Андрей Левонович Шляхов Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера Доктор Данилов Название: Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушераАвтор: Андрей Шляхов Год издания: 2012Издательство: АстрельISBN: 978-5-271-40597-6Страниц: 768Формат: fb2 АННОТАЦИЯ Владимир Данилов семь лет работает врачом «Скорой помощи». Он циник и негодяй, он груб с пациентами и любит черный юмор. Отличный врач. Поверьте, если вы не знаете, что такое будни обычной подстанции, вы ничего не знаете об этой жизни. Ложные вызовы, сумасшедшие пациенты, неожиданные роды, автомобильные аварии, бытовуха, случайные трупы, бесчисленное количество спасенных жизней… Это действительно страшно и это действительно весело. Это жизнь. Роман написал реальный врач «Скорой помощи», вот только на той подстанции он больше не работает.«А-А-А-А… Рожааююю..!» После работы на Скорой помощи доктор Данилов не думал, что его сможет что-то еще удивить и напугать в этой жизни. Не думал, пока не устроился в обычный московский родильный дом, после чего и началась эта История. Мужчины, покиньте помещение! Слабонервным тут не место!В книгу вошел новый рассказ Андрея Шляхова. Андрей Шляхов Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера Первая кровь Виноватые без вин,виноваты за это особо…– Зачем надо было крахмалить халаты? – удивился Данилов.– Как «зачем»?! – в свою очередь удивилась мать. – Чтобы он не висел на тебе, как тряпка! Ты же уже не студент, Володя! Ты – врач!Слово «врач» мать произнесла немного пафосно, не свыклась еще с новым статусом сына.– Не студент, но и не профессор же, чтобы мне халаты крахмалить. – Данилов закрыл дверцу шкафа. – Ты хоть представляешь, как выглядит накрахмаленный халат, если его свернуть, потаскать в сумке, а затем достать и развернуть?– Представляю! – Светлана Викторовна подошла к шкафу. – Отойдика! Вот, держи!Она открыла дверцу, сунула не глядя руку в шкаф и достала оттуда пластиковый чехол для одежды, висевший на плечиках.– Завтра ты возьмешь с собой все три халата…– В этом?!– Да, в этом чехле! Что тут такого? Зато они не помнутся. Чехол новый, я его специально купила, непромокаемый. Даже если пойдет дождь…– Мам, как ты себе все это представляешь? Меня с этой… – усилием воли Данилов заставил себя вместо слова «хрень», произнести его более мягкий аналог, мать, преподаватель русского языка и литературы, не терпела сквернословия, – …штукой в руках?– Боишься надорваться? – съехидничала мать. – Я специально приготовила три халата, чтобы ты их разом забрал, повесил в шкаф и менял по мере необходимости. А грязные можешь привозить в сумке. Так что с чехлом в руках тебе придется ездить нечасто – раз в неделю или даже в две, если ты будешь аккуратен. А колпаки аккуратно положишь в сумку, вместе со своей «пижамой»…– Колпаки ты тоже накрахмалила? – ахнул Данилов, представляя себя в высоком накрахмаленном белом колпаке.– Да, конечно. Глупо было бы накрахмалить халаты и забыть про колпаки. Сейчас принесу…– Мам, ну я же не повар, чтобы разгуливать в стоячем колпаке!– Правильно, Володя, ты не повар. Ты – врач! И должен выглядеть представительно! Повару, по большому счету, все равно, как он выглядит, потому что он стоит у плиты и к клиентам не выходит. А ты – врач!«Когда же она научится произносить это слово обычным голосом и без этого своего придыхания?» – с тоской подумал Данилов.– Ты должен сразу же, с первого взгляда внушать своим пациентам уверенность, располагать к себе! А первое, что бросается в глаза, – это то, как одет человек! По внешнему виду складывается первое впечатление о человеке, ведь недаром говорят, что…– По одежке встречают…– Вот именно! Неужели тебе безразлично, что о тебе будут думать твои первые пациенты? – Светлана Викторовна картинно закатила глаза и покачала головой, словно осуждая сыновнее легкомыслие. – Колпаки тоже уберешь в свой шкаф…– Первое! – Данилов понял, что или он немедленно внесет ясность, или же завтра станет посмешищем в глазах своих случайных попутчиков. – Моим пациентам должно быть безразлично, как я выгляжу, потому что я, позволь напомнить, специализируюсь по анестезиологии и реаниматологии, а не по дерматовенерологии!– Но родственникам…– Перебьются! Второе – куда я дену три халата, три колпака?..– Разве тебе не выделят персональный шкаф для одежды? Ты же уже – врач!– Мама, я тебя умоляю! – взвыл Данилов, хватаясь за голову. – Какой – такой персональный шкаф? Ты еще скажи – кабинет! Я что – профессор? В лучшем случае мне выделят крючок, на который можно будет повесить халат. И то – один на троих!– Ты неисправим! – обиделась мать и повесила чехол обратно. – Поступай как знаешь! Ходи в мятом грязном халате, пусть все думают, что ты санитар!..Когда мать вышла из комнаты, Данилов снова заглянул в шкаф и облегченно вздохнул – два комплекта хирургической формы, на медицинском жаргоне называемые «пижамами», висели ненакрахмаленными.К ужину мать сменила гнев на милость. Приготовила любимые сыном свиные отбивные на косточке с «вредной» картошкой фри на гарнир, а после ужина торжественно вручила осоловевшему от обжорства сыну подарок – стетоскоп с двойной системой трубок.– Спасибо, мам! – Стетоскоп Данилову понравился. Тяжеловат немного, что есть, то есть, но зато весь такой респектабельный. – Я давно мечтал о таком!– Знаешь, я никак не могу привыкнуть к тому, что мой сын – врач! – Глаза Светланы Викторовны повлажнели. – Я ж тебя еще…– Вот таким помнишь! – Данилов слегка развел в сторону ладони, показывая, каким именно его помнит мать. – Только я пока еще не совсем врач. Я – интерн. Дипломированный безответственный врач.– Ну, уж когокого, а тебято безответственным не назовешь…– Это шутка такая, потому что интерн практически ни за что не отвечает. * * *– …Я хочу предупредить вас сразу – не надо думать, что вы ни за что не отвечаете, и не надо настраиваться на годичный отдых от учебы! А то, знаете ли, бытуют поначалу среди интернов такие тенденции. Совершенно, надо сказать, необоснованные. Вопервых, ни за что не отвечают студенты. Им – да, случись что, как с гуся вода. А с вас спрос, как со всех врачей! Дипломы у вас есть? Значит все, что положено, должны знать и делать должны все, как положено! Это – работа, а не учеба! Вы приняты на ставки, о чем внесены записи в ваши трудовые книжки, с каждым из вас заключен срочный трудовой договор, и вы будете получать заработную плату, а не стипендию… – Заведующий анестезиологическим отделением Тарабарин, как и положено руководителю интернов, начал с укрепления дисциплины.– Короче говоря, прогулял – представь больничный! – прокомментировал высокий, тощий и носатый парень, буйные кудри которого были не в состоянии спокойно лежать под колпаком.– Вот именно! – согласился Тарабарин. – Или же получай все, что полагается за прогул, вплоть до отчисления из интернатуры. Этот год видится мне непростым, интернов набрали больше обычного…– А вам как за нас платят? – поинтересовался носатый. – Поголовно?– Руководителям интернатуры платят не совсем «поголовно», как вы… – Тарабарин заглянул в лежащий перед ним список, – Абгарян, изволили выразиться. Но градация, разумеется есть. Поскольку вас у меня десять человек, то ежемесячно я стану получать по максимуму. Аж тридцать процентов доплаты! Это не деньги, как вы сами понимаете, так что берегите меня и попусту старайтесь не напрягать. Тогда и я стану относиться к вам почеловечески. Что такое «не напрягать», все понимают?Интерны нестройно покивали.– Вот и хорошо, – констатировал Тарабарин. – Тогда давайте знакомиться…После того, как каждый из интернов встал и вкратце рассказал о себе, Тарабарин сказал:– Каждому из вас полагается два дежурства в месяц. По желанию можно и больше, но два – это обязанность. По субботам и воскресеньям я вас ставить не буду, только в будние дни. Это вам такой бонус. На дежурствах советую не спать и не валять дурака, а учиться. Смотреть, вникать, пробовать чтото делать самостоятельно. Короче – быть активными. Год пройдет быстро, вы оглянуться не успеете, как выйдете отсюда, и если будете валять дурака, то дураками отсюда и выйдете. Оно вам надо?Интерны покачали головами – не надо, мол.– Обычно график дежурств составляется заранее, – продолжил Тарабарин, – но август – наш первый месяц, поэтому я «раскидаю» вас прямо сейчас. На завтрашний день есть желающие?Желающих не было.– Тогда пойдем по списку. Начнем с мужчин. Завтра у нас дежурят… Абгарян и Данилов. Абгарян в анестезиологии, Данилов – в хирургической реанимации.– А вместе нельзя? – спросил Абгарян.– Вместе – нельзя. Два интерна – это слишком большое испытание для дежурной бригады… * * *Дежурная бригада – врач и две медсестры – стояли возле двух составленных боками столов, изображавших сестринский пост. При появлении интерна Данилова никто особой радости не выказал. Данилов не удивился. Он привык за время учебы к тому, что ни в одной больнице, ни в одном отделении студентов не встречают с распростертыми объятиями. Видимо, точно так же относятся и к интернам…– Мало того, что один на отделение дежуришь, так еще интерна прислали, – проворчал себе под нос дежурный реаниматолог.– Лишний человек никогда не помешает, Владислав Алексеевич, – сказала одна из медсестер, полная брюнетка, немного косящая левым глазом. – Хоть перевернуть и переложить поможет, и то хорошо.Ее напарница, худая, рыжеватая и помоложе, презрительно фыркнула и спросила:– Обмороками не страдаете, доктор? Крови не боитесь?– Нет, – сухо ответил разом на оба вопроса Данилов и, не утерпев, поинтересовался: – А что так сразу и про обмороки?– Ничего. – Медсестра, против ожидания, не смутилась. – Разве и спросить нельзя?Данилов промолчал. «Сейчас пошлют в лабораторию за анализами, а на обратном пути попросят каталку из приемного отделения привезти», – подумал он.– У нас тут, доктор, не розарий, – примиряюще сказала брюнетка, – чувствуете, как пахнет? Три вокзала недалеко, а оттуда кого только не везут…– Могли бы для бомжей отдельную больницу отвести! – взвился врач. – Это же чертте что…– Нашу бы и отвели, – поддела худая, усаживаясь за один из столов и придвигая к себе стопку листов назначений. – Чтоб с трех вокзалов далеко не возить…– Тогда бы я здесь и дня бы не остался! – отрезал врач. – Пошли, коллега, сделаем обход, заодно и потренируетесь дневники писать. Знаете, как в реанимации дневники пишут?– Знаю, – кивнул Данилов. – Жалобы, основные показатели, динамика. И так каждые…– Вас как зовут? – перебил его врач.– Владимир, – машинально ответил Данилов и тут же поправился: – Владимир Александрович.– А я – Владислав Алексеевич, – представился врач, но руки не подал. – Коренной москвич в шестом поколении, между прочим. А занимаюсь здесь хрен знает чем, бомжей вокзальных лечу. Их сегодня целых четверо.Данилов потянулся к лежавшим на столе историям болезни, чтобы взять их с собой на обход, но Владислав Алексеевич мотнул головой – обойдемся мол.Обход был скорым, как и полагается текущему обходу в реанимации. Пациенты с утра осмотрены, полечены, назначения сделаны, далее по дежурству внимание уделяется тем, кому стало хуже. А стабильные как лежали себе, так и лежат, на то они и стабильные. Владислав Алексеевич задержался немного возле мужчины, прооперированного сегодня по поводу аппендицита, осложнившегося перфорацией аппендикса и перитонитом, удовлетворенно хмыкнул и пошел дальше.Через двадцать минут они уже сидели в ординаторской.– Списывайте, доктор, у всех предыдущие дневники, – распорядился Владислав Алексеевич. – А я пока чай заварю. Чай пьете?– Спасибо, не надо, – отказался Данилов.Он начал писать дневники и попутно слушать Владислава Алексеевича, который оказался не только москвичом в шестом поколении, но и врачом в третьем, чем несказанно гордился.– Дед мой одно время, еще при Хрущеве, был начмедом Первой градской, а отец двадцать лет руководил Истринской районной больницей…Данилов писал и слушал, даже время от времени из вежливости кивал головой. Закончив с дневниками, он дождался паузы в монологе Владислава Алексеевича и спросил:– Чтото еще надо делать?– Пока нет, – ответил тот. – Можете отдыхать.Отдыхать не хотелось, да и как отдыхать – сидеть и тупо смотреть перед собой? Данилов взял одну из историй болезни и углубился в чтение. «Хоть бы привезли кого, – подумал он. – Или перевели бы…» Если выпало тебе дежурить в компании не очень приятного напарника, то лучше уж заниматься делом. Так время идет быстрее.Провидение сжалилось над Даниловым – минут через пятнадцать послышался шум каталки и громкие мужские голоса.– Как прорвало сегодня – везут и везут, – вздохнул, вставая, Владислав Алексеевич. – Уже пятый, или нет – шестой…Бригада «скорой помощи» привезла мужчину средних лет с проникающим ножевым ранением брюшной полости. Крайне тяжелое состояние – давление чуть ли не по нулям, пульс нитевидный, дыхание периодическое, по ЧейнСтоксу1… Выражаясь бытовым языком – не жилец. Оперировать такого пациента не возьмется ни один хирург, поскольку «оперировать» в данном случае будет означать «зарезать». Сначала надо стабилизировать пациента, чтобы можно было надеяться на то, что он переживет операцию. * * *1 «Дыхание ЧейнаСтокса» или «периодическое дыхание», – дыхание, при котором редкие и поверхностные дыхательные движения постепенно учащаются и углубляются, а достигнув максимума на пятомседьмом вдохе, снова ослабляются и урежаются, до паузы в дыхании, после которой цикл повторяется заново. Впервые описано в начале XIX века Джоном Чейном и Уильямом Стоксом.Переложили с каталки на койку, подключили к монитору и к аппарату искусственной вентиляции легких, подсоединили к подключичному катетеру, который поставила «скорая», новую «банку» с полиглюкином, вкололи, что положено… Данилов помогал раздевать пациента, набирал в шприцы растворы, вызвал по местному телефону на срочную консультацию хирурга (оперировать – не оперировать, а проконсультировать, пока пациент еще жив, изволь; чтобы потом никто не придирался – «как это так – хирургу не показали?»).– Лариса, определи группу! – распорядился Владислав Алексеевич.– Сейчас!В подключичный катетер, куда капал полиглюкин, Лариса соваться не стала – взяла несколько кубиков крови из локтевой вены. Данилов оценил ее мастерство – ткнула иголкой не примериваясь и в точности попала куда следует. Есть, чему поучиться, определенно есть.Пришел хирург. Бегло осмотрел пациента, поглядел задумчиво на экран монитора и начал перешептываться с Владиславом Алексеевичем.– Владислав Алексеевич, идите посмотрите, – позвала от поста Лариса.– Доктор, взгляните на тарелочку, – попросил Данилова Владислав Алексеевич. – Справитесь?– Конечно. – Данилов даже немного обиделся. Как можно задавать врачу подобный вопрос?На специальной белой тарелке – два ряда капель. Стандартные сыворотки крови разных групп (в каждом из рядов сыворотка иной серии – так надежнее), смешанные с каплей крови пациента, расположены согласно номерам, написанным химическим карандашом. По тому, где именно произошла агглютинация (склеивание) эритроцитов, а склеиваются эритроциты разных групп, определяется группа исследуемой крови.Лариса не понесла тарелку к койке, потому что на посту, под ярким светом настольной лампы, было удобнее оценивать результат.– Вторая, – сказал Данилов, внимательно рассмотрев тарелку.Смеси сывороток первой и третьей групп с кровью пациента выглядели «зернистыми», произошла агглютинация, сыворотка второй группы, смешавшись с каплей крови, агглютинации не вызвала.– Вторая, – согласилась с ним Лариса.Данилов взял историю болезни пациента и сделал отметку на титульном листе.– Лучше бы карандашом, – сказала Лариса. – Ручкой пишем, когда из лаборатории подтверждение приходит. Ладно, ничего…Вскоре мужчину с ножевым ранением увезли в операционную.– Пойдемте на вечерний обход, – пригласил Владислав Алексеевич.Этот обход получился более продолжительным, чем предыдущий.– Закон такой, – делился секретами мастерства дежурный реаниматолог, – кто хорошо работает, тот долго спит. Бывают, конечно, исключения – и «скорая» везет, и больные «ухудшаются», но я веду к тому, что не стоит откладывать на ночь то, что можно сделать вечером…Данилов слушал и мотал на ус.– …Проверить катетеры и электроды, оценить показатели – не начал ли херовиться наш клиент, короче говоря – убедиться, что все путем.Владислав Алексеевич внимательно посмотрел на Данилова и, понизив громкость, сказал:– Тут еще много значит – какие у тебя в смену сестры. Попадаются откровенные пофигистки – ночью монитор запищит, так они его спокойно выключат, чтобы спать не мешал. Утром встаешь, что называется, «к холодным ногам» и описываешь смерть… Что – не верится? Я с такими стараюсь вообще не дежурить…– Но в реанимации, вообщето, дежурства без права сна… – вырвалось у Данилова.– Умный очень? – окрысился Владислав Алексеевич. – Нуну Поначалу все такие умные. А как сам начнешь работать на двух работах, а в редкие часы отдыха алконавтов из запоя выводить, так сразу подругому запоешь!Больше Данилова никаким «мудростям» не учили. Сам виноват – не оправдал доверия.Закончив обход, Владислав Алексеевич сказал, обращаясь не к Данилову, а кудато в пространство:– Дневники лучше писать на посту. Я прилягу отдохнуть в ординаторской.Данилову было, как говорится, параллельно – где писать дневники. На посту так на посту. Так даже лучше – и биографию дежурного реаниматолога не слушать и, вообще, приятно находиться в реанимационном зале, в полной готовности оказать помощь, если что… Это уже не учеба, это – работа…Забрав из ординаторской истории болезни, Данилов подошел к посту и начал озираться в поисках свободного стула.– Садитесь, доктор, – Лариса встала, – в ногах правды нет.– А вы? – замялся Данилов.– А мне надо коечто спросить у Владислава Алексеевича, – ответила Лариса и направилась в ординаторскую.Данилов сел на освободившийся стул и открыл первую из историй.– Не торопитесь, доктор, – сказала другая медсестра. – До утра вас никто отсюда не попросит. Можете даже вздремнуть – уж чемучему, а спать сидя вы должны были научиться?Данилов издал невнятный звук, могущий с равным успехом означать и «да» и «нет».– Вот освоитесь и тоже пассию себе заведете, – как ни в чем не бывало продолжила медсестра. – Чтобы не скучно было дежурить. Только не увлекайтесь, потому что любовь на работе чревата осложнениями…От смущения Данилов слегка покраснел.– Все наспех, побыстрому, пока не помешали, – продолжала медсестра, – вот «спусковой крючок» и слабеет… не успеешь вставить, как уже кончил. А эту привычку перебороть очень трудно… Ох, доктор, да я вас в краску вогнала своими пикантными подробностями. Извините, не буду мешать. Если что – я здесь.Медсестра скрылась за ближайшей к посту дверью, на которой висела табличка «Сестринская».Данилов остался дежурить в одиночестве. Несколько минут он сидел молча, прислушиваясь к своим ощущениям, а затем начал быстро писать дневники. Когда закончил, встал и обошел реанимационный зал, желая убедиться, что все в порядке.Все и было в порядке ровно настолько, насколько это может быть в реанимационном отделении – пациенты хоть и тяжелые, но стабильные, лежат спокойно, проблем не создают.Данилов выглянул в окно – пейзаж полностью соответствовал описанному Блоком. «Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет». Только аптека была не «торговая», а местная – больничный склад медикаментов. Данилов припомнил, как там было у Блока дальше:Живи еще хоть четверть века – Все будет так. Исхода нет. Умрешь – начнешь опять сначала, И повторится все, как встарь, Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь. «Все повторится – это плохо, – подумал Данилов. – А если без школы и института, то это нормально. Чтобы сразу врачом».От воспоминаний о институте по телу пробежали мурашки. Бррр! Только на шестом курсе удалось нормально, почеловечески, отметить Новый год. А то все в обнимку с учебником – то дифференцированный зачет третьего января, то экзамен. Как оно вам – под бой курантов атлас нормальной анатомии листать или учебник по гистологии? Ужас, да и только. Одноклассники, поступившие в МГУ или ту же Бауманку, привычно жаловались на то, что учитьсяде трудно, задают много, спрашивают строго, но это они медицинского вуза не пробовали. С егото зубрежкой! Это только принято считать, что природа все устроила логично. Какая там логика – в человеческомто организме? Логика там и не ночевала, потому как зная одно, другое логически сроду не выведешь. Только зубрить и запоминать, запоминать и зубрить дальше. Сначала кажется, что после экзамена все немедленно забывается, но при случае убеждаешься, что это не так. В нужный момент из копилки памяти извлекаются соответствующие знания.«Ладно, все уже в прошлом, – напомнил себе Данилов. – Теперь раз в пять лет подтверждать свой статус, да если будет охота – один раз кандидатский минимум сдать. Это пустяки!»Действительно – пустяки, тем более, что сдавать кандидатский минимум совсем не тянуло. Несмотря на то, что мать была убеждена в обратном. По ее мнению, раз уж сын стал врачом, то непременно должен пойти дальше и дорасти до профессора. И не абы какого, а маститого – со своей кафедрой, со своей клиникой и, как следствие, – с высоким уровнем жизни. Данилов не имел ничего против высокого уровня жизни, но в науку его не тянуло. То ли склад ума не тот, то ли характер неподходящий.Данилов походил еще немного по реанимационному залу, а затем, слегка разочарованный тем, что нечем заняться, сел за стол и, подперев голову рукой, задумался о своих перспективах. Перспективы выходили какието неясные, туманные, возможно от того, что зверски хотелось спать.Скрипнула дверь ординаторской.– Сидишь, – констатировал Владислав Алексеевич. – А Райка где? Спит?Было несложно догадаться, что Райкой звали полную брюнетку.– Спит, наверное, – ответил Данилов.– Если что – зови! – разрешил Владислав Алексеевич. – Только помни – с родственниками в контакт не вступать, на вопросы не отвечать, никому ничего не передавать! Ясно?– Слушаюсь, сэр! – вставать навытяжку и щелкать каблуками Данилову не хотелось, тем более, что у кроссовок и но сработало и так – Владислав Алексеевич намек понял.– Мы здесь привыкли посвойски общаться, без реверансов, – сказал он, отводя взгляд в сторону. – Ничего личного. Просто привычка такая.– Я понимаю, – ответил Данилов и благородно добавил: – Все нормально.Владислав Алексеевич скрылся за дверью так резво, словно его втянула внутрь невидимая рука. Впрочем, не исключено, что так оно и было.Данилов сам не заметил, как заснул. Спать пришлось недолго – сначала запищал один из мониторов, затем – другой, а там и прооперированного мужика с ножевым ранением брюшной полости привезли, затем «скорая» по какойто неведомой дури привезла парня с некупируемым носовым кровотечением, и Владислав Алексеевич долго препирался с бригадой.– Куда вы его, нахрен, привезли? – вопрошал он. – Вы что, не знаете, что у нас нет ЛОРотделения? Первый раз замужем, да?– А что вы на нас бочку катите? – не менее экспансивно оборонялся врач «скорой помощи». – Мы что – сами решаем, кого куда везти? На Центре сказали – вези в сто тридцать третью, мы и привезли. Распишитесь, пожалуйста!– И не подумаю! Запрашивайте место по новой…– Хорошо, я запрошу! – наконец сказал врач «скорой помощи». – Но о вашем поведении я тоже сообщу. Как ваша фамилия?– Для тех, кто не умеет читать, – Владислав Алексеевич ткнул пальцем в бейдж, висевший у него на груди, – сообщаю, что моя фамилия Кочерыгин! Кочерыгин вэ а!Пациент, носовая полость которого была полностью затампонирована, флегматично лежал на каталке, дышал ртом и смотрел в потолок, изображая полную покорность судьбе. После переговоров с Центром «скорая» уехала вместе с пациентом.– Цирк! – воскликнул Владислав Алексеевич и пригласил Данилова на утренний обход.– Как впечатления от дежурства?– Нормально, – ответил Данилов.Что еще можно было ответить?– Самомуто что больше нравится – за ногу с того света вытаскивать или наркоз давать?– Трудно сказать, – пожал плечами Данилов. – Я же пока только начинаю.– Лучше всего, – Владислав Алексеевич даже остановился, подчеркивая тем самым важность того, что готовился сказать, – хорошенько подумать и свалить в какуюто другую специальность. Туда, где легче работается и больше зарабатывается. Потому что ни на наркозах, ни тем более на вот этом, – последовал кивок в сторону ближайшей койки, – не озолотишься. Надо выводить алкашей из запоев, лечить трипперы или увеличивать сиськи и уменьшать носы. А здесь…Советы подобного рода скорее веселили Данилова, нежели раздражали.– Что ж вы сами тут работаете? – спросил он.– Вот, не подумал в свое время, – вздохнул Владислав Алексеевич. – А теперь уже поздно, да и привык я. Но если бы мог начать жизнь заново, то… наверное, в экономисты бы пошел. Ладно, продолжим…«Продолжим» относилось не к дискуссии, а к обходу…– Как прошло твое первое дежурство? – спросила Светлана Викторовна, стоило только сыну войти.– Все хорошо, – ответил Данилов. – Старшие товарищи щедро делились со мной опытом, мне доверили такое важное дело, как написание дневников в историях, и вообще…– А чего ты хотел?– Сейчас я хочу есть и спать. С одинаковой силой, то есть зверски.Есть, как ни странно, хотелось всетаки больше. Сил хватило не только на большую тарелку борща, но и на макароны пофлотски.– А теперь – баиньки.Данилов собрал волю в кулак и встал изза стола, хотя больше всего ему хотелось отодвинуть пустую тарелку в сторону, положить голову на стол (какая подушка? Тому, кто понастоящему хочет спать, подушка только мешает!) и заснуть.– Когда тебя завтра будить? – спросила мать.– Завтра же суббота, – напомнил Данилов. – Так что я проснусь сам. Ну что – можно сказать, что первая неделя интернатуры осталась позади.– Мои поздравления, – улыбнулась Светлана Викторовна…Понедельник начался нехорошо – с особого взгляда Тарабарина. Буквально наткнувшись на этот взгляд, Данилов понял, что последует дальше, и не ошибся.– К вам есть разговор, Владимир Александрович. Приватный. Прямо сейчас.Идя за Тарабариным и глядя на его широкую спину, Данилов перебрал в уме всю прошлую неделю, но ничего такого, что может вызвать приватный разговор с руководителем интернатуры, так и не вспомнил. Совсем ничего. Интерн Данилов был безгрешен, и потому он решил, что скорее всего сейчас ему будет сделано какоето предложение срочного порядка. Срочно написать какойнибудь доклад, съездить на конференцию интернов куданибудь в Вышний Устюг или УстьУрюпинск или же принять участие в ежегодном марафоне, проходящем в День города. Поддержать, так сказать, спортивную честь больницы…Идти было недалеко, поэтому и гадать пришлось недолго.– Владимир Александрович, во время вашего дежурства вы занимались определением группы крови у коголибо из пациентов?Взгляд Тарабарина попрежнему оставался строгим, колючим. Хорошо еще, что сесть на стул предложил.– Занимался. – Перед глазами Данилова сразу же возникла тарелка с каплями. – У одного.– Фамилию помните?– Подколядин, кажется.– Все верно. И какую же вы определили группу?– Вторую.– Точно помните?– Совершенно точно.– Владимир Александрович, – Тарабарин поерзал в кресле, – вы простите меня за такой вопрос, но не могли бы рассказать мне, как определяется группа крови при помощи стандартных изогемагглютинирующих сывороток?Данилова вопрос покоробил, но что поделать – пришлось рассказать методику.– Верно излагаете, – сказал Тарабарин. – Только вот с группой у вас ошибка вышла. Там третья группа, резусотрицательная. Все бы могло обойтись, если б до получения лабораторного подтверждения один не в меру ретивый реаниматолог в рамках подготовки к повторной операции не вздумал бы переливать вашему Подколядину эритроцитарную массу.– Он жив?– Жив, но сами понимаете, внутрисосудистый гемолиз здоровья ему не прибавил. Дело было в пятницу. В субботу начмед имела разговор с Кочерыгиным, а точнее – имела самого Кочерыгина во всех мыслимых и немыслимых позициях. А он рассказал, что поручил сделать это вам, и теперь, конечно, о своей опрометчивости сожалеет. Отвечать, конечно, будет он и только он, но… ммм… както не так вы начали свою специализацию, Владимир Александрович.От волнения Данилов не сразу вспомнил имя и отчество Тарабарина.– Виталий Мартынович, была вторая группа. Спросите у медсестры Ларисы, она подтвердит. Она тоже посмотрела и согласилась, что да – вторая.– Спрашивали, она сказала, что вы посмотрели на результат, записали его в историю, и только.– Давайте спросим еще раз! Вместе! Пусть она вспомнит!– Сегодня в три часа всех причастных ждет у себя главный врач. Будет предварительный административный разбор. В узком кругу. Я просто хотел для себя разобраться… составить, так сказать, впечатление.– Делайте, что хотите, думайте, что хотите, но была вторая группа.– Я понял. – Взгляд Тарабарина слегка потеплел. – Методику, во всяком случае, вы знаете.– Лариса подтвердит… – начал Данилов, но руководитель не дал ему договорить.– Ничего она не подтвердит, даже, если допустить, что ей есть что подтверждать. Или ошиблись вы, или она перепутала сыворотки, вторую с третьей. Третьего варианта быть не может. Так что не надейтесь на то, что Лариса вспомнит. Вспомнит, да вот захочет ли сказать? А теперь идите, жду вас здесь без четверти три. К главному врачу у нас опаздывать не принято…В коридоре Данилов просчитал ситуацию. Пациент остался жив – это плюс. Последствия грозят дежурному врачу – это с одной стороны вроде как плюс, если посмотреть с позиции шкурника, а с другой – большой минус. Ему, доктору Данилову. Как человеку поверхностному и легкомысленному.Но сам он знает, что не ошибся – и это плюс, который перевесит любое количество минусов. Правда, только в его собственных глазах. Остальным ничего не докажешь, если, конечно, сама медсестра Лариса не признается в своей ошибке. А пойдет ли она на это, особенно с учетом ее служебного, а может, и не только служебного романа с доктором Кочерыгиным? Навряд ли – свалит все на него, «тупого» интерна.Идиотская, какаято театральная или киношная ситуация. Там по законам жанра или ктото из пациентов вспомнил бы, что медсестра говорила о «второй» группе крови, или она бы разнервничалась и проговорилась…В конце концов, Данилов пришел к выводу, что ничего изменить он не в силах. Расскажет, конечно, у главного врача, как что было, и получит то, что ему «выдадут». Прошла всего неделя интернатуры, впереди еще будет пятьдесят одна… нет, четыре отпускные недели надо отнять, впереди еще сорок семь недель. Достаточно времени для того, чтобы исправить впечатление о себе.Мышление странным образом раздвоилось: с одной стороны, Данилов добросовестно вникал в особенности подготовки пациента к анестезии в зависимости от исходного заболевания и тяжести состояния, с другой же – какойто участок мозга искал выход из тупика.Коллегиинтерны поглядывали на Данилова сочувственно, но со словами утешения и ободрения не лезли. И на том спасибо. * * *Главный врач был новым, назначенным всего три месяца назад, и оттого демократичным и либеральным. Не огрубел еще душой на своем посту, не привык к тому, что начальству все врут, а если кто не врет, то и всей правды никогда не скажет. Внешне он произвел на Данилова благоприятное впечатление – подтянутый, спортивный мужчина лет пятидесяти, умные глаза под стеклами очков, довольно приветливая улыбка. Правда, про таких людей еще говорят: «мягко стелет, да жестко спать».На «разборе полетов» помимо главного врача, Тарабарина и непосредственных участников событий – Данилова, Кочерыгина и Ларисы – присутствовало еще человек семь или восемь, в которых без труда угадывались представители больничной администрации. В большом кабинете главного врача все расселись вольготно, еще и свободные стулья остались.– Сегодня я просто хочу вникнуть в ситуацию, – сказал главный врач. – Выводы будем делать потом. Кстати, у меня нет объяснительной доктора Данилова…– Это моя вина, Михаил Иванович, – сказал Тарабарин. – Забыл стребовать. Исправим.– Пожалуйста. – Главный врач снял очки в тонкой, почти невесомой на вид оправе, потер переносицу и вернул очки на место. – Владислав Алексеевич, прошу вас.Кочерыгин встал и решительно одернул на себе халат.– Что я могу сказать? – риторически начал он. – Виноват, не спорю. Доверился молодому коллеге, а должен был все контролировать сам. Наказывайте, что ж теперь… Впредь буду умнее.– У вас все? – удивился столь лаконичному выступлению главный врач.– Все! – подтвердил Кочерыгин и сел.– Лариса Николаевна, прошу вас.Лариса, раскрасневшаяся от волнения, говорила долго, то и дело запинаясь, повторяясь и отвлекаясь на ненужные подробности. Смысл ее речи можно было свести к одной фразе: «Я сделала все, как положено».– А сами вы не оценили результат? – поинтересовался главный врач.– Это врачебная обязанность, – ответила Лариса, поджимая губы.– Чисто машинально, Лариса Николаевна? – слегка нажал главный врач. – Это же так просто…– Было бы так просто, мы бы сейчас здесь не собрались, Михаил Иванович, – покосившись на Данилова, ответила Лариса.– Спасибо, садитесь. А что скажете вы? – Главный врач посмотрел на Данилова. – И можете не вставать, мы не в школе.Не вставать так не вставать.– На тарелке, которую мне показала Лариса Николаевна, была агглютинация с сыворотками первой и третьей групп, – сказал Данилов. – Картина, соответствующая второй группе. Больше мне добавить нечего.– Смотрели при хорошем освещении? – уточнил главный врач. – Сомнений не было?– Никаких! – мотнул головой Данилов.– Спасибо. Ктото желает высказаться?Разумеется, пожелала высказаться заместитель главного врача по лечебной работе, она же, если по старинке, «начмед» – невысокая, но сильно раздавшаяся вширь женщина, с застывшей складкой на переносице, которую Данилов про себя обозвал «тетейколобоком».Как и положено по должности, на одну фразу в ее речи приходилось три цитаты из должностных инструкций и приказов. Свободное и непринужденное цитирование документов по памяти, без какихлибо шпаргалок, свидетельствовало о том, что человек находится на своем месте, и находится на нем довольно долго. За один год или, скажем, за полтора таких результатов не добиться.«Тетяколобок» закончила свою речь восхитительной фразой:– Белый халат – это не только глубокие карманы, но и чувство ответственности!«Надо запомнить – это ж готовый афоризм», – подумал Данилов. Настроение его слегка улучшилось – кажется, никто не собирается сваливать вину на него.После долгого выступления начмеда собравшиеся заметно заскучали, то и дело поглядывая на настенные часы. Главный врач уловил настроение аудитории и сказал:– На этом закончим. Приказ зачитаем в среду на пятиминутке… * * *– Вот тебе классический медицинский парадокс. – Выйдя от главного врача, Тарабарин начал обращаться к Данилову на «ты», что следовало расценивать как знак расположения; во всяком случае, Данилов именно так это и расценил. – Все прекрасно понимают, что виновата медсестра, иначе бы с чего ей так юлить, но накажут врача, который дежурил один на двенадцать коек. Потому что он ответственный за все, что накосячат во время его дежурства. А то, что дежуря в одиночку, в той или иной степени приходится полагаться на сестер, никого не волнует…– Каково же правильное решение? – спросил Данилов. – Никого не наказывать?– Никого не наказывать нельзя, – покачал головой Тарабарин. – Если начать спускать на тормозах подобные вещи, то очень скоро разболтаются все, даже самые сознательные. Безнаказанность губительна.– Так что же делать?– Как что? Наказывать!– Кого?– Кочерыгина! Больше некого. Хоть разорвись, а должен был обеспечить. Он крайний. Вот тебе и парадокс – всегда достается крайнему, а не виноватому. Отсюда какой вывод?– Не оказываться крайним.– Молодец, правильно рассуждаешь! И вот тебе еще одна профессиональная мудрость: – больше всего шишек достается тебе тогда, когда ты ни в чем не виноват.– Ну, с этим бы я поспорил, Виталий Мартынович.– Поработай лет пять, и желание спорить с этим пропадет начисто, – рассмеялся Тарабарин. – Ну, а если не пропадет – то приходи, поспорим. В спорах, как известно, рождается истина. Только мои бывшие интерны со мной никогда не спорят. Наоборот, то и дело повторяют: «Ах, как вы были правы!» – я же, какникак, уже двадцать лет врачом работаю. Успел опыта набраться…– Наверное, мне не стоит впредь дежурить с Кочерыгиным? – вслух подумал Данилов.– Не стоит, – согласился Виталий Мартынович, – еще подеретесь, чего доброго. Славик противный мужик, мелочный и злопамятный. Но кроме этого он еще и страшно обидчивый. Могу поспорить на бутылку коньяка, что он задержался в приемной у главного и пишет заявление об уходе. Тем более, что это у него будет уже второй строгий выговор в этом году. Не дай бог огребет еще и третий, что при его талантах весьма вероятно, и вылетит из больницы по статье. Лучше уж самому, тем более, что мест хватает. Тыто сам где собираешься работать?– В Москве, – улыбнулся Данилов. – А где именно, пока не решил. Скорая помощь Обычные ужасы и необычная жизнь доктора Данилова Все события, описанные в этой книге, являются вымыслом автора, который очень старался, чтобы вымысел этот как можно больше походил на правду. «Мы вернемся к месту нашей встречи,Где возникли ласковые речи,Где возникли чистые мечты…»Жизнь на десять процентов состоит из того, что с нами происходит, и на девяносто процентов из того, как мы на это реагируем. Станислав Лем Пролог Клятва врача «Получая высокое звание врача и приступая к профессиональной деятельности, я торжественно клянусь:1) честно исполнять свой врачебный долг, посвятить свои знания и умения предупреждению и лечению заболеваний, сохранению и укреплению здоровья человека;2) быть всегда готовым оказать медицинскую помощь, хранить врачебную тайну, внимательно и заботливо относиться к больному, действовать исключительно в его интересах независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств;3) проявлять высочайшее уважение к жизни человека, никогда не прибегать к осуществлению эвтаназии;4) хранить благодарность и уважение к своим учителям, быть требовательным и справедливым к своим ученикам, способствовать их профессиональному росту;5) доброжелательно относиться к коллегам, обращаться к ним за помощью и советом, если этого требуют интересы больного, и самому никогда не отказывать коллегам в помощи и совете;6) постоянно совершенствовать свое профессиональное мастерство, беречь и развивать благородные традиции медицины». Глава первая Новость – Аааа! – орал мужчина средних лет, картинно раскинувшийся на мокром асфальте. – Ногааа! Больнооо! Ооо!Около него прыгал стажер Эдик Старчинский. Тощий, высокий, похожий на гигантского кузнечика. Ощупал поврежденную конечность, высвободил из рукава кожаной куртки руку пострадавшего, быстро измерил давление, удовлетворенно кивнул лохматой головой, сунул тонометр в карман халата (синий форменный костюм долговязому новичку сестрахозяйка в своих закромах подобрать не смогла, отправила заявку на Центр) и принялся внимательно разглядывать зрачки.Пациент покорно ждал конца осмотра, время от времени спохватываясь и издавая очередной стон, проникновенности и трагизму которого позавидовал бы любой актер.Глядя на них, Данилов вспомнил институтскую лекцию, посвященную принципам сортировки раненых.– Запомните, доктора, – внушал студентам подполковник Таланкин, за пылкую страсть к этиловому спирту прозванный Спиртовкой. – В первую очередь помощь оказывается не тем, кто кричит и рыдает, а тем, кто делать это уже не в состоянии. Только так! Крикуны подождут, ничего с ними не случится, разве что охрипнут немного. Вы больше нужны тем, кто без сознания. Им помощь оказывается в первую очередь…Даниловская бригада, прибыв на место аварии, так и поступила. Сам Данилов с фельдшером Верой Каликиной занялся водителем старой заслуженной «четверки», пока еще живым, но уже затихшим в предчувствии близкого конца, а врачастажера Эдика отправил к единственному пассажиру, проклинавшему судьбузлодейку на весь ночной Волгоградский проспект, пустынный и безразличный.– Твою мать, что делают, а? – раздалось за спиной Данилова.Водитель Петрович принес носилки и выразил свое неодобрение произошедшим. Его можно понять – если бы его горемычный коллега не врезался бы на полном ходу в фонарный столб, то одиннадцатая бригада сейчас бы отдыхала на родной шестьдесят второй подстанции.Скорее всего – не отдыхала бы, а мчалась на новый вызов. Это в седую лохматую старину, когда Петровича называли Колькой и среди водителей «скорой» он был одним из самых юных, ночью можно было и впрямь урвать парутройку часов для сна. А то и все шесть – если подстанция «спокойная», с тихим, слабо телефонизированным районом обслуживания. Там была благодать, тем более что в те времена свободные бригады посылались в помощь соседям редко, в самом крайнем случае, а не походя, как сейчас.– Както раз, летом, вышел я на сутки с девяти часов, а первый вызов мы получили в семнадцать сорок, – вспоминал Петрович. – Скучали порой по вызовам, как сейчас по отдыху. Эх, бывали времена!Так уж устроен человек. Ему всегда верится в лучшее.Если бы…Да кабы…– Не переживай, Петрович, – отозвался Данилов, накладывая кровоостанавливающий жгут на левое бедро пострадавшего. – Сейчас полечим, отвезем в «кузницу здоровья», а там уже и до конца смены недалеко. Время работает на нас!– Тьфутьфу! – суеверный Петрович трижды сплюнул через левое плечо.В прошлую смену, в семь тридцать, за полчаса до окончания суточной смены, им дали вызов с поводом «ребенок три года, отравление таблетками». Повод из самых серьезных, на который мчатся пулей, с включенными сиреной и мигалкой. Счет идет на минуты, пока таблетки всасываются в детском желудке.Трехлетняя девочка Арина проснулась утром первой, тихо вылезла из своей кроватки и отправилась пробовать «конфетки», лежащие на бабушкиной тумбочке. Хорошо хоть начала свою «дегустацию» с относительно безвредного «аспаркама», препарата калия, обойдя своим вниманием «капотен» и нитросорбид, резко понижающие артериальное давление. Пока промывали желудок, да пока везли по забитой машинами Москве в детскую больницу, да пока вернулись обратно на подстанцию, на часах уже было без четверти два. Повезло, называется.– В Америке, например, закон запрещает оставлять без присмотра детей до двенадцати лет! – сказала на обратном пути Вера, высовываясь в водительский отсек. – Там, наверное, не раскидывают таблетки где попало!– Законы законами, а здравый смысл здравым смыслом, – вздохнул Данилов, проезжая мимо своего дома, где ему полагалось уже второй час отдыхать после дежурства… * * *Разрезанные по шву, чтобы можно было осмотреть рану, и намокшие от крови брюки пострадавшего нестерпимо воняли бензином. Скрючившись в три погибели, Данилов насколько возможно втиснулся в салон покореженного автомобиля, убедился в том, что правая нога водителя ничем не зажата, что в салоне шину на сломанную левую ногу (открытый перелом костей голени) не наложить и что позвоночник у водителя вроде бы цел, а затем скомандовал:– Достаем! Максимально плавно и осторожно! Без рывков!– Плавали – знаем! – отвечает Петрович.Дела были не так уж и плохи – несчастного водителя не зажало в салоне и дверцы открылись сразу же, с первой попытки, а то пришлось бы спасателей вызывать, чтобы вскрывали машину гигантскими ножницами, словно консервную банку. Бригада бы их дождалась, а вот дождался бы пострадавший – это еще бабушка надвое сказала. Опять же бензин в салоне – тут и до пожара недалеко.Данилов подхватил вялое тело под мышки, Петрович синхронно взялся за ноги, а Вера развернула носилки так, чтобы им было удобнее.Данилов с Петровичем осторожно положили пострадавшего на носилки. Плавно и нежно, как драгоценную антикварную вазу из хрупкого фарфора.– О, господи! – вырвалось у Петровича.В свете уличных фонарей он разглядел в полной красе голень пострадавшего, точнее не ногу, а бурое месиво, похожее на плохо провернутый фарш, из которого торчали наружу желтые обломки костей. Благодаря наложенному доктором жгуту, кровь уже не текла из раны, но все равно общее впечатление было сильным и весьма удручающим.Данилова всегда удивляло то, что на рынке люди могут спокойно наблюдать за процессом рубки мясных туш, без содрогания перебирать куски мяса с костями и без, а вот вид открытой раны, да еще «с косточкой», чаще всего приводит их в шоковое состояние. Почему так? Сам он давно уже смотрел на все спокойно – то ли привык, то ли огрубел душой. Мясо и кости, как ни крути, остаются мясом и костями.– А ты отвернись, – посоветовала Вера. – Твое дело на дорогу смотреть, а не на переломы.Петрович, несмотря на более чем солидный стаж работы на «скорой», так и не смог до конца изжить в себе впечатлительность. Особенно его смущают «угольки» – пациенты с большими ожогами. Зрелище и впрямь не из приятных – обуглившиеся ошметки кожи, волдыри, заполненные мутной жидкостью, сочащиеся влагой ткани, лишившиеся своего защитного покрова… Этот своеобразный этюд в багровожелтых тонах с примесью черного обильно приправлен флюидами ужаса и боли, исходящими от пострадавших. В подобных случаях Петрович вооружается ватным тампоном, пропитанном нашатырем, и с его помощью спасается от обморока.– Взяли, – негромко бросил Данилов.Врач и водитель с носилками в руках почти бегом устремились к своей «ласточке» – белой машине, украшенной красными цифрами «03». Вера побежала за ними. За те секунды, которые ушли на то, чтобы запихнуть носилки в салон, она успела залезть в ящик и выдать Эдику шприцпятерку спиртовую салфетку и по одной ампуле анальгина и димедрола.– Что там? – осведомился Данилов, заскакивая в салон следом за носилками.– Ушиб коленного сустава! – ответил Эдик и добавил: – Повезло!– Ему или тебе?! – не смогла удержаться от шутки Вера.– Ему, ясное дело.Эдик поспешил вернуться к пациенту.– Эдик, ты его не отпускай! – крикнул Данилов вдогонку стажеру. – По любому надо госпитализировать.Отказ от госпитализации при «авто» (так на «скорой» называют автомобильные аварии) обязательно вызовет недовольство у старшего врача Дмитрия Александровича Кочергина, которого за гадкий характер на подстанции прозвали Лжедмитрием. На утреннем совещании Лжедмитрий, поглаживая лысину, поправляя сползающие очки и теребя козлиную бородку, будет долго говорить об отсроченных осложнениях, врачебной самонадеянности и людском легкомыслии. Так, невзначай, можно и выговор огрести, и премии лишиться. Нет уж – никаких отказов от госпитализации и «я пойду домой». Сдать его в приемный покой – оттуда пусть домой и уходит. Скатертью дорога.Привычными, тысячекратно отработанными движениями, Данилов засунул страдальцу в трахею пластиковую интубационную трубку, зафиксировал ее, надув ртом баллончик, кольцом эту самую трубку опоясывавший, и подключил к аппарату искусственной вентиляции легких, сокращенно ИВЛ, в режиме вспомогательной вентиляции. Теперь, если пациент забудет сделать очередной вдох, это возьмет на себя аппарат. Потому вентиляция и называется вспомогательной.Вера тем временем укрепила на правом предплечье пациента манжету тонометра, измерила давление, поставила на левом предплечье катетер и наладила капельницу с полиглюкином, одним из так называемых «кровезамещающих» растворов, по физическим характеристикам весьма схожим с кровью.– Восемьдесят на пятьдесят пять, – доложила она Данилову.– Преднизолон!Работая с опытным фельдшером, дозировки можно не указывать. Это удобно. Иметь в составе бригады опытного фельдшера вообще очень удобно. И к тому же приятно, если у фельдшера хороший характер и он не любит «стучать» начальству. Вера Каликина отвечала всем требованиям, и Данилов постоянно работал с ней в одной бригаде уже третий год.В машине работать тесно, но все привыкшие. Быстро, но без суеты Данилов и Вера делали свое дело. Через несколько минут артериальное давление пациента немного поднялось и стабилизировалось.Теперь настало время заняться сломанной ногой. Данилов, насколько возможно в «полевых условиях», обработал рану, извлекая пинцетом осколки костей, а Вера наложила на нее стерильную, иначе говоря – асептическую повязку. Затем они приложили к пострадавшей конечности шину и осторожно, но туго прибинтовали ее в трех местах. Теперь пациента можно транспортировать.Главное – правильная очередность действий. Умный отличается от дурака знанием того, что надо делать сначала и что – потом. Дурак, а среди врачей такие попадаются так же часто, как и среди представителей других специальностей, начал бы шинировать ногу еще на улице, возле машины и непременно «потерял» бы пациента, умершего как раз к окончанию манипуляции.К этому времени пациент Эдика оклемался настолько, что в сопровождении доктора подошел к машине «на своих двоих». Шел он хорошо – прихрамывал, но не шатался.– Будем на себя вторую машину вызывать? – поинтересовался Эдик.Так вообщето положено. Один больной – одна бригада. Правда, вызови Данилов «на себя» в подобной ситуации когонибудь из коллег, он надолго стал бы для них посмешищем, требующим «усиления» для госпитализации «сидячего» амбулаторного больного. Другое дело, если бы и второй пострадавший был бы так же плох, как и первый – тогда без помощи коллег было не обойтись.– Зачем? – в очередной раз измеряя «своему» пациенту давление, удивился Данилов. – Доедет с нами. Какой ставишь диагноз?– Ушиб правого коленного сустава…– Алкогольное опьянение, – добавляет Вера, принюхавшись к «выхлопу» от «ушибленного», доносящемуся через открытую дверь салона.– Поедет сидя, – Данилов покрутил колесико на трубке капельницы, слегка замедляя течение полиглюкина.– А может, я лучше домой? – предположил мужик, всем своим бравым видом демонстрируя, что он здоров и получасом раньше умирающего лебедя на асфальте изображал ктото другой.– В больницу! – твердо ответил Данилов.– Домой, а? – заканючил мужик, не торопясь усаживаться в салон. – Пешочком. Я тут недалеко живу…– У нас один сосед вот так пришел домой после аварии, – вступает в разговор Петрович. – Пешочком, не торопясь, по холодку, чтобы солнышко голову не напекло…Все истории Петровича имеют один и тот же конец. Фатальнолетальный.– И что? – вскинулся мужик, ошибочно видя в Петровиче союзника.– Ничего… – Петрович невозмутим. – Умылся, перекусил, лег отдохнуть и помер. Субарахноидальное кровоизлияние. Тридцать восемь лет дураку было. Жена, двое детей. Теперь вдова и двое сирот. Тебето сколько?– Сорок один.– Дети есть?– Дочка.– Ну и решай, что делать. Каждый сам выбирает, где ему помирать…Пациент Эдика молча залез в салон и устроился на заднем боковом сиденье, именуемом на «скорой» «креслом для сопровождающих». Обычно на нем едут родственники или друзья больного. Эдик уселся на единственное, оставшееся свободным место – рядом с водителем, и обернулся к Данилову.– Запрашивай место, – протягивая ему свой «наладонник», сказал Данилов. – Мужчина сорока лет, чеэмтэ, открытый перелом правой голени, кома и второго не забудь… да, и обрати внимание, чтобы места в одном стационаре дали!Человеку свойственно ошибаться, говорили древние. Тем более – на Центре. Тем более – под конец смены. Вполне можно «не включить мозги» и дать «тяжелому» место в реанимации сто шестьдесят восьмой больницы, а «легкого» отправить в Первую градскую. Бывали прецеденты…«Легкий» больной с любопытством оглядел убранство салона, стараясь не смотреть на манипуляции врача и фельдшера с его собратом по несчастью, и вдруг начал блевать. Блевал он обстоятельно, обильно, при этом деликатно пытаясь прикрыть рот обеими руками.– Фу, не мог на улице… – поморщилась Вера.– Ты б хоть окно открыл! – взревел Петрович.– Эдик! Добавь своему пациенту сотрясение головного мозга средней тяжести, – подсказал Данилов.– Есть, сэр! – откликнулся Эдик и тотчас же, устыдившись своей фамильярности, добавил: – Хорошо, Владимир Александрович.Эдик уже третью смену стажировался в бригаде. Данилову он нравился. Толковый парень, знающий, вроде бы не вредный. Эдик имел все шансы стать нормальным врачом. Лет через несколько…– Извините, пожалуйста, – смутился пациент, наконецто закончив блевать. – У вас тряпка есть? Я подотру…– Чего уж там, – свеликодушничала Вера, – дело житейское. Вы лучше скажите, как зовут вашего товарища.– Он мне не товарищ, – пытаясь привести себя в порядок при помощи носового платка, ответил тот. – Мы не знакомы. Он подрядился меня домой довести и вот – довез, называется…И после небольшой паузы, както совсем подетски спросил:– Можно выйти? Отряхнуться хотя бы…– «Кузницу здоровья» дали, – доложил Эдик, возвращая Данилову «наладонник». – Сто шестьдесят восьмую.Подобно всем новичкам, он тут же впитал в себя профессиональный жаргон и то и дело пользовался им, стараясь походить на бывалого «скоропомощника». Оксибутират натрия называет «Оксаной», магнезию – «магнолией», инфаркт миокарда – «Иваном Михайловичем»…– В стационаре отряхнешься! – крикнул пациенту Петрович. – Через три минуты!Петрович повернул ключ зажигания, нажал на педаль газа и плавно тронул машину с места.– С Метастазом полчаса бы ехали, – Вера отодвинула оконное стекло, впуская в салон свежий воздух.– Да уж, – согласился Данилов, прощупывая пульсацию сонной артерии на шее лежащего на носилках пациента.Метастаз, по паспорту Георгий Иванович Ольшевский – худший из водителей шестьдесят второй подстанции. Он не любит мыться, но любит медленную езду со скоростью двадцать – тридцать километров в час. Со включенной светомузыкой – мигалкой и сиренами – Метастаз способен выжать из машины все сорок километров. В то же время он незлобив, ездит без аварий и безотказно выходит на замену в свой выходной, поэтому его и терпят.Перемерив давление, Вера доложила:– Девяносто пять на шестьдесят пять.– Пациент определенно более жив, чем мертв. Пустячок, а приятно, – улыбнулся Данилов.По прибытии в сто шестьдесят восьмую больницу, в то время пока машина ехала по территории, Данилов, выполняя требования инструкции, достал наладонник и нажал на нем кнопку, извещая диспетчера своей подстанции о прибытии в стационар. Когда машина остановилась, бригада разделилась надвое. Данилов и Вера выгрузили носилки с пострадавшим из салона, водрузили их на каталку и повезли «свой кадр» прямиком в реанимацию, минуя приемный покой, куда повел «своего» пациента Эдик. Петрович же остался «наводить порядок» в салоне.В реанимации дежурил знакомый Данилову доктор.– Как дежурство? – спросил он, беря карту вызова и расписываясь в приеме больного.– Так себе, – пожал плечами Данилов.– У нас тоже, – мотнул головой реаниматолог. – Три покойника, два кандидата, пять поступлений. Ваш – шестой.– Покой нам только снится, – посочувствовал Данилов.– Помотался бы как мы, – высказалась Вера на обратном пути. – Вообще не понимаю, как сидя на одном месте можно уставать на работе?– Поработай в стационаре – поймешь! – посоветовал Данилов. – Везде свои сложности. Не забывай, что мы всегда имеем дело с одним больным, ну иногда, как сегодня, с двумя, а у них на двух врачей лежит от двенадцати до шестнадцати потенциальных «жмуриков». Порой не надвое, а на четыре части разрываться приходится. Потом – мы сдали больного и можем по пути на следующий вызов немного расслабиться, тоже плюс… И вообще – хорошо там, где нас нет.– Это точно! – согласилась Вера. – Тем более нам, фельдшерам, кроме «скорой», и детьсято некуда. Не в медсестры же идти!На улице Данилова с Верой ждал один Петрович. Уже покончивший с уборкой, он стоял возле своей распахнутой дверцы и с наслаждением курил.Завидев свою бригаду, Петрович подскочил к заду машины и, распахнув настежь «задний проход», помог убрать носилки в салон.– А где стажер? – спросила Вера, берясь за ручки опустевшей каталки, чтобы отвезти ее в тамбур приемного отделения.– Еще не возвращался, – ответил Петрович. – Молодой еще, пока освоится.– Наверно любезничает с кемнибудь из девчонок, – предположила Вера. – Пойду шугану…Она докатила каталку до входа, привычно вначале нажала на ручки каталки, а затем приподняла их, помогая своему «транспортному средству» перевалить через высокий порог приемного отделения, и скрылась за дверями, чтобы, спустя несколько секунд, высунуться из них и поманить рукой Данилова.По озабоченному лицу Веры тот понял, что стряслось нечто неприятное, и поспешил в приемное, чувствуя, как в висках зарождается пульсирующая боль.В приемном, при виде Эдика, пререкающегося с лысым мужчиной лет пятидесяти с круглым, скуластым лицом и узенькими щелочками глаз, Данилов обреченно вздохнул и почувствовал, что боль превратилась в обруч, безжалостно сдавливающий голову.Причина для расстройства была основательной. Собеседником Эдика оказался известный на всю московскую «скорую» Соловейразбойник – врач линейного контроля Соловьев, встреча с которым всегда заканчивалась для любой бригады плачевно, если не фатально. Как минимум – строгим выговором с лишением премии на год, а зачастую – и увольнением. Повсюду и везде Соловьев находил нарушения, сладострастно и безжалостно фиксировал их и всячески пытался раздуть при этом из мухи слона. Подобному служебному рвению имелось объяснение. Поговаривали, что Соловьев метит на место Сыроежкина, всесильного заместителя главного врача Станции скорой и неотложной помощи города Москвы, и оттогото пытается выслужиться, роя носом землю. Данилов в эту версию не верил, считая Соловьева обычной закомплексованной сволочью, дорвавшейся до места, на котором можно безнаказанно и с пользой для себя издеваться над людьми.В случае с Эдиком Соловьеву не пришлось долго искать нарушений. Налицо было целых два – отсутствие форменной одежды и транспортировка пострадавшего из машины «скорой помощи» в приемное отделение своим ходом. При диагнозе «Сотрясение головного мозга. Ушиб правого коленного сустава» подобный способ транспортировки грозил немалыми осложнениями.Превозмогая головную боль, Данилов изобразил на лице великую радость и (чем черт не шутит – вдруг удастся «отмазать» стажера) устремился к Соловьеву.– Здравствуйте, Алексей Николаевич! – еще издали начал он. – Полностью разделяю ваше негодование, но молодой человек всего лишь третьи сутки работает на «скорой» и ему еще не подобрали одежду по размеру. Согласитесь, что он в этом не виноват.– Здравствуйте, – холодно кивнул Соловьев. – Третьи сутки – это хорошо. Так и запишем – систематически нарушает форму одежды.Он черкнул дорогой чернильной ручкой (Соловьев был франт) в маленьком блокнотике, который терялся в его широкой, похожей на лопату ладони, и оттого казалось, что Соловьев пишет прямо на своей руке.– А вы – его, с позволения сказать, наставник? – испытующе посмотрев на Данилова, скривился Соловьев. – Фамилия?– Доктор Данилов, бригада шестьдесят два – одиннадцать.– Угу, – новый взмах ручки был вполовину короче прежнего. – Доктор Данилов. Помню вас. Вы, кажется, не первый год работаете на «скорой помощи»?– Десять лет…– Десять лет. Солидный стаж. И вы допустили, чтобы ваш стажер транспортировал тяжелого больного своим ходом? Как вы могли? Десять лет ведь работаете. Впрочем, есть такая поговорка: «Можно всю жизнь есть картошку, но так и не стать ботаником». Это сказано про вас?Данилов прикинул, что неплохо бы было дать Соловьеву в челюсть, а когда он упадет, для острастки добавить разок ногой по ребрам. От милой сердцу картины, родившейся в воображении, головная боль немного утихла.– Я сам так решил! – подал голос Эдик, но не был услышан.Данилов молчал. Он терпеть не мог выволочек, особенно прилюдных – посреди многолюдного, несмотря на ночное время, коридора приемного отделения. Провинился – наказывай, а мораль читать незачем.Но была еще крошечная, малюсенькая надежда, что выплеснув свой негатив, Соловьев примет во внимание стажерство Эдика и решит ограничиться устным выговором. Письменные же последствия могли стать для Эдика поистине фатальными, так как подобно всем новым сотрудникам «скорой помощи», он был принят на работу с трехмесячным испытательным сроком и после «телеги» от линейного контроля его попросту уволили бы по инициативе администрации. С позором и соответствующей записью в трудовой книжке.– Это я допустил, чтобы он отвел больного пешком, – вздохнул Данилов. – Признаю свою ошибку…– Это неправда! – завелся Эдик. – Я сам так решил! Вас в этот момент не было в машине – вы повезли больного в реанимацию!– Браво! – крикнули вдруг с ближайшей скамейки.