Книга: Вещий. Разведка боем



Вещий. Разведка боем

Юрий Григорьевич Корчевский

Вещий. Разведка боем

© Корчевский Ю.Г., 2016

© ООО «Издательство «Яуза», 2016

© ООО «Издательство «Э», 2016

Стрелецкая казна. Вещие сны

Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй.

Екклесиаст, 7:14.

Вещий. Разведка боем

Глава 1

Проехав осторожно лес, мы выбрались на Муромский тракт и пустили лошадей галопом. Скоро вечер, и мне не хотелось приехать к закрытым городским воротам.

Успели в последний момент, когда стражники уже закрыли одну створку ворот. Влетели в город на взмыленных лошадях. Во время скачки по дороге я боялся, что девчонки не выдержат, попросят отдых, но они сдюжили.

За воротами я остановился – спешить было некуда; взял лошадей под уздцы и повел в поводу. Как хорошо пройти пешком – пятая точка уже отбита: не любитель я конных скачек, хотя жизнь заставляет привыкнуть и к этому виду передвижения.

Вот и постоялый двор, где мы останавливаемся обычно на ночлег. Слуги приняли коней и повели в конюшню, а я с девушками пошел на постоялый двор.

Трапезная была полна людей, все – в изрядном подпитии. Увидев меня с девушками, народ застыл в изумлении. Наступила просто мертвая тишина.

– Почто пьем, люди? Праздник какой ныне? А то я что-то дням счет потерял.

Из угла раздался вопль, выскочил Карпов и бросился обнимать дочь. По щекам его текли слезы, он сжимал девушку в объятиях, оглядывал с головы до ног, целовал. Более бурных проявлений отцовских чувств я не видел. Из того же угла выскочили мои дружинники:

– Юра! Жив! – Начали меня обнимать, хлопать по плечам. У Андрея рука тяжелая, приложился так, что кости хрустнули.

– Осторожнее, ребята, у меня еще не все зажило. По какому поводу пьем?

– Купец дочку оплакивает, думал – все, а тут ты с девушками. Мы тоже думали – конец. Горе вином заливали, купец не скупился, стол богатый накрыл. Как удалось-то?

– После расскажу. Пожевать чего есть ли?

Меня чуть ли не на руках отнесли к столу, усадили на лавку. Рядом сидел охранник из обоза, пьяный в стельку. Едва глянув на меня мутными глазами, он уронил голову на стол и захрапел.

– Устал человек, – уважительно кивнул на охранника Андрей. Подхватил его под мышки и потащил на второй этаж, в комнаты. Герасим и Павел сели рядом, по обе стороны от меня, подкладывали в оловянную миску лучшие куски, пока я насыщался. Почувствовав в животе приятную тяжесть, я сдобрил ужин хорошей кружкой мальвазии.

– Все, хлопцы, сил нет – спать, все разговоры завтра.

Меня под руки провели в комнату, сняли сапоги, пояс с саблей и уложили в постель. Отключился я мгновенно.

Проснулся я оттого, что за дверью кто-то ругался. Я разлепил глаза. Уже утро, в оконца льется солнечный свет, комната пуста. Дверь приоткрылась, в комнату заглянул Павел.

– О, ты уже проснулся? К тебе гости. Пропустить?

Я поднялся с постели, натянул сапоги, опоясался. Негоже встречать гостей, даже на постоялом дворе, не опоясавшись – неуважение к гостю.

– Заводи.

В комнату, шумно отдуваясь, протиснулся Карпов, поздоровавшись, уселся на лавку. Бойцы мои стояли у дверей.

– Доброго утречка! Слышь, Юрий, ты забудь про обидные слова, что я тебе у обоза наговорил сгоряча. Уж больно потеря велика была – доченька единственная моя, любимая. То не разум мой кричал, а сердце, кровью обливавшееся. Мир?

Я засмеялся:

– Мир, Святослав. – Мы пожали друг другу руки.

– Вот плата, о чем уговаривались.

Купец протянул мне кожаный кошель, раздувшийся от монет.

– А это – тебе отдельно. – Он снял с пальца массивный золотой перстень с изумрудом и надел мне на палец. – Дочка о твоих подвигах рассказывала. Герой! Не пойдешь ли ко мне служить, охранник у меня только один надежный остался. Плату хорошую положу, сколько князь платит – так я вдвойне.

– Спасибо за приглашение, купец, но не обижайся – не могу.

Бойцы мои заулыбались:

– Говорили мы ему – не верил.

– Ну тогда прощевай, Юрий. Торопиться мне надо. Сам понимаешь – смотрины отменить нельзя, договор. Коли надумаешь – завсегда приму. У князя служба колготная. У меня спокойнее и сытнее.

– Извини, Святослав, я решений не меняю.

Купец встал, по-дружески похлопал меня по плечу, поклонился нам всем и вышел.

Бойцы уселись на лавку, Павел промолвил:

– По-моему, спесь с него слетела слегка. Как дочь потерял, человеком стал.

– Брось, Паша, – перебил его Герасим, – расскажи лучше, как все повернулось.

Я коротко пересказал об освобождении девушек, не упомянув только, что проходил сквозь стены. Герасим, услышав о злате-серебре, оставленном в избушке, аж за голову схватился и застонал.

– Что ж ты все бросил, хоть бы один мешок добром набил!

– Не хочу, Герасим, я этого золота, оно злодеями у людей отобрано, в крови все.

– Не брал бы себе, коли душа протестует, нам бы отдал, вот я бы не отказался.

Бойцы засмеялись:

– Заждались мы тебя, атаман, все жалели, что одного отпустили.

– Все закончилось лучшим образом. Сегодня отдыхаем, завтра назад, возвращаемся домой, в Москву. Нечисти не видно и не слышно боле, шайку разбойничью вывели под корень, а ежели кто и остался – не скоро с силами соберется. Сейчас деньги поделим, и делайте что хотите.

Мы уселись за стол, честно поделили содержимое кошеля, что передал нам купец. Завернув деньги в тряпицу, Герасим убрал ее за пазуху и попросил посмотреть перстень. Мне не жалко. Герасим повертел его, надел себе на палец, полюбовался и с видимым сожалением вернул, цокая языком:

– Красивая вещь, дорогая.

– Старайся, и у тебя будет такая же.

После полудня ко мне пришла целая делегация – мелкие купчики, ремесленники. После приветствия и пожелания здоровья начали разговор.

– Слышали мы – завтра с утречка обратно едешь?

– Весна, дороги развезет скоро, пора домой возвращаться, в Москву. А в чем дело?

– Проводи нас под рукой своей до Владимирских земель, все равно по пути. У нас, конечно, серебра столько не будет, сколь у Карпова, но с каждых саней мзду получишь. По рукам ли?

Я засмеялся:

– Свободна же дорога, нечисти нет, разбойников тоже. Объединитесь вместе и сами доберетесь до места.

– Так-то оно так, только во всяком деле удача нужна. Спокойнее будет под твоей защитой.

– Ну, коли настаиваете, ждите утречком у городских ворот.

Вот уж точно – отдых воина расслабляет. Так ломило утром вставать из теплой постели, уезжать от горячей еды, от крыши над головой. Впереди долгий путь, холод, нередко – питание всухомятку, а может, и встречи нежелательные, хотя бы с теми же разбойниками. Их на всех дорогах еще полно. Не сподобился государь-батюшка полицию задумать и ввести, вот и лиходейничали на дороге все, кому не лень.

Выехав из городских ворот, поздоровались со вчерашней делегацией. Здоровенный обоз из полусотни саней уже был готов, и мы сразу двинулись в путь.

Ехали не спеша: мы могли бы и быстрее, да не угнаться тогда за нами лошадкам с тяжело груженными санями. Вот и приходится приноравливаться к их скорости. Известное правило – скорость хода каравана определяется скоростью самого старого верблюда.

К вечеру мы все-таки добрались до Мошкина. Хозяин аж взвился от радости – как же, опять прибыль. Поужинав, легли спать.

Около полуночи меня в очередной раз разбудил домовой.

– Чего тебе, неугомонный?

– Не пей завтра вина из кувшина.

Сказал и исчез, как и прежде. Интересно, к чему это он? Я постарался уснуть и утром не вспомнил бы о предостережении, но хозяин вынес мне на дорожку кувшин.

– Возьми, ратник: дорога дальняя предстоит, подкрепись глоточком. Хороша мальвазия!

– Спасибо, хозяин, за еду и кров; теперь не скоро свидимся – в Москву путь держим.

– Счастливой дороги!

Я сунул кувшин в переметную суму и задумался. Почему домовой сказал про вино и кувшин? Ладно, после разберемся.

К вечеру обоз прибыл в деревеньку за рекой. Прислуга заводила коней в стойла, а я понес переметную суму на постоялый двор. Вспомнив о кувшине, вытащил деревянную пробку, понюхал – вино как вино.

Я не успел сделать и пары шагов, как под ноги мне бросился лохматый пес. От неожиданности я выронил кувшин, и, к моему сожалению, он разбился. Невелика потеря, сейчас в трактире восполним.

Поднявшись на крыльцо, я оглянулся. Псина с жадностью лакала сладковатое вино. Небось, уж не в первый раз лакомится такими напитками.

После ужина, когда я вышел по нужде перед сном, то вновь увидел пса. Он лежал неподвижно перед лужицей вина.

Сдох! И сдох от вина, что кабатчик мне на прощание подарил. Так вот о чем домовой меня предупреждал. Вино отравленным оказалось. Как-то сразу вспомнилось, что неизвестный во дворе корчмы Панфила в Мошкино подавал сигналы светильником из-за забора, когда я купца Святослава в Муром с обозом сопровождал. Чертово семя! Вот где наводчик разбойничьей шайки окопался, а может быть, – и организатор.

Возвращаться назад, в Мошкино, не хотелось, а вот послание муромскому посаднику отписать надо: пусть приглядится, а может, и потрясет хозяина постоялого двора. Не ожидал такого.

Обычно отравления – это Франция, инквизиция, зловещие козни придворных интриганов за сладкий кусок с королевского стола. Но здесь, в муромской глуши?

Редкий для Руси этого времени способ убийства. Обычно предпочитали чего попроще – ножом в спину, дубиной по голове, значительно реже – удавка на шею. Но яд? Интересно, не появлялись ли в этих краях о прошлом годе иноземцы из Венеции, Италии, Франции? Как раз яды – излюбленный способ тихого убийства в этих «цивилизованных» странах, к тому же без следов. Уже в постели мне вдруг припомнилось, что на пиру у государя стоящий скромно за спиной его слуга пробовал все, что подавалось на блюдах и наливалось в чарки. Стало быть, и до Руси докатилась эта зараза. Надо бы не забыть, найти сведущего человека в Москве – пусть просветит.

А ночью приснился мне странный сон. Вот чьи-то руки наливают в кувшин с вином из маленького пузырька бесцветную жидкость – совсем немного, буквально чайную ложку, прячут пузырек за сундук. Я понимаю, что это яд, не льют в вино никаких снадобий. Затем какие-то неясные картинки и более четко – князь Овчина-Телепнев сидит за столом с домочадцами, кушает, слуга наливает из кувшина вино в серебряные чаши. Тут мой сон оборвался, и я проснулся в холодном поту и с бьющимся сердцем. Во рту пересохло. Приснится же такое! Ратники мои сладко спали, Андрей похрапывал, Павел беспокойно шевелил во сне руками, Герасим что-то бессвязно шептал. Я снова улегся, но сон не шел из головы. Навеян ли он происшедшей вечером попыткой отравить меня или нас всех – ведь кабатчик предполагал, что вином я могу поделиться со своими дружинниками?

А вдруг сон вещий? Тогда что делать? Даже если я сейчас вскочу на коня, мне не успеть добраться до Москвы, только коня загоню. Может быть, попробовать внушить князю предостережение – не пить вина? Как это сделать? Я же не телепат. Но надо попробовать, другого выхода просто нет. Я закрыл глаза и сосредоточился. Мысленно прошел по княжескому дому, поднялся на второй этаж, открыл дверь в опочивальню князя.

В комнате горит масляный светильник, скудно освещая изголовье постели и князя. Собственно только лицо и руки на груди. Я встал у изголовья, пристально вгляделся князю прямо в лицо, стал медленно и четко говорить: «Княже, не пей вина, тебя отравить хотят!» Так я повторил несколько раз. Князь беспокойно заворочался в постели, проснулся и сел.

– А, это ты, Юрий! Почему ты здесь? Ты же в Муроме должен быть?

– А я и есть в Муроме – это же сон, твой сон, князь. Я тебе просто снюсь.

– Зачем в мой сон пришел?

– Предупредить хочу – отравить тебя хотят, не пей завтра вино – с ядом оно. Кто-то из твоих домовых слуг. Найди его.

Внезапно все пропало – и дом княжеский, и князь в постели. Я открыл глаза. Уже утро. Солнце пробивалось в затянутые бычьим пузырем окна, сотоварищи мои ворочались в постелях, а Герасим уже тер глаза. Чертовщина какая-то! Приснилось это все мне ночью – сон про князя, моя попытка внушить ему мои подозрения? Или уже начались раздвоения личности? Бред какой-то параноидальный. Не стоит ни с кем делиться мыслями, сочтут – свихнулся. Еще блаженным я не был!

Однако же сон имел интересное и вполне реальное продолжение…

За пару недель мы с обозом добрались до Москвы. Последние два дня дались трудно, дороги начало расквашивать, сани вязли в грязи. Приходилось их местами толкать, а возчики и вовсе шли пешком, дабы не уморить коней вовсе. Когда показались предместья Москвы – избенки крестьян, ремесленников, торговцев – подлого сословия, радости обозников и нашей ватажки не было конца. Добрались!

Обозники скинулись и передали мне мешочек с деньгами. Не откладывая в долгий ящик, я тут же разделил монеты. Наверняка по приезде и докладе князю всем дадут отдых, и тут уж денежки ох как понадобятся – одежду поменять, родным подарки сделать, у кого они есть. А одежда – мало того что истрепалась, так уже и не по сезону.

Кончилась зима, нелюбимое мое время.

Мы заехали во двор к князю, завели коней в конюшню, расседлали. Отдыхайте, лошадки, вы тоже заслужили. Сами почистились, как могли, а уже слуга дворовой бежит – князь просит всех к нему в кабинет.

Зашли. Князь радостно всех поприветствовал, расспросил как да что. Я рассказал о нечисти, о том, что Михаил погиб как герой в схватке с волкодлаком, о криксах, о банде разбойников. О чем не рассказал – так это о сопровождении обозов и деньгах. Пусть это останется нашей маленькой тайной. В принципе страшного здесь ничего нет, все, что воин взял в бою, – его трофей. Никто, ни князь, ни сам государь, не вправе претендовать на взятое мечом. А захваченные в бою города вообще на три дня отдавались на разграбление воинам. Воеводе – доля с трофеев, государю – покоренный город и новые земли, а уж воину – его добыча, то, что он мог уместить на себе или в переметных сумах лошади. Кто же из ратников будет воевать за одну похлебку? Чай, не боевые холопы.

Князь, выслушав нас, одобрил все действия и, вручив за усердие и службу по небольшому мешочку серебра, дал отдых до особого распоряжения. Когда уже все выходили, попросил меня задержаться.

«Вот оно!» – екнуло в груди. Князь усадил меня на лавку, сел сам. Барабаня пальцами по столу, хмыкал, не решаясь начать разговор.

– Вот что, Юра, пусть разговор наш останется между нами. Видел я седмицу назад сон один странный, да так ясно и чисто, вроде как наяву. Будто стоишь ты рядом с постелью моей в опочивальне и молвишь: «Не пей вина, отравлено оно». Утром за столом наливают мне вина, да сон мне сразу вспомнился, не стал я пить и супруге не дал, вылил в ушат свинье, а та отравилась и тут же издохла. Хочешь верь, хочешь не верь в вещие сны, а выходит – спас ты меня.

– Надо же, – прикинулся я простачком, – бывают все-таки вещие сны.

– Так вот, тебя с ратниками здесь не было – уж очень далеко были, на вас не думаю. А остальные под подозрением. Как можно жить в доме, когда знаешь, что змей пригрелся у очага? Веришь ли – стал бояться в доме кушать. Коли злыдень здесь, в доме моем, в кушанья яду подсыпать могут. Ты хорошо себя проявил, когда по велению государеву искал на Псковщине людишек, печатающих лживые монеты. Мне сразу про тебя подумалось – найди мне собаку эту, змею подколодную, что хозяина укусить до смерти норовит. Делай что хочешь – даже пытать дозволяю, всех под подозрением держи, только на тебя надежда. Но держи язык за зубами, не только в отравителе дело. Новых людей к себе в дом давно я не брал, почему вдруг конфузия такая? И вот что думаю – не враг ли тайный наверху объявился?

Князь указал пальцем в потолок.

– В окружении самого государя? – вырвалось у меня.

– Именно, в корень зришь, за что я тебя и уважаю. И дело поручил тебе, потому как у тебя голова думать способна. Иди отдыхай, присматривайся. Никому, даже в дружине, – ни словечка. Падет на кого подозрение – сразу ко мне. Да не тяни, государь важное дело замыслил, не потому ли убрать меня кто-то схотел?

Откланявшись, я отправился в воинскую избу. Вокруг дружинников, что ходили со мной в Муром, собрались уже все свободные воины и, раскрыв рты от изумления, слушали рассказ Павла о наших схватках с нечистью. Интерес был неподдельный, ведь раньше никому из воинов не приходилось сталкиваться с неведомыми тварями.

Моего прихода никто и не заметил, только старший наш, Митрофан, головой кивнул, здороваясь. Я с удовольствием завалился на свой топчан.

М-да, вот уж чего не ожидал – так это что сон мой реальностью окажется, правильно говорят в армии – любая инициатива наказуема. Князя, покровителя своего, от смерти спас, но как задание его выполнять? Во дворе княжеском три десятка дружинников и полсотни слуг. Кто из них на злато-серебро польстился? Попробуй вычисли. А может – и того хуже, не за деньги продался, по злобе своей, а князем невзначай обиженный. Я размышлял так – у меня только два пути.



Первый – втихую обыскать дом и найти пузырек с ядом за сундуком. Ведь в своем сне я его ясно видел. Ага, вот еще – руки видел. Лица – нет, не рассмотрел, руки только, причем руки мужские, крупные. Стало быть – задача облегчается, женщин можно исключить. Еще можно исключить нас четверых, бывших в Муроме, детей князя, жену его. Ого, уже четверть почти из списка подозреваемых выпала. Если пузырек с ядом найду – брать его нельзя, злодей затихнет на время, а яд снова принесет. Вроде засады надо сделать.

Второй путь значительно дольше и сложнее, и не факт, что принесет удачу, – это попробовать втихую обойти травников, колдунов, знахарей и прочий люд, способный изготовить яд.

Но после длительных размышлений этот вариант я отбросил. А если яд внутреннему врагу вручили вместе с деньгами? Времени потрачу много, и все впустую. Поди сначала в большой Москве тех знахарей найди.

И я решил осматривать – правда, осторожно – все комнаты в доме князя и во вспомогательных постройках – воинской избе, конюшне, кухне, избе для слуг. Где-то же стоит тот сундук. О! Сундук. Я ведь сундук видел. Осмотреть мельком комнату, не делая обыска, значительно легче и быстрее – зашел в комнату, даже при хозяевах, осмотрелся. Сундук – вещь не маленькая, всегда на виду. К тому же один на другой не похож, ручная работа местных умельцев. Разные размеры, разнообразные формы, замки врезные и навесные, разные петли, окраска разная.

Похоже, с этого и надо начинать.

Мои размышления внезапно прервала толпа воинов, окруживших мой лежак.

– Что же ты молчишь, не похвастаешь перстнем?

Небось Герасим проболтался про перстень.

Я поднялся с постели, снял с пальца перстень, дал посмотреть. Лучи солнца так и играли на камне и золотых гранях. Хорош, чертовски хорош – даже я сам залюбовался. У меня толком и времени не было рассмотреть подарок. Насмотревшись вволю, мне вернули перстень и разошлись.

Я улегся, но что-то не давало покоя. Стал вспоминать свой сон. Вот оно! На руке, точнее – на пальце левой руки, перстенек был. Палец – не помню какой, но был перстенек. Еще зацепка. Жалко, сновидение – не фотография, нельзя рассмотреть, только вспомнишь, да и то – многие ли могут утром сон во всех деталях вспомнить? И такой меня зуд одолел, что вскочил я и не спеша прошелся по воинской избе. Сундуки здесь были во множестве, у каждого воина свой, где он хранил нехитрый свой скарб, одежду выходную, деньги, что-то очень личное. Сундуки для порядка замыкались на простенькие замки, которые открыть можно было любым гвоздем, но случаев воровства не было. Ну не мог себе позволить ратник запустить руку в сундук товарища, который, может быть, еще вчера прикрывал его спину в бою. Нет, не нахожу я похожего сундука.

Выйдя из воинской избы, я прошел на кухню. Это была большая изба, в два этажа. Внизу стояли печи – здесь готовили еду, на втором этаже жили кухарки и прочий хозяйственный люд. Конечно, чтобы приготовить еду на дружину и прислугу, требовалась не одна кухарка и помощники. На самой кухне сундуков не было, в чем я и не сомневался. Здесь жарко, вечно парит от кипящих котлов – кто же будет тут хранить свои вещи? Плесенью покроются за неделю и безвозвратно утратятся.

Поднявшись на второй этаж, я окинул беглым взглядом сундуки в комнате женщин – ничего похожего на искомый сундук. В комнате мужчин смотрел внимательнее, разглядывая каждый сундук. Уж больно кухня – место удобное, что стоит капнуть яду в готовящуюся пищу, тем более что князю и его семье готовили специально, даже отдельная кухарка была. Нет, и здесь похожего сундука нет.

Так же тщательно я осмотрел дом прислуги – большой, в два этажа, одних комнат шесть, да плюс подсобки. И тут – пусто, то есть сундуки были, но не то, что мне надо.

Оставался дом князя, но сегодня было уже поздно, и я решил отдохнуть, а завтра с утра приступить к поискам. Как раз подошло время ужина, и я со всеми уселся за стол. За ужином я уже чисто механически осматривал руки всех, кто попадал в поле зрения. Перстенька, что пригрезился мне во сне, не было.

После ужина я улегся в постель. А может, это действительно был только сон? Пусть случайно близкий к реальности – совпадение, не более, а я ищу конкретный сундук, перстень. Да их, может, и в природе не существует. С тем и уснул.

После завтрака решил довести дело до конца, больше для спокойствия души. Не увижу сундука, значит, все увиденное – сон, грезы. И надо же было такому случиться, что навстречу мне вышел княжеский ключник.

Ключник – фигура в княжеском дворе значимая, отвечал за все кладовые, все припасы – продуктовые, винные, с одеждой. Единственное, что его не касалось, – припасы воинские – порох и оружие. Это все – епархия воеводы или старшего дружинника. Ключник, именем Матвей Егорович, и раньше мне не нравился. Сухопарый, небольшого роста, с жиденькой бороденкой, неопределенного возраста, но явно больше сорока, с вечной, как будто приклеенной улыбкой. Глаза бесцветные, всегда бегают, а если и удастся поймать взгляд, так и сам взор отведешь – до того неприятен, как у змеи. Любил подкрасться исподтишка, схватить слугу за волосья и оттаскать. Однако воинов не трогал: те ему спуску бы не дали – сам без бороды бы остался, а вот слуге у кого защиты искать? Князь высоко, к нему с жалобой не пойдешь, тем более что ключника князь ценил – сам не раз слышал, как покровитель мой говаривал, что, дескать, такого рачительного и честного ключника еще поискать надо.

Так вот, столкнулся я с ним в коридоре, и вертел он в руке по своему обыкновению связку ключей, дабы все видели – не слуга, ключник княжий идет. Привлекла мой взор бренчащая железом связка ключей, а на пальце перстенек – похоже, тот самый, что во сне видел. Вот и не верь после этого снам. Я постарался ничем не выдать своего подозрения, хотя руки мои аж зачесались, так схватить негодяя захотелось.

– Ко князю, воин?

– К нему.

– Иди, у себя он. – И вышел из дома.

Я помчался в его комнатку – жил он на первом этаже, где и другие приближенные ко двору слуги. Толкнул дверь – закрыто. Ага, не дурак он – двери нараспашку держать. Оглянувшись по сторонам, прошел сквозь дверь и чуть не вскрикнул – вот он, сундучок. И замочек амбарный на нем, и крышка выпуклая. Он, точно он!

Я заглянул за сундук. В узкой щели между стеной и сундуком стоял пузырек. Ах ты, змея подколодная! В этот момент послышались шаги, и в замке заскрежетал ключ. Я встал за открывающуюся дверь и, дождавшись, пока ключник прикроет ее, влепил кулаком в лоб, от всей души влепил. Ключника аж подбросило, и он рухнул на пол.

Я схватил связку с ключами, присмотрелся к ключнику. Дышит, не прибил я его, а так хотелось. Вышел в коридор, запер ключом дверь и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал наверх, к князю. Без стука ворвался в кабинет. Князь удивленно поднял на меня глаза:

– Почто беспокоишь? Без стука входишь?

– Прости, князь. Узнал я, какого змея ты у себя на груди пригрел. Оглушил я его маленько, да в комнате и запер.

– Не томи, Юрий. Кто?

– Ключник твой, княже, Матвей!

– Быть не может, оговор. Дело свое он знает, служит у меня уж десять лет как. Ратники его не любят – это правда, замечал я, но это не повод облыжно его обвинять.

– Князь, изволь вниз спуститься, в его комнату, там и доказательство есть.

– Так что ж ты молчал? Идем!

Мы спустились вниз, я открыл комнату ключника. Этот змей так и лежал в отключке после моего удара.

– И где доказательство?

– За сундуком, там, где он его и спрятал, пузырек маленький, с ядом.

– Достань!

Я залез рукой в узкую щель, достал осторожно пузырек, поставил на стол. Князь взял его в руки, открыл пробку и понюхал.

– Цикутой пахнет, на самом деле яд. Ах ты, аспид ползучий!

Князь пнул лежащего ключника. Тот застонал, открыл глаза. Князь склонился над слугой.

– Вставай!

Кряхтя и постанывая, ключник сел на полу, обхватил обеими руками голову:

– Болит!

– Не о том думаешь, Матвей! Как бы тебе головушку не потерять!

– За что, княже, в немилость я впал?

Взор ключника перебегал с князя на меня, и вдруг он заметил пузырек на столе. Глаза его округлились от страха, и он закричал:

– Не мой яд, не мой!

Князь уселся на топчан и ласково спросил:

– А откуда ты знаешь, Матвей, что в склянке яд? Может, снадобье там от желудка?

Ключник молчал, поняв, что проговорился.

– Не я это, не мое! Это он, – указал он пальцем на меня.

– Ах ты, собака лживая! Когда свинья отравилась вином, мне на стол поданным, он с воинами в Муроме был! Расскажи, кому продался, кто смерти моей хочет?

Ключник упал князю в ноги, стал целовать сапоги, заливаясь слезами.

– Кто?! – Князь брезгливо отодвинулся.

– Меня заставили.

– Кто?!

– Глинский.

– Какой?

– Василий Львович.

Князь замолчал и задумался. М-да, слышал я разговоры, так – слухи, можно сказать, что у Елены Глинской, супружницы государя, дети были как раз от Овчины-Телепнева. Не устояла государыня. Опять же повторюсь – слухи, озвучивать их князю я не собирался, в конце концов – это его дело, с кем спать. В первом браке, с Соломонией Сабуровой, детей не было, и государыня монахиней была сослана в монастырь. Вероятно, сам Василий был бесплоден, но вторая жена оказалась хитрее и практичней и родила наследников. Все-таки князь в молодости был красив и хорош собой, впрочем, и сейчас он не стар, только вошел в пору мужской зрелости.

Князь очнулся от дум.

– Пей со своей склянки, мерзавец!

– Не губи, князюшка! Помилосердствуй!

– О, как заговорил. А когда ты яд в вино мне наливал, о милосердии думал? Пей, умри достойно, а не то кату в руки отдам.

Ключник заливался слезами, облобызал сапоги князя. Жалкое было зрелище, когда из самодовольного княжеского приближенного ключник превратился в слизняка, цепляющегося за свою жалкую жизнь. Князь посмотрел на меня. Думаю, я правильно понял его взгляд. Я схватил пузырек, сгреб за волосы ключника, запрокинул ему голову назад и, когда Матвей разинул рот в крике, вылил ему пузырек в его поганую пасть. Ключник издал булькающий звук, поперхнулся, закашлялся. Воздуха ему не хватало, он посинел и вскоре лишился чувств.

– Добей!

Я вытащил нож и всадил ключнику в сердце.

– Собаке – собачья смерть! – бросил князь. – Думаю, у тебя хватит ума забыть об услышанном?

Я кивнул.

– С Глинским я сам разберусь. Скажи Митрофану – пусть завернут в холстину и выкинут эту падаль из моего дома. Ключи отдай ему же.

Князь вышел, а я замкнул дверь и пошел выполнять поручение. Все, закончено задание князя, и удалось это сделать быстро.

Митрофан все понял с полуслова и ничему не удивился – мне показалось, что это не первое такое поручение от князя.

Я присел на пенек на заднем дворе. Похоже, я здорово влип. Одно дело – хранить государев секрет, другое – соприкоснуться с личными тайнами двора. То, что ключник мертв – туда ему и дорога, сам смертоубийство замышлял. Но я неосторожно, со своим дурацким рвением, стал невольным свидетелем важного разговора. Совсем не исключено, что в скором времени и мне придется умереть – от ножа в спину или другого несчастного случая. В таких тайнах свидетелей живыми не оставляют. Хоть я и не давал повода князю усомниться в умении держать язык за зубами, но кто для князя Юрий Котлов? Один из многих его дружинников, пусть умный и удачливый, смелый и исполнительный. Так ведь и новых найти можно, только свистни – сами объявятся. И чем больше я думал, тем сильнее меня охватывало желание поскорее унести из княжеского дома ноги. Как там у Грибоедова: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь».

Все! Я определился. Жалко покидать обжитое место – так и дом не мой, семьей не обзавелся; к дружинникам прикипел – так это боевые товарищи, и по велению князя найдутся желающие перерезать мне горло в темном переулке или пустить арбалетный болт в спину в каком-нибудь бою, свалив смерть на неприятеля.

Сейчас уйти нельзя – сразу искать бросятся, возьму с утра деньги – как без денег первое время прожить? Сделаю вид, что на торг пошел, да и был таков. Сабля и нож всегда при мне, кольчугу придется оставить – в броне на торг не ходят. Лошадь брать тоже нельзя – она для походов, будет подозрительно. Придется бросить одежду и кое-что по мелочи, но бог с ними, надо спасаться. А пока спокойно должен заниматься делами и не дать князю или его соглядатаям понять, что я догадался, кто будет следующей жертвой. Чертов сон! Одни проблемы и неприятности от него на мою голову. Молчал бы себе в тряпочку, глядишь – у дружины появился бы новый высокий покровитель и хозяин.

Из дома вынесли завернутое в холстину тело ключника, бросили его в телегу и выехали со двора. Я успел заметить вскользь брошенный на меня взгляд Митрофана. Странный взгляд – не то жалостливый, не то осуждающий. Видно – уже распорядился князь… А может, мне это показалось? Лучше перестраховаться, я ведь жив до сих пор только потому, что иногда думал. Не самое худшее качество. Верно сказано Екклесиастом: «Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй».

И уходить надо подальше, но не в Псков или Новгород. Государь проредил тамошних бояр. Кого в Москву забрал в служивые люди, под надзор, кого жизни лишил. Незнакомые люди на виду, быстро посаднику доложат. Москвичей что тогда на Руси не любили, что сейчас.

Куда же уходить? В Муром – князь первым делом туда людей пошлет. В Тулу? Слишком я там известен, и город, и Москва близко. В Архангельск? Решение в голове созрело как-то само – в Хлынов, столицу Вятского края. Далекая окраина, к тому же издавна настроенная против Москвы – то, что мне надо. Малочисленный городок, но если не выпячиваться, какое-то время пересидеть можно, хотя бы годик. А за это время или фавориты у государя поменяются, или инцидент забудется.

В принципе все княжества вокруг Москвы присоединялись или силой, как Новгород, Псков, Хлынов, или хитростью и обманом, как Рязань. Так что основания не любить Москву у провинции были. К тому же, кроме Хлынова, я как вариант рассматривал Нижний Новгород или Великий Устюг.

Ночью в постели я ворочался, не мог уснуть, хотя и хотелось. Вспоминался странный взгляд старшего дружинника. Не накинули бы удавку на шею ночью, пока все храпят.

Забылся я уже к утру, не совладав с собой. После завтрака оделся, взял все свое серебро, зычно гаркнул в толпу ратников:

– Кто со мной на торг?

Желающих сегодня не было, и я, облегченно вздохнув, вышел за ворота. Мне показалось, что со мной увяжутся соглядатаи, чтобы не сбежал я. В душе шевельнулся червь сомнения – а может, и не отдавал князь приказание Митрофану о моем устранении? Может, слишком подозрителен я стал? Нет, уже все решено, к чему рисковать?

Отойдя пару кварталов, я повернул вправо, к торгу. Мне надо было приобрести коня, не пешком же уходить. Выбрал быстро, сразу же подобрал седло и выехал из Москвы. Далеко уехать не удалось: все дороги развезло, и у Коломны пришлось грузиться на попутное судно вместе с конем. На дорогах никакого движения, снег тает, дороги под слоем воды, не проезжие ни для саней, ни для телег. Только верховой пробиться может, уморив коня. Вот и славно.

Обнаружив мою пропажу, в первую очередь кинутся искать в Москве, разумно предположив, что дороги почти непроходимы. Ищите, ребята, флаг вам в руки.

Радость моя была недолгой, судно на следующий день встало, не в силах двигаться из-за льда. Пришлось продолжить дорогу на коне, но и здесь меня ждала неудача. Конь мой оказался с дефектом, прихрамывал. Моя вина – недосмотрел при покупке, а может, тяжелая дорога сказалась. В ближайшей деревне после ночевки я его без сожаления продал по дешевке крестьянину, честно предупредив о дефекте. Торопиться мне было некуда, и, отдохнув в деревне пару деньков, я продолжил путь пешком. Оно, может, и к лучшему – следы затеряются. Ближе к обеду решил немного передохнуть, за одним облегчиться.

В общей сложности, наверное, уже верст около ста одолел. На коне, даже с запасным, вполовину бы не смог из-за распутицы.


Я прогулялся по опушке; снег здесь уже стаял, и прошлогодняя трава держала ноги, не продавливаясь, даже сапоги не испачкались. Что это? До слуха моего донесся стон. Я остановился как вкопанный. Сверху рощица была видна как на ладони, и в ней не было никого – ни саней, ни лошадей, ни людей. Тишина, наверное, почудилось. Но стоило мне сделать шаг, как стон послышался снова. Я вытащил саблю из ножен и пошел вглубь, продираясь сквозь колючий кустарник. Опа-на! Небольшая полянка изрыта множеством следов – людских и конских. Но на полянке – никого. Кто же тогда стонал? Я стал саблей раздвигать кусты – рвать одежду о кустарник было жалко, запасной у меня не было.

Похоже, за кустами лежит куча тряпья. И только я собрался двинуться дальше, как от этой кучи раздался стон. Саблей я посрубал ветки кустарника, подошел к тому, кто издавал стон.



Мужик в грязной однорядке лежал на животе. Кто же его? Тут и деревень поблизости не видно.

Я перевернул мужика на спину – все-таки негоже бросать соплеменника в лесу умирать. Мужик был в зрелом возрасте, с окладистой бородой. В плече у него торчал арбалетный болт, поперек живота – длинная, но неглубокая ножевая рана. Кровь уже запеклась, но после ранения он кровил обильно – от кустов к месту, где я его нашел, вела кровавая дорожка. Неизвестный был без сознания, хрипло дышал. Как он попал сюда? Ладно, выясним, если выживет.

Я оторвал у него край нижней рубашки, выдернул из плеча арбалетный болт и перевязал. Болт – это не безнадежно, если бы была стрела – такой фокус бы не удался. У болта тыльная сторона наконечника сглажена, а у стрелы – имеет обратный наклон: в тело заходит легко, а вытянуть – невозможно, только с клочком мышц.

Так, что тут с животом? Порез длинный, поперек всего живота, но неглубокий – не более сантиметра. Я снова оторвал полосу от его же рубашки, нашел мох, пусть и перезимовавший, растер в ладонях, густо пересыпал рану и перевязал. Мох – природный антибиотик, все ратники об этом чудесном свойстве мха знают и при ранениях присыпают раны перетертым мхом. Они заживают быстрее и не гноятся.

Мужик снова застонал. Сколько он здесь лежит? Земля после зимы холодная, да еще он и ослабел после ранений. Как бы не подхватил воспаление легких. Тогда ему не выкарабкаться. Я снял с пояса фляжку с вином, приподнял голову, влил несколько глотков. Раненый сглотнул, полежав немного, открыл глаза, еле слышно прошептал, просипел даже:

– Еще.

Я опять дал ему вина. Конечно, лучше бы воды, она легче утоляет жажду, но где ее взять? Я приподнял раненого, подтащил к дереву и прислонил. По крайней мере, сидя ему лучше и поить удобнее. Вроде в сознании, только очень слаб. Я тронул его за плечо:

– Ты кто?

– Иван, – прошептал раненый.

– Кто это тебя?

– Тати.

Ага, уже какая-то ясность. Надо мужика выручать. А как его выручать – ему уход нужен, тепло, питание, перевязки. Не в лесу же его выхаживать. Стало быть, деревню искать надо.

– Слышь, Иван, ты полежи. Я тебя не брошу, деревню вот только найду – помощь нужна.

Иван сидел в забытьи, но щеки чуть порозовели. Вот это я сказал – «полежи», можно подумать – он встанет и уйдет.

Я вышел на опушку, стал осматривать окрестности. Вон вроде за леском дым вьется. Я направился туда. Вот нужный мне двор. Глаз сам уткнулся в подводу. Стало быть, лошадь есть. На подводе не увезти, завязнет в грязи, а верхом – можно.

Я постучал в ворота. Вышел какой-то замурзанный, испуганный крестьянин. Я поздоровался, попросил коня – раненого в деревню привезти. Селянин и слушать не хотел. Тогда я предложил ему сходить вместе – и лошадь при нем, и деньги.

– Деньги? – переспросил крестьянин.

– Деньги, – подтвердил я и потряс кошелем. – Полушка сейчас и две полушки потом.

В те времена оброк собирали деньгами, а достать их в деревне – затруднительно. Сначала надо отвезти товар в город – репу или морковь, продать, и только потом появится звонкая монета. И поэтому деньги в деревне ценились больше, чем в городе. Пока он не передумал, я достал полушку и сунул ему в руку.

– Я мигом, – засуетился крестьянин.

Он вывел из сарайчика лошадь, старую, с провисшей спиной, набросил на нее тюфяк. «Молодец, – мысленно одобрил я, – раненого так везти будет удобней».

Утопая чуть ли не по колено в грязи, пошли к леску. Немного поблуждали, но нашли раненого.

– Я думал, ты уйдешь, – прошептал он пересохшими губами.

– Не обижай, я русский. На лошади удержаться сможешь?

– Попробую.

Мы с крестьянином кое-как взгромоздили раненого на лошадь, уложили его на лошадиной спине. Крестьянин вожжами ловко притянул его к лошади, и мы пустились в обратный путь. Лошадь еле шла – настолько она была стара. Мы с усилиями вытаскивали ноги из грязи и, пока дошли до деревни, взмокли от пота.

– Комнату в избе уступишь – вишь, раненому отлежаться надо, перевязать, в тепле отойти. Боюсь, как бы от простуды лихоманка не приключилась.

Крестьянин махнул рукой – заноси.

Мы бережно сняли с лошади раненого, занесли в избу, уложили на лавку. Я стянул с Ивана грязную однорядку, отдал жене хозяина:

– Постирай.

Сам крестьянин толкался рядом, явно что-то выжидая. Ах да – деньги. Я достал две полушки медных, о чем был уговор, и отдал ему.

– За кормежку и ночлег сколько возьмешь?

Мужик долго шевелил губами, кашлял, чесал в затылке, и когда я уже начал терять терпение, выдал:

– А щи с мясом или пустые? – Твою мать! Для этого вопроса надо было столько думать?

– С мясом – каждый день по курице, или поросенок на два дня.

Мужик опять начал считать, шевеля губами и загибая пальцы.

– Сколько ден пробудете?

Кабы он не был хозяином – ей-богу, дал бы затрещину.

– Седмицу точно.

Мужик радостно выдохнул:

– Тогда рубль!

Я достал из кошеля два рубля, отдал и сказал:

– Купи лошадь. Эта по весне пахать уже не сможет.

Крестьянин радостно зажал в кулаке монеты и заорал на жену:

– Шевелись, видишь – гости дорогие кушать хотят.

Хозяйка засуетилась, из печи на стол выставила чугунок, достала из подвала квас, квашеную капусту, моченую бруснику, соленые огурцы. Через некоторое время в избу ввалился хозяин, неся обезглавленную курицу:

– Вари, Марфа.

Жена бросилась ощипывать тушку, а я деревянной хозяйской ложкой стал поить жидким супчиком Ивана. Сначала он глотал через силу, но потом взбодрился. Как говорится – аппетит приходит во время еды.

Я накрошил в миску с супом хлеба, и этой тюрей его и накормил. Раненый быстро устал и, едва проглотив последнюю ложку, уснул.

– Хозяин, давай его на печь положим – прогреться, пропотеть ему надобно.

Вдвоем с трудом мы подняли раненого на печь, хозяин укрыл его сверху тулупом.

– Вся простуда, какая ни есть, должна от печки выйти. Ему бы еще и молочка с медом.

– Так неси.

– Нету у нас коровки.

– А у соседей есть?

– Как не быть!

Я молча достал ему еще полушку.

– Неси, вместе с медом неси.

Хозяин исчез, я присел на лавку. Кто мне раненый? Почему я вдруг почувствовал симпатию к нему, почему решил поставить на ноги? Этого я и сам объяснить не мог. Может, я ошибаюсь и он сам разбойник, получивший ранения при дележе награбленного? Однако он слишком прилично одет для разбойника; грязь не в счет – упал, полз по земле, кровь опять же. Не хотелось бы разочароваться в человеке – вложить в него душу, а он встанет на ноги, плюнет и уйдет, или еще хуже – всадит нож в спину и исчезнет с твоим кошелем. Ладно, мне спешить уже некуда – пусть я уйду сам, но как отсюда выбираться Ивану? Что-то я далеко загадываю – его же еще на ноги поставить надо.

Вечером мы попоили раненого молоком с медом, но всю ночь он прометался в бреду. Скидывал с себя тулуп, и я вставал с лавки и укрывал его снова. Лоб его был горячим, сам весь мокрый от пота. Одно радовало – повязки сухие, не сочилась кровь, не было гноя.

Утром я вновь перевязал раны, покормил с ложечки. Губы у него потрескались, глаза лихорадочно блестели. Поев, он снова уснул.

– Сон для больного или увечного – первое дело! – глубокомысленно изрек хозяин.

Постепенно, день за днем, лихорадка и слабость отступали. В один из дней Иван с моей помощью спустился с печи, сел на лавку. Был он бледен, но я уже чувствовал, что перелом в болезни произошел и раненый пошел на поправку.

Дождавшись, когда хозяева по делам вышли во двор, я спросил:

– Расскажи – кто ты и что случилось?

– Купец я, из Нижнего Новгорода. Фамилия моя – Крякутной.

Я невольно засмеялся. Купец обиделся:

– Что смешного? Род мой уважаемый в Нижнем; отец мой купцом был, я у него дело перенял – сроду над нами не смеялись.

– Не обращай внимания, Иван, это я о своем. – Надо же, не объяснишь ему, что Крякутной – первый россиянин, сделавший монгольфьер, то есть воздушный шар, наполненный теплым воздухом. И тут я чуть не поперхнулся – а может, это он и есть? Или будет им в будущем? – Извини, Ваня, продолжай.

– Расторговался удачно мехами в Москве, хотел до распутицы домой попасть, только с одним охранником и выехал, верхами – чтобы успеть, значит.

Иван замолчал, отдышался, продолжил:

– А тут как назло около леса разбойники напали, четыре человека. Охранник мой силен – дружинник бывший, да у татей самострел был, фрягами прозываемый арбалетом. Его и застрелили, а я с лошади спрыгнул – и в лес. Да и меня ранили. Сколько сил было – отбивался, а как ножом полоснули – так и упал. Очнулся – ни денег, ни лошадей. Кабы не ты – каюк бы мне был. Волков видел, думаю – ночь не пережил бы, задрали бы серые. Повезло мне, что ты меня нашел, уже не чаял своих увидеть. Денег, конечно, жалко, да деньги еще заработать можно. Так что помнить о тебе до скончания буду, и домашние мои за тебя молиться в церкви будут. Спасибо тебе, мил человек, что в лесу не бросил. Думал – пригрезилось мне, как тебя увидел. А как ушел ты, думаю – все, кому нужны чужие беды… Ан – нет, не перевелись еще люди на Руси. Как звать-то тебя?

– Юрий Котлов я, свободный человек ныне; у князя в Москве служил, только не оценил князь мою службу, вот и разошлись наши пути-дороги.

– Не кручинься – это еще не беда. Хочешь, ко мне в охранники пойдешь?

– В Хлынов я собирался.

– Что тебе в Хлынове? Захолустный городишко, людишек и трех тысяч не наберется, деревянная крепостишка. А гонору у вятичей! На три княжества хватит. Представляешь – даже Сарай-город, ордынскую столицу, грабить на ушкуях ходили. А прошлым летом соседей своих пограбили.

– Это кого же?

– Никак не слыхал? – удивился купец. – Великий Устюг. Пограбили сильно, людей много побили, а кого и в полон увели и нечистым продали.

– Это татарам? – пришла моя очередь удивляться.

– А то кому же!

Я о происшедшем не слышал и был немало удивлен. Да, приходилось слышать, что князья воюют друг против друга, ратники гибнут, людей в плен берут, но потом за выкуп отпускают. Но чтобы нехристям продавать? Не бывало такого на Руси. А рабы долго у татар не живут, два-три года. Кормят плохо, работать заставляют через силу – эдак никто долго не проживет. К тому же одежды никакой, в обносках рваных ходят, а зимы в Казани и землях татарских суровые, снежные. Нет, такой участи и врагу не пожелаешь.

– Ну так что, спаситель мой, пойдешь ко мне охранником? Вижу я – человек ты надежный, это – главное! А ежели еще и саблей хорошо владеешь, то цены тебе нет.

– Иван, давай отложим разговор наш до дома твоего, до Нижнего добраться еще надо.

– И то правда, я ведь сегодня гол как сокол, ни одной полушки нет. Домой доберемся – все деньги верну, до последней копейки, не сомневайся.

– Ты выздоравливай побыстрее, деревушка эта в четыре двора, мы скоро всех кур переведем. К тому же сил тебе набраться надо, лошаденка одна, да и та не лошадь – кляча, еле ноги переставляет. До ближайшего села, где лошадь нанять или купить сможем, еще добраться надо.

– Ништо, и не в таких передрягах бывал – и тонул, и горел, и тати грабили, а я вишь – живой. И сейчас выберусь, я мужик крепкий.

– Дай-то бог.

Но Иван и в самом деле быстро шел на поправку, стал выходить из избы на солнышко, садился на завалинке, грелся. Однорядку его хозяйка выстирала, но бурые пятна остались, и вид одежонка его имела неприглядный. Я представил, как мы явимся в село – пешком и в непотребном виде. За побирушек принять могут, особенно Ивана. У меня-то одежда хоть и не новая, но чистая и не рваная. А Иванову рубашку я выкинул – куда ее надевать: разрезанную на животе, в крови, подол разорван мною на перевязки. Упросил Иван хозяина продать ему новую рубашку.

Задержались мы немного дольше запланированного. Иван пусть окрепнет, и – самое главное – дороги подсохнут. Дорога лошадь не держала – та чуть ли не по брюхо увязала в грязи, но человек мог идти и по обочине, по прошлогодней траве.

Вот и мы вышли погожим деньком, распрощавшись с хозяевами. Нам указали дорогу, объяснили, где и куда повернуть, чтобы держаться в направлении Владимира. Так мы и пошли – сначала медленно, потом втянулись и к вечеру подошли к небольшой деревушке. За две полушки получили еду и ночлег, и утром – снова в дорогу. Купец быстро идти еще не мог, но и обузой не был. Худо-бедно – за день мы проходили по десять верст.

К исходу третьего дня вошли в большое село, остановились на постоялом дворе. Сняли комнату, сели ужинать. За три дня дороги не сказать чтобы оголодали, но скудная и постная крестьянская еда сил не добавляла. Потому с удовольствием накинулись на жареного поросенка. Да и поросенок был хорош, с румяной корочкой, истекающий соком и жиром. Сидевшая в углу пьяненькая компания начала отпускать в наш адрес недвусмысленные намеки. Что, дескать, побирушки насобирали на паперти деньги или обобрали честного человека и хотят быстрее набить брюхо. Слушать нам хулу было неприятно, но не лезть же в драку. Тем более – они все местные, а нам рассчитывать, кроме как на себя, не на кого.

Трактирщик с удовольствием смотрел, как компания пытается нас вывести из себя. Видимо – не в первый раз ставился этот спектакль, все развлечение в глуши. Так бы мы и ушли, но один из компании – шустрый небольшой парнишка – перешел границу: проходя мимо, якобы случайно свалил на пол наш кувшин с вином. Ну, парень, с меня хватит. Я резко встал с лавки и ребром ладони ударил его по шее. Парнишка упал. На мгновение в трактире повисла тишина. Затем пьяная компания, толкая друг друга, рванулась к нам. Я выхватил из ножен саблю:

– Кто подойдет ближе – убью.

Обычно такими словами не бросаются, компания замерла. Но потом здоровенный мужик заорал:

– А чего он наших бьет?! – и все бросились на меня. Купец сидел на лавке ни жив ни мертв.

Но что мне пьяная компания с ножами? Моя сабля длиннее. Я уколол двоих самых рьяных задир в бицепсы. Смутьяны заорали, побросав ножи. Остальные остановились в нерешительности.

– Пошли вон отсюда, коли жизнь дорога!

– Э нет, – заорал кабатчик. – А кто платить будет?

– Пусть они сами за себя платят, я их стол не разорял.

Кабатчик выбежал из-за стойки и встал у двери:

– Деньги!

Пьяная компания насобирала медяков и вышла. На прощание один проорал мне:

– Ничего, мы еще встретимся!

Переночевав, мы пошли на торг, подобрали купцу одежду – охабень и штаны, пояс с ножом. Без ножа – никак, ни покушать, ни палку срезать, ни сбрую починить, а в драке нож – последний довод.

А с лошадьми – беда. Продавались всего две, но обе такие, что и без седоков производили жалкое впечатление. На торгу мы узнали, что следующее по дороге село покрупнее и выбор лошадей там шире. Решили попусту не тратить деньги – дойти пешком и там уже выбрать подходящих лошадей.

И только мы вышли за околицу, видим – знакомая компания, что вчера в трактире задиралась, на дороге поджидает. Только числом уже раза в два больше, с кольями, кистенями. На этот раз трезвые, злые, с блеском жажды мести в глазах.

– Ну что, не чаяли встретить? А мы обещали свидеться.

Компания медленно обходила нас со всех сторон, отрезая путь назад, к селу. Но отступать я и не собирался.

– Иван, встань спиной к березе и стой, я сам все сделаю.

Лучшая защита – нападение. Выхватив саблю, я рванулся вперед и, бросившись перед ними на землю, резанул саблей по ногам. Двое нападавших заорали и упали на землю, обливаясь кровью и хватаясь за обрубки ног. Миг – и я вскочил, вонзив саблю в грудь прыщавому мужику; разворот, удар саблей в живот еще одному. Краем глаза увидел – на меня летит кол; я присел, снизу ударил нападавшего саблей в живот и клинок не выдернул, а повел с потягом вниз, вспарывая живот. Мужик заорал дурным голосом и схватил руками вывалившиеся кишки. Я вскочил, оглянулся, но биться было уже не с кем. Оставшиеся невредимыми, побросав колья, резво убегали в село.

Обтерев саблю об одежду убитого, я вбросил ее в ножны.

– Ну что, Иван, идем? Эти, я думаю, уже не страшны.

Иван аж заикаться стал:

– Ничего себе, как ты их? Их же много было, да все с дрекольями, с кистенями.

– Куда деревенщине необученной с ратником сражаться? Нужно не только оружие иметь, но и уметь им пользоваться. Такая пьянь только на слабых бросаться может, да и то если численный перевес на их стороне.

– А коли виру истребуют за убитых?

– Свидетелем будешь, что они напали первыми и мы защищались. А теперь ходу, не будем ждать возмущенной родни.

Мы быстрым шагом пошли по дороге, удаляясь от места столкновения. К вечеру, усталые, добрались до крупного села Луховецкая Кадь.

Отдохнули в постелях, вкусно поели – и на торг. Тут купец был в своей стихии: выбирая лошадей, седла и упряжь, дотошно все рассматривал и торговался и в итоге изрядно сбил цену. Кошель мой здорово похудел, но кони были нужны.

Вечером следующего дня мы уже были во Владимире. На постоялом дворе купца знали, отвели приличную комнату, постели с пуховыми перинами вместо обычных матрасов с соломой. Уже засыпая, купец пробормотал:

– Не ошибся я в тебе, паря. Воин ты знатный. Надо думать – не на последних местах в дружине был.

– А то! У меня даже перстень государев есть, в награду получил, – не удержался я.

Сон у купца сразу пропал, он сел в постели:

– Покажи!

Я вытащил золотой перстень с квадратным бриллиантом, протянул купцу. Он вдоволь полюбовался, примерил на свой палец, вернул.

– А что это там у тебя еще в кошеле блеснуло?

– Еще один подарок.

Я вытащил золотой перстень со сверкающим в лучах светильника изумрудом. Купец внимательно его осмотрел, кинул на меня подозрительный взгляд.

– Я знаю его хозяина. Ты его убил?

– Что у тебя на уме одни гадости? Я же сказал – подарили.

– Кто? – Купец вперился в меня взглядом.

– Купец Святослав Карпов. Доволен?

– Да, его перстень, видел его не раз. Ценил он его, никому не продавал, хоть и просили.

– Дочку я его, Любаву, от разбойничьего плена спас, вот и отдарился.

– Заслужил, стало быть. А где же вы свиделись?

– На Муромском тракте, в Хлынов он с обозом ехал, на смотрины.

– Гляди-ка! – Взмахнул по-бабьи руками купец. – На смотрины! А к кому?

– Не сказал Святослав.

– Чего же он – по Муромскому тракту? Глухие места там, недобрая слава у дороги той.

– Обошлось ведь. Давай спать, в дорогу завтра.

Купец улегся, но долго ворочался, не в силах уснуть. Меня сон сморил быстрее.

За четыре дня, погоняя лошадей, мы добрались до Нижнего. Увидев городские стены, купец привстал на стременах и заорал:

– Дома!

– Что же ты людей пугаешь?

– Дома ведь, своих увидеть хочется, давно не видел, с лета.

Мы миновали посады, городские ворота. На улицах купца узнавали, чинно раскланивались. Купец кидал на меня быстрые взгляды – видел ли я, что с ним раскланиваются зажиточные горожане, оценил ли по достоинству?

Вот и дом купеческий. Именно дом, а не изба. Первый этаж из камня, второй – из толстенных бревен. Боюсь ошибиться, но, по-моему, из лиственницы. Коли так – сто лет простоит. Добротный дом.

Отворив ворота, купец заорал:

– Эй, кто там? Прими коней, хозяин возвернулся!

Из разных дверей высыпали слуги, взяли коней под уздцы, помогли Ивану слезть с седла. Он бы и сам мог, но это – проявление уважения к хозяину. На крыльцо выбежала запыхавшаяся жена, в руке – корец со сбитнем; сбежала по ступенькам, поклонилась до земли, поднесла корец мужу.

– Не мне давай, Лукерья! Гость у нас знатный, коему жизнью обязан. Ему поперва.

Лукерья поклонилась и протянула корец мне.

– Ох, хорош сбитень. Пряный, пьянящий! – Я выпил до дна и перевернул, показывая, что он пуст и я не держу на хозяина зла.

Лукерья бросилась мужу на шею. Из дверей посыпалась детвора, облепили Ивана. Шум стоял – как в школе на перемене.

Ивана и меня провели в дом, в горницу.

Пока жена расспрашивала, что случилось, прислуга носила в трапезную угощение. Купец описывал мои «подвиги», не стесняясь. Стычка в корчме выглядела как бой с многократно превосходящими силами противника, а схватка с компанией недоумков за околицей села – как мамаево побоище. Я аж сам заслушался, ей-богу: не был бы участником – поверил бы.

Лукерья бросала на меня восхищенные взгляды. Вот уж не думал, что Иван такой краснобай. К чему бы такое красноречие? Не хотел ли он прикрыть свое ограбление и потерю денег тяжкими невзгодами, выпавшими на его долю? Ранения у него и впрямь были серьезные, если бы не моя помощь – умер бы точно. Купец будто прочитал мои мысли, оголился по пояс, показывая едва поджившие шрамы на животе и плече. Лукерья залилась слезами.

– Ну – будет, будет, перестань слезы лить. Видишь – живой, что оплакиваешь? Свечку в церкви поставить надобно за спасение живота, да не одну. Юрия благодарить надо, ему жизнью обязан, к тому же и денег ему должен.

Прислуга оповестила, что стол готов. Мы перешли в трапезную. И когда они только успели собрать такой стол? У меня глаза разбежались, слюнки потекли. Икра черная и красная, копченый угорь, балык осетровый, куры вареные и жареные, пироги с разной начинкой, и еще бог знает чего. Ну и понятное дело – кувшины, большие и маленькие, с вином, пивом, квасом – на любой вкус. Видя мою ошарашенную физиономию, купец самодовольно потер руки:

– Небось у князя в дружине так не кормили, кушай вволю.

Сев за стол, прочли молитву и приступили к трапезе. Вернее, приступили Лукерья и дети, мы же с Иваном накинулись на яства, как голодные волки на овцу, – оказывается, Иван не только краснобай, но и едок еще тот. Я просто диву давался, как ему удается одновременно есть ножку куриную, откусывать балык, заталкивать в рот пирог и еще заливать в бездонную глотку вино. Это просто талант! Интересно, он и работает так же? Судя по дому, похоже на это.

Вот боец из него – никудышный, трусоват, это я уже понял.

Дети наелись быстро и, спросив разрешения, выбежали из-за стола. Наше застолье продолжалось долго, до вечера. Уже животы полны, в рот ничего не лезет, но Иван настаивает – отъедайся! Когда меня от съеденного уже стало подташнивать, Иван поднялся, сыто отрыгнул, утер рот рукавом рубашки и пригласил за собой.

Мы расположились в его кабинете. Иван открыл сундук, достал мешочек с монетами, вложил мне в руки:

– За спасение мое, что труда своего не пожалел и денег из своей мошны. Кто я был для тебя? Незнакомый, безродный, грязный и раненый. Знай, в моем доме ты всегда найдешь кров и пищу.

Я попытался сказать ему, что денег много, потратил я меньше, но Иван был непреклонен.

– Какими деньгами можно измерить мою жизнь? Не только за еду, одежду и лошадей с тобой рассчитываюсь, жизнь свою я ценю дороже этого кошеля, помни.

Я поблагодарил Ивана. Глаза после дороги и обильной пищи слипались, Иван это заметил, крикнул прислугу, и меня проводили в отдельную комнату. Постель уже была приготовлена, и, едва стянув сапоги и сняв одежду, я рухнул в постель и провалился в сон.

Но я еще не подозревал о широте души, хлебосольности и щедрости Ивана. Мы продолжали праздновать возвращение и на второй и на третий день. Утром четвертого дня, страдая от головной боли после выпитого накануне, я взмолился:

– Ваня, друг мой! Не могу я больше пить и есть. Давай делом займемся.

– Так я делами уже занимаюсь: сегодня с утра приказчики приходили, вчера корабль с Астрахани пришел с рыбой, сегодня решали, на какие суда ее перегрузить и куда доставить. Спрос большой – все-таки первый корабль после зимы, соскучился народ по осетрине, не все копченую рыбу есть. А ты отдыхай.

– Ваня, не могу я бездельничать и пить праздно. Ты бы мне дело какое дал, обещал ведь охранником взять. Не хочешь – скажи, я другое место искать буду или в Хлынов подамся.

– Хлынов? Хм. Мне по делам в Хлынов надо. Коли хочешь, сопроводи меня охранником до Хлынова. За хлопоты заплачу, а на месте решай – вернешься со мной или останешься в Вятских землях.

– Годится. Когда будем отправляться?

– Думаю, через седмицу, ушкуй ведь собрать надо, соль повезем, а обратно, если все сладится, – воск и мед.

Неделю я ходил по Нижнему, знакомился с городом, кремлем. Интересно, все-таки здесь через сто лет Минин соберет войско для отпора полякам и произойдет много значимых для России событий.

Кремль внушал уважение – каменные стены опоясывал тридцатиметровой ширины ров. Поди-ка, закидай его фашинами – пупок надорвешь. А еще мне понравилась отводная стрельница, стоящая отдельно от крепости, на другом берегу рва и соединявшая крепость с городом каменным мостом, прямиком к Дмитровским воротам. Я осматривал круглые башни кремля и верил, что к ним приложил руку иноземец Петр Фрязин, как упорно говорили в городе. В кремле жило постоянное войско, учитывая близость вероломной Казани.

Незаметно пролетело время, и утром Иван объявил об отъезде. Нищему собраться – только подпоясаться. Вещами я не обзавелся.

На большом речном ушкуе Иван имел малюсенькую каютку на корме, мне же натянули полог на носу судна и выдали матрас, набитый соломой. Мягко, свежий воздух, немудреная, но сытная пища – прямо туристический круиз.

Я разговорился с Иваном.

– А чего же ушкуем соль везти? Это же крюк какой: вниз по Итилю, потом – Кама, Казань никак не минуешь.

Купец вздохнул.

– Татарва купцов уважает, плати тамгу – ну оброк такой, и хочешь – плыви, хочешь – с караваном иди, никто не тронет. Конный обоз собрать можно, только невыгодно.

– Почему?

– Я в ушкуе увезу больше, чем на телегах, с лошадьми – разорение одно на кормежке, а вода сама несет. Татей на дорогах много, охрана нужна. Чтобы груза много взять, телег много надо, стало быть, и охрана большая надобна, опять торговому человеку разорение. А ежели дождь пойдет? Неделю сидеть будешь из-за дорог. Нет, Юра, рекою выгоднее и быстрее получается. Сразу видно – не торговый ты человек, не умеешь копейку считать.

Я смутился. Одно дело – саблей махать, другое – торговать. Здесь иной склад ума надобен. Наверное, возьмись я торговать, быстро бы прогорел. Надо знать, какие цены на товары в разных городах, в какое время года, где, когда и что выгоднее продать. И мало товар продать – его еще и сохранить в целостности надо.

На протяжении пути Иван посвящал меня в тонкости торговли. Делать было нечего, и я с удовольствием слушал. Знания – за плечами не носить, почему бы и не поучиться полезному делу?

С левой стороны Волги, называемой татарами, марийцами и чувашами Итилем, показалась Казань. Завидев наш ушкуй, наперерез двинулась лодка. На ушкуе спустили паруса, и на палубу поднялись двое татар. Один – толстый, с узкими глазами и усами в пядь длиной – уселся на корме. Второй – молодой – шустро проскочив по трюмам, что-то прошептал старшему на ухо.

– Тамгу давай, урус, один дирхем.

Купец достал из кошеля деньги и отдал. Татарин взамен дал металлическую бляху, вроде жетона, и спустился в лодку.

Течением нас несло вниз. К моему удивлению, на ушкуе паруса не поднимали. Оказалось – поперек реки была натянута толстая железная цепь. И только когда мы отдали страже на берегу пайцзу, рабы стали крутить ворот. Цепь опустилась, и мы поплыли дальше.

– Понял теперь?

– Понял.

А я-то думал, раз татар всего четверо – двое на ушкуе, двое в лодке, оружия нет, – почему бы и не проскочить?

За Казанью в Волгу вливалась Кама, почти такая же широкая.

Ушкуй свернул со стремнины в Каму, скорость сразу упала, приходилось подниматься вверх по течению, хорошо – хоть ветер попутный был.

Через день свернули еще раз влево, это уже была Вятка. А еще через два дня пристали к высокому берегу у Хлынова.

После Нижнего Новгорода город не впечатлял. Деревянная крепость о восьми деревянных башнях, деревянные церкви, деревянные дома. Похоже – каменных домов и церквей в городе вообще не было.

Город стоял на высоком берегу реки. Но весь был изрезан оврагами, улицы немощеные, утопавшие в грязи. М-да, пожалуй, в Нижнем получше будет.

За день ушкуи разгрузили. На следующий день грузили воск и мед в бочках. Иван придирчиво покупал воск, пробовал мед на вкус. А вечером мы уже отчалили.

– За пристань платить надо, спустимся пониже – задарма у берега переночуем.

Когда солнце стало садиться, мы пристали к левому пологому берегу. Место, видно, часто использовалось для стоянок – видны следы старых кострищ, пеньки от срубленных деревьев.

Матросы принялись разводить костер, варить кулеш.

После ужина я прилег на судне под пологом. Славно, не надо трястись на лошади – корабль сам плывет по течению, только перекладывай руль да перебрасывай паруса по ветру.

Вдруг благостную тишину прервал вопль. Кричали с берега. Я, как подброшенный пружиной, вскочил, выхватил саблю и прямиком перелетел с судна на берег.

Иван стоял на берегу один и истошно орал.

– Господи, Иван, ты всех перепугал, что случилось?

Иван пальцем ткнул вниз. Вот оно что. В сапог ему вцепилась гадюка. И это неудивительно – после зимы потеплело, выглянуло солнце, всякие гады погреться выползли. Не глядел Иван под ноги, приблизился неосторожно – вот и цапнула.

Я саблей обрубил змее голову, отбросил в воду тело. Голова так и осталась на сапоге, глубоко вонзив зубы в плотную кожу.

– Снимай сапог!

Иван быстро скинул обувку, размотал портянку. К нашему обоюдному удовольствию, кожа на ступне была цела. Взяв сапог в руки, я ножом разрезал пасть змеи, покачивая из стороны в сторону, вытащил из обуви обе челюсти с зубами. Счастье Ивана, что сапоги – из плотной кожи, не летние, легонькие да короткие.

Я осмотрел зубы убитой гадюки; верхние ядовитые зубы целы, не отломились в коже сапога. Я бросил сапог Ивану.

– Обувайся!

Сам же хотел швырнуть голову змеи в догорающий костер, размахнулся даже, но как остановил кто. Выпросил у Ивана пустой кожаный мешочек для монет и уложил туда верхнюю челюсть. Ядовитые железы у змей – только в верхней части головы, приблизительно там, где уши, и яд оттуда впрыскивается через два верхних клыка в рану на теле жертвы.

Пусть пока полежит, потом подсушу; яд не испортится, а памятуя о неудавшихся попытках отравить меня и князя Овчину-Телепнева, глядишь – когда-нибудь может и пригодиться.

Только я снова улегся под своим навесом на носу ушкуя, как под полог нырнул Иван, держа в руке большущий кувшин и две объемистые серебряные чарки.

– Давай обмоем мое спасение, от твари ползучей и смерти лютой ты меня сегодня спас. Когда я закричал – увидел, что пока на ушкуе матросы рты разевали, ты с корабля как черт из табакерки выпрыгнул и змею на куски порубал. Видно, само провидение тебя со мной свело – не иначе.

Иван разлил вино по чаркам, мы чокнулись. Я сказал краткое пожелание:

– Иван, не хотелось бы, чтобы твои спасения вошли у нас у обоих в дурную привычку.

– О, умно сказал, давай выпьем.

Ночь прошла спокойно, но мне, как охраннику, пришлось быть начеку, и задремал я уже под утро.

Утром я проснулся от плеска волн. Ушкуй покачивался на волнах. Я продрал глаза. Мы плыли, судя по изменившимся очертаниям берегов, уже давно.

Рядом со мной под навесом спал Иван. Между нами валялся пустой кувшин. Купец сжимал в руке серебряную чарку. Я подобрал кувшин. Неужели это мы вдвоем? Да в кувшине литра четыре, может, и пять, кто его мерил? Но чувствовал я себя сносно, голова чистая, только бок почему-то болит. Ага, вот почему. На матрасе лежала пустая чарка, смятая с боков, почти сплющенная. Выходит – я на ней спал. Принцессы на горошине из меня явно не получится. Правда, горошина у нее была под матрасом.

Я растолкал Ивана, тот лишь повернулся на другой бок и лягнул меня ногой. Я заорал ему в ухо:

– Змея!

Иван подскочил как ужаленный и заорал:

– Ратуйте!

– Чего кричишь – плывем давно, вставать надо. Видишь – команда уже кашу с убоиной сварила, да без хозяина есть не садится. Ты уж уважь людей – им работать.

Иван насупился, встал.

– Не напоминай мне про змею. Я с детства боюсь гадов ползучих, как увижу – даже ужа безобидного, – так по спине пот холодный течет и вроде как парализует, сразу цепенею.

Мы сели в кружок вокруг мачты, Иван, как хозяин, счел молитву и зачерпнул первую ложку – как отмашку дал. Матросы застучали ложками по стенкам котла. Пять минут – и котел пустой. Свежий воздух, физический труд и плохой аппетит – вещи несовместимые.

– Юра, что хочешь в награду?

– За что?

– Как – за что? Опять меня спас.

– Мелочи, Иван. Выпили – и будет.

– Нет. Я отдариться хочу. Весь ушкуй видел, как ты меня спас. Что люди потом скажут? Что Иван Крякутной спасителя не отблагодарил? Мне такой славы не надо.

Я задумался. Коня мне пока не надо, а вот броню бы хорошую не помешало. Свою-то я в воинской избе оставил, когда Москву покидал. О том и сказал.

– О! – обрадовался Иван. – Знаю самолучшего бронника в Нижнем, вернее, в деревушке по соседству – Кузнечихе. Доспехи делает не хуже заморских. Дороговато берет – так то моя забота. Как домой возвернемся, сразу к нему и направимся. Долго делает, но все по телу, по размеру сидеть будет – как рубашка. Друг у меня, Андрей Воробьев Владимиров сын, у него делал – зело доволен остался.

Глава 2

Иван сдержал слово. Через день после приезда в Нижний мы поехали к броннику. Жил и работал он в Кузнечихе, то ли деревне, то ли слободе.

Большая деревенская изба-пятистенка, хороший забор, мощенный деревянными плашками двор. Давненько я не видел таких солидных домов у ремесленников.

На стук в ворота вышел подмастерье, в прожженном кожаном фартуке и чумазый. Иван спросил хозяина – заказ сделать. Вышел небольшого роста мужик с плечами в сажень. Мышцы бугрились на плечах, играли бицепсы. Вот бы такого на соревнования бодибилдеров. Мужик с достоинством склонил курчавую голову.

– Рад видеть вас в своем доме. Чем могу?

– Заказ на броню хотим сделать.

– Тогда пройдем в мастерскую – о деле не след говорить на улице.

Мы прошли на задний двор. Там стояла кузница, судя по запаху горевшего угля и стуку молотков.

Хозяин завел нас в пристройку, посадил на лавку. На стенах были развешаны изделия мастера – байданы, шлемы, кольчуги, налокотники и наколенники и еще много чего железного.

– Я – Иван Крякутной, торговый человек, – представился Иван, – вот – привел ратника, надо справить ему броню.

– А меня звать Фрол, Игнатьев сын. Какую броню желаешь – шлем, кольчугу али жесткий панцирь? Все в лучшем виде сделаем, железо отменное. Хотите – опробуйте сами.

Фрол снял с деревянных гвоздей кольчугу, бросил на деревянную колоду. Я вытащил саблю и ударил по железной чешуе – аж искры полетели. Фрол поднял кольчугу и, довольно улыбаясь, расправил. Разрублены были только два кольца, ближние к ним – помяты. Неплохая работа, я видел многажды кольчуги, разрубавшиеся от более слабых ударов.

Фрол обмерил меня веревочкой с завязанными на ней узелками – вроде портновского сантиметра в древнем исполнении. Мы оговорили длину рукавов и кольчуги, наличие зерцал – вроде металлических блях на груди. Когда речь зашла об оплате, Иван сел на своего конька – стал торговаться:

– Пять рублев за кольчугу – неслыханно! Это же десять коров купить можно!

– Вот и защищайся своими коровами, коли на плечах носить их сможешь, – обиделся Фрол.

А по-моему, нормальная цена за отличную работу. Я ведь видел, что вещь классная, каждое колечко сварено, а это – очень кропотливый труд.

Фрол с Иваном ударили по рукам.

– Когда готово будет? – спросил Иван и отсчитал задаток.

– Побыстрее постараемся, но не ране чем к Яблочному Спасу.

Я мысленно ахнул – это ж еще четыре месяца. Но Фрол знал, о чем говорил.

Вышли мы от мастера слегка удрученные: Иван – ценой, а я – сроком исполнения.

День шел за днем. Иван занимался торговыми делами в Нижнем, никуда не выезжал. Мне же было скучно, и я нашел себе занятие. В кузнице неподалеку заказал и вскоре получил кистень. Как-то раньше не приходилось им пользоваться, еще в отрочестве начитался книг и видел фильмы, где с кистенями ходили одни разбойники. В дальнейшем и относился к кистеню как к бандитскому оружию. Но в реальной жизни было иначе: пользовались им и дружинники, и охотники, даже бояре не гнушались.

А чего? Удобная вещь. Маленький железный шар или груша на кожаном ремешке, петля надевается на запястье, сам грузик прячется в рукаве. Со стороны ничего не видно, не мешает, а в нужный момент точный и дальний бросок – до двух метров – может решить исход схватки. Брошенный точно и сильно кистень мнет шлем, а уж при попадании в лоб отправляет противника прямиком на небеса.

Кузнец долго выспрашивал, какой кистень мне надобен – форма, вес, нужны ли грани, какой длины ремешок. Наконец ему это надоело, он вытащил из ящика несколько кистеней, один надел мне на руку, показал на стену кузни:

– Бей!

Я размахнулся и ударил. Кистень отскочил и чуть не задел меня обратным отскоком в грудь. Кузнец удивленно на меня уставился:

– Да ты что, паря, кистенем никогда не пользовался?

– Не приходилось как-то, – смутился я.

– Эх, ек-макарек. Ладно, возьми пока вот этот, он полегче будет. Попользуйся, набей руку. Потом придешь – дам потяжелее. Легким только незащищенного противника бить можно или на охоту с ним ходить, на зайца или лису – с лошади. Для противника в броне лучше иметь потяжелее и с ребрами, вроде этого, – он показал граненый шар. – Ребра скользить по броне не дают, будет удар скользящий – вся сила в сторону уйдет. Понял ли?

– Понял.

Отдав немалые деньги – дорого железо на Руси стоило, – пошел домой. На деле же пользоваться кистенем я не умел. Ножи метал неплохо, бумеранги кидал, саблей владел, как гурман вилкой. Но – кистень?

Зайдя на заднем дворе за дровяник, я начал кидать кистень. Летел он не туда, куда я хотел, часто отскакивал, попадая в грудь, ноги, руки и один раз – чуть ли не в лицо, реакция спасла.

После полудня упражнений я понял, что нужен учитель, наставник. Конечно, после длительных тренировок я и сам до всего дойду, но только дурак учится на своих ошибках. В Нижнем я, кроме Ивана, почти никого не знал, к кому бы обратиться. Саблей здорово владеть меня Павел научил, думаю – кистенем умеет пользоваться значительно больше народу, но как найти мастера? Сабля, тем более хорошая сабля, типа дамасской, стоит дорого, иногда очень дорого, дороже целой деревни вместе со всеми жителями и живностью. Кистень, особенно если не железный, – значительно дешевле. Конечно, те люди, которые часто рискуют жизнью и применяют оружие регулярно, к нему относятся уважительно, даже трепетно. Но прочий люд – скорее как к необходимости иметь какую-то защиту, желательно – недорогую. Вот и делали сами кистени из кости, свинца, мореного дуба – любого материала, лишь бы он был дешевый и тяжелый. Я и сам склонялся вначале к свинцу, но он хорош только по незащищенной цели. Если на противнике доспех или щит, свинец просто сам расплющится. Хороший кистень при ударе легко ломает дюймовую доску. Это я сам видел, своими глазами. Но вот какое-то предубеждение к кистеню было. Теперь надо исправлять ошибку.

Было еще одно обстоятельство, занозой сидевшее в душе, – я не умел стрелять из лука. Сам лук, если он качественный, стоит дорого, к нему еще надо иметь напалечник, защиту на запястье, стрелы хорошие и, стало быть, тоже дорогие. Но главное даже не цена. Татары учатся стрелять из лука с детства. На мастерское владение уходят годы. Поэтому я решил не тратить время зря и остановился на арбалете – стреляет точно, сильно, и после первоначальных навыков стрельбы из «калашникова» осваивается легко. А еще я склонялся к мысли о приобретении пистолета и мушкета. Мушкетон гишпанский здорово мне помог, когда дочь купеческую из плена выручал. Жалко – пришлось его оставить в Москве. Ну а теперь надо осваивать кистень – самое распространенное оружие после ножа. Времени было полно, и я отправился на разведку.

Я знал, что в Нижегородском кремле стоит постоянное войско, а не ополчение, как в других городах. Слишком близко Казань, слишком часты набеги татарские.

Вот и кремль. Хорош! Толстые каменные стены внушали уважение и уверенность. У Дмитриевских ворот стояли ратники, но пропускали всех желающих, коих было множество. В кремль шли верующие: там стояли два лучших городских собора – Спасский и Михайло-Архангельский. Шли обиженные пожаловаться наместнику, резиденция которого была здесь же. Шли строители – ведь кремль строился долго, не один год. В общем, неиссякаемый поток.

Вид от стен кремля открывался чудесный – стрелка Волги и Оки, бескрайнее море леса. Красотища, одним словом.

Дружинников я нашел у Тайницкой башни, они лениво дрались учебными деревянными мечами. Видно было, что занимались для проформы и занятие это им обрыдло.

Подойдя к одиноко стоящему ратнику, я поинтересовался, кто хорошо владеет кистенем и может меня научить. В ответ ратник критически меня осмотрел, повернулся к своим товарищам и крикнул:

– Эй, тут спрашивают – кто кистенем драться может?

Ратники побросали деревянные мечи – а как же, хоть какое, но развлечение появилось. Не спеша подошли, обступили. Посыпались насмешки:

– Ты глянь, Митяй, он и саблю нацепил для важности. Слышь, скоморох, ты хоть пользоваться ею умеешь?

– А ты проверь, коли охота. Только не на деревяшках.

– Так я же тебя сразу в капусту порублю! – заржал дружинник.

Я молча обнажил саблю, дружиннику сунули в руку меч. Ратники расступились, образовав круг. Дружинник сразу же сделал выпад, я легко уклонился. Парень обозлился, тем более товарищи его подначивали:

– Егор, ты же обещал его порубить! Не сможешь – так пиво в трактире на всех покупать будешь.

По тому, как парень владел мечом, я понял, что подготовка у него неважная. Я мог бы убить его не один раз, но это – уже неприятности со всей дружиной и наместником или посадником, – я не интересовался, кто правит в городе. Поэтому я решил измотать противника, но крови не проливать.

Лицо парня покраснело, на лбу выступили крупные капли пота, стекая ему в глаза. Чем больше он двигался и злился, тем спокойнее я становился – даже не запыхался.

Все-таки пора кончать цирк – заденет ненароком. Я легкими касаниями сабли разрезал ему рубашку и штаны, а потом выбил меч из его руки и приставил клинок сабли к горлу.

– Берешь свои слова назад?

Неохота, ох неохота парню было брать свои слова назад, да выбора не было.

– Беру, извини, – тяжело дыша, прохрипел дружинник.

Я отпустил его. Парень подобрал меч и затесался среди ратников.

– Эй, молодец, ты где так саблей владеть научился?

Оказывается, пока я дрался, вокруг нас собрались все свободные дружинники и даже горожане. Незаметно подошел воевода, и дружинники расступились перед ним, позволяя видеть бой во всей красе.

– Жизнь заставила.

Воевода подошел ближе.

– Я видел почти весь бой. Клянусь – так владеть саблей никто из них не может, хотя воины все опытные и храбрые. Ты раньше дружинником не был?

– Не сподобил Господь, – соврал я.

– Хм, я бы тебя с удовольствием взял. Ты чем хлеб добываешь?

– Охранником я у купца.

– Талант пропадает. А пришел чего?

– Хотел, чтобы кто-нибудь научил кистенем пользоваться.

– Чего?

Я повторил. Воевода захохотал, глядя на него, засмеялись и остальные ратники. Утирая слезы, воевода сказал:

– Первый раз вижу мужа, что саблей владеет, как архангел Михаил, а кистенем пользоваться не умеет. Да в Нижнем каждый тать с отрочества кистенем владеет, как ложкой. Ты откель такой?

– С княжества Литовского, русин, – опять соврал я. Ну не рассказывать же им о Москве двадцать первого века или о службе у князя Овчины-Телепнева.

В принципе, я ничего предосудительного не совершил. Если бы я оставил поле боя или был уличен в воровстве или душегубстве, то по всем городам меня искали бы люди Тайного приказа. Но не хотелось мне, чтобы знали о моей службе у князя. Не все любили придворного, к тому же – скажи я о бывшем месте службы, это известие рано или поздно дойдет до князя.

– Понятно, вечно в княжестве Литовском не как у людей. То-то я слышу – говор у тебя не местный.

Говор у нижегородцев и впрямь был особый – окали страшно, москвичи акали, а вятичи смешно смягчали окончания слов.

– Так пойдешь в дружину?

– Подумаю пока.

– Ну-ну, коли надумаешь – приходи. Давненько так сердце не радовалось, на схватку глядючи. Знавал я шляхтича одного, тоже саблей отменно владел – от лихоманки сгинул. А насчет кистеня, – воевода ткнул пальцем в тощего, высокого ратника, – Михаил, подь сюда.

Ратник подошел.

– Научишь… э-э-э… как там тебя?

– Георгий.

– Вот научишь Георгия кистенем владеть – все равно дурью маетесь.

Воевода повернулся ко мне:

– Деньги-то есть?

– Есть немного.

– Вот и славно, Михаил много не возьмет, однако же каждый труд вознаграждаться должен.

Почему я назвался Георгием – сам не пойму. В принципе, в святцах Георгий и Юрий – одно и то же имя.

Мы договорились с Михаилом о завтрашней встрече, и я дал ему несколько медяков в задаток.

Когда шел обратно, ратники смотрели уважительно, уступали дорогу. Искусство владеть оружием в войске ценилось высоко – будь это кулачный бой, лук или сабля. Враг в бою не будет спрашивать – богат ты или беден, боярин или рядовой воин, – все решит умение владеть оружием. В конечном итоге менее искусный платит жизнью, суровая школа выживания.

Следующим днем в кремле многие дружинники меня узнавали, уважительно здоровались. Михаил отошел со мной в сторону Ивановской башни, приставил к стене доску.

– Бей!

– Как?

– Как умеешь, так и бей.

Я взял грузик в руку, бросил.

– Ну, теперь понятно.

Михаил взял мой кистень, продемонстрировал несколько видов бросков – снизу, сверху, с размахом, с опутыванием предмета шнуром. Последнее мне понравилось больше всего. При грамотном броске можно вырвать из рук противника саблю или пистолет или другой предмет, причем не нанося травм противнику.

– Теперь занимайся сам, – сказал Михаил. – Встретимся здесь же через три дня.

Чтобы не быть посмешищем, я ушел домой к Ивану и на заднем дворе стал отрабатывать удары. Стало получаться значительно лучше. Груз уже не отскакивал, да и попадал по цели точнее и сильнее, сломал уже не одну жердь. Хорошо – запас дров для печей был огромен.

Увидев мои занятия, Иван пошутил:

– Эдак и дрова колоть не придется, после тебя одни щепки останутся.

Через три дня я снова встретился с Михаилом, снова бил кистенем в доску, продемонстрировав все, что освоил.

– Уже лучше, теперь пробуй по движущейся цели, это значительно сложнее.

– Где же взять движущиеся цели? Не котов же или собак бить?

Михаил вытащил из-за пазухи тонкий шнур, привязал к нему кусок доски, отколовшийся при ударе. Забросил «наживку» подальше и стал тянуть за шнур.

– Бей!

С этим получилось сложнее. Пока Михаил тянул шнур к себе, я успел ударить кистенем несколько раз, но ни разу не попал.

– Занимайся сам, увидимся через седмицу.

М-да, суровый у меня учитель, главное – слова лишнего не выдавишь. Кто же мне за шнур тянуть будет? Выход нашелся просто – во дворе у Ивана играли дети прислуги, за полушку медную они с удовольствием тянули шнур. Мне – тренировка, а им на заработанные деньги – сладости на торгу. Причем, вкусив заработка, в очередь становились, чтобы тянуть шнур.

Через неделю упорных тренировок я из десяти попыток попадал в цель восемь раз. Михаил усмехнулся моим успехам, выхватил меч и приказал:

– Выбей из руки. – Я попробовал, но ничего не получилось. – Нет, не так, ты кидай кистень немного в сторону от меча и сразу после броска руку рывком уводи в сторону, чтобы шнур обмотал меч, и тут же дергай на себя. Возьми саблю в руку.

Я вытащил саблю из ножен и встал в позицию. Сжимал рукоять сильно и все равно – удержать саблю в руке не смог. Кистень Михаила обвил шнуром эфес сабли, она вылетела из моей кисти и, вспорхнув воробьем, воткнулась кончиком лезвия рядом с Михаилом.

– Повторим еще раз.

Я взял саблю и снова принял стойку. Михаил бросил кистень, и снова моя сабля вылетела из руки, причем летела ручкой вперед, и Михаил схватил ее за рукоять.

Хм, здорово получилось: я без оружия, у него в левой руке моя сабля, а в правой – готовый к новому удару кистень. Михаил мне показал в замедленном темпе, как выполнять этот удар, и на этом мы снова расстались на неделю.

Во дворе я зажал саблю рукоятью в дровах и тренировался. Когда что-то стало получаться, врыл в землю короткое бревно, привязал шнурком рукоять сабли к бревну, имитируя хват сабли рукой противника. Выдергивать саблю стало тяжелее, но и интереснее.

Минула неделя, и я вновь предстал перед Михаилом. Он выхватил свой меч:

– Пробуй.

Я метнул кистень, шнуром он обернулся вокруг меча, но выдернуть из руки меч не получилось. Черт, неужели что-то не так сделал? Михаил заулыбался.

– Хитрость тут невелика.

Он показал рукоять своего меча. Почти в хвосте рукояти была дырочка, через нее пропущен кожаный ремешок.

– Смотри, перед боем продеваешь петлю, затягиваешь на запястье. Выбить оружие из кисти смогут, особенно если кистень по пальцам вскользь заденет, но оружие не упадет на землю и не улетит к противнику. Раз – и ты снова взял оружие в руки. Советую тебе сделать так же.

Совет дельный – раньше мне не встречались противники, так хорошо владеющие кистенем. Вроде немудрящее оружие, но в умелых руках – очень эффективное.

– И еще дам совет – смени кистень. Надо раза в два потяжелее, твой – для защиты от небронированного противника – уличных татей, для охоты. Купи на торгу или закажи такой, как у меня.

Михаил тряхнул рукой, и в кисть его лег кистень – железный, со многими гранями, отдаленно напоминающий гранату «Ф-1».

– Эта штука мне не единожды жизнь спасала, всегда при себе. В мирной обстановке на торг с мечом не пойдешь, а кистень всегда при тебе. Ежели противник в шлеме, в лоб не бей – только сбоку, целься в висок, железо на шлеме промнется – и противник твой. По груди в кирасе не бей, лучше по суставам – коленным, локтевым. Дробит суставы не хуже боевого молота, тут уж супостату не до тебя будет.

Михаил давал ценные советы еще с полчаса. Я даже удивился – всегда немногословный, а тут – целая лекция о применении кистеня. И очень полезная лекция – многого я не знал.

– Азы ты освоил, теперь закрепляй упражнениями, причем и левой рукой тоже. Будут вопросы – приходи, основное я тебе показал.

Я поблагодарил и расплатился. Михаил не дал уйти.

– Можно два вопроса?

– Давай.

– Почему сабля, а не меч?

Я вытащил саблю из ножен, отдал ему. Михаил повертел ею в воздухе, пофехтовал с воображаемым противником.

– Легкая – это хорошо, в бою рука не так уставать будет.

– И еще одно – мечом ты только рубить можешь, а саблей – еще и колоть.

– Твоя правда. А ежели я мечом сильно бить буду, сабля твоя не сломается?

– Если удар впрямую принимать, то может, – так ты саблей удар чуть вскользь направь.

– Давай попробуем?

Я взял его меч, он стоял с моей саблей. Мама дорогая – как этим ломом драться? Он вдвое тяжелее сабли, балансировка тоже хромает.

Мы провели небольшой бой, и с непривычки рука устала. Михаил же улыбался.

– Неплохо, всегда на сабли смотрел с пренебрежением. Ты меня переубедил. Пробовал как-то трофейную, татарскую, да сломалась.

– Железо у них неважное, у татарских, и техника боя другая, нежели у меча. А какой второй вопрос?

– Знакомец у меня был, видел я, как ты с Егором бился. Так прямо в точности как он. Павлом его звали, в последний раз видел его давно, много весен тому назад.

– Я у него и учился, сейчас он в Москве, князю Овчине-Телепневу служит.

– Вот оно как.

Мы расстались друзьями.

Проходя мимо Спасского собора, я решил зайти, поставить свечку Георгию Победоносцу. Не сказать, что я был верующий в прежней жизни – в церковь иногда захаживал, но посты не соблюдал. К слову, посты я не соблюдал и здесь – церковь дозволяла странствующим, больным и воинам не придерживаться этого. Но, живя среди верующих, постепенно проникся православием, носил крестик, будучи крещенным в младенчестве, ходил в церковь. И главное – Бог мне помогал в ратных делах, укреплял веру и дух.

Шла служба, в храме было полно народу. Потрескивая, горели свечи, пахло ладаном. Стены храма были расписаны библейскими сюжетами, впереди сияли золотом иконы. Могучий бас диакона гулко разносился под сводами, заставляя трепетать и тело и душу.

Служба закончилась, народ не спеша стал расходиться. Я купил свечку, сделал щедрое пожертвование, памятуя – рука дающего да не оскудеет. Зажег свечу от другой из множества горевших и остановился перед иконой. Мысленно помолился, отрешившись от окружающего, прося у Георгия удачи в ратных делах, ран – небольших, а уж коли смерти, то мгновенной.

Вышел я из церкви очищенным, с каким-то особым настроем души. Мною владело благостное состояние умиротворения и покоя. Передо мной по ступенькам спускалась женщина в черном одеянии – монахиня ли, а может – в скорби по умершим. Я не обратил на нее внимания, и тут она обернулась. Из-под темной косынки выбивались льняные волосы; аккуратный, немного вздернутый носик, алые губки бантиком. А глаза! Синие, яркие – я в них просто утонул! Темная и свободная одежда скрывала фигуру, но и так было понятно – женщина молода и стройна. Я понял, что пропал! Виной ли тому длительное отсутствие женщины или красота незнакомки, а может – время пришло.

Скользнув по мне взглядом, девушка отвернулась и пошла к выходу из крепости. Меня как толкнуло – я двинулся за ней, отпустив на приличное расстояние. Незнакомка не оглядывалась, шла неспешно, но и не заглядывала в попадавшиеся по пути торговые лавки, коими полон был центр города.

Пройдя квартала три, она зашла во двор дома. Я потолкался на углу – девушка не выходила, и я понял, что она пришла в свой дом. Из соседнего дома вышел мужичок, почти старик, и, опираясь на палку, направился в мою сторону. Надо разговорить, узнать – кто она? Ежели замужняя, лучше выбросить из головы. За прелюбодеяние в эти времена наказывали строго, причем женщину – суровее, а мне лишние проблемы ни к чему. А замужем она может быть – шла-то в платке. Незамужние девушки ходили простоволосые, без платков, придерживая волосы головной ленточкой. Единственно – в церковь женщинам положено ходить с покрытой головой.

Мужичок подошел поближе; чтобы завязать разговор, я ляпнул первое, что пришло в голову:

– Кузницы есть на вашей улице?

Мужичок от удивления чуть палку не уронил.

– Это кто ж тебе такое сказал? Отродясь кузнецов у нас не было. Сам не слышишь – молотки не стучат, окалиной да углем горелым не пахнет.

– Извини, отец, видно, позаплутал чуток. А кто на улице живет?

– Мастеровые в основном – шорники, столяры.

– А в третьем доме от меня?

Дядька хитровато прищурился, улыбнулся:

– Вот оно что! А то – про кузницу! Вдовица там живет, муж с малолетним сынишкой о прошлом годе утонули, лодка перевернулась на Оке. Еленой звать. По нраву пришлась?

– Понравилась, – не стал скрывать я.

– Не получится у тебя, паря, – констатировал мужичок. – Себя блюдет. После смерти мужа к ней уже подкатывались с нашей улицы – всех взашей погнала. Уж очень мужа любила, убивалась.

– Чем живет?

– Пошивает, тем и кормится.

Я вытащил из кошеля полушку, сунул прохожему в руку. Он подслеповато вгляделся, поблагодарил.

– Хочешь познакомиться?

– Хочу.

– Купи на торгу шелка или другого чего, сделай заказ, а там уж не зевай.

– Спасибо, отец.

Я отправился домой – вернее, в свою комнатку в Ивановых хоромах. А верно подсказал сосед ее.

Женщины на Руси сами ходили на торг и в церковь, исключения – Псков и Новгород, там нравы посвободнее, женщины участвовали в вече и других мероприятиях. В Москве обстановка была поудушливее, значительно строже. Да и мужи в Москве приучены были гнуть спину – прочий люд перед князьями и боярами и все – перед государем. Так что – или с заказом в дом, или знакомиться в церкви, вернее – по дороге.

Коли блюдет себя – нельзя честь ее запятнать. Я что – воин, не обремененный жильем и семьей, сегодня – здесь, а завтра – там; уйдешь с дружиной в поход – и может статься, не на один год. Уж больно Россия велика, а дороги – отдельный разговор, даже не разговор – плач, напоминающий поминальный.

Следующим днем я надел рубашку похуже и, взяв деньги, отправился на торг, чтобы купить шелку.

Носили одежды в эти времена яркие. Даже мужчины были одеты пестро – скажем, синяя рубашка, зеленые штаны, красные сафьяновые сапоги никого не смущали. Серая одежда, вернее – выцветшая от старости и частых стирок, была лишь у нищих или у мастеровых во время работы. На улицах от одежды прохожих просто рябило в глазах, и никто не заморачивался несочетанием расцветок. И пуговицы говорили о состоятельности больше, чем одежда. Носить шелковую рубашку мог и простолюдин, это было практично. В отличие от шерсти на шелке не держались разные мерзкие насекомые вроде блох или вшей.

Конные выезды были у немногих, быстрее было добраться верхом. Признаком достатка была богатая сбруя у коня, но лошадь не приведешь в трапезную дома хозяина, коли в гости приглашен. Еще одним признаком богатства являлось украшенное оружие – затейливая, серебряная, вчеканенная в рукоять монограмма или самоцвет. Опять же – с оружием в гости или церковь или другие присутственные места не ходят. А пуговицы – всегда при тебе. Ежели зимой о положении в обществе можно было судить по шубе или шапке – ведь тулуп овчинный мастерового сильно разнится от соболиной шубы купца или горностаевой шапки боярина, то летом таким отличительным знаком были пуговицы.

Каждое сословие имело выбор пуговиц, но небольшой. Если крестьянин мог позволить себе деревянные или костяные, ремесленник – оловянные, воин – медные, купец – из жемчуга, то князю никто не мог запретить иметь серебряные или золотые. По внешнему виду судили о положении человека, и никто не должен был одеваться не по чину. Поэтому выбор пуговиц – дело более сложное, чем ткани. Было единственное исключение из правил – ратники. Воин мог носить любые пуговицы – в бою на меч взял, трофей – и все претензии отпадали.

В данный момент я не был дружинником, охранник – не воин, частное лицо на службе у богатенького. Так – ни роду, ни племени. А у меня еще и дома не было, почти – бомж. Нужен я был Ивану только при выездах за город, где была реальная опасность для жизни или сохранности товара. В городе купца все знали, по крайней мере – порядочные люди, а в трущобах он не появлялся. В принципе – он сейчас мне платил не за работу, а в благодарность за спасение и в надежде, что в будущем я смогу еще не раз пригодиться. Пусть так, мне просто нужен был отдых.

Бывает отдых после тяжелого дня, но когда этих дней много, и отдыха должно быть много. Отмякнуть душа должна, коли руки по локоть в крови. Пусть разбойники, пусть враги государевы, но все же – живые души.

В итоге остановил я свой выбор на пуговицах медных. Не серебро, но и не деревянные. Вот теперь можно и к Елене.

Итак, выбрав два куска шелка – красный и синий, – я отправился по уже известному адресу.

Но чем ближе я подходил к ее дому, тем больше одолевали робость и сомнения. Чего я туда иду? Чего я себе возомнил, кто меня ждет? В голове вдруг всплыла песня: «Ну а мы с такими рожами возьмем да и припремся к Элис». Пятьсот лет пройдет до того, как она будет написана, а как точно подмечено.

Я глубоко вздохнул и решительно постучал в ворота. Калитку открыла сама Елена, в простеньком лазоревом сарафане, с платком на голове. Поклонившись, я спросил – не могу ли рубашки себе заказать? Ведомо мне, что рукодельница ты отменная, и протянул два куска шелка.

– Проходи в избу, не на улице же я буду мерить?

Я вошел во двор. Собак нет, уже хорошо. А вот двор требует мужской руки – заборчик покосился, доски на крыльце рассохлись, под ногами пляшут. Да и понятно, трудно женщине одной выжить.

В небольшой комнате на полу лежали домотканые половички, на большом столе – ткани, нитки. Видно – работала. Я нашел в углу икону с горящей перед ней лампадой, перекрестился.

– Вот, – я развернул оба куска шелка, – рубашки хочу, моя уж обносилась.

– А в церкви рубашка получше была, – заметила Елена. Ойкнула и прикрыла ладошкой рот. Ага, значит, все-таки приметила. Все же у меня есть шанс.

Елена обмерила меня веревочкой, как заправская портниха, – длину рукавов, обхват груди и все остальное. Мы договорились, когда мне явиться за рубашками, и я отдал задаток. Конечно, я мог купить на торгу готовые, но тогда как бы я смог познакомиться с ней поближе.

Всю неделю я предвкушал радость встречи, ни о чем другом и помышлять не мог, крушил кистенем бревна на заднем дворе.

У кузнеца, по совету Михаила, купил боевой кистень, крупный, шипастый. Кузнец предлагал на ручке, но я отказался – мне казалось, что петля удобнее: набросил на запястье петлю, сам кистень – в рукав. Ничего не видно со стороны, а оружие ближнего боя всегда при мне и готово к использованию. За ним не надо ухаживать, как за саблей – точить, смазывать. Жаль, что я не освоил его раньше.

Когда до встречи с Еленой остался день, меня огорошил Иван.

– Завтра во Владимир едем, по реке, недалече, думаю – за седмицу обернемся.

Как нож острый в сердце мне эта поездка, а отлынить нельзя, и так после путешествия в Хлынов сиднем сидел, кроме как кистенем ничем не занимался.

В трюме ушкуя лежал самый разный товар, и с такой мелочью Иван не связывался бы с поездкой, да вопросы у него важные к компаньону были.

Скучная вышла поездка. Ни саблей помахать, ни кистень опробовать. Иван на палубе почти не показывался, все считал чего-то. Матросы были заняты своей работой, лишь я дурака валял на палубе. А что? Тепло, солнце греет, но не печет, кораблик на волнах покачивает. Прямо речной круиз, кабы все мысли мои не были заняты Еленой.

Ночью не спалось, и я осмелился попробовать посмотреть, какие же сны видит Елена. Я сосредоточился, вызвал в памяти образ женщины. Сначала ничего не получалось, но я-то знал, что это возможно – с князем же получилось.

После некоторых усилий удалось повторить опыт. Как в тумане проступило лицо спящей Елены, затем в картинке появился луг с ромашками, и я увидел… себя, бредущего по полю. Дальше я смотреть не стал, открыл глаза. Уж если она меня во сне видит, то я ей не безразличен. Зачем же смотреть дальше? Понятно, что о моих тайных посещениях чужих снов никто не узнает, но мне бы не хотелось копаться в снах и сокровенных желаниях молодой женщины.

Наступил вечер дня, когда ушкуй мягко стукнулся о причальную стенку Нижнего. Купец направился домой, а я, испросив дозволения не сопровождать его до дома, чуть ли не бегом помчался к Елене. Конечно, уже смеркалось – время поздноватое для посещений, но хоть на минуточку заскочить – только бы посмотреть на нее…

На стук долго не открывали, затем от крыльца раздался голос:

– Кто там? – В голосе явно слышалась тревога.

– Заказчик, пришел за рубашками.

– Поздно уже, приходите завтра.

Я приуныл, но не будешь же ломиться в ворота понравившейся женщины?

Немного постояв, я повернулся, чтобы уйти. Вдруг сзади скрипнула калитка.

– Неужели ушел бы?

– Но мне же сказали – завтра.

– Заходи.

Я обрадованно поспешил войти.

Елена заставила надеть рубашки – одну, вторую. В неверном свете свечи закалывала иголкой места, требовавшие подгонки.

– Что же не пришел, как договаривались?

– Наниматель мой, Иван Крякутной, во Владимир ходил с товаром. Я – охранник при нем, не волен я временем своим распоряжаться, потому и не пришел.

Ручки Елены так и порхали вокруг меня, разглаживая складки на рубашке. Что-то уж очень нежно и долго складки расправляет. Я не выдержал, схватил ее руку и поцеловал раскрытую ладошку. Елена зарделась – это было видно даже в неярком свете свечи. Ладошку не отдернула, сказала тихо:

– Люб ты мне, однако в сердце заноза, давай не будем торопиться. Коли дорога тебе – подождешь. Коли забудешь быстро – значит, это не любовь была, а похоть.

В разуме ей не откажешь. Поклонившись, я отсыпал деньги – почти в три раза больше, чем было уговорено, и, захватив рубашки, вышел.

Сначала меня терзала обида, затем стал мыслить трезво и понял, что права она. У женщины был любимый муж – со стороны это видно, и сосед это понял, и наверняка не менее горячо любимый ребенок. От любимого человека и ребенок всегда желанный, быстро их из сердца не выкинешь, время лишь притупляет боль, ее остроту, но не лечит. Ладно, подождем. Уж чего-чего, а умения ждать мне занимать не надо.

За последующий месяц я увиделся с Еленой только один раз, и то мельком, на людях – в церкви, не имея возможности даже поговорить. Потом – поездка с Иваном в Великий Устюг на телегах. Затем подошло время получать кольчугу, заказанную еще весной.

Забирать пошли вдвоем – купцу тоже было интересно. Мастер встретил нас почтительно, проводил в пристройку к кузнице. Сам накинул на меня войлочный поддоспешник, затем помог надеть кольчугу. Я помахал руками, поприседал. Нигде не жало, не давило, не мешало движениям. Это важно в бою.

Кольчуга – не рубашка и не туфли. Чуть жмущие сапоги по мере носки могут раздаться – кожа податлива и может принять форму ноги, а железная кольчуга – нет.

Кольчуга хороша – сидит отлично, легка, относительно, конечно. Я с благодарностью пожал мастеру руку. Видя мое удовлетворение от приобретения, Иван отсчитал деньги. Я снял кольчугу и поддоспешник, уложил в суму. Не ходят в мирное время летом в войлочном поддоспешнике.

Придя к себе, еще раз надел кольчугу, опоясался поясом с саблей, попробовал несколько раз выхватить оружие, пофехтовать. Отлично, хорошая кольчуга. Обильно смазав кольца льняным маслом, я повесил ее на деревянные гвоздики на стене.

Подошел конец августа. Крестьяне в поте лица убирали урожай, торговля тоже оживилась, особенно оптовая. В преддверии осенней распутицы купцы старались лабазы и амбары забить товаром, чтобы не остановить торговлю из-за нехватки товара.

Иван вышел за товаром в составе каравана из трех ушкуев. Шли в Москву. Туда везли рожь, мед, воск, немного меха бобра, ратовища для копий. Обратно Иван надеялся привезти железо – товар ценный и дорогой. Было железо свое, в крицах, неважного качества, а было – немецкое и шведское, качества отменного. Вот его и хотел купить Иван. Эх, кабы не купцом, а промышленником был Иван, можно было бы рассказать о железных рудах под Курском да на Урале. Только как объяснить, откуда я узнал про подземные богатства? Да и поднять железоплавильный завод Ивановых денег не хватит. Богат по меркам Нижнего Иван, удачлив в торговле, но не потянет производство. Тут нужен такой, как Демидов, только время его еще не пришло.

Охранников на каждом корабле было по три. Когда ветер стихал и паруса спускали, все охранники наравне с матросами садились на весла. Стоять у берега и ждать попутного ветра – потерять много времени. Поэтому к вечеру все сильно уставали и, едва добравшись до постели, засыпали.

Но всему приходит конец, и вот вдали я увидел колокольню Ивана Великого. Москва! Сердце забилось учащенно. Сходить к дому князя, дождаться, пока выйдет кто-нибудь из знакомых, и поговорить? Может быть, мой побег от князя – поступок непродуманный и поспешный? Или сидеть тихо – жизнь-то потихоньку наладилась. Примет меня князь обратно, так может такое задание дать, что вернуться назад живым – нереально. И в то же время сидеть охранником в Нижнем у купца было откровенно скучно. Моя кипучая натура требовала напряжения ума, приложения всех сил без остатка. Зато какое удовлетворение получаешь потом, после победы.

Наверное, такие же чувства испытывают альпинисты, покорившие трудную вершину, или гонщик, пришедший к финишу первым. Тесновато мне было в Нижнем. Однако все решил случай.

Уходя в город, купец распорядился:

– Пока груз на судне, никому в город не сходить, москвичи – народ ушлый, и без вас разгрузят дочиста. Завтра разгрузим ушкуи, дам день-два роздыха, после загрузки – домой, там уж полегче будет – все время по течению.

Я сидел у борта, рядом со сходнями. Был уже вечер, но лица метрах в трех еще различались. На пирсе послышался разговор. Я непроизвольно прислушался, и не зря. Невидимый мне мужчина разговаривал с матросом соседнего ушкуя нашего каравана. Не встречался ли, мол, в Нижнем мужчина именем Юрий? И обрисовал мой словесный портрет. Значит, все-таки ищут, не забыл обо мне князь. Конечно, я перестал брить волосы на голове с тех пор, как ушел из дружины.

Большинство ратников ходили с бритыми головами – не так потеет голова, и в бою невозможно ухватить рукой волосы, коли шлем сбит.

Я осторожно приподнялся над бортом, всмотрелся. Нет, дружинник мне не знаком. Матрос с ушкуя ответил, что Юриев не знает, тем более – с бритой головой.

Дружинник ушел, а я перевел дух и возблагодарил случай, не давший мне пойти к князю. Подозреваю, что вернуться назад мне бы не дали.

Через день после разгрузки товара охранники и большая часть матросов пошли в город – вина в трактирах попить, подарки для родни прикупить. Я же, сказавшись нездоровым, отсиделся на судне. Люди князя могут контролировать все пристани и дороги, или невзначай попадется в городе кто-либо из знакомых. По чести сказать, и знакомых в Москве у меня не было, только дружинники да прислуга в княжеском доме. Выполняя задания, я больше бывал в других частях страны и даже в других странах, чем в столице.

После погрузки товаров, купленных в Москве, Иван заметно повеселел, улыбался, шутил. Видимо, продал свой товар с хорошей прибылью. А у меня настроение было плохое. Меня искали люди князя. И вообще, на душе было неспокойно. Князь – ладно, не нашли до сих пор и дальше могут не найти, тем более время идет, появятся новые заботы, и мои поиски могут отойти на второй или более дальний план. А вот почему тревога в душе – понять не могу. И чем ближе мы подплывали к Нижнему, тем сильнее становилось мое беспокойство.

Обратно плыли вообще удачно, ветер попутный дул в паруса, течение подгоняло. Еще один день – и будем в Нижнем. Может быть, с Еленой что случилось?

Ночью я закрыл глаза и попытался проникнуть в ее сон. Что-то непонятное – огонь, пожарища, дым, мелькают татары с оружием. Нет, непонятно.

Я уснул и проснулся утром с четким осознанием, что сон был непростой. Как бы в наше отсутствие татары на Нижний не напали.

Я подошел к Ивану:

– Далеко ли до Нижнего?

Иван всмотрелся в берега:

– К вечеру дома будем.

– Мой тебе совет – держись левого берега, к правому не приставай. Ежели встречные суда увидишь – остановись, расспроси.

– А что случилось?

– Нехороший сон видел, – соврал я, – что в наше отсутствие татары город осадили.

– Свят, свят, свят, – перекрестился Иван. Потом задумался, припоминая. – А ведь и правда – вчера встречных не было, сегодня – тоже. Эй, Никита, – окликнул он кормчего, – сегодня суда навстречь попадали?

– Нет ишшо.

Иван перестал улыбаться. Если город осажден, делать нам на пристани нечего. Груженые ушкуи угонят вниз по Волге – Итилю, прямиком в Казань, а матросов возьмут в полон. И суда и груз достанутся татарам. Во время боевых действий неписаный закон – не трогать купцов и груз – не действовал.

– Может, назад повернем, тут до Рязани два дня ходу?

– Нет, Иван, пока беды нет, чего дергаться? Когда до Нижнего будет недалеко – верст десять-пятнадцать, пристанете к левому берегу – хорошо бы у деревеньки какой. Я схожу в Нижний, все разузнаю и вернусь. Коли плохо дело и татары город в осаду взяли – уйти можно, а если ничего не случилось – вот он, город, недалече.

– Разумно молвишь. Ну, да ты в ратных делах куда как смышлен. Я во всем полагаюсь на тебя.

– Жди четыре дня, Иван. Ежели не вернусь вовремя – разворачивай суда и уходи вверх по Оке.

– Ой, беда! – запричитал купец. – У меня семья там, а я здесь.

– Еще ничего не ясно, а ты уже охаешь. Иван, возьми себя в руки.

– Хорошо, хорошо. Только ты там обязательно моих проведай – как Лукерья, как детки.

– Слово даю. Только людям своим не говори ничего, ни к чему беспокоить. Глядишь, обойдется все.

– Так, так, правильно говоришь, я нем как рыба.

Часа через два хода по пустынной реке на повороте показалась деревушка. Купец распорядился пристать к берегу. Команда недовольно заворчала:

– Какой отдых, до дома – меньше полдня пути.

Но Иван был непреклонен. Во всем, что касалось денег и дела, купец был жестким и расчетливым.

Я легко соскочил на берег. Не дожидаясь, когда установят сходни, отвязал маленькую лодочку, что болталась на веревке за кормой, и принялся работать веслом. Гнал как на соревнованиях, и часа через три город стал виден как на ладони. Предместья города горели, по улицам скакали и бегали татары. Уж их одежды, шлемы и вооружение я не спутаю ни с какими другими. Кто успел – убежали в крепость. Те жители, что остались, в полной мере пожинали плоды своей нерасторопности.

Крепость осаждали с южной стороны, в городе хозяйничали с восточной и южной. Мне было видно, как толпы беженцев, таща на себе самое ценное, уходили из еще не захваченных татарами районов города в окружающие леса. Успеют дойти – спасены, в леса татары не суются.

Так, пока надо найти дом купца. Прикинув приблизительно, где он располагался, я помчался туда. Улицы как вымерли, дома стояли с распахнутыми дверьми и воротами. Сейчас здесь не было татар, не было и жителей.

Вдали мелькнул человек, но, увидев меня, тут же юркнул в проулок.

Почти квартал пришлось идти быстрым шагом. Бежать я не хотел, опасаясь сбить дыхание. Наткнешься внезапно на татар – тяжело драться со сбитым дыханием.

Вот и дом купца. Ворота и калитка закрыты на запоры. Татар это не остановит. Перелезет джигит через забор, распахнет ворота – и десяток грабителей с визгом и воплями ворвется во двор, а затем и в дом, хватая все, на что упадет взгляд.

Вот и я стучать не стал – просто перепрыгнул забор и направился к дому. Дверь заперта, наружного замка нет. Стало быть, в доме кто-то есть. Я заколотил рукою в дверь. Почти тотчас раздался старческий голос:

– Кого нечистая принесла в лихую годину?

– Охранник я купеческий, послан узнать – успела ли Лукерья с детишками в кремле укрыться?

За дверью загремели запоры, она приоткрылась, вышел дед «сто лет в обед». Я такого раньше в доме и не видел.

– Ушли они, давно ушли – с детками, и супружница, значит, евонная.

– А ты кто, дедушка?

– Сосед я их, из дома напротив. Уходить – стар уже, а тут за домом присмотрю.

– И ты бы уходил, сосед. В плен тебя не возьмут – года большие, так походя зарубить могут.

– Однова помирать срок, сынок.

– Смотри, дед, я тебя предупредил. Двери закрывай, пошел я.

На душе отлегло – хоть семья купеческая под надежной защитой каменных стен. Теперь надо к Елене. Вот уж не думаю, что она дома. Небось с такими быстрыми ножками в числе первых в крепость прибежала.

Я перемахнул забор, не став открывать калитку, и нос к носу столкнулся с двумя татарами. Вытряхнув из рукава кистень, врезал грузиком в переносицу ближайшему – аж слышно было, как кости захрустели. Второй выхватил саблю из ножен, но махнуть ею не успел. Грузик кистеня впечатался ему в висок, и он рухнул рядом с первым. Разведчики, что ли? Или жажда грабежа одолела, поспешили первыми сумки набить? А где же их кони? Неуж пешком прибежали?

Я спрятал грузик кистеня в рукав, проверил, легко ли выходит сабля из ножен, двинулся по улице. Из переулка с криком выбежала простоволосая женщина в разодранной одежде, за нею гнался пожилой седоусый татарин. Выхватив саблю, я снес ему голову. По-моему, в пылу погони он не обратил на меня внимания.

Не пора ли замаскироваться? На теле у меня была кольчуга – так и у татар она есть, правда не у всех. Надо на голову шлем нацепить и халат татарский набросить. Издалека сразу не разберешь, а вблизи… они уже не успеют ничего рассказать другим.

Я вернулся к тем двоим. Раздевать того, с отрубленной головой, не хотелось – ведь шлем и халат в крови. Снял шлем-мисюрку, нацепил на голову, стащил халат, провонявший запахом конского пота, дымом костра, прогорклого сала, и с отвращением натянул на себя. Со стороны посмотреть – небось смешно.

Я смело пошел по улице. Редкие беженцы, завидев меня, убегали, пару раз натыкался на немногочисленные группы татар – правда, издалека. Разглядев мою одежду и шлем, татары теряли ко мне интерес. Подойди я ближе, сразу стало бы понятно – не татарин я. Кожа светлая, разрез глаз не тот, борода не такая, речью не владею. Но пока сходило с рук, и я шел к цели.

Из распахнутой калитки выскочил горожанин и с диким воплем всадил мне в живот деревянные вилы. Вернее, хотел всадить; я успел немного повернуться, и вилы лишь проскрежетали по кольчуге. Кабы не она – быть бы мне сейчас с распоротым брюхом. За малым я не успел пустить в дело саблю.

– Мужик, ты чего на своих кидаешься?

Горожанин посмотрел на лицо, на халат, сплюнул:

– Ходят тут всякие, не поймешь – басурманин или свой.

– Впредь лучше смотри, не то без головы останешься.

Я приоткрыл полу халата, продемонстрировав саблю в ножнах, и двинулся дальше.

Как это я чуть не лопухнулся – ведь простой мужик, не воин. А если бы с топором, а не с вилами, да по голове?

За забором тенькнула тетива арбалета – я даже сообразить не успел, как тело среагировало само. Я упал на колени. Там, где мгновение назад была моя голова, торчал из бревна дома арбалетный болт. Партизаны хреновы, так и от рук своих погибнуть можно. Татары не обращают внимания, так свои достанут.

На перекрестке я остановился, пытаясь сориентироваться – все-таки Нижний я знал недостаточно хорошо. С другого перекрестка скакали в мою сторону два татарина. При виде меня они не проявляли беспокойства. Я опустил голову вниз, скрывая лицо под тенью шлема. У мисюрки были стальные поля.

Татары подскакали поближе, остановились, что-то спросили. Я видел перед собой лишь копыта. Выхватив саблю, я вогнал ее в живот ближнему всаднику, взлетел в мгновение на лошадь позади еще сидящего в седле и снес голову второму. Столкнув на землю сидевшее передо мной в седле тело, я уселся в него сам, развернул лошадь. Той явно не понравился новый хозяин, и она, повернув голову, попыталась укусить меня за колено. «Ах ты, отродье татарское», – я с силой врезал ей по морде рукояткой сабли, которую все еще держал в руке. Умная лошадка попалась, больше таких попыток не делала. Одно мешало – стремян не было. Как же они ездят?

Я пустил лошадь вперед неспешной рысью. Вот и дом Елены, вернее – за забором стоял обгоревший деревянный остов с провалившейся крышей. Плохо – все добро погорело, но не критично. Самое главное – хозяйка где?

Спрыгнув с лошади, я прошел в калитку. На пепелище – никого. Я усмехнулся – а кого ты, собственно, ожидал здесь увидеть, Юра? Безутешная Елена рыдает над пепелищем дома, ждет, когда татары ее в полон возьмут? Надо поискать в крепости.

Я направился в центр, оставив лошадь. Думаю, бесхозной она долго не останется.

Я осторожно выглянул из-за угла дома на перекрестке. О том, чтобы пройти в крепость, и думать было нечего. Вся площадь между домами и рвом вокруг крепости была заполонена татарами. Да сколько же их здесь? Явно, не один десяток тысяч. На сколько хватало взгляда – одни татары. Сверху, со стены крепости, не стреляли – видимо, берегли стрелы и порох.

Ну и ладненько, пересижу до вечера в городе, а ночью пройду сквозь стену и поищу Лукерью с детьми и Елену. А пока буду по-мелкому пакостить, на большее не хватит сил – за моей спиной нет конных тысяч, чтобы ударить в тыл. Худо-бедно – пятерых уже отправил в райские кущи, к Аллаху ихнему. О, вот еще один идет, торопится.

Как только он завернул за угол, напоролся на мою саблю. Я снизу вверх ударил его в живот. В грудь противника в боевых условиях лучше не бить – там может оказаться кольчуга или байдана. Шея, руки, живот – мишени в схватке.

Татарин икнул и завалился на меня. Отбросив его в сторону, я вернулся обратно в город.

Со стороны крепости раздался шум, звон оружия, пушечная пальба. Не иначе татары на штурм пошли.

Отойдя подальше, я зашел в пустой дом и прямо как был – в одежде и сапогах – улегся на кровать. Ночью татары не воюют, все равно займут дома на ночлег.

Шло время, звуки штурма стали стихать. Отбили, крепость им не взять – я ее видел изнутри, – если только не притащат тяжелые осадные орудия. Только это нереально. Осадные пушки очень тяжелы, их везут в разобранном виде, по частям, очень медленно. Если бы они еле тащились, их бы давно засекли. Судя по тому, что горожане не все успели уйти под защиту крепостных стен, нападение было внезапным, быстрым, силами только конницы.

Может, не отлеживаться, взять языка да разговорить его? Пожалуй, так и сделаю, все воеводе – Хабару Симскому – помощь.

Я выглянул из окна – по другой стороне улицы шли двое татар. Их выход в город был успешным – за плечами у каждого набитые переметные сумы. Я до половины высунулся из окна, чтобы они увидели мой шлем-мисюрку и халат, призывно махнул рукой:

– Эй!

Татары увидели меня и рванули в дом. Дурачки подумали, что в доме столько добра, что мне одному не унести – решил поделиться.

Как только оба прошли в дверь, я сделал шаг вперед, так как прятался сбоку, за самой дверью, и уколом саблей в спину убил заднего. Сумки его с грохотом упали на пол. Второй обернулся и в недоумении застыл. Окровавленный клинок моей сабли касался его шеи.

– Бросай сумку! – Татарин сбросил сумки на деревянный пол. Он еще не понял – только что звали за добром, и вдруг товарищ его убит, а у горла – сабля. – По-русски понимаешь?

Отрицательно мотает головой. Ничего, у меня ты не только по-русски – по-китайски заговоришь. Есть у меня такой дар – языки развязывать, и все пленные становятся полиглотами.

– Не понимаешь, значит?

Резким взмахом сабли я снял с руки мышцы вместе с рукавом халата. Татарин завизжал. Я приставил клинок к горлу. Визг утих.

– Ну, так что, говорить будешь?

– Мала-мала понимай.

– Сколько сабель у татар?

В ответ татарин показал четыре пальца.

– Четыре тысячи?

– Нет – не знаю, как сказать по-русски: темника четыре и хан.

Ни фига себе. Темник – это как командир дивизии, у темника десять тысяч сабель, и без компьютера можно посчитать – сорок тысяч всего.

– Кто хан?

– Какой? С нами еще ногайцы, много!

– Сколько много?

– Два темника.

Час от часу не легче. Это значит – еще двадцать тысяч.

– Кто ваш хан, откуда вы?

– Из Казани, хан Мухаммед-Амин.

Что-то начало проясняться.

– Пушки есть?

Видно было, что татарин не понял.

– Ну тюфяки, единороги – как там по-вашему? Наряд пушечный?

До татарина дошло.

– Нет, нет, мы без обоза. – Плотоядно осклабился: – Татары с обозом из набега идут, с добром да полоном.

Ярость на мгновение ослепила, рука дернулась, и татарин упал с разрезанной шеей, зажимая руками рану. Я ругал себя за вспышку гнева – не все узнал, что хотел, но хоть что-то.

