ГЛАВА 29

ПОИСКИ МЕРТВЕЦА

Я брел без всякой цели. Я перебрался через ручей и напился воды, но она не уняла голод. Скорее всего, там водилась рыба, и я подумывал о том, чтобы поймать нескольких руками. Но есть их мне пришлось бы сырыми, а я еще не настолько оголодал. Пора ягод еще не пришла, но я отыскал кое-какую знакомую зелень, собрал ее и немного подкрепился. Я вспомнил, как однажды мальчик-солдат съел огромное количество прибрежной травы. Я попробовал ее на вкус. Но даже самые молодые и нежные ростки показались мне невыносимо горькими — еще один вид пищи, предназначенный исключительно для великих спеков.

Я оставил ручей позади и двинулся дальше, держась в тени деревьев. Прикосновение солнечных лучей к тонкой коже все еще ощущалось неприятно, а легонько дотронувшись пальцами до макушки, я выяснил, что рана по-прежнему болит. Сегодня кожа поверх мышц и костей сделалась толще, чем была вчера, да и выглядеть я стал не так пугающе. Итак, я выздоравливал быстро, но не так стремительно, как если бы меня исцеляла магия. Я, без сомнения, обладал телом, и оно двигалось, а значит, я не умер. Но если я жив, то кто я? Что я?

Джодоли советовал мне вернуться к своему дереву. Не знаю, совпадение или неосознанное стремление привели меня на холм Лисаны, выходящий на долину деревьев-предков. Я некоторое время стоял, глядя вниз, пока тишина не вторглась в мои тягостные мысли. Тогда я прищурился, вглядываясь в далекий Королевский тракт. Там царило безмолвие. Нет, не вполне. Пропали лишь звуки, принесенные в лес людьми. Ни криков, ни стука топоров, ни скрипа колес по неровной дороге. Лопаты не вгрызались в почву. Я слышал легкий шелест ветра в кронах деревьев. Листья о чем-то шептались друг с другом, но людские голоса смолкли.

Меня кольнуло любопытство. Затем я задумался, какой сейчас день недели. Эта мысль странно смутила меня. Так давно я в последний раз вспоминал о днях, укладывающихся в календарь и имеющих имена. Но если сегодня гернийский Шестой день, это объяснило бы тишину. Даже заключенных не заставляют работать в этот день недели. Я отвернулся от долины древних и направился к Лисане и собственному дереву.

Странная неприязнь к ним обоим вдруг охватила меня. Похоже, в конце концов мальчик-солдат украл у меня все, что хотел, и умудрился вдобавок сохранить и Лисану. А та, как мне казалось, мной пренебрегла. Я любил ее не менее искренне, чем мальчик-солдат. Но в итоге она забрала часть меня, а остаток оставила скитаться. Могла ли она так поступить со мной, если действительно любила меня? Или того меня, который сейчас ходит по земле, она сочла недостойным любви и даже бесполезным? Я вытянул руки перед собой и посмотрел на них. Как я смогу хотя бы выяснить, что именно она предпочла удержать? Эти части меня исчезли, став достоянием другого, с которым мне уже не встретиться.

Я подумал о тех чертах, которых, как мне всегда казалось, мне недоставало в Академии и позже: отваги под принуждением и настойчивости, необходимой, чтобы захватить и удержать лидерство. Я видел людей, ведомых гневом или честолюбием, но никогда не замечал их огня в себе. Мальчик-солдат обладал ужасавшей меня безжалостностью. Я вспомнил горячую кровь часового, хлынувшую мне на руки, и, виновато, невольно вытер их о плащ. Забрал ли он это снова, когда покинул меня?

Впрочем, бессмысленно гадать, что во мне есть, а чего нет. У меня осталось только это «я». Вопрос в том, как я им воспользуюсь.

Я прошел мимо своего дерева с влажной кучкой разлагающейся плоти у корней. Она уже почти не воняла. Вокруг жужжало несколько мух, но у меня не было ни малейшего желания подходить ближе и рассматривать червей, превращающих мое бывшее тело в компост. Мстительный человек, подумал я, ободрал бы с дерева кольцо коры. У меня не было ни ножа, ни подходящего инструмента, но более того, я и не испытывал желания так поступить. Такая месть не доставит мне радости.

И все же я подошел к дереву Лисаны. К нему с весной тоже пришли новые силы. Оно заметно выросло, покрылось глянцевитой зеленой листвой, и в его молодых веточках бурлили свежие соки. Я робко потянулся и приложил ладонь к коре. Я ждал. Ощущалось оно как дерево. Ничего больше. Никакого отклика. Вдруг память кольнула меня, и я отдернул руку. Но крохотные корешки и не пытались высосать питательные вещества из моего тела. Возможно, дерево было слишком увлечено плодородной почвой и светом теплого весеннего солнца.

— Лисана? — позвал я вслух.

Не знаю, на какой ответ я надеялся, но услышал лишь тишину. Я прошел вдоль рухнувшего ствола туда, где широкая полоса коры все еще соединяла его с пнем. Сажа по-прежнему пятнала его с одной стороны, но пепел и угли от костра Эпини скрылись под весенней травой. Я смотрел на лежащий на земле ствол, туда, где она и мое другое «я» приветственно протягивали руки к свету дня. Я вздохнул.

— Вы оба обрели желаемое. Не думаю, что кого-то из вас волнует, что вы оставили меня скитаться по миру призраком.

Ветерок взъерошил кроны Лисаны и мальчика-солдата, и они зарябили в солнечных лучах. Темно-зеленая, сверкающая здоровьем листва. Такие красивые деревья. На миг меня кольнула отточенная ненавистью зависть. Но это быстро прошло.

— Что бы это для вас ни значило, но я желаю вам счастья. Надеюсь, вы будете жить столетиями. И пусть память о моей семье живет вместе с вами.

Слезы обожгли мне глаза. Глупые слезы. У деревьев нет причин меня слушать или обращать на меня внимание. Они живы и растут. А я больше похож на старый пень Лисаны. Я посмотрел на потемневшую и ржавую саблю каваллы, все еще заклиненную в его древесине, бездумно взялся за рукоять и резко дернул. Она не высвободилась — проржавевший клинок со щелчком переломился. Я взглянул на рукоять и короткий, изъеденный непогодой кусок лезвия. Что ж, теперь у меня есть оружие, хоть какое-то. Весьма подходящее — половина проржавевшего клинка для половины сокрушенного человека.

Я как раз отпиливал зазубренным лезвием край плаща, чтобы сделать для сабли грубую перевязь, когда вдруг осознал, что держу в руке холодное железо без малейших неприятных ощущений. Удивляться тут было нечему, но я все же удивился. По кратком размышлении я решил, что не представляю, как к этому относиться, и вернулся к прерванной работе. Отделив полосу, я бросил осторожничать и накинулся на плащ, обрезав ткань до меньшего прямоугольника, а затем проделав посередине дыру для головы. В итоге я обзавелся своего рода накидкой, открытой с обеих сторон, но прихваченной поясом. На втором кушаке висел мой заржавленный клинок. Это новое одеяние куда больше подходило для теплого весеннего дня. Скатав обрезки плаща, я ушел с холма Лисаны. Я не прощался. Я решил, что больше не отношусь к людям, склонным разговаривать с деревьями.

Оставалось лишь выяснить, к каким людям я теперь отношусь.

К тому времени, как я добрался до лагеря строителей у конца дороги, уже смеркалось. В запруженном ручье у обочины квакали лягушки, в ушах назойливо жужжали комары. Я взобрался на недостроенное дорожное полотно и, щурясь в полумраке, огляделся вокруг. Все было не так.

Длинные усики ползучей черной малины отважно взобрались и расположились на прогретой солнцем дороге. И никакие колеса их не примяли. В колеях пробивалась трава. Еще совсем короткая, молоденькая, но она не смогла бы вырасти здесь, если бы работы продолжались. Когда я направился к потемневшим навесам для инструментов, все мои чувства звенели от ощущения неправильности. Я не заметил ни единого фонаря сторожа. Не пахло ни кострами, ни едой. Куча навоза, в которую я случайно наступил, оказалась старой и затвердевшей. Все говорило о том, что строительство заброшено недели, если не месяцы назад.

Но когда я в последний раз заглядывал в эту долину с Лисаной, я видел дым и слышал стук топоров. Сколько же времени минуло с тех пор, как я «умер»? И что заставило гернийцев прекратить работы на Королевском тракте? Неужели Кинроув придумал новый действенный танец, чтобы их сдерживать? Но если он по-прежнему льет с гор уныние и страх, почему их не ощущаю я? Во мне определенно не осталось собственной магии; значит, у меня не должно быть и невосприимчивости к его танцу.

Я повернулся и посмотрел на темнеющие вдали горы. Я еще помнил, сколько пота пролил Геттис, чтобы преодолеть их. Усилием воли я заставил себя открыться и прислушаться к своим ощущениям. Но, даже попытавшись уловить магию, которую мог бы использовать Кинроув, я ничего не почувствовал. В лесу стоял приятный весенний вечер. Не накатывало ни страха, ни отчаяния, но тем не менее работы на Королевском тракте были прекращены. Значит, то, что я сделал, подействовало. Но что же это была за магия?

Я представил Геттис, полный убитых во сне людей, и содрогнулся. Нет. Я бы обязательно почувствовал, если бы стал частью такой смертоносной магии. Разве нет? Или их всех выгнал прочь мой танец? Не остался ли я последним гернийцем у подножия Рубежных гор?

Быстро темнело. Лягушки продолжали квакать, изредка раздавался низкий рев лягушки-быка. До меня добрались комары и мошка, а мое облачение не слишком-то от них защищало. Я накинул обрезки плаща на голову и плечи и осторожно двинулся к навесам.

С тех пор как я в последний раз здесь побывал, многое изменилось. Обугленные развалины строений, взорванных Эпини, полностью убрали. В меркнущем свете я вошел под один из сменивших их навесов. И кваканье лягушек, и неумолчный стрекот насекомых внезапно оборвались, когда я закашлялся. Это окончательно убедило меня, что поблизости нет других людей. Двери отсутствовали — все постройки были временными, сооруженными наскоро, чтобы дать рабочим во время отдыха хоть какое-то укрытие и защитить инструменты от непогоды. В основном они представляли собой пару грубых стен и крышу сверху. Тот навес, под который я вошел, оказался пуст. Даже в сумерках я смог это заметить.

Здесь должна была храниться запасная упряжь и инструменты, но стены были голыми, из них торчало лишь несколько гвоздей, и одинокий истертый ремешок свисал с крюка. Посредине помещения был устроен очаг, где в холодные дни люди могли согреться или вскипятить воды для чая или кофе. Пепел в нем давно остыл и отсырел — огонь не разжигали вот уже много дней.

Под следующим навесом, куда я заглянул, я увидел все то же самое. Никаких телег или скребков, никакого оборудования для работ. Попадались лишь брошенные инструменты, сломанные или слишком изношенные, чтобы их стоило забирать с собой. Теперь я двигался увереннее, не опасаясь сторожей, просто высматривая, что тут можно подобрать полезного.

За разбитым фонарем я нашел коробок с тремя серными спичками. В фонаре осталось немного масла и несколько дюймов фитиля. Вскоре я уже затеплил небольшой костерок. В неверном свете вытащенной из него головни я продолжил осмотр. Я удостоверился в том, что люди давно здесь не появлялись. И не оставили почти ничего хоть сколь-нибудь полезного. Однако даже мусор и ломаные вещи могут показаться сокровищем человеку, оставшемуся вовсе безо всего. Так я нашел фляжку для воды — вполне годную в дело, если не наполнять ее выше половины, и штаны — грязные и протершиеся на коленях, но определенно лучшие, чем вовсе никаких. Я подпоясал их обрывком кожаной упряжи, чтобы они не спадали.

Еды не нашлось, что меня совершенно не удивило. Заключенных кормили слишком скудно, чтобы оставались объедки, а даже если бы вдруг остались, их бы уже подчистили птицы и мыши. Я провел вечер за превращением остатков упряжи в пращу, а потом свернулся у огня клубочком вокруг своего пустого живота.

Меня разбудил свет и птичьи трели. Я остался лежать на боку, глядя на подернувшиеся пеплом угли костра, и попытался решить, что мне предпринять дальше. Мне так давно хотелось повидать Эпини и Спинка и выяснить, нет ли у них вестей с запада. Они смогут объяснить мне, что здесь произошло и прекращены или приостановлены работы на Королевском тракте. Я подумал об Эмзил, и в моем сердце вспыхнул крохотный огонек. Я предусмотрительно отгородился от него. Лучше вовсе не питать надежд. Если здесь царит такое запустение, найду ли я людей в Геттисе? Возможно, в нем теперь обитают одни призраки. Не стоит спешить. Я попытался убедить себя, что мной движет не трусость, а разумная осмотрительность.

Я медленно сел и впервые позволил себе заметить, насколько иначе ощущалось это движение. Никаких усилий. Я стал таким же стройным, каким был в Академии. Пожалуй, даже более худым. Думаю, маленькое деревце постаралось забрать как можно больше жира.

Я разворошил угли, подбросил хвороста и внимательно осмотрел свои руки. Они все еще ныли даже от тех немногих усилий, которые мне пришлось приложить вчера, но кожа стала заметно толще. Тыльная сторона кистей приобрела обычный цвет, и на ней начали пробиваться волоски. Я попытался осмыслить произошедшие перемены. Что сделал со мной Орандула, если я вылез из прежнего тела, словно насекомое из кокона? От этих размышлений мне стало не по себе. Я сказал себе, что лишь попусту трачу драгоценные утренние часы, и отправился с пращой на охоту. Однако мне не повезло, и пришлось удовольствоваться парой маленьких рыбок. Я зажарил их на прутике над углями. После еды, но с по-прежнему урчащим от голода животом я мыл лицо и руки в том же ручье, где поймал рыбок, и обдумывал свое положение.

Призрак я или нет, но мое тело упорно требует пищи. У меня нет снаряжения, чтобы выжить в одиночку. Спеки изгнали меня солью, значит, мне остается только вернуться в Геттис. Даже если город заброшен, я смогу найти там что-нибудь полезное. А если люди все еще живут там, я повидаю своих близких. Даже если мне не удастся с ними поговорить, можно будет подслушать и выяснить, как у них обстоят дела. Геттис, обитаемый или заброшенный, станет для меня лучшей возможностью выжить. Значит, туда я и пойду.

Я принял решение и сразу же двинулся по дороге в город. День выдался чудный. Сегодня солнце не так докучало мне, как вчера: я почти наслаждался его теплом. В пути я старался воздерживаться от догадок о том, что я найду в Геттисе, но задача казалась невыполнимой. Я учел все возможные расклады. Город заброшен, пуст — подходящее место жительства для одинокого призрака. В домах не окажется никого. Нет. Улицы будут усеяны трупами. Возможно. Геттис теперь чумной город, полный больных и умирающих, в конце концов уничтоженный спекской заразой. Или он процветает, но по какой-то причине люди полностью утратили интерес к строительству дороги. В любом случае я не мог представить, что случится дальше.

Минул полдень, а я так никого и не встретил на дороге. Конечно, людям совершенно нечего здесь делать, если они не намерены продолжать строительство. Как бы то ни было, тракт не вел никуда — разве что к неисполненным замыслам короля. Добравшись до уходящего к кладбищу ответвления дороги, я остановился. Меня мучили голод и жажда. На кладбище стояла моя старая хижина. Убегая, я оставил там саблю и другие вещи. Если они все еще там, они по-прежнему принадлежат мне. А теперь они нужны мне, как никогда прежде.

Я стал взбираться вверх по склону. Мне показалось, что я заметил слабые, но свежие следы колес, но так ли это, точно сказать не мог. Отпечатки копыт оказались четче. Здесь определенно недавно проехало несколько всадников. Когда я преодолел подъем и увидел знакомые ряды могил и маленькую хижину позади них, мне даже слегка взгрустнулось. Несмотря на мрачное кладбищенское окружение, это место когда-то было моим домом, и возвращение сюда ощущалось довольно странно. Подходя ближе, я прислушивался к звукам, присущим людскому жилью, но ничего не услышал. Над трубой поднималась тонкая струйка бледного дыма. Если смотрителя нет дома, он, скорее всего, скоро вернется. С моей стороны разумнее сохранять осторожность.

Кладбище выглядело куда более запущенным, чем в те времена, когда я был смотрителем. Могилы заросли травой, дорожки никто не расчищал. Подходя к домику, некогда принадлежавшему мне, я отметил, что ставни перекосились, а у входа пробиваются сорняки. Однако пара грязных сапог у порога указывала, что дом еще не окончательно заброшен.

Я осторожно подобрался к окну и попытался заглянуть внутрь, но ставень не настолько отошел. Внутри было темно. Что ж, время разобраться. Я подошел к двери, собрался с духом и постучал.

Ответа не было. Может быть, никого нет? Или никто не слышит стука призрачной руки? Я отчаянно забарабанил в дверь.

— Эй! — закричал я, и мой голос прозвучал каким-то хриплым скрежетом.

Внутри хижины послышался шум — похоже, кто-то спустил ноги на пол. Я постучал снова. Пока дверь не открылась, я еще успел подумать о том, как странно я выгляжу. Волосы отросли, закрыв уши, лицо небрито, а одежда состоит из искромсанного плаща и старых штанов. Я походил на дикаря, лесное существо из детских сказок. Я способен напугать любого, кто бы ни открыл дверь. Тем не менее я постучал снова.

— Уже иду! — откликнулся раздраженный голос.

Я отступил на шаг от порога и чуть подождал.

Кеси распахнул дверь хижины. Он выглядел так, словно только что проснулся. Его серая шерстяная рубаха наполовину выбивалась из поспешно натянутых штанов. Кеси не брился по меньшей мере пару дней. Он испуганно выглянул наружу, и мое сердце сжалось. Но тут он оглядел меня с головы до ног.

— Ты кто такой? — поинтересовался он, к моему восторгу.

— Я так рад, что ты меня видишь! — воскликнул я.

— Ну, ясное дело, я тебя вижу. Я только не понимаю, на что смотрю!

— Я хотел сказать, что рад увидеть дружеское лицо.

Я едва успел одернуть себя прежде, чем обратиться к нему по имени. Он явно меня не узнал, но все же я так обрадовался встрече со знакомым, что не мог перестать ухмыляться. Думаю, моя улыбка смутила его не меньше, чем странный наряд. Кеси отступил на шаг и уставился на меня, разинув рот.

— Кто ты такой? — повторил он свой вопрос. — Чего тебе нужно?

— Я заблудился в лесу и провел несколько месяцев под открытым небом, — ответил я первой же ложью, пришедшей мне в голову. — И жутко голоден. Пожалуйста, ты не мог бы дать мне какой-нибудь еды?

Он вновь окинул меня взглядом с головы до ног и задержался на мягких кожаных туфлях.

— Охотник, да? — предположил Кеси. — Заходи. У меня не так уж много еды, а та, что есть, — ну, ты еще можешь пожалеть, что попросил ею поделиться, но я готов. Папаша учил меня не отказывать голодным — кто знает, когда ты оголодаешь сам. Так говорит добрый бог. Так что заходи.

Я неуверенно последовал за ним. Моя чистенькая хижина превратилась в настоящий свинарник. На столе теснились грязные чашки и стаканы, в воздухе стоял густой табачный дым. Он закрыл за мной дверь, отрезав нас от света дня и погрузив в сумрак и запах прокисшего пива. На столбиках кровати и стенных крючках висела грязная одежда. Воняло чем-то тухлым. Мне вдруг совершенно расхотелось есть. Кеси стоял и смотрел на меня, почесывая грудь сквозь рубашку. Остатки его волос вздыбились пучками. Он широко зевнул и встряхнулся.

— Прости, что разбудил, — извинился я.

— Ох, мне уже давно стоило встать. Но вчера ко мне зашли приятели перекинуться в картишки — теперь, пожалуй, только на кладбище и можно поиграть! Они захватили кувшинчик пива и малость засиделись. Ну и непросто выбраться из постели, когда в этом нет особой нужды. Понимаешь, о чем я?

Я кивнул. Игра в карты с приятелями. Значит. Геттис жив. Я пытался сдержать безумную улыбку. Кеси склонился над очагом, поворошил угли и поскреб в затылке.

— У меня есть чуть-чуть кофе, можем разогреть. А на сковороде остались кукурузные лепешки. Больше тут ничего нет. Обычно я ем в городе, но повар не печет таких лепешек. Я научился их делать у мамаши. Поджаристые, они очень даже ничего. Ну, знаешь — сытные. Годятся набить брюхо.

— Звучит неплохо, — заметил я.

— Тогда садись, а я их подогрею. Так ты заблудился, да?

Оба моих стула сохранились. По привычке я сел на больший. Теперь он казался очень просторным, несмотря на куртку и грязные рабочие брюки, свисавшие с его спинки. Кеси разжег огонь, подбросив растопки. Когда пламя наконец затрещало, он поставил на него почерневший кофейник. Подойдя к полке, снял с нее сковороду, накрытую грязной тряпицей. Внутри обнаружились толстые лепешки, поджаренные на свином жиру.

— Я могу их подогреть, или можешь есть их так, — предложил он, протягивая мне сковороду.

Я взял себе пару лепешек. Они оказались жирными, тяжелыми и совершенно непривлекательными. Я откусил кусочек, напомнив себе, что это пища, а мой желудок давно пуст.

— Так ты не из окрестных мест?

Жевать эти лепешки было упражнением для челюсти, а глотать — для силы воли.

— Нет. Я долго блуждал по лесу. Мне повезло, что я наткнулся на Королевский тракт. Когда я увидел его за деревьями, то подумал, что там должны работать люди, которые смогут мне помочь. Но там оказалось тихо, как в могиле. Что случилось?

Я откусил еще кусочек лепешки. Вкус за это время ничуть не улучшился. Но само по себе ощущение какой-то еды в желудке было весьма приятным.

— Король решил убрать отсюда рабочих. Для них нашлись дела поважнее. — Прежде чем я успел уточнить, какие именно, Кеси осведомился: — Так ты говоришь, ты охотник?

На самом деле это сказал он сам, но эта ложь ничуть не хуже другой. Я набил рот лепешкой и кивнул.

— Да? — Он с сомнением посмотрел на меня. — А что тогда стряслось с твоими капканами? Как ты ухитрился заблудиться в собственных угодьях?

Я проглотил недожеванный жирный кусок и поспешно поправился:

— Ну, я рассчитывал стать охотником. Думал, что знаю об этом деле больше других. Я много охотился на западе, в Средних землях. Но сейчас там стало довольно-таки людно, а я слышал, что в Рубежных горах добывают лучшие меха. Вот и решил отправиться за ними. Меня все отговаривали, но я, ну, подумал, что должен хотя бы попытаться. Когда я пришел, сначала было не так уж и страшно. Понимаешь, я думал, что справлюсь, добуду отличные меха, когда никто больше не сумеет. Но потом нахлынул страх, и… Я не думал, что выберусь оттуда в своем уме, если вообще живым. Я заплутал, потерял все, что у меня было, и никак не мог выбраться из лесу.

— А, да, — понимающе кивнул Кеси. — Думаю, мы тут все знаем, каково оно бывает. Недавно все притихло, потом сделалось еще хуже, чем обычно, а теперь снова прошло. Наверное, поэтому тебе и удалось прийти в себя. — Он вздохнул. — Я все еще не верю, что страх ушел окончательно. И не углубляюсь в этот лес дальше, чем приходится. Дрова я собираю на опушке. Но под деревья не захожу. Нет уж.

— Думаю, это мудро. Жаль, что я сам не соблюдал тех же правил. Так почему же король отказался от строительства тракта?

Кеси ухмыльнулся, довольный тем, что именно он сообщает мне такую важную новость.

— Ты ничего не слышал о событиях в Средних землях?

— А кто бы мне рассказал? Деревья?

Он рассмеялся.

— На западе нашли золото. И много. Какая-то девица из знатной семьи отправила королеве груду камней с припиской — мол, она полагает, что та найдет их интересными. Ну, так и вышло! Король тут же объявил все золото собственностью короны, но кое-кого это не остановило — сам понимаешь, что за народ я имею в виду. Они наводнили ту местность. Тогда король снял каторжников с дорожных работ и отправил их копать золото вместо того, чтобы рубить деревья. И отозвал туда большую часть войск, чтобы заключенные занимались делом, а все прочие не лезли куда не надо. Это потрясающе, дружище. Один мой приятель говорит, что в газете написали, будто бы там всего за пару недель вырос целый город! — Он уселся на стул и вновь рассмеялся. — Не могу поверить, что ты ничего не слышал! Готов поспорить, ты один такой во всей Гернии.

