ГЛАВА 16

ПОВЕРЖЕН

Несмотря на лидерство, первая фаза матча закончилась с пугающим для чемпиона результатом. По мнению Карпова, уверенность Спасского в себе была разрушена.

Четвёртая партия игралась в зале, уже без камер. Тораринссон таинственно намекал, что история с телекамерами может скоро разрешиться, поскольку есть «один вариант, который Фишер принимает», однако деталей не уточнял. Партия была невероятно напряжённой. Выказав поразительную, даже отчаянную самоуверенность, Спасский избрал сицилианскую защиту — контратакующий дебют, популярный у гроссмейстеров, но сам он применял его крайне редко. Фишер знал этот дебют лучше, чем кто бы то ни было, поскольку играл так чёрными бессчётное число раз. Спасский решил воспользоваться испытанным оружием Фишера против настоящего мастера: храбрый психологический приём.

Дебют, изобретённый сицилийцем Джоакино Греко, жившим в 17-м веке, упоминается в советском фильме 1925 года «Шахматная горячка», в котором снялся тогдашний чемпион мира по шахматам Хосе Капабланка. Брак заходит в тупик из-за того, что муж слишком увлечён шахматной игрой. В конце концов супруги примиряются — жена начинает понимать красоту шахмат. Её последняя фраза перед финальным поцелуем такова: «Дорогой... давай попробуем сицилианскую защиту».

На 16-м ходу Фишер неразумно принял жертву пешки, после чего два слона Спасского заполучили всю доску, распределив между собой контроль над большими диагоналями. Если бы чемпион в сложном миттельшпиле сделал кажущийся на первый взгляд опасным ход ладьей, он бы заставил белых (Фишера) продвинуть пешку. Позднее эта пешка помешала бы маневру, с помощью которого Фишер в конечном счёте спасся. Фишеру повезло, и партия закончилась вничью. Позже эксперты пришли к общему заключению, что Спасский избрал неверный порядок ходов и сам лишил себя победы. Вместе с тренерами он проанализировал развитие партии вплоть до 19-го хода. Однако ответные ходы Фишера в дебюте были столь быстрыми, что по ходу игры Спасский изводил себя мыслью, что где-то дал слабину и его отрепетированная линия разгадана соперником. Решив, что он нашёл более сильное продолжение, на 19-м ходу Спасский отклонился от домашней разработки команды.

За пределами игрового зала американцы всё ещё проявляли недовольство, хотя несколько жалоб Фишера были удовлетворены. Их следующая атака, начатая в перерыве между партиями, оказалась настоящим кошмаром. Фред Крамер настрочил от лица Фишера список из четырнадцати новых требований, который таинственным образом попал в прессу. Возмутительный характер некоторых из них заставил Крамера выглядеть глупо, а Фишера выставил истеричной примадонной. Он, Фишер, хотел: другую машину (что-нибудь получше предоставленного ему двухлетнего «мерседеса»), исключительное пользование бассейном гостиницы, доску с клетками меньшего размера, больше карманных денег (десяти долларов в день ему было недостаточно), другой номер в гостинице и более широкий выбор журналов. Поскольку некоторые пункты касались отеля «Лофтлейдир», менеджер жёстко заявил: «Мистер Фишер — ценный гость, но он не владелец нашего отеля». Крамер был взбешён, поскольку закулисные обсуждения всплыли в печати. «Это настоящий удар в спину», — жаловался он.

Пятая партия игралась в четверг, 20 июля. Пешка на d4, конь на f6, пешка на с4, пешка на e6, конь на c3, слон на b4 — защита Нимцовича, где чёрные быстро развивают свои фигуры и часто меняют слона на коня. В результате может возникнуть крайне несбалансированная позиция. Спасский не торопился, затратив на первые двадцать ходов 1 час 45 минут и оставив на дальнейшую игру в среднем по две минуты на ход. На 11-м ходу Фишер предпринял оригинальный маневр конем, который поначалу большинство игроков не поняли, поскольку взятие этого коня непоправимо портило его пешечную структуру от чего предостерегают начинающих игроков. Пешки имеют тенденцию создавать структуру, где на них трудно напасть и когда они представляют собой оборонительный щит, — то есть они стремятся находиться рядом и поддерживать друг друга. В наполеоновских войнах британская пехота обычно наступала рядами, а французы — колоннами; для пешек британская стратегия подходит гораздо лучше. Но Фишер глубоко вник в позицию и внезапно перешёл в наступление, превратив «слабые пешки» в мощную силу.

