35. Смерть Белобрысова

Я вернулся в пещеру Кулчемга и вскоре был приглашен к столу. Уже утром этого дня меня удивила скудость завтрака, а теперь я убедился, что и обед куда скромнее предыдущих: небольшая мисочка с желтоватой похлебкой и тонкий пласт яичницы. Разумеется, я не подал вида, что заметил это, но хозяин сам счел нужным объяснить мне причину уменьшения рациона.

– Не удивляйся, исцеленный, скромности нашего стола. Улетают последние гуси, а у нас начинается время малой еды; продлится оно до возвращения гусей.

– Но не бойся, с голоду мы не умрем, – вмешалась жена лекаря. – Кое-какие запасы у нас есть!

– Позвольте помочь вам! – воскликнул я. – Наш ящик с пищеприпасами еще не пуст, он находится в жилище Барсика. Я сейчас принесу…

– Не оскорбляй нас, южанец! – строго произнес Кулчемг. – Ты – наш гость! В обычае островитян делиться с гостями яичницей и пещерой и ничего не брать взамен. В давние времена, когда в океане было полно кораблей, некоторые из них терпели аварии из-за штормов возле нашего полуострова, и моряки становились нашими гостями, – и ни разу никто из полуостровитян не нарушил гостеприимства!.. Ты думаешь, зря светится по ночам наш маяк?! Пусть никто теперь не видит его огня с океана – но мы видим его с суши, и он напоминает нам, что каждый из нас должен быть готов помочь тому, кто не имеет пищи и крова!

– Омыт вашим доброжелательством! – произнес я местную благодарственную формулу. – Когда я вернусь…

– Бог Глубин! Тебе рано возвращаться на материк, южанец? – встрепенулась жена целителя. – Когда ты отдохнешь и окрепнешь, мы поможем тебе выдолбить пещерку на двоих. Ты еще не стар, а каждому гусю нужна своя гусыня. Позже, когда начнется переселение на материк, ты можешь с ней перекочевать на твой родной юг.

– Мы подыщем тебе супругу, исцеленный! – присоединился Кулчемг. – И не какую-то там Колланчу, которая по древнему жреческому закону не имеет права выйти замуж и обязана зарабатывать себе пропитание, доставляя желающим ночную радость, – нет, мы подберем тебе скромную вдову. И твоим друзьям подыщем жен!.. Дарователю ступеней, мы, конечно, сосватаем красавицу…

– Между прочим, его завтра берут в море, – вставил я. – А послезавтра я…

– Как это в море?! – удивился Кулчемг. – Но ведь начинается сердитый сезон!.. Впрочем, твой товарищ – святой. Святых бури боятся.

Я сразу же припомнил, что утром Барсик сказал то же самое – насчет святого и бури. Мне стало не по себе. Сразу же после обеда я, удалившись в палату, связался с Белобрысовым по переговорнику и сказал ему, что Барсик согласился на рыбалку, исходя из ложной предпосылки.

– Он верит в твое божественное счастье, но ведь если на самом деле начнется шторм…

– Ты, Степан, хоть и воист, но типичный перестраховщик! – огрызнулся мой друг. – В небе ни облачка, а ты раскаркался: «…шторм, шторм…» Да меня здесь последним слабаком сочтут, если я на попятный пойду! А ежели ветер поднимется – ну и что ж. Покачает – и все.

Браток, учти для ясности, Планируя судьбу, Что в полной безопасности Ты будешь лишь в гробу.

– Паша, но ты должен доложить Чекрыгину о своем завтрашнем выходе в море!

– Чекрыгину нынче не до нас: он из старого жреца, у которого живет, часами выпытывает всякие подробности о старинных религиозных обрядах. Вот вернусь с рыбалки и доложу ему, где был. А ты сегодня не вздумай ему о моих планах намекать! Это с твоей стороны просто некрасиво будет.

Увы, следуя (ложному в данном случае) чувству товарищества, я не связался в тот день с Чекрыгиным, не предупредил его о намерениях Павла.

