на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава 10

Запруженные улицы Каира, казалось, были пропитаны запахом пота тысяч людей, спешащих по своим делам под жаркими лучами полуденного солнца. Дороги были забиты машинами; недовольно гудели клаксоны, непрерывно раздавались гневные крики, самые разные языки и диалекты нахлестывались друг на друга. Огромные людские толпы отличались таким же многообразием, как и оглушительная какофония речи: арабские халаты перемежались с западными костюмами и джинсами, а среди мусульманских тюрбанов мелькали котелки, шляпы и бейсболки. В каком-то смысле здесь столкнулись Восток и Запад. Каир, город легенд, где слились воедино действительность и вымысел, тем не менее держался обособленно в этой земле противоречий.

Джулиан Гуидероне, облаченный в традиционный арабский наряд, в больших темных очках, скрывающих лицо, шел по многолюдному бульвару аль-Баррани, оглядываясь по сторонам в поисках знака, который сообщил бы ему, что он у цели. И вот, наконец! Синяя лилия на маленьком белом флажке, вывешенном в витрине ювелирного магазина. Сын Пастушонка задержался перед витриной, закуривая сигарету; это дало ему возможность не спеша оглядеть улицу, высматривая что-либо необычное. Человека, смотрящего на него. Таково было значение совещания, которое должно было состояться на втором этаже ювелирного магазина. Никто, ни один посторонний не должен был узнать о цели этого совещания. Если пройдет хоть слух о том, что произошло, это обернется полной катастрофой.

Удостоверившись, что за ним никто не следит, Гуидероне загасил сигарету и шагнул в магазин, тотчас же поднимая три пальца на уровне талии. Продавец за кассой, дважды кивнув, указал головой на темно-красный бархатный занавес справа. Джулиан ответил едва заметным кивком и прошел за занавес, за которым скрывалась лестница. Он поднялся по узким ступенькам, как всегда, раздраженный тем, какие неудобства причиняет ему раненая нога: хромота лишала его быстроты движений. Поднявшись на второй этаж, Гуидероне остановился перед тремя дверями, выходящими на лестничную площадку, и, разглядев на бронзовой ручке одной из них маленькую синюю точку, неуклюже заковылял к ней. Задержавшись на мгновение, он под складками свободной одежды нащупал оружие: правой рукой – миниатюрный пистолет 25-го калибра, а левой – похожую на шар с воронкой гранату, которая при ударе о стену взрывалась, выделяя газообразное вещество, мгновенно убивающее всех, кто его вдохнет.

Положив руку на бронзовую ручку, Гуидероне повернул ее, распахнул дверь и застыл на пороге, оглядывая помещение. За столом сидели четверо, все в халатах бедуинов, все с платками на лице. Этот платок в пустыне защищал от песчаной бури, а здесь не давал быть узнанным. Сам Джулиан не нуждался в подобных уловках. Он хотел, чтобы каждый из этих людей хорошенько разглядел лицо сына Пастушонка, ибо если кто-нибудь из них осмелится его ослушаться, это лицо будет в кошмарных видениях преследовать его до последнего вздоха, который после отказа повиноваться может последовать в любой час и любую минуту.

– Доброе утро, господа, или сейчас уже день? – начал Гуидероне, входя в комнату и усаживаясь на ближайший к двери стул. – Надеюсь, что вы, все до одного, самым тщательным образом позаботились о мерах безопасности этого совещания.

– В этом помещении нет ничего, кроме вот этого стола и наших стульев, – ответил араб, сидящий напротив Гуидероне, расшитый золотом наряд которого указывал на то, что это вождь. – Наши подчиненные исследовали стены и пришли к заключению, что подслушивающей аппаратуры в них нет.

– А что насчет вас? Насчет вас самих? Под свободным нарядом кочевника можно много что спрятать, ведь так?

– Несмотря на то что настали новые времена, – заговорил другой араб, сидящий слева от Джулиана, – мы по-прежнему подчиняемся древним законам пустыни. Наказание предателю – отделение головы от туловища кинжалом, занятие мучительно медленное. Любой из нас без колебаний расправится с изменником, и остальные это прекрасно понимают.

– Ну что ж, этого более чем достаточно. В таком случае, продолжим. Поскольку доверять бумаге ничего нельзя, насколько я понимаю, каждый из вас, возглавляющий свою группировку, предоставит мне устный отчет, я прав?