Хотя претендент добился лучшей позиции, для реализации своего небольшого преимущества ему предстояла долгая борьба, более двух дюжин ходов и несколько часов концентрации. Даже если он будет играть в высшей степени точно, победный исход не казался полностью очевидным.

Однако ничего этого не потребовалось. На 26-м ходу Фишер атаковал ферзя Спасского конем. У русского было несколько безопасных и достойных путей отхода. Но он не выбрал ни один из них. Вместо этого он отвел ферзя на одну клетку. Это было катастрофической ошибкой. Фишер забрал пешку слоном, и игра была закончена. Спасский тут же понял, что слона Фишера нельзя взять из-за простой ловушки.

Он совершил вопиющую ошибку, которую любой шахматист совершает хотя бы раз в своей карьере; осознаёшь сделанное — и сердце падает — в тот момент, когда пальцы уже поставили фигуру на новую клетку. Шахматы — самый непрощающий вид спорта; после таких промахов не существует ни реабилитаций, ни повторных шансов.

Исландцы отнюдь не эмоциональные люди; самообладание — их национальная черта, которой они гордятся. Но тут толпа взорвалась, выкрикивая: «Бобби! Бобби!» Все затопали ногами, раздались аплодисменты. В буфете североевропейская публика проявила поистине греческий восторг, подбрасывая в воздух тарелки и стаканы. Счёт сравнялся, у каждого было теперь по 2,5 очка, и давление на Спасского внезапно увеличилось. Фишер покинул зал вполне довольным, а американский лагерь устроил брифинг для прессы: «Русские на грани срыва. Кончиками пальцев они цепляются за рассудок».

Виктор Ивонин по возвращении в Москву присутствовал на обсуждении матча, проходившем в кабинете министра Сергея Павлова. Были приглашены три экс-чемпиона мира — Петросян, Смыслов и Таль — и четыре других первоклассных гроссмейстера: Керес, Корчной, Семён Фурман и Леонид Штейн. Как Спасскому позволили применить защиту Нимцовича в пятой партии, вопрошал Петросян: чемпион безнадёжен в возникающем здесь типе позиций, как белыми, так и чёрными!.. Они понимали тщетность этой встречи. Как помочь Спасскому, находившемуся от них в нескольких тысячах миль, да ещё на такой поздней стадии? В любом случае они не могли советовать ему, что делать. Однако аппаратчики желали знать мнение экспертов, подобно тому, как премьер-министр хочет выслушать мнение военных о ходе далёкой кампании.

В Рейкьявике продолжались ежедневные дискуссии о камерах в зале между ИШФ, Фредом Крамером и представителями телевидения. Исландский бюджет получил от телевидения большие доходы. Заплатив значительные суммы, организаторы и продюсеры нуждались в каких-то гарантиях, что мнение Фишера не изменится. Чтобы попытаться изменить неприязненное отношение Фишера к Фоксу, привлекли американскую телекомпанию Эй-би-си.

Заключать сделку телекомпания послала 36-летнего Чета Форте, хота предполагалось, что в сентябре он должен будет работать на мюнхенской Олимпиаде. Он сам был знаменитым спортсменом: несмотря на рост всего метр семьдесят, Форте являлся баскетбольной звездой Колумбийского университета.

В своем гостиничном номере Фишер сказал Форте: «Я определённо хочу, чтобы это снимали, но не хочу, чтобы съёмки мне мешали». Форте вел себя мягко. Позже он сказал прессе: «Бобби проявляет незрелость во многих жизненных вопросах... но если с ним посидеть и поговорить, то ваше мнение изменится». Вечером 22 июля, в субботу, они провели в зале почти два часа, и Форте терпеливо объяснял, каким образом можно обеспечить бесшумность и невидимость камер.

Тупиковая ситуация длилась две недели. В какой-то момент Фишер потребовал, чтобы Фокса выслали из Исландии (он остался). Фокс гневно ответил на появившиеся слухи о том, что его отстранили от дел, указав (совершенно справедливо), что всё ещё обладает эксклюзивными правами. «Я не вышел из игры», — заявлял он. Тораринссон сочувствовал трудностям Фокса: «Это не вопрос денег. Речь идёт о принципах. Мы сыты по горло требованиями Фишера. Этот фарс нельзя продолжать». Появился другой представитель Эй-би-си, Лорн Хассан. После длительных переговоров с юристами Фишера он решил, что можно получить разрешение на установку одной камеры на первом этаже зала, в задней его части, и ещё двух по сторонам зала.

Уже первый ход шестой партии, игравшейся в воскресенье 23 июля, потряс шахматный мир: Фишер продвинул пешку ферзевого слона на две клетки. Дебют, известный как «английское начало» (впервые зарегистрировано в 1843 году, когда его применил англичанин Говард Стаунтон), противоречил прямому стилю игры американца и не входил в его, по сведениям, ограниченный дебютный репертуар; так он открывал игру только дважды. Когда-то Спасский заметил о Фишере: «Он играет только один тип дебютов и не сможет найти ничего другого» — и теперь пожинал плоды своей самоуверенности. Трудно преувеличить степень всеобщего удивления. Выглядело так, словно боксёр-правша внезапно стал левшой, ведя бой левой рукой, а не правой, как ожидал противник.

Крогиус утверждает, что разработал детальные планы на тот случай, если Фишер вдруг решит изменить своим дебютным привычкам. Играя белыми, американец неизменно, за исключением буквально нескольких случаев, начинал партию ходом e2-e4, двигая королевскую пешку на две клетки. «Спасский не хотел тратить время на изучение подготовленного мною материала, — говорит Крогиус. — Когда его спросили, что он предпримет в ответ на 1.c4 или 1 .d4, Спасский мне сказал: "Не тратьте время на эту ерунду — Фишер никогда не станет так играть"».

Партия получилась грандиозной, лучшей из всех сыгранных до этого. Гарри Голомбек назвал её «шедевром от и до». Фишер создал, а затем безжалостно использовал уязвимые места в баррикаде Спасского, взломав её с помощью батареи из ладей и ферзя, при этом ни разу не подвергнув опасности свою позицию. Спасский оказался в цугцванге — этот термин означает необычную позицию, в которой игрок предпочел бы вообще не ходить, поскольку любой ход только ухудшит его положение. Чёрные сдались в жалкой позиции: одинокий король забился в угол, как человек, оказавшийся в душевой кабине, когда его дом рухнул. Переполненный зал вскочил как один; ошеломлённый и раздавленный Спасский присоединился к аплодисментам, признавая творческую изобретательность, жертвой которой он пал. Фишер вышел в лидеры. Даже гроссмейстеры начали шептаться, что Спасский, вероятно, уже сломлен и его игра никогда больше не будет прежней. В шахматах такое случалось.

В течение этого периода команда Спасского послушно рапортовала в Спорткомитет, что проблемы чемпиона порождены его отходом от тщательно разработанных планов. В Москве гроссмейстеры критиковали дебютную неподготовленность Спасского и его импровизации. Тем не менее они считали, что ещё не всё потеряно.

Ивонин полагал, что Спасский находится в невыгодном положении, сидя на жёстком стуле, тогда как Фишер крутится и вертится в своем модном кресле, обтянутом чёрной кожей. В седьмой партии равновесие было достигнуто. Публика, пришедшая в зал, увидела два неотличимых друг от друга кресла. Герману Миллеру, мичиганскому мебельному фабриканту, чемпионат принёс прибыль: советская сторона через ИШФ заказала ещё одно его кресло. Крамер выразил горячий протест, хотя не имел для этого никаких реальных оснований, и охранникам пришлось физически его удерживать, чтобы он собственноручно не вынес привезённую мебель.

Это было не единственное изменение. Фишер снова обеспечивал себе контроль, диктуя условия игры. Теперь стол и доска были разделены. Фишер возражал против размеров стола — он был слишком большой, из-за чего к фигурам далеко тянуться. Что касается мраморной доски, созданной с такой любовью, то, по мнению американца, контраст между тёмными и светлыми квадратами был недостаточным. Её место заняла обычная деревянная доска, которая использовалась в третьей партии.

Вертящееся кресло, похоже, устраивало Спасского. Седьмая партия началась многообещающе, чемпион сразу взял инициативу в свои руки. Фишер направил игру в русло варианта Найдорфа в сицилианской защите. В этом варианте чёрный ферзь берет белую пешку («отравленную»), глубоко вторгаясь во вражеский лагерь, — «отравленной» пешку называют из-за высокого риска, связанного с её взятием. Чёрные должны успеть вывести ферзя прежде, чем его окружат и уничтожат.

Фишер, однако, успешно справился с давлением, сохранив лишнюю пешку. Спасский, мягко покачиваясь взад-вперёд в своем кресле, в конце концов сумел зацепиться за ничью, записав при откладывании партии спасительный ход: чтобы его найти, потребовалось сорок пять минут. (Согласно западной прессе, помощь в продолжавшемся всю ночь анализе пришла по таинственной горячей линии, связавшей с командой двух бывших чемпионов, пристально наблюдавших за развитием матча в тысячах миль от Рейкьявика, — Михаила Таля из Латвии и Тиграна Петросяна из Армении.) Любители шахматных курьёзов отметили, что королевская ладья Фишера в течение всей партии не сдвинулась со своего места.

Ничья дала Спасскому лишь временную передышку. Накануне следующей партии Фишер объявил, что всё ещё недоволен оттенками квадратов: теперь ему казалось, что на этой доске они ещё хуже, чем на мраморной. Но, когда Спасскому сообщили об этом за час до начала игры, он не дал согласия на замену. Правило гласит, что любая замена инвентаря должна быть одобрена обеими сторонами.

Недавняя решительность советского игрока не усилила его концентрации. В восьмой партии он снова допустил грубые ошибки. Первая случилась уже на 15-м ходу, когда он просмотрел очевидное нападение слона на его ладью, которой некуда было деться. В итоге чемпион потерял ладью, получив за неё лишь слона. Последствия были не столь серьёзны, как при колоссальной ошибке в пятой партии, но симптомы так называемой шахматной слепоты проявились гораздо ярче, поскольку Спасский просмотрел не комбинацию, а один простой ход.

Обычно гордившийся своей непроницаемостью, чемпион начал выказывать признаки психологической усталости: ладони сжаты между коленями, на лице — тень беспокойства. На 19-м ходу он совершил ещё одну ужасную ошибку, отведя коня и позволив белым провести чёткую маленькую комбинацию (Ларри Эванс назвал её «остроумной»), в результате которой они выиграли пешку и навязали размен ферзей. Эндшпиль не вызывал сомнений. Когда чёрные сдались, Спасский оставался за столом ещё несколько минут, в потрясении глядя на доску. Гроссмейстер Глигорич сказал, что это худшая партия Спасского за всю карьеру.

Фишер не знал, что во время игры велась съёмка. Считая, что Эй-би-си наконец-то получила разрешение, Лорн Хассан заснял партию, тайком установив телекамеру на дальнем балконе. Когда Фишер узнал об этом из радиорепортажа, то впал в ярость. Его обманули. Как они посмели?! Он требовал извинений, много извинений, чтобы кругом были одни извинения. Он хотел полного запрета на использование телекамер.

Голливудский кинопродюсер Джерри Вайнтрауб и американский организатор гастролей «The Beatles» Сид Бернстайн прибыли в Исландию, чтобы попытаться, помимо всего прочего, купить права на телесъёмку, однако Фишер отказался с ними встречаться. Говорили, что Честер Фокс требовал четверть миллиона долларов. Возмутившись, даже в Эй-би-си опустили руки, и президент компании Рун Арледж послал телеграмму, объявляющую об уходе: «Камеры были незаметны, поскольку ни во время, ни после партии не возникло никаких возражений; нам очень жаль, что вы не знали об их существовании». С этого момента до самого конца матча не было снято ни единого хода, и лишь в последний день югославский журналист Димитрий Белица незаметно пронёс кинокамеру в сумке и тайком заснял происходящее на плёнку.

Фраза, приветствовавшая зрителей 30 июля, гласила: «Spassky veikur» — «Спасский болен». Эксперты считали, что сказалось переутомление от игры и выходок его соперника. Тайманов, Ларсен, Петросян — теперь и Спасский. День был воскресный, когда неизменно собирался полный зал, и 2000 зрителей были невероятно разочарованы. Русские представили справку от врача. Крамер торжествовал: «Мы ещё неделю назад ожидали, что Спасский запросит перерыва. Именно так обычно поступают русские, когда их человек быстро идёт ко дну». На самом деле после шестой партии в Москве состоялась встреча гроссмейстеров, на которой действия чемпиона подверглись серьёзной критике; её итогом стала рекомендация, отправленная Спасскому: он должен сыграть ещё одну партию и взять трёхдневный перерыв.

