Глава 1

Уличные фонари моргают, освещая серый тротуар в лишаях грязного снега и гладкого черного льда. Слякотные лужи жмутся к обочине, ёжась от шипящих, брызжущих колес. Я сосредоточенно гляжу себе под ноги, чтобы не упасть. Рукам было бы теплее, если б я сунула их в карманы пальто, но не могу – они нужны мне, чтобы хвататься ими за стены, заборы, стволы деревьев и фонарные столбы. Очень уж не хочется упасть. Хотя, если подумать, что такого произойдет, если я шлепнусь сейчас на льду? Ну джинсы промочу, может быть, задницу отобью… Не конец света. Бывают вещи и пострашнее. Куда страшнее.

Сегодня воскресенье: неделя на последнем издыхании. Неуютная пауза перед понедельником, когда все придется начинать с начала – снова притворяться живой. Воскресенье – это черная точка на горизонте каждого моего дня, и чем больше дней проходит, тем крупнее она становится. Это воскресенье почти закончилось, и мне от этого легче, но на меня уже накатывает предчувствие следующего. Воскресенье – это день, когда я прихожу на кладбище к детям и, стоя над их могилками, глядя на камни и траву, говорю с ними, не зная, слышат они мою бессмысленную болтовню или мои слова уносит ветер. Что бы ни было на дворе – палящее солнце или проливной дождь, туман или мороз, – я всегда там. Каждую неделю. Каждое воскресенье.

Ледяная жижа брызгает мне в лицо. В кожу как будто впиваются иголки. Я часто моргаю, хватаю воздух ртом. Наконец сворачиваю с широкой центральной улицы в свою боковую, узкую, где ветру особо не разгуляться. Мой путь к дому размечен яркими пятнами переполненных мусорных контейнеров, ждущих мусорщиков, которые приедут за ними завтра, чуть свет. Отворачиваюсь от окон, за которыми подмигивают и переливаются огнями рождественские елки, напоминая мне о более счастливых праздничных днях. Тех, которые у меня были раньше.

Я почти дошла.

Небольшой террасный дом в одном из северных районов Лондона, где я обитаю, стоит как раз на середине улицы. Толкаю ржавую калитку и снова отворачиваю лицо, теперь от заброшенного садика перед домом: ветер нагнал в него с улицы конфетных оберток и пакетов от чипсов, торчащих теперь между пучками травы и лохматыми кустами. Раз за разом я сую негнущиеся от холода пальцы в сумку, пока они не смыкаются наконец вокруг угловатой связки ключей. Я рада, что окажусь сейчас дома, что уйду с холода, – но все же стоит мне открыть дверь, шагнуть в немую темноту прихожей и ощутить окружающую меня пустоту, как внутри у меня все сжимается.

Хорошо хоть, что в доме тепло. Снимаю пальто, стаскиваю ботинки, бросаю сумку на стол в прихожей и щелкаю выключателем, старательно пряча глаза от зеркала, чтобы не встретиться в нем взглядом со своим тоскливым отражением. Выпить бы сейчас… Я смотрю на часы – двадцать минут шестого. Рано. Значит, буду хорошей девочкой и сделаю себе горячего шоколада.

Странно, но дверь в кухню закрыта. Я даже слегка вздрагиваю – я всегда открываю ее, когда ухожу. Может, пока я входила, ее захлопнул сквозняк? Топаю через всю прихожую к кухне и у самой двери останавливаюсь как вкопанная. В щели под дверью видна полоска света. Значит, там кто-то есть. У меня перехватывает дыхание, я чувствую, как мир вокруг словно замирает на мгновение, прежде чем снова набрать ход. Неужели взломщики?

Прислушиваюсь. Из-за двери доносится голос. Детский. Как будто ребенок у меня на кухне мурлычет песенку себе под нос. Но у меня нет ребенка. Больше нет.

Медленно опускаю ручку двери и толкаю ее вперед, чувствуя, как все мое тело сковывает напряжение. Я едва дышу.

Прямо передо мной сидит маленький мальчик. У него темные волосы, он в светлых голубых джинсах и зеленом джемперке крупной вязки. Мальчику лет пять или шесть, он примостился на стуле у стола для готовки в моей кухне и напевает себе под нос знакомую песенку. Рисует: голова склонена к бумажному листу формата А4, вокруг веер цветных карандашей. Темно-синяя куртка из водоотталкивающей ткани аккуратно висит на спинке стула.

Когда я вхожу, он поднимает голову, и я вижу широко раскрытые глаза цвета шоколада. С минуту мы с ним молча рассматриваем друг друга.

– Ты – моя мама? – спрашивает малыш.

Я прикусываю губу, чувствуя, как земля начинает уходить у меня из-под ног. Чтобы не упасть, берусь рукой за столешницу.

– Здравствуй, – говорю я, чувствуя, как грудь изнутри заливает горячая волна. – Здравствуй. А ты кто же?

– Ты же знаешь. Я Гарри, – отвечает неожиданный гость. – Тебе нравится моя картинка? – Он выставляет перед собой листок, показывая мне рисунок – маленький мальчик и женщина стоят рядом с поездом. – Я еще не закончил. Времени не хватило закрасить как следует, – поясняет он.

– Очень красиво, Гарри. Это ты рядом с поездом?

– Да. – Мальчик кивает. – Это я и ты. Я нарисовал это тебе, потому что ты моя мама.

Что это, я брежу? Или я наконец-то сошла с ума? Этот малыш, такой красивый, зовет меня своей мамой. А я даже не знаю, кто он. Никогда в жизни его не видела. Крепко зажмуриваюсь, открываю глаза и снова смотрю на него. Он здесь, никуда не исчез, только вид у него уже не такой уверенный. Полная надежды улыбка померкла, лобик нахмурился. Глазки блестят слишком ярко. Такое выражение лица мне знакомо – оно всегда бывает перед слезами.

– Так-так, Гарри, – говорю я с наигранной веселостью. – Ты, значит, любишь поезда.

Его улыбка возвращается.

– Особенно паровозы. Они самые лучшие, лучше дизелей. – Его мордашка складывается в гримасу отвращения, и он подмигивает.

– А сюда ты тоже на поезде приехал? В мой дом?

– Нет. На автобусе. Хотя лучше бы на поезде, автобус такой медленный… А еще меня в нем тошнило, чуть-чуть. – Мальчик кладет листок с рисунком на стол.

– А с кем ты приехал? – спрашиваю я.

– С ангелом.

Я решаю, что ослышалась.

– С кем?

– С ангелом. Она сказала, что ты – моя мама.

– Ангел сказала?

Ребенок кивает.

Оглядываюсь – до меня вдруг доходит, что Гарри может оказаться не единственным незнакомцем в моем доме.

– Она здесь? – спрашиваю шепотом. – С тобой здесь кто-нибудь есть?

– Нет, она ушла. Она сказала мне, чтобы я порисовал и что ты скоро придешь.

Я расслабляю плечи, радуясь, что никаких больше чужаков в моем доме нет. Однако ответ на вопрос о том, кто этот маленький мальчик, так пока и не найден.

– Как вы вошли? – спрашиваю я, и тут меня посещает другая тревожная мысль – не ждет ли меня где-нибудь в доме разбитое окно?

– Через парадную дверь, конечно, глупенькая, – с улыбкой говорит малыш и закатывает глаза.

Через парадную дверь? Неужели я оставила ее открытой, когда уходила? Но я уверена, что никогда в жизни не допустила бы такой оплошности. Да что здесь вообще происходит? Надо кому-то позвонить. Властям. В полицию. Кто-то наверняка ищет этого ребенка. И они наверняка сходят с ума от беспокойства.

– Хочешь горячего шоколада, Гарри? – спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно обычнее. – Я как раз собиралась приготовить себе чашечку, так что…

– Шоколада с молоком? – тут же спрашивает ребенок. – Или с горячей водой? С молоком вкуснее.

Я едва сдерживаю улыбку.

– Ты прав, Гарри. Я всегда делаю его только с молоком.

– Класс! То есть да, пожалуйста, – отвечает мальчик. – Я с удовольствием выпью чашечку горячего шоколада.

У меня даже сердце заходится от такой воспитанности.

– Мне продолжать рисовать, – интересуется Гарри, – или помочь тебе? Потому что я очень хорошо умею размешивать шоколад.

– Вот это удача, – отвечаю я, – потому что я-то как раз совсем не умею размешивать шоколад, и это так здорово, что ты мне поможешь.

Широко улыбаясь, ребенок соскальзывает со стула.

Что я делаю? Я должна позвонить в полицию, немедленно. Этого мальчика где-то ищут. Но, Господи, дай мне побыть всего десять минут с этим милым малышом, который считает, что я его мама! Дай мне немного попритворяться, и я сделаю все как надо. Я уже протягиваю руку, чтобы потрепать его по макушке, но тут же отдергиваю ее. О чем я думаю? Ребенка надо вернуть его настоящей матери – она наверняка уже вне себя от горя.

Мальчик снова улыбается мне, и у меня в груди все сжимается от его улыбки.

– О’кей, – говорю я, а потом набираю полную грудь воздуха и сильно моргаю, чтобы прогнать слезы. – Сейчас будем готовить шоколад. Только я выйду на минуточку в прихожую, позвоню и вернусь. Ладно?

– Ага, ладно.

– Ты порисуй пока еще. Я скоро.

Гарри снова вскарабкивается на стул, берет темно-зеленый карандаш и с видом глубокой сосредоточенности продолжает раскрашивать рисунок. Я поворачиваюсь к нему спиной, иду в прихожую и достаю из сумки телефон. Но вместо того чтобы позвонить в полицию, набираю другой номер. В трубке раздаются два гудка.

– Тесс. – Сказано резко и настороженно.

– Привет, Скотт. Мне нужно, чтобы ты пришел.

– Что? Прямо сейчас?

– Да. Пожалуйста, это важно.

– Тесса, я совсем вымотался, да и на улице черт-те что… Я только сел чаю попить. Это не может подождать до завтра?

– Нет. – Стоя у столика в прихожей, я на миг вижу Гарри сквозь щель в приоткрытой двери. Кудрявая челка закрывает ему один глаз. Может быть, он мне снится?

– Что случилось? – Скотт задает этот вопрос таким же тоном, как всегда. На самом деле он хочет спросить: «Ну что там у тебя опять?» Потому что у меня всегда что-нибудь да не так. Я – его пострадавшая жена, у которой на повестке дня вечно какая-нибудь драма или надуманный кризис. Только теперь ему придется убедиться, что причина реальная и я ничего не выдумала.

– Не могу объяснить по телефону, слишком все странно. Приезжай сюда, сам увидишь.

Я слышу долгий тяжелый вздох.

– Дай мне двадцать минут, ладно?

– Ладно. Спасибо, Скотт. Приезжай, как только сможешь.

Мое сердце колотится, и я никак не могу понять, что происходит. У меня в доме ребенок, который заявляет, что его привел ангел. И говорит, что я его мама. Но он не мой сын. Так откуда же он взялся?

Снова делаю глубокий вдох и иду в кухню. Там тепло, радостно, уютно. Ничего похожего на обычную атмосферу одиночества.

– Можно начинать варить шоколад? – Гарри смотрит на меня сияющими глазами.

– Конечно. Сейчас достану кружки. А ты открывай пока вон тот ящик и бери оттуда самую маленькую кастрюльку, какую только сможешь найти.

Малыш тут же бежит к ящику.

– Гарри, – говорю я. – Где твои родители – мама и папа?

Он смотрит на кастрюльки в ящике.

– Гарри? – окликаю его я.

– Их здесь нет, – говорит мальчик. – Вот эта годится? – Он берет кастрюльку для молока из нержавеющей стали и показывает ее мне.

– В самый раз. – Я киваю и беру ее у него. – Ты можешь сказать мне, где живешь?

Нет ответа.

– Ты убежал из дома? Потерялся?

– Нет.

– Но где твой дом? Или ты живешь в квартире? Где она? Здесь, во Фрайерн-Барнет? В Лондоне? Недалеко от моего дома?

Ребенок хмурится и начинает смотреть на плиточный пол у себя под ногами.

– А фамилия у тебя есть? – спрашиваю я так нежно, как только могу.

Он поднимает голову и смотрит на меня, выпятив подбородок.

– Нет.

Я снова пробую разговорить его, на этот раз присев перед ним на корточки, чтобы смотреть ему прямо в глаза.

– Гарри, милый, как зовут твою маму?

– Ты моя новая мама. Теперь я буду жить здесь. – Его нижняя губка вздрагивает.

– Хорошо, милый. Не волнуйся. Давай-ка займемся шоколадом, ладно?

Гарри энергично кивает и шмыгает носом.

Легонько пожимаю его руку и выпрямляюсь. Не надо было мне звонить Скотту. И все же мне нужно, чтобы он был рядом, когда я буду звонить в полицию. Сама я не могу иметь с ними дела после всего, что было. Заранее страшусь их приезда – эти их расспросы, косые взгляды, намеки, как будто я сделала что-то плохое… А я ничего плохого не делала. Или все же сделала?

И Гарри… его же заберут. А что, если родители плохо с ним обращаются? И ему придется идти в приемную семью? Тысячи разных мыслей наполняют мою голову одновременно, одна хуже другой. Но не мне решать, что с ним будет дальше. Тут я ничего не могу поделать, он ведь не мой ребенок.

У меня вообще нет детей. Больше нет.

Глава 2

Мы с Гарри суетимся на кухне, и нам так здорово вдвоем! Так уютно… Как будто всегда так было. Как будто я на самом деле его мама, а он – мой сын, и нет ничего естественнее, чем, придя воскресным вечером домой с сырости и холода, приготовить по чашечке горячего шоколада. Вот сейчас мы сядем перед телевизором, посмотрим какой-нибудь фильм, потягивая вкусняшку, а потом я встану и пойду собирать его назавтра в школу. Потом наберу ванну, помою ему голову, уложу в постель, подоткну одеяльце со всех сторон и почитаю сказку на ночь… Нет! Прекрати это. Немедленно прекрати. Зачем терзать себя этими несбыточными мечтами?

Мне так хочется заплакать, что даже горло перехватывает, и я вдруг обнаруживаю, что в кастрюльку с горячим молоком капают мои слезы.

– Что с тобой, мама?

Рукавом футболки я промокаю глаза.

– Ничего, милый, ничего, всё в полном порядке. Просто не могу дождаться, когда же наконец будет готово и можно будет сделать большой хороший глоток.

– Я тоже.

Гарри становится коленками на стул и под моим присмотром начинает размешивать шоколадный порошок большой деревянной ложкой. Затем я разливаю напиток по кружкам, и мы вместе садимся за крохотный кухонный столик. Еще несколько минут наслаждения той жизнью, какая могла бы у меня быть…

Понимаю, что плохо старалась выяснить, откуда взялся Гарри. Надо еще раз спросить о том, кто его родители, где он живет и все прочее в таком духе. Но он уже один раз не захотел отвечать на мои вопросы, а я не хочу его расстраивать. Пусть лучше Гарри расспрашивают профессионалы.

Мальчик делает шумный глоток и корчит рожицу.

– Горячий…

– Не спеши, а то язык обожжешь. Подуй на него, пусть чуть-чуть остынет.

– А ты любишь поезда? – спрашивает вдруг ребенок. Его мордашка украсилась шоколадными усами, и я невольно улыбаюсь, глядя на него.

– Очень люблю, – отвечаю я. – Один раз я проехала на поезде всю Францию, а потом еще Испанию и Португалию.

– Ого! И долго ты ехала?

– Много-много дней.

– И ночей тоже? Ты спала в поезде?

– Иногда, – говорю я, вспоминая тесное купе, где мы были вдвоем со Скоттом, в те первые дни нашей любви. В те прекрасные, бездумные дни.

– А мы так можем? – сразу загорается Гарри, а его глаза широко раскрываются в предвкушении приключения. – Мы можем проехать через эти страны и спать там в спальных мешках?

Мне так хочется сказать ему: да, конечно, можем. Я готова пообещать ему, что мы завтра же купим билеты на паровоз и отправимся в кругосветное путешествие, только я и он. Мы будем ехать по прекрасным местам и махать рукой всем, кто встретится нам на пути. Мы будем разговаривать с разными интересными людьми, и у нас будет собственное купе. Я куплю ему кепку, как у машиниста, а кондуктор даст ему посвистеть в свисток. И нам будет так весело…

– Конечно, Гарри, когда ты вырастешь, то обязательно поедешь, куда захочешь.

– Отлично, – отвечает малыш, уткнувшись носом в шоколад, отчего его голос звучит, как в трубу.

Звонок в дверь, я вздрагиваю.

– Кто это? – спрашивает Гарри, хмуря лобик, и ставит кружку на стол.

– Это, наверное, Скотт, – отвечаю, вставая. – Не волнуйся. Он тебе понравится. Он хороший.

– Ладно.

– Я пойду открою ему дверь, – продолжаю я, – и сразу вернусь. А ты посиди пока здесь, хорошо?

Гарри кивает, лицо у него серьезное.

Выхожу из кухни, прикрыв за собой дверь. Скотт больше не хочет пользоваться своим ключом. Мы расстались и больше не живем в одном доме, но я все же настояла, чтобы он оставил себе один комплект. Ведь это и его дом, был и всегда останется. Но он, когда приходит, никогда не открывает дверь сам, всегда звонит.

Распахиваю входную дверь – на пороге стоит мой хмурый муж, с его куртки течет вода.

– Привет, заходи. Я и не знала, что там такой дождь… – Делаю шаг в сторону, и он проходит мимо меня в прихожую. – Куртку снимешь?

– Я ненадолго, Тесс. Зачем ты меня вызвала? – Его глубокий басовитый голос заполняет собой все пространство прихожей.

– Ш-ш-ш, не так громко, – говорю я, кивая в сторону кухни.

– Что? – спрашивает муж еще громче, чем раньше. – Почему? Там кто-то есть?

– Скотт, пожалуйста…

– Хорошо, – подчеркнуто шепчет он.

– Послушай, – начинаю я. – Я сегодня пришла домой с кладбища…

Лицо Скотта делается еще мрачнее. Он никогда не ходит на кладбище; говорит, что это его угнетает. И что лучше он будет помнить их такими, как при жизни.

– …и вот, я вошла, а тут, на кухне, сидит маленький мальчик.

Смысл сказанного доходит до Скотта лишь через несколько секунд.

– Маленький мальчик? – переспрашивает он, морща лоб. – О чем ты говоришь? Какой еще мальчик?

– Вот об этом я и хочу тебе рассказать, – говорю, чувствуя, как у меня колотится сердце. – Он и сейчас там. Его имя Гарри.

Скотт вдруг хватает меня за плечи и заглядывает мне в глаза так, словно что-то ищет.

– Тесса, какого черта? Я надеюсь, ты не наделала глупостей?

Стряхиваю с плеч его руки и отхожу в сторону.

– Ничего я не наделала, – отвечаю свистящим шепотом. – Я пытаюсь объяснить тебе, что случилось. Я пришла домой, а он здесь, у нас дома, сидит за кухонным столом и рисует. А еще он спросил у меня, я ли его мама!

– Господи, Тесс… Что ты натворила?

Оттолкнув меня в сторону, муж распахивает дверь в кухню и замирает на пороге, пораженный открывшейся ему картиной: Гарри сидит за столом и возит указательным пальцем по дну кружки, стирая шоколадную пенку.

Я проскальзываю мимо Скотта и встаю за спиной у нашего маленького гостя, чтобы тот не испугался, оказавшись один на один с сердитым чужим дядькой. Но ребенок, похоже, нисколько не оробел. Он долго смотрит сначала на Скотта, а потом снова на меня.

– Гарри, – с наигранной жизнерадостностью начинаю я. – Это Скотт, я тебе о нем говорила.

Тот встает со стула и вытирает липкие пальчики о джинсы. Потом обходит стол кругом и протягивает руку.

– Рад познакомиться, Скотт, – говорит он, и его звонкий детский голосок звучит так уверенно и чисто, что меня прямо подмывает его обнять.

Это со мной Скотт был резок. Перед Гарри же он стоит, раскрыв от удивления рот, и жмет ему руку, точно в забытьи.

– Привет, – хрипло каркает он. – Нам с Тессой надо поговорить сейчас в прихожей, ладно? Мы недолго.

– Тебя зовут Тесса? – спрашивает меня Гарри.

Я киваю.

– Но ты ведь моя мама, да?

Я нерешительно улыбаюсь в ответ, не желая ничего отрицать.

– Ладно, Гарри, – решительно вмешивается Скотт. – Мы на пару минут.

Он хватает меня за руку и выводит из кухни. Его глаза прищурены, а губы плотно сжаты. Закрыв за нами дверь, он набрасывается на меня, выставив перед собой руки, точно рак – клешни.

– Почему этот мальчик думает, что ты – его мама? Откуда он взялся, Тесс? Где ты его взяла?

Я качаю головой.

– Я же тебе говорила. Пришла домой, а он…

– Да, ты говорила: пришла, а он сидит за столом на кухне. Но это же невозможно. Настоящий, живой ребенок не может возникнуть на твоей кухне из ниоткуда, как по волшебству. Где ты его нашла? Скажи мне, и мы во всем разберемся.

Я должна была знать, что Скотт мне не поверит. После всего, что мы с ним пережили, он больше не доверяет мне. И не прикрывает мою спину. Я одна.

Его голос смягчается.

– Я знаю, это жестоко. Знаю, твое сердце разбито всем тем, что с тобой случилось, но так тоже нельзя. Ты попадешь в серьезную беду. Тебя посадят.

– Я нигде его не находила и ниоткуда не приводила. И вообще не делала ничего из того, на что ты сейчас намекаешь, – резко отвечаю я, сжимая кулаки. – Или ты серьезно считаешь, будто я могу украсть у кого-то ребенка после всего, что было с нами? Неужели ты думаешь, что я в состоянии причинить другой матери такую боль? Богом клянусь, я говорю тебе чистую правду. Но раз ты мне не веришь, то…

– Дело не в том, верю я тебе или нет. Может, ты и вправду не помнишь, что сделала. Может… Ну я не знаю. – Широкие плечи Скотта поникают, и он так устало проводит рукой по темным волосам, что сам вдруг становится ужасно похож на маленького, измученного мальчишку.

– Наверное, нам надо позвонить в полицию, да? – говорю я.

– Да. Вообще-то ты должна была позвонить им еще до того, как позвонила мне. И даже вместо того, чтобы звонить мне.

– Знаю. – Я опускаю голову и прикусываю нижнюю губу. Мне стыдно. Свои проблемы я поставила впереди Гарри, впереди его родителей, а значит, поступила плохо, неправильно. И о чем я только думала?

– Позвони им ты, – прошу я Скотта. – Пожалуйста. Я не могу.

Он кивает и достает из кармана мобильник.

– Что мне им сказать?

– Правду, – отвечаю я. – Скажи, что я пришла домой, а он был тут.

– Это звучит ужасно странно, Тесса.

– Зато это правда.

– Хорошо. В смысле, как скажешь.

Я неуверенно киваю – беспомощность буквально захлестывает меня. Этот малыш, которого привел ко мне ангел, скоро исчезнет из моей жизни так же, как исчезло из нее и все остальное.

Глава 3

Они не заставили себя ждать. После звонка Скотта не прошло и десяти минут, как в дверь уже позвонили – настойчиво и официально.

Два офицера – мужчина и женщина, имен я не запомнила – разговаривают сейчас в кухне с Гарри, пока мы со Скоттом ждем в маленькой гостиной, отгороженные друг от друга стеной неловкого молчания. Я сижу на диване, на своем обычном месте, а муж маячит у окна, то и дело поглядывая на улицу, в исхлестанную дождевыми струями темноту. Я прислушиваюсь изо всех сил, стараясь уловить с кухни хотя бы звук, но они, должно быть, говорят очень тихо, так что до меня доносятся лишь редкие басовые ноты мужского голоса. Слов не разобрать.

Что они подумают об истории, которую расскажет им Гарри? Расскажет ли он им то же, что и мне? Когда полицейские только прибыли, я в точности описала им все, что случилось сегодня у меня в доме, а они сразу спросили, где в течение дня были я и Скотт. Он играл в футбол, пять на пять, как обычно, а я ездила на кладбище, одна. Наши ответы они записывали молча, только иногда задавали уточняющие вопросы.

– Ты как? – спрашиваю я у Скотта, который как-то поутих с тех пор, как полицейские заперлись на кухне с Гарри.

– А? – Он поворачивается ко мне.

– Ты как?

– Ничего, по-моему. Просто я немного не так представлял себе сегодняшний вечер.

– Я тоже.

Скотт стискивает зубы так, что я слышу скрежет, и трясет головой. Я знаю, это моя вина, что он так расстроен. Я опять втянула его в то, к чему он не хочет иметь отношения. Может, я действительно зря ему позвонила. В конце концов, этот человек – не моя собственность, даже если он мой муж. К тому же мы с ним разъехались, и он мне ничего не должен. Просто я привыкла обращаться к нему со всеми своими проблемами. Ведь мы всегда поддерживали друг друга. И теперь мне больно осознавать, что моя потребность в нем его раздражает. Что ему хочется быть сейчас не здесь, а в другом месте…

– Спасибо, – говорю я ему.

– За что?

– За то, что приехал, когда я позвала. И что позвонил за меня в полицию.

Скотт отвечает мне грустной улыбкой и проводит ладонью по влажным темным волосам. Его высокий рост и крупная стать обычно производят впечатление внушительности и силы, но сегодня он почему-то кажется мне просто неуклюжим. Как будто комната вдруг стала слишком маленькой для него.

– Как ты думаешь, что с ним теперь будет? – спрашиваю я, подтягивая колени к груди.

– Найдутся его родители, я уверен.

– Надеюсь, что они хорошие люди… А вдруг он от них убежал?

– Он не пропадет, – безразлично замечает Скотт. – Полиция во всем разберется.

Я киваю, но без уверенности.

Глаза мужа расширяются, когда он слышит, как за стеной начинают двигать стулья. Голоса делаются громче, и отворяется кухонная дверь. Я спрыгиваю с дивана и следом за ним иду в прихожую, где уже стоят оба полицейских, а между ними – Гарри. Вид у него несчастный и одинокий. Маленький, заблудившийся мальчик из книжки.

– Мы вам позвоним, – говорит женщина-офицер.

От ее слов у меня в животе как будто что-то обрывается. Что она хочет этим сказать?

– Хорошо, – отвечает Скотт.

– Пока-пока, Гарри, – говорю я. – Мне было очень приятно познакомиться с тобой.

Но ребенок на меня не глядит. И не отвечает. Похоже, он думает, что я в чем-то предала его. Мне хочется сказать ему что-нибудь в утешение, но я не знаю что. А ведь через минуту они уйдут. И будет слишком поздно.

– Вы дадите мне знать, чем все кончится? – прошу я полицейских, внезапно испугавшись, что никогда ничего больше не услышу об этом мальчике. Не узнаю, что с ним стало.

– К сожалению, нам запрещено сообщать такого рода информацию, – говорит мужчина.

– Но…

Скотт предостерегающе кладет ладонь мне на руку, и я умолкаю. Но не могу отвести глаз от бледного личика мальчика, от его опущенных глаз и темных кудряшек.

– Ты не забыл свой рисунок, Гарри? – спрашиваю я. – Ты же не хочешь оставить здесь такую красивую картинку?

Он не отвечает. Куда подевался тот разговорчивый малыш, который еще совсем недавно называл меня мамой?

– Мы спрашивали его, возьмет он с собой картинку или нет, – говорит женщина-полицейский, – но он ответил, что рисовал ее для вас, миссис Маркхэм, правда, Гарри?

Не знаю, может быть, мне показалось, но ребенок как будто кивнул.

– Я буду ею дорожить, – говорю я преувеличенно весело. – Повешу ее на холодильник и буду любоваться ею каждый день.

И опять Гарри ничего не отвечает. Но я надеюсь, он понимает, что я хочу ему сказать.

Полицейский протягивает нам со Скоттом по визитке.

– Мы будем на связи, а вы, если захотите что-нибудь добавить, позвоните нам сами, – говорит он. – Если вспомните что-нибудь важное.

– Обязательно, – отвечает Скотт и добавляет: – Всего тебе хорошего, Гарри. Смотри, береги себя.

И полицейские выходят из дома на сырую, скользкую дорожку. Мальчик семенит рядом с женщиной, его светлая ладошка тонет в ее черной руке. Капюшон куртки лежит у него на плечах, и волосы намокают. Почему они не догадаются надеть ему капюшон? Я стискиваю зубы, но тут же с облегчением вздыхаю, когда сотрудница полиции наклоняется к малышу и натягивает капюшон ему на голову, а потом раскрывает зонт, и они вместе идут под ним к машине сквозь проливной дождь.

Я хочу верить, что Гарри возвращается в теплую, любящую семью, где его крепко обнимут и покроют поцелуями, когда увидят живым и здоровым. Но на сердце у меня тяжело. Скотт отводит меня от двери и закрывает ее за ними. Какое- то время мы тихо стоим, слушая, как барабанит по крыльцу дождь.

– Ну ладно, – говорит муж, – я тоже пойду.

– Ты уже поел? – спрашиваю я. – Я могу что-нибудь сейчас приготовить, если…

– Я лучше пойду, Тесс. Сегодня вечером у меня дома есть еда, да и на улице скверно…

– Да, да, конечно. Ты иди.

В зеркале, висящем в прихожей, я замечаю свое отражение. Лицо в красных пятнах, под глазами темные круги, на голове блондинистое воронье гнездо, увенчанное широкой полосой темных корней с сильной проседью – не той задиристой, яркой, какая бывает у рокеров, а другой – усталой, серой, старящей сразу лет на десять. Неудивительно, что Скотт так спешит смыться. Не хочет даже задержаться и обсудить то, что случилось. Поразмыслить над тем, откуда взялся Гарри и как он оказался на моей кухне. Было время, когда мы с ним открыли бы бутылочку вина и засиделись бы над ней за полночь, беседуя о какой-нибудь странности вроде сегодняшнего приключения… Было, да прошло.

– Береги себя, Тесс, – говорит он и наклоняется, чтобы безразлично клюнуть меня в щеку. Запах его лосьона после бритья ослепляет меня, и мне хочется взять его лицо в ладони и задержать его так, прижавшись своей щекой к его щеке. Чтобы его теплый запах наполнил мои ноздри. Но он уже выпрямляется, открывает дверь. Выходит. Напоследок улыбается, кивает мне и закрывает дверь. Ушел.

Глядя на закрытую дверь, делаю глубокий вдох. Нет, я не позволю себе пойти ко дну. Погрязнуть в пучине жалости к самой себе. Пойду и приготовлю лучше ужин – что-нибудь вкусненькое в качестве утешения. Хотя есть совсем не хочется.

Кухня пуста. Ни звука, ни движения. На столе лежит рисунок Гарри. Я поднимаю его и разглядываю: паровоз, вполне похожий на паровоз, зеленого цвета, только не до конца закрашен. Рядом мальчик с темными волосами и женщина в цветастом платье, с улыбкой на лице.

Я зарываюсь пальцами в волосы. Гарри говорил, что рисует меня, но у женщины на картинке волосы темные, а у меня – светлые. Открываю верхний ящик стола, чтобы взглянуть на карандаши. Вот коричневый карандаш, а вот и желтый, так что он мог бы нарисовать меня похоже…

Зачем я об этом думаю? Мальчик маленький, к тому же он явно перенес какую-то психологическую травму. С ним что-то случилось, вот он и придумал, будто я – его мама; видимо, это как-то помогает ему справиться со своими переживаниями. Возможно, он даже страдает цветовой слепотой. И еще возможно, что я так и буду до конца своих дней теряться в догадках о том, что это было.

Уже собираюсь отправить рисунок в ящик стола вместе с карандашами, но что-то останавливает меня. Я ведь обещала Гарри, что повешу его на холодильник и буду смотреть на него каждый день. Не могу же я нарушить свое слово.

На дверце уже есть один рисунок, прикреплен двумя магнитами в виде фруктов. На нем я, Скотт и Сэм – три счастливых человечка, палка, палка, огуречик – держатся за руки. Снимаю нижний магнит и передвигаю картинку чуть вправо. А потом тем же магнитом прижимаю рисунок Гарри. Делаю шаг назад, чтобы полюбоваться обоими. Надо купить еще парочку магнитов, а то нижние края будут все время взмахивать, когда я буду открывать и закрывать дверцу.

Открываю холодильник. Нахожу на средней полке кусочек сыра и ссохшуюся морковку. Похоже, придется опять есть тосты с фасолью. Но я тут же вспоминаю, что хлеба тоже нет. Значит, фасоль с тертым сыром – и всё.

Раздается звонок в дверь, и я застываю на месте. Неужели Скотт передумал и решил не оставлять меня сегодня одну? Придется заказать какой-нибудь еды… Я безо всякой пользы приглаживаю волосы руками, кидаюсь к входной двери и широко распахиваю ее – мое сердце часто бьется, на лице готова расцвести улыбка. Но это не Скотт. На пороге стоит моя соседка Карли. Ее каштановые волосы собраны на затылке в высокий хвост. Она держит над головой черно-белый клетчатый зонт и улыбается, сверкая белыми зубами.

– Привет, – говорю я, разочарованно поникая. Могла бы и догадаться, что это не Скотт. А Карли вообще последний человек, с кем мне хочется говорить сейчас.

– Как дела, Тесс? – спрашивает она, и ее уверенный тон неприятно режет мне слух.

Пока я собираюсь с духом, Карли приподнимает свои красиво выщипанные брови, явно ожидая какого-то ответа. Я не понимаю, что она делает на моем крыльце. Раньше, когда Скотт и я еще жили вместе, мы с Карли были подругами. Она живет напротив, въехала почти одновременно с нами. Мы с ней останавливались поболтать, встречаясь на улице, забегали друг к другу на чашку чаю, а то и на барбекю, и даже приглядывали за домами друг друга, когда уезжали в отпуск, – она поливала наши цветы, мы кормили ее кошку, и все такое.

А потом Карли стала что-то уж очень приятельствовать со Скоттом. Бывало, я прихожу с работы домой, а она уже у нас, и они сидят, выпивают. Или вдруг вворачивает в общем разговоре что-нибудь такое о нем, чего я не знаю, – например, как с ним случилось что-то забавное, о чем он мне не рассказывал. Я заревновала. Она завела моду брать у нас вещи, а потом забывала отдать. Однажды Скотт даже дал ей денег взаймы, немного. Так что пришлось мне охладить нашу с ней дружбу. Но Карли не из тех, кто понимает намеки. Она продолжала вертеться вокруг нас, лезть в нашу семью. Пока Скотт не ушел. С тех пор я уже не так часто ее вижу. Забавно, если подумать.

– В чем дело, Карли? – говорю я наконец.

– Да так, зашла посмотреть, как ты тут, нормально? – отвечает она. – Видела на улице полицейских, они выводили из твоего дома какого-то маленького мальчика…

– Ах, это… Ничего, спасибо. Я в порядке. В полном порядке. Просто он потерялся, вот и всё. – Назовите меня циничной, если хотите, но соседка зашла точно не затем, чтобы убедиться в моем благополучии, особенно в такую поганую погоду.

– Потерялся? – повторяет Карли, и ее глаза лихорадочно взблескивают. – Тот малыш? Значит, ты его где-то нашла?

Я должна была знать, что она наверняка заинтересуется Гарри. Раньше Карли работала в каком-то таблоиде, но с тех пор, как в Сети бесплатных новостных сайтов стало как звезд на небе, газеты перестали раскупать, и Карли уволили по сокращению штатов. Сейчас она свободный репортер – фрилансер, как теперь говорят, – и, подобно многим другим журналистам, оказавшимся в положении волков, которых ноги кормят, непрестанно охотится за хорошей историей. Как бы мне так повежливее намекнуть ей, чтобы она проваливала? У меня был долгий, мучительный день, и все, чего мне сейчас хочется, – это приготовить себе какой-нибудь еды, поесть и завалиться в постель с книгой, чтобы хоть ненадолго забыть о мире за стенами моего дома.

– Извини меня, Карли, – снова начинаю я. – Но может быть, ты хотела узнать что-то конкретное? Дело в том, что именно сейчас я немного занята.

– Да, конечно. Я хотела выяснить, что случилось с тем малышом, и посмотреть, не выйдет ли из этого хорошая история.

Бинго! Я была права.

– Ничего не случилось. Никакой истории тут нет, – говорю я. Как мне хочется захлопнуть сейчас дверь прямо перед ее наглым, любопытным носом! Только вежливость удерживает меня от этого. К тому же я не хочу никаких сцен на пороге моего дома и не хочу, чтобы она затаила против меня что-нибудь. Хватит того, что есть. – Спасибо, что зашла, побеспокоилась. Очень заботливо с твоей стороны, – добавляю, хорошо зная, что во всем ее эгоистичном, накачанном на тренажерах теле не найдется и унции искреннего участия.

Соседка делает шаг вперед, так что одна ее нога оказывается в моей прихожей. Вот нахалка!

– Так кто это был? – шепчет она мне тоном заговорщицы, как будто мы с ней подруги – не разлей вода. – Я ведь правда могу сделать из этого отличную историю – возьму у тебя интервью, сделаем тебе прическу, макияж, твое фото появится в газетах… ну, в Сети по крайней мере.

– Я не хочу прическу с макияжем, и фото в газетах тоже не хочу, а уж в Интернете и подавно. Говорю тебе, никакой истории тут нет. Правда, Карли, мне очень жаль, но у меня дела. – Я начинаю закрывать дверь, так что ей приходится убрать ногу. – Спасибо, что зашла, – говорю я в щель, чтобы она не жаловалась, будто я ей нагрубила. А потом захлопываю дверь, замок выразительно щелкает, и я остаюсь в коридоре одна, злая до ужаса, чувствуя, как кровь буквально кипит у меня в жилах. Вот ведь нахалка какая!

Прислоняюсь к двери спиной и замечаю, что у меня дрожат руки – то ли вторжение Карли меня так завело, то ли появление неизвестного маленького мальчика в моей кухне шокировало, не знаю. Да еще эти полицейские… разве они не сказали, что еще позвонят? А зачем, спрашивается? Разве я уже не рассказала им обо всем, что случилось? Или они мне не поверили? В голове у меня туман, мысли путаются. Но я все же делаю еще одну попытку припомнить все события сегодняшнего вечера. Я вернулась домой с кладбища и нашла у себя на кухне мальчика по имени Гарри. Да. Именно так все и было. Или все же нет?

Глава 4

Выволакиваю стремянку из сарая с инструментами, довольная, что сегодня понедельник и можно вернуться к работе. Вчерашнее происшествие с Гарри кажется теперь нереальным. Как будто все случилось с кем-то другим, а не со мной. Зато появление Карли злит меня по-прежнему. С лязгом прислоняя лестницу к стене сарая, я качаю головой, вспоминая ее наглость, и щелкаю замком.

Я работаю в магазине для садоводов под названием «Вилла Моретти» – он стоит на одной улице с моим домом, примерно в миле от него. Моя прекрасная, но краткосрочная карьера ландшафтного архитектора завершилась два с половиной года тому назад, вместе со всей моей жизнью, и мне еще повезло, что я нашла эту работу – есть хотя бы чем по счетам платить.

«Садовый центр Моретти» – это крохотный, но идеально смоделированный кусочек Италии посреди английской субурбии. Зима ему не особенно к лицу, но он все равно мне нравится. Здесь я могу затеряться среди растений, забыть о катастрофе, постигшей мою жизнь, и полностью отдаться выращиванию саженцев, обрезке, черенкованию, пересаживанию и формированию крон. К тому же работа у меня физическая, и к концу дня я выматываюсь настолько, что сплю всю ночь как убитая. А если и не всю, то по крайней мере достаточно долго для того, чтобы утром встать и снова пойти на работу.

К утру дождь совсем перестал, температура достигла почти блаженных восьми градусов, тротуары перестали пугать ледяными проплешинами, а воздух – кусачей стужей. Я беру лестницу под мышку и направляюсь к летней террасе кафе. Она пустует, столики и стулья убраны на хранение. Скорее всего до весны. Пока тепло, надо подрезать зимующую вистерию на решетчатой крыше террасы. Я прислоняю лестницу к столбику террасы, взбираюсь на пару ступенек, вынимаю из кармана шерстяной куртки секатор и принимаюсь за обрезку побегов.

Обычно за такой работой я забываю обо всем на свете, с головой уходя в размышления о том, какую веточку оставить, а какую подрезать и на какую длину. Но сегодня все не так. Образ Гарри, его склоненное над листом бумаги лицо то и дело встает у меня перед глазами. Я опять и опять вспоминаю наш разговор о поездах и о горячем шоколаде и в который уже раз дивлюсь тому, как легко нам было вместе. Где-то он теперь? Вернулся в семью или все еще в каком-нибудь приюте, ждет своих родных, напуганный и одинокий? При одной мысли о том, что он может быть сейчас один, среди чужих людей, в горле у меня встает ком, и делается тяжело в желудке. Хотя, в сущности, я ведь ему тоже чужая…

Спускаюсь с лестницы и передвигаю ее чуть дальше. Хочу подняться снова, но вдруг понимаю, что просто не могу и дальше вести себя как ни в чем не бывало. Не могу спокойно продолжать жить, забыв о Гарри. Ведь была какая-то причина, по которой он появился именно в моем доме; к тому же он называл меня своей мамой, черт возьми! Нет, надо хотя бы попытаться узнать, что с ним и где он сейчас.

Снимаю перчатки, кладу их на ступеньку лестницы и достаю из кармана телефон. Вот черт, похоже, я оставила визитку полицейских у себя в сумке, а она сейчас в комнате для служащих. Придется сходить за ней туда.

– Доброе утро, Тесс.

Оборачиваюсь и вижу Бена: он идет ко мне с двумя кружками горячего кофе в руках.

– Неужели одна из них – мне? – спрашиваю я.

– А то кому же? – Босс ухмыляется и протягивает кружку, над которой встает парок. – Один американо и… – он достает из кармана бумажный пакет, – …датская слойка с корицей из кафе.

– Спаситель, – говорю я и только теперь вспоминаю, что даже не завтракала сегодня утром. Кофе пахнет божественно.

– Не могу же я позволить, чтобы мои служащие падали за работой от голода. Особенно если они стоят на стремянках с режущими и колющими инструментами в руках.

Я улыбаюсь. Второго такого заботливого босса, как Бен Моретти, не найти во всей вселенной. Бизнес он унаследовал от родителей, переехавших сюда из Италии в конце шестидесятых. Сами они не так давно отошли от дел и вернулись на родину, в маленький дом недалеко от Неаполя. Но Бен родился и вырос в Лондоне. Теперь ему уже за сорок, но выглядит он как итальянская кинозвезда: черные как смоль волосы и темные глаза. Правда, в душе Бен настоящий тихушник, ничуть не похожий на того стереотипного обходительного мачо, какими наша британская публика представляет обычно всех итальянцев.

Он поднимает брови.

– Выглядишь ты паршиво, не в обиду тебе будь сказано.

– Твое здоровье. – Мои губы изгибаются в саркастической усмешке, но я знаю, он прав. – Не особо много спала сегодня ночью.

– Всё в порядке?

– Долгая история, – отвечаю я. – Но твой кофе со слойкой меня взбодрит. Спасибо тебе.

– У меня есть время; если хочешь, можем поговорить.

– Ага, спасибо, но говорить-то на самом деле не о чем, – отвечаю я. У меня нет сил объяснять, что случилось. Особенно боссу. Не хочу, чтобы он решил, будто я из тех, кто тащит свои проблемы на работу потому, что мне в жизни не хватает внимания. – Но все равно спасибо, что предложил, – добавляю я.

– Да все нормально. Где меня найти, ты знаешь; захочешь, чтобы кто-нибудь тебя выслушал, – приходи.

Я улыбаюсь.

– Еще раз спасибо. – Приподнимаю руки, занятые кофе и слойкой, и протягиваю их в его направлении.

Бен улыбается мне в ответ, а потом поворачивается и уходит обратно в офис.

Покончив с нежданным завтраком, я продолжаю стричь вистерию. Мне не терпится позвонить в полицию, но уже десять часов, а я так ничего толком и не сделала за утро. Вот закончу со стрижкой, потом проверю, как подвязаны деревья, и в час пойду на ланч.

Несмотря на отсутствие клиентов, следующие три часа проходят на удивление быстро. За все утро нас посещают всего с полдюжины человек, что неудивительно для такой сырой погоды. Еще день-другой, и в садовом центре будет не протолкнуться от желающих приобрести рождественские украшения для дома и зимние растения в горшках, чтобы украсить ими комнаты, где они с друзьями или родственниками будут отмечать праздник. Я стараюсь не думать обо всех предыдущих Рождествах, когда я сама была частью этой толчеи, обуреваемая желанием сделать свой дом особенно нарядным и уютным. В этом году я наблюдаю предпраздничную суматоху со стороны. Меня она не касается. Я как телезритель, который смотрит передачу о жизни какого-нибудь племени из далекой, чужой ему страны.

Сижу на табурете в теплице и жду, когда меня соединят с кем-то из тех полицейских, что вчера увели из моего дома Гарри. Стекла в теплице запотели, но в одном месте остался просвет, и я вижу сквозь него смутные силуэты двух моих коллег, сидящих в дальнем углу питомника и жующих сэндвичи. Это Джез, старший садовник, и Кэролайн, которая заправляет в магазине. Оба вполне приятные люди, но я как-то не успела сойтись с ними поближе за те девять месяцев, что я работаю у Бена. Наверное, все дело в том, что я предпочитаю одиночество – так для меня лучше.

– Миссис Маркхэм?

При звуке деловитого женского голоса на том конце провода сердце мое начинает бешено колотиться.

– Да, – отвечаю я. – Я Тесса Маркхэм.

– Здравствуйте, говорит детектив-сержант Эби Чибуцо. Я приезжала к вам в дом вчера вечером по вызову.

– Здравствуйте.

– У вас есть для нас какая-то новая информация? – спрашивает сотрудница полиции.

– Гм… нет, вообще-то нет. Я просто хотела узнать, что с Гарри – его вернули семье? Я понимаю, вам запрещено сообщать какие-либо подробности, но я просто хотела…

– Мне очень жаль, но, как мы вам вчера говорили, нам запрещено разглашать какую-либо информацию, касающуюся Гарри.

В глубине души я знала, что не услышу от них ничего нового, и все-таки огорчаюсь.

– Но, – продолжает Эби, – я все равно рада, что вы позвонили. Мы бы хотели, чтобы вы зашли к нам сюда, – нам нужно обсудить с вами кое-какие детали вчерашнего события. Не могли бы вы прийти в участок? Мы только зададим вам пару вопросов – и всё.

Мое сердце грохочет, на лбу выступает пот.

– Вы хотите, чтобы я пришла в участок? Когда?

– Сейчас удобно?

Наверное, раз уж мне все равно придется говорить с ними, то лучше сделать это не откладывая, чем жить с этой мыслью еще какое-то время, но мне ужасно страшно.

– Сейчас? Гм… да, хорошо. У меня сейчас как раз перерыв. А это надолго?

– Точно не скажу. Адрес участка на той визитке, которую мы дали вам вчера.

Визитка лежит у меня на колене, но мне даже не нужно заглядывать в нее, я и так знаю, где это. Совсем недалеко, если идти скорым шагом.

Встаю.

– Хорошо. Минут через десять-пятнадцать я буду у вас.

– Отлично. Спро́сите меня у дежурного, – говорит моя собеседница. – Детектив-сержант Чибуцо.

– Хорошо, спасибо. До встречи.

Я хватаю сумку и телефон и отправляюсь искать Бена.

«Садовый центр Моретти» построен вокруг двух прекрасных полуотдельных домов XVII века, в которых когда-то давно располагалась богадельня. В одном из них Бен живет, а из другого управляет своим бизнесом, который состоит из небольшого кафе с магазинчиком в нижнем этаже, а также офиса и хранилищ наверху. Я взлетаю по лестнице, перескакивая через две ступеньки зараз, и нахожу его за столом, где он сидит и щурится на какой-то листок через оседлавшие его переносицу очки для чтения.

– Надо бы сходить, получить новый рецепт, – говорит Бен, не поднимая на меня головы. – А то цифры расплываются.

– Отличный предлог, чтобы не платить по счетам, – ехидничаю я.

– Ха, хорошо бы. – Босс смотрит на меня, улыбается и откладывает бумагу. – Всё в порядке?

– Мне нужно выйти на время ланча, – говорю я, не желая вдаваться в подробности, для чего именно. – Правда, я могу немного задержаться. Тогда останусь после работы и все наверстаю. Ладно?

– Конечно, никаких проблем. Нельзя сказать, что у нас сегодня от клиентов отбоя нет…

– Спасибо.

– Пожалуйста. – Бен снова улыбается и делает рукой такое движение, будто выпроваживает меня. – Иди. Поешь что-нибудь. Развлекись.

Если б он только знал!

* * *

Двадцать минут спустя я сижу в комнате для переговоров с теми двумя полицейскими, которые приезжали ко мне вчера вечером, – детективом-сержантом Эби Чибуцо и детективом-констеблем Тимом Маршаллом. Все выглядит очень серьезно и официально – стол, стулья, записывающее устройство. На столе передо мной пластиковый стаканчик с водой. От волнения у меня взмокли ладони, а за правым ухом часто бьется пульс.

– Тесса Маркхэм, – начинает Чибуцо, – вы не арестованы, но допрашиваетесь по подозрению в похищении ребенка.

– Что?! – вскрикиваю я. – Похищении ребенка? Вы же говорили, что только хотите задать мне несколько вопросов, обсудить еще раз то, что произошло вчера… Ни о каком похищении и речи не было! – Что это, я сплю? И мне снится жуткий, кошмарный сон? Мозги у меня точно размягчились и стали похожи на губку. Полицейские начинают говорить оба сразу, но я не могу понять ни слова.

– Миссис Маркхэм? Тесса? С вами все хорошо? – спрашивает Маршалл.

Я делаю несколько глубоких вдохов.

– Вы что, меня арестуете?

– Нет, – отвечает Чибуцо. – Я же сказала, пока мы с вами только беседуем.

– Но вы сказали «похищение». Вы думаете, что это я похитила Гарри?

– Мы пытаемся выяснить, что случилось, – говорит Эби. – Вы не откажетесь ответить на несколько наших вопросов? Если вам нужна юридическая консультация, то вы имеете на нее право.

– Несколько вопросов? – спрашиваю я.

– Да, – подтверждает сержант.

Я задумываюсь, не выбрать ли мне опцию «юридическая консультация». Но тогда придется ждать, пока они пригласят адвоката. Это может занять уйму времени, а мне надо обратно на работу. Ведь если я задержусь здесь надолго, то придется потом объяснять Бену, почему я опоздала. В конце концов, я ничего плохого не сделала, так что адвокат мне ни к чему. И так прорвусь.

– Я отвечу на ваши вопросы, – говорю я. – Адвокат мне не нужен.

– Уверены? – переспрашивает Чибуцо.

– Да.

Вопросы оказываются теми же, что и вчера. Что случилось, когда я пришла домой, о чем мы с Гарри разговаривали. Отвечать приходится подробно, так что я словно проживаю вчерашний вечер заново, минуту за минутой. Скорее бы все закончилось… Время идет неумолимо – на часах уже почти без четверти два.

– А вот раньше… – Чибуцо заглядывает в свой список вопросов. – Раньше, в две тысячи пятнадцатом году, двадцать четвертого октября, в субботу, вас уже обнаруживали в парке Фрайерн, где вы шли по дорожке, толкая перед собой коляску с трехмесячным младенцем Тоби Дрейпером. Его мать, Сандра Дрейпер, заявила о его пропаже за двадцать минут до этого.

Эти слова для меня словно удар в солнечное сплетение. Эби поднимает голову. Они с коллегой смотрят теперь на меня в упор, и я чувствую, как у меня начинают рдеть щеки.

– Да, – каркающим голосом отвечаю я. – Да, но в тот раз я объяснила полиции, что это было чистое недоразумение.

– Не могли бы вы еще раз рассказать нам, что тогда случилось? – спрашивает Чибуцо.

«Нет, черт возьми, не могла бы!» Ворошить эту болезненную древнюю историю – последнее, чего мне хочется сейчас.

– Что вы помните о том инциденте? – продолжает моя собеседница.

Делаю глубокий вдох.

– Я шла по парку и вдруг увидела коляску – она стояла у небольшой группы деревьев. Я сошла с тропы и подошла ближе, чтобы посмотреть. В коляске спал ребенок. Я огляделась вокруг, никого не увидела и подумала, что надо взять коляску и отвезти ее в полицию, куда я и направлялась в тот момент, когда рядом со мной вдруг остановилась полицейская машина.

Я умолкаю, и детективы тоже не произносят ни слова. Молчание затягивается.

– У вас был с собой мобильный телефон? – Констебль Маршалл задает вопрос, которого я ожидала, потому что его задавали мне полицейские и в тот раз.

– Да, – говорю, – телефон у меня был, но я подумала, что если отвезу ребенка в участок сама, то так будет быстрее.

– А вы не подумали, что лучше было бы сначала все-таки позвонить нам на всякий случай: вдруг об этом ребенке кто-то беспокоится, вдруг его уже ищут?

– Теперь, задним числом, я это, конечно, понимаю. Но в тот момент мысли у меня немного путались.

– Не могли бы вы объяснить подробнее? – спрашивает Чибуцо. – Почему у вас путались мысли?

Я прекрасно понимаю, к чему они клонят.

– В августе того года… – Голос у меня становится сиплым, я откашливаюсь и начинаю снова. – В августе того года мой сын… мой трехлетний сын умер от острого лимфобластного лейкоза. Я была вне себя от горя. Я и сейчас еще не оправилась.

– Очень вам сочувствую, – говорит Эби и смотрит на меня с жалостью.

Но ни сочувствие, ни жалость не мешают ей продолжать ворошить все это и дальше. Снова и снова они заставляют меня брести через боль, а сами слушают и наблюдают.

– Это была не единственная моя потеря, – говорю я. – Лили, сестра-близнец Сэма, умерла при родах. Так что я потеряла обоих детей.

Чибуцо кивает. Маршалл смотрит вниз, на свои ботинки.

– Но вы ведь это все уже знаете, – говорю я, глядя прямо в честные карие глаза детектива-сержанта. – У вас же все там записано.

Она снова заглядывает в бумаги, лежащие перед ней на столе.

– Здесь сказано, что вы в то время страдали от депрессии. Это так?

– Да, – отвечаю, скрипнув зубами. «И ты бы небось страдала, умри у тебя второй ребенок».

– Я знаю, для вас это непросто, – настаивает Эби, – но миссис Дрейпер утверждает, что отвлеклась лишь на пару минут, когда ее старший малыш, которому тогда было чуть больше года, убежал в кусты. Она говорит, что, когда вернулась, коляски не было там, где она ее оставила, а вы быстро удалялись по тропинке, толкая ее перед собой. Она говорит, что кричала вам, но вы не реагировали. По ее словам, вы не могли ее не слышать, если только вы не глухая. Побежать за вами она не могла: ее малыш не слушался и продолжал убегать от нее. Тогда-то она и позвонила в полицию. Вы разве не слышали, как вам кричала миссис Дрейпер?

– Нет! Я уже много раз это повторяла. Если б я слышала тогда ее крик, то, конечно, остановилась бы и вернулась. В тот раз мне не предъявили никакого обвинения, так зачем же вы опять ворошите эту историю?

– Миссис Маркхэм, – серьезным тоном спрашивает Тим, – это вы привели к себе домой Гарри вчера вечером?

– Откуда я его привела? Нет. Говорю же вам, он уже был там, когда я вернулась. – В комнате ужасно душно, у меня зудят веки, и все тело как в огне. Я понимаю, что зря не захотела дождаться адвоката. – Вы меня в чем-то обвиняете? – Делаю глоток воды из стакана. Она тепловатая и не помогает растворить удушающий ком в горле.

– Нет, – говорит Чибуцо. – Мы просто пытаемся докопаться до фактов. Нам надо определить, каким именно образом Гарри оказался вчера у вас в доме.

– Я ведь уже говорила вам. Я не лгу, если вы в этом меня подозреваете. Зачем бы я стала вам звонить, если б сама привела его? И вообще, где во всей этой истории родители Гарри? Спросите у них, что случилось. Почему они не следили за своим сыном? Как он попал в мой дом? Здесь явно творится что-то странное, но я тут ни при чем!

– Пожалуйста, постарайтесь не волноваться, миссис Маркхэм… Тесса, – говорит сержант. – Мы беседуем со всеми заинтересованными сторонами.

– А как же мой муж, Скотт? С ним вы тоже беседуете? Или у вас проблема только со мной?