И вот настало утро нового дня. Одномачтовый беспалубный ботик Барсика имел косое, сходное с бермудским, парусное вооружение. Руль заменяло кормовое весло-гребок; имелась и пара распашных. Когда суденышко на веслах отвалило от пирса, Павел, сидевший на носовой банке, бросил мне плазменный меч (который я вручил ему – на всякий случай – перед отплытием).

– Лови, Степа, свой хынжал! – шутовски произнес он. – Тошнит меня от техники, слишком уж защищены мы от всего, а разве в этом счастье?! – И громко проскандировал: -

Я был огорчен ностальгическим поступком моего друга, но заново вручить ему защитное оружие уже не мог.

Выйдя на открытую акваторию, иномиряне подняли парус и взяли галфвинд правого галса. Суденышко, весьма легкое на плаву, все же двигалось очень медленно, даже медленнее, чем на веслах; ветер не превышал одного балла по земной шкале Бофорта.

Жена Барсика с двумя дочерьми-двойняшками десятилетнего возраста и годовалым малышом на руках проводила мужа в плаванье и теперь возвращалась в поселок. Шагая рядом, я стал расспрашивать ее о местных нравах и поверьях. Она отвечала подробно и благожелательно. Затем вдруг, вне всякой связи с предыдущим разговором, заявила, что нынешним утром старый смотритель маяка, вернувшись с вахты, сообщил: ночью маячный огонь дважды «поклонился земле» («торопчтутобогр»), а это скверное предзнаменование. Но Барсик верит, что святость Поющего во сне – сильнее бури.

– Будем надеяться, что шторма не случится просто по метеорологическим условиям, – высказался я. – Смею вас уверить, Павел никакой не святой.

– Ты клевещешь на него! Ты завидуешь ему! – раздраженно возразила иномирянка. – Это он поет во сне, а не ты! Это он даровал нам ступени, а не ты!.. А ты даже перед Колланчей кукши-лакукши! (Это выражение приличнее всего перевести словом «сплоховал».)

В полдень я связался с Павлом по переговорнику.

– Ни рыбы, ни ветра, – пожаловался он. – Но будем надеяться, что эта невезуха кончится.

Жизнь состоит из деяний и пауз, Смена событий порой незаметна, Но тосковавший в безветрии парус Все же дождется счастливого ветра!

Оптимистическое предсказание моего друга не сбылось. Ветер, которого дождался парус, не был счастливым. После полудня он начал свежеть, еще через час стал крепким, затем перевалил за девять баллов. А вскоре я понял, почему островитяне не строят домов, предпочитая им пещеры: дома развалились бы под напором бурь. Во время штормов обитатели пещер плотно задраивают двери и световые колодцы и не кажут носов из жилья.

С большим трудом упросил я лекаря выпустить меня из каменной квартиры и, поднявшись на вершину жилого холма, вцепился в низкорослое дерево, чтобы меня не унесло дыханием урагана.

Валы, огромные, как на картине Хокусаи, шли по океану. Они перекатывались через скалы, ограждавшие бухту. Расстегнув ворот комбинезона, я крикнул в переговорник:

– Ты слышишь меня, Паша? Как ты себя чувствуешь?

– Как в лифте, который падает с тридцатого этажа, но в последний момент не разбивается, а опять взлетает вверх… Но, надо сказать, посудина ихняя очень хитро построена: пляшет на волнах, как пробка, а тонуть не хочет.

– Паша, слышу тебя неважно. В чем дело?

– Энергопитание в переговорнике на исходе. «Коля», сукин кот, забыл подзарядить.

– Паша, а как настроение твоих товарищей?

– Дружным, спаянным коллективом треста «Ялмезглаврыбпром» план по романтике выполняется успешно!

Плыви и чуда в чудо Сквозь бури и года, А если будет худо – Так это не беда!

