкой чесались, тело болело, но он был рад, что выбрался из больницы и вернулся домой, к своим любимым псам.

И своему оружию.

Усиленному ружью «Риццини» 20-го калибра для охоты на крупную дичь.

Еще несколько метров — и он окажется дома. В безопасности. Элвис пересек неосвещенную лужайку, поднялся по ступенькам на веранду и вставил ключ в замочную скважину. До сегодняшнего дня житье-бытье посреди леса давало много преимуществ. Дела, которые он обделывал, требовали покоя и скрытности. С бабами Элвис давно завязал — слишком велик риск, слишком много проблем, собачьи бои и дурь гораздо надежней и намного доходней. Наркота, по словам одного писателя — книг его Элвис не читал, но готов был подписаться под каждым словом, — «идеальный продукт и безупречный товар». Сегодня он предпочел бы оказаться в городе и затеряться в толпе, где они не смогут его достать, но собак нельзя надолго оставлять одних. Пока хозяин валялся в больнице, они наверняка сильно проголодались, но сейчас он к ним не пойдет — нет ни сил, ни духу, да и темень вокруг непроглядная. Ничего, завтра с утра нажрутся от пуза. Элвис закрыл дверь и с порога рванул за ружьем и патронами. Давайте, подходите, гады, полу́чите по полной. Никто не смеет и пальцем тронуть Элвиса, он всех вас отымеет.

28

Потерянные сердца

Марго изнемогала от жары. Майка промокла от пота и прилипла к спине, а влажная челка — ко лбу. Она освежила лицо холодной водой у раковины за ширмой, взяла полотенце и открыла дверь, собираясь сходить в душ, но тут услышала голоса.

— Что тебе? — спросила Сара.

— Идем, с Давидом плохо.

— Послушай, Виржини…

— Шевелись!

Марго выглянула в коридор. Виржини и Сара стояли друг напротив друга, одна — в коридоре, другая на пороге спальни. Второкурсницы имели право на индивидуальные комнаты. Сара кивнула, на мгновение вернулась к себе, но тут же вышла, и они направились к лестнице.

Проклятье!

Марго не знала, как поступить. Виржини была по-настоящему встревожена. Она упомянула имя Давида… Девушка приняла решение за полсекунды, надела на босу ногу «конверсы», выскользнула в пустой коридор и бесшумно помчалась к лестнице.

Она слышала, как Сара и Виржини идут вниз по широким каменным ступеням и что-то возбужденно обсуждают. Марго поправила шорты и поспешила следом, держась рукой за перила. Через витражное стекло на площадке между этажами она увидела солнце, заходившее за здания, черневшие на фоне пламенеющего заката. Девушка вышла на воздух, и он показался ей плотным, как стекло, но вечер, как целебный бальзам, постепенно смягчал ожог дня.

Она поискала взглядом Сару и Виржини и увидела их на входе в лес, за теннисными кортами.

Марго побежала следом, стараясь двигаться бесшумно и на ходу отмахиваясь от назойливых мошек. На опушке тени были глубже. Они сливались, образуя пугающее царство полусвета-полутьмы, куда девушке совсем не хотелось углубляться.

Куда они делись? В лесу хрустнула ветка, потом раздался вскрик Сары: «Давид!» Прямо перед Марго начиналась узкая тропинка, пролегавшая через тенистый подлесок. Она ни за что туда не войдет, пора вернуться в корпус. Увы, любопытство и желание все узнать взяли верх, и Марго пошла к лесу.

Будь что будет!

Девушка пробиралась между кустами, раздвигала ветки, чувствуя прикосновения шелковистых нитей паутины. Тысячи насекомых вились вокруг Марго, привлеченные запахом ее кожи, крови и пота. Она старалась ступать осторожно и не шуметь, хотя Сара и Виржини вряд ли могли ее услышать. Какая-то мерзкая тварь больно укусила Марго в шею, и она с трудом удержалась от инстинктивного желания прибить ее звонким шлепком.

— Давид, чертов несчастный кретин, что ты творишь?

Она их нашла… От страха у Марго пересохло во рту, она шагнула вбок, у нее под ногой хрустнула сухая веточка, но те трое были слишком заняты, чтобы обращать внимание на посторонние звуки.

— Боже, Давид, зачем ты это делаешь?

В голосе Сары звучали панические нотки. Паника, как заразная болезнь, передается воздушно-капельным путем, и Марго едва сдерживалась, чтобы не дать деру. Она заставила себя сделать еще несколько шагов и увидела залитую вечерним светом лужайку.

Что, черт возьми, здесь происходит?

Обнаженный по пояс Давид находился на другом конце поляны, у серого ствола дерева. Он стоял — нет, почти висел, цепляясь за две нижние толстые ветки, в позе распятого Спасителя. Голову он держал склоненной вниз, упираясь подбородком в грудь, словно был без сознания. Лица его Марго видеть не могла — только светлые волосы. И бородку. Белокурый Христос… Внезапно Давид резко поднял голову, и Марго едва не отшатнулась, встретив безумный, блуждающий взгляд побелевших от бешенства глаз.

Марго вспомнила слова из песни «Depeche Mode», которую пел Мэрилин Мэнсон: «Your own Personal Jesus, someone to hear your prayers, someone who cares…» — «Твой личный Иисус, тот, кто слышит твои молитвы, тот, кто на них отвечает…».

Легкий ветерок коснулся верхушек деревьев. Марго вздрогнула, как от удара током, заметив на груди Давида красные следы, похожие на свежие ритуальные надрезы… Потом она увидела нож… В правой руке… С окровавленным лезвием.

— Привет, девчонки.

— Ты рехнулся, Давид?

Голос Виржини в тишине поляны прозвучал зло и гулко. Давид издал короткий смешок и посмотрел на свою окровавленную грудь.

— Я здорово вляпался, да? Как вам это удается? Проклятье, как у вас получается сохранять хладнокровие?

Неужели он под кайфом? Похоже на то. Трясется всем телом, подбородок дрожит. Плачет и смеется — если это хихиканье можно назвать смехом… Капли крови вытекают из четырех надрезов, огромный шрам перечеркивает живот над пупком…

— Я больше не вынесу этого дерьма… Пусть все закончится, пора завязывать…

Ответа Давид не дождался и продолжил:

— Нет, правда, что мы делаем? Где остановимся? И когда?

— Возьми себя в руки. — Снова голос Виржини. — А Юго? О нем ты подумал?

Давид запрокинул голову и посмотрел в небо.

— Он в тюрьме, что я могу?

— Черт, Давид, Юго — твой лучший друг! Ты знаешь, как он тебя любит, как он всех нас любит… Ты ему нужен, мы ему нужны… Нужно вытащить его оттуда.

— Да что ты говоришь! И как же это сделать? Вот в чем разница между нами… Окажись я на его месте, всем было бы по фигу. Юго все обожают, всё вертится вокруг него… Ему стоит только руку протянуть… Он щелкнет пальцами — и Сара тут же раздвинет ножки или встанет на колени, и… Ты никогда в этом не признаешься, Виржини, но и ты мечтаешь об одном — чтобы он тебя трахнул. А я…

— Заткнись!

Перепуганные воплем Виржини птицы шумно вспорхнули в воздух.

— Я больше не могу… Не могу…

Давид разрыдался, Сара кинулась к нему, крепко обняла, а Виржини забрала у него нож. Марго казалось, что ее сердце колотится не в груди — в горле.

Сара и Виржини усадили парня на траву у подножия дерева. Это напоминало снятие с креста. Сара гладила Давида по щекам и лбу, осторожно и нежно целовала в губы и веки.

— Маленький мой, — шептала она, — бедный мой мальчик…

Марго показалось, что эти двое просто сошли с ума, но в их безумии, как и в отчаянии Давида, было нечто такое, от чего сжималось сердце. Хладнокровие сохраняла только Виржини.

— Нужно остановить кровь, — скомандовала она, — и заняться твоими порезами, тебе придется сходить к психиатру, Давид, это переходит все границы!

— Оставь его в покое! — вскинулась Сара. — Видишь ведь, ему совсем плохо.

Она гладила Давида по волосам, по-матерински нежно прижимала его к себе, а он рыдал, прижавшись к ее плечу.

— Ты должен думать о Юго, — повторила Виржини, понизив голос. — Мы нужны ему, слышишь? Юго не задумываясь отдал бы за тебя жизнь! За жизнь каждого из нас! А ты ведешь себя, как… как… Мы не имеем права бросить друга в беде. А без тебя мы его не вытащим…

Марго застыла, загипнотизированная происходящим. Долгий пронзительный крик одинокой птицы заставил ее вздрогнуть, выведя из ступора.

«Делай отсюда ноги, старушка. Черт его знает, что может случиться, если они тебя заметят. В том, как они общаются между собой, есть что-то ужасно нездоровое. Какая-то тайная связь». Неразрывная связь. Интересно, что бы сказал обо всем этом Элиас? А отец?

Марго хотелось сбежать — ей было страшно, да и комары совсем озверели, — но она стояла слишком близко. Малейшее движение — и ее услышат, заметят. Марго затошнило, ладони вспотели, ныли колени, она едва могла дышать.

Давид медленно покачал головой. Виржини присела на корточки, взяла его за подбородок, заставила посмотреть ей в лицо.

— Встряхнись, прошу тебя. Круг скоро соберется. Ты прав, наверное, пора заканчивать. Эта история слишком затянулась. Но мы должны довести кое-что до конца.

Круг… Они во второй раз упоминают это слово. В воздухе витало нечто зловещее, невыносимо тяжкое. Стрекотали сверчки, жужжали комары и мошки. Марго была на грани срыва. Бежать, бежать немедленно. Внезапно Давид, Сара и Виржини поднялись.

— Пошли, — скомандовала Виржини, взяла с земли майку Давида и протянула ему. — Надевай. Пойдешь с нами, договорились? Никто не должен видеть тебя в таком состоянии.

Над поляной сгущалась темнота. Парень молча кивнул, выпрямился и натянул майку, прикрыв порезанную грудь. Девушки потянули его за собой к дороге, которая вела к лицею. Они прошли в нескольких метрах от Марго, и она отступила поглубже в тень. Кровь молоточками стучала в висках. Марго стояла в кустах, пока все не стихло. До ее слуха доносились только звуки ночной жизни леса — незнакомые, неопознаваемые.

А еще у нее было смутное, параноидальное ощущение, что она здесь не одна. Что есть кто-то еще… Марго вздрогнула… В небе над деревьями появилась луна. Волшебница-ночь вступила в свои права, меняя все вокруг на особенный, обманчивый лад.

Марго не знала, сколько времени находится в лесу.

Было что-то зловеще-колдовское в сцене, свидетельницей которой она была. Марго не смогла бы выразить словами, что было не так, но увиденное стало для нее потрясением. Они пропали, им уже не спастись, Марго это почувствовала. Она ничего не поняла из разговора Давида, Сары и Виржини, но почему-то догадывалась, что они перешли черту. И назад вернуться не смогут. Ей вдруг расхотелось копаться в происходящем. Нужно обо всем забыть и заняться чем-нибудь другим. Пусть Элиас сам во всем разбирается.

Марго выждала еще несколько минут и начала осторожно выбираться из кустов, но тут же снова застыла.

Совсем рядом хрустнула ветка. Марго насторожилась, услышала только шорох листвы на ветру и гудение крови в ушах.

Что это было? Девушка медленно поворачивала голову из стороны в сторону, как почувствовавший опасность олень, но ничего не увидела — вокруг были черные стволы деревьев. Только небо над головой все еще оставалось серым. Что это был за звук?

До выхода из леса оставалось не больше десяти метров. Марго сделала шаг, другой, почувствовала грубый толчок и рухнула на землю. Кто-то навалился ей на спину, и она почувствовала запах марихуаны и чье-то жаркое дыхание на щеке.

— Шпионила за нами, гадина?

Марго попыталась вывернуться, но ничего не вышло: Давид прижимался небритой щекой к ее щеке и лихорадочно бормотал:

— А знаешь, Марго, ты мне всегда нравилась со всеми этими шариками-колючками в разных местах и татуировками. Я давно хотел тебя трахнуть, но ты, как и все эти дурищи, вечно пялилась на Юго!

— Отпусти меня! — крикнула Марго, почувствовав, что Давид сунул влажную ладонь под майку и непристойным жестом ухватил ее за грудь. — Что ты творишь, кретин! Прекрати! Да прекрати же, сволочь!

— Тебе известно, как поступают с такими, как ты? Знаешь, что с ними делают?

Внезапно парень так больно крутанул сосок Марго, что она вскрикнула, а Давид тем временем сунул другую руку ей в шорты. Девушка всхлипнула.

— В чем дело? Не желаешь по-быстрому перепихнуться, а? Или ты предпочитаешь этого недоумка?

Он ее изнасилует. Происходившее было так немыслимо, так нереально, что рассудок Марго отказывался воспринимать это всерьез. Лицей совсем близко… Слепой ужас лишил Марго сил, она поддалась панике и принялась отбиваться. Давид прижал ее запястья к земле; он был сильным, гораздо сильнее Марго.

— «Пусть, пусть я подлец, она же и сердца высокого, и чувств, облагороженных воспитанием, исполнена. А между тем… о, если б она пожалела меня!»

Давид снова сунул руку в шорты девушки, пытаясь добраться до желанного места; она почувствовала, что он возбудился, и опять всхлипнула.

— «Между тем Катерина Ивановна, несмотря на все свое великодушие… несправедлива…»

— Толстой! — наугад произнесла Марго, пытаясь отвлечь внимание Давида.

— Хорошая попытка. Но неудачная. Это Достоевский, «Преступление и наказание»… жаль, что тут нет этого придурка ван Акера. Он числит тебя среди лучших…

Давид одним пальцем оттянул трусики Марго.

— Перестань! Пусти меня! Не делай этого, Давид! Не делай этого!

— Умолкни, — прошептал он ей на ухо. — Заткнись немедленно.

Парень произнес это мягко, почти нежно, но его тон изменился. В нем появилась угроза. Происходящее перестало быть игрой. Он стал кем-то другим.

Давид заткнул Марго рот рукой, кричать она не могла, но попыталась его укусить. Ничего не вышло. Давид не оставлял попыток содрать с нее шорты, и она отреагировала, как большинство жертв насилия: ее рассудок отделился от тела. Все это происходит не с ней, а с кем-то другим.

Это тебя не касается…

Внезапно Давид выругался, закричал от боли и ткнулся лицом в землю рядом с Марго.

— Мне больно!

— ЗАТКНИСЬ, МАЛЕНЬКИЙ ГРЯЗНЫЙ ГОВНЮК!

Марго знала этот голос. Она перекатилась на спину и подняла глаза: подчиненная ее отца — та, со странным лицом, но в клевом прикиде — придавила Давида коленом к земле, заломила руки за спину и надевала на него наручники.

— Ты в порядке? — спросила Самира Чэн, посмотрев на Марго.

Марго кивнула и принялась машинально стряхивать с коленей землю и травинки.

— Я бы этого не сделал, — простонал Давид. — Черт, клянусь, я не хотел! Это было так, для вида!

— Чего бы ты не сделал? — Тон Самиры был угрожающе-опасным, как лезвие бритвы. — Не стал бы ее насиловать? Ты уже это сделал, ублюдок! Технически то, что ты совершил, называется насилием, жалкий кретин!

Плечи Давида содрогнулись от его рыданий.

— Отпустите его, — тихим голосом произнесла Марго.

— ЧТО?!

— Отпустите, он хотел просто напугать меня. Он сказал правду, что… что не собирался меня… насиловать.

— Ты серьезно?

— Отпустите его.

— Марго…

— Я не стану на него заявлять. Вы меня не заставите.

— Марго, именно за таких вот…

— Отстаньте от него! Отпустите!

Она посмотрела на Давида и прочла в его глазах непонимание, удивление и благодарность.

— Ладно, Марго, как скажешь… Но твоему отцу я все расскажу.

Девушка залилась краской стыда и кивнула, встретившись взглядом с разъяренной Самирой. Щелкнули, расстегнувшись, наручники. Самира рывком поставила Давида на ноги и уставилась на него черными, как смола, глазами. Она была в бешенстве.

— Боишься? Правильно делаешь. Ты едва не спустил в унитаз свою жизнь, а заодно и жизнь Марго. Я буду за тобой наблюдать. Доставь мне удовольствие — сделай глупость. Одну. Любую. И я тотчас появлюсь…

Давид посмотрел на Марго.

— Спасибо.

Она не была уверена, чего в этом взгляде было больше — стыда, благодарности или страха. Когда Давид ушел, Чэн повернулась к сидевшей на земле Марго.

— Провожать не стану, — холодно бросила она и пошла прочь.

Марго слышала, как она раздвинула ветки и быстро пошла по аллее вдоль кортов. Девушка сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь унять отчаянно бьющееся сердце. Она не понимала, каким чудом помощница отца оказалась рядом в нужный момент. Неужели он взял ее под наблюдение? Марго дождалась, когда в лес вернулась ночная тишина, легла на спину, подняла глаза к темно-серому небу, вставила в уши наушники, надеясь, что Мэрилин Мэнсон споет ей «Сладких снов», и заплакала. Она рыдала долго, пока совсем не обессилела.

Не зная, что за ней наблюдают.


Сначала он услышал шум двигателя и музыку. Они приближались через лес — очень быстро… Элвис Эльмаз приглушил звук телевизора и повернул голову к окну. Между деревьями мелькал свет. Фары… Он вскочил с дивана и с бешено колотящимся сердцем кинулся за стоявшим в углу ружьем. Никто не наносил ему визитов в подобное время.

Собаки заворчали, потом зашлись истошным лаем, сотрясая лапами прутья клеток.

Он проверил ружье, взвел курок, подошел к окну, и тут слепящий свет фар осветил комнату.

Машина резко затормозила перед верандой. Он поднес ладонь козырьком к глазам, но это мало что дало. Стены дома дрожали от басов звуков гремевшей из машины мелодии.

Элвис распахнул дверь, целясь из ружья в незваных гостей.

— Я знаю, кто вы, банда гребаных педрил! — проорал он, выдвинувшись на веранду. — Я вышибу мозги первому, кто подойдет к дому!

Продолжить он не успел — кто-то приставил к его виску холодное дуло пистолета.


— Это Самира…

Сервас приглушил звук стереосистемы. На улице завыла сирена полицейской машины. Очередное разочарование, снова звонит не Марианна. А он так надеялся… «Почему бы тебе не позвонить самому? — спросил он себя. — Зачем ждать, когда это сделает она?»

— В чем дело?

— Марго… Кое-что случилось. Не слишком приятное. Но с ней все в порядке, — поспешила добавить Самира.

Мартен напрягся. Не слишком приятное… Чертова иносказательность!

Самира описала сцену, свидетельницей которой стала, наблюдая за тылами зданий. Они с Венсаном выдвинулись на позиции в начале вечера. Он сидел в машине, на стоянке, она находилась на опушке леса, увидела, как две девушки вышли из корпуса и пошли вдоль теннисных кортов к лесу, следом появилась Марго. Девицы углубились в лес, Марго чуть поотстала, потом прокралась к поляне, где о чем-то спорили Давид и те девушки. Самира была слишком далеко и не могла разобрать сути разговора, но этот парень, Давид, явно был под кайфом — он порезал себе грудь ножом. Через какое-то время троица направилась к лицею, а Марго продолжала прятаться в кустах. Судя по всему, в момент разговора ее не заметили, но Давид неожиданно вернулся и напал на Марго. Самира кинулась на помощь, но ей пришлось преодолеть метров тридцать по лесу, она споткнулась, подвернула лодыжку, упала и потому вмешалась через две минуты, «не больше, клянусь вам, патрон».

— Я прищучила его на месте преступления, но с Марго все в порядке.

— Ничего не понимаю! О каком преступлении ты говоришь? — закричал Сервас.

Чэн коротко объяснила.

— Я правильно понял — Давид пытался изнасиловать мою дочь?

— Марго уверяет, что нет. Уверяет, будто он не собирался. Но руку ей в… трусы… он все-таки засунул…

— Я еду.


Проклятье, не делайте этого, не делайте, черт бы вас всех побрал!

Он дернулся. Вернее, попытался. Ему связали руки за спиной, ноги — от щиколоток до коленей — обмотали широким коричневым скотчем и прикрутили к ножкам стула, а туловище и шею — к спинке. Стоило ему пошевелиться, и липкая лента больно натягивала кожу, вырывая волоски. Он потел, как поросенок. Исходил литрами пота, даже джинсы промокли, как будто он обмочился. Так оно и случится, если его немедленно не отпустят, он обязательно описается — от страха.

— Банда ублюдков! Мать вашу, говноеды! Я всех вас поимею!

Он оскорблял их, чтобы преодолеть собственный страх, зная, что они убьют его и что смерть легкой не будет. Он помнил, что случилось с той училкой… Садисты… Сам он никогда не был нежен с женщинами, бил их, насиловал, но то, что сделали с той женщиной, превосходило все мыслимые и немыслимые пределы. Он задрожал всем телом — от жалости к себе.

Он чувствовал запах псины, острый кислый запах собственного пота и аромат ночного леса — они привязали его к стулу, стоявшему на веранде. Ему даже показалось, что он ощущает легкое дуновение ветра откуда-то из-под земли. В ярком свете фар танцевали пылинки, кружилась мошкара. У него невыносимо обострилось зрительное восприятие — он видел даже брызги слюны, летящие из собственного рта всякий раз, когда он начинал орать на мучителей. Все вокруг вдруг обрело удесятеренную мощь, все стало жизненно важным.

— Я вас не боюсь, — сказал он. — Убивайте, если хотите, мне плевать.

— Неужели? — с издевкой произнес чей-то голос. — Вот и славно!

На том, кто это сказал, было промокшее от пота худи с капюшоном, прикрывавшим лицо.

— Тебе будет страшно, обещаю, — спокойным голосом пообещал другой голос.

Его снова пробрала дрожь. От их уверенности. Спокойствия. Холодности. Они начали разворачивать на полу рулон прозрачной блестящей пищевой пленки. У него закружилась голова, сердце забилось в груди, как птица, кидающаяся на прутья запертой клетки.

— Что это вы, на хрен, делаете?

— Ух ты, ему вдруг стало интересно!

Он попытался улыбнуться, когда они принялись наматывать пленку вокруг его обнаженных мускулистых рук, заведенных за спинку стула.

— Зачем…

— Что, пленка? — раздались смешки. — А вот зачем: ням-ням, собачки…

Силуэты незваных гостей исчезли из поля его зрения; он слышал, как они вошли в дом, открыли холодильник, что-то достали и тут же вернулись. Руки в резиновых перчатках начали засовывать куски мяса между пленкой и голым телом. Его передернуло от ужаса и отвращения.

— Что за гребаная игра? — завопил он.

Вместо ответа его полоснули по щеке перочинным ножом, и теплая кровь потекла на подбородок, шею, пленку и дешевую говядину, которой он кормил своих собак.

— Ч-ч-черт! Да вы больные на всю голову!

— Тебе известно, что полихлорвинил, из которого сделана эта пленка, на пятьдесят шесть процентов состоит из соли и на сорок четыре — из нефти?

Они продолжали кружить вокруг него, как дикари, пляшущие у тотемного столба, где ждет смерти бедолага-путешественник. Холодная пленка коснулась шеи и разгоряченного затылка; они засунули очередные куски мяса между кожей и пластиком, а последними эскалопами стали натирать ему лицо. От омерзения он резко мотал головой из стороны в сторону.

— Хватит! Прекратите! Проклятые не…

Они снова ушли в дом. Он услышал, как из крана полилась вода: они мыли руки и что-то обсуждали. Он попытался пошевелиться. Как только они уберутся, он опрокинется на пол и попробует освободиться. Но хватит ли ему времени? Крупные капли пота стекали по лбу и бороде, жгли глаза. Он понял, что они собираются сделать, и это наполнило его душу ужасом. Он не боялся умереть — но только не такой смертью. Проклятье, нет!

Он облизал растрескавшиеся губы. Пот капал с кончика носа на пленку.

Он перевел взгляд на слепящий свет фар. Ночь окутала мраком лес, дом и все вокруг. Он слышал комариный писк и треск цикад в лесу. А вот собаки молчали, терпеливо ожидая продолжения зрелища… Возможно, почуяли запах еды. Мучители прошли мимо него, спустились по ступенькам, сели в машину. Хлопнули дверцы.

— Подождите! Вернитесь! У меня есть деньги! Я заплачу! Много! Я все вам отдам! Вернитесь!

Он впервые в жизни так отчаянно молил о пощаде.

— Вернитесь! Вернитесь! Будьте вы прокляты!

Он зарыдал, услышав, что машина дала задний ход, а потом скрылась в темноте — там, где находились клетки.


Оставалось сделать последний шаг. Они открывали дверцы клеток в темноте, одну за другой. Собаки их знали. Пока хозяин отсутствовал, они много раз приезжали кормить их. «Это я, спокойно, песики, спокойно, вы ведь меня узнаете? Проголодались? Конечно, проголодались, вы ведь уже сутки ничего не ели…» Псы окружили людей, и те замерли, помня, что предки опасных питомцев Элвиса не боялись даже медведей. Собаки обнюхали их, потерлись о ноги, обошли вокруг машины, потом вдруг почувствовали в ночном воздухе другой запах и как по команде повернули головы в сторону дома. Маленькие красные, как угольки, глазки засверкали от вожделения. Гиганты облизнулись и с громким лаем помчались к дому. Когда свора ворвалась на веранду, Элвис крикнул повелительным тоном:

— Титан, Люцифер, Тисон, лежать! Умные собачки, хорошие собачки, лежать, я сказал!

Голос Элвиса выдавал панику, владевший им первобытный ужас.

— Лежать, кому сказано! ТИСОН, НЕТ, НЕ-ЕТ!

Сидевшие в машине люди невольно вздрогнули, когда тишину разорвали жуткие вопли жертвы и довольное ворчание своры, пожирающей хозяина.

29

Breaking bad[38]

— Я бы этого не сделал.

Он всхлипывал, глядя на полицейских.

— Я бы этого не сделал… Клянусь… Я… я… я… просто хотел ее напугать… Нет, правда, я никогда никого не насиловал, клянусь! Она за нами шпионила… Вот я и взбесился… я… решил ее напугать… больше ничего! Я… сегодня был… плохой… Дерьмо… Я такого никогда не делал… Вы должны мне поверить!

Он обхватил голову руками, и его плечи затряслись от безмолвных рыданий.

— Ты что-нибудь принимал, Давид? — спросила Самира.

Он кивнул.

— Что именно?

— Мет.

— Кто твой дилер?

— Я не стукач… — ответил парень, выдержав мелодраматичную паузу, как в полицейском сериале.

— Слушай внимательно, маленький засранец… — начал побагровевший от ярости Сервас.

— Кто? — перебив начальника, повторила Самира. — Не забыл, что тебя взяли на месте преступления при попытке изнасилования? Сценарий будет простой, как трусы́: отчисление из лицея, суд, тюрьма… Опозорят не только тебя, но и родителей…

Юноша горестно покачал головой.

— Он учится на факультете естественных наук. Имени я не знаю, только прозвище — Хайзенберг, как у персонажа…

— «Breaking bad», — сказала Самира, подумав, что придется просить помощи у бригады по борьбе с наркотиками.

— Юго тоже принимает? — поинтересовался Сервас.

Давид кивнул, не поднимая глаз.

— А теперь подумай и скажи вот что: в тот вечер, когда вы пошли в паб смотреть футбол, он что-нибудь принимал?

Давид поднял голову и посмотрел сыщику в глаза.

— Нет! Он был чист.

— Уверен?

— Да.

Сервас и Самира переглянулись. Фразу в тетради написала не Клер — это раз. Юго точно накачали наркотиками — это два. Завтра можно звонить судье, хотя уверенности в том, что Бохановски выпустят, все равно нет.

Самира ждала, что решит патрон, а он смотрел на Давида, размышляя, как поступить. Отпустить мерзавца, как просила Марго?

— Пошел вон, — наконец сказал он, — и передай остальным: если ты и твоя бандочка еще хоть раз подойдете к моей дочери ближе чем на пушечный выстрел, я превращу вашу жизнь в ад.

Давид поднялся и вышел — не сказав ни слова и не взглянув на полицейских.

Мартен встал.

— Возвращайтесь на позиции, — приказал он Самире. — Свяжитесь с наркоотделом и выясните, что они знают об этом Хайзенберге.

Он вышел в коридор. Всё в этом месте было наполнено воспоминаниями, и одно из них неожиданно всплыло из глубины подсознания — очень давнее, не лицейское… О них с Франсисом. Им тогда было лет по двенадцать, а может, по тринадцать. Франсис показал ему ящерицу, гревшуюся под солнцем на стене. «Смотри», — сказал он и то ли лопатой, то ли ржавым ножиком отрубил ей хвост. Ящерица убежала, а хвост продолжал дергаться из стороны в сторону, словно жил отдельной от тела жизнью. Пока Мартен завороженно наблюдал за этим живым отростком, Франсис схватил большущий камень и размозжил ящерке голову.

— Зачем? — поразился Мартен.

— А пусть не хитрит! Так всегда бывает: пока хищник смотрит на оторванный хвост, ящерица успевает юркнуть в какую-нибудь дыру.

— Обязательно было ее убивать?

— Я — самый умный хищник! — похвалился тогда Франсис.

…Сервас толкнул вторую дверь слева. Марго ждала его в классе, сидя за партой, грызла ногти и, как всегда, слушала музыку. Увидев отца, она сняла наушники.

— Вы его отпустили?

Мартен кивнул.

— Позорище, — удрученно произнесла девушка. — Теперь все будут смотреть на меня как на зачумленную.

— Это не твоя вина…

— Я собираюсь остаться здесь еще на год, папа. Как мне заводить друзей с ярлыком «девица-к-которой-не-стоит-приближаться-потому-что-ее-охраняет-полиция» на спине?

— Тебе что-нибудь говорит имя Хайзенберг?

— Создатель квантовой механики или персонаж сериала «Breakng Bad»?

Сервас почувствовал облегчение. Она ответила сразу, и глазом не моргнула. Его дочь явно никогда не слышала о дилере по прозвищу Хайзенберг.

— Что это за сериал?

— История о преподавателе химии, у которого обнаруживают рак в терминальной стадии, и он начинает делать наркотик, чтобы семья ни в чем не нуждалась после его смерти. Ты что, начал смотреть ящик?

«Теперь понятно, откуда это прозвище, — подумал Сервас. — Как можно снимать кино с таким сюжетом?»

— Ты слышала их разговор, что они обсуждали? — спросил он.

Марго нахмурила брови и задумалась.

— Трудно объяснить… Все было довольно бессвязно… и странно. Давид бормотал, что ему все осточертело… что он не хочет продолжать.

— Продолжать что?

— Понятия не имею. Виржини заявила, что они не могут так поступить, что Юго всех их любит… Да, а потом она вдруг упомянула кое-что еще более странное: Круг… Сказала, что Круг скоро соберется.

— Круг?

— Да.

Марго чуть было не добавила, что Круг должен собраться 17-го, в этом месяце, но в последний момент передумала. Почему? «Да что с тобой такое? Почему не призналась отцу?» В курсе дела только они с Элиасом, что на нее нашло?

— Не догадываешься, о чем идет речь? — спросил Сервас.

Марго покачала головой.

— Ладно, иди спать, — велел Сервас, почувствовав, что и сам вот-вот рухнет от усталости.

— Венсан и Самира надолго тут задержатся? — поинтересовалась Марго, вдевая наушники в уши.

Мартену пришла в голову неожиданная мысль.

— На сколько будет нужно, на столько и задержатся, — буркнул он. — Скажи-ка, что за музыку ты слушаешь?

— А почему ты спрашиваешь? Ну, Мэрилин Мэнсон, ты ведь все равно не знаешь. — Она смешно фыркнула. — Это не твой размерчик…

— Можешь повторить? — переспросил сыщик.

— Что именно?

— Название этой группы…

— Мэрилин Мэнсон. Да что, в конце-то концов, происходит, папа?

Сервасу показалось, что у него под ногами разверзлась пропасть. Интернет-кафе. На лице выступил пот, во рту мгновенно пересохло. Он дрожащими пальцами достал телефон, чтобы позвонить Эсперандье и Самире.


Самира Чэн снова лежала на опушке леса, начинавшегося на задах лицея, как делают киношные коммандос, и крыла себя последними словами за то, что так глупо оделась. Майка была слишком короткой, травинки щекотали пупок, и она то и дело почесывалась. Хорошо хоть цвета́ догадалась выбрать немаркие и неброские — синий и черный.

Со своего наблюдательного пункта мароккано-китайская француженка Самира Чэн могла видеть все тылы зданий, спортивную трибуну с левой стороны, вход в конюшни, крыло дортуаров справа, теннисные корты, садовую лужайку и вход в лабиринт. В окне комнаты Марго горел свет… оно было открыто, и Самире показалось, что она заметила огонек сигареты и струйку дыма. Это запрещено внутренним уставом, юная леди… Перед тем как отправиться на задание, Самира выпила кофе и приняла таблетку модафинила, хотя случившиеся этим вечером события и без того достаточно ее завели. Она бы с удовольствием взбодрила себя дозой дэт-метала, например «Cannibal Corpse» из переизданного в 2002-м альбома «Butchered at Birth» (песни там были с более чем красноречивыми названиями: «Living Dissection», «Under the Rotted Flesh» или «Gutted»),[39] но рисковать не стоило. Самире и так было не по себе от мысли, что за спиной стоит глухой темный лес и кто угодно может незаметно к ней подобраться.

Чэн старалась не шевелиться, чтобы не привлекать к себе внимание, но время от времени все-таки потягивалась, разминая затекшие руки и ноги. Думала она при этом о ремонте той развалины в пригороде Тулузы, что служила ей домом. Был уже вторник, а приятель, обещавший заняться душем, все еще не позвонил.

Рация захрипела, и в ночной тишине зазвучал голос Эсперандье:

— Как там у тебя дела?

— Все спокойно.

— Мартен только что уехал… Он в полном ауте. Хотел остаться. Жандармы по его просьбе поставили патруль на дороге, у въезда в лицей. Марго приказано запереть дверь и не открывать никому — только своим. Она пошла спать.

— Пошла, но не легла. Я вижу, как она курит у окна в своей комнате.

— Надеюсь, ты не слушаешь любимую музыку?

— Только крик совы. Что у тебя?

— Гробовая тишина.

— Думаешь, у него хватит наглости заявиться?

— У Гиртмана? Не знаю… Меня бы это удивило, но история с музыкой Мэрилина Мэнсона настораживает.

— А если он нас заметит?

— Даст задний ход… Ему вряд ли хочется вернуться в камеру. Я вообще считаю, что он где-то очень далеко отсюда. Не забывай, наша задача — защищать Марго, а не ловить Гиртмана.

Самира промолчала, но думать о швейцарце не перестала: если представится случай, она его не упустит.


В десять лет Сюзанна Лаказ верила, что мир — волшебная игровая площадка и что все ее любят. В двадцать она убедилась, что мир — опасное место и большинство его обитателей врут, причем не только окружающим, но и себе. Это случилось, когда лучшая подруга увела у нее любимого мужчину и призналась в этом со слезами на глазах, произнося своим хорошеньким лживым ртом фразы типа «мы любим друг друга», «мы созданы друг для друга», «мне так жаль, Сюзи»… Сегодня ей сорок с небольшим, и она абсолютно уверена, что мир — любимая игровая площадка для негодяев всех мастей и ад для всех остальных, а бог — суперчемпион мира по глупости.

Она лежала на кровати, смотрела в потолок и слушала его храп. Он вернулся не больше часа назад, и она почуяла запах другой женщины, несмотря на притупившееся из-за болезни обоняние. Он даже не потрудился принять душ…

В последнее время муж стал таким предупредительным, таким терпеливым. И… милым. Ну почему он не был таким всегда?

«Не обманывай себя, старушка. Он поступает так не из любви, а ради мира в душе… Он даже не принял душ: какие еще доказательства тебе нужны?»

Ей хотелось умереть спокойно… Внезапно она поняла, что понятие «спокойная смерть» подразумевает месть. Ее месть… С пронзительной ясностью — так, словно мать вернулась из царства мертвых, чтобы сказать: «Ты должна это сделать», она поняла, что завтра же позвонит тому майору и расскажет правду.

Интермедия 3

Стычка

Укол. В то мгновение, когда игла вошла под кожу, она собрала в кулак остатки воли, прежде чем погрузиться во мрак отсутствия.

Будь сильной. Именно сейчас…

Она, как обычно, очнулась в большой старомодной столовой, в кресле с высокой спинкой. Он пристегнул ее широкими кожаными ремнями за талию и лодыжки и усадил в торце стола.

Тарелки, подсвечники, стаканы, вино, музыка. Малер, естественно… Чертов несносный Густав Малер… Она не была уверена, что сможет говорить достаточно громко после всех этих месяцев, проведенных в полной тишине, сошел или нет отек голосовых связок.

Другого оружия, кроме голоса, у нее не было…

— Поднимем бокалы! — весело провозгласил он.

Она всегда подчинялась. Ей нравились вкус и аромат вина, дарившего благодатное раскрепощающее опьянение. После бесконечной череды дней, проведенных в полном одиночестве в подвале, она наслаждалась и свежевыглаженным платьем, и запахом мыла, и ощущением чистоты своего тела, не говоря уж о восхитительном вкусе блюд за ужином с мучителем. Последние двадцать четыре часа он не давал ей ни еды, ни воды — это тоже была часть извращенного ритуала, чтобы она была очень голодной… Господь свидетель — он преуспел, еще как преуспел! Желудок и мозг кричали: «Давай! Не медли! Ешь, выпей вина!» Аромат вина, налитого в пластиковый стаканчик, щекотал ноздри, манил, искушал. Ей ужасно хотелось выпить… Почти так же сильно, как в первые дни заточения в подвале хотелось получить дозу кокаина — ее тогда так ломало, что она едва не рехнулась.

Она справилась с собой и посмотрела на него с легкой ироничной улыбкой на губах.

Он на мгновение нахмурился, но тут же улыбнулся в ответ и спросил:

— Что стряслось? Тебя разве не мучит жажда?

Она умирает от жажды… Горло пересохло, как наждак.

— Брось, сама знаешь — это тебе не поможет, — ласково произнес он. — Пей, вино просто исключительное.

Она рассмеялась — звонко, насмешливо, презрительно — и на сей раз успела уловить в его глазах недоумение. Он вгляделся в нее, как исследователь в подопытную крысу, выдавшую незапланированную реакцию.

— Вот оно что… Меня решили спровоцировать, — хохотнул он. Весело, без враждебности.

— Твоя мать отсасывает у чертей в аду, — скрипучим голосом холодно произнесла она.

Он погладил бородку, не сумев скрыть удивления. Светлый ежик волос блестел в свете свечей и люстры.

— Подобный лексикон тебе не идет, — снисходительно улыбнувшись, сказал он.

Она оскалилась и повторила, передразнив его высокомерный тон и легкую гнусавость:

— Подобный лексикон тебе не идет…

Его глаза блеснули гневом, но он справился с собой и улыбнулся.

— Гнусный ублюдок, сын шлюхи, жалкий импотент…

Он молча смотрел на нее.

— Твоя мать была шлюхой, я угадала?

— Попала в точку! — радостно рассмеялся он.

Она не дала себя сбить и ответила вызывающе-злым смешком.

— Что тебя так рассмешило?

— Твой крошечный член! Мне повезло — или не повезло? — в прошлый раз я успела заметить этот, с позволения сказать, «прибор».

Его взгляд потемнел, и она вздрогнула, зная, на что способен этот человек.

— Прекрати.

— Прекрати.

Он повернулся и прибавил звук, повернув ручку стоявшей на комоде мини-системы. Взлетели ввысь голоса скрипок, разнуздались духовые, загремели литавры. Она принялась дирижировать, мотая головой, улыбаясь и поглядывая на него из-под ресниц. У нее не было ни ножа, ни вилки — он заставлял ее есть руками, с картонной тарелки. Продолжая изображать впавшего в исступление дирижера, она схватила тарелку с супом, отшвырнула ее и запела — фальшиво, поперек мелодии. Суп выплеснулся на стену, оставив на обоях жирное пятно. Голос вернулся! Она заголосила еще громче.

— ДОВОЛЬНО!

Он убрал звук и посмотрел на нее. Жестко. Без улыбки.

— Тебе не стоило затевать со мной подобную игру.

В его голосе прозвучала неприкрытая угроза, и на короткое мгновение ею овладел ледяной ужас. Гнев хозяина усмирял ее, как хорошо выдрессированную собаку. Встряхнись… Ты на правильном пути… Впервые за все время она взяла над ним верх — и почувствовала опьянение успехом.

— Сдохни, говноед… — процедила она сквозь зубы.

Он ударил кулаком по столу.

— Хватит! Я ненавижу такой язык!

— Ха-ха-ха! Ты и впрямь жалкий маленький гаденыш, да, дружок? Не можешь возбудиться, как нормальный мужик… Слова «яйца», «хрен», «е…рь» у тебя не выговариваются… Держу пари — в детстве мамочка теребила тебе пиписку, когда купала. Нечего и удивляться проблемам с женщинами и бранными словами. Может, ты тайный гомик, мой миленький дружок?

Она видела, что вывела его из себя, и готова была сблевнуть, потому что никогда в жизни, даже в сильнейшем гневе, не употребляла подобных слов и не разговаривала таким вульгарным тоном.

— МЕРЗКАЯ ТВАРЬ, — проскрежетал он. — ГРЯЗНАЯ ДЕВКА. Ты мне заплатишь.

Он оттолкнул стул и встал. Она испугалась. По-настоящему. И запаниковала, увидев, что он держит в руке. Вилку… Она вжалась в кресло и перестала улыбаться. Он победит, если она сейчас «сдуется», позволит ему заметить свой страх.

Когда он подошел совсем близко, она хрипло откашлялась и плюнула в его сторону. В лицо не попала — сгусток слюны повис на рубашке. Он смотрел на нее пустыми глазами, даже не потрудившись стереть плевок, потом вдруг молниеносным движением схватил ее за лицо и сжал что было сил, больно давя на десны. Она отбивалась, мотая головой из стороны в сторону, попробовала отпихнуть его, оцарапать, но он не ослабил хватку. Внезапно ее пронзила острая, как удар тока, боль: он воткнул вилку ей в губы. Кровь потекла по подбородку, она попыталась закричать, и он тут же нанес второй удар, попав в верхнюю десну между зубами. Кровь брызнула струей, она зарыдала, зашлась в крике, завопила, как помешанная, а он все бил и бил, втыкая вилку в щеки, губы, язык…

Безумие прекратилось так же внезапно, как началось.

Сердце бешено колотилось у нее в груди, рот и подбородок горели, кровь текла ручьем. Она испытывала невыносимую боль, но, зная, что он за ней наблюдает, пыталась восстановить дыхание и успокоить сердцебиение. В конце концов он вернулся на свое место, явно удовлетворенный зрелищем поверженного врага.

— Педик, говнюк, вонючка, мер…

Он застыл, не дойдя до стула, а она продолжила, собрав последние силы и постаравшись забыть о боли.

— Ой-ой-ой! — каркнула она. — Ну что за… смешной человечек! Заурядный… обычный, бесцветный, жалкий… Так вот он каков, Юлиан Гиртман?..

Он обернулся, и она увидела на его губах улыбку.

— Думаешь, я не понял, что ты пыталась сделать? Думаешь, я не знаю, к чему ты меня подталкиваешь? Так ты от меня не сбежишь. У нас с тобой впереди долгие месяцы, нет — годы… совместной жизни…

При этих словах она дрогнула, но попыталась скрыть свою слабость от мучителя. Взбила волосы, презрительно фыркнула и зло расхохоталась, глядя на него с насмешкой и вызовом, потом ухватила обеими руками вырез платья, дернула и разорвала его, обнажив грудь.

— Тебе правда хочется проводить вечера с такой вульгарной и противной девкой, как я? Месяцы, годы подряд? Наверняка ведь можешь найти другую, попокладистей. Новенькую… Со мной у тебя больше не выйдет, красавчик. Ты больше никогда меня не поимеешь, как раньше. Никогда…

Она резким движением смахнула со стола пластиковый стаканчик с вином и указала пальцем на его ширинку.

— Доставай. Покажи мне его… Спорим, он вялый и скукоженный? У тебя встает, только когда я сплю, так?.. Это не кажется тебе… подозрительным? Боишься меня, малыш? Докажи, что ты мужчина; давай, достань свою штучку, покажи мне эту макаронину… Нет? Не можешь, я права? Такими теперь будут наши вечера, дорогуша… Привыкай.

Она видела, как сильно он разозлился. Пусть все кончится побыстрее… Нет, такого удовольствия он ей не доставит. Сначала заставит заплатить. Она приготовилась страдать, стала думать обо всем плохом, что сделала в жизни, об ошибках, которые могла бы исправить, и о людях, с которыми хотела бы проститься… О сыне, о друзьях, о том, с кем скоро воссоединится, и о другом, которого так любила и все-таки предала… Она беззвучно плакала, мысленно произнося слова любви, глядя, как он молча приближается.

Она знала, что на сей раз все получится…

Среда

30

Откровения

Было 5.30 утра, новый день уже занимался, когда Дрисса Канте начал пылесосить кабинет 2.84. Никто не хочет чистить ковры и смахивать пыль со столов и компьютеров, не об этом мечтают детишки в Африке и Европе, но Дрисса, к его собственному удивлению, сначала привык к этой работе, а потом даже полюбил ее.

Да, у их команды плотный график, да, приходится вставать, когда другие люди еще спят в теплых постелях, и выходить из дома в ледяную ночь на рассвете, но Дриссе нравилась рутинная простота профессии уборщика. Он всегда умел отвлекаться мыслями от того, что делал: вспоминал родину или размышлял над прочитанным. В противоположность большинству «коллег по цеху», читавших только бесплатные газеты, Канте тратил деньги на ежедневную прессу и прочитывал от корки до корки в автобусе, когда они переезжали из одного здания в другое. Он наслаждался тем фактом, что ни один служащий из тех, с кем он встречался по утрам — некоторые здоровались с ним подчеркнуто вежливо, чтобы компенсировать несправедливость судьбы (он ведь родился в Африке и работал уборщиком!), — даже не подозревал, как долго он учился и какое хорошее образование получил. Новый мир, частью которого стал Канте, был так не похож на прежний, был так далек от него, что малийцу иногда казалось, будто он стал кем-то другим. Дрисса знал, что миллионы соотечественников хотели бы оказаться на его месте, но иногда его душа ужасно тосковала по бескрайним просторам Африки, душным летним ночам в родной деревне и закатам над рекой Нигер.

Этим утром Дриссу мучила не тоска по родине. Его терзал страх потерять работу, которую большинство жителей его новой родины сочли бы недостойной себя. Он боялся потерять все. Мочевой пузырь Дриссы тоже был в стрессе — малиец уже дважды отлучался в туалет и вынужден был соврать коллегам, что накануне вечером переел джаратанкая, национального малийского блюда из баранины, бамии и перцев. Дрисса никак не мог выкинуть из головы слова того человека: «Ты что, вправду хочешь стать нелегалом?» «Странно — думал он, — мы каждый день произносим тысячи слов, слышали тысячи фраз, а коварная память выхватывает какой-нибудь жалкий десяток и терзает нас».

Он любил жену, а она его бросила и сказала на прощанье: «Забудь меня. Уйди из моей жизни навсегда». Именно эти слова — «забудь меня» и «навсегда» — он так и не смог забыть.

Дрисса выключил пылесос, побрызгал чистящей пеной на два едва заметных глазу пятнышка, отполировал их, выбросил содержимое корзинок для бумаг в черный пластиковый пакет, после чего подошел к столу, на который указал ему толстяк. В коридоре переговаривались другие уборщики. Несмотря на ранний час, в другом конце коридора стоят на посту дежурные полицейские — он их видел, они его тоже. Когда толстяк в черных очках назвал ему адрес, Дрисса понял, что его неприятности еще не закончились.

Он дрожащей рукой достал из кармана комбинезона флешку. В кабинете всего один компьютер. Ошибки быть не может. Небо за домами окрасилось в нежно-розовый цвет. Если он не решится сейчас — не решится никогда. Дрисса бросил взгляд на дверь.

Сейчас…

Флешка легко вошла в боковой разъем. Он нажал на кнопку, и машина ожила… Нервное напряжение малийца росло, флешка мигала: программа была запущена. Он хорошо разбирался в компьютерах и понимал, что толстяк сказал правду: эта флешка легко обошла этап введения пароля и обманула антивирус. Ничего удивительного — в Интернете полно умельцев-хакеров. Самая трудная задача — получить доступ к нужному компьютеру, тут-то и вступает в игру «человеческий фактор». Быстрее… Он посмотрел на часы. Толстяк сказал, что флешка перестанет мигать, когда дело будет сделано. На экране висела заставка — банальный пейзаж. Если сейчас кто-нибудь войдет, сразу заметит, что он включил компьютер, на что не имел никакого права. Канте стер пот со лба рукавом. Его лихорадило, он был в ужасе. Быстрее, да быстрее же! Ужасный человек сказал — не дольше трех минут: программа работала уже две с половиной.

Внезапно дверь кабинета распахнулась… Дрисса вздрогнул и едва не подскочил на месте, как будто у его ног взорвалась петарда.

— Что ты делаешь?

Он застыл от ужаса и молча смотрел на стоявшую на пороге Айшу. Эта молодая нахалка вечно над ним издевалась и задирала его. Она переводила взгляд с экрана компьютера на лицо Дриссы, ее глаза блестели от возбуждения и любопытства.

— Уходи, — сказал он.

— Что ты делаешь, Дрисса?

— Убирайся!

Айша взглянула на него с суровым неодобрением и закрыла дверь. Все, хватит! Он больше никогда не станет делать ничего подобного! Плевать на последствия, он ни за что больше не ввяжется в противозаконное дело. Дрисса дал себе молчаливый обет и попытался успокоить бешено колотящееся сердце. Флешка перестала мигать, он вытащил ее, положил в карман и выключил компьютер.

Лицо малийца было мокрым от испарины. Он подошел к окнам, раздвинул шторы и попрыскал стекла голубым спреем. Ему нравился свежий аромат этого средства. Небо над крышами окрасилось в розовый, серый и бледно-оранжевый цвета, на востоке вставало солнце… Сегодня вечером он вернет флешку толстяку, и все будет кончено. Но прежде чем это сделать, он себя обезопасит, чтобы этот отвратительный человек оставил его в покое. На сей раз он не будет наивным лопухом…


— Майор Сервас?

Будильник наверняка звонил, но он его не услышал, потому что заснул в четыре утра и ему снились кошмары. Содержания снов он не помнил, но от них осталось липкое, как жвачка, ощущение тревоги. Он заморгал, ослепленный светом дня, разогревшего все вокруг, в том числе телефон.

— Гмм, да…

— Комиссар Сантос, ГИНП.

Сервас сел на кровати. Генеральная инспекция национальной полиции, полиция для полицейских, «охотники за головами»… Тип со стоянки. Простыни были мятыми и влажными — он метался во сне.

— На вас поступила жалоба, — сообщил Сантос, которого большинство сыщиков называли между собой Сан Антонио, хотя внешне он больше напоминал знаменитого помощника литературного комиссара. — Некий Флоран Маттера, проживающий в доме «два бэ» по бульвару Арколь, заявил, что вчера вечером вы напали на него на подземной стоянке Капитолия. Он сообщил, что человек, соответствующий вашему описанию, ударил его, но потом извинился и уехал на «Джипе Чероки». Ему удалось зафиксировать номер машины. Вашей машины… Вы отрицаете этот факт, майор?

Сервас ответил не раздумывая:

— Нет.

Собеседник Серваса вздохнул.

— Нам придется заслушать ваши показания.