– У нас нет с вами никаких проблем; мы только хотим выяснить, не знаете ли вы чего-нибудь такого, что могло бы помочь нам в расследовании. А со Скоттом Маркхэмом мы говорили сегодня утром.

Руки и ноги у меня дрожат. Дыхание становится частым и неглубоким. Кажется, сейчас у меня начнется паническая атака. Я вспоминаю слова моего доктора: сделать глубокий вдох, на раз-два-три-четыре-пять задержать дыхание, а потом выдохнуть, медленно. «Ничего плохого с вами не случится, – говорил он. – Как бы тяжело и страшно вам ни было, от панической атаки умереть нельзя». Сейчас я в этом сомневаюсь.

– С вами всё в порядке, Тесса? – спрашивает Чибуцо, но ее встревоженный голос доносится до меня откуда-то издали.

Я вытягиваю руку, чтобы заставить ее замолчать. Хоть бы они ушли, дали мне прийти в себя, собраться с мыслями.

– Сейчас все будет хорошо… паническая атака…

– Беседа прервана в… четырнадцать десять.

Глава 5

Наверное, мне не стоило возвращаться после этого на работу, но я не хотела, чтобы Бен подумал, будто я без зазрения совести злоупотребляю его добросердечием. Да и вообще, что бы я стала делать дома – снова думать, прокручивать в голове одни и те же мысли? Вот уж чего мне совсем не хочется. Я направляю шланг в пустой цветочный горшок и наблюдаю за тем, как вода шипит и брызгает, смывая со стенок землю и грязь.

Слава богу, в участке я сумела справиться с собой и не поддалась панике полностью. Дыхание выровнялось довольно быстро, и я смогла взять себя в руки. Чибуцо остановила беседу, а Маршалл принес мне сладкого чаю с печеньем. Они были добры ко мне и сказали, чтобы я шла домой и отдохнула. И еще сказали, что я «отпущена до продолжения допроса» и что они свяжутся со мной, когда и если им понадобятся еще детали.

Воспоминания о том страшном годе пробудили мою давнюю боль, которая так закипела и заклокотала во мне, что я едва не задохнулась; но я сумела ее обуздать, и теперь она едва булькает. Я снова дышу свободно. Ну почти.

Направляю шланг в сторону и заглядываю в горшок, чтобы проверить, всё ли я отмыла. Горшок чист. Осталось перемыть еще пятьдесят таких же.

– Что, сэндвич с креветками несвежий попался?

Я поднимаю голову и вижу перед собой Бена – он озабоченно смотрит на меня.

– А?..

– Что-то вид у тебя какой-то зеленоватый.

– Ты сегодня прямо сыплешь комплиментами, – говорю я.

– Извини. Просто стараюсь быть внимательным боссом. Работники нужны мне живые и здоровые. – Бен обеспокоенно разглядывает меня, склонив голову набок.

Последнее, что мне сейчас нужно, – это еще одна порция жалости.

– Спасибо, у меня всё в порядке, – заверяю я его, но мой голос звучит так, что даже я сама себе не верю.

– Ну как скажешь… Вообще-то у меня есть к тебе разговор, Тесс.

Господи, надеюсь, он не собирается меня уволить! Правда, вид у него сейчас не злой и не раздраженный, но как знать…

– Не пугайся, ничего страшного, – говорит Бен. – Всего лишь деловое предложение.

Я таращу на него глаза, как идиотка. Не знаю, как отвечать.

– Ты свободна сегодня после работы? – продолжает мой начальник. – Хочу пригласить тебя куда-нибудь выпить. Приставать не буду, обещаю. У меня к тебе серьезный разговор.

– Гм, ну ладно. Сразу после работы?

– Да. Может быть, дойдем до «Королевского дуба», тут, за углом? Я даже покормлю тебя ужином за счет фирмы, если ты захочешь.

– О, вот это было бы здорово. – В животе у меня урчит. С этим дурацким походом в участок я совершенно забыла про еду. – А насчет чего это твое деловое предложение?

– Поговорим о нем в другом месте, если не возражаешь, – отвечает Бен.

– А, ну да, ладно, – соглашаюсь я и немедленно начинаю ломать голову над тем, что такое он может мне предложить, о чем нельзя говорить на работе. Но ничего не поделаешь, придется подождать.

Остаток дня я провожу как в тумане. Даже не замечаю, когда время подходит к шести. Внезапно появляется босс и говорит, что с работой пора заканчивать. Вид у меня, наверное, тот еще. Приходит мысль, что неплохо бы зайти домой, принять душ, освежиться… Но я тут же гоню ее: ведь это всего лишь Бен, он каждый день видит меня похожей на пугало для ворон.

Я иду в туалет помыть руки и ополоснуть лицо, затем захожу за сумкой в комнату для служащих и жду, когда босс все запрет.

– Ну, идем? – спрашивает он, опуская в карман связку ключей.

Я киваю, думая о том, какой неловкостью завершится сегодняшний вечер. День выдался для меня эмоционально тяжелым, я выжата как лимон, к тому же никогда не была мастером светской болтовни, так что, надеюсь, мой босс не ждет, что я блесну перед ним искусством ведения беседы.

– Ты знаешь «Королевский дуб»? – спрашивает он меня, когда мы бок о бок идем с ним по дороге.

– Бывала там пару раз. Ничего, приятное местечко. – Вспоминаю, как года два назад была там со Скоттом и с нашими друзьями, мы выпивали там по поводу чьего-то дня рождения.

– Там готовят отличную лазанью, – говорит Бен. – В устах итальянца это большой комплимент.

Я улыбаюсь. До паба недалеко, всю дорогу мы мило и ненатужно болтаем, а входя, Моретти открывает передо мной дверь.

Внутри шумно, но шум привычный и не враждебный. Стены обшиты темными деревянными панелями, свет мягкий, приглушенный. Аппетитные запахи из кухни смешиваются с сытным духом пива и ароматом мебельной полировки. Одним словом, типичный английский паб.

Проходя со мной мимо барной стойки, Бен берет с нее меню и кивает кому-то из барменов. Тот здоровается в ответ, называя его по имени. Мы садимся за столик у окна, и босс протягивает меню мне.

– Так ты, значит, рекомендуешь лазанью? – спрашиваю я, даже не заглядывая в книжку. – Пусть будет лазанья.

– Отличный выбор. Пойду, оставлю заказ. А пить что будешь?

– Апельсиновый сок будет кстати. Спасибо.

– Не за что. Сейчас вернусь.

Пока Моретти стоит у бара, я пользуюсь случаем, чтобы оглядеться, рассмотреть людей вокруг. За одним столиком группа беседующих мужчин в костюмах, за другим – хохочущие женщины, дальше парочки и семейные группы. Ребятишки едят бургеры или рыбу с жареной картошкой, щедро поливая ее кетчупом. Быстро отвожу от них взгляд, в горле у меня встает комок. И все равно я чувствую, что лучше мне быть сейчас здесь, на людях, чем сидеть дома и предаваться невеселым мыслям в одиночку.

Вскоре возвращается Бен с напитками, мы чокаемся стаканами и начинаем пить.

– Еду принесут минут через двадцать, – говорит он.

– Отлично. Я и вправду проголодалась.

– Я тоже. – Из динамиков доносится микс восьмидесятых, не слишком громкий, так что мы хорошо слышим друг друга.

– Так что ты хотел со мной обсудить? – спрашиваю я.

– А, да. Это… Послушай, я пока никому ничего не говорил, и мне нужно, чтобы этот разговор остался между нами – ты согласна?

– Конечно. – Пожимаю плечами, чувствуя, что мне уже интересно.

– Ну, тогда вот: я только что получил «добро» от банка. Это значит, что теперь я могу купить шиномонтаж и автостоянку позади моего магазина. Дополнительный участок я использую для расширения бизнеса. Построю там настоящий итальянский ресторан и кафе, а еще – магазин деликатесов для заказов онлайн. И садовую территорию тоже хочу увеличить.

– Вау, – говорю я. – Звучит невероятно.

– Знаю, мне и самому страшно до чертиков, – говорит босс и улыбается так широко, что его глаза превращаются в две щелки. – Но мне кажется, что у меня все получится. – И он делает глоток пива.

Я киваю.

– Конечно, получится! Все будет отлично, я уверена.

– Надеюсь. Знаешь, ты одна из лучших моих работниц, – добавляет вдруг Моретти. – На работу почти всегда приходишь первой, уходишь последней… Делаешь куда больше, чем от тебя требуется… Знаешь, у меня уже давно такое чувство, что ты слишком хороша для этой должности. Мне просто повезло с тобой, Тесс.

– Спасибо, – говорю я, чувствуя, как приятное тепло расползается у меня в груди, и с облегчением понимая, что это, наверное, не прелюдия к моему увольнению. – Так хорошо, когда тебя ценят! К тому же это место идеально мне подходит, а свою работу я люблю. – Я не рассказываю начальнику о том, что работа до упаду помогает мне справляться с гложущей пустотой в душе. Что, если я перестану вкалывать, у меня будет слишком много времени на раздумья о собственной жизни.

– Это подводит меня к предложению, которое я хочу тебе сделать, – говорит босс. – Вообще-то их даже два.

Я поднимаю брови и жду, когда он продолжит.

– Из твоего резюме я знаю, что раньше ты была ландшафтным архитектором.

– Д-да, но это же когда было…

– Всего два с половиной года назад, – отвечает Бен. – Я уверен, что твои знания и сейчас еще тут. – Он постукивает себя пальцем по виску.

Прикусываю губу, сердце начинает колотиться. Тогда у меня была совсем другая жизнь, которую я изо всех сил стараюсь больше не вспоминать. Тогда я сама была другим человеком.

– Дело в том, – продолжает босс, – что, учитывая твой опыт, я хотел бы поручить тебе разработку плана новой садовой территории. Пока я не смогу заплатить тебе за это столько, сколько положено, но мне очень важно знать твое мнение.

Я киваю. В теории это как раз то, что я люблю. И знаю настолько хорошо, что могу делать даже во сне. К тому же мне по-настоящему очень-очень хочется помочь Бену в его новом предприятии. У меня есть уже кое-какие идеи и для той территории, которой он владеет сейчас. Но я ни с кем ими не делюсь, потому что помощнику садовника надо знать свое место, а не указывать боссу, как ему лучше вести бизнес. Но он просит у меня профессионального совета, а я не уверена, что смогу справиться с такой ответственностью. Ведь мой разум все еще очень хрупок после того, что мне довелось пережить. Всякое событие, выходящее за рамки той рутины, которую я кропотливо для себя создала, способно опрокинуть меня в депрессию, поэтому я не верю переменам и себе. И не знаю, смогу ли когда-нибудь поверить.

– Ты сказал, что у тебя два предложения, – говорю я, увиливая от ответа. – Какое второе?

– Значит, так, – начинает Бен, и его темные глаза вспыхивают энтузиазмом. – Когда я займусь этим проектом вплотную, мне понадобится не меньше года на его разработку. А значит, смотреть за делами в магазине мне будет некогда. Поэтому мне нужен человек, который вместо меня займется моим садовым центром. – Он умолкает и смотрит на меня в упор.

– Я? Ты хочешь, чтобы я управляла «Моретти»?

Босс кивает.

– Я прибавлю тебе зарплату. Не в два раза – пока, – но почти. Я могу…

– Хо-а, погоди, Бен! – Я перевожу дух и отираю лоб ладонью. – Я польщена, честное слово, но…

– Пожалуйста, не отказывайся. Ну хотя бы не сразу. Подумай о моем предложении. Прошу.

– А как же Кэролайн? – спрашиваю я, вспоминая коллегу, которая в свои сорок с хвостиком уже работает управляющей магазином. – Разве она не расстроится, если ты вдруг назначишь меня на ее место? Вообще-то это с ней, а не со мной тебе следовало бы сейчас советоваться. Да и Джез вряд ли захочет, чтобы я им командовала.

– Пока ты не будешь указывать ему, что и как делать с растениями, он против не будет. И между нами говоря, Кэролайн, конечно, милая, но ужасно несобранная и нервная. На работу почти всегда приходит с опозданием. Обеденный перерыв затягивается у нее часа на два, и в семье у нее вечный кризис, не один, так другой. Как я могу доверить ей управление всем центром? Она симпатичная и с клиентами управляется прекрасно, но большая ответственность ей не по силам. Не думаю даже, что она согласится, если я ей это предложу.

Я поворачиваю голову вправо и вижу хорошенькую темноволосую официантку, которая приближается к нашему столу.

– Две лазаньи, – говорит она и ставит перед нами еду. – Как дела, Бен?

– Хорошо, Молли. Ты как? – отзывается мой собеседник.

– Да так. Как обычно.

– Это Тесс. Тесс, это Молли.

Взгляд официантки не задерживается на мне надолго.

– Привет, – говорит она с улыбкой, в которой не участвуют ее глаза.

– Здравствуйте, – отвечаю я.

– Как мама с папой, в порядке? – спрашивает она Бена. – Я по ним соскучилась.

– У них все хорошо, – отвечает босс. – Радуются, что вернулись в Италию. Я передам им от тебя привет, когда они будут звонить.

– Да, конечно. Скажи им, что я очень их люблю. – Молли продолжает стоять рядом. Кажется, она хочет сказать что-нибудь еще, но не знает, что именно.

– Хорошо, – говорит Моретти, прерывая неловкое молчание. – Всегда рад тебя видеть. Береги себя.

– Ты тоже. – Девушка сворачивает низ своего передничка в трубочку и семенит на высоченных каблуках назад к бару.

– А это кто, управляющая клубом поклонниц Бена Моретти? – спрашиваю я.

– Ха-ха, очень смешно.

– Бывшая подружка?

– Нет! Просто раньше я часто бывал здесь с родителями. Это она так, из вежливости.

– Почему раньше? Кажется, ты и сейчас тоже здесь.

– А мне кажется, что нам пора переменить тему, – говорит босс; его щеки пламенеют от смущения. – Давай поедим.

– Великолепно, – говорю я, прожевав первый кусок лазаньи.

– Я же говорил.

– Приводи меня сюда каждый вечер, и, может быть, я соглашусь стать менеджером «Садового центра Моретти».

– Правда? – Глаза начальника зажигаются надеждой.

Я понимаю, что не стоило так шутить. Теперь он будет считать, что я думаю над его предложением.

– Послушай, Бен, как я ни польщена…

Он грустнеет.

– В моей жизни сейчас происходит много всего, личного, – объясняю я. – Вот почему я сильно сомневаюсь, что смогу взять на себя такую ответственность.

– Тесс. Я… я слышал о том, что с тобой случилось. О твоих детях. Я очень, очень тебе сочувствую.

Я откладываю вилку. Голод вдруг как рукой сняло.

– Кто тебе рассказал?

– Кэролайн. Довольно давно.

Замечательно. Она-то как узнала? Видимо, она из тех, кто обожает собирать сплетни и передавать их дальше. Я вдруг понимаю, что мне очень больно. Мне всегда казалось, что мы с ней неплохо ладим, но тут я вдруг представила себе ее на работе, за прилавком – она из тех продавцов, которые вечно трещат с покупателями. Колкость насчет сплетницы-коллеги уже готова сорваться у меня с языка, но Бен, заметив это, добавляет:

– Она сделала это потому, что заботилась о тебе, Тесс.

– А откуда у нее такая осведомленность о моих делах?

– Кажется, она дружит с твоей свекровью.

Я почти уверена – свекровь считает, что все дело в моей плохой наследственности. Сама Аманда Маркхэм вырастила четверых здоровых детей. У Скотта три старших сестры, так что он единственный и долгожданный мальчик в семье.

– Кэролайн решила, что мы все должны знать, через что ты прошла, чтобы никто не обидел тебя как-нибудь случайно, – добавляет Моретти.

Но меня совсем не радует, что на моей работе в курсе моих дел оказались все, ну просто абсолютно все. Хотя, с другой стороны, в этом есть и плюс: никто не лезет ко мне с расспросами, не надо ничего объяснять, придумывать отговорки.

– В общем, – продолжает босс, – я только хотел, чтобы ты знала – я в курсе твоей ситуации и пойму, если… если у тебя будут случаться тяжелые дни.

– Спасибо, – мямлю я.

– Не стану притворяться, будто я действительно понимаю, что ты испытала, Тесс. Даже думать о таком – и то, гм, страшно. Но мне представляется, что для тебя было бы сейчас полезно уйти с головой во что-нибудь такое.

Я тронута. Большинство людей предпочитают вообще не касаться темы моих детей – просто не знают, как к этому подступиться. А Бен не только не испугался, но считает, что я способна справиться с большой ответственностью.

– Я была сегодня в полиции, – вдруг выпаливаю я.

Босс как раз подносит к губам кружку с пивом, но теперь ставит ее на место и смотрит на меня, поджав губы.

– Я ходила к ним в обеденный перерыв, – продолжаю я.

– Не возражаешь, если я спрошу зачем? В смысле, ты не обязана отвечать мне, но…

– Да нет, все нормально. История, правда, такая странная… – Я нервно хихикаю.

– Расскажи. – Моретти делает глоток пива, а я – большой глоток сока, жалея, что не заказала чего-нибудь покрепче.

Рассказываю Бену о том, что приключилось вчера. О Гарри. Слова так и сыплются из меня. Я не заикаюсь и не мямлю, как делала в полицейском участке, где каждое мое слово взвешивалось и подвергалось тщательному анализу. Теперь я говорю свободно, как на исповеди, словно освобождаясь от большой тяжести. Судя по выражению лица босса, он и удивлен, и сочувствует мне, и понимает меня. В его взгляде я не вижу ничего похожего на осуждение. Он меня ни в чем не подозревает.

– Вот это да, Тесс. Это же прямо…

– Да, знаю. Очень странно.

– У тебя, наверное, голова кругом. А тут еще я со своим деловым предложением, тоже, нашел время… – Он закатывает глаза.

– Ты же не знал. И потом, может быть, ты прав. Может быть, именно это мне и нужно, чтобы забыть обо всем. Только… дай мне, пожалуйста, время, чтобы я могла обо всем как следует подумать, если можешь.

– Ну конечно. Думай, сколько тебе угодно. Ну то есть не то чтобы совсем сколько угодно. Мне надо будет знать к Новому году, ладно?

Я киваю, и мне вдруг становится как-то легче.

– А теперь ешь, – говорит Бен.

– Да, босс.

Еще час мы сидим за столом, уплетаем вкусную еду и болтаем о разных пустяках вроде книг, которые мы прочитали в последнее время, забавных покупателях и своих плохих привычках. Бен оказывается отличным компаньоном, с ним так легко говорить. Интересно, почему я раньше этого не замечала? Но вскоре события последних двадцати четырех часов начинают сказываться на мне. Я вдруг ощущаю себя совсем измотанной. Босс настаивает, чтобы я не выходила завтра на работу, а посидела дома, отдохнула. Я возражаю, но он не хочет ничего слышать, и мне приходится согласиться. Остается только надеяться, что я смогу целый день проспать.

Часы показывают всего девять вечера, когда я на ватных ногах, засыпая на ходу, закрываю за собой дверь своей передней, но мне кажется, что уже гораздо позже. Вообще-то надо бы мне сразу лечь в постель, но я хочу сначала сделать еще одно дело.

Беру мобильник, иду в гостиную и усаживаюсь там на диван, в свой привычный уголок, поджав под себя ноги. Звоню Скотту, чтобы узнать, как у него прошла беседа с полицией сегодня утром. Все равно мне не заснуть, пока я не поговорю с ним. Вдруг он каким-то чудом узнал, что там с Гарри…

В трубке раздаются три сигнала, а потом я решаю, что по ошибке нажала не на ту кнопку, потому что отвечает мне женщина. Я так удивляюсь, что даже не сразу соображаю, что надо сказать.

– Алло? – говорит она. – Алло?

– Здрасьте, – говорю я. – Я, наверное, набрала вас по ошибке. Я звоню Скотту. Кто это?

На том конце наступает пауза.

– Алло? Вы еще здесь?

Я уже готова дать отбой и сделать вторую попытку, когда незнакомка вдруг говорит:

– Тесса?

– Да. Кто говорит? Это номер Скотта?

– Да. – Голос звучит нерешительно, как будто женщина не знает, его это номер или нет.

– Вы не могли бы передать ему трубку, пожалуйста?

– Он… он сейчас занят. – Голос, судя по всему, принадлежит молодой женщине.

– Занят? В каком смысле? Он еще на работе? На собрании?

– Он в ду́ше.

И тут до меня начинает доходить. Какая-то женщина отвечает по телефону Скотта, пока сам он в душе. Я на мгновение застываю и чувствую, как кровь отливает у меня от лица.

– Мне очень жаль, – говорит она, но никакого сожаления в ее голосе я не слышу. – Я знаю, вы, наверное, удивитесь, но я девушка Скотта. Вообще-то он давно уже должен был вам все рассказать.

У Скотта есть девушка. Я все еще чувствую привкус лазаньи и апельсинового сока. Не знаю, что сказать.

– Тесса? Вы меня слышите?

– Да. Ничего страшного, я поговорю с ним позже.

– Вообще-то…

Но я не хочу знать, что там у нее вообще-то. Обрываю разговор, мой палец сам жмет иконку на экране. После этого отключаю телефон.

Глава 6

Вчера вечером я пришла домой, готовая сразу заползти в постель и отдаться благостному сну. А вместо этого я поговорила с ней.

У Скотта есть девушка. Девушка. У моего Скотта. Отца наших мертвых детей.

Вечером я легла в постель, закрыла глаза и приказала себе уснуть. Чтобы найти забвение. Но мой мозг отказывался успокаиваться. Я представляла их двоих вместе. Гадала, какая она. Сколько ей лет? Она красивая? Как они познакомились? Где? И когда? Почему он не рассказал мне об этом? А ведь я даже не спросила, как ее зовут. Она действительно его девушка – или так, увлечение? Они смеются вместе? Я пытаюсь вспомнить, когда мы со Скоттом в последний раз вместе смеялись. Плохо, что приходится так напрягаться, вспоминая. И еще хуже, что за последние годы я так и не вспомнила ни одного случая, когда бы мы смеялись. А ведь раньше хохотали, я это помню. Животики надрывали так, что дышать становилось нечем. Помню, я еще кричала ему, чтобы он перестал, а то я описаюсь…

Как он мог поступить так со мной? Да, мы не живем больше вместе, да, мы «разъехались». Но это же Скотт. Мой Скотт. Я была уверена, что рано или поздно мы снова будем вместе. Мы ведь так долго были вместе, что я почти не помню, как жила до него. Так я лежала, сначала на одном боку, потом на другом, пытаясь замедлить дыхание, прогнать из головы все мысли. Я вызывала в памяти образы ясного голубого неба и прозрачных голубых озер, перебирала те моменты моей жизни, когда была спокойна и счастлива. Но все они были связаны с ним. И потому теперь безвозвратно испорчены мыслями о ней.

Время от времени я щелкала выключателем ночника и смотрела на часы: час ночи, два двадцать, два тридцать пять. Я пыталась читать книжку. Пила теплое молоко. Три часа ночи. Послушала умиротворяющие голоса по «Радио 4». И вот время уже семь тридцать утра, черт бы его побрал, а я все лежу: сна ни в одном глазу, мысли в мозгу несутся одна за другой, как шальные поезда.

Что же мне делать? А что я могу сделать? Ничего удивительного, что он разозлился, когда я позвонила ему в воскресенье вечером. Я же оторвала его от этой его шалашовки… Черт, что это за слово? Годов, кажется, из 70-х, обычно я так не говорю. Но не могу заставить себя думать о ней как о его девушке. А слово шлюха в моих устах звучит как-то слишком озлобленно.

А кто такая теперь я? Не жена? И не мать? У меня нет никаких амбиций, нет места в жизни, и цели по-настоящему тоже нет. Я зажмуриваю глаза как можно крепче и, скользя по простыне, опускаюсь под пуховое одеяло с головой.

Вся беда в том, что наш брак умер одновременно с Сэмом. Скотт еще пытался его спасти, но я была так поглощена своим горем, что даже не думала о его боли. Эмоции переполняли меня, не оставляя свободного уголка для мыслей о нем и о его нуждах. А потом, когда он сказал мне, что уходит – после смерти Сэма не прошло еще и года, – я просто не поверила ему. Решила, что это временно. Тем более что мы не стали официально оформлять наш разрыв. Даже теперь, через полтора года жизни врозь, я все равно верю, что мы еще будем вместе. Или я ошибаюсь? И никаких «мы» больше нет?

Тусклый утренний свет сочится из-за портьер на окнах. На улице хлопают дверцы машины. Слышны звонкие детские голоса: ребятишки взволнованно обсуждают что-то по пути в школу. Я сбрасываю одеяло, простившись с надеждой хотя бы немного поспать. У меня сегодня выходной, надо что-нибудь сделать.

На автопилоте прохожу сквозь все утренние процедуры, натягиваю спортивный костюм, беру миску кукурузных хлопьев и иду с ними в гостиную. Я терпеть не могу слушать, как жуют другие люди – от таких звуков у меня аж зубы сводит. Начинает тошнить. По-моему, этому есть научное название – какая-то фобия или что-то вроде этого. Так что сама я всегда стараюсь есть с закрытым ртом. Но сейчас, сидя одна на своем диване, нарочно грызу хлопья как можно громче. Так вызывающе хрупаю ими – хруп, хруп, хруп! – что сама себе удивляюсь, уж не спятила ли я.

И тут звонит телефон, его звонок вторгается в мой мятежный завтрак. Домашний, обычно я на него не реагирую. Но что, если это Скотт? Или полиция? Я со стуком опускаю миску с хлопьями на стол и плетусь в прихожую. Взглянув на экран телефонного аппарата, вижу, что номер не определен, но все же беру трубку, приготовившись вернуть ее на рычаг при первых же звуках противной рекламной скороговорки.

– Алло? Это Тесса Маркхэм? – Голос женский. Нерешительный. С иностранным акцентом. Вроде бы испанским.

Я уже готова оборвать разговор. Что с того, что она знает мое имя?

– Да! – рявкаю я. – Да. Это Тесса.

– Простите, – говорит незнакомка. – Извините, зря я вам позвонила.

И я слышу гудки. Не я, а она повесила трубку.

На телемаркетинг не похоже. Эти никогда не извиняются, да и трубку тоже не вешают. Несмотря на то что ее номер обозначился на моем телефоне как скрытый, я все же набираю 1471 в надежде узнать, куда я могу ей позвонить – но, разумеется, без толку. Вот черт. А что, если это как-то связано с Гарри? Может быть, она еще позвонит. Зря я так на нее сорвалась. Надо было говорить помягче. Я не свожу с аппарата глаз, гипнотизируя его, чтобы он зазвонил снова, но телефон стоит на столике и упрямо молчит.

Возвращаюсь в гостиную к своему прерванному завтраку, взяв с собой трубку. Так, на всякий случай. Не проходит и минуты, как она снова звонит. На этот раз я произношу свое «да» почти ласково.

– Тесс? Почему ты не отвечаешь на сотовый?

Это Скотт. Я вспоминаю, что мобильник у меня выключен с вечера. Сердце колотится у меня в груди. Узнал, что я вчера говорила с его шалашовкой? Пересказала она ему наш короткий диалог?

– Привет, Скотт.

– Извини, что звоню так рано. Ты свободна сегодня вечером?

Еще бы. Да я каждый вечер свободна.

– М-м… ну да. По-моему, да.

– Отлично. Мы можем встретиться. Скажем, часиков в семь, в тапас-баре, у моей работы?

– Ладно. А зачем ты хочешь…

– Извини, я сейчас на работу опаздываю. Поболтаем потом, ладно?

– Конечно. До встречи.

Ну и ну, это что-то новенькое! Скотт ведь мне совсем не звонит в последнее время. А тут надо же, сам позвонил, да еще и поговорить хочет. О чем нам с ним говорить? О ней? Нет. Эта его шалашовка – явление временное, а то бы он мне давно уже все рассказал. Но надо же что-то сделать. В смысле, с собой. Привести себя в порядок. Выхожу в прихожую и свирепо гляжу на себя в зеркало. Н-да, ну и вид… В смысле, мне ведь всего тридцать шесть лет. Тридцать шесть, а не семьдесят, на которые я выгляжу в зеркале.

Раз уж мы со Скоттом встречаемся сегодня, то надо, чтобы он вспомнил меня прежнюю. В смысле, настоящую. Ведь я – настоящая я – где-то еще существую или нет? Не может быть, чтобы я совсем испарилась. Не так скоро.

Скотт и я познакомились на дне рождения подруги моей подруги, и он потом говорил, что сразу меня заметил. И что я была единственной, с кем ему хотелось поговорить в тот вечер, только он не сразу набрался смелости ко мне подойти. А когда подошел, мы с ним мгновенно поладили. Не помню точно, о чем мы тогда говорили, зато помню, что много смеялись. Он нашел тихое местечко в саду – в ветхом летнем домике. Мы сидели на полу, на подушках для загорания, пили пиво и грызли орешки. Той девчонке, хозяйке вечеринки, пришлось буквально пинками выгонять нас оттуда уже под утро. Скотт проводил меня домой, и мы поцеловались на прощание. После той вечеринки мы стали неразлучны. Друзья называли нас идеальной парой.

Только бы заставить его вспомнить, что между нами когда-то было… Только бы он увидел, что я тоже стараюсь преодолеть боль… Не забыть, конечно же, нет. Такое никогда не забудешь. Но… может быть, принять? Не растрачивать остаток своих дней на бесконечный траур. Вернуть в свою жизнь хоть какой-то смысл.

Ну, всё, звоню Максу.

Три часа спустя я сижу в уютном вращающемся кресле и, съежившись, смотрю на себя в огромное, кристально-прозрачное зеркало, а лампочки вокруг него безжалостно высвечивают морщинки и мешки на моем лице, делают еще темнее темные круги под глазами, подчеркивают седые корни и посеченные концы волос. Впечатление удручающее.

– Не хочу показаться грубым, дорогая, – говорит Макс, уткнув кулачки в свои цыплячьи бедра, – но твои волосы как будто выдержали неравный бой с металлической мочалкой для посуды. Длину придется снять дюйма на два, а то и больше. Может, сделаем «паж», что скажешь?

– Я же садовница, Макс. «Паж» не годится, волосы будут лезть мне в глаза во время работы.

– О господи! – Он хватает мою левую руку и смотрит на нее с ужасом.

Я тоже смотрю и вижу красную растрескавшуюся кожу и слоящиеся ногти.

– Что ты ими делала? – восклицает Макс.

– Говорю же тебе, я – садовница, – отвечаю я. – Моим рукам уже ничем не поможешь. Давай сосредоточимся на волосах, ладно? Мне так тебя не хватало, Макси! – добавляю. Давненько я уже ни с кем так не кокетничала.

– Ну еще бы. Да я просто необходим в твоей жизни, Тесс. Это не волосы, а катастрофа какая-то. Еще немного, и им реанимацию пришлось бы вызывать. – Он поворачивается к кому-то из своих подручных. – Принесите миссис Маркхэм бокал просекко.

– Что? – Я в ужасе округляю глаза. – Нет. Макс, сейчас же только половина одиннадцатого утра! Слишком рано для спиртного.

– Пф-ф-т! При обычных условиях я бы с тобой согласился. Но в нынешнем, запущенном случае тебе просто необходимо чуток взбодриться.

– Ну хорошо, ладно, только добавь туда хоть апельсинового сока, что ли, – для приличия.

– Витамин С, прекрасная идея.

Несколько часов спустя я золотистой блондинкой выпархиваю на крыльцо салона. Волосы сверкающим каскадом стекают с моей макушки к плечам. Ступив на тротуар, ловлю на себе восхищенные взгляды, и надо сказать, что чувство, которое я при этом испытываю, отнюдь нельзя назвать неприятным. Какая-то женщина пристально смотрит на меня темно-карими глазами, и я слегка улыбаюсь ей в ответ. Она опускает голову и смущенно спешит прочь. Пожимаю плечами и сворачиваю к метро. Надо съездить в центр, купить себе что-нибудь нарядное на вечер – старая одежда мне не по размеру.

В «Муссоне» стягиваю с вешалки юбку двенадцатого размера. За прошлый год я немного похудела: вся одежда, какая у меня есть, на мне болтается. Это юбка модели «карандаш»: черная, зауженная книзу, с ярко-зелеными вышитыми цветами. Думаю, что с черными сапожками и свитерком с треугольным вырезом она будет смотреться что надо. Но, когда я ныряю в нее через голову, юбка буквально скатывается с моих бедер. Проверяю ярлык: может быть, перепутала размеры? Нет, это определенно двенадцатый. Тогда я прошу продавщицу принести мне такую же юбку десятого размера. Она окидывает меня оценивающим взглядом и предлагает восьмой. Восьмой размер я носила только лет в двадцать с небольшим. И – о, чудо! Восьмой садится на меня идеально, а это значит, что я стала на три размера меньше, чем была. Видимо, со всеми своими переживаниями, потерей аппетита и пропущенными обедами и ужинами сама не заметила, как скинула несколько фунтов.

Пока я стою в очереди на кассу, у меня вдруг возникает странное чувство, точно спину мне колют маленькими иголочками. Оборачиваюсь и вижу женщину, которая пристально смотрит на меня. Я так же пристально вглядываюсь в нее и вдруг понимаю, что это та самая, темноглазая, на которую я наткнулась при выходе из салона. Она примерно одного возраста со мной, ну, может быть, чуть постарше. Неужели она сюда за мной приехала?

– Извините, вы следующая?

Оборачиваюсь и вижу, что кассир обращается ко мне.

– Простите, вы не могли бы немного подождать? – спрашиваю я, бросая юбку на прилавок. И снова оборачиваюсь, но та женщина уже исчезла.

Шарю глазами по магазину. Ее нигде нет – наверное, ушла.

– Я вернусь через пять минут, – говорю кассирше и иду бродить между рядами, поворачивая голову то вправо, то влево. Та женщина совсем не высокая, она легко может спрятаться где-нибудь за одеждой. Так я добираюсь до выхода и даже выглядываю на людную улицу, чувствуя, как у меня стучит сердце. Бесполезно – разве найдешь ее в этом муравейнике?

Но кто она? Почему-то я уверена, что эта женщина как-то связана с Гарри. Не исключено, что это она звонила мне сегодня утром, а потом повесила трубку. Господи, сделай так, чтобы она снова позвонила! А если появится сама, то так просто от меня не отделается: я заставлю ее сказать, кто она и почему интересуется моей особой.

Глава 7

Ровно в назначенное время я, проведя ладонями по новой юбке, открываю дверь в тапас-бар, где мы встречаемся со Скоттом. Там тепло, и едва я вхожу внутрь, как меня окружают яркие огни и веселые голоса. Уже второй вечер подряд я выхожу в люди. Надо же, совсем на меня не похоже.

Я окидываю взглядом столики, но Скотта не вижу.

Ко мне подходит официант, лет двадцати с небольшим, в черной футболке и темных джинсах.

– Хотите взять столик? У нас сейчас очередь, время ожидания – примерно час. Но можно присесть у бара…

– Я здесь кое с кем встречаюсь, – говорю я. – Не исключено, что он заказал столик на фамилию Маркхэм.

Официант смотрит на дощечку с зажимом у себя в руке – там у него список.

– На семь вечера?

– Да.

– Сюда, пожалуйста. – Парень ведет меня к кабинке в глубине помещения.

У меня перехватывает дыхание. Скотт уже там; он сидит ко мне спиной, перед ним на столе бутылка пива.

– Вам что-нибудь принести? – спрашивает официант.

– Да, пожалуйста, лайм с содой. – Я не отказалась бы и от чего-нибудь покрепче, но хочется сохранить ясную голову. Сегодняшний вечер слишком важен для меня, нельзя взять и все испортить.

Выпускаю из легких весь воздух до последней унции, а потом делаю новый глубокий вдох. Я смогу, у меня получится вернуть себе мужа, я это знаю. Образы мелькают у меня в голове: вот мы вдвоем, держимся за руки. Вот он ведет меня к нашему дому, напрочь забыв о своей шалашовке. Вот мы падаем на кровать. Смеемся. Плачем. Мы так счастливы снова быть вместе, в своем доме…

– Тесс. – Скотт встает, скользит по мне взглядом, потом еще раз и говорит: – Вау, да ты потрясающе выглядишь!

Я изо всех сил стараюсь не показать, до чего же мне приятно, что он оценил мои усилия по преображению себя.

– Честное слово, Тесс. Ты великолепна. – Он подается вперед и чмокает меня в щеку. Я тоже касаюсь губами его щеки, замираю так на мгновение, а после мы садимся за стол, лицом друг к другу.

– Давненько я здесь не была, – говорю. – А что, грибы в чесночной заливке тут еще подают?

– Да. И те маленькие картошечки с пряностями, которые тебе всегда так нравились.

– Ням. Обязательно себе закажу. – Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить, но разговор у нас идет прямо как в старые добрые времена. Возвращается официант с моим лаймом с содовой. – А знаете, принесите-ка мне еще бокал вина, белого, сухого, – прошу я его. Мною вдруг овладевает праздничное настроение.

– Конечно, – отвечает официант, ставя передо мной безалкогольный напиток.

Скотт, уже зная, что я предпочту, дает ему заказ на еду, и официант уходит, оставляя нас наедине. Еще дома я тщательно продумала все, что буду говорить. В мои планы не входит обсуждать Гарри или мой визит в полицию, этот вечер я хочу посвятить нам двоим. И вот теперь я здесь, но мне отчего-то становится неловко. Я просто не знаю, как выйти на тему нас.

– Как работа? – начинает Скотт. – Справляешься?

– Хорошо. Босс предложил мне повышение.

– Отлично, Тесс. – Муж улыбается. – Вообще-то я немного нервничал из-за этой встречи с тобой, – добавляет он.

– Нервничал? – Мое сердце делает небольшой кульбит. Неужели он так же предвкушал сегодняшний вечер, как я?

– Просто я не знал, в каком ты будешь настроении, – объясняет Скотт. – Но, как я вижу, с прошлого воскресенья ты как будто перевернула страницу. И стала собой, прежней Тесс. Я так за тебя рад!

На сердце у меня теплеет. Официант приносит мое вино; я подношу к губам бокал и делаю большой глоток, наслаждаясь ощущением приятного жжения в гортани и тем, как напиток легко ударяет в голову.

– Так как, ты пойдешь на повышение? – спрашивает Скотт.

– Не знаю пока. – Беру из терракотовой миски в центре стола оливку и закидываю ее себе в рот.

– И в чем оно будет выражаться? Надеюсь, в повышении зарплаты в том числе, – он ухмыляется.

– Бен хочет, чтобы я стала в «Моретти» менеджером, пока он будет заниматься расширением бизнеса. Плюс просит, чтобы я консультировала его по поводу дизайна новой территории.

– Но это же просто здорово, – говорит Скотт, качая головой. – Для тебя ведь это плевое дело, разве нет? По-моему, надо соглашаться.

– Ты так думаешь? Ответственность все-таки большая. Мне страшно соглашаться, вдруг я все испорчу.

– Да что там портить, ты ведь с такой работой с закрытыми глазами справишься! И вообще, глаза боятся – руки делают. Попробуй, Тесс, – ты заслужила что-нибудь хорошее от жизни после всего, что тебе выпало.

– И ты тоже, – говорю я. – Ты тоже заслужил что-нибудь хорошее.

– Спасибо. – Муж улыбается мне. – Вообще-то я отчасти поэтому тебя сюда и пригласил.

Надежда затопляет меня изнутри так, что у меня даже дыхание перехватывает. Сил хватает лишь на то, чтобы не лыбиться на него, как влюбленная юная идиотка.

– Элли сказала мне, что вы с ней вчера поговорили, – продолжает Скотт. – Что ты позвонила, когда я был в душе. – Тут он качает головой. – Я не хотел, чтобы ты вот так о ней узнала. Извини. Я сказал ей, что она вообще не должна была брать трубку. Мне жаль, что она на тебя все вывалила.

Ага, значит, у шалашовки есть имя – Элли.

– Не беспокойся, – отвечаю я таким тоном, чтобы муж понял – обиды я на него не держу. – Всё в порядке. Мне все равно, что было в прошлом, встречался ты с кем-нибудь или нет. Мы ведь расстались. Я была ужасно подавлена, на тебя почти не обращала внимания… Но теперь все это в прошлом. Так что ты не должен мне никаких объяснений.

– Ты даже представить себе не можешь, какую тяжесть сейчас сняла у меня с плеч, – говорит Скотт, откидываясь на спинку стула и действительно разминая плечи, как будто они у него затекли. – Скажу тебе правду: я ужасно боялся этого вечера. Шел сюда и все время думал: как буду объяснять тебе про нас с Элли, про том, что между нами есть… Поэтому я очень рад, что ты сама все понимаешь. И надеюсь, что мы сможем остаться друзьями.

– Друзьями? – повторяю я, чувствуя, как это слово липнет у меня к языку и как меня окатывает холодом: я начинаю кое-что понимать. – В смысле, ты и я?

– Да, конечно. – Скотт подтверждает мою догадку озадаченной улыбкой. – Было бы непростительно, если б каждый из нас пошел теперь своим, отдельным путем, после всего, что нам выпало перенести вместе. И ты еще полюбишь Элли, я тебе обещаю. Глядишь, вы с ней еще подругами станете…

Его голос то удаляется, то грохочет у меня в ушах, пока я пытаюсь переварить его слова. Значит, эта Элли – не просто увлечение, она – нечто большее. А мне в жизни Скотта отведено теперь место в области преданий. Я стала его «бывшей». И при этом он хочет, чтобы все мы были счастливы и довольны. Он думает, я и сюда пришла для того, чтобы дать ему свое благословение, подтвердить, что мы останемся друзьями.

– Ты и она? – шепчу я. – Вы действительно вместе? И у вас все серьезно? – На моих губах проступает недоверчивая улыбка, готовая в любую секунду обернуться гримасой презрения.

Скотт прикусывает губу и ерзает на стуле. Делает проходящей мимо официантке знак принести ему еще пива.

– Да. Я думал, ты понимаешь это, и еще думал, что ты желаешь мне добра.

Я открываю рот. Разочарование сдавливает мне грудную клетку, мешая вздохнуть.

– Я не сказал тебе об этом раньше, – продолжает Скотт, – потому что боялся тебя ранить. Но когда Элли ответила вчера за меня по телефону… В общем, я понял, что настала пора объясниться. И ты так хорошо выглядишь, вся такая спокойная и сдержанная… Честно говоря, я думал, что всё в порядке.

Я так поражена, что даже не могу говорить. Тело и ум – все парализовано, как будто я наглоталась каких-то таблеток.

– Мы с ней познакомились около года назад, в моем офисе, во время рождественской вечеринки, – нерешительно объясняет Скотт. – Сначала все было как бы в шутку, но… Тесса, мне очень жаль, но у нас действительно все серьезно. Мы любим друг друга.

Похоже, мое молчание он воспринимает как поощрение. Думает, что мне нужны его объяснения. А я хочу сейчас только одного – чтобы он замолчал. Чтобы он заткнулся наконец. Я совсем не хочу слушать о нем и Элли. Об их прекрасных отношениях и о том, как сильно они любят друг друга. Делаю большой глоток вина, прекрасно осознавая, какой эффект оно может оказать на мои и без того растрепанные чувства.

– Я пришла сюда с надеждой, что мы снова будем вместе. – Мне удалось выдавить из себя эти слова, но голос у меня до того тихий, что мужу приходится наклоняться ко мне, чтобы расслышать. – Я хотела попросить тебя дать нашему браку еще один шанс. Я все еще люблю тебя, Скотт. Ты разве не понимаешь?

Но тот трясет головой так, словно хочет стряхнуть с себя мои слова. Слова, которых он не хочет слышать.

– Есть еще кое-что, – говорит Скотт. Пытается выдержать мой взгляд, но не может, и его глаза постепенно опускаются на стоящую перед ним пустую бутылку. – Тесса, мне так жаль, – продолжает он, по-прежнему глядя вниз. – Элли беременна.

Я откидываюсь на спинку сиденья так резко, как будто меня ударили ножом.

– Извини, – повторяет он, теперь уже глядя на меня. – Мне так жаль… Очень, очень жаль. Мы совсем это не планировали.

«Ты-то, может, и не планировал», – проносится у меня в голове ядовитая мысль. И он мне все это рассказывает! Нас разделяют всего два фута, но у меня такое чувство, будто с каждой секундой он удаляется от меня все дальше и дальше. Тот мужчина, которого я когда-то знала…

– Все нормально, Тесс?

– Нет, – говорю я. – Нет, Скотт. Ничего со мной не нормально, ты что, блин, не видишь?

У него повисает челюсть.

Лицо Скотта, когда-то такое знакомое, теперь совершенно чужое. Его крупный рот, сильный нос, светлые карие глаза, всегда такие добрые прежде. В которых я читала только желание и любовь. Теперь все это он дарит другой женщине. А я вызываю у него лишь… что? Жалость? Обиду? Гнев? Я – помеха, болтающийся конец из прошлого, который необходимо подвязать. Я вижу это по его глазам – до чего ему не терпится уйти отсюда. Поставить наконец точку. Сказать последнее слово. И уйти. С чувством выполненного долга.

Мы – то есть Скотт и я – пробовали завести еще одного ребенка. Он этого хотел, а мне это казалось предательством. Попыткой стереть из памяти наших умерших детей. Заменить их другими. Муж говорил тогда, что это поможет нам обоим исцелиться, направить свою любовь в новое русло. Рождение нового ребенка создаст новые воспоминания, которые исцелят прежние раны. Но по разным причинам этого так и не случилось, а потом и сам Скотт ушел из дома, и некому стало настаивать.

Не могу дышать. Не могу больше сидеть в этом баре, таком людном и жизнерадостном. Громкий смех и улыбающиеся лица повсюду. И самое ужасное, воздух вокруг меня пронизан неумолимой жалостью Скотта. Встаю на ноги и кручу головой по сторонам в поисках выхода: я вдруг забыла, где здесь дверь, вообще потеряла ориентацию в пространстве. У Скотта будет другой ребенок. Он полюбил другую женщину. Он меня бросает.

Теперь я понимаю, что ни на что больше не гожусь. Подумать только, решила, что если подстричься помоднее да напялить юбчонку посексуальнее, то и дело в шляпе – курам на смех! На самом же деле я старая развалина. Никому не нужная, ни на что не годная. И это не жалость к самой себе, это – реальность. Правда. Так разве ж могу я его винить? Громко всхлипываю, поворачиваюсь и бросаюсь бежать.

– Тесса, подожди! Нам надо поговорить!

Но я не могу даже оставаться рядом со Скоттом, мне надо выбраться отсюда наружу. На бегу хватаюсь за ворот свитера и оттягиваю его. Как в нем душно! И жарко. Все тело зудит. Я представляю его с той женщиной, из телефона. Не знаю, как она выглядит, но наверняка красивая. Элли. Я уже ее ненавижу. За ту жизнь, которая будет у нее. И которая должна была быть у меня.

На шатких ногах я вываливаюсь из бара на улицу. Скотт не пойдет за мной, пока не уплатит по счету, такая уж у него натура. Которая так бесит меня сейчас, что я готова визжать от злости. Но нет, я не буду стоять здесь и ждать, когда он явится и снова начнет доставать меня своими «ах, как мне жаль» и «извини». Не доставлю ему удовольствия успокоить за мой счет свою совесть. Я мчусь по улице, высматривая свободное такси. Через пару секунд вижу впереди оранжевый огонек. Выбрасываю вперед руку и делаю умоляющие глаза. Автомобиль подъезжает к тротуару, и я успеваю достаточно собраться с мыслями, чтобы продиктовать шоферу свой адрес.

– Уэйбридж-роуд, четырнадцать, Эн одиннадцать.

Таксист кивает, и я забираюсь на заднее сиденье.

– Тесса! – доносится сзади оклик Скотта.

Но я не оборачиваюсь.

– Поезжайте! Прямо сейчас, пожалуйста, – прошу водителя. – Он идет. Я не хочу, чтобы он…

Шофер жмет на газ, и мы уезжаем. Надеюсь, ему не приспичит со мной разговаривать.

– Все хорошо, милочка? – тут же раздается вопрос с переднего сиденья.

Я ловлю его взгляд в зеркальце заднего вида, киваю и отвожу глаза. К счастью, он ни о чем больше не спрашивает.

Скотт и Элли. Элли и Скотт. Скотт и Элли Маркхэм. Они ведь теперь поженятся – или нет? Конечно, поженятся. Со мной он разведется. Придется мне снова брать девичью фамилию. И все опять будет так, словно нас четверых никогда не было на земле. Он сотрет нас из своей жизни. Они поженятся, заведут премилую маленькую семейку, и все будут говорить: «Как хорошо все кончилось для Скотта! Он столько вынес, и, надо же, ему повезло, пусть со второй попытки, но он все же нашел свое счастье». А потом будут шепотом добавлять: «Жалко его бывшую – как там ее звали? Тесса, да, вот как. Жалко ее. Так и живет одна, бедняжка… Не оправилась после всего, что с ней случилось, да и как тут оправишься, правда?»

Нельзя терять лицо. Только не в такси, не перед этим незнакомцем. Прижимаю кулак к губам. Надо удержать все в себе до тех пор, пока я не доберусь до дома. «Смотри в окно, – говорю себе. – Смотри на витрины магазинов, на бары и рестораны, на всех этих счастливых людей на улице. Не думай. Не думай о Скотте. О Скотте, Элли и их ребенке, таком хорошеньком, таком новом…»

Поездка в такси длится двадцать минут. Вообще-то для меня это слишком дорого, особенно после того, как я выкинула столько денег на стрижку и новую одежду, но толкаться сейчас в автобусе с другими людьми или целый час добираться домой пешком – нет, я бы этого не вынесла.

Пытаюсь заставить себя ни о чем не думать. Задавить чувство всесокрушающего разочарования. Чувство, что меня предали и унизили. Мысли мчатся в голове одна за другой. Прогнать их выше моих сил. Рациональная часть личности твердит мне, что мы со Скоттом фактически расстались еще год назад. Он больше не обязан обо мне заботиться. Но зачем же было так долго скрывать от меня эту Элли? Сколько раз я ему звонила, разговаривала с ним обо всем, думая, что мы все еще вместе, а он все это время отдалялся от меня, отвечал мне только из жалости… Бедная, глупая, надоедливая Тесса!

– Почти приехали, милочка, – говорит шофер. – Уэйбридж-роуд, так?

– Да, пожалуйста, – отвечаю я, не узнавая собственного голоса.

Водитель сворачивает с магистрали на мою узкую улицу, и я чувствую, как сердце во мне начинает ныть еще сильнее, если такое вообще возможно. Мне хочется выскочить из машины и бежать куда глаза глядят, лишь бы не быть здесь, не оставаться наедине со своими мыслями…

– Что это тут у вас? – говорит вдруг таксист и притормаживает, не доехав немного до моего дома.

– Нам дальше.

– Знаю, милочка. Посмотрите-ка на эту толпу. У вас в доме что, концерт «Уан дайрекшн»? Или Ее Величество пожаловала с визитом?

Я наклоняюсь вперед и через лобовое стекло вижу впереди толпу: люди запрудили весь тротуар перед моим домом и даже проезжую часть.

– Что там такое? – спрашиваю.

– Понятия не имею.

Мы ползем по улице со скоростью черепахи, постепенно подбираясь к толпе все ближе. Человек, наверное, тридцать, никак не меньше. Чем ближе мы подъезжаем, тем страшнее мне становится. Люди, видимо, услышав звук мотора, оборачиваются. Вспыхивают прожекторы. Я вижу фотоаппараты. Микрофоны.

– Журналисты, – говорит шофер. – Вы, часом, никого не прикончили?

– Черт, – бормочу я.

– Это вас они ждут, милочка?

Мы стоим уже прямо напротив моего дома, и наша машина как будто притягивает к себе журналистов, которые окружают ее моментально, как железная стружка – магнит. Какие-то физиономии таращатся на меня сквозь окна, затворы фотоаппаратов щелкают, точно выстрелы, и я невольно прикрываю сумочкой свое заплаканное лицо.

– Может, поедем куда-нибудь еще? – спрашивает шофер. – Не советую сейчас выходить.

Я начинаю разбирать голоса через стекло.

– Тесса! Расскажите нам о мальчике!

– Вы его похитили?

– Тесса, вы не хотите рассказать нам свою часть истории?

Видимо, они говорят о Гарри. Но как они узнали? И зачем они здесь? Идти мне больше некуда. К Скотту нельзя по понятным причинам. На работе сейчас уже все заперто, да и вообще я не хочу взваливать на Бена свои проблемы. Мои родители давно умерли, братьев и сестер у меня нет, близких подруг тоже не осталось – я всех оттолкнула от себя после потери Сэма. Не могу же я заявиться к кому-то из них сейчас и потребовать помощи и защиты…

– Сколько я вам должна? – спрашиваю таксиста.

– Двадцать семь фунтов, милочка.

Стараясь контролировать свое лицо, я протягиваю ему двадцатку и еще десять.

– Сдачи не надо, – прибавляю бесшабашно.

– Спасибо. Но я все же не советую туда выходить. Прямо стая волков какая-то.

– Ничего со мной не случится, – отвечаю я, сама себе не веря.

– Ну как хотите. Я постою пока здесь, прослежу, как вы до двери доберетесь.

– Спасибо. – Киваю, расправляю плечи и распахиваю дверцу такси. И оказываюсь физически не готова к такому напору человеческих тел вокруг. Шум, свет… Все это для меня слишком, и я едва нахожу в себе силы унять дрожь в коленях. Журналисты так плотно обступили меня со всех сторон, что я почти ощущаю их дыхание на своем лице и отчаянно пытаюсь не встречаться с ними глазами.

Иду сквозь них прямо вперед, дохожу до своей калитки. Дрожащими руками отпираю ее. Слава богу, они не могут войти за мной в палисадник. Только выкрикивают вопросы и щелкают фотоаппаратами мне в спину, пока я бегу к крыльцу.

Надо было мне приготовить ключи еще в машине. Ройся теперь тут у них на виду в сумочке и слушай, как они орут по ту сторону забора… Кажется, что проходит целая вечность, хотя на самом деле едва ли несколько секунд, прежде чем я наконец выуживаю свои ключи. Вставляю нужный в замочную скважину, вваливаюсь в прихожую и захлопываю за собой дверь, чувствуя, как сердце заходится от смятения и страха.

Что это, черт возьми, сейчас было?

Глава 8

Откровения Скотта продолжают сводить меня с ума, но как я могу их обдумать, когда у меня за дверью толпятся все эти люди? Мой мозг не справляется со всем, что было набросано в него за этот вечер. Пульс скачет, кишки сводит от нового стресса. Я не решаюсь зажечь в доме свет – вдруг кто-нибудь из журналистов его увидит?

На столике в прихожей яростно мигает автоответчик – его ярко-красный глаз предвещает опасность. Я нажимаю на кнопку сообщений и вижу, что их поступило ровно сорок одно. Сорок одно сообщение. Делаю глубокий вдох и нажимаю кнопку прослушивания. Первое сообщение оказывается от журналистки крупной центральной газеты, которая просит меня перезвонить ей, как только смогу. Второе тоже из газеты. За ним – звонок из программы новостей местного телеканала. Я выслушиваю еще два однотипных сообщения и нажимаю кнопку «стоп». Автоответчик продолжает мигать. Закрываю красный огонек пальцем, чтобы не видеть его. При одной мысли об этих сообщениях – о стоящих за ними людях, каждый из которых хочет заставить меня говорить – мне становится совсем нехорошо. Вполне возможно, что кто-то из них и сейчас торчит на улице у моего дома. И долго они собираются там стоять? Всю ночь? Да нет, вряд ли…

Звонок по городской линии. Я не отвечаю. И тут меня осеняет – я опускаюсь на корточки и начинаю шарить за столиком в прихожей. Найдя телефонную розетку, выдергиваю шнур из сети. Звонок сразу прекращается. Отлично.

Встаю, стараясь не думать о людях снаружи. О том, как они кружат у моего дома. Выжидают. Даже внутри я чувствую себя так, словно меня выставили на всеобщее обозрение и всякий может меня обидеть. Я больше не в безопасности. Задираю повыше юбку, опускаюсь на четвереньки и пробираюсь в гостиную, к окну – снаружи горит фонарь, и его света достаточно, чтобы ориентироваться в комнате. Нащупываю шнуры от жалюзи и тяну за них, пока все планки жалюзи не распределяются по окну более-менее ровно. Все так же на четвереньках пробираюсь в кабинет-столовую – воздух там застоялся и пахнет плесенью, потому что после ухода Скотта я туда почти не захожу – и проделываю то же самое. Только после этого встаю и иду в кухню – ее окна выходят не на улицу, и я не боюсь, что здесь меня увидят журналисты, но жалюзи все же задвигаю. Правда, небольшие щелочки между планками все равно остаются. Вот когда я жалею, что не обзавелась плотными портьерами из настоящей ткани. Теперь, даже закрыв окна, я все равно не чувствую себя в безопасности и не решаюсь включить свет.