Соловьев тотчас же обернулся на крик и сник, увидев, что кричал не медицинский работник, а посторонний мужчина, одетый в не первой свежести спортивный костюм – то ли больной, то ли чейто родственник.– Давайте перестанем играть в «Трех мушкетеров»! – потребовал Соловьев и, идя совсем уж вразрез с логикой, добавил: – Здесь вам не детский сад!Данилов молча кивнул и, улучив момент, незаметно для линейного контролера скорчил Эдику страшную рожу, призывая его во что бы то ни стало хранить молчание.– Ну и что мне прикажете делать? – спросил Соловейразбойник, переводя взгляд с одного виновного на другого. – Что?«Убей себя об стену, паскуда!» – чуть не вырвалось у Данилова, но он вовремя взял себя в руки.– Так уж и быть – оставлю все без последствий, – чудесным образом подобрел линейный контролер. – Нехорошо омрачать человеку первый день работы на новом месте…Если бы Данилов увидел волка и ягненка, пасущихся вместе, и льва, поедающего солому, то он удивился бы этому зрелищу куда меньше, чем чудесному преображению Соловьева.– Третий! – машинально поправил Эдик.– Что – третий? – брови Соловьева, разделенные значительным расстоянием, начали движение к переносице.Данилов безуспешно попытался испепелить неугомонного стажера взглядом.– Я работаю не первый день, а третий, – Эдик застенчиво улыбнулся. – Точнее – третьи сутки…– Какая разница, – снова скривился Соловьев. – Ступайте работать и больше не нарушайте инструкций.– Спасибо, Алексей Николаевич, – поблагодарил Данилов, но контролер уже был у самых дверей, ведущих на улицу, и на благодарность никак не отреагировал.Данилов снова полез за наладонником, нажал на нем клавишу, и на экране загорелось надпись «бригада свободна».– Обошлось, слава богу, – выдохнула за спиной Данилова Вера.Она посмотрела на Эдика, покачала головой и предупредила:– Теперь ты должен проставиться Владимиру Александровичу. Он тебя, можно сказать, от увольнения спас.– Да я хоть сейчас! – взвился радостный Эдик. – Давайте в круглосуточный супермаркет заскочим… Вы что предпочитаете, Владимир Александрович?– Я предпочитаю спокойно и без геморроев доработать до конца смены, – сказал Данилов. – Затем прийти домой, съесть горячую яичницу с помидорами, выпить кофе и лечь спать…Коммуникатор, который он продолжал держать в руке, мелодично тренькнул. Прежде чем поднести прибор к уху, Данилов машинально взглянул на экран – вызывала диспетчер подстанции.– Шестьдесят два – одиннадцать слушает.– Возвращайтесь, – послышался голос диспетчера Сиротиной. – Пока все тихо.– Спасибо, Люсь, – Данилов убрал наладонник и сообщил Вере с Эдиком: – Едем домой!– Можно и ужин взять по прибытии! – предложил Эдик, залезая в салон, вслед за Верой.Данилов предпочитал ехать впереди. И черт с ним, с «высокой аварийной опасностью» переднего места, зато видно все хорошо. Ему нравилось глазеть по сторонам. Это при транспортировке больного врач должен ехать в салоне, когда же больных в машине нет, можно ехать, где хочется.– Зачем? – пожала худенькими плечами Вера. – Ешь так. Успеешь – твое счастье. Не успеешь – и с ужина снимут если что.Каждой суточной бригаде полагаются два оплачиваемых получасовых перерыва для приема пищи – на обед и на ужин. Взять их можно только с разрешения диспетчера, и тот же диспетчер вправе «снять» бригаду с ужина или обеда при поступлении нового вызова. Особенно – если повод серьезный. Недели две назад, еще до появления на подстанции Эдика, Данилова экстренно сняли с обеда и отправили на вызов со страшно звучащим поводом «ребенок два года, ранение горла крючком». Пока ехали – строили всей бригадой предположения, на тему: «Как можно поранить горло ребенку крючком?»Вера высказала мнение, что крючок – вязальный, который недалекая бабушка не удосужилась спрятать от малютки. Данилову же виделся крючок дверной, который шустрому ребенку вздумалось попробовать «на зубок». Петрович же настаивал на крючках рыболовных. По его мнению, ребенок добрался до папиных рыболовных снастей и методично лопал крючки до тех пор, пока один из них не застрял у него в горле…Жизнь опровергла все предположения разом. На самом деле непоседливая девочка Зоя нашла себе новое занятие – стала играть с обычной пластмассовой вешалкой для одежды, а мамаша, не очень умная в силу юного возраста и плохой наследственности (кроме девочки Зои все остальные члены семьи – мать, ее сестра, бабушка и дедушка – были отмечены печатью огромной любви к зеленому змию), резко дернула вешалку на себя, желая отобрать ее, как раз в тот момент, когда крошка засунула в рот крюк. Крюк был гладким и совершенно безопасным, но, столь внезапно лишившись интересной игрушки, девочка Зоя с горя расплакалась. Мама тотчас же решила, что она поранила дочери горло – при чем тут горло, если крюк был во рту? – и бросилась набирать «ноль три».Данилов внимательно осмотрел девочку, для надежности даже пошуровав у нее во рту стерильным ватным тампоном, но никаких ран и следов кровотечения не нашел и с чистым сердцем оставил девочку дома, за что назавтра получил нахлобучку от Лжедмитрия:– Если от родственников поступит жалоба, вам не поздоровится, Владимир Александрович! Не будучи квалифицированным оториноларингологом и, тем более, не будучи педиатром вообще, – старший врач многозначительно поднял кверху толстый палец с холеным ногтем, – вы не вправе оставлять дома больную с подобным диагнозом.Бесполезно было спрашивать, почему же тогда его, не педиатра, отправили на детский вызов – запросто можно нарваться на получасовую нудную лекцию о врачебном долге, а время уже было своим собственным, ведь дежурство закончилось сорок минут назад.– Впредь, Дмитрий Александрович, я не оставлю подобную больную дома, можете быть уверены, – пообещал он. – Госпитализирую в убедительнопринудительном порядке.– Хотелось бы, – буркнул старший врач и напомнил, что в случае, если отказ от госпитализации угрожает жизни ребенка, бригада вправе вызвать для содействия милицию (можно подумать, что Данилов не знал этого!), и отпустил Данилова восвояси, то есть домой… * * *Дежурство закончилось хорошо – вовремя и спокойно. По возвращении на подстанцию удалось отдохнуть от машины целых двадцать минут. Затем разок съездили в соседний район, чтобы полечить старушку от гипертонического криза, не заезжая на подстанцию, отвезли в хирургию парнишку с аппендицитом, после чего были отправлены к станции метро «Рязанский проспект», чтобы спасти мужчину, что посинел и задыхается прямо на улице, но по сообщению хохлушки, торговки цветами, которая и вызвала «скорую», за пять минут до прибытия их бригады на место, мужчина прекратил задыхаться и синеть, и ушел в неизвестном направлении.– Дура! – в сердцах бросил Эдик уже в машине.– А если бы тебя в Капотню на помощь услали бы, было бы лучше? – вступился за смазливую продавщицу Петрович, отличавшийся большой слабостью к женскому полу. – Да госпитализировать пришлось бы на другой край Москвы… а так – съездили, отметились и все в порядке. Время семь сорок пять, скоро – смене конец.– Утром целый час никто не даст прохлаждаться на подстанции, – подтвердила Вера. – Непременно ушлют куданибудь…– Да я разве против? – сник Эдик. – Я же понимаю… * * *Утренняя конференция, против ожидания, оказалась интересной.Вопервых, тем, что на ней присутствовал сам Прыгунов, заведующий соседней, шестьдесят четвертой подстанцией, и, по совместительству, директор региональной зоны, иначе говоря – объединения из нескольких подстанций, расположенных бок о бок друг с другом. Да присутствовал не один, а вместе с Еленой Новицкой, своим старшим врачом, с которой Данилов когдато не только вместе учился в Медицинском университете, бывшем втором «меде», но и крутил страстный роман, закончившийся тем, что Новицкая, тогда еще Морозова, к великой радости даниловской мамы, цепеневшей при мысли о возможной женитьбе «ее Володечки» на «алчной лимитчице», вышла замуж за другого.Вовторых, на конференции не было Тюленя, заведующего подстанцией Дениса Олеговича Тюленькова. Вчера утром он был вызван «на ковер» в Центр, к Сыроежкину, и с тех пор на подстанции не появлялся.Втретьих, Лжедмитрий, сидевший по правую руку от Прыгунова, имел вид весьма унылый, хотя обычно в присутствии руководства он держался бодро и энергично.– Чтото будет! – сказал в пространство врач с многообещающей фамилией Могила, усаживаясь на стул позади Данилова.Конференции проводились в самом большом помещении шестьдесят второй подстанции – в комнате отдыха фельдшеров.– Чтото всегда происходит, Леша, – ответил Данилов, с любопытством разглядывая Новицкую.Ему почемуто было приятно прийти к выводу, что она хорошо выглядит. Не хуже, чем в институте, разве что под глазами легли тени… Или это от освещения? «Должно быть – от освещения», – решил Данилов.Ровно в восемь пятнадцать Прыгунов поднялся со своего стула и объявил:– Дорогие коллеги! Хочу сообщить вам о том, что Денис Олегович вчера попросил уволить его по собственному желанию, и эта просьба была удовлетворена.Аудитория зашумела. Большая часть ее была преисполнена сочувствия к Тюленю. Денис Олегович был начальником флегматичным, снисходительным и не очень требовательным.– Человеку свойственно ошибаться, – было его любимой присказкой.Выждав с минуту, словно давая сотрудникам подстанции возможность свыкнуться с потерей, Прыгунов поднял руку, призывая к тишине.Новым заведующим подстанцией назначена Елена Сергеевна Новицкая, ранее работавшая в должности старшего врача шестьдесят четвертой подстанции.– Из молодых – да ранняя! – раздался голос фельдшера Малышкова.Малышков дорабатывал полгода до пенсии и, естественно, никого не боялся. Напротив – его боялось начальство и предпочитало не связываться, так как оба сына Малышкова были адвокатами, готовыми засудить весь белый свет, защищая родного папашу.– Не тебе судить, старый хрыч! – оборвала Малышкова старший фельдшер Надежда Казначеева. – Давайте лучше поприветствуем новое руководство.С деланным энтузиазмом Казначеева захлопала в ладоши, но ее аплодисменты, не встретив поддержки, тут же увяли.– Так вот кому не хотел портить первый день Соловьев, – шепнул Данилов, сидящей рядом с ним Вере.– Новое начальство – это стихийное бедствие, – ответила Вера. Глава вторая Новая метла – Нет, скажите мне – почему сантехника нужно ждать в течение целого дня, заказанную и оплаченную мебель везут неделями, а мы должны прибывать на место за пятнадцать минут? И по каким поводам – «таблеточки закончились» да «в спину стрельнуло»…От визгливого, какогото «наждачного» голоса доктора Бондаря у Данилова всегда начинала болеть голова. Поэтому он не стал задерживаться в диспетчерской. Поздоровался со всеми, получил от сменяемого доктора Федулаева наладонник и железную коробочку с «наркотой», расписался во всех журналах, число которых неотвратимо приближалось к двадцати, и направился на кухню – выпить чашку кофе, если удастся. За ним увязался Эдик, еще не вписавшийся в коллектив.– Виктор Георгиевич прав, мы действительно большую часть времени работаем вхолостую, – начал Эдик, явно приготовившись ко всестороннему обсуждению проблемы.Оба чайника оказались пустыми – предыдущая смена выдула весь кипяток и не позаботилась о тех, кто должен прийти. Данилов решил обойтись без кофе. Пока вскипятишь воду заново – начнется утренняя конференция или получишь вызов.– Пошли в фельдшерскую, – сказал он Эдику. – И старайся поменьше слушать Виктора Георгиевича. На серьезных вызовах он теряется от непонимания и незнания, передавая всю инициативу фельдшерам. Пустые поводы, где ничего не надо делать – это как раз для него. По Бондарю все болезни происходят от употребления жареной картошки, даже сифилис.– Да ну? – удивился Эдик.– Истинная правда! Попросись у Дениса Олего… у новой заведующей, чтобы подсадила тебя на сутки к Бондарю – такого насмотришься! На книгу хватит…– Нет уж, Владимир Александрович, – твердо ответил стажер. – Я лучше с вами… * * *Конференцию открыла Новицкая.– Я три дня наблюдала за тем, как происходит сдачаприем смены, – без предисловий начала она. – За все это время никто из сотрудников не пересчитывал и не проверял ничего, кроме ампул с наркотическими препаратами. Ни разу не были проверены ящики, не говоря уже о машинах…– Мы доверяем друг другу! – с пафосом выкрикнул Бондарь.– Желающие высказаться смогут сделать это после того, как я закончу. – В голосе заведующей отчетливо зазвучал металл. – Прошу одиннадцатую, двенадцатую, четырнадцатую и шестнадцатую бригады принести сюда ящики для проверки. Прямо сейчас.Четверо сотрудников, в числе которых была и Вера, поднялись со своих мест и направились к выходу.– А пока несут ящики, я хотела бы узнать мнение Дмитрия Александровича по этому поводу. Прошу вас…Красный как рак, старший врач встал, оглядел собравшихся, словно ища у них поддержки, и сказал:– Вы правы, Елена Сергеевна, это никуда не годится. Я лично займусь…– Да уж, пожалуйста, – заведующая кивком показала Лжедмитрию, что он может сесть. Тот покраснел еще больше, но остался стоять на ногах.– Понимаете ли, Елена Сергеевна, специфика нашей работы такова…В помещение вернулись посланные за ящиками.– Я знаю специфику «скорой помощи», Дмитрий Александрович, – улыбнулась Новицкая. – Бывает, что за вызовами нет времени на проверку, но сегодня пока еще не было ни одного вызова…В кармане у Данилова раздалась мелодичная трель, и одновременно из динамика, укрепленного под потолком грянуло:– Шестьдесят два – одиннадцать – вызов! Одиннадцатая бригада – вызов!Все как положено – стоит только сказать, что сегодня не было ни одного вызова, не постучав при этом по дереву, как вызовы посыплются сразу же.– А зачем объявлять по селектору? – поинтересовался Эдик. – Ведь есть же коммуникатор.– Чтобы мне не бегать по подстанции, собирая бригаду. Наладонник – один, а нас – четверо.– Пронесло! – обрадованно сказала Вера, закидывая ящик в машину. – Чует мое сердце, она и машины проверять полезет. Послал же бог начальство…Тут Вера осеклась, помолчала секундудругую и, решившись, спросила:– Владимир Александрович, а правду говорят, что вы с Еленой Сергеевной вместе в институте учились и даже… дружили?– Правду, – коротко и несколько суховато ответил Данилов, удивляясь про себя Вериной осведомленности.Он никогда никому не рассказывал про свои отношения с Еленой, да и вообще никогда не говорил о ней ни с кем на подстанции. Данилов вообще не любил вспоминать прошлое. Хватало ему маминых причитаний по поводу музыкальной школы, которую сын окончил с отличием, и консерватории, поступать в которую он наотрез отказался.Понятливая Вера тут же перевела разговор на другую тему.– Мужчина, тридцать пять лет, плохо с сердцем… – с выражением прочитала она повод к вызову на карточке. – Стопудово – похмельный синдром! И время самое то – утро, пора на работу идти.– Скорее всего, – согласился Данилов. – Впрочем, инфаркты в последние годы сильно помолодели.– А правду говорят, – вступил в ученый разговор Петрович, – что после инфаркта с этим делом нелады начинаются?– Кто о чем – а вшивый о бане! – фыркнула Вера. – У тебя, Петрович, неладов с этим делом и после смерти не будет!– Кому оно нужно – после смерти? – резонно возразил Петрович, сворачивая на Андижанскую улицу. – Который дом там?– Сорок второй, первый подъезд, – ответил Данилов.– Знакомый адрес… – наморщил лоб Петрович.– Бабка Духанова! – напомнила из салона Вера. – Зинаида Аристарховна…– Точно! – оживился Петрович. – Чтото давно она не вызывала.– С весны в стационаре торчит. Скоро, наверное, выпустят.Старуха Духанова была одним из «наказаний» шестьдесят второй подстанции, одним из ее «крестов». С утра она скандалила с соседями, обвиняя их в том, что они «травят несчастную женщину ядовитым газом», закачивая этот самый газ в квартиру Духановой по электрическим проводам.Затем Зинаида Аристарховна обновляла в розетках по всей квартире бумажные затычки, обедала и ложилась спать. Выспавшись как следует, к полуночи она начинала скучать. Израненная в единоборстве с соседями душа бывшей заведующей продуктовым магазином требовала общения, понимания, сострадания, каковое можно было обрести однимединственным способом – набрать на телефоне две заветные цифры, ноль и троечку.Поводы ушлая Духанова заявляла самые «скоропомощные»: «Задыхается», «Без сознания», «Умирает», «Плохо с сердцем», «Затянувшийся приступ стенокардии». Сама всегда представлялась соседкой, «на минутку» заглянувшей к одинокой больной женщине.Приехавшую бригаду Духанова, разумеется, встречала сама, просила измерить давление и сделать успокаивающий укол, после чего на пару часов засыпала, затем просыпалась и снова делала вызов. Рекордной стала февральская ночь этого года, когда за одну ночь было сделано семь вызовов. От настойчиво предлагаемой ей госпитализации старуха категорически отказывалась, а вызывать к ней психиатрическую бригаду было бессмысленно – те обычно не находили показаний для госпитализации, со спокойным сердцем оставляя Зинаиду Аристарховну под наблюдением районного психиатра. Лишь изредка, когда старуха начинала вместо «скорой» досаждать милиции, утверждая, что ее зарезали или ограбили, она наконецто попадала в стационар, и жизнь шестьдесят второй подстанции на тричетыре месяца становилась чуточку легче. Чуточку, потому что кроме Духановой были и другие… * * *Код набирать не пришлось – подъездная дверь была гостеприимно распахнута. Кнопка седьмого этажа в лифте не работала, поэтому пришлось доехать до восьмого, а там уже спуститься этажом ниже.Дверь открыла молодящаяся женщина лет шестидесяти в черном халате, расписанном красными и белыми иероглифами, но все равно не похожем на кимоно.– Ну наконецто! – выдохнула она. – Сколько же можно ждать!– Двенадцать минут с момента вызова, – заметил Данилов, взглянув на часы. – Где больной?– Там! – женщина махнула рукой в сторону одной из дверей.Данилов вошел первым и увидел совсем не то, что ожидал. Впрочем, на «скорой» к неожиданностям привыкаешь быстро. На двуспальной кровати лежал и стонал мужчина, прикрытый простыней. В том месте, где полагалось быть детородному органу, простыня вздымалась ввысь, словно гора Килиманджаро посреди Африканского континента.Диагноз был ясен с первого взгляда – оставалось выяснить нюансы.Данилов присел на край кровати, достал из кармана тонометр, надел манжету на предплечье страдальца, отметив при этом, как тот стонет даже при незначительном движении руки, снял с шеи стетоскоп, надел его и, накачав в манжету воздух, измерил давление, оказавшееся совершенно нормальным – сто двадцать пять на восемьдесят.Убрав тонометр обратно, он приподнял простыню и на сей раз увидел то, что и ожидал – синюшнобагровый вздыбленный член.– Папаверин? – на всякий случай уточнил он у смутившегося мужчины.– Да, – негромко ответил он.– Сколько ампул?– Три.– Сразу?! – не поверил Данилов.– Нет, – мужчина попытался было отрицательно помотать головой, но тут же застонал от боли, – за ночь. В три захода.– Ну зачем же вы так, – мягко укорил Данилов. – Сопутствующие заболевания есть?– Нет.– На чтонибудь еще жалуетесь?– Нет, только на боль во всем теле.– Это закономерно. Сами пытались както выйти из создавшегося положения?– Лед прикладывал. Не помогло, – страдалец покосился на Веру, с невозмутимым видом стоявшую около раскрытого ящика с медикаментами в ожидании докторских указаний, и добавил: – Только что другое отморозил…– Аллергия на лекарства есть?– На пенициллины.– Анальгин с двумя миллилитрами димедрола внутримышечно, – распорядился Данилов. – Эдуард Сергеевич, сходите за «мягкими» носилками.«Мягкие», или если правильно – плащевые носилки, они же – «сопли», используются в тесных помещениях и домах без грузового лифта, короче говоря, там, где с обычными носилками пройти нельзя.– Петровича звать? – уточнил Старчинский.– Обойдемся, – на вид госпитализируемый весил не больше, чем семьдесят килограммов. – Собирайтесь в больницу, брюки можете не надевать. Просто возьмите их с собой. И не забудьте паспорт и полис.– А дома нельзя ничего сделать, доктор? Я заплачу.– Разве что только отрезать, – совершенно серьезно ответил Данилов, наблюдая за тем, как ловко Вера делает укол, попросив больного слегка повернуться к ней боком. – Но потом все равно придется ехать в больницу.– Катя! – громко позвал мужчина. – Помоги мне собраться!Выгрузка больного из дома прошла незаметно – видимо, все соседи уже разошлись по своим делам, и подъезд с прилегающими окрестностями был безлюден. Зато в приемном отделении больницы пациент с приапизмом произвел такой фурор, что Данилов на свой страх и риск запихнул каталку в свободную смотровую, не дожидаясь указаний больничного персонала, и отправился на поиски дежурного по приемному врача. У «тела» остались Вера и Эдик.Доктор нашелся прямо в коридоре, возле туалета, где он беседовал с пожилым мужчиной восточной наружности. При появлении Данилова беседа тут же закончилась рукопожатием, после которого правая рука доктора на секунду сунулась в карман, явно пряча полученное.Минутой позже Данилов нажал на наладоннике кнопку, извещая диспетчера о том, что он освободился, после чего сразу же был послан в «узбекскую гостиницу» у станции метро «Рязанский проспект».С этим местом у Данилова были связаны самые плохие воспоминания. Именно здесь, в здании гостиницы, некогда принадлежавшей Академии наук Узбекской ССР, молодой доктор Данилов получил на вызове по голове обрезком водопроводной трубы от впавшего в психоз эпилептикакитайца, к которому соотечественники, проживавшие в том же номере, вызвали «скорую помощь». Повод был стандартным и не вызывал опасений – «мужчина тридцать лет, болит живот». Данилов (он в тот день работал один, без фельдшера) нашел нужный номер, постучался, дверь тут же распахнулась и… больше он ничего не помнил.Из нейрохирургического отделения сто пятнадцатой больницы он вышел через месяц с противным диагнозом «Посттравматическая энцефалопатия» и памятью о произошедшем в виде мучительных головных болей, возникающих как по любой пустяковой причине, так и без таковой.Таблетки и уколы снимали боль плохо.– Что вы хотите? – разводили руками невропатологи. – Скажите спасибо, что не стали идиотом. После такооой травмы, – глаза всех невропатологов в этом месте становились круглыми, – головные боли – это пустяк.Данилов обязательно сказал бы незнакомому китайцу спасибо, но тот, убоявшись последствий своего поступка, сбежал и пропал навсегда. Редкие встречи с сотрудниками милиции постепенно сошли на нет. Удалось установить лишь то, что пресловутый китаец страдал припадками, по описанию похожими на эпилептические, и что в тот злосчастный день он перенес очередной припадок, после которого «стал странно себя вести».На полученную страховку (все врачи «скорой помощи» в обязательном порядке застрахованы от несчастных случаев) Данилов купил крутые кроссовки, чтобы бегать по утрам и тем самым поправлять пошатнувшееся здоровье, но если работаешь на «скорой» на полторы ставки с графиком – «сутки через двое», то бегать, в сущности, нет времени. В день выхода на сутки утомляться рано поутру глупо – надо беречь силы для работы, после суток уж совсем не до бега – выспаться бы, а в единственный «нормальный» выходной между двумя дежурствами, когда ты выспался и пришел в себя, бегать почемуто совершенно не хочется.Кроссовки, впрочем, пригодились на работе. Удобные, легкие, ноги в них не уставали совершенно. Оценив преимущества подобной обуви, доктор Данилов забыл про собственное, вынесенное из института убеждение, гласящее, что доктор всегда должен быть в костюме, при галстуке и в обуви классического фасона и непременно черного цвета. К ужасу матери (которая ужасалась всему, что шло вразрез с ее мнением) он начал носить кроссовки, джинсы, спортивные рубашки и просторные бесформенные свитера.– Ты так опустился на этой своей «скорой», Володя, – качала головой Светлана Викторовна. – Брал бы пример с Игоря…Игорь Полянский, друг и однокурсник Данилова, после института пошел по научной стезе, предусмотрительно выбрав такую коммерчески перспективную отрасль, как микробиология. Быстро накатал диссертацию о нюансах жизнедеятельности молочнокислых бактерий, был замечен и в итоге осел на одной из кафедр Института питания.То ли в шутку, то ли всерьез, Игорь утверждал, что предпочитает иметь дело с микробами, а не с людьми, потому что микробы всегда молчат. Данилов же считал иначе. В сонной лабораторной тишине он не смог бы выдержать и одной недели.На сей раз «подскочило» давление у одного из гостей столицы, бизнесмена из Саратова. В благодарность за быстрое приведение в нормальное состояние, Данилов получил роскошную визитную карточку, выполненную в виде золотой гравированной таблички и настойчивое предложение «приобрести по дармовой цене земельный участок на берегу Волги».– И соседи хорошие, – бубнил оклемавшийся бизнесмен в спину уходящему Данилову, – чиновники городской администрации, несколько генералов, прокурор… – соглашайтесь.– Спасибо, мы подумаем, – вежливо ответил Данилов.От предложения на версту разило мошенничеством, к тому же участок в Саратове никому не был нужен.– Формовская пятьдесят два, второй подъезд, женщина, девятнадцать, болит живот, – озвучил Данилов следующий вызов.– Аппендицит или внематочная, – уверенно заявил Петрович.– Молчи, Кассандра! – ответил Данилов.Дверь открылась без звонка, стоило только Данилову и Вере подойти к ней.– Как быстро! – восхитилась девушка лет двадцати, запахнутая в длинный, до пола, махровый халат.– К себе вызывали? – осведомился Данилов, заходя в квартиру.– К подруге, – ответила девушка.Моя руки в ванной комнате, Данилов поразился ее убогости. Облезшая наполовину масляная краска на стенах, доисторические ванная и раковина в потеках ржавчины и чегото черного, похожего на обычную грязь.«Наркоманки, – подумал Данилов. – Или просто неряхи, живущие в съемной квартире».Больная лежала на диване, попеременно поглаживая живот обеими руками. Джинсы были расстегнуты и спущены, футболка задрана кверху, выставляя напоказ небольшие крепкие груди со втянутыми сосками.– Что вас беспокоит? – Данилов присел на краешек дивана.– Неприятное ощущение в животе, – ответила страдалица.– Какое именно ощущение? Боль? Жжение? Колика?– Нет, – девушка отрицательно помотала головой. – Ощущение… Ну, доктор, знаете как это бывает?– Не знаю, – честно признался Данилов. – А поконкретнее вы объяснить можете или нет?– Но я же не врач! – обиделась пациентка. – Это вы должны мне объяснить, что я чувствую!– Вот именно! – поддакнула подруга, стоявшая за спиной у Данилова.– Попробую, – Данилов приступил к осмотру. – Снимите майку и джинсы!– Трусы тоже? – осведомилась пациентка, послушно выполняя распоряжение.– Трусы пока можно оставить, – разрешил Данилов.Зрачки у девушки оказались нормальными, не суженными, следов от инъекций не было нигде – ни на руках, ни на ногах. Ногам, будучи по работе хорошо знакомым с наркоманскими повадками, Данилов уделил особое внимание, так как многие наркоманы, желая скрыть свое пагубное пристрастие, делали инъекции в разные места на ногах, гордо демонстрируя окружающим чистые, без малейших следов инъекций, руки.Живот был мягким и совершенно безболезненным при пальпации.– Где тут ваше ощущение? – спросил Данилов.– Оно везде, – ответила пациентка.– Месячные давно были?– Позавчера закончились.– А что вы сейчас чувствуете?– Щекотку! – призналась пациентка.– Сдается мне, что вы здоровы, – сказал Данилов, закончив осмотр. – Но я, как и все люди, могу ошибаться, недооценивая глубину и тяжесть ваших замечательных ощущений. Так что, ради нашего общего спокойствия, можно проехаться до больницы, там вас понаблюдают в течение суток и, если потребуется, окажут помощь.– В больницу страшно! – высказалась подруга. – Лучше пусть пока дома полежит.– Пусть, – согласился Данилов. – Ощущения могут пройти сами собой.– Кажется, они уже прошли, – улыбнулась пациентка. – Точно – прошли!Она пошлепала себя по животу.– Здорово! Вы доктор – кудесник! Спасибо вам! Я могу встать?– Вы можете делать все, что вам захочется, – разрешил Данилов. – Только «скорую» больше не вызывайте, ладно?– Зачем вызывать? – пожала плечами исцелившаяся. – Ведь вы меня вылечили!Выйдя из квартиры, Вера прошептала:– Можно было бы и психбригаду вызвать.– Какой повод? – тоже шепотом спросил Данилов. – Если даже она не в себе, то ничего опасного для себя или общества пока не делает.– Сейчас еще к какомунибудь дураку поедем, – Вера перехватила ящик в другую руку. – Закон парных случаев.– Лучше бы он на зарплату распространялся, твой закон парных случаев, – ответил Данилов.Следующим пациентом оказался самоубийцасимулянт – молодой парень, который, поругавшись с родителями, аккуратно поцарапал себе оба запястья, изображая готовность настоять на своем даже ценой собственной жизни.К приезду бригады кровь на царапинах уже успела свернуться.– Ах, мальчик чуть не истек кровью! – намекая на то, что ждать помощи пришлось бесконечно долго, причитала толстая родительница, то и дело поднося платок к покрасневшим глазам. – Еще бы чутьчуть…– Еще бы чутьчуть, и эти царапины зажили бы, – докончил начатую ею фразу Данилов, разглядывая «мальчика» – тощего нескладного юношу, с длинными сальными волосами, неопрятной щетиной на лице и маленькими бегающими глазками.Зрачки у него были размером с булавочную головку.– Наркотики принимаете? – не то спрашивая, не то утверждая, произнес Данилов.Парень молча отрицательно помотал головой, мать выдавила из себя деланно негодующее «Ну что вы!», а отец, до тех пор сидевший в ногах сыновней постели, возмутился:– Вы приехали, чтобы оказать помощь или издеваться?!– Чтобы оказать помощь, – поспешно подтвердил Данилов, чутьем угадав в отце скандалиста по призванию. – Просто положено, при попытке самоубийства интересоваться…Ложь пришлась кстати – родители больного тут же успокоились, убедив себя в том, что им удалось скрыть свою беду от посторонних.– Вера, наложите, пожалуйста, повязку, а вы, молодой человек, собирайтесь в стационар.– Он никуда не поедет! – хором сказали оба родителя.– Я все равно жить не буду! – добавил сын, морщась от перекиси, которой Вера обрабатывала его раны.– По существующему положению, все суицидальные попытки подлежат непременной госпитализации в психосоматическое отделение для стационарного лечения, – объяснил Данилов, больше обращаясь к матери пациента. – Это обусловлено необходимостью предотвращения повторных попыток. Кстати, ваш сын только что заявил о том, что он не отказался от своего решения.– А я никуда не поеду!– Поедешь! – рявкнула мать. – А будешь упираться – я тебя на руках в машину отнесу! Связанного!..Психосоматических отделений в Москве немного. Несостоявшегося самоубийцу пришлось везти в Первую градскую, через полМосквы. По дороге мать, не переставая, честила свое чадо на чем свет стоит и надоела всем так, что, едва избавившись от нее и ее сына, Вера вздохнула и сказала:– У такой мамаши и колоться начнешь, и вены резать.– Он пока еще «колесами» балуется, – обронил Данилов, – руки чистые, без следов.– А у нас на курсе один парень в вены яичка кололся, – поведал Эдик. – Удобно и место невидное.– Тогда откуда ты знаешь? – поддела его Вера, с каждым дежурством проявлявшая все больше интереса к симпатичному стажеру. – Вместе кололись.– Нет, ну что вы, – уши Эдика зарделись. – Его декан в туалете застукал.– А декан тоже уколоться зашел? – заржал Петрович.Эдик замолчал, не желая давать больше поводов для насмешек.– Привыкай, – посоветовал ему Данилов. – Это «скорая помощь», где шутник на зубоскале сидит и юмористом погоняет. Тебя еще не разыгрывали ни разу?– Нет.– Значит, все у тебя впереди…На подстанцию удалось заехать только в шестом часу вечера, когда никого из начальства уже не было – ни заведующей, ни старшего врача, ни старшего фельдшера.– Что тут было! – увидев входящего в диспетчерскую Данилова, начала диспетчер Валя Санникова. – Выговоры сыпались градом, молнии летели в разные стороны, Лжедмитрия чуть кондратий не хватил!– С чего бы так?– Огреб неполное служебное соответствие. И вдобавок выговор за ослабление контроля.– А кто еще пострадал?Данилов протянул Вале заполненные карты вызовов. Он предпочитал писать их в машине, на ходу, чтобы не заниматься писаниной поутру на подстанции. Диспетчеры это ценили – им было важно, чтобы карты вызовов сдавались вовремя.– Язов и Сорокин получили за отсутствие комплекта чистого белья в машине, Петров и Саркисян – за неработающий «ан восемь», Рябчиков и Кокс – за неполностью укомплектованный ящик, а Жгутиков – за выезд на вызов без наладонника.– Опять в туалете забыл?– Естественно! Пришлось возвращаться с полдороги. Хоть на вызов и не опоздали, на Ферганский бульвар был вызов, но выговор Артем Иванович получил.– Расстроился, наверное?– А то! Запыхтел и сказал, что уйдет работать в поликлинику. Короче, Вова, вам с Верой повезло – вовремя удалось смыться.– Предопределенное – неизбежно, – пошутил Данилов. – Мой выговор от меня никуда не денется.– Ну и свезло нам, – покачала аккуратно уложенной прической Валя.Будучи диспетчером, сутки проводящим в помещении подстанции, она могла позволить себе подобную роскошь – на линии прически выдерживали недолго. Ветер, теснота и все такое прочее.– Пойду сделаю пробную яйцекладку…В переводе на обычный язык Данилов сообщил, что не прочь чуток вздремнуть в паузе между вызовами.– Попробуй, – сказала Валя, а ее напарница Лена Котик оторвалась от компьютерного монитора и елейным голоском спросила:– Владимир Александрович, а правда, что вас планируют назначить вместо Кочергина?– Впервые слышу, – опешил Данилов. – Откуда такие новости?– Ну ведь вы же в хороших отношениях с новой заведующей, – протянула Котик, – все знают, что вы вместе учились и не только…«Как они узнали? – изумился Данилов. – Неужели Елена принародно пускалась в воспоминания? На нее непохоже».На самом деле, Новицкая не пускалась ни в какие воспоминания. В первый день ее работы в новой должности она попросила старшего врача заочно представить ей сотрудников подстанции. Когда дошли до Данилова, Елена Сергеевна сказала:– Доктора Данилова можно пропустить, Дмитрий Александрович, мы вместе учились, и я хорошо его знаю.– Хорошо, – ответил Лжедмитрий и перешел к доктору Пыжненко, толстой невозмутимой врачихе из Таганрога.Разумеется, сразу же по окончании представления Дмитрий Александрович поспешил разнести по подстанции новость, изрядно ее приукрасив, и – совершенно неожиданно – попал в цель. Его ложь случайно оказалась сильно похожей на правду.– Я действительно учился вместе с Еленой Сергеевной с первого курса по пятый. К пятому курсу она вышла замуж и вскоре взяла академический отпуск по беременности. С тех пор мы с ней не виделись…– Какой ужас! – Котик закатила глаза кверху.Данилов почувствовал хорошо знакомую пульсацию в висках. Чтобы не сказать дуре Котик какуюнибудь грубость, он поспешил уйти из диспетчерской в комнату отдыха, где в одиночестве скучал доктор Саркисян.Обрадовавшись приходу Данилова, он попытался обсудить с ним новости:– Вова, представляешь – мне дали выговор! За какуюто совершенно незаметную утечку закиси азота!– Страдание очищает душу, Артур, – Данилов уселся в кресло и прикрыл глаза.Саркисян понял, что разговора не получится, и затих в ожидании новой жертвы… * * *По окончании утренней конференции заведующая встала, нашла взглядом утомленного дежурством Данилова и попросила:– Владимир Александрович, загляните, пожалуйста, ко мне. Прямо сейчас.«Ну теперь нас точно произведут в любовники», – подумал Данилов.Кабинет заведующего подстанцией преобразился. Чистота, порядок, кактус на подоконнике. Перехватив взгляд Данилова, Новицкая улыбнулась:– Кактусы всегда были моей слабостью.– Я помню, – отозвался Данилов.– А что ты еще помнишь? – заведующая уселась за стол и жестом указала Данилову на один из четырех свободных стульев, протянувшихся в ряд вдоль стены.При Тюленькове стулья обычно стояли в центре кабинета или у стола. На одном из них обычно висел пиджак хозяина, на другом – лежали папки с документами, на третьем – фармацевтический справочник, на четвертом – еще чтонибудь.Данилов сел и выжидательно посмотрел на начальницу.– Что ты еще помнишь? – повторила свой вопрос та.– Елена Сергеевна, дежурство выдалось утомительным, но скучным, – глядя прямо в ее зеленые с искорками глаза, ответил Данилов. – Вспомнить нечего. Разве что вся подстанция обсуждает наши с вами мнимые взаимоотношения и прочит мне место старшего врача.– А из вас мог выйти неплохой старший врач, Владимир Александрович, – принимая вызов, перешла на «вы» Новицкая.– Навряд ли, – ответил Данилов. – Я не люблю поучать людей. Глава третья Заговор На подстанции – чрезвычайное происшествие. Авария. Машина четырнадцатой бригады перевернулась на повороте, возвращаясь с последнего вызова на подстанцию. За рулем был «чужой», подменный водитель, присланный вместо заболевшего бригадира Терещенко.Бригадиров среди водителей трое – по одному на каждую смену. Работают бригадиры только на суточных бригадах.Вообщето «скорая помощь» – это не одна, а две разные организации «в одном флаконе». Дело в том, что у всех прочих экстренных служб – у пожарных, у милиции, у спасателей, автомобили собственные, принадлежащие той же организации. Автомобили московской «скорой помощи» принадлежат не станции, а автобазе «Моссанавтотранс», которая находится в Филях. Этой автобазе принадлежит вообще весь государственный санитарный транспорт в столице. Медицинские учреждения берут у нее в аренду автомобили вместе с водителями. Разумеется – за деньги. Автобаза ежемесячно выставляет станции «скорой» и «неотложной помощи» счет, и станция оплачивает аренду.Машина перевернулась по вине водителя, так что с аварией предстоит разбираться автобазе – это ее ЧП. Подстанция в который уже раз слушает рассказ доктора Сафонова и радуется, что с бригадой ничего не случилось.– Представляете – плавно так легли на бок и, вращаясь юлой, еще метров сто по асфальту проскрежетали! – взахлеб рассказывает в диспетчерской Сафонов.Сначала метров было двадцать, потом стало пятьдесят, а теперь уже сто. Фантазия Сафонова не знает границ. Он вразвалочку сидит на стуле и делится с товарищами пережитым.– Я чуть ящиком по голове не получил! Слава богу – обошлось.– А вылезали как? – интересуется фельдшер Лена Еременко, не слышавшая еще эту историю.– Мы с Коксом через задние двери, а наш «раллист» через свою. Завалились же на правый бок.– Виталь, ты ему хоть по морде разок успел съездить? – спрашивает доктор Могила. – Я бы не удержался.– Какое там – по морде! – машет рукой Сафонов. – Нас снимали со всех сторон. Мы даже обалдели. Вылезаем со Стасиком и видим вокруг лес рук с мобильниками. Человек двадцать, не меньше, столпилось вокруг и фотографировали. Толкались, спорили, ракурсы выбирали, но ни одна собака не поинтересовалась: «Может помочь чемнибудь?».– А я решил подшутить, – говорит фельдшер Стасик Кокс, богатством фантазии превосходящий Сафонова. – Ломанулся от машины, вроде как в панике, и ору: «Спасайся, Виталь Иваныч, у портативной рентгенустановки контейнер с ураном треснул! Сейчас облучимся! Ааа!» Всех фотографов словно волной смыло. Вместе с идиотом водителем.– Наверное, он задумался за рулем! – многозначительно произносит доктор Жгутиков и под дружный смех коллег покидает диспетчерскую.– Артемушка опять на вызове начудил, – говорит Еременко, убедившись, что в диспетчерской нет старшего врача, обожающего подкрасться потихоньку и слушать разговоры сотрудников. – Могут и жалобу написать.– Опять женщину с больным животом полтора часа осматривал? – Сафонов недоволен тем, что вниманием аудитории пытается завладеть ктото другой.Артем Иванович Жгутиков – старый холостяк. В Твери у него осталась мама, звонящая ему на мобильный по десять раз на дню. Мама напоминает сыну, чтобы тот не забыл зонт, не забыл поесть, не забыл надеть шапку, не забыл выключить утюг, не забыл завести будильник… Про наладонник мама не напоминает, и поэтому Жгутиков то и дело забывает его, преимущественно в туалете. К этому уже все привыкли.Артем Иванович сносно разбирается в медицине, не пьет спиртного, не курит и отличается поразительной невозмутимостью и редкостным миролюбием. Никто на подстанции за пять лет не видел его в раздражении или гневе. Самые скандальные больные утихают, когда Артем Иванович советует им «попить водички мелкими глоточками», чтобы успокоиться.У доктора Жгутикова всего один недостаток – тяга к длительному осмотру и ощупыванию молодых женщин. Столь интенсивное внимание никогда не влечет за собой никакого продолжения. Артем Иванович живет по принципу – натешился и забыл. Но тешится он долго. Водители, привезя доктора Жгутикова на вызов с поводом «женщина тридцать лет, болит живот», усаживаются в своем кресле поудобнее и закрывают глаза в предвкушении полутора, а то и двухчасового сна. То, что норма времени на обслуживание обычного, ничем не осложненного вызова, равна сорока минутам, доктора Жгутикова не волнует совершенно. «Все люди разные, – терпеливо объясняет он старшему врачу, – у некоторых сбор анамнеза проходит очень долго. Буквально клещами приходится вытаскивать сведения».– Хуже, – Еременко понижает голос. – Сейчас были на детском вызове…– Мальчик два месяца, температура тридцать девять? – уточняет диспетчер Сиротина. – Ташкентский бульвар, дом восемнадцать?– Дада.– Там повтор. Пятая бригада с шестьдесят четвертой поехала.Пятая бригада – педиатрическая. Детские вызовы – ее хлеб, ее профиль. Правда, педиатров на всех детей не хватает, и тогда вместо них на детские вызовы едут обычные линейные врачи.– Короче – приезжаем мы на вызов. Открывает нам дверь мамочка. Такая вся из себя фигуристая и аппетитная, – Еременко руками показывает впечатляющий размер форм молодой матери. – Все так из халатика и норовит вывалиться. Артем Иваныч как увидел ее, так сразу покраснел, запыхтел и говорит: «Учитывая, что ребенку два месяца, вначале я должен осмотреть мать. Вдруг у вас какаянибудь инфекция…»– Юморист! – вздыхает Люся Сиротина.Люся – землячка Жгутикова и оттого считает себя обязанной покровительствовать ему. Старается выгородить перед начальством, угощает пирожками собственной выпечки, одалживает небольшие суммы денег, которые Жгутиков исправно возвращает. Артем Иванович принимает ее заботу, как должное. Он привык к тому, что о нем ктото постоянно заботится.– Крутилвертел он ее битый час! – продолжает Еременко. – Ощупал все, что только можно и что нельзя. Натешил душу и говорит мне: «Пойдемте, Елена Викторовна». Я встаю, подхватываю ящик и иду к дверям.– А что мамочка? – спрашивает Сафонов.– А мамочка удивляется: «Разве вы, доктор, ребенка смотреть не станете?» Артем Иваныч ей отвечает: «Нет, не станем. Мы вообщето «взрослая» «скорая помощь». К ребенку вызывайте детскую».– Так и не посмотрел младенца?! – ахает Сиротина.– Так и не посмотрел, – подтверждает Еременко. – Я ему в лифте замечание сделала, так он стал утверждать, что вызов к мамаше был, пока повод в наладоннике не посмотрел. Замкнуло его при виде женских прелестей.– Так можно было вернуться, – замечает Кокс.– Не захотел, – разводит руками Еременко. – Да и что ему там делать? Опять мамочку щупать? Педиатры поехали – и ладно.– Если они эту историю услышат в мамочкином исполнении, да стукнут на Центр… – Сафонов многозначительно округляет глаза.– Дадут еще один выговор, – машет рукой Лена. – Этим нашего Жгутикова не проймешь. Он вообще хочет уйти в поликлинику работать, там спокойнее.– Зато не так интересно – к терапевту одни старухи ходят, – шутит Стасик…Пока свободные бригады обменивались новостями в диспетчерской, в крошечном кабинетике старшего фельдшера шло тайное совещание с участием самой хозяйки, старшего врача и выездного врача Людмилы Рогачевской.На повестке дня стоял всего один вопрос: «Что делать?».– Проверкой ящиков и машин она не ограничится, поверьте мне, – Казначеева говорила еле слышно. – Это такая стерва! На шестьдесят четвертой до сих пор не нарадуются, что избавились от нее. Въедливая, настырная…– Чего вы хотите, Надежда Константиновна, девушка делает карьеру. На кого еще надеяться материодиночке, как не на себя саму?Обе женщины были внешне сильно похожи друг на друга – высокие шатенки, с правильными чертами лица, с почти одинаковыми короткими стрижками. Разнились только глаза – у Рогачевской они были большими, «кукольными», а у Казначеевой прятались в глубине глазниц.– Я тоже матьодиночка, Людмила Георгиевна, если кто забыл. Но я же изза этого не лезу со своим уставом в чужой монастырь. Можно подумать, что все вокруг дураки, а она одна умная. Екарный бабай!– Бабай тут ни при чем, – оборвал Казначееву Лжедмитрий. – Хватит слов. Теперь нам надо действовать с учетом обстановки. Осторожно и аккуратно. Но – действовать, а не сидеть сложа руки. Использовать любой повод, любую возможность…– Дима, ты надеешься, что Елена Сергеевна даст тебе повод? – усмехнулась Казначеева. – Не будь наивным – повод нужно создать.– Пусть так, Надя! – согласился старший врач. – Предложи вариант, при котором никто бы не погорел.– В смысле?– Ну никому ведь не хочется ложиться грудью на амбразуру…– Скажите пожалуйста – грудью на амбразуру, – глумливо передразнила его Казначеева. – Тебе вообще, кроме работы, на линии ничего не грозит. Это нам с Людмилой Георгиевной, если что, перед наркоконтролем придется отдуваться.– Тьфу, тьфу, тьфу, – Рогачевская поплевала через левое плечо и одновременно постучала по деревянной столешнице.– Надо дать вал, – продолжала Казначеева. – Чтобы посыпались жалобы от населения, чтобы линейный контроль сидел на подстанции, не вылезая, чтобы все видели, что в сравнении с Тюленьковым, Елена Сергеевна никуда не годится.– И тогда Прыгунов заберет ее обратно, – улыбнулся Кочергин. – А я, с божьей помощью, как говорится, стану заведующим.– Ишь, размечтался, – хмыкнула хозяйка кабинета. – Да он небось рад без памяти, что отделался от такой ведьмы! Думаешь, для чего он ее наверх продвинул? Иначе никак от нее избавиться не мог.– Да ну? – не поверил старший врач.– Ты людей послушай, которые с ней работали, и все поймешь…– Значит так – жалобы от населения я обеспечу, – пообещала Рогачевская, переводя беседу в деловое русло. – Штук двадцать – тридцать, если не больше. Есть такая возможность.Рогачевская жила рядом с подстанцией.– Только уж постарайтесь, чтобы все жалобы шли не только из одного вашего дома, – попросила Казначеева. – Чтобы все было… красиво.– Учите других, которые помоложе, – огрызнулась Рогачевская. – Я ведь не тупая – соображаю помаленьку.– Ну и славно. А тебе, Дима, придется поработать над созданием определенного мнения о новой начальнице на Центре. Ты получил шершавого за сдачу – смену без проверки – устрой несколько проверок так, чтобы по их причине пошли задержки… Нет, не так. Лучше попроси, настойчиво попроси Сорокина, Бондаря и Сафонова долго и придирчиво принимать смену. Пусть «встанут» вызовы, ты вмешаешься, поднимешь шум и выставишь новую начальницу не в лучшем свете. Сам знаешь, что для Гучкова один свет в окошке – отсутствие задержек. Пустячок – а полезно. А я поговорю с Кутяевой – пусть устроит Елене Сергеевне какойнибудь демагогический скандалец в своем репертуаре.Ирина Кутяева происходила из крепкой своими пролетарскими устоями семьи потомственных сварщиков. Даже муж ее – и тот был сварщиком. Наследственность и среда сделали фельдшера Кутяеву стойким борцом за свои права, ущемление которых мерещилось ей постоянно. Суровый мужсварщик находился у нее под каблуком до такой степени, что совершенно не мешал своей любимой супруге почти в открытую крутить роман с водителем Колей Селивановым. И прежний заведующий, и Лжедмитрий избегали делать Кутяевой замечания – берегли нервы и репутацию. Както раз линейный контроль поймал Кутяеву, в одиночку работавшую на перевозке больных, на заезде в супермаркет. Кутяева не ограничилась скандалом, устроенным контролеру прямо у машины. В тот же день она написала письменную жалобу на имя главного врача станции, в которой заявила, что контролер остановил их машину во время следования в сто пятнадцатую больницу за больным, нуждавшимся в транспортировке, и начал откровенно домогаться у нее физической близости. После категоричного отказа честной женщины контролер взъярился и устроил пакость – обвинил бригаду в самовольном заезде в магазин.Кутяеву, вместе с водителем Селивановым, вызывали на Центр, к заместителю главного врача Сыроежкину который пытался найти правду, устроив всем участникам инцидента очную ставку, и был сражен обилием красочных подробностей происшедшего, вываленных честной женщиной и невинным водителем. Выговора Кутяева с Селивановым так и не получили – отбазарились, отбрехались.– Да, эта троица возражать не станет, – протянул старший врач, имея в виду докторов Бондаря и Сафонова и фельдшера Сорокина, которым он многократно «спускал грехи на тормозах» за вознаграждение в виде небольшой суммы денег или однойдвух бутылок хорошей водки.За задержку вызова, пусть даже и по «уважительной» причине, однозначно следовал выговор, но ради сохранения хороших отношений с Кочергиным любой из трех пошел бы на это.– И еще попробуй умыкнуть у когонибудь кардиограф, хотя бы у Жгутикова. Все равно целыми днями торчишь на подстанции без дела.– И что я с ним буду делать? – удивился Лжедмитрий.– Принесешь мне, – ответила Казначеева, – а дальше уж мое дело. Я подпорчу коечто из оборудования в машинах и немного намудрю со списанием медикаментов.– Тут ты мастер! – не то польстил, не то подпустил шпильку старший врач.– А то! – Старший фельдшер игриво повела тщательно выщипанными бровями.Шестьдесят вторая подстанция – не из больших. Всего шесть машин, из которых три полусуточные, поэтому Казначеева, будучи старшим фельдшером, спокойно справлялась и с обязанностями заведующей аптекой, причем это совмещение приносило ей куда больше выгоды, нежели «основная» должность.В кармане у Рогачевской подал сигнал наладонник:– Шестьдесят два – четырнадцать – вызов, четырнадцатая бригада – вызов.Рогачевская встала, переглянулась с Казначеевой и вышла из кабинета, неслышно притворив за собой дверь.– А как она собирается организовать такое количество жалоб? – спросил Лжедмитрий, указывая глазами на стул, на котором сидела Рогачевская, как будто и без того не было ясно о ком идет речь.– Так у нее мать работает завучем в школе на Ферганском бульваре. Ее весь район знает, и она всех знает. Думаю, что через нее Рогатая все и организует.Доктор Рогачевская, женщина коммуникабельная и безотказная, подрабатывала всеми возможными путями. Госпитализировала приезжих в столичные стационары, якобы по «скорой помощи», а на самом деле – по договоренности, списывала налево и направо все, что можно было продать, пыталась «выколотить деньгу» чуть ли не на каждом вызове. Полторы ставки с выслугой лет и высшей категорией, вместе с побочными заработками порой приносили ей до ста пятидесяти тысяч в месяц, которые Рогачевская с удовольствием тратила на себя, не вылезая в свободные дни из салонов красоты и магазинов.– Ладно, пора за работу, – Казначеева дала понять, что «совещание» окончено. – Мне кучу отчетов доделать надо.– А мне анализом карт заняться… – Лжедмитрию не хотелось выглядеть бездельником.– Занимайся, пока есть возможность. На линии у тебя другие дела будут.«Сука! – подумал Дмитрий Александрович, скрывая свои мысли за искусственной улыбкой. – Сама дня на линии не работала, а туда же, угрожает…»Надежда Казначеева действительно ни дня не работала на линии. Она пришла на «скорую» диспетчером, была замечена начальством и в скором времени из диспетчеров «поднялась» в старшие фельдшеры. * * *Пока нити заговора сплетались в веревку, грозящую затянуться на ее шее, Елена Сергеевна сидела в своем кабинете, разбирала бумаги, оставшиеся в ящиках стола от ее предшественника, и между делом пыталась дозвониться до своего бывшего мужа, чтобы узнать – соблаговолит ли он почтить своим присутствием день рождения их сына Никиты, которому в ближайшую субботу исполнялось одиннадцать лет.Мобильный не отвечал, а в офисе адвокатской конторы «Новицкий и партнеры» секретарша сказала ей профессионально вежливым и безразличным голосом:– Юрий Павлович уехал на встречу с клиентом и пока не возвращался. Как доложить о вашем звонке?– Спасибо, никак, – поблагодарила Елена Сергеевна и время от времени позванивала на мобильный.Прежде чем определиться с детским праздником, следовало узнать планы отца, чтобы избежать очередной серии обвинений в препятствии его встречам с сыном.«Сам перезвонит», – Елена Сергеевна наконец отказалась от бесплодных попыток и углубилась в чтение объяснительной, написанной выездным фельдшером Еременко Е.В. на имя заведующего шестьдесят второй подстанцией Тюленькова Д.О.«По существу обвинения меня в краже французской пудры на вызове по адресу Есенинская улица дом двадцать четыре, квартира сорок, имею сообщить следующее – никакой пудры по данному адресу я не крала».Елену Сергеевну, как жену адвоката, пусть даже и бывшую, поразили «профессиональные» обороты речи в объяснительной «по существу обвинения», «имею сообщить следующее». Странно – откуда у фельдшера «скорой помощи» взяться такому лексикону.Объяснительных в столе у Тюленькова хранилось много – с полсотни. Чувствовалось, что предшественник не любил «давать хода» жалобам, когда это зависело от него, и ограничивался получением объяснений, которые попросту складывал в ящик стола.Разложив объяснительные по фамилиям, Елена Сергеевна сосчитала их и, на всякий случай, набросала на листе откидного календаря, лежавшего перед ней на столе, список:«Др Сафонов – 6 Др Рогачевская – 5 Др Бондарь – 5 Др Пыжненко – 3 Др Жгутиков – 2 Др Могила – 1 Др Саркисян – 1 Др Грунин – 1 Фр Сорокин – 6 Фр Еременко – 4 Фр Кокс – 4 Фр Леонова – 3 Фр Малышков – 3 Фр Рябчиков – 2 Фр Язов – 2 Фр Строкова – 1». Ей почемуто стало приятно, что в списке не оказалось доктора Данилова. Вздохнув, она призналась себе, что ее бывший возлюбленный остался таким же хамоватым, каким и был, но кому, как не ей, было знать, что хамство у него наносное, своеобразный защитный слой. Подперев голову рукой, Елена Сергеевна ударилась, было, в воспоминания, но быстро спохватилась и принялась рвать объяснительные по две или по три на мелкие клочки и бросать в корзину для мусора. При этом она старалась думать о работе, но – безуспешно. Настырный Вовка Данилов все возвращался и возвращался в ее мысли, и она ничего не могла с этим поделать.«Интересно, он еще играет на скрипке или нет?» – подумала она, разрывая последние листы…Данилов продолжал на досуге играть на скрипке и не собирался бросать это занятие. Скрипка дарила ему радость и помогала расслабиться (коллега КонанДойль сильно ошибся, заставив Шерлока Холмса играть на скрипке для того, чтобы сосредоточиться – скрипка только успокаивает, дарит покой, для концентрации мыслей как нельзя лучше подходит барабан).Единственным недостатком музицирования был немой, уже давно не высказываемый вслух, укор во взоре матери, когдато, с подачи педагогов музыкальной школы, прочившей сыну блестящее будущее в музыке и грандиозную исполнительскую славу. Светлана Викторовна не сомневалась в выборе своего Володи до тех пор, пока он не сообщил ей, что намерен поступать в медицинский.– Что там хорошего?! – заламывала руки Светлана Викторовна.Стройная, подтянутая, безукоризненно ухоженная, она как две капли воды была похожа на голливудскую актрису Мерил Стрип и втайне, про себя, гордилась этим сходством.– Кровь, грязь, вонь, бесконечные страдания, ночные дежурства! Почитай Вересаева, он хорошо описывал свою профессию!Светлана Викторовна преподавала русский язык и литературу в одном из московских лицеев.– У нас в роду вообще не было врачей!– Твой прадед работал половым в трактире, – бестактно напомнил сын. – Что же мне теперь – в официанты идти?– Какие официанты? Музыка – вот твое призвание!– Музыка – это мое хобби! – отрезал сын и так посмотрел на мать, что та сразу поняла – решения своего он не изменит.Лишь изредка, не чаще одного – двух раз в год, Светлана Викторовна позволяла себе высказать сожаление о несостоявшейся музыкальной карьере сына вслух. В ответ тот рассказывал матери о том, сколько человек и каким образом он спас от смерти за последнюю неделю, после чего тема считалась исчерпанной.– Володя, будешь сырники на ужин? – спросила Светлана Викторовна, дождавшись, пока сын сделает паузу в игре.– Буду! – ответил Данилов и снова вскинул смычок.Уплетая обжигающие вкусные сырники, он вдруг сказал матери:– А у нас новая начальница.– Симпатичная? – улыбнулась Светлана Викторовна, в последнее время начавшая тяготиться холостым положением сына.– Ты ее знаешь, – ответил он. – Помнишь Лену Морозову? Только теперь она Новицкая.Предчувствие беды сжало сердце матери столь сильно, что она чуть не выпустила из рук сковородку с очередной порцией своих «фирменных» сырников. Глава четвертая Выбора – Тяготит однообразие, – пожаловался Эдик. – Скоро кончается моя стажировка, а сколько ситуаций еще остались неотработанными.– В две недели всю жизнь не впихнуть, – подмигнула Вера. – Подожди, всему свое время.– Хорошо бы сегодня на некупируемый отек легких угодить или к буйному психу… Ой!Характерный звук, раздавшийся в салоне, позволил Данилову предположить со стопроцентной вероятностью, что Вера, привстав со своего вращающегося кресла, отвесила невоздержанному на язык стажеру подзатыльник. Оборачиваться, чтобы убедиться в своей правоте, ему не хотелось – тело, утомленное десятичасовым служением обществу, наслаждалось недолгим покоем и не желало совершать никаких движений.– Настанет день – и ты выйдешь на работу полноправным выездным врачом «скорой помощи», – не меняя положения, громко сказал Данилов. – И вот тогда мы с Верой накаркаем тебе такую «веселую» смену, что мало не покажется.– Уж постараемся, – пообещала Вера.– И что вы прицепились к человеку! – вступился за Эдика Петрович. – Правильно он говорит – учиться во время стажировки надо, иначе для чего стажировка эта нужна?– Вот и я об этом, – обрадовался Эдик. – А вы сразу…– Петрович вступается за тебя не от чистого сердца, – пояснил Данилов, – дело в том, что у водителей и у медиков разные понятия о трудном вызове. Для нас, например, госпитализация больного с переломом ноги в больницу на другом конце города – просто праздник. Обезболил, наложил шину и спи – отдыхай. Два, если не три часа туда и столько же обратно. По любому лучше в машине дремать, чем по подъездам бегать. А для водителей такой вызов – сплошной геморрой.– Это точно, – подтвердил Петрович. – Не по какомунибудь Мухосранску ведь ехать – по Москве.– Зато столь любимый вами, коллега, некупируемый отек легких или же пятичасовое ожидание психиатров в веселой компании буйного психа являются для водителя подлинным благословением небес – спи себе в кабине или газетку почитывай. Диалектика!– Это в Питере, говорят, хорошо водителям на «скорой», – Петрович врубил «светомузыку», пытаясь расчистить себе дорогу.– Почему? – спросила Вера. – Нагрузки меньше? Или машин на дорогах?– Нет, просто там ночью мосты разводят, и оттого каждая подстанция катается по своему острову, без дальних концов. Красота!– Так в чем же дело, Петрович? – Вера не может не поддеть. – Питер ждет! Чего ты в Москве застрял?– Ну ты сказала! – от удивления Петрович забыл выключить сирену с мигалкой, в которых уже не было нужды. – У меня здесь семья, дети, внучка, дача. Куда мне в Питер?! Да и потом – там хорошо, где нас нет.Трель наладонника возвестила о вызове.– Формовский проезд, одиннадцать дробь пять, третий подъезд, – сказал Данилов Петровичу, ознакомившись с информацией на экране коммуникатора.Затем он повернулся к Эдику и спросил:– Тебе, случайно, вещая Кассандра не родственница?– Нет, – ответил слегка обалдевший от неожиданности Эдик.– Псих или отек? – спросила сообразительная Вера.– Некупируемый отек легких, Язов на себя вызывает. Светомузыку, Петрович, можно не выключать, поедем в темпе…Пути господни неисповедимы. Выезжая на повод «посинел, задыхается», можно обнаружить на вызове бодрого старичка, которому так приспичило узнать свое артериальное давление, что пришлось вызывать «скорую». И точно так же, повод «подъем АД (артериального давления)» может обернуться отеком легких, с которым не всякий фельдшер и далеко не всегда может справиться в одиночку. А так, подъем давления – типичный «фельдшерский» повод. Приехал, «уколол магнолию внутрипопочно», иначе говоря – ввел внутримышечно сульфат магнезии, напомнил о необходимости своевременного приема таблеток и уехал с чистой совестью.