Ох, тяжело Нижнему придется. В крепости не больше полутора тысяч человек дружины, пусть ополчение городское, малообученное – еще тысяча, пусть две наберется, стражники городские – человек полста, то да се, – в куче не более чем три тысячи, а басурман – шестьдесят тысяч. Пока одна их часть будет штурмовать крепость, другие будут отдыхать и город и окрестные деревушки – Ляхово, Гордеево, Ольгино, Ближнеконстантиново грабить. Да ту же Кузнечиху, где я бронь заказывал. Плохо, даже очень плохо. Сколько детей осиротеют, сколько в плен попадут, чтобы в голоде, побоях, непосильном труде погибнуть в рабстве.

К воеводе надо пробиться, предупредить, если не знает, что сила огромная собралась. Успел ли гонца послать в ближние города? Слишком далек Нижний от Москвы, чтобы оттуда помощи ждать. Да и когда она придет, помощь та? Пока рать соберут, пока доскачут – две недели самое малое. А учитывая нашу русскую неразворотливость, то и поболее.

Едва дождавшись сумерек, я направился к крепости, не снимая татарского халата и шлема-мисюрки, все-таки какая-никакая маскировка. Подошел к стене у оврага, где татар не было, и прошел сквозь стену. Направился по стене к Тайницкой башне. Татарский халат и шлем-мисюрку я благоразумно снял и бросил с наружной стороны стены. Навстречу мне от башни выдвинулся воин с копьем.

– Кто таков, почему здесь?

– Воеводу ищу, ополченец городской.

Караульный приблизился:

– Так я тебя знаю, ты бился с Егором.

– Было такое, – подтвердил я.

– Вниз иди – там воевода, только если дело не срочное – не подходи, зол он зело.

Зело не зело, а доложить о противнике надо.

Хабар стоял на земле, в окружении ополченцев, что-то им объясняя и показывая рукой на башни. Я протиснулся поближе.

– Воевода, поговорить надо.

– Говори.

– Наедине.

Воевода нахмурился, но, немного меня зная, понял, что разговор важный и не очень приятный. О приятном я сообщил бы громогласно.

– Хабар – прости, отчества не знаю, – пленного я взял, попытал немного – в набеге сорок тысяч татар казанских и двадцать тысяч ногайцев в союзниках.

Воевода аж крякнул с досады.

– Правда ли?

– За что купил – за то продал, но, похоже, правду говорил.

– Хорошо, что наедине сказал, эти бы в панику ударились, – он кивнул на ополченцев.

– Гонцов послал ли?

Хабар помялся:

– Не успел, врасплох застали. Ничего, стены крепкие, пороха много, рвы глубокие. Даст Бог – отсидимся.

– Из города я пришел, много беженцев в лес уходят.

– Правильно делают, у нас продуктов на месяц только хватит, не могу лишние рты кормить. Весь урожай пока в деревнях, не успели доставить.

Воевода с досады сплюнул.

– Только никому не говори – тебе сказал, потому как муж ты справный. А не возьмешь ли ополченцев, будешь войсковым атаманом. У них разброд один.

– Нет, уволь, Хабар. Помогать буду чем смогу, но не начальник я.

– Жалко.

Мы разошлись, пожелав друг другу удачи. Воевода, отойдя на несколько шагов, остановился, окликнул меня:

– Эй, Георгий!

Чуть не забыл – я же представился ему как Георгий, и дружинники знали меня под тем же именем. Я подошел.

– Ты главного не сказал или не узнал – есть ли у них пушки?

– Прости, воевода, запамятовал. Пушек нет, налегке пришли.

– Есть Бог на свете – хоть одна хорошая весть!

Воевода с эскортом дружинников ушел.

Я подошел к ополченцам, спросил, где найти родственницу.

– Женщины там, в соборах, вместе с малыми детьми.

Я побрел к церквям. Обошел сначала Михайло-Архангельский собор, потом Спасский. Нашел Лукерью с детьми, передал привет от Ивана.

– Где муж мой, жив ли он?

Я, как мог, успокоил женщину, рассказал, что жив ее муженек, ждет, пока осада кончится, и где стоят ушкуи. Лукерья бросилась меня благодарить сквозь слезы. Я же пошел искать дальше.

Елены нигде не было. Мне подсказали, что часть горожан укрывается в хозяйственных постройках, прилепившихся к стенам. Тщательно обыскал и их. Мои поиски никого не удивляли – я такой был не один. Неужели в лес удалось убежать? Надо брать ситуацию под контроль.

Найдя свободное местечко, я лег, закрыл глаза. В сон-то я наверняка не проникну – в такие дни ложатся спать поздно, сморенные усталостью. Может, получится увидеть окружающее глазами Елены?

Так, сосредотачиваюсь, вызывая в памяти лицо Елены. Смутно, очень смутно – город, дорога, татары, лошадь в телеге, за которой плетутся связанные веревкой люди – в основном молодые – девушки, парни, подростки. Господи, да она же в плену!

Я резко открыл глаза и сел. Голова закружилась. Опершись о землю рукой, я глубоко вздохнул. Так, пробуем еще раз. Я не узнал главного – какой дорогой их гонят, как далеко они от города?

Улегся снова, закрыл глаза. Попытался вызвать образ ее, проникнуть в память. Почему видения такие нечеткие? Господи, какой я тупица – это же из-за слез. Как до меня это сразу не дошло.

– Лена, соберись, вспомни дорогу – я тебе помогу, припомни, куда тебя вели?

Ага, вот ее улица, сбоку идут татары, подгоняя пленников тычками копий. Заводят в лодки, переправа, один из парней бросается в воду, пытаясь уплыть. Татарин пускает стрелу, и беглец скрывается под воду. Берег, сбитые в кучу пленники – много их, не одна сотня. У каждого связаны руки, и многие еще связаны между собой веревками. Я помню это место, бывал здесь. Дальше, какой дорогой поведут дальше? Пленников поднимают, привязывают к телегам, и обозы уходят. Ага, обоз с Еленой на развилке уходит правее, эта дорога потом идет по земле луговых марийцев.

В это время о мои ноги кто-то споткнулся, выматерился. Связь с Еленой прервалась.

Чтоб тебя, мужик! Какого черта тебя ночью носит? Ладно, главное узнал. От переправы идут две дороги – я знал, на какой дороге мне искать женщину. Все, надо из крепости убираться. Конечно, как боевая единица я сто́ю больше, чем десять ополченцев, но осада может продлиться долго – не одну неделю, выручить дорогую мне пленницу будет нереально. Надо спасать сейчас, в дороге, когда и охраны немного, и природа позволяет подобраться поближе – лес, заросли кустарника.

Ладно, найти и приблизиться – не проблема, и охрану перебить сумею. Сложность вот в чем – как назад Елену в целости довести. Татары в обозе людей не жалеют, все идут босиком, ноги к вечеру так сбиты камнями и исколоты травой, что пленники мечтают об одном – рухнуть на землю и дать ногам покой.

Так, мысли – в сторону, ночью обоз стоит на месте, стало быть – и обратная дорога короче будет. С Богом! Я перекрестился на крест Спасского собора и прошел через стену в укромном уголке.

Срочно нужен конь. А где его взять, как не у татар? Я отошел подальше от крепости, там слишком много народа, и пошел по улице. Из-за угла показался татарин, ведущий за уздцы коня. Через спину животного была переброшена переметная сума, раздувшаяся от богатой добычи. На меня он не обратил внимания – свой же идет, Нижний город богатый, добычи на всех хватит. Кистенем я аккуратно тюкнул его в висок и оттащил во двор. Взял под уздцы коня и повел дальше. Спокойно перешел через деревянный мост (не забыть бы подпалить его на обратном пути, глядишь – бросить трофеи татарам придется) и, отойдя подальше, сбросил переметные сумы и взлетел в седло сам. Нахлестывал нещадно чужого коня, желая лишь одного – быстрее догнать колонну пленных.

Вот и поляна, где собирали пленных. Я резко остановился и завел коня в лес подальше. Надо бы запомнить место, обратно придется ехать на коне вдвоем. Ползком подобрался к поляне. На ней стояли телеги и лежали вповалку люди. Эх, было бы у меня время – сейчас бы моя сабля вдоволь напилась вражеской крови.

Впереди, на большой луговине, горят костры. По периметру – часовые, группами по три-четыре человека, в центре – телеги, укрытые холстинами, вокруг – люди вповалку. Сон и усталость свалили всех. Как же мне найти Елену?


Все надо делать быстро. Подобравшись к одному из постов, встал и спокойно, как свой, подошел. Когда до дозорных осталась пара метров и меня спасала лишь темнота, выхватил саблю и в мгновение ока зарубил двух нукеров. Трупы оттащил за ближние деревья. Вдруг наткнется кто раньше времени?

Смело побрел между пленниками. Издалека да в темноте никто из татар не опознает меня – одежда и шлем успокоят. Сердце глухо бухнуло – вот она! Руки связаны впереди, еще одна веревка – на шее, тянется к другим пленницам, ноги сбиты в кровь.

Я дотронулся до плеча, потряс – нет, не просыпается; толкнул сильнее. Глаза ее распахнулись, рот раскрылся, и если бы я не успел закрыть рот рукой, она бы закричала. Конечно, выглядел я в темноте как татарин. Слабый свет луны не позволял меня разглядеть.

Елена задергалась, пытаясь отбросить мою руку.

– Тс-с-с! Тихо! – прошипел я. – Ты что, меня не узнала? Это же я, Юра.

Елена притихла, всмотрелась в лицо.

– Как ты меня нашел? Как узнал, что я в полоне татарском?

– Умоляю – тихо, все разговоры потом, надо выбраться отсюда. У дальнего костра стражи уже нет, нам – туда.

– Я не пойду без Властимиры.

– Это еще кто?

– Сродственница по мужу – она рядом, через одну женщину от меня.

Как мне этого не хотелось. Одну из плена вывести – проблема, а уж двоих?! Ладно, придется менять тогда весь план.

Я перерезал веревки на руках и на шее. Елена сразу принялась растирать затекшие руки.

– Идти сможешь?

– Ноги болят – просто ужас.

– Где парни нижегородские?

– Там лежат. – Женщина указала пальцем.

– Сиди тихо, ни звука, иначе татары всех зарубят. Держи нож, режь веревки и жди меня.

Я встал и, не скрываясь, направился к месту, где находились мужчины. Вот лежат крепкие парни, лица в ссадинах и синяках – наверняка сопротивлялись. Такие мне и нужны.

Рукой толкнул в плечо парня, он открыл глаза, сквозь зубы проговорил:

– Чего тебе еще, сволочь татарская?

– Только тихо! Я не татарин – одежда татарская, для обмана. Из плена бежать хочешь?

Даже в темноте я увидел, как вспыхнули надеждой глаза парня.

– Хочу!

– Тс, тихо.

Я вытащил саблю, перерезал веревки.

– Надежные люди есть здесь?

– Как не быть, не по своей воле в плен попали. Жалко – врасплох застали, без оружия был.

– Тихо, очень тихо буди своих, потом ползите к тому костру, – я показал рукой. – Постарайтесь, чтобы вас не было видно. За костром, в ближних деревьях – два трупа татарских лежат, все при оружии. Собираете ножи, сабли, копья, щиты – в общем, все, что найдете подходящего, потом – вот к тому костру, где двое охранников. Ждете моего сигнала. Как свистну – бросаетесь и рубите их без пощады. Завалим их всех, тогда уйдем. Не сумеем – покрошат нас в капусту. Я беру на себя вон тех, – указал я рукой. – Смотри не ошибись, да на меня в темноте не попадите.

Парень стал потихоньку будить юношей и взрослых мужиков, а я разрезал веревки. Надо торопиться, если у них есть отдыхающая смена – плохо, все может сорваться. Если все у костров сидят – у нас есть шанс.

Я стоял и поэтому смог увидеть, как близ костра мелькнули тени и растворились среди деревьев. Вот поползли назад. Молодцы, я боялся, что, нырнув в лес и найдя оружие у убитых, они рванут бежать через чащу, плюнув на других пленных.

По времени – пора.

Я не спеша, ровным шагом пошел к костру, где татар сидело больше всего. Пусть парням будет полегче, им и так досталось. Подойдя на несколько шагов, резким броском впечатал в висок татарину кистень, второго заколол саблей, но третий кинулся на меня. Завязался пеший сабельный бой, и неизвестно, как бы все повернулось, не споткнись татарин в темноте о награбленные узлы. Тут ему и конец пришел. Я сунул два пальца в рот и свистнул. Тотчас с земли поднялись темные силуэты и бросились на татар, сидевших вокруг костров. У одного костра получилось удачно, у второго – замешкались.

Я бросился туда. Из пленников в живых остался только один. Сжимая в руках саблю, он яростно вращал ею, не давая татарам подойти ближе, но я понимал, что долго ему не продержаться. Я налетел на татар, как коршун на цыплят, – срубил голову одному, отсек руку саблей второму и довершил дело, ударив его же саблей в живот.

– Ты что – один остался?

Парень очумело крутил головой, не веря в свое спасение.

– Один, остальные – вон, полегли.

– Не зря жизни отдали. Ты не видел – есть ли еще татары, кроме как у костров?

– Лошадей подальше отогнали, с ними еще двое узкоглазых.

– Режь веревки, собирай людей, только очень прошу – тихо, без криков и паники. Похоже – все идет хорошо, даст Бог – уйдем. В какую сторону лошадей увели?

Парень махнул рукой, указывая направление. Я направился туда. Надо убить их всех. Если хоть один останется, на лошади быстро до своих доберется, устроят облаву – тогда точно никто живым не уйдет.

Вот и костерок, рядом сидит татарин, где же второй? Я специально шел так, чтобы между мной и татарином был костер. В ночи даже неяркий свет костра слепит, не позволит разглядеть мое лицо.

Я затянул заунывную, без мотива, песню. Откуда пришло на ум такое? Татарин даже не поднялся – кого бояться? Свой идет, видно, кумыса напился, весело человеку. Так он и умер, сидя.

И едва я успел вытереть об него саблю, как явился и второй. То ли по нужде отходил, то ли лошадей проверял. Увидев лежащего соратника, выхватил саблю и бросился на меня. Шалишь, вислоухий, меня Павел учил сабельному бою, не тебе со мной тягаться. Через несколько секунд татарин уже корчился на земле.

Я забрал их сабли и ножи – пленникам пригодятся.

Все пленники уже были развязаны, бестолково слонялись вокруг телег. Завидев меня, сначала испугались. Совсем запамятовал! Я сбросил шлем, снял халат.

– Что в телегах?

– Известно что – добро награбленное.

– Так чего же вы стоите, босиком назад идти хочется? Быстро ищите себе обувку на ноги, кому не хватит – обмотайте ноги тряпками. Назад кружным путем пойдем, еще дальше топать придется. Найдете еду – берите с собой, фляги и кувшины тоже забирайте.

Бывшие пленные бросились к телегам, быстро их разобрали. Тулупы, шубы, шапки – все летело под ноги. Сейчас эти вещи не имели цены. Найдя еду, вцеплялись зубами сразу – оголодали за два дня.

Ко мне подошел парень, которого я развязал первым. Я отдал ему пару трофейных сабель, ножи.

– Раздай мужикам, кто хоть немного владеть умеет. Звать-то тебя как?

– Егор. Может, лошадей возьмем?

– Эх, Егор, голова дурная, сам подумай – на лошади по дороге ехать надо, в лесу скорости не будет, да и не хватит на всех лошадей. Вместе с заводными – не больше двух десятков. А пленных сколько?

– Сотни полторы.

– То-то. Даже если два десятка лошадей через лес пойдут, тропинку копытами набьют, след останется, а следопытов хороших у татар полно, все – охотники сызмальства.

– А ты кто? – вдруг прорезалось у парня любопытство.

– Горожанин, именем Георгий, ныне велением Хабара Симского – ополченец.

– Ой, видел я ополченцев – не знают, с какого бока за арбалет взяться. Не похож ты, Георгий, на ополченца.

– И долго мы болтать будем?

– Совсем запамятовал, атаман! Парни в телеге сундук нашли. Пойдем посмотрим?

– Пошли.

В телеге и в самом деле стоял большой дубовый сундук, на амбарном замке. Попробовал открыть – не получается. Но и оставлять его татарам не хотелось.

– Парни, берем телегу, столкнем ее с сундуком в реку.

Парни и мужики взялись за оглобли, уперлись в задок и покатили телегу к реке. Неширокая – метров тридцать, берега пологие, поросшие камышом. Булькнув несколько раз, сундук ушел под воду.

– Зовите сюда всех, немного пройдем по воде, чтобы следов не оставить. Идите след в след, чтобы траву не вытоптать.

Женщины, подростки, мужчины спустились с берега в воду. Я шел впереди, за мной – Елена, за ней – остальные. Девчонки повизгивали, наступая на скользкий ил, крестились, но не отставали. Все держались за мной, как поляки за Иваном Сусаниным.

Пройдя так с полверсты, я выбрался на берег и направился в лес – нижегородцы не отставали. Через полверсты мы пересекли поперек дорогу, по которой пленников гнали из Нижнего. Теперь надо забирать вправо, уходя на северо-запад. Пока татары осаждают Нижний, надо увести людей подальше. Хоть парни проявили себя неплохо и горят желанием поквитаться с обидчиками, пускать их в сечу нельзя – опыта нет, брони нет, оружие скудное. Моя задача – запутать следы и увести их живыми. Полторы сотни душ стоят того, чтобы о них позаботились.

Шли до рассвета. Я уже и сам выбивался из сил, а каково было им? Но все молчали и упорно шли. Они уже отведали татарской плетки, многие женщины были изнасилованы и прекрасно представляли, какая жизнь ожидает их в рабстве.

Мы вышли к опушке; место впереди открытое, и где мы – я не знал.

– Все, привал. Всем отдыхать. Ночью пойдем, сейчас – спать.

Люди обессиленно повалились на землю, кто где стоял. Лена привалилась к стволу дерева, прикрыла глаза. Ни на какие эмоции не было сил.

Я пошел по бивуаку, если его можно было так назвать. Вот и парни, они шли в хвосте и отдыхали здесь же.

– Егор, узнай – может, кто-нибудь бывал в этих местах.

– Я был, – сразу раздался голос, с земли поднялся щуплый подросток. – Мы с тятенькой бортничали в этих местах.

– Ручьи есть неподалеку? Людей поить надо.

– А как им не быть? Тут, недалече.

– Тогда возьми пару человек – кто еще в силах двигаться, соберите пустые кувшины, фляги, принесите воды, напоите всех. Егор!

– Слушаю, атаман!

Вот ведь, прилепилось звание, и деваться некуда.

Атаман – вождь, предводитель ватажки – артели мастеровых, группы воинов; даже у разбойников пахана атаманом зовут. Прозвище необидное, указывающее на статус.

– Возьми пару ребят из тех, что покрепче, одного на опушку определи, другой пусть по нашему следу назад отойдет. Пусть наблюдают. Сидеть тихо, только смотреть. Ежели татары появятся – стрелой ко мне. И молча. Через полдня смени, пусть отдохнут.

– Понял.

Я пошел назад, коли назвали атаманом, надо соответствовать.

В начальники я не набивался – само получилось; хоть и были среди пленных мужики постарше меня, но воинов с опытом не было никого, в большинстве – подростки да женщины.

Проходя мимо отдыхающих людей, я напоминал:

– Сидеть тихо, никуда не отходить, воду сейчас принесут.

Дойдя до головы колонны, и сам рухнул в траву. Бессонная ночь, схватки с татарами отнимали силы; подкрепиться бы, да нечем.

Появились подростки с водой. Напоив Елену, я напился сам. Вкусна вода – чистая, холодная, аж зубы ломит.

– Эй, парень!

– Векша я, атаман.

– Векша, далеко ли мы от Нижнего?

– Верст десять на закат.

– Ока где?

– Должна быть там. – Парень махнул рукой.

– Селения рядом есть?

Векша сморщил лоб.

– Прости, атаман, не припомню, вроде не было.

Парни ушли. Я прикрыл глаза, задумался. Куда вести людей? Селений поблизости нет, если верить Векше, к Нижнему пока нельзя. Конечно, я потом разведаю – снята осада или татары еще там. Но сейчас-то их куда? Кормить надо, а продуктов нет, воды – и то вдосталь нет. К ручью отпускать боязно – не наткнутся ли на татар? А дождь ежели? Много ли надо голодным и усталым, чтобы свалиться? Позаболеют все. Кашель – он ведь далеко в лесу слышен.

Постепенно в голове складывался план – идти ночью до Оки, потом вдоль берега, уходя от Нижнего. Коли лодка попадется – переправляться на тот берег, все безопаснее; потом – вверх по течению, до первой деревни или села. Не выгонят – хоть в сараях, под крышами переночуем, постными щами накормят, репы дадут – с голоду не умрем. Нам бы только день-два продержаться.

На лоб мне легла прохладная ладошка. От неожиданности я вздрогнул.

– Ой, прости, разбудила я тебя, – это Лена.

– Не спал я, думы тяжкие: куда людей вести, чем кормить, как от басурман уберечь.

– Прости глупую, так захотелось тебя потрогать, поласкать. Жизнь ты мне спас, до гроба помнить буду.

– Рано о гробе говорить, жить надо.

– Как нашел ты меня?

Я усмехнулся:

– Сон увидел – твой сон, где пожары, татары. Бросил купца с кораблями и товаром. В безопасности они, меня дожидаются. А сам – в Нижний, тебя не нашел, от дома твоего одни головешки остались.

Тут Лена не выдержала, заплакала. Потом взяла себя в руки:

– Продолжай!

– А что продолжать? Кинулся вслед, по дороге – для полона дорога одна, не заплутаешь. Остальное ты сама видела.

Тут я приврал – дорог было несколько, но не раскрывать же мои способности.

Елена припала к моей груди:

– Любый мой, тенью твоей буду, ноги мыть буду, спаситель. – Так, по-моему, начинается истерика. Чуть отпустило нервное напряжение – и вот выход.

– Тс-с, тихо, без слез. Твоим подругам по несчастью не легче. Они ведь не знают, что с их родными – мужьями, детьми – живы ли? А ну как, на тебя глядючи, все реветь начнут? Успокойся, я ведь полюбил не русалку мокрую.

Елена вытерла рукавом слезы, потихоньку успокоилась.

Полдень, солнце пригрело, и даже самые стойкие, измученные нашим переходом, уснули. Я и сам впал в дремоту.

Неожиданно тишину разрушили крики, женский визг. Мать твою! Говорил же – не шуметь.

Я бросился к концу колонны. А здесь уже кипел бой, даже не бой – побоище. Татары подобрались незаметно и атаковали. Были они пешими, но утомленные люди не смогли сразу организоваться. Парни кинулись в бой, но куда городскому пареньку с одной саблей, которой и владеть толком не мог, справиться с головорезом, имеющим шлем, щит, копье и саблю? К тому же татарин никогда не работал и всю жизнь воевал, опыта в схватках им было не занимать.

Перерубив парней и мужиков, татары взялись за женщин. Видя бой, женщины кинулись врассыпную в лес.

Я с ходу врубился в сечу – срубил одного, второго. Отскочив за дерево, прижался к стволу, пропустив татарина, ударил ему в спину. Выскочил, бил влево и вправо, в два прыжка долетел до татарина, погнавшегося за девчонкой, рубанул по шее; бросился в другую сторону, в ярости просто располовинил еще одного. Я рубил, колол, не считая убитых. Там, где шлем-мисюрка или халат татарский, расшитый растительным орнаментом или узорами, – там враг.

Через несколько минут все было кончено. Я остановился, осмотрелся. Хреново! Шестеро убитых татар и три десятка своих – почти все парни и много женщин.

Так плохо мне никогда не было. Я же обязался их довести живыми.

Я помчался назад. Где же наблюдатель, которого я распорядился отослать по нашему следу, почему не предупредил? На бегу я чуть не запнулся о тело, лежащее в высокой траве. Вот и наблюдатель. Юноша лежал на спине, а на шее – удавка. Подобрались тихо – это татары умели, набросили удавку – даже крикнуть не успел.

Так, давай спокойно. Пленных они пришли рубить пешими, но что-то они уж очень быстро нас догнали. Точно, надо искать коней. Небось оставили в лесу, спешились. Топот копыт далеко слышен – вот и разгадка, почему они пешие. Спугнуть нас боялись. Кинемся в лес – ищи нас поодиночке.

Я осторожно пошел в стороне от нашего следа. Был след, трава примята и вытоптана – не один человек прошел, полторы сотни. Ночью заметно не было, да я, собственно, и не присматривался.

Справа раздалось ржание. Вот они где!

Ползком я подобрался к стоянке. Оседланные лошади щиплют траву, двое татар играют в кости. Конечно, чего им опасаться. Небось завидуют товарищам, что ушли урусов рубить.

Того, что сидел ко мне спиной, я убил первым. Второй успел выхватить саблю, но мой клинок уже был у его горла. Татарин замер.

– Брось саблю! – Татарин выполнил мой приказ. – Как вы нас нашли?

– По следу, однако. Мурза Исмаил утром приехал проведать полон, а никого нет. Воинов побили, трофеи унесли. Как не догнать?

– Чего же за девчонками гоняться, новых наловите!

– Э, большие деньги в сундуке, а сундука на телеге нет, и телеги нет. И на следах ваших тоже следов телеги нет. Вот мурза и решил догнать, узнать, где телега с сундуком.

Татарин по-русски говорил чисто. Не видь я его лица – точно как московит говорит, даже акает.

Так вот почему за нами погоня. Плевать им на парней, девки да бабы – вообще пыль под ногами. Их интересовал сундук. Не надо было его трогать, пусть бы стоял на месте. Татарин, видя, что я раздумываю, медленно потянул нож из ножен.

– Умри, тварь! – Я полоснул его саблей по шее и пошел к своим.

Зрелище не для слабонервных. Слева, справа, в кустах, прямо передо мной лежали трупы. Наши, татары – все вокруг было забрызгано кровью. Я оглядел себя: вся одежда, руки, оружие – все в крови. И отмыться негде.

Около трех десятков женщин и два подростка сидели там, где были до боя.

– Остальные где?

– Разбежались, – испуганно ответили они вразнобой.

– Идите собирайте кого сможете, уходить отсюда надо, выследили нас татары.

Женщины с опаской пошли в лес, искать беглянок.

– Идите смело – нет рядом татар, только недолго, – крикнул я им вслед.

Увидев меня, Елена побледнела.

– Тебя ранили?

– Нет, то чужая кровь. Отмыться надо. Где-то впереди ручей, где парубки воду набирали. Пойду сполоснусь.

– Я с тобой, я боюсь, не останусь одна.

Мы вдвоем пошли вперед. Вот и ручей. Я сбросил одежду, Елена стала ее полоскать, оттирая песком. Я обмыл лицо, руки, ополоснул саблю. Вода в ручье окрасилась в розовый цвет. Многовато я кровушки пролил сегодня. И главное – ребят жалко, им бы жить да жить. Моя вина, с сундуком этим!

Я натянул сырую одежду. Уже лучше. По любому предпочитал сырую одежду окровавленной. Жарко, скоро рубашка на теле высохнет, а кровавая вонять начнет.

Мы вернулись назад. С воем и слезами ко мне кинулась толпа женщин. Сквозь причитания мне удалось понять – они испугались, что я их бросил и ушел.

– Нет, мои любезные, не для того парни ваши и мужи жизни свои отдали, чтобы я наутек бросился. К ручью ходил, отмываться.

Слезы и плач стихли. Похоронить бы ребят надо, да чем копать? Саблей я до Пасхи копать буду, да и времени нет. Спохватятся татары – где отряд малый мурзы Исмаила? А найти его!

А там не только следы моих людей, по этим следам кони проскакали, не тропинка уже – дорога целая. Не следопыт, простой воин по следам найдет. Простите, ребята, что бросаю без погребения, постараюсь грех сей в церкви отмолить, ежели живым удастся в Нижний вернуться.

Я посчитал нашедшихся – восемьдесят два человека вместе со мной. Однако! Половина от вчерашнего осталась. Парни все полегли, женщин – тридцать. Где еще почти полсотни? Дурочки, в лесу в одиночку не выжить. Или от голода помрут, или татары снова в плен возьмут, или зарубят ради развлечения. Некогда ждать и медлить нельзя – уходим.

– Идти цепочкой, старайтесь не отставать. Коли заметите что – не кричите, передайте по цепочке. Ясно?

Я пошел впереди; паренька того, что местность знал, Векшу, припомнил я, татарин зарубил.

Так что я и проводник, и авангард боевой, и защитник в одном лице.

Мы дошли до ручья – тут все кинулись пить, ополаскивать лица.

Будя! Я пошел вниз по течению ручья. Все ручьи вливаются в речушки, а речушки – в реки. Если Ока недалеко, по ручью мы к ней и выйдем, да и со следа татар собьем. Нету в воде следов. Хорошо – татары еще не додумались до собак-следопытов. А в Англии такие уже в это время были. Отсталый они все-таки народ, эти татары.

Тесной колонной мы брели по ручью, спотыкаясь о камни и корни деревьев. Отмякли девчонки, даже смех иногда слышался, когда кто-нибудь падал в воду.

Деревья впереди расступились, посветлело.

Я приказал:

– Всем на берег и – замрите.

Сам подошел к опушке. Здорово! Ручей вливался в Оку. Это место я узнал – чуть ниже по течению, буквально в версте, я оставил Ивана с ушкуями, только по левому берегу. Вот загвоздка. Как переправиться? Река широкая, не всякий мужик вплавь рискнет, а уж женщины… Лодок нигде не видно, как, впрочем, и судов – весть о нападении татар разлетелась по реке мгновенно, и сейчас все сидели на пристанях, ожидая конца осады.

Я окликнул женщин: передохнули малость – и хватит.

Мы пошли по берегу против течения, удаляясь от Нижнего. Может, попадется на счастье лодочка, хоть маленькая.

Версты через две начались густые заросли.

– Все, девчонки, привал, отдохните.

Сам отошел подальше, поглядывая на реку. Вот и рыбачок на лодочке. Война войной, а кушать хочется.

– Эй, рыбак!

Мужик от неожиданности вздрогнул.

– Кто тут?

Я приподнялся из травы.

– Перевези на тот берег.

– Некогда мне, рыбу ловлю; семья большая, кормить надо.

– Деньги дам.

Деньги мужика заинтересовали. Он вытащил за веревку камень со дна, что использовал в качестве якоря, подгреб поближе:

– Сколь дашь?

– Полтину.

Мужик засуетился:

– Счас, счас! – В несколько гребков подошел ближе. – Покажи деньги!

Я развязал поясной кошель – и как я умудрился в схватках не потерять его, высыпал деньги на ладонь.

– Смотри!

Мужик, убедившись в моей платежеспособности, заработал веслами, и лодка уткнулась носом в берег.

– Садись, мигом домчу.

Я забрался в лодку. Маловата, человек на пять, от силы – шесть, девчонки-то легкие. Сразу отдал мужику деньги, дождался, пока он отгребет от берега, и сказал:

– Стой!

– Чего еще забыл?

– Чуть ниже по течению женщины, из полона татарского убежали, надо их на тот берег переправить.

– Нет, так мы не уговаривались.

Я вытащил саблю, приставил к груди.

– Хорошо, греби к тому берегу. Я тебя высажу, сам девчонок перевозить буду. Лодку на берегу брошу. А хочешь – сразу туда поплывем, и лодка цела будет, и денег дам – не обману.

Лодочник выругался сквозь зубы, но против сабли не попрешь – уж очень довод убедительный.

Мы пристали к берегу. Я побоялся идти за девчонками – лодочник мог уплыть и без нас. К счастью, они меня заметили, выбежали сами.

– Так, не суетиться, всех сразу не заберем. Первые пять человек – в лодку.

Лучше бы я сам отсчитал. Село семеро, и лодка чуть ли не черпала бортами воду. Так не пойдет.

– Двое – ты и ты – выйти из лодки.

Женщины молча вышли.

Лодка отчалила. Опытный лодочник работал веслами без устали, и вскоре лодка ткнулась носом в берег.

– Живо выходите, прячьтесь в кусты и – сидеть тихо.

Девчонки выскочили.

– А ты что? – спросил я лодочника. – Вылазь.

– Нет уж, ты вылазь, я веслами сызмальства махать приучен.

– Ладно, быть по-твоему. Я на том берегу вылезу, но коли обманешь, знай – сам реку переплыву, тебя найду и шкуру твою вместо паруса натяну.

– Ой, глядите, какой грозный. Будешь грозить – веслом вдарю, сразу ко дну пойдешь – раков кормить.

За перебранкой я и не заметил, что лодка пристала к правому берегу. Я вышел, все-таки – сто килограммов во мне, или две девчонки в лодке.

На этот раз сели шестеро. И только лодочник собрался отплыть, как мне в голову пришла мысль:

– Девчонки, кто посмелее – цепляйтесь двое за корму. Вымокнете, но быстрее на другом берегу окажетесь.

Смелые нашлись.

Лодка стала отплывать, двое схватились за корму и плыли на буксире за ней. Все-таки восемь – это не шесть. Я и так был удручен, что лодка вынуждена будет сделать десять рейсов. Это же уйма времени! А если по следу татары идут? Мы успеем переправиться, или они нас раньше найдут?

За каждый рейс я давал лодочнику полушку. Рыбы не поймает из-за нас, так хоть деньги заработает.

Глава 3

Последним рейсом уходили мы – несколько девчонок и я за кормой. Мне вдруг вспомнилось – так моряки стирают одежду. Выбрасывают на веревке за корму и полощут бельишко в воде целый день. Ни порошка тебе стирального, ни стиральной доски, а белье чистое. Я засмеялся. Елена обернулась:

– Ты чего?

– Обманули мы татар, ушли!

Пристали к берегу, и я отдал лодочнику деньги.

– Послушай, лодочник, уж прости – имени ты своего не назвал. Нет ли у тебя на продажу рыбы – копченой, вяленой? Женщины три дня не евши, на одной воде.

– Как не быть, есть. Ежели подождете – привезу. Чего хотите?

– Желательно – копченой, от нее пить не так хочется, и не очень дорогой – обойдемся без семги или осетра. На человека – по рыбине, мне – две. Ну, возьми девяносто штук для ровного счета.

– Четыре рыбины в локоть – две полушки.

– Вези.

Лодочник погреб так споро, что в голове мелькнуло подозрение – не прячет ли он где лодочный мотор?

Вернулся он приблизительно через час. Лодка шла тяжело, почти до бортов полная копченой рыбы.

Лодка только ткнулась носом в берег, как нас накрыло облаком такого вкусного запаха, что не устояли беглянки, начали выхватывать рыбу.

– Стоп! Без суеты, кушать все хотят одинаково. Тот, кто в лодке, пусть передает рыбу дальше по цепочке. Не волнуйтесь, хватит на всех.

На правах атамана я зашел по пояс в воду, выбрал из лодки две рыбины побольше, вручил Елене.

– Ешь сама, другую мне оставь.

Рассчитался с лодочником; кошель мой опустел почти полностью – так, болтались три рубля медяками.

Лодочник был доволен. Нижний в осаде – кому рыбу продавать, это ведь не железо, которое может долго лежать. А тут – оптом продал. Я, правда, подозревал, что с ценой он меня надул – лишку я отдал; но, глядя, как женщины жадно едят рыбу, обсасывая косточки, махнул рукой. Бог ему судья – не я.

Набив животы, мы побрели к воде – вымыть руки и попить. Рыбка и впрямь была хороша – нагуляла к осени жирок, он так и тек по рукам. Мясо расслаивалось на пласты и таяло во рту. Отличная рыба, даже в хорошие времена не часто встречалась такая вкуснотища.

Уже съев вторую, я почувствовал в животе приятную тяжесть. Поспать бы сейчас – третьи сутки на ногах, без сна, голова как чугунок, соображаю плохо.

– Так, женщины, выбирайте старшую.

Женщины немного поспорили – а как же без этого – и вытолкнули из толпы смуглянку лет тридцати аппетитного вида.

– Олеся, – представилась она.

– Мне поспать надо, хоть немного – две ночи уж на ногах, да и вам всем отдохнуть не помешает. Пока буду спать, назначаю тебя старшей, поставь со всех сторон дозорных – пусть не спят, смотрят. Часа через два меняй, отдохнуть всем надо. – Я повысил голос: – Слушать ее как меня!

Сам забрался в кусты и рухнул, ноги уже не держали. Рядом устроилась Елена. После побега из плена она вообще старалась от меня не отходить, иногда даже непроизвольно мешая. Не до ласк и любви сейчас. Трудная ситуация, ответственность большая – чуть ли не сотню людей надо накормить и живыми домой привести. А из мужиков я один остался, двое подростков – не в счет. Их только и можно послать что на дерево – окрестности осмотреть. С этой мыслью я и отрубился.

Проснулся не сам, меня трясли, как грушу.

– А, что случилось?

Рядом со мной стояли женщины, в первых рядах – Олеся и Лена.

– Ничего, мы уж думали – ты не проснешься. Стемнело уже.

И в самом деле – сумерки. Это ж сколько я проспал? Часов восемь, не меньше. Беглянки тоже отдохнули, умылись, выглядели посвежевшими.

Ну что, надо идти. Если двигаться вниз по течению, то мы должны наткнуться на стоянку Ивана с его ушкуями. Все-таки свои, хоть найдутся продукты – покупать еду было не на что. Охотиться – лука нет, а и был бы – я стрелять из него не умею.

– Все на месте? Ничего не случилось? Татар не видно?

Отвечать начали все сразу, и понять я ничего не мог.

– Олеся! Ты старшая – отвечай.

– Все на месте, никого не видели, а девчонки в дозоре уснули.

М-да, поспал, называется – нас голыми руками взять могли. Но и выдержать еще одну ночь без сна я просто бы не смог.

– Недалеко отсюда стоят ушкуи купца Крякутного. Надо идти к ним, какая-никакая защита будет и еда.

Услышав про еду, девчонки воспрянули духом.

Мы шли вдоль берега, к тому же здесь была тропинка.

Часа через два из кустов выскочил мужик с копьем и заорал:

– Чего на рожон прете? Кто такие?

– А сам-то ты кто будешь, что спрашиваешь?

Услышав русскую речь и видя женщин, мужик опустил копье.

– Из охраны купеческой я.

– Не Ивана ли Крякутного?

Мужик вгляделся в мое лицо.

– Так я тебя у купца на судне видел!

– Веди к хозяину.

Через короткое время мы подошли к стоянке.

На берегу горел костер, в котле булькало варево. Девчонок встретили радостно. Начались расспросы – откуда идут, кто родня. Даже родственники нашлись, а уж знакомых – каждый третий.

Девушек усадили к костру. Наливали кулеш в миски, матросы пошарили по запасам, принесли сухари, соль, сушеные фрукты. Над вторым костром повесили еще один котел, так как из первого котла все съели мигом, да и досталось не всем.

От деревни уже шел быстрым шагом Иван. Думаю, он и побежал бы, да не к лицу степенному купцу опускаться до бега, можно лицо потерять – чай, не мальчик на побегушках. Подойдя, крепко меня обнял:

– Говори, не томи.

– Город в осаде, татары с ногайцами обложили, сила огромная. Дом твой цел, Лукерья с детьми в крепости успела укрыться, третьего дня была жива и здорова, кланяться тебе велела.

– Слава Господу, услышал мои молитвы. А это что за табор? Бабы откуда?

– У татар в плену были, отбил, пришлось сюда вести – не к городу же, снова татарам в руки. Ноги посбивали, оголодали за три дня, не ели ничего. Бери на довольствие, у меня денег уже нет.

– Да что же это делается! – заголосил купец, да опомнился быстро. Когда речь о жизни идет, не до денег. Вздохнул тяжело, махнул рукой: – Пусть столуются. Завтра в деревню пошлю людей, пусть гречку купят, другого чего. Охотники в команде есть, пускай по лесам побродят, глядишь – свежей убоины принесут. Обойдется, дай бог. Постой, так ты что – один их у татар отбил?

– Почему один – еще парни были, тоже из пленных, мне помогали. Только не повезло нам – догнали днем басурмане, парней и девок многих порубили, часть разбежалась по лесу; собрал назад только восемьдесят, а было вдвое больше.

Иван изумился:

– Так ты герой! Одного человека у татар отбить – и то отвага нужна, а ты восемьдесят привел! Эй, други мои! Посмотрите на него – он из полона татарского женщин наших отбил, сюда привел!

– Узнали уже, тут женщины про него сказывают – как ночью татар рубил, как днем один от ворогов отбил, как на лодке всех переплавлял. Воистину – Бог помогал.

Я даже застеснялся слегка.

– Иван, что дальше делать думаешь?

– Думал – ежели вовремя не вернешься, подожду еще денек, да обратно, вверх по течению поднимусь, в дне пути – Муром. Наверное, туда подамся, там и пересижу. Девок брать с собой придется, не бросать же их здесь. Места на ушкуях хватит; хоть и тесно, да идти недалеко. Опять же Муром – не деревня, всю еду на торгу купить можно.

– Хорошо, Иван, большую тяжесть с души снимаешь. Они – как гири на ногах. Мое место сейчас в Нижнем, в крепости, а не здесь – юбки охранять.

– Юбки охранять тоже кому-то надо. Я вот среди спасенных Олесю видел, это дочка купца Мамонтова. Увидишь – передай, что жива, он рад будет и при случае отблагодарит.

– Иван! – Я укоризненно посмотрел на купца. – Я не ради денег их у татар отбивал.

– Ладно, ладно, не обижайся, это я к слову.

– Иван, с утра в Нижний ухожу, коли Лукерью увижу, что передать?

– Известно что – жив я, здоров, с судами и товаром в Муроме пересижу. Пусть детей только сбережет. И еще – передай ей послание.

Купец писа́лом на бересте нацарапал какие-то значки. Я посмотрел, но ничего не понял – тарабарщина какая-то. Значок, цифры 2 и 3, опять значок, потом 6. Видя мое недоумение, Иван засмеялся.

– Это я такие весточки ей посылаю. Она знает, как счесть, это денег касается.

Я сунул бересту за пазуху.

– Накормишь?

– Так тебя не покормили?

– Не успели – женщины набросились, да и что такое на всех один котел?

Иван повел меня в деревню; я окликнул Лену, и мы пошли втроем.

В крестьянской избе, где квартировал Иван, нас накормили супом, вареной курицей, и мы наелись хлеба. О, теперь совсем хорошо.

Иван отвел меня в сторону:

– А это кто с тобой?

– Невеста, как закончится все – свадьбу сыграем.

– Не забудь пригласить, посаженым отцом буду.

Мы посмеялись.

Спать нас уложили вместе, утром разбудил Иван.

– Вставайте, завтрак готов; кушаем, и мы отчаливаем. За невестой твоей я пригляжу.

– Как пригляжу? – Елена встревожилась. – Я разве не с тобой ухожу?

– Нет, лучше вам на ушкуй и в Муром, там переждете лихие времена.

– Нет, я с тобой пойду. Помогать тебе во всем буду.

Я вздохнул и согласился. Иван растянул рот в улыбке.

Мы попрощались и, не дожидаясь, пока ушкуй отчалит, вышли на тропинку. Чувствовал я себя отлично – обузы в виде толпы женской нет, я сыт, выспался, со мной рядом идет любимая женщина. Если бы не татары – чем не счастье?

И тут Елена начала очень интересный разговор:

– Ты ведь хочешь в кремль попасть?

– А как же? – Я умолчал, что хотел просто пройти сквозь стену, – ведь вдвоем такой трюк выполнить невозможно.

– Я помогу тебе.

От удивления я остановился.

– Это каким же образом?

– Батюшка мой каменщиком был, одно время дома каменные клал, а как кремль каменный строить стали, помогал строить. Так он мне тайну великую открыл – из кремля в Почаинский овраг ход подземный идет, а уж из оврага можно к Волге спуститься.

Я хмыкнул и стал обдумывать услышанное. Предложение очень интересное. Вопрос только в том, сможем ли мы найти вход.

– А где вход в это подземелье?

– Называл тятенька приметы, да запамятовала я. Может, на месте удастся вспомнить?

Ну да, вспомнить. Будем белым днем лазить по оврагу. То-то татары повеселятся.

На деле это оказалось вполне выполнимо. Татары в большинстве своем были у стен, в осаде. Бродили по городу шайки грабителей татарских – не без того. Но у оврага не было никого. Да и что татарину там делать? Правоверный мусульманин воевать должен, в крайнем случае – чужим добром сумки набивать. А в овраге, кроме шайтана, или иблиса, никого и не встретишь. Ну, может быть, еще парочку нищих, а что с них взять, кроме вшей?

Мы ходили по склону. Елена упорно пыталась отыскать вход, вспоминая приметы, но или память подвела, или вход завалило за годы.

Мне надоело собирать на штаны репейники и рвать рубашку о колючки. Надо попробовать поискать с помощью лозы. Искали же предки, да и доныне в деревнях с помощью лозы ищут близкую воду, а потом роют колодцы. Подземный ход – не вода, но почему бы и не попробовать?

Я срезал ножом ветку, зажал в руке. Вообще-то я попробовал бы железную рамку – когда-то, еще в прежней жизни, я видел фильм и кое-что запомнил, но проволоки под рукой не было.

С зажатой в руке лозой я пошел по склону. Конечно, пошел – это громко сказано. Практически – я полз на левом боку, цепляясь левой же рукой за кусты и корни. Склон был довольно крутой, и удержаться было непросто. Вот лоза повернулась в руке. Сломив ветку кустарника, я воткнул ее в землю. Теперь можно спускаться вниз, строго вертикально под веткой. Интересно, на какой глубине делался подземный ход? Не думаю, что очень глубоко – не метро же.

Я спустился метра на четыре, ощупывая рукой землю. Вроде что-то есть под землей – похоже на доску. Я ножом и рукой стал отбрасывать землю. Точно – дощатый щит. Я заработал руками, как крот лапами.

Видя, как я рою, Елена стала мне помогать. Постепенно дощатый щит открылся весь, невеликого размера – не дверь, а люк, лаз. Упершись ногой в землю, мне удалось оторвать доски. Я увидел черный зев подземного хода. С потолка его свисали нити паутины. Было ясно, что им никто не пользовался, по крайней мере, в последний год.

Я на четвереньках вполз в подземелье. Темно, сухо, к лицу липнет паутина. От пыли чешется в носу и хочется чихать. Вдруг лбом я уперся в преграду. Начинаю ощупывать – дверь. Именно дверь, а не убогий люк.

Я стал медленно подниматься, обшаривая в темноте новую преграду. Дверь делали серьезную, не иначе – дуб мореный, окованный железными полосами. Мне удалось встать во весь рост, здесь уже высота была под два метра. Никакой замочной скважины, а дверь не открывается, сколько я ни дергал за ручку. «Наверное, изнутри заперта», – догадался я.

Недолго думая, я просунул руку сквозь дерево, нащупал железный запор, отодвинул его. Сзади раздалось шуршание – это в подземный ход лезла Елена. К моему удивлению, она тащила с собой палку.

– Лен, палка-то зачем – у меня сабля есть.

– А я тебе не сказала?

– О чем?

– В ходе ловушки есть тайные. Ежели ползет через ход человек непосвященный, ловушки ему не миновать и смерти не избежать.

– Ну, спасибо, а больше ты ничего не забыла? Хорошо, хоть сейчас вспомнила. И чего у этих женщин в голове?

Я взял у нее палку и сказал:

– Немедленно выполняй все, что скажу. Не думай, не спорь. Скажу – падай, значит – мгновенно падай. Промедлишь – можешь лишиться жизни. Поняла?

– А если там лужа будет?

– Где?

– Там, где ты скажешь «падай».

– О господи! Я для примера сказал. А если всерьез, то падать будешь даже в лужу, если я скажу.

Елена надула губки.

– И грязная выйду в кремль? Как нищенка убогая?

– А не хочешь, чтобы тебя мертвую за ноги из хода вытащили?

Я лег на дно хода. Елена легла рядом. Палкой открыл дверь. Очень своевременно. Щелкнула тетива арбалета, и я услышал, как надо мной пролетел арбалетный болт и вылетел в овраг. Ничего себе, ласково встречают гостей. Если бы я стоял, точнехонько в живот болт попал бы.

Лена даже не поняла, что случилось.

– Это что там треснуло?

– Палка, – соврал я.

Была еще одна незадача – в ходе темно. Видя мое затруднение, Елена выдала:

– Здесь факелы должны быть, они завсегда у входа бывают.

Я пошарил по стенам, наткнулся на факел; почиркав кресалом о кремень, зажег его. В поземном ходе дул слабый ветерок, не ветер даже – ток воздуха. А пламя факела отклонялось в сторону пройденного нами лаза. Мне это говорило только об одном – где-то есть выход. Осторожно ступая, я осматривал стены, прощупывал палкой пол, прежде чем сделать следующий шаг – урок с арбалетом не прошел даром.

Мы прошли метров пятьдесят, перед ногами, чуть выше пола что-то блеснуло. Я наклонился – так и есть, проволока медная. Ну, то, что она медная, – понятно, железная быстро проржавела бы. Еще одна ловушка. Интересно было бы узнать – какая, но не на своей же шкуре.

– Лена, осторожнее, здесь проволока, не задень.

Я подсветил факелом. Женщина боязливо перешагнула. Надо держать ухо востро, думаю – это не последний сюрприз.

Медленно, простукивая палкой пол, вытянув вперед факел, чтобы было виднее, мы продвигались дальше.

Тоннель делал небольшой поворот. Я ткнул палкой в землю и услышал щелчок. Земля под палкой провалилась, открыв яму. Я осторожно заглянул – метра два глубины, вся утыкана на дне кольями. Молодцы строители! Чужому тут точно гибель, а человек знающий должен иметь план.

Мы и дальше двигались осторожно.

Воздух в тоннеле сменился с затхлого на свежий, наверное, недалеко вход. Но торопиться нельзя. Не успел я об этом подумать, как увидел медную проволоку поперек входа, тоже почти под ногами. Я посветил факелом. Над проволокой была щель, а там – несколько копий в ряд, скрепленных металлической решеткой. Ну предки, ну затейники, ну шутники!

Мы осторожно миновали и это препятствие. К счастью, ловушек больше не встретили.

Обшитые деревом стенки тоннеля перешли в каменную кладку, двадцать ступенек вверх, дверь. Сбоку от двери – маленькая дырочка, из которой льется дневной свет. Обзор через глазок небольшой, никого не видно.

Я приник к дырке, присмотрелся и узнал это место – это площадка перед Тайницкой башней. Может, ее потому так и назвали? Я даже понял, почему сделали дырку. Прошел человек по подземному ходу, посмотрел в глазок – не видит ли кто? Нет ли посторонних глаз у двери? И может незаметным проникнуть в крепость. Здорово! Не потому ли именно у этой башни я видел воеводу?

Я погасил факел в бочке с водой, предусмотрительно поставленной у входа, открыл поперечину, толкнул дверь. Уши сразу заложило от шума боя. Звенели мечи, стреляли крепостные пушки, везде кричали.

Мы с Еленой вышли, прикрыли дверь. Надо осмотреться.

– Лена, иди в Спасский собор, в нем укрываются от стрел женщины и дети, я тебя потом найду.

– Я хотела…

– В собор, без разговоров. На мне кольчуга, а на тебе – только одежда. Убитой быть хочешь? Ты же дала слово меня слушаться.

Елена побрела к собору. Я по каменным ступеням взбежал на стену кремля. У Тайницкой башни было тихо, бой шел у Дмитровской – татары пытались прорваться через каменный мост, захватив Отводную башню. У Тайницкой, Коромысловой, Никольской, Кладовой, Пороховой – с наружной стороны шел широкий ров с водой, и потому татары лезть на штурм здесь не рисковали. Но у других башен – Ивановской, Белой, Борисоглебской, Георгиевской, где рва не было, нападающие лезли на стены, приставив лестницы, сделанные из разобранных деревянных домов. Мне – туда, где идет бой.

Я перебежал к Северной башне. Здесь бой шел уже на стене. Татары с лестницы запрыгивали на нее и рубились на саблях с защитниками. Живых ратников оставалось мало, трупы русских и татар покрывали весь проход стены – добрые две сажени.

Нападавшие были ко мне спиной, чем я не преминул воспользоваться. Ближнего ко мне я просто спихнул со стены; высота – метров восемь-десять, но татарин был в броне и грохнулся так, что звук удара был слышен даже на фоне дикой какофонии боя. Второму саблей смахнул голову; третий размахивал боевой палицей, что было редкостью среди татар – может быть, потому, что он был огромен, как медведь. Я нанес ему два быстрых удара по ногам и, когда он повернулся ко мне, ткнул его саблей в лицо, попав в глаз. Татарин бросил дубину, схватился за лицо, и тут один из наших дружинников всадил в него копье.

Стену очистили, но на лестнице показалась новая рожа, высунувшаяся над ее гребнем. Я вырвал копье из убитого, уперся им в лестницу, поднатужился… Сил не хватало, но мне пришли на помощь. За ратовище копья сразу схватилось несколько человек, и мы опрокинули лестницу. Фу, можно перевести дух.

– Георгий, ты откуда тут взялся?

Сняв шлем, мне улыбался Михаил, дружинник, учивший меня владеть кистенем. Я сразу бы его и не узнал. Лицо грязное, потные волосы прилипли к голове, кольчуга и одежда забрызганы кровью. Мы поздоровались, пожали друг другу руки.

– Увидел снизу, что татары одолевают, решил помочь.

– Вовремя, я уж думал – сбросят нас со стены. Со мной всего десять человек было, дружинников – трое, остальные ополченцы. В руках могут только нож для еды держать. Ловко ты их. – Михаил мотнул головой на татарские трупы. – Расчистить поможешь? Не ровен час – снова полезут.

Подозвав ополченцев, мы посбрасывали трупы татар вниз, на внешнюю сторону. Чего им тут смердеть?

Но и татары в отместку засыпали нас стрелами. Одна на излете ударила меня в плечо, спасибо кольчуге – лишь отскочила. Я подобрал стрелу – наконечник широкий, стрела для незащищенного броней тела. Вопьется в руку или ногу – не вырвешь, только с мясом. Бронебойные стрелы, что кольчугу пробить могут, – узкие, четырехгранные. От них одна защита – толстый щит или крепостная стена.

Пережидая дождь из стрел за выступом стены, я спросил Михаила:

– Как вы тут?

– Ужель сам не видишь? Силы наши потихоньку тают – то стрелу кто поймает неосторожно, то вот как сейчас на стене – в рукопашной гибнут. Одна беда – татар много, им получается как в сказке: вместо одного убитого трое встают. А у нас подмоги – никакой. Воевода все силы, почитай, к Дмитровской башне бросил – там каменный мост через ров к Отводной башне. Как медом для татар намазано – лезут и лезут. Трупов ихних – горы, а все неймется. Ежели так дальше пойдет, через седьмицу защищать крепость будет некому.

М-да, я не ожидал, что потери у нас так велики. Михаил продолжил:

– Пушки нас выручают, а у татар их нет, но и пушкарей помаленьку выбивают. Одно плохо – замены нет. Пушкаря быстро не выучишь, да и боятся ополченцы огненного боя; что там ополченцы – дружинники боятся.

– Я знаю огненный бой, приходилось из пушки не раз и не два стрелять.

– Так что ж ты здесь сидишь? Иди к воеводе али к Феде сразу.

– Это кто будет?

– Федю Литвича не знаешь? Это ж главный бомбардир наш, старшой у них. Сам сейчас за пушкой. На Дмитровской башне он, самое пекло там.

– Пойду тогда.

– С Богом, а тут мы сами как-нибудь управимся.

Я пошел к Дмитровской башне. По дороге глазел на то, что происходило на стенах и во дворе. На земле, под стенами, перевязывали раненых, женщины грели в котлах воду и смолу, собирали трофейные татарские стрелы для наших лучников. Ополченцы и дружинники сбрасывали со стены татарские трупы, спускали на веревках наших убитых. Старики и подростки рыли могилы недалеко от собора, хоронили павших. Дело находилось всем, было не важно, кем ты был до осады – купцом, ремесленником, рыбаком. Перед лицом смертельной опасности все помогали, как могли.

Воеводы я не увидел, поэтому сразу поднялся на башню. Пушечная площадка была на уровне третьего этажа. Через бойницы в сторону врага смотрели три пушки. Я разочарованно вздохнул – уж больно пушки небольшие, калибр маловат. Не знаю, как на других башнях, но эти хороши только для ближнего боя картечью. Не измеряя, на прикидку – калибр ствола был миллиметров тридцать пять – сорок, тогда как калибр пушек тульского кремля был вдвое больше. А чем больше калибр, тем дальше летит ядро, тем оно тяжелее, тем сильнее разрушение.

На пушечном лафете сидел, опершись локтями о колени, закопченный донельзя человек. Еще трое ели всухомятку в углу. Четверо на три пушки – совсем немного. Для частой стрельбы нужно три-четыре человека для каждой пушки.

– Мне бы Федора.

– Я Федор. Тебя воевода в помощь прислал?

Я кивнул, даже сам не зная почему – может быть, для того, чтобы не объясняться?

– Пушки когда-нибудь видел?

– А как же – стрелял из них, опыт есть.

– Здорово, а то эти помощники только суетиться горазды. Спасибо, хоть заряжать научились. Вот и бегаю от пушки к пушке – навожу и стреляю.

– Где же остальные пушкари?

Федор поднялся, прошел в дальний угол, откинул рогожку.

– Вот они – честь им и слава, уж сколько штурмов отбили.

Словно в подтверждение его слов, за стеной завыли, завизжали, засвистели – ну прямо как черти. Обычно татары не так кричат.

– Ногаи, – подтвердил мою догадку Федор, – на этом участке они воюют. Давай наводи, посмотрим, что ты умеешь. Только к бойнице не подходи, ногайцы каждое движение стерегут, стрелами засыпают.

Я посмотрел вдоль ствола.

– Чем заряжена?

– Ядро.

Ладно, пусть будет так.

Ногайцы остервенело лезли к отводной башне. Мне сверху было видно, что сзади за атакующими шли два ногайца не из простых, в богатых халатах, нагрудных кирасах поверх них, золоченых шлемах.

Какая заповедь у пушкаря? Выбивать у противника пушечные расчеты и начальство, внося в ряды врага неразбериху. Значит, моя цель – они. Я прицелился, установил небольшое упреждение, поднес запал. Грянул выстрел. Ядро попало в грудь одному из командиров и убило еще двух или трех рядом.

– Неплохо, – удивился Федор. – И цель правильно выбрал, и попал метко.

Он перебежал к другой пушке и стал целиться. Ополченцы принялись суетливо заряжать пушку, из которой я только что выстрелил. Федор подбил клинышек на лафете, долго целился, двигая лафет влево-вправо, и наконец поднес тлеющий трут к запальному отверстию. Выстрел!

Я наблюдал за результатом из соседней бойницы и видел, как ядром оторвало голову второму командиру ногайцев. Шлем полетел в одну сторону, голова – в другую, а ядро, продолжив путь, покалечило еще нескольких.

– Федор, твой выстрел удачнее!

За стеной взревели сотни глоток, через бойницы хлынул сплошной поток стрел. Они втыкались в деревянный пол, отскакивали от стен. Мы легли под бойницами. Федор удивленно проговорил:

– Это че такое, сроду они так много стрел на нас не тратили. Шевельнешься – стреляют, но чтобы вот так?

Через несколько минут железный ливень иссяк, шум штурма смолк. Что произошло? Мы осторожно приподняли головы. Ногайцы отступали, унося на руках тела убитых командиров. Мы с Федором пожали друг другу руки.

Больше атак не было. Мы вычистили пушки, зарядили, подтащили порох, а ополченцы – ядра и картечь. Теперь мы готовы к новому штурму.

Ночь прошла удивительно спокойно. А утром всех, кто находился в крепости, ошеломила странная картина. Татары рубились с ногайцами. Все были пешие, рубились саблями, кололи копьями, стреляли из луков. Чуть ли не все обитатели кремля взобрались на стены, чтобы увидеть бесплатное представление. Они что – сошли с ума? Чтобы союзники рубились насмерть на виду у неприятеля? О таком я не слышал.

Глядя из бойницы, Федор промолвил:

– Не поделили что-то, что ли? Только это должно быть очень большим.

Нам было невдомек, что виновниками являлись мы. Метким выстрелом я убил тысячника, а Федор – самого ногайского хана. Не знаю, что произошло между татарами и ногайцами, но ссора вылилась в кровавую бойню. Схватка длилась почти полдня, и полегло с обеих сторон народу немерено и несчитано.

Мы радовались раздору между неприятелем и молились, чтобы бой продолжался дольше. Пусть обескровят друг друга.

В этот день крепость никто не штурмовал, ночь тоже прошла без происшествий, а утром со стены раздались громкие и радостные крики часовых:

– Уходят, татары уходят!

Народ хлынул на стены. Это зрелище было удивительным. Уходили татары, а в стороне от них шла вторая колонна – ногайцев. Заводные лошади несли сумки с награбленным имуществом горожан.

– Ура! – понеслось со стен.

– Уходят, наша взяла.

Ворота не открывали, боясь, что неприятель вернется. Народ на площади перед собором ликовал, обнимался. Я с трудом нашел Елену, обнял.

На площади появился воевода Хабар. Отовсюду неслись приветствия. Воевода приветственно махал рукой, пожимая протянутые ладони. Увидев меня, подошел, похлопал по плечу:

– Жив? Молодец! Не надумал еще в дружину?

В это время из толпы выбежал незнакомый мне мужик – я просто мог поклясться, что видел его впервые. Он указал на меня рукой и заорал:

– Я узнал его – он татарин!

– Мужик, ты чего? Какой из меня татарин?

– Он, он это! Держите его, люди! Я в него из арбалета стрелял, так он пригнуться успел. Он это – вот крест! – Мужик перекрестился.

– Да какой же он татарин? Я Георгия давно знаю, – молвил воевода.

– Он это был, только в халате синем и шлеме татарском. Предатель, бейте его!

– Подождите, разберемся. Ты где вчера был?

– На Дмитровской башне, с Федором, из пушки стрелял.

– Найдите Федора.

– А что меня искать – вот он я. – Из толпы вышел Федор. – Со мной он был, вместе стреляли.

– Ну, слышал? – повернулся воевода к мужику.

– А до этого он где был? – не унимался мужик.

Народ уставился на меня. Дружинники и ополченцы – из тех, кто видел меня в бою, смотрели ободряюще, настроение у остальных было плохим. Ответь я не то – разорвут на части. Надо собраться и отвечать четко.

– На стене, у Тайницкой башни, с Михаилом.

– Найдите Михаила.

Из толпы вышел ополченец.

– Ранен Михаил, но я был там, на стене, сам видел – рубился он, нас здорово выручил, на моих глазах троих татар жизни лишил.

Воевода повернулся к мужику:

– Ну, теперь видишь, что ошибся, что напраслину возводишь?

Мужик юркнул в толпу и затерялся. Толпа разочарованно загудела и стала рассеиваться. Все испортила Елена.

– Юра, как хорошо, что все обошлось!

Женщина кинулась мне на шею. Воевода не успел отойти от нас и услышал ее.

– Это он – Юра?

– Он.

Воевода указал дружинникам на меня:

– Схватить, не спускать глаз, в поруб его!

– За что, Хабар? Нет на мне вины.

– Разберемся.

Двое дюжих дружинников схватили меня за руки, сняли ремень с саблей и ножом и повели в городскую тюрьму, называемую порубом. Я бы мог отбиться и уйти. Но тогда больше никогда я не смог бы возвратиться в Нижний, а здесь оставалась Лена. Да и честь моя для меня была не пустым звуком. Я надеялся, что воевода разберется, хотя всем происшедшим был шокирован. Меня что – всерьез принимают за татарина? Ну, пусть – за лазутчика татарского?

Меня привели в узилище – место при осаде позорное вдвойне, так как сидели здесь мародеры, грабившие убитых, воры, промышлявшие в оставленных домах. Хорошая компания для воина.

Я сел на солому в углу, задумался – что воевода может мне предъявить: свидетельство мужика, что стрелял в меня из арбалета, и главное из его обвинений – я был в татарском халате и шлеме, шел по городу открыто, татар не боясь. Для лазутчика татарского это вполне естественно. Конечно, я могу сказать, что он ошибся, тогда вопрос – почему я назвался разными именами? Можно сослаться на святцы, взяв адвокатом священника: Юрий и Георгий, в простонародье Жора, в святцах – одно имя. Могут начать копать – где был во время осады? Ведь в течение почти трех суток в крепости меня не было.

При таком вопросе расскажу о схватке с татарами и освобождении наших пленных; свидетелей помню, только далеко они, в Муроме. Есть еще неувязки – как ушел из крепости и как появился вновь? Ага, в ответ – про подземный ход. Не хотелось бы называть Елену, да придется. Обычно такие секреты – тайна за семью печатями, и знают о тоннеле только строители, коих уже и в живых за давностью лет нет, воевода, посадчий и еще пара доверенных лиц. В их число я не вхожу.

И самое для меня неприятное – воевода как-то уж очень оживился при имени Юрий. Не проглядывает ли здесь рука князя Овчины-Телепнева?

Мои размышления прервали самым наглым образом. Возле меня стояли двое мужиков с разбойничьими харями. Один толкнул меня ногой:

– Сымай броню, тебе она не нужна.

– Сниму, когда сам захочу.

– Гля, Митяй, он не хочет. – Мужик откуда-то из рукава выхватил нож. Дожидаться удара я не стал и каблуком из положения сидя врезал ему по колену. Мужик отлетел кубарем, уронив нож. Второму я запустил кистенем в голову. Разбойник рухнул как подкошенный.

Подобрав нож разбойника, я поднялся. Отлетевший в угол держался за колено и причитал:

– Ой, убивец, калекой сделал!

Я сплюнул и отвернулся. Подросток у входа крикнул:

– Сзади! – Я мгновенно повернулся, и бросившийся на меня мужик наткнулся на свой нож – случайно. И еще два раза – уже не случайно.

Обитатели поруба уставились на меня. Не успел обжиться, а уже два трупа. Подросток заколотил кулаком в дверь:

– Помогите, убивают!

Через некоторое время дверь открылась, заглянул страж. Прикрывая рукой рот, зевая так, что были видны все зубы, страж спросил:

– Чаво?

– Вот этот – обоих живота лишил.

– Да пусть бы он вас тут всех живота лишил, гниды. Все равно завтра суд, и вас вздернут, так хоть возни меньше. – Страж ткнул в меня рукой: – Ты убил, ты и тащи. – Я взялся за ноги первого убитого, потащил из поруба. – Здесь бросай, тащи второго.

Когда я притащил второго, страж деловито вытащил нож из тела, обтер об одежду трупа:

– В порубе не положено иметь, – и сунул себе за пояс. Оглянулся и вложил мне в руку узелок. Я развернул тряпицу – кусок хлеба и сало.

– Спасибо. Кто принес?

– Баба какая-то, молодая. А мне – что, жалко, что ли? Город вас все равно кормить не будет.

Я вернулся в камеру, дверь за мной захлопнулась. Сев на солому, развернул тряпицу, медленно, не спеша, хорошо прожевывая, съел хлеб и сало. Делиться с гнидами не стал – не заслужили.

В тюрьмах и впрямь не кормили, спасали заключенных родственники, приносящие еду, или богатые соседи по камере, делившиеся передачкой. Долго в тюрьме не сидели, суд был скорый. Доказана вина – плати штраф, или, если виновен в тяжелом преступлении, – определяли рабом на галеры, или – прямиком на виселицу, а если вину не доказали – свободен. Не должно городу человека в тюрьме годами гноить, неразумно. Не виновен – трудись, корми семью сам, нечего нищету плодить.

Как же Лена еду достала? Дом сгорел, денег нет, самой есть нечего… Думаю – сейчас ей и обратиться не к кому. Кто меня знал – наверняка отвернулись. Вот попал так попал. И в чем моя вина? Что себя не жалел города для? Сгоряча ведь и вздернуть могут – самой позорной для воина казнью.

Я решил подождать дознания или суда. Коли истина вскроется – меня освободят, а если присудят к смерти – сбегу. Ну его к черту, этот «гостеприимный» город.

Я оглядел камеру. Люди, на которых падал мой взгляд, боязливо отворачивались. Похоже – эти двое, коих я жизни лишил, были здесь за главных, а тут заявился еще один, который оказался круче. Плохо, если усну, а они мне – ножом по шее. При аресте не обыскивали; с меня сняли пояс с саблей и ножом, а про кистень в рукаве никто и не подумал. Думаю, и остальных не досматривали.

Чтобы себя обезопасить от сюрпризов, я приказал всем построиться, обыскал каждого. Сидевшие в узилище поняли досмотр по-своему – отдавали мне кольца, деньги. Для них было непонятно – почему я им все это сразу и возвращаю.

Я нашел пару кастетов и один нож. Выбросил все это через решетку. Хоть спать спокойнее буду. Никто не оспаривал, все сидели молча. Видимо, меня боялись. Ну и пусть, начхать. Меньше приставать будут, наглядный урок на глазах произошел.

А пока надо выспаться, завтра трезвая голова нужна. Я улегся на солому и уснул.

Утром загремела дверь, внесли ведро с водой и кружку. Узники напились, а ближе к полдню всех увели из поруба. Всех, кроме меня.

Почему меня не отвели на суд? Мучила неизвестность, я беспокоился за Лену. Толпа неуправляема, сочтут за полюбовницу лазутчика татарского – запросто забьют камнями.

Видимо, суд закончился, дошла очередь до меня.

Заскрипела дверь, заглянул дружинник:

– Выходи!

Во дворе бросилась в глаза виселица. Свежая, из ошкуренных бревен – вчера ее еще не было. А на ней – мои сокамерники болтаются в веревочных петлях. По спине пробежал холодок. Но меня вели не на суд, а в избу воеводы.

Войдя, я поздоровался. Никто не ответил. Плохой признак. За столом сидел воевода, рядом толпились знакомые и незнакомые мне люди. Мужик из вчерашней толпы подтвердил, что стрелял в меня и был я в татарском халате и шлеме. И в достоверность своих слов перекрестился и поцеловал крест. Потом заслушали Михаила с забинтованной рукой, пушкаря Федора. Дошли до трех дней, когда меня никто не видел. Я рассказал о схватке с татарами, освобождении русских из плена, о еще одном бое, о том, как вывел людей с ушкуями Ивана Крякутного.

– И где же Иван?

– Людей и ушкуи в Муром увел, дожидается снятия осады.

– Ну что ж, подождем, когда вернется. И еще вопрос – как уходил из крепости и как возвращался?

– То секретный разговор, воевода.

– Говори, у меня от дружинников секретов нет.

– Слышал ли ты, Хабар, о ходе тайном?

Воевода выпучил глаза.

– Помолчи! Все – вон из избы.

Дождавшись, пока все выйдут, спросил:

– Откуда про ход знаешь?

– Невеста моя, Лена – она рассказала. Ход еще отец ее строил.

– По ходу, не зная секретов ловушек, никто пройти не сможет.

– Я-то смог – вот он, живой, перед тобой стою.

– Неужель сам догадался?

– Кое-что Елена подсказала, что-то сам: палкой впереди себя щупал, через проволоку переступал.

Воевода помолчал.

– Есть там проволока, и яма волчья с кольями есть, похоже – правду говоришь. Придется погодить тебя вешать, хотя место одно на виселице оставили. Жду седьмицу; не появится Иван, не подтвердит слова твои – быть тебе повешенным. Эй, дружина, в поруб его!

Меня увели. Что ж, не повесили сегодня – уже хорошо, есть время самому какие-то шаги предпринять.

В порубе я был один, никто не мешал. Улегшись на солому, стал размышлять. Сейчас мне могут помочь Иван и женщины, которых я вызволил из татарского плена. Такое количество свидетелей никому не опровергнуть. Только далеко Иван, и еще – по прибытии в Нижний женщины с ушкуев разойдутся по родным местам – в деревни, в город. Пойди собери их потом. Единственное – попробовать ночью войти в сон к Ивану, внушив ему, чтобы он как можно быстрее в Нижний возвращался.

Время до вечера тянулось медленно. Есть хотелось ужасно. Вчера хоть кусок хлеба с салом съел, а сейчас только воды попил. В животе урчало. Если меня будут морить голодом, то судить и вешать не придется – некого будет.

Видно, Господь принял мои молитвы. За окном раздался шорох, за решетку окна ухватились две руки – явно женские, показалось лицо – Елена! Я радостно подскочил к окну, погладил ее руки.

– Здравствуй, любимая!

– И ты здоров будь, Юра. Как ты тут?

– Сижу – что мне еще остается?

– Я покушать принесла немного, что смогла, собрала. Извини, денег больше нет.

– И на том спасибо. – Я принял из ее рук узелок. – Ты где сейчас живешь – дом-то твой сгорел.

– У соседей – приютили добрые люди, там меня найти можно. Я каждый день приходить буду. Ты прости меня.

– За что?

– Я виновата, что ход подземный, тайный показала.

– А как бы мы тогда в крепость проникли? Нет, вины твоей ни в чем нет, просто обстоятельства так сложились.

Снаружи раздался голос стражника:

– Уходи, разговаривать нельзя. Ежели передача есть – через меня отдашь.

Елена ушла. Я развернул узелок – лук, яйца вареные, хлеб. Не густо, но и на том спасибо. Не думаю, что она сама ела лучше.

Я сразу слопал все, стряхнул с тряпицы крошки, бросил в рот. Запил водой из ведра. Жизнь стала казаться не такой мрачной.

Улегся на солому. Мысли были невеселые – неужели до воеводы дошла весточка князя Овчины-Телепнева? Тогда он может передать меня людям князя или вынесет смертный приговор. Как споро решаются такие дела, я уже успел утром увидеть. Сбежать? Стены для меня – не преграда, на руках наручников нет, оружие потом раздобуду, кистень при мне. Вот только искать меня будут люди князя как носителя секретов и нижегородцы – как татарского лазутчика, что еще хуже. Велика ли Русь? Когда-нибудь найдут, а хуже того – имя мое будут произносить с отвращением. Предатель – он и есть предатель. Нет, уж если бежать – так только в последний миг, когда уже ясно будет, что смерть рядом и другого выхода просто нет. А пока нужно набраться терпения и ждать. Нелегко это – ждать, когда от тебя ничего не зависит.

За размышлениями прошел день, за окном стемнело. Выждав еще часа два, я закрыл глаза; сосредоточившись, вызвал в памяти образ Ивана. Сквозь туман медленно проступило его лицо. Ну и сон же у Ивана – скабрезный и похотливый до неприличия.

Выбрав момент, я попытался внушить ему мысль, что со мной беда и выручить может только его скорое прибытие в Нижний, причем женщин просил не отпускать, а всем табором идти к воеводе. Я еще несколько раз повторил ему эту мысль, не дай бог – проснется утром и забудет.

Теперь остается только ждать. Ждать – состояние противное, когда все зависит не от тебя, а от других людей. К сожалению, другие бывают разные: одни быстры, решительны и смелы, другие все делают не спеша и основательно, а третьи вообще по жизни безынициативны – куда несет их течение, туда и плывут. Доверься человеку необязательному, не верному данному им слову – сто раз пожалеешь, что связался. Существует только один способ проверить человека – поручить дело.

Я прождал сутки, двое – к исходу шли третьи, а известий от Ивана не было, как не было и спасенных мной женщин. Я уже обдумывал – как мне найти после побега из поруба Лену и где потом прятаться. Перебрав мысленно города, с прискорбием констатировал – на Руси просто негде. Рязань, Тула, Владимир – слишком близко от Москвы, и здесь меня знают. Нижний и Хлынов – если не оправдаюсь – тоже исключены. В Твери, Пскове и Новгороде также побывал, к тому же там сейчас наместники великого князя. Остается одно – к литвинам, в Великое княжество Литовское. Русский язык там – родной. Правда, повоевал я с ними изрядно, немало душ сгубил, но о том знаю только я. Можно, конечно, и в дальние страны уехать, но сложность будет с языком.

И чем больше я вникал во все подробности побега и дальнейшего житья, тем острее вставал вопрос о деньгах. Найти место жительства можно и приспособиться к новой жизни тоже можно. Найду дело по душе, на кусок хлеба себе заработаю – но мне, как мужчине, и семью содержать надо. Где жить? Вот главный вопрос. С деньгами вопрос решался просто – купил дом и живи.

Мысль иногда возвращалась к утопленному сундуку, что захватил у татар. О нем, похоже, никто не знает. Девчонки не видели, парни, что помогали столкнуть телегу с сундуком в речушку, убиты татарами. По законам – писаным и неписаным: все, что воин взял на меч, – его трофей, и отобрать его не вправе никто. Тут другое – если бы я трофей предъявил сразу, претензий бы не было. А сейчас татары ушли, и, покажи я сундук, могут сказать, что все добро я награбил в пустых домах уже после ухода врага. И выглядеть я буду не удачливым воином, а мерзким мародером, коему место на виселице. Что ты будешь делать, куда ни кинешь – всюду клин.

На четвертый день меня разбудила ругань – как на базаре, когда две гарных дивчины выясняют отношения на высоких тонах. Вот только дивчин этих было много.

Загремели засовы, в дверь просунулся стражник – вид у него был слегка испуганный.

– Что случилось?

– Выходи скорей, пока меня не прибили.

– Я-то здесь при чем: пятого дня, когда мародеров вешали, ты не больно печалился. А тут – экие мы нежные – «не прибили».

– Выходи, выходи, а то воеводе уже все лицо расцарапали.

Мне стало смешно:

– Там что, рысь из клетки выпустили? Я не дрессировщик!

– Хто? Дресу… Тьфу, выходи.

Я вышел из узилища – просят ведь, надо уважить.

Посредине площади шумная женская толпа явно хотела кого-то растерзать. Дружинники стояли поодаль и похохатывали. Стражник толкнул меня в спину:

– Туда иди.

– Я что, ненормальный? Веди назад, в поруб, потребует воевода – тогда другое дело.

– Вот воеводу и выручай.

Подходили еще люди, толпа на глазах росла, крики усилились. Дружинники забеспокоились. С чего бы это все и какое я имею отношение к бунту?

Я с опаской двинулся к толпе. Завидев меня, толпа, как по команде, обернулась и кинулась в мою сторону.

«Все, конец!» – только и успел подумать я.

Меня окружили, схватили за одежду, чуть ли не волоком потащили в центр площади и поставили перед помятым воеводой. Выглядел он не лучшим образом – лицо в царапинах, как будто его когтями драли, от одежды – лохмотья. Под левым глазом наливался фингал. Вот это да! Кто же его так? И если его так отделали, то что же сделают со мной?

Воеводу схватили за руки:

– Смотри, смотри на него – какой из него лазутчик? Он за нас кровь проливал, кормил, до кораблей довел. Кабы не он – гнить бы нам рабами на земле татарской!

Только тут я понял, что меня казнить не будут, – то явились с кораблей мои защитницы. Ага, коли так – надо все организовать, взять в свои руки.

– Олеся здесь?

Раздвинув ряды женщин, вышла Олеся.

– Спокойно, понятно, толково расскажи, что с вами произошло и какое участие в этом принял я.

Женщины замолчали, а Олеся подробно, иногда прерываясь на плач, рассказала обо всем по порядку. Если она о чем-то забывала или начинала перескакивать с события на событие, ее тут же поправляли.

Воевода слушал внимательно, а и не захотел бы, так заставили бы. Силу к женщинам не применишь, а толпа уже была на грани истерики. Вовремя стражник сообразил, что меня надо выпустить.

Как оказалось, корабли Ивана пришли вчера вечером. Купец отпустил женщин проведать родных, взяв с них слово, что утром все явятся на площадь. Рассказав дома о своих злоключениях и чудесном освобождении, они в ответ услышали не менее занятную историю о татарском лазутчике в моем лице. Утром, возмущенные, они собрались на площади. Стали требовать воеводу. Не ожидая плохого, воевода вышел и, думая, что женщины, кипя праведным гневом, хотят моей казни, подлил масла в огонь, заявив, что ждать видаков не будет и меня вздернут рядом с мародерами прямо сейчас.

Это называлось – не буди лихо, пока оно тихо! Услышав, что их освободителя не только в порубе держат, но и казнить смертью позорной принародно хотят, женщины взбунтовались. Досталось воеводе и писарю, но тот успел все-таки улизнуть.

Держась за подбитый глаз, воевода сказал:

– Все понятно, можно было спокойно рассказать, а не царапаться, волосы еще вот повыдирали.

– Ты дело, дело говори, а то последние волосы выдерем.

– Не виновен, свободен.

С меня как плита чугунная свалилась.

Вперед, в круг вырвалась бойкая на язык девица. Имени ее я не знал.

– Скажи, по-чьему облыжному обвинению героя в поруб бросили? По правде, за лжу вира положена.

Видя, что бабий бунт еще не кончился, воевода сконфуженно пробормотал:

– Иван с низовки, Тупица.

– А ну, бабы, за мной! – Толпа побежала к воротам, ринулась в город. Ох, не завидую я этому Тупице. К слову сказать, Тупица – это топор мясника, а не уровень умственных способностей.

Ко мне подошел Иван, стоявший в стороне, и мы обнялись.

– Слышал я уже о твоих злоключениях. Вот не ожидал, что тебя в поруб бросят, да главное – ни за что. А мне сон приснился, что ты в беде и к себе зовешь. Да людишки мои в загул ударились, а с ними и женщины. Праздновали спасение свое. Пока собрал, вино отобрал, пока протрезвели… Ты уж извини, что не сразу явились. Спасибо, что жену в осаде навестил. Не знала она, что ты в порубе, – уж насчет харчей решила бы.

– Иван, у меня еще одна просьба будет. Не смог бы ты невесту мою у себя приютить? У меня бы в комнате пожила, а если работа какая найдется – совсем хорошо будет.

– Комнатой располагай, против невесты ничего иметь не буду. Ты муж серьезный – не голытьба ведь какая, пора семьей обзаводиться!

Уф, камень с души свалился. Даже в порубе, на гнилой соломе, я ломал голову – куда нам деваться с Еленой на первое время. Где дальше жить – то моя забота, но где ей на первое время голову преклонить? Решил – пусть временно, дальше все будет зависеть от меня.

А вот и Лена собственной персоной бежит.

– Ой, Юра, там женщины совсем убивают мужика!

– Какого?

– Что на тебя указал, лжу возвел.

– Пусть поучат маленько, не убьют.

Я обнял Елену:

– Вот, наниматель мой, Иван, разрешил тебе в комнатке со мной пожить и подумать обещал насчет работы постоянной для тебя.

– Дай бог ему здоровья и удачи.

Мы втроем направились к выходу из крепости, как вдруг я вспомнил, что пояс с саблей, ножом и поясной сумой мне не вернули.

– Друзья, подождите, я мигом.

Я помчался в домик к воеводе. Один из дружинников делал Хабару примочку на исцарапанное лицо. Увидев меня, воевода встревоженно вскочил:

– Что? Женщины возвращаются?

– Нет, успокойся. Пояс верни с саблей.

Воевода шумно выдохнул, открыл дверь в маленькую комнату и вынес мне амуницию. Я опоясался, ножны привычно легли на ногу. Нож был на месте, а кошель пуст, хотя я прекрасно помнил, что там оставалось около трех рублей медяками.

– Хабар, а деньги?

Симский сделал удивленное лицо.

– У меня было три рубля медяками. Верни, мне невесту кормить надо.

Воевода сделал каменное лицо, залез в свой кошель и отсчитал три рубля серебром. Я тут же выскочил и направился к Лене и Ивану.

Дома нас встретили радушно, в честь моего освобождения и благополучного возвращения домой Ивана из Москвы был накрыт обильный стол.

Отвык в порубе я от такой вкуснятины, навалился на еду. Другие не отставали. Я лично так наелся, что с трудом встал из-за стола. После вынужденного голодания просто невозможно было отказаться от запеченного поросенка, фаршированной утки, истекающей нежным жирком осетрины, копченого угря. А расстегаи? С мясом, гречневой кашей, белорыбицей. А пряженцы – то бишь пирожки – с луком, яйцом, рыбою, ватрушки с творогом и вареньем? Я только немного попробовал тройной ухи, подцепил на нож говяжий студень под хреном. Глазами съел бы все, а ртом смог лишь понадкусывать.

Выпивки было море, самой разной – от демократичной яблочной наливки до французского бургундского. Однако не пилось. Мы много говорили – у каждого было что рассказать, и были счастливы и пьяны без вина.

Следующий день в честь своего возвращения купец объявил днем отдыха. Желающие пошли в церковь, некоторые – проведать родню в городе, мы же с Еленой почти до полудня провалялись в постели. Строили планы на будущее.

Поперва – свадьба, никак без нее нельзя. И хотя загсов и паспортов еще не было, венчаться в храме было делом обязательным. Ни одна женщина не хотела выглядеть перед окружающими блудницей. Второе – построить или купить свой дом. Елене остро не хватало дома, где бы она могла создать уют и свой мирок, теплый и комфортный.

Увы, ни на свадьбу, ни на дом денег не было, и я все чаще возвращался к мысли об утопленном сундуке. Надо было просто без свидетелей посмотреть, что же у него внутри.

В последующие дни я приготовил топор и кувалду, памятуя о замке на сундуке, который мы не смогли открыть. Мотаясь по делам, я вывез за город инструменты. Надо было решаться.

По воскресеньям на Руси не работали, посвящали день посещению церкви, походам на торг за покупками. Я же, предупредив Елену, взял коня и отправился по знакомой уже мне дороге, потратив на нее полдня.

Вот и поляна, где держали пленных и мы бились с татарской стражей. Никого нет, и лишь обрывки тряпок и другой мусор свидетельствовали, что я не ошибся и поляна та.

Свернув влево, я быстро нашел речушку. Зайдя на глубину, нащупал и сундук. От глаз его скрывал метровый слой воды да заросли камыша.

Выбравшись из воды, я достал из седельной сумки топор, попробовал поддеть крышку. Не получилось – сундук добротный, из хорошего дерева, окован медными полосами. Сбить же замок в воде, даже кувалдой, не получилось – гасила вода удар. Наконец я нашел выход – привязав к ручке сундука веревку, другой ее конец привязал к луке седла. С видимым усилием лошадь подтащила сундук к берегу. Вытаскивать совсем я его не стал.

Я саданул кувалдой по замку, погнул дужку, но замок устоял, и только с третьего удара дужка отскочила и замок упал.

Я поднял крышку. Ни фига себе – он был битком набит серебряными и золотыми изделиями: кубки, ендовы, подносы, кресты, кольца и перстни, подвески и цепочки, даже несколько гривен. А в углу – кожаный мешочек с монетами – золотыми и серебряными. Серебро было наше, русское, а золотые сплошь чужие – дублоны, цехины, талеры, эскудо.

Мешочек я без раздумий сунул в переметную суму, туда же опустил кресты – не место им в сундуке под водой. Сундук же закрыл и столкнул в воду – почти на прежнее место. Увезти сразу все было невозможно – нужны были минимум три верховые лошади или лошадь с телегой. Но приезжать сюда с телегой тоже было невозможно – при въезде в город мытари и стража осматривали груз. Придется возить частями, хотя мешочка с монетами хватит и на свадьбу и на дом.

Вечером я долго раздумывал – сказать Лене о деньгах или нет. Не утаить хотел или заначку сделать. Просто язык женский имеет интересное свойство – не всегда подчиняется мозгам. Женщины могут сболтнуть, а потом спохватиться – лишнее сказали, да слово – не воробей, вылетит – не поймаешь. Ладно, скажу о монетах, но о сундуке – ни слова.

Преподнес это так, как будто давно закопал тайник с трофеями – еще со времен выполнения муромского похода.

Ленка с радостью выслушала, затем перебирала монеты, пробовала их считать, потом бросила:

– Дом купим!

– А свадьба как же?

– Свадьбу играть в своем доме надо – не приживалками у купца.

Я согласился.

Несколько дней уделили поиску дома, а удача пришла с неожиданной стороны. Купец Иван, узнав о наших хлопотах, предложил дом. Знакомый его, человек солидный, при штурме татарами города был ополченцем и погиб. Вдова его собиралась дом продать и переехать во Владимир, к родне.

Мы осмотрели дом, и он нам понравился. Денег, к сожалению, ушло больше, чем мы рассчитывали, но и дом получили великолепный. В два поверха, низ каменный, верх деревянный, конюшня, участок большой. Можно сказать – особняк.

Ленка восхищенно бродила по дому, прикидывая, как его обустроить.

Через несколько дней мы уже сыграли свадьбу, обвенчались честь по чести в Михайло-Архангельском соборе. Народу на свадьбе было не очень много – я еще не успел обрасти друзьями.

Гуляли долго – три дня, после которых я не мог смотреть на еду, а от упоминания о вине тошнило. Кстати, после изрядной выпивки на второй день меня потянуло на песни. Развлечений в те времена было немного – скоморохи, бродячие музыканты с жалейками, гудками и балалайками. И неожиданно я запел «Скажи мне правду, атаман, скажи скорей, а то убьют…» из репертуара Тани Булановой. Гости, не избалованные песнями, прослушав, всплакнули, потом потребовали продолжить. И я спел из моего любимого Кипелова:

Я свободен, словно птица в небесах,

Я свободен – я забыл, что значит страх,

Я свободен с диким ветром наравне,

Я свободен – наяву, а не во сне…

Восторг был полный.

Потом я пел другие песни – те, что смог вспомнить полностью, даже из «битлов» парочку на английском. Языка, конечно, никто не знал, но мелодия понравилась. Гости пустились в пляс, а женщины всплакнули:

– Не иначе как про любовь.

Короче – вечер удался, и, к своему удивлению, я обнаружил, что и авторитет мой сильно вырос. А как же – мечом каждый третий владеть может, а песни петь – туго с этим было. Нет, песни пели, но частушки или напевные, хороводные, чаще – жалостливые или песни-былины, иногда нескладные.

Глава 4

Жизнь в нашем семейном гнездышке стала потихоньку налаживаться. Я работал у Ивана, и жена моя, Елена, пристроилась там же – портнихой. В немногие свободные дни я постепенно перетаскивал ценности из затопленного сундука в дом. Когда все золото и серебро в виде изделий перекочевало в мой сундук, я попробовал прикинуть вес. Ого! Не меньше двух пудов золота и трех – серебра. Наверное, столько ценностей не было и у Крякутного.

Часть серебра я решил переплавить, сделав подобие гривен. В торговле в ходу были медные и серебряные монеты, золото – совсем редко.

Я построил во дворе из камней подобие маленького горна, соорудил меха и, прикупив угля, приступил к работе. Под уголь наложил наколотой лучины, затем – сухой мох и только потом стал чиркать кресалом. Медленно загорелась лучина, вспыхнул мох, и очень неохотно загорелся уголь. Длительная, однако, процедура.

Выждав, когда уголь загорится, я стал поддувать воздух мехами. Пламя заревело, и серебро начало плавиться. Вылив в приготовленную форму расплавленный металл, я с удовольствием потом подержал в руке еще теплую отливку. Конечно, были дефекты – как заниматься литьем, я еще толком не знал. Счистил ножом облой – получилось совсем неплохо. Гривна выглядела как настоящая – да она и была настоящей, из полноценного серебра. Взяв на денек у Ивана гривну, я подогнал свою по весу. Можно сказать – готово.

Через несколько дней я решил повторить плавку. Наложил в горн угля, взялся строгать лучину из сухого полена. Пальцы стало покалывать, так бывает, когда отлежишь руку. С чего бы это? Чувствительность сохранена, но у кончиков пальцев раздается легкое потрескивание, навроде того, как будто снимаешь шерстяную вещь. Отойдя на пару шагов, я глубоко вздохнул; отбросив посторонние мысли, сосредоточился и протянул правую руку к горну. Раздался треск, какой бывает, когда снимаешь наэлектризовавшуюся синтетическую одежду, с пальцев соскочил клубок синего пламени и ударил в горн. Уголь мгновенно вспыхнул – даже без горящих лучин и мха. Я подул на слегка обожженные пальцы, кончики их покраснели. Ни фига себе! Так ведь можно попробовать поджечь и что-нибудь другое.

Не откладывая в долгий ящик, я выбрал из поленницы чурбачок, поставил его посреди двора и, отойдя на пять шагов, попробовал выбросить из руки огонь. Получилось! Чурбачок вспыхнул, как будто облитый бензином.

Я решил усложнить эксперимент. Сунул горящий чурбачок в бочку с водой. Зашипев, огонь погас. Я вновь поставил мокрый чурбачок посреди двора, отошел на десять шагов. Снова швырнул огонь на чурбачок. Снова получилось. Мокрый чурбачок загорелся уже не так охотно – поверхность его была сырая, но все равно вспыхнул. Здорово! И кресала с кремнем с собой возить не надо, захотел – развел огонь или… пугнул кого надо.

По совету Ивана я решил обзавестись своим делом – все-таки семейный человек, не стоит надеяться только на заработок охранника. Несколько дней размышлял, за что взяться. Торговать – нет у меня к этому склонности: надо знать цены на товары во всех городах – где товар купить, где выгодно продать, к тому же товар при перевозке в охране нуждается, поскольку каждый недоносок хочет его отобрать. Производить что-либо – так я почти ничего руками делать не умею, не плотник я и не кузнец, не шорник и не гончар. Конечно, если наняться учеником к мастеру – выучусь ремеслу, только обычно начинают учиться сызмальства, будучи подростком. Не в моем возрасте и не с моими умениями начинать осваивать новое ремесло.

После долгих раздумий в голове остались только два дела, которые были по сердцу. Первое – открыть школу по обучению боевым искусствам; но богатый туда не пойдет – ему проще нанять умелых охранников, и пусть в рискованных ситуациях они показывают свое мастерство, а получат увечье – так за то им деньги платили. Набрать юношей – так денег у них нет, в основной массе народ не богат. С этим решил повременить.

А вот вторая задумка требовала первоначальных вложений и состояла она в следующем. Город стоял у слияния или, по-другому, стрелке двух больших рек – Оки и Волги. Всегда находились желающие – купцы, ремесленники, крестьяне, кому надо было переправиться на другой берег. При отступлении татары мост сожгли. Конечно, ловкие люди устраивали переправу на лодках. Это было удобно, когда груз невелик. Я же решил организовать паромную переправу, причем сразу на обеих реках – на Волге, ниже места слияния, и на Оке. В старых советских фильмах я видел такие переправы.

Не откладывая в долгий ящик, я пошел к судостроителям. Частных верфей в городе хватало. На Руси верфи, где строились различные суда, были только в нескольких городах – Архангельске, Великом Новгороде, Пскове и Нижнем. Были верфи и в других городах, но строили мало и в основном – лодки. И здесь я столкнулся с неожиданной проблемой – судно построить или купить готовое – пожалуйста, а паром? Мастеровые глядели на эскиз, слушали объяснения и… отказывались.

– Почему? – спрашивал я.

– Странная посудина – что нос, что корма, руля и мачты нет, однако, – как она плыть будет?

И только один мастеровой, видимо, сидевший без заказов, нехотя согласился. Мы обговорили размеры, цену, я оставил задаток. Звали мастера Сергуня Челнок.

Я регулярно наведывался на верфь. На берегу росло нечто неуклюжее, похожее на прямоугольное корыто.

Когда дело подошло к концу, я нанял людей и построил на обоих берегах по причалу – солидному, из бревен, могущих выдержать серьезный груз. Плотники сделали два деревянных барабана и надели их на врытые глубоко в землю столбы. Никто не мог понять – зачем? Крутили у виска пальцем – чудит мужик.

Настал день, и Сергуня Челнок под ручку провел меня на паром – принимай, хозяин. Паром был здоров, внешне неуклюж – это не легкие стройные ушкуи или струги. Паром при мне спустили на воду; подняв кучу брызг, он закачался на волне. Я спустился в трюм, осмотрел – внутри было сухо, течи не было.

– Теперь нагружайте, – скомандовал я.

– Сколько грузить?

– Вес четырех лошадей, телег с грузом, два десятка человек.

– Это считать надо.

Сергуня уселся считать, я считал отдельно. Получалось где-то четыре тонны, или двести пудов. Я распорядился грузить все двести пятьдесят.

– Помилуй бог, у меня столько груза нету.

На каждой верфи были мешки с песком весом три пуда – для загрузки судов и проверки остойчивости. Мы покидали все мешки, и до полного веса на палубу взошло еще десять человек. Паром просел, но чувствовалось – он может принять вдвое больше. Вот теперь я отсчитал деньги и попросил за отдельную плату перегнать его к причалу.

За работу взялись четверо мужиков с длинными шестами. Отталкиваясь ими от неглубокого дна, они медленно передвигали паром по воде, течение реки помогало движению. Я шел по берегу.

Перегон занял почти полдня, пока не ошвартовали паром у причала. Собралась толпа любопытствующих, в том числе и лодочники. Никто не подозревал для себя худого, не понимая, что паром – злейший их конкурент.

На следующий день я нанял постоянную команду, прикупил двух лошадей, привез с торга специально заказанный толстый и длинный канат, который мы с трудом протянули между берегами. Рабочие запрягли лошадей – они стали крутить барабан, ходя кругами, и канат наматывался на барабан. Паром дрогнул и отошел от причала. За полчаса он достиг другого берега. Все, ура! Заработало. Я был горд собой.

Назавтра начали грузовые перевозки. Возчики сначала с опаской заводили коней с телегами на паром, но быстро освоились. Плату я брал небольшую, и вскоре к причалам по обе стороны реки выстроилась очередь из подвод.

Не все поначалу шло гладко, иногда обрывался канат, но постепенно все отладили – рабочие даже притащили бочку дегтя и обильно смазали оба барабана. Переправа стала проходить быстрее. Конечно, приходилось вынужденно прерывать работу, когда шло судно. Тогда паром пришвартовывали у причала, барабан слегка отматывали назад, и канат опускали в воду – судно проходило над ним.

Так удалось решить вопрос с деньгами – мера сколь вынужденная, столь и необходимая. Каждый день работы парома приносил деньги, и можно было не беспокоиться о хлебе насущном.

А через неделю у меня произошла интересная встреча.

Было воскресенье, мы с Леной пошли в церковь отстоять заутреню. Еще во время службы я обратил внимание, как из боковой двери дьяк показывает на меня кому-то в глубине темного коридора. Я не придал значения, может, пригрезилось, помстилось, может быть, и не на меня показывали, в церкви народа было много. А выходя со службы под малиновый перезвон колоколов, я приостановился на минутку на ступеньках. Тут меня и взял под локоток монах. Все честь по чести: клобук, ряса черная, крест нагрудный – серебряный, большой, сам опоясан веревкой.

– Не ты ли будешь Юрий, назвавший себя Георгием?

– Я и есть. А что за надобность?

– Разговор есть, не для всех.

Я попросил Лену не ждать меня, и, обиженно поджав губки, она пошла с другими женщинами. Если что и сгубило женщину, так это любопытство.

Мы отошли в сторонку.

– Знаком ли ты с отцом Никодимом?

Мне сразу припомнилась эпопея, когда мы с Петром оборонялись в монастыре от непонятной шайки, где я взорвал бочонок пороха. Учуял тогда настоятель монастыря, что я – человек не этого времени, и мне пришлось показать ему некоторые мои способности. Как недавно это было и как давно…

– Конечно, помню хорошо, благодарю за напоминание. Жив ли отец Никодим?

– Жив, хворает только сильно.

– Не передавал ли весточку или привет мне?

Монах смутился:

– Нет, виделись мы с ним уже давно, более года тому.

– А что привело вас ко мне?

– Длинный рассказ мой, может быть, присядем?

Мы обошли собор, присели на скамейку, и монах поведал мне, что когда-то он служил простым монахом в епархии отца Никодима, однако же был замечен и переведен сюда, в Печерский монастырь.

– Поздравляю с повышением.

Монах отмахнулся от моих слов.

– Пустое, все мы в руках Его, – и перекрестился на кресты собора. – Перед отъездом был у нас разговор с отцом Никодимом. Не все мне рассказал настоятель, но совет дал – если пересекутся наши пути, то к тебе можно обратиться, если трудно будет – и вот я здесь.

– Польщен, однако же – как ты меня нашел? Где монастырь с отцом Никодимом, и где я?

– Человек всегда следы за собой оставляет. Слышал я от купцов, как расправился кто-то с нечистью на Муромской дороге, потом дочку купца Святослава из лап разбойничьих вызволил. Мелькнула у меня еще тогда мысль – а не тот ли это Юрий? После татарской осады и в Нижнем люди стали говорить о ратнике, в одиночку спасшем от позорного плена и рабства многажды людей русских. Правда, горожане о Георгии говорили – так это же одно имя. Сопоставил и сделал выводы.

Хм, умен настоятель. Анализировать и делать выводы в эти времена могли далеко не все – единицы, продвинувшиеся благодаря уму своему, а не происхождению боярскому или княжескому.

– Так что стряслось – уж прости, не знаю, как тебя называть, настоятель.

– Мое упущение, не хотел раньше времени называться – отец Кирилл. А беда вот какая. Объявилась в наших местах шайка разбойничья. До поры до времени не трогали монахов и послушников, а с лета нападать стали. Поедут монахи в город за провизией, за свечками, а они тут как тут. Оберут до нитки, поизгаляются и отпустят. А две седьмицы тому инок Димитрий попробовал на защиту имущества монастырского встать, так и живота лишили. Вот и живем в монастыре, как на острове. Воевода Хабар и слышать о монастыре не хочет, ему-де город блюсти надо, и понять его после басурманова нашествия можно. Только и ты нас пойми.

– Понял я, отец Кирилл. Горю вашему помочь можно.

Я замолк, пытаясь сообразить – не предвидится ли у купца Крякутного дальних поездок, где понадобится моя помощь? Настоятель понял мое молчание по-своему.

– Не богат монастырь, однако же по трудам праведным и плата будет.

– Не о плате я сейчас думаю. Мне с нанимателем моим обговорить надо – все же не на себя работаю, хозяин у меня. Отправляйся к себе, отец Кирилл, как смогу – сразу к вам в монастырь приеду. Найдется в монастыре два-три крепких монаха, которые оружие в руках держать могут?

– Двое найдутся, остальные больше Божьим словом.

– Договорились, жди.

Время выкроить удалось через десять дней. Иван сначала отпускать не хотел, но, узнав, что речь идет о помощи монастырю, согласился.

Собравшись, я попрощался с Леной и выехал на коне.

Дорога шла по-над Волгой, потом сворачивала в сторону Гремячего ручья.

Я прибыл в монастырь к вечеру – хорошо, что летом темнело поздно.

На стук в двери открылось маленькое оконце в воротах, выглянувший монах, видимо, был предупрежден и, едва я представился Юрием, открыл ворота, настороженно осмотрел поляну за моей спиной.

Два послушника приняли лошадь и повели в конюшню, а монах проводил меня к настоятелю. Мы сердечно поздоровались.

– Заждался, думал – не приедешь.

– Слово дал – как не приехать.

– Похвально, услышал Господь наши молитвы и послал тебя в помощь. Что делать думаешь?

– Для начала – переночевать, а с утречка дай мне тех двух монахов, что знают, за какой конец меч держать. Хочу посмотреть, каковы в деле они, прошу освободить их от работ.

– Кроме церковной службы, – тут же уточнил настоятель.

Меня отвели в молельную келью. Было здесь не по-летнему прохладно, тесно, скромно.

А утром я проснулся от колокольного звона. В монастыре началась служба. После нее меня пригласили в трапезную, представили. Я позавтракал вместе с братией и вышел во двор.

Ко мне подвели двух монахов. С виду – чистые разбойники; оба здоровенные, кулачищи – что моя голова.

– Федор, Василий, – представились оба.

– Есть место поукромнее?

– Как не быть – на заднем дворе.

Придя туда, я поставил против себя Федора.

– Бей!

– Зашибу, – честно предупредил здоровяк.

– Бей!

Я еле успел увернуться от кулака. Неплохо, но защиты нет. Кулак летит на меня, а живот открыт.

– Бей еще!

Снова кулак летит на меня; подпрыгнув под него, я ударил Федора в живот. Несильно, но чувствительно. Монах хватанул раскрытым ртом воздух, но быстро пришел в себя.

Я объяснил обоим, что нанести вред врагу – хорошо, а остаться при этом живым и невредимым самому – просто замечательно, и показал Федору его ошибку. Провел кулачный бой с Василием. Он быстро усвоил урок с Федором и ударить себя не позволил.

После мы попробовали схватку на палках, имитируя мечи. Неважно, можно сказать – плохо. Удары сильные: если такой молодец попадет мечом – развалит надвое, но техники – никакой. А фехтовать – мечом ли, саблей – за пару дней не научишь. Вот топоры бы им боевые или секиры.

– Есть в монастыре топоры или секиры?

– Должны быть, сейчас у ключаря спросим.

Они ушли и вскоре вернулись. Один нес в руке секиру просто скандинавского вида, не иначе – трофей, второй – здоровенный топор-клевец.

Я взял из поленницы несколько поленьев, швырнул в Федора:

– Бей!

Удар – только щепки полетели. Швырнул в Василия – тоже успел отбить. Явно лучше, чем палками. Таким молодцам рубящее оружие – самое то! С их силой, помноженной на скорость тяжелого оружия, никакие доспехи не спасут. Да и отбить в бою секиру даже мечом – очень затруднительно, а иногда и невозможно.

– Кольчуги есть?

– Есть, токмо на нас не налезают.

Понятно, на наших молодцев надо делать специально. Сейчас это просто невозможно – долго очень.

Я уже придумал, как выманить на себя банду. Надо выехать из монастыря на повозке в сторону Нижнего, как всегда делают монахи. Мне, чтобы не выделяться, тоже надо надеть рясу послушника. Оружие – в телегу, слегка прикрыть сеном. Вот щиты брать нельзя – их сразу видно, шлем на голову нельзя. Кольчугу свою я взял – ее под рясой не видно. А там уж как повезет.

Я рассказал про план Федору и Василию. Им моя задумка понравилась, и я направился к настоятелю. Отец Кирилл был не в восторге от того, что я надену рясу, но вынужден был согласиться.

Свободных дней у меня было немного, поэтому выезжать решили завтра утром.

Утром выехали на пустой желудок: есть перед боем – плохо, при ранении в живот шансов выжить у сытого значительно меньше.

В телегу положили оружие – саблю, секиру, топор. Когда выехали, я предупредил монахов:

– Вы, главное, слушайте меня и прикрывайте мне спину, от меня не отрывайтесь. И еще: что бы ни происходило – не пугайтесь.

– Ты нас, Юрий, не пугай.

Мы отдалились от монастыря на версту, и когда телегу затрясло на корнях деревьев в глухом лесу, на дорогу перед нами вышли разбойники. Именно – спокойно вышли, а не выбежали. Уверенные в своей силе: как же, на троих – целый десяток.

– Разобрали оружие, – тихо сказал я.

Монахи похватали оружие, но продолжали сидеть на телеге. Я обернулся – сзади еще пятеро, поигрывают дубинами, мечами. У всех на губах гадливые улыбки. Ну ровно наши недоросли на улицах после «Клинского». И что меня задело, так это их спокойствие. Никаких криков, угроз, приближаются медленно, желая нагнать страху. Вот тут они промахнулись. Главное в любой схватке – дезорганизовать противника, раздавить морально, лишить уверенности в победе.

Я вскочил на телегу во весь рост – надо определить главаря. Вот он – здоровый амбал, наверняка занял место в шайке благодаря немереной силе. С него и начнем.

– Стоять! – заорал я.

Резко выкинул вперед руку и швырнул в него огонь. Раздался треск, как при электрическом разряде, синий сгусток огня ударил в главаря, и он вспыхнул. Занялось сразу все – волосы, одежда. Мерзавец закричал, стал метаться, пытаясь сбить пламя. Все – и монахи и тати – замерли, ошеломленные увиденным. Пока они не отошли от шока, я повторил фокус с другим разбойником, явно приближенным главаря, в хорошей одежде и с мечом в руке. Выбросив руку, снова ударил огнем. Второй тать тоже полыхнул сразу, как облитый бензином. От необычного и тем более страшного и жуткого зрелища на татей напало просто оцепенение – глаза повылезали из орбит, челюсти отвисли. Никто не помог горящим, разбойники катались по траве и жутко кричали. Мне кажется, эти крики, просто дикие, животные, еще больше усиливали эффект увиденного. Нельзя терять время.

– Руби татей! – закричал я и спрыгнул с телеги. Ударил саблей татя, что держал под уздцы монастырскую лошадь, рванулся вперед, вонзил саблю в живот молодому парню; едва вытащив, срубил руку с дубиной крепкому мужику. За мной грузно топали монахи, налево и направо нанося удары.

Когда мы уже положили большую часть шайки, только тогда разбойники пришли в себя, но организованно напасть уже не смогли. Мы поодиночке добивали тех, кто еще стоял. Я быстро обернулся назад – татей, что подходили сзади, не было. Увидев, как покрошили их товарищей, они бросились в чащу.

– Добивайте этих! – крикнул я монахам, а сам бросился в лес. Надо уничтожить всех, иначе банда возродится, как гидра.

Вот впереди бежит в синей рубашке парень. Быстро бежит, сволочь. Выхватив поясной нож, я метнул его в спину. Споткнувшись, парень упал, пролетев по инерции еще несколько метров. Я бросился в сторону – там трещали кусты, как будто лось ломился. Мелькнула цветная рубашка, я бросился наперерез и, почти догнав, ударил кистенем по голове. Разбойник стал заваливаться. Слева шум, мелькает тень. Еще один. Я бросился за ним. Услышав, что его догоняют, разбойник остановился, повернулся ко мне. В руке – дубина, утыканная железными шипами.

– Что, взять меня хочешь? Сейчас я твою башку в кисель превращу!

Парень взмахнул дубиной, а я бросил кистень – бросил так, как учил меня Михаил – сбоку. Кожаный ремешок обвил дубину, и я дернул кистень на себя. Дубина вылетела из руки разбойника, и, не дав ему опомниться, я саблей рубанул его по плечу, почти разрубив до пупка.

Я замер и прислушался – тихо. Я хорошо помнил, что сзади стояло пятеро; троих я убрал – значит, двое или удачно сбежали, или спрятались в лесу. Наверняка свой лес они знали лучше меня. Тогда им повезло, пусть другим расскажут, как и чем кончается лихая жизнь.

Я вытер саблю об убитого, вбросил ее в ножны и пошел к дороге. Монахи уже расправились с оставшимися. Я прошелся по дороге – мать моя! Оба обгоревших трупа еще чадили, издавая запах паленого мяса, на обочинах лежали куски тел.

Славно поработали монахи: удар секирой – и уже не один человек, а два, только маленьких. Монахи деловито собирали с убитых оружие, ножи, складывали в телегу; железо – ценность, им не разбрасываются.

Завидев меня, оба здоровяка заулыбались – ну ровно дети. Побаловались в песочнице, и вдруг родителя увидели. По большому счету – молодцы, не впали в ступор от моих шалостей с огнем и оружием дрались хорошо – не струсили, ни на шаг не отступили, прикрывая спину.

– Молодцы! Непременно настоятелю доложу о вашей храбрости.

– Кабы не ты – не устоять бы нам; полтора десятка – это очень много. И это… – Федор потупился, – больно у тебя с молоньей, что с руки мечешь, ловко получилось – ровно как Илья Громовержец. Мы аж спужались поперва. Виданное ли дело – огонь руками бросать!

– Предупреждал же я вас – не пугайтесь, как необычное что увидите.

Василий помялся:

– А руку поглядеть можно?

– Смотри, за погляд деньги не берут.

Я протянул раскрытую ладонь. Оба монаха ее внимательно осмотрели, даже ощупали, но, ничего не найдя, сильно разочаровались.

Мы уселись на подводу и поехали назад, в монастырь.

Лошадка еще не добрела до ворот, как они распахнулись и высыпали монахи. Федор и Василий не выдержали – не хватило терпения, соскочили с телеги и, поддерживая руками рясы, побежали навстречу, крича:

– Победа! Разбили поганых!

Радость встречающих была бурной. Для всегда степенных, спокойных монахов это было необычно.

В воротах встретил настоятель, осенил крестом. Оглядел забрызганные кровью рясы, приказал поменять. Я свою просто снял, отдал Федору. Оба ушли вглубь – видимо, к хозяйственным постройкам.

Настоятель и вся братия прошли в трапезную, сели на лавки. Меня усадили рядом с отцом Кириллом. Наступила тишина.

– Ну что же, с Божьей помощью побили нечестивцев. Давайте, братья, помолимся.

Монахи встали, обратили лица к иконам, стали молиться, бить поклоны. Я же только перекрестился и отвесил поклон. Знал я всего несколько молитв «Отче наш…» и боялся, что они будут не к месту.

После молитв все уселись, и настоятель попросил подробно рассказать для братии, как все прошло. Я пересказал, что и как происходило, умолчав об огне и особо отметив храбрость, смелость и стойкость Федора и Василия, их умение владеть оружием. Как только я закончил говорить, монахи стали оживленно переговариваться.

В трапезную вошли переодетые в чистые рясы Федор и Василий. Братия встала, отвесила им поклон, а настоятель перекрестил. Оба монаха подошли к настоятелю и начали о чем-то шептать на ухо.

Выслушав, отец Кирилл отпустил всех, кроме меня и Федора с Василием. Настоятель вперился в меня взглядом:

– Это правда, что ты молнии метал во врагов?

– Было, отец Кирилл, лгать не хочу.

Настоятель задумался.

– Вот что. Вы оба будете молчать о том, что видели, – тем более что Юрий словом не обмолвился о том, когда братии о бое славном повествовал. Понятно?

Оба монаха кивнули.

– Ну а теперь отопьем в знак победы вина простого, прозываемого кагор.

Настоятель достал стеклянный штоф, разлил вино в серебряные чарки. Сотворив молитву, мы их осушили.

– В канун праздника большого – усекновения главы Иоанна Предтечи – свершилась сия малая победа, когда поминают воинов, павших на поле брани за веру и Отечество. Помянем же, братья!

Мы выпили по второй, потом по третьей. Но на том и остановились. Настоятель отпустил монахов.

Мы сидели друг против друга, нас разделял стол.

– Думаю, чем вознаградить тебя за труды ратные?

– Сколько дашь, отец Кирилл, столько и возьму. Мы о сумме не договаривались.

– То так.

Настоятель вздохнул, отцепил с пояса ключи, открыл маленькую дверцу в стене, долго там возился; повернувшись, положил передо мной кучку серебряных рублей, навскидку – около двадцати. Не сказать, что много, но у купца я получал за месяц вдвое меньше. Помолчав, молвил:

– А что же такого ты показывал отцу Никодиму?

– То меж нами останется, не обижайся.

– Огонь показать можешь?

Я подошел к печи, перед которой лежали поленья, бросил полено в печь и, не закрывая дверцу, отошел. Заинтересованный настоятель подошел поближе. Я протянул руку, и с пальцев сорвалось голубое пламя. Полено вспыхнуло.

– Однако! В первый раз чудо такое вижу. Никодим, святой отец, говорил, что ты – человек необычный, но верно говорят – лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Об увиденном молчать буду, но в грамотках запишу. Ладно, иди, отдыхай – заслужил. От всей братии поклон низкий.

Настоятель поклонился, я ответил тем же.

Утром меня снова разбудил монастырский колокол, монахи спешили на службу. И мне пора.

Иноки вывели мне оседланного коня, открыли ворота. Впереди – дорога в Нижний, впереди – приключения. Ох и люблю я это дело!

Глава 5

Я подъезжал к Нижнему; уже показался посад, когда солнце скрылось за тучу. Был я в благодушном настроении – как же, помог настоятелю монастыря, деньжат маленько заработал, – и не сразу заметил, что жители городские ведут себя странно – хватают детей, разбегаются по домам, закрывают ставни на окнах.

Что происходит, опять татары? В сердце закралась тревога.

Я остановил коня подле мужика, что спокойно стоял, наблюдая за происходящим.

– Здоровьичка желаю, земляк. Что случилось, чего это все бегают?

– А ты назад посмотри.

Я обернулся. Из тучи к земле тянулась темная воронка. Даже издалека было видно, как она крутится и движется на город. По-русски это – смерч, в Америке его называют торнадо.

Я пришпорил коня, намереваясь попасть домой раньше смерча. Память услужливо подсказала о прочитанной давным-давно книге, где описывалось, как моряки на море стреляли в торнадо из пушек ядрами и как, к всеобщему удивлению, воронка рассыпалась на более мелкие, затем бесследно исчезавшие струйки.

Надо попробовать. Если смерч доберется до города – быть беде. Посрывает крыши, поразваливает избы – из тех, что подряхлее, повалит деревья, а уж птицы погубит несчитано. Что для смерча хилый курятник?

Я хлестнул коня и помчался к кремлю. Здесь тоже видели смерч и готовились – убирали вещи в дома, закрывали двери храмов.

Я влетел в крепость на лошади: не положено верховому, по правилам – надо было спешиться и вести лошадь в поводу, но время не терпело.

На мое счастье, Симский был во дворе, распоряжался.

Остановив коня, я спрыгнул. Воевода глянул недовольно. Едва поздоровавшись, я спросил:

– Большие пушки есть на стенах?

– Что еще-то случилось? Опять татары? – воевода встревожился.

– Нет, не татары. Дозволь из пушки по смерчу стрельнуть!

– Да ты здоров ли, Георгий?

– Воевода, времени нет, дозволь пальнуть два раза.

Воевода поскреб в затылке, подозвал дружинника:

– Проводи, пусть пальнет.

Мы бегом взобрались на башню – это была Борисоглебская. Скучавший на башне дружинник сначала было кинулся, но сопровождавший меня ратник успокоил:

– Воевода разрешил пальнуть два раза.

Тут и я подал голос:

– Заряжены ли пушки?

– То мне неведомо, – ответил стражник, – для огненного боя пушечный наряд есть.

Я сунул руку в ствол: пыж на месте, стало быть – заряжена. Проверил вторую пушку, только не рукой – банником, уж больно ствол был длинен, как на единороге. Подсыпал свежего пороха к запальному отверстию. Поискал глазами, есть ли раскаленный прут. Есть, стражник службу нес добросовестно – в дальнем углу на камнях рдели тлеющие угольки, на них лежал железный прут с раскаленным концом. Наверное, сначала выстрелю из единорога – у него ствол длиннее.

Я навел орудие, подбивая деревянный клинышек киянкой, прицелился прямо в центр гигантской воронки, опустившейся из тучи на землю. Перекрестился – ну, была не была – и поднес раскаленный конец прута к пороху. Вспыхнул огонь, через пару секунд грянул выстрел. Ядро с шелестом ушло к смерчу. Оба дружинника напряженно смотрели на воронку, ожидая результата.

Сначала ничего не происходило, потом воронка стала расширяться, вращение ее ускорилось.

– Помогайте! – крикнул я, кинувшись к другой пушке.

Ухватившись за лафет пушки, я стал доворачивать ствол. Оба дружинника налегли на станину. Пушка сдвинулась, встала стволом точно по воронке. В последний момент я решил выстрелить повыше, подбил клинья и поднес запал. Ядро, оставив дымный след, ушло к смерчу, попав в воронку значительно выше первого попадания.

И случилось чудо. Воронка, только что грозно ревевшая и предвещающая разрушения, разбилась на тоненькие струйки и пропала. Только лица обдало ветром.

Природа стихла, как перед дождем. Ну и ладно, дождь – не смерч.

На башню ворвались люди из пушечного наряда.

– Кто стрелял? Кто разрешил?

– Я стрелял, с разрешения воеводы.

– Куда?

– Вон, в смерч.

Пушкари заржали. Стражник из дружинников молча подошел, взял старшего из пушкарей под локоть, подвел к бойнице:

– Сам смотри!

Все прильнули к бойницам, покрутили головами, ища смерч. Только тучка на небе осталась.

– И чего ржете, дурни? Георгий город от разрушения спас, а вы – хихикать. Уж бока отлежали, сами, небось, стрельнуть могли. Сами не сообразили, а над другими насмехаетесь!

Пристыженные пушкари поспешили убраться из башни. Следом пошел и я. Негоже бросать коня непривязанным. К моему удивлению, коня под уздцы держал дружинник из младших.

– Воевода где?

– На стене. Ты на башню побег, а он – на стену, смотреть, что получится.

Я уже собрался сесть в седло, как заметил воеводу. Хабар подошел, посмотрел на меня пристально.

– Это ты где же такое видел – из пушки по смерчу стрелять?

– Сам не видел, воевода, врать не буду, но люди знающие рассказывали, что на море такое делали – помогало.

– Надо же, я уж подумал – тебя Бог разума лишил. Молодец, большую беду отвратил. Ты… это… не держи на меня обиды, что в порубе сидел. Сам пойми – после осады татарской еще злость не прошла, а тут со лжою на тебя. Вижу – польза от тебя для города есть. Ты ведь не местный?

– Ага, – подтвердил я, взлетел в седло, махнул рукой на прощание и тронул коня. Не нравятся мне эти вопросы – откуда, кто родители?

На следующее утро я проснулся если не знаменитым, то популярным точно. Со мной раскланивались незнакомые люди, на торгу сбрасывали цены. Елена, придя домой, поведала, что слышала разговор, дескать – не иначе как ядро из пушки было освященным, и даже – что это был не смерч, а чуть ли не Змей Горыныч. Я вдоволь посмеялся над сплетнями. Но история имела продолжение.

Через несколько дней после смерча у дверей дома остановился возок. В ворота постучали, Елена пошла открывать, я же был занят на заднем дворе. Открыв калитку, жена впустила незваного гостя и прибежала звать меня:

– К тебе гость приехал, иди.

Хм, я никого не ждал, но коли приехал гость, надо встретить. Во дворе стоял довольно упитанный мужчина лет сорока, с окладистой и ухоженной бородой, в богатой ферязи с жемчужными пуговицами. Из-под ферязи виднелась шелковая ярко-красная рубашка. Гость постукивал носком сапога по земле, проявляя нетерпение. От гостя просто за версту несло большими деньгами. Он склонил голову в приветствии.

– Мир дому сему, благоденствие хозяевам!

Я слегка поклонился, пригласил гостя в дом. Разговаривать на улице – проявить неуважение к гостю.

Мы прошли в трапезную. Лена принесла ковш с медовухой. Гость выпил, поклонился, перевернул ковшик, показывая, что он пуст.

Мы уселись.

– Я – Перминов Гавриил, по батюшке – Лукич, купец.

– Юрий Котлов, по батюшке – Григорьевич, – представился я, хотя почти не сомневался, что купец в курсе, кто я такой и как меня звать. Но традиции следовало соблюдать.

– Много наслышан о тебе, Юрий. Сначала от купца Святослава Корнеевича, уважаемого торгового человека, коего дочь ты из плена с блеском вызволил, потом от Крякутного, нынешнего твоего нанимателя, духовный отец мой, отец Кирилл, от тебя в восторге полнейшем. В городе опять же за столь короткое время твоего пребывания показать себя успел.

