на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



ДЛЯ ДИПЛОМАТОВ И ОФИЦИАЛЬНЫХ ДЕЛЕГАЦИЙ

На Анке были тугие бархатные брючки, полусапожки, курточка из нежной замши и широкополая фетровая шляпа, по-ковбойски надвинутая на глаза. Чуть в сторонке лежала ее цветастая спортивная сумка. Что ж., супруга, вместе с мужем-лауреатом летящая в Нью-Йорк на торжественное вручение премии, может позволить себе некоторое легкомыслие в отношении багажа!

Витек, Горынин, Журавленке и Сергей Леонидович были по причине внезапного похолодания одеты в единообразные темно-синие финские плащи, а стоявшие рядком четыре их чемодана напоминали подрощенных поросят из одного помета. Значит, в Америку отправлялись все четверо! Горынин, конечно, летел как руководитель делегации и представитель Союза писателей, открывшего молодой талант. Журавленке, видимо, в качестве посланника Института мировой литературы, где он и в самом деле несколько лет назад защитил докторскую диссертацию «Образ бригадира-новатора в романе Н. Горынина „Прогрессивка“. Ну а Сергей Леонидович, понятное дело, вошел в состав делегации в виде спецкорреспондента „Литературного еженедельника“ и похлопывал ладонью по непривычно болтавшемуся у него на боку кожаному кофру для фотопринадлежностей.

– Ну, в чем дело? – увидев меня, закричал Горынин. – Мы из-за тебя на регистрацию опоздаем! Специально машину за тобой послал…

– Ладно тебе, Николаич, – успокоил его Сергей Леонидович. – Еще время есть.

Витек заулыбался и двинулся ко мне вертляво-извиняющейся походкой собаки, сожравшей хозяйский ужин:

– Я им сказал, что без тебя не полечу. В общем, если с тобой не попрощаюсь – не полечу…

– Неужели не полетел бы? – усмехнулся я.

– Полетел бы… – сознался он. – Все-таки – Америка. С ума сойти! А ведь я, честное слово, не верил тебе, когда ты про загранку врал! Тебе чего привезти?

– Воздух свободы.

– Я серьезно!

– И я серьезно.

– Зря ты на меня обиделся! – отводя взгляд, сказал Витек. – Я же все делал, как ты говорил. Я же не виноват, что… Ну, что так получилось.

– Вестимо, – отозвался я. – Видишь, как все получилось. Как я и обещал: слава, загранка, самые лучшие женщины…

– Трансцендентально! – вздохнул Витек и глянул на «командирские» часы.

– Как часики? – спросил я. – Тикают?

– Так себе. Вот у меня электронные были с голой теткой на циферблате. Это да! Я их крановщику проиграл, когда он меня перепил. Мы тоже поспорили. Я полкружки не добрал…

– Ты просто ничего в этом не понимаешь.

– Куда нам, кудрявым!

– Ладно, ты тоже не обижайся. Рот там не разевай. Если будут вербовать, посылай всех к Леонидычу…

– Да говорили уже. Я это… Я еще спросить хотел.

– Спрашивай! Но я знаю, почему ты без меня лететь не хотел…

– Я думал, ты сам скажешь, – потупился он.

– Нет. Теперь не скажу. А вот когда эти американские хлебобулочные покровители высокой литературы обнаружат в папке чистую, как совесть дебила, бумагу – тогда…

– А если не обнаружат? – с надеждой спросил Витек.

– Обязательно обнаружат. Книга по традиции должна выйти через месяц после вручения премии… Что там начнется!..

– Жуть! Что делать?

– Ничего особенного. Когда члены делегации будут убивать тебя в роскошном нью-йоркском номере, ты посоветуй им позвонить мне в Москву. А я уж с ними как-нибудь объяснюсь. Понял?

– Амбивалентно… – задумчиво кивнул Витек.

– Ну и отлично! Мягкой тебе посадки, лауреат-обладатель! Как у тебя, кстати, с Анкой: слов хватает?

– Я… Я ее боюсь.

– И правильно делаешь – страшная женщина: мужские шкурки коллекционирует. Предсмертные желания, просьбы будут?

– Будут… Вот, передай Надюхе, – и он протянул мне мелко сложенную бумажку.