– Да, вы совершенно правы, – ответил третий участник совещания, сидевший за дальним концом стола. – Возможно, в чем-то мы будем повторять друг друга, поскольку речь будет идти об одном и том же…

– В таком случае, чтобы не тратить время напрасно, – вмешался последний из присутствующих, сидящий справа от Джулиана, – поскольку за голову каждого из нас назначена награда и никому не хотелось бы задерживаться здесь дольше, чем это необходимо, почему бы вначале не изложить все общие моменты, после чего каждый дополнит их своими конкретными подробностями?

– Замечательная мысль, – согласился сын Пастушонка – Однако прежде позвольте высказать вам вслух свое восхищение. Вы владеете моим языком гораздо лучше, чем большинство моих соотечественников.

– В вашем развитом, богатом обществе образованию уделяется на удивление мало внимания, – заметил «бедуин», сидящий за дальним углом стола. – Мы относимся к этому по-другому, совсем по-другому. Лично я, например, изучал международную юриспруденцию в Кембриджском университете – вместе с многими своими братьями в исламе.

– Ну а я врач, окончил медицинский факультет Чикагского университета, практику проходил в Стэнфорде – за те несколько лет, что я провел в Америке, вместе со мной обучались сотни других мусульман.

– Защитив докторскую диссертацию в Гейдельбергском университете, я в течение нескольких лет заведовал кафедрой средневековой истории в одном немецком университете, – тихо промолвил тот участник совещания, который постоянно проявлял нетерпение.

– Увы, мои достижения не столь впечатляющие, – сказал четвертый делегат, – однако они имеют непосредственное практическое применение. Я – инженер-электротехник, работал в фирме, которая выполняла заказы многих государственных и частных компаний. Молю бога, настанет тот день, когда я смогу вернуться на родину и отдать ей свои знания и опыт.

– Поразительно, – пробормотал Гуидероне, всматриваясь в черные глаза четырех арабов. – Вы являетесь элитой Ближнего Востока, однако вас именуют террористами.

– Мы предпочитаем выражение «борцы за свободу», гораздо более точное, – поправил его вождь. – Просто у группировки «Хагана» и банды Стерна[28] на Западе гораздо больше сочувствующих, чем у нас. Но мы продолжаем делать свое дело, ибо те, кто должен был бы быть нашими союзниками, постоянно заключают сделки с нашими общими врагами. Это отвратительно!

– После того как мы нанесем удар, эти двурушники еще хорошенько подумают, прежде чем вступать в подобные переговоры, – заметил нетерпеливый. – Однако вам не кажется, что пора уже перейти к делу?

– Замечательно, – согласился сын Пастушонка. – И поскольку вы так горите желанием начать, почему бы вам не доложить нам обо всем том, что является общим для всех вас?

– С удовольствием, сэр, – заговорил бывший профессор средневековой истории, – особенно если учесть, что вы – один из самых щедрых наших друзей… Наши отряды обучаются в двадцати четырех лагерях, разбросанных от Южного Йемена до долины Бекаа. Все лагеря расположены в пустыне или на побережье, защищенные от глаз неприятеля и соглядатаев. Кроме того, в Энтеббе[29] мы усвоили от евреев один урок: ключом к успеху является доскональная точность. Отчасти благодаря вашему финансированию, в пустынных песках и на воде были построены точные копии тех объектов, которые должны будут стать нашими целями. Наставниками у нас самые опытные военные, а также специалисты по диверсионно-разведывательной деятельности. Когда пробьет час, мы выступим разом и разожжем мировой пожар, который навсегда останется в памяти поколений.

– Судя по вашим глазам, вы уверены в своих силах, – медленно кивнул Гуидероне. – Ну а теперь давайте перейдем к подробностям. Предлагаю начать с вашего друга, сидящего напротив.

– С еще большим удовольствием, – ответил врач, обучавшийся в Чикаго, имеющий роскошное жилье и завидную практику в Калифорнии. – Целью моих отрядов являются Кувейт, Ирак и Иран. Свидетельством нашей универсальности является полное отсутствие каких-либо предрассудков. Десять тысяч нефтяных скважин взметнутся к небу огненными столбами, по сравнению с чем кувейтская катастрофа покажется маленьким костром, который развели дети.

– Мои отряды нацелены на основные нефтяные месторождения Саудовской Аравии от ад-Давадими и аш-Шадры до скважин к северу от Унаязы, – заговорил инженер-электротехник. – Затем удар будет нанесен по танкерам в Персидском и Оманском заливах, стоящих на внешних рейдах нефтеналивных причалов от аль-Хирана до Матры и далее до Маската…

– В том числе и по портам Объединенных Арабских Эмиратов?