По самым оптимистичным предположениям, до Формовского было не меньше десяти минут езды.– Эдуард, а почему ты пришел на «скорую»? – обернулся в салон Данилов. – Чему ты улыбаешься?– Есть такой фильм «Всадник по имени «Смерть», – пояснил Эдик. – Там герои постоянно спрашивают друг дружку: «Почему вы пошли в террор»?– И все же?– Трудно сказать… – замялся Старчинский. – Работа живая, результат видишь сразу, это приятно… Писанины мало…– Зато носилки таскать приходится, – добавил Данилов.– Это проще, да и разминка всегда нужна. И – работа суточная, свободного времени много. Сутки отработал – трое дома.– Так не получится, – поправила Вера. – Тем, кто работает на ставку, непременно ставят в месяц несколько полусуточных дежурств – «восемь – двадцать два» или «девять – двадцать три». Владимир Александрович, помните Таню Пангину?– Такую не забудешь, – ответил за Данилова Петрович. – Ходячий тормоз, а не фельдшер.– Что за Таня? – заинтересовался Эдик.– Была у нас такая сотрудница, – начала Вера. – Фельдшер. Тупила почерному где только можно. Врачи от нее просто вешались – дозировки путала, повязки накладывать не умела, к аппаратуре подойти боялась… Прозвище у нее было – «Ходячий тормоз». Так вот, она опоздала на свое первое дежурство. Помню, входит она в фельдшерскую к самому концу «пятиминутки» и на удивленный взгляд заведующего отвечает: «Разве я опоздала? Сейчас восемь двадцать, еще две минуты до начала смены». Не просекла, что «восемь – двадцать два» означает начало и конец смены.– А помнишь, как она у Федулаева спросила, глядя на рану: «Это мышцы или мясо»?– Ничего себе! – помотал лохматой башкой Эдик. – Как же ее на «скорую» взяли?– Чемто приглянулась Сыроежкину – фыркнула Вера, отрицательно относящаяся к любому начальству за исключением Данилова. – Он любит таких – послушных, приторно вежливых и соглашающихся с каждым его словом.– А мы с ним друг другу не понравились, – сказал Эдик.– Бывает, – Данилов вспомнил, как сам устраивался на «скорую». – Что не поделили?– Я, по его мнению, слишком долго читал трудовой договор, прежде чем подписать, – ответил Эдик. – Он даже слегка нервничать начал, про очередь у кабинета вспомнил.– А ты чего? – поторопила рассказчика Вера.– Ничего – сказал, что в институте учили читать то, что подписываешь. Он ответил, что навряд ли из меня получится хороший выездной врач, а я сказал, что на худой конец устроюсь куданибудь заведовать кадрами.– Так и сказал? – не поверил Данилов, а Вера только ахнула.– Да, – скромно подтвердил Эдик.– Наш человек! – в приливе чувств, Вера хлопнула стажера по плечу.Тот слегка поморщился – хрупкая, изящная девушка, натренированная за шесть лет работы на «скорой», обладала прямотаки недюжинной силой.– Готовься – за первый же косяк огребешь строгий выговор с занесением в личное дело, – предупредил Данилов. – Сыроежкин злопамятен, как кардинал Ришелье.– От судьбы не уйдешь, – махнул рукой Эдик. – А у вас, Владимир Александрович, выговоры были?– Семь штук, – ответил Данилов. – Причем, как правило, не за то, за что следовало. Например, первый свой выговор я получил за то, что у меня в машине были посторонние.– Пассажира подвезли?– Нет, отвез старичка с нестабильной стенокардией в госпиталь инвалидов войны, причем не в наш, а в тот, что в Медведково. Дедушка без жены ехать наотрез отказывался, а что ей было в госпитале делать, после того как я ее мужа в реанимацию сдал? В два часа ночи? Ну, мы ее обратно и прихватили – все равно по пути.– Помню, – вмешался Петрович. – Ночью дернул меня черт поехать через город, а не по кольцу, и на Таганке, возле бывшего ресторана «Закарпатские узоры» нас линейный контроль и тормознул. Посторонний в салоне – всем по шапке, то есть по выговору.– Благими намерениями… – вздохнул Данилов.Некоторое время они ехали молча. Когда машина свернула на Формовский проезд, Вера спросила:– Ингалятор брать?– Естественно, – отозвался Данилов. – Язов по дури не дернет – лечить будем в полном объеме.У подъезда стояла машина тринадцатой бригады. Длинноволосый молодой водитель Бутаков так увлеченно слушал свой любимый «хэвиметал», что не сразу заметил появления коллег.– Ромка! Аккумулятор посадишь! – на весь двор рявкнул Петрович. – Выруби магнитолу!Бутаков не отреагировал. Петрович нехорошо помянул его родителей и вылез из машины на разборку, к которой его обязывала бригадирская должность…Некупируемый отек легких – это ужас. Как для больного и его родственников, так и для врачей. Пена у рта, клокочущее дыхание, искаженное страданием, потное, холодное, синюшное лицо, умоляющий взгляд… Хорошо еще, если у родственников достает ума не осыпать бригаду упреками и намеками на их профессиональную несостоятельность. В противном случае работать становится еще сложнее.Некупированный отек легких транспортировке не подлежит, и это правильно. Куда такого в машину? Сначала надо по мере возможности стабилизировать состояние больного, а уж потом везти его в стационар.Фельдшер Язов сработал как надо – интубировал больного, подключил его к ингалятору, установил кубитальный катетер, ввел морфий, преднизолон, мочегонные. Выслушав его краткий, толковый доклад, Данилов мотнул головой в сторону двери, отпуская Язова восвояси, и склонился над больной – толстой неопрятной старухой, не мывшейся, должно быть, с прошлого года.Больная пока находилась в сознании, но уже не совсем адекватно оценивала обстановку. В дверях маячила соседка – невзрачная женщина неопределенного возраста. Соседка вела себя хорошо – не лезла с советами, обвинениями и причитаниями. Стояла молча и только зыркала глазами тудасюда, смотрела, чтобы «скорая» не прихватила бы чего на память о вызове.Данилову вспомнился Юра Меркулов, доктор с подстанции, получивший лет семь назад срок за кражу золотого обручального кольца на вызове.Юра был парнем неплохим, но, что называется, «со странностями». Излишне обидчивым и склонным к рефлексии. В один прекрасный день у Юриной жены на Черкизовском рынке вытащили из сумочки кошелек с солидной суммой денег. Неприятно, конечно, кто спорит. Юра обиделся на весь белый свет и возжелал компенсировать потерю. Он не придумал ничего лучше, как умыкнуть на первом же вызове обручальное кольцо больной, лежавшее на тумбочке. Неопытному Юре, совершавшему кражу впервые в жизни, казалось, что он провернул дельце совершенно незаметно, но больная заметила, как доктор прячет кольцо в карман. Сразу же после убытия бригады она позвонила в милицию. Видимо, в этот день оперативники изнемогали от безделья, потому что часом позже на подстанцию прибыли двое сотрудников в штатском и поинтересовались фамилией доктора, выехавшего в такоето время по такомуто адресу.Опытная Люся Сиротина поняла по обрывкам фраз, что доктора Меркулова ждут нешуточные неприятности и, улучив минуту, передала ему по рации, что его ждут на подстанции по поводу такогото вызова. Кто ждет, Люся в «прямом эфире» сказать не решилась, уповая на то, что Юра поймет ее и так. Коммуникаторов – наладонников на «скорой» тогда еще не было, а свой мобильный телефон Меркулов, приходя на дежурство, запирал в шкафчике, чтобы не потерять и не разбить во время дежурства.Незадачливый вор понял диспетчера правильно и, незаметно для окружающих – водителя и фельдшера, спрятал свою добычу за обивкой правой передней дверцы.Дождавшись Меркулова, менты затащили его в кабинет старшего врача, бесцеремонно выставив хозяина, и битых два часа обрабатывали подозреваемого, убеждая его признаться в совершении кражи. Обрабатывали уговорами, без всякого физического воздействия, и даже без угроз. Они больше напирали на то, что красть нехорошо, и на то, что, выдав им краденое, гражданин доктор может с чистой совестью жить дальше. Разумеется – на свободе.Поддавшись на уговоры, доверчивый доктор Меркулов повел оперативников к машине и при двух понятых, прихваченных из числа свободных сотрудников подстанции, торжественно выдал им кольцо. Обрадованные милиционеры тут же надели на недоумевающего Юру наручники и увезли в отделение. На свободу он вышел только через два года и на «скорую», разумеется, не вернулся. Да его и не взяли бы.С превратностей судьбы мысли Данилова съехали на новую начальницу.К этому времени больная была полностью готова к транспортировке. Данилов запросил место в реанимации (с учетом состояния больной на Центре дали ближайший стационар – сто пятнадцатую больницу) и на всякий случай записал в карточке данные соседки – фамилию, имя, отчество и номер квартиры. На всякий пожарный, чтобы в любой момент можно было ответить, кто остался в квартире после отъезда хозяйки на лечение. Десять лет работы на «скорой» любого научат предусмотрительности.– Дуй за «соплями»! – велела Эдику Вера, но, наткнувшись на укоризненный взгляд Данилова, поправилась: – Эдуард Сергеевич, принесите, пожалуйста, «мягкие» носилки.– Вера, у тебя нет никаких шансов, – сказал Данилов, когда Эдик ушел.– Почему?– Потому что ты – хищница, а он не годится на роль добычи, – серьезно объяснил Данилов, перемеряя давление у больной перед транспортировкой. – Ваши отношения будут похожи на бурю в стакане. Недолгую и смешную.– Где же девушке найти свое счастье? – Вера со вздохом потупила взор, изображая безгрешную страдалицу.– Обрати внимание на Лешу. Он явно к тебе неравнодушен.– Ну уж нет! – покачала головой Вера. – Одно дело съездить в выходной к нему на дачу, другое – выходить за него замуж! Как только представлю, что меня зовут Вера Могила… Бррр! Оторопь берет!– А может, он не будет настаивать, чтобы ты взяла его фамилию?Вера не успела ответить, так как вернулся с носилками Эдик.– Ногами вперед не выносите! – строго потребовала соседка.– Конечно, конечно… – ответил Данилов. – Только головой!Соседка трижды перекрестила больную.– Я к тебе завтра загляну! – сказала она, когда больную уже выносили на лестничную площадку.– Лучше послезавтра или через два дня, – посоветовал Данилов. – Завтра вас к ней точно не пустят, а о состоянии можно узнать по телефону. Номер знаете?– У меня в сто пятнадцатой муж умер, – отчего то обиженно ответила соседка и с шумом захлопнула дверь, отделяющую «шестиквартирный» тамбур от лестницы и лифтов.Разговор о женихах явно настроил Веру на игриворомантический лад. По дороге в больницу, пользуясь тем, что Эдик и Петрович, громко спорившие по поводу сравнительных достоинств немецких автомобилей, их не слышат, она спросила у Данилова:– Скажите по секрету, удовлетворите мое женское любопытство – вы до сих пор не женаты, потому что ждете Елену Сергеевну?– Ну сколько можно, Вера! – рассердился Данилов, стараясь не повышать голоса. – Я не женился до сих пор только потому, что надеюсь добиться руки Ксении Собчак! А с Еленой Сергеевной мы до последней недели не виделись столько лет, что практически позабыли о существовании друг друга! Предупреждаю – еще один намек на эту тему…– Намеков больше не будет, – перебила Данилова Вера. – И так все ясно. Вы сердитесь, значит – любите.Данилову захотелось удушить доморощенного психолога фонендоскопом прямо здесь, в машине, а потом доставить больную в реанимацию и поехать сдаваться с повинной в ближайшее отделение. Чтобы унять нахлынувшее раздражение, он сделал несколько глубоких вдохов – выдохов. Раздражение сменилось головной болью.«Перевестись, что ли, на другую подстанцию? – подумал Данилов. – Ездить дальше, зато спокойнее».Данилов жил в Карачарове, около эстакады, и шестьдесят вторая подстанция была для него ближайшей. Всего какихто пятнадцать минут езды на троллейбусе, сущие пустяки по московским меркам.Искоса поглядывая на надувшуюся Веру, преувеличенно старательно наблюдавшую за работой кислородного ингалятора и поведением больной, Данилов вдруг понял, отчего он чуть было не вышел из себя.Слова Веры были очень похожи на те, что когдато сказала ему Елена…Конец четвертого курса, жаркий душный московский май, пыльный кабинет для практических занятий на кафедре общей гигиены.Занятия уже закончились, однокурсники разбежались, а они сидели за одним столом и лихорадочно списывали конспект лекции, пропущенной еще в начале семестра. Будущих врачей держали в ежовых рукавицах. Пропустил лекцию – будь любезен предъявить ее собственноручно написанный конспект, иначе к экзамену или зачету по предмету допущен не будешь. Уважительная причина? Есть справка? Отлично, но конспект все равно покажите…У них не было уважительной причины. Лекция шла первой парой, которую студенты Данилов и Морозова бессовестно проспали в одной постели. Соседка Елены по общежитию уехала на несколько дней домой, в Липецк, проведать тяжело заболевшую мать, и грех было не использовать такую возможность.Влюбленные использовали возможность на всю катушку, заснув на измятой мокрой от пота простыне лишь в пятом часу утра. Разумеется, ни о каком подъеме в семь часов не могло быть и речи.– Фууу! – Данилов бросил ручку на тетрадь, откинулся на спинку стула и потряс в воздухе занемевшей от писанины рукой.– Немного осталось, – подбодрила его Елена. – Давай, не расслабляйся.Ее усердие показалось Данилову странным. Он вспомнил, что весь сегодняшний день подруга была скованна и малоразговорчива и решил «внести ясность».– Ты сегодня какаято не такая, – сказал он, привычным жестом кладя руку ей на плечо.Мягко передернув плечом, Елена продолжила писать конспект.Данилов подумал несколько секунд и от повторной попытки благоразумно решил воздержаться.– Чтото случилось? – участливо спросил он.– Может – да, может – нет, – Елена продолжала писать, не отрывая головы от двух тетрадей – своей и чужой.– Так не бывает.– Бывает.– Бывает или – да, или – нет. А «может – да, может – нет» это – парадокс.– Не парадокс, а жизнь.– Так что же всетаки случилось, Лен?– Для тебя – ничего!«Какая муха ее укусила? – подумал Данилов. – Заболела, что ли?»– А для тебя? – как можно более мягко спросил он, чувствуя, что обычно спокойная подруга находится, что называется, «на взводе».Скандалов Данилов не любил. Отвращение к ним привила ему родная мать, предававшаяся выяснению отношений с чувством, толком и расстановкой. В рамках приличий, но с огромным энтузиазмом.– Для меня коечто произошло, но это только для меня! – Елена наконецто прекратила писать и, продолжая держать ручку наготове, посмотрела на Данилова.Взгляд ее был необычным – какимто печальным и отстраненным.– Ты беременна? – Данилов назвал первое пришедшее ему в голову предположение.– Успокойся – нет! – сказала Елена и снова взялась за списывание лекции.Если бы она просто ответила «нет», это был бы нормальный ответ, но презрительное «успокойся», звучало как оскорбление. Как вызов. Как брошенная перчатка, которую ее собеседник поспешил поднять.– Я спокоен как никогда, – сказал он. – И этим отличаюсь кое от кого.– Мои поздравления!– Может быть, мы прекратим ерничать? А, Ленчик? Упоминание ласкового варианта ее имени, которое обычно произносилось Даниловым в самые интимные моменты, против ожиданий не настроило девушку на миролюбивый лад. Напротив, она фыркнула, давая понять, что подобным образом к ней обращаться не стоит.– Борьба за мир – дело обоюдное, – повторил Данилов любимую присказку Светланы Викторовны, вынесенную еще из социалистических времен, и продолжил прерванное занятие.Молчание длилось до тех пор, пока Елена не закончила списывать.Она убрала ручку и тетрадь в сумку, достала из нее карманное зеркальце, посмотрелась в него, поправила рукой воображаемый дефект прически, убрала зеркальце, посмотрела в окно, на исписанную кемто из преподавателей грифельную доску, затем, словно только что увидев, посмотрела на Данилова и будничным тоном сказала:– А я замуж выхожу.– Подожди, я скоро… – невпопад ответил Данилов, торопясь поскорее расправиться с конспектом.– Что – скоро?– Я скоро закончу.– И что?– Пойдем вместе?– Замуж?! – интонация подруги вернула Данилова из мира общей гигиены на грешную землю.– При чем тут замуж? – искренне удивился он.– В этом ты весь, – нахмурилась Лена. – Я сказала тебе, что выхожу замуж, а ты даже не расслышал.– Я расслышал. Зачем ты так шутишь?– Это не шутка.– Это… предложение? – не успело последнее слово сорваться с губ Данилова, как он уже жалел о сказанном. Фраза, задуманная как остроумная, вышла тупой и пошлой.– Это – информация!– К размышлению?– К сведению! – Лена встала. – Я пойду, а ты дописывай. Тетрадь завтра вернешь Бурчаковой. Мне хочется побыть одной…– Ты не можешь так! – Данилов вскочил на ноги, едва не перевернув стол, за которым они сидели. – Ни с того ни с сего заявить, что ты выходишь замуж и после этого взять и уйти! Я хочу знать – почему?! За кого?! С какой стати?!– Какая разница? – длинные, завивающиеся на концах волосы Лены заколыхались в такт движениям головы. – Ты сердишься – значит, ты любишь. А для тех, кто любит, совершенно не важно, почему, с какой стати и за кого. Важно только одно – моим избранником оказался не ты, а другой мужчина. Все остальное так – мелочи.– Но…– Свобода выбора – одно из главных завоеваний демократии, – улыбнулась Лена и стуча каблучками выпорхнула из аудитории, унося с собой лучшую частичку жизни студента четвертого курса Московского медицинского университета Владимира Данилова. Глава пятая Доктор едет, едет… Больше всего на свете Данилов не любил выезжать на констатацию смерти. Мнилось ему в этом чтото неправильное, издевательское. Доктор приезжает на вызов лишь для того, чтобы подтвердить смерть человека – что может быть абсурднее?Однако какието ведомственные законы и должностные инструкции запрещают тем же сотрудникам милиции или МЧС констатировать смерть. В ряде случаев это вполне обоснованно, чтобы те по незнанию и неопытности не отправили бы в морг еще живого человека.Впрочем, однокурсник Данилова Валера Беляев, избравший для себя спокойную и непыльную стезю патологоанатома, утверждал, что как минимум раз в квартал ктото из доставленных к нему в морг покойников оживал и принимался скандалить, отвлекая сотрудников от дел, самым важным из которых являлось распитие самых разнообразных спиртных напитков.– Все думают, что мы пьем изза того, что имеем дело с трупами, – сказал однажды Валера. – Тяжелая работа, запахи, мысли о смерти и все такое… На самом же деле это не так. Мы пьем потому, что наша клиентура, в отличие от вашей, не препятствует этому прекрасному процессу. Наша клиентура – это лучшие из пациентов, которые никогда не пожалуются на то, что от доктора немного веет спиртным духом.Но какой смысл в констатации смерти на пожаре, когда от человека остается обугленная головешка, застывшая навсегда в причудливой «позе боксера» с подтянутыми к поясу ногами и вытянутыми вперед полусогнутыми руками? Происходит это вследствие посмертного сокращения мышц под действием высокой температуры. Тут и первоклассник не ошибется с констатацией, не то что взрослый мужик с погонами и служебным удостоверением.Нет – извольте вызывать для констатации смерти врача или фельдшера. Иначе – никак.Хорошо хоть на констатацию не пришлось долго ехать – сгорела бытовка сторожа в гаражах, находившихся напротив дома, в котором бригада Данилова купировала астматический статус у «постоянной клиентки» шестьдесят второй подстанции, сорокалетней домохозяйки, никогда не соглашающейся на госпитализацию.– На кого я мужа с детьми оставлю, доктор, – сипела она, просяще заглядывая в глаза Данилову. – Дома перебьюсь, не впервой. Вы только облегчите мне немного…Облегчали два с половиной часа – в довершение ко всему вены у пациентки были никудышные. Тонкие, словно ниточки, и оттого «неуловимые». Вера дважды налаживала кубитальный катетер в локтевой ямке, то на правой руке, то на левой, но тонкие стенки вен лопались, образуя гематомы, подкожные кровоизлияния – болезненные синюшные шишки.– Может, в кисть? – предложил Эдик, стоявший «на подхвате» с заправленной «системой» в руках.– Без толку, – ответил Данилов и обратился к больной, в силу своего состояния не лежавшей, а почти сидевшей на кровати: – Вы сможете минуту полежать без подушек? И по возможности не шевелясь? Я поставлю вам подключичный катетер.Классными подключичными катетерами, удобными и надежными, которые никогда не обламывались при постановке, Данилова снабжал знакомый доктор из реанимации сто пятнадцатой больницы. Данилов когдато госпитализировал его с катка с переломом лодыжки, так и познакомились.Данилова совершенно не смущало то, что катетеры были крадеными. Он использовал их для блага своих пациентов, никогда не позволяя себе намеков на то, что использует «собственное» снаряжение, и жил в полном согласии с совестью.Не отнимая от лица резиновой маски, в которую из переносного ингалятора подавался кислород, больная дважды кивнула.– Эдуард Сергеевич, «подключичику» ставить доводилось? – спросил Данилов у стажера.– Ну… в общем – да, – тон Эдика свидетельствовал о том, что постановка подключичного катетера еще не была отработана им как следует.– Поможешь пациентке лечь и заодно освежишь знания.Данилов быстро надел перчатки, протер руки ваткой, смоченной в спирте, и сказал больной:– Пора ложиться.Эдик переложил подушки с кровати на кресло и помог женщине лечь на спину. Данилов тем временем принял у Веры распечатанную ею упаковку с катетером, достал из нее толстую длинную иглу с проходящей внутри жесткой пластиковой нитью – проводником, подождал, пока Вера протрет йодом «операционное поле», прикинул «диспозицию» и одним, отработанным до рефлекса, движением проткнул кожу под левой ключицей больной прошел через тонкий слой подкожной жировой клетчатки и вошел в подключичную вену. Вошел правильно, как полагается – не проткнул ее насквозь, а немного провел иглу с проводником «по вене». Из иглы начала поступать наружу темная венозная кровь.– Класс! – восхищенно выдохнул Эдик.– Мастерство приходит с опытом, – утешил его Данилов, извлекая иглу и надевая на торчащий наружу конец проводника катетер. – Главное – продвигать катетер вращательными движениями, а не тупо пихать его по проводнику. Вера, пластырь!Вера подала три заранее заготовленных ею узеньких ленточки лейкопластыря, и Данилов зафиксировал ими катетер на коже больной.Вся операция, как он и обещал, длилась не более одной минуты.– А теперь присядем! – Данилов и Эдик помогли больной сесть, снова превратив при помощи подушек кровать в импровизированное кресло.Пластиковый пакет с изотоническим раствором, в который Вера при помощи шприца добавила эуфиллин, Данилов прицепил на торшер, стоявший возле кровати.– Даем нагрузочную дозу эуфиллина из расчета пять миллиграмм на килограмм веса пациента, – пояснял он для Эдика. – Минут на пятнадцать – двадцать, судя по состоянию. Затем перейдем к поддерживающей капельной инфузии, уже с меньшей скоростью. Адреналин мы уже ввели, сейчас добавим преднизолон. Сразу две ампулы – при астматическом статусе первоначальная доза кортикостероидов непременно должна быть высокой…– А сальбутамол? – Эдик указал глазами на приставленный к кровати стул с грудой лекарств на нем.– У больной – передозировка симпатомиметиков! – напомнил Данилов. – Она же сама сказала, что сегодня, с начала ухудшения, извела целый флакон сальбутамола. Ну что, Юлия Романовна, лучше вам?– Лучше, – отняв маску от лица, прошелестела губами больная.– Лиха беда начало. В больницу точно не поедете?Больная покачала головой и попыталась отвести от лица маску, чтобы ответить, но Данилов удержал ее руку.– Дышите, дышите, я и так знаю, что вы мне скажете, но по долгу службы обязан предложить госпитализацию. Ладно, посмотрим, как будут развиваться события. Активчик мы в поликлинику передадим…Если больной, нуждающийся в наблюдении врача, по какимто причинам остается дома, бригада «скорой помощи» обязана «передать актив» в районную поликлинику, то есть вызвать к больному участкового врача.– У нас сейчас новый участковый, – с каждой минутой больная становилась все более разговорчивой. Хороший признак. – Таджик. Общительный, но… неопытный. Он просто списывает назначения аллерголога…– Постарайтесь попасть к толковому врачу для коррекции лечения, – ответил Данилов, мягко возвращая руку больной с маской на место. – Раз уж вы отказываетесь от стационарного лечения, то хотя бы обеспечьте себе нормальное, полноценное амбулаторное…Спустя несколько минут больная стала дышать реже и не с таким свистом.– Прекращаем кислород – хорошего понемножку, – распорядился Данилов.Эдик завернул вентиль на аппарате и принял у больной маску.– Протри спиртом, – Вера протянула ему тампон.Железное правило «скорой помощи» – все оснащение должно быть полностью готово к использованию. Чистка, настройка, заправка и прочие процедуры производятся заблаговременно.Данилов уменьшил скорость потока на капельнице, уселся за обеденный стол и, аккуратно отвернув скатерть, начал заполнять карту вызова. Вера и Эдик нашли себе по стулу и тоже сели.– Учитывая, что Юлия Романовна остается дома, какой совет дадим мы ей в первую очередь? – спросил Данилов у Эдика, покончив с недолгой писаниной.– Избегать перегрузок? – неуверенно предположил Эдик.– Пить как можно больше жидкости в течение суток.– Ах, да – гидратация!– Именно – гидратация…Стоило Данилову отсоединить капельницу и удалить подключичный катетер, как Юлия Романовна превратилась в бойкую хлопотунью. Довольно резво соскочив с кровати, она метнулась к запертому на ключ секретеру, открыла его и достала несколько голубых тысячных купюр.– Юлия Романовна! – предостерегающе протянул Данилов. – Ну, сколько можно?– Сколько нужно, столько и можно, – ответила та, протягивая ему деньги. – Вы же меня знаете.– Знаю, – ответил Данилов, забирая деньги и пряча их в карман.В лифте он сказал Эдику:– В первый раз я наотрез отказался от вознаграждения, и вечером на подстанцию явился ее муж. Дождался меня и настоялтаки на том, чтобы я взял деньги. Я был готов сделать что угодно, лишь бы отделаться от него…– Очень сознательная женщина, – подтвердила Вера.– А кто у нее муж?– Бизнесмен, у него своя авторемонтная мастерская в Вешняках. Но по виду – Данилов усмехнулся, вспомнив вальяжного супруга Юлии Романовны, – посол или министр, не меньше.В машине Данилов первым делом достал из кармана полученные на вызове деньги, пересчитал их, оказалось шесть тысяч, и спросил:– Народ, по пятисотенной на сдачу у всех есть?– Есть, – дружно откликнулся народ.Данилов раздал Вере, Эдику и Петровичу по две тысячи, получил с каждого по пятисотенной купюре и, пряча свой пай в бумажник, сказал Эдику:– Делиться или нет с водителем – дело хозяйское. Принцип один – хороших людей обижать нельзя, а плохих нечего баловать.– Спасибо на добром слове! – Петрович включил зажигание.В ответ на сообщение о том, что одиннадцатая бригада свободна, пришел вызов на констатацию смерти. Сюда же – на Ферганский бульвар, только с другой стороны.– Быстро потушили, – сказал Петрович, выруливая на проезжую часть. – В пять минут. Я только дым увидел, как уже две машины приехало. Зачем двето сразу?– Потому что пожар в гаражах, – авторитетно пояснил Эдик. – Зона повышенного риска.– Ты что – в пожарных служил? – не поверил Данилов.– У меня муж сестры – капитан МЧС.– Ясно…Когда машина остановилась напротив черного обуглившегося остова, Эдик сказал:– Давайте я законстатирую. Чего всем ходить?– Тут такое дело, – сказал Данилов, вылезая следом за ним из машины, – если ты пойдешь констатировать, а мы с Верой останемся в машине и какаянибудь сволочь из присутствующих, – Данилов мотнул головой в сторону старшего лейтенанта милиции и трех мужчин в одинаковых серых с отливом костюмах, стоявших чуть поодаль, – стукнет об этом на Центр, то все мы получим по строгачу и на полгода, а то и на год лишимся премии.– Неужели такое бывает? – не поверил Эдик.– На «скорой» не бывает так, чтобы всю ночь проспать на подстанции, – подтвердила Вера, – а все остальное бывает.– Ты зачем ящик взяла? – удивился Данилов.– Машинально.Вера поставила ящик в салон и, не закрывая двери, вслед за Даниловым и Эдиком пошла констатировать смерть.– Одиннадцатая бригада шестьдесят второй подстанции, доктор Данилов Вэ А, – не здороваясь, сказал Данилов, поравнявшись с теми, кто его вызвал. – Наряд номер…– Спасибо, наряд у нас есть, – перебил старший лейтенант.– Наряд у них есть, а судмедэксперта нет, – проворчала себе под нос Вера.– На каждый труп судмедэкспертов не напасешься, – слух у старшего лейтенанта был отменным. – Пройдемте…«Пройдемте» – это как визитная карточка профессии», – подумал Данилов, морщась от запаха гари, пропитавшего все вокруг.Взгляд на обугленное тело, взгляд на часы:– Смерть констатирована в пятнадцать сорок четыре.– Забирать будете? – с надеждой спросил старлей.– Жирно выйдет – трупы врачебной бригадой вывозить, – ответил Данилов. – Нас живые ждут. Вызову вам труповозку. Ваша фамилия?– Чуплаев моя фамилия. Вашу труповозку пока дождешься… – скривился милиционер.– Она такая же моя, как и ваша, – парировал Данилов. – Хотя, не спорю, такси по заказу приезжает гораздо быстрее. Может быть, вам вызвать такси?– Спасибо за совет, – рассмеялся старший лейтенант. – Сам справлюсь.Данилов достал наладонник и по одному из телефонов связался со службой трупоперевозки. Вызвал машину, кивнул всем на прощанье и, держа наладонник в руке, пошел к своему «кабинету на колесах».– Курение в постели или плитка? – поинтересовался Петрович, стоило только Данилову открыть дверцу.– Какая разница? – Данилов подумал о том, что неплохо было бы получить обед. Во всяком случае, стоило попытаться.– Обедаем в городе или на подстанции? – спросил он.Обед можно брать где угодно – как сидя на подстанции, так и в городе, заехав, к примеру, в «Макдоналдс» или какуюнибудь пельменную. Если понадобится – бригаду найдут и здесь, и там.Данилов не любил обедать в городе. Раньше, когда сотрудники «скорой помощи» ездили по вызовам в халатах, можно было оставить халат в машине и спокойно, но «в темпе» съесть свою порцию пельменей. Данилов «халатного» времени не застал – он с первого дня носил синий «скоропомощной» костюм.Костюм этот, надо признать, весьма удобный и немаркий, обладал одним странным свойством. Он притягивал к себе идиотов всех мастей и возрастов. Стоило бригаде в синих костюмах появиться в какомнибудь кафе, как в спину, а то и в лицо им шипели, говорили, орали:– Там люди помирают, а эти здесь расселись и жрут!Или:– Дома поесть не могли, доктора?Вариантов было много, но все они достигали своей цели – отбивали аппетит напрочь.Иногда случалось и обратное – население начинало донимать бригаду уважухой.– Садитесь сюда, пожалуйста, здесь посвободнее…– Что, много вызовов сегодня? Ну, так поешьте, как люди…Доктору Могиле какойто полупьяный перец предложил доесть его порцию пельменей и был очень обижен отказом, высказанном не в самых приличных словах.– Вы представляете себе меру народного признания?! – возмущался на подстанции доктор Могила, рассказывая об инциденте. – Четыре пельменя и ложечка кетчупа!Однако Вера частенько забывала прихватить из дома обед. Данилов подозревал, что это случалось тогда, когда она приезжала на работу прямиком «из гостей». Вера была любительницей разнообразия.– На подстанции! – хором ответили Вера и Эдик, а Петрович покачал головой и каркнул:– Все равно вместо обеда получим вызов!Так и вышло – гдето на краю земли московской, в Капотне, у второй проходной нефтеперерабатывающего завода лежал мужчина пятидесяти лет, и было ему плохо с сердцем.– Погнали! – скомандовал сам себе Петрович.Мужчина оказался вдребезги пьяным бомжем. Отвратительным, грязным, вонючим, одетым в сальные лохмотья, нечесаным и, конечно же, вшивым. Он лежал возле проходной и пытался громко петь песню «Владимирский централ».– Вера, достань мешок! Эдуард, принеси носилки! – распорядился Данилов, доставая из кармана перчатки и натягивая их на руки.От проходной за действиями бригады наблюдали два охранника в черной форменной одежде.Пока Петрович с Эдиком принесли носилки, а Вера расстелила на них целлофановый мешок, предназначенный для транспортировки грязных больных, Данилов успел бегло осмотреть бомжа и узнать, что его зовут Гришей.– В вытрезвитель? – спросил Эдик, тоже надевший перчатки, помогая Данилову погрузить бомжа на носилки.– На голове ссадина, под глазом – фингал. Не возьмут. «Битым» в вытрезвитель путь заказан, только в больницу.– В какую?– Сейчас посмотрим.Загрузив бомжа в машину, Данилов вдохнул как можно больше чистого воздуха и залез следом. Вера, закрывшая нос надушенным платочком, уже сидела в салоне.– На что жалуемся, Гриша? – спросил Данилов.– На жизнь! – цитатой из старого фильма ответил бомж и заржал, гордясь своим остроумием.Поколебавшись несколько секунд, Данилов решил воздержаться от измерения давления. Бомж Гриша был так грязен, что манжету пришлось бы выбрасывать, а большой необходимости в этой манипуляции не было.– Ты, Гриша, лежи спокойно, мы в больницу тебя отвезем, – сказал Данилов.– Везите! – разрешил Гриша. – Хоть помоюсь там.Данилов стянул перчатки, бросил их на пол и по наладоннику запросил место для мужчины пятидесяти лет с диагнозом «Сотрясение головного мозга. Педикулез», взятому с улицы. Выпала сто шестьдесят восьмая больница.Тем временем Вера пыталась узнать анкетные данные бомжа.– Григорий Григорьевич Григорьев, – не раздумывая, назвался тот. – Полковник авиации в отставке.– А лет сколько?– Не считал и тебе не советую! – ответил отставной «полковник»…В приемном отделении «подарку» не обрадовались, но принять приняли.Диагноз снять на месте было невозможно, да и доставлен больной не из дома, а с улицы. Дежурный врач расписался в карте вызова, что принял больного, и ехидно сказал:– Приезжайте еще.– Непременно, – ответил Данилов. – Вот только машину обработаем.На этот раз он использовал наладонник, как телефон. Позвонил на подстанцию и взял у Лены Котик наряд на санитарную обработку машины. По инструкции машину полагалось обрабатывать после каждого вшивого или чесоточного больного. Не самостоятельно, а в специальном месте – на пункте санитарной обработки, единственном на всю Москву.– Вы там не зависайте, – попросила Лена. – Вечер близится.– В томто и дело, что вечер, – подтвердил Данилов. – А с ним и пробки.Дорога предстояла дальняя – на Ярославское шоссе. Другой край города. В эти места Данилова по работе заносило нечасто – или на обработку машины, или в детскую инфекционную больницу.Выйдя на улицу из приемного отделения, Данилов и Вера, отвозившие бомжа, с наслаждением втянули в себя пыльный городской воздух.– Нектар и амброзия! – высказалась Вера.– Однозначно! – подтвердил Данилов.У машины были открыты все дверцы – Петрович проветривал салон, изрядно пропитавшийся тяжелым Гришиным духом.– Нам похорошему должны выдавать благовонные палочки, – сказал Петрович, смачно затягиваясь сигаретой и выпуская дым в салон, – для окуривания нутра после таких клиентов.– Чьего нутра – твоего или автомобильного? – Вера не спешила усаживаться в салон, и Данилову пришлось легонько подтолкнуть ее.– Вперед и с песней, – сказал он. – Негоже прохлаждаться около машины, если линейный контроль не заметит, то ктонибудь из братьевмедиков настучит Центру, что мы на больничной территории отстаиваемся.– На обработку? – Петрович закрыл задние дверцы и уселся на свое место.Данилов кивнул.– По кольцу или через город? – уточнил Петрович.– Без разницы, – Данилов уселся поудобнее и прикрыл глаза. – Доедем – разбуди.– А кто меня в пути развлекать будет? – возмутился Петрович. – Я ведь, глядя на тебя, сейчас сам засну за рулем.– Тебе нельзя, – не открывая глаз, ответил Данилов. – Тебе, Петрович, доверены три человеческие жизни – две врачебные и одна фельдшерская. Ты никак не можешь заснуть за рулем. Ты ведь ответственный человек!– В томто и дело, что ответственный, – проворчал Петрович. – Радио не помешает?– Наоборот, под него спится лучше.Петрович включил негромко «Радио Шансон».Таганка, ах ночи полные огня, Таганка, зачем сгубила ты меня… – На Таганке мы и застрянем, – вслух подумал Петрович и решил: – Поедем лучше по кольцу…По кольцу тоже вышло не очень быстро. До пересечения с Шоссе Энтузиастов машины не ехали, а ползли. Потом удалось проехать с ветерком почти до самой Ярославки, но на подъезде к ней, изза аварии, простояли в пробке минут сорок. Петрович к тому времени исчерпал весь запас ругательств и преисполнился смирения.– Мы стоим, а смена идет, – сказал он проснувшемуся Данилову.Чувствуя себя словно родившимся заново после недолгого, но глубокого сна, Данилов с чувством потянулся и констатировал:– Жить можно!– Жить нужно! – поправил его Петрович. – Тем более сейчас, когда до конца смены осталось всего ничего.Данилов посмотрел на часы и промолчал. Половина смены была впереди. На ночь лучше не строить прогнозов. «Загад не бывает богат», – говорят в народе.Сама процедура обработки не отняла много времени.– Мыться будете? – спросила толстая краснолицая сотрудница, то ли медсестра, то ли санитарка, подошедшая к уже готовой для обработки машине – пустой, с наглухо закрытыми окнами.– Нет, спасибо, – отказался Данилов и, обращаясь к Эдику, объяснил: – При желании всегда можно вымыться и даже обработать одежду.– Тогда погуляйте пока.Тетка подкатила к машине баллон, укрепленный на двухколесной подставке, надела извлеченный из кармана респиратор, приоткрыла одну из задних дверец, взялась за наконечник, всегда ассоциировавшийся у Данилова с брандспойтом, правой рукой просунула его в щель, а левой повернула вентиль на баллоне.Баллон зашипел, извергая дезинфицирующее средство. Обработчица, с респиратором на лице, сильно похожая на большую свинью, одетую в белый халат, лениво водила «брандспойтом» вверхвниз, старательно отворачиваясь от клубов белого пара, вырывавшегося через щель наружу.Сочтя дозу достаточной, она закрыла вентиль, вытянула «брандспойт» наружу, захлопнула дверцу и повторила процедуру, правда в сильно сокращенном виде, обрабатывая передний отсек.– Коржики! – от волнения Петрович, до того момента спокойно куривший поодаль, выронил сигарету. – У меня там два коржика под сиденьем остались. Энзе!– Плакали твои коржики, Петрович, – посочувствовал Данилов.– А если они в пакете? – с надеждой уточнил забывчивый водитель.– Все равно, выброси от греха подальше, – посоветовал Данилов. – Спокойнее будет.– Спокойнее, да голоднее, – Петрович вздохнул и закурил по новой.– Сейчас поедем обратно, свернем с шоссе на дублер и купим тебе, маленький, коржиков, – пообещала Петровичу Вера. – Сама за ними сбегаю и еще пряничков прихвачу.– Да я сам куплю, – отмахнулся Петрович. – Обеда теперь точно не дадут…– Дадут после полуночи… – сказал Данилов. – Вместе с ужином. Целый час будем прохлаждаться на подстанции, чаи гонять…Разумеется, никто ему не поверил, даже Эдик. Только улыбнулись шутке.У другой тетки, столь же пышущей жизнью, что и первая, Данилов поставил в карту вызова четырехугольный штамп, подтверждающий проведение санитарной обработки.Погуляв по двору с четверть часа, бригада уселась в машину.– Я думал, сильно вонять будет, – сказал Эдик. – А почти не пахнет.Петрович пошарил правой рукой под креслом, вытащил два коржика в целлофановом пакете, с сожалением посмотрел на них и вернул обратно.– Потом выброшу, неохота вылезать.Данилов не обратил на его слова никакого внимания. Он решал проблему – перезагружал «зависший» наладонник. Все наладонники отличались паскудным свойством, отказываться понимать и выполнять команды, как минимум дважды за смену. Ничего не поделаешь – приходилось терпеливо перезагружать их, порой и по два раза кряду.С одной стороны, наладонники были удобны – позволяли связаться с подстанцией или с Центром практически отовсюду, облегчали запрашивание места на госпитализацию больного и помогали, благодаря встроенной в них функции навигации, быстрее находить нужный адрес.С другой стороны, благодаря наладонникам, начальство, как подстанционное, так и станционное, круглосуточно могло отслеживать перемещение бригад, что лишало последних возможности «отстояться» в укромном месте или заехать кудато по своим делам. Кроме того, надо было помнить о зарядке основного и дополнительных аккумуляторов и беречь дорогостоящий прибор от ударов и падений… Но в целом, Данилов признавал, что с наладонником работать было удобнее, чем без него…– Ничего себе! – Данилов даже присвистнул от удивления, увидев на экране информацию по следующему вызову.– Что такое, Владимир Александрович? – подала голос Вера.– Вызывает наше отделение милиции, женщина двадцать семь, плохо с сердцем…– Они что, с ума сошли – передавать нам такой вызов? – удивлению Петровича не было предела. – Мы же ехать будем на него три часа…– Сейчас переговорю… – Данилов нажал на кнопку, вызывая подстанцию.Петрович тем временем вывел машину на Ярославское шоссе.– Лен, я по поводу вызова… – начал Данилов.– Можешь не продолжать, – по голосу Котик чувствовалось, что она чемто раздражена. – У меня все врачебные бригады в разгоне, а фельдшерскую я на такой повод послать не могу…– Но мы же на другом конце…– Владимир Александрович, вы освободились? Освободились? Отправляйтесь на новый вызов! В примечании укажете причину долгого приезда! Чтото еще?– Спасибо, Елена Эдуардовна, вас понял, еду на вызов, – в тон диспетчеру ответил Данилов и отсоединился.– Совсем уж сдвинулась девка! – выполняя разворот под Северянинским мостом, высказался Петрович, недолюбливавший вредную и резковатую в общении Котик.– Ее можно понять, – сказал Данилов, рассматривая высотки, протянувшиеся вдоль шоссе, словно гигантские зубы. – Два месяца назад у поросят («поросятами» назывались сотрудники соседней подстанции, заведующая которой носила фамилию Свиньина) прошел вызов на дом к женщине тридцати лет, повод – плохо с сердцем. Диспетчер отправила на вызов свободную фельдшерскую бригаду, которая напоролась на классический осложненный задний инфаркт…– У бабы в тридцать лет?! – изумился подкованный в медицине Петрович. – Инфаркт?– У женщины тридцати лет, – подтвердил Данилов, делая ударение на слове «женщины». – На фоне сахарного диабета первого типа. Редкость, конечно, но тем не менее. Так вот, умерла она при фельдшере, не дождавшись приезда «спецов»…– Фельдшера небось затрахали и высушили? – предположил Петрович.– Нет, – покачал головой Данилов. – Фельдшеру ничего не было – он сделал все правильно. Обезболил, наладил соответствующую капельницу и вызвал «на себя» специализированную бригаду. Досталось диспетчеру – ее уволили по статье, старшему врачу и самой Свиньиной, которая в то время загорала в Хургаде…– Ейто за что?– Недоглядела, недоработала, не предусмотрела, – пожал плечами Данилов. – Начальник всегда виноват. Даже на расстоянии трех тысяч километров. На то он и начальник.– Это точно, – кивнул Петрович. – Вон, гденибудь в вытрезвителе менты клиента изобьют, так вместе с ними и областному милицейскому начальнику пинка под зад дают… Я считаю – справедливо!– А я так не считаю, – Данилов потер кончиками пальцев виски, пытаясь изгнать головную боль в зародыше. – Есть инструкция, которая регламентирует порядок отправки бригад на вызовы, и все диспетчеры ознакомлены с ней под расписку. В чем тут вина Свиньиной? Разве она должна проводить свой отпуск в диспетчерской?– Нашато в воскресенье целый день на подстанции проторчала, – ответил Петрович, имея в виду Новицкую.– Дело хозяйское, – буркнул Данилов, извлекая из кармана упаковку седалгина.Петрович покосился на то, как доктор «насухую», не запивая, глотает две таблетки подряд, и вздохнул, но ничего не сказал. Он хорошо знал, что головная боль располагала Данилова к молчанию и тишине… * * *– Ну, вы даете, медицина, – развел руками майор, сидевший в огороженной прозрачным пластиком дежурке, – не прошло и полгода…– Мы к вам от Северянинского моста ехали, – пояснила Вера.– Что, ближе бригады не нашлось? – присвистнул майор. – Ничего себе…– Можно подумать, в вашей конторе все гладко! – Майор был толст, лыс и при обручальном кольце, поэтому Вера держалась с ним строго. – Где больная?– Проскурников, проводи! – Майор дотронулся до плеча сержанта, увлеченно решавшего кроссворд за столом.– Пройдемте, – выйдя из дежурки, пригласил Проскурников.По лестнице они поднялись на второй этаж и очутились в недлинном коридоре, по обеим сторонам которого протянулись двери. Обычные, а не железные с зарешеченными окошечками, которые ожидал увидеть Эдик. Возле последней с правой стороны двери Проскурников остановился, заглянул в кабинет и доложил:– Врачи приехали.– Пусть заходят! – раздалось из кабинета.В тесном от мебели помещении – здесь стояли два письменных стола, несколько стульев, потертый дерматиновый диван, два громоздких сейфа и не менее громоздкий шкаф – находилось два человека: мужчина в форме с погонами капитана, сидевший за одним из столов, и молодая женщина в домашнем халате и вязаной голубой кофте, лежавшая на диване, свесив ноги на пол.Ноги были длинные, правильной формы. Данилов невольно залюбовался ими, но тут же одернул себя и склонился над пациенткой. Лица ее не было видно – она закрывала его руками.– На что жалуетесь?Проскурников подставил к дивану стул. Данилов сел, достал из кармана тонометр и, мягко взявшись за правую руку женщины, попытался отнять ее от лица. Рука была, словно отлитая из стали. Данилов решил повременить с измерением давления. Он вопросительно посмотрел на капитана.– Ребенка она приспала, двухмесячного, – буднично, словно говоря о самых обычных вещах, пояснил тот. – Насмерть…– О, господи! – вырвалось у Веры. – Как же так?– Устала его укачивать, прилегла на кровать, младенца положила рядом, приобняла, да и заснула. Проснулась – а ребенок мертвый…– Нет! Нет!!! – Женщина рысью соскочила с дивана и набросилась на капитана. – Не смейте так говорить! Дашенька живая! Живая! Живая!!!С помощью Проскурникова и Эдика, капитану удалось усадить женщину на диван.– Мы ей уже и валерьянки давали, и компресс холодный ко лбу прикладывали, – шумно отдуваясь, доложил капитан.– Компрессто зачем? – спросил Данилов, накладывая манжету на руку всхлипывающей пациентки, которую придерживал за плечи Эдик.Снять с себя кофту больная дала без сопротивления.– Чтобы успокоить, – объяснил капитан. – Верное средство!Давление оказалось, как и ожидал Данилов, повышенным – сто шестьдесят на девяносто пять. Пульс частый, ритмичный, хорошего наполнения.– Реланиум внутримышечно, – сказал он Вере и уточнил: – Два кубика.– Кардиограмму снимать будем? – спросил Эдик, скидывая с плеча кардиограф.– Будем, – кивнул Данилов.Кардиограмма была нужна ему не для оценки состояния пациентки, а для того, чтобы избегнуть очередной нотации Лжедмитрия.Эдик поставил кардиограф на свободный стол, расчехлил его и начал разматывать провода. Пока Вера делала укол, они успели размотать провода и наложить электроды.– Снимать будем сидя, – распорядился Данилов, оценив размер дивана. – Так удобнее.Пока жужжал кардиограф, пациентка сидела не двигаясь, но когда электроды были сняты, снова заволновалась, правда не так сильно, как раньше. Теперь она рыдала, не вставая с дивана, периодически выкрикивая «Дашенька! Девочка моя!» и «Нет!». Вера присела рядом с ней и принялась гладить ее по плечу, приговаривая при этом чтото успокаивающе – ласковое.– Ее надо госпитализировать, – сказал капитану Данилов. – Куда запрашивать место?Госпитализация из отделения милиции могла происходить в обычную больницу, если пациент или пациентка были людьми свободными, или же в специальное «режимное» отделение, охраняемое милицией, если госпитализируемые находились под арестом.– В «закрытое» отделение, – ответил капитан. – До выяснения всех обстоятельств она под арестом. Проскурников, найди сопровождающего…– Кого я найду в это время?! – возмутился тот. – Скажите…– Тогда поедешь сам! – оборвал его капитан. – Все, иди! Глава шестая Выговор – Вот .....! – Петрович крепко обложил судьбузлодейку, столь неблагосклонную к нему.Водителя можно было понять – только вернулся с северовостока столицы на юговосток и снова отправляйся обратно. Ярославское шоссе или станция метро «Бабушкинская» – разница небольшая. Все одно – далеко. На другом конце Москвы.– Давненько я не брал в руки руля! – почти погоголевски выразился водитель, включая зажигание. – А что везем?– Человека! – ответил Данилов.К сильной головной боли добавилась тяжесть на душе. Так бывало всегда, когда он чувствовал свое бессилие, невозможность помочь, исцелить. Бессилие было чемто темным, вязким, отвратительным. Оно возникало гдето внутри и пыталось поглотить, нет – не поглотить, а заместить собой все хорошее, светлое, радостное. Бессилие старалось внушить ему мысль о том, что он – никто и от него в этом мире ровным счетом ничего не зависит. В такие минуты Данилов начинал искренне сомневаться в правильности своего выбора и подчас даже жалел о том, что не послушался совета матери и не стал поступать в консерваторию.Логике душевная боль не поддавалась. Бесполезно было объяснять самому себе, что мертвых не воскресить и что ты тут совершенно ни при чем. Все слова отступали перед рыданиями несчастной матери, доносившимися из салона. Несмотря на то что в машине ехала пациентка, Данилов сел рядом с водителем. Не потому, что хотел оградить себя от неприятного зрелища и рыданий, которые, должно быть, были слышны и снаружи, а потому что не мог чувствовать себя лишним, никчемным, беспомощным. Вера – молодец. Нашла какието успокаивающие слова, пыталась пробить ими стену, которую разум матери, не могущей смириться со смертью своего ребенка, воздвиг между собой и окружающим миром.– Володя, ты бы ее полечил покрепче, что ли? – рискнул высказаться Петрович. – Прямо мочи нет слушать…– Так можно и до остановки дыхания долечить, – ответил Данилов. – В амбулаторных условиях купирование столь сильного стресса не производится. К тому же…Он хотел добавить еще пару соображений, но вместо этого оборвал себя на полуслове и стал смотреть в окно, словно увидев в нем нечто интересное, доселе невиданное.Так и ехали. Петрович гнал, как мог, чтобы поскорей доехать до места назначения – сто двадцатой больницы: Данилов смотрел в окно, пациентка то плакала, то звала свою Дашеньку, Вера держала в своих руках ее руку и чтото негромко говорила; Эдик, бледный и растерянный, стараясь занять себя чемнибудь, то мерил пациентке давление, то пытался сосчитать ее пульс, а Проскурников безуспешно пытался заснуть.Наконец машина свернула с оживленной улицы на тихую, миновала открытые ворота и подъехала к приемному отделению.– Нам не сюда, – напомнил Данилов.– Да, верно, – спохватился Петрович, описывая крюк по больничной территории. – Прошу!Сдали больную быстро, без проволочек.– Эй, сержант, садись – отвезем обратно! – крикнул Петрович Проскурникову увидев, как тот пешком направился к воротам.– Спасибо, – обернулся Проскурников. – Мне обратно только завтра, я свое уже отработал.– Везет же людям! – Петрович посмотрел на часы и горестно покачал головой. – Куда мы теперь?– Ташкентский проезд, дом семь, квартира двести двадцать четыре, – ответил Данилов. – Женщина семьдесят два, плохо с сердцем.– Знакомый адресок… – Петрович наморщил лоб и стал похож на ВинниПуха.– Малявина Александра Ивановна – бабушка божий одуванчик, как можно забывать постоянных клиентов?! – напомнила Вера, просунувшись в передний отсек.– Точно! – просветлел лицом Петрович. – Ну, слава тебе, господи! Хоть отдохну, пока вы ее лечить станете.– Что за бабушка божий одуванчик? – спросил Эдик.– Милая старушка, – ответила Вера. – Померяем ей давление, сделаем укольчик, выслушаем очередное воспоминание о партизанских буднях, убедимся, что давление снизилось и уедем. Не вызов, а праздник души!– Смотри не обломайся, – пробурчал Данилов. – Вдруг ей действительно плохо…И как в воду глядел. Хорошо хоть доехали быстро по ночной Москве. Весь путь, местами – с сиреной и мигалкой, занял немногим больше получаса. Будь дело днем, Александра Ивановна отправилась бы со свежим инфарктом миокарда не в отделение реанимации сто шестьдесят восьмой больницы, а прямиком на небеса, на встречу со своим давно умершим супругом. Правда, надежды Петровича немного оправдались – вначале он около часа поспал в машине, пока бригада приводила старушку в транспортабельное состояние, а потом еще немного прихватил в больнице, пока Данилов сдавал Александру Ивановну дежурным врачам реанимационного отделения.– Вот чего никогда не стоит делать – заранее настраиваться на то, что вызов пустяковый, – назидательно сказал Данилов Эдику, пока они катили пустую каталку из реанимации в приемное отделение. – Непременно обломаешься.– Я вижу… – ответил Эдик.Освободившись от каталки, Данилов отправил Эдика в машину, а сам зашел в туалет – облегчиться и полечиться. Лечение заключалось в приеме «трех составляющих обезболивания», именно так Данилов называл про себя таблетку анальгина, таблетку метиндола и таблетку ношпы, совместный прием которых помогал справиться с головной болью. Не заставить ее исчезнуть совсем, но – существенно уменьшить.Лечиться Данилов предпочитал уединенно, чтобы избежать выражений сочувствия со стороны окружающих. Сочувствие это тяготило его чуть ли не больше, чем сами боли. Оно делало Данилова какимто ущербным, неполноценным, хотя сам он себя таковым никогда не считал.Головная боль отступила уже в машине, когда, не веря своему счастью, они возвращались на подстанцию, но лучше себя Данилов не почувствовал. Тяжесть на душе никуда не делась, а в ушах до сих пор слышались крики матери, зовущей свою Дашеньку.– Тормозни у супермаркета, Петрович, – попросил Данилов.Петрович удивился, но послушно остановил машину прямо напротив круглосуточно работающего магазина.– Кому чего взять? – спросил Данилов, вылезая из машины.Все дружно промолчали.– Я мигом! – Данилов захлопнул дверцу.Войдя в супермаркет, он прямиком направился к стеллажам с водкой. Выбрал на ходу одну из бутылок, емкостью в литр, добавил к покупкам два плавленых сырка и пошел к смуглой девушкекассирше, дремавшей за единственной работающей кассой.– Двести шестьдесят восемь рублей двадцать копеек…Данилов протянул пятисотенную, полученную сдачу не считая сунул в карман, положил покупки в полупрозрачный пакет и поспешил к машине. Теперь оставалось дождаться конца смены…– Событие завтра какое? – полюбопытствовал Петрович, глядя на пакет, который Данилов положил на колени.– День «скорой помощи», – сухо ответил Данилов, стремясь отбить у Петровича охоту к дальнейшим расспросам.– А у нас есть свой праздник? – спросил Эдик.– Есть, – ответила Вера. – Двадцать восьмого апреля! В этот светлый, радостный день мы желаем друг другу свободных дорог, благодарных пациентов, теплых машин, легких ящиков, справедливых заведующих и больших зарплат!– А во все остальные, значит, не желаете? – пошутил Эдик.– Желаем, только пользы от этого мало…– Вот она – родная земля! Пампам пампампампам! – Петрович торжественно въехал в гараж подстанции.– Мы первые, – подпортил его радость Данилов.В гараже стояли только две полусуточные машины. Раньше, при прежнем заведующем, здесь стояли в ожидании своих владельцев и автомобили сотрудников, но Новицкая положила конец этой «порочной практике» на второй день работы.– Я тоже паркуюсь на улице, – отвечала она тем, кто рискнул в открытую высказать свое возмущение новыми порядками.Это было правдой. Свою темнозеленую «нексию» Елена Сергеевна оставляла на обочине с таким расчетом, чтобы машина была видна из окон ее кабинета…В диспетчерской Лена Котик учила жизни свою напарницу Валю Санникову.– Так делают только полные дуры! По уму надо сначала сказать ему, что ты беременна, посмотреть на реакцию и только потом вынимать спиральку!– А если он мне поверит? – волновалась Валя. – И будет ждать ребенка?– Твое счастье! Скажешь, что ошиблась, а через месяц залетишь от него понастоящему. Но так ты хотя бы будешь в нем уверена!– Я и так в нем уверена! – обиделась Валя. – Без всяких проверок…– Зря! – от избытка чувств Лена хлопнула ладонью по столу. – Послушай меня, я уж с мужиками наобламывалась…Увидев входящего в диспетчерскую Данилова, напарницы притихли.– Вы не заболели, доктор? – спросила Котик.– Уработался, – Данилов положил ей на стол заполненные карты вызовов и вышел.– А лучше всего – сначала поженитесь! – вернулась к прерванному разговору Лена.– Он не хочет, – вздохнула Валя. – Я уже намекала.– Плохо намекала! Возьми и на его глазах закрути с кемнибудь роман…– Зачем, чтобы он обиделся и бросил меня? – от одной только мысли об этом, Валя покраснела. – И потом мне, кроме него, никто не нравится.– А Данилов? – Лена хитро прищурилась.В глубине души она сама симпатизировала Данилову.– Данииилов?! – протянула Валя. – Ну уж нет. Хороший мужик, но больно уж закрытый. Весь в себе, как в броне.– Хорошие мужики все такие, – возразила Лена. – Только придурки, вроде Жгутикова, живут с душой нараспашку. И то только на первый взгляд.Среди дам шестьдесят второй подстанции Лена слыла знатоком мужчин хотя бы потому, что она, в свои двадцать восемь лет, успела трижды побывать замужем и находилась в активном поиске четвертой жертвы.Именно что жертвы – в другом качестве Лена мужей не рассматривала.От первого мужа она получила московскую прописку и нестандартную фамилию, от второго – комнату в Коломне, а третий в течение трех лет спонсировал Ленино заочное обучение на психолога. Учиться предстояло еще два года, потом следовало найти хорошую, денежную, работу, поэтому четвертый муж был жизненно необходим.Выпитая наспех чашка кофе – и снова наладонник позвал в дорогу. «Авто» на девятом километре МКАД, двое пострадавших.Двое пострадавших мирно покуривали возле своих машин в ожидании инспектора ГИБДД, составлявшего акт, сидя в служебной машине. Второй служивый, не желая терять даром драгоценного служебного времени, остановил проезжавший мимо черный «шевроле» и проверял документы у водителя.На подъехавшую «скорую» никто из четверых не обратил ни малейшего внимания.– А мы не вызывали! – радостно сообщил один из водителей, стоило только бригаде вылезти из машины.– Мы в полном порядке! – подтвердил второй.– Травм, ушибов и всего такого нет? – спросила Вера.– Только у тачек! – первый водитель кивнул на неудачно соприкоснувшиеся боками автомобили.Капитан, сидевший в машине, оторвался от своего занятия, высунулся в окно и поинтересовался у Данилова:– Зачем приехали?– Вызывали же! – ответил Данилов.– Это, наверное, с «ноль два» вам вызов сделали, – высказал догадку капитан и вернулся к своему занятию…Последний вызов оказался простым и несложным – к нестарому еще мужчине с остеохондрозом поясничного отдела позвоночника. Обезболивающий укол, совет избегать переохлаждений и поднятия тяжестей, «актив» в поликлинику.«Вот и все», – сказал сам себе Данилов, сдавая смену Юре Федулаеву.Отсидев утреннюю конференцию и даже ответив во время нее на несколько вопросов Лжедмитрия, Данилов переоделся в раздевалке и тут вспомнил, что пакет с водкой и сырками остался в комнате отдыха, за одним из складных кресел. Пришлось вернуться.В комнате отдыха доктор Чугункин помогал доктору Федулаеву в написании аттестационной работы, необходимой для получения высшей категории.– Анализ распределения вызовов по часам за сутки показал рост обращений в период с восьми нольноль до девятнадцати нольноль – скобки открываются – то есть во время работы поликлиники – скобки закрываются, что можно связать с неудовлетворительной укомплектованностью – скобки открываются – шестьдесят четыре процента цифрами – скобки закрываются – поликлиник, находящихся в районе обслуживания подстанции, врачебными кадрами…Чугункин размеренно диктовал, держа в руках несколько листов бумаги, исписанных прыгающим, неразборчивым (настоящим «врачебным») почерком доктора Федулаева, но глядел не в записи, а в потолок.– Так, а данные у тебя откуда? – спохватился Федулаев. – У меня процентов не было. Где ты их взял?– С потолка, – честно признался Чугункин. – Никто же проверять не станет. Главное – все правдоподобно.– Мне както неловко… – замялся Федулаев. – Так вот…– Неловко в валенках гимнастикой заниматься и зонтик в кармане раскрывать! – отрезал Чугункин. – Ты не парься, Юра, я же не динамику распределения вызовов по показаниям тебе диктую, а так – второстепенные показатели. Не делай проблемы из ничего!