Глава 23

Несмотря на обещание писать, известий от Клейтона не было. Вероятно, расположение штаба все еще было засекречено, и они были совершенно отрезаны от мира, когда стояли на Марне, перекрывая немцам путь к Парижу.

В марте началось последнее крупное наступление немецких войск, и союзники обороняли подступы к Парижу. Па улицах рвались снаряды, и Евгения Петровна боялась теперь выходить из дома.

Взрывом снесло голову у статуи Святого Луки в Мадлен. Повсюду бродили голодные, испуганные люди. Дягилев предоставил Зое возможность уехать.

3 марта он с труппой балета уезжал на гастроли в Испанию, но Зоя не могла оставить Евгению Петровну одну.

Она вновь осталась в Париже, но спектакли прекратились. Теперь было слишком опасно даже ходить по улицам. И однажды Зоя чудом уцелела, когда на Великую пятницу рухнула церковь Святых Георгия и Прокофия возле Отель-де-Вилль. В тот день она решила пойти туда вместо собора Александра Невского и только успела выйти наружу, как снарядом пробило крышу, которая рухнула, убив и искалечив около сотни прихожан.

Поезда на Лион и на юг были заполнены людьми, в панике покидавшими Париж. Но когда Зоя предложила бабушке уехать, Евгения Петровна рассердилась.

— Как ты полагаешь, сколько можно убегать? Нет!

Нет, Зоя! Пусть они убьют меня здесь! Пусть только посмеют! Я проделала слишком долгий путь из России, и я больше убегать не собираюсь!

Зоя впервые услышала, как старушка кричит в бессильной ярости. Прошел почти год с тех пор, как они потеряли все и бежали из России. Теперь у них не стало Федора, ничего нет на продажу и некуда ехать.

Все совершенно безнадежно.

Само французское правительство было готово бежать в случае необходимости. Оно планировало переехать в Бордо, но генерал Фош поклялся оборонять Париж до конца, призывая к этому даже горожан. А в это время союзники несли большие потери на Марне.

Першинг находился там, и Зоя думала только о Клейтоне. Она ужасно боялась, что его убьют; с тех пор как он уехал из Парижа, от него вестей не было.

Зато Зоя получила письмо от Марии, которое доктору Боткину удалось переслать ей; в письме говорилось, что месяц назад семью императора перевели из Тобольска на Урал, в Екатеринбург. Из того, что писала Мария, следовало, что жить им стало намного труднее. Им больше не разрешали запирать двери, солдаты сопровождали их даже в баню. Зоя содрогнулась, читая все это, переживая за подруг детства, особенно за Татьяну, которая была девушкой очень гордой и застенчивой. Мысль о том, в каких ужасных условиях они оказались, была для Зои невыносимой.

«Нам здесь ничего не остается, как терпеть. Мама заставляет нас петь церковные гимны, когда солдаты внизу горланят свои ужасные песни. Теперь они очень грубы с нами. Папа говорит, что мы не должны делать ничего, что могло бы рассердить их. Днем нам позволяют немного погулять, а в остальное время мы читаем или занимаемся вышиванием…» Слезы потекли по Зоиным щекам, когда она прочла: «А ты знаешь, как я ненавижу вышивание, милая Зоя. Чтобы скоротать время, я пишу стихи. Я покажу их тебе, когда мы наконец-то будем вместе. Даже трудно представить, что сейчас нам по девятнадцать лет. Я всегда считала, что девятнадцать — это так много, но теперь мне кажется, что я слишком молода, чтобы умирать. Только тебе я могу сказать это, моя любимая кузина и подруга. Я молюсь, чтобы в Париже ты была счастлива и в безопасности. Сейчас мне пора идти заниматься. Мы все любим тебя, и, пожалуйста, передай привет от нас и наилучшие пожелания тете Евгении». На сей раз она подписалась не ОТМА, их семейным сокращением, а просто «любящая тебя Машка».

Зоя долго сидела в своей комнате и плакала, снова и снова перечитывая письмо, прижимала его к щеке, как будто прикосновение бумаги могло вернуть ей подругу. Внезапно страх за них пронзил ее. Казалось, все вокруг становится угрожающим.

Но по крайней мере балетная труппа, в которой она танцевала, в июне возобновила репетиции. Она и Евгения Петровна очень нуждались в деньгах, но им так и не удалось найти квартиранта. Жители покидали Париж. Даже некоторые русские эмигранты уехали на юг, но Евгения Петровна наотрез отказывалась уезжать. Она твердила, что еще одно бегство не переживет.