– Разумеется, и по ним также; султаны пребывают в полном неведении.

– Ну а я прослежу за портами на восточном побережье, – добавил профессор средневековой истории из Германии, и поверх платка ярко сверкнули его глаза. – Начиная с Бендер-э-Дейлама и на юг до самого Бендер-э-Аббаса в Ормузском проливе. Вместе с поджогом нефтяных скважин будут уничтожены многие миллионы тонн нефти в портах.

– На себя я взял, – заговорил шейх бедуинов, сидящий напротив сына Пастушонка, единственного из присутствующих, чье лицо оставалось открытым, – все транспортные суда, которые разгружаются у берегов Израиля. Сотни кораблей у причалов Тюилькарма, Тель-Авива и Рафаи вместе со своим грузом – электроникой, станками, незаконно поставляемым оружием – будут взорваны и отправлены на дно. Богатенькие сионисты готовы нарушить любые соглашения, лишь бы набить свою мошну шекелями. Мы положим этому конец и с наслаждением полюбуемся на то, как все банки Иерусалима и Тель-Авива окажутся ввергнуты в хаос!

– Вы твердо в этом уверены? – спросил Гуидероне.

– Так же твердо, как то, что меня зовут аль-Хабор Хассин, что вам хорошо известно, и, следовательно, вам известно, что я являюсь Хранителем хассинитов, наследников древних ассасинов,[30] по названию которых в европейские языки пришло слово assasin – убийца. Ни в коем случае не надо недооценивать наше могущество, несущее смерть.

– Ваше выступление, хотя и несколько мелодраматичное, было весьма познавательным, – тихо произнес Джулиан, незаметно пряча руку под складками халата. – И вы, Хранитель секты ассасинов, уверены, что справитесь со своей исторической ролью?

– Естественно! Это станет моей победой над ненавистным Израилем!

– И осуществить это не сможет никто, кроме вас?

– Мои люди заняли свои места. В течение многих недель, даже месяцев ночная темень не опустится на землю. Пламя будет полыхать повсюду, от Персидского залива до Каира, освещая все вокруг полуденным солнцем. И так будет везде на всем Ближнем Востоке! Это станет нашей победой!

– Чьей победой, аль-Хабор Хассин? – тихо промолвил Гуидероне.

– Нашей. Победа будет принадлежать всем нам. Но в первую очередь она будет моей, это будет моя победа! Ибо я – вождь!

– Так я и думал, – заметил сын Пастушонка, поднимая над столом свой пистолет.

Два выстрела, негромких вследствие маленького калибра оружия, тем не менее оказались точными. Аль-Хабор Хассин, убитый мгновенно, рухнул на пол; из двух ран у него на лбу вытекли тонкие струйки крови. Остальные трое арабов, сидевшие за столом, отпрянули назад, напряженно всматриваясь в лицо Гуидероне.

– Он погубил бы нас всех, – сказал Джулиан, – ибо им двигали личные устремления. Никогда нельзя доверять вождю, который сам провозгласил себя, не дожидаясь, когда это сделают другие. Маниакальное самомнение Хассина рано или поздно привело бы к его разоблачению. Он был не в силах сдерживать себя.

– Как теперь поступить с его трупом? – спросил инженер-электротехник.

– Вывезите его в пустыню, и пусть там этот вопрос решает воронье.

– А что потом? – спросил врач из Калифорнии.

– Свяжитесь с ближайшим помощником Хассина и направьте его ко мне. Я к нему присмотрюсь и, если сочту его приемлемым, объясню ему, что аль-Хабор Хассин не выдержал напряжения и скончался от сердечного приступа. Не думаю, что с этим возникнут какие-либо трудности.

– Надеюсь, все остальное остается в силе, – заметил профессор средневековой истории из Германии.

– Абсолютно все без исключения, – подтвердил Гуидероне. – Аль-Хабор был прав. Целые районы Средиземноморья на протяжении многих недель не будут знать ночи из-за полыхающих повсюду пожаров. Это станет согласованным ужасом; все инструменты слаженного оркестра разом достигнут крещендо страха. То же самое произойдет и в Северном море: наши люди взорвут десятки шотландских, норвежских и датских нефтяных платформ. Когда пламя, наконец, утихнет, весь цивилизованный мир, каким мы его знаем, окажется повергнут в хаос. Настанет наш час взять его в свои руки… И наш подход будет рациональным, можно даже сказать, исцеляющим, ибо мы милосердны.