– Убедил, – согласился Федулаев, теребя рыжеватую, коротко остриженную бороду.Спорить с Чугункиным трудно – Евгений Кириллович самый умный и знающий врач на подстанции. Это признают все, даже доктора Бондарь и Сафонов. Чугункин давно мог бы сделать карьеру хоть по административной, хоть по научной линии, но он предпочитает оставаться врачом «скорой помощи». Причину объясняет охотно – нет желания отвечать за других. Ликвидировать чужие косяки, исправлять не свои ошибки (своих ошибок у Чугункина, кажется, не бывает вовсе), отдуваться за грехи подчиненных.– И вообще – что ты мучаешься, Юра? Возьми да скатай работу у Саркисяна. Она свеженькая, прошлогодняя, вполне подойдет. Все равно все пишут одно и то же.– Нет, я уж лучше самостоятельно, – ответил Федулаев. – Работа ведь моя. И потом – у меня почти все готово, только с формулировками нелады. Ну не умею я выстраивать длинные гладкие и красивые предложения! Еще в школе, помню, за диктанты получал пятерки, а за изложения и сочинения – трояки…На появление Данилова коллеги никак не отреагировали. Пришел человек – значит надо. Данилов взял пакет и отправился на кухню.Кухня была пуста. Данилов нашел в шкафчике свою чашку, обычную керамическую чашку с черной надписью «BOSS» на красном фоне, и до половины наполнил ее водкой.Уселся за свободный стол, поставил бутылку на пол, чтобы она не бросалась в глаза, достал из пакета оба сырка, а сам пакет положил на соседний стул. Залпом осушил чашку и принялся медленно, обстоятельно очищать сырок от фольги.Очистил и стал есть, чувствуя, как приятное тепло, нахлынувшее откудато изнутри, вступает в противоборство с тоской. Доел сырок, взял в руки бутылку, снова наполнил чашку до половины, снова осушил ее залпом, удовлетворенно хмыкнул, пророча тоске скорое Ватерлоо, убрал бутылку в пакет, спустил на пол и принялся за второй сырок, предвкушая, как приедет сейчас домой, допьет водку под шпроты с лимоном и ржаные сухарики материнского приготовления, затем немного поиграет на скрипке, примет душ и завалится спать…– Что это такое?! – в дверях стояла Новицкая и, смешно морща нос, принюхивалась к воздуху. – Во…Владимир Александрович, что вы здесь делаете?– Завтракаю, Елена Сергеевна, – ответил Данилов, отмечая про себя тот факт, что за прошедшие десять лет его бывшая любовь, кажется, ни на грамм не поправилась. – Точнее – уже позавтракал и собираюсь домой.Он аккуратно собрал со стола обрывки фольги, встал и выкинул их в урну, стоявшую под раковиной.– Вы пьяны!– Я слегка навеселе, Елена Сергеевна, – миролюбиво ответил Данилов.Спиртное всегда настраивало его на миролюбивый лад.– Но прошу заметить, что выпил я лишь после утренней конференции, покончив с работой на ближайшие двое суток…– Я позволю заметить вам, что распитие спиртных напитков на подстанции строгонастрого запрещено, вне зависимости от того, делаете ли вы это в рабочее или нерабочее время! – Тон Новицкой был раздраженным, а взгляд – холодным. – Прошу вас написать объяснительную, впрочем, если вы сейчас пьяны, то можете написать ее послезавтра.– Почему же – послезавтра? – пожал плечами Данилов, доставая изпод стола пакет с бутылкой. – Если вам, Елена Сергеевна, так нужна моя объяснительная, то я напишу ее прямо здесь.Он улыбался, глядя на Новицкую, и ждал, что она вотвот рассмеется и скажет нечто вроде того, из их совместного прошлого: «Купился, простофиля?». А он подмигнет ей и в двух словах объяснит, какое поганое выдалось дежурство. Данилов не мог представить себе, что заведующая подстанцией всерьез намерена получить с него объяснительную за то, что он по окончании своей смены тихо и мирно выпил на подстанции немного водки. Если бы еще он занимался бы этим после каждой смены, да, напившись, до вечера бродил бы с песнями по подстанции – тогда бы гнев Елены был бы оправданным. Но сейчас…– Лучше у меня в кабинете, – ответила Новицкая.– Где скажете.Данилов проследовал за ней в ее кабинет, чувствуя, что шутка немного затянулась. Лишь тогда, когда заведующая усадила его за свой стол и положила перед ним лист бумаги и ручку, до Данилова дошло, что она и не думала шутить.– Пишите скорее, у меня мало времени. – Заведующая подошла к окну и распахнула его, словно намекая на то, что хмельной дух, исходящий от Данилова, ей противен.«Могла бы просто включить кондиционер», – подумал Данилов.Он опустил пакет со злосчастной бутылкой на пол, придвинул к себе лист, взял ручку и задумался.– Пишите! – подстегнула заведующая.– Пишу! – огрызнулся Данилов и написал объяснительную.Написал все, как было. Что такогото числа, в такоето время, им, выездным врачом шестьдесят второй подстанции доктором Даниловым, на территории подстанции, а именно на кухне, было принято внутрь около двухсот граммов водки.Заведующая стояла за его плечом и читала написанное.– Теперь подпись и дату! – подсказала она, когда рука Данилова на мгновение повисла в воздухе.– Я знаю, – буркнул Данилов и дописал: «Сам я это приятное для меня событие нарушением дисциплины не считаю».Размашисто расписался, поставил дату, подхватил с полу пакет, встал и, не оборачиваясь, не прощаясь ушел прочь.Раздражение, охватившее его в кабинете начальницы, на улице только усилилось. Привычно заныл затылок. Данилову было плохо и больно, поэтому он не стал ждать троллейбуса, а решил пройти пешком пару – тройку остановок.По дороге незаметно завязалась беседа с самим собой.– Что это такое? – вопрошал про себя Данилов, и горькая улыбка играла на его губах. – Придраться к тому, что после смены человек выпил на подстанции. Выпил тихо, мирно, благопристойно. Выпил и уже собирался уходить домой. Разве так можно? Разве так надо?И тут же ответил себе вслух:– Нельзя, так нормальные люди не поступают!При Тюленькове не возбранялось втихаря раздавить на кухне бутылочку после дежурства. Требований к утренним хмельным застольям у прежнего заведующего подстанцией было всего два – не возбуждаться, то есть не разговаривать громко и не расхаживать по подстанции, и не засиживаться дольше часа.– Денис Олегович – человек! – сообщил Данилов проходящей мимо женщине.Та испуганно шарахнулась в сторону.Данилов на ходу достал из пакета бутылку, отвинтил крышечку и глотнул немного водки за здоровье Дениса Олеговича Тюленькова, мысленно пожелав ему всяческих благ.Дойдя до Рязанского проспекта, Данилов сел в троллейбус.– Как же мне повезло, что я на ней не женился! – сообщил он старичку, усевшемуся рядом с ним.– Если не женился, то наверняка повезло! – ответил старичок, часто моргая изза толстых стекол очков. – Вот если бы женился, то тут уж держись!– Есть такой анекдот, – к месту вспомнил Данилов. – Жилбыл холостой мужчина, которого от зависти вечно донимали женатые друзья. «Женись! – советовали они. – А то перед смертью стакан воды некому будет подать!». Мужик послушалпослушал, да и женился сдуру. Жена, конечно, попалась стервозная и всю жизнь ему испортила. А перед смертью он собрал друзей и сказал: «Самое ужасное то, что пить мне совершенно не хочется…».Дома Данилов, как и собирался, добил бутылку под шпроты, лимон и сухарики. Опьянел настолько, что передумал играть на скрипке. Постоял с четверть часа под горячим душем, затем выпил чашку по обыкновению крепкого кофе и лег спать. Спал плохо – тяжесть с души опала, но теперь вместо нее легла обида. Во сне он несколько раз увидел Елену, распахивающую окно своего кабинета. Каждый раз она делала это немного иначе, но смысл жеста оставался прежним. * * *Светлана Викторовна, придя с работы, обнаружила на кухонном столе пустую емкость изпод водки и неодобрительно покачала головой. Вот уже десять лет она ужасно боялась того, что ее сын начнет спиваться на этой проклятой неблагодарной и изматывающей работе, и пожалуйста – ее опасения начинают сбываться. Пустая литровая бутылка изпод водки и никаких признаков присутствия в квартире посторонних людей. Вывод напрашивался сам собой – Володя с утра пораньше уговорил в одиночку целый литр водки! Невозможно поверить!Вечером она позволила себе легкое, можно сказать – совсем невесомое замечание по этому поводу, но сын только отмахнулся и сказал, что он больше пролил, чем выпил. Светлана Викторовна немного успокоилась, тем более что Володя выглядел как обычно, шутил, рассказывал о прошедшей смене (рассказ был большей частью выдуманным, зато – веселым) и совершенно не высказывал желания «добавить градуса уставшему организму». Только запах перегара, исходящий от сына, напоминал о том, что утро он провел несколько необычно.Придя на следующее дежурство, Данилов, как и ожидал, увидел на доске объявлений свежеиспеченный приказ, в котором ему объявлялся строгий выговор с занесением в личное дело за распитие спиртных напитков на территории подстанции. О премии теперь можно было забыть и забыть надолго.Здесь, у доски, его и застал Лжедмитрий.– Владимир Александрович, зайдите ко мне, – пригласил он. – Вам надо расписаться в приказе.Обычно, получившие выговор, «расписывались в получении» в кабинете заведующего. «Еще один намек», – мелькнуло в голове Данилова. Он невольно улыбнулся.– Вам приятно получать выговора? – удивился улыбке старший врач. – Вот уж не думал…– А вы и не думайте, – стараясь сохранить на лице как можно более серьезное выражение, посоветовал Данилов. – От этого занятия голова очень сильно болит. Просто невыносимо болит. Поверьте опытному человеку.– Зайдите и распишитесь в приказе! – нахмурился Лжедмитрий.Данилов вышел из кабинета старшего врача преувеличенно бодрым, напевая неформальный гимн родной подстанции, сочиненный в порыве вдохновения доктором Могилой и фельдшером Тарасевичем. Исполненный ими в шутку, гимн прижился и стал народным достоянием.Сиреневый туман Глаза мне застилает. На крыше все горит Мигалка, как звезда. А доктор не спешит, А доктор понимает, Что с жизнью этой я Прощаюсь навсегда! – Данилов, у тебя что, день рождения сегодня? – удивился попавшийся навстречу Федулаев.– Почти, мне выговор дали! – беспечно ответил Данилов и продолжил пение:Всего один разряд Мне даст дефибриллятор – И сердце застучит Как новое в груди. Вот кислород, шипя, Пошел из аппарата. Водитель, не гони! Водитель, погоди! – Шестьдесят два – одиннадцать – вызов! Одиннадцатая бригада – вызов! – грохнули динамики.– Спасибо! – поблагодарил Данилов, прекращая петь.В машине пришлось выслушать сочувственные слова от Петровича и Веры.Петрович больше всего сокрушался по поводу лишения премии, которое неизбежно следовало за строгим выговором, а Вера делала упор на то, что обидно страдать без вины.– Вы оба не правы, – сказал им Данилов. – Премия тут ни при чем, черт с ней, с премией. Жил без нее и еще поживу! И в наказании без вины нет ничего обидного. Несправедливость есть, а обиды нет. Обидно разочаровываться в людях, которых ты давно знаешь и которых когдато… уважал. Вот это хуже всего. Выбивает из колеи напрочь!– Это верно! – согласился Петрович.– Разочарование – страшная вещь, – подтвердила Вера.Эдик молчал, считая неуместным в такой момент лезть к Данилову с утешениями и сочувствиями. Данилов это оценил. Глава седьмая Нетерпение сердца По случаю окончания стажировки Эдик Старчинский проставился – накрыл после последней стажерской смены «сладкую поляну». Три торта, кило шоколадных конфет, миндальное печенье, чай и кофе… Эдик заикнулся было о «паре бутылочек красного вина», но Данилов тут же охладил его пыл, намекнув, что в свете новых порядков присутствие спиртных напитков в меню праздника совершенно излишне. Можно одновременно с окончанием стажировки и увольнение отметить. Умный Эдик намек понял и крепче чая ничего на стол не выставил.Празднование любого события на «скорой помощи» касается всех сотрудников без исключения, но на деле компании группируются по взаимной приязни и общим интересам.Чаепитие, в котором, кроме Эдика, принимали участие Данилов, Вера, доктор Могила и фельдшер Еременко, уже подходило к концу, когда на кухню явилась полусуточная двенадцатая бригада в составе доктора Бондаря и фельдшера Сорокина, решивших выпить чаю в ожидании вызова.– Гуляете? – Бондарь был мастер задавать глупые вопросы. – По какому поводу?– Гуляем! – ответила Вера. – Отмечаем рождение нового доктора!– Дело хорошее, – одобрил Бондарь, усаживаясь за соседний стол.Минутой позже напротив него уселся Сорокин, которого несмотря на довольно солидный возраст вся подстанция звала не иначе как Борькой. Сорокин занялся делом – начал поочередно макать один пакетик в две чашки с кипятком, заваривая чаек себе и Бондарю.– Крепкий чай вреден для сердца, – прокомментировал его действия Бондарь.Его немаленький, перебитый в верхней трети, красный нос, покрытый сетью сизых прожилок, наглядно свидетельствовал о пристрастии к иным крепким напиткам – от сорока градусов и выше.Сочтя чай заварившимся, Сорокин пододвинул одну из чашек к Бондарю. Со стороны они были похожи на двух братьев. Оба коренастые, невысокие, с грубыми, точно рублеными, чертами лица. Только Сорокин был лыс и носил небольшую козлиную бородку, явно подражая Лжедмитрию или надеясь вызвать его расположение, а Бондарь брил лицо и голову наголо, отчего его прозвали «Котовским».– Мне недавно на вызове подарили настоящий тибетский чай, – похвастался Сорокин. – Фантастический чай. Растет в горах, высоковысоко, там, где охренительная экология. Очень выгодный чай, между прочим! Заваривается семь раз кряду и каждый раз вкус совершенно иной!Бондарь и Сорокин не гнушались побираться на вызовах в прямом смысле этого слова. Пытались напроситься на угощение, в два голоса сетовали на нехватку денег, стреляли сигареты, а при случае могли, словно по рассеянности, прихватить хозяйскую пачку. На подстанции их звали «крохоборами» и «побирушками». Данилов не сомневался, что чай, о котором идет речь, Сорокин выпросил на вызове или попросту стащил.– А вы что, нового доктора только чаем обмываете? – Бондарю не давало покоя чужое застолье.– И кофе тоже, – ответил виновник торжества.– Ну да, конечно, – поспешил согласиться Бондарь. – Чай и кофе, что может быть лучше? Тем более что в ваших рядах есть пострадавшие от употребления водочки…– Витек, заткнись! – не оборачиваясь, посоветовал ему Данилов.Обычно Бондарь понимал предупреждения с первого раза, но сегодня его потянуло покуражиться.– Нет повести печальнее на свете! – глумливо продекламировал он, намекая на романтические отношения, некогда связывавшие доктора Данилова с заведующей подстанцией, и, чтобы быть уверенным, что смысл его намека дошел до всех, добавил: – Ах, ах, какие романтические страсти! Скажите пожалуйста…Все, сидевшие на кухне, кроме Бондаря, тотчас же притихли в ожидании развязки. Доктор Данилов был не из тех, над кем можно было безнаказанно издеваться.– В сущности отношения между мужчиной и женщиной есть не что иное, как вечная война за первенство… – вещал Бондарь.Данилов невозмутимо и неторопливо, словно не замечая устремленных на него взглядов, допил свой чай, сыпанул в опустевшую чашку заварки, поднялся с чашкой в руке, прошел к чайнику, стоявшему на столе около раковины, залил заварку кипятком и так же неторопливо направился обратно. Проходя мимо Бондаря, с невозмутимым видом продолжавшего рассуждать, а точнее – нести какуюто белиберду о человеческих взаимоотношениях, Данилов споткнулся и опрокинул чашку прямо на его бритую голову.– Ааа! – Бондарь вскочил, отшвырнув стул в сторону и бросился к раковине. – Ты чтооо?!Бондарь пустил на всю мочь холодную воду и сунул под нее голову, орошая все вокруг брызгами.– Извини, Виктор, нога подвернулась на ровном месте, – сказал ему в спину Данилов и уселся на свое место с пустой чашкой в руках.Чая ему не хотелось. Напился уже – хватит.– Сильно обожглись, Виктор Георгиевич? – Сорокин подошел к Бондарю, но тот, в сердцах, оттолкнул его.– Упал однажды ВинниПух с дерева, – начал Данилов. – Пятачок подбегает к нему и спрашивает участливо: «Винни, Винни, тебе больно?» А тот ему отвечает: «Уйди, свинья, хреново мне!»Засмеялся один Эдик.– Что тут происходит?! – на вопль прибежали Казначеева и Лжедмитрий.– Виктор Георгиевич, голову надо мыть дома! – строго сказал Лжедмитрий. – И по возможности молча…Бондарь никак не отреагировал на его слова. Фыркая и брызгаясь, он продолжал держать голову под спасительной струей воды, вертя ею в разные стороны.– Виктор Георгиевич пострадал по моей оплошности, – пояснил Данилов. – Я случайно опрокинул на него свой чай. Досадная оплошность…По глазам Борьки Сорокина Лжедмитрий понял, что у того есть своя версия событий.– Чай сам по себе не опрокидывается! – строгость в голосе старшего врача все прибавлялась.– Вы ошибаетесь, – возразил Данилов. – Если желаете – можете убедиться на личном опыте. Сядьте сюда, на место доктора Бондаря, и я вам покажу, как все было…– Спасибо, я воздержусь от экспериментов.– Как знаете, – Данилов не стал настаивать.Бондарь, наконец, закончил свои водноспасательные процедуры и принялся осторожно промокать голову не первой свежести полотенцем, висевшим у раковины.– Так, посмотрим! – Казначеева с высоты своего роста оглядела ошпаренную голову и тут же поставила диагноз: – Гиперемия без волдырей, ожог первой степени. Легко отделались, Виктор Георгиевич, могло бы быть и хуже… Пойдемте ко мне в кабинет, башку вашу мазью полечим.Виктор Георгиевич зло сверкнул глазами в сторону стола, за которым сидел Данилов, и покинул кухню вслед за старшим фельдшером. Тут же неслышно и незаметно, словно джинн из арабской сказки, исчез Сорокин. Лжедмитрий остался.К тому времени сладости были съедены, чай и кофе допиты. Народ, пользуясь тем, что раковина освободилась, принялся по очереди мыть свою посуду и расходиться.Неписаное правило – на «скорой» посудомоек и официанток нет. Каждый сам моет и убирает за собой.Данилов остался сидеть за столом, делясь с Эдиком тонкостями лечения мерцательной аритмии при синдроме ВольфаПаркинсонаУайта. На подошедшего старшего врача он демонстративно не обращал внимания.Лжедмитрий потоптался около стола, принюхиваясь к воздуху, якобы случайно позволил ручке выпасть из кармана, чтобы получить повод заглянуть под стол, после чего сказал:– Поосторожней надо быть, Владимир Александрович…– Приму к сведению, Дмитрий Александрович, – пообещал Данилов и предложил: – Объяснительную по поводу инцидента написать?– Не делайте из меня идиота! – вспылил Лжедмитрий и поспешил уйти.– Ваши родители и без моего участия неплохо справились со своей задачей! – громко нахамил вслед ему Данилов (старший врач никак не отреагировал) и поморщился от боли, раскаленным гвоздем пронзившей ему виски.– Что такое? – заволновался Эдик.– Ничего, – ответил Данилов. – Башка трещит. Это у меня привычное состояние. Последствия чээмтэ.– Я в курсе…– Кто успел рассказать? – вскинулся Данилов. – Колитесь, сударь!– Слухами земля полнится, – улыбнулся Эдик. – Сейчас уже и не вспомню кто.– Молодец! – одобрил Данилов. – Информаторов выдавать нельзя. Кстати, ты уже получил форму?– Да, еще до конференции. Два комплекта. Даже померить успел. Все путем! Теперь никакого нарушения формы!– Прекрасно. Значит, тебя на подстанции ничего не задерживает?– Нет.– Есть предложение перенести наше общение в пространство, не скованное производственными условностями. Я знаю тут неподалеку, на Ташкентском одно кафе…Кафе держал тбилисский армянин по имени Вазген, друг детства доктора Саркисяна. Однажды при совместном посещении заведения Саркисян познакомил Данилова с Вазгеном.– Вова – наш человек, – серьезно сказал Саркисян, представляя Данилова.– Армянин! – обрадовался Вазген, горячо потряс руку Данилова и разразился длинной тирадой на армянском.– Нет, – покачал головой Саркисян. – Вова не армянин. Просто – хороший человек и хороший врач.– Хороший врач в наше время на вес золота! – Вазген еще усерднее потряс даниловскую руку. – Рад знакомству!– Теперь у тебя два знакомых хороших врача, – констатировал Саркисян. – Это здорово!– А второй кто? – Вазген наконецто выпустил руку Данилова.– Как – кто? Я!!!– Ай, бичо?! Ты?! – деланно удивился Вазген. – Можно подумать, я забыл, как ты у меня в школе все контрольные списывал?!Приятели шутливо пререкались весь вечер. На прощанье Вазген, к тому времени не очень твердо державшийся на ногах, пригласил Данилова заглядывать в кафе посвойски. Данилов не преминул воспользоваться приглашением и вскоре стал завсегдатаем. Особенно он любил после трудного дежурства побаловать себя тарелкой наваристого хаша – супа из говяжьих копыт с требухой…– Я – за, Владимир Александрович! – обрадовался Эдик. – Как говорится – только штаны подтяну!– Пошли, – Данилов встал изза стола. – И прекрати называть меня на «вы» и по имениотчеству! Просил же уже…– Да както неудобно. Вы старше…– Неудобно напоминать человеку о его возрасте, – Данилов шутливо погрозил Эдику пальцем. – Привыкай. Или же я тоже перейду на «вы» и буду называть тебя Эдуардом Сергеевичем. Получится полный… марлезонский балет.На выходе с подстанции им повстречался Федулаев.– Наслышан от Могилы о твоих подвигах, – сказал он Данилову. – Он говорит, что Витьку теперь голову брить не придется.– Наш долг – помогать ближнему! – Данилов вспомнил выражение физиономии ошпаренного Бондаря и не смог сдержать улыбки. – Но бритва ему еще пригодится. Я его всетаки чаем облил, а не кислотой.– Пожалел, значит? – усмехнулся Федулаев, на дух не переносивший Бондаря.– Кислоты под рукой не оказалось, – ответил Данилов. – Счастливого дежурства!– Счастливо отдыхать! – отозвался Федулаев, потрясая в воздухе сжатым кулаком.Данилов и Старчинский вышли на улицу. Эдик посмотрел на солнце, подвешенное в чистом, без единого облачка, небе и блаженно сощурил глаза:– Хорошо!– Пешком? – предложил Данилов. – Или проедем две остановки?– Погода хорошая – можно и пешком, – ответил Эдик. – Две остановки – это не расстояние и даже не дистанция.– Тогда шагай помедленнее, а то я за тобой не успеваю. Года берут свое.– Да ладно ва… тебе! – засмеялся Эдик. – Не надо косить под аксакала! Особенно – без седой бороды!Данилов шел по утренней улице и пытался, как Эдик, радоваться жизни. Получалось не очень хорошо. Данилову стало завидно.– Знаешь, что самое приятное в нашей работе? – спросил он.– Помогать людям! – уверенно ответил Эдик.– Нет, помогать людям – это суть нашей работы, а не самое приятное, – Данилов покачал головой. – Самое приятное – это идти утром после смены домой или еще куда, и снисходительно смотреть на тех, кто спешит на работу, немного сочувствуя всем этим бедолагам, которым еще так далеко до свободы…– Тогда самое худшее, – Эдик, что называется, с лету подхватил мысль и развил ее, – это вечером завистливо смотреть на тех, кто спешит домой, зная, что до окончания твоей смены еще четырнадцать часов.– Ты не прав, это не самое худшее. Самое худшее – это чувствовать свою беспомощность. А самое противное – подчиняться дуракам!– При прежнем заведующем было лучше? – предположил догадливый Эдик. – Ято при нем всего трое суток отработал, так что сравнивать мне не с чем.– Я говорил не о заведующем, я говорил о тех, кто придумывает дурацкие правила, по которым мы должны жить. Все эти условности, понятия, обычаи, согласно которым… Да что там говорить! Давай лучше помолчим.– Хорошо, давай помолчим, – согласился Эдик и до самого кафе не проронил ни слова…– Хаша нет, – искренне огорчилась толстая официантка, как и все сотрудники кафе, приходившаяся родственницей хозяину. – Летом мы его не готовим. Жарко. Не сезон. Возьмите сациви и чанахи.Что такое сациви, Данилов знал – холодная курица в соусе из грецких орехов. Чанахи было ему неведомо.– Хорошо, – переглянувшись с Эдиком, согласился он. – Несите. И поллитра водки, какая получше.– Зелень, брынза, лаваш? – напомнила официантка.– Естественно, – спохватился Данилов. – Без этого никуда.– Здесь вкусно пахнет, – принюхался Эдик, оглядывая уютный, отделанный «под дерево» зал.Данилов рассмеялся.– Что такое? – покрасневшие уши выдали смущение Эдика.– Ты также двигаешь носом, как и Лжедмитрий, – объяснил Данилов. – Хищно! Вы с ним не родственники?– Я его внебрачный сын, только это строго между нами, – шепотом «признался» Эдик. – В папочке проснулись родительские чувства, и он пристроил меня под свое крылышко.– Ты умеешь шутить с серьезным видом. Это опасно.– Почему?– Наши сплетники не поймут, что ты шутишь. Вот сиди на моем месте Лена Котик, назавтра вся «скорая» знала бы о ваших отношениях с Кочергиным.– Я столько не выпью, чтобы пойти в кафе с Леной Котик, – ответил Эдик.– Симпатичная ведь девица, – прикинулся непонимающим Данилов.– Змея, – поморщился Эдик. – Не люблю таких.Официантка принесла на подносе тарелки с лавашом, сыром и зеленью.– «Парламент» вас устроит? – уточнила она насчет водки.– Вполне, – ответил Данилов. – Лишь бы холодная была.– Лед, а не водка, – улыбнулась официантка и исчезла, чтобы минутой позже принести запотевший графин (Вазген держал марку заведения!) с водкой, рюмки и глиняные миски с сациви.– Запивать чем будете?– Мы водку обычно закусываем, – отшутился Данилов.– Тогда ешьте. Чанахи еще не скоро будет…– Ты знаешь, что такое чанахи? – спросил Данилов, когда официантка ушла.– Мясо с овощами в горшочке, – ответил Эдик. – Самое то после смены.– Ну и славно! – Данилов откупорил графин, ощущая приятную прохладу, исходящую от него и наполнил рюмки.– Ну что – в добрый, как говорится, путь! – Данилов хотел пожелать Эдику чегото особенного, но ничего особенного ему в голову не пришло.– Спасибо! – Эдик поднял свою рюмку. – И за доброе слово, и за стажировку!Они выпили.– Нет, не смей! – Данилов перехватил руку Эдика, приготовившегося подцепить на вилку кусок коричневой от орехового соуса курицы. – Первую закусываем исключительно зеленью и брынзой!И первым подал пример.– Здорово! – с набитым ртом промычал Эдик, одобряя даниловский метод.– Я плохого не посоветую! – хмыкнул Данилов, снова берясь за графин. – А вторую мы пустим под курицу.– Извините. – К их столу подошел бармен, профилем и кудрями сильно смахивающий на Пушкина. – У нас есть урц. Вчера привезли. Вам заварить?– Конечно!Данилов в первое посещение кафе по рекомендации Саркисяна попробовал этот душистый «чай» из травы, отдаленно напоминавшей мяту, и остался доволен…– Ты считаешь меня алкашом? – спросил Данилов, попросив официантку, подавшую им чанахи, обновить графин.– Ну что ты, Вова! – Эдик расплылся в улыбке. – Откуда такие подозрения?– Ну то на подстанции напился, то вот… – Данилов указал рукой на стол.– Если хочешь знать, что после того дежурства я сам не мог дома заснуть, пока не опрокинул стакан, – признался Эдик. – Ужасно тягостный осадок на душе остался. Так что я тебя понимаю. И выговор тебе дали не по делу…– Это с какой стороны посмотреть, – прищурился Данилов. – За то, что выпил после смены – не по делу, а вот если принять во внимание другие обстоятельства…– Вова! – Эдик предостерегающе поднял вверх руку. – Я не люблю обсуждать личную жизнь своих друзей. Даже с ними. Это очень тонкая сфера, в которую посторонним лучше не лезть!– Боишься, что опрокину на тебя чайник? – Данилов покосился на полупустой чайничек с заваренной барменом травой.– Нет, просто следую своим принципам, – твердо ответил Эдик. – Могут у меня быть принципы?Официантка принесла новый графин.– Спасибо, – поблагодарил Данилов, принимая графин у нее из рук.Наполнив рюмки, он поставил графин в центр стола, словно проводя границу между собой и собеседником и ответил:– Не могут, а должны. Без принципов человеку нельзя! За принципы!– За принципы! – поддержал Эдик.– Собственно говоря, я не собирался обсуждать с тобой свою личную жизнь, – сказал Данилов. – Мне просто хочется поговорить с тобой о чемто хорошем, только я сам не знаю, как начать этот разговор…Эдик внимательно слушал его, позабыв про чанахи.– Бывает так – встретишь человека и сразу понимаешь, что это хороший человек. Понимающий, думающий. А бывает и наоборот. Вот когда я впервые увидел на подстанции Бондаря, то у меня не было сомнений, что он – козел! И я не ошибся.– Ты классно его ошпарил, поделом.– Это я так, спонтанно. Почувствовал вдруг, что если никак не отреагирую, то никогда не прощу себе этого. С другой стороны, понял, что если отреагирую, то буду выглядеть… мягко выражаясь – забавно. Вот и пришлось разыграть случайную оплошность. Опять же – и душу потешил, и от выговора уберегся. А то и от тюрьмы. Бондарь – гнилушка, выбей я ему пару зубов, он тут же бы в милицию с заявлением побежал.– Такой может, – подтвердил Эдик. – Ты все сделал правильно.– Вот! – Данилов повысил голос. – Вот о чем я хочу поговорить. О том, что правильно и что неправильно. Но не глобально – абстрактно, а применительно к моей жизни. Это не противоречит твоим принципам?– Нет.– Прекрасно! Тогда слушай… Когдато, в далекие студенческие годы, когда жизнь казалась сплошным праздником, у меня была девушка… Есть варианты ее имени?– Гюльчатай Абдурахмановна ибн Хоттаб? – не раздумывая, сказал Эдик.– Допустим, – согласился Данилов. – Хотя для удобства можно назвать ее… ну хотя бы Еленой. Так вот, мы с Еленой любили друг друга и все у нас было хорошо. Ты ешь, ешь, а то остынет. Я долго говорить буду.Эдик послушно начал уплетать чанахи.– Нельзя ли принести нам всякой мясной нарезки? – Данилов отвлекся на официантку, так кстати подошедшую к столу.– Можно! – обнадежила официантка. – Зелени еще принести?– Да.Официантка ушла. Данилов поразился тому, как она ходит. С одной стороны, вроде так неторопливо покачивает бедрами, а с другой – снует тудасюда очень быстро. Загадка.– Так вот. В один не так чтобы очень прекрасный день Елена сообщила мне, что выходит замуж за другого…– Почему? – Эдик перестал есть.– Потому что ее не устраивали наши отношения. Ты ешь… Она считала, что я должен сделать ей предложение, а я считал, что это ничего не изменит в наших отношениях. Не может изменить. Ну, сходим мы в загс, обменяемся там кольцами, а дальше что? Неужели это может добавить счастья?– Традиции живучи, – вздохнул Эдик. – И женщины всегда хуже смотрят на гражданский брак, нежели мужчины.– Поразному бывает… В общем – мы расстались.– Ты страдал? – Эдик, кажется, позабыл о своих, недавно заявленных, принципах.Взгляд его был полон сочувствия. Даже не сочувствия, а сострадания.– Ты будешь хорошим врачом, – отметил Данилов. – Если не сопьешься раньше с нами.– Я постараюсь, – серьезно пообещал Эдик. – Но ты не ответил на мой вопрос.– Я очень страдал…Данилов вспомнил ту хандру, накатившую на него перед самыми экзаменами, когда он чуть было не вылетел из института. Ни до чего не было ему дела, все валилось у него из рук – и учебники, и ложка, и бритва. Он отощал, зарос и елееле (и то, благодаря хорошему впечатлению, сложившемуся о студенте Владимире Данилове у преподавателей за время учебы) вытянул сессию на тройки.Светлана Викторовна не знала, что и думать. Она волновалась, расспрашивала, строила предположения, но никак не могла догадаться, что виной всему та самая «наглая лимитчица», с которой дружил ее доверчивый сын.Кульминацией стало приглашение «в гости», под видом школьной подруги, врача из наркологического диспансера. Затея окончилась крахом. Вопервых, Владимир знал всех подруг матери, а о тех, кого ему знать не довелось, много раз слышал – Светлана Викторовна любила на досуге предаться воспоминаниям, и поэтому появление доселе неведомой Миры Яковлевны насторожило Данилова. Вовторых, Мира Яковлевна проявила чрезмерный интерес к делам сына «своей лучшей подруги» и просто засыпала его вопросами, с головой выдававшими ее профессиональный интерес.После ухода разоблаченной докторши Светлана Викторовна долго просила у сына прощения, перемежая фразы долгими рыданиями и картинным заламыванием рук. Сын не выдержал и объяснил матери причину своей депрессии. Хоть он и не был сторонником чрезмерного посвящения матери в свои дела, но выглядеть наркоманом в ее глазах ему совсем не хотелось. Вечер закончился ссорой – Светлана Викторовна, узнав о том, что Елена выходит замуж за другого, не смогла скрыть своей радости, а Данилов, оскорбленный в лучших чувствах, наговорил матери дерзостей, и оглушительно хлопнув дверью, ушел, в чем был, из дома. Три дня он прожил у Полянского.– А потом, в один день, вот это уже был действительно прекрасный день, без преувеличения, все прошло. Как отрезало. Превратилось в воспоминание. Со временем мне начало казаться, что это происходило не со мной, что я просто видел такой фильм или читал книгу об этом.– Прошло бесследно? – уточнил Эдик.– Почти бесследно. Осталась только стойкая неприязнь к длительным отношениям с женщинами…Официантка принесла большую тарелку с тонко нарезанным вяленым мясом и тарелку поменьше со стопочкой нарезанного квадратиками лаваша. Вместо них на поднос перекочевала опустевшая посуда.Пока она возилась у стола, Данилов сделал паузу, во время которой успел проглотить чуть ли не половину содержимого своего горшочка.– Вкусно? – улыбнулась официантка, перехватив его взгляд.– Очень! – подтвердил Данилов. – Ваш повар – волшебник.– Мне тоже понравилось, – сказал Эдик.– Спасибо, – поблагодарила официантка и ушла.– Не могу позволить себе привыкнуть к комуто, – продолжил Данилов, разливая водку по рюмкам. – Не хочу позволять. Лучше так – одному.Движением бровей Эдик выразил свое несогласие с последним утверждением.– Одному внутри, в душе, – пояснил Данилов, – психологическое одиночество не подразумевает одиночества в бытовом и физиологическом смысле этого слова. Я не монах, а обычный здоровый мужик. Ну – почти здоровый, если не брать в расчет мою знаменитую посттравматическую энцефалопатию. У меня есть и всегда были подружки, коекто из них даже работает на нашей подстанции…– Фельдшер Макаренко и доктор Чанцева…– Я был уверен, что ты учился ремеслу, а не собирал сплетни, – Данилов нахмурился и погрозил ему пальцем.– Одно другому не мешает.– Возможно… За все хорошее!– За все!Было так здорово сидеть в уютном месте с понимающим тебя собеседником, пить хорошую водку, закусывать ее вкусной, практически домашней едой, вести неспешный разговор и время от времени негромко чокаться рюмками. Было в этом чтото радостное и, одновременно, умиротворяющее. Грязный и жестокий мир, полный несправедливости и боли, отошел на второй план, уступив место гармонии грамотного застолья и блаженству задушевной беседы. Совершенно незаметно для себя Данилов выложил собеседнику все, что лежало у него на душе, и почувствовал нечто вроде облегчения от своей импровизированной исповеди. Эдик слушал молча, лишь изредка задавая уточняющие вопросы, а под конец, когда они, откинувшись на спинки своих стульев, запивали обед обжигающе горячим кофе из крохотных чашечек, сказал:– Мне кажется, что кое в чем ты ошибаешься, Вова…– В чем же? – Данилов поставил пустую чашечку на блюдце и внимательно уставился на Эдика, чувствуя, что тот хочет сказать нечто важное.– Ты не впускаешь никого в свою жизнь не потому, что боишься привыкнуть к комуто, боишься новых разочарований, новых потерь. Ты, насколько я понимаю, очень мало чего боишься. Ты просто держишь место для нее. Ты ждешь ее возвращения…– Эдик, ты перепил, – перебил его Данилов, – и говоришь глупости.– …И боишься признаться в этом самому себе, – продолжил Эдик. – Ты хочешь всегда быть сильным, и в этом твое слабое место. Глава восьмая Смятение чувств Бывает так – живут люди вместе около десяти лет, наживают какоето имущество, двоих детей, заводят собаку и считаются вполне благополучной семьей. Считаются до тех пор, пока муж не приревнует жену к соседу и не нанесет ей восемнадцать колотых ран кухонным ножом.«Женщина тридцать два года, ножевое ранение» не тот повод, который настраивает бригаду на благостный лад. Запрыгнули в машину, доехали при «светомузыке», выпрыгнули и бегом поднялись на четвертый этаж хрущевки.Кардиограф Данилов оставил в машине – не тот повод. Вместо этого прихватил плащевые носилки. Из типовых пятиэтажек можно вынести больного и на обычных носилках, но кто его знает – какая там ситуация с мебелью в квартире, особенно в прихожей. Некоторые умудряются впихнуть в маленькое пространство столько мебели, что всю жизнь ходят бочком. И ничего – привыкают. Разумеется, им и в голову не приходит мысль о том, что когданибудь здесь понадобится пронести тело на носилках. Их собственное тело…Влетев в квартиру, буквально набитую людьми в синей форме, Данилов кинулся к пострадавшей, разлегшейся в огромной луже крови, вольготно раскинув руки.– Умерла еще до нашего приезда. – Старший лейтенант был знаком Данилову, им уже приходилось не раз встречаться «по службе».У лейтенанта было редкое имя – Тимофей.– Странно, если бы она была жива… – словно про себя сказал Данилов, надев перчатки и расстегнув мокрый от крови ситцевый халатик. – Два проникающих в сердце, перерезана левая сонная артерия, да и брюшной отдел аорты явно задет…Над пупком, по центру живота, он насчитал семь ран, своим расположением напоминавших расходящиеся во все стороны лучи солнца.Тимофей показал Данилову и Вере орудие убийства – большой кухонный нож с фигурной деревянной ручкой, уже упакованный в прозрачный пакет. И лезвие, и ручка были испачканы кровью.– Соседка вызвала, – сказал старлей. – И нас, и вас.– Муж? – спросил Данилов.– Муж, – подтвердил Тимофей. – Соседка говорит – ревновал он ее сильно.– Любил, значит, – вздохнула Вера.– Лучше бы уж ненавидел, – зло сказал Данилов. – Глядишь, и успели бы…Оставив Тимофею номер наряда, Данилов пошел к выходу.– А егото задержали? – спросила любопытная Вера.– Сбежал, – ответил Тимофей и добавил: – Никуда он не денется – протрезвеет и сам явится. С повинной.– Что только люди не творят! – сказала Вера, догнав Данилова на лестнице. – Ужас…Только подумаешь, что еще вчера у детей были папа и мама…– А теперь у них никого нет! – ответил ей Данилов. – И хватит пустой болтовни!– Вы сегодня какойто странный… – обиделась Вера. – Уж и слова сказать нельзя.– Можно, только зачем? – Данилов изо всей силы пнул ногой дверь и вышел на улицу.Открыл дверцу салона, зашвырнул внутрь носилки и, обернувшись к Вере, сказал:– Самое ужасное в том, что когдато они любили друг друга. Или, хотя бы, испытывали приязнь…Та промолчала – явно продолжала сердиться. Данилов знал, что надолго ее не хватит – Вера была отходчива.– Мне только что начальник колонны звонил, – сказал Петрович, когда Данилов сел на переднее сиденье, и достал наладонник.– Что такое? – по выражению лица водителя Данилов понял, что повод для звонка был важным.– Ольшевского задержали с наркотой, вот что!– Это кто такой? – не сразу врубился Данилов.– Метастаз!– Да ну?– В сто шестьдесят восьмой. Пока бригада больного сдавала, Метастаз продал наркому пять ампул морфия и две упаковки трамала. Нарком оказался опером из наркоконтроля.– И когда это случилось? – спросила Вера.– Да еще с первого вызова, должно быть. Если уж и до Сорокина дошло…Сорокин был начальником колонны. Его боялись даже самые «отмороженные» водители. Он умел внушать подчиненным трепет.– А нашито хороши – хоть бы словечко сказали! – возмутилась Вера.– Как ты себе это представляешь? – спросил Данилов. – Сиротина забивает на работу начинает обзванивать все бригады и взахлеб живописать подробности ареста Метастаза? Или рассылает сообщения: «Метастаза повязали. Готовьте передачи»?– Да ну вас! – рассмеялась Вера, поняв, что сказала глупость.– Коперника восемь, четвертый подъезд, – Данилов огласил следующий адрес. – Мужчина тридцать восемь, ампутация руки. Редкий повод для квартиры, можно даже сказать – уникальный…Травматические ампутации конечностей, преимущественно рук, случались на деревообрабатывающем комбинате, были нередки они в кулинарных отделах магазинов, где электрическими ножами разделывались продукты, и изредка происходили на железной дороге. Но на дому такого повода Данилов не припоминал.– Как разобрало их сегодня, – заметил Петрович. – То ножевое, то ампутация. Вот ты скажи мне – как, сидя дома, можно ампутировать себе руку? Теще в пасть сунуть?– Ну, зачем же сразу теще?! – подала голос Вера. – Можно и свекрови…– А если серьезно? – Петрович резво вывел машину из лабиринта дворов и включил «светомузыку», чтобы с чистой совестью развернуться в неположенном месте.– Можно рубить грудинку на суп и по рассеянности заехать топором по руке, – предположил Данилов. – Хотя – какой силы должен быть удар, чтобы сразу так взять, да и ампутировать руку?– Да что там гадать – домашний деревообрабатывающий станок! – Вера просунула в передний отсек голову, «облагородив» атмосферу своими пряными, приторносладкими (по собственной тайной классификации Данилова – «душными») духами.Одевалась Вера со вкусом, но вот с косметикой и парфюмерией вечно перебарщивала.– Надо мной живет дед, мы его папой Карло прозвали, так у него целый день такой станок работает – не всегда удается уснуть после смены, – пожаловалась она.– Молодец дед! – одобрил Петрович. – Трудится! Краснодеревщик небось?– Красноносик! – рассмеялась Вера. – Такой же алкаш, как и все!– Почему – как и все? – Петрович еще не умотался: дальних поездок не было с самого утра, и оттого был разговорчив. – Взять вот нас с доктором…– Меня не бери, – сказал Данилов. – У меня выговор по этой части.– Сказал бы я про твой выговор… – Петрович опасливо покосился на Данилова.– Ты лучше на дорогу смотри, – посоветовал тот. – Поворот к восьмому дому проехал…– Мы лучше со следующего, – снисходительно пояснил Петрович. – Здесь вечно мусорный контейнер поперек дороги стоит.Все было так, как предсказали Петрович и Вера. И большой контейнер с целым Эверестом из мусора стоял посреди дороги, и пациент лишился большого пальца правой руки, работая на домашнем деревообрабатывающем станке.– Я полочку хотел сделать, да рукав у халата забыл подвернуть… – оправдывался он, прижимая к груди перебинтованную пострадавшую конечность с наложенным на предплечье жгутом.Пациенту повезло, что в момент происшествия дома оказалась жена – медсестра из Института хирургии, недавно вернувшаяся с суточного дежурства. Вместо того чтобы хлопнуться в обморок при виде залитого кровью мужа, вопящего благим матом и его окровавленного пальца, валяющегося на полу, она начала действовать.Первонаперво сдернула с мужа пояс от махрового халата и туго перетянула им его правое предплечье, остановив кровотечение. Затем обработала рану перекисью водорода и наложила повязку. Палец положила в один целлофановый пакет, а в другой высыпала несколько кубиков льда из холодильника, завязала оба пакета узлом и положила их рядышком в пластиковый контейнер, закрыв его крышкой. В качестве противошокового средства поднесла благоверному стакан водки, после чего снабдила наложенный на предплечье жгут запиской, в которой указала время наложения, и даже заблаговременно одела его в спортивные штаны и сандалии и собралась сама.Бригаде осталось только сделать пациенту обезболивающий укол и запросить место на госпитализацию, хотя и так было ясно, что мужика придется вести на северозапад Москвы в сто шестьдесят седьмую больницу, расположенную на улице Авессалома Адылова.По пути жена пациента обсуждала с Верой сравнительные достоинства и недостатки работы на «скорой» и в хирургическом отделении, а сам пациент спокойно дремал на носилках. Лишь при выгрузке из машины он заволновался и тихим голосом потребовал:– Ира, пообещай, что не выбросишь станок, пока меня не будет дома.– Со станком ты уже простился, Самоделкин! – По тону любящей супруги сразу стало ясно, кто в семье привык командовать, а кто – подчиняться. – Теперь полочки станем в «Икее» покупать, так спокойнее!– Мне же скучно будет…– Куплю тебе аккордеон!Ира тряхнула гривой черных волос и, неся в руках контейнер с частицей своего мужа, последовала за каталкой.«С одной стороны, вроде бы как повезло мужику с женой, – подумал Данилов. – С другой – поживешь немного с таким домашним генералиссимусом и не руку, а голову в станок с горя сунешь…»Доложив о том, что бригада освободилась, Данилов совершенно неожиданно, без запроса, получил полчаса на обед.– Ну и хорошо, – обрадовался Петрович. – Сейчас затаримся в ближайшей лавочке и пообедаем. А то пока в район вернемся – сто раз новый вызов дадут!В ближайшей лавочке – одном из сетевых супермаркетов – Петрович купил себе две булки, лоточек с нарезанной колбасой и бутылку газированной минеральной воды. Вера, вечно заботящаяся о своей фигуре, ограничилась йогуртом и двумя зелеными яблоками.– Бери красные – они вкуснее, – посоветовал ей Петрович.– В них сахара больше, – ответила Вера.Данилов взял ржаную лепешку, три плавленых сырка и поллитровый пакет томатного сока.Пробивая ему покупки, пожилая кассирша горестно покачала головой и не сдержалась:– Врач, а чем питаетесь – смотреть страшно!– А есть совсем не страшно, – заверил ее Данилов. – Даже вкусно.Место для обеда Петрович выбрал грамотно – вдали от людского потока, в какомто богом забытом тупичке, чтобы никто не портил аппетит просьбами «смерять давление» или проконсультировать по поводу геморроя. Сам обед, вместе с закупкой провизии, занял не более двадцати минут. Оставшиеся десять минут Петрович курил у машины, а Вера рассказывала Данилову о своей новой, молочнофруктовой диете. Данилов слушал и про себя поражался смелости и фантазии, с которыми неизвестный ему диетолог придумывал совершенно неожиданные сочетания продуктов. Впрочем, он подозревал, что большинство модных диет придумывали журналисты… * * *Известие об аресте водителя Ольшевского и последовавший за этим визит двух сотрудников Госнаркоконтроля Елена Сергеевна восприняла совершенно спокойно. И водители ей не подчинялись, и с учетом – хранением наркосодержащих средств на подстанции все было в порядке. Впрочем, в учет визитеры вникать и не подумали. Коротко переговорили с заведующей, поинтересовавшись ее мнением о враче Пыжненко и фельдшере Тарасевиче, работавших сегодня вместе с Метастазом, выгребли все содержимое из шкафчика арестованного и отбыли восвояси.– Ну, Метастаз! Ну, козел старый! – удивлялась в курилке Казначеева. – Кто бы мог подумать! А ято все удивлялась, что он в своем рюкзаке таскает – сберкнижку или бутылку?Со своим грязножелтым, вылинявшим от времени рюкзачком Ольшевский не расставался никогда – даже таскал его за собой в туалет. Народ на подстанции, зная, что у Ольшевского «не все дома», этому не удивлялся.Елену Сергеевну волновало другое – за прошедшую неделю на имя главного врача Станции поступило семь письменных жалоб на врачей и фельдшеров шестьдесят второй подстанции. Жалобы были не из тех, от которых можно спокойно отмахнуться. Доктор Федулаев и фельдшер Язов вымогали у больной с почечной коликой деньги за госпитализацию. Не добившись своего, оставили пожилую женщину дома и даже не передали актив в поликлинику.Фельдшер Федорченко произвел осмотр больного, не вымыв рук, и теми же грязными руками произвел внутримышечную инъекцию. На справедливое замечание ответил нецензурной бранью и обещанием «отдуплить на хрен одной инъекцией». И это неизменно вежливый Саша Федорченко!Доктор Саркисян вместе с фельдшером Строковой госпитализировали больного с подозрением на нарушение мозгового кровообращения пешком.Доктор Могила обозвал отставного полковника с воспалением седалищного нерва «трехзвездочным холуем» и уехал, не оказав ветерану Вооруженных Сил медицинской помощи.Машина тринадцатой бригады, опознанная на Центре по номерному знаку, предложила гражданину, ждущему маршрутку, подвезти его до Рязанского проспекта за сто рублей. Гражданин возмутился и накатал жалобу. На машине в тот день работала фельдшер Кутяева и водитель Селиванов. Ну от этой «сладкой парочки» всего можно ожидать…Доктор Чугункин, осматривая двадцатилетнюю пациентку с подозрением на аппендицит, долго щупал ее за груди, а потом, сняв диагноз, предложил счастливой девушке заняться с ним оральным сексом. Ладно – Жгутиков, но Чугункин! Ужас!Сильнее всех отличился доктор Бондарь. Избил в машине больного с сотрясением головного мозга, взятого с улицы. Больной возмутился тем, что доктор ему «тыкает» и немедленно получил несколько оплеух, от которых голова его закружилась пуще прежнего.Сегодня утром, в пять минут десятого, Елене Сергеевне звонил Сыроежкин, заместитель главного врача «скорой». Сыроежкин, помимо прочих обязанностей, ведал кадрами и назначениями.– Что у вас там творится?! – раздраженно поинтересовался он. – Я уже начинаю жалеть о том, что поспешил заменить Тюленькова на вас, Елена Сергеевна! Но Борис Ефимович так вас нахваливал, так нахваливал!– Я разберусь с жалобами, Валерий Иосифович, – пообещала Елена Сергеевна.Что еще можно было ответить?– Разбираться с жалобами – это наше дело! – с ударением на слове «наше» рявкнул Сыроежкин. – Ваше дело – организовать работу вверенной вам подстанции таким образом, чтобы жалоб не было. Вы понимаете – не было!– Я понимаю…– Семь жалоб! – Голос Сыроежкина сорвался на фальцет. – За одну неделю! Чем вы занимаетесь, Елена Сергеевна?!– Я работаю…– Плохо работаете! Мало работаете! Я сегодня же доложу Михаилу Юрьевичу, как вы работаете!И бросил трубку.Сыроежкин, конечно, хам, но гнев его справедлив. Семь жалоб за неделю!– Да что он выдумал?! – фельдшер Кутяева вопила в кабинете заведующей так, что слышно было на всей подстанции. – Предложили подвезти за сто рублей! Мамашу бы свою он подвез за эти деньги на кладбище! Не было такого! Сукин сын!– Больную с подозрением на аппендицит помню, – спокойно подтвердил доктор Чугункин. – Осмотрел, не нашел ни одного симптома острого аппендицита, дал совет и уехал. Предложений никаких не делал, это ложь.– У него есть свидетели? – спросил доктор Бондарь. – Нет? Тогда пусть заткнется! Я его не бил!– Да я и выражения такого не знаю – «трехзведочный холуй»! – возмутился доктор Могила. – Больного Петренко помню. Он, как я и написал в карте вызова, от инъекции анальгетиков отказался, заявив, что не любит уколов и будет лечиться самостоятельно.– Как это – пешком?! – схватился за голову эмоциональный Саркисян. – Мы же этого кабана с четвертого этажа на носилках с Бутаковым спускали, чуть не надорвались! И в приемное мы его на каталке завезли, как положено!Фельдшер Строкова и водитель Бутаков подтвердили слова Саркисяна.– Игорь Герасимович никого пешком не госпитализирует, – добавила Строкова. – У него в самом начале работы на «скорой» пациентка упала, когда шла к машине, и сломала руку… С тех пор он даже вывих пальца на носилках тащит.– Истинно так, – добавил Бутаков. – С доктором Саркисяном всегда так – не смена, а сплошной маршбросок.Фельдшер Федорченко, прочитав предъявленную ему ксерокопию жалобы, пожал плечами и сказал:– Галлюцинации, не иначе.Доктор Федулаев за восемнадцать лет работы на «скорой» (на пятом курсе пришел подрабатывать фельдшером, да так и втянулся) привык ко всему. В том числе и к тому, что клиент всегда считается правым.– Можете дать нам по выговору, мы переживем, – сказал он, глядя прямо в глаза заведующей. – Хотя все это неправда, от начала и до конца. У бабки с распространенным остеохондрозом были боли, мы их купировали и уехали. Какая колика? Какая платная госпитализация? И если ей было так плохо, то почему она не вызвала повторно?– Пишет, что побоялась, и решила перекантоваться дома.– Это с некупированнойто почечной коликой? Эх, Елена Сергеевна, Елена Сергеевна…«Если ты дура, то хотя бы меня за дурака не держи», – читалось в его взгляде.Переговорив с сотрудниками, Елена Сергеевна заперлась в кабинете и обзвонила всех жалобщиков. По указанным в жалобах номерам телефонов удалось переговорить со всеми, кроме мужчины, госпитализированного Саркисяном. Результаты оказались неутешительными – авторы писем стояли на своем насмерть, подобно героическим морякам, оборонявшим Севастополь, говорили в трубку то же самое, что было написано в жалобах, и с искренним негодованием реагировали на сообщение о том, что сотрудники «скорой» отрицают свою вину.Каждый из жалобщиков старался ради близкого человека – внука, внучки, сына, дочери, брата. Ради обалдуев и раздолбаев, которым в обмен на написанную старшими родственниками ложь, была обещана благосклонность школьной администрации. Доктор Рогачевская не привыкла бросать слов на ветер. Кроме бранных, до которых она была большая охотница.Замотавшись с делами, заведующая вспомнила о том, что у нее есть ребенок, только после звонка сына.– Мне ужинать и ложиться спать без тебя?В голосе пятиклассника Никиты обида сплеталась с горечью одиночества.Часы, висевшие над дверью кабинета, показывали четверть восьмого.– Подожди меня! Я скоро!Елена Сергеевна быстро сняла халат, схватила сумку и, позабыв запереть на ключ дверь своего кабинета, поспешила домой.Чуть ли не бегом домчалась до машины, резво тронулась с места, удачно проехала на «зеленой волне» четыре светофора подряд и выехала на МКАД, моля про себя все высшие силы, управляющие дорожной ситуацией о том, чтобы до съезда на Носовихинское шоссе не было пробок.Ей повезло – уже через четверть часа зеленая «нексия» встала на свое, «законное», место в одном из дворов южного Реутова, который местные старожилы продолжают упорно называть не «южным», а «новым».Стоящий на балконе сын приветствовал выходящую из машины мать радостным воплем, которому позавидовал бы любой мастер кунфу из Шаолиня. Елена Сергеевна шутливо погрозила буйному отроку пальцем и вошла в подъезд.Как и ожидалось, пока лифт вез ее на шестой этаж, Никита уже открыл дверь и радостно подпрыгивал на пороге.– Сколько раз повторять тебе, что нельзя открывать дверь, пока не увидишь меня в глазок? – привычно спросила она, утыкаясь носом в родную лохматую голову.– Но я же видел тебя в окно, – беспечно ответил сын.Покончив с объятиями, он схватил мать за руку и потянул на кухню. – Пойдем скорее, пока омлет не остыл!В квартире пахло пригорелым молоком.– Ах ты мой хозяин! – восхитилась Елена Сергеевна. – Дай только разуться и вымыть руки.«У Вовки дома тоже часто пахло так же, – совсем некстати вспомнила она. – Его мать ставила кастрюлю с молоком на плиту и, чтобы не терять время зря, садилась на кухне проверять тетради. Погружалась в работу и упускала молоко».– Это было давно и уже стало легендой! – сказала Елена Сергеевна своему отражению в зеркале. – И Вовки больше нет. Снежная королева заколдовала его и превратила в доктора Данилова – мрачного хама с манерами плохого актера. Вовку, конечно, жаль, но что поделать?– Мама! – закричал из кухни Никита. – Ты что там – заснула?! Я уже накрыл на стол!– Иду, иду! – отозвалась Елена Сергеевна, подмигивая своему отражению.Есть сын, есть работа, есть квартира, машина… Есть уверенность в себе и в завтрашнем дне. Это здорово! Это чертовски здорово! А Снежная королева вместе с доктором Даниловым может катиться к чертям! * * *Неизвестно, что делала в этот момент Снежная королева, а вот доктор Данилов действительно ехал к черту на рога – в поселок Некрасовку, чтобы избавить женщину семидесяти шести лет от болей в сердце. Глава девятая В высших сферах – Сердце и мозг «скорой» – оперативный отдел, или сокращенно – оперотдел. Сюда поступают вызовы, и здесь они распределяются. Оперотдел разделен на две части. Одна половина его ведает приемом вызовов от населения. Тридцать три «простых» пульта, три пульта – «начальственных» и четыре врачебноконсультационных. За пультами, на которые поступают звонки по заветному номеру «ноль три», сидят медицинские эвакуаторы, которых для краткости все зовут медэвакуаторами. Кроме телефона каждый пульт оснащен компьютером со специальной программой приема вызова…На пульте со множеством кнопок, стоявшем на большом, просторном столе загорелась зеленая лампочка, извещавшая о том, что главный врач Станции хочет поговорить со своим заместителем.– Извините, пожалуйста. Срочный разговор, – Сыроежкин улыбнулся гостям и снял трубку. – Слушаю вас, Михаил Юрьевич.– Это я тебя хочу послушать, Валерий Иосифович. – Тон голоса главного врача не предвещал ничего хорошего. – Зайдика!– У меня делегация белорусского минздрава… – Сыроежкин еще раз улыбнулся гостям, – если…– Банкет предусмотрен? – перебил его главный врач.– Да, в Доме кинематографистов…– Смотри, не увлекайся там.Михаил Юрьевич Гучков имел привычку постоянно напоминать подчиненным об их слабостях и ошибках. Слабость Сыроежкина к спиртному относилась к одной из любимых тем главного врача.– Естественно, – заверил Сыроежкин, мысленно посылая руководителю луч поноса.Когда тебе пятьдесят два года, когда на тебе, на твоем уме, на твоей энергии, на твоем опыте, держится самое крупное медицинское учреждение в стране, неприятно постоянно получать щелчки по носу. Тем более, если уже второй месяц не пьешь ничего крепче кефира.– Тут у меня бумага из департамента. – Суровость в голосе шефа сгустилась до немыслимых пределов. – Насчет твоей любимой шестьдесят второй подстанции.– Но вчера… – не прекращая разговора, Валерий Иосифович нажал кнопку вызова секретаря.– Вчера ты докладывал о жалобах, а тут сигнал.– Какой? – появившейся в дверях девушке Валерий Иосифович указал взглядом на гостей.– Кто хочет кофе, а кто – чай? – с улыбкой осведомилась та у делегации из пяти человек – трех мужчин и двух женщин, давая Сыроежкину возможность продолжить разговор, не слишком нарушая ведомственные «законы гостеприимства».– Херовый, – шеф, бывший военный врач, не привык стесняться в выражениях. – Твоя ставленница заставляет бригады дотошно сдавать – принимать смены, невзирая на «стоящие» вызовы! Она что – первый день на «скорой» или тронулась умом на радостях?Кредо руководства Станции скорой и неотложной помощи – «Вызовы не должны «стоять»!«Какая сволочь «стукнула» в департамент?» – подумал Сыроежкин и, заранее зная ответ, все же спросил:– Кто сообщил?Пинок не заставил себя ждать.– Вопервых, я не привык, чтобы мне отвечали вопросом на вопрос! – вспылил главный врач. – А вовторых, ты прекрасно знаешь, что департамент не выдает своих информаторов! Откуда мне знать – может быть, это ты сообщил Целышевскому?Напряженные отношения руководителя столичного здравоохранения со своим бывшим заместителем не были секретом ни для кого. Лет десять назад Целышевский «выжал» чересчур прыткого подчиненного в главные врачи одной из самых худших московских больниц. Гучков не пропал, напротив – решительно взялся за дело и вскоре навел в больнице порядок, надеясь, что его усилия не останутся неоцененными.Так оно и вышло, только вместо возвращения в департамент Гучков получил новое назначение, став главным врачом Станции скорой и неотложной медицинской помощи города Москвы. То ли руководитель департамента надеялся, что здесь Михаил Юрьевич «сломается», то ли разумно распорядился кадрами, поручив трудное дело достойному сотруднику.– Это не я, – поспешил отмести подозрение Сыроежкин.– Хочется верить, – угрожающе сказал Гучков. – Одно непонятно – зачем ты так убеждал меня, что Тюлькова не перевоспитать и единственное верное решение – заменить его? Бардака ведь стало не в пример больше! Или ты попросту манипулировал мной, чтобы порадеть близкому тебе человечку?В том, как главный врач произнес слово «близкому», Валерий Иосифович услышал еще один намек. Намек на свою чрезмерную любвеобильность.– Если позволите, Михаил Юрьевич, я зайду к вам, как только освобожусь.– Отзвонись предварительно!В трубке раздались короткие гудки.– Для удобства работы в эту программу заложены алгоритмы беседы с теми, кто хочет вызвать «скорую», – Валерий Иосифович продолжил с того места, на котором его прервали. – Медэвакуатор задает положенные вопросы и в зависимости от полученных ответов принимает решение. Решений может быть только два – принять у позвонившего вызов или переключить его на врачаконсультанта. Медэвакуатор не имеет высшего медицинского образования и потому не вправе отказать в приеме вызова. Это может сделать только врачконсультант. Работа у медэвакуаторов напряженная, поэтому после каждых полутора часов работы им полагается полчаса отдыха. За режимом труда и отдыха медэвакуаторов следят трое старших по приему вызовов…«Можно подумать, что для них это новость. Как будто бы в Минске или Могилеве «скорая» помощь устроена иначе», – раздраженно подумал Сыроежкин, продолжая свой рассказ.– Кроме этого, они следят за тем, чтобы медэвакуаторы вовремя отвечали на звонки, точно и полностью записывали информацию и были неизменно вежливы с собеседниками…Секретарша принесла поднос с чашками, расставила их и скрылась за дверью, чтобы тут же появиться с вазочками, полными конфет и печенья.