– О'кей,– сказал Патрикей! – Я сунул записку в карман. – Прощай, мой сиамский друг!

Я крепко обнял Витька и тут же оттолкнул от себя, потому что к нам уже направлялся обеспокоенный нашим долгим прощанием Горынин. Отослав Акашина к чемоданам, Николай Николаевич задержал взор на моей невеселой физиономии и решил, очевидно, подбодрить меня. Но разговор вышел странноватый.

– Не журись, хлопец! Напишешь что-нибудь стоящее – и тебе «Бейкеровку» дадут, – тепло сказал он.

– Уже пишу! – твердо ответил я.

– Ну да? – Он снова глянул на меня, но на сей раз ревниво. – Я, знаешь, тоже решил: вернусь и возьму творческий отпуск, месяца три! Нет, три не дадут – два. На роман хватит. Будет на них горбатиться! Так весь талант в справки да отчеты вбухаешь… Сюжетец у меня есть. Сила! А ты про что пишешь?

– Про жизнь…

– Да? – запереживал он. – И ты тоже?! Ну, ничего, я все равно вперед тебя успею. Мне главное – сесть. Я, когда сяду, такой злописучий – только оттаскивай!

– Завидую! – вздохнул я.

– Ты на нас не обижайся. Ну никак тебя с собой взять не могли, хоть на торжественном секретариате все отмечали твой вклад в это дело. Понимаешь, валюту за первое полугодие перерасходовали… Свиридоновы, сквалыжники, добили!

– Понимаю. Но на случай непредвиденных обстоятельств снимаю с себя всякую ответственность…

– Это ты брось! Во-первых, ответственность с советского человека только смерть может снять. А во-вторых, какие такие непредвиденные обстоятельства? Все предвидено! А если ты из-за Анки журишься, то напрасно. Радоваться надо: расписались они. Журавленке был свидетелем со стороны жениха, а Леонидыч – со стороны невесты. Свадьбу сыграем, как только вернемся… Я уже в ЦДЛ банкетный зал зарезервировал. Готовься!

Горемыкин хлопнул меня по спине и отошел в сторону.

Следующим был идеолог Журавленке. Он участливо посмотрел и произнес:

– Понимаю ваши чувства, но есть еще и общегосударственные интересы. Согласны?

– Скорее да, чем нет…

– Вот и хорошо. А я вам после возвращения позвоню. Есть очень любопытная идея насчет приветствия! Время требует серьезных корректив.

– Вы знаете, я тут за роман взялся. Боюсь…

– Бояться не надо, – успокоил он. Затем подступил и Сергей Леонидович. Он был расстроен.

– Куда катимся?.. Командировочных четыре доллара в сутки выписали! Представляешь? Это банка пива с бутербродом. И они еще хотят за такие деньги «холодную» войну выиграть! Гроб они себе с бубенчиками выиграют, а не «холодную» войну… Ты чего такой хмурый?

– Ничего.

– Ладно уж, ничего – колись!

– Обидно.

– Конечно, обидно. А мне, думаешь, не обидно было, когда я этого идиота, который Мавзолей хотел взорвать, взял, а звезду начальнику отдела бросили…

– Да я не об этом.

– Понял. А мне, думаешь, не обидно было, когда я свою с этим авангардистским шакалом застукал? Крепись. Все они одинаковые…

– Я не об этом.

– Да что ж такое?

– Скажи им, чтоб телефон мой включили!

– Вот бляхопрядильная фабрика, забыл!.. Ладно, я им из Нью-Йорка позвоню. Не серчай!

– И ты, если что, не серчай…

Последней была Анка. Она нежно поцеловала меня в щеку:

– Улыбнись! Я улыбнулся.

– Ну вот! Я же все-таки не с Чурменяевым еду!

– Это утешает…

– Не куксись. Мы же договорились: я вроде как на войну, а ты вроде как ждешь…

– Ты в плен только не сдавайся! – попросил я.

– Если что, я тебе из плена письма писать буду… Нет, я, может быть, тебе даже позвоню из Нью-Йорка…

– Вы мне обязательно позвоните!

Она посмотрела на меня удивленно, провела рукой по моей щеке и вернулась к остальным, которые уже выстроились в очередь перед стойкой для дипломатов и официальных делегаций.

