Глава сороковая

– Эмбер, графиня Рэдклифф, – медленно произнесла она, глядя на себя в зеркало, потом сморщила нос,щелкнула пальцами и отвернулась. – Это дорогого стоит!

Они поженились неделю назад, но жизнь Эмбер не стала более интересной, чем когда она была просто миссис Дэнджерфилд, не говоря о том времени, когда она называлась мадам Сент-Клер из Театра Его Величества. Погода стояла слишком холодная, чтобы выходить из дома. Число смертей от чумы снизилось до ста человек в неделю, но ни король, ни королевский двор еще не вернулись в Уайтхолл. Эмбер сидела дома и не покидала своих апартаментов, ибо остальная часть дома оставалась такой же мрачной и грязной, какой и была. Большую часть времени она скучала и чувствовала себя отвратительно. Неужели за это она отдала свои шестьдесят тысяч фунтов! Сделка показалась ей несправедливой – тоска и мужчина, которого она презирала.

Ибо теперь, когда она стала его женой, Рэдклифф казался еще большей загадкой для нее, чем раньше.

Она очень редко видела мужа, потому что у него было множество интересов, которыми он не желал с ней поделиться. Почти каждый день он по нескольку часов проводил в лаборатории, смежной с их спальней и в которую постоянно прибывало новое оборудование. Если он был не в лаборатории, то в библиотеке или в конторских помещениях на нижнем этаже, он читал, писал, занимался счетами, строил планы перестройки дома и замены меблировки. И хотя было очевидно, что все это будет сделано на средства Эмбер, он никогда не советовался с ней, не спрашивал ее желаний, он даже не ставил ее в известность.

Обычно они встречались дважды в день – за обедом и в постели. Беседа за столом текла вежливо и скучно и предназначалась в основном для слуг, в постели они вовсе не разговаривали. Граф фактически не мог заниматься с ней любовью, ибо был импотентом, и, очевидно, уже длительное время. Более того, он не любил ее, откровенно, с оттенком презрения, хотя она и вызывала у него противоречивые чувства: желания и жажды возврата прошлого. В то же время он яростно хотел полного физического обладания – страсти, к которой стремился каждую ночь, но которой так и не мог добиться, и эта неудовлетворенность толкала его на все, что могли породить похоть и беспомощная ярость.

Они стали врагами в первое же утро, но только через несколько дней их взаимная антипатия разгорелась до открытого конфликта. Причиной был вопрос о деньгах.

Он вручил ей аккуратно написанную записку, адресованную Шадраку Ньюболду: «Прошу выплатить Эдмунду Мортимеру, графу Рэдклиффу, или подателю сего, сумму в восемнадцать тысяч фунтов», и попросил Эмбер поставить свою подпись, ибо деньги были все же положены на ее имя, хотя по брачному соглашению он распоряжался всем ее состоянием, кроме десяти тысяч фунтов.

Они стояли возле маленького письменного столика. Рэдклифф дал ей в руки гусиное перо, обмакнув его в чернильницу. Эмбер взглянула сперва на записку, потом, ахнув от удивления, подняла голову и посмотрела на него.

– Восемнадцать тысяч фунтов! – вскричала она сердито. – Моя доля не продержится долго при таких темпах!

– Прошу прощения/ мадам, но я не хуже вашего знаю, что деньги имеют свойство исчезать, и я отнюдь не испытываю желания растранжирить ваше наследство. Восемнадцать тысяч фунтов необходимы мне для погашения моих долгов, которые, как я говорил вам, накопились за двадцать пять лет.

Он объяснял это с видом учителя, вдалбливающего простые понятия не очень способному ученику, и Эмбер смерила его негодующим взглядом. Секунду она колебалась, мучительно искала выхода, потом схватила перо, ткнула его в чернильницу и несколькими размашистыми каракулями начертала свое имя, разбрызгивая вокруг чернила. Она отшвырнула перо и шагнула к окну, остановилась и стада глядеть вниз, на аллею; едва ли она видела двух торговок рыбой, которые громко ругались и хлестали друг друга огромными рыбинами.