– Другая половина оперотдела занимается распределением вызовов по подстанциям и руководством выездными бригадами. Она состоит из старшего врача и его помощника, старшего диспетчера, которому положено целых два помощника, специального пульта из трех диспетчеров, ведающего всеми специализированными бригадами, кроме педиатрических, двух врачейконсультантов, которые консультируют бригады по сложным вопросам, диспетчера контроля, четырех диспетчеров города, педиатрического пульта, на котором работают три диспетчера во главе со старшим педиатром и около трех десятков региональных диспетчеров.Гости слушали Сыроежкина с интересом, точно он рассказывал им последние московские сплетни.– А вы все имеете или имели отношение к «скорой помощи»? – поинтересовался Валерий Иосифович.Гости улыбнулись, и все, как один, отрицательно покачали головами. Только один сказал:– Приходилось подрабатывать в студенческие годы.Сыроежкину все стало ясно.– На старшего врача и его помощника возложено общее руководство сменой оперативного отдела, – продолжил он. – В первую очередь они «решают вопросы» – разбирают конфликты на вызовах, ругаются со стационарами, отказывающими бригадам в приеме доставленных больных, решают судьбу тех сотрудников, которые чтото натворили, контролируют работу бригад в так называемых «очагах массовых санитарных потерь». Старший диспетчер с помощниками занимаются передачей на подстанции вызовов с «особой отметкой» – автомобильных аварий, ножевых и огнестрельных ранений, падений с высоты, отравлений. Короче говоря, настоящих «скоропомощных» вызовов. Кроме того, они распределяют бригады на дежурства во время различных мероприятий, оптимизируют работу подстанций, разгружая так называемые «завалы» – большое количество вызовов – с помощью других, соседних подстанций, а также ведают приемом вызовов от прочих экстренных служб – милиции, МЧС и взаимодействием с ними.– Правильное взаимодействие много значит, – подтвердил гость, студентом работавший на «скорой».– Несомненно, – согласился Валерий Иосифович.Воспользовавшись паузой, он нажал на пульте кнопку прямой связи с секретарем и, не дожидаясь ее ответа, сказал:– Марина, свяжитесь с Прыгуновым и пригласите его ко мне на сегодня.– Во сколько? – уточнила Марина.– Как сможет – чем раньше, тем лучше.После нахлобучки главный врач потребует немедленного решения вопроса. «Вот, сообща и займемся, – решил Сыроежкин. – Борис Ефимович тоже хорош – все уши прожужжал своей Новицкой. И такая, и сякая… Спортсменка, комсомолка, отличница и вообще – цены ей нет. А что вышло? Вот вместе и будем отдуваться… Или она ему не ко двору пришлась, и он решил таким образом безболезненно «сплавить» ее прочь. Ну, Боренька, ну, аферист – держись! Если это так – разом все твои грехи всплывут!»– Диспетчер контроля, как видно из названия этой должности, занимается контролем. Диспетчеры города отвечают на ряд звонков населения, например, если ктото из сделавших вызов захочет отменить его, то медэвакуатор переключит звонящего на диспетчера города, поскольку только диспетчер города вправе отменить вызов. Если линия диспетчера города занята более тридцати секунд, то вызов автоматически переключается на врачаконсультанта.Валерий Иосифович подумал, что пора заканчивать:– С педиатрическим пультом все ясно, не так ли? Теперь скажу пару слов о регионах. Наша Москва разделена на двенадцать регионов, или, иначе говоря – направлений. Каждый регион включает в себя от трех до пяти подстанций. Есть еще пригород – Зеленоград, отдельный анклав, обслуживаемый двадцать седьмой подстанцией.Тихий зуммер известил о том, что у секретаря есть, что сказать начальнику.– Да? – Сыроежкин нажал кнопку громкой связи.– Прыгунов уже в пути. Он сам собирался сегодня быть у вас.– Спасибо, – поблагодарил Валерий Иосифович. – Зайди ко мне через минуту.– Хорошо.– Есть ли у вас вопросы? – поощрительно улыбнулся Сыроежкин.Он вообще старался как можно чаще улыбаться людям, помня, что улыбка – лучшая из масок.– Вы, Валерий Иосифович, сказали о графике отдыха медэвакуаторов, – заговорила одна из женщин. – А как обстоит дело с отдыхом у других сотрудников?– Практически все сотрудники оперотдела, кроме меня, – Сыроежкин развел руками, мол, что поделать, положение обязывает трудиться без отдыха, – имеют право на перерывы после полуторадвух часов работы, а также могут отдыхать до четырех часов ночью.Больше вопросов не было.– Марина, проводи наших гостей к Ольге Ивановне, пусть она покажет воочию все то, о чем я рассказывал. А я с вами прощаюсь… до вечера.Как только кабинет опустел, Валерий Иосифович позвонил главному врачу.– Я освободился, Михаил Юрьевич.– Жду!Сыроежкин вышел из своего кабинета, миновал небольшую приемную, прошел до конца коридора и, потянув на себя одну из двух массивных дверей, оказался в большой приемной главного врача Станции.Секретарша главного – старая грымза Майя Константиновна, молча указала глазами на дверь начальственного кабинета, давая понять, что путь свободен.Валерий Иосифович глубоко вздохнул, словно решаясь, и взялся за отполированную до блеска медную ручку.Против ожидания, шеф был не так уж сердит. Скривившись по обыкновению в своем огромном кресле, он читал какуюто бумагу. Взглянув на вошедшего, он взмахнул левой рукой, приглашая его заходить и присаживаться, после чего вновь углубился в чтение.Усевшись напротив главного врача, Сыроежкин смог увидеть, что тот читает карту вызова.«Опять шестьдесят вторая!» – мелькнуло в его голове.Догадка оказалась ошибочной. Шестьдесят вторая подстанция здесь была ни при чем.– На, ознакомься… – окончив чтение, главный врач протянул карту вызова заместителю.Тот взял ее в руки и не смог сдержать улыбки. Там, где полагалось быть жалобам больного, его анамнезу, данным осмотра и проведенному лечению, дрожащим почерком было написано нечто вроде стихотворения:«Ночь, темно, Суставы болят внутри. Дрожащей рукой Она набирает «ноль три». Пусть приедет один, Или два, или три… Помогут, наверное. Дышит ровно, Пульс в норме, давление – тоже И мягок живот, но, Боже! Что делать с суставами рук – Дистальными и проксимальными? Гиперемия, деформация, боль… Безысходность – имя твое, ревматизм. Нет спасения от страданий И только под красным крестом Утешение можно найти! Игла входит в мышцу, Как скальпель в разлитое море боли. Инъекция сделана – радость грядет… Женщина плачет от счастья И благословляет бригаду. Боль отступила. И в ночи растворятся они… Чтобы снова приехать, Если надо». – Ранний Маяковский? – Сыроежкин недоуменно повертел карту вызова в руках.Карта была самой обычной. Подстанция, дата, бригада, повод, адрес… Все графы были заполнены как положено.– Доктор Криворучко, четвертая подстанция, – ответил главный врач. – Там указано. Сижу вот и гадаю – как подобный субъект мог оказаться в числе выездных врачей московской «скорой помощи»? И не просто оказаться, а проработать на «скорой» четыре года? Он же или сумасшедший, или наркоман!«А как ему удалось проработать четыре года на глазах у всей подстанции, включая заведующего и старшего врача?» – хотел спросить Сыроежкин, но сразу же отказался от этой идеи, решив, что гораздо благоразумнее будет промолчать. Пусть главный врач поскорее «выпустит пар» и успокоится. Так будет лучше для всех, и в первую очередь для самого Валерия Иосифовича.– Гнать его на все четыре стороны сегодня же! По статье! Чтобы он больше не выехал ни к одному больному! – Михаил Юрьевич привычно дал волю руководящему гневу.Выволочка по поводу невнимательности и верхоглядства при приеме на работу новых сотрудников не оставила главному врачу времени на разбор состояния дел на шестьдесят второй подстанции. На часах было без четверти два, а в половине третьего главного ждали в мэрии, где ему предстояло сделать доклад на совещании, посвященном подготовке к очередному Дню города.– Ты поучись налаживать работу, не тасуя кадры, – сказал Сыроежкину главный врач, словно тот был новичком в деле управления персоналом. – Вникни, разберись и прими меры. Послезавтра доложишь.– Будет сделано, – ответил Сыроежкин и ушел к себе…Проводив контролеров из департамента здравоохранения, Дмитрий Александрович заперся в своем кабинете, открыл окно и медленно, со смаком выкурил сигарету. Курить систематически он перестал давно, лет семь назад, и теперь позволял себе побаловаться табачком лишь в экстраординарных случаях.Сегодня как раз выдался такой случай.Всегото и потребовалось пошуметь разок на подстанции, когда доктор Сафонов на четыре минуты замешкался с выездом, проверяя готовность аппаратуры к работе и самому же рассказать об этом. Сведения, переданные «на ушко» бывшему однокурснику, протиравшему штаны в самом низу департаментской «пирамиды власти», мгновенно докатились до ее вершины, благодаря тому, что «скорая помощь» всегда находилась под пристальным вниманием руководителя департамента здравоохранения, Альберта Леонидовича Целышевского.Как и ожидал Дмитрий Александрович, на подстанцию явились двое контролеров из департамента. Мужики деятельно «рыли носом землю» в поисках компромата. Старший врач, отвечавший на их вопросы вместе с заведующей, робел, трепетал, часто путался в словах и, как бы невзначай, выпячивал то, что похорошему должен был скрывать.«Ну и пентюх, – думала Елена Сергеевна, морщась при каждом «косяке» Кочергина. – Послал же бог сотрудничка! И это – старший врач!» Сама она в бытность старшим врачом в схожих ситуациях вела себя совершенно иным образом. Во всяком случае – сначала обдумывала то, что намеревалась сказать, и лишь потом открывала рот.Знала бы Елена Сергеевна, что поведение старшего врача было частью тщательно продуманного плана, призванного избавить шестьдесят вторую подстанцию от новой заведующей!Проверяющие не брезговали ничем, явно руководствуясь принципом «курочка по зернышку клюет». Они докопались даже до такой мелочи, как две истертые шины, валявшиеся в углу гаража. Елена Сергеевна, приняв подстанцию, хотела, было, потребовать, чтобы их выбросили, но затем ей пришла в голову не очень оригинальная мысль сделать из этого отработавшего свое материала две клумбы с цветами.– И в довершение всего – у вас в гараже находится пожароопасный мусор, – словно в изнеможении закатил глаза старший из проверяющих, представившийся Виталием Петровичем. – Вы что, Елена Сергеевна, никогда не заглядываете в гараж?Новицкая промолчала. Говорить, что она чуть ли не ежедневно бывает в гараже и тем более объяснять про клумбы, не имело смысла.– А сколько времени вы заведуете подстанцией? – похамски, свысока, поинтересовался тот, что помоложе.Елена Сергеевна не запомнила, как его зовут.– Меньше месяца, – коротко ответила она.Проверяющие переглянулись.– Елена Сергеевна, несмотря на недолгий срок своего заведования, уже успела многое, – «бросился на выручку» Дмитрий Александрович. – Теперь можно быть уверенным, что каждая из машин оснащена всем необходимым и вся аппаратура работает, как часы.«Типун тебе на язык, болтун чертов», – в сердцах пожелала своему «защитнику» Елена Сергеевна, но было уже поздно.– Хочется лично убедиться в правоте ваших слов, – сказал Виталий Петрович, глядя на единственную стоявшую в гараже машину четырнадцатой бригады. – Давайте заглянем в эту машину…Заглянули и не нашли полного комплекта постельного белья, предназначенного для перевозки больных. Была простыня, был пододеяльник, а вот наволочки не было. Зато в салоне оказался полупустой пакет с кефиром, забытый кемто из членов бригады. Имитируя старание, старший врач вызвал к машине бригаду – доктора Жгутикова, фельдшера Еременко и водителя Матяша. Его расчет оправдался.– Спи…ли наволочку! Была же с утра! – воскликнула, невзирая на лица, раскованная Лена Еременко. – Как в «кузницу здоровья» не заедешь, так обязательно чегото лишишься! Ничего, на следующей госпитализации поправим дело. Не волнуйтесь, Елена Сергеевна, к утру все будет в порядке!У Елены Сергеевны хватило сил только на то, чтобы изумленно покачать головой.– Каким образом вы выйдете из создавшегося положения? – вежливо осведомился Виталий Петрович.– Спи…м наволочку у когонибудь! – беспечно махнула рукой Лена.– А чей это пакет с кефиром? – спросил второй контролер.– Мой, – ответил доктор Жгутиков. – Грешен – купил с утра и не допил. Больше такого не повторится!– Если пакет в машине, а не на подстанции, – словно размышляя про себя, начал Виталий Петрович, – то можно предположить, что вы купили его уже во время работы. Иначе бы он был на подстанции – в холодильнике, или же в шкафчике.– Остановились на секунду у магазина после вызова, – широко улыбнулся Жгутиков. – Что тут такого?Елена Сергеевна пообещала себе, что пока она будет заведовать подстанцией, доктору Жгутикову не видать премии как своих собственных ушей, похожих на два больших пельменя.– Пишите объяснительные, – распорядилась она, понимая, что должна както отреагировать на происходящее прямо сейчас, на глазах у контролеров, чтобы не быть обвиненной в попустительстве и бездействии. – Отдельно – по наволочке, отдельно – по самовольному заезду во время работы в магазин.В этот момент, на счастье Елены Сергеевны, четырнадцатая бригада получила вызов и уехала с подстанции.– Интересная у вас подстанция, Елена Сергеевна, – сказал ей на прощание Виталий Петрович. – Не подстанция, а прямо Клондайк какойто. Столько нарушений в одном месте редко встретишь…– Приезжайте через месяц, – дружелюбным тоном человека, которому то ли нечего терять, то ли нечего бояться, ответила Елена Сергеевна. – Уверена, что не найдете ни одного повода для замечания.– Ловлю на слове! – ответил Виталий Петрович, улыбаясь чемуто одними уголками губ.– До новых встреч! – бодро обнадежил его молодой напарник. Глава десятая Момент истины – Это тебе не старые времена, когда любой врач в одиночку мог списать все, что только душа пожелает. По нынешним правилам списание анестезиологом любой ампулы сильнодействующего вещества надлежит заверять коллегиально! Втроем! Ну, а в случае, если заведующий операционным блоком ушел в другое отделение, или его вызвали к главному врачу, а больного в это время «спустили» на этаж с не до конца оформленной историей болезни, и в это время туда нагрянул с проверкой Госнаркоконтроль, вам кранты. Как говорится – сушите сухари, уголовное дело обеспечено! А что творится с графиком дежурств? Сейчас, летом, в пору отпусков, у нас в реанимации на двенадцать, а то и на пятнадцать больных, из которых троечетверо находятся на искусственной вентиляции, по дежурству совершенно легко может остаться один врач и одна сестра. И это при том, что по тем же американским или израильским нормам на одного «аппаратного» больного положено по две сестры!– Кто принял больного? – спросил Данилов, никак не реагируя на нытье дежурного реаниматолога.Жалобы на жизнь порой уместны в дружеской беседе, да и то не всегда. На работе им не место.– Беляев, – ответил врач и, не говоря более ни слова, расписался в приеме.На выходе из реанимации Данилова атаковали родственники.– Как он? – спросила супруга пациента, теперь уже бывшего.– Как и был, – пожал плечами Данилов.Странные люди – что могло измениться за три минуты? Даже если и изменилось, то вряд ли Данилов стал бы сообщать им об этом. Зачем пугать людей раньше времени?– Скажите, а какое впечатление произвел на вас дежурный врач?Дочь не понравилась Данилову с первого взгляда. Сразу же заявила, что она – юрист, вела себя очень даже похамски, то и дело лезла с медицинскими советами, на которые Данилов, разумеется, не обращал внимания, и уселась в машину в качестве второй сопровождающей, даже не спросив разрешения. По дороге раскритиковала стиль вождения Петровича, особенно возмущаясь тем, что он слишком медленно едет. Петрович уже открыл рот, намереваясь поставить нахалку на место, но в последний момент передумал. До больницы оставались считанные минуты езды – можно было и потерпеть.– Вы знаете, – как можно вежливее и мягче начал Данилов, – в силу своей ориентации я совершенно не интересуюсь мужчинами, поэтому доктор, который со мной беседовал, не произвел на меня ровным счетом никакого впечатления.– Я не в том смысле! – вскипела уязвленная дамочка. – Я в профессиональном!Данилову показалось, что только панцирь из лака мешает тщательно уложенным прядям ее волос, взметнуться змеями и, шипя, наброситься на него.– Уточните у отца, когда его переведут в отделение. Всего хорошего.– Спасибо вам! – крикнула вслед бригаде старшая из женщин.На следующий вызов пришлось мчаться «на всех парах» – со включенной всю дорогу «светомузыкой», в поддержку которой Петрович то и дело сигналил.Обязывал повод – падение с высоты.Падение могло быть самым разным. Намеренным, случайным, насильственным. Разной была высота, разным оказывалось место «приземления», разными были повреждения и разным был исход.На памяти Данилова мужчина из соседнего дома вывалился из окна пятого этажа и остался жив. Неудачная попытка сооружения козырька над окном обернулась всего лишь переломом бедра, благодаря кусту сирени, на который упал «парашютист». «Парашютистами» на «скорой» называют всех, упавших с высоты, независимо от обстоятельств падения.Случалось и иное. Женщина, мывшая окно на втором этаже, умерла до приезда «скорой», сломав шейные позвонки при ударе об асфальт. Кому как повезет…Возле «башни», дома четырнадцать на Ташкентском бульваре, толпился народ. Соседи, прохожие, один милиционер в майорском чине, должно быть – участковый. Как и полагалось, подъехавшую «скорую» встретили традиционным:– Сколько вас ждать?! Там человек умирает!«Парашютистка», которой, если верить карте вызова, было тридцать лет, лежала на козырьке, установленном над подъездом. Снизу была видна только безжизненно свисающая рука.– Сейчас пожарные подъедут, помогут снять! – майор оказался единственным, сказавшим чтото дельное.Данилов взял у Веры ящик с медикаментами, взбежал по лестнице на второй этаж, без труда пролез в окно (сказалась юношеская любовь к разного рода спортивным занятиям) и спрыгнул на козырек.Женщина лежала на животе, неестественно вывернув голову. Левую руку она свесила вниз, а правую подвернула под себя. Черные волосы, черный, не по сезону теплый свитер, черные с серым кроссовки. На вид ей было лет двадцать – двадцать два.Уже по положению головы Данилов понял, что она мертва.В подтверждение своей догадки он присел около нее, осторожно попытался нащупать пульс на сонной артерии. Пульса не было. Оттянув поочередно веки кверху, Данилов заглянул в глаза «парашютистки», после чего поднялся на ноги и вернулся в подъезд тем же путем, каким и пришел, не забыв прихватить ящик.За несколько минут его отсутствия народа внизу существенно прибавилось. Как в форме, так и в обычной одежде.– Мертва, – коротко доложил Данилов давешнему майору.– Положения тела не меняли? – осведомился майор.– Обижаете, – ответил Данилов. – В карманах тоже не рылся. Законстатирую как неизвестную, сами потом разберетесь.– Хорошо, – согласился майор.– А выто чего все тут стоите? – полюбопытствовал Данилов, удивляясь тому, что представители власти не торопятся начинать осмотр.– Фотографа ждем.Издалека послышался вой пожарной сирены. Данилов сообщил майору номер наряда, подошел к машине, поставил ящик в салон и, усевшись спереди, сказал Петровичу:– Отъезжай, сейчас здесь будет буря.– Что такое? – спросил Петрович, послушно трогая с места.– Пожарные будут ругаться с милицией. Те их вызвали, чтобы снять «парашютистку» с козырька, а сами теперь ждут фотографа, – объяснил Данилов.– Так чего же поторопились с пожарными? – не понял Петрович.– Тогда думали – может, жива еще.– А она не жива?– Петрович! – от изумления Данилов чуть не выронил наладонник. – Ты чего, белены объелся или «колес»? Будь она жива, мы с тобой сейчас что бы делали, а?– Действительно, что это? – спохватился Петрович.– Старость – не радость! – поддела его Вера.– Молодость – гадость! – огрызнулся Петрович. – Слушай, Володя, мы тут с Верой поспорили – случайно «парашютистка» упала или намеренно спрыгнула…– Ясное дело – намеренно, – ответил Данилов. – Тут и спорить нечего. Она же на козырьке лежала, под подъездными окнами. Из подъездного окна случайно не вывалишься…– Вот видишь, Вер! – обрадовался Петрович. – Я прав был!– А если она под кайфом была и полезла в окно бабочек ловить? – не сдавалась Вера.– Володя, при ней сачок был? – поинтересовался Петрович.– Заткнитесь вы оба, – посоветовал Данилов. – Нашли повод…Будучи циником, Данилов не распространял свой цинизм на все вокруг. Должны же быть какието ограничения, барьеры.Головная боль накатила внезапно – Данилов открыл рот, чтобы назвать Петровичу следующий адрес, да так и замер. Хорошо – ненадолго, никто – ни Петрович, ни Вера – ничего странного не заметили.– Михальского, тридцать три, Петрович.– Поликлиника? Что там?– Госпитализация больного с инфарктом миокарда.– Куда?– Доедем – узнаем.Поликлиника может сама получить для больного место в стационаре, а может оставить это дело «скорой». Разницы никакой.Пока ехали до поликлиники, Данилов вспомнил свой, восьмилетней давности, визит к невропатологу их районной поликлиники…Невропатолог оказалась старой, толстой, неопрятной, заторможенной и туповатой. Медсестра была похожа на нее как две капли воды, отличаясь лишь более молодым возрастом. С первых же минут у Данилова создалось впечатление, что обе тетки засели в душном пыльном кабинете только для того, чтобы обсудить друг с другом события вчерашнего вечера. Данилов терпеливо сидел в кабинете уже десять минут, а им так и не начали заниматься.Сестра, вооружившись докторской печатью, усердно штамповала чистые бланки рецептов, а доктор чтото писала в амбулаторных картах, горой наваленных на ее столе и при этом рассказывала подробности своей вчерашней ссоры с молодой соседкой по лестничной площадке, имевшей привычку громко, на весь дом, врубать музыку. Соседку она ласково называла «этой тварью» и «прошмандовкой».Через четверть часа Данилов осведомился:– Я вам не мешаю беседовать?Вопросом ему удалось переключить их внимание на себя. Далее последовал стандартный диалог:– На что жалуетесь?– На сильную головную боль…– Так… – доктор бегло изучила тонкую даниловскую карту и обрадоваyно воскликнула: – У вас же посттравматическая энцефалопатия!– Я в курсе, – признался Данилов.– Головные боли при вашем диагнозе – в порядке вещей. Я выпишу вам седальгин…– Спасибо, – поблагодарил Данилов, поднявшись со стула. – До свидания.– Постойте! – властно приказала доктор.Данилов вернулся к ее столу от дверей, надеясь, что сейчас его осмотрят и расспросят более подробно. Надежды не оправдались.– Возьмите! – невропатолог протянула Данилову наскоро заполненный рецептурный бланк. – Штамп и треугольную печать поставите в регистратуре!И снова уткнулась в свои бумаги, мгновенно потеряв к Данилову весь интерес. Сестра тут же завела какойто рассказ. Данилов положил рецепт на край докторского стола и тихо вышел из кабинета.Больше он в районную поликлинику не обращался… * * *Больной с острым инфарктом миокарда лежал на кушетке в кабинете электрокардиографии и ныл:– Зачем мне в больницу? Не хочу я! Дома отлежусь, и все будет в порядке…– В больнице тоже все будет в порядке, – сказал Данилов, рассматривая снятую получасом раньше кардиограмму с явными признаками крупноочагового инфаркта нижней стенки левого желудочка суточной давности.– Да мне сегодня уже лучше! – настаивал больной. – Дома – там и стены помогают…– Ваше счастье, – ответила пожилая заведующая терапевтическим отделением. – С болями в сердце надо на дом вызывать, а не по поликлиникам шляться! Страшно подумать – пришел со свежим инфарктом на прием к участковому!– Сейчас какие жалобы? – спросил у больного Данилов.– Голова слегка кружится, – ответил тот.– Мы его обезболили. Вот, пожалуйста, – заведующая протянула Данилову листок, на котором круглым аккуратным почерком были перечислены препараты и указано давление до и после.– Спасибо, – поблагодарил Данилов, аккуратно складывая листок пополам и пряча его в карман. – Вера, я пока осмотрю товарища, а ты пригласи Петровича с обычными носилками…– Я никуда не поеду! – больной попытался встать. – Без моего желания не имеете права! Это незаконно!– Лежите! – Данилов придержал его рукой. – Конечно, по закону вы можете сейчас отказаться от госпитализации, послать всех нас подальше и уйти домой… Только дело в том, что домой вы не дойдете, это я вам обещаю!– Но сюдато дошел! – возразил больной.– Редкостное везение. Дважды в день такого не случается, не надейтесь. Ну что – будем жить или пойдем домой?– Поехали, что уж там, – тихо выдохнул больной.Закончив осмотр, Данилов запросил на Центре место в кардиологической реанимации, получил его в «родной» сто шестьдесят восьмой больнице, после чего с помощью Петровича, Веры и заведующей отделением аккуратно переложил мужчину на носилки.– Пошли!Плавно подняли носилки и пошли. Петрович – спереди, Данилов – сзади, Вера – сбоку. На улице она забежала вперед и распахнула задние дверцы.– Вот и все, – успокаивающе сказал больному Данилов, садясь возле него в салоне машины. – Сейчас поедем. Как вы себя чувствуете?– Норм… – начал больной и вдруг, дернувшись, перешел на хрип.Данилов прижал пальцы к его шее и не смог нащупать пульсацию.Размахнувшись, он изо всей силы стукнул кулаком по грудине своего пациента, столь внезапно решившего покинуть этот бренный мир.По лицу мужчины разлилась восковая бледность. Он лежал не дыша и не двигаясь вообще. Данилов ударил еще раз. Тщетно – сердце так и не завелось…Клиническая смерть! Считанные минуты до биологической! А там – все, конец, который, как известно, делу венец. Констатируйте смерть, доктор, и везите вашего недавнего пациента в Ползунов переулок, в вечно дежурящий столичный морг.Но – еще есть время. Совсем чутьчуть, но есть.– Внутрисердечный! – это для Веры.– Гони! – это Петровичу.Вера и без Данилова знала, что ей делать, пока он несколько раз с силой нажал на грудную клетку умирающего обеими руками, все было готово для укола в полость сердца. Адреналин, призванный запустить остановившийся мотор, Вера набрала в шприц, на который надела толстую и очень длинную иглу.Это в фильме «Криминальное чтиво» два придурка чуть ли не десять минут готовятся сделать внутрисердечную инъекцию. У кинематографа свои законы, у жизни – свои. Счет идет не на минуты – на секунды.Разорвал на безжизненном теле футболку, нащупал нужную точку в межреберном промежутке (о ребро игла если не сломается, то погнется) и с маху, так же, как бил кулаком, засадил шприцем.В нужный момент рука сама остановилась. Легкое движение поршнем назад, в шприц поступает кровь. Это – здорово, это означает – точное попадание. Игла – в полости сердца.Нажатием на поршень шприца Данилов ввел адреналин в полость сердца и мгновенно выдернул иглу обратно. Медлить нельзя – запущенное сердце может порваться об иглу.Еще несколько энергичных нажатий на грудную клетку. Глубокий выдох воздуха из своих легких в полуоткрытый рот умирающего. Еще один. Пятнадцать качаний – два выдоха, пятнадцать качаний – два выдоха!– Атропин внутривенно!И самое радостное в тяжелой и грязной работе врача – забилось остановившееся сердце, задышали уже спавшиеся, было, легкие, поползли вверх веки.– Мне гнать или как? – спросил Петрович.«Или как» означает «если в машине труп, то я поеду помедленнее, спешить ведь уже некуда».– Гнать! – ответил Данилов, задвигая в гортань пациента трубку.На радостях руки его так и летали. Что ни говори, а душевный настрой – великое дело!– Ты будешь жить! – пообещал мужчине Данилов, фиксируя пластырем подключичный катетер. – Вера, глюкозу!– Уже! – секундой позже ответила Вера…То же реанимационное отделение, где они были несколько часов назад.– Без родственников? – уточнил доктор Беляев, глядя на кардиограмму, снятую в поликлинике.– Без, – ответил Данилов.– Слава тебе, господи…– Что, дочка предыдущего пациента достала? – улыбнулся Данилов.– Не то слово! – покраснел от воспоминаний реаниматолог. – Я ему аритмию купировал и с ходу в отделение перевел. Пусть там изгаляется! * * *Уже на подстанции, получив долгожданный обед, по времени практически превратившийся в ужин, Данилов вспомнил, что у него начинала болеть голова и както сама собой прошла. Он даже не понял где – в поликлинике или позже – в машине.– Вера, а как звали нашего реанимированного? – спросил Данилов у фельдшера, с упоением поедавшую банан.– Борис Николаевич, как бывшего президента, – с трудом оторвавшись от своего занятия, ответила оголодавшая Вера. – А что?– Да так, – пожал плечами Данилов. – Приду со смены домой, расскажу матери, что спас человека, а она спросит: «Кто он?» А я так ничего о нем и не знаю. Скажу хоть, как зовут.– Он электриком на НПО «Молния» работает, – Вера доела банан и могла спокойно беседовать.– Откуда знаешь?– На карте прочла, в поликлинике, пока вы его осматривали. Дату рождения сказать?– Не надо. Какое сегодня число, я и так помню, – пошутил Данилов.– Что, Вова, опять когото спас? – поинтересовался только что вошедший на кухню Чугункин. – Изведал момент истины?– Да, изведал, – скромно ответил Данилов, рассматривая бутерброд со своей любимой сырокопченой колбасой, словно примериваясь половчее вонзиться в него зубами. – А что – заметно?– Да ты светишься ярче лампочки! – засмеялся Чугункин, подсаживаясь со своей чашкой за стол к Данилову. – Давай, рассказывай! Глава одиннадцатая Желания и возможности Специализированные психиатрические бригады всегда готовы к любым неожиданностям. Оно и ясно, ведь им постоянно приходится иметь дело с психически больными людьми, да вдобавок находящимися в состоянии сильного возбуждения. К спокойным психам «скорую» вызывать не принято, а «психбригаду» и подавно.Народ на психбригадах тертый, бывалый. Вечно спокойные, даже немного меланхоличные. На вызовы идут в «полуштатском», накинув поверх «скоропомощной» формы «гражданские» плащи или пальто, чтобы не возбуждать пациента своей профессиональной принадлежностью к миру медицины и не провоцировать лишнюю агрессию. Заранее готовят «путы» и шприцы с антипсихотическими средствами. Как говорится – на всякий «пожарный случай». Береженого и бог бережет…Они умеют слушать. Невозмутимо выслушают любой бред: как очередную версию пленения пациента инопланетянами, так и признание в сожительстве с собственным хомячком. При этом, излучая дружелюбие и понимание, без единого лишнего слова, помогут собеседнику проследовать в машину, а из нее также внимательно и мягко проведут в приемный покой.Когдато, в стародавние времена, когда по кисельным берегам текли медовые реки, сотрудники психиатрических бригад московской «скорой помощи» отличались страстной любовью к футболу и даже занимали первые места на «междусобойных» чемпионатах.«Психиатрия» в дословном переводе с греческого языка означает – «исцеление души», это Данилов запомнил еще с институтской поры. С той же поры засела в его голове формулировка, гласящая, что «восприятие есть психический процесс отражения предметов и явлений в целом, в совокупности их свойств, который не зависит от воли индивидуума».Данилову никогда не хотелось стать психиатром. Больно уж расплывчаты, относительны и условны были психиатрические критерии. Зыбкой и призрачной казалась граница между патологией и нормой, и никогда невозможно было понять – помог ли ты пациенту на самом деле или он симулирует выздоровление, чтобы его оставили в покое и отпустили домой.Чужая душа, впрочем, как и собственная, представлялась Данилову слишком сложной и непостижимой субстанцией, чтобы, ничтоже сумняшеся, браться за ее исцеление и тем более ожидать от этого какихто результатов. В его восприятии психиатрия была сродни алхимии. Наука, пытающаяся постичь непостижимое.Даже если больной много лет наблюдается у психиатра и состоит на учете в психоневрологическом диспансере, родственники, вызывая к нему «скорую помощь» при обострении шизофрении, скорее всего укажут какойнибудь нейтральный повод, вроде «плохо с сердцем» или «болит голова», и вместо психиатра к больному приедет обычный выездной врач или, что бывает очень редко – специализированная кардиологическая бригада. Причин тому несколько. Вопервых, если сказать правду, то вызов могут и не принять – врачконсультант посоветует, не откладывая, обратиться в диспансер или же пригласить психиатра на дом. Вовторых, обычная бригада приезжает куда быстрее специализированной психиатрической. И втретьих, разве не может родственник человека с расстройством психической деятельности искренне заблуждаться, считая нынешнее ухудшение следствием плохой работы сердца или подъема артериального давления.– На что жалуетесь? – спросил Данилов, присаживаясь на стул, заранее поставленный возле кровати.Ничто не вызвало его подозрений. Обычная квартира, в меру взволнованная супруга больного. Можно понять и объяснить ее волнение – ни с того ни с сего прихватило сердце у сорокалетнего мужа. Да и сам муж ничем не выделялся среди легионов себе подобных – спокойно, даже малость безвольно, лежал на спине, слегка закатив глаза, и тихо постанывал.У Данилова был свой метод распознавания симулянтов и тех, кто склонен преувеличивать тяжесть своего состояния. На пороге комнаты, в которой лежал пациент, Данилов имел обыкновение задержаться на несколько секунд и прислушаться. Те, кто стонет, «играя на публику», начинают делать это лишь при появлении врача.Этот стонал не напоказ. От боли стонал. Стонал с достоинством, помужски – негромко и терпеливо.– Сердце прихватило, – ответил больной. – Тяжесть в груди какаято…– Ясно, – сказал Данилов и далее последовал обычный в таких случаях расспрос больного.Расспрашивать Данилов умел виртуозно. Научился за время работы.– Боль возникла давно?– С самого утра. Как проснулся.Наручные даниловские часы показывали половину третьего.– Где локализована боль? В каком месте?– Здесь, доктор, – мужчина осторожно положил руку на середину грудной клетки, на грудину.Классика жанра – характерное место для ишемических болей.– Раньше так болело? Или меньше, но в этом же месте?– Никогда, – твердо ответил мужчина.– Сильно болит?– Терпимо.– Потерпите еще немного. Сейчас я вас осмотрю, затем мы снимем ЭКГ, то есть кардиограмму, и после этого сделаем укол…– Какой?– Какой будет нужно, тот и сделаем. Исходя из данных осмотра и кардиограммы…Кожные покровы естественной окраски. «Синюшности» носогубного треугольника нет. Это хорошо.Конечности слегка холодны на ощупь. Бывает.Дышит ровно, чисто. Сразу видно, то есть слышно, некурящего человека.И мотор работает бодро, без перебоев и замедлений. Как у здорового.Снятая кардиограмма не содержала никаких признаков нарушения коронарного кровообращения.По всем статьям мужчина, лежавший на кровати перед Даниловым, выходил здоровым. Точнее – практически здоровым.Данилову вспомнился доктор Матишин, работавший на одной из специализированных кардиологических реанимационных бригад. Опытный, грамотный врач и при этом – ужасно самонадеянный. Если на кардиограмме не удавалось обнаружить признаков инфаркта, Матишин спокойно оставлял больных дома, под наблюдение участкового врача. После двух смертей, последовавших вслед за его убытием, Матишину пришлось в срочном порядке переквалифицироваться в участковые врачи.Сам же Данилов больше верил больным, чем себе, ведь свой организм каждый чувствует лучше. Раз человек говорит, что у него болит, значит – так оно и есть. Разумеется, если человек не из тех, кто вызывает «скорую» по три раза на дню и трижды за ночь.Тем более что в ряде случаев изменения на кардиограмме появляются с небольшим опозданием…– Вера, сделай, пожалуйста, баралгин внутримышечно.– Хорошо, – Вера открыла ящик.В самом начале работы на «скорой» Данилов мог в подобном случае обезболить и чемто посерьезнее, например промедолом. Сейчас же назначение препаратов, относящихся к наркотическим, было возможно лишь при наличии соответствующих изменений на ЭКГ. Иначе первая же проверка Госнаркоконтроля сочла бы назначение необоснованным, со всеми вытекающими отсюда последствиями и неприятностями для врача.– Есть ли у вас какието хронические заболевания? – спросил Данилов, чтобы окончательно определиться с диагнозом.– Нет! – Данилову показалось, что муж поспешил с ответом, чтобы не дать слова жене.Бывает такое. Многие мужчины, например, даже врачу не сразу признаются в наличии у них хронического простатита.– Все ясно… – Данилов заглянул в карту вызова, лежавшую на низеньком журнальном столике, и прочел имя и отчество больного, которое Вера узнала у жены и вписала в карту, пока он занимался осмотром. – Игорь Иванович, вас придется госпитализировать.– Куда?– В кардиологию, точнее – в кардиологическую реанимацию. Не надо пугаться – это просто такие правила. Все больные с нестабильной стенокардией госпитализируются в кардиологическую реанимацию, вне зависимости от состояния, а затем уже переводятся в отделение.– Какое? – вопрос показался Данилову слегка странным.– В кардиологическое. Так что, – Данилов посмотрел на жену пациента, – ваш муж пока полежит, ему не стоит двигаться, а вы соберите ему все необходимое для больницы – смену белья, тапочки, удобную одежду, зубную щетку, бритву…– Бритву? – удивленно переспросила жена.– Да, бритву, – подтвердил Данилов, чувствуя, как некая догадка готовится всплыть из глубин подсознания. Если сложить то, что больной поторопился с ответом на вопрос о наличии других заболеваний, с тем, что он проявил явно излишний интерес к тому, в какое именно отделение он попадет, и с тем, что жена так удивилась по поводу бритвы, то…Пациент поспешил самостоятельно раскрыть карты:– Маша, только выключи сначала свет! – потребовал он.– Почему? – удивился Данилов.– Чтобы они не видели, как меня увозят, – ответил мужчина. – И машину лучше подогнать вплотную к подъезду, доктор. К самым дверям, чтобы я мог прошмыгнуть в нее незамеченным.Данилов посмотрел на жену пациента. Та, встретившись с ним глазами, кивнула и добавила:– Он сам вызвал «скорую».– А сказать в коридоре? – упрекнул ее Данилов, представляя, какая ржачка поднялась бы в кардиологической реанимации, привези он туда под видом нестабильной стенокардии обострение шизофрении.Женщина пожала плечами.– На учете? Еще один кивок.– Маша! – повысил голос больной. – Я же просил выключить свет!– Это не выход, Игорь Иванович! – твердо сказал Данилов, обращаясь к мужчине. – Как только погаснет свет – они все поймут.Самое главное – не спрашивать, кто такие «они». Надо выглядеть посвященным и понимающим. Только в этом случае можно завоевать доверие больного.– Что же делать? – Глаза пациента наполнились тревогой.– Надо вызвать еще одну машину, еще одну «скорую помощь», – понизив голос, ответил Данилов и, достоверности ради, оглянулся по сторонам, словно желая убедиться, что никто его не подслушивает.Умница Вера с серьезным видом сидела в кресле. Тоже все поняла.– Зачем?– Следите за моей мыслью! Мы приехали первые, те приедут вторыми, отсюда следует что?– Что?– То, что они будут уверены в том, что вы уедете с нами! Ведь мы же приехали первыми?– Точно! – обрадовался мужчина и тут же испуганно огляделся. – А я уеду со вторыми.– А мы пригласим покататься когонибудь из ваших соседей по дому. Чтобы со стороны, казалось, что мы увозим вас…– Лучше всего подойдет Рома из семидесятой квартиры, – посоветовал Игорь Иванович. – Мы с ним очень похожи.– А он сейчас дома? – поинтересовался Данилов.– Да, у него тоже инвалидность второй группы, – незаметно проговорился Игорь Иванович.– Вера, обеспечьте нам вторую машину, – Данилов вытащил из кармана наладонник и протянул его Вере.Вера нажала на одну из кнопок и нахмурилась.– Не берет отсюда, попробую в подъезд выйти…– Может, есть помещение, где окна на другую сторону выходят? – «подсказал» Данилов.– Пойдемте на кухню! – включилась в игру жена Маша и увела за собой Веру.Сам Данилов не захотел вызывать психиатрическую бригаду. При пациенте заниматься этим было нельзя, так же как нельзя было уходить кудато, оставив Веру наедине с психически нездоровым человеком, пусть даже внешне и спокойным. Кто знает, что у него на уме…– Надо Ромке позвонить, – забеспокоился Игорь Иванович.– Пока рано! – осадил его Данилов. – Пусть сперва вторая машина приедет.Пациент поелозил в кровати и спросил:– А вы, доктор, откуда про них знаете?– Доводилось встречаться, – по тону Данилова было понятно, что приятными эти встречи не были.– Часто?– Пару раз.– Они хотели вас похитить?– Они хотели меня убить за то, что я помогаю людям! «Боже, какую чушь я несу!» – ужаснулся про себя Данилов.Работал одно время на шестьдесят второй подстанции фельдшер Алеша Сапожков. Фельдшер как фельдшер, только вот с «психами» управляться не умел – выкладывал им в глаза всю правду. «Психи» негодовали, не желая признавать очевидного, и норовили нанести Алеше разные увечья. Алеша как мог оборонялся, а «психи» потом писали на него жалобы. Данилов во время совместных дежурств пытался объяснить Алеше ошибочность подобного поведения, но – безуспешно. После очередной драки на вызове Тюленьков пригласил Алешу к себе в кабинет и предложил ему «или – или». Или уходи сам, или вылетишь со «скорой» с треском и звоном. Алеша предпочел уволиться по собственному желанию.– А меня – за то, что я отказался отдать им свою печень! – сообщил Игорь Иванович.– Без печени человек жить не может, – Данилову было приятно сказать хоть чтото разумное.– Им до нас дела нет. Мы – подопытный материал, и только!Пациент понемногу начал возбуждаться. Покраснело лицо, загорелись глаза, движения стали более резкими. То ли обрадовался, что обрел в докторе единомышленника, то ли просто надоело спокойно лежать.В комнату вернулась Вера.– Все машины в разъездах, – посетовала она. – Сказали – долго ждать придется.В наладоннике, полученном от фельдшера, Данилов, как и ожидал, обнаружил записку.«Диагноз шизофрении установлен с 1993 года. Обострения – 1 – 2 раза в год. В последний раз лечился стационарно в прошлом году. Амбулаторно принимал амитриптиллин и трифтазин. Самовольно бросил пить таблетки восемь дней назад. Со вчерашнего дня – депрессия и мания преследования. Боится ведьм, которые хотят забрать себе его сердце и печень. Не буйный».Поблагодарив Веру взглядом, Данилов незаметно для пациента переместил записку в карман халата и как бы между делом заметил:– Ждать долго, Игорь Иванович, хорошо бы еще укольчик, поддерживающий сердечную деятельность, сделать. А то как бы вам хуже не стало…– Раз надо – делайте! – разрешил пациент и тут же спросил: – А какой укол?– Альфаамилазу, – Данилов многозначительно посмотрел на Веру, – протеолитический фермент, растворяющий тромбы и препятствующий их образованию. Укол внутримышечный.– А какую дозу, доктор? – Вера, все правильно поняв, выудила из ящика ампулу с раствором аминазина, «тормозящего» нейролептика, и издалека показала ее Данилову.На вид в мужчине было килограмм восемьдесят – восемьдесят пять веса.– Одну ампулу, – одобряюще кивнул Данилов.– Сейчас! – Вера распечатала шприц.Минут через пять после инъекции пациент уснул. Данилов измерил ему давление. Сто двадцать на восемьдесят – нормальнее не бывает.– Что же вы в загадки играли поначалу? – высказал Данилов Маше, убедившись, что ее благоверный крепко спит.– Так у него слух, как локатор, – ответила она. – Попробуй я только скажи чего…– А говорили – не буйный! – напомнила ей Вера.– Ну, говорила… – замялась женщина. – Он же мебель в окно не швыряет и с ножом ни за кем не бегает! Так, поскандалит если или стукнет разок…– Все ясно, – Данилова насмешила столь неожиданная и самобытная классификация буйства, но он, конечно же, не подал виду. – Вы ему вещито соберите.– Уже собрала, – Маша махнула рукой. – У двери пакет оставила. Чаю хотите? Или кофе? У меня настоящий кофе, не растворимый…– Ну, если уж настоящий, – улыбнулся Данилов, – то покрепче и без сахара.– А вам? – хозяйка обернулась к Вере.– А мне с сахаром! – Вера задорно тряхнула кудрями. – Гулять так гулять!..Полтора часа прошло в ожидании и приятном безделье. Данилов выпил три чашки кофе и выслушал подробную историю Машиной жизни.– С ним жить можно, когда он таблетки пьет, – все повторяла Маша и приводила еще один довод, подтверждающий ее слова.У Данилова сложилось стойкое впечатление, что Маша попросту любит своего мужа.Приехавшей «психбригаде» Данилов сдал мирно спящего пациента.– Всегда бы так, – усмехнулся один из фельдшеров.– Помочь погрузить? – предложил Данилов.Все трое членов специализированной бригады были невысокими и худыми, если не сказать – щуплыми.– Да вы что, коллега! – удивился врач. – Нас же трое. Счастливого вам дежурства!– Взаимно! – ответил Данилов, направляясь к дверям.– А я думал – вы там отек легких лечите! – встретил Данилова с Верой посвежевший от длительного отдыха Петрович. – Потом смотрю – «спецы» приехали. Поинтересовался кто – оказались психиатры…– Яснопольская семнадцать, первый подъезд, – Данилов объявил следующий адрес.– Что там?– Женщина семнадцать, болит живот.– В наше время в семнадцать лет мало кто женщиной считался, – заявил Петрович.– Это смотря какой смысл вкладывать, – ответил Данилов. * * *«Псих» Игорь Иванович оказался последним из тех, кому во время дежурства снималась кардиограмма. После школьницы с аппендицитом Данилов выехал на ножевое ранение, за которым последовало отравление таблетками. После отравления была перевозка двухнедельного младенца из родильного дома в сто тринадцатую больницу, затем – почечная колика, после колики – битый алкаш на станции метро «Рязанский проспект», после алкаша – парнишка шестнадцати лет с сотрясением головного мозга. Последним вызовом оказалась доставка больного с гемофилией, порезавшего руку во время приготовления завтрака, в стационар…– Вова, а где кардиограф? – поинтересовался доктор Могила, принимая у Данилова смену.– В машине, – ответил Данилов, помня, что, возвращаясь от «психа» Игоря Ивановича, он закинул кардиограф в салон.– Там нет, я смотрел, – Могила не шутил, он вообще был не из тех, кто любит шутку.– Ты хорошо смотрел? – уточнил Данилов.– Я трезвый! – обиделся Могила. – Хочешь – пойдем и посмотрим вместе.Посмотрели вместе и не нашли кардиографа.– Что за херня! – в сердцах высказался Данилов. – Погоди, посмотрю в комнате отдыха.Была еще надежда, что во время одного из заездов на подстанцию он «на автопилоте» утащил кардиограф с собой.Кардиографа не оказалось ни в одной из комнат отдыха, ни в туалете, ни на кухне, ни в диспетчерской…– Петрович, ты кардиограф из салона не забирал? – заглянув в водительскую, спросил Данилов.– Бог с тобой, – ответил Петрович. – Зачем мне кардиограф?– Тогда куда он делся?– А я почем знаю? – развел руками Петрович.Ничего не поделаешь – пришлось Данилову идти к заведующей и признаваться в потере кардиографа.– Еще один выговор, – нахмурилась Елена Сергеевна. – Не много ли, Владимир Александрович?– Как есть, – пробурчал Данилов.Он ожидал несколько иной реакции. Ожидал сочувствия, понимания, может быть – предложения вызвать милицию и разобраться… Вместо этого он услышал очередной упрек. Можно подумать, что он сам у себя украл этот чертов кардиограф, будь он неладен. Ни к чему было поминать выговор, хотя и ясно, что при потере кардиографа без выговора не обойтись.– Идите, Владимир Александрович, – вздохнула заведующая.Если бы Данилов сейчас вспылил, обозвал бы ее дурой или еще какнибудь, стукнул бы кулаком по столу или в другой форме выразил свое возмущение, то, возможно, она повела бы себя иначе… Но Данилов повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из кабинета заведующей.То ли признавая свою вину, то ли ставя себя выше обстоятельств.Вовка Данилов всегда был гордым. Это запомнилось Елене Сергеевне еще со студенческой поры. С возрастом он ничуть не изменился. Что ж – тем хуже для него.– Владимир Александрович, а может, заявление в милицию написать надо? – предположила Вера.– Да ну! – отверг Данилов. – Что я им скажу? Что не знаю, где пропал кардиограф – в одном из шести стационаров, где мы были, или на подстанции… Все равно – получу выговор и буду ежемесячно выплачивать по пятьсот рублей.– Если не по тысяче, – вздохнула сердобольная Вера.– Да хоть бы и по тысяче! – разозлился Данилов. – Снявши голову по волосам не плачут! И вообще – хватит об этом! Пропал кардиограф – ну и ладно! Выплачу, не в первой!Данилов уже выплачивал из зарплаты за плащевые носилки и за украденный аппарат искусственной вентиляции легких. Правда, выплачивал без выговоров – прежний заведующий избегал «лепить» подчиненным выговоры. То ли жалел, то ли ленился.– Второй выговор за месяц – это круто! – посочувствовал Данилову доктор Федулаев. – В моей практике подобного не было…– А в моей будет, – ответил Данилов. – Как бы еще третий не огрести…Третий выговор в течение года означал автоматическое увольнение со «скорой». Преимущественно – по инициативе администрации, говоря в просторечии – «по статье».– Ты уж постарайся, – сказал Федулаев.– Если бы от меня чтото зависело, – усмехнулся Данилов. – Судьба!– Судьба – понятие относительное! – заметил Федулаев. – Вспомни Валеру Маркова.Валера Марков был легендой шестьдесят второй подстанции. Фельдшер, ухитрившийся за неделю «словить» три «строгача».Первый выговор Валера получил за курение в машине – неудачно нарвался на линейный контроль. Через день, выйдя на полусутки, он сгоряча нахамил Казначеевой, обозвав ее «старой сукой». Просто «суку» Надежда, может быть, и стерпела бы, но «старую» – никогда. Она тут же написала докладную на имя заведующего подстанцией, и Валера огреб второй выговор. Это печальное обстоятельство расстроило его настолько, что после первого вызова он попросил водителя Толика Бурчакова тормознуть у магазина, где купил бутылку водки и булочку с изюмом. Ополовинив в машине бутылку, Валера закусил булочкой и отправился на следующий вызов – в педагогический колледж, где одной из преподавательниц поплохело во время практического занятия. Нетвердая походка, заторможенная речь и запах спиртного, исходящий от Валеры, побудили директора колледжа сразу после убытия «скорой» позвонить на «ноль три» с жалобой. Центр, как всегда, оказался на высоте, выслав на подстанцию линейный контроль. Бедный Валера огреб третий выговор и вылетел со «скорой» с подпорченной трудовой книжкой. Спустя полгода Данилов случайно встретил его на вещевом рынке, где Валера подвизался в охранниках.– Ночами я теперь сплю, – похвастался Марков, – дома или на работе, а денег получаю вдвое больше прежнего! И никаких госпитализаций, носилок и уколов!– Не скучаешь? – поинтересовался Данилов.– Смотря по чему, – пожал плечами Валера. – По людям – скучаю, по работе – нет.На подстанции Валеру помнили в первую очередь благодаря его любимому выражению – «все было так хорошо, пока не стало так плохо»…– Я заработал второй выговор, – сообщил Данилов матери, вернувшись домой. – И вдобавок у меня будут вычитать из зарплаты за утерянный кардиограф – дрянную машинку, которая перед выдачей записи всякий раз думала не менее сорока секунд.– Чего еще ожидать от вашей конторы? – Светлана Викторовна сделала неопределенный жест рукой. – Можно подумать! Поговорил бы с Игорем – вдруг он пристроил бы тебя на хорошее место.– А что ты считаешь «хорошим местом»? – спросил сын, намазывая хлеб маслом.– Ну не знаю… – замялась мать. – Наверное то, где спят ночами, не воруют друг у друга кардиографы и не имеют дела с придурками. Такое место, где желания совпадают с возможностями, и вообще…– Таких мест в природе не существует, – ответил Данилов. – Это утопия.– Откуда тебе знать! – Светлана Викторовна дорезала сыр и пододвинула тарелку поближе к изголодавшемуся сыну. – Ешь, непутевый!– Путевый или непутевый, а другого у тебя нет, – заметил сын, уничтожая сыр со скоростью света.– А я так мечтала увидеть тебя на сцене! – вздохнула мать. – Так и видела, как выходишь ты в черном фраке со скрипкой… Эх, что теперь вспоминать!– Если хочешь – я поиграю тебе после завтрака, – предложил сын.– Хочу, – ответила мать. – Как не хотеть. Только это ведь совсем не то, о чем я мечтала.– Мама, ты хотела, чтобы я вырос счастливым человеком? – спросил Данилов.– Это было моей главной целью.– Так радуйся – тебе это удалось!– Если бы… – последовал еще один вздох. – Ладно уж, как ты говоришь – снявши голову, по волосам не плачут.– Точно! – подтвердил Данилов. – Не плачут. Если бы можно было повернуть жизнь вспять, то я все равно выбрал бы работу на «скорой», и ты это знаешь. Так что – давай прекратим эти намеки относительно того, о чем ты мечтала. Ну не получилось из меня Ойстраха, что теперь? Зато я каждую смену делаю наш мир чуточку лучше…– И это прекрасно, Володя, – поспешила согласиться Светлана Викторовна, – главное, что ты счастлив или кажешься себе счастливым. Дожить бы еще до твоей свадьбы…– Мама! – шутливо возмутился Данилов. – Что за мысли? Неужели тебе хочется делить меня с посторонней женщиной?– Не хочется, – призналась мать. – Но что поделать? Это жизнь. Грустно умирать, не понянчив внуков.– Вот высплюсь и сразу же обеспечу тебе парочку внучат! – пообещал Данилов. – Гляди – не пожалей потом.– Идика ты спать, дорогой, – Светлана Викторовна улыбнулась и отвесила сыну легкий подзатыльник. – С тобой скорее инфаркта дождешься, чем внуков!– А вот у моей начальницы сыну уже двенадцатый год пошел, – сообщил Данилов.– А у моей подруги Ларисы Ивановны внуку на прошлой неделе четырнадцать лет исполнилось! – парировала мать. – Какое нам дело до чужих детей? Или…– Да это я так, к слову, – отмахнулся сын. – Никаких ассоциаций! Глава двенадцатая Друзья встречаются – Люди бывают разные! – вышел из себя Полянский. – Подлецы, придурки, праведники, святоши, чистоплюи, ехидны… И такие, как ты – ходячие укоры для остальных. Нет, не укоры – головоломки…– Почему – головоломки? – Данилов повертел в руках свою бутылку и залпом осушил ее.– Потому что невозможно понять – то ли ты на самом деле такой правильный, то ли притворяешься!– Я никогда не притворяюсь!– Это тебе так кажется. Все происходит неосознанно, само по себе. Дело в том, что когдато ты придумал себе образ и теперь стараешься быть похожим на него.– Ты извини, Игорь, но я никак не могу уловить твою мысль, – признался Данилов. – Какое, к чертям, притворство? Какой образ? Я всегонавсего стараюсь жить так, как мне хочется, вот и все!– Тогда почему ты несчастлив? – прищурился Полянский. – Почему ты вообще завел этот разговор о желаниях, которые не сбываются? О жизни, которая проходит мимо? В чем проблемы, брателло? Если все хорошо, то я рад за тебя! Будь счастлив!– Все хорошо не бывает, – вздохнул Данилов. – Дело в том, что чем дальше, тем больше я начинаю задумываться о том, насколько правильно я живу…– И чего?– А ничего! – разозлился Данилов. – Правильно написано в Библии: «Не мечи бисер перед свиньями»!– «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас», – поправил Полянский.– Намереваетесь пойти по духовной стезе? – Данилов открыл новую бутылку пива и сделал большой глоток.– Куда там с моимито грехами, – Полянский покачал лысой головой. – Так, почитываю на досуге.– Завидую я тебе! – признался Данилов, откидываясь на спинку кресла. – Сидишь себе со своими микробами в тишине и покое. Никаких нервотрепок!Полянский настолько поразился словам друга, что прекратил терзать толстую, янтарной жирности, чехонь, взял пульт, выключил телевизор и лишь после этого попросил:– А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее. Корни зависти, предпосылки, обстоятельства. Все как на духу!– Какие предпосылки? – Данилов, напротив, взялся за рыбу, показывая, что разговор между ними завелся несерьезный. Пустой, можно сказать, разговор. – Какие обстоятельства? Уже нельзя просто позавидовать человеку, нашедшему в жизни тихую спокойную гавань.– Сказал тоже – тихую спокойную гавань! – фыркнул Полянский. – С нашимто Валентином Семеновичем!Валентин Семенович Федосеев заведовал кафедрой, на которой работал Полянский. В рассказах Игоря шеф представал въедливым старикашкой, весьма крутого нрава, немного – самодуром, немного – тираном. Короче говоря – типичным российским начальником.– Тебя не связывают с Валентином Семеновичем никакие нити… – Данилов помолчал и поправился: – Не нити даже, а цепи. Чертовы цепи из прошлого.– «Цепи из прошлого» – подходящее выражение для сериала, – заметил Полянский. – Но в жизни это звучит чересчур мелодраматично. Так же, как и «призраки» или «тени прошлого». Выражайся яснее.– Для этого надо вначале разобраться в своих чувствах и мыслях. – Данилов в три глотка прикончил бутылку и потянулся за новой, благо гостеприимный Игорь выстроил на столе целую батарею.– Зная тебя, я могу утверждать, что если ты начал говорить об этом, то в чувствахто ты разобрался, – Полянский взял с блюда, стоявшего посередине стола, новую рыбину и приступил к ее разделке. – Ты просто не хочешь озвучить выводы или хочешь, но не решаешься…– Почему?– Да потому что у таких крутых перцев, как ты, настоящих мужчин, в ходу принцип: «мужик сказал – мужик сделал»! Ты боишься связать себя собственными словами! И в то же время ты не прочь это сделать…– Как сложно! – Данилов впился зубами в рыбий скелет.– Ничего сложного! – Полянский сделал вид, что не услышал иронии в словах друга. – Простая логическая задача. Вот скажи мне, почему, получив два выговора и, образно говоря – находясь на грани увольнения, ты не попробовал перейти работать на другую подстанцию?– Это не такто просто…– Но и не очень сложно. Примерно на равной удаленности от твоего дома находится две подстанции – в Люблино и на Шоссе Энтузиастов. Ну может, они чуть дальше, чем твоя нынешняя, но все равно – это не другой конец Москвы. И, как я думаю, тебя – москвича с десятилетним практически беспорочным стажем работы…– Хороша беспорочность! – хмыкнул Данилов.– Я говорю – практически. Твои последние выговоры не стоят и выеденного яйца, особенно второй! Кстати, а почему ты не написал заявления о краже в милицию?– Да это безнадежное дело, тем более что я не мог даже примерно сказать, где именно пропал этот чертов кардиограф! Ну – приехали бы, ну – опросили бы водителя и фельдшера, а дальше чего? А что касается «москвичей с десятилетним практически беспорочным стажем работы», о которых ты говоришь с таким пафосом, то наш верховный кадровик Сыроежкин придерживается совершенно другого мнения.– Да ну?– Истинная правда. Он както раз заявил на совещании заведующих: «Гоните в шею этих склочных москвичей и набирайте покладистый народ из провинции! Вам же легче работать будет!» И потом, в данной ситуации мой переход был бы похож на бегство…– От самого себя? – уточнил Полянский, пытаясь прочитать ответ в глазах друга.– И от самого себя тоже! – заорал Данилов. – Оказывается, я десять лет бегал от самого себя! И только сейчас это понял! Я считал себя хозяином собственной жизни, а вместо этого, оказывается, я был Бобиком, которого отпустили погулять на слишком длинном поводке! На таком длинном, что глупый песик со временем перестал его замечать! Извини… Пойду вымою руки.Данилов поднялся и ушел в ванную.«Крепко тебя зацепило», – подумал, глядя ему вслед, Полянский. В ожидании друга он приналег на рыбу, до которой был большой любитель.Данилов вернулся не скоро. При его появлении Полянский не стал подавать никаких реплик, предоставляя другу и гостю возможность самостоятельного выбора темы для разговора.Друг захотел вернуться к прежней теме.– Ты помнишь, Игорь, как тяжело я переживал измену Елены, – начал он.– Помню, – подтвердил Полянский.– Со временем боль улеглась, обида улетучилась, и я начал жить полноценной, как мне казалось, жизнью. Я запретил себе вспоминать прошлое и тем не менее чуть ли не ежедневно возвращался к нему в снах.– Куда только нас не заносит в снах, – поморщился Полянский. – В позапрошлую ночь мне приснилось, что я работаю в Голливуде режиссером.– Ты снимал порнофильмы? – деловито уточнил Данилов, сворачивая набок крышку на очередной бутылке.– Почему сразу порнофильмы! – обиделся Полянский. – Я снимал обычное кино и переживал, что не смог заманить на главную роль Пенелопу Круз… И что с того?– Дело в том, друг мой Гоша, – преувеличенно миролюбиво начал Данилов, – что мне снилось мое собственное прошлое, а не какието сказки. Дело в том, что каждую из своих женщин я сравнивал с той, которую потерял. Дело в том, что, когда судьба свела меня с ней на одной подстанции, я испытал нечто вроде радости от того, что она – рядом, пусть и не в том самом смысле.