В темноте опускаюсь на стул у кухонного стола – в гостиную возвращаться страшно, слишком оттуда близко до журналистов на улице. Может быть, вызвать полицию? А что они могут сделать? В доме тихо. Слышно только гудение холодильника и мое прерывистое дыхание. Я съеживаюсь на стуле, чувствуя себя загнанной лисой в норе, окруженной охотничьими собаками. Хорошо хоть, они не могут войти.

Трясущимися рукамия вынимаю из сумочки мобильник. И тут же соображаю, что по умолчанию собиралась позвонить Скотту. Но теперь это нельзя. После того, что он сказал мне сегодня вечером, это больше невозможно. Надо же, всего лишь этим вечером он огорошил меня своим откровением, а кажется, будто уже несколько дней прошло… Нет, придется сначала выяснить, что там болтают обо мне журналисты. Видимо, они как-то прознали про Гарри, но зачем раздувать из этого целую историю? Что им рассказали и кто это сделал?

Открываю в телефоне «Гугл» и ввожу в поисковую строку свое имя. На экране тут же начинают отображаться результаты поиска, и я холодею. Мое имя фигурирует в целом списке заголовков, заполняющих экран целиком. Оказывается, у журналистов есть даже мое фото, сделанное еще до стрижки, но тоже не старое. Наверное, его сделали вчера, потому что на нем я в новой рабочей куртке. Все это похоже на страшный сон. Поверить не могу, что обо мне пишут все газеты.

Кликаю заголовок в начале списка и жду, пока откроется страница. Проглядываю статью. В ней сказано, что я похитила пятилетнего мальчика. Ну, то есть не совсем так – автор статьи этого не утверждает, но задает вопрос: «Неужели Тесса Маркхэм и впрямь похитила пятилетнего мальчика?».

Нет, черт возьми, никого я не похищала.

И опять я невольно задумываюсь о том, откуда они узнали про Гарри. Может быть, кто-то из полицейских проболтался? Нет… Ну конечно, это же ясно, как день. Я вдруг понимаю, кто это все устроил.

Карли.

Моя любопытная соседка. Конечно, это она. Кто, кроме нее, видел Гарри? Никто. Но как она разнюхала все остальное? Что ж, надеюсь, она изрядно наварилась на моем несчастье… Вот ведь сука какая!

Я вызываю следующее сообщение. Вижу журналистку с микрофоном. Начинается видео. Да ведь она же стоит на моей улице! Показывает на мою дверь и спрашивает: действительно ли женщина, которая живет здесь, серийно похищает детей. О господи, она рассказывает про тот случай с коляской! Они берут интервью у матери ребенка. Вот она, стоит рядом с репортером напротив моей двери и клянет меня на чем свет стоит. Говорит, это просто насмешка над правосудием, что меня еще в тот раз не упекли куда следует. В их голосах столько уверенности, как будто я и впрямь совершила то, в чем они меня обвиняют. Но я ничего такого не делала. Совсем ничего. Или я ошибаюсь?

Прошло двое суток, а ребенок все еще не возвращен в лоно семьи. Никто не знает, откуда он появился и как оказался в доме Тессы Маркхэм. По всей видимости, множество вопросов еще ожидают ответа.

Щелкаю по следующему изображению – это диктор с местных теленовостей. Он говорит о моем прошлом, о моих мертвых детях. Рассказывает, как вскоре после смерти Сэма меня заподозрили в попытке похищения ребенка, но обвинение так и не было предъявлено официально. Почему же никто не говорит о том, что это я и Скотт позвонили в воскресенье в полицию? Я хочу сказать, если б я по-настоящему похитила Гарри и намеревалась оставить его у себя, разве стала бы я тогда сама ставить в известность власти?

Смотреть больше нет сил. Слушать, как чужие люди снова и снова копаются в моей истории, тоже. Как они судят и рядят обо мне, расписывая все то, хуже чего для матери и быть не может. Почему меня опять заставляют пройти через все это? Почему прошлое никак не хочет оставить меня в покое?

Мобильник начинает вибрировать у меня в руке, и я едва не роняю его от неожиданности. Неужели журналисты добрались и до этого номера? Но нет, на экране высвечивается телефон Моретти. Наверное, Бен звонит, посмотрел новости. Не исключено, что теперь он точно меня уволит, может быть, даже прямо сейчас. Так что с повышением можно распрощаться, и не важно, хотела я его или нет. Но говорить сейчас с ним у меня нет сил. Позже.

Десять секунд спустя мобильник пронзительно пикает, оповещая меня о прибытии голосового сообщения. Я вздыхаю. Что ж, так и быть, посмотрю, числюсь я еще на работе или нет. А то, может быть, завтра идти уже никуда не надо…

«Тесса, это Бен. Пожалуйста, позвони мне, когда получишь это сообщение. Я видел новости. И беспокоюсь за тебя. Журналисты – банда придурков. Постарайся не обращать на них внимания. Если тебе нужна поддержка, сообщи, я приеду».

От его доброты у меня перехватывает горло. Просто не верится, что он слышал всю грязь, которой облили меня по телевизору, и продолжает считать меня порядочным человеком. Телефон снова начинает звонить: это опять Бен. На этот раз я отвечаю.

– Алло. – Мой голос звучит жалобно, почти жалко.

– Тесса, я только что отправил тебе сообщение. У тебя всё в порядке?

– Нет, вообще-то.

– Мне приехать?

– Лучше не надо. – Я вымученно усмехаюсь. – Тут половина Флит-стрит^[1] у моего дома пасется.

– Черт. Я все равно приеду. Мне-то на них плевать.

– Бен, я так благодарна тебе за этот звонок… Сказать тебе не могу, до чего я… – Тут у меня срывается голос, и я беру паузу, чтобы перевести дыхание. – В общем, ты не обязан был это делать.

– Еще как обязан. Мне же надо было проверить, как ты. И вообще, я хочу, чтобы ты знала – я на твоей стороне, понятно?

Ну вот, зачем он так? Лучше бы сказал что-нибудь погрубее… Просто не представляю, как я теперь смогу ответить ему, не расплакавшись.

– Тесс? Ты меня слышишь?

– Да, – пищу я.

– Ну всё. Я сейчас еду.

– Нет! – Я снова перевожу дух. – Нет-нет, у меня всё в норме, спасибо. Я сейчас лягу спать, а завтра, будем надеяться, они потеряют ко мне интерес.

– Тебе не обязательно выходить завтра на работу. Отсидись дома сколько понадобится.

– Спасибо, но сейчас работа – это все, что у меня есть. – Звучит до того пронзительно, что я, спохватившись, добавляю еще один вымученный смешок. – Я лучше приду, если ты не против.

– Конечно, не против. Но только если ты уверена, что так будет для тебя лучше.

– На все сто, – отвечаю я, чувствуя, как по моим щекам катятся горячие слезы.

– Хорошо, тогда до завтра. Только обязательно позвони мне, если что. Я серьезно.

– Хорошо. Спасибо, это так важно для меня… знать, что хоть кто-то меня поддерживает. Знаешь, они ведь всё наизнанку вывернули.

– Представляю, – говорит Моретти негромко.

– Ну ладно, до встречи, Бен.

– Пока, Тесс.

Я с неохотой нажимаю отбой и первые несколько минут после звонка ощущаю даже какой-то прилив бодрости. Но быстро возвращаюсь к мысли, что, несмотря на доброту Бена, я в этой истории одна против всех. Боясь даже подумать о том, как проведу эту ночь, подхожу к раковине, набираю в стакан воды и иду наверх.

Неужели этот кошмар никогда не кончится?

Глава 9

Просыпаюсь еще до будильника. Странно, но я проспала всю ночь. Как – это уже другое дело. Мне снились хнычущие младенцы, вопящие журналисты и – совсем уже странно – люди с акульими мордами вместо лиц. Ну и пусть; главное, что я все же спала. Но едва я открываю глаза, как события прошедшего дня наваливаются на меня с новой силой. Скотт, Элли, их ребенок, журналисты… Наверное, меня опять вызовут в полицию. После всей той шумихи, которую подняла вокруг меня пресса, на них теперь тоже будут давить, требовать, чтобы они скорее выясняли, кто такой Гарри и откуда он взялся. И самое главное, как он оказался у меня в кухне.

Срабатывает будильник, и его сигнал посылает под откос стройный поезд моих мыслей. Может, оно и к лучшему. Что толку ломать голову над тем, что да как теперь будет. Лучше всего встать, умыться, одеться, добраться до работы и постараться ни о чем не думать. Конечно, проще сказать, чем сделать, но я все же попробую. Хорошо, что Бен на моей стороне. И я задаю себе вопрос: интересно, видел ли Скотт вчера новости и не толпятся ли журналисты у порога его квартиры? Очень мило с его стороны, что он позвонил и узнал, как у меня дела.

Выскальзываю из постели и на цыпочках подхожу к окну. Отвожу уголок занавески и заглядываю в сырое, темное утро. И тут же вздрагиваю всем телом: перед моим домом та же толпа, что и вчера, – журналисты болтают между собой, пересмеиваются. Им совершенно все равно, как их жажда к собирательству сплетен отразится на моей жизни. Интересно, ночевали они тут или уже утром перегруппировались?

Меня начинает тошнить от страха, едва я представляю себе, как выйду на улицу и опять окажусь лицом к лицу с ними. Но ведь я ничего плохого не сделала, так почему я должна их бояться? Дело не только в них одних. Дело в том, что они снимают меня на фото и на видео, и пишут обо мне всякие гадости – так, что во всей стране нет уже, наверное, человека, который не был бы посвящен в мое прошлое и не делал бы сейчас выводы о том, что я могла, а что не могла сделать. Старые друзья и коллеги смотрят сейчас все это и качают головами – одни жалея, другие ненавидя меня за то, чем я, по их мнению, стала. И все уже заранее предполагают, что я виновна, хотя мне еще не дали и шанса доказать обратное.

Принимаю душ, одеваюсь и на цыпочках спускаюсь по лестнице, слушая, как колотится мое сердце. Я не голодна, но все-таки вытрясаю в миску пригоршню хлопьев. Молока в доме нет, так что у меня есть выбор – сгрызть их сухими или залить водой. Я выбираю последнее, и оказывается, что это довольно вкусно. Не высший класс, конечно, но вполне съедобно. Жую и глотаю, жую и снова глотаю, не чувствуя вкуса. Главное, не думать о Скотте. Если я начну о нем думать, то уже точно не доберусь ни до какой работы, а так и проваляюсь весь день в постели, предаваясь печали. Представляю, как я, с зареванным лицом и опухшими глазами, вою от горя, швыряя в стену вещи. Но это лишь мое воображение; в реальности же вот она я, сижу, ем хлопья, собираюсь на работу.

Споласкиваю пустую миску, надеваю куртку, шапку, перчатки, хватаю сумку и телефон. До чего же жалко, что из моего дома нельзя выйти другим путем! Но я живу в доме-террасе – это один длинный дом, составленный из целого ряда мелких, боковые стены у них общие, а задние двери выходят в садики, также разделенные кустами и заборами высотой футов двадцать. Через такой не перелезешь. Ну можно, конечно, если очень постараться, но для всякого, кто не владеет техникой прыжка с шестом, выход остается один – через парадную дверь.

Собираюсь с духом. Напоминаю себе, что они ничем не могут мне навредить, поскольку не имеют права до меня дотронуться. Так что надо просто не обращать на них внимания – и всё. Идти, не поднимая головы, по своим делам. Ни на какие вопросы не отвечать и не плакать. Все просто и ясно. Тогда отчего же у меня так предательски дрожат ноги и сводит живот?

Ладно, хватит раздумывать, иди уже.

Я наклоняю голову и открываю входную дверь. В ту же секунду в темноте утра вспыхивает свет и раздаются частые щелчки фотоаппаратов. Журналисты столпились у моей калитки, прилипли к забору, окликают меня с тротуара. Забрасывают меня провокационными вопросами, на которые я, против воли, не могу не обращать внимания. Мимо проносится машина, водитель несколько раз жмет на сигнал. Кому адресовано это гудение, мне или репортерам, я не знаю.

Робко прохожу по дорожке и открываю калитку.

– Вы поговорите с нами, Тесса? Скажите нам, почему вы его взяли?

Сразу за калиткой мне надо повернуть налево, но они стоят у меня на пути. Я хочу обойти их и схожу с тротуара на проезжую часть, но они идут за мной следом. Значит, вежливость тут не поможет и надо действовать силой. Врезаюсь плечом в двух молодых парней в джинсах и парках. Те начинают ухмыляться, будто я только что предложила им новую веселую игру. Точно так же я прокладываю себе путь через всю толпу и убыстряю шаг.

– Посмотрите в объектив, Тесса! Дайте нам сделать хорошее фото!

Но я упорно не поднимаю головы. И продолжаю переставлять ноги: одна, вторая, одна, вторая. Главное, не думать о соседях и о том, что они подумают. И не забывать дышать. Не показывать им, как мне страшно.

– Откуда этот мальчик?

– Вы его похитили?

Их вопросы заставляют меня вспомнить милую мордашку Гарри, и я чувствую, как непрошеная слезинка выкатывается из глаза мне на щеку. Но я ее не вытираю – не хочу, чтобы они заметили, что довели меня до слез. К тому же сейчас я скорее зла, чем расстроена. Хочется крикнуть, чтобы они оставили меня в покое, но им это, вероятно, понравится, так что я молча продолжаю идти вперед. Навстречу попадаются пешеходы, я от них уворачиваюсь – то-то они, должно быть, дивятся, что это здесь происходит. А может быть, и нет, может, они видели новости и узнаю́т меня в лицо.

И что, этот бродячий цирк будет преследовать меня до самой работы?

Ладно, думаю я. Ладно. Идите за мной, вот увидите, мне плевать. Я расправляю плечи, провожу ладонью в перчатке по мокрой щеке и пускаюсь рысцой.

– От правды не убежишь, Тесса! – кричит мне кто-то из журналистов.

– Да вы не узнаете правду, даже если вам ткнут ею прямо в лицо! – кричу я в ответ и тут же прикусываю губу. Всё, конец моей решимости хранить молчаливое достоинство.

Мой ответ вызывает шквал новых вопросов.

– Так расскажите нам свою часть истории!

– Расскажите, как все было, Тесса.

– Вы взяли мальчика?

– Как он попал в ваш дом?

– Вы действовали одна?

Замолчите, заткнитесь, хватит!

Вдруг сзади – завывание приближающегося мотоцикла. Еще кто-то из прессы, на мою голову… Прямо рядом со мной мотоцикл сбрасывает скорость, а пассажир на заднем сиденье щелкает фотоаппаратом, выкрикивает мое имя и задает мне те же вопросы, что и остальные. Я застываю на месте, пропуская мотоцикл вперед, а потом перебегаю на другую сторону дороги, чтобы оказаться от него подальше, – пустая затея, они со своими телевиками и там меня достанут. Другие журналисты плотной толпой провожают меня на противоположный тротуар, без умолку выкрикивая вопросы и щелкая камерами.

Я отвыкла бегать. Уже несколько месяцев этим не занималась, так что я в плохой форме. Потею, задыхаюсь. А главное, как ни ускоряю шаг, эти парни нисколько от меня не отстают. Больше того, похоже, вся эта беготня им по вкусу – они наслаждаются тем, как я мечусь по улице, пытаясь уйти от них. А ведь я не прошла еще и половины пути до работы. Как я выдержу? Перехожу на быстрый шаг. Спина у меня взмокла, в груди давит, икры сводит. Лучше б я осталась дома. С чего это я решила, что у меня хватит выносливости и выдержки, чтобы справиться с этим?

Не останавливаться. Не плакать.

Блестящий грузовичок тормозит впереди у обочины. Наверное, еще кто-нибудь из них, тоже будет приставать с расспросами. Дверца пассажирского сиденья распахивается, когда я подхожу ближе, и кто-то выкрикивает мое имя. Придется свернуть, чтобы избежать расставленной ловушки.

И тут я останавливаюсь. Я же знаю эту машину.

– Тесса, влезай!

Ох, слава богу! Это Бен.

Я подбегаю к автомобилю, запрыгиваю внутрь, захлопываю дверцу и сползаю по сиденью так, чтобы меня не было видно. Босс вливается в поток машин на дороге, и я вижу в боковое зеркальце стайку журналистов на краю тротуара. Они похожи на пассажиров самолета, которых бросили на взлетной полосе.

– Спасибо! – говорю я, часто дыша. Сердце бьется так сильно и быстро, что я боюсь, как бы оно не лопнуло.

– Они и возле «Моретти» караулят, – говорит босс мрачно.

– Прости меня, Бен…

– Тебе незачем извиняться. Просто я не хотел, чтобы тебе пришлось иметь дело с этой оравой на входе, но, как вижу, они тебя и тут уже достали.

– Не знаю, что бы я стала делать, если б ты… – Умолкаю, боясь, как бы мне не разрыдаться, если я буду продолжать.

– Тише, тише, всё в порядке. Здесь тебя никто не тронет. Вот ведь банда ублюдков!

Я делаю вдох.

– Они ведь не войдут в сад, правда?

– По закону не имеют права. Я уже сказал им, что не хочу видеть их на своей территории. Некоторые из них предлагали плату за вход, но я велел им поберечь деньги.

– Спасибо. – Я встряхиваю головой: мне не верится, что дело дошло до такого.

– Двое пытались разговорить меня, чтобы я рассказал им о тебе. Спрашивали, какая ты и… ну, в общем, считаю ли я, что это ты похитила мальчика. Не беспокойся, я не сказал ни слова.

– Бен, мне, правда, очень жаль. Я очень надеюсь, что это не повредит твоему бизнесу. И я пойму, если ты не захочешь, чтобы я приходила сейчас на работу.

– Да ты что, смеешься? Это же бесплатная реклама. – Но улыбка босса кажется мне немного натянутой, а еще я замечаю мелкие тревожные морщинки в уголках его глаз. Он просто храбрится. В наши дни никому не хочется, чтобы его бизнес ассоциировался у публики с именем подозреваемой в похищении детей. И я не знаю, надолго ли его хватит, прежде чем он наконец попросит меня уйти. Конечно, я не буду его обвинять.

Через пару минут мы подъезжаем к «Моретти», и у меня опять учащается пульс, когда я вижу осаждающую вход толпу. Журналисты и просто зеваки смотрят в нашу сторону, жаждая новых аппетитных подробностей, которыми они смогут приправить свои измышления.

– Тесс, я бы на твоем месте пригнулся, – говорит Бен. – Не надо, чтобы они тебя фотографировали.

Второго приглашения я не жду и, отстегнув ремень безопасности, соскальзываю с сиденья на пол.

Пока машина въезжает в ворота центра, я сижу затаив дыхание: от каждого удара в стекло, от звуков чужих голосов, выкрикивающих мое имя, по коже подирает мороз; я чувствую их взгляды, нацеленные мне в затылок.

– Вот наглецы какие! – ворчит Бен. – Всё в порядке, Тесса, мы проехали. Я встану за углом; там они не увидят, как ты будешь выходить.

* * *

Десять минут спустя, когда я уже открываю двери сарая для инструментов, ко мне подходит Джез.

– Утро доброе, – бормочет он. Его обветренное лицо хранит непроницаемое выражение.

– Доброе, – отвечаю я, невольно задавая себе вопрос, что он думает о свалке у наших ворот. И вообще, видел ли он новости. Скажет ли что-нибудь об этом сейчас.

– Вчера привезли семена фасоли, томатов и цветной капусты, – говорит мой коллега, шмыгнув носом, – так что если начнешь их высаживать сегодня…

– Да, конечно, начну. Они там, в сарае? – спрашиваю я, кивая на него головой.

– В дальней теплице. И все, что надо, тоже там.

– Отлично, – отвечаю я. Мне уже не терпится приняться за работу.

Джез прокашливается.

– Надеюсь, у тебя всё в порядке, – говорит он, разглядывая свои ботинки.

– Всё хорошо, – отвечаю я и киваю. – Спасибо.

– Вот и ладно. – Он тоже кивает и скрывается в недрах сарая.

Я с облегчением вздыхаю и поворачиваю к теплицам, чтобы скорее окунуться в работу. Но пока я иду туда, в желудке возникает свинцовая тяжесть, и меня охватывает страх. Сейчас-то я в безопасности. Но что будет, когда вечером я соберусь домой? Может, мне все же лучше выйти к прессе и рассказать свою часть истории? Но при одной мысли о том, что надо будет смотреть в их лица… И потом, а вдруг они исказят мои слова?

С тех пор как я вышла из дома сегодня утром, небо посветлело – его угольно-черный оттенок сменился цветом вороненой стали. Я плетусь вдоль рядов растений и думаю, не лучше ли мне вообще продать дом и уехать жить куда-нибудь за границу. Начать жизнь с начала. Здесь меня все равно ничего больше не держит. Скотт ушел окончательно, друзей у меня больше нет, семьи тоже. Можно податься куда-нибудь в теплые края, попытаться стать другим человеком… И тут я вспоминаю Сэма и Лили, их могилки, которые совсем зарастут без меня. Разве я могу их оставить? Разве смогу наслаждаться где-нибудь жизнью, зная, что они лежат тут, всеми забытые, никому не нужные?

Иду мимо теплиц, за стеклянными стенами которых совсем молодые растеньица ровными рядами поднимают свои жиденькие кроны, надежно укрытые от суровой британской зимы и разных прожорливых паразитов. Наконец добираюсь до крайней теплицы, открываю дверь, вхожу внутрь и вдыхаю влажный, пахнущий землей воздух. Нахожу глазами ящик, который оставил для меня Джез, и принимаюсь за дело.

Проходят часы, а я все опускаю крошечные семечки в щедро удобренную землю и наклеиваю ярлычки на горшочки, которые затем выстраиваю рядками. Чем больше рядков, тем глубже мое удовлетворение. Время от времени я бросаю взгляд на стеклянную стенку теплицы и различаю за ней, на другом конце садового центра, по-зимнему неуклюжие фигуры покупателей, выбирающих растения. Меня они не видят.

Не знаю, сколько времени проходит, когда в теплицу влетает Кэролайн – глаза горят, щеки раскраснелись. Моя первая мысль – случилось что-то ужасное. Например, за мной приехала полиция или, что еще хуже, журналисты ворвались на территорию центра.

– Ты не заменишь меня в магазине? – выпаливает она с ходу, немедленно разрушая хрупкую атмосферу покоя. – А я пока помогу Джанет в кафе. Сейчас в магазине Бен, но сегодня столько народу – это просто нечто. Все почему-то решили купить украшения к Рождеству именно сегодня.

– Конечно, – говорю я, после чего снимаю перчатки и вытираю руки о джинсы. – А что так?

– Понятия не имею, но нам надо торопиться. Там очередь аж из дверей торчит, а Джанет уже совсем с ног сбилась.

Я иду следом за Кэролайн между теплицами. Ее худенькое тело буквально источает панику, до того она напугана внезапным наплывом покупателей. Вспоминаю объяснение Бена, почему он не хочет сделать ее менеджером «Моретти», и вижу, что он прав. Если она из-за пары лишних клиентов так трепыхается, то он, конечно, не сможет чувствовать себя уверенно, отдав ей бразды правления, пусть и на время. Но с другой стороны, разве я лучше?

Босс поднимает руку, завидев, как я пробираюсь к нему сквозь толпу покупателей. Кэролайн уже скрылась в кафе.

– Два фунта двадцать сдачи, – говорит он пожилой даме, которая стоит перед ним, вцепившись в пару садовых перчаток и пачку рождественских открыток. – Хотите пакет?

– Нет, спасибо, у меня в сумочке есть место.

Бен поворачивается ко мне.

– Ты справишься, если я отойду принести еще мелочи? А то скоро сдачу давать будет совсем нечем.

– Конечно, иди.

Повернувшись к очереди спиной, он шепчет:

– Хотел тебе сказать, что журналисты, к сожалению, еще здесь. Так что в обеденный перерыв тебе лучше не выходить.

Чувствую, как кровь отливает у меня от лица, – до того мне стыдно, что я притащила свою неразбериху за собой на работу.

– Прости меня, пожалуйста, – отвечаю тоже шепотом.

– Эй, за что тут извиняться? – еще тише шепчет босс. – Это я так, в порядке предупреждения.

Следующая в очереди женщина выразительно кашляет.

Бен оставляет меня одну, и я принимаюсь за работу, но мысли о журналистах отвлекают меня, превращая в медлительную идиотку.

– Я дал вам двадцать фунтов, – говорит мой последний клиент, складывая на груди руки.

– Гм. – Я смотрю в окошечко кассового аппарата и вижу там сумму, соответствующую десяти фунтам. – Мне кажется, я получила от вас банкноту в десять фунтов.

– Хотите сказать, что я лгу?

Мое лицо вспыхивает.

– Нет, конечно же, нет.

– Эй, я вас знаю или мне кажется? – женщина средних лет таращится на меня из-за плеча мистера Агрессива.

– Я… я не знаю.

– Да. Ну точно, знаю. Вы же та женщина из новостей, ну та, которая украла ребенка.

Волна узнавания прокатывается по очереди из конца в конец.

– Так что там с моей сдачей?! – рявкает на меня мужик.

– Я… я не уверена…

– Я дал вам двадцать, значит, вы мне должны еще десятку.

Выхватываю из кассы банкноту в десять фунтов, уверенная в глубине души, что нахал просто решил воспользоваться моей заторможенностью и срубить денег по-легкому. Знаю, что сегодня я сама не своя, и все же могу поклясться, что он дал мне только десять фунтов. Но у меня нет сил доказывать ему что-либо, и я решаю, что, если к концу дня в кассе обнаружится недостача, я вложу десятку из своих денег.

– Держите, – резко говорю я, протягивая ему банкноту.

– Так-то лучше, – ворчит он. – Только недосмотри, вмиг обдерут.

Но я молчу – не могу найтись с ответом. Все в очереди уставились на меня так, будто у меня вторая голова выросла. Мужик уже засовывает свою десятку в карман и готовится уйти, но та тетка снова поднимает свой пискливый голосок.

– Там на улице журналисты, – сообщает она. – Это они вас поджидают, верно? – Тут тетка поворачивается лицом к очереди и начинает орать так, что ее наверняка слышат все по эту сторону Темзы: – Это она! Похитительница детей, о ней в новостях говорили. Это она украла того младенца!

Я смотрю на нее, онемев от ужаса, и чувствую, как мои внутренности превращаются в кисель. Что мне делать? Любые мои слова прозвучат сейчас как признание вины. Зря я вообще пошла сегодня на работу, я к этому не готова. Я не знаю, что мне делать.

И как только моя жизнь превратилась в этот кошмар?

Глава 10

– Ну как тут у тебя, всё в порядке? – Бен идет ко мне через магазин. Как я рада его видеть! – Тесса? Что с тобой?

– Тесса Маркхэм, вот как ее зовут! – вопит женщина. Выхватив свой телефон, она начинает меня фотографировать.

От такой наглости у меня даже дыхание перехватывает.

– Прошу прощения, но я вынужден попросить вас уйти, – говорит ей Моретти.

– Что?! – Лицо скандалистки заливает алая краска гнева.

– Прямо сейчас, прошу вас, – твердо добавляет босс, указывая на выход.

– Да вы, видать, с ней заодно! – Тетка скалит на него зубы. – Я собиралась купить у вас пару фиговых деревьев, – добавляет она, указывая на свою тележку. – Да только теперь я фиг у вас что куплю!

– У вас, мадам, эти деревья все равно зачахнут и умрут от недостатка любви и заботы.

– Я… что вы сейчас сказали?

– Кстати, – продолжает Бен, – подождите уходить. – Он берет у нее телефон и нажимает пару кнопок. – Вот, я удалил с вашего телефона фото моей коллеги. Думаю, мы прекрасно обойдемся без нового сетевого стервятника, смакующего в соцсетях чужую беду.

К моему удивлению, кое-кто в очереди начинает согласно кивать и даже аплодировать моему боссу. Мне и самой хочется захлопать в ладоши.

– До свидания, – продолжает он спокойно, возвращая женщине телефон. – И не задерживайтесь на выходе, а то как бы вас дверь по попе не стукнула.

Раскрыв от изумления рот, она и впрямь поворачивает к выходу. Но потом все же находится с ответом и громко объявляет с порога:

– Вот что я вам скажу: ноги моей у вас здесь больше не будет!

– Рад это слышать, – отвечает Бен.

Я стою за кассой и вся дрожу, мои ноги как будто приросли к полу. Люди в очереди глазеют на меня так, словно они в зоопарке, а я – особенно редкий экземпляр. Но, когда я встречаюсь кое с кем из них глазами, жесткие взгляды теплеют, на лицах возникают улыбки.

– Тесс. – Босс берет меня за руку. – Идем со мной.

– А как же клиенты?

– Подождут, – говорит он тихо. – Я сейчас вышлю к ним Кэролайн, а сам пойду помогать в кафе. Но сначала… – Бен проводит меня мимо глазеющих покупателей, выводит из магазина, и мы вместе поворачиваем за угол, где ныряем в калитку в высокой стене и оказываемся в его частном саду.

Моя голова все еще занята случившимся, но глаза против воли открываются шире навстречу благотворному окружению. Раньше я никогда здесь не бывала. А здесь так хорошо, даже зимой, когда все растения спят… Перед входом в дом возвышаются арочные своды каменной перголы, под ними простой деревянный стол и такие же стулья, все не новые. Расписные керамические горшки увенчаны яркими всплесками хвойников и зимних ягод. Приземистые каменные стены и живые изгороди тянутся вдоль гравийных и плиточных дорожек, уводя взгляд, как кажется, в несказанную даль.

– Это твой сад? – спрашиваю я, на время позабыв обо всем на свете.

– Да, – говорит Моретти. – В процессе. Я над ним еще работаю.

– А мне кажется, что он вполне закончен. – Тут я вспоминаю про свой запущенный сад. И беру на заметку: никогда не приглашать Бена к себе. Ну, по крайней мере, до тех пор, пока я не наведу там хотя бы какое-то подобие порядка.

А потом понимаю, что он все еще держит мою руку – его пальцы холодят мне кожу. По пути к дому мы проходим мимо снегиря, храбро клюющего какие-то зернышки с каменного стола-кормушки. Бен отпирает сводчатую дверь со вставкой из глазированного стекла, и мы попадаем прямо в кухню – теплую, слегка неприбранную и от того особенно уютную: беспорядок идет ее деревенскому стилю. Босс подводит меня к дубовому столу в узловатых кружках от сучьев и сажает, совершенно одуревшую от впечатлений, на такую же деревянную скамью.

– Сиди здесь, – говорит он, после чего открывает дверцу старомодного холодильника цвета сливок и вынимает оттуда кастрюльку, которую ставит на темно-зеленую кухонную плиту. Достает из хлебной корзинки чиабатту и отрубает от нее два щедрых куска. – Через пять минут согреется суп. Чтобы все съела. В холодильнике есть масло, намажь на хлеб, если любишь. А я пока вернусь в магазин.

– Но я не могу позволить, чтобы ты…

– Сейчас половина второго, – перебивает меня босс. – До половины третьего на работе даже не появляйся. – И с этими словами он уходит.

Я оглядываю уютное кухонное пространство, но пульс у меня все еще частит от встречи с той ядовитой женщиной. Мне хотелось бы побродить по дому Бена – наверняка и в остальных комнатах так же спокойно и здорово, как здесь, – но я уважаю его частную жизнь и остаюсь в кухне. А когда приканчиваю большую миску ароматного, горячего домашнего минестроне, меня уже не так трясет, и я чувствую, что почти успокоилась и готова вернуться на работу.

* * *

После обеда в садовом центре уже нет такого наплыва посетителей, и я возвращаюсь к своим семенам, в благословенную тишину теплицы. Заходит Джез посмотреть, как у меня дела, и подтверждает, что да, у ворот еще толчется пара-тройка журналистов. Я жалею, что не могу остаться в этой тишине навсегда. В четыре часа дня на садовый центр опускаются сумерки, и мне приходится зажечь галогеновые лампы, чтобы разглядеть, что я делаю. Но, увы, время закрытия «Моретти» приближается неумолимо, и мне тоже пора собираться домой.

У меня учащается пульс, стоит мне только представить эту дорогу домой. Можно, конечно, вызвать сюда такси, но у меня нет больше лишних денег, да и вообще, если и дальше так бросаться ими на транспорт, то стоит ли в принципе на работу ходить? Можно попросить Бена, чтобы подбросил меня до дома, но он и так уже столько для меня сделал, что я боюсь стать ему обузой. Однако оказалось, что волнения были зряшними. Когда я выхожу во двор, он уже стоит там, рядом со своим грузовичком, и при виде меня машет рукой.

– Запрыгивай, отвезу тебя домой.

Вежливость требует отклонить его предложение, но страх заставляет меня, испустив вздох облегчения, нырнуть к нему в машину.

– Спасибо, Бен. – Вытягиваю из фиксатора ремень безопасности и пристегиваюсь.

– Надеюсь, ты не думаешь, что я собирался отдать тебя на растерзание этой толпе?

– Значит, они еще там? Мне не хватило смелости поглядеть.

– К сожалению, да. – Босс заводит мотор, зажигает фары и едет к воротам.

– Значит, и перед моим домом тоже…

– Я могу проводить тебя до самых дверей, если хочешь, – предлагает Бен.

– Нет-нет, я сама справлюсь. Просто высади меня у дома, и это будет замечательно.

– На месте решим. Кстати, я тут подумал, может, тебе отстегнуться и снова спрятаться?

– Отличная идея. – Я делаю, как предлагает босс, а заодно беру себя в руки, ожидая услышать стук и град вопросов.

– Готовься, – говорит Бен.

Двигатель рычит, когда он жмет на газ и на полной скорости выскакивает из ворот на улицу. Я слышу скрип тормозов и ладонями упираюсь в то место, куда передний пассажир обычно упирается ногами. Снаружи кричат, салон на миг озаряет фотовспышка.

– Вот это было здорово, – говорит босс. – Давненько я так не ездил, с тех самых пор, когда мне было семнадцать и я пытался произвести впечатление на Мари Филипс. Всё, можешь вылезать.

Я снова влезаю на пассажирское кресло.

– Мари Филипс?

– В одной школе со мной училась.

– И как, помогло? Она впечатлилась?

– Нет. Влюбилась в двадцатидвухлетнего автомеханика из Финчли. Какие у меня против него были шансы?

Остаток пути мы проводим в дружеском молчании. Я то и дело бросаю взгляд в боковое зеркало, убеждаясь, что за нами никто не едет. Хотя, может быть, и едет – машин на улице столько, что я просто не могу понять, преследует ли какая-нибудь из них нас или нет. Трудно сказать.

Когда мы сворачиваем на мою улочку, я вся цепенею от напряжения. И не зря: журналисты, словно никуда не уходили, тусуются у моей калитки. Не знаю, чего они дожидаются? Говорить я с ними все равно не буду, так что шли бы лучше по домам.

Бен сбрасывает скорость.

– Можешь перекантоваться у меня, если хочешь. Гостевая кровать очень удобная.

– Да нет, не надо, – говорю я. – Но все равно спасибо.

– Понимаешь, я не смогу подобрать тебя завтра утром. Важная встреча в банке.

– Всё в порядке, Бен. Я и не жду, что ты теперь будешь все время возить меня туда-обратно. Сегодня ты меня просто спас, но все же один раз я с ними справилась, значит, справлюсь и еще раз. – А вот это уже наглая ложь. Одна мысль о том, чтобы идти завтра на работу одной, с этой толпой, преследующей меня по пятам, приводит меня буквально в ужас.

– Оставайся дома, если будет тяжело, мы справимся. – Босс смотрит мне прямо в глаза, давая понять, что это сказано серьезно.

– Спасибо, но я лучше приду на работу. – Теперь мы прямо напротив моего дома, и журналисты окружают машину Бена, как зомби, изголодавшиеся по человеческой плоти.

– Ну вот и приехали, – говорю я почти весело, хотя на самом деле ничего такого не чувствую. И набираю побольше воздуха, готовясь к худшему.

– Удачи тебе, Тесс.

– Спасибо, Бен. Ты так добр ко мне… И тебе удачи на завтра. – Открываю дверцу машины и пру через толпу напролом.

– Кто это там, в машине, Тесса? Ваш начальник?

– Вы с ним заодно, Тесса?

– Он ваш бойфренд?

– Это он помог вам похитить мальчика?

Наконец я оказываюсь за дверью. Дома. Надо, наверное, что-то съесть, но ведь в магазин-то я так и не сходила. Поднимаюсь на второй этаж, натягиваю пижаму и падаю в кровать, слишком усталая, чтобы что-то делать. Даже думать и то нет сил. Глаза закрываются сами.

* * *

Должно быть, заснула я мгновенно. Зато теперь не сплю, а лежу, глядя широко открытыми глазами на шторы: звон бьющегося стекла все еще эхом отдается у меня в ушах, а в ноге чувствуется тупая боль. Что за черт? На улице громкие шаги, кто-то бежит прочь от моего дома. Я зажигаю ночник. И даже не думаю о том, кто может увидеть этот свет снаружи.

На покрывале у меня в ногах лежит что-то красное. Кирпич. Кирпич! Я выпрастываю ногу из-под одеяла, встаю и тут же вскрикиваю от острой боли в стопе. Смотрю вниз. Стекло – битое стекло по всему полу. Постепенно приходя в себя, понимаю – кто-то с улицы швырнул кирпичом в окно моей спальни.

Будильник показывает всего четыре утра. Не заботясь о стекле на полу, я подхожу к окну и смотрю в звездообразную дыру в нем. Оттуда тянет ледяным холодом, так что у меня захватывает дух, а тело начинает бить дрожь. Журналисты все еще там, смотрят. Кто-то показывает рукой в другой конец улицы. Интересно, они видели, кто это сделал? Наверняка. Но я не отваживаюсь спросить их об этом.

В домах напротив начинают зажигаться огни. В окнах появляются заспанные лица. Наверняка все слышали звон разбитого стекла. Интересно, зайдет кто-нибудь из соседей проверить, всё у меня порядке, или нет? Вряд ли.

Смотрю вниз, на свою левую ногу. На ковре кровь. Я дрожу всем телом, даже зубы стучат. Это все из-за холода, говорю я себе, просто в окно холодом тянет. И тут я делаю то, чего мне, как я сама знаю, делать не следует: то ли из-за шока, то ли оттого, что я все еще не до конца проснулась, хватаю с тумбочки мобильник и жму номер Скотта.

Голос у него хриплый спросонья.

– Тесса?

– Мне кирпич в окно бросили, – говорю я. – Пожалуйста, ты можешь приехать?

– Кто бросил? Кирпич? Это, наверное, какой-нибудь идиот, насмотревшийся новостей, – сонно реагирует он. – Он наверняка уже убежал. Позвони в полицию.

– А ты можешь приехать, Скотт? Пожалуйста! – умоляю я. – Окно в нашей спальне разбито. Всюду стекло. Холодно. – Я не могу сдержать дрожь в голосе. – Я… я не знаю, что делать.

– Позвони в полицию, Тесса. Они со всем разберутся. Извини, но я нужен здесь Элли. У нас перед домом журналисты тоже весь день толкутся. У нее стресс, а это плохо для ребенка. Короче, кошмар. Я даже на работу не смог сегодня выйти.

Качаю головой и завершаю звонок, не говоря больше ни слова. Сон вдруг снимает у меня как рукой, и я понимаю, что Скотт больше никогда не будет со мной рядом. Никогда. И я не должна ему звонить.

Мой изначальный страх и смятение преобразуются в нечто более жесткое, пока я набираю 999^[2].

Глава 11

Я сижу на кухне и в ожидании полицейских вытаскиваю из раненой стопы осколки. Когда мне кажется, что я уже извлекла все до последнего кусочка, я промываю и бинтую рану, почти не замечая боли. Точнее, я ее почти приветствую, поскольку она отвлекает меня от других мыслей. Зачем кому-то понадобилось бросать кирпич в мое окно? Почему все это вообще со мной происходит? И я нахожу ответ. Это мои медные трубы: я буду считаться виновной до тех пор, пока не будет доказано обратное. Для тех, кто смотрит телевизор и заходит в Интернет, я – похитительница детей, и не важно, на самом деле я это натворила или нет.

Звонок в дверь. Интересно, это мне только кажется или он действительно звучит громче? Эхо мелодичного звона отдается в каждой клеточке моего тела, от него даже зубы сводит. Я хромаю по коридору к двери, мешкаю. А что, если это не полиция?

– Эй? – Мужской голос снаружи. – Тесса Маркхэм? Я из полиции. Вы нам недавно звонили.

Я открываю дверь и вижу на пороге двоих мужчин в форме. Я надеялась, что снова приедут Чибуцо и Маршалл. Этих парней я еще не видела. Они совсем молодые. Моложе меня. За ними, на тротуаре, все так же толпятся почти присмиревшие журналисты. Да их и поменьше – ночь все-таки на дворе, точнее, утро. Надо же, никто не кричит, не толкается при полиции-то. Пара фотовспышек – и всё.

– Спасибо, что приехали, – говорю я офицерам, плотнее заворачиваясь в халат. – Идемте.

Они входят в дом, и я веду их на кухню, где они записывают мои показания. Выслушав, что случилось, сразу просят меня показать им спальню, и мы отправляемся наверх.

– Там, на улице, журналисты, – говорю я. – Они что-нибудь видели?

Отвечает темноволосый:

– По их словам, мимо ехал мотоциклист, притормозил, бросил в окно кирпич, потом прибавил газу и уехал.

– А номер они не заметили?

Полицейский мотает головой.

– Похоже, он специально замазал номерной знак грязью. Двое фотографов успели сделать снимки, но они получились нечеткие. Слишком были заняты наблюдением за вашим домом.

Кто бы сомневался – целый табор журналистов днюет и ночует под моими окнами в надежде лишний раз щелкнуть ни в чем не повинную женщину, а когда совершается настоящее преступление, никто из них не успевает среагировать…

– Мы разослали ориентировку на мотоцикл, – продолжает темноволосый. – И еще мы опросим каждого из тех, кто стоит сейчас под вашими окнами, как только убедимся, что у вас всё в порядке.

Когда я снова вхожу в стылую комнату, где шторы хлопают на ветру, пол усыпан осколками, а посреди кровати лежит одинокий красный кирпич, мне становится так плохо, как не было с самого начала. Может быть, потому, что тогда я еще не до конца проснулась. А может быть, из-за того, что с тех пор у меня было достаточно времени, чтобы все обдумать и прочувствовать.

– А у вас есть представление о том, кто бы это мог сделать? – спрашивает светловолосый.

– Нет.

– Может быть, вы в последнее время с кем-то ссорились? Или у кого-то на вас зуб?

Другой полицейский тычет своего коллегу локтем в бок, но тот, похоже, понятия не имеет о том, кто я такая. Может быть, он даже новости не смотрит.

– В прессе решили, что я краду детей, – говорю я. – Тот, кто бросил этот кирпич, видимо, считает, что они правы.

Светловолосый вспыхивает.

– Ах да, конечно… Извините.

Значит, и он обо мне тоже слышал.

– Все это чушь и выдумки, – говорю я. – Ваши ведь не считают, что я в чем-то виновата, а для этих хорошая история всегда важнее правды.

– Надо вам это заделать, – говорит темноволосый полицейский. – Вы здесь одна?

Я киваю и прикусываю губу изнутри.

– Да, я одна.

– Фанерка какая-нибудь найдется?

– Я… э-э-э… вообще-то не знаю. Если есть, то наверняка в саду, в сарае.

– Вот и хорошо; пошли, покажете мне сарай. Там наверняка что-нибудь найдется, чтобы заделать эту дыру. Это недолго, пять минут, и готово. У меня отец – плотник, он меня всему научил. – Полицейский подмигивает, и меня прямо-таки захлестывает благодарность. – Кстати, я констебль Дейв Кавендиш, – говорит он. – А вот этого бесполезного персонажа зовут констебль Джеймс Льюис.

Констебль Льюис снова вспыхивает. Я ободряюще улыбаюсь ему.

Внизу натягиваю пару старых «кроксов», и мы с Дейвом шагаем по мокрой траве к ветхому сараю в дальнем конце сада, а его напарник остается ждать нас в кухне. Я отпираю сарай, и он всего за двадцать секунд находит все, что ему нужно, – старый кухонный шкаф с фанерной задней стенкой и мебельный степлер.

Через десять минут дырка в моем окне заделана, осколки с пола убраны, а постель перестелена.

– Вряд ли это входит в ваши служебные обязанности, – говорю я. – У вас, случайно, не будет из-за меня неприятностей?

– Ночь сегодня спокойная, – говорит темноволосый с улыбкой. – Конечно, тут нужен стекольщик, чтобы заделать окно основательно, но как временная мера и это сгодится.

– Спасибо вам большое, – говорю я.

– У вас нога… – продолжает Кавендиш.

– На осколок по глупости наступила.

– Надо показать доктору. Так ведь инфекцию занести можно.

– Спасибо, – снова говорю я, уже зная, что скорее всего ни к какому доктору не пойду. – Как вы думаете, того, кто это сделал, поймают?

– Честно говоря, вряд ли. Но чтобы вам было спокойнее, я вам так скажу – сюда они больше не вернутся, я уверен. Это просто какие-то идиоты, считающие, что знают всё лучше полиции. Ну а будут еще проблемы, смело зовите нас. – Дейв кивает в сторону улицы. – Эти, там, у дома, сильно вас достают?

Я дергаю плечом – у меня нет сил сказать ему, что из-за них моя жизнь превратилась в ад.

– Мы с ними поговорим, когда будем уходить. Скажем, чтобы вели себя потише.

Проводив полицейских, я, хромая, возвращаюсь в спальню. Там все выглядит вполне нормально. С задернутыми шторами даже фанерки в окне не видно. Но все равно холодно и промозгло. В воздухе будто висит какая-то грязь. Я знаю, что не смогу сейчас лечь в ту же постель, закрыть глаза и заснуть как ни в чем не бывало. Разве можно спокойно спать, зная, что где-то там, за окнами, бродит человек, который меня так сильно ненавидит?

Беру с тумбочки будильник, перекидываю через плечо пуховое одеяло и ухожу из спальни, закрыв за собой дверь. Ложиться на те полтора часа, которые остались до сигнала будильника, бессмысленно, но, с другой стороны, что мне еще делать? Я вдруг понимаю, что мне разонравился мой дом, и не из-за журналистов на улице. Мне вообще перестало нравиться здесь с тех пор, как отсюда ушел Скотт. Теперь это дом воспоминаний. В нем нет жизни. Хотя я не знаю, умер ли он совсем или просто затаился и чего-то ждет.

Пересекаю узенькую лестничную площадку, направляясь ко второй спальне – спальне Сэма. Вхожу и полной грудью вдыхаю застоявшийся воздух: мне хочется верить, что комната еще сохранила его запах. Но нет, никакого намека на то, что тут когда-то жил мой мальчик. Ставлю будильник на низенький столик у его кроватки, забираюсь в нее – она короткая, для малыша, так что мне приходится свернуться калачиком – и подтыкаю вокруг себя большое двуспальное одеяло. Только угнездившись под ним, я понимаю, до чего замерзла. Одеяло еще холодное на ощупь. Жаль, что у меня нет здесь грелки или электрического одеяла… или кого-нибудь под боком, большого и теплого, чтобы прижаться животом к его спине, согреть об него ледяные ноги.

Постепенно, уже перед самым будильником, я все же забываюсь тревожным неглубоким сном. Вырванная из него звонком, не сразу понимаю, где я и что случилось, пока не вспоминаю прошлую ночь. И тут же, словно по сигналу, начинает болеть порезанная нога. Не обращая на нее внимания, я сажусь в тесной кроватке, потягиваюсь, разминая затекшую спину, и встаю. Натягиваю на себя рабочую одежду и хромаю вниз, где, оттянув полоску жалюзи, смотрю наружу, в серую утреннюю хмарь. О, радость! Мой фан-клуб в полном сборе. Даже новенькие прибыли. Наверное, слух о ночном происшествии распространился. Придется вызвать такси, чтобы добраться до работы.

Снова жуя размоченные в воде кукурузные хлопья, кляну себя за то, что позвонила вчера Скотту. До чего же унизительно теперь вспоминать, как я распиналась перед ним, умоляя его приехать… Он ведь уже ясно дал мне понять, что у него теперь есть заботы поважнее. Для меня в его сердце больше нет места. С этой Элли у него все серьезно. Наверное, если б речь шла о ней одной, я еще как-нибудь с этим справилась бы, но мысль о том, что у Скотта будет новая семья, прямо-таки гложет меня изнутри. Даже сейчас, стоит мне только подумать об этом, как у меня сводит кишки и перехватывает дыхание. Представляется такая картинка – женщина без лица склоняется над новорожденным младенцем, а на них с восторгом и обожанием смотрит Скотт. Хватит об этом думать.

Я упираюсь взглядом в дверцу холодильника с висящими на ней рисунками Сэма и Гарри, и вскоре от их безыскусной, милой простоты у меня теплеет на сердце.

Надо бы, наверное, включить новости и посмотреть, что они врут обо мне сегодня, но у меня нет на это сил, да и времени, по правде говоря, тоже нет. Снаружи раздается автомобильный гудок: мое такси. Я ставлю в раковину чашку из-под хлопьев, хватаю сумку и направляюсь к двери, уже не чувствуя вчерашнего ужаса.

Еще раз прохожу сквозь строй. Ослепительно мелькают вспышки, вопросы сыплются градом. Всё как вчера. Только сегодня оно, слава богу, быстрее заканчивается – доковыляв от дома до калитки, я, не жалея локтей, проталкиваюсь сквозь толпу на тротуаре и погружаюсь в желанную тишину такси.

* * *

Работа – мое убежище. Мой рай. Конечно, на меня и здесь глазеют покупатели, но, во-первых, не все, а во-вторых, здесь они мне не страшны, здесь я в безопасности, и у меня есть цель. Утро проходит мирно, в размеренном ритме. Я начинаю с того, что подметаю дорожки, а потом ухожу в теплицу, где продолжаю высаживать овощи. Бена я пока не видела – наверное, он еще в банке. Надеюсь, встреча пройдет успешно. Я ловлю себя на том, что все чаще и чаще возвращаюсь мыслями к его предложению. Может, дополнительная ответственность и вправду вытянет меня из моей нынешней полужизни, придаст ей ощущение реальности. Но пока я ни на что не могу решиться. Вот если бы полиция раскрыла, наконец, тайну Гарри и выяснила, кто он и откуда взялся, тогда я смогла бы всерьез подумать над предложением Бена. Но для того, чтобы моя жизнь начала возвращаться в норму, надо, чтобы полиция для начала очистила мое имя от грязи.

– Тесса… – Я отрываю взгляд от пакетика с семенами и вижу Кэролайн, которая стоит у входа в теплицу и ерошит свои короткие мышиные волосы кончиками пальцев. – К тебе посетитель.

Нет. Уходите все. Не нужны мне никакие посетители.

– Привет, Кэролайн. – Мне удается улыбнуться. – Кто?

– Говорит, твоя подруга.

– Какая? Ты не спрашивала? – Я откладываю совок и вытираю руки о фартук. – Может, это какая-нибудь журналистка решила представиться подругой…

– Ой, извини, я не спросила.

Мысленно проклинаю коллегу за тупость, но тут же одергиваю себя. Нечестно с моей стороны так думать о ней – она ни в чем не виновата.

– Она ждет тебя в кафе, – добавляет Кэролайн. – Ладно, мне пора в магазин.

– Хорошо, спасибо. Буду через пять сек.

Кэролайн поворачивается и торопливо уходит туда, откуда пришла. Я со вздохом покидаю теплицу и ковыляю за ней. Кто бы ни ждал меня в кафе, предчувствие у меня нехорошее.

Глава 12

Кафе уже наполовину заполнено посетителями, хотя еще довольно рано – всего 11:30. Я пробираюсь между публикой к Джанет, которая стоит за прилавком, а она улыбается и показывает мне на угловой столик, где, спиной ко мне, сидит какая-то женщина. У нее ухоженные темно-русые волосы, а на макушке красуются солнечные очки. Солнце в Северном Лондоне не показывалось с сентября, так что это, должно быть, модный аксессуар, не более. Я подхожу к столику, трясясь от страха – кто эта женщина и чего она от меня хочет?

Карли. Увидев ее, я вся напрягаюсь.

– Тесса! – радостно вскрикивает она, после чего встает и подается вперед, чтобы клюнуть меня в обе щеки – ритуальный поцелуй. Сказать, что я в этот момент чувствую себя неловко, значит не сказать ничего.

Отступаю от нее на шаг, голова у меня идет кругом.

– Надеюсь, ты не возражаешь, что я заскочила навестить тебя на работе, – продолжает она, невероятно раздражая меня своим резким голосом. – Как у вас тут шикарно, я прямо понять не могу, куда я раньше смотрела и почему до сих пор здесь не была. – Она снова садится, берет в руки чашку и делает глоток кофе.

– Это ты? – спрашиваю я.

– В каком смысле? – Соседка наклоняет голову набок.

– Да, ты. Это ведь ты продала мою историю газетам?

Карли вздыхает.

– До чего ты сегодня агрессивная, Тесса!

– Ты сказала моей коллеге, что ты – моя подруга, – говорю я, – но пришла-то ты сюда не с дружеским визитом, ведь так?

– Ну и что, – Карли пожимает плечами, – зачем бы я сюда ни пришла, мы ведь все равно подруги – или нет? – И она одаривает меня улыбкой, которую сама наверняка считает очаровательной, хотя на меня ее чары не действуют.

– Мой босс запретил журналистам входить сюда, – говорю я, упирая руки в бока. – Так что, боюсь, ты понапрасну потратила время. Придется тебе уйти.

Взгляд Карли становится жестким, но она тут же спохватывается и возвращает на лицо улыбку.

– Да, но сейчас я здесь не как представитель прессы. Просто зашла поболтать с подружкой и соседкой. Увидела сегодня утром фанерку в твоем окне и забеспокоилась.

– Чушь собачья, – говорю я несколько громче, чем следовало бы, так что пожилая пара за соседним столиком оборачивается на нас. Оба негодующе качают головами и выгибают свои престарелые тела так, чтобы оказаться от меня подальше. Я сажусь напротив собеседницы и говорю уже тише. – Здесь моя работа. И я должна здесь работать, а не общаться с соседками.

– Тогда почему бы мне не зайти к тебе вечерком? – тут же ловит меня на слове Карли. – Я принесу бутылочку чего-нибудь легкого, игристого, мы посидим с тобой, поболтаем… Как в старые добрые времена.

Да, в настойчивости ей не откажешь.

– После работы мне некогда, – говорю я.

– Ладно, тогда, может, я приглашу тебя куда-нибудь пообедать? Когда у тебя перерыв?

– Послушай, Карли, я не хочу ни выпивать с тобой, ни обедать, и вообще я удивляюсь, как у тебя хватает наглости являться сюда и приставать ко мне после всего, что ты сделала.

– К тебе что, воры залезли прошлой ночью? – «Подруга» переходит в лобовую атаку. – Или еще что случилось? Я слышала такой звук, как будто тебе в окно что-то бросили. Ты не пострадала? – И она делает еще глоток кофе.

– Ты отлично знаешь, что у меня случилось. А теперь тебе пора уходить, – цежу я сквозь зубы. – Я с тобой больше не разговариваю.

– Чудесно, – беззаботно говорит соседка, вставая. – Я пришла сюда из лучших чувств, хотела проявить заботу, думала, может быть, мне как старой подруге ты расскажешь, что у тебя случилось… Пресса строит догадки потому, что ты отказываешься рассказать свою часть истории: что это за мальчик, откуда он взялся…

– Но почему я должна кому-то что-то рассказывать?! – взрываюсь я. – Я ничего плохого не сделала!

– Вот и расскажи мне правду. – Карли смотрит на меня так, словно я – идиотка, которая отказывается сделать единственно очевидную вещь. – Я опишу факты, и все домыслы сразу прекратятся. А ты будешь продолжать жить, как жила до этого. Мы обе окажемся в выигрыше.

Ишь, как туго она знает свое дело! Под предлогом помощи выманивает у меня эксклюзивную историю…

– Спрашиваю тебя еще раз, – говорю я. – Это ты продала газетам историю о Га… о мальчике, который появился у меня дома?