– Когда вы намереваетесь осуществить все это? – спросил профессор-террорист.

– Первого числа наступающего года, – ответил Гуидероне. – Обратный отсчет начинается с сегодняшнего дня.


Камерон Прайс постучал в дверь двухкомнатных апартаментов четы Скофилдов в главном особняке. Времени было половина шестого утра; впустившая его Антония с трудом подавила зевок. Она извинилась за свой вид: фланелевую пижаму.

– Сейчас накину халат и скажу своему брюзге, что ты пришел. И надо будет сварить кофе; без него Брэй – сущее чудовище.

– Тони, не стоит беспокоиться…

– Стоит, – прервала его Антония, – если и не ради тебя, то ради него. Ты бы не нагрянул к нам в такой час без крайней необходимости.

– Тут ты права.

– В таком случае, заходи, но заткни уши, пока я буду готовить кофе и будить Брэя.

Прайс проследовал за ней на крохотную кухоньку, отгороженную в углу одной из комнат.

– Брэндон настолько суров?

– Представь себе ревущего льва, Кам. Брэй привык к тропическому времени. А там день начинается часов в десять – в половине одиннадцатого.

– Знаешь, по-английски ты говоришь чертовски хорошо.

– Виноват в этом исключительно Брэй. Когда мы решили остаться вместе, он притащил мне десятки пластинок, кассет с курсами «Говорите по-английски правильно» и так далее, и так далее. Сам Брэй учился в Гарварде, но сейчас он утверждает, что у меня английская грамматика еще лучше, чем у него. И, если честно, в этом он прав. Брэй не может отличить неопределенное причастие от наречия.

– И я тоже, – усмехнулся Камерон, усаживаясь за столик. Антония тем временем занялась кофеваркой. – Но если ты позволишь мне немного любопытства – а ты имеешь полное право отказать, – как получилось, что вы решили, как ты только что выразилась, «остаться вместе»?

– Наверное, самым очевидным было бы ответить, что это любовь, – сказала Антония, отрываясь от белой пластмассовой кофеварки и поворачиваясь лицом к Прайсу. – И, определенно, физическое и эмоциональное влечение сыграло свою роль, но было и нечто другое, нечто большее. Брэндон Скофилд попал в страшный переплет, за ним охотились и его враги, и собственное начальство, причем и те и другие желали его смерти. Он мог бы – они с Талейниковым могли бы – пойти на многочисленные компромиссы, тем самым отменив вынесенный им смертный приговор. Но они этого не сделали, так как им стала известна правда о Матарезе. Вся правда, Камерон. Многие, слишком многие из числа сильных мира сего испугались пойти следом за ними, потому что среди них расползлась ржавчина измены… Брэй и Василий послали этих людей ко всем чертям и пошли до самого конца. Талейников умер, чтобы дать нам с Брэем возможность ускользнуть из кровавой мясорубки, и я осталась с гигантом, с человеком думающим и непритязательным, во многих отношениях мягким, до тех пор пока не возникает необходимость стать жестоким. И этот человек был готов без колебаний отдать за меня свою жизнь. Ну как я могла не полюбить такого человека, как могла не проникнуться к нему бесконечным восхищением?

– Брэндон не производит на меня впечатление человека, которому нужно, чтобы им восхищались. По-моему, он, наоборот, чурается этого.

– Ну разумеется. Потому что это напоминает ему о «плохих днях», как он называет то время. То время, когда последнюю черту подводило оружие: или убивал ты, или убивали одного из твоих друзей.

– Но все это осталось в прошлом, Тони. «Холодная война» закончилась. Сейчас такого больше нет.

– Прошлое является Брэю в кошмарных снах. Своей пулей он обрывал жизнь молодых и стариков. Память об этом навсегда останется с ним.

– Но если бы он не нажимал на спусковой крючок первым, убивали бы кого-нибудь из его друзей. Брэндон же должен это понимать.

– Наверное, он все понимает. По-моему, его всегда больше беспокоили юные фанатики. Слишком юные, слишком уязвимые, чтобы отвечать за то безумство, которое творилось их руками.

– Антония, это были убийцы.

– Это были дети, Камерон.

– Не в моих силах решить проблемы Брэндона, да и, по большому счету, я пришел к вам не для этого.

– Разумеется. Кстати, а зачем ты пожаловал к нам в столь ранний час?

– Почему бы тебе не разбудить своего льва? Это поможет сберечь время, потому что я не хочу повторять свой рассказ дважды. Если честно, у меня нет никакого желания задерживаться здесь надолго – на тот случай, если за мной сейчас пристально наблюдают.