— Когда?

— Сегодня утром.

— Слушайте, Сантос… я сейчас веду очень сложное и важное расследование.

— Разве не все расследования одинаково важны? — вкрадчиво поинтересовался Сантос. — Скажите, майор, вы хорошо понимаете, в чем вас обвиняют? Вы совершили тяжкий проступок. Времена, когда полицейские вели себя как бандиты, миновали, и я…

— Ладно, я все понял, скоро буду у вас.


— Привет, Сервас.

— Привет.

— Здравствуй, Мартен.

— Здравствуй.

— Добрый день, Сервас.

— Добрый…

Кажется, этим утром все решили выразить ему симпатию. Как будто он подцепил рак. Выйдя из лифта, Сервас свернул в коридор, ведший к Управлению уголовных расследований. 8.16 утра. С кирпичных стен на него смотрели ставшие родными детские лица, вверху и внизу — одно слово на двух языках, французском и английском: «РАЗЫСКИВАЮТСЯ».

— Привет, Мартен.

— Привет…

Обычно он их не замечал — привык, но сегодня — поди знай почему! — увидел новыми глазами всех этих исчезнувших и так и не найденных детей. Даты… При виде дат у него защемило сердце, как в самый первый раз: 1991… 1995… 1986… Господь милосердный! Как это выдерживают родители?

— Добрый день, Мартен.

— Угу…

Похоже, все уже в курсе. Подобная информация распространяется со скоростью осколков от взорвавшейся гранаты. Сервас поспешил укрыться в своем кабинете. На столе лежала записка:

«Тебя ждет директор».

Почерк Пюжоля. Ладно. Сходим. Майор не стал вешать куртку и направился к кабинету начальства, в другой конец коридора. Когда он проходил мимо распахнутых настежь дверей, в комнатах стихали разговоры. У Серваса было одно-единственное желание — стать невидимкой, чтобы скрыться от чужих взглядов. Он миновал противопожарную дверь, маленькую комнату ожидания с кожаными диванчиками, кивнул секретаршам и постучал.

— Войдите!

Увидев Серваса, директор поднялся. Выражение лица у него было неласковое. Напротив него сидел толстяк в галстуке — этакий чинуша, играющий за «хороших ребят». Он не встал — только обернулся и посмотрел на Серваса маленькими желтыми, как мускатные виноградины, глазками.

— Привет, Сантос, — сказал Сервас.

Ответом его не удостоили.

— Позволь спросить, Мартен: ты подтверждаешь рассказ комиссара Сантоса?

Сыщик кивнул. Стелен удрученно покачал головой. Комиссар Сантос вздернул брови и посмотрел на дивизионного комиссара с таким видом, как будто хотел спросить: «Ну, и что теперь?»

— Я… — начал было Сервас, но Стелен жестом остановил его.

— Я поговорил с комиссаром Сантосом. Он согласен… отложить слушания по твоему делу… до окончания расследования.

Сыщик удивленно взглянул на собеседников. Что-то произошло… Другого объяснения нет. Сан Антонио мог пойти на подобную сделку только при форс-мажорных обстоятельствах, и он, Сервас, часть уравнения. «Марго!» Сердце подпрыгнуло и ухнуло куда-то вниз.

— Есть новости, — сказал Стелен, подтверждая догадку Серваса.

Майор ждал продолжения, содрогаясь от животного ужаса. Кондиционер так и не починили, и в комнату через открытое окно вливался шум бульвара.

— Помнишь Элвиса Эльмаза, ты допрашивал его в больнице?

Сервас кивнул.

— Сегодня ночью на него напали, он в тяжелейшем состоянии, скорее всего, не выживет.

— Как это случилось?

— Кто-то привязал его к стулу, обложил сырым мясом и отдал на съедение собакам.

Мартен взглянул на Стелена и попытался представить себе жестокую сцену, но его затошнило, и он отказался от этой идеи.

— Эльмаз в больнице, — продолжил Стелен. — Собаки вырвали ему половину лица, искусали до костей руки и ноги во многих местах, он потерял чудовищное количество крови. Его держат в кислородной палатке, в послеожоговой реанимации. Говорят, зрелище просто ужасающее… Шансов, что несчастный выкарабкается, очень мало, в середине ночи он впал в кому. Если албанец все-таки придет в себя, жизнью он будет обязан соседу, который живет метрах в пятистах от него. Этот человек проснулся среди ночи, когда мимо на полной скорости проехала машина, а потом зашлись отчаянным лаем собаки. В «Скорой», прежде чем жертва потеряла сознание, кое-что случилось…

«Ну наконец-то… Что случилось?» — хотелось заорать Сервасу.

Стелен взял со стола прозрачный пакет для улик.

— Он дал понять одному из санитаров, что ему нужен листок бумаги. Говорить несчастный не мог — только писать; был так возбужден, что ему в конце концов дали блокнот и ручку… — Стелен протянул пакетик Сервасу: — Смотри сам.

Майор открыл блокнот и увидел написанную неверной, дрожащей рукой фразу:

«Сервас искал прошлое».

Теперь он понимал, почему Сантос согласился — в виде исключения — перенести разбирательство, и почувствовал одновременно облегчение и нетерпеливое любопытство.

— Ты покопался в его прошлом? — поинтересовался Стелен.

Сервас покачал головой, собираясь с мыслями.

— Алиби Элвиса казалось надежным, и мы не стали разрабатывать этот след.

— Значит, в записке орфографическая ошибка, — сделал вывод Стелен.

— «Сервас, покопайтесь в прошлом», — согласился сыщик. — О чьем прошлом он говорит? О своем?

— Скорее всего.

Мозг Серваса работал лихорадочно быстро, на полных оборотах.

— Возможно, мы поторопились. Видимо, следовало убедиться, что Клер Дьемар и Элвис Эльмаз не были знакомы.

— Вы занимаетесь делом всего четыре дня, Мартен, и сделали все необходимое.

Сервас понял, что последнее замечание адресовалось в первую очередь Сантосу.

— И еще одно, — сказал Стелен. — Парижу нужны результаты. Больше всего они хотят отмазать Лаказа, пока о деле не прознала пресса. Сегодня утром надавили на Управление по борьбе с распространением наркотиков. Хайзенберг — их информатор, они назвали нам имя. В кои-то веки не пришлось уговаривать коллег… Думаешь, это что-то даст?

Майор кивнул.

— В Марсаке не так много дилеров. Возможно, именно он продал дозу тому, кто накачал Юго.


Из кабинета Стелена Сервас вышел мокрый, как мышь. Было десять утра, но воздух уже успел разогреться. Сыщик пребывал в сомнениях: нужно разрабатывать две новые версии. С какой начать? Исследование богатого прошлого Констандена Эльмаза рискует отнять массу времени, но фраза, которую албанец написал перед тем, как впасть в кому, не давала Сервасу покоя.

Человек при смерти, знает, что вряд ли выйдет из больницы живым, но тратит последние силы на то, чтобы отправить послание. Значит, считает его крайне важным. Он хотел сказать: тот, кого вы ищете, там.

Послание адресовано ему, Сервасу.

Элвис Эльмаз знал, кто убил Клер.

Тот самый человек — или люди, — который скормил его собакам…

В коридоре стояла группа сотрудников, и Сервас догадался, что разговор идет о футболе. Он постарался обойти коллег стороной, но обрывки разговора все-таки услышал:

— Проклятая жара! Можно подумать, мы тоже в Южной Африке! — посетовал кто-то.

В ответ раздались смешки.

— Жалко, что не в «Pezula Resort»![40] — подхватил другой. — И вообще, там сейчас зима.

Сервас сознательно игнорировал околофутбольные сплетни, слухи и разговоры, не читал бесчисленных статей в газетах и журналах и не смотрел телерепортажей с чемпионата мира, но даже он знал, что французская команда живет в самом роскошном отеле и что расходы на транспорт и проживание превысили миллион евро. Сыщик находил эту сумму неоправданно высокой и даже неприличной. Думал так не он один: вмешаться сочли нужным министр и госсекретарь.

— Как ты думаешь, Мартен, Франция завтра выиграет у Мексики?

Всем сотрудникам было прекрасно известно, что Сервас питает отвращение не только к телетрансляциям спортивных мероприятий, но и к спорту вообще. Он заметил насмешливые улыбки коллег.

— Очень надеюсь, что нет, — бросил он на ходу. — Тогда мы хоть сможем поговорить о чем-нибудь другом.

Раздались сдавленные смешки — перспектива была нерадостной.


Марго шла по коридорам, чувствуя на себе многозначительные, липкие, как смола, взгляды соучеников. Она слышала их перешептывания и догадывалась, что они перемигиваются у нее за спиной, подталкивая друг друга локтями. Слава богу, учебный год скоро закончится. Мэрилин Мэнсон пел ей в уши: «Я хочу исчезнуть». О да, дружок, я тоже хочу. Мы с тобой понимаем друг друга, Брайан Хью…[41]

Она спрашивала себя, что им известно на самом деле. Каково соотношение слухов и утечек? Кто проболтался? Уж точно не отец, не Венсан и не Самира. Давид или Сара? Марго издалека заметила приклеенную к дверце шкафчика записку, и ее снова затошнило. Вот оно что… Она как наяву услышала язвительные реплики и злые смешки «товарищей»: «Видел бумажку на ящике? Клево!» Дерьмо! Банда ублюдков! Иногда этот чертов пресловутый Армагеддон казался ей хорошим выходом.

Подойдя ближе, она поняла, что на дверце висит не записка, а рисунок. Кто-то переиначил знаменитый рекрутский плакат американской армии — дядя Сэм указывает пальцем на зрителя со словами «I WANT YOU», заменив голову дяди Сэма размытым изображением Юлиана Гиртмана.

Проклятые дебилы! Им что, совсем нечем заняться?

Марго сорвала листок, скомкала его и бросила на пол. Открыла дверцу. И увидела внутри еще одну записку… Она узнала почерк. Элиас, маленький придурок, кто тебе разрешил лезть в мой шкафчик и — главное — как ты это сделал? На листке была всего одна фраза:

«Думаю, я нашел Круг».


Сервас безуспешно искал аспирин. Он перешел в кабинет Самиры и Венсана и выдвинул ящик лейтенанта. Парацетамол, ибупрофен, кодеин, трамадол… М-да… Венсан и его волшебные молекулы… Над дверью этой комнаты следовало бы повесить большой светящийся крест, а рядом поставить терминал для приема полисов обязательного социального страхования.

Сыщик вернулся к себе с шипучей таблеткой и стаканом воды — и сразу увидел мигающую красную лампочку на телефоне. Он набрал незнакомый номер и услышал в трубке женский голос:

— Сюзанна Лаказ.

Сервас нахмурился.

— Здравствуйте, мадам Лаказ, вы мне звонили?

— Да…

Ее голос стал еще слабее. И звучал напряженно. Он напомнил майору растянутую до предела, готовую вот-вот порваться резинку. Мартен не знал, что сказать, но она не оставила ему времени на раздумья.

— Я хотела поговорить с вами о муже.

Напряжение в ее голосе достигло предела, как у человека, готовящегося совершить поступок, чреватый тяжкими последствиями. У Серваса участился пульс.

— Слушаю вас.

— Он солгал вам в тот вечер… о своем алиби.

Майор нервно сглотнул.

Она продолжила не сразу — собиралась с силами.

— Мужа не было дома, когда убили ту женщину. И мне неизвестно, где и с кем он проводил время. Если понадобится, я повторю это под присягой. Надеюсь, вы найдете убийцу. До свидания, майор.

Сыщик медленно выдохнул. Проклятье! Нужно сделать несколько звонков. Он представил, какое лицо будет у прокурора Оша, и почувствовал, что жизнь налаживается.

31

Хайзенберг

Сервас любил это чувство близящейся развязки, когда все разрозненные фрагменты дела начинают складываться в общее целое. Барабанный бой в груди. Легкое дыхание. Цокот копыт. Гул победы. Нога на педали акселератора, жаркое марево воздуха миражом колышется на горизонте, под бледно-молочным небом.

Сыщик вспомнил о Сантосе и предстоящей разборке с Генеральной инспекцией. Он знал, что, если быстро раскроет дело, ГИНП вынуждена будет пойти на уступки. Но что будет, если он посадит под замок медиалюбимца, будущего герольда правящей партии, «неприкасаемого»? Что, если они захотят заставить его заплатить за такую дерзость? Конечно, захотят, еще бы им не захотеть! А он взял и поднес им свою голову на подносе, напав на парковке на честного гражданина… Впрочем, сейчас это его совсем не волновало. Главенствовало возбуждение охотника, почуявшего, что лиса попалась в силок.


«Лиса» выглядела неважно. Во время их последний встречи Лаказ проявил бойцовские качества, сегодня же он напоминал нокаутированного боксера. Выглядел потухшим. Он послал собеседнику свою знаменитую улыбку, больше похожую на гримасу: смеялся только рот, глаза — нет. Он выслушал Серваса совершенно спокойно, ни один мускул не дрогнул на его лице при известии о предательстве жены.

— Если я правильно помню, майор, — сказал депутат, — вы тоже учились в Марсаке? Язык и античные цивилизации, так? Это были мои любимые предметы. Как и театр. — Лаказ играл с ножом для разрезания бумаги, пробуя острие указательным пальцем. — Вы наверняка помните, что такое hybris…

Сервас не ответил ни «да», ни «нет» и не шелохнулся, молча глядя на Лаказа. Еще одна история о схватке альфа-самцов — у кого больше, чья струя длиннее… На сей раз Лаказ знал, что проиграл, и просто пытался «спасти лицо».

— Любой, кто хотел возвыситься на непомерную высоту, навлекал на себя ревность и гнев богов. Кажется, боги сделали мою жену орудием своей мести… Женщины воистину непредсказуемы.

В этом Сервас был согласен с Лаказом, но показывать этого не стал.

— Ваша жена сказала правду? — строго спросил он.

Они снова встретились в ультрасовременном доме в богатом квартале, выстроенном в сердце леса. Так пожелал депутат, когда майор позвонил в мэрию. Госпожа Лаказ поздороваться не вышла… Солнце проникало в комнату через жалюзи, освещая черные стены, завешанные фотографиями «во славу» хозяина здешних мест.

— Да.

— Вы убили Клер Дьемар?

— Полагаю, я должен напомнить, что вы не можете вести расследование без ордера, а чтобы получить этот ордер, меня должны лишить депутатской неприкосновенности. Кроме того, мне следует немедленно вызвать адвоката, но я отвечу на ваш вопрос: нет, майор, я ее не убивал; я любил Клер, а Клер любила меня.

— Юго Бохановски изложил мне иную версию: по его мнению, Клер собиралась расстаться с вами.

— Неужели? И почему же?

— Клер и Юго были любовниками.

— Вы это серьезно? — искренне удивился депутат.

Майор кивнул. Лаказ нахмурил лоб, на его лице отразилось сомнение.

— Мальчишка выдумывает… Клер никогда мне о нем не рассказывала. А ведь мы строили планы на будущее…

— В прошлый раз вы сами признали, что Клер не хотела, чтобы вы уходили от жены.

— Вы правы. Она не была до конца уверена в собственных желаниях. И не хотела ни о чем слышать, пока Сюзанна в таком… состоянии.

— То есть пока она… жива?

Глаза политика потемнели.

— Скажите честно, Лаказ, вы в последнее время следили за Клер? У вас были сомнения на ее счет?

— Нет.

— Вы знали о ее связи с Юго Бохановски?

— Нет.

— Вы были вместе в пятницу вечером?

— Нет.

Три твердых «нет», три уверенных ответа.

— Где вы были в пятницу вечером?

Вместо ответа — улыбка и непроницаемый взгляд.

— Этого… я не могу вам сказать.

Политик произнес эти слова с улыбкой, в которой была невероятная ирония, словно он внезапно осознал комизм ситуации — и всю ее безнадежность. Сервас вздохнул.

— Черт вас побери, Лаказ! Я буду вынужден обратиться к следователю, и, если вы откажетесь сотрудничать, он наверняка потребует лишить вас депутатской неприкосновенности. Вы губите себя и свою карьеру!

— Ошибаетесь, майор. Вот если я отвечу на ваш вопрос, на моей карьере можно будет поставить крест. Я оказался между молотом и наковальней.


Эсперандье слушал один из лучших, по его мнению, ро́ковых альбомов 2009 года — «West Ryder Pauper Lunatic Asylum» Kaсабьяна, вещь под названием «Fast Fuse». Кто-то постучал в стекло с пассажирской стороны. Венсан убавил звук и открыл дверь.

— Нужно кое-кого повидать, — сказал Сервас, садясь в машину.

— А Марго?

— У входа стоит фургон жандармерии, — Мартен кивнул на синюю машину, стоящую у обочины, на дальнем конце дубовой аллеи, перед лугом, — Самира охраняет тылы, Марго в курсе. Я знаю Гиртмана. Он рисковать не станет — не захочет вернуться в камеру.

— И куда же мы направляемся?

— Езжай.

Они въехали в город, Сервас по-штурмански коротко давал указания своему лейтенанту. После разговора с Лаказом энтузиазма у него поубавилось; он не понимал, почему депутат так упорно отказывается говорить, где был в тот вечер. Что-то тут нечисто. У Лаказа есть веские причины хранить молчание. Убийцы себя так не ведут.

Впрочем, нельзя исключать и другой вариант: Лаказ искушен в этой игре, он политик, то есть лицедей и профессиональный лжец.

— Нам сюда, — сказал Сервас.

Университетский кампус стоял на одном из нависающих над городом холмов. Пять корпусов. Совершенно одинаковых. Они въехали на территорию через невысокие ворота, на которых висела табличка «Университетский городок Филиппа-Исидора Пико де Лаперуза», и припарковались под деревьями. Лужайки между зданиями были пустынны: учебный год на факультете естественных наук закончился, и большинство студентов разъехались. Все вокруг казалось заброшенным. Внешне длинное пятиэтажное здание с рядами широких окон выглядело очень авантажно, но, войдя в холл, они поняли, что красивый фасад — не более чем декорация. На стенах висели плакаты: «Мы платим за жилье — мы требуем положенных удобств», «К чертям тараканов!». Лифта не было. Они пошли по лестнице и убедились в справедливости требований: пластиковые натяжные потолки отклеивались, желтая краска на стенах облупилась, на двери душа висела табличка «Не работает». Сервас заметил на полу парочку резвых тараканов. Коллеги из наркоотдела назвали им номер комнаты. 211. Они остановились перед дверью. Внутри орала музыка. Эсперандье постучал и спросил, придав голосу «молодое звучание»:

— Хайзенберг, чувак, ты дома?

Обитатель комнаты вырубил музыку, и они секунд тридцать гадали, ушел Хайзенберг через окно или нет. Потом дверь распахнулась: на пороге стояла тощая девица в майке и шортах. Крашеные белые волосы с черными корнями торчали в разные стороны. Руки у нее были такие худые, что под загорелой кожей проглядывали кости и вены. Она моргала мутными, какого-то неопределенного цвета глазами, пытаясь разглядеть лица незваных гостей.

— Хайзенберга нет? — спросил Венсан.

— Кто вы такие?

— Сюрприз! — весело провозгласил лейтенант, показал удостоверение и отодвинул блондинку, чтобы войти.

Стены были завешаны фотографиями, постерами, афишами и проспектами. Эсперандье узнал Курта Кобейна, Боба Марли и Джимми Хендрикса, идолов молодого поколения, одержимого свободой и увлекающегося наркотиками — тот еще парадокс… Он сразу опознал пропитавший комнату запах: ТГК, тетрагидроканнабинол, в просторечье — гашиш.

— Так что, Хайзенберга нет?

— А зачем?

— Тебя это точно не касается, — ответил Венсан. — Ты его подружка?

Она одарила их ненавидящим взглядом.

— Вам-то что?

— Отвечай на вопрос.

— Отвалите.

— Только после того, как поговорим с ним.

— Вы не из отдела. — Она не спрашивала — утверждала.

— Нет, из уголовного розыска.

— Позвоните им, они скажут, что Хайзенберга трогать нельзя.

— Откуда тебе знать? Он что, твой дружок?

Девушка не ответила, только посмотрела нехорошим взглядом, а потом объявила:

— Я сваливаю.

Блондинка шагнула к двери, Эсперандье схватил ее за запястье, она ощерилась и до крови расцарапала ему предплечье.

— Черт! Мерзавка меня располосовала!

Венсан схватил девушку за другую руку и сильно сжал. Она отбивалась, как разъяренная тигрица.

— Отпусти, грязный легавый! Убери от меня свои мерзкие грабли, ублюдок!

— Успокойтесь! И заткнитесь, если не хотите, чтобы мы вас «закрыли»!

— Я ничего не знаю! Не имеете права так обращаться с женщиной! Отпустите, дерьмаки!

Она шипела и плевалась, как взбесившееся животное. И в тот момент, когда Сервас собрался помочь лейтенанту, со всего размаха ударилась головой об стену.

— Вы меня ударили! — заорала она. — У меня кровь! На помощь! Насилуют!

Эсперандье попытался закрыть ей рот ладонью, чтобы вопли не взбудоражили немногих оставшихся обитателей здания. Она тут же его укусила. Он дернулся, как от удара электротоком, и размахнулся, собираясь влепить ей оплеуху, но Сервас удержал его руку.

— Нет.

Майор отпер дверь, и девушка немного успокоилась. Ее глубоко посаженные глазки метали молнии, она понимала, что попала в ловушку. Лоб у нее кровоточил, на запястьях остались следы от захвата Эсперандье.

— Мы хотим просто поговорить с Хайзенбергом, — спокойно сказал Сервас.

Девушка присела на край кровати, откинула назад голову и начала промокать кровь на лбу полой майки, выставив напоказ крошечную грудь в лиловом лифчике.

— Что вы хотите ему сказать?

— У нас есть вопросы.

— Я — Хайзенберг.

Сервас и Эсперандье переглянулись. На мгновение им обоим пришла в голову мысль, что девица их морочит, но Сервас понял, что это не так. Наркополицейские не сказали, что Хайзенберг — женщина; они наверняка здорово веселились, представляя, какие лица будут у коллег-соперников, когда они «познакомятся» со строптивым осведомителем.

— Сажайте, я все равно не стану отвечать. У меня договор. Это даже где-то записано.

— Мы о нем и слыхом не слыхивали.

— Да вы что? Мне очень жаль, но это работает именно так, парни. Я беседую только с людьми из наркоотдела. Вы не имеете права так со мной обращаться!

— Вынужден тебя огорчить: правила изменились. Звони куратору, если хочешь. Давай. Пусть он подтвердит… Нам нужны ответы, у тебя больше нет иммунитета, так что одно из двух: либо отвечаешь, либо отправляешься за решетку.

Девушка сверлила сыщиков злыми зелеными глазами, пытаясь понять, не блефуют ли они.

— Звони куратору, кому сказано! — Сервас решил надавить.

Она сдалась.

— Что вам нужно?

— Задать несколько вопросов.

— Каких еще вопросов?

— А вот каких: Поль Лаказ — твой клиент?

— Что-о-о?

— Поль Ла…

— Цыпленочек, я знаю, кто такой Поль Лаказ. Вы что, издеваетесь? Думаете, такой, как он, стал бы рисковать, заправляясь у меня? Вы совсем охренели?

— Кто у тебя покупает? Студенты?

— Не только. Шантрапа из Марсака, элегантные богачки с уродливыми рожами, даже рабочие: в наше время кокаин демократизировался — как гольф.

— Ты небось хорошо успеваешь по социологии, да? — съязвил Эсперандье.

Она даже взглядом его не удостоила.

— Как у тебя все устроено? — спросил майор. — Где ты держишь товар?

Она объяснила, что ей помогает «кормилица», так полицейские называют человека, который соглашается брать на хранение товар. Как правило, на такой риск идут нарики в обмен на несколько доз. «Кормилица» Хайзенберга наркоманкой не была: восьмидесятитрехлетняя дама жила одна в собственном доме, и дилерша раз в неделю забегала к ней поболтать.

— У тебя есть список клиентов? — продолжил допрос Сервас.

— Что? — Она вытаращила глаза от изумления. — Нет, конечно!

— Знаешь Марсакский лицей?

Она взглянула на него с подозрением.

— Ну-у…

— Среди твоих клиентов есть лицеисты?

Она кивнула, и Сервас угадал вызов в ее взгляде.

— Угу.

— Что? Не слышу…

— Не только лицеисты…

Мартен ощутил холодок возбуждения.

— Преподаватель? С какого факультета?

Она даже не пыталась скрыть торжествующую улыбку.

— Вот именно, преподаватель. Из Марсака. Из лицея для избранных. Не ожидали?

Сервас смотрел ей в глаза, прикидывая, не блефует ли она.

— Имя! — потребовал он.

— Ну уж нет. Я не стукачка!

— Да что ты! А как же договор с наркоотделом?

— Это совсем другое! — оскорбилась дилерша.

— Знаешь Юго Бохановски?

Она кивнула.

— Давида Жембо?

Тот же ответ.

— Назови имя преподавателя. — Мартен гнул свою линию.

— Не могу, дружок.

— Все, с меня довольно… Ты отнимаешь у меня время… В наркоотделе на тебя есть дело — толстое, как том Талмуда. На сей раз судья не будет таким снисходительным: стоит нам позвонить — и он тебя упечет на… в общем, не на один день.

— Ладно, будьте вы прокляты! Ван Акер.

— Что ты сказала?

— Франсис ван Акер. Так его зовут. Уж не знаю, что он преподает в лицее. Тип с бородкой, воображает, что он — пуп земли.

Сервас молча смотрел на девушку. Франсис… Как ему раньше не пришло в голову?


Их четверо в машине. Они едут очень быстро. Слишком быстро. Ночь. Дорога петляет по лесу, стекла опущены. Ветер ерошит им волосы. Марианна сидит рядом с ним на заднем сиденье, он вдыхает клубничный аромат ее шампуня. Фредди Меркьюри спрашивает, кто хочет жить вечно, а Стинг интересуется, любят ли русские детей. За рулем Франсис.

Четвертый — это наверняка Джимми, а может, Луи, Сервас уже не помнит. Они с Франсисом болтают ни о чем, смеются, переругиваются. Они пьют пиво, они выглядят радостными, бессмертными и хмельными. Франсис слишком разогнался. Как всегда. Но на сей раз они взяли его машину. В свободной руке, как по волшебству, появляется косячок; он протягивает его Джимми, и тот, глупо хихикнув, затягивается дымом. Сервас чувствует, как напряжена Марианна. На ней митенки со стразами — она не надевает их только летом, — теплые пальцы переплетаются с пальцами Мартена, их руки подобны звеньям цепи, которую никто не сможет разорвать. Сервас наслаждается этими мгновениями счастья, сидя в полумраке салона на заднем сиденье: они — он и она — единое целое, и неважно, что Франсис так гонит, а в машине холодно. Свет фар выхватывает из темноты стволы деревьев, лента дороги стремительно разматывается, в салоне пахнет травой и ароматами ночи. Из радиоприемника несется голос Питера Гэбриела, он заливается соловьем о Кувалде. Внезапно Марианна прижимается губами к уху Серваса и шепчет:

— Если нам суждено умереть сегодня вечером, хочу, чтобы ты знал: никогда прежде я не была так счастлива.

Он чувствует то же самое и думает, что их сердца бьются в унисон и что такого счастья, как в эти дни, наполненные любовью Марианны, чувством дружбы, беззаботностью и благословенным ощущением молодости, ему больше испытать не доведется. Потом он случайно ловит в зеркале взгляд Франсиса. Дымок от косячка скручивается в тонкий жгут у него перед глазами. В глазах Франсиса — зависть, ревность и неприкрытая ненависть. Мгновение спустя он подмигивает, улыбается, и Мартену кажется, что ему все почудилось.


Сервас заглушил двигатель в центре города. Всю вторую половину дня сыщик размышлял. Он никак не мог абстрагироваться от того, что сказала о Франсисе Марианна. Она утверждает, что бог не наделил их друга никакими талантами и что он всегда завидовал дару Серваса. Мартен как наяву увидел их тогдашнего преподавателя литературы: этот элегантный седовласый человек всегда носил рубашки в тонкую полоску, шелковые шейные платки и шелковый носовой платок в кармашке пиджака. Они с Сервасом часто и подолгу разговаривали после занятий и даже на переменах, а Франсис зубоскалил и утверждал, что старый профессор ищет общества Мартена вовсе не из-за интеллектуального родства душ.

Мартену ни разу не пришла в голову мысль, что ван Акером движет зависть: Франсис всегда находился в центре внимания окружающих, у него был свой узкий круг почитателей, так что завидовать, по логике вещей, должен был Мартен.

Слова Марианны звучали у него в мозгу: «Твой лучший друг, альтер эго, брат… он хотел одного — отнять у тебя то, чем ты больше всего дорожил…» Да, Сервас ненавидел Франсиса за то, что тот отбил у него любимую женщину, но все равно считал их дружбу… священной. Видимо, ван Акер чувствовал то же самое, иначе не сказал бы пять дней назад: «Ты был моим старшим братом, моим Симором… В тот день, когда ты пошел работать в полицию, мой брат покончил с собой — так я это ощутил». Что это, ложь? Неужто Франсис ван Акер и впрямь так завидовал тем, кто талантливее, одареннее или красивее его, что жаждал отомстить? Возможно ли, что его саркастический ум скрывал глубинный комплекс неполноценности? Что он манипулировал Марианной и соблазнил ее только ради того, чтобы потрафить своему чувству ущербности, зная, как она уязвима? Гипотеза слишком абсурдна, чтобы рассматривать ее всерьез.

Марианна… Почему она не звонит? Ждет, что он первым наберет номер? Боится, что Сервас истолкует ее звонок как попытку манипулирования, ведь он может вытащить Юго из тюрьмы? Или дело в чем-то другом? Мартен не находил себе места от беспокойства. Он хотел как можно скорее увидеть Марианну, ему было плохо без нее: это чувство было сродни ломке… Сервас не забыл, чего ему стоило излечиться от Марианны, но уже раз десять готов был набрать ее номер и десять раз останавливал себя. Почему? Одному богу известно… А как вписывается в общую картину Элвис? На него покушались, он на грани жизни и смерти, но собирает последние силы и просит Серваса покопаться в его прошлом. И, наконец, Лаказ. Он играет в молчанку и не желает говорить, где находился в пятницу вечером. У депутата был мотив и не было алиби… Лаказа уже четыре часа допрашивали — как свидетеля — в кабинете судьи, но господин депутат хранит самоубийственное молчание… Элвис, Лаказ, Франсис, Гиртман: персонажи этой драмы водили вокруг него хоровод, как будто играли в жмурки. Он стоял в центре, с повязкой на глазах и вытянутыми вперед руками, и должен был определить убийцу на ощупь.

Сервас вылез из джипа, запер дверь и пошел по маленькой улочке, застроенной внушительными буржуазными домами, стоящими в садах. Вдоль тротуаров было припарковано много машин. Одно место Сервас нашел, но его не устраивало соседство с уличным фонарем.

Он вернулся в центр города, отыскал магазин рыболовных принадлежностей и успел войти в него до закрытия. Старик-продавец бросил на сыщика задумчивый взгляд, услышав, что ему требуется удилище — неважно, с катушкой или без, но достаточно жесткое и длинное. В конце концов Мартен покинул магазин с телескопической удочкой из фиброволокна, собирающейся из шести частей и достигающей четырех метров в длину.

Майор вернулся на место, неся удочку на плече, прошел вдоль тротуара, косясь вправо и влево, остановился под фонарем и ударил — дважды, коротко и сильно. Лампа разбилась со второй попытки. Операция заняла не больше трех секунд, после чего Сервас удалился — как ни в чем не бывало.

Через пять минут джип был припаркован на нужном месте; оставалось молиться, чтобы никто ничего не заметил. Темнота медленно обволакивала улицу, в домах стали зажигаться окна.

Франсис ван Акер жил в большом доме в форме буквы «Т», выстроенном в начале прошлого века. Сервас угадывал его очертания сквозь сосны и густую листву ивы. Дом ван Акера стоял на небольшом пригорке и подавлял соседние строения своей массивностью. В тройном эркере второго этажа, на правой стороне дома, горел свет. Эркеры нависали над зимним садом в стиле барона Османа — с колоннами, сводчатыми элементами и зубчатой резьбой из кованого железа.

Сервас подумал, что вилла очень похожа на своего хозяина: то же высокомерие, та же гордыня. В остальных окнах света не было. Мартен вытащил из кармана пачку сигарет и спросил себя, чего ждет от этого наблюдения. Он не может сидеть в засаде каждый вечер. Сыщик подумал о Венсане и Самире и ощутил неприятный холодок. Он доверял своим помощникам и знал, что Венсан принимает задание близко к сердцу, потому что хорошо знает Марго, а Самира, несмотря на всю свою внешнюю экстравагантность, одна из лучших в отделе расследований… Вот только противник сильно отличается от их привычных «клиентов».

Следующие два часа Сервас наблюдал за домом и редкими прохожими на улице: кто-то из соседей поздно возвращался с работы, другие выносили мусор или выгуливали собаку. В гостиных включались телевизоры, в окнах загорался свет. Сервас не мог вспомнить, где прочел меткое высказывание: «Повсюду, где светится экран телевизора, в кресле сидит человек, который не читает». Ему ужасно хотелось вернуться домой, раскрыть на коленях книгу и послушать под сурдинку Малера.


Этим вечером Циглер вернулась поздно. В последний момент пришлось разбираться с пьяной дракой в одном из баров в Оше. Два типа так набрались, что драться не могли, зато попытались устроить поножовщину, а когда появилась полиция, начали омерзительно слезливо сокрушаться о себе, и Ирен пожалела, что нет правонарушения, квалифицируемого как «придурковатость высшего разряда» — тогда она смогла бы посадить их. Она сбросила влажную от пота форму и отправилась под душ. Жужка прислала ей на мобильный целых три сообщения, но день вышел слишком утомительным, и у Циглер не было ни сил, ни желания перезванивать подруге. Ничем веселым она поделиться не могла… Кроме того, ей было чем заняться.

Спасибо, Мартен. Я чувствую, что благодаря тебе очень скоро поимею неприятности в своей любовной жизни. Консультантка, как же!

Женщина открыла окна, чтобы впустить вечернюю прохладу, но это мало что дало. В жандармерии царила тишина. Ирен включила телевизор, приглушила звук, поставила в микроволновку пиццу с говядиной, грудинкой, луком, соусом барбекю и моцареллой, надела пижаму и села за компьютер.

Она дула на ломоть пиццы, чтобы остудить сыр, отпивала джин с тоником из большого, запотевшего от льда стакана и одновременно нажимала на клавиши.

На экране монитора появилась фотография вырезанных на стволе букв «Дж. Г.», которые нашел Мартен. Снимок переслал Эсперандье. Ирен открыла в новом окне Карты Google, набрала слово «Марсак», получила изображение со спутника, максимально увеличила масштаб и медленно подвела стрелку курсора к левому берегу озера. Снятые из космоса дома казались настоящими дворцами в миниатюре: теннисные корты, служебные и хозяйственные постройки, лесопарки, понтоны для катеров и детские площадки. Застроенная полоса составляла от силы два километра в длину, роскошных домов было не больше десяти. Вилла Марианны Бохановски находилась на границе с лесистыми рощами, высаженными на западном и южном берегах озера и сливавшимися в густой, тянущийся на много километров лес.

Ирен переместила курсор и обнаружила метрах в двухстах от западной оконечности сада Марианны идущую через лес дорогу. Дорога описывала букву «J», верхний конец имел направление на север, петля спускалась к западу. В центре петли находилась площадка для отдыха. Ирен разглядела два стола для пикника. Гиртман, скорее всего, «стартовал» именно отсюда. Слабое разрешение и густая листва не позволяли разглядеть, есть ли там тропинка. Циглер решила, что завтра же отправится на место, если жара не перебудоражит дежурных зануд. Эксперты обследовали территорию вокруг родника и, по словам Эсперандье, ничего не нашли. Но искали ли они за границей участка? Очень сомнительно. Циглер чувствовала растущее возбуждение: появился совсем новый след. Ей больше не нужно собирать по крохам информацию в чужих компьютерах и пыльных папках: Мартен пообещал сразу передавать ей все данные и сведения. Марсакское расследование занимает все его время, ни на что другое сил не остается, а двое его помощников наблюдают за Марго.

«Это твой шанс, красотуля. Не упусти его. Времени у тебя немного».

Парижская группа пока никого не прислала. Мейл и вырезанные на стволе буквы — этого явно недостаточно, чтобы получить финансирование. Но рано или поздно наблюдение с Марго снимут, Мартен закроет дело, и полиция займется расследованием вплотную. Циглер знала, что, если ей удастся совершить прорыв, Мартен не присвоит результаты себе. Его начальство будет в бешенстве, но никто не сможет оспорить тот факт, что она продвинулась в деле, в котором уже много месяцев безуспешно ковыряются десятки следователей.

«Почему ты думаешь, что преуспеешь?» Следующие два часа Ирен готовила взлом компьютерной системы тюрьмы, где сидела Лиза Ферней. Сначала нужно было найти на хакерском форуме ботнет, программу-робот. Циглер были известны многие пиратские форумы, заходила она на них давно, но редко. Стаж заменяет пиратам визитную карточку. Новички — их называют «newbies» — должны предоставить доказательства своих «подвигов» — совсем как в бандах или преступных сообществах. Циглер, конечно, подключалась анонимно, через специальный веб-сайт, то есть через прокси-сервер, заметавший ее следы в Интернете и изменявший IP-адрес. Она выбрала из длинного списка анонимизаторов, среди которых были и платные, и бесплатные, сайт Astrangeriswatching.com, вошла и прочла высветившееся на экране приветствие:

Добро пожаловать в Astangeriswatching

Бесплатный анонимный прокси.

Ваша частная жизнь — наша миссия!

В конце концов — пришлось потрудиться! — Ирен получила вариант программы, написанной по мерке знаменитой программы «Зевс», королевы «троянских коней». («Никак нам не расстаться с античностью», — мысленно хихикнула она.) Закодированная в C++, совместимая со всеми версиями «Windows», «Зевс» внедрилась в миллионы компьютеров по всему миру, заразив их, включая машины «Bank of America» и НАСА. Второй маневр заключался в поиске слабого места, прорехи в компьютерной системе тюрьмы. Для этой цели у Циглер имелся адрес самого директора — она записала его перед тем, как уйти. Ирен ввела ботнет в документ PDF, невидимый для «противопожарных» устройств и антивирусов Министерства юстиции, и перешла к третьей фазе: «социальный инжиниринг»,[42] как и в знаменитой античной сцене, был призван убедить жертву собственной рукой активировать расставленную ловушку. Она отправила директору файл через мейл, пояснив, что прикрепила некоторые сведения о «пансионерке», с которыми он должен ознакомиться. Единственным слабым местом ее метода была необходимость посылки «троянца» с собственного адреса. Допустимый риск. Если кто-то поймет, что его атаковали, она скажет, что тоже является жертвой. Как только директор кликнет по документу, «Зевс» внедрится в файлы жесткого диска и сделает это так незаметно, что хозяин компьютера даже не поймет. Он откроет файл, увидит ошибку и удалит его, потом, возможно, позвонит и потребует объяснений, но будет слишком поздно. Программа успеет свить гнездо.

Внедрившись, ее персональная версия «Зевса» составит карту компьютерной системы тюрьмы, и Циглер получит ее, едва директор выйдет в Интернет. Всё будет происходить в режиме реального времени, она прочтет карту и нацелится на нужные файлы. Потом даст команду со своего сервера, «Зевс» с ней ознакомится и при следующем подключении пошлет ей запрошенные файлы. И так до тех пор, пока она не соберет всю нужную информацию, после чего прикажет «Зевсу» самоуничтожиться, и программа исчезнет. Никто не узнает, что атака имела место. Никто не сможет добраться до нее.

Покончив с первым делом, Циглер перешла к следующему. На короткое мгновение ее охватил стыд, но она все-таки взломала — в очередной раз! — компьютер Мартена, утешаясь мыслью, что действует в их общих интересах и экономит всем время. В конце концов, это рабочий компьютер… Ирен предполагала, что, захоти Сервас спрятать некие вещи, он поместил бы их в персональный ноутбук. Ирен проглядела почту и занялась жестким диском, быстро просмотрела некоторые папки и вдруг нахмурилась. Что это за программа? В последний раз ее здесь не было… У Циглер была особая память на такие вещи. Впрочем, возможно, тут нет ничего особенного… Она продолжила просмотр и снова насторожилась. Мозг подал сигнал тревоги: новый подозрительный файл. Она смешала себе еще один коктейль, вернулась к экрану и погрузилась в задумчивость, увидев результат сканирования жесткого диска. Система безопасности Министерства внутренних дел никогда бы не пропустила программу, опознанную как «враждебная», а Мартен не из тех, кто пренебрегает мерами безопасности. Получив подозрительный мейл или сообщение от неизвестного лица, он не стал бы его открывать, а сбросил бы в корзину или попросил компьютерщиков посмотреть, что к чему. Значит, программу внедрил человек, имевший непосредственный доступ в кабинет Серваса.

Кто-то поработал с компьютером…

Циглер не знала, как поступить. По логике вещей, она должна предупредить Мартена. Но так она раскроет свой способ получения информации. Как он отреагирует? Ирен сидела, поставив локоть на стол, и машинальным движением ерошила волосы. Для начала нужно попытаться как можно больше узнать о злоумышленниках. Она схватила блокнот, ручку и принялась составлять список, но почти сразу поняла, что вариантов немного:

коллега

задержанный

посетитель

Двух последних Мартен вряд ли оставил бы надолго без присмотра, значит, они вряд ли успели бы перейти к действиям. Она добавила последнюю строчку:

уборщица…

32

Впотьмах

Около 23 часов на улице появился старик с собакой. Машина Серваса с «покалеченным» сыщиком фонарем явно вызвала у него подозрения. «Как бы в полицию не сообщил…» Майор позвонил Венсану, через полчаса набрал номер Самиры, не выпуская из поля зрения дом. На втором этаже по-прежнему горел свет.

Незадолго до полуночи он заметил за стеклом силуэт, в комнате стало темно, зато осветился витраж на стыке двух крыльев здания — как раз там, где находилась шахта лифта. Через несколько минут загорелось окно на первом этаже, за темной массой зимнего сада. Сервас вывернул шею, чтобы видеть вход: ему мешал толстый ствол сосны. Несколько секунд спустя в вестибюле зажегся свет, дверь открылась, и на пороге появился Франсис ван Акер.

Сервас лег на сиденье, чтобы старый друг, направлявшийся к стоявшему метрах в двадцати красному кабриолету «Альфа Ромео Спайдер», не заметил его. Дождавшись, когда ван Акер отъедет подальше, сыщик повернул ключ в зажигании. «Франсис осторожен, будет непросто следить за ним в темноте так, чтобы он меня не заметил», — подумал Сервас. Но его старый друг сразу пошел к машине.

Сервас проехал всю улицу и успел заметить, как машина ван Акера мигнула фарами и повернула налево. Мартен ускорился, чтобы сократить отставание, а кабриолет уже летел по улице Четвертого Сентября к площади Гамбетты, в направлении на юго-восток.

У церкви, в тени дома священника, блевал пьяный студент, двое его приятелей стояли в дверях паба с пивными кружками в руках и весело ржали. «Спайдер» миновал мощенную булыжником торговую улицу с опущенными металлическими жалюзи, обогнул фонтан и вырулил на ДУ39. Сервас понял, что Франсис покидает город. Над темными лесистыми холмами сверкала полная луна. Прямой отрезок дороги закончился, и асфальтовая лента зазмеилась через лес. Сервас держал дистанцию и то и дело терял из виду огни задних фар «Спайдера». Он сверился с GPS и выяснил, что следующая развилка будет только через четыре километра, так что можно было не волноваться.

Да, Франсис ван Акер любил испытывать параметры своего болида и гонять на запредельной скорости. Ему всегда было плевать на правила — кроме тех, что устанавливал он сам.

Дорога шла вверх и вниз, петляя между холмами. Они ехали так быстро, что на каждом повороте колеса джипа поднимали в воздух сухие листья и мелкий гравий. Фары высвечивали тесно стоящие деревья. Полная луна мелькала между зелеными купами чащи. Сервасу она напоминала улыбающееся лицо женщины, с интересом наблюдающей за их маневрами. Несколько раз ему показалось, что в зеркале заднего вида отразились фары едущей следом машины, но он не стал отвлекаться, боясь упустить Франсиса.

«Спайдер» повернул налево, на еще более узкую дорогу, Сервас последовал за ним, они миновали деревушку в несколько ферм, похожих на гнилые зубы в вывихнутой челюсти. Он сбросил скорость, чтобы ван Акер его не заметил. Дорога пролегала вдоль водораздела, по обе ее стороны находились огороженные поля. Майор притормозил на небольшой развилке, не зная, какое направление выбрать, но почти сразу заметил чуть впереди слева между деревьями свет задних фар. Дорога привела его на плато, где рос строевой лес: высоченные прямые стволы напоминали колонны собора или гигантской мечети. Лес у дороги был похож на стены, сложенные из горизонтальных цилиндров.

Сервас тревожился все сильнее. Куда направляется ван Акер? Он выбрал маршрут в стороне от главных местных магистралей: на этих второстепенных дорогах редко бывает много машин, особенно в такой час. Сервас пытался рассуждать, но получалось не слишком хорошо — приходилось вести машину и следить за «Спайдером».

На следующей развилке, в самом центре пустынного плато, покрытого ландами и перелеском и ярко освещенного лунным светом, Сервас заметил табличку с надписью «Ущелья де ля Суль», поискал глазами «Спайдер» и не нашел его. Проклятье! Сервас выключил двигатель и вышел из машины. Вокруг стояла какая-то особая тишина, ночь была безветренной и жаркой. Он прислушался. Шум работающего мотора… Слева… Шуршание шин по асфальту на повороте. Сыщик вернулся за руль и направил джип в сторону ущелий.

Пять минут спустя он припарковал машину у края дороги. При свете дня ущелья казались зелеными коридорами. Иногда лес расступался, чтобы явить взгляду путешественника склон меловой скалы. Вдоль скал струилась широкая река с медленным течением. У обочины, по обе стороны дороги, было много неглубоких гротов — по воскресеньям их обследовали туристы. В этот поздний ночной час гроты выглядели совсем иначе. В молодости Сервас часто бывал здесь с Франсисом, Марианной и другими ребятами.

Внутренний голос говорил ему, что ван Акер направляется именно туда. У Франсиса всегда была склонность к сумрачному романтизму, так что обстановка этого места, напоминающая картину Каспара Давида Фридриха, подходила ему как нельзя лучше. Если Франсис заехал в одно из ущелий и Сервас последует за ним, его старый друг сразу это заметит. Никто не пользуется второстепенной дорогой в столь поздний час. Ван Акер поймет, что Мартен следит за ним, а значит, подозревает. Если Франсис поехал дальше, Сервас его уже потерял, но он был уверен, что не ошибся в своих предположениях.

Он медленно сдал назад, погасил фары, выключил мотор и вышел. Вокруг было очень тихо, только журчала река по ту сторону дороги. Сервас осторожно прикрыл дверцу и прислушался. Где-то в лесу заугукала ночная птица. Мартен попытался проанализировать ситуацию. Особого выбора у него нет, единственное решение — последовать за ван Акером в надежде, что тот уже далеко, а он болтается тут и идиотничает. Сервас достал из кармана сотовый, выключил его и пошел по освещенной звездами дороге.

Шагая по асфальту, сыщик спрашивал себя, знает ли он сегодняшнего ван Акера. Что тот делал все эти годы? Их жизненные пути разошлись… Сервас подумал, что Франсис всегда был загадкой для окружающих. Они были очень разными, но такими близкими… А может ли человек, которого ты совсем не знаешь, быть твоим лучшим другом? Мы меняемся. Все. Неизбежно. В каждом сохраняется детскость, чистое сердце, вокруг которого наслаивается всякая дрянь, и взрослый порой превращается в совершенное чудовище, которым впору пугать детей.

Сервас забирался все дальше, и шум реки заглушил все остальные звуки. Дорога петляла из стороны в сторону. Он шел все быстрее, вглядываясь в росший по обочинам кустарник, но вокруг было совсем темно. И тихо… Куда подевался ван Акер? Сервас прошел еще несколько метров и наконец заметил его. Между деревьями и кустами. За следующим поворотом. Часть кузова и фара: красный «Спайдер»… Сервас остановился и разглядел между деревьями фары еще одной машины. И два силуэта в «Альфа Ромео». Он не знал, стоит ли подходить ближе или лучше подождать, а потом проследить за незнакомой машиной. У него было преимущество: пассажиры «Спайдера» видели только свод скалы.

Если он пойдет через лес, останется невидимым. Пара в машине занята разговором, а рокот реки заглушит любой шум. Сервас начал пробираться между деревьями и колючими кустами, что оказалось не самым приятным занятием. Он с трудом различал препятствия, то и дело перебирался через поваленные деревья. Раз десять Мартен едва не вывихнул лодыжку, споткнувшись о корягу; нижние ветки деревьев расцарапали ему лоб и щеки, рубашка то и дело цеплялась за колючки. Он все время останавливался, бросал взгляд на силуэты в машине и шел дальше, пока не оказался перед непреодолимым препятствием. Чтобы перейти ручей — чуть дальше он впадал в реку, — ему пришлось разуться и закатать брюки, но вода оказалась просто ледяной, а дна он не нащупал. До стоявшей на другом берегу машины оставалось всего несколько метров, ван Акер с подругой сидели спиной к Сервасу, и он пошел по течению, чтобы разглядеть пассажирку… Длинные волосы… С того места, где он стоял, майор не мог определить ни их цвет, ни возраст женщины.

Внезапно в голову пришло другое решение.

Дорога пересекала проходы насквозь, значит, женщина либо приехала с другой стороны, либо уже была на месте. Сервас склонялся к первой гипотезе. Они не хотели, чтобы их видели вместе. Стоит рискнуть. Сервас пошел назад, не заботясь об осторожности. Времени у него было в обрез. Выбравшись на дорогу, он побежал к машине и понял, что преодолел куда более короткое расстояние, чем думал, но все равно задохнулся. Он сел за руль, включил зажигание и начал удаляться на скорости 30 км/ч, а отъехав на достаточное расстояние от «Спайдера», вдавил в пол педаль акселератора и в мгновение ока оказался на развилке. Под деревьями стояла машина с потушенными фарами, которую трудно было не заметить. И не узнать. Сервас остановился и опустил стекло.

— Что вы здесь забыли?

Пюжоль и его напарник напряглись.

— А ты как думаешь? — проворчал Пюжоль. — Не помнишь собственное задание?

Слежка! Сервас велел Пюжолю не выпускать из поля зрения свою машину, на случай если объявится Гиртман, — и напрочь об этом забыл!

— Я велел следить издалека!

— Что мы и делаем. Но ты у нас такой живчик…

— Фокус с удочкой неплох, — с иронией в голосе «похвалил» напарник Пюжоля.

Франсис мог появиться на шоссе в любой момент, и Сервас приказал:

— Возвращайтесь в Тулузу! Сваливайте — и побыстрее, сегодня вы мне больше не понадобитесь.

Глаза Пюжоля гневно блеснули, но у Серваса не было времени на объяснения. Как только машина Пюжоля скрылась из виду, он тронулся с места, доехал до следующей развилки, свернул налево, потом еще раз налево и через два километра увидел заброшенную ферму с полуразрушенным амбаром. На столбе висела табличка с надписью «Ущелья де ля Суль». Сервас припарковался у стены, выключил двигатель, погасил фары и приготовился ждать.