К середине июля город немного отогрелся, но по-прежнему голодал. Зоя ужаснулась, когда услышала от князя Марковского, что они с Еленой ловят в парке голубей и едят их. Он утверждал, что голуби удивительно вкусные, и предложил принести голубиного мяса и им, но Зоя отказалась; ей становилось дурно от одной мысли об этом.

А два дня спустя, когда она начала сомневаться в том, что война когда-нибудь кончится, вновь, словно мечта или видение, появился Клейтон. Зоя от радости чуть не лишилась чувств. Это было накануне Дня взятия Бастилии, и они вместе ходили смотреть парад от Триумфальной арки до площади Согласия; мундиры солдат и офицеров переливались под ярким солнцем: шли альпийский корпус в беретах и черных мундирах, английские солдаты лейб-гвардии, итальянские берсальеры в шляпах с перьями, даже антибольшевистский полк казаков в меховых шапках; но в тот день Зоя смотрела только на Клейтона.

Они снова пришли в особняк на рю де Варенн, как и прежде, сгорая от любви, но в полночь раздался громкий стук в дверь. Военная полиция поднимала всех, отпуска аннулировались — немецкие войска перешли в наступление. Немцы находились всего в пятидесяти милях от города, и союзникам предстояло остановить их.

— Но ты не можешь уехать сейчас… — всхлипнула Зоя. Несмотря на все старания быть стойкой, она плакала навзрыд. — Ты ведь только что приехал!

Клейтон появился лишь сегодня утром, и после шести месяцев разлуки она не могла пережить столь скорого отъезда. Но выбора не было. Капитан должен был через полчаса явиться в штаб военного комиссариата на улицу Святой Анны. У него едва хватило времени, чтобы отвезти Зою домой. Зоя совершенно отчаялась, они так мало пробыли вместе перед его возвращением на фронт, он снова будет рисковать своей жизнью. И точно маленький брошенный ребенок, в ту ночь она долго сидела в гостиной и плакала, и даже бабушка была не в силах утешить ее.

Но слезы, пролитые по Клейтону, были ничто в сравнении со слезами, которые она проливала спустя несколько дней. Двадцатого июля в квартире появился печальный князь Владимир с номером русской газеты «Известия». Открыв дверь, Зоя тотчас поняла, что произошло нечто ужасное, и ее мучили мрачные предчувствия, когда она впустила князя и прошла с ним в спальню к бабушке.

Князь заплакал, протянув графине газету. В этот момент он выглядел как несчастный обиженный ребенок, седые его волосы были почти такого же цвета, как лицо, и он вновь и вновь повторял одно и то же:

— ..Они убили его, о боже… они убили его…

Узнав об ужасном известии, он поспешил к Юсуповым: от них нельзя было скрыть происшедшего, ведь они были родственниками Романовых.

— Как вас прикажете понимать? — Евгения Петровна с ужасом посмотрела на князя и приподнялась с кресла, пробежав глазами заметку в газете, где говорилось, что 16 июня царь Николай был расстрелян.

Там же было сказано, что его семью перевезли в безопасное место. «Перевезли куда? — хотелось крикнуть Зое. — Где моя любимая Машка?.. Где они?..» И, как будто понимая, что произошло, Сава начала тихонько скулить, а трое русских сидели и плакали по человеку, который был их отцом, их царем… и вдобавок горячо любимым родственником.

В комнате еще долго раздавались скорбные звуки, и наконец князь Владимир встал и подошел к окну с опущенной головой и с невыносимой тяжестью на сердце. По всему свету будут плакать русские люди, которые любили своего императора, даже крестьяне, во имя которых совершилась эта страшная революция.

— Какой ужасный, ужасный день, — тихо сказал князь. — Упокой его душу, господи, — прошептал он и обернулся к женщинам. Евгения Петровна сидела совершенно раздавленная страшным известием, а лицо Зои покрывала мертвенная бледность. Единственным ярким пятном на ее лице были блестящие зеленые глаза с веками, покрасневшими от слез, которые до сих пор текли у нее по щекам. В ее голове вихрем проносились сцены прощания в Царском Селе, когда император поцеловал ее и сказал, что будет молиться о ней. «Я люблю тебя, дядя Ники», — отзывались эхом у нее в голове собственные слова… а потом он сказал ей, что тоже любит ее. И вот теперь он мертв. Канул в небытие. А другие?.. Она снова перечитала заметку в «Известиях»: «Семью перевезли в безопасное место».