Журналистка поджимает губы и слегка тянет себя за кончики волос.

– Это ведь была ты, правда? – повторяю я. – Ты сложила вместе два и два, а получила тринадцать. Самодовольная корова, ты изгадила мою жизнь, спасибо тебе за это! – добавляю я, понимая, что мой голос повысился до уровня, неприемлемого в приличном кафе изысканного садового центра, и что остальные посетители уже забыли о своих чашках и открыто глазеют на нас.

Соседка коротко усмехается.

– Обзывайся сколько хочешь, Тесса, делу это все равно не поможет.

– Что здесь происходит?

Оборачиваюсь и вижу у себя за спиной босса, причем вид у него не особенно радостный.

– Извини меня, Бен, – говорю я. – Это Карли. Она журналистка, и она меня преследует. – И поворачиваюсь к ней, чтобы пронзить ее злобным взглядом.

– Вообще-то мы с Тессой соседки. – Она протягивает Бену безукоризненно наманикюренные пальчики. – Карли Дин. Приятно познакомиться, мистер… – И она вопросительно изгибает бровь.

– Бен, – говорит он, встряхивая ее руку. – Моретти.

– Привет, Бен. – Моя соседка улыбается. – Я зашла узнать, как Тесса чувствует себя после того, что произошло сегодня ночью.

– А что произошло сегодня ночью?

– Вы разве не слышали? – говорит Карли и прижимает руку к сердцу так, словно она потрясена подобным невниманием к моей особе. – Кто-то разбил окно у нее в доме. – Она подхватывает со столика свой мобильный и сумочку и начинает рыться в кошельке.

Босс поворачивается ко мне, и на его лице проступают морщины озабоченности.

– Это правда, Тесса? Господи, ты ведь могла пострадать! Почему ты мне не позвонила?

– Всё в порядке, – отвечаю я. – Со мной все хорошо. Я вызвала полицию, они приехали и заделали окно.

– Об этом твердят сегодня с утра на всех новостных каналах, – добавляет Карли. – Пресса вообще очень интересуется этой историей. Никто не знает, откуда он взялся, этот мальчик, и как оказался в доме Тессы. А теперь еще эта атака на ее собственность… Ужасно. И тоже очень таинственно. – Она кладет на стол монету в два фунта – чаевые. – Вряд ли, Бен, вы что-нибудь знаете об этом мальчике? Например, его имя? Или откуда он?

– По-моему, вы задали достаточно вопросов, мисс Дин, – перебивает ее мой босс. – И еще, по-моему, вам пора.

– Пожалуйста, зовите меня Карли. А вы хозяин этого места? – спрашивает моя соседка, и ее лицо мгновенно смягчается, полностью переходя во флиртующий режим.

– Да, – отвечает Бен, не обращая внимания на ее улыбку и призывный взмах волос.

– Я могла бы написать о вас отличную статью. У вас здесь просто божественно. Вы ведь итальянец? Вы похожи на итальянца. – И Карли смеется, курлыкая, точно горлица.

Видит бог, я человек не агрессивный, но сейчас мне ужасно хочется ее стукнуть.

– Послушайте, Карли, к сожалению, я должен настаивать на том, чтобы вы ушли, – говорит Бен. – Я не могу позволить вам приставать к моим служащим.

– Ничего страшного, – журчит она. – Правда, я не считаю, что искреннюю соседскую заботу следует расценивать как приставание… – Протягивает ему карточку. – Позвоните мне, если надумаете. Я говорю о национальных журналах по интерьеру, они с руками оторвут у меня статью о вашем центре.

Моретти берет протянутую ему карточку и засовывает ее в задний карман своих джинсов. Почему-то я чувствую неприятный укол. Что это – злость? Или ревность?

Карли еще раз встряхивает волосами и выплывает из кафе на улицу. У Бена, который следит за ее движениями, темнеют глаза. Наконец он поворачивается ко мне.

– С тобой всё в порядке?

– Прости меня, пожалуйста, Бен. Я не знала, что она сюда явится. Я как раз пыталась избавиться от нее, когда ты пришел.

– Я о прошлой ночи, – говорит босс. – Ты, должно быть, ужасно испугалась.

– Да, давненько мне не выпадало такой веселой ночки. – Пытаюсь засмеяться, но у меня выходит лишь полузадушенный писк.

– Завтра у тебя выходной, так?

– Да, но я могу выйти на работу, если надо.

– Нет. Посиди лучше дома, расслабься, отдохни.

Мне хочется сказать боссу, что единственное место, где я испытываю что-то похожее на ощущение отдыха, – это работа, но я боюсь показаться нытиком.

– Как прошла встреча в банке? – меняю я тему.

– Неплохо. Без подвохов. В общем, если с тобой всё в порядке, то я сейчас пойду, займусь кое- какими бумагами.

– Да, конечно. А я пойду высаживать растения, – соглашаюсь я.

Мы расходимся, каждый в свою сторону, и мне отчего-то становится тяжело на душе. Мне показалось или Бен как-то охладел ко мне? Что ж, вряд ли его можно в этом винить. Вчера из-за меня вышло недоразумение со сварливой клиенткой в магазине, сегодня я сцепилась со своей соседкой в кафе. Он, наверное, сам удивляется, почему до сих пор меня не уволил. Эх, и надо же было ему войти именно сейчас! Я готова удушить Карли за то, что она сюда приперлась. До сих пор босс был более чем терпелив со мной, но мои бесконечные драмы способны истощить любое терпение, и тогда прощай, моя работа, а этого я никак не могу допустить – ведь она последнее, что у меня есть.

Глава 13

Мы закрываем «Моретти» на ночь, и я ныряю в комнату для служащих – взять сумку и вызвать себе такси. Я как раз сижу на кожаном диване с телефоном в руке, когда в комнату входит Кэролайн. Поднимаю голову и улыбаюсь ей, хотя в глубине души злюсь за нее за то, что она так подставила меня с Карли.

– Тесса, можно с тобой поговорить? – спрашивает Кэролайн. Она стоит передо мной, переминаясь с ноги на ногу, и глаза у нее бегают.

– Конечно. – Я кладу телефон на подлокотник дивана. – В чем дело?

– Джанет рассказала мне о том, что сегодня вышло в кафе, – робко начинает моя коллега. – У тебя с той журналисткой. Вот я и хотела перед тобой извиниться. Надо было проверить, кто она такая, прежде чем звать тебя…

– О, спасибо. Но это же не твоя вина, Кэролайн, – говорю я и уже сама чувствую себя виноватой, что злилась на нее всего минуту назад. – Откуда тебе было знать, кто она? Карли хитрая.

– Я так ужасно чувствовала себя из-за этого весь день… – Вид у нее такой, точно она вот-вот заплачет.

Встаю и кладу ладонь ей на локоть.

– Пожалуйста, не надо. Все уже прошло. – Заставляю себя улыбнуться.

– Но пришла-то я вот зачем, – продолжает она. – Подумала, может, подбросить тебя до дома сегодня вечером?

– Правда? – У меня становится легко на сердце. – Вот было бы здорово!

– Это самое малое, что я могу сделать.

– А может, ты лучше подбросишь меня до местного супермаркета? Знаешь, того, что возле новой пиццерии на Фрайерн-Барнет-роуд. У меня дома еда кончилась, а сходить в магазин теперь не так-то просто, журналисты преследуют по пятам…

– Разумеется. С удовольствием подброшу. – Она прямо расцветает.

Внезапно темный зимний вечер кажется мне уже не таким мрачным. Я сую телефон в сумку, и мы с Кэролайн выходим во двор. Даже нога у меня болит как будто меньше. Но, увидев ее «Фольксваген Пассат Истейт»^[3], я понимаю, что репортеры сразу заметят меня на пассажирском сиденье. Думаю, та же мысль приходит в голову Кэролайн, потому что она останавливается и, сложив губы трубочкой, критически глядит на свою машину.

– А что, если я залезу в багажник? – предлагаю я. – Он, кажется, большой.

– Ты не против? – спрашивает Кэролайн непривычно тонким голосом. – А то ведь они привяжутся к нам, верно? – Я прямо-таки чувствую панику, которая исходит от нее в этот миг. Наверняка она уже жалеет, что ввязалась во все это.

– Ничего, все будет нормально, – отвечаю я. – Так я по крайней мере спрячусь, и они не узнают, что я выехала с работы. Может, мне даже удастся спокойно сделать покупки.

– Ну тогда пойдем. – Кэролайн открывает заднюю дверцу, а я забираюсь в просторный багажник и укладываюсь в нем на боку, как жертва мафии.

– Если ты прикроешь меня одеялом… – начинаю я.

– Это собачье одеяло, – говорит она. – Оно не очень чистое.

– Ничего страшного, это же ненадолго. И придвинь ко мне вон тот мешок с резиновыми сапогами.

Кэролайн смотрит на меня в упор, и я хихикаю. Она с трудом прячет улыбку.

– Я уже несколько месяцев не смеялась, – говорю я. – Боюсь, с непривычки лицо треснет.

– Да, не каждый день доводится ездить с таким шиком, – поддакивает Кэролайн.

И тут мы обе начинаем хохотать, как безумные, так что я уже всерьез начинаю опасаться за целостность своей физиономии. Слезы бегут по щекам и у Кэролайн, и у меня, по всему двору эхом раздается наш хохот. Я все еще всхлипываю, когда хозяйка автомобиля принимается приводить в порядок его заднюю часть.

– Ну вот, – удовлетворенно говорит она. – И не догадаешься, что под этой кучей барахла кто-то есть.

– Ты уверена, что не пожалеешь? – спрашиваю я ее из-под одеяла; запах старой псины наполняет мне нос.

– Уверена, – отвечает она. – Только лежи там и не шевелись. Я скажу тебе, когда можно будет вылезти.

Вскоре мы уже подъезжаем к воротам, и я слышу, как на бедную Кэролайн со всех сторон обрушивается град вопросов.

– Тесса еще на работе?

– Во сколько она выходит?

– Вы с ней дружны? Не хотите дать нам интервью?

А ведь я даже не задумывалась о том, каково теперь моим бедным коллегам. На их месте я ужасно злилась бы на меня за то, что добавила им сложностей. Надеюсь, никто из них не поддастся искушению поболтать с прессой, хотя, с другой стороны, на работе я почти ни с кем не общаюсь, так что если кто и разговорится, то сказать им будет особо нечего.

* * *

Кэролайн без всяких происшествий довозит меня до супермаркета. Когда я выхожу из машины, вид у нее почти хмельной от радости, что все закончилось. Быстро оглядываюсь и вижу, что никто из пешеходов не обращает на меня никакого внимания. Какая это роскошь – спокойно походить по магазину!

Достаю из кармана куртки рабочую вязаную шапочку, натягиваю ее на самые глаза и вхожу в ярко освещенный супермаркет, молясь про себя, чтобы никто меня тут не узнал. Взяв корзину, иду с ней в заполненный людьми проход и начинаю выбирать товары. В животе у меня бурлит, когда я кладу себе в корзину свежий фруктовый салат, готовую пасту арабьята, сырную нарезку, молоко, которое можно будет добавлять по утрам в хлопья, и два шоколадных эклера в картонной коробочке. Мне приходится сдерживать себя, чтобы не разорвать упаковку и не наброситься при всех на пирожные. От голода у меня начинает кружиться голова. Тогда я говорю себе, что набрала достаточно, вот только хлеба еще возьму и пойду на кассу.

Огибая угол, я испытываю знакомое неприятное чувство – за мной следят. Поворачиваю голову направо, потом налево, но люди вокруг заняты своими покупками. На меня никто даже не смотрит. На верхней губе у меня выступает пот. Ладно, бог с ним, с хлебом, надо убираться отсюда.

Двигаюсь к рядам касс. Везде очереди, даже в кассы самообслуживания. Нахожу самую короткую очередь, встаю в нее, но и там передо мной еще полдюжины человек. И тут, оглянувшись через плечо, я встречаюсь глазами с ней. С той самой невысокой женщиной с темными волосами, которая следит за мной. Кто она? Я выхожу из очереди и возвращаюсь назад, туда, где заметила ее. Как она узнала, что я буду здесь? Она никак не могла проследить меня сюда с работы.

Женщина поняла, что я вижу ее и направляюсь к ней, и, отвернувшись, наполовину идет, наполовину бежит в другой конец магазина. Я спешу за ней, моя корзина ударяет кого-то по руке.

– Смотри, куда прешь, идиотка! – летит мне вслед. Голос мужской, лицо – я оглядываюсь – возмущенное.

– Извините, – впопыхах лепечу я.

Наконец достигаю противоположного конца магазина, но той женщины уже нигде не видно.

Вон она! Спешит назад, к выходу. Я ставлю корзинку с продуктами на пол и бегу за ней. Но тут кто-то хватает меня за руку.

– Эй! – кричу я. – Пустите. Мне надо…

– Тесса?

Поворачиваюсь и кидаю злобный взгляд на того, кто мешает мне пройти. Какая-то женщина держит меня за рукав. Я ее не знаю. Небольшого роста, личико ангельское, кудри светлые и огромные голубые глаза.

– Я вас знаю? – спрашиваю, отворачиваясь. Чтобы оценить свои шансы догнать ту, другую женщину. Но ее опять нигде не видно – теперь я ее точно не догоню.

– Вы ведь Тесса, не так ли? – спрашивает голубоглазая незнакомка.

– Из какой вы газеты? – отвечаю я вопросом на вопрос, понуро опустив плечи.

– Я не журналистка, – говорит она. – Мое имя Элеонора Тредуорт.

– Кто, простите? – И тут до меня доходит.

Я меряю ее взглядом с головы до ног, отмечаю безупречный цвет лица, новенькие, с иголочки, дизайнерские сапожки, джинсы и темно-синий пуховик, в котором любая другая женщина выглядела бы как куль с картошкой, а эта в нем как кукла, стильная и нарядная. И наконец, я отмечаю, как ее рука лежит поверх живота на куртке.

Это же Элли. Скоттова Элли.

И рядом с ней я, одета как бомжиха, воняю псиной, несусь по проходу супермаркета, расталкивая людей направо и налево, как бешеная… Я даже не знаю, о чем мне с ней говорить. С этой женщиной, которая украла у меня последний шанс на счастье с мужчиной, которого я люблю… или любила?

– Вы как? – спрашивает она. Голосок у нее высокий и тонкий, как у девочки. Жеманный. – Просто у вас такой вид, будто…

– Что вам от меня нужно? – спрашиваю я и добавляю про себя: «Кроме моего мужа».

– Послушайте, я даже не думала затевать с вами этот разговор, но раз уж мы столкнулись вот так, в супермаркете, то я даже рада. Потому что… Видите ли, Тесса, я, конечно, знаю, что вы пережили немало горького, но дело в том, вы должны понять… Вся эта история о вас и о Гарри, которую сейчас крутят на телевидении, очень утомляет Скотта.

– Как вы узнали имя Гарри? – резко перебиваю я Элли, зная, что пресса еще не добралась до этой информации.

У нее розовеют щеки.

– Скотт мне сказал.

Я всматриваюсь в ее лицо, пытаясь угадать, врет она или нет. Но Элли продолжает говорить:

– Так вот, как я уже сказала, повышенное внимание со стороны прессы плохо сказывается на Скотте. Он не спит, его снедает беспокойство. И, как вы знаете, я беременна. Мне необходимо сохранять спокойствие ради ребенка.

Я смотрю на эту дамочку с лицом херувима и не знаю, как реагировать на ее бесчувственность: то ли посмеяться, то ли пихнуть ее в витрину-холодильник у нее за спиной. И разумеется, не делаю ни того ни другого.

Мое молчание она воспринимает как одобрение и тарахтит дальше:

– И то, что вы звоните ему в любое время дня и ночи, никому не поможет. В том числе и вам. Это эгоистично, вы разве не понимаете? Послушайте, Тесса, вам надо отпустить прошлое, позволить Скотту жить его жизнью и продолжать свою. – На лице Тредуорт написано выражение наигранного сочувствия – типа она понимает, каково мне. Хотя что она там может понимать – судя по ее виду, ей лет двенадцать, не больше.

– Сколько вам лет? – спрашиваю.

Рука Элли все еще лежит на моем рукаве, и я стряхиваю ее прочь.

– Прошу прощения? – отзывается она.

– Да всё вы поняли. Я про возраст – сколько вам лет?

– Двадцать шесть, только я не понимаю, какое это имеет отношение…

Значит, она на десять лет моложе меня. И эта сопливка, которая вчера только из детского сада вышла, еще смеет давать мне советы, как мне жить мою жизнь! С этого момента я перестаю доверять себе. Если открою сейчас рот, то такое ляпну или сделаю… Пузырьки еле сдерживаемой ярости поднимаются на поверхность моего «я», но мне не с руки именно сейчас попасть в тюрьму за антиобщественное поведение, так что я сдерживаюсь и лишь смотрю на нее.

Молчание повисает между нами, как грозовая туча. Элли прикусывает губу, уверенность ей явно изменяет. Уже хорошо. С ее губ стекает ручеек слов, но я уже не слышу. И не реагирую. Она снова кладет руку мне на рукав, так же снисходительно, как и в первый раз. Я опять ее стряхиваю. Потом поворачиваюсь к ней спиной. Возвращаюсь туда, где все еще стоит на полу моя корзина, беру ее и иду к кассе. Я не оборачиваюсь и не знаю, что она там делает; надеюсь только, что она не вздумает меня догонять. Если все же вздумает, то за последствия я не отвечаю.

Глава 14

Не помню ни как я выстояла очередь в кассу, ни как рассчиталась за покупки, ни как добралась с ними до дома. Голова все еще полна Элли и ее снисходительными словами. Неужели Скотт в самом деле сообщил ей имя Гарри? Она как-то занервничала, когда я спросила ее, откуда она его узнала. Но больше всего меня бесит то, что эта пигалица считает, будто имеет право указывать мне, как реагировать и что чувствовать. Да, у нас со Скоттом все кончено, но как она смеет читать мне мораль?

Возле дома я бурей проношусь сквозь молнии фотовспышек, щелчки затворов и крики моего записного приветственного комитета. Я так зла, что почти не вижу и не слышу ничего вокруг. Протопав по дорожке, открываю дверь и щелкаю выключателем в прихожей. Достало меня уже красться по собственному дому, сидеть, притаившись, в темноте… Вношу в кухню покупки и начинаю с грохотом распихивать их по полкам шкафов и холодильника, не думая о том, что куда кладу. Из ящика со столовыми приборами беру большой нож и проделываю им дырки в упаковке с арабьятой, прежде чем поставить ее в микроволновку. Пока она греется, я сую в рот сразу половину шоколадного эклера. Ну и что, что я ем сладкое перед основным блюдом – после такой паршивой недели, какая у меня выдалась, я чувствую, что имею право есть что угодно и в каком угодно порядке.

Липкая шоколадная глазурь и сливочный крем имеют божественный вкус, так что я сажусь за стол, нарезаю на кусочки вторую половинку эклера и отправляю их в рот раньше, чем успеваю прожевать и проглотить первую. Но несмотря на то, что я вовсю наслаждаюсь кондитерским изделием, мое тело по-прежнему напряжено от злости. Я упираюсь лбом в стол и издаю крик ярости. Да, Элли, конечно, высокомерная корова, но она такая хорошенькая! Безупречная внешность. Неудивительно, что Скотт на нее запал. А еще у нее будет ребенок. Его ребенок – сводный братик или сестренка наших умерших близнецов… Отрываю голову от стола и еще раз ударяюсь в его крышку лбом – бац! Еще… и еще. Не так сильно, чтобы нанести себе реальный вред, но достаточно громко и убедительно, чтобы выгнать из тела ярость.

Потом поворачиваю голову набок и, прижимаясь к столу щекой, продолжаю жевать эклер, одновременно давясь слезами. Да, видел бы меня сейчас кто-нибудь из моих знакомых! Точно вызвал бы мне бригаду санитаров, чтобы увезли меня в психушку. Я издаю последний гневный вопль, после чего кладу обе ладони на стол, отталкиваюсь от него и усилием воли заставляю себя сесть прямо.

Звякает микроволновка. Я наливаю себе стакан воды, перекидываю арабьяту из упаковки в тарелку и вытаскиваю из ящика вилку. Можно продолжать сидеть здесь, тлея от сдерживаемого гнева, а можно попытаться отвлечь себя от мыслей о ней. Я решаю пойти включить телевизор – но, конечно, не новости.

Захожу в гостиную и включаю там боковой свет. Мне казалось, что я уже наплевала на людей с фотоаппаратами за моим окном, но мысль о том, что в жалюзи есть просветы, в которые вполне может заглянуть длиннофокусный объектив, заставляет меня погасить его снова. В полупотемках, злая на себя и на весь мир, пристраиваю тарелку с макаронами и стакан с водой на подлокотник дивана, беру пульт и включаю телек.

Вечер четверга… Силюсь вспомнить, что в это время показывают по телевизору такого, что могло бы отвлечь меня от событий моей жизни. Экран светлеет, и я застываю. Прямо передо мной, во весь экран телевизора, фото Гарри. Трясущимся пальцем я нажимаю на паузу. Фото снято крупным планом, в кадре голова и плечи – он в школьной форме: полосатый блейзер из тех, какие обычно носят в частных школах, и галстук. Гарри улыбается, его мордашка, такая открытая, симпатичная, сияет счастьем, темные кудряшки блестят на солнце.

Значит, они узнали, кто он.

Мгновение я не отрываюсь от экрана, боясь прервать паузу: вдруг я услышу что-нибудь плохое? Что-нибудь такое, с чем я не смогу справиться.

Мой большой палец замирает над кнопкой «пуск». Наконец я нажимаю ее. И слышу голос диктора:

– Таинственный ребенок, которого, как теперь известно, зовут Гарри Фишер, наконец вернулся к отцу в Дорсет. Мальчик впервые попал в центр внимания СМИ, когда в начале этой недели он каким-то образом оказался в доме Тессы Маркхэм, садовницы, проживающей в лондонском боро Барнет.

Снимок Гарри сменяется другим – на нем я, снятая в начале недели, выхожу из дома на работу; на мне рабочая одежда, лицо бледное, взгляд злобный, общий вид затравленный – короче, я выгляжу точно так, как и должна выглядеть полоумная похитительница детей.

– Мисс Маркхэм ранее уже побывала под следствием по подозрению в похищении трехмесячного ребенка, но тогда факты не подтвердились, и обвинение предъявлено не было.

Я стискиваю зубы, до того меня возмущает их выборочное обращение с фактами моей биографии. Тут, слава богу, мое фото исчезает с экрана и заменяется картинкой, где телерепортер говорит на фоне какого-то строения, очень похожего на деревенский дом в георгианском стиле, стоящий на обочине дороги в сельской местности. Может быть, это дом, где сейчас живет Гарри? Хотя Дорсет – это же вроде даль несказанная? Кажется, когда-то в молодости я даже была там с семьей – мы ездили на пикник…

– Родственники Гарри пока отклоняют все предложения дать интервью, однако отец мальчика, доктор Джеймс Фишер, прокомментировал ситуацию так: «Как вы наверняка представляете, это было очень тяжелое и напряженное время для всех нас, но теперь у меня точно камень с плеч упал, и я рад, что Гарри снова дома и в полной безопасности».

Экран заполняет черно-белая газетная фотография. На ней мужчина в смокинге и черном галстуке – наверное, снимок сделан на каком-то официальном мероприятии. На вид ему лет сорок. Он бородатый, в очках. Я догадываюсь, что это, должно быть, и есть отец Гарри. Почему-то его лицо кажется мне странно знакомым. Хотя Гарри же его сын, какое-то сходство определенно должно быть…

– К несчастью, мать Гарри скончалась в октябре две тысячи семнадцатого года от тяжелой формы рака желудка, так что возвращение пятилетнего мальчика домой, к отцу, представляется событием вдвойне радостным. Замечательно, что эта история, на несколько дней приковавшая к себе внимание всей нации, закончилась хорошо.

На этом сюжет заканчивается, и начинается новый, про закрытие какой-то местной школы. Я помню, как обещала себе, что не буду смотреть новости, но теперь мне отчаянно хочется знать все подробности о Гарри. Перебираю каналы, машинально складываю себе в рот пасту и так же машинально, не чувствуя вкуса, жую. Наконец, нахожу еще один новостной канал, но там говорят о политике. Я щелкаю пультом дальше, пока не прохожу все каналы по кругу. Но своей истории нигде больше не вижу; значит, придется ждать девятичасовых новостей. Выключаю телевизор, зная, что все равно ни на чем не смогу сосредоточиться, и доедаю пасту.

В сюжете, который я только что посмотрела, было до обидного мало фактов. Столько еще осталось непонятного! Например, каким образом сын Фишера оказался здесь, в Лондоне? Как и почему он попал именно в мой дом? И почему отец мальчика так долго не давал о себе знать?

Тут у моего дома хлопает дверца машины, и я невольно вскидываю голову. Раздается второй хлопок. Слышно, как моторы то замедляются, то снова набирают обороты. Да и голоса журналистов снаружи в последние несколько минут как будто окрепли. Я бочком подбираюсь к окну и осторожно выглядываю наружу: точно. Их еще прибавилось. Теперь, когда Гарри вернули отцу, я думала, что они наконец оставят меня в покое, но, видимо, ошиблась: их интерес к моей персоне стал еще острее.

Возвращаюсь к дивану и сижу в темноте, допивая воду. Лицо отца мальчика по-прежнему не дает мне покоя, но вот чем… То фото. Я определенно его где-то видела. Хотя где? У меня ведь нет в Дорсете знакомых или родных, правда? Мысленно перебираю всех, кого знаю – родственников, друзей, коллег, – но не могу вспомнить никого, кто был бы как-то связан с этим графством.

И тут неприятный холодок пробегает по спине и плечам – меня посещает новая мысль. Точнее, не такая уж и новая – я безуспешно гоню ее от себя с самого начала недели. Но она возвращается, стучит мне в череп, давит на грудную клетку. Потому что есть лишь одно разумное объяснение всему этому, хотя я и не хочу его признавать.

Что, если я узнаю́ Фишера потому, что действительно видела его раньше? Что, если я схожу с ума? И что, если это действительно я похитила Гарри?

Глава 15

Я гоню от себя эту мысль прежде, чем успеваю додумать ее до конца. Не могла я похитить Гарри – во-первых, у меня нет машины, во-вторых, я много лет не была в Дорсете. В прошлую субботу работала, в воскресенье ходила на кладбище. И если б я в каком-то забытьи похитила ребенка, то зачем мне было ехать за ним именно в Дорсет? И потом, Гарри ведь сам сказал, что ко мне его привел ангел. Кем бы он ни был, этот ангел, ясно одно – мальчик имел в виду не меня.

Все равно бессмыслица какая-то…

Все мое тело тяжелеет от внезапно навалившейся усталости. До сих пор перспектива завтрашнего выходного дня не слишком меня радовала, но теперь мне приходит в голову, что лишним он все-таки не будет. К тому же едой я запаслась, так что завтра можно спокойно просидеть день дома. Лягу сегодня пораньше, а завтра проваляюсь до полудня. Потом приготовлю завтрак, завалюсь с ним в постель и почитаю книгу.

Тут я вспоминаю, что окно моей спальни на скорую руку заделано фанерой. И что по комнате до сих пор свищет ветер. И что наверху сыро, холодно и бесприютно. Можно, конечно, переночевать в комнате Сэма, но кровать там слишком короткая, да и болезненные воспоминания, которые она навевает, еще слишком свежи. Диван, на котором я сижу, вполне удобный, но разве можно спокойно спать так близко от этой оравы за окном? Я даже расслабиться не смогу. В моем распоряжении целый дом, но ни в одной комнате я не чувствую себя дома – разве что в кухне, но не могу же я там спать. Сбрасываю обувь, поджимаю под себя ноги и закрываю глаза.

В следующий момент меня будит звонок в дверь. Заставляю себя открыть глаза. Сквозь щели жалюзи в комнату льется свет. На улице солнце. Сколько же я спала? Выпрямляюсь и потягиваюсь. Звонок снова выпевает свою мелодию. Можно, конечно, не обращать внимания, но вдруг это Скотт или еще кто-то, кого я знаю? Во рту противно. Провожу языком по зубам и допиваю вчерашнюю воду. Тру раздражающе зудящие глаза, встаю на ноги и потихоньку подхожу к окну, посмотреть, кто это там на крыльце трезвонит. Сто́ит увидеть, кто стоит перед моей дверью, и у меня прямо волосы на затылке дыбом становятся от злости. Вот гадина! Последняя, с кем мне сейчас хочется разговаривать. Может, если не обращать на нее внимания, она уйдет?

Новый звонок, а потом еще и стук в дверь. Это уже домогательство. Можно позвонить в полицию, но за последнее время они мне надоели. Большими шагами я выхожу в прихожую, приближаюсь к двери, нагибаюсь к щели почтового ящика и кричу туда:

– Мотай отсюда, Карли!

Из щели на меня несет резким морозным воздухом, и я ежусь.

– Тесса, открой мне, пожалуйста, – просит соседка.

Слишком поздно я соображаю, что надо было притвориться, будто меня нет дома. Теперь и она, и вся команда на тротуаре знают, что я здесь, затаилась, как мышь в норе.

– Уходи! – снова кричу. Кроме всего прочего, я сейчас выгляжу, как пугало, а то и воняю. Я ведь заснула вчера, не сняв рабочей одежды. Надо принять душ. Нельзя, чтобы безупречная Карли Дин видела меня такой.

Соседка нагибается и тоже заглядывает в щель, так что мы с ней смотрим друг другу в глаза.

– Тесса, я знаю, что зашла слишком далеко, но у меня есть для тебя информация. Такая, которая могла бы раз и навсегда очистить твое имя от любых подозрений.

Слишком далеко зашла? Ну это еще мягко сказано. Я фыркаю. Наверняка это очередной трюк, уловка, чтобы привлечь мое внимание.

– Слушай, – продолжает Карли. – Я понимаю, ты на меня злишься. Имеешь полное право. Но я считаю, что ты должна меня выслушать.

– Карли, мне ничего от тебя не надо. И вообще, я никому ничего сегодня не должна, у меня выходной, и я хочу, чтобы меня все оставили в покое.

– Мне нужно тебе кое-что рассказать… о твоем деле.

Я слабею. Если Карли говорит правду, то будет глупо не выслушать, что она там скажет.

– Только смотри, без фокусов, – предупреждаю я. – Если ты затеяла все это ради того, чтобы пробраться ко мне в дом и донимать меня тут своими расспросами… Я все равно ничего тебе не расскажу, потому что ты все переврешь.

– Обещаю тебе, Тесса. Ты сама захочешь услышать то, что я тебе скажу.

Я не знаю, на что решиться. Можно ли ей доверять? Скорее всего, нет. Но в конце концов, если все обернется так, как я подозреваю, я просто выброшу ее на улицу, и всё.

– Слушай, – настаивает Карли, – ты хочешь узнать, что происходит на самом деле, или нет? Или предпочитаешь, чтобы твое имя так и продолжали смешивать с грязью все кому не лень?

Выпрямляюсь, руками протираю заспанные глаза, провожу пальцами по спутанным волосам. Встав сбоку от двери так, чтобы журналисты на улице не могли меня увидеть, приоткрываю ее – и вздрагиваю, когда в дом врывается порыв ледяного ветра.

– Заходи быстрее.

Едва завидев, что я впускаю ее в дом, другие репортеры начинают щелкать камерами. Карли проскальзывает в дверь, и я захлопываю ее за ней, отрезая шум с улицы. Соседка крутит головой, на мне ее взгляд останавливается в последнюю очередь. Я вижу, что мой растрепанный вид не укрылся от ее внимания, но, надо отдать ей должное, ни одного критического замечания не срывается с ее уст. Сама она, по обыкновению, как с картинки сошла: шерстяное платье темно-синего цвета, высокие, до колен, сапоги и красивая куртка из коричневой кожи.

– Мне надо выпить кофе, – говорю я. – Пойдем на кухню.

Дин идет следом за мной и садится на табурет раньше, чем я успеваю ее пригласить.

Единственный предмет роскоши в моем доме – это кофейная машина «Неспрессо». Наверное, надо предложить чашечку и незваной гостье, хотя мне страшно не хочется. Не заслужила она.

– Кофе? Чай? – все-таки спрашиваю я.

– Черного кофе было бы здорово, – говорит Карли, потирая ладонь о ладонь, чтобы согреть их.

Я поворачиваюсь к ней спиной и готовлю оба напитка. Машина шумит так, что разговаривать, не повышая голоса, становится невозможно, так что мы ждем молча. Наконец, с двумя чашками кофе в руках, я поворачиваюсь к столу и сажусь напротив соседки.

– Как в старые времена, – говорит Карли. – Сто лет у тебя не была.

– Ну? – говорю я, плюхая чашку перед ней на стол и делая глоток из своей. – Что у тебя там за информация?

– Видишь ли, – говорит соседку, склоняя голову набок и глядя на меня поверх чашки, – в этой истории оказалось больше подводных камней, чем я думала.

– Господи, Карли, никакая это не «история», это жизнь! Человеческая жизнь. Моя жизнь.

– Ну да. Ты права, конечно.

Я смотрю на нее, стараясь подавить закипающий во мне гнев. Эта самодовольная корова устроила мне такую поганую неделю, каких у меня давно уже не было. А теперь сидит у меня на кухне как ни в чем не бывало, пьет кофе, да еще напускает на себя такой вид, точно это я делаю из мухи слона.

– Ты понимаешь, о чем я, – продолжает она.

– А ты понимаешь, о чем я, Карли? – Я так грохаю своей чашкой о стол, что половина кофе выплескивается мне на руки. – Ясно как день, что ты продала газетам историю, не имеющую ничего общего с правдой, только чтобы сделать себе имя. Ты намекнула им, что это я похитила Гарри, потому что меня обвиняли в чем-то подобном вскоре после смерти сына. А правда в том, что я ни в чем не виновата. Полиция не предъявила мне никаких обвинений. Но ты, живя в своем мирке амбициозной дешевки, привыкла швырять грязью во все и вся, вот и теперь решила швырнуть – вдруг да прилипнет? Ты прекрасно знала, что моя жизнь превратится в ад. Но тебе на это было наплевать. Тебе и теперь плевать. – Мой голос дрожит от гнева.

Карли, и бровью не поведя, прихлебывает кофе и ждет, когда я закончу. Ее спокойствие заводит меня еще сильнее: мне уже хочется сорваться на крик, требовать извинений, вырвать у нее признание, что все было именно так, как я говорю, но она явно не клюнет.

– Ну? – говорю я тогда.

– Послушай, Тесса, – отвечает Дин. – Просто у меня работа такая. Ничего личного.

– Это не оправдание! Ты человек или нет? Ты живешь от меня через дорогу. Ты прекрасно видишь, до чего меня довела твоя «работа». Меня преследуют. Меня вот-вот вышибут с работы. Не говоря уже о том, что жизнь Скотта репортеры тоже перевернули вверх тормашками.

– У него теперь другая, да? – спрашивает Карли.

У меня перед глазами встает кукольное личико Элли. Про себя я воплю, как безумная, но вслух только вздыхаю, на крик у меня нет сил.

– Просто скажи мне, что ты хотела сказать, и уходи.

– О’кей. – Карли складывает ладони домиком, и я замечаю на ней красивые наборные кольца из серебра – точно такие я носила бы и сама, если б моя жизнь не повернулась другим боком. – Как я уже говорила, – продолжает она, – в этой… э-э-э… ситуации оказалось больше подводных камней, чем мне показалось сначала.

– Например?

– Я пока не знаю наверняка, что происходит, но я не доверяю этому Джеймсу Фишеру.

– Отцу Гарри? Почему?

– У меня есть друг, он работает в местном отделении полиции на коммутаторе, – продолжает соседка. – Так вот, он говорит, что слышал от другого такого же парня с коммутатора, только из Дорсета, что Фишер четыре дня не заявлял о пропаже ребенка. Четыре дня. Как, по-твоему, это не странно?

Друг в отделении полиции? Так вот, значит, как история Гарри просочилась в прессу! Надо бы мне заявить на Карли куда следует.

Ее лицо оживляется еще больше.

– И причины, которые выдвигает Фишер, объясняя, почему не заявил о пропаже сына раньше, тоже какие-то подозрительные. Я ездила вчера в этот Крэнборн – дыра дырой, знаешь ли. Мне показалось, что я телепортнулась лет этак на пятьдесят в прошлое.

– Крэнборн? – переспрашиваю я. – Это в Дорсете?

– Да. Там живет Фишер с сыном.

– Ты туда ездила? Зачем?

– Хотела поговорить с ним, но он меня и слушать не стал. Даже дверь не открыл. Он вообще ни с кем из газетчиков говорить не желает. Заперся у себя в доме вместе с Гарри и сидит.

– Что ж, – говорю я. – Его можно понять. Кто угодно напугается, если у него на крыльце станет дневать и ночевать целый табор репортеров.

– Намек понят. Предположим, Фишер испугался, но это не объясняет, почему он так долго не обращался в полицию. Ну ты сама подумай. У тебя пропадает пятилетний сын. Ты ищешь его, нигде не находишь. Минут через двадцать у тебя сдают нервы, и ты звонишь в полицию. Ну может быть, через час, максимум через два. Но не через четверо же суток!

Я ловлю себя на том, что согласно киваю.

– И правда странно.

– А я тебе что говорю? Короче, я нашла его прежнюю домработницу. Она сейчас живет здесь, в Лондоне. Но также отказалась со мной говорить.

– А она здесь при чем?

– Ну, во-первых, она много лет работала у Фишеров, а значит, хорошо их знает и может рассказать что-нибудь интересненькое. А во-вторых, Фишер уволил ее сразу после смерти жены. Так что она могла и обиду на него затаить. И вообще, прислуга ведь всегда в курсе всего, что в доме происходит. В общем, неплохо было бы с ней поговорить, правда?

– Да, наверное.

– Не наверное, а точно. Я уверена, тетка что-то скрывает.

– Но если она не хочет с тобой говорить, как ты это выяснишь? – спрашиваю я.

– Н-да… – Соседка барабанит по крышке стола ногтями, покрытыми лаком в несколько слоев. – Это со мной она говорить не хочет, а вот с тобой, может, и заговорит.

Глава 16

– Со мной? – переспрашиваю я. – С чего ты решила, что она захочет говорить со мной? Да моя физия во всех газетах пропечатана! Если домработница Фишера верит хотя бы половине того, что там обо мне пишут, то наверняка считает меня дьяволом в юбке.

– Не согласна, – возражает Карли.

– Ну еще бы.

– Нет, я просто хочу сказать, она, может быть, знает, что происходит на самом деле.

– Значит, ты признаешь, что твоя так называемая «история» – выдумка от начала и до конца, – говорю я.

– Я этого не сказала, – отвечает Карли и выпрямляет спину еще сильнее, чем раньше. – Я имею в виду, что если она знает, как все есть на самом деле, то не станет обращать внимание на то, что пишут в газетах.

– Тебе-то откуда знать? – Я фыркаю и складываю на груди руки. – И вообще, ты же говоришь, она у них уже не работает. Значит, может быть и не в курсе, не так ли?

– А вот этого мы не узнаем, пока не спросим, – отвечает Карли. – В конце концов, что мы теряем?

Она, разумеется, права, но мне вовсе не улыбается, чтобы моими действиями управляла моя пронырливая соседка. Уж по крайней мере не после всего, что мне довелось вытерпеть по ее милости.

– Слушай, ну что плохого с тобой еще может случиться? – продолжает настаивать Карли. – В худшем случае уйдешь от нее несолоно хлебавши. Потратишь пару часов зря. Что тебе еще делать-то?

– Вот спасибо! – говорю я.

К чести Дин, тут она краснеет.

– Я вовсе не это имела в виду. Я только хотела сказать…

– Расслабься, все нормально. Я знаю, моя жизнь – пустое место.

– Ну вот, теперь ты будешь жалеть себя.

– А ты, конечно, думаешь, что тут и жалеть некого?

– Ну так что, ты идешь к ней или нет? – спрашивает Карли, допивая свой кофе и решительно опуская чашку на стол.

– Не знаю. Как я пройду мимо этих, за дверью? Они ведь наверняка за мной увяжутся.

– Предоставь это мне, – с полуулыбкой отвечает соседка.

* * *

Ровно час спустя я сыта, умыта, одета и чувствую себя другим человеком. Ну если и не совсем другим, то по крайней мере не той неказистой бродяжкой, на которую походила с утра. Беру сумку, ключи и мобильный телефон. Топчусь еще некоторое время в прихожей, жду. Быстро взглянув на часы, понимаю, что Карли должна быть уже готова. Посылаю ей эсэмэску о том, что ровно через шестьдесят секунд открою дверь.

Сердце громко колотится мне в ребра. Зачем я это делаю? Но я тут же отвечаю себе: не будь размазней! Эти репортеры на улице – всего лишь люди, такие же, как ты, не больше и не меньше. Что они, съедят тебя, что ли? Еще один взгляд на часы: тридцать секунд до старта. Только б Карли не подвела!

Двадцать секунд.

Десять.

Поворачиваю ручку двери и слегка приоткрываю ее. Выглядываю – на улице никого нет. Выжидаю секунд десять – так, на всякий случай. И вижу красную блестящую машину соседки. Это придает мне уверенности, так что я рывком распахиваю дверь, выхожу и, жмурясь на солнечный свет, желтый, как лимон, широкими шагами иду прямо на толпу по дорожке.

– Тесса!

– Тесса, радость наша!

– Ты куда, на работу?

– Ты знакома с доктором Фишером? Он звонил тебе после того, что случилось? Он намерен выдвигать обвинение?

– Уделите нам несколько минут, Тесса!

Не поднимая головы, открываю калитку и бросаюсь прямо в толпу, чье коллективное дыхание в морозном воздухе превращается в облако пара, окутывающее меня, точно саван. Я вслушиваюсь в звук двигателя – машина приближается. Но вокруг меня столько репортеров, которые толкаются, лезут мне прямо в лицо, вопят, просят меня посмотреть на них, поговорить с ними, дать ответы на их вопросы, что я не вижу за ними дороги.

Автомобильный гудок, резкий, настойчивый и протяжный. Журналисты как один оборачиваются, а я, пользуясь секундной передышкой, протискиваюсь мимо их теплых тел, проскальзываю под руками с зажатыми в них фотоаппаратами и бросаюсь к ярко-красному «Фиату», ждущему меня посреди дороги. Как только Карли открывает дверцу пассажирского сиденья, я обегаю машину кругом, прыгаю внутрь, захлопываю дверцу и пристегиваюсь.

Дин жмет на педаль газа так, что та едва не уходит в пол. Мы обе часто дышим и вдруг, к моему удивлению, начинаем смеяться.

– Чистое сумасшествие! – кричит соседка и переключается на вторую скорость, едва свернув за угол. – Посмотри, за нами никого нет? Машин или мотоциклов?

– Пока нет! – тоже кричу я, еще не восстановив дыхание.

– Ха-ха! – смеется журналистка своим жестяным голосом. – Теперь они все будут меня ненавидеть.

– Из-за того, что ты увезла меня у них из-под носа? – спрашиваю я.

– Ага. Извини, но это называется профессиональной ревностью, – отвечает Карли.

– Но ты же не ради этого все затеяла? Ты же не обманула меня насчет…

– Нет-нет! Не волнуйся, зависть коллег – это лишь дополнительный бонус в моей игре.

Я качаю головой. Нет, она точно не одной со мной породы. Как ощущает себя человек, настолько преданный своему делу, что забывает, где кончается профессия и начинается он сам? Я гляжу на нее искоса. Моя незнакомая соседка. Она что-то напевает себе под нос, но что, я не могу разобрать. И лицо у нее удивительное – скулы высокие, глаза, как у кошки, а общий эффект какой-то жесткий, как будто вся она покрыта лаком и холодно блестит. Я еще раз встряхиваю головой: не выспалась, наверное, толком, вот всякая всячина в голову и лезет.

– Извини, но я не могу довезти тебя прямо до места, – говорит Дин. – Через час у меня встреча с редактором.

– Ничего, – говорю, невольно задаваясь вопросом, уж не я ли буду темой этой встречи. – Теперь, когда вся лондонская пресса уже не гонится за мной по пятам, я и сама доберусь. Высади меня у какой-нибудь станции метро.

– Дай мне знать, как у тебя все пройдет, – просит Карли. – И вот еще что, Тесса: не будь мямлей и разиней. Если эта баба что-нибудь знает, она должна тебе это рассказать. Надави ей на чувство вины, если придется.

Приподнимаю брови. Легко ей говорить: ведь для нее задавать вопросы и лезть человеку в душу – хлеб насущный.

– У меня нет привычки давить людям на чувство вины, – заявляю я.

– Зато теперь у тебя есть возможность получить ответы на кое-какие вопросы, – возражает Карли. – Смотри, не профукай ее.

– Господи, ты беспощадна, – говорю я.

Она ухмыляется.

– Ну да, ты же меня знаешь. – Включает левый поворотник. – Так, здесь вообще-то нельзя останавливаться, так что выскакивай поживее. Не хочу нарваться на штраф.

Я делаю, как она велит, и выхожу на оживленный тротуар прямо перед станцией подземки. Нагибаюсь, чтобы закрыть дверь.

– Иди напролом, Тесса, – окликает меня Карли. – И не забудь написать мне потом.

– Хорошо. – Я захлопываю дверцу машины и слежу за тем, как она отъезжает и теряется в потоке других автомобилей, крыши которых блестят на солнце так ярко, что я прищуриваю глаза и отворачиваюсь.

* * *

В десять часов пятнадцать минут я выхожу из метро на платформе «Тёрнпайк-лейн», сжимая в руке листок, который дала мне Карли. На нем записаны имя и адрес. Интересно, у моей соседки даже почерк как газетный заголовок. Чернила черные. Буквы квадратные, крупные. Все четко и определенно. Без экивоков. И конечно, без ошибок. Да, именно такой почерк больше всего подходит человеку вроде Карли Дин. Хотя кто знает, может быть, в этом листке мое спасение. Может быть, эта домработница действительно ответит на мои вопросы о том, кто такой Гарри и как он попал на мою кухню. Может быть, она сообщит мне что-нибудь такое, что снимет с меня все подозрения. Остается только надеяться.

Я выхожу из здания станции и попадаю на широченный тротуар, который выглядит так, словно планировщики хотели устроить здесь площадь, но на полпути передумали. В стороне от выхода пара голых деревьев, под ними одинокая скамья, черная с золотом урна, еще дальше какие-то трансформаторные будки и стойка для велосипедов. Я на минуту останавливаюсь, оглядываюсь кругом, чтобы сориентироваться, разворачиваю заветный листок и еще раз сверяюсь с адресом, хотя сама помню его наизусть и уже смотрела в «Гугле». Бросаю взгляд через перекресток, где встречаются многочисленные полосы движения, на противоположный тротуар, слушаю шум и скрежет оживленного пятничного потока машин и через неправдоподобно широкую проезжую часть устремляюсь на ту сторону, к магазинам.

Спустя несколько минут я уже стою у обшарпанной оранжевой двери, зажатой между витринами сэндвич-бара и тотализатора. Звонков два – один с подписью «С. Льюис», другой безымянный. Я жму на него и жду. Через десять секунд из интеркома раздается женский голос:

– Алло?

– Здравствуйте, – говорю я. – Вы Мерида Флорес?

– Кто это? – В ее речи ощутим небольшой акцент.

– Меня зовут Тесса Маркхэм. Я хотела… Можно мне с вами поговорить?

В коробке интеркома становится тихо.

– Алло? – повторяю я, хотя и знаю, что Мерида убрала палец с кнопки соединения и больше меня не слышит. – Алло? – Снова жму на звонок и жду. А немного погодя делаю пару шагов назад и поднимаю голову, чтобы видеть широкое окно квартиры над тотализатором. Когда штора наверху, качнувшись, отходит в сторону и я вижу за ней женщину, у меня даже дыхание перехватывает. Она тоже меня видит.

Моя ладонь непроизвольно взлетает ко рту, когда я понимаю, что знаю ее: это та самая женщина, которую я в последнее время то и дело вижу в разных местах. Она тут же задергивает занавеску. Зачем бывшей домработнице Фишера за мной шпионить? Наверняка чтобы поговорить. Иначе к чему бы ей мною интересоваться? Может быть, она боится… Как бы мне сделать так, чтобы она впустила меня в свою квартиру?

Снова подхожу к двери и давлю на кнопку. Ответа нет. Я вспоминаю Карли, которая советовала мне быть настойчивой и не профукать свой шанс, но не могу же я в самом деле подкарауливать эту женщину здесь? Меня и саму в последнее время немало подкарауливали, так что я знаю, как это неприятно. С другой стороны, у меня возникает стойкое ощущение того, что Мерида Флорес и вправду что-то знает. И хочет поговорить со мной, но ей что-то мешает. Вот только что? Или – кто?

Тут у меня появляется идея, и я еще раз давлю на звонок.

Ответа нет.

Я давлю снова.

– Да? – Это голос Флорес.

Я задерживаю дыхание.

– Послушайте, я пойду сейчас в кафе, оно дальше по улице. Называется «Коста», прямо напротив станции метро. Я буду ждать вас там целый час. Пожалуйста, приходите туда. Очень вас прошу.

Мерида молчит. Электрическое шипение в трубке тоже затихает. Слышала ли она, что я ей сказала? И если да, то придет ли поговорить со мной?

Глава 17

Я разворачиваюсь и по тому же тротуару иду в кафе. Холодный декабрьский ветер то и дело налетает на меня всей своей мощью, норовит стащить на проезжую часть. Как же это замечательно – идти, не оглядываясь через плечо на каждом шагу! Хотя показываться в людных местах без шерстяной шапки, натянутой на самые глаза, я не рискую до сих пор. Если меня сейчас никто не узнает, я с удовольствием посижу в кафе, расслаблюсь вдали от недремлющего ока прессы. Но вот придет ли бывшая домработница Фишера на встречу со мной? Надеюсь. Возможно, на нейтральной территории она будет чувствовать себя увереннее.

Распахиваю дверь кофейни и вхожу внутрь, где с удовольствием вдыхаю ароматы корицы и кофе, наслаждаюсь теплым воздухом из труб вентиляции, прислушиваюсь к болтовне вокруг. Постояв несколько минут в очереди, беру один американо, к которому затем опрометчиво прибавляю миндальный круассан, и выбираю место за столиком подальше от окна. Круассан теплый и сладкий. Я слизываю сахарные крошки с губ, запиваю их глотком обжигающего кофе и позволяю себе ненадолго изгнать из головы все мысли. Насладиться мгновением передышки. Ни о чем не думать. И все равно поглядываю каждую минуту на дверь, проверяя, кто вошел. То и дело бросаю взгляд в окно, не покажется ли за стеклом Мерида Флорес. Вздрагиваю от запоздалой мысли: а вдруг где-нибудь у другого выхода из метро, в другой стороне от ее дома, есть другая «Коста»? Достаю телефон, быстро заношу в «Гугл» свои координаты – и убеждаюсь, что второго такого кафе в окрестностях нет.

Проходит полчаса. Я заказываю второй кофе. Не успеваю оглянуться, как истекает и весь час. Ясно, что она не придет.

У меня в сумке тренькает телефон. Я вытираю руки салфеткой и выуживаю его оттуда. Эсэмэска от Карли.

«Ну?»

Я со вздохом набираю ответ.

«Ничего хорошего. Она не хочет со мной говорить».

«Пойди и попробуй еще раз».

«Бесполезно».

«Ну, значит, твое время коту под хвост».

Я не отвечаю. Да и что я могу сказать? Неприятно сознаваться себе в этом, но Карли была права – вся эта история куда более странная, чем я думала. Вот хотя бы почему бывшая домработница Фишера ходит за мной хвостом, а говорить отказывается? Может, она приглядывает за мной с какой-то целью? Может быть, она все еще у него на службе, только втихую? Но зачем это им? И при чем тут вообще я?

Что еще я могу сделать? Мне как-то не верится, что есть смысл снова идти к ней на квартиру. Зачем – ходить с безутешным видом у нее под окнами и волноваться? Хотя моя неприязнь к Карли нисколько не уменьшилась, но надо отдать ей должное: именно она дала мне хорошего пинка, который заставил меня оторвать зад от дивана и начать делать что-то для своего спасения. Например, выяснять, на самом ли деле за кулисами всех событий последнего времени кроется что-то странное.

И тут я понимаю, что еще можно сделать… Правда, это такая сумасшедшая мысль, что у меня сразу учащается пульс и немеют кончики пальцев. Звуки кафе то отдаляются, то снова делаются ближе. Неужели я в самом деле об этом думаю?

* * *

С помощью навигатора я ползу в маленькой «Тойоте» по замерзшим проселочным дорогам, а вокруг бушует настоящая метель. От жидкого дневного света утешения мало. Снег начался еще в Винчестере. Надо было узнать прогноз погоды, прежде чем ехать. Но теперь уже поздно. Выйдя утром из кафе, я опустошила нашу со Скоттом совместную кредитную карту и взяла на эти деньги в прокате автомобиль. Из-за чего теперь мучаюсь угрызениями совести. Я же обещала себе, что никогда не воспользуюсь этой картой – надо было разрезать ее, чтобы соблазна не было. Но я говорю себе, что это ради благой цели. Опять же, оглядываясь назад, понимаю, что и выезжать надо было пораньше, но пока я моталась по городу в поисках дешевого проката, пока заполняла у них всякие бумаги, из Лондона удалось выехать только за полдень.

Следуя указателям объезда – кто-то попал в аварию, – проезжаю через чудной маленький городок Вимборн: теплые огоньки его витрин и кафе так и манят бросить руль и зайти посидеть. Но я не обращаю на них внимания и гоню машину через город насквозь, в поля Дорсета: мои пальцы закаменели вокруг руля, взгляд мечется с экрана навигатора на дорогу впереди и обратно, крупные снежинки сыплются на ветровое стекло, как бомбы при вражеском авианалете.

Дорога вертится и так и эдак, но не может вырваться из тисков заснеженных живых изгородей по обе стороны. Каждый раз, когда навстречу мне показывается машина, я жму на тормоза – я ведь не знаю здешних закоулков и потому боюсь в кого-нибудь врезаться. Дорожные знаки у поворотов на темные, узкие тропинки показывают странные названия деревень: Уитчемптон, Гуссидж-Олл-Сэйнтс, Монктон-ап-Уимборн и Сикспенни-Хэндли.

И вдруг наконец-то вот он: знак с надписью Крэнборн. Часы на приборной панели показывают 14:50. Я за рулем уже почти три часа, что само по себе, может быть, и немного, но дело в том, что в последний раз я делала это год назад, когда мы со Скоттом возвращались с барбекю у друзей в Суррее и я вела его «БМВ». День, который лучше не вспоминать. Всю дорогу домой мы ужасно ссорились – наверное, именно тогда нашему браку и наступил конец.

Наверное, я сошла с ума, раз решилась на такое: поехать домой к Фишеру. Но мне уже и в самом деле нечего терять. Ну посадят меня в тюрьму; разве это будет хуже той жизни, которую я веду сейчас? Пленница в собственном доме. Который я больше не люблю. Нет, надо быть смелой. И потребовать ответов на свои вопросы. Явиться к этому типу и прямо спросить его, почему я оказалась замешанной в эту драму. К тому же, если уж совсем начистоту, слова Карли о том, что Джеймсу Фишеру потребовалось четыре дня, чтобы заявить о пропаже сына, встревожили меня не на шутку. И я ничего не могу с собой поделать: мне необходимо убедиться, что с Гарри всё в порядке.

Слева от дороги возникает садовый центр, который напоминает мне о работе. И о том, что по этой же самой дороге мне еще предстоит ехать сегодня назад, если я хочу завтра вовремя выйти на работу. Ведь завтра выходной, а выходные для нас – самое напряженное время. Интересно, что поделывает Бен, в силе еще его предложение о повышении или нет? Хотя, возможно, после всех неприятностей, которые я устроила ему на этой неделе, у меня и работы уже нет…

Живая изгородь сменяется высокой стеной из красного кирпича. Я только успеваю удивиться, зачем она здесь, как тут же оказываюсь в самом сердце деревни. Сбрасываю скорость и оглядываюсь. Пара домов, книжный магазин на углу, старая гостиница, и вот уже вдоль улицы потянулся ряд террасных домов. Пожарная станция, деревенский дом под соломенной крышей и снова красно-кирпичная стена, теперь по правую руку. И повсюду белые снеговые шапки – на крышах домов, на деревьях, на зеленых обочинах дороги. Хорошо хоть, посыпанное песком шоссе свободно от снега…

Навигатор велит мне свернуть на узкую улочку. Симпатичные коттеджи обступают меня с обеих сторон: эти строения стоят так близко к дороге, что кажется, будто они специально подошли взглянуть, кто там едет. Примерно на середине улицы навигатор сообщает: «Вы прибыли в указанную точку», так что сердце у меня сразу начинает колотиться и падает куда-то в пятки.