– Она свободна, ты свободен. В чем же дело? – удивился Полянский. – Купи орхидею, это стильно и не шаблонно, Елена непременно оценит, приди на подстанцию в свой нерабочий день и сделай ей предложение. Нет, лучше так – подари ей цветы, поговори минут пять на разные темы, а затем пригласи ее в театр или на выставку. В Политехническом идет вполне подходящая выставка американского постера тридцатых – пятидесятых годов.– Чем она подходящая?– Интересно, забавно и есть возможность от экспоната протянуть параллель в жизнь.– Хорошо, а что дальше?– Тебе сколько лет?! – Полянский так стукнул ладонью по столу, что бутылки жалобно зазвенели. – Зачем ты задаешь глупые вопросы?!– Наверное, чтобы услышать на них умные ответы, – улыбнулся Данилов. – Разрази меня гром, если я понимаю, как от плаката можно протянуть параллель в жизнь? Поясни, пожалуйста.– Ну, например, встал ты перед постером «Касабланки», вздохнул и посмотрел на Елену. А она тоже вздохнула и посмотрела на тебя. Потом ты берешь ее под руку, слегка притягиваешь к себе и проникновенно говоришь, глядя в ее глаза: «Как хорошо, что у нас с тобой есть время все исправить!»– А она маняще улыбается мне и кружится в танце по музейным залам, распевая при этом длинную страстную песню на хинди! Гоша, тебе снятся неправильные сны. Ты не в Голливуде картины снимать должен, а в Болливуде сценарии писать! Нарасхват пойдут!– Да ну тебя! – на этот раз Полянский, кажется, обиделся всерьез. – Пойду сварю кофе!Он взял опустевшее блюдо, поставил на него две тарелки – свою и Данилова, полные рыбьих голов и костей, смахнул туда же сор со стола и удалился, даже не взглянув на Данилова. Стоило ему выйти, как Данилов поднялся, развернул свое кресло, поставил перед ним низкий резной столик красного дерева, единственный антикварный предмет в доме Полянского. Владелец утверждал, что столик некогда принадлежал Наполеону Бонапарту, но Данилов не спешил этому верить. Включил телевизор, уселся в кресло, водрузил ноги в носках на столик и защелкал кнопками на пульте в поисках канала путешествий.– Вова! – от возмущения, вернувшийся с кофе и сухофруктами, Полянский чуть не выронил из рук поднос. – А ну убери ноги с мебели, на которой писал свои приказы Наполеон!– Французский император был коротышкой, но не настолько, – Данилов остался сидеть в прежней позе, только слегка приглушил звук у телевизора. – Писать за таким столиком мог только гном или хоббит. Уж не возьмешься ли ты утверждать, что этот колченогий уродец принадлежал самому Фродо Бэггинсу?– Убери ноги! – Полянский поставил на стол две дымящиеся чашки и вазочку из трех секций с курагой, изюмом и черносливом.– И заруби себе на носу, – невозмутимо продолжил Данилов, – что императоры не пишут сами своих приказов, для этого существуют писцы. Императоры только подписывают приказы и прикладывают к ним личную печать. Кстати, как выглядела личная печать Бонапарта?– Не знаю, – Полянский собрал на поднос пустые бутылки.– Жаль, – Данилов выглядел искренне огорченным. – А то можно было бы вырезать ее в углу этой подставки для ног в подтверждение твоих слов.– Идиот! – кратко высказался Полянский и унес поднос с пустыми бутылками на кухню.Когда он вернулся, то застал Данилова пьющим кофе в прежней позе. Только на экране телевизора вместо передачи о путешествии в Конго под ритмичную попсовую музыку кривлялись три полуголые девицы.– Перед визитом к тебе я вымыл ноги и надел чистые носки, – сообщил Данилов. – И надо сказать, что я не зря так готовился – кофе ты варишь превосходный.– Твое счастье, что у меня дома нет цианистого калия… – пробурчал Полянский, усаживаясь в свое кресло и беря чашку с блюдца.– Так вот…Данилову надоело издеваться над приятелем. Он поставил чашку на стол, встал, вернул кресло в прежнее положение и, усевшись в него, продолжил пить кофе.– …не подумал ли ты, что я рискую получить еще один щелчок по носу? Не швырнут ли мне в лицо мой букетик и не пошлют ли меня с моим приглашением куда подальше?– Все, конечно, может случиться, – пожал плечами Полянский, – но, может быть, и не швырнут, и не пошлют.– На «авось» в подобных вопросах полагаться нельзя, – заметил Данилов. – Не тот случай.– Скажи мне, только честно – если бы ты был на все сто уверен в успехе, ты бы сделал шаг навстречу?– Сделал бы, – Данилов поставил на стол чашку и повторил: – Сделал, и не один шаг, а несколько. Но зная, что меня не отвергнут, как десять лет назад! Не посмеются надо мной!– Я почемуто уверен, что не отвергнет, – Полянский отправил в рот сушеный абрикос и стал тщательно его жевать.Разжевал, проглотил и добавил:– Мне и тогда казалось, что вся эта история с ее замужеством была всего лишь попыткой подстегнуть тебя к более решительным действиям…– Попыткой?! – Брови Данилова взметнулись ввысь. – Хороша была попытка! Она вышла замуж, родила ребенка…– Но ведь ты ничего не предпринял! – напомнил Полянский. – Вот она и нашла себе другую опору.– Подпорку!– Называй как хочешь – суть едина. Не сбрасывай со счетов то, что ты жил у себя дома, а она приехала в Москву из Нижнего Новгорода…– Из Великого.– Пусть будет из Великого, дело не в этом. Дело в том, что ей надо было както устраивать свою жизнь, закрепляться, пускать корни…– Ладно! – оборвал друга Данилов. – Жуй лучше курагу, чем прошлое. Снявши голову, по волосам не плачут. До того, что было между нами, мне уже нет дела. Меня теперь заботит одинединственный вопрос – может ли еще чтото быть между нами или нет?– Может! – Полянский медленно наклонил голову.Данилову показалось, что он видит в полированной лысине друга свое отражение.– Почему ты так уверен? – спросил он.– Я исхожу только из тех фактов, которые ты мне сообщил. – Полянский уселся поудобнее и прикрыл глаза. – Вопервых, она предлагала тебе должность старшего врача. Это уже о чемто говорит. Можно сказать, что она сделала шаг навстречу тебе.– Совсем не так, – нахмурился Данилов. – Она скоропалительно попала в заведующие на новую, совершенно незнакомую ей подстанцию и, разумеется, нуждалась, как ты только что выразился, в опоре. Насколько я понимаю, из всех сотрудников она была знакома только со мной, что и определило ее выбор. Елене захотелось иметь своего, ручного старшего врача, вместо ставленника прежнего заведующего. Обычные начальственные игры.– Она могла перетащить когото со старой подстанции, – предположил Полянский.– Так ей Прыгунов и даст сманивать людей! Не забывай, что он не только заведующий шестьдесят четвертой подстанцией, но и региональный директор.– Все равно это говорит многое о ее отношении к тебе.– И два выговора тоже? Как ты их обоснуешь?– Первый – очень просто. После того как ты отказался от предложения стать старшим врачом, а зная тебя, Вова, я уверен, что ты сделал это похамски, она, разумеется, обиделась. И то, что ты позволил себе «принять на грудь» на подстанции, расценила как брошенный ей вызов. Точнее – как плевок в лицо. Что, мол, хочу, то и делаю. Ты ущемил ее самолюбие, а этого люди обычно не прощают. Особенно тем, кого любят.– Вся радость – в прошлом, в таком далеком и безвозвратном, – негромко начал читать по памяти Данилов, – А в настоящем – благополучье и безнадежность. Устало сердце и смутно жаждет, в огне закатном, любви и страсти – его пленяет неосторожность… Устало сердце от узких рамок благополучья, оно в уныньи, оно в оковах, оно в томленьи… Отчаясь грезить, отчаясь верить, в немом безлучьи, оно трепещет такою скорбью, все в гипсе лени…– А жизнь чарует и соблазняет, и переменой всего уклада семейных будней влечет кудато! – подхватил Полянский. – В смущеньи сердце: оно боится своей изменой благополучье свое нарушить в часы заката. Ему подвластны и верность другу, и материнство, оно боится оставить близких, как жалких сирот… Но одиноко его биенье, и нет единства… А жизнь проходит, и склеп холодный, быть может, вырыт…Северянин был одним из их любимых поэтов. Скорее даже – самым любимым.– Ты никогда не задумывался о том, сколько тебе лет? – вставая изза стола, спросил Полянский.– Иногда я забываю дату рождения и тогда заглядываю в паспорт, – отшутился Данилов.– Пойду сварю еще кофе, – хозяин поставил на поднос пустые чашки. – И буду очень признателен, если в мое отсутствие ты не придумаешь нового надругательства над мебелью.– Что ты! Что ты! – Гость в ужасе замахал руками. – Я способен надругаться над чувствами, но над мебелью – никогда!– Надеюсь! – Полянский ушел.– Странные мы с тобой люди, – услышал он от Данилова по возвращении. – Сидим тут два здоровых мужика, пьем кофе, читаем стихи, меня уже на скрипке поиграть потянуло. Словно два старых хрыча или два богемных гея…– Нет чтобы пяток девок пригласить и оттянуться по полной! – поддержал Полянский. – Так, чтобы как минимум полгода, бегая к венерологу, было что вспомнить!– Да уж! – вздохнул Данилов и покосился на четыре полки, висевшие на стене импровизированной лесенкой.Полочки были густо заставлены коробочками с dvdдисками.– «Сукияки джанго»? – перехватив его взгляд, предложил Полянский.– Лучше «Однажды в Америке», – попросил Данилов.Сошлись на «Криминальном чтиве».– Я сделаю еще одну попытку, – ни с того ни с сего сказал Данилов, наблюдая за тем, как Миа Уоллес танцует под «Girl, you’ll be a womаn soon».– Какую? – не отрывая взгляда от экрана, спросил Полянский.– Последнюю! – ответил Данилов. – Чтобы всю оставшуюся жизнь не упрекать себя ни в чем. Только дождусь подходящего момента…– Не жди очень долго, – посоветовал Полянский. – Лет в семьдесят ты будешь представлять интерес разве что для патологоанатома.– Я дождусь подходящего момента! – повторил Данилов. – И тогда все станет на свои места.– А если – облом?– Тогда я женюсь на Юле Чанцевой. Заведу с ней кучу детей и одного назову Игорем. В твою честь!«Врачебный» роман Данилова с Чанцевой давно сошел на нет, поскольку обеим сторонам не захотелось подкидывать дров в угасающий костер страсти, но тем не менее они, по старой привычке, нередко флиртовали друг с другом. Невинный флирт – залог крепкой дружбы между мужчиной и женщиной.– Я проникся! – рассмеялся Полянский. – Еще никто не говорил мне, что собирается в мою честь назвать своего сына! Осталось немногое – уговорить эту самую Юлю Чанцеву выйти замуж за такого мизантропа, как ты! Глава тринадцатая Криминал – Сотрудникам «скорой помощи» в своей работе нередко приходится встречаться с различными, так называемыми, криминальными происшествиями. К ним относятся отравления, взрывы, нанесения телесных повреждений, дорожнотранспортные происшествия, самоубийства…Монотонный голос старшего врача навевал сон, тем более что и рабочая ночь выдалась обычная – без сна и отдыха.– Нередко прибывая на место происшествия первыми, сотрудники «скорой помощи» сталкиваются с фактами, имеющими очень важное значение для судебноследственных органов, – Лжедмитрий многозначительно поднял к потолку указательный палец правой руки и потряс им. – Поэтому все вы должны проявлять бдительность и уделять внимание любым деталям, даже самым незначительным!– Зачем нам это? – Доктор Бондарь повертел лысой башкой, призывая коллег согласиться с его словами. – Орденов все равно не заслужим!– Виктор Георгиевич! – призвал его к порядку Лжедмитрий. – Итак, по прибытии на место происшествия необходимо, разумеется после осмотра пострадавшего и оказания ему необходимой помощи, уточнить обстоятельства случившегося, записать фамилии очевидцев и их адреса…«Сейчас! Разбежался! – подумал Данилов. – Пусть этим милиция занимается…» Данилов знал, что задерживать бригады, отработавшие смену, для проведения дурацких занятий никто из администрации не имеет права, но качать права было лень. Проще отсидеть пятнадцать минут – старший врач не любил долгих лекций – и просвещенным уйти домой.– Полученные сведения необходимо сразу же записать в карте вызова…– В какой графе? – задавая вопрос, Старчинский совсем поученически поднял вверх руку.– В графе «Примечания», – пояснил старший врач. – Или непосредственно после статуса и лечения. Полагаться на память не следует, так как она часто нас подводит. Полученные сведения следует сразу же после оказания помощи пострадавшему передать в милицию, отметив в карте вызова, кто именно – фамилия, звание, должность – и в какое время принял сообщение.– Вообщето, этим должен заниматься Центр! – не вставая, высказался многоопытный фельдшер Малышков. – А именно – старший диспетчер оперотдела.– Можно передать сведения на Центр, – согласился старший врач. – Главное – передать их, не дать им пропасть. Продолжим… По прибытии на место происшествия всем вам следует помнить о том, что многие находящиеся там предметы могут в дальнейшем стать объектами исследования судебной экспертизы. Поэтому не следует без надобности трогать или переставлять их, а также, например, перемещать труп, менять его положение, вытирать пятна крови с поверхностей и тому подобное.– Интересно – как, не касаясь тела, можно понять, что перед тобой труп? – снова подал голос Бондарь.«Вот ведь кретин! – рассердился Данилов. – Только задерживает всех своими тупыми репликами!»– Конечно же, если врач не уверен в смерти пострадавшего, то он обязан оказать ему помощь, даже если для этого придется изменить положение тела и какихто предметов, – пояснил очевидное старший врач. – Если же смерть пострадавшего не вызывает сомнений, то ни в коем случае не следует даже дотрагиваться до тела! Всем ясно?– Ясно! – ответила за всех старший фельдшер Казначеева.– Вы всегда должны строго контролировать свои действия на месте происшествия и быть предельно внимательными, чтобы ненароком не уничтожить важные следы. Так, например, при снятии повешенного петлю не следует развязывать – ее разрезают.– Не всякого повешенного удастся снять без лестницы, – заметил фельдшер Язов. – Вон мы с Федулаевым месяц назад выезжали на повешение. Мужик к перилам четвертого этажа веревку привязал, петлю на шею надел и вниз с балкона спрыгнул. Нарочно или случайно веревку подобрал по длине так, чтобы перед соседями с третьего этажа раскачиваться. Как его прикажете снимать? На перилах балансировать? Мы пожарных вызывали…– Вы поступили правильно, – одобрил Лжедмитрий. – Вам ни в коем случае не следует совершать потенциально опасные для вашей жизни и здоровья действия, предоставив это соответствующим службам…Данилов вспомнил вызов, полученный накануне вечером. Повод был стандартным и не вызывал опасений. «Мужчина тридцать два года, боль в животе». Аппендицит, гастрит, язва, панкреатит, холецистит… Он был готов к любому из этих заболеваний, но, прибыв на вызов, увидел совершенно иную картину…Женщину били утюгом. Долго, старательно и безжалостно. Утюг, бурый от запекшейся крови, валялся посреди комнаты, почти не отличаясь цветом от крашеного охрой пола.– Мама! – ахнула Вера, увидев лицо пострадавшей, похожее на огромный баклажан с прорезью – ртом в нижней части.Заплывшие глаза пропускали какуюто толику света, потому что женщина тихо попросила:– Снежана, дай стул для доктора.– Садитесь, – невзрачная худенькая девушка, впустившая бригаду в квартиру, пододвинула Данилову стул. – Я сейчас.Бросившись в коридор, она вернулась с табуретом для Веры.– Вот! – смущенно улыбнулась она. – С мебелью у нас напряженка. Хозяин пропил все, что только было можно…– Нас вызывали к мужчине с больным животом… – не обращаясь ни к кому конкретно, сказал Данилов.– Это я вызывала! – Снежана присела на край кровати. – Нарочно наврала, что в голову пришло.– Зачем?– Есть причины!– Ладно, – Данилов не стал раньше времени вдаваться в подробности. – Что у вас здесь случилось? Побои?– Побои, – кивнула Снежана. – Вон и орудие валяется…– Ты не убрала? – укорила ее пострадавшая.– Забыла. Да потом мне его и в руки взять противно.– Вас избили утюгом? Так? – уточнил у пострадавшей Данилов.– Так, – коротко подтвердила она.– Сознание теряли?– Теряла.– Сейчас на что жалуетесь?– Боль во всем теле, больно пошевелиться… Мне бы укол обезболивающий и посмотреть – нет ли переломов?– Сейчас посмотрим, – Данилов осторожно взялся за край одеяла, которым женщина была укрыта до подбородка, и потянул его вниз.Все, как и положено. Тело, усеянное ссадинами, ранами и кровоподтеками, разорванный в нескольких местах халат, кровь. Кровь везде – на теле, на халате, на простыне, на одеяле.– Кто это вас так? – спросил Данилов, заранее зная ответ.– Сожитель, – вздохнула пострадавшая, – теперь уже бывший.– Когда?– Еще на рассвете.– Только утюгом или чемто еще?– Кулаками тоже… И ногами.– Ясно. Халат придется снять, надо осмотреть и обработать все раны…Снежана помогла пострадавшей освободиться от халата, повертела его в руках и, сочтя никуда не годным, швырнула в угол.Данилов натянул перчатки и приступил к осмотру…Женщина определенно родилась под счастливой звездой – столько ран, столько крови и ничего серьезного. Кости целы, печень, почки, селезенка тоже вроде в порядке.Пациентка попалась терпеливая – не кричала при осмотре, не плакала, простонала и то всего два раза. Первый – когда Данилов согнул в коленном суставе ее правую ногу, и второй – когда он принялся ощупывать пальцами ее череп в поисках трещин.Пульс слегка частил, доходя до восьмидесяти ударов в минуту, давление держалось в верхних пределах нормы – сто сорок на девяносто. Это хорошо. В подобной ситуации следует бояться снижения артериального давления вследствие внутреннего кровотечения.По просьбе Данилова она села в постели и добросовестно выполнила пальценосовую пробу, закрыла глаза и поочередно дотронулась указательными пальцами до кончика носа.– Голова кружится? – спросил Данилов.– От счастья! – У женщины хватило сил пошутить.К концу осмотра Вера уже стояла наготове с флаконом перекиси водорода и стерильными ватными тампонами.– Обработка болезненная, – предупредила она. – Потерпите.– Может, сначала укол? – спросила Снежана.– На ней чистого пятачка нет, куда иголку можно воткнуть, – ответила Вера. – Дайте хоть мягкое место протереть!– Аллергии к препаратам нет? – Данилов снял перчатки.– Нет, – ответила пострадавшая.Снежана вскочила с кровати, подошла к картонной коробке, стоявшей у двери, и ногой пододвинула ее к Данилову.– Мусор – сюда.И тут же озабоченно поинтересовалась:– С ней все в порядке?– Насколько это возможно в ее положении, – Данилов бросил перчатки в коробку и так же, ногой, отодвинул ее в сторону. – Вера, уколи ношпу с анальгином.– Хорошо, – отозвалась Вера, орудуя тампонами над телом пострадавшей. – Теперь на бочок повернитесь…– А вы собирайтесь! – обратился к пациентке Данилов.– Куда? – хором спросили обе женщины.– Как это – куда? В больницу.– Зачем? – спросила Снежана, снова усаживаясь на край кровати. – Вы же сами сказали, что ничего страшного нет!– Вроде бы нет, – поправил ее Данилов. – Но нужно сделать рентген, проверить органы брюшной полости ультразвуком, показаться невропатологу, а то и полежать с недельку.– Это исключено, – в ожидании укола пострадавшая лежала спиной к Данилову, и оттого ее и без того тихий голос был едва слышен.– Вам не стоит выгораживать своего сожителя, тем более – бывшего, – Данилов достал из нагрудного кармана ручку. – Ваша фамилия?– Вот! – Снежана встала, подошла к Данилову, сунула руку в задний карман расшитых серебряными нитями джинсов и протянула ему измятый белый конверт. – Возьмите и не задавайте лишних вопросов.– Уберите конверт и не мешайте! – цыкнул на нее Данилов. – Я могу вызвать милицию в любой момент и скорее всего так и поступлю. Слишком много тайн…– Снежана, уймись! – попросила пострадавшая, поворачиваясь на спину и натягивая на себя одеяло. – Лучше дай мне чистый халат, он в зеленой сумке…– Сейчас! – Снежана послушно убрала конверт обратно и, подойдя к шкафу без дверок, что стоял слева от окна, достала из него сумку, а из сумки – требуемый халат.Пока пострадавшая с помощью подруги одевалась, Данилов изучал обстановку. Типичный съемный гадюшник – серокоричневый потолок весь в потеках и лохмотьях штукатурки, лампочка на проводе вместо люстры, ободранные стены, облезлый пол, окно, тонированное многолетней грязью… Из мебели – шкаф, стул, кровать с панцирной сеткой, провисшей чуть ли не до пола. Присутствовало еще и кресло, валявшееся возле ржавой батареи парового отопления, но у него недоставало сиденья и одной из ножек. Предметы роскоши вроде карниза с занавесками и телевизора отсутствовали.Судя по расположению – «топографию» многих типовых московских зданий Данилов давно заучил наизусть, – квартира была двухкомнатной.«Вторая комната, должно быть, ничем не лучше первой, – решил Данилов. Еще бы «граффити» на стенах – и был бы вылитый наркушный притон».Наркоманы любят зарисовывать отрывки своих видений где попало и делают это вдохновенно, правда, редко какую из картин доводят до конца.Одевшись, женщина улеглась под одеяло и сама начала разговор:– Мне нельзя ни в больницу, ни в милицию, доктор…Голос ее стал чуть более громким. Данилов догадался, что она волнуется. Догадался, потому что опухшее лицо несчастной не могло выразить никаких чувств и эмоций.– Я в розыске. Уже полгода.Сказав это, женщина замолкла в ожидании ответа.– Тайны мадридского двора… – словно про себя произнес Данилов. – И вы так легко рассказываете об этом нам, совершенно не знакомым людям?– Разве у меня есть выбор?– Наверное, нет, – согласился Данилов, переглядываясь с Верой, переминавшейся с ноги на ногу возле стоящего на стуле ящика с медикаментами.– Вы только не подумайте ничего плохого! – вступила в разговор Снежана. – Ее подставили! Взяли главным бухгалтером в риэлторскую фирму, она обрадовалась такой удаче и доверчиво подписывала все, что ей подсовывали… А потом начались неприятности!– Спасибо, достаточно, я уяснил ситуацию, – сказал Данилов. – И долго вы так намерены скрываться? Неужели – всю жизнь?– Мы скоро уедем домой, в Мелитополь, – ответила пострадавшая. – Я уже договорилась с земляком, который наезжает в Москву по делам, чтобы тот захватил нас.– Изза этого она и получила! – впервые за все время на заплаканном лице Снежаны мелькнуло подобие улыбки. – Ее друг приревновал…«И почему я не писатель? – вздохнул про себя Данилов. – Столько материала пропадает… Преступление, ревность, увечья, бегство от правосудия, переход границы по тайным тропам или переезд ее по чистому полю! А в Мелитополе она в благодарность выйдет замуж за своего спасителя. Это же целый сериал! И у самых истоков их счастья будет стоять благородный доктор!»Данилов слегка отвлекся и не выслушал полностью рассказ Снежаны, но на Веру этот самый рассказ определенно произвел впечатление – настороженность на ее лице сменилась состраданием.– В общем, так! – Данилов взглянул на часы и поднялся. – Если возникнут сильные головные боли, усилится головокружение, начнет расти слабость или из какогонибудь места потечет кровь – снова вызывайте «скорую» и отправляйтесь в стационар!– Но… – попыталась перебить его Снежана.– Или же угодите прямиком на тот свет! – Данилов сдвинул брови на переносице. – Я пока никому ничего сообщать не стану и в карте опишу, что был у мужчины с гастритом. Можете не волноваться.Снежана снова попыталась вручить ему конверт.– А вот это уже совершенно лишнее, – Данилов мягко, но решительно, отвел ее руку в сторону. – Мы не собираемся становиться вашими соучастниками. Мы всего лишь руководствуемся в своих действиях принципами гуманизма, а гуманизм предполагает бескорыстие.– Спасибо вам, – поблагодарила пострадавшая. – Встану на ноги, свечки в церкви поставлю за ваше здравие. Только скажите, как вас звать?– Владимир и Вера, – улыбнулся Данилов при мысли о том, что, кажется, никто из пациентов никогда не сулил ему подобной благодарности…– А что в карте напишем? – шепотом спросила Вера, останавливаясь на выходе из подъезда.– Заполним на вымышленное мужское имя, – сказал Данилов. – Например, Петр Сергеевич Кузнецов, тридцать два года, обострение хронического гастрита. Укол спазмолитика плюс совет обратиться в поликлинику. Классика жанра.– Это как же любить надо, чтобы от ревности так избить?! – вздохнула Вера, закатывая кверху свои зеленые ведьминские глаза.– Ну, ты даешь! – изумился Данилов. – Где там любовь? В каком месте.– А вот вы способны избить меня… хотя бы ящиком, если я соберусь перейти на другую бригаду? – прищурилась Вера.– Пошли в машину, соблазнительница! – Данилов легонько подтолкнул ее в спину. – И не смей даже думать о другой бригаде. Я это переживу спокойно, а Петрович – нет. Он к тебе так неровно дышит…– Петрович стар, в его душе уже не осталось места настоящему чувству, – ответила Вера, толкая плечом дверь подъезда. – То ли дело вы, Владимир Александрович…– Я страшный человек, Вера, – предостерег Данилов. – Тиран, садист, да вдобавок еще и алкоголик. Разве можно питать ко мне какиелибо чувства, кроме отвращения?.. * * *Из состояния задумчивости Данилова бесцеремонно вывел доктор Чугункин.– Проснись, лежебока! – крепким пальцем ткнул он Данилова под ребро.– Я не сплю, я размышляю, – отозвался Данилов.– Конечно же, некоторые сотрудники лучше всех знают, как надо вести себя на криминальном вызове! – обернулся в их сторону Лжедмитрий. – Давайте попросим Владимира Александровича рассказать нам какойнибудь поучительный случай из собственной практики.– Было бы что рассказывать, – отговорился Данилов. – Одна серая рутина. Правда, в позапрошлое дежурство был криминальный случай – жена утащила у мужа из заначки деньги, а он ее до гипертонического криза довел…– Спасибо, Владимир Александрович, – Лжедмитрий решил, что с него хватит. – Все свободны.Народ моментально ожил и повскакивал с мест. Комната наполнилась нестройным гомоном.– Как жизнь? – к Данилову протиснулся Эдик.– Нормально, – откликнулся Данилов, пожимая его руку. – Какие у тебя новости?– Да никаких, разве что выговор мне светит.– Уже успел? – удивился Данилов, выходя в коридор. – Прыткий ты, однако, юноша. А за что?– Бабку Сваталову знаете? Лоховецкая, три?..– Кто ж ее не знает – Прасковью Мефодьевнуто? Знаю, конечно. В чем ты провинился?Прасковья Мефодьевна Сваталова всю свою жизнь проработала секретарем в Волгоградском районном суде, а по выходе на пенсию заскучала, но вскоре нашла себе развлечение по душе – стала матерой жалобщицей. Одно упоминание ее фамилии вводило в трепет и участкового милиционера, и участкового врача, и сотрудников ДЭЗа… Старуха Сваталова не мелочилась – писала свои жалобы сразу на имя мэра, Генерального прокурора или министра внутренних дел. С заоблачных высот жалобы спускались ниже, и начинались разбирательства, заканчивающиеся наказанием виновных. Побывать на вызове у Прасковьи Мефодьевны и не получить вслед жалобы было очень трудно, но тщательное мытье рук с мылом перед осмотром и внимательное выслушивание старушечьих жалоб помогали Данилову лечить гражданку Сваталову без последствий.– Забыл передать актив в поликлинику, – улыбнулся Эдик, – и бедная старушка напрасно прождала участкового врача…– Ничего, – «утешил» Данилов, – посидишь год без премии – будешь умнее и внимательнее.– Что я узнала! – вклинилась между ними Вера. – Говорят, Надьку уже два раза на допрос вызывали.– Что так? – Данилов остановился напротив двери, ведущей в раздевалку, и внимательно посмотрел на Веру.– Говорят, Метастаз дал против нее показания. С того Надька и ходит злая, как черт, и то и дело на людей срывается.– Чтото не заметил, – Данилов пожал плечами.– Так выто с ней почти не общаетесь.– Источник надежный? – спросил Старчинский.– Надежней не бывает.– Нам прощаться пора… – Старчинский достал из кармана пищащий наладонник.– Шестьдесят два – двенадцать – вызов! – разнеслось по подстанции. – Двенадцатая бригада – вызов!Старчинский пожал на прощанье Данилову руку, а Веру чмокнул в щеку.– Какие, однако, между вами вольности! – заметил Данилов.– Это разве вольности! – Вера пренебрежительно махнула рукой. – От вольностей дети бывают.– Большое начинается с малого, – обронил Данилов, скрываясь в раздевалке.Шкафчиков на подстанции всегда было вполовину меньше, чем сотрудников. Данилов делил свой шкафчик с Саркисяном. Тот был удобным, аккуратным соседом, не набивавшим шкафчик всяким мусором. Не то что Бондарь, за которым его сосед Артем Жгутиков вечно выбрасывал какието заплесневевшие или протухшие объедки. Простой и хваткий доктор Бондарь мог стянуть или выпросить на вызове куриную ногу, съесть ее наполовину, а остаток забыть в кармане формы.Данилов переоделся, накинул на плечо ремень своей сумки и собрался уходить.– До свидания, Владимир Александрович, – в раздевалку заглянула Елена Сергеевна, сделавшая утренний обход территории железным, неукоснительно соблюдаемым правилом.– До свидания, Елена Сергеевна, – вежливо отозвался Данилов…Стоя на троллейбусной остановке, он прокрутил в уме вчерашнюю ситуацию с избитой женщиной, скрывавшейся от розыска, и подумал о том, как бы поступила заведующая, окажись она на его месте. Сдала бы бедняжку, как говорится, «с потрохами» или же повела бы себя подобно Данилову? Почемуто он больше склонялся ко второму варианту, хотя…– Tempora mutantur et nos mutamur in illis, – незаметно для себя Данилов произнес всплывший из глубин памяти латинский афоризм вслух.– Что вы сказали? – обернулась к нему пожилая женщина в вязаном зеленом берете, стоявшая на той же остановке.– Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, – перевел Данилов.– Это точно, – согласилась женщина, – только транспорт как ходил через пеньколоду так и ходит…В троллейбусе было пусто – утренний поток народа двигался в других направлениях – до станций метро «Кузьминки» или «Выхино». Ехать до «Рязанского проспекта» хотелось немногим.Данилов смотрел в окно, и каждый из проплывающих мимо домов был для него не просто домом, а «домом с историей». Вот в этой школе у директрисы часто подскакивает до заоблачных высот давление. В этом доме живет скандальный ветеран Тимошин, способный кого угодно довести до белого каления своими придирками. Данилова с Верой он недавно обвинил в том, что они вместо спирта протерли перед инъекцией его зад ацетоном. В этой башне живет журналист, которому раз в четыре дня проводят гемодиализ. В следующем за башней здании, за свою протяженность прозванному Великой китайской стеной, выездной врач Данилов принял первые в своей жизни роды. Девчонке этой осенью должно исполниться восемь лет, школьница уже. Неужели – целых восемь лет? А казалось – это было только вчера…От шестнадцатиэтажки у метро «Рязанский проспект», где он получил по голове обрезком трубы, Данилов отвернулся заранее. Куда приятнее было созерцать супермаркет, откуда он госпитализировал в реанимацию сто шестьдесят восьмой больницы охранника, подкошенного осложненным инфарктом. Охранник дважды пытался помереть, но Данилов так и не дал ему этого сделать…Угол Лоховецкой и Рязанского проспекта. Данилов улыбнулся, вспомнив мужика, отравившегося бутылкой паленой водки. Он потом написал на Данилова жалобу, читая которую ржала вся подстанция. Суть жалобы заключалась в том, что доктор (по халатности, а как же иначе!) использовал для промывания желудка не кипяченую, а обычную водопроводную воду. Так оно и было – не в каждом ведь доме найдется запас литров в двадцать – двадцать пять заблаговременно прокипяченной и остуженной воды. Заведующий подстанцией оставил жалобу без последствий.А в подъезде «сталинского» дома напротив Данилова пытались ограбить наркоманы. Двое доходяг, еле стоящих на ногах, угрожали ему ножом и вообще чувствовали себя крутыми перцами. Данилов отговорился тем, что все наркотики уже успел израсходовать на вызовах и благополучно ушел. Впрочем, ему ничего не стоило выбить нож из дрожащей руки и размазать обоих гореграбителей по грязной стене подъезда, но Данилов не любил насилия и по мере возможности старался не прибегать к нему.Троллейбус поднялся на мост, и взору Данилова открылась малая родина – московский район с загадочным названием Карачарово. То ли когото когдато здесь карали за некие злокозненные чары, то ли карали при помощи этих самых чар. Остряк Полянский на полном серьезе утверждал, что жители Карачарова издревле отличались чрезмерным пристрастием к зеленому змию, вследствие чего обычно передвигались на карачках, так как ноги отказывали им служить. Отсюда и пошло название «Карачарово».Данилов, как и подобает коренному москвичу и истинному патриоту родных мест, придерживался более красивой версии, а Полянскому, как только тот вспоминал про «карачки», подружески советовал заткнуться.Родное Карачарово нравилось Данилову больше всех прочих мест в Москве. Небольшой уютный район, до сих пор сохранивший остатки первозданной патриархальности. На узеньких зеленых улочках, где еще сохранились двухэтажные дома, возведенные после войны пленными немецкими солдатами, царили покой и умиротворение. Данилову с детства казалось, что, отгородившись от мира железнодорожным полотном с одной стороны и эстакадой – с другой, Карачарово живет в своем особом неспешном ритме, убыстряя его в самых, что ни на есть, исключительных случаях. Глава четырнадцатая Сотрясение основ – Представляете? Берет и сует мне в нагрудный карман полтинник!– Рублями?– Естественно! Как сторожу на стоянке. И говорит так, знаете ли, вальяжно: «Держи, братан, на сигареты!»– А ты чего?– Достаю его полтинник, добавляю к нему свою десятку и сую ему за резинку треников, да еще от души щелкаю его по пузу и говорю: «А это тебе, братан, на надгробие! Если из дерьма делать, то как раз денег хватит!»– Алексей Вячеславович, зайдите, пожалуйста, ко мне! – попросила Елена Сергеевна, появляясь в дверях курилки. – Немедленно.– Иду! – доктор Могила оборвал свой рассказ, сделал одну за другой две жадные затяжки, с сожалением затушил длинный, чуть ли не в полсигареты окурок и, провожаемый ободряющими репликами коллег, пошел в кабинет заведующей.– Садитесь, Алексей Вячеславович, – новая заведующая, в отличие от Тюленькова, не любила, чтобы подчиненные стояли перед ней в позе провинившихся детей. – Скажите, пожалуйста, неужели вам мало одной жалобы за месяц? Зачем нарываться снова?– Да не обзывал я вашего полкаша «трехзвездочным холуем»! – воскликнул Могила. – Сколько можно!– Он скорее ваш, чем мой, – спокойно поправила Елена Сергеевна. – Ведь это вы были у него на вызове.– К сожалению! – Могила надулся и демонстративно уставился в окно.– Учитывая неопределенность ситуации, я не стала объявлять вам выговор, хотя наверху мое решение не встретило понимания, а ограничилась беседой, во время которой вы утверждали, что с больными всегда ведете себя корректно. Было такое?– Было! – кивнул Могила.– И как же с этим вашим утверждением вяжется ваш же рассказ, который я только что слышала?– На оскорбление надо отвечать оскорблением!– Да, да, конечно – око за око, зуб за зуб, – поддакнула Елена Сергеевна. – Вам сколько лет, Алексей Вячеславович?– Сорок один.– А мне показалось, что четырнадцать…– Но поставьте себя на мое место, Елена Сергеевна! – Могила возбужденно замахал руками. – Какойто хмырь позволил себе таким вот царственным жестом оскорбить меня…– Вас оскорбил сам поступок или сумма? – уточнила Елена Сергеевна.– И то, и другое! – вырвалось у Могилы. – То есть конечно же поступок!– А нельзя было просто отказаться?– Можно, но тогда у меня на душе остался бы осадок, – Могила перестал жестикулировать и понизил голос: – А так – я поставил хама на место.– А он напишет на вас жалобу, – вздохнула заведующая. – Это будет вторая жалоба за месяц, и тогда вы точно на год распрощаетесь с премией… Стоит ли овчинка выделки?– А вдруг не напишет? – предположил Могила.– Напишет другой, – уверенно ответила заведующая. – Ведь вы не собираетесь менять свое поведение?– Ну почему же, Елена Сергеевна…– Я не могу понять, что происходит на подстанции, – заведующая нервно завертела в руках взятый со стола карандаш. – Не самая плохая подстанция, не самые плохие сотрудники, и вдруг столько жалоб… Такое впечатление, что с моим приходом все рухнуло в тартарары! Неужели при Тюленькове все было так же, но он попросту прятал концы в воду? Не может быть!– Елена Сергеевна… – Могила поерзал на стуле, – раньше у нас действительно было поспокойнее, но… как бы вам сказать… неужели вы сами не догадываетесь – кому выгодно вас подставлять?– И кому же? – в тонких пальцах Елены Сергеевны карандаш неожиданно переломился пополам.– Ну, кто мог метить на ваше место?Сказав «а», Могила не собирался говорить «б». Он вообще не стал бы затрагивать эту тему, если бы не был признателен заведующей за «спущенную на тормозах» жалобу отставного полковника.– Дмитрий Александрович? – других вариантов у Елены Сергеевны не было.Могила кивнул.– Этого можно было ожидать… – про себя произнесла заведующая. – Алексей Вячеславович, а что бы вы мне посоветовали?– В каком смысле?– Ну, вы не один год проработали в этом коллективе, вы хорошо знаете людей, куда лучше меня разбираетесь в сложившейся ситуации… Как вы поступили бы на моем месте?– Если у вас на руках никудышный расклад – пасуйте и постарайтесь взять свое при следующей раздаче.Могила был заядлым преферансистом. После суток дежурства он мог спокойно просидеть следующие сутки над картами. Главное – чтобы компания подобралась хорошая и карта шла.– Боюсь, что под следующую раздачу попаду я сама, – горько усмехнулась Елена Сергеевна. – Скажите, а кого бы вы сами хотели видеть старшим врачом?– Федулаева, – не раздумывая ответил Могила.– Почему? Обоснуйте! – потребовала заведующая.– Юрка – толковый доктор и хороший человек. Он справедливый, спокойный по натуре. Его уважают.– А какие у него недостатки?– Он застенчив. Это его единственный недостаток. Но на руководящей работе этот недостаток быстро пройдет. Во всяком случае, Федулаев никогда не станет рыть вам яму за вашей спиной…– А Чугункин станет?– Чугункина вы в старшие врачи не уговорите. Никогда.– А вас? – улыбнулась заведующая.Могила выдержал паузу, снова заинтересовавшись видом из окна.– Уговорите, но не возьмете, – наконецто ответил он. – И вы, Елена Сергеевна, прекрасно это знаете. Я же грубиян.– Недостатки есть у всех, – заметила заведующая.– Шестнадцатая бригада – вызов! Шестьдесят два – шестнадцать – вызов! – прогремел по коридору голос Люси Сиротиной, заглушая трель наладонника в кармане Могилы.– Пусть наш разговор… – начала заведующая.– Останется между нами! – докончил уже из коридора Могила.После ухода Могилы Елена Сергеевна достала из ящика стола чистый лист бумаги и попыталась нарисовать схему расстановки сил на подстанции. Она любила составлять различные схемы – так ей лучше думалось.Разделила лист на две равные части вертикальной чертой, правую половину обозначила знаком «плюс», а левую – знаком «минус», помедлила с минуту и начала заполнять чистое пространство инициалами.«ДА», «Б», «Р», «Сф» сразу же отправились «налево». В недружелюбном к себе отношении старшего врача и докторов Бондаря, Рогачевской и Сафонова Елена Сергеевна не сомневалась. Разговор с Могилой только убедил ее в собственной правоте. После недолгого раздумья она добавила сюда же фельдшеров Сорокина, Малышкова и Кутяеву, но почти сразу же вычеркнула двух последних. Малышков дорабатывает до пенсии, ему не до интриг и подковерной борьбы, а Кутяева вряд ли может принять чьюто сторону. У таких, как она, только одна позиция: «против всех», другой быть не может.В правой части оказалось гораздо больше сотрудников, чему Елена Сергеевна в душе порадовалась. Она быстро черкала ручкой, мысленно прикидывая, предполагая, взвешивая… Под конец остались три кандидатуры.Доктор Жгутиков – аморфный и непонятный. Ни рыба ни мясо.«Ну, его к черту!» – решила Елена Сергеевна и не внесла Жгутикова ни в один из списков.Надежда Казначеева. Деловитая, аккуратная, лояльная. В хороших отношениях с Кочергиным, но так оно и положено старшему фельдшеру дружить со старшим врачом. Елене Сергеевне Казначеева скорее нравилась… Правда, пару раз она перехватывала не очень дружелюбный взгляд старшего фельдшера, но к чему толковать взгляды? Может быть, человек просто устал и торопился уйти домой. К тому же у нее неприятности – поговаривают, что арестованный водитель Ольшевский назвал Казначееву в качестве своего поставщика. Правда это или нет – пусть решают те, кому это положено по долгу службы. С учетом у Казначеевой все в порядке, Елена Сергеевна уже имела возможность убедиться в этом.Поколебавшись, заведующая все же отправила старшего фельдшера «в оппозицию», повинуясь не столько рассудку, сколько интуиции.Остался – он. Доктор Данилов. От него Елена Сергеевна с одинаковой вероятностью ожидала всего – и хорошего, и плохого. Даже больше плохого, чем хорошего. Впрочем… Данилов ушел в «плюс», представить его заодно с Кочергиным Елена Сергеевна так и не смогла.«Если бы Вовка не был таким колючим…» – дала она волю мечтам и тут же спустила себя с небес на землю. Обвела все инициалы кружочками и начала соединять их линиями – прерывистыми и сплошными. Прерывистые обозначали прохладные отношения, а сплошные – дружескиприятельские. На середине своего занятия Елена Сергеевна поймала себя на мысли о том, что она пока еще слишком плохо знает своих подчиненных.Разорванный на мелкие клочки лист отправился в корзину для мусора. Елена Сергеевна сняла трубку с аппарата, стоящего у нее на столе, и нажала одну из кнопок быстрого набора. Прыгунов ответил тотчас же, с первого звонка.– Я слушаю.– Здравствуйте, Борис Ефимович! Это Новицкая.– Узнал, узнал. Ведь все мои думы только о вас, Елена Сергеевна…По опыту совместной работы Елена Сергеевна знала, что чем мягче стелет Борис Ефимович, тем жестче в итоге придется спать. Таков уж был руководящий стиль Прыгунова – расслабить, успокоить и со всего маху врезать под дых. Подловато, но эффективно.– Слишком большую ответственность свалил я на ваши хрупкие плечи…– Не такие уж они и хрупкие, Борис Ефимович, – скромно и с достоинством ответила Новицкая. – Если вы мне немного поможете, то я справлюсь. Впрягусь и вытяну этот воз из болота.– Я только за! – поддержал Прыгунов. – Что от меня требуется? Говорите! Повелевайте!Елена Сергеевна слишком долго проработала с Прыгуновым, чтобы обманываться его показным демократизмом.– Повелевать – ваша прерогатива! – заявила она. – На то вы и директор региональной зоны. Я могу только просить и убеждать.– Так убеждайте же! – Борис Ефимович явно был в хорошем настроении.– Не по телефону…– Приезжайте. Я сегодня здесь до ночи – будем отмечать день рождение Владика.Владик заведовал аптекой на шестьдесят четвертой подстанции и, по совместительству, как утверждали злые языки, был любовником Бориса Ефимовича, предпочитавшего суровую мужскую дружбу непрочным отношениям с женщинами.– Прекрасно! Тогда я приеду к пяти, – Елене Сергеевне хотелось застать начальника в трезвом деловом виде, чтобы впоследствии он не смог бы отпереться от своих обещаний и переиграть оговоренное.– Буду ждать!О подарке Владику беспокоиться не пришлось. Еще в бытность свою старшим врачом, Елена Сергеевна взяла за правило держать наготове под рукой пару бутылок вина, бутылку водки, бутылку коньяка и дветри коробки конфет, преимущественно хороших. На всякий пожарный случай – внезапный визит когото из начальства, чейто забытый день рождения, нежданный повод для праздника. Положив в пакет самую дорогую бонбоньерку, Елена Сергеевна добавила к ней бутылку красного вина. К Владику она относилась хорошо.До отъезда оставалось еще много времени. Елена Сергеевна посвятила часть его анализу показателей, но вскоре почувствовала, что засыпает, убаюканная сопоставлением среднего время выполнения вызова без госпитализации со средним временем выполнения вызова с госпитализацией и сведением их в общее среднее время выполнения вызова. Посмотревшись в зеркало и оставшись довольна своей внешностью (в неполные сорок никто не давал ей больше тридцати – тридцати двух), Новицкая отправилась «в люди».На кухне шло обсуждение недавнего приказа об организации работы постов «скорой медицинской помощи» при некоторых многопрофильных столичных стационарах.Шестьдесят вторую подстанцию этот приказ миновал – честь организовать пост в «родной» сто шестьдесят восьмой больнице выпала соседям. Тем самым «поросятам», которыми руководила заведующая по фамилии Свиньина.Но тем не менее приказ волновал пытливые умы и побуждал их к размышлениям и спорам, в которых, как известно, закаляется демагогия.– Включить в район оперативной ответственности бригад постов, дислоцирующихся при многопрофильных стационарах улицы, предприятия, учреждения, общественные места и адреса проживания граждан, расположенные в пределах двух с половиной километров от места дислокации бригад, организуемых постов… – читал вслух доктор Саркисян и сразу же переходил к комментариям. – Что за чушь? С какого потолка они взяли себе эти два с половиной километра? Все равно – если у соседей будет стоять вызов, то и с поста ушлют к черту на рога! И вообще – какой в этом толк?– Игорь, мы постепенно продвигаемся к тому, чтобы лечить в приемнике тех, кого привезли, – снисходительно пояснил Чугункин. – Это – суперпреемственность, квинтэссенция рационализма.– Слова, пустые слова! – горячился Саркисян. – Ты мне суть объясни. Смысл! Зачем полусуточная бригада должна базироваться не на подстанции, а на территории стационара? Пост на МКАД – это я еще понимаю, хотя и от такого поста толку мало! Но в стационаре?– Помню, проходил я практику в городе Конаково, так там «скорая помощь» базировалась при центральной районной больничке и подчинялась ее главному врачу, – вспомнил доктор. – Было очень удобно работать и решать вопросы. Никаких заморочек с госпитализацией, никаких нестыковок. Благодать!– Как ты себе представляешь эту схему в Москве? – накинулся на него Саркисян.– А он правильно представляет! – Чугункин отработал свою смену, но домой не торопился – «отмякал душой» на родной подстанции. – В конечном итоге нас подчинят крупным стационарам. Первый шаг уже сделан. Как говорится: «коготок увяз – всей птичке пропасть», или «лиха беда начало».– Ты кладезь народной мудрости, – обиделся Саркисян. – Я так и не понял – поддерживаешь ты это новшество или нет?– Игорь, представь себе, что ты – красивая юная девушка! – сказал Чугункин. – Представил?– Ну, допустим! – поколебавшись, ответил Саркисян.– Представь, что ты возвращаешься поздно вечером домой по темному парку… Представил?– Представил, давай дальше!– Представь, что тебе перегородили дорогу пьяные парни, жаждущие быстрой дармовой любви…– И что дальше?– Так вот, – Чугункин обвел лукавым взором присутствующих, призывая их посмеяться вместе, – независимо от твоего желания, твоего настроения, твоего самочувствия и твоего мнения, тебя банально трахнут, и все тут! Так же обстоит дело и с любым приказом администрации! Странно, что ты до сих пор этого не понял.– Я прекрасно это понимаю, но всегда хочется верить в то, что там сидят умные люди!– Верь, – разрешил Чугункин, – вера помогает мириться с беспросветной тупостью бытия…– Насчет тупости ты не прав, Павел, – несколько глотков крепкого чая придали Жгутикову сил, необходимых для продолжения дискуссии. – Посты – это переходный этап к отделениям скорой медицинской помощи в каждом стационаре…– Я читал положение, – сморщился Чугункин. – Не отделение, а просто государство какоето – блок приема пациентов с регистратурой, сортировочным постом, залом ожидания больных и сопровождающих…– Как далеко шагнула медицина, э! – «восхитился» Саркисян. – Всю жизнь больные и сопровождающие ждали в коридорах, а теперь будут ждать в зале! Прогресс! Есть такая грузинская поговорка – «Пусть я не князь, зато каждый день мимо княжеского двора хожу»!– Там будут еще смотровые кабинеты для пациентов в удовлетворительном состоянии и зал для пациентов в среднетяжелом состоянии…– Ух ты!– Палата реанимации и интенсивной терапии, операционное отделение для противошоковых мероприятий, перевязочная, диагностический блок с лабораториями, рентгеном, УЗИ, эндоскопией, томографом, консультативнодиагностические палаты…– Паша, ты что наизусть это положение выучил? – удивился Саркисян. – Шпаришь, как пописаному!– Близко к тексту, – поскромничал Чугункин, – так долго наслаждался чтением.– Ты извращенец! – заявил Саркисян. – Такими вещами невозможно наслаждаться! Лично меня от этих казенных бумаг тошнит!– Про организацию работы рассказывать? – Чугункин с сожалением посмотрел на опустевшую упаковку от печенья.– Попробуй пряники! – Жгутиков пододвинул к нему пакет с пряниками. – Воронежские! Мои любимые.– Из Воронежа? – удивился Чугункин. – Ты же, Тема, кажется, тверской! Где твой местечковый патриотизм? Где любовь к родному краю? И вообще – всем известно, что самые лучшие пряники делают в Туле…– Ты попробуй, – повторил Жгутиков. – А «Воронежские» – это сорт такой, их у нас в Тверской губернии пекут.– Прости, Тема, – Чугункин взял из пакета один пряник и осторожно надкусил его. – Однако!– Я же говорил, – просиял Жгутиков.– Слушай, обжора, ты про организацию работы хотел сказать, – напомнил Саркисян. – Давай скорее, пока нас с Артемом Ивановичем не разогнали на вызовы. Только – своими словами.– Скорая привозит больного, или он поступает самотеком, лечащий врач принимает его и тут же обследует с ног до головы, а потом решает – дать пациенту коленом под зад, то есть отправить его на амбулаторное лечение или госпитализировать.– Я понял, как они там, наверху, работают! – засмеялся Саркисян. – Сидят, смотрят «Доктора Хауса», а в перерывах между сериями пишут свои положения и инструкции с приказами.Елена Сергеевна тихо, стараясь не стучать каблуками, отправилась в диспетчерскую. Принимать участие в заведомо бесперспективной дискуссии ей не хотелось. Тем более что дискуссия уже закончилась.– Одиннадцатая бригада – вызов! Двенадцатая бригада – вызов! – прогремели динамики.«А в Данилове есть чтото общее с Хаусом, – подумала Елена Сергеевна. – Характер, головные боли, и врач он, что называется, «от бога».В диспетчерской Сиротина и Санникова «учили специальности» стажерку, гоняя ее по категориям срочности повода к вызову.– К первой категории срочности относятся следующие поводы, – Сиротина начала загибать пальцы, – вce поводы с улицы и общественных мест, «авто» и поездная травма, упал с высоты, утонул, повесился, огнестрельные и ножевые ранения, электрическая травма, умирает, внезапно возникший приступ удушья, боли за грудиной в сочетании с холодным потом, резкой слабостью, тяжелые нарушения сердечного ритма, – пальцы начали разгибаться, – резкое повышение или снижение артериального давления, сопровождающееся болями в области сердца, нарушением ритма, нарушением сознания, острые отравления, анафилактический шок…– Девочки, – вмешалась Елена Сергеевна, – зачем вы зачитываете новой сотруднице инструкции и приказы? Их она прочитает и сама. Вы лучше делайте упор на практические особенности, нюансы, чрезвычайные ситуации. Вот, например… – она замялась, вспоминая имя новенькой, – Инна, что вы будете делать, если у вас врач напьется во время работы? Вечером или в выходной день, когда ни меня, ни старшего врача нет на подстанции?– Я сниму его с линии… – неуверенно ответила Инна, уставившись на заведующую большими, густо подведенными глазами.«Девчонка – дура и рохля, – подумала Елена Сергеевна. – Никогда не станет толковым диспетчером».– Как именно?– Сообщу на Центр…– Кому?– Старшему врачу? – робко предположила Инна.– Правильно – старшему врачу оперотдела или его помощнику. А что вы будете делать с пьяным доктором?– Направлю на экспертизу…– Куда? Как?– Ну…– Хорошо, а что вы сделаете с бригадой? Там же остаются водитель и фельдшер.– Сниму с линии, – твердо ответила Инна.– Зачем? – ужаснулась Елена Сергеевна. – Там же фельдшер и водитель! Пусть дорабатывают смену фельдшерской бригадой.– Пусть, – покорно согласилась Инна.– А если у вас, Инна, одна из машин сломается по дороге на вызов, то как вы будете действовать?– Пошлю свободную машину, если такая будет забрать бригаду. Водитель вызовет аварийку, то есть техпомощь… Бригаду рассажу по другим машинам…– А что еще? Что вы сделаете в первую очередь? – настаивала Елена Сергеевна.– Сообщу на Центр?– Да оставьте вы в покое Центр! – рассердилась Елена Сергеевна. – Подумайте головой!– Не знаю… – растерялась Инна.– В первую очередь вы передадите вызов, на который ехала сломавшаяся машина, другой бригаде! – Елена Сергеевна отчеканила каждое слово, чтобы смысл сказанного надежно закрепился в голове Инны.«Нет, это не подарок! – заведующая укрепилась в своем мнении. – Туго соображает!»– Отрабатывайте ситуации! – Елена Сергеевна покинула диспетчерскую.За плотно закрытой дверью кабинета старшего врача царила тишина. Заведующая с трудом подавила желание резко открыть дверь и посмотреть, чем занят Дмитрий Александрович. Не стоит устраивать цирк на подстанции…Дверь в кабинет старшего фельдшера по обыкновению была распахнута настежь. Надежда редко закрывала ее, утверждая, что при закрытой двери в ее кабинетике становится тесно и душно. Сидя за столом, старший фельдшер раскладывала пасьянс из выписанных сотрудниками рецептов, по которым списывались медикаменты.Увидев заведующую, Казначеева обрадованно воскликнула:– Елена Сергеевна! Легки на помине! – фамильярный намек, скрытый в этой фразе, неприятно покоробил Новицкую, но она не подала вида. – Полюбуйтеська, как выписывает рецепты наш новый доктор.Заведующая вошла в кабинет и взяла рецепт, протянутый старшим фельдшером:– Действительно, Надежда Константиновна, – согласилась она, рассматривая каракули Старчинского. – То ли промедол выписан, то ли преднизолон, то ли вообще полиглюкин. И все цифры похожи на семерки. Оставьте, пусть перепишет. Я с ним поговорю.– Дмитрий Александрович с ним уже разговаривал по поводу карт, – доложила Казначеева.– И как?– Карты стал писать разборчивее, рецепты – попрежнему.– Я поговорю с ним.– А то ведь попадутся такие каракули на глаза Госнаркоконтролю – хлопот не оберемся!.. * * *Против ожидания разговор с Прыгуновым вышел коротким и результативным.– Я прекрасно знаю, что представляет собой Кочергин, – скривился Прыгунов, стоило только Елене Сергеевне затронуть больную тему. – Если бы у меня или у Валерия Иосифовича, не говоря уже о главном враче, сложилось бы мнение, что Кочергин потянет, то он бы сидел сейчас в вашем кресле, Елена Сергеевна. Но взять и вот так сразу вышвырнуть его вон, мы не можем. И перед людьми неловко, и по судам он нас всех затаскает. Нужно решать вопрос по справедливости и согласно Трудовому кодексу. Вы улавливаете мою мысль, дорогуша?«Дорогуша» означало высшую степень расположения. Смысл же сказанного Прыгуновым был таков: «Хочешь избавиться от Кочергина – сама ищи или создавай причины».– Улавливаю, Борис Ефимович, – улыбнулась Новицкая. – И сделаю все, как подобает.– Только уговор – у меня никого не сманивать! – Прыгунов откинулся на спинку огромного пижонского кожаного кресла и погрозил Елене Сергеевне пальцем, идеальной ухоженности которого позавидовала бы любая женщина. – Ищите старшего врача в своей епархии. Кстати, насплетничаю. Кажется, вам симпатизирует Михаил Юрьевич! Нуну, не краснейте, хотя вам это очень идет, лучше скажите – чем вы его прельстили?– Да мы практически незнакомы! – изумилась Елена Сергеевна. – Я его видела только во время совещаний и визитов на нашу подстанцию…«Испорченный телефон» всегда работает с искажениями, на то он и испорченный. Главный врач посоветовал своему заместителю налаживать работу не тасуя кадры, тот сказал Прыгунову дословно: «главный не рекомендовал снимать только что назначенную заведующую», ну а в мозгу Прыгунова эта фраза зазвучала поновому, наполнившись совершенно другим смыслом.– Хитрите! – понимающе вздохнул Борис Ефимович. – Прячете карты в рукаве… Ну вам, Елена Сергеевна, виднее.Новицкая ответила многозначительной улыбкой, не став разубеждать проницательного Бориса Ефимовича дальше. Если человеку хочется заблуждаться, то зачем ему мешать? Главное – ей разрешили вырвать с корнем больной зуб. Остальное – неважно.– В следующую среду я уезжаю на три дня в Питер, – сказал на прощанье Прыгунов. – За меня останется Свиньина.В СанктПетербурге должна была состояться всероссийская научнопрактическая конференция, посвященная реформированию «скорой помощи».– Счастливой поездки, – пожелала Елена Сергеевна.Она тоже с удовольствием съездила бы на конференцию – прогулялась бы по Невскому, повидалась бы кое с кем из однокурсников и просто отвлеклась бы от этой повседневной рутины, ежедневной нервотрепки, но ее не включили в список делегатов от московской «скорой».«Было бы весело отправить на конференцию Саркисяна и Чугункина, – подумала Новицкая. – О, они бы там развернулись!» Глава пятнадцатая Бог любит троицу – Значит, нам с тобой укажут на дверь, так?– Ты о чем, Петрович? – не понял Данилов.Они только что выехали из гаража. Ферганский бульвар, пять, второй подъезд. Повысилось давление у женщины семидесяти двух лет.– О реформе «скорой помощи»! – ответил Петрович. – У нас вся колонна гудит. Говорят, что врачей и водил со «скорой» погонят на хрен, а оставят одних фельдшеров. С правами. Ты мне только скажи, как он, фельдшер, одновременно будет и машину вести, и капельницу налаживать? Или они надеются многорукими индейскими богами штат укомплектовать?– Индийскими.– Что – индийскими?– Индийский бог Шива многорукий.– А! И правду говорят, что все станции и подстанции разгонят, а бригады будут при приемных отделениях стационаров?– Примерно так.– Ну дела! Слышь, Вер, скоро уступлю тебе баранку!– Не торопись, – осадил Данилов. – До этого еще долго. Проект станет экспериментом, эксперимент будет долго обсуждаться, потом его начнут поэтапно внедрять… Напрасно ты со своими коллегами паникуешь, тем более что работа для водителей есть всегда.– Не скажи, – вздохнул Петрович. – Развелось нашего брата как собак нерезаных …– Потом врачебные бригады останутся, – добавил Данилов. – Только использоваться они будут по профилю, а вот на улицу будут выезжать исключительно фельдшеры.– Скажешь – что бог не делает, все к лучшему?– Доживем – увидим, чего раньше времени волну гнать. Я спокойно ожидаю перемен. Понравится – останусь. Не понравится – уйду.– Куда?– Да хотя бы и в поликлинику! – полушутяполусерьезно ответил Данилов.– Да ну ее к лешему, такую работу! – скривился Петрович. – Старух лечить!– А тут у меня все сплошь молодые и красивые, – фыркнул Данилов. – Народ везде одинаков…– Рано паникуешь, Петрович! – высунулась к ним Вера. – А то выучись на фельдшера и живи спокойно.– Стар я на фельдшера учиться…– Скажи лучше – крови боишься и покойников!– А кто их, Вер, не боится? Все боятся, просто некоторые в этом не сознаются, а мне скрывать нечего. Вылезайте, приехали!Диалог на вызове был достоин пера Достоевского.– На что жалуетесь? – спросил Данилов, оценивая пульс сухонькой благообразной старушки, вылившей на себя не менее половины флакона духов «Красная Москва».– Да на что мне, старой, жаловаться, милок? – заскулила та. – Мне давно уж в гроб пора…– Разумеется, – машинально поддакнул Данилов, доставая тонометр и тут же, спохватившись, уточнил: – Что именно вас беспокоит?– Да что меня, доктор, может беспокоить… – покачала головой старушка. – На восьмом десяткето. Это я всех беспокою, давно уж на том свете меня ждут не дождутся, а я все живу…Старушка еще раз вздохнула и поднесла к глазам беленький платочек, вытащенный из кармана фланелевого халата. Запах духов стал просто нестерпимым. Данилов закусил губу, чтобы не расчихаться, и измерил давление на свободной от утирания слез руке.Давление оказалось на редкость хорошим – сто тридцать на восемьдесят.– Так что же всетаки случилось у вас…– Надежда Семеновна, – подсказала старушка.– Да, что же случилось, Надежда Семеновна?– Да что у меня, старой дуры, случиться может? Помирать давно пора, а смерти все нет…– Смерть – это не по нашей части, – заметил Данилов. – Так что же у вас болит?– Эх, милый, – Надежда Семеновна перестала тереть глаза. – Это у старика моего болело, ох и болело. Десять лет тому, как отмучился. В земле отдыхает, да меня поджидает. Вот бы и мне к нему поскорей…– Маразмус, – негромко сказала Вера над ухом Данилова.– Куда ж без него, родимого! – ответил Данилов.– Вотвот! – оживилась Надежда Семеновна, неверно истолковав последнюю фразу Данилова. – Куда ж мне без старикато моего…– Так, значит, все у вас хорошо, Надежда Семеновна?