Глава 3

Первое время мы легко теряли дорогу в Верьерском лесу, хоть он и не очень велик. Помню однажды, решив сократить путь, мы пошли напрямик через кустарник и попали в такую чащобу, что целых два часа кружили на одном и том же месте и никак не могли выбраться. Чтобы отыскать дорогу, Поль даже взобрался ка дуб, как Мальчик с пальчик, но лишь исцарапал ноги, а увидел только верхушки деревьев, — покачиваясь на ветру, они терялись вдали.

Я не знаю другого столь же очаровательного леса. Длинные просеки поросли мягкой травой, которая бархатным ковром ложится под ноги. Эти лесные улицы радиусами сходятся к круглым площадкам, настоящим зеленым залам, а над ними высокие деревья, словно колонны, поддерживают зеленый купол. Сюда входишь с благоговением, точно под своды церкви. Но мне больше нравились неприметные дорожки, узкие тропинки, которые уходят прямо в лесную чащу. Идешь, идешь и вдруг увидишь в конце тропинки далекий просвет, беленькое круглое пятнышко. А другие тропинки в каком-то зеленоватом мерцании извиваются и петляют, уводя в бесконечность. Сколько тут восхитительных уголков, полян с белоствольными стройными березами, с огромными величественными дубами, обступившими поляну, словно королевский кортеж! Сколько пригорков, сплошь покрытых цветущими кустиками земляники и бледными фиалками, сколько неожиданных овражков, где трава достает до самого подбородка, и косогоров, откуда деревья в беспорядке спускаются на равнину, словно авангард армии гигантов.

Среди всех этих уединенных уголков один нас особенно пленил. Как-то утром, идя по лесу вдали от дороги, мы набрели на озерко, заросшее камышом и подернутое ряской, и, не зная его настоящего названия, окрестили его «Зеленым озером». Потом мне сказали, что оно называется «озеро Шало». Редко встретишь более заброшенное место. Ветви деревьев раскинулись над водой то букетом, то фонтаном, бросающим вверх каскад струй. Тут были все оттенки и тона зелени — от прозрачной, нежной, как кружево, до густой, почти черной; ива склонила к воде свои ветви, осина струит серебристо-пепельный дождь своей листвы. И вся эта буйная зелень, то уходя ввысь, то располагаясь ярусами, то, будто тяжелые занавеси, сползая к воде, отражается в стальной глади озера, куда словно опрокинулось другое небо, а в нем точно повторяются ее чистые очертания. Ни одна мошка не возмущает водной глади. Торжественный покой и мир баюкают эту залитую солнцем заводь. Невольно вспоминалось купанье античной Дианы, омывавшей свои белоснежные ноги в тайных лесных родниках. Необъяснимое очарование струилось с высоких деревьев, скрытой страстью, безмолвной любовной истомою леса дышала эта недвижная вода, по которой расходились серебристые круги.

Зеленое озеро стало целью всех наших прогулок, своеобразной прихотью художника и поэта. Мы влюбились в него и проводили воскресные дни на мягкой траве, росшей вокруг. Поль писал этюд — на первом плане вода и водяные растения, по бокам и сзади, словно театральные кулисы, озеро обступили высокие деревья, ветви которых сплелись в зеленый купол. Я растягивался на спине, клал рядом книгу, но не читал, а смотрел сквозь листву на небо, на голубые пятна, исчезавшие при первом же дуновении ветерка. Солнечные лучи золотыми стрелами прорезали густую тень и круглыми солнечными зайчиками медленно скользили по траве. Я часами лежал так, не испытывая скуки, изредка перебрасываясь несколькими словами со своим приятелем. Время от времени я закрывал глаза, неясный розовый свет проникал сквозь опущенные веки, и я предавался мечтам.

Мы располагались здесь, завтракали, обедали, и только наступавшие сумерки прогоняли нас. Мы ждали, когда заходящее солнце пожаром окрасит лес, заполыхают верхушки деревьев; отражая это зарево, озеро становилось кровавым в густой мгле, которая уже поглощала землю. В полной темноте светилась только стальная поверхность озера; можно было подумать, что она излучала какой-то собственный свет и, словно алмаз, сверкала во мраке.

Мы задерживались еще на минуту, завороженные этим таинственным мерцанием, белизной богини, купающейся в лунном свете. Но нужно было спешить на вокзал, мы снова шли по лесу, теперь уже засыпающему. Голубоватая дымка тумана вставала над кустами, на пурпурном небе вырисовывались черные стволы деревьев, словно уходящая вдаль колоннада; на просеках было совсем темно, и эта тьма, медленно поднимаясь из кустарника, мало-помалу поглощала огромные дубы. Наступал торжественный вечерний час — звучали последние голоса леса, мерно покачивались высокие деревья, в тихой дреме замирала трава.