Прямо передо мной, немного отступив от тротуара, стоит внушительный георгианский дом с двойным фасадом. Садик перед ним весь в снегу, а вишнево-красная дверь кажется особенно яркой. Перед поездкой я с помощью «гугловских» карт и снятого здесь новостного сюжета хорошенько рассмотрела дом Фишера и теперь сразу понимаю, что действительно приехала куда надо. Больше того: я вижу, что в окне горит свет, – значит, Джеймс Фишер дома.

Но подъехать ближе мне так и не удается: на тротуаре напротив я с ужасом замечаю небольшую толпу. И это не просто толпа – это пресса. Моя первая реакция – ударить по тормозам, повернуться на сто восемьдесят градусов и дать деру. Но это сразу привлечет их внимание ко мне. Так что я ограничиваюсь тем, что поднимаю шарф, закрывая им нижнюю часть лица, съезжаю пониже на сиденье и проезжаю мимо них с такой скоростью, какую только могу развить, не рискуя возбудить подозрения.

Черт. Как же я не подумала, что они наверняка еще здесь? Их присутствие пускает ко дну мой незамысловатый план просто подойти к дому Фишера и позвонить в дверь. Журналистам наверняка понравится, если они обнаружат, что я здесь, в Крэнборне. Один бог знает, какими заголовками будут пестреть завтрашние газеты! «Похитительница детей снова берется за свое!», не меньше.

Возможно, это вообще была плохая идея. Что я здесь делаю? Я не репортер, не частный сыщик, я – садовница. Такие вещи не по моей части. С чего я решила, что справлюсь с этим сама?

Промчавшись по улице, снова оказываюсь в поле. Нахожу небольшую площадку для автомобилей, останавливаюсь, глушу мотор и гашу в машине свет. Тишина. Снежинки медленно тают на ветровом стекле, за ним сгущаются сумерки цвета линялых чернил. Что теперь? Через час, если не раньше, световой день кончится. Не очень-то мне улыбается болтаться по местным проселкам в темноте. Так что если я хочу что-то сделать, то надо браться за это сейчас, пока еще светло.

Заматываю шарф так, чтобы он полностью скрывал всю нижнюю половину моего лица, и сдвигаю пониже шапку, из-под которой теперь торчат одни глаза и переносица. Раз уж я не могу просто подойти к двери и позвонить, как все люди, придется искать какой-то обходной путь.

Чтобы не дать себе шанс отговорить себя от задуманного, выхожу из машины и топаю по дороге назад, к домам. По снегу за мной тянется едва заметная цепочка следов. Каждый раз, когда мимо, разбрызгивая песок и грязь, проносится очередная машина, мне приходится едва ли не нырять в живую изгородь. Из пешеходов мне попадается всего один старикан: видимо, такой же сумасшедший, как я, он выгуливает старую облезлую овчарку. Проходя мимо, он говорит «добрый вечер» и касается ладонью козырька фуражки. Я киваю, бормочу что-то в ответ и тут же с удвоенной скоростью припускаю дальше, к деревне.

Еще не дойдя до крайнего дома по той стороне, где живет Фишер, замечаю тропинку, уходящую куда-то вправо. Куда именно она ведет, я не вижу, так как там возвышается стена. Но никаких надписей вроде «Частная собственность» или «Не входить» не видно, и я решаю рискнуть. Что я, в конце концов, теряю?

Иду по узкой тропинке, слева тянется стена из красного кирпича, справа – ряд деревьев, ветки которых нависают у меня над головой, а под ногами скрипит снег. На нем я замечаю еще чьи-то следы, свежие, и это вселяет в меня надежду, что я иду там, где ходить разрешено всем, и не нарвусь на разъяренного фермера с дробовиком.

Через пару минут стена заканчивается. Тропа снова выводит меня на открытую местность. Я даже замираю на мгновение, до того прекрасным кажется мне зимний пейзаж: плавные линии широкого заснеженного луга и ровный ряд деревьев посередине. Вдалеке аллея упирается в ворота огромной усадьбы – в белесом зимнем воздухе она кажется миражом. При обычных обстоятельствах я сразу пустилась бы туда на разведку, но сейчас мое внимание занято другим, поскольку слева от себя я обнаруживаю именно то, что и надеялась найти: аккуратный ряд изгородей, за которыми притаились садики позади домов. Хозяин одного из них – Джеймс Фишер.

Глава 18

Я ускоряю шаг и рысцой бегу по краю покатого луга, мимо всех садов подряд, пока не достигаю того, который мне нужен. Он самый большой. Его в целом скрывает высокая стена, но вставленная в нее узорчатая металлическая калитка дает мне возможность заглянуть внутрь и рассмотреть ряд продрогших плодовых деревьев, поскрипывающих ветвями на зимнем ветру. За ними до самого дома тянется заснеженное пространство сада. Я нахожу на калитке замок, кладу руку на собачку, жму и сначала тяну ее на себя, а потом толкаю от себя. Разумеется, заперто. Окна в задней части дома темны, но через заднюю дверь я вижу другую, внутреннюю дверь: она открыта и ведет в ярко освещенный коридор. Кажется, будто заглядываешь в кукольный домик.

Я уверена, что смогу перелезть через эту стену. Высотой она мне почти по плечо, но если уцепиться руками как следует, то сил как раз хватит. Оглядываюсь: кругом ни души. Вообще-то, если б не задача, которую я перед собой поставила, я давно уже труханула бы: одна, в чистом поле, в стремительно сгущающейся тьме. Но пока я не могу позволить себе роскошь пугаться. Мне надо перелезть через стену.

Ненадолго останавливаюсь. Что, черт возьми, я делаю? Во мне просыпается совесть. Я собираюсь залезть на частную территорию, нарушить закон. Что, если за этим занятием меня застанет пресса? Представляю. Вот уж тогда они точно смогут считать, что не зря прожили день. И будут обзывать меня не только похитительницей детей, но еще и нарушительницей спокойствия законопослушных граждан. Но мое желание получить ответы пересиливает даже этот страх.

Я разминаю плечи и делаю глубокий вдох. А затем упираюсь носком правого ботинка в стену, хватаюсь обеими руками за ее верх и подбрасываю себя так, что через несколько секунд повисаю на ней – неизящно, точно вывешенная на просушку тряпка. Перебрасываю обе ноги на внутреннюю сторону стены и с глухим стуком спрыгиваю на землю, не забыв согнуть колени, чтобы при ударе не повредить суставы.

Сердце громко колотится. Я – на частной территории. Не думать об этом. Сквозь ветви голых деревьев я напряженно вглядываюсь в дальний конец узкого и длинного сада, изо всех сил стараясь не думать о том, что мне очень хочется пописать. Наконец мне все же удается заставить себя начать двигаться к дому, оставляя на ровной заснеженной лужайке цепочку четких, свидетельствующих против меня следов.

Добравшись до чуть приподнятого внутреннего дворика, я сначала замедляю шаг, а потом и вовсе останавливаюсь, не зная, что делать дальше. Неужели я вправду найду в себе силы постучать в дверь к этому абсолютно не знакомому мне человеку? Я потихоньку подбираюсь к окну справа от входа и заглядываю в него, приложив к стеклу обе ладони, чтобы защититься от въедливого света внезапно вспыхнувшей соседской сигнализации, которая нервирует меня еще больше. Передо мной кухня. Несовременная, с видавшей виды американской газовой плитой и шкафчиками по моде 60-х. В кухне полный бардак: из раковины торчит пирамида грязных тарелок, по полу разбросаны старые сапоги и туфли; все рабочие поверхности, включая обеденный стол в дальнем конце помещения, завалены каким-то непонятным барахлом.

Пересекаю террасу и подхожу к окну слева от входа. Шторы на нем задернуты, но не до конца. В середине есть маленькая щель – она-то и позволяет мне заглянуть внутрь. Массивный овальный стол занимает основную часть пространства этой, как мне представляется, обеденной комнаты. На столе стоит древний компьютер, вокруг него – груды скоросшивателей и разных бумаг. Я начинаю сомневаться, а дома ли вообще Фишер и его сын. Но в эту самую секунду дверь столовой распахивается, и под потолком вспыхивает люстра, заливая все пространство потоками яркого света. Входит Джеймс Фишер, высокий и до жути настоящий.

Я застываю, когда он останавливается, глядя на меня в упор. Черт возьми. Он делает ко мне шаг, и внутри у меня все как будто разжижается. И как только я не взвизгнула от ужаса? Отскакиваю от окна и прижимаюсь спиной к стене, сердце стучит, точно молот, под шапкой и шарфом прошибает пот. Заметил или нет? Конечно, заметил, как же иначе?

На подгибающихся ногах я снова делаю шаг к окну, дрожащими руками хватаюсь за подоконник, заглядываю в щель между шторами и вижу, как он садится за компьютер, даже не глядя в мою сторону. Облегченно перевожу дух. Но, видя вблизи, какой он серьезный и даже строгий в очках, с этой своей бородой, я невольно спрашиваю себя: как мне набраться смелости задать ему все те вопросы, которые я приехала задать? А если я все же не осмелюсь это сделать, что мне остается? Разворачиваться и ехать назад, в Лондон, признав всю эту длительную и дорогостоящую вылазку напрасной тратой моего времени и сил? Нет уж. А еще меня сильно раздражает, что некая часть моего «я» хочет доказать Карли: «Смотри, я не полная размазня. Я тоже кое-что умею, я и без твоей помощи могу очистить свое имя. А заодно и без твоих сомнительных методов». Тут мне приходится закрыть глаза на то обстоятельство, что вообще-то в данный момент я нарушаю закон.

Еще минуту наблюдаю за Фишером, параллельно работая над тем, чтобы выровнять дыхание, успокоиться и сформулировать про себя вопросы, которые я хочу ему задать. А заодно решить, как мне убедить его выслушать меня. Но мой мозг отказывается повиноваться. Все мысли смешались в нем в кашу. Так что остается либо продолжать стоять тут, как прибитая, либо сделать те несколько шагов, которые отделяют меня от двери, и постучать.

Поколебавшись еще несколько минут, я вдруг обнаруживаю себя перед дверью кухни, причем моя рука уже зависла над стеклом, готовая стучать в него. Опускаю ее трижды. Тук, тук, тук. Стекло толстое, от ударов оно вибрирует, дребезжит внутри деревянной рамы. По-моему, стук вышел даже неприлично громким, но слышал ли его Фишер в соседней комнате, это еще вопрос.

– Папа!

Это он. Гарри. Вот он. Маленькая, расплывчатая из-за стекла фигурка показывается в коридоре, приближается.

– Папа! Ты слышал? – кричит он, и его тонкий детский голосок вздрагивает от восторга. – Кто-то стучит в дверь!

Как поведет себя Гарри, когда увидит меня? Снова назовет мамой? Станет ли тем открытым, дружелюбным мальчиком, каким был у меня на кухне? Или замкнется и сделает вид, что не знает меня?

Слышу низкие раскаты голоса Джеймса, но что именно он говорит, разобрать не могу. Гарри снова показывается в коридоре. На этот раз он идет медленно, опустив голову. И исчезает там, откуда пришел. Я придвигаюсь к краю двери, чтобы лучше разглядеть его, и успеваю заметить его ладошку на перилах лестницы. Он поднимается наверх. Наверное, это отец послал его туда, от греха подальше. Я понимаю – от разочарования у меня екает сердце, – что поговорить с мальчиком мне не удастся.

Тут в коридор выходит сам Фишер-старший, заслонив мне обзор своей широкой спиной. Приоткрывает входную дверь, выглядывает наружу. Он не понял, что стучали в заднюю дверь. Наверное, думает, что это кто-нибудь из журналистов. Уж я-то знаю!

Как только он затворяет парадную дверь, я стучу снова. На этот раз громче. Джеймс вскидывает голову и косится в мою сторону. На улице уже совсем темно, так что я не знаю, видит ли он меня вообще.

– Вы на частной территории! – кричит Фишер, широкими шагами входя в кухню. – Убирайтесь из моего сада! Ну не дай бог вы еще один пронырливый репортер, я сейчас же звоню в полицию! Сколько еще раз я должен повторять: мне нечего сказать вашей братии!

– Доктор Фишер? – кричу я в ответ. – Меня зовут Тесса Маркхэм… Вы, наверное, про меня слышали.

Тишина. Хозяин дома протягивает руку, выключатель щелкает, и меня ослепляет свет. Он стоит на месте, не двигаясь, и несколько минут мы глядим друг на друга через стекло.

– Доктор Фишер? – снова пробую я. Его лицо хранит непроницаемое выражение. К тому же теперь он в полутьме, а я на ярком свету.

Наконец мужчина трогается с места и подходит к самой кухонной двери. Толкает ее, и я отступаю. В нос мне ударяют теплые, застарелые запахи готовки. Теперь, когда отец Гарри оказывается совсем рядом, у меня почему-то опять возникает чувство, что я его где-то раньше видела. Робко улыбаюсь ему, хотя мое сердце стучит о ребра так быстро, как колеса товарняка о рельсы.

– Тесса Маркхэм, – говорит Джеймс, словно констатируя факт.

– Здрасьте. Извините, что я вот так явилась. Но у вас там журналисты, и я не могла позвонить в переднюю дверь. Не хотела, чтобы они меня видели. Я только… я только хотела вам сказать, что это не я взяла вашего сына, чтобы вы на меня не думали. – Моя речь больше похожа на бессвязное бормотание, но я уже не могу остановиться. – А еще я хотела у вас кое-что спросить. Может быть, вы разрешите мне войти, на минуточку…

Фишер смотрит на меня, как на сумасшедшую.

– Извините, – добавляю я, – но, может быть, мы с вами встречались когда-нибудь раньше? Я уверена, что уже видела вас. Не в газетах, где-то еще…

– Нет, – говорит мужчина. – Я вас не знаю.

– Вы уверены?

– Как вы смеете приставать ко мне с расспросами! – рычит хозяин дома.

Я отступаю на шаг, потрясенная тем, как меняется выражение его лица.

– Вы забрали моего мальчика! – гудит он уже во весь голос. – Какого черта вы делаете здесь, в моем саду?! Да я добьюсь, чтобы вас, черт возьми, арестовали! Вы причинили нам с Гарри столько боли! Вы хоть представляете…

– Извините, – говорю я, потрясенно всхлипывая. – Я не хотела вас расстроить, мне только хотелось понять. И узнать, как Гарри оказался у меня…

– Не смейте даже говорить со мной о моем сыне! Моя жена только что умерла, – кричит Джеймс, – а потом вы… вы его забрали! Убирайтесь отсюда и никогда больше не возвращайтесь!

Второго приглашения я не жду. Поворачиваюсь и, спотыкаясь, бреду в дальний конец сада, все еще потрясенная мгновенным переходом Фишера от спокойной озадаченности к яростному гневу. С четвертой попытки я, наконец, вскарабкиваюсь на изгородь. Уже подтягиваясь наверх, с ужасом представляю, что вот сейчас он подбежит, стянет меня за ноги на землю и снова станет орать как бешеный. А то и похуже.

Даже представить не могу, с чего я решила, что от этой моей затеи будет какой-то прок. Разумеется, отец пропавшего ребенка не захочет говорить со мной – единственной подозреваемой. Наверное, я сошла с ума, когда верила, будто он и впрямь может пригласить меня к себе в дом. Может, я и вправду сумасшедшая? И в этом все дело? В данный момент я понимаю, что мой приезд сюда выглядит как поступок не совсем психически здорового человека. Меня и так уже подозревали в том, что это я украла Гарри. А теперь… Что Фишер должен подумать обо мне теперь, когда я подкралась к задней двери его дома, точно воровка или убийца? Зря я вообще приехала. Неужели я вправду схожу с ума? Может, он кажется мне таким знакомым именно потому, что я уже видела его прежде, с Гарри? Неужели я действительно сотворила нечто ужасное? Но если так, почему я этого не помню?

Я все еще вишу на стене. Ноги у меня дрожат – наверное, из-за шока. Гнев Фишера пронзил мое тело, словно настоящее оружие. Каким-то чудом мне все же удается перевалиться через стену на заснеженный луг, и я бегу по нему в гору до тех пор, пока мне не изменяет дыхание. Еще несколько минут рыскаю вдоль края луга в поисках той самой тропки.

Вернувшись к автомобилю, нашариваю в кармане куртки ключи. В попытке открыть как можно скорее дверцу едва не срываю ее с петель и падаю на водительское сиденье. В тесноте салона мое дыхание, хриплое и прерывистое, кажется мне особенно громким. Я вытираю слезы со щек и кладу голову на руль, дожидаясь, когда волны потрясения и страха перестанут сотрясать мое тело.

* * *

Позже – не знаю, когда именно – я завожу двигатель и в состоянии бессильной опустошенности начинаю длинный путь назад в Лондон. Снова и снова задаю себе вопрос: что заставило меня сюда поехать? Чертова Карли, это она меня раззадорила! Она заставила меня поверить в то, что я получу ответы на свои вопросы. Напрасно я ее послушала. Вот теперь, с ее подачи, пошла и сделала все еще хуже…

В 7:30 вечера я проезжаю окраины Лондона. Правда, мне кажется, что время уже куда более позднее. Приближаясь к Барнету, я чувствую, как от страха снова завязывается узлом желудок: мне опять предстоит пройти сквозь строй. А что, если пресса как-нибудь прознала, что я была в Крэнборне? Нет. Откуда? Не могли они узнать. Разве что им сказал сам Фишер, но мне почему-то кажется, что он так же склонен откровенничать с журналистами, как приглашать меня к себе погостить на уик-энд…

Свернув на свою улицу, мысленно готовлю себя к знакомой картине – журналисты толкутся у моего дома, – но ничего не могу с собой поделать: желудок проваливается куда-то вниз, стоит мне их увидеть. Их сегодня больше, чем обычно; они расхаживают взад и вперед по тротуару, курят, подпирая стены домов, болтают. И хуже того, прямо напротив входа в мой дом стоит машина с сине-красной мигалкой на крыше.

Полиция приехала.

Глава 19

Я встаю у обочины ярдах в ста от дома и некоторое время сижу неподвижно, собираясь с силами для того, что ждет меня впереди, а заодно жалея, что нельзя свернуться сейчас калачиком и заснуть прямо в машине. Мысль соблазнительная, но здесь полицейские, и они меня ждут. Даже если не выйду сама, они все равно меня вычислят и выловят. А уж если кто-нибудь из журналистов обнаружит меня здесь спящей, то и вовсе окружат в считаные секунды. Так что придется набраться смелости и выйти.

Сделав глубокий вдох, открываю дверцу машины, выбираюсь на обледенелый тротуар и иду прямиком к темному, печальному дому с запущенным палисадником у входа и куском фанеры в окне второго этажа. Через пару секунд один из журналистов замечает меня и тут же направляется ко мне – выражение лица у него при этом хищное. Остальные, точно стая волков, тут же разворачиваются в мою сторону и начинают щелкать затворами фотокамер и снимать меня на видео.

Когда я подхожу к дому, из машины с мигалкой выходят двое полицейских. Я узнаю их: это Эби Чибуцо и Тим Маршалл. Тим начинает говорить с прессой. Я не слышу его слов, пока констебль не повышает голос.

– Так, отойдите подальше! – командует он.

Его-то репортеры слушаются, как иначе! Пусть нехотя, но они все же покидают тротуар и дают мне пройти – мелочь, а приятно, – однако вопросы выкрикивают по-прежнему.

Я, как всегда, не отвечаю. Продолжаю идти, глядя на замерзший асфальт, и лишь иногда вскидываю глаза, чтобы не пройти мимо калитки.

– Добрый вечер, Тесса, – приветствует меня Чибуцо, когда я подхожу ближе. – Мы хотим пригласить вас в участок для небольшого разговора.

Холод пробирается мне сквозь куртку и просачивается в грудную клетку.

– Какого разговора? – переспрашиваю я тонким, дрожащим голосом. – Я так устала… Может быть, я зайду к вам завтра?

– Нет, лучше сейчас, – твердо отвечает детектив-сержант.

– Я арестована?

– Пока нет, – говорит Эби, но я слышу в ее голосе предупреждающую нотку.

– Хорошо, – соглашаюсь я, чувствуя, что выбора у меня все равно нет.

– Мы можем довезти вас туда, если хотите, – говорит сотрудница полиции, кивая на серебристый «БМВ» с беззвучной мигалкой.

Задумавшись над тем, какое это произведет впечатление на прессу, сажусь в полицейский автомобиль без номеров, и меня увозят.

– Встретимся возле участка, – говорю я.

Чибуцо кивает.

* * *

Не проходит и двадцати минут, как я уже сижу в комнате для допросов, а холод из глубины моего тела достигает пальцев рук и ног, несмотря на удушающую, вонючую жару в помещении. Маршалл включает записывающее устройство, и Чибуцо называет вслух сегодняшнее число, время, перечисляет всех присутствующих и произносит всякую другую официальную тарабарщину, от которой мне становится совсем худо.

– Не могли бы вы сообщить нам, Тесса, где вы провели сегодня день? – обращается она наконец ко мне, причем голос ее звучит далеко не так дружелюбно, как в тот раз, когда я разговаривала с ней в участке, а карие глаза смотрят на меня не мигая.

Я уверена, что они и так все знают. Иначе зачем бы им ждать меня у дома? Значит, Фишер все-таки позвонил им после того, как выгнал меня… Я решаю, что выбора у меня нет.

– Мне очень жаль, – говорю еле слышно. – Я ездила в Крэнборн. Увидеться с доктором Фишером. Объясниться. После всего того, что наговорили обо мне в новостях, мне хотелось самой сказать ему, что я не похищала его сына.

– Джеймс Фишер утверждает, что вы нарушили границы его частного владения, – говорит Эби.

– Я не хотела… – начинаю я.

– Так вы признаете факт нарушения? – перебивает меня сержант.

То, как грубо она это делает, вызывает у меня припадок раздражения.

– Говорю же вам, я не хотела. Вернее, мне очень хотелось подойти к его дому, как все люди, и позвонить в дверь, но, как вы, должно быть, знаете, там тоже дежурят журналисты. Если б они увидели меня у двери Фишера, то подумали бы бог знает что, и тогда я точно никогда не отмылась бы от этой истории. Так что я обошла дом сзади и постучалась в заднюю дверь.

– Понятно, – говорит Чибуцо.

– Мне очень жаль, – повторяю я и сама слышу вздорные нотки в своем голосе.

– Вы понимали тогда, что вторгаетесь на частную территорию? – спрашивает Эби. – Я обязана предупредить, что если вы еще раз совершите нечто подобное, то вас арестуют за домогательство.

– Мне очень жаль! – снова кричу я, на этот раз уже всерьез.

– Пока что, – продолжает детектив-сержант, – мы вручаем вам предупреждение за домогательство. Это называется официальное полицейское уведомление, или ОПУ. – Она вручает мне документ.

Я смотрю на бумагу, слова плывут у меня перед глазами, а она все продолжает говорить:

– Здесь сказано, что вас обвиняют в нарушении границ частной собственности и домогательстве. Документ перечисляет пункты закона, которые вы нарушили, и содержит предупреждение о том, что если подобное поведение будет продолжаться, то вы будете арестованы.

– Что? – тупо переспрашиваю я, будучи не в силах постичь того, что она мне говорит. – Я к нему не приставала!

– Не стоит так сильно волноваться из-за формулировок, – произносит Чибуцо уже добрее. – ОПУ не покрываются никаким законодательством. Их вручение – это еще не судебная процедура, а скорее предупреждение о том, что вы что-то сделали не так. Чтобы вы не повторяли своей ошибки.

Наверное, я должна поблагодарить их за то, что они не арестовали меня на месте. Но формальность документа меня просто потрясла.

– Зачем вы на самом деле ездили туда сегодня, Тесса? – спрашивает Эби.

– Я же сказала. Я хотела, чтобы Фишер узнал от меня лично: все, что говорят обо мне журналисты, – вранье.

– А вам не пришло в голову, что ваше появление у его дома может быть расценено им как акт агрессии?

– Аг… агрессии? – заикаюсь я. – Нет, я так не думала. Если хотите знать, то я хотела спросить у него, почему он так долго не заявлял о Гарри.

Тут Чибуцо прищуривается, а Маршалл перестает писать и смотрит на меня. Я замечаю, как они обмениваются быстрым взглядом.

– Откуда вам это известно, Тесса? – спрашивает сержант.

Черт. Не могу же я ей сказать, что кое-кто из их ребят слил эту информацию Карли. Мне это нисколько не поможет, даже наоборот. Надо думать быстро.

– Кто-то из репортеров у моего дома сказал.

– Кто именно? – не отстает Эби.

– Не знаю. Кто-то из них выкрикнул – и всё, они же вечно орут всякие гадости мне в уши.

Моя собеседница опускает плечи – расслабилась. Значит, поверила.

– Что ж, кому, как не вам, знать, насколько можно верить этим газетным «уткам»…

– Но ведь Гарри и в самом деле провел на попечении социальной службы несколько дней, прежде чем отец появился и забрал его, – настаиваю я. – Почему Фишер так долго не заявлял о его пропаже? Он был…

Чибуцо опять перебивает меня:

– Мы настоятельно рекомендуем вам не играть в детектива-любителя. Мы располагаем фактами, и если что-нибудь покажется нам подозрительным, мы начнем расследование по ним. Ваше решение взять дело в свои руки не принесет пользы никому, и меньше всех вам.

– Но ведь это от моей репутации не оставляют сейчас камня на камне, – возражаю я.

– Тесса, – вмешивается Маршалл. – Это вы в прошлое воскресенье взяли Гарри и привели его к себе домой?

– Что?! – В груди у меня становится тесно. Просто не могу поверить, что они опять за свое. – Нет, я его не похищала. Сколько раз я должна повторять одно и то же, прежде чем вы наконец поверите? Я впервые в жизни увидела этого мальчика в воскресенье вечером, в кухне своего дома.

– Дело в том, – говорит Чибуцо, – что ваша сегодняшняя поездка в Дорсет выглядит подозрительно, какие бы причины вы ни приводили.

– Ладно, – соглашаюсь. – Знаю, я напортачила. Не надо мне было туда ездить. Но я живу в таком стрессе, перед моим домом постоянно толпятся журналисты… Я просто хотела очистить свое имя. Признаю, мне это не удалось, я совершила ошибку.

– Послушайте. – Тон Эби снова смягчается. – Я ведь уже сказала вам, что мы выносим вам предупреждение и что в ваших же интересах, а также в интересах всех остальных, кто замешан в эту ситуацию, чтобы вы держались подальше от доктора Фишера и его семьи. Оставьте его в покое, ладно? Вы можете обещать мне это, Тесса? Потому что я не хочу в один прекрасный день приехать к вам в дом затем, чтобы арестовать вас.

– Хорошо, – говорю я тихо, уже чувствуя себя преступницей.

– Вот и славно. – Сержант заканчивает интервью и встает.

Маршалл тоже поднимается из-за стола и говорит мне, что я свободна.

* * *

Мне очень хочется домой, несмотря на хаос, который царит сейчас на моей улице. День тянулся целую вечность. Назад я еду на автопилоте, кляня полицию, что появилась так некстати. Из-за них журналисты знают теперь мою арендованную машину. Они сразу увидят, что я еду. И конечно, только я успеваю показаться из-за поворота, как вся их свора тут же кидается ко мне. Мрачно ухмыльнувшись, я врубаю фары на полную мощность – вот вам, заразы. Но мой маленький триумф длится совсем недолго, так как репортеры уже обступают мою машину со всех сторон. Резко распахиваю дверцу, очень надеясь, что попаду ею кому-нибудь по зубам, а еще лучше – по яйцам. Но они сообразительные и вовремя отскакивают.

– Тесса, чего хотела полиция?

– У тебя проблемы?

– Расскажи нам, где ты была сегодня целый день?

Твердыми шагами, опустив голову, я прохожу мимо них, пытаясь блокировать их крики. Ничего, скоро они сдадутся и пойдут донимать кого-нибудь другого. Разве им не видно, что из этой истории ничего больше не выжмешь? Все, она умерла. Сдохла. У меня и вправду такое чувство, будто всему пришел конец. Что я никогда не узнаю, почему Гарри привели именно ко мне в дом. И это так и останется тайной, с которой мне придется жить.

Вхожу в калитку и приближаюсь к дверям; мне хочется поскорее попасть внутрь. Присесть наконец и привести мысли в порядок. Я закрываю за собой дверь и на миг прислоняюсь к ней спиной, прислушиваясь к биению крови у себя в висках. В доме сыро и холодно, как в морозилке; в прихожей горит свет, но никакого утешения он не приносит. Наверное, утром я забыла его выключить. Иду в кухню. Такое чувство, как будто я не была здесь уже неделю. Даже не верится, что только сегодня утром я тут завтракала. Да, время вообще странно ведет себя в последние дни. Всего пять дней назад в моем доме появился Гарри, после чего моя жизнь пошла наперекосяк, а кажется, что прошло уже несколько месяцев…

Неожиданно наверху раздается какой-то глухой стук, и я застываю на месте. Что это еще за чертовщина? Напрягаю слух. Голоса наверху… грабители? Не может быть. Нет таких психов, которые решились бы залезть ко мне в дом на виду у всей честной компании там, на улице. Но тут я отчетливо слышу, как наверху скрипит дверь и кто-то начинает спускаться по лестнице.

Кто бы это ни был, он явно идет вниз.

Глава 20

Может быть, это Скотт. Но с кем он говорит? Уж не с Элли же? Пусть лучше поостережется приводить ее в мой дом. А вдруг это все-таки кто-то чужой? На всякий случай я бесшумно выдвигаю ящик с кухонными принадлежностями и беру оттуда нож для резки мяса. Он, конечно, тупой, но вреда наделать может.

– Эй! – раздается женский голос с лестницы. Моей лестницы. – Тесса, это ты?

Я сразу узнаю эту хрипотцу. Но как она попала в мой дом без моего разрешения? Не сама же вошла? Нет, она не посмела бы…

– Карли? – отзываюсь я и выскакиваю в прихожую. Надо мной, на площадке лестницы, показывается лицо моей соседки.

– Привет, Тесса, – говорит она мне и улыбается как ни в чем не бывало. Вот нахалка!

– Какого черта ты делаешь в моем доме?! – кричу я.

– Не сходи с ума, Тесса. Я хотела сделать тебе сюрприз. – Дин спускается еще на несколько ступенек вниз, пока не оказывается примерно на середине лестницы. Я все еще стою у нижней ступеньки и смотрю на нее снизу вверх.

– Сюрпризами я уже сыта по горло, до конца жизни хватит, – говорю. – Отвечай на мой вопрос. Что ты здесь делаешь? И с кем ты там разговариваешь? Я слышала голоса.

– Просто доверься мне, – отвечает журналистка. – Ты будешь довольна, обещаю.

Я так зла на нее, что мне хочется спихнуть ее с лестницы и пинками выгнать на улицу. И я начинаю подниматься к ней.

– Это у тебя что, нож? – Карли благоразумно отступает.

Тут я вспоминаю, что большой мясной нож все еще у меня в руке, и угрожающе взмахиваю им в сторону соседки.

– Я думала, ты взломщик. – Опускаю руку и вытягиваю ее вдоль тела.

– А, понятно. – Дин задом возвращается на площадку лестницы. – Но теперь-то ты видишь, что я не взломщик.

– Хм, – отвечаю я. – А как ты тогда вошла в дом?

– Я хотела сделать тебе кое-что приятное.

– Ответь на мой вопрос, Карли. Как ты вошла?

Соседка бормочет что-то нечленораздельное.

– Что?

– Ключ под горшком у входа, – различаю я, наконец.

– Как ты посмела! – Скотт по глупости сказал ей про этот ключ, еще когда мы были друзьями и она согласилась приходить к нам поливать цветы в один из наших отъездов. А я – видимо, по еще большей глупости – не позаботилась убрать его оттуда, когда Скотт съехал. Вообще-то я даже забыла, что он там. – И где он теперь, снова под горшком? – спрашиваю.

Карли смотрит на меня так, словно ничего не понимает, и тогда я протягиваю к ней руку.

– Ты уверена? – говорит она, приподнимая брови и склоняя голову набок. – Может, еще пригодится, когда я буду приглядывать для тебя за домом, если тебя все-таки посадят…

Отвечаю ей самым хмурым взглядом из всего доступного мне арсенала хмурых взглядов и приподнимаю ладонь так, что она оказывается чуть ли не под самым ее носом.

– Ну хорошо, ладно. – Соседка вынимает из кармана ключ и кладет его в мою подставленную ладонь.

– Послушай, Карли, мне очень жаль, но я сейчас не в том настроении, чтобы оценить твой сюрприз. День у меня сегодня выдался дерьмовый, как и все мои последние дни, а теперь мне предстоит еще такой же дерьмовый вечер. А я хочу просто заварить себе чаю и завалиться с книжкой в постель – если я, конечно, не слишком многого прошу. Так что, пожалуйста, забирай свой сюрприз и вали отсюда. Тебе еще повезло, что я не вызвала полицию.

– Ты все слишком драматизируешь, – говорит соседка. – Пожалуйста, просто доверься мне. Вот увидишь, тебе понравится.

Довериться ей? Ха! Хороша шутка. Я держусь из последних сил, чтобы только не наорать на нее. Как же можно быть такой толстокожей? Карли даже не извинилась за то, что вошла сюда в мое отсутствие, без спросу. Неужели она сама не понимает, что ведет себя просто из рук вон?

– Так вот, – говорит Дин, – мой брат, Винс, он строитель. Я попросила его прийти сюда и вставить тебе стекло. Та-да-а-а…

С этими словами она распахивает дверь моей спальни. Я вижу у своей кровати неряшливого паренька лет двадцати с хвостиком, который стоит на подстилке из грязного, забрызганного краской старого покрывала и роется в сумке с инструментами. Он поднимает голову и кивает куда-то в мою сторону. Я сверлю его взглядом, замечая попутно, что фанерка, которой закрыл мое окно полицейский, уже снята и стоит в сторонке. В комнату, пуча шторы, врывается ледяной ветер с улицы.

Я до того потрясена, что даже не нахожу слов. Я по-прежнему дико зла на Карли за то, что она решила, будто может входить в мой дом, когда ей вздумается, да еще и братца с собой приводить. Но я не могу сорваться на нее сейчас – ведь она явилась, чтобы оказать мне услугу, как ей кажется, хотя лично мне ее мотивы внушают глубокое подозрение. По-моему, она опять что-то вынюхивает. Прищуриваюсь, пытаясь вычислить, что именно ей нужно. Не верю, что она просто решила побыть милой, для разнообразия.

– Никакого подвоха, – заверяет меня Карли, словно читая мои мысли. – Я просто хочу помочь.

– Спросить надо было, – говорю я.

– А я и хотела, но тебя же не было, – говорит она. – А у Винса нет другого свободного времени. Я видела, как ты подъехала, поговорила с полицией и опять уехала. Ну вот я и решила, что после всего того, что на тебя в последнее время высыпалось, неплохо бы тебе немножко помочь.

Если я выгоню ее из моего дома сейчас, то поведу себя как неблагодарная корова.

– Могла бы сначала хоть с прейскурантом меня познакомить, что ли, – говорю я. – Во что мне это обойдется?

– Винс ничего с тебя не возьмет.

Учитывая состояние моих финансов, это предложение, от которого не стоит отказываться. С другой стороны, так хочется провести вечер спокойно…

– А это надолго? – спрашиваю я.

– Винс? – окликает парня Карли.

– Полчаса максимум, – отвечает тот, даже не оглядываясь.

– Ну тогда ладно, – говорю я. – Наверное, я должна сказать спасибо. – Это не значит, что я стала больше доверять соседке, но если ее брат застеклит сейчас окно, в доме уже по крайней мере не будет арктического холода и я смогу спокойно спать в своей постели.

Прохожу через площадку лестницы к сушильному шкафу, нажимаю выключатель центрального отопления и жду, когда заурчит и зашипит, раскочегариваясь, котел. Но потеплеет в доме еще не скоро, так что я иду в спальню, где Винс уже выковыривает из пазов рамы мелкие осколки стекла, и беру из ящика комода пушистый свитер. Сбрасываю куртку, натягиваю свитер поверх тех трех слоев одежды, которые на мне уже есть, и снова натягиваю куртку, уже не впервые задавая себе вопрос – почему меня никак не хотят оставить в покое? Хотя бы на день.

– Может, чашку чаю нальете, а? – обращается ко мне Винс.

Я закатываю глаза.

– Я сама приготовлю, – вызывается Карли.

Но я пропускаю ее слова мимо ушей.

– Как вы пьете?

– Молоко, две ложки сахара.

Громко топая, я спускаюсь по лестнице вниз, в кухню. Карли идет за мной. Что она вообще здесь делает? И неужели будет торчать здесь все время, пока ее брат стеклит окно? Я не знаю, зачем ей это, но чувствую, что попросить ее сейчас уйти было бы неучтиво с моей стороны. В конце концов, она ведь оказывает мне услугу. Хотя, если хорошо подумать, вся эта заваруха в прессе началась из-за нее, а значит, стекло мне разбили тоже из-за нее, и потому вставить его за свой счет – это еще самое малое, что она может для меня сделать.

– Извини меня за резкую эсэмэску сегодня утром, – говорит она, пока я включаю чайник. – Просто я уже надеялась, что ты нашла подход к Флорес. И выяснила у нее, что она знает.

– Ну да, я попыталась, но она не захотела со мной говорить, и я не могла придумать, что еще мне сделать, кроме как выломать ее дверь.

– Конечно, я все понимаю, – говорит Дин.

– К тому же мы сейчас говорим о моей жизни. – Меня слегка раздражает мысль о том, что она продолжает думать, будто я потерпела неудачу. – Дело не в том, что я не хотела поговорить с той женщиной, как тебе кажется. То есть я хочу сказать, что если кто-то и хочет узнать, что тут происходит, то это, конечно, я.

Повисает длинная пауза.

Я открываю посудный шкаф и снимаю с полки три кружки – последние чистые.

– Чай? – спрашиваю, в глубине души надеясь, что соседка откажется и уйдет.

– Да, спасибо. Черный, без сахара. – Некоторое время Карли не говорит вообще ничего, что наверняка требует невиданного самообладания от такой нахрапистой особы. Может быть, это ее новая стратегия со мной – быть милой и вести себя не по-журналистски. Сомневаюсь, что ее надолго хватит.

Я завариваю чай, уношу Винсу наверх его чашку и возвращаюсь в кухню.

– Надеюсь, у тебя не возникло проблем из-за того, что ты ходила к Флорес, – начинает Карли, едва я появляюсь в дверях.

– Нет, конечно. С чего бы? А, ты про полицию…

– Я думала, это она их на тебя натравила, – говорит Дин.

– Нет, они приехали из-за другого. Так, хотели поговорить кое о чем. – Нельзя говорить ей, что я ездила к Фишеру. Если проболтаюсь, то завтра об этом будут трубить все газеты.

– Поговорить? О чем же? – спрашивает Карли.

– Да так, ни о чем. Просто уточняли кое-что… из моих последних показаний. – Я пью чай, а сама ломаю голову над тем, как бы половчее сменить тему.

– Что это ты вдруг так присмирела? – Карли, видимо, что-то почуяла. – Или это как-то связано с Фишером? – И она буквально пронзает меня взглядом, так что я опускаю глаза в чашку, искренне надеясь, что мысли читать она все же не умеет. – Неужели ты… – Я ерзаю на стуле. Вечно у меня на лице все написано. – Точно, ну конечно!

– Извини, я не понимаю, о чем ты…

– Ты к нему ездила? Это ведь там ты целый день пропадала? Ну, признайся же, Тесса! И машину взяла в аренду… Ты ездила к Фишеру, так ведь? – Улыбаясь от уха до уха, журналистка подается ко мне, и ее кошачьи зеленые глаза сверкают.

Я молчу. Щеки у меня пылают, и я снова ерзаю на месте. Она обо всем догадалась. Но это только догадка. Она ничего не знает наверняка. Поэтому надо просто держать язык на привязи и ни в чем ей не признаваться. Иначе этот ад с прессой будет продолжаться бесконечно.

В кухне становится тихо, слышно только, как наверху скребет и постукивает Винс.

– Знаешь что, Карли, я вправду очень устала. Когда там твой брат все закончит? – спрашиваю я.

– Уже недолго осталось, – говорит соседка. – Но, Тесса, ты же говорила с Фишером; что он тебе сказал?

Лицо у меня стало, должно быть, совсем красное – по крайней мере щеки горят так, что в пору весь дом ими обогреть, куда там центральному отоплению.

– Ну скажи мне, это останется между нами, обещаю, – пристает она.

Честно говоря, я просто не верю, что с Карли Дин что-то бывает «между нами». Поджимаю губы и молчу. Если скажу ей сейчас, она снова меня продаст, и тогда прощай надежда на то, что пресса когда-нибудь оставит меня в покое. Наоборот, все станет еще хуже. Эта девчонка беспощадна – впилась как пиявка. Как же от нее отвязаться?

Глава 21

– Послушай, – говорит Карли, становясь серьезной, – только послушай, что я тебе скажу. Ты ведь ездила сегодня к доктору Фишеру? Я клянусь тебе, что не напишу ни строчки о твоем деле, пока мы обе не будем доподлинно знать, что происходит, но ты должна поделиться со мной, иначе как я могу тебе помочь?

А что, если это и в самом деле так? Что, если она может мне помочь? Мне не повезло, сама я не добыла никакой информации. Так может, вместо того чтобы иметь Дин своим противником, мне стоит заполучить ее в союзники? Может быть…

– Ладно. – Она кивает так, словно пришла к какому-то внутреннему решению. – Давай договоримся так – ты скажешь мне все, что знаешь, а я пообещаю тебе не писать ничего, пока мы не выясним все до конца.

Смогу ли я когда-нибудь начать доверять ей? Вряд ли.

Карли вздыхает.

– Хорошо, давай тогда так – я буду показывать тебе все, что напишу, прежде чем это пойдет в печать.

– Сколько тебе заплатят за историю вроде этой? – спрашиваю я – меня вдруг разбирает любопытство.

Соседка ухмыляется, и я тут же раздражаюсь.

– Я могу отстегнуть тебе процент, если ты этого хочешь, – говорит она.

– Мне не нужны твои деньги! – выплевываю я в гневе и вскакиваю с места.

Ухмылку с ее лица точно стерли, зато она протягивает ко мне руки ладонями вперед, словно для того, чтобы умилостивить меня, но это ей не удается. Я поворачиваюсь к ней спиной, вцепляюсь обеими руками в столешницу и считаю до десяти. Господи, и как только эта женщина ухитряется довести меня до белого каления буквально каждый раз, как я ее вижу?

– Извини, – говорит Карли. – Прости меня. Я понимаю, что для тебя дело тут вовсе не в деньгах. И хочешь – верь, хочешь – не верь, но для меня деньги тоже не самое главное. Ну по крайней мере не единственное – я ведь потеряю дом, если не представлю в ближайшее время хорошую историю, – но я правда хочу помочь тебе получить ответы на все вопросы. И поэтому хочу, чтобы ты знала – если с твоей историей у меня что-нибудь получится, я честно отдам тебе твою долю.

– Ты можешь потерять дом? – переспрашиваю я, снова поворачиваясь к ней лицом.

– Ну да, таковы радости фриланса. Сегодня ты на коне, завтра – под конем.

– Мне очень грустно слышать это, Карли. Я совсем не хочу, чтобы ты потеряла свой дом. Просто ты… Вот если б ты была не такой… – Умолкаю, не зная, как закончить предложение. В голову не приходит ничего, кроме «циничной», «продажной» и «бессердечной».

– Да, знаю, иногда я веду себя как слон в посудной лавке, – говорит Дин. – Такая уж я есть, и это качество, которое помогает мне быть хорошим профессионалом. Мама говорит, что я напористая.

– Ну можно и так сказать, – отвечаю я с кривой улыбкой.

– Ладно, Тесса, так что ты об этом думаешь?

Я качаю головой, снова ощущая на себе непрекращающийся нажим журналистки.

– Извини, Карли, но ничего из этого не выйдет. С меня хватит. Мне пора в постель, а тебе – уходить.

– Пожалуйста, подойди сюда и сядь. Выслушай мое самое последнее предложение. Если оно тебе не понравится, то, клянусь, я сейчас уйду и никогда больше тебя не побеспокою. Даже молока больше взаймы не приду попросить, если оно у меня кончится.

– Ты точно обещаешь? – шепчу я.

– Да, честное-пречестное слово. Чтоб помереть мне на этом самом месте, вот как я обещаю. – Дин показывает на мой пустой стул, и я осторожно опускаюсь на него снова. – Итак, – начинает она, – не знаю, как тебе, а мне совершенно ясно, что Фишер что-то скрывает. Если ты с ним говорила, то, может быть, даже знаешь, что именно. Но я могу помочь тебе копнуть глубже и выяснить, каким образом его сын оказался в кухне твоего дома. Вместе у нас будет куда больше шансов раскопать правду. Сознаюсь, я делаю это ради своей карьеры, но… Дело в том, что ты мне симпатична – да-да, что бы ты по этому поводу ни думала, – а еще я терпеть не могу, когда кому-то сходит с рук какая-то гадость. И я практически уверена – думаю, и ты тоже, – что Фишер как раз очень хочет, чтобы что-то сошло ему с рук.

С этими словами соседка откидывается на спинку стула и сплетает перед собой пальцы.

– Так как насчет вот такого договора: мы рассказываем друг другу все, что нам удается выяснить? Я обещаю, что не буду публиковать эту историю до тех пор, пока мы не выясним все, что с ней связано. При этом буду давать тебе читать все, что напишу, еще до публикации, плюс у тебя будет право вето на все, что тебе не понравится. За это ты гарантируешь мне исключительное право: обещаешь, что ни с кем больше не будешь говорить об этом.

Я обдумываю эти слова, поворачивая каждое в уме и так и эдак, как монеты, которые надо измерить и взвесить, чтобы понять, не фальшивые ли они. Если я не соглашусь на условия Карли сейчас, то вернусь к тому же, с чего начала. То есть к нулю. К полному отсутствию информации. Смирюсь с тем, что так ничего и не узнаю о Гарри. Если соглашусь, то полностью отдам себя в ее руки, а у меня по-прежнему нет никакой уверенности в том, что она не пойдет и не продаст меня, как только я сознаюсь, что побывала сегодня у Фишера.

Я понимаю, что ремонт окна был для нее только предлогом, чтобы попасть ко мне в дом и вынудить меня поговорить с ней. Или, может быть, поискать здесь чего-нибудь, пока меня нет. Но как иначе мне получить ответы? Была не была, расскажу ей все. В конце концов, мне нужна ее помощь.

– Ладно, – говорю. – Но я хочу, чтобы ты написала все, что сказала мне сейчас.

Дин смотрит на меня с недоумением.

– Твое предложение, напиши его. Запиши на бумаге и подпиши. – Я подхожу к ящику, где у меня хранится всякая всячина, вынимаю оттуда старый блокнот и шариковую ручку и подталкиваю их к ней через стол.

– Вряд ли это будет считаться законным, без свидетелей, – говорит она.

– Ну и что; ты напиши, подпиши все и поставь сегодняшнее число, – требую я. – Мне этого хватит.

Пока Карли пишет, перечитывает написанное и ставит свою подпись, я меряю кухню шагами. Потом беру у нее блокнот, тоже читаю и ставлю свою подпись.

– Ну, – говорит соседка. – Теперь порядок?

Я киваю и сажусь, а Карли вытаскивает из сумочки свой блокнот и карандаш.

– Ты права, – говорю я ей. – Я действительно ездила к Джеймсу Фишеру.

– Я впечатлена. – Моя собеседница громко выдыхает. – Значит, ты все же не совсем клуша. – Я прямо слышу, как мысли ворочаются у нее в голове. Есть у нее для меня история или нет? Чем она поможет моей карьере? Удастся ли мне срубить на ней бабла?

– Итак, ты его видела, – продолжает Дин. – И он говорил с тобой.

– Точнее, он на меня наорал, и по его милости я оказалась в полиции, – рассказываю я, и мои губы кривятся в невеселой усмешке, когда я вспоминаю, как все было.

– Расскажи мне все подробно, – просит Карли.

Описываю ей мою поездку в Крэнборн. Как я попала в сад позади дома Фишера, как постучалась в дверь его кухни. Пересказываю ей все, что сказала ему я, и все, что проорал мне он. Не упоминаю только о Гарри, которого видела в коридоре. Все равно это не имеет отношения к тому, что хочет знать журналистка, да и как-то неловко мне говорить о нем.

Она кивает, вставляя время от времени «угу» или «ага», пока я описываю ей, как все было, вплоть до завершающего визита в полицию. Где мне вручили официальное предупреждение держаться подальше от Крэнборна, если я не хочу, чтобы меня арестовали.

Карли морщит лоб.

– Что-нибудь не так? – спрашиваю я.

– Это что, всё?

– В каком смысле?

– Ну ты сейчас рассказала мне о том, как нарушила границы частного владения Фишера, а он послал тебя куда подальше.

Я киваю.

– Да, потому что так все и было.

– Я-то думала, что вы с ним по-настоящему поговорили и он сказал тебе что-нибудь интересное… А оказалось, что мы никуда не продвинулись.

– Но разве это не доказывает, что ему есть что скрывать? То, что он так вел себя со мной?

– Нет, Тесса. Он сделал ровно то, что сделал бы на его месте любой отец, если б человек, которого обвиняют в похищении его ребенка, вдруг появился у его дверей и стал в нее ломиться.

– Отлично, – не выдерживаю я. – Ты хотела знать, что сегодня произошло, и я тебе рассказала.

– И на том спасибо, – говорит Дин, после чего запихивает блокнот и карандаш в сумочку и встает.

Господи, до чего же мне хочется ее стукнуть!

– Карли, это ты пришла сюда без приглашения. Это ты требовала от меня, чтобы я поделилась с тобой событиями своей жизни. Так не строй теперь из себя обиженную, если услышала не то, что ожидала.

Соседка закатывает глаза и поворачивается, явно собираясь уходить.

И тут, несмотря на злость и раздражение, которые меня охватили, я вспоминаю кое-что еще. То, чем действительно следует поделиться с Карли.

– Погоди-ка, не уходи. Я кое-что забыла тебе сказать.

Дин поворачивается ко мне. Ее лицо заранее выражает смирение перед тем, что то, что я скажу ей, окажется такой же ерундой, как и все остальное.

– Я тебе раньше не говорила, – начинаю, – но… в общем… за мной кое-кто следит.

Глаза Карли принимают обычный профессиональный прищур, и она тут же вытаскивает блокнот.

– Не журналист или кто-нибудь в этом роде, – добавляю я. – Одна женщина. Я несколько раз замечала ее на улице – она следила за мной, когда я шла в магазин или куда-нибудь по делам. Тогда я не знала, кто она, и всякий раз, когда делала попытку с ней поговорить, ей удавалось улизнуть от меня. Причем у нее всегда был такой вид, будто она меня боится. В общем, сегодня утром, когда я пошла на квартиру к этой домработнице Фишера, я случайно увидела ее в окне – она выглядывала на улицу. Короче, это оказалась она.

– Домоправительница Фишера следит за тобой?

Я киваю.

– Это уже кое-что, Тесс. Расскажи мне, когда и где ты ее видела.

Перечисляю все дни и места, где мне встречалась эта женщина.

– Может, она и в другие разы за мной ходила, но я ее не видела. Как, по-твоему, зачем это ей?

– Не знаю. – Карли грызет кончик карандаша. – Может, нам стоит спросить его – Фишера то есть?

– Я уже попыталась, – говорю. – Не вышло.

Соседка не отвечает.

– Ну а что теперь? – спрашиваю я, с тревогой ожидая ее ответа.

– В эти выходные я занята, и это чертовски некстати, – говорит она, – но в понедельник утром первым делом отправлюсь к Флорес, попробую выжать из нее хоть что-нибудь. Хотя это вряд ли. Похоже, она чего-то боится. Если с ней мне не повезет, поеду в Крэнборн, к Фишеру. Нутром чую, это его она боится. Так что придется задать ему серьезные вопросы.

– К нему еще попасть надо, – говорю я. – Он не открывает дверь журналистам.

– На этот счет не переживай, со мной он будет говорить.

– Как?

– Пока не знаю, но придумаю, – обещает Карли, и ее рот вытягивается в тонкую решительную линию.

Глава 22

В 10.30 Карли и ее брат уходят. Я предлагаю Винсу чек на двадцать фунтов, чувствуя себя виноватой оттого, что его сестра заставила его помогать мне бесплатно. Но Карли велит мне поберечь деньги. Меня посещает циничная мысль о том, что она, наверное, надеется извлечь из автокатастрофы, называемой моей жизнью, куда больше наличных. Я все еще не доверяю ей, но Карли хотя бы подписала документ, по которому не имеет права публиковать обо мне ничего без моего согласия, и это уже радует. Вообще, надо сказать, я так от всего этого устала, что даже радуюсь завтрашнему рабочему дню. Пусть физически я тоже чувствую себя измученной, но работа – это возвращение к нормальности, к обычному порядку вещей. Небольшая прореха в ткани безумной альтернативной вселенной, где я теперь обитаю. Выходной не принес мне отдыха, на который я надеялась.

Переодеваясь в теплую розовую пижаму, радуюсь тому, что в моей спальне стало куда уютнее, чем раньше. Потеплело, исчез сквозняк, а с ним и чувство бесприютности, которое наполняло эту комнату всего пару часов назад, как в студенческом сквоте. Я забираюсь под одеяло, завожу будильник и выключаю ночник. Лежа на боку, закрываю глаза.

В доме тихо. Я слышу лишь биение своего сердца и дыхание. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Иногда зашипит или забулькает батарея. Машина проедет вдалеке. Усилием воли я пытаюсь заставить себя спать, но мозг сопротивляется, мысли, липкие, как жевательная резинка, льнут к нему. В голове, точно в закрытом котелке, продолжают кипеть впечатления минувшего дня: домработница, Карли, полиция… Но главное, что не дает уснуть, – это вопрос о том, почему мне кажется таким знакомым доктор Фишер. Я действительно его знаю? Или все дело в том, что я столько раз видела его за последние дни и на фото, и на видео, что его лицо уже кажется мне знакомым?

Нет, так я ни за что не усну. Отбрасывая одеяло, шарю в поисках выключателя, щелкаю им и жмурюсь от внезапно ударяющего мне в глаза света. Нащупав телефон, локтем сдвигаю назад подушки и, опершись на них, открываю «Гугл». В поисковой строке набираю сначала «Доктор Джеймс Фишер», а затем «Крэнборн».

Результаты начинают заполнять экран. Все посты свежие. И все касаются недавнего исчезновения его сына. В большинстве из них упомянута и я, в основном в негативном свете. Стиснув зубы, прокручиваю список сообщений вниз, стараясь не концентрироваться на них. Зная, что ничем хорошим это для меня не кончится. Мелькают фразы: «воровка детей…», «похитительница…», «проблемы с психикой…», «двое мертвых детей». Чтобы перевести дух, я на секунду отвожу взгляд от экрана. Все эти жуткие истории – совсем не то, что мне нужно. Меня интересует прошлое доктора Фишера. То, где он жил и работал раньше.

Удаляю слово «Крэнборн» и запускаю поиск сначала. Снова приходится прокручивать множество последних сообщений. И вдруг я натыкаюсь на газетную заметку 2012 года. В ней цитируют слова некоего Джеймса Фишера – но мой ли это Джеймс Фишер? Фотографии нет. Речь в статье идет о росте страховых взносов для частных акушеров. Перепрыгивая с пятого на десятое, я нахожу, наконец, информацию о нем:

«Доктор Джеймс Фишер, один из опытнейших врачей-акушеров нашей страны, заявляет, что рост страховых взносов за последние три года заставил его практически удвоить ставку за свои услуги, достигающую теперь 7000 фунтов.

“Если страховка и дальше будет расти, услуги также будут дорожать, – объясняет доктор Фишер, который принимает порядка 120 частных пациенток в год. – Фактически это может привести к краху частного родовспоможения в Великобритании. К несчастью, остановить рост страховых взносов не в моей власти. Единственное, что я могу сделать, – это перенести свою практику из Лондона в провинцию, сэкономив тем самым на общих расходах, что, как я надеюсь, положительно отразится на расценках для пациенток”».