– Даже так? – спросила Антония, глядя Камерону в глаза.

– Даже так, – тихо подтвердил Прайс.

Через пять минут на кухню вошел растрепанный Скофилд, а следом за ним – Антония. Оба были в халатах: Антония – в новом, белом, махровом; Брэндон – в доисторическом, чистом, но порванном в нескольких местах.

– Если бы мы остановились в приличной гостинице, – кратко заметил он, поймав на себе вопросительный взгляд Прайса, – я бы смог стащить приличный халат… Черт побери, сынок, что у тебя? Это должно быть нечто важное, иначе я наложу на тебя взыскание – или как там делается у этих идиотов-военных? Да, а где кофе?

– Садись, дорогой, уже наливаю.

– Ну, Кам, выкладывай, с чем пришел. По своей воле я не вставал в такой ранний час с той жуткой ночи в Стокгольме, когда одна молодая дама случайно ошиблась номером…

– Болтун, – с мягким укором произнесла Антония.

Поставив на стол две чашки кофе, она подсела к мужчинам.

– А ты сама не будешь? – спросил Прайс, кивая на свою чашку.

– Я предпочитаю чай, и мои запасы подошли к…

– А я умираю от любопытства, черт побери! – прервал жену Скофилд. – Говори, юноша.

– Помнишь, я жаловался тебе на то, что подполковник Монтроз ходила за мной повсюду как привязанная?

– А то как же. И я помню также, что предположил, не запала ли она на тебя.

– Что я тотчас же отмел. Наша Лесли ко мне совершенно равнодушна. Хочешь верь, хочешь нет, но я знаю в этом толк, и мы не в Стокгольме. Поэтому, когда на прошлой неделе погиб Брэкет и Монтроз возглавила службу безопасности, я решил, что настала пора поменяться с ней местами. Обязанностей у нее стало во много раз больше, внимание ей приходится разделять на десять разных дел, к тому же Монтроз хочет выслужиться и составить о себе хорошее мнение в Пентагоне.

– Одним словом, ты начал за ней следить, так? – Брэндон подался вперед, и его глаза на морщинистом лице, склонившемся над чашкой кофе, зажглись огнем.

– Да, очень осторожно, преимущественно ночью. Дважды, первый раз в три часа ночи, второй раз – в четверть пятого утра сегодня Монтроз покидала свою комнату и отправлялась на лодочную станцию. Там под потолком один светильник, закрытый решеткой; оба раза она его включала. Я подкрадывался к маленькому окошку справа и заглядывал внутрь. В обоих случаях Монтроз доставала свой сотовый телефон и с кем-то разговаривала.

– Но это же бесконечно глупо, – заметил Скофилд. – Прослушивать разговоры по сотовому телефону можно с помощью самого примитивного сканера радиочастот. К этому средству связи можно прибегать только в крайнем случае.

– То же самое подумал и я, – согласился Прайс. – Кроме того, мне ясно дали понять, что такие телефоны имелись только у Брэкета, Монтроз и у нас с тобой.

– Совершенно верно, – подтвердил Брэндон. – Все остальные телефоны прослушиваются, спасибо Фрэнку Шилдсу. Интересно, кому звонила наша подполковник.

– Вот почему, воспользовавшись своими полномочиями старшего по положению сотрудника ЦРУ, я сегодня утром съездил в Истон, формально – для того чтобы забрать свежие газеты и журналы.

– Какого хрена ты притащил мне «Ю-Эс ньюс энд уорлд рипорт» и эту финансовую макулатуру? Ты же должен знать, что мне наплевать на весь этот мусор.

– Извини, «Пентхауса», «Плейбоя» и комиксов там не оказалось. Так или иначе, в город я ездил не за этим чтивом. Воспользовавшись телефоном-автоматом, я позвонил в Лэнгли Фрэнку Шилдсу и спросил, может ли он выяснить, на какие номера были звонки с сотового Монтроз. Он ответил, что все звонки, естественно, регистрируются. Затем он попросил меня подождать, и через пару минут ответил на мой вопрос.

– И что же выяснил Косоглазый? – нетерпеливо спросил Скофилд. – Кому звонила Монтроз?

– Это и есть самое странное. Никому.

– Но ведь ты своими глазами видел ее, – заметила Тони.

– Определенно, видел, и так я и сказал Шилдсу. Он снова попросил меня подождать, а когда вернулся, то буквально оглушил меня своим сообщением. На телефон Монтроз не зарегистрировано ни одного звонка, зато за телефоном полковника Брэкета числятся целых три.