Ожидание показалось ему бесконечным, он начал опасаться, что выбрал неверное решение, но тут мимо проехала незнакомая машина. Он отпустил ее на достаточное расстояние и прибавил скорость только после сигнала GPS о приближающейся развилке. Девушка никуда не свернула. Дорога на Марсак… Та, что проходит мимо лицея и ведет в центр города. Придется прижаться потеснее, чтобы не потерять ее на узких улочках. Сервас был метрах в двухстах, когда сидевшая за рулем женщина вдруг сбросила скорость и свернула на дубовую аллею, ведущую к лицею. Нужно срочно принимать решение. Ехать на стоянку нельзя — она его заметит, — а опознать сидящую за рулем на таком расстоянии невозможно.

«Венсан!» — осенило сыщика. Он где-то поблизости, ведет наблюдение, заняв позицию перед лицеем с фасада. Сервас съехал на обочину напротив главного корпуса и нажал кнопку быстрого набора.

— В чем дело, Мартен?

— На стоянку въезжает машина! — рявкнул он. — Видишь ее? Мне нужно знать, кто за рулем.

Эсперандье ответил не сразу.

— Подожди… Да, я ее вижу… Минутку… Она выходит… Студентка… Блондинка… Совсем молоденькая, значит, с подгото…

— Иди к ней! Узнай имя! — крикнул Сервас. — Придумай что-нибудь. Скажи, что полиция наблюдает за лицеем в связи со смертью преподавателя. Спроси, не заметила ли она чего, и предупреди, чтобы не болталась одна. Но главное — узнай имя.

Сервас увидел, как Эсперандье вышел из машины — он находился метрах в ста от него — и, даже не захлопнув дверцу, быстрым шагом направился к девушке. Она была у крыльца и пока что его не видела.

Бинокль!

Он открыл бардачок: бинокль лежал рядом с фонарем, блокнотом и пистолетом.

Эсперандье почти бежал, пытаясь догнать молодую женщину. Сервас навел на них бинокль и тут же отдал лейтенанту приказ:

— Пусть идет!

— Я не понимаю…

— Отпусти ее. Я знаю, кто она…

Венсан замер и начал крутить головой, пока не увидел Серваса. Тот опустил бинокль и отключил телефон, лихорадочно размышляя над увиденным.

Сара…


Марго проверила, хорошо ли закрыта дверь, и вернулась к кровати со сбитыми, влажными от пота простынями. При взгляде на пустую соседнюю кровать у нее сжалось сердце. Люси переехала, как только по лицею разнеслась новость об угрожающей Марго опасности.

У них было мало общего, общались они через пень-колоду, и все равно теперь Марго стало ужасно одиноко. Люси забрала все свои вещи, сняла со стены фотографии пяти братьев и сестер, и комната приобрела унылый и заброшенный вид.

Девушка сидела, поджав под себя ноги, и тщетно пыталась сосредоточиться на теме, заданной ван Акером: «Найдите семь веских причин, по которым не стоит писать роман, и одну — уважительную — для написания такового». Марго полагала, что профессор решил открыть глаза всем подающим надежды писателям их класса на трудности, поджидающие их на литературном поприще.

Марго нашла уже три причины не заниматься литературным трудом и не писать романов:

1) их и так слишком много, каждый год выходит куча новых, не говоря уж о тысячах, которые никогда не будут опубликованы;

2) чтобы написать роман, нужно проделать огромную работу, признание же будет мизерным, может, его и вовсе не будет, и дело ограничится короткой убийственной рецензией;

3) писательство еще никого не обогатило, автор в лучшем случае может заработать на ресторан или отпуск; литераторы, живущие своим трудом, — вымирающий вид, как снежный барс или карликовый гиппопотам.

О двух последних пунктах придется забыть: она так и видит, как Франсис ван Акер вопрошает с едким сарказмом: «Итак, мадемуазель Сервас, по-вашему выходит, что половине наших литературных гениев следовало бы воздержаться от писательства?» Ладно, займемся поиском пункта № 2… Мозг Марго решительно отказывался работать, она не могла не думать о том, что происходит вне стен общежития. Неужели он рядом, прячется где-то в лесу и наблюдает за ней? Юлиан Гиртман бродит поблизости или все они впали в идиотию, как полные психопаты? Она подумала о записке, которую Элиас оставил утром в ее шкафчике: «Думаю, я нашел Круг». Что имел в виду этот проклятый конспиратор? Марго хотела поговорить с Элиасом, но он сделал предупреждающий жест: «Не сейчас!» Чертов зануда!

Взгляд девушки упал на маленький черный приборчик. Рация… Самира объяснила, как обращаться с «уоки-токи», и сказала: «Можешь вызвать меня в любой момент».

Марго очень нравилась Самира; она считала, что у помощницы отца потрясающая внешность и офигительные шмотки. Девушка снова посмотрела на полицейскую рацию, схватила ее, поднесла ко рту и позвала, нажав на кнопку:

— Самира?

Потом отпустила штырек, чтобы услышать ответ.

— Ку-ку, птичка, я здесь… Что стряслось, милая?

— Ну… я… понимаешь…

— Тебе стало одиноко, после того как соседка съехала?

В точку…

— Не слишком благородный поступок… — Рация затрещала. — Я чешусь, как вшивый мопс, мошкара совсем меня достала. И пить хочется. У меня в бардачке две банки пива. Не желаешь присоединиться? Директору и твоему отцу говорить не обязательно… В конце концов, майор приказал не спускать с тебя глаз…

Марго улыбнулась.


Он чувствовал себя слишком усталым, чтобы возвращаться в Тулузу, и не был уверен, что в отеле найдется свободный номер. Есть другое решение, хотя… Если бы она хотела его видеть, давно бы позвонила. А может, она поступает как он сам — отчаянно ждет его звонка? Серваса терзали страх, сомнения и желание видеть ее. Он взглянул на экран мобильника, чтобы выяснить время, и его постигло разочарование: слишком поздно, не стоит будить ее среди ночи. А вдруг она не спит? Вдруг просыпается каждую ночь — двое суток назад он видел это собственными глазами… Возможно, Марианна ждет его звонка и задает себе один-единственный вопрос: какого черта он не звонит? Сервас словно наяву ощутил на губах вкус ее губ и языка, вспомнил аромат волос и кожи, и его накрыла волна желания. Как же он по ней истосковался…

Он набрал номер Эсперандье:

— Я возвращаюсь. Спокойной ночи.

Лейтенант махнул ему рукой и тяжелыми шагами пошел к машине. Через час Венсана и Самиру сменят коллеги и будут дежурить до утра. Мартен не мог не думать о Марго (он надеялся, что дочь спокойно спит и видит сны) и о том, чем сейчас занят Гиртман. Спит? Рыщет поблизости, как хищник в поисках добычи? Или уже схватил жертву и спрятал в тайном месте, чтобы забавляться, как кот с мышью?

Сыщик встряхнулся, прогоняя несвоевременные мысли. Он приказал Венсану не слишком светиться, чтобы опытный преступник не смог его заметить. Сервас не верил, что Гиртман станет рисковать. Швейцарец четыре с половиной года провел в психиатрических лечебницах, к нему не пускали посетителей, его не выводили на прогулки, круг общения ограничивался докторами и надзирателями, так что свободу он теперь ценил превыше всего.

Сервас миновал пустынные улочки спящего города и направился к озеру, проехал мимо плавучего ресторана — кафе — концертного зала «Зик». Там было полно посетителей, из открытых окон неслась громкая музыка. Он обогнул ближайший к городу восточный берег и продолжил путь по северному.

Дом Марианны стоял прямо перед лесом. На первом этаже горел свет.

У Серваса участился пульс. Он понял, как сильно желает эту женщину, как хочет поцеловать ее, обнять, прижать к себе. Услышать голос. Смех. Быть с ней.

А потом у него оборвалось сердце.

Под соснами, на посыпанной гравием площадке, стояла машина. Эта красная «Альфа Ромео Спайдер» принадлежала не Марианне. Душу Серваса затопила печаль, он снова почувствовал себя преданным, но тут же устыдился и решил «толковать сомнения в пользу обвиняемой». Он дождется ухода Франсиса и позвонит в дверь. У нее наверняка найдется объяснение, иначе и быть не может.

Майор проехал чуть дальше и припарковался на границе владения Марианны — там, где дорога делала поворот перед лесом и уходила к северу и ландам. Он достал из пачки сигарету и вставил диск Малера в плеер. Музыка не помогла. Во рту появился горький вкус. Яд сомнения отравлял мозг. Он вспомнил о презервативах в зеркальном шкафчике в ванной. Посмотрел на часы на приборной доске. Прошло два часа. Когда из парка, взвизгнув шинами по асфальту, вылетел красный «Спайдер», Сервас почувствовал, как по телу разливается ледяной холод.

Луна в небе напоминала печальную женщину. Только она не предаст его.

Было три часа утра.

Четверг

33

Шарлен

Ему двадцать. Длинные, темные, завивающиеся на концах волосы до плеч. Рубашка с большим отложным воротником. Наполовину выкуренная сигарета зажата между указательным и средним пальцами, большой палец прижат к фильтру. Он смотрит прямо в объектив, у него напряженный, чуточку циничный взгляд, на губах — тень улыбки. Или гримаса?

Снимок сделала Марианна. Сервас не сумел бы объяснить, зачем он его хранит. Два дня спустя Марианна ушла.

Она сказала «мы должны расстаться» убитым голосом, со слезами на глазах, как будто это он ее бросал.

— Почему?

— Я люблю другого.

Худшая из причин…

Больше Сервас ничего не спросил, только посмотрел на Марианну тем особенным — циничным — взглядом (во всяком случае, он очень на это надеялся!).

— Убирайся.

— Мартен, я…

— Пошла вон.

Марианна ушла, не промолвив ни слова, и он не сразу узнал, на кого она его променяла. Двойное предательство… Сервас много месяцев надеялся, что она вернется, а потом встретил Александру. Он убрал фотографию в ящик. Сегодня утром у него было одно желание — разорвать проклятый снимок на мелкие клочки. Сыщик провел ужасную ночь, его мучили кошмары, он просыпался в поту и судорогах и чувствовал себя на грани срыва.

Гиртман, Марсак, теперь это… Сервас напоминал натянутую до критического предела струну. Он вышел на балкон. Девять часов утра. Небо снова стало грозовым, с запада наплывали черные тучи. Город источал жару, раздраженно гудели машины. В наэлектризованном воздухе кружили крикливые стрижи.

Майор оделся и вышел. Выглядел он ужасно — всклокоченные волосы, щетина на щеках, исцарапанное во время ночной вылазки лицо, — но ему было плевать. Дойдя до площади Вильсона, он сел на террасе кафе и заказал двойной эспрессо с двойным сахаром. Очень сладкий, чтобы перебить горечь…

Сервас спрашивал себя, с кем он может поговорить, у кого спросить совета, — и понял, что поймет его только один человек. Он как наяву увидел ее прекрасное лицо, длинные рыжие волосы, изящный затылок, фантастическое тело и чудесную улыбку…

Он пил кофе, дожидаясь часа открытия, потом вышел на улицу Лаперуза, миновал вечную стройку на улице д’Альзас-Лоррен со стоящими без дела землеройными снарядами и повернул на улицу де ла Пом. Он знал, что галерея начинает работать в десять утра… 9.50, но дверь уже открыта, внутри пусто и тихо. Он заколебался.

Подошвы его ботинок попискивали на светлом паркете. Из маленьких колонок лилась тихая музыка. Джаз… Сервас не задержался у развешанных на стенах современных картин и сразу пошел к металлической винтовой лестнице.

Она была в своем кабинете, у стола, стоявшего перед большим сводчатым окном, и говорила по телефону. А потом увидела его.

— Я вам перезвоню.

Этим утром на Шарлен Эсперандье были светлый топ с одним плечом и пышные черные шаровары. На груди блестящими монетками вышито слово «ИСКУССТВО». Ее рыжие волосы сияли в утреннем свете, хотя солнце еще не взошло над улицей и освещало только верхние этажи здания из розового кирпича.

Шарлен была невыносимо прекрасна, и Сервас на мгновение подумал: вдруг она и есть та, кого он ищет? Женщина, что утешит его и заставит забыть всех других. Та, на кого он сможет опереться. Но это было не так, конечно, нет. Она — жена его подчиненного. Она больше не занимает все его мысли, как две зимы назад. Его сердце больше не бьется сильнее при мысли о ней. Она стала периферическим сигналом — несмотря на свою красоту, — приятной мыслью, но не самодостаточной, без боли, без огня…

— Мартен? Что-то случилось? Зачем ты здесь?

— Я бы выпил кофе, — ответил Сервас.

Она вышла из-за стола и расцеловала его в обе щеки. От нее приятно пахло шампунем и легкими духами с цитрусовой ноткой.

— Моя кофеварка не работает. Пойдем, мне тоже не мешает взбодриться. Между прочим, ты плохо выглядишь.

— Знаю-знаю, а еще мне не помешало бы принять душ.

Они прошли через площадь Капитолия к террасам под аркадами. Сервас шагал рядом с одной из самых красивых женщин Тулузы, выглядел как бродяга и думал о другой…

— Почему ты не отвечал на мои сообщения и звонки? — спросила она, сделав глоток кофе.

— Ты сама знаешь.

— Нет. Объясни мне.

Сервас вдруг понял, что ошибался, что он не может, не имеет права рассказать ей о Марианне. Что это ее ранит. Что она уязвима. Возможно, он хотел именно этого, пусть и неосознанно: причинить кому-нибудь боль, как когда-то поступили с ним.

Но он этого не сделает.

— Я получил мейл от Юлиана Гиртмана.

— Мне это известно. Венсан считал, что это дурацкая шутка, что у тебя расшалились нервы. Потом ты обнаружил вырезанные на дереве буквы… и он совсем растерялся, не знает, что и думать.

— Значит, ты в курсе…

Она взглянула ему в лицо своими дивными зелеными глазами.

— Да.

— И знаешь, где…

— Где ты их нашел? Вообще-то, да. Венсан меня просветил.

— И рассказал, при каких обстоятельствах?

Она кивнула.

— Шарлен, я…

— Молчи, Мартен. Ты не должен ничего мне объяснять.

— Венсан сказал, что речь идет о человеке, которого я когда-то знал?

— Нет.

— О человеке, которого я…

— Перестань, Мартен.

— Шарлен, я хочу, чтобы ты знала…

— Прекрати!

Официантка, подошедшая за деньгами, поспешила удалиться.

— Я серьезно, Мартен, в конце концов, мы не муж и жена… и не любовники… мы вообще друг другу никто…

Он промолчал.

— Кому есть дело до моих чувств…

— Шарлен…

— Скажи, Мартен, ты никогда ничего ко мне не испытывал? Мне показалось? Я все придумала? Проклятье!

Сервас посмотрел на Шарлен. Она была чертовски хороша, любой нормальный мужик пожелал бы ее. На сто километров вокруг не было женщины соблазнительней Шарлен Эсперандье. Так почему она выбрала его?

Он лгал себе все эти долгие месяцы. Да, у него было чувство к Шарлен… Возможно, она именно та женщина, которую он искал… Да, он думал о Шарлен чаще, чем готов был признать, и воображал ее рядом с собой в постели — и во множестве других мест. Но не мог не думать о Венсане. И о Меган. И о Марго. И обо всем остальном.

Не теперь…

Очевидно, она тоже почувствовала, что момент неподходящий, и сменила тему.

— Думаешь, мы в опасности… Меган что-то угрожает? — спросила она.

— Нет. Гиртман зациклился на мне. Он не станет цепляться ко всем тулузским полицейским.

— А если он не сможет достать тебя? — встревожилась Шарлен. — Если этот человек действительно осведомлен так хорошо, как вы полагаете, он должен знать, что Венсан твой друг и ближайший помощник. Об этом ты подумал?

— Да, конечно, я об этом думал… Сейчас мы даже не знаем, где он находится. Честно говоря, я не верю, что существует хоть малейшая опасность. Венсан никогда не видел Юлиана Гиртмана. Швейцарец понятия не имеет о существовании Венсана. Будьте чуть более осторожны и осмотрительны. Можешь поговорить с директором школы, где учится Меган: пусть убедятся, что никто не шатается вокруг здания, и не оставляют девочку одну.

Он попросил охрану для Марго. Возможно, стоит сделать то же самое для всех близких ему людей? Для Венсана, Александры?

Внезапно он вспомнил о Пюжоле. Проклятье! Если его подчиненный заступил на дежурство и занимается наблюдением, он увидит, как они с Шарлен ведут более чем оживленную беседу на террасе кафе… в отсутствие ее мужа. И что, скажите на милость, он об этом подумает? Пюжоль терпеть не может Венсана и не откажет себе в удовольствии разнести сплетню.

— Вот же черт… — пробормотал Сервас.

— В чем дело?

— Я забыл, что сам являюсь объектом слежки.

— Кто может за тобой следить?

— Члены команды… Из тех, кто не очень любит Венсана…

— Ты говоришь о тех, кого поставил на место два года назад?

— Вроде того.

— Думаешь, они нас видели?

— Понятия не имею, но рисковать не хочу. Сейчас ты встанешь, мы пожмем друг другу руки и разойдемся.

Она нахмурилась.

— Это просто смешно.

— Прошу тебя, Шарлен…

— Ладно, как скажешь… Позаботься о себе, Мартен. И о Марго…

Она помолчала.

— И еще… Я хочу, чтобы ты знал… я здесь и всегда буду здесь — для тебя. В любой момент.

Шарлен встала, протянула Сервасу руку через стол, ушла и ни разу не обернулась, а он не смотрел ей вслед.

34

Предварительный матч

В 10.30 его ждали в Генеральной инспекции. Когда он вошел в кабинет Сантоса, тот был занят разговором с женщиной лет пятидесяти в красном костюме. Очки на кончике носа, поджатые губы — вылитая школьная училка старого образца.

— Садитесь, майор, — пригласил Сантос. — Позвольте вам представить нашего психолога доктора Андриё.

Сервас посмотрел на психологиню — в кабинете было два свободных стула, но она осталась стоять! — и перевел взгляд на Сан Антонио.

— Вы будете посещать госпожу Андриё два раза в неделю, — сообщил тот.

Сыщик содрогнулся.

— Я не понимаю…

— Все вы понимаете.

— Скажите, что пошутили, Сантос!

— Вы склонны к депрессии, майор? — Женщина вмешалась в разговор, глядя на Серваса поверх очков.

— Я отстранен? — перегнувшись через стол, спросил Сервас у толстяка-комиссара.

Сантос взглянул на Серваса маленькими глазками из-под тяжелых, как у ящерицы, век.

— Нет. Пока нет. Но вам необходимо пройти курс лечения.

— Какой курс?

— Ладно, ладно, будем называть это наблюдением.

— Наблюдение, как же!

— Майор… — Сантос слегка повысил голос.

— Так вы подвержены депрессии? — повторила свой вопрос доктор Андриё. — Прошу вас ответить на этот простой вопрос, майор…

Сервас не удостоил ее даже взглядом.

— Где же логика? — возмутился он. — Одно из двух: либо я нуждаюсь в лечении — и тогда меня необходимо отстранить, — либо вы признаете, что я годен к службе, и тогда этой… особе нечего здесь делать. Просто, как дважды два.

— Это не вам решать, майор.

— Прошу вас, комиссар, — простонал Сервас. — Вы же ее видели… При одном взгляде на эту женщину у меня появляется мысль о самоубийстве.

Мясистые губы Сантоса под пожелтевшими от табака усами растянулись в улыбке.

— Так вы свои проблемы не решите, — бросила задетая за живое дама. — Неприятие действительности и сарказм вам не помогут.

— Доктор Андриё — специалист по… — не вполне убежденно начал Сантос.

— Комиссар… вы ведь знаете, что там произошло. Как бы вы реагировали на моем месте?

— Потому-то вас и не отстранили. Мы учли, под каким давлением вы находились. А также всю важность проводимого вами расследования. И я не на вашем месте.

— Майор, — снова вступила в разговор докторица, — ваша позиция контрпродуктивна. Могу я дать вам совет? Было бы…

— Господи, комиссар, я рехнусь, если вы ее отсюда не… удалите! Дайте мне пять минут и позвольте все объяснить. Потом, если захотите, я на ней женюсь… Пять минут…

— Доктор, — сказал Сантос.

— Не думаю, что… — сухо произнесла женщина.

— Прошу вас, доктор.


Выйдя от Сантоса, Сервас спустился на лифте на третий этаж и направился в свой кабинет.

— Стелен хочет тебя видеть, — сообщил один из стоявших в коридоре сотрудников.

Коллеги Серваса снова собрались, чтобы поговорить о футболе. Он разобрал слова «решающий», «Доменек» и «команда»…

— Похоже, когда он объявил состав, возникла напряженка, — высказался один из них.

— Я тебе так скажу: проиграют мексиканцам — нечего и продолжать! — вынес веское суждение другой.

«Почему они не обсуждают футбол в бистро на углу? — подумал Сервас. — Хотя… в этот решающий день убийцы и бандиты тоже наверняка думают о футболе». Он постучал в дверь кабинета Стелена и вошел. Директор убирал в сейф папки с делами, «требующими особого внимания», связанными с наркотиками либо деньгами.

— Готов биться об заклад — вы вызвали меня не ради разговоров о футболе, — пошутил Сервас.

— Лаказ будет задержан. Следователь Сарте готовит запрос о лишении депутатской неприкосновенности. Лаказ отказался сообщить, где был в пятницу вечером.

— Он пускает свою политическую карьеру псу под хвост! — изумился Сервас. — И все-таки… Не думаю, что это он. Мне показалось, Лаказ больше всего боится, что станет известно… где он был… Но вовсе не потому, что в тот вечер он находился в доме Клер Дьемар.

На лице Стелена отразилось недоумение.

— Как это? Я не понимаю…

— Похоже, если выяснится, где он был, это повредит его политическому будущему даже больше, чем арест, — задумчиво произнес Сервас, пытаясь осмыслить собственную гипотезу. — Знаю. Знаю, в этом нет никакого смысла.


Циглер смотрела на экран компьютера. Не навороченного домашнего, а допотопного, работающего с перебоями служебного. Она уже прилепила на стены несколько афиш своих любимых фильмов — «Крестный отец-3», «Путешествие на край ада», «Апокалипсис сегодня», «Заводной апельсин», но это не слишком оживило обстановку. Она посмотрела на стопку папок на столе — «ограбления», «продажа анаболизаторов», «бродячие актеры» — и тяжело вздохнула.

Утро выдалось спокойным. Ирен раздала подчиненным задания, и в жандармерии стало тихо и пусто — если не считать дежурного на входе.

Покончив с текущими делами, Циглер вернулась к тому, что накануне вечером накопала в компьютере Мартена. Кто-то загрузил туда вредоносную программу. Коллега? Но зачем? Задержанный — в отсутствие хозяина кабинета? Ни один полицейский в здравом уме и трезвой памяти не оставил бы арестованного без надзора. Тогда кто? Уборщик? Вполне обоснованное предположение… Других на данный момент у Циглер не было. Остается узнать, какая компания обслуживает здание… Она, конечно, может позвонить — но ей вряд ли предоставят информацию без ордера; или попросить Мартена навести справки — но как это сделать, не признавшись во взломе его компьютера?

Нужно найти другое решение.

Она вошла на сайт «Компании по уборке», набрала слово «Тулуза», обозначила квартал и получила… триста вариантов!

Ирен удалила все компании, предлагающие услуги по ведению домашнего хозяйства, уходу за садом, истреблению древесных жуков и термитов, и сосредоточилась на фирмах, занимающихся исключительно уборкой служебных помещений. В результате их осталось всего двадцать — вполне разумное число.

Она достала мобильный телефон и набрала первый номер из списка.

— «Чистый Сервис»…

— Здравствуйте, мадам, с вами говорят из отдела кадров Управления полиции на бульваре де л’Амбушюр. У нас… возникла небольшая проблема…

— Какого рода проблема?

— Как бы выразиться помягче… мы не… мы не очень довольны показателями вашей работы — в последнее время они явно ухудшились, так что…

— Вы сказали — Управление полиции?

— Да.

— Минутку. Я вас соединю.

Неужто она попала в точку с первой попытки? Ожидание затягивалось. В трубке раздался раздраженный мужской голос.

— Должно быть, произошла ошибка, — сухо произнес собеседник Циглер. — Мы не обслуживаем названное вами здание. Я уже десять минут просматриваю клиентский список — вас в нем нет. Произошла ошибка. Откуда у вас эта информация?

— Вы уверены?

— Конечно, я уверен! Почему вы к нам обратились? Кто вы, в конце концов?

— Благодарю вас… — Ирен поспешила закончить разговор.

После восемнадцатого звонка она засомневалась в правильности выбранного метода. Возможно, по той или иной причине нужное ей агентство не попало в справочник или, что еще хуже, не признавшись ей, уведомило Управление и они вот-вот свалятся ей на голову и поинтересуются, что за игру она затеяла. Но Циглер была не из тех, кто отступает перед трудностями. Она набрала девятнадцатый по счету номер телефона, и все повторилось. Снова невыносимое ожидание…

— Если я правильно понял, вы недовольны результатами нашей работы? — произнес энергичный голос в трубке. — Не могли бы вы объяснить, что именно вас не устраивает?

Ирен напряглась. Она не предвидела такого рода вопросов и принялась импровизировать, чувствуя себя виноватой перед людьми, на которых возводила поклеп:

— Я звоню по просьбе некоторых коллег… Сами знаете, как много вокруг нас ворчунов, которых хлебом не корми — дай покритиковать других. Я просто передаю их мнение, хотя сама претензий не имею.

— Посмотрим, что я смогу сделать, — ответил ее собеседник. — Спасибо за звонок, мы очень дорожим мнением наших клиентов.

Обычная казенная учтивость, грозящая разносом мелким служащим компании…

— Все не так плохо, мсье, я настаиваю, не будьте слишком строги.

— Я с вами не согласен. Мы стремимся к совершенству в нашей работе, хотим удовлетворить все пожелания клиентов. Наши работники должны быть на высоте. Это обязательное требование.

«Ну да, конечно, потому-то вы и платите им мизерное жалованье…» — подумала Ирен.

Закончив разговор, она перешла на сайт, предлагающий вниманию посетителей штатные расписания, балансовые отчеты и ключевые цифры разных предприятий. Телефон руководителя фирмы «Кларион» ей получить не удалось, и она позвонила на коммутатор, на сей раз — со своего официального номера в жандармерии.

— «Кларион», — произнес женский голос в трубке.

— Я бы хотела поговорить с Ксавье Ламбером, — сказала она, постаравшись изменить голос. — Сообщите ему, что речь идет о расследовании, которое жандармерия ведет в отношении одного из ваших служащих. Это срочно.

На другом конце провода установилась тишина. Неужели телефонистка ее узнала? В трубке раздался щелчок, и ей ответили.

— Ксавье Ламбер, слушаю вас, — произнес усталый голос.

— Здравствуйте, господин Ламбер. Меня зовут Ирен Циглер, я — капитан жандармерии. У нас в разработке находится дело, в котором может быть замешан один из ваших работников. Мне необходим список персонала.

— Список персонала? Вы не повторите вашу фамилию?

— Капитан Ирен Циглер.

— Могу я поинтересоваться, зачем вам этот список?

— В одном из помещений, где убирается команда ваших работников, произошло преступление. Были украдены важные документы. На папках, где они лежали, были найдены следы чистящих средств. Предупреждаю, это конфиденциальная информация.

— Понимаю, — без тени волнения в голосе ответил Ламбер. — У вас имеется ордер?

— Нет. Но я могу его запросить.

— Так сделайте это.

Проклятье! Он сейчас повесит трубку!

— Подождите!

— Да, капитан?

Судя по всему, собеседника Ирен забавляла ее настойчивость. Циглер почувствовала закипающий гнев.

— Слушайте, господин Ламбер… Я могу получить ордер, но на это уйдет время, которого у меня нет. Возможно, документы все еще у подозреваемого, но надолго ли? Мы не знаем, когда и кому он собирается их передать, и хотим взять его под наблюдение. Каждая минута на счету, сами понимаете. Вы ведь не хотите стать сообщником преступника — пусть и невольно? Речь идет о промышленном шпионаже, это серьезное правонарушение.

— Понимаю. Я ответственный гражданин и готов оказать вам любую помощь… в рамках закона… Но и вы должны понимать, что я не могу разглашать персональные данные, не имея на то веских причин.

— Мне кажется, я назвала вам вполне убедительный довод.

— Скажем так: мне бы хотелось, чтобы этот «довод» был подкреплен ордером…

В голосе Ламбера прозвучали ирония и вызов. Ирен пришла в ярость. Это ей и было нужно.

— Я не могу обвинить вас в препятствовании расследованию, закон на вашей стороне, — ледяным тоном произнесла она. — Но, знаете… мы, простые жандармы, весьма злопамятны… Если будете упорствовать, я напущу на вас инспекцию по труду, Дирекцию по труду и занятости департамента, комитет оперативной борьбы с нелегальной трудовой иммиграцией… Они будут копать до тех пор, пока не найдут какой-нибудь огрех, а они найдут, уж вы мне поверьте.

— Смените тон, капитан, не заходите слишком далеко, — занервничал Ламбер. — Так дела не делаются. Я немедленно поставлю в известность ваше руководство.

Он блефовал; Циглер поняла это по голосу и решила додавить его.

— Они обязательно что-нибудь найдут, — зловещим тоном продолжила она. — Мы не отстанем, будем ходить за вами по пятам, приклеимся, как жвачка к подметке. Мне не нравится ваш тон и то, как вы воспринимаете ситуацию. Надеюсь, вы во всем следуете букве закона, господин Ламбер, искренне вам этого желаю, ибо в противном случае можете распрощаться с некоторыми клиентами, в том числе с Департаментом полиции…

В трубке установилась глухая тишина.

— Я немедленно вышлю вам список.

— Полный список, — уточнила Циглер, прежде чем повесить трубку.


Сервас ехал по автостраде. Неподвижный воздух был душным и жарким, по небу плыли черные тучи, обещая грозу с громом и молниями. Мартен чувствовал, что громкая развязка дела тоже недалеко. Они подошли ближе, чем сами думают. Все составляющие дела у них перед носом. Остается расставить все по местам, и они заговорят.

Он позвонил Эсперандье, велел ему вернуться в Тулузу и покопаться в прошлом Элвиса. Днем в лицее не так много народу, Самира ни на минуту не оставляет Марго без присмотра. Гиртман не рискнет высунуться. Если он вообще собирается всплыть на поверхность, в чем Сервас начал сомневаться. Он в который уже раз спросил себя, куда мог провалиться швейцарец. С этим человеком ни в чем нельзя быть уверенным. Неужели он ошибся, вообразив себя марионеткой, которую дергает за ниточки зловещий кукольник? Или Гиртман совсем близко, притаился в тени и караулит, ходит, неслышно ступая, за ним по пятам, и его не разглядеть в слепых зонах и глухих щелях? В сознании сыщика Гиртман все больше походил на призрак или миф. Сервас встряхнул головой, гоня прочь нервирующую его мысль.


Он подъехал к ресторану на окраине Марсака с сорокаминутным опозданием.

— Куда ты провалился?

На Марго были шорты, тупорылые ботинки из грубой кожи и майка с изображением неизвестной Сервасу музыкальной группы. Выкрашенные в рыжий цвет волосы стояли дыбом благодаря специальному гелю. Мартен не стал отвечать — просто поцеловал дочь и увлек за собой на перекинутый через ручей деревянный мостик с цветочными ящиками. По воде чинно плыли утки. Двери ресторана были гостеприимно распахнуты, внутри царили прохлада и свежесть, негромко переговаривались посетители. Кое-кто с любопытством поглядывал на Марго, но она проигнорировала их с высокомерным равнодушием аристократки, и метрдотель подвел их к маленькому, украшенному цветами столику.

— У них есть мохито? — поинтересовалась Марго.

— С каких пор ты пьешь спиртное?

— С тринадцати лет.

Мартен посмотрел на дочь, пытаясь понять, шутит она или говорит серьезно. Он заказал телячью голову, Марго выбрала бургер. По телевизору показывали тренировку футболистов, но без звука.

— Меня пугает… вся эта история… — без долгих предисловий начала Марго. — Неприятно чувствовать, что за тобой все время следят… Думаешь, он действительно может…

Она не закончила фразу.

— Не о чем беспокоиться, — поспешил успокоить дочь Сервас. — Простая мера предосторожности. Маловероятно, что он покажется и уж тем более нападет на тебя, но я хочу быть совершенно уверен, что для тебя нет никакого риска.

— Это действительно необходимо?

— Пока да.

— А если вы его не поймаете? Будете вечно держать меня под наблюдением? — спросила Марго, потирая пальцем искусственный рубин, украшавший ее бровь.

У Серваса разболелся желудок. Он не признался дочери, что и сам терзается этим вопросом. Неизбежно наступит момент, когда с Марго снимут наблюдение. Что тогда произойдет? Как он обеспечит безопасность дочери, чтобы спокойно спать по ночам?

— Ты должна быть очень осторожна и внимательна, — продолжил он. — Если увидишь, что кто-то бродит вокруг лицея, или получишь странное сообщение на свой компьютер, сразу сообщи Венсану. Ты хорошо его знаешь, вы друг друга понимаете. Он тебя выслушает.

Она кивнула, вспомнив, как накануне вечером они с Самирой пили пиво, смеялись и болтали.

— Но причин беспокоиться нет, это всего лишь мера предосторожности, — повторил Сервас.

«Наш разговор похож на диалог из фильма, — подумал он. — Банальный текст из очень плохого фильма. Или из дешевого сериала, где кровь льется рекой». Мартен с трудом справлялся с нервами. Может, дело в грозе, которая все никак не разразится?

— Ты принесла то, что я просил?

Марго сунула руку в полотняную котомку цвета хаки и достала пачку рукописных листочков с загнутыми краями.

— Не понимаю, зачем они тебе? — бросила она, подтолкнув листки через стол. — Хочешь оценить мою работу или как?

Мартен хорошо знал этот вызывающий взгляд черных глаз и улыбнулся, успокаивая дочь.

— Даю слово, что ничего не стану читать. Меня интересуют ремарки на полях. Только они. — Марго нахмурилась, и он поспешил добавить: — Я потом тебе все объясню.

Он сложил бумажки и сунул их в карман куртки.


Был четверг, 13.30 дня. Кашалот услаждался улитками под чесночным соусом, когда министр вошел в один из двух (меньший) частных салонов «Тетки Маргариты», ресторана на улице де Бургонь, что в двух шагах от Национального собрания. Сенатор неторопливо вытер губы и только после этого соблаговолил обратить внимание на вновь пришедшего.

— Итак?

— Лаказа задержат, — объявил министр. — Следователь попросит лишить его депутатской неприкосновенности.

— Это мне известно, — холодно произнес Девенкур. — Вопрос в другом: как получилось, что чертов придурок прокурор не сумел этому помешать?

— Он был бессилен. Учитывая обстоятельства дела, следователи не могли действовать иначе… Я поражен тем, что Сюзанна выложила все полиции! Она заявила, что Поль солгал о том, где был. Не думал, что она способна…

Министр выглядел очень удрученным.

— Неужели? — язвительно поинтересовался Кашалот. — А чего вы ожидали? У этой женщины рак на терминальной стадии; ее предали, выставили на посмешище, унизили… Лично я готов ей аплодировать. Маленький говнюк получил по заслугам.

Министр почувствовал гнев. Кашалот сорок лет платит шлюхам, а теперь — нате вам! — резонерствует, моралист хренов!

— Звучит красиво — из ваших уст.

Сенатор поднес к губам бокал с белым вином.

— Вы намекаете на мои аппетиты? — спокойно поинтересовался он. — Между мной и Лаказом огромная разница. Сказать, в чем она заключается? В любви… Я люблю Катрин, как в первый день знакомства. Я восхищаюсь моей женой и бесконечно ей предан. Шлюхи — мера гигиены. И Катрин это известно. Мы больше двадцати лет спим в разных спальнях. Как этот болван мог вообразить, что Сюзанна простит его? Такая женщина, как она… гордая… с характером… Исключительная женщина. Хочет таскаться по чужим постелям? На здоровье! Но влюбиться в эту…

Министр счел за лучшее сменить тему.

— Что будем делать?

— Где был Лаказ в тот вечер? Хоть вам-то он признался?

— Нет. И отказался говорить со следователем. Его поведение лишено смысла! Он тронулся умом и ни с кем не желает это обсуждать.

На сей раз Кашалот искренне удивился. Он оторвался от созерцания еды и взглянул на министра.

— Полагаете, он ее убил?

— Не знаю, что и думать… но он все больше напоминает виновного. Боже, пресса будет счастлива!

— Избавьтесь от него, — приказал Кашалот.

— Что?

— Дистанцируйтесь от Лаказа. Пока не поздно. Выкажите минимум корпоративной солидарности в общении с журналистами, напомните о презумпции невиновности, независимости судебной системы… Не мне вас учить. Но обязательно скажите, что неприкасаемых в нашей стране нет… Все поймут. Козел отпущения необходим в любой ситуации. Наш любимый народ подобен древним иудеям — обожает козлов отпущения. Лаказа принесут в жертву на медийном алтаре, пресса его уничтожит и на какое-то время успокоится. Добропорядочные мужи исполнят привычные номера на телевидении, толпа будет улюлюкать и требовать крови. Кто знает, возможно, завтра та же участь ждет вас. Или меня… Принесите его в жертву. Сейчас. Немедленно.

— У него было блестящее будущее, — не поднимая глаз от тарелки, промолвил министр.

— Пусть упокоится с миром, — ответил Кашалот и наколол на вилочку очередную улитку. — Будете сегодня вечером смотреть матч? Нас может спасти одно — выигрыш чемпионата мира. Но это так же нереально, как мечтать о победе на следующих выборах…


В 15.15 Циглер наконец нашла то, что искала. Вернее, она нашла двух потенциальных клиентов. Большинство членов команды уборщиков фирмы «Кларион» составляли сравнительно недавно приехавшие из Африки женщины. Иммигранты всегда работали в секторе «промышленной уборки»; успех предприятий, подобных «Клариону», покоился на вынужденной податливости неквалифицированной рабочей силы, редко входящей в профсоюз и не способной защищать свои права.

Мужчин-уборщиков было всего двое, и Циглер интуитивно решила начать с них. Во-первых, потому, что процент мужчин-правонарушителей был намного выше процента нарушивших закон женщин, хотя это соотношение постепенно меняется. Во-вторых, женщины очень редко оказываются замешанными в преступлениях против власти. Кроме того, мужчины склонны играть по-крупному.

Первый «кандидат» был отцом семейства с тремя взрослыми детьми. Пятьдесят восемь лет. До этого тридцать лет работал в автомобильной промышленности — правда, не в одной из двух крупнейших французских компаний, а в субподрядной РМЕ.[43] В 90-х гиганты усилили давление на поставщиков в том, что касалось качества, сроков и — главное — стоимости производства, что вынудило большинство малых и средних предприятий пойти на радикальную перестройку либо продаться американцам. Этот человек стал одной из многочисленных жертв данного процесса, и Циглер отложила его анкету в сторону. Его выбросили на свалку, он озлоблен, но отвечает за семью. Второй уборщик был намного моложе; он попал во Францию совсем недавно, благодаря счастливому стечению обстоятельств, чудом вырвавшись из лагеря беженцев на Мальте, где гнили заживо сотни других нелегалов. Он одиночка… Без жены, без детей… Вся его семья осталась в Мали… Этот человек пережил ужас плавания на старой посудине по Средиземному морю, а потом попал на остров-тюрьму. Потерянный и уязвимый, он пытается адаптироваться, затеряться в толпе, не высовываться. Завести друзей. И он наверняка выполняет работу, недостойную его квалификации. А еще — смертельно боится, что его вышлют на родину. Циглер выбрала № 2. Он — идеальная мишень…

Его зовут Дрисса Канте.


Эсперандье слушал «Use Somebody» в исполнении «Kings of Leon» и наблюдал за полем битвы. Трое братьев Фоллоуин и их кузен Мэтью пели «Знаешь, я ведь мог быть с кем-нибудь… С кем-нибудь вроде тебя…» Венсан промурлыкал себе под нос мелодию и послал мысленное проклятие Мартену. Он видел, как коллеги устанавливали в зале для совещаний телевизор с большим экраном и затаривали холодильник пивом. Не пройдет и часа, как кабинеты опустеют, один за другим: все будут смотреть футбол. Венсану очень хотелось поучаствовать в этом празднике жизни, но он застрял тут с кучей факсов и протоколов, разложенных на десятки тонких стопок.

Лейтенант все утро и полдня копался в прошлом Элвиса Констандена Эльмаза, который по-прежнему находился в больнице и пребывал в коме. Эсперандье прошерстил документы налоговой и социальной служб, чтобы восстановить профессиональную биографию Эльмаза (если у албанца когда-нибудь была легальная работа). Он посетил префектуру и, проверив техпаспорта и водительские права, выяснил — к величайшему своему удивлению, — что Элвис был женат, его брак продержался всего восемь месяцев, детей (во всяком случае, официально зарегистрированных) он не прижил. Венсан сделал запрос в кассу выдачи семейных пособий и Министерство обороны.

Он получил кучу разрозненных сведений. Худший результат из возможных.

Лейтенант вздохнул. Сказать, что он предпочел бы сейчас находиться в другом месте, значило ничего не сказать. Восстановление жизненного пути Элвиса Констандена Эльмаза оказалось делом неприятным и крайне удручающим. Элвис являл собой почти идеальный образчик рецидивиста, регулярно попадавшего в тюрьму за преступления, совершенные на воле. В его послужном списке числились торговля наркотиками, преступления против личности, кражи, сексуальные нападения на молодых женщин, похищения и домашнее насилие. Классический профиль жестокой и крайне опасной личности. Как сказала Самира, просто чудо, что он никого не убил… Кроме всего прочего, Элвис был организатором собачьих боев. В тюрьме в Сейсе он неоднократно попадал в карцер. В короткие периоды пребывания на свободе управлял секс-шопом в Тулузе, на улице Данфер-Рошро, был вышибалой в частном клубе на улице Мейнар, официантом в кафе-ресторане на улице Байяр и являлся завсегдатаем всех самых подозрительных заведений, расположенных в этом квартале. Одна деталь привлекла внимание Эсперандье: официально «карьера» Элвиса началась, когда ему было двадцать два года, после первой посадки. До этого времени ему удавалось выходить сухим из воды, хотя сыщик был уверен, что начал он гораздо раньше. Эсперандье взглянул на последнюю папку и начал просматривать бумаги, надеясь найти хоть какую-нибудь достойную внимания зацепку.

«А вот это интересно», — подумал он, дойдя до последней страницы, и почувствовал охотничий азарт.

Венсан достал телефон, чтобы позвонить Мартену. На последней странице он прочел название города. Марсак. Казалось бы, ничего удивительного, Элвис вырос в этих местах. Прежде чем началась его преступная карьера, Элвис Констанден Эльмаз работал воспитателем в Марсакском коллеже.

35

Крысы

Сервас ехал по дороге среди холмов. Окружающий пейзаж приобрел металлически-серый оттенок, небо еще больше нахмурилось, далеко на горизонте то и дело сверкали сухие молнии. Гроза готова была вот-вот разразиться. Майор притормозил у обочины в сердце густого леса, чтобы собраться с мыслями, вышел из машины и выкурил сигарету, глядя на длинную прямую линию дороги. Мошкара вилась в наэлектризованном воздухе, где-то далеко нервно лаяли собаки. Сервас отогнал назойливого, взбудораженного жарой слепня и вернулся за руль. За пять минут мимо не проехала ни одна машина.

Сердце сыщика билось глухо и неровно, он старался не думать о «коллективной эвтаназии», устроенной в собачьем питомнике. Лужайка перед домом Эльмаза выглядела зловеще. Мартен поднялся по скрипучим ступеням на веранду, поднял ленту ограждения, отпер отмычкой дверь, вошел и сразу надел перчатки. Полицейские обшарили все углы, но у них не было конкретной задачи, и что-то могло ускользнуть от их внимания. Сервас обвел взглядом царивший в доме хаос. Мебель, пол, кухонный закуток, грязная посуда в раковине, коробки из-под пиццы и гамбургеров, пепельницы с окурками и пустые пивные бутылки — все было покрыто пылью и специальными порошками, с помощью которых эксперты снимали отпечатки с предметов. Интересно, кто будет это убирать? Через открытую дверь доносились раскаты грома и шелест листвы.

Свет, проникавший в дом через окна, был свинцово-серым и тусклым, как в океанских глубинах. Сервас включил фонарь и начал обход.

Ему понадобился час на то, чтобы обойти первый этаж. В спальне царил тот же чудовищный кавардак, что и в гостиной, на неубранной кровати валялось грязное исподнее вперемешку с упаковками от видеоигр. В воздухе витал едва уловимый запах марихуаны и разложения. Повсюду жужжали мухи. Сервас обыскал ванную, но ничего особенного не нашел, если не считать использованных одноразовых станков для бритья, грязной мочалки, посеревшей от времени мыльницы и зубной щетки со следами засохшей пасты. В аптечке был полный набор самых разных лекарств. Дно душевой кабины позеленело от плесени, воду в унитазе тоже явно спускали нечасто. Мартен вернулся узким коридором в объединенную с кухней столовую, встал на стул и потянул за ручку потолочного люка. Внутри обнаружился металлический трап на чердак.

Потолок был таким низким, что сыщику пришлось пригнуть голову. Тусклый свет проникал в помещение через застекленное слуховое окошко. Элвис снес на чердак весь хлам, скопившийся у него за годы бурной жизни: компьютеры, принтеры, вешалки с одеждой, папки, коробки, альбомы, сломанные пылесосы, рулоны обоев, игровые консоли, кассеты VHS с порнофильмами… На пыльных половицах Сервас заметил несколько цепочек крысиных и мышиных следов. Крысы, как и муравьи, — запрограммированные существа: они практически всегда следуют по одному и тому же маршруту и оставляют там следы лапок и экскрементов. В глубине гардероба, под зимней одеждой и лыжным обмундированием, Сервас нашел другие металлические коробки. Он составил их на полу, открыл крышку верхней и… время на миг остановилось. Ребенок с ведерком и лопаткой играет на пляже, рядом с родителями… ребенок на трехколесном красном велосипеде с желтым рулем. Ребенок, похожий на всех остальных детей… Еще не чудовище, пока не мерзавец. Сервас был уверен, что на фотографиях запечатлен маленький Элвис. В его лице угадываются черты взрослого Элвиса Констандена Эльмаза. Но этот мальчик выглядит таким же солнечным, веселым и невинным, как его ровесники. «Львята тоже похожи на плюшевых любимцев», — с иронией подумал Сервас.

И продолжил раскопки.

Фотографии Элвиса-подростка. Он выглядит более угрюмым и хитрым. Смотрит в объектив исподлобья. «Возможно, это обман зрения, — подумал Сервас. — Нет, что-то действительно изменилось. Что-то произошло». Перед ним был другой человек.

Женщина… Прижимается к Элвису… Кто она? Его жена? Та, что захотела развестись? Та, которую он избил и отправил в больницу после того, как их развели? На снимке у нее счастливый, доверчивый вид. Она обнимает своего мужчину и смотрит в объектив, а он — в сторону.

Еще фотографии, на них незнакомые Сервасу люди. Он закрыл коробку. Огляделся. Рассеянно проследил взглядом цепочку крысиных экскрементов.

Эксперты уже обследовали этот чердак, Сервас читал их отчет. Они искали улики, следы тех, кто напал на Элвиса и скормил псам. Тогда что ищет он? Сейчас майора интересовали не убийцы Элвиса, а сам Элвис.

«Покопайтесь в моем прошлом», — написал албанец.

Он ничего не нашел. Чердак как чердак… Еще час Сервас рылся в хламе Элвиса Эльмаза, даже открыл все коробки с видеоиграми и кассеты с порнофильмами, подумав, как бы не пришлось их просматривать…

«Я похож на крысу…»

На одну из тех, что оставили на полу цепочку следов, похожих на след каравана в пустыне.

След…

В одном месте он обрывался. И начинался снова — чуть дальше. У сыщика появилась догадка. Он подошел к тому месту, где следов крысиного помета не было, опустился на колени и заметил, что половицы здесь подогнаны не так плотно, а слой пыли — тоньше. Сервас положил ладони на половицы, ощупал их пальцами, нашел место сцепления и надавил. Доски приподнялись, под ними обнаружилась полость… Тайник. Внутри что-то лежало. Сервас просунул руку внутрь и достал… альбом.

Он откинул жесткую обложку и увидел прозрачные вкладыши с фотографиями, прикрепленными к кольцам. Начал листать их с колотящимся от нетерпения сердцем. Он что-то нашел… Сыщик устроился поудобней и принялся внимательно изучать снимки, один за другим.

36

Отвлекающий маневр

«За тобой следят. Нужно найти способ вытащить тебя из здания так, чтобы никто не заметил».

Марго перечитала ЭСЭМЭС и набрала ответ:

«Зачем?»

Ответ пришел сразу: смартфон тренькнул голосом арфы, и она прочла:

«Забыла? Сегодня вечером…»

«Что этим вечером?» — удивилась Марго — и тут же вспомнила. Круг… Тем вечером, в лесу, они называли число — 17-е… Элиас прав: сегодня 17 июня. На перемене весь двор говорил о решающем матче между Францией и Мексикой. Проклятье! Она набрала номер Элиаса.

— Привет! — как ни в чем не бывало откликнулся он.

— Говори, что придумал?

— Ну, есть у меня одна идея…

— Излагай.

И Элиас изложил свой план. Марго судорожно сглотнула. Затея не показалась ей такой уж увлекательной, особенно когда она вспомнила о разгуливающем на свободе психопате. Элиас прав в одном: сегодня вечером что-то произойдет. Сегодня или никогда.

— Ладно, — сказала Марго, — пойду готовиться.

Она убрала телефон и пошла к шкафу за самой темной из толстовок с капюшоном и черными брюками. Одевшись, посмотрелась в зеркало, шумно выдохнула и вышла из комнаты. В коридоре было так тихо и темно, что девушке на мгновение захотелось вернуться, позвонить Элиасу и сказать, что она никуда не пойдет.

«В подобных ситуациях есть только один выход, старушка: не задумываться. Никаких „а если?“ или „хочу ли я это делать?“. Шевелись!»

Она бесшумно проскользнула к лестнице и побежала вниз, держась рукой за каменные перила. Воздух за стеклами витража был свинцово-серым, вдалеке гремел гром. Добравшись до первого этажа, она позвонила Элиасу:

— Я здесь.

— Не двигайся. Жди сигнала…

Элиас устроился в лесу напротив наблюдательного поста Самиры Чэн и смотрел на нее в бинокль. Она наблюдала за лицеем: главным объектом было окно Марго, которое та оставила открытым, да еще зажгла ночник на тумбочке. Выход из здания находился двумя этажами ниже, и видеть его Самира не могла.

Парень коротко и резко свистнул в два пальца, и Самира повернула голову в его сторону.

— Пора! — скомандовал он в телефон. — Стартуй!

Марго толкнула створку и выскочила из корпуса, мгновенно ощутив наэлектризованный воздух как предчувствие чего-то неведомого. Листья трепетали на ветру, стрижи, чувствуя приближение грозы, носились туда-сюда, как перемагниченная стрелка компаса. Девушка пригнулась, как велел Элиас, наклонилась вперед и добежала вдоль стены до угла западного крыла, а оттуда рванула ко входу в лабиринт.

— Отлично, — похвалил Элиас. — Она тебя не видела.

Его слова не слишком успокоили Марго. Она оказалась на открытом пространстве, а Венсан и Самира думают, что она в своей комнате. Грозовое небо набросило серую вуаль на лабиринт живых изгородей, деревья и дома.

Минуту спустя, когда девушка шла по аллеям, рядом как из-под земли вырос высокий призрак, ужасно ее напугав.