Когда чемпион вернулся в полном здравии после двухдневного отдыха, он сыграл небогатую событиями ничейную партию, где после многочисленных разменов возник пресный ладейный эндшпиль. Похожие на апатичных часовых сонной границы, с каждой стороны доски смотрели друг на друга по четыре пешки. Игроки провели за доской целый день, обменявшись рукопожатием только после восьми вечера.

В 10-й партии, состоявшейся 3 августа, Спасский впервые позволил Фишеру (белые) сыграть его любимую испанскую партию. Никто в мире не знал этот дебют лучше Фишера, никто не добивался в нем такого убийственного эффекта. Ключевым ходом оказался 26-й — слон на b3, которым претендент небрежно отдал пешку. Внезапно пассивные войска Фишера ожили! Главные фигуры вступали в бой, каждая в наилучший момент, не слишком рано, не слишком поздно. Бент Ларсен, второй по рейтингу западный шахматист, был буквально наэлектризован этой партией, потрясённый её чистой, безжалостной логикой: «Я преклоняюсь перед блистательной комбинацией Бобби». В эндшпиле, продемонстрировав техническое совершенство, Фишер холодно и жестоко разгромил противника.

Секунданты Спасского в Рейкьявике и приунывшие чиновные зрители в Москве выражали беспокойство психологическим состоянием чемпиона, начались разговоры о возможном «постороннем воздействии» на его игру. 31 июля зампред Спорткомитета Станислав Мелентьев вылетел на десять дней в Рейкьявик. Мелентьев дружил с чемпионом. Ему поручили внимательно проследить за Спасским и его отношениями с командой. Нерешительность Спорткомитета и ощущение беспомощности, царящее в нем, отчётливо проявилось в противоречивой рекомендации, которую получил Мелентьев накануне отлёта. С одной стороны, ему (в очередной раз) предстояло проинформировать Спасского, что не должно быть никакой «благотворительности», никаких уступок причудам Фишера, и чемпиону следует твёрдо стоять на своем. Матч «не был личным делом Спасского; он нёс ответственность перед обществом». С другой стороны, Мелентьеву запрещалось заставлять Спасского действовать против своей воли или угрожать тем, что «высшее руководство наказало ему то-то или то-то».

Фишер имел 6,5 очка, Спасский — только 3,5. Чемпион был раздавлен. В этом контексте 11-я партия бросала ему самый серьёзный вызов за всю профессиональную жизнь, вызов, который он принял с достоинством. Снова Фишер сыграл вариант Найдорфа с «отравленной» пешкой, приняв предложенную белыми жертву. Он нахально брал пешки в этой позиции против многих других игроков и всегда выходил невредимым. Великий шахматист (и композитор) 18-го века Франсуа Филидор называл пешки — пехотинцев шахматной доски — «душой игры», и Фишер никогда не недооценивал их важности.

Однако команда Спасского в течение недели искала способ усилить действие яда. Токсичность проглоченной пешки дала о себе знать на 14-м ходу, когда Спасский сделал противоречащий здравому смыслу ход конем, вернув его на исходное место. В своей книге Роберт Бирн и Иво Ней называют его «дьявольским отступлением» и «самым интересным ходом в Рейкьявике». По мере сужения кольца загонщиков Фишер обнаруживал, что клеток у его ферзя остается всё меньше и меньше; через одиннадцать ходов он оказался пойман. В зале послышались шорохи и шёпот, заставившие Лотара Шмида нервно вскочить со своего кресла и яростно нажать кнопку «тишина». Партия теперь действительно была закончена, хотя Фишер сделал ещё несколько ходов. Когда он наконец сдался, аплодисменты и приветственные крики: «Борис!» звучали по всему залу. Чемпион заметно расслабился. «Остаток матча будет для меня более интересным», — сказал он.

Фишер редко проигрывал, и каждый проигрыш психологически выбивал его из колеи. Как же подействует на него это поражение? Повсюду говорили о «поворотной точке», о том, что матч стоит «на распутье». В газете «Известия» гроссмейстер Давид Бронштейн написал: «Чемпион мира наконец вернулся к наступательной игре и теперь, возможно, целиком проявит свои многочисленные таланты».

Однако 12-я партия прошла довольно спокойно — некоторые гроссмейстеры назвали её попросту «скучной». То, что будет ничья, стало понятно ещё за два десятка ходов до того, как этот результат был скреплён рукопожатием, и игра продолжалась, вероятно, из чистого упрямства. Единственное, что вызвало некоторое удивление, — это капли пота, стекающие с бровей обоих соперников. Несмотря на жаркий день, Фишер настоял, чтобы кондиционеры отключили из-за тихого гудения. В ходе партии он постоянно жаловался судье на то, что ему мешает шум в зале. На этот раз его жалобы были вполне обоснованными: местные детишки ухитрились пролезть в подвал и кричали в грубы вентиляции, ведущие прямиком в зал.

Позже Шмид получил письменное требование Фишера, чтобы тот освободил первые семь рядов кресел: «Зрители сидят слишком близко и чересчур шумят, так что я слышу их разговоры, кашель и смех. Это недопустимо на матче за звание чемпиона мира, и я требую, чтобы вы с организаторами предприняли немедленные действия для полного и окончательного исправления этих условий, предоставив мне полный отчёт о сделанном». «По стандартам Бобби, это было обычное письмо», — сказал Шмид, попытавшись не обращать на него внимания. Однако для Фишера, а следовательно, и для организаторов шум являлся постоянным раздражителем.

Худший момент для чемпиона.

Жалобы вызывали в Фишере душевный катарсис. Тринадцатая партия это отлично продемонстрировала. Даже просто сделать 74 хода в течение девятичасового марафона — это уже огромное напряжение. Большую часть времени позиция оставалась невероятно сложной, и было не ясно, кто выигрывает. К. Александер назвал партию «битвой античных масштабов». При доигрывании Фишер отдал фигуру, но взамен активизировал свою пешечную фалангу на ферзевом фланге; пешки медленно, неуклонно и угрожающе двигались по доске. Несколько раз под невероятным давлением Спасский находил спасительный маневр. Но на 69-м ходу, выбившись из сил, он дал ошибочный шах ладьей; советская пресса назвала это «роковым шахом». После него Спасский уже не мог помешать превращению одной из пешек Фишера в ферзя. «Бобби вложил в этот эндшпиль больше, чем когда-либо в своей жизни», — сказал Уильям Ломбарда. Когда Фишер покинул сцену, Шмид — игнорируя американские заявления относительно его предпочтений — сел напротив деморализованного Спасского и посмотрел с ним финальную стадию партии. Несмотря на ошибку и усталость, Спасский утешился в таком tour de force. Давид Бронштейн переигрывал партию множество раз и так написал о ее восхитительной сложности: «Словно загадочный сфинкс, дразнит до сих пор она моё воображение».

В Исландию прибыла жена чемпиона Лариса вместе с жёнами остальных членов команды. «Надеюсь, я помогу ему и отдыхать, и размышлять», — сказала она. После титанических, но тщетных усилий в предыдущей партии Спасскому требовалось время на восстановление. Утром перед 14-й партией был взят второй тайм-аут. Ульвар Тордарсон, прекрасный шахматист и окулист, которого незадолго до начала матча попросили быть официальным врачом, обнародовал заявление о том, что «сегодня утром (в 10.20) Борис Спасский был обследован. По медицинским показаниям я советовал ему не выходить на сегодняшнюю партию». Точная природа болезни не называлась. Сейчас Тордарсон говорит, что ничего серьёзного не было: простуда, вызванная стрессом. Когда доктор прибыл к Спасскому в отель «Сага», чемпион был достаточно здоров, чтобы шутить. «Он предложил мне сыграть партию в шахматы. Я сказал: "Ваше призвание — шахматы, моё призвание — медицина"».

Крамер не проявил сострадания. «Бедняга Спасский. Его свалил какой-то русский вирус, потому что с исландским климатом всё в порядке. Возможно, ему нужна пара дней, чтобы пообщаться с женой и ненадолго забыть о шахматах». Потом Крамер отправился к Тордарсону, требуя медицинский отчёт, но был выставлен за дверь. «Прежде чем его вышвырнуть, я объяснил ему этические правила отношений между врачом и пациентом», — говорит Тордарсон, передавший отчёт Шмиду и запретивший арбитру публиковать его. Крамер пытался добиться текста документа и от Шмида, но получил второй отказ. «Спасский чувствует себя неважно. Вот и всё», — ответил ему немецкий гроссмейстер. Широко распространённым прогнозом в западной прессе был такой: Спасский, отстающий в счёте и невероятно уставший, теперь капитулирует без борьбы.