– Все эти телефоны похожи друг на друга, – сказал Брэндон. – Монтроз их просто подменила!

– Но зачем? – спросила Антония.

– Несомненно, для того чтобы прикрыть себе задницу, любимая. Но она не могла предусмотреть, что Брэкета убьют. Его телефон, по крайней мере, тот, который был при нем, отправили вместе с телом в Лэнгли, ведь так?

– Тут еще один сюрприз, – возразил Камерон. – Не отправили. Шилдс предположил, что, поскольку первыми к телам Брэкета и Денни подоспели мы, один из нас и забрал телефон.

– Но мы его не забирали. Я даже не подумал об этом.

– Как и я.

– Значит, где-то здесь затерялся неучтенный телефон. Остановимся на этом.

– Фрэнк согласен. Теперь уже будут прослушиваться все звонки со всех телефонов.

– Так кому же все-таки она звонила? Я имею в виду Монтроз?

– Тут тебя ждет сюрприз номер три.

– Какой еще?

– Монтроз звонила в Белый дом.


Один за другим с интервалом в двадцать минут в амстердамском аэропорту «Скипхол» совершили посадку семь частных самолетов. Как только владелец спускался на землю, его провожали к поджидающим лимузинам мускулистые встречающие, которых в последний раз прибывающие гости видели в горах в окрестностях Порто-Веккио на берегу Тирренского моря. Затем их отвезли к элегантному четырехэтажному зданию на Кайзерсграхт, канале, который протекает через самые богатые кварталы города. Наконец семерых потомков барона Матарезе одного за другим проводили наверх, в огромный обеденный зал на втором этаже.

Обстановка очень напоминала главный зал особняка в поместье неподалеку от Порто-Веккио. Длинный стол из дорогих пород дерева был отполирован до зеркального блеска, а стулья были расставлены на расстоянии нескольких футов друг от друга, словно для того, чтобы дать каждому гостю свободу обдумывать, осмысливать, оценивать. Изящных хрустальных ваз с икрой не было; вместо них лежали небольшие блокноты и серебряные шариковые ручки. Всем записям предстояло остаться на столе; после окончания встречи они должны были быть сожжены.

Как только потомки барона расселись за столом, в зал вошел Ян ван дер Меер Матарейзен, занявший место во главе стола.

– Рад отметить, что на нашей второй встрече уже чувствуется определенная дружеская атмосфера. – Он помолчал. – Так и должно быть. Все вы проделали великолепную работу.

– Помилуй бог, старина, смею заметить, никто из нас не остался внакладе, – сказал англичанин. – Наша прибыль взметнулась до небес!

– Такой бурной деятельности, – подхватила женщина из Калифорнии, – мой брокерский дом вместе с недавно приобретенными союзниками по всей стране не видел с начала восьмидесятых. Это что-то потрясающее!

– На самом деле все это только на бумаге, – напомнил Матарейзен. – Мы предупредим вас, когда надо будет продавать. И как только поступит приказ, спускайте все до последней акции, ибо за этим последует крах.

– Это невозможно представить, приятель, – прервал его американец из Нового Орлеана. – Моя недвижимость, мои казино идут победным маршем. Все крупные финансовые игроки хотят иметь в них свою долю.

– А после всех слияний и поглощений наш банк стал более поджарым – и более злым, – добавил юрист из бостонского банка. – Мы превратились в общенациональную, даже международную финансовую силу. Остановить нас нельзя.

– О, но вас придется остановить, – вмешался Ян ван дер Меер. – Это является частью общего плана, и никаких отступлений быть не должно. Мы скажем, когда и кому продавать свои активы; предупреждаю заранее, это будут не самые выгодные покупатели.

– Вы считаете себя вправе диктовать условия Ватиканскому казначейству?

– Да, считаю, ваше высокопреосвященство. Ибо вы в первую очередь – ядро Матарезе, и лишь потом священник Римско-католической церкви.

– Это же святотатство, – вполголоса пробормотал кардинал, не отрывая взгляда от Матарейзена.

– Нет, святой отец, это реальность, всего лишь реальность. Или вы предпочитаете, чтобы Ватиканскому казначейству было доложено о ваших финансовых похождениях, о милом поместье на берегу озера Комо, – как говорится, всего лишь о капле в полном ведре.

– Что это за глупость – «это будут не самые выгодные покупатели»? – недовольно воскликнул человек из Португалии. – Вы что, принимаете нас за идиотов?

– Все вы получите существенную прибыль, возможно, не в таких масштабах, как ожидали, однако это необходимо.

– Сеньор Матарейзен, вы ходите кругами!

– Но ведь мы и есть круг, не так ли? Круг Матарезе.

– Будьте добры, выражайтесь яснее! Что вы хотите сказать?

– Если не вдаваться в подробности, вам будет предписано продать свои активы тем покупателям, у которых будет меньше всего опыта, меньше всего возможностей, чтобы ими распорядиться.

– Sacrebleu![31] – прервал его наследник из Парижа. – Вы говорите чушь! Почему такие люди могут быть заинтересованы в подобных приобретениях?

– Все дело в раздутом самомнении, mon ami,[32] – ответил вождь из Амстердама. – Такие люди постоянно надрываются, выкладывая огромные деньги за свою заветную мечту, которая оказывается им не по плечу. Мировая экономика изобилует тому примерами; мне на ум первыми пришли финансовые гиганты из Токио. Им захотелось завладеть киноиндустрией в Лос-Анджелесе, и они выкладывали, выкладывали и выкладывали деньги до тех пор, пока их не поглотили сами киностудии, потому что у них не было ни опыта, ни возможностей ими заправлять.

– Для меня все это звучит бредом сивой кобылы! – продолжал бушевать антрепренер из Нового Орлеана.

– Нет, он прав, – заговорил кардинал, по-прежнему не отрывая взгляда от голландца. – Подобные действия придадут грядущему краху больше правдоподобности. Система будет подорвана, массы придут в бешенство и тотчас же начнут искать выход, который для них будет заключаться в переменах.

– Отлично, святой отец. Вы обладаете даром стратегического предвидения.

– Это реальность, голландец, реальность, только и всего. Или мне лучше употребить слово «вера»?

– Эти понятия стали взаимозаменяемыми, не так ли?

– В конечном счете – да, разумеется. Философы-схоласты были по-своему правы. Итак, семена посеяны, когда будем пожинать урожай?

– Все наши действия должны быть полностью скоординированы. Одно событие предшествует другому, каждый шаг влечет за собой следующий, хотя внешне кажется, что отдельные элементы абсолютно не связаны между собой. И объединяет их лишь общий итог: экономика Америки и Европы оказывается в коллапсе, и спасти ее не в силах никакие новые технологии, ибо прогресс кардинально сокращает численность трудящегося населения. Высокие технологии не создают рабочие места, а закрывают их.

– Теоретически, – нахмурившись, спросил англичанин, – какое решение можете предложить вы – можем предложить мы, хотя бы для средств массовой информации?

– Добровольная консолидация с передачей безоговорочных полномочий тем, кто, придя на смену неспособным, сможет оживить застывшую экономику. Будут востребованы богатые, образованные, честолюбивые, при этом менее способные, если только они по доброй воле, с готовностью поддержат новый порядок, получат четко обозначенную систему распределения благ.

– И что дальше? – спросил банкир из Бостона. – Четырехдневная рабочая неделя, в каждом доме телевизор, объединенный с системой слежения?

– Развитые технологии обладают своим преимуществом, вы не согласны? Однако все это – дело далекого будущего. Сначала мы должны выйти из финансового хаоса с четким планом действий.

– Что возвращает нас к моему первоначальному вопросу, – вмешался кардинал. – Когда нам предстоит пожинать урожай?

– Меньше чем через три месяца, в зависимости от того, насколько быстро будут развиваться события. Ну а что до самого урожая, потребуется какое-то время, чтобы растолковать все особенности нового порядка. Скажем, восемьдесят дней. «Вокруг света за восемьдесят дней». В этом что-то есть.


– Прайс! – проревел Скофилд, несясь по лужайке к лодочной станции так быстро, как только позволяли его стареющие ноги.

Камерон обернулся; он бродил по территории лагеря, с виду бесцельно, однако на самом деле его прогулка имела четкую цель. Прайс высматривал, не выглянет кто-нибудь из какого-либо укромного местечка, кто-нибудь с исчезнувшим сотовым телефоном.

– Эй, успокойся, – сказал он, когда к нему приблизился запыхавшийся Скофилд. – Ты еще не готов к спринтерскому забегу на шестьдесят ярдов.

– Да я в лучшей форме, чем ты, малыш!

– Тогда зачем здесь нужен я?

– О, заткнись, – приказал Брэй. Тяжело дыша, он вытер вспотевшее лицо. – Послушай, я тут начал читать те журналы, которые ты привез из Истона…

– Я уже извинился за то, что комиксов не было…

– Да заткнись же! Как долго все это происходит?