Последнюю строку я расслышал с трудом. Затем – молчание. То был наш последний разговор. После этого я немедленно связался с Чекрыгиным, тот сконтактировался с «Тетей Лирой», и Карамышев распорядился о срочной отправке в наш квадрат беспилотного авиаспасателя. Но ураган, зародившийся в нашем квадрате, уже охватил широкую зону и теперь с такой же яростью неистовствовал в районе стоянки «Тети Лиры». При взлете с палубы спасатель потерпел аварию и вышел из строя. А когда я по спецключу приказал катеру, оставленному нами возле Безымянска, взять курс на остров (я хотел использовать катер лично – для поисков ботика), катерные охранительные устройства ответили отказом: они «испугались» урагана.

На следующий день сила ветра упала до четырех баллов, и начались поиски всеми возможными средствами; я тоже принял в них участие. Но прошло двое суток – ботика не обнаружили. Поисковые операции были отменены: и земляне, и иномиряне пришли к выводу, что ботик погиб. Позже выяснилось, что вывод – ошибочный, ибо искали на море, а надо было искать на суше. В первые же часы шторма суденышко отнесло к материку, и там огромная волна перебросила его через песчаную косу и «приземлила» в дюнных зарослях. Команда отделалась легкими ушибами, ботик тоже уцелел; только мачта надломилась. Трое островитян и землянин общими усилиями оттащили суденышко подальше от уреза воды и стали ждать улучшения погоды.

Пять дней спустя поселок облетела весть: на горизонте – парус.

Островитяне столпились на берегу бухты, к ним немедленно присоединились и мы с Чекрыгиным.

Волнение моря не превышало двух баллов, видимость была удовлетворительной.

– Там их только трое, – сказал стоявший рядом со мной.

Я вынул дальнозор. Да, в ботике сидело только трое, и Павла Белобрысова не было среди них. Но вот суденышко накренилось на волне, и я увидел, что в носовой его части лежит нечто продолговатое, обернутое в ткань того же зеленоватого цвета, что и парус ботика.

Когда ботик причалил, Барсик и его товарищи вынесли тело Павла на берег, положили его головой к океану и отвернули ту часть ткани, что закрывала лицо. Черты лица моего друга не были обезображены, но поражала худоба: казалось, он скончался после очень длительной и тяжелой болезни. А от какой именно – мы не знали и никогда не узнаем.

– Он не отвратил бури, но он не пожалел себя, чтобы отвратить беду от товарища, – тихо сказал Барсик. И далее поведал, что произошло на материке.

Чтобы вернуться на остров, островитянам нужна была новая мачта. На второй день, после того как их выбросило на дюну, Барсик вынул из носового рундука топор и спросил, кто хочет идти с ним. Павел откликнулся первым.

– У меня и в этом деле опыт есть! – заявил он.

Два иномирянина остались сторожить ботик, а Павел с Барсиком направились в прибрежный лес. Деревья, росшие на дюнах, для мачты не годились: они искривлены ветрами. Пришлось углубиться в заросли довольно далеко, прежде чем нашлось «бодчегороту» – дерево с прямым стволом. Оно стояло на краю поляны.

– Давненько я деревьев не рубил, дай-ка мне поработать, – сказал Белобрысов и принялся за дело.

Свалив дерево, Павел вернул топор иномирянину, и тот начал обрубать сучья.

И вдруг Барсику стало страшно. Он выпрямился и увидел, что на противоположном конце поляны раздвинулись ветви.

– Воттактаки! – прошептал островитянин. – Они сюда…

– Не путай единственное с множественным, – спокойно возразил Павел. – Там всего один.

– Один воттактак – это тоже смерть, – шепотом ответил Барсик.

– Один – это смерть для одного, – произнес Белобрысов и, выхватив у ялмезианина топор, кинулся навстречу чудищу. Но разве одолеешь метаморфанта! Через мгновение на земле лежал труп Павла, а в глубь леса убегали два воттактака.