Вскоре она услышала, как за ним закрылась дверь. Неожиданно Эмбер повернулась, взяла в руки небольшую китайскую вазу и грохнула ее об стену.

– Разрази его гром! – вскричала она, – Старый вонючий козел!

Нэн бросилась к ней, будто могла спасти вазу.

– О Господи, мэм! Ваша светлость! – поправилась она. – Ведь он с ума сойдет, когда узнает, что вы наделали! Он так любил эту вазу!

– Да, возможно! А я очень любила восемнадцать тысяч фунтов! Мерзавец! Лучше бы я ему голову разбила, а не эту вазу! Черт подери! Что за наказание иметь такого мужа! – Она оглянулась, не зная, чем заняться. – Где Тенси?

– Его светлость приказал мне не впускать Тенси в комнату, пока вы не одеты.

– А, так, значит, приказал, да? Ну это мы еще посмотрим!

Она подбежала к дверям, распахнула их и крикнула:

– Тенси! Тенси, где ты?

Минуту она ждала, не слыша ответа. Потом из-за большого резного шкафа показался тюрбан, за которым последовало черное улыбающееся лицо. Тенси заморгал сонными глазами и так широко зевнул, что, казалось, его физиономия исчезла.

– Да, мэм? – протянул он.

– Какого черта ты там делал?

– Спал, мэм.

– А почему не здесь, на своей подушке?

– Мне больше не разрешают здесь спать, миссис Эмбер.

– Кто не разрешает?

– Его светлость так сказал, мэм.

– Его светлость сам не знает, что говорит! Иди сюда, и отныне будешь делать то, что я тебе скажу, понял? Я, а не он!

– Да, мэм.

Рэдклифф вернулся после полудня, как всегда, неслышно вошел в комнату и увидел, что Эмбер сидит по-турецки на полу и играет в крестики с Тенси и Нэн Бриттон. Рядом с каждым из них лежала горка монет, и женьщины весело смеялись над забавными рожицами, которые корчил Тенси. Эмбер сделала вид, что не замечает графа, пока тот не остановился прямо перед ней. Тенси медленно обвел всех глазами, сверкнул белками; Нэн со страху притихла. Эмбер бросила на мужа небрежный взгляд, подкидывая на руке игральные кубики, но сердце забилось учащенно: настал момент, когда она должна раз и навсегда дать понять мужу, что не позволит собою командовать.

– Ну, милорд, я надеюсь, ваши кредиторы теперь довольны.

– Воистину, мадам, – медленно произнес Рэдклифф, – вы меня удивляете.

– В самом деле? – Она бросила четыре кубика на пол и пересчитала очки.

– Вы либо наивны, либо развратны!

Эмбер метнула на него взгляд и со скучающим видом вздохнула, затем отбросила кубики и встала на ноги. Взяв за руку Тенси, она помогла ему подняться с пола. Вдруг она ощутила резкий колючий удар по тыльной стороне ладони и вздрогнула. Тенси испуганно вскрикнул и ухватился за ее юбку, ища защиты.

– Уберите руки прочь от этого существа, мадам! – Голос Рэдклиффа был ровным и холодным, но глаза возбужденно сверкали. – Убирайся из комнаты! – приказал он Тенси, который сразу же убежал.

Рэдклифф взглянул на Нэн, стоявшую рядом с Эмбер.

– Я приказал вам, Бриттон, чтобы этот зверек не был в комнате, когда ее светлость не одета. А вы вместо этого…

– Это не ее вина! – резко оборвала его Эмбер. – Она предупредила меня. Я сама его привела.

– Зачем?

– А почему бы нет? Он со мной уже два с половиной года и всегда свободно ходил по моим апартаментам!

– Возможно, так и было. Но больше так не будет. Теперь вы – моя жена, мадам, и, если у вас нет понятия о приличиях, мне самому придется позаботиться о вашем поведении.

Разъяренная до крайности, Эмбер решила применить единственное оружие, которым обладала. Она произнесла тихо, но с явной издевкой:

– Но ведь вы не думаете, милорд, что вам может наставить рога столь маленький мальчик?