– Гаврила, ты на меня поглядеть приехал и похвалить? Так я не золотой талер – дело сказывай.

– Точно, и о характере твоем непростом говорили – так оно и есть.

Пока одно словоблудие сплошное.

– Дорогой гость! Ежели дело ко мне, давай о деле поговорим. Коли пустой разговор – извини, свои дела у меня.

– Экий торопыга. Конечно, дело есть, не приехал бы попусту.

То, что есть дело, я сразу понял, как услышал фамилию. Кто же, в Нижнем проживая, не знает одного из богатейших людей города? В лицо я его не знал, но фамилия на слуху, серьезная фамилия, уважаемая.

Но купец тянул время, начав о погоде, о ценах на урожай. Потом внезапно, будто бы вспомнив что-то, спросил:

– Не хочешь от Крякутного ко мне перейти? Вдвое от Ивана платить буду. И работа та же – меня охранять да товар мой беречь.

– Крякутной не простой наниматель, меня с ним связывают не только дела. Когда у жены татары дом спалили, он приютил, работу дал. Деньги – дело наживное, хорошо, когда они есть. Но и совесть быть должна.

– Втрое плачу.

Я отрицательно покачал головой.

– За такие деньги и найми троих, втрое лучше будет.

– Удачлив ты больно, умен зело. Кто мог помыслить, что по смерчу из пушки стрелять надо. Есть у меня охранники – как без них, только сила у них есть, а мыслить не могут. Откель тогда удача возьмется. Я ведь богат не потому, что на печи лежу. Благоволение Господне нужно, это понятно. Но на Бога надейся, а сам не плошай. Ничего бы у меня не получилось, коли на семь шагов вперед не просчитывал. И людей стараюсь к себе взять таких же, чтобы опереться можно было, не подвели и исполнили в точности, что хочу.

– Нет, купец. После знакомства с тобой уважения к фамилии твоей прибавилось, но не могу. Это мое последнее слово.

Купец вскочил, заходил по трапезной. Лицо его покраснело, видно, не привык встречать отказа. Обычно, когда говорят – это мое последнее слово, продолжать далее разговор – пустое. Но купец уселся снова.

– Ладно, не хотел вот так, сразу, но придется. Дочь у меня есть, Антонина, пятнадцати годов, на выданье девка, красавица – вся в мать. Снюхалась с боярином местным, Илюшкой Лосевым. Так себе боярин. Ликом красив, врать не буду, однако беден, можно сказать – гроша ломаного за душой нет, а гонору – на пятерых хватит. Мы уж с ним по-хорошему – дескать, не пара она тебе, боярин. По-отцовски ее увещевал: найду я тебе достойного мужа из купеческого сословия. «Нет, – кричит, – я его больше жизни люблю!» Что ты будешь делать? Уж мать ее за косы таскала, я вожжами поучил, да видно – без толку… Надысь дочка пропала, сказала – с подружками гулять, на посиделки, и до сих дома не объявлялась. Я – домой к Илюшке, а его и след простыл, сбег. Домашние сказали – оседлал лошадь и уехал, не сказав куда. Еще и надо мной насмехались – мол, за дочерью смотреть лучше надо.

– От меня-то чего хочешь?

В принципе, я уже и сам понял, что он хочет, после его последних слов.

– Найти бы их, обоих найти. Антонину в доме запру да замуж выдам, а Илюшку – под суд княжеский, неча девиц соблазнять.

– Помилуй бог, Гаврила! Где же их искать, Русь большая.

– Потому к тебе и пришел, что удачлив ты да умом не обижен.

– А если любовь у них?

– Да пусть любит кого желает. Жениться на ней он не хочет – не боярского-де звания девица. А в блуде – нельзя. Семья быть должна, детишки от законного супруга. Для кого я приданое собирал? Позор-то какой на мою голову! Теперь и мужа достойного не сыскать, порченая девка. А уж как мы ее холили да лелеяли, ни в чем отказа не знала. Старший сын весь в меня, серьезный. А любимица вон чего вытворила. Ну, вернется – я ей покажу, как фамилию чернить, ровно подлого сословия, а не купеческого. Ну так что, возьмешься ли?

– С Иваном как быть? Он днями с товаром во Владимир собирался.

– Мне бы твое согласие получить, а с Иваном я договорюсь. На худой конец ему своих охранников одолжу, мало будет – двух-трех человек дам.

– Хорошо, договаривайся с Иваном. Коли согласен он будет, попробую сыскать, но ручаться не могу. Парсуна ее есть ли?

– Нет, – развел руки купец. – Как-то не довелось мастера встретить, чтобы лик ее написать.

– Как же мне ее искать, когда я ничего, кроме имени, не знаю? Куда отправилась – неизвестно, как выглядит – непонятно.

Купец огладил бороду.

– И правда. Вот что: дочка на мать похожа очень, только моложе. Может, на родительницу поглядишь?

Пришлось согласиться, хотя все это – очень относительно.

Мы с купцом на его возке поехали к нему домой. Правил лошадью он сам – приехал без кучера, хотя и люди есть, и в деньгах не стеснен. Вероятно, хотел, чтобы его поездка ко мне осталась тайной.

Дом купца впечатлял: раза в два больше, чем у Крякутного, первый этаж из камня, еще два – бревенчатых. В окнах – не слюда, а настоящее стекло, большая редкость в силу дороговизны. Да и везти его приходилось из-за моря, не делали стекло пока на Руси. Двор выложен дубовыми плашками – очень удобно, грязи после дождя нет, долговечно. Во дворах победнее двор застилали соломой, почти каждый день ее приходилось менять.

Мы прошли в дом, сразу в трапезную. Еще в сенях расторопная прислуга выскочила за указаниями.

– Супружницу ко мне!

Прислуга исчезла.

Через пару минут, едва мы уселись, в комнату вплыла – по-другому не скажешь – лебедь белая. Красавица лет тридцати пяти – тридцати семи, с толстой русою косой из-под кокошника, стройным станом и горделивой походкой. Пава! Почему-то мне вспомнились слова из известного кино: «Бровьми союзна, губы алые…» ну и еще что-то в этом духе. Действительно хороша!

Красавица увидела, что хозяин не один, а с гостем, и быстро вышла, чтобы вернуться с серебряной ендовой, полной хмельной медовухи. Я, как принял из ее рук ендову, ахнул – здесь же литра полтора. Вручив ковш, хозяйка поклонилась. Делать нечего: хоть и не хотелось пить, а надо. Медовуха была очень хороша, и я осилил ендову без особого труда. Перевернув, я с поклоном вручил ее хозяйке.

– Присаживайся, хозяюшка любимая, Аграфена Власьевна! Познакомься: Юрий, Григорьев сын.

Я привстал и отвесил поклон. Оба мы с любопытством уставились друг на друга. Я изучал ее лицо, пытаясь определиться с приметами, запомнить особенности. Она же, взглянув, отвела глаза.

Гавриле явно не понравилось, что я так бесстыдно пялюсь на его супругу.

– Ну все, мать, иди, небось – дел полно.

Аграфена встала и, покачивая бедрами – неплохими бедрами, между прочим, – вышла.

– Запомнил? Вот дочь такая же, только моложе. Я с утра к Ивану подъеду, обговорю, как тебя освободить на время. Сейчас тебя отвезут домой.

Взяв со стола колокольчик, он позвонил. Явившемуся слуге кивнул на меня:

– Отвезешь человека, куда скажет.

Я испросил согласие купца на разговор с его женой и, получив его, раскланялся с Гаврилой и вышел, попросив слугу провести меня к хозяйке.

Аграфена была одна в своей комнате, вышивала какую-то тряпицу. Она посмотрела на меня удивленно.

– Муж твой меня подрядил дочь искать.

Аграфена всплеснула руками, бросив вышивку.

– Это же надо, паршивка такая!

Я прервал ее справедливые высказывания.

– Можно посмотреть комнату Антонины?

– Конечно, я сейчас покажу.

В комнате – я бы даже назвал ее девичьей светлицей – было чисто и очень уютно.

– А скажи, хозяюшка, у дочки были ценности – ну, серьги, кольца, цепочки, височные кольца, подвески?

– Да как же девице без украшений – конечно, были.

– Покажи.

Хозяюшка подошла к сундуку, раскрыв, достала резную шкатулку.

– Пустая! – Аграфена в доказательство даже перевернула ее.

– А из вещей дочь чего взяла?

Хозяйка открыла шкаф – серьезный такой, наверняка – на века деланный, перебрала вещи.

– Нет, все на месте; в чем была, в том и ушла.

Хозяйка заплакала.

– Расскажи, хозяйка, в чем она была одета.

Аграфена подробно, как и все женщины, когда дело касалось одежды, перечислила. Хоть какая-то картина начала складываться – одежда, внешний вид. Я поблагодарил ее и на возке вернулся домой.

Так, надо обдумать, с чего начинать. В том, что Иван согласится отпустить меня на время, я не сомневался. Но Иван не был бы купцом, если бы не поимел с этого выгоду. Или деньгами возьмет с Гаврилы, или двоих-троих охранников взамен попросит. Ну и ладно, это их дела.

Куда беглецы могли направиться? То, что не вниз по Волге, – это точно. Там Казань, татары, потом – земли башкиров, потом – ногайцы. Нет, там делать нечего. На север, в Великий Устюг? Не исключено, только городок не велик. Во Владимир? Слишком близко, беглецы постараются уйти подальше. Рязань, Москва? Очень вероятно. Могут и дальше убежать – в Тверь, Великий Новгород или Псков, – да только не успеют, не дам я им такой возможности. Придется их догонять. Они ведь явно не пешком ушли – или на конях, или судном, только куда? По Оке или по Волге?

Я вскочил на коня и помчался на причалы. Их было несколько. И до вечера я успел побывать везде. На одном причале сказали, что вчера и сегодня никто не отплывал. На другом – суда были, но все шли вниз по течению и никого на борт не брали. Только на третьем причале сказали, что два судна были, даже пассажиров брали, но куда пошли – сказать не могли. М-да, хорошо, если оба судна ушли в одном направлении, а если в разные стороны! Замучаешься искать. Но уже хоть что-то.

От причалов я направился к городским воротам. Но и стражники ничего путного сказать не смогли.

– Эвон сколько народа туда-сюда шныряет. Мы повозки да груз осматриваем, мыто взимаем, нам пешие да конные не нужны.

Вот незадача!

Вечерело, и я отправился домой. Елена с порога спросила:

– Что случилось? Иван приходил, лицо от удовольствия лоснится, сказал, что освобождает тебя от работы. Он тебя что – выгнал?

– Нет, что ты, милая. – Я обнял жену и поцеловал. – Видела – сегодня днем купец Перминов приходил? Он уговорил меня заняться одним щекотливым делом, вот и попросил Ивана на время освободить меня от работы.

– Чего же тогда Иван довольный такой?

– Не иначе – Гаврила выгодные условия предложил, причем такие, что Крякутной отказаться не смог.

– Вона что, а то я спужалась, подумала плохое.

– Да что со мной плохого произойти может? Если только ты скалкой не побьешь.

– Скажешь тоже.

Жена ткнула меня в бок кулачком.

– Когда уезжаешь?

– Сегодня ночью.

Мне-то что собираться – накинул на рубашку легкую ферязь, опоясался саблей, кистень в рукав – и готов. Главное не в этом. С каждой минутой, с каждым часом беглецы все дальше от Нижнего. И тем сложнее их будет найти.

Откуда начать поиски?.

Я попрощался с Еленой, вышел во двор и вскочил на коня. Верст через пять я увидел костер. Подскакав, спешился, подойдя к костру, поздоровался. Вскочившие было люди уселись снова. Коли здоровается, значит – мирный человек, разбойники нападают гурьбой и без приветствий.

Поговорили о том о сем. Между делом поинтересовался – не видели ли девку с парнем?

– Нет, никого не видели.

Я поблагодарил и вскочил в седло. Вскоре показалась Волга, а у берега – кораблик.

Команда уже отдыхала, у костерка сидели лишь двое дневальных, игравших в кости. Когда я подошел, оба вздрогнули от неожиданности, затем вскочили, схватились за короткие и широкие абордажные сабли.

– Здоровьичка желаю! – Я уселся рядом с костром.

Дневальные тоже присели. Мы разговорились – и вновь неутешительные для меня новости. Пассажиров брали, но никого подходящего под мое описание не было – старик, два монаха, женщина с ребенком. Пожелав спокойной ночи, я снова вскочил в седло и погнал коня.

Скоро рассвет, ночь прошла впустую. Однако отрицательный результат – тоже результат. Теперь надо заниматься дорогами, а допрежь – отдохнуть.


Блеснул огонек. Не иначе – постоялый двор: крестьянские избы ночью темны, ни огонька, а у постоялого двора всегда горят масляные светильники, как маячки для припозднившегося путника.

Я набрался наглости и заехал на коне во двор, хотя обычно полагалось заводить коня в поводу.

Хозяин дремал за стойкой, но, завидев меня, мгновенно сбросил дрему, усадил за стол в пустой трапезной. Самолично принес едва теплую вареную курицу, пряженцы с тыквой и пиво. Для позднего ужина – достаточно.

Насытившись, я расплатился и попросил комнату. Хозяин провел меня на второй этаж, и я, уже и не ожидая удачи, спросил на всякий случай – не видал ли он вчера девицу с парнем на лошадях.

– Как не видал – были, далеко за полдень, поели и дальше поскакали.

– Куда? – Мне даже спать расхотелось.

– Как куда? У нас дорога одна – они от Нижнего на Владимир ехали.

– Вот спасибочко за добрую весть.

Я бросил полушку медную хозяину, и тот словил ее в воздухе так ловко, что я поймал себя на мысли, что не прочь бросить еще одну, лишь бы еще разок посмотреть на его трюкачество.

Ладно, можно поспать пару часов. Если я вышел на след, несколько часов ничего не решат. Все равно и они ночью спать будут. Да какое там спать – сейчас небось передыхают после очередной любовной схватки, а потом до полудня спать будут. С этой мыслью я и уснул.

А вот выбраться из постоялого двора оказалось затруднительно. Гостеприимный двор стоял на оживленном месте, и по дороге уже двигались повозки, скакали конные.

Позавтракав, я оседлал коня и рванул за беглецами.

Промелькнула деревушка с постоялым двором. Если беглецы не полные идиоты, то наверняка уже покинули постоялый двор, и вскоре я их должен догнать.

Минут через пятнадцать впереди показались два всадника. Наверное, беглецы.

Я перегнал их и всмотрелся в лица. Похоже, они. Я опередил их и спешился. Вот и всадники. Заметив меня, они снизили ход, кони перешли на шаг. Остановившись в паре метров, всадник грозно бросил:

– Прочь с дороги, шпынь.

Я аж удивился – это я шпынь? Перевел взгляд на второго всадника – о! Какая красавица! Щечки разрумянились, глазки сверкают. А лицом – вылитая мама.

Зашелестела сабля. Всадник с вызовом крикнул:

– Уйди с дороги, зарублю!

– Верни саблю в ножны, сосунок, тогда цел останешься, это ты тать бесчестный. Нехорошо девок у родителей умыкать.

Антонина густо покраснела и бросила отчаянный взгляд на боярина. В том, что это был он, я уже не сомневался. Боярин отважился на решительный поступок – взмахнул саблей, но я был настороже, ожидая чего-то подобного. Взмах кистенем – и сабля вылетела у него из руки, упала на землю. Я резко рванул боярина за ногу. Не ожидавший подвоха молодец грохнулся на землю.

Я схватил под уздцы лошадь купеческой дочки:

– Стоять! Не вынуждайте применять силу – хуже будет.

Но боярин, ослепленный яростью и пристыженный падением с лошади, бросился на меня. Отшвырнув удила, я сделал подсечку ногой и, когда он упал, врезал ему в глаз.

Антонина живо соскочила с лошади, кинулась к парню. Присев перед ним на колени, стала гладить ладошками по щекам.

– Илюшечка, очнись.

Левый глаз у парня набухал, вскоре появится синяк. Пока он не очухался, я расстегнул его ремень и связал ему руки. Подобрал его саблю, вернул ее в ножны. Нехорошо бросать саблю на дороге, хоть и дрянная была. Парень захлопал глазами, скривился от боли в подбитом глазу.

– Эй, тать! Ты кто? По какому такому праву боярина бить посмел?

– Какой ты боярин; ты девку скрал, стало быть – тать ты, а не я. Перед княжьим судом объясняться будешь. А еще раз меня обзовешь – отхожу тебя по заднице вожжами. Понял?

Услышав про суд, парень замолчал, зато Антонина кинулась на меня коршуном и попробовала ногтями вцепиться в лицо. Увернувшись, я схватил ее за толстую косу, намотал на руку.

– Будешь непотребство учинять – привяжу к лошади, сзади бежать будешь, пыль глотать.

– Да ты знаешь, холоп, чья я дочка?

– Знаю, меня папенька твой, Гаврила Лукич, за вами, голубками, самолично послал.

Девчонка сникла, через пару минут предложила мне выкуп.

– Ну сколько тебе папенька денег даст? Я больше дам. – Она стала срывать с себя золотые серьги, снимать цепочку. – Отпустишь?

– Жить-то на что будете, голубки? Боярин твой саблю в руках держать не может, ничего другого не умеет, кроме как девок портить. И на какие такие шиши вы кушать будете, где жить?

Девчонка посмотрела на боярина, ожидая поддержки. Но Илья прикинулся больным, прикрыл глаза. Я слегка пнул его сапогом.

– Хватит отлеживаться, дома заждались. Поднимайся.

Илья с помощью Антонины поднялся.

– Садитесь на одну лошадь вдвоем и не дергайтесь – мигом догоню, и тогда пощады не ждите.

Веревкой я связал их между собой, сам сел на лошадь купеческой дочки, своего коня взял под уздцы; мы развернулись и тронулись в обратный путь. Илюшка оказался парнем капризным и за три дня обратного пути чуть не довел меня до белого каления. То еда в харчевне была ему не по вкусу, то на полу спать жестко. А куда я его положу? Спали в одной комнате: Тоня на постели, мы с боярином – на полу, только у него руки были связаны. Спал я вполглаза, боясь, что голубки сговорятся, Тоня его развяжет, и вдвоем они меня сонного и прибьют.

Нет, обошлось. А перед Нижним боярин стал канючить:

– Отпусти хотя бы меня, Тоньку уж доставь отцу, небось деньги за нее обещаны, а меня, скажи, не поймал.

– Это с какого перепугу я тебя отпустить должен? Напакостил – отвечай. Тебе что, дворовых девок мало? За кого теперь Гаврила Лукич ее, порченую, замуж отдаст? Кто из купцов разрешит сыну с ней венчаться? Ты о ней подумал? Заткнись, а то зубы повыбиваю.

Парень замолчал; не потеря зубов его страшила, а гнев отцовский да суд княжий. Но то не мои дела.

К посадам Нижнего подъехали к вечеру, еле успели пройти городские ворота – прямо за нами их закрыли.

Подъехали к дому купца, я затарабанил в ворота. Испуганный слуга приоткрыл калитку:

– Чего надоть?

– Открывай ворота и зови хозяина.

Загромыхали запоры, ворота открылись. Я завел лошадей во двор, а с крыльца уже спускался купец. Было видно, что он сдерживает себя, чтобы не побежать. Да только негоже лицо ронять.

Дойдя до лошади, на которой сидели оба голубка, он покачал головой, бросил мне:

– Развяжи!

Я развязал веревку, снял с лошади девчонку.

– Иди к матери, потом поговорим.

Тонька испуганной мышью кинулась в дом. Боярин неловко слез с лошади сам – неудобно со связанными руками. Купец вдруг размахнулся, врезал ему в ухо, когда Илья упал, принялся пинать его ногами. Я обхватил купца руками, оттащил от парня.

– Охолонись, Гаврила! Не по чину бьешь, кабы сам за членовредительство в суд не попал.

Слова мои охладили купца.

– В подвал мерзавца! – бросил он слугам. – Пусть посидит ночь, а утром отца его пригласим.

Купец пошел в дом, позвал меня за собой. Двое слуг поволокли Илью в подвал.

Гаврила сел за стол, подтянул к себе кувшин с вином, разлил в серебряные кубки. Один придвинул ко мне:

– Давай выпьем за удачное окончание!

Мы выпили не чокаясь, как на похоронах.

– Сколько я тебе должен?

– Мы не уговаривались, сколько дашь – столько и возьму.

Купец вышел, почти сразу вернулся. Бросил на стол мешочек, звякнувший монетами.

– Прости, забот сейчас у меня много. Благодарен премного, что дочь быстро вернул, еще никто не хватился. Рад, что не ошибся в тебе.

Я поклонился, подхватил мешочек и вышел.

Вскоре я был дома, перемахнул через забор и постучал в окно.

Когда после ужина мы уже лежали в постели, Лена попросила рассказать, зачем приходил купец Перминов и куда я исчезал. Взяв с нее слово молчать и никому не рассказывать, опустив некоторые детали, я живописал историю побега и поимки беглецов. Лена слушала затаив дыхание, глаза ее блестели. В конце моего повествования на глазах появились слезы.

– Это жестоко!

– Ты о чем?

– Илью отдадут под суд и лишат боярского звания. У Перминова полно денег, и он подкупит любой суд. Надо спасти Илью.

– Ты предлагаешь мне пойти в суд видаком? Нет уж, напакостничал – пусть отвечает, коли он мужчина.

– Как ты не понимаешь, он ее любит!

– И что с того?

– Бесчувственный чурбан! Где он?

– Известно где – в подвале у Перминова.

– Юрочка, дорогой, вызволи его оттуда.

Ни фига себе – вызволи. Не для того я помог его туда упрятать, чтобы самому вызволять.

Ленка не успокаивалась, упрашивала, клянчила, ругалась. Наконец я не выдержал:

– Хорошо, прямо сейчас оденусь и пойду вызволять. Только ведь собаки во дворе злющие.

– Милый, ты сумеешь.

Вот незадача. Один говорит – поймай и платит деньги, другая – вызволи. И все на мою голову. А в принципе – я дело сделал, беглец в узилище, деньги у меня, Антонина под бдительным надзором. Если я ему устрою побег, никто меня не заподозрит. Будь что будет.

Одевшись, я вышел во двор и пошел к дому купца.

С трудом нашел в темноте дом Перминова и перемахнул через забор. Куда заперли Илюшку, я видел. Запор оказался хлипкий, да и кто покусится на продукты в погребе на своем дворе – не поруб, чай. Я шагнул в темноту:

– Илья, ты здесь?

Тяжкий вздох:

– Здесь, где мне еще быть!

– Сбежать хочешь?

– Не по чести-то.

Я аж вскипел:

– Ах ты, засранец, девок портить – по чести, а убежать – честь не позволяет. Ты хоть понимаешь, что на суде звания боярского лишиться можешь, и виру князь наложит такую, что тебе и родителям век вовек не расплатиться?

– Что-то голос твой похож на голос того, кто нас пленил.

– Это я и есть!

Илюшка замолчал.

– Ты говорить будешь, или мне уйти?

– А ну как обман? Не верю я тебе.

– Нет у меня времени с тобой долго говорить: учуют собаки – обоих подерут, и на суд оба пойти можем.

– Ладно, согласен.

В темноте подвала послышалась возня. К двери подошел Илья. Руки его были связаны. Я вытащил нож, разрезал путы. Пленник начал растирать кисти.

– Бежать есть куда?

– Есть.

– Тогда сейчас бежим к забору, если собаки нападут, попробую задержать. Ты же беги, меня не жди и забудь про меня. Поймают ежели – сам сбежал.

Мы пошли к забору. Заслышав наши шаги, темной тенью из-за угла дома вылетела огромная собака. Молча, без лая она кинулась в нашу сторону.

– Беги, – толкнул я Илью. Он бросился к забору, а я вытряхнул из рукава кистень. Саблю я не брал – чай, не на войну шел, во двор к купцу, и убивать никого не собирался. Когда до пса оставались метры и я различил злобные зеленоватые глаза, рука моя рванулась вперед, и кистень врезался кобелю между глаз. Я перепрыгнул через забор. Ильи след простыл. Вот и славно, что он не видел ничего, ни к чему мне лишние разговоры.

Бегом я рванул домой, мне не хотелось, чтобы меня кто-нибудь увидел. Не успел постучаться, как дверь распахнулась. Елена стояла в одной ночной рубашке, накинув на плечи платок.

– Што?

– Цел, как видишь.

– Я об Илье.

– Вызволил, убег, даже спасибо не сказал.

Елена наградила меня страстным поцелуем. Под тоненькой ночной тело было как обнаженное. Едва заперев дверь, я разделся, бросая одежду, и мы нырнули в постель. Я был достойно вознагражден.

А утром в ворота раздался стук. Уж больно рано, только забрезжил рассвет.

Учитывая, что я полночи не спал, вставать не хотелось. Стук повторился. Пришлось вставать, одеваться, выходить во двор. У ворот стоял мужичок, представившийся слугою купца Перминова.

– Доброго утречка вам! Хозяин к себе просит, уж не гневайся.

Умыв лицо, я оделся подобающим образом. Оседлал лошадь и вскоре был у дома купца.

Во дворе бегали слуги, и явно чувствовалась суматоха и растерянность.

Слуги доложили о моем приезде, и купец лично вышел на крыльцо встречать гостя, проявляя уважение. Едва успев зайти в дом, купец огорченно сказал:

– Сбег Илюшка-то, не усмотрели.

– Дочка на месте?

– Дома, за нею уж пригляд строгий. Второй раз не осрамимся. Видно, помог кто-то из прислуги. Как после того челяди верить?

– Прискорбно, только от меня что надо?

Купец помялся:

– Не возьмешься сыскать?

– Нет уж, извини, Гаврила, я только вчера беглецов вернул. За три дня едва лошадь свою не загнал, пока все дороги обшарил. Не поверишь – от седла седалище болит. Нет, не проси. В баньку хочу, передохнуть надо, почитай – все ночи не спал, – вдохновенно врал я.

Купец вздохнул:

– Видно – судьба. Прости за хлопоты.

Я откланялся и вернулся домой. Не для того выпустил я его ночью, чтобы вновь разыскивать.

Прошло время, пришла зима с ее снегами и морозами. Оживилась торговля, несколько приутихшая в распутицу. Дороги непроезжие, грязи столько, что лошади по брюхо в нее проваливаются. Какие уж тут телеги? Да в ненастье и немного найдется охотников мокнуть под дождем, бродя по торгу.

Зимой же крестьяне свободны, вот и тянутся в город по льду замерзших рек на лошадках, запряженных в сани. Дорожка на загляденье – ровная, без рытвин и ухабов. Гляди только, чтобы в полынью не угодить. Вот и старается крестьянин в город попасть, на торжище, чтобы разумно потратить заработанные осенью деньги.

В город везли остатки нераспроданного урожая – репу, морковь, мороженое мясо и рыбу, ведра с замороженным молоком, мед. Назад – железные изделия – топоры, лопаты, косы, замки. Женам и семейству – ткани: попроще – для каждодневной работы, а уж шелк – для праздничной одежды. Жены пошьют – в селе они все рукодельницы. Детям – подарки, как без этого: леденцы на палочке, пряники печатные, свистульки глиняные, игрушки деревянные. Кто позажиточнее – покупали слюду на окна вместо бычьих пузырей.

Вино рекою лилось в трактирах, все близкие к торгу харчевни были полны. Крестьяне обмывали покупки, купцы – прибыль от торговли. Упивались и допьяна, однако трактирщики таких на улицу не выпускали, прислуга уносила их в отдельную комнату – пусть проспятся. И не потому, что жалостливые такие, боящиеся, что пьяные пообмораживают руки-ноги – нет. Был на то Указ государев, и за исполнением его городская стража наблюдала.

Обирать пьяных тоже было не принято. Уже не по Указу, потому как одного оберут, другого – пошел слушок, – и конец репутации. Были иногда случаи, как без этого, только большей частью баловались слуги.

В один из таких дней на санях ко мне пожаловал самолично Перминов. Надо же, не забыл дорожку.

В дорогой собольей шубе, песцовой шапке, вышитых валенках он внес в дом запах мороза. Отряхнув в сенях валенки, сбросил мне на руки шубу и шапку, уселся на лавку. Краснощекий, веселый, с расчесанной и умащенной маслом бородой. Что-то непохоже, что придавлен тяжкими делами.

Разговор начали, как водится, о погоде. Де на Николу такая метель была, что пару дней из дома нос высунуть нельзя было. Постепенно разговор пошел о торговле, видах на урожай. Наконец Гаврила дошел до цели приезда.

– А не хотел бы ты, Юрий, на охоту съездить? Косточки размять, удаль молодецкую показать. Знакомец мой высмотрел берлогу, да медведь в ней огромный.

– Чего же не съездить?

– Вот и договорились. Оденься завтра с утречка потеплее, мы за тобой заедем. Рогатину на тебя возьмем; знаю – не охотник ты, своей нету. Коли сладилось у нас, так до завтра.

Купец уехал. Странно, после того случая с дочкой не виделись ни разу, а тут вдруг на охоту приглашает. Не таков Перминов, чтобы время свое праздно проводить, не иначе – разговор есть, такой, чтобы без лишних ушей. Кто на охоту зимой не выбирается? Самое развлечение для мужчин.

Едва утром успел поесть да одеться, как у ворот остановился санный поезд. Семь саней – изрядно. Во вторых санях, укрытый медвежьей шкурой, сидел Перминов, одетый в добротный овчинный тулуп. Он призывно махнул рукой, и я уселся рядом.

За неспешным разговором путь пролетел быстро. Сытые лошади тянули сани бодро.

К ночи въехали в село: Перминов и я – на постой к знакомцу купца, остальные – на постоялый двор. Поев, мы улеглись спать. Вино не пили, медвежья охота – занятие серьезное, не для похмельной головы и дрожащих рук.

Разбудили нас с первыми петухами. Собрались быстро, к дому уже подтягивались с постоялого двора остальные охотники. Мы разобрали рогатины и от села прошли пешком. Знакомец дорогу знал, но все равно идти было тяжело, снегу – чуть ли не по колено.

Вот и берлога. Если бы знакомец не сказал, что она передо мной – я прошел бы мимо. Поваленное дерево, рядом с комлем – сугроб, каких в лесу множество. Лишь приглядевшись, можно было заметить, как из маленькой дырочки вверху вырывается легкий парок.

Охотники окружили сугроб, выставив вперед рогатины. Тяжелая штука, куда там копью до него. Толстое полированное ратовище, на конце – рогатина в виде короткого, в локоть, меча. Обоюдоострое широкое лезвие – рожон (отсюда и выражение «Чего на рожон прешь?») – в месте соединения с деревянным ратовищем имело широкую перекладину. О ее назначении я догадался сам – разъяренный медведь мог насадиться на рогатину и дотянуться лапами до охотника, перекладина же обеспечивала относительную безопасность. Но тяжела – втрое против копья, не меньше, да и то – не супротив человека; в матером медведе триста – триста пятьдесят килограммов будет, а ну как ратовище не выдержит?

Конечно, на поясе у каждого – нож, но это больше для успокоения совести. Когти у косолапого едва ли не меньше ножа, и удар лапы – будь здоров, раздирает тулуп, одежду, кожу – на раз. И уж коли до ножа противоборство дойдет – будьте уверены, охотнику самому сильно достанется.

– Готовы?

– Да, – вразнобой.

– Начинай!

Знакомец суковатой палкой ткнул в сугроб, поворошил его. Сначала ничего не происходило, потом раздался грозный рев, и сугроб как будто взорвался изнутри. Нас осыпало снегом, и в облаке снежинок встал во весь свой огромный рост бурый, почти черный медведь. С ходу он бросился на знакомца и ударил его лапой, тот отлетел в сторону. Другой лапой медведь отбил в сторону рогатину Перминова и щелкнул зубастой пастью. Глаза зверя яростно горели злобой и ненавистью к людям, потревожившим его покой.

Раздумывать было некогда, и я воткнул свою рогатину медведю в бок, по самую перекладину. Зверь взревел и развернулся ко мне – я едва удержал оружие, настолько рывок был неожиданно силен. Скользящим ударом я резанул медведя по шее, не причинив, впрочем, особого вреда – на нем шкура как кольчуга. Надо наносить только колющие удары.

Я отступил на пару шагов – иначе бы не смог развернуть рогатину, – все-таки четыре метра ратовища для леса многовато. В это время купец изо всей силы вогнал медведю рогатину в правый бок. Зверь ударил лапой, перебив пополам ратовище, и попер на купца, открыв мне спину. Ухватив ратовище обеими руками, я изо всей силы воткнул рогатину ему под лопатку. Рядом вонзил свою еще один охотник. Зверь зарычал так, что по спине пробежал холодок, свалил купца ударом лапы и рухнул на упавшего. Неужели закончилось? Я перевел дыхание.

Охотники бросились к зверю, воткнули ему в шею длинные охотничьи ножи, перерезали глотку.

– Купец! Тащите Гаврилу!

Перминов лежал под медведем, подмятый его весом. Мы с трудом столкнули зверя.

Шапки на купце не было, однако голова была цела, а спереди из тулупа был вырван огромный кусок, виднелась кровь. Купец был без сознания, но дышал.

– Быстро за санями. Одни – для купца, другие – под медведя.

Несколько охотников побросали рогатины и побежали по проторенному следу в село.

Я встал перед купцом на колени, расстегнул тулуп, ножом вспорол ферязь и рубашку. На коже – лишь порезы, четыре неглубокие раны, правда, кровят. Ощупал ребра – под пальцами ощущалась крепитация – это когда ребра сломаны и концы обломков трутся друг о друга, издавая подобие хруста. Прошелся руками по грудной клетке, ощупал руки и ноги. Осмотр успокоил. Просто удар был очень силен, но пришелся вскользь, а к потере сознания привел болевой шок от переломов.

– Полотенце подлиннее есть?

– Откуда?

Скинув с себя тулуп, я снял жилет, рубашку. Рубашку распорол на длинные полосы и с помощью мужиков туго перетянул грудную клетку купца. Застегнул на купце тулуп и оделся сам – чай, не лето, прохладновато.

Прибыли сани. Охотники перенесли в них купца, укрыли медвежьей шкурой. Я сам уселся в сани, один из слуг купца взгромоздился на облучок.

– Гони в город.

Охотники принялись снимать шкуру с медведя, а мы помчались в город.

Лошадку возница не щадил, охлестывая вожжами, и когда солнце начало садиться, мы проехали городские ворота.

Как только сани с купцом въехали во двор, из дома высыпала вся челядь. Они бережно перенесли купца на медвежьей шкуре в дом. Жене я наказал тугую повязку не снимать. Самое главное для купца сейчас – это полный покой, тепло и уход. Я попрощался, пообещав вернуться завтра, и отправился к себе. Интересно, о чем хотел поговорить со мной Перминов? Ведь разговор так и не состоялся. Что называется – сходил в магазин за хлебушком.

Встретив меня, Елена всплеснула руками, едва я снял тулуп:

– А рубашка где же?

Пришлось рассказать ей о ранении купца на охоте.

– Жить-то хоть будет?

– Милостью Божьей должен. Я прослежу, когда-то давно лекарем был.

Я вовремя прикусил язык, чуть не брякнув – «в другой жизни». Иногда бывает сложно не выдать себя воспоминаниями о будущем. Ни к чему грузить эту прелестную головку, язык женский – как помело.

Следующим днем после заутрени я уже был в доме Перминова. Купец пришел в сознание, но был слаб, дышал едва-едва, боясь резкой боли при глубоком вдохе. Так пока и должно быть. Я осмотрел раны; попросив у челяди длинную плотную холстину, туго перепеленал грудную клетку.

– И долго мне так лежать?

– Седмицу, не меньше. Потом можно будет вставать, а об охоте забудь до Масленицы.

– Какая охота? Охотники мои вернулись, шкуру привезли, сейчас обрабатывают. Рассказали, что ты меня без памяти увез. Ладно хоть живой остался. Знакомца жалко – убил его медведь; хороший мужик был, пусть земля ему пухом будет.

Мы попрощались.

Я захаживал к нему каждый день, с удовольствием наблюдая, как идет на поправку купец. Бог здоровьичком Гаврилу не обделил. Немногие из моих современников могли остаться в живых после такого. Тулуп помог – смягчил удар и не позволил когтям снять кожу.

Через неделю купец уже начал вставать и потихоньку ходить, придерживаясь за бок; иногда постанывал сквозь зубы, но, в общем, быстро шел на поправку. Я посоветовал ему найти у восточных купцов на торгу мумие и, к моему удивлению, на следующий день увидел у него на столе это напоминающее смолу лекарство. Отщипнув кусочек, я положил его в рот. Да, это оно – этот вкус не спутаешь ни с каким другим.

С кресла за мной с интересом наблюдал купец.

– Оно?

– Оно самое.

– Слава богу, а то сумасшедшие деньги за него отдали – а ну как обманули?

Я объяснил ему, как принимать лекарство.

– В баню хоть можно? А то запаршивею скоро. А хочешь – вдвоем сходим. Сейчас распоряжусь, быстро затопят.

Делать мне в этот день было особо нечего, и я согласился. А пока прислуга накрыла стол, и мы не спеша отведали копченого угря, осетрового балыка, горячих еще пряженцев с разной начинкой.

Тут и банька подоспела.

Любил я это дело. Бывало, вернешься после похода, весь пропыленный и пропотевший, смоешь с себя грязь – и как будто кожу новую надел, а вместе со старой сбросил и груз забот.

Купец толк в бане знал – знай себе плескал на раскаленные камни хлебным квасом, пока дышать стало нечем. Мы отходили друг друга веничками, полежали на полках, попотели, обмылись. Памятуя о ранении, в снег да в прорубь не выскакивали голышом.

В предбаннике уже стоял накрытый стол с самоваром, баранками, здоровенной головкой сахара. Мы надели чистые одежды, уселись почаевничать. Благодать. Все-таки русская баня – не душ на скорую руку, и тело в чистоте держит, и дух укрепляет.

– Хорошо-то как! – Купец с шумом отпил из блюдца вприкуску с сахаром и баранкой.

Я последовал его примеру – действительно здорово.

Попотели, утирая лица расшитыми льняными полотенцами, еще попили чайку, с вареньем. В глиняных плошках каких его видов только не было – малина, морошка, черника, костяника, груша и еще что-то, что даже на вкус определить сложно.

– Нравится?

– А то! Только понять не могу, из чего.

– Это приказчик мой расстарался, из-за моря привез, в Кафу нонешнее летось ходил с товаром, называется – фейху.

Господи, как же я сам не догадался, ведь пробовал раньше варенье из фейхоа, в гостях у знакомого армянина.

Напились мы чаю до отвала, выдули чуть ли не весь ведерный самовар. Блаженно отвалились на спинку.

– Смотрю я – очень ты полезный человек, Юра. Не знал о тебе, что знахарь, гляди-ка – раны уже затянулись и ребра почти срослись. Наши-то, местные, кроме как кровь пустить да травы давать и не могут ничего.

– Травы – тоже хорошее лечение, но иногда слабы они, не при всех хворях помочь могут.

– Вот что… – Купец помедлил.

Я весь обратился в слух.

– Только не смейся. Шли мы раз на корабле из Ганзы, подобрали человека, за обломок мачты держался, потонул его корабль, злым штормом застигнутый. Кто он и как звать его – неведомо, только говорил по-русски. Недолго протянул бедняга, отдал Богу душу, а умирая, сказал тайное, чтобы, значит, в могилу с собой не унести. Про клад бесценный, что в Волхове-реке покоится, драккар викингов там затонул. Где, в каком месте – ничего более не успел молвить. Не возьмешься ли за поиски?

– Гаврила, это и в самом деле смешно. Волхов – не ручей! Даже если точно знать, где корабль лежит, и то намучиться с поисками можно, а как из него добро вытаскивать? Оно же все под илом лежит, да и не могу я под водой дышать. Нет, не серьезно сие. Не взыщи, купец!

– Я, собственно, и не надеялся, сам понимаю, как в сказке – найди то, не знаю что. Однако же уж очень слова его запали мне в душу. Никак забыть не могу. Давай по чарке вина выпьем, у меня хорошее – бургундским прозывают. Да и забудем про клад. Только чур – никому.

– Обижаешь, Гаврила Лукич.

Я еще пару раз зашел поинтересоваться здоровьем купца и, убедившись, что Гаврила здоров, прекратил визиты.

Глава 6

А весной, после Масленицы, как-то зашевелились дружинники – точили оружие, чистили доспехи. Я поинтересовался у дружинника Михаила – не начальство ли приезжает?

– Эх, если бы начальство, – вздохнул Михаил. – Государь повелел, как дороги просохнут, собираться под Москвою, на Смоленск пойдем.

– Так уж ходили не раз и биты были.

– Ноне большую силу государь собирает, надо вернуть Смоленск под московскую длань.

– Тогда удачи. А кто же в городе остается? Нельзя же без войска, татары все никак не угомонятся.

– Стрельцы да ополчение. Бог даст – пронесет. А что до татар, придет и их время: вот соберет государь все земли и города русские у своего престола – подожмут хвосты и татары, и крымчаки, да и литвины со свеями.

Мы тепло попрощались и разошлись.

У меня появилась пища для раздумий. Любимое время всех правителей для войны – лето. Одежу теплую брать не надо, с запасами для людей и лошадей легче – пустил лошадь на траву, и не нужно везти в обозе зерно и сено. Только это – палка о двух концах. Русичи – на Смоленск, а татары, прослышав, что все рати с Литвою воюют – к нам на грабеж. Ой, чую я – лето беспокойное будет. А может, пока время есть, уйти куда подальше? Есть же места, куда нога татарская не ступала, – Архангельск, например. Ежели подумать, так еще места найдутся. Жалко только дом бросать. Привык я к нему, да и Нижний пришелся по душе.

Прикидывал и так, и эдак. Пара лошадей у меня в конюшне есть, коли внезапно нападут – все равно успеем верхами уйти, ценности только в сумке хранить надо. Может, разумнее их даже с собой не таскать, а спрятать в укромном месте, оставив немного на первое время. Вот очистятся реки ото льда, начнет паром работать, за ним – второй, который достраивают на верфи.

Кстати, о пароме. Поглядев, как он работает, перестали завистники насмешничать. Второй строили уже получше, с учетом ошибок первой посудины.

Одно плохо – разведки нет. Стоят редкие заставы русские на торных путях, да летом путей – сколько хочешь, где пройдет конь, там и дорога. Заставу обойти легко можно. А вот дальняя разведка не помешала бы.

Прежде чем вторгнуться в русские земли, на своей земле татары собирают войско из разных улусов. Стоят спокойно, костры жгут. Кого опасаться? Все вокруг свои, соплеменники. А до границы – рукой подать. Верховой за день доскачет. Конечно, войску дорога пошире нужна, и скорость не та, но часто нападения татарские были внезапными настолько, что не все горожане из посадов успевали в крепости укрыться. Крестьяне в деревнях хватали детей и узел с ценными вещами и – в леса, только там и спасались.

Только татары все хитрее с каждым набегом становились. Жечь деревни перестали – дым далеко виден, чем не сигнал тревоги. И деревни сначала втихую окружали, без обычного своего визга, чтобы никто не убег, а уж потом бесчинствовали.

Так и зрела в моей голове мысль – побывать на землях татарских. Сами работать не любят и не умеют, вся домашняя работа – на пленных, кои мрут от голода и побоев, презренные гяуры. Вот и приходится каждый год в набеги ходить – то малой ордой, то всем ханством, иногда даже усиленным союзниками. Сломить бы хребет беспокойному соседу. Только помнил я из истории, что до покорения Казани Иваном IV еще много лет пройдет и погибнут тысячи русских.

И чем больше я обдумывал задумку, тем больше она мне нравилась. Вот уйдут дружины под Москву, на общие сборы, и не совладают стрельцы с ситуацией. Дисциплина и выучка у них не та. Живут стрельцы по своим домам, а не как дружинники – сообща в воинской избе. Те же дружинники каждый день под руководством десятников и сотников упражняются с оружием, оттачивая воинское мастерство. Стрельцы же в свободное от нарядов время занимаются личными делами – торговлей, нехитрым ремеслом, а нередко и пьянством. Это все равно как сравнивать кадрового офицера и призванного на воинские сборы из запаса. Что «партизан», что стрелец – почти одно и то же в бою. Вот горло драть стрельцы умеют, выбивая из посадника или наместника жалованье, или послабление по налогам, или какие другие льготы. Рядом с молодцеватыми дружинниками одетые хоть и в униформу, потрепанную и поношенную, стрельцы выглядели бледно.

Для вылазок на татарские земли я решил основательно подготовиться. Прошелся по оружейным лавкам и нашел-таки себе мушкетон. Качество, конечно, не испанское, но, за неимением лучшего, сгодится. Производство наше, тульское, судя по клейму, мастер – Аверин. Пощелкал курком – звук чистый, срабатывает четко, без заеданий. Там же купил ружейного пороха, картечи и пуль. Мешочки со свинцовой картечью и пулями были изрядно тяжелы, но деваться было некуда. Ведь весь запас сразу я брать с собой не собирался, всего требовалось на три-четыре выстрела.

Дома я осмотрел покупку, почистил, зарядил. Оседлав коня, выехал за город, в лес, попробовал пострелять по пеньку. Картечью мушкетон бил отлично – кучно и резко, а бой пулей – неважный, видимо, из-за короткого ствола. К тому же нарезов нет, на конце ствола раструб, все это не способствовало точной стрельбе.

Дома вычистил и зарядил мушкетон, осталось только в случае нужды подсыпать пороха на полку – и можно применять.

Я ждал теплых дней, что были не за горами. Снег почти сошел, но дороги развезло, и ни о каком нападении, равно как и просто передвижении по дорогам и думать было нечего.

Как-то, будучи на пристани по делам, я увидел необычную вещь. Владелец или кормчий большого, называемого морским, ушкуя стоял на палубе и держал в руках подзорную трубу. Не очень большая, скорее всего, не очень сильная, складная, латунь потертая. Как бы она меня выручила! До бинокля в эти времена еще не додумались, но о существовании подзорных труб я знал. Правда, использовались они на море, а в этих местах, в глубинке, я видел ее в первый раз.

Я вежливо попросил разрешения взойти на судно, приблизился к обладателю трубы. Поговорив о погоде и поинтересовавшись, как прошло плаванье, попросил продать мне подзорную трубу.

Владелец ее хмыкнул, оглядел меня скептически. Видно, в его глазах я на умного не тянул.

– Ты хоть знаешь, парень, для чего она нужна?

– Знаю, потому и прошу.

– Редкая штуковина, венецианского стекла.

– У тебя ушкуй морской, в любом морском порту ты ее купишь, причем новую.

Мы долго торговались. Владелец сначала заломил такую цену, что я подумал – ослышался. Да за такую цену суденышко небольшое купить можно, новое, прямо с верфи.

Я сбивал цену, пока она не стала относительно реальной, и достал кошель. На правах будущего владельца взял из рук кормчего подзорную трубу, раздвинул, настроил резкость. Ну что же, увеличение не более чем шестикратное, четкость по краям – не очень. Но пузырьков в стекле нет, равно как и трещин. Я отсчитал монеты и поклонился.

Покупкой был очень доволен, показал ее дома Елене и долго покатывался со смеху, глядя, как она поглядела в трубу, потом протянула вперед руку и попыталась ухватить близкое изображение. Удивлению ее не было предела, забросив все дела, она весь день разглядывала дома, крепость, людей, восторженно вскрикивая:

– Диво дивное! Отродясь не глядела в такое волшебное стекло и даже не слышала о сем.

Когда я забрал подзорную трубу, надула губки:

– Я думала – ты мне в подарок ее купил, для развлечений.

– Нет, милая, подарок тебе потом купим, на торжище. Мне эта штука для воинских дел нужна.

Елена умчалась по подружкам, спеша поделиться увиденным маленьким чудом.

Я перебрал в голове, что еще мне может понадобиться в разведке. Эх, маскировочный халат бы еще, совсем здорово бы было. А может, стоит попробовать? Ленка-то – швея.

Следующим днем мы пошли на торг. Я же обещал подарок. Лена, как и все женщины, с удовольствием перебирала товары, торговалась и шла дальше. Я же выбирал себе ткани. За основу взял кусок льняной ткани блекло-зеленоватого оттенка, докупил несколько кусков коричневой и желтой. Елене купил лобные подвески, серебряные, тонкой работы, с бирюзой. И тут же подкатился – пошить-де одежку мне надо. Объяснил, что требовалось – капюшон, карманы, сверху нашитые небольшие кусочки ткани разного цвета. Лена смотрела изумленно.

– Юра, ты же на человека в нем похож не будешь, просто пугало огородное!

– Ты сначала сшей, потом я тебе покажу.

Через несколько дней маскировочный костюм был готов. Я надел его, он пришелся впору. Оглядел себя в зеркало – неплохо, но чего-то не хватает.

Отправился на базар, купил сетку рыбачью с мелкими ячейками, проварил ее с сажей, выкрасив в черный цвет. Когда сеть высохла, прикрепил грубыми стяжками к груди, спине, ногам и капюшону.

Лена смотрела на мои труды с любопытством.

Надев костюм, я сказал:

– Теперь обожди немного, выйдешь во двор и попробуй меня найти.

Выскочив на огород, я сорвал ветки и, воткнув их в сетку, землей вымазал лицо и улегся между растениями.

Вскоре вышла Елена. Внимательно осмотрела двор, зачем-то заглянула в сарай. Ничего не обнаружив, прошла в огород. Потопталась рядом со мной, даже на пальцы наступила и отошла к дому.

– Если это прятки, то ты выиграл, покажись.

Я, как черт из табакерки, поднялся в четырех метрах от нее. Елена от испуга от моего неожиданного появления на ровном месте завизжала и закрыла лицо руками.

– Ну, испугал-то как, прямо страхолюдина!

– Теперь поняла, для чего наряд этот странный? Ты стояла у меня на руке, и то не узрела. Так и татары ничего не увидят. А я их – ррраз!

– Ой, ты что, к татарам собрался?

– Ну, только самую малость – поглядеть, что наши заклятые друзья делают. Не волнуйся, это ненадолго.

Первую разведку я решил провести, как только высохнут дороги.

Этот день настал, и с наступлением сумерек я вышел из дома. С собою, кроме уже привычных ножа и сабли, взял только подзорную трубу, уложив ее в специальный карманчик с клапаном. К нему бы еще «липучку», да где ее взять; до изобретения этого маленького, но удобного приспособления еще лет пятьсот. Сделал я и еще одно усовершенствование – на левой ноге, немного выше щиколотки, закрепил кожаный ремешок, куда заправил конец ножен от сабли – теперь она не будет свисать вниз и бить по ногам. Мушкетон на первый раз решил не брать, воевать пока ни с кем не собирался, просто хотел узнать местность. С картой это было бы проще, да где ее взять? Карт даже своей земли было очень мало, все рисованные, с большими неточностями и стоившие немало денег. А уж про карты ханства Казанского или Ногайского, равно как и Крымского, я и вовсе не слыхал. Вот и изучу на месте, потом набросаю по памяти кроки – подобие карты, хотя бы для личного пользования.

Я попрыгал – ничего не бренчало, не звякало. Елена была занята по хозяйству, и я, попрощавшись, вышел. На берегу под присмотром паромщиков стояла маленькая лодочка. Я отчалил от берега и повернул вниз по течению. По реке хорошо ориентироваться – видна великолепно даже в темноте, с пути не собьешься, не заблудишься и возвращаться домой удобно – как торная тропа. Неожиданно в голову пришло – а ведь сегодня Вознесение Господне, начало мая. Очень символично! Ориентировочно через час-полтора гребли я повернул вправо, пристав к берегу. Здесь уже земли черемисов, марийцев луговых и мордвы. Верные вассалы татарские. Именно через их земли идут татары на Русь, здесь они собирают свою Орду. По зову хана из всех улусов стекаются сюда степняки – весело, в предчувствии похода на соседа, предвкушая кровь, деньги, рабов. Для нищего пастуха и пара пленных – удача. Те из разбойников, что вернутся с Руси целыми, бахвалятся на пирах, как рубили русских, да трофеями из зажиточных русских земель. Вот и слушают их, разинув рты, мальчишки, мечтающие сесть на коня и лететь в атаку на неверных. Жаль только, что ничего не могут поведать о своей участи те из татар, что сложили головы на нашей земле, чьи трупы были растерзаны диким зверьем.

А высматривал я костры. Ночью они издалека видны. Причем мне был нужен не один костер или два. Это вполне мог оказаться костер пастуха или рыбака. Я искал скопление костров. Большое войско – всегда много костров, на которых воины варят в котлах похлебку, жарят баранов, да и просто греются в прохладную ночь.

Нет, только одна темнота, да просверкнет иногда серебром ручеек или речушка.

Когда луна стала склоняться к горизонту, я вернулся к лодочке и направился к Нижнему.

Вот и Нижний лежит в предутренних сумерках.

Я причалил лодочку, прошелся по предутренним улицам, перемахнул через стену и оказался во дворе. Если ходить в разведку – нужен компас. Хорошо, если на небе луна или солнце – можно хоть как-то определить местонахождение, а если туман или небо тучами скрыто? Завтра надо на торг! С этой мыслью я и уснул в постели.

К моему разочарованию, с компасами была проблема. Нет, компасы были, даже в двух лавках – все-таки Нижний имел верфи и строил корабли. Но и компасы были тоже корабельные – массивные, тяжелые, в корпусах из латуни. Один из торговцев сумел все-таки сыскать маленький компас. Маленький – это в его понимании. Компас был размером с блюдце, толщиной чуть ли не в ладонь. А вес? Невзначай на ногу уронишь – будет перелом, вроде как от кувалды.

Повздыхал я, вспоминая пусть и неточные, но маленькие и легкие туристические компасы в пластмассовых корпусах, что продавались во всех магазинах спорттоваров, да и купил то, что предложил торговец. Сделан компас был добротно, на циферблате нанесены румбы, корпус серьезный, стекло прикрыто откидной крышкой. Компас напоминал карманные часы, только был значительно больше.

А еще я купил бумагу и чернила. Бумага стоила дорого – ведь грамотных было мало. Кто победнее – писал на бересте, люди побогаче писали на выделанной коже, и уж вовсе богатые писали на бумаге. Пергамент для письма использовался монахами в монастырях или государевыми дьяками.

Продавец бумаги сильно отличался от других продавцов. Если торговцы тканями, украшениями, обувью кричали, зазывая покупателей, расхваливали свой товар, то этот стоял молча, с почти безучастным видом. Кому нужна бумага или пергамент – сами его найдут, ну а кто писать не умеет – пройдут мимо, даже не поняв, для чего нужна бумага.

Когда я подошел, пощупал листы – они были разного размера и толщины, – купец оживился, бросил скучно:

– Из-за Стены, рисовая. – По этому времени, почитай, знак высшего качества. Стоила бумага и впрямь недешево, но я купил десять листов наибольшего размера. Перья брать не стал: у самого гуси дома есть, а заточить перо – наука немудреная. Но чернила, тоже китайские, в бамбуковой трубочке, взял. Довольный покупками, я направился домой.

Подобрав во дворе несколько гусиных перьев, срезал ножом кончики, на разных перьях – по-разному. Надо было опробовать чернила и бумагу, приспособиться к перу.

Взяв лист бумаги, я по памяти набросал очертания Волги с изгибами, пунктиром нанес приблизительно линию земель, которые удалось осмотреть. Просто я привык подходить к любому делу основательно, чтобы не переделывать дважды одну и ту же работу.

Через неделю, перед Троицей, я снова совершил вылазку на чужие земли. Ничего подозрительного. Снова отметил осмотренные земли на своей самодельной карте.

А еще через неделю, уже на других землях, я заметил костры: не один и не два – десятки. Для большого войска маловато, но для малой орды, сабель в триста-четыреста – самое то. Для нападения на Нижний явно мало, но ведь и Волга начинается с ручейка. Вернувшись домой, я отметил подозрительное место.

За прошедшие три недели, в течение которых я составлял карту, она обросла многими подробностями. Я расспрашивал кормчих, рыбаков, охотников и наносил на схему реки, речушки, ручьи, деревни и городки, пристани, броды, удобные места для ночевок.

Увидев меня с пером над бумагой в первый раз, Елена очень удивилась:

– Так ты грамоте учен? Вот уж не думала. А книжицы почто не читаешь? Псалтырь или «Жития святых»?

– Нет у меня, недосуг как-то было.

– А сейчас чего рисуешь?

Как мог, я объяснил, что такое карта и для чего она нужна. Внимательно выслушав, Лена фыркнула:

– Мы и без карты твоей не заблудимся. Я всю жизнь в Нижнем прожила и не заплутала, а ежели не знаю чего, так у прохожих спросить можно.

Называется – я рассказал, а она – поняла. Как объяснить, что в лесу прохожих нет, а если и встретишь кого, так не всегда это человек доброжелательный, быстрее можно получить стрелу в грудь, чем совет, куда идти.

– Сама-то грамотная? Читать умеешь?

– Начинал учить когда-то батенька, да не успел, но буковки разбираю.

Так, мое упущение.

Я собрался и отправился на торг. Надо купить ей простую книгу и учить грамоте. Ладно, я не покупал книг, поскольку в продаже только книги на религиозные темы, с ними не полежать на диване – не детективы или приключения.

В книжной лавке выбор был не очень велик, да и ограничивался тем, что часть книг была на глаголице, а часть на кириллице. И все они были чисто православными – молитвослов, Библия, «Жития святых». Все рукописные и не дешевые.

Я выбрал чего попроще, с крупными буквами. Почти как букварь для детей. И, не откладывая в долгий ящик, начал занятия с Леной. Жена она мне, стыдно, коли читать не умеет. Сам владея грамотой, я как-то и не усомнился в том, что супруга грамотная.

Для начала я попросил ее показать знакомые буквы и пришел в тихий ужас. Ну как можно читать, если буква к – «како», буква е – «есть», часть гласных не пишется и слово выглядит как набор согласных? Или писал переписчик книгу по церковным канонам? Надо будет при случае поискать чего попроще. А сейчас я принялся объяснять, как читается каждая буква, как складываются слова. Ничего, лиха беда – начало, пойдет помаленьку, Лена – женщина неглупая. Потом еще и писать выучу.

А кстати, считать-то она умеет? Я задал ей несколько вопросов, оказалось – только до десяти. Хоть что-то. Надо и здесь ее подтянуть. В быту ей хватало и такого счета. Ну, сколько рубашек ей надо – одну, две, три. Сколько ложек купить? Тоже не больше десятка. Да и в скромном кошеле тоже не бывало монет больше десяти.

Поскольку я еще и упрямый, то теперь каждый день по вечерам, при свете масляного светильника, мы занимались чтением, писали и считали. Считали и писали угольком на отскобленной доске. Сначала получалось коряво, буквы были большие и неровные, но что можно спросить с человека, который только учится? Стиснув зубы, я повторял одно и то же, заставляя писать ровно, а из букв составлять короткие слова.

Чтение и писание шли лучше, чем арифметика, но упорным совместным трудом через полгода занятий мне удалось добиться успехов – читала и писала она сама, считала в уме, складывая и вычитая до сотни. Конечно, про корень квадратный и число «π» я молчу, но ей в этой жизни таких познаний и не надо.

Елена вошла во вкус учебы, и по вечерам я, лежа в постели, рассказывал ей о явлениях природы, о человеческом теле, о болезнях, о других странах. Конечно, в доступной форме, на понятном ей языке.

Для жены вечерние беседы стали как для малышей сказка на ночь. Бывали дни, когда наваливалось много дел, и, едва добравшись до постели, я мгновенно засыпал. О! Тогда утром Ленка ходила, надув губки, – не укоряла, нет. Она понимала, что мужчина должен работать и обеспечивать семью. Заработок – это святое. Но…

Посиделки стали сродни наркотику. И впрямь – телевизора нет, газет нет, компьютера с Интернетом нет, все развлечения – послушать на торгу городские новости да попеть-поплясать на церковных праздниках вроде Масленицы да Пасхи. Это я потихоньку ввел дома празднование дня рождения, Нового года. Хотелось как-то вспомнить дом, друзей. Жизнь здесь была гораздо насыщенней и опаснее, чем в двадцать первом веке, но с друзьями – увы… То есть какие-то знакомые были, но кругозор их был узок и поговорить за рюмкой чая было не о чем. К тому же приходилось себя постоянно контролировать, чтобы не сболтнуть лишнее.

Неделя прошла в работе и учебе – не моей, Ленкиной.

Надо проверить, как там мои заклятые друзья? Не выросла ли банда?

Надев маскировочный костюм, я опоясался саблей и ножом, сунул компас в специальный большой карман, пришитый супругой. Постоял, подумал, перекинул через плечо мушкетон, отсыпал в мешочки пороха и картечи на пяток выстрелов и отправился на очередной осмотр местности.

Было уже темно, но маршрут знаком. По Волге – часа полтора, потом вправо по берегу еще полчаса пешком. Вот они, костерки; прибавилось их немного, навскидку – на сотню. Если учесть, что в воинском стане костер разводят и на нем варят похлебку на десять человек, то в итоге получаем полторы-две тысячи сабель. Нет, на Нижний они точно не пойдут, но по малым городам пройдутся. Хорошо бы узнать, куда направятся, да людей упредить, хотя бы посадников. Тогда совесть моя чиста будет.

Я остановился на опушке леса, осмотрелся. До стана татарского полверсты, но место открытое. А чего долго думать? Надо дерево найти повыше, залезть, посветлу в трубу подзорную посмотреть – есть ли пушки, что за отряд. Если пушки есть – собираются город штурмовать, нет тяжелого вооружения – стало быть, налегке, быстрым рейдом пройтись хотят. Пограбят, пожгут, пленных захватят – и назад, в свою берлогу, пока русичи хвост не прищемили.

Ночи осталось часа два, можно и отдохнуть на дереве.

Я выбрал дерево – высокую сосну со странной верхушкой – раздвоенной, будто разрубленной мечом пополам. Взобрался туда и неплохо устроился на развилке. Привязал себя ремнем к стволу дерева, дабы не свалиться, и вздремнул.

Рассветало, когда я проснулся от качки. Открыв глаза, увидел, как надвигаются тучи и сильный ветер сгибает кроны деревьев. «Надо было домой убираться, – запоздало подумал я, – сейчас волна поднимется и ветер-то встречный. Ладно, посижу, посмотрю на татар».

Я достал подзорную трубу, тщательно осмотрел лагерь. К моей маленькой радости, пушек не было, однако татар посчитать невозможно – все находилось в броуновском движении, но, думаю, прикидки мои были верны. Тысячи полторы-две, вооружены обычно – лук, сабля, щит, копье. Всадников в броне нет, хотя не факт – доспехи могли быть в переметных сумах.

Существовали у татар тяжеловооруженные всадники, и не единицы – сотни. Они ставились на острие атаки. Вначале вперед вылетали лучники – обычная татарская тактика, осыпали врага стрелами, нанося урон и пытаясь деморализовать громкими воплями. Затем лучники разъезжались в стороны, и перед врагом представали закованные в броню всадники. Броня по европейскому образцу – панцири, шлемы, закрывающие всю голову, длинные и тяжелые копья для атаки конных на конных. Легкие копья обычной татарской конницы были хороши против пеших.

Я даже разглядел палатку мурзы ихнего, или хана. Туда часто забегали начальники рангом поменьше – сотники, десятники, и выходили, пятясь и непрерывно кланяясь. А не захватить ли мне мурзу в плен ночью? Мысль неплохая, если все пойдет нормально – попробую ночью пощекотать ножом мурзу. Пусть расскажет, куда это он собрался, в какую такую сторону?

Начал накрапывать мелкий дождь, стемнело, будто вечером. На дереве становилось неуютно. На стекло подзорной трубы постоянно попадали капли дождя, и ничего не было видно.

Я сложил трубу, обтер ее рукой и сунул в карман. Дождь усиливался, раздались раскаты грома. Надо слезать с дерева – мало того, что дождь поливал меня на дереве со всех сторон, так и ствол дерева стал скользким.

Вдруг громыхнуло так, что заложило уши, и в ствол дерева ударила молния. Меня как парализовало, я онемел и от вспышки ослеп. Так вот почему ствол дерева на верхушке расщеплен! Оно самое высокое, и молния в него уже попадала. «Идиот!» – успела промелькнуть мысль, и я полетел вниз. Что меня спасло – так это то, что я ударялся о ветки, что-то хрустело – то ли ребра, то ли сучки, и я грохнулся на землю. Удар был силен, я лишился чувств…

Когда я пришел в себя, на небе не было ни тучки. Светило солнце, чирикали птички, от мокрой одежды шел парок. Е-мое, значит, я уже давненько лежу. Я посмотрел вверх. Одна из вершин дерева обуглилась и обгорела. Сначала – удар молнии, потом – падение. Как я только жив остался?

Я попробовал пошевелить руками и ногами. Больно, но конечности двигаются. С трудом, рыча от боли сквозь зубы и держась за дерево, я встал, ощупал ребра – кажется, все цело, только болит все тело, как после мясорубки.

Надо сматывать удочки. Татары рядом, я – на их земле. Хоть я и ненавидел татар, но как воинов уважать их было за что.

Дисциплина в войске поддерживается жестко. Струсил в бою один – весь десяток казнят перед строем, побежал десяток – отрубят головы сотне. И любой лагерь всегда патрулируется конными разъездами. Наткнутся на меня – а какой из меня сейчас боец? Надо убираться отсюда как можно скорее. Ешкин кот, блин. Один, в логове врага, их – тысячи, я – один, без еды, воды… Хуже не придумаешь. Надо хотя бы уйти в лес.

Я отошел от опушки, достал компас и выматерился. Стекло лопнуло, стрелка отлетела. С досадой отшвырнул его в заросли. Ну почему так? Когда вещь понадобилась, она оказалась сломанной?! А труба? Лихорадочно достал подзорную трубу. Твою мать! Корпус помят, одно стекло выпало. Я закинул трубу вслед за компасом. Утешило одно – груза меньше, идти будет легче.

Надо осмотреть мушкетон. Слава богу, он цел. Вот только после дождя порох на полке замка замочило. Убрав подмокший порох щепочкой, я подсыпал свежего, прикрыл крышкой. Вытянул из ножен саблю, осмотрел. Цела. Вдвинул саблю в ножны, осмотрел масккостюм. Спереди разорван до пупа, на левой ноге – одни лохмотья. Костюм – ладно, ткань куплю, Лена сошьет. Вот компас и трубу жалко.

Я попробовал идти. Больно, все мышцы ноют, требуя покоя. Мысленно припомнил свою карту. Где-то впереди должна быть небольшая речушка, надо идти к ней, и потом – вниз по течению, она аккурат впадает в Волгу. Там уж не заблужусь.

Помаленьку я разошелся; болело по-прежнему, но я приноровился.

Лес закончился, впереди – открытый луг, метров на триста, потом – снова лес.

Встав на опушке, я огляделся. Никого.

Огибать луг по лесу не хотелось, каждый шаг доставался усилием воли. Я пошел напрямик и только отошел от деревьев метров сто, как сбоку показались татары – человек пять верхами. Откуда они взялись на мою голову?

Я упал в траву – маскировка меня скрыла, но татары видели – только что шел человек. Раз прячется – чужой! Татары рассыпались цепью и стали прочесывать луг.

Стянув с плеча мушкетон, я прицелился. Очень удачно двое верховых оказались рядом. Грянул выстрел. Обоих как ветром сдуло с седел. Зато звук выстрела и дым указали, где я нахожусь. Не приближаясь, татары стали метать стрелы.

Я закатился в небольшую ложбинку по соседству. Стрелы с чавканьем втыкались во влажную после ливня землю. А у меня щита нет, прикрыться нечем.

Лихорадочно, лежа на боку, я перезарядил мушкетон, похвалив свой выбор. Засыпать картечь в широкую воронку ствола было легко, с обычным мушкетом такой фокус в положении лежа не удался бы. Улучив момент, когда самый смелый подскакал поближе, выстрелил. На одного врага стало меньше. Остальные крутились вдалеке, что-то горячо обсуждая. Вот от них отделился верховой и умчался. «За подкреплением», – понял я. Сейчас обойдут лесом и, не приближаясь на картечный выстрел, начнут забрасывать стрелами. Как пить дать! Их излюбленная тактика. И так уж трех потеряли.

Я принялся заряжать мушкетон. Татары стояли, ничего не предпринимая, ожидая подмоги. Пороха и картечи оставалось на три выстрела. Ну сниму я одного – так перезарядить не дадут. Не хватит времени, мешкотное это занятие. Что делать, какой найти выход? Стать бы невидимым – ушел бы спокойно. Я даже ухмыльнулся, представив мысленно эту картину.

Достал саблю, положил рядом с мушкетоном. Коли подберутся поближе – так хоть одного заберу с собой на тот свет. В конце концов, если и умирать, то не в постели, а с оружием в руках, в бою, как мужчина. Теперь мне стали понятны и близки мечты викингов о Валгалле. В этом определенно что-то есть. А вот при быстром беге сабля будет мешать, путаться в ногах. Надо ее оставить, хоть и не хочется, уж больно хороша. Но и дарить татарам в качестве трофея тоже нежелательно. Я подрезал дерн, приподнял кусок почвы с травою и сунул саблю в ножнах в образовавшуюся щель, закрыл дерном. Внимательно осмотрел – ничего не видно. Останусь жив, вернусь и заберу. А еще я снял сапоги, босиком бежать сподручнее и быстрее, на скорости забега строил я план своего спасения.

Я бросил взгляд на татар, на мушкетон. Остался один выстрел. Выждав удобный момент, когда один всадник неосторожно приблизился, я выстрелил и тут же, пока не рассеялся дым, перекатился в ложбинку, ведущую к лесу. Мушкетон пришлось бросить, все равно пороха и картечи больше нет, а вес изрядный. Ползком, почти невидимый в траве, я дополз до леса и, зайдя за деревья, бросился бежать. Теперь вопрос времени, что случится раньше: я доберусь до лодки или татары догонят меня? Так быстро я не бегал давно, а может, и никогда. Успел! Я рухнул в лодку, веслом оттолкнулся от берега и погреб что есть силы. Когда я уже был почти на средине реки, на берегу появились татары. Вероятно, меня спасло то, что они искали меня в лесу.

Вскоре причалил к противоположному берегу.

Сейчас – найти укромное место и спать. Устал ужасно – тело ныло, а про сбитые ноги просто молчу.

Я забился в кусты – хоть ветер не так дует, – свернулся клубком и отрубился.

Проснулся под утро – едва начало сереть – от дикого холода. От реки тянуло сыростью, дул легкий ветерок. Я попробовал согреться, попрыгав на месте, и тут же осел. Вчерашняя ходьба по лесу босиком сразу дала о себе знать. Все, не ходок. Надо или на пару дней дать ногам покой, или искать другой выход. А какой другой? Вот дурень! Река рядом, по ней суда плавают. Надо дождаться любой посудины, идущей по течению вверх, и плыть пассажиром.

Я уселся на берегу, оглядывая речные дали. Есть хотелось – просто дико. Напился воды, чтобы в животе хоть что-то булькало, – сытости не прибавилось.

С первыми лучами солнца появился и кораблик. Жаль только – не в мою сторону, шел под парусами вниз по Волге, в сторону Казани. Не по пути. Буду ждать дальше.


Солнце уже поднялось, начало пригревать. А вот и судно, поднимается против течения к Нижнему. Выждав, когда оно подойдет поближе, я бросился в реку. Бр-р-р! Холодная водица.

Я выплыл на середину реки. Судно шло под парусом и веслами. Ветерок был слабый, парус еле надувался. Наконец-то оно доползло до меня. Не попасть бы под весло.

Я скользнул вдоль борта. Недалеко от кормы с борта свисал канат. Видно – недосмотрел кормчий, не весь причальный канат нерадивый матрос выбрал. А мне – во благо.

Уцепившись за канат, я взобрался на палубу. Судно небольшое – метров пятнадцать в длину, с обеих сторон по семь гребцов. Кормчий стоит у рулевого весла и задает темп гребле:

– И – раз, и – раз, и – раз…

Обнаженные спины гребцов блестят от пота, перекатываются под кожей мышцы. Трудная работа, сам пробовал.

На меня сразу обратили внимание.

– Ты кто такой?

– Возьмите до Нижнего, – прохрипел я, – заплачу.

Гребцы работали веслами еще часа два, потом кормчий направил судно к берегу. Матросы сошли на сушу, развели костер, на треногу поставили котел. Вскоре ноздри мои почуяли запах пищи. А уж когда команда, усевшись вокруг котла, принялась активно стучать ложками, я чуть слюнями не захлебнулся. В животе сосало и урчало от голода. Меня покормили, и я улегся на палубе.


Матросы начали собирать котел, треногу. На веслах отогнали судно от берега, подняли парус. Ветер был так себе, и все опять сели на весла. Замечательно – все заняты, не до разговоров и блуждания по палубе.

После полудня ветер усилился, дуя в попутном направлении. И кормчий прокричал:

– Суши весла!

Гребцы облегченно вздохнули и уложили весла вдоль бортов.

Я напрягся – команда стала разбредаться по палубе. Мне пришлось даже встать, чтобы занимать меньше места.

К вечеру вдали показался Нижний. Очень вовремя подул устойчивый и сильный ветер, и в сумерках судно ошвартовалось у причала. Я расплатился с кормчим.

Перепрыгнул низкий борт судна и очутился на пирсе. Прошлепав босыми ногами по доскам, сошел на берег. Галька больно колола ноги, попадались щепки, какой-то мусор. Раньше я этого не замечал, а может быть – как сытый не разумеет голодного, так и обутый – босого?

Улицы города почти опустели, и я шел посредине мостовой, чтобы случайно ни с кем не столкнуться. Больно уж вид у меня непотребный: мало того, что в маскировочном костюме, так и он изодран и в грязи.

Вот и мой дом. Я перемахнул забор, подошел к двери. Постоял, раздумывая, что мне делать. Лена уже дома, я слышу звуки ее пения. Если ввалюсь в таком виде, перепугаю до смерти. Совершенно идиотская ситуация. Стою у своего дома, в котором – любимая женщина, и не знаю, как войти.

Сойдя с крыльца, я подошел к забору соседей слева, затем – справа. Похоже – есть выход. У соседей сушилось на веревке белье. И рубашка там висела, и штаны. Не новые, потрепанные, вероятно – рабочие. Но выбирать не приходилось – не в магазине.

Перемахнув через забор, я сорвал с веревки еще влажноватую одежду. Уже лучше. Вернулся к себе во двор. Одежда, пусть и скромная да не по размеру, есть. Я переоделся. Хорошо было Али-Бабе:

«Сим-сим, открой дверь, Сим-сим, закрой дверь». Тьфу!

Я перевел дух и постучал в дверь.

– Кто там? – раздался голос супруги, и не успел я ответить, как дверь распахнулась, и ко мне на грудь кинулась жена. – Наконец-то! Обещал вернуться к утру, а уже два дня прошло, я уж извелась вся.

Елена отстранилась.

– Почему на тебе одежда чужая? – Вгляделась. – Да никак, это соседская? Знакомая рубашка, я ее давеча штопала, вот – погляди. А босой ты почему?

– Потом расскажу. Дай мне мою одежду. Эту надо соседям вернуть, пока не хватились.

Лена метнулась к сундуку, достала чистые рубашку и штаны. Я переоделся, надел короткие летние сапожки. Надо же вернуть на веревку украденную поневоле одежду.

Елена ойкнула.

– Что такое?

– Ты себя видел?

Я перепугался.

– Ты скажи, в чем дело, – ты меня пугаешь.

– Это ты меня пугаешь – все тело в синяках и ссадинах, пришел в чужой одежде. Где ты был, что случилось? Тебя били?

– Лена, дай мне вернуть одежду; приготовь хоть воды теплой – обмыться да покушать.

Я вышел во двор, перепрыгнул через забор и повесил на веревку одежду соседа. На мне она уже досохла. Вернувшись домой, разделся и встал ногами в корыто. Лена поливала меня из ковшика. Не баня, конечно, но хоть грязь смыть. После хождения босиком по мостовой ноги были черными от грязи. И вода в корыте стала коричневого цвета.

После омовения я сел за стол и принялся метать в рот все, что видел. Потом спохватился. Если сейчас набить пузо досыта, то после вынужденной голодовки можно получить заворот кишок. Надо остановиться. Умом я это понимал, но брюхо требовало – ешь!

Я встал из-за стола. Завтра наверстаю, а теперь – спать.

Я рухнул в постель и уснул. Сквозь сон я чувствовал, как тормошит меня жена, пытаясь узнать, что произошло.

– Отстань, дай поспать!

– Да вставай ты – утро, солнце взошло.

Я разлепил глаза. В самом деле, в комнате светло, в ярком лучике солнца было видно, как летают пылинки. Попробовал подняться с постели и со стоном рухнул обратно. Все тело, все мышцы болели – такое ощущение, что меня долго били палками. Ленка перепугалась:

– Да что с тобой? Ты можешь рассказать?

– Я упал с дерева; одежду всю изодрал, ремень с саблей за сук зацепился, а наверх залезть я уже был не в состоянии. Еле до дома добрался, – сказал я почти правду.

– Ох, бедненький. Давай я тебя полечу.

– Это чем же?

– Мази вот есть у меня, травками попою, в баню сходим.

– Хорошо, только сначала – поесть.

Лена ушла. Что-то я расклеился: до дома добрался, а в постели расслабился.

Через силу встал, натянул рубашку и легкие порты. Надо хотя бы умыться и в туалет сходить.

Потом я зашел на кухню. Мать моя! Когда же Ленка встала? На столе жареные караси со сметаной, курица вареная исходит паром и мясным духом, хлеб свежим своим видом нагоняет зверский аппетит. Сейчас разговеюсь.

Елена уселась рядом, налила в глиняную кружку вина из кувшина. Сотворив молитву и отпив пару глотков, я накинулся на еду. Жена ела скромно, отламывая по маленькому кусочку. Я же разломил курицу пополам и вцепился зубами в ароматное мясо, чуть не заурчав от удовольствия. Ничего вкуснее не ел! Я отрывал зубами крупные куски и, едва прожевав, глотал, запивая вином. У Ленки глаза на лоб полезли.

– Ты просто обжора!

– Ага, – едва разборчиво сказал я с набитым ртом. Пусть думает что хочет.

Когда от курицы остались только обглоданные косточки и я, поблагодарив Лену, решил слегка отдохнуть, жена положила мне на плечо руку:

– Теперь рассказывай.

– Я же тебе все сказал…

– Подробнее, я хочу все знать.

Пришлось наврать, что, переплыв Волгу, я углубился на земли татарские, влез на дерево и с помощью подзорной трубы стал обозревать окрестности. Пошел дождь, дерево стало скользким, и я упал. До дома шел два дня, не держа и крошки во рту.

– Вот и все, – закончил я свое повествование.

У жены по щекам текли слезы.

– Бедненький мой! Так намучился – я уж плохое подумала: сначала – что татары тебя в плен взяли, потом – что убили, затем решила, что ты себе полюбовницу нашел, а меня бросил.

Вот женщины – насочиняют с три короба, из ничего выводы делают.

Я, как мог, ее успокоил; к сожалению, на большее я пока что не был способен, почти калека.

Передохнув, я взялся за карасей. Был за мной грех – любил я жареную рыбку, даже больше, чем мясо. Тем более что мясо здесь готовить не умели: сварить, пожарить – и все. Невелик выбор. А из колбас – только кровяная. Эх, сейчас бы сервелату или люля-кебаб.

После сытного завтрака, а по времени – обеда мы пошли в баню. К этому времени она уже прогрелась.

Когда я разделся, Лена жалостливо меня оглядела.

– Увечный ты мой!

– Господи, как я не люблю эти бабские причитания…

Плеснув на каменку квасом, я улегся на полку, попотел. Лена осторожно потерла меня мочалкой. Местами было больно, я кряхтел, но терпел. Обмылся, снова плеснул на камни квасом. Баня заполнилась хлебным духом, от жара чуть не трещали волосы. А теперь – снова на полку.

Жена бережно прошлась над телом веником, а когда он напитался паром и размяк, легонько пошлепала им по моей спине. Хорошо!

Что может сравниться с русской баней? Сауна? Нет, а про душ я и не говорю. Это – средство гигиены, смыть грязь с тела – не более. Баня же еще и лечит.

И вышел я из нее пусть не здоровый, но уже и не разбитый, как корыто завистливой старухи из известной сказки. Теперь можно и поваляться в постели. Дел полно, но я решил позволить себе несколько дней отдыха, если не будет возражать Иван.

Кстати, когда я мельком упомянул про старуху и разбитое корыто, Лена заинтересовалась. И когда она в постели натирала меня мазями, пришлось пересказать всю сказку. Жена настолько заслушалась, что временами бросала занятие и внимала, приоткрыв рот.

– Откуда ты все это знаешь?

– Бабушка в детстве поведала.

Ну не мог же я ей рассказать о Пушкине или мультфильме по его сказке.

Пару дней я провел как падишах. Отъедался, отсыпался, меня мазали мазями и не обременяли работой. Я же за эти дни пересказал почти все сказки и сюжеты мультиков, что удалось вспомнить. Мне кажется, что для Лены услышанное было откровением. Она внимательно слушала, эмоционально сопереживала, иногда плакала, иногда смеялась. Раз даже обиделась за то, что у одной из сказок такой конец. Особенно ей понравилась сказка о спящей царевне. По вечерам иногда она убегала к соседке. Я подозревал, что теперь она уже пересказывает услышанные от меня сказки. Хоть устраивай дома клуб с затейником в моем лице.

Когда я стал чувствовать себя относительно неплохо, пошел на торг. Компас и подзорная труба нужны.

Да и сабля с мушкетоном нужны взамен брошенных. Я ходил от одной оружейной лавки к другой, и меня охватывало разочарование. Нижний – город не маленький, а оружия высокого качества на торгу нет.

Видя мое огорчение, приказчик одной лавки сказал:

– Подожди, мне кажется, я знаю, что тебе предложить. – Он ушел в заднюю комнату и вышел с холщовым свертком в руках. На прилавке развернул холст. В скромных ножнах лежала сабля и пистолет. Я взялся за рукоять, достал лезвие из ножен. Сабля сразу пришлась по руке. Легкая, с великолепным балансом. Когда я ее еще вытаскивал из ножен, раздался тонкий звенящий звук. Так может подавать голос только очень качественная сталь.

Я стал разглядывать лезвие. На долах проступал рисунок, но не дамаск. Уж его я не спутаю с другим. На лезвии, почти у рукоятки, виднелась надпись «Эспаньола». О, так это Испания. Неужели толедский клинок? Но сколько я ни искал, других надписей на сабле не было.

Изгиб лезвия был более выраженным, чем на моей, – явно арабские мотивы. Наборная рукоять из дерева отлично сидела в руке. Мне сабля понравилась сразу, и я решил – беру. Из того, что я видел, это было лучшее. Нет, хорошие клинки были, но больше – мечи, которые я недолюбливал из-за большого веса и невозможности колоть – только рубить. Неплох был и испанский пистолет.

Цена, однако, была велика. Приказчик пояснил, что саблю и пистолет ему продал с проходящего судна иноземец за два золотых талера, и дешевле, чем за два золотых, он их не отдаст. Пришлось раскошеливаться: сабля и пистолет того стоили. От них в бою зависит жизнь.

Ну и, конечно же, пришлось купить ткани для маскировочного костюма. Один раз он меня уже выручил.

После полудня я направился к посаднику. К сожалению, я его не знал, а воевода Хабар уже ушел с дружинниками в Москву, на соединение с большим войском.

Городской посадник меня не принял, вернее – меня к нему не пропустили. Я долго пытался убедить дьяка в важности сведений, но мне посоветовали подать прошение и ждать ответа. Дождетесь вы, писчие душонки, нападения татарского, тогда забегаете. Сто раз тьфу на вас! Опять придется делать вылазку самому, но, вспоминая свой последний рейд, мне становилось не по себе – просто чудом ушел от смерти. И главное – как теперь добраться до их земель?

Когда к концу следующего дня халат и вещмешок были готовы, я решил отправиться сразу. Бросил в мешок каравай хлеба, здоровый шматок сала и сушеное мясо. Попрыгал – не тяжелее, чем всегда, ведь сейчас на мне нет компаса, подзорной трубы и мушкетона. Я вздохнул – тоже ощутимая потеря. Однако сегодня я хотел посмотреть, как там татары, а не воевать с ними. Вниз по Волге плыть хорошо: грести почти не надо. Пристал к берегу, подтащил лодку к кустам.

Развязал мешок и сразу уполовинил продукты. Теперь и вещмешок стал легче, и сил прибавилось.

…Вот и знакомый луг. Вглядываясь в темноту, я стал искать место, где я лежал под татарскими стрелами. Вроде где-то здесь. Ага, нога ткнулась в мягкое. Поднял – куски моего разорванного маскировочного халата. Я опустился на четвереньки, стал шарить руками. Исколол пальцы о траву и осоку, и удача мне улыбнулась. Пальцы нащупали срез на дерне. Я запустил туда пятерню и вытащил свою саблю. На радостях я поцеловал клинок и подвесил на пояс.

Выглядел я со стороны, наверное, смешно – на спине вещмешок и на поясе две сабли сразу. Хм, а ведь кому-то будет и не смешно, могут принять и за обоерукого. Так называют опытных воинов. Вместо щита в левой руке – вторая сабля, и такие бойцы левой рукой фехтуют не хуже правой. В бою встретить такого – верная смерть. К счастью, мне такие не попадались, но боевые соратники рассказывали, что встречались – редко, не в каждой сече, но были такие. Обоерукие были из викингов, а у татар про это я не слышал.

Только с кондачка научиться работать обеими саблями невозможно. Нужен учитель, нужна практика. Мысль интересная, надо будет позже поискать в Нижнем такого мастера. Хотя с уходом дружины мастеров, наверное, и не осталось. «Раньше надо было думать», – обругал я себя мысленно. Ведь вторая сабля – это и щит, и средство нападения.

Я двинулся через лес, припоминая направление. О! Вот и сосна с раздвоенной верхушкой, откуда я падал при ударе молнии. Что такое? Никаких костров впереди. Темный луг, и ни одного костра. Куда же они подевались? Сомнительно, что татары решили отложить набег, не для того собирались. Значит – ушли. Тогда вопрос – в какую сторону? Ночью ничего не разглядишь, надо выяснять днем. Следы тысяч коней не скроешь – только через месяц, а то и два молодая трава покроет вытоптанную землю. Значит, придется ждать утра и искать следы. Коли набег уже начался, счет может идти не на дни, а на часы. Непременно надо предупредить своих.

Я уселся под дерево, потом поднял голову. Черт! Я уселся под сосну, с которой падал. Нет уж, надо искать другое место. Не ровен час – ударит молния. Второй раз испытывать судьбу не хотелось, я по горло сыт острыми ощущениями.

Зайдя в лес, я улегся под кустом.

Проснулся от щебетания птиц. На востоке светлело, надо вставать. Я нашел ручеек, поел и напился воды. Пустой уже мешок не оттягивал плечи и болтался свободно. Солнце полностью еще не встало, но уже было неплохо видно.

Я только приблизился к лугу, как стало понятно, что татары направились к Волге. Трава была вытоптана широкой полосой. Ошибиться было просто невозможно.

Держась в стороне от следа, я направился к реке. Здесь следы обрывались. Не иначе – на конях переплыли на другую сторону.

Я переплыл на противоположный берег. Точно, следы здесь, и причем – свежие. Сапогом я потрогал кучи конского навоза – еще не высох. Татары прошли не больше суток назад. И следы идут вдоль берега на запад, в сторону Нижнего. Надо поспешать. Пешком я не успею за лошадьми, и след нельзя упускать из вида. Я постоял, подумал и решил – бежать сколько смогу, а там – как получится. В глубине души я рассчитывал срубить какого-нибудь татарина и завладеть его лошадью. Так и сделал.

Я рванул по дороге, наблюдая за вытоптанной травой на берегу. Вот след отошел от берега и стал с дороги невидим. Я тут же подбежал к месту, где исчез след. Что такое? Почему след уходит на полночь, то бишь – на север?

Через несколько верст след вывел к какой-то реке. Значительно у́же Волги, но тоже широкой. Я стал припоминать свою карту. Да это же Ветлуга. Вдоль нее можно подняться глубоко в сердце земель русских и подобраться… Так, что у нас может быть по ходу? Ближе всего – Хлынов, но он – в стороне, по правую руку. Еще севернее – Великий Устюг. Город деревянный, и стены не очень высокие. А что, для татар – очень лакомый кусок. Надо двигаться за ними, проверить свои предположения.

Я пошел по вытоптанной земле, но держался настороже. Не так уж и далеко я отстоял от татар – уже не более полусуток. Сзади мог идти арьергард, и мне не хотелось ввязываться с ними в бой.

Обычно в набегах татары передвигаются скрытно – не разводят костры, обходят деревни, а если встретятся бортники, рыбаки или охотники, безжалостно вырубают всех. Прямо тактика спецназа при действиях на чужой территории.

Солнце стало клониться вниз. Татары ночью не передвигаются, надо усилить бдительность.

Я подошел к реке, напился, пожалел, что съел все сало и хлеб. Пошарив в пустом рюкзачке, я нашел в тряпице горсть сушеного мяса, подкрепился. Уже понятно, что Нижний остался в стороне. Идти ли за татарами? Или свернуть вправо, на восход, выходить к Хлынову и предупредить горожан? «Ладно, – решил я, – пойду за татарами еще сутки, посмотрю. Свернут вправо – значит, на Хлынов, пойдут на полночь – стало быть, на Великий Устюг».

Зайдя в глухой лес, я наломал молодых веток и устроился на ночлег.

Утром опять двинулся по следу, держа его слева от себя. Вот и грунтовка, что ведет к Хлынову. След ее пересекал и уходил на север. Точно, идут на Великий Устюг. Может, удастся поднять вятичей и ударить татарам в тыл?

Для небольшого городка, каким был Хлынов, две тысячи татар – сила большая, но город им не взять. А вот захотят ли горожане выйти за стены крепости и воевать?

Я повернул на грунтовку и побежал к Хлынову. Мысленно я прикинул, сколько же идти до города. Получалось – далеко и долго. На мое счастье, встретился крестьянин с лошадью. Как я его ни уговаривал продать лошадь – не соглашался. Тогда я решил действовать силой: вытащил саблю и отобрал поводья, а взамен кинул кошель с деньгами. На те деньги, что там были, он мог купить и пару таких лошадей.

Впрочем, радость моя была недолгой, проскакав натужно часа два, мерин закачался и осел на задние ноги. И эту клячу мне еще не хотели продавать! Поскольку был я уже недалеко от города, побежал рысцой, вызвав удивленные взгляды городской стражи. Вошел в город. Спросив у горожан дорогу, нашел городского посадника. Как мог, рассказал ему, что встретил отряд татар численностью около двух тысяч сабель и что они прошли вдоль Ветлуги на полночь. Сначала посадник встревожился, но, услышав, что татары ушли дальше, успокоился.

– Чего зря народ баламутить? Не на нас идут, вот пусть у устюжан голова и болит.

Я осмелился возразить и начал доказывать, что сейчас самое время собрать силы и двинуться за татарами. Улучив удобный момент, когда татары начнут осаждать Великий Устюг, ударить им в спину. Посадник подумал-подумал, да и решил:

– Соберу стрельцов и дружину малую. Там и решим.

Шумели и рядили долго, но к единому мнению не пришли и решили собраться завтра.

Я понял, что помощи устюжанам от вятичей не дождаться, выматерился и пошел на торг. Надо было взять с собой еды. А что не пропадет и не протухнет летом? Сало, сухари, сушеная рыба, сушеное мясо. Вот эти припасы я и купил – хорошо, что вещмешок не выкинул. Было бы здорово купить и коня, только денег у меня уже не было.

Выйдя из города, я остановился. Столько времени потратил зря! Ну вятичи, соседи называются. Хотят отсидеться за крепостными стенами. А если завтра к вам нагрянут непрошеные гости, которые, как известно, хуже…

Я решил срезать крюк и пойти напрямик. Не может быть, чтобы летом не было протоптанных тропок: охотниками, крестьянами, грибниками и прочим людом, кому надо было в деревни на севере или в тот же Устюг. Я пошел вдоль опушки и вскоре наткнулся на такую тропинку. Шел поторапливаясь и вышел на след малой татарской орды. Татары шли ходко, и я их догнал только к вечеру, когда они встали на ночевку.

Интересно, сколько осталось до Великого Устюга? На моей карте он помечен не был – слишком далеко на север от Нижнего и не в сфере моих интересов. Вернее, был не в сфере, теперь придется наверстывать упущенное. Не был я никогда в этих краях, не знал – велик ли город, сколько в нем жителей, сколько воинов город может выставить на защиту.

Остановился я неподалеку от татарского стана – приблизительно в версте, в глухом лесу. Обычно татарские дозоры далеко в лес не углубляются, не любят дети степей русский лес.

Я подхарчился купленной провизией и улегся спать. Силы мне сейчас нужны: энергии трачу много, а харчи скудные. Одно радует – лето, тепло, под каждым кустом – ночлег. Не то что осенью – холодно, дожди, грязища.

Утром, подобравшись поближе к бивуаку, я татарского лагеря не обнаружил – уже снялись и ушли. И чего вам неймется? Я направился за ними, благо след проглядеть было невозможно.

Вдали показалось село. Основной отряд татар обошел его стороной, а малая часть – около полусотни – принялась штурмовать село. С единственной церкви раздавались частые удары колокола, поднимая жителей на защиту.

Село не очень большое – дворов шестьдесят, дома сплошь деревянные; село окружено бревенчатым тыном, слабеньким, надо сказать. Больше для очистки совести и от диких зверей, чтобы кабаны огороды не вытоптали да волки зимой живность домашнюю не подрали. Для татар это – не препятствие.

Защитники уже маячили за стенами, пуская редкие стрелы. Татары окружили редкой цепью село и стали пускать на дома стрелы с зажженной паклей. В разных местах занялись пожары. Бабы и дети бросились их тушить. Защитники тоже отвлеклись – ведь их дома горят.

Зажегши село, татары собрались вместе – видимо, начальник их отдал команду, потому что кони образовали круг, – пустили коней и стали метать копья в деревянные стены. Копья глубоко входили в старые бревна, и когда последний всадник бросил свое оружие, на внешней стороне тына образовалось нечто вроде лестницы. Татары на ходу, с лошадей, прыгали на копья и по ним лезли вверх, как по шведской стенке. Сейчас бы их кипяточком сверху полить или смолой, да не успели защитники подготовиться, слишком уж внезапным было нападение. Хорошо еще, что ворота успели закрыть вовремя.

Татары уже перевалили через тын, сбив защитников, и теперь сеча кипела у ворот. Прорвавшиеся через ограду татары пробивались к воротам, чтобы открыть их и впустить конных.

Татары одолевали, ряды защитников таяли на глазах. Конечно, татары только и умели, что воевать, а среди защитников были одни крестьяне да ремесленники.

Я зашел сбоку, где меня не было видно, прошел сквозь бревна тына и помчался к воротам. С ходу врубившись в бой, я уколом в живот убил одного татарина, срубил руку по плечо другому. Татары сразу сориентировались, и на меня набросились трое. Они умело закрылись щитами и начали окружать меня со всех сторон.

Я выхватил и второй клинок, испанский. Щита у меня не было, и я вынужден был действовать и левой рукой. Дзинь! Мой клинок перерубил татарскую саблю. Не дав татарину опомниться, я ногой поддел край щита, его верхний край ударил татарина в лицо, а я правой рукой взрезал его живот поперек, выпустив кишки. Краем глаза уловил движение справа, пригнулся и широко, на вытянутую руку, сделал саблей полукруг, перерубив нападавшему ноги. Дико заорав, он упал. Я прыгнул ему на грудь, услышав, как захрустели ребра, оттолкнулся от тела и подпрыгнул, использовав упавшего как трамплин или подкидную доску. Третий татарин не успел прикрыться щитом, и я вогнал саблю ему сверху в основание шеи, погрузив лезвие по самую гарду. Ударил фонтан крови.

Выдернув саблю, я повернулся к воротам. Там двое татар насели на мужика с топором. И жить бы мужику недолго, если бы не я. Подскочив сзади, я снес нападавшему татарину голову, второго удачно ударил по руке, отрубив кисть с саблей.

Я завершил дело, уколов татарина в грудь. Перед воротами лежала куча убитых – наших и татар. Больше здесь чужих не было, но и из защитников ворот в живых остался один мужик с топором, свирепо вращавший глазами и заросший волосом по эти самые глаза.

– Благодарствую! – выдохнул он.

– Некогда, на стену!

Мы полезли по лестнице на тын. Татары, не дождавшись, когда отворятся ворота, всей сворой кинулись вправо. Там тын был пониже, и редкие защитники на стене не могли оказать сопротивления.

Татары снова стали поджигать стрелами село. Дома вспыхивали, как спички. Пожар уже было не потушить. Видно, озлобились: не смогли взять пленных и трофеев, положили у села десяток своих воинов, так решили отомстить. Или жители сами, спасаясь от огня, выйдут из-за тына, или сгорят в огне. Ситуация была критическая.

Перед воротами гарцевали лишь двое татар, поставленных как заслон. Зато с другой стороны села доносился шум боя. Мужик оглянулся, сказал:

– Зять у меня там! – и побежал к сече. Я остался один.

Татарин, завидев мою голову, прокричал:

– Эй, урус, выходи, рабом будешь! Коли не сдашься… – Он красноречиво провел рукой поперек горла.

Ах ты, собака недорезанная. Я обозлился, приподнялся над бревнами и пустил в татарина огонь с руки. Он вспыхнул как факел. Тут же я поджарил второго, который от ужаса перед увиденным даже не попытался ускакать. Теперь оба валялись на траве, пытаясь сбить пламя. Нет, не получалось, горело сильно, и вскоре оба затихли. Тогда чего я здесь торчу?

Я спустился по лестнице и побежал на другой конец села. Здесь татары действовали по-другому. Они набросили аркан на бревна тына и, привязав другой конец к седлу, пытались повалить бревна. За тыном давно никто не следил, бревна подгнили и не выдержали. Сразу два бревна рухнули, и в узкий пролом хлынули татары.

Даже если татар осталось три десятка, в горящем селе не удержаться, тем более что защитники практически погибли все.

Я с горечью оглядел село, прошел сквозь бревна тына. Один я не смогу противостоять татарам. Надо уходить.

По ту сторону тына гарцевали несколько всадников. Один сразу помчался ко мне, решив, что я спрыгнул со стены. Он наклонил копье, сабли в руках не было. Я опустил обе руки вниз с зажатыми в них клинками. Сейчас я был зол, расстроен, и лучше бы татарину и дальше гарцевать поодаль. Но он сам выбрал свою участь.

Когда до лошади оставалось всего ничего и копье должно было коснуться моей груди, я изо всех сил подпрыгнул и завращал обоими клинками. Звук был как у пропеллера – низкий, шипящий. Татарин просто распался на кровавые куски. Увидев бесславную смерть своего нукера, двое из оставшихся пустили коней вскачь. Копий у них не было, видимо, еще торчали в стене у ворот, оба размахивали саблями. Колчаны болтались сзади, крышки откинуты, а стрел нет. Поизрасходовали, зажигая село.

Не домчав до меня метров двадцать, они разделились, обходя с двух сторон. Если успею увернуться от одного, второй сзади нанесет смертельный удар. «А хрена вам!» – во мне и так все клокотало, как в перегретом котле. Я выбросил вперед руку, метнув огонь. Всадник вспыхнул и заорал. Второй заметил мой трюк и попытался остановить коня, но инерция не позволила этого, и конь все-таки встал в двух шагах от меня.

Испанским клинком я ударил коня снизу по шее – до татарина просто не смог дотянуться и, когда конь стал заваливаться набок, а татарин попытался с него соскочить, уколол его в бок. Удар пошел вскользь, и татарин смог вскочить на ноги, но обернуться ко мне не успел – я перерезал ему шею. А не фиг было на меня кидаться. Я вам не мальчик для битья.

Все, село погибло, никого я уже не спасу. Надо догонять основной татарский отряд. Я поймал татарского коня, седло его было все в крови, но меня это не остановило. Запрыгнул в седло и пнул каблуками бока коня, направился на полночь.

Я немного опоздал: когда я приблизился, татары уже кружили вокруг города. С одной стороны деревянные стены посада защищала река Сухона, с трех других город был защищен слабее. Вокруг высоких стен даже не было рва.

Немного поодаль от Устюга виднелись небольшие деревеньки, куда помчались маленькие отряды татар. Горожане вовремя закрыли ворота и теперь взобрались на стены, с опаской наблюдая за татарами. Сколько татар? Все здесь, у города, или это только передовая часть войска?

Я улучил момент и, обойдя город стороной, спешился и прошел сквозь стену. Центр почти вымер, все были на стенах. Одни готовились защищать город, другие просто глазели. Татары редко хаживали сюда, в северные земли. Конечно, ратники устюжанские встречались в боях с татарами, но к городу враг подобрался впервые. Еще когда я обозревал город, обратил внимание, что он весь деревянный. Как бы не повторился сценарий осады сгоревшего села.

Несколько татар из начальства, судя по богатой одежде, подъехали к воротам поближе, стали кричать о сдаче города, поносили устюжан. Кто-то на стене не утерпел, пустил стрелу. В ответ татары засыпали защитников стрелами – многих ранив, а нескольких, неосторожно высунувшихся из-за стены, убив. Любопытных сразу как ветром сдуло, бросились к своим домам.

Что мне делать? К посаднику идти, доложить о тактике татарской, о сгоревшем селе? Тогда как я объясню свое появление здесь? Пустить все на самотек и помочь городу своей саблей? Наверное, так и сделаю.

Я взобрался на стену – довольно высокую, из прочных бревен. Чувствовалось, что за состоянием стены по-хозяйски следили.

Наверху, на помосте стены, оставались только ратники. Они посмотрели на меня удивленными взглядами, но ничего не сказали. Всех смущал мой маскировочный халат. За время выхода из Нижнего он уже потерся, выпачкался, и теперь я больше походил на нищего оборванца, чем на воина. Вероятно, удивлял и контраст между бомжеватого вида одеждой и двумя саблями на поясе. Сабля стоит дорого, не всякому горожанину по карману. И приобретают ее те, кто действительно умеет ею работать. А уж две сабли? Представляю, что могли подумать городские ратники – никак, приняли за обоерукого. А одежда – что ж, у каждого свои тараканы в голове. Ну блажь у человека – кого это касается?

На улицах вдоль стены уже вовсю дымили костры с греющейся водой и смолой.

Мои худшие опасения сбылись. Татары применили тот же прием, что и в селе! Образовав конную карусель, они стали метать копья в стену.

Я нашел десятника городской стражи и, указав на копья, предупредил, что сейчас по ним, как по лестнице, полезут татары и туда надо срочно прислать людей в помощь. Десятник скептически меня оглядел – ему явно не понравился мой внешний вид – и процедил сквозь зубы:

– Вот и иди, помогай.

Эх, ребята, видно, давно город никто не осаждал.

Я занял место на стене – там, куда татары метали копья, и предупредил рядом стоящего дружинника:

– Здесь главный удар будет, сейчас татары полезут.

– Ты почем знаешь?

Я даже ответить не успел. Прямо с коней, встав ногами на седло, татары стали прыгать на копья и по ним ловко, как обезьяны, полезли вверх. Первого показавшегося срубил дружинник, второго – я. А они все лезли и лезли.

К нашему участку стены подтянулись другие дружинники. Ратной работы хватало всем – мы рубили их саблями и мечами, кололи копьями – натиск продолжался около получаса. Внизу, под стеной, уже громоздилась куча убитых врагов.

Видя бесплодность атаки в лоб, татары отошли от стены на дальность полета стрелы. Спешились, что-то горячо обсуждая и размахивая руками. Слава богу, не стали метать зажженные стрелы – видимо, опасались, что вместе с горящим городом лишатся добычи.

Оставив перед городом большую часть войска, в разные стороны поскакали малые отряды – грабить близлежащие деревни, а также устюжанское городище. Вскоре поодаль стали подниматься в небо клубы дыма.

– Деревни жгут, сволочи! – бросил в сердцах один из дружинников. – Похоже, Гудцово горит, родичи у меня там.

– Да нет, вроде Торгашино.

Его перебил другой:

– Налево поворотись, к Криничному ручью, – Леонтьевское сельцо горит!

Со всех сторон послышалось:

– И по правую руку – гляньте, Песья слобода занялась. Что делают, ироды.

Дружинники в бессильной злобе матерились и скрипели зубами.

– Как у себя дома хозяйничают!

Татарские разъезды кружили вокруг города, изредка пуская стрелы в неосторожных защитников, но до вечера штурмов больше не предпринимали.

Оставив на стене дозорных, мы спустились вниз. Усевшись вокруг котла, принесенного горожанами, поели каши с мясом. Оглаживая живот, один из дружинников спросил:

– Ты откель, паря, что-то я тебя раньше не видел?

– Из Нижнего, случайно попал.

– Ну, так тебе повезло, что в город попал, а не на дороге застали – там бы и принял смертушку.

– Повезло, – согласился я.

– А одежка что такая, как будто двадцать лет носишь, не снимая?

– Так уже пришлось с татарами столкнуться – с передовым дозором, вот и пообтрепалась, – соврал я.

Вмешался другой дружинник:

– Ну, чего пристал к человеку? Он татар не хуже тебя рубил, а что одежа такая – так это его дело. Вон купцы наши – одеты справно, а кого из них ты на стене видел? То-то.

Первый, что расспрашивал меня, смутился:

– Да я ничего, я просто так. – А сам косил глаза на мои две сабли. Очень уж любопытно ему было – почему две сабли, а не один меч, как у всех. Видимо, слышал за обоеруких, да после отповеди своего сотоварища расспрашивать меня не стал, но видно было – хотелось.

Подошел местный воевода, собрал десятников, отвел в сторону. О чем они говорили – слышно не было, но десятники стали собирать воинов. Ратники строились в колонну перед воротами. Первая полусотня была вооружена, кроме мечей, еще и копьями. Они что – решили ночью устроить вылазку и штурмовать вражеский стан? Смело, но глупо.

При обороне от превосходящих сил противника лучше и разумнее сидеть за стенами – потери значительно меньше. В крепости один обороняющийся трех-четырех нападающих стоит. Но я не воевода, никто и слушать меня не будет. Кто я в Устюге? Полунищий приблудившийся нижегородец, которого раньше никто и не видел – неизвестно, какого сословия, может, и подлого. Только и заслуг, что на стене бился.

Действия воеводы решительные, но на грани авантюризма.

Ворота распахнулись, и ратники молча, бегом бросились к лагерю татар. Лагерь – слишком громко сказано; так, можно сказать – стоянка. Шатров не было – развели костры, варят нехитрую похлебку. Поснимав с лошадей седла, уселись на них, трапезничают.

Татары заметили устюжанских ратников поздно. Видимо, не укладывалось в их головах, что осажденные могут предпринять столь дерзкую вылазку.

Дружинники с ходу врубились на позиции врага, и пошла сеча злая – в неверном, колеблющемся свете костров рубились яро. Татары от внезапного нападения дрогнули было. Привыкли они воевать конными, да днем, и почти всегда – с численным перевесом. А эти русские все делают не так, одно слово – неверные.

Но опыт и решительность руководства татарского вскоре изменили баланс сил. Наших стали теснить, ряды дружинников таяли – все-таки тяжело сражаться, когда на одного русича приходилось по трое-четверо татар.

Дружинникам удалось соединиться, и они, сдерживая напор татар, стали пробиваться назад, к крепости. Татары, видя отступление русских, усилили давление, и я понял, что они хотят ворваться в крепость через ворота на плечах наших защитников. Для татар момент очень удачный.

Видели неприятный – даже катастрофический – поворот событий и дозорные на стене. На какое-то время они замешкались. Быть беде!

Я со стены бросился к воротам. Надо успеть закрыть их до того, как татары ворвутся. Если перебьют немногочисленных стражей у ворот, считай – город пал. За воротами, в городе, татары растекутся ручейками по улицам, бой разобьется на многочисленные мелкие стычки, и участь горожан станет незавидной.

В ворота вбегали ратники, помогая раненым. Вот уже показались и татары, яростно прорубающиеся к воротам. Все! Ворота надо закрывать. Пусть и не все ратники успеют пройти и, заперев ворота, мы фактически обрекали их на смерть, но лучше пожертвовать малым, спасая город.

Стража у ворот медлила.

– Затворяй! – заорал я.

– Наши еще не все прошли!

– Затворяй, ворвутся татары – всем хана будет!

Створки медленно стали закрываться. Кто-то из ратников еще успел проскочить в сужающуюся щель. Ворота закрылись, стража резво загнала в пазы смазанную дегтем дубовую поперечину. В ворота еще продолжали стучать и взывать о милосердии наши ратники, и слышать их было невыносимо больно.

Перед воротами кипела отчаянная схватка, каждый ратник пытался продать свою жизнь подороже. В храбрости устюжанам не откажешь. Чем бы им помочь? Взгляд мой упал на веревку, висящую на крюке у стены. Решение пришло сразу. Я схватил веревку, привязал один ее конец за деревянную балясину ограждения и сбросил вниз. Воистину – утопающий хватается за соломинку. Веревка дернулась два раза, и мы, стоящие наверху, потащили тяжелый груз вверх. Это был наш ратник, раненный в руку и ногу. Кто-то из его сотоварищей углядел в темноте веревку и обвязал ею раненого. Мы снова сбросили веревку и опять подняли раненого.

Бой сместился от ворот к веревке – она давала хоть и малую, призрачную, но надежду на спасение.

Так мы и вытаскивали на стену ратников – одного за другим, пока бой внизу не стих. Удалось спасти восемь человек. Пусть и не много по сравнению с павшими, но меня несколько утешала мысль, что и я приложил руку к спасению соплеменников. Пусть не я – воевода предпринял отчаянную ночную вылазку, но хоть небольшую часть дружины удалось выручить. Большая часть полегла в схватке, дорого продав свои жизни. Полагаю, татары также понесли ощутимые потери.

Несколько десятков дружинников вернулись в город через ворота, им повезло больше.

Ночь, вернее ее остаток, прошла без потрясений.

Утром с высоты стены открылось печальное зрелище. Все пространство перед городской стеной было усеяно телами павших. Издалека было невозможно понять, чьих тел больше – наших или татарских, но количество впечатляло.

Ближе к полудню от татар, с белой тряпкой на копье, к стене подскакал парламентер. Что-то новенькое, я такого еще не видел.

– С главным хочу говорить!

На стену поднялся хмурый воевода, окинул взглядом бывшее поле боя и помрачнел:

– Что хотел, нехристь?

– Хан, да продлит Аллах его годы, предлагает перемирие на сегодняшний день. По законам шариата, погибшие должны быть захоронены до захода солнца.

Воевода подумал, махнул рукой.

– Согласен. Верно ли слово хана?

– Мы будем без оружия.

Парламентер ускакал, и вскоре мы увидели, как на поле вышли пешие татары. Щитов, копий, сабель, луков на них в самом деле не было. Воины стали собирать павших, уносили их к своему стану и укладывали в телеги, не иначе как отобранные у крестьян.

Воевода распорядился собрать наших павших. Стража приоткрыла одну створку ворот, на стене стояли наготове лучники. Безоружные дружинники вышли на поле брани и по примеру татар стали собирать павших, сносили их к собору внутри крепости. Я в этом не участвовал, находился на стене. М-да, многовато наших полегло, не рассчитал воевода сил.

Глава 7

После похорон – и наших и татарских – следующий день прошел спокойно. Татары изредка пускали стрелы в защитников города, ратники отвечали тем же. Татары явно были в замешательстве, не ожидая встретить столь яростного сопротивления. По большому счету и штурма с их стороны не было – попытка лишь, а воинов потеряно много, и помощи ждать неоткуда. Слишком далеко забрались они от своего ханства. Побольше бы нам ратников – еще неизвестно, чем бы все закончилось.

Надо помогать. Вопрос – как? Пройтись по деревням, собрать лучников в кулак и ударить в тыл татарам? Собираться будут долго, и к тому же крестьянин против поднаторевшего в боях татарина – не вояка. А может, самому совершить ночную вылазку? Да использовать сразу несколько своих необыкновенных способностей? До сих пор я пользовался в каждом конкретном случае лишь одной. Да, раньше я не пробовал, потому что хватало возможностей противостоять противнику. Теперь, видимо, пришло время задействовать все, что можно. В конце концов, я ничего не теряю, если что-то не получится. В случае же удачи мне удастся качнуть почти равный сейчас расклад сил в нашу пользу.

Вернувшись на стену, повернулся в сторону татар. Потоптался на месте – что-то меня держало. Может, обратиться к древним славянским богам?

Попробую к Костроме – в будущем ее нарекут Снегурочкой. Как раз дед ее родился в этих местах. Это сейчас Снегурочка – милая внучка Деда Мороза. В свои времена Кострома – богиня урожая, являлась покровительницей покойников, умерших преждевременно не своей смертью. Они превращались в особый вид нечистой силы – заложных. Эти «живые мертвецы», по-современному – зомби, шлялись по земле и вредили живым.

Потому я и решил обратиться к ней.

Я вознес со стены горячую молитву к Костроме, пообещав в конце выставить богатую выпивку в качестве дара. Известно ведь – Кострома умерла от перепоя. Постоял, прислушиваясь. Нет, видимо, не дошла моя молитва до богини славянского пантеона. Не подала богиня знак, не откликнулась.

А через полчаса, стоя в дозоре на стене, я услышал вопли ужаса во вражеском стане. Татары метались, рубились с кем-то. Из недалекого леса в темноте к ним брели и брели толпы страшных упырей – с вытекшими глазами, с изъязвленной кожей, в немыслимых лохмотьях. Они хватали костлявыми руками татар и душили. Татары отбивались, как могли. Саблями срубали головы, отсекали руки и ноги. Но! Невозможно убить еще раз уже единожды убитого. Мертвецы снова вставали и упрямо шли на татар. Такого кошмара я не видел даже в голливудских фильмах ужасов.

Ратники на стене замерли от увиденной картины. Даже у меня, вызвавшего весь этот ужас, стыла кровь в жилах. То-то сейчас хан жалеет, что в поход пошел.

Битва живых с мертвецами продолжалась недолго. Как только начало подниматься солнце и первые лучи его коснулись земли, заложные истаяли, обратясь в дымку. Потрясенные ратники не могли вымолвить ни слова, лишь осеняли себя крестным знамением.

А в татарском стане царила паника. Мне кажется, теперь ни один сотник не сможет организовать своих воинов на штурм.

А к полудню случилось и вовсе неожиданное – татары стали седлать лошадей, свернули шатер и, пустив впереди себя обоз с награбленным имуществом, направились по дороге на полдень, в сторону Казани. Чтобы увидеть чудо, горожане лезли на стены, кричали и свистели вослед уходящему врагу.

Я же спустился со стены, стал искать постоялые дворы и в одном купил целое ведро твореного вина, практически – самогона. Дал слово, тем более богине, – надо исполнять. Не приведи Господи обратить на себя гнев даже древней богини – тем более что она услышала и помогла.

Ведро я вынес и поставил в укромном месте у стены, поклонился и молвил:

– Спасибо, Кострома!

Ворота в крепости распахнулись, отряды ратников поскакали в близкие селения – известить о счастливом избавлении от врага и узнать о потерях.

Я же, посчитав свой долг перед городом исполненным до конца, тихонько отошел от Устюга и пошел по дороге. Надо проследить за отступающим войском, тем более татары идут к Волге, и нам пока по пути. Татары шли медленно, быстрее не давал полон.

Нагнав татар, я взял правее и пошел по лесу. Сюда не сносит пыль из-под копыт коней, воздух свежее.

Так мы и передвигались параллельным курсом до вечера. Кстати, войско татарское заметно уменьшилось – не меньше, чем на треть. Славно! Еще бы трофеи отбить да всадников проредить.

Татары расположились на стоянку, разослав во все стороны дозоры. Хану разбили шатер. Видя, что татары остановились на ночевку, я решил пройти вперед и осмотреться.

Я, к своему удивлению, увидел вдали, километрах в десяти, отблески костров. На фоне темного леса огоньки были хорошо видны. Хлынов? Нет, он значительно дальше и левее. Если деревня, то почему костры? Крестьяне готовят в печах, а не на кострах. К тому же кому придет в голову готовить что-то ночью? Может, еще один отряд татарский? Надо прояснить обстановку.

Костры и в самом деле горели, а вокруг них – русские ратники. Довольно много, на прикидку – не меньше тысячи. Что их сюда занесло? Подойти бы да поговорить, предупредить о татарах… Только одно удержало меня – я увидел среди воинов хлыновского воеводу. Всколыхнулась обида на вятичей, и я направился назад.

Утром, едва встало солнце, татары сотворили намаз. Быстро перекусив, вскочили на коней. Они явно хотели поскорее убраться с негостеприимной земли.

Я, не торопясь, умылся, кушать, к сожалению, было нечего, и направился за ними, только по лесу, держа их на виду. Было безветренно. Над дорогой висел густой туман из пыли – татары нещадно гнали пленных, стегая их плетьми.

А в полдень случилось то, что я и предчувствовал после вчерашней разведки ночных костров. С двух сторон из леса вначале полетели стрелы, затем выбежали русские ратники, принявшиеся споро рубить татар. Татары оказались зажаты на узкой лесной дороге с двух сторон, лишившись главного тактического маневра – скорости, помноженной на массу конской лавы. Они крутились на конях, даже если кто и решался прорваться сквозь строй русских, рисковал очутиться в непроходимом лесу. И было неизвестно, что их ждет там. То ли лошадь ноги сломает, то ли крестьянин на вилы поднимет.

Оборонялись татары с отчаянием обреченных, сеча стояла лютая, насмерть. Но к исходу второго часа схватка разбилась на отдельные очажки сопротивления, где татар просто добивали.

Я залез на дерево недалеко от побоища, наблюдая сверху. Наконец пал последний татарский воин. Закономерный исход для всех тех, кто с мечом к нам приходит…

Наступила краткая пауза, затем, неожиданно для меня, ратники кинулись к обозу, прицениваясь к трофеям. Еще более меня удивило, когда, поснимав с татар оружие – все-таки железо – это деньги – и побросав на телеги, ратники погнали пленных вперед, даже не развязав их. Что-то здесь неладное. Трофеи – это понятно, что добыто мечом – твое. Но пленных всегда отпускали – свои же, русские. Очень интересно!

Вот и перекресток дорог. Налево – на Хлынов, вперед – к Волге и к Нижнему. Обоз и колонна повернули к Хлынову. Ах, вятские, решили отнять у татар награбленное – это ясно и не вызывало неприятия. Но пленные – почему не отпустили их? Неужто продать хотят? Тем же татарам или марийцам? Ни фига себе – поворот событий! Нет, ребята, не надо так шалить – чай, православные, под Богом ходите, милости у него в церкви просите, а сами?

И как теперь освободить невольников? Русских рубить? Невозможно! Увещевать их воеводу? Сильно сомневаюсь, что удастся. Напугать? Как и чем?

А вот как! Придумал! Ежели получится, конечно. Как говорится: кто не рискует, тот не пьет шампанского. Я встал на колени, вознес ко Господу горячую молитву, прося только об одном – помочь мне подняться в воздух, хотя бы ненадолго, на один раз. Я приводил доводы, что индийские йоги левитируют, а тут ситуация чрезвычайная и…..

Нет, видно, не слышит меня Господь, слишком мелок я для него, да и просьба моя уж очень необычная. Однако же, поднявшись с колен, почувствовал в теле необычайную легкость и, взмахнув руками, поднялся в воздух. Пока рано. Опустив руки, опустился на землю и побежал к деревне, что виднелась вдали. За околицей увидел пасущихся гусей. Вот что мне надо! Срубил саблей голову гусю и бросился бежать назад. Неудобно, конечно, сроду домашнюю птицу не крал, не пан Паниковский все же, но вот пришлось поступиться принципами.

Забежав в лес, я отрубил у гуся крылья, тушку выбросил на радость деревенским псам.

Нашел в лесу иву, сломал две веточки. Чем ива хороша – ветки гибкие. Подвязал ветки к гусиным крыльям, предварительно их расправив. Дело оставалось за малым. Скинув куртку, я прорезал ножом сзади дырки и привязал остатками веревки крылья к куртке. Подергал – держатся хорошо. Надел куртку и засмеялся. Крылья топорщились, и со стороны я, видимо, выглядел нелепо – в потрепанной одежде и с крыльями за спиной. Но выбора не было, как говорится – на безрыбье и рак – рыба.

Я расправил руки и поднялся в воздух, направился к вятичам. Теперь наступал ответственный момент. Примут меня за Божьего посланца, за ангела, или еще за кого подобного – послушают, но могут и стрелу с перепугу пустить. Если опуститься низко, разглядят мои потрепанные одежды – белое бы надеть, да где его взять в лесу, а за простыни крестьяне еще не слышали. Высоко подняться – не разглядят крыльев и не услышат гласа с небес. Вот ведь закавыка.

Я решил зависнуть метрах в тридцати. Воевода идет обычно в голове колонны, дабы не глотать пыль, – с головы и решил начать.

Медленно, низко я подплыл к колонне. Меня заметили, стали показывать пальцами, разинув от удивления рты. Конечно, не каждый день можно лицезреть ангела. А тут еще от встречного напора воздуха крылья слегка шевелились, создавая иллюзию движения.

– Опомнитесь, христиане! – закричал я.

Все подняли вверх головы.

– Богопротивное и богомерзкое дело свершаете! – продолжил возглашать я. – Почто вы, русские, земляков, немало претерпевших от татар, в неволе удерживаете? Я послан Всевышним предупредить и предостеречь вас! Освободите братьев ваших, или я прокляну вас!

Ратники стали оживленно переговариваться. Услышать голос с небес – диво невиданное. Где же воевода? Что он решит? Народ темен и богобоязнен, но у воеводы могут иметься свои планы, и мой замысел в них вовсе не вписывался.

Я внимательно следил за головой колонны, и только это позволило вовремя увидеть лучника. Вот в мою сторону пущена стрела. Я уже был внутренне к этому готов и тут же пустил навстречу огонь с руки. Стрела вспыхнула в полете и упала.

Среди ратников пронесся крик изумления. Многие бросились к воеводе, разгорелся жаркий спор. Воеводу стащили с коня – абсолютно немыслимое дело в походе, где все ему подчинялись беспрекословно. Но теперь, когда надо было выбирать между небесным и земным, воины склонились к божественному. Правда, не все.