– Значит, последние слова его были: «Один – это смерть для одного»? – переспросил я Барсика.

– Нет, не самые последние. Уже на бегу он обернулся в мою сторону и выкрикнул какое-то непонятное слово, не на нашем языке. Но я его запомнил. Оно звучит: «Живипетя».

– «Живи, Петя!»? – удивленно переспросил Чекрыгин.

– Да-да! Вот именно это он мне и крикнул, – подтвердил иномирянин.

Так умер мой отважный друг Павел Белобрысов, уверовавший в свою сказку, в созданную им ностальгическую легенду о том, что он – пришелец из двадцатого века. Похоронили его у подножия маяка. Обряд погребения был на некоторое, весьма, впрочем, непродолжительное, время нарушен одним странным происшествием. Когда Чекрыгин произносил прощальную речь в честь Павла, в толпу молчаливых, грустных иномирян внезапно вклинился «Коля». Наклонившись над только что вырытой могилой, чЕЛОВЕК отчетливо произнес нижеследующее:

– Высококачественный человекопоэт Белобрысов скончался, умер, погиб, скапутился, загремел в лузу, выключился – вижу я. Самовыключение без возможности последующего включения произведу и я. Уважаемые граждане и гражданочки, приветик вам с кисточкой.

Вы «Колю» нигде не ищите, Могилка его глубока.

В шалмане его помяните, Хватимши стакан молока.

– Что он говорит? – спросил стоявший рядом со мной Барсик (напомню Уважаемому Читателю, что ялмезианским языком «Коля» не владел).

– У него что-то неладно с внутренней схемой, – торопливо пояснил я. – Он хочет самоуничтожиться. Это нечто небывалое…

– У него душа болит! – крикнул Барсик в толпу, указывая на чЕЛОВЕКА. – Он не может пережить кончину святого Ступенщика!

Меж тем «Коля» торопливо двинулся к кромке океана. Островитяне расступились перед ним с глубоким почтением и сочувствием.

– «Николай»! Немедленно подойди ко мне! Не самовольничай! – встревоженно и изумленно крикнул Чекрыгин.

– Бабушкой своей командуйте! Ни свои деньги гуляю я! – ответил чЕЛОВЕК и включил самозвучание. Берег огласился громогласными звуками «Марша счастливых прибытий». Увы, эта бодрая музыка никак не соответствовала дальнейшим действиям «Коли». Дойдя до каменного мыса – самой высокой точки побережья, – он вскарабкался на нависающую над водой скалу и кинулся с нее вниз. Надо полагать, что упал он на подводный выступ этой скалы, повредив изоляцию своего энергоблока: произошел взрыв. Столб пара и огня обозначил на миг место его падения.

Неожиданное и технически необъяснимое для нас самоуничтожение чЕЛОВЕКА «Коли» еще выше подняло посмертный авторитет Павла среди иномирян и как бы подтвердило его всемогущество. Это можно было понять из многих коротких, но выразительных надгробных речей, которые мне довелось услышать в этот печальный день. Особенно четко запомнил я слова Барсика. Обращаясь к гусиноостровцам, он заявил:

– Клянусь всеми глубинами, не солгу вам: святой Ступенщик в разговоре со мной обещал оказать нам подмогу с неба! Он поможет всем, кто начнет наступление на материк. Верьте Ступенщику! С его небесной помощью мы победим воттактаков! Наши дети будут жить где захотят, не боясь проклятых метаморфантов! Ждите друзей с неба!

Все дальнейшие дела и события, вплоть до дня возвращения «Тети Лиры» на Землю, подробнейше изложены в «Общем отчете Первой экспедиции на Ялмез».

Если у Вас, Уважаемый Читатель, возникнут какие-либо конкретные вопросы по моему повествованию, прошу связаться со мной через редакцию «Космоиздата». Я Вам отвечу охотно и незамедлительно, а обнаруженные Вами погрешности стиля исправлю при переиздании этой книги.

Земля. Ленинград.

2155 г.