«Летите, голуби, – зло подумал я, – вы даже не подозреваете, какая замедленная мина-сюрприз ожидает вас по ту сторону океана. Несправедливость должна быть искоренена. Конечно, в жизни нет и никогда не было справедливости. Но если исчезнет хотя бы несправедливость, то жить в этом мире можно»! (Запомнить!) «Волги», привезшей меня в аэропорт, уже не было: классическое отношение Советской власти к личности. Если нужен – машина к подъезду, а отпала необходимость – топай на своих двоих. Говорят, один член Политбюро умер от инфаркта, когда утром не обнаружил под окнами черный «членовоз». Решил: сняли с работы, а тот, оказывается, просто по пути врезался в рефрижератор. Очень даже может быть!

Добираясь домой сначала на рейсовом автобусе, потом на метро, я, чтобы убаюкать обиду, во всей красе представлял себе международный скандал, который должен разразиться через несколько дней. Я видел первые полосы американских газет с пылающими заголовками: «Литературная афера века!», «Пощечина эстетическому вкусу мистера Бейкера!», «Можно ли верить русскому медведю?». Мне виделся снятый со всех постов Горынин, которому я говорю: «Не журись, Николаич, зато теперь попишешь всласть!» Я видел беспомощно хлопающего своими умными канцелярскими глазами идеолога Журавленко. Я видел рвущего на себе волосы Сергея Леонидовича, наконец понявшего со всей чудовищной очевидностью, куда мы катимся! Входя в свой подъезд, я представлял себе Анку, униженную, оскорбленную, плачущую у меня на плече и повторяющую сквозь рыдания: «Я же не знала, что он просто чальщик! Я думала…»

Что она думала, я так и не узнал, потому что на ступеньках возле моей квартиры, аккуратно подстелив газетку, сидел грустный Жгутович, на коленях у него лежали два свертка – один побольше, другой поменьше.

– А я звонил, звонил… Решил вот приехать.

– У меня телефон отключили, – объяснил я и, отперев дверь, пригласил его в квартиру.

Войдя, Стас тоскливо осмотрел помещение, которое могло бы стать, но все-таки не стало приютом его стреноженного полового инстинкта.

– Вот, – сказал он, – я тебе энциклопедию привез. Знаешь, до последнего не верил, что ты выиграешь…

– А это что? – кивнул я на сверток побольше.

– Это белье постельное. Индийское. Я захватил. Может, купишь у меня? Домой нести нельзя – жена не поверит, что просто так взял…

– Куплю, – кивнул я. – Сколько? Он назвал цену, явно накинув процентов пятнадцать за доставку на дом, но я, не торгуясь, расплатился.

– Даже не знаю, что теперь делать! – тоскливо сказал Жгутович.

– Хочешь, я тебе посоветую: запишись в какой-нибудь кружок.

– Что я, мальчик, что ли?

– Почему сразу – мальчик? В Англии, например, все мужчины в каких-то клубах состоят. Представляешь, как удобно! Жена спрашивает: «Ты куда?» А муж отвечает: «В клуб!» И идет туда, куда его влекут желания.

– А жена ведь и проверить может!

– В том-то и штука. Клуб должен быть закрытый, чтобы проверить нельзя было. В Англии-то почти все клубы закрытые. Поэтому клуб любителей научной фантастики или судомодельный тебе не подходят. Надо тоже что-нибудь закрытое найти – какой-нибудь клуб любителей целебного пара, банный клуб, к примеру… Улавливаешь?

– Улавливаю. Я, знаешь, тоже про это думал, когда энциклопедию читал. Мне бы масоны подошли. Там тоже женщин не пускают, если только по праздникам. А обычно – полная тайна и никаких посторонних…

– Отлично! Представляешь, звонит твоя половина твоему масонскому начальнику…

– Мастеру стула.

– Что?

– Начальник у них «мастером стула» называется.

– Ага, а тот отвечает: «Понятия не имею, гражданочка! У нас полная тайна!» То, что тебе нужно.

– Я это и без тебя понимаю. Но ты же знаешь, с клубом любителей фантастики просто – пошел и записался… А как масонов найти? Они же не пишут объявлений: «При Дворце культуры имени Горбункова с первого сентября открывается ложа вольных каменщиков. Запись ежедневно с 18.00 до 20.00…»

– А ты пробовал искать?