Белки глаз Рэдклиффа покраснели, на лбу вздулись багровые вены. Эмбер на мгновение испугалась: на его лице появилось выражение смертельной ненависти. Но, к ее облегчению, граф быстро взял себя в руки. Он смахнул воображаемую пылинку с галстука.

– Мадам, я не могу себе представить, что за человек был ваш первый муж. Уверяю вас, если бы итальянка рискнула столь нагло разговаривать со своим мужем, как вы со мной, то она очень пожалела бы об этом.

– Ну, я не итальянка, и здесь не Италия. Здесь – Англия!

– Где мужья, как вы считаете, не имеют прав. – Он отвернулся. – Завтра этой черной обезьяны здесь не будет.

И тут Эмбер пожалела о том, что вспылила и наговорила дерзостей, ибо поняла, что Рэдклиффа не возьмешь ни обманом, как Черного Джека Малларда или Льюка Чэннелла, ни лестью, как Рекса Моргана или Сэмюэла Дэнджерфилда. Он не любил ее и не испытывал благоговейного страха перед ней. И хотя было модно относиться к мужьям с презрением, но существовал закон, по которому жена являлась собственностью и имуществом мужа. Он мог использовать ее по своему усмотрению или даже убить ее, особенно если был богат и имел дворянский титул.

Эмбер сменила тон:

– Вы не причините ему зла?

– Я избавлюсь от него, мадам. Я отказываюсь держать его в доме.

– Но вы не причините ему зла? Ведь он совершенно безвреден и беспомощен, как котенок. И он здесь не по своей воле. О, прошу вас, позвольте мне отправить его к Элмсбери. Он позаботится о Тенси. Прошу вас, ваша светлость!

Ей было ненавистно просить его, и она еще больше возненавидела его за то, что была вынуждена просить, но Тенси был ей дорог, и мысль о том, что ему причинят зло, была ей невыносима.

На лице Рэдклиффа мелькнуло что-то, похожее на тайное удовольствие, и его слова были ответным ударом:

– Мне кажется маловероятным, чтобы женщина могла быть столь привязана к этой маленькой черной обезьяне, если только она не использует его.

Эмбер сжала зубы и подавила вспышку гнева. Они долго смотрели друг на друга. Наконец она повторила свою просьбу:

– Пожалуйста, отправьте его к Элмсбери!

Он слабо улыбнулся, довольный тем, что вынудил ее унизиться.

– Ну ладно, завтра же я отправлю его. – Его любезность была как пощечина.

Эмбер опустила глаза.

– Благодарю вас, сэр.

«Когда-нибудь, – подумала она, – я перережу тебе глотку, проклятый мерзавец».

Первого февраля Карл вернулся в Уайтхолл. Повсюду лежал снег, весело звонили церковные колокола, по ночам большие костры освещали черное зимнее небо, приветствуя возвращение короля домой. Однако ее величество и все придворные дамы остались в Хэмптон-Корте. Каслмейн недавно родила еще одного сына; у королевы снова случился выкидыш; герцог Йоркский не разговаривал с герцогиней, потому что думал – или делал вид, что думает, – будто та завела роман с красавцем Генри Сиднеем.

Рэдклифф присутствовал на королевских приемах, но Эмбер не могла пойти во дворец, пока не вернулись дамы. Лишь тогда ее смогут представить на балу или другом официальном рауте. Однако, нанеся однажды визит вежливости, Рэдклифф затем не часто бывал при дворе. Он не принадлежал к числу тех, кого король мог сделать своим наперсником, а вероисповедание не позволяло ему занимать какую-либо должность. Ко всему, Рэдклифф слишком долго держался вдали от королевского двора. Теперь тон задавало новое поколение, и это был не тот тон, который импонировал старому графу. Установился новый образ жизни, который Рэдклифф считал пустым, фривольным и бесцельным. По его мнению, большинство мужчин были негодяями или дураками, или и тем и другим вместе, а женщин он считал сворой пустоголовых шлюх. В ту же категорию он включал и свою собственную жену.