Когда побитый воевода отошел от воинов, к нему на помощь бросились несколько человек. Один из отколовшихся стал натягивать тетиву лука.

Не дожидаясь для себя неприятностей, я швырнул в эту группку клубок огня. Все вспыхнули, стали кататься по земле. Воины застыли, пораженные свершившейся на их глазах карой тех, кто не внял гласу с небес. Не иначе – они видели настоящего ангела, потрясающего чудесами. Мне показалось, что прикажи я им даже нелепицу, и они бросятся ее выполнять. Надо дожимать.

– На колени! – проревел я.

Воины побросали копья и щиты, упали на колени, стали креститься и бить поклоны. «По-моему, перебрал», – спохватился я. Кто я такой? Воин, но не ангел.

– Освободите несчастных!

Бо́льшая часть воинов бросилась к пленным, стали разрезать путы. Через мгновение все были свободны.

– Покормите рабов Божьих, и пусть ступают восвояси по домам!

Я уже собирался убраться подальше, как снизу донесся голос:

– А трофеи? С обозом как?

– Можете забрать себе как справедливую награду за вызволение полона.

Воины радостно взвыли, я же набрал высоту и направился в сторону Волги. Свысока я видел: на горизонте уже виднелась серебристая полоска реки. Но и необычная моя способность была дарована лишь на время, и оно, видимо, пришло. Высота стала падать, и я почти упал на берег. Встав на колени, вознес молитву, отцепил крылья. Неплохую службу сослужил гусь. Немного свербело в душе, что пришлось поджарить воеводу, но жизнь и свобода полутора или двух сотен пленников того стоила.

Далее пошел пешком – коня не было, а парить я уже не мог, хотя и понравилось очень. Хватит того, что видели вятские ратники и пленные. Хоть никто опознать не сможет. А что, неплохая вышла задумка, причем экспромтом.

Дома Лена с радостью кинулась на шею. Однако, когда я разделся, огорчилась, увидев дырки на одежде – слава богу, не на мне.

Наконец-то я поел горяченького – так соскучился по хорошей домашней стряпне. За неспешной беседой у стола незаметно опустел кувшинчик вина. Потом, в постели, Лена попросила рассказать что-нибудь интересное, какую-нибудь сказку.

– Сказку? Нет, я расскажу тебе историю любви богатыря и красавицы.

– Ой, как интересно! – Елена в предвкушении чего-то необыкновенного захлопала в ладоши.

– Слышала ли ты когда-нибудь об Илье Муромце?

– Конечно – это же богатырь из села Карачарова, что под городом Муромом. Скоморохи на ярмарках часто про него былины поют – о подвигах его.

– Подвиги были, Лена, но все подвиги совершались во имя женщины. – И я начал свое повествование. – Итак, слушай.

Тридцать лет и три года сидел Илья на печи, пока не явился к нему волхв Курьян, жрец скотьего бога Велеса. С детства не мог ходить Илья, немощен ножным недугом был. Дал волхв Илье силу богатырскую волшебным образом, и ноги Илье стали служить как надобно – вот как у тебя и меня. И приказал выкрасть он у киевского князя Владимира золотую голову бычью – символ Велеса.

Надо сказать, что любил Илья девушку красы невиданной, именем Авдотья. Только сказать ей о своей любви не решался, стесняясь немощности.

Отправился Илья в Киев, а по дороге совершил свой первый подвиг. На Муромской дороге творил непотребства Соловей-разбойник. Был он главарем шайки разбойничьей. Сидел на дереве и, завидев путника, свистел особым образом, за что и заслужил свою кличку. Связал его Илья, повел за собою.

Пришел Илья в Киев, ко князю Владимиру, ведя в поводу связанного татя. Не стал казнить князь Соловья-разбойника, взял его в услужение. А Илью, прозванного Муромцем по месту рождения, принял князь в дружину. Чтобы войти к князю в доверие, совершал Илья подвиги – рубил половцев, оборонял заставы. Шибко боялись враги Илюшу.

Настал день, когда решился Илья выкрасть из княжеской сокровищницы золотую бычью голову, памятуя о наказе волхва: иначе лишится силы богатырской, а паче всего – не сможет открыть свою любовь Авдотье. Сжигаемый же злобой и ненавистью к Илье, подглядел Соловей-разбойник за Ильей, стремглав помчался к князю, поднял тревогу.

Схватили воины Илью. Легко мог раскидать и порубать дружинников Илья, да не стал. Укорил его князь:

– Я ли не сажал тебя, Илюша, одесную за стол! Я ли не славил тебя после походов за подвиги? Пошто отплатил мне черной неблагодарностью?

И велел князь бросить Илью Муромца в темницу и казнить наутро.

Тем временем пришла в Киев искать своего любимого Авдотьюшка и узнала весть горестную, что ее любимый Илюшенька в порубе сидит, казни дожидаючись. Закручинилась девушка, не зная, как из беды Илью выручить, да появился жрец Велесов, волхв Курьян.

Взломал Илья узилище, проник в сокровищницу княжескую, вынес голову бычью златую. И молвил волхв, что Авдотья рабой, прислужницей Велесовой станет.

Не стерпел Илья, мечом разрубил золотую голову бычью. Волхв исчез, Авдотьюшка потеряла красоту: стан ее сгорбился, лицо покрылось морщинами, волосы стали седыми. Одним словом – превратилась в старуху. А Илья потерял силу богатырскую и обезножел – даже шага сам сделать не мог.

Так и не суждено им было прожить в любви и согласии. Илья закончил свои дни в монастыре Киевском и похоронен в пещерах подземных.

Вот такая история любви великой, Лена. Во имя женщины совершал Илья свои подвиги. А то, что скоморохи да былинники в трактирах поют – неправда, вернее – часть правды.

Я закончил рассказ, наступила тишина. Лена переваривала услышанное, потом заплакала навзрыд.

– Ты чего, Лена? – Я погладил ее по вздрагивающему плечу.

– Какая любовь… Жалко их… Я и не знала. Расскажи еще.

– Поздно уже, Лен, устал я, спать хочу.

– Завтра расскажешь?

– Конечно. – Я поцеловал ее и почти сразу уснул.

А дня через три на базаре я услышал от лавочников о чудесном явлении ангела, об освобождении пленных. В пересказах мои приключения обросли невероятными подробностями – вокруг головы ангела сиял нимб и чувствовалось благоухание, а раны ратников и полоняников необъяснимым образом зажили.

Я охал и ахал, слушая россказни, посмеиваясь в душе. Но на следующий день весь город уже гудел, в каждом доме только и обсуждалось невиданное доселе чудо. На место явления чуда уже собиралась отправиться группа паломников. О сожженном воеводе никто не вспоминал добрым словом – все говорили о каре небесной.

Дома Ленка мечтательно проговорила:

– Вот бы хоть одним глазком посмотреть на ангела.

Я чуть не поперхнулся за столом. Ни фига себе – заварил я кашу.

В церкви усилился приток желающих помолиться и сделать пожертвования – ничто так не укрепляет веру, как свидетели чуда. Мне кажется, в дальнейшем не стоит вторгаться в эту деликатную сферу, как бы себе хуже не сделать. Освободил пленных – может быть, и Божьим промыслом, – и хватит. Не то Отец Небесный покарать может все-таки – все мои способности и странности исчезнут, чего бы мне вовсе не хотелось.

А вообще интересно жить в другое время – жизнь насыщеннее, ярче и опасней. Никаких мирных забав вроде дайвинга или виндсерфинга не надо, адреналина в крови и так хватает.

Размеренная жизнь продолжалась недолго. В один из дней к моему двору подскакал на взмыленной лошади Иван Крякутной. Я находился во дворе.

– Ой, Юра, беда! – даже не поздоровавшись, выпалил купец. На всегда выдержанного Ивана это было не похоже. Наверное, и впрямь беда.

– Что стряслось?

– Жену, Лукерью, возком сбило – только что домой люди принесли. Что делать?

– Скорее к ней!

Я запрыгнул на лошадь и уселся за ним, и мы с места сорвались в галоп. Лошадь Иван не щадил. Я боялся, что мы или сами кого-нибудь зашибем, или на повороте лошадь поскользнется и нас самих впечатает в близкие стены домов. Слава богу, обошлось.

У ворот Иван бросил поводья слуге, и мы побежали в дом. Я снова поразился – никогда не видел купца бегающим.

Лукерья лежала в трапезной, на лавке. Лицо бледное, с бисеринками пота на лбу. Левая нога неестественно вывернута в голеностопе. Вокруг бестолково суетились слуги.

– Всем выйти! – скомандовал я.

Слуги опрометью бросились из комнаты. Купец стоял столбом.

– Иван, тебя это тоже касается.

Купец нехотя вышел из комнаты.

Лукерья тихонько постанывала.

Я осторожно ощупал пострадавшую. На правой половине спины – разрыв кожи и кровотечение, брюхо вроде спокойное, вывих голеностопного сустава. Пока все не так уж и плохо. Кровит не сильно, подождет. А вот если сустав не вправить сейчас, то потом это сделать будет сложнее.

– Луша, сейчас немного больно будет.

И не успела купчиха кивнуть, как я резко, с поворотом, дернул стопу. Щелкнуло, и стопа встала на место. Купчиха заорала, в комнату ворвался Иван.

– Иван, прошу – выйди.

Купец молча вышел, на скулах играли желваки, видно, переживал.

Теперь надо заняться раной. Я стянул с купчихи разорванную кофту. Разрыв кожи, длинный, но не глубокий. На столе стоял кувшин. Я взял его и понюхал – так и есть, вино. Обильно полил на рану, промывая ее. Еще не хватало заражения. По-хорошему, рану надо зашивать, только где взять инструменты?

Я кликнул Ивана, попросил принести любую иглу и нитки. Через несколько минут слуга принес иголку и нить. Я налил вина в чашку, подождал немного, чтобы продезинфицировать, и начал шить. Купчиха постанывала от боли, но крепилась. Нет, раны в прежней своей жизни я видел и лечил, но без практически никакого инструмента?

– Больно ли?

– Терпимо.

Купчиха успокоилась и смотрела на меня с удивлением.

– Попробуй пошевелить ногой.

Лукерья сначала несмело пошевелила ногой:

– Двигается!

Купчиха опасливо спустила ноги с лавки, села.

– Вот только ходить тебе несколько дней нельзя.

Лукерья вдруг застеснялась – ведь она была почти голая, только в юбке. Аппетитные груди при каждом движении тяжело колыхались. Славно, что лифчики придумают позже.

Купчиха прикрыла груди руками, позвала:

– Иван!

Купец явился сей миг – наверное, стоял за дверью. Увидев Лукерью сидящей, он остолбенел. Как же так? Только что он сам видел, как нога была вывернута в сторону, из раны лилась кровь, купчиха стонала от боли, и вот – на тебе: сидит. От растерянности или чего другого Иван наконец рявкнул:

– Чего растелешилась? Одежда где?

Лукерья показала на кофточку:

– Теперь ее только выкинуть.

Купец подошел к жене, наклонился, осмотрел, а затем и ощупал ногу. Покачав головой, поднялся, осмотрел спину. Нигде не кровит.

Лукерья прислушалась к своим ощущениям:

– Болит терпимо.

Иван сорвал с головы картуз и бросил его на пол. От неожиданности мы с купчихой аж подскочили.

– Ничего не понимаю. Своими же глазами видел… Нога вывернутая была. Как ее люди принесли, я уж думал – калекой хромоногой будет, ежели выживет! – И вдруг заорал: – На колени!

Я оторопел: чего это он?

Но Иван и Лукерья бухнулись передо мной на колени, поклонились. Мне стало неловко – не князь я или боярин какой, чего уж так-то.

– Поднимись, Иван. А ты, Лукерья, ногу побереги – чего ж на колени грохаться? Не икона, чай, в церкви.

Оба поднялись. Иван бросился меня обнимать, Лукерья кликнула прислугу и велела нести одежду – не век же ей торчать в трапезной неодевши.

Иван от быстрого выздоровления жены аж прослезился.

– Господи, благодарю Тебя за чудесное исцеление жены моей руками Юрия. Сегодня же закажу благодарственный молебен в церкви.

Иван и Лукерья трижды перекрестились.

– Ты никак, Юрий, знахарь или колдун.

– Окстись, Иване, ты меня давно знаешь, какой из меня колдун?

– То правда, что знаю давно и только добро от тебя видел, но и сделать такое ни одному лекарю не под силу. Не знаю уж, кто за твоей спиной стоит – ангел или диавол, но слово даю – моя честь в том порука, что в трудный час можешь запросто ко мне: чем смогу – помогу, рубаху последнюю сыму.

– Иван, Иван, остановись.

– И то правда. Эй, челядь! Где вы там? Радость у нас, Лукерья выздоровела! Все дела – побоку, пить, гулять будем!

– Угомонись, Иване! Если хочешь – я не против, только позволь домой сходить, переодеться. Видишь – в рабочем я, да и рубаху в крови выпачкал, сменить надо.

– Да как это я не подумал – конечно! И половину свою драгоценную возьми. Пусть с нами радость разделит.

Я пошел домой, обдумывая дорогой, как это у меня так здорово получилось, а в доме купца забегала прислуга, из печей повалил дым. М-да, не одна курица или поросенок сегодня помрут не своей смертью.

Когда я вернулся к купцу – принаряженный, под ручку с Еленой, стол был уже накрыт, а хозяева встречали нас на крыльце, как дорогих гостей, с корцом медовухи в руках. Я отпил изрядно, передал жене. Прислуга под руки отвела нас в дом, оказывая тем самым знаки почтения. Не скрою – приятно ощущать внимание за труды свои.

Пир продолжался с перерывами на сон три дня. Чисто по-русски, гулять – так на всю катушку.

Вторым днем Иван попросил меня спеть, припомнив мое выступление на собственной свадьбе. Поскольку был я уже изрядно навеселе, ломаться не стал и полвечера, вспоминая подходящие песни, горланил. Жалко – инструментами никакими не владел, да и инструменты здесь были убогие – жалейка, балалайка, гудок. Не оркестр, одним словом. Некоторые песни просили повторить и, запомнив припев, затем подпевали. Славно посидели. Хотя на следующий день я и проспал до полудня, голова была тяжелой.

А еще через день купец заявился ко мне вновь.

– Опять чего случилось? – испугался я.

– Нет, разговор есть.

– Тогда садись, говорить будем.

Для начала Иван снял с пояса увесистый кошель и положил на стол.

– За труды.

– Иван, забери, не за деньги помогал – уважения ради.

– Э нет, каждое деяние, доброе или злое, должно быть отмечено. Потому – деньги бери, от чистого сердца даю, потому как жена и детишки для меня дороже злата-серебра. К тому же пришел я к тебе не только за этим. Негодяя найти хочу, что Лукерью мою чуть не погубил. Сам уже слуг просил поспрашивать – не видал ли кто тот возок? Да без толку все. Не возьмешься ли?

Я задумался. Следов никаких, видаков тоже не нашли. Вероятнее всего – пустое дело. Хотя… Есть у меня одна мыслишка.

– Иван, попробовать могу, но не ручаюсь. Не получится – не взыщи.

– Вот-вот, возьмись. Уж коли не выйдет у тебя – значит, не судьба, никто не найдет. А у тебя получится. Сколь я тебя знаю – ежели взялся, сделаешь, ты парень настырный.

– Мне с Лукерьей поговорить надо.

– Это – сколь хочешь.

– Ну и ладненько, жди завтра.

А мыслишка у меня была такая. С утра я направился к дому купца. Лукерья, наверняка предупрежденная Иваном, уже ждала. Я осведомился о здоровье, о детках, пожелал всего наилучшего, затем стал расспрашивать о злоключениях.

Толкового ничего сказать купчиха не могла – шла по дороге, услышала сзади топот копыт и удар, после которого лишилась чувств. Ни лошадей, ни коляски, ни наездников описать она не могла, потому как не видела. В принципе я на большее и не рассчитывал.

Теперь попробую поэкспериментировать.

Я попросил Лукерью лечь на лавку, а сам сел в изголовье, положив обе руки ей на голову. Сосредоточился, выбросив все мысли из головы. В мозгу замелькали разные видения: вот Лукерья выбирает кофточку, идет домой – мелькают знакомые дома. Удар! Изображение в мозгу нечеткое, но я увидел возок, запряженный парой гнедых, свешивается пьяная рожа – купец или промышленник. Рожу и возок я заметил, запомнил. Дальше в видениях уже Иван и я – собственной персоной. Все, хватит.

Интересно получается! С помощью своих рук я увидел чужими глазами все происшедшие события. Какая-то зацепка есть. Теперь надо разговаривать с Иваном, он общается с купцами, может быть, по описанию узнает кого-либо.

Вечером Иван приехал ко мне сам. Я, как мог, описал возок пьяного седока. Иван задумался.

– Только двое подходят ликом – скотопромышленник Андрей Кобыла или купец Иван Рубец.

Иван по моей просьбе описал, где они живут и где их заведения. Мне надо было только поглядеть на них – узнал бы сразу.

Весь следующий день я занимался слежкой. Занятие не из благородных, но иных путей я не видел.

Скотопромышленник Андрей Кобыла хоть и оказался похож, но точно – не он: образ того пьяного седока четко впечатался в мозг. А вот купец Иван Рубец точно соответствовал. Когда я его увидел у лавки, чуть не вскрикнул. Видел я его впервые в жизни, но он совпадал, как два зерна пшеницы, с увиденным мною образом у Лукерьи.

Я отправился к Ивану Крякутному. Когда я сообщил ему новость, купец аж крякнул.

– От же сволочь, мы же дела с ним общие имели. Потом он в гору пошел, разошлись наши пути-дорожки.

Иван замолчал, задумался.

– Что делать собираешься, Иване?

– О том и думаю. Наказать злыдня надо. К князю на суд не пойду – видаков нет. Наказать по «Правде» не смогу, но и оставить злодейство безнаказанным тоже негоже. Что посоветуешь?

– Твое дело, Иван. Хочешь – морду набей, хочешь – убей в темном переулке.

– Ха, морду набить – не годится; он чуть жену мою калекой не сделал, а ты – морду набить. Надо наказать, причем так, чтобы знал, за что наказание, и желательно, чтобы князю пожаловаться не смог.

– Это как же?

– Не знаю пока.

– Дом спалить?

– Неплохо, так денег полно – вскоре новый отстроит, да и знать не будет, за что. К тому же сам понимаешь – дома вокруг деревянные, не приведи Господь – весь город полыхнет.

– Твоя правда, Иван.

– Надо подумать. Месть – блюдо холодное, горячиться не стоит.

Глаза Ивана зажглись мстительным блеском, и я понял, что пока он не отомстит – не успокоится.

– Ладно, думай пока, Иван. Придумаешь чего – скажи, вместе решим.

Два дня Иван не появлялся, на третий день заявился сияющий.

– Придумал! – с порога заявил он.

– Ты сядь, Иване, обмозгуем, чего удумал.

– Для начала разорить хочу.

«Ну, в принципе это не ново», – подумал я.

– Не поможешь ли? Рубец судно собрал с пушниной, вложился крепко – чуть ли не все свободные деньги.

Чувствовалось, что Иван попусту дни не тратил, собирая сведения о злодее.

– Так вот, утопить хочу суденышко его вместе со всем товаром для начала, помощи твоей прошу. Положиться боле не на кого – слуги не проверены, да и языкаты. Возьмешься ли?

– Судно с товаром утопить – невелика задача, только люди не пострадали бы. Матросы, приказчики – они-то не виноваты.

– Придумай что. Ты же башковитый. За то деньги немалые плочены будут.

– Ладно, – сдался я. – Сообщи только, когда суденышко выходить из Нижнего будет, да покажи его, чтобы ошибки не было.

– Это хоть сейчас – оно у причала стоит.

Мы отправились в порт. Двухмачтовый речной ушкуй стоял у стенки. Матросы были на судне.

– Сегодня закончили погрузку, завтра с утречка выходить будут, – прошептал в ухо купец.

– Заметано. Пусть уходят – дальше мое дело. Встретимся после.

Обрадованный Иван отправился домой.

Как же отправить посудину на дно – причем так, чтобы люди не пострадали? Можно пробить топором борт, но стук топора услышат и всполошатся, тем более что пробоина должна быть велика, и сомнительно, что мне позволят беспрепятственно махать топором. Надо, чтобы выглядело натурально – вроде несчастного случая. А что может быть лучше бревна-топляка? Полузатопленное, не всегда видное, при ударе в подводную часть – пробоина внушительная, редко какое судно останется после столкновения на плаву. Ежели сделать крушение недалеко от берега, так и совсем хорошо: и судно затонет, и люди спастись успеют. Наверное, так и поступлю.

Я нашел в сарае маленький топор, наточил. После завтрака утречком отправился на пристань. Интересующее меня судно уже ушло. Скатертью дорога.

Я оседлал коня и выехал из города, поскакал по берегу. Вот и оно, недалеко ушло. Конечно, встречное течение и отсутствие ветра сыграли свою роль – команда работала веслами. Меха – груз объемный, но легкий – корпус судна высоко сидел в воде.

Я прикинул, сколько они пройдут по реке до вечера, и помчался вперед. Угадать бы с местом стоянки. Торговые суда на ночевку останавливались обычно в знакомых местах, где был удобный подход, небольшая полянка для костра, деревья поблизости для очага и вдали от селений. Не любили торговцы чужих глаз – либо грабить попытаются, либо разбойников наведут. Места стоянки угадывались сразу – по выжженной кострами земле, следами от носа судна на береговой глине.

Пожалуй, где-то здесь. Если я ошибусь, то ненамного.

Привязав коня, я стал подыскивать подходящее дерево. Причем мне нужно было дерево рядом с рекой, желательно – сосну. Ведь предстояло срубить дерево, очистить его от ветвей, заострить конец и столкнуть в воду.

Я решил сымитировать столкновение судна с топляком – такие неприятности на реках случаются. Плывет себе дерево, сваленное бурей или упавшее в воду от старости, намокает, почти скрывается под водой – лишь иногда видно сучья. Прямо – айсберг, и горе впередсмотрящему, если он проглядит такой таран. Если судно идет по течению вверх, встречный удар от плывущего топляка бывает очень силен. Ломаются доски обшивки, иногда – на значительной площади, если топляк большой и старый. И повезет, если судно недалеко от берега и кормчий опытный, успеет направить судно к суше.

А бывает, что вода с шумом врывается в пробоину, и кораблик, набрав изрядную порцию водного балласта, идет ко дну. Если еще и груз тяжелый – железные изделия, бочки, то все это добро смещается в сторону крена, и печальный конец наступает еще быстрее, только успевай прыгать за борт.

Времени у меня до вечера было много. Я обошел прибрежный лес и, выбрав-таки подходящее дерево, принялся за работу. Неудобно, конечно, рубить маленьким топором, но и большой топор тащить на себе тоже неловко.

Когда бо́льшая часть ствола уже была перерублена, я подставил толстую жердину, чтобы дерево упало к реке. Упади оно в другую сторону – мне придется искать и рубить другое дерево, одному мне его в воду не стащить. Еще несколько ударов топором – и дерево с шумом, ломая молодую поросль, падает. Очень удачно падает – большей частью в реку.

Я посрубал большие сучья – они будут тормозить движение, да и управлять бревном в реке станет затруднительно, а второй попытки у меня не будет. Накинув на хлыст веревку, я привязал его к стоящим деревьям. Не хватало еще, чтобы бревно поплыло раньше времени.

Я упал на землю, в густую траву. Надо передохнуть, перевести дыхание – солнце уже давно перевалило за полдень. Отдохнув, топориком заострил срубленный конец. Все, таран был готов.

Оставив топорик на берегу, я прошел назад по течению реки вниз. А вот и суденышко. Значительно дальше, чем я предполагал. Все-таки тяжело идти на веслах. Хоть бы ветерок подул – и мужикам идти под парусом приятнее, и мне сплавлять бревно удобнее, не так далеко будет.

Я вернулся к месту предполагаемой стоянки. Постоял немного, решая – снимать одежду или лезть в воду прямо в ней? Все-таки снял. Хотя вечером придется плыть в одежде, провести остаток дня в мокрой и липнущей к телу рубашке и штанах не хотелось.

Я посмотрел вокруг – никого. Раздевшись, положил одежду под куст и полез в воду. Хорошо! Вода теплая, дно песчаное, поплавать бы всласть да позагорать ради собственного удовольствия, но дело прежде всего.

Я обошел предполагаемую стоянку, обшарил все дно. Складывалось неплохо – буквально в трех метрах от берега глубина уже выше человеческого роста, дальше – еще глубже. Если корабль получит пробоину и пойдет ко дну, над водой останутся только мачты.

Решив так, я вдоволь поплескался в воде, понырял. Эх, сейчас бы на берег Черного моря, куда-нибудь под Сочи или Дивноморск. Только нынче это не наша земля – там адыги, и Сочи еще не существует.

Я полежал на берегу, обсыхая. Дрема напала под ласковыми лучами солнца – чуть не уснул. Но стряхнул с себя сонное оцепенение, встал, отряхнул с тела песок, оделся. Взобравшись на дерево, стал осматривать реку.

Широка Волга, летом так и шныряют по ней лодки рыбаков, степенно проплывают суда. Иногда с дерева видно сразу два-три. Все – сплошь торговые, пузатые, тяжело груженные: осадка от края борта до воды – метр, а то и меньше. Дорог летний день – крестьяне в поле не разгибаются, торговый люд на судах да в обозах товары перевозит. Надо успеть скупить местные товары да продать с выгодой подальше, где цена повыше – тем и богатеет купец.

Ага, по-моему, показалась знакомая посудина – да и пора, солнце уже к закату бежит.

Я слез с дерева, по берегу поднялся выше по течению, устроился в кустах.

Через час, когда край солнечного диска уже коснулся земли, корабль ткнулся носом в берег. Не теряя времени, матросы сбросили трап, сошли на сушу и разбрелись в поисках валежника для костра. Все, встали на ночевку, пора и мне за дело.

Я отошел подальше и вскоре увидел у берега свое бревно. Посидел еще немного, дожидаясь полной темноты. Нужно выждать, пока сварится похлебка и матросы поедят и улягутся спать. Останется лишь бодрствующий дозорный, который будет следить больше за берегом, опасаясь разбойников.

Так и получилось.

Я сунул топор за пояс – пригодится еще, оттолкнул бревно от берега, сошел в воду сам. Ухватившись руками за бревно, направил его подальше от берега. Течение подхватило бревно и понесло по волнам. Еще и ветер попутный помогал. Не проглядеть бы кораблик в темноте. Нет – вон уже и костер виден, рядом двое устроились на земле, беседуют.

Я подправил бревно, направив его в черную тушу корабля. Лишь бы луна не выглянула.

Корабль ближе и ближе. Бревно острым концом шло точно в средину корпуса. Сейчас будет удар. Я бросил бревно и поплыл в сторону. Почти тотчас раздался глухой удар, треск ломающихся досок обшивки, шум хлынувшей в трюм воды.

На борту раздались крики – не поняв спросонья, что произошло, матросы бросались за борт и выбирались на берег. В отблесках костра на берегу я видел, как судно стало крениться на правый борт и, выпустив из пробоины крупный воздушный пузырь, затонуло. Все произошло быстро.

На берегу бегали матросы, не понимая, что случилось. Обычно топляки плывут почти по центру реки, по стремнине, где течение быстрее. Теперь о происшедшем напоминали лишь две мачты, торчащие из воды под большим наклоном.

Пора мне отсюда убираться. Люди целы, а корабль и ценный груз – под водой. Жестоко? Может быть, но и время было жестокое.

Князь ходил на князя, лилась русская же кровь. Жители одного города брали штурмом другой для взятия трофеев. На дорогах бесчинствовали разбойники, грабили обозы и убивали людей. В случае их поимки жители безо всякого суда вешали татей на ближайших деревьях.

Так и в данной ситуации – я не считал потопление судна поступком злым и несправедливым. Каждый должен отвечать за свои деяния. Тот же Иван Рубец, гоняя в пьяном кураже лошадей по узким городским улицам, где и тротуаров-то отродясь не было, – разве он не должен был предвидеть несчастья? Только мой внезапно для меня самого открывшийся дар не позволил Лукерье остаться калекой.

Я отвязал коня, надел сухую одежду и поскакал в сторону Нижнего. Странно будет, если я войду в город в мокром виде, а все странное запоминается. Не факт, что кто-то сопоставит гибель корабля и мое появление в мокрой одежде, но все же не стоит давать повода к любопытству. Что одежда будет мятой, меня вовсе не волновало. В такой каждый второй ходит, особенно не из богатых. В бедных семьях одежда разглаживалась на теле сама, в семьях позажиточнее женщины гладили одежду неким подобием длинной скалки, и только в богатых домах имелись утюги. Уж больно дорого было железо, а утюги – допотопные. У железного утюга откидывалась крышка, из печи совком доставались угли и засыпались в утюг. Через несколько минут тяжеленный утюг был готов к работе.

Учитывая, что была уже ночь и городские ворота закрыты, остановился недалеко от города на ночевку. Утром перед воротами уже стояли несколько возов с нехитрым крестьянским товаром. Вскоре ворота распахнулись, и я вошел в город. Стражники же осматривали повозки, требуя мыто.

Несмотря на ранний час, я отправился сразу к Ивану, порадовать его известием. Купец уже был на ногах – вставал он всегда рано, поговаривая: «Кто рано встает, тому Бог подает». Увидев меня, поздоровался, отвел в сторонку:

– Ну что?

– На дне кораблик, вместе с грузом, люди все целы. Беда какая! Плыл топляк и в борт ударил кораблику, что у берега стоял, на ночной стоянке.

– Да, беда какая! Не повезло какому-то купцу! – В глазах Ивана плясали искорки смеха. – Молодец! Справно сотворил! Никто не видел, не догадается?

– Обижаешь, Иван!

– Ну – это я так, к слову.

Иван отцепил от пояса кошель:

– Держи, заслужил! Иди, отдыхай. Дальше я уж сам дожимать нечестивца буду.

Глава 8

Налаженная жизнь шла своим чередом, как вдруг ночью в ворота постучали. Накинув на плечи кафтан, я вышел на крыльцо. За воротами горело несколько факелов, слышался перестук копыт. Кого еще ночью принесло? И явно с недобрыми вестями – с добрыми ночью не заявляются.

– Кто там?

– Открывай, от городского посадника срочно!

Тьфу ты, поспать не дадут. Какое мне дело до городского посадника? Его епархия – следить за порядком в городе, налоги собирать да быть оком государевым в Нижнем. Зачем это я ему ночью понадобился?

Я открыл ворота – и впрямь, на мостовой стояли трое всадников, все держали факелы.

– Ты, что ли, будешь Юрий Котлов, охранник купца Крякутного?

– Я.

– Собирайся, посадник городской к себе призывает.

– Он мне не хозяин и не государь, я вольный человек. Ничего посаднику не должен, в глаза никогда его не видел, поэтому не поеду. Зачем ночью будить?

– Что, так посаднику и передать? – недоверчиво спросил верховой.

– Так и передай – дел у меня с посадником нет и не было, и ехать я к нему не хочу.

– Вяжи его, хлопцы!

А вот фиг вам – к такому повороту событий я уже был готов. Хотели бы пригласить по-доброму – послали бы одного гонца, а коли трое – значит, при моем отказе имели указание привезти силой.

Я бросил накинутый на плечи кафтан в лицо ближнему верховому, подпрыгнул под брюхо лошади другого и резко дернул его за ногу. Вскрикнув от испуга, верховой упал в пыль на дорогу, я же, взлетев в седло его лошади, резко рванул повод. От неожиданности лошадь взвилась на задние ноги и копытами передних выбила из седла еще одного верхового. Я приставил нож к боку того, в кого швырнул кафтан.

– Сам кафтан вернешь или твой кафтан попортить?

Видно было, что всадник растерялся. Только что их гарцевало трое – теперь двое валяются на земле, пытаясь подняться, а мой нож – у его правого бока.

Верховой протянул мне мой же кафтан. Я оделся, нож вернул в ножны. Если бы они хотели убить меня или нанести увечье – рубили бы мечами или били бы кистенем, значит, не было указаний: приближенные к начальству – люди исполнительные. Вот и я никого убивать или калечить не стал.

Верховой это сразу понял и оценил – несообразительных в прислуге не держат.

– Давай по-мирному.

– А я еще и не воевал. Вроде как вы ко мне приехали – сами повязать хотели, не я начал.

– Прости, погорячились.

– Прощаю – потому и целы все, а к посаднику не поеду.

Всадники развернулись и уехали. Только теперь факел был у одного, два других догорали на земле.

Я зашел в дом, присел на скамье. Не иначе – что-то случилось, коли ночью приехали. Не дадут ведь спать, снова заявятся. Я вздохнул и стал одеваться: опоясался ремнем с саблей, надел сапоги. Успел даже квасу напиться, как по дороге снова зацокали копыта. В ворота постучали, на этот раз – деликатно. Надо идти, а то Елену разбудят.

– И кто на этот раз ко мне пожаловал непрошеным гостем?

– Дьяк Елисей Буза, по поручению посадника городского.

– У меня что – дома вином твореным торгуют али милостыню всем раздают? Только что трое были, повязать меня хотели, чего же ты один? Слали бы сразу сотню стрельцов.

– Не юродствуй, помощь нужна твоя.

– Сразу сказать по-человечески нельзя было? А то – вязать.

– Прошу простить гонцов неразумных, что без должного почтения отнеслись. Конь вот запасной, ты уже одет – поедем?

Ну, коли вежливо просят, можно и проехать. Не столько мне хотелось посадника увидеть – сто лет его не видел и еще столько же могу без него обойтись, сколько любопытство разбирало. Что такого могло случиться в Нижнем, что ко мне второго гонца посылают? Неужели своими силами не справятся?

Я оседлал запасного коня, и мы галопом понеслись по ночным улицам. Вот и крепостные стены. Узнав дьяка, стража молча отворила ворота. Сколько же я здесь не был? Да почитай, с тех пор, как в узилище сидел да Хабар повесить меня за предательство мнимое хотел.

Дьяк подскакал к каменному дому, спешился. Появившийся слуга взял поводья обеих лошадей.

– Пойдем, ждут.

Мы поднялись на высокое крыльцо, пошли по коридорам. А ничего домик, справный. Горят масляные светильники, везде ковры.

Дьяк постучал в дверь и, не дождавшись ответа, распахнул ее. После тускловато освещенного коридора в комнате было очень светло. За столом сидели трое: в одном сразу угадывался начальник – властный взгляд, дорогой кафтан с серебряными пуговицами. Второй не иначе стрелецкий полковник в красном кафтане с отворотами, галунами на рукавах. Вид и одежда третьего были мне пока непонятны.

Я слегка поклонился, отдав дань вежливости. Все трое уставились на меня.

– Вот ты какой! – молвил посадник.

– Да уж какой есть!

– Не ершись, людишки мои немного опростоволосились – то не моя вина. По делу позвали. Садись.

Мне придвинули табурет. Я уселся, обвел глазами присутствующих. Дьяк примостился на лавке в углу. Молчание затягивалось.

– Может, вы пока подумаете, а я спать пойду? Мне надоело в молчанку играть.

– Таким его Хабар и описывал, – сказал стрелецкий полковник: – Горяч, бодлив.

– У тебя в полку горячих и бодливых полно, – с желчью в голосе произнес посадник, – только ни одно поручение толком выполнить не могут.

Черт с ними – пусть поговорят, подожду, может, в разговоре проскользнет что интересное?

– Вот что, Юрий. Дело неотложное и тайное. Ни одна душа узнать о том не должна.

Все трое снова стали сверлить меня глазами.

– Чего на меня смотреть? Я не новый пул или гривна. Дело ко мне – говорите, нет – спать пойду.

– Ладно, слушай. Из Вологды из казны государевой везли жалованье стрелецкому полку, сразу за два года, недоимки за прошлый год и за нонешний. Так вот, деньги и охрана стрелецкая пропали. Во Владимире их видели еще, а потом как сквозь землю провалились.

– Я-то здесь каким боком? Может, стрельцы из охраны ее пропили, да, протрезвев, с испугу и разбежались.

Стрелецкий полковник покраснел от гнева и стукнул кулаком по столу:

– Лучшие люди, самые доверенные поехали – те голову от денег не потеряют и в пианстве замечены не были.

– И что вы от меня хотите? Я не стрелец, не служивый человек, где казна стрелецкая – не знаю.

– Вот мы и хотим, чтобы ты нашел!

– С чего вы взяли, что я ее найду?

– Э-э-э! – Посадник замысловато покрутил пальцем. – Дружок мой, купец и человек достойный Перминов Гавриил, рассказывал, как ты его пропажу нашел. Да и воевода Хабар, пока здесь был и на Смоленск с ратниками не ушел, тоже о тебе поведал. Хитрый ты, находчивый, смелый – кто без плана подземный ход прошел, в живых оставшись? Да и боец знатный – про то многие сказывают. Кому как не тебе карты в руки. Мы уж тут всех перебрали, кого знаем. К тому же главное – не сребролюбив ты. Мы уверены должны быть, что если повезет и казну найдешь, не присвоишь себе, не обманешь. Очень найти надо, стрельцы второй год без жалованья, уже волнения начались. А ну как узнают, что казна пропала? Бунт тогда! А в городе, кроме стрельцов да полусотни городской стражи, и ратников нет. Случись набег татарский – кто оборонять город будет? Дело серьезное, на тебя последняя надежда.

– Как же вы дошли до жизни такой, что я – не боярин, не дружинник – ваша последняя надежда.

Посадник закряхтел, стрелецкий полковник стукнул кулаком о ладонь.

– Возьмешься ли? Мы рассказали тебе все.

Я задумался. Где их теперь искать, этих стрельцов?

– А сколько стрельцов было? В чем одеты?

– Восемь человек, все конны и оружны. Одежа известно какая – государева, кафтаны – вот как на мне.

– Казна в чем была? Ну – мешок, сундук?

Собравшиеся переглянулись, ответил стрелецкий полковник:

– Ранее привозили в сундуках, в чем сейчас – не знаю.

– Сколько денег было, какими монетами?

– Да почто знать тебе это? – вскипел полковник.

– Отвечай, – бросил посадник. – Человек знать все должон, прежде чем браться за серьезное дело.

– Медяками две тысячи рублей и серебром двести рублей.

Я прикинул в уме – минимум шестьдесят килограммов. Если кто один похитил – на себе не унесет, только на коне. Если на коня такую поклажу положить, да еще и всадник с вооружением, далеко он не ускачет. Стало быть, вторая лошадь нужна или верховой сообщник.

– Раньше деньги они же возили или другие?

– Половина из восьми – старые, возили уже, четверо – молодых.

Я замолчал, обмозговывая. Посадник решил дожать.

– Вот, человека тебе доверенного даем в помощь. – Посадник кивнул на третьего сидевшего за столом. – Он и оружием поможет, если что.

«И за казной приглядит», – мысленно добавил я.

– Если я соглашусь, то в одиночку.

– Коли решишь дело и казну вернешь, дом отдам, почти на площади, за долги у хозяина изъятый. Хороший дом, жить в нем можно, а внизу – лавку открыть. Ко мне уже приходили, о цене спрашивали, хорошо – не сошлись, тебе даром достанется.

– Как бы мне это «даром» боком не вышло. Мыслю, или стрельцы сговорились, или отобрали деньги силою. Так чтобы восьмерых жизни лишить, большую банду иметь надо.

Сидевшие за столом переглянулись: похоже, такой расклад в голову им не приходил.

Против большой банды второй человек – не помощник, только помеха. А соглядатай мне не нужен.

– Ладно, согласен я! – выпалил я неожиданно даже для самого себя. Ну, в конце концов – не на дом же польстился, сам ведь не в шалаше живу. Жажда ли приключений или нежелание видеть стрелецкий бунт мною двигали? Не знаю, не готов ответить, но вот ляпнул.

Лица сидевших смягчились. Стрелецкий полковник рукавом утер вспотевший лоб. Конечно, не найдется казна – должности лишат в лучшем случае, в худшем – зарубят бердышами взбунтовавшиеся стрельцы, примеры тому уже были.

– Ты и в самом деле один думаешь справиться?

Я кивнул. Посадник огладил бороду, достал из стола не очень увесистый кошель, бросил мне.

– На дорожные расходы. Удачи тебе, Юрий. Помни – спокойствие города сейчас в твоих руках.

Я откланялся и вышел. Слуга подвел ко мне коня, сам вскочил на второго, и через десять минут я был дома.

– Любый, ты где был? – сонно проговорила Елена.

– Спи, все хорошо.

Я разделся и улегся рядом. Бог с ней, с казной стрелецкой. Сейчас глубокая ночь, завтра нужна свежая голова. Спать, спать.

Утром я сытно позавтракал, прикинул, что мне надеть, что взять с собой. Маскировочный костюм удобен в лесу, а в городе в нем только жителей пугать. Надо оставлять. Крепкие штаны, короткие сапожки, пару рубашек неярких расцветок. Оружие обычное – сабля, нож. Пожалуй, немного продуктов и деньги, что дал посадник.

Начать решил с Владимира – там стрельцов видели в последний раз. Вот балда, почему сразу не спросил – кто видел и когда это было? К посаднику снова не пойдешь – не мой уровень. Вот к кому – к дьяку, Елисею Бузе. По-моему, он в курсе, и человек порядочный. Стрелецкий полковник вспыльчив, и кажется, мне не верит, соглашается только под давлением посадника и сложившихся обстоятельств.

Оседлав коня, я отправился в крепость. Узнав, где служит дьяк, зашел в избу.

В большом зале сидели за столами писари и писали бумаги, скрипя перьями. В дальнем углу, за начальственным столом – большим, вдвое больше, чем у рядовых писарей, – сидел Елисей. Увидев меня, он махнул рукой, подзывая. Повел за собой в небольшую комнату.

– Здрав буди, Елисей!

– И тебе того же. Я уж думал, что ты в пути.

– Нет, не все выяснил.

– Чем могу – помогу.

– Когда видели стрельцов с казной?

– Две седмицы тому.

– Кто?

– Не знаю, посадник не сказал.

– И на том спасибо.

– Удачи!

«Ладно, – думал я на обратном пути. – Не боги горшки обжигают, попробую. В конце концов, Господь дает каждому тяготу по силам его».

Я запряг лошадь, зашел в дом. Оделся по дорожному, взял кошель, подвесил к поясу. Елена сложила скромный узелок с едой. Лето – мяса не возьмешь, пропадет. Кусок свиного сала, вяленая рыба и каравай свежеиспеченного хлеба. Зачем таскать лишнюю тяжесть, если есть деньги?

Мы попрощались, и я выехал из города.

К отлучкам мужей в эти времена жены относились спокойно. Сидючи на одном месте, не всегда заработаешь. Купцы, коробейники, матросы, возничие, скоморохи, плотники и прочий трудовой люд в движении находились лето и зиму. В весеннюю и осеннюю распутицу сидели дома.

Отлучки были долгие: пока доберешься из глухого угла до Москвы или, скажем, Нижнего Новгорода, пока дела решишь да обратно вернешься – верных три-четыре месяца пройдет. И весточку не пошлешь – разве с попутной оказией.

Терпеливы были жены – жизнь была такая. Хуже, когда проходило и три месяца, и полгода, и год, а от мужа – ни весточки. То ли сгинул от ножа разбойничьего на лесной дороге, то ли утонул с корабликом в ненастье? Жена ли еще или уже вдова? Где найти косточки сгинувшего? Жив ли?

Путь лежал на закатную сторону, во Владимир. Начинать надо оттуда. Жалко, много времени потеряно – две недели.

Для начала – опросить людей на постоялых дворах, расспросить городскую стражу. Не заметить восьмерых стрельцов невозможно. Куда направились, были ли еще с ними посторонние? Как вели себя на постоялых дворах, не пьянствовали ли? Много вопросов, нет ответов и совсем мало времени. Сроков мне посадник не дал, но я и сам понимал: чем скорее найду, тем лучше.

Я гнал коня, и так много времени потеряно, следы могут потеряться. К исходу второго дня, уже в сумерках, я остановился у городской стены и едва успел пройти городские ворота. Не теряя времени, поговорил с городской стражей. Никто не видел выезжавших стрельцов.

– Завтра подойди, другой караул будет, может, они чего скажут. Ты местный ли?

– Из Нижнего.

– А, тогда еще одни ворота есть, что на восход идут, поговори там.

– Спасибочки. – Я дал стражнику медный пул.

Я направился по улице, выискивая постоялый двор. Вот и вывеска. Слуги приняли коня, завели в конюшню.

Я снял комнату, оставив там скудные пожитки, спустился в трапезную, заказал обильный ужин. Сил за день потрачено немало, надо восстановиться. Не буду следовать пословице, в которой ужин надо отдать врагу. Тогда враг будет сильнее, а я этого не хотел.

Подошел к хозяину, на всякий случай поинтересовался стрельцами.

– Нет, не было, уж я бы запомнил.

На нет и суда нет, завтра с утра начну поиски.

Ночь я проспал как младенец и утром встал бодрым. Сытно позавтракал – неизвестно, когда еще удастся поесть, и отправился искать другие постоялые дворы.

Повезло сразу. Хозяин вспомнил, что были стрельцы. Лошади уставшие, сами пропыленные – поели и легли спать. Нет, никаких пьянок не было, утром сразу и уехали. Да, сундучок с собой у них был – на заводной лошади, на ночь они его с собой в комнату взяли.

На радостях я дал хозяину две медяшки – хоть какой-то след появился.

Пошел к городским воротам, о которых мне сказали вечером. Стража ничего пояснить не могла, но стражники обмолвились, что вскоре меняются, придет другой караул.

Вскоре и впрямь стражу сменили, и я подошел к старшему. Был он хмур, изо рта разило вчерашней выпивкой. Понравиться бы ему. Я сразу достал из кошеля пару медях, сунул ему в руку. Лицо его несколько подобрело, но все равно выглядело мрачным.

– Ага, были стрельцы, пару седьмиц назад. Все конны и оружны, при одном заводном коне.

– Сколько их было?

– А я считал? Михей, поди сюда!

Подошел долговязый молодой парень из стражи.

– Не помнишь, сколько стрельцов из города выезжало пару седмиц назад?

– Так восемь же, я еще удивился – почему заводная лошадь одна?

– Никто с ними не ехал?

– Нет, одни были.

– Может, кто следом выезжал?

Парень нахмурил лоб, изображая кипучую мыслительную деятельность.

– Вроде нет.

– Вроде или нет?

Я сунул и ему медяху.

– После них проезжал один. Похож на татарина, но не татарин: у тех глаза узкие и лица смуглые.

– Тогда почему ты решил, что он на татарина похож?

– Так халат на нем татарский, узорами вышит, и лошадь не подкована.

Уже кое-что.

– Не заметил, куда поехали?

– Куда и все – по дороге. Что я, за ним следить должон?

– И на том спасибо.

Я выехал из города. Делать мне во Владимире было больше нечего, и так я отставал от стрельцов на две недели. Если похожий на татарина человек – случайное совпадение, поиски его – зряшная потеря времени. К тому же я не слышал, чтобы татары организовывали банды и нападения на земле русской. Их тактика – налетели ордой, пожгли, набрали трофеев, взяли полон – и быстрее назад, пока хвост не прищемили. Слабы заставы русские, не могут сдержать орду – только известить о татарах, да неповоротливы в обозах воеводы, про войско вообще отдельный разговор.

Стрельцы пешие – какая у них мобильность, а других регулярных войск нет. Коли нападение – собирают воинов со всех городов и весей. Пока они доберутся к месту сбора, пока бояре или князья решат, кому войско возглавить – очень долгий процесс: выясняли, чей род старше, именитее – иногда не один день уходил. Потом только выезжала кованая рать на битву, ход у тяжеловооруженных всадников был не быстр, нельзя было гнать галопом. К сече прибудешь на утомленном коне. Да и обозы с провиантом резвости не добавляли.

А у татар – ни обозов, ни тяжелой брони: налетели, похватали, что плохо лежит, – и убегать. Неправильно построена оборона. Понятно – денег на войско не хватало, а кроме того, и мозгов зачастую.

Отвлекся я – наболело, да и кто меня слушать будет, без роду-племени. Вон в Думе бояре сидят, кичатся своим древним происхождением, знатностью, на головах – горлатные шапки, кистей рук не видно из длинных рукавов. Да и зачем им руки – пусть работает чернь, холопы, подлое сословие.

Я проскакал по дороге верст пять, как встретилась небольшая деревушка. Опросил крестьян во всех домах. «Да, стрельцов видели – кафтаны красивые, красные, молодцы – любо-дорого посмотреть».

Показалась еще одна деревня. Все повторилось – расспросы крестьян: «Стрельцы проезжали – даже коней поили и сами напились из колодца у Косой Марфы».

Снова на коня, и только ветер в лицо. И таким образом я опрашивал, не пропуская, жителей всех деревень и сел. Муторно, утомительно, но без этого – никак.

За день удалось побывать в семи деревнях и удалиться от Владимира верст на тридцать. Маловато – с такими темпами мне понадобится еще три дня.

На ночь я остался на постой в одной из деревушек, неплохо выспался на сеновале и, приплатив утром еще и за еду, славно позавтракал. Не теряя времени, поднялся в седло, и все повторилось, как и вчера. «Да, видели, проезжали».

К вечеру я уже обалдел от однообразных вопросов и почти таких же ответов.

Ночевал я снова в деревне, в доме зажиточного крестьянина. Лежал и думал: уже половина пути пройдена, ее же проделали и стрельцы – ничего подозрительного. Никто не упоминал о «татарине», как я его назвал.

Повезло мне на третий день – сразу же, утром, в первой деревушке. Стрельцов никто не видел. Ни неделю назад, ни две. Учитывая, что я сильно сократил разрыв во времени – все-таки скакать налегке да в одиночку быстрее, отставал я не более чем на семь дней. За такой срок забыть о проезде стрельцов почти невозможно – через деревню могли не проезжать неделями, а тут такое событие. Я понял, что дальше они не проезжали.

Я почувствовал, как меня охватывает азарт. Неужели где-то здесь, рядом, произошла нежелательная и роковая встреча стрельцов с разбойниками? В версию о воровстве стрельцами казны я с самого начала не очень верил. Как вариант – версия годится, но не более того.

Я направился из деревни обратно. Надо осмотреть обочины, с коня этого хорошо не сделать. Я обшаривал взглядом обочину дороги – проходил метров двадцать, переходил на другую сторону – снова осмотр, переход на другую сторону… Если здесь была сеча – обязательно останутся следы: сломанные кусты, обрывки одежды, кровь. Невозможно убить восьмерых, тем более оружных, и безо всяких следов.

Стрелецкую шапку в кустах я приметил сразу, чуть ли не бегом к ней рванул, но заставил себя идти медленно – как бы не пропустить еще чего-нибудь. Так, кусты сломаны, как будто медведь по ним катался, трава вытоптана, а вот и кровь – даже не кровь, а бурые пятна на земле. Явно была бойня: я предположил, что стрельцы не хотели отдавать казну и заплатили за то дорогой ценой – жизнью своей.

Я стал обходить место схватки по спирали, надеясь найти еще какие-либо следы. А, есть следы-то, нашел. Метров за пятьдесят от дороги за густой ивой трава сильно примята – за неделю подняться не смогла. В этом месте топтались люди, причем долго, не один час. Следов от костра не было. Спрашивается – что делали люди в глухомани? Было бы понятно, если бы было кострище. Ну – ехали обозные, свернули на ночлег, костерок развели, чтобы похлебку сварить. А тут следов от колес тележных нет, кострища нет. Именно здесь разбойники поджидали стрельцов.

Я обернулся в сторону дороги. Нет, с этого места дороги не видать, но это ни о чем не говорит – тати могли в отдалении выставить дозорного. Свистеть в лесу никто не будет – это насторожит, а вот подать другой сигнал – запросто: что стоит прокричать по-птичьему – скажем, прокуковать?

Я перешел дорогу, нашел следы – здесь тоже были люди, между деревьев прямо поляна вытоптана. Я представил – едут стрельцы по дороге, не рысью и не галопом, заводных коней нет, поэтому шагом. Дозорный подает сигнал, и в нужный момент с двух сторон на стрельцов нападает ватага разбойников. Если у татей были луки или арбалеты, исход схватки предугадать нетрудно. Отсюда вывод – стрельцов ждали, ждали именно с казной. Или предатель нашелся, еще неизвестно где – среди стрельцов или подале, во Владимире например. Думать о предателе среди охраны государевой казны в Вологде не хотелось.

Для того чтобы организовать засаду, имея минимум пятнадцать человек, нужно время – приготовиться заранее, знать дорогу, по которой проследуют стрельцы. Нет, слишком много совпадений для случайности. Найти бы еще того предателя – сам бы убил, своими руками. Или лучше стрельцам отдать в Нижнем, пусть помучается перед смертью.

Ну, это я размечтался – о предателе. Сначала казну найти надо.

Я еще раз обошел предполагаемое место гибели стрельцов, внимательно все разглядывая. А ну-ка, что это здесь на дереве такое? Для ветки – слишком ровное. Я полез на дерево – с земли было не достать. Так-так, это арбалетный болт – эдакая короткая и толстая стрела с граненым наконечником. Такая даже кольчугу пробивает, чего уж говорить об одежде стрельцов. Им кольчуги были не положены.

Я слез с дерева, задумался. Что теперь делать? Разбойники могут жить в соседних деревнях или чуть в стороне. Как их вычислить? Стопудово – у банды есть главарь, сами они, без руководителя, засаду не сделают. К тому же главарь хитрый и жестокий.

Стоп! А трупы где? Не увезли же разбойники их с собой?

Я снова стал нарезать круги вокруг бывшего места схватки, делая их все шире и шире. Что-то меня насторожило. Я остановился, огляделся – ничего необычного: трава, деревья. Только собрался шагнуть, как дунул слабый ветерок. Фу! Характерный запах тления. Вот что принес ветерок!

Я пошел на запах, как собака. Сделал несколько шагов и чуть не свалился в небольшой овраг, густо заросший травой и кустами, потому и не виден был. Раздвинул кусты – вот они лежат, в красных кафтанах. Не поленился, не побрезговал, опустился вниз. Пересчитал – все восемь здесь. Простите, ребята, нехорошее сначала о вас подумал, что казну украсть могли.

Двое с арбалетными болтами в спине – скорее всего, арбалетчиков двое и было, учитывая стрелу в дереве. Арбалет – не лук, быстро не перезарядишь. Да, бьет сильно, и длительной тренировки, как с луком, не надо, но перезарядка требует силы и времени. А в скоротечном бою времени нет. Отсюда и вывод – арбалетчиков было двое. Остальные стрельцы зарублены в бою – следы от ран на теле, руках. По запекшейся крови ползали большие зеленые мухи. Оружия, поясных кошелей ни у кого не было.

Я стянул шапку, счел короткую молитву, поклонился, попросил прощения, что похоронить по-христиански не могу – нет лопаты и совсем нет времени, и дал слово, что найду разбойников. Мало того, что казну похитили, так еще и честное имя этих восьмерых запятнали. У начальства тоже мысли могли появиться о том, что стрельцы сами казну прикарманили и поделили. По крайней мере, хоть в этом теперь ясность есть.

Я вышел на дорогу, остановился в нерешительности. Что предпринять? Даже если крестьяне не замешаны, они могут что-то знать о банде, только рты будут держать на замке. Кто я такой для них? Расскажу и уйду, а разбойники, может, по соседству живут, могут и отрезать длинный язык. Ну, думай, Юра, думай. Не может быть, чтобы зацепок не было – есть они, только я их пока не вижу.

Я присел на пенек, попробовал представить, что могло здесь произойти после схватки. Стрельцов убитых в овраг стащили – это я уже видел. Казну могли поделить здесь же, а мог забрать главарь и поделить позже.

Вот! Кони стрельцов! Коли разбойники в деревнях живут, маскируясь рыбаками и охотниками, ремесленниками – да кем угодно, куда коней девать? Бросить на дороге – жалко, живые деньги, себе взять – любопытство вызовет в деревне появление коней у мирных людей, причем одновременно у нескольких.

Главарь хитер – иначе бы не смог провернуть такое дело, коней скорее всего на продажу отгонит. В деревнях верховую лошадь быстро не продашь – дорого для крестьянина и очень приметно. В городок поблизости погонят, это ж табун целый – восемь лошадей из-под стрельцов и одна заводная, что казну везла. Вот и ниточка, за которую надо потянуть. Только где здесь город?

Я вернулся в деревню, в которой ночевал, полюбопытствовал у крестьянина, где ближайший город.

– Да по этой дороге – верст пять, не более, там и город.

– Как называется?

– Вязники, как ему называться? – удивился моему вопросу деревенский.

Ну, пять верст – это недалеко.

Я вскочил на коня и вскоре оказался в городе. Снял комнату на постоялом дворе, а коня оставил на конюшне, теперь он может мне помешать. Быстро прошел по дороге в город, нашел торг. Вот и закуток, где торгуют живностью – овцами, козами, коровами, лошадьми. Вернее, где должны торговать лошадьми, потому как овцы и коровы на продажу были, а лошадей не было. Неужели перемудрил? Или лошадей в другой город отогнали? Нет, не должно бы, надо порасспрашивать.

Я подошел к кузнецу – его лавка с нехитрым товаром вроде подков, стремян, удил стояла рядом с местом для торга лошадьми. Завел неспешный разговор. Ремесленник оказался словоохотливым – и то, покупателей не было, почему бы язык не почесать с незнакомцем.

Слово за слово, я перевел разговор на лошадей. Мол, купить хочу, моя лошадь пала, да вот незадача – ни одной, даже завалящей лошадки на торгу нет.

– Не повезло тебе, а вот не более как седмицу али поменее чуть хороших лошадей продавали.

– Что, всех продали?

– Не всех, хотя и цену не ломили.

– Так, может, продавца укажешь? Если лошади не все проданы, я у него одну для себя куплю.

– Может, и купишь, только он не в городе живет: башкир он, недалече, в Лисках проедается.

– Как звать-то его?

– Равиль, да в деревне его все знают, спросишь – покажут.

– Ну, спасибо тебе, добрый человек, желаю удачи.

Я отправился по дороге в Лиски – даже поесть забыл, хотя день уже клонился к вечеру. Меня гнал вперед азарт. Взять этих гадов, отомстить за стрельцов и вернуть казну – вот чего я жаждал!

В Лисках мне сразу показали дом Равиля. На стук в ворота вышел ну вылитый татарин. Я чуть за саблю не схватился, увидев его. Ну, это еще впереди. Раскосые глаза смотрели настороженно – нехорошие глаза, оценивающие.

Поздоровавшись, я сказал, что меня направили добрые люди, коней купить. Заслышав про коней, Равиль заулыбался. Как же, покупатель сам домой пришел. Башкир взглянул на мои запыленные сапоги, понимающе ухмыльнулся.

– Это я мигом, подожди.

Равиль ушел на задний двор и через пару минут вышел с отличным конем. Не крестьянской лошадкой, привыкшей к тяжелой ежедневной работе – пахать, телегу возить, с потертой шеей от хомута. Нет, это был верховой конь, высокий, статный.

– Смотри, хороший конь.

– Вижу. Мне бы еще таких три-четыре.

– А цену знаешь?

– Назови, поторгуемся.

– Три рубля серебром.

Цена даже меньше, чем на торгу. Понятно, улики побыстрее ликвидировать хотят.

– Дома у меня сейчас нет, приходи завтра с утра – товар будет, – добавил Равиль.

Я сделал вид, что обрадовался, пообещал зайти завтра и в знак серьезности намерений оставил задаток.

Нашел ночлег через два дома и устроился на сеновале. Отсюда отлично был виден дом Равиля. Начало темнеть, и я забеспокоился – как наблюдать за ним ночью?

Хлопнула калитка, и я увидел Равиля. Он осмотрелся, пошел по улице. Я выбрался с сеновала и последовал за ним. Шел осторожно стараясь не наступить в темноте на какую-нибудь ветку, но татарин не оглядывался – пер вперед, как танк. Похоже, что о конспирации он и понятия не имел.

Равиль, напевая что-то тягучее, башкирское, вышел из деревни. Интересно, куда же он направился?

Равиль шел, не оглядываясь, по дороге. Видимо, дорогу знал до последней колдобины, так как и в темноте шел быстро. Вот и следующая деревенька – небольшая, в три дома.

Равиль подошел к крайнему дому, стукнул три раза, пауза – и еще два удара. А стук-то условный, никак, к сообщнику пришел. Я остановился, а потом подполз поближе к избе.

Вышел хозяин.

– Это я, Равиль.

– Чего принесло ночью?

– Покупатель на коней объявился, из города пришел.

– Чего хочет?

– Просил трех-четырех коней. У меня же только один, ты знаешь.

– Утром пригоню, ежели сейчас, вся деревня услышит. А что, при деньгах покупатель?

– При деньгах, задаток мне оставил.

– Может, его того?! – Хозяин дома чиркнул по шее. – Да денежки и забрать? А лошадей на торг отгоним.

– Я не против. Он один, через два дома от меня ночевать устроился – я посмотрел.

– Вот завтра его и прикончи в конюшне, только во дворе не наследи, не как в прошлый раз.

Попрощавшись, Равиль отправился к себе в деревню, в лесу стал распевать во все горло веселую песню на башкирском. Языка я не знал, но то, что веселая, было и так понятно.

Вот гад! Ему человека прикончить – в радость. Надо воспользоваться моментом: вокруг темно, свидетелей нет.

Я коршуном налетел на него, с лета ударил его по голове. Песня прервалась, башкир упал на дорогу. Весело ему, ишь, новый Басков объявился.

Я связал ему руки его же поясом, похлопал по щекам. Башкир очухался. Попытался сесть – получилось со второго раза, мешали связанные руки. Увидев мое лицо рядом, растерялся, глаза забегали.

– Что, Равиль, не ожидал увидеть?

– Ты что, мы же завтра дого…

– Заткнись, я не покупатель – я пес, который идет по следу и карает таких, как ты.

– Я ни в чем не виноват, – заблажил Равиль.

– Ты думаешь, я не знаю, откуда кони? Кто из арбалета стрелял?

Башкир сжал губы и замолчал. Ничего, я не таких упрямых говорить заставлял. Сейчас так болтать будешь – не остановить. Одно плохо – времени мало, хоть и ночь уже; не ровен час – на дороге кто появится, маловероятно, но не исключено.

Я вытащил нож и молча, одним взмахом, отсек ему ухо. Равиль вскрикнул, дернулся.

– Кто, где живут? – Молчит. Щадить я его не собирался, как и других. Еще один взмах – и на землю упало второе ухо. – Кто хозяин дома, где ты сейчас был?

Опять молчание. Я ножом отсек ему нос.

– Молчи, молчи – я тебя сейчас всего остругаю, один позвоночник останется.

Равиль вдруг завыл. Это было настолько неожиданно, что я слегка опешил.

– Заткнись и говори.

– Пес проклятый, чтоб ты сдох!

Ножом я вспорол ему руку от плеча и до локтя. Башкир взвизгнул. Я деловито сказал:

– Сейчас ножом глаза выну.

Именно такой тихий спокойный голос, буднично вещающий о близких неприятностях, и ломал упрямых. Так случилось и на этот раз.

– Нет, я все скажу.

– Чего замолчал, говори. И помни – если мне покажется, что ты говоришь неправду, вырежу один глаз. Если почудится, что не договариваешь – второй глаз вон.

– Спрашивай, – скривился Равиль.

– Кто хозяин дома?

…Через час я уже знал, где и кто главарь, где живут другие члены банды. В нападении на стрельцов участвовали именно они, и было их, как я и предполагал, полтора десятка. Никто не жил в лесу – все в деревнях, кроме главаря. Тот отъедался в Вязниках. Башкир подробно описал улицу и дом. Я постарался запомнить, кто и где живет, как звать, чем занимается. Повторил каждое имя и деревню не один раз. Я не собирался оставлять их в живых. Они – не кучка пьяных дебоширов из трактира, коли смогли провернуть такое лихое дело.

– Где деньги, где казна?

– У него, у Фильки Ослопа.

Хм, хорошее имечко у главаря. Ослоп – это дубина.

– Ты следил за стрельцами? Из Владимира их конно сопровождал?

– Меня заставили.

Вот откуда городской стражник про «татарина» упомянул.

Напоследок я задал вопрос:

– Кто навел, кто предатель? И где он?

– Вот про то не знаю – хоть убей, его только Филька знает.

Я вонзил ему нож в сердце. Башкир задергался в агонии, захрипел. Я вытащил нож из тела, вытер его об одежду убитого, вложил в ножны. Взявшись за халат, оттащил труп в лес, подальше от дороги. Срезал большую ветку, вернулся на дорогу и замел все следы.

Из банды – минус один.

Я дошел до избы и взобрался на сеновал. Чего уж – все спят, вот и мне отдохнуть надо. Завтра будет тяжелый день, и мне нужна свежая голова.

Проснувшись рано от возни хозяйки в коровнике, я попросил у нее поесть, дав хозяину полушку. Крестьянин попробовал ее на зуб, кивнул и через час поставил передо мной на стол вареную курицу, кашу, пиво. Я был и этим доволен – просто ничего другого быстрее не приготовить.

Пока готовился обильный завтрак, я раздумывал – с кого начать? С низов, выбивая их поодиночке, или с главаря? У каждого варианта имелись свои плюсы и минусы. Если с главаря, то где потом прятать казну? Не таскаться же с нею по всем деревням? Если начать с рядовых разбойников, Филька Ослоп узнать может, что кто-то убивает его людей, уйдет с казной – поди его сыщи.

В голову пришел компромиссный вариант. Иду к главарю, забираю казну, думаю – уж одна-то лошадь для перевозки казны у него найдется. Припрячу в укромном месте деньги и примусь за остальных. На том и остановился.

Поев, я поблагодарил хозяев за кров и пищу и отправился в город. Нашел улицу и дом, остановился поодаль и стал наблюдать. Из дома долго никто не выходил – я уже забеспокоился. Дом ничем не выделялся на улице среди себе подобных – бревенчатый, в два этажа, поверх забора видны крыши сарая и конюшни на заднем дворе.

К дому подъехала пароконка, вышел мужик с женщиной, открыл ворота, завел лошадей с повозкой во двор. Е-мое, вот их почему долго не было! Я обратил внимание, когда вошел в город – на колокольне перезвон. Сегодня же день святых Петра и Павла. Никак, с женой в церковь ходил, сука! С виду – благопристойный, однако я поймал осторожный, опасливый взгляд Фильки, когда он закрывал ворота. Не оглядывают улицу так простые горожане, у кого совесть чиста. Надо брать.

Главаря и женщину я уже видел – интересно, есть ли кто еще в доме? Осложнения могут быть, если в доме окажутся сообщники. Слуг быть не должно – открывал и закрывал ворота Филька сам, собаки тоже не слыхать, иначе хоть раз гавкнула бы. Ну да, зачем ему собака, он сам хуже паршивого пса. Да и при его разбойничьих делах наверняка и ночью сообщники приходят – собака лаять начнет, соседи могут полюбопытствовать. «Не должно быть собаки, – решил я, – да и мне шум ни к чему».

Я подошел к соседнему дому, огляделся – улица пустынна. Пора начинать.

Прошел сквозь жерди соседского забора, потом сквозь забор Фильки. Собаки нет, как нет и конуры. Сунуться в дверь? Что-то меня останавливало, какое-то неясное предчувствие, а чувствам надо доверять. Организм себя сохранить хочет, вот и подсказывает хозяину, только не все слышать внутренний голос хотят и могут.

Стараясь ступать бесшумно, я обошел дом, приник к стене и прошел сквозь бревна. Не зря, ох не зря я прислушался к своим чувствам. Напротив входной двери, метрах в пяти от нее, в длинном коридоре сидел на табурете хозяин и держал в руках арбалет. Меня он не услышал и продолжал разговор, скорее всего, с невидимой мне пока женщиной.

– Марфа, ты постой у окна, понаблюдай. Думается мне, неспроста тот мужик на углу стоял. Если сюда припрется, тут ему и каюк.

Твою мать, это же обо мне. Главарь быстро меня вычислил, хотя в мою сторону вроде и не смотрел. Опытный, сволочь! Убивать его сразу нельзя – мне допросить его прежде надо, узнать, где казна, и еще немаловажно – кто навел на стрелецкую казну, кто предатель? То, что предатель есть, я уже не сомневался.

Я осторожно, почти не дыша подошел к хозяину – боялся, что если побегу, скрипнет доска, а с такого расстояния промахнуться невозможно. Подойдя к Фильке со стороны спины, приставил нож к горлу.

– Брось арбалет, не то зарежу.

Другой бы от неожиданности заорал или обмочился, этот же даже не вздрогнул – вытянул в сторону левую руку с арбалетом:

– Бери.

Громковато сказал, явно – с целью предупредить женщину. Сдуру я взялся за арбалет, и в это время в дверном проеме показалась женщина. Она с ходу завизжала, я отвлекся, и Филька этим сразу воспользовался, ударил по руке. Арбалет дернулся, тренькнула тетива, и арбалетный болт угодил женщине в грудь, оборвав крик. Локтем правой руки Филька ударил меня в живот. От боли я уронил разряженный арбалет, не выпустив, к счастью, нож из правой руки.

Филька упал на пол, сделал подсечку ногой. Ему помешал табурет, но все равно мою ногу он зацепил, и я рухнул. Филька на четвереньках бросился ко мне, рыча, как дикий зверь. Я метнул в него нож, он успел слегка отклониться, и нож по самую рукоять вошел ему в руку. Другой бы от боли впал в ступор, а этот – жилистый. Он вытащил нож из раны, злобно оскалился:

– На ленты порежу.

Саблю я выхватить не успею, лежу неудобно – на левом боку, придавив телом ножны. Этот зверь – с ножом, и выбора у меня нет: я швырнул в него с руки огонь.

Филька вспыхнул сразу, отбросил нож, дико заорал. Я вскочил, бросился на кухню. Ошибиться было нельзя – во всех домах расположение подсобных помещений было одинаковым, да и запах помогал. От кухни всегда пахнет печью, едой.

Я схватил кадку с водой – благо она была полной – и окатил Фильку. Огонь погас, но одежда кое-где тлела, исходя дымком. Волосы на голове Фильки сгорели начисто, как и брови с ресницами. Уши от огня скукожились, выглядели как сушеные груши, кожа на руках и лице вздулась от ожогов. Смотрелся Филька жутковато, был в прострации.

Я подобрал свой нож, сунул в ножны. Ослоп сидел на полу, привалившись спиной к стене, и тяжело дышал.

– Ты кто?

– Ангел смерти.

– Так я и думал. Сколько веревочке ни виться, конец все равно будет. В церкви сегодня знак мне был – зажег свечу, а она погасла, зажег еще раз – упала.

– Говори.

– О чем услышать хочешь?

– Где казна стрелецкая?

– Я подумал, что ты и в самом деле ангел, а ты про деньги.

– Плохо подумал, я казну стрельцам доставлю. Сам скажешь, где казна, или помучиться перед смертью хочешь?

– Все равно умирать.

– Казну я и без тебя найду. Умрешь ты скоро – ты и сам понимаешь. Вот только в раю тебе не место, тебя уже определили.

– Куда?

Я засмеялся:

– Сам не догадаешься?

– Никогда не думал, что ангел такой. Я думал – он с крыльями. В одеждах белых, видно, ошибся.

– А ты не сомневайся.

– Не сомневаюсь, никто и никогда со спины подойти ко мне не мог – ты первый, а уж когда огонь в меня бросил, я подумал – не человек ты, дьявольское порождение.

– Нет, Филя, такие, как ты, дьяволу угодны – не стал бы он тебя убивать.

– И то верно.

– Хватит болтать, кто предатель?

– Покарать хочешь?

– За тем и послан.

– Эх, грехи мои тяжкие. Правда, наверное, что Бог все видит. В Нижнем человек есть, казначей стрелецкого полка, за десятину согласился помочь, именем Ефимий Мезенцев.

– Про казну давай.

– В подполе казна, там и другое злато-серебро есть, забирай.

– Я не разбойник, на том серебре – кровь безвинных людей.

– А ты забери, мне оно уже без надобности. В церковь отдай, пусть помолятся за Фильку Ослопа.

Я подумал, кивнул:

– Сделаю, не грешно то.

– Про друзей-товарищей чего же не спрашиваешь?

– Это про Ваську Бугра или Окуня Кривого али про Векшу Секиру сказать хочешь?

– Знаешь уже, – обреченно произнес Филька.

– Знаю.

– Ну да, ты же ангел – тебе сверху виднее.

– Живы еще?

– Не все. Аккурат ты к дележу поспел. К полудню сюда придут поодиночке, за долей. Тебе меньше суетиться надо будет, ты ведь за всеми пришел?

Я кивнул.

– Одному не так страшно умирать.

– Человек всегда рождается и умирает в одиночку. И злато с собой не возьмешь, там оно не нужно.

– А как… там? – Он показал пальцем вверх.

– А ты все равно не увидишь.

Я выхватил саблю и снес Фильке голову.

Глава 9

Я нашел лаз в подпол, сбросил туда тело бывшего главаря шайки. Надо использовать момент, когда сами сообщники соберутся, и искать не надо. Тело убитой арбалетным болтом жены или сожительницы оттащил подальше в комнату и закрыл туда дверь. Теперь со стороны входа в доме все выглядело вполне обыденно.

Еще минус два от банды, нет, наверное, минус один. Женщина, может, и сообщница, но в нападении точно участия не принимала: не женских рук это дело.

В дверь постучали. Я встал сбоку, вытащил нож.

– Да! – Я намеренно не сказал – «входи» или еще что-нибудь, чтобы не узнали по голосу.

Дверь открылась, вошел мужик. После дневного света коридор ему не разглядеть, темновато. Я без слов ударил его ножом в сердце. Мужик забился в конвульсиях. Я за ноги оттащил его в комнату. Надо всех, кого смогу убить, стаскивать сюда. Зря я сбросил Фильку в подвал – мне же туда за казной лезть.

Буквально через полчаса явился еще один мужик. Ударить в сердце не удалось – разбойник прижимал к груди сверток, и я пырнул его в живот.

– Филя, за что? – Мужик упал. Я оттащил и его в комнату, добил. Нельзя оставлять за спиной еще живого врага.

Они приходили один за другим, и я расправлялся со всеми без жалости. Они убили стрельцов, честно исполнявших свой долг, чуть не вызвали стрелецкий бунт и не заслуживали лучшей участи. Жалости в моем сердце не было.

К вечеру разбойники приходить перестали.

Я запер входную дверь и прошел в комнату. Один, два, три… десять вместе с Филькой, женщину я не считал. Приплюсуем сюда башкира Равиля. Где-то еще живут четверо, дышат пока, не зная, что смерть рядом, по пятам идет. Только вот незадача – кто из них кто? Как говорится – «ху из ху»? От Равиля я узнал имена и адреса, но не спросишь же у убитых имя. Немного поторопился. Кто живой, к кому направиться? Или подождать еще? Глядишь, и припрется еще кто-нибудь ночью, в потемках. Так и сделаю – до утра время есть, потом казну поищу.

Я поставил табуретку рядом с дверью, сел и стал ждать. Терпения мне было не занимать, но и я притомился.

Ближе к утру, перед первыми петухами, ухо уловило неясный стук – калитка легонько стукнула? Я мгновенно встал, отодвинул табуретку, насторожился. Раздался условный стук в дверь: три раза – пауза, потом – еще два раза.

Я немного подождал, слегка потопал ногами по коридору, имитируя идущего к двери хозяина, отодвинул запор.

В коридор ужом просочился мужичок, телосложением – даже подросток. Не дав ему обернуться, я двумя руками, сложенными в замок, ударил его по темечку. Ночной гость свалился на пол.

Я задвинул запор, приготовленной веревкой связал посетителю руки. Пусть немного отдохнет, мне нужен пленный. Кто-то же должен мне объяснить, поименно причем, кто остался в живых, кого искать.

Через какое-то время мужик застонал, зашевелился.

– Филя, ты чего по голове бьешь? Я же все сделал, как ты просил.

Я зажег масляный светильник – все-таки в полной темноте как-то несподручно разговаривать с человеком, пусть это даже и разбойник.

От света ночной гость зажмурил глаза. Что-то он не очень похож на разбойника. Аккуратно подстриженные бородка и усы, опрятная одежда, причем – не простолюдина и не купца, скорее – служивого.

Незнакомец осторожно разлепил глаза, удивился:

– А Филя где?

– А где ему быть? На небесах!

– Как это? – не понял гость.

– Без головы твой Филя, понял? – рявкнул я. Схватил его за шиворот, пинком открыл дверь в комнату, где лежали трупы. От увиденного глаза мужика округлились.

– Кто же их?

– Я.

– За что?

– Сам не догадываешься? Попробуй угадать с одного раза.

Мужик отошел от первоначального шока после увиденного.

– Звать как?

– Кирюша, Кирюша Тесемка.

– Где служишь?

Мужик отвел глаза.

– Будешь молчать, так же жизнь кончишь.

Я деловито достал нож из ножен.

– Нет, я жить хочу, не надо меня убивать.

– Вопрос мой слышал?

– Писарем, в городской управе.

– Зачем к Филе пришел?

Мужик замолчал. Я схватил его руку и срезал с пальца ноготь. Боль в таких случаях сильная, но все органы целы.

– Поручение Филя давал.

– Из тебя слова тянуть надо? Эдак ты вскоре без пальцев останешься, Кирюша.

И слова из Кирюши полились, как соловьиная трель весной. Я слушал и удивлялся наглости главаря. Оказывается, Филька, пользуясь тем, что охраны почти нет, замышлял напасть на городскую управу и завладеть городскою казной. Причем тогда, когда соберут налоги и в казне зазвенят денежки. Ну и наглец!

– Этих знаешь?

– Темно тут.

– Я подсвечу.

Кирюша пошел по комнате, назвал имена и фамилии, а может, и клички – поди разберись – убитых.

– Постой-постой, как все? Тут девять.

– Сам же сказал, что Филька без головы. Тогда десять.

– А остальные?

– Не хватает только башкира, Равилем звать.

– Его уже нет.

– Тогда все.

– Как все? Еще четверо остаются!

– Нет их, в схватке со стрельцами полегли, их по деревням развезли да схоронили.

Черт, лопухнулся я. Нападали-то полтора десятка, только я не подумал, что и стрельцы сопротивление оказали. Хоть счет и не в их пользу, но все же не задаром жизни отдали. Я вздохнул с облегчением. Кажется, банде полный конец, последний соучастник разбоя передо мной.

Мужик, видимо, прочитал в моих глазах свой приговор, упал на колени, запричитал по-бабьи. Нет, нельзя оставлять гниду – он к Фильке шел товарищей своих продавать и предавать. Нет уж Фильки, так другой потом может появиться. Кончать его надо.

Решив так, я выхватил из ножен саблю и заколол предателя.

Комната полна трупов, как в кровавой драме. Ладно, попозже решу, что с ними делать. Теперь надо спокойно искать казну.

Я открыл лаз в подвал. Внизу, у лестницы валялось тело Фильки Ослопа. Масляный светильник свет давал скудноватый, и дальняя стена терялась в темноте. На полках – горшки с соленьями и другими припасами.

Я обошел весь подвал. Сундучка нигде не было. Неужели закопал? Я исследовал пол – везде утрамбованная годами земля, твердая, как бетон. Нет, никто ее не рыл, нигде не пружинит под ногами. Придется осматривать более тщательно.

Я метр за метром внимательно осмотрел стены. Нет сундучка с казной. Неужели Филька обманул меня перед смертью, решив хоть так напакостить? Надо осмотреть дом и чердак: если и там не сыщется казна, доберусь до конюшни и сарая. Здесь где-то казна, не зря же именно сюда за долей от награбленного приходили его подельники.

Я взялся обшаривать комнаты на первом этаже. Ценности были, но небольшие, скорее всего – для выхода в город: украшения жены – цепочки, кольца, и помассивнее – мужские перстни, даже немного золотых монет. Все это я складывал на расстеленный на столе платок. Как говорили большевики – «экспроприация экспроприаторов» или предельно просто анархисты – «грабь награбленное».

Одну комнату осмотрел, вторую. Время шло, дело не продвигалось. Я зашел на кухню – попить воды и с досадой вспомнил, что всю воду из ведра вылил на горящего Фильку. Постой-ка, в каждом доме квас и пиво есть, хранят их в подвале, иногда на леднике. А что-то я бочек или других емкостей для пива или кваса в подвале не видел. Должен быть еще один подвал – не иначе.

Я прошел по уже осмотренным комнатам – поднимал ковры и разглядывал пол. Мне повезло – откинув богатый ковер, я увидел бронзовое кольцо крышки лаза подпола. В крышке было выдолблено углубление, в котором и лежало кольцо, совершенно не выделяясь под ковром, потому я и не почувствовал его ногами. Я с нетерпением откинул крышку, стал спускаться по лестнице. Твою мать! Да здесь золота и драгоценностей столько, что все Вязники купить можно. А вот и сундучок скромно стоит на земле. Замок его уже был сбит, и я поднял крышку. Мешочек с серебряными монетами лежал сверху, под ним, насыпью – медные деньги. Сбоку – свиток. Я развернул его – перечислялась сумма в медяках и серебре на прокормление служивым людям и прочее… Надо приберечь, все-таки – денежный документ.

Я подошел к полкам, посветил. Тускло блестело золото – монеты, кубки, цепочки, кольца. Чуть поодаль – изделия из серебра. Я не поленился развязать небольшой кожаный мешочек, высыпал содержимое на ладонь. Жуковинья, по современному – драгоценные камни. Все обработанные, переливающиеся яркими гранями, искрящиеся под тусклым светом светильника всеми цветами радуги.

На полках у другой стены навалом лежало дорогое оружие – сабли, кинжалы, – все в изукрашенных ножнах, рукояти и эфесы – серебряные и золотые, некоторые – с монограммами. Сколько тайн жизни и смерти их хозяев хранило оно!

Еще на одной полке лежали тюки с тканями – шелком да сукном заморским. М-да! Чтобы все это вывезти, не лошадь нужна, а повозка.

Я решил – выгребу все, дом сожгу. Куда-то же надо девать трупы? Если их вывозить, влипну сразу: стража у городских ворот взглянет ненароком под холстину на телеге – и пеньковый галстук мне обеспечен. А сожгу – не повезло хозяину, надо было лучше за печкой смотреть. Только вот ценности оставлять в горящей избе – верх расточительства. Поскольку на всем этом золоте и прочих бирюльках – кровь и слезы, себе их брать нельзя. Хоть у меня и самого руки даже не по локоть – по плечи в крови, но то – кровь врагов или преступников. Морально неприятна, просто претит мысль о том, что я буду носить перстень, снятый с ограбленного купца, или подарю любимой женщине цепочку с убитой татями жертвы. Не жил богато – нечего и начинать. Слава богу – не в конуре живу, и на стол поставить что-то найдется – как еду, так и выпивку.

Решив так, я взялся перетаскивать наверх, в комнату, все ценности. Тяжеленное все – просто ужас! Сундучок сразу и вытащить по лесенке не смог – половину выгрузил в мешок и по частям поднимал в дом. Потом взялся за ценности. Перетащив их, стал из подпола выбрасывать в люк, на пол комнаты, оружие. Передохнул, усевшись на сундучок, пот катил градом.

Давно уже рассвело, и я даже не заметил как.

Когда дошла очередь до рулонов с тканями, мелькнула мысль – да черт с ними, пусть горят синим пламенем. Сел, задумался, устыдился и принялся работать дальше.

Когда я закончил, был уже полдень. А впереди еще – погрузка подводы. Помощника бы мне, да где его взять?

Я прошел на кухню – надо подкрепиться. Вчера не ел, сегодня уже полдня прошло. Я вытащил на стол все, что нашлось в шкафчиках – рыба копченая, сало, вчерашний хлеб. Можно было бы пройти на огород, сорвать огурчиков, да лень было. К тому же опаска имелась: соседи увидят, как чужой по огороду ходит, – мне оно надо?

Лежащие в соседней комнате трупы ничуть не отбивали аппетит – слопал почти все, что нашел. Когда еще покушать придется? Коли поеду на повозке с ценностями, так их не бросишь у трактира без пригляда.

Перекусив, я возлег на хозяйскую постель – вредно работать сразу после еды – и чуть не уснул: сказывались две почти бессонные ночи. Встал, похлопал себя по щекам, отгоняя дремоту. Выйдя во двор, выкатил из конюшни телегу. Руками, упираясь всем телом, подтолкнул ее к окну дома, что глядело на задний двор. Коли добро по ступенькам парадным таскать, так я и до вечера не управлюсь.

Я уложил все ценности в кожаные мешки, кои у Фильки имелись в достатке – не иначе, как для награбленного добра держал. Выбив ногой свинцовую раму, побросал ценности, оружие и ткани в телегу. Теперь надо прикрыть – не привлекать же внимание. Я разровнял на телеге груз, накрыл найденной холстиной. Можно и запрягать? Нет, надо сначала замаскировать груз.

Присев, я задумался. Засыпать сеном, что в конюшне лежит? Даже смешно – из города вывозить сено: не пойдет. Доски и жерди, что в сарае сушатся, по этой же причине не годятся. Нелепость какая-то: все погрузил, а чем прикрыть – не знаю. О! Наверняка где-то бочки пустые лежат – надо поискать в сарае, в случае чего, можно будет сказать стражникам, что вино поехал покупать. Ничего лучшего в голову просто не пришло.

Я побежал в сарай. Бочки и в самом деле здесь были, причем много и разных размеров. Я взгромоздил их на телегу, прикрыв ценный груз, обвязал по периметру веревкой, да еще и прихватил к самой телеге, завязав узлы от всей души. Надо будет мне – просто разрублю, а любопытный пусть помучается, развязывая.

Я вывел пару гнедых, запряг, немало помучившись – ведь опыта не было. Раньше ездил только верхом, а тут – куча постромков, кожаных ремней, кошмар какой-то! Вроде все.

Выйдя с лошадьми и телегой во двор, я открыл ворота. Сам стремглав метнулся в дом, пустил с руки огонь в дальнюю комнату, потом зажег комнату с трупами. Теперь промедление – смерти подобно.

Выскочив во двор, я в прыжке уселся на облучок, щелкнул кнутом. Сытые лошади, не изнуренные крестьянской работой, взяли резво, и вскоре я остановился у постоялого двора. Расплатился с хозяином, забрал из комнаты скудный скарб, привязал свою лошадь к телеге и вскоре остановился перед городскими воротами. Обычно осматривали лишь въезжающих, взимая мыто, а выезжающих лишь выборочно.

Когда подошла моя очередь и стражник спросил, что везу, я мрачно буркнул:

– Золото, не видишь?

Стражник постучал кулаком по бочкам, те гулко отозвались. Стражник засмеялся:

– Золото будет, когда продашь. С полными возвращаться будешь, отлей попробовать. Проезжай!

Я проехал ворота, обернулся. Вдали поднимался черный дым. Его увидели и стражники.

– Пожар, горит што-то! Бей в набат, гасить надо!

Нет уж, не погасите, коли такой дым валит – вам бы отстоять соседские дома.

Лошади шли по грунтовке сами, я не подгонял. Сидел и размышлял – до Нижнего полторы сотни километров, на телеге это – неделя пути. Охренеть! От телеги отлучиться нельзя – своруют, причем могут не только мешок с ценностями, но и всю телегу с содержимым умыкнуть. Ни отойти покушать, ни от дождя укрыться, если придется под него попасть, ни переночевать по-человечески на постоялом дворе. Все ценное при ночевке обычно уносилось с собой, в комнату. А здесь таскать надо полдня. Золото – штука тяжелая, мешочек с виду не велик, а весит больше, чем мешок пшеницы. Да и звуком выдаст. Хорошо, я мешки плотно утолкал, да еще в каждый по полотенцу хозяйскому положил, чтобы не звенело маняще. Уж звук монет или золота-серебра не спутаешь с железным лязгом.

Вот это я попал на каторгу! Причем сам, добровольно. А может, не мучиться, скинуть все в воду в укромном месте? Нет, проделанной работы жалко – полдня из подвала таскал. Ей-богу, не золота жалко – труда!

Я ехал до глубокой ночи. Когда дорога стала уже неразличимой, решил остановиться на ночевку. Свернул с дороги в лес, выпряг коней и, стреножив, пустил пастись. Скотина – не человек, ей травку пощипать надо, воды из ручья испить. Не объяснишь ей, что потерпеть надо.

Сам улегся под телегу – все укрытие от возможного дождя, не приведи господь. Телега гружена тяжело, сразу увязнет – без посторонней помощи потом и не вытолкаешь, али ждать придется, пока дорога просохнет. Поэтому дождь для меня… Постой, что это я про дождь? Клязьма же рядом, по ней суда ходят. Завтра же надо до реки добраться, груз перегрузить, телегу бросить. Коней можно первому встречному задешево продать. Дарить опасно – не принято, подозрение вызовет.

Однако чем больше я об этом думал, тем меньше мне нравилась эта идея. Груз на палубе будет – трюмы полны и своим товаром. Пока спать буду, наверняка проверят, что везу, не конкурент ли? Хорошо, если купец честный окажется, а если золото разум помутит? Прирежут сонного – и за борт. Плохо одному, без напарника, поспать – и то проблема. Нет, от корабля придется отказаться, чтобы не искушать команду. Про новгородцев и так слухи ходили, что ребята лихие: когда свидетелей нет, могут и встречного-попутного слегка от денег освободить. Не стоит рисковать.

Если бы окрестные разбойники знали, какие ценности я везу, мне бы и метра проехать не дали. Да и многие честные встречные могут не выдержать такого искушения. Положа руку на сердце, столько ценностей я и сам раньше не видел. То ли удачлив был Филька Ослоп, то ли давно промышлял. С такими деньжищами мог уйти в ту же Литву и жить, как барон лифляндский. Дурак ты, Филя, жадность тебя сгубила.

Незаметно я уснул. А проснулся от шороха на телеге. Уже рассвело. Я выхватил саблю, перекатом выкатился из-под телеги, вскочил. На бочках сидела ворона и клювом долбила дерево. Вспугнутая, она злобно каркнула и взлетела. Напугала меня, обитательница помоек. Зато сон сразу куда и делся.

Я пошел искать лошадей. Они жадно щипали блестевшую от росы траву. Недалеко журчал ручеек. Кони и сами по запаху, по шуму воды находят водопой. Слышит лошадь лучше человека – коли едешь верхом, смотри за ушами. Стала ушами прядать, головой вертит – насторожись: чужой недалеко. Другой вопрос – это может быть и волк, а не человек.

Я умылся, напился кристально чистой воды, запряг лошадей, и мы снова тронулись в путь. По моим прикидкам, вчера я одолел не более полутора десятков километров.

Телегу подбрасывало на ухабах или корнях деревьев, живот урчал – есть хотелось.

Около полудня от стоящей невдалеке деревеньки в пять домов увязался за мной пацаненок в драной донельзя одежонке, сквозь которую просвечивало худенькое тельце.

– Дяденька, дай кусочек хлебца!

Я обернулся – паренек бежал за подводой – и сказал:

– Был бы у меня хлеб, половину бы отдал, но нету, сам жрать хочу – сил нет.

– Тогда подвези, дяденька.

Подвезти-то не жалко – не нащупал бы пацан ценности в мешках. А может, он наводчик? Высмотрит, что за груз в телеге, да и знак подаст разбойникам.

Я поймал себя на мысли, что стал очень осторожен и подозрителен.

– Ладно, садись.

Пацан догнал телегу, запрыгнул и уселся. Представился:

– Меня Васькой звать.

– А фамилия у тебя есть? – пошутил я.

– Наверняка есть – как не быть, только я ее не знаю.

– Вот те раз!

– Сирота я, родителей не знаю.

– Как же ты живешь?

– Плохо, дяденька. Летом еще куда ни шло – рыбку поймать можно или силок сделать на птицу. Опять же – спать везде можно, не холодно. Зимой туго, нонешней чуть не замерз, а дружок мой – насмерть.

Парень шмыгнул носом.

– Дяденька, а куда вы едете?

Я насторожился:

– Далеко.

– А можно мне с тобой?

– Посмотрим.

За разговорами дорога вышла из леса, показался дом у перекрестка дорог. Я подъехал – постоялый двор. И есть охота, и груз не бросишь.

– Слышь, Василий, сбегай, позови кого из слуг.

– Я мигом.

Паренек умчался – только босые пятки засверкали. И почти тотчас вылетел из двери, потирая щеку.

– Выгнали, слушать даже не стали. Иди, говорят, отсюда, оборванец.

Что ты будешь делать, невезуха.

Я заложил пальцы в рот и что есть силы свистнул. От неожиданности кони чуть не встали на дыбы, однако из дверей тут же выглянул половой. Я поманил его пальцем. Слуга подбежал, по-холуйски согнулся:

– Чего изволишь, барин?

– Поесть принеси.

– Куры жареные есть, пироги с рыбой, шаньги, караси в сметане, поросенок на вертеле… – затараторил половой.

– Стоп, стоп. Не части. Давай сюда парочку куриц, пирогов с рыбой, шаньги и кувшин пива, – я посмотрел на пацана, – и кувшин квасу.

Половой стоял не двигаясь.

– Деньги вперед.

Вон оно что, вид моего спутника не внушал доверия.

Я из поясного кошеля отсчитал деньги – половой взял и ушел. Через десять минут он вернулся, причем не один. Служанка несла в глиняной миске шаньги со сметаной и пару кувшинов, половой – остальную провизию. Завидев полового, пацаненок потихоньку отодвинулся за телегу.

– Ты чего, Вася?

– Он мне в трапезной по морде звезданул.

Служанка и половой поставили на телегу заказанную еду. Я бросил служанке медный пул – та улыбнулась, вильнула бедрами и ушла. Половой задержался – видно, тоже ждал мелочи на чай. Я вытянул руку, холуй подскочил поближе, но вместо денег получил удар в глаз.

– Я не даю слуг в обиду, понял?

Холуй прикрыл глаз рукой и побежал на постоялый двор.

– Давай, Вася, кушай. – Второго приглашения не потребовалось. Парень схватил в одну руку шаньгу с творогом, другой оторвал у курицы ногу и набил полный рот. И только я хотел последовать его примеру, как распахнулась дверь, выскочил здоровенный толстый парень и помчался в мою сторону. Никак – вышибала.

На крыльце стоял половой с заплывшим глазом и злорадно ухмылялся.

Я выждал и, когда до толстяка осталось три шага, метнул ему в лоб кистень. Несильно, но парень до меня не добежал, улегся в пыли как раз у колеса телеги. Васька от удивления есть перестал.

Толстяк оказался крепким и вскоре зашевелился, стал вставать. Вид у него был злой, и я понял – сейчас снова полезет в драку. Я выхватил саблю, приставил к его горлу.

– Ты что думаешь – если я на телеге, так я крестьянин? Я тебя сейчас пошинкую и уеду спокойно, а друга твоего, что с подбитым глазом, пугалом в огороде поставлю. Жить хочешь?

Парень мелко закивал головой, опасаясь обрезаться о клинок.

– Тогда скройся и дай поесть спокойно.

Я с шелестом загнал саблю в ножны. Парень решил, что бояться ему уже нечего, и ударил меня кулаком. Уклониться я немного не успел – зацепил он меня, совсем краем, но в голове загудело. Вот сука, пожрать не даст.

Я упал на облучок и подошвой сапога врезал ему в нос, тут же спрыгнул с телеги и изо всей силы ударил его между ног. Парень взвыл и согнулся. Я вытащил нож и распорол на нем штаны, бесстыдно оголив задницу. Видя такой исход, половой благополучно исчез за дверью. Я же отряхнул руки и уселся есть.

Все это время Васька с восторгом наблюдал потасовку. Откусив от курицы, он с набитым ртом спросил:

– Ты половому про слугу сказал – это правда?

– Что?

– Что ты меня слугой взял?

Вот постреленыш – вырвалось у меня про слугу, просто не привык я, что рядом со мной людей ни за что обижают.

– А это уж как ты себя покажешь.

– Дяденька, возьми – не пожалеешь. Не смотри, что я худой – я сильный. Дрова колоть буду, воду на кухню носить – я много чего могу.

– Давай пока кушать, Вася.

Мы принялись за еду. Через несколько минут от кур остались только кости. Я принялся за шаньги, запивая пивом.

Толстяк зашевелился, перестал стонать и встал на четвереньки, потом поднялся. Штаны упали, обнажив посиневшее мужское достоинство.

– Слышь, хряк, полового позови, посуду забрать надо.

Толстяк обеими руками взялся за штаны и мелкими шажками направился в избу. Раздался шум, распахнулась от удара дверь, и с крыльца кубарем скатился половой. Теперь у него заплывал и второй глаз – видимо, от толстяка досталось.

– Посуду убери да позови хозяина.

Половой опасливо подошел, забрал пустые миски и кувшины.

Вскоре на крыльцо вышел степенный мужик, с достоинством подошел.

– Здоровьичка желаю.

– И тебе того же.

– Что же ты парня моего обидел?

– Сам напросился, первый напал, если ты про толстяка.

– Чего изволишь?

– Парень обносился – нет ли одежонки по размеру?

– Есть немного. Оно ведь на постоялом дворе как – то щи на себя опрокинут, то рубаху порвут. Однако уж размерчик маловат. Сейчас посмотрю.

Хозяин с достоинством удалился, вернувшись со служанкой. Из узла достали несколько рубах, штаны. Зайдя за телегу, Васька примерил. Одна рубашка была почти впору – рукава длинноваты, но Васька их закатал. А вот штанов не нашлось – все на мужиков были. Ладно, пока пусть так будет. Не последний постоялый двор на дороге.

Я расплатился, и мы сели на телегу.

– Выкинь свою рубаху, ею только копыта лошадям обтирать.

Васька отшвырнул на землю то, что называлось когда-то рубахой, огладил новое приобретение. Рубашка была великовата, мятая, но, видимо, казалась пацану верхом богатства. Несколько раз, оборачиваясь, я видел, как он оглаживает рубашку и, вытягивая руку, любуется вышивкой на рукаве. Не избалован парень одеждой, как и всем остальным. Во взгляде его появилась даже некоторая гордость, что ли, – даже не знаю, как и назвать.

Мы ехали до вечера, но не до сумерек. Лошадям посветлу травку пощипать надо – тоже кушать хотят. Я распряг их, стреножил, пустил пастись. Васька, как мог, помогал, пытаясь показать свою полезность.

Мы доели две оставшиеся шаньги и кусок пирога, запив водой у ручья. Хоть не на голодное брюхо спать ложиться. Улеглись под телегой, и я уже начал придремывать, как Васька заговорил:

– Здорово ты ему врезал, меня еще никто не защищал – все только били. Рубаху только жалко.

– Это почему?

– На земле лежу, испачкать можно.

– Спи, Васятка, не бери в голову.

Утром пацан разыскал и привел лошадей, помог запрячь. Вскоре мы уже снова тряслись по дороге и не далее как через час остановились у постоялого двора.

– Ну-ка, Василий, позови прислугу.

Парень сорвался с телеги, побежал к двери, но потом перешел на шаг для важности. На этот раз его не выкинули, а вышел половой, неся на подносе деревянную плошку с пряженцами. Поздоровавшись, половой спросил, чего еще принести. Васька выглядел просто именинником.

Я сделал заказ, мы поели и, к неописуемой радости Васьки, купили ему штаны. Паренек уже неплохо выглядел – ему бы помыться, постричься да сапожки купить – от сына городского мастерового и не отличить будет.

По дороге паренек старался доказать свою нужность и полезность – поил коней, помогал их запрягать и распрягать, бегал в трактир за едой. Я с улыбкой наблюдал за пацаненком и ловил себя на мысли: «Приедем в Нижний, а дальше? Не бросать же его? Я к нему начал привыкать. Не оставить ли его при себе приемным сыном, слугой – в общем, как получится». Однако это – вопрос серьезный, надо бы с женой обсудить.

Через несколько дней вдали показались маковки церквей Нижнего. Осталось перебраться на пароме через Волгу – и мы дома. Я показал Ваське вперед:

– Видишь церкви? Считай, добрались до дома.

Васькой овладело беспокойство, он понимал, что дороге конец, и ему очень хотелось остаться, только как об этом сказать мне?

У паромной переправы была очередь из возов и телег. Я ее объехал, встал первым. Ко мне подбежал паромщик и, не узнав меня – что было немудрено, – закричал:

– В очередь!

Я повернулся к нему. Паромщик осознал ошибку – все-таки я владелец паромной переправы, сдернул шапку, поклонился:

– Извиненьица просим, не признал.

Подошел поближе, склонился к уху:

– Воздержался бы ты, хозяин, в Нижний ехать, да с товаром.

– Что случилось?

– Стрельцы бузят.

– Ништо, проедем.

Я въехал на телеге на паром, переправился. Городские ворота были открыты, а городской стражи возле них не было. Странно… А кто же мыто взимает, за порядком следит?

Окольными путями, минуя центр, я добрался до дома. Открыл калитку, распахнул ворота. Из дома выбежала простоволосая Елена, бросилась на шею, поцеловала.

– Ну, наконец-то, я уж испереживалась вся. Неспокойно в городе, стрельцы второй день бузят, на площади собрались. Ой, что будет?!

Елена увидела на телеге Ваську, до той поры скромно сидевшего.

– А это что за найденыш?

– Васька, в дороге мне помогал. В дом возьмем, пока прислугой будет.

Васька, услышав мои слова, расцвел, соскочил с телеги, взял под уздцы лошадей, завел во двор.

– Распрягай.

Васька споро принялся за дело, я же разрезал веревки, сбросил на землю бочки. Затем стал перетаскивать в дом мешки с ценностями. Васька стал закатывать бочки в сарай.

Я видел, что Лену и Ваську распирает любопытство, что я привез, но они благоразумно не проявляли инициативу в расспросах – не принято было в эти времена младшим опережать события и лезть «поперек батьки в пекло».

Хорошо бы поесть с дороги, обмыться, да дело безотлагательное. Как бы стрельцы от слов не перешли к делу. Не приведи господи – возьмутся грабить купцов да повесят своих начальников – городу беда. Рано или поздно бунт подавят, только времени уйдет много, да и жизней – как стрелецких, так и городских жителей. Надо везти казну в крепость, прямо сейчас.

Я разделил содержимое сундука на две части, ссыпал в мешки, перебросил через спину коня. Оседлав вороного, взял второго под уздцы и направился к крепости. Еще подъезжая, услышал крики, мат отборный. Я миновал крепостные ворота, тоже стоявшие без охраны.

На площади, перед собором было красно от стрелецких кафтанов. На возвышении стояли посадник и стрелецкий полковник, охрипшими голосами пытаясь увещевать стрельцов. Те же, потрясая бердышами, нестройно кричали:

– Не верим, деньги где? На Москву надо идти, к самому государю правду искать. Жалованье где? Воры! Повесить всех! – Вопили нестройно, но громко, забивая друг друга.

Я просто кожей чувствовал, что стрельцы настроены решительно. Еще немного, и эту толпу не удержать. Толпа вообще трудно управляема и агрессивна.

Я возвышался над стрельцами, сидя на лошади. Стрелецкий полковник, увидев меня, толкнул в бок посадника. Оба замолчали и уставились на меня. Что я привез? Казну и спокойствие или неприятную новость о том, что казна не найдена? Тогда – бунт. Обстановка накалена до предела.

Я приподнялся в седле, вскинул обе руки, показал большие пальцы. Посадник облегченно вздохнул, а полковник гаркнул:

– Есть деньги, привезли жалованье!

Стрельцы замолчали, наступила оглушительная тишина. Они стали оборачиваться, смотреть на меня. Я направил коня к помосту, где стояли полковник и посадник. Стрельцы расступились, образовав коридор. Я подъехал в полной тишине к возвышению, спрыгнул с коня на помост, повернулся к стрельцам.

– Слушайте меня, служивые. По велению посадника и вашего воинского начальника сыскал я казну с вашим жалованьем. Казну ту везли в Нижний ваши товарищи, и все, как один, сложили головы в честном бою с бандой разбойничьей. Тела я нашел, да схоронить по обычаю не смог, уж простите. А виновник, предатель, находится среди вас.

Стало так тихо, что слышно было, как пролетела муха. Стрельцы стали переглядываться, шептаться.

– Имя! Имя назови! Кто Иуда?

– Ефимий Мезенцев, казначей полка.

В толпе раздалось шевеление, медленно образовался круг, в центре которого стоял в одиночестве стрелец. Возраста уже зрелого, в справном кафтане, без бердыша. Он озирался, не зная, что предпринять.

– Лжа все, наговор!

– Тогда откуда я деньги привез?

Я нагнулся, снял с лошади оба перевязанных мешка и, развязав один, достал грамотку, что лежала в сундуке на деньгах.

– Вот грамотка из государевой казны, взята мною из сундука.

Я показал ее собравшимся, передал полковнику. Тот схватил и начал читать. Обычный финансовый документ, если говорить по-современному.

Стрельцы закричали:

– Государева грамота, о нашем жаловании писана!

– Грамоту эту вместе с сундуком я захватил у разбойников – они жизнью заплатили за вашу казну, за ваших павших собратьев, а главарь перед смертью назвал имя предателя. Лгать мне смысла нет, все как на духу сказал. Вот собор, вот мой крест.

Я повернулся к собору, перекрестился, поклонился. Площадь взревела.

– Смерть предателю!

Кричали все – даже понять было невозможно. Потом стрельцы накинулись на казначея. Раздался жалкий вскрик, звуки ударов. Стрельцы отхлынули снова, и на земле я увидел окровавленное месиво, бывшее казначеем. Полковник взял ситуацию в свои руки.

– Кончай самосуд! Становись в очередь – сейчас писарь жалованье раздавать начнет.

Настроение толпы резко поменялось. Еще недавно они были готовы вздернуть своего начальника, затем кровожадно изрубили казначея, а теперь потянулись в очередь за деньгами, перебрасывались шутками.

Все, бунту и бузе конец. Нынче все трактиры полны будут пьяными стрельцами.

Однако полковник не был бы воинским начальником, если бы не радел о деле.

– Первый десяток, что жалованье получит, – на охрану ворот! Исполнять.

И любопытное дело – стрельцы, только что готовые вздернуть своего полковника и потом крушить все подряд, получив деньги, рысцой побежали к воротам и встали на пост.

Видя, что все успокоились, посадник потянул меня за рукав. Я повернулся к полковнику:

– Лошадей тати продали, забери этих двух – не мои то лошади, главаря шайки. Пусть теперь стрельцам послужат.

Посадник затянул меня в дом, усадил на скамью.

– Рассказывай!

Я вкратце, обходя скользкие моменты вроде прохождения сквозь стены или бросания огня, пересказал о спасении казны. Посадник внимательно выслушал, разгладил бороду.

– Молодец, хвалю. От себя и от жителей благодарность. Чуть бунт не вспыхнул, вовремя успел.

– Торопился.

– Ты это, вот что. Дом я тебе обещал, так… это… м-да… не будет дома, ты уж не серчай. Продан дом-то, поторопились.

– Прощай, посадник. Дал слово – держать надо. Не ради дома я казну искал, да все равно обидно.

Я повернулся и вышел, громко хлопнув дверью.

Честно сказать, я так и предполагал. Начальство всегда – наобещает с три короба, а потом – извини, так получилось. Сказать, что я расстроился – так нет, но осадок в душе остался.

На лестнице мне встретился Елисей Буза, дьяк.

– Здрав буди, Юрий. Наслышан уже о казне, твоими трудами возвращенной. И о доме знаю, не моя в том вина. С возвращением!

Он обнял меня. В принципе неплохой мужик.

– Ты на посадника не серчай. Надо чего будет – ко мне обращайся, что-нибудь придумаем.

– Бывай здоров, Елисей.

Я вышел на площадь. Стрельцы стояли в длиннющей очереди, но настроение у всех уже было благодушное. Передо мной расступились, и я пошел к себе домой. Лошадей уже увели.

Когда я выходил из крепостных ворот, стрельцы дружно вскинули бердыши «на караул», приветствуя меня, как большого воинского начальника. Я приложил руку к сердцу, благодаря. По-моему, со стрельцами у меня отношения наладятся.

А дома меня ждал обед – и когда только Ленка успела приготовить.

– Васька где?

– Уже баню топит. Где ты его нашел?

– По дороге прибился. Жалко его стало, вот и взял. Пусть у нас поживет. Места хватит, кусок хлеба найдется. Помогать по хозяйству будет, грамоте научим, глядишь – человеком вырастет, а не помрет от голода и не замерзнет в лесу.

– Пусть живет, он мне сынка погибшего напоминает.

– Вот и славно.

Все вместе сели за стол, не спеша, сытно и вкусно покушали, а я еще и приложился к вину. За трапезой я вкратце пересказал события. Лена и Вася слушали, открыв рот.

– И ты отдал казну? – спросили они почти одновременно, когда я закончил рассказ.

– Это их жалованье, а иначе – быть в городе стрелецкому бунту.

– Так, мужчины – в баню, уже согрелась! – скомандовала жена.

Мы с удовольствием отправились в баню.

Когда Васька разделся, я с жалостью посмотрел на его худенькое тельце, покрытое на спине рубцами. Видно, досталось пацану. Ладно, захочет – расскажет потом, сейчас не буду лезть в душу.

Знатно попарившись, мы смыли всю дорожную грязь. В предбаннике не спеша попили прохладного квасу, перешли в дом.

– Вот что, Лена. Я там тканей разных привез – пошей на парня рубахи, штаны – ну, сама реши, что ему надо. Мы же с ним с утра на торг пойдем – сапожки купить надо и еще кое-что по мелочи.

Отвели Васю в комнату, которую определили для его житья. Пацан внимательно ее осмотрел, уселся на постель.

– Мне нравится, здорово! – и счастливо засмеялся.

Мы же с Леной улеглись в разных комнатах. Когда ратник возвращается из похода, сначала в церковь сходить должен, отмолить пролитую кровь – до этого он считается «грязным». А уж крови-то в последнем моем вояже было пролито предостаточно.

Утром меня разбудил Вася. Он стоял у моей постели одетый и тряс меня за руку.

– Когда на торг пойдем, за сапогами?

– Ты еще не умывался, не ел – какой торг?

Пришлось ему идти умываться. Лена уже гремела на кухне сковородами и чугунками. Поев, мы отправились на торг.

Я тщательно выбирал сапожки – короткие, на лето, из мягкой кожи. Наконец подобрали по ноге. В этой же лавке прикупили пояс, в оружейной лавке купили небольшой обеденный нож в ножнах. Васька с гордостью тут же нацепил его на пояс. Я осмотрел его с головы до ног. Вид вполне приличный, по здешним меркам. На нищего бродяжку не походил совсем.

– Теперь пойдем домой, тебя стричь надо, на пугало похож.

Лена пообещала постричь его попозже, когда закончит кухонные дела. Я же собрал мешки с ценностями, перекинул через спину лошади. Единственное, что оставил дома – так это украшенное драгоценностями оружие. Пообещав домочадцам вскоре вернуться, я отправился к собору.

Служба давно уже закончилась, тихо потрескивали свечи перед образами.

Я попросил священника провести обряд очищения, рассказав, что вернулся из похода и на мне кровь.

– А не ты ли казну стрельцам привез?

– Я, батюшка.

– То не грех – благо для города. Стрельцы бузить начали, без малого бунт не вспыхнул. А обряд совершим.

После обряда я попросил батюшку принять от меня пожертвование и передал ему четыре кожаных тяжелых мешка. Развязав один из них, батюшка сначала застыл в изумлении, потом взял в руки и осмотрел искусно сделанную серебряную ендову.

– Великолепно. И в других мешках то же?

– Да, трофей мой; себе ничего не оставил – разбойничье добро это. Кровь на злате-серебре, а в храме пользу принесет.

– Храни тебя Бог, Юрий. За пожертвование – благодарность, на ремонт деньги нужны.

Священник меня перекрестил, и я с легким сердцем отправился домой.

А дома уже вовсю кипела работа. Лена шила Васе новые рубашки и штаны. Меня приятно удивило, что парень был пострижен, приобрел пристойный вид. Видимо, ему и самому нравилась новая прическа и красивая одежда, так как он все время крутился перед зеркалом. Зеркало было так себе – полированная бронза, причем небольшого размера – только голову и увидеть. Надо бы стеклянное купить, хорошей венецианской работы, да размером поболее. Все как-то руки не доходили.

Зеркала в те времена предназначались в основном для женщин. Мужчины не брились, носили усы и бороду – а зачем мужу зеркало, коли бриться не надо?

Глава 10

День шел за днем. Моя эпопея с поиском стрелецкой казны стала покрываться пылью времени, позабываться. На работу по охране Ивана Крякутного я выходил все реже – только для сопровождения купца в дальних или рискованных вояжах. Стрельцы исправно несли службу, город жил тихо-мирно. Приближалась осень, уже стоял август месяц.

Лена каждый день учила парня грамоте, я же, когда было время, тренировал его пользоваться ножом, кистенем, саблей. Станет повзрослее, окрепнет физически – нагружу по полной тренировками. Сейчас же не стоит отнимать у пацана детство, он и так с удовольствием играл с соседними ребятами в лапту, казаков-разбойников и другие игры, наверстывая упущенное.

После Яблочного спаса – шестого августа по старому стилю – я вернулся домой немного раньше обычного. У купца поездок не было, поэтому я сходил на обе пристани – поглядеть, как работают мои паромы. И хотя все было как надо, хозяйский пригляд нужен, да и выручку надо было забрать.

Позвякивая туго набитым кошелем, я отворил калитку и насторожился. Что-то не так, предчувствие какое-то нехорошее. Васька не бегает, Лена не выходит встречать. Не случилось ли чего?

Я бросил кошель с монетами на землю – слишком тяжел и звуком выдает, – подкрался, пригнувшись к окну, прислушался. Послышался мужской голос. У меня дома гости, только интересно, почему без хозяина заявились – здесь так не принято.

Я тихонько обошел дом – как и все здешние дома, он не имел окон, выходящих на задний двор. Неслышно приоткрыл дверь конюшни, прислушался. Тихо, только лошадь хрустит овсом да шумно вздыхает.

Я на мгновение остановился, потом прошел к задней стене дома. Так, кухня здесь, тут – коридор. Мне сюда.

Я прижался к стене и прошел сквозь бревна. Из трапезной раздавались голоса – оба мужские. Тихо ступая босыми ногами, я мягко прошел по ковровой дорожке. Встал перед открытой дверью. Оп-па!

В центре комнаты сидели на лавке Лена и Васька. Руки и ноги связаны, во рту – кляпы. А вот и непрошеные гости. Двое. Один – заросший бородой по самые глаза мужик лет сорока, одет обыкновенно – рубашка, штаны, заправленные в сапоги. Рядом – совсем молодой мужчина – лет двадцати, с едва пробивавшейся бородой, одет чисто, но не богато. У обоих в руках ножи, причем не обеденные – здоровые тесаки, как на медведя.

Мои домочадцы целы, только у Васьки глаз заплыл. Наверняка гости непрошеные постарались.

Я поближе. Прислушался.

– Деньги где, золото? Чего молчишь, дура? Думаешь, муженек поможет? Я его, как палку, остругаю. – Молодой мужик гадливо засмеялся.

Пора с эти цирком кончать – пырнут ножом сдуру, а жена и Васька мне дороги. Оружия вроде я у них не вижу, кроме ножей. Но и у меня его нет.

Я на цыпочках прошел на кухню, взял кочергу – это такая кривая железяка, которой дрова в печке ворошат, чтобы лучше горели. Кочерга у меня была увесистая, тяжелая. Помню, Лена жаловалась иногда, просила купить полегче. А для сегодняшнего случая в самый раз.

Я встал за притолоку и, улучив момент, с размаху ударил молодого по голове. Тут же, пока он даже и упасть не успел, врезал волосатому мужику по предплечью. Кость хрустнула, нож упал на пол, и мужик заорал. Лена и Васька с удивлением и страхом смотрели на драку.

Мужику я добавил ребром ладони по кадыку, и крик захлебнулся. Он схватился за свое горло левой рукой, засипел. Правая рука висела плетью.

Мужик стоял с синей от удушья мордой, его молодой помощник лежал без чувств.

Я подобрал разбойничий нож, разрезал веревки; освободив своих, вытащил у них изо рта кляпы. Эти уроды так стянули им руки, что нарушилось кровообращение и кисти онемели.

– Что случилось?

– Эти двое ворвались в дом, связали меня с Васькой – допытывались, где ты деньги прячешь.

– Давно?

– Около получаса.

Время Лена уже умела различать по часам, что я купил по случаю на торгу, за большие деньги. Часы были велики, чтобы их носить, и показывали время дома.

Я связал разбойникам руки – так оно надежней, вывел во двор мужика, привязал его к столбу в конюшне. Туда же перенес второго, до сих пор лежавшего без сознания. Заросший бородой мужик – «гамадрил», как я его назвал, смотрел на меня с ненавистью.

– Ты глазами не зыркай – не испугаешь. Ты тать – у меня двое видаков, я тебя в своем доме поймал, так что – убью, и рука не дрогнет, и никто не сможет меня попрекнуть, что не по «Правде». Понял?

– Понял. Чего же сразу жизни не лишил?

– Поговорить хочу.

– А я – нет.

Я врезал ему кулаком по печени – очень болезненно, отрезвляет.

– Так как насчет поговорить?

Мужик сплюнул мне под ноги. Ладно, не боишься боли – воздействуем морально.

Я поискал в ящике – ага, нашел. Вытащил на свет божий мешочек, осторожно вытряхнул из него змеиную голову. Давно она тут лежит, с прошлого года, когда змея вонзилась Ивану Крякутному в сапог. Может быть, и яд уже действовать перестал? Сейчас проверю. Я взялся двумя руками за голову – в том месте, где у всех других тварей уши, сдавил. Челюсть открылась, показались клыки. Я поднес голову к лицу мужика. Он не на шутку струхнул – аж побелел, глаза округлились.

– Ты что же это удумал?

– А сейчас змея тебя цапнет, яд в кровь попадет – в страшных муках умрешь.

Лоб мужика покрылся потом.

– Убери мерзкого гада, спрашивай.

– Ты зачем в дом мой забрался?

– Известно зачем – за деньгами.

Ну, это я и сам понял.

– Ты кто таков?

– Митрофаном тятька назвал.

– Из чьих?

– Был в закупе, деньги собрал – ноне свободный.

– Чего на грабеж пошел?

– Дык, за брата помстить и деньги его забрать, кои ты неправедно присвоил.

Я задумался. Конечно, я лишал жизни многих, но деньги себе не присваивал – это точно.

– Фамилия у тебя есть?

– Терентьевы мы.

Опять неувязка. Не слыхал про такого.

– Мужик, ты, часом, не ошибся, точно меня искал?

– А то!

– Кто твой брат?

– Филька Ослоп.

Теперь все прояснилось, а то – Терентьевы.

– Подожди, тогда Ослоп почему?

– Кличка то, не фамилия.

– Знаешь, что брат твой единоутробный душегубствовал?

– Как не знать – меня с собой звал, только не могу я людей убивать – грешно.

– А грабить, значит, не грешно?

Мужик потупился.

– Как ты узнал, что это я казну у брата отобрал и деньги стрельцам вернул? Это ведь их жалованье за два года, и сундучок с деньгами Филька забрал, убив охрану из восьми стрельцов.

– Слышал про то – на казну не претендую. А токмо как про пожар услышал, пришел на пепелище. Кости нашел, и более ничего. Я ведь знал, где братец деньги хранил, а в подвале пусто. Так и решил, что кто казну стрелецкую забрал, тот и остальные деньги унес.

– Правильно решил, башка у тебя работает. А меня как нашел?

– Чего же здесь хитрого? Кабы разбойники взяли, уж кутили бы вовсю. Я людей поспрошал – мне про подводу с бочками и рассказали. Так до Нижнего и добрался, а здесь каждый нищий на углу знает, кто стрельцам их казну возвернул. А остальные деньги себе прикарманил, – обиженно закончил мужик.

– Ошибаешься – все ценности, как есть, я в храм отдал. Неправедно собранные это деньги, кровь жертв безвинных на том злате-серебре.

Мужик слушал, открыв рот.

– Не верю.

– А мне все равно, веришь ты или нет – вот посажу тебя на кол и буду любоваться, как ты медленно подыхаешь.

– Ты же обещал в живых меня оставить.

– Это когда же – что-то я запамятовал, что обещание тебе давал. Этот – кто?

Я слегка пнул молодого парня.

– Приблуда, по дороге познакомились. В Нижний на работу наниматься шел – плотник он.

– Видишь, парня в плохое дело втянул. Ладно, не буду тебя жизни лишать.

Мужик обрадовался.

– Так ведь я и не сказал, что отпущу. Сдам тебя страже, пусть суд решает.

Митрофан сразу увял лицом.

Я взял из денника ведро воды, вылил на молодого. Тот очухался, открыл глаза.

– Где это я?

– В конюшне.

– Как я сюда попал?

– А ты не помнишь? Вставай! Хватит лежать!

Парень поднялся, увидел Митрофана.

– Говорил же, дядько Митрофан, – плохое дело.

– Так и не ходил бы – я не заставлял.

Я связал обоих веревкой, ножи взял в руки.

– Пошли.

– Куды?

– В поруб, а там, как посадник решит.

Мы вышли из дома, на нас глазели прохожие. Я довел их до крепости, спросил стрельцов:

– Посадник у себя?

– Нет его, уехамши.

Вот незадача. Надо к дьяку идти, Елисею Бузе, объяснить ситуацию. На мое счастье, дьяк оказался на месте. Он внимательно меня выслушал, кликнул стражу. Обоих грабителей увели.

– Жди, думаю – недолго, как суд назначат, я пришлю за тобой. Только с видаками приди, дело серьезное.

– Буду.

Я простился с дьяком и пошел домой. Васька и Елена уже отошли, вовсю обсуждали происшедшее. Я предупредил, что на суде придется выступить видаками.

Васька с Ленкой переглянулись.

За ужином малец непрерывно болтал:

– А он ему как даст по голове! Здорово! А ты мне потом покажешь, как драться?

– Вася, постарше будешь – покажу. А теперь никому об этом не говори.

– Даже мальчишкам на улице?

– Никому – даже мальчишкам, это наша с тобою тайна.

А в полдень ко мне уже пришел посыльный:

– Собирайся на суд и видаков возьми.

Чего мне собираться? Только подпоясаться. Нет, пожалуй, оружие с собой не возьму. Не положено на суд с оружием, только ножик обеденный на поясе.

Мы пошли все – я держал за руку Василия, рядом шла Елена.

На площади в крепости было уже полно народа. Шел суд над вором, укравшим у крестьянина корову. Суд быстро закончился – злоумышленника приговорили к вире и битью кнутом.