– О чем ты?

– Я имел в виду все эти слияния, поглощения, приобретения одних компаний другими, объединение целых отраслей?

– Ну, наверное, лет двадцать-тридцать, а то и гораздо больше.

– Да нет же, идиот, я хотел сказать – сейчас! На протяжении последних нескольких недель, может быть, месяцев?

– Понятия не имею, – признался Камерон. – Все это имеет для меня второстепенное значение.

– Черт побери, а должно было бы стоять на самом первом месте! Это же чистейшей воды Матарезе!

– Что?

– Почерк, стратегия! Снова повторяются Корсика, Рим, Париж, Лондон, Амстердам – и, черт побери, да, Москва! Это тот самый след, те следы, которые привели нас с Талейниковым в Бостон, штат Массачусетс. Еще когда мы были на острове, я предложил тебе заняться жертвами, их родственниками, друзьями, адвокатами, выяснить о них все возможное…

– Я над этим работаю. Фрэнк Шилдс выделил пару аналитиков, чтобы помочь мне познакомиться с окружением того итальянца, игрока в поло, который получил удар по голове на Лонг-Айленде, испанского ученого, отравленного в Монако, и англичанки-филантропа, убитой своим вторым мужем в Лондоне. Если в течение ближайших нескольких дней ощутимых результатов не будет, Фрэнк отправит меня военным самолетом в Великобританию.

– Тогда у меня к тебе другое предложение, – сказал Скофилд. – Отодвинь все это в дальний угол и займись тем, что прямо перед глазами!

– Прошу прощения?

– Этими газетами, журналами, всей этой финансовой мутотенью: банковскими воротилами, грязными деньгами, сомнительными аферами. И натрави своих аналитиков вот на эти компании, национальные и международные – их названия здесь, и, готов поспорить, это лишь верхушка айсберга. Должны быть и другие, о которых мы ничего не знаем, – новые имена, новые следы!

– Ты это серьезно, а?

– Абсолютно серьезно, черт побери. Как только я увидел фамилию Уэйверли, у меня что-то щелкнуло! Я чую, чую Матарезе, и, смею тебя заверить, запах этот очень сильный.

– Если ты прав – я этого не говорю, но если ты прав, это позволит нам сберечь время.

– Всегда надо искать способ срезать дорогу, разве не так?

– Это даже не обсуждается – если только это ведет к цели.

– Ведет, Кам, ведет. Я не могу ошибаться – только не в этом. Не забывай, я варился в Матарезе еще тогда, когда ты писал в штанишки.

– Хорошо. Я немедленно свяжусь с Лэнгли, с Фрэнком Шилдсом, и узнаю, что он думает на этот счет.

– Черта с два! – возразил Брэндон. – Я позвоню ему сам, по защищенной линии связи. Ты не сможешь быть убедительным, и, в конце концов, операцией по-прежнему руковожу я.

– А я полагал, моя задача состоит в том, чтобы претворять в жизнь все твои решения, – возмутился Прайс. – Заниматься всем тем, к чему у тебя не лежит душа или что тебе не по силам – например, бегать спринт по лужайке.

– Не умничай. На самом деле во всем этом есть один положительный момент, – сказал Скофилд, хватая Камерона за руку и увлекая его к особняку и защищенному телефону. – Вместо того чтобы отпускать тебя в Европу, где ты метался бы из стороны в сторону, не имея четкой цели, я смогу присматривать за тобой, давать наставления.

– А можно попросить, чтобы вместо тебя наставником ко мне приставили утенка Даффи?[33] Он сможет дать мне более толковые советы, и, видит бог, ужиться с ним гораздо проще.


Ни Скофилд, ни Прайс не знали, что в тот самый момент, когда они погожим утром шли через лужайку к особняку, расположенному на берегу Чесапикского залива, на взлетно-посадочной площадке, не обозначенной ни на одной карте, неподалеку от Хавр-де-Граса, штат Мериленд, поднялся в воздух и взял курс на юг вертолет «Блэк хок», имеющий точно такие же опознавательные знаки, как и такой же «Блэк хок», вылетевший на север из Лэнгли, штат Вирджиния. Однако в грузовом отсеке двойника вместо обычных припасов для уединенного, изолированного лагеря на Восточном побережье Мериленда лежали шесть тысячефунтовых бомб. Вертолет летел выполнять приказ, поставленный человеком из Амстердама.


Глава 9 | Возвращение Матарезе | Глава 11