Для Эмбер время, казалось, текло медленнее, чем когда-либо. Она проводила много часов со Сьюзен, учила ее ходить, строить замки из кубиков, играла с ней, пела песенки, которые помнила с детства. Эмбер обожала свою дочь, но не могла же она строить всю свою жизнь вокруг девочки. Эмбер жаждала стать частью большого волнующего мира, за вход в который она заплатила и куда она могла войти теперь гордо, через парадный подъезд, а не проникать тайком, как преступница, с черного хода. Она была рада, что Рэдклифф не интересуется светской жизнью при дворе, ибо это давало ей возможность самой беспрепятственно насладиться этой жизнью.

Ничего в жизни она так сильно не хотела, как отвязаться от графа. Ей казалось, будто он насылал на нее проклятие, сглаз, ибо, даже когда она физически не видела его, она ощущала его злой гений повсюду. Постоянное одиночество и почти полное отсутствие душевных радостей превращали каждое их слово или поступок во что-то преувеличенно важное: ей приходилось обдумывать каждый шаг, каждый взгляд, каждое свое действие.

Однажды от скуки Эмбер осмелилась войти к нему в лабораторию: повернула ручку, дверь оказалась незапертой, и она тихо вошла, чтобы не беспокоить его. Большие горы книг и рукописей, недавно присланных ему из Лайм-парка, громоздились на полу. На полках стояли черепа, сотни флаконов и бутылочек, масляные лампы, колбы и пробирки самых различных форм и размеров – все принадлежности алхимика. Она знала, что Рэдклифф был занят «большим делом» – сложным и тяжелым процессом, занявшим уже семь лет труда, целью которого было открытие «философского камня», – работой, захватившей лучшие умы эпохи.

Когда Эмбер вошла, граф стоял перед столом спиной к ней и осторожно отмерял желтый порошок. Она ничего не сказала, но подошла ближе, с любопытством разглядывая предметы на полках и столах. Неожиданно он вздрогнул, флакончик выпал из его рук.

Эмбер отскочила назад, чтобы порошок не испачкал платье.

– О, извините.

– Что вы здесь делаете?

Эмбер вспыхнула:

– Я только зашла посмотреть! Что в этом плохого?

Он несколько успокоился, с лица сошло гневное выражение.

– Мадам, есть несколько мест, куда женщинам не следует заходить ни при каких обстоятельствах. Одно из них – лаборатория. Прошу вас не мешать мне больше. Я потратил слишком много лет и слишком много денег на этот проект, чтобы позволить женщине погубить его.

После алхимии вторым увлечением графа была библиотека, где он проводил по многу часов ежедневно. Большую часть жизни он занимался собиранием редких книг и рукописей, которые хранил в идеальном порядке, часто перелистывал с большой осторожностью, составляя подробные аннотации. Но он получал удовольствие не только от обладания книгой, ее внешнего вида и старой бумаги. Он читал эти книги. Среди томов были греческие пьесы, письма Цицерона, рассуждения Марка Аврелия, сочинения Плутарха и Данте, испанские пьесы, книги французских философов и ученых, все – на языке оригинала.

Он не запрещал Эмбер входить в библиотеку, но лишь после нескольких недель их брака она вошла в эту комнату. Ей было настолько тоскливо, что она решила прочитать книгу. Но Эмбер не знала, что граф здесь, и, когда увидела его за письменным столом у камина с пером в руке, она заколебалась на мгновение, потом подошла ближе. Рэдклифф поднял на Эмбер глаза и, к ее удивлению, вежливо поднялся и улыбнулся. – Прошу вас, мадам, входите. Не вижу причины, почему бы женщине не приходить в библиотеку, даже если вы не найдете здесь литературу по своему вкусу. Или, может быть, вы – чудо природы, ученая женщина?

Произнося последний вопрос, он иронически скривил губы. Как и большинство мужчин, независимо от их интеллектуальных способностей и знаний, он считал образование для женщин совершенно абсурдным и даже забавным. Эмбер не обратила внимания на его шпильки, это был не тот предмет, из-за которого стоило бы обижаться.

– Я подумала, не найду ли я здесь чего-нибудь, чтобы скоротать время. Нет ли у вас пьес, написанных по-английски?