– Какой там «хорошо», доктор! Говорю же – пора мне на тот свет, за грехи свои перед Богом ответ держать… – Надежда Семеновна истово перекрестилась. – Чего ж в этом хорошего?– Раздевайтесь! – потребовал Данилов.– Зачееем? – искренне удивилась старушка.– Осмотрю вас.– Чего там смотреть? – пригорюнилась Надежда Семеновна. – Кожа да кости и все в морщинах. Вон у тебя помощница какая ладная да справная. Ее и раздевай, а меня не трожь!– Старые люди знают, что говорят! – прошелестел над ухом Данилова игривый Верин голосок.– Надежда Семеновна! – Данилов добавил в голос строгости. – А зачем вы «скорую помощь» вызвали?– Как – зачем?! – Маленькие глазки расширились от изумления. – Бессонница у меня, укольчик бы. Димедрол мне хорошо помогает, сплю с него сутками.– Вера, сделай, пожалуйста, одну ампулу димедрола внутримышечно, – попросил Данилов.– Ну, наконецто, – с облегчением вздохнула Надежда Семеновна. – Ты, милок, не сердись на мои слова, но для доктора ты малость туповат. Измучил меня всю своими вопросами!– Извините, Надежда Семеновна, – Данилов улыбнулся и развел руками. – Больше такого не повторится.– Поглядим, – проскрипела пациентка, переворачиваясь на живот и задирая халат. – Ты там, милая, слегка трусы приспусти и коли!– Плавали – знаем! – успокоила ее Вера.По дороге на следующий вызов – подземный переход у станции метро «Рязанский проспект», мужчина пятьдесят, травма ноги, Данилов вдруг улыбнулся, что было сразу же замечено бдительным Петровичем.– Что такое? – обернулся тот.– Да так, вспомнил одно из своих первых дежурств. С Пимановым и фельдшером Комаровым…– Помню таких, – подтвердил Петрович. – Пиманов потом в бомбилы подался, а Мишка Комаров сейчас в шестьдесят третьей врачом приемного отделения трудится.– Там же, тогда же… Мужчина с травмой ноги в этом же переходе. Подъехали, спустились, видим, у стены сидит пропитой алкаш, а при нем – сержант, который нас и вызвал. Алкаш чуть ли не плачет, на ногу жалуется, болит мол. Мы с помощью сержанта подняли его в машину, уложили на носилки и занялись им вплотную. Нога, оказывается, болела уже две недели, а сегодня он вышел за очередной бутылкой и свалился от боли в переходе. Осмотрел ногу, нога оказалась та еще – отек и гиперемия левой голени, болезненность при пальпации по краям, да еще он вспомнил, что заболел после того, как провалялся всю ночь на сырой земле.– Рожа! – с ходу поставил диагноз Петрович.– Ты, Петрович, готовый фельдшер! – похвалил его Данилов. – Тебе и учиться не надо – можешь сразу экзамен по специальности держать!– Хорош прикалываться! Рассказывай дальше.– Дали нам место во второй инфекционной, и поехали мы на Соколиную Гору. Привезли, дождались своей очереди, заложили страдальца в бокс и ждем, когда нам за него распишутся. Но человек предполагает, а судьба смеется. Сняли там наш диагноз рожи. Коллегиально – два врача и заведующая. Поставили ему тромбоз глубоких вен левой голени…– Без хирурга? – уточнила Вера.– Без. Под вопросом. Делать нечего – отзвонился я на Центр и взял место в сто шестьдесят седьмой больнице. Там…– Сняли хирурги тромбоз и снова поставили рожу! – выпалила Вера.– Ты читаешь мои мысли, волшебница! – восхитился Данилов. – Так оно и было. Только заведующий сосудистой хирургией подстраховался – терапевта пригласил. Терапевт оказался ушлым мужиком – диагноз «рожистого воспаления» восстанавливать во избежание скандала не стал, а поставил дерматит неясной этиологии. И потащились мы из сто шестьдесят седьмой чуть ли не на Полежаевскую, в пятьдесят вторую больницу. Там нашего клиента наконецто приняли, правда с диагнозом чесотки, а не дерматита, и попутно нашли у него в голове вшей, которых я по неопытности пропустил. Пришлось еще на санобработку ехать, на Ярославское шоссе. Это был мой рекордный вызов. За все про все – двенадцать с половиной часов! * * *Сегодня все оказалось гораздо проще. Мужчину с растяжением связок правого голеностопного сустава Данилов доставил в травмпункт, после чего получил распоряжение возвращаться на подстанцию.Карты судьбы неожиданно легли так, что в районе наступил настоящий «тихий час» – в гараже подстанции стояло три машины.– И двенадцатая здесь, и четырнадцатая, и шестнадцатая, – Петрович от изумления чуть не врезался в стену. – Такое затишье не к добру. Определенно – не к добру!И ведь накаркал, добрая душа. Только немного не так, как сам ожидал.К Данилову, только усевшемуся в кресло в комнате отдыха, подошел доктор Сафонов.– Вольдемар, – позвал он, – пойдемка на кухню, дело есть!– Какое? – открыл глаза Данилов.Сафонова знали как болтуна, фантазера и вообще пустого человека. Врачом он тоже был никудышным – мало знал, но много пыжился.– Важное! – Сафонов заговорщицки подмигнул. – Пойдем быстрей, пока все здесь.– Пошли.Данилов с сожалением вылез из кресла.Все – доктора Бондарь и Пыжненко и фельдшер Сорокин – уже сидели на кухне. Бондарь с Сорокиным тешились чайком, а Пыжненко лениво (она все делала лениво, как бы нехотя) грызла сушки, рассыпанные перед ней на поцарапанной пластиковой поверхности стола.– Присаживайся! – играя роль хозяина, Сафонов затворил за собой дверь и указал Данилову на один из свободных стульев.Данилов сел.– Лучшие люди нашей подстанции решили обратиться к главному врачу с жалобой на действия нашей новой заведующей, – без предисловий заговорил о деле Сафонов, усаживаясь за самый дальний стол у окна.«Да тут заговор, – удивился Данилов. – А ято им зачем?»– Сейчас я зачитаю текст жалобы, а потом вы ее подпишете…– Если будем согласны с ней! – уточнил Бондарь.– Естественно! Ну, начнем. «Уважаемый Михаил Юрьевич! Обратиться непосредственно к вам нас заставили новые порядки, установленные на нашей подстанции недавно назначенной заведующей Е.С. Новицкой. Суть проблемы в том, что к нам вместо опытного и грамотного руководителя пришла некомпетентная выскочка и самодурка. Именно – выскочка и самодурка, которая за неполный месяц своего пребывания в кресле заведующей буквально издергала и затерроризировала весь коллектив подстанции…»– Помедленнее и с выражением! – от нетерпения и любопытства Борька Сорокин позабыл про свой чай.– О’кей! – важно кивнул Сафонов и продолжил: – «Прием – сдача смены превратилась в пытку. Проверяя целостность простыней на просвет, мы теряем драгоценное время, опаздывая к нашим пациентам. Каждая «пятиминутка» проходит под начальственные крики, из которых нам становится ясно, что мы все уроды и кретины, которые не умеют и правильно лечить больных, и грамотно оформлять карты вызова».– Сильно! – впечатлился Бондарь.– Слушай дальше, – многозначительно обронил Сафонов. – «Криками и оскорблениями «стимулируются» как молодые и неопытные сотрудники, так и грамотные специалисты со стажем. Мы стараемся придерживаться нормативов и прекрасно помним, что должны находиться на вызове десять минут, если не проводим никакой терапии, пятнадцать минут, если даем пациенту таблетку или спрей, двадцать пять минут, если лечим уколами и до сорока минут, если ставим капельницу или восстанавливаем ритм. Но бывают же исключения из правил, все люди разные, и тот же новокаинамид на всех действует поразному. Заведующую не интересуют детали – она придирается к любому пустяку, лишь бы козырнуть своей властью, причем на закономерные вопросы о возможных жалобах населения, могущих последовать вслед за таким скоропалительным лечением, наша заведующая заявляет: «Будут жалобы – уволю всех! Отправитесь на исторические родины, коров пасти!»– Чисто Булгаков! – заржал Сорокин, опасливо оглядываясь на Данилова.Данилов молча слушал. Его, как и всех остальных, очень интересовало продолжение. Какие еще небылицы предстоит услышать.– Булгаков отдыхает! Нервно курит в углу туалета! – ухмыльнулся Сафонов. – «Надо заметить, что сама Новицкая – не коренная москвичка, она родилась и выросла в Великом Новгороде. Но это не мешает ей обзывать сотрудников, приехавших из других регионов, «мухосранскими ублюдками». Кстати, наша заведующая вообще большая любительница крепких выражений. И выговоров, которые следуют один за другим. Никакие объяснения во внимание не принимаются. Так, например, изза постоянного допуска на подстанцию посторонних лиц у врача В.А. Данилова пропал кардиограф. Доктор Данилов не отказывался от компенсации Станции материального ущерба, но тем не менее ему был объявлен строгий выговор с занесением в личное дело. Другой из врачей подстанции – В.Г. Бондарь получил строгий выговор за то, что больной, которого он доставил в стационар с диагнозом «острый аппендицит», самовольно покинул приемное отделение, после того как был принят дежурным врачом. Заведующая почемуто сочла эту госпитализацию необоснованной…»– Вычеркни меня, – потребовал Бондарь. – Ни к чему поднимать этот случай…Доктор Пыжненко встала и, не проронив ни слова, вышла. Несъеденные сушки остались лежать на столе.– И не подумаю! – Сафонов небрежным взмахом руки откинул назад волосы, упавшие на глаза и продолжил чтение: – «За каждую, даже самую незначительную провинность нас обязывают писать подробнейшие объяснительные. Особенно достается тем, с кем у новой заведующей есть личные счеты. Так, например, уже упоминавшийся выше доктор В.А. Данилов, к которому заведующая испытывает сильную личную неприязнь…»– Хватит! – Данилов встал и неторопливо подошел к Сафонову. – Отдай мне этот пасквиль!– Еще чего! – вскочив на ноги, Сафонов грубо оттолкнул руку Данилова. – Мы с Дмитрием Александровичем два часа над ней корпели, а ты «отдай»! И потом – что ты взбухаешь? Сначала дослушай до конца. Там же не против тебя, а за тебя написано!– Отдай! – обеими руками Данилов взял Сафонова за грудки и выволок изза стола в проход. – Отдай, сволочь!Присутствовавшие при чтении остались сидеть на своих местах, откуда и наблюдали за развитием конфликта.– На, подавись! – Сафонов швырнул скрепленные металлической скрепкой листы на пол. – Псих!Данилов разжал пальцы, отпуская оппонента на свободу, и, подняв жалобу, разорвал ее напополам.– Будьте же людьми, черт бы вас побрал! – призвал он, выбрасывая скомканную бумагу в мусорное ведро.– На себя посмотри, контуженный Ланселот! – огрызнулся Сафонов, усаживаясь за стол. – Взял и все удовольствие испортил.– Это – не удовольствие! – Данилов снова подошел к Сафонову и горой навис над ним. – Это – подлость и гадость! Это – мерзость!– Владимир Андреевич! – подал голос Бондарь. – Давайте не забывать, что есть какието рамки…– Вот и я об этом! – обернулся к нему Данилов. – А то, что вместе с Лжедмитрием накарябал Виталик, напрочь выходит за все мыслимые рамки. Такой чудовищной лжи я еще никогда не слышал! Попробуйте только отправить это письмо Гучкову!– Попробуем и тебя не спросим! – вскакивая на ноги, крикнул Сафонов. – Нашелся указчик!Несколько капель слюны, вырвавшихся из его рта, долетели до даниловского лица.Данилов вытер щеку тыльной стороной ладони, подошел к Сафонову, не сводя глаз с его левой скулы, размахнулся и точным ударом, в который вложил всю силу, отправил Сафонова в угол.Отправил со всеми полагающимися звуковыми эффектами – грохотом переворачивающегося стола, жалобным вскриком жертвы и мягким ударом тела о стену. Впечатавшись в угол, Сафонов мягко сполз вниз и сел на пол, потряхивая головой с широко раскрытыми глазами.– Добавить? Или достаточно? – прищурился Данилов.В душе его вскипало веселое лихое бешенство, которое былинные сказители величали не иначе как «удаль молодецкая». Славное состояние, чемто родственное блаженству, когда ты уверен, что поступаешь правильно и все у тебя получится.Наградив Данилова злобными осуждающими взглядами, Бондарь и Сорокин бросились к Сафонову и помогли ему подняться.– Теперь ты спекся, Данилов! – осклабился Бондарь. – Телесные повреждения средней тяжести, нанесенные из хулиганских побуждений при свидетелях. Три года будешь в лагере санитарить, если не пять!– Что здесь происходит? Почему на подстанции все время чтото происходит?!Елена Сергеевна подошла к уже стоящему на ногах Сафонову и впилась глазами в его побагровевшую физиономию.– Доктор Данилов ударил доктора Сафонова, – кратко пояснил Бондарь.– Как – ударил? – опешила Елена Сергеевна.– Кулаком, сильно, жестоко, – ответил Сорокин. – Один раз.– Виталий Федорович, с вами все в порядке? – заведующая окинула Сафонова взглядом и сокрушенно покачала головой.– Все в порядке, Елена Сергеевна, – Сафонов осторожно ощупал место, в которое пришелся удар.– Надо лед! – Бондарь бросился к холодильнику.– Владимир Александрович! – В голосе заведующей зазвенела закаленная сталь. – Что вы себе позволяете?! Почему вы ударили коллегу?! Вы пьяны?!– Я трезв, как стеклышко! – ответил Данилов.– Почему вы ударили доктора?– Мы не сошлись во мнениях по одному богословскому вопросу! – попробовал пошутить Данилов.– Я жду объяснительную! – сказала Елена Сергеевна, принюхавшись к дыханию Данилова и не найдя в нем запаха алкоголя.На всякий случай она заглянула ему в глаза, проверяя состояние зрачков. Получилось совсем как в былые времена, с той лишь разницей, что тогда она искала одобрения, а сейчас – признаки наркотического опьянения.– Может быть, лучше заявление об уходе? – предложил Данилов.– Объяснительную! Или я неслышно сказала?! – Глаза заведующей сузились и превратились в щелки. – Вы не уйдете просто и тихо по вашему желанию, Владимир Александрович! Вас уволят по статье, чтобы на новом месте работы вам было бы неповадно так себя вести.На трель наладонника все трое выездных врачей сунули руки в карманы, но голос диспетчера успел уточнить раньше:– Шестьдесят два – одиннадцать, «авто»! Одиннадцатая бригада – «авто»!– Мне пора! – Данилов изобразил на лице вежливую улыбку и почти выбежал в коридор.Впервые в жизни он с радостью спешил на «авто»…До конца смены он доработал спокойно и даже безмятежно, наслаждаясь каждой минутой последних своих суток на «скорой». Все было как всегда, и в то же время немного иначе, потому что – в последний раз.Данилов не сомневался в том, что приказ о его увольнении будет подписан в ближайшие сутки. Он не знал лишь одного – дадут ему возможность уйти «по собственному желанию» или же уволят по инициативе администрации, как обладателя трех выговоров. В благородстве администрации Данилов сильно сомневался, поэтому в душе склонялся ко второму варианту.Увольнение не по «собственному желанию», разумеется, снижало перспективы последующего трудоустройства, но Данилов был уверен, что кудакуда, а в участковые врачи его возьмут.Работу на участке он рассматривал не как «проходной», а как вполне подходящий для себя вариант. Вопервых, не было в этой работе унылой скуки стационаров. Вовторых, при переходе сохранялись надбавки к зарплате за особые условия труда, только в поликлинике они назывались не «колесными», а «участковыми». Втретьих, как и подстанцию, поликлинику можно было подобрать поближе к дому. Таскаться каждый день на работу и с работы через всю Москву – разве можно вообразить себе худшую участь?Много бумажек и всякой писанины? Зато не бывает ночных дежурств! С каждым годом бессонные ночи даются все труднее. Ладно еще дежурства в стационаре. Сухо, тепло, светло, весь «район» в пределах одного блока, одного отделения или одного корпуса. Это не под проливным дождем и не в лютый мороз рассекать по Москве, в доброй трети случаев работая под открытым небом. Да и по участку бегать сподручнее и на вызовах так выкладываться не надо. Осмотрел, выслушал, выписал рецепты и попрощался. Ну, а если что не так – набрал «ноль три» и вызвал к больному бригаду! Пусть другие стоят часами в пробках, гадая «довезем – не довезем».Другие… Данилов посмотрел на часы. Пять сорок две. Еще два часа восемнадцать минут и все! Точка!– Петрович, тормозни возле супермаркета, – попросил Данилов.– А надо? – усомнился в целесообразности подобного действия Петрович, уже явно знавший о недавней «битве титанов» на кухонном плацдарме. – Ты лучше потом, по дороге домой сам зайдешь…– Потом – суп с котом! – раздражение накатило вместе с головной болью. – Тебе что – трудно?– Легко!Петрович в сердцах так надавил на тормоз, что Данилов слегка приложился лбом к переднему стеклу, а сладко спавшая в салоне Вера, чуть не слетела с кресла на пол.– Что случилось?! – крикнула она из салона.– Остановка «магазин»! – прогнусавил Петрович. – Следующая остановка «Отдел кадров».– Тут ты прав! – согласился с ним Данилов, потирая лоб. – Я мигом!..Вернулся он с двумя пакетами в руках. Один, в котором была литровая бутылка самой дорогой водки из ассортимента супермаркета, Данилов протянул Петровичу, а другой – с бутылкой марочного портвейна и коробкой шоколадных конфет, достался Вере.– Это что такое? – Петрович достал бутылку и присвистнул от удивления. – Ну ты даешь!– Владимир Александрович, это по какому случаю такие презенты? – поддержала водителя Вера.– По случаю надвигающегося расставания, – ответил Данилов.Посмотрел на Петровича, сидевшего с бутылкой в одной руке и пакетом в другой, и сказал:– Можно ехать, командир!– Поехали! – Петрович сунул бутылку в пакет и убрал презент под сиденье.До подстанции молчали, но, выключив зажигание, Петрович не выдержал.– А может, еще все и обойдется? – предположил он.– Навряд ли, – ответил Данилов, открывая дверцу.– Жаль, – вздохнул Петрович. – Привык я к тебе…– Я тоже привык, – ответил Данилов.– Мужики! – поддела их Вера. – Хватит лирики. Вы еще обнимитесь и расплачьтесь, а я буду вас утешать и вытирать вам сопли! Можно подумать, что не в одном городе живете! Будете в гости друг к дружке ходить, на рыбалку вместе ездить!– Раньше девки душевные были, не то что сейчас! – Петрович подмигнул Данилову.Сдав Люсе карты вызовов, Данилов спросил:– Парочка чистых листов бумаги найдется?– Для вас – все что угодно! – улыбнулась Люся, открывая ящик стола.– Почему такое расположение? – от толстой пачки, протянутой Люсей, Данилов отделил два листа.– Люблю мужчин, способных на поступки! Раз – и в морду! Это здорово, когда мужик – мужик, а не глиста!– Еще одна такая фраза – и мне придется на тебе жениться! – Данилов примостился на краю Люсиного стола и начал писать.Заявление об уходе по собственному желанию он написал без проблем, а вот над объяснительной призадумался. В конце концов, под положенной канцелярскими правилами «шапкой» Данилов написал всего одно предложение.«В силу обстоятельств моя рука вошла в контакт с лицом врача Сафонова В.Ф. О чем я нисколько не сожалею».Расписался, поставил дату и попросил Люсю:– Передай завтра начальству, ладно?– Передам, – ответила Люся. – Чашечку кофе?– Лучше вызов, – серьезно ответил Данилов. – Чтонибудь такое, чтобы до восьми утра время пролетело незаметно.Недаром в Библии сказано: «Всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят». Минутой позже одиннадцатая бригада, единственная из свободных, отправилась на помощь в соседний район. На Тихомирском бульваре наряд милиции обнаружил мужчину без сознания.После осмотра Данилов поставил диагноз закрытой черепномозговой травмы с отеком мозга и отвез бедолагу в реанимацию сто пятнадцатой больницы.Там как раз дежурил знакомый доктор – Кирилл Евгеньевич.– Катетеры нужны? – спросил он, расписываясь в приеме больного.– Спасибо, есть пока, – ответил Данилов.На самом деле он израсходовал весь свой запас катетеров, но зачем они теперь?Сев в машину, Данилов посмотрел на часы и полез за наладонником. До конца смены оставалось одиннадцать минут. Теоретически, а зачастую и практически, вызов можно получить и за пять минут до конца смены, но сегодня одиннадцатой бригаде разрешили вернуться на подстанцию.– Вруби «светомузыку», Петрович! – попросил Данилов.Напоследок хотелось покуражиться, а по окончании дежурства – расслабиться, как следует.Петрович не стал возражать. Последнее желание, какникак…На сдачу смены доктору Могиле у Данилова ушло две минуты, на переодевание – еще три. Сафонова он увидел издали. Тот выглядел неплохо, даже синяка на физиономии не было заметно.«Запудрил», – решил Данилов.На выходе ему преградил путь старший врач:– Вы куда? А конференция?– Я работаю до восьми нольноль! – Данилов грубо оттеснил его плечом. – До свидания!– До свидания! – машинально ответил Лжедмитрий, не догадываясь, что целостность его дорогой оправы только что подверглась большому, можно сказать – огромному, риску. Глава шестнадцатая Идиот Расслабуха удалась на славу. Для начала Данилов загрузился в кафе к Вазгену, где под сочные, брызгающиеся обжигающе горячим бульоном хинкали выпил изрядно водочки.– У вас сегодня лицо уставшего человека, – посокрушалась знакомая официантка.– Я с дежурства, – Данилов провел по лицу рукой, словно желая стряхнуть печать усталости, но только укололся об отросшую за сутки щетину.– Тогда подкрепитесь и спать! – посоветовала добрая женщина.– Так я и сделаю, – пообещал Данилов.Из кафе он вышел сытым, без головной боли и, как ни странно, трезвым. Водка не брала его сегодня. Причина, вне всякого сомнения, крылась во взвинченном состоянии. Если во время дежурства помогала отвлечься работа, то во время отдыха спасаться было нечем.– Ну, погоди! – пообещал себе Данилов. – Будет и на твоей улице праздник!Праздник сам по себе не приходит, его надлежит выстраивать и выстраивать грамотно. В пивном ресторане, расположившемся на «насиженном» месте (еще с советских времен на этом месте существовала пивная, отчегото прозванная в народе «Три поросенка»), он выпил две кружки пива, снабдив каждую рюмкой кедровой настойки.Выйдя из прокуренного зала на свежий воздух, Данилов всей душой и всем своим телом ощутил приближение праздника. Радость проявлялась во всем – в улыбках девушек, в слабом ласковом ветерке, в солнечных бликах, прыгавших повсюду. Даже милицейский патруль, проверявший документы у двух среднеазиатской наружности гостей столицы, делал это както добродушно, если не гостеприимно.Приветствуя мир все увеличивающейся в размерах улыбкой, Данилов дошел до остановки и сел в тут же подкативший троллейбус.Не доезжая одной остановки до дома, он вышел из троллейбуса, свернул с шумного Рязанского проспекта за угол ближайшего дома и наискосок, дворами, вышел к еще одному заведению – пельменной, в которой всегда был хороший выбор напитков.Сто пятьдесят грамм коньяка, выпитые прямо у барной стойки, сделали свое дело. Праздник пришел, и, как всегда казалось поначалу, пришел, чтобы остаться с Даниловым навсегда.В ларьке возле своей семиэтажки Данилов купил эскимо и с наслаждением уплел его, укрывшись от солнца под раскидистым кленом. За едой он прикидывал, сколько лет может быть этому, знакомому ему еще с детских лет дереву, и наконец решил, что не менее семидесяти.Ровно в полдень перед Светланой Викторовной предстал сын, которого она уже собиралась разыскивать. Сын был нетрезв и перепачкан мороженым.– Извини, ма, батарейка у мобильника села… – привычно соврал Данилов.Телефон он на дежурстве обычно оставлял в шкафчике выключенным и сегодня попросту не захотел его включать.– Детский сад! – высказала свое неодобрение Светлана Викторовна, поворачивая ручку замка.– Почему? – решив, что нагибаться в таком состоянии не стоит, Данилов освободился от кроссовок, не помогая себе руками, повесил сумку на вешалку и посмотрел на мать взглядом человека, которому нечего скрывать.– Потому что в твоем возрасте полагается быть перемазанным женской помадой, а не мороженым.– Сейчас помада не мажется, – с наигранным сожалением ответил Данилов. – Я проверял.– Завтракать будешь?– Обедать, – поправил Данилов и добавил. – Как проснусь, но вот кофе конечно же выпью.Он долго стоял под душем, чередуя холодную и горячую воду, затем побрился, почистил зубы и появился на кухне, сияющий, как только что отчеканенная монета.– Тебе дали премию? – спросила мать, снимая с плиты джезву.Джезвы у Данилова были правильные – медные, вылуженные изнутри. Алюминиевых посудин для варки кофе он не признавал.– Мне дадут выговор, – ответил сын.– За что?– За драку на подстанции.– О, господи! – Рука, наливавшая кофе в чашку, дрогнула, и несколько капель темнокоричневого, почти черного, напитка пролилось на деревянную столешницу. – За что подралисьто?– Да, собственно и не подрались, – Данилов придвинул к себе чашку, – просто я дал в морду одному из коллег, чье поведение меня раздражало.– Учись себя сдерживать, – посоветовала мать. – А то… Знаешь, как говорят: «Лиха беда начало». Привыкнешь выражать свое мнение подобным образом и сорвешься с катушек.– Не сорвусь. – Кофе разлилось внутри живительной влагой, Данилов даже простонал от блаженства. – Мне этот метод самому не нравится, но что поделать, если некоторые… Впрочем, ладно.– Ладно – прохладно, – поколебавшись, Светлана Викторовна налила и себе кофе, ровно столько, чтобы прикрыть дно чашечки, и уселась напротив сына. – И на радостях после драки ты напился? Или напился, а потом подрался.– Фу, как это банально – пьяная драка, – Данилов скривил губы. – Я дерусь только на трезвую голову. Напился я совершенно по другому поводу.– Какому?– Секретному! – Данилову еще в семь лет надоели материнские допросы, устраиваемые по любому поводу. – Давай перестанем играть в «Следствие ведут знатоки», а? Хватит вопросов!– Еще кофе? – неисправимая Светлана Викторовна задала новый вопрос.– Давай, – согласился сын. – Гулять так гулять!После кофе он ушел в свою комнату, распахнул двери, ведущие на балкон, впуская свежий воздух, взял в руки футляр, в котором хранилась скрипка, сел на диван и долго не открывал футляра, предвкушая любимейшее из развлечений и размышляя о том, что бы сейчас сыграть. Наконец открыл, достал скрипку со смычком и за полчаса исполнил несколько отрывков из «Времен года» Вивальди, сознательно выбирая места потруднее.Окончив играть, Данилов убрал скрипку и растянулся на диване, намереваясь хорошенько, как сам выражался, «задать Храповицкого», но сон его был недолгим.– Володя! – Светлана Викторовна старалась не будить сына после суток, а если и делала это, то только по серьезному поводу. – Володя! Тебе с работы звонят!– Кто? – не разлепляя век промычал Данилов.– Ты считаешь удобным спрашивать? – Светлана Викторовна ткнула его трубкой радиотелефона. – Ответь и узнаешь!Поняв, что насилие неизбежно, Данилов смирился и взял трубку.– Да! – сказал он, поднося ее к уху. – Данилов слушает.Светлана Викторовна ушла к себе.– Идиот! Скотина! Сволочь! – Он не сразу узнал, кому из женщин принадлежит этот голос.Ничего не шелохнулось в душе Данилова, и призраки прошлого не начали рваться на свободу. Было только удивление – за что его так ругают? Что он мог сделать?«Сафонов умер от кровоизлияния в мозг, вызванного ударом, и это звонит его жена!» – обожгла было безумная догадка, но Данилов сразу вспомнил, что Сафонов холост.– Ты всю жизнь вынуждаешь меня совершать идиотские поступки! И в молодости, и сейчас!Картина прояснилась.– Чего еще можно ждать от идиота, Елена Сергеевна?Данилов был воплощением хладнокровия.– Ты не мог сказать, как было дело?! Рассказать мне про жалобу?! Почему я должна узнавать подробности от Оксаны Даниловны?! Почему ты передал мне свою объяснительную через когото?! Почему не пришел сам?!– Я теряюсь от такого обилия вопросов, – вздохнул Данилов. – А заявление вам Люся передала?– Я порвала и объяснительную, и заявление!– Жаль, – Данилов снова вздохнул. – А я только нашел себе непыльную работенку в нашей поликлинике! Там очень вежливый главный врач. Мне он понравился. Никогда не тыкает подчиненным и не хамит им. Весьма достойный человек!– Да катись ты к…! – назвав один из самых распространенных, известных всем в России адресов, который тем не менее нельзя найти на карте, Елена Сергеевна отсоединилась.– Года меняют лица… – сказал трубке Данилов. – Или как там было у классика?– Тутуту… – отвечала трубка.Данилов нажатием кнопки отключил ее, положил на пол рядом с диваном и снова заснул.Проснулся он через три с половиной часа, свежим и бодрым, впору снова на работу идти.«Что теперь будет с работой? – подумал Данилов. – Однако – ситуация».Вспомнив, что сегодня на полусуточной двенадцатой бригаде работает Эдик, он решил попозже вечерком, около половины двенадцатого, позвонить ему.– Володя! Обед на столе! – позвала Светлана Викторовна.На кухне Данилова ждала лазанья.– Давно мы не ели итальянской еды! – радостно потирая руки, Данилов сел за стол и схватил в руки вилку с ножом.По размеру лазаньи было видно, что перед ним не разогретый полуфабрикат, а приготовленное матерью блюдо. Светлана Викторовна обожала делать всяческие начинки.– С чем сегодня? – с видом истинного гурмана осведомился Данилов.– Телятина и грибы, – ответила мать.– Ммм! – подобно дирижеру, начинающему концерт, Данилов взмахнул приборами над тарелкой.– Добавки? – спустя три минуты предложила Светлана Викторовна.Сын молча кивнул, не имея никакой возможности говорить с набитым ртом…За кофе Светлана Викторовна не выдержала и поинтересовалась:– Володя, зачем тебе звонили с работы?– Напутал с картами вызовов, – соврал Данилов, не желая начинать долгого разговора, чреватого появлением головной боли. – Записал не то и не туда.– А кто звонил?– Диспетчер Сиротина.– Такая настырная! – Светлана Викторовна осуждающе поджала губы. – Я говорю, что ты только что лег спать, а она мне: «Будьте любезны, разбудите Владимира Александровича». Слушай, а откуда она знает, как меня зовут?– Кто ж на подстанции не знает, как тебя зовут? – развел руками Данилов. – Я же постоянно о тебе рассказываю!– И что же ты рассказываешь?– Например, про то, как вкусно ты готовишь!– Льстец и лгун! – припечатала Светлана Викторовна, но дальше продолжать разговор не стала – вотвот должен был начаться один из множества ее любимых сериалов.Как только на кухне заработал телевизор, Данилов отправился в свою комнату с недопитой чашкой кофе. История двух родных сестер, разлученных с рождения, которым по замыслу коварных сценаристов, было суждено встретиться не раньше сто пятидесятой серии, не интересовала его совершенно.Однако посмотреть какойнибудь фильм хотелось. Из своих, любимых. Данилов порылся в своей фильмотеке и остановился на старой доброй «Касабланке».Когда Рик вместе с Луи скрылся в тумане, сказав: «Я думаю, Луи, это начало прекрасной дружбы», Данилов переключил телевизор на один из каналов, где как раз передавали сводку спортивных новостей, а после прогноза погоды вышел в коридор, за мобильником, который так и остался лежать в сумке. По пути заглянул в комнату матери, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Вернувшись к себе, включил телефон и нашел в записной книжке номер Эдика.– Вова, приветствую! – в голосе Эдика сквозило удивление.– Привет! Я не очень поздно?– Да нет, я поужинал и сижу, балдею под соул.– Как дежурство?– Нормально! – тоном старого морского волка доложил Эдик. – Астматический статус, некупируемая мерцалка, ножевое ранение грудной клетки с пневмотораксом и еще так, по мелочи.– А как там дела на подстанции?– О! – вдохновился Эдик. – Я сам не застал, по вызовам мотался, но Валька Санникова рассказывала, что Новицкая устроила с утра натуральный ПерлХарбор…– Чего устроила?– ПерлХарбор! Разгром!– А, понял. Кого громили?– Кочергина.– Сильно?– В куски порвала, говорят. Потом, говорят, Кочергин к Сыроежкину уехал. То ли на взбучку, то ли за поддержкой. Короче – все говорят, что быть у нас новому старшему врачу.– Кому – не говорят?– Из своих обсуждаются две кандидатуры – ты и Федулаев.– Скажешь тоже – я, – рассмеялся Данилов.– Так народ говорит, – ответил Эдик. – По мне – так оба кандидата не фонтан…– А кто – фонтан? Ты?– Жгутиков!– Тема? – Данилову показалось, что он ослышался. – Но почему?– Покладистый флегматик – пофигист, – пояснил Эдик. – Не начальник, а мечта. Сказка! Песня!– Власть портит людей, – возразил Данилов. – Войдет Артем Иванович во вкус, проникнется собственной значимостью и начнет нас тиранить. Из таких покладистых пофигистов самые ужасные самодуры и получаются. Больше не было новостей?– Нет.– Ну, тогда пока. Слушай соул.– Пока.Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить мать, Данилов прошел на кухню, сварил себе двойную порцию кофе и вернулся с ним в свою комнату. Поставил чашку на стол, уселся за него и включил компьютер, намереваясь от души побродить по бескрайним просторам Интернета.Как обычно начал с сайта fershal.com – неформального сайта московской «скорой помощи». Почитал новости и байки из свежих и перешел к чтению записей в блогах. Сам он не вел дневника в сети, но коекакие дневники почитывал. Среди его любимых авторов были не только врачи, но и путешественники, и журналисты, и музыканты, и писатели, и даже кулинары, хотя сам Данилов готовить не любил. Стоять у плиты – одно, а вот читать чейто вдохновенный рассказ о приготовлении плова – совсем другое.Насладившись просмотром новых фотографий матерого путешественника Самсона Воли, только что вернувшегося из Израиля, Данилов перешел к отчету другой, менее известной любительницы странствий о поездке в малопосещаемый туристами Бангладеш, затем увлекся чтением записей питерских рокмузыкантов, одного из которых, Елисея Тарабана, Данилов даже знал лично. Довелось както лечить корифея гитарных струн от последствий неумеренного употребления горячительных напитков во время московских гастролей.Любопытства ради, Данилов запустил в разных поисковых системах поиск по Елене Новицкой и Елене Морозовой, но ничего не нашел – попадались одни только тезки Елены.В четвертом часу Данилов наконецто отлип от компьютера, выключил его и не раздеваясь улегся на диван. Такой мелочью, как постельное белье, он тоже пренебрег.Сны в эту ночь ему снились дурацкие. То он видел себя торгующим подержанными кардиографами на выхинском рынке, то учил летать соседского кота и, кажется, добился успеха… Под конец ему приснилась Елена. Совершенно обнаженная и такая вся желанная, она лежала в его объятиях и все повторяла: «Идиот, идиот, какой же ты идиот, любимый мой идиот». Данилову было настолько приятно, что впервые за последнее время он проснулся в хорошем расположении духа. И не просто в хорошем расположении духа, а в предчувствии чегото долгожданного и очень приятного.Завтракал он долго, тщательно пережевывая бутерброды с ветчиной и сыром.– Ты не заболел? – встревожилась Светлана Викторовна.– Нет, я просто никуда не тороплюсь, – ответил Данилов.Он и впрямь никуда не торопился, поскольку до десяти часов оставалось более получаса. Звонить же заведующей подстанцией раньше десяти не было никакого смысла – пусть сначала хоть сколькото разберется с рабочими проблемами.Ровно в десять Данилов сделал последний глоток кофе и ушел в свою комнату с трубкой радиотелефона в левой руке и большим красным яблоком – в правой.Развалившись на диване, он с минуту покатал яблоко по зеленой плюшевой материи, давая себе последний шанс одуматься, и набрал номер телефона, стоявшего в кабинете заведующей подстанцией.– Новицкая! – Елена была поутреннему бодра.– Данилов! – вместо «здравствуйте» представился Данилов.– Доброе утро! – голос заметно помягчел.– Доброе утро! – повторил Данилов и, поскольку инициатива в телефонном разговоре обычно принадлежит тому, кто позвонил, сказал: – Вроде неплохой выдался денек!– Да, – он представил, как Елена смотрит в окно и пытается угадать, зачем он позвонил.– Как насчет дружеской встречи на высшем уровне? – вопрос был задан Даниловым нарочито бесстрастно.– Прогулка от Чистых прудов до Патриарших?– Я уже не нищий студент, подрабатывающий курьером и промоутером, – сказал Данилов. – Я врач «скорой помощи», представитель высокооплачиваемой профессии, и могу позволить себе развлекать девушку более цивилизованными способами. Можно прогуляться в Кусково, а можно куданибудь зайти.– Хорошо бы, – почти согласилась Елена, – вопрос только когда?– В пять часов.– Где?– Ты сегодня на машине?– Да.– Подъезжай тогда к метро «Рязанский проспект» по ходу в центр. Я буду ждать тебя напротив супермаркета. Договорились?– Договорились. Если чтото изменится…– Если чтото изменится, – строго сказал Данилов, – то независимо от причин и обстоятельств я буду считать, что ты передумала…– Ну так нельзя, Вова, – голос стал жалобноукоризненным. – Я же на работе, мало ли что может случиться. Вдруг меня Гучков к себе потребует…– Ничего страшного, будешь каждые полчаса отзваниваться его секретарше и рассказывать, какими медленными темпами ты продвигаешься от Таганской площади к Сухаревке, – ответил Данилов. – В пять, где договорились.– Только к десяти я должна быть дома!– Будешь, не волнуйся. Успеешь проверить у сына уроки, покормить его ужином и рассказать сказку на ночь…– Мой сын, – рассмеялась Елена, – в неполные двенадцать лет сам делает уроки, готовит себе и мне ужин, а на ночь смотрит боевики.– Совсем взрослый! – восхитился Данилов. – Как зовутто?– Никитой.– Хорошее имя, – одобрил Данилов. – Исконное, но не посконное.– До встречи…Елена дала отбой. Должно быть, в кабинет ктото вошел.Данилов бросил трубку на диван и стал есть яблоко, раздумывая над тем, что следует дарить на первом свидании женщине, которую десять лет считал потерянной безвозвратно. Фантазия не предлагала ничего лучшего, кроме букета, но Данилов вовремя сообразил, что таскать с собой букет Елене будет неудобно, а оставить его в машине – неудобно вдвойне.На ум пришла заезженная истина, не раз слышанная от матери, утверждающая, что лучшим подарком является книга. Минута размышлений – и этот вариант тоже отпал.«Ладно, – наконецто определился Данилов. – Диск с классическим джазом будет в самый раз. Если даже у нее уже есть такой же, ей хотя бы будет приятно, что я помню ее пристрастия»…В половине пятого он стоял в магазине и выбирал подарок. Не без помощи парнишкипродавца остановился на «подарочном» джазовом сборнике из четырех дисков. Уже собрался расплатиться на кассе, как подумал о том, что неплохо было бы порадовать и сына Елены, любителя боевиков.Требовались боевики, и желательно не из последних, новинки есть у всех любителей жанра.Тут долго размышлять не пришлось – в фильмах киноман Данилов разбирался не хуже, чем в медицине.– У вас есть фильм Тарантино «Настоящая любовь»? – спросил Данилов у продавца в отделе художественных фильмов.– Минуточку! – продавец набрал на клавиатуре название фильма, пощелкал мышью и обрадовал: – Есть.– Прекрасно! А «Харлей Дэвидсон и ковбой…»– Обижаете, – улыбнулся юноша. – Это всегда. На кассе Данилов купил два подарочных пакета и разложил по ним подарки, приговаривая вслух:– Жене – цветы. Детям – мороженое.«Бриллиантовую руку» он мог смотреть бесконечно.Без десяти пять он уже был на месте. Тогда, в их прошлой жизни, Елена славилась тем, что никогда не опаздывала. Ни на занятия, ни на свидания.Не опоздала она и сейчас, даже подъехала к Данилову на три минуты раньше.– Приветствую! – сказал Данилов, садясь на переднее сиденье. – Держи – это тебе и Никите.– Спасибо, – Елена слегка покраснела. – Очень приятно!Данилову понравилось, что она не отправила пакеты на заднее сиденье, а сразу же заглянула в них.– Вау! – восхитилась она, разглядывая свой подарок.– Соври, что у тебя нет такого – мне будет приятно это слышать, – с улыбкой попросил Данилов.– Вова! Я даже не знаю этих исполнителей! Какойто Армстронг, какаято Сара Вон! Как чарующе звучат их имена! Наверное, они играют классный джаз!– Там еще есть такие уникумы, как Чарли Паркер и Элла Фицджеральд, – заметил Данилов. – Говорят – потрясные перцы!– Надо убедиться! – Елена сунула свой подарок обратно и взялась за Никитин. – «Харлей Дэвидсон». Чтото знакомое… Вова, а это – приличные фильмы, без порнографии?– Приличней не бывает! – заверил Данилов. – Ну, тряхнут разок сиськами или голой попой повертят. Средоточие целомудрия. Соври, что у твоего сына нет таких фильмов, и в знак признательности я покажу тебе, где можно оставить машину.– Нет, таких фильмов у него точно нет!Осмотренные подарки отправились на заднее сиденье.– Поверни направо во двор… езжай прямо… еще раз направо… тормози. Здесь тебя не запрут и до входа в метро полтора шага.– Ты так хорошо знаешь местные закоулки! – похвалила Елена.Данилов, вытаращив глаза, уставился на нее.– Елена Сергеевна, это же район нашей подстанции!– Простите, Владимир Александрович, когда я на свидании, я забываю о работе.– А у нас, что – свидание? – снова удивился Данилов. – Я думал, мы просто поужинаем вместе.– Прямо в моей машине? – Елена открыла свою дверцу и выставила ногу наружу.– Наверное, нет.– Тогда вылезай!Внизу, на перроне, Елена обеспокоенно спросила:– Чего ты так на меня смотришь?– Забыл, какая ты в штатском, – признался Данилов, окидывая взглядом ее фигуру, тесно обтянутую джинсами.– Ну и?.. – Елена выжидательно поиграла бровями.В такой момент нельзя было удержаться от теплого дружеского хамства.– Белый халат делает тебя соблазнительнее! – доверительно сказал Данилов.Он ожидал подзатыльника или пинка, но в ответ услышал короткий смешок.«Девочка выросла», – подумал Данилов и слегка погрустнел.– Куда мы едем? – спросила Елена.– Я знаю на «Китайгороде» одно чудное местечко. На задворках, но зал уютный, народу всегда мало и кормят вкусно. Не против?– Едем!Данилов обернулся к подошедшему поезду и одновременно с раскрытием дверей получил крепкий пинок коленом в зад, отчего вошел в вагон чересчур поспешно.– Один – один! – констатировала Елена. – Будешь знать, как говорить женщинам гадости.До «Китайгорода» по предложению Данилова играли в «камень – ножницы – бумагу». Пытались вести подсчет очков, но трижды сбивались со счета и в конце концов бросили это дело и играли просто так – ради азарта. Елена жульничала – пыталась показать свою фигуру на долю секунды позже Данилова. Данилов сердился и призывал в свидетели соседей по вагону.На эскалаторе, стоя лицом к Данилову, Елена сказала:– Сто лет не целовалась в метро…– Ну и зря, – ответил Данилов. – Где ж еще целоваться, как не в метро. Тепло, светло и с потолка не каплет.Но сам никаких попыток к сближению не предпринял и лезть с поцелуями не стал.В ресторане, если так можно было назвать крошечное заведение из барной стойки и четырех столиков, Елена отодвинула от себя меню.– Закажи мне чтонибудь сам, только без спиртного.– Два салата «Цезарь», две отбивные с овощами на гриле, апельсиновый сок даме, минералку с газом и пятьдесят грамм «Джонни Вокера» мне, – быстро сказал Данилов официанту.– Хлеб нужен? – уточнил официант. – Есть свежевыпеченные булочки.– Спасибо, не надо.– Я чувствую себя как школьница, которую приобщает к взрослой жизни строгий папаша, – призналась Елена.– Почему?– Ты с таким серьезным видом делал заказ, и вообще – ты солидно смотришься.– Даже в этом наряде?Собираясь на встречу Данилов, не стал облачаться в костюм с галстуком, сочтя этот вариант пошлым и не вписывающимся в ситуацию. Вместо костюма он явился в джинсах, синей рубашке с короткими рукавами и кожаном жилете. Этакий помощник шерифа с Дикого Запада, только без кольта.– Наряд как наряд, – пожала плечами Елена. – Нормальный наряд. Когда несколько лет проживешь с человеком, который даже дома ходит при галстуке, то…– Слушай и запоминай! – перебил ее Данилов, и в этот момент вид у него был внушительный, даже чуточку грозный. – Между нами не должно быть никаких призраков прошлого. Твои мужчины, мои женщины, что с кем было, когда и за сколько – все эти темы для нас запретны. Мы с тобой когдато расстались, а теперь снова встретились. И мы будем продолжать встречаться, если поймем, что нам хорошо друг с другом. Или не будем, если нам будет скучно и неинтересно. Но при одном условии – все, что было не с нами обоими, нас не интересует. Ты согласна?– Согласна, – тихо сказала Елена. – Но у меня еще есть сын…– Не передергивай! – возмутился Данилов. – Я имел в виду не твоего сына, а воспоминания, впечатления, сравнения и все такое прочее.Официант принес салат и напитки. Данилов поднял свою рюмку, подмигнул Елене и пригубил янтарный напиток.– Расскажи лучше, чем ты занималась сегодня, – попросил он, берясь за нож и вилку.– Тем же, чем занимался Василий Шуйский с боярами, – улыбнулась Елена. – Расправилась с Лжедмитрием. Начала еще вчера, а сегодня он уволился со «скорой».– А как отреагировал Центр?– Нормально, – поморщилась Елена. – Я смогла обосновать свое предложение по замене Кочергина Федулаевым, даже не поднимая вопроса с этой кляузой. Он вообще не тянул, как старший врач, а после того, что произошло, у меня не было желания видеть его на подстанции. Он, правда, хотел перевестись старшим врачом на какуюнибудь другую подстанцию, но то ли покупателей на него не нашлось, то ли Сыроежкину он надоел, но выбор нашему Лжедмитрию был предложен такой – или на линию, или пошел вон. Он выбрал второе.– Каждый человек – творец своей судьбы, – хмыкнул Данилов. – Но таких вздорных придурков, как Лжедмитрий, редко встретишь. Поделом ему.– Спасибо! – Елена осторожно прикоснулась к руке Данилова, держащей вилку.– Мнето за что? – Данилов положил вилку с ножом на стол и взял руку Елены в свои.Хотел сказать чтото доброе, но вместо этого выдал:– А как себя чувствует Сафонов?– Сегодня с утра прибегал каяться, – Елена высвободила руку. – Я предупредила, что теперь глаз с него не спущу.– Сафонов – безвредный кретин, – сказал Данилов. – Правда, иногда он меня раздражает.– Черт с ним, – подмигнула Елена. – Главное, чтобы я тебя не раздражала.– Пока тебе это удается. Молодец, хорошо стараешься! – похвалил ее Данилов. Глава семнадцатая Полет валькирий Новоизбранный президент обычно выступает с речью. Только что назначенный старший врач Федулаев выступил на утренней конференции с минилекцией, посвященной такому важному и печальному событию в жизни каждого человека, как смерть.– Вначале давайте поговорим о смерти, произошедшей в вашем присутствии, – начал он, расхаживая по комнате отдыха фельдшеров и теребя в руках испещренный записями лист – план своего выступления. – Здесь ваши действия зависят от диагноза умирающего. Все знают, что онкологические больные в случае смерти от онкологического заболевания реанимации не подлежат. Но, обратите внимание – в случае смерти именно по причине онкологического заболевания! Вы понимаете, что онкологический больной может получить инфаркт миокарда, тромбоэмболию легочной артерии или острое нарушение мозгового кровообращения, и в этих случаях вы обязаны проводить реанимационные мероприятия в полном объеме…– Хотя бы на бумаге! – громко сказал с места Саркисян. – Чтобы не было вопросов!– Отчасти Игорь прав! – кивнул Федулаев. – Обращаю ваше внимание на то, что полный комплекс реанимационных мероприятий должен длиться не менее тридцати минут! Тридцать минут! Лишь после получаса оказания реанимационного пособия вы имеете право констатировать биологическую смерть! Ни минутой раньше!– Это все знают! – подал голос Кокс.– Владик, – Федулаев погрозил ему пальцем, – не ты ли недавно спустя десять минут после смерти больного звонил на трупоперевозку и просил диспетчера направления прислать милицию на констатацию? Все фиксируется, коллеги, и если приходит жалоба…Старший врач многозначительно замолчал.– Юрий Романович прав, – поддержала заведующая, – всегда оценивайте ваши действия с точки зрения прокурора! И не забывайте в случае смерти при вас поподробнее писать анамнез, указывая, сколько времени длилось ухудшение, какие препараты принимал умерший, когда последний раз обращался в поликлинику.– Да, да! – покивал Федулаев. – И обратите особое внимание на время доезда. Если оно превышает норматив, то наготове у вас должно быть веское обоснование.– Веское и трудно проверяемое, – снова выступил Саркисян. – А то будете иметь капитальный геморрой!– Игорь Герасимович, может быть вы продолжите вместо меня? – предложил Федулаев, прекратив расшагивать взадвперед. – Я с удовольствием уступлю вам слово…– Молчу! Все! – в подтверждение своих слов Саркисян зажал рот обеими руками.– Комплекс реанимационных мероприятий должен быть полным, – Федулаев продолжил и говорить, и шагать. – Пособие по Сафару, санация воздушно дыхательных путей, для врачей обязательна интубация! И детально, развернуто, широко расписывайте проведенное вами лечение! Разумеется, ваша терапия должна соответствовать вашему диагнозу, той причине смерти, которую вы укажете в карте вызова.– Ясный пень! – «дед» Малышков заскучал и решил поразвлечься. – А то выставляют…– Частности мы сейчас разбирать не будем! – оборвала его Елена Сергеевна. – Продолжайте, Юрий Романович.– Перейдем к описанию констатации. Простой фразы: «в четырнадцать сорок констатировал смерть» – недостаточно. Констатация должна быть написана правильно, то есть должна быть обоснована. Описываем уровень сознания, зрачки и их реакции, дыхание, кожные покровы, причем обязательно подробнейшим образом записать все повреждения, пульсация на магистральных артериях, тоны сердца. Для врачебных бригад обязательно снятие кардиограммы в стандартных отведениях.– Электроды можно не накладывать, лишняя возня! – посоветовал Бондарь. – Все равно будет ровная линия.– Лучше наложить! – возразил Федулаев. – Привыкайте работать добросовестно, и жизнь ваша будет спокойной!– Еще один подобный совет, Виктор Георгиевич, и я сделаю выводы! – посуровела Елена Сергеевна.– Я пошутил! – поспешил заявить Бондарь.– Карту вызова со смертью утром обязательно показывайте мне, – попросил Федулаев. – Не сдавайте, а подходите с картой в руках, чтобы мы вместе могли прочесть ее и, если потребуется, внести уточнения. А то к вашему следующему выходу карта уже окажется на Центре, если не в прокуратуре…– Шестьдесят два – двенадцать – вызов! Двенадцатая бригада – вызов! – прогремели динамики.Бондарь и Сорокин поднялись и вышли.Федулаев бросил взгляд на часы, висевшие над дверью.– Теперь перейдем к самой проблематичной для нас с вами смерти, если, конечно, вы не восьмая бригада и не взяли больного с улицы – смерти в автомобиле. Здесь решение руководства всегда бывает таким: «недооценка тяжести состояния, вкупе с отсутствием адекватной терапии, привела в процессе транспортировки к резкому ухудшению состояния больного, повлекшему за собой его смерть». Хорошего в этом мало. Можно, конечно, попытаться сдать труп под видом клинической смерти в ближайшую больницу, – Федулаев на ходу опасливо покосился на заведующую, но та никак не отреагировала на его слова. – Иногда это удается, тем более что реанимации отписаться легче. В противном случае вам надо ехать в ближайшее отделение милиции и уже оттуда сообщить о смерти больного диспетчеру направления и в службу трупоперевозки. Разумеется, не забудьте сообщить об этом дежурному по отделению милиции. Тело из машины не выгружаете и ждете «труповозов». В карте вызова не забудьте аргументировать ваше решение о самостоятельной госпитализации, причем учтите, что как бы не обстояло дело, состояние больного в момент начала госпитализации должно быть не хуже чем средней тяжести. Ни в коем случае не тяжелой!– Позвольте мне добавить! – Чугункин дисциплинированно поднял руку.– Пожалуйста, Кирилл Евгеньевич, – разрешил Федулаев.Чугункин встал. Федулаев остановился у окна и обернулся к аудитории.– Коллеги! Не забывайте о том, что на трупе должны остаться следы проведенных вами реанимационных мероприятий! Иначе патологоанатом на секции даст заключение о том, что реанимация не проводилась и вы получите по ушам за неоказание медицинской помощи и фальсификацию карты вызова. Со всеми вытекающими последствиями, вплоть до судимости! У меня все.Сев на место, Чугункин переглянулся с Федулаевым. «Я же понимаю, что как старший врач ты не все можешь озвучить», читалось в его глазах.– В случае смерти после вас вы должны иметь веские и всесторонне аргументированные основания для оставления больного на месте, – три шага, поворот, три шага, поворот. – Отказ больного от госпитализации еще ни о чем не говорит. Причем не забывайте, что в случае этого самого отказа больной в момент осмотра должен быть полностью контактен! Не бойтесь вызвать на себя «спецов» и не забывайте про актив на «ноль три» через два часа с отзвоном старшему врачу оперативного отдела. В карте вызова проведенное лечение должно быть расписано в строгом соответствии стандартам.Федулаев остановился и заглянул в свою шпаргалку.– Напомню, что в стационарах смерти до суток с момента госпитализации считаются «скоропомощными» и рассматриваются совместно обеими сторонами. Поэтому если вы привезли тяжелого больного, то не забудьте подробно и четко указать в сопроводительном листе проведенную терапию. И не забывайте в обязательном порядке получить в карту подпись врача, принявшего у вас больного. Врача! – Федулаев повысил голос. – А не медсестры, как зачастую бывает.Слушатели заулыбались.– И в заключение остановлюсь на нюансах. Случается так, что родственники умершего, никак не могущие поверить в его смерть, требуют у бригады, прибывшей на констатацию, провести реанимацию. Порой приходится идти им навстречу и проводить имитацию реанимационных мероприятий с последующим указанием в карте вызова, что эта самая имитация проведена по медикосоциальным показаниям во избежание возникновения конфликта на вызове. Но! – Федулаев снова повысил голос. – Имитацию! Никаких инъекций в мертвое тело делать нельзя, иначе вы можете получить крупные неприятности!– Четырнадцатая бригада – падение с высоты! – известили динамики.Комнату покинули Чугункин и Малышков.– Если вы приехали на «труп на улице», то обязательно должны дождаться милицию, причем оставляете им не бланк констатации смерти, а сопроводительный лист, в котором обязательно, во избежание обвинений в мародерстве, подробно перечисляете личные вещи умершего, часы, мобильный телефон, указываете сумму денег и документы, которые он имел при себе.Федулаев, словно спохватившись, что долго стоит на одном месте, снова продолжил вышагивать по комнате.«Как журавль», – подумал Данилов.– Непременно узнайте фамилию милиционера, который будет охранять тело, запишите ее в карте вызова и не забудьте позвонить в трупоперевозку Это ваша обязанность, не милицейская.– Недавно был случай на шестьдесят четвертой подстанции, – вспомнила Елена Сергеевна. – Один из врачей забыл позвонить в трупоперевозку, и труп двенадцать – представляете себе – двенадцать часов пролежал на улице! Был огромный скандал. ГУВД прислало грозную бумагу на имя Целышевского, оттуда ее спустили на Станцию… Знатная была нервотрепка! И доктору, и мне, и Борису Ефимовичу досталось на орехи.– А что было доктору? – поинтересовалась Вера.– Его уволили за халатное отношение к своим обязанностям, – ответила Елена Сергеевна. – А доктор был хороший, знающий, опытный. Мы его ценили. Но, как говорится – и на старуху бывает проруха. Закрутился и забыл. У вас все, Юрий Романович?– Почти, Елена Сергеевна, – ответил Федулаев. – Для того чтобы не выглядеть посмешищем для патологоанатомов, в бланке констатации смерти в графе «основание доставки в морг», указывайте, пожалуйста, либо «сохранение», либо «вскрытие» и ничего больше. А то порой такое приходится читать… От «бальзамирования с последующим захоронением» до «смерти на улице». Вот теперь у меня все.– Шестьдесят два – тринадцать – вызов! Тринадцатая бригада – вызов! – словно дожидаясь окончания конференции, прозвучал голос Лены Котик.Фельдшер Кокс с показной торопливостью направился к выходу. Позавчера ему попало от заведующей за несерьезное отношение к работе и чересчур самоуверенное поведение на вызовах – симптомы стенокардии Владик всегда трактовал как проявление остеохондроза грудного отдела позвоночника… * * *Запах, приторный, удушливый, обволакивающий, они почувствовали еще при входе в подъезд.– Возвращайся в машину, – сказал Вере Данилов. – Развлеки пока Петровича. Я быстро.На третьем этаже нужная дверь была приоткрыта. Воняло из нее нестерпимо. Данилов судорожно достал из кармана носовой платок и прижал его к носу. Немного полегчало.– Сюда, доктор, – довольно пожилой милиционер без фуражки с погонами капитана поманил Данилова рукой. – Труп в ванной.Из комнаты были слышны голоса и шум передвигаемой мебели. Должно быть, шел обыск.Данилов подошел к капитану.Констатация выдалась не из приятных – мужик не менее месяца пролежал в санузле однокомнатной квартиры с простреленной головой и являл собой весьма унылое, если не сказать – плачевное зрелище. Лежал убитый не на простом полу, а теплом его варианте с доморощенным подогревом, когда змеевидный отвод от трубы горячего водоснабжения вмуровывается в пол, и оттого жутко раздулся. Данилов прикинул на глаз, что тело в объеме увеличилось не меньше чем в два раза.Махровый банный халат, в который был одет убитый, сполз на пол (швы на рукавах под давлением вздувшегося тела разошлись напрочь) и превратился в грязную мокрую тряпку. Кровь, стекшая из развороченного при выходе пули затылка, застыла на кафеле пола коричневой лакированной коркой.Кожа, натянутая до предела, словно на барабане, тоже стала коричневой. Мошонка, выпиравшая между ног, напоминала две испачканные землей дыньки. Довершали картину опарыши, ползавшие по телу, и множество мух, то садившихся на убитого, то деловито жужжащих в воздухе.Устраивать осмотр мертвого тела Данилов не стал. Посмотрел с двух метров – и хватит. От неприятного зрелища и еще более неприятного запаха виски сдавила боль.– Это, конечно, маразм, констатировать подобного жмура, – словно извиняясь сказал капитан, – но что поделать, правила есть правила.– Все нормально, – усиленно борясь с подкатившей к горлу тошнотой, Данилов бросился на лестничную площадку.Здесь курили двое человек в мятых костюмах с печатью усталости на небритых лицах. Данилов с наслаждением вдохнул табачный дым, повисший в воздухе. Головная боль слегка отступила.Прямо отсюда, из подъезда, он вызвал «труповозов» и получил следующий вызов – на Ташкентский бульвар, к мужчине шестидесяти двух лет с болями в груди.В машине Данилов принял сразу две таблетки седальгина.– Приперло? – посочувствовал Петрович.– Проголодался, – буркнул Данилов. – Червячка заморил.– Я понимаю, – некстати продолжил разговор Петрович. – У самого голова побаливает.– У тебя, Петрович, она с похмелья побаливает, а у меня по нескольку раз в сутки раскалывается напополам! – сердито возразил Данилов. – Это совершенно разные понятия – твоя головная боль и моя!Петрович все понял и замолк.На кардиограмме пенсионера, как и ожидалось, вылез свежий инфаркт миокарда.– Придется нам с вами поехать в больницу, – объявил Данилов. – Надо подлечиться. Сейчас сделаем вам пару уколов и поедем.– Что ж делать, – обреченно вздохнул пациент. – Раз такое дело.Мужик попался терпеливый и сознательный. Не донимал жалобами, не стонал, не приставал с расспросами о прогнозе. Даже порывался дойти до машины пешком, но под строгим взглядом Данилова стушевался и покорно дал уложить себя на носилки.– В сороковые – пятидесятые годы прошлого века больным с острым инфарктом вообще запрещали двигаться, – сказал Данилов, загрузив пациента в машину. – Даже в больницу не везли, поскольку транспортировка считалась опасной для жизни.– И что же с ними делали? – спросил тот.– Оставляли, где лежал, и лечили амбулаторно.В приемном отделении сто пятнадцатой больницы Данилов встретил своего однокурсника – Мишу Байбакова, сосудистого хирурга, вызванного сюда для консультации. После обмена приветствиями Байбаков ни с того ни с сего сказал:– В самом начале своей работы я по глупости никогда не отговаривал больных оперироваться у меня. Постепенно я поумнел и делаю это все чаще и чаще. Исправляюсь, так сказать. Отговариваю практически всех.– От операции?– Нет, не от операции. Если операция показана, то без нее не обойтись. Я отговариваю оперироваться у меня.– Почему? – удивился Данилов.– Не потому, что я такой плохой, ленивый или безответственный. Я люблю свою работу, люблю оперировать. Если хочешь знать, то мне до сих пор приятно слышать слова благодарности, приятно творить добро. Особенно – со счастливым концом.– Тогда я тебя не понимаю, – признался Данилов. – В чем дело?– В исходе, – нахмурился Байбаков. – В том, что определенный процент операций заканчивается летальным исходом. Так вот – я предпочитаю оперировать тех, кто понимает это. Я говорю людям, что я не кудесник и что в Москве есть много куда более именитых, знающих и умелых хирургов. Тех, кто после этого продолжает хотеть оперироваться у меня, я оперирую. Это – мои больные. Мои единомышленники. И нервотрепки от них куда меньше, чем от тех, кто стопроцентно нацелен на чудо. Ну, ладно, мне пора. Не пропадай!– И ты не пропадай!Достав из кармана наладонник, Данилов сначала подумал, что тот снова забарахлил, и запустил перезагрузку – весь экран плыл сиреневофиолетовыми пятнами. В ожидании завершения процесса, он поднял глаза и увидел, что белый халат проходящей мимо женщины тоже покрыт пятнами. Таким же пятнистым оказался и потолок, но лучше бы Данилов не поднимал к нему глаз – от запрокидывания головы подутихшая было боль усилилась раз в десять. Данилов поспешил в машину – глотать таблетки посреди приемного отделения, да еще и всухую, было бы неуместно. Или пристали бы с расспросами, или же сочли бы наркушей, вроде телевизионного доктора Хауса.Еще одна таблетка седальгина вкупе с двумя таблетками ношпы полностью избавили Данилова от пятен перед глазами и частично – от разлитой по голове боли. Приятная неожиданность – вместо очередного вызова одиннадцатой бригаде разрешили вернуться на подстанцию.– Погодика трогать, Петрович! Я в салон пересяду.В салоне Данилов улегся на носилки и предупредил:– До следующего вызова я полежу тут. Вера, попытайся взять обед на подстанции…– А вы обедать не будете? – уточнила Вера.– Я уже пообедал, надо бы переварить, – ответил Данилов. – Карты занеси в диспетчерскую и до следующего вызова забудь про меня.– Хорошо, – Вера ласково погладила Данилова по плечу. – Отдыхайте.– Ты – моя вторая мама! – похвалил ее Данилов.Петрович вел машину плавно, объезжая все ухабы. Данилов, собравшийся просто полежать с закрытыми глазами, незаметно уснул.Разбудили его женские голоса. Машина стояла на месте, Веры и Петровича в ней не было. Данилов снова закрыл глаза и от нечего делать вслушался в разговор снаружи, без труда разбирая слова, благодаря своему музыкальному слуху.– Это несложно – конверт тонкий. Положу его в бумаги и под разговор оставлю на столе. Главное сказать чтото вроде: «Я принесла то, что вы просили»…По легкой хрипотце и манере растягивать ударные гласные Данилов без труда распознал голос старшего фельдшера Казначеевой.– Ну и делай, раз знаешь, а меня не впутывай.«Рогачевская, – узнал Данилов. – Встреча старых друзей на нейтральной территории. Интересное кино!»– Я тебя, Люда, не впутываю, я тебя прошу. Так – надежнее. Тем более что и у тебя есть свой интерес. Делото несложное – скажешь, что проходила мимо и услышала…– Подслушала!– Да. Сначала услышала, заинтересовалась и стала подслушивать. А в приоткрывшуюся дверь увидела нас с Новицкой. Это чтобы сомнений не было. Так против ее «не было такого», будет два наших «да, было такое».– Ее же посадят!– И хрен с ней. Тебе что – ее сына содержать и воспитывать? О себе подумай!– И что я должна услышать?– Как она говорит мне: «Надежда Константиновна, ваше спокойствие обойдется вам недешево…» Нет, лучше я тебе на бумажке запишу. Выучишь наизусть, чтобы наши показания совпадали слово в слово. Так надо – допрашивать будут порознь и сличать показания. И не только, кто чего сказал, но и кто где сидел или стоял. Елена, разумеется, сидела за столом, а я стояла. Прямо перед ее столом и стояла, ни на какой стул не садилась и руки у меня были пустые.Рогачевская чтото сказала. Очень тихо, настолько, что Данилову не удалось разобрать ни слова.– Дура, все продумано! И дверь у заведующей часто распахивается – язычок ведь еще при Тюленькове сломался, и если она чуть открыта, то в первую очередь видно того, кто стоит напротив стола. Хочешь – прорепетируем. Я сейчас к ней зайду, дверь притворю не до конца, а ты посмотришь…– Ну тебя с твоими репетициями!– Так что – договорились?– Договорились…Для приватных разговоров на подстанции не найти места лучше, чем гараж. Там почти всегда пусто, разве что изредка ктото из водителей возится с мелким ремонтом своего автомобиля. Казначеева и Рогачевская и предположить не могли, что ктото подслушивает их разговор.– Я ей устрою легкую жизнь! – пообещала Казначеева. – Получение взятки – это серьезно. До пяти лет.– Сама поостерегись, – посоветовала Рогачевская. – От Жорки есть вести?– Звонил недавно…– Звонииил?! – удивилась Рогачевская.– Что ты глаза вылупила? Сейчас с этим просто – в каждой камере по мобильнику…Данилов понял, что речь зашла об Ольшевском.– …Только он зря нагреть меня надеется. У меня все чисто, комар носа не подточит – хоть наша комиссия по контролю за расходованием сунься, хоть наркоконтроль. Я ему, дураку старому, так и объяснила… * * *Пригласив к себе для беседы встреченного в коридоре доктора Жгутикова, периодически впадавшего в грех пофигизма и начинавшего спустя рукава заполнять карты вызова, Елена Сергеевна неожиданно услышала в оправдание:– Как я устал от Москвы этой! Порой ум за разум заходит. Не город, а вампир – все соки из людей вытягивает!– Что же привело вас в Москву, Артем Иванович? И что держит вас здесь? – поинтересовалась Елена Сергеевна. – Ну насчет денег все ясно, в столице платят лучше. Но ведь и расходы большие. Один съем квартиры чего стоит.– У меня комната, – ответил Жгутиков. – И соседи тихие – семейная пара из Читы и студентка из Ташкента. Но дело не только в одних деньгах, Елена Сергеевна. Чем отличается провинциальный врач от врача столичного? Тем, что в провинции труднее работать. Там врач практически не имеет права на ошибку, даже на маленькую. Он на виду, и к тому же он свой, местный, ему не простят ошибки и будут колоть ею глаза и через двадцать лет.– Интересно вы рассуждаете, Артем Иванович, – улыбнулась заведующая. – Насчет того, что все на виду, я поняла. Но какая разница – местный врач или не местный?– Разница в восприятии, – оживился Жгутиков. – Представьте себе музыканта из сельского дома культуры и какогонибудь известного исполнителя, маэстро. Если маэстро ошибется во время игры, то большая часть публики предпочтет этого не заметить, а те, кто заметит, решат, что исполнитель внес нечто новое в манеру исполнения. Его сочтут новатором, а то и зачинателем нового направления в искусстве. А ошибись его сельский коллега? Заклюют! Потому что он – свой, исконно посконно сермяжный. Нечего баловать, не стоит он того.– Очень интересная точка зрения! – Елене Сергеевне никогда не доводилось слышать ничего подобного. – Надо запомнить.– Запоминайте на здоровье, – с улыбкой разрешил Жгутиков и, моментально посерьезнев, спросил: – Так я пойду?– Да, конечно! – разрешила Елена Сергеевна. – Только впредь, пожалуйста, повнимательнее заполняйте карты.Не успел Жгутиков взяться за дверную ручку, как дверь распахнулась, чуть не прибив его.– Извини, Тема!Данилов вытолкнул ошалевшего коллегу в коридор и плотно закрыл за собой дверь.– Владимир Александрович, что такое? – Елена Сергеевна вскочила на ноги и попыталась возмутиться, но возмущения не получилось.– Ты сядь и выслушай меня! – Данилов уселся прямо на стол.Он торопился. И вызов мог прийти в любую минуту, и Надежда могла разыграть свою комбинацию совсем скоро.– Вова, что ты творишь? – под давлением даниловской руки, Елена Сергеевна опустилась в кресло. – Я же на работе.– Это пока ты на работе, – ответил Данилов. – Смотри, как бы в камеру не угодить. Прямиком на нары…Едва он успел закончить свой рассказ, как в кармане запищал наладонник, а «голос свыше» возгласил:– Шестьдесят два – одиннадцать – вызов!– Спасибо, Вова, – поблагодарила Елена. – Буду думать. Глава восемнадцатая Виток спирали – Мужчина, пятьдесят лет, плохо с сердцем. Острухина, двадцать четыре, – Данилов оповестил бригаду о новом вызове.– Элитный дом! – недовольно пробурчал Петрович.Выезжать ночью в «элитные» дома на «скорой» не любили. Причина крылась в шлагбаумах, перегораживавших въезд во двор. Если днем для поднятия шлагбаума достаточно было постоять около него секунд десять со включенной «светомузыкой», то ночью такой номер не проходил – можно было спокойно получить по «морде лица» от разъяренной орды разбуженных жильцов. Делать было нечего – машина оставалась сторожить шлагбаум, а врач с фельдшером топали до подъезда пешком и так же, пешком, при необходимости (разумеется – с помощью водителя) несли до машины пациента. Порой дистанция составляла метров сто пятьдесят.На сей раз шлагбаум был гостеприимно поднят и около него стоял мужчина в спортивном костюме. Завидев «скорую», он принялся размахивать руками:– Сюда, сюда!– Вы вызывали? – спросил Петрович, притормаживая под шлагбаумом.– Да! Вот к этому подъезду, пожалуйста!– Приятно, когда тебя встречают, – негромко, для Данилова, прокомментировал Петрович и подъехал к подъезду.– Что у вас случилось? – спросил у мужчины Данилов.Если есть возможность, лучше определиться со снаряжением прямо внизу, у машины, чтобы не бегать потом за кислородом или носилками.– Человеку плохо! – ответил мужчина.– К тем, кому хорошо, нас не вызывают, – ответил Данилов. – Что с ним случилось?– Запойный он, – понизив голос, признался встречающий, – только это строго между нами.– Не беспокойтесь на этот счет, – Данилов накинул на плечо лямку кардиографа. – Ведите нас.На большом, оборудованном зеркалами лифте они поднялись на седьмой этаж.– Сюда! – Мужчина открыл ключом одну из дверей и посторонился, пропуская Данилова и Веру. – Проходите. Здесь можно вымыть руки.– Спасибо.Данилов вымыл руки и вытер их о поданное мужчиной полотенце. То же самое сделала Вера.– Больной в спальне, вот здесь…Спальня была отделана в псевдояпонском стиле, столь любимом в Москве. Соломенные татами на полу, низкое ложе, бамбуковые шторы на окнах, два декоративных самурайских меча на стенах, традиционная икебана на ротанговом столике в углу.На ложе, прижав обе руки к груди, в одних трусах лежал пациент. Бледный, потный, дрожащий и очень несчастный. С первого взгляда Данилов поставил диагноз «абстинентный синдром». Плохо употреблять спиртное в чрезмерных количествах и еще хуже резко прекращать делать это.Стул, который был принесен из другой комнаты, Данилова не устроил – сидя на нем было невозможно осматривать больного, лежащего гдето в ногах. Данилов отдал стул Вере, чтобы ей было куда поставить ящик, и опустился на колени около пациента. «Совсем как в Японии», – подумал он, стараясь скрыть улыбку.– Здравствуйте, доктор, – пролепетал больной. – Помогите…– Сейчас поможем, – пообещал Данилов. – На что жалуетесь?– Хреново мне, совсем…– Ясно. Аллергия на медикаменты?– На спирт, – попытался пошутить пациент, – со вчерашнего дня.– Хронические заболевания есть?– Панкреатит, – попытался улыбнуться больной. – Профессиональное заболевание, можно сказать…Данилов хотел было осведомиться о профессии пациента, как вдруг, исключительно по улыбке, узнал одного из своих любимых артистов, преимущественно игравшего простых, надежных мужиков, которым по плечу любое дело. Дома у Данилова лежал в ожидании просмотра диск с новым фильмом о Гражданской войне, в котором артист сыграл главную роль.На экране он был крепким, широкоплечим, пышущим мощью, а в жизни оказался совершенно другим, потомуто Данилов и не узнал его сразу.– Сто шестьдесят на сто, – сказал Данилов, измерив давление артиста. – Это для вас повышенное?– Наверное, впрочем, не знаю…Сердце пациента бухало, как кузнечный молот, а в легких было полнымполно хрипов. Печень выступала изпод ребер на три пальца и была болезненной при пальпации. Пахло от артиста нехорошо – перегаром и кислым потом.На всякий случай Данилов при помощи Веры наложил на артиста электроды и снял кардиограмму. Кардиограмма оказалась в порядке, если не считать единичных экстрасистол – внеочередных сокращений сердца.– Вам бы в больницу… – предложил Данилов, заранее зная, что пациент наотрез откажется.– Что – так плохо? – спросил мужчина, встречавший бригаду.– В совокупности, – туманно ответил Данилов. – Надо бы обследоваться, подлечиться.– Не могу, – покачал головой артист и перевел полный тоски и страдания взгляд на мужчину. – Миша, объясни…– У него завтра, то есть уже сегодня самолет, – сказал мужчина, которого звали Мишей. – Надо лететь в Прагу, на съемки. Нельзя ли подлечить его на дому? Наша благодарность…– Не надо благодарности, – остановил его Данилов, подходя к ящику, стоявшему на стуле. – Вера, ставь пока капельницу с физраствором…Пока Вера налаживала капельницу, остроумно приспособив для подвешивания раствора один из крюков для самурайского меча, Данилов набрал в два двадцатиграммовых шприца «коктейли» из витаминов, гепатопротекторов, стабилизаторов и детоксикантов, а в пятиграммовый шприц – две ампулы мочегонного.После того как все было отправлено по вене в страждущий организм, Данилов снова измерил давление и сказал Вере:– Магнезию внутривенно.«Медленно» можно было не добавлять, не с новичком имел дело.С четверть часа Данилов провел у постели артиста, только уже не на коленях, а сидя на еще одном, принесенном Мишей стуле. Болтал с пациентом о всякой всячине, одновременно внимательно наблюдая за его состоянием. Разговор – один из лучших способов мониторинга, по тому как внятно, осознанно и быстро человек ведет беседу, можно оценивать даже незначительные изменения его состояния.В конце лечения артист прямотаки ожил и стал похож на себя, экранного. Давление снизилось до классических ста двадцати на восемьдесят, сердце стучало ровно и без надрыва. Исчезла бледность, кожные покровы стали сухими.– Пейте сегодня больше чая, – посоветовал Данилов. – Непременно – сладкого, лучше – с вареньем. И лимон неплохо добавить. В ближайшие три часа в туалет по маленькому бегать придется часто…– Я знаю, не впервой…– Вот и хорошо.На прощанье артист пожал Данилову руку и проникновенно поблагодарил:– Спасибо вам, спасли вы меня.– Пожалуйста, – вежливо ответил Данилов.У входной двери Миша попытался вручить Данилову стодолларовую банкноту.– Мы мзды не берем, – блеснул знанием искусства Данилов, перехватывая его руку. – Нам за державу обидно.– Как знаете, – не стал настаивать Миша.– Не захотели брать денег с любимого артиста? – спросила Вера, когда лифт поехал вниз.– Был у меня наставник, доктор Грунин, – вспомнил Данилов. – Так он учил меня никогда не брать денег у юристов, артистов и педерастов. Чревато плохими последствиями. И всю свою «скоропомощную» жизнь я следую этому завету.Данилов пожалел, что не посмотрел раньше последний фильм с участием артиста. Он чувствовал, что теперь, после встречи с артистом на вызове, просмотр не доставит ему ожидаемого удовольствия.Следующий вызов был к «соседям». В женском следственном изоляторе врач диагностировала острое нарушение мозгового кровообращения у одной из своих подопечных и вызвала «скорую» для транспортировки больной в стационар.– Это – финиш! – кратко высказался Петрович, подразумевая, что вызов, полученный в половине пятого утра, будет последним в эту смену.Из следственного изолятора больную могли принять лишь в одной из городских больниц – в сто двадцатой, где наличествовало специальное отделение с милицейской охраной.– Как знать, – Данилов не любил загадывать, – можем и на обратном пути словить чегонибудь.– По пути или по твоей пищалке? – уточнил Петрович.– И так, и так, – ответил Данилов.– А я никогда не была в следственном изоляторе! – Вера высунула голову в водительский отсек.– Твое счастье, – порадовался за нее Данилов, а Петрович тут же изрек народную мудрость:– Кто не был – тот побудет, кто был – тот не забудет.Данилов дважды был в этом следственном изоляторе. Оба раза вывозил больных. Ничего особенного. По изобилию железных дверей, решеток на окнах и людей в форме изолятор смахивал на военную часть, в которые Данилова иногда заносило во время дежурств.Доктор (а может быть, и фельдшер) в медпункте следственного изолятора оказалась неожиданно молодой и даже красивой. Зеленоглазая блондинка, похожая на русалку из сказки. Данилову она понравилась, ему вообще нравились красивые и неглупые женщины. Красивых и глупых он старался игнорировать.Осмотр пациентки, у которой среди ночи заболела голова, а вскоре отнялась речь и перестала двигаться левая рука, занял пять минут.– Сопровождение ждет у машины, – сказала «русалка».Данилову с Верой даже не пришлось нести носилки – загрузку больной в машину осуществили два прапорщика.– А я думала, что здесь только женщины работают, – удивилась Вера.– Смотря где, – обернулся один из прапорщиков.– На въезде нас тоже встречали мужчины, – сказал Данилов.– А я не обратила внимания.Сопровождающей оказалась невысокая коренастая, лет сорока, женщина в форме с погонами прапорщика.– Юля, – представилась она.– Вера, – сказала Вера.– Данилов, – отрекомендовался Данилов.Петрович в церемонии знакомства участия не принял.Юля оказалась коммуникабельной и без комплексов. Всю дорогу она развлекала Веру и Данилова байками из тюремной жизни.На подстанцию одиннадцатая бригада вернулась в половине восьмого.– Если нас попробуют услать куданибудь – я просто не заведусь! – заявил Петрович.– Валяй. Тебе помочь? – Данилов знал, что Петрович шутит.– Сам справлюсь!Проходя по коридору, Данилов ткнулся в дверь кабинета заведующей, но она была заперта – Елена еще не пришла.Данилову не терпелось узнать, что она предприняла или собирается предпринять в связи с его, теперь уже вчерашним сообщением. Ждать Елену у дверей кабинета было глупо, поэтому он проследовал на кухню, надеясь завершить дежурство чашкой кофе.Заведующая появилась на подстанции без пяти минут восемь, а еще через десять минут приехал директор региона.– Опять будет мозги полоскать, – негромко высказался Бондарь, увидев Прыгунова. – Послушаем, какие там у нас приказы вышли.Его ожидания не оправдались – утренняя конференция продлилась не больше десяти минут.Данилов, улучив момент, поймал Елену на выходе из диспетчерской и спросил:– Я тебе нужен?– Сейчас – нет, – ответила она. – Иди отдыхай.– Тогда – ни пуха тебе, ни пера!– К черту! – как положено ответила Елена Сергеевна и направилась к Прыгунову, уже поджидавшему ее возле кабинета.– Давай быстрее все закончим, – попросил Прыгунов. – Дел сегодня – по самые гланды.– Это уж как выйдет, – вздохнула Елена Сергеевна, отпирая замок.Она хотела предложить Прыгунову свое место, но он махнул рукой и сел на один из стульев. Минутой позже появились Федулаев, Казначеева и Рогачевская.Елена Сергеевна подождала, пока все рассядутся, и сразу же взяла быка за рога:– Вчера днем, находясь в гараже, я случайно подслушала разговор между нашим старшим фельдшером и доктором Рогачевской.У Надежды отвисла нижняя губа, обнажая крупные, пожелтевшие от табака зубы, а лицо Рогачевской за секунду стало пунцовым.– Они обсуждали, как подставить меня, подсунув липовую взятку…– Что? – в отличие от Прыгунова, Федулаев не был посвящен в суть дела.– Юрий Романович, вот эти две особы, – Елена Сергеевна указала рукой на Казначееву и Рогачевскую, – собирались посадить меня, организовав дачу взятки.– За что?– Спросите лучше у них!– Это ложь! – Казначеева взяла себя в руки и ринулась в атаку. – Если вам, Елена Сергеевна, хочется от меня избавиться, то незачем выдумывать небылицы! Я могу и сама уйти. Кому охота работать с таким начальником, как вы!– В чем же дело? – удивилась заведующая. – Давайте заявление!– Когда будет надо – тогда и дам! – отрезала Казначеева. – Борис Ефимович, что здесь вообще происходит?– Да ничего особенного, Надежда Константиновна, – спокойно сказал Прыгунов, закидывая ногу на ногу. – Сидим, беседуем. Не надо горячиться. А что скажет доктор?– Это неправда, – выдавила из себя Рогачевская. – Не было такого разговора.– Тогда почему вы так покраснели? – прищурился Прыгунов. – Наталкивает, знаете ли, на размышления.– Здесь душно.Елена Сергеевна встала и открыла фрамугу.– Мне плохо, – Рогачевская прижала ладонь ко лбу. – Можно я выйду?– Можно, – разрешил Прыгунов. – Только не забудьте вернуться, разговор пока не окончен.Рогачевская встала и пошатнулась.– Я вас провожу! – Федулаев вскочил, подхватил ее под руку.– Пожалуйста, Юрий Романович, – разрешила заведующая.Рогачевская и Федулаев вышли из кабинета.– Вы не имеете право устраивать здесь судилище и доводить людей до инфаркта! – Казначеева встала. – Я найду на вас управу! И на Центре, и в суде.– Сядьте, Надежда Константиновна! – приказал Прыгунов. – Я же сказал, что разговор не окончен!Казначеева нехотя села.– Я склонен верить Елене Сергеевне! – Прыгунов посмотрел на Новицкую. – Я давно ее знаю…– Конечно, Борис Ефимович, я вас понимаю, – саркастически скривилась Казначеева. – Подсунули нам свою протеже, чтобы она разогнала все руководство подстанции, и радуетесь. Как же – Тюленькова вышибли, Кочергина вышибли, одна Казначеева осталась! Так учтите – на мне вы зубыто свои обломаете, сразу предупреждаю! Не на такую напали! Делайте выводы!– Выводы я уже сделал, – улыбнулся Прыгунов. – Дело за вами. Мне кажется, что вы понимаете, как сложно вам будет теперь работать с Еленой Сергеевной и насколько долго вы с ней сможете проработать, пока не будете уволены по решению администрации. Хотите – давайте попробуем.– Пожалуй, сегодня мы займемся ревизией аптеки, – заявила Елена Сергеевна. – Сейчас Надежда Константиновна успокоится, и мы начнем. Затем оценим санитарное состояние подстанции, работу сестрыхозяйки, за которую тоже отвечает старший фельдшер… Короче говоря – пойдем по пунктам. А старшего врача я для начала попрошу обратить побольше внимания на карты вызовов доктора Рогачевской.– Борис Ефимович! – Казначеева умоляюще посмотрела на Прыгунова. – Вы же сами видите, как ко мне относится заведующая. Конечно же, я не смогу работать здесь, на этой подстанции. С кем мне решить вопрос о переводе?– Переводе куда? – не понял Прыгунов.– На другую подстанцию, – пояснила Казначеева. – Если речь пойдет о другом регионе, то…– Я по разному отношусь к своим коллегам, – перебил ее Прыгунов. – Некоторых люблю, некоторых просто уважаю, когото терпеть не могу. Но никому я не подложу такую, простите, свинью, как вы, дорогая Надежда Константиновна. Поэтому о переводе и речи быть не может, особенно в сложившейся ситуации. Кто у вас будет кандидатом на следующую подставу? Может быть, я? Или вы Сыроежкину взятку подсунете?– Но…– Никаких но! Или убирайтесь с сегодняшнего дня по собственному желанию, или вылетите через три дня по нашему!– А почему через три дня? – удивилась Казначеева.– По выговору в день. Для увольнения по инициативе администрации, как вы знаете, достаточно трех «строгачей». Выбирайте, даю вам пару минут.Прыгунов обернулся к Елене Сергеевне:– Кто будет принимать дела и аптеку, вы уже решили?– Предварительно – да, – не раздумывая, ответила Елена Сергеевна. – Временно назначу Строкову, а там видно будет.– Строкова сегодня здесь?– Пока нет. Я попросила ее приехать к двенадцати часам, раньше в любом случае не получится.– Сука! – Глаза Казначеевой, казалось, были готовы испепелить заведующую подстанцией. – Тварь!– Спасибо, Надежда Константиновна, – рассмеялся Прыгунов. – Один повод у нас уже есть. Осталось найти еще два.В кабинет вошел Федулаев. Без стука. Елена Сергеевна уже успела объяснить всем сотрудникам, что стучаться перед входом в рабочий кабинет глупо.– Вот! – Федулаев подошел к столу Елены Сергеевны и протянул ей лист бумаги. – Доктор Рогачевская написала заявление об увольнении и сейчас собирает свои вещи. Сюда она прийти отказалась.Вид у старшего врача был немного растерянный.– Юрий Романович, – Елена Сергеевна взяла заявление, открыла верхний ящик стола и достала оттуда две бумажки, одну из которых протянула Федулаеву – Передайте доктору Рогачевской обходной лист. Пусть подпишет его и принесет мне. Без этого я не отправлю ее заявление в отдел кадров.– Хорошо! – Федулаев взял обходной лист и снова вышел.– И служила ей рыбка золотая, и была у нее на посылках! – ухмыльнулась Казначеева.– Ну, что? – Елена Сергеевна посмотрела ей в глаза. – Берем обходной лист и пишем заявление или не берем и пишем объяснительную по поводу оскорбления руководства?– Берем, – тихо, словно про себя, ответила Казначеева, вставая со стула.С обходным листом в руках она вышла из кабинета, как следует хлопнув дверью на прощанье.– Ну все, боярыня, – Прыгунов поднялся и протянул руку Елене Сергеевне. – Всех разогнала – теперь хозяйствуй. И знай – если что, то спрошу по всей строгости!– Как это напоминает сцену из советского фильма пятидесятилетней давности! – рассмеялась Елена Сергеевна, пожимая руку начальника. – Спрашивайте на здоровье!– Резво ты начинаешь! – не то восхищенно, не то осуждающе покачал головой Прыгунов и, не прощаясь, вышел…В половине второго, когда все заявления уже были написаны, а обходные листы заполнены, и шла передача дел и имущества от бывшего старшего фельдшера к временно исполняющему обязанности, Елене Сергеевне позвонил Данилов.– Как дела? – спросил он свежим после сна голосом.– Нормально, – Елена Сергеевна попыталась представить себе, что сейчас делает Данилов. – Ты, наверное, пьешь кофе и смотришь телевизор?– Нет, я сижу за компьютером и пью пиво, – ответил Данилов. – Знаешь, как сказал один умный человек: «С утра выпил – весь день свободен».– Завидую тебе, – вздохнула Елена Сергеевна.– Подробности будут? – Данилов явно сгорал от нетерпения.– Прошел Чингисхан – и нет Самарканда! – загадочно ответила Елена Сергеевна. – Подробности при встрече.– Когда?– Скоро. Я позвоню.– Буду ждать! – Данилов дал отбой.Елена Сергеевна достала из сумки мобильный и позвонила сыну:– Никита, ты уже дома?– Дома, – ответил сын. – Нагулялся.– Чем занимаешься?– Рисую.Никита неплохо рисовал, даже получал награды на выставках, а школьная учительница рисования, восторженная старая дева, прочила ему «грандиозное будущее».– Вероятно, у нас сегодня будут гости, – предупредила Елена Сергеевна.– Кто?– Один человек.– Тот, который «Харлей Дэвидсон и ковбой Мальборо»? – уточнил сын.– Да.– Давно пора, – одобрил Никита. – Одиночество губительно сказывается на людях и на женщинах в первую очередь!– Почему?– Потому что женщины более ранимые, – снисходя к материнской тупости, пояснил Никита. – Приводи своего знакомого, должен же я знать, что за бойфренд у моей матери.– Никита! – Елена Сергеевна чуть не поперхнулась от неожиданности. – Откуда ты взял это слово?– Из жизни. Ну пока, мам, до вечера, а то краски быстро сохнут.За все время знакомства как только Елена (на словах и в мыслях) не называла Данилова. Диапазон колебался от «любимый мой» до «чокнутый засранец», но никогда не включал в себя слова «бойфренд». Елена почувствовала себя безнадежно отставшей от жизни. Глава девятнадцатая Прощание со «Скорой» Они лежали под одним одеялом, им было хорошо друг с другом, и луна приветливо светила в незанавешенное окно.Совсем как десять лет назад, только за стеной спал сын Елены, которого Данилов слегка побаивался. Вернее, не побаивался, а просто не знал, как с ним держать себя. То ли наравне, то ли с позиции старшего товарища, то ли вообще не форсировать события и свести общение к минимуму до тех пор, пока мальчик сам не потянется к нему. А если не потянется? Нет, надо, чтобы потянулся…– О чем ты думаешь? – поинтересовалась Елена, прижимаясь к Данилову всем телом.– Перебираю в уме легион своих любовниц и пытаюсь убедить себя в том, что ты – самая лучшая.– И получается? – Рука Елены погладила его по груди и спустилась ниже.– С трудом, но я справлюсь! – заверил ее Данилов.– Ты стал наглым, Вова, – вздохнула Елена. – И что самое ужасное – такой ты мне нравишься больше.– Я стал взрослым, – ответил Данилов.– Я чувствую… – Рука Елены спустилась еще ниже.Данилов повернулся и обнял ее…Потом они опять лежали под одним одеялом и луна все так же светила в окно.– Я была дура, – призналась Елена. – Я только сейчас понимаю, что так хорошо, как с тобой…– Остановись! – Данилов попытался зажать ей рот рукой, но был тут же укушен за палец и вернул руку на прежнее место – на левое плечо Елены. – Не надо сравнений. И не надо экскурсий в прошлое. Прошлого нет, будущего нет, есть только вечное «сейчас» и больше ничего.– Ты добрый…– Это тебе так кажется, или ты хочешь в это верить! На самом деле – я холодный и расчетливый мерзавец, преследующий корыстные цели.– Ты хочешь прописаться в моей квартире? – Елена шутливо толкнула его локтем в бок.– Нет, – совершенно серьезно ответил Данилов. – Мне нужно другое.– И что же?– Завтра ты подпишешь два моих заявления. Одно – на предоставление очередного отпуска, а другое – об увольнении по собственному желанию.– По графику у тебя отпуск в сентябре! – напомнила Елена. – И увольняться тебе незачем, это глупо. Неужели ты принадлежишь к числу тех мужчин, которые не могут смириться с успехом любимой женщины?– Я не могу спать с начальством, – объяснил Данилов. – Чувствую себя какимто жиголо. К тому же, поскольку наша связь ни для кого не секрет, мне не хочется быть любимчиком…– Я буду держать тебя в ежовых рукавицах! – пообещала Елена. – Никаких поблажек! Я – очень строгая, и ты, кажется, уже успел в этом убедиться…– Два выговора… – вздохнул Данилов. – А когданибудь придется дать третий… И вообще – я не привык к раздвоению восприятия. Давай определяться: или ты моя подруга, или моя начальница. В одной руке два арбуза не удержать!– В качестве твоей, как ты выразился «подруги», я нравлюсь себе больше, – после небольшой паузы высказалась Елена. – Подпишу я твои заявления, только тебе придется заплатить за это!– Душу я тебе не продам! Не надейся!– Оставь свою душу при себе! – ответила Елена, откидывая прочь одеяло и садясь на Данилова. – Меня устроит расплата натурой!– О боже! – притворно ужаснулся Данилов. – Ты выпьешь из меня все силы!– И дам тебе отпуск, чтобы ты их восстановил! – пообещала Елена, легонько царапая его ногтями по груди.– Я передумал, – ответил Данилов. – К черту отпуск, ограничимся увольнением. А то тебе придется объясняться с Сыроежкиным. Чего доброго и в протекционизме обвинят. Отдохну, пока буду подыскивать работу.– Но…– Вот поэтому я и не хочу работать в одной конторе с тобой, – Данилов привлек Елену к себе, – нет хуже занятия, чем обсуждать в постели рабочие вопросы.– Сам же начал, противный, – Елена игриво укусила его за ухо… * * *На последнее дежурство Данилов явился нагруженный, словно верблюд. Хорошо еще, что магазин был совсем рядом с подстанцией.– Нанялся в разносчики тортов? – встретил его Чугункин. – И что, тамтаки хорошо платят?– Да уж побольше, чем у нас, – пошутил Данилов. – Поможешь донести до кухни – поделюсь заработком.В холодильник влезло только четыре торта. Пятый пришлось поставить на холодильник. Рядом с ним Данилов поставил банку с растворимым кофе и упаковку чайных пакетиков.– А это? – длинный палец Чугункина описал в воздухе контур огромной бутылки.– После смены в кафе, – пояснил Данилов. – В узком кругу, но ты в числе приглашенных.– Мне завтра на полусутки выходить, – погрустнел Чугункин. – Жаль… Но ничего – еще будет повод увидеться.– Непременно! – заверил его Данилов.По окончании конференции Данилов поспешил встать и сделать свое объявление, пока все не разбежались:– Дорогие коллеги! Дабы подсластить горечь моего ухода, я предлагаю вам угоститься на кухне чем бог послал. Меня дожидаться не обязательно, потому что сейчас меня непременно ушлют куданибудь!– Шестьдесят два – одиннадцать, вызов! – прозвучало с потолка.– Вот видите! – Данилов развел руками и вышел, провожаемый аплодисментами…В последнее дежурство провидение оказалось благосклонно к Данилову – вызовы перли косяком, но все они были не хлопотными, не изнуряющими. Старушка со стенокардией на фоне подъема давления, девушка с аппендицитом, две госпитализации из поликлиники – с нарушением мозгового кровообращения и с нестабильной стенокардией, мужчина с острым радикулитом, еще одна старушка с давлением, еще одна девушка, но на этот раз с подозрением на внематочную беременность, восьмилетний мальчик с пищевой токсикоинфекцией…Мальчика пришлось везти далеко – на пересечение Ярославского шоссе и МКАД, в пятнадцатую детскую инфекционную больницу. На обратном пути Петрович завел с Даниловым разговор о выборе профессии.– Мой племянник собирается в медицинский поступать, а я его отговариваю.– Почему? – Данилов припомнил, в каком году он поступал в институт, и ужаснулся быстрому течению времени.– Да насмотрелся я на вас, – вздохнул Петрович. – Почти полжизни ведь на «скорой» прошло. Беспокойная работа. Куда лучше – бухгалтером.– И как ты его отговариваешь? Какие доводы приводишь?– Да никаких! Одумайся, говорю, не лезь в медицину. Ни днем ни ночью покоя знать не будешь! Хорошо бы было его к нам на сутки в машину подсадить, чтобы пороху понюхал, да кто разве разрешит?!– К нам – это не выход! – покачал головой Данилов.– Почему?– Романтично – сутки на колесах по всему городу. Не проймет.– А что проймет?– Морг. Это как лакмусовая бумажка. Настоящая изнанка жизни. Без косметики и патетики.Данилов вспомнил свое первое посещение морга. Его поразил необычно широкий дверной проем. «Для въезда катафалков?» – подумал он.Внутри в нос сразу проникал неуловимоприторный, сладковатый запах разложения.– Здесь – гримерная, – сказал преподаватель, указывая рукой на дверь слева, – где трупы укладывают в гробы и гримируют. А нам сюда!Он распахнул дверь с пластиковой табличкой «Секционная». Во второй раз Данилова поразило светящееся красное табло с белой надписью: «Тихо! Идет секция». Зачем тишина? Кому здесь могут помешать звуки?Первым он увидел труп немолодого мужчины одетого в бесформенные спортивные штаны и обычную майку. Явно привезли из дома.– Вот наш! – преподаватель указал на соседний стол, на котором лежал худой, высокий, заблаговременно раздетый мужчина. На груди его был выколот орел, несущий в когтях голую женщину.Студенты выстроились полукругом у стола, преподаватель надел один из висевших на вешалке у двери прорезиненных фартуков и начал занятие.– Освежим в памяти первые трупные явления, – взгляд преподавателя остановился на Данилове.– Выравнивание температуры тела с температурой окружающей среды, – сказал Данилов.– Верно, – кивнул преподаватель. – Желающие могут убедиться лично.Желающих не нашлось.– Скорость остывания напрямую зависит от факторов окружающей среды, – продолжил преподаватель. – Длится этот процесс в среднем от четверти часа до шести часов. Далее: кровь заполняет вены низлежащих отделов тела и появляются трупные гипостазы, в отличие от трупных пятен, исчезающие при надавливании. Когда же происходит посмертный гемолиз эритроцитов, плазма крови, содержащая гемоглобин, выходит из вен и пропитывает ткани, после чего трупные гипостазы превращаются в трупные пятна и уже не исчезают.Преподаватель поднял левую руку трупа и показал всем фиолетовое пятно в области локтя. Выждал несколько секунд и несколько раз надавил на пятно, словно массируя его. Пятно не исчезло.– Трупное окоченение развивается через два часа после наступления смерти и в первую очередь затрагивает мышцы лица и шеи, а затем распространяется на все мышцы туловища и конечностей, охватывая всю мускулатуру тела через двадцать четыре – тридцать два часа.Преподаватель снова взял руку трупа и с усилием согнул ее в локтевом суставе.– Исчезает трупное окоченение через двоетрое суток.Через стол от студентов санитар раздевал труп, мурлыча себе под нос какойто бодрый мотивчик.– Начнем вскрытие! Кто хочет ассистировать?Ассистировать, конечно же, вызвался Гришка Прокопец, первый подлиза на курсе. Бодро нацепил фартук и встал напротив препода, изображая готовность к процессу.Преподаватель взял в руки расческу и сделал на голове трупа аккуратный пробор посреди темени. Только не от лба к затылку, а от уха до уха. Затем расческу сменил скальпель, которым преподаватель произвел разрез по пробору и сразу же натянул кожу с черепа на лицо трупа. Горизонтальный распил от лба до линии пробора, второй распил немного под углом, затем преподаватель вставил над переносицей в распил стамеску и несильно тюкнул по ней молотком, расширяя щель.Вставив в щель крюк рукояти молотка, препод сказал Гришке:– Держите ноги!Гришка опасливо, словно ожидая пинка, схватился за лодыжки трупа. Преподаватель как следует поднажал на рукоятку, и свод черепа с громким треском отвалился, подобно крышке от шкатулки. На стол из полости черепа вывалился мозг. Преподаватель потянул мозг на себя и большим секционным ножом обрезал черепные нервы и продолговатый мозг.– Пожалуйста! – тоном заправского мясника сказал он, демонстрируя студентам головной мозг, очень похожий на пудинг.Вставив скальпель между полушарий, преподаватель надрезал соединяющее их мозолистое тело и развалил мозг надвое. Несколько взмахов ножом – и взору студентов открылись первый и второй желудочки мозга, заполненные по бороздкам меж извилин прозрачной жидкостью.– Пойдем дальше! Переложите подушку под лопатки.Преподаватель, не особо и напрягшись, приподнял за плечи окоченевшее тело, а ассистент просунул под лопатки твердую круглую подушку, сделанную из обтянутого резиной куска дерева, которая прежде лежала под шеей умершего.Грудная клетка приподнялась в удобное для секции положение. Тем же большим секционным ножом преподаватель разрезал кожу от щитовидной железы до лонного сочленения и завернул кожу книзу, словно снимая с трупа куртку. Распилил ребра, удалил грудину, долго возился, извлекая внутренние органы и раскладывая их на столе. Затем, комментируя свои действия, преподаватель начал исследовать все органы по очереди. Данилов запомнил, как из распоротого желудка вначале в нос ударила резкая вонь, а затем на стол вывалился полупереваренный ком пищи.– Пельмени, – сразу же определил преподаватель.Пельмени Данилов не ел после этого дня года три.– Вот и все! – покончив с желудком, сказал преподаватель. – Теперь можно засунуть все обратно и зашить.Последняя фраза предназначалась санитарумурлыке, занятому мойкой из шланга свободного стола… * * *– Заграйская восемнадцать, четвертый подъезд, – прочитал Данилов. – Мужчина пятьдесят два. Отравление консервами.«Пятиэтажка без лифта, – подумал он. – Семьдесят девятая квартира на пятом этаже, в пятиэтажках по двадцать квартир в подъезде. Да, последний вызов мог бы быть и покомфортабельнее».Часы показывали семь часов четыре минуты. Утро – пора надежд. Еще минуту назад, возвращаясь на подстанцию из сто тридцать шестой больницы, каждый из бригады втайне надеялся на то, что сутки закончатся спокойным неспешным чаепитием на подстанции.– Отравление консервами – это по меньшей мере два часа переработки, – расстроился Петрович.«Дембельский аккорд», – улыбнулся про себя Данилов.По лестнице Данилов с Верой поднимались медленно – сказывалась усталость. На пятом этаже их ждала гостеприимно распахнутая дверь, повисшая на одной петле. Клочья обшарпанного дерматина, изогнутые провода вместо кнопки звонка, скособоченная ручка.– Алкаши! – диагностировала Вера.– Люди, – поправил ее Данилов. – Страдающие хроническим алкоголизмом.Отринув правила вежливости, они вошли без стука. Обстановка в прихожей полностью соответствовала их ожиданиям, являя собой яркий пример разрухи и запущения. Внимание Данилова обратил на себя остов настенного светильника, с которого свисал идеально обглоданный рыбий скелет.– Сюрреализм, – высказался он и позвал: – Эй, хозяева, «скорую» вызывали?Гробовая тишина.– Пойдем вперед или… – напряглась Вера.– Что «или»?– Или подождем милицию?– Я тебя умоляю!Данилов прошел вперед по коридору, заглянул на кухню, осмотрел санузел…– Здесь он! – позвала из комнаты Вера.В нос Данилову ударил крепкий запах перегара. Пациент, одетый в серую от грязи футболку и черные семейные трусы, лежал лицом вниз на грязном матрасе, брошенном прямо на пол.– Хрипит, – Вера поискала глазами, куда бы пристроить ящик, и, не найдя ничего подходящего (всю обстановку комнаты составляли дюжина пустых водочных бутылок и матрас), продолжала держать его в руках.– Храпит! – вслушавшись в рулады, выводимые пациентом, уточнил Данилов.Он присел на корточки возле спящего и потеребил его за плечо:– Вставай, лежебока! Вставай, врачи к тебе приехали!– И ни одной консервной банки вокруг! – сказала Вера. – Откуда взялся повод?– И кто нас вызвал? – вслух подумал Данилов. – Просыпайся!– Ээа! – сначала дернулись тощие волосатые ноги мужчины, оплетенные сетью синих узловатых вен, затем приподнялась нечесаная голова. – Уже утро?– Утро, утро! – подтвердил Данилов, поднимаясь.– Оп! – с неожиданной легкостью мужчина вскочил на четвереньки, совершенно пособачьи встряхнулся, а затем уселся на своем ложе, скрестив ноги, и посмотрел на Данилова светлоголубыми глазами. – Спасибо вам, доктор.Рука, похожая на клешню краба, потянулась к Данилову для рукопожатия. Данилов прочитал на пальцах вытатуированное зелеными буквами имя «Миша».– На что вы жалуетесь? – Данилов предпочел сделать вид, что он не заметил протянутую руку.– На жизнь! – бодро заявил Миша, убирая руку. – Жизнь – дерьмо!– А консервами кто отравился?– Ну уж не я – эт точно! – заверил Миша. – Я консервы вообще не жру – гадость! Предпочитаю экологически чистую натуральную пищу.– Я вижу! – Данилов выразительно посмотрел на нестройную шеренгу из бутылок, среди которых преобладали гренадеры литрового достоинства. – А кроме вас здесь есть еще кто?– Никого! – Миша затряс головой и тут же сморщился от боли. – Я один живу.– А кто же вызвал нас? – Данилов пытался добраться до истины.– Не знаю… – растерялся Миша. – А кто вас впустил сюда?– Дверь была открыта, – объяснил Данилов.– Перепутали дом? – предположила Вера.– Наверное! – Данилов отошел от Миши к закрытому окну, благодаря щелястой раме не препятствующему свободному доступу воздуха извне. Здесь запах перегара почти не ощущался. – Доброе утро, беспокоит шестьдесят два – одиннадцать, врач Данилов. Мы сейчас на вызове по адресу улица Заграйская, восемнадцать, квартира семьдесят девять. Наряд семьсот девяносто два сто четырнадцать. Прошу уточнить адрес. Нами здесь обнаружен один гражданин…– Епифанов Михаил Иванович! – представился Миша, сидя на матрасе в прежней позе.– …который жалоб не предъявляет и «скорую» не вызывал. Хорошо, ждем.С наладонником в руке Данилов остался у окна, разглядывая небо и прикидывая – будет сегодня дождь или нет.– А! – Миша звонко хлопнул себя по голове. – Так это Нинка вас вызвала!Он поднялся на ноги и подошел к Данилову.– У меня мобильник украли, а телефон отключили за неуплату, – немного смущенно признался он. – А я после этого дела, – последовал неменее звонкий щелчок по острому кадыку, – сплю очень крепко. А мне сегодня на новую работу выходить, к девяти. А Нинка перед уходом сказала – не беспокойся, Мишаня, не проспишь! Вот ведь умището, а!– А будильник завести вы не пробовали? – подражая Мишиной речи, поинтересовался Данилов.– Не держатся они у меня, – закручинился Миша. – Пропадают кудато. Ну, ладно, вы тут располагайтесь, если отдохнуть желаете, а я пойду приведу себя в порядок.Наладонник трелью напомнил о себе.– Возвращаемся на подстанцию, – сказал Данилов.– Вы спускайтесь, а я вас догоню, – Вера недобро смотрела на мужика.– Ты шутишь? – не поверил Данилов.– Нет, – серьезно сказала Вера. – У нас с Мишей секретный разговор.– Об чем? – Миша слегка подобрал живот и пятерней пригладил волосы.– Об том! Идите, пожалуйста, Владимир Александрович! Я вас догоню.– Ну, как знаешь, – Данилов направился к выходу.На лестничной площадке он остановился и напряг слух, но из сказанного Верой ничего не смог разобрать. Вера говорила тихо, почти шепотом.– Я так и знала, что вы станете подслушивать! – воскликнула она, появившись в дверях.– Я просто ждал тебя, – Данилов начал спускаться по лестнице. – Если не секрет, то что ты ему сказала?– Секрет!Только выйдя во двор, Вера сочла возможным раскрыть тайну.– Я сказала этому козлу, что если его прошмандовка еще раз дернет «скорую» на побудку, то мы приедем и отдуплим его спящего одним уколом, а потом сдадим в морг.– Вера! – укоризненно произнес Данилов. – Что за слова: козел, прошмандовка, отдуплим? Графиня, я вас не узнаю!– Культурным словам он бы не поверил, – рассмеялась Вера.– Возможно.От шума открываемой дверцы спящий Петрович тут же проснулся и спросил:– Куда везем?– На подстанцию, – ответил Данилов. – Ложняк. Подруга вызвала нас, чтобы мы разбудили ее перебравшего приятеля.– Наркоманы? – понимающе уточнил Петрович, нажимая на педаль газа.– Алконавты! – ответила Вера. – Нашли себе бесплатный будильник.– Вы ему хоть по морде дали? – Петрович с надеждой посмотрел на Данилова.– Ты на дорогу смотри, – привычно посоветовал Данилов. – По морде – это не наш метод. Негуманно. Вера провела с ним разъяснительную работу.– Вот это как раз и негуманно, – заржал Петрович, вызывая Веру на словесную дуэль, – с утра пораньше мозг сверлить человеку. Лучше уж по морде. Вова, «светомузыку» врубить?– Зачем?– Ты же вроде любишь… Напоследок.– То была репетиция, – улыбнулся Данилов. – Хорошего понемножку.Чаепитие с двумя, дожившими до утра тортами началось сразу же после обеда и было коротким. Данилов выслушал полагающуюся ему порцию сожалений об его уходе, пожелал всем остающимся на «скорой» традиционных свободных дорог, благодарных пациентов, теплых машин, легких ящиков, справедливых заведующих и больших зарплат, пообещал звонить, навещать и вообще – не забывать.– Я уверена, что мы часто будем вас видеть! – сказала на прощание Вера. – Благодаря Елене Сергеевне.– Те времена, когда рыцари провожали и встречали своих дам, канули в Лету, – ответил Данилов. – Так что твои надежды беспочвенны.На продолжение банкета в кафе никто не захотел или не смог остаться. Все ссылались на неотложные дела – Петрович уезжал на дачу, где таджикигастарбайтеры чинили прогнившую крышу, Вера должна была встретить подругу, прилетавшую из Краснодара, Саркисян, наоборот, провожал в Волгоград двоюродного брата, Старчинский капитально задержался на последнем вызове и до сих пор не вернулся на подстанцию.Данилов решил перенести праздник на вечер и отправился на закупки всего необходимого, предварительно отзвонившись домой.– Ма, а не устроить ли нам камерный ужин при свечах в честь моего ухода со «скорой»?– Можно, – поддержала Светлана Викторовна. – Только для камерного вечера нужны гости.– Ты читаешь мои мысли, мам! Гости будут. Два человека.– Кто?– Моя бывшая начальница с сыном, – ответил Данилов и приготовился услышать нечто вроде «ой, давление чтото поднимается, давай лучше отложим гостей на другой день».– Я приготовлю мясо с грибами и жареной картошкой, – сказала Светлана Викторовна после минутного размышления. – Все мальчики любят жареную картошку. А на десерт будет мороженое. И не забудь купить свежих овощей для салата. Тебе продиктовать список продуктов по пунктам, или ты сообразишь сам!– Соображу! – заверил Данилов. – И даже куплю баночку какогонибудь ягодного варенья, чтобы полить мороженое сверху.– Главное – правильно подбери напитки, – язвительно посоветовала мать. – Не купи одного коньяка или, того хуже, водки. Помни, что дамы преимущественно пьют вино, а дети – соки.– Обижаешь, мам. Дамы со «скорой» пьют исключительно разведенный спирт!– Тогда купи бутылку «Каберне» хотя бы для меня, – попросила мать, делая вид, что поверила сыну. – Мы, старые педагоги, предпочитаем вино вашему разведенному спирту…Главный врач поликлиники Данилову не оченьто и обрадовался.– Врачей у нас хватает, – пробурчал он и сразу же уточнил: – Почти хватает. Правда, в основном женщины, из мужчин только один участковый врач и рентгенолог. Даже уролог – молодая девушка из Уфы, после ординатуры. Некоторые из пенсионеров стесняются давать ей себя осматривать, а некоторые – чуть ли не ежедневно приходят. Бабье царство!Лаконичностью главный врач не отличался. С первых минут разговора у Данилова сложилось впечатление, что его собеседник привык думать исключительно вслух и никак иначе.– Мужчина – это, с одной стороны, хорошо, – пожевал толстыми губами главный. – По крайней мере хоть не забеременеет. Дети есть?– Нет, я холост, – ответил Данилов.– Не запойный? – главный врач просканировал его взглядом и ответил себе сам: – Вроде не похожи. А в вытрезвителе последний раз когда были?– Давно, – признался Данилов. – Еще в феврале. Вызывали к одному из постояльцев…– Я не в том смысле, – главный поерзал в кресле. – Сами в постояльцах не оказывались?– Нет, не приходилось, – улыбнулся Данилов. – Бог миловал.– А других вредных привычек у вас нет? – не сдавался главный. – Покурить, уколоться, таблеточек покушать?– Нет, – улыбка Данилова стала шире. – Могу справку из наркодиспансера принести.– И принесете, – кивнул главный. – И из психдиспансера тоже. Для оформления допуска к выписыванию наркотиков. А личная печать у вас есть?– Откуда? – удивился Данилов. – Я же, кроме «скорой», нигде не работал.– У нас работа сложнее, – строго предупредил главный.– Чем?Сам Данилов думал иначе. В сравнении со «скорой помощью» поликлиническая работа виделась ему спокойной и нетяжелой.– Выписка льготных рецептов, выписка больничных, проведение диспансеризации. Знаете, как сейчас строго с диспансеризацией? Потребнадзор в этом году дважды с проверкой был.– Да ну! – Данилов постарался придать голосу максимум сочувствия.– Истинная правда! Из проверок не вылезаем. Вас на «скорой» много проверяли?– Контроля везде хватает, – уклончиво ответил Данилов.Он никак не мог вспомнить имя своего собеседника. То ли Сергей Андреевич, то ли Андрей Сергеевич.– Да, вы правы, – согласился главный. – В том числе и у нас в поликлинике. У меня, если вы хотите знать – не побалуешь!– Так я не баловаться хочу, а работать, – резонно возразил Данилов.Его уже начал тяготить этот пустой разговор.– Работа, как в народе говорят, дураков любит, – главный снова пожевал губами. – Живете вы рядом – это хорошо. Удобно. Но готовы ли к тому, что ваши соседи просто не будут давать вам проходу? Доктор – то, доктор – это?..– Так мне же не обязательно работать на том участке, где я живу, – улыбнулся Данилов. – И потом, если позволите, мой адрес уже пятый год не относится к району вашей поликлиники. У нас там своя, за железной дорогой, бывшая медсанчасть.– Ах, да, действительно, – смутился главный врач. – Никак отвыкнуть не могу. А сертификат у вас есть?– По специальности «врач скорой помощи», – ответил Данилов.– Так и работайте себе на «скорой»! Что вас ко мне привело?– Надоела разъездная работа, – Данилов почувствовал, как голову сдавливает раскаленный обруч. – Да и ночами хочется спать дома.– Это да! Ночами лучше спать дома!Данилов встал, намереваясь поблагодарить главного врача за уделенное ему время и попрощаться.– Что такое? – главный врач явно намеревался продолжать разговор.– Я, наверное, напрасно отнимаю у вас время… – продолжая стоять, завел прощальную песнь Данилов.– Так это же серьезный вопрос, – главный врач, оказывается, тоже умел улыбаться и даже шутить. – Семь раз расспроси – один раз выгони.– Сергей Андреевич, вы сильно заняты? – в открывшуюся дверь просунулась женская голова.– Сильно! – ответил главный, оказавшийся Сергеем Андреевичем.Дверь захлопнулась.– А если я позвоню в ваш отдел кадров справиться о вас, то не узнаю ли я там чегото этакого, сенсационного? – прищурился главный, вцепившись обеими руками в подлокотники.Головная боль из давящестягивающей превратилась в пульсирующую. Хрен, как утверждает народная мудрость, редьки не слаще.– Попробуйте, – невежливо буркнул Данилов и предложил: – Телефон подсказать?– Спасибо. У меня есть, – ответил главный. – Я сам когдато два года на семнадцатой подстанции отработал. Знаете такую?– Кто ж ее не знает, угол Летчика Бабушкина и Печорской.– Потом в стационар ушел, где дорос до заведующего приемным отделением, – продолжил излагать свою биографию Сергей Андреевич, – оттуда перешел заместителем главного врача в медсанчасть при третьем управлении, – он кивнул на окно, в котором виднелось здание, отделенное от поликлиники бетонным забором, – а там уже и до этого кресла рукой подать было! Скажитека…– Владимир Александрович, – подсказал Данилов.– Скажитека, Владимир Александрович, а может быть, вы захотите стать кардиологом? – неожиданно предложил главный врач. – В деньгах, с одной стороны, конечно же потеряете, но работа на месте, без беготни по участку, есть возможность совмещать на полставочки врачом функциональной диагностики, кардиограммы самому себе расшифровывать, да и премиями обижать не буду, если сработаемся, конечно.Предложение виделось Данилову заманчивым и в то же время не совсем подходящим.– Учиться отправлю сразу же – в сентябре, – добавил Сергей Андреевич.– Мягко стелете, Сергей Андреевич, – попробовал отшутиться Данилов. – Подумать надо.– Двух дней вам хватит? – спросил главный.– Хватит, – поднялся со стула Данилов. – Если надумаю в кардиологи, то приду оформляться. Ну а если нет, тогда позвоню…– Не надо звонить, Владимир Александрович. Если нет – все равно приходите, – поправил главный врач. – Оформим вас участковым врачом. Мне кажется, что мы сработаемся…Проходя мимо регистратуры на первом этаже поликлиники, Данилов услышал разговор пенсионерок, стоявших в очереди за своими амбулаторными картами:– Анна Петровна, я на третий этаж поднялась, а там народу – тьматьмущая. Пошли лучше домой, «скорую» вызовем…– А и правда – приедут, давление померят, магнезию сделают.– И вызов на завтра в поликлинику передадут. Ольга Александровна придет и на дому нам все рецепты выпишет, даже звонить с утра не придется. Пошли!– О, сколько нам открытий чудных!.. – негромко сказал Данилов, толкая тяжелую дверь.Он вышел из поликлиники и решил пройтись пешком до дома, чтобы сполна насладиться теплым летним днем. Это такая редкость, когда никуда не надо спешить. Просто праздник какойто!Данилов неторопливо шел по знакомой с детства улице, предвкушая хороший вечер. Он думал о том, как сейчас он придет домой, поиграет на скрипке, затем немного прошвырнется по Интернету, а ближе к пяти позвонит Елене и вытащит ее куданибудь, или напросится к ней в гости. Надо же в конце концов посоветоваться с кемто близким и понимающим на тему выбора своей будущей специальности.Данилов мог бы спокойно решить этот вопрос самостоятельно, но обсудить его с Еленой было приятно, а отказывать себе в приятном Данилов не привык. Эпилог Скорая медицинская 30 апреля 1898 года на четвертой странице газеты «Московские ведомости» появилось сообщение: «В видах упорядочения дела подания первоначальной помощи лицам внезапно заболевшим на улицах и в общественных местах города Москвы начальника Московской полиции предположено организовать при полицейских домах, а также в некоторых других пунктах особые санитарные станции для подания первоначальной медицинской помощи».Именно в 1898 году на московских улицах появились первые кареты «скорой» помощи. Две первые Станции скорой помощи были открыты при Сущевском и Сретенском полицейских участках. Каждой из Станций полагалось по одной карете, на которой выезжали врач, фельдшер и санитар. Кареты были оснащены укладкой с медикаментами, хирургическими инструментами и перевязочным материалом. Выезжали кареты на уличные вызовы в пределах своей полицейской части. На квартиры выезжать запрещалось, причем правом вызова обладали только официальные лица – полицейские чины, дворники, ночные сторожа.Дежурства были суточными, начинались они в три часа пополудни и заканчивались в это же время на следующий день, причем дежурить могли и штатные врачи полиции, и сверхштатные.Все вызовы фиксировались в специальном журнале с указанием паспортных данных пациентов, вида и характера оказанной ему помощи, места, куда они были доставлены, и времени доставки. Вызовы принимались только на улицы.13 июня 1898 года (поистине несчастливый день) Скорая помощь впервые в истории Москвы выехала на место катастрофы. На Иерусалимском проезде, в доме Суровцева, внезапно рухнула возводимая рабочими каменная стена. Пострадало девять человек, пятеро из которых были госпитализированы. К дому Суровцева выезжали обе кареты.В 1899 году открылись еще три станции при Лефортовском, Таганском и Якиманском полицейских участках. В январе 1900 года шестая Станция скорой помощи открылась при Пречистенском пожарном депо. Седьмой по счету Станцией скорой помощи стала Пресненская, начавшая работу в мае 1902 года. В 1903 году в Москве появилась первая карета для перевозки рожениц при родильном приюте братьев Бахрушиных…В наши дни на Станции скорой и неотложной медицинской помощи города Москвы за сутки совершается в среднем от семи до восьми с половиной тысяч выездов к пациентам. А бывает и больше, это уж как сложатся обстоятельства. Доктор Данилов в роддоме «В конце концов, главное в жизни – это сама жизнь». Теодор Драйзер«Вы ликуете шумной толпой,Он – всегда и повсюду один.Вы идете обычной тропой,Он – к снегам недоступных вершин.Вы глубоких скорбей далеки;Он не создан для мелких невзгод.Вы – течение мутной реки;Он – источник нетронутых вод.Вы боитесь неравной борьбы;Цель его – «иль на нем – или с ним!»Вы – минутного чувства рабы;Он – властитель над сердцем своим». Глава первая Эпидуральная анестезия – Вы так и будете сидеть и ничего не делать? – услышал Данилов, еще не успев войти в родовой зал. – За что вообще я вам плачу?Медсестраанестезист Ира закатила глаза и вздохнула: очередной скандалист, да еще «договорной». Данилов ободряюще подмигнул ей и указал взглядом на часы, висевшие над входом. До конца дежурства оставалось четыре часа.Индивидуальный родильный бокс меньше обычного, общего, а в остальном такой же. Все в нем есть: и особенная кровать, хочешь – поднимай ее с любой стороны, хочешь – складывай, хочешь – выдвигай поручни, чтобы получилось специальное кресло для родов; и столы – стационарный и передвижной, – полные блестящих инструментов устрашающего вида, пока, впрочем, прикрытые полупрозрачной тканью; и два стеклянных медицинских шкафа с не менее специфическим содержимым; и еще один шкафик – со стерильным нутром; и наконец, пеленальный стол для новорожденных, да не простой, а с подогревом, и – не дай бог пригодится – передвижной аппарат искусственной вентиляции легких, сокращенно «ивеэл». Кроме того – холодильник для лекарств, стол с детскими весами, передвижной четырехрефлекторный светильник, два таза на подставках, два винтовых табурета, большой фиолетовый гимнастический мяч для «мягких» родов и два больших контейнера – для медицинского мусора и для грязного белья. Удивительно гармонично все это размещалось в небольшом помещении. На потолке, помимо обычных светильников – бактерицидный кварцевый облучатель. Часы на стене над дверью, кондиционер у окна – все, как обычно, чистое, белое, мерно гудящее или спокойно дожидающееся своего часа. Спокойно? Как бы не так. В комнате резко пахло специфическим, непередаваемым и неповторимым, запахом родового зала. Роженица – полная, рыхлая, с отечным лицом, – стонала и приподнималась на кровати, а потом снова ложилась, тщетно пытаясь улечься поудобнее. Вокруг нее стояли трое – заведующая родильным отделением доктор Юртаева, акушерка Пангина и незнакомый Данилову мужчина в медицинской шапочке, халате и бахилах поверх обычной одежды – кандидат в счастливые отцы. Именно его крики были слышны Данилову еще изза двери. – Владимир Александрович! – Голос доктора Юртаевой слегка дрожал. – Необходимо решить вопрос об эпидуральной анестезии… Собственно, все уже было решено: будущая мать заранее спросила акушера, тот не возражал, и Данилову предстояло попросту произвести манипуляцию. Конечно, только врачанестезиолог мог решить, годится ли для конкретного человека конкретный вид обезболивания; но акушеры в девятом роддоме – врачи грамотные, «неслучайные», можно сказать, врачи, и не станут «дергать» дежурного анестезиолога попусту. Раз позвали, значит, нет противопоказаний. Тем более что заведующий отделения анестезиологии и реанимации обязательно осматривает всех «платных» пациентов, чтобы подобрать максимально подходящий вид обезболивания, и вообще – для порядка. В конце концов, за свои почти семьдесят тысяч рублей люди заслуживают того, чтобы вокруг них немного похлопотали.Самому Данилову претило деление пациентов на «платных» и «бесплатных». Не как борцу за социальную справедливость (Данилов знал, что она недостижима), а как врачу, обязавшемуся «внимательно и заботливо относиться к больному, действовать исключительно в его интересах независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств». К тому же «платные» пациенты, а особенно их родственники, досаждали персоналу роддома гораздо чаще и сильнее, чем «бесплатные». В их отношении к докторам ясно читалось чтото вроде «я вам плачу, а вы мне должны». Деньги – прекрасная и необходимая вещь, и Данