Глава 4

Погода испортилась только через девять дней, когда весчане снова начали тревожно поглядывать на вянущую ботву, а закатное солнце тонуло в дыму от горящих на западе лесов. Затяжной, на неделю, дождь их погасил, но вернуть к жизни не смог. Проезжие люди рассказывали, что можно лучину^[9] идти по пепелищу – и не увидеть ни одного зеленого листка. Зверье частью откочевало, частью погибло в огне, и в черных скелетах лесов бродили только волчьи стаи, выкапывая из углей обгорелые туши. Скоро всех подберут и за людей примутся, пророчили старики. Их бранили, высмеивали, однако двери на ночь запирали накрепко, по три раза перепроверять бегали.

Но в Приболотье, сумевшее перехватить глоток воды посреди засухи, тучи успели вовремя. Голова петухом выхаживал по веске: вот, если б не послушались меня, не уплатили путнику – до весны б крысиный хвост сосали! А теперь – вона как! Будто на закваске прет! Репа уже с кулак, свекла листья над междурядьями сомкнула, яблони ветки опустили – столько на них зреет! Правда, радость головы несколько омрачало то, что туча краем зацепила нижнереченцев, полив их огороды совершенно бесплатно. «Зато Калинкин сад у вас таки осыпался!» – мстительно напоминал он всякий раз, когда соседи начинали дразниться.

Приболотские же посевы словно торопились нагнать упущенное. Если Саший снова не подгадит, хватит и осенний пир справить, и закрома доверху засыпать, и на продажу останется. Да по такой цене, что Сурок аж облизывался, разминая в пальцах сорванный на пробу колосок. В округе-то дела шли намного хуже. Жители Приболотья и впрямь спохватились первыми: вызванный ими путник подманил к веске единственную, как костяку в супе, грозовую тучу на сто вешек окрест. То есть шарь потом в горшке половником, не шарь, а все равно пустые щи хлебать придется.

Росло и осиное гнездо на чердаке. Осы неустанно обертывали его новыми слоями серой жеваной бумаги, начиняя ее сотами. Теперь гудение слышалось от входа, а днем на чердак лучше было вообще не заглядывать. Даже Жар перестал поддразнивать трусливую подружку: успешно проползти под гнездом удавалось все реже. Старые осы с истертыми крыльями доживали век на полу, с предсмертной яростью впиваясь в голые коленки и ладоши. Жар только ругался и почесывался, у Рыски же взбухал огромный, горячий, долго не проходящий желвак. Поэтому мальчишка благородно полз первым, за что и страдал.

Рыска пожаловалась на ос Цыке, но батрак, спешивший на пастбище, только отмахнулся. Мол, отдерите его ночью да выкиньте в окошко, делов-то. Ага, а если уронишь впотьмах? Или вдруг оно пристало накрепко? Пока будешь возиться… Да и не пролезет оно уже в отдушину, это к двери тащить надо, по лестнице и через сени.

– Поджечь бы его, – с мечтательной злостью сказал Жар, поутру разглядывая гнездо с тюфяка. – Так ведь кругом труха, весь чердак займется.

– А если кипятком окатить? – предложила Рыска, вспомнив, как отец гонял ос из сарая. Там, правда, гнездо снаружи висело, на стене. Удобно: плеснул и убегай.

– Тут целое ведро нужно… Да и не прошпарит оно насквозь, только сверху намочит. Вон сколько накрутили, целая крепость! Придется осени ждать, покуда сами не разлетятся.

Но в саду только-только начали краснеть вишни, и до осени гнездо грозило переплюнуть пчелиный улей.

– Ну сколько мне вас ждать-то?! – Фесся стукнула в потолок уже третий раз – похоже, кочергой. Осы тоже встрепенулись и загудели громче, сердитей.

– Идем, идем, – нехотя откликнулся Жар. – Щас… сапоги надену.

– Шубу бобровую не забудь, бездельник! – еще больше рассердилась служанка. Пол был тонким и пропускал все громче шепота.

Жар, не отвечая, вытащил из-под тюфяка два здоровенных, истоптанных и покоробившихся сапога, найденных в чердачном соре, надел их на руки и пополз к лестнице, по пути мстительно давя замеченных ос. Рыска – следом, по расчищенному.

В сенях вкусно пахло упаренной картошкой в кожуре, остывающей в длинном глубоком корыте. Дедок как раз нацелился на нее толокушкой, отвернулся только к мешку с отрубями, подсыпать в мешанку ковшик для сытности. Жар, вроде бы равнодушно проходивший мимо, внезапно наклонился вбок – цоп одну, цоп другую, куда спрятал – непонятно! Рыска сглотнула слюну, но следовать его примеру не отважилась.

– Доброе утро, дедушка!

– Доброе, доброе, – благодушно откликнулся тот. – Картошечки не хочешь? Покуда свиньям не истолок.

Рыска захихикала, косясь на Жара. Тот смущенно почесал макушку и шепнул:

– Зато так веселее!

– Спасибо, дедушка! – Девочка поскакала дальше, открыто перебрасывая с ладони на ладонь большую шишковатую картофелину. Жар страдальчески морщился: ворованное припекало живот, но бросить уже нельзя, заметят.

– Мам, кухонный дед опять свиную картошку раздает! – донесся с улицы капризный голосок Диши, младшей Сурковой дочери. Увидела в распахнутую дверь, зараза глазастая!

– Да ладно тебе, – одернул ее брат, толстый и конопатый Пасилка. (Чего это на него нашло, удивилась Рыска – обычно сурчонок шпынял слуг почище отца). – Она ж свиньям и досталась.

Жар стиснул кулаки. На себя бы в лужу посмотрел! Рожа сальная, волосы редкие, нос приплюснутый, уши лопухами. Ко всему прочему хозяйский сынок был отчаянно труслив и по-мужски честно, где-нибудь за амбаром, мериться силами не желал. Предпочитал свысока покрикивать, а чуть что – жаловаться папочке.

– Что это из тебя сыпется? – изумилась Фесся.

Мальчик, опомнившись, кинулся подбирать картошины, раскатившиеся в разные стоны.

– Дедушка угостил, – отчаянно покраснев, соврала Рыска.

Служанка, прекрасно все поняв, тяжко вздохнула. Ей-то картошки для ребенка было не жалко, но вороватость Жара начинала всерьез тревожить Фессю. Вроде ж добрый мальчик, не жадный, а мимо плохо лежащего пройти не может.

– Поди верни и извинись, – велела девушка.

– Да ла-а-адно, – заныл Жар, – не обеднеют свиньи от двух картох…

– Или я сама ему скажу. А заодно Мухе.

Мальчишка злобно на нее зыркнул, ссутулился и вышел. Рыска дернулась было за ним, но Фесся укоризненно погрозила пальцем: сам нашкодил, сам пусть и ответ держит.

– Замешай-ка лучше тесто для оладок. – Служанка поставила на стол глубокую миску и плеснула в нее утреннего, еще теплого молока.

Девочка огорченно прикусила губу, но послушно влезла на лавку.

Рыска прижилась на хуторе. Робкую худенькую девочку втайне жалели и норовили подсунуть работу полегче, а кусок послаще. Когда за месяц ни отец, ни мать даже не пришли ее навестить (к Жару и то тетка с гостинцами приезжала, горько плакала, гладя по голове и называя «сиротинушкой», – но забрать обратно не предлагала), Фесся окончательно взяла Рыску под свое покровительство. Теперь девочка не горбатилась от темна до темна, а получала задание на день и, если справлялась раньше, шла гулять. Или – гораздо чаще – на помощь ленивому другу, который две лучины нес ведро от колодца, лишь бы его не припрягли к чему-нибудь еще. Но потом Жар устыдился и подтянулся, даже состязаться с подружкой стал: кто раньше освободится.

– А почему сурча… хозяйские дети так рано встали? – спросила Рыска, старательно растирая мучные комочки.

– Угу, и в таком «хорошем» настроении, – буркнул Жар. Из сеней он вернулся красный и потный, по-прежнему сжимая в руке злополучную покражу: дедок, тронутый «раскаянием» негодника, беззлобно его пожурил и сказал оставить картошины себе. Другое дело, что вряд ли они теперь в горло полезут…

– Хозяева в город едут, – объяснила Фесся. – С ночевкой, к теще на день рождения. Детей с собой берут.

Рыска с Жаром многозначительно переглянулись. Нет хозяев – вдвое меньше посуды, втрое меньше готовки: они ж простой кашей не обойдутся, им фаршированного карпа подавай или там ворону с морковкой. Батраки без Сурка тоже рукава спустят, к ночи удерут в веску к подружкам и пиву. Тишь да гладь на хуторе настанет, гуляй – не хочу!

– Женка тут остается, – слегка омрачила их радость Фесся. – И собралась большую стирку затевать.

Это детей как раз не огорчило: до речки далеко, корзины с бельем повезут на телеге, ну и прачки заодно сядут. Будет шумно и весело, а потом можно искупаться и наловить раков. Дай Богиня здоровья Сурковой теще!

– Эй, ты куда? – возмущенно крикнула служанка.

– Живот прихватило! – Жар запоздало придержал его рукой, но вместо нужника полез на чердак – в тот угол, где лежали обросшие пылью поленья, а еще самодельные верши. – Ой! Ай! Мамочка!

Рыска чуть не опрокинула миску, вскакивая из-за стола. Первое, что пришло ей на ум, – крыса. С убийства котенка она не показывалась и на спящих детей не покушалась, но шебуршать не перестала, частенько оставляя на тюфяках коричневые «семечки». Жар уверял, что она просто любопытничает, но девочка неизменно вздрагивала от страха и омерзения, обнаружив в постели очередное «послание».

Перепугалась и Фесся, выбежавшая в сени вслед за девочкой. Но Жар уже спускался сам, как-то странно подергиваясь, почесываясь и ругаясь сквозь зубы.

– Полегчало? – ехидно спросила служанка.

– Угу. – Мальчик, поморщившись, выдернул из щеки черную щепку жала. – А чего? Пчелами ж ломоту в спине лечат.

– Так пчел к спине и прикладывают. Надо было штаны спустить и к гнезду задом повернуться, а то пока еще от лица до попы дойдет!

– Смейтесь, смейтесь, – проворчал Жар, сердито косясь на предательски фыркающую подругу. – А я это гадство над головой больше терпеть не собираюсь!

Мальчишка обвел сени глазами, но что заставило их торжествующе просиять, Рыска не поняла.