– Несколько. Что вы предпочитаете – Бена Джонсона^[11], Марло^[12], Бомонта и Флетчера, Шекспира?

– Не имеет значения. Я все эти пьесы играла на сцене. – Она знала, что ему неприятно, когда она вспоминает о театре, поэтому говорила об этом часто, чтобы досадить графу. Пока что он отказывался проглотить наживку.

Но сейчас он посмотрел на Эмбер с явным недовольством.

– Мадам, я льстил себя надеждой, что ваша скромность помешает вам когда-либо упоминать столь позорный эпизод вашей жизни. Прошу вас никогда не говорить об этом при мне.

– А почему бы нет? Я-то не стыжусь, что играла на сцене!

– А мне стыдно за вас!

– Однако это не помешало вам жениться на мне! На расстоянии нескольких футов, что разделяли их, Эмбер и граф в упор глядели друг на друга. Она давно уже почувствовала, что, как только ей удастся разрушить его холодность и сдержанность, он будет у нее в руках. «Если я когда-нибудь ударю его, – не раз думала она, – я никогда больше не буду его бояться». Но она никак не могла решиться на это. Эмбер хорошо знала, что он жестокий и злобный человек, и эти качества у него утонченные, как и все остальные его пороки. И пока что она не смогла придумать способа подчинить его. Ее одолевал страх, и она ненавидела себя за свою трусость.

– Нет, не помешало, – согласился он наконец. – Это не помешало мне жениться на вас, ибо вы обладаете другими достоинствами, которым я не мог противиться.

– Да! – резко оборвала она. – Целых шестьдесят шесть тысяч достоинств.

Рэдклифф улыбнулся.

– Как проницательно для женщины, – заметил он.

Несколько секунд она глядела на него взглядом, полным ненависти, – ах, как ей хотелось ударить его по лицу! Оно треснуло бы, как голова куклы, думала она. Она представила себе выражение панического ужаса на этом лице, когда оно начало бы рассыпаться от ее удара. Она неожиданно повернулась к книжным полкам.

– Ладно, а где пьесы?

– Бот на этой полке, мадам. Возьмите любую книгу, какая вам по душе.

Она наугад взяла три-четыре тома, даже не посмотрев на названия, ибо торопилась поскорее уйти оттуда.

– Благодарю вас, сэр, – сказала она, не глядя на графа, и пошла к дверям, как вдруг снова услышала его голос:

– У меня есть несколько очень редких итальянских книг, которые, я полагаю, заинтересуют вас.

– Я не читаю по-итальянски. – Она не обернулась .

– Достоинства этих книг можно оценить и не зная языка. В книгах использован универсальный язык картинок.

Она сразу поняла, о чем идет речь, и остановилась, охваченная острым интересом, который всегда испытывала ко всему сенсационному и непристойному. С циничной улыбкой, выдававшей его явное удовольствие от того, что он возбудил ее любопытство, он повернулся и достал с полки том в кожаном переплете ручной работы, положил книгу на стол и выжидательно отошел в сторону. Эмбер повернулась и на мгновение остановилась, с подозрением посмотрела на Рэдклиффа – не расставил ли он для нее ловушку. Потом, дерзко вздернув подбородок, шагнула к столу и раскрыла книгу. Она перевернула с полдюжины страниц с непонятным для нее текстом и замерла от удивления при виде первой же картинки. Иллюстрация была превосходно сделана, нарисована от руки и изображала молодых мужчину и женщину, обнаженных, в любовном экстазе.

Минуту Эмбер, как завороженная, рассматривала картинку. Неожиданно она подняла глаза и увидела, что граф наблюдает за ней исподтишка и выражение на его лице точно такое, как в тот день в библиотеке Элмсбери. Выражение это мгновенно исчезло. Эмбер взяла книгу и пошла к дверям.

– Я так и думал, что книга заинтересует вас, – услышала она слова Рэдклиффа. – Но, пожалуйста, обращайтесь с ней аккуратно. Книга очень старая и очень редкая, настоящая драгоценность в своем роде.

Она не ответила и не обернулась. Она испытывала гнев и отвращение, но одновременно и приятное возбуждение. Похоже, на этот раз он выиграл поединок.