– Пробовал… Несколько дней возле кинотеатра «Восток» продежурил после работы – жена чуть не убила!

– А почему у кинотеатра «Восток»?

– Они место, где ложа находится, называют «востоком»…

– Нет, это слишком просто. Вряд ли они так элементарно засвечиваться будут. Тут надо тоньше… Скорее, на доме должны быть какие-то тайные знаки. Какие у них знаки?

– Ну, циркуль, мастерок, наугольник… Что-нибудь в этом роде.

– Есть такой дом! – воскликнул я. – На Разгуляе. Помнишь, здоровый, с колоннами, а на фронтоне – разные инструменты вылеплены?

– Это инженерно-строительный институт! – вздохнул Жгутович. – Я там был. Бесполезно. И место очень людное, студенты косяками ходят…

– М-да-а… – задумался я. – Тогда зайдем с другого бока. Что ты делаешь Первого мая?

– Как – что? Иду на демонстрацию. Потом в гости к теще. А в чем дело?

– А вот в чем. Есть у масонов какой-нибудь праздник?

– Конечно, двадцать четвертое июня, Иванов день… Это у них вроде нашего Седьмого ноября. День основания.

– Ага! Сегодня у нас какое число?

– Двадцать первое.

– Значит, через два дня. Теперь поставь себя на их место. Если б Седьмое ноября отмечалось летом и жены с тещей у тебя не было, где бы ты его праздновал – дома или на природе?

– На природе, конечно! Тепло, уже купаться можно, шашлычок.

– Та-ак. Купаться. Шашлычок… Это можно, конечно, везде: отъехал в зону отдыха – и празднуй. Но масоны – люди необычные, и если они выезжают на пикник, то место наверняка выбирают особенное, масонское. Так или нет?

– Та-ак…

– А теперь давай думать, где в Москве или Подмосковье есть местечко с купанием, с шашлыками и с чем-нибудь масонским?

– Не знаю.

– А я знаю! Я, когда студентом был, гидом подрабатывал. И такое место знаю – это Царицыно. Во-первых, замечательный пруд – лодки, купание… Во-вторых, старинный парк. В-третьих, шашлыки продают. А в-четвертых, и это самое главное, там недостроенный дворец Баженова. А за что императрица запретила его достраивать?

– Точно! В энциклопедии про это есть: он в орнаментах масонскую символику использовал…

– Вот, двадцать четвертого едешь туда и действуешь по обстоятельствам. Но то, что они там обязательно будут, я не сомневаюсь. Логика – это все-таки наука!

Взволнованный Жгутович аж подскочил на стуле:

– Я их узнаю. У них жесты специальные есть, для посвященных. Слушай, поехали вместе!

– Нет, – сказал я. – В моей жизни и так много тайн. Одна из них на днях раскроется, и у меня будет много хлопот. Езжай один, потом расскажешь!

– Зря… Ладно, ты пока энциклопедию почитай – потом сам попросишься!

– Почитаю… Там видно будет.

И тут раздался долгий звонок в дверь.

– Жена! – позеленел Жгутович.

Но это была не жена, а гонец от Арнольда – мощный краснолицый сибиряк, в руках он держал полиэтиленовый пакет, обнадеживающе тугой и тяжелый. От предложения зайти и хотя бы попить чайку посыльный наотрез отказался, сообщив, что никак не мог мне дозвониться и вот заскочил буквально перед самым поездом. Закрыв дверь, я сунул сумку в тумбочку для обуви и вернулся в комнату.

– Кто это? – часто дыша от испуга, спросил Жгутович.

– Сосед за сигаретами заходил! – энергично соврал я, не желая делиться с ним вдохновенным напитком. – А знаешь, что Рембо писал о Париже?

– Нет…

– Париж – это город, где каждый гарсон – масон.

– Да ну?

– Вот тебе и «да ну»!

На самом же деле я придумал эти строчки, пока шел из прихожей в комнату.


27. УНИЖЕННЫЙ И ОТСТРАНЕННЫЙ | Апофегей. Парижская любовь Кости Гуманкова. Козленок в молоке | 28. КОНЕЦ ЛИТЕРАТУРЫ