— Наверное, — согласился я.

В голове у меня все смешалось. Я отправил в рот последний кусок лепешки и задумчиво его прожевал, а потом запил его глотком очень черного кофе. Золото. Так вот на что поставил профессор Стит. Когда Девара притащил меня домой, я ненароком прихватил образец породы. Колдер украл камешек, потом я сам отдал его мальчишке, а тот, после того как отец отказался от камня, показал его дяде. Дядя сразу понял, с чем имеет дело, а моя сестренка положила начало добыче золота, послав несколько образцов руды королеве. Я попытался распутать все нити. Неужели эта замысловатая цепь совпадений и есть магия? На это ли она рассчитывала — на золотую лихорадку, которая отвлечет гернийцев от земель спеков? Я смутно вспомнил, как рассуждал о том, что, чтобы побудить людей к движению, их лучше тянуть, а не толкать. Я не прогнал гернийцев с земель спеков. Я завлек их обратно в Средние земли, воззвав к их жадности. Король Тровен не стал бы колебаться. Золотой прииск посреди страны стоит нескольких недостроенных дорог к побережью, которого он никогда не видел.

— Вот дела, а? Золото. И не сомневайся, теперь Поющие земли запели по-новому. Я слышал, они вдруг захотели торговать с нами и предлагают вполне приличные условия. А кое-кто из знати вроде как говорит: «Пусть сперва вернут нам прибрежные провинции». Интересно, зайдут ли они настолько далеко?

Я все еще пытался осмыслить новости.

— И как все это обернулось для Геттиса?

— Ну, трудно сказать, к добру или к худу, но вполне ожидаемо. Теперь тут и говорить не о чем. Когда сюда добрались новости про золото, большинство горожан, кто мог собраться и уехать, так и сделали. Потом пришел приказ отправить обратно каторжников. Их увели, и с ними, ясное дело, ушла охрана, да еще и часть войск в сопровождение. Мой полк и так уже изрядно проредили болезни, смерти и дезертирство. А теперь мы уже даже не полк. Командующий и старшие офицеры собрали вещички и отправились на запад, едва получив приказ. Здесь остались только две роты, и то больше для порядка. Наш старший офицер имеет чин капитана. Как будто они уехали, а нас попросту забыли тут. Велели нам «удерживать форт». Только не сказали как.

— Но… — начал я и осекся, задумавшись, что спросить дальше.

Уехал ли Спинк с Эпини, Эмзил и детьми на запад вместе с остальными?

— Но ты остался?

— Думаю, я слишком долго служил.

Он откусил кусочек кукурузной лепешки, пальцем протолкнул еду поглубже в рот, и я вспомнил, что у него всегда были плохие зубы. Теперь он шумно чавкал, стараясь удерживать пищу там, где у него еще оставались зубы. Он не прекратил говорить, но теперь его слова звучали не слишком внятно.

— Повиновение приказам для меня давно уже больше чем привычка, оно вошло в мою плоть и кровь. Мы с большинством старых псов остались. Сидеть. Стоять. Стеречь. Вот это для нас. Теперь тут полный бардак, когда столько офицеров вернулось на запад. Теперь там какой-то новый закон, священнические штучки, насчет знати и их сыновей. Видать, многие дворяне потеряли старших отпрысков во время чумы, и им это не особо понравилось. Некоторые наши офицеры, кто родился сыновьями-солдатами, услышали, что могут стать наследниками, если новый порядок будет утвержден. По мне, так это звучит дико. Человек должен делать то, для чего родился, и не ныть. Однако все изрядно меняется, если офицерам вдруг приходится возвращаться на запад и наследовать своим отцам. Конечно, есть и такие, кого мы только рады были бы спровадить! Тот парень, который сейчас тут командует, не повел бы новых рекрутов в бордель, даже если бы у нас здесь все еще был этот самый бордель, но вот он как раз остался с нами. Нельзя сказать, чтобы капитана Тайера любили солдаты. Но мы повинуемся этому засранцу, поскольку блестящие нашлепки на его форме нам велят.

— Капитан Тайер теперь командующий?

К моему горлу подкатила тошнота.

— Ты знаешь Тайера?

— Нет, нет. Я имел в виду, неужели простой капитан командует целым полком?

— Ну, я ж сказал, большая часть полка ушла. Здесь сейчас только две роты. И не было особого выбора, кого оставить за главного. Тайер имел самый высокий чин, так что он и получил командование. Наверное, его повысят, чтобы все было как положено, — когда руки дойдут. Я только надеюсь. Тайер тогда не решит, что теперь обязан стать еще большим святошей.

— Довольно узколобый тип, так, что ли?

Старина Кеси ничуть не изменился. Пары поощрительных слов хватает, чтобы он разговорился.

Он долил свою чашку смесью кофе и гущи.

— Ты и половины еще не знаешь, — проворчал он. — Зудит о добром боге всякий раз, как с нами разговаривает. Выставил из города всех шлюх — отослал, когда ушли каторжники. Никто так и не понял почему. Они ведь все были честными шлюхами, по большей части. Но капитан Тайер твердит, что женщины ведут мужчин к гибели. Приказал высечь солдата за то, что тот тайком навещал чужую жену, а мужу сказал, что ему следовало бы держать свою благоверную дома и занимать работой, чтобы та не морочила другим головы. В итоге супруги провели в колодках приятный денек.

— Колодки? Я и не думал, что здесь есть колодки! Сурово! Похоже, он и впрямь затянул гайки.

Я был несколько озадачен. Странно, что такой человек смог завоевать сердце Карсины.

— Он вообще мастак поболтать о наших грехах и о том, как они навлекли на всех нас беду. И еще он твердит, что прилюдный позор — лучшее средство против греха. Так что теперь у нас завелись колодки и столб для порки рядом со старой виселицей. Он не так уж часто ими пользовался — не приходилось. Довольно пройти рядом с ними, чтобы кровь в жилах заледенела. Капитан говорит, что похоть, шлюхи и женщины с дурной репутацией — худшее, что может случиться с солдатом, и он намерен всех нас уберечь. Но, скажу я тебе, мы все предпочли бы, чтобы нас оберегали не так усердно.

— Могу себе представить, — тихо подтвердил я.

Я задумался, как понравился Эпини капитан Тайер в роли командующего. Может, улицы форта и сделались безопаснее для женщин Геттиса, но не думаю, что ее радует его намерение разогнать их по домам. Я постарался не ухмыльнуться. Готов поспорить, Эпини не для того ускользнула из-под опеки моей тетушки, чтобы подчиняться командиру мужа.

Я вдруг понял, что мне нужно увидеться с ней и Спинком сегодня же и риск меня не волнует. Я уже был готов отправляться немедленно, но вспомнил об Эмзил и замешкался в нерешительности. Я тревожился о ней. Так почему же мне не хотелось с ней повидаться? Я опустил взгляд, увидел себя и осознал очевидный ответ.

— Мне нужна приличная одежда, — заметил я сам себе и, лишь договорив, понял, что рассуждаю вслух.

— Это верно, — с усмешкой согласился Кеси. — Если бы не твой наряд, я бы тебе ни за что не поверил. Наверное, я бы счел тебя дезертиром: ты ходишь и сидишь как солдат.

— Я? — Мне пришлось рассмеяться, чтобы скрыть нахлынувшую вдруг гордость. — Нет. Только не я. Но я знаю одну семью в форту… ну, на самом деле не так уж и знаю — с ними знаком мой кузен. Он советовал мне навестить их, если я забреду в эти края. Но не думаю, что мне стоит показываться им в таком виде.

— Да уж, твоя правда, — с улыбкой согласился Кеси.

Он всегда был добрым человеком. Я очень на это рассчитывал, и Кеси меня не разочаровал.

— Не думаю, что что-нибудь из моих вещей подойдет тебе больше, чем то, в чем ты сейчас. Но если хочешь, могу отнести записку друзьям твоего кузена — может, они сумеют тебе помочь.

— Я буду в вечном долгу перед тобой, — с жаром ответил я.

Когда Кеси услышал, что друг моего кузена — это лейтенант Кестер, он радостно кивнул.

— Один из немногих офицеров, все еще ведущих себя по-офицерски. Посуди сам: к нему пришел личный фургон с припасами, опередивший военные, — и знаешь, что он сделал? Поделился со всеми, хотя в его доме полно ребятни: его собственная малышка и недоросли шлюхи из Мертвого города.

Меня по-прежнему ранило, когда Эмзил так называли, но я почти сдержался.

— У тебя найдется листок бумаги и карандаш? — спросил я несколько резко.

Кеси выглядел задетым, но признался, что не умеет ни писать, ни читать, поэтому не хранит ничего подобного дома. После недолгих поисков он нехотя показал мне одну из моих старых газет.

— Принадлежала моему другу, — пояснил Кеси. — Хотя я не силен в чтении, решил ее сохранить.

Я уговорил его отдать мне одну страничку и нацарапал кончиком обожженной палочки записку прямо поверх типографского шрифта. «Я вернулся живым. Мне нужна одежда. Следуй за Кеси, объясню все позже», — написал я печатными буквами. Места на изыски и любезности не хватало.

Я подписался инициалами — Н. Б, — и вручил клочок бумаги Кеси. А потом долго смотрел вслед его лошади с хвостом, напоминающим метелку.

Когда он скрылся из виду, я обнаружил, что мне совершенно нечем заняться. Я наскоро обошел кладбище, за которым так старательно ухаживал. Там появилась новая братская могила, такая свежая, что еще не успела зарасти травой. Я нахмурился — вспышки чумы обычно случались в разгар лета. Затем заметил табличку, напоминающую те, что делал я, — деревянную, с выжженной надписью. Здесь похоронили жертв резни, которую я возглавил всего лишь несколько месяцев назад. Видимо, сразу после их гибели почва была слишком промерзшей, чтобы рыть в ней могилы. Я с горечью подумал о телах, лежавших в сарае, пока весна не размягчила землю, позволив их закопать. Без сомнения, это оказалось страшной работой для тех, кому пришлось ею заниматься. Вероятно, для Кеси с Эбруксом. Я резко отвернулся от могилы, где упокоились убитые мной мужчины, женщины и дети, и направился обратно к хижине.

Движимый любопытством, я задержался и заглянул туда, где некогда стояла изгородь из каэмбры. По глупости я надеялся, что эта преграда не впустит на кладбище спеков. Деревья срубили, а части стволов похоронили вместе с жертвами чумы, в которых они укоренились, но из пней уже пробивались новые побеги. Я никак не мог понять, какие чувства испытал, увидев это. Я до сих пор слишком хорошо помнил свое отвращение при виде корней, зарывающихся в мертвую плоть, но теперь, лучше понимая, каково это — обрести дерево, огорчился из-за того, что стволы срубили, а тела похоронили. Я гадал, так ли уж плохо было бы этим людям жить дальше деревьями. Смогли бы они разговаривать с нами, как другие каэмбры — со спеками? Я покачал головой и повернул обратно к хижине. Тот мир больше не был моим. Лес уже никогда не заговорит со мной снова.

Я ненадолго присел на стул, глядя на угасающий в очаге огонь, но понял, что больше не в силах терпеть эту грязь. Я принес из ручья ведро воды и поставил ее греться. Я решил сказать Кеси, когда тот вернется, что хотел отблагодарить его за доброту. Но, сказать по правде, мне просто было больно видеть, что мое чистенькое, уютное жилище превратилось в такой свинарник.

Так что я отскреб и отмыл тарелки и кастрюли, а потом вымел за порог груду мусора и грязи. Убирая посуду на место в шкаф, я наткнулся на остатки своих вещей. Кеси сберег все, что я оставил в хижине. Моя одежда была бережно сложена. Там лежали даже мои сношенные туфли. Я вытащил и надел одну из рубашек. Она свободно болталась на мне, и я на миг поразился тому, что некогда она была мне впору. Я задумался, почему Кеси не предложил мне воспользоваться моей прежней одеждой, — и меня странно тронуло, что он этого не сделал. Я сложил рубашку и вернул ее на место. Он сохранил мои вещи на память обо мне, понял я.

Попытка переодевания напомнила мне, насколько я грязен. Я нагрел воды, умылся и даже побрился, воспользовавшись бритвой Кеси. Взгляд в зеркало принес новые откровения. Я был бледен, как гриб, а кожа на лице стала излишне чувствительной. Бреясь, я дважды порезался, и обе ранки сильно кровоточили. Но больше всего меня потрясли черты собственного лица. На нем выступили скулы и четко очерченный подбородок. Глаза вынырнули из-за сужавших их подушек жира. Я стал похож на кадета Невара Бурвиля. Я стал похож на жениха Карсины. Я коснулся лица рукой. Я стал похож на отца и Росса, понял я. Но больше всего — на отца.

Нетерпение выгнало меня из хижины. Я больше не мог сидеть спокойно и ждать. Снова накинув свои лохмотья, я направился к поленнице. Я наколол для Кеси немного растопки, пока нежная кожа моих ладоней не возмутилась этой грубой работой. Щепки я сложил у двери и задумался, сколько времени уже прошло. Когда же вернется Кеси? Приедет ли Спинк вместе с ним или сочтет всю эту историю замысловатым розыгрышем? Время тянулось невыносимо медленно.

Я походил взад-вперед. Прогулялся к огородику, обнаружив на его месте заросли сорняков. Ничего полезного. При помощи ржавого обломка сабли и кухонного ножа успешно поправил покосившиеся ставни. Походил еще. Моя старая сабля все еще висела на стене. Я снял ее, взвесил в руке и сделал пару выпадов. Не слишком впечатляющее оружие. Клинок был выщерблен и тронут ржавчиной. Но он по-прежнему оставался клинком. Сперва он ощущался в ладони несколько чужеродно, но после нескольких обманных выпадов и удара по дверному косяку мне показалось, что я держу за руку старого друга. Я глуповато улыбнулся.

Через некоторое время, показавшееся мне вечностью, я услышал, как кто-то приближается. Но не лошадь и даже не пара. Громыхала повозка. Я торопливо повесил саблю на прежнее место и вышел туда, откуда мог видеть взбирающуюся на холм дорогу.

Кеси ехал верхом на своей лошади. Следом катилась самая ветхая двуколка, какую я когда-либо видел, запряженная старой клячей. Правила ею Эпини, причем одной рукой. На сиденье рядом с ней стояла большая корзина, и вторая ладонь моей кузины покоилась внутри — где возился и гулил младенец.