— Элиас, проклятый чертов дурак! Мог бы предупредить…

— Зачем? Чтобы твоя телохранительница откусила мне голову? Не хочу пасть жертвой тетки, похожей на члена семейки Аддамс. Не смотришь футбол?

— Иди к черту…

— Ладно, у нас мало времени! — Юноша на мгновение застыл, но тут же встряхнулся и продолжил: — Не исключено, что они устраивают свой великий сбор именно по случаю игры.

— Меня бы это очень удивило… — буркнула Марго, пихнув Элиаса локтем. — Вперед!

37

Раскат грома

Загрохотал гром, стены и крыша содрогнулись, но дождь так и не пошел — Сервас наверняка услышал бы стук капель по черепице. Он поднял глаза. На чердаке стало темно. Сервас поднял глаза и увидел, что потемнело и на улице, хотя было всего шесть вечера.

Он вернулся к изучению альбома.

Негативы. Сняты хорошим цифровым аппаратом. Фотографии напечатаны в формате A4, расставлены тщательно, каждая в отдельном прозрачном вкладыше. Никаких имен — только места, даты и время. Творческая фантазия не была самой сильной стороной фотографа. Почти все снимки он сделал в лесу, с одного и того же ракурса, практически на один и тот же сюжет: мужчина зрелого возраста со спущенными штанами совокупляется в лесу на траве. На следующих снимках мужчина поднимается на ноги, заканчивается серия крупным планом лица.

Сыщик продолжил листать страницы. Однообразие и банальность вызвали у него усмешку. Это и сексом-то не назовешь, так — перепихнулись по-быстрому и разбежались. А мы вас застукали. В лесу. Клик-кляк. Улыбайтесь, вас снимают. Партнерша, конечно, не более чем приманка. На большинстве снимков видны только ее руки и ноги, прядь волос, веснушки на бледной коже, но это может быть обман зрения. Сервас готов был поклясться, что девушка везде одна и та же, очень молодая. Неужто несовершеннолетняя?

Сервас просмотрел половину альбома и насчитал с десяток разных лиц. Не лиц — подозреваемых, у каждого из которых есть мотив. Придется проверить кучу алиби… Но как все это связано с Клер Дьемар? Одно он знал теперь наверняка: Элвис был не только дилером и насильником, он не только ужасно обращался с женщинами и посылал собак на смертельные бои, но и шантажировал людей. Элвис Констандене Эльмаз работал с размахом. Он был мерзавцем king size. Полный джентльменский набор преступных наклонностей в одном человеке.

Открыв предпоследнюю страницу, Сервас почувствовал головокружение. Он нашел связь. На фотографии было видно лицо девушки. Девочки… ЕЙ НЕ БОЛЬШЕ СЕМНАДЦАТИ. И он готов биться об заклад, что она учится в Марсаке…

Предпоследнюю жертву серии сняли крупным планом. На улице прогремел гром. Гроза приближалась, но дождь все еще упрямился. Сервасу показалось, что кто-то похлопал его по плечу и сказал: «Есть, ты нашел!» Но на чердаке никого не было. Только он — и истина.


Циглер бросила окурок на землю, раздавила его каблуком сапога и увидела, как из здания на другой стороне бульвара вышел человек. Она надела шлем и оседлала свой мотоцикл. Дрисса Канте шел по тротуару, а Ирен ехала следом, держась на небольшом расстоянии. На бульваре Лакросс он свернул к площади Арно-Бернар. Циглер медленно объехала площадь, незаметно наблюдая за своей целью, увидела, как он сел за столик на террасе бара «Эскаль», и спустилась на подземную стоянку. Ей хватило трех минут на принятие решения: свой любимый «Сузуки» она здесь не оставит, лучше уж на улице.

Дрисса Канте разговаривал с другим посетителем. Ирен взглянула на часы и направилась к другой террасе. Ее черный кожаный комбинезон и светлые волосы привлекли взгляды всех табачных и наркодилеров, карауливших свою клиентуру.

— Хочешь сладенького, куколка? — закинул удочку один из них. — Десять грамм первоклассной дури, если приласкаешь.

Ее подмывало вернуться и расквасить ему нос, но сейчас не следовало привлекать к себе внимание.


— Смотри!

Марго подняла голову. С лицейской аллеи на дорогу, ведущую в город, выехал старый «Форд Фиеста». Машина Давида… Она проехала мимо, и они успели заметить рядом с Давидом Сару и Виржини на заднем сиденье. Элиас включил зажигание и медленно тронулся с места, задевая ветровым стеклом и капотом нижние ветки.

— Не боишься, что они нас заметят?

— Стоит рискнуть, — весело ответил он. — Для меня это впервые, но Клинт Иствуд проделывал такое не раз. Может, и мы сумеем, а?

Она улыбнулась в ответ и пожала плечами, хотя нервничала все сильнее.

— Не думаю, что они ожидают слежки, — успокаивающим тоном продолжил Элиас. — Сейчас их больше занимает предстоящий сбор…

— …Круга.

— Верно, — подтвердил Элиас. — Похоже на название одного из этих гребаных тайных обществ — масоны, розенкрейцеры, Череп и Кости! Есть идеи насчет того, что такое этот самый Круг?

— В записке сказано, что тебе это известно.

— Ничего подобного. Там сказано: «Я нашел».

— Что значит «нашел»?

— Сейчас объясню. — Элиас проигнорировал ее гневный взгляд. — Хорошо, что я люблю футбол. Знаешь игру в мяч, которую римляне называли сферомахия? Сенека описывает ее в «Письмах к Луцилию».

— Это бабочка, — фыркнула Марго.

— Какая бабочка?

— Sphaeromachia gaumeri. Уверен, что они ничего не подозревают? Прошлым вечером нас едва не поймали в лабиринте, так что троице известно о слежке…

Элиас не стал отвечать и сосредоточился на дороге.


Сервас спустился по ступеням веранды и пересек лужайку. Воздух был густым и тяжелым. Мартен находился в нескольких шагах от джипа, когда вдруг зацепился за что-то взглядом. Белое пятно. Слева, в лесу.

Майор раздвинул кусты и увидел воткнутую в землю картонку на пластиковом штыре. Кто-то — скорее всего, один из экспертов — написал на ней слово «окурки»… Сервас нахмурился. Окурки должны были отправить в лабораторию, как и те, что он нашел на опушке леса, рядом с домом Клер Дьемар… Кто здесь курил? Тот же самый человек? Кто-то следил за Клер незадолго до ее смерти. Возможно, этот «кто-то» делал здесь то же самое? Свидетель?.. Или убийца? Кто он такой? Что делал в этом месте? Количество окурков, найденных у дома Клер, позволило экспертам сделать точный расчет времени. Скоро будет готов анализ ДНК. Впрочем, Сервас сильно сомневался, что неизвестный окажется в их базе.

Вдалеке гремел гром, но гроза все еще пребывала в раздумьях. Сервасу пришла в голову мысль о хищнике — тигре, который бродит в окрестностях деревни: люди иногда слышат, как он рычит в джунглях, а вечером полосатый зверь нападает. Сыщик сел в джип, медленно проехал по аллее, повернул налево в сердце окутанного тенью леса и покатил в Марсак.


Циглер вспомнила о футбольном матче, и у нее появилось дурное предчувствие. Что, если Дрисса Канте проведет вечер в «Эскаль» и будет смотреть футбол, как восемьдесят процентов тулузцев, или, что еще хуже, позовет к себе нескольких друзей, чтобы насладиться игрой в их компании? Но он встал, пожал несколько рук и ушел.

Она уже расплатилась и через минуту пошла через площадь к стоянке. Посетители кафе и торговцы дурью провожали ее восхищенными взглядами.


Они миновали Марсак и направились на юг. К Пиренеям. Вдали, до самого горизонта под грозовым небом, простиралась горная гряда — европейские Гималаи. Они поехали по дорогам местного значения, оставляя позади деревню за деревней, поворот за поворотом. Элиас старался держать дистанцию, но не отпускал «Форд» слишком далеко, чтобы не потерять из виду. Он включил GPS и задал направление — предположительное, не точное, а когда понял, что Давид, Сара и Виржини отклонились к юго-западу, ввел координаты Тарба. Элиас поступал, как Сервас: когда GPS показывал, что на несколько километров впереди нет развилки, он отставал от «Форда» и ускорялся, чтобы держать его в поле зрения, вблизи разветвления дороги.

Марго восхищала сноровка друга: он вел машину спокойно и уверенно и явно знал толк в слежке. В начале года она считала его тихим мечтателем — из-за отсутствующего вида и романтичной пряди, прикрывающей половину лица. Но этот парень не переставал удивлять ее. Элиас никогда ничего не рассказывал о своей семье, о братьях и сестрах (хотя Марго вычислила, что у него их много), но она все время спрашивала себя, как он научился всему, что умел.

А умел он многое… Взять хотя бы тот случай, когда он достал из кармана ключ и открыл дверь, о существовании которой Марго даже не подозревала… Или другой, когда он подложил записку ей в шкафчик…

— Не знаю, как тебе это удалось, но больше так не делай, — произнесла она непререкаемым тоном.

— Есть, мой генерал.

Девушка поняла, что он повторит свой трюк при первой же возможности.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты странный тип?

— В твоих устах это звучит как комплимент.

— Как ты достал ключ той ночью?

Элиас на мгновение оторвал взгляд от дороги.

— Какая разница?

— Сколько времени мы знакомы? Полгода? Чем больше мы общаемся, тем меньше я тебя знаю…

Он криво улыбнулся и сказал, не глядя на Марго:

— Могу сказать то же о тебе.

— У тебя ведь большая семья?

— Три сестры и брат…

— В чем уловка? Ты прикидываешься мечтателем, книжным червем, а оказываешься настоящим сыщиком, чертовым Джеймсом Бондом.

На этот раз парень весело рассмеялся.

— Где ты всему этому научился, Элиас?

— Ты правда хочешь знать? — став серьезным, спросил он.

— Угу…

Он покачал головой:

— Не верю.

— Еще как хочу!

— Мне было девять… — начал Элиас, и Марго затаила дыхание. — Я входил в группу под названием «Ночные стражи», ее создал мой старший брат. Все члены нашей «банды» были одногодками брата, малолеток — кроме меня — не принимали по соображениям безопасности. Нашей главной целью было научиться выходить из любого положения без посторонней помощи. Мы воображали себя Робинзонами, понимаешь? Уезжали за город, строили хижины, повсюду лезли, наблюдали и учились. Брат показывал мне, как пользоваться компасом и ориентироваться на местности, как починить мопед, слить и откачать бензин, как расставить западню врагу и ловушку на дичь. Он часто повторял: «Элиас, ты должен уметь обходиться собственными силами, я не всегда буду рядом». Иногда мы играли в футбол или регби, в следопытов и охотников за сокровищами. Если шел дождь, собирались в гараже у одного из наших: его родители никогда не ставили туда машину, они держали там старую мебель, залитые маслом части двигателя, всякую поломанную дребедень, с который жалко было расстаться. Мы усаживались в кресла и воображали, что летим над Европой в бомбардировщике времен Второй мировой войны или плывем в океанских глубинах на подводной лодке… Командовал всегда мой брат: он был первым пилотом самолета, капитаном лодки, начальником космической экспедиции. Он обожал отдавать приказы, мой братец.

Марго вдруг вспомнила себя в одиннадцать лет, когда раз в две недели проводила уик-энд у отца. Она любила свою комнату в доме Серваса — там можно было позже ложиться и не делать домашних заданий. Как-то — было довольно поздно (во всяком случае, для девочки-подростка) — отец читал ей «Двадцать тысяч лье под водой», и она воображала себя на борту «Наутилуса».

— Каким он был?

Элиас задумался.

— Каким? Милым, дотошным, гениальным, всегда меня защищал. Одним словом — образцовый старший брат…

— Что с ним сталось?

— Умер.

— Как?

— Глупейшим в мире образом. Разбился на мотоцикле и подхватил инфекцию в больнице. Ему было двадцать два.

— То есть совсем недавно?

— Ну да.

— Ясно, — сказала Марго. — Больше вопросов не имею.


— Дрисса Канте?

Он обернулся и застыл от ужаса, глядя на существо в черной коже, сапогах и круглом шлеме. В голову на мгновение пришла нелепая мысль о научно-фантастическом фильме. Дрисса увидел отражение своего лица, с вытаращенными от изумления глазами в матовом забрале шлема, но тут неземное существо сунуло ему под нос удостоверение, и малиец похолодел.

— Да, — ответил он, и ему самому показалось, что голос прозвучал виновато.

— Мы можем поговорить?

«Странное виде́ние», как назвал его про себя Дрисса, сняло шлем, и… он увидел прелестное женское лицо в обрамлении белокурых волос. Это мало его утешило, потому что взгляд у нее был суровый.

— Здесь?

— У вас, если вы не возражаете. Вы живете один? На каком этаже?

— На десятом, — сглотнув, ответил Дрисса.

— Поехали, — приказным тоном произнесла Циглер, кивнув на двери лифта.

В кабине, такой же обветшалой, как холл, малиец смотрел прямо перед собой и не проронил ни единого слова. Женщина в черной коже тоже молчала, но Дрисса чувствовал ее взгляд и нервничал все сильнее. Он знал, что приход жандармского офицера связан с его недавними действиями. Нужно было отказаться. Он знал это с самого начала, но не нашел в себе мужества сказать «нет».

— Что вам от меня нужно? — Он осмелился подать голос, только выйдя из лифта. — Я спешу. Меня ждут друзья, мы будем смотреть футбол.

— Скоро узнаете. Вы сделали большую глупость, господин Канте. Огромную глупость. Однако, возможно, не все еще потеряно. Я пришла, чтобы дать вам шанс… выбраться из дерьма. Один-единственный шанс…

Дрисса обдумывал услышанное, пока открывал дверь квартиры.

Шанс… Это слово эхом отдавалось у него в голове.


Проклятье, куда они направляются?

Вначале Элиас и Марго считали, что «Форд Фиеста» едет на запад, но тот вдруг резко свернул к югу и Центральным Пиренеям, на границе двух департаментов — Верхней Гаронны и Верхних Пиренеев. Они покинули холмистую равнину и оказались в долине шириной во много километров, окруженной довольно высокими горами, хотя самые впечатляющие вершины гряды находились впереди. Следовавшие одна за другой деревни напоминали бусины четок. Марго начала опасаться, что их вот-вот заметят: они преследовали «Форд» уже добрую сотню километров.

На их стороне были предгрозовая погода и надвигающаяся темнота: ничто так не напоминает пару фар в зеркале заднего вида, как другая пара фар.

Тяжелые тучи наковальнями нависали над долиной, свет приобрел зеленоватый оттенок, странный и одновременно пугающий.

Марго этот пейзаж казался прекрасным, величественным, первобытным и враждебным. Элиас молча вел машину, внимательно глядя на дорогу. Они миновали деревню у слияния двух быстрых рек, два больших моста и череду домов. На некоторых балконах висели французские флаги, а на одном почему-то португальский. Обрывистые скалы в глубине долины впивались в небо на манер гигантской челюсти. «Куда их несет, будь они неладны?! — в который уже раз подумала Марго. — Если въедем в горы, вряд ли мы сумеем остаться незамеченными. Вечером на этой дороге не так много машин. Давид, Сара и Виржини могут в любой момент заметить „Сааб“».

— Проклятье, куда они едут? — в тон мыслям Марго спросил Элиас.

— Если они свернут на еще более узкую дорогу, мы не сможем их преследовать.

Элиас ободряюще подмигнул.

— Почти все дороги из этой долины заканчиваются тупиком. Мы отпустим их подальше, чтобы ничего не заподозрили, а потом нагоним.

Как этому парню удается сохранять хладнокровие? «Он блефует, — подумала Марго. — Ему тоже страшно, но он изображает крутого». Она начинала жалеть, что дала втянуть себя в авантюру. «Не нравится мне все это, старушка» — вот что он наверняка думает.


Квартира Дриссы Канте была крошечной, но очень колоритной. Яркие цвета — красный, желтый, оранжевый, синий — почти ослепили Циглер. Ткани, картины, рисунки, безделушки. В этом жилище царил веселый беспорядок, и она не без труда добралась до дивана, накрытого полотном с черным и болотно-зеленым геометрическим узором. В изголовье лежало несколько подушек цвета индиго.

Дрисса Канте постарался воссоздать в этом тесном пространстве атмосферу родной страны. Он сидел на стуле напротив нее и не шевелился. Дрисса смотрел на Ирен, и в его глазах был страх. Он описал ей свои встречи «с толстяком с жирными волосами» — подробно, во всех деталях. Циглер слушала очень внимательно и пришла к выводу, что «наниматель» Дриссы — частный сыщик. Это не слишком ее удивило: экономика все больше напоминала войну, и даже люди, занимающие видное положение в обществе, не брезговали услугами частных детективных агентств. Адвокаты представляли интересы мелких акционеров, когда в их частную жизнь вторгались корпорации, а также гринписовцев, ставших жертвами промышленного шпионажа, политических деятелей, в квартиры которых нанесли незаконный визит… Газеты чуть ли не каждый день писали о нарушениях закона в отношении частных лиц, некоторые судьи пытались навести порядок в этом бардаке, — но частный сыск стал общепринятой практикой.

Ирен знала, что размножившиеся, как тараканы, агентства и охранные фирмы прибегают к услугам наименее щепетильных из ее коллег. Жандармы, военные, бывшие сотрудники разведки поставляли им информацию. Дрисса Канте был одним из многих, и Циглер, по большому счету, не было дела до поручений, которые малиец выполнял для толстяка. Ее интересовал частный сыщик.

— Мне очень жаль, — сказал Дрисса, — но я больше ничего о нем не знаю.

Он протянул ей карандашный набросок — тот оказался лучше любого фоторобота.

Ирен посмотрела на уборщика. Он взмок от пота, его глаза с расширившимися зрачками блестели от страха и ожидания.

— Ни фамилии, ни прозвища, ни даже имени?

— Нет.

— Флешка у вас?

— Нет, я ее отдал.

— Ладно. Постарайтесь вспомнить что-нибудь еще. Метр девяносто, сто тридцать кило, темные жирные волосы, солнцезащитные очки. Это все?

Малиец колебался.

— Он сильно потеет, у него на одежде всегда темные круги под мышками.

Дрисса посмотрел на нее, ища одобрения, и Циглер кивнула.

— Он пьет много пива.

— Что еще?

Малиец достал платок и отер пот с лица.

— Акцент.

Она подняла бровь.

Дрисса колебался.

— Сицилийский или итальянский…

Ирен уставилась на него цепким взглядом.

— Вы уверены?

Еще одна секундная задержка.

— Да. Он говорит как Марио, хозяин пиццерии.

Циглер невольно улыбнулась и записала в блокноте: «Супер-Марио? Сицилиец? Итальянец?»

— Это все?

— Ну… да. — У него в глазах снова появился страх. — Разве этого мало?

— Там будет видно.


Теперь Эсперандье их слышал. Они находились через две двери, разговаривали, смеялись, строили прогнозы. Он даже мог разобрать слова комментаторов, объявляющих состав команды (вернее было бы сказать, что они выкрикивали фамилии, чтобы перекрыть шум толпы на стадионе и гуденье вувузел). Проклятье, парни еще и пивными бутылками чокаются!

Он закрыл папку. Работу можно доделать завтра. Несколько часов ничего не решают. Ему хочется выпить холодного пива и послушать гимны. Этот момент он любил больше всего. Эсперандье поднялся, и в этот миг зазвонил стоявший на столе телефон.

— Готов результат графологического анализа, — произнес голос эксперта.

Эсперандье опустился на стул. Тетрадь, лежавшая на письменном столе Клер. И пометки на полях работы Марго… «Хорошо хоть не я один страдаю на работе в такой судьбоносный вечер», — подумал он.


Сервас припарковался на тихой улице. Все окна в доме были темными. Горячий, напитанный ароматом цветов воздух проникал в салон через опущенное стекло. Мартен закурил и стал ждать. Через два с половиной часа красный «Спайдер» бесшумно проехал мимо него, на каменном столбе замигала оранжевая лампочка, и ворота медленно открылись. «Альфа Ромео» исчезла внутри.

Мартен дождался, когда в окнах зажжется свет, вышел из машины и не спеша перешел улицу. По другую сторону столба находилась небольшая калитка. Сервас нажал на ручку, дверца бесшумно открылась, и он пошел по изгибающейся в форме буквы «S» дорожке, выложенной плиткой, между клумбами, сосной и ивой. Огромная сосна напоминала тотем, стража этих мест. Сыщик поднялся по трем бетонным ступеням на высокую террасу. В доме по соседству работал телевизор. Что-то возбужденно говорили комментаторы, шумела перевозбудившаяся толпа. «Футбольный матч», — подумал Сервас и нажал на кнопку. Внутри раздался мелодичный перезвон, дверь открылась, и на пороге возник Франсис ван Акер.

— Мартен?

— Не помешаю?

— Входи.

Ван Акер был в шелковом халате, подвязанном поясом, и Сервасу почему-то подумалось: «Интересно, у него под этим нарядом что-нибудь надето или нет?» Он огляделся. Внутренняя отделка ничем не напоминала архитектурный стиль дома. Очень современно. Чисто. Пусто. Серые стены, светлый пол, хром, сталь, мебель темного дерева — совсем немного, картин и вовсе нет. Потолочные светильники и стопки книг на ступеньках лестницы. Через открытые окна веранды доносились детские голоса, тявканье собак и крики болельщиков — вносящие успокоение в душу символы нормальной, обычной жизни. Летний вечер… По контрасту с этой нормальностью тишина и пустота, господствующие в доме ван Акера, создавали давящую атмосферу и были отголоском одиночества, квазизамкнутой на себя жизни. Сервас понял, что в этом доме давно не было гостей. Франсис ван Акер увидел, что ему неловко, включил телевизор без звука и вставил диск в мини-систему.

— Хочешь выпить?

— Кофе. С сахаром. Спасибо.

— Садись.

Мартен опустился на один из диванчиков у телевизора. Через несколько мгновений он узнал Ноктюрн № 7 для рояля до-диез минор. В этой музыке было нервное напряжение, и он ощутил, как по позвоночнику пробежала дрожь.

Вернулся Франсис с подносом, сдвинул в сторону альбомы по искусству, поставил чашки на низкий столик и подвинул к Мартену сахарницу. Майор успел заметить царапины у него на шее. Реклама закончилась, и игроки сборной Франции вышли играть второй тайм.

— Чем обязан твоему визиту? — Хозяин дома повысил голос, перекрывая музыку.

— Можешь приглушить эту штуковину? — попросил Сервас.

— Между прочим, это Шопен. А звук я убирать не стану, мне так больше нравится. Итак?

— Мне нужно знать твое мнение! — гаркнул Сервас.

Ван Акер сидел на широком подлокотнике, скрестив ноги, и спокойно пил кофе. Мартен отвел взгляд от босых ступней и гладких, как у велосипедиста, икр старого друга. Франсис смотрел на него — спокойно и задумчиво.

— Мнение о чем?

— О расследовании.

— На какой вы стадии?

— Мы на нуле. Застряли. Главный подозреваемый никуда не годится.

— Я не смогу помочь, если не расскажешь подробности.

— Мне нужно твое мнение в… скажем так, теоретическом плане…

— Вот оно что. Ладно, я слушаю.

Сервас вспомнил, как красный «Спайдер Альфа Ромео» выезжал в три утра из сада Марианны, но он поспешил прогнать это воспоминание. Звуки рояля, музыка Шопена завораживали. Он встряхнулся, чтобы вернуть ясность мысли, выдохнул и спросил:

— Что скажешь об убийце, который сделал попытку убедить нас в том, что другой преступник — серийный убийца — находится где-то поблизости, в нашем районе, чтобы переложить на него ответственность? Он шлет сообщения на электронный адрес полиции. Переодевается мотоциклистом, специально говорит с акцентом, общаясь с кассиром на заправке. Вставляет в стереосистему диск. Короче, оставляет зацепки, как Мальчик-с-пальчик — белые камешки. Кроме того, он пытается создать видимость особой… связи между следователем и убийцей, хотя у его убийств есть вполне ясные мотивы.

— Какие именно?

— Самые банальные: ярость, месть, попытка заставить замолчать шантажиста, угрожающего разрушить репутацию, карьеру и даже жизнь.

— Но зачем бы он стал это делать?

— Я же сказал — чтобы направить нас на ложный путь. Чтобы мы поверили в виновность другого человека.

Майор заметил искорку смеха в глазах своего старого друга. Ритм ноктюрна ускорился, низкие ноты заполнили комнату.

— Ты имеешь в виду кого-то конкретного?

— Возможно.

— А «не тот» обвиняемый — Юго?

— Неважно. Интересно другое: тот, кто попытался сделать из него козла отпущения, прекрасно знает Марсак, его закулисье и обычаи. Кроме того, у него литературный склад ума.

— Неужели?

— Он оставил запись в тетради, лежавшей на столе Клер. В совершенно новой тетради. Цитату из Виктора Гюго, о враге… Вот только сделана запись не рукой Клер… Графолог дал однозначное заключение.

— Интересно. Значит, ты полагаешь, что это либо преподаватель, либо кто-то из персонала, либо ученик, так?

Сервас взглянул в глаза ван Акеру.

— Так.

Франсис встал и пошел к раковине, чтобы вымыть чашку.

— Я хорошо тебя знаю, Мартен, мне знаком этот тон. Когда-то давно, в наши молодые годы в лицее, ты говорил так, когда был близок к решению… Я уверен, у тебя есть другой подозреваемый. Выкладывай.

— Да… есть.

Ван Акер повернулся лицом к Сервасу и открыл ящик за барной стойкой. Он выглядел очень спокойным.

— Преподаватель? Сотрудник? Ученик?

— Преподаватель.

Наполовину скрытый стойкой, Франсис смотрел на Серваса с отсутствующим видом. «Интересно, что делают его руки?» — подумал Мартен. Он поднялся с кресла и подошел к стене, в центре которой висела единственная картина. Большая. С изображением величественно-надменного орла, сидящего на спинке красного кресла. Золотистые отсветы на перьях феерической птицы окутывали ее, как горделивая мантия. Острый клюв и пронзительный взгляд выражали силу и уверенность. Великолепное, поразительно реалистичное полотно.

— Он ощущает себя подобным этому орлу, — прокомментировал Сервас. — Могущественный гордец, уверенный в своем превосходстве и силе.

Сыщик услышал, что ван Акер у него за спиной обошел стойку, и почувствовал растущее напряжение. Старый друг находился в опасной близости от него. Музыка заглушала стук сердца сыщика.

— Ты рассказал кому-нибудь о своих подозрениях?

— Пока нет.

Сейчас или никогда. Поверхность картины была покрыта густым слоем лака, и Сервас увидел отражение Франсиса на фоне пламенеющего оперения орла. Ван Акер двигался не к нему, а куда-то вбок. Музыка смолкла — видимо, хозяин дома выключил систему с пульта.

— Не хочешь довести рассуждение до логического завершения, Мартен?

— Что вы с Сарой делали в ущелье? О чем говорили?

— Ты за мной следил?

— Ответь на вопрос, прошу тебя.

— Тебе настолько не хватает воображения? Перечитай классиков: «Красное и черное», «Дьявола во плоти», «Лолиту»… Преподаватель и студентка, банальное клише…

— Не держи меня за идиота. Вы даже не поцеловались.

— Значит, ты подобрался совсем близко?.. Она приехала сказать, что все кончено, что она меня бросает. Такой была «тема» нашего короткого ночного свидания. А ты что там делал, Мартен?

— Почему она тебя бросает?

— А вот это не твое собачье дело.

— Ты покупаешь кокаин у дилера по прозвищу Хайзенберг, — сказал Сервас. — Как давно ты употребляешь?

В комнате повисло тяжелое молчание.

— Это тоже не твое собачье дело.

— Может, и так. Вот только Юго в вечер убийства накачали наркотиками, а потом перевезли на место преступления. И сделал это один из тех, кто был тогда в «Дублинцах». Кажется, там было полно народу, так? Подмешать парню наркотик в питье было не очень трудно. Я звонил Аодагану. Ты находился в пабе в вечер матча.

— Как половина преподавателей и студентов Марсака.

— А еще я нашел одну фотографию у Элвиса Эльмаза — парня, которого кто-то скормил собакам… Думаю, ты слышал… На этой… карточке ты запечатлен без штанов — с явно несовершеннолетней девушкой. Уверен — она тоже лицеистка. Что произойдет, если об этом узнают другие преподаватели и родители учеников?

По звуку Сервасу показалось, что Франсис что-то взял в руку.

— Продолжай.

— Клер знала, не так ли? Знала, что ты спишь со студентками… И грозилась тебя выдать.

— Нет. Она ничего не знала. Во всяком случае, со мной никакого разговора не было.

Отражение на стекле медленно переместилось.

— Ты знал, что у Клер была связь с Юго, и решил, что он станет идеальным обвиняемым. Молодой, блестящий, ревнивый, вспыльчивый — и наркоман…

— Как и его мать, — произнес Франсис за спиной у Серваса.

Сыщик вздрогнул.

— Что ты сказал?

— Не притворяйся, что ничего не заметил. Ах, Мартен, Мартен… Решительно, ты совсем не изменился. Слеп, как обычно. Марианна пристрастилась к… некоторым веществам после смерти Бохи. У нее свои скелеты в шкафу. И серьезные.

Сервас вспомнил, какой была Марианна в ту ночь, когда они занимались любовью, ее странный взгляд, дерганое поведение. Он не должен отвлекаться. Человек у него за спиной этого и добивается.

— Я не совсем понял логику твоих рассуждений, — сказал Франсис, и Сервас не смог определить, откуда идет голос. — Я пытался выставить убийцей Юго или Гиртмана? Твоя… теория… немного туманна.

— Элвис тебя шантажировал, я прав?

— Попал в точку.

Снова легкое движение за спиной.

— Я ему заплатил. И он оставил меня в покое.

— Думаешь, я в это поверю?

— Тем не менее я говорю правду.

— Элвис не из тех, кто добровольно отказывается от добычи, напав на золотую жилу.

— Он сделал это, когда нашел своего любимого бойцового пса с перерезанным горлом и прочел лежавшую на теле записку: «Ты — следующий».

Майор нервно сглотнул.

— Ты прикончил собаку?

— Разве я так сказал? Для такого рода работы существуют специалисты — пусть даже за их услуги приходится дорого платить. Но нанял их не я. Другая жертва… Ты прекрасно знаешь, что в Марсаке полно влиятельных людей. Влиятельных и богатых. Элвис свернул шантажистское «предпринимательство». Проклятье, Мартен, и как ты только мог пойти работать в полицию! С твоим талантом…

Сервас увидел, как отражение сделало шаг в его сторону и замерло. Адреналин спровоцировал панику пополам с возбуждением. Сердце билось так отчаянно, как будто пыталось вырваться из груди.

— Помнишь тот рассказ? Первый, что ты дал мне прочесть, он назывался «Яйцо». Он был… восхитительным… — Голос ван Акера дрогнул, в нем прозвучало подлинное волнение. — Совершенным. В этих страницах было всё… ВСЁ. Нежность. Изысканность, ярость, дерзость, жизненная сила, стиль, чрезмерность, интеллект, чувство, серьезность и легкость. Тебе было двадцать, а текст выглядел так, словно вышел из-под пера зрелого мастера! Я его сохранил. Мне бы и в голову не пришло выбросить «Яйцо», но я никогда не перечитывал твое произведение. Помню, как скулил, читая рассказ в первый раз, Мартен, клянусь тебе — я лежал на кровати и скулил, руки дрожали, я выл от зависти и проклинал Бога за то, что Он выбрал тебя, наивного, сентиментального дурачка… Помнишь историю Моцарта и Сальери? Ты напоминал этакого обаятельного лунатика — и у тебя было все: талант и Марианна. Всевышний любит пошутить, не находишь? Он умеет надавить на больное место. Я знал, что никогда не смогу отнять у тебя чертов литературный дар, и сделал все, чтобы разлучить вас с Марианной. Я знал, как к ней подступиться… Это было нетрудно… Ты сделал все, чтобы она тебя бросила.

Сервасу показалось, что комната раскачивается во все стороны, что его ударили кулаком под дых, лишив доступа воздуха, и грудная клетка вот-вот взорвется. Он должен во что бы то ни стало сохранять контроль над ситуацией, сейчас не время поддаваться эмоциям — Франсис только того и ждет.

— Ах, Мартен… Мартен… — произнес ван Акер, и Сервас содрогнулся, услышав этот вкрадчивый печальный голос.

У него в кармане зажужжал мобильник. Не сейчас! Силуэт ван Акера на стекле снова слегка переместился. Телефон звонил не умолкая… Он ответил, не выпуская из поля зрения отражение в стекле:

— Сервас!

— Что стряслось? — встревоженно спросил Венсан, уловив напряжение в голосе шефа.

— Ничего. Слушаю тебя.

— Мы получили результат графологической экспертизы.

— Ну, и?..

— Если пометки на полях работы Марго сделаны его рукой, значит, в тетради писал не он.


Марго и Элиас сидели в машине на обочине автострады и смотрели в сторону узкой боковой дороги, на которой исчезли Сара, Давид и Виржини. На щите было написано: «Неувьельская плотина, 7 км». Через открытое окно Марго слышала, как шумит внизу река.

— Что будем делать? — спросила она.

— Подождем.

— Долго?

Он взглянул на часы.

— Пять минут.

— Эта дорога — тупик?

— Нет. Она ведет в другую долину — через перевал на высоте тысяча восемьсот метров, пройдя по Неувьельской плотине и вдоль озера с тем же названием.

— Мы рискуем потерять их…

— Но рискнуть все-таки стоит.


— Ты решил, что это я.

Это был не вопрос — бесстрастная констатация факта. Сервас смотрел на бутылку в руке Франсиса. Золотисто-янтарная жидкость. Виски. В красивом стеклянном штофе. Тяжелом штофе… Собирался ли ван Акер воспользоваться им? В другой руке у Франсиса был стакан. Он наполнил его до половины. Сервас заметил, как дрожит его рука. Он поставил стакан и посмотрел на друга молодости взглядом, в котором смешались боль и презрение.

— Убирайся.

Сервас не двинулся с места.

— Пошел вон! — повторил ван Акер. — Мотай отсюда! Чему я удивляюсь? В конце концов, ты всего лишь легавый.

«Именно так, — подумал Сервас. — Да, я — легавый». Он тяжелой походкой пошел к двери. Обернулся, взявшись за ручку. Франсис ван Акер не смотрел в его сторону. Он пил виски, уставившись в какую-то невидимую точку на стене, и выглядел бесконечно одиноким.

38

Озеро

Зеркало. В нем отражаются облака, заходящее солнце и зубчатые гребни гор. Марго чудились звуки — бой курантов, колокольный звон, треньканье разбившегося стекла, — хотя это была всего лишь игра света. Волны набегали на крутые берега, лизали землю в неверном вечернем свете.

Элиас выключил двигатель, и они вышли из машины.

Центр тяжести Марго немедленно рухнул куда-то в колени, у нее закружилась голова, как только она заметила по другую сторону дороги головокружительный уступ, «подвесивший» их между небом и землей.

— Это называется сводчатая плотина, — сказал Элиас, не заметивший смятения подруги. — Самая большая в Пиренеях. Сто десять метров в высоту, в озере-водохранилище — шестьдесят семь миллионов кубических метров воды.

Он закурил, а Марго постаралась сосредоточиться на озере, чтобы не смотреть в пустоту за спиной Элиаса.

— Давление просто колоссальное, — пояснил парень, проследив за взглядом Марго. — Воду отталкивают к берегам аркбутаны,[44] как в соборах.

Дорога — слишком узкая, по мнению девушки, — огибала плотину и переходила на другой берег. Вечер полнился раскатами грома, но дождь так и не пошел. По озерной глади бежала легкая рябь, ветерок шевелил сосновые иголки. Лес чередовался с поросшими травой плато, по которым среди нагромождений валунов текли ручьи. За ними высились обрывистые склоны горы.

— Посмотри туда.

Он протянул ей бинокль. Марго проследила взглядом дорогу, поднимавшуюся метров на десять над озером и огибавшую его, и увидела стоянку. Ближе к середине водохранилища. Несколько машин, минивэн и «Форд Фиеста»… знакомый ей «Форд».

— Что они там делают?

— Есть только один способ узнать, — ответил Элиас, возвращаясь за руль.

— Как мы к ним подберемся?

— Найдем, куда приткнуть машину, пойдем пешком и будем надеяться, что успеем до конца ритуала. Не думаю, что они быстро закончат, иначе не стоило и заводиться.

— Как мы будем действовать? Тебе знакомо это место?

— Нет, но в нашем распоряжении еще два часа дневного времени.

Элиас повернул ключ в зажигании, и они на второй скорости добрались до края плотины, где находилась первая стоянка. У въезда, под крышей из сосновой шпунтовой доски, стоял стенд с планом. Они припарковали машину и подошли ближе. Туристы могли освоить несколько троп: три брали начало от второй стоянки, где стоял «Форд Фиеста». Тропинка, вьющаяся вдоль берега и дороги, соединяла обе стоянки, Элиас ткнул в нее пальцем, и Марго согласно кивнула. В этот час и в такую погоду встреча с туристами им не грозит: кроме «Сааба» Элиаса, других машин не было.

— Выключи телефон, — велел парень и проделал то же со своим сотовым.

Похолодало. Они шли по каменистой тропе между недобро перешептывающимися соснами. Марго слышала, как внизу тихо шумят-шипят волны. Вечерний воздух пах смолой, белеющими в темноте горными цветами и затхлой водой.

Тропинка нависала над дорогой, проложенной над озером. Марго подумала, что в каком-то месте тропа спустится ко второй стоянке. Небо стало серо-лиловым, гора превратилась в черную громаду с расплывчатыми очертаниями, а день — вопреки утверждению Элиаса — практически угас. Они старались шагать бесшумно, но вокруг было так тихо, что Марго то и дело пугалась, наступив на очередной камешек.

Они преодолели метров пятьсот, и Элиас велел ей остановиться, кивком указав на крутой склон, спускавшийся от дороги к воде, метров на десять вниз. Верхняя часть — та, что окаймляла дорогу, — была почти горизонтальной. Чуть дальше находился скалистый уступ, поросший кустиками, небольшими деревцами и соснами. Там они и стояли. Круг… Она должна была догадаться. Как просто. Слишком просто. Ответ был у них перед носом. Марго и Элиас обменялись взглядами, залегли в зарослях вереска, и парень передал ей бинокль.


Они стояли с закрытыми глазами, взявшись за руки. Марго насчитала девять человек. Один сидел в кресле на колесах, другой стоял в странной, вывернутой позе, как будто его ноги и торс находились на разных осях. Он напоминал пазл, сложенный из множества разных личностей, причем каждый фрагмент выглядел слегка покореженным. В последний момент Марго заметила костыли.

Они встали в круг на самой плоской части площадки, между дорогой и лощиной. Те, кто стоял над обрывом, находились спиной к воде.

Девушка протянула бинокль Элиасу.

— Ты знал, — сказала она. — В твоей записке сказано: «Думаю, я нашел Круг». Тебе было известно о его существовании…

Элиас ответил, не переставая наблюдать за Кругом в бинокль:

— Я блефовал. У меня была только карта с пометкой в виде креста.

— Карта? А где ты взял карту?

— В комнате Давида.

— Ты влез в комнату Давида?

На сей раз он не удостоил Марго ответом.

— Значит, ты с самого начала знал, куда мы едем…

Элиас ухмыльнулся, и Марго почувствовала злость.

— Вставай, пошли…

— Куда?

— Попробуем подобраться ближе… Может, поймем, что здесь происходит.

«Не лучшая идея, — подумала Марго. — Очень плохая идея». Но выбора у нее не было, и она последовала за Элиасом, пробиравшимся между валунами и соснами. Становилось все темнее.


Слезы текли по щекам Давида из-под закрытых век и высыхали под вечерним ветром. Он крепко сжимал ладони Виржини и Сары, те тоже держали за руки соседей по Кругу. Алекс и Сафиана поставили костыли рядом с собой, Мод сидела в складном кресле: ее провезли метров пятьдесят по дороге, потом несли на руках.

Круг сошелся — 17 июня, как каждый год. Эта дата впечаталась в их плоть. Их осталось десять. Круглое число. Круг. Десять выживших против семнадцати погибших. 17 июня. Такова была воля случая — или Судьбы.

Они стояли с закрытыми глазами, выпуская воспоминания на волю из глубин подсознания. Той весенней ночью они перестали быть детьми и превратились в семью. Круг заново, как наяву, переживал чудовищный, сравнимый с природным катаклизмом удар, от которого погнулся металл, взорвались и брызнули в разные стороны стекла, вылетели из гнезд сиденья, а крыша и стенки смялись, как бумажный стаканчик в гигантском кулачище. Ночь и земля внезапно опрокинулись и переплелись, острые уступы скалы вспарывали тонкую жесть, тела разбросало в разные стороны, как космонавтов в открытом космосе. Свет обезумевших фар освещал всю эту долгую круговерть, выхватывая из темноты то одну фантасмагорическую деталь, то другую, как будто за пультом сидел видеоинженер-абсурдист. Они слышали вопли своих товарищей и крики взрослых, сирены, мольбы о помощи, грохот лопастей вертолета над головой. Спасатели прибыли через двадцать минут, когда автобус еще висел на высоте десять метров над озером (всего в нескольких метрах от того места, где они сейчас стояли), цепляясь за хилые кустики и тонкие стволы молодых деревьев.

Очень скоро они угрожающе затрещали, автобус соскользнул вниз, к озеру, и погрузился в темные воды. Те, кто не сумел выбраться, отчаянно кричали. Одна из фар автобуса еще много часов светила со дна озера.

Их хотели увезти с места аварии, но они отказались — все, дружно дав отпор взрослым, — и следили за спасательной операцией, вернее — за тщетными попытками вытащить тех, кто застрял в салоне автобуса. А потом тела их маленьких друзей стали всплывать и раскачивались на поверхности, подсвеченной фарой, как глазом циклопа. Одно, два, три, десять тел выскочили из-под воды, как надувные мячи, и тут кто-то крикнул: «Да уберите же, наконец, оттуда детей, черт бы вас подрал!» Все это случилось июньским вечером, который должен был стать символом новообретенной свободы, конца учебного года и начала лучшего времени в году — летних каникул.

Круг родился в больнице в По, где они провели часть лета, пока с ними работали психологи. Идея родилась сама собой, спонтанно. Они интуитивно поняли, что их больше ничто и никогда не разлучит, что узы, которыми их связала судьба, сильнее голоса крови, выше дружбы и любви. Потому что судьба — или Рок — связала их узами смерти. Они остались жить и были предназначены друг для друга. В ту страшную ночь они поняли, что рассчитывать могут только друг на друга, что взрослым доверять нельзя.

Давид ощущал на лице озерный бриз, осушавший его слезы, и тепло ладоней Виржини и Сары, а через них — жар тел всей группы. Потом он вспомнил, что Круг этим вечером составили не десять, а девять человек. Не хватало Юго — брата, алътер эго… Юго в тюрьме, несмотря на обеляющие его улики. Нужно освободить Юго, и он знает, как это сделать. Давид первым отпустил руки Сары и Виржини, разорвав Круг, то же следом за ним сделали остальные.


— Проклятье! — выругался Элиас. — Они заметят «Сааб»! — Он схватил Марго за руку и прошептал: — Бежим! Нужно оторваться, пока они грузят в машину девушку на инвалидном кресле.

— Давид, Виржини и Сара могут уехать первыми. Мы слишком близко… Если стартуем сейчас, они услышат! — понизив голос, буркнула Марго.

— Мы в дерьме! — мрачно констатировал Элиас.

Девушка почти физически ощущала, что он лихорадочно пытается найти выход.

— Думаешь, они узнают машину?

— Одну-единственную на стоянке, в такой час? Они же параноики, так что неважно, узнают или нет; все равно забьют тревогу.

— Ответь на простой вопрос: они знают, какая у тебя машина?

— Понятия не имею! В Марсаке полно тачек, а я в их глазах — всего лишь один из первокурсников… Это ты у нас звезда, — пошутил Элиас.

Давид, Сара и Виржини шли по обочине и что-то оживленно обсуждали.

— Нас никто не видит, вперед! — приказал Элиас. — Только не шуми!

Марго поднялась и, бесшумно петляя по бугоркам между кустами, начала продвигаться вперед.

— Не успеем, — сообщил Элиас, догнав ее на тропинке. — Когда начнем спускаться, они окажутся у нас за спиной и все поймут.

— Необязательно. У меня есть идея! — на ходу бросила Марго.

Элиас не отставал, но обогнать Марго не мог — она мчалась с такой скоростью, как будто за ней гнался сам повелитель преисподней.

Оказавшись у «Сааба», девушка открыла заднюю дверь и сделала рукой приглашающий жест:

— Забирайся на сиденье! Шевелись!

— Зачем?

— Делай что говорю!

Окутавшую озеро тишину разорвал шум двигателя. «Они стартуют, через минуту проедут мимо нас», — сказала себе Марго.

— Давай!

Элиас послушался, Марго натянула на голову капюшон и «оседлала» друга, оставив открытой дверцу со стороны дороги, потом расстегнула молнию, обнажив маленькие белые груди.

— Бери их в руки!

— А?..

— Ну же, не тормози!

Не дождавшись реакции Элиаса, она схватила его за запястья и притянула ладони к своему телу, после чего прижалась ртом к его губам и пустила в ход язык. Услышала, как подъехавшие машины притормозили рядом с «Саабом», и поняла, что их рассматривают. От страха у Марго свело спину. Пальцы Элиаса продолжали сжимать ее грудь, но это было не желание — рефлекс. Марго обнимала Элиаса, не отрываясь от его рта. Кто-то восхищенно присвистнул: «Ну надо же!..», раздались смешки, и машины рванули с места. Марго медленно повернула голову и увидела, что они едут по дороге к плотине.

— Можешь убрать руки, — сообщила она Элиасу и распрямилась.

Он поднял глаза, и Марго прочла в них то, чего не видела никогда прежде.

— Я же сказала — отпусти меня…

Парень не только не подчинился, но и притянул ее к себе за затылок и прижался губами к губам. Марго резко оттолкнула его и наградила пощечиной, не рассчитав силу удара. Элиас смотрел на нее с изумлением и глухой яростью.

— Прости, — извинилась Марго, вылезая из «Сааба».

39

Выстрелы в ночи

Сервас вернулся к машине, по-стариковски волоча ноги. Он чувствовал себя подавленным. Свет уличного фонаря просачивался через темную листву деревьев. Сыщик прислонился к джипу, чтобы подышать и подумать. Из дома доносился звук работающего телевизора. По унылому голосу комментатора Сервас догадался, что Франция проиграла.

Он оказался наедине с кучкой пепла. Марианна, Франсис, Марсак… Прошлое воскресло, но сделало это с единственной целью: исчезнуть навсегда, подобно попавшему в шторм кораблю, взлетающему на гребень волны, прежде чем кануть в пучину. Все, во что он верил — лучшие годы его жизни, воспоминания о молодости, ностальгия, — иллюзия… он выстроил жизнь на лжи. Мартен с тяжелым сердцем открыл дверцу и тут же услышал сигнал мобильника. На экране появился желтый конвертик — ему пришло новое сообщение.

Эсперандье.

Он нажал на кнопку и долю секунды пытался понять смысл прочитанного: у него всегда были проблемы с постижением новых диалектов.

«Жду тебя доме Элвиса кккое-что нашел».

Сервас сел за руль и набрал номер Эсперандье, но попал на голосовую почту. Нетерпеливое любопытство мгновенно избавило сыщика от поганого чувства на душе. Что Венсан делает в доме Элвиса в такой час, вместо того чтобы следить за Марго? Сервас вдруг вспомнил, что сам поручил лейтенанту покопаться в прошлом албанца.

Он выехал из города, ведя машину гораздо быстрее обычного, и незадолго до полуночи оказался у развилки небольшой дороги. Выскочившая из-за туч луна залила голубоватым светом черные леса. На следующей развилке сыщик съехал на заросшую травой… тропу (на дорогу она никак не тянула), в третий раз попытался дозвониться до своего лейтенанта, и у него снова ничего не вышло. Чем, черт возьми, занят Венсан? Почему не отвечает? Сыщик почувствовал растущую тревогу.

Телефон завибрировал.

— Венсан, ты…

— Папа, это я.

Марго…

— Мне нужно с тобой поговорить, это важно. Мне кажется…

— Что-то случилось? У тебя все в порядке?

— Да, не волнуйся… Я в своей комнате.

— Ладно. Слушай, прости, детка, я сейчас не могу говорить. Перезвоню, как только освобожусь… — пообещал Сервас и бросил телефон на пассажирское сиденье.

Он переехал маленький деревянный мост, и свет фар выхватил из темноты зеленый туннель, ведущий к лужайке.

Ни одной машины поблизости не наблюдалось.

Проклятье! Мартен доехал до середины аллеи, выключил двигатель и вышел, едва не оглохнув от стука захлопнувшейся дверцы. В молочно-серой июньской ночи, не похожей на настоящую ночь, прогремел гром… Проклятая гроза… только грозит и никак не начнется. Сервас вспомнил зимний вечер в детском лагере, когда его чуть не убили, натянув на голову пластиковый мешок: ему до сих пор время от времени снились кошмары, и он просыпался, как от толчка, в липком ледяном поту.

Сервас открыл дверцу и несколько раз нажал на клаксон, но ответной реакции не последовало, разве что он сам завелся еще сильнее. Сыщик достал из бардачка оружие и фонарь, дослал патрон в ствол. Луна снова скрылась за тучами, и он направился к дому, светя фонарем на темные кусты и кроны деревьев. Он дважды позвал лейтенанта по имени, но тот не откликнулся. Когда Сервас добрался до лужайки, луна на мгновение явила миру свой лик, осветив деревянную веранду и дом с темными проемами окон. «Проклятье, Венсан, покажись!» Будь лейтенант здесь, у дома стояла бы машина.

Сервас пришел в ужас при мысли о том, что́ его ждет в чертовом доме. Темноту ночи над лесом пометил струистый контур молнии.

Майор поднялся по ступеням. Сердце билось в груди, как обезумевшая птица.

Есть кто-нибудь внутри или нет?

Сыщик заметил, что оружие дрожит у него в руке. Он никогда не был выдающимся стрелком, чем повергал в уныние своего инструктора.

Внезапно он все понял. Внутри кто-то есть. Сообщение было ловушкой. Тот, кто затаился в доме, не Эсперандье. Этот «кто-то» связал Клер Дьемар, засунул ее в ванну и смотрел, как она умирает; этот «кто-то» затолкал ей в горло фонарик, он же скормил живого человека собакам, и у него был телефон друга и подчиненного Серваса. Сыщик мысленно представил расположение комнат. Он должен войти.

Сервас поднял ленту ограждения, рывком распахнул дверь и нырнул на пол, в темноту. Раздался выстрел, пуля попала в косяк двери; он на что-то наткнулся, раскроил лоб и сделал два ответных выстрела. Грохот оглушил его, горячая гильза задела ногу. Стрелок переместился, опрокинув стул. Вспышка от второго выстрела осветила комнату, но Мартен успел отползти за барную стойку. Наступила тишина. В ноздри ударил кислый запах пороха. Сервас прислушался, пытаясь уловить шорох или дыхание. Ничего. Его мозг работал на полных оборотах. По звуку он определил, что противник стреляет не из револьвера и не из автоматического пистолета.

«Охотничье ружье, — подумал он, — двустволка, стволы расположены параллельно или один на другом». И всего два выстрела… стрелку придется перезарядить, а для этого понадобится переломить ружье и выбросить использованные гильзы. Сервас вычислит его местоположение и выстрелит первым. Всё, парень попался.

