1

Баронесса Левенкур пробыла в Иерусалиме до середины осени 1114 года, — до тех пор, пока мессир де Пейн не обрел окончательную уверенность в своих силах. До этого она часто навещала его в Тампле, и все должны были признать ее необъяснимую власть над чувствами Гуго, благотворно влияющую на его выздоровление. Баронесса, в которой, конечно же, сведущие люди признали византийскую принцессу — по ее многочисленным портретам, имевшим хождение в странах Востока, занимала одну из загородных резиденций Бодуэна I, любезно предоставленную ей королем по просьбе Ренэ Алансона. Сам царедворец поселился у своего старого знакомого — графа Танкреда, для которого наступили тяжелые дни в связи с поражением под Син-аль-Набром. Но нет худа без добра: нашествие египтян на Палестину также захлебнулось; измотанные долгими стычками сначала с воинами де Пейна, а затем графа Танкреда, ослабленное вспышками и эпидемиями чумы, поредевшее войско султана Насира и рассорившегося с ним принца Санджара (уведшего сельджуков в Сирию), отступило обратно в Египет. Наступила еще одна, очередная передышка в непрекращающемся противостоянии двух миров, двух религий…

Это противостояние — открытое, лобовое, напоминающее столкновение двух скачущих навстречу друг другу рыцарей, было видимо и слышимо на просторах земли; но шла и еще одна война, тайная, скрытая от глаз и от слуха простых смертных, загадочная для непосвященных, — а среди них были порою и высшие сановники государств и даже облеченные королевской властью монархи. Разобраться в хитросплетениях и тонкостях этой войны было куда сложнее, чем в сражении, подобном происшедшему у Син-аль-Набра, и определить своего врага или друга иногда бывало крайне трудно. В самом Иерусалиме в накрытом крышкой дипломатическом котле кипели и бурлили интриги, тайны, скрытые союзы между казалось бы непримиримыми противниками, заключались сделки и соглашения, от которых гибли одни люди и страшно богатели другие. Так творилась история, всегда берущая свое начало в зловонной куче.

Но вся эта возня и подталкивание в темноте словно бы перестали касаться Гуго де Пейна; не трогали ни его, ни баронессу Левенкур. Они отдалились от внешнего мира, перестали им интересоваться, вникать в суть происходящих событий. Пребывавший на грани смерти де Пейн, по иному взглянул на свои прошедшие годы, увидел многое из того, что прежде можно было бы разглядеть лишь предельно обостренным внутренним зрением. Приближение к смерти всегда наполняет душу человека новым содержанием, удаляет его от суеты бытия. Спокойная усталость, философское равнодушие к жизненным дрязгам, насмешливая бесстрастность, — вот что стало преобладать в отношении Гуго де Пейна ко всем окружающим его проблемам. И лишь вместе с баронессой Левенкур — наедине, пусть даже их и окружали люди, он менялся; но это было заметно только ей одной — и для нее одной предназначалось. Со стороны могло показаться, что де Пейн, пройдя мучительный путь борьбы за жизнь, победив смерть, сделал свой выбор, отошел от дел, перестал заниматься Орденом тамплиеров, возложив обязанности руководителя на Людвига фон Зегенгейма. Но было ли так на самом деле? Об этом не могли с уверенностью сказать даже самые близко знавшие его люди. Да, большую часть свободного времени он проводил теперь вдали от Тампля, в резиденции баронессы Левенкур: их часто видели в окрестностях Иерусалима, в Гефсиманском саду, иногда они исчезали на несколько недель, отправляясь в небольшие путешествия по городам Палестины; поговаривали, что вместе с баронессой он занят выращиванием редких орхидей и переводом древнеарабских манускриптов, а по вечерам они составляют карту звездного неба, разглядывая далекие светила через увеличительные стеклышки. И что совсем удивительно Гуго де Пейн сбрил тронутую сединой бороду и усы и сейчас выглядел моложе своих тридцати трех лет — возраста распятого Христа. От общения со своими друзьями он намеренно уклонялся, а светские приемы и вечера перестал посещать давно. Как-то раз его даже видели на главном рынке, выбирающим спаржу и охотно препирающимся с торговцем; но это выглядело столь невероятно, что в сию сплетню мало поверили. Но тревога за судьбу мессира оставалась висеть в просторных комнатах и коридорах Тампля.

Умонастроение де Пейна повлияло некоторым образом и на остальных тамплиеров. Бизоль, жаждущий активной деятельности, сердито ворчал, метал обглоданные куриные кости из своего окна в зазевавшихся прохожих и костерил всех принцесс и баронесс вместе взятых, исключая свою супругу Луизу де Ксентрай, да и то потому лишь, что она не маячила сейчас перед глазами. Роже де Мондидье со своим приятелем Жаком Греналем, Истребителем разбойников, отправились по дорогам Палестины продолжать свое благородное дело, получив от графа Танкреда отряд в полсотни латников, которых они также одели в белые плащи с восьмиконечными красными крестами, ставшими символом принадлежности к Ордену тамплиеров. И хотя по-прежнему, среди членов Ордена числилось лишь девять рыцарей, желающих вступить в него было уже столь много, что мессир установил для них некоторый испытательный срок, разрешив использовать атрибуты Ордена и создав подобие филиала, наблюдение над которым было поручено Андре де Монбару. Благодаря его стараниям и организаторским способностям, ячейки этого филиала стали стихийно создаваться в различных уголках Палестины, где требовалось его присутствие. Но вместе с тем появилась другая проблема: именем тамплиеров стали пользоваться неизвестные люди, совершающие неблаговидные поступки. Доходило до того, что вызывающиеся охранять паломников эти лже-тамплиеры сами по дороге нападали на пилигримов и безжалостно грабили их. Некоторые из этих бандитов называли себя прославленными именами Зегенгеймом, Сент-Омером, Гораджичем, Тропези и другими. А некто, величающий себя самим Гуго де Пейном, скрывался где-то в Цезарии, проповедуя антихристианские и просто сатанинские воззрения, подрывая веру всех добрых католиков в Орден тамплиеров. Но похоже, что даже и этот самозванец мало волновал мессира, который все реже и реже появлялся в Тампле. Отрешенно и загадочно улыбаясь, он лишь пожимал плечами, уклонялся от разговора и торопился уйти.

Сандра и Виченцо Тропези отправились в морское путешествие на остров Крит, где мягкий климат должен был восстановить здоровье рыцаря и излечить его от мучавших головных болей. Кроме того, супруга Тропези ожидала ребенка, сменив одеяние оруженосца на просторный хитон. Граф Норфолк и Раймонд Плантар проводили их до самой Яффы и усадили на корабль, пожелав благополучного разрешения от бремени и скорого возвращения в Иерусалим. Сами же они присоединились к небольшому воинству брата Бодуэна I Евстафия, отправлявшегося в очередной раз к Тиру, будоражить непобедимого Ималь-пашу. Вскоре к ним должен был присоединиться и Людвиг фон Зегенгейм, заканчивающий закладку новых крепостей на востоке Палестины.

Постоянно в Тампле оставались лишь маркиз де Сетина, не прекращающий своих поисков таинственного наследия царя Соломона, и князь Милан Гораджич, чье мягкое и ненавязчивое внимание к Катрин де Монморанси начинало давать свои всходы. Графиня также искренно привязалась к нему, признала его беспокойную душу вечного странника, пыталась успокоить и облегчить его страдания. Она понимала, что вновь потеряла для себя Гуго де Пейна, и на этот раз — навсегда. И нет в этом ничьей вины, как нет и возврата в прошлое. Однажды, совершая конную прогулку, они встретились с Гуго де Пейном и баронессой Левенкур; молча поклонившись, пары разъехались в разные стороны, словно случайные знакомые…

В Иерусалиме появился новый рыцарь, приехавший в конце лета с большой свитой из Франции. Об этом человеке упоминал в своем письме Бодуэну I граф Шампанский, и принадлежал он к одному из знатнейших родов. Ему было чуть более двадцати лет, он был хорош собой, высок, мощного телосложения, грубоват и вспыльчив, хотя после известного четыре года назад столкновения с Гуго де Пейном на королевском турнире в Труа, спеси его несколько и поубавилось. Звали его Фульк Анжуйский. Почти с самого приезда, наследник владетельного графа Редэ попал в высшие сферы королевского двора, был обласкан Бодуэном I и его сановниками, введен в лучшие дома Иерусалима. С его прибытием жизнь в городе еще больше оживилась, последовали светские приемы, балы, выезды на охоту. Фульк Анжуйский пожелал навестить и Гуго де Пейна, имея к нему персональное поручение от графа Шампанского, но, не застав того в Тампле, имел длительную беседу с глазу на глаз с Кретьеном де Труа, а позже — и с алхимиком Симоном Руши. Немало умных голов в Иерусалиме гадало: с чего бы вдруг молодой рыцарь столь щедро одаривается милостями самого короля Бодуэна? Сомнения и предположения начали рассеиваться лишь после того, как Фульк Анжуйский стал частым гостем во дворце принцессы Мелизинды, а в свете заговорили о том, что этим визитам уделяет особое внимание Бодуэн I. Что ж, богатство графа Анжуйского не требовало доказательств, а казна щедрого на траты иерусалимского монарха вновь подверглась опустошению, после поражения у Син-аль-Набра. Учитывая все эти обстоятельства, ожидалось оглашение рано или поздно свадебной помолвки. Если бы не своевольный нрав принцессы Мелизинды — от которой можно было ожидать всего чего угодно.

Еще одна фигура вызывала в то время в Иерусалиме повышенное внимание: это был загадочный рыцарь Робер де Фабро. Он был вхож в королевский дворец и пользовался чьей-то ощутимой поддержкой, но держался ото всех особняком. Вызвать его на разговор или заставить просто улыбнуться не удавалось пока никому. Некоторые не без оснований полагали, что сей мрачный рыцарь находится во власти черной магии, околдованный каким-либо из чародеев, выбравших Иерусалим своим пристанищем. Ходила и другая версия: Робер де Фабро безнадежно влюблен в одну из местных красавиц, и, очарованный ею, дал своеобразный обет, погрузившись в столь безжизненное состояние духа. Третьи же, наиболее злоязычные, попросту уверяли, что мрачный рыцарь страдает несварением желудка, а потому так замкнут и хмур. Где правда — должно было определить время.

А в остальном жизнь в Иерусалиме и вокруг Тампля продолжалась своим чередом. Так было десять веков назад, будет и через тысячу лет позже. Барон Глобшток ловил отработавших свое шпионов, вылавливая мелкую рыбешку, и докладывал о своих успехах Бодуэну I. Город же тем временем наполняли убийцы-ассасины, регулярно направляемые сюда безумным персом Хасаном, совершая террористические акты, убивая рыцарей и членов Государственного Совета, подбираясь к дворцу короля. Князь Василько Ростиславович все глубже увязал в коготках красавицы Юдифи, собираясь увезти ее в Киев. Готовилось открытие игуменом Даниилом православного храма… Готовилась и акция главы Ордена иоаннитов барона Жирара вкупе с Рене де Жизором во время этого торжества, о чем стало известно гессенскому рыцарю Рудольфу Бломбергу, а через него — и Людвигу фон Зегенгейму. Сходил с ума от любви к византийской принцессе Ренэ Алансон, вынашивая планы отстранения Гуго де Пейна. Иные планы в отношении мессира строил ломбардец Бер, рассчитывая предоставить ему главную роль в своих коварных замыслах. А клюнийский монах, строго просчитывая все варианты, обдумывал: каким образом ему вернуть де Пейна к деятельности Ордена и направить его энергию в нужное русло?.. И наконец — в Иерусалим инкогнито и без громкого шума прибыл сам Юсуф ибн-Ташфин, начавший поиски исчезнувший из магрибской миссии в Каире графини Катрин де Монморанси со своим сыном…