Читаю статью до конца, но в ней больше не упоминается ни сам Фишер, ни больница, в которой он работает.

Следующие десять минут я просматриваю другие результаты. Но ничего такого, что подтверждало бы, что отец Гарри и доктор из предыдущей статьи – одно лицо, мне больше не попадается. В одном месте, правда, дан список сотрудников одной родильной клиники в Вимборне, Дорсет, и среди них я вижу того человека, которого встречала сегодня в Крэнборне. Наверное, там он сейчас работает. Его фото – корпоративный снимок – находится в верхней части страницы, слева от краткой биографии. «Диплом врача получил в 1992 году, более десяти лет работал гинекологом, теперь является акушером-консультантом и гинекологом в Вимборне…»

Так, теперь я знаю, что оба Джеймса Фишера – и тот, который из Лондона, и тот, который из Вимборна, – гинекологи. Это уже слишком большое совпадение, так почему бы им не оказаться одним и тем же человеком? Продолжаю просмотр результатов. Когда глаза у меня уже начинают уставать, в одной статье – точнее, в информационном бюллетене одной клиники – вдруг попадается знакомое имя: «Консультант Джеймс Фишер, в прошлом сотрудник больницы Паркфилд, покидает нашу команду в Балморал-клиник, чтобы открыть частную практику в Дорсете».

Вот оно! Связующее звено: Балморал-клиник. По моему телу пробегает дрожь. Вот почему я узнаю его. Сердце у меня болезненно екает, как струна, за которую неловко дернули и отпустили. Джеймс Фишер работал в той самой клинике, где я рожала своих детей.

После смерти родителей я получила небольшое наследство. Почти все оно ушло на оплату депозита за дом, где я сейчас живу, а остальное Скотт убедил меня потратить на платные роды в частной клинике, вместо того чтобы рожать наших детей в больнице общенациональной системы здравоохранения. Кажется, жена его любимого футболиста рожала тогда ребенка именно в Балморале, модном частном родильном доме здесь, в Лондоне, вот Скотт и решил, что я непременно должна сделать то же самое. Конечно, акушерки там были сама любезность, да и вообще все внутри было как в шикарном отеле, но я все равно не понимала, зачем тратить столько денег здесь, если я могу родить своих детей бесплатно в любой нормальной больнице. И в конце концов, вся эта роскошь не смогла уберечь мою новорожденную дочку от гибели.

Рожала я сама; первым появился Сэм, за ним – Лили. С Сэмом все было хорошо, но Лили умерла через тридцать минут после рождения. Я даже не подержала ее, пока она еще жила. В отчете было написано, что Лили умерла из-за обвития пуповиной, результатом которого стала нехватка кислорода и задержка циркуляции крови. По всей видимости, обвитие часто случается у одного из двойняшек, но лишь очень небольшой процент новорожденных умирает от этого.

После я много раз задавала себе вопрос – может быть, нам следовало бы потребовать более подробного объяснения от врачей той больницы или даже настоять на вскрытии и расследовании? Но мы со Скоттом оба тогда были совершенно подавлены случившимся и просто не догадались. С одной стороны, рождение Сэма было, конечно, радостью, но, с другой стороны, известие о гибели Лили потрясло нас.

Помню, я держала сына на руках, когда мне сказали о смерти дочери. Мальчик и девочка, твердила я себе тогда снова и снова, повторяла, словно мантру. Мальчик и девочка. Мы не стали узнавать пол детей заранее – думали, пусть будет сюрприз. У Сэма волосы были темные, как у Скотта, а у Лили – светлые, в меня. Она до сих пор стоит у меня перед глазами. Помню ее совершенное маленькое тельце с десятью розовыми пальчиками на ручках и десятью розовыми горошинками – на ножках; помню крошечные раковинки ушей и почти прозрачные веки. А еще помню ее неподвижность, полную, непобедимую…

Моргаю, отгоняя навязчивый образ, и чувствую, как в моем мозгу чуть ли не случается короткое замыкание, так быстро мчатся по синапсам отрывки мыслей, что-то мигает, меня всю трясет. Что может значить эта информация? Ведь она наверняка что-то значит. Что-то важное?..

А что, если… если Фишер и был тем консультантом, который принимал у меня роды? Тот врач, на которого мы записывались, не мог быть в тот день в больнице – слег с желудочным гриппом. А имени врача, дежурившего в тот день, когда я приехала рожать Лили и Сэма, я не помню. Он и на родах-то почти не присутствовал – так, зашел один раз, посмотрел, что все идет хорошо, а потом оставил нас со Скоттом на попечение акушерок. Неужели это был Фишер?

У меня вырывается вздох досады. Ну почему я не помню? Однако есть способ выяснить. Вспоминаю красную книжечку Сэма – ведь в ней все записи о его здоровье, все этапы его развития. Так неужели же туда не вписаны имена медицинского персонала, присутствовавшего при его родах?

Вскакиваю с постели, сую ноги в древние, затасканные шлепанцы и с телефоном в руке устремляюсь по лестнице вниз, причем мой мозг продолжает кипеть предположениями и идеями о том, что бы это могло значить. Внизу, прошлепав через прихожую, вхожу в столовую, которую раньше использовала заодно как офис. Включаю верхний свет – он льется из большой люстры, экстравагантной покупки тех времен, когда меня еще увлекали такие вещи, как дизайн интерьеров. Однако теперь ручеек света совсем маленький и тусклый. Я поднимаю голову и вижу, что горит только одна лампочка из пяти.

Прохожу через комнату к своему рабочему столу – пыльной белой деревянной глыбе – и, присев на корточки, выдвигаю самый нижний ящик пристроенного к столу каталога. Здесь лежит папка Сэма, а в ней – его документы и разные достижения. Когда-то я надеялась, что с годами она будет становиться все толще, но папка как была, так и осталась совсем тонкой. Рядом с ним документы Лили – всего один листок.

Проводя кончиками пальцев по верхушкам выставленных в алфавитном порядке папок, я добираюсь от Р до R, а затем к S. Но, к моему раздражению, папки Сэма там не оказывается. Может быть, когда-то я вынимала ее, а потом поставила не на то место… Колени у меня затекли от сидения на корточках, так что я по-турецки сажусь прямо на деревянный пол, по которому гуляет сквозняк, и начинаю методично перебирать одну за другой папки сначала в нижнем, а потом в верхнем ящике каталога. И снова не обнаруживаю ни Сэма, ни Лили. Проверяю еще раз. Ничего. Тогда я начинаю лихорадочно выворачивать ящики самого стола, перерывать книжные полки. Потом выдергиваю нижний ящик каталога и заглядываю за него. Там полно разных пыльных бумаг, но папки Сэма там нет. Нет красной книжечки.

Может быть, это Скотт ее куда-то переложил… Но ведь он не стал бы брать ее с собой, верно? Ему-то она к чему? К тому же бумаги никогда не были его сильной стороной. Вызываю его номер на своем телефоне и звоню ему. После шестого сигнала мой звонок уходит на голосовую почту. Звоню еще раз. Снова голосовая почта. Смотрю на время: 11:40. Поздно, конечно, но не ужас, до чего поздно. Хотя, может быть, и ужас. Но, черт возьми, это же важно! Я продолжаю звонить.

– Хорошо бы это было по-настоящему серьезно, Тесса. – Голос у моего мужа хрипловатый, как будто я действительно его разбудила.

– Извини, Скотт. Я знаю, уже поздно.

Никакого ответа, только тяжелое раздраженное молчание заполняет мою телефонную трубку.

– Ты не знаешь, где красная книжечка Сэма? – спрашиваю я.

– Его… что?

– Ну ты знаешь. Красненькая такая книжечка, с записями о его здоровье.

– Понятия не имею. А что, до утра с этим нельзя было подождать?

– Она должна быть в каталожном ящике, вместе со всеми остальными его бумагами, – говорю я.

На том конце опять устанавливается молчание.

– Скотт? Ты еще здесь? – зову я.

– Послушай, Тесса, ты только не сходи с ума, но это я взял документы Сэма и Лили.

– Ты? – Меняю позу и сажусь на пятки. – Зачем ты это сделал? Они в такой же степени мои, как и твои.

– Знаю, но я за тебя беспокоился. Когда мы потеряли Сэма, ты стала одержима его фотографиями и документами. Часами сидела и рассматривала их карточки, перебирала бумажки, разговаривала сама с собой…

– Все было не так плохо, как ты говоришь. К тому же это меня успокаивало.

– Разве ты не помнишь? Нам пришлось обращаться за помощью к психологу, чтобы он помог оторвать тебя от них.

Отталкиваю от себя это воспоминание. Темное это было время, не хочу о нем вспоминать.

– Как только ты смогла от них оторваться, – продолжает Скотт, – я сразу решил, что надо их куда-нибудь перепрятать, чтобы ты снова к ним не вернулась. Это же нездоро́во так привязываться к подобным вещам. Тебе не нужны эти папки, Тесса. Забудь о них.

– Где они сейчас? На чердаке? Или в гардеробе?

– Нет, я забрал их с собой, когда уходил.

– Ты их забрал?! – От мысли о том, что документы моих детей находятся не здесь, не дома, у меня учащается пульс. Может быть, я больше не смотрю на них каждый день, как раньше, но я всегда считала, что они здесь, со мной, и если мне понадобится их увидеть, то я всегда смогу это сделать. Для меня они были чем-то вроде дежурной сигареты, которую бывший курильщик всегда держит где-нибудь в ящике стола – вдруг пригодится?

Делаю глубокий вдох, чтобы расслабиться. Если я буду сейчас орать на Скотта, мне это все равно не поможет. Я уже довела себя до такого состояния, что почти забыла, зачем мне вообще понадобились сегодня эти папки.

– Я сейчас приеду и заберу их.

– Слишком поздно, уже почти полночь. И вообще, я их тебе не отдам. Они тебе не нужны.

– Нет, нужны.

– Я сейчас кладу трубку и иду спать. И ты тоже ложись.

– Погоди, Скотт, не вешай трубку. Послушай меня. Ладно, ты не хочешь отдавать их мне. Тогда окажи мне услугу. Загляни в красную книжку Сэма и скажи, есть там имя врача, который принимал роды, или нет.

– Что? Это еще зачем? Зачем тебе это понадобилось? Ты что, пила, Тесса? Что за безумные мысли?

– Я прошу: посмотри для меня имя доктора – и всё. Пожалуйста.

– Тесса, с этим надо что-то делать. Я сейчас положу трубку, а тебе, по-моему, надо снова обратиться к психологу.

– Скотт! Не смей бросать трубку!

– Тогда вот что: давай договоримся. Я верну тебе документы детей, когда ты сходишь к психологу.

– Никуда я не пойду, не нужен мне никакой психолог. – Мне хочется немедленно поделиться с мужем моим открытием – о том, что доктор Фишер, оказывается, работал в той самой клинике, где я рожала близнецов, – но… После некоторой внутренней борьбы я решаю, что пока этого делать не надо. В конце концов, все это выглядит сейчас не более чем совпадением, и Скотт наверняка решит, что я веду себя как помешанная, вижу заговоры там, где их нет и в помине, и еще сильнее станет настаивать на том, чтобы я сходила к врачу. К тому же я ему не доверяю – вдруг он все расскажет полиции? Или Элли. А полицейские тут же решат, что я снова копаю под Фишера, и вызовут меня в участок… Нет, лучше никому не говорить, пока у меня не появятся конкретные доказательства.

– Это мое условие, – заканчивает Скотт устало. – Хочешь – соглашайся, не хочешь – как хочешь. Ты можешь мне не верить, Тесса, но ты мне все еще не безразлична. И я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Ладно, – резко обрываю его я. – Я пойду к врачу. А ты вернешь мне папки.

– Ладно.

– Обещаешь?

– Да, обещаю.

Ткнув пальцем в экран телефона, я обрываю связь. Похоже, выбора у меня нет, придется сделать то, что он требует. Но как я могу быть уверена в том, что он выполнит то, что обещал? С тех пор как Скотт сошелся с этой Элли, его как подменили. Как будто она вывернула его наизнанку.

Глава 23

В субботу утром я просыпаюсь по будильнику и тут же вспоминаю об открытии, сделанном прошлой ночью. Что это может значить? Мысли так и роятся в моем мозгу. Но я чувствую, что нельзя давать волю воображению до тех пор, пока не буду знать наверняка, кто принимал моих детей – Фишер или другой доктор. А Скотт (надо же, какая скотина!) забрал у меня бумаги близнецов и пытается вынудить меня пойти к психологу. Да как он смеет так меня шантажировать!

Отбрасываю одеяло, вылезаю из постели, привычно подхожу к окну и так же привычно отодвигаю занавеску на маленькую щелочку, чтобы посмотреть, много ли сегодня у моего дома прессы. На улице темно, еще горят фонари. Никого не видно. Может, они по машинам попрятались, решили немного вздремнуть перед тем, как в очередной раз превратить мою жизнь в ад…

В ду́ше и потом, одеваясь, я принимаю решение, что не позволю Скотту диктовать мне условия. Я не верю в то, что он хочет отправить меня к врачу из-за беспокойства о моем благополучии. Если б он действительно переживал за меня, то позвонил бы мне сразу, как только увидел мое имя во всех газетах. Он мог бы протянуть руку помощи, когда узнал, что пресса преследует меня на каждом шагу. Мог бы быть рядом, когда кто-то швырнул в мое окно кирпичом. Но нет, единственное, что сейчас интересует Скотта, – это как бы удержать меня подальше от его идеальной будущей семейки…

Натягиваю джинсы и направляюсь к комоду взять пару чистых носков. Пара оказывается последней – значит, сегодня вечером надо поставить стирку.

Думаю, у Скотта может быть только одна причина отправлять меня так настойчиво к врачу – он хочет сбагрить меня кому-нибудь другому. Так он пытается избавиться от меня. Тяжело опускаюсь на край кровати и начинаю натягивать носок. Конечно, я не виню Скотта, и все же обидно, когда тебя отбрасывают вот так, словно старую сумку с оторванной ручкой. Прекрати, Тесса. Хватит распускать сопли… Я знаю, что мне делать: позвоню в больницу. У них должны быть записи о том, кто какого ребенка принимал. Наверняка.

Машину я наняла на семь дней и решаю поехать на ней на работу, чтобы журналюги поменьше приставали. Сорок минут спустя открываю дверь своего дома, готовясь выдержать новую битву с ордой. Но тротуар перед палисадником пуст. Кругом тишина. Из-за домов напротив просачивается слабый утренний свет. Смею ли я надеяться?.. Выхожу на подмороженный тротуар и верчу головой, вглядываясь сначала в один конец улицы, затем в другой: никого нет, журналисты наконец убрались. Я с облегчением перевожу дух и испытываю мгновенное ощущение легкости.

Значит, никакой надобности в машине сегодня нет. Иду на работу пешком, и от внезапной свободы у меня кружится голова, хотя я все еще вздрагиваю всякий раз, когда кто-то идет мне навстречу, или обгоняет меня, или машина вдруг подъезжает близко к тротуару, или раздается чей-то громкий смех, или вообще кто-то разговаривает громче, чем шепотом. Тогда я разминаю плечи и говорю себе, что надо успокоиться и радоваться жизни. Они ушли, их нигде нет. Наверное, за прошедшие дни я просто убедила себя в том, что они будут в моей жизни вечно. Но им не удалось узнать ничего нового, а пережевывать старые подробности уже никому не интересно, вот они и отступились. Теперь моя история наконец-то не сто́ит и упаковки от рыбы с картошкой.

Прихожу на работу на пятнадцать минут раньше обычного – и нахожу тротуар перед входом таким же благословенно пустым, каким он был сегодня утром перед моим домом. Несмотря на прочие осаждающие меня мысли, в ворота я вхожу чуть ли не вприпрыжку. Я и не понимала, до какой степени угнетало меня до сих пор присутствие прессы. Интересно, а в Крэнборне их тоже больше нет?

– Доброе утро, Тесса. – Бен проходит через передний двор и приближается ко мне.

У меня такое чувство, словно мы не виделись уже несколько недель. Снова время взялось за свои штуки.

– Как прошел выходной? – спрашивает он и улыбается, отчего возле глаз у него появляются тонкие морщинки.

Я тоже улыбаюсь ему, довольная тем, что Бен, кажется, рад меня видеть. Я ведь уже убедила себя в том, что он зол на меня за все те неприятности, которые я навлекаю в последнее время на «Моретти».

– Так… не скучно, – отвечаю я. – Зато пресса убралась, это уже радует.

– Можем обсудить это дело за хорошим обедом с выпивкой, – предлагает босс. – Как начет сегодня после работы? Я угощаю. Надо же отпраздновать твое освобождение от оков массмедиа.

Я молчу. С Беном классно, но мне сегодня в обед надо позвонить в родильный дом, узнать, не удастся ли получить какую-нибудь информацию о Фишере. И в зависимости от того, что мне удастся узнать, мне, может быть, понадобится этот вечер.

Наверное, босс заметил мои колебания.

– Ничего страшного, если ты занята, – говорит он. – Отпраздновать можно и в другое время.

– Ты не против? Мне тут надо кое с чем разобраться.

– Конечно, пожалуйста. Сегодня днем тебе, возможно, придется помочь мне в магазине, – продолжает Моретти, переключаясь в режим «начальник – подчиненная». – День, похоже, будет солнечный, и что-то подсказывает мне, что от покупателей у нас сегодня не будет отбоя.

– Разумеется, – отвечаю я.

– К тому же раз пресса от тебя отвязалась, то и с покупателями проблем тоже больше не должно быть, – добавляет босс.

– Живу надеждой, – говорю я.

* * *

Утро проходит быстро. Я делю его между помощью покупателям и упаковыванием в сетки рождественских елок. Бен был прав, народу сегодня много. Обычно я предпочитаю работать где-нибудь подальше от торговой зоны, заниматься растениями и поменьше встречаться с людьми, но сегодня необходимость общаться меня не тревожит. Даже наоборот – постоянные обращения ко мне клиентов помогают мне забыться, отвлечься от моих проблем.

В час дня я покупаю в нашем кафе ролл с сыром и ухожу с ним в свой любимый уголок, в дальней теплице. Место, где меня скорее всего никто не потревожит. По субботам ланч у нас короткий, всего полчаса, так что мне лучше поторопиться. Я звоню в клинику Балморал – ее номер сохранился у меня в телефоне с прошлого раза. На том конце трубку почти сразу берет какая-то женщина.

– Здравствуйте, – говорю я. – У меня есть вопрос. Вы не могли бы мне помочь?

– Сделаю все, что смогу, – отвечает сотрудница больницы.

– Спасибо. Несколько лет назад я родила в вашей клинике близнецов, а теперь мне нужно знать имя доктора, который принимал тогда у меня роды. Его можно узнать?

– Несколько лет назад? – переспрашивает дежурная.

– Да.

– Ну что ж, скорее всего такая информация хранится в нашей базе данных.

– О, отлично, – говорю я. – Это было третьего марта…

– Но мы не имеем права давать такую информацию по телефону, – перебивает меня собеседница. – Вы должны подать письменный запрос.

У меня падает сердце. Это же так долго!

– А если я пошлю его вам имейлом?

– Нет, к сожалению, нам нужно от вас подписанное письмо.

На это точно уйдет несколько дней! Я не могу ждать так долго.

– Но эта информация очень нужна мне сегодня, – говорю я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал приятно и в то же время огорченно, чтобы дежурная меня пожалела.

– Даже если б можно было обойтись без письменного запроса, в выходные все равно никого из администрации нет, – говорит она. – Если вы местная, то всегда можете подъехать сами. Да, и что-нибудь подтверждающее личность не забудьте – лучше что-нибудь с адресом вроде счетов за коммуналку.

– Отлично. Сегодня?

– Нет. Я же говорю, никто из администрации по выходным не работает. Заезжайте в понедельник, с девяти до пяти тридцати в любое время.

– Хорошо, – сдаюсь я, побежденная. – Спасибо.

– На здоровье.

До чего же обидно – целых два дня придется ждать, прежде чем я узнаю то, что мне так необходимо. И как я выдержу?

Остаток рабочего дня провожу то в магазине, то в саду. Дел столько, что вздохнуть некогда, не то что думать о Джеймсе Фишере. Когда наконец стрелки на часах подбираются к шести, мы все – Кэролайн, Джанет, Бен и я – с ног валимся от усталости.

– Молодцы, отлично поработали, – говорит Моретти, закрывая кассу в кафе. – Большое всем спасибо.

– На здоровье, – отвечает Джанет, подходя к двери. – Завтра увидимся.

– Пока, – отвечаем мы ей.

– Я тоже пойду. – Кэролайн, махнув нам рукой, идет через кафе к выходу.

– Ой, Кэролайн, – окликаю ее я, вспомнив, что мне кое-что от нее нужно. – Можно тебя кое о чем попросить?

– Что такое? – спрашивает она. – Тебя куда-нибудь подбросить? Но газетчиков уже нет, ты знаешь?

– Да, слава богу. И спасибо, что ты предлагаешь, но я не об этом хотела тебя попросить. Я вот о чем: ты не против, если я с тобой сменами поменяюсь? У меня на следующей неделе назначена встреча, и я подумала, может, ты отработаешь за меня утро понедельника, а я выйду за тебя завтра с утра?

– Ты хочешь работать с утра в воскресенье? – переспрашивает моя коллега.

– Если ты не против.

– Да я не то что не против, я только рада буду. Ноги болят – сил нет, а так я хоть отлежусь завтра утром. Считай, что мы договорились, если, конечно, босс согласен. – Эти слова она говорит громко, чтобы Бен услышал.

– С чем босс должен быть согласен? – откликается тот сквозь звон монет, сыплющихся в банковский мешочек.

– Мы с Тессой поменяться хотим. Она выйдет за меня завтра утром, а я за нее – в понедельник.

– Пусть так, лишь бы здесь кто-то был, – отвечает Бен.

* * *

По дороге домой я набираю эсэмэску Карли. Если она собирается в понедельник к Фишеру, то надо, чтобы она была в курсе всего, что я обнаружила.

Надеюсь, я не испорчу тебе уик-энд. У меня есть важная информация о Фишере.

???

Я узнала, что он работал в той самой клинике, где я рожала близнецов.

Да иди ты!

Точно. Полный дурдом.

Какая клиника? Он был твоим врачом?

Балморал. Не знаю точно, дежурил он в ту ночь или нет. В понедельник еду туда выяснять.

Класс. Ты в клинику, я в Крэнборн. Сообщи, если еще что узнаешь. Чую, рыбкой пахнет – а ты? Извини. Глупая шутка.

Я отвечаю экрану телефона мрачной улыбкой. Да, запашок у этой истории явно есть. Мерзкий такой, тошнотворный запашок, от которого у меня такое чувство, будто в моем желудке угнездился червяк, большой, скользкий и холодный, и вертится там, не давая мне покоя. А еще я чувствую, что никакого покоя у меня не будет до тех пор, пока я не разберусь с этой историей до конца.

Глава 24

Не доехав до дома, заворачиваю в супермаркет, купить кое-каких продуктов, и чувствую, как меня всю трясет от накопившейся нервной энергии. Хорошо бы сейчас на пробежку отправиться, тогда все как рукой бы сняло, – но я знаю, что ничего такого не сделаю. Скорее пойду домой и завалюсь в кровать с книжкой. Буду чем-нибудь занимать себя до понедельника, когда можно будет поехать в клинику и, может быть, получить ответы. Завтра утром я отработаю смену за Кэролайн, а после обеда поеду на кладбище.

Дома выкладываю на стол покупки. Оглядываю мертво молчащую кухню. И что, я опять буду сидеть здесь весь долгий, тоскливый вечер совсем одна, когда мой душка-босс приглашал меня куда-нибудь поужинать? Запихав продукты в морозилку, выуживаю из сумочки телефон. После второго сигнала слышу его голос.

– Тесс?

– Привет, Бен. – Во рту у меня сухо. Я сглатываю. – Знаешь, я тут подумала… Ты еще не передумал пообедать где-нибудь вместе, обмыть мое освобождение?

– Нет, конечно. Всё в силе.

– Отлично! Тогда встретимся в «Дубе»?

– Нет, в субботу вечером там столько народу – не протолкнешься. Может быть, лучше я приготовлю нам что-нибудь?

– Ты умеешь готовить?

– Конечно, умею. Я же итальянец, ты забыла? В Италии люди серьезно относятся к двум вещам – к еде и к футболу, но я, признаться, не большой фанат футбола. – Я слышу в голосе Моретти улыбку и сама невольно улыбаюсь в ответ, хотя он меня и не видит. – Дай мне час, – продолжает он. – Когда приедешь, через работу не ходи. Подъезжай прямо к парадной двери и позвони в звонок.

– Ладно, – говорю я. – Мне что-нибудь принести?

– Только себя.

Я иду в душ, а потом одеваться. Решаю, что чересчур выряжаться не стоит, выбираю джинсы, джемпер из светло-голубой шерсти и темно-синие замшевые ботики на каблучках – моя единственная уступка тому факту, что сегодня вечер как-никак субботы. «Что это, я иду на свидание?» – мелькает у меня мысль.

О том, чтобы пройти всю дорогу пешком на таких каблуках, нечего и думать, и я решаю воспользоваться машиной. В прихожей бросаю на себя взгляд в большое зеркало – волосы еще слегка не досохли, а так ничего. Правда, лицо не мешало бы чуть-чуть подправить. Шарю по сумке в поисках помады, наконец нахожу ее в углу, на самом дне, достаю, снимаю колпачок. Бледно-розовая, годится. Слегка провожу липучим стерженьком по губам, а потом стискиваю их, размазывая помаду. Вот так. Кажется, теперь я готова. Нет, я точно готова. Последний взгляд в зеркало – и я закрываю за собой дверь, прохожу через садик перед домом и выхожу на восхитительно пустой тротуар.

* * *

До «Центра Моретти» я доезжаю за каких-нибудь пять минут. Эти пять минут посвящаю анализу моего отношения к Бену. С ним хорошо работать. Он прекрасный человек. Он симпатичный, может быть, даже красивый. Да, точно красивый. И раз он пригласил меня к себе в дом, то у нас вроде как свидание? Я волнуюсь – но это совсем другое волнение, приятное, как будто в животе у меня полно бабочек, и они все машут крылышками и щекочут меня изнутри. Даже глупо так волноваться, ведь это всего лишь Бен. А может быть, все дело в том, что я никогда не воспринимала его иначе, чем работодателя и друга? Мы познакомились с ним, когда я пришла работать в «Моретти», и сразу поладили – благодаря схожему чувству юмора, наверное. Вот так пусть все и остается – чисто платонические отношения. Я не могу сейчас позволить себе потерять работу, а на что-то посерьезнее дружбы у меня просто не хватит сил. В моей жизни сейчас и без того слишком много всякого происходит.

Сомнения вдруг накатывают на меня с такой силой, что я провожу тыльной стороной руки по губам, стирая помаду. Незачем вводить человека в заблуждение. И каблуки тоже надевать не надо было… Черт тебя побери, Тесс. Да соберись же ты с мыслями! Ну не в рабочей же куртке тебе было идти в гости.

Бен открывает мне дверь, проводит в прихожую и берет мое пальто.

– Ты чудесно выглядишь, – говорит он мне.

Я мямлю в ответ «спасибо». Сам он выглядит умопомрачительно в темных джинсах и рубашке бутылочно-зеленого цвета с открытым горлом, и с асимметричной челкой из темных волос. Я даже вместе с каблуками едва достаю ему до плеча. Когда мы оба подаемся вперед, чтобы чмокнуть друг друга в щечку, я обнаруживаю, что он и пахнет приятно – чем-то цитрусовым и в то же время очень мужским. Черт, придется держать себя в руках…

– Мне так жаль, – говорю я. – Надо было хотя бы вина все-таки принести. Я так ужасно себя чувствую, что не принесла тебе никакого подарка.

– Ты же предлагала. А я сказал тебе, что не надо, – с улыбкой отвечает босс.

– Да, знаю. Все равно как-то невежливо приходить с пустыми руками.

Иду за ним на кухню, где он поворачивается и вручает мне бокал красного вина.

– Вот, – говорит Моретти. – Теперь ты уже не с пустыми руками.

– Спасибо. Но я за рулем.

– Ничего. После вызовем тебе такси.

Я умолкаю и делаю глоток вина.

– М-м-м, как вкусно…

Босс широко улыбается и наливает себе тоже.

– Салюти, – говорит он, и наши бокалы со звоном соприкасаются.

– Салюти, – отвечаю, чувствуя себя мошенницей. По-итальянски я знаю всего два слова – «чао» и «спагетти».

– Садись сюда и расскажи мне что-нибудь, – говорит Бен, показывая на стул у большого, как в деревне, деревянного кухонного стола. – А я пока соус проверю.

– Пахнет умопомрачительно, – говорю я, опускаясь на стул и чувствуя, как мой рот наполняется слюной. Снова пригубливаю вина. – Что это у тебя?

– Равиоли капрезе, – отвечает хозяин дома, стоя у плиты и перебрасывая через плечо кухонное полотенце. – Матушкин рецепт. Через пять минут будет готово.

Посередине стола стоит сливочник с зимними нарциссами. Мне вдруг приходит в голову, что Скотт сроду не готовил для меня никакую еду, тем более итальянскую, да и цветы в вазу никогда не ставил. Лучшее, на что он был способен, – это заказать готовую пиццу да прихватить букетик полуживых гвоздик на станции техобслуживания по соседству. С другой стороны, я к нему несправедлива – у Скотта ведь нет своего садового центра, да и родителей-итальянцев тоже, если уж на то пошло. Так что, думая о нем всякие гадости сейчас, я просто пытаюсь поквитаться с ним за то, что он меня бросил.

– Может, тебе чем-нибудь помочь? – спрашиваю.

– Нет, у меня всё под контролем. Я никому не позволяю вмешиваться в мое превосходно оркестрованное меню.

Бен, прищурившись, улыбается, и мы болтаем о разных повседневных разностях – о работе, погоде и прочих таких вещах, – пока он не приносит на стол две большие керамические миски, полные присыпанных пармезаном и базиликом равиоли, над которыми встает ароматный парок. Одну миску ставит передо мной, а с другой садится так, что мы с ним оказываемся под прямым углом друг к другу. Странно, но так ощущение интимности даже больше, чем когда мы сидели прямо напротив друг друга, ведь теперь его рука лежит всего на расстоянии ширины ладони от моей.

– Так есть хочется, – говорю я.

– Вот и хорошо. Ой, погоди-ка, я же салат забыл! – Босс идет к холодильнику и приносит на стол большую миску зеленых и красных листьев.

– Из сада? – спрашиваю я.

– Откуда же еще? Соус себе клади.

– Ой, какая прелесть, как будто ешь солнечный свет, – говорю я с полным ртом сливочной пасты и томатного соуса.

– Рад, что тебе нравится.

Несколько мгновений мы едим молча. Мне немного неловко, но не ужас до чего. Я стараюсь выбросить из головы все посторонние мысли, но это у меня плохо получается, они так и лезут обратно.

– Так, значит, субботние вечера ты предпочитаешь проводить дома? – спрашиваю я.

– Ага. Мне ведь уже не двадцать лет.

– Но и не девяносто.

– Ну я же все-таки выхожу, – говорит он, словно оправдываясь.

Я делаю большие глаза, и мы оба смеемся.

– Ну ладно, ладно, иногда я выхожу, – вносит поправку Бен. – Время от времени. Короче, раз в сто лет встречаюсь с парнями в пабе неподалеку. Знаешь, у нас там очень весело. Но вообще-то я скорее трудоголик. В последние годы так прикипел к «Центру Моретти», что надолго он у меня из головы нейдет.

Я киваю.

– Вполне могу понять, почему тебе оттуда никуда не хочется. Там так здорово!

– Рад, что ты так думаешь.

Надеюсь, он не заведет сейчас разговор о моем повышении. Я еще не готова дать ему ответ.

– А еще я очень рад, что ты у меня работаешь, – говорит босс, глядя мне прямо в глаза.

Пытаюсь отвечать ему тем же, но не могу долго выдержать его взгляд и опускаю глаза. На меня снова накатывает волнение. Бабочки внутри снова машут крылышками. Я делаю глоток вина и накалываю на вилку подушечку равиоли.

– Почему ты не женат? – спрашиваю, радуясь, что голос мне не изменяет, и тут же страшно смущаюсь из-за того, что задала такой личный вопрос. – Ой, прости, – заикаюсь я. – Пошли меня к черту, если не хочешь отвечать.

– Да нет, что тут такого? – отвечает Бен, пожимая плечами. – Скучная история про мальчика-итальянца и его подружку. Мальчик надеялся, что они будут вместе долго и счастливо. А девочка предпочла его лучшего друга.

– Нет! – говорю я. – Какой ужас. Вот стерва.

Моретти кивает и улыбается.

– Ага.

– Ты не возражаешь, если я спрошу, когда это было?

– Да так, пару лет назад. Мне следовало понять, что между нами что-то не так. Я трижды просил ее выйти за меня замуж, а она трижды отвечала, что хочет еще подождать. – Голос шефа звучит беззаботно, но в его глазах я вижу боль.

Кладу ладонь ему на руку.

– Прости меня, пожалуйста.

– Да ничего, старая история. И вообще, думаешь, я для того пригласил тебя на ужин, чтобы поплакаться тебе в жилетку на свою бывшую любовь?

– А я не против. Лучше ты мне поплачься, чем говорить про мою паршивую жизнь.

Наступает короткая пауза, после которой мы оба фыркаем от смеха.

– Да уж, веселая мы с тобой компания, – говорю я.

– Да, сразу видно, гости у меня бывают редко, – отвечает Бен, закатывая глаза и наполняя наши бокалы вином. – Хозяин из меня никудышный.

И тут я понимаю, что все происходящее доставляет мне массу удовольствия. Мне это в новинку.

– А я думаю, что хозяин ты хоть куда, – возражаю я.

Моретти снова заглядывает мне в глаза, и я вижу, как он делает глубокий вдох.

– Знаешь, Тесс, если ты сама еще не догадалась, то я хочу тебе сказать, что ты мне очень нравишься, – говорит он.

Я перестаю смеяться и пристально всматриваюсь в его лицо, чтобы понять, серьезно он говорит или шутит. И вообще, имеет ли он в виду то же, что и я, или что-то другое.

– Очень нравишься, – еле слышно добавляет Бен. А потом, ни слова больше не говоря, наклоняется ко мне и целует меня прямо в рот. Его губы, такие теплые и нежные до боли, накрывают мои. Я тону в его свежем и теплом запахе.

Я еще не успеваю понять, что происходит, а мы уже на ногах, мои пальцы запутались в его темных волосах, его ладони у меня под свитером, и от каждого их прикосновения словно электрические искры пробегают у меня по телу. Мы целуемся так жадно, что у меня внутри как будто вспыхивает пламя.

– Тесса, – бормочет Бен, проводя губами по моей шее сначала сверху вниз, а потом снизу вверх, к уху, отчего по моей коже пробегают мурашки.

Я больше не думаю ни о своих сомнениях, ни о том, что с нами будет после этого вечера. Я только знаю, что сейчас он мне нужен.

– Пойдем наверх, – выдыхаю.

– Ты уверена? – Шеф на миг отрывается от меня, и его темные глаза с мягким вопросом заглядывают в мои.

– Да.

Мы вместе выкатываемся из кухни, и я забываю обо всем вокруг, когда Бен прижимает меня к стене. Все, что мне нужно сейчас, – это чувствовать его руки и его губы, скользящие по моей коже, его тело, крепко прижатое к моему. Тут Бен перестает меня ласкать и, хотя я снова тяну его к себе, не поддается. Взяв меня за руку, ведет меня по узкой лестнице наверх, в спальню. Там, в буре поцелуев, мы сбрасываем с себя одежду и падаем на кровать. Я словно превращаюсь в другую женщину: я голодна, требовательна, беспощадна. Его кожа, соленый пот, секс – у него есть все, чтобы заставить меня забыть о мире вокруг. Я так хочу, чтобы это длилось как можно дольше. Чтобы никогда не кончалось.

Глава 25

Просыпаюсь: кругом темно. Жарко. Страшно. Где я? И тут вспоминаю: я и Бен. Мы… о господи! Я в его постели, его рука лежит на мне. Я переспала с боссом! До чего же противно это звучит… Но дело ведь совсем не в этом, верно? Просто у нас было мгновение… Миг, когда мы были по-настоящему вместе. Но он все равно мой босс. Черт. И что теперь будет с моей работой, она в опасности? Делаю глубокий вдох, чтобы в голове прояснилось, и скашиваю глаза, посмотреть на часы: 2.30. Я скажу Бену, что это была просто ошибка. Нет, это прозвучит слишком грубо. Лучше я скажу, что ночь была прекрасная, просто это не очень хорошая идея. Постараюсь говорить легко, весело, пошучу насчет того, как нас занесло. И тогда мы, будем надеяться, еще останемся друзьями.

Поворачиваюсь к нему и начинаю рассматривать его, благо мои глаза уже привыкли к темноте: сильная линия подбородка с намеком на щетину, полные губы, римский нос, темные брови, и эта беглая прядка, которая все время норовит накрыть ему один глаз. В другой жизни Бен и я кое-что значили бы вместе, в этом я уверена. Но в этой жизни все слишком запутано. Я не могу втягивать его в свою драму, заражать его своей печалью. Все равно он отдалится от меня, так же как Скотт. Рано или поздно побежит от меня, как от чумы, и тогда я и его потеряю. И его, и работу в «Центре Моретти», и пойду с разбитым сердцем искать себе место в каком-нибудь паршивом сетевом магазине типа «Всё для сада»… Нет уж, пусть лучше все остается, как было раньше.

Босс шевелится. Я быстро отворачиваюсь и закрываю глаза.

– Тесс? Ты не спишь?

Потягиваюсь и снова открываю глаза. Бен поворачивается ко мне всем телом и лежит, опираясь на локоть. А потом опускает голову, чтобы поцеловать меня, и я чувствую, что недавний огонь внутри меня начинает разгораться снова. Но мне же нельзя, напоминаю я себе. И отодвигаюсь от него.

– Мне… Я лучше пойду, – заикаюсь я пискливым голосом. – Который сейчас час?

– Кому какая разница? – Рука босса ныряет под одеяло и замирает на моем бедре, и тут я понимаю, что я голая.

– Извини, Бен, – говорю, после чего отодвигаюсь от него еще дальше, выскальзываю из постели и оглядываюсь в поисках одежды. – Мне правда надо домой. Мне ведь с утра на работу, если ты не забыл. – Я пытаюсь говорить шутливо, но мой голос даже мне самой кажется каким-то истеричным.

– Тесс, что случилось? Вернись в кровать. Останься здесь, и тогда утром ты будешь сразу на работе.

– Не могу, честно. Мне надо домой. – И где же тот шутливый тон, которого я пообещала себе придерживаться? Почему я говорю так, словно хочу убежать от Бена на край света, хотя на самом деле ничего подобного?

Босс садится, пока я неуклюже натягиваю на себя джинсы и джемпер, комкаю в руках лифчик и трусики.

– Я что-то… не так сделал? – спрашивает он. – Ты не хотела?..

– Ох, нет, Бен, нет. Ночь была просто прекрасной, – говорю я. – Более чем прекрасной.

– Так останься.

– Не могу. Я вообще ничего больше не могу, только… это. Мы не можем быть вместе, и все такое. То есть я, конечно, даже не намекаю, что ты хочешь, чтобы мы были вместе. Просто хочу сказать, что сегодня все было чудесно, но давай не будем усложнять. Я ведь на тебя работаю, ты помнишь?

– Никакого усложнения здесь нет, – возражает босс. – Я же говорил тебе, ты мне нравишься. И это не изменилось.

– Ты мне тоже нравишься, – отвечаю я, делая шаг к двери. – Просто в моей жизни сейчас очень много чего происходит. Тяжелого.

– Так поделись этим со мной. Я – хороший слушатель.

Голова у меня еще туманная со сна. Я не знаю, с чего начать, Бен ведь так многого обо мне не знает. Если я сейчас все ему расскажу, он сам будет бежать от меня сломя голову, правда.

– Знаешь, я не могу сейчас об этом говорить. Давай просто останемся друзьями, ладно? – предлагаю я.

– Друзьями. – Голос Моретти звучит невыразительно, уныло. – Ладно.

– Бен, у нас всё в порядке?

– Да, хорошо.

«Черт».

– Просто у тебя такой голос… Ладно, проехали. Увидимся через несколько часов, на работе.

– О’кей.

Вот теперь я точно здорово облажалась. Он уже от меня отдаляется. И зачем только я с ним переспала? Бен такой славный, нельзя его было так обижать. И я запрещаю себе думать о том, как мне было с ним. Как все плохое ушло и забылось в те мгновения, пока мы были вместе. Но это не по правде. Это скоро прошло бы. Вот почему лучше остановить это прямо сейчас, пока все еще не зашло слишком далеко. Жаль только, что он так мне нравится. Если б он нравился мне чуть меньше, я просто наслаждалась бы моментом, и всё. Но я понимаю, что влюбиться в Бена просто, а после Скотта… Разве я могу теперь кому-нибудь доверять? И вообще, Бен скоро поймет, что я такое на самом деле, и потеряет ко мне интерес, а я не могу заставить себя пройти через такое еще раз. У меня просто не хватит сил.

– Прости меня, – говорю я ему.

– И ты меня.

Поворачиваюсь к боссу спиной и иду к двери.

Вечером я выпила совсем немного, так что за руль можно садиться без опаски. Ехать тут всего ничего, на улицах пусто. Вхожу в дом, запираю за собой дверь, поднимаюсь наверх, падаю в постель и сворачиваюсь калачиком. Больше всего мне хочется сейчас перебрать в памяти каждую секунду сегодняшней восхитительной ночи, но я не доверяю себе, боюсь, что сделаю какую-нибудь глупость: например, прыгну в машину и помчусь назад, к Бену.

* * *

В 8.00 я уже на пути к Моретти. Непривычно быть на улице в воскресенье так рано утром. Дороги совсем пусты, вокруг темно и холодно. Только я да редкие машины проносятся мимо – может быть, кто-то тоже едет на работу, но скорее люди возвращаются домой после весело проведенной ночи.

Спала я прошлой ночью часа три, не больше, но я слишком устала даже для того, чтобы чувствовать усталость. Мало мне всей этой истории с Фишером, так теперь еще про прошлую ночь буду думать – и у меня заранее сводит желудок, а во рту появляется привкус оскомины. Страшно боюсь увидеть Бена на работе сегодня утром. Господи… До чего я банальна! Нырнула к боссу в постель и тут же раскаялась. Хотя, по правде сказать, я ничуточки не раскаиваюсь, ну просто ни вот столечко. Мне просто страшно думать о том напряжении, которое теперь неминуемо возникнет между нами.

На работе я стараюсь все время находить себе занятия, вкалываю, не поднимая головы, почти без передышки, общаюсь с клиентами, почти не слыша, что они говорят, тружусь, не особенно концентрируясь на том, что именно делаю. Я уже поздоровалась с Джезом, Джанет и Шаназом, студентом колледжа, подрабатывающим у нас в выходные, но Бена нигде не видно. Он явно предпочитает не показываться, и я его не виню.

Я уже почти надумала пойти и позвонить ему в дверь, чтобы попытаться все исправить, но при одной мысли об этом у меня потеют ладони. Нет. Наверное, так станет еще хуже. Лучше оставить пока все как есть, время все расставит по своим местам. Может быть, уже завтра чувство неловкости пройдет. Или нет…

В обед приходит Кэролайн, и я могу уйти. Наверное, надо было поменяться с ней целым днем, но я никогда еще не пропускала ни одного воскресенья на кладбище. Я чувствую, что ходить туда – моя обязанность перед детьми, единственное, что я еще могу сделать для них. Иначе я их как будто предаю, бросаю. Я не смогла сохранить им жизни, но хотя бы могу быть рядом с ними в смерти.

На кладбище все так знакомо, и это меня успокаивает. Слабое зимнее солнце почти не греет, так что я быстро иду по дорожке между могилами. Гравий под моими ногами шуршит, и этот звук мне даже нравится. На кладбище очень тихо – шестьдесят акров могил вперемешку с деревьями и викторианской часовней в центре. Дорожка изрядно петляет, так что до моих крошек, лежащих в тени большого сикомора, я добираюсь минут за двадцать. Я слышала, нам очень повезло, что мы смогли похоронить Сэма рядом с сестренкой. Если, конечно, в таких обстоятельствах вообще можно говорить о везении.

Схожу с дорожки в покрытую инеем траву, где почти из-под самых моих ног взлетает сорока. «Вестник печали». Я внутренне усмехаюсь, но это не веселый смех. Одумавшись, отгоняю невесть откуда взявшуюся грусть и стараюсь быть веселой – ради них. Зачем им каждый день видеть мою несчастную физиономию?

Собираю с могил увядшие подснежники и анютины глазки, которые приносила на прошлой неделе, и меняю их на нарциссы для Лили и пучок яркого барбариса для Сэма – его миниатюрные желтые цветочки звездочками рассыпаются по темно-зеленой листве. Каждую неделю я приношу им что-нибудь новое, причем выбираю цветы не спеша, долго думаю над тем, что бы им понравилось. Напрасная трата времени, знаю; все равно они не видят моих подношений.

Хотя скорее всего я делаю это для себя. Себя утешаю. Каждую неделю во мне борются эти две мысли, и ни одна не одерживает окончательной победы. И помощи ждать неоткуда. Никакие откровения свыше меня не посещают. Просто я каждую неделю прихожу сюда с новыми букетиками в руках и стою с ними над могилами. Может быть, если б со мной был Скотт, все было бы по-другому… Мы разговаривали бы о наших детях. И они оживали бы в наших общих воспоминаниях. Мы вспоминали бы всякие занятные эпизоды из жизни Сэма, гадали, как они играли бы с Лили. Представляли, какими взрослыми они стали бы. Но прихожу всегда только я. Стою над могилами наедине со своими мыслями, стараюсь сохранять позитивный настрой, но каждый раз терплю поражение.

Сажусь на влажную деревянную скамью напротив могильных плит и начинаю вспоминать: Лили, ее личико спящего ангела, и Сэма, его дерзкую усмешку, редкую угрюмость и то, как он беззвучно, истерически хохотал, когда Скотт притворялся щекочущим чудовищем. Я стараюсь не думать о сыне после, о том, каким он был в больничной палате: голова голая, кожа бледная, полупрозрачная, и улыбка с потугами на храбрость. Стараюсь не вспоминать трубки, торчавшие из его тела повсюду, даря ему еще несколько драгоценных недель жизни, но делая его не похожим на себя, как будто им завладел какой-то инопланетный монстр…

Встаю, смаргивая горячие слезы. Мне очень трудно уходить, но слишком больно оставаться. Сегодня я не могу. Не могу заставить себя болтать с ними, как обычно, рассказывать им свои новости: чувствую, как мои мысли все время уходят в какой-то черный штопор. И вместо лиц моих детей мне представляются Фишер и его сын. Прошла всего неделя с тех пор, как Гарри появился в моей кухне. Может быть, завтра, побывав в клинике, я буду лучше представлять себе, что вокруг меня происходит. Может, тогда мне станет спокойнее.

Мысленно я посылаю маленьким существам, лежащим под могильными плитами, свои поцелуи и еще раз вызываю в памяти их лица, прежде чем повернуться к ним спиной и уйти, шурша гравием. Знакомое чувство вины спазмом сводит мне внутренности, когда я оставляю моих дорогих малышей одних еще на неделю.

Глава 26

Утро понедельника, город стоит в пробках. Наверное, зря я взяла машину. Но лучше уж сидеть одной в теплом нутре этой жестяной коробки, чем толкаться в ледяном, переполненном автобусе. К тому же с такой роскошью, как навигатор, мне совсем не надо сосредоточиваться на поиске дороги – можно просто следовать указаниям зеленых стрелок на экранчике приборной доски да настраиваться на то, что ждет меня в больнице.

Оставляю машину на парковке НСП и иду два квартала пешком до клиники Балморал. Сырой, холодный воздух просачивается сквозь мою одежду, темные тучи грозят дождем. Ускоряю шаг. Здание оказывается крупнее, чем я запомнила, как-то внушительнее, к тому же я обнаруживаю, что не готова к наплыву тяжких воспоминаний, которые атакуют меня, как только я оказываюсь вблизи него. Помню, как Скотт высадил меня вот здесь, у этих ворот, и помчался искать место для парковки, а я стояла и ждала его тут. Как нам тогда было весело, хотя и немного страшно. Оказывается, это был последний нормальный день моей жизни. Дальше мои надежды начали рушиться одна за другой.

Стеклянные двери раздвигаются передо мной, и я вхожу внутрь здания, слушая, как подошвы моих ботинок стучат по плиточному полу. В фойе пусто, на стенах сезонные украшения. Я иду прямо к изогнутой стойке рецепции, и перегретый воздух помещения как будто липнет ко мне на ходу, от витающих в нем ароматов освежителей першит в горле. Вдруг двери слева от меня распахиваются, и из-за них, громко цокая каблуками, появляется какая-то женщина в юбке и пиджаке, с красным уродливым то ли шарфом, то ли галстуком вокруг шеи. Она похожа на стюардессу и улыбается тоже как стюардесса – дежурной корпоративной улыбкой, которая так и пригвождает меня к месту.

– Доброе утро, – говорит, вставая за стойку. – Чем могу вам помочь?

– Здрасьте. Меня зовут Тесса Маркхэм. Я звонила пару дней назад, узнать имя доктора, который принимал моих близнецов. Это было довольно давно, и я не помню, как его зовут.

– Вы хотите узнать, кто принимал ваших близнецов?

– Да, пожалуйста. Мне сказали, что я должна либо послать письменный запрос, либо приехать сама.

– Хорошо, подождите минутку. Пойду спрошу у начальства. – Дежурная исчезает за дверью, которая находится у нее за спиной, а я остаюсь ждать, стараясь не думать о том, что в этих самых стенах моя дочка Лили сделала свой первый и свой последний вздох.

Через пару минут женщина возвращается.

– У вас есть удостоверение личности?

Киваю, запускаю руку в сумочку и достаю оттуда мои права с фотографией и счета за дом.

– Отлично, спасибо. – Сотрудница клиники берет у меня документы, смотрит сначала на фото, потом на меня и просматривает счета. Удовлетворенно кивает. – Пройдемте со мной, я отведу вас к нашему офис-менеджеру, Марджи Лоренс; она поможет вам найти то, что вам нужно. – Возвращает мне документы, и я на ходу запихиваю их в сумочку, следуя за ней по пятам.

Офис у них оказывается самым обычным, без перегородок, как во многих местах. За столами сидят человек шесть служащих; одни щелкают клавиатурами компьютеров, другие разговаривают по телефону. В дальнем конце офиса какая-то женщина поднимается из-за стола и делает ко мне шаг, протягивая руку. Пожимаю ее.

– Привет, я Марджи. – Офис-менеджер поворачивается к рецепционистке. – Спасибо, Шерон.

Я тоже бормочу какие-то благодарности. Шерон исчезает за дверью, а мы с Лоренс идем к ее столу.

– Садитесь, пожалуйста, – говорит она, сдвигая очки на переносицу и занимая место напротив меня. – Шерон сказала, что вы хотите знать имя доктора, который принимал вашего ребенка.

– Да, верно. Моих близнецов.

– А, какая прелесть, – моя собеседница улыбается.

Я перебиваю ее раньше, чем она начнет задавать мне вопросы типа «а сколько им сейчас лет?» да «а кто они – мальчики или девочки?», и сразу выпаливаю:

– Мое имя Тесса Маркхэм, имя отца – Скотт Маркхэм. Дата родов – третье марта две тысячи двенадцатого года.

Марджи начинает вбивать мою информацию в свой компьютер.

– Не так быстро, – говорит она. – Система сегодня подвисает.

Видимо, ждет, что я скажу что-то вроде «утро понедельника, что поделаешь», и мы обе захохочем и закатим глаза. Но мне до того не по себе в этом месте, что я просто не в силах заставить себя шутить. Я невыразительно улыбаюсь ей в ответ и говорю:

– Ничего страшного.

– Ваши дети – Сэмюель и Лилиан Маркхэм, верно? – спрашивает Лоренс, глядя в экран компьютера справа. – Сэмюель Эдвард Маркхэм родился в четыре сорок шесть утра, а Лилиан Элизабет Маркхэм – в пять четырнадцать утра.

– Извините, во сколько, вы сказали, она родилась? – переспрашиваю я.

– В пять часов четырнадцать минут утра.

– Это неверно, – говорю. – Она родилась через десять минут после Сэма.

– Вы уверены? – спрашивает она.

Я абсолютно точно знаю, когда родились мои дети, и поэтому киваю:

– Да.

Выпятив подбородок, Марджи продолжает изучать экран.

– Здесь написано, что дежурным по палате был тогда доктор Фридленд, – говорит она.

Я хмурю брови.

– И это тоже неверно.

– Здесь так написано. Он был вашим консультирующим врачом, так?

– Да, – подтверждаю. – Я приходила к нему на осмотр, но когда рожала, он заболел, и роды принимал другой доктор. Вот его-то имени я и не помню.

Лоренс сдвигает брови и снова принимается щелкать клавишами.

– Я вызвала журнал записей той ночи. Подождите.

А что, если она не сможет найти имя? Или окажется, что Фишера и впрямь не было в больнице в ту ночь и я придумываю связи там, где их нет?

– А вот и он, – радостно объявляет менеджер. – Нашла.

Удары моего сердца эхом отдаются у меня в висках, пока я жду, когда она скажет мне, что именно нашла.

– Так, значит, акушерки у нас были… бла-бла-бла. – Прокручивает лишнюю информацию. – А дежурным врачом-акушером в ту ночь был… – Я вижу, как ее глаза бегают туда-сюда по экрану. – Да, вот он, то же самое имя – доктор Фридленд.

Но это же невозможно! Я же знаю, что это был не он. Тяжело выдыхаю через рот, прямо как во время родов. Я же помню… я помню, что доктор Фридленд был тогда болен. Мне еще сказали, что у него желудочный грипп. Я же помню. Или не помню?

– С вами всё в порядке? – слышу я вопрос Марджи.

– А вы уверены, что это был не доктор Джеймс Фишер? – спрашиваю я. – Посмотрите, пожалуйста, еще раз. Третьего марта две тысячи двенадцатого года. – Я так надеюсь, что она перепутала и посмотрела не то число.

– Это оно и есть, – говорит Лоренс. – Подойдите и посмотрите сами.

Я встаю и захожу с ее стороны стола – так, чтобы видеть экран компьютера, ту строчку, на которую она мне показывает. Вижу число, и время, и фамилию: «Доктор Фридленд». Слезы брызжут из моих глаз.

– Этого не может быть, – вырывается у меня. – Я была уверена, что это окажется доктор Фишер.

– У нас здесь нет никакого доктора Фишера, – возражает Марджи. – Вы ошиблись. Разве вы сами не сказали, что не можете вспомнить, кто из врачей дежурил в ту ночь? – Она смотрит мне прямо в лицо. Не знаю, чего в ее взгляде больше: сочувствия или подозрения.

– Вскоре после этого Фишер переехал в Дорсет, – говорю я.

– А, ну тогда он, может быть, и работал у нас, – соглашается она, – но это еще до меня было. Я здесь всего три года, хотя иногда кажется, что уже гораздо дольше… – Улыбается мне, но я не могу улыбнуться в ответ – слишком раздосадована тем, что моя теория провалилась. – Дайте-ка я посмотрю наши списки сотрудников. – Лоренс снова что-то печатает. – А, да, вы правы, доктор Фишер действительно работал у нас в то время. Но в ту конкретную ночь его не было.

Сердце у меня глухо екает, и я понимаю, что все мои подозрения были безосновательны.

– А других документов, по которым можно проверить, кто из врачей дежурил в ту ночь, не существует? – спрашиваю я.

– По крайней мере я о них ничего не знаю. – офис-менеджер качает головой. – Должно быть, вы что-то напутали. Я хочу сказать, обе фамилии ведь начинаются на одну букву. Дело давнее, ничего не стоит забыть или перепутать.

Я качаю головой.

– Доктор Фридленд тогда заболел.

Марджи беспомощно пожимает плечами и разводит в стороны руки ладонями вверх, как будто хочет сказать, что не знает, чем еще может мне помочь.

– Можно мне поговорить с доктором Фридлендом? Он здесь? – спрашиваю я.

– Нет, он в том году ушел на пенсию. Они с женой уехали в Испанию.

– А телефона он вам не оставил? – Если б я могла поговорить с ним, может быть, он меня вспомнил бы. Вспомнил бы, как заболел тогда желудочным гриппом.