— У тебя кончились патроны! — крикнул он. — Даю тебе шанс: бросай оружие на пол, поднимайся и руки в гору!

Он нащупал ручку стоявшего за спиной холодильника и потянул за нее. Хорошо, этого света будет достаточно (фонарь Сервас выронил в момент своего акробатического кувырка).

— Брось ружье, кому говорю!

Ответа он не дождался. Майор моргнул, отпустил ручку, вытер глаза рукавом и понял, что лоб все еще кровоточит.

— Чего ждешь, сдавайся, шансов у тебя никаких!

В глубине дома скрипнула дверь. Черт, он уходит! Сервас ринулся на звук, опрокинул на пол что-то металлическое и выскочил из дома через заднюю дверь. Лес. Темнота. Он ничего не видел — но услышал справа от себя глухой щелчок. Его противник успел перезарядить ружье. Сервас почувствовал выброс адреналина в кровь и мгновенно сгруппировался. Раздались два выстрела подряд, острая боль обожгла руку, сыщик выронил оружие и принялся ощупывать землю.

«Куда подевался чертов пистолет?»

Он стоял на коленях и раздвигал кусты, водил ладонями по траве, лихорадочно обдумывая ситуацию. Рука болела, но, на счастье Серваса, его задело рикошетом. В нескольких метрах от него злоумышленник снова перезарядил ружье, выстрелил, и заряд со смертоносным свистом прошел над головой. Мартен понял, что нужно уходить, и кинулся в лес. Прозвучал очередной выстрел, стрелок перезарядился и начал неспешное преследование. Он догадался! Теперь он знал, что Сервас безоружен. Майор запнулся о корень, ударился головой об ствол, горячая густая кровь потекла по щекам; он поднялся и побежал, петляя между деревьями.

В него выстрелили еще два раза, но уже не так прицельно. Сервасу нужно было на что-то решаться: бежать или спрятаться, затаиться? «Бежать, — решил он. — Чем дальше уйду, тем больше затрудню врагу поиск…» Снова показалась луна, придав окружающему пейзажу вид театральной декорации и осветив окрестности, что было на руку врагу сыщика. Мартен попытался преодолеть очередное препятствие — заросли колючего кустарника, — зацепился рубашкой, застрял, попробовал высвободиться, рубашка порвалась, и в этот момент Сервас понял, что светлая одежда превращает его в идеальную мишень. Он рывком избавился от рубашки и помчался дальше, то и дело вздрагивая от жалящих прикосновений шипов ежевики. «Раздевание» мало что дало — теперь стрелок мог целиться в его бледную спину. Он болван, и этот болван сейчас сдохнет! Смерть выйдет позорная — обезоруженного полицейского прикончит выстрелом в спину человек, которого он долго и безуспешно пытался поймать. Сервас задыхался от усталости, горло было в огне, но он бежал вперед и на бегу думал о Марианне, Гиртмане, Венсане и Марго… Кто защитит дочь, когда его не станет?

Он преодолел последний куст и застыл на месте.

Ущелье…

Майор услышал шум протекавшей по дну реки, почувствовал головокружение, шагнул назад и вздрогнул: он стоял на краю утеса. До реки было метров двадцать, не меньше, вода сверкала в лунном свете…

У него за спиной сухо хрустнула ветка.


Все кончено.

Он может прыгнуть, разбиться о камни и получить картечь в спину. Или посмотреть убийце в лицо… Так он хотя бы узнает правду. Жалкое утешение. Сервас глянул вниз и почувствовал дрожь в ногах. Два года назад, зимой, во время расследования дела в горах, он часто испытывал точно такой же — беспричинный, неконтролируемый — страх. Сервас представил себе, как будет падать, его затошнило, и он повернулся спиной к обрыву. Уж лучше пуля, чем ужас пустоты…

Сервас уже слышал шаги. Хищник совсем близко. Через мгновение он узнает, кто его враг…

Сыщик посмотрел через плечо на ущелье и заметил, что чуть левее, на высоте четырех метров от края, есть узкая, нависающая над пустотой площадка, за которую каким-то неведомым образом зацепилось несколько чахлых кустиков. Ему показалось, что он увидел под скалой углубление. Возможно, небольшая пещерка. Сервас нервно сглотнул. Что, если это его последний шанс? Если удастся спуститься и укрыться в гроте, он сильно осложнит убийце работу — тому придется спускаться, помогая себе только одной рукой, в другой будет заряженное ружье. «Нет. Я не смогу, — подумал Сервас, — даже ради спасения жизни. Это выше моих сил…»

«Ты сдохнешь, если останешься здесь. Тебя убьет не головокружение, а пуля!»

Шум за деревьями, совсем близко… Времени на размышления не осталось. Мартен лег на живот спиной к обрыву, сконцентрировал взгляд на скале у себя под носом и начал сползать вниз, ища точки опоры носками ботинок. Быстрее! У него ни на что нет времени, секунд через тридцать преследователь окажется на краю утеса. Сервас закрыл глаза и продолжил спуск. Кровь бурлила в жилах, колени тряслись. Левая нога соскользнула; он почувствовал, что летит вниз, обдирая грудь о камень, и закричал. Кусты больно хлестнули по спине и… затормозили падение. Мартен приземлился на крошечную площадку, увидел пустоту, в ужасе откатился в другую сторону и забился в нору, как загнанное животное.

Он нащупал рукой камень покрупнее и попытался успокоить дыхание.

«Ладно, давай, теперь я готов и жду тебя… Спускайся сюда, если хватит смелости».

Он был весь в крови, земле, порезах и царапинах. Всклокоченный, с блуждающим взглядом, похожий на неандертальца в пещере. Он вернулся в дикое, первобытное состояние. Страх и дурнота уступили место гневу, смертоносной ярости. Если эта сволочь рискнет спуститься на площадку, он размозжит ему череп камнем.

Сыщик не слышал ничего, кроме шума воды, отражавшегося от стенок ущелья и перекрывавшего все остальные звуки. Сердце колотилось как безумное, адреналин гулял по венам. Возможно, тот человек все еще наверху, хладнокровно целится из ружья и ждет, когда добыча высунет голову. Как в фильме «Избавление». Так, во всяком случае, поступил бы сам сыщик. Прошло несколько минут, и Сервас расслабился. Ему остается одно — ждать. Он в безопасности, пока лежит в укрытии, убийце не хватит духу спуститься. Сервас решил узнать время, но часы разбились при падении. И тут ему в голову пришла мысль о мобильном телефоне…

Он готов был набрать номер Самиры и позвать на помощь — и вдруг понял, что́ было не так в событиях последнего часа. Мартен терпеть не мог современные гаджеты, он и мобильником-то стал пользоваться одним из последних, всего три года назад, Марго пришлось самой заносить его контакты в записную книжку. Он прекрасно помнил, что они тогда ввели не «Эсперандье», а «Венсан».

Сервас нашел имя лейтенанта в контактах и убедился в правильности своей догадки. Два разных номера! Кто-то — предстоит выяснить, кто именно, — ввел поддельный номер в телефон Серваса, пометив его как номер «Эсперандье», и послал с него сообщение! Сыщик попытался вспомнить, где и когда оставлял телефон без присмотра, ничего не вспомнил и решил вернуться к этому в более спокойной обстановке.

Он связался с Самирой, попросил как можно быстрее послать ему на помощь жандармов, хотел позвать и ее, но в мозгу молнией проскочило слово «отвлечение». А что, если стрелок вовсе не собирался его убивать? Все пули прошли рядом, но ни одна не достигла цели. Либо стрелок плох, либо…

— Удвой бдительность! — рявкнул он. — И запроси подкрепление! Позвони Венсану, пусть немедленно свяжется со мной. И сообщи жандармам, что преступник вооружен! Действуй!

— Черт, что происходит, патрон?

— Нет времени объяснять; делай что говорю, и быстро!


Майор понял, как ужасно выглядит, по изумленным лицам жандармов, поднявших его наверх при помощи троса и ремней.

— Надо бы вызвать «Скорую», — предложил Бекер.

— Все не так страшно, как выглядит.

Они вернулись через лес к дому. Стрелок успел сбежать, но капитан, командующий Марсакской бригадой, сделал несколько звонков и сказал, что меньше чем через час жилище Элвиса и окрестности наводнят эксперты, все прочешут и соберут гильзы и все улики, которые мог оставить преступник.

Сервас пошел в ванную, взглянул на свое отражение в зеркале и понял, что Бекер был прав. Встреть он сам себя на улице, перешел бы на другую сторону. Земля в волосах, темные круги под глазами, в левом глазу лопнули сосуды, и тот стал почти черным. Зрачки расширились и блестят, как у наркомана, нижняя губа вздулась, грудь, шея, руки и даже нос покрыты черными пятнами, запекшейся кровью, царапинами и порезами.

Ему бы следовало умыться, но он достал пачку сигарет и спокойно, не сводя глаз со своего лица в зеркале, закурил. Ногти были черные, как у угольщика, а на безымянном пальце и мизинце правой руки ногтей и вовсе не было. Сервас жадно затягивался и все смотрел и смотрел на свое лицо, пока догоревшая до фильтра сигарета не обожгла дрожащие пальцы.

Тут он без видимой причины расхохотался — так громко, что многие из его коллег повернули головы к дому.


Они собрались в помещении Марсакской жандармерии. Эсперандье, несколько членов бригады, Пюжоль, Сарте, следователь (за ним отправили Пюжоля, и он доставил его на машине) и Сервас. У всех были усталые заспанные лица, все с тревогой смотрели на майора. Вызванный дежурный врач осмотрел его, промыл раны и спросил:

— Когда вам в последний раз делали укол против столбняка?

Сервас не смог ответить — не помнил. Десять лет назад? Пятнадцать? Двадцать? Он терпеть не мог больницы и врачей.

— Закатайте рукава, — велел врач. — Я введу вам двести пятьдесят единиц иммуноглобулина и одну дозу вакцины — в качестве временной меры. Сегодня ночью вам не до того, но вы должны как можно скорее прийти ко мне на прием и сдать анализ крови. Вам следует заняться своим здоровьем, майор, — заключил медик и вонзил иголку в руку сыщика.

В свободной руке тот держал стаканчик с кофе.

— Что вы имеете в виду, доктор?

— Сколько вам лет?

— Сорок один год.

— Пора позаботиться о себе, друг мой, если не хотите в скором времени заполучить серьезные неприятности.

— Я не понимаю…

— Вы не очень любите спорт, угадал? Прислушайтесь к моему совету и приходите на осмотр… когда будет время.

Врач ушел, уверенный, что больше не увидит этого пациента, а Сервас, которому лекарь понравился, подумал, что, пожалуй, последовал бы его рекомендациям и даже стал бы у него наблюдаться, практикуй тот в Тулузе.

Он обвел взглядом стол. Пересказал свой разговор с ван Акером, сообщил о последних открытиях — отрицательном результате графологического анализа и фотографиях, найденных на чердаке Элвиса.

— Тот факт, что запись в тетради сделал не ваш друг, не вычеркивает его автоматически из числа подозреваемых, — отреагировал следователь. — Он был знаком с жертвами, имел возможность и мотив. А если он еще и кокаин покупал у этого дилера, мы имеем все основания задержать его до выяснения. Хочу напомнить — я сделал запрос о лишении Поля Лаказа парламентской неприкосновенности. Так как будем действовать?

— Мы только время потеряем. Я уверен, что Франсис не замешан. — Сервас помолчал и добавил: — В виновность Поля Лаказа я тоже не верю.

— Это еще почему?

— Во-первых, потому, что вы держите господина депутата под прицелом. Зачем ему подстраивать мне ловушку на этой стадии расследования, если он не признаётся, где был в вечер убийства Клер Дьемар? Это лишено всякого смысла. Кроме того, снимка Лаказа нет в коллекции голозадых любителей клубнички, которых шантажировал Элвис.

— Но он солгал насчет своего распорядка времени.

— Солгал. Хочет спасти свою политическую карьеру.

— Может, он гей? — предположил Пюжоль.

Следователь пропустил это замечание мимо ушей и спросил:

— У вас есть предположения насчет того, где он был, майор?

— Ни малейших.

— Бесспорно одно, — сказал следователь, — если кто-то в вас стреляет, значит, вы приблизились к истине. И этот человек пойдет на все…

— Что да, то да, — согласился Пюжоль.

— Кроме того, — продолжил следователь, обращаясь исключительно к Сервасу, — адвокат Юго Бохановски снова подал ходатайство об освобождении своего клиента. Завтра оно будет рассмотрено, и судья наверняка пойдет навстречу защите. Учитывая последние события, я не вижу причин и дальше держать молодого человека в тюрьме.

Мартен хотел было сказать, что лично он выпустил бы Юго еще несколько дней назад, но воздержался. Его мысли были заняты другим. Все выстроенные им гипотезы рухнули. Гиртман, Лаказ, ван Акер… И следователь, и убийца ошибаются: он по-прежнему ни черта не понимает. Больше того, они никогда не были так далеки от разгадки. Если только… Сервас подумал, что мог в какой-то момент оказаться очень близко к истине — и не заметить этого… Как иначе объяснить, что в него стреляли? Значит, ему следует во всех деталях вспомнить этапы расследования и попытаться понять, в какой момент он мог оказаться рядом с убийцей, не заметить его, но напугать — достаточно сильно, чтобы тот пошел на крайний риск.

— В себя не могу прийти, — произнес вдруг следователь.

Сервас бросил на него непонимающий взгляд.

— Мы выставили себя дураками.

Майор все еще не понимал, о чем говорит его коллега.

— Я никогда не видел, чтобы сборная Франции так плохо играла! А уж то, что произошло в раздевалке во время перерыва, если это правда, — просто невероятно…

Присутствующие встретили последнее замечание тихим неодобрительным гулом. Только тут Сервас вспомнил, что этим вечером игрался решающий матч. Франция — Мексика, если память ему не изменяет. Он не верил своим ушам. Два часа утра, он едва избежал смерти, а эти люди говорят о футболе!

— Что произошло в раздевалке? — поинтересовался Эсперандье.

«Неужели взорвалась бомба, разнеся в клочья половину игроков? — подумал Сервас. — Или один игрок убил другого? Или проклинаемый всеми тренер сделал харакири на глазах у игроков?»

— Анелька якобы оскорбил Доменека, — негодующим тоном сообщил Пюжоль.

«И только-то? — изумился Сервас. — Легавые каждый день оскорбляют друг друга — в комиссариатах и на улице. Команда Франции по футболу — всего лишь срез общества».

— Анелька — это тот, который ушел с поля до окончания матча?

Пюжоль кивнул.

— Так зачем снова выпускать его на игру, если он так плох? — удивился майор.

На него посмотрели так, словно он задал самый главный вопрос и ответить на него не менее важно, чем найти убийцу.

40

Загнанный

Циглер разбудила мелодия «Поющих под дождем». Ей привиделся Малкольм Макдауэл — он был в котелке и пинал ее ногой, не переставая напевать и пританцовывать. Мобильный не умолкал. Ирен открыла глаза, перекатилась на живот и с ворчанием протянула руку к ночному столику. Голос звонившего был ей незнаком.

— Капитан Циглер?

— Она самая. Проклятье, вам известно, который сейчас час?

— Я… э-э-э… это Канте. Послушайте, я… простите, что разбудил, но я… я… мне нужно сказать вам кое-что важное. Действительно важное, капитан. Я не мог уснуть. Я… сказал себе, что должен вам сообщить. Что если не сделаю этого сейчас, потом уже не осмелюсь…

Она зажгла лампу. Радиобудильник показывал время 2.32. Какая муха его укусила? Судя по голосу, он очень волнуется, но настроен решительно. Ирен затаила дыхание. Дрисса Канте хочет в чем-то признаться. «Надеюсь, это что-то важное, учитывая время…» — подумала она.

— Что вы хотите рассказать?

— Правду.

Циглер поудобнее устроилась в подушках.

— Слушаю вас.

— Сегодня вечером я… солгал… мне… было страшно. Я боюсь этого человека, боюсь, что, если вы его арестуете, меня тоже осудят — и вышлют. Наш договор в силе?

У Ирен участился пульс, мозги прояснились, и она окончательно проснулась.

— Я дала вам слово. Никто ничего не узнает, но я буду за вами наблюдать, Канте.

Она понимала, что собеседник вслушивается в каждое ее слово, пытаясь оценить ситуацию. Но раз он позвонил, значит, решение уже принято — обдуманное решение. Ирен терпеливо ждала продолжения.

— Не все похожи на вас, — сказал Дрисса. — Что, если один из ваших коллег выдаст меня? Вам я верю — но не им…

— Ваше имя нигде не будет фигурировать, даю слово, знать его буду только я. Вы позвонили, Канте, так что выкладывайте. Отступить я вам не позволю.

— Этот человек… Он говорит не с сицилийским акцентом.

— Не понимаю…

— Я сказал, что у него итальянский акцент, помните?

— Да. И что же?

— Я соврал. На самом деле акцент у него славянский.

Циглер нахмурилась.

— Вы уверены?

— Да. Можете не сомневаться: я встречал самых разных людей во время моих… странствий.

— Спасибо… Но вы разбудили меня среди ночи не только ради этого, я права?

— Правы…

Ирен насторожилась — голос Дриссы Канте звучал очень серьезно.

— Я… за ним проследил… Он считает себя очень хитрым, но я хитрее. Вчера я попросил подругу встать на другой стороне улицы и пойти за ним, когда он выйдет из кафе после передачи флешки. Он страховался, но моя подруга очень ловкая и умеет оставаться незаметной. Она видела, как он сел в машину, и записала номер.

Циглер показалось, что ее ударили копытом в живот. Она потянулась к тумбочке, чтобы взять ручку, и попробовала ее на ладони.

— Говорите, я слушаю.


Марго вернулась в свою комнату в два часа утра — без сил и на грани нервного срыва. Она пережила самую безумную ночь в жизни и все время спрашивала себя, насколько реальным было зрелище, увиденное на берегу озера. Она не знала, важно ли это, но думала, что важно. Марго не смогла бы объяснить, почему это произвело на нее столь тягостное впечатление и оставило ощущение близящейся катастрофы. Угрозы Давида, попытка изнасилования, записка на шкафчике, тайное сборище… нет, это уж слишком.

Мысли Марго были заняты и тем, что произошло между ней и Элиасом в машине. До сегодняшнего дня она никогда не думала, что его может к ней тянуть: когда ночью она открыла ему дверь в одном белье, он даже не взглянул… Да и ее Элиас не привлекал — до сегодняшнего вечера… Марго вспомнила гнев в его глазах после пощечины. Она жалела о том, что сделала; можно было просто оттолкнуть, не унижая. На обратном пути парень упорно молчал и старался даже случайно не встретиться с Марго взглядом.

Она подумала, что их вынужденный поцелуй, не поцелуй — военная хитрость — все-таки был поцелуем… Чуть больше года назад у нее случился роман с ровесником отца, очень опытным любовником. У него была семья — жена и двое детей. Он порвал с ней в одночасье, ничего не объяснив, и Марго подозревала папочкино вмешательство. Потом она еще три раза заводила интрижки, а мужчин у нее было полдюжины — в общей сложности. Если не считать первого (и жалкого!) опыта в четырнадцать лет. Элиас наверняка самый неопытный из всех, он многое умеет, но не в этой… области: Марго это поняла во время поцелуя. Так почему же ей хочется продолжения — и немедленно?

Девушка отдавала себе отчет, что стресс, возбуждение и страх, которые они пережили вместе, сыграли свою роль, но дело не только в этом. Каким бы неловким, странным и непредсказуемым ни было поведение Элиаса, он ей нравился. Марго подумала об отце.

Нужно его предупредить.

То, что они видели на озере, каким-то образом связано с убийством преподавательницы. Сейчас это важнее всего. Почему он не перезванивает? Мысли Марго снова перескочили с отца на Элиаса; она представила, как ее друг мается один у себя в комнате, и ей вдруг захотелось послать ему сообщение: пусть знает — ей небезразлично то, что между ними произошло.

«Ты там?»

Ответа не было довольно долго.

«?»

«Я буду в холле, приходи».

«?»

«Мне нужно тебе кое-что сказать».

«Не хочется».

«Пожалуйста».

«Чего ты хочешь?»

«Скажу внизу».

«Это не может подождать?»

«Нет. Это важно. Я знаю. Что оскорбила тебя. Прошу как друга».

Он не ответил.

«Элиас?»

«ОК».


Марго вскочила, умылась холодной водой, сунула в рот жвачку и пошла на свидание. Он заставил ее понервничать, а когда появился, выражение лица у него было надменно-непроницаемое.

— Чего тебе? — спросил он.

Марго не знала, как начать, пыталась найти приличествующие случаю слова и внезапно все поняла. Она подошла к Элиасу — очень близко — и прижалась губами к его губам. Он не ответил на поцелуй и напрягся, излучая ледяной холод, но она не отступилась. Элиас оттаял, обнял ее и наконец ответил.

— Прости меня, — прошептала она, положила руку ему на затылок и заглянула в глаза.

В этот самый неподходящий момент в кармане шортов завибрировал телефон. Марго не хотелось отвечать, но «Блэкберри» не унимался. Элиас отстранился первым.

— Извини.

На экране высветился номер отца. Проклятье! Если она не ответит, он будет набирать ее номер до бесконечности или пришлет Самиру.

— Папа?

— Я тебя разбудил?

— Ну… нет.

— Хорошо. Я еду.

— Сейчас?

— Ты хотела рассказать мне что-то важное… Прости, ребенок, никак не мог освободиться раньше. Сегодня ночью много чего случилось.

Кому ты это говоришь…

— Буду через пять минут.

Дожидаться ответа Сервас не стал.


Давид всегда воспринимал смерть как друга. Как сообщницу. Как наперсницу. Они давно стали неразлучны. В противоположность другим людям, он ее не боялся, а иногда даже воспринимал как… невесту. Обручиться со смертью… Романтическая формулировка — пожалуй, даже слишком, так мог бы сказать Новалис или Мисима, но Давиду идея нравилась. Он знал свою болезнь по имени. Депрессия. Это слово пугает почти так же сильно, как рак. Он обязан болезнью отцу и старшему брату. Той червоточине, которая уже в детстве образовалась у него в мозгах по их вине, а потом они день за днем, год за годом убеждали его в том, что он неудачник, гадкий утенок. Худший из психиатров мог бы прочесть его детство, как открытую книгу. Дистантный, властный отец управлял десятками тысяч служащих, любой, кто общался с этим человеком, чувствовал его ауру. Старший брат Давида, наследник семейного дела, брал пример с отца и множил унижения Давида. Младший брат случайно утонул в бассейне — по недосмотру Давида. Мать была одержима только собой и жила в своем, закрытом от внешнего мире. Дедушка Фрейд мог бы посвятить этому семейству толстую монографию. Четыре года — с четырнадцати до семнадцати лет — мать таскала его по врачам, но депрессия не отступила. Иногда ему удавалось держать ее на расстоянии, и она уподоблялась смутной грозной тени солнечным днем, и тогда он смеялся — ненатужно — и даже бывал веселым, но в другие дни его окутывал сумрак (так было и сейчас), и он боялся, что однажды темнота окончательно его поглотит.

Да, смерть — это выбор… Только смерть способна спасти его от этой тени.

Она поможет ему вытащить из тюрьмы единственного настоящего брата, который был у него в жизни, — Юго… Юго доказал ему, что отец недостоин восхищения, а кровный брат — просто кретин. Юго объяснил, что у него нет причин завидовать отцу и брату и что делать деньги — не такой уж великий талант. Во всяком случае, куда более заурядный, чем стать новым Баскиа[45]или Радиге.[46] Это не излечило Давида полностью, но помогло. Когда Юго был рядом, меланхолия ослабляла хватку. Когда Юго оказался в тюрьме, Давид осознал то, что раньше не хотел принимать: друг не всегда будет рядом. Рано или поздно он уйдет, и тогда депрессия вернется и будет втрое сильней. Она накинется на него, как голодный кровожадный зверь, заглотнет — всего, без остатка — и выплюнет пустую душу, как падальщик — кучку обглоданных костей. Она уже нетерпеливо кружит над ним и ждет своего часа. Давид знал — победа останется за ней. Ему не избавиться от болезни. Так зачем оттягивать?

Он лежал на сбитых простынях, заложив сцепленные пальцы за затылок, смотрел на изображенного на постере Курта Кобейна и думал о полицейском, отце Марго. Допустимые потери, как говорят герои сериалов. Этот легавый и станет такой потерей… Давид решил, что признается в преступлении и покончит с собой на глазах у майора Серваса, чем окончательно обелит Юго. Идея нравилась ему все больше. Дело за малым — реализовать задуманное.

41

Доппельгангер[47]

Он так долго сидел (стоял!) в засаде, что у него затекло все тело. Потянулся, открыл термос с кофе, положил на язык таблетку модафинила и запил глотком арабики, в точности повторив действия лежавшей в нескольких сотнях метров от него Самиры. К кофе он добавил немного «Ред Булла» — вкус получился странный, зато энергия в нем бурлила, как в Везувии 24 августа 79-го.

Он мог продержаться еще много часов.

С выбранной позиции открывался интересный вид на холм. Лицейские корпуса находились достаточно далеко, но он мог разглядеть любую деталь благодаря биноклю ночного видения. Он узнал майора, заметил в кустах за лицеем его помощницу, а в машине у главного входа — лейтенанта. Остальные были ему незнакомы. Гиртман сразу понял, зачем Мартен приказал подчиненному занять позицию на виду: он хотел отпугнуть его, не дать приблизиться к дочери. Эта мысль порадовала швейцарца: хорошо, что Мартен всегда о нем помнит.

Мартен… Мартен…

Он привязался к этому полицейскому. С их первой встречи в Институте Варнье, когда Сервас так умно и тонко говорил о музыке Малера. В тот день шел сильный снег и за окном все было белым-бело. Декабрьский холод сковал толстые каменные стены Института и всю мерзкую негостеприимную долину. Элизабет Ферней предупредила, что ему нанесут визит сыщик из Тулузы, жандарметка и следователь. Они нашли его ДНК на месте преступления — на гидроэлектростанции в горах. ДНК человека, запертого в самом строго охраняемом психиатрическом заведении Европы! Гиртман помнил, что очень веселился, представляя, какие растерянные у них были лица, но тулузский сыщик выглядел совсем иначе. Когда доктор Ксавье привел в его палату посетителей, Юлиан слушал первую часть Симфонии № 4, и от него не ускользнула реакция Мартена на эту музыку. Еще больше он удивился и обрадовался, когда сыщик тихо произнес: «Малер». Гиртман слушал Серваса, наблюдал за ним и ощущал тихое блаженство: перед ним был его доппельгангер, родственная душа, но избравшая путь света — не тьмы. Жизнь и есть выбор, разве нет? Гиртману хватило одной встречи, чтобы понять: Мартен похож на него даже больше, чем он думал. Ему бы очень хотелось поделиться своим открытием с новообретенным «двойником», но приходилось довольствоваться осознанием того факта, что тот часто о нем думает. Швейцарец угадал, что Сервас ненавидит вульгарность современных развлечений и глупость современных людей, их ничтожные интересы, пошлый вкус, одномерные идеи. Стадное поведение и неискоренимую обывательщину. Да, они понимают друг друга, хотя Мартену наверняка непросто это принять. Они так близки, что и вправду могли бы быть разлученными сразу после рождения близнецами.

С того самого дня Юлиан не мог не думать о Мартене, его бывшей жене Александре и дочери Марго. Он навел справки, и со временем семья Мартена стала и его семьей, они не знали, что он проник в их жизнь и всегда находится неподалеку. Это было гораздо увлекательней реалити-шоу «Про семью». Гиртман осознавал, что живет «по доверенности», но они с Мартеном так близки, что он просто созерцает другого себя — лишенного темной стороны.

Он взглянул на здание лицея и увидел, что все грузятся в машину. Свою он оставил в лесу, метрах в пятистах от наблюдательного пункта. Если кто-то к ней подойдет, сработает суперчувствительная сигнализация.

Гиртман смотрел в бинокль на фасад спального корпуса и машинальным жестом поглаживал темную бородку. Свет горел только в окне Марго. Он увидел Мартена, который что-то возбужденно говорил дочери, и преисполнился волнением и счастьем, удивившись себе самому. «Черт побери, уж не влюбился ли ты?» Гиртмана никогда не тянуло к мужчинам; представить, что он изменил своей гетеросексуальной природе, было так же немыслимо, как вообразить отрекающегося от католической веры Иоанна Павла II. Но в его душе родилось чувство, отдаленно напоминающее любовь к образованному и одинокому сыщику. Юлиан улыбнулся: ему понравилась эта идея.

42

Озеро-2

Он припарковался у обочины, на границе владения, чтобы дождаться шести утра.[48] Новый день начинался неторопливо. Терпение — именно его Сервасу и не хватало. Он курил одну сигарету за другой и, когда вытянул руку, увидел, что пальцы дрожат, как листья ивы на ветру. Этот образ напомнил ему фразу, которую все они узнали из курса философии.

Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

«Никогда еще эта фраза не была столь уместна», — подумал Сервас. Он теперь не был уверен, что любил когда-то реальную девушку. Он посмотрел на силуэт дома за деревьями по другую сторону ограды, почувствовал, как возвращается боль, открыл дверцу, выбросил окурок и вышел.

Он шел по аллее, шумно хрустя подошвами по гравию. Марианна не спит. Сервас понял это, увидев, что входная дверь открыта. Шесть утра, вокруг все тихо, а дверь нараспашку. Для него… Она, должно быть, увидела или услышала, как он подъехал. Сервас спросил себя, почему она не спит: привыкла рано вставать или страдает бессонницей? Он склонялся ко второму объяснению. Как давно она перестала спать? Воздух был тяжелым, небо угрожающе нависало над землей, но лучи солнца уже пробивались на востоке сквозь серый купол облаков, удлиняя тени в саду. Сервас поднялся по ступеням. Медленно, не торопясь.

— Я здесь, Мартен.

Голос прозвучал с террасы. Он прошел через комнаты, глядя на ее силуэт на свету. Она стояла спиной к нему, уставившись на неподвижное озеро, в котором, как в зеркале, отражались растущие на другом берегу деревья и небо. Первозданный покой. Даже трава на лужайке в этом чистом свете казалась зеленее обычного.

— Нашел ответы, которые искал?

Вопрос был задан отрешенным — чтобы не сказать равнодушным — тоном.

— Пока нет. Но я уже близко.

Она медленно обернулась и посмотрела на него. У нее было усталое, измученное лицо, глаза покраснели, щеки запали, волосы висели, как сухая пакля. Во взгляде Сервас прочел только боль: эта женщина не была похожа ни на Марианну, которую он любил в молодости, ни на женщину, с которой недавно занимался любовью.

— Юго освободят, — сообщил он.

В глазах Марианны появился лучик надежды.

— Когда?

— Судья подпишет ордер сегодня утром. Завтра, не позже, он выйдет.

Марианна молча кивнула. Сервас понял, что она не хочет радоваться раньше времени и поверит своему счастью, только когда обнимет сына.

— Я говорил с Франсисом. Вчера вечером.

— Я знаю.

— Почему ты мне ничего не сказала?

Сервас посмотрел Марианне в глаза. Бездонные, зеленые, изменчивые, как лес вокруг озера. Ее лицо оставалось спокойным — но не голос.

— О чем? О том, что я наркоманка? Ты правда думал, что я выложу всё только потому, что мы перепихнулись?

Грубое слово и вызывающий тон задели его за живое.

— Что именно сказал тебе Франсис?

— Что… ты начала принимать наркотики после смерти Бохи.

— Вранье.

— ?..

— Франсис, судя по всему, побоялся сказать тебе всю правду. Возможно, опасался твоей реакции… Храбрецом его не назовешь.

— Какую правду?

— Я впервые попробовала наркотики в пятнадцать лет, — сказала она. — На вечеринке.

Он был потрясен. Пятнадцать лет… Они еще не были вместе, но знали друг друга.

— Я всегда считала чудом, что ты ничего не замечал, — добавила она. — Сколько раз я приходила в ужас от мысли, что ты узнаешь, что кто-нибудь тебя просветит…

— Наверное, я был слишком молод и наивен.

— Конечно. Но кроме того, ты меня любил. Как бы ты отреагировал, узнав?

— А ты меня любила? — спросил Сервас, не отвечая на ее вопрос.

Она бросила на него гневный взгляд, и он на мгновение увидел перед собой прежнюю Марианну.

— Не смей во мне сомневаться.

Он печально покачал головой.

— Наркотики… Франсис уже тогда снабжал тебя? Как… как я мог быть так слеп? Ничего не замечать… все то время, что мы были вместе…

Марианна подошла так близко, что он увидел каждую морщинку у ее рта и в уголках глаз, все затейливые узоры ее радужек. Она прищурилась, вглядываясь в его лицо.

— Так вот что ты подумал? Думаешь, я бросила тебя только из-за этого? Из-за… наркотиков? Так ты обо мне думаешь?

Мартен увидел, как ее глаза полыхнули черным огнем. Гнев. Ярость. Злоба. Гордость… Ему вдруг стало ужасно стыдно. Стыдно за то, что он сейчас делал.

— Чертов идиот! Прошлой ночью я сказала тебе правду: Франсис всегда готов был выслушать меня, а ты блуждал где-то далеко, терзался чувством вины, тебя мучили воспоминания о прошлом. Быть с тобой значило жить с призраками твоих родителей. С твоими страхами и кошмарами. Я больше не могла, Мартен. В самом конце тень в тебе возобладала над светом… Это было выше моих сил… Я старалась, Господь свидетель, я очень старалась… Франсис оказался рядом, когда я больше всего в этом нуждалась… Он помог оторваться от тебя…

— И доставал наркотики.

— Да.

— Он манипулировал тобой, Марианна. Ты сама сказала — это единственное, в чем он талантлив. Он воспользовался тобой. Против меня.

Она подняла голову, и он увидел ее ожесточившееся лицо.

— Знаю. Когда я это осознала, то захотела причинить ему боль, ударив по слабому месту — гордости. И бросила его. Дала понять, что он для меня — ничто, что так было всегда. — Ее голос звучал бесконечно устало, сломленно, виновато. — А потом появился Матье. Он меня вытащил. Матье ничего не знал и считал меня чистой, безупречной. Бохе удалось то, чего вы оба сделать не сумели. Он меня спас…

— Как я мог спасти тебя от того, о чем понятия не имел? — возмутился Сервас.

Она пропустила его замечание мимо ушей и отвернулась к озеру.

— Давно ты… — спросил он, любуясь безупречным профилем.

— Снова начала? После смерти Матье… В этом городе студентов почти столько же, сколько жителей. Найти дилера труда не составило.

— Ты знаешь Хайзенберга?

Она кивнула.

— Марго кое-что мне рассказала… — Сервас резко сменил тему, не в силах длить мучительное объяснение. — Сегодня ночью она видела в горах странную сцену. Ты знаешь озеро Неувьель?

Он пересказал ей описанную дочерью сцену и прочел в ее взгляде недоумение и удивление.

— Вчера было семнадцатое июня, — сказала Марианна, когда Сервас закончил. — Семнадцатое июня две тысячи четвертого. Ты должен помнить…

Он молча ждал продолжения.

— Авария с автобусом. Все газеты писали об этом на первых полосах.

Да, он что-то смутно припоминал. Новость, затерявшаяся в потоке других новостей. Катастрофы, убийства, войны, несчастные случаи… Автобусная авария. Не первая и не последняя. В этой было много жертв. Погибли дети.

— Девятнадцать жертв — семнадцать детей и двое взрослых, учитель и пожарный, — напомнила Марианна. — Водитель потерял управление, съехал с дороги, и автобус рухнул в озеро. Он два часа висел на склоне, зацепившись колесами за деревья, и многих детей спасли.

Сервас посмотрел на Марианну.

— Почему ты так хорошо это помнишь?

— В этом автобусе был Юго.


— Ты знаешь Давида, Сару и Виржини?

Она кивнула.

— Это лучшие друзья Юго. Они пошли на подготовительное отделение следом за ним. Блестящие молодые люди. В ту ночь они тоже были в автобусе.

Сервас внимательно смотрел на Марианну.

— Хочешь сказать, их спасли, как и Юго?

— Да. Все они получили разные травмы и тяжелый психологический шок. Это было ужасно. Дети видели смерть друзей — подростков от одиннадцати до тринадцати лет…

— Их лечили?

— Конечно. Многие получили серьезные повреждения. Некоторые стали инвалидами. — Марианна помолчала, собираясь с мыслями. — Со всеми занимались психологи. Эти дети всегда дружили, но несчастье сблизило их еще больше. Сегодня они как пальцы одной руки… Если тебе нужно больше информации, просмотри местную газету — «Марсакскую республику». Она хорошо оттопталась на этой истории: все дети учились в городском коллеже.

Сервас чувствовал себя опустошенным.

— Я предупреждала тебя, Мартен: все, к кому я привязываюсь, плохо кончают.

Майор сомневался, стоит ли задавать Марианне мучивший его вопрос. Вопроса он боялся не меньше, чем ответа на него, но ему нужно было знать.

— Что Франсис делал здесь прошлой ночью?

Марианна вздрогнула.

— Ты за мной шпионишь?

— Не за тобой — за ним, его я подозревал.

— Франсиса бросила подружка, она учится в лицее, ты ее знаешь — Сара. Он не впервые… спит с одной из своих учениц. И не в первый раз плачется мне в жилетку. Вот ведь как странно — когда ему нужно выговориться, исповедаться, он приходит ко мне. Франсис очень одинок. Как и ты, Мартен… Думаешь, это из-за меня? — вдруг спросила она, сделав отстраняющий жест рукой. — Я часто спрашивала себя: что я с вами делаю? Что такого я делаю мужчинам моей жизни, Мартен, чего не делают другие женщины? Зачем я их ломаю?

Марианна содрогнулась в рыдании, но ее глаза остались сухими.

— Боху ты не сломала, — сказал Сервас.

Женщина подняла на него глаза.

— Ты сама сказала, что он был с тобой счастлив.

Она кивнула, закрыла глаза, и у ее губ залегла горькая складочка.

— Считаешь, я на это не способна? Дать мужчине счастье? И остановиться? Совсем, навсегда?

Они переглянулись. Это был один из тех моментов, когда решается судьба. Она могла простить ему все, что он наговорил, что подумал, во что поверил… Или навсегда выкинуть его из своей жизни. А чего хотел он сам?

— Обними меня, крепко, — попросила она. — Мне это нужно. Сейчас.

Он послушался. Он бы сделал это и без ее просьбы. Он смотрел через плечо Марианны на озеро, над которым разгорался свет зари. Сервас всегда любил утро. На поверхности озера, у самого берега, плавал обрубок дерева, а на нем изваянием застыла цапля. Марианна обхватила Мартена руками. И его залила волна тепла.

— Ты всегда был рядом, Мартен. В моей душе… Даже при Бохе… Ты никогда меня не покидал. Помнишь: «ПСНРН»?

Да. Он помнил. «Пока Смерть Не Разлучит Нас»… Они всегда так прощались. Ее голос и дыхание у самого уха. Губы у его рта. Он спрашивал себя, сколько правды в словах Марианны, может ли он верить ей, и решил, что может. Довольно с него подозрений и недоверчивости — неотъемлемых составляющих профессии, отбрасывающей тень на все стороны жизни. На сей раз все просто и очевидно. Нет ни сомнений, ни необходимости удовлетворить другого. Между ними полное согласие. Как давно он не занимался любовью подобным образом? Сервас догадывался, что Марианна чувствует то же самое: они оба возвращались издалека и хотели проделать хотя бы часть пути вместе. С верой в будущее. Птица на дереве издала долгий протяжный вопль. Сервас повернул голову и увидел, как она взмахнула сильными крыльями и взлетела в грозовое небо.

Пятница

43

Озеро-3

Ему снилось, что он умирает. Он лежал на земле, глядя на солнце, и истекал кровью, а тысячи черных птиц кружили в вышине над его телом. Потом в поле его зрения возник чей-то силуэт, и он сразу понял, кто это, несмотря на нелепый парик и очки в тяжелой оправе. Он проснулся, как от толчка, все еще слыша как наяву крики птиц. С первого этажа доносился звук шагов, вкусно пахло кофе.

Черт, который час? Он схватил свой телефон и обнаружил четыре пропущенных звонка… С одного и того же номера. Значит, он проспал больше часа. Он набрал номер.

— Господи, ты где? — встревоженно спросил Эсперандье.

— Уже еду, — ответил Сервас. — Встречаемся в редакции «Марсакской республики», это местная газета. Найди номер и позвони им. Скажи, что нам нужны все материалы об аварии, в которую семнадцатого июня две тысячи четвертого года попал автобус на Неувьельском озере.

— Что за история с озером? У тебя есть новости?

— Потом объясню.

В комнату вошла Марианна с подносом в руках. Сервас выпил апельсиновый сок, залпом проглотил кофе и начал жадно жевать тост.

— Ты вернешься? — вдруг спросила она.

Он смотрел на нее, вытирая губы.

— Сама знаешь.

— Да. Думаю, что знаю.

Она улыбнулась. Улыбка была и в ее глазах. Таких зеленых и бездонных глазах.

— Юго скоро освободят, ты здесь… Мы откровенно поговорим, во всем разберемся… Мне давно не было так хорошо, — сказала она. — Я… счастлива.

Марианна запнулась на этом слове, как будто боялась сглазить.

— Это правда?

— Скажем так: я никогда не подбиралась к счастью на такое близкое расстояние.

Сервас отправился в душ. Впервые после начала расследования он, несмотря на усталость, чувствовал прилив энергии и желание свернуть горы. Ему, как и Марго, хотелось понять, насколько важна история с тем несчастным случаем. Шестое чувство подсказывало, что очень важна.

Перед тем как уйти, он обнял Марианну, не почувствовал в ней внутреннего сопротивления и все-таки спросил себя, нюхала ли она сегодня кокаин или нет. Марианна откинула голову назад, обняла Серваса за пояс и спросила:

— Мартен… Ты мне поможешь?

Он вгляделся в ее лицо.

— Поможешь избавиться от «мартышки»?

Майор кивнул.

— Да. Я тебе помогу.

Бохе ведь удалось. Может, и он преуспеет? Она нуждается в любви. Любовь — единственный действенный «заместительный наркотик»… Сервас вспомнил слова, которые произнес несколько часов назад: «Ты всегда была со мной. Никогда меня не покидала».

— Обещаешь?

— Да. Да, я тебе обещаю.


Редакция газеты «Марсакская республика» оцифровала далеко не все свои архивы, на CD-диски были переведены только два последних года. Все остальные материалы, в том числе за 2004 год, хранились на микрофильмах.

— Будет весело, — пошутил Эсперандье, представив себе объем работ.

— Вот две тысячи четвертый, — сказал Сервас, показав на три пластиковые коробки. — Не так уж и много. Где я могу их посмотреть? — поинтересовался он у секретарши.

Она проводила их в маленькую комнату без окон на цокольном этаже, зажгла мигающие лампы дневного света и показала допотопное устройство: судя по толстому слою пыли, пользовались им не слишком часто. Сервас засучил рукава и подошел к чудищу. Он худо-бедно умел им пользоваться, но, когда Эсперандье попытался отрегулировать разрешение, линза вывалилась и упала на микрофильм.

Минут пятнадцать они вставляли ее на место (стекло, слава богу, не разбилось), после чего открыли коробки и нашли микрофильм за 18 июня 2004 года.

АВТОБУСНАЯ АВАРИЯ СО СМЕРТЕЛЬНЫМ ИСХОДОМ В ПИРЕНЕЯХ

Сегодня вечером, около 23 ч 15 мин, на Неувьельском озере попал в аварию пассажирский автобус, погибли семнадцать детей и двое взрослых. Судя по первым полученным с места трагедии сведениям, автобус съехал с дороги на повороте, перевернулся, несколько минут висел на склоне, зацепившись колесами за деревья, после чего на глазах спасателей упал в озеро и погрузился на дно. Пожарные прибыли на место аварии очень быстро и успели вытащить десятерых детей и троих взрослых. Причина аварии пока неизвестна. Все жертвы учились в Марсакском коллеже. Они ехали на экскурсию, устроенную по случаю окончания учебного года.

Они просмотрели следующие страницы. Еще статьи. Черно-белые фотографии, сделанные на месте трагедии. Автобус на склоне, на полпути к озеру. Силуэты людей в ярком свете фар и прожекторов. Пожарные бегут мимо объектива, что-то кричат, машут руками. Еще один снимок… Озеро… Идущий со дна свет… Сервас вздрогнул. Посмотрел на Эсперандье. Лейтенант замер, парализованный ужасом и состраданием. Сервас вытащил микрофиш из считывающего устройства, вставил следующий и продолжил чтение.

Похороны семнадцати детей и двоих взрослых, трагически погибших в аварии, случившейся два дня назад на Неувьельском озере, состоятся завтра. Все семнадцать детей в возрасте от одиннадцати до тринадцати лет учились в Марсакском коллеже. Один из погибших взрослых был пожарным, он пытался спасти застрявших в автобусе детей, другой — преподавателем, сопровождавшим их на экскурсии. Десять детей были спасены благодаря их усилиям. Спаслись также шофер автобуса, воспитатель и еще один преподаватель. Дознаватели сразу исключили предположение о том, что водитель автобуса превысил скорость. Анализ крови не выявил алкоголя в его крови.

В следующих статьях описывались похороны, боль и горе родственников. Журналисты сыграли на всех чувствительных струнах читателей. Все издания дали снимки родственников, сделанные «из засады» пронырами-папарацци, не постеснявшись разместить самые душераздирающие на первых полосах.

Вчера в Марсаке состоялись похороны девятнадцати жертв автобусной аварии на Неувьельском озере. На церемонии присутствовали министр транспорта и министр национального образования. Атмосфера действа была горестной и отрешенной.

Большинство спасателей жестоко травмированы Неувьельской трагедией. «Ужасней всего были крики детей», — признался один из них.

Когда первый накал страстей схлынул, тональность статей начала меняться. Журналисты почуяли запах крови.

Авторы статей обвиняли водителя.

СМЕРТЕЛЬНАЯ АВАРИЯ НА НЕУВЬЕЛЬСКОМ ОЗЕРЕ: ДОПРОС ШОФЕРА


АВАРИЯ АВТОБУСА СО СМЕРТЕЛЬНЫМ ИСХОДОМ: ПОДОЗРЕВАЕТСЯ ШОФЕР?


По словам прокурора Тарба, рассматриваются две версии причин аварии автобуса, случившейся в ночь с 17 на 18 июня на Неувьельском озере, в которой погибли 17 детей и двое взрослых: техническая неисправность и человеческий фактор. По свидетельству многих выживших детей, шофер автобуса Иоахим Кампос (31 год) потерял управление на узкой извилистой дороге из-за того, что отвлекся на разговор с одним из сопровождавших экскурсию преподавателей. Прокурор пояснил, что следствие рассматривает несколько версий, в том числе «человеческий фактор», но все свидетельские показания нуждаются в тщательной проверке.


— Зачем ты это сделала, Сюзанна?

Поль Лаказ складывал вещи в лежавший на кровати чемодан. Она наблюдала за ним, стоя в дверях комнаты. Он повернул голову и покачнулся, как от удара кулаком, встретив взгляд запавших, измученных страданием глаз. Она вложила всю оставшуюся в ней силу в этот короткий всплеск чистой, не замутненной другими чувствами ненависти.

— Мерзавец, — произнесла она, скрипнув зубами.

— Сюзанна…

— Заткнись!

Лаказу было больно смотреть на лицо жены: запавшие щеки, серая кожа, выступающие, как у черепа, зубы, бледные губы… Да еще этот жуткий нейлоновый парик.

— Я собирался расстаться с ней. Порвать… окончательно. Поставил ее перед фактом…

— Лжец…

— Ты не обязана верить, но это правда.

— Так почему ты отказываешься сказать, где был в пятницу вечером?

Он понял, что она готова поверить в его невиновность. Ему очень хотелось убедить Сюзанну в своей любви, признаться, что в его жизни не было женщины ближе ее. Пусть умрет счастливой. Сделать это нетрудно — достаточно напомнить те хорошие моменты супружества, когда их считали идеальной парой.

— Я не могу тебе сказать, — с сожалением в голосе произнес он. — Теперь не могу… Один раз ты меня уже предала. По твоей милости я закончу свои дни в тюрьме.

Ему удалось заронить сомнение ей в душу, он понял это по глазам. На короткое мгновение он был готов заключить ее в объятия, но сдержался. Как они дошли до такого?


— Господи боже ты мой! — воскликнул Эсперандье, читая следующую статью.

Сервас видел хуже своего лейтенанта и не так быстро разбирал мелкий шрифт микрофишей, но ему передалось возбуждение Эсперандье. Из-за пыли у него чесались глаза и нос, он без конца чихал, но продолжал читать.

Причины несчастного случая пока окончательно не установлены, однако версия «человеческого фактора» кажется все более убедительной. Все выжившие дети описывают ситуацию примерно одинаково: водитель автобуса Иоахим Кампос (31 год) оживленно беседовал с их преподавательницей Клер Дьемар, не раз отвлекался от дороги и смотрел на женщину. Клер Дьемар, шофер автобуса и лицейский воспитатель Элвис Констанден Эльмаз (21 год) выжили в этой трагедии, четвертый, тоже преподаватель, погиб, спасая детей.

— Жуткая история, да? — произнес голос у них за спиной.

Мартен обернулся. В дверях стоял мужчина лет пятидесяти — всклокоченные волосы, четырехдневная щетина, очки на макушке, он смотрел на них и улыбался. Даже если бы они не сидели сейчас в редакционном архиве, Сервас безошибочно опознал бы в нем журналиста.

— Вы освещали то дело?

— Именно так. И поверьте, это был единственный случай в моей профессиональной жизни, когда я охотно уступил бы сенсацию кому-нибудь другому…

— Почему?

— Когда я приехал на место аварии, автобус уже лежал на дне. Я много чего повидал, но это… Там работали пожарные и горные спасатели, был даже вертолет. Все были ужасно подавлены. Они сделали все, чтобы вытащить из автобуса как можно больше детей, но не сумели, и один из них утонул. Двое других спасателей, находившиеся в автобусе, когда тот упал в озеро, сумели выплыть. Они продолжили нырять, хотя капитан — полный идиот — запрещал им это делать, и вытащили еще несколько детишек, но уже мертвых. Почти все время, пока шла операция по спасению, чертова фара продолжала светить — вопреки всякой логике, ведь автобус был сильно покорежен. Эта фара напоминала… как бы это сказать… глаз… Да, именно так: глаз мифологического зверя, лох-несского чудовища, понимаете? Чудовища, пожравшего детей… Сквозь толщу воды угадывались очертания автобуса… Мне даже показалось, что я заметил… Проклятье!

Журналист не закончил — он был искренне взволнован.

Сервас подумал о фонарике в горле Клер, утопленной в собственной ванне, о той странной, скособоченной позе, которую придал мертвому телу убийца, и у него появилось нехорошее предчувствие. Журналист подошел ближе, вернул очки на нос и начал читать текст на экране.

— Самым ужасным оказался момент, когда тела всплывали на поверхность, — продолжил он. — Окна были разбиты, автобус лежал на боку, они всплыли, как чертовы буйки или целлулоидные куклы.

«Как куклы в бассейне», — подумал Сервас. Господь всемогущий!

Внезапно журналист насторожился, как ищейка, почуявшая зарытую в земле кость.

— Не хотите объяснить, почему тулузские полицейские внезапно заинтересовались старой историей? — Сервас заметил, что у писаки загорелись глаза. — Проклятье! Клер Дьемар! Убитая преподавательница… Она ехала в том автобусе!

«Да, хорошего мало, — подумал Сервас. — Больно ты шустрый и сообразительный!»

— Поверить не могу! Утонула в собственной ванне! Думаете, ее убил кто-то из выживших детей? Или один из родителей? Но почему сейчас, шесть лет спустя?

— Оставьте нас, — приказал майор.

— Что?

— Убирайтесь, не мешайте работать.

Журналист побагровел.

— Предупреждаю, завтра в «Ла Репюблик» появится моя статья. Уверены, что не хотите сделать заявление?

— Прочь!

— Мы вляпались, — констатировал Эсперандье.

— Давай продолжим.

Авторы следующих статей писали в основном о халатности водителя, не приводя при этом никаких доказательств. Со временем интерес к драме в горах стал угасать, о ней вспоминали все реже, но потом кое-что случилось.

ПЕЧАЛЬНАЯ ИРОНИЯ СУДЬБЫ:

КОМАНДИР ПОЖАРНЫХ ПРОКЛЯТОГО АВТОБУСА УТОНУЛ В ГАРОННЕ

— Да уж, Безносая аккуратно ведет дела, — философски прокомментировал Эсперандье.

Сервас просматривал по диагонали следующую статью, и сигнал тревоги все громче звучал у него в мозгу.

Этой ночью один из участников Неувьельской драмы погиб при обстоятельствах, странным образом напоминающих смерть, от которой он год назад спас других. Расследование только началось, но, судя по всему, бывший шеф пожарных, пытавшийся помочь детям из автобуса, попавшего в аварию на Неувьельском озере в июне прошлого года (погибли 17 детей), по непонятным причинам подрался с бандой бездомных, обосновавшихся под Новым мостом в Тулузе. Свидетель, наблюдавший за происшествием издалека, заявил, что все случилось из-за сигареты: четверо бомжей попросили закурить, капитан отказал, а потом «все произошло очень быстро». Капитана сильно избили и сбросили с моста. Свидетель происшествия отправился в полицию, тело выловили из воды, но было слишком поздно — жертва ударилась головой о бетонную опору и погибла. Полиция разыскивает злоумышленников, напавших на Бертрана Кристиаэнса (51 год), которого всего месяц назад перевели в Тулузу.

— Черт побери! — Сервас вскочил. — Звони в контору! ОБЪЯВЛЯЙ ОБЩИЙ СБОР! Найдите список всех, кто так или иначе участвовал в этой драме, и пропустите их через мелкое сито! Скажи, что дело срочное, что пресса уже все пронюхала и журналисты наступают нам на пятки!


Ирен Циглер включила компьютер и за три минуты установила личность владельца машины по номеру, записанному подругой Дриссы Канте. Еще через две минуты она выяснила род его занятий.

«Златан Йованович, частное детективное агентство. Слежка/Наблюдение/Расследования. Работаем круглосуточно, 7 дн. в неделю. Лицензия префектуры».

Адрес был марсакский.

Ирен откинулась на спинку кресла. Марсак… Что, если ее начальная гипотеза неверна? И слежку за Мартеном заказал не Гиртман? Детектив из Марсака… Мартен расследует преступление, случившееся в этом городе. Циглер посмотрела на часы. Ее вызвали в суд Оша на разбирательство дела о домашнем насилии; кроме того, нужно попасть к начальству. Два часа потерянного времени. Даже больше. Ничего, потом она отправится в Марсак и найдет этого Златана.

Ордера у Циглер не было, но это ее не волновало.

Она встала, надела кепи, отряхнула форменную рубашку. На стене висел постер с изображением героической пары — жандарма и жандарметки, похожих на Барби и Кена. Женщина вздохнула.


— Долго искать не пришлось, — сообщил по телефону Пюжоль. — Шофер автобуса, Иоахим Кампос, был в списке пропавших.

Сервас почувствовал возбуждение.

— По какой причине?

— «Подозрительное исчезновение». Девятнадцатое июня две тысячи восьмого.

Возбуждение Серваса удвоилось. Капитана пожарной команды бросили в воду в июне 2005-го, через год после драмы. Шофер автобуса исчез в 2008-м. Клер Дьемар утопили в ванне в июне 2010-го. Сколько еще было жертв? Одна в год? Всегда в июне? Из общего ряда выбивался Элвис. Он не вписывался в схему. На Элвиса покушались всего через несколько дней после убийства Клер.

Возможно, тот, кто за всем этим стоит, решил ускорить события? По какой причине? Неужели его подтолкнуло полицейское расследование? Он испугался, поняв, что Элвис может так или иначе вывести сыщиков на него…

— Свяжись с больницей, — распорядился Сервас. — Узнай, есть ли шанс, что Элвис выйдет из комы и его можно будет допросить.

— Ни малейшего. Он только что умер от ран. Несколько минут назад звонили из больницы.

Мартен выругался. Им не повезло, но они близки к разгадке, он в этом убежден.

— Найди имя свидетеля убийства на Новом мосту, — велел он Пюжолю, закрыл телефон и скомандовал сидевшему за рулем Эсперандье: — Возвращаемся в Тулузу. Нужно немедленно изучить дело этого типа, Кампоса; может, что-то раскопаем.


— Я больше не могу.

Сара посмотрела на Давида. Его голос звучал ломко, как заиндевевшая от мороза шелковистая паутина. Девушка не знала, под кайфом ее приятель или дело в другом. Этим «другим» была депрессия. Сара считала, что авария могла сыграть роль спускового механизма: темный ангел подкараулил Давида, развернул крылья, выдав свое присутствие в его подсознании. Саре была известна история трагической гибели младшего брата Давида, она помнила, что негодяй отец и мерзавец старший брат обвинили в этом несчастье мальчика, которому было всего девять лет. Сара и Юго часто об этом говорили, и он сравнивал их друга с уткой, которой отрубили голову. Юго очень любил Давида, а тот его просто обожал. Между ними существовала особая — теснее кровной — связь, природу которой Сара не понимала. Это чувство было глубже и сильнее духовного единства членов Круга.

Сара была в числе детей, которые первыми вырвались из автобуса через разбитое окно, когда он еще лежал на склоне, зацепившись колесами за деревья. Ее вытолкнул наружу молодой преподаватель, сопровождавший класс на экскурсию. Сара не забыла, как он, заикаясь от смущения, бормотал извинения — ему пришлось подсадить ее и подтолкнуть ладонями под попку. Он помог ей и вернулся за другими детишками, застрявшими под сиденьем. Автобус превратился в груду искореженного металла. По какой-то неведомой причине Сара в мельчайших деталях помнила круглые очки на круглом лице молодого учителя (весь класс презирал его за то, что он не умел заставить себя уважать и был объектом шуточек — Юго гениально его пародировал), но напрочь забыла его имя. Имя человека, которому были обязаны жизнью Давид, многие другие члены Круга и она сама… Странно, но имя молодой красивой преподавательницы — все ее боготворили, а мальчишки были в нее влюблены — навечно засело у Сары в голове. Эта смазливая мерзавка сбежала первой — не оборачиваясь, на четвереньках, с истерическим воем — и бросила детей на произвол судьбы. Они звали на помощь, а она притворилась, что не слышит. Клер Дьемар. Члены Круга не забыли это имя и очень удивились, встретив ее в Марсаке. Знакомясь с классом, она вызывала учеников по списку, узнала их фамилии, побледнела и смутилась.

Все эти годы Сара помнила и воспитателя, его отличали бандитская внешность и смешное имя — Элвис Эльмаз. Им было по двенадцать, а он втихаря учил их курить, давал слушать рок-музыку. Элвис объяснял мальчишкам, как обращаться с девочками, и подбивал клинья к ней, Саре, потому что она выглядела на все шестнадцать. Случалось, он впадал в ярость, начинал ругаться, сыпал угрозами. Однажды он пообещал Юго: «Отрежу твою штуку и запихну ее тебе в глотку, маленький придурок!» Они восхищались Элвисом, боялись его. Хотели быть таким, как он, а в ночь аварии выяснилось, что их кумир — жалкий трус.

Не забыли они и командира пожарных. Он запретил своим людям лезть в автобус, заявив, что тот вот-вот свалится в озеро, но почти все спасатели нарушили приказ, и один погиб, вытаскивая детей. Именно благодаря этим «строптивым» людям Круг состоял из десяти человек, а не из двух или трех. А еще был шофер… Мало того что он не справился с управлением, поскольку уделял больше внимания Клер Дьемар, чем дороге, но и сбежал одним из первых. Из всех пассажиров он помог только этой грязной шлюхе. Шофер запал на ее красивое личико (говорун и сам был недурен) — и флиртовал с ней все время, пока они ехали.

— Как его звали, того преподавателя? — спросила она и глубоко затянулась остывшим дымом.

Давид поднял на нее мутные глаза.

— Очкарика, — уточнила Виржини.

— Нашего спасителя? Лягушонок…

— Это прозвище. А настоящее имя?

— Максим, — заплетающимся языком произнес Давид, беря у Сары трубку. — Его звали Максим Дюбрей.

Точно. Теперь она вспомнила. Максим, делавший вид, что не замечает шума, свиста и смешков у себя за спиной. Максим, то и дело поправлявший сползающие на кончик носа очки. Максим, у которого один глаз был незрячий. Максим, который ужасно разозлился всего один раз — когда кто-то написал на доске «ДЕБРЕЙ — ЦИКЛОП», и заорал: «Кто это сделал?» Максим Дюбрей. Герой… Его тело достали вместе с телами других погибших на следующий день после аварии, когда кран поднял автобус из озера. Сара помнила, как плакала на похоронах его мать, маленькая хрупкая женщина с пушистыми седыми волосами, дрожавшая всем телом, как птичка на морозе.

Интересно, одобрил бы Максим то, что они сделали потом? Наверняка нет. Почему ей все чаще кажется, что они выбрали неверный путь, уподобившись тем, кто бросил их тогда на произвол судьбы?

— Нужно заняться этим легавым, — произнес Давид бесцветным, равнодушным голосом.

Виржини посмотрела на друга, но ничего не сказала. Они были в лесу, сидели на полу в заброшенной часовне, в двухстах метрах от лицея, где часто собирались, чтобы выпить, посекретничать и покурить травку.

— Я этим займусь, — добавил он после паузы и пустил по кругу бонг[49] с зеленоватой жидкостью.

— Что будешь делать?

— Увидите.


Дело об исчезновении Иоахима Кампоса завели по заявлению его подружки. Вечером 19 июня 2008 года она ждала его в ресторане «Ла Пергола», не дождалась и запаниковала. В полицейском протоколе со слов девушки было записано, что она сделала двадцать три звонка на сотовый, но каждый раз попадала на голосовую почту. Она оставила Кампосу восемнадцать сообщений — гневных, угрожающих, панических, умоляющих, — что свидетельствовало в ее пользу.

Прождав час в ресторане, девушка отправилась прямиком в дом Кампоса, находившийся в пятнадцати километрах от города. Там никого не оказалось, не было и машины на стоянке.

По свидетельствам, собранным дознавателями, Иоахим был хорош собой и очень любил женщин, так что его подружка провела бессонную ночь, наутро позвонила в свой офис, сказалась больной и помчалась на работу к Кампосу. Иоахим больше не водил автобус. Никакого обвинения против шофера не выдвинули, но через полгода после страшной аварии наниматель уволил его — за другую оплошность, и он пошел работать кладовщиком в большой супермаркет. На новом месте у него стало куда меньше возможностей флиртовать с прекрасными незнакомками. В магазине невеста Иоахима выяснила, что он там не появлялся, и во второй половине дня отправилась в жандармерию. Ей дали понять, что делать ничего не будут. Каждый год во Франции пропадают сорок тысяч человек. Девяносто процентов находят в ближайшие недели. Любой совершеннолетний француз имеет право начать новую жизнь и сменить место жительства, не ставя в известность ни родственников, ни друзей. Мужчины поступают так чаще женщин. В случае исчезновения ребенка полицейские и жандармы сделали бы все возможное, организовав облавы и послав ныряльщиков на все местные озера. Любой пропавший взрослый гражданин — не более чем статистическая единица. Подозрительным считается исчезновение больного либо недееспособного человека, а также исчезновение «по принуждению». В случае с Иоахимом Кампосом ничего подобного не было.

Невеста Кампоса оказалась на редкость упрямой особой — она звонила на сотовый экс-шофера еще пятьдесят три раза, доставала полицейских и жандармов и в конце концов одержала победу: появился свидетель, заявивший, что в вечер исчезновения видел человека, подходящего под описание Иоахима, за рулем старого серого «Мерседеса», в нескольких километрах от ресторана, где у него было назначено свидание. Интересная деталь: по словам того же свидетеля, в машине с Кампосом было еще два человека.

— Все знают, что господин Кампос любил хорошеньких женщин… — отвечали жандармы, косясь на (экс-?) невесту.

— Двое мужчин, — уточнил свидетель.

Дело Кампоса переквалифицировали, занеся в разряд подозрительных исчезновений. По каким-то запутанным процедурным обстоятельствам расследование поручили тулузской полиции. Она выполнила обязательный минимум действий, и прокурор поспешил закрыть дело «за отсутствием доказательной базы». Иоахим Кампос стал частью трех статистических процентов пропавших, которых не находят никогда.

Сервас вынул из папки бумаги и отдал половину Эсперандье. Было 14.28.


В 15.12 он начал изучать распечатку входящих и исходящих звонков, сделанных с телефона Иоахима Кампоса. Саму трубку так и не нашли, но суд выдал ордер, и сотовый оператор предоставил информацию по номеру.

В вечер исчезновения и в течение трех последующих дней Кампосу неоднократно звонила его упрямая невеста, пытались связаться с Иоахимом сестра и родители, а также молодая замужняя женщина, мать двоих малолетних детей, у которой уже много месяцев был с ним роман.

В 15.28 Сервас занялся локализацией последних входящих и исходящих звонков Иоахима Кампоса, то есть сотовыми вышками, мимо которых он проходил/проезжал перед исчезновением. Сыщик надеялся, что это поможет восстановить маршрут экс-шофера.

«Невеста», — вдруг подумал он.

Мысль о девушке пришла ему в голову, когда он пытался понять, в каком именно месте находился телефон Иоахима в момент энного по счету звонка из ресторана «Ла Пергола».

«Возможно, твоя настойчивость будет наконец вознаграждена», — мысленно пообещал он, увидев топоним на странице.

— Карта, мне нужна карта Центральных Пиренеев.

— Карта? — переспросил ошеломленный Эсперандье и вывел на экран компьютера Карты Google. — Вот тебе карта.

— Можешь расширить покрытие?

Лейтенант направил вертикальный курсор книзу, и территория покрытия увеличилась, а масштаб уменьшился.

— Чуть ниже и восточнее, — попросил Сервас. — Вот здесь.

Лейтенант взглянул на указанное майором место: ресторан «Ла Пергола».

— Что теперь?

— Вот ресторан, а вот последняя вышка, зарегистрировавшая местонахождение мобильника Иоахима Кампоса. Это в тридцати километрах от ресторана, в направлении, противоположном тому, где он жил. Свидетель заявил, что видел человека, похожего на Иоахима Кампоса, за рулем «Мерседеса» рядом с рестораном за полчаса до того, как ретранслятор зарегистрировал его телефон. Если свидетель был в трезвом уме и ясной памяти, Кампос ехал не домой.

— Ну, и? Одному богу известно, куда он направлялся. Возможно, к той женщине, своей любовнице…

— Нет, ее дом в другом направлении. Но вот что интересно: отчаявшаяся невеста звонила еще много раз, но ни одна вышка не зарегистрировала его телефон.

— Так бывает, когда трубка уничтожена, выключена или где-то спрятана, — ухватил суть дела Эсперандье.

— Молодец, соображаешь. И это еще не все. Расширь зону.

Когда Венсан выполнил приказ, Сервас провел пальцем от ресторана до вышки и продолжил траекторию.

— Черт побери… — пробормотал лейтенант, увидев, что палец патрона приближается к месту, название которого они раз сто видели в документах по делу Кампоса: озеро Неувьель.


Циглер оседлала стоявший у здания суда мотоцикл, радуясь тому, как ловко «сделала» государственного защитника. Дождь так и не пошел, хотя черные тучи затянули все небо. Лежавший в кармане телефон разразился мелодией «Поющих под дождем», Ирен расстегнула молнию и взглянула на экран айфона: Мартен.

— Хорошо поныряла в Греции? С аквалангом или без? — спросил Сервас.

Циглер насторожилась: с чего это Мартен задает такой странный вопрос?

— С аквалангом, — ответила она, сгорая от любопытства.

— Умеешь с ним обращаться?

— Ха! — сухо хохотнула Циглер. — Я федеральный тренер первого разряда и «двухзвездный» инструктор Всемирной конфедерации подводной деятельности.

Сервас восхищенно присвистнул.

— Звучит чертовски круто. Полагаю, это значит «да»?

— Мартен, к чему этот вопрос?

Он объяснил.

— А ты нырял когда-нибудь?

— С маской и трубкой, один или два раза…

— Я говорю серьезно. Ты нырял с аквалангом?

— Ну… нырял, да, много раз, но давно…

Майор соврал. С аквалангом он нырял один раз в жизни — в бассейне «Медиа Клуба»… с Александрой и тренером.

— Когда?

— Э-э-э… пятнадцать лет назад… или около того…

— Это очень плохая идея.

— Другой нет. И мы не можем ждать, когда выдадут ордер и пришлют команду ныряльщиков. В ближайшие часы пресса обнародует эту историю. В конце концов, озеро совсем маленькое… И акул в нем нет, — попытался пошутить Сервас.

— Это ужасная идея.

— У тебя есть снаряжение? И костюм для меня?

— Ну… Думаю, найдется.

— Прекрасно. Когда за тобой заехать?

— У меня встреча с начальством. Дай мне два часа.

Йовановичем она займется позже… Циглер не терпелось узнать, что раскопал Мартен.

Акваланги, погружение, озеро…

«И клад на дне», — подумала она.

44

Погружение

День близился к концу, когда машина въехала на грунтовую дорогу. С запада наплывали стаи грозовых туч. Они остановились у протянутой между двумя тумбами цепи с висячим замком и ржавой металлической табличкой «КУПАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО».

Прямо перед ними находились озеро и плотина. До противоположного берега было метров двести, проложенная выше дорога делала в этом месте крутой поворот. Именно здесь автобус упал на склон. К озеру тут не подберешься: берег внизу образует крутой выступ, на котором растут несколько старых деревьев. Из-за частых подвижек почвы корни обнажились и мокли в воде, все пространство между ними было забито гнилыми ветками и опавшими листьями. Дальше по берегу склон был не таким обрывистым, но сосны и густой колючий кустарник помешают сойти к воде в полном снаряжении.

Оставался один путь — с дороги, где они сейчас стояли.

Сервас выключил кондиционер, открыл дверцу, и весь жар, накопленный в воздухе за день, обрушился ему на плечи, как забытое на солнце белье. Ирен обошла джип, открыла дверцу багажника и начала раздеваться. «У нее идеальная фигура и дивный загар», — подумал Сервас. Ирен натянула черный комбинезон поверх розовых стрингов и лифчика, сыщик стряхнул наваждение и стал снимать одежду.

— Нам лучше поторопиться, — сказала Циглер, глядя на грозовое небо.

Вдалеке грохотал гром, бесшумно сверкали молнии, но дождя все еще не было. Циглер достала из багажника второй комплект снаряжения и помогла майору надеть комбинезон. Он поежился от прикосновения к коже холодного неопрена, постарался вспомнить наставления, которые Ирен несколько раз повторила ему по дороге, и почувствовал, что жалеет о проявленной инициативе.

— Похоже, гроза все-таки будет. Не уверена, что погружение — хорошая затея.

— Другой у меня нет.

— Может, подождем до завтра? Приедет команда. Проверит все дно и, если там что-нибудь есть, найдет это «что-то».

— Завтра «Марсакская республика» опубликует статью, в которой будет написано, что полиция ищет связь между аварией и убийством Клер Дьемар. Пресса вцепится в эту историю, а у журналистов, как тебе известно, бульдожья хватка… Если на дне что-то есть, я не хочу, чтобы они пронюхали.

— Не хочешь сказать, что мы ищем?

— Серый «Мерседес». А может, и человека… в «Мерседесе».

— И только-то?

На секунду Сервасу захотелось все бросить, но остатки гордости не позволили ему окончательно сдуться. Ирен все поняла по его глазам, вздохнула, покачала головой и еще раз повторила инструкции касательно маски, загубника, кислородного баллона, после чего отрегулировала на нем ремни.

— Это стабилизатор, — сказал она, кивнув на жилет. — Надувается и сдувается ручками насоса — вот так. На поверхности он должен быть всегда надут, это позволит без труда держаться на воде. Жилет соединен с баллоном ремнем, а баллон — с детандером.[50] Вставляешь в рот и слегка прикусываешь, чтобы не упустить.

Сервас попытался сделать вдох, и ему показалось, что воздух в шланге оказывает сопротивление, но дело было в страхе. Сердце билось тяжело и гулко. Ирен проверила пояс и ласты, надела ему на запястье большие часы — глубинометр.

— Здесь глубина, тут температура, а вот время. Я не выпущу тебя из поля зрения, под водой пробудем не больше сорока пяти минут, договорились?

Он кивнул. Сделал два шага вперед, высоко поднимая колени, чтобы не зацепиться ластами. Остановился, чувствуя себя ужасно неповоротливым. Неустойчивым. Баллон был жутко тяжелый, и ему все время казалось, что какой-то хулиган тянет его назад и он вот-вот упадет.

Циглер захлопнула багажник, перепугав птиц, устроившихся на ночлег в росших на другом берегу соснах и елях. Тишину нарушали только их крики, шелест листвы на жарком ветру и раскаты грома.

— Итак, повторим: внизу скоро станет совсем темно, так что все время свети фонарем на ладонь, и тогда я пойму, что ты хочешь сказать. Если все в порядке, делай знак «о’кей». — Она соединила большой и указательный пальцы в кружок. — Ты начинающий ныряльщик и израсходуешь кислород гораздо быстрее меня, поэтому не забывай постоянно проверяться. Кислорода у тебя на час. Если что-то случится или мы разделимся, сделай круговое движение фонарем и замри. Я за тобой приплыву.

Майору было ясно одно: нырять ему расхотелось, но он кивнул и прикусил наконечник, сцепив зубы.

— И вот еще что. Вдыхать — вдыхай, но не забывай и регулярно выдыхать. Если под водой легкие будут слишком долго наполнены воздухом, ты всплывешь. В этом случае выдыхай медленно, чтобы не повредить плевру.

Класс. Большая птица издала долгий гортанный крик и взлетела, касаясь лапами поверхности воды.

— Твоя затея — полный идиотизм. Уверен, что не передумал?

Сервас молча кивнул.

Женщина пожала плечами, развернулась и медленно — спиной к озеру, лицом к берегу — вошла в воду. Мартен последовал ее примеру и почувствовал, как прохладная вода освежает кожу через костюм. Интересно, какие ощущения у него будут через час? «Озеро горное, чай, не Сейшелы…» — усмехнулся он.

Зайдя в воду по грудь, Циглер поплевала на маску, сполоснула в воде и надела. Сервас последовал ее примеру, опустил лицо в воду, но ничего не увидел из-за взвеси разворошенной ластами тины. Оставалось уповать на то, что ближе ко дну видимость улучшится.

— И последнее. Когда я отпущу твою руку, держись рядом. Не отплывай дальше чем на три метра. Я хочу все время тебя видеть. Не забывай регулировать давление на барабанные перепонки — зажимай нос и выдыхай, так будет меньше шуметь в ушах. Озеро глубокое, давление почувствуешь, когда опустишься метра на два — на три.

Сервас сделал знак «ОК», и Ирен улыбнулась. Ему показалось, что она нервничает сильнее, чем он.

Циглер взяла сыщика за руку, и они поплыли, шевеля ластами. На середине озера она знаком велела ему сдуть жилет, и они начали спуск.

Майору понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к детандеру, а дышать под водой оказалось совсем нелегко. Он вспомнил, что первый опыт погружения в бассейне — это случилось двадцать лет назад — ему не слишком понравился.

В воде было темно, несмотря на близость берега и свет их фонарей. Ирен держала Серваса за руку и направляла его. При вдохе он слышал свист, а когда выдыхал, вокруг собирались пузыри. Свет фонаря осветил неровное дно и целый подводный луг — водоросли колыхались, как длинные шелковистые волосы. Сервас почувствовал острую боль в ушах и отпустил руку Ирен, она схватила его за жилет, подтолкнула вверх и знаком объяснила, что нужно сделать. Он подчинился, зажал нос, выдохнул, и ему показалось, что из уха вылетел большой пузырь. Боль прошла, остался только легкий шум в ушах. «Нормально», — подумал он, и они продолжили спуск.

Он был легким…

Как космонавт в невесомости.

До чего тихо… только плещется вода да свистит воздух в трубке.

Они спустились на пятнадцать метров. Циглер отпустила руку Серваса и вопрошающе посмотрела на него. Он сделал знак, что все в порядке, и она поплыла рядом. Мартен крутил головой, но смотреть было практически не на что. Если что-то случится, никто не догадается искать их на дне озера. Сервас чувствовал, насколько он уязвим, и его напряжение усиливалось. «Так, успокойся, до поверхности всего несколько метров… Сделай вдох, надуй жилет — и всплывешь».

Он вспомнил совет Циглер: «Контролируй себя и сохраняй спокойствие». Проклятье… Сервас поднял голову и увидел слабый свет. Далеко. Скорее серый, чем голубой. «Наверное, гроза наконец разразилась», — подумал он и вдруг так испугался, что едва не потерял сознание. «Держи себя в руках. Выдохни». Сервас собрался и продолжил разглядывать дно, светя себе фонарем. Метрах в трех от него легко и изящно, как русалка, плыла Циглер. Даже если он закричит, она не услышит… «Если что-то случится или мы разделимся, сделай круговое движение фонарем и замри. Я за тобой приплыву…»

Дно напоминало городскую свалку. Сервас переплыл толстую корягу, углубился в заросли водорослей и вдруг понял, что уровень повысился. Он повернул голову, ища глазами Циглер, и снова запаниковал: она успела отплыть достаточно далеко. Мартен остался один-одинешенек, тысячи враждебных кубических метров воды давили на хрупкий плексиглас маски.

Мимо его носа проплыла стайка серебристых рыбок.

Чуть впереди, среди водорослей и тины, что-то лежало… Скорее всего, выброшенный с берега электробытовой прибор. Сервас подплыл ближе и заметил бледный отсвет стекла и металла. От возбуждения сердце забилось сильнее. Он медленно выдохнул, сдерживая нетерпеливое любопытство, и увидел… серый «Мерседес» Иоахима Кампоса. Проржавевший, но практически целый. Коррозия уничтожила половину номера, но остались буквы «X», «Y», двойное «О» и код департамента — 65.

Внутри что-то было.

За рулем.

Он видел это через ветровое стекло, затянутое тонкой прозрачной зеленой пленкой.

Силуэт человека.

Бледный.

Неподвижный.

Взгляд устремлен вперед.

Бывший водитель автобуса.

Кровь быстрее побежала по жилам, сердце рвалось из груди, он дышал слишком часто.

Сыщик проплыл вокруг машины, извиваясь, как змея, и остановился у двери со стороны водителя. Нажал на ручку, не сомневаясь, что она заблокирована, но против всех ожиданий дверь поддалась, заскрежетала и открылась — правда, не до конца: колеса слишком глубоко ушли в ил.

Сервас заглянул внутрь и посветил фонарем на руль.

Водитель — то, что от него осталось, — не всплыл под потолок из-за ремня безопасности. Некоторые «неаппетитные» детали Сервас предпочел бы не видеть: долгое пребывание в воде превратило жиры тела в адипиновый воск, в просторечье — трупное сало. На ощупь эта субстанция похожа на мыло. Внешне Иоахим напоминал идеально сохранившуюся восковую фигуру. Процесс омыления замедлил разложение, законсервировав труп. Лысая восковидная голова торчала из лохмотьев воротничка. Кожа рук, выступающих из остатков рукавов, напоминала перчаточную кожу, глаз не было. Глядя в пустые темные глазницы, Сервас отметил для себя, что машина частично защитила тело от хищных рыб и рачков. У него участилось дыхание. Он повидал немало трупов, но не в «скафандре» и не на десятиметровой глубине. Майору показалось, что вода стала холоднее, и его пробрала дрожь, он задыхался — из-за темноты, жуткого мертвеца и углекислого газа.

Мартен заметил отверстие у виска: пуля прошла через щеку у левого уха. Выстрел был произведен практически в упор.

Неожиданно произошло нечто немыслимое: труп шевельнулся! Сервас запаниковал и отпрянул, ударился головой о стойку, понял, что зацепился за что-то регулирующим вентилем, и ужаснулся при мысли, что вот сейчас немедленно лишится подачи воздуха. Он выронил фонарь, и тот плавно опустился на дно машины между ступнями мертвеца, осветив тело, приборную доску и потолок.

В тот же миг из остатков рубашки выскользнула маленькая рыбка и уплыла, шустро юркнув в сторону. У Серваса шумело в ушах, кровь стучала в висках. Он вспомнил, что давно не сличал показания нанометра, достал застрявший между педалями фонарь и принялся судорожно вертеть им в разные стороны, зовя на помощь.

Где Циглер?

У него не было сил ждать, он оттолкнулся ластами, поплыл наверх, преодолел несколько метров и уткнулся в переплетение белых, напоминающих щупальца корней.

Внезапно что-то толкнуло его в ногу, он начал яростно отбрыкиваться, и обрубок дерева ткнулся в маску. Оглушенный ударом, он рванулся влево, потом вправо, но повсюду были те же задубевшие корни! Его пленил клубок корней, а фонарь, видимо, вышел из строя. Внизу была темнота, а вокруг и ближе к поверхности расползался серый сумрак. Сервас чувствовал, что вот-вот окончательно утратит способность здраво рассуждать. На дно он ни за что не вернется, нужно всплывать.

Немедленно!

В этот момент он в довершение всех бед зацепился вентилем то ли за ветки, то ли за чертовы корни, выпустил изо рта загубник, похолодел от ужаса, поймал его, жадно вдохнул кислород и… снова потерял. Что-то не так. Как мог баллон застрять между корнями? Сервас попытался освободить его, не смог и запаниковал еще сильнее.

Он здесь не останется. Ни за что. Мартен освободился от снаряжения, сделал последний глоток живительного кислорода, схватился за корни и потянул что было сил. Сил оказалось маловато, пришлось оттолкнуться ластами, выгнуться и потянуть еще раз. Раздался сухой треск, Сервас протиснулся в узкий лаз, поднялся выше… ударился… начал карабкаться… ударился… освободился… полез выше… выше… выше…


Дождь пришел с запада. Обрушился, как армия захватчиков на чужую территорию. Поднялся ураганный ветер, засверкали молнии, потом небо разверзлось и начался потоп. Потоки воды проливались на улицы, крыши и каменные фасады старых домов. Холмы накрыл тяжелый мокрый саван, поверхность озера вздыбилась. Сервас всплыл, раздвинув головой гнилые деревяшки и мусор, плававшие между корнями деревьев у самого берега. Маска прилипла к лицу, как резинка вантуза. Ему пришлось потянуть обеими руками, чтобы отцепить ее, в голове промелькнула идиотская мысль: «Так и щек недолго лишиться…» Он разинул рот, жадно глотая воздух и капли дождевой воды, огляделся и пришел в ужас. Который сейчас час? Почему они пробыли внизу до темноты? Сервас услышал плеск — Циглер всплыла и схватила его за плечи.

— Что случилось? ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?

Он не отвечал, только крутил головой, тараща глаза из-под маски на лбу. Струи дождя стекали по прорезиненному комбинезону. Он слышал раскаты грома и звук шлепающихся на поверхность озера капель.

— Господи, ты меня видишь? — выкрикнул он.

Циглер осмотрелась, лихорадочно соображая, как добраться до берега и вскарабкаться наверх, цепляясь за корни и ветки. Она обернулась к Сервасу и заметила, что он так и не перестал озираться, но на ней его взгляд почему-то не задерживается.

— Ты меня видишь? — повторил он еще громче.

— Что? О чем ты?

— Я НИЧЕГО НЕ ВИЖУ! Я ОСЛЕП!


Он наблюдал за ними, бесшумный и невидимый, как тень. Тень среди теней. Они понятия не имели, что он совсем рядом. Им и в голову не приходило, что он вернулся. Он стянул с головы черную шапочку, чтобы почувствовать дождь, привычным жестом погладил бородку и улыбнулся, сверкнув глазами в темноте.

Он проследил за ними до этой полуразрушенной часовни, где они, видимо, часто собирались. Он затаился в зарослях кустарника, слушал через окно их разговор — благо витраж давным-давно выбили, — смотрел, как они курят, пуская по кругу бонг. Да, эти ребята на голову выше доброй половины себе подобных, всех этих малограмотных юных приматов. Теперь он понимал, как Мартен стал таким, каким стал. Из Марсакского лицея выходят многообещающие личности. Он вообразил, как было бы хорошо открыть Криминальную школу для талантливой молодежи. «Я мог бы читать там лекции», — подумал он, весело ухмыляясь.

Как только подростки вышли из часовни и направились через лес к лицею, он занялся обследованием их «штаба». Внутри не осталось ни распятия, ни других сакральных предметов; на полу валялись смятые пивные банки и пустые бутылки из-под кока-колы, конфетные обертки, пакеты и рекламные страницы глянцевых журналов — наглый, кричащий символ стерильной религии массового потребления, возобладавшей над истинной верой.

Гиртман не верил в Бога, но не мог не признать, что некоторые религии, в том числе христианство и ислам, достигли небывалых высот в искусстве пыток и превзошли все остальные учения в свирепой жестокости. Он бы с удовольствием применил на практике затейливые инструменты, созданные средневековыми гениями. Эпоха, в которую жили эти родственные ему души, позволила им развить свои таланты. Он поступал так же — блистал красноречием в суде, чтобы посадить людей, чья виновность была более чем сомнительной. Сейчас он готовился стать судьей и палачом, переиначив на свой лад шутку о «политом поливальщике».[51]

Сначала он думал, что узурпатор, посмевший занять его место, выдавать себя за него, — один из этих ребят, но, проведя расследование, понял, что ошибся, и увидел иронию ситуации во всей ее жестокой неприглядности. Бедный Мартен… Он столько выстрадал. Гиртман — возможно, впервые в жизни — ощутил сострадание и чувство товарищества. Он разве что не прослезился. Швейцарец и сам удивлялся тому, как действовал на него Мартен, но это было сладостное, чудесное удивление. «Друг мой, брат мой, Мартен…» — подумал он и решил, что жестоко покарает виновную. Она совершила сразу два преступления — «оскорбление величества» и предательство. Наказание навечно пребудет с ней — как тавро на ухе быка.

45

Больница

— Ретинальное кровоизлияние, — объявил врач. — Закон Бойля-Мариотта, P1xV1=P2xV2, при постоянной температуре объем, занимаемый газом, обратно пропорционален его давлению. Как и все газы, воздух в вашей маске подвергся давлению и дважды изменил объем — сжался, когда вы спустились под воду, и расширился, когда всплыли. У вас так называемая баротравма, то есть травма, вызванная резкой переменой атмосферного давления. Не знаю, что произошло внизу, но полная потеря бинокулярного зрения — случай довольно редкий. Даже временная потеря. Не беспокойтесь, слепота вам не грозит.

«Блеск! — подумал Сервас. — А раньше ты сказать не мог, придурок?»

Голос доктора, низкий и хорошо поставленный, его назидательный тон бесили майора. Этот лекарь наверняка и сам такой же.

— Быстро кровоизлияние не рассосется, — продолжил свою «лекцию» врач. — Затронута макула, центральная зрительная зона. Специального лечения — увы! — пока не придумали. Воздействовать можно только на причину, но она самоустранилась, если можно так сказать. Нам остается только ждать, когда восстановится естественный порядок вещей. Возможно, нам придется прибегнуть к хирургическому вмешательству, чтобы ваше зрение восстановилось в полном объеме. Решение примем позже, а пока понаблюдаем. Повязку снимать не стоит. Будьте очень аккуратны и не трогайте бинты.

Мартен кивнул и скривился: на большее не было сил.

— Воистину, майор, вы ничего не делаете наполовину, — съязвил врач.

Сервас хотел ответить какой-нибудь хлесткой фразочкой, но, как это ни странно, ирония доктора его взбодрила.

— Отдыхайте, я скоро к вам зайду.

— Он прав, — сказала Циглер, когда доктор удалился. — Уж если ты что-то делаешь, так делаешь.

По голосу Ирен сыщик понял, что она улыбается. Значит, новости и впрямь утешительные.

— Что он тебе сказал?

— То же, что тебе. Выздоровление может занять несколько часов — или дней. Если понадобится операция, они ее сделают. Но зрение вернется, Мартен.

— Ловко ты умеешь утешать…

— Это была ошибка.

— О чем ты?

— О нашем погружении.

— Знаю.

— Мне придется объясняться с начальством.

Сервас скривился. У Циглер снова неприятности. И снова по его вине.

— Мне очень жаль. Я возьму вину на себя. Встречусь с Сарте и прокурором, если не удастся получить ордер задним числом… Заявлю, что обманул тебя, и подтвержу это на допросе.

— Ладно. Уволить они меня за это не уволят, а наказать больше, чем уже наказали, не смогут… Кроме того, труп мы все-таки нашли, и это снимает все вопросы, разве нет?

— Кстати, что там с машиной и телом?

— На сей раз все по полной программе: работают водолазы и эксперты. Труп уже сегодня ночью доставят патологоанатому. Народ на тропе войны.

Сервас слышал, как шумит за окном палаты гроза, переговариваются медсестры за дверью, кто-то ходит по коридору, развозят на тележках ужин…

— Я здесь один?

— Да. Хочешь, чтобы я поставила у дверей охрану?

— Зачем?

— Забыл, что прошлой ночью в тебя стреляли? Сейчас ты слеп и уязвим еще больше… А больница — проходной двор.

Сыщик вздохнул.

— О том, что я здесь, известно только полицейским, — ответил он.

Ирен сжала его руку и встала.

— Ты действительно должен отдохнуть. Хочешь, позову медсестру, чтобы сделала тебе укольчик успокоительного?

— Только если в жидкой форме. И как минимум двенадцатилетней выдержки.

— Боюсь, страховка этого не предусматривает. Поспи. Мне нужно кое-что сделать.

Сервас насторожился.

— Важное дело?

— Весьма. Завтра утром сообщу подробности. Мне вообще многое нужно тебе рассказать.

Он понял, что Ирен сознательно о чем-то умалчивает, не желая его волновать.


Циглер остановилась под навесом центрального входа, чтобы подышать и обдумать свои дальнейшие действия. Дождь поливал стоянку машин, темное небо вспарывали молнии, гремел гром.

Она застегнула молнию на куртке, надела шлем, добежала до мотоцикла и медленно и осторожно выехала на дорогу, превращенную летним ливнем в бурный поток. Ирен направлялась в центр Марсака, тенью скользя по пустынным мокрым улицам. Восемь вечера, неизвестно, застанет она его в конторе или нет, но до нее было ближе, чем до дома. Добравшись до места, она взглянула на желтый фасад дома и увидела, что в окнах последнего этажа горит свет. В ней проснулся охотничий инстинкт, в крови забурлил адреналин. Охота всегда доставляла ей острое наслаждение, какого она не получала даже от секса и езды на мотоцикле. Ирен поставила «Сузуки» на тротуар, сняла шлем, пригладила волосы и пошла к двери, на которой не было ни домофона, ни электрического замка. Поднялась по скрипучей лестнице на последний этаж, оставляя на ступеньках мокрые следы, и нажала на кнопку звонка. Секунд через двадцать ей ответили:

— Слушаю…

— Господин Йованович?

— Мм-да…

— Меня зовут Ирен Циглер, мне нужна ваша помощь.

— Рабочий день окончен. Приходите завтра.

— Я хочу установить слежку за мужем. Вы не афишируете ваших тарифов, но я готова заплатить по самой высокой ставке. Прошу вас, уделите мне полчаса вашего времени.

Наступила пауза, потом раздался щелчок, и Ирен попала в крохотную квартирку, провонявшую табачным дымом. Она пошла на горевший в конце коридора свет. Златан Йованович убирал в сейф документы. Допотопный, пользы от него не больше, чем от стенного шкафа. Профессионал взломает такой за минуту. Циглер поняла, что сейф призван «впечатлять клиентов», а важные документы наверняка хранятся в другом месте, скорее всего — в памяти компьютера, в оцифрованном виде. Йованович закрыл тяжелую дверцу, запер в сейф и тяжело опустился в кресло на колесиках.

— Слушаю вас.

— Трюк с сейфом неплох. Впечатляет.

— О чем вы?

— Модель слегка устарела, вам так не кажется? Я знаю как минимум двадцать человек, которые вскроют его одной рукой и с завязанными глазами.

Детектив прищурился.

— Вы здесь не из-за неверного мужа, я не ошибся?

— Попали в точку.

— Кто вы такая?

— Вы знакомы с Дриссой Канте?

— Никогда о таком не слышал.

Он лгал — Ирен поняла это по сузившимся на мгновение зрачкам. Имя застало его врасплох, как пощечина, и он выдал себя, хотя был хладнокровен, как игрок в покер.

— Послушай, Златан, — ты позволишь так тебя называть? — у меня мало времени… Может, обойдемся без предисловий? — Она вытащила из кармана флешку и подтолкнула к нему по столу. — Такую ты дал Канте?

Йованович не удостоил флешку вниманием. Он пристально смотрел на посетительницу.

— Еще раз спрашиваю: кто вы такая?

— Я та, кто отправит тебя на зону, если не будешь отвечать на мои вопросы.

— Я не делаю ничего противозаконного, у меня есть лицензия префектуры.

— А устанавливать шпионские программы в полицейские компьютеры — законно?

Толстяк снова пропустил удар, но тут же взял себя в руки. Да, он наверняка классный покерист.

— Не понимаю, что вы пытаетесь сказать…

— Пять лет тюрьмы — вот что тебе грозит. Я устрою опознание, и посмотрим, что скажет Канте. У нас есть свидетель: подружка Дриссы проследила за тобой и записала номер машины. Да и хозяин бара не раз видел вас вместе… А там, глядишь, еще кто-нибудь объявится. Знаешь, что будет дальше? Следователь попросит ордер на твой арест, и судья его выдаст — секунд через десять, заглянув в твое досье. Я гарантирую тебе как минимум предварительное заключение…

Лицо Йовановича потемнело, он заерзал в кресле. Он испугался.

— Ты, похоже, нервничаешь, дружок?

— Чего вы хотите?

— Имя твоего клиента. Того, кто заказал слежку за майором Сервасом.

— Если я назову вам имя, мой бизнес полетит к черту.

— Надеешься продолжить вести дела в тюряге? Твой клиент — убийца. Хочешь, чтобы тебя обвинили в сообщничестве?

— Что я получу взамен?

Ирен незаметно выдохнула. У нее не было ни судебного поручения, ни ордера: если о ее действиях станет известно начальству, увольнения не миновать.

— Мне нужно только имя. Назовите его — и я уйду, а ваш счет будет оплачен и закрыт. Никто ничего не узнает.

Йованович открыл ящик стола, и Ирен инстинктивно отпрянула. Он сунул руку в ящик, и она напряглась, готовая в любой момент перепрыгнуть через стол и кинуться на него. Толстый сыщик достал картонную папку и положил перед Циглер. «Надо же, он грызет ногти», — подумала она.

— Все здесь.


Лаказ стоял под дождем перед новым зданием суда. Был вечер, начало девятого, и он не знал наверняка, застанет ли нужного человека на рабочем месте. Поль выбросил окурок и пошел к застекленному холлу.

Новый дворец правосудия открыли несколько месяцев назад. Архитекторы сохранили лабиринт старых зданий и дворов вокруг улицы де Флёр, сделав современные пристройки из стекла, кирпича, бетона и стали в строгом и динамичном стиле. Лаказ считал, что их концепция олицетворяет состояние правосудия в этой стране: за суперсовременным фасадом и холлом скрываются обветшалость и очевидный недостаток средств в целом.

Обреченная на провал попытка модернизации.

Ему пришлось вытащить из карманов все вещи и выложить их на столик перед рамкой безопасности, после чего он попал в холл под стеклянной крышей, свернул налево и пошел мимо закрытых дверей залов, где проходили судебные слушания. У дворика с пальмами его ждала женщина — дальше без бейджика путь был закрыт.

— Спасибо, что дождалась, — поблагодарил он.

— Уверен, что он еще у себя? — спросила женщина, открывая бронированную дверь.

— Мне сказали, он работает допоздна.

— Не забудь наш уговор: ты не признаешься, кто тебе помог.

— Можешь не беспокоиться.


Сервас услышал, как открылась дверь в его палату, и на секунду по-настоящему испугался.

— Боже, как вам удается все время вляпываться в подобные истории? — громким, хорошо поставленным голосом произнесла Кати д’Юмьер.

— Все не так страшно, как выглядит, — облегченно улыбнулся он.

— Знаю. Я поговорила с врачами. Ну и видок у вас, Мартен… Вы напоминаете мне итальянского артиста из фильма шестидесятых… «Царь Эдип»…[52]

Губы Серваса снова разъехались в улыбке, он почувствовал, как натянулась закрывающая глаза, лоб и виски повязка.

— Хочешь кофе? — спросил другой голос.

Майор опознал своего лейтенанта и протянул руку за стаканчиком.

— Я думал, посетителей выгоняют ровно в восемь. Который сейчас час? — спросил он.

— Семнадцать минут девятого, — ответил Эсперандье. — Для нас сделали исключение.

— Мы скоро уйдем, — пообещала прокурорша, — дадим вам отдохнуть. Думаете, кофе — хорошая идея? Кажется, вам недавно сделали укол успокоительного?

— Сделали…

Сервас хотел воспротивиться, но медсестра даже слушать не стала, и он понял, что сопротивляться бесполезно. Кофе оказался на редкость невкусным, но у сыщика так пересохло в горле, что он готов был выпить любую дрянь.

— Я пришла сюда как друг, Мартен. Расследование находится в юрисдикции суда высшей инстанции департамента Ош, но лейтенант по старой дружбе объяснил мне подоплеку дела. Если я правильно поняла, вы считаете, что один и тот же человек много лет убивает людей из-за автобусной аварии, то есть мотив — та давняя трагедия?

Сервас кивнул. Они подобрались совсем близко… Копать следует именно в этом направлении: Круг, авария, смерть пожарного, смерть шофера автобуса… Все так очевидно. Но у сыщика все-таки оставалось сомнение. Оно возникло, когда они с Циглер ехали на озеро. Что-то не складывалось… Деталь, не вписывающаяся в общий ряд. К сожалению, ему никак не удавалось понять, какая именно, в том числе из-за мигрени.

— Если не возражаете, давайте отложим до завтра, у меня раскалывается голова.

— Конечно, и простите мой напор, — извинилась Кати д’Юмьер. — Мы все обсудим, когда вам станет легче. У нас нет никаких новостей о Гиртмане, но мы поставили пост у дверей вашей палаты.

Майор содрогнулся. «Вот ведь беда, — подумал он, — все жаждут оборонять эту дверь».

— Не стоит. Никто не знает, что я здесь, кроме врачей «Скорой» и нескольких жандармов.

— Конечно, но мы не можем не учитывать, что Гиртман уже несколько раз проявил себя, и мне это не нравится, Мартен, совсем не нравится.

— У меня под рукой кнопка вызова сестры. На всякий случай.

— Я ненадолго задержусь. На всякий случай, — передразнил Серваса Эсперандье.

— Вот и хорошо. Завтра, надеюсь, вам станет легче, и мы подведем предварительные итоги. Если понадобится, вручим вам белую тросточку, как у настоящих слепцов, — подвела итог Кати и пошла к двери.

Сервас махнул ей рукой.

— Спокойной ночи, Мартен.

— Ты же не собираешься просидеть здесь всю ночь? — спросил он, когда дверь за д’Юмьер закрылась.

— Ты предпочел бы медсестричку? — ухмыльнулся Венсан, передвигая кресло. — Какой смысл, если пациент не может оценить, красотка она или урод?


Циглер захлопнула папку. Златан Йованович не спускал с нее глаз, и взгляд у него был нехороший. Пока Ирен читала, он размышлял и прикидывал, что делать дальше. Она не знала, поверил ли толстяк ее обещанию уйти и все забыть, или нет. Он наверняка отметил для себя тот факт, что она не показала ему ни ордера, ни судебного поручения. Циглер насторожилась.

— Я это забираю, — сказала она, постучав пальцем по папке.

Йованович никак не отреагировал. Циглер встала. Он тоже поднялся. Его огромные ручищи безвольно висели вдоль тела. Дрисса Канте не ошибся: этот бугай весит килограммов сто тридцать, не меньше. Он медленно обошел стол. Ирен не отходила от своего стула: тактически было правильным пропустить его вперед. Но Йованович не сделал попытки напасть на нее и вышел в темный коридор. Циглер последовала за ним, упираясь взглядом в широкую спину. Она осторожно достала из кармана комбинезона оружие и пропустила момент, когда он метнулся вправо и исчез за дверью. Ирен взвела курок и крикнула:

— Йованович! Не дурите! Выходите немедленно!

Она вглядывалась в темноту открытой двери, до которой было не больше метра, не решаясь двинуться с места. Ей совсем не хотелось, чтобы стотридцатикилограммовая туша вывалилась из засады и измолотила ее кулаками, больше похожими на дубины.

— Вылезайте, черт бы вас побрал! Я не задумываясь пристрелю вас!

Детектив не ответил. Проклятье! Думай! Он наверняка стоит в углу за дверью с тяжелым предметом в руке, а может, и с пушкой. Она держала свой пистолет двумя руками, как учили в академии, потом медленно потянулась левой рукой к карману, где лежал айфон.

Внезапно раздался щелчок, и у нее зашлось сердце. Свет погас, и вся квартира погрузилась в темноту. Потом молния на секунду осветила коридор, прогремел гром, и снова стало темно. Единственным источником освещения остались уличные фонари и неоновая вывеска кафе. Струи дождя стекали по оконным стеклам, отбрасывая на пол черные змеящиеся тени. Циглер нервничала все сильнее. Она сразу поняла, что Йованович опытный и очень опасный человек. Неизвестно, чем толстяк занимался раньше, но он знал все хитрости сыска. Жужка при таких обстоятельствах сказала бы: «Стремно».


Следователь Сарте запирал дверь кабинета, когда в коридоре раздались шаги.

— Как вы сюда попали?

— Я депутат, — усмехнулся посетитель.

— Этот дворец правосудия — настоящий проходной двор… Кажется, мы не уславливались о встрече. Мой рабочий день закончился. Вас, кажется, пока не лишили депутатской неприкосновенности, — съязвил Сарте. — Но можете быть спокойны: я выслушаю вас, когда придет время, и задам еще много вопросов. Наши… отношения только начались.

— Я вас надолго не задержу.

Следователь даже не пытался скрыть свое негодование. Все политики одинаковы! Считают себя выше закона, думают, что служат стране, государству, а на самом деле заботятся только о собственных интересах.

— Что вам нужно, Лаказ? — спросил он, даже не пытаясь быть вежливым. — У меня нет времени на интриги.

— Я хочу сделать признание.


На небе полыхнула молния, задрожали стекла, и в тот же момент завибрировал телефон, напугав Серваса. Он протянул руку, пытаясь нащупать его на тумбочке, но Эсперандье оказался проворней.

— Нет, я его помощник… Да, он рядом… Сейчас, мадам…

Венсан вложил сотовый в ладонь Сервасу и вышел в коридор.

— Слушаю…

— Мартен? Ты где?

Марианна.

— В больнице.

— В больнице? — По голосу он понял, что она изумлена и напугана. — Что случилось?

Сервас рассказал.

— Боже мой! Хочешь, я приеду?

— Уже восемь, тебя не пропустят, — ответил он. — Приезжай завтра, если хочешь. Ты одна?

— Да. Почему ты спрашиваешь?

— Запри дверь и ставни. И никому не открывай. Договорились?

— Ты меня пугаешь, Мартен.

«Мне тоже страшно, — едва не признался он. — Я умираю от страха. Беги. Не оставайся одна в пустом доме. Переночуй в другом месте, пока этого психа не задержат…»

— Ничего не бойся, — сказал он. — Сделай, как я сказал.

— Мне звонили из суда. Юго завтра выпустят. Он плакал, когда мы говорили по телефону. Надеюсь, этот ужасный опыт его не…

Марианна не закончила фразу. Ее переполняли облегчение, радость за сына и тревога за него.

— Может, отпразднуем втроем?

— Хочешь сказать…

— Юго, ты и я, — подтвердила она.

— Марианна, ты не… торопишь события? Я тот самый легавый, который его посадил…

— Наверное, ты прав. — Она была явно разочарована. — Хорошо, отложим.

— Ужин, о котором ты говоришь… это значит, что…

— Прошлое — это прошлое, Мартен. Но «будущее» — тоже красивое слово, не так ли? Помнишь наш секретный язык? Только мы вдвоем.

Еще бы он не помнил! Сервас нервно сглотнул. Почувствовал, что на глаза навернулись слезы. Наверняка это действие лекарства, выброс адреналина, пережитые за день волнения.

— Да… да… конечно, — ответил он сдавленным голосом. — Позаботься о себе, пожалуйста… Я… До скорого.


Пять минут спустя телефон снова зажужжал. Эсперандье снова ответил, потом отдал телефон своему шефу.

— Майор Сервас?

Мартен сразу узнал этот юный голос, только звучал он иначе, чем при их последнем разговоре.

— Только что звонила мама. Директор тюрьмы сказал, что меня выпустят завтра, рано утром, что все обвинения сняты.

До Серваса доносились привычные звуки тюремной жизни.

— Я хотел вас поблагодарить…

Сыщик почувствовал, что краснеет. Он просто сделал свою работу. Но парень по-настоящему взволнован.

— Вы… классно поработали. Я знаю, чем вам обязан.

— Расследование не закончено, — поспешил напомнить Сервас.

— Да, я знаю, у вас ведь есть другая версия… Та автобусная авария?

— Ты тоже был в автобусе, Юго. Я хочу, чтобы мы об этом поговорили. Как только будешь готов. Нелегко ворошить горестные воспоминания. Но мне очень нужно, чтобы ты рассказал мне все подробности трагедии.

— Конечно. Я понимаю. Вы считаете, что убийцей может оказаться один из выживших?

— Или родственник одной из жертв, — уточнил Сервас. — Мы выяснили… — Он не был уверен, стоит ли продолжать. — Мы уверены, что шофера автобуса тоже убили. Как Клер, Элвиса Эльмаза и капитана пожарной службы… Таких совпадений не бывает. Мы близки к разгадке.

— О господи, — пробормотал Юго. — Возможно, я его знаю…

— Возможно.

— Не хочу дольше вам докучать. Отдыхайте и поправляйтесь поскорее… И помните, я ваш вечный должник. До свидания, Мартен.

Сервас положил телефон на тумбочку. Странно, но он был растроган.


— Если я вас правильно понял, — проговорил изумленный следователь, — в вечер убийства Клер Дьемар вы были в Париже — встречались с вероятным будущим кандидатом от оппозиции на будущих президентских выборах.

Судейский чиновник больше не торопился уйти домой. Совсем не торопился. Поль Лаказ кивнул.

— Именно так. Я вернулся ночью, на машине. Мой водитель может это подтвердить.

— В случае необходимости вы, конечно, назовете имена других людей, которые подтвердят ваши слова? Например, этот самый член оппозиции? Или его сотрудники?

— Только в самом крайнем случае. Надеюсь, до этого не дойдет…

— Почему вы не признались раньше?

Депутат печально улыбнулся. Дворец правосудия опустел, коридоры заполнила тишина. Они напоминали заговорщиков. По сути, так оно и было.

— Вы прекрасно понимаете, что если это всплывет, с моей политической карьерой будет покончено… И вы, как и я, знаете, что наше правосудие не умеет хранить тайну, рано или поздно утечка в прессу обязательно случается. Вам должно быть ясно, как трудно — почти невозможно — для меня вести беседу в официальных кабинетах, будь то прокуратура или полиция.

Следователь поморщился. Он не любил, когда при нем подвергали сомнению честность служителей Фемиды.

— Вы подвергли свое политическое будущее колоссальному риску, вас действительно могли лишить депутатской неприкосновенности и арестовать.

— Я попал в цейтнот. Нужно было рискнуть, выбирая между двух зол. Я не мог знать, что моя секретная встреча состоится в тот самый вечер, когда… произошло то, что произошло. Вот почему вы должны как можно скорее найти убийцу. Я буду чист от всех обвинений, те, кто допускали, что я могу быть виновен, лишатся доверия, и тогда я снова выйду на авансцену в роли честного политика, которого пытались замарать, чтобы устранить.

— Но зачем вы признались сегодня и почему мне?

— Мне стало известно, что у вас появился другой след… та история с автобусом…

Следователь нахмурился. Этот депутат хорошо осведомлен.

— И?

— Возможно, теперь нет нужды записывать этот… неформальный разговор. Да и секретаря суда я нигде не вижу… — Поль театрально огляделся по сторонам.

Сарте сдержанно улыбнулся в ответ.

— Отсюда этот поздний визит…

— Я питаю к вам полное доверие, господин следователь, — проникновенным голосом произнес Лаказ. — К вам, но не к вашим сотрудникам. Многие хвалили мне вас за честность.

Лесть была грубой, но подействовала, хотя Сарте ничем не выдал своих чувств. Ведя приватную беседу с депутатом, который счел возможным посвятить его в тайны политического закулисья, он вырос в собственных глазах.

— Сведения о ваших отношениях с этой преподавательницей начали просачиваться в прессу, — заметил он. — Это тоже может навредить карьере. Особенно учитывая состояние здоровья вашей жены.

Политик нахмурился, но тут же сделал отстраняющий жест рукой, не соглашаясь с аргументом собеседника.

— Намного меньше, чем сговор с потенциальным соперником или убийство, — возразил он. — Письмо, которое я написал Клер незадолго до ее смерти, обязательно попадет в руки журналистов. В нем говорится, что я решил порвать с ней и посвящу все свободное время болеющей жене. Подчеркиваю: я действительно написал это письмо. Но не собирался его обнародовать…

Сарте посмотрел на собеседника взглядом, в котором отвращение смешивалось с восхищением.

— Скажите мне только одно: вы пошли на чертовский риск и встретились с гипотетическим кандидатом от оппозиции на следующих президентских выборах, потому что решили повторить маневр Ширака образца тысяча девятьсот восемьдесят первого года? Вы гарантируете ему голоса ваших сторонников во втором туре президентских выборов, а через пять лет становитесь его соперником, так?

— Сегодня не восемьдесят первый, — поправил следователя Поль. — Члены моей партии станут голосовать за кандидата от оппозиции только в том случае, если сочтут его экономическую программу разумной. И будут недовольны политикой нашего нынешнего президента… Боюсь, ему в любом случае не удастся переизбраться на второй срок, он теряет популярность.

— Вы рассчитываете, что человек, с которым вы встречались в прошлую пятницу, выиграет первичные выборы и станет кандидатом от оппозиции на президентских выборах, — констатировал Сарте, которого все больше забавляла эта игра. — Через два года…

Лаказ улыбнулся в ответ.

— Риск — благородное дело.


В дверь постучали. Сервас повернул голову и услышал, как Эсперандье заворочался в своем кресле.

— Ой, извините, — произнес молодой мужской голос. — Я заглянул посмотреть, заснул он или нет.

— Все в порядке, — сказал лейтенант, закрыл дверь и вернулся в кресло.

Жизнь в отделении начала затихать, только дождь барабанил по стеклам да гремел время от времени гром.

— Кто это был?

— Санитар — или интерн…

— Иди домой, — велел Сервас.

— Еще чего, мне и здесь неплохо.

— Кто караулит Марго?

— Самира и Пюжоль. И два жандарма.

— Езжай к ним. Там ты будешь полезней.

— Уверен?

— Если Гиртман целит в меня, он нападет на Марго. — Голос Мартена дрогнул. — Он даже не знает, что я здесь. Кроме того, его жертвами всегда были женщины… Я беспокоюсь, Венсан, очень беспокоюсь за Марго. Хочу, чтобы вы с Самирой были рядом с моей девочкой.

— Ты еще помнишь, что в тебя стреляли?

— Повторяю — никто не знает, что я в больнице. Одно дело — гнаться за человеком по лесу с ружьем и совсем другое — покушаться на пациента в больничной палате.

Сервас догадывался, что его помощник пребывает в раздумьях.

— Ладно. Можешь на меня рассчитывать. Я не оставлю Марго без присмотра ни на секунду.

Эсперандье вложил в руку Серваса его мобильный.

— На всякий случай, — сказал он.

— Ладно. Беги. И позвони, как только будешь на месте. Спасибо, Венсан.

Хлопнула дверь, и в палате стало тихо, только гремел где-то далеко гром, один раскат сменял другой: гроза готовилась взять больницу в кольцо.


На улице резко просигналила машина, следом загрохотал гром. Циглер почувствовала движение у себя за спиной, поняла, что он появился через другую дверь, зайдя ей в тыл; она обернулась, но опоздала… От резкого удара кулаком в висок женщина рухнула на колени и на мгновение утратила способность ориентироваться во времени и пространстве. В ушах сильно шумело, так что она едва успела отклониться, чтобы смягчить шок.

Второй удар он нанес ногой по ребрам; она задохнулась, согнулась пополам и мешком свалилась на пол. Он хотел ударить ее в живот, но не достал — она свернулась в клубок, подтянув колени и локти к груди, — разъярился и принялся пинать свою жертву куда попало.

— Грязная потаскуха! Решила меня поиметь? За кого ты меня принимаешь, гадина?

Он орал, брызгал слюной и все бил и бил. Боль была просто ужасная. Циглер казалось, что ее спина и руки превратились в месиво. Он нагнулся, схватил ее за волосы и ударил лицом об пол, сломав нос. На мгновение Ирен показалось, что она вот-вот лишится чувств. Он схватил ее за лодыжки, навалился всем телом на спину, придавил коленом поясницу и защелкнул на запястьях тонкие пластиковые наручники.

— Проклятая идиотка! Ты понимаешь, что́ я теперь буду вынужден сделать? Понимаешь?

Ярость в его голосе смешивалась с жалостью к себе. Он мог прикончить ее прямо сейчас — застрелить или проломить голову, — но все еще сомневался: убийство полицейского — грань, которую нелегко перейти. Возможно, у нее все еще есть шанс…

— Не дури, Златан! — гнусавым голосом произнесла Циглер. — Канте в курсе, мое начальство тоже. Убьешь меня — получишь пожизненное!

— Заткнись!

Он снова ударил ее ногой — на сей раз не так сильно, но попал по травмированному месту, и она скривилась от боли.

— Считаешь меня дураком? Ты даже значок не показала! У тебя нет ордера! С Канте я разберусь. Кто еще в курсе?

Еще один удар. Ирен сцепила зубы.

— Не хочешь говорить? Ничего, я и не таких строптивых обламывал…

Он сплюнул на пол. Обшарил ее карманы, забрал айфон и валявшееся на полу оружие. Прежде чем уйти, он расстегнул молнию на кожаной куртке Ирен, погладил ее грудь и вышел, бросив жертву в коридоре.


Сервас не спал. Просто не мог заснуть. В голове крутилось слишком много вопросов. Кофеин будоражил кровь, соревнуясь в гонке по венам с адреналином и бромазепамом.

В палате было очень тихо. За окном бушевала гроза. Время от времени кто-то проходил по коридору мимо двери. Мартен попытался представить, как выглядит комната, но ничего не вышло. Повязка на глазах ощущалась как жесткая неудобная маска для сна. Он был совершенно растерян.

Сервас размышлял, глядя в пустоту.

Найденный в «Мерседесе» труп доказывает его правоту: убийства связаны с автобусной аварией. Стычка капитана пожарной команды с отморозками была, вероятней всего, инсценирована для отвода глаз. Псевдобомжей так и не нашли. Убийца (или убийцы?) проявил чудеса ловкости: сложно — если вообще возможно — связать драку в Тулузе и исчезновение человека, случившееся три года спустя в ста километрах от города. Сервас не сомневался, что всплывут новые дела, появятся другие действующие лица, имеющие отношение к той трагической ночи…

И все-таки что-то не складывалось.

К нему вернулось ощущение недоговоренности, мертвой зоны, которую пока не удалось прояснить. Если смерти шофера и пожарника были насильственными, убийца постарался тщательно замаскировать их под несчастные случаи… С Клер Дьемар поступили иначе…

Обезболивающее наконец подействовало. Боль отступила, но голова кружилась. Видимо, Братец Морфин вышел в лидеры. Сервас проклял врачей, медсестер и весь остальной персонал. Ему нужна ясная голова. Работоспособная. В душе расцветал ядовитый цветок сомнения. Клер Дьемар убили способом, который железно привязывает его к аварии. Фонарик в горле, подсвеченная ванна, куклы в бассейне… Убийца впервые сознательно указал на эту связь, впервые сделал ее такой очевидной. В смерти пожарного, утонувшего в Гаронне, как и в гибели шофера автобуса, чья машина упала в озеро именно там, где автобус сорвался с обрыва, эта связь тоже присутствует. Но она тщательно замаскирована.

«Здесь ничего такого, — подумал он. — Никакого грима: смерть Клер — прямая отсылка к аварии». Убийца был в ярости и не контролировал себя.

Внезапно все встало на свои места. Почему он не видел то, что все время было у него перед глазами? Он вспомнил, что, найдя в саду Клер окурки, он испытал неприятное чувство, будто кто-то намеренно и очень ловко уводит их в другую, неправильную, сторону… За кулисами драмы угадывалась чья-то тень. Теперь он знал чья. Серваса затошнило. Он надеялся, что ошибается. Молился, чтобы так оно и было, глядя невидящими глазами в темноту. Раскаты грома отдавались в ушах. Внезапно он вспомнил. Конечно. Как он раньше не догадался? Все ясно как день. Он должен был понять. Нужно предупредить Венсана. Немедленно. И следователя…

Сервас нащупал мобильник, нажал большим пальцем на центральную кнопку, потом на маленькие кнопочки, пытаясь набрать номер, поднес трубку к уху, и равнодушный голос ответил, что он ошибся номером. Еще одна попытка. Тот же ответ. Звонок… Он нашел провод, надавил на кнопку. Подождал. Никакого результата. Он повторил попытку, потом закричал:

— Есть тут кто-нибудь?!

Нет ответа! Проклятье, куда они провалились? Он откинул простыню, сел на край кровати и спустил босые ноги на кафельный пол. Из глубины подсознания выплыло очередное странное ощущение. Есть что-то еще… «что-то», случившееся уже здесь, в больнице, в этой палате. Сегодняшняя встряска мешала мыслить ясно. Успокоительное подействовало: он отяжелел, чувствовал себя разбитым, но должен был во что бы то ни стало сохранять ясность сознания. Он думал о чем-то важном. Жизненно важном…

46

Ничья

Он допустил всего одну ошибку, но этого оказалось достаточно.

Циглер вспомнила, как он погладил ее грудь, прежде чем уйти. У нее болело все тело, дыхание было поверхностным и свистящим. Она лежала в коридоре, на спине, с руками, скованными наручниками. Извиваясь, как земляной червяк, шипя от боли, она сумела ухватиться за край майки и резко потянула. Вот же черт, барахляная тряпка оказалась на редкость прочной и никак не хотела рваться. Проклятье! Made in China, а туда же! Ирен опустила затылок на пыльный пол, чтобы перевести дыхание. Наручники больно впивались в поясницу, мешая думать. Ирен увидела торчащий рядом с плинтусом гвоздь и попыталась подползти ближе к стене. Идея была идиотская, но попробовать стоило… Головка у гвоздя была плоская и достаточно широкая. Циглер решила перекатиться на живот, чтобы шляпка оказалась на уровне пупка, и на собственном опыте убедилась, как трудно двигаться с руками в наручниках. Камнем преткновения оказался правый локоть: он тормозил движение, не позволяя совершить перекат. Мешала осуществить задуманное боль в избитом теле — Йованович хорошо поработал. Только с третьей попытки Циглер преодолела препятствие и оказалась у цели. Она прижалась щекой и плечом к стене над плинтусом, чтобы майка нависала прямо над гвоздем. Почти получилось… Теперь нужно зацепиться краем за гвоздь и, ерзая из стороны в сторону, поднять майку до груди, а потом сделать резкий рывок. Раз, два, три… Ирен дернулась, ткань порвалась, и она возликовала. Ура! Маленькая, но победа…

Ирен закрыла глаза и прислушалась. Судя по доносившимся из кабинета звукам, Йованович открыл ящик стола, достал пистолет и вставил в него обойму. Она похолодела от ужаса, но тут услышала, что толстяк куда-то звонит.

Отсрочка…

Ирен так спешила, что даже забыла о боли. Ухватившись ладонями за пояс джинсов, она начала извиваться и не успокоилась, пока штаны не сползли до колен. Сделав последнее усилие, она отбросила их в угол, после чего окончательно лишилась сил. Этот мерзавец не знает, с кем связался. Ирен раздвинула ноги, приняв максимально непристойную позу, и подумала: «Ладно, давай возвращайся, ублюдок! Поиграем в маленькую Красную Шапочку и злого Серого Волка…»

— Черт, это что еще за номер?

Она подняла голову, увидела, как он пожирает масленым взглядом ее грудь, живот, розовые трусики, и поняла, что выбрала верную стратегию. Может, ничего и не выйдет, но крохотный шанс есть. Златан пребывал в тяжких раздумьях. Он понимал — сейчас не время предаваться забавам, но ничего не мог с собой поделать. Она в наручниках, лежит у его ног, и он может сделать с ней что захочет.

— Отпусти меня, — попросила Ирен. — Пожалуйста, не делай этого…

Она еще шире раздвинула ноги и выгнула спину, делая вид, что пытается освободиться. Трусики съехали еще ниже. Прекрасно… Он смотрит на нее. Взгляд жесткий. Мрачный. Примитивный. Хищник. Циглер легко читала этого человека. Возникшая перед ним дилемма была очень проста: нужно немедленно избавиться от этой женщины, но она так хороша, и она в его власти… Йованович, как всякий жестокий и порочный человек, не мог противиться зову инстинктов. Женщина беззащитна и безоружна, она в наручниках, почти голая… Такая возможность выпадает раз в жизни. Сексуальное возбуждение затуманивало мозг Златана, лишая способности мыслить трезво.

Йованович решился и расстегнул ремень. Циглер сделала глубокий вдох.

— Перестань… Нет… Не нужно… Не делай этого, — взмолилась она, точно зная, что мужчин, подобных Златану, такие слова возбуждают еще сильнее.

Он начал медленно расстегивать ширинку, шагнув к лежащей на полу жертве. Циглер стремительным движением обхватила его щиколотки ногами, подсекла и дернула.

Она заметила недоумение в глазах толстяка, он взмахнул руками и рухнул навзничь, ударившись головой о плинтус. Пистолет упал между ними и выстрелил, оглушив Ирен; горячий воздух обжег ей щеку, когда пуля прошла в сантиметре от ее лица и с сухим щелчком вонзилась в стену. В коридоре резко и кисло запахло порохом, Циглер извернулась и завладела пистолетом, опередив Йовановича. Она перекатилась на бок, глядя на свои ноги и целясь в Златана: это было непросто, ведь пистолет она держала в руках, на которых все еще были наручники.

— Не шевелись, выродок! Одно движение — и я разряжу тебе в живот всю обойму, грязный безмозглый говнюк!

Йованович вызывающе рассмеялся, глядя потемневшими от злости и страха глазами на дуло пистолета.

— И что ты мне сделаешь? — с иронией поинтересовался он. — Убьешь? Это вряд ли… Думаешь, тебя надолго хватит? Не забыла, что твой айфон у меня? Как и ключи от наручников. Через две минуты рука у тебя окончательно лишится чувствительности!

Он смотрел на нее со спокойной уверенностью хищника, который никуда не торопится и может вдоволь наиграться жертвой, прежде чем сожрет ее. Мерзавец попал в точку: правое плечо почти ничего не чувствует, рука с пистолетом трясется. Очень скоро она не сможет прицелиться, а он соберется с силами и нападет на нее.

— Ты чертовски прав, — усмехнулась она.

Толстяк бросил на нее удивленный взгляд и тут же завопил от боли: Циглер выстрелом раздробила ему коленную чашечку.

— Ты рехнулась, тварь! — завопил он, корчась от боли. — Ты могла… могла меня убить, гадина!

— Конечно, могла. Сам понимаешь, стрелять приходится наугад. Я могла попасть куда угодно… В живот, в грудь, в голову… Кто знает, куда полетит следующая пуля?

Йованович побледнел. Циглер опустила руки под углом сорок пять градусов к спине, чтобы пистолет оказался в сорока сантиметрах от тела, и выстрелила в сторону окна. Грохот пальбы оглушил ее, стекло разлетелось, на улице раздались крики.

— Надеюсь, на сей раз кавалерия поспеет вовремя, — удовлетворенно констатировала она.


В голову неожиданно пришла новая, ужасная в своей очевидности мысль: если он прав, ему грозит опасность. Здесь и сейчас. В этой больнице. Потому что убийца знает, где его найти, и знает, что он уязвим как никогда, и другого такого шанса не будет.

Сервас с ужасом осознал, что убийца, скорее всего, уже в пути.

Мартен сидел на краю кровати, понимая, что должен немедленно и как можно быстрее уйти из больницы и где-нибудь укрыться, но страх сковал тело и проник в душу. Он сообразил, что на нем больничная пижама, и принялся судорожно жать на кнопку вызова сестры. Никто не пришел.

Дерьмо!

Майор покрутил головой (инстинкт — великая сила!), встал, вытянул руки перед собой, ощупал зернистые стены, переплетение трубок над кроватью и наконец нашел стул, а на нем — большой пластиковый пакет с одеждой. Он снял пижамные брюки, натянул джинсы, положил в карман мобильник, обулся, но шнурки завязывать не стал и направился к двери — туда, где она предположительно находилась.

Коридор показался ему непривычно тихим. Куда подевался персонал? В памяти всплыло слово «футбол». Ну конечно! Франция вылетела, но можно ведь смотреть матчи и без участия национальной сборной… Или всех врачей и медсестер поголовно вызвали на другой этаж? Финансирование сокращают, персонала не хватает. Старая песня… Уже поздно, дневная смена разошлась по домам. Страх вернулся, Сервас покрутил головой из стороны в сторону и вдруг почувствовал себя совершенно беззащитным в этом гулком пустом коридоре.

Все чувства Серваса обострились до предела. Он выставил правую руку, добрался до противоположной стены и решил идти по ней налево, пока на кого-нибудь не наткнется. Сделав несколько шагов, едва не упал — на его пути оказалась тележка уборщика. Майор обошел препятствие и продолжил свой путь, не отрывая ладоней от стены. Трубы, пробковая доска с объявлениями, ящик с ключом и цепочкой — скорее всего, противопожарный… У него возник соблазн повернуть ключ, но он справился с собой. Дошел до угла. Повернул. Выпрямился.

— Здесь есть кто-нибудь? Помогите мне, прошу вас!

Никого. Майору было трудно дышать, по спине стекал холодный пот. Он продолжил свое «тактильное» продвижение и внезапно наткнулся на выступающую из стены металлическую планку. Кнопка… Лифт! Он нажал на кнопку и услышал мелодичный звон: кабина заурчала и поехала вниз. Через несколько секунд двери с шипением открылись, Сервас шагнул внутрь, и тут его кто-то окликнул:

— Постойте! Куда это вы собрались в таком виде?

Человек вошел, и двери кабины закрылись.

— Какой этаж?

— Первый, — ответил Мартен. — Вы здесь работаете?

— Да. А вы кто такой, как здесь оказались — в таком состоянии?

В голосе мужчины прозвучала подозрительность, и Сервас ответил не сразу, аккуратно подбирая слова:

— Вот что… У меня нет времени все вам объяснять, но я прошу вас об услуге: вызовите полицию.

— Что-о-о?

— Я должен покинуть это место. Немедленно. Отвезите меня в жандармерию, — попросил Сервас и понял, что ошарашил этой просьбой сотрудника больницы и тот внимательно его изучает.

— Может, скажете, кто вы?

— Это не так просто… я… я…

Двери открылись. Из репродуктора прозвучал сладкий женский голос: «Первый этаж. Приемное отделение, кафетерий, газетный киоск». Сервас сделал шаг вперед и по приглушенному гулу голосов понял, что находится в просторном помещении, скорее всего — в холле, у больничного входа. Сервас пошел вперед.

— Эй, осторожно! Притормозите! Куда собрались?

Сыщик замер.

— Я уже сказал, что не могу здесь оставаться.

— Неужели? И почему, скажите на милость?

— Нет времени. Слушайте, я полицейский, а…

— И что с того? Это ничего не меняет. Вы в больнице, мы за вас отвечаем. Забыли, в каком вы состоянии? Нет, я не могу вас отпустить! Вы не способны…

— Потому я и прошу о помощи.

— Какого рода?

— Помогите мне выбраться отсюда! Отвезите в жандармерию. Я уже сказал, что… Черт, нельзя терять ни минуты!

Наступила тишина. Мужчина, видимо, решил, что имеет дело с психом. Сервас напряженно вслушивался, пытаясь идентифицировать голоса и звуки и вычислить возможную угрозу. Его немного успокаивало только присутствие рядом другого человека.

— Хотите уйти в таком виде? Вы бредите? Знаете, какая погода на улице? Льет как из ведра! Объясните, зачем вам ехать в жандармерию… Может, проще вызвать их сюда? Давайте я позвоню в отделение, где вас лечат, кто-нибудь спустится, и мы спокойно все обсудим.

— Если я расскажу, вы все равно не поверите.

— Попробуйте…

— Думаю, кое-кто пытается меня убить и он может прийти сюда.

Произнеся эту фразу, Сервас осознал, что, услышав ее, любой мало-мальски здравомыслящий человек усомнится в его вменяемости, но он не мог рассуждать трезво. Успокоительное, которое ему ввели, действовало: он чувствовал себя обессиленным, был дезориентирован слепотой и ничего не соображал.

— Мне действительно трудно вам поверить, — с ноткой скепсиса в голосе произнес его случайный спутник. — Это самая нелепая история из всех, что я слышал.

Неожиданно Сервас узнал голос. Он принадлежал молодому человеку, который заглянул к нему в палату в присутствии Эсперандье, извинился и сразу ушел.

— Вы приходили в мою палату, — сказал он.

— Точно.

— Со мной был еще один человек, помните?

— Да.

— Он тоже полицейский. По-вашему, что он там делал?

Мартен понял, что молодой человек размышляет и прикидывает. Не желая его торопить, он сунул руку в карман и достал сотовый.

— Вот, возьмите мой телефон. В контактах есть имя — Венсан. Он лейтенант полиции. Позвоните ему! Немедленно! Передадите мои слова, потом передадите трубку мне. Да шевелитесь же, черт бы вас побрал, это срочно!

Мимо них прошли занятые разговором люди. На улице завыла и смолкла сирена «Скорой помощи».

— Какой пин-код?

Сервас назвал, настороженно прислушиваясь к звукам вокруг себя и борясь с дурнотой.

— Как его фамилия?

— Чья?

— Вашего лейтенанта.

— Эсперандье!

— А ваша?

— Сервас!

— Я бы хотел поговорить с лейтенантом Эсперандье, — произнес в трубку молодой человек. — По поручению…

Сервас слушал, как парень сбивчиво описывает сложившуюся ситуацию, задает вопросы, выслушивает ответы и его голос звучит все напряженней.

— Ладно, я его привезу, — произнес он и схватил Серваса за руку. — Пошли! Что за невероятная история… — В его голосе появились панические нотки.

— Я же предупредил, что хочу поговорить с лейтенантом.

— Потом! Нужно стартовать сейчас же! Мы оба в опасности. Едем в жандармерию. Кстати, у вас есть оружие?

Хороший вопрос. Где пистолет? Сервас вспомнил, что перед погружением спрятал его в бардачок.

— Нет, — сказал он. — Да вы и не смогли бы пустить его в ход.

Они вышли из здания и остановились под навесом. Вокруг бушевала гроза. В воздухе пахло озоном, гремел гром. Молодой человек потянул Серваса за собой, они шагнули под дождь и почти бегом пересекли стоянку. Мартен мгновенно промок: дождь стекал по затылку за ворот больничной рубахи, в ботинках хлюпала вода. Сыщик замерз, его начала бить дрожь. Темноту ночи разорвала очередная молния.

Открылась дверца машины.

— Садитесь!

Сервас плюхнулся на сиденье и нервно рассмеялся, поняв, что рефлекторно ищет ремень безопасности.

— Что вас так рассмешило? — спросил его спутник, поворачивая ключ в зажигании.

Он не ответил. Включились дворники, и машина рванула с места, взвизгнув шинами.

— Думаю, мы оторвались, — попытался пошутить Сервас. — Не стоит так гнать.

— Вы не любите скорость?

— Вообще-то, не очень.

Сидевший за рулем парень проигнорировал намек, и на следующем повороте Сервас ударился головой о стекло.

— Проклятье, помедленней!

— Пристегнитесь.

Он слышал, как дождь барабанит по крыше, как шуршит под днищем трава, как дрожит небо под разрывами молний. Гроза разошлась не на шутку. Сервасу казалось, что он слушает партитуру грома через стереонаушники. Гроза принесла облегчение, но не успокоила, и майор вздрогнул, как перепуганный ребенок, когда на небе сверкнула яркая молния.

— Невероятная погода, согласны?

Замечание показалось Сервасу странным — им сейчас не до лирических отступлений. В голосе молодого человека с самого начала было что-то такое… интонации… Теперь он это четко осознал. Когда сыщик услышал его голос в палате, сработал механизм дежавю. Сервас не знал его обладателя, но где-то уже слышал, один раз — точно.

— Вы давно работаете в этой больнице?

— Нет… — Собеседник майора помедлил с ответом.

— Чем вы занимаетесь?

— Что? А, ухаживаю за больными…

— Вам не нужно предупредить начальство?

— Может, и надо, но вы и ваш помощник сами просили поторопиться, а теперь…

— Вы правы, и все же… Сбежать с пациентом, никому ничего не сказав… У вас что, нет пейджера?

Ответа Сервас не дождался. Почувствовав липкий страх, он инстинктивно схватился за ручку двери.

— Позвоним в больницу, как только будем на месте, — пообещал молодой человек.

— Вы правы. В чем именно заключается ваша работа?

— Слушайте, сейчас не самый подходящий момент для…

— Откуда вы узнали, что лейтенант Эсперандье — мой помощник?

Шум двигателя, скрип дворников и стук дождя по крыше вместо ответа.

— Куда мы едем, Давид? — спросил Сервас.

47

Выход

Ночь с 18 на 19 июня стала одной из самых неспокойных в году. Порывы ветра достигали 160 километров в час. Буря выворачивала деревья с корнями, все подвалы залило водой, молнии разрывали небо над Марсаком. Спасатели выезжали на вызовы вдвое чаще обычного. Порыв шквалистого ветра сорвал лист железа с крыши магазина «Сделай сам». А еще ночь с 18 на 19 июня стала одной из самых длинных в жизни Серваса. Они с Давидом ехали по шоссе, гремел гром, дул сильный ветер, сверкали молнии, пот заливал глаза под влажной повязкой, и сыщик вдруг подумал, что в ту ночь, когда обнаружили тело Клер Дьемар, было так же ненастно.

— Хорошо вы все разыграли, — произнес он, надеясь — увы, тщетно, — что его голос прозвучал достаточно уверенно. — Я едва не купился.

— Вы купились, — поправил его собеседник.

— Куда мы едем?

— Не хотите выслушать мои признания, майор?

— Могу.

Они на бешеной скорости обогнули очередную круглую площадку, и вслед возмущенно загудели машины.

— Я убил Клер Дьемар, Элвиса, Иоахима Кампоса и много кого еще. — Давид повысил голос, перекрикивая шум… — Они получили по заслугам. Ну вот, я все сказал. А вы что скажете, майор?

— Зачем вы это сделали, Давид?

Вместо ответа молодой человек схватил левую руку Серваса и каким-то до неприличия интимным жестом положил его ладонь себе на живот. Сыщик вздрогнул, нащупав пальцами длинный поперечный шов.

— Что это?

— Азиатский способ. Сеппуку по-японски. Я сделал это в четырнадцать лет, но не довел дело до конца… Духу не хватило. К тому же тупым ножом это делать не так удобно, как остро отточенным кинжалом, верно? — Давид издал неприятный смешок. — Увы, я не Мисима…

На мгновение Сервас пожалел, что он простой полицейский, а не психиатр и не умеет разговаривать на подобные темы.

— Вам ведь известна ма́ксима Камю, майор?

— «Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема — проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, — значит ответить на фундаментальный вопрос», — автоматически процитировал Сервас. — Не уверен, что правильно понял. Ты решил угробить нас на машине, Давид?

Ответа он не дождался. Мартен нервно сглотнул. Нужно найти способ остановить это безумие. Но как? Он слепой пленник мчащейся под дождем на дикой скорости машины и не контролирует ситуацию.

— Почему бы и нет? Это станет моим прощанием и одновременно признанием, — ледяным тоном произнес Давид. — Оцените красоту созвучия… Признания, скрепленные кровью и металлом.

Майора замутило, он опустил стекло, и крупные капли дождя шлепнулись на лицо, освежив кожу. Жадно вдохнул влажный воздух, лихорадочно соображая, что будет, если он выскочит на ходу.

— Не советую, — сказал Давид. — Там сплошные деревья и фонарные столбы. Вы же не хотите, чтобы вашу голову и тело нашли в разных местах. Марго вряд ли оценит такое зрелище.

Сыщик поднял стекло.

— Ты не ответил на мой вопрос: почему?

— Скажите, майор, вы знаете хоть одного стопроцентно невиновного человека? Держу пари, что нет.

— Кончай трепаться. Почему ты, Давид? В этой аварии выжили и другие… Почему убил ты, а не Виржини, Юго или Сара?.. Или ты это сделал, чтобы отомстить за товарища, который теперь ходит на костылях, или за девочку в инвалидном кресле? Круг… правильно?

На сей раз он дождался ответной реакции — в голосе Давида проскользнуло удивление.

— Браво, майор. Не думал, что вы так далеко продвинетесь. Все остальные чисты, виноват я один. Они только фантазировали, воображали, мечтали…

— Вы с Юго об этом говорили? О том, что́ ты собирался сделать? Ты ему открылся? Я прав? Вы все обсудили, он все знал, верно?

— Не вмешивайте Юго! С него хватит. Юго ни при чем!

— Юго позвонил тебе и пересказал наш с ним разговор: я близок к разгадке, мне известна история с автобусом, я вот-вот возьмусь за членов Круга…

— Что вы такое говорите?

— По словам свидетеля, в машине с Иоахимом Кампосом ехали два человека, — сообщил Сервас. Он все еще держался за ручку, готовясь выскочить, если машина хоть чуть-чуть сбавит скорость. — И Бертрана Кристиаэнса бросили в Гаронну несколько человек, — добавил он.

— Смерть Кристиаэнса не имеет ничего общего с остальными делами, — откликнулся Давид. — То, что с ним случилось, — жестокая ирония судьбы…

— Лжешь.

— Что?

— Ты был участником убийства Бертрана Кристиаэнса, а потом давал показания в полиции о событиях того вечера: твоя фамилия занесена в протокол… Ты сидел в машине Иоахима Кампоса в день его гибели, хотя стрелял наверняка кто-то другой. Ты курил в кустах, когда убивали Элвиса: не забыл, как его скормили собакам? Но Клер Дьемар ты не убивал… Я знаю, кто это сделал.

— Что за чушь?

— Как Юго удалось довести тебя до такого состояния? Как он манипулирует людьми? Как убедил тебя написать за него фразу в тетради?

Давид дышал тяжело, со свистом.

— Вы ошибаетесь, — сказал он. — Не Юго довел меня до такого состояния, как вы изволили выразиться, а мой отец и мой брат — моя гребаная семейка… Уверенные в собственной правоте люди, которые никогда ни в чем не сомневаются. В глазах этих карьеристов я был неудачником, ничтожеством… Юго сделал для меня невозможное. Он меня спас. Помог понять, что даже у такого, как я, есть свое место в жизни и другие не лучше, а хуже меня… Юго — мой брат. Мой старший брат. Истинный брат. Я сделаю для него все, что угодно…

Сервас понял, как отчаянно искренен Давид, и ужаснулся. Юго имел на него смертельное влияние: смертельное для них обоих…

— Вы угадали: фразу в тетради написал я. Мою ДНК найдут на окурках. И все поверят в мою виновность. А тот факт, что я прихватил с собой вас, подтвердит, что убийца именно я, и никто другой. Я не позволю вам мучить остальных…

Мартен потянул за повязку, сорвал ее, открыл глаза, и по его щекам полились горячие слезы.

Свет… Проблески света сквозь завесу слез и дождя на ветровом стекле… Он видит!

Зрение было нечетким, но он видел. Нужно время, чтобы переадаптироваться. Встречный свет слепил глаза. Давид проскочил на красный свет, Сервас грубо выругался. Парень бросил на сыщика короткий взгляд и изумленно воскликнул:

— Что вы!.. Зачем вы сняли…

— Ты не обязан этого делать, Давид. Я дам показания в твою пользу. Скажу, что ты действовал по принуждению, под чужим влиянием. Доктора признают тебя невменяемым, будут лечить, потом выпустят. Ты выйдешь — здоровым — и будешь свободен!

Давид расхохотался, как безумный.

— Слушай внимательно, черт побери! Тебя можно вылечить. Я знаю, что ты ни в чем не виноват. Давид! Юго тобой манипулировал! Хочешь умереть, взяв на душу чужой грех, чтобы тебя навсегда записали в монстры?

Сервас увидел запрещающий знак: выезд с автобана! Сервас почувствовал, как кровь отхлынула к ногам, и вжался в сиденье… ДАВИД СОБИРАЕТСЯ ВЫЕХАТЬ НА ВСТРЕЧНУЮ ПОЛОСУ!

— Проклятье, не делай этого! НЕ СМЕЙ!


Ирен наблюдала за вереницей полицейских машин через открытые двери «Скорой». Синий свет мигалок скользил по лужам и лицу стоявшего рядом врача: он проверял провода, которыми Ирен подсоединили к множеству мониторов.

— Как вы себя чувствуете?

— Буду в порядке.

Циглер снова набрала номер Мартена, но он не ответил. Наверное, заснул. Она еще больше разнервничалась: нужно во что бы то ни стало сообщить ему новости.

Марианна…

Легко понять, почему она так поступила. Причина одна, но веская. Она шпионила за Мартеном, чтобы защитить Юго, ей необходимо было знать все о ходе расследования. Марианна сделала бы для сына все, что угодно, больше у нее никого не осталось, однако нанять Йовановича было роковой ошибкой. Циглер победила, но у ее победы был горький вкус. Она не могла не думать о том, как отреагирует Мартен, узнав о предательстве Марианны. Он только кажется неуязвимым. Трагическая смерть матери и самоубийство отца нанесли ему незаживающую рану. Как он справится с новым ударом? Циглер заметила, что врач смотрит в сторону и улыбается блаженно-идиотской улыбкой.

Циглер проследила за его взглядом и увидела Жужку. Черные волосы волнами падали на короткую кожаную куртку кремового цвета, шею украшали бусы и цепочки с брелоками, короткая майка доходила до пупка, шорты с набивным рисунком подчеркивали красоту длиннющих ног, ярко-красные губы притягивали взгляды окружающих. На мгновение Ирен забыла обо всем на свете.

— Мы закончили? — спросила она.

Врач переводил взгляд с Ирен на Жужку и обратно, как будто решал, с которой из двух красавиц хотел бы провести ночь, хотя видок у блондинки — гематомы, толстая марлевая наклейка на лице в форме креста — был еще тот!

— Ну… вам следует проконсультироваться у лора, проверить спину и ребра…

— Потом.

Циглер слезла с носилок, выпрыгнула из «Скорой», обняла Жужку и поцеловала ее, стараясь не задеть свою «маску». У губ подруги был горьковато-сладкий вкус «Кампари», водки и вермута. «Манхэттен», любимый коктейль Жужки. Она приехала прямо из своего стрип-клуба «Pink Banana», как только Ирен ей позвонила. Врач решил, что провел бы ночь с обеими. Именно так: с обеими сразу.


На очередном повороте Серваса прижало к дверце, и он почти взмолился, чтобы они перевернулись до выезда на автобан. Асфальтовая лента дороги стремительно разворачивалась, из темноты на них надвигались фары встречной машины. Сервас непроизвольно сглотнул. Теперь они мчались противоходом по центральной разделительной полосе. У Серваса от ужаса съежилась мошонка: он заметил, что машины с другой стороны центральной разделительной полосы едут в том же направлении!

— Умоляю тебя, Давид. Подумай хорошенько! Ты еще можешь остановиться! Черт, не делай этого! Осторожно!

Водители яростно жали на клаксон, лихорадочно мигали фарами. Мартен закрыл глаза. Пот ручьем стекал со лба, в глазах щипало, и он то и дело промокал лицо рукавом.

— Давид! Отвечай, будь ты неладен! Мы же убьемся!

Давид смотрел прямо перед собой, и Сервас читал в его глазах смертный приговор им обоим. Руки, сжимающие руль, побелели от напряжения, он не отводил затуманенного взгляда от асфальта, ожидая появления следующей машины, чтобы положить конец кошмару своей жизни.

Майор заметил вдалеке фары и вжался в сиденье. Поняв, что «Форд» едет навстречу по его полосе, водитель начал подавать отчаянные сигналы. Еще фары… Более мощные… Залитые дождем… Оглушительный рев разорвал ночь. О нет! Грузовик! Свет ослепил Серваса, но он заметил, как грузовик ужасающе медленно уходит на другую полосу и из-под огромных колес мастодонта разлетаются фонтаны воды. Он услышал натужное кряхтение двигателя, заскрипела коробка передач, свет обезумевших фар больно ударил по глазам. Сейчас Давид повернет руль, и они врежутся в стальное чудовище.

Ничего не случилось. Грузовик пронесся мимо. Сервас повернул голову и увидел искаженное ужасом лицо дальнобойщика. Он выдохнул. И наконец-то понял все: события, случившиеся после его приезда в Марсак, должны были привести его сюда. Эта залитая дождем автострада символизирует его историю, возвращение в собственное прошлое. Он подумал об отце, Франсисе, Александре, Марго, Шарлен. О своей матери и Марианне… Судьба, рок. Случай, совокупность событий… Частицы, как атомы, устремлялись навстречу друг другу, сталкивались, рассеивались — рождались и исчезали.

Это было предопределено.

Или нет.

Он резким движением сунул руку в карман халата Давида: парень убрал туда телефон, якобы поговорив с Эсперандье. Маневр удался.

— Что вы делаете? Прекратите!

Машина опасно вильнула с одной полосы на другую. Сервас оторвал взгляд от дороги и поднес телефон к губам, а Давид схватил его за запястье, чтобы отобрать трубку.

— Венсан, это я! Слышишь меня? Венсан, это Юго! Юго виновен! Слышишь? ЮГО! Запись в тетради сделали, чтобы отвести от него подозрение! Он попытается свалить вину на Давида! Ты понял?

Эсперандье наконец ответил на вызов, закричав:

— Алло, алло, слушаю! Это ты, Мартен?

Майор продолжил, успешно уклонившись от кулака Давида:

— Свяжись с судьей! Юго не должен выйти из тюрьмы! Все, мне пора, я тебе перезвоню!

На сей раз ему удалось привлечь внимание Давида.

— Что вы наделали? Что наделали?

— Все кончено, Юго не удастся соскочить. Немедленно остановись! Тебе помогут, будут лечить, я обещаю! Даю честное слово — тобой займутся! Кто будет навещать Юго в тюрьме, если тебя не станет?

Слева от них снова возник свет фар. Четыре, в одну линию. Сверхмощные. Слепящие. Высоко над асфальтом. Еще один тяжелый грузовик… Давид тоже его заметил и медленно съехал с центральной полосы на полосу встречного движения, по которой двигался грузовик.

— НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО! НЕ ДЕЛАЙ!

Водитель грузовика замигал фарами, начал жать на клаксон. Стальной мастодонт извивался и встряхивался, ища выход. На сей раз его не будет. Грузовик не успеет отвернуть в сторону. Столкновение неизбежно. Значит, дорога закончится здесь. Это записано в Книге Судеб. Конец истории. Через несколько секунд. Чудовищный удар, вспышка и — небытие. Сервас заметил съезд с площадки для отдыха, спускавшийся с холма в их направлении.

— Если убьешь нас, загубишь две невинных души! Юго не выпутаться! Для него все кончено! Кто будет навещать его в тюрьме? Левее! ВОЗЬМИ ЛЕВЕЕ!

Четыре круглых светящихся глаза надвинулись на них, снопы света отражались от мокрого асфальта. Сервас опустил веки, вытянул руки и абсурдным рефлекторным жестом прижал ладони к приборной доске.

Он ждал удара.

Но они резко вильнули влево… Мартен открыл глаза.

Они съехали с автострады! И на полной скорости карабкались противоходом на холм!

Сервас видел, как гигантский полуприцеп промчался мимо них. Спасен! Эйфория длилась не дольше мига: другая машина покидала площадку над их головами. Давид крутанул руль, и машины успели разминуться (на лицах водителя и пассажиров читался невыразимый ужас). «Форд» вырвал днищем несколько веток низкой живой изгороди, и они оказались на пустынной площадке. На другом конце горели неоновые вывески кафетерия и заправки. Давид вдавил в пол педаль тормоза, шины взвизгнули.

«Форд» застыл на месте.

Майор отстегнул ремень, открыл дверцу, вывалился наружу, и его стошнило.


Отныне он будет знать смерть в лицо. Это лицо большого грузовика — бампер и четыре фары. Он никогда его не забудет. И всякий раз, садясь в машину, даже в качестве пассажира, будет испытывать страх.

Мартен жадно глотал влажный ночной воздух. Дыша коротко, со всхлипами, ловил языком теплые дождевые капли. В ушах гудело так сильно, как будто там поселился пчелиный рой. Сервас медленно обошел «Форд» и обнаружил Давида — тот сидел на земле, привалившись к колесу. Он рыдал — горько, безутешно, глядя в землю. Мартен опустился перед парнем на колени и положил руки на вздрагивающие под белым халатом плечи.

— Я сдержу слово, — пообещал он. — Тебе помогут. Только ответь на один вопрос: это ты вставил диск Малера в систему Клер Дьемар?

Встретив недоуменный взгляд Давида, сыщик покачал головой — «забудь!» — сжал его плечо и поднялся на ноги.

Сервас отошел в сторону, чтобы позвонить, хорошо осознавая, как странно выглядит в промокшей до нитки больничной рубахе, с расцарапанными (спасибо погружению) руками и остатками пластыря на лице.

— Что за дикий звонок, патрон? Почему ты не отвечал на вызовы?

Судя по голосу, Венсан был в панике. Сервас осознал, что телефон действительно звонил, но он не услышал его в водовороте событий. Голос Эсперандье подействовал как лекарство.

— Потом объясню. Буди судью. Пусть отменит распоряжение об освобождении Юго и даст разрешение допросить его сегодня же вечером в тюрьме. Звони Сарте.

— Ты прекрасно знаешь, что он не согласится. Это незаконно. С Юго сняли все обвинения.

— Еще как согласится! Мы допросим его по другому делу.

— О чем ты?

Сервас рассказал лейтенанту о своей идее.

— Действуй, я приеду, как только смогу.

— Но ты ничего не видишь!

— Еще как вижу… И поверь, иногда лучше быть слепым.

— Ты не в больнице? — после долгой паузы спросил Венсан.

— Нет. Я на автостраде, на площадке для отдыха.

— Что? Почему ты…

— Забудь. Нам сейчас не до разговоров, отложим все объяснения на потом.

У него за спиной хлопнула дверца машины. Мартен резко повернулся, попросив помощника подождать.

По лицу сидевшего за рулем Давида блуждала рассеянная улыбка. Они встретились взглядами, и Сервас дернулся, как от удара током. Он быстрыми шагами направился к машине, потом побежал. «Форд Фиеста» мягко тронулся с места и направился к выезду.

Происходящее напоминало дурной сон. Сервас сказал себе, что далеко Давид не уедет, все выезды блокированы, но уже через секунду все понял. «Нет! Нет, Давид, НЕТ!»

Он бежал и кричал, подталкиваемый в спину отчаянием, страхом, яростью, и понимал, что никогда не простит себе, что был таким идиотом. Он бежал за машиной, глядя на удаляющиеся огни задних фар, бежал, зная, что не догонит. Автомобиль Давида скатился со склона, на который они поднялись всего несколько минут назад, оказался на шоссе и остановился поперек движения.

Сервас услышал, как парень выключил зажигание. Почти сразу слева истерически взвизгнули тормоза: водитель полуприцепа не справился с управлением, и тяжелая машина всем своим весом обрушилась на крохотный «Форд», превратив его в груду искореженного металла, пластика и человеческой плоти.

Все остальное Сервас видел сквозь пелену то ли тумана, то ли слез. Кареты «Скорой помощи». Полицейские машины с синими мигалками, разрывающими темноту ночи. Завывание сирен, треск полицейских раций. Крики, короткие команды, свист плюющихся пеной огнетушителей и пронзительный стон электропил майор слышал, как сквозь вату. На минивэны телевизионщиков с параболическими антеннами на крышах он внимания не обратил, а молодую журналистку, которая осмелилась сунуть ему микрофон под нос, отшил довольно грубо. Все, что происходило вокруг, казалось мороком, наваждением. Он дотащился до кафе, где суетились люди, похожие на растревоженный дымом пчелиный рой, и ему в голову пришла странная мысль: все эти люди не ведают, что безумны, но они безумны, ибо только безумцы могут испытывать желание жить в подобном мире и день за днем вести его к гибели. Сервас заказал кофе.

Интермедия 4

В могиле

Ее рассудок обратился в крик.

В стон.

Он усиливался, пожирая все остальные мысли.

Она беззвучно кричала от отчаяния, выплескивая ярость, страдание и одиночество… все, что месяц за месяцем лишало ее человеческой сущности.

А еще она умоляла.

Сжальтесь, сжальтесь, сжальтесь, сжальтесь… выпустите меня отсюда, умоляю вас… Она кричала, и молила, и плакала. Беззвучно, потому что произнести ничего не могла. Он заткнул ей рот кляпом, затянув концы тряпки на затылке, но не стал связывать руки за спиной, чтобы пленница не перетерла веревки о каменную стену. Он поступил куда изощренней — склеил ее ладони суперклеем от запястий до кончиков пальцев. От этой позы у нее очень скоро начались боли в суставах, а мышцы вокруг позвоночника свела контрактура, ведь она даже спала в этой неестественной позе. Несколько раз она пыталась освободить ладони, теряя сознание от боли, но ничего не вышло. Мучитель хотел быть уверен, что она не перегрызет себе вены на руках или ногах.

Она сидела на земляном полу, привалившись к стене, иногда ложилась на свой грязный матрас и большую часть дня дремала, свернувшись калачиком. Время от времени она с трудом поднималась, чтобы походить, но сделать удавалось всего несколько шагов. Она перестала сражаться. Одежды на ней больше не было, а поскольку кормил он ее раз в два дня, она ужасно исхудала, так что кости выступали из-под кожи, грозя прорвать ее. Палач больше не мыл ее, но вони собственного тела она не замечала, мучили только горечь во рту и гнойный привкус от образовавшегося на нижней челюсти абсцесса. Грязная голова немилосердно чесалась. Весила она от силы килограммов сорок и почти лишилась сил.