Настал и наш черед. Перед посадником, восседавшим на высоком кресле, поставили Митрофана и его молодого помощника, имени которого я так и не узнал.

Дьяк Елисей, сидевший по правую руку, как здесь говорили – одесную – от посадника, важно зачитал о вине обоих.

– Пострадавшая сторона здесь?

Я вышел вперед, поклонился.

– Расскажи.

Я коротко и четко изложил события.

Посадник тут же спросил:

– О каких еще ценностях идет речь? Насколько я помню, была доставлена только казна?!

– Кроме казны мне удалось отбить у разбойников и другие ценности.

– И где же они? – Глаза посадника сверкнули алчным огнем. Над площадью повисла тишина.

И вдруг от собора раздался голос:

– У меня, все ценности были пожертвованы храму. – От распахнутых дверей собора шел к суду посадника священник. – Свидетельствую, что четыре мешка с ценностями были жертвованы храму сим благодетельным мужем.

Посадник обмяк лицом, глаза утратили блеск. Он обратился к закованным в кандалы Митрофану и его сообщнику:

– Все так, как говорит он? Что можете сказать в свою защиту?

Молодой не выдержал, упал на колени:

– Бес попутал, жизни не лишайте, помилуйте!

Посадник задумался. Я ожидал, что последует смертный приговор.

– На галеры обоих, пожизненно!

Стражники подхватили под руки осужденных, поволокли в узилище.

Суд закончился. Народ, переговариваясь, стал расходиться. Некоторые показывали на меня пальцем. Подошел Елисей:

– Доволен?

– Да мне все равно – повесят их или на галеры сошлют – та же смерть в итоге, только мучительная.

– Сам, значит, рук пачкать не стал?

– Зачем? Суд есть.

– Зря с посадником златом-серебром не поделился. Все церкви отдал. Он теперь зло на тебя затаил.

– Я не холоп его, чего мне бояться?

– Оно верно. А ты знаешь: после возвращения казны посадник хотел тебе должность предложить.

Мне стало интересно:

– Какую же?

– Палачом в Тайном приказе.

Я остолбенел от удивления. Чего-чего, но представить себя катом я не мог даже в страшном сне. Видя мою реакцию, Елисей засмеялся:

– Вот и я сказал посаднику, что ты не пойдешь – не по тебе работа.

Я был настолько ошарашен, что невнятно пробормотал слова прощания и присоединился к ожидавшим меня Ваське и Ленке.

А дома изрядно напился, чем удивил Елену.

Нет, ну надо же – меня и палачом! Неужели похож?

Отношение в городе ко мне изменилось. После возвращения казны и пожертвования ценностей в храм кто-то считал меня блаженным, некоторые крутили пальцем у виска, но были и те, кто зауважал, пытался при встрече пожать руку, похлопать по плечу. Не скрою, мне это было приятно.

Жизнь снова пошла своим чередом. Но видимо, спокойная жизнь не про меня, не для того забросила меня судьба в эти времена.

…Уже далеко за полдень, когда я пришел от купца, в ворота постучали. Над забором виднелся верховой. Делать нечего, я пошел к воротам.

– Ты, что ли, Юрий Котлов будешь?

– Ну я.

– К посаднику срочно!

– А что случилось?

– Он мне не сказал.

Посыльный ускакал, подняв пыль. Я же уселся за обеденный стол. С утра не ел, пока не подкреплюсь, весь мир подождет. И так мне не хотелось идти, но надо.

Я опоясался саблей, пообещал вскоре вернуться и пешком отправился в кремль.

В доме посадника меня уже ждали. Прислуга открыла дверь в кабинет, я увидел посадника за столом и сделал шаг вперед. Тотчас сбоку шагнули два амбала и схватили меня за руки. Подскочил третий, мелкий человечишко, шустро расстегнул пояс с саблей и зашвырнул в дальний угол комнаты.

– Так оно спокойнее будет. Не знаю, как в Нижнем, но меня предупредили, что саблей ты владеешь виртуозно.

Во как, этот плюгавый такие слова знает – интересно, кто он и откуда?

Меня подтащили к стулу с высокой спинкой, привязали к нему веревками. Плюгавый вздохнул с облегчением, махнул рукой, и амбалы вышли за дверь.

Вечер переставал быть томным – что-то будет дальше?

Плюгавый потер ручонки – вроде как ладошки на морозе у него озябли.

– Привет от князя Овчины-Телепнева-Оболенского!

Я от неожиданности вздрогнул, и это не укрылось от внимательного взгляда плюгавого. Он повернулся к посаднику:

– Знает князя, ишь – подпрыгнул аж. – Посмотрел на меня: – И чего же ты убег, коли вины за собой не чуешь?

– Так и нет никакой вины, сам в дружину к нему пришел – сам ушел, я вольный человек.

– Вольный – это да, не холоп, не раб. А только разрешения княжеского спросил ли? Да и супротив князя злоумышлял.

Плюгавый повернулся к посаднику:

– Ключника княжеского насмерть зашиб – думается мне, хотел ключами воспользоваться, казну княжескую ограбить.

Посадник покачал головой.

– Ай-яй-яй! А мы, не знамши, ему доверили казну стрелецкую вернуть.

– В доверие втирался, чтобы, значит, поближе к другим ценностям подобраться.

Посадник злорадно ухмыльнулся.

– Сколько веревочке ни виться, все равно конец вокруг шеи захлестнется. Куда его?

– Пока в узилище – пусть до утра посидит, а там – на корабль и в Москву, пред ясные очи князя. Там и судьба его решится.

– Надо же, каков подлец, изменник и тать! Почти вошел в доверие – опростоволосились мы.

Плюгавый хлопнул в ладоши, заявились два амбала, что стояли за дверями.

– В узилище его!

Меня отвязали от стула и поволокли в местную тюрьму. Знакомое местечко, бывал я уже здесь. Тогда меня сюда упек воевода.

Меня швырнули в камеру. Причем в пустую. Никак, беспокоятся, чтобы я чего лишнего не наговорил. Как они до меня добрались? Неужели посадник стал наводить справки в Москве? А тут и встречный интерес со стороны князя! Как же посаднику не выслужиться перед государевым любимцем и заодно меня наказать. Сошлись интересы двух господ. А вот хрена вам лысого. Уйду, вот стемнеет – и уйду. Хорошо, что поесть успел, а не то сидел бы сейчас с пустым брюхом.

Я улегся на гнилую солому – надо обдумать свое положение. Коли князь зуб на меня еще имеет, не стоит в руки даваться. Удавят ночью в камере – не здесь, так в Москве. И чего князю неймется? Ведь молчу как рыба о его тайне. Нет, свое «я» хочет показать – он ведь князь, а я никто. С пенька дрищет, сволочь.

Так, теперь, как уходить? Из поруба уйду без затруднений, вопрос – как забрать своих? Если у меня дома стража – порешу всех, не проблема. Меня занимало другое – стража у ворот. Сейчас охрану несут стрельцы, дружинники ушли Смоленск воевать по государеву велению. Ночью городские ворота закрыты, и никто открывать их не имеет права, а если учесть, что посадник мог предупредить старших в охране, чтобы меня не выпускали? Пешком я не пойду – со мной Васька и жена, все ноги собьют, и далеко ли мы уйдем?

Зная, что дома у меня трофейное татарское золото, вытащенное мною из утопленного сундука, и оружие из разбойничьего подвала Фильки Ослопа, становится ясно, что нужна подвода или какой другой тарантас – на себе все не унести. А если учитывать еще и одежду, хотя бы на первое время, получается много.

Дом бросать, мебель, хоть и не заморскую – жалко, но это наживное. Мне уже столько раз приходилось начинать сызнова в разных местах, что я уже и привык, а вот как к этому отнесется Лена? Ваське что – он освоился, бродил по белу свету и имущества – даже скромной котомки – не нажил. Но жизнь дороже, надо бросать все и уходить.

Скорей бы вечер – за ночь уедем верст на пятнадцать-двадцать, поди нас сыщи. Только куда теперь ехать? В Хлынов – столица вятского края, мне не очень понравился: городишко мал, стоит в стороне от дорог и событий – захолустье просто. В Москву соваться нечего, это понятно. В Туле и Пскове меня знают. Вот незадача. И велика Русь – даже в прежних границах, а выбора особого нет. Так, прикинем, что у нас на севере.

Я мысленно представил карту. Можно в Устюг, ставший потом Великим, можно в Вологду, там я никогда не был. Мурманска еще не существует, но есть Архангельск. Не исключен и Господин Великий Новгород. И все-таки я склонялся к Вологде – от Москвы далеко, чай – не Тула, что под боком у столицы. Опять же – татары далеко, набегов не будет, за семью спокойнее. Так и решил.

А пока было время, свернулся калачиком, подложил руку под голову и уснул. Ночь впереди бессонная, надо выспаться.

Внутренний будильник разбудил, когда выглянули первые звезды. Клацнул замок в двери, вошел тюремщик. Я его узнал – это был тот же служивый, что и во время моей первой отсидки.

– Живой?

– А что мне сделается?

– Больно тихо у тебя – решил посмотреть.

– Сплю вот.

– Это правильно, силы береги. Думаю, не задержишься здесь. Мужик ты правильный, а что сюда упекли – так разберутся, выпустят. Я сколь здесь работаю, уже глаз набил, шелупонь всякую сразу вижу – ты не из таких. Да и люди хорошо о тебе отзываются. Ты это, если чего надо будет – ну, водицы там или еще чего, – шумни.

– Спасибо за добрые слова, особенно правильные, что я здесь долго не задержусь.

Тюремщик хлопнул дверью, загромыхал замком.

Пора – сомнительно, что тюремщик вскоре заявится сюда вновь. Мне повезло, что руки и ноги не заковали в кандалы.

Я прошел сквозь стену, вдохнул свежего воздуха. В узилище воздух был спертый, пахло парашей и немытыми телами, крысами. Бр-р-р!

Не теряя времени, я прошел сквозь крепостную стену и через несколько минут прибежал к себе во двор. Славно, что я не завел собаку.

Я приник к окну, вслушался. Было слышно, как Лена рассказывает Васе сказку на ночь – больно он к ним пристрастился. Я тихонько постучал в окно – откинулась занавеска, Лена увидела меня, и вскоре распахнулась дверь. Ленка кинулась на шею.

– Наконец-то, мы уже заждались.

Я прошел в комнату, сел на лавку. Лена почуяла неладное, села рядом. Я взял ее за руку.

– Лена, у меня неприятности. Меня облыжно обвиняют в злоумышлениях против московского князя Овчины-Телепнева. Я ни в чем не виноват, но меня бросили в поруб. Я оттуда выбрался, но нам надо бежать из города. Сюда мы можем и не вернуться.

– Господи, за что же! – Лена всплеснула руками.

– Лена, ты со мной?

– А как же – я же ведь жена твоя.

– Тогда прекращай причитать – меня могут хватиться в любой момент и тогда придут сюда. Времени очень мало. Собирай вещи, я запрягу лошадь в повозку.

– А Васька?

– Куда же без него? Не бросать же мальчонку.

Лена бросилась в комнаты, засуетилась, собирая вещи. Глядя, как она запихивает вещи в узлы, я мягко ее остановил.

– Лена, только самое необходимое: мне – запасные штаны и рубаху, себе – пару-тройку сарафанов, да Васькину одежду не забудь. Все взять не сможем, у нас всего одна телега.

Ленка уселась на узел, заплакала.

– Как же я все брошу? Только жить начала по-человечески. А дом как же?

– И дом придется оставить. Я деньги возьму – на новом месте дом купим и одежду. Слава богу – не зима, много одежды не требуется.

– И паромы бросаешь?

– А что делать?

– Напиши письмо Ивану Крякутному, брось через забор – пусть дом и паромы продаст. Даст бог – свидимся, он человек честный, деньги отдаст.

– И то верно.

Я написал письмо Ивану, вкратце объяснив, что облыжно обвинен, второпях покидаю город и прошу продать мой дом и оба парома. За деньгами при случае приеду сам или пусть передаст сам с оказией. Куда направлюсь – не сообщил. Мало ли, слуги прочитают али сам сболтнет – по глупости, не со зла.

Я собрал все ценности – трофейное оружие разбойничье, украшенное золотом и драгоценными каменьями, татарское злато-серебро. Груз был тяжелый, но уместился в двух кожаных мешках.

Выйдя во двор, я запряг коня, подогнал его к крыльцу. Перетащил все мешки и узлы. Лена разбудила уже уснувшего Ваську, оба вышли. Я попросил не шуметь, мы уселись на телегу и выехали со двора.

Не сговариваясь, мы с Леной обернулись и с грустью посмотрели на дом. Сколько счастливых минут мы здесь провели, с какой любовью Лена обустраивала наше гнездышко, и вот теперь все идет прахом. Во мне закипала злость – сколько я буду прятаться, таскать за собой семью. Я не чувствовал за собой вины, и почему должен скрываться?

Я направил лошадь к дому купца и остановился на перекрестке, не доехав пару домов. Достал письмо, заранее примотанное к камню, бросил его во двор, поближе к крыльцу. Ежели повезет – слуги отдадут купцу, а дальше – как подскажет ему его совесть.

Мы же направились по ночному городу к воротам. Хорошо, что у нас не Москва. На ночь улицы столицы перегораживали заграждениями из жердей, напоминающими противотанковые «ежи» времен Второй мировой войны. У каждого заграждения стояла городская стража. Ночью ходить по улицам воспрещалось, а ежели кто и ходил, то только с фонарем и должен был иметь вескую причину для ночных вояжей. В противном случае нарушителя сажали в поруб и поутру нещадно били батогами. Все московские строгости были направлены против разгула ночной преступности, которая и в самом деле не имела границ и ужасала обывателя.

В Нижнем до такого пока не дошло.

Я подъехал к воротам. Стрельцы сидели у костра, несли службу. Заслышав перестук копыт и завидев лошадь с повозкой, стрельцы поднялись, приблизились, держа бердыши на изготовку.

– Кто здесь?

Я спрыгнул с телеги, подошел, специально стараясь попасть в свет костра, чтобы они видели лицо. Стрельцы узнали, остановились в нерешительности, но бердыши все-таки забросили за спины. Подошел старший дозора, тихо переговорил со стрельцами, приблизился ко мне.

– Не положено ночью.

– Знаю, служивый, нужда гонит.

Старший дозора кивком головы подал знак стрельцам, они вернулись к костру.

– Указание было – не выпускать тебя из города, коли случиться увидеть – хватать и вязать, как татя. Здорово ты посаднику насолил чем-то. Ладно, доброе дело забываться не должно. Стрельцы за тебя просят, а посадник для меня не командир. Только помни – ты здесь не проезжал, мы тебя не видели.

– Спасибо, век не забуду. Звать тебя как?

– Афанасием батя назвал.

– Может, еще и встретимся.

Старший махнул рукой, одна створка ворот открылась, и мы выехали из города. Стрельцы сидели вокруг костра, как будто ничего не произошло.

Я хлестанул коня, и мы затряслись по дороге. Как уж конь эту дорогу видел и мы не съехали в какую-нибудь канаву – неизвестно, ведь вокруг была такая темень – хоть глаза выколи.

Лена и Васька вскоре уснули, покачиваясь на мягких узлах с одеждой. Я же не смыкал глаз, погоняя коня.

Забрезжило утро. Я выбрал место для отдыха, загнал телегу в лес, на поляну, выпряг коня. Пусть попасется и передохнет. Конь – не мотоцикл, ему есть и отдыхать надо.

Утомленные дорогой Лена и пацан спали, тесно прижавшись друг к другу – все-таки по утрам уже было прохладно. Я снял с себя кафтан, набросил на спящих. Сам нашел ручеек, умылся. Холодная вода взбодрила. Вытащил из рукава рубашки свою самодельную карту. Жалко, что в основном на ней был план местности к западу и югу от Нижнего, а на север карта обозначала землю с реками и дорогами не более чем верст на сорок. И то хлеб.

Кстати, впопыхах, собирая вещи, мы и не вспомнили о еде. В придорожных трактирах и харчевнях, а также на постоялых дворах столоваться не хотелось по той простой причине, что если нас будут искать, то эти места посетят в первую очередь. Черт, как все нескладно получается – денег полно, а кушать нечего.

Насчет денег – я прикинул в уме – получалось много. Мешочек с медяками – то доход от паромов; серебро, перелитое мною в слитки гривен – как будто бы заранее знал, а также золото в изделиях – кольца, перстни, цепочки, кубки, потиры, ендовы. Это – не считая оружия драгоценного. За еду буду расплачиваться медью – не так будет подозрительно. Да и смешно будет в трактире за трапезу расплатиться золотой чашей. Хозяин навек запомнит и сразу растрезвонит. Да и весу в меди много, поэтому начать тратить с нее, дабы облегчить коню жизнь. И так телега гружена сверх меры – в узлах одежных весу немного, но вот в ценностях…

Дав коню пару часов на отдых и еду, я снова запряг вороного, и мы отправились дальше. Мои домочадцы продолжали спать, даже не шелохнувшись.

По карте где-то здесь Волга делает изгиб, может, пересесть на судно? В общей сложности верст двадцать от Нижнего уже отъехали. Искать кинутся в первую очередь по дорогам, поэтому риск встретить погоню на воде ниже, да и разбойников на дорогах больше. Этих гоблинов водилось по дорогам немало, а учитывая, что, кроме меня, защиты у телеги и семьи нет и ценность груза очень велика, приходилось держать в уме и это обстоятельство.

Показалась встречная телега. На облучке сидел крестьянин, одетый, несмотря на теплый денек, в зипун. Я остановил коня, поздоровался.

– Далеко ли до реки, земляк?

– Да тут, за горкой, не сворачивай никуда – прямо в нее и упрешься.

– Деревня или село там есть?

– Как не быть – большое село, одних домов два десятка да церковь.

– Спасибо, удачного дня.

– И тебе того же.

Домочадцы мои от разговора проснулись, а я дернул вожжи, и мы тронулись дальше. Конь с трудом втянул телегу на взгорок, я даже спрыгнул с телеги и пошел рядом – ноги размять, телегу облегчить. Оглянувшись назад, я увидел вдалеке две точки, пыль. Не конные ли догоняют? Я взял коня под уздцы, завел в лес, сломал пару больших веток и прикрыл телегу сзади. Предупредил своих:

– Похоже, погоня! Сидите тихо, как мыши – ни звука, что бы вы ни услышали. Даст бог – обойдется, не повезет – уж с двумя-то я справлюсь.

Схватил старую дерюжку, что валялась на облучке, накинул на себя, лицо вымазал грязью и в довершение – снял с себя сапоги. На голову натянул шапку по самые уши.

Я вышел на дорогу и медленно пошел навстречу приближающимся всадникам.

Теперь уж точно было видно, что на верховых не было красных стрелецких кафтанов. От сердца немного отлегло – не хотелось бы мне рубиться со стрельцами.

Похоже, я стал выглядеть как престарелый нищий. Твою мать – а оружие? Кистень по-прежнему был в рукаве, сабля висела на поясе.

Я расстегнул пояс, достал саблю из ножен и положил в траву на обочине, рядом бросил пояс с ножом в чехле. В случае необходимости можно было быстро дотянуться.

Всадники приближались, и я узнал в них тех двух амбалов, что держали меня за руки в кабинете посадника. Во рту пересохло. Я сделал несколько шагов навстречу, отходя от телеги и от сабли на обочине. Конные подскакали, остановили коней.

– Эй, старче! Доброго утречка! Куда бредешь?

Я откашлялся.

– В Нижний – в церковь, свечки поставить Николаю-угоднику да молитвы воздать. – Я не узнал свой голос – слабый, надтреснутый.

– Благое дело! Не поможешь ли? Не видал ли тут телегу с мужиком при сабле, а с ним – женку его и пацана?

– Нет, не видал – давно иду, с восхода.

Всадники заспорили: «Говорил же – на перекрестке налево поворачивать надо, а ты – на полночь. Вот и разминулись. Может, набрехал деревенщина, что видел таких?»

Всадники развернулись и пустили коней вскачь назад. И в самом деле – за пару верст отсюда я проезжал перекресток. Не туда ли они помчались? Всадники уже превратились в маленькие фигурки, да и те скрылись в пыли. От сердца отлегло.

Я подобрал саблю, сунул ее в ножны, опоясался. Надо как-то вернуться в прежнее состояние, а то мои домочадцы меня не узнают, испугаются. Я сбросил дерюжку, откашлялся, прочищая горло.

– Эй, все в порядке – уехали.

Я подошел к телеге, отбросил ветки и выгнал ее на дорогу. Конь за время вынужденной остановки времени даром не терял и подъел траву, выкосив небольшой лужок. Молодец – как чует, что не всегда его будут вовремя и досыта кормить.

После небольшой передышки конь потянул телегу бодрее, тем более что вскоре дорога пошла под горку, а за поворотом открылась широкая лента реки. Волга!

У пристани перед небольшим сельцом стояло судно, люди таскали на судно мешки. Очень удачно!

Добрались мы до судна быстро: это был большой ушкуй – из тех, которые не только по реке, но и по морю ходят. С купцом, владельцем судна, я договорился быстро – даже нашлась на корме малюсенькая каюта, в самый раз для ценностей, да Лену с Васькой на случай непогоды укрыть. Мне там места не хватало.

Я завел под уздцы упирающегося коня по сходням, матросы подняли на палубу телегу. Пока они таскали на борт мешки, я перегрузил узлы и ценности в каюту.

Вскоре судно отчалило, и я вздохнул с облегчением.

Купец подрядился доставить меня с грузом, людьми и конем до Костромы, к тому же обеспечить питанием. Запросил немало, но я, не торгуясь, отсчитал из кошеля медяки, изрядно его облегчив. Теперь можно и расслабиться.

Лена ушла в каюту переодеться и привести себя в порядок, Васька вертелся на палубе, с интересом изучая судно. Я же растянулся на досках палубы рядом с дверью каюты и погрузился в сон. Спать хотелось сильнее, чем есть.

Проснулся я далеко за полдень от запаха еды. Сразу потекли слюнки – ел-то я в последний раз сутки назад и после того – не на диване лежал, бока отлеживая.

У мачты сидела на палубе вся команда и дружно орудовала ложками. Нам принесли отдельную большую миску каши с курятиной, порезанный крупными кусками хлеб. Тут же появилась Лена, а уж Васька давно прыгал рядом. По примеру команды мы уселись на палубу, поели. Миска опустела быстро. Вот балда! Сами-то мы поели, а для коня я даже торбу с овсом не захватил впопыхах. Выход придумал быстро – на ночной стоянке выводить коня по сходням на берег. Не очень ночью и поест – темно все-таки, но лучше, чем несколько дней морить животное голодом.

Мы встали у борта – смотрели на проплывающие мимо берега, на встречные суда.

– Интересно-то как! Я ведь никогда из Нижнего не выбиралась, хоть другие города посмотрю, – сказала Лена.

Я удивился:

– Прямо-таки нигде и не бывала?

Лена покачала головой. Вмешался Васька:

– А я никогда на кораблях не плавал – здорово!

Делать было нечего, и мы почти до самого вечера любовались великой русской рекой. К вечеру от воды потянуло прохладой. Сначала Лена, а затем и Вася ушли в каютку.

Когда начало смеркаться, судно ткнулось носом в берег. Команда сбросила сходни, спустилась на берег. Дежурные стали разводить костер, а я свел на берег коня. Он, видно, проголодался, стал жадно щипать траву. Я лег недалеко от костра, прислушался к разговору матросов. Сначала разговор был ни о чем – о мелком. Потом затронули войну. Государь осаждал Смоленск – пока безуспешно. Кто-то спросил:

– А воеводой кто?

– Да Щеня, Даниил. Этот упорный, задумал чего – своего добьется.

– Не, робяты, тута пушки надобны, да побольше. Бывал я в том Смоленске – крепость знатная, стены – по два, а где и по три аршина.

Матросы притихли, и потом разговор пошел о торговых делах, ценах, погоде. Обычный треп.

Спать я улегся у костра. Здесь осталось двое дежурных, остальные матросы взошли на корабль. От костра тянуло дымком, было тепло. Сразу вспомнил свои боевые походы. Незаметно меня сморил сон.

Утром я умылся, затянул по сходням на палубу коня, который упирался – не хотел идти с твердой земли на зыбкую палубу. Матросы, глядя на мои мучения, смеялись.

Поели у костра. Лене с Васькой я положил еду в миску, принес в каюту. Оба спали сладким сном, и беспокоить я их не стал.

Так тянулись день за днем, и к исходу четвертого дня ушкуй причалил к пристани Костромы. Мы были единственными пассажирами, и нас выгрузили быстро.

Привязав коня поводьями к задку телеги, я сразу же пошел искать попутное судно. Нашел небольшой речной кораблик, идущий в Солигалич. Мне почти по пути, и мы быстро сговорились с кормчим.

Через полчаса конь и телега с грузом стояли на палубе. Никакой каюты здесь и в помине не было, но матросы натянули на носу холстину, и мы все втроем ночевали под ней.

Утром проснулись от холода. От реки тянуло влагой, кораблик наш уже отчалил и резво под парусом шел вверх по притоку Волги – реке Костроме. Места на кораблике не было, экипаж – всего четыре человека, и телега с лошадью занимала чуть ли не половину палубы.

Кушала команда только утром и вечером, разводя костер на стоянках. Поэтому мы с большим наслаждением после трех дней плавания сошли у селения Буй.

Сутки провели на постоялом дворе, отъедались сами и кормили коня. За время ночных выпасов он слегка исхудал, и я опасался, как-то он потянет тяжелую телегу. Конь исправно хрумтел овсом, отдыхал. Мы отсыпались в теплой и сухой комнате, заказывая еду в номер – я опасался оставлять ценности.

Утречком я запряг коня, все вместе перенесли вещи и тронулись в путь.

Август подошел к концу, а поскольку мы двигались на север, ощутимо похолодало. Как бы не пришлось покупать по дороге теплые вещи. Лена захватила с собой в узле мне – суконный кафтан, себе чего-то, но у Васи были только рубашка и штаны. Приобрести в Нижнем теплую одежду мы еще не успели.

За пару дней мы добрались до Вахтоги, остановились на постоялом дворе.

Переночевав, я снабдил Лену деньгами и отправил с Васей на торг. Надо было одевать парня. И вовремя – утром трава побелела от первого заморозка. М-да – это не Нижний, здесь чувствовалось дыхание близкого севера.

Вернулись они довольные – удалось купить кафтанчик по росту и меховую безрукавку из овчины. На первое время хватит, а в Вологде купим все, что потребуется.

Передохнув, на следующий день мы тронулись в дальнейший путь. Солнце пряталось за тучи, даже днем было совсем не жарко. Я беспокоился – не пошел бы дождь. Тогда дороги развезет – и хоть плачь. Даже верховой пробивался через грязь с трудом, а с моей тяжеленной телегой совсем беда будет.

Но пока везло – наступавшая осень была сухой.

В деревеньке по пути в кузнице у дороги сменили коню подковы и лопнувшую шину на колесе. Шиной называлась железная полоса на деревянном ободе. Кузнец еще и густо смазал дегтем ступицы, покачал головой.

– Что же ты, хозяин, колеса не смазываешь? Груз тяжелый, до Вологды ежели доберешься, свечку в церкви поставь.

Я расплатился, и мы двинулись дальше. Лес по обе стороны постепенно сменился: уже после Костромы сосен стало не видно – один тополь да береза, встречались дубы. Земля пошла влажная – ступишь на зеленую травку, а из-под сапога вода проступает. Не иначе – болот вокруг полно, самое раздолье для нечисти. Я с тоской вспоминал воронежские земли – сухие, супесчаные. Сосен вокруг полно, воздух чистый – не то что здесь: волглый, тиной припахивает. И люди выглядели здесь не так – почти все натуральные блондины: кожа светлая, веснушчатая, сами курносые и говорят смешно, непривычно искажая слова вологодским окающим говором. Ну да лишь бы народ хорошим был, а к говору привыкнем.

На ночевку останавливались пораньше, чтобы конь траву пощипал. По разговорам местных, до Вологды осталось три дня пути. Верхом можно и за день одолеть, погоняя коня, а с телегой не разгонишься.

Погода становилась хуже и хуже, тучи затягивали горизонт от края и до края, и солнце тускло пробивалось сквозь них. Я с тревогой посматривал на небо: пойдет дождь – надолго, дороги быстро не просохнут, и сколько нам в грязи сидеть придется – неведомо. А у меня – ни шатра, ни одеяла.

В последний день я подхлестывал коня, торопясь до заката попасть в город. Дорога постепенно расширялась, чаще попадались встречные повозки, нас обгоняли верховые – чувствовалось, что рядом город.

Вдали показались луковицы церквей; даже если разверзнутся хляби небесные, то я уже на характере доберусь, тем более – земля укатана, пусть и не до асфальтовой плотности.

Успели – только въехали в город, как закрыли ворота, а сверху начали капать капельки.

Выспросив дорогу, мы доехали до постоялого двора. Собравшись с силами, перетащили все узлы и мешки в комнату. Слуги распрягли коня и завели в стойло. Все, добрались! Я сам и мои домочадцы вымотались за дальнюю дорогу и без сил упали в постели. Я предложил спуститься в трапезную, но Васька уже уснул, едва раздевшись, Лена отказалась. Завтра наверстаем, теперь – спать.

Утром все проснулись поздно, на улице шел дождь, было прохладно, а в комнате – тепло, покойно. Удачно добрались, еще бы день промедления – и телега стала бы нашим якорем на размытой дороге.

Еще недели две-три можно будет передвигаться реками на судах, а ударят морозы – и все, замрет все движение – и людей и товаров. Только как ляжет снег, потянутся санные обозы.

Мы долго потягивались в постели. Уже осознание того, что добрались и никуда торопиться не надо – кончилась утомительная дорога, – настраивало на приподнятый лад.

Одевшись, мы спустились в трапезную. Народу было немного. Местные сидели по домам, а приезжий люд поспешил убраться из города до начала осени.

Каждый заказал что хотел: я съел жареную курицу, запив красным вином, Лена пощипала рыбку, Вася набросился на горячие пироги. Готовили здесь неплохо, но еда отличалась от московской или нижегородской – какая-то пресноватая, соли и перца в ней маловато.

Надо обзаводиться своим жильем, зима на носу. Лена с Васей пошли в комнату, я же собрался и вышел на улицу. Моросил нудный дождь, дул свежий ветерок, небо – серое от низких туч.

Я прошел на торг, узнав дорогу у прохожих. Покупателей было мало – никому не хотелось в такую мерзкую погоду уходить из теплого дома в сырость. Мне же это на руку.

Я не спеша обошел лавки – интересовался, какой район города лучше. Центр я исключил сразу, но и окраины тоже нежелательны. Улицы в плохую погоду там просто непроходимы, даже для пешехода. Кроме того, мне не хотелось попасть в слободку. Ремесленники по цеху – меховщики, плотники, гончары, кузнецы и прочий мастеровой люд, предпочитали селиться на одной улице или в небольшом районе, называемом «слободкой». Что хорошего жить в слободе кожевенников? Шкуры замачиваются в чанах, обрабатываются, снимается мездра. Ядовитые испарения и отвратительный запах стоят день и ночь, и только ветер приносит чистый воздух. Нет уж, слободки лучше обходить стороной.

После двух дней поисков мне удалось найти дом, подходящий мне во всех смыслах. Дом деревянный, как почти все дома в городе – край лесной, а камень – поди привези еще. Улица мощена дубовыми плашками – даже пройти в чистой обуви можно. И от центра недалеко – в десяти-пятнадцати минутах ходьбы. Я не поленился – слазал на чердак, проверил стропила, посмотрел, не течет ли крыша; спустился в подвал. Все добротно, сделано на совесть. Во дворе пара сараев: один из них – для дров на отопление, причем полный. Молодец хозяин, запасливый. И что меня еще порадовало – так это конюшня на четыре стойла с местом на две телеги.

Мы ударили с хозяином по рукам и направились в городскую управу, писать купчую. По дороге я вспомнил, что надо будет называть имя и фамилию. Свои, настоящие указывать не хотелось. Какие же придумать? От имени своего отказываться не буду, возьму то, что в святцах – Георгий. Вот фамилию? В голове, кстати, мелькнул образ Петра Великого, что в свой первый вояж плотничал за рубежом под фамилией Михайлов. Пусть буду Михайлов, вольный человек из… Тулы. Почему в памяти всплыл этот город, даже не пойму.

В управе так и назвался, о чем была сделана запись в здоровенной книге и выдана купчая на дом.

Уплатив пошлину в доход казны и отсчитав деньги хозяину, я стал полноправным домовладельцем. Дом, к сожалению, стоял пустой, и мне пришлось еще побегать по плотникам-столярам, чтобы сделали деревянные кровати, стулья, лавки, столы, шкафы – все то, что называется в современном понятии мебелью и без чего жить невозможно.

Когда мебель изготовили и привезли в дом, я перевез свои вещи и ценности в новое жилье, а лошадь заняла место в конюшне.

Дел свалилось много – привезти на зиму овса и сена, закупить самому провизию – муки, круп, сала. Лена занималась обустройством дома – вставали рано, ложились поздно. Вася помогал нам обоим.

Через пару недель дом казался уже вполне обжитым. Я несколько раз напоминал Елене, что наша фамилия теперь – Михайловы, мы приехали из Тулы. Звать же меня Георгий, но не будет беды, если она невзначай назовет меня по-прежнему – Юрием. Васе про фамилию мою новую ничего не говорили, так как он и старую мою не знал.

Денег хватало и хватило бы на безбедную жизнь еще надолго, но надо было искать себе какое-то дело. Если не работать – у соседей возникнет нездоровое любопытство, на какие такие шиши он с семьей живет, дом купивши? Во-вторых, занятие какое-то будет, а в-третьих – работа определяла социальный статус в обществе. Ремесленник стоял на одной ступеньке общественной лестницы, дружинник – на другой, купец – на третьей. Я не говорю про боярина или князя – это уже совсем другой уровень, такие вещи передаются по наследству.

Мой же статус в обществе был неопределенным. Не воин, не боярин, не купец. Потому и заниматься чем-то надо. Новый для меня и семьи город, все надо создавать сызнова.

Боярская честь. «Обоерукий»

Вещий. Разведка боем

Глава 1

Жили мы в Вологде скромно. Я раздумывал – каким трудом заняться, чтобы по душе было. Деньги были, дом куплен, первоначальные нужды не обременяли. Елена, жена моя, как-то быстро обросла знакомыми – сначала перезнакомилась с соседками, затем на службе в церкви постепенно обзавелась знакомыми из среды прихожан. Постреленыш Васька уже знал всех пацанов с улицы и иногда ходил драться стенка на стенку с ребятами с соседней улицы. Только я оставался без знакомых. Плохо: посоветоваться по деловым вопросам не с кем, да и вина или пива не попить за мужским разговором. Временами мне не хватало общения с Иваном Крякутным.

За заботами пролетели осень и зима. Дел по обустройству дома хватало – все-таки начинать жизнь сначала семейному человеку значительно сложнее, чем одиночке.

Наступила Масленица, и мы с Еленой и Васяткой отправились на праздник. Елена принарядилась в лучшие одежды и выглядела барыней. Васятка отъелся за прошедшие полгода, был нами любим и выглядел просто маленьким щеголем. Да и внутренне он изменился – исчезли неуверенность, боязнь быть униженным и побитым. Каково это – в детские годы ощущать свою ненужность, не чувствовать рядом крепкого отцовского плеча, не знать чувства сытости, трястись от холода? Расцвел Васятка, окреп, поднаторел в грамоте, чему был благодарен Елене и мне. И когда не было в игрищах старших подростков, частенько верховодил сам.

За городскими стенами шумело людское море – пели и плясали скоморохи, не отставали от них добры молодцы и красны девицы. Да и подвыпившие отцы семейств, тряхнув стариной, ломали шапки, били их оземь и пускались в пляс.

У разбитых шатров и палаток торговали сладостями – пряниками печатными, сладкими орешками, разноцветными леденцами на палочках. Кто хотел перекусить, покупали пироги и пряженцы с самой разной начинкой – рыбой, луком, гречневой кашей, сушеными фруктами. Весело кричали зазывалы, предлагая отпробовать вино и настойки. А уж мелкие торговцы, носившие товар на себе, не позволили бы умереть от жажды, предлагая квас и сбитень, а для тех, кто победнее, – сыто. Детвора строила снежные городки, лихие молодцы под восхищенный визг подружек пытались взобраться на скользкий, специально политый водой и слегка обледенелый столб, на верхушке которого красовались призы в виде новых сапог или кафтана. Продавцы разнообразных свистулек и игрушек в виде трещоток производили невообразимый шум. В общем, было на что посмотреть.

Немного поодаль стояло большое соломенное чучело зимы, которому предстояло сгореть в средине праздника. А уж самые бойкие и смелые затеяли драку – стенка на стенку, улица на улицу. Строгие судьи тщательно проверяли, не скрывает ли кто в кулаке свинчатку – драка должна быть честной. Бились до первой крови, упавшего не били и не пинали – помогали подняться и отводили в сторону.

Каждый из горожан был волен смотреть или участвовать в том, что ближе сердцу.

Мы посмеялись на представлении кукольников, купили Васятке леденцов, попробовали пряженцев с луком и яйцом, запили горячим сбитнем и взяли еще парочку пряженцев с вязигой – уж больно соблазнительно пахли. Послушали частушки, поучаствовали в хороводе. Васятка поиграл в лапту, а я с мужиками нашей улицы участвовал в перетягивании каната. Лена засмотрелась на яркие павловские платки, и я купил ей понравившийся. Для женщины подарок – это не только повод похвастать перед подругами, но и материальное доказательство любви к ней ее мужчины.

Радостные, довольные и усталые, мы возвращались домой. Народ расходился по улицам, а за городской стеной пускало струйки дыма сгоревшее чучело зимы.

Вдруг что-то остановило взгляд. Я замедлил шаг, покрутил головой. Вот оно! От меня удалялся ратник, только что прошедший мимо. Я и внимания на него не обратил бы, и только когда он уже разминулся со мной, до меня дошло – у него на поясе висели две сабли. Две! Не иначе – обоерукий. Раньше я с ними не сталкивался, только слышал. Вместо щита они используют вторую саблю или меч, и владеют таким боевым искусством единицы. Ведь людей, пишущих правой рукой, – большинство, левшей – много меньше, а одинаково пишущих левой и правой – совсем немного. Так и воины обоерукие – редкость.

Я попросил Лену идти домой, пообещав не задерживаться долго, сам же побежал за удаляющимся ратником. Я помнил, как при обороне Устюга мне пришлось вынужденно владеть двумя саблями. Фактически я воевал одной – правой рукой, изредка защищаясь левой, и остро тогда пожалел, что не могу одинаково хорошо владеть обеими. Надо попытать удачи.

Я догнал воина, покашлял, привлекая внимание. Ратник остановился и повернулся ко мне.

«Мать твою, узкоглазый – или татарин, или башкир, может быть, еще кто, – подумал я, – а одет в русские одежды».

Ратник увидел мое замешательство – видимо, сталкивался с этим уже не раз. От удивления или от неожиданности я стушевался.

Молчание затягивалось. Первым прервал его узкоглазый:

– Чем могу быть полезен?

«Тысяча чертей!» – по-русски говорит чисто, да и учтиво, как будто я попал на великосветский раут.

Я взял себя в руки, взглядом показал на сабли.

– Ты обоерукий? – Ратник кивнул.

– Научи сражаться двумя саблями! – выпалил я.

Ратник внимательно меня оглядел. Видимо, мой внешний вид не произвел на него должного впечатления.

– У тебя даже одной сабли нет.

– Праздник сегодня, не можно по городу с оружием ходить – я не на службе.

– Я должен посмотреть, как ты с одной саблей управляешься, потом решу. Приходи завтра с утра на Воздвиженную, третий дом с угла, спросишь у прислуги Сартака.

Попрощавшись кивком, ратник ушел. Я тоже направился к своему дому, удивляясь странностям жизни. Одежда на ратнике русская, речь – без изъянов, но лицо явно азиатское. Что он делает в Вологде, кто таков? А по большому счету – какое мне до этого дело? Пусть научит фехтовать, а кто он – мне безразлично.

Следующим днем я подвесил на пояс свою старую саблю дамасской стали и купленный в Нижнем испанский клинок, оделся в удобную для фехтования одежду и направился к дому странного татарина.

На стук в ворота вышел слуга и на мой вопрос о Сартаке проводил меня на задний двор. Татарин уже был там, только в штанах и плотной рубахе. На лбу его блестели капли пота – похоже, он занимался разминкой.

Я поздоровался, прижал руку к сердцу.

– Не раздумал? – спросил татарин.

– Нет.

– Тогда покажи, на что способен.

Татарин выхватил из ножен саблю и стремительно кинулся в бой. Фехтовал он просто отменно, и, не пройди я в свое время школу сабельного боя у Петра, мне пришлось бы очень туго. Я отражал атаки, переходил в нападение сам, то тесня противника в дальний угол, то отступая под его яростными выпадами. Летели искры от сталкивающихся клинков, звон почти не стихал. Вот татарин поднял вверх саблю. Я остановился, перевел дыхание. А татарин даже и не запыхался, лишь темные круги пота на рубашке выдавали его усилия.

– Неплохо, совсем неплохо. Среди русских я только третий раз встречаю столь умелого бойца. Как тебя звать?

– Георгий.

– Где ты так научился владеть саблей?

– Есть такой воин, именем Петр, вот он и научил.

– Хорошо, правой рукой работаешь неплохо и левую вперед не тянешь – видимо, не привык защищаться щитом. Похоже, нет привычки сражаться в конной дружине, плечом к плечу. С одной стороны – даже лучше. Переучивать тяжелей, чем учить. Сабля легкая, сбалансированная – это чувствуется. А вторая какая?

Я вытащил из ножен испанскую саблю, протянул ему. Татарин взялся за рукоять, помахал ею в воздухе, описав кончиком лезвия несколько кругов и восьмерок.

– Немного тяжеловата, но неплоха. Я возьмусь за твое обучение, однако беру дорого. Думаю, за три седмицы ты освоишь азы двурукого сабельного боя при ежедневных занятиях. И обойдется тебе это знание в новгородскую гривну.

Я кивнул, соглашаясь. Гривна серебром – это не просто много, это очень много. За такие деньги можно купить целую улицу домов. Но и обоерукие встречаются редко, и умение свое передавать другим не очень желают. Можно сказать – мне повезло.

С этого дня и началась моя учеба. Я не знал, кто он такой, чем занимается, но гонял он меня на занятиях до изнеможения. К вечеру я готов был упасть от усталости, а он лишь потел. Двужильный, что ли?

– Нет, не так! – кричал он. – Отступать правой ногой, фехтуешь левой рукой, выискиваешь слабое место в обороне врага. Не бывает так, чтобы не было слабых мест, просто ты их не видишь. Противник всегда слишком надеется на щит, пользуйся этим! И работай, работай левой рукой активнее, противник не должен чувствовать разницу – левой рукой ты бьешься или правой.

Сартак брал в руки щит, наступал на меня, ловко прикрываясь и нанося удары саблей. Потом вручал щит мне, брал в обе руки сабли и показывал прием, находя слабые места моей обороны и обозначая уколы шлепками клинком плашмя. Легкие удары раздражали, я досадовал на ошибки, а раздевшись дома, с удивлением обнаруживал на теле синяки.

Через неделю Сартак потребовал аванс. Я принес гривну, на его глазах рассек мягкое серебро саблей на березовом чурбачке и отдал половину.

Мы продолжали тренироваться дальше, и чем больше я занимался, тем труднее приходилось Сартаку найти бреши в моей обороне. И настал день, когда я дважды исхитрился ударить Сартака – естественно, плоской стороной клинка, лишь обозначив удар. По его настоянию деревянные палки в учебных боях не применяли. «Боец должен привыкнуть к весу сабли, сродниться с ней – тогда в бою сабля будет как бы продолжением его руки», – говорил Сартак. Сражаться настоящими саблями было опаснее, но, учитывая умение владеть оружием – и мое, и Сартака, обходилось без порезов.

Где-то через месяц упорных занятий мы сражались почти на равных. Почти – потому что все же правой рукой я пока владел лучше. Однако и умение владеть саблей левой рукой возросло многократно. Что я умел до встречи с Сартаком? Лишь отбивать левой рукой с саблей удары, фактически только обороняясь. Теперь мне казалось, что в схватке с противником я буду чувствовать себя увереннее. Щит не всегда можно иметь при себе – тяжел, занимает много места.

Занятия с Сартаком мне нравились, да и он не только получал достойное вознаграждение, но и тренировку, дабы поддерживать себя в форме. В дальнейшем оказалось, что он – сын хана Ачегама, плененного и сосланного в Вологду. Здесь хан жил в качестве почетного пленника, завел себе русскую жену. Вот откуда хорошее знание русского языка и наших обычаев.

Настал день, когда Сартак сказал, что я уже вполне освоил фехтование двумя саблями. Я поблагодарил его и вручил вторую половину гривны.

– Совершенству нет предела, если будешь настойчив и удачлив, то каждый бой с противником будет лишь шлифовать твое мастерство. Ежели будет желание, можешь заглядывать иногда – пофехтуем.

Так я заимел нового знакомого в Вологде, причем встречаться с ним мне пришлось еще не раз, и не только в учебных поединках.

Месяца через полтора, когда подсохла грязь на дорогах, аккурат после Радоницы, я выехал конно осмотреть скипидарный заводик, что намеревался купить по случаю. Деньги потихоньку таяли, и пришлось думать, чем заняться. Нет, денег еще было много и хватило бы при их разумном расходовании на несколько лет, но кто знает, какие непредвиденные расходы могли предстоять? Да и дело какое-то надо себе подбирать, чтобы было чем заняться. Купец или промышленник – лицо уважаемое. Сейчас же мой статус был довольно неопределенным – ни ремесленник, ни купец, ни крестьянин. А принадлежность к сословию – это вес в обществе, возможность одеваться согласно статусу и еще много чего. Например, голосование по любому поводу. В Новгороде на вече голос любого свободного жителя имел вес – что мужчины, что женщины. На Вологодчине были свои устои, голосовали выборщики. От десяти крестьян – один голос и один выборщик, от ремесленников – один выборщик на пять человек, а среди купцов – каждый голосовал за себя. Выбирали не наместника – его назначал государь, а собрание решало вопросы налогов или сколько выделить денег на ремонт городской стены.

Вот и решил я податься в промышленники. Стать купцом мне было сложно – все-таки надо было не просто купить, перевезти и продать товар. Нужен был нюх на выгоду, некоторая удачливость. Промышленник приравнивался к купцу. Я полагал, что смогу управляться с производством скипидара, представляя в общем процесс его получения, да и производство уже отлаженное – мастера были.

Так и ехал я, не погоняя коня, любуясь северными красотами: Белозерьем – краем, насчитывающим две сотни озер, удивительно притягательным своей неброской, но западающей навсегда в душу красотой Русского Севера, и с наслаждением вдыхая чистый воздух. В городе зимой было дымно от печей, и только ветер, сдувавший за город дым, помогал дышать чистым воздухом в полную грудь.

Впереди, довольно далеко от меня, послышались крики, звон оружия. Я хлестанул коня и помчался к месту схватки. В том, что там кипел бой, я не сомневался – уж очень шум характерный.

В лесу, за поворотом дороги, стояла карета – редкость в этих краях. Вокруг нее шла схватка не на жизнь, а на смерть. Защищали карету четыре человека в иноземной одежде, нападали – с десяток наших, одетых в зипуны и старые однорядки. Доморощенные разбойники одолевали.

Подскакав, я с ходу срубил голову одному, вытащив из-за пояса испанский пистолет, выстрелил в грудь второму, уже взгромоздившемуся на крышу кареты. Только тут разбойники обратили на меня внимание.

Я пришпорил коня, описал полукруг вокруг кареты, зарубил татя, пытавшегося открыть дверцу. Спрыгнул с коня – сейчас он мне не столько помогал, сколько мешал, выхватил из ножен вторую саблю, и – пошла мясорубка… Разбойники были злы и напористы, но оружие плохое, а умения им пользоваться почти не было.

Через пару минут все было кончено. В лес успел удрать только один тать, да и то бросивший топор. Из защитников остались только двое, да и то – раненых, тяжело дышащих. Я взглянул на их оружие и чуть не рассмеялся – да кто же в Россию со шпагами ездит? Здесь надобно оружие посерьезнее.

Поняв, что бой кончился, дверцу кареты распахнули, осторожно выглянул иноземец. Их сразу можно отличить от наших – лицо бритое, одежда другая. На наших штаны широкие, а у этого – нечто вроде лосин, туго обтягивающих ноги. На теле – куцый темно-зеленый кафтан. На голове – парик.

Иноземец огляделся, заметив меня, спустился по ступенькам, подошел.

– Мы есть торговое посольство из Британского королевства. Есть очень большой сенкью. Мы благодарен, – на ломаном русском молвил иноземец.

Ага, понятно, торговые представители пожаловали. Не иначе – хотят торговать, причем едут, чтобы скидки получить или иные привилегии. Слышал я уже о них, ходят по городу разговоры, что представители голландские да аглицкие приехать должны. Вот и приехали, вместо хлеба-соли разбойнички местные обобрать решили. Тоже, наверное, прослышали про скорый приезд иноземцев. Как говаривал незабвенный таможенник Павел Верещагин – «за державу обидно!».

Я снял скуфейку, поклонился.

– Кто таков? Имя назови, я обязательно бургомистру доложу.

– Нет у нас бургомистров, посадник городской есть. А звать меня Георгий, фамилия – Михайлов.

Я свистом подозвал лошадь и уже собрался подняться в седло, когда англичанин понял, что я намереваюсь уехать.

– Нет, нет, не можно уехать! У нас почти не осталось охраны, прошу великодушно сопроводить нас до города.

Из открытой дверцы кареты показались головы еще двух иноземцев в напудренных париках.

Ну что ты будешь делать, срываются мои планы, а до заводика всего-то пять верст осталось. Как говорится – не делай добра, не получишь зла. Придется и в самом деле сопроводить заморских гостей.

Одного раненого из охраны поместили в карету, второй, легко раненный в руку, взгромоздился на облучок, щелкнул кнут – и мы тронулись.

Я ехал на коне впереди, указывая путь и одновременно охраняя карету. Однако больше никто не изъявлял криминальных желаний, и мы подъехали к Вологде. Я сопроводил их до управы, сказал охраннику у дверей, что прибыли представители торгового сообщества из Англии, развернулся и уехал.

Осматривать скипидарный заводик было уже поздно, и я направился домой.

На следующий день я снова выехал на осмотр заводика. Проезжая мимо места вчерашней схватки, я не увидел ничего, что говорило бы о вчерашнем событии, кроме примятой травы. Не было трупов, не валялось оружие – даже кровь уже впиталась в землю. Мародеры здесь побывали, что ли?

Подивившись, я проехал к заводику, осмотрел бревенчатую избу, где помещалось нехитрое оборудование. В цене с продавцом сошлись быстро, мне удалось значительно сбить ее. Жизнь здесь научила этому искусству. Мы ударили по рукам, составили купчую, и я на правах владельца уже обговаривал все со старшим мастером.

Производство работало уже не первый год, мастер был опытен, и моего непосредственного и неотложного вмешательства не требовалось. Только следи за вывозом скипидара да контролируй продажу, периодически приезжая за деньгами. Совсем необременительно, зато как звучит – владелец скипидарного завода! Еще прикупить какой-нибудь заводик, что ли? Скажем – свечной? Надо обмозговать на досуге.

За две последующие недели я еще пару раз посетил свое производство и остался им доволен. А далее события закрутились как вихрь.

После полудня на улице застучали копыта, затем раздалось: «Тпру!» – и напротив моего дома остановилась уже знакомая мне карета. Я в это время был во дворе, и через забор мне был виден только верх экипажа.

В калитку постучали, и я пошел открывать.

У ворот стоял знакомый англичанин. Увидев меня, он расплылся в улыбке.

– Рад приветствовать храброго воина в его доме! Добрый день, Георгий Михайлов!

– Здравствуй, гость торговый, проходи в дом.

Я проводил гостя в дом, усадил в кресло.

Елена по обычаю преподнесла ковш мальвазии. Иноземец с поклоном принял ковш, вдохнул, выпил до дна и перевернул, показывая, что он пуст. Уже познакомился с нашими обычаями, а может – и раньше здесь бывал, знает.

– Я решил посетить и отблагодарить тебя, Георгий. Твое своевременное вмешательство спасло наши жизни и позволило заключить с Вологдой выгодный обеим сторонам договор.

С этими словами англичанин вытащил из поясного кошеля звякнувший монетами скромный кожаный мешочек и положил его на стол.

– Это наша благодарность. Мы понимаем, что ты рисковал жизнью, спасая от свирепых разбойников незнакомых людей. К сожалению, подобные происшествия бывают и в моей стране. У короля не хватает преданных людей, чтобы искоренить сие зло. Я видел рыцарские турниры, правда – со стороны, но такого мастерства, когда ты двумя саблями лихо расправился с нападавшими, я не видел и даже не слышал о таком. Редко можно встретить в этой варварской стране благородного человека.

Я слегка скривился. Может быть, в глазах Европы мы и варвары. Конечно – ходим в шкурах, как они называют шубы и шапки из меха, но им бы наши морозные зимы, повымерзли бы! Зато каждую неделю в баню ходим, а кичащаяся своей цивилизацией Европа не моется годами, а вместо того, чтобы мыть пол, просто застилает его свежей соломой. Так кто из нас варвар?

Сделав такой вывод, я улыбнулся. Англичанин счел неприятный момент исчерпанным.

– Не хотел бы ты, Георгий, заработать?

– И в чем же будет заключаться моя работа?

Я уже предположил, что меня хотят нанять охранником. Конечно, найти желающих можно, вот только каковы они в деле? Это прекрасно понимали и иноземцы.

– Мы хорошо заплатим – золотом.

– Сколько?

– Двадцать соверенов.

В принципе – сумма неплохая, делать сейчас особенно нечего, можно и взяться.

– До какого места я должен нести охрану и доставить вас?

– В Лондон.

Я присвистнул. Далековато. Хотя сейчас уже поздняя весна, штормов на Балтике быть не должно. От Вологды до побережья каретой – ну пусть пять дней. За месяц туда и обратно должен обернуться.

– А сколько вас человек?

– Трое. Мы уезжаем все, везем самое важное – грамоту договорную.

– Когда выезжать?

– Через два дня.

– Давайте задаток – пять золотых.

Англичанин сморщил нос, как будто откусил лимон, полез в кошель и отсчитал пять соверенов. Прощаясь, попросил не брать коня – в карете есть место – и держать все в секрете.

– Видишь ли, Георгий, Голландия тоже хочет подписать такой же договор, но они не должны знать, что Англия его уже подписала, и главное – на каких условиях. Вскоре в Вологде будут британская фактория и склад.

– Тайну вашу я никому не собираюсь разглашать, а условия я и сейчас не знаю. И скажу откровенно – они меня не интересуют.

Мы раскланялись. Я позвал Лену, сообщил, что через два дня отбываю, через четыре седмицы вернусь, если ничего не произойдет.

– Немчика охранять будешь?

– Его. Вот задаток оставил, забери. На месте я получу остальное.

Пару дней я провел в неспешных сборах: подбирал удобную одежду, точил саблю и нож – даже не столько точил, сколько правил на старом кожаном ремне. Довел сабли до бритвенной остроты – брошенный сверху на лезвие волос разрезался на две половины под собственным весом. Прикупил на торгу свежего пороха и свинцовых пуль для пистолета. Единственное, что несколько омрачало мою предстоящую поездку – отсутствие европейского платья. Я утешал себя тем, что в карете меня не будет видно, на судне матросам вообще все равно, во что одеты их пассажиры, а в Лондоне я не собирался задерживаться. Сойдут мои подопечные на берег – и адью. Тут же сажусь на попутное судно и – назад, в Россию.

Два дня за хлопотами пролетели быстро, и настал момент, когда карета вновь остановилась у моего двора. На облучке восседал старый знакомый, что был в схватке ранен в руку. Повязки сейчас на нем не было, и я решил, что с ним все в порядке. Мы чинно раскланялись, дверца кареты распахнулась, и я, провожаемый женой и, конечно же, Василием, уселся в карету.

Кучер щелкнул бичом, и карета, запряженная парой битюгов, тронулась с места. Мама моя, на мостовой трясло так, что я боялся прикусить язык. Благо, что сиденья были мягкими. Англичанин представил двух своих попутчиков, они были в чем-то похожи – мистер Пит и мистер Стивенсон. Сам же глава миссии звался Смитом. Я так и не понял, имя это или фамилия, хотя похоже – второе.

На грунтовой дороге тряска почти прекратилась, и спутники мои, сморенные дорогой, уснули; лишь я бдел, отрабатывая деньги, да кучер с облучка иногда щелкал бичом.

Верста за верстой уплывали назад российские просторы.

Дорога оказалась скучной – в пути англичане спали или лениво переговаривались. Никаких поползновений со стороны земляков-разбойничков не было, и через пять дней мы благополучно добрались до Нарвы. Здесь нас уже поджидал двухмачтовый английский бриг с гордо реявшим на флагштоке британским флагом.

С кареты англичане пересели на корабль.

Я сделал попытку освободиться от дальнейшего сопровождения, даже уступив половину цены за работу, но Смит оказался непреклонен.

– Деньги будут в Лондоне, – отрезал он.

И зачем я ему нужен на английском корабле? Вокруг его же земляки, правда, вид у них был еще тот, прямо скажем – почти разбойничий. Судно было не военным, по крайней мере – пушечных портов на борту я не увидел, и команда была одета разношерстно, за исключением капитана и его помощника, гордо разгуливавших по палубе в темно-синих камзолах.

Почти сразу после нашей посадки корабль отвалил от причала, из чего я сделал вывод, что корабль не случайный, нас ждали. Видимо, англичане придавали торговому посольству в России большое значение.

И вот тут я увидел хваленую английскую морскую выучку. По свистку боцмана матросы лихо взлетали по вантам на реи, крепя паруса. Судно ловко лавировало в тесной гавани и вскоре вышло в открытое море. Дул легкий ветерок, паруса быстро несли судно.

Глядя, как быстро удаляется берег, я подивился про себя искусству английских корабелов. Корабль был, несомненно, хорош. Не из таких ли судов, доведя их до совершенства, англичане создали свои частные клиперы, бившие рекорды скорости?

Торговая делегация удалилась в каюты, боцман показал мне мой гамак на нижней палубе. Имущества у меня с собой не было, кроме оружия, и я предпочел остаться на палубе. День стоял теплый, и мне было интересно понаблюдать за слаженной работой английской команды, напоминавшей отлично выверенный механизм. Подустав, после обеда я улегся в гамак и проспал до утра. Выспался на несколько дней вперед.

Следующие дни я бродил по палубе, задавая себе вопрос: зачем меня взяли на эту английскую посудину? Вокруг земляки, опасности никакой, а если и случится нападение каперского судна, то что я смогу противопоставить пушкам и команде головорезов? Придется набраться терпения, уже и недолго осталось.

Настал день, когда я увидел вдали, в дымке, землю.

– К вечеру будем в королевстве, – важно изрек капитан.

Боцман принялся гонять команду, устроив приборку – видимо, капитану хотелось показать по прибытии в Лондон образцовый порядок и чистоту на судне. Стремление, впрочем, неплохое. Где чистота – там обычно порядок.

Однако пристать к вечеру к берегам Англии нам было не суждено. К полудню поднялся ветер, перешедший в шквалистый. Небо затянуло черными тучами. Волны вздымались все выше и выше, корабль швыряло на просторах Северного моря как щепку. Нас стало сносить мористее.

На палубе осталось только несколько человек, остальные, в том числе и я, опасаясь быть смытыми за борт, спустились на нижнюю палубу.

Море я не любил. Вернее, мне нравилось купаться, загорать на бережку, но – в спокойных условиях, где-нибудь под Сочи или Анапой. А болтаться на суденышке в шторм – увольте.

Ветер усиливался, судно не просто раскачивалось – его клало с борта на борт, и я опасался, что в один из таких моментов оно не вернется на ровный киль, в вертикальное положение.

Стемнело, не было видно ни зги. Волны сильно били в левый борт, но корабль стойко переносил удары стихии.

Вдруг сверху, с палубы, раздался сильный треск и удар. Боцман с несколькими матросами бросился наверх, на палубу. Через открытый люк полились потоки воды, ворвался ветер. Кошмар какой-то!

Раздались удары топора, какой-то непонятный стук и снова удар. Что же там происходит? Лучше посмотреть – я не любил неожиданностей.

Я выбрался на палубу и ухватился за леер. Ветер сбивал с ног. Вот оно что – сломалась одна из мачт, почти у основания. Рухнула на палубу, проломив кормовую надстройку. Команда перерубила ванты и снасти и сбросила мачту с корабля. Корабль выглядел теперь как после крушения – мачты нет, снасти оборваны или перерублены, кормовая надстройка зияет проломом. Матросы обвязались веревками, остерегаясь быть смытыми за борт.

Я снова распахнул люк и спустился вниз. Помочь я ничем не мог, а находиться наверху, на палубе, было рискованно.

В борьбе за жизнь корабля прошла бессонная ночь.

Утро было еще ужаснее: на нас катились огромные валы воды, кораблик носом зарывался в них и с трудом всплывал снова.

День выдался несколько светлее ночи. Тучи стлались над морем, едва не цепляя макушку мачты.

Команда лежала измотанная, и лишь у руля двое матросов удерживали штурвал, не давая волнам ударить в борт. Но и эта единственная способность корабля держаться против ветра и волн вскоре исчезла.

Ближе к вечеру огромная волна приподняла судно и бросила его в пучину. Раздался треск, на нижнюю палубу, где укрывалась от волн и ветра команда, ввалились мокрый с головы до ног боцман и оба рулевых.

– Перо руля отломилось, теперь мы не можем держать корабль против волны, – доложил боцман.

Моего школьного и институтского знания английского еле хватало, чтобы понять, о чем идет речь.

– Я больше не могу управлять кораблем, слишком сильны повреждения, – сказал капитан. – Теперь все в руках Божьих. Встанем на колени и помолимся.

Вся команда и пассажиры встали на колени и начали молиться.

И каждый про себя думал – настал мой последний час!

Корабль швыряло, как игрушку, он ложился набок, взлетал на гребень волны и проваливался в пучину моря.

Я еще не встречался с проявлением такой силы природы, при котором так остро ощущаются собственная ничтожность и бессилие.

Наступила вторая ночь. Даже привыкшие к качке матросы мучились морской болезнью. Многих рвало, и запах стоял невыносимый. Я открыл люк, выбрался на палубу, обвязал вокруг пояса веревку. Рев ветра здесь был сильнее, но хотя бы воздух был свежий. Из-под днища судна раздался удар, затем еще один. Потом корабль подняло волной и швырнуло набок. Я услышал сильный треск, и внутрь корабля с ревом хлынула вода. Корабль был обречен. Еще один водяной вал ударил корабль и с размаху бросил его прямо на скалу.

Молния осветила разбитый нос, от удара веревка лопнула, и я полетел за борт. С корабля раздавались крики. Я заработал руками и ногами, пытаясь удержаться на поверхности, но море было сильнее. Меня приподняло волной, я наглотался воды и в завершение сильно ударился обо что-то твердое. Я лишился сил.

Глава 2

Очнулся я уже утром. Светило солнце и било прямо в глаза. Во рту было сухо и полно песка. Я кое-как отплевался и осмотрелся вокруг. Лежал я на пустынном берегу, метров через пятьдесят стояли стеной деревья. Я сел. Слабость в теле была сильной, покруживалась голова, слегка тошнило. На берегу, за моей спиной, высилась небольшая скала – футов пятнадцать в высоту. В нее и уткнулся наш корабль.

Сейчас он представлял собой довольно жалкое зрелище. Носа практически не было, вдоль борта зияли проломы, оголяя шпангоут. Ветер стих, и волны ласково плескались о борт потерпевшего крушение судна. А что творилось два дня подряд? Сплошной кромешный ад.

Я на четвереньках добрался до воды, прополоскал рот – на зубах противно скрипел песок – и умыл лицо. Стало немного лучше. Я поднялся и подошел к кораблю.

– Эй, есть кто живой?

Тишина. Надо посмотреть, что сталось с моими попутчиками. Через пролом в борту я проник в трюм корабля. По колено в нем стояла вода, где плавали два трупа. Я побрел дальше. Никого. Я хорошо помнил, что на судне было около тридцати членов команды, трое из торговой делегации и я. Нашел я только два трупа. Должны же быть еще люди? По моим подсчетам, в экспедиции был тридцать один человек. Может быть – покинули судно и сошли на берег? Надо поискать следы на берегу.

Тем же путем, через пролом в борту судна, я вернулся на сушу, прошел вдоль кромки прибоя. Следов не было. На душе скребли кошки. Где я? Что за земля, где мои попутчики?

Я вновь проник на судно, напился воды из латунного бака, нашел пару отсыревших сухарей и с жадностью съел. Надо осмотреть окрестности, может быть – какая-нибудь рыбацкая деревня рядом. В полукилометре возвышался приличных размеров холм, и я направился к нему.

То ли ослаб я, то ли холм казался ближе, чем есть на самом деле, только шел я до вершины часа два. А когда взобрался и осмотрелся вокруг, настроение мое совсем упало. Суша оказалась всего-навсего островком… Километр в длину и метров триста в ширину. Вокруг плескалась вода, и только очень далеко на востоке чуть проступала полоска суши.

Куда же меня занесло? Где дом? Где люди? Никакого жилья или признаков присутствия людей на острове я не увидел. Повторять судьбу Робинзона Крузо мне совсем не хотелось.

Так, надо действовать. Пока есть силы – перетащу с корабля на берег съестные припасы. Не дай бог повторится шторм – есть будет нечего.

Три дня я перетаскивал с корабля и относил подальше от воды сухари, солонину, крупы, соль. Даже ухитрился прикатить бочку с вином и вторую, поменьше, – с ромом.

На четвертый день, когда уже ломило спину от перетаскивания тяжестей, я решил передохнуть и обойти остров по берегу. Надо все-таки осмотреть остров тщательнее и заодно узнать, есть ли здесь пресная вода. На ближайшее время – месяца на два – продовольствие есть, но пресная вода на судне может скоро закончиться, что тогда?

Я зарядил пистолет свежим порохом, проверил, легко ли сабля выходит из ножен, и тронулся в путь. Идти по плотному песку было легко.

Через полчаса хода я наткнулся на небольшой ручеек, стекавший в море. Я вдосталь напился свежей воды. Теперь я точно знал, что смерть от жажды мне не грозит.

Немного передохнув, я продолжил путь. Ничего, что напоминало бы о присутствии человека, я не нашел, и часа через четыре вновь вышел к разбитому кораблю. Уселся на разбитой палубе. Итак, две новости: одна хорошая – есть вода, вторая плохая – остров необитаем. Где я? Бывают ли здесь корабли? Как далеко мог шторм отнести наш корабль? Эти вопросы мучили меня больше всего.

Капитан держал курс против ветра, пока не сломало руль – дальше нас носило по волнам, как щепку. По моим очень приблизительным расчетам, далее чем на пятьсот миль унести судно не могло. Значит, я не очень далеко от Европы. Это давало хоть какую-то надежду. Если невдалеке проходят торговые пути, есть шанс, что меня могут найти – если я подам сигнал.

Надо сложить на вершине холма сучья, приготовить костер. Как только увижу судно – зажгу костер. Причем даже хорошо, если дрова будут не совсем сухие – больше дыма будет. Займусь этим завтра с утра. Теперь же надо тащить с корабля все, что можно унести одному человеку, начиная от плотницких инструментов и кончая веревками. Мне нужно построить на берегу хоть какое-то укрытие от непогоды: шалаш, хижину – что получится. Все-таки я не плотник.

Остаток дня я вытаскивал инструменты, кое-какое оружие, котелки, мешки, ложки, доски, парусину от парусов и много чего еще, полезного в моем положении. Сначала я с палубы сбрасывал все на берег, потом спускался с разбитого судна и относил вещи подальше от воды.

Я уже приметил, что во время прилива морская вода довольно далеко заходит на берег, иногда оставляя после отлива приятные сюрпризы в виде рыбы. Мне даже удалось дважды сварить уху – плохо только, что, кроме рыбы и соли, в этой ухе не было ничего. Зато запивал я скромную уху очень неплохим вином. Видимо, это вино на судне предназначалось для корабельных начальников, а может быть, его перевозили на продажу.

За неделю я ободрал корабль, вытащив все, что мог унести. Жалко, что компас был разбит, зато в каюте капитана я нашел сундучок с морскими картами и секстантом. Ах, как жаль, что я не умею ими пользоваться – хотя бы определил, куда меня занесла стихия. В разбитом комоде нашлась и судовая касса – два увесистых мешочка: один потяжелее – с золотом, другой – с серебром. Я с любопытством разглядывал иностранные монеты; сначала хотел оставить ценности на судне, потом все-таки решил забрать на берег. На острове они не нужны – на них здесь не купишь ни еды, ни одежды, но в душе я питал надежду, что остров как прибежище – не навсегда, что мне удастся каким-то образом выбраться на материк.

Обходя островок, я обнаружил интересную скалу: внизу у нее был уступ, и каменная глыба нависала карнизом над землей, образуя естественное укрытие. В голове созрела мысль – ведь стоит спереди и немного с боков загородить досками эту полупещеру, как получится небольшое жилище с непротекающей крышей.

Я перетаскал сюда доски с обшивки корабля и два дня занимался строительством деревянных стен. Укрытие получилось неказистым, небольшим по размеру, но от ветра и ночной прохлады защищало, и я надеялся, что и от дождя укроет тоже. Затем я перетащил сюда самый ценный груз – оружие, продовольствие и судовую кассу.

Ежедневная тяжелая работа настолько меня утомила, что я решил дать себе день отдыха.

Взобравшись на вершину холма с подзорной трубой, которую обнаружил в каюте капитана, я стал обозревать морскую гладь.

Вдалеке, на восходе солнца, виднелась узкая полоска суши. Эх, добраться бы до нее. Мне бы хоть маленькую шлюпку. К сожалению, бывшую на корабле довольно большую шлюпку сорвало еще в самом начале шторма. Плот делать долго – надо рубить деревья и как-то перетаскивать их к воде. В одиночку эта работа займет не один месяц, к тому же я не знаю, какие здесь течения. Учитывая, что плот трудно управляем, меня могло унести неизвестно куда.

Больших деревьев, пригодных для того, чтобы можно было сделать лодку-долбленку, на острове не было. За полдня, что я просидел на вершине, нигде – даже вдали – не промелькнуло ни одно судно, не показались паруса. Видно, островок лежал вдали от оживленных морских путей.

Завтра начну собирать сучья и разведу на вершине костер. Может быть, хоть кто-нибудь заметит огонь или дым. Обычно на море такие сигналы не остаются без внимания. Однако я не стал спешить с костром: бывает, поспешность может стать и роковой…

Спустившись с холма, я забрался в свое жилище, улегся в гамак, принесенный с корабля, и уснул. Известное дело: сон – лучший отдых. Во сне я видел дом в Нижнем, Лену с Васяткой, купца Крякутного. Мне даже во сне захотелось домой. Потом раздалась стрельба, и мне подумалось: «Опять татары напали?» Я вздрогнул и проснулся. Тишина. Я вновь стал придремывать, когда послышались выстрелы. Стреляли где-то на берегу. Я вскочил, сунул за пояс заряженный пистолет, поправил саблю и выбежал из хижины. Стреляли далеко, где-то у западной оконечности острова.

Я шел по лесу вдоль берега, не выходя на открытое место. Жизнь научила осторожности. Неизвестно – кто стреляет и почему.

Подобравшись поближе к западному побережью, я услышал громкие крики на английском. Занятно. Прячась за кустами и деревьями, я приблизился. У берега стояла шхуна, а на мачте болтался «Черный Роджер». Пираты! Мне на острове только их и не хватало для полного счастья! Чего их сюда занесло? И как скоро они уберутся с острова? Вот уж кого я не стал бы просить взять меня на борт. Еще большой вопрос – сразу меня прирежут или выкинут с палубы в море. А если и останусь на судне и встретится военный корабль – вздернут на виселице без суда и следствия. И никому я не докажу, что не пират и попал на судно случайно. Нет, буду ждать другого удобного случая.

Пираты высыпали на берег, пили из бутылок вино или ром – кто их там разберет? Шумели, ругались, палили из пистолетов в воздух. Вели себя, как в распоследнем кабаке. Видимо, обмывали успешно провернутое дельце. Не иначе – добыча попалась богатая. Захватить бы посудину, да это только мечты…

Насколько я смог посчитать – их двадцать шесть человек, а я один. А пираты – народ решительный, отчаянные сорвиголовы, крови не боятся – ни чужой, ни своей. На испуг их не возьмешь. Как говорится – «не по Хуану сомбреро» или, если по-русски, – «не по Сеньке шапка». А если угнать корабль? Тоже отпадает вариант, хотя бы по той самой причине, что не моряк я. Видел, как ставят паруса, стоят за штурвалом, но сам не пробовал. При взгляде со стороны действия профессионала всегда кажутся простыми и легкими. Но это только видимость. Да и для того, чтобы распустить паруса, нужен не один человек, а хотя бы четверо-пятеро. А я – один. Черт, судно – вот оно, рядом, а не уплывешь с этого островка.

Пираты вытащили с судна связанного человека и поволокли его к дереву. Прислонили к стволу ясеня и примотали веревками. Вернулись на судно и таким же образом вытащили и привязали рядом второго. А далее, не обращая внимания на привязанных, пустились в разгул. Развели на берегу костер, начали жарить мясо. До меня долетали ароматы, от которых потекли слюнки. Как же давно я не ел свежей убоины. Каждый день солонина да сухари. На острове водились птицы, но у меня не было лука. Можно было соорудить силки, чем я и думал заняться, но в заботах об обустройстве жилища руки до свежего мяса не доходили. Надо забыть о мясе, хотя запах, дразнящий мое обоняние, был просто восхитителен.

Сейчас другое должно меня занимать. Кто эти пленники? Тоже пираты, которые проштрафились, скажем, за попытку бунта или крысятничество при дележе добычи? Или люди с захваченного ими судна? Что делать? Попытаться их втихую освободить? Ночью можно попробовать, если пираты не убьют их раньше. И опять же – если я их освобожу, негодяи с утра бросятся искать беглецов. Остров невелик, и нас найдут быстро. Оружия у меня в хижине хватает, но умеют ли пользоваться им привязанные к дереву люди? Ждать и спокойно смотреть, как убьют, возможно, невинных жертв? Или совершить роковую ошибку и самому погибнуть вместе с неизвестными от рук пиратов? Цена ошибки – моя жизнь.

Меж тем начало смеркаться. Пираты ели поджаренное мясо, пили ром из бочки, прикаченной с корабля. Между ними иногда вспыхивали ссоры и даже потасовки, пресекавшиеся, впрочем, довольно быстро. Я уже приметил пирата, которого остальные разбойники слушались беспрекословно. Наверное, их капитан. Надо запомнить его приметы, и если придется принять бой, постараться убить его в числе первых. О привязанных к деревьям пленниках пираты на время забыли. Не иначе – оставили кровавое представление на утро, на похмелье.

Я пополз к пленникам. Моя задача облегчалась тем, что пленники были привязаны к деревьям, стоящим на опушке леса.

В лесу было уже совсем темно, а на берегу ярко, разбрасывая искры, горел костер. Это хорошо, от света смотреть в темноту – ничего не увидишь. Я поднялся, прячась за деревом, подошел к пленнику, осторожно тронул за плечо. Мужчина вздрогнул от неожиданности, но смог сдержаться – не крикнул, даже не повернул головы. Молодец, значит, есть выдержка. По-моему, мы сладим.

– Ты кто?

В ответ – быстрый шепот на французском. Ни черта непонятно. Языка не знаю, да еще и лопочет очень быстро. Я медленно повторил вопрос на английском. Пленник понял, кивнул.

– Шевалье де Гравье.

Шевалье – это добрый знак, значит, не из пиратского племени. Я посмотрел на пиратов. Пьянство продолжалось, на пленников никто не обращал внимания. Да и чего на них смотреть? Связаны добротно и никуда дальше острова не убегут.

Я вытащил нож, разрезал веревки. Пленник стал растирать затекшие руки. Затем показал на нож. Немного поколебавшись, я отдал нож ему. Шевалье, прячась за деревьями, подошел ко второму пленнику, разрезал путы, тихо что-то прошептал на ухо. Оба вернулись ко мне. Шевалье с видимой неохотой вернул нож. Мне ничего не оставалось, как вести их за собой в свою хижину. Теперь моя судьба неразрывно связана с этими двумя бывшими пленниками. И времени у нас, чтобы решить, что делать дальше, только до утра. Утром пираты обнаружат пропажу пленников и устроят поиск беглецов.

Я завел их в хижину, зажег масляный светильник, снятый мной с кормы судна.

Пленники разочарованно обвели взглядами хижину. Похоже, они надеялись, что я приведу их в дом или в крепость. Головой ручаюсь, они и сейчас не знали, что находятся на маленьком, необитаемом островке.

– Маркиз де Люссак, – представился второй пленник пиратов, кивнув.

– Я московит, русский, Георгий.

– А, Георг, как английский король. Спасибо за освобождение. Где мы?

Как мог, используя слова, которые удалось вспомнить, я объяснил, что потерпел кораблекрушение и вот – мы на острове. Настроение у бывших пленников упало. Остров – это плохо, с него не уйти, и мы вынуждены принимать решение. Это они уже поняли сами.

Я подошел к оружию, сваленному в углу хижины, откинул рваный парус, жестом богатенького Креза пригласил господ к арсеналу. Мужчины подошли, окинули груду оружия жадными взорами. Оба схватились за сабли, сразу нацепили на пояса. Де Гравье взялся за мушкет, маркиз потянулся к пистолету. Оба вопросительно посмотрели на меня.

Я подкатил небольшой бочонок пороха. На разбитом корабле были небольшая пушка и порох. Правда, порох пушечный – зерна крупноваты. Но другого у меня не было.

Французы уселись на ящики, а я предложил им вина и сухарей. Оба с жадностью накинулись на еду.

Хотя языковой барьер сильно мешал, но тем не менее мы принялись обсуждать, что делать дальше. О бездействии и речи не было. Все трое осознавали, что утром пираты поймут – пленники каким-то образом освободились от пут и укрываются в лесу. С островка деться некуда, и капитан пиратского судна устроит облаву. Следовательно, вопрос нашей жизни и смерти предрешен. Остается единственный вариант – попытаться перебить пиратов и захватить судно.

Наши шансы победить очень невелики, погибнуть можем все, но хотя бы в бою, а не как овцы на заклании. В случае успеха можно уплыть с острова. Учитывая, что вдали видна полоска земли, нам не потребуются знания и умения навигации. Французы предложили напасть на пиратов прямо сейчас, ночью, пользуясь тем, что они пьяны.

После обсуждения я выдвинул другой план. Заключался он в том, что ближе к утру французы занимают свои места у деревьев, как будто они там провели всю ночь. Поскольку их руки будут заведены назад и не видны спереди, им следует держать в руках по пистолету и сабле. Я тем временем попытаюсь проникнуть на шхуну и захватить ее. Учитывая, что почти все пираты будут на суше, это вполне реально. На шхуне будет один, может быть, двое дежурных, а если повезет, то и никого. Пираты – не регулярный флот. К чему выставлять дневальных на необитаемом островке, когда рядом, на берегу, вся команда? А для нас захват судна важен чрезвычайно. Я уже видел, что на шхуне есть пушечные порты, стало быть, есть и пушки. Они усилят нашу мощь многократно, с ними у нас есть шанс одержать победу. Что смогут противопоставить пираты, находящиеся на берегу, без укрытий, с саблями и пистолетами, пушечному огню в упор?

К тому же абордажные сабли, которыми вооружены пираты, удобны лишь при захвате судов. Они короче и шире обычных сабель, чтобы эффективней действовать в стесненных условиях корабля, где мешают теснота, переходы, трапы, свисающий такелаж. На берегу же обычная сабля имеет преимущество тем, что длиннее на пядь. В бою это преимущество может оказаться решающим.

Порешили на том, что я захватываю судно, готовлю пушки и жду. Как только пираты направятся к пленникам и подойдут близко, те из пистолетов произведут по выстрелу, попытавшись убить капитана и его помощника, а дальше будут рубиться на саблях. Услышав выстрелы, я поддержу французов огнем из пушек. Поскольку перезарядить их не будет времени, да и не знаю я, где хранятся на шхуне порох, ядра и картечь, спрыгиваю с судна на берег и вступаю в схватку с пиратами.

Были, конечно, в нашем плане шероховатости, но выбора у нас не оставалось. Теперь все зависело от удачи. Главное – проникнуть на корабль и перебить охрану.

Решили – пленникам идти сейчас к опушке, наблюдать за пиратами. Мне – пытаться захватить шхуну ночью: все-таки темнота поможет, да и пираты пьяны. Если план по каким-либо причинам сорвется, всем вступать в бой одновременно.

Мы поднялись и двинулись в путь. Поскольку остров я уже неплохо знал, то быстро вывел французов на опушку леса, прямо к деревьям, где они были привязаны ранее. Большая часть пиратов уже спала на песке в живописных позах, но несколько разбойников еще бродили по берегу. Похоже, исчезновения пленников никто пока так и не заметил.

Мы пожали друг другу руки, и я пошел назад, в лес. Я решил отойти по лесу, выйти на берег и подобраться к шхуне по воде, но не вплавь, а идя от берега по мелководью. По берегу – опасно, можно нарваться на пьяного пирата, вплавь – не позволят оружие и сапоги, которые на мне.

Я попрыгал – никакого бряцания нет. На поясе были только сабля и нож. Свой испанский пистолет я отдал шевалье.

Я обернулся в сторону восхода, осенил себя крестным знамением и вошел в воду; осторожно переступая ногами, чтобы не упасть и не плеснуть водой, подошел к корме шхуны.

Темная громада корабля нависала надо мной на добрых четыре метра – кормовая надстройка всегда выше палубы. Я подошел к борту и, как слепой, стал шарить рукой по обшивке. Должна же где-то здесь быть веревка. На парусных кораблях с борта всегда бросали за борт веревки – так называемые концы – на случай, если кто упадет за борт, он сможет ухватиться за спасительный конец. К веревкам, кроме того, крепили лини с грузом для измерения глубины, а также для измерения скорости хода корабля.

Наконец я нашел веревку, подергал ее – прочная, не гнилая, с завязанными на ней узлами. Тем лучше – легче взбираться на борт будет.

Я стал подтягиваться на руках, упираясь подошвами в обшивку борта. Когда голова уже поднялась над поручнями, ухватился за них руками и замер. Надо осмотреться. Вроде тихо, никакого движения. Я подтянулся и перевалился на палубу. Господи, как же воняет на шхуне! Запах прогорклого жира, пролитого на палубу вина, вонь немытых тел – все смешалось в невыносимое амбре. И как только они здесь могли существовать?

Я лежал на палубе и вслушивался в ночную тишину. С одежды стекали струйки воды. Ночь была темной, безлунной, и только отблески пиратского костра на берегу позволяли видеть хоть что-нибудь в неверном колеблющемся свете. На палубе, рядом со сброшенным на берег трапом, послышался всхрап. Ага, все-таки есть дневальный, только он спит.

Я ползком стал подбираться к пирату. Так и есть, спит, широко разинув рот.

Я вытащил нож из ножен, толкнул свободной рукой спящего. Нельзя убивать сонного – обязательно вскрикнет, надо разбудить. Пират прекратил храпеть, вздрогнул и открыл глаза. Больше он ничего сделать не успел – я всадил ему нож в сердце. Пират дернулся и затих. Не вытаскивая нож, чтобы не залить палубу кровью, я волоком подтащил труп к открытому люку трюма, выдернул нож из тела, обтер его об одежду пирата и столкнул труп в трюм.

Раздался глухой удар.

– Ты что, так нажрался рома, что не видишь люка? Сейчас я тебя поучу, скотина! – раздался голос с кормы.

Ко мне нетвердой походкой направился еще один пират. Его в темноте я не увидел и не услышал, когда проник на шхуну. Я улегся на краю проема в трюм, выхватил нож и сунул лезвие под себя, чтобы не блеснуло предательски в ненужный момент. Пират приблизился, пнул меня ногой:

– Каналья!

Больше он не успел ничего сказать. Я сделал подсечку ногой и, когда пират грохнулся на спину, здорово ударившись головой о палубу, я пырнул его ножом. Нож тут же выдернул и стал вслушиваться – не преподнесет ли темнота новых сюрпризов? Нет, на судне тишина. Я спихнул тело в трюм.

Ползком, чтобы не возвышаться над бортом, обследовал судно. Нет, больше никого не было.

Я спустился по трапу на орудийную палубу. Почти ничего не видно. Я на ощупь стал обследовать пушки. Сунул руку в ствол одной, нащупал пыж. Отлично, значит, там картечь. Для стрельбы по живым целям – самое то. То же во второй пушке и в третьей. К сожалению, в трех других – ядра. Они хороши, когда стреляют по кораблям, пробивая обшивку и ломая шпангоуты. Но и три пушки, готовые к стрельбе, – удача. Надо еще найти жаровню и металлический прут. В темноте, натыкаясь на различные предметы и набив пару шишек на лбу, я нашел жаровню, а рядом с ней – прут и куски древесного угля. Завтра, с первыми лучами солнца, мне надо будет разжечь уголь. Мне на руку, что он горит почти бездымно, не привлекая внимания.

Пушечные порты – такие крышки, закрывающие борта от воды, открою в последний момент, когда уже буду готов к стрельбе, чтобы не насторожить пиратов раньше времени.

Я выбрался на верхнюю палубу, улегся рядом с трапом. Если еще кого-либо занесет на шхуну, придется успокоить непрошеного гостя. Интересно, как там мои французы? Не сдрейфят ли в решающий момент? Я их знаю несколько часов, никогда не видел в бою, можно ли на них положиться? Судя по тому, как уверенно они обращаются с оружием, можно предположить, что воины бывалые. Однако же попали в плен. Сдались? Или были захвачены пиратами врасплох?

Пираты наконец угомонились, даже самые стойкие выпивохи улеглись спать. Костер догорал, только тлели угли. Я и сам начал впадать в некоторое оцепенение, хотелось спать. Наверное, скоро рассвет, по себе знаю – самое тяжелое время, когда сильнее всего хочется спать, от четырех до шести утра.

Наконец забрезжил рассвет. Темнота стала сереть, видимость постепенно улучшалась, и вскоре я смог разглядеть у деревьев моих французов. Они стояли смирно, как будто привязанные. Пираты спали – никто даже не шелохнулся, и я решился подать соратникам знак – приподнялся над бортом и помахал рукой. Почудилось мне или нет, но французы кивнули. Это славно, значит, они поняли, что шхуна захвачена, и это взбодрит их, придаст сил. Теперь дело за вами, а я постараюсь не подкачать. Только от наших совместных действий зависит, уйдем мы отсюда на корабле или наши трупы истлеют на островке, поклеванные стервятниками.

Постепенно начали просыпаться пираты. Вставали, нетвердой походкой подходили к морю, опорожняли мочевые пузыри, шли к бочке с ромом, зачерпывали его ковшом, похмелялись. От вечернего и ночного веселья не осталось и следа. Рожи помятые, злые. Наступал ответственный момент: а ну сейчас попрутся на шхуну? Но, видимо, за период плавания судно им настолько осточертело, что никто даже головы к шхуне не повернул.

Снова вспыхнул костер, пираты принялись догрызать вчерашнее мясо, снова изрядно выпили. Похоже, они и не собирались сегодня отчаливать. Наконец поднялись и нестройной толпой направились к пленникам.

Я пружиной метнулся вниз, на орудийную палубу, разжег лучины, приготовленные канонирами, подбросил древесного угля и сунул в жаровню металлический прут. Ухватившись за веревку, поднял пушечный порт. Никто и внимания на это не обратил, все пираты стояли к шхуне спиной. Я пооткрывал остальные порты, стал наводить пушку на толпу. И тут, неожиданно для меня, грянул пистолетный выстрел, за ним – второй. Раздались крики. Все, нельзя терять время. Надо ковать железо, пока горячо.

Я схватил прут из жаровни, поднес к запальнику. Грянул выстрел, все заволокло пороховым дымом. За плотной пеленой ничего не было видно, но я перебежал к другой пушке и поднес запал. Громыхнуло, пушка изрыгнула картечь. С берега неслись крики, стоны, проклятия. Видимо, не промазал. Пороховой дым отнесло в сторону, и я увидел лежащие трупы и раненых. Половина пиратов выбыла из строя. Часть оставшихся, обнажив сабли, бежала к шхуне. Они размахивали саблями и пистолетами, но не стреляли. Ага, попалили вчера на гульбище и не перезарядили оружие.

Я навел по гуще набегающих морских разбойников третью пушку с картечью и жахнул. Все-таки картечь на пятидесяти метрах – оружие страшное. Полетели куски тел, обрывки одежды. До шхуны не добежал никто.

Я выглянул в пушечный порт. У леса кипела схватка. Французам приходилось туго, надо помогать. Я выскочил на верхнюю палубу, по трапу сбежал на берег, у одного из убитых пиратов выдернул из руки абордажную саблю. Она тяжела и неудобна, но теперь у меня в левой руке трофей, а в правой – своя, испытанная в боях сабля.

Добежав по песку до леса, я ввязался в бой. Моего появления пираты не ожидали, никто не оборачивался назад, и мне удалось сзади заколоть двух пьянчуг. Шевалье де Гравье и маркиз де Люссак оборонялись яростно, но на них наседали сразу по три человека. Одному из нападавших на маркиза разбойников я снес голову трофейной саблей и, видя, что шевалье приходится совсем туго, бросился туда.

Ко мне повернулся один из пиратов и со звериным рыком бросился навстречу. Силы у пирата было много, но техники и умения – никаких. Я отбивал его удары левой рукой с трофейной саблей и, выждав удобный момент, всадил испанский клинок ему в шею. Добив другого пирата в грудь, я бросился к шевалье на помощь. Видимо, француз совсем выдохся и только защищался. Минуты жизни его были бы сочтены, не приди я на помощь.

Я напал на пирата, яростно вращая обеими саблями. Ошеломленный, он стал отступать, споткнулся об убитого и упал. Подняться ему я не дал, рубанув саблей по ноге, а затем вогнав трофейную саблю в живот. Затем обернулся к шевалье. Он был ранен в руку, кровь обильно пропитала рукав его рубашки.

Пират уже предвкушал победу, сабля в его руке летала молнией и вдруг высекла искры, столкнувшись с моей. Пират резко повернулся ко мне, но тут шевалье де Гравье собрался с силами и вонзил свою саблю пирату в спину. Пират на мгновение замер, и я его добил, чиркнув саблей по шее. Шевалье побледнел и без сил уселся на землю.

Я бросился к маркизу. Одного из двух оставшихся противников он ранил в живот, и тот сейчас в предсмертных муках корчился на земле, а второго совместными усилиями мы быстро одолели. Маркиз де Люссак тяжело дышал – видимо, он последние минуты дрался на одном характере, потом сел на поваленное дерево. Пусть передохнут, им досталось больше моего.

Я добил раненного в живот пирата, стал обходить берег. Где находил раненого, немедля добивал. Нельзя оставлять за собой недобитого врага, если не хочешь получить нож в спину. Обошел и осмотрел все поле боя. Неужели мы сделали невозможное?

Судно слегка покачивалось на волне, берег был усеян мертвыми телами пиратов. Начиная осуществлять план, я сомневался, удастся ли совершить задуманное? Слишком велика разница в силах, да еще и языковой барьер затруднял взаимодействие. Я беспокоился – правильно ли меня поняли французы. Но мы сделали это, мы победили.

Я добрел до опушки, присел перед де Гравье. Он был бледен, сказывалась кровопотеря. Я вытащил нож, отхватил от его же рубашки край подола и перевязал руку. Больно, но рана не смертельная. Можно и дух перевести. Де Люссак уже отошел, отдышался. Поднявшись, он подошел к нам, пожал мне руку, долго и быстро что-то говорил. Я ни черта не понял.

Теперь можно и перекусить, даже немного выпить. Времени у нас полно.

Одежда, лицо, руки у всех нас были в крови, как в фильмах ужасов. Я добрел до воды, умылся, застирал одежду. Оказалось, на левой руке есть две небольшие раны. Когда я их получил, даже не почувствовал. Глядя на меня, подтянулись и французы. Обмылись, прополоскали одежду и за неимением другой натянули ее на себя в мокром виде. Ну и слава богу, стали походить на людей, а не на кровавых маньяков.

На мачте пиратской шхуны болтался пиратский флаг. Я внимательно посмотрел на маркиза – он моложе всех, к тому же шевалье потерял много крови. Маркиз понял, полез на мачту, цепляясь за ванты, сорвал и сбросил флаг в море. Уже лучше. Не сговариваясь, мы подошли к затухающему костру, поели остатки пережаренного мяса, запили ромом.

После схватки с пиратами вставал насущный вопрос: как уплыть на судне? Шхуна – вот она, только как управлять ею втроем, учитывая, что один из нас ранен и ослаб? Я лично в мореходном деле не смыслил ничего.

Французы сидели у костра, переговаривались. Я же полез на шхуну – надо посмотреть, что у нее в трюмах.

Через распахнутый люк виднелись какие-то тюки. Недолго думая, я вспорол ножом один тюк. Да это же чай! С чем еще можно спутать эти сухие листики? А запах?! Давненько я не пил чай – может быть, кто-то из купцов и привозил для себя это заморское чудо, но что-то на торгу я его не встречал.

Я отыскал небольшой котелок, щедро сыпанул туда чая, залил водой, подвесил над костром. Вскоре от котелка распространился дивный, почти забытый аромат. Французы завертели носами, живо обсуждая увиденное. Я снял котелок, разлил по кружкам. Не спеша прихлебывал из кружки, наслаждаясь вкусом. Это не какой-нибудь грузинский пополам с трухой. Чай был красновато-коричневого оттенка, с божественным ароматом и терпким вкусом.

Французы восхищенно цокали языками: им напиток нравился и, похоже, был знаком. Не спеша, на троих опустошили весь котелок чая, и мне даже показалось, что прибавилось сил.

Я подсел к костру. Теперь надо решать, как нам выбираться. Земля видна вдалеке, можно добраться без карты и штурманских познаний, но как управляться с парусами? Маркиз, как мог – на смеси английского, французского и жестами, – объяснил, что он сможет поднять один носовой парус с моей помощью, а де Гравье постоит за штурвалом – невелика наука, к тому же не по узкому фарватеру в шхерах пойдем.

На том и порешили, договорившись выйти утром. А сейчас – отдыхать. Шевалье надо немного восстановиться, а мне перетащить наиболее ценные вещи на пиратскую шхуну. Я не привык лениться и тянуть время и потому сразу направился к своей хижине. Немного груза, но за одну ходку не унесу. Сначала захвачу сундучок из каюты капитана – там деньги и карты, вторым рейсом – оружие. Жалко бросать его здесь ржаветь. Тем более что оно отличной шеффилдской стали.

Я перетащил сундучок, изрядно оттянувший мне руки. Маркиз сидел с шевалье, продолжая отдыхать. Я покачал головой, показал на разбросанное пиратское оружие – сабли, пистолеты. Оно нам еще может самим пригодиться, а при нужде продадим, будут деньги. Оружие в цене, воюют все – разбойники, пираты, армии, королевства.

Маркиз нехотя поднялся, стал собирать сабли и нес их перед собой, как охапку дров. В бою он проявил себя неплохо, дрался просто отчаянно, а сейчас опустил руки. Или господа-дворяне считают, что раз я московит, стало быть – варвар? И должен им прислуживать? Конечно, как воевать или охотиться – занятие дворянское, ну тогда и освобождались бы из плена сами, чего же принимали помощь от варвара?

Я сделал вторую и последнюю ходку к хижине, перенес оружие и кое-какую одежду.

Маркиз уже собрал все боевое железо и грудой свалил его на палубе. Я что – холоп при них? Я со злости спихнул все оружие в открытый люк трюма.

Надо теперь куда-то пристроить капитанский сундучок и свои личные вещи. Поколебавшись, я потащил сундучок в каюту капитана пиратов. В каюте было почище, чем в некоторых других местах шхуны: на полу – персидский ковер, не иначе пиратская добыча. А в шкафу я нашел богато украшенный золотым шитьем камзол и мешочек золотых монет. Развязав его, я с любопытством разглядывал монеты – таких я на Руси не видел. По окружности и в центре вилась арабская вязь. Не иначе – цехины. Как бы они ни назывались, все равно золото, пригодится. Я бросил мешочек в капитанский сундучок, а сам сундучок затолкал в шкаф.

Вторым рейсом я перенес оружие, не спеша зарядил пистолет – пусть лежит готовым к действию. Спать улегся в каюте, ложе пиратского капитана было широким и мягким. Душновато в каюте было, а окна не открывались. В ней были именно окна, а не иллюминаторы.

Французы вытащили со шхуны матрасы и устроились на берегу, рядом с судном. Воздух здесь был свежий, морской, без застарелой вони, как на судне, и влажной духоты. Французы долго болтали между собой, под их болтовню я и уснул.

С первыми лучами солнца я уже был на ногах. Меня грела мысль, что сегодня я покину необитаемый островок. Умывшись, я развел костерок. Надо вскипятить воду, попить чаю, пусть и с сухарями. Не на пустой же желудок отправляться в плавание.

На запах свежезаваренного чая подошли французы. Почаевничали и решили отплывать.

Шевалье де Гравье встал за штурвал, сегодня он уже выглядел получше: хоть и был еще бледен, но на ногах держался уверенно.

Я отвязал от камней швартовы, втянул на борт тяжеленный трап. Маркиз де Люссак ловко взобрался по вантам на реи мачты, призывно махнул мне рукой. Делать нечего, пришлось лезть, уподобляясь пьяной обезьяне. Маркиз отвязывал рифы, показывая мне, что я должен делать. Носовой парус с хлопком упал, и я еле удержался, чтобы не свалиться на палубу. Парус наполнился ветром, и мы медленно отвалили от острова.

Ура! Мы покинули этот остров, и пусть со шхуны пока еще можно было перепрыгнуть на сушу, наш морской поход начался.

Мы еще вчера решили не рисковать, идти только под одним носовым парусом. Пусть скорость при этом невелика, но судном можно управлять нашими скромными силами, и самое главное – пусть медленно, но мы будем с каждым часом приближаться к такой вожделенной земле.

От избытка чувств я заорал что-то невразумительное. Маркиз и шевалье удивились, но поняв, что я ору просто так, в ознаменование нашей победы и отплытия, дружно прокричали «Виват!».

С высоты мачты земля была видна лучше, чем с берега. Мы спустились на палубу. Французы снова что-то затараторили на своем языке. А я уселся на носу и стал глазеть по сторонам.

В пределах видимости судов не было, хотя я в душе и побаивался встречи с любым кораблем. Должного сопротивления мы оказать не сможем и можем стать легкой добычей любого судна, которое захочет нас атаковать.

Земля меж тем приближалась, на ней уже можно было разглядеть холмы, покрытые зеленью, и даже какую-то деревушку. Я указал на нее шевалье, и он подправил курс шхуны штурвалом. Ветер дул ровный и попутный, и после полудня мы уже подошли к земле.

Что это за суша? Какая страна? Мы с маркизом взобрались на мачту и убрали парус. Шхуна по инерции прошла еще полсотни метров и мягко ткнулась носом в прибрежную гальку. Маркиз лихо спрыгнул с палубы на берег и отправился к недалекой деревушке.

Навстречу ему уже бежали любопытные дети. Вот они встретились, коротко переговорили, и маркиз вдруг развернулся и бросился бежать к нам. Я почуял неладное, сбросил за борт веревочную лестницу. У пиратов с каждого борта были приготовлены и лежали свернутыми по лестнице. Маркиз ловко вскарабкался по ней и выдохнул:

– Надо скорее убираться!

Не говоря ни слова, мы полезли на мачту, спустили парус, развернули его по ветру. Шхуна медленно, царапая килем дно, отошла от берега.

Когда мы удалились уже метров на сто и стали перекладывать парус, на берег сбежались взрослые жители деревни, потрясая топорами. У некоторых в руках блестели сабли. Мы переложили парус, и шхуна медленно, а затем быстрее и быстрее стала набирать ход. Маркиз вытер пот со лба.

– Деревня Стогр, Шотландия. Наши враги! Мы чуть не угодили в плен.

Ага, уже какая-то ясность. Королевство Шотландия на север от королевства Англии – стало быть, нам надо обогнуть ее с севера и по Ла-Маншу спуститься к югу. Тогда слева от нас окажутся земли Франции. Я мысленно представил карту. Далековато нас занесло на бриге торговой миссии мистера Смита во время страшного шторма, когда корабль потерял управление, – не иначе как к группе Гебридских островов, что лежали к северо-западу от Англии. Ну хоть прояснилось, где мы находимся.

Я слегка воспрянул духом. По моим прикидкам, до Франции не так уж и далеко – правда, с такой скоростью, как у нас, мы можем ползти долго. И если нам никто не помешает…

Шевалье де Гравье тоже понял, где мы, и держал курс вдали от берега, но в пределах видимости. Удаляться далеко в открытое море мы не рисковали, мореходы из нас были плохие. Хотя маркиз де Люссак явно когда-то плавал на морском судне – чувствовалась практика.

Шли до ночи, остановились у какого-то малюсенького островка, но приставать не стали, бросили якорь. И светильник на корме не зажигали, чтобы не выдать себя. Пожевали сухарей и солонины, запив изрядной порцией вина. Вот чего у нас было в избытке, так это спиртного – несколько бочонков с ромом довольно противного самогонного вкуса, но крепкого, не менее семидесяти градусов. А также несколько бочек вина, причем разного, как мы успели понять. Вот его мы и пили – с пресной водой было туговато, да и отдавала она затхлостью.

Все молча улеглись спать. Каждый обдумывал предстоящий путь. И если французская земля была уже недалеко, то мне еще предстояло возвращаться домой, на Русь, через пол-Европы.

Утром все поднялись чуть свет, настроение было тревожным. По той самой простой причине, что мы должны выйти в довольно оживленные воды, где сновали и гражданские, и военные суда. Пронесет или нет – кто знает? Капитан какой страны захочет посмотреть, что за шхуна идет без флага? Мы бы и повесили на мачту флаг – той же Франции, да только где его взять на пиратской шхуне?

В молчании погрызли сухарей, выпили немного вина и полезли на мачту распустить парус. Но шхуна упорно не хотела двигаться с места. Якорь! Мы забыли поднять якорь. Снова спустились, стали вдвоем с маркизом крутить лебедку. Наконец шхуна стронулась с места и стала набирать ход.

На горизонте появлялись белые паруса, но вскоре исчезали. Попадались суда и попутные, сплошь торговые. Наши пушечные порты были закрыты, команда малочисленна. Рассмотрев наше судно в подзорную трубу, пузатые торговые суда следовали дальше, не проявляя к нам интереса.

Далеко слева показалась земля.

– Франсе! – заорали оба француза.

Я был в сомнении – что-то уж очень быстро, но возражать не стал. Может быть, они узнали родные берега?

Земля приближалась, и мы все с нетерпением ждали встречи с ней. Земля – это конец моего плавания, это начало обратного пути, дорога к дому.

Постепенно начало темнеть. На берегу стали зажигаться огоньки. Шевалье правил судно туда, где огней было больше. И вот настал момент, когда мы вошли в бухту – в порту стояло множество судов. Куда это мы попали?

Мы с маркизом спустили парус, оставив совсем маленький косой на носу. Шхуна довольно сильно приложилась к пирсу, но обошлось без повреждений. Я спрыгнул на причал, стал привязывать швартовы. Добрались, я жив и я на земле, перед нами – порт, город. Уж я найду способ выбраться отсюда, тем более что деньги у меня есть – и судовая касса с разбитого английского корабля, и трофейный сундучок капитана пиратской шхуны.

Маркиз и шевалье без труда перепрыгнули через борт на камни высокого причала – борт судна возвышался над причалом всего на метр. Пока мы озирались, к нам подошла портовая стража.

Мои французы и стража стали оживленно болтать на французском, указывая то на меня, то на шхуну. Я стоял спокойно – видимо, они рассказывали о своих злоключениях. Но жизнь всегда полна неожиданностей…

Все трое стражников подошли ко мне и на английском объявили, что я арестован. Я онемел от известия. Такого удара я давно не получал. За что? Стражники пояснили, что, со слов уважаемых господ, это их судно с драгоценным грузом чая, а я – пират, пытавшийся захватить судно. Какая подлость! Я рванулся к французам, но стоявшие настороже стражники схватили меня за руку. Старший отцепил с пояса мою саблю. Де Гравье стоял, опустив голову, а маркиз де Люссак смотрел на меня с вызовом. Во взгляде его было презрение, высокомерие и даже ненависть. О как! Что я плохого им сделал, чтобы упечь меня в тюрьму?

Никого из знакомых здесь у меня нет, попробуй на суде докажи, что это я спас этих двух мерзавцев. Я – еще неизвестно кто, а эти французы – дворяне. По существовавшим тогда традициям в обществе в суде положение этих лиц не позволяло лгать.

Не иначе как господа позарились на шхуну и дорогой груз. Сволочи, отплатили «добром»!

Меня повели по причалу. Пока не затолкали в каталажку, надо выяснить – где я?

На мой вопрос стражники рассмеялись.

– А еще пират! Неужели Амстердам не узнал?

Вот это новость. Я думал, это Франция, а Амстердам – все-таки Нидерланды. Самый крупный порт Средневековья, перекресток всех морских дорог.

В моей душе бушевали гнев и ощущение несправедливости по отношению ко мне. Прочь эмоции, надо трезво взвесить ситуацию.

Легче всего сбежать сейчас, пока не заковали в кандалы и не увели далеко от порта. Ночью в незнакомом городе можно заблудиться. К счастью, стражники меня не обыскали, только сняли с пояса саблю в ножнах.

Я вытряхнул в ладонь кистень. Наивные голландцы, небось, и не подозревают о таком оружии. Я с силой метнул кистень старшему стражнику в затылок – он шел впереди меня. Шедшему справа – ребром ладони ударил по кадыку. Шедший слева от неожиданности застыл. Я тюкнул его кистенем в лоб, но не жестко, не насмерть. Все трое через некоторое время отойдут, очнутся и наверняка поднимут тревогу. Времени у меня немного.

Я забрал у старшего стражника свою саблю, прицепил на пояс и бегом помчался назад, к шхуне.

Вот она, покачивается у причала. Из окон на корме виден слабый свет. Я вихрем ворвался в капитанскую каюту. Французы стояли у стола и в неярком свете масляного светильника рылись в моем трофейном сундучке. На столе лежали две кучки монет. Не иначе как делят.

Маркиз де Люссак стоял спиной к двери и на шум успел лишь обернуться. Я вонзил саблю ему в живот, провернул, вытащил и уколол в сердце. Шевалье де Гравье сидел на скамье рядом со столом ни жив ни мертв. Такого исхода они явно не ожидали. Избавились от меня, сдав в тюрьму и в дальнейшем на виселицу – пиратов не щадили, – и сразу же давай деньги делить. Интересно, кому бы достались шхуна и груз чая? Или продали бы и выручку поделили?

Я смотрел в глаза шевалье, раздумывая, как поступить с ним? Де Гравье сполз со скамьи, встал на колени:

– Пощади, я не виноват, это все он придумал, – рукой шевалье показал на убитого маркиза.

Я уже решил не убивать его – свяжу, брошу в трюм, долго он не просидит. Стражники очнутся, пойдут к шхуне и освободят его. Но шевалье поступил иначе. Когда я, отвлекшись от него, стал собирать монеты со стола и бросать в сундучок, он выхватил из-за пояса пистолет. Краем глаза я заметил резкое движение, присел и с левой руки выбросил кистень. Шипастый груз вонзился ему в переносицу, из носа хлынула кровь, и шевалье упал на ковер, так и не спустив курок. Эти двое равны друг с другом в своей подлости.

Я сгреб в сундучок последние монеты, захлопнул крышку. Надо срочно уносить ноги.

Взгляд упал на шкаф. Я распахнул дверцы, надел расшитый золотом камзол. Конечно, я выглядел странновато – богатый камзол, грязноватые, потасканные штаны, и на голове нет даже захудалой шляпы. Ладно, не в торговой лавке. Я подхватил сундучок и спустился со шхуны на причал.

Куда идти? Решил выбрать небольшое судно, где бы нашлась для меня каюта – пусть и маленькая, и уговорить капитана доставить меня в Ганзейские земли – тот же Росток. Безрезультатно обошел три судна, а на четвертом повезло. Капитан небольшого шлюпа согласился подбросить меня до Ростока.

– Располагайтесь, мсье, вот каюта. Завтра с утра выйдем в море.

– Я бы настоятельно просил выйти прямо сейчас.

– К чему такая срочность?

– Дела, за срочность – двойная цена.

Лицо капитана расплылось в слащавой улыбке:

– Можно выйти и сейчас, но я бы хотел получить все деньги вперед.

Или он меня за нищего принял? А может, за грабителя, которого вскоре могут арестовать, и тогда плакали его деньги? Я усмехнулся и отсчитал капитану четыре золотых. Капитан попробовал монеты на зуб, удовлетворенно кивнул и зычно рявкнул: «Боцман!»

Как из преисподней, перед нами предстал боцман – с виду сущий пират. У меня шевельнулась мыслишка: «Не попал ли я из огня да в полымя?»

Капитан бросил боцману:

– У нас на борту уважаемый гость. Проводи его в каюту и поднимай своих лежебок, выходим в море.

– Есть, капитан!

Боцман провел меня в каюту, пожелав спокойной ночи, вышел, и тут же раздалась трель боцманской дудки. По палубе затопали ноги босых матросов. Кораблик качнуло, в борт ударила волна. Мы отходили от причала.

Я осмотрел каюту. Малюсенькое помещение два на два метра – узкий рундук с матрасом сверху, скромный шкаф и столик с зеркалом над ним в углу. Над дверью горит масляный светильник. Никаких окон или иллюминаторов нет. Глухой ящик. Мне это не понравилось, учитывая разбойничью рожу боцмана.

Я нашел деревянную задвижку на двери, заперся изнутри. Повесил нарядный камзол в шкаф, снял сапоги и улегся на рундук, уложив рядом с собой саблю, а на стол – заряженный пистолет. Сундучок стоял под столом, не бросаясь в глаза. Теперь можно и отдохнуть.

Качка усилилась, корпус судна кренился на правый борт. Похоже – вышли из порта, идем в открытом море.

Незаметно я уснул и проснулся утром от стука в дверь.

Я открыл задвижку, держа за спиной пистолет.

– Завтрак готов, мсье. Куда прикажете подать – в каюту или на палубу?

– В каюту.

Матрос принес на подносе завтрак – тонкие ломти хлеба с копченым мясом, кусочки сыра и кувшин вина. Я не спеша позавтракал и поднялся на палубу.

Вовсю сияло солнце, ветерок надувал паруса шлюпа. До верхней палубы долетали брызги от волн, бьющих в борт. После спертого воздуха в каюте просто замечательно дышалось.

Я подошел к капитану, стоящему на мостике рядом с рулевым.

– Где мы находимся?

– Справа от нас уже идут германские земли. Ежели погода продержится такой, как сейчас, завтра уже будем в Ростоке.

– Отлично!

Ага, значит, уже обогнули материковую часть Дании и плывем по Балтике. Я и понятия не имел, где этот чертов Росток, кроме того, что это где-то на севере Мекленбурга – одной из германских земель, но не говорить же об этом капитану.

И правда, к исходу следующего дня мы ошвартовались в Ростоке, и я благополучно сошел на немецкую землю.

Порт был большой, но не шел ни в какое сравнение с Амстердамом – тот был поболе раза в три. Я походил по причалам, но российских судов не нашел, и пришлось взойти на попутное судно, следовавшее до Ревеля. Судно было торговым, но имелось у него одно преимущество перед всеми – оно отправлялось тотчас. Фактически я вскочил на подножку уходящего поезда.

Небольшую двухместную каюту пришлось делить с каким-то торговцем, который мне не мешал, проспав почти весь путь…

Через три дня мы достигли балтийского побережья Новгородской земли, и я сошел в Мемеле, а через два дня был в Яме. Дальше мой путь лежал по суше. Да и надоели эти корабли изрядно: места мало, еда однообразная – сухари, солонина, к тому же скорость и целостность корабля зависят от погоды. Дует ветерок – идет судно, полный штиль – кораблик может простоять в миле от порта назначения день, а то и неделю. Нет, не по душе мне морские вояжи. Да и душа уже рвалась домой. Всего-то километров шестьсот до Вологды и осталось. Добираться решил через Устюжну, почти напрямик.

Чтобы ни от кого не зависеть, я купил на торгу коня, большой кожаный мешок, перегрузил туда содержимое сундучка, перебросил через круп лошади, вскочил в седло и покинул приграничный городишко. Гнал почти до вечера, остановившись на ночь на постоялом дворе.

А через десять дней, измученный непрерывной скачкой, я прибыл в Вологду. Конь исхудал, осунулся, но с честью одолел дорогу. Доброго коня удалось мне купить, хотя я и не завзятый лошадник.

Я по-хозяйски открыл ворота, завел коня во двор. Из-за дома выбежал Васятка, грозно нахмурил брови, но узнал меня в непривычной одежде и кинулся на шею. На визг Васятки выбежала Елена и с ходу повисла на моей шее.

– Задушите, – смеялся я, – дайте в себя прийти.

Я снял с коня мешок, Васятка повел его в конюшню, снял седло, поставил в стойло, задал овса. Совсем как взрослый. Я бросил мешок в угол, обнял и крепко поцеловал жену.

Наконец-то дома!

Глава 3

Рассказывать дома о своих злоключениях я не стал – к чему беспокоить домашних? После обеда и баньки я положил на стол дорожный мешок и приступил к ревизии. Морские карты отложил в сторону – может быть, и пригодятся в дальнейшем, хотя снова в море меня совсем не тянуло. Пересчитал монеты – их оказалось сто восемьдесят штук, причем разных стран, разного веса, в общей сложности – килограммов пять. Неплохо!

На следующий же день мы пошли на торг. Надо же было порадовать домашних подарками. В Англии я не побывал, до Франции не добрался, из Голландии еле унес ноги, едва не попав в тюрьму и на виселицу. Одним словом – было как-то не до выбора подарков. Теперь же в кошеле позвякивали монеты.

Я взял на торг пять золотых. Выбрал Елене красивое жемчужное ожерелье и ярко-лазоревый сарафан. Васятка истребовал себе новый кафтан, и после многочисленных примерок мы и ему купили обновку.

Возвращались домой довольные друг другом. Дарить ближнему подарки – не меньшее удовольствие, чем их получать. Тем более что истратил я на все про все один золотой цехин. Привезенного мною золота могло хватить надолго.

Потянулась спокойная налаженная жизнь. Я съездил пару раз на свой заводик, получил деньги от проданного скипидара. Но сидеть дома и отлеживать бока было не в моем характере. Я много занимался с Васяткой, учил его математике, письму, чтобы парень не рос неучем.

Иногда по велению души, как и почти все горожане, посещал церковь. Обычно ходили в церковь Николы на Ленивой площади, что в Верхнем посаде.

По праздникам я делал пожертвования в церковную кассу, не выделяясь, впрочем, среди других прихожан. Купцы, промышленники регулярно вносили десятину от доходов на пожертвования храму.

На один из праздников, а если быть точным – святых праведных апостолов Петра и Павла, когда после службы я выходил из церкви, ко мне подошел церковный служка, слегка дотронулся до рукава и, когда я повернул голову, учтиво поклонился.

– Тебя смиренно просит к себе отец Питирим.

Я немного удивился – пожертвования вносил регулярно, церковь посещал часто. Может быть, церкви еще нужны пожертвования?

Служка отвел меня в небольшую комнату в приделе.

Встретил меня седовласый священник, осенил крестом.

– Беседа приватная у меня к тебе, Георгий. Не для всех ушей, потому и позвал сюда. Присаживайся.

Я уселся в деревянное кресло, с любопытством ожидая продолжения разговора.

– Имя мое ты знаешь наверняка, но все-таки представлюсь – отец Питирим.

– Георгий Михайлов, – привстал я с кресла.

Священник слегка улыбнулся, прошелся по тесной комнате.

– В святцах Георгий и Юрий – одно имя. – И пристально посмотрел мне в глаза.

Я сидел, приняв безразличный вид. Не дождавшись от меня какой-либо реакции, священник продолжил:

– Знаком ли тебе, сын мой, настоятель Печерского монастыря отец Кирилл?

Меня как молнией пронзило. Я невольно тронул рукой место на поясе, где висела сабля. Правда, сейчас я был безоружен – ходить на службу в церковь при оружии воспрещалось. Но движение рукой не ускользнуло от внимательного взгляда отца Питирима.

– Вижу, знаком, – с облегчением выдохнул священник. – Помогал настоятелю Кириллу человек один – житель Нижнего. Монастырь освободил от удавки разбойничьей, многажды Нижнему помогал в борьбе с татарами, казну стрелецкую разыскал, чем бунт предотвратил. Не знаешь такого человека?

Я сидел с каменным лицом. Что это? Ловушка княжеская? Не похоже. Если бы меня люди князя Телепнева-Оболенского выследили, так схватили бы на улице, не ввязывая в это дело церковь. Как церковь вышла на меня, когда я сроду в Вологде не назывался своим именем? После слов отца Питирима мозги мои бешено заработали, просчитывая ситуацию. Молчание мое явно затягивалось.

– Я внимательно приглядываюсь к тебе, Георгий. Появился ты у нас не очень давно, службы церковные посещаешь, жертвования церкви серьезные делаешь, ведешь себя скромно, заводик прикупил.

Черт! Хоть и не поминают в церкви лукавого, но как они меня нашли? И главное – зачем? Если бы я был Питириму не нужен, он не позвал бы на беседу. Шантажировать хочет, чтобы на крючке держать, или деньги вымогать будет? И только вроде жизнь наладилась – дом обустроили, заводик прикупил. Неужели опять бежать придется, бросив нажитое?

Видимо, я не справился с чувствами – вся гамма эмоций отразилась-таки на лице. Отец Питирим, как опытный психолог, понял мое состояние, подошел, положил руку мне на плечо.

– Не волнуйся, Георгий. Ни церкви, ни ее служителям ты ничего плохого не сделал. Помнишь ли еще отца Никодима?

Я вздрогнул. Да в церкви информация собирается лучше, чем в мое время в КГБ. Отец Питирим знает о многих моих похождениях.

– Раньше ты назывался Юрием Котловым.

– Я и есть Юрий Котлов.

– Хорошо, успокойся. Мне все равно, какая причина заставила тебя изменить фамилию. Если у тебя есть трения с властями али тебя ищет кто-то из бывших высоких покровителей – церкви это не касается. Телесное, материальное – удел князей и государя, церковь же занимается душами, верой Христовой. Мне кажется, ты сейчас мучительно ищешь ответ на вопрос: как мы тебя нашли?

Я кивнул. Предположения у меня, конечно, были, но хотелось бы услышать их подтверждение.

– Просто сообщили по приходам твои приметы. В Нижнем ты богатые пожертвования храму сделал, церковь регулярно посещал, вот тебя в лицо и запомнили. В Нижнем ты пропал и почти в это же время появился в Вологде. Как тут не сопоставить?

Вот блин, ни одному князю такую сеть по России не раскинуть.

– А сейчас у храма какая беда случилась?

– С чего ты решил?

– Отец Питирим, ты же меня не просто на беседу позвал, стало быть, нужда появилась.

Священник тяжело вздохнул.

– Беда у нас, потому тебя и разыскали. Очень о тебе мнения хорошего служители Божьи, я уж не говорю о прихожанах. Государю не до церкви, других забот много, Литва одолевает. – Питирим замолчал.

И я молчал тоже.

– Беда у нас, в Спасо-Прилуцком монастыре. Я не уполномочен рассматривать все, к тому же знаю немного. Моя задача была найти тебя. Просьба – пройти или проехать в монастырь, он недалеко от города, обратиться к настоятелю – именем Савва.

– Я знаю, где монастырь, проезжал мимо. Как скоро я должен там быть?

– Желательно не медлить.

– Значит, буду сегодня.

Я понял, что на этом беседа окончилась.

Мы раскланялись, и я пошел домой. Оседлав коня, сказал Лене, что вернусь вскоре.

До монастыря от города было не более двух верст, на сытом и отдохнувшем коне – десять минут скачки.

Я привязал коня у коновязи рядом с монастырскими воротами, постучался. В воротах открылось маленькое окно, выглянул бородатый и мрачный монах. Окинув меня цепким взглядом, буркнул:

– Сегодня служб уже не будет. – И захлопнул оконце.

Я затарабанил вновь. Монах открыл оконце, высунул голову и раздраженно бросил:

– Сегодня…

Больше он ничего сказать не успел. Я пальцами руки, как клещами, сжал его нос.

– Мне не на службу, ты бы хоть спросил, что мне надо. Настоятеля Савву хочу увидеть по очень важному делу. Послан отцом Питиримом. Понятно ли?

Монах не мог ни кивнуть, ни сказать что-либо. Только промычал.

– Открывай, некогда мне, – и я отпустил его нос, мгновенно покрасневший.

Загремели запоры, в воротах открылась дверца, окованная железом.

– Так бы сразу и сказал, почто за нос хватаешь?

– Веди к настоятелю.

Монах обиженно засопел и крупными шагами направился к длинному зданию.

Я с любопытством осматривался по сторонам – все-таки полторы сотни лет монастырю, основан еще Дмитрием Прилуцким, сподвижником Сергия Радонежского.

Монах провел меня в небольшой, скромно обставленный зал, вышел, и через несколько минут в зал вошел настоятель Савва.

Вот что меня всегда удивляло в монахах – так это несоответствие возраста и внешнего вида. Борода и волосы на голове седые, а кожа на лице без морщин, глаза блестят молодо, и голос звучный, сочный, а не старческий глуховатый и надтреснутый. Лицо немного напоминало лица артистов после подтяжки. Вот и Савва – высок, сед как лунь, а лицо молодое, голос – звучный баритон.

– Ты хотел меня видеть?

Я поклонился.

– Меня попросил приехать в монастырь отец Питирим, я прихожанин этого храма.

Старец внимательно в меня всмотрелся.