– Извините, – говорит Лоренс, сохраняя сочувственное выражение лица, – но даже если б и оставил, мы не имеем права разглашать подобную информацию.

Я продолжаю стоять перед ней, усиленно соображая, что бы еще придумать такого, чтобы доказать свою правоту. Но в голову ничего не приходит.

– Ну что ж, ладно, спасибо. – Выхожу из офиса, понурив голову и опустив плечи.

Снаружи, в фойе, рецепционистка жизнерадостно прощается со мной, выражая надежду, что я нашла то, за чем приходила. Киваю, мямлю «спасибо» и иду через фойе к раздвижным дверям на входе.

На улице все так же мрачно, хотя дождь еще не пошел, и я на мгновение останавливаюсь на крыльце, чтобы вдохнуть полную грудь загрязненного, сырого воздуха. Может, я и вправду спятила? И Скотт прав? Но что бы ни говорила мне Марджи, я почему-то уверена, что информация в их системе неверна. Например, время рождения Лили указано с ошибкой на целые двадцать минут – или я действительно все забыла? А что, если Фишер действительно работал в ту ночь, но допустил какую-то ошибку, принимая Лили? И это он виновен в ее смерти? Мог ведь он иметь доступ к системе, чтобы заменить там свое имя на другое, а заодно подправить и время родов?

Н-да, это уже прямо теория заговоров какая-то… Может, это не доктор Фишер, а я стремлюсь подправить действительность в соответствии со своими представлениями о том, что правда, а что неправда? Нет, я же знаю, что права, но как мне это доказать, вот в чем вопрос…

Совершенно подавленная, плетусь к машине. Кто бы ни дежурил в ту ночь, Фишер или Фридленд, это никак не объясняет, почему много лет спустя кто-то привел сына Фишера в мой дом и оставил его на моей кухне. И все же тут должна быть какая-то связь, я уверена…

Гудок автомобиля возвращает меня к реальности, заставляя запрыгнуть назад на тротуар. Надо быть внимательной, а то меня собьют. Я жестами показываю водителю, что извиняюсь, пока он, судя по движениям его губ, осыпает меня бранью.

Сижу в машине. На сердце так тяжело, словно внутри у меня свинцовая гиря, и я принимаю решение. Что бы там кто ни говорил, а я верю и буду продолжать верить в то, что в ночь, когда я рожала моих близнецов, доктор Фридленд был болен. Я знаю, что это было так, я ясно это помню. Помню, как расстроилась, когда узнала, что его не будет со мной в палате. А это значит, что информация в системе больницы неверна. Но если я расскажу Карли о том, что видела, она ведь может и перестать заниматься этим делом. Решит, что не стоит тратить на него время. А мне нужно, чтобы она продолжала. Мне нужно знать правду.

Я звоню ей, натыкаюсь на голосовую почту и оставляю сообщение.

– Привет, Карли, это Тесса. Я только что из клиники, мое предчувствие оправдалось. В ту ночь дежурил Фишер. Это должно быть как-то связано с тем, что его сын появился у меня на кухне, ты не думаешь? В общем, спроси у него об этом, когда будешь с ним говорить. Надеюсь, у тебя это получится. Удачи. Дай мне знать, как у тебя дела.

Даю отбой и завожу машину. Надеюсь, что мой голос звучал достаточно убедительно. А вдруг она поймет, что я ей вру? Мотор удается завести только с третьего раза. Я совсем расклеилась. Надо успокоиться, а то еще врежусь в кого-нибудь. Я только что солгала своей соседке. Я солгала Карли. Но разве у меня был выбор?

Включаю радио и нахожу канал классической музыки, надеясь услышать что-нибудь струнное или хотя бы фортепианное, но там, как назло, ансамбль медных духовых изображает «Полет шмеля». Я выключаю радио, делаю глубокий вдох и направляюсь к Моретти, спрашивая себя по дороге, во что я превращаюсь. Неужели Скотт прав и со мной происходит что-то не то? А вдруг у меня начинается мания преследования?

Глава 27

Весь день я как в лихорадке. У меня нет времени обдумать до конца все то, что связано с Фишером, но и сосредоточиться на работе я тоже не могу, и это меня раздражает. Обычно бывает наоборот – какие бы проблемы меня ни беспокоили, здесь я забываю обо всем и успокаиваюсь. Так почему же сегодня все так сложно, черт возьми? Джанет закрыла кафе пораньше, посетителей все равно почти нет. Она теперь в магазине, а я в теплице, работаю, слушая равномерный шелест дождя по стеклу. Но что я сделала с этим бедным виноградом, зачем так искромсала его? А все потому, что я никак не могу сосредоточиться на том, что делаю.

– А ну-ка, положи секатор, – раздается мужской голос.

Сердце у меня падает, и я резко оборачиваюсь. Ко мне, протянув вперед руку, идет Бен. Когда он подходит совсем близко, я кладу секатор ему в ладонь и виновато моргаю.

– И что тебе сделала эта бедная лоза? – спрашивает босс, опуская капюшон своей теплой куртки.

– Извини, – отвечаю я, глядя вниз, на обкромсанные конечности ни в чем не повинного растения. – Просто задумалась.

– То-то я и вижу, – говорит Моретти. Но глаза его озорно улыбаются. Интересно. Значит ли это, что он простил мне мой побег от него позапрошлой ночью?

– Бен, – начинаю, – я хотела сказать…

Шеф снова протягивает руку вперед, но на этот раз для того, чтобы я замолчала. Качает головой.

– Никаких объяснений. Давай больше не будем об этом говорить. Друзья? – спрашивает он.

– Да, конечно. Я буду так рада! – С облегчением расслабляю плечи. В последний раз мужчиной, который убеждал меня остаться его другом, был Скотт, и речь шла о нем и Элли, и, помнится, я тогда жутко расстроилась. Теперь это Бен, и мне хорошо, хотя и грустно. Я просто не могу себе позволить потерять его дружбу.

– Сегодня у нас настоящее затишье, – говорит босс. – Я отослал Джанет домой и сам планирую закрыться пораньше. Хочешь зайти на кофе?

Я молчу. Что он имеет в виду: просто кофе или что-то еще? Воспоминание о наших поцелуях размягчает кости у меня внутри, но я должна быть сильной.

– Нет, я не буду на тебя набрасываться, если ты этого боишься, – добавляет Моретти.

– Бен! – Я легонько хлопаю его по руке тыльной стороной кулака. – Поверить не могу, что это говоришь ты!

– Почему? Я просто хотел, чтобы ты чувствовала себя спокойно.

Я заливаюсь краской.

– Ну ладно, тогда пошли. От кофе не откажусь.

Накидываю капюшон, и мы вместе бежим через центр в его сад, а оттуда – в кухню, хохоча, как безумные, оттого, что мы оба промокли.

– Подожди здесь, – говорит босс, скидывая куртку и оставляя меня поливать водой пол в его кухне. Он скрывается в холле, а я пока перевожу дух. Меня начинают осаждать воспоминания о субботнем вечере. Пульс учащается. «Вот здесь, в этой самой кухне, он меня поцеловал». Я начинаю думать о другом, чтобы прогнать эти опасные мысли.

– Держи. – Хозяин дома возвращается с большим бежевым полотенцем в руках и протягивает его мне, а сам пока сушит волосы другим таким же.

– Спасибо. – Стираю капли дождя сначала с лица, а потом принимаюсь за волосы. Снимаю куртку, вешаю ее на спинку стула.

Бен откладывает свое полотенце в сторону и начинает делать что-то непонятное со своей кофейной машиной. Она и сама по себе, со всеми своими кнопками, рычажками и блестящими хромированными деталями, выглядит до того сложной, что, кажется, без инженерного диплома к ней и подходить не стоит.

– Как прошла твоя встреча сегодня утром? – спрашивает Моретти.

Прислоняюсь к разделочному столу задом и начинаю наматывать мокрую прядку волос на палец.

– Да ничего… – Как мне объяснить ему, на что это было похоже сегодня утром, я даже не знаю. – Нормально.

Бен кивает.

– Хорошо.

А, была не была! Он ведь говорит, что хочет остаться моим другом, а мне так надо с кем-то об этом поговорить…

– Вообще-то, – начинаю я, – совсем не нормально. Даже очень… огорчительно.

– Огорчительно? Почему?

И я, не успевая оглянуться, начинаю рассказывать боссу о том, как все было утром. И выкладываю ему все. Слова сыплются из меня, как из дырявого мешка. Я рассказываю ему, как ездила в Крэнборн и встречалась с Фишером. О предупреждении, полученном мной от полиции. О моем открытии, что Фишер, оказывается, работал в больнице, где я рожала.

– И вот, – заканчиваю я свой рассказ, – у них в системе записано, что близнецов у меня принимал Фридленд, а я уверена, что это был кто-то другой. Я не могу доказать, что это был Фишер, но знаю одно – это был не Фридленд, он тогда заболел.

Бен перестает возиться с кофемашиной. Поворачивается ко мне и смотрит на меня как на сумасшедшую. Ну все, допрыгалась, деточка. Теперь он точно решит, что я чокнутая. И поделом мне.

– Извини, – говорю я. – Не надо было мне все это на тебя вываливать. Это нелегко переварить, я знаю.

– Весь вопрос в том, – начинает босс, не обращая ни малейшего внимания на мои извинения, – почему у них в записях указан Фридленд, если его даже не было там в ту ночь.

– Потому, что Фишеру есть что скрывать?

– Похоже, что так, – соглашается Бен и задумчиво скребет себе подбородок.

– Так значит, ты мне веришь?

– А почему нет?

Я хихикаю.

– Потому что все, кому я об этом ни расскажу, начинают думать, что я чокнулась. Хотя вот это, наверное, уже лишнее.

– Я не считаю тебя чокнутой, Тесса. Я считаю, что последние несколько лет твоей жизни оказались исключительно тяжелыми и что все эти годы ты боролась одна, не получая и половины той поддержки, которую заслуживаешь.

У меня перехватывает горло, и я внутренне молюсь, чтобы не заплакать.

– Спасибо, – шепчу. – Для меня это так много значит…

– А что же твой муж? – спрашивает Бен.

– Скотт? А что с ним?

– Я знаю, что вы расстались, но ведь должно же у него быть какое-то мнение обо всей этой истории с Фишером. Как он все это объясняет?

– Я не стала говорить ему о том, что еду в клинику. И не знаю, скажу ли.

– Надо сказать, – возражает Моретти. – Он должен узнать об этом. Это ведь и его дети тоже.

– Скотт не хочет меня слушать, – объясняю я, грызя ноготь на большом пальце. – Он даже записи об их развитии не хочет мне отдавать. Я ведь говорила, он считает, что я спятила, раз не могу перестать думать обо всем этом. Он теперь живет своей жизнью – у него новая девушка, новый ребенок на подходе – и считает, что я должна поступать так же.

– Продолжать жить – это, конечно, правильно, – говорит Бен, – но, с другой стороны, это ведь не ему подкинули ребенка на кухню. Это ведь не его допрашивала полиция. Тебе многое довелось испытать, Тесс. Будь же к себе справедлива. Заставь Скотта выслушать все, что ты знаешь про Фишера. Мне кажется, так будет правильно.

– Правда? Боже мой, как я рада, что ты тоже так думаешь! Я боялась, ты решишь, что я чересчур сильно реагирую.

– Вовсе нет. И неудивительно, что ты в таком напряжении. Мне страшно жаль, что тебе пришлось такое пережить.

– Спасибо тебе, Бен. Я так благодарна тебе за то, что ты меня выслушал и не сказал, что я совсем сумасшедшая…

– Ну разве что чуть-чуть, – отвечает Моретти.

Я с трудом выдавливаю улыбку. Хорошо все-таки чувствовать, что на твоей стороне кто-то есть, и этот кто-то – лицо незаинтересованное.

– А теперь, – говорит босс, – пойди и расскажи обо всем Скотту.

* * *

Выезжаю с залитого дождем двора и машу Джезу, закрывающему за мной ворота. Бен прав: я должна сказать Скотту, что записи в клинике неправильные. И не для того, чтобы добиться его внимания, а для того, чтобы мы вместе могли разобраться, что в этой истории не так. Если Фишер допустил какой-то недосмотр, принимая Лили, а потом подменил в записях время рождения и даже фамилию доктора, то мы со Скоттом должны об этом знать. А для этого я должна заставить его захотеть об этом узнать. Только после этого мы сможем что-нибудь сделать. Например, заявить в полицию.

Всю дорогу до дома дворники на переднем стекле моей машины трудятся не покладая, так сказать, рук, а я думаю о Карли: как-то она поладила с Фишером? Сумела ли вытянуть из него хоть что-нибудь? Целый день от нее не было ни звонков, ни сообщений, но уж теперь-то у нее должны быть какие-нибудь новости. С ее настойчивостью она просто не могла ничего не обнаружить. Подъезжая к дому, я – в который уже раз – переполняюсь изумлением и благодарностью, не застав здесь репортеров.

Не выходя из машины, внимательно осматриваю улицу, но нет, красного «Фиата» моей соседки нигде не видно. Значит, она еще не вернулась. Время еще довольно раннее, да и погода такая мерзкая, что вряд ли она будет спешить по дороге назад. Я решаю ей позвонить, но сразу натыкаюсь на голосовую почту.

– Карли, привет. Снова я. Дай мне знать, когда у тебя будут новости – говорю я, после чего выскакиваю из машины и опрометью бегу к крыльцу, заново хорошенько вымокнув. Наконец я дома, но и здесь звук барабанящего по крыше и окнам дождя слышен почти так же хорошо, как еще недавно в машине. Какое-то время стою в холле и чего-то жду, оттягиваю неприятный момент. И внезапно понимаю, что совсем не хочу звонить Скотту. Не хочу снова слышать его голос, наполненный досадой и злостью. Не хочу снова, по его милости, ощущать себя и виноватой, и вообще неадекватной. Почему я раньше никогда не замечала этого в наших отношениях? Наверное, потому, что теперь появился Бен, его полная противоположность. Бен слушает, когда я что-то говорю; он принимает меня всерьез и не пытается вести себя со мной покровительственно.

Впервые в жизни мне в голову приходит мысль, что, может, оно и к лучшему, что мы со Скоттом расстались. Может быть, мне без него даже лучше. А они с Элли, напротив, идеально подходят друг другу. Однако это не отменяет того факта, что ему надо сказать о Фишере… Я вздыхаю – ладно, чуть позже позвоню. Только сначала переоденусь во что-нибудь сухое.

Полчаса спустя я сижу в кухне. На мне легинсы, джемпер на пару размеров больше, чем нужно, и шерстяные вязаные носки. К уху я прижимаю мобильный телефон. Чем быстрее мы все обговорим, тем лучше.

– Привет, Скотт.

– Тесса. – Интонация у бывшего мужа мрачная, как у человека, смирившегося с неизбежным.

Мне хочется сказать что-нибудь саркастическое, например: «Так приятно слышать, что ты рад моему звонку». Но вместо этого я сдержанно-вежливым тоном говорю:

– Есть кое-какие новости.

Скотт не отвечает.

– Важные новости. Насчет рождения близнецов.

Он громко вздыхает.

– Только не это, Тесса! Я только что вошел домой, с работы. И мне очень хочется отдохнуть.

– Но это связано с отцом Гарри Фишера.

– Я уже говорил тебе, у тебя навязчивая идея, и с этим надо что-то делать. Забудь об этом, все кончено. Мальчик давно у своего отца, и…

– Просто послушай меня одну минуту и не перебивай.

– Хорошо.

Собираюсь с духом.

– Отец Гарри, доктор Фишер, работал в той клинике, где родились близнецы.

Молчание.

– Ты слышал, что я сказала? Он работал там, Скотт. В той самой клинике.

– Ты дома? – спрашивает он.

– Да.

– Я сейчас приеду, – говорит Скотт и дает отбой.

Наконец-то! Наконец он принял меня всерьез. Если мы вместе займемся выяснением правды, насколько же легче это будет сделать! Конечно, на моей стороне Карли, но ее лояльность непредсказуема, у нее в этой истории совсем другие приоритеты. А мне нужен тот, кто будет целиком предан моему делу, тот, для кого разобраться в сути этой истории будет так же важно, как и для меня. Бен был прав, предложив залучить на свою сторону Скотта.

Ненавидя себя за то, что делаю это, я все же иду в прихожую, чтобы посмотреться в большое зеркало. Пусть я смирилась с тем, что между мной и моим мужем все кончено, но это все же не значит, что можно являться перед ним вороньим пугалом. Волосы у меня еще не до конца высохли, но в остальном, я думаю, полный порядок.

* * *

Пятнадцать минут спустя раздается звонок в дверь. Открываю дверь, чтобы впустить Скотта, и вижу, что он не один.

С ним Элли Тредуорт.

Моя улыбка тут же гаснет. Какого черта она сюда приперлась? К ней это не имеет никакого отношения. Речь идет обо мне, Скотте и наших детях. Просто поверить не могу, что он такой бесчувственный.

– Ты впустишь нас или нет, Тесса? – говорит Скотт. – Здесь адски холодно.

Делаю шаг назад. Мое огорчение так велико, что я не нахожу слов. А на Элли просто не могу смотреть. Поворачиваюсь к ним спиной и бурчу что-то насчет того, чтобы они шли в гостиную. Боже мой, ну как я буду говорить со Скоттом о таких вещах в ее присутствии, под ее осуждающим взглядом?

Они усаживаются на большом диване, а я устраиваюсь на краешке кресла, чувствуя себя чужой в собственном доме. Бросив взгляд на Элли, понимаю, что она рассматривает комнату оценивающе – кругом пыль, запустение, явное отсутствие хозяйки.

– Скотт, – говорю я. – Я предпочла бы, чтобы мы обсудили это вдвоем. Только ты и я.

– Элли теперь часть моей жизни, Тесса. Я хочу, чтобы она была здесь, – отвечает он.

– Очень хорошо, но к моей жизни она не имеет никакого отношения, – выпаливаю я. – И я не хочу, чтобы она была здесь. – Я немедленно начинаю ненавидеть себя за тон капризного ребенка, которым я это говорю, но ничего не могу с собой поделать.

Скотт стискивает челюсти, опускает руку своей подруге на колено и начинает поглаживать его так, словно говорит: «Тише, девочка, не надо волноваться, ведь это всего лишь моя чокнутая бывшая жена». А главная теперь в его жизни она, Элли.

– Тесса, – начинает Тредуорт своим писклявым девчачьим голоском. – Мы пришли потому, что тревожимся о тебе.

О господи боже мой, соверши чудо и не дай мне прямо сейчас отвесить оплеуху этой нахалке! Я прикусываю губу, чтобы не ляпнуть чего-нибудь такого, о чем потом пожалею.

– Ты сходила к врачу, как я тебя просил? – спрашивает Скотт.

– Мне не нужен врач. Со мной всё в порядке, просто я еще не перестала оплакивать потерю наших детей, вот и всё. Ты-то, видимо, уже перешел на новый этап и не хочешь слышать ничего такого, что может заставить пошатнуться твою идеальную новую жизнь. А между тем я выяснила кое-что важное. Думаю, что в клинике напортачили с Лили и теперь пытаются это прикрыть.

– Тесса, ты обещала, что пойдешь к врачу.

– Я ничего тебе не обещала. Ты меня шантажировал. Ты сказал, что, если я не пойду к врачу, ты не отдашь мне записи о здоровье и развитии детей. Хотя в тот момент тебе стоило только заглянуть в них, как я просила, чтобы ты убедился, что именно отец Гарри был дежурным врачом в ту ночь. Нет, я, конечно, не знаю, так ли там написано, но надеюсь, что так, надеюсь, что хотя бы в них все верно.

– Какое это имеет значение, кто из докторов дежурил в ту ночь? – Скотт качает головой. – Я знаю тебя, Тесса. – Подается вперед. – Я помню, как ты вела себя после смерти Сэма. Вот почему я боюсь, что ты опять начинаешь терять контроль над собой, и вот почему я наберусь сейчас смелости и прямо спрошу у тебя: это ты привела сюда того мальчика? Ты похитила сына доктора? Просто признайся, Тесса. Мы сможем тебе помочь. Но для этого ты должна сознаться, что сделала это.

Ручеек холодного ужаса стекает по моей спине. А что, если Скотт прав? Что, если мой разум и впрямь играет со мной злые шутки и я все-таки совершила эту ужасную вещь? Я ведь уже противоречу тому, что записано в официальных документах. Я солгала Карли. Может быть, я искажаю факты, чтобы подогнать их под свою теорию? Может быть, мне действительно обратиться к профессионалам, пусть наведут у меня в голове порядок? Хотя, с другой стороны, это ведь обычная тактика Скотта. Это он никогда не принимает во внимание мои чувства, вечно сомневается в моей способности контролировать себя. Нет, нельзя ему поддаваться, нельзя позволить ему зародить у меня сомнения в собственной нормальности. Я не делала того, о чем он говорит, и я никогда так не поступила бы.

– Послушай меня, Скотт, – говорю. – Я не похищала того ребенка. Заруби себе это на своем толстом носу.

Его лицо заливается краской. Он не привык, чтобы я спорила с ним. Раньше я вряд ли хоть раз даже голос на него повысила.

– Пари держу, что это все твои штучки! – поворачиваюсь к Элли. – Как же, отличная идея: сбыть первую жену в психушку, чтобы она не доставала своими притязаниями…

– Вообще-то мы оба считаем, что так было бы лучше, – говорит она. – Мы действительно думаем, что тебе нужна профессиональная помощь. Послушай, Тесса, ответь мне только на один вопрос – если это не ты похитила Гарри, то как он оказался на твоей кухне? Вряд ли его привел сюда отец. А ты хочешь, чтобы мы поверили, будто некто неизвестный привез маленького ребенка из Дорсета в Лондон, и именно в твой дом… Зачем это кому-то понадобилось?

– Господи, да не знаю я, Элли! – восклицаю я, не удержавшись от соблазна передразнить ее пискливую манеру. – Спасибо, что задала мне этот вопрос. А то я как-то раньше над ним не задумывалась.

– И вовсе не обязательно передразнивать. – Лицо Тредуорт обиженно кривится. – Я ведь только помочь хочу. А ты ведешь себя… слишком эмоционально.

– Ну извини, Элли. Только должна тебя предупредить: к сожалению, потеря детей часто приводит к такому нежелательному побочному эффекту.

К ее чести надо сказать, что она краснеет и отводит глаза.

– Нам лучше уйти, Скотт. Все равно мы ничего здесь не добьемся. – Элли встает на ноги.

Множество ядовитых комментариев так и просятся у меня с языка, но я решаю, что не стоит тратить на нее силы.

– Верно, – говорю. – Вам лучше уйти.

Элли качает головой так, словно перед ней безнадежный пациент, и во мне снова вскипает злоба. Это она отравила мозг Скотта. Не я должна убеждать его в том, что что-то не так, он сам должен захотеть это услышать. Он должен испытывать ту же ярость, что и я, то же желание открыть правду.

Поворачиваюсь к нему.

– Скотт, я надеялась обсудить с тобой проблему, серьезную проблему, которая, как мне кажется, возникла при рождении наших детей. Но ты, видимо, не настроен слушать. Так что иди отсюда, и шалашовку свою с собой забери. – До чего же приятно выговорить это вслух: шалашовка.

– Обратись за помощью, Тесса, – говорит Скотт, выходя.

Я наблюдаю, как они покидают комнату, и снова жалею, что он не пришел сюда без подружки. Может быть, тогда бы он меня выслушал.

– Скотт, пожалуйста, – окликаю его я, в последней тщетной попытке заставить его слушать. – Ты только подумай над тем, что я хочу тебе сказать. За всей этой историей что-то кроется. Что-то нехорошее. Скотт!

Но, судя по полному жалости взору, который Скотт бросает на меня через плечо, он не готов слушать. Он уже все для себя решил. Для него прошлое прошло, а я – просто бедная, жалобная тварь, застрявшая там и пытающаяся затянуть во тьму и его тоже.

Но Скотт ошибается. Прошлое не проходит навсегда. Оно возвращается.

Глава 28

Голова у меня все еще идет кругом от всего, что случилось со мной вчера: от визита в клинику с ее ненадежными записями до отказа Скотта выслушать меня. Я опять осталась один на один со всем этим, но я не сдамся. И ничего не брошу. Сейчас встану и проживу еще один день, каким бы он ни был, – и постараюсь выяснить правду. У меня такое чувство, словно я стою на пороге чего-то важного. Словно стоит мне протянуть руку и соединить вместе какие-то точки, и они сложатся в рисунок.

Мрачным зимним утром собираюсь на работу, на скорую руку завтракаю и натягиваю дождевик, готовясь к пробежке под проливным дождем от дверей до машины. Открыв парадную дверь, вижу, что дорожка от крыльца до калитки залита водой, которая стоит на ней по крайней мере на целый дюйм. Я не уверена в полной водонепроницаемости своих ботинок, поэтому к калитке продвигаюсь прыжками, ожидая, что ледяная жижа вот-вот хлынет мне в носки. По улице текут ручьи, вода перехлестывает через решетки ливневой канализации, собирается во вмятинах и впадинах неровного асфальта.

– Эй!

При звуке мужского голоса я поднимаю голову и всматриваюсь в пелену дождя, пытаясь понять, ко мне он обращается или нет.

– Эй! Тесса! – Кто-то в черном стоит на той стороне улицы, у самого дома Карли. Он меня и окликнул.

Пригнувшись, чтобы спрятать от дождя лицо, я перебегаю на ту сторону. Подойдя ближе, понимаю, что это Винс, брат Карли. Прохожу по короткой гравийной дорожке и поднимаюсь на крыльцо, где он стоит под навесом, с которого также текут струи дождя.

– Привет, – говорю я. – Еще раз спасибо тебе за мое окно.

– Не за что. Слушай, ты Карли не видела?

– Нет, с пятницы не видела, когда вы оба у меня были. Но в субботу мы с ней переписывались.

– Она должна была зайти вчера вечером, но так и не появилась, – говорит Винс, стирая дождь с лица. – Она у нас, конечно, девушка занятая, но папкин день рождения вот так, ни за что ни про что, не пропустила бы. По крайней мере позвонила бы.

– Вчера был день рождения твоего отца?

– Ага. Собрались у нас, картошки со стейками поели. Карли говорила, что придет.

Я чувствую легкий укол тревоги.

– Она вчера поехала в Дорсет из-за истории, над которой сейчас работает. Но, по-моему, должна была вернуться еще к вечеру. Хотя вообще-то погода такая мерзкая, так что, может, она решила заночевать в каком-нибудь «Би-энд-Би»^[4].

– Она бы написала мне, если б знала, что не приедет. А так мне пришлось врать па и ма. Наплел им, будто у нее машина сломалась. Чтобы они не беспокоились – родители, они ведь такие, сама знаешь.

– Может, у нее мобильник разрядился или сигнала нет, – предположила я.

– Да, наверное… Ну ладно, мне на работу пора, а то поздно уже.

– Мне тоже, – отвечаю, взглядывая на часы. – Оставь мне свой номер, я тебе перезвоню, как только что-нибудь узнаю.

Мы обмениваемся номерами телефонов, и я спешу назад, к взятой напрокат машине, так задумавшись о том, что могло случиться с Карли, что даже забываю про дождь, который снова вымачивает меня с головы до ног.

Пока добиралась до работы, моя тревога за соседку разрослась в настоящую панику. Въехав во двор садового центра, я выключила двигатель и некоторое время сидела в машине, собираясь с мыслями. Карли не отвечает на мои звонки и сообщения и, оказывается, пропустила день рождения отца. Что-то здесь не так. Или она попала в аварию, или… Или что? Может ли Фишер быть причастен к ее исчезновению? Неужели он что-нибудь с ней сделал? Неужели он опасен?

Внезапно я вздрагиваю от стука в окно. Поднимаю голову и вижу лицо Бена. Он открывает дверцу, проскальзывает на пассажирское сиденье и закрывает ее за собой. Я стараюсь не обращать внимания на бабочек у меня в животе, которые оживляются всякий раз, стоит ему только подойти ко мне поближе.

– Сезон дождей в Барнете, – говорит Бен.

– Погода спятила, – соглашаюсь я.

– Не знаю, стоит ли сегодня открываться, – продолжает босс. – Кто в здравом уме поедет в садовый центр в такой день, как сегодня?

– Зато я могла бы заняться посадкой растений.

– Ага. Очень увлекательное дело.

– Почему бы и нет? Ты же знаешь, мне оно нравится.

Бен улыбается.

– Вот поэтому Джез вечно поет тебе дифирамбы.

– Почему?

– Он считает тебя добросовестной работницей, у которой к тому же и голова на плечах сидит как надо.

– Рада, что кто-то думает, будто это так. Лично я считаю, что ее слегка не докрутили. – Кладу руки на шею и делаю вид, будто хочу слегка подкрутить свою голову.

Босс качает головой и улыбается.

– Как все прошло вчера со Скоттом? Ты с ним поговорила?

Опускаю руки на руль и стискиваю его, вспоминая нашу вчерашнюю беседу.

– Чем меньше о нем говорить, тем лучше. – Давление у меня начинает зашкаливать, стоит подумать о Скотте и его Элли. Как они приперлись ко мне вчера вечером, как высокомерно и бесчувственно вели себя со мной…

– О, извини, – говорит Бен. – Наверное, зря я это предложил.

– Да нет, всё в порядке. Мне все равно пришлось бы поговорить с ним, раньше или позже. – Отпускаю руль и кладу руки себе на колени. – Теперь по крайней мере эта необходимость больше не висит у меня над душой, и я знаю, что он обо всем этом думает.

– То есть?

– Что я сошла с ума и нуждаюсь в помощи профессионалов.

– Ничего себе!

– Ага. Но в данный момент меня больше беспокоит моя соседка.

– Соседка? Почему?

– Помнишь Карли?

– Карли?

– Ну, ты знаешь. – Я морщусь, вспоминая, как Бен застал меня в разгар ссоры с ней. – Неприятная сцена в кафе, на той неделе.

– А, журналистка? Которая к тебе приставала? Та еще штучка!

– Да, она. Так вот, мы с ней заключили что-то вроде соглашения. Перемирие, если хочешь. Карли помогает мне узнать, что не так с Фишером. Но я боюсь, как бы она не попала в беду из-за меня.

– А что случилось?

Вкратце рассказываю о том, как Карли с братцем заявилась ко мне домой чинить окно в пятницу и как она убедила меня взять ее к себе в помощники.

– Подожди-ка. Отмотай немного назад, – просит Бен. – Она сама вошла в твой дом?

– Да, но это все не так ужасно, как кажется, – говорю я, а сама удивляюсь, почему сейчас защищаю соседку, хотя сама в свое время чуть со злости не лопнула, когда обнаружила ее у себя дома. – Раньше мы с ней присматривали за домами друг друга, когда ей или нам случалось уезжать. Она знала, что я храню запасной ключ под цветочным горшком на крыльце.

– Но это все равно не дает ей права…

– Я знаю, знаю.

– Тесса, – начинает Бен таким тоном, который заряжает меня новым беспокойством. – Если она может так запросто войти в твой дом, то разве не могла именно она, Карли, привести твоего мальчика к тебе и оставить его у тебя на кухне?

– Что? Нет! – Я подношу руку ко рту и машинально начинаю грызть ноготь. – Какой в этом смысл?

– А кто еще мог войти в твой дом? – возражает босс. – К тому же у нее есть мотив.

– Какой мотив? Зачем ей… – И тут меня осеняет, да так неожиданно, что все десять моих пальцев взлетают ко лбу. – Ради истории?

– Конечно.

– Я не знаю, Бен. – «Неужели она действительно могла пойти на что-то столь ужасное?» – У нее, конечно, большие финансовые проблемы сейчас. Она говорила мне, что если не сдаст историю в ближайшее время, то потеряет дом.

– Ну вот тебе и мотив. К тому же она вполне похожа на человека, который мать родную продаст ради удачной статьи.

– Ч-чё-орт!.. – А что, если я с самого начала гналась не за той дичью? Что, если Фишер вообще не имеет к этому никакого отношения, а все это устроила Карли, пользуясь им и его сыном как приманкой для меня и прессы? – Мне, наверное, надо с ней поговорить, да? Но она не отвечает на звонки. И вообще куда-то пропала.

– Давно?

– Вчера она должна была поехать в Крэнборн, но с тех пор я ничего от нее не слышала. Думаю, мне надо пойти и еще разок навестить ту домоправительницу. Она – единственный человек, кто, как мне кажется, может пролить хотя бы немного света на все, что происходит.

– Так поезжай к ней сейчас.

– Не могу. Я же на работе.

– Растения можно посадить и в другое время. А это дело срочное. Оно ждать не может.

– Да, но…

– Поезжай. Если хочешь, я составлю тебе компанию.

– Нет, она и так ужас до чего нервная. Увидит нас вдвоем – ни за что не впустит. Она и со мной одной вряд ли говорить будет.

– Попробовать все же стоит.

– А ты точно не против?

– Иначе и предлагать бы не стал.

– Я этот день потом отработаю, – обещаю я.

– А как же!

Наклоняюсь вперед и без всякой задней мысли чмокаю его во влажную от дождя щеку. Вполне естественная реакция, как мне кажется. Но Бен берет меня за руку и прижимает губы к костяшкам моих пальцев. А затем кладет мою руку мне на колени и выходит из машины под проливной дождь.

– Сообщи мне, как у тебя дела. И будь осторожнее, – говорит он мне, и дверца захлопывается за ним с глухим стуком.

– Да, конечно. – Машу ему рукой, но он уже растворился в пелене дождя.

Чем больше я узнаю об этом деле, тем более запутанным и противоречивым оно мне кажется. А что, если Бен прав? Что, если за всем этим стоит сама Карли? Наверное, это не исключено, но я просто не знаю, кому верить…

Глава 29

Вот я и снова здесь, перед дверью бывшей домоправительницы Фишера, только на этот раз она и на звонок не отвечает. Время почти девять утра, так что Мерида, может быть, уже на работе, хотя в прошлую пятницу, когда я была здесь примерно во столько же, она была дома. Так что, наверное, просто не отвечает. Я снова жму на звонок и жду. Тишина. Я боюсь, что Винс обратится в полицию, если Карли в ближайшее время не даст о себе знать, и тогда мои неприятности начнутся с новой силой.

Я отступаю с крыльца на мокрый тротуар и поднимаю голову к окну, за которым в прошлый раз видела Мериду Флорес. Ледяной дождь хлещет мне прямо в лицо, смачивает ресницы и стекает по щекам. Я не обращаю на это внимания. Сегодня занавески у нее раздвинуты. А комната за ними темна. Наверное, ее все же нет дома. Надо мне уехать обратно, вернуться на работу, набраться терпения и ждать, когда Карли сама мне позвонит. Если теория Бена верна, то моя изобретательная соседка, вполне возможно, нарочно скрывается от меня.

Прежде чем уйти, еще раз поднимаю голову к окну Флорес и на всякий случай – вдруг она меня все-таки видит? – складываю перед собой руки, словно в молитве. Как еще привлечь ее внимание, я не знаю. Пусть она увидит мое отчаяние. И тут мое сердце пропускает удар: у окна появляется расплывчатая фигура. Это она. Она дома. На мгновение наши взгляды смыкаются. Флорес быстро кивает мне и тут же исчезает. Значит ли это, что она согласна меня впустить?

Я снова подхожу к двери и, затаив дыхание, жму на кнопку звонка. На этот раз хозяйка дома отвечает.

– Тесса Маркхэм, – говорит она утвердительно.

– Здравствуйте, – отзываюсь я, судорожно пытаясь придумать, что бы еще сказать такого дружелюбного, чтобы не напугать ее, а наоборот, расположить к себе. – Я пришла к вам за помощью, – добавляю. – Мы можем поговорить? Всего несколько минут…

Дверь вдруг начинает жужжать, вибрируя на петлях. Я толкаю ее, и она подается под моей рукой, открывая моему взгляду на удивление хорошо освещенный и даже нарядный общий подъезд, перила и другие деревянные детали которого источают сильный лимонный запах полироли для мебели. Пол, ступеньки, стены – все выдраено до блеска, нигде ни пылинки, ни соринки.

Пока я поднимаюсь по крутой лестнице с ковром, одна из двух дверей на верхней площадке открывается, и в просвет между дверью и косяком я вижу миниатюрную фигурку: это Мерида Флорес. Она смотрит на меня сверху вниз, а я на нее – снизу вверх, почти по вертикали.

– Здравствуйте, – еще раз повторяю я, приходя в волнение от того, что вижу наконец эту неуловимую женщину, в чьих руках, вполне возможно, находятся ключи ко всем загадочным событиям, происходившим в моей жизни в последнее время.

На мой взгляд, Мериде чуть больше сорока лет. Ее темные волосы беспощадно стянуты в длинный хвост над самой шеей, она в черных джинсах и темно-красном свитере. Одной рукой держится за золотой крестик без всяких украшений, висящий у нее на цепочке на шее.

Когда я оказываюсь на верхней ступеньке лестницы, Флорес делает шаг назад, в свою квартиру, и жестом приглашает меня внутрь. Набрав полную грудь воздуха, я решаюсь и вхожу: она проводит меня через маленькую темную прихожую в гостиную, комнату с большим эркерным окном, прямо под которым стоят стол из темного дерева и два стула. Это то самое окно, через которое мы смотрели друг на друга всего минуту назад. Как и в подъезде, в квартире пахнет лимонной полиролью.

Из-за низких темных облаков и проливного дождя на улице здесь, в комнате, темно, как ночью. Флорес щелкает выключателем, но со светом становится только хуже – очень уж странные тени отбрасывает абажур на стены комнаты. Мы продолжаем стоять, лицом к лицу, сложив на груди руки; ее худые пальцы продолжают теребить крестик.

– Спасибо, – произношу я наконец, – что вы позволили мне войти. – Говорю медленно, членораздельно, поскольку не знаю, хорошо ли она понимает английский. Я все еще удивлена тем, как легко мне на этот раз удалось попасть внутрь – прежде, когда я видела Мериду, она всегда так стремительно убегала, что и теперь я ожидала большего сопротивления с ее стороны. Но я не спрашиваю, почему она так поступила, – не хочу давать ей повод передумать.

Флорес едва заметно кивает.

– Меня зовут Тесса, хотя вы, конечно, уже знаете это, – продолжаю я.

– Меня зовут Ангела, – говорит она тихо и с заметным акцентом.

– Ангела? Я думала, вас зовут Мерида… Мерида Флорес?

– Да, я Ангела Мерида Флорес. У нас, испанцев, по две фамилии – одна от отца, другая от матери, понимаете?

– О да, конечно, просто я этого не знала.

– Пожалуйста, садитесь. – Хозяйка делает жест в сторону зеленого дивана из искусственной кожи, который угрожающе скрипит подо мной, когда я пристраиваюсь на его краешек. Сама она опускается на стул, тот, что ближе ко мне.

– Мне нужно задать вам несколько вопросов, – начинаю я.

– Вы сказали, что вам нужна помощь.

Несмотря на то, что мотивы Карли мне по-прежнему не ясны, я все же решаю начать разговор с ее исчезновения.

– Да. Пропала моя соседка. Вчера она поехала навестить доктора Джеймса Фишера.

При упоминании его имени Ангела бледнеет и трясет головой.

– Это нехорошо, – бормочет она.

– Нехорошо? – повторяю я за ней. Никакой любви к Карли у меня, понятное дело, нет, но тут я начинаю по-настоящему беспокоиться за ее безопасность. – Почему нехорошо? Фишер мог ей навредить? Он опасен?

– Доктор Фишер? Опасен? Нет.

– Тогда почему вы сказали, что это нехорошо? Когда я назвала его имя, вот только что, вы сразу испугались.

– Я боюсь не доктора Фишера. Не думаю, чтобы он причинил кому-нибудь вред, – говорит Флорес.

– Вы ведь у него раньше работали, правда? Вы уверены, что он никому не может причинить вреда? Моя соседка… – Я так и не могу заставить себя назвать Карли подругой. – Она поехала повидаться с ним, а теперь никто не может ее найти. Она не берет трубку телефона.

– Доктор Фишер – строгий человек, но он не насильник и не убийца. Он не опасен. Он ничего не сделает вашей соседке, я уверена.

– А почему вы ходите за мной по пятам, Ангела? Я вас несколько раз видела, и каждый раз вы убегали.

Моя собеседница закрывает лицо руками. Что она делает? Думает? Плачет? Непонятно.

– Что с вами? – спрашиваю я.

И тут у меня в мозгу как будто что-то щелкает. Я встаю на ноги и делаю шаг к ней, чувствуя, как от волнения у меня холодеют руки и ноги.

– Гарри тогда сказал, что его привел ко мне ангел. Вас зовут Ангела. Это были вы? Это ведь вы привели Гарри в мой дом?

Флорес отнимает руки от лица, но смотрит не на меня, а себе в колени. Судя по ее лицу, в ней сейчас борются противоречивые чувства.

– Мать Гарри, это она называла меня своим ангелом. Упокой Господь ее душу. – Она крестится. – А Гарри повторял все за ней и тоже называл меня ангелом. Такая семейная шутка.

– Так это были вы!

– Миссис Фишер была чудесной женщиной, – продолжает Ангела. – Мне было так грустно, когда ее не стало… И для мальчика это было ужасно, вот так потерять мать.

– Но зачем же вы привели его ко мне? – спрашиваю я, глядя на нее сверху вниз. – Ведь это были вы, правда?

– Да, правда. Это я привела Гарри в ваш дом.

Я ошарашена этим признанием настолько, что даже не знаю, как реагировать.

– Но почему? Зачем вы это сделали? И с тех пор вы ходите за мной, а может быть, даже начали еще раньше… Все это как-то связано с доктором Фишером, ведь так?

Наконец собеседница поднимает на меня глаза.

– Тесса, простите. Я не знала, что в газетах о вас начнут говорить такие ужасные вещи. Я не знала, что из-за Гарри у вас будут такие сложности. Но она хотела, чтобы я это сделала. Я пообещала, что сделаю это для нее.

– Для кого? Кому вы обещали? Это как-то связано с Карли? Она предложила вам деньги?

Рука Ангелы снова взлетает к кресту у нее на груди.

– Хорошо, сядьте, пожалуйста, и я все вам расскажу.

Послушно возвращаюсь к скрипучему дивану и с сильно бьющимся сердцем сажусь, не зная, что же сейчас откроет мне эта женщина.

Глава 30

– Доктор Фишер и его жена, они раньше жили здесь, в Лондоне, в доме недалеко отсюда, – начинает Ангела. – Меня они взяли домработницей, когда жена забеременела. А когда родился сын, Гарри, переехали в Крэнборн, в Дорсете. Переехали потому, что доктор Фишер нашел там работу, и еще потому, что хотели растить мальчика подальше от большого города, на свежем воздухе. Я тоже поехала с ними, работала у них лет шесть. Приглядывала за Гарри, когда миссис Фишер вышла на работу. Она стала работать на ресепшене в одной клинике с мужем. А потом, в начале этого года, заболела, очень, очень сильно. Ее врач сказал, что она не выкарабкается. Времени оставалось мало. Она была очень, очень больна.

Киваю – ведь я уже знаю о ее болезни. Пресса выдоила тему болезни и смерти жены Фишера досуха: как же, человек только что овдовел, а тут еще такое горе, сына украли… Но зато когда мальчик нашелся, то и радость была двойная.

– Ее доктор говорил, что можно попробовать операцию, – продолжает Флорес, – но риск был очень высок. Она решилась. Ведь без операции она все равно умерла бы. Доктор Фишер не хотел, чтобы она оперировалась, боялся, что операция лишь ускорит ее конец. Но она настояла, твердила, что это ее единственный шанс, хотя он и был против. За день до того, как ее взяли в больницу на операцию, она позвала меня в гостиную, где лежала на диване, укрытая одеялами, хотя в комнате было тепло, в камине горел огонь, и все такое. Она стала маленькая, как птичка. При виде ее мне захотелось плакать, но я сказала себе: «Ангела, ты должна быть сильной. Этой леди не нужны сейчас твои слезы. Вот и продолжай быть сильной. Останься ее ангелом до конца».

Флорес так рассказывает о болезни матери Гарри, что у меня самой ком встает в горле. Уж я-то знаю, каково это – сдерживаться и быть сильной ради кого-то другого. Чтобы этот кто-то не увидел, что внутри у тебя буквально все рвется на части. Чтобы он мог опереться на тебя и подготовиться ко всему, что еще придется перенести. Но я отгоняю свои грустные воспоминания.

– Однако я никак не ожидала услышать то, что сказала мне тогда миссис Фишер, – говорит Ангела. – Я даже решила, что разум стал ей изменять, что это все из-за лекарств, которые она принимала. В том, что она сказала, не было никакого смысла.

– А что она сказала? – спрашиваю я, подавшись вперед.

– Она взяла с меня обещание. Она хотела, чтобы я взяла Гарри и отвезла его к вам.

– Жена Фишера просила вас это сделать? – Я не понимала, что Ангела хочет этим сказать.

– Я ей и говорю: «Нельзя же просто так взять и отдать своего ребенка чужому человеку. А как же его отец?» И еще я сказала: «Меня посадят в тюрьму, если я заберу вашего ребенка». И тогда она дала мне листок бумаги. Подождите, я вам сейчас его покажу. – Ангела встает и ненадолго выходит из комнаты.

Пока она ходит, я пытаюсь переварить то, что только что услышала от нее, и все же никак не могу понять, с чего это умирающей женщине вздумалось отправлять своего ребенка ко мне, совершенно постороннему человеку. Единственное, до чего я додумалась, – это что Фишер мог быть плохим отцом и она, зная это, пыталась оградить от него сына. Но даже если так, то почему я?

Через несколько секунд хозяйка дома возвращается.

– Вот, – говорит она и протягивает мне сложенный вчетверо листок голубой бумаги фирмы «Бэзилдон Бонд». – Миссис Фишер дала мне ваш адрес и назвала ваше имя – Тесса Маркхэм. А еще она заставила меня поклясться, что я отвезу к вам Гарри после ее смерти. Я спросила у нее, кто вы. Может быть, подруга? Или родственница? Она сказала, что это не важно. Я возразила, что как раз важно. Очень, очень важно. Она сказала, что я должна сказать Гарри, что вы будете его новой мамой. Что если я этого не сделаю, то она боится, что попадет в ад. Она сказала, что случилась ужасная вещь и только я могу ее исправить. Только я.

Ангела кладет руку себе на грудь и так широко распахивает глаза, как будто до сих пор не верит в то, что миссис Фишер могла обратиться к ней с такой просьбой.

– Она заставила меня поклясться Девой Марией. Я не хотела, но она умоляла меня это сделать. Она так крепко держала меня за руки… Я смотрела на нее и видела перед собой маленькую, хрупкую женщину, легкую, как перышко. Нельзя было поверить, что у нее может быть столько силы. Но она так крепко держала меня за руки, что на них остались следы. Не знаю, что тогда на меня нашло, но я поклялась ей Девой Марией, что сделаю то, о чем она меня просит. Миссис Фишер, она была католичкой, как и я. Наша вера, она очень сильная. Доктор Фишер, тот ни в какого Бога не верит – говорит, что он человек науки. Но миссис Фишер, она говорила, что ее муж очень упрямый человек и что даже случись ему захотеть поверить в Бога, то он скорее наступил бы на горло своим собственным желаниям и чувствам, чем признал бы, что был неправ.

Разворачивая голубой листок, исписанный бисерным почерком жены Фишера, я уже жду откровения:

12 октября 2017 года

Я, Элизабет Фишер, прошу Ангелу Мериду Флорес взять моего сына, Гарри Фишера, и отвести его в дом к Тессе Маркхэм, где и оставить на ее попечение. Тесса должна стать его новой матерью. Сим удостоверяю, что Ангела делает это по моей просьбе и не должна подвергаться никаким обвинениям.

Под этой короткой запиской стоит мое полное имя, адрес и подпись жены Фишера. Но она явно была не в себе, когда писала это, и я абсолютно уверена, что эта короткая записочка не избавит Ангелу от необходимости отвечать за содеянное. Невозможно забрать ребенка у его овдовевшего отца и не ответить за это, и не важно, сделано это с согласия покойной матери или нет.

– Что же такое случилось, из-за чего Элизабет Фишер боялась попасть в ад? – спрашиваю я. – Что она натворила?

– Миссис Фишер ничего мне больше не сказала. Я спрашивала ее об этом, и не один раз, но она уже так устала… Глаза у нее так и закрывались, а под конец она махнула так рукой – иди, мол, – а сама тут же уснула. А потом у меня больше не было случая поговорить с ней наедине, и еще мне почему-то казалось, что доктору Фишеру не надо знать, о чем она меня просила. Сначала я решила, что ничего не буду делать, пока не поговорю с ней после операции. Думала, может, она рассказала мне все это в бреду. И вообще все придумала. Не знаю. Но после операции она так и не проснулась. А через несколько дней умерла. Это было так печально… У меня просто сердце разрывалось за малыша Гарри, да и за его отца тоже. Я так старалась, чтобы им хорошо было у себя дома. Но доктор Фишер, он словно помешался от горя. И тогда я сказала себе, что не стану делать того, о чем просила меня мать мальчика. Нельзя отнимать ребенка у отца.

Флорес вздыхает и продолжает рассказывать:

– И вдруг, на второй день после ее смерти, доктор Фишер вызывает меня к себе в кабинет и говорит, что мои услуги ему больше не нужны. Вот так прямо и говорит. Холодно так. Окончательно. Как будто я – никто. Грязь у него под ногами. Как будто не жила в его доме и не работала для его семьи все эти годы. «А как же Гарри?» – спрашиваю его я. Мне было так жаль бедного малыша! Каково это, за один раз потерять и мать, и своего ангела? Я же для него как… как член семьи. А он мне как сын. Я умоляла доктора Фишера позволить мне остаться еще на несколько месяцев, пока Гарри не отойдет немного после смерти матери. Говорила ему, что мне не надо денег, что я просто так останусь и буду заботиться о мальчике. Но он ничего не хотел слушать. Горе лишило его рассудка. Он заплатил мне деньги за шесть месяцев и заявил, что я должна убраться из его дома до конца следующей недели. То есть вы понимаете, он мне даже недели не дал, чтобы найти себе новое место. Мне так не хотелось покидать Гарри! Я до сих пор по нему скучаю… Вот здесь болит, когда думаю о нем.

Ангела кладет обе руки себе на верхнюю часть живота.

– А еще я все время думала о том, что сказала мне миссис Фишер. Мне было так страшно! Несколько недель я не могла решиться. Мне не хотелось выполнять свою просьбу, но ведь я же поклялась покойнице Мадонной. И мне совсем не хотелось, чтобы она попала в ад. Страшно было брать на себя ответственность за ее душу. Вот я и решила, что все-таки сделаю это. Через шесть недель после того, как доктор Фишер велел мне уходить, я взяла Гарри из его дома и привезла в ваш. Но это такой ужас… мне кажется, что от этого всем стало только хуже. Зря я ей это пообещала. Не надо было мне этого делать. Я так виновата… – Она подносит обе ладони к лицу и сильно трет лоб кончиками пальцев. – Вы пойдете в полицию? Они ведь меня арестуют, правда? Меня должны наказать за то, что я сделала.

То, что рассказала Флорес, просто не укладывается у меня в голове. Может, она не в себе? Или просто лжет? Но такую дикую историю ни с того ни с сего не выдумаешь, к тому же женщина должна быть чертовски хорошей актрисой, чтобы так убедительно изображать горе. Нет, скорее всего она говорит именно правду, хотя это ничего для меня не объясняет. Если все случившееся – задумка жены Фишера, а сам он не имеет к этому никакого отношения, то почему тогда все сходится?

– Я не пойду в полицию, – говорю. – Не сейчас. Но со временем, может быть, и придется.

Ангела кивает.

– Хорошо, спасибо.

– Можно, я оставлю это у себя? – спрашиваю я, думая, что записку Элизабет Фишер все-таки можно будет использовать как свидетельство, если возникнет нужда.

Моя собеседница сначала мешкает, но потом кивает.

– Да, возьмите.

– Почему все же Элизабет Фишер хотела отдать мне своего сына? – спрашиваю я. – Может быть, вы знаете? Может быть, доктор Фишер склонен к жестокости? Это единственная убедительная причина, которая приходит мне в голову.

– Нет-нет, он не жестокий, нет. Доктор Фишер – хороший отец. Строгий, ребенка не балует, но чтобы бить – этого тоже никогда не было. Он любит сына, в этом я уверена.

– И зачем нужно было приводить Гарри именно ко мне? – спрашиваю я. – Миссис Фишер меня не знала, даже никогда не видела. Она должна была объяснить вам, почему так решила. Назвать хоть какую-то причину.

Но Ангела трясет головой.

– Никаких причин она мне не называла, только заставила поклясться, вот и всё. Вы должны понять, она была очень больная, очень слабая. Ей трудно было говорить, каждое слово отнимало у нее силы.

– Есть еще одна вещь, которая меня беспокоит, – продолжаю я.

– Беспокоит?

– В тот день, с Гарри, как вы вошли в мой дом?

– Я извиняюсь, – говорит Ангела и качает головой. – Это ужасно, что я влезла в дом без вашего разрешения.

– Ничего, – говорю. – Я не сержусь на вас. Просто хочу знать, как именно вы вошли.

– Открыла дверь ключом. Он у вас лежит под горшком с растением. Нехорошо это – оставлять его там, опасно… Вас так когда-нибудь ограбят.

– Но как вы узнали, что он там есть? – Действительно, глупо с моей стороны оставлять его там. Сначала Флорес им воспользовалась, затем Карли.

– Я много раз проходила мимо вашего дома, все думала, как я привезу туда Гарри. И видела, как ваша соседка, леди из дома напротив, заходила к вам. Она брала ключ из-под горшка.

Я только рот разеваю от удивления.

– Карли? Женщина с длинными темными волосами?

– Да, она заходила к вам в дом, когда вы были на работе. Она у вас убирается, да?

– Нет. Нет, черт возьми, она у меня не убирается. Она моя соседка – та самая, которая пропала, помните, я вам говорила? – Просто поверить не могу, что Дин входила в мой дом без моего ведома. Какая наглость!

Откидываюсь на спинку дивана, пытаясь переварить все, что сказала мне Ангела. Ясно, что Карли скорее всего не раз и не два входила в мой дом, шныряла по комнатам, пыталась нарыть про меня какую-нибудь гадость. Или, как предположил Бен, у нее были другие цели, еще похуже? Неужели это она стоит за всем этим? Может, это она манипулировала Элизабет Фишер, создавала историю на пустом месте? Неужели она могла так низко пасть? Меня начинает пробирать нервная дрожь.

Мерида Флорес вскакивает со своего места, подходит ко мне и стискивает мои ладони обеими своими.

– Простите меня, – просит она. – Простите за то, что я зашла в ваш дом. За то, что привела туда Гарри. Я не должна была это делать.

– Всё в порядке, Ангела, – отвечаю я, все еще думая о только что вскрывшемся двурушничестве Карли. – Я вас простила, правда. – По крайней мере я сама так думаю. Хотя не могу сказать, что мои мысли полностью подчиняются мне в данный момент. Слишком уж много вылилось на меня за один раз.

Глава 31

За углом дома Ангелы сажусь в снятый напрокат автомобиль, думая о том, что узнала от этой женщины. Прежде всего я испытываю огромное облегчение, когда до меня доходит, что это точно не я похитила Гарри. Подсознательно я уже боялась, что все-таки схожу с ума, что у меня наступают провалы в памяти. Червячок сомнения постоянно жил во мне, но теперь, после признания Флорес в том, что это сделала она, мне стало легче. Я снова могу себе доверять. Однако дилемма – как быть дальше – все-таки остается. И похоже, что выбора у меня нет: если я хочу узнать правду, надо снова ехать в Дорсет и разговаривать с Фишером. Эта мысль приводит меня в ужас и одновременно подбадривает. На этот раз наверняка. На этот раз я точно узнаю всю правду.

Но прежде всего звоню Карли. От злости у меня даже сводит кишки: как она посмела шляться по моему дому, когда я была на работе?! Сколько раз она туда заходила? И что делала там? Рылась в моих вещах? Пыталась найти что-нибудь против меня, свидетельство какого-нибудь преступления, которое я якобы совершила? У, гадость какая… убью ее, когда поймаю! Но тут я вспоминаю, что в эту самую минуту моя соседка, возможно, подвергается серьезной опасности, и меня тут же охватывает чувство вины. Мой звонок снова уходит на голосовую почту. Я даю отбой – хватит уже сообщений.

Ну что же, значит, выбора у меня нет: придется под страхом ареста ехать в Крэнборн. В полицию я пойти не могу – пока не могу. Пока не поговорю с Фишером. Ангела говорила мне, что он не опасен, так что надо будет постараться изо всех сил и разговорить его. Если он разозлится и откажет, я не побегу прочь, как в тот раз; я покажу ему записку его жены – ту, которую она дала их домработнице. Тут уж он от меня не отвертится. И в полицию тоже не сможет позвонить, ведь тогда я покажу письмо им, и пусть они во всем разбираются.

Но есть и еще одна дилемма – Скотт. С одной стороны, мне страшно не хочется еще раз пытаться вовлекать его в это дело. В конце концов, он свои чувства выразил ясно. Меня Скотт считает чокнутой и больше всего хочет, чтобы я оставила его в покое и не нарушала их с Элли новообретенную идиллию. Однако я хочу, чтобы он узнал, что это не я взяла Гарри. Теперь, когда Ангела сама во всем призналась, может быть, Скотт все же поймет, что был со мной несправедлив.

Чтобы не дать себе передумать, звоню ему. Тоже попадаю на голосовую почту. Значит, он увидел мой номер на экране и перенаправил звонок. Вот ублюдок! Я определенно начинаю видеть бывшую любовь всей моей жизни в совершенно новом свете.

– Привет, Скотт. Это я, Тесса. Кажется, тебе было интересно узнать, кто оставил Гарри у нас в доме в прошлое воскресенье. Это была домработница Фишера. Она сама мне рассказала. Так что не стесняйся принести извинения за то, что напрасно меня обвинил. Вообще-то я собираюсь сегодня наведаться к Фишеру, и тебя приглашаю, чтобы ты воочию убедился, что я вовсе не сумасшедшая похитительница детей, как ты думал. Адрес вышлю эсэмэской – вдруг ты все же захочешь подъехать. Я абсолютно уверена, что все это как-то связано с работой Фишера в клинике Балморал в то время, когда там родились Сэм и Лили. Я заставлю его все мне рассказать. Если захочешь помочь, позвони.

Зная Скотта, я почти уверена в том, что он сначала проиграет это сообщение Элли и они еще раз скажут друг другу, какая я фантазерка. Зато потом он не сможет обвинить меня в том, что я ничего ему не сообщила. Тут мне приходит в голову послать ему копию письма Элизабет Фишер. Может быть, хотя бы так он убедится, что я ничего не выдумала.

* * *

Несколько миль, отделяющие меня от работы, проезжаю на адреналине: сердце колотится, шины визжат, дворники скребут по стеклу; угрюмое небо висит так низко, что кажется, руку протяни – и достанешь.

В «Моретти» нахожу Бена в его кабинете. Он сидит за письменным столом и разбирает бумаги. Когда я появляюсь, босс поднимает голову, улыбается и делает мне знак подойти.

– Ну как дела? – спрашивает он, снимая очки и откидываясь на спинку стула.

Опускаюсь на сиденье напротив и рассказываю ему все, что узнала. О том, что это Ангела привела Гарри ко мне в дом. И о том, что Карли входила туда без меня еще до того, как все случилось.

– Вот черт, – говорит Бен, качая головой.

– И не говори.

– И что ты будешь делать? – спрашивает босс. – Тебе придется рассказать все полиции, раз домработница созналась.

– Да, Бен, я знаю. И все им расскажу, обязательно. Но все-таки боюсь, что они могут не поверить ни мне, ни Ангеле. Честно говоря, она немного напрягает. Такая вся религиозная… Считает, что она в ответе за душу покойный жены Фишера или еще что-то в этом роде. Вдруг они подумают, что у нее не все дома?

– А ты разве не покажешь им письмо от матери Гарри? После этого им наверняка придется вычеркнуть твое имя из списка подозреваемых, и ты сможешь продолжать спокойно жить своей жизнью. Попытаться все забыть.

Тут только до меня доходит, что Мерида Флорес и впрямь может оказаться не в себе, и у меня падает сердце. Что, если она все выдумала? И письмо от Элизабет Фишер подделала?

– Знаешь, мне кажется, надо сперва поговорить с Фишером, – объясняю я. – Хочу увидеть, как он отреагирует, когда я скажу ему, что сделали его покойная жена и Ангела. Хочу увидеть, какое у него будет лицо. Тогда я смогу понять, знает он об этой истории больше, чем хочет показать, или нет.

– А как же то предупреждение от полиции? Если ты поедешь туда опять, они тебя арестуют… Это не очень хорошая идея, Тесс.

– Я знаю, что это не самая хорошая идея. – Мой голос начинает звенеть. – Больше того, это ужасная идея. Я не совсем дура и прекрасно все понимаю. Но сердцем чую: тут что-то нечисто, и если я не узнаю, что именно, то не прощу себе этого всю жизнь. Если есть хотя бы полшанса за то, что Фишер виновен в смерти Лили, то я должна эту часть раскопать ради моей девочки. Знаю, что хватаюсь сейчас за соломинку, ищу связи там, где их, может быть, и нет. Но если тут не все чисто, я должна это знать. В память о моей Лили. Ты меня понимаешь?

Бен отвечает не сразу.

– Думаю, что да, – говорит он наконец. – У меня, правда, нет своих детей, так что мне трудно даже представить, что тебе пришлось пережить, но я знаю одно – я восхищаюсь тобой за то, что ты не сдаешься, даже когда все против тебя. Ты очень смелая, Тесса. И наверное, ты была прекрасной матерью. Твои дети… им так повезло, что у них была ты.

Непрошеная слезинка скатывается мне на щеку, и я быстро вытираю глаз, надеясь, что босс ничего не заметил.

– Спасибо, – хрипло отвечаю и прокашливаюсь. – Мне кажется, ты единственный человек в мире, который смотрит на вещи так же, как я.

– Когда ты едешь? – спрашивает Бен.

– Ты не против, если я поеду сейчас?

– Против, – он качает головой.

У меня падает сердце.

– Я знаю, это наглость с моей стороны, просить тебя об этом. Но я потом все отработаю.

– Я хотел сказать: не сейчас, потому что уже почти время обеда. Поешь, а потом поедешь. Тебе понадобятся силы.

– О! – У меня вырывается вздох облегчения. – Спасибо, мамочка. – Нерешительно улыбаюсь. – Я возьму сэндвич и съем его по дороге.

– Знаешь что? – говорит Бен, поднимаясь на ноги. – А давай вместе схватим чего-нибудь в кафе и поедим по дороге. Возьмем грузовичок, за руль сяду я. Погода гадкая, и мне не улыбается сидеть тут и гадать, как ты там одна, на дороге.

– Ты хочешь поехать со мной? А как же твои бумаги? И «Моретти»?

– Я уже сказал Кэролайн, что через полчаса мы закрываемся. С растениями закончишь завтра или еще когда-нибудь. А мои бумаги… что ж, они в лес не убегут. – С этими словами босс хватает со стола увесистую пачку файлов и счетов-фактур и тут же опускает их снова – раздается убедительное «шлеп!».

– Ты уверен? – снова спрашиваю я, а у самой аж плечи распрямляются, до того мне радостно, что не придется снова проходить через все это одной.

– Да, абсолютно. Одна ты туда не поедешь. А что, если этот Фишер опасен? Ты ведь сама говоришь, что Карли пропала, а ведь она, судя по твоим словам, не из тех, кто не может постоять за себя.

– Спасибо. – Это слово даже отдаленно не выражает, как я благодарна боссу. И не только за то, что в долгом пути у меня будет компания, но и за его твердую, несокрушимую веру в меня.

Он кивает.

– Ладно, поехали.

Глава 32

Грузовичок Бена без навигатора, так что мне приходится открыть на телефоне «Гугл-карты», и мы едем по ним сквозь дождь, и ветер, и град, и слякоть. Мы почти не разговариваем по дороге, но никакой напряженности между нами нет, просто каждый из нас погружен в свои мысли. Я решаю про себя, что сегодня станет тем днем, когда я получу наконец все ответы. Я заставлю Фишера говорить. Главное – убедить его открыть дверь и впустить нас внутрь. Листок с запиской его жены зажат у меня в руке – может быть, это мой единственный шанс заставить его слушать.

В три тридцать мы въезжаем в Крэнборн, узкие улицы которого так темны и безлюдны, как будто уже глухая ночь. Я показываю боссу, как проехать на улицу, где живет Фишер, и вскоре мы уже останавливаемся у его дома, из зашторенных окон которого едва пробивается свет.

– Милое местечко, – произносит Бен.

– Впечатляет, да?

– Какой у нас план? – спрашивает босс. – Ты что-нибудь придумала или нам стоило поговорить об этом по дороге?

– Я пойду и позвоню в дверь, наверное.

– Я пойду с тобой.

– Думаешь, это хорошая идея? Может, тебе лучше подождать меня в машине? А то вдруг ему покажется, будто мы застращать его явились, если появимся там вдвоем?

– Я не отпущу тебя одну в дом к незнакомому мужчине, Тесс.

– Ну это если Фишер мне еще даст перешагнуть через порог. – Теперь, когда мы на месте, я сомневаюсь, откроет ли он вообще мне дверь.

– Я буду вести себя тихо и скромно, – говорит босс, наклоняя голову и опуская плечи. – Обещаю быть совсем не страшным.

– Ладно. – Конечно, рядом с Беном я буду чувствовать себя куда увереннее. – Ну, тогда пошли? – При мысли, что я вот-вот увижу Фишера снова, внутри у меня все съеживается – я еще не забыла, как он орал на меня в прошлый раз.

Бен, должно быть, заметил мою нерешительность.

– Знаешь, ты не обязана туда идти. Можем просто поехать домой, если ты передумала. Может, так даже лучше…

– Ну конечно, – говорю я. – Чтобы ты шесть часов просидел за рулем, и все впустую?

– Да я не против. Только заедем сначала в ту гостиницу на углу, выпьем чего-нибудь, а там можно и домой.

– Я не передумала, – говорю я и расправляю плечи. – Мне надо это сделать.

– Ну ладно, тогда пошли. Делать так делать.

Мы выбираемся из машины, низко пригнув головы от дождя и ветра. Бен открывает калитку перед домом Фишера и пропускает меня внутрь. Мы проходим по дорожке и поднимаемся на несколько ступенек крыльца. С сильно бьющимся сердцем я кладу палец на кнопку звонка и сильно жму.

Звон доносится откуда-то издалека, словно из другой вселенной, а не из-за красной, забрызганной каплями дождя двери. Немного погодя я слышу, как поворачивается замок. Мы с боссом переглядываемся. Он кивает, его глаза полны одобрения. И тут дверь открывается и наружу вываливается столб света, ослепляя меня на миг.

Перед нами Фишер, в джинсах и синем джемпере с вырезом уголком. Он смотрит сперва на Бена, а потом его взгляд падает на меня, и брови доктора недоуменно едут вверх, но почти тут же опускаются и гневно сходятся над переносицей.

– Вы, – говорит Фишер. – Я звоню в полицию. – Он толкает дверь, пытаясь захлопнуть ее у нас перед носом, однако Бен оказывается быстрее и успевает вставить плечо в стремительно сужающуюся щель.

– Пожалуйста! – кричит он. – Выслушайте Тессу!

Но куда там! Фишер изо всех сил налегает на дверь, пытаясь ее закрыть, в то время как мой босс так же упорно давит на нее снаружи, стараясь помешать этому. Я в ужасе – если так пойдет дальше, Моретти арестуют.

– Бен! – кричу я. – Не надо! Брось! Он тебе что-нибудь сломает!

Но дверь уже распахнута во всю ширь. Босс стоит на пороге, а хозяин дома, отступив в холл, смотрит на него исподлобья и тяжело дышит.

– Тесса хочет только поговорить, – пытается убедить его мой спутник.

– Мне не о чем говорить с ней, – отрезает Фишер. – И я не хочу снова выслушивать ее инсинуации и наглую ложь.

– Пожалуйста, – говорю я, робко подходя к двери и нерешительно перешагивая через порог. – Всего несколько минут – и всё. Потом мы уйдем.

– Я хочу, чтобы вы ушли сейчас, – говорит Джеймс, оглядываясь, словно в поисках чего-то. – Я уже говорил вам, мне не о чем с вами говорить, и если вы не уйдете сейчас же, я позвоню в полицию, и пусть они арестуют вас за домогательство. Вот, прямо сейчас и позвоню. – Он хлопает себя ладонями по карманам джинсов – ищет, наверное, телефон.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Звоните в полицию, мне не страшно. Больше того, я думаю, их очень заинтересует то, что я расскажу им о вашей жене.

Фишер замирает как громом пораженный; кровь отливает от его лица. За моей спиной Бен закрывает дверь, отрезая стук дождя и шум ветра, и в холле вдруг становится до жути тихо.

– О моей жене? – переспрашивает доктор, приходя в себя. – Да как вы смеете являться сюда и заговаривать со мной о моей жене?! Что она вам сделала?

– Я видела сегодня Ангелу, – сообщаю я, глядя ему в лицо, – его нижняя челюсть напрягается, а в глазах появляется затравленное выражение.

– Мою прежнюю экономку? – говорит он, и я вижу, как у него расслабляются плечи. – Да она чокнутая на всю голову! Мне пришлось ее уволить. На нее уже нельзя было положиться. Только и делала, что крестилась и болтала то про Бога, то про ад.

– А может, – подхватываю я, – она знала нечто такое, чего ей не следовало знать, вот вы ее и выгнали?

– Вижу, она и вас сбила с толку своим вздором.

– Ангела призналась, что это она оставила Гарри в моем доме, – говорю я. – Так что, как видите, не я начала эту историю, мне ее навязали. Не я взяла вашего сына. Ваша экономка привела его ко мне.

– А зачем, скажите на милость, ей это понадобилось? – спрашивает Джеймс.

– Это уж вы мне расскажите.

Фишер тяжело сглатывает и тут же рубит сплеча:

– Хватит, достаточно я наслушался вашей ерунды. Убирайтесь из моего дома сейчас же, и вашего неадертальского спутника с собой заберите. – Он снова делает шаг назад, а его глаза продолжают метаться, словно в поисках чего-то, пока наконец не останавливаются на деревянной лестнице. Наверное, он боится, как бы его сын, услышав голоса, не спустился сейчас вниз и не застал нас. Хоть бы Гарри не услышал, как мы тут кричали, хоть бы он не испугался!

– Слушайте, доктор Фишер, – говорю я и делаю к нему шаг. – Ангела рассказала мне, что ваша жена перед смертью просила ее отвести мальчика ко мне. – Я смотрю на него в упор, изучая его реакцию.

Хозяин дома снимает очки, трет переносицу и надевает их снова.

– Я же говорю, – начинает он, – Ангеле нельзя верить…

– Может быть, ей и нельзя, – откликаюсь я, – но что делать с письмом с подписью вашей жены, в котором она просит Ангелу отвезти Гарри ко мне?

Тут доктор вытаращивает глаза, открывает рот и вообще ведет себя так, словно увидел призрака. И я сразу понимаю, что коснулась чего-то важного. Что он орет и угрожает просто потому, что ему есть что прятать.

– Убирайтесь! – снова начинает орать Фишер. – Вон из моего дома!

Бен подходит, встает передо мной одним боком ко мне, другим к доктору и протягивает вперед руку ладонью вниз – хочет его успокоить.

– Пойдем, Тесс, – шепчет он мне. – Лучше уйти, не стоит доводить дело до скандала.

– Это вы дежурили в клинике Балморал, когда я рожала там близнецов? Вы были там в ту ночь? – спрашиваю я.

Фишер опять замирает на месте, а потом поворачивается к нам спиной и, что-то бормоча себе под нос, обеими руками хватается за голову. После чего большими шагами выбегает из холла в соседнюю комнату – кажется, столовую, если я правильно помню планировку.

– Что он делает, Тесс? – спрашивает меня Бен.

– Не знаю, – отвечаю я шепотом. – Но по-моему, я что-то нащупала, тебе так не кажется?

– Определенно. За ним точно есть какая-то вина. Однако сейчас нам лучше уйти, он может быть опасен.

– Нельзя сейчас уходить. Мы же вот-вот узнаем правду.

Несколько секунд спустя Фишер возвращается с мобильным телефоном в руках.

– Я звоню в полицию! – рычит он.

– Где Карли? – задаю я новый вопрос. – Та журналистка, которая приезжала к вам вчера. Вы с ней что-то сделали?

Врач вспыхивает – от того, что виновен, или от злости, не могу сказать.

– Я понятия не имею, о ком вы говорите! – кричит он. – Здесь нет больше никаких журналисток; были, но все вышли. Почему бы и вам не последовать их примеру? Оставьте меня в покое! Даю вам последний шанс – уходите, или я звоню в «девять-девять-девять».

– Звоните в полицию, – говорю я. – А я расскажу им о Карли и покажу письмо вашей жены.

Джеймс опускает телефон, и его плечи поникают.

– Послушайте, я не знаю, что вам от меня нужно, – говорит он, проводя рукой по волосам. – Ну почему нас с Гарри никак не оставят в покое? Оставьте нас в покое – это все, чего мы просим.

– Доктор Фишер, – говорит Бен мягко. – Давайте присядем где-нибудь и всё спокойно обсудим. Ведь это лучше, чем кричать и бросаться обвинениями.

И тут я вздрагиваю: в прихожей раздается приглушенный голосок дверного звонка. Мы с боссом переглядываемся и смотрим на хозяина дома, но тот тоже выглядит озадаченно. Неужели он уже позвонил в полицию? Если так, то меня скорее всего арестуют. Я должна к этому приготовиться. Мы с Беном расступаемся перед Фишером, когда тот идет к двери, поворачивает ручку и тянет ее на себя. Я мысленно готовлюсь к неприятностям. Моретти берет мою руку и крепко ее стискивает.

Но человек, стоящий на пороге, – вовсе не офицер полиции.

Это Скотт.

Глава 33

– Доктор Фишер? – спрашивает мой бывший муж, протягивая правую руку.

Джеймс пожимает ее с озадаченным выражением лица.

– Кто вы? – спрашивает он.

– Я здесь, чтобы извиниться за вторжение моей жены, – заявляет Скотт с порога; ветер треплет полы его пальто и ерошит ему волосы. – В последнее время на долю Тессы выпало столько разных неприятностей, и я уверен, ей и самой уже жаль, что она причинила беспокойство вам и вашей семье. – Он смотрит на Бена – с недоумением и вскользь, а потом на меня – пристально и с намеком, после чего дергает головой в сторону дороги, словно хочет сказать, что мне пора.

Его покровительственные слова так меня бесят, что я готова расхохотаться. Готова, но не совсем.

– Э-э, да… – Фишер прокашливается. – Если б вы могли забрать ее домой, я был бы вам очень признателен. Вообще-то я уже собирался позвонить в полицию. Приехав сюда, она нарушила закон. Полицейские уже сделали ей предупреждение, запретив приближаться ко мне и к моему сыну. – Новый порыв ветра врывается в холл через распахнутую дверь, и Джеймс со Скоттом снова глядят на меня так, будто я маленькая непослушная девочка, которая не делает то, что ей велят взрослые.

– Извините, – говорит Бен и делает к ним шаг. – Но мы с Тессой никуда не уйдем, пока она не получит ответы на те вопросы, с которыми приехала сюда.

– А вы кто такой?! – рявкает Скотт, раздувая грудь.

– Я друг Тессы. Меня зовут Бен Моретти.

– А, ясно, вы тот парень, у которого она работает, – пренебрежительно отвечает мой бывший. – И что вы тут делаете?

– Оказываю Тесс моральную поддержку. Что вообще-то должны бы делать вы, Скотт, вместо того чтобы извиняться за ее поведение.

Лицо Скотта становится пунцовым.

– Да кто ты такой, чтобы указывать, что мне делать, а чего не делать?! Я знаю Тесс куда дольше, чем ты. И ей нужна помощь. Помощь профессионала. Так что подвинься, парень.

– Скотт, – говорю я резко и подхожу к нему. – Если ты приехал сюда не для того, чтобы помочь, то тогда просто разворачивайся и езжай обратно. Увидев тебя на пороге, я подумала, что ты приехал ради меня.

– Я и приехал ради тебя. Я здесь для того, чтобы ты не выставляла себя больше на посмешище и не попала в беду. И без тебя я никуда не уеду. Сначала ты похищаешь у этого бедняги ребенка, потом вламываешься в его дом и начинаешь ему угрожать… Если ты еще что-нибудь устроишь, газетчики опять примутся за нас, а я не могу заставить Элли снова пройти через все это. Пока она беременна, не могу. А ты ведешь себя как самая настоящая эгоистка.

– Эгоистка?! – вырывается у меня. – Я пытаюсь выяснить правду. Это ты ведешь себя как эгоист – только и делаешь, что дрожишь над своей новенькой семейкой и такой уютной жизнью. А на меня и на тех детей, которые у нас были, тебе плевать.

– Я больше не могу жить в прошлом, Тесс.

– А ты думаешь, мне этого хочется?! – кричу я.

– Вообще-то, – отвечает Скотт, – именно так я и думаю. Думаю, что тебе слишком страшно продолжать жить дальше. Но оттого, что ты зациклилась на мальчике этого человека, никому лучше не станет. И тебе в первую очередь.

– Скотт, – вмешивается Бен. – Это не Тесса похитила Гарри. Почему ты ей не веришь?

– Да потому, что она спятила! – вопит мой муж. – Я хочу ей поверить, один бог знает, как сильно я этого хочу, но вся беда в том, что именно сейчас у Тессы проблемы с различением фантазии и реальности.

– А я думаю, что ты просто убедил себя в этом – и всё, – говорит мой босс, – чтобы успокоить совесть. Если скажешь себе «жена с катушек слетела» – то все сразу становится хорошо, и можно продолжать жить и не чувствовать себя при этом виноватым.

Скотт врывается в холл и, протопав мимо Фишера, нависает над Беном.

– Не лезь не в свое дело, Моретти. Какое все это имеет к тебе отношение?

Босс спокойно смотрит на него и молчит.

– Убирайтесь все вон из моего дома! – орет Фишер.

И тут налетевший порыв ветра подхватывает дверь и со всего размаху хлопает ею об косяк, так что раздается мощный «БАМ – М-М!», от которого содрогается весь дом. Я чуть из кожи от страха не выпрыгиваю…

В холле становится тихо.

– Папа, почему ты кричишь? Что это за люди?

Резко поворачиваю голову на голос и вижу Гарри: он перегнулся через перила, и его расширившиеся глазенки перебегают с одного из нас на другого. Бедный малыш! Не поймет, что тут такое творится. Мне так хочется обнять его, но я не смею даже подойти к нему, иначе Фишер укокошит меня от злости.

– Я же велел тебе оставаться в комнате, Гарри, – говорит Джеймс, тяжело дыша. – Я думал, ты смотришь мультик про Томаса Танка.

– Он кончился, папа. Но я опять слышу ту леди на чердаке. Она там возится.

Наши взгляды устремляются от мальчика к хозяину дома. Он открывает рот, но сказать ничего не может.

– Что вы натворили? – первая говорю я. – Кто у вас там, наверху?

– Никого, – отвечает доктор. – Там никого нет.

– Нет, папа, там кто-то есть, – возражает его сын. – Ты же сам сказал, что это та леди, которая задает слишком много вопросов.

У Фишера-старшего такой вид, словно он намерен отрицать все и дальше. Но постепенно это выражение лица сменяется гримасой негодования.

– Она вынюхивала… угрожала мне!

– Вы удерживаете ее там против ее воли? – спрашивает Бен.

– Нет! Ну то есть я как раз собирался ее отпустить…

Мы с боссом срываемся с места и бежим к лестнице.

– Ты покажешь нам, где та леди, Гарри? – просит Бен на ходу.

– На чердаке, – отвечает ребенок. – Папа говорил, она непослушная.

– Правда? – Я поворачиваюсь к Джеймсу и качаю головой.

– В чем дело? – спрашивает Скотт с недоумевающим выражением лица.

Но мы, не обращая на него внимания, мчимся дальше по лестнице.

– Вы не имеете права! – кричит старший Фишер, но сам даже не пытается нам помешать. Он просто поднимается за нами следом, а за ним плетется озадаченный Скотт – причудливая процессия со мной и с Гарри во главе.

Мальчик хватает меня за руку и тянет наверх, к лестничной площадке, а оттуда – к другой площадке с дверью наверху. Из-за двери доносятся глухой стук и полузадушенные крики. Я вцепляюсь в блестящую металлическую ручку и пытаюсь повернуть ее, но безуспешно – похоже, она заперта.

– Ключ, – говорит Бен, поворачиваясь к доктору Фишеру и протягивая руку.

– Он у меня внизу, на…

Но Моретти не ждет, когда тот закончит. Он снова поворачивается к двери и вышибает ее одним ударом ноги. Летят щепки, и мы все вместе вваливаемся на тесную площадку, где оказывается еще несколько простых крашенных дверей. Разобрав, из-за какой из них доносятся сдавленные крики, я толкаю ее и попадаю в темную комнатенку. Пошарив по стенам, нахожу выключатель и нажимаю его.

Посреди комнаты на стуле сидит Карли. Ее ноги привязаны за щиколотки к ножкам стула, руки связаны за спиной, во рту кляп, а с потолка на нее льется тусклый свет маленькой лампочки. Пока я сверлю Фишера взглядом, Бен бросается к ней и начинает ее отвязывать. Она сначала только моргает, привыкая к свету, а потом замечает хозяина дома, и ее лицо перекашивает гримаса гнева. Не могу сказать, что питаю к Карли большую симпатию, но вот так взять связать ее и бросить здесь, в этой чердачной каморке, – это уже за гранью.

Беру ребенка за руку и присаживаюсь на корточки – так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.

– Гарри, вернись, пожалуйста, сейчас в свою комнату. Твой папа спустится к тебе через минуту.

– Что случилось с этой леди? – шепчет он мне прямо в ухо.

– Мы с ней играли в прятки, но теперь мы ее нашли.

– А можно я тоже поиграю? – Глазенки мальчика вспыхивают.

– Может быть, попозже… А пока возвращайся к себе, ладно? Сделай это для меня, можешь?

Гарри разочарован, но все же поворачивается и послушно выходит из комнаты. И слава богу, потому что из освобожденного от кляпа рта Карли уже несутся такие словечки, которые пятилетнему малышу слышать совсем ни к чему.

– Ты у меня за это сядешь! – орет она на доктора Фишера.

– Карли? Это ты? – Скотт так усердно пытается разрешить еще и эту загадку, что все лицо у него буквально идет морщинами от напряжения. – А ты-то что здесь делаешь? И что тут вообще происходит?

– Если б ты хоть раз послушал, что пыталась сказать тебе Тесса, то не ломал бы сейчас голову, – бросает ему Бен, освобождая лодыжки журналистки.

Мой бывший краснеет и поворачивается ко мне, явно за объяснением.

– Не сейчас, Скотт, – говорю я, посылая ему самый убийственный взгляд, на какой только способна. Сзади кто-то тянет меня за куртку, я оборачиваюсь и вижу Гарри. Он вернулся.

– Гарри, милый, мы же договорились, что ты пойдешь к себе в комнату, ты помнишь?

– Это ведь ты моя настоящая мама, правда? – спрашивает ребенок чистым звонким голоском, так что все умолкают, услышав его слова, а у меня перехватывает дыхание.

– Это Ангела забила тебе голову всякой чепухой, – говорит сыну Фишер-старший, но голос у него звучит совсем слабо. Одной рукой он держится за стену, а другую приложил к груди. – Конечно, эта леди – не твоя мама. – С этими словами он пытается взять Гарри за руку, но тот даже не шевелится.

– Моя мама, та, которая на небесах, говорила мне, что у меня есть новая мама, которая настоящая. Она говорила, что наш ангел отведет меня к ней. И я думаю, что Тесса и есть моя новая мама, потому что она любит поезда, как я. – Мальчик смотрит на меня, подняв голову, мои глаза встречаются с его глазами, карими, и его выражение лица кажется мне сразу и чужим, и очень знакомым.

По-моему, у меня даже сердце биться перестало. По крайней мере земля на какой-то миг точно перестала вращаться, а те, кто был рядом со мной, замерли в неподвижности. Перевожу взгляд с Гарри на Джеймса, а потом снова на Гарри. Я еще не до конца поняла, что именно сказал сейчас мальчик, но мне кажется, что это очень-очень важно. Настолько важно, что может перевернуть всю мою жизнь. Но тут все вокруг снова приходит в движение, и мое сердце в том числе. Ка-бум-м, ка-бум-м! Оглушительный звук, от которого сотрясается весь дом, а у меня мутнеет в глазах.

– Что он такое говорит? – нерешительно спрашивает Скотт, глядя на Фишера, и что-то вроде понимания наконец проглядывает в его глазах.

Доктор бледен и тих, его лицо подергивается, а тело обмякло и стало дряблым, словно давно надутый воздушный шар. Все поворачиваются к нему. Даже Карли прекратила ругаться и смотрит на доктора так, словно перед ней какой-то редкий образец в стеклянном футляре.

– Что он такое говорит? – повторяет Скотт. – Мы здесь не дураки, Фишер. За всем этим явно что-то кроется.

Вот именно, если б за этими словами Гарри не крылось так много возможностей, я нашла бы, что сказать мужу в ответ. Но я вся застыла в ожидании, да и не время сейчас для всяких там «я же тебе говорила!».

– Нет, – отвечает медик. – Ничего здесь не кроется. Просто он еще маленький мальчик. У него активное воображение. – Но всем уже ясно, что Джеймс Фишер врет. Гнев и ярость уже покинули его лицо; их место занимают страх, отчаяние и боль.

– Вы ведь дежурили в ту ночь, правда? – спрашиваю я.

Джеймс отрицательно качает головой.

– Скотт, – я поворачиваюсь к нему, – ты должен помнить. Фишер даже подменил записи, чтобы доказать, что на дежурстве был доктор Фридленд. Но Фридленд в тот вечер заболел, ты помнишь?

Понимание продолжает растекаться по лицу Скотта. Наконец-то он слушает меня без своего обычного скепсиса.

– Скотт, он что-то скрывает. Что-то нехорошее, – добавляю я.

Все мои открытия, к которым я до сих пор безуспешно пыталась привлечь внимание мужа, начинают проникать в его неподатливый мозг.

– Нет, – говорит хозяин дома. – Вы всё не так поняли…

Скотт в мгновение ока проносится мимо меня, вцепляется в ворот его джемпера и с размаху так прижимает его к стене, что тот ударяется головой о штукатурку. С его носа соскальзывают очки и, тоненько звякнув, падают на пол.

Бен бросает Карли и пытается оттянуть Скотта от доктора.

– Успокойся, – говорит он. – Оставь его! Пусть рассказывает.

– Что ты наделал? – сквозь зубы спрашивает Скотт у Джеймса. Его руки подбираются к горлу доктора и сжимают его так, что у того начинает багроветь лицо.

Ребенок плачет, и я обхватываю его обеими руками и прижимаю лицом к себе, чтобы скрыть от него эту ужасную сцену.

– Перестань! Перестань! – кричу я. – Ты пугаешь Гарри! Скотт, ты этого хочешь? Устроить маленькому мальчику психотравму?

Мои слова, кажется, доходят до Скотта, потому что он отпускает Фишера. Доктор соскальзывает вдоль стены на пол, судорожно хватаясь руками за помятое горло и со свистом дыша. Бен опускается рядом с ним на колени, проверяет, в порядке ли он.

Гарри извивается у меня на руках, хочет, чтобы я поставила его на пол.

– Папа! – кричит он, после чего вырывается из моих рук, подбегает к полузадушенному отцу, обнимает его и прячет лицо у того на груди. – Папочка, почему они кричат на тебя? Почему ты дрожишь? – Его слова прерываются рыданиями, и меня охватывает раскаяние за то, что наше появление здесь принесло маленькому мальчику столько горя. Но у нас не было выбора: я должна узнать правду.

Джеймс тоже начинает всхлипывать. Он обнимает Гарри обеими руками и целует его в макушку.

– Хорошо, я все расскажу, – говорит, точнее, шепчет он нам со Скоттом. – Я все вам расскажу.

Глава 34

Карли подходит и встает рядом со мной, растирая запястья и вращая плечами. Надо бы спросить, как у нее дела, но у меня язык прилип к гортани. Это шок, страх перед тем, что вот-вот скажет нам доктор Фишер.

– Может быть, я пока отведу Гарри вниз? – спрашивает Бен, подходя к малышу, который буквально вжался в тело отца. – Гарри? Пойдем вниз, поиграем во что-нибудь? Хочешь показать мне свою комнату?

– Я не хочу уходить! – кричит ребенок. – Я хочу остаться с папой.

– Ты, кажется, говорил, что любишь поезда? – заходит Бен с другой стороны. – А у тебя есть хорошие, такие, чтобы ты мог показать их мне?

– Покажи ему свои поезда, Гарри, – бормочет Джеймс, отрывая от себя сына.

– Я не хочу уходить! – скулит малыш.

– Гарри, – говорит хозяин дома, и его голос звучит строго, несмотря на появившуюся в нем хрипотцу.

Мальчик встает. По его щекам бегут слезы, нижняя губа дрожит, но взять себя за руку он Бену все же позволяет.

– Пошли, Карли, – командует мой босс, поворачиваясь к журналистке. – Ты тоже с нами.

– Я остаюсь здесь, послушаю, что он скажет, – отвечает она.

– Нет, ты идешь с нами. Пошли, – настаивает Бен.

– Ни за что. Никуда я не…

– Пожалуйста, Карли, – прошу ее я. – Наша договоренность по-прежнему остается в силе, но этот разговор должен пройти только между мной, Скоттом и доктором Фишером. Хорошо?

Нехотя соседка все же выполняет мою просьбу и угрюмо плетется следом за Беном и Гарри.

Когда их шаги затихают на лестнице, Фишера, который по-прежнему сидит на полу, начинает бить дрожь. Он плачет.

– Господи, – шепчет он. – Что же я натворил…

Я молча гляжу на него, со страхом думая о том, что такого мог сделать этот человек, отчего он теперь превратился в хнычущую развалину, и даже не пытаюсь вообразить, что мы сейчас услышим. Хотя, с другой стороны, я, кажется, уже знаю.

– Может быть, лучше начать с начала? – предлагаю я наконец каким-то не своим голосом. И опускаюсь рядом с доктором на колени, чтобы видеть его лицо.

Скотт остается стоять, скрестив на груди руки и все еще чуть ли не дымясь от ярости.

– Я… то, что я сделал… это ужасно, – бормочет Фишер. – Хуже, чем ужасно.

– Расскажите мне всё, – говорю я.

– Ладно, – тихо соглашается доктор. – Я расскажу. – Он переводит дыхание, глядя в потолок, и на мгновение сжимает кулаки. – Вы уже знаете, что я врач, акушер. И знаете, что я работал в клинике Балморал. – Голос у него сиплый и еле слышный – видимо, Скотт что-то повредил ему, когда душил. Глаза подернуты красной сеткой сосудов, а руки дрожат так, что он зажимает их между коленями, чтобы они ему не мешали. – В ту ночь, когда вы должны были родить, доктор Макс Фридленд, ваш ведущий врач, заболел, и меня вызвали на замену. Но вы вряд ли знаете, что у моей жены, Лиз, в ту ночь тоже начались схватки. Она лежала в палате рядом с вашей.

Я слушаю его со страхом и в то же время с таким интересом, что буквально не могу оторвать от него глаза.

Он сосредоточенно смотрит в одну точку, вспоминая.

– Когда я приехал, у вас все было уже в разгаре, да и акушерка была хорошая, опытная, так что я сосредоточился на Лиз. Разумеется, в момент рождения нашего первенца мне хотелось быть с женой, но поскольку людей в клинике не хватало, а ваши роды шли без всяких осложнений, я решился на подмену. Вашей акушерке сказал, что, если у вас что-то пойдет не так, пусть она тут же зовет меня, но та ответила, что с вами всё в порядке. А потом… – Джеймс поднимает голову, смотрит на меня, затем на Скотта и, в конце концов, снова упирается взглядом в колени. – Потом сложности начались у моего ребенка. Пуповина обвилась вокруг шейки, сдерживая нормальный ток крови и отрезая поступление кислорода. Обычно при мне в таких случаях была акушерка, но тогда я оказался слишком самонадеянным – мне казалось, я все держу под контролем. – Тут его голос прерывается, и он прокашливается. – Я делал все, что мог, надеясь спасти ее, но я был в панике. Обычно я спокоен и действую профессионально. Каждый год я принимаю сотни здоровых младенцев. Но это была моя жена, мой ребенок. Ребенок, которого мы пытались зачать целых десять лет. Я… я не смог спасти нашу девочку. Она умерла. Моя дочка умерла. Я не смог спасти ее. Это моя вина.

– Девочка? – тут же переспрашивает Скотт. – Дочка?

– Я принял решение, – говорит Фишер. – Принял его за долю секунды, и с тех пор его последствия преследуют меня. Вы должны мне поверить, я ничего такого не планировал. Я вообще не понимал тогда, что делаю. Просто не знал, как скажу Лиз о том, что нашей девочки больше нет.

Мое сердце бьется в такт его словам. Сначала в медленном маршевом ритме, потом постепенно ускоряясь.

Джеймс смотрит на меня.

– Вы тогда уже родили одного здорового близнеца. На подходе был второй, и вот тогда я это и сделал.

Я вся дрожу. Дрожу целиком, от макушки до пяток, даже зубы во рту и те щелкают. Я знаю, что он скажет сейчас, но я не хочу это слышать. Как я это вынесу?

– Лили была моей дочерью, – говорит Фишер. – Нашей с Лиз. Но она умерла через несколько минут после рождения, и я был вне себя от горя. Наверное, я тогда чуть-чуть спятил.

– Лили была вашей? – шепчу я, чувствуя, как по моей коже пробегают мурашки.

Но доктор не отвечает, так он занят своей исповедью.

– Скотт, вы были заняты телефоном, писали родственникам, что у вас родился сын, – продолжает он свой рассказ. – Я еще сказал вам, что телефоны могут повлиять на больничное оборудование, и велел вам выйти из комнаты. Сказал, чтобы вы шли в залу ожидания для родителей. И добавил, что ваш второй ребенок появится на свет минут через двадцать. Я солгал.

Теперь Фишер снова обращается ко мне.

– Сразу перед тем, как родился ваш второй ребенок, я выслал акушерку проверить другую роженицу. Процесс рождения первого ребенка и болеутоляющие мешали вам ясно воспринимать реальность. В момент чистого безумия я подменил детей. Подменил вашего живого ребенка на своего, мертвого.

Он теребит себя за щеку, будучи не в силах посмотреть в глаза мне или Скотту. Его взгляд устремлен куда-то далеко.

– Гарри… был братом Сэма, – говорит Фишер. – Он был вашим вторым ребенком. Он есть ваш второй ребенок. Я сделал ужасную вещь, знаю. Мне нет оправданий. Но тогда я говорил себе, что ведь у вас уже есть один здоровый малыш. Я говорил себе, что делаю это ради Лиз, чтобы уберечь ее от горя. Она бы не смогла с этим жить… Мне жаль, мне так ужасно жаль…

– Уберечь ее от горя? – еле слышно шепчу я себе. – А я? Как же мое горе?

Доктор продолжает твердить, как ему жаль. Надо же, сотворил такую кошмарную вещь, а извиняется так, словно взял последний кусок пирога с тарелки, или машину мне поцарапал, или случайно толкнул меня своей тележкой в супермаркете!..

– За такое одним извинением не отделаешься, – вырывается у меня. – Нельзя просто взять и получить прощение за то, что вы взяли и подменили моего здорового, дышащего малыша на вашу мертвую дочку.

Но Фишер все твердит одни и те же слова, снова и снова:

– Мне жаль. Мне очень, очень жаль.

– Прекратите! – кричу я. – Хватит извиняться. Хватит!

Он на минуту умолкает, но почти тут же снова открывает рот и продолжает говорить, объяснять, не замечая, что каждым своим словом разбирает мою жизнь по винтику.

– Моя жена ничего не знала, – торопливо рассказывает он. – Она думала, что Гарри наш собственный. Она и любила его так, словно он был наш. И я тоже. Я похоронил правду глубоко в своем сердце. Но у правды всегда бывают неудобные, острые края. И они резали меня изнутри. День за днем.

Мне хочется заорать ему, что я в точности знаю, как именно режут человека изнутри эти беспощадные края-лезвия. Но я заставила себя молчать. Молчать и слушать. Признания лились у Фишера изо рта, как непрерывный поток вирусов, инфицируя нас.

– Когда моей жене поставили диагноз – последняя стадия рака, – что-то как будто нашло на меня. Откровение. Я подумал, если не скажу ей про Гарри сейчас, то у меня никогда не будет другого шанса. И я признался. Рассказал ей обо всем, что сделал тогда. Она была потрясена. Шокирована. Раздавлена. Она умерла, презирая меня. И имела на это полное право. Вот что я с ней сделал. А ведь я всегда хотел быть только врачом. Помогать людям. И вот что из этого вышло… – Голос доктора срывается, он роняет голову в ладони.

Теперь, когда я знаю всю правду, она словно вытягивает силы из моего тела, и я ложусь на пол, щекой к доскам, подгибаю колени и подтягиваю их к животу. Правда проникает в каждую клеточку моего тела, как яд, выпущенный под кожу из шприца. У меня не осталось слов, одни слезы. Осознание того, что со мной произошло, наполняет меня горечью, подобно тому, как запах полыни наполняет горечью нос. Как много я потеряла… Как многого меня лишили… Горя по умершей дочери, которая не была моей. Опустошения после смерти Сэма. Состояния бездетного материнства. Всего. Всего, что так трудно было перенести, особенно теперь, когда я знаю, что переносить это было вовсе не нужно.

Но с другой стороны, разве я не поняла это с самого начала? С того дня, когда Гарри появился в моей кухне и я увидела такие знакомые темные кудряшки и глаза, точную копию глаз моего покойного сынишки…

Поняла. В глубине души я поняла все сразу.

Оно, это знание, толкало меня вперед все последние дни. Гнало к цели, несмотря на риск потерять то, что у меня еще осталось. Это знание лежит в основе моего существа: это материнский инстинкт.

– Мне очень жаль, – точно заведенный, твердит сквозь слезы Фишер. – Мне очень, очень жаль.

Какой-то рев заставляет меня подняться – это Скотт налетает на Джеймса, хватает его за джемпер и вздергивает над полом. Стоя на коленях, я вижу, как от его удара кулаком в лицо у врача лопается губа. Кровь хлещет из нее, брызжет на пол. Доктор слишком поздно вскидывает руки и не успевает защититься. Отбиваться он и не пытается. Только прикрывается руками и терпит.

– Я тебя убью! – ревет Скотт, снова занося кулак и нанося ему удар в челюсть. – Убью тебя на хрен, ты, гребаный кусок дерьма!

Он и впрямь его сейчас прикончит.

– Скотт! – кричу я. – Перестань, Скотт, пожалуйста, перестань!

– Он разбил нашу жизнь, Тесс! – кричит он в ответ, и его неутомимый кулак взлетает снова. – Он все у нас забрал! Все. – Новый удар оказывается таким же зубодробительным, как и два прежних. За ним следует еще удар, и еще. – Его убить мало за то, что он сделал.

– Скотт! – воплю я. – Пожалуйста, остановись! Подумай о Гарри!

Наверное, он меня услышал, потому что очередной удар оказывается не такой силы, как предыдущие. А следующий уже и ударом-то не назовешь. Наконец муж отворачивается от Фишера, чье лицо теперь похоже на кровавую маску со светлыми дорожками от слез и соплей. Лицо самого Скотта побелело от горя. Подозреваю, что и на моем лице написано сейчас то же самое.

Я раскрываю мужу объятия, и он, шатаясь, точно пьяный, прижимается ко мне. Мы обнимаем друг друга так крепко, что становится больно. Физическая боль на миг вытесняет другую. Раны, которые вызывают ее, так глубоки, что я сомневаюсь, настанет ли когда-нибудь время, когда они затянутся полностью.

Как вдруг меня осеняет: Гарри – мой сын. Он жив. Он здесь, в этом доме.

И я – его мать.

Глава 35

Спустя восемь месяцев

Долгожданный ветерок шелестит сквозь деревья, колышет листву на конском каштане у меня над головой. Скоро наступит время, когда их коричневые, точно лакированные плоды начнут падать на землю. На другом конце скамьи раскрасневшаяся женщина в цветастом платье что-то строго внушает двум маленьким мальчикам, которые, выслушав ее, убегают играть в парк. Мы переглядываемся и улыбаемся друг другу.

– Здесь хотя бы тенек, – говорит женщина, вытаскивая из рюкзака бутылочку с водой и делая большой глоток. – Зато, пока мы сюда дошли, я чуть не растаяла. Хотя я не жалуюсь, – тут же добавляет она. – Скоро настанут дни, когда мы еще вспомним нынешнее солнышко.

Я с улыбкой киваю и снова смотрю на детскую площадку.

– Мальчик, девочка? – спрашивает моя соседка. – Или оба?

– Мальчик, – отвечаю я, и на сердце у меня теплеет. – Вон там, на лазалке. – И показываю на Гарри, который уже прошел на руках всю подвесную лесенку и теперь смотрит на меня – проверяет, видела я его достижение или нет. Я хлопаю в ладоши, соседка тоже хлопает, и мне даже со скамейки видно, как раздувается от гордости его грудь.

– Ладно, – говорит женщина в цветастом платье, вставая, – покой нам только снится. Пойду, подтолкну моих двоих сорванцов на качелях.

– Удачи, – отвечаю я ей с улыбкой.

– Ты видела, мама? – подбегает ко мне Гарри. Я чмокаю его в щечку и даю выпить пару глотков воды. – Я дошел до самого конца и даже не остановился ни разу!

– Да, у тебя здорово получилось, – подтверждаю я. – Суперсильные мышцы. Это все, наверное, от овощей, которые ты ешь каждый день. – Хлопаю по скамье ладошкой, и сын взбирается на сиденье и садится рядом со мной. – Хочешь пожевать чего-нибудь?

Он кивает. Я достаю из сумки баночку с виноградом, снимаю крышку и отдаю ему лакомство.

– Спасибо, – говорит Гарри, и я снова целую его в макушку, прямо во взмокшие от пота кудряшки. – Когда я пойду к Скотту?

– Не раньше выходных, – отвечаю я. – Вы с ним идете в кино, ты помнишь? – Гарри зовет меня мамой, но вот называть Скотта папой отказывается, что, как я знаю, доставляет мужу большую боль, но дело, наверное, в том, что мальчику кажется, что у него уже есть отец, хотя он с ним больше и не видится.

Имя Джеймса Фишера было вычеркнуто из Национального регистра врачей Великобритании. Сейчас он отбывает шестилетний срок за похищение ребенка и незаконное удержание журналистки Карли Дин. Скотт считает, что ему дали слишком мало, но я как раз думаю, что это идеальный для него срок. Он отнял у нас почти шесть лет жизни с Гарри, пусть теперь отдаст из своей жизни те же шесть лет. Я знаю, тому, что он натворил, нет прощения, но ведь после тюрьмы ему предстоит жить с последствиями своего поступка – одному…

Я говорила соцработнику, что не буду против, если Гарри захочет продолжать общаться с Джеймсом. Но оказалось, что тот сам не хочет, чтобы ребенок навещал его в тюрьме. Он считает, что это будет слишком горько для мальчика. Не могу сказать, что меня это не радует.

Ангела Мерида Флорес была готова тоже отправиться в тюрьму за то, что сделала, но, как выяснилось, ей не о чем беспокоиться. Разве можно преследовать человека за то, что он возвратил ребенка его настоящей матери? Судебное разбирательство продолжалось долго, но в конце концов ей был вынесен оправдательный приговор.

Я не стала сообщать полиции о том, что Карли без спроса проникала в мой дом. Она принесла мне свои извинения, и я подумала, что, может быть, именно благодаря ей все сложилось так, как сложилось, и мой сын вернулся ко мне. И потом, если б не она, мне никогда не хватило бы смелости преследовать Фишера так упорно, и моя жизнь и по сей день оставалась бы прежней. Я была бы глупой простушкой Тессой. Бездетной. Возможно, частично безумной. Содрогаюсь при одной мысли об этом. Так что пусть все остается как есть.

Карли продала (с моего разрешения) свою историю газетам, и я получила такой солидный кусок ее гонорара, что мне хватило на покупку новой двухкомнатной квартиры в бывшем особняке эдвардианской эпохи – прелестной, полной света и воздуха, с окнами, выходящими в сад, и всего в паре минут ходьбы от «Центра Моретти». Дом, в котором мы когда-то жили со Скоттом, я продала. И сразу вздохнула с облегчением – вся боль, память всех обид, пережитых мной в том месте, словно остались там, позади. Я как будто сбросила старую кожу, которая стала мне слишком тесной.

Я не согласилась на должность управляющего «Центром Моретти», которую предложил мне Бен, так как хочу больше времени проводить с Гарри. Зато я помогала ему советом в организации нового, расширенного садового центра, и было очень здорово ощущать, как ко мне возвращается способность мыслить как ландшафтный дизайнер.

Скотту тоже есть чем заняться – у них с Элли родился сын, брат Гарри, Эйден. Забавно, но каждый раз, когда я захожу к ним, чтобы оставить Гарри, Элли даже не может смотреть мне в глаза. То ли чувствует свою вину за то, что обвиняла меня, то ли ей просто неловко, то ли еще что. Думаю, ей следовало бы просто найти в себе силы извиниться и, перешагнув через это, жить дальше. А еще я думаю, что материнство дается ей несколько тяжелее, чем она предполагала, да и у Скотта каждый раз, когда я вижу его, замученный вид. То самодовольное превосходство, которым они прежде щеголяли передо мной, куда-то испарилось, сменившись если не уважением, то по крайней мере скромностью, хотя, скажи им кто-нибудь об этом, они первыми бросились бы это отрицать.

Прошедшие месяцы были замечательными, хотя и не легкими. Особенно нелегко пришлось Гарри – полученная психологическая травма сказалась на нем очень сильно. Мы с ним все еще ходим на еженедельные консультации. А еще он скучает по Лиз, своей «другой маме». Когда Гарри только переехал ко мне жить, соцработник навещала нас регулярно, но в конце концов она убедилась, что нас можно оставить вдвоем и ничего страшного не случится. И что я вполне подходящая мать.

А я открыла для себя, что даже человеку, находящемуся в пучине горя, жизнь может подарить новую радость и надежду. Я все еще горюю по дочке, которая, как выяснилась, не была моей, и никто никогда не заменит мне моего дорогого мальчика, моего Сэма, но зато судьба дала мне второй шанс с Гарри. И хотя они были разнояйцовыми близнецами, у меня все равно иногда бывает такое впечатление, будто ко мне вернулась частичка Сэма. Гарри – мое спасение. Именно он дает мне силы начинать каждый новый день.

– Бен! – кричит мой сын, после чего срывается со скамьи и летит через всю площадку к приближающемуся мужчине. Моретти обеими руками подхватывает его с земли, кружит и лишь потом, широко улыбаясь, снова осторожно опускает на асфальт.

Просто удивительно, до чего же быстро они поладили, как будто сто лет друг друга знают. Мы с Беном не торопимся, но без него последние несколько месяцев показались бы мне кошмаром. Я поднимаю руку, приветствуя его.

– Ну как тут поживают мои самые любимые люди на земле? – спрашивает мой босс, подходя к скамейке и с сияющими глазами нагибаясь ко мне за поцелуем.

– Хорошо, – в один голос отвечаем мы с Гарри, а летний ветерок доносит до нас голоса и смех играющих на площадке детей.

– Как насчет пиццы у меня сегодня? – спрашивает Бен. – Гарри, я тут подумал, может, тебе захочется помочь мне приготовить ее? Знаешь, на свете нет ничего вкуснее домашней пиццы.

– Можно мы придем, мама? – тут же спрашивает у меня сын.

– М-м, пицца… Ладно, мы придем.

Бен берет мою руку и целует костяшки моих пальцев. А затем встает и прячет за спиной обе руки.

– В какой, Гарри?

Мальчик тоже встает и начинает внимательно разглядывать Бена – с выбором он не торопится.

– Ну какая, левая или правая? – подзадоривает его тот.

– Правая!

– Ну, знаешь ли, это просто удивительно! – восклицает босс, притворяясь пораженным. – Как ты узнал? Ты, наверное, волшебник. – Он протягивает ребенку правую руку, и на его открытой ладони лежит мячик-попрыгун из мультика про Томаса Танка. – Хочешь сыграть?

Гарри кивает так яростно, что кудряшки прыгают вокруг его лица. Вдвоем они отбегают на лужайку позади детской площадки и начинают перекидываться там мячом, а я наблюдаю за ними. Бен дурачится, притворяется, будто не может поймать мячик или вот-вот уронит его, а малыш прямо-таки надрывается от смеха.

Я не верю в то, что у кого-то бывает идеальная жизнь. Как говорится, дерьмо случается со всеми. Я, например, свою порцию получила сполна. И в «жили они долго и счастливо» тоже как-то не очень верю. Но вот я сижу здесь, на парковой скамейке, наблюдаю за своей зарождающейся семьей и понимаю, что ко мне – пусть отчасти, но все же – вернулось то, что я считала потерянным навсегда. Что это, хеппи-энд? Может быть. А может быть, и нет. Скорее хорошее начало.

Письмо от Шалини

Большое спасибо всем, кто решил почитать этот роман. Если вы получили удовольствие от книги и хотели бы следить за всеми моими дальнейшими релизами, подпишитесь здесь.

Возможно, вы также решите рассказать об этой книге своим друзьям или даже опубликовать отзыв онлайн. Мне очень хотелось бы знать ваше мнение о моем романе, а еще мне бывает ужасно приятно помогать новым читателям открывать для себя мои книги.

Обожаю получать письма от моих читателей, которые могут связаться со мной через мою страницу в Фейсбуке, Твиттере, на Гудридз или через мой веб-сайт.

Большое спасибо!

Фейсбук ShaliniBolandAuthor

Твиттер @ShaliniBoland

www.Shaliniboland.co.uk

Благодарности

Как и всегда, прежде всего хочу поблагодарить моего фантастического мужа Пита Боланда, который приносит мне чай и прогоняет все мои сомнения, пока я пишу. Ты всегда готов помочь мне, когда у меня цейтнот или когда нужно продумать особенно замысловатый сюжетный ход. Спасибо тебе, спасибо, спасибо!

Все мои прежние книги я публиковала сама; это первый роман, вышедший в свет при участии издателя. И хочу поблагодарить «Букотур» за то, что она сделала этот переход столь приятным и гладким. Огромное спасибо Наташе Хардинг, моему новенькому редактору: она очень талантлива и всегда готова помочь и словом, и делом, за что я ее очень и очень люблю. Спасибо тебе за твою веру в мои книги и за твое неустанное усердие в стремлении заставить их сиять.

Большое спасибо и всей команде «Букотура». Я горжусь тем, что стала частью такой замечательной семьи, и надеюсь, что у меня еще будет возможность лучше узнать каждого из вас. Гуру пиара Ким Нэш и Ноэль Холтен, вы лучшие. Просто не понимаю, как вам удается проворачивать столько дел всего за двадцать четыре часа. Спасибо вам, вы потрясающие!

Я считаю, что мне очень повезло общаться с таким экспертом полицейской работы, как офицер Сэмми Х. К. Смит, чьими советами я неизменно пользовалась, описывая работу полиции в этой книге. Спасибо вам за время, которое вы уделили мне, и за ваше терпение. Любые отклонения, допущенные мной в описании любых полицейских процедур, остаются на моей совести. И готовьтесь – как только я засяду за следующую книгу, имейлы с вопросами от меня снова полетят на ваш почтовый ящик.

Множество благодарностей Терри Харден, Джули Кари и Амара Джилло за бета-ридинг и корректуру. Также благодарю Хелен Бойс из ТБС, Дэвида Гилкриста, Сару Макинс и Кэролайн Мастон из Британского клуба криминальной книги – ваш бесконечный энтузиазм по отношению ко всем вообще авторам не перестает меня удивлять.

И наконец, последняя благодарность, самая главная – благодарю всех моих читателей, а особенно тех, кто берет на себя труд не только читать, но также комментировать и рецензировать мои книги. Вы оказываете мне неоценимую помощь. И я очень это ценю.

1

Флит-стрит – улица в Лондоне, на которой традиционно располагались офисы крупнейших британских газет и новостных агентств; стала синонимом английской прессы.

2

Телефон экстренной помощи в Великобритании.

3

Модель минивэна фирмы «Фольксваген», выпускаемая в Великобритании.

4

Название гостиничной сети.