Он больше не забирал ее наверх, в столовую. Не стало ужинов под музыку, зато он перестал ее насиловать. Кому понравится спать с животным?

Она не понимала, почему до сих пор жива, ведь мучитель нашел ей замену. Однажды он устроил им встречу. Идти сама она не могла, так что ему пришлось тащить ее за собой вверх по лестнице. «Черт, как же ты воняешь!» — сказал он, морща нос. В кресле за столом, привязанная широким кожаным ремнем к спинке, сидела ее «сменщица». Они встретились глазами, и у «новенькой» был тот же взгляд, что у нее самой несколько месяцев — или лет? — назад. Сначала она ничего не сказала — не было сил, только покачала головой, но успела заметить ужас в глазах молодой женщины, одетой в ее платье, вымытой и надушенной. Перед тем как он снова запер ее в погребе, она каркнула: «Это мое платье!» — и больше новую жертву не видела. Время от времени сверху доносились звуки музыки, оповещая ее о происходящем. Интересно, в какой части дома палач держит свою добычу?

Очень долго она боялась сойти с ума и цеплялась за реальность, чтобы совладать с подступающим безумием. Теперь она сдалась. Сумасшествие подкарауливало ее, как хищник, загнавший дичь и уверенный, что та никуда не денется. Оно питалось ее страхом, ее отчаянием, лишая способности рассуждать здраво. Существовал один-единственный способ борьбы — думать о сорока прожитых годах, о том, чем была ее жизнь. Нет, не ее, другой женщины — с тем же именем, но ничуть на нее не похожей. У той женщины была замечательная, яркая, трагичная, но уж точно не скучная жизнь.

Думая о Юго, она испытывала горестное сожаление. Она гордилась своим мальчиком. Знала все о его вредных привычках, но гордилась, не ей было бросать камень в чужой огород. Сын, красавец и умница, был ее главным достижением. Где он теперь? В тюрьме или на воле? Тревога за Юго разрывала ей грудь, а воспоминания о том, как они играли в саду или на пляже, ходили ранним утром под парусом на озере, приглашали весной друзей на барбекю, причиняли невыносимую боль. Друзья восхищались их семьей, этого она не забыла. Перед глазами, одна за другой, вставали сцены обычного человеческого счастья: Матье с блаженной улыбкой на круглом щекастом лице подбрасывает вверх смеющегося пятилетнего Юго. Отец укладывает сына спать и читает ему «Робинзона Крузо», «Остров сокровищ» или «Войну пуговиц». Матье погиб в расцвете лет — разбился на машине, — оставив жену и сына одних. Иногда она ужасно на него за это злилась.

Она вспоминала дом на озере, террасу, где любила завтракать в хорошую погоду или сидеть с книгой на коленях, глядя на зеркало воды, в котором отражались росшие на другом берегу деревья. Тишину мирного уголка нарушали разве что крики детей в соседском саду, скрип уключин или шум подвесного мотора.

Потом она начинала думать о Мартене… Она часто о нем думала. Мартен, ее самая большая любовь и самая горькая неудача. Она не забыла, как они переглядывались на занятиях, как им не терпелось остаться вдвоем, как они спорили о Шопенгауэре, Ницше и Рембо. Она помнила, как он замыкался в себе, слушая музыку и тексты Боба Дилана, Джима Моррисона, Брюса Спрингстина или «Роллингов». Она называла его «старик» или «мой дорогой старик», хотя он был всего на год старше. Господи, как же она его любила… И полюбила еще больше, когда он дал ей прочесть свою рукопись. Мартен понимал людские сердца и души, он умел описывать мысли и чувства людей на бумаге. Мартен был немыслимо талантлив… Так она подумала, прочитав первые строчки рассказа «Яйцо». Она до сих пор помнила первую фразу: «Кончено, завершено, finito: если я завтра умру, в этой скучнейшей из всех написанных в мире историй не потребуется переставлять ни одну запятую». Она любила Мартена, она им восхищалась, но читала его новые вещи не первой — эта честь принадлежала Франсису, альтер эго Мартена, его брату. Ах, какую власть он имел над Мартеном… И над ней… Наркотики… Одного она тогда боялась — что Франсис расскажет Мартену о ее зависимости. Любимая женщина — наркоманка… Этот страх терзал ее все время, пока они с Мартеном были вместе. По большому счету, именно страх и стал главной причиной их разрыва. Она бросила человека, которого любила больше всего на свете, чтобы перестать бояться…

Она любила Мартена, она им восхищалась — и предала… Она лежала, скрючившись в темноте своей могилы, ни о чем не думала — просто не могла — и дрожала всем телом. Нахлынувшее отчаяние смыло из памяти солнечные картины счастья, тьма, холод и бездна надвинулись на нее, безумие вернулось, вцепившись острыми когтями в мозг. В подобные моменты она из последних сил цеплялась за одно-единственное видение, которому было под силу спасти ее от погружения в вечную тьму.

Она закрывала глаза и пускалась бегом по длинному пляжу. Начинался отлив, восходящее солнце освещало волны и влажный песок, ветер раздувал ее волосы. Она бежала, бежала, бежала. С закрытыми глазами, много часов подряд. Кричали чайки, шумело море, у горизонта, на фоне розового неба, раздували паруса яхты. А она все бежала и бежала. По пляжу, которому не было конца. Она знала, что никогда больше не увидит света дня.

48

Финал

Прожектора на вышках освещали внешнюю ограду тюрьмы. Стоянка была пуста, и Сервас поставил машину у самого входа. Усталости он не чувствовал — ее вытеснило кипевшее в нем бешенство.

Директор ждал их. Ночью его подняли с постели звонки — из суда, полиции, Управления исполнения наказаний: Министерство юстиции поручило ему «оказать полное содействие майору Сервасу и лейтенанту Эсперандье». Директор не мог понять всеобщего внезапного интереса к этой истории, поскольку не знал, что депутата от большинства, надежду правящей партии, едва не арестовали, а теперь он очищен от всех подозрений, и уже завтра члены правящей партии поспешат сообщить об этом прессе и будут энергично опровергать «достойные сожаления утечки информации», а потом выступят на ведущих телеканалах и заявят, что «в этой стране все еще существует презумпция невиновности, которая была бесстыдно попрана представителями оппозиции». В Париже отреагировали мгновенно: Поль Лаказ невиновен, значит, можно не списывать его с корабля. Правила игры снова изменились: пришло время сплотить ряды.

Все это не помешало директору тюрьмы более чем сдержанно отнестись к визитерам: глаза у майора-сыскаря покраснели от усталости, лицо и руки были в синяках и царапинах, голова перевязана, а молодой лейтенант вырядился в пижонскую серебристую куртку. Директор собрался закрыть дверь, но Сервас остановил его:

— Мы кое-кого ждем.

— Мне сообщили, что посетителей будет двое.

— Двое, трое… какая разница?

— Слушайте, время за полночь. Это займет много времени? Мне бы хотелось…

— Вот она.

На залитую дождем стоянку заехала машина жандармерии, из нее вылезла женщина в кожаной куртке, брюках и мотоциклетном шлеме с нелепой, крест-накрест, повязкой на лице, закрывающей нос и щеки, и левой рукой на перевязи. Она втянула голову в плечи и в несколько шагов преодолела расстояние до дверей. Циглер целый час отвечала на вопросы заместителя генерального прокурора Оша и нескольких офицеров из розыскного отдела жандармерии, после чего сразу позвонила Мартену и коротко рассказала о том, что с ней случилось, в очередной раз умолчав о «посещении» его компьютера.

— Как ты все это раскопала? — Сервас был озадачен.

Ирен показалось, что он не удивился, услышав, что Марианна за ним шпионила, но она кожей почувствовала всю безграничность его печали. Мартен предложил Циглер присоединиться к ним для допроса в тюрьме; она спросила, почему он не в больнице, но ответа не дождалась.

— Она с нами, — сказал сыщик, — можем идти.

«Что это за цирковое представление?» — думал директор, глядя на покалеченную блондинку, но приказ пришел с самого верха: «Сделайте все, о чем они попросят, вам ясно?» Он пожал плечами, приказал охранникам пропустить посетителей, не обращая внимания на сработавшую рамку безопасности, и сам повел их по тюремным коридорам.

— Входите. Парень вас ждет, — сообщил директор и поспешил ретироваться: то, что будет происходить в комнате для допросов, не его проблема.

— Добрый вечер, Юго, — сказал Сервас, обращаясь к сидевшему за столом молодому человеку.

Тот поднял голову, увидел лицо Циглер, и в его голубых глазах промелькнуло удивление.

— Что происходит? Меня вытащили из постели…

Мартен сделал над собой усилие, чтобы скрыть гнев, и они устроились напротив младшего Бохановски. У них не было юридических оснований допрашивать человека, с которого сняли все обвинения в убийстве, но они могли побеседовать с ним о деле Элвиса, на это Сарте согласился.

— Давид мертв, — негромким голосом сообщил Сервас, и лицо Юго исказила гримаса боли.

— Как это случилось?

— Он покончил с собой. Выехал на автостраде на встречную полосу, столкнулся с грузовиком и погиб на месте.

Майор не спускал глаз с Юго. Тот был искренне опечален и кусал губы, чтобы не заплакать.

— Ты знал про его склонность к самоубийству?

Юго кивнул.

— Да.

— Давно?

Юноша пожал плечами, как будто хотел сказать: «Какая теперь разница?»

— Давид всегда был депрессивным, — произнес он бесцветным механическим голосом. — Даже в детстве… Он вообще был… странный… Юмор висельника и вечно печальная улыбка Пьеро. Давид уже в двенадцать лет так улыбался.

Бохановски замолчал, и сыщику на мгновение показалось, что он даже дышать перестал.

— Он иногда реагировал совершенно непредсказуемо, — очнувшись, продолжил Юго. — Мог за секунду перейти от радости к отчаянию. Однажды швырнул здоровенный камень парню в голову только за то, что тот не согласился с его мнением. Когда Давид впадал в такое состояние, ребята отстранялись — все, кроме меня. Мать годами таскала его по мозгоправам, пока он не стал взрослым и не послал ее. Во всем виноват этот ублюдок, отец Давида. Ну, и сволочной братец тоже поучаствовал. Они изуродовали его психику… Их нужно привлечь за моральные истязания… Как-то раз Давид — ему было четырнадцать — привел домой девочку, очень милую. Брат так унижал его и был так груб с ней, что она после этого даже разговаривать с Давидом не хотела. А отец часто повторял матери Давида, что у них не два сына, а «парень и девка». Он запрещал Давиду не только читать, но и держать в комнате книги, говорил, что чтение якобы лишает человека мужественности. Хвастался, что добился успеха, не прочтя за всю жизнь ни одной книги, даже в школе.

— Как же Давид оказался в Марсаке?

— Отца и брата перестала интересовать его судьба, они его списали. Думаю, это ранило Давида даже сильнее, чем их жестокость. Мать потратила последние собственные средства на его учебу. Она всегда защищала Давида, но была слабой женщиной, и ее они тоже мучили…

— Он когда-нибудь пытался свести счеты с жизнью?

— Не раз… Однажды вспорол себе живот ножом. Как самурай… После истории с девочкой…

Сервас вспомнил прикосновение к шраму, и у него перехватило горло. Юго не сводил глаз с полицейских.

— Вы разбудили меня среди ночи и явились в полном составе, чтобы сообщить о смерти Давида?

— Не совсем.

— Но меня завтра утром освободят, так ведь?

В голосе парня прозвучала тревога. Сыщик промолчал.

— Господи, Давид, мой друг, мой брат… — простонал Юго. — Какая гнусная несправедливость…

— Он сделал это ради тебя…

— О чем вы?

— Я был с ним в машине. Он признался в убийствах Клер Дьемар и Элвиса Эльмаза. Сказал, что Бертрана Кристиаэнса и Иоахима Кампоса тоже убил он…

— Кто они такие?

«Хорошо сыграно, — подумал Сервас. — Заметил ловушку».

— Последние два имени ничего тебе не говорят?

Юго покачал головой.

— А должны?

— Кристиаэнс — командир спасателей, работавших на Неувьельском озере, Кампос — водитель автобуса.

— Да, теперь я вспомнил…

— В ту ночь Клер Дьемар ехала с вами?

За окном прогремел гром. Бохановски посмотрел на Серваса, и сыщик почувствовал, что парень насторожился.

— Да. Считаете, между аварией и ее смертью есть связь? Вы сказали, что Давид взял на себя убийство Клер?

Юго выглядел искренне изумленным, и Сервас снова подумал, что мальчишка — крепкий орешек.

— По вашим словам, Давид на полном ходу врезался в грузовик… Как же вы выжили, если сидели рядом? — На лице Юго отразилось недоверие.

Мартен едва сдерживался, чтобы не вцепиться ему в глотку.

— Все кончено, — спокойно произнесла Циглер, и Юго перевел взгляд на нее.

— Классная была идея с тетрадью. Рискованная, но хитроумная. Сначала запись навела на тебя подозрения, потом она же обелила.

Парень промолчал.

— Полагаю, если бы полицейские не проявили достаточного профессионального интереса и, скажем так, любопытства, ты бы сам — через адвоката — навел их на мысль о проведении графологической экспертизы.

На долю секунды Юго ослабил самоконтроль, сыщики поймали сигнал тревоги в его глазах, но он сразу взял себя в руки.

— Я не понимаю, на что вы намекаете! Фразу в тетради написал не я.

— Конечно, не ты — Давид.

— Значит, это правда? Он ее убил?

— Ах ты гаденыш… — процедила сквозь зубы Циглер.

— Ты попросил Давида сделать эту запись? Или идея была его?

— Что? Я ничего не понимаю!

Где-то совсем близко сверкнула молния. В недрах тюрьмы раздался долгий страдальческий вопль, оборвавшийся на самой высокой ноте. По коридору прошел охранник, и снова наступила тишина. Впрочем, тишина в тюрьме — понятие относительное…

— У Клер было много любовников? — спросил Сервас.

— Ты ревновал? — добавила Циглер.

— Сколько человек вы с дружками убили? — решил уточнить Эсперандье.

— С капитаном пожарной службы вы расправились вчетвером: ты, Давид, Сара и Виржини, — сказал майор.

— А в машине Кампоса свидетель видел двух мужчин. Это были вы с Давидом? — поинтересовалась Ирен.

— Клер Дьемар вы тоже топили вместе? — вступил Венсан. — Камера зафиксировала двух человек, выходящих из паба. Или Давид в этот раз стоял на шухере?

— Я одного не понимаю. Почему ты не скрылся? — спросил Сервас. — Зачем было так рисковать? Вы могли, как и в предыдущих случаях, замаскировать убийство под несчастный случай или имитировать исчезновение, но ты остался сидеть на краю бассейна. Почему?

Бохановски переводил взгляд с одного дознавателя на другого, и Сервас читал в его глазах сомнение, ярость и страх. Телефон дважды крякнул — пришло сообщение… «Не сейчас… — подумал он, — нельзя разрывать визуальный контакт».

— Не смейте, прекратите! — взорвался Юго. — Позовите начальника! Я буду говорить только с ним — не с вами! Убирайтесь к черту!

— Ты убивал один? Или с друзьями? Давид в этом участвовал?

В комнате повисла долгая пауза.

— НЕТ, Я БЫЛ ОДИН…

Глаза Юго превратились в сверкающие щелочки. Сыщики затаили дыхание.

— Я пошел к ней, чтобы предупредить об опасности. Я слишком много выпил, употребил в сортире несколько дорожек… Наступил июнь, и я знал, что остальные скоро перейдут к действиям. Пришел ее черед. Мы это обсуждали.

Он снова сделал жест рукой, напомнив Сервасу Марианну.

— В ту ночь, шесть лет назад, она бросила нас на произвол судьбы. Пальцем не шевельнула, чтобы помочь… Но все эти годы ее мучила совесть, она была просто одержима чувством вины, то и дело повторяла: «Я тогда испугалась, запаниковала. Струсила. Ты должен ненавидеть и презирать меня, Юго».

Она все время спрашивала: «Почему ты так терпелив и добр со мной?» Говорила: «Не люби меня, я этого не заслуживаю, я не стою твоей любви, я дурной человек». Она плакала, терзала себя, а в другие дни была самой веселой, забавной, потрясающей, самой чудесной женщиной на свете. Клер могла каждое мгновение превратить в праздник. Я ее любил, понимаете?.. — Юго сделал паузу и продолжил совсем другим голосом — так бывает, когда одного героя в пьесе играют два актера: — Я был пьяный и обдолбанный, ушел из паба, чтобы увидеться с Клер, пока остальные смотрят футбол. В ту ночь я рассказал ей о Круге… Сначала она не поверила, решила — это пьяный бред, но я в деталях описал смерть шофера, и тогда…

Глаза парня блеснули — так разгораются тлеющие под пеплом угли, так оживает дремлющий подо мхом в тундре огонь.

— И тут ее словно подменили. Прежняя Клер убеждала меня, что я должен писать, все время повторяла, что не встречала ученика талантливей. Она присылала мне двадцать сообщений в день, писала, что любит, что ничто нас не разлучит, что мы и в старости будем любить друг друга, как в первый день. В любви она умела быть покорной, как наложница, и властной, как королева. Она цитировала философов и поэтов, писавших о любви, играла на гитаре, сочиняла песни о нас, придумывала имена всем частям моего тела, как колонизатор, покоривший новые земли; она не боялась снова и снова — сто раз на дню — повторять «я тебя люблю…». И вдруг эта Клер исчезла. Перестала существовать… Ее место заняла другая, и эта другая смотрела на меня, как на чудовище, на врага. И она меня боялась.

Каждое произнесенное Юго слово ранило измученное сердце Серваса.

— Я был под кайфом, иначе не повел бы себя как полный идиот. Она хотела вызвать полицию, а я пытался ее переубедить, чтобы мои братья и сестры не оказались в тюрьме, они и без того достаточно настрадались. Я не знал, что еще придумать, пообещал, что уговорю их остановиться, что все кончено и больше никто не умрет, что она перед нами в долгу… Клер ничего не хотела слышать, вела себя как безумная. Мы кричали, я умолял, а потом услышал: «Между нами все кончено, я люблю другого». Она призналась, что без ума от этого депутата, что он, а не я — мужчина ее жизни. Меня это взбесило: я хотел ее защитить, а она собралась упечь меня за решетку и закрыть тему! Я не мог этого позволить. Они — моя семья… Ярость затуманила мне мозги. Какая женщина способна клясться мужчине всем самым дорогим в жизни, что будет верна ему до скончания времен, а потом взять да и заявить, что любит другого? Какая женщина может быть такой красивой и щедрой в любви, а через секунду превратиться в мерзкую гадину? Какая женщина способна так жестоко играть с людьми? Та самая, что струсила и бросила детей погибать… Она была красива, молода, беззаботна и думала только о себе. Я понял — Клер любит только себя. Все разговоры об угрызениях совести и чувстве вины были лажей. Она лгала, как дышала. Обманывала всех — и себя саму. В тот вечер я понял — она будет отравлять жизнь всем, кто с ней пересечется. Она не имела права… Я не мог позволить Клер действовать…

— Ты ее ударил, — сказал Сервас. — Нашел веревку, связал, посадил в ванну. И открыл кран…

— Она должна была понять, что́ вынесли по ее вине дети, и хоть раз в жизни осознать меру причиненного окружающим зла…

В одной из камер в глубине тюрьмы злобно и отчаянно захохотал заключенный. Смех перешел в рыдания, потом все стихло. Ненадолго. Таков закон тюремной жизни.

— Она поняла, о да, еще как поняла, — продолжил Сервас. — Потом ты бросил кукол в бассейн и сел на бортик… Зачем? Они стали олицетворением твоих погибших товарищей?

— Эти куклы… мне всегда было от них не по себе.

— Что потом?

Юноша поднял голову:

— О чем вы?

— Ты был в шоке и вряд ли успел протрезветь. Кто в тот вечер очистил почту Клер и взял ее сотовый, чтобы полиция думала, будто некто другой пытался замести следы и он же вставил диск Малера в музыкальный центр? Кто это был?

— Давид.

Мартен грохнул кулаком по столу, напугав не только Юго, но и своих помощников. Он вскочил и перегнулся через стол.

— Ты врешь! Давид пожертвовал жизнью, чтобы спасти тебя. Тебя — своего брата, своего лучшего друга, а ты мараешь его память?! Тем вечером Давид вышел из паба вслед за тобой. Его сняла видеокамера банка, что на другой стороне площади. Он чуть не убил меня ради этих записей! Но к диску Давид отношения не имеет! Я задал ему вопрос о Малере за несколько минут до его смерти и понял: он не в курсе!

Юго ответил не сразу — он был потрясен, а когда заговорил, в его голосе звучали любовь, ненависть, жалость и отвращение к себе.

— Ладно, теперь уже все равно. Давид догнал меня, пытался остановить, урезонить… он знал, что я собираюсь сделать, и не хотел этого… Я его отшил, и он вернулся в паб. Записи он украл, чтобы не дать вам добраться до Круга; кроме того, это укрепляло гипотезу о неизвестном преступнике. Когда я позвонил, он сказал, что готов был столкнуть вас с крыши и броситься следом, но передумал — в последний момент.

К Сервасу на несколько секунд вернулось пережитое ощущение ледяного ужаса.

— А найденные в лесу у дома Клер окурки? — с трудом выговорил он. — Перед самой смертью Давид сказал, что на них найдут его ДНК.

— Он не одобрял мою связь с Клер. Он терпеть ее не мог. А может, ревновал, не знаю… Иногда он за нами шпионил: прятался в кустах и курил одну сигарету за другой… Вот такой он был… Давид…

— КТО? — Сервас решил дожать Юго, хотя все сильнее боялся услышать ответ. — КТО ПОМОГ ВСЕ ПОДЧИСТИТЬ?! КТО ВСТАВИЛ ПРОКЛЯТЫЙ ДИСК В ТРЕКЛЯТУЮ СИСТЕМУ?

У него в кармане снова ожил телефон. Два сообщения. Кому приспичило в такой час? Первый номер в памяти отсутствовал. Мартен прочел сообщение, его затошнило от ужаса, и он вскочил, воскликнув: «Марго!»

ЭСЭМЭС была подписана «Дж. Г.»:

«Береги любимую».


Сервас нашел номер Самиры и нажал на кнопку.

— Патрон?

— Проверь Марго! Беги! Лети!

— Что случилось, патрон?

— Не спрашивай, делай что говорю!

Он услышал, как зашуршала трава под ногами Чэн, как она пересекла посыпанный гравием двор, взбежала по ступеням крыльца и забарабанила в дверь: «Это я, Самира!», ей открыли, раздался голос — заспанный и такой родной… Приглашение на казнь отменили…

— С ней все в порядке, патрон, — доложила запыхавшаяся Самира. — Она спала.

Мартен поднял глаза на изумленных коллег.

— Сделай мне одолжение — переночуй в комнате Марго. Я потом все объясню. Договорились?

— Есть, — отрапортовала Самира, — буду спать на соседней кровати.

— И запри дверь.

Майор убрал телефон. Он успокоился, но загадка осталась.

— В чем дело? — спросила не отличавшаяся терпением Ирен.

Сервас показал ей сообщение.

— Проклятье…

— Что, в чем дело?

— Он нападет на Марианну…

— Почему вы говорите о моей матери? — вскинулся Юго.

— Она вставила диск в стереосистему, так ведь? — бесцветным голосом спросил сыщик.

— Черт, объясните, что происходит?!

Сервас повернул к нему экран телефона, и Бохановски побелел как мел. Он смотрел на Мартена с ужасом и непониманием.

— Проклятье, теперь это и вправду он! Она выдала себя за него, и он захочет ее наказать! Да, это мама вставила диск, а потом позвонила вам! Да, я позвал ее на помощь! Выдал ей ту же историю, что и вам, сказал, что все пропало, что меня видели из окна дома напротив! Она сообразила, что жандармы появятся с минуты на минуту, и вспомнила то ваше знаменитое расследование — о нем еще писали все газеты: Гиртман, Институт, ваша общая любовь к Малеру… — примчалась, привезла этот гребаный диск и сразу уехала. Она плакала. Велела очистить почту Клер. Я не понял зачем — плохо соображал, — но все сделал и протер клавиатуру. Если бы жандармы застали ее в доме, она бы просто сказала правду. Слава богу, они слегка задержались: не знали, что их поджидает труп… и решили досмотреть футбол. Это нас спасло… Потом она позвонила вам. Рассудила, если дело отдадут вашей команде и вы найдете диск, у нее появится шанс заставить вас сомневаться в моей виновности… шанс спасти сына… Потом она послала тот мейл из интернет-кафе…

В памяти Серваса всплыли события недели. Управляющий сообщил, что мейл отправила женщина… Юго и Марго приятельствовали… он мог знать, что Малер — любимый композитор Серваса, и рассказать об этом матери. У кого, кроме Марианны, была возможность что-то сделать с его телефоном? Кто так «плохо» целился в него из ружья? Кто мог спокойно, не торопясь, вырезать ночью буквы на стволе дерева? Он же сам сказал Эсперандье: «Диск Малера находился в стереосистеме до того, как нам поручили расследование». Не случайно…

— Чего вы ждете? — закричал Юго. Он вскочил, оттолкнув стул, и тот с грохотом упал на пол. — Вы что, не понимаете? Сообщение пришло от него! ОН ЕЕ УБЬЕТ!


Гром, молнии, проблесковые маячки полицейских машин. Струи дождя на ветровом стекле, переговоры по рации, сирены, скорость, дорога, превратившаяся в бурный поток, ночь над городом. Шум в голове, страх, мутящееся сознание. Ужасное предчувствие — им не успеть.

Гонка по окутанному туманом Марсаку… Озеро… Они едут по восточному берегу, потом по северному. Венсан за рулем. Жандармерия уже на месте. Полдюжины машин.

Они въехали через распахнутые ворота на посыпанную гравием аллею. Серваса терзало дурное предчувствие. Свет из распахнутых окон освещал парк, повсюду были расставлены посты. (Он сам вызвал людей около часа назад.) Сыщик выскочил из машины и помчался по ступеням к открытой двери, крича во все горло: «Марианна!»

Никого.

Марианны в доме не было, только капитан Бекер (они познакомились в ночь убийства Клер, в ее доме) и много незнакомых офицеров.

— Ну, что?

— Ее нигде нет, — ответил Бекер.

Мартен обошел комнаты на первом этаже — без всякой надежды, это уже сделали до его приезда — и вернулся в холл.

— Наверху искали? — крикнул он с лестницы.

— Там пусто…

Сервас отодвинул танцующие на ветру шторы и вышел на террасу. Дождь бомбардировал окутанное темнотой озеро.

Куда она подевалась? Он звал ее, снова и снова, ловя на себе недоумевающие взгляды. Сейчас она появится, спросит, что происходит, он крепко ее обнимет, расцелует, простит предательство и отпустит грехи. Они дождутся, когда все уедут, и откроют бутылку вина. Потом она попросит прощения — речь ведь шла о ее сыне! — и они займутся любовью.

Не займутся. Он должен будет сказать, что Юго не выпустят и «виноват» в этом он, Сервас. Это разлучит их навсегда, сделав возвращение к прошлым отношениям невозможным. Отчаяние камнем давило на плечи, пригибало к земле. Плевать, лишь бы была жива. Жива… Он прошел по мокрой лужайке и присоединился к прочесывающим сад и рощу жандармам. Синий свет мигалок отражался от затянутого тучами неба, деля надвое темный силуэт дома. Вокруг царил мрак. Сервас слышал шелест листвы, шум дождя и плеск озерной воды.

— Здесь ее не было, — сказал один из жандармов.

— Уверены?

— Мы все обыскали.

Майор кивком указал на то место, где несколько дней назад обнаружил на стволе буквы. Теперь он знал, что их вырезал не Гиртман, но это не имело значения.

— Проверьте там. У родника и поваленного дерева. Проверьте весь сектор.

Сервас вернулся в дом. Где Марианна? Неужели он забрал ее с собой? От этой мысли его чуть не вырвало.

— Мартен… — позвала Циглер.

— Все так и было, когда вы приехали? — спросил Сервас у Бекера.

— Да. Окна и двери распахнуты, повсюду свет. И музыка…

— Музыка?

Мартен похолодел. Бекер включил плеер, зазвучала тема. Очень громко. Малер… Духовые и скрипки, треугольники, низкие голоса виолончелей. Оркестр летел навстречу грядущей катастрофе.

Сервас всхлипнул. Он узнал отрывок. Финал Шестой симфонии, музыка поражения — его поражения, Адорно назвал эту часть «Все плохо, что плохо кончается».

Сыщик соскользнул по стене на пол. Его била дрожь, окружающие смотрели и не понимали, почему этот человек — опытный полицейский, много чего повидавший на своем веку, — развалился именно теперь… Кто-то выключил музыку, и стали слышны рыдания. Все были растеряны и смущены, как будто полицейский — не человек и не имеет права плакать перед коллегами, тем более при исполнении! Мгновение спустя Сервас расхохотался, и все «хором» подумали: «Слетел с катушек». Что ж, не он первый, не он последний. Полицейские не роботы, они разгребают дерьмо за грешным миром, уподобляясь клоаке, уносящей нечистоты подальше от людей. Увы, недостаточно далеко. Дерьмо, как известно, не тонет…

А потом они заметили листок у него в руке. Коллеги Серваса переглядывались, сгорая от желания прочесть записку, но подойти не осмелились и так и не узнали прощальной фразы Гиртмана:

«Она предала твое доверие и твою любовь, Мартен. Она должна быть наказана».

Эпилог

Лето 2010. Испания


Ночь была жаркой. Он медленно шел вниз к Плаза Майор по мощенным булыжником улицам, встречая на пути множество счастливых лиц. «Как странно, — думал он, — что такая простая вещь, как футбольный матч, может на несколько часов вознести на вершину блаженства миллионы людей».

Улицы благоухали мылом и туалетной водой, пахли пивным, винным и водочным перегаром, сигарным дымом и петардами, которые запускали детишки. От каменных стен веяло накопленным за день теплом. Пробираясь через танцующую, поющую, выкрикивающую ему в лицо свою радость толпу, он слушал истерически-восторженные комментарии испанских телеведущих, подхваченные ликующими гражданами по всей стране.

Фасады домов на Плаза Майор украшали фрески XVIII века, с четырех сторон ее обрамляли аркады. Она была так похожа на итальянскую piazza с ее яркими красками, что многие производители пасты снимали здесь рекламные ролики. Сервас улыбнулся. Улыбка вышла глуповатая — время перевалило за полночь, а он уже в пять вечера хорошо набрался. Площадь была заполнена народом, многие взяли с собой детей. Сервасу повезло — он нашел незанятый стул и присел.

— Ты напился, — констатировал Педро, отставил пивную кружку и уставился на Мартена смеющимися голубыми глазами.

— Еще как… А ты что пьешь?

Педро кивнул на пустую кружку с остатками пены на стенках.

— Давай повторим.

Майор понял, что Педро собирается завести разговор о французской сборной по футболу, ему нравилось поддразнивать друга.

— Ну что, они уволили тренера? — поинтересовался Педро.

— Пока нет, — ответил Сервас.

— А игрока, который его оскорбил, и тех, кто устроил сидячую забастовку на тренировке, — их-то хоть наказали?

Его новый друг качал головой, выражая восхищенно-недоверчивое изумление безмерной глупостью команды соседней страны. Сервас блаженно улыбнулся: существовала одна-единственная страна, где игроки-миллиардеры могли позволить себе забастовку во время чемпионата мира по футболу, и этой страной была его родина, Франция.

Ему вдруг ужасно захотелось пить. Мартен не без труда слез со стула и на неверных ногах вошел в кафе, решив побаловать себя кофе с тростниковым сахаром и коньяком. Он стоял, опираясь локтями о стойку, и смотрел, как бармен привычными ловкими движениями насыпает сахарную пудру в крошечный стаканчик, добавляет два кофейных зерна и цедру лимона, вливает точно отмеренное количество бренди, доводит до кипения под паром перколятора, поджигает зажигалкой и — последний штрих — наливает сверху черный кофе.

Когда Сервас наконец вышел, неся на блюдце стаканчик с обжигающим напитком, Педро вместе с соседями в десятый раз бурно переживал финальную игру. Сервас подошел к стулу, попытался сесть и промахнулся. Горячий кофе и бренди пролились на рубашку. Он расхохотался — и хохотал, лежа на земле. Все на него смотрели, а ему было плевать…

— Ну все, — решил Педро. — Пора домой.

Он поднял сыщика на ноги и потащил за собой. Испанец был ниже, но сильнее, и Сервас держался за его плечо, как за последнее прибежище. Они брели по узким улочкам. Мартен вглядывался в звездное небо над крышами и ласковую, «лоркианскую» ночь.

После того что случилось, никто не стал возражать, когда он решил взять все неиспользованные отпуска, переработки и бесчисленные отгулы. Незадолго до его отъезда были арестованы Сара Лилленфельд и Виржини Кроз, других членов Круга тоже допрашивали в рамках расследования уголовного дела — но без его участия. Он собрал чемодан и навестил Циглер: ее на десять дней освободили от работы, чтобы она оправилась после стычки с Йовановичем и снова предстала перед дисциплинарным советом жандармерии. Он спрашивал себя, как ее накажут на сей раз, зная, что внутренне Ирен созрела для отставки, что очень его огорчало. Циглер призналась, что взломала компьютерную сеть тюрьмы, где отбывает срок Лиза Ферней, и та вовсю ее достает, что, впрочем, вполне естественно, когда сидишь взаперти. Ирен почему-то была твердо уверена, что рано или поздно швейцарец захочет связаться с женщиной, которая помогла ему сбежать.

Сыщик нашел убежище в этой маленькой деревне по другую сторону Пиренеев, в Верхнем Арагоне, провинция Уэска. В четырех часах езды от Тулузы. Местечко в центре «нигде» было так красиво, что замирало сердце. Никто не будет искать его здесь, никто его здесь не знает, здесь он просто el Francе.[53] Для всех, кроме Педро и еще нескольких человек, с которыми Сервас познакомился две недели назад, но которых имел наглость считать друзьями. Через каждые три метра Педро останавливался — Сервас так и висел на нем, — чтобы восславить победу Испании вместе со всем городом. Несколькими днями раньше Мартену позвонил директор и сообщил, что источник утечки найден. Его просто-напросто не было. Во всяком случае, в полиции. Они еще раз — «с пристрастием» — допросили управляющего интернет-кафе (Сервас хорошо помнил этого Патрика, типа с маленькими холодными глазками за стеклами очков), и тот признался, что сразу после ухода сыщиков позвонил в редакцию, описал приходивших, и репортер опознал Серваса. Потом Патрик рассказал, что легавые получили e-mail, отправленный из его кафе, что они разыскивают высокого мужчину, говорящего с легким акцентом, и, судя по всему, находятся в состоянии легкой паники. Репортер, естественно, тут же вспомнил самое громкое дело последних лет.

— Тебе повезло, — заплетающимся языком произнес Сервас, тащась вслед за Педро.

— В чем?

— В том, что живешь здесь.

Испанец пожал плечами. Они вошли в дверь хостела и по коридору добрались до внутреннего дворика. Белые стены, галереи из лакированного дерева вдоль всех этажей, зелень в горшках и старинная мебель.

Здесь вкусно пахло стиркой и жасмином. Они вскарабкались по лестнице на четвертый этаж, и Педро толкнул дверь комнаты, которую Сервас никогда не запирал.

— Однажды ты расскажешь мне, что с тобой случилось, — сказал испанец, укладывая сыщика на кровать. — Было бы интересно узнать. Для саморазрушения должна быть причина.

— Ты… философ… amigo.

— Да. Я философ. Я, конечно, прочел не так много книг, как ты, — добавил Педро, бросив взгляд на труды латинских авторов на комоде, и снял с Мартена носки, — зато умею читать сердца, а ты — только книги.

Вещей в комнатке было немного: чемодан, одежда, допотопный кассетник и диски с симфониями Малера. Таково преимущество музыки над книгами, она занимает меньше места.

— Я люблю тебя, hombre.

— Ты пьян. Спокойной ночи. — Педро погасил свет.


В 7 утра Серваса разбудили грохот отбойных молотков, гудение клаксонов, голоса рабочих — погромче, чем у оперных певцов. Он в очередной раз удивился, почему эта страна так мало спит, и долго лежал, глядя в потолок, как безжизненная марионетка с обрезанными ниточками. Вкус во рту был отвратительный, ужасно болела голова. Мартен встал, дотащился до ванной. Спешить было некуда. Его никто не ждал. Никаких срочных дел в жизни у него больше не было.

Майор ополоснул затылок и плечи теплой водой, почистил зубы. Надел последнюю чистую рубашку и бросил в стакан таблетку аспирина.

Десять минут спустя он оказался на узкой тенистой улочке, карабкавшейся по склону холма. Вокруг просыпалась деревня. Из открытых окон доносились привычные звуки. Сервас вдыхал аромат кофе и распускающихся навстречу солнцу цветов. Весело галдели дети. Радиокомментаторы без устали славили победу национальной сборной. Воздух был напоен энергией, живой жизнью. Журналисты талдычат об экономическом кризисе, говорят о вещах, в которых ни черта не понимают, пишут о жизни народов, ничего о ней не зная, наперегонки цитируют цифры и статистические данные. Банкиры, экономисты, хищники-спекулянты, продажные финансисты, слепые политики… Всем им следовало бы приехать сюда, чтобы хоть в чем-то разобраться. Здесь люди живут. Хотят жить. Работать. Быть. А не просто выживать.

«Не то что ТЫ», — уел себя Сервас.

Он взобрался на холм. В бледно-голубом небе над городскими крышами таял белый след самолета, прилетевшего из Франции. Мартен добрался до окруженного соснами собора, прошел вдоль длинной колоннады, поднялся по ступеням и оказался во внутренней галерее, где царили полумрак и прохлада. Обогнув фонтан с зеленоватой водой, он продолжил подъем по тропе, которая вилась вдоль самой широкой части холма и заканчивалась на вершине. Над собором и городом поднялось солнце. Огромный восьмиметровый Христос стоял, распахнув благословляющие объятия прекрасной, протянувшейся до самых Пиренеев земле.

Сервас забирался сюда каждое утро — но не для того, чтобы любоваться величественным видом. Его влекла пустота. Зов пустоты. Искушение. Возможность освободиться. Некоторое время назад он начал всерьез обдумывать эту идею и не переходил к действиям только из-за Марго. Уж он-то знал, что значит потерять отца подобным образом. Вспоминал он и Давида. Самоубийство подобно незваному гостю, от которого почти невозможно избавиться. Майор долго размышлял и пришел к выводу, что если все-таки решится, то сделает это именно здесь. Падение с тридцати метров, осечки не будет. Никакой гнусной смерти в номере отеля. Красивый полет. К солнцу, в синеву. Идеальная декорация для заключительного акта.

Он прокручивал идею в голове много дней — если не недель. Это была всего лишь идея — к действиям он переходить не собирался. Во всяком случае, пока. Но идея была утешительной сама по себе. Сервас осознавал всю глубину своей депрессии, но лечиться не собирался. Он повидал слишком много смертей, похоронил слишком много близких людей, его слишком часто предавали. Он утомился. Устал. Он мечтал отдохнуть, забыться, но все повторялось, снова и снова. Он больше не хотел помнить лица Марианны, родителей, друзей… Он был уверен, что она умерла и что ее тело — как и трупы других жертв швейцарца — никогда не найдут. Она пыталась спасти сына… и предала Серваса. Ему хотелось — несмотря ни на что — верить, что она легла с ним в постель не только из корыстного интереса. Думать о предсмертных муках Марианны ему было так же непереносимо, как смотреть на солнце.

Мартен заметил далеко внизу крошечный силуэт Педро. Тот вышел из мастерской с какой-то тряпкой в руке, поднял голову, посмотрел на небо, проводил взглядом ватагу собравшихся отправиться на реку детишек.

— Мне сказали, что я найду тебя здесь.

Сервас вздрогнул и обернулся. В любое другое время он был бы счастлив видеть ее, но в это утро и сам не понимал, что́ испытал на самом деле — радость, облегчение или стыд. Она изменилась — никакого пирсинга, нормальный цвет волос — и словно бы повзрослела на несколько лет.

— Как ты меня разыскала?

— Думаю, ты передал мне не только вкус к чтению, но и сыщицкие гены, папа.

Сервас улыбнулся — фраза была хорошо отрепетированной домашней заготовкой.

— Я вспомнила, как в детстве вы с мамой привозили меня сюда и тебе здесь очень нравилось. Вообще-то, я уже неделю тебя ищу.

Она сделала два шага вперед, наклонилась и сразу отпрянула назад.

— Ух ты! Красивый вид… Но для меня, пожалуй, высоковато!

Марго не заметила, что ее отец залился краской стыда.


Они разговаривали. Дни и ночи напролет. Пили. Говорили. Курили, смеялись, говорили — и даже танцевали. Он стал лучше понимать свою дочь и еще раз подивился справедливости банальной истины: «Мы ничего не знаем о других и еще меньше — о собственных детях». Вместе с Марго приехал Элиас, высокий, молчаливый, прячущий лицо за волосами. Сервас его по-настоящему полюбил. Иногда парень составлял им компанию, в другие дни давал отцу с дочерью побыть наедине. Общение с Марго не было ровным: они то понимали друг друга с полуслова, то спорили до хрипоты. Как в ту ночь, когда они с Элиасом нашли его мертвецки пьяным, вернувшись вечером в гостиницу. Он стал меньше пить. Потом бросил совсем. Им некуда было торопиться — до начала нового учебного года оставалось много времени. Мартен не знал, какие у Марго планы, собирается она работать в летние каникулы или нет, и в конце концов спросил, когда они уезжают.

— Когда будешь готов, — ответила его дочь. — Ты едешь с нами.

Сервас познакомил Марго и Элиаса с Педро и остальными. Из них вышла чудная веселая бандочка. Элиас стал разговорчивей — ненамного, но все же… Они поздно ложились, но по утрам Сервас чувствовал себя бодрее и, проснувшись, сразу вставал, а не лежал, пялясь пустым взглядом в потолок. Марго и Элиас поселились этажом ниже, в номере окнами во дворик. Утром, если Сервас слишком долго не появлялся, она поднималась, чтобы постучать в дверь и разбудить его. Они совершали дальние поездки на машине, много ходили, открывая для себя красоту, от которой перехватывало дыхание. Купались в ледяных горных речках. Ездили на велосипедах, сплавлялись на каноэ. Общались с местными жителями и туристами, бывали на праздниках, куда их приглашали в последнюю минуту. Марго фотографировала, и Мартен не отказывался сниматься. К его собственному превеликому удивлению, к нему вернулись способность улыбаться и аппетит.

День проходил за днем, жизнь текла, как гнездо зимородка по волнам,[54] простая и идеальная. Они ничего не планировали и мало что принимали во внимание. Однажды утром, незадолго до рассвета, Сервас проснулся, принял душ и собрал чемодан. Он был совершенно спокоен. Этой ночью ему приснилась Марианна. Она жива… Где-то там. И ей нужна помощь. Гиртман нашел бы способ оповестить его, убей он Марианну. Мартен вышел из комнаты. На этаже было тихо, но солнце уже осветило дворик. Он спустился вниз, в последний раз вдохнул полной грудью аромат жасмина, запах стирки, мастики и занимающегося дня. Он полюбил это место…

Сервас постучал в дверь, Марго открыла, и он объявил:

— Я готов.


Граус, Верхний Арагон,

июль 2011-го/Морбиан,

июль 2012-го


Я, как всегда, позволил себе очень вольное обращение с географией. Кто-то «поместит» Марсак в одно место, другие скажут, что он находится совсем не там: все будут правы и одновременно ошибутся. Мой Юго-Запад — почти такой же воображаемый край, как волшебное Средиземье Толкиена.

Несколько вольно описал я и реалии работы полиции и сложного аппарата других органов правосудия. Хочу выразить благодарность людям, которые взяли на себя труд помочь мне советами и помогли избежать грубых ошибок: Сильви Фёшер, Генеральному секретарю Профсоюза комиссаров и высших чинов полиции, Полю Меро, Кристофу Гийомо, Жозе Марье и Иву Ле Иру из полиции Тулузы. За все ошибки, вольные и невольные, ответственность несу только я. Благодарю Стефана Хаузера за его музыкальные советы; надеюсь, он простит мне, что я не всегда точно им следовал. И, наконец, хочу сказать огромное спасибо моим издательницам из «ХО», которые снова совершили чудо, превратив воду в вино; изумительным командам издательств «ХО» и «Pocket». Спасибо моей жене, которая по-прежнему облегчает мне жизнь, Грегу — первому читателю, другу, конфиденту, тренеру и спарринг-партнеру. И последнее. Хочу посвятить эту книгу человеку, имевшему бестактность покинуть наш мир за десять дней до выхода предыдущего романа: моей матери Мари Сопена Миньер. Мне было нелегко смириться с тем фактом, что она не успела прочесть ту книгу.

Примечания

1

Пул-хаус (pool-house — англ.) — дом, построенный специально для отдыха у воды, рядом с бассейном.

2

Раймон Доменек — французский футболист и тренер. Обладатель рекорда по количеству матчей, проведенных сборной Франции под его руководством. Доменек был уволен с этого поста по окончании Чемпионата мира 2010 года в ЮАР.

3

Здесь и далее: в романе часто упоминаются события, описанные автором в романе «Лед» (М.: Эксмо, 2012)

4

Психиатрическая клиника.

5

Вувузела — рожок длиной до метра, ставший широко известным во время Чемпионата мира по футболу — 2010. Вувузела издает монотонный, мерзкий, «грязный» шум, напоминающий гудение мух над кучей объедков. Одна дудка способна сделать человека глухим. В результате футболисты чувствуют себя как на космодроме, а комментаторы не могут перекричать этот ад. Даже у телезрителей потом целый день гудит в голове.

6

«Олл Блэкс» (англ. All Blacks) — самоназвание сборной Новой Зеландии по регби. Хака — традиционный танец новозеландских маори. Исполняется группой и сопровождается ритмичным выкрикиванием слов аккомпанемента. Самой известной за пределами Новой Зеландии является хака, традиционно исполняемая национальной сборной этой страны по регби перед матчами.

7

Энди Уорхол (1928–1987) — известный американский художник, продюсер, дизайнер, писатель, коллекционер, издатель журналов и кинорежиссер; культовая персона в истории поп-арт-движения; особую известность приобрела его фраза: «В будущем каждый получит свои пятнадцать минут славы».

8

Тетраплегия — паралич четырех конечностей, обычно при повреждении шейного отдела спинного мозга.

9

Тазер — нелетальное электрошоковое оружие. От обычного электрошокера тазер отличает способность поражать цель на расстоянии (от 4,5 до 10 метров, в зависимости от модели).

10

Ветровка из ветронепроницаемого, водоотталкивающего нейлона, которая легко трансформируется в компактную сумочку.

11

Бежит безвозвратное время (лат.). Вергилий, Георгики, III, 284–285.

12

Здесь и далее: пер. с англ. Р. Райт-Ковалевой.

13

Экзегеза — объяснение, толкование малопонятного текста, основ эзотерических учений.

14

Герменевтика — в широком смысле искусство истолкования и понимания.

15

Атараксия — спокойствие духа.

16

«Тюремный рок» (Jailhouse Rock) и «Не будь жестокой» (Don’t Be Cruel) — две знаменитые песни, ставшие хитами в исполнении Элвиса Пресли.

17

Кат — растение, листья которого содержат психоактивные компоненты.

18

Эритропоэтин (ЕРО) — один из гормонов почек, в некоторых видах спорта применяемый как допинг.

19

Начальные слова из песни «Синие замшевые туфли» в исполнении Элвиса Пресли.

20

Манга — разновидность японских комиксов.

21

Вы готовы? (англ.)

22

Sic — латинское слово, обозначающее «так», «таким образом», «именно так».

23

Перевод с французского Болеслава Немана.

24

Корсиканский сепаратист, осужденный пожизненно за убийство префекта Корсики в 1998 году.

25

Некоторые абоненты во Франции предпочитают не публиковать свои данные в телефонной книге. За это взимается дополнительная плата, и имя абонента заносится в так называемый «красный список».

26

Поппи 3. Брайт — американская писательница, пишущая в стиле сплаттерпанк (вид литературы ужасов). Родоначальником жанра является Клайв Баркер.

27

Гик — человек, чрезмерно увлеченный чем-либо, в частности компьютерными технологиями.

28

Кальдера — котлообразная впадина 10–15 км в диаметре с крутыми склонами и ровным дном, образовавшаяся вследствие провала вершины вулкана, а иногда и прилегающей к нему местности.

29

Да здравствует мир! (англ.)

30

Эй, девчонки, тут вам не остров Лесбос! (англ.)

31

Гляньте-ка на этих гребаных коблух! (англ.)

32

Самый лучший, непревзойденный, до крайних пределов (лат.).

33

«Бритва Оккама» — методологический принцип, гласящий: «Не следует множить сущее без необходимости»; также называется принципом бережливости, или законом экономии. Порой формулируется по-другому: «То, что можно объяснить посредством меньшего, не следует выражать посредством большего».

34

Людвиг Мис ван дер Роэ (1886–1969) — немецкий архитектор-модернист, ведущий представитель «интернационального стиля», один из художников, определивших облик городской архитектуры в XX веке.

35

Желающего судьба ведет, нежелающего — тащит (лат.).

36

Cercle de l’Union interaliée — частный парижский клуб, основанный в 1917 г., состоящий из 3300 членов. Среди участников — руководители крупных предприятий, политические деятели, дипломаты, судьи и адвокаты.

37

Штаги — снасти стоячего такелажа, удерживающие мачты в продольном направлении; от мачт штаги идут к носу.

38

Во все тяжкие (англ.). Название популярного современного американского телесериала.

39

«Живой распоротый труп», «Под гниющей плотью», «Распотрошенный».

40

«Pezula Resort» — престижный отель в Южной Африке, занимающий целое поместье площадью 612 га, окруженное лесом и горами.

41

Брайан Хью Уорнер — настоящее имя Мэрилина Мэнсона.

42

Тактика злонамеренного проникновения, при которой взломщик путем «уговоров», психотехники обманывает пользователей или администратора, добивается значимой информации о компании и/или ее компьютерных системах, чтобы получить несанкционированный доступ к сети.

43

РМЕ — французские малые и средние предприятия.

44

Аркбутан — полуарка, расположенная снаружи здания и передающая боковой распор внутренних сводов на специальные устои — контрфорсы.

45

Жан-Мишель Баскиа — американский граффити-художник и успешный неоэкспрессионист.

46

Рамон Радиге — французский писатель, автор романа «Дьявол во плоти».

47

Доппельгангер — демонический двойник человека, проявляющийся как темная сторона личности.

48

Во Франции полицейские не имеют права входить в частные дома и пересекать границы частных владений до шести утра, если в полицию не поступил вызов о совершенном преступлении.

49

Бонг (сленговое название — бульбулятор) — устройство для курения каннабиса.

50

Детандер — вентиль, регулирующий подачу кислорода.

51

Человек, ставший жертвой собственных махинаций.

52

«Царь Эдип» — фильм Пьера Паоло Пазолини. Экранизация одноименной трагедии Софокла.

53

Француз (исп.).

54

Зимородок — птица, живущая по берегам морей и рек. Есть поверье, что если зимородок вьет гнездо на воде, бури не будет, пока он не выведет птенцов.


на главную | моя полка | | Круг |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 7
Средний рейтинг 4.1 из 5



Оцените эту книгу