– Да, мы искали одного человека, именем…

Он замолчал. Ох и осторожен настоятель.

– Георгий, – продолжил я.

– Начинаю понимать. Пройдем-ка в келью. – Старец направился из зала, я последовал за ним.

Зайдя в келью, старец прикрыл дверь, уселся на деревянное кресло, предложив мне сесть на скамью напротив.

– Насколько я осведомлен, в других местах ты носил другое имя.

– Это существенно?

– В общем-то – нет. Но я должен убедиться, что речь идет об одном и том же человеке.

– И как я могу сие доказать?

– Как звали настоятеля Печерского монастыря?

– Отец Кирилл.

– Верно. А к кому направил отец Никодим молодого человека?

– К священнику Дионисию в храм Покрова Святой Богородицы, только не доехал туда человек.

Савва помолчал.

– Похоже, этот человек и впрямь передо мной.

И настоятель поведал следующее:

– Беда у нас, помочь надобно. Направили мы в Боровск, в Рождества Богородицы Свято-Пафнутьев монастырь монаха с послушником. Не простого монаха – проверенного многажды и не с пустыми руками. Для вновь избранного клиром и государем первоиерарха Варлаама изготовлено было навершие для посоха и риза. Навершие из золота, с каменьями самоцветными, работы искусной, что делалось три года. Риза же золотыми нитями шита, шесть послушниц два года вышивали. Так вот, пропал монах вместе с послушником и дарами ценными. Из Нижнего слухи имеем, что казну стрелецкую ты нашел и из лап разбойничьих вырвал. Настоятель Михайло-Архангельского собора отписывал – де умен, удачлив, язык за зубами держать может и при случае за себя постоит. Ты догадался, о ком я?

Я кивнул. Интересная складывается картина.

Меня что, и здесь в сыщики записали? Не учился я этому ремеслу – так, повезло однажды.

– Так вот, мы бы хотели, чтобы ты взялся за это дело. Нам не важно, будет ли наказан похититель – нам надо вернуть украденное и доставить в Боровск. Там довершат работу над посохом и одеянием иерарха, ну это уже не твоя забота.

Я сидел в раздумье. Отказаться? А если меня «сольют» по-тихому князю? Взяться – вдруг дело окажется выше моего умения и не хватит мозгов, чтобы найти похищенное?

– А сколько времени тому ушел монах?

– Четыре седмицы.

– Пешком?

– Ну зачем – лошадь дали, телегу. Послушник из бывших ратников, меч у него был – не мальчик, мог за себя постоять.

– А чего же охрану не дали – только одного послушника, коли навершие дорогое?

– Чем больше охраны, тем заметнее, тем сильнее соблазн.

– Тоже верно. Как звали монаха и послушника?

– Монаха – Ионой, послушник – Трифон.

– В чем одеты были?

– Известно в чем. В чем монахи одеты бывают – ряса, клобук. Послушник – в подряснике.

– Послушник надежный, проверенный? Не мог ли он…

– Мог, как и любой, в ком алчность победила совесть. Алчность – она у каждого есть, только большинство ее в дальнем углу души гнобит, управлять собою не позволяет. За монаха Иону головой ручаюсь – знаю его двадцать лет.

– Трудная задача.

– Была бы легкая – сами решили бы. Думаешь – тебя легче отыскать было?

Я в голове перебирал варианты – с чего начать поиск? И пока не находил приемлемого. Я знал только отправную и конечную точки маршрута.

– А как они выглядели?

Тут уж задумался настоятель.

– Как может выглядеть монах? Обыкновенно.

– Ну, какого он был телосложения – высокий, низкий, плотный, худой?

– А, вот оно что. Монах – высокий и худой, послушник – высокий, крепкий.

– Приметы были – ну, шрамы на лице, родинки?

– Монах Иона чист лицом, а у послушника на правой щеке и виске – шрам, старый, тонкий.

Уже кое-что.

– Попробую, настоятель, только больно много времени ушло, тяжко следы отыскать будет.

– Вот и попробуй. Не сможешь найти – стало быть, то угодно Господу.

Я раскланялся, настоятель осенил меня крестным знамением, и я вышел.

Обратную дорогу к воротам нашел сам. Монах, завидев меня, живо отворил ворота. Нос его слегка припух и багровел, заметно выделяясь на лице.

Отвязав лошадь, я поехал домой. Ехал не спеша, погрузившись в думы. Задали мне отцы церкви трудноразрешимую задачу. Каким путем поехали монахи, где случилось несчастье? В том, что случилось именно несчастье, я не сомневался. Если бы их просто ограбили, они давно бы уже заявились в монастырь – даже пешком.

Настоятель не сомневается в Ионе, но ручаться за послушника не может. Придется ехать в Боровск и опрашивать по дороге всех – другого пути начать поиски я не видел. Все усугублялось давностью. Месяц – это много, если кто что и видел, так забыть успел или сам куда уехал, например по торговым делам.

«В общем, – сделал я неутешительный вывод, – ждет меня дорога с нудным выведыванием следов и, вероятнее всего, с плачевным результатом».

Дома я собрал вещи. Собственно, вещей было мало: смена белья, продукты на дорогу; проверил оружие и поутру, попрощавшись с семьей, выехал.

Мало того, что дело не сулило удачи, так еще и заработать не удастся – только геморрой.

Я прикинул, каким путем могли ехать Иона и Трифон. Телега пройдет не везде, где сможет верховой.

В первой же деревне я остановился, опросил жителей. Неудача. Монастырь был недалеко, и монахи ездили часто – в день несколько раз. Опрашивать надо подальше от монастыря: не догадался я, что монахи могут ездить в город за мукой, солью и всем другим.

Решив так, я гнал лошадь часа два и, отъехав на порядочное расстояние, въехал в село. В том, что это было именно село, сомневаться не приходилось – виднелась церковная колокольня. Туда я сразу и направился. Куда заедут на отдых и трапезу монашествующие, как не в церковь.

Священник подтвердил, что видел таких – Иону знает давно, ночевали они у него и уехали дальше.

Тянуть время я не стал – снова пустил коня вскачь. Сколько могут монахи проехать в день на повозке? Верст двадцать пять, сомнительно, что более. Вот через такое расстояние и надо останавливаться мне и сразу – в церковь. Тогда удастся выиграть главное – время.

Уже далеко за полдень я снова привязал коня у сельской церкви.

– Да, Иона был, и уже не в первый раз, – подтвердил священник, – уехали поутру – после службы и завтрака.

И снова гонка, снова опрос священников.

До вечера я успел побывать в четырех церквах. Тот путь, что Иона с Трифоном проделали за четыре дня, я одолел за день. Переночевал на постоялом дворе и спозаранку, после первых петухов, плотно позавтракав, чтобы не терять время на обед, вскочил на коня.

Быстро мелькали деревни, проносились назад поля и леса. Мелкие реки преодолевал вброд, крупные – по мостам, иногда на паромах – здесь они назывались «самолетами». Просто удивительно это современное словечко. И везде, где можно, я расспрашивал людей. Обычно ни одно событие не проходит мимо людского глаза, только надо уметь выспросить, выпотрошить свидетеля.

И наконец мне улыбнулась удача – на перекрестке дорог в сельце уже никто не смог сказать, что видел священника на телеге. Разводил руками и приходской священник сельской церкви. Никто к нему не заезжал; монаха Иону знает – бывал у него о прошлом годе, но ноне не был.

Похоже – события развернулись где-то недалеко.

Поскольку уже был вечер, я отправился на постоялый двор. Поставив коня в конюшню, я плотно поужинал и завалился спать. А поутру стал разговаривать с хозяином и прислугой постоялого двора – не было ли, не видел ли кто монахов.

И вот такая интересная штуковина прояснилась. Приблизительно тогда, когда здесь должны были проехать Иона с Трифоном, на постоялом дворе три монаха жили. Ну может, и не монаха, но в черных рясах.

– Кресты на груди были? – уточнил я.

– А то! – удивился половой.

Стало быть, христианской веры те люди.

– И когда они уехали?

– Жили у нас неделю, а съехали аккурат три седмицы назад.

И как я ни пытался выведать – на повозке они были или пешком, в какую сторону, по какой дороге ушли, – ничего не смог выяснить. Слуга твердил: «Я половой, мое дело – кушанья да вино подносить, посуду убирать. За гостями присматривать – на то другие люди есть».

Ну и ладно, хоть что-то для себя интересное узнал.

Надо навестить соседние села и особенно – священников местных. Чего это трое монахов неделю живут на постоялом дворе? Если человек в пути по делу, то остановился на ночлег, а утром – в путь. А эти неделю жили. Ждали кого-то? А не Иону ли с грузом драгоценным? То, что подрясники на них, еще не говорит о том, что они на самом деле священники. Любой может купить черной ткани и сшить подрясник или купить готовый.

Трое жили – очень удобно втроем одного связать или убить. А послушник, бывший ратник, в расчет не брался? Или о нем не знали? А может, еще хуже – на него рассчитывали?

Вопросов много, только ответов нет. И еще одна маленькая заноза – Иону знали все священники по дороге, стало быть, он частенько ездил по ней. Поэтому выследить его и устроить засаду не представляло трудностей.

Если предположить, что засада и впрямь была и ее осуществили эти трое, рядившиеся в монахи, – где трупы? Трое против двоих, один из которых – бывший ратник и при оружии? Силы почти равны. Должны быть раненые или еще как-то пострадавшие.

Я объехал соседние села, поговорил со священниками. Правда, относились они уже не к Вологодской епархии, а подчинялись Твери. Между делом я интересовался – не приходилось ли за последние две недели хоронить кого-то из паствы, кто незнаком священникам? Нет, не приходилось. В принципе, если были убитые в схватке – их могли закопать втихую, без отпевания, где-нибудь в лесу.

Я ездил по дорогам, внимательно оглядывал обочины. Никаких следов крови, поломанных веток кустарников – ничего. Ну не могли же эти двое испариться, пропасть незаметно. В конце концов – где их лошадь и телега?

Я поинтересовался у местных кузнецов – не подковывали ли они чужую лошадь, которую приводили местные. Двое сказали, что подковы ставили, но хозяев и лошадей знают как облупленных, а вот кузнец из Ольгинки обмолвился, что седмицу назад монахи из соседнего монастыря приводили подковывать лошадь, которую он раньше не видел.

– Есть в монастыре две лошадки – старый мерин и молодая кобылка. Держат их для разных нужд – дрова привезти, сенца. А тут я и сам удивился – новая лошадь, справная трехлетка. Монахи сказали – купили на торгу. Не наша лошадь, не тверская.

Пришел мой черед удивляться.

– С чего ты взял, на ней что – клеймо стояло?

– Эх, молодо-зелено! Подковы у нее не такие, как у нас. Вот, смотри… – Кузнец взял готовую подкову и показал, в чем разница.

Сам бы я сроду не додумался до такой мелочи – подкова как подкова.

– А где монастырь-то?

– Дык по этой дороге пять верст отсель. Сам-то лошадь перековывать будешь?

– Потом.

Я вручил кузнецу пару чешуек. Интересное наблюдение, надо посмотреть – что там за монастырь.

Я погнал лошадь по дороге и вскоре с пригорка увидел высокие монастырские стены с бойницами. Невелик монастырь – сто саженей на двести, не более. Из-за стен возвышались колокольня и шатры церкви.

Я остановился. Как проникнуть в монастырь? Путником сказаться? Так деревня недалеко, туда и отправят. Силой же его брать не будешь – не война. К тому же причастны монахи монастыря к похищению или ни сном ни духом? Обидеть подозрением нельзя, скандал будет. Осмотреть бы втихую, что там у них? К тому же я и в глаза не видел это навершие, какое оно.

Я объехал на коне монастырь, держась поодаль, чтобы не вызвать ненужного любопытства. Пожалуй, в него можно проникнуть. Одна из стен, выходящая к пруду, низкая. Да и для чего здесь строить высокую стену? Если враг нападет – то только с суши. Пруд – не река и не море, корабль для штурма не подгонишь, лестницу не подтащишь.

Я отъехал к соседней деревне, договорился с хозяином крестьянской избы о постое, поставил лошадь в конюшню. Сам же завалился спать – ночью предстояло бодрствовать.

Вечером я тихонько покинул избу и направился к недалекому монастырю. У приметного дерева разделся, снял сапоги. Оружие с собой не брал – против братии применять его не собирался, к тому же любому оружию вода не на пользу.

Я зашел в теплую водичку, подплыл к монастырской стене, вылез на узкую полоску берега. Стены здесь явно давно не обновлялись. По трещинам, по выступающим камням я взобрался на стену. Была она в этом месте неширокой – не более метра толщиной. Полежал немного наверху, всматриваясь во двор. Кое-где горели факелы, освещая вокруг себя небольшое пространство. Лишь бы собак не было. Собак в монастырях обычно не жаловали, но бывало иногда, когда охрана была сильной и бдительной – особенно в женских монастырях, – заводили цепных псов. Собаки для меня – самое плохое, что может быть: учуют издалека, поднимут лаем тревогу. Но пока вроде не видно и не слышно ничего подозрительного.

Я спрыгнул вниз – высота забора с внутренней стороны не более двух метров – и чуть не вскрикнул. Голая пятка угодила на голыш. Хорошо хоть ногу не вывихнул.

Я двинулся вдоль стены. В этом месте располагались хозяйственные постройки. С них и начну осмотр. К жилым помещениям пока нельзя – монахи не спят.

Первым я осмотрел небольшое здание. Двери снаружи не запирались на замки – скорее были прикрыты от ветра на деревянные вертушки. Да здесь нечто вроде покойницкой кладовой – стоят пустые новые гробы, деревянные кресты, на полу – стружка. Одним словом – скучно и навевает мысли о грустном.

В следующем здании хранился хозяйственный инвентарь – вилы, грабли, лопаты, метлы, веревки.

Третье здание оказалось конюшней. Заходить я не стал, а от двери посчитал – три лошади, как, кстати, и говорил кузнец. Чего заходить внутрь? Получить по лбу копытом?

А дальше меня ждал сюрприз. Когда я вышел из конюшни, недалеко за углом кто-то негромко кашлянул. Да я не один, оказывается… Мне повезло – невидимый мною человек выдал свое присутствие кашлем. Кто он такой и что делает ночью на заднем дворе монастыря?

Я стоял, слившись со стеной и затаив дыхание. Медленно подошел к углу конюшни, выглянул. Недалеко от меня стоял крепкий монах. Его черный подрясник сливался с темнотой ночи, и если бы не его кашель, я бы влип.

Монах стоял неподвижно. У него что, послушание такое – стоять ночью неподвижно? Тогда почему не в церкви, перед образами? В голове молнией сверкнула догадка – не охраняет ли он кого? А может, Иона и Трифон здесь? Надо узнать. Один ли монах здесь или есть кто еще? Убивать нельзя – да и оружия у меня нет, но оглушить вполне можно.

Я простоял за углом с полчаса и за это время не услышал ни разговора, ни чьих-нибудь шагов. Скорее всего, монах один. Надо решаться на что-то – не стоять же мне здесь всю ночь?

Я подобрал камешек, перекинул его через голову монаха. Камень легонько стукнулся о стену. Монах сразу повернулся, но подойти к стене не торопился. В один прыжок я вылетел из-за угла, прыгнул на монаха и сцепленными в замок руками ударил его в затылок. Удар был силен – даже кисти рук заныли, и монах свалился на землю. Я прислушался – монах дышал. Вот и славно – крови нет, через полчаса монах очнется, поэтому действовать надо быстро.

Я обшарил монаха. На поясе его висела деревянная дубинка. Это лишнее; парень он крепкий, не приведи Господь – очухается раньше времени и огреет меня по голове. Поменяемся тогда местами – в отключке буду лежать я.

Я забрал дубинку себе, на поясе что-то звякнуло. Никак – ключи? Точно, целая связка. Я сорвал ключи с пояса, подошел к двери, у которой только что стоял монах. Замок тут висел амбарный, здоровенный. Такой не сбить кувалдой. Да и зачем шуметь, когда ключи теперь есть? Второй ключ подошел, смазанный замок мягко клацнул и открылся.

Я отворил дверь. Темно, но внутри точно есть кто-то живой. Тепло здесь и слышно чье-то дыхание.

– Иона? Иона, ты здесь? – спросил я наугад.

В темноте заворочались. Хриплый голос ответил:

– Кто меня спрашивает? Дня не хватило?

– Я от отца Саввы из Спасо-Прилуцкого монастыря. Говори тише, не дай бог услышат.

Раздалось шуршание, к дверям подошел монах в простой рясе, опоясанный веревкой, босиком. Был он таким, каким его описал настоятель – высокий и худой, борода лопатой. Вглядевшись в меня, сказал:

– Незнаком мне твой лик. Зачем потревожил?

И тут его взгляд упал на лежащего без памяти монаха.

– У, оборотень! Предатель!

Он выбежал из двери, пару раз сильно пнул монаха.

– Ты чего, Иона?

– Так послушник это, который помог меня связать.

– Где навершие и риза?

– Где им быть – тут, в монастыре.

– Где точно – знаешь?

– Мне не докладывают. Думаю – у настоятеля.

– За что тебя сюда?

– Долгий рассказ, это монастырь иосифлянский.

– Покажи хоть приблизительно, где келья настоятеля?

– Если не ошибаюсь – вот за той дверью, затем направо по коридору. Что ты задумал? Нельзя кровь проливать христианскую.

– Я и не собираюсь. Надо только забрать у них то, что им не принадлежит. Сможешь через стену перелезть и меня подождать?

– Смогу. А этот? – он кивнул на лежащего.

Я подошел к послушнику, снял с него пояс, связал руки. Оторвал подол подрясника, затолкал в рот. Провел рукой по правой щеке – есть рубец! Стало быть, послушник сдал Иону. Я уже хотел затащить Трифона на место Ионы в узилище, как передумал. Развязал руки, стащил с него подрясник, снова связал руки, оставив его только в исподнем, и волоком затащил в каменное узилище. Запер замок, ключи забросил на крышу. Потом натянул на себя подрясник – эх, клобук бы мне еще на голову, да нету.

– Ты чего стоишь, монах? Лезь через стену и жди, как велено было.

– Чего делать хочешь? Может, и я сгожусь в помощь?

– Лезь, сам попробую сыскать пропажу. Если все пойдет удачно, вскоре встретимся. Не вернусь до утра – возвращайся в Прилуки, расскажи настоятелю, кто предал и где ценности.

Я подсадил монаха на стену, сам же пошел к кельям. Маскировка моя, конечно, лыком шита. Монахов и послушников в монастыре немного, все друг друга в лицо знают, но издалека или со спины не всякий угадает. Я сейчас хватался за любую соломинку.

Целы ли еще и на месте ли риза и навершие, не отправились ли в Москву или другое какое место?

Слышал я краем уха о церковном расколе. «Яблоком раздора» было отношение к монастырским пахотным землям с жившими на них крестьянами. В те годы размеры угодий порой во много раз превышали разумно необходимые для жизни самой братии. Однако же с большим богатством связано немало искушений и опасностей.

Нил Сорский, посетив Афон, увидев мусульманский полумесяц на величественном когда-то храме Святой Софии в Константинополе, пришел к горькому осознанию причин падения Византии в 1453-м: таков печальный конец неправедных притязаний христиан на величие, богатство, мирскую власть. Вернувшись в Россию, он поддержал монашеское благочестие, названное «нестяжательством», проповедуя: «…стремление к приобретению сел и стяжанию богатства – отступничество от заветов Христа».

Государь Василий Третий в 1511 году утвердил первоиерархом Варлаама. Был он из когорты нестяжателей, предлагавших государству церковные земли. Велик был искус у государя забрать богатые земли монастырей, да умен был государь. Забери земли – и что тогда? Зачем нищей и безземельной церкви поддерживать светскую власть? И к тому же у государя не останется рычагов давить на церковь. Оба – и Варлаам и Василий – вели жесткую политическую игру.

Но была и третья сила – так называемые иосифляне, «стяжатели», внимавшие преподобному Иосифу Волоцкому, которые не хотели, чтобы земля – главная ценность и кормилица – перешла государству, и отстаивали право монастырей владеть землями и крупной собственностью. При таких противоположных воззрениях конфликт двух церковных направлений был неизбежен и имел далеко идущие последствия для всей православной церкви.

Кровавые драмы усугубляли некоторые деятели, которые, используя авторитет известных нестяжателей, стремились контролировать крупную церковную собственность. Одним из ярких представителей был Вассиан Косой, в миру – князь Василий Патрикеев, коего государь недавно помиловал и вернул из ссылки. Вот он и его соратники и плели интриги. Впрочем, меня эти игры не касались – как казалось мне.

А вот поди ж ты, коснулись…

Я шел по пустынному двору. После вечерней молитвы монахи отошли ко сну. Вошел в жилой корпус, по коридору повернул направо. Куда теперь? Здесь было несколько дверей. Иона говорил, что келья настоятеля направо, это так. Но! Почему ценности должны быть обязательно в келье? Скорее всего, они могут находиться в каком-то служебном помещении, скажем, в кабинете настоятеля.

Помедлив немного, я свернул влево, прошел по причудливо изгибающемуся коридору и уперся в деревянную резную дверь. Подергал за ручку, убедился, что дверь заперта. Ломать? Шума много будет. А если попробовать проникнуть через окна? Надо посмотреть, нет ли на них решеток с внешней стороны?

Я шел по коридору назад, считая шаги. Вышел во двор, свернул направо и отсчитал те же тридцать два шага. Должны быть эти окна – два, а может, и три. Это в кельях по одному окну. Кабинет же много больше.

И здесь меня ждала неудача – окна прикрывали решетки из толстого кованого железа. В конце концов, чего я создаю себе трудности? Я просто прошел сквозь стену между окнами.

Я планомерно начал осматривать кабинет, досадуя, что не спросил у Ионы, в чем перевозились риза и навершие – в сундучке или кожаном мешке? Я открывал шкафчики, даже под стол залез – ничего похожего. Ладно, навершие не такое и большое – но риза?

И тут мне припомнился Печерский монастырь, когда настоятель Кирилл, чтобы достать деньги, открыл потайную дверцу. Может быть, и здесь надо поискать нечто подобное? Я обшарил руками одну стену, другую – ничего похожего.

Третью же стену прикрывала тяжелая ткань с вытканными на ней библейскими сюжетами. И только я поднял ее, как увидел эту дверцу. Замочной скважины не было, стало быть – есть потайной механизм. Я начал дергать, крутить, тянуть за все мало-мальские выступы, до чего дотягивалась рука. Случайно я локтем задел выступ креста на стене, у дверцы что-то щелкнуло, и она приоткрылась. Темнота полнейшая. По-моему, на столе я видел свечу в подсвечнике. Точно, вот она.

Я зажег свечу от лампады и вошел в потайную комнату. Это было небольшое узкое помещение – два на три метра, совершенно без окон, что меня успокоило – по крайней мере, со двора не увидят свет свечи.

Расшитая золотом риза висела на плечиках, на подставке стоял сундучок. Я откинул крышку. Мать моя! Давно я не видывал такой красоты. Навершие матово светилось полированным золотом, и падающий скудный свет свечи бросал на стены разноцветные лучики от крупных самоцветов. А еще на стеллаже лежали небольшие кожаные мешочки с монетами. Я поколебался – не прихватить ли парочку? Ведь наверняка от отца Саввы я не получу ничего, но – устоял перед соблазном. Свернув ризу, я уложил ее рядом с навершием в сундучок, вышел из потайной комнаты, задул свечу и поставил подсвечник на стол.

Надо выходить – но как? На окнах решетки, дверь заперта на ключ, и изнутри открыть ее нечем. С сундучком через стену не пройти. Я поставил сундучок на стол, открыл его, надел на себя ризу, навершие сунул за пазуху. Попробовал пройти сквозь стену и – у меня получилось. Теперь быстрее к задней стене монастыря. Удалось пройти незамеченным.

Я снял ризу – жалко будет, если порву о камни. Снял и подрясник, замотал в него ризу и навершие, туго перетянул веревкой. Взобрался на вершину монастырской стены.

– Эй, Иона, ты здесь?

– Здесь, заждался уже – чего так долго.

– Держи!

Я бросил ему сверток.

– Ты что – монастырь ограбил, ирод?

– Вернул тебе ризу и навершие, а ты меня еще и ругаешь.

– Неужто? – возопил Иона.

– Тихо – хочешь, чтобы стража монастырская сбежалась? Думаю, второй раз тебе удачно освободиться не получится. Плавать умеешь?

Монах замялся.

– Ладно, иди вдоль стены, а там дальше мелко. Нам в деревню надо – я там коня оставил и оружие. Уходить надо. Утром пропажи хватятся, искать начнут. Чем дальше уйдем, тем лучше.

Иона пошел по узкой полоске берега пруда, держась левой рукой за стену. Полоска суши становилась все у́же и у́же, и Иона был вынужден зайти в воду, подняв полы рясы. Дно было илистое, скользкое, и Иона поскользнулся. Если бы я не подхватил его вовремя, монах упал бы в воду, наделав шума, а в ночном влажном воздухе звуки разносятся далеко.

Наконец мы добрались до другого берега и пошли вдоль него. Где-то здесь я оставил свою одежду. Вот и приметное дерево. Я оделся, и мы быстрым шагом двинулись к деревне.

Залаяли дворовые псы. Как не вовремя. Я попросил Иону посидеть на лавочке, сам же разбудил хозяина, щедро расплатился и забрал оружие и переметную суму. Хозяин помог запрячь коня и вывести его со двора. Я забросил переметную суму на круп лошади, подсадил Иону в седло.

– А ты как же? – спросил монах.

– Рядом бежать буду. Нам бы сейчас добраться до какого-нибудь села, рассветет – лошадь для тебя купим.

– Думаю, в Прилуки возвращаться надо, – молвил Иона.

– Вот-вот, твои похитители тоже так решат, потому возвращаться не будем. Тебе в Боровск надо было – вот туда и направимся, только не прямым путем, немного кругаля дадим. Вдруг местный настоятель хитер и опытен, направит погоню и в Прилуки, и по дороге на Боровск. Нам бы лошадь сейчас, тогда бы оторвались от преследователей. Ну ладно, хватит разговоров – будет еще время поговорить.

Я шлепнул коня по крупу. Конь пошел быстрым шагом, мне пришлось почти бежать. Хорошо, что Иона неплохо знал местность. Мне приходилось то бежать, держась рукой за седло, то переходить на шаг, давая себе хоть небольшой отдых.

Начало светать. Нам удалось уйти от монастыря верст на пять, когда показалось первое село. Я уже был на пределе сил – сказывались бессонная ночь и вынужденный кросс. Все, сил нет. Надо искать второго коня.

Мы сразу направились к церкви, благо ее купола были видны издалека. В те времена служители церкви жили рядом с церковью, иногда их дом стоял даже на одной территории с храмом, и искать священника не пришлось. У Ионы со священником нашлись общие знакомые, нам помогли купить коня, покормили, и мы снова пустились в дорогу.

Хоть я и не очень любил езду на коне, но признал, что бежать за конем – еще хуже.

Когда за селом Иона, ехавший впереди, направил коня прямо, я его окликнул:

– Надо уходить в сторону. Погоня пойдет именно здесь – ведь самая короткая дорога именно эта. Твой послушник знает, куда ты направлялся. Поэтому прямая дорога к Боровску – не для нас. Поедем по объездным дорогам. Это будет дольше, но безопаснее.

Иона был вынужден согласиться.

Мы свернули вправо. Этих мест Иона уже не знал. Ничего, как говорится – язык до Киева доведет. Лошадей не гнали; если погоня будет, преследователи пойдут по прямой дороге. А объездных – сколько хочешь; повсюду заслоны не поставишь, да и сомневаюсь я, что в монастыре найдется столько людей для погони. Двоих-троих направят на вологодский тракт, к Прилукам, еще столько же – на Боровск.

– Сколько монахов в монастыре?

– А? – очнулся от печальных дум Иона. Я повторил вопрос.

– Десятка три будет.

– А сколько в седле держаться могут да оружие держать?

Иона задумался.

– За всех не скажу – не знаю, но думаю – не больше десятка. В основном из молодых, послушники. Эти из кожи вон лезть будут.

Так я и предполагал. Поэтому гнать ни к чему, лошадей запалим. Нам надо груз в целости в Боровск доставить, а днем раньше, неделей позже – какая теперь разница, когда месяц уже потерян.

– О чем задумался, Иона?

– Об Иуде.

– Это ты о Трифоне? Сколько же он в послушниках?

– Год, почитай.

– Не раскусили вы гадюку. Мне прибить его надо было, да настоятель Савва просил кровь не проливать. Я бы и не пролил – удавил бы по-тихому или головой в пруд. Продавши единожды, продаст еще.

– Правильно говоришь, только как душу черную увидишь? Однако же вернули Божьим промыслом навершие и ризу.

– Как вас повязали-то?

– Просто. Дело уже к вечеру было. Мы подъехали к церкви – ну что в селе, думали отдохновение и ночлег получить у местного пастыря. Из церкви трое монашествующих выходят, увидели Трифона. Один из них знакомцем оказался, вместе на литвинов в дружине ходили. Слово за слово, уговорили в монастырь ехать, он ведь недалеко. Накормят, спать-де уложат – будет о чем старым знакомцам поговорить. Мы и согласились. Вернее – я согласился, старый дурак. Трифон и без уговоров готов был, видно – знал заранее. А уж за стенами монастырскими повязали меня да в поруб. Трифон сам отдал братии навершие да ризу, черная душа.

– Удивляюсь я, Иона, что тебя еще жизни не лишили – зачем им свидетель?

– На все Его воля. – Монах перекрестился.

Удивительная беспечность – Русь со всех сторон терзают иноверцы – литвины, татары, ногайцы, по дорогам разбойники бродят, проходу не давая, а Иона с послушником ценности великие везет за тридевять земель и – без охраны. Наивная душа! У многих купцов товара в обозе по цене вполовину, а то и того меньше, так охраны – человек пять-семь.

Два дня мы ехали малоезжеными дорогами, где проезжали две-три телеги в день – в густой траве едва виднелись следы от тележных колес. А на третий – в лесу встретились разбойники. Не разбойники даже, так – шпыни ненадобные. Два человека преградили нам путь впереди, и один – сзади. Одеты по-летнему, защиты – никакой, оружие просто смешное – кистени и ножи. Задний, правда, поигрывал самодельной деревянной дубиной. Видимо, они рассчитывали на легкую добычу, узрев монаха. Ну, так я вам не монах.

Я вытащил саблю. Разбойники предпочли не связываться и медленно отошли в лесную чащу. Правильно – живы остались.

Следующие три дня ехали спокойно. Беспокойство почувствовали, остановившись на ночь на постоялом дворе.

Что-то мне не понравилось в хозяине – но что? Я начал припоминать, и вспомнился мне его взгляд – очень уж внимательный, будто оценивающий: те ли люди приехали, о которых ему говорили?

Мы поужинали в трапезной, затем поднялись в отведенную нам комнату. Иона стал возносить молитву перед иконой, что висела в красном углу. Я же вышел в коридор и тихо подошел к лестнице.

Сверху был виден лишь край стойки и ноги хозяина. Через некоторое время хозяин подозвал мальчишку – полового, что-то нашептал ему на ухо, и паренек выбежал на улицу. Мне это не понравилось.

Я пробежал в другой конец коридора, попутно заскочил в нашу комнату и бросил Ионе:

– Никуда из комнаты не выходи, дверь запри, откроешь только на мой голос.

Сам же вылез в окно в конце коридора, легко спрыгнул на крышу сарайчика, с нее – на землю. Перепрыгнул через забор и огляделся. Рубашка мальчишки мелькала уже далеко, вот он повернул в переулок. Я бросился бегом за ним. Добежав до дома, за которым он скрылся, я осторожно выглянул за угол. Парень стучал в ворота. Калитку отворил не видимый мне человек. Паренек ему что-то сказал и отправился назад.

Чтобы не столкнуться с ним нос к носу, я перебежал на другую сторону улицы и встал, отвернувшись, сделав вид, что ищу деньги в поясном кошеле. Мальчишка прошел мимо, даже не обратив на меня внимания.

Да, хозяин постоялого двора явно послал парня с сообщением. Я просто шкурой чувствовал, что речь шла о нас, даже скорее – об Ионе, поскольку в монастыре, где томился в узилище монах, меня никто не видел.

Зайти в дом да расспросить хозяина, о чем шла речь? О том, что неведомый мне мужик будет молчать, я не сомневался. Но ведь и у меня был дар развязывать языки. А вдруг я ошибаюсь и парня послали за новой порцией вина? Может, он – виноторговец? Но не сидеть же мне в комнате и ждать развязки!

Глава 4

Придется проследить за домом, ничего лучшего мне в голову не пришло. Плохо только, что торчу я тут на самом виду, как три тополя на Плющихе.

Я уселся на завалинку. В конце концов мужик из того дома меня не видел. Если я не перестраховываюсь, то моего словесного описания у преследователей нет, только – Ионы. То, что разговор шел именно с мужчиной, а не женщиной, я не сомневался – не будут втягивать в тайные дела женщину. А может, все это – случайные совпадения? Как говорится, пуганая ворона и куста боится.

Если я не ошибся, то мужик должен просто передать сведения, что получил от мальчишки, дальше. Интересно было бы посмотреть – кому.

Вскоре мужик вышел из дома, осторожно осмотрелся и пошел по переулку. Начали оправдываться мои худшие опасения.

Я отпустил его подальше и направился за ним. И не очень удивился, увидев, что он входит в церковь – что-то подобное я и предполагал.

Мужик пробыл в церкви недолго, вскоре вышел. Следовать за ним я не стал, не интересен он мне – обычный «почтовый ящик». Получил сообщение – передал. Гораздо интереснее было бы пообщаться с вышедшим священником – тем более что он повел себя странно. Выскочил из церкви во двор, заметался – видимо, решал, что делать? Захватить Иону самому – сил нет, людей оружных и опытных – тоже; сообщение передать дальше – сумерки уже на улице. А упустить нас ему явно не хочется – боится, что утром и след наш простынет.

Наконец священник принял решение и быстрым шагом пошел по улице, но, к моему облегчению, недалеко. Вошел без стука в ворота избы, пробыл во дворе несколько минут, вышел и уже спокойной походкой вернулся в церковь. Очень интересно!

Я издали наблюдал за избой, куда заходил священник.

Вскоре открылись ворота, на старом мерине выехал верховой – одеждой ремесленник.

Мерин трусил неспешно, видно – отбегал свое. Я шел сзади. Всадник выехал из села, и я забеспокоился. Стоит мерину прибавить ход – и я за ним не поспею. Жалко, что мой конь на постоялом дворе. Тогда надо догнать и порасспрашивать мужика.

Я рванул за всадником – благо он не оборачивался. Когда уже приблизился, с дороги сместился на обочину. Там трава, она приглушит топот. Догнав, я резко дернул всадника за ногу. Не ожидавший нападения мужик свалился с лошади, но не упал – я вовремя поддержал. Зачем мне покалеченный?

– Здорово, мужик!

– И тебе здравствовать. Чего бросаешься на людей? У меня и денег нету.

– Не за деньгами я. Чего приходил к тебе священник?

Мужик слегка растерялся, потом ляпнул первое, что пришло в голову:

– Крестины завтра – внука крестить буду, вот поехал кумовьям обсказать.

– На ночь глядя? – Я вытащил нож из ножен. – Если ты еще не понял, то я не тать. Хочу услышать, куда путь держишь и что велено передать?

Глаза у мужика забегали. Говорить ему явно не хотелось. Я слегка кольнул его острием ножа.

– Считаю до трех. Не скажешь – обстругаю, как полено, только и оставлю, что язык, чтобы сказать мог. Веришь?

Мужик разразился длинным матерным монологом. Надо поучить. Кончиком ножа я резанул по руке. Разрез длинный, но для жизни не опасный. Мужик взвизгнул и замолк, лишь глядел на меня испуганно. Только сейчас он осознал, что я не шучу и угрозы мои – всерьез.

– В соседнее сельцо велено было ехать, в церкву. Там передать местному священнику – Иона здесь, торопитесь, утром уйдет.

– И все?

– Истинный Бог, все. – Мужик перекрестился. Я думал. Отпустить его в село – значит навлечь на себя неприятности, и не далее, как рано утром. Прирезать – рука не поднимается: он никто, еще один «почтовый ящик». Прогнать домой – проболтается священнику. Вот незадача.

А привяжу-ка я его к дереву. Отведу подальше в лес и привяжу. Коня его трогать не буду: мерин старый, сам дорогу домой найдет. Придет без седока – искать пропавшего начнут, а за день не помрет.

Так и сделал. Отвел мужика метров на двадцать в лесок, привязал к дереву, в рот шапку его же затолкал. Шлепнул рукою по крупу лошадку, и мерин неспешно зашагал по дороге. Мне кажется, мерину было все равно – есть на нем всадник, нет ли?

Я же отправился назад и прямым ходом – на постоялый двор. Иона еще не спал, ждал меня. Я пересказывать подробности не стал, объяснил просто, что выследили нас, но до утра время есть – можно немного поспать, а утром поедим и – сразу в путь.

Так и сделали. Я запер дверь, подставил к ней скамью, обнаженную саблю положил рядом с собой.

Ночь сюрпризов не преподнесла – выспались оба и после скорого завтрака поднялись в седло.

Мы выехали из села, и я без слов свернул с дороги. Иона как привязанный следовал за мной. Я решил выехать на другую дорогу, а срезку между ними осуществить прямо по целине. Как я узнал утром в трапезной, глубокой реки или оврагов поблизости не было.

Одно плохо – ехать приходилось шагом, осторожно, чтобы ноги коней не угодили в барсучью нору или другую западню. Тогда бросай коня и тащи груз на себе до первого села. Да и верную дорогу спросить не у кого: вокруг ни души, лишь луга и засеянные поля. Но я полагался на свою интуицию и память. Европейскую часть Руси я помнил относительно неплохо еще по прежней жизни, когда пришлось попутешествовать на байке.

Дорога и в самом деле появилась часа через три неспешного хода, и мы повернули направо. Здесь уже пустили коней вскачь. Переходили с рыси на галоп и обратно, давая коням отдохнуть. За день отмахали верст тридцать.

– Все, не могу, сидеть уже не могу, давай передохнем, – взмолился к вечеру Иона.

Доехав до первого же постоялого двора и отдав коней прислуге, мы поели и легли спать. Вернее – спать лег я один. Иона еще долго стоял перед иконой, вознося молитву. Под его бормотание я и уснул.

Утром после завтрака – снова в седло. До Боровска оставалось уже не так далеко, но и опасность, что нас попытаются перехватить, тоже возрастала.

Переправились через Волгу на пароме, проехали старинный русский город Ржев. Теперь впереди не будет больших рек, а малые мы пересечем вброд.

Тракт был грунтовый, но утоптанный копытами и колесами повозок до бетонной плотности. Если бы не пыль, совсем было бы неплохо. Помогал боковой ветер, относивший пыль в сторону, но даже и при этом через пару часов мы покрылись слоем серой пыли.

Навстречу нам пронеслись два всадника, тоже запыленные донельзя. Мы разминулись, затем всадники круто осадили коней, развернулись и пустились за нами вдогонку.

– Иона, давай быстрее, нас догоняют.

Я оглядывался, но расстояние между нами неуклонно сокращалось. Вероятно, лошади у всадников были посвежее или повыносливее. Вот уже дистанция – не более тридцати метров.

– Иона, скачи вперед, жди меня на первом же постоялом дворе. Я их задержу.

Я перестал погонять коня, и всадники быстро приблизились. Обернувшись, я всмотрелся. Одежда на них не монашеская, цивильная. Тогда можно и сабелькой помахать. Один из всадников приблизился, стал обходить меня слева. Никак они хотят разделиться: один догоняет Иону, второй нападет на меня?

Как только корпус его лошади поравнялся с моей, я резко выкинул левую руку в сторону и ударил его кистенем. Удар пришелся в правое плечо. Всадник вскрикнул, выпустил поводья, закачался в седле. Конечно, болевой шок при таких ударах в сустав очень сильный. Всадник стал отставать, но второй сблизился и выхватил саблю. Его жеребец неуклонно приближался, снова обходя меня слева. Неудобно бить левой рукой, но как только морда жеребца оказалась в досягаемости, я рубанул поперек нее. Жеребец взвился от боли, всадник свалился в дорожную пыль.

Я притормозил коня, развернулся и медленно стал приближаться. Всадник оправился от падения, поднялся. Стоял, выставив вперед саблю. Я пришпорил коня, задумав срубить его на скаку.

Противник мой оказался опытным – пешему трудно устоять перед конным; в последний момент он уклонился и присел, ударив саблей по ногам моего коня. Конь кувыркнулся через голову. Мое счастье, что я успел выдернуть ноги из стремян, иначе туша коня меня просто раздавила бы. Падение, сильный удар о землю. Мне показалось, что от удара из меня вышибло дух, перехватило дыхание.

Но осознание близкой и смертельной опасности заставило быстро вскочить. Сабля валялась в двух шагах от меня, я схватил ее и обернулся к врагу. К моему удивлению, он не бежал ко мне, а стоял на месте. Довольно странно. Он что, при падении ногу повредил? Я обернулся назад. Конь второго всадника стоял смирно на дороге, а противник мой, потеряв сознание, лежал на шее коня. Хоть с тыла ничего не угрожает.

Я медленно подошел к врагу, восстанавливая сбитое падением дыхание. Точно – одна ступня у него неестественно вывернута в сторону, и опирается он только на одну ногу. Старается держаться, но лицо перекошено от боли.

– Мужики, вы чего на меня кинулись? Я вас не трогал – какая пчела вас укусила?

– Ты нам не нужен – просто мешаешь, потому умереть должен.

– По-твоему, если ты мне сейчас мешаешь – тоже умереть должен?

Враг сплюнул, оскалился:

– Чего стоишь? Поглумиться хочешь? Ну, убей, если получится.

Я сунул саблю в ножны.

– На кой черт ты мне сдался, сам на дороге сдохнешь без лошади.

Я повернулся, пошел к лошади второго всадника. Мой конь валялся на дороге с вывернутой шеей и перерубленными ногами.

Подойдя, я стянул всадника, и он кулем упал в дорожную пыль. Чего с ним церемониться? В живых его оставил – пусть еще спасибо скажет, когда очухается.

Я срезал с его пояса плотно набитый кошель, сунул его за пазуху. Придется покупать себе нового коня. Жалко, я свыкся со старым.

Взлетел в седло, тронул поводья. Не спеша объехал своего противника. Он опирался на саблю и чуть зубами не скрежетал от бессилия. Как же, враг рядом, а он его достать не может. Хуже того – я драться с ним не стал, объехал, как кучу навоза.

Я пришпорил коня и через полчаса был уже на постоялом дворе.

Иона ждал на крыльце, с тревогой поглядывая на дорогу, и, завидев меня, с облегчением вздохнул.

– Жив? Ну, слава богу!

– Ну уж коли мы на постоялом дворе, пойдем хоть пообедаем по-человечески. Думаю, сегодня нас уже никто не побеспокоит.

Мы с аппетитом поели. Собственно, поел я, а Иона поковырял кашу ложкой, мясо есть не стал, запил квасом. Я же, доев курицу, побаловал себя пивом.

– Вот теперь и дальше ехать можно, с сытым брюхом оно веселее.

Иона пробурчал что-то вроде как «чревоугодник», но мне было все равно, что он обо мне думает.

Мы пустились в путь и, переночевав у знакомого Ионы, к вечеру следующего дня подъезжали к Боровску, вернее – к Свято-Пафнутьеву Боровскому монастырю, что стоял близ города.

Монастырь производил серьезное впечатление. Скорее – выглядел он как крепость: толстенные стены, шесть башен, все – каменные. Такой монастырь любую осаду выдержит.

На территории монастыря высились маковки церквей. Насколько я помнил – здесь, в этом монастыре, много лет спустя, во время царствования Алексея Михайловича, уморили голодом боярыню Морозову, выступавшую против церковных реформ патриарха-раскольника Никона, и ее сестру – княгиню Урусову.

Мы подъехали к въездной башне, как я позднее узнал – Георгиевской.

На стук Ионы в крепостные ворота выглянул послушник. Увидев монашескую рясу Ионы, загремел запорами и открыл ворота. Мы спешились и, ведя коней в поводу, прошли ворота, которые тотчас же закрыли.

Мы оказались на небольшом пятачке внутри башни. Следующие внутренние ворота были закрыты и располагались под прямым углом к въездным, чтобы затруднить неприятелю штурм при осаде.

Из узких боковых дверей вышел монах, завидев Иону, бросился обниматься, восклицая:

– Дошли наши молитвы до Вседержителя! Жив, добрался-таки. А то уж мы слухи разные слышали: де сгинул Иона. Пошли к настоятелю! А это кто с тобой?

– Защитник мой, из узилища вызволил, сюда сопроводил, немало жизнию рискуя.

– Вот оно как. Тогда идемте вместе.

По знаку монаха послушник открыл внутренние ворота, и мы оказались внутри монастырских стен. Послушник забрал лошадей, а мы отправились за монахом.

Перед дверью настоятеля попытались отряхнуть одежду от пыли, да какое там. Так и вошли.

Настоятель принял Иону с радостью. Перекрестил, облобызал, посадил на скамью. Я скромно присел рядом.

Иона, не торопясь, пересказал все события, включая измену Трифона, свое счастливое освобождение, возвращение ризы и навершия. При этих словах Иона развернул сверток, достав шитую золотом ризу, и поднес настоятелю монастыря навершие.

Тот долго любовался навершием, потом молвил, что посох уже готов, осталось только водрузить на него навершие – и подарок для иерарха готов. Развернул ризу – хороша, в пыли немного – так это ничего, послухи почистят.

Иона уселся и продолжил рассказ.

– Вот как оно! Совсем Вассиан Косой совесть потерял, народ мутит, клир расколол. Ох, не к добру!

Осенив меня крестным знамением, он поблагодарил за помощь. Позвонил в колокольчик и велел явившемуся послушнику накормить меня и отвести отдыхать. Иона же остался с настоятелем, видно – был разговор не для посторонних ушей.

Я перекусил в монастырской трапезной, с удовольствием улегся на жестковатый матрас и отрубился. С момента, как я покинул Вологду, я не чувствовал себя в такой безопасности.

Проспал я до утра, и лишь близкий колокольный звон разбудил меня. Звонили к заутрене. Вставать страсть как не хотелось. Но не выйти на утреннюю службу в монастыре – верх неуважения.

А после службы – завтрак совместно с монахами в трапезной. До чего же у них здесь, в монастыре, хлеб хорош. Своей выпечки, свежий, духовитый. Прямо на диво.

Я нашел Иону и спросил:

– Когда назад, в Прилуки?

Монах ответил уклончиво, вроде есть здесь, в Боровске, еще дела и доберется он сам. Тогда я решил возвращаться один и попрощался с Ионой.

Послушник споро возложил на лошадь седло, затянул подпругу, подвел лошадь к воротам. Прощай, Боровск, может, и доведется еще быть в старинном граде.

Обратный путь я проделал быстро. Ехал налегке, в одиночку, не опасаясь нападений, и через неделю уже въехал в Вологду.

Перво-наперво – домой, успокоить жену, что жив-здоров. Ну и помыться в баньке, поесть домашних харчей. А завтра уже – в Спасо-Прилуцкий монастырь, к настоятелю, куда уж теперь торопиться-то.

Выехал я с утра, на отдохнувшей лошади. На стук в ворота в оконце выглянул монах и, узнав, отпер калитку.

Настоятель принял меня тотчас же.

– Ну, сказывай – удалось найти?

– Удалось.

– Где навершие и риза?

– Где им быть? В Боровске ныне.

Настоятель сильно удивился, усадил меня на скамью.

– Рассказывай.

И я подробно рассказал, как и где нашел Иону и что Трифон оказался изменником, Иудой, как удалось найти похищенное и добраться с Ионой до Боровска, где вручили настоятелю навершие и ризу.

– Где же Иона?

– Остался в Боровске, сослался на дела, сказал, что доберется сам.

Настоятель задумался, потом, поднявшись, поблагодарил. Я поклонился и вышел.

Меня не оставляла надежда, что отцы церкви обо мне теперь забудут, желательно – надолго, и не скажут невзначай о моей персоне князю Овчине-Телепневу.

Я зажил прежней жизнью, но в душе поселилась тревога, маленький такой червячок сомнения. Не станет ли меня теперь шантажировать настоятель, решая свои проблемы? А с другой стороны – раз смогла меня найти церковь, при желании может найти и кто-либо другой, тот же московский князь. И чего ему неймется? Я ведь исчез из его жизни, не напоминая абсолютно ничем. Рот всегда держал на замке. Или он опасался, что, попади я к палачу, расскажу на дыбе все, что знаю? Пытки выдержат немногие, только фанаты веры, убеждений. А может быть, мне стоит самому пробраться к князю и прирезать его? Причем втихую, без свидетелей? Тогда и концы в воду, искать будет некому. Душа противилась. Одно дело – убить врага в бою, защищая свою жизнь, другое – убийство исподтишка. Нет, я не мог пасть столь низко.

В голове промелькнула одна мыслишка. Надо ее обмозговать в тишине. И чем больше я об этом думал, тем больше убеждал себя, что стоит попробовать.

А вспомнил я вот о чем. Еще будучи на службе у князя, исполняя его задание на Муромской дороге, я проник в сон князя и предотвратил отравление ядом его и его семьи. Не попробовать ли мне снова проникнуть в сон и внушить ему мысль, что искать меня не надо? Так и порешил.

Я лег спать в своем кабинете, сказав жене, что надо обдумать дела. Прилег на мягкую софу и даже слегка придремал. Около полуночи решил, что пора действовать. Закрыл глаза и в полудреме вызвал в памяти образ князя. Долго не получалось – образ в памяти потускнел, что ли?

Затем из туманного облака возник княжеский лик. Я сосредоточился, с помощью телепатии, или как уж там это состояние называется, попытался проникнуть в мысли или сон князя.

Медленно выплыло из грез милое женское лицо, на голове кика, богато расшитая жемчугом, золотые височные кольца. Видение охватывает женщину всю, целиком. На ней красный сарафан, из-под которого выглядывают носки алых сафьяновых сапожек. И главное – обстановка вокруг нее. До меня начинает доходить, что это все – убранство Кремля, а женщина – супруга государя. Ни фига себе видения у князя! Это он мечтает или все происходит наяву? Вот мужские руки, унизанные перстнями, начинают раздевать государыню.

Нет! Я вздрогнул, пришел в себя. В такой амурный сон не полезу, мне там делать нечего. Видно, не зря слушок ходил… лучше займусь княжескими мыслями и видениями в другое время.

Но не зря, ох не зря разыскивал меня князь, пытаясь навеки заткнуть мне рот. Весь следующий день меня так и подмывало рассказать Елене, что удалось увидеть. Лишь усилием воли я запретил себе это. То, что известно женщине, вскоре будет известно всем. А это верный путь на плаху – если не по велению князя, так по воле государя.

На другую ночь я повторил попытку, на сей раз более удачно. Княжеский сон был умиротворяющим – луг, цветы, ручеек весело блестит под солнцем. Пора вмешиваться.

Я занял все видение князя и почувствовал, что он вздрогнул.

– Узнаешь ли меня, княже? Я – бывший твой дружинник, на которого ты прогневался за подозрение облыжное. Не виновен я перед тобой ни в чем, разве только жизнь твою спас. И теперь ты жизнью своей со мной навеки, до смерти связан. Я умру – и ты погибнешь, меня схватят – и тебе не жить. Понял ли меня, княже?

Я убрался из княжеского сна. Не стоит перебарщивать. Лучше через некоторое время повторить сеанс, твердо вбив в голову князю, что искать меня не надо.

Уснул я далеко за полночь, утомленный, но довольный содеянным.

А через несколько недель в церкви священник Питирим вновь отвел меня в сторонку и попросил посетить настоятеля монастыря отца Савву.

«Что опять случилось? – думал я, подъезжая к монастырю. – Неужели снова какая-то кража или монах исчез? Пошлю их всех подальше, так недолго и в кабалу попасть».

К моему удивлению, игумен встретил меня приветливо, усадил в кресло, а не на скамью поодаль.

– Как поживаешь, Георгий?

– Твоими молитвами, отец Савва.

– Ну-ну, не все так уж и плохо. Прибыл Иона из Боровска позавчера. Очень хорошо о тебе отзывался, мол, не сребролюбив, милостив – никого не покалечил и жизни не лишил, а дело свершил. Как истый православный. Мера зрелости и серьезности человека определяется делами, а не словами и намерениями. О твоем поступке даже сам предстоятель знает.

Отец Савва перекрестился и продолжил:

– Есть у нас лазутчики свои даже у Вассиана Косого. Говорят, землю князь роет, хочет найти человека, что расстроил его хитроумную комбинацию. Мы, по мере наших возможностей, сделаем все, чтобы о тебе никто не узнал.

Вот уж спасибо! Втянул меня в свои церковные интриги, а теперь – «в меру сил». Да что же мне так не везет: если вчера меня искал один князь, то сегодня – уже два. Так и в России места не останется, куда спрятаться можно.

Видимо, Савва прочитал на моем лице печать беспокойства и уныния.

– Рано унывать, сын мой! Не все хорошее ты от меня еще узнал. В доме князя Овчины-Телепнева о тебе благополучно забыли. Не далее как три седмицы назад сам князь распорядился прекратить поиски, а буде где и встретишься ты с дружиною княжеской, притеснений тебе не творить. В случае же опасности для твоей жизни – защищать, как самого князя.

Настоятель продолжил:

– Сам удивлен сим поворотом. Овчина-Телепнев нам знаком хорошо, не раз сталкивались с ним. Серьезный муж, за государя радеет, при этом и от государя милости имеет. Но при всем при том злопамятен зело. И вдруг – прекратить поиски. Инда и мы не лыком шиты. Божьим промыслом водимый размыслил я, что надо тебе родословную знатную иметь. Ты где рожден-то?

– Честно сказать, отец Савва, даже не знаю. Сиротою рано остался…

Дальше врать не пришлось – настоятель хитро заулыбался, и я замолчал. Наверное, игумен Никодим, настоятель монастыря подо Ржевом, довел сведения о моем прибытии из будущего до иерархов церкви – иначе чего отец Савва так хитро заулыбался? Ох, за каждым словом надо следить, тщательно обдумывать, прежде чем ляпнуть чего не то.

– Не тушуйся, это я так – проверить. По моему заданию монахи просмотрели записи в церковных книгах. Тебе ведь тридцать пять годков?

Я кивнул. К чему он клонит, не пойму.

– Так вот, есть записи о рождении сына, нареченного Георгием, у болярина Михайлова, Вологодской губернии, сельцо Ярцево. Так что ты – болярин родовитый. Не знал?

Я сидел ошарашенный. Интересно, они что – однофамильца моего нашли? Так для этого сколько книг переворошить надо. И где теперь настоящий Георгий Михайлов? А ну угораздит встретиться, Русь-то не так и невелика. Настоятель вроде как прочитал мои мысли.

– Пожар случился в отчем доме, все и сгинули в огне, а ты вот каким-то чудом спасся. Землицы у батюшки твоего, Игната, было немного, за смертью хозяина отписана с немногими людишками была в государево владение. Так что, болярин Георгий Михайлов, ноне ты безземельный, потому людей на государеву службу выставлять не должон. А грамотку о происхождении твоем, о болярстве, я тебе вручаю.

Савва достал из ящика стола грамотку и вручил мне. Я бегло просмотрел – октября, второго дня… Внизу сургучная печать. Все честь по чести.

Ни фига себе. За месяц, что мы не виделись после моего прибытия из Боровска, настоятель провернул большую работу – пусть и не своими руками. А как тонко и хитро продумано! Я бы не смог додуматься до такого хода. Сильно, очень сильно. Был небеден и удачлив, а оказался еще – и родовитый боярин. Если с умом подойти – могут открыться большие перспективы, начиная от государевой службы и до возможности выборов в городские посадники… Ну, удружил отец Савва! Я-то думал – отделались от меня простым «спасибо».

Дорогого стоит эта грамотка. Однако же, зная немного настоятеля монастыря, я предполагал, что за эту грамотку в будущем придется отрабатывать. По мелочам дергать не будут – сами с усами, вернее, с бородами, но где будут нужны мои мозги и руки, призовут – это как пить дать.

Моя аудиенция у игумена Саввы на том закончилась и, откланявшись, я уехал из монастыря.

Лене рассказал, что боярин по рождению, и в доказательство предъявил грамотку. Жена долго ее читала, рассматривала, только что на зуб не пробовала и неожиданно огорошила меня вопросом:

– Так это что, и я выходит боярыня, коли муж у меня – боярин?

Я немного поразмыслил – получается так. Об этом я даже как-то и не подумал. Ох уж эти женские мозги с их логикой.

Я бережно уложил грамотку в шкатулку, где хранились другие документы – купчая на дом, купчая на скипидарный завод. Хм, ничего вроде и не изменилось, а как приятно ощущать себя боярином и промышленником. Не голь перекатная. Хотя я встречал бояр на своем веку, у которых за душой ничего, кроме родовитого имени, и не было – ни денег, ни земли, ни холопов.

Меня вдруг осенила неожиданная мысль, от которой я даже присел на софу. Дом в Вологде есть, деньги есть. Почему бы не прикупить земли с деревенькой у какого-нибудь обнищавшего дворянина? Вот тогда я и буду самым что ни на есть заправским боярином. Плохо только, что земля в основном дарится государем боярам за заслуги. Купить тоже можно, но и посуетиться придется много.

Я улегся на софу. И надо же – немудрящая грамота вызвала столько мыслей. К тому же, если я стану землевладельцем, надо будет выставлять в случае войны людишек в полном боевом снаряжении – как говорится в государевом указе – «конно и оружно». Надо поразмыслить, заманчивая мысль.

Не откладывая в долгий ящик, я обратился к отцу Питириму. Он пообещал узнать, если подвернется случай.

Выйдя из церкви, я перешел через Каменный мост, перекинутый через реку Золотуху. Вот и Сенная площадь – центр Вологды, средоточие приказов с их дьяками и писарями. Надо просто подкупить дьяков или подьячих, те и подскажут, где можно прикупить землицы. Во все времена приближенные к власти любили деньги. Знакомых у меня там не было, а совать деньги прилюдно – копать себе яму.

Я постоял у присутственного места, дождался обеда. Дьяки, подьячие, столоначальники и писари чинно, раздуваясь от ощущения собственной значительности, вышли из приказа. Кто-то уходил на обед поодиночке, скорее всего – домой, некоторые направились к ближайшему постоялому двору, в трапезную. Я направился за ними.

Писари уселись за отдельным столом, столоначальники, соблюдая дистанцию, – за другим. Да и кушанья себе столоначальники заказывали подороже, сдобрив их вином, а не пивом, как писари.

Я присел в сторонке, заказав себе скромный обед на скорую руку. Как подобраться к труженикам пера? Ничего дельного в голову не приходило. Ладно, попробую ошеломить их, а там – буду действовать по обстановке.

Я подозвал полового, истребовал лучшего вина и, когда кувшин был доставлен, отлил в чарку и попробовал. Вино и в самом деле было неплохим. Я сунул половому в руку полушку.

– Отнеси кувшин с вином за тот стол, скажи – от меня.

Половой шустро выполнил задание. Подьячие переглянулись, посмотрели на меня, я состроил уважительную физиономию и поднял свою чарку в приветствии. Им ничего не оставалось, как наполнить свои оловянные кружки вином и выпить. Вино явно понравилось, и когда они опрокинули по второй, я смело направился к их столу.

– Болярин Михайлов.

Подьячие переглянулись. Никто, скорее всего, не мог вспомнить такого боярина, но признаваться в этом не хотелось.

Меня пригласили присесть, что я с удовольствием сделал. Махнул рукой половому и попросил еще кувшинчик.

Выпив по кружке, от продолжения служивые отказались.

– На службе мы, больно дьяк сегодня зол, может и за волосья оттаскать или того хуже – из жалованья вычесть. Вино уж больно хорошо, так можно продолжить опосля, после работы.

– А чего же, приходите, продолжим.

Когда подьячие ушли, я направился домой, плотно пообедал, затем съел кусок масла. Елена аж изумилась – сроду я масло кусками не ел.

– Для дела требуется – пить вино вечером придется, так это чтобы не захмелеть.

– Вона что. И помогает?

– Попробую – скажу.

Вечером я уже сидел в трактире, заказав запеченного молодого поросенка, квашеной капусты, огурцов и два кувшина вина. Подьячие не заставили себя ждать.

Мы подняли первый тост за знакомство. Подьяки назвались. Не забыть бы их имена. Масло хоть и ел, но вино оказалось забористым.

Славно посидели, покушали от пуза, выпили изрядно.

Я не заикался о своей просьбе – пока надо только познакомиться, что мне удалось. Уже вечером, выходя из трапезной, мы обнимались. Подьячие были людьми битыми, и у них был нюх на денежных людей.

На углу у Малой Обуховской мы разошлись. Я был трезв, как стеклышко, из кружки отпивал по глотку.

Теперь я шел за Степаном. Мне он показался самым толковым. Надо узнать, где он живет. Степан прошелся по Малой Обуховской, свернул на Пятницкую, покачиваясь, нашел свой дом, забарабанил в ворота: «Эй, баба, открывай, не видишь – хозяин пришел с государевой службы!»

Я развернулся и сам отправился домой.

А следующим вечером я поджидал Степана недалеко от его дома. Как только он показался вдалеке, я медленно пошел навстречу.

– О! Какие люди! – узнал меня Степан.

Мы обнялись, как старые знакомые. Уже хорошо, что после вчерашнего возлияния у него память не отшибло.

– Пошли ко мне домой, – пригласил Степан, затем посмурнел. – Жалко только, выпить нечего.

– Тогда зачем домой идти? Пошли в трапезную.

– А и правда – зачем домой идти, коли выпить нету? – согласился Степан.

Я накануне обошел окрестные улицы, нашел приличный трактир. Здесь даже была комната позади общего зала для особо важных гостей.

Я заранее заплатил за нее, и теперь, едва мы вошли в трактир, нас под ручку со Степаном проводили туда. Что принести, было уже оговорено, и вскоре на столе оказались жареные цыплята с тушеной капустой, караси в сметане, истекающая жирком копченая осетрина, пряженцы с различною начинкой. А запивали все отличного качества мальвазией.

Степан после второй кружки слегка поплыл. Вцепившись зубами в цыпленка, другой рукой тянулся к рыбному расстегаю. Проглотив, вытер жирные руки о бороду. Сыто икнул и продолжил трапезу, не забывая отхлебывать вино из кружки.

Насытившись, он окинул стол завистливым взглядом, не ускользнувшим от моего внимания.

Пора рыбке заглотнуть наживку.

– Да, неплохо боляре живут.

– Кто ж тебе не дает?

– Жалованье не позволяет.

Степан пустился в пространные объяснения – работ-де выше крыши, начальство не ценит, а надоедливые просители, если и отблагодарят, так медной полушкой. Я сочувственно качал головой и слушал, не перебивая. Нет ничего лучше, чем благодарность говорившего терпеливому слушателю.

Когда Степан замолк, я вытащил из кошеля, небрежно брошенного на стол, золотой цехин.

Глаза Степана алчно сверкнули, но к монете он не притронулся.

– Если что и надо, болярин, то указы государства я нарушать не намерен. Узнает дьяк – на плахе жизнь кончу.

– А кто сказал, Степанушка, что законы нарушать надо? Я вот хочу деревеньку себе прикупить с землицею. От тебя только и требуется, что мне сказать, когда подвернется подходящий случай – умер там кто или хозяин продать решил. Все же через тебя идет, ты в числе первых узнаешь – все-таки не писарь рядовой.

Это я уже подольститься решил.

– И все? – не поверил Степан.

– Твоя задача – найти деревню с землей да свести меня с дьяком. Как видишь, с твоей стороны – никаких нарушений закона. Разве ж я не понимаю? Закон нарушать никому не позволено. А от меня возьми пока задаток в залог нашей дружбы. Выгорит дело – и дьяка отблагодарю, и тебя не забуду.

Степан сгреб золотую монету, опустил в свой тощий поясной кошель, в котором сиротливо лежали несколько ногат.

– И в самом деле, ничего противозаконного нет, – молвил Степан. – Как быстро надо узнать?

– Вчера.

– Как ты сказал? Вчера? – Степан пьяненько захихикал. – Надо запомнить. И сколько же я получу?

– Э… – Я замешкался. Мало назовешь – может и не согласиться, много – подозрительно будет. Надо было бы заранее с опытными людьми поговорить, чтобы знать цену вопроса.

– Еще четыре монеты – и я тебе скажу ответ завтра. Есть у меня на примете деревенька одна, о пяти дворах, выморочная. Разузнать все надо.

– Вот и постарайся, Степанушка.

Мы еще выпили вина. Степан подчистил угощение, и я помог ему добраться до дома.

– Ты, это, завтра ввечеру жди меня в этой же трапезной.

Мы попрощались. Золотой цехин – по нынешним временам деньги серьезные, не думаю, что он забудет об обещанных монетах.

И точно, ближе к вечеру я вновь сидел в отдельной комнатушке за столом с выпивкой и закуской.

Вскоре заявился Степан. Трезвый, глаза весело блестят, возбужденно потирает руку об руку. Уселся на скамью, снова поднялся.

– Есть деревня, от Вологды недалече, всего тридцать верст, пять дворов, двадцать душ холопов, рядом река, землицы достаточно – сорок гатей. Небогата усадьбица, так потом при желании и прикупить землицу у соседей можно. Закавыка одна есть.

Степан замолчал.

– Ну давай, не томи.

– Недоимки за хозяином были. Желающих прикупить землю с деревней много было, да как про недоимку в государеву казну узнавали, отступались. Гривна серебра новгородская в недоимке.

Я задумался. Степан сел за стол, налил кружку вина, выпил и набросился на еду.

Так, надо прикинуть – гривна серебра за недоимки, пять золотых – Степану, дьяку – наверное, побольше, да за саму землю… получается дороговато. С другой стороны, боярин без земли и поместья, пусть даже захудалого, – и не боярин даже. Никто всерьез его принимать не будет. Надо брать. Поиздержусь, конечно, но, думается мне, – игра стоит свеч.

– Что за деревня? В какую сторону? Мне посмотреть надо, не свистульку глиняную на торгу покупаю.

– Оно, конечно, кто же будет не глядя? Я тут даже нарисовал грамотку.

Степан полез за отворот кафтана, достал кусок пергамента. Я взял, развернул. А неплохо нарисовано: деревня, границы земельного участка, река, дорога на Новгород за границей участка.

– Как деревня-то хоть называется?

– Смоляниново – неуж не написано? Ну, я ему волосья с башки повыдираю, – погрозился кому-то Степан.

Меня разобрал смех. Наверняка над рисунком корпел весь день писарь, что не получит за свой труд и гроша ломаного, да еще и волосья грозят выдрать.

– Вот что, Степа. Возьму-ка я грамотку эту да завтра же и съезжу в деревню, на месте осмотрюсь.

– А как же без этого, обязательно надо посмотреть. Кафтан покупаешь, так и то сукно щупаешь, а тут – деревня с землицею.

Я пообещал по приезде навестить Степана – на том и расстались.

А уже утром я вскочил на коня и помчался осматривать будущее приобретение. Тридцать верст – это до вечера, еще день – осмотреть все, и день на обратную дорогу.

К вечеру, усталый и пропыленный, я едва нашел съезд с тракта к Смоляниново. Начинало темнеть, и я постучал в ворота – надо было где-то переночевать. Калитку открыл крестьянин. Одеждою – нищий: рваная, старая одежда, поношенные лапти. Сговорились мы с ним быстро, и я ночь провел на узкой лавке, едва не свалившись во сне.

Утром отдал за ночлег медную полушку. Договорился, что крестьянин за полушку покажет землю.

– Хороший хозяин раньше в деревне жил, справный. А как умер – все прахом пошло. Зерна сеять нет, живность почти всю поели, чтобы с голоду не сдохнуть. Ремесел в деревне нет, так и живем, – жаловался мужик.

Я пешком, в сопровождении селянина, обошел угодья. Поля заросли сорняками, но, приложив усилия, все можно было поднять. Речка под боком, лесок небольшой по соседству – места красивые. Деревня только убогая.

Я обошел все избы. Из работников – только четверо мужиков, остальные – дети, старики, женщины. И во всех избах – нужда и бедность. Все-таки я решил: буду брать. Землю еще прикуплю – потом, остальное хозяйство налажу. С тем и отбыл.

И закрутилось – завертелось… Степан свел меня с дьяком; за солидную мзду, да уплатив недоимку, да отвалив немалые деньги в казну за землю и двадцать душ крепостных, я получил к исходу месяца купчую.

Все, с этого дня я – самый настоящий боярин, с землею и двадцатью душами крепостных, за которых в ответе только перед Господом. Могу уморить голодом, могу запороть до смерти, только не для того я покупал деревню и землю, чтобы все привести в упадок. И без меня все едва дышало.

Вложить придется немало, но я уже чувствовал ответственность за этих людей.

Теперь можно посещать боярское собрание, показываться в свете – надо примелькаться. А допрежь – заняться деревней. Сейчас средина лета, сеять что-либо уже поздно, а вот домишки подправить, ремесло дать в руки, а с ним и заработок холопам – в самый раз.

Мое приобретение скромно отметили в домашнем кругу. Елена за прошедшее время – с тех пор как я стал боярином – слегка изменилась, построжела, что ли? Ну как же – новоявленная боярыня, хорошо, что не Морозова.

Я отдохнул от беготни и суеты пару дней, а потом засобирался в свою деревню.

Глава 5

Конечно, пока бумаги о покупке земли боярином Михайловым дойдут до Москвы, времени пройдет много. Государева машина работала медленно, но верно. И наступит пора, когда на смотр придется выставить ратников – как писано в указе, «конно и оружно». С моих земель потребуется выставить трех человек. Ну, один – это я, так еще двух боевых холопов надо где-то брать.

Поразмыслив, я пошел на торг. Во-первых, попробую купить пленников, что попали в рабство. Кого-то возьму в работники, на землю – из бывших крестьян, а если найду шустрых, их можно и в боевые холопы записать.

На торгу рабов продавали – не сказать, что торговля людьми была на виду, но она существовала. Мне никогда раньше людей покупать не приходилось, потому и опыта не было.

В самом углу, у двух бревенчатых сараев, и располагался пятачок, где торговали пленными. Всякие люди попадали в плен – литвины, из Великого княжества Литовского, для которых русский язык был родным, татары – казанские и крымские, шведы в исчезающе малых количествах; были и русаки, попавшие в рабство за неотданный долг и прочие прегрешения.

Подойдя к пятачку, я увидел выставленных на продажу людей. У всех на ногах были цепи.

Меня интересовали мужчины. Поскольку покупателей на столь экзотический товар не было, сразу подошли два продавца и стали расхваливать свой товар.

– Погляди, какой он молодой и сильный.

– Нет, ты мой товар погляди: девушка – как наливное яблочко, будет ласковой наложницей.

– Уважаемые, – встрял я, – дайте сначала самому осмотреть людей и поговорить с ними – постойте в сторонке.

Продавцы недоуменно переглянулись.

– Чего с ними разговаривать?

Однако препятствовать мне не стали.

Я подошел к мужику крестьянского вида.

– Ты кто?

– Крестьянин.

– Откуда?

– С Вологодской губернии, хозяин за недоимки продал.

Мужик потупился.

– Работал, что ли, плохо?

– Да как долг отдашь? Зерно под урожай брал, только засуха случилась.

– Будешь у меня работать?

– Ну, ежели по-человечески относиться будешь.

– Семья есть ли?

– Как не быть – жена, детки.

– Беру.

Я подошел к следующему.

– Ты кто?

– Гончар.

– Откуда?

– Литвин.

– Если дам мастерскую, будешь заниматься своим делом?

– Буду.

– Беру.

Так я обошел весь ряд. Когда выбрал молодого парня, тот с тоской глянул на стоявшую рядом девушку.

– Кто она тебе?

– Сестра.

– Хорошо, беру обоих.

Я торговался с продавцами, сбивая цену, и в итоге мне удалось сэкономить несколько рублей.

Когда купленные люди уже двинулись за мной, я увидел сидящего у сарая мужика самого страшного вида, закованного кандалами по рукам и ногам. Лицо его заросло волосом, лишь только глаза виднелись. Мужик был здоров, как бугай, – через ветхую одежду проступали мышцы.

Я спросил у продавца:

– Это еще что за зверь такой? За что его в железа заковали?

– Беглый. Силен, как бык, только уж своенравный очень, прежнего хозяина чуть не зашиб. Не берут его – как только узнают о предыдущем владельце, отказываются. Мы уж хотим его татарве в Крым продать. Там его живо обломают.

– Сколько просите?

– За рубль отдам, считай – себе в убыток. Больно уж дикий, чуть не по нему – кулачищами машет.

Я отдал рубль. Продавец вопросительно посмотрел на меня:

– Расковать или так поведешь?

– Расковывай – не зверь же он в самом деле.

Я вывел людей за торг.

– Стоять всем здесь.

Вернулся на торг, нашел двух возчиков с подводами и нанял их для перевозки людей в мое имение Смоляниново. Когда телеги подъехали и люди уселись, я спросил:

– Вас кормили сегодня?

Ответом было угрюмое молчание.

– Трогай!

Подводы поехали, я пошел сбоку. Когда телеги поравнялись с трактиром, я приказал остановиться, зашел в трапезную и попросил хозяина вынести на улицу целый таз пирогов и четыре кувшина кваса. Не дело морить людей голодом – причем уже моих людей, мою собственность.

Бывшие пленники с жадностью накинулись на еду.

– Так, слушать меня всем! Вас отвезут в мою деревню, называется Смоляниново. Отныне это будет ваш дом. Завтра с утра я подъеду и займусь вашим обустройством. Удачно доехать! Кто решит сбежать – поймаю и отдам палачу.

Я повернулся и отправился назад, на торг. Телеги с людьми двинулись по улице к городским воротам. Я же нашел в работном углу ватажку плотников и подрядился с ними о работе. Разговаривал сразу со всей ватагой.

– Надо поднять четыре дома, не пятистенку – обычных. Лес есть, но на корню – надо рубить, возить. Потому, если есть подвода – плачу отдельно. Нет – ищите сами. После окончания работ расплачиваюсь и продолжим дальше. Надо сделать быстро, чтобы успеть до холодов. Сможете?

– Это как платить будешь, барин.

– Не барин я – боярин родовитый.

Тут я загнул – подпустил «родовитого» для важности.

– Будете работать быстро и хорошо, не обижу. Еду покупайте здесь – деревня хилая, на месте ничего не купите. Если денег на еду нет, вот вам аванс.

Я отдал их старшему два рубля медью. На неделю на всю ватажку на пропитание хватит.

Довольные плотники засобирались. Я же отправился домой.

– Лен, я завтра с утра раненько уезжаю. Несколько дней меня не будет – надо деревню обустраивать.

– Нужное дело – ты же теперь боярин. Негоже боярину задрипанную землю иметь.

Почти всю ночь не спал – думки разные в голову лезли. Планов – громадье, только где людей взять? Деньги пока были – но люди?!

Чтобы деревня давала доход, я решил поставить мельницу, открыть пару мастерских. Пока будет зима и в поле крестьянину делать нечего, пусть сидит в тепле, зарабатывает себе на сытую жизнь. Я уже понял, что в ближайший год деревня и земля будут только забирать деньги и дохода скоро не дождешься, – так и землю с деревней я покупал не для дохода, а престижа ради. А поскольку привык относиться к каждому делу ответственно, заодно решил попробовать себя в роли землевладельца рачительного. Получается же у других – правда, земли и людей у них побольше, – и живут неплохо.

Я выехал рано утром – лишь только вторые петухи пропели. С собой взял полный кошель денег. После двухчасовой скачки я прибыл в свою деревню. Здесь уже были купленные мною люди – так же как и нанятые плотники.

Поздоровавшись, я сразу определил плотникам работу – дома ставить здесь, здесь и там. Чтобы стояли ровно – пусть будет улица, хоть и короткая, но прямая. Лес – во-о-н он. Людей в помощь – дам.

После подошел к вновь приобретенным холопам.

– Сейчас для вас плотники будут строить дома. Скоро осень, пойдут дожди. Будете помогать валить лес, обрубать сучья. Поскольку вам в них жить, работайте на совесть.

Я указал на гончара-литвина.

– Иди сюда.

Он подошел.

– Здесь будет твой дом и мастерская. Как скажешь – так плотники и выстроят. Что-то будет не так – пеняй потом на себя. Есть семья?

– Жена осталась на родине.

– Здесь теперь твоя родина. Передай ей весточку – пусть к осени сюда перебирается, детишек заведете.

– Разве можно так?

– Делай, что сказано. Будешь горшки, миски делать или что там еще. Половину дохода можешь оставлять себе на жизнь, половину – мне.

– Глина для работы нужна, печь.

– Ищи камни, клади печь. Если материал нужен будет – скажи, в городе куплю. Все остальное – сам. Иди, с этого момента ты работаешь для себя. Стой! Звать тебя как?

– Ян.

– Ты что, поляк?

– Да нет вроде.

– Ну, иди.

Затем я определил сестру с братом, указав им, где будет их дом. Обоих отправил на помощь плотникам. Брат – Никон – поможет валить деревья, Ольга, сестрица его, – ошкуривать хлысты.

Дошла очередь до крестьянина.

– Звать-то как?

– Арефий.

– Тут будет твой дом. Можешь послать весточку семье, пусть к осени приезжают. Коли денег на переезд не будет, дам в долг – отработаешь. Сейчас иди рубить лес. Будешь хорошо помогать – вскоре под своей крышей заживешь, быстрее семью увидишь.

Вот и звероподобный мужик.

– Звать-то тебя как?

– Тимоней батя назвал.

Я улыбнулся – настолько имечко не вязалось с этим звероватого вида мужиком.

– Делать что умеешь?

– А что и все. Что скажешь, то и буду.

– Сердце-то к чему лежит?

Мужик обвел глазами скромную деревушку, вздохнул.

– Мельник я, только мельницы здесь нету.

– Будет!

Тимоня обвел глазами поле, лес за ним.

– Для мельницы река нужна, коли она водяная, али местность с пригорком, чтобы ветер был, коли ветряная будет.

– Тогда сделаем так. Вон там река – иди, смотри подходящее место. Найдешь – покажешь плотникам, они будут ставить мельницу. Как делать – ты лучше меня знаешь.

Тимоня не уходил, топтался.

– Чего еще?

– Камни надобны – жернова, значит. Как без них начинать?

Тьфу-ты, не учел.

– Где их взять-то?

– Известно где – у каменотесов. А что молоть-то буду? Пашеничку али рожь?

– А какая разница?

– Для ржи камень потверже нужен, нежели для пашенички, да чтоб мука мелкого помола – помягче.

Вот это озадачил. Ну не специалист я по мельницам, о жерновах как-то не подумал.

– Тимоня, я не знаю, где взять жернова и какие они бывают. Вот тебе две полушки на питание, на несколько дней хватит. Поспрашивай по соседним деревням, в которых мельницы стоят, – где они брали жернова. Найдешь – договаривайся, чтобы сюда везли. Я заплачу. Работать тебе – выбирай сам.

– Это что, я идти могу?

– Можешь.

– Не боишься, что сбегу?

– Ты что, всю жизнь бегать собрался, пока палач ноздри не вырвет? Охолонись, мельницу тебе предлагаю, на кусок хлеба заработаешь, крыша над головой будет. Захочешь жениться – возражать не буду. Сколько за помол берут?

– Одну десятину.

– Вот и ты столько же брать будешь. Только одну заработанную десятину мне, другую – себе.

– Не боишься, что воровать буду?

– Нельзя всю жизнь бояться. Я тебе хорошие условия предлагаю. Ты – холоп и должен работать за кров над головой и жратву. Только из-под палки никто работать много не будет. Вот и решай – зарабатывать и жить как человек или бегать с рваными ноздрями.

Тимоня молча повернулся и пошел. Боялся ли я, что он не вернется? Да, конечно, но рубль, заплаченный за него, – не такая большая сумма, а если Тимоня сам вернется, я приобрету мельника. Это сильная подмога деревне и хозяйству. Не каждый землевладелец мог осилить строительство мельницы – дорого.

Так, с плотниками и холопами определился. Надо решать с приписанными крестьянами.

Я собрал мужиков, оглядел их.

– Нравится такая жизнь?

Нестройное «нет» в ответ.

– Кто умеет писать?

Тишина.

– Кто у вас поавторитетней будет?

– Чаво?

Ясно, слова этого не слыхивали. Я тоже хорош – завернул.

– Кто поопытней будет?

Мужики вытолкнули вперед щуплого мужичонку.

– Архип я.

– Назначаю тебе старшим – всем его слушать. Обойдете все избы, посмотрите, что отремонтировать надо. В деревне у вас появились новые люди, здесь им жить и работать. Живите дружно. Скоро здесь будут мельница и гончарная мастерская. Летом работаете в поле, зимой – промыслом занимаетесь. Кто не ленится – будет сыт, одет. Как говорится, «будет сыт, пьян, и нос в табаке».

– В чем нос?

Тьфу-ты, опять не туда меня понесло.

– Продолжаю. Пока плотники здесь – дома свои отремонтировать. Это первая и главная задача. Архип, обойди все избы, определись. Потом – все мужики в лес, поможете на рубке. Лошади есть?

– Есть одна.

– В подводу ее – бревна таскать будете.

– Зачем же в подводу, боярин? Хлысты лучше волочить.

– Ну так волочить будете.

Я взобрался на коня. Вроде всех загрузил делом. Надо в город – там дел полно. Оказывается, боярство – не только в горлатной шапке ходить, тут вертеться надо.

Я погнал коня в город.

Плохо, что не обзавелся в Вологде знакомыми. Позарез нужен был управляющий. Не могу я разорваться между Вологдой и Смоляниново. Нужен человек, который будет приглядывать за стройкой, решать текущие вопросы. С меня хватит за глаза общего руководства и добычи денег. По моим прикидкам, денег пойдет на все задуманное – немерено.

Поставив коня в конюшню в своем дворе, я даже не стал обедать. Бросил Елене: «Попозже» – и быстрым шагом пошел на торг. Я обходил мелких торговцев, рассматривая их, а не товар.

Вот этот вроде подходит. Глаза живые, смышленые, одет опрятно, чисто, но бедновато. Похоже – то, что мне надо.

Подойдя к нему, я спросил:

– Ты сколько за день зарабатываешь?

– Я же не заглядываю в твой кошель, барин.

– Не барин я, а боярин.

В эти века звание свое никто умалять не собирался и от другого терпеть бы не стал.

– Хоть и князь. Я свободный человек.

– Свободный, а дурак. Я работу тебе предложить хотел.

Я повернулся и пошел прочь. Свет клином на этом мелком разносчике и продавце не сошелся. Однако через несколько шагов услышал сбоку деликатное покашливание. Я скосил глаза – рядом семенил со своим лотком давешний торговец.

– Слышь, боярин, а что за работа?

– Ты же свободный человек, с боярином, да и с самим князем разговаривать тебе несподручно, чего же тогда меня догнал?

– Интересно стало.

– Ступай своей дорогой.

– Две полушки.

– Не понял – чего «две полушки»? Я ничего не покупаю.

– За день зарабатываю две полушки – ты же сам спрашивал.

– Не густо. Семья есть?

– А то как же.

– Хочешь зарабатывать больше? Только и крутиться надо будет, как белка в колесе!

– Ежели чего супротив закону, то я не согласен. Скажем, скрасть чего, или морду набить, или того хуже – не согласен я.

– С чего ты решил, что я тебе душегубские дела предложить намерен? Мне управляющий в деревню нужен, несподручно мне все дела самому делать.

Торговец задумался:

– Нет, не смогу – опыта нет.

– Опыт – дело наживное, лишь бы желание было. Коли сговоримся – объясню, помогу, да и сам в деревне бывать часто буду. Серьезное дело пригляда требует.

Парень почесал затылок.

– Попробовать можно, а ну как не получится?

– Всего и делов, что назад, на торг, вернешься. Я тебе работу не на один день даю, будешь за дело радеть да головой думать, так и деньги будут.

Парень определенно нравился мне. Проходимец давно бы ухватился за предложение, а этот взвешивает силы. Одежда чистая – тоже плюс: за собой следит, значит, и за порядком следить будет.

– А сколь платить будешь, боярин?

– Вдвое против теперешнего заработка. А дальше от тебя зависеть будет. Отличишься, смекалку да разумение покажешь, честность и рвение к делу – добавлю деньжат. Не способен коли окажешься – уж извини, на торг вернешься.

Парень снова задумался, и когда я уже стал терять терпение, решительно сказал:

– А пропади она пропадом, такая жизнь, с хлеба на квас перебиваюсь. Согласен. Где хоть деревня-то?

– Тридцать верст отсюда, Смоляниново называется.

– Знаю, сам недалеко от тех мест родился, из Бежицы я.

– Звать-то тебя как?

– Андрюшкой отец нарек. А тебя как звать-прозывать?

– Боярин Георгий Игнатьевич Михайлов. Сейчас вот что – надо выбрать коня и подводу. Во всей деревне одна лошадь, а телега нужна позарез.

– Лоток с товаром куда?

– Сейчас лошадь с подводой купим – заедешь домой, оставишь лоток. С утра выезжаем. Ты где живешь?

– На Архангельской – третий дом с угла, ежели от храма Златоустовского идти.

Мы пошли в угол, где торговали лошадьми, телегами, сбруей, седлами. Тут терпко пахло лошадиным потом и кожей от седел. Вдвоем выбрали смирного мерина, подобрали ему упряжь и телегу. Мерина сразу запрягли, Андрей положил на подводу лоток с мелким товаром, уселся на передок.

– Садись, боярин Георгий Михайлов, довезу.

На подводе ехать лучше, чем идти, хотя несколько и умаляет звание боярское. Ладно, не велика пока птица.

Я уселся на телегу, важно бросил: «Трогай!» Объяснил Андрею, где мой дом. Как-никак он теперь управляющий моим хозяйством, лицо доверенное, и должен знать, где найти своего хозяина.

Когда расставались, я отсчитал ему четыре полушки – заработок за сегодняшний день.

К Елене я заявился усталый и голодный, накинулся на еду и, только насытившись, пересказал события прошедшего дня.

А после ночи, едва успев плотно позавтракать, я услышал у двора песню. Никак Андрей – стучать пока стесняется, решил таким образом о себе заявить.

Я взнуздал лошадь, вывел за ворота.

Мы выехали из города и по грунтовке ехали рядом. Я по пути объяснял ему, что идет стройка – надо закончить дома до осени, мельницу поставить. За плотниками нужен пригляд, среди крестьян старший – Архип. Подробно втолковывал, что делать и как.

– Грамоте учен ли?

– Учен, писать могу.

– Вот и отлично. Надо что будет – записывай, на память не полагайся.

После полудня мы почти добрались до деревни. Почти – это потому, что к дороге, нам наперерез бежал мужик. Я непроизвольно рукой взялся за саблю. Оказалось – это звероподобный Тимоня. Вот уж не ожидал, что он вернется.

– Здравствуй, боярин. Не чаял на дороге перехватить – гляди, какая удача.

– И здрав буди, Тимоня. Чего случилось, что запыхался?

– Так ведь какое дело! Жернова я нашел. Недалеко – верст пять отсюда. Пара – рубль.

Тимоня уставился на меня. Вот и случай проверить обоих – и Андрея, и Тимоню.

Я отсчитал из поясной сумы рубль, отдал Андрею.

– Езжайте с Тимоней, купите жернова. На подводе и привезете в Смоляниново, Тимоня дорогу покажет.

Тимоня запрыгнул на подводу, хлопнул огромной ручищей Андрея по плечу:

– Трогай!

Я же поскакал к недалекой уже деревне.

Пока меня не было, плотники, холопы и крестьяне попилили деревья, обрубили сучья, ошкурили и все успели перетащить на участки. Неплохо – я ожидал меньшего. Коли так пойдет, через неделю первая изба готова будет – хотя бы коробка.

Надо бы еще одну избу делать – сверх того, что задумал. Будет, где самому остановиться, да боевые холопы здесь жить будут. Сразу договорился об этом с плотниками. Им-то в радость – работа есть, искать не надо.

Распорядившись и оставшись довольным увиденным, я вернулся в город.

Всю ночь крутился в постели, не в силах уснуть. Где взять боевых холопов? Это не рабы, которых можно купить на торгу. Обычного холопа выучить воинскому делу надобно, если еще к тому склонность есть – не всякий способен жизнью рисковать, для большинства спокойнее ходить за сохой, класть печи, ставить избы.

У кого бы узнать насчет боевых холопов? А если к подьячему Степану обратиться – он меня уже выручал. Не поможет, так совет дельный даст.

Степан не удивился моему приходу, словно ждал.

– Чего еще болярин желает?

– Винца попить.

– Обеда ждать надоть.

– Вот и приходи в корчму, где ранее встречались.

Ждать пришлось недолго. Надо полагать, Степану понравились мои золотые. Мы выпили по кружке вина, плотно закусили копченой белорыбицей, кашей с мясом, кислыми щами, заедая пирогами с капустой.

– Так что за нужда привела? – отвалившись от стола, спросил сытый Степан.

– Холопы боевые надобны, не менее двух, – выпалил я.

– Ну это не беда. Болярин Опрышко в Литву съехать хочет – его право. Только думаю – не всех холопов за собой поведет. В Литве войско наемное, дворяне сами решают, сколько ратников выставлять в случае войны.

– Да ну? – удивился я. – И где же мне этого Опрышко искать?

Степан задумчиво побарабанил пальцами по столу. Я намек понял и тут же отдал ему серебряный рубль.

– А чего его искать? Тута он, в городе. Ищет покупателя на свои земли, да найдет не скоро – больно земли у него захудалые да неудобья. Пройдешь по Каменному мосту через Золотуху, по Сенной на Завратную. От угла по правую руку – второй дом.

– Вот спасибо, Степан! Думаю – еще не раз свидимся за кувшином вина.

– Ловлю на слове, болярин. И совет даю – на торгу охотники молодые шкурки продают. Некоторые не прочь саблей вострою славу да деньги себе добыть. Там поспрошай.

Я откланялся и направился сразу же к Опрышко. Надо ковать железо, пока горячо.

Дом нашел быстро. Надо сказать, что он видел и лучшие времена. На удачу мою боярин был дома.

– Боевых холопов, говоришь? А скольких возьмешь?

– Двух-трех, если они у тебя не безрукие.

Боярин захохотал:

– А ты проверь!

Он вызвал к себе прислугу, и вскоре мы вышли во двор. Там уже стояли пятеро боевых холопов. То, что они не крестьяне, было видно сразу. Лица обветренные, взгляды суровые, без рабской покорности и заискивания.

– Ну-тко, робяты, боярин вас в деле попробовать хочет. Покажите ему, на что способны.

Я пальцем показал на поединщика. Холоп был среднего роста, жилистый, из таких – самые лучшие бойцы. У долговязых движения не скоординированные, медленные. У накачанных – удар силен, да скорость не та.

Я выхватил свою саблю, холоп – свою. Все, в том числе и боярин Опрышко, с интересом глядели.

Холоп кинулся в бой сразу. Он атаковал яростно, все время осыпая меня градом ударов, которые я легко парировал. Через несколько минут я улучил удобный момент, выбил у него саблю из руки и подставил свою к его горлу.

– Проиграл. Следующий!

Вышел кряжистый мужичок. Он явно усвоил урок с предыдущим бойцом и вначале стоял неподвижно, явно провоцируя меня на нападение. Ну что же, хочешь урока – получи. Я сделал внезапный выпад, и когда мужик выбросил вперед свою саблю, желая отразить удар, я перевел конец сабли вниз и ударил его в ногу. Разумеется – плашмя. Кровь проливать в учебном бою я не собирался.

Пристыженный мужик спрятался за спины товарищей.

– Следующий!

Опрышко явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он хотел увидеть, как его холопы разделаются со мной, думал – я слабый противник. Не на того нарвался.

– Подожди, подожди, пусть вот он выйдет.

Опрышко подтолкнул вперед последнего из строя.

– Борис, не посрами хозяина.

Борис вытащил саблю из ножен, и по тому, как он это сделал, я понял, что из всей пятерки он самый опытный и опасный. Движения были быстрыми, но плавными, как у кошки. И бросаться в атаку сломя голову он не стал. Стоял и смотрел.

Холопы притихли.

Я сделал небольшой выпад, он отбил, еще выпад – отбил. Эдак он может долго стоять, а я буду вокруг него изображать танец с саблями. Я отступил назад и намеренно оступился. Холоп бросился вперед, но я сделал мах ногой, подсек его выдвинутую вперед ногу, и он грохнулся на спину. Изображать удар саблей на добивание я не стал. Встал, отряхнул от пыли одежду.

– Неплохо.

Холоп поднялся с земли – чувствовал он себя не лучшим образом. Боярин Опрышко взъярился.

– Это я вас кормил-поил, коней самолучших под вас подвел, учил – и для чего? Чтобы вы меня опозорили? Брысь с глаз долой! Вот я вам ужо!

Боярин помахал в воздухе кулаком, повернулся ко мне:

– Не раздумал брать?

– Пожалуй, последний хорош.

– А то! Сам муштровал, Федька-заноза.

– Почему заноза?

– В кажную дырку потому как лезет, а уж до девок охоч – просто спасу нет, всех девок в усадьбе поперепортил.

– Считай – уговорил. Беру.

– Только его одного?

– Всех возьму. Они хоть в боях бывали?

– Бывали – это ведь не все, только половина. Другая пятерка под Коломной полегла, с татарами дрались. И ведь – самые лучшие сгинули. Я бы и этих не продал, да долгов куча, а в Литве они не нужны.

– Сколько за всех просишь?

– Смотря как брать будешь: коли с лошадьми, седлами, сбруей и полным облачением – это одна цена, коли пешими и в одной одежонке – другая.

– Сколько же с лошадьми и вооружением?

Боярин наморщил лоб, прикидывая в уме.

– Двадцать рублей серебром.

– Побойся Бога, боярин, за такие деньжищи три деревни купить можно.

– Ты деревни на смотр зимой выставишь? – хитровато прищурился Опрышко.

Подловил, хитрован, понял, наверное, что выставлять мне некого. Или ратников не хватает, если по земле считать.

– Хорошо, по рукам! – Боярин зычно крикнул:

– Федька! Где тебя носит? Опять по девкам, поди!

Из-за угла вывернулся ратник.

– Всем собраться с полным вооружением и на лошадях, как для похода.

– Опять кто напал?

– Узнаешь.

Федька исчез.

Я отсчитал деньги, боярин их тщательно пересчитал, сходил в дом, вынес грамоты.

– Володей!

Тем временем появились одетые, как для боевого похода, боевые холопы. Все в кольчугах, со щитами. На боку – сабли, у стремени в петле – копье. Хоть и хвалился Опрышко, что кони самолучшие, но я не впечатлился.

И все-таки от сердца отлегло. Кольчуги не ржавые, кони вычищены, сытые – ишь, шкура лоснится. Да и правильно, что всю пятерку купил, денег не пожалел – они друг друга знают, в боях испытаны, слажены. Подучить, конечно, придется самому – как без этого. Если по гатям считать, так пара выходит лишней, но вдруг я еще землицы подкуплю – в самый раз будет.

Опрышко встал на середину двора.

– С сего часа вашим хозяином является боярин Михайлов, слушайтесь его, как меня. Он теперь над вами волен.

Неожиданно боярин смахнул выступившую слезу, махнул рукой и ушел в дом.

– Ну что, хлопцы? Едем ко мне домой. Теперь мой дом вашим будет.

Я вышел со двора, за мной гуськом в полном молчании выехали ратники. Мне кажется, они были очень удивлены внезапно произошедшей переменой хозяина и дома и теперь переваривали впечатления от события.

Когда мы всей ордой заехали в наш двор, Елена пришла в тихий ужас.

– Они что – все будут жить у нас?

– Временно, любимая, пока не построю воинскую избу.

Пока я шел, а всадники ехали за мной, я решил поставить небольшую избу во дворе усадьбы и в дальнейшем оставить в ней двух-трех ратников – на всякий случай, чтобы под рукой были, охрана дома опять же. Остальных – в деревню. Но пока у меня не было воинской избы – ни здесь, ни в деревне, и пришлось отвести им одну комнату в доме. Тесновато было, но уже следующим днем я нашел плотников, и через две недели мои боевые холопы обживали новое жилище. Васятка все свободное время отирался там, слушая байки бойцов о походах, о схватках с врагом.

Я же мотался в деревню. Надо было следить за строительством, вовремя посылать Андрея в город за продовольствием – мешками брали муку, ведрами – льняное и конопляное масло. Смешно, конечно – из города везти в деревню продукты, но деревня моя была пока слаба, можно сказать – дышала на ладан, и я мирился. «Ничего, – тешил я себя надеждой, – отстрою дома, куплю зерно на урожай, и тогда по следующей осени уже из деревни муку возить стану».

Мельница строилась активно, росла как на дрожжах. Звероподобный Тимоня помогал плотникам, ворочая бревна. Он где-то нашел, а может быть, к нему сам прибился подросток из нищих, и теперь они были просто неразлейвода. Хотя что может быть общего между мужиком страшноватого обличья и пацаном лет четырнадцати? Я его не гнал, глядишь – отъестся, окрепнет – будет Тимоне помощником.

Дома в деревне уже желтели свежими срубами, и плотники с холопами возводили крыши. Оставалось настелить полы да окна закрыть – хотя бы слюдой.

А на обратном пути со мной приключилась неожиданная беда.

Я уже ехал в город, как дернуло меня посмотреть – что за развалины, поросшие травой, видны на моей земле, почти на границе ее. Об этих развалинах Степан мне ничего не говорил. Еще одна деревня стояла здесь когда-то? Вроде непохоже – у крестьян избы бревенчатые, как и в большинстве своем на русском Севере и в средней полосе России. Тут же явно было когда-то каменное строение.

Подъехал я к развалинам, трава – чуть ли не по пояс. Слез с коня, да только на землю ступить не смог. Полетел вниз, в яму, скрытую травой. Я даже испугаться не успел, как ноги жестко ударились о землю, клацнули зубы. Ей-богу, хорошо, что язык за зубами был. Иначе откусил бы.

Я осмотрелся. Похоже – это старый, заброшенный колодец. Однако странно выложены его стены – везде они из коротких деревянных бревнышек и выглядят, как сруб деревенской избы, только сруб этот очень уж высокий. Я прикинул – метра четыре, не меньше. И стены сложены из камня, не пиленого, а булыжников, коих много попадается на полях на Севере после великого оледенения. Хозяйственно поступил владелец бывшей усадьбы – колодец выложил камнем, на века. Вот только как теперь выбраться из этой каменной ловушки? Хорошо хоть я ничего себе не сломал, а мог бы.

Над головой синело небо, а здесь – полумрак.

Я попробовал упереться в противоположные стены ногами, да не получалось – сруб этот каменный был шириной не менее полутора метров, ног просто не хватало по длине, а сесть на шпагат – уже не в моем возрасте, не акробат я все же.

Ладно, нож есть. Я попробовал лезвием нащупать щель между камнями и воткнуть его туда. Не тут-то было. Камни были подогнаны плотно и посажены на известковый раствор, который со временем стал прочнее самих камней.

В душу закрался холодок. Никто ведь не знает, что я направился сюда, можно сгнить тут, и никто не найдет. Пропал боярин – так, может, тати виноваты: убили, ограбили, а тело – в воду.

Я сидел на дне колодца и раздумывал. Что делать, как спастись? И чем больше я перебирал немногочисленные варианты, тем отчетливее понимал, что все они неосуществимы. Вот ведь парадокс – на своей земле, в мирное время, не по суду, а по глупой случайности сижу в каменном мешке. Есть нечего, пить нечего, веревки с собой нет. Рядом конь, который мог бы домчать меня до города, да не достать до него.

Конь? Что-то мелькнуло в голове. Надо попробовать.

Я подозвал коня. Голос ли мой не достал до него – ведь я был в яме, или понять конь был не в силах, откуда зовет его хозяин, только появился он в дыре колодца не скоро. К моему разочарованию, поводьев на его морде не было, скорее всего они лежали у него на шее. А я-то думал, что смогу уцепиться за свисающие поводья, пусть даже и подпрыгнув, и конь просто вытащит меня из ямы. Черт, что же делать?

– Домой, иди домой! – Несколько раз повторил я.

Морда лошади исчезла из отверстия ямы. Понял ли он, чего я от него хочу? А может, щиплет травку невдалеке, дожидаясь, пока неразумный хозяин выберется из ямы? Мне оставалось только гадать. Гадать и ждать.

Я присел на корточки. Что еще можно попробовать? Снять с себя ферязь и попробовать поджечь? Дым может привлечь внимание – это факт, но не задохнусь ли я в яме от него? Решил приберечь это как крайнее средство.

Время шло, синий круг неба над головой стал сереть. Я приуныл. Теперь даже ферязь поджигать нет смысла. В наступающей темноте дым никто не увидит.

Вдруг где-то в отдалении послышалось ржание. Я взбодрился, встал во весь рост и заорал изо всех сил. Вскоре в яму заглянул Васька и закричал:

– Здесь он, живой! Я его нашел!

Ко мне упала веревка, я ухватился за нее, и меня вытянули из колодца. Рядом с ямой были Васятка с Еленой и Федька-заноза. Конь мой стоял, устало поводя запавшими боками. Я подошел вначале к нему, обнял за шею. Нынче он спас меня от смерти.

На Елене не было лица.

– Как ты туда попал?

– Лучше расскажите, как вы меня нашли?

– Сидим дома, вдруг – грохот, вылетает калитка, и во двор врывается твой конь – один, без седока. Мы, конечно, всполошились, Федор оседлал своего коня, а мы с Васяткой уселись на твоего. Он нас сюда и привел.

Ну, молодец, не ожидал я от него. Сам нашел дорогу – но то не диво, мы с ним уже многократно проделывали этот путь. Счастье, что он проскочил мимо стражи у городских ворот. Его ведь могли поймать и оставить, пока не объявится хозяин. И еще чуднее то, что конь выбил копытами калитку. Другой стоял бы у знакомых ворот, дожидался, пока хозяин изволит во двор впустить да в конюшню заведет – к кормушке с овсом. Ай, молодец, не ожидал. Неожиданно конь стал для меня близким другом.

– Как обратно в город добираться будем?

– Смысла нет: уже стемнело, ворота закроют – поехали в деревню. Тем более никто из вас там еще не был. А уж завтра чего-нито придумаем.

Я усадил Васятку в седло, мы же с Еленой пошли пешком – благо было недалеко. Переночевали мы в недостроенном доме – с крышей, но без окон, на душистых охапках сена. Идти в крестьянские избы я не решился – тесно, да и блох со вшами нахвататься можно.

Да, в деревне надо строить еще и баню. За дома-то я взялся, а про такую нужную вещь забыл.

Поутру Федька-заноза ускакал в мой городской дом, мы же вернулись на подводе Андрея – коня я привязал к телеге поводьями. Заслужил, пусть отдохнет.

Дома все дружно набросились на еду, что осталась от вчерашнего дня. И она, холодная и подчерствевшая, ушла влет. А мне дала повод задуматься.

Кухарка нужна. Не след боярыне, как простолюдинке, на кухне работать. Когда нас было трое, это никого не смущало, но теперь добавилось пять ртов, да еще каких, и заставлять жену весь день торчать у плиты – настоящее жлобство. Хоть и не заикалась, не просила Лена кухарку, но я и сам-то должен был головой своей подумать.

Лежа в постели, я спросил у жены:

– Лен, ты никого из женщин не знаешь, кто кухарить бы мог?

– Знаю – я уже перезнакомилась с соседками.

– Найми нам кого-нибудь на кухню. И у тебя времени больше будет – вот хотя бы с Васяткой заниматься, и мне спокойнее.

– Я что – плохо готовлю? – обиделась жена. Я нашел сильный контраргумент.

– Ты боярыня ноне, мое лицо уронить не должна, а ты моим холопам готовишь! Что люди подумают?

– Ой, прости, милый, брякнула, не подумавши. А и правда, завтра же займусь.

И на следующий день в доме появилась кухарка.

Медленно, но неотвратимо росла дворовая челядь. Как-то совершенно незаметно, но по необходимости, по одному или по нескольку человек, в городском доме или в деревне росло население – люди, за которых я отвечал, кому платил деньги, благополучие которых я должен был обеспечить, как, кстати, и защиту.

В редкие дни, когда дел было не так много, я тренировался с боевыми холопами. Надо было и бойцов натаскать, и самому быть в форме.

Мы отрабатывали защиту в строю, одиночные схватки на саблях. Я делился всем, что сам знал и умел. Случись в бой идти – я должен быть уверен в их ратном умении. И еще – я учил, даже вдалбливал в их головы суворовский принцип – «Сам погибай, а товарища выручай», поскольку заметил за ними одну странность. Когда они изображали защиту от нападения в строю, то держались дружно и краем своего щита прикрывали правую часть тела товарища, но затем, если бой рассыпался на отдельные схватки, то никто из них не смотрел, что творится рядом. А может, товарищу помочь надо, иногда один сабельный удар в состоянии изменить исход схватки.

Я заставлял их бегать в полном боевом снаряжении и сам бежал рядом, нагружая подъемом тяжестей, используя для этого камни.

Единственное, чего я им не показывал и чему не учил – стрельбе из лука. Не было в моей маленькой дружине луков и лучников. А жизнь настоятельно требовала. Я уже задумывался купить им мушкеты – на Руси их называли пищалями. Останавливала цена. Мушкет был дорог, а уж пять мушкетов, да с запасом пороха и свинца – сущее разорение. И все-таки я решил начать вооружать свою ватажку огнестрельным оружием.

– Кто хочет иметь и уметь стрелять из пищали? – спросил я.

Бойцы переглянулись, потупились. Ясно, никто не хотел.

– Федор, ты старший – что скажешь?

– Тяжела пищаль, в бою только и успеешь один выстрел сделать, а уж грохоту и огня – что из преисподней, да и серой воняет.

– Коли добровольно не хотите, начнем осваивать стрельбу из пищали принудительно.

Я купил на торгу мушкет – не наш, – те были пока очень тяжелы и убоги, – а французский. Мушкет был с кремневым замком, хорош собой, чувствовалось, что сделавший его оружейник – большой мастер.

Построил своих ратников, вышел перед ними с заряженным мушкетом.

– Петр, возьми чурбак, отойди на полсотни шагов.

Один из боевых холопов сорвался с места, подхватил обрезок дерева, отсчитал шаги, поставил его на землю.

– Уйди оттуда!

Петр вернулся назад.

– Представь, что впереди не бревно, а враг. Я прицеливаюсь… – Я приложил приклад к плечу, направил ствол на чурбак. – Огонь!

Я нажал на спуск. Раздался грохот, все заволокло дымом. Чурбачок подскочил от удара тяжелой свинцовой пули и упал. Все без команды сорвались с места и помчались к чурбаку.

Когда я неспешно подошел, Федор держал обрезок бревна в руках и ковырялся пальцем в пулевом отверстии.

– Такой удар никакая броня, никакая кольчуга не выдержит. Один точный выстрел – и противник убит. Если сидеть за стеной в крепости, можно перезарядить пищаль и стрелять снова, пока хватит пороха и пуль. А теперь поставьте в ряд пять чурбаков.

Латники кинулись выполнять указание. Я же зарядил мушкет картечью. Прицелился, выстрелил. Три обрезка бревна упали, два остались стоять.

– Один выстрел – и трое врагов убиты, а стрелял я не пулей – картечью. Ну-ка, скажи, Федор, если на тебя пятеро прут, тяжело тебе придется?

– А то как же!

– Вот! А тут один выстрел, и трое врагов убиты, а с двумя даже саблей управиться можно. Доблесть ратника в бою – самому остаться целым, а врагов побольше убить. Причем и убивать их не обязательно – достаточно просто вывести из боя, чтобы не мешали, скажем – ударь по руке саблей, и враг твой уже не боец. Спрашиваю еще раз – нужен мушкет воину?

На сей раз все дружно согласились.

Однако пока мушкет был один. Я вручил его Федору, остальных собрал вокруг, объяснил и показал, сколько засыпать пороху, как класть пыж, пулю.

– А теперь стреляй сам.

– Я?

– Конечно.

Пусть даже он никуда не попадет – надо приучить всех к грохоту выстрела, пламени, дыму, пусть почувствуют отдачу.

– Прижимай его к плечу крепче, наводи ствол на цель и плавно спускай курок.

Федор целился долго – я не стал торопить, потом сам поймет. Выстрел грянул для всех неожиданно. Федор заулыбался, потом потер плечо.

– А он дерется – как даст в плечо!

По очереди выстрелили все, потом делились впечатлениями.

Не хочется, но надо осваивать мушкет. Все армии, кроме, пожалуй, татар, уже имеют отдельные роты стрелков, а шведы перещеголяли всех – у них есть целые полки, вооруженные огнестрельным оружием. По крайней мере, пистолеты были у всех офицеров. Нельзя нам отставать.

На другой день я приказал всем взять лопаты.

– Это еще зачем? Репу сажать?

Ратники засмеялись.

Я вывел их на луг.

– Главная сила конницы – в скорости. Когда на тебя идет конная лава, удержать ее пешему почти невозможно. А когда сходятся пешие рати, да еще у врага и пищали есть, то главная задача ратника – зарыться в землю.

– Как кроту, что ли? – захихикал Федька-заноза.

– Именно так. Будете учиться рыть окоп.

Я показал, как это делается.

– Теперь пробуйте все.

Нехотя ратники принялись за дело. Я не заставлял их делать окоп в рост – это долго, а вот укрытие для лежащего научиться делать надо.

Федька рыл быстро, но землю разбрасывал вокруг окопа.

– Нет, Федя, не так. Землю кидай в сторону врага, вал насыплешь – он тебя от вражеских пуль или стрел прикроет. Называется он – бруствер.

– Чудишь ты что-то, боярин.

– Делай, что велено, сейчас увидишь.

Когда окопы были готовы, я приказал всем отойти, а Федору выстрелить в меня.

– Ты чего, боярин, убьет ведь!

– Стреляй!

Я стоял в окопе, и когда Федор поднял пищаль к плечу, упал в него. И когда выстрел грянул, пуля лишь взбила фонтан земли.

Я поднялся из окопа.

– А теперь, Федор, ты ложись.

– Не, боярин, боязно мне.

– Я же остался живым, а ты что – трусливее меня?

Такого упрека Федор снести не смог и молча улегся в окоп.

Я зарядил мушкет, прицелился по брустверу и выстрелил. Поднялось облачко пыли. Все бросились к окопу Федора. Он поднялся живой и невредимый, рот до ушей.

– Ну, понял теперь, зачем окоп и для чего бруствер перед ним?

– Понял, боярин!

– Когда окопа или ложбинки рядом нет – просто падайте на землю, и пуля пройдет выше вас, или укройтесь за деревом, за конем, за телом убитого. Ясно?

– Поняли, боярин, уяснили.

– Лопаты оставить у себя, ручки укоротить. С длинной ручкой удобнее копать, да мешает она при передвижении. С короткой ручкой лопату с собой возить удобно, но копать ею медленно. Можете передохнуть немного, а потом будем учиться снимать дозорного.

Я решил их учить не только для боя, но и как пластунов. Так назывались в эти времена диверсанты-разведчики. Языка в плен взять, проникнуть в чужой лагерь, выкрасть чужого воеводу, диверсию какую устроить – для любого дела нужны навыки.

Ратники перевели дух, передохнули.

– Федор, встань сюда. Сегодня ты будешь изображать дозорного. Задача остальных – бесшумно его снять, то есть оглушить, связать и взять в плен. Кто попробует?

Вызвался Ванька – холоп из молодых. Он просто подошел к Федору и треснул того кулаком по голове. Хорошо, у Федора шлем был. Федька возмущенно заорал:

– Ты чего дерешься?

– Так ведь боярин сказал – оглушить.

– Нет, друзья мои боевые, так дело не пойдет. Подобраться к дозорному надо бесшумно. Поперва попрыгайте – не бренчит, не звенит ли у вас чего? Подбираться надо скрытно, бесшумно – кашлять, чихать, разговаривать нельзя. Ногу не поднимать, иначе можно в самый неподходящий момент наступить на сучок. Он треснет, и вы получите удар саблей или пулю в голову, переполошите весь вражеский лагерь. Подошву несете над самой землей, если сучок и попадется, вы его просто сдвинете в сторону. И еще: Ваня, какой смысл бить врага по голове, если на том надет шлем?

Теперь я буду изображать дозорного, а каждый из вас пусть попробует меня снять. Если кого замечу и успею достать нож или пистолет, все – вы провалили задание. Начали, Федор – ты лазутчик.

Я встал к ним спиной, но уловил движение Федора сразу. Выхватил нож и метнул его прямо перед ногой холопа. Нож вонзился в сантиметре от носка сапога. Федор испуганно отдернул ногу.

– Понял теперь? Одно постороннее движение – и ты убит или покалечен.

Я занимался таким образом с ними часто, а когда не мог проводить занятия сам, это делал Федор. И когда лег снег, в боевом мастерстве мои холопы были на голову выше тех, кого я привел от Опрышко.

– Колготной ты, боярин, – сказал мне как-то Федька, – но с тобой интересно – все время ты что-то придумываешь. Я раньше думал, что знаю все, что ратнику нужно.

– Так и есть, Федя. Чем больше узнаешь, тем яснее становится, что знаешь мало и надо знать все больше и больше.

– А зачем?

– Чтобы из сложной, иногда безвыходной ситуации домой живым вернуться, а не в гробу.

Когда ударили морозы и реки покрылись льдом, всем боярам был объявлен смотр их дружин. Собрались во всеоружии на городской площади. Во главе своих малых и больших ратей ехали на конях бояре, за ними – их боевые холопы. За кем-то из бояр ехал один холоп, за некоторыми – не один десяток. Все в кольчугах или полудоспехах, с копьями, саблями и со щитами. Бегавший по площади писарь переписал на бумагу, кто из бояр явился и сколько ратников выставил.

Затем помощники воеводы придирчиво осматривали коней, оружие и доспехи. И горе было тому боярину, у холопа которого обнаруживали ржавую кольчугу или копье с треснувшим ратовищем. От внимательного глаза проверяющих не ускользала даже мелочь – вроде потертого ремня на лошадиной упряжи.

Закончился смотр уже вечером. Все потянулись в кабаки, трактир, харчевни. Ратники замерзли, хотели есть. Питейные заведения на квартал-два вокруг площади были забиты ратниками. Бояре не скупились, накрывали богатые столы. На столах стояли блюда с целиком зажаренными поросятами, гуси с яблоками, утки, тушенные с капустой, караси в сметане, пироги, кулебяки и пряженцы самых разных форм и разных, каких только можно придумать, начинок – от яблок до рыбы. Вино лилось рекою – сладковатое яблочное наше, немецкая мальвазия, французское бордо для бояр побогаче.

Ели и пили много, но пьяных не было, ратники – люди дисциплинированные, тем более со смотра все в трапезные явились с оружием. Каждый четко понимал, что неосторожное слово может привести к драке. Представляете себе драку на кулаках между вооруженными и обученными людьми? Конечно, в ход пустят ножи и сабли, и все может кончиться кровопролитием. Посему бояре пили, но меру знали и за своими дружинами приглядывали. Бояре сидели каждый во главе стола, за которым сидела его дружина, и ревностно поглядывали на соседние столы – не хуже ли стол накрыт, не богаче ли оружие?

И все-таки неприятное происшествие случилось.

Был уже вечер, ратники изрядно выпили, пели песни, рассказывали легенды и байки. Вдруг распахнулась дверь, впустив клубы морозного воздуха, и вошли три городских стражника. Старший поднял руку. Его заметили не сразу, но постепенно шум стих. Все уставились на стражников, недоумевая, по какому поводу они заявились. Никто не буянил, посуду не бил, драк тоже не было.

– Уважаемых бояр прошу подойти ко мне.

Поднялись шесть человек, они подошли к старшему.

– Прошу выйти во двор.

Никто не стал возмущаться – видимо, что-то произошло. Все вышли. Старший из стражи повернул за угол, где вдали располагалось отхожее место. И здесь все остановились как вкопанные. На утоптанном снегу лежал убитый человек.

– Боярин Тиунов, – узнал погибшего кто-то из бояр.

– Совершил злодейство один из тех, кто пирует в трактире, – изрек стражник, – поэтому мы должны осмотреть оружие у всех.

– Э, подожди, служивый, – вышел вперед я. – Давай посмотрим.

Я подошел к погибшему. Тело уже остыло. Так и немудрено – на улице зима, мороз. Поверх кольчуги на погибшем была накинута распахнутая шуба. На груди кольчуга была прорублена. Саблей или мечом такого не сделать, явно – топор, и не плотницкий, а боевой.

– Глядите сюда. Рану видите?

Поочередно стражники и бояре осмотрели рану.

– Видим.

– Согласны, что саблей такую рану не сделать?

– А то как же. Топором ударили. К чему ты клонишь?

– Вот к чему. Боевые топоры есть не у всех ратников. В моей дружине их нет ни у кого. К чему их осматривать? Господа-бояре, у кого в дружине у ратников боевые топоры есть?

– У моих есть, – растерянно сказал боярин Шелудков.

– А у него в дружине были? – Я указал на убитого.

– Кто его знает, вроде были.

– Давайте выведем сюда дружинников Шелудкова и Тиунова. Не всех – только тех, у кого топоры есть.

Бояре согласились. Зачем портить праздник и брать под подозрение всех?

Стражники смотрели на происходящее с интересом. Если выгорит дело – злодей будет пойман. Их это устраивало.

Во двор вышли шесть шелудковских и семь тиуновских дружинников.

– У кого топоры боевые? Шаг вперед.

Из обеих дружин вышли пять человек.

– Вам остаться, остальные могут продолжать есть-пить.

Бояре, как и стражники, с любопытством наблюдали за мной. Я подошел к первому из пятерки, взял у него топор. Наклонился к убитому, приложил лезвие топора к рассеченной кольчуге. Нет, явно не этот топор являлся орудием убийства – лезвие на два пальца шире, чем порез кольчуги. Я вернул топор владельцу:

– Иди, парень, празднуй, сегодня твой день.

Взял топор у второго, приложил к кольчуге. Опять не этот – лезвие на треть уже, чем порез. Это только на первый взгляд топоры, как и другое оружие, выглядят одинаково. Даже один кузнец сделает три одинаковых с виду топора, но они будут разными. Делается ведь все на глазок, не роботом. Одно лезвие шире, другое уже, один топор имеет более длинную рукоять, у другого изгиб рукояти чуть другой. На этом я и решил построить свои поиски.

Городские стражники, глядя на мои странные вроде бы действия, уже поняли суть. Бояре же были слишком разгорячены выпивкой, шумели.

Четвертый и пятый топоры подошли. Лезвия их совпадали по длине с разрубленной кольчугой. Не говоря ни слова, стражники схватили обоих дружинников за руки. Старший обратился ко мне:

– К палачу обоих? Попытать?

– Подожди, не торопись. Дайте факел.

Мне сунули в руки факел. Я осмотрел лезвия. Оба топора чисты – ну, это еще не факт. После злодейского убийства у негодяя было несколько минут для того, чтобы вытереть кровь – пусть даже оттереть снегом. Я внимательно всмотрелся в зазор между топором и деревянной рукоятью. На одном из топоров в зазоре явно темнела запекшаяся кровь.

– Он! – указал я на одного из дружинников.

Стражники повалили его на заснеженную землю, связали веревкой руки.

– Ты чего там высмотрел? – Подошел ко мне старший.

– Сам посмотри: между топором и топорищем – следы запекшейся свежей крови. Второй топор чист. Понятно?

– Ты гляди, как просто.

– Думать надо, а то безвинного человека на дыбу чуть не отправил.

– Спасибо, боярин, ты здорово помог, да и я в следующий раз осмотрительнее буду.

Мы подошли к дружинникам.

– Вот тебе твой топор, воин. Рад, что ты честен и чист. Ступай – ешь и пей.

Воин схватил свой топор и тут же исчез в трактире. Туда же потянулись и бояре. Понятное дело – пить и есть с дружиной куда как приятнее, чем стоять рядом с убитым.

Старший подошел к арестованному.

– Ты почто боярина живота лишил?

Дружинник завыл, задергался.

– Он мне всю жизнь сгубил. Любовь у меня была в служанках, так он ее до смерти кнутом засек. Вот и поклялся я отомстить.

– Ну и дурак, на плахе жизнь кончишь.

Стражники поволокли арестованного со двора.

– А с боярином как?

– Просто. Хозяин трактира сейчас сани даст, тело убиенного домой отвезем.

– Дружинников его куда?

– Не мое дело, боярин. Еще раз благодарю за поимку убийцы. Быстро ты его нашел – мне бы ни в жисть так не суметь.

– Потому я боярин, а ты – стражник.

– Твоя правда.

Глава 6

После смотра прошла неделя, когда ко двору подскакал верховой и вызвал меня в боярское собрание. Я там никогда не был и крайне удивился. Быстро собрался, вскочил на коня и вскоре стоял перед одним из немногих каменных домов. У коновязи уже топталось десятка два лошадей. Стало быть, вызвали не меня одного.

Один из слуг проводил меня в большой зал, открыл дверь. В зале было уже много народу, все чинно сидели на широких скамьях, и когда я вошел, взгляды всех обратились ко мне.

– Боярин Георгий Михайлов! – представился я старшему.

– Ну здравствуй, боярин. Садись, твое место вот тут, – он указал на лавку. – Познакомьтесь с боярином поближе, а то что-то он и носа не кажет на боярское собрание, хотя на смотру проявил себя с лучшей стороны.

Все внимательно осмотрели меня. Чувствовал я себя не совсем уютно – как на экзамене в школе.

– Кроме того, от имени бояр города должен выразить нашу признательность за скорое расследование и поимку злодея, лишившего жизни родовитого боярина Тиунова. Мне из городской стражи доложили сразу после убийства.

Бояре зашумели, некоторые одобрительно кивали, несколько человек закричали:

– Не боярское это дело – татей ловить!

Председательствующий на собрании поднял руку. Шум стих.

– Мы собрались сюда, уважаемые, не лясы точить – есть важное дело. Дозоры доносят, что литвины зашевелились. Король польский не иначе против Руси злоумышляет. Отряды малые литовские недавно набегом прошли по окраинам Псковщины. Вот государь и повелел выставить малую дружину от города и двигаться к Пскову – там место сбора. Оттуда и ударим по Литве, покажем, что есть еще сила в городах русских.

Бояре внимательно выслушали речь, зашумели. Гомон стоял, как на птичьем базаре. Сосед толкнул меня локтем в бок:

– У тебя сколько боевых холопов?

– Пять, а что?

– Повезло тебе – у меня два десятка. Это ж убытки какие! Кормить-поить всех надо, пока до Пскова дойдем, да домой еще не все вернутся. А что там с литвинов возьмешь? Смоленск не по зубам – крепость сильная, хорошо, если оттуда в тыл не ударят.

– Да, да, – сочувственно кивал я. Ни в одном походе в качестве боярина я не был и не представлял себе, как все происходит.

Наконец все угомонились. Председательствующий – боярин Плещеев, – как мне сказали, продолжил:

– Сбор через девять ден, еще четыре дня на переход. Нам-то поближе идти до Пскова, чем, скажем, из Ярославля или Рязани.

Бояре засмеялись.

– На том собрание закончено, прошу готовиться.

Бояре не спеша потянулись к выходу, на свежий воздух. Я вышел бок о бок со своим соседом по лавке.

– Ну то, что ты Георгий Михайлов, я уже знаю. А я Никита Тучков. У тебя где земли?

– Деревня Смоляниново.

– О! Так мы почти соседи. Я через реку от тебя, село Талица. Слышал я, что у деревни хозяин сменился, холопы сказывали – избы новые ставишь, людишек привез.

– Так и есть.

– Это хорошо, за хозяйством пригляд нужен, а то при прежнем-то хозяине, стыдно сказать, людишки от голода мерли, по весне лебеду ели. Тьфу – это на земле-то. Ладно, бывай здоров, свидимся еще.

Мы разъехались.

Дома я позвал Федьку-занозу.

– Федор, через десять дней ополчением выступаем на Псков, там общий сбор – и на Литву.

– Гляди-ка, это зимой?

– Государь так решил.

– Не на Смоленск ударим, не сказывали?

– Да нет вроде. Я тебя вот чего вызвал. Ты в походы зимой ходил?

– Бывало два раза, хаживал.

– Чего из продуктов припасать?

– Известно чего – толокна по паре фунтов на брата, крупы, сала, мясо вяленое, соль, перец. А чего ты спросил, барин?

– Я в походах только летом бывал, – соврал я. – Ты людей готовь – оружие проверь, одежду. Полушубки на всех добротные?

– Да вроде.

– Сам все проверь, подковы у лошадей посмотри, чтобы мне краснеть за вас не пришлось. Опозоришь перед государем – высеку.

И морозным декабрьским днем ополченские ратники выехали из города. Колонна вытянулась на полкилометра. И то – триста всадников! Ехали без обоза, налегке, личные вещи и продукты везли в чересседельных сумках.

Во главе колонны ехали именитые бояре, богатые землею, у которых и дружины были по полста человек. Я же со своей пятеркой ехал почти в конце, за мною только совсем уж бедные землею при одном-двух боевых холопах и даже сам-один.

Ранг боярина, его родовитость почитались свято. Чем больше колен насчитывалось в роду, тем ближе в Боярской думе к наместнику или воеводе сидел боярин. Там, где раньше сидел отец, теперь сидел сын, и Боже упаси было кого-то передвинуть. Начинался скандал, возникали обиды. Так и в колонне все занимали места по чину.

Далеко за полдень объявили привал. Коням ослабили подпруги, сами погрызли сухарей. И – снова в путь.

Нам в хвосте колонны было легче, передние конями пробивали дорогу. Хотя снега было не так много – чуть пониже колена, – кони уставали.

Начало смеркаться. По моим прикидкам, прошли мы сегодня немного – верст двадцать пять – тридцать. Дружинники споро стали ломать ветки кустов, соорудили себе небольшие шалаши, побросали в них конские войлочные потники. Получилось быстро, и вышло хоть какое-то укрытие от ветра. Правда, после таких ночевок пахло от всех терпким конским потом.

За неделю движения мы дошли до места, обрастая по дороге все новыми и новыми отрядами местных бояр. Числом никак не менее тысячи, а то и более теперь была колонна.

Показался Псков.

Мы встали недалеко от города, разбили лагерь, бояре – из тех, кто побогаче и породовитее, разбили небольшие шатры. Везде загорелись костры, каждая дружина варила себе кулеш – нечто вроде каши с мясом, туда же для сытости бросали сало. Хлеба не было, а и был бы – замерз бы по дороге, потому грызли сухари, и хруст стоял над лагерем – как будто множество людей шли по снежному насту. Занятно!

Ко мне подошел новый знакомец – боярин Тучков.

– Ну как ты тут устроился?

– Холопы делали себе шалаши из веток – сделали и мне.

– Ты откуда в наших краях появился, что-то я тебя раньше не видел?

– Да вологодский я. Отец – боярин, Игнат Михайлов из деревни Ярцево. Пожар был в усадьбе, мои все в том пожаре погибли. Меня воспитывал дядька в Рязани. Как постарше стал, на отчую землю вернулся.

– Вот оно как! А я думаю – откель новый боярин взялся? Ты раньше-то в набеги с дружиной хаживал?

– Нет, с дружиной не доводилось. Пластуном я был в княжеской сотне.

– Ух ты, – удивился Никита. – Чего же без щита на войну идешь?

– Не привыкши я ко щиту, тяжесть. Пластунам он только помеха.

– А сабли чего две? Из плохой стали, что ли? Если боишься, что сломается, лучше до боя замени.

Вот прицепился.

– Нормальные сабли, одна из Дамаска, другая – испанская.

– Дай поглядеть.

Я протянул ему одну, потом другую саблю. Никита вытащил сабли из ножен, осмотрел, сделал несколько взмахов.

– И сколько же стоят?

Я назвал цену, и Никита присвистнул.

– Изрядно. Ты вот что, коли непонятно что будет – спрашивай. Я тут недалеко. – Он указал рукою направление. – Мы и в бою будем по соседству. Завсегда так было – вологодские вместе, так же и ярославские, и тверские стоят. Ну, бывай здоров. Лошадям снег не давай – топи его в ведрах и давай воду, подогретую слегка.

– Знаю, спасибо.

Никита ушел.

Мы завалились спать – за переход все утомились. Над лагерем стоял дружный мужской храп, и только дозорные глядели во все глаза, хотя рядом с городом враг не осмелился бы появиться.

Выспался я прекрасно. Конский потник грел снизу, со снега, полушубок – сверху, на ногах – теплые сапоги, подбитые мехом. Мои ратники были одеты так же.

Стояли мы лагерем у Пскова два дня, затем двинулись на юг, на полуденную сторону. Не к Смоленску ли двинул войска воевода? Нет, не доходя Смоленска, мы свернули на запад, на закатную сторону. И здесь нам было суждено принять первый бой.

По лесной дороге навстречу русским выезжали литвины. Встреча была для обеих сторон неожиданной. К тому же встречный бой без подготовки – самый страшный, самый кровопролитный. Русские рати шли по дороге и, только-только завидев врага, стали растекаться по сторонам, чтобы выстроиться в линию для атаки.

Литвины тоже оказались в трудном положении – часть их войск еще была на лесной дороге и даже не могла развернуться для боя.

Сшиблись! Многие не успели в спешке достать копья из петель, лишь выхватили сабли. Скорость у конницы с обеих сторон была низкой – на поле много снега. Отсутствовало главное преимущество конницы – скорость, таранный удар. Бой превратился в свалку, не было левого и правого крыла, дрался только центр, где находились родовитые бояре, часто уже староватые для таких битв. Мы же, стоявшие в хвосте колонны, лишь слышали шум битвы и издали наблюдали нечто непонятное.

Я решился, привстал на стременах.

– Мои, за мной!

Свернул коня с укатанной дороги вправо, на снежную целину. Обернулся – мой призыв мои боевые холопы услышали и поняли правильно, направились за мной. И тем более странно было видеть, как за мной свернул Никита Тучков со своими ратниками. Он хлестнул коня, догнал меня.

– Ты что, струсил?

– В обход иду, хочу ударить справа.

– Тогда мы с тобой.

Мы обогнули по дуге кипящую сечу. Я поставил своих в ряд, остановил рвавшегося вперед Никиту:

– Не лезь вперед, попадешь под картечь! Вместе ударим!

– Целься, пли!

Дружно грохнули мушкеты. В стане врагов попадали убитые и раненые, но и нас заметили.

– Убрать мушкеты! Сабли наголо!

Мои убрали мушкеты в кожаные чехлы, которые я специально заказывал, – за образец взял чехол для винчестеров из ковбойских фильмов. Все выхватили сабли, начали разгонять коней.

Никита скакал рядом, его ратники развернулись слева от него. Мы врубились в конный строй литвинов, которые после выстрелов развернули коней в нашу сторону. Разогнаться они не успевали, тем более – им мешали свои же воины, убитые картечью, и лошади.

Сшибка была страшной. В обеих руках я держал по сабле и работал ими во всю силу, как учил меня Сартак. Удар влево, отбив справа, пригнулся, кольнул саблей сам.

Мои дружинники завязли справа в схватке, боярин Никита держался слева от меня, и хотя бы с этой стороны не приходилось ожидать удара.

На меня насел здоровый русин – так называли русскоговорящих подданных княжества Литовского.

– Что, москаль! Землицы захотелось? – заорал он.

Сабля у него была непривычной – широкой, немного длиннее обычной. Был он в рубашке, меховом жилете – тулуп, вероятно, успел сбросить перед боем. Удары наносил жесткие, сильные – приходилось подставлять обе сабли.

Пока мне удавалось только защищаться, но я выжидал удобный момент – ведь должен противник выдохнуться, устать? Ничего подобного – русин работал своей саблей, как паровая молотилка. Удары следовали один за другим, только искры летели.

Выручил Федька-заноза. Увидев, что на меня наседает противник, он пробился и рубанул русина – достал только по левой руке, но русин отвлекся на мгновение, и мне этого хватило – я всадил ему саблю в грудь, а второй ударил в шею. Русин упал на коня.

– Держись, боярин! Мы рядом!

Я увидел, как на Тучкова налетел литвин, одетый в полудоспех – грудь закрывал панцирь, плечи и руки – в броне, на голове – шлем с бармицей. Такого саблей не взять – только если ударить по ногам.

Я перехватил саблю из правой руки в левую, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в литвина. Пуля попала в зерцало доспеха, не пробила его, расплескавшись свинцом о сталь, но вмятину сделала с кулак. От удара литвина просто вынесло из седла, и он рухнул под копыта коней.

Тучков обернулся ко мне, махнул в приветствии рукой. В это время со стороны литвинов заревела труба, и они стали отступать. Мы их не преследовали.

С обеих сторон были большие потери, поле боя густо усеяно павшими, кое-где видны и конские туши.

Мы собрались у дороги, оставив рядом с полем боя лишь небольшой заслон.

– Боярам – в голову колонны! – раздался клич.

Мы поскакали вперед, рядом оказался Тучков.

– Спасибо, земляк. Ловко ты его осадил из пистоля. Я уж и не знал, как к нему подступиться: весь в железе – что с ним сделаешь сабелькой?

– Пистолет надо иметь на такой случай, Никита.

– Не люблю я это дело – мешкотно, да и побаиваюсь, если честно.

Мы поскакали к голове колонны. Там собрали импровизированный совет бояр.

– Все бояре собрались?

– Все, – нестройно ответили мы.

Боярин Плещеев обвел глазами наши ряды.

– Что-то я не всех вижу. Кто видел Анкудинова? Где Морозов, Ляцкий? В дружинах потери большие?

Ответил боярин Марусев – из тех, кто постарше, породовитей.

– Есть потери, как без этого – вон, все поле в трупах. У себя в дружине не считал, но думаю – не менее половины.

Худородные, из тех, у кого земель мало и воинов по пальцам одной руки пересчитать можно, молчаливо радовались. Им не довелось встретить врага, как родовитым боярам, но и люди остались живыми-здоровыми.

– М-да, еще и по землям литовским, можно сказать, не ходили – так, коснулись края, а потерь полно. Что делать будем?

Говорить на советах первым предоставлялось самым молодым и незнатного рода боярам. Начал молодой, безусый боярин с пушком на подбородке.

– Как велел государь, так и надо делать – идти дальше.

– А куда раненых девать, убитых? – перебил его боярин Никифоров. – Тебе хорошо говорить – у тебя все ратники под седлом. А у меня из трех десятков едва ли семь-восемь боеспособных наберется.

– Вот что, уважаемые господа! – подытожил Плещеев. – Я думаю так – по деревням пошарить, забрать подводы, убитых домой везти, раненых – до Пскова. Пусть там раны залечивают. Кто из бояр потери великие понес – те пусть назад возвертаются, остальным – исполнять волю государя. Кто что еще добавить хочет?

Таких не оказалось.

Бояре отдали команды своим людям. Несколько ратников поскакали искать телеги, большая же часть спешилась и пошла на бранное поле. Каждая дружина сносила своих убитых в одно место. Собственно, и носить далеко не пришлось: ехали вместе, сражались рядом, и убиты были недалеко друг от друга – не было для сечи большого места.

Отдельные дружинники по распоряжению бояр собирали оружие павших, а также трофейное. Нельзя бросать – денег стоит, да еще каждому боярину новых боевых холопов набирать надо, вооружать.

Я тоже распорядился Федьке-занозе:

– Иди на место, где мы сражались, собери у литвинов оружие. Если кто из дружины Никиты Тучкова убит, тех оружие не бери – не наше оно, ни к чему с боярином ссориться.

Федька взял с собой еще одного холопа и ускакал.

Я подошел к Тучкову.

– У тебя потери большие?

– Не без этого; есть убитые – двое. Слава богу, без раненых обошлось – так, царапины.

– А у меня все целы.

– Иди ты! – удивился Тучков. – Надо же, в такой сече были – и все целы. Повезло тебе, земляк.

– Повезло! – согласился я, а сам подумал, что повезло потому, что натаскивал я их яро – только еще сильнее надо было. Конечно, в бою без потерь не бывает, как ты людей ни готовь, – удар вражеский был неожиданным, силой они превосходят, да мало ли как может сложиться бой? Предугадать исход его – дело неблагодарное.

– Никита, зря ты своим мушкеты не приобрел – помнишь, в самом начале боя как они нам помогли?

– У тебя пять холопов, а у меня два десятка. Посчитай, сколько денег надо. Наши отцы и деды без этих дьявольских пищалей воевали, и мы даст бог повоюем. А вот пистолет, пожалуй, куплю. Кабы не ты с пистолем, несладко бы мне пришлось.

Никита ускакал на поле боя – посмотреть, нашли ли его павших да все ли оружие собрали. Известное дело – за холопами не присмотришь, сделают спустя рукава.

Вскоре дружинники пригнали лошадей. Запряжены они были в сани и повозки, так как саней на всех не хватало. Раненых решили отправить на подводах – снег на дороге утоптан, и до Пскова недалеко.

Убитых грузили на сани.

Когда скорбный обоз ушел, сопровождаемый прощальным взглядом ратников, бояре решили на ночевку остаться здесь – до сумерек было недалеко, а поутру выслать дозор. После внезапной встречи с врагом все побаивались повторного нападения, и караулы выставили усиленные.

Утром Плещеев собрал всех бояр.

– Мыслю так – надо дозор малый, пластунов послать, поглядеть, разузнать – что да как, где враги и сколько их. Нас меньше осталось – не приведи Господь, окружат да нападут. Кто хочет сам отважиться?

Бояре молчали. Тогда я сделал шаг вперед.

– Я разведаю. У меня пять ратников – в самый раз для такого дела.

– Вот и славно. Геройство проявлять не надобно: найдите лагерь их, поглядите – и назад. Коли головы бесславно сложите – в том пользы никакой. Осторожнее надо. Ну, с Богом!

Бояре разошлись, пряча глаза. В разведке погибнуть немудрено – основные силы далеко, помочь некому. Но не зря говорят «На миру и смерть красна». Одно дело – погибнуть в сече, явив геройство, при куче свидетелей, которые потом на пирах будут рассказывать о славных подвигах боярина или его дружины. И совсем другое – уйти в поход малый небольшой дружиной и погибнуть. Неясно тогда пославшим, почему дозор не вернулся – в плен взяли или погибли в бою, а может, в болоте утопли и следов от них не осталось. Потому и желающих идти в дозор не было. Риска много, славы не добудешь.

Я вернулся к своим, объяснил задачу. Сразу предупредил Федьку-занозу:

– Если на большие силы нарвемся и бой придется принять, ты сразу уходишь в наш лагерь. Запрещаю тебе принимать с нами бой. Твое дело – передать боярам: где враг, сколько его, в каком месте. Понял ли?

– Как не понять!

– Тогда поехали. Мушкеты у всех заряжены?

– У всех.

– Держите глаза открытыми, не болтайте. Едем тихо, как я вас учил.

– Не подведем, боярин.

После произошедшей сечи, когда мои холопы увидели меня в бою да узрели, на что способен в умелых руках мушкет, их отношение ко мне переменилось. Нет, они не стали более исполнительными или предупредительными. Просто если раньше они выполняли распоряжения боярина, как следовало их исполнять холопу, то теперь в их глазах я читал уважение. Они видели, что я не отсиживаюсь за их спинами, а уж то, что я бился обеими руками, просто привело их в восторг. Я сам слышал, как один из моих ратников говорил воину Никиты Тучкова:

– Видал, как наш боярин воевал? Што-то я не видел больше никого из бояр, кто двумя саблями без щита врагов рубит. То-то, знай наших. Во всем войске только наш боярин обоерукий.

Им, простым людям, живущим от меча, было важно знать, что их боярин не трус, что он также рубится в сече и так же, как и они, может быть ранен или убит.

Мы выехали на лесную дорогу, откуда вчера нам навстречу вырвались литвины. Снег был утоптан, за ночь подмерз, и ехать было легко. Единственное, что мне не нравилось, – он похрустывал под копытами. Через каждые двести-триста метров я поднимал руку, и все останавливались. Я и мои холопы вслушивались – не раздастся ли впереди грозный топот множества копыт.

Через версту дорога делала поворот, и мы остановились перед ним.

Оп-па! Далеко впереди, за поворотом, хрустел наст – по дороге явно ехали несколько верховых.

– Все уходим в лес – лошадей отвести подальше, чтобы с дороги видно не было.

Я первым свернул с дороги, остальные направили лошадей по моему следу. Мы заехали в лес, привязали коней к деревьям.

Вышли на опушку.

– Приготовьте мушкеты, – сказал я. – По моей команде стреляйте, но не попадите в первого, он – мой.

Я решил, что, если конников немного, мы перебьем всех, кроме одного, нужного мне в качестве «языка», способного рассказать, где расположились войска неприятеля.

Из-за поворота, осторожно оглядываясь, медленно выехали четыре всадника. Наверняка такой же дозор, как и наш. Эх, литвины, вслушиваться надо, а не только на глаза надеяться. А у них на головах шлемы, под ними – войлочные подшлемники. В них же с пяти шагов ничего не услышишь.

– Целься! – прошептал я.

Команда оказалась лишней – все уже выцеливали свою жертву.

Я навел ствол мушкета, заряженного пулей, на лошадь передового всадника. Убить его нельзя, надо убить его лошадь, тогда он не сможет ускакать назад.

– Огонь! – крикнул я.

Прогремел залп, все вокруг заволокло сизым дымом.

– Сабли наголо, вперед!

И сам, поднявшись во весь рост, бросился к дороге. Холопы мои не подвели – трое всадников были убиты, а под первым убита лошадь. При падении она придавила ногу всаднику, и теперь он безуспешно пытался ее выдернуть. Заметив наше приближение, он затих и стал шарить на поясе. Я приставил к его груди саблю.

– Затихни.

Холопы убрали оружие, приподняли лошадь. Я за руку выдернул литвина из-под туши коня. Снял с пленника пояс с ножом и саблей, отдал его Федьке.

– Кто таков, зачем здесь?

– Не буду отвечать.

– Вяжите его, ребята.

Пленного шустро связали, усадили на породистую лошадь. Еще двух лошадей поводьями привязали к седлу лошади, на которой сидел пленный. Разобрали свои мушкеты, вывели лошадей и галопом помчались к своим.

Так рано нас не ждали.

Почти все воины в лагере занимались приготовлением еды – жгли костры, варили похлебку. Горячая еда на войне, тем более зимой, – первое дело. Сыт воин – значит, есть сила, да и выглядит он веселее. А когда живот подводит от голода, все мысли – только о еде.

Мы подъехали к небольшому шатру боярина Плещеева. Я спрыгнул с коня, подошел ко входу, но боярин уже выходил сам.

– О, быстро ты обернулся. Да с пленным! Молодец. Что говорит?

– Ничего, говорить отказался.

– Заговорит: есть у меня воин в дружине – большой мастер в этом деле, любого молчуна разговорит. У него вчера сват в сече погиб, он на литвинов зол. Эй, кто-нибудь, Веремея позовите.

Я подошел к пленному, стащил его с коня.

– Лучше будет, если ты сам все расскажешь. Сейчас воин придет, скажем так – большой мастер языки развязывать. Руки-ноги искалечит, как после плена жить будешь?

Вмешался боярин Плещеев:

– Я старший здесь. Слово даю – тебя в бою взяли, коли скажешь все, что знаешь, – ни один волосок с твоей головы не упадет. После войны обменяют тебя или выкупят, целым домой вернешься. Для тебя война уже кончилась.

Пленный вздохнул:

– Спрашивайте.

– Ну вот, другое дело. Веремей, ты не нужен пока, иди, кушай.

Подошедший было ратник пожал плечами, развернулся и пошел к костру.

Увы, пленный знал немного. Он из молодых, послан был в дозор на разведку, как и я. Войско их стояло недалеко, за лесом – верст пять отсюда. Сколько воинов, точно не знает, но полагает – сотен семь-восемь. Пушек нет, шли налегке. Они послали гонца к своему князю – вчера им со страху показалось, что нас значительно больше.

– Ну вот, дурашка, а ты говорить не хотел. Пусть связанным посидит, при оказии в Псков отправьте.

Плещеев повернулся ко мне:

– Молодец, хвалю, не премину воеводе в грамоте про тебя отписать. Трофей, саблей взятый, можешь себе оставить. – Он показал на коней. – Что же делать? – в задумчивости проговорил боярин. – У них сил почти столько же, опять же местность знают, преимущество у них – могут быстро помощь подослать. Надо отойти на свою землю, лагерем встать, а оттуда гонца великому князю послать. Да, пожалуй, так и сделаем.

Я пошел к своим холопам, вскоре труба протрубила «Поход», и все стали собираться.

Мы двинулись назад, к Пскову, и, простояв там немногим больше недели, вернулись на Вологодчину. Так бесславно закончился наш зимний поход.

Уже после возвращения я обдумывал причины, по которым нам не удалось добиться успеха. И первая – раздробленность сил. Малыми отрядами и дружинами ничего сделать нельзя. Княжество Литовское по площади и населению лишь немного уступает Руси, за Литвой к тому же стоит Речь Посполитая, постоянно науськиваемая католическим миром к войне с Россией. А у нас и без них врагов хватает – крымчаки, ногаи, Османская империя. Юг, восток, запад – со всех сторон Русь окружают враги, союзников нет, так же как нет и выхода к теплым морям. Портовый Архангельск в этом плане не устраивал по многим причинам. Путь до него неблизкий, море студеное, штормовое, и не каждое судно способно пройти по нему до Европы. Да пойди еще доберись с обозом до Архангельска по российским дорогам. Это не Римская империя с ее прямыми мощеными дорогами.

Конечно, возвращать земли и города, ранее принадлежавшие России, такие как Смоленск и Полоцк, надо. Но для этого требуется собрать силы в железный кулак, подтянуть пушки – без них не разрушить стены и ворота, окружить город, чтобы исключить подвоз питания и подход подкреплений. Я не воевода и не царский советник, моего мнения никто не спрашивал и вряд ли спросит. Но все же, обжегшись на таких стычках и потерпев ряд серьезных поражений, государи российские стали более осмотрительными, готовить войну начинали с разведки и подписания договоров о мире с враждебными соседями, дабы в разгар войны те не ударили в спину. Ярчайший пример – взятие Казани. Не один раз русские хаживали на Казань, чтобы наказать злобных и наглых соседей, только без толку. И лишь подготовившись серьезно, выстроив рядом с Казанью, на границе ханства Свияжск, продумав осаду и собрав войска, России удалось покорить ханство.

Но все это будет потом.

А пока я снова с головой окунулся в хозяйственные дела. Деревня требовала пригляда. Избы для новых холопов уже были построены, ветряная мельница готова – крутила ветряком, только молоть на ней было нечего – пусто у смердов было в закромах. Деревня пока только сосала деньги, как пылесос.

Как-то ехал я по зимнику в деревню и обратил внимание, что дорога в Смоляниново укатана санями. Навстречу тянулся небольшой обоз о трех санях.

– День добрый, путники. Бог в помощь.

– И тебе здоровьичка.

– Откуда путь держим?

– Из Новогорода на Великий Устюг.

Я удивился – обычно из Новгорода путь на северо-запад проходил в стороне.

– А чего здесь едете – дорога-то в другой стороне?

– Это летом. Зимою реки подо льдом, мы и переправляемся здесь – так короче будет.

– Счастливого пути!

Мы расстались, а я размышлял. Зимой путники по моим землям проходят, потому как ближе. Как лед сойдет – поедут по дороге, по наведенным мостам или бродам. Ешкин кот, вот где заработать можно. Я мгновенно решил съездить к соседу, Никите Тучкову. Его село – через реку, верстах в пяти.

Вскоре я уже спрашивал у крестьянина, тащащего на загорбке вязанку хвороста:

– Где найти боярина вашего?

– Вон же его дом – не ошибешься.

Я подскакал, постучал в ворота. Вышедшему холопу бросил:

– Пойди, доложи боярину – гость к нему, боярин Михайлов.

Холоп убежал; вскоре хлопнула дверь дома, холоп открыл ворота, и я, ведя лошадь в поводу, зашел во двор. Холоп принял лошадь, я же направился к крыльцу. На нижней ступеньке стояли Никита и жена его, которая преподнесла мне корец со сбитнем. Поздоровавшись, я принял корец с горячим сбитнем, выпил, крякнул и перевернул, показывая, что тот пуст.

– Хорош сбитень!

Мы с Никитой обнялись, как старые знакомцы. Никита под ручку проводил меня в дом.

Встреча гостей – особый ритуал. Нельзя и себя унизить, и гостя обидеть. Не встретить гостя во дворе – оскорбить его, не преподнести корец вина или сбитня – обидеть. Коли гость выше хозяина по чину или род его именитее, так хозяин должен сойти с крыльца; хозяин ровня гостю – он стоит на ступеньках; принимает хозяин худородного гостя – встречает на самом крыльце.

И подобный ритуал существует для всего.

Войдя через невысокие двери, я повернулся в красный угол, осенил себя крестным знамением.

Меня усадили за стол. Как водится, поговорили о погоде, видах на урожай, войне с соседями-схизматиками. Начинать разговор сразу о деле было признаком дурного воспитания.

Наконец Никита сказал:

– Я рад тебя видеть, но думаю – ты не только повидать меня приехал.

– Конечно! Тут вот какой интерес. Предполагаю, как лед сойдет, мост через реку поставить.

Никита изумился:

– Мы, конечно, с тобой знакомцы, но ежели повидаться охота, можно и лодкой переправиться – зачем мост?

Я рассказал о встреченном на дороге обозе.

Никита задумался.

– Ты уж прости меня, боярин, опять я чего-то не понял: построим мы с тобой мост, сократят путники и купцы дорогу – нам-то что с того?

– А вот что. Можно постоялые дворы поставить, трапезную. Люди не только зимой, но и летом ездить здесь будут, на ночь остановятся, покушают, лошадей покормят овсом или сеном – опять живая денежка в карман.

– Большие траты. Мост сделать, постоялый двор поставить – люди нужны, а прибыль получим не ранее зимы – почитай, почти через девять-десять месяцев.

– Раньше. Коли мост поставим, поедут люди. Сам подумай – двадцать пять верст лишку сейчас едут, на подводах груженых – это два дня. Для купца с товаром каждый день дорог, а уж если товар нежный…

Никита повернулся к жене.

– Накрой нам стол. Дело, чую, серьезное намечается, просчитать надо.

Мы покушали, выпили кувшинчик петерсемены. Никита ел вяло – видно, просчитывал, стоит ли овчинка выделки.

– Нет, не возьмусь я за это дело.

– Почему? Даже твоим смердам в Вологду куда как сподручнее ездить летом будет – почти напрямую.

– Недоимка у меня, о прошлом годе неурожай был.

– Лес рядом, рабочая сила есть – мост недорого обойдется.

– Нам с того моста прибыли не будет, коли постоялый двор не поставим. Значит, люди туда нужны, вино опять же покупать надо, винные ягоды не растут у нас.

– Пиво варить можно, яблочное вино делать, в конце концов – хлебное вино гнать.

– Э, брат, не то.

Не уговорил я его, с тем и уехал. Тяжел Никита на подъем оказался.

Уже дома я стал прикидывать – получится у меня, ежели сам возьмусь? Лес есть, плотников мост сделать нанять можно. Постоялый двор тоже поднять можно – дороже, конечно, чем изба, обойдется: двор огородить, подклети, сараюшку для живности, конюшню. Свинину и курятину из деревни поставлять можно – вот и сбыт будет, в город на продажу не везти. Зерно выращивать, муку на мельнице молоть – вот и хлеб, пирожки.

О! Пару рыбаков заиметь надо – рыбка свежая к столу будет.

По деньгам – осилю. Все упирается в людей.

Не откладывая в долгий ящик, я нанял плотников, расшевелил Андрея, и к весне недалеко от деревни, на дороге стоял постоялый двор. Вот только пустовал он пока. На реке ледоход, дороги развезло, и поток людей и грузов остановился. Да и были бы – нет холопов и хозяина на постоялом дворе. После ледохода можно и за мост приняться. Плотники, закончив с постоялым двором, заготавливали и свозили к реке бревна. Холопов купить можно – кухарок или прислугу. Главная проблема – найти управляющего. Незнакомого поставить – воровать будет, прибыли не получишь. А знакомых у меня и нет.

Неожиданно выручил Андрей. Помявшись, он спросил:

– Похоже, постоялый двор будет?

– Конечно, ты же знаешь.

– А кто заправлять будет?

– Не знаю пока, думаю.

– Брат у меня есть единокровный, Семен. Тоже лоточником на жизнь зарабатывает, да нужду мает – семья большая, кормить-одевать надо. Не возьмешь ли, боярин? Он мужик проворный, работящий. Коли платить будешь, в лепешку расшибется.

Вот так, довольно неожиданно я приобрел приказчика, а вместе с ним – и всю его семью в работники.

Теперь жена и старшая дочь Семена управлялись на кухне, средний и младший сын – в трапезной на побегушках. Сговорились мы на оплате в третьей части выручки. Две трети мне, треть – ему на все семейство. Негоже сажать работника на жалованье. Хочешь зарабатывать – крутись.

Тем временем плотники достраивали мост. Андрей, выпросив у меня денег, скупил по окрестным деревням поросят. Теперь, до сева, все холопы занимались выращиванием живности. Все уперлось в постояльцев, вернее, в их отсутствие. Ну не было людей, хоть умри. До меня дошло, в чем загвоздка. Так никто же не знает, что построен мост! Зимой ездили – моста еще не было, а летом – продолжают ездить по проторенной дороге, в обход.

Я позвал Андрея, с ним вместе подъехали к его брату. Обсудили ситуацию, решили – пока посетителей нет, поставить на развилках дорог сыновей Семена, пусть направляют. А если пойдет дело – людская молва быстро разнесет весть о построенном мосту, о постоялом дворе.

Медленно, постепенно на дороге стали появляться обозы, начал наполняться постоялый двор. Вылезла другая беда – не хватало мяса и птицы. Что ты будешь делать – только ноги вытащил, так хвост увяз.

Пришлось Андрею ехать в Вологду на торг, покупать живность. Не так быстро росли на крестьянских подворьях поросята и куры, как их поглощали постояльцы. Андрей объехал окрестные деревни, договорился о поставках. Все выгоднее смердам, чем в город везти, – и ближе, и налог платить не надо.

И вскоре выправилось дело, пошли первые деньги. Я перевел дух. Ничего, созреет рожь да ячмень – своя мука будет, пиво варить сами станем, тогда еще лучше заживем!

А днями в мой городской дом заехал Никита. После традиционных приветствий мы уселись за стол, обменялись новостями.

– Вот уж не думал, что ты так развернешься, сомневался я, признаюсь – был не прав. Хваткий ты, однако, Георгий. Хорошее наследство сыну отойдет. Из руин деревню поднял, однако. Так, глядишь, и меня обгонишь.

– Обгоню, – засмеялся я. – Вот немного окрепну, церкву небольшую поставлю еще – обязательно с колокольней, не все же моим холопам к тебе в село ходить на церковные службы.

Никита засмеялся:

– То не моя епархия.

А в Юрьев день и вовсе случилась приятная неожиданность. В этот день холопы, если не имели долгов перед хозяином, могли уйти от него. На приработки ли, в город к ремесленникам податься или наняться к другому боярину. Я тогда как раз в деревне был. Подошел Андрей, сделал круглые глаза:

– Там… это…

– Говори яснее.

– Смерды к тебе, в холопы хотят.

Я удивился, вышел из избы. У ворот стояли крестьяне.

– Здоровья всем! Что за дело ко мне?

– В холопы к тебе желаем! Сегодня Юрьев день.

– А долгов-то нет за вами?

Смерды полезли за грамотками.

Хм, здорово. То людей искал, а то сами пришли.

– Чего вам у старых хозяев не жилось, не работалось?

– Дык, обижали сильно. Ты вон, почитай, деревню заново отстроил, люди в хороших избах живут, от голода не пухли, никто не помер, а неурожай о прошлом годе везде был. Возьмешь?

– Рыбаки есть?

Вперед вышел рябой мужик.

– Я с отцом всю жизнь рыбу ловил.

– Семья большая?

– Семеро детей.

– Беру. Избу не дам – нет пока свободных. Подойдешь к Андрею, он тебя поселит. Хочешь – сам строй, лес дам. Хочешь – жди, пока плотники поставят.

– А лодка, сети?

Вот заморока.

– Андрей, подбери ему лодку, сетей купи. – Я повернулся к рыбаку: – С этого дня – на два года в холопах; половина улова за жилье, лодку и сети – моя, вторую половину можешь сам скушать, а можешь на постоялый двор продать – вон он стоит. Устраивает?

– Добро, согласен.

Остальные были крестьянами. Мы с Андреем определились – кому где жить и что делать. Уговор со всеми был половинный; половину от выращенного урожая холоп мог продать, половину – отдать мне.

Снова в деревне застучали топорами плотники. По моим прикидкам, для того чтобы обработать землю и обеспечить постоялый двор продуктами, надо было еще пять-шесть холопов, но и тем, что пришли, я был рад.

И тут как гром среди ясного неба – сборы боярского ополчения. Дел полно, можно сказать – невпроворот. Чего еще государь удумал? Одно утешало – Андрей приобрел опыт, умело управлялся с деревней, Семен с умом и осторожностью держал постоялый двор, ну а за свой городской дом я был спокоен – там была жена. А ведь, бывало, слыхал от бояр о воровстве приказчиков. Вернется боярин из похода, что длится три месяца, а то и полгода, – и что видит? Приказчик его сбежал с доходом от поместья, холопы с голодухи разбежались, дом растащили лихие люди, не оставляя иногда и стен. Поэтому честные, разворотливые люди – в большой цене, их надо было взрастить.

Пока собиралось ополчение, я стал припоминать историю. Мамочки мои – да никак государь Смоленск брать решил? Его осада длилась месяц, если мне не изменяет память. И армию государь собрал великую – около восьмидесяти тысяч ратников – с пушками в обозе, с пищалями. Летом собираться – не зимой. Корм лошадям брать не надо – кругом луга зеленеют, шапки да тулупы не нужны – и в поддоспешнике жарко. Снег на костре топить не надо – в любом ручейке зачерпнул воды и пей. Едешь на коне – вокруг красота, все зеленое, жаворонки в вышине заливаются.

У Пскова мы встретились с великокняжеским войском. Бросился в глаза государев стяг – черное полотнище с Иисусом Навином, попирающим солнце.

Мы присоединились к лагерю, но от государева шатра стояли далеко. К нему только воеводы земель ходили, любопытных же отгоняли рынды – в белых одеждах, с серебряными топориками – вроде телохранителей, только мне показалось, что топорики эти уж больно бутафорские. Ежели посягнет кто на жизнь государя, ими можно разве только муху прихлопнуть. Инда ладно – кто посмеет среди многочисленного воинства руку на государя поднять? Безумец только или самоубийца. Все перевороты государственные приближенными вершатся, интригами да ядами в кубок вина. А впрочем – был в истории не один случай, вспомнить хотя бы смерть бедного Павла.

Что-то меня не в ту сторону потянуло.

Я проверил, как устроились мои ратники – те уже срубили себе шалаши и разводили костер. Поход походом, а кушать надо.

По лагерю засновали гонцы, поместные воеводы потянулись к государеву шатру. Часа через два они вернулись и теперь собрали бояр. Как я понял, будут ставить задачу. К своему изумлению, рядом с боярином Плещеевым я увидел князя и государева конюшего Овчину-Телепнева-Оболенского.

– Представляю вам князя. Вологодское ополчение вместе с тверскими ноне под руку княжескую отходит. Ему и слово.

Князь обвел глазами бояр. Я в этот момент наклонил голову, скрывая лицо под тенью шлема. Не хватало только, чтобы князь меня узнал. А пуще всего – имя и фамилия у меня другие. Вдруг подлог вскроется? Я-то знал, что я не боярин, я из другого мира. За такие вольности с документами можно и на плаху попасть. Впрочем, против княжеского слова у меня документ от церкви. Одно другого стоит.

Я стал вслушиваться, о чем ведет речь князь. Он в общих чертах рассказал, как планируют взять Смоленск. Пушкари будут выдвигаться вперед, ближе к крепостным стенам, под прикрытием бревенчатых щитов. Мы же должны держать в осаде восточную часть города. За другие участки кольца осады отвечают полки иных русских земель. Восток – это хорошо. Если придет подмога, то основной удар нанесут с запада, с польских или литовских земель. И то – Смоленск завсегда был исконным русским городом.

Утром лагерь выглядел как растревоженный улей. Во все стороны сновали государевы гонцы. Собирались, седлали лошадей и уезжали на отведенные места боярские ратники.

Мы спешно доели кулеш из котла; вестимо – воевать с пустым брюхом плохо, собрали скромные пожитки, оседлали лошадей. Ждали только сигнала. Невдалеке я увидел Никиту Тучкова, помахал ему рукой. Подскакал со свитой князь Даниил Щеня.

– Выдвигаться всем, чего телешитесь?

И умчался. Мы поднялись в седла, хрипло завыла труба, и мы в походном порядке покинули лагерь.

Вот и Смоленск – весь как на ладони. Грозные, высокие стены, из бойниц глядят стволы пушек, наверху стены блестят под лучами летнего солнца доспехи защитников. Твердыня. Такую если и возьмем, то кровушки прольется немало.

Мы забирали влево, обходя город. К крепостным пушкам не приближались – что там у них на уме? Наконец поместный воевода, боярин Плещеев, дал знак остановиться. Местечко для лагеря нам досталось удобное – река рядом, за водой далеко ходить не надо, на опушке леса – дрова под рукой, луг – будет, где коням попастись.

Полдня мы занимались мелочами – ставили дозорных, точили оружие. Мне для обороны достался участок по соседству с Никитой, чему я был рад – было с кем поговорить, да и чувствуешь себя уверенней, когда рядом проверенный в бою товарищ.

Ночь спали спокойно, а проснулись рано утром от мощного залпа пушек. Выскочили из шалашей босыми, но все при оружии. Тревога оказалась ложной – то наши пушкари начали обстрел крепостных стен.

Позиции защитников города заволокло сизым дымом. Ядра били в стены, высекая каменную крошку и оставляя углубления. Несколько ядер угодили в дубовые, обитые железом ворота. Полетели щепки. Ратники восторженно заорали.

– Вы чего, как на представлении у скоморохов? Службу забыли? Сапоги обуйте, оденьтесь. Дежурные, где костер?

После завтрака я решил укрепить свои позиции. Левым краем мой участок обороны упирался в грунтовку. Вот ее я и решил перегородить бревнами. Повалили несколько деревьев с небольшими промежутками между ними. Пеший еще проберется, а конный – ни в жизнь, кони ноги переломают.

Срубили дерево, сделали вроде небольшого бревенчатого щита, поставили напротив завала.

– Так, теперь роем окопы.

– Боярин, засмеют ведь.

– Исполняйте!

Холопы, бурча под нос, стали рыть мелкие окопы. Проходящие мимо ратники других бояр поглядывали на моих землекопов с интересом, потом стали насмехаться.

Ко мне подошел Никита.

– Дал бы своим отдохнуть – неизвестно, когда в бой.

– Вот они к бою и готовятся.

– Это как же? Я пока только могилы вижу. Не рановато готовишь?

– Не могилы то – укрытие от мушкетного огня.

Никита обошел окопы, посмеялся и ушел.

Два дня грохотали пушки русские, круша стены Смоленска. На третий на штурм крепости пошли войска. Мы издали наблюдали, как ожили пушки крепости, сверкали огоньки мушкетных выстрелов. Потери были велики, и наши отступили, унося раненых.

Все мои ратники смотрели на бой со стороны и скрипели зубами в бессильной ярости.

Ужинали без аппетита, улеглись спать. И не успели мы толком уснуть, как раздался выстрел и отчаянный вопль часового:

– Литвины!

Мигом все выбрались из шалашей – кое-кто в них и не забирался, спал ввиду теплой погоды на природе, бросив под себя конский потник.

– Михайловцы, в окопы! – заорал я. Пока ничего не было понятно. Полная луна скупо освещала лес, дорогу, мелькавшие тени. Кто они? «Русские должны быть слева и справа от меня, – рассудил я, – впереди может быть только враг».

– Залпом – пли! – скомандовал я.

Громыхнул нестройный залп. Со стороны завала послышались крики раненых. Дружинники, торопясь, перезаряжали мушкеты. Не зря я их муштровал: выстрелил – сразу перезаряди, если время позволяет. Тени за завалом исчезли, но до утра мы так и просидели в окопах, вглядываясь в темень.

Утром я пошел посмотреть – что там случилось? Рядом с завалом была видна кровь, на земле – следы волочения. Не иначе – своих раненых или убитых вытаскивали подальше от завала. Не ожидали наткнуться на неприятный сюрприз. А если бы ночью конница ворвалась в лагерь? Порубали бы всех, как капусту.

С этого дня я усилил дозор. Днем воины отсыпались, ночью по двое сидели в окопах.

Утром же обнаружился неприятный сюрприз – у Никиты были убиты ночью ножами двое ратников. Шалаш их стоял от опушки чуть дальше в лес. И когда ратников пошли звать к завтраку, нашли два уже остывших тела. Ночное происшествие мгновенно насторожило: стычек еще не было, а у Никиты – потери. Благодушие сразу уступило место настороженности. Не иначе, оборону прощупать хотели – нельзя ли здесь просочиться, если осада не плотным кольцом охватывает город. Если в городе полно продовольствия и воды, то, учитывая крепость и толщину стен, Смоленск может продержаться долго.

Видимо, до наших воевод тоже дошла эта мысль, и днем пушки стали стрелять не по стенам, а раскаленными ядрами – по городу. Занялись пожары, над городом пополз дым.

После одного удачного попадания в верхнюю часть башни здоровенный кусок стены рухнул, увлекая за собой защитников. Над позициями осаждавших город русских взвились восторженные крики.

Обстрел продолжался почти весь день. Государь решил устрашить горожан. Конечно, в городе была вода, но хватало ее только для питья людей и скотины, тушить многочисленные пожары было нечем.

Вечером подоспевший отряд литвинов сделал попытку прорвать осаду с западной стороны, но был отброшен.

А у меня случился неприятный инцидент. Пропал Федька-заноза. Наши шалаши стояли по соседству, и когда я поднялся ночью, решив проверить дозорных, его шалаш оказался пуст. Я в тревоге обежал своих ратников – Федьки нигде не было.

– Небось, вино ушел пить с земляками, – ответил мне Никита, когда я поделился с ним своей тревогой.

– Не таков Федька. По бабам ходок – это верно, но службу знает, в походе без моего ведома никуда не уйдет.

– Не переживай, – зевнул Никита. – Найдется еще, выпорешь потом – и вся недолга. Нашел из-за кого переживать – из-за холопа. Спи иди лучше.

Но тревога меня не оставляла. Не случилось ли чего? Поднять шум? Не осмеют ли меня потом, если Федька найдется?

Я решил пошарить по лесу сам – вдруг найду какие следы? Предупредив своих, чтобы сдуру не пальнули по возвращении, я взял мушкет и углубился в лес. Глаза привыкли к темноте, я ступал осторожно, стараясь не наступить на ветку. Зигзагами я шел от шалаша Федьки в глубь леса.

Удалился я уже достаточно и, ничего подозрительного не найдя, решил было вернуться, как почудился вскрик. Не мнится ли мне? Может, то ночная птица крикнула? Я двинулся в ту сторону, откуда, по моему мнению, донесся вскрик.

Вскоре послышались голоса. Говорили вполголоса. Нет, значит, не послышалось. И в лесу явно чужие. Чего русским вполголоса говорить? Затаив дыхание, я понемногу продвигался вперед. Впереди открылась небольшая полянка. Две темные тени склонились над лежащим телом. Раздался удар.

– Ну будешь говорить? Пес смердящий!

Еще два удара ногой.

Я вскинул мушкет, нажал спуск. В тишине выстрел прозвучал оглушительно. На несколько секунд от вспышки выстрела я ослеп. Зажмурил глаза, открыл, бросил мушкет на землю, выхватил саблю и рванулся вперед. Сопротивления мне никто не оказывал, все лежали.

– Федька! Это ты здесь?

– Я, боярин, – раздался голос холопа. – Ты как меня нашел?

– Вставай, говорить потом будем.

– Не могу – руки-ноги связаны.

Я вбросил саблю в ножны, достал нож и разрезал путы. На всякий случай ударил каждого из лежащих ножом в грудь. Федька еще и ногой пнул.

– Как сюда попал?

– Как-как, по нужде отошел, да по башке чем-то треснули, очухался здесь.

– Сколько их было?

– Двое.

– Тогда ходу отсюда.

Я подобрал мушкет, и мы побежали в сторону своего лагеря. На опушке я придержал Федьку.

– Погодь, а то свои пальнут.

– Прости, боярин, не подумал.

– Эй, михайловцы! Это я, боярин ваш, не стреляйте, – крикнул я.

– Иди смело, мы уж по голосу узнали.

Когда мы подошли, холопы удивились:

– Федька, ты где был? Боярин тебя искал.

– Ага, нашел – на бабе, – сказал я, чтобы пресечь ненужные разговоры. – Федька, иди умойся.

Когда мы отходили, я услышал:

– Ну, теперь Федьку высекут, хоть он и старшой.

Я улегся спать – и так полночи пробегал в поисках холопа, будто он князь.

Утром у шалаша раздалось вежливое покашливание. Я выглянул. Рядом с шалашом стоял один из моих холопов, держал в руке миску с кулешом. Наверное, спал я долго, раз кулеш сварить уже успели.

Я выбрался из тесного шалаша, вытащил из чехла ложку, уселся есть. От костра доносились взрывы хохота. Интересно, что они там веселятся?

Доев, я подошел. На Федьку-занозу было страшно смотреть. Один глаз заплыл, губы разбиты.

– Это что – баба тебе в глаз кулаком засветила?

– Нет, не кулаком – сковородкой чугунной.

Все заржали.

– А по-моему, боярин ему в глаз дал, чтобы, значит, из лагеря не убегал.

Народ веселился, а Федька кривился уголком рта. М-да, хорошо ему досталось. Ладно хоть не покалечили, не убили.

Заметив меня, все вскочили.

– Отдыхайте, отсыпайтесь, – разрешил я.

Ночное происшествие осталось между мной и Федькой – ни он, ни я словом не обмолвились, только заметил я после того, что Федька в бою всегда рядом держится, в опасные моменты то щитом, то грудью своею от вражеской сабли меня закрыть пытается.

На крепости выкинули белый флаг, и в русский лагерь из Смоленска вышли переговорщики. Чем закончилось дело – мне неизвестно, но на следующий день пушки загромыхали снова.

Через три дня крепость сдалась, на всех башнях выкинули белые флаги. В Смоленск отправился боярский сын Иван Шигона с дьяком Иваном Телешовым. С июля тридцать первого числа смоленские бояре отворили ворота, били челом государю и крест на том целовали. «В град Смоленск послал государь боярина своего и воеводу Даниила Васильевича Щеня, и иных своих воевод со многими людьми, и велел им всех людей града Смоленска к целованию привести, и речь им, государем жалованную, говорить». Так поведал потомкам летописец.

В честь победы из государевых закромов было угощение боярам, да детям боярским, да ратникам. Целый день воины пили, ели, гуляли. Песен попели, поплясали под дудки да жалейки невесть откуда взявшихся музыкантов.

Потом были сборы и дорога домой. Никита кручинился:

– Второй раз в поход сходил – одни убытки токмо, никаких трофеев, да за хозяйством пригляда нету. Дома жена осталась – так что от бабы возьмешь?

Глава 7

По возвращении в Смоляниново хозяйство свое нашел я в полном порядке, а вскоре и жатва началась. Урожай выдался славный. Мельница завертела, замахала крыльями в полную силу.

Звероватый Тимоня оказался большим тружеником, дело свое знал. О муке его вскоре слава пошла по всей округе, и потянулись крестьянские возы к мельнице. Тимоня ходил по мельнице, обсыпанный мукою с головы до ног. На мельницу никого не пускал, помогал ему все тот же приблудившийся подросток. В общем-то неплохим работником Тимоня оказался – с характером, правда.

Дал прибыль и гончар. Вначале его изделия шли в трактир на постоялом дворе, тем более что постояльцы посуду глиняную колотили непрерывно. Потом излишки Андрей стал возить на торг. У одного из смердов талант открылся – горшки расписывать. Я не возражал – расписная посуда на торгу уходила влет.

Медленно, но деньги потекли в мой кошель.

Я был доволен и горд собой. Взял деревню-развалюху и за год довел ее до ума. Люди ходили в опрятной одежде, а не в рванье, были сыты, на улице звучал детский смех. К вновь прибывшим холопам перебрались их семьи, население деревни увеличилось изрядно, и я снова стал подумывать – не поставить ли мне церковь, пусть и небольшую.

И решил я, пока осень не наступила, съездить в Нижний, навестить друга, купца Ивана Крякутного. Чай, домина там у меня остался, за прошедшее время Иван по-всякому продать его должен был. С другом винца попьем, деньги получу – на новую церковь хватит.

Я посоветовался с Еленой – она побаивалась, но мне удалось убедить ее, что гроза миновала и князь меня более не ищет.

– Недолго задержусь – туда и обратно, заводных коней с собой возьму да Федьку-занозу. Через месяц и вернусь.

Мы с Федором за день собрались, я расцеловал жену и Василия, и мы в начале августа, после Яблочного Спаса, выехали.

Погода благоприятствовала: было сухо, дороги утоптаны, ехать тепло – благодать. Скромные пожитки – на заводных конях, в переметных сумах, еду не брали, ночевали и ели на постоялых дворах.

Мы добрались до Москвы, где я решил зайти в Разрядный приказ за жалованьем. К моей радости, имя мое в разрядных книгах было, и я получил деньги за два боевых похода. Жалованье боярам причиталось только за службу государю в походах, на заставах, равно за ранения и увечья.

Вышел я из приказа повеселевший, пояс приятно оттягивал полный серебра кошель. И надо же было случиться – нос к носу столкнулся с князем Овчиной-Телепневым.

– Ба, кого видят мои глаза! Никак – знакомец старый? А то я все гадаю – причудилось мне лицо знакомое? Не ты ли лицо прятал, когда на Смоленск государь походом ходил?

– Здравствуй, князь. Не обознался ты – я то был.

– Чего же не подошел?

– Зол ты отчего-то на меня, княже.

– Было, было, да быльем поросло. Ты чего здесь?

– Жалованье получал.

Князь отошел на два шага, внимательно меня оглядел, придвинулся.

– Одежа на тебе боярская. Объяснись.

– Я ведь сиротой себя считал, если ты еще помнишь, князь.

– А то как же.

– Отец мой нашелся на Вологодчине, и документы о боярстве моем есть.

– Гляди-ка! – удивился князь. – Мне теперь с тобой не зазорно за одним столом мед-пиво пить. Зайдешь?

– Дела, князь, спешу. Ты уж прости.

– Ладно, ступай, – поджал губы князь.

Я поспешил к коновязи, где меня ждал с лошадьми Федька-заноза.

– Едем! С недругом давешним повстречался, лучше с глаз долой убраться.

Мы выехали из Москвы, не задержавшись ни на один день. И вновь потянулся пыльный тракт. Но любой дороге приходит конец, и через неделю с хвостиком показался Нижний.

В душе моей одновременно боролись несколько чувств – радость от свидания с городом, где я познакомился с Еленой, предвкушение встречи со старым другом, опасение попасть в руки алчного наместника. Как-то все пройдет? Не придется ли уносить ноги? Из Москвы-то вот пришлось убираться.

Мы проехали посады, показалась городская стена. Ворота были открыты, а поскольку повозки с грузом для торговли у меня не было, мы полным ходом их миновали.

Я ехал по улицам и узнавал их. Много чувств всколыхнул в груди Нижний, слишком тесно я был связан с этим городом.

Вот и улица, где живет Иван. Мы подъехали к воротам, спрыгнули с лошадей. Я постучал в ворота. Калитка немного приоткрылась.

– Чего надоть?

– Хозяина.

– Почивает, не велел беспокоить.

– Нет, холоп, побеспокой и скажи – старый знакомец Юрий пожаловал.

Слуга исчез. Вскоре хлопнула дверь в доме, раздался какой-то грохот – не иначе, ведро опрокинули, распахнулась калитка, и мне навстречу кинулся Иван. Мы обнялись и расцеловались. Я немного отстранился, осмотрел купца. Сколько мы не виделись? Года полтора, а поседел Иван, морщин добавилось.

– Что ты меня разглядываешь, ровно девку на выданье? Думаешь – сам помолодел? Пошли в дом, радость у меня сегодня.

Бросил выглянувшему из калитки слуге:

– Ворота отвори, коней прими, устрой в конюшню – чего стоишь столбом?

Мы пошли в дом. Традиция встречать гостя с корцом сбитня сегодня была нарушена, но я не остался в обиде. Купец искренне радовался нашей встрече – это чувствовалось, чем я был доволен. В глубине души я переживал за Ивана – не отразится ли на нем наша дружба и мой побег из города.

Мы уселись за столом, забегала дворня, накрывая угощение. На шум со второго этажа спустилась Лукерья, узнала меня и всплеснула руками:

– Юрий, глазам своим не верю! Наконец-то сподобился заехать к нам. Уж сколько Иван о тебе упоминал – не подаешь, мол, весточку. Переживал – не поймали ли тогда тебя княжьи слуги да не сгинул ли где на дороге. А ты живой! Постой – платье боярское на тебе!

– Стой, погоди, Лукерья! Накормить-напоить человека с дороги надо, потом уж расспрашивать. Поди-ко лучше, распорядись насчет баньки – обмыться людям с дороги надо.

Лукерья вышла. Купец вопросительно глянул на Федьку-занозу.

– Федя, погуляй пока, мне с хозяином переговорить надо.

Федька беспрекословно вышел, прикрыл дверь, и мы остались одни.

– Ну, вкратце расскажи – где ты и как? И почему платье на тебе боярское?

– Живу с семьей в Вологде, дом купил. Если ты помнишь, паренька я здесь подобрал – Васятку, у меня приемным сыном живет. Нашел по записям родителей своих, кои боярами оказались. Так и стал боярином по праву рождения. Деревню с землею купил, обустроил, два раза в походах боевых побывал под рукою государя.

– Э, парень. Теперь я первым шапку пред тобой при встрече ломать должон. – Крякутный окинул взглядом стол. – Да и встречать боярина в доме надобно по-иному.

– Успокойся, Иван. Как был я тебе другом, так и остался. Давай без церемоний. Считай, что для тебя ничего не изменилось. Расскажи лучше, продал ли мой дом да что с паромами? Все ведь в спешке бросил.

– А как же, обо всем позаботился. Дом продал – не торопясь, с выгодой. А паромы?

Иван хитро улыбнулся.

– Паромами сам владею, выгодное это дело. За полтора года отдам тебе деньги за аренду, а завтра уж ты мне их продашь, и ударим по рукам. Согласен?

– Молодец, я в тебе никогда не сомневался. Есть у тебя хватка, Иван, коли где деньгами пахнет – ты своего не упустишь.

– На том стоим. Ну, где там слуги? Пировать сейчас будем, все дела – завтра.

За стол уселись мы с Иваном, Лукерья да Федька-заноза. Боевые холопы часто сиживали за одним столом с боярином, чего не удостаивались холопы от земли. И то – жизнью рискуем вместе в сече, как хлеб совместно не преломить?

Выпили немного, закусили слегка и отправились в баню. Кто ж перед баней брюхо набивает до отвала? Боже, как здорово вымыться после долгого пути! Одно дело – по воде на ушкуе плыть, другое – верхом на лошади пыль глотать. Везде, сущая пыль была везде – в волосах, в носу, а одежду надо было просто стирать.

Первоначально с нас с Федором стекали потоки грязной воды. Обмывшись, мы попарились, потом смыли соленый пот. В предбаннике уже лежала чистая одежда, а нашу прислуга унесла.

И только после бани пир пошел горой. Пока мы мылись, кухарки наварили и нажарили мяса и рыбы. Стол ломился от яств. Даже у меня, уже перекусившего перед баней, потекли слюнки. Свиной студень с хреном, куры жареные и вареные, окорок свиной, стерлядь на пару, небольшой поросенок, жаренный на вертеле, квашеная капуста и моченые яблоки, лучок зеленый, огурцы и редиска, пироги с визигой, расстегаи с кашей, пряженцы с луком и яйцом. А уж выпивки – вина мальвазия, петерсемена, фряжское, рейнское, пиво домашнее. Поистине расстарался Иван, за таким столом не боярину – князю сидеть не стыдно было бы.

Ох и оторвались мы. Встали из-за стола сами не все. Федьку слуги на руках отнесли в людскую. Ивану и мне помогли, поддержали под локотки.

– Устал я что-то, отдохну, – заплетающимся языком едва произнес Иван и уронил голову на грудь.

Проснулся я поздним утром. Голова была тяжелая, в затылке ломило, язык распух и был сух, что твоя наждачная бумага. Я скосил глаза – позаботились, рядом с постелью стоял запотевший жбан с клюквенным морсом. Приподнявшись на локте, я осушил литровую емкость. Немного полегчало. Это же сколько мы выпили, если после такой закуски похмелье было столь жестоким?

Немного отпустило голову. Я встал, оделся, по старой памяти нашел туалет – выпитое настойчиво просилось наружу. Снизу, с первого этажа, раздавался голос Ивана.

Я спустился в трапезную. Я бы обязательно посмеялся над купцом, коли сам чувствовал бы себя хорошо. Лоб перетянут полотенцем, под глазами мешки. Трясущимися руками пытается удержать кружку. На столе – огуречный рассол, квашеная капуста, квас. Можно сказать – весь домашний арсенал от похмелья.

Иван слабо кивнул в ответ на мое приветствие.

– Садись. Тоже болеешь? Поправишься.

Я налил здоровенную кружку кваса, с наслаждением выпил. Во рту хоть сушить перестало.

– Нет, здоровье уже не позволяет столько пить. Ты не помнишь, чем вчера все закончилось?

– Да ничего не случилось. Пир закончился, все разошлись по комнатам – отдыхать.

– Отдыхать? Пожалуй, пойду отдохну. Ты не против, если делами мы займемся попозже?

– Ради бога, время позволяет.

Встретились мы вновь после полудня, за обедом. Ничего особо не ели – похлебали горячего, наваристого супчику. Все сидели с помятыми лицами.

– Так, делу – время, потехе – час. Пошли ко мне в кабинет.

Иван решительно поднялся, затопал по лестнице. В кабинете он залез в сундук, вытащил мешочек с монетами.

– Это за дом. Сейчас посчитаю, сколько я тебе за аренду паромов должон.

Иван долго черкал писалом по дощечке.

– Ого – изрядно выходит. Однако отдавать надо.

Иван достал приличного размера мешок серебра, отсчитал деньги, ссыпал их в маленький мешочек, протянул мне.

– Все, мы в расчете.

– Обмывать будем? – пошутил я. И чуть не пожалел о сказанном.

Иван схватился за голову, замычал.

– Нет, не сегодня, слышать о выпивке не могу – ажно тошнит.

К вечеру Иван, я и Федор отошли, скромно попили чаю с баранками.

Следующим днем я с Федькой обошел пешком город. Было интересно посмотреть – не изменилось ли чего? По возвращении домой, в Вологду, Лена точно будет расспрашивать о родном для нее городе. За время моего отсутствия город не изменился, знакомых я не встретил, а специально заходить в кремль не стал.

Дабы не обременять хозяина, мы стали собираться в обратную дорогу. Осень на носу – хорошо, если сухая будет, а если дожди зарядят? На иных дорогах кони по брюхо в грязь уходят. Поэтому следующим днем мы и выехали, тепло попрощавшись с Иваном.

Ехали мы не спеша – то на рысях, то шагом, давая коням отдохнуть, все же путь предстоял дальний, однако к вечеру тридцать верст проехали. Так и пошло – днем ехали, а к вечеру заворачивали на постоялый двор.

Недалеко от Владимира в уже надвигающихся сумерках на перекрестке дорог свернули на вовремя подвернувшийся постоялый двор. В воротах столкнулись с другими постояльцами, ехавшими допрежь навстречу. Кони сшиблись.

– Куда прешь, скотина! – заорал всадник и огрел Федьку плетью. Я в ответ не замедлил пустить в ход свою плеть, отстегав нахала, – бить чужого холопа не позволено никому, только хозяин мог наказать слугу. Неписаные правила однозначно расценивали сей поступок незнакомца как оскорбление хозяина.

Ко мне подъехал на коне вальяжного вида молодец с едва пробившейся бородкой.

– Ты кто таков будешь? Я – боярских детей, Алексей Анкудинов, – гордо заявил всадник.

– Я – Георгий Михайлов, боярин вологодский. Извиниться за своего холопа не желаешь?

Добрый молодец слегка сник, но гордыня не позволяла признать неправоту.

– Он конем моего холопа сшиб.

– Не лги, я видел, тем более – твой холоп поднял руку на моего.

– Извини, – процедил молодец сквозь зубы и въехал во двор.

Прислуга приняла от нас коней, мы занесли вещи в комнату и спустились в трапезную. Народу было немного – степенные купцы за столом, за другим – люд явно мастерового вида. В углу уже сидел молодой нахал с тремя своими слугами. Мы с Федькой уселись подальше от них. Ссоры мне ни к чему, но обиды спускать я не намерен.

Мы заказали еду, а пока половой принес нам кувшин пива и карасей, жаренных в сметане. В углу сразу же заказали несколько кувшинов вина. Ему только вина и не хватало – и так заносчив и задирчив сверх меры.

Слуга принес нам гречневой каши, жареную курицу, все поставил на стол и опрометью бросился за пряженцами с квасом. Сидевший на краю скамьи один из слуг боярского сына подставил ногу, и половой упал, разбив лицо. Трактирщик неодобрительно покачал головой, но пенять гостям не стал.

Голоса за этим столом звучали все громче. Сидевшие по соседству мастеровые, явно почуяв сгущавшуюся атмосферу агрессии, быстро расплатились и ушли. Федька тоже было дернулся уйти, но я приказал:

– Сиди и ешь спокойно, я боярин, а не смерд.

Сидевшие за столом молодые нахалы стали осмеивать купцов. Пожилой купец возмутился:

– Ты бы уважал мои седины, недоросль.

– Как ты меня назвал, пень трухлявый? – привстал из-за стола боярский сын.

Мне надоело смотреть на выходки пьяной компании. Почему постояльцы должны терпеть поношения? Из оружия у меня были только нож на поясе да кистень в рукаве. С боевым оружием приходить в общественное место было не принято.

Я встал, подошел к столу забияк.

– Сам извинишься перед купцом или тебя принудить?

– Да кто ты таков? Боярин из худородных, что…

Он не успел договорить. Себя поносить я и раньше не позволял. Я резко выбросил вперед ребро ладони и ударил его в шею. Нахал обмяк, осел на лавку. Холопы его вскочили, схватились за ножи. Я бросил кистень в ближайшего ко мне холопа, угодив ему в локтевой сустав. Холоп взвыл от боли, уронив нож. Со мной рядом возник Федор с ножом в руке. Нас было двое против двоих оставшихся холопов, но за мной – перевес. Я – боярин, пусть и не знатного рода, а он – всего лишь холоп. В любом суде мое слово весомее будет. Да и позиция для драки у них проигрышная – они сидят на лавках за столом, из-за которого еще выбраться надо, я же – на ногах.

Холопы задвинули ножи в ножны.

– Так, берете своего недоросля и все – вон с постоялого двора, не то рассержусь, тогда пожалеете. Хозяин! Сколько они задолжали за еду?

– Две полушки.

Я указал на холопа:

– Отдай деньги!

Он кивнул на боярского сына:

– У него деньги.

– Так возьми.

Холоп открыл поясной кошель, отсчитал хозяину деньги.

– Выводи своих коней, забирай хозяина и катитесь отсюда, куда хотите, чтоб духу вашего здесь не было.

Холопы молча поднялись, подхватили под руки молодого боярина и вывели его из трактира.

Мы уселись за стол, доели и допили. А как же? Нам завтра в седло, чай – не дома, кушать надо. Мы расплатились с трактирщиком.

– Господин хороший! Поостерегся бы ты. Знаю я эту публику. Мстить будут.

– Подавятся – не таким рога обламывал.

Трактирщик лишь пожал плечами – мол, я предупредил, мое дело маленькое.

Купцы тоже встали из-за стола, подошли, поблагодарили.

Мы отлично выспались, поели щей с пирогами, творожных ватрушек с парным молоком, сели в седла и выехали со двора. Уже проскакали версты две-три, как Федька предупредил:

– Боярин, не иначе – впереди засада, вчерашние забияки мстить собрались.

– С чего решил?

– Смотри сам – впереди, за поворотом, птицы над лесом летают. С чего бы? Кто-то вспугнул.

– Приготовься, коли с оружием они – руби сразу, не жди, когда они нападут.

И точно – только мы проехали поворот, как увидели посреди дороги стоящего коня и на нем – боярского сына. Он оглаживал рукой обнаженную саблю, лежавшую поперек седла. Холопов рядом с ним не было.

– Федька, холопы наверняка в лесу – сзади нападать будут, присмотри.

Когда мы сблизились, противник мой тронул коня и стал разгонять его. Сабля в его руке была наготове для удара.

Я выхватил обе сабли, провернул в руках. Увидев перед собой обоерукого, противник мой как-то замешкался, но расстояние было уже столь мало, что уйти в сторону или просто остановиться он не успевал. Недоросль взмахнул саблей и остался без руки. Убивать я его не стал, пожалел – русский все-таки, но руку с саблей отсек, чтобы всю жизнь помнил урок.

Конь со всадником промчался мимо, я резко остановил свою лошадь, развернулся и бросился вдогон. Как там Федька? А он уже бился с обступившими его холопами. Туго ему приходилось – одному против троих.

Я мигом подлетел и сбоку полоснул саблей по груди одного холопа, левой рукой уколол в живот другого. Оставшийся в одиночестве против двоих противников холоп бросил саблю на землю, поднял руки.

– Не виноват я – хозяин велел.

– Собери все оружие, отдай ему, – кивнул я на Федьку.

Холоп соскочил на землю, подобрал свою саблю, оружие убитых и все отдал Федьке.

– Иди – вон там, на дороге, подбери саблю хозяина, принеси! – распорядился я.

Холоп послушно побежал по дороге, вернулся с серым лицом.

– Там…

– Говори яснее.

– Сабля на дороге с рукой лежит.

– Это рука хозяина твоего; мне она не нужна, а саблю неси.

– Боюсь я, – замялся холоп.

– А со спины, ровно тать лесной, нападать не боялся? Сгинь с дороги, предупреждал вас вчера, чтобы на глаза более не попадались. Срубить бы тебе башку, да видак нужен, коли хозяин твой жаловаться начнет.

Мы тронули коней, доехали до сабли молодого боярина. Она и впрямь лежала в пыли, а рукоять ее сжимала кисть отрубленной по локоть руки.

– Федька, подними. Сабля вроде неплохая, только дураку досталась. Не дело оружию в пыли лежать.

Федька спрыгнул, прижал ногой обрубок, выдернул из пальцев саблю.

– Эх, жаль, что ножен нету.

– Ты что, хозяина догнать хочешь да ножны попросить? Съезди, я подожду, думаю – он сильно возражать не будет.

Я засмеялся. Федька обмотал саблю тряпьем и сунул все четыре сабли в переметную суму. Мы поехали дальше.

Когда мы еще только выезжали с постоялого двора, нечто подобное я предполагал. Обычно такие людишки злопамятны, коварны и стараются напакостить, особенно когда имеют численное превосходство. Достоинство, вишь ли, у них выросло, только мозги сильно отстали. За нападение на дороге я мог убить всех, и ни один суд меня бы не осудил, да перестраховался – оставил недоумка в живых, да еще и с видаком в придачу.

Дальше мы ехали спокойно, и вскоре впереди показалась Москва.

– Ну что, Федька, давай переночуем в столице, глядишь – завтра утром на торгу и ножны подобрать сможем. Продавать сабли не хочу, привезу трофеи, думка есть – еще людей набрать.

– Ты хозяин справный, боярин, почему бы и не набрать, – деликатно ответил Федя.

В саму Москву мы не въехали – все ведущие в город дороги оказались запружены телегами с товаром. К вечеру все старались успеть попасть в город. Пробка была, как на Садовом кольце в наше время в час пик.

– Боярин, а может – ну ее, эту Москву? Мы же верхом, махнем напрямки – по полям да перелескам, выберемся на Ярославский или Тверской тракт, там и заночуем.

И действительно – что мы в Москве не видели?

Я решительно съехал с дороги. Федор – за мной. Дышится в полях хорошо – не то что на дороге: пыль столбом стоит, вдохнуть полной грудью невозможно, сразу кашель забивает.

Часа через два, перейдя вброд пару речушек, мы выехали на широкую, укатанную дорогу.

– По-моему, тракт на Ярославль, – неуверенно сказал Федька.

– Давай доберемся до постоялого двора, переночуем – там и узнаем.

Вскоре на перекрестке дорог показался постоялый двор.

Сытно поужинав и узнав про дорогу, мы улеглись спать. Мне показалось, что спал я всего ничего и проснулся оттого, что меня тормошит Федька.

– Боярин, боярин, просыпайся.

– Чего баламутишь – за окном еще темно. Дай поспать.

– Неладно что-то, боярин. Лошади копытами стучали, потом ровно вскрикнул кто-то.

– Тебе не примнилось?

Федька перекрестился, хоть и было темно.

– Так, обуваемся, одеваемся, вещи оставляем в комнате, опоясывайся саблей.

Мы обулись-оделись. Я перепоясался поясом с саблей, заткнул за пояс пистолет. Подошел к двери, прислушался. Тихо. Да нет, в коридоре послышались осторожные шаги, причем – двух человек, невнятный шепот. Я достал пистолет, отошел немного от двери. Федька, глядя на меня, медленно вытащил саблю. Нельзя ее в тишине быстро из ножен тащить – зашелестит, ночью этот звук четко слышен.

От сильного удара дверь соскочила с деревянных петель и рухнула в комнату. В проеме возникла темная фигура, слегка подсвеченная тусклым светом масляного светильника, что висел в коридоре на стене.

Я приподнял пистолет и выстрелил. В тесной комнате среди полной тишины громыхнуло так, что заложило уши. Непрошеный гость еще падал, как Федька ужом скользнул в дверной проем, и тут же раздался чей-то вскрик.

Я выхватил саблю и выпрыгнул в коридор. Федька стоял с окровавленной саблей, а на полу валялся убитый. Я схватил труп нападавшего за волосы, поднял голову: похоже – татарин или ногаец, кто их разберет, да и свет тусклый. Мне вот что было подозрительно. Пистолетный выстрел был громкий, на такой звук уж точно хозяин прибежал бы сам или прислал бы слугу, а тут – никого. И двери соседних номеров закрыты, никто не выглянул даже.

– Федька, неладно что-то. Вниз, в трапезную, спускаться рискованно – давай через окно во двор выберемся, разузнаем.

Я вернулся в комнату, распахнул створки слюдяного оконца. Маловато оконце – только протиснуться.

Я вылез из окна, встал на выступающий край бревна, затем схватился за него руками, повис в воздухе и спрыгнул во двор. Земля оказалась близко.

– Федька! – Я махнул рукой.

Громко говорить нельзя – я шипел, как гусь. Вот и Федька приземлился рядом.

– Идем вдоль стены.

Мы прижались к стене избы, осторожно ступая, направились к выходу. Со стороны конюшни показались две тени, тянущие за собой на поводу по две лошади. Не наших ли лошадей крадут?

Я обернулся к Федьке:

– Нападаем – только молча. Ближний – твой!

Мы скользнули до угла, таким же тенями, как и конокрады, выскочили им наперерез. Я в три прыжка оказался напротив противника и саблей ударил его по шее. Такой же чавкающий звук раздался рядом.

– Готово, боярин.

– Бери лошадей, надо их в конюшню вернуть.

Мы завели лошадей в конюшню и вернулись во двор. За ноги оттащили убитых в темный угол. Я всмотрелся в лицо убитого – узкие глаза, усы свисают до подбородка. Тоже татарин. Как они здесь оказались? Если бы война началась, нападение татарское, мы бы знали. Только вчера были под Москвой, и никто словом не обмолвился. Да и войск, суеты среди населения не наблюдалось – уж я бы заметил. Главный вопрос: сколько их? И что им надо?

– Федька, давай – заходи с главного входа. Надо поглядеть, почему обслуги и постояльцев не видно.

Федька опрометью метнулся к двери, приоткрыл ее, прислушался и проник в трактир. Я стоял за углом, в тени дома. Никого нигде не было видно. Может, это залетная шайка татарская? Почему они так далеко зашли, почему тактика странная? Обычно они налетали с визгом и шумом, окружали усадьбу – скрываться, тихушничать и не думали. Наоборот – напугать, подавить моральный дух, сломить сопротивление жителей, захватив при этом пленных, – вот их любимая тактика.

Из дома вынырнул Федька.

– Боярин, в доме – никого.

– Как – никого, куда же они делись?

– Ой, извини, не так сказал. Живых никого, все убиты. Кровищи везде полно. И слуги, и постояльцы убиты. Похоже – во сне зарезаны.

Час от часу не легче. Какие-то татары странные. А может, и не татары это вовсе? Так же выглядят те же ногаи, башкиры и некоторые другие степные народы.

– Федя, залезь на крышу конюшни и посмотри, что за забором делается. Не нравится мне эта тишина. Или они только вчетвером напали?

– Сделаю, боярин.

Федька исчез и минут через пятнадцать появился рядом со мной.

– Перед воротами веревку поперек дороги натянули, двоих сам видел. Может, и еще кто есть, так темно, не видно ничего.

Так я и предполагал. Не могут они без пакостей мирно жить.

– Федя, давай так. Ты снова лезешь справа, со стороны конюшни, я – слева, от подклетей. Заходим им сзади, по моему сигналу нападаем и рубим.

– Каков сигнал?

– Крякну уточкой.

– И стрелу в бок получишь. Ты что, боярин, какая уточка ночью крякает? Тогда уж филином ухни – самая что ни на есть ночная птица.

Я признался, что не умею. Федька вызвался крикнуть филином сам. На том и порешили.

Я полез на подклети для продуктов слева от постоялого двора, Федька полез на крышу конюшни. Я перелез через крышу, повис на руках, спрыгнул на землю. Прижался к забору, двинулся в сторону ворот. До смутно мелькающих теней было метров семь-восемь.

Я медленно стал вытаскивать саблю, потом передумал, взял в руку кистень. Надо оглушить и попытаться взять пленного. Убить, напав сзади, – просто, но важнее выяснить – кто такие и сколько их. Ну почему не подает сигнал Федька?

Что-то ухнуло поодаль – наверное, это и есть крик филина. Я лично никогда не слышал крика этой ночной птицы.

Я выскочил из-за угла забора, в три прыжка оказался за спиной противника и метнул в него грузик кистеня. Послышался тупой звук удара, и враг упал. Я расстегнул на нем пояс, перевернул его на живот и связал ремнем руки. Так спокойнее.

Из темноты возник Федька.

– Ты как, барин?

– Пленного вяжу.

– А я своего прирезал, – с гордостью сообщил холоп.

– Бери татарина за ноги, поволокли в избу – допросим.

Я взял пленника за руки, Федька – за ноги, и мы потащили его в избу. Там бросили на пол, как куль.

– Федор, запри дверь.

Федор громыхнул запорами. Так оно надежнее.

На столе стоял кувшин с недопитым постояльцами квасом. Я вылил его на лицо пленника. Татарин – или кто он там был – завертел головой, открыл глаза.

– Ты кто такой?

Татарин попробовал пошевелить руками. Я пнул его в живот.

– Оглох? Думаешь – я церемониться с тобой буду? После того как твои дружки всех постояльцев и прислугу перерезали?

Татарин завертел по сторонам головой. Интересно, что он хотел увидеть – убитую прислугу?

Я вытащил нож, вонзил его в плечо пленнику. Татарин взвизгнул, затем тонко завыл.

– Заткнись, не то обстругаю, как Буратино.

Вмешался Федька.

– Как кого обстругаешь?

– Ты лучше за окнами поглядывай, не ровен час – еще гости пожалуют.

– Сколько вас было? – Я пнул пленника.

– Десяток, – процедил сквозь зубы татарин.

Оп-па! Шестерых мы с Федькой положили, значит, четверо еще где-то пакостничают.

– Где они?

– В соседней деревне, до утра сюда подойдут.

– Кто вы такие, как здесь оказались?

– Из улуса мурзы Ахмеда.

– Казанского ханства?

Татарин кивнул.

По большому счету, я узнал, что хотел. Время не терпит, вскоре должны заявиться остальные. Теперь понятно, зачем пришли – пограбить. Да ведь как нагло – Москва совсем рядом, в часе езды на лошади. Меня это поразило.

– Деньги искали? Пленных хотели захватить?

– Как получится, урус.

– Кроме вашего десятка, еще татары есть поблизости?

Татарин отвернулся. Ну – ты сам выбрал свою дорогу. Я вонзил ему нож в грудь.

– Федь, слышал – еще четверо должны подъехать. На коне бы их встретить – так темно и неизвестно, с какой стороны заявятся. Что думаешь?

– О мушкете думаю. Зря не взяли.

– Сам об этом подумал. Вот что. Я пойду пистолет заряжу, а ты пошарь в комнате хозяина.

Федька вскинулся:

– Я не тать.

– Не деньги искать тебя прошу. Не может быть, чтобы хозяин для защиты ничего не имел. Может, пистолет найдешь или самострел.

– А, понял.

– Оружие ищи. Ножи, сабли брать не надо – у нас у самих этого добра навалом.

Я поднялся наверх. Двери в комнаты постояльцев были распахнуты, кое-где сорваны с петель. Заходить я туда не стал – зрелище не из приятных. Молодец, Федька, упредил татар, иначе и нам лежать бы с перерезанными глотками.

Я зарядил пистолет, повесил на пояс вторую саблю. Перевернул убитого татарина. Нет, пистолета у него не было – пара кривых ножей да сабля. Я поколебался, но снял с его пояса ножи и подвесил себе. На худой конец – метнуть в противника можно; не жалко – чужие.

Спустившись по ступенькам вниз, я увидел Федьку. Вид у него был чрезвычайно довольный.

– Гляди, боярин.

Холоп поднял со стола арбалет, называемый на Руси «самострелом».

– Отлично! А болты к нему есть?

– Аж три штуки нашел.

– Три штуки мало.

Федька пожал плечами – сколько было, не на осаду же хозяин рассчитывал.

– Пользоваться умеешь?

– Обижаешь, боярин.

Федька умело потянул рычаг взвода, называемый за свою форму «козьей ножкой», наложил болт.

– Вот что, Федя, думаю – в избе обороняться будем. Окна небольшие, быстро в них не пролезть, да и мы дремать не станем. Наше дело – до утра живыми остаться и по возможности супостата побить. Эко обнаглели, на исконно русской земле разбойничают.

Федор приложил палец к губам:

– Тс-с!..

Я задул светильник. Не то мы были бы видны, как на сцене.

Послышался стук копыт, и во двор въехали конные. Не ошибиться бы в темноте. А ну как припозднившиеся путники приехали? А мы их живота лишим?

Сомнения развеялись сразу, когда один из верховых заорал.

– Талгат! Юсуп! Где вы?

– Стреляй, – прошипел я Федьке.

Холоп ударом руки распахнул створку окна и нажал спуск. Болт с пяти метров вошел татарину в грудь весь, по оперение. Я выстрелил тоже. Трапезную заволокло дымом. Снаружи послышались крики.

Федька своего точно поразил. Думаю, я тоже не промахнулся – дистанция невелика. Правда, в темноте и за дымом не разглядишь.

На улице тенькнула тетива, Федька отшатнулся от окна.

– Пригнись, боярин, он мне чуть ухо стрелой не оторвал.

В мое окно тоже угодила стрела. Я осторожно приподнял голову над подоконником. Во дворе – никого, но это не значит, что татары ушли.

– Федька, заряжай арбалет, думаю – они сзади, в избу пробраться хотят. Да стол переверни, прикройся им со стороны лестницы. Я – на второй этаж, гляну там.

Я опрометью кинулся наверх, в нашу комнату. Зарядил пистолет, сунул его за пояс. Так надежнее. Осторожно выглянул из окна. Никого, только смутно сереют сараи.

О! Треск какой-то из противоположной комнаты. Никак – гость незваный через окно лезет?

Я улегся на пол, прячась за дверным косяком, достал пистолет, направил его на дверь. Дверь тихо стала отворяться. На пороге возник вислоусый татарин.

– Сдохни, собака!

Я спустил курок. Грянул выстрел. Враг схватился за грудь, упал, ноги его в конвульсиях засучили по полу. После свинцовой пули в тридцать граммов в грудь он не жилец – можно и не проверять.

Снизу заорал Федька, и я рванул по коридору к лестнице. Но холоп уже бежал мне навстречу. Что за ерунда? Проем лестницы, ведущей вниз, осветился неровным светом.

– Беда, боярин, факел в трапезную зашвырнули.

Дальше можно было не объяснять. Полы деревянные, пропитаны жиром от дичи – вспыхнули мгновенно.

– Суки, живьем хотят нас из избы выкурить. Ты что, боярин, еще одного замочил? – вскричал Федька, обнаружив новый труп.

– Ага, через окно влез. А ты своего убил?

– Нет, там он не один – еще человека три. Соврал, значит, татарин.

Времени у нас немного – как, впрочем, и у татар. Изба скоро полыхнет вся. Татары подождут немного, когда мы сами из нее выползем, дабы свершить месть, а потом уйдут. Пожар ведь будет виден издалека. Конечно, пожар – еще не повод для тревоги: избы горели часто, но побоятся вороги у горящей избы задерживаться.

Дым валил по лестнице вверх – видимо, разбитые окна второго этажа создавали тягу.

– Самострел захватил?

– Взял, да только в нем – последний болт.

– Собирай вещи, надо выбираться из избы.

Федька забрал из комнаты свою переметную суму, затем я положил в свою суму три тяжелых мешочка с деньгами. Не след оставлять деньги в горящей избе.

Дым становился гуще, начало щипать глаза. Как бы изба, бывшая для нас защитой, не стала ловушкой, а может быть, и погребальным костром.

– Вот что, Федя. Давай подловим татар на живца.

– Это как?

– Ты с самострелом спрячься здесь, у разбитого окна. Я отойду на три комнаты, разобью окно. Татары шум услышат, ринутся посмотреть. Тут уж ты не промахнись.

– Однако, боярин… Татарва стреляет метко – даже в темноте и на голос.

– Ты можешь предложить что-нибудь другое?

– Тогда поберегись, боярин. Удачи!

Я пробежал по коридору, заскочил в комнату, полную едкого дыма, обернул руку полой ферязи и локтем ударил в окно. Затрещали, ломаясь, переплеты, посыпалась слюда. Я отпрянул от окна. Вовремя! В окно ударила стрела, едва не задев меня и впившись в стену. Следом раздался щелчок самострела, и татарин во дворе повалился наземь. Татарин был ранен, скорее всего – тяжело, встать не мог, только стонал. К нему метнулась тень. Не иначе как сотоварищ раненого вытащить хочет.

Я прицелился, с трудом поймав на мушку центр спины, спустил курок. Окно заволокло дымом. Я перебежал в комнату Федьки, осторожно выглянул в окно. На земле темнели два тела.

– Ну что, Федя, теперь можно выбираться, вроде всех побили.

Федя выбрался из окна на выступ бревна, я передал ему его переметную суму, затем – свою и выбрался сам.

Спрыгнули. Тишина, только в избе огонь трещит, да окна красным светятся.

– Федор, беги к лошадям, седлай. Только будь осторожен.

Я же побежал вокруг постоялого двора, сжимая в руке саблю. Конечно, с пистолетом было бы удобнее, но он разряжен и заткнут за пояс.

Нигде никакого движения. И только я выбежал из-за угла, как прятавшийся там татарин нанес удар саблей поперек моего живота. Я ощутил сильный удар, боль и на рефлексе вонзил свою саблю ему под подбородок. Провернул, выдернул. Татарин рухнул мне под ноги. Твою мать! Федьку предупреждал, а сам так глупо попал под удар.

Я огляделся, вокруг – только трупы. Этот-то откуда взялся?

Я придвинулся к окну – от пожара здесь было светлее. Рубашка была рассечена, в крови. Я поднял рубашку. Что за диво? Удар был сильный, а на мне – лишь порез. В глубине раны был виден только подкожный жир – даже мышцы живота не задеты.

Объяснение нашлось быстро. При взгляде на пистолет оказалось, что удар пришелся по нему: ствол согнут, замок разбит. Повезло! Удар пришелся именно по пистолету, изуродовав его. Я с сожалением выбросил бесполезное оружие. Пользоваться им уже нельзя – к чему тогда возить лишнюю тяжесть?

От конюшни к воротам вырвалось несколько лошадей. Что там происходит? Я выглянул из-за угла. Федька выгонял из конюшни всех лошадей постояльцев. И то – не сгорать же безвинным животинам?

Федька споро оседлал лошадей, затянул подпругу, перекинул переметные сумы. Увидев меня, всполошился:

– Как же это, боярин? Где зацепило?

– Недобиток один за углом был, вот и достал.

– В седле удержишься? Уходить отсюда надо.

Только мы сели в седла, как пламя с ревом вырвалось почти из всех окон, охватив крышу. От жара запахло паленым, начали трещать волосы на голове.

– Ходу!

Мы вынеслись со двора – лошадей и понукать не надо было, сами спешили убраться подальше от пожара.

Мы неслись по ночной дороге, рискуя упасть и сломать себе шею. Через полчаса скачки остановились. Теперь огня видно не было, а дым в предутреннем полумраке неразличим.

– Боярин, дай рану перевяжу.

Федька соскочил с лошади, порылся в переметной суме.

– Снимай рубаху.

Я скинул рубаху, вытер ею живот – все равно порезана, да и в крови вся. Забросил ее в кусты. Федька посыпал на рану размельченного мха, перевязал чистой холстиной. Ратники всегда имеют мох и холст для перевязки ранений. Мох кровь останавливает, не дает ранам гноиться.

– Как себя чувствуешь, боярин?

– Пока нормально, утром, посветлу, рану посмотрим. Сейчас едем.

Мы поднялись в седла, но дальше ехали шагом. Не хватало убиться, коли лошадь споткнется в темноте. И так повезло нам – Федька врага вовремя услышал, опять же – татар всех положили, из пожара спаслись. Чем не везение? Надо будет по приезде домой свечки поставить святому Георгию и святому Пантелеймону. Не иначе – они помогли. Ведь хреновая ситуация была.

Начало светать. Мы подъехали к мостику, остановились. Напоили лошадей, обмылись сами. Лица наши были в копоти, мой живот – в подсохшей крови. Нечего людей пугать своим видом.

Тронулись дальше.

Впереди показался постоялый двор.

– Вот что, Федя. Езжай на постоялый двор, купи у хозяина рубаху. Не в таком же виде мне заезжать.

– Ах ты, беда какая, и у меня запасной рубахи нет. И вправду – невместно боярину голышом на людях показываться. Я сейчас, я быстро!

Федька ускакал. Я же спрыгнул с лошади, размял ноги. Порез саднил, но сильно не досаждал. Вскоре вернулся Федор, в руке он держал свернутую рубаху. Я надел. М-да, одно достоинство – что чистая. Многажды стиранная, непонятно какого цвета. Ладно, до первого торга доедем – там себе новую одежду куплю, а пока сгодится и эта.

Мы тронулись дальше. К полудню въехали в село – большое, на церкви – звонница. Остановились на постоялом дворе, поели сытно – физические упражнения да верховая езда нагуливают аппетит. Федька перенес обе переметные сумы в комнату, а я отправился на торг. Быстро подобрал себе рубаху, немного подумал и взял еще одну. Места много не займет – пусть лежит.

Вернувшись на постоялый двор, я снял холстину, которой был перевязан. Рана уже не кровила, края были чистые, без воспаления. Федька снова подсыпал свежего мха и туго перевязал меня чистой холстиной.

– Ну что, боярин, отдыхать будем или поедем?

– Поедем, Федя, до дома не так уж и далеко осталось.

Дальнейшая дорога проходила без приключений, и на четвертый день мы въезжали в Вологду.

– Ты это, Федя… Про царапину мою никому не сказывай. Лена, супружница моя, переживать будет.

– Нешто мы не понимаем?

Домашние встретили нас с радостью, да и я по ним соскучился. По-быстрому накрыли стол. Хорошо после дороги поесть домашнего, чувствуя себя в полной безопасности.

– Ну, какие новости? – спросил я Лену.

– В городе – никаких. Андрей, приказчик твой, несколько раз наезжал, спрашивал – не вернулся ли ты.

– Значит, нужен, иначе не заезжал бы. Сегодня отдыхаем, а завтра в деревню съезжу. Распорядись, чтобы баньку истопили.

– Сказала уже.

Когда подоспела баня, Лена решила идти со мной.

– Лен, я бы с Федором сходил – оба с дороги, обмыться надо.

– Воды много, после нас помоется.

Когда я разделся в предбаннике, Ленка охнула, дотронулась пальчиками до повязки.

– Где это тебя?

– На постоялом дворе, случайно.

Лена заглянула мне в глаза.

– Ой, обманываешь ты меня?

– Истину глаголю.

Лена помогла мне обмыться. Я лежал на лавке и блаженно жмурился. Обмыться в бане с дороги – уже полезно и приятно, а уж когда тебя любимая женщина мочалкой трет, вроде невзначай касаясь разных таких мест, так и вовсе хорошо.

Следующим днем я с Федором уже скакал в деревню. Наудачу Андрей оказался здесь, а ведь запросто могли разминуться. Пока Федор обнимался с боевыми холопами, Андрей доложил мне о делах.

– Плотника с семьей взял в холопы. Думаю, ругать не будешь?

– Кто таков?

– Перебежчик из Литвы, с семьею вместе. На торгу подряжался на работу. Взял я их, избу себе ставить разрешил, за одним и мастерство его посмотрим. О доме не уговаривался, пока за прокорм работает.

– И как?

– На избу посмотри – уже заканчивает.

Мы прошли в дальний конец деревни. Изба уже была почти готова, стояла под крышей. Быстро – сколько меня не было? Я наморщил лоб, вспоминая. Да месяца полтора. Из избы вышел кряжистый, бородатый мужик лет сорока. Для мастерового – самое то, опыт уже есть и силы. В самом возрасте мужик. Увидев Андрея, зашагал к нему.

– Здоровьичка вам.

– Ты не мне – вот боярину здоровья желай.

Плотник поклонился – степенно, с достоинством.

– Терентием отец назвал.

– Что, Терентий, не понравилось житье на Литве?

– Притеснял уж больно хозяин прежний.

– За дело небось?

– Как же – за дело… Работу спрашивал, а денег не давал. А у меня – семь ртов, окромя жены. Все кушать хотят.

– Как рядиться будем? Бревна на избу мои брал, земля – моя. Половина от заработка – моя. Устраивает?

– Без обмана? – Мужик смотрел недоверчиво.

Я засмеялся.

– Без обмана, Терентий. Сколько времени надо избу закончить?

– Дня три-четыре.

– Вот и хорошо. Потом к церкви приступишь. Помощники нужны ли?

– Попробую без помощников – сыновья уже большенькие, помогут. В подмастерьях ходят у меня.

– Вот и договорились.

– Молодец, Андрей, думаю – нужного человека сыскал. Сам видишь – строимся постоянно.

– У меня еще задумка есть.

– Поделись.

– Сейчас – подальше отойдем.

– Секрет какой?

– Нет, погоди, боярин.

Мы отошли от деревни метров сто.

– Чего видишь, боярин?

Я огляделся. Сжатое поле, лес, пеньков много от спиленных деревьев.

– Не понял, Андрей, чего я увидеть должен?

– Дык в лесу деревья попилили, целая поляна образовалась.

– К чему клонишь? Говори яснее.

– Самое время пеньки пожечь и выкорчевать – пахотная землица будет. Смерда на нее посадить – все прибыток будет.

Я хлопнул себя по лбу. Вот тупица, приказчик узрел, а до меня сразу не дошло.

– Молодец, спасибо за науку. Человек на примете есть?

– Есть – как не быть, иначе не разговаривал бы. Дозволения жду.

– Ты его получил. А за старания свои, что о деле радеешь, держи рубль сверх жалованья.

Я достал из кошеля рубль и отдал. За рубль корову хорошую дойную купить можно. Молодец, Андрюха, справный из него управляющий получается. На глазах растет, не ошибся я в человеке. Если так и дальше пойдет, надо поднимать ему жалованье, глядишь – рвения добавится, мозгами шевелить активнее будет, мне опять же хорошо. Да и уехать по делам можно будет со спокойной душой. Эвон – плотника нашел, хотя я и не заикался. Думки такие были, но не говорил о том Андрею.

О лесе вырубленном подумал, что мне и в голову не пришло.

Из деревни направился я сразу в храм Святого Николы, к отцу Питириму. Свечки поставить надо было – посулился ведь после схватки с татарами, да и поговорить насчет строительства церкви или часовенки надо.

Поставил я свечи, помолился у иконы.

Из придела вышел отец Питирим, подошел ко мне, осенил крестным знамением.

– Давненько я тебя не видал.

– Сначала в поход на Смоленск ходил, потом уезжал надолго. Только вчера приехал, помолиться пришел да пожертвования сделать.

– Доброе дело.

Я отдал Питириму мешочек с деньгами.

– Посоветоваться хочу.

– Внимательно слушаю, Георгий.

– Небольшую церковь, может быть – часовенку, хочу поставить, чтобы было где помолиться, преклонить колени.

– Благое дело. Бог не оставит твоего рвения. В чем совет хочешь получить?

– Лес есть, плотник есть. Хочу, чтобы звонница была, хотя бы об одном колоколе. Приятно, когда звон малиновый о службе напоминает.

– Похвально! А место видел?

– Нет еще, затем и приехал. Деревня небольшая, и прибыток невелик, потому большую церковь не осилю в строительстве – да и прихожан мало. Укажи место, плотнику распорядись. Скажи, когда посетить деревню сможешь, я возок предоставлю.

– Чего же откладывать? Осень на носу. Давай уговоримся на завтра.

Федор подал с утра к церкви возок и привез Питирима в деревню. Я на лошади их обогнал, прибыл первым.

Питирим осмотрелся, сразу ткнул пальцем:

– Тут Божьему дому самое место, на пригорке. Опять же – для погоста хорошо.

Вот ешкин кот! О кладбище-то я и не подумал. Пока деревня была мала да жителей всего ничего, об этом думать не приходилось. Однако деревня разрасталась, жителей изрядно прибавилось, стало быть, и об этой стороне бытия тоже пришло время задуматься.

Питирим взошел на пригорок, что указал под строительство, топнул ногой.

– Здесь церковь ставить!

– Быть посему.

Я махнул рукой Андрею:

– Терентия зови, пусть с батюшкой обговорит – где, чего и как делать.

Плотник явился быстро, долго разговаривал с Питиримом, оба чертили прутиками по земле. Видимо, решили все вопросы, и Питирим подошел ко мне.

– С колоколом решил ли?

– Нет еще, а где его брать?

– Сложно, колокол заказывать надо. Льют их всего в трех местах, и заказа год ждать надо.

Я мысленно ахнул. Год! А я хотел после завершения постройки отметить это дело перезвоном.

Видя мое приунывшее лицо, Питирим засмеялся.

– Ладно, помогу тебе в твоей беде – есть у меня знакомцы. Ты часовенку ставь, а там глядишь – и колокол готов будет. Весу-то какого заказывать?

Я растерялся. Кто его знает, какой нужен размер и какой будет вес.

Питирим понял меня.

– Мыслю – пудов на пять, небольшой.

– Ага, – обрадовался я.

– Быть посему.

Возок с отцом Питиримом отправился в город, а я занялся деревней. К слову, Терентий так украсил свою избу резьбой искусной, что я долго любовался. Тем концом пришиты руки у человека!

Глава 8

Однако человек предполагает, а Господь располагает. В один из дней в ворота постучал гонец:

– Боярин, к воеводе!

Пришлось седлать коня и в сопровождении верного Федьки-занозы отправляться к воеводе.

После взаимных приветствий воевода меня огорошил:

– Пришел твой черед, Георгий, Игнатьев сын, службу у засечной черты нести. Место у нашего поместного ополчения давно определено – недалеко от Нижнего, где Волга и Сура сливаются. Ну да не заблудишься, туда же и знакомец твой старый, с кем ты в походах бывал, тоже отправляется.

– Не Тучков ли?

– Он самый. Припасы на дорогу свои берете, а там уж – на государевом прокорме. Быть на месте со своими дружинами малыми надлежит аккурат к Покрову Пресвятой Богородицы.

– Так тут времени всего ничего осталось!

– Ежели враг нападет, ты тоже мешкотно сбираться будешь? Боевой же боярин, видел я тебя в бою, за ополчение не стыдно было.

– Только же домой вернулся, деревней заняться надо, стройку затеял.

Плещеев повысил голос:

– Торговаться вздумал? Не я велю – указ государев пришел, разрядным приказом доставленный, на три месяца, день в день!

Воевода взял со стола пергамент, для убедительности потряс им в воздухе.

Вышел я огорченный. Только в деревне дела закрутились, дома отоспался-отъелся – опять в дорогу. Да и времечко не очень удачное – зарядят дожди, нахлебаемся в дороге грязи. Вещи зимние с собой брать придется.

Постой, постой, на три месяца, начиная с Покрова, с первого октября. Это нас сменят как раз первого января, дорога две недели, значит – домой попаду к Крещению. Хороша прогулка!

Прямо от воеводы я поскакал в свою деревню. Если есть неотложные дела, надо поговорить с Андреем, денег ему оставить на нужды. Поговорили, и я сразу решил посетить Никиту – благо ехать было недалеко. Проезжая по улице, я залюбовался избой Терентия. Мало того, что наличники были резные, так семейство еще и покрасило их. Домик выглядел просто как игрушка. «Молодец Андрей, – мысленно похвалил я своего приказчика, – додельного мастера нашел».

Проскочив мост, мы оказались на земле Тучкова. А навстречу – он сам, собственной персоной скачет в сопровождении двух холопов. Мы остановились и, спешившись, обнялись. Холопы деликатно держались в стороне.

– Слышал новость? В дозор нас определяют на засечной черте.

– Слышал, сейчас только от воеводы. Давай вместе выезжать, все веселее ехать будет.

– Сам предложить хотел, да и воевода посоветовал тебя взять – ты ведь там не был и, где дозоры стоят, не знаешь.

– Истинно так.

– Одежду зимнюю себе и холопам возьми. Менять уже в январе будут – холода там в это время стоят, стужа лютая, снега по пояс. Валенки на всех припасти не забудь, бо в сапогах ноги поотморозите.

Мы попрощались, уговорившись о дне выезда. Оставшуюся неделю я мотался как угорелый. Одежду у холопов проверил – нет ли худой, валенки на всех купил, Федьку за провизией послал. Груза набиралось изрядно. Не поместится все в переметных сумах, придется пару заводных лошадей под груз брать. А лошадей получалось уже восемь, да на каждую – овса да сена хоть немного. Телегу же брать никак невозможно – с нею месяц добираться будем, да и мороз со снегом если ударит, то уж не телега, а сани надобны. И куда ни глянь – всюду хозяйский глаз нужен. Не догляжу чего дома – так в дозоре не докупишь. В общем, пороха свежего подкупил, свинца. Пистолетов пару на торгу подобрал – раньше все руки не доходили. Так время и пролетело.

Утром я проснулся с мыслью – сегодня выезжаем. Мы не спеша поели, кухарка пирогов свежих в переметные сумы всем положила.

К полудню застучали по улице копыта. Я выглянул. У ворот спешивался Никита, за ним стояла кавалькада всадников. Я вышел из дома, поздоровался.

– У тебя сколько заводных? – спросил я у Никиты.

– Пять – груза больно много, – пожаловался Никита.

– И у меня две.

Я скомандовал своим холопам, они взлетели в седла и выехали со двора. Тучковские ратники встретили их со смехом, с подначками:

– Долго спим, братцы! Мы уже пыль глотать устали, а они вон – принаряженные!

Я попрощался с Еленой, с Васяткой, вскочил на лошадь, и мы тронулись в путь.

Ехали с Никитой бок о бок, сзади – ратники. Только недавно я проезжал этой дорогой из Нижнего и снова возвращаюсь.

– Ты чего смурной, Георгий?

– Дел недоделанных много осталось.

– У меня тоже. Только выбрось все из головы. Теперь три месяца мы на службе государевой – о другом голова болеть должна.

– Ты в который раз в дозоре?

– Четвертый уже. Зимой хорошо – снега по пояс, кони в нем вязнут, татары по зимним лагерям сидят, в юртах, набегов не делают. Вот летом был – беда просто. Мы одно место стережем, а они в десяти верстах рядом просочатся. За каждым кустом ведь ратника не поставишь. Наша задача простая: увидел войско чужое – шли гонца к воеводе. Если шайка малая прорывается – попробуй сам разбить, гонца шли к соседям – они помогут. Вот и вся хитрость. Все остальное время спи да ворон считай. Все равно зимой в деревне делать нечего, так что не горюй. Вернемся – целый год никуда более не пошлют, если только не война. А за дозор на засечной черте государь серебром платит, как за войну.

Так мы и ехали, и всю дорогу Никита меня учил, что да как делать. «Ладно, на месте осмотрюсь – пойму», – решил я.

Через несколько дней на перекрестке дорог воины увидели сожженный постоялый двор, где мы с Федором выдержали нападение татарской шайки. Я взглянул на пепелище. Постройки рядом с домом уцелели, но жители окрестных деревень растащили доски от конюшни и сараев.

– По пьяни, небось, сожгли, – высказал предположение Никита.

– Да нет, дело было так… – И я рассказал Никите о происшедших здесь трагических событиях. Обернувшись, я увидел, что и Федор, горячо жестикулируя, рассказывает об этих событиях дружинникам.

– Бог тебя уберег, – дослушав, заявил Никита.

Через десять дней мы подъезжали к Нижнему. Переправившись на пароме через Волгу – моем бывшем пароме, поскакали дальше.

Вот и Сура. Мы свернули влево, на восход, и вскоре оказались в небольшой деревушке, где и располагался походный воевода.

Встретили нас радушно. А как же иначе – смена прибыла, конец долгому сидению на заставах.

Мне отвели участок засечной черты, за которую я отвечал, – разумеется, со своими ратниками. На заставе была небольшая избушка, по границе проходил маленький ручей. Три версты в одну сторону, две – в другую. Вроде и невелик участок, а пойди его оборони, когда у тебя всего пять ратников.

Никите достался участок по соседству. Пока не было дождей, мы верхом объехали вверенный нам участок. Еще никогда я не чувствовал такой ответственности. Ведь пройдет враг по моему участку – и пойдет грабить и убивать.

Я сразу выставил по одному дозорному – влево от избы на версту, вправо – на две. По крайней мере, если и появится враг, они успеют быстро сообщить. Все ратники были в кольчугах и имели при себе мушкеты.

Осмотревшись несколько дней, решил я наблюдательную вышку поставить. С нее зрить удобно – видно далеко, и ратников в дозор посылать не надо, распыляя силы.

Мы срубили три высоких сосны, обрубили сучья, лошадьми притащили хлысты к избе. Вкопали хлысты в землю, прибили лестницу, соорудили из жердей площадку с навесом. Трудились все, за исключением тех, кто был в дозоре.

И вот вышка готова.

Я залез на площадку. Видно далеко – верст по пять-семь в каждую сторону. Даже крышу избы, где стоял в дозоре Никита, и то видно.

С этих пор посылать ратников в дозоры я не стал, но один из холопов с утра до вечера стоял на вышке, зорко наблюдая за местностью.

Жизнь облегчилась. Холопы все при мне и всегда готовы к бою. Побаивался я за холопов, когда они в дозор уходили. Что стоит из лука или самострела бесшумно снять дозорного? Некому будет остановить врага – переходи тогда границу, углубляйся на русские земли. А с вышки видно далеко – хотя бы воеводу упредить можно, послав гонца, да и самим приготовиться к отражению нападения.

День шел за днем, и вскоре, выйдя из избы, я зажмурился от ударившей по глазам ослепительной белизны. Снег выпал! Дождей не было, морозы не стояли, а снег – вот он. Изо рта шел парок, а ручеек у берега покрылся тонкой коркой льда.

Ратники поверх кольчуг накинули тулупы, а дозорный на вышке нес службу в валенках – стоять неподвижно было холодно.

А через неделю снега за ночь выпало по колено, местами сугробы были по пояс. И мороз ударил серьезный – по ощущениям – ниже двадцати.

Я регулярно обходил вверенный мне участок. На снегу ведь любой след виден – тут лисица мышковала, тут волк пробежал – матерый, отпечатки лап крупные. Но следов человека не было.

– Успокойся, боярин, кто по снегу пойдет? Татары сейчас в теплых юртах сидят, кумыс пьют, девок лапают. Если и найдется больной на голову, так он по дороге поедет, хоть по санному пути.

По санному пути – это понятно, только реки встали, покрылись льдом так, что он уже всадника с лошадью спокойно выдерживал. Что мешает неприятелю по льду реки двигаться? Снег с середины реки ветром сдувает, лед ровный, как стекло. За одним только смотреть надо – как бы в полынью не угодить. Так она обычно издали видна – темное пятно, парок над ним.

А может, я перестраховываюсь? У татарских коней копыта не подкованы, по льду скользить будут. Это у русских на зиму подковы шипастые ставят – вроде зимней резины на машину. По льду, по укатанному снегу конь ходко идет, не оскальзывается.

Прошел месяц. Мы пробили, протоптали в снегу тропинки вдоль засечной черты. Ходили к соседям, в первую очередь к Никите Тучкову, и к соседям слева, с Великого Устюга, – они подальше дозором стояли. Договорились о сигналах: коли дым от заставы увидели, стало быть – нападение, на помощь спешить надо; сложенные дрова для костра были всегда наготове, заботливо прикрытые лапником.

От скуки ратники запросились на охоту.

– Хорошо, ступайте вдвоем, но – далеко не уходить.

Вернулись ратники к вечеру, довольные удачной охотой. Принесли двух битых зайцев – неплохой приварок к однообразной казенной еде. Свежей убоины мы не ели с того дня, как заступили в дозор. С этих пор я иногда отпускал двух любителей охоты за дичью. Им – развлечение, всем – сытная добавка к обеду.

А однажды примчался Тимьян, в одиночестве и запыхавшийся.

– Боярин, мы там кабана завалили – здоровенный! Самим не донести. Разреши лошадь взять.

– Бери, только чтоб ноги не сломала, а то домой пешком пойдешь.

– Мы осторожно.

Сияющие от радости охотники заявились часа через два. Лошадь еле дотащила к дозорной избе кабана. Мы его вчетвером с трудом подняли.

Ужин получился знатный. Мясо жарили, варили и наелись от пуза. А большая часть туши висела на суку на веревке. В избе не положишь – тепло, на снегу не бросишь – росомаха или волк полакомятся дармовщинкой. Так что мы просто воспользовались старым дедовским способом.

Мясом объедались неделю, из копыт и головы сварили холодец. На выброшенные потроха и обрезки слетелось воронье, оглушительно каркая и устраивая драки. Ратники с интересом наблюдали за ними – делать было все равно нечего.

Иногда, чтобы самому не заплесневеть, я проводил с ними занятия – на саблях, ножах, рассказывал о воинских хитростях, о маскировке, взаимодействии с товарищами. Было бы неплохо пострелять, освежить навыки, да я побаивался, что соседние дозоры всполошатся – на морозе звуки далеко разносятся.

Где-то через неделю после удачной охоты дозорный с вышки закричал:

– Вижу всадника на реке, в нашу сторону скачет.

Что-то интересное: за все время сидения нашего на засечной черте это – в первый раз.

Я схватил мушкет, взял с собой Федора, и мы поспешили к реке. Действительно, справа по льду реки в нашу сторону во весь опор мчался всадник. Пока он еще был далеко, и нельзя различить – чей он? Татарин или наш? Если наш, чего по пограничной реке скачет – или случилось что?

Всадник приблизился, и я разглядел лохматую лошаденку, татарина в тулупе и лисьем малахае. За спиной виднелся саадак с луком.

Делать тебе здесь нечего – чужие тут появляться не должны.

Я улегся в снег, прижал мушкет к дереву для устойчивости. Федор, глядя на меня, проделал то же самое. Черт, далековато до всадника – метров сто пятьдесят, практически – запредельно. Прицельная стрельба из мушкета пулей возможна метров на пятьдесят-семьдесят. А тут – двойная дистанция, да еще и цель быстро движется.

Я вынес упреждение, повел стволом перед всадником, нажал спуск. Громыхнуло сильно, приклад привычно ударил в плечо. Всадник продолжал скачку, лишь погрозил нам кулаком.

Но все-таки я куда-то попал. Конь начал замедлять бег, и метров через пятьдесят сначала остановился, потом упал на бок. Татарин успел соскочить.

– Стреляй, Федя, пока он стоит!

Федька выстрелил. Мимо! Было хорошо видно, как пуля угодила в лед реки, выбив сноп ледяной крошки.

Татарин сплюнул в нашу сторону и побежал дальше.

Наши лошади – в конюшне, пока за ними сбегаешь, пока оседлаешь – не догнать татарина, спрячется где-нибудь. Бегом догонять – у него слишком большое преимущество в дистанции. А стрелять уже невозможно – оба мушкета разряжены. Так и ушел татарин.

Федька сбегал к убитой лошади, осмотрел, вернулся назад.

– Пуля в легкое угодила, потому она не сразу пала, – заявил он. – Даже седла на лошади нет, – сплюнул холоп. – Вообще-то я в татарина целил, а не в лошадь. Далеко уж очень было, потому и промахнулся.

– Где же промахнулся! И так выстрел удачный – на таком-то расстоянии. Я и близко не попал.

История эта имела свое продолжение. Через два дня мои любители охоты пошли за дичью, но вскоре вернулись назад.

– Боярин, следы от сапог на снегу. Идут от Суры, в тыл – нас обходят стороной.

– Двое остаются здесь, один, как всегда, на вышке. Вы двое – со мной, показывайте, где след видели. С собою взять мушкеты.

Мы быстрым шагом, почти бегом направились в лес. Мы бы и побежали, да снег глубокий не давал, и так через пару сотен метров пот по лицу градом катился.

– Вот! – остановились ратники и указали на след.

Я присел, внимательно оглядел следы. Шел один человек – след не утоптан, как это бывает, когда по следу одного идут несколько человек. Явно татарин – следы сапог без каблуков, скорее всего – зимние ичиги.

– За ним! – Меня охватил охотничий азарт.

Чего татарину в наших тылах делать? И как он сюда без лошади забрался? Не тот ли это татарин, лошадь которого я подстрелил несколько дней назад?

Следы шли широким полукругом вокруг нашего зимовья и выходили прямо к нему.

У избы послышался шум. Мы кинулись туда. На снегу перед избой лежал молодой татарин, на нем сидел мой холоп и вязал ему руки.

– Стервец, с ножом на меня кинулся, вот – тулуп пропорол, такую хорошую вещь испортил.

– Ты кто таков, что здесь делаешь?

Татарин молчал, только зло смотрел исподлобья.

– Ну молчи. Поднимайте его, пошли – отведем к воеводе, пусть он сам с ним разбирается.

Мы с ратниками привели его к воеводе, сдали с рук на руки. Поговорили с воеводой о службе, а в обратную дорогу холопы прихватили полмешка крупы и сухари.

– На других участках спокойно, только вот у тебя лазутчик объявился. Ничего, у нас мастера есть – заговорит. За службу – спасибо.

И снова потянулись унылые однообразные дни.

Снега прибавлялось, и я с тревогой ожидал уже скорой смены. Как-то мы на лошадях отсюда выберемся?

Наконец, через две недели прибыла смена, причем пришла она не с тыла, а прискакала по льду Суры.

Сначала о войске известил дозорный. Мы уже всполошились было, да разглядели русских. В сторону нашей заставы отвернули всадники, и вскоре мы уже обнимались с новыми дозорными.

– Ты глянь, Иване, вышка появилась. Удобно.

– Вы откуда будете?

– Тиверцы мы. Как служба?

– Скукота.

– Оно и хорошо. Нам срок плохой выпал. Как раз по весне менять будут, грязищи – по брюхо коня. Вы-то сейчас по льду, полдня – и Волга уже, там поспокойнее, да и дороги санями накатаны.

Холопы быстро собрали вещи в изрядно похудевшие переметные сумы, взнуздали застоявшихся коней, а от Суры уже кричал Никита:

– Эй, Георгий, где вы там?

Мы выбрались через сугробы на лед реки и пустили коней в галоп. Скакать было удобно – лед ровный, со старым снегом поверх, следы прошедших тиверцев видны хорошо – можно скакать, не боясь угодить в полынью.

К исходу второго дня мы вышли к Нижнему Новгороду и вздохнули спокойно. Все-таки Сура– река пограничная, можно ожидать любой злопакости со стороны татар. А здесь – исконно наша земля.

На ночь остановились на постоялом дворе и пробыли там еще и следующий день. Очень уж по бане соскучились. Умываться-то на засечной черте умывались, но вот целиком помыться не удавалось – бани там не было.

После бани я как будто помолодел, кожа дышать свободно стала. Все приободрились. Впереди дорога и дом. Дом для воина, бывшего в длительной отлучке, – это все. Домашняя еда, баня, девки и чувство спокойствия. На заставе ведь все время в напряжении…

А дальше ехалось веселей, с каждой пройденной верстой – ближе к дому. Поспели мы как раз к Крещению. Морозы ударили сильные, а потом три дня сыпал снег. Все дороги перемело, и я был доволен, что непогода не застала нас в пути. Всем боевым холопам выдал жалованье и объявил неделю отдыха.

Федька-заноза исчез и заявился к концу недели – без денег и исхудавший, словно мартовский кот. То-то было разговоров, смеха и подначек со стороны холопов, но Федька только отмалчивался.

Тогда же случился у меня не совсем обычный спор. Сидел я с подьячим Степаном в трактире, обсудили мы с ним дела, выпили немного. А за соседним столом купцы удачную сделку отмечали. И до того купец один разошелся – дескать, тройка у него такая, что никто обогнать ни на чем не может.

– Ни на чем? – не выдержал и вмешался я.

– Как есть! Давай поспорим!

– Давай, только уговор – дай мне сроку две недели.

Мы ударили по рукам при свидетелях. На кон поставили пятьдесят серебряных рублей. Сумма по тем временам внушительная – можно было купить небольшое стадо коров.

А задумал я проучить хвастуна буером. Есть такая зимняя забава – спорт даже, только не очень известный. На узкую лодку – вроде байдарки – ставится мачта с парусом, сзади снизу лодочка ставится на поперечину с двумя большими железными полозьями, вроде коньков, а спереди – по центру – один конек на железной оси, к которой крепится румпель. Служит он для управления буером.

Видел я когда-то соревнования таких буеров. При хорошем ветре и умном рулевом такие несерьезные с виду конструкции могли достигать и ста километров в час.

Не откладывая дела в долгий ящик, я на торгу купил узкую и легкую лодку-долбленку, плотник приладил мачту, укрепил ее растяжками. Небольшой косой парус из холстины швеи на торгу сшили за день. Кузнец, изготавливая коньки, немного затормозил, затачивая их камнем – наждачных кругов-то не было.

Через два дня буер был готов. Стоял он у замерзшей пристани, среди судов. По причине несудоходного сезона затон и пристань были пустынны, и поэтому за мзду малую я легко договорился со сторожем – присмотреть и за моим буером.

Чтобы не смешить народ, я выходил практиковаться в управлении им по ночам. Да и ветер ночью был обычно устойчивым.

Управление носовым коньком трудности не представляло, а вот косой парус помучил поначалу. Конечно, если бы я раньше плавал на любом парусном судне, опыт помог бы. Сейчас пришлось осваивать заново.

Сторож, видя мои неуклюжие попытки, дал несколько ценных советов и получил полушку. Дела пошли лучше, и через неделю я управлял буером довольно сносно.

Оставалось два дня до оговоренного срока. Я отмерил шагами километр, воткнул в снег ветку. Проехал от одной ветки до другой, отсчитывая вслух секунды – секундомера, как и часов, у меня не было. Пересчитал – получилось что-то около шестидесяти километров в час. Неплохо. Лошадь, даже очень резвая, больше тридцати пяти – сорока не даст. Я успокоился. Теперь только за ветром дело. Если в день состязаний будет безветренная погода, я проиграл пятьдесят рублей.

Елена встревожилась моими еженощными отлучками. И то – днем отосплюсь, на ночь ухожу. Она стала подозревать меня в том, что я нашел себе полюбовницу, о чем и спросила в лоб.

– Нет, Лена, все узнаешь через два дня.

Домашних в свой прожект я не посвящал.

И вот настало воскресенье. Я встал с волнением в груди – как-то сегодня получится? Посоветовал своим домашним, а также холопам выйти на лед реки, пояснив, что буду состязаться с купцом в скорости. Все заинтересовались и стали дружно собираться.

Я попросил Федора запрячь мне старого мерина.

– Боярин, ты что? Какая на нем скачка? Он токмо повозку таскать может, да и то шагом.

– Федя, сделай, как прошу, и иди к пристани.

Федор долго бурчал, запрягая мерина. На нем я и отправился к трактиру – все уговаривались встретиться именно там.

Тройка с купцом уже была на месте. А еще стояло множество народа, чем я был смущен и немного раздосадован. Оказалось, купец рассказал о нашем споре своим знакомым, те – своим. А если добавить к этому Степана, который также поделился новостью с товарищами, то такой толпе можно было уже и не удивляться. Тем более что зимой делать было нечего, и особых развлечений не было – разве что на Масленицу, так до нее было еще далеко.

Увидев меня, подъезжающего на мерине, народ засмеялся. Смеялись долго, от души, показывая на меня пальцами, хлопая себя по ляжкам, смеялись до икоты, до слез.

Я с невозмутимым видом спешился.

Купец подошел, отвесил поклон первым – все-таки я был на ступень выше в сословной иерархии.

– Здрав будь, боярин.

– И тебе доброго здоровьичка на многие лета, купец!

– Готов ли состязаться, как мы уговаривались?

– Готов. Поехали на реку, на лед.

Я сел на мерина, купец залихватски свистнул, и тройка сорвалась вперед, обдав меня снежной пылью. Кони у купца были и впрямь хороши – гладкие, мощные, горячие.

Народ пошел за нами.

Я намеренно ехал неспешно.

Люди на улицах интересовались – что происходит, и, услышав, что предстоят состязания на спор на большие деньги, присоединялись к толпе. Народу становилось все больше, толпа обрастала новыми зрителями, как снежный ком.

Мы выехали за городскую стену. Толпа мигом выстроилась по берегу Сухоны, стараясь занять пригорки, чтобы было лучше видно.

Купец на тройке уже съехал на лед, и кони его в нетерпении били копытами, высекая подковами ледяную крошку.

Я спустился на мерине на лед.

– Гонки не на мерине будут – у меня лодочка с парусом.

Купец аж со смеху покатился.

– Боярин! Что-то ты какой-то странный. Сначала на старом мерине приехал, теперь про лодочку разговор ведешь. На реку посмотри – где ты воду видишь? Али победить не сможешь, так отговорки придумываешь?

– Так ты согласен?

– Конечно!

– Тогда посылай своих людей, пусть отмеряют шагами расстояние, сколько хочешь – версту, полверсты.

Купец махнул рукой, что-то проговорил подручным. Я же подъехал к пристани, отдал мерина Федьке.

– Боярин, ты и вправду победить его хочешь?

– Вправду, а что?

– Это же купец Толмачев. У него самолучшие кони, его еще никто обогнать не мог. Спорили многие, да никто не выиграл. Зря ты, боярин, спор затеял.

– Я же не на коне обогнать его хочу.

Федор изумился.

– А на чем? Не бегом ли?

– Нет, вот на этой штуке. – Я показал на буер.

– На этой лодочке – да по льду? Воды же нет, как же веслами по льду? Ты часом не заболел ли, боярин?

– Так, разговоры прекратить. Иди на берег, оттуда тебе все видно будет.

– Эх, боярин. Я в тебя так верил, что рубль на тебя поставил.

– Постой-постой! Какой рубль, о чем ты?

– Дык, боярин, спорят на вас. Глядючи на мерина твоего, все поставили на купца.

– А на меня?

– Двое всего. Я, да еще один дурак нашелся.

– Федя, озолотишься сегодня! Не унывай!

– Ага, это еще по воде вилами писано.

Федор сел на мерина и отъехал.

Я вытолкал легкий буер к старту, уселся. Купец на легких санях стоял рядом, поглядывая пренебрежительно.

Я послюнил палец и поднял его, пытаясь таким образом определить направление ветра и его силу. Слабоват ветер – посильнее бы.

Между нами встал один из друзей купца.

– Готовы?

Мы кивнули.

– Поехали!

Купец кнутом хлестанул коренного. Лошади рванули так, что купец чуть не опрокинулся на спину.

Я поднял за веревку парус. Он хлопнул пару раз, надулся, и буер медленно стронулся с места, постепенно набирая скорость. Ох и медленно! Краем глаза я видел, как мужики на берегу Сухоны подбрасывают шапки, до меня доносились крики:

– Чудит барин, ни в жизнь не догнать!

Буер медленно, но верно наращивал скорость, и дистанция между мной и купеческими санями медленно, но верно сокращалась. Вот осталось пятьдесят метров, двадцать, десять. Кони шли ходко, а купец охаживал их кнутом и свистел, ровно Соловей-разбойник. Буер же шел бесшумно, и когда я сравнялся с санями купца, тот от неожиданности чуть вожжи не выронил. Лицо его из радостно-восторженного сразу стало озабоченным.

А буер все набирал и набирал ход. На мое счастье, ветер подул сильнее, временами его порывы приподнимали правый задний конек надо льдом, и мне приходилось всем телом ложиться на правый борт, чтобы буер не перевернулся. Можно было бы приспустить парус, но тогда бы упал ход, а купеческая тройка дышала в спину. Однако такую гонку и кони долго не вынесут – сани стали медленно отставать, я же ускорял ход.

Давно уже остались позади зрители, берега реки были пустынны, и лишь впереди стоял один из купцов и размахивал шапкой. Я пролетел мимо него, и лишь через несколько долгих секунд финишировали сани купца. Я приспустил парус, развернулся, подъехал.

Разгоряченный гонкой и раздосадованный поражением, купец сбросил шапку и топтал ее ногами, потом заехал кулаком по морде кореннику.

– Животину-то за что бьешь?

Купец перестал бить коня, выматерился, развернулся и поехал обратно.

– Эй, а как же я? – закричал купец, что замерял версту.

– Садись за мной, – великодушно разрешил я.

Лодочка буера была мала, купец смог лишь усесться сверху, свесив ноги.

Я поднял и развернул по ветру парус, мы тронулись и набрали ход. Ветер бил в лицо, выжимая из глаз слезы. Очки-консервы бы сюда, вроде мотоциклетных, да где их взять.

По пути мы ехали рядом с Толмачевым на тройке, он лишь обиженно отвернулся.

Купец, наблюдавший гонку на финише, спрыгнул с буера, вскинул руки, подошел к берегу.

– Победил боярин Михайлов! – громогласно провозгласил он.

Толпа обиженно загудела, зато мои холопы и домочадцы радостно заорали.

Лена и Васятка бросились ко мне, но их опередили холопы. Они схватили меня за руки, за ноги и стали подбрасывать в воздух.

– Отпустите, идолы! – захохотал я. – Уроните!

Меня поставили на ноги.

– Эй, а мои деньги! – вспомнил Федька и кинулся в толпу. Вскоре он вернулся с полной пригоршней денег. Лицо его сияло от радости и удовольствия.

– Надо же, боярин! А я тебе не поверил. Зато теперь я при деньгах. Справу себе новую куплю, пистоль, как у боярина, да седло украшенное. Все девки мои будут!

Холопы заржали.

– Кто о чем, а Федька о девках.

Васятка забрался в буер.

– Здорово едет – мы видели, как ты его обогнал. Я говорил мамке, что ты первым придешь, а она не верила.

Ко мне подошел купец Толмачев в сопровождении других купцов – свидетелей, присутствовавших в трактире при споре. Прилюдно купец вытащил мешочек с монетами и вручил мне.

– Это кто же такую мудреную штуковину измыслил? – спросил он.

– В чужих странах видел, – соврал я.

– А не продашь?

– Зачем тебе буер?

– Буер – это что?

– Вот же он! – показал я на дело рук своих.

– Эх, боярин, выгоды своей не видишь. Покатушки детворе устроить зимой, а ежели по правде – почту возить. Места в нем мало, да идет ходко. Посчитай сам – ежели за почтовых лошадей надо шесть денег платить за двадцать верст, то во сколько это до самой Москвы обойдется? А лошадей на ямах менять? Тут же ветер сам гонит. За два дня до столицы добраться можно. Продай!

– Сколько дашь?

Купец поднял глаза к небу, подсчитывая что-то в уме.

– Два рубля.

– Побойся Бога, купец!

Мы поторговались, и за пять рублей я продал ему буер.

Купец отсчитал деньги, а я вкратце рассказал, как им управлять. Купец заулыбался.

– Вот поеду в Новгород, там у меня знакомец есть – с ним поспорю, кто первый придет. Жаться не буду – сто рублей на кон. Глядишь – покупку окуплю да с прибылью буду.

Я лишь подивился деловой хватке купца.

– Батя, ты же обещал меня на буере этом покатать, а сам продал, – заныл Васятка.

– Так мы себе новый построим – еще лучше этого!

– Правда? Вот тогда снова утрем нос купцу!

– Утрем, Васятка.

Народ медленно расходился с берега реки, оживленно обсуждая мою диковинную лодку и неожиданные результаты гонки. До меня доносились отдельные слова, но, как я понял, мысли всех были сосредоточены на выигранных мною деньгах.

Как ни странно, после этих гонок меня стали узнавать на улицах, а на торжище я стал прямо-таки уважаемым человеком. Вот ведь странность – деревню из руин поднял, а как был просто боярином, так им и остался. А тут сделал буер да выиграл на нем в гонке деньги – и популярен, как какая-нибудь нынешняя поп-звезда.

Чтобы не обмануть в ожиданиях Васятку, я вновь купил лодочку-долбленку, причем, когда покупал, продавец хитро прищурился:

– Опять чего удумал, боярин?

Я отшутился, а продавец, не торгуясь, сделал скидку.

Будущий буер я также поставил на коньки, но теперь придумал к нему еще и тормоз. Нажал на рычаг – снизу, с днища, высовывается железный прут и тормозит о лед. А вместо мачты с парусом сшил нечто вроде парашюта, только квадратного, и прикрепил его тонкими веревками к корпусу.

Когда я выкатил на лед уже готовую конструкцию, вокруг собралось множество любопытствующих. Люди стояли немного поодаль и с интересом разглядывали буер.

Я уселся на скамейку буера, слегка отпустил стропы – парашют надулся и потащил буер по льду. А когда я был на середине реки, отпустил стропы до конца. Ветер заполнил купол полностью. Буер понесся по льду, слегка подпрыгивая на наледи. Ветер свистел в ушах, обжигал щеки и выдавливал слезы из глаз. Даже на глазок скорость была выше, чем у моего первого буера, причем изрядно.

Я подтянул стропы, испробовал тормоз. Буер встал. Я развернулся и отправился в обратную дорогу. И сразу почувствовал разницу – на ветер под углом купол тянул хуже.

Все-таки я посадил за собой Васятку, и мы поехали по реке. К нашему удивлению, вскоре показалась моя деревня. На лошади в Смоляниново скакать и скакать, а тут – по льду, как по асфальту. Здорово! Пожалуй, у меня теперь есть зимний транспорт.

Я зашел в деревню, коротко переговорил с Андреем, и мы пустились в обратный путь. Теперь я сидел сзади, а буером правил Васятка. Сначала не все получалось гладко – буер рыскал, но когда мы подъехали к причалу, парень уже освоился. Сам ловко подтянул стропы, погасив купол, и затормозил. Пацан сиял, как новый рубль. А как же? В городе ни у кого такого нет!

Пожалуй, буду брать Васятку в поездки на буере – пусть учится, привыкает. Плохо только, что буер одноместный. А двухместный делать – тяжеловат получится, корпус деревянный. Сюда бы пластик да алюминий.

Дома только и разговоров было, что о поездке. За ужином Васятка все уши прожужжал Елене о буере. Пора, наверное, вводить парня во взрослую жизнь – боярская стезя далеко не такая сладкая, много надо знать и уметь.

Следующим днем было воскресенье, и мы отправились в церковь на службу – так заведено было на Руси. Ощущал я себя русским, православным, и службы посещал, не то сочли бы безбожником. Пожертвовал церкви от выигранных на спор денег десятину – пять рублей, что было в русских традициях. Десятую часть от прибыли жертвовали все – купцы, ремесленники, крестьяне, воины.

Еще пять рублей мы потратили на торгу. Надо было и Елену приодеть, и Васятку – все-таки боярыня и боярский сын. Пусть и не столбовые дворяне, но не след в старом ходить. Лене я выбрал лазоревый сарафан, обильно украшенный вышивкой, кику шелковую, бархатную безрукавку, Васятке – ферязь тонкую, летнюю, порты с гашником, жупан и мягкие башмаки из козьей кожи. А уж мимо лавки златокузнеца жена пройти просто не смогла. В цвет кики выбрала себе понизь из бисера, а я добавил шейную гривну.

Дома оба вертелись перед зеркалом, примеряя обновы. Воистину – хочешь поддерживать благосклонность женщины – балуй ее подарками.

Меж тем пришла весна с ее ледоходом, разливом рек и непроезжими дорогами. Я был рад, что Андрей успел завезти в деревню соль, перец и еще кое-что по мелочи. Мука, зерно, крупы были теперь свои, все припасы хранились в амбаре.

Как только дорога подсохла, я на коне отправился в деревню – ведь не был там месяц. Еще подъезжая, услышал стук топоров и увидел многолюдье на пригорке. Я направил коня туда.

На каменном фундаменте, заложенном еще осенью, уже красовались четыре венца бревен. Я обрадовался: церковь начала строиться – знак добрый.

– Андрей, – поздоровавшись с приказчиком и холопами, спросил я, – откуда столько народу?

– Делать сейчас в поле нечего – сеять рано, а к Тучкову в церковь нашим ходить далеко, вот и решили люди помочь плотнику. Думаю, дней через десять со стенами закончим.

Подивился я, но и обрадовался. Не деревня будет, а село. Теперь загвоздка только в священнике да колоколе.

– Андрей, о церкви подумали, а об избе для священника и его семьи?

– Сделаем, только покажет пусть, где ставить.

Мы обговорили хозяйственные мелочи, и я поскакал в город. Верст через десять обогнал интересную процессию. Лошадь тащила груженую повозку, а к ней была привязана за оглобли еще одна повозка, в которой сидели дети. Обочь шли мужики с бабами.

Я остановился, развернул лошадь.

– Здоровьичка всем!

В ответ – поклоны, нестройное: «Здравствуй, барин».

– Не барин я – боярин. Откуда путь держите?

– Из Литвы проклятой, совсем паны да ксендзы замучили.

– Сбежали, стало быть?

Мужики втянули головы в плечи, затравленно глянули на меня.

– Совсем житья не стало. Батрачили с утра до ночи, а детям есть было нечего.

– А что лошадь одна на две повозки?

– Так вторая пала в дороге – сена не припасли: пан траву запретил косить, а новая не выросла.

– Чем на жизнь зарабатывали?

– Тебе-то, боярин, какой в том интерес?

– Стало быть, имею, коли спрашиваю. По моей земле едете.

– Бортник я, – глухо сказал один.

– А я – медник, колокольчики да била делал.

Хм, а не взять ли их себе в холопы?

Бортник, или по-современному – пчеловод, нужен. Весь мед уйдет на постоялый двор – медовуху делать, сбитень, сыто, да и зимой просто так есть можно. С медником, конечно, сложнее.

– Ко мне в холопы или закупы пойдете?

Мужики переглянулись, пошептались.

– А условия какие?

– Избы каждому дам. Бортник пчелами заниматься будет. А медник, коли захочет, пусть своим делом занимается, а не захочет – пусть землю пашет.

– Своим делом хочу заниматься – у меня на телеге весь инструмент есть. Дед мой, отец – все медниками были.

– Прибыль – пополам. Бортник мед сдавать на постоялый двор будет – он на перекрестке стоит, вы его проезжали. Это выгодно – в город возить не надо, время тратить, мыто платить. Всем в деревне распоряжается мой приказчик, Андрей. За вами долгов или других грехов нет ли?

– Упаси Бог!

– Тогда поворачивайте назад – тут недалеко Смоляниново будет. Спросите Андрея, скажете – я устроить велел.

– Спасибо, боярин. Как звать-то тебя?

– Георгий Михайлов.

Брать российских беглых крестьян нельзя – только в Юрьев день, да и то, если долгов за душой нет. Нарушение карается штрафом изрядным. С порубежниками проще: нет долгов перед прежним хозяином – тогда и вины нет. Государство нуждалось в рабочих и ратных руках.

Я ехал и посвистывал. Нежданно-негаданно я приобрел для себя холопов. Забегая вперед, скажу, что этой весной из Литвы и Речи Посполитой крестьян и мастерового люда бежало на Русь много. Конечно, их ловили порубежники литовские, возвращали панам, били нещадно, но люди продолжали убегать целыми семьями.

Холопов я больше не брал – чтобы их прокормить, нужна была земля, а ее у меня было уже маловато. Взял бы боевых холопов, да где их найти? Чтобы подготовить из молодого парня бойца, надо вложить в него много труда, денег и времени.

Литва постоянно беспокоила Русь набегами, наши отвечали тем же – обстановка была тревожная. Стал я задумываться – чем бы усилить свой отрядик? Случись война, ратников я мог потерять за несколько минут – видел я это, когда встречный бой с литвинами случился. Тогда Бог миловал – мы в хвосте колонны были, удар пришелся по другим.

Пушку приобрести? Никакой маневренности не будет – тяжела, на телеге возить надо.

В те времена пушки стояли в основном в крепостях, на неподвижных лафетах, а те, что брало войско в походы, перевозились телегами, часто в разобранном виде. Ствол снимался с лафета и грузился на одну телегу, лафет – на другую, на третьей подводе везли ядра, на четвертой – порох и пыжи. В общем, одна пушка требовала целого обоза и кучу обслуживающего персонала. Нет, пушка не годится для меня.

Миномет? Где взять станки для изготовления мин? Да и ненамного он легче пушки. В одной подводе поместится, но подвода от верхового отстанет в походе сразу, теряется смысл.

На память пришли китайские петарды и шутихи – ими очень увлекался в свое время Петр Великий. А не попробовать ли и мне?

Дома я сел за бумагу, начал делать рисунки. Ракеты я многократно видел, представление приблизительное имел. Головную часть могут кузнецы сделать из листового железа, начинить ее порохом; сзади, за боевой частью, – отсек с порохом для двигателя, для стабилизации – деревянный хвостовик. С чего пускать? А сделаем небольшую деревянную треногу, на нее – желоб деревянный, обитый жестью, чтобы не загорелся от пороха.

Не откладывая дело в долгий ящик, я сразу занялся претворением замысла в жизнь. Загрузил работой кузнеца и плотника, благо – мастеровые жили в моем квартале.

Через неделю все было готово.

Федор погрузил станок на свою лошадь, я взял ракету в руки и уселся на свою. Мы выехали из города. В боевую часть порох я не закладывал – засыпал песок для веса. Оказалось – очень разумно поступил.

Отъехав на пару верст, мы остановились в поле, поставили треногу. Я установил в желоб ракету.

– Федька, отойди подальше и лошадей с собой забери, не дай бог – перепугаются.

– А че будет-то, боярин?

– Сам не знаю, посмотрим.

Я поджег фитиль и бросился убегать со всех ног, затем упал на землю. Огонь по фитилю подобрался к ракете, зашипело, повалил дым, ракета рванулась с треском, взмыла невысоко, сделала несколько зигзагов и упала недалеко от меня.

Я чуть не перекрестился. Хорошо, что перестраховался – песок засыпал в головную часть, а то бы рвануло.

Подбежал Федор.

– Боярин, что это было?

– Неудачный пуск ракеты, Федька.

– Первый блин всегда комом, – с видом знатока заявил Федька. – А для чего эта штуковина нужна?

– Вместо пушки, врагов на дальней дистанции разить.

– Эвона как!

Мы собрали треногу, захватили ракету.

По-моему, я сделал несколько ошибок. Первое – тяжела головная часть, все-таки железо. Сделаю-ка я ее из дерева, а для улучшения боевых свойств перемешаю порох с обрезками железа. Второе – для полета надо положить в двигательный отсек побольше пороха: я обратил внимание, что горело и шипело недолго, буквально – две-три секунды. И третье – к деревянному хвостовику надо приделать стабилизатор. Я прикидывал – что и как.

У настоящих ракет стабилизаторов три или четыре. Столько поставить я не могу – желоб мешать будет. Два – наверное, мало, ракета будет стабилизироваться только в одной плоскости. А медник на что?

Я собрался, вскочил на коня и рванул к себе в деревню. Андрей поселил их всех пока в одну избу – за неимением свободной. Когда я вошел, то чуть не оглох – детей было много, все бегали и кричали.

Медник был на месте. Мы обсудили с ним, где мастерскую ставить, где – избу. Потом я поделился своей проблемой.

– Это же просто, это не беда. В деревяшке пилой пропил продольный делаем, вставляем туда кусок листовой меди – у меня есть неотожженная, она прочная, не гнется. Ежели отжечь – мягкая, как глина, станет.

Говоря все это, мастеровой сделал пропил в дереве, вставил кусок меди. Получилось неплохо. Я отдал деньги – все-таки медь не моя, из его запасов. Прикинул: если ракет будет немного – терпимо, если много делать – выйдет дорого, медь – металл не дешевый.

Итак, хвостовик готов, теперь возьмемся за головную часть. Отсек для пороха с железками был сделан, а двигательный отсек надо оставить железным, только дырок сзади сделать побольше для истечения пороховых газов.

Через пару дней новая ракета была готова, и мы вновь выехали на испытания. На этот раз все прошло удачно. Ракета зашипела, пустила струю огня, клуб дыма и стартовала. Поднявшись метров на сто и оставив за собой дымный след, она упала метров за двести пятьдесят, а может – и все триста.

Я вскочил на коня, заботливо подведенного Федькой, и мы рванули к ракете.

Головная деревянная часть ее разбилась, из нее высыпался песок. Порох по весу легче песка, стало быть – ракета полетит дальше.

Изменять направление полета легко – направляй треногу с желобом в нужную сторону. А с дальностью как? Можно сыпать пороха в двигательный отсек больше или меньше – соответственно, двигатель будет работать меньше или дольше, но в условиях боя это мешкотно.

Остается еще вариант – менять угол возвышения треноги. А для этого надо делать приспособление в виде винта. Однако сложно, кузнец может и не осилить. Решение пришло сразу – просверлить в ножках треноги ряд последовательных отверстий и поставить поперечину, на которой будет лежать желоб. Исполнение грубое, и менять угол возвышения можно будет только ступенчато, а не плавно, но зато как просто. К тому же ракета – не пушка, ею невозможно поразить точечную цель, ею стреляют по массовым скоплениям противника, потому отклонение ракеты в сторону или по дальности на пятьдесят метров роли не сыграет.

Я заказал еще с десяток ракет, и когда они были готовы, взял несколько штук и снова выехал в поле. Устанавливал разные углы возвышения и пускал ракеты. Получилось, что можно стрелять на дальность от ста пятидесяти до трехсот метров. То, что надо. В последнюю ракету я засыпал в головную часть порох – правда, без железа. Пустил. На месте падения раздался взрыв, причем и я, и Федька заметили, что ракета взорвалась, немного не долетев до земли. Видно – фитиль коротковат, а в принципе – нормально. Не хуже шрапнели получилось.

А вскоре испытать довелось свое изделие в деле. В начале июня гонец сообщил о срочном вызове к воеводе. Оказалось – ляхи небольшой ратью вторглись на Русь и идут на Великие Луки. Выезжать уже завтра.

Вся тяжесть отражения нападения легла на поместное ополчение. Государь Василий III с войском стоял на южных границах, ожидая нападения крымских татар.

Ехали почти в том же составе и порядке. Каждый боярин знал свое место в колонне. Мои ратники везли с собой каждый по ракете, а Федька – треногу. Бояре, когда увидели ее, смеялись:

– Для котла, небось, треногу взял! Голодным остаться боишься?

Я помалкивал.

Мы остановились лагерем недалеко от Великих Лук. Как донесли дозорные, ляхи стояли за лесом. На рассвете дозорные подняли тревогу. Ляхи выдвигались к нам по лесным дорогам.

Я испросил разрешения у воеводы встать позади нашего войска, чтобы пустить ракеты, и лишь затем вернуться в строй.

– Чего пустить?

– Ну это вроде пушек, через головы стреляют. Шипят сильно и взрываются.

– Наших-то не побьет случаем?

– Не должно.

– Быть посему, дозволяю. Глядишь – штука полезной для боя окажется, наших меньше поляжет.

Я установил треногу сзади главного полка. Ратники мои стояли недалеко, держа ракеты в руках. Бояре косились на мои непонятные приготовления, но молчали, понимая, что я не похлебку варить собрался.

Вдали из леса выехали конные поляки. На шлемах были крылышки, за плечами у некоторых – крылья из перьев побольше. Они что – ангелами себя считают? Ну тогда сейчас и полетаете.

Я дождался, когда ляхи выстроятся в боевой порядок, и запустил первую ракету. Зашипев и пустив дымную струю, ракета через головы наших ратников ушла в сторону противника. Федька уже устанавливал в желоб вторую ракету, а я смотрел – где будет взрыв.

Шарахнуло здорово, только с небольшим перелетом. Кого-то задело – слышались крики.

Ляхи как-то растерялись, не поняв, что происходит.

Я опустил желоб на одно деление и пустил ракету, следом – вторую. Взорвались обе очень удачно, угодив в центр боевого порядка ляхов. Падали люди, кони. Лошади от испуга вставали на дыбы, сбрасывая всадников.

Взрывы были не такие сильные, но огня, дыма и шума наделали много. Ляхам стало не до нападения.

Я передвинул треногу немного правее, пустил ракету, и пока она летела, сдвинул станок влево и выпустил последнюю ракету. Больше у меня боезапаса не было. Ракеты взорвались удачно, внеся сумятицу во вражеские ряды.

Этим не преминули воспользоваться наши воины.

– За святую Русь! – раздался клич воеводы, и конница начала разбег для копейного удара. Мы тоже вскочили в седла и бросились догонять атакующих конников, дабы нас не сочли трусами. Но ляхи, утратив после ракетного обстрела боевой порядок, сбились в кучу, потом повернули коней и в панике бросились бежать с поля боя.

Кое-кто из наших кинулся их догонять, пытаясь захватить кого-нибудь в плен. Я же оставил эту пустую затею и остановился на позициях, занимаемых раньше ляхами. Мне было интересно посмотреть, что реально сотворили ракеты. Один конь убит, вокруг воронок от разрывов лежат тела.

Я обошел все пять воронок от взорвавшихся ракет. Восемь убитых – раненых, понятно, больше, да ускакать успели, удержавшись в седле. Ущерб для ляхов невелик, больше сработал эффект неожиданности, испуг. Да оно и понятно. После выстрела из пушки слышен грохот. А здесь – змеиное шипение сверху, и – неожиданный взрыв. Поневоле испугаешься, попав под ракетный обстрел впервые.

Разгоряченные погоней ратники возвращались обратно. Кое-кто – с добычей в виде пленного, некоторые везли трофейное оружие, взятое у убитых ляхов.

Ко мне подъехал воевода.

– Славный испуг у ворога ты учинил. Сам измыслил?

– В Синде, за Стеной видел.

– Молодец, вовремя помог, сколько жизней сохранил. Этих штуковин… как же их?

– Ракеты.

– Во-во, ракеты, – еще сделай: есть они не просят, пусть лежат.

Домой мы возвращались без потерь. Федька гордо вез на лошади треножный станок для пуска ракет. Теперь ратники не смеялись, поглядывали уважительно, на стоянках подходили, осматривали чудо-оружие, просили разрешения потрогать.

Глава 9

Лето было в разгаре, и я почти все дни проводил в деревне. Она изменилась – вдоль прямой улицы по обеим ее сторонам выстроились крепкие избы, слышался детский смех, во дворах кудахтала, крякала, мычала и хрюкала живность. На пригорке высилась, светилась желтизною бревен новая церковь, сзывающая к заутрене колокольным звоном. Расстроился постоялый двор, после постройки моста он был почти всегда полон. Часть выращенного урожая шла именно туда, и лишь излишки Андрей свозил на торг. Маленькими ручейками деньги потекли в кошель, пополняя изрядно похудевший за время строительства и обустройства деревни бюджет. Теперь я мог перевести дух.

Для обучения Васятки я нанял учителя – старого монаха, который ежедневно посещал мой дом. Латинский и греческий языки, риторика, чтение и письмо не помешают, а помогут в жизни продолжателю боярского рода. Я был бы не прочь нанять и какого-нибудь купца для экономической учебы, да не мог – все они были практики, с природной хваткой и цепкостью, а на словах могли только сказать, что надо и где это можно дешевле купить и выгоднее продать. Плохо, что в стране не было учебных заведений.

Ратным делом с Васяткой занимался Федька-заноза, а когда выпадало свободное время – то и я. Скоро можно будет брать парня в походы, пора ему становиться новиком, привыкать к воинской службе. В эти времена, щедрые на набеги воинственных соседей, ремесло воина было почетным и ценилось куда как выше, чем купеческое или какое другое.

И продвинуться выше по социальной лестнице ни один дворянин не мог, если не имел за спиной боевых походов, не ощутил радости побед и горечи поражений. Ну, это от Васятки не уйдет – все еще впереди, а сейчас – учеба, учеба до седьмого пота. Вася – парень смышленый, впитывал знания, как губка, и я возлагал на него немалые надежды.

Лена в боярстве расцвела, округлилась, и уже не летала по двору, как в Нижнем, а ходила степенно. Одевалась она по чину и моде, носила на поясе связку ключей – непременный знак хозяйки дома.

И как часто это бывает, гром грянул среди ясного неба. Утром ко мне в ворота постучал гонец. Я его уже знал в лицо – посыльный от поместного воеводы.

– Боярин Плещеев приказал прибыть срочно!

Я оседлал коня и помчался к воеводе, заставляя испуганных прохожих уступать дорогу.

Меня уже ждали и сразу проводили в зал. Первое, что бросилось в глаза, – на скамьях сидели незнакомые люди, судя по одежде и чванливому виду – из Москвы. Я слегка поклонился собравшимся. Плещеев предложил сесть.

– Времени нет, потому сразу о деле. Гости у меня высокие, – Плещеев показал рукой на солидного бородатого боярина в длинной московской шубе, несмотря на лето. Из-под шапки его обильно катился пот. – Боярин Федор Кучецкой, стряпчий государев!

Боярин кивнул.

Плещеев указал на другого вельможу:

– Боярин Михайло Воронцов!

Московский гость важно кивнул. Был он худ, носаст. Длинные холеные руки высовывались из рукавов легкой ферязи с дорогими пуговицами из жемчуга. По отвороту ферязи шло золотое шитье.

«Никак – придворный боярин-то, не из простых, – мелькнуло в голове. – И чего им от меня, рядового, незнатного вологодского боярина понадобилось? Похоже, вызов этот не к добру».

– Знакомству рад, чем могу быть полезен? – решил я покончить с неизвестностью.

– Беда у нас. Люди государевы в Вологду по делам прибыли – по государеву указу.

– Подожди, – прервал воеводу государев стряпчий, и Плещеев замолк. – Тебе, возможно, известно, что в Вологде часть государевой казны хранится? Так вот, – продолжил Кучецкой, – прибыли мы вчера вечером, сразу остановились у знакомца моего старого, боярина Ивана Андреева.

Я попытался припомнить его, но не смог.

– Устали с дороги, немного выпили, поели. Утром в хранилище идти надо, хватились – а боярин мертв…

– Умер? – спросил я.

– Хуже – убили! Мы всполошились, думали – и ценности исчезли, что мы с собой в казну везли. Ан нет, ценности в соседней комнате хранились, и при них в охране – два стрельца. Ценности целы, охранники ничего подозрительного не слышали.

Я уже стал догадываться, зачем меня вызвали.

– Теперь понимаешь, боярин, какое пятно на нас ложится? В гости заехали, а утром убит хозяин. На кого подозрение падет?

– Понимаю, только при чем здесь я?

– А-а-а! Воевода поместный, боярин Плещеев, сразу же сказал, что есть-де в боярстве местном человек, в сыске разумеющий. О прошлом годе убийство на постоялом дворе сразу и раскрыл, быстро дознался, чей холоп боевой боярина убил. Было сие?

– Было, – нехотя подтвердил я.

– Вот! – назидательно поднял палец стряпчий. – Не вызывать же из Москвы, из Разбойного приказа, дьяка – это сколь же времени уйдет? Никак не можно! И как нам уехать из Вологды, когда пятно кровавое на нас лечь может? Вот и берись – узнай, кто злодейство сие сотворил? Властью, мне данной государем, разрешаю все, что надобно будет, – людишек пытать, другое чего.

Я был ошарашен. Если не найду злодея, завалю поручение, мне аукнется – нашепчут на уши государю, что боярин совсем уж бестолковый. Деревеньку, что трудами своим поднял, отымут с землицей вместе, а дадут удел где-нибудь на границе с Казанским ханством.

Меня пробил пот.

Плещеев угодливо захихикал:

– Он найдет!

«Вот пес смердящий! Подставил меня, а сам-то в стороне останется, коли найти убийцу не удастся. А случись удача – первый грудь выпятит, награды ожидаючи. Как же – угодить высокопоставленным придворным в сем скользком деле – это и государю в ушко надуют о расторопности воеводы, и глядишь – землицею указом государевым одарят, или еще чего. Хитер воевода!»

Я лихорадочно раздумывал. Дел в деревне полно, а тут – занимайся розыском. Не специалист я! Знаний у меня таких нет и опыта – тоже. Да и душа к этому не лежит. Может, отказаться, пока не поздно? Никто не вправе заставить боярина заниматься не его делом. На войну идти или на засечную черту в дозор – обязанность боярская, так ведь я и не отлынивал от государевой службы.

– Ну вот что, боярин! Не раздумывай, приступай к поручению. Помощники нужны?

– Нет пока, самому надо осмотреть дом и тело убиенного.

– Ступай, Господь поможет. Надо будет чего – воеводе скажи.

Я поклонился боярам и вышел. За порогом сплюнул и выматерился. Попал, как кур в ощип. Возни и нервов дело займет много, прибыли – никакой. На кой черт мне это надо?

Я сел на коня, тронул поводья. Вот дубина! А куда ехать, где живет боярин Андреев? Я развернул коня. У входа в дом воеводы нежился на солнце гонец.

– Вот что, братец, подскажи мне – где боярин Андреев живет? Ты же дома всех бояр знаешь.

– Как не знать – знаю.

Гонец запрыгнул в седло, и мы понеслись по улицам. По-моему, гонец тихо ездить просто не умел, и через пять минут мы уже стояли у дома боярина Андреева.

В доме кто-то тонко выл. «Жена или дочь», – предположил я.

Я постучался – никакого ответа. Толкнул незапертую калитку, зашел и завел коня. Оставил его у коновязи, постучал в двери дома. Вышла зареванная служанка.

– Боярыня никого не принимает – горе у нас.

– Знаю, потому и приехал, – государем прислан, – приврал я.

Меня впустили. Я пошел на женский плач.

Пройдя по длинному коридору второго этажа, зашел в приоткрытую дверь. На полу рядом с телом сидела растрепанная, с непокрытой головой женщина. Лицо ее отекло от плача и было сейчас некрасивым, в багровых пятнах.

– Пошел прочь, холоп! – не оглядываясь, бросила она мне.

– Сочувствую твоему горю, боярыня. Только не холоп я – боярин. Прислан по указанию стряпчего государева Федора Кучецкого. Буду расследовать злодейство – надо найти и покарать убийцу.

– А ему от этого лучше будет? – в истерике крикнула боярыня.

– Ему легче не будет, а душа его успокоится отмщением, – мягко проговорил я.

Подойдя к боярыне, я помог ей подняться с пола, усадил на лавку и дал испить воды.

– Расскажи, что случилось, кто тело нашел?

– Я и нашла утром. Боярин вчера с закадычным другом Кучецким и вторым – имя его забыла – допоздна сидели за столом в трапезной. Разговаривали долго, потом спать разошлись. Утром захожу поздороваться, а он на полу лежит, в крови.

– Он так и лежит? Никто его тело не трогал, не переворачивал?

– Никто, Федор не велел трогать пока.

– Ну да, это правильно. А из слуг никто из дома не пропал?

– Кому у нас пропадать? Кухарка одна только, да она в доме.

– А холопы?

– В имении они, там у них воинская изба. Да и холопов всего трое – мало земли у нас.

– Где стрельцы из охраны были?

– В соседней комнате, – боярыня махнула рукой на стену.

– В коридоре стояли?

– Зачем же в коридоре? Сундук в комнату внесли, там и находились.

– Враги у мужа были? Ну, кто смерти его желал?

– Откель? Муж и в походы не всегда ходил – хворый был, да и в городские дела не лез.

– Последний вопрос. Где боярин деньги и другое чего ценное хранил? Не пропало ли чего?

– Хранил здесь, в своей комнате. А я в своей комнате спала. Да вот сундук!

– Посмотри, – попросил я.

Боярыня подошла к сундуку и ахнула.

– Что не так?

– Замок отомкнут, сундук не закрыт. Боярин ключ на шее носил, на цепочке.

Боярыня откинула крышку сундука, и лицо ее побелело. Она трясущимся пальцем ткнула внутрь. Я подошел и заглянул – сундук был пуст.

– Что пропало?

Боярыня сбивчиво начала перечислять.

– Э, не пойдет – не упомню я. Бумага есть ли?

Боярыня вышла и вернулась с бумагой, пером и чернильницей. Я уселся за стол и приготовился записывать.

Боярыня в первую очередь назвала мешочек с серебром – я записал. Далее пошли: золотой подсвечник, перстни, цепочки, кольца височные, потир серебряный.

Я старался расспрашивать поподробнее о каждой вещи. Ценности – это не деньги, они имеют приметы: перстень если – то какой камень, а что на печатке написано или знак какой?

Измучил боярыню вопросами изрядно.

– Пойди, боярыня, в доме посмотри – не сломано ли где окно, все ли на месте? Потом скажешь.

Боярыня, всхлипывая, вышла, я же начал осматривать труп. Может быть, в первую очередь и надо было начать с осмотра. Но мне было как-то неудобно перед боярыней лазить вокруг трупа на коленях.

Так, что мы имеем? Мужчина уже в возрасте, судя по седине – лет пятидесяти, худощав, бородат. Одет – стало быть, спать вчера лечь не успел, а то бы в подштанниках да рубахе нательной был. На груди – подсохшее кровавое пятно, рубашка разрезана. Убит ударом ножа в сердце. Удар точный, сильный, явно бил человек с опытом – может быть, воин, может, и разбойник. Вот почему боярин не закричал, не позвал на помощь. Смерть пришла сразу, умер мгновенно. Да и обстановка в комнате не нарушена, стало быть, борьбы не было, не боролся боярин за жизнь.

Это что же получается – незнакомого к себе подпустил? Быть такого не может, даже учитывая, что подвыпивши вчера был. Вероятнее всего – знакомый. Какие-такие знакомые поздно вечером незваными приходят? И как он проник в дом? Почему не побоялся стрельцов и гостей? У меня и в самом деле на миг мелькнуло подозрение – не стряпчий ли с сотоварищем убийство учинили? Нет, не стали бы они мараться: если бы и убили за какую-то старую обиду, то не взяли бы ценности из сундука – не их уровень.

Я вспомнил Михайлу Воронцова. У него одни пуговицы на ферязи чего стоят, не будет он убивать из-за боярского добра.

Я внимательно осмотрел одежду убитого. Ничего странного – пуговицы на местах, нигде не разорвано. Карманов в те времена одежда еще не имела, поэтому и обшаривать было нечего. Для успокоения совести я залез пальцами за обшлага рукавов – там иногда могут хранить письма – пусто. Поднял рубаху, осмотрел смертельную рану. По характеру ее определил, что клинок, которым она была нанесена, – узкий, шириной не более дюйма. Я вытащил свой нож – лезвие было сантиметра четыре шириной, да почти у всех боевые ножи такие. Не засапожный ли нож был? Я сам такого не имел, но были любители носить нож в сапоге – обычно мастеровые, лавочники.

Я перевернул труп – конечности его окоченели и не гнулись. Насколько я помню из судебной медицины, это говорит о том, что убийство произошло десять-двенадцать часов назад.

И тут меня ждала маленькая находка – медная пуговичка. Небольшая, явно с рубахи или летней ферязи. На тулупах или других тяжелых верхних вещах пуговицы крупные. Видимо, падая, будучи смертельно раненным, боярин рукой зацепился и оторвал пуговичку с одежды убийцы. Очень интересно!

Я осмотрел ее: пуговица как пуговица, небольшая – не более ногтя мизинца, без украшений вроде цветочка или чего иного, сделана кустарем, судя по тому, что отверстия для ниток просверлены или пробиты неровно. Я сунул пуговицу в поясной кошель.

На четвереньках облазил весь пол и недалеко от двери нашел русый короткий волос.

Боярин был сед, боярыня – чернявая, служанка, что открывала мне дверь, русая, как многие жительницы Русского севера. Но ее я отмел сразу. У нее волосы длинные, оттенок у них другой, да и удар в сердце – точный и сильный – нанесен не женской, а твердой мужской рукой.

Вернулась боярыня. Я попросил ее сесть, припомнить всех знакомых боярина, что бывали когда-либо в доме. Боярыня начала припоминать, а я старательно записывал. Список оказался не очень длинный – всего семь фамилий. Я подробно расспросил – кто чем занимается, где живет. А напоследок спросил, кто из них блондин. Уж эту деталь женщины обычно помнят хорошо.

Хозяйка называла, а я против названных фамилий ставил крестик. Эти люди интересовали меня прежде всего.

– Боярыня, когда дом осматривала, не заметила ли чего необычного?

– Вроде нет, все на месте. Да и кому у нас красть? Кухарка у нас уж лет десять как служит, сроду ни в чем замечена не была.

– Можно я сам посмотрю, а ты меня сопроводишь?

– Иди, коли для дела надо.

Комнату убитого я уже осмотрел – даже окна проверил, на подоконниках посмотрел – нет ли следов. Ведь как-то убийца проник в дом?

Я обошел все комнаты второго этажа, не найдя ничего заслуживающего внимания. А на первом этаже, в дальнем углу коридора, рядом с отхожим местом, увидел дверь. Толкнул ее, и мне открылся вид на задний двор с хозяйственными постройками.

– Хозяюшка, а дверь на ночь запирается ли?

– Нет – чего ее запирать, у нас только ворота и калитка заперты.

Вот и ответ на вопрос – как убийца проник в дом.

Я сошел по лестнице – там всего было три невысокие ступеньки – во двор, всмотрелся в крашенное охрой дерево ступеней крыльца. Вроде как на одной ступеньке красное пятнышко. Я мазнул пальцем – на нем осталась красная полоса. Кровь!

– Хозяйка, кухарка вчера гостей убоиной угощала?

– А как же, гостей с дороги кормить надо.

– А убоину где брала?

– Так у соседа – он кур держит, а у нас живности в городском доме нет.

Похоже – убийца наступил на каплю крови и оставил маленькую кровавую метку на лестнице. Если бы дома были куры, то кровь могла бы оказаться куриной. Но эта версия отпала.

Я попрощался с хозяйкой, сел на коня и отправился домой. Надо посидеть в кабинете, обдумать, переварить увиденное и услышанное.

Попросив домашних не беспокоить, я прошел в кабинет, уселся за стол, разложил перед собой листы бумаги с записями.

Итак, что мы имеем? Убийца – мужчина, почти наверняка – знакомый боярина, русоволосый, на рубахе или ферязи оторвана медная пуговица, владеет оружием. Скорее всего – воин, не разбойник. Не может быть у боярина знакомых разбойников.

Зачем было убивать и грабить, когда в доме гости и стрельцы? Либо не знал о чужих в доме, либо совсем безбашенный. Ведь риск быть замеченным и, следовательно, схваченным увеличивается многажды. Стрельцов для охраны ценного груза подбирают проверенных – опытных, решительных, умеющих пользоваться оружием. Почуяв неладное, они в любой момент могли прийти на помощь боярину.

Я сел изучать список знакомых боярина. Двое отпали сразу – возраст преклонный, такие не пойдут на лихое убийство и грабеж. К тому же после ограбления надо еще и суметь выйти незамеченным из дома с ценностями.

Постой-постой – а ведь в сундуке-то места много. Я перечитал список пропавших ценностей, прикинул вес и объем. По объему – половина мешка получается, по весу – полпуда. Столько за пазуху не засунешь. Похоже, убийца заранее знал, на что шел, поэтому должен был прихватить с собой на дело мешок для ценностей.

С чего начать? Времени у меня немного – несколько дней, пока стряпчий государев будет в Вологде, мне это дали ясно понять. Надо быстрее шевелить мозгами.

Во-первых, я решил обойти оставшихся пятерых знакомых боярина. Именно обойти, а не объехать на коне – нельзя раньше времени привлекать внимание. Если кто-то из пятерых преступник – он будет настороже. Дело провернул ловко – явно не дурак, силен, решителен.

Я еще раз просмотрел список и вычеркнул одну фамилию – хоть и молод, но шатен, если только оставить его напоследок – для очистки совести.

В чем идти? Вопрос существенный. Если я буду торчать на улице в боярской одежде, без коня, это вызовет ненужное любопытство.

Я порылся у себя в гардеробе, не поленился сходить в воинскую избу. Нашел рубаху и порты поплоше, натянул. На голову надел соломенный брыль – вроде крестьянского. Оглядел себя в зеркало – видок еще тот, похож на бедного ремесленника или амбала из порта. Лена, как увидела меня, всплеснула руками:

– Ты куда в таком виде собрался? Увидят соседи – стыда не оберешься!

– Для дела надо.

Я вышел во двор, зачерпнул пригоршню пыли, размазал ее по лицу. По-моему – самое то. Быстрым шагом направился к дому, стоявшему в списке адресов первым. Очень удачно – ворота распахнуты, холоп выгнал возок, запряженный парой пегих коней. Вскоре вышел и мой подозреваемый.

Я подскочил поближе и, гнусавя, стал просить милостыню. Меня обругали, и я отошел. Нет, не похож. Русый, но волосы слишком светлые, вальяжен, да и пуговицы на рубахе и ферязи все на месте. Тем более – пуговицы не медные: на рубахе – бронзовые, литые, а на ферязи – с позолотой. Деньги у него явно были, а вот стержня, характера, достаточного для того, чтобы совершить злодейство, я не почувствовал. Жидковатый он какой-то для спокойного, расчетливого убийства. Такой если и убьет, так лишь в припадке истерии – первым попавшимся в руки предметом. Зыбко, конечно, но времени отрабатывать эту версию нет.

Путь к дому второго пролегал мимо торга. Я решил наудачу зайти. Сразу направился в угол, где торговали пуговицами, застежками, гребнями. Я достал медную пуговицу, показал нескольким торговцам. Меня сразу направили в дальний ряд. Там торговали товаром подешевле. Нашелся мастер, сразу признавший свое изделие.

– Я делал – свою руку всегда узнаю. В чем дело-то?

– Не помнишь – кто такие покупал?

– Да разве всех упомнишь? Пуговица – не лошадь или дом, у меня их десятками берут каждый день.

– Так уж и десятками?

– А то! Да вот сегодня приходил один – две седмицы назад брал десяток, а только что еще одну купил.

– Кто такой?

– Он не назывался, видел только как-то раз – он в дом заходил на Пятницкой.

– Ну, бывай здоров!

Я отошел от торговца, вышел с торга, встал и начал припоминать – кто где живет. А ведь есть у меня в списке адресок на Пятницкой, есть. Направлюсь-ка я туда.

Нумерации домов в эти времена не было. Искали приблизительно так: у Андреевского спуска, за церковью Николы-угодника, четвертый дом по правую руку, ворота резные. Вот и я двинулся по приблизительному адресу на Пятницкой, что указала мне боярыня.

С трудом нашел искомый дом, присел на завалину у избенки напротив, немного наискосок. Из дома никто не выходил, хотя какое-то движение в доме было: хлопала иногда дверь, вероятно, выходила во двор служанка – белье развесить или живность накормить. Я терпеливо ждал. Уже хотелось пить и есть – гонец утром сорвал меня, не дав позавтракать, а потом стало не до еды.

В конце улицы показался мужчина. Он шел твердой, решительной походкой. Не мой ли подозреваемый?

Я вскочил и направился навстречу. Пряча лицо за полями соломенного брыля, бегло осмотрел одежду. Есть! Третьей пуговицы сверху на рубахе не было. Сердце екнуло.

Я прошел мимо, ничем не выдав своего волнения. На углу остановился, повернул голову. Мужчина зашел в дом, за которым я наблюдал. Волосы – какие у него волосы?! Я сосредоточился на пуговицах – надо было на ходу, за короткое время осмотреть ферязь и рубаху. И что стоило бросить взгляд на волосы? Увы, момент упущен. От досады я выругался. «Тепло, очень тепло» – с двух шагов пуговицы именно такие, какую я нашел под убитым боярином. Глянуть бы на него еще раз, чтобы окрепла уверенность, только рискованно. Второй раз встретиться на пустынной улице – эдак всякий заподозрит неладное. Может, отправиться к воеводе? Повязать его да поспрашивать? А будет упираться – так и ката пригласить. А вдруг не он? Хотя интуиция подсказывала – я на верном пути.

Надо решать быстрее – подозреваемый может забрать с собою ценности и уехать из города. Ищи-свищи его тогда. Главная улика – ценности. Если их найти и боярыня сможет их опознать – дело раскрыто. Только где эти ценности спрятаны? Коли грабитель и убийца умен, в доме и на дворе он ценности прятать не будет. Ежели я его переоцениваю, может на работе припрятать – насколько я помнил по записям, сей мужик был купцом средней руки. Понаблюдать за ним? Времени может уйти много – не один день, вытянуть же могу пустышку. Надо как-то напугать его, встревожить, заставить суетиться. Только вот как? Задействую-ка я своих холопов, нечего им дурью маяться.

Решив так, я быстрым шагом направился к себе домой. Холопы обедали в воинской избе.

Я приказал запрячь в телегу мерина, взять сабли, надеть кольчуги. Шлемы и щиты, равно как и копья – оставить.

Пока холопы запрягали, я схватил со стола кусок хлеба и жадно съел его, запив квасом из кувшина.

Выехали со двора все вместе.

По дороге я объяснил холопам, что от них требуется, и предупредил, что человек вполне может оказаться быстр и решителен в действиях, а кроме ножа на поясе у него может быть – да, скорее всего, и есть – засапожный нож. Если он попытается сбежать – убивать нельзя. Покалечить, ранить – это не возбраняется, но мне он нужен живым, чтобы мог говорить. Не привезу же я к воеводе хладный труп! Этак я любого могу убить и заявить, что он тать. Нет, коли заставили взяться за дело – привезу доказательства в виде живого пленника и желательно ценности.

Мы подъехали к дому подозреваемого и телегу с холопами поставили напротив ворот. Я же залез на дерево – с него хорошо был виден двор.

– Боярин, – раздался голос Федьки, – повыше поднимись, ноги видно.

Я взобрался еще выше. С дерева открывался отличный обзор дома и двора, только листва мешала.

Припекало солнце, было жарко и безветренно.

Хлопнула дверь, я насторожился.

Купец прошелся по двору, зашел в сарайчик, вышел и направился к воротам. Он открыл калитку и застыл на месте от удивления. Присутствие ратников у его ворот на мгновение его парализовало: лицо резко побледнело, руки бессильно опустились. Не все с ним чисто, ох не все!

И в этот момент ветка подо мной хрустнула, обломилась, и я рухнул вниз. Купец среагировал мгновенно: нырнул назад, во двор, захлопнул калитку, и мы услышали, как щелкнула металлическая задвижка.

– За ним! – заорал я, поднимаясь с земли. На ногу наступать было больно. Черт, как некстати!

Холопы подпрыгнули, уцепились руками за верх забора, подтянулись и запрыгнули во двор. Кто-то из них отодвинул задвижку, и я, прихрамывая, вошел внутрь.

На крыльце дома шла борьба. Федька оседлал сбитого наземь купца и натурально молотил его кулачищами по морде.

– Охолонь, Федя.

Второй холоп залез купцу за голенище сапога, вытащил и протянул мне засапожный нож.

– Вяжите его!

Купца перевернули на живот, сняли с него кожаный ремень, стянули им руки. Я уселся на ступеньки – нога болела.

– Посадите.

Купца посадили, прислонив к стене дома.

– Говорить будешь?

Купец сплюнул:

– Не о чем мне с тобой разговаривать.

– Ценности где?

В ответ – молчание.

– Ну ничего, я тебя сейчас к воеводе свезу – повозка-то вон, у ворот, а там тебя палач дожидается. Не то что заговоришь – запоешь, не остановить будет.

По лицу купца пробежала гримаса, но он продолжал молчать.

– Федя, со мной! А ты стереги, – сказал я другому холопу, – головой отвечаешь.

Мы вошли в дом. Из комнаты выглянула служанка, округлила глаза и тонко взвизгнула. Федька показал ей кулак, и она замолчала.

– С нами пойдешь, дом покажешь.

Прихрамывая, я обошел все комнаты, все обшарил. Мешка с ценностями нигде не было.

– Подвал есть?

Служанка показала на люк в полу.

– Федя, посмотри! Сам бы спустился, да ногу подвернул.

– Чего искать?

– Мешок, а в нем – ценности.

– Ага, понял.

Федька спустился на пару ступенек, я подал ему зажженную свечу. В подвале долго что-то громыхало, потом раздался звук бьющейся глиняной посуды. Видно, он кувшин неосторожно зацепил. Ну право слово – слон в посудной лавке.

Вылез Федька весь в пыли и паутине и с виноватым видом развел руками:

– Не нашел!

Мы пошли осматривать постройки во дворе. Обшарили все закоулки, потратив на это битый час. Пусто!

Я вышел в огород. Вроде все, как у людей. Нет, подожди-ка, почему в этом месте земля чуть темнее?

– Федя, возьми в сарае лопату, копни-ка здесь.

Холоп принес лопату, начал копать. Земля была рыхлой, поддавалась легко – совсем недавно рыли.

Федька заорал:

– Есть!

Он ухватился за угол кожаного мешка, потянул и вытащил мешок наружу. В мешке бренчал металл.

– Развяжи-ка, Федя.

Федя развязал узел. Я подтянул мешок к себе, заглянул. Так и есть! Потир серебряный, перстень – ну и далее, по списку боярыни. Фу! Такого облегчения я давно не испытывал.

– Бери мешок, Федя, завязывай.

Федя туго затянул завязки, забросил мешок за спину. Когда мы вывернули из-за угла дома и купец увидел мешок, лицо его исказилось от ярости и испуга, он закричал:

– Как узнал? Пропади ты пропадом, ищейка!

Стоявший рядом мой холоп пнул его в живот, прервав поток ругательств.

– Сажайте его на телегу, едем к воеводе.

День клонился к вечеру, и я опасался не застать воеводу на месте. Стражник на входе заступил дорогу:

– Ты кто таков? Воевода занят!

– Боярин Михайлов, поди доложи.

– Если ты боярин, то я – воевода!

Стражник захохотал.

Я врезал ему кулаком в солнечное сплетение. Стражник сипло выдохнул, согнулся. Я прошел в дом, распахнул дверь к воеводе. Плещеев мельком глянул на меня, не узнал.

– Тебя кто сюда пропустил, бродяга?!

– Не серчай, воевода, то я – боярин Михайлов.

– Прости, не узнал. Заходи. Почему в столь непотребном виде?

– Дело того требовало, чай не в гости на именины был приглашен.

– Помощь нужна?

– Да уже нет.

Я открыл окно:

– Федька, заводи купца и мешок не забудь!

Мои холопы затащили в кабинет к воеводе купца, швырнули его на пол и поставили к моим ногам мешок с ценностями.

– Вот он – убивец и тать. И мешок с украденным – вот. Только боярыня нужна – пусть деньги и все остальное сама сочтет.

Воевода изумился.

– Не ожидал! Молодец! От всего боярства – тебе признательность. – Рявкнул громко: – Гонца ко мне!

В кабинет забежал знакомый гонец.

– Боярыню привези, где убийство было.

Гонец рванулся к выходу. Я ухватил его за руку:

– Ты там поделикатней – не испугай, не боярина на службу призываешь. Возьми моих холопов. Федя, на телеге съезди, боярыню привези – горе у нее, поуважительней будь.

Гонец и Федя вышли.

Воевода обошел лежащего на полу купца.

– Это ты как такое злодейство удумал?

Купец молчал.

– А он ли это?

– Он, воевода, не сомневайся. Давай подождем немного – сейчас боярыню привезут, она свои ценности опознать должна. Вдруг не ее?

– Подождем.

Мы уселись на лавки. Медленно тянулось время.

Наконец подъехала подвода.

В коридоре послышались шаги, и Федя ввел боярыню, галантно поддерживая ее под локоток.

Воевода встал и усадил боярыню на стул, стоявший рядом со столом.

Я развязал завязки у мешка, высыпал содержимое на стол. Боярыня ахнула, закрыла глаза. Потом справилась с чувствами.

– Вот мои кольца, вот перстень мужа, – она запнулась, – покойного уже. – Она внимательно осмотрела вещи.

– Да, все это – наши ценности, что в сундуке лежали.

– Спасибо, боярыня. Здесь все, что украли?

– Все.

– Федя, возьми мешок с ценностями, отвези боярыню домой.

Федя быстро сложил ценности в мешок, забросил его за спину. Боярыня встала, увидела лицо купца – ведь когда она входила, он лежал к ней спиной.

– Это ты сделал?

Купец вжал голову в плечи.

– Ты же к нам в дом вхож был, с боярином за одним столом сидел, наш хлеб ел – как ты мог?

Женщина рванулась вперед, стала ногами пинать убийцу. Ни я, ни воевода не сделали попытки ее удержать – пусть получит хоть какое-то моральное удовлетворение.

Наконец боярыня устала. Федор свободной рукой поддержал ее под локоть, и они вышли.

– Что, воевода, свободен я?

– Погоди, торопливый какой! Сейчас Федор Кучецкой с боярином Воронцовым подъедут, я уж гонца послал. Надо же им о наших успехах доложить, злыдня предъявить.

Я уселся на лавку. Уже смеркается, жрать охота, да и устал я. Мне бы домой, за стол да в постель.

Зацокали копыта, заныли доски пола под тяжелыми шагами. Гонец распахнул дверь, вошли московские гости.

Воевода кинулся навстречу с улыбкой.

– Вот, по поручению вашему разыскан и пойман злодей.

Бояре тяжелым взглядом уставились на убийцу.

– Правда ли сие?

– Как не правда – даже ценности украденные отыскали, все боярыне вернули. Она только что здесь была, все опознала. Ей и отдали.

Кучецкой обернулся ко мне:

– Молодец! Понимаю, что дело сие – не воинская служба, однако справился быстро и блестяще! Напомни мне свою фамилию.

– Боярин Михайлов, Георгий.

Кучецкой оглядел меня с головы до ног.

– Почто одежда недостойная?

– Для дела надо было.

– А, ну тебе лучше знать. Не хочешь ли дьяком в Разбойный приказ? Государю нужны такие – разворотливые, умелые.

– За предложение спасибо, только привык я к городу – земля у меня здесь, семья, дом.

– Не хочешь в Москву, стало быть? – помрачнел стряпчий. – Ладно, оставайся здесь, от государя и от меня возьми за труды.

Боярин снял с шеи толстенную витую золотую цепь и возложил на меня.

– Благодарю, о службе твоей самому государю доложу.

Кучецкой повернулся к воеводе:

– Гляди-ка, Плещеев, какие люди у тебя тут живут. Таких наверх выдвигать надо!

Воевода угодливо улыбнулся.

– А с татем что делать?

– Что с ними, душегубами, всегда делают – казнить смертью. Да желательно чтоб помучился напоследок. Вот что, воевода, пусть палач им завтра займется – может, еще чего интересного расскажет, вдруг за ним не одно злодейство. Все пусть выпытает, до донышка, а опосля – четвертовать.

Услышав столь суровый приговор, купец задергал ногами, завыл.

Стряпчий подошел к злодею, пнул его красивым сафьяновым сапогом в лицо.

– А ты чем думал, когда убивал? Мы с боярином, дружком моим стародавним, вместе на татар ходили. Рубился он славно, в таких жестоких сечах бывал, а выжил. Ты же, пес смердящий, червь навозный, его жизни лишил.

Стряпчий повернулся к воеводе.

– Дом и хозяйство его продать, половину – в государеву казну, половину отдать боярыне, без кормильца она осталась.

– Все исполню, боярин.

– Так государю и доложу. Ну, прощевайте. Даст Бог – свидимся.

Стряпчий подошел ко мне, пожал руку:

– Молодец, не посрамил боярской чести, быстро злодея сыскал. Зря от места дьяка Разбойного приказа отказался, зря. Государю нужны такие люди, что не только задницами лавки протирать могут. Успехов тебе, боярин Михайлов. Хочу и в дальнейшем о тебе только хорошее слышать.

Кучецкой и Воронцов вышли. Воевода Плещеев с облегчением выдохнул, вытер рукавом пот со лба, сел.

Видимо, высокое начальство его напрягало, побаивался он их. Вернее – не столько их, сколько того, что злодея не поймают.

– Эй, кто там?!

Вошел гонец. Воевода указал ему на лежащего татя:

– Зови городскую стражу – в подвал его, в холодную.

– Слушаю.

Гонец выбежал.

– Спасибо, Георгий, выручил ты меня.

– Зато я сегодня еще не ел. Удружил ты мне, воевода, с этим ублюдком. Мое дело – деревней своей заниматься да сабелькой вострой на поле брани махать.

– Понимаю, всецело понимаю, да мне-то как быть? Вот стань на мое место – кого бы ты искать злодея заставил? Молчишь? То-то! А я как про беду узнал, сразу про тебя вспомнил. И оказалось – не зря. Ступай с Богом – постараюсь не беспокоить более.

Я повернулся и вышел. Устал я сегодня, и в животе бурчит.

Прямо у входа стояла моя телега, в которой сидели Федор и Авдей – мои холопы. Лица их сияли, как новые копейки.

– Чему радуетесь, хлопцы?

– За тебя, боярин.

– Чего так?

– А то как же: злодея нашел – самому государю о тебе скажут, цепь в награду получил, не всех бояр ведь так отмечают. К тому же боярыня по полушке нам дала и велела тебе кланяться, что душегуба нашел да ценности возвернул.

Я уселся в телегу, и Авдей тронул вожжи. Со стороны могло показаться, что двое ратников везут арестованного бродягу. Да плевать! Я опустил соломенный брыль на глаза. Черта с два меня теперь кто-нибудь из знакомых узнает.

Глава 10

Дома Лена, увидев меня, захохотала.

– Ты чего? Лучше поесть дай.

– В зеркало на себя посмотри!

Я подошел к зеркалу и засмеялся сам.

Чумазый, одет, мягко говоря, плохо, одежда кое-где порвана – вероятно, при падении с дерева, на голове – помятый соломенный брыль, зато на шее – массивная и дорогая золотая цепь. Вид уморительный – вроде как бродяга где-то цепь украл и на себя повесил.

– Иди умывайся и переодевайся, потом – за стол, все уже готово давно.

Уговаривать меня не надо было, и вскоре я уже сидел за столом, уплетая за обе щеки наваристые щи.

– Где же ты цепь златую взял?

– Украл, – пошутил я.

– А серьезно?

– Стряпчий государев – Федор Кучецкой наградил, снял со своей шеи и на мою повесил.

Лена всплеснула руками.

– Дай посмотреть.

Я снял с шеи цепь, отдал ей, сам же продолжал с аппетитом заниматься трапезой. Когда я уже заканчивал с цыпленком, Лена вернула цепь.

– И за что же такие милости?

Я обтер руки полотенцем, отпил хорошенько вина из кружки и коротенько пересказал ей дневные события. Лена слушала, округлив глаза.

Неожиданно сзади раздался голос Васятки:

– Убить его надо было! Гад ползучий!

– Э – нет, ты не прав, боярин.

– Почему же? – обиделся Васятка.

– Сам подумай.

Васятка сел на лавку, наморщил лоб, изображая бурную мозговую деятельность.

– О! Понял! Чтоб было кого казнить?

– Нет, Васятка, думал ты плохо.

И я объяснил, почему злоумышленник был нужен живой.

– Впредь всегда думай заранее, потом делай.

И тут я сдуру ляпнул, что боярин приглашал меня в Москву – в Разбойный приказ.

– И что? – Лена с любопытством уставилась на меня.

– Отказался. Не мое это дело – татей ловить. Я воин, мое предназначение – врагам головы рубить: татарам, ляхам.

– Ты мужчина, боярин, тебе и решать, – обиженно поджала губки жена.

Наверняка хотела в столицу перебраться. Одно дело – простой боярин, коих сотня на Вологодчине наберется, и совсем другое – приказный дьяк, положение в обществе.

Как ей объяснить, что это не мое – душа не лежит сыском заниматься? Что быть дьяком и с верхами общаться не только почетно, но и рискованно? Как говорится – минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь. Сколько я уже знал приближенных государевых, бояр, князей, которые впали в немилость у государя и кончили свои дни на плахе или в ссылке – в дальнем остроге или монастыре.

Отдыхать и заниматься делами деревни удалось только неделю – вновь прибывший гонец постучал в ворота и прокричал:

– Боярина к воеводе!

Я выругался с досады – неужто еще кого убили? Ан нет, оказалось – государь всех срочно созывает ввиду набега крымских татар.

За полдня мы собрались и наутро выехали к месту сбора. В Вологде соединилось все поместное ополчение. Выступили сразу, всю дорогу гнали галопом, лишь изредка переходя на рысь. Гонец из Москвы передал воеводе слова государя: «Быть безотлагательно, нужда великая».

Через неделю мы были близ Коломны. Воевода отправился в полевую ставку государя, и нас вскоре распределили по местам.

Основной удар подходящих сил крымчаков должен был принять на себя великокняжеский полк с московским ополчением. Меня же с Тучковым определили в заслон малый. Мы стояли довольно далеко от московского войска – верст за пятнадцать.

Заняли оборону на левом берегу небольшой – не более двадцати шагов в ширину – речушки. На берегу стояла маленькая – о четырех избах – деревушка, покинутая жителями в панике. Я со своими бойцами занял одну избу, три другие – Никита с ратниками. Службу несли день и ночь, конно патрулируя правый берег – в паре верст от самой реки. Буде противник появится – дозор даст знать; сами успеем к бою приготовиться да гонца к основному воинству послать, коли татарское воинство велико будет и мы не сможем сдержать его своими силами.

Два дня прошли спокойно, мы, как могли, обустроились. А на третий день свежий дежурный дозор, едва уехав, вернулся назад.

– Крымчаки!

Я велел своим холопам вооружиться мушкетами и занять места у окон. Чего соваться вперед, не зная сил врага? К тому же огнестрельного оружия у крымчаков не было – то ли не любили они его, то ли не брали по причине дороговизны.

Вдали показались клубы пыли.

– Приготовились! Стрелять по моей команде.

Из-за редкой рощицы вынеслась на рысях конная полусотня крымчаков. Для нас многовато, у нас с Тучковым – вдвое меньше воинов.

Крымчаки остановились у реки, постояли, посовещались и въехали в воду. И место выбрали удачное – здесь было мелко. А может, и подсказал кто о броде.

Я выждал, пока враг дойдет до середины речушки, и скомандовал:

– Пли!

Изба окуталась дымом, от грохота мушкетов заложило уши.

– Перезаряжай быстро!

Холопы стали суетливо перезаряжать оружие.

С улицы раздались крики. Я выскочил за дверь. Тучков поднял своих холопов в седло и ринулся в атаку. Ох, зря! Мы бы успели сделать еще залп картечью. И так после первого залпа полусотня потеряла не меньше семи-восьми воинов. Теперь стрелять поздно – холопы Тучкова закрыли своими телами сектор обстрела.

Самому ринуться в бой? Ведь на каждого тучковского по двое крымчаков приходится! Ну, чуть бы обождал с атакой, и второй залп из мушкетов значительно увеличил бы наш шанс на победу. А теперь – чего уж об этом… И так уже почти посредине реки, на широком броду, закипела сабельная схватка.

– По коням! – закричал я.

Никак не можно отсиживаться за спинами товарищей, когда они кровь свою проливают.

– Федька, берешь двоих холопов – заходи справа, я с двумя – слева. Заходите подальше, сначала стреляйте в татар, потом сабли в руки – и вперед!

– Понял, боярин, исполню!

Мы запрыгнули в седла, разделились. Я обошел схватку, дал команду. Раздался жиденький залп. Как эхо, слева тоже прогремели выстрелы. С саблями наголо мы врубились в сечу.

Татары, не ожидавшие стрельбы с флангов, понесли потери, дрогнули. Наши силы уравнялись, и бились мы отчаянно.

Я работал обеими саблями, как крылья мельницы при штормовом ветре. Рассекая воздух, лезвия шипели, жужжали, рассекая чужую плоть, жадно чавкали.

Не выдержали татары, начали отступать, потом развернули коней и кинулись с поля боя, оставляя убитых и раненых. Уходило не более десятка.

Мы перевели дух, и я с Никитой выехал на свой берег.

Холопы спрыгнули с коней, деловито добили раненых татар, пустив их тела по течению реки.

– Ну что, Никита, одержали мы верх! Ты чего в бой ринулся? Мы дали бы еще один залп, драться потом легче было бы.

– Удержаться не смог, они ведь уже рядом были. После первых выстрелов, как посыпались убитые в воду, так и взыграла кровь.

– Ладно, победителей не судят.

Холопы умылись, сели готовить похлебку. Дозор уехал вперед, продолжать боевое дежурство – ведь татары могли повторить попытку нападения уже большими силами. С нашей стороны, увы, тоже было двое убитых. Не мои – тучковские. Покряхтел, подосадовал Никита – ведь новых боевых холопов искать теперь надо будет.

Только мы сели есть, как слева, там, где располагались основные наши силы, послышалась пушечная стрельба. Это было похоже на далекие раскаты грома – только ведь на небе не было ни облачка, да и громыхало почти беспрерывно. Похоже, там сошлись в смертельной схватке обе рати.

Часа через два стрельба утихла. Мы, пользуясь затишьем, схоронили убитых. Война – дело жестокое, не только татары понесли потери.

Потом Никита сказал задумчиво:

– Наверное, и мне надо раскошелиться на мушкеты. Непривычно – вес лишний на коне возить придется. Однако смотрю я – кабы не твоя стрельба, нам бы туго пришлось.

– Ага, ты представь, что все холопы – и мои и твои – по разу выстрелили бы. Может, и сабли тогда доставать из ножен не пришлось.

Мы простояли еще два дня, потом явился гонец и объявил, что силы татарские разбиты и противник отступает.

Подоспевшие свежие рати вятичей да новгородцев посланы их преследовать. А для нас война окончена.

Мы собрали вещи и отправились под Коломну, на соединение со своим вологодским ополчением. Наши дружины потери понесли невеликие, чему бояре были рады, а вот ярославцы да москвичи были порядком потрепаны.

Обратно на Вологодчину мы возвращались медленно – было много раненых, и не все уверенно сидели в седле. Но любая дорога заканчивается, и вот мы у ворот своего дома.

Лена выбежала из дома, обвела нас взглядом, выдохнула:

– Все вернулись, счастье-то какое! Не зря я свечи Николаю-угоднику, Георгию Победоносцу да Пантелеймону в церкви ставила.

Я обнял и расцеловал жену, Васятку. Хорошо дома, даже запах свой, привычный.

Поскольку людям и лошадям надо было отойти от дороги, я дал холопам трехдневный отдых.

– А ты знаешь, в церкви отец Питирим тебя спрашивал, да, узнав, что в походе ты, молитву ко Господу за тебя вознес.

Интересно, зачем я ему понадобился? Скорее всего, даже и не Питириму, а Савве, настоятелю Спасо-Прилуцкого монастыря. Нет, не поеду сразу: только из похода, устал, да и в деревню съездить надо – три недели меня не было. Хоть и хороший Андрей управляющий, все равно за всем хозяйский глаз нужен.

День я отлеживался – деревянное седло так поотбивало за дорогу пятую точку, что сразу садиться в седло никакого желания не было. А мои холопы устроили выпивку с посиделками в воинской избе. Пускай себе гуляют, лишь бы избу не спалили.

Через день я направился в свою вотчину. Мы с Андреем обошли деревню, зашли в церковь. Я поставил свечи, помолился, пожертвовал церкви деньги на образа. А вернувшись домой, я услышал от жены, что приходил монах, спрашивал меня.

Оттягивать дальше с визитом в Спасо-Прилуцкий монастырь было уже неприлично, и следующим утром я выехал туда.

На стук в ворота выглянул знакомый монах, без лишних вопросов отворил ворота. Я уже знал дорогу и пошел без сопровождающего.

Войдя в зал, я остановился.

Почти тотчас появился настоятель – отец Савва. На мое приветствие он шутливо бросил:

– Явился, блудный сын?!

– Не для ради мошны своей приехать не мог – токмо из похода, по приказу государя отражал с ополчением набег крымчаков злопакостных.

– Знаю, наслышан. Как и о том, что злоумышленника, боярина жизни лишившего, разыскал. Похвально сие! Инда глум и срам городу, в котором при почтенном госте непотребства творятся. Да что же мы стоим? Давай присядем!

Ох, ловок и хитер настоятель. Знать, беседа долгая предстоит, ишь как ласково подводит – «давай присядем».

– И верно, в ногах правды нет.

Я сел на лавку, отец Савва уселся в кресло за столом.

– И как поход прошел, поделись.

Я вкратце рассказал о походе. Я понимал, что настоятель меня призвал не для того, чтобы узнать новости о походе, но начинать беседу сразу о деле было не принято. Потом разговор плавно перешел на погоду, поговорили и о видах на урожай.

– Священник церкви, что ты поставил в селе своем, отзывается о тебе благосклонно. Хозяин-де добрый, людишки довольны, да и церковь пожертвованиями не забываешь. Похвально!

Я насторожился. Понятно – сейчас разговор пойдет о деле, ради которого меня пригласили. Однако следующий вопрос настоятеля меня удивил.

– И что же ты не согласился в столицу переехать? Должность высокую стряпчий тебе предлагал: дьяк Разбойного приказа – не чека от телеги. Там твои знания и опыт и государству пригодились бы, да и святой церкви.

Ага, свой человек в Разбойном приказе им наверняка нужен был.

– Не хочу в крови да бедах людских, инда червь, копаться. Мне милее родину от врага защищать на поле бранном, с сабелькой вострой.

– Похвально! Только Господь устами стряпчего другое послушание на тебя возлагал.

– Извини, настоятель, но только-только деревню свою поднял, жалко бросать.

– Понятно, жалко, только деревень таких у тебя на высоком месте множество могло быть. Выгоды своей не видишь.

– Отец Савва, не мне тебе объяснять, что в окружении государевом вечно интриги плетутся. Вспомни, сколько голов безвинных по лживым али облыжным обвинениям на плаху, под топор ката, легло?

Настоятель внимательно посмотрел на меня.

– Церковь святая не оставила бы тебя на столь высоком посту – помогли бы, подсказали, уберегли бы от ненужных шагов.

Сожалеет настоятель – своего человека в ближнем государевом окружении, наверное, очень надо иметь.

Я немного расслабился. Какой смысл жалеть о том, чего не вернешь?

– Ну будет о пустом, давай о деле.

Я ошалел – ни фига себе, подвел!

– Сведения недавно мы получили, как и откуда – пока не твоего ума дело. А поручить тебе вот что хочу. Манускрипты древние найти надо. Где они – сам не знаю, у меня есть только кусок грамотки. Поди сюда, взгляни.

Я подошел. На столе лежал кусок древнего пергамента с обтрепанными краями. На нем – полустертая схема: поворот реки, крестик на берегу, слова латиницей.

– Пока непонятно.

– Прочитаю тебе с латыни.

Отец Савва прочел перевод. В нем говорилось о неком предсказателе и поклоннике черных сил. Отрывок короткий – часть какого-то текста.

– И сколько пергаменту лет?

– Думаю, не меньше полутора сотен.

– Отец Савва, помилуй Бог! Живых свидетелей не осталось, где мне искать этот манускрипт? И что на плане этом за крестик – изба, место погребения, место хранения манускрипта? Что за река, где она?

– Вот тебе и поручаю все это узнать.

– Нет уж, уволь. Получается – поди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что.

– Ты как дщерь неразумная! Знаешь, у шведов, говорят, собаки такие есть. Пленный или раб из неволи сбежи, так они собак пускают. Те собаки человека по следу и находят. Сыскными прозываются. Так и ты – сколько злоумышленников нашел? Ты что, думаешь – это все могут? Тебе Господь дар дал, а ты им пользоваться не хочешь. Поди прочь с глаз долой и без манускрипта не возвращайся. А коли поможет Бог найти, так и другие свитки или книжицы, что рядом оказаться могут, прихвати.

Настоятель осенил меня крестом и вышел.

Я сидел некоторое время на лавке, переваривая услышанное. Мыслимое ли дело – найти утраченное или спрятанное полтора века назад! Да тут и ухватиться не за что – разве что за план. А пергамент-то на столе лежит, не забыл его настоятель – специально оставил, мудрый змей!

Я подошел к столу, еще раз внимательно вгляделся, перевернул наизнанку, повернул вверх ногами. Вроде как смутно буковки какие-то проступают.

За спиной неслышно возник монах.

– Помощь нужна ли? Если нет, пергамент я заберу.

– Подожди пока. У вас в монастыре лупа – ну, стекло увеличительное найдется?

Монах стушевался.

– Иди к настоятелю, спроси.

Монах неслышно исчез, а я подошел к свету поближе, до рези в глазах всматриваясь в пергамент. Сзади кашлянули. Я обернулся – рядом стоял все тот же монах и держал в руке обитую черным бархатом коробочку.

– Вот, настоятель передал.

Я раскрыл коробочку. В бронзовой оправе, как драгоценность, на черном бархате лежало небольшое увеличительное стекло. Взяв его, я вгляделся в еле различимые буквы. Похоже, это название реки – только вот какой?

– Дай бумагу и перо.

– Вот же они, на столе!

Монах пододвинул ко мне чернильницу с пером и бумагу. Как можно более тщательно я перенес слово на лист. По-моему, это на латыни.

– Посмотри сюда, на бумагу. Что означает это слово?

– Вроде – «Великий».

– Почему «вроде»?

– Одной буквицы не хватает.

– Спасибо и на том.

Я вернул монаху лупу и пергамент и вышел.

Нет, ну каков настоятель? Пойди и найди. Как будто это так же просто, как книгу с полки снять. А если даже повезет и я его найду, так манускрипт тот и истлеть давно мог, одни кусочки остались.

Я медленно вышел из монастыря, привратник меня окликнул:

– Коня оставляешь, что ли?

Я вернулся, сел в седло и выехал со двора.

В очередной раз мой извечный вопрос: с чего начать? Я даже приблизительно не представлял, что делать. Но пока ехал в город, появились некоторые мысли, и я, не заезжая домой, направился к старому знакомцу – Степану. Подьячий был на месте, скрипел пером по бумаге.

– О! Кого я вижу! Боярин Михайлов! Чем могу?

– Здравствуй, Степан. Дело у меня.

Степан хохотнул.

– Да знаю, что дело. Ты же просто так не появляешься! Нет, чтобы просто зайти, проведать старого знакомца, кувшин вина испить. Как же – самому государеву стряпчему угодил! Ты теперь – персона важная.

– Погоди, Степан, изгаляться. Ты скажи лучше, в твоем ведомстве карта земель вологодских есть ли?

– Как не быть? – удивился подьячий. – На том стоим.

Степан встал из-за стола, достал со стеллажа сверток, развернул.

– Любуйся!

Я всмотрелся в карту.

– А точна ли она?

Степан почесал затылок.

– Маненько неточности, конечно, есть – как без них, но все деревни и села нанесены точно.

– А реки?

– Вот уж не знаю, я же по землице работаю, тут все уделы и вотчины – вот, даже твоя деревня есть.

– Село нынче, Степан.

– Никак церковь осилил, боярин? – удивился Степан. – Надо как-нибудь посмотреть.

Я намек понял.

– Степан, поперва дело, потом и в село съездим, и церковь посетим, и колокол послушаем.

– На слове ловлю.

– Степа! – Я укоризненно покачал головой. – Разве я когда-нибудь бросал свои слова на ветер?

– Не было, боярин, и надеюсь – не будет.

Для пущей убедительности я сунул Степану в руку серебряный рубль.

– Ты мне вот что скажи, Степушка. А карты постарше у тебя есть?

– Это какого же году?

– Ну, скажем, лет сто назад.

– Помилуй Бог, боярин, откель? А погоди-ка, у меня тут писец старый есть, может – он чего припомнит?

Дьяк подошел к столу, за которым скрипел пером по бумаге седой писец, переговорил с ним, вернулся.

– Сейчас.

Писец поднялся, вышел.

– Куда это он?

– В подвал – там все старые и ненужные бумаги лежат. Говорит – есть карта, только он не помнит, какого года. А почему нужда такая?

– Потом скажу, сам пока не знаю.

Писец вернулся через полчаса, одежда его была в пыли и паутине, глаза слезились. Под мышкой он нес сверток. Подойдя, писец положил сверток на стол. От бумаги полетела пыль – писец, а за ним и мы дружно чихнули.

Я сунул в руку бумагомарателя медную полушку. Степан бросил на меня недовольный взгляд.

– Балуешь людей; он меня должон слушать, жалованье получает.

Я развернул карту. Конечно, она была не полуторасотлетней – вполовину моложе, но это все же лучше, чем совсем ничего.

Я начал сравнивать старую карту с этой. Разночтения были. На карте из архива были деревни и села, которые на старой отсутствовали, и наоборот. Исчезали деревни и села, появлялись вновь – жизнь, никуда не денешься.

Я взял лист бумаги, по памяти набросал виденный мной в монастыре план.

– Степа, не упомнишь ли такого?

Степа повертел в руке нарисованный план.

– Ничего не измыслю. Эй, Федор, ступай сюда.

Старый писец подошел к столу.

– Посмотри-ка на план. Где чего-нибудь похожее есть на старой карте?

Писец посмотрел на план, ткнул пальцем в карту:

– Вот это место.

Мы со Степаном уткнулись носами в карту. Похоже, очень похоже. Писец подал голос:

– Карта из подвала неточная – огрехов в ней много, а место точно это.

– На плане покажи.

Писец ткнул пальцем. Твою мать, час от часу не легче: он указывал пальцем недалеко от моей деревни – в пяти верстах, но на моей земле.

– Ты не ошибаешься, Федор? Это моя земля, деревня в другом месте.

– А посмотри на старой карте – там владение князя Лосевского раньше было, сказывают – князь в Литву съехал. Правда, лет тому минуло много, даже не упомню.

– Спасибо, Федя!

К неудовольствию Степана, я сунул писцу еще одну полушку.

– Степа, а старую карту забрать можно? – Степан потерзал бороду:

– А бери. Все равно ею пользоваться нельзя, а без дела она в подвале сгниет или мыши поточат.

Я свернул карту в рулон, тепло попрощался со Степаном и вышел. Теперь я знал, откуда начать поиски.

Дома я развернул карту и стал ее изучать. Да, изгиб реки похож, но это еще не факт. За сто пятьдесят лет река могла постепенно изменить русло, или древний картограф – обычно из монахов – мог неточно нанести изгибы реки, ведь тогда не было системы координат, все рисовалось приблизительно, от руки. Да, собственно, большой точности и не требовалось – одна-две-три версты меньше или больше – какая разница?

Хорошо, предположим – условно, конечно, что река и участок земли рядом с ней – мои. Так ведь участок велик, весь не перероешь. Да и надо ли рыть? Ну, была когда-то здесь усадьба князя Лосевского, но сейчас-то на моих землях никакой усадьбы нет. И еще вопрос: почему настоятель решил, что манускрипт зарыт в земле, а не увезен князем в Литву? Если он имел какую-нибудь ценность, зачем его было оставлять здесь – логичнее взять с собой. Или опасался, что порубежники наши отберут или в дороге случится беда вроде нападения разбойников. Но и сейчас разбойников на дорогах хватает – ни один купеческий караван без охраны не ходит, а уж в те времена – и подавно. А чего им не злодействовать – дороги никем не охраняются, специальной службы, вроде полиции, не существует. На такой случай в Правде прописано – поймал разбойника за мерзким промыслом – повесь при дороге в назидание другим. Только татям никак не назидается, легким кажется разбойничий хлеб.

И вдруг мне вспомнился заброшенный колодец, куда я угодил прошлым летом. Хороший колодец, камнем выложен – не бревенчатый. Был бы сруб деревянный – сгнил бы за это время, запросто мог осыпаться, осесть, похоронив меня. А ведь это идея, надо завтра же проверить. А что я проверю? Ну, найду я фундамент дома. И где искать этот манускрипт?

А вдруг колодец – и не колодец вовсе? Что-то я не слышал, чтобы раньше на Руси колодцы каменные делали. И к тому же колодец был сухой. Понятно, что он давно заброшен, земли там полно, но все равно в нем должно быть хотя бы сыро. Стенки на известковом растворе, прочные – я нож между камнями воткнуть не мог. И еще – колодцы делают в низких местах, к водоносным горизонтам поближе, дабы глубоко не копать. А развалины и колодец, насколько я помню, на пригорке. Точно, там поискать надо.

Возьму завтра с собой Федьку, а то он от пьянки опух уже, пусть похмеляется с лопатой. Еще веревки нужны – спускаться, фонарь масляный. О, еще мешок, чтобы землю из колодца вытаскивать. Пожалуй, все. Если чего и не хватит, деревня моя рядом, там можно будет взять.

Решив так, я со спокойной совестью лег спать.

Первым делом утром я кликнул Федьку. Глядя на его взлохмаченную шевелюру и заплывшие глаза, я подумал про себя, что три дня отдыха – многовато для холопов.

– Так, Федор, бери лопату, мешок попрочнее – наверное, конопляный, несколько веревок и фонарь.

– Ты чего… ик… боярин… ик.

– Перестань икать, иди – пива выпей. Сейчас по делу поедем, а на тебя смотреть нельзя – вытошнит.

– Извини, боярин.

Федька ушел. Заявился он через полчаса, походка была неустойчивой.

– Ты что, напился?

– Нет, боярин. – Федька перекрестился. – Ты же пива разрешил, вот на вчерашнее и легло.

Дух от Федьки шел тяжелый, выдохнет – муха на лету умрет. Ну, ничего, сегодня поработает, пропотеет – поймет, что пить тоже надо умеючи, меру знать.

Мы оседлали лошадей, выехали.

– Куда хоть путь держим, боярин?

– В деревню.

– Чего искать будем, вроде поздновато.

– С чего решил?

– А что еще в деревне лопатой делать можно?

– Увидишь.

Федька обиженно замолчал, сопел только.

Доехали до моей земли. Вроде где-то справа пригорок небольшой должен быть. Я вертел головой, пытаясь вспомнить.

– Чего ищешь?

– Федь, ты помнишь – о прошлом годе в колодец старый я угодил?

– Как не помнить, как вчера было.

– А место запомнил?

– А то! Вон осины стоят – аккурат за ними.

Мы повернули, проехали осины. Да, вроде здесь со мной случился казус. Я уже перенес ногу на левое стремя, собираясь спрыгнуть на землю, затем остановился и посмотрел вниз. Вот была бы умора, угоди я в тот же колодец еще раз.

Мы походили по пригорку, наткнулись на фундамент стоявшего здесь когда-то здания. Начали описывать круги вокруг него, и тут Федька заорал:

– Нашел!

Я подошел к нему – и в самом деле, передо мной зияла дыра колодца. Это был именно он – стены были обложены камнем. Сомнительно, что где-то рядом может быть еще один такой же.

– Так, Федя. Привязываем веревку, ты спускаешься, начинаешь копать, а я вытаскиваю мешком землю.

– Боярин, я же больной!

– Сейчас и вылечишься.

– Не дело боевому холопу землю копать, на то смерды есть – вон, деревня рядом.

– Дело тайное, Федя. О том знать никто не должен – даже твои сотоварищи. Понял?

Федька привязал один конец веревки к камням, другой конец сбросил в колодец, туда же кинул мешок и лопату.

– А может, я буду землю поднимать?

– Это значит – боярин землю копать будет, а ты на ветерке прохлаждаться?

– Тоже верно.

Федька, кряхтя и матерясь сквозь зубы, полез в колодец. Вскоре послышались удары лопаты о землю, потом веревка дернулась:

– Поднимай!

Я потянул за веревку. Ого, он что – полтонны туда нагрузил? Я еле вытянул почти полный мешок. Да в нем верных полцентнера будет, если не больше. Я с трудом оттащил его к развалинам, высыпал. У колодца высыпать не стал: вдруг интересно прохожим будет – чего это тут куча свежей земли лежит? Сбросил пустой мешок Федору:

– Сыпь поменьше – по половине мешка.

– Как скажешь, боярин.

Мы работали без перерыва часа два, потом я решил, что нам обоим необходим короткий отдых. Федька выбрался из колодца мокрым от пота:

– Дышать нечем, боярин, хоть воздуха свежего глотну.

Он повалился на траву, отдышался.

– А глубоко ли копать будем, боярин?

Я решил пошутить:

– Сажени четыре еще.

Федька аж подскочил.

– Четыре сажени? Я же умру!

Я засмеялся.

– Пошутил я, Федь.

– А сколько?

– Сам не знаю, там видно будет.

Пока Федька лежал, я задумался. А и в самом деле – на какую глубину копать? И что будет сигналом о конце моих изыскательских работ? Ответа на этот вопрос я пока не знал.

Теперь опуститься в колодец решил я.

– Боярин, давай уж я копать буду. Мы люди привычные.

– Охолонись немного, Федя.

Я спустился по веревке в колодец. Федька уже углубился на метр, все-таки площадь колодца была велика – немногим менее двух метров. Но делать нечего: назвался груздем – полезай в кузов.

Я взялся за лопату. И в самом деле здесь душно, воздух спертый.

Я копал и копал, загружая землю в мешок. Когда почувствовал, что силы на исходе, вылез наружу. Ветерок приятно овевал разгоряченное лицо. Какая благодать – вдохнуть свежего воздуха. Вот ведь – дышишь и не чувствуешь, как это славно.

Мы передохнули, затем в колодец полез Федор. Работали в полную силу, и лишь когда солнце коснулось горизонта, я крикнул Феде:

– Все, вылезай, прихвати фонарь и лопату.

Федька вылез взмыленный, мокрый от пота.

– Хорошую баню ты мне устроил, боярин.

Эх, чего не предусмотрел – так это не сказал холопам, чтобы баньку истопили. Мы оба были потные, в пыли. От стекающего по лицу пота на пыльной коже оставались полоски. Я посмотрел на Федора и засмеялся.

– Ты чего смеешься, боярин? Думаешь – как боярин, так чище меня?

Мы оседлали отдохнувших коней и поехали домой. По дороге умылись во встреченном ручье теплой, нагретой солнцем водой. А одежду теперь только стирать, столько пыли не выбьешь. Надо будет завтра сменную одежду, что похуже, взять.

С утра все мышцы ныли с непривычки. Одно дело – в седле сидеть и саблей махать, и совсем иное – копать с утра до вечера, как Стаханов.

Мы плотно поели, выехали.

У колодца я переоделся, а Федька остался в исподнем.

– Не могу в одеже, боярин, душно.

Снова два часа каторжной работы, потом перерыв. Федька упал в траву, а я сидел рядом и думал, там ли мы копаем, не ошибся ли я? Не пустышку ли тяну? Столько труда может насмарку пойти.

После перерыва вниз спустился я. Колодец стал заметно глубже, и поднимать мешок с землей стало труднее, впрочем, как и дышать.

Через час работы лопата стукнулась о камни. Кладка, что ли, неровная? Или конец колодца? Может, мы добрались до дна? Если это дно, то вся работа впустую.

Меня охватила такая злость, что я с силой ударил лопатой под камень. Земля провалилась, и из образовавшегося небольшого отверстия потянул сквознячок. Э, нет, работа не впустую. Не бывает сквозняков, если нет тяги, если нет второго выхода.

Я копал и копал, пока обеспокоенный Федор не крикнул сверху:

– Боярин, ты там живой?

– Живой, Федька.

Я вылез из колодца – сил копать уже не было. Да и солнце клонится к закату. Я и не заметил, как быстро пролетело время и я проработал в колодце почти две смены кряду.

– Все, Федька, хватит на сегодня – сил нет, да и баня нас ждет.

– Как скажешь, боярин.

Но по голосу чувствовалось – рад Федька. Да и то – долбим и копаем – трудно, тяжело, душно.

Пока я не стал говорить Федору, что пробился к небольшому отверстию. Велико ли оно и куда ведет, я не знаю. Может, промоина от грунтовых вод? Завтра я должен докопаться до истины и решить, стоит ли продолжать рыть дальше в этом колодце.

Добравшись до дома, мы помылись в бане, поели и без сил свалились на постели. По-моему, я даже снов не видел.

Глава 11

А поутру мы уже снова были у колодца. Я полез первым и стал быстро копать, расширяя маленькое отверстие. По мере работы оно становилось все больше и больше. Я уже видел, что это боковое ответвление и оно тоже выложено камнем.

Наконец ближе к полудню боковой ход был освобожден от земли. Сам ход невелик по размерам – идти можно было, только согнувшись в три погибели. Осмотреть? Не рухнут ли древние стены, не обрушится ли кладка? Боязновато быть заживо погребенным под землей.

Все-таки я отважился – взял в руку масляный фонарь и полез по ходу. Через пару метров одумался, вспомнил о подземном ходе, что вел в Нижегородский кремль. Нет ли и здесь ловушек для наивных и неосторожных?

Я попятился задом – развернуться не было никакой возможности.

– Эй, Федька! – Поднял я лицо кверху.

– Чего, боярин?

– Срежь мне палку длиной в сажень.

– Сей момент.

Федька исчез, и вскоре сбросил мне сучковатую, но прямую и прочную палку.

Я снова двинулся вперед, палкой простукивая перед собой стены, пол и потолок подземного хода. Продвигался медленно. Не хотелось бы упасть на врытые колья в волчьей яме.

Ход был узок, невысок, но прямой, без поворотов. Никаких ловушек пока не было, и метров через десять я уперся в небольшую дубовую дверь. Заперта? Не ждет ли за ней хитроумная ловушка?

Я палкой толкнул дверь, та скрипнула на петлях и едва приоткрылась. Я ткнул сильнее – дверь от удара распахнулась, громыхнуло железо, и в тусклом свете масляного фонаря блеснул меч. Волосы на голове от ужаса встали дыбом, я покрылся липким потом. Не зря я все-таки палку взял.

Я вытянул руку с фонарем, подсветил. На полу валялись проржавевшие латы от полного рыцарского доспеха – панцирь, латная юбка, шлем с забралом, наручи, наплечники. В железных рукавицах – рукоять меча, а само лезвие от старости отскочило и лежало в стороне. Я с облегчением выдохнул – оказалось, все это время я не дышал, вытер рукавом пот со лба, да только еще больше вымазался грязью.

Я пролез через небольшую дверь в темное пространство, ногой отбросил рыцарские латы. Странно – как он сюда попал, этот рыцарь? И доспехи ведь не наши – явно немецкие, они такие носили. Русские витязи имели другую броню.

Я поднял светильник над головой, осмотрелся. Узкая камера с невысоким потолком, больше похожая на склеп. Кроме двери, через которую я прошел, виднелись еще три. Похоже, я попал в подземную «прихожую».

Наугад выбрав среднюю дверь, я потянул потускневшую бронзовую ручку на себя и отскочил в сторону. Не дай бог – еще сюрприз. Второго рыцаря в латах я не переживу – этот напугал до смерти, чучело огородное.

Ничего не произошло, за дверью был еще один ход, оттуда тянуло могильным холодом. Нет, пока не полезу – посмотрю, что за другими дверьми.

Я потянул еще одну ручку. Дверь легко открылась, как будто ее вчера смазали – даже не скрипнула. Я посветил. В центре небольшого отсека, также выложенного камнем, стоял стол, а на стуле перед ним сидел скелет в ветхой одежде. Череп с клоками седых волос лежал на столе, на скрещенных руках. Из спины торчал стилет. Явно не сам умер – помогли.

Становилось все занятнее – рыцарь в латах, стилет в спине у мертвеца… Не применяют стилеты у нас, заморское это оружие. Стилет имеет узкое, клинообразное лезвие о трех или четырех гранях. Им невозможно нарезать хлеб, срубить сучок – это оружие убийц. Пользоваться им любили в Испании и Франции.

Я решил осветить углы и увидел в одном из них сундук. Массивный, окованный полосами меди, с огромным навесным замком. Я ногой ударил по замку, и проржавевшая за долгие десятилетия железяка отвалилась.

Я поставил масляный фонарь на стол, откинул крышку сундука. Сундук был полон свитками пергамента. Я осторожно взял один из них, поднес к огню, развернул. Буквы поблекли от времени, однако прочитать можно – но только тем, кто знает латынь. Вот незадача!

Пергамент старый, с краев осыпаются частички телячьей кожи. Надо очень бережно вытащить на свет божий все манускрипты, не повредить. Сундук неподъемный – в нем, даже пустом, веса явно больше центнера.

В мешке нельзя – повредить пергамент можно. Остается одно – делать небольшие ящики, перекладывать манускрипты туда и так поднимать. И ящичков таких придется сделать не один и не два – много. Зато все рукописи целы будут.

Я прикрыл крышку сундука, вышел из комнаты и толкнул третью – последнюю дверь. Вот откуда тянуло сквозняком. Тут была самая большая камера – углы ее терялись в темноте, но воздух в ней не был застоявшимся – наверняка где-то имелась труба вентиляции. Вдоль стен камеры располагались стеллажи, а на них рядами стояли книги. Я снял одну, открыл. Не печать – рукописная вещь. А тяжелый фолиант – килограмма на четыре потянет. Я прикинул – да тут не одна тонна книг, чтобы их вывезти, целый обоз нужен.

Делать нечего: я прихватил с собой одну из книг – посмотрю дома, сунул ее за пазуху и тем же путем выбрался обратно.

– Ну чего там, боярин?

– Мертвецы.

Федька шарахнулся от меня, как от прокаженного, и перекрестился.

– Смелый ты, боярин.

– Это почему?

– Где мертвые в подземелье, там духи могут быть али еще хуже – демоны. Сроду в подземелье не полезу, человек – создание Божие и жить должен на земле, а не аки червь, в земле, солнца не видя.

– Так ведь по делу я, не по своему хотению.

– Все равно страшно.

– Знал бы ты, как я испугался, когда на меня мертвый рыцарь в латах напал.

– Ужасть какая, а ты говоришь – демонов нету. В церковь тебе сходить надо, от скверны да нечистого духа очиститься.

– После, Федька. Вот выполню тяготу, тогда и в церковь можно, а сейчас к плотнику едем.

Мы поскакали в мою деревню, благо – путь недалекий. Заказал я плотнику сделать ящики, пусть даже и березовые. Указал размеры – рукой, на глаз. А еще крышку дощатую, квадратную, со стороной в две сажени – надобно колодец закрывать. Не дай бог – человек оступится или зверь попадет. Сроку плотнику для исполнения заказа дал три дня.

Мы же с Федькой вернулись в город, и я на торгу заказал еще с десяток ящиков.

Через три дня Федька на мерине, запряженном в телегу, выехал в деревню, увозя из города новые ящики, замечательно пахнущие деревом.

– Скинь их у колодца, а сам в деревню – забери у плотника щит на колодец и еще ящики.

– Боярин, в подземелье не золото колдовское?

Я засмеялся:

– Это же сколько золота надо, чтобы все ящики наполнить? Мыслю – и у государя столько не будет.

– У государя больше, много больше.

– Откуда ведаешь?

– Знакомец старый на Белоозере служил, в охране казны государевой – он сказывал. А еще у нас в городе другая часть ее хранится, вот и думай.

Федька уехал, а я не спеша обогнал его верхом и подъехал к колодцу. Какие тайны еще хранит земля? Куда ведет еще один ход из колодца? Почему князь бросил книги и пергаменты, а не взял их с собой? Кто этот мертвец за столом со стилетом в спине?

Вопросов много, только боюсь – не на все я ответы получу.

Подъехал Федька, сбросил с телеги ящики. Я опустился в колодец, холоп спустил на веревке ящики и уехал в деревню за новой партией. Я же, как крот, перетащил ящики в подземелье. С чего начать – с манускриптов из сундука или с книг со стеллажей? Пожалуй, начну с книг – их удобнее укладывать.

За какой-то час ящики были полны, но я замучился их перетаскивать по узкому и низкому ходу в колодец. Появившийся Федька поднял ящики наверх, спустил в колодец новую их партию и помог выбраться мне.

Нет, так не пойдет, вдвоем мы умаемся. Мало того, что книги и манускрипты из-под земли вытаскивать надо, так ведь еще и в город их вывезти необходимо. Мы с Федькой до осени тут провозимся.

Я помог ему уложить в телегу десять ящиков, заполненных книгами.

– Ну, Федор, езжай в город, дома у меня разгрузишься. Только ящики на улице не оставляй: не дай бог дождь пойдет – все намочит.

– Нешто мы не понимаем, боярин.

Федор уселся на повозку, а я оседлал коня и поскакал в город. Однако у самых ворот повернул влево и вскоре остановился перед Спасо-Прилуцким монастырем. Привратник сразу же пропустил меня, хотя я и слова не успел вымолвить.

Настоятель монастыря был занят, и я с полчаса ожидал его на лавке в зале. Наконец он появился. Мы поздоровались, и я вытащил из-за пазухи прихваченную с собой книгу.

– Настоятель, не из той ли библиотеки, что ты ищешь, книжица?

Настоятель буквально выхватил у меня из рук книгу, уселся за стол, придвинул к себе поближе подсвечник с горящими свечами, бережно открыл книгу, перелистал. На мой взгляд, перевести и оценить все можно было не сразу.

– Это все? – осипшим от волнения голосом произнес он.

– Нет, за этим к тебе и приехал. Там, в подземелье, много книг. Я часть уложил в ящики – сейчас мой холоп на телеге их в город везет. Помощь твоя нужна – послушники пусть грузят да на поверхность поднимают, телегами сразу в монастырь везут. Маловато ящиков у меня, а навалом грузить нельзя, сам понимаешь – лет им много, от неосторожного обращения рассыпаться могут. Опять же – сейчас ведро, а если дождь пойдет? Нельзя возить будет, попортим книжицы.

Настоятель выслушал меня почти бесстрастно, волнение его выдавали лишь заблестевшие глаза. Савва вскочил и быстрыми шагами стал ходить по залу. Что-то я раньше за ним такого не замечал. Всегда спокоен – даже флегматичен. Неужели в манускриптах и книгах действительно есть что-то очень ценное?

Савва взял себя в руки, уселся, прокашлялся.

– А если смердов твоих задействовать?

– Телега в деревне у меня всего одна. Смердов привлечь можно, но если сейчас о найденной библиотеке никто не знает, то завтра будет знать весь город.

– И то правда, не подумавши сказал. Господи, что же делать-то? В монастыре тоже только одна телега – муки с города привезти, молочка.

– Савва, найди обоз с возчиками, но близко к подземелью их не подпускай. Я со своими боевыми холопами спущусь в подземелье, уложу книги в ящики и подниму их на поверхность. Телегой свезем с пригорка, там рощица рядом есть – за нею послушники или монахи и перегрузят ящики в нанятый обоз. Пусть на каждой телеге по послушнику или монаху сидит, чтобы обозники ненужное любопытство не проявляли. Вот никто и знать не будет – ни возничие, ни монахи, ни послушники, – откуда груз, что в ящиках. А уж где книжицы хранить, да кто до них допущен будет – потом тебе решать.

Савва хлопнул себя по лбу.

– Действительно, так просто! Как мне самому в голову не пришло?

– Только вот что. Ящиков у меня мало – на заказ делали. Пусть твои доверенные люди здесь книги выложат, а пустые ящики назад с подводами отправят. Глядишь – за пару дней управимся.

– Договорились!

Настоятель был очень доволен, перекрестил меня на прощание и быстрым шагом вышел. Задал я ему задачку. Ничего, не мне одному пыль глотать да мертвецов лицезреть. Ему надо – так пусть помогает.

Утром, едва я со своими холопами выехал из городских ворот, как наткнулся на обоз из десяти подвод, и на каждой телеге вместе с возничим сидел послушник в рясе.

– Славно!

С передней подводы подошел старший – дородный бородатый монах.

– Ты, что ли, боярин Михайлов будешь?

– Аз есмь. От настоятеля? Хорошо, езжайте вперед, с вами холоп мой поедет – покажет, где нас с грузом ожидать надо.

Я окликнул Федора:

– Езжай с ними, перед пригорком рощица есть, вот там их и остановишь, пусть ждут.

– Сделаю, боярин – все лучше, чем землю копать.

– О земле и о колодце – ни слова! Понял ли?

– Как не понять!

Мы с холопами с места пустили лошадей в галоп.

Вот и колодец. Мы спустили веревку. Одного из холопов я оставил поднимать ящики, другие вместе со мной спустились в колодец. Во внутренние камеры подземелья я их не пустил – расставил внутри хода двоих, и один на дне колодца обвязывал ящики. Я лишь укладывал книги в ящики и подносил их к двери.

Работа пошла значительно быстрее, и к вечеру, к моему удивлению, стеллажи опустели. Да и то – смеркаться стало, уже и покушать пора.

– Все, баста, на сегодня хватит.

Мы выбрались из подземелья, отряхнулись от пыли, насколько это было возможно, и сели на коней. По дороге обогнали обоз.

Я остановился, слез с коня, подозвал монаха, и мы отошли в сторону – подальше от посторонних ушей.

– Передай настоятелю – книги все. Будет еще груз завтра, но я его на одной своей телеге доставлю. Понял ли?

– Понял, хорошо. А то послушники обедню пропустили да молитвы не сочли.

– Завтра будет время, грех невелик, отмолишь. Ну, прощай.

Мы вскочили в седла и рванули в город.

Банька была уже готова, и мы все сразу же зашли обмыться. Грязная вода с наших тел была подобна болотной – мутная, с песком.

– Давненько я так не пачкался, мужики! – проговорил Федька.

Скорее бы все это кончилось, неделя уже – как псу под хвост. Ни дома, ни в деревне ничего сделать не могу, все время и силы занимает подземелье.

Как же утром не хотелось вставать и лезть в мрачное подземелье! И какое удовольствие находят в таком времяпрепровождении спелеологи и прочий люд? Но – надо, потому оделся, плотно позавтракали с Федькой и выехали со двора. Федя трясся на подводе, я не спеша ехал рядом с ним верхами.

Мы добрались до колодца, опустили пустые ящики, потом на веревке спустился я. После летнего солнца огонек масляного светильника казался тусклым и зыбким.

Я пробрался к сундуку, бережно уложил свитки в ящики. Один из свитков меня заинтересовал. Чем – и сам сказать не могу. Я бережно развернул его, поднес к светильнику. Ерунда какая-то! Буквы вроде русские, а понять ничего не могу. Ладно, почитаю позже. Этот свиток я решил оставить себе.

Мы вытащили ящики на поверхность – их было всего три, но на мой взгляд, это были самые ценные находки. Погрузили ящики в телегу и сразу отправились в монастырь. Знакомый привратник открыл ворота, и мы въехали во двор.

Я прошел в монастырское здание, попросил проходящего монаха найти настоятеля, и вскоре он уже спешил мне навстречу. Глаза его были воспалены, под глазами – темные круги.

– Всю ночь смотрел книжицы, что вчера доставили, – посетовал он, – совсем поспать не удалось.

– В самом деле оно того стоило? – осторожно поинтересовался я.

– Да кое-каким рукописям просто цены нет. Святая церковь знала, что они есть, но где и у кого? С чем пожаловал?

– Думаю, я доставил самое ценное – свитки, манускрипты.

– Так неси, чего стоишь?

– Куда?

– В палаты неси, куда ранее ходил. Дорогу найдешь – хаживал ведь не раз.

Мы с Федором перенесли три ящика в палаты. Весу в них было немного.

Я отпустил Федора, приказав ехать домой.

Когда мы остались одни, Савва сорвал крышку с одного из ящиков, трясущимися руками осторожно вынул свиток, развернул, вчитался. Ну прямо Гобсек!

– И чего там? – безразлично поинтересовался я.

– Тебе неинтересно сие – церковные споры.

Не хочешь отвечать – не надо.

– Я выполнил твое поручение, настоятель. В подземелье не осталось ни одной бумаги. Я свободен?

– Да, да – свободен. Спасибо!

Настоятель перекрестил меня и потянулся к ящику за новым свитком. По-моему, он уже забыл о моем присутствии.

Я вышел, вывел за ворота коня, вскочил в седло и вскоре уже был дома.

Слава богу, кончилась подземная эпопея. Теперь я могу спокойно заниматься своими делами.

Мы с Федей не спеша вымылись в бане, поужинали и завалились спать.

Проснулся я только к полудню. Домашние старались не шуметь, говорили вполголоса.

В теле ощущалась бодрость, а более всего радовала мысль, что сегодня, как и в дальнейшем, не надо будет лезть под землю.

После завтрака я решил посмотреть свиток, что оставил вчера себе. Это – единственная ценность, которая у меня осталась. Все найденное я добросовестно привез в монастырь. Да и что там читать? Латынь да греческий, причем – древнегреческий. Замучаешься переводить.

В кабинете я развернул свиток. Был он длинен – не менее метра, а в ширину невелик – сантиметров двадцать, накручен на полированную деревянную полочку. Ну-ка, буквы русского алфавита – должен осилить.

Я попытался читать. Белиберда какая-то. Я начал произносить слова вслух. Набор слов, причем – бессмысленных.

Я прочел вслух первый абзац, и не успел я произнести последнее слово, как произошло нечто. Нечто, потому как вразумительно объяснить произошедшее невозможно. В комнате появился туман, который начал на глазах сгущаться. Возникло поначалу зыбкое лицо, которое вскоре стало четким. Привидение? Насколько я знаю, привидения полупрозрачны, в белых одеждах. А здесь – только лицо, а не вся фигура, причем – я бы не сказал, что лицо доброе.

Признаюсь честно, мне стало не по себе. Говорил же настоятель о какой-то магии предсказателя… Дернуло же меня развернуть свиток! И что теперь делать с этим лицом в облаке тумана?

– Ты кто? – спросил я. Наверное, с испуга.

– Тот, кого ты вызвал. Меня давно никто не беспокоил. С тех пор, как умер хозяин.

– А кто твой хозяин?

– Ты его видел за столом с ножом в спине.

– И кто его убил?

– Сын.

Ни фига себе – поворот.

– А говорили, что князь в Литву съехал.

– Людишки много говорят. Знают мало.

Видимо, о людях это… м-м-м… привидение было невысокого мнения.

– Из-за чего убил?

– Злато-серебро, только оно ему не досталось.

– А кому?

Привидение, или как его там, зевнуло, лицо его снова стало зыбким, контуры его расплылись, и вскоре оно исчезло, а за ним – и туман.

Не переработался ли я в подземелье? Может, мне весь этот разговор с духом пригрезился?

Я сидел в каком-то ступоре, оглушенный и подавленный. Ясный перец – я влез туда, куда мне не следовало нос совать. Что я знаю о магии? Ровным счетом – ничего. А если это привидение – назовем его так – выйдет из-под контроля? И что оно может – только говорить или делать нечто более существенное? А вдруг это – тот самый свиток, который искал настоятель, и все доставленные ему книги и манускрипты, вместе взятые, не стоят одного этого свитка? Что делать?

Я растерялся, может быть, впервые в этой жизни. Швырнуть свиток в огонь? Это самый простой, но не лучший выход. «Пусть пока полежит, – подумал я, – сто пятьдесят лет лежал в подземелье – пусть еще потомится».

Я аккуратно свернул свиток, положил его в свой сундук, запер замок.

Уф! От страстей таких обалдеть можно. И все-таки, может, от греха подальше отдать его настоятелю? Ну пожурит слегка, так можно сказать, что позже его нашел.

А собственно, что я знаю о подземелье? Забрал содержимое сундука да книги со стеллажей. А ход, откуда могильным холодом веяло, я не обследовал. Может быть, еще что-то важное пропустил? Не заняться ли мне этим вплотную? Взять несколько светильников и, не торопясь, тщательно обследовать все подземелье. Чует мое сердце – очень непростое это место, много тайн оно скрывает.

Куда скрылся княжич после убийства отца? О каком злате-серебре поведало привидение?

Много вопросов, слишком много. И посоветоваться не с кем. Не пойдешь же с этим к настоятелю Савве? А то еще и в связи с дьяволом обвинит. Нет, не пойду к настоятелю, хотя он мне ничего плохого не сделал. Мудрый совет – вот что я хотел бы сейчас услышать. Занятно, существует ли какой-либо план подземелья? И почему я не заглянул в другие свитки? Может быть, ответ на все вопросы рядом был, лежал, свернутый в трубочку, а я его своими же руками в монастырь отдал.

Чем больше я думал о подземелье, тем сильнее мне хотелось спуститься туда вновь. Я почувствовал в себе азарт исследователя. Только утром еще был рад, что не придется спускаться туда вновь, и вот – здравствуйте, я ваша тетя. Сам, по своему желанию хочу туда вернуться. Воистину, неисповедимы пути Господни, а человек – переменчив. Нет, прочь мысли о подземелье, пусть все пока останется так, как есть – время терпит.

Прошел месяц, заполненный заботами о доме и деревне, вернее – уже селе: никак не могу привыкнуть к новому статусу своего имения.

После одной из служб в церкви, аккурат на Усекновения главы Иоанна Предтечи, Дня поминовения всех православных воинов, за веру и отечество на поле брани убиенных, ко мне подошел отец Питирим.

– Здравствуй, Георгий!

Я поклонился.

– Давненько ты в монастыре не был, настоятель свидеться хочет.

– Раз хочет, значит – свидимся.

Я возвращался из церкви и размышлял – зачем я понадобился. Лена опиралась на мою руку и всю дорогу к дому о чем-то говорила, только слова ее пролетали мимо моих ушей. Вдруг какое-то слово задело сознание.

– Ты что сейчас сказала?

– Новости городские пересказывала – после службы разговаривала со знакомыми.

– О чем говорили?

– Вот те на! Я тебе всю дорогу рассказывала.

– Извини, задумался немного. Повтори, что ты говорила в последнюю очередь?

– О страже.

– Не слышал ничего ни о какой страже.

– Ну как же, указ государев вышел, для того, значит, чтобы с пожарами бороться. В каждом городе стража пожарная будет.

Хм, интересно! Ну и ладно, давно пора, а то, как ни год – особенно засушливый, так целые кварталы или даже улицы выгорают.

На следующий день я выехал в монастырь.

Настоятель встретил меня ласково, как лепшего друга. Ой, хитер настоятель. Мягко стелет, да жестко спать. Неуж еще какую-то тяготу придумал?

Мы поговорили о погоде, о ценах на урожай. Репу, брюкву и капусту я уже продал на торгу – не сам, конечно, управляющий Андрей. Пшеница росла на моих землях плохо, поэтому я сеял рожь да ячмень, и зерно продавать не собирался – своя мельница была да постоялый двор.

– Как книжицы да манускрипты, что нашел я по твоему поручению, настоятель? Те ли, что сыскать надобно было?

– Какие книжицы, Георгий? Ты о чем?

Я замолк, как язык проглотил. Намек я понял – о книгах ни слова, как будто их не существовало никогда. Тогда зачем вызвал настоятель?

– Верно служишь – на поле брани не трусишь, но и голову зазря не подставляешь. Язык опять же не распускаешь, разумом не обделен. Все время, как тебя вижу, думаю – и что ты от Разбойного приказа отказался?

Я только рот открыл – ответить, как настоятель вынул из шкатулки пергамент:

– Читай!

Я взял пергамент в руки.

– Боярин Михайлов… высочайшим соизволением… землею.

Я тряхнул головой, начал читать снова и медленно.

– Это что?

Настоятель засмеялся.

– Ты что – грамот жалованных не видел никогда?

– Откуда же?

– Государь тебя из прочих выделил за службу верную и жалует тебя землею. Немного землицы, верно, так тебе удобно – по соседству с твоим наделом, на полдень.

– Погоди маленько, настоятель. Сколько земли?

– Тут же писано – пять сотен чатей. Конечно, невелика дача, зато от самого государя.

Настоятель хитро улыбнулся, и я понял, что без отца Саввы тут не обошлось. Чем больше я его узнавал, тем яснее мне становилось – есть у него наверху, среди придворных, свои люди. С чего бы государь о рядовом, незнатном боярине Михайлове вспомнил? У него таких, как я, – не одна сотня, а может, и тысяча.

– Ты что, боярин, недоволен?

– Нет, просто удивлен и обрадован: надо же, сам государь грамотку подписал.

– Ну это ты подрастерялся маленько – бери, владей.

Настоятель протянул мне грамоту.

Я встал и поклонился. Я прекрасно понял, откуда дует ветер и кому я обязан дачей. К слову: «дача» – это не садовый участок в современном его понимании. Это земля или поместье, жалованное, данное государем дворянину. Потому и «дача».

– Служи ревностно и верно, и государь о тебе не забудет. – Настоятель улыбнулся, подмигнул и добавил: – И я не забуду.

Мы попрощались. Я сложил грамотку, сунул ее за пазуху и поехал домой. Земля – это, с одной стороны, хорошо, так ведь ее снова обустраивать надо: о крепостных же на земле в дарственной грамоте ни слова нет. К тому же боевых холопов снова искать придется.

Моей земли было три тысячи чатей, да государь пожаловал пятьсот. По нынешнему – приблизительно полторы тысячи гектаров. В целом – вполне прилично. Одно не радует – осень уже, новый год пошел, землею заняться будет не с руки. Новый год на Руси наступал первого сентября, и никто его не считал праздничным днем – так, день как день.

Дома я похвастался перед Еленой – а перед кем еще, не перед холопами же – жалованной мне самим государем землею и в подтверждение предъявил грамотку. Жена по-бабьи всплеснула руками, принялась читать. Прибежал Васятка, тоже прочитал – удивился больше, чем обрадовался.

– Неужто сам государь, правитель земли русской, о тебе знает?

– Как видишь. Вот грамотка, им самолично подписанная, с сургучной печатью.

– Здорово!

Лена по такому поводу решила устроить пир. Пока она занималась хлопотами по его подготовке, я съездил в свое село. Сели с Андреем за стол в его избе – он уж с семьей перебрался в село из Вологды, и я выложил ему неожиданную новость. Поздравил меня управляющий, однако как-то приуныл.

– Что за кручина, Андрюша?

– Мыслю – новые земли поднимать будешь, боярин.

– Правильно, за тем к тебе и приехал.

– На новые земли управляющий нужен, а я куда?

– О том и говорить хочу. Можешь стать главным над обеими землями, волен тут остаться. Есть ли человек на примете?

Андрей призадумался было, потом тряхнул копной волос:

– Боярин, сын у меня уже вырос. Как посмотришь, ежели я попрошу тебя здесь, в Смоляниново, его оставить – пусть сядет на мое место. Я же новой землицей займусь. Здесь все отлажено, а случись, что-то не заладится – я рядом, всегда помогу. У меня опыт уже кое-какой имеется – присмотрюсь к даче, за зиму людей подберу. Ты меня уж два года знаешь, не подводил я тебя.

– Андрей, скоро все земли мои твоей родней заселены будут, – засмеялся я. – Сколько же лет сыну?

– Восемнадцать нонешней зимой исполнится.

– Молодоват. А справится ли?

– Должен, он мне здесь помогал, все знает.

– Ладно, быть посему, с завтрашнего дня он – управляющий. Только условие одно: не справится, хиреть хозяйство станет али доход упадет – извини, найду другого.

– Вот и сговорились.

Мы ударили по рукам. Андрей кликнул жену, сына Павлушу, быстро накрыли стол, обмыли сделку.

Каждую неделю я старался бывать в селе, контролировать – справляется ли новый управляющий со своими обязанностями? Ведь многие смерды и холопы ему в отцы или даже в деды годятся – будут ли его слушать? Пока все у Павла получалось. Я видел, что он горд назначением и ревностно относится к своим обязанностям. Конечно, какие-то ошибки по молодости да малому опыту будут, только умный выводы сделает.

Андрей целыми днями занимался новой землей. Объездил ее – даже план составил, обдумывая, с чего начать. Я намеренно дал ему свободу действий, было интересно поглядеть, насколько вырос человек, превратившись из мелкого торговца-лоточника в управляющего боярским уделом.

Снег в этом году лег рано – аккурат на Покрова Пресвятой Богородицы. Тонким слоем укрыл он землю, а вскоре ударили жестокие морозы.

В один из таких дней я попал в передрягу, из которой чудом выбрался живым. А дело было так.

Возвращался я ранним вечером – часов около пяти – из села своего в Вологду. Плотные сумерки накрыли землю, в крестьянских избах зажглись светильники. Я выехал из деревни в надежде вскорости попасть домой. Полушубок теплый, конь сытый, застоявшийся, воздух бодрящий – одно удовольствие проскакать по белой от снега дороге.

Конь с места взял в галоп, от набегающего ветра холодило щеки, слезились глаза.

Мы уже одолели на одном дыхании третью часть пути, как конь всхрапнул раз, другой, запрядал ушами и наддал хода. Такого с ним ранее не бывало. Я обернулся. Твою мать! Нас догоняли серые тени, в сумерках лишь светились зеленые огоньки глаз.

Подгонять коня не пришлось, он и так летел, как стрела. Вестимо – конь слышит лучше человека, а видит почти кругом вокруг себя. Однако и серые тени не отставали.

Я вытянул кистень из рукава. «Расслабился от мирной жизни, – выругал я себя, – даже саблю в последнее время брать перестал. На поясе – боевой нож да обеденный и пистолет с одним зарядом». Насколько я помнил дорогу, на пять верст вперед жилья нет, и помощи ожидать не от кого. Влип!

Конь подустал, стал сбавлять темп. Волки догоняли, и самый резвый из них подпрыгнул и вцепился зубами в попону, укрывавшую круп коня от мороза. Я, полуобернувшись, врезал ему грузиком кистеня в лоб. Хрястнула кость, и волк упал, но другие только поддали хода, и крупный волчара вонзился зубами в лошадиную ляжку. Я выстрелил ему в голову, и еще одним серым стало меньше.

Двое волков с разных сторон напали одновременно. Один вцепился в заднюю ногу, другой – в шею. Конь сбавил ход. Кистенем я врезал по лбу тому, что висел на шее, – волк клацнул зубами и упал, но кровь из шеи коня ударила фонтаном. Бедный конь, отчаянно заржав, остановился, и на него набросились другие волки.

Я не стал испытывать судьбу, соскочил с коня и, в один прыжок долетев до заиндевевшей березы, в мгновение ока ухватился за толстый сук, подтянулся и закинул ногу на ветку. Один из волков вцепился мне в каблук, я резко дернул ногой, и сапог слетел. Волк кинулся к упавшей лошади, и стая стала рвать коня на части, рыча и чавкая.

Коня было жалко до слез – ведь это он спас меня, когда я свалился в колодец. Но что я мог сделать? Я сидел в неудобной позе на дереве, сапог валялся на земле, пистолет разряжен, и из оружия – только боевой нож да кистень. С одним волком я бы справился – но с несколькими?

Через какое-то время стало совсем темно, только луна освещала жуткое волчье пиршество.

Я отчаянно искал выход и не находил, меж тем нога стала мерзнуть.

Нажравшись и оставив от коня один скелет, стая уселась под деревом. На душе стало неуютно. До утра от мороза околеть можно – когда-то еще появится обоз на дороге? Если нечаянно усну, если сделаю неосторожное движение или промороженная деревяшка сломается под моим весом и я свалюсь – волки меня обглодают, как коня. Ну убью я одного – другого не успею. Волк ведь по своей хищной привычке первым делом жертве в горло вцепляется.

Неожиданно один из зверей дернулся и упал. Другие тут же вскочили, но еще один свалился, дергая в агонии лапами. Из шеи его торчала стрела. Волки бросились врассыпную. Что за диво?

С дороги послышался голос:

– Жив, человече?

– Жив пока.

– Значит, долго жить будешь. Слазь, разбежались твари.

Я попробовал слезть, но руки окоченели, слушались плохо, и я почти свалился на землю.

С дороги к дереву шел молодой парень. Интересно – как его не услышали волки и не увидел я?

– Ты сапог-то обуй, ногу отморозишь.

Я натянул сапог. Ногу, вернее – пальцы на ноге, я почти не чувствовал. Парень осмотрел останки коня, поправил лук.

– Не повезло тебе, мужик.

– Это как сказать. Коня потерял, зато сам живой остался. Как звать-то тебя, спаситель?

– Демьяном кличут.

– Видно, Божий промысел тебя на эту дорогу привел. Спасибо!

– Каким промыслом? Охотник я, в город иду.

– Как же тебя волки не услышали?

– На то и охотник, чтобы скрадывать. К тому же звери тобой отвлеклись. Мы стоять и говорить будем или в город пойдем?

– Пошли.

– Постой, а седло снять?

– Так оно погрызено все.

– И то верно.

Мы направились по дороге в город. Охотник молчал, шел ходко. Первое время я за ним не успевал, но потом нога отошла, и мы шли рядом.

Добрались до города под утро. Городские ворота были еще закрыты, но за мзду стражник приоткрыл воротину, и мы вошли в город.

– Переночевать-то у тебя есть где? – спросил я Демьяна.

– На постоялый двор пойду.

– Пошли ко мне, до утра поспишь в воинской избе – тепло, за постой платить не надо. Утром поешь да по делам своим направишься.

– А ты кто такой будешь?

– Боярин я, Михайлов.

– Ага, слыхал о таком. Я на берегу Сухоны был, когда ты с купцом Толмачевым гонки устраивал. Я на торг тогда ходил, шкурки продавал. Ох, и здорово ты его тогда умыл!

Ворота моего дома были закрыты, на мой стук вышел один из холопов, отворил, и мы отправились спать.


на главную | моя полка | | Вещий. Разведка боем |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 19
Средний рейтинг 4.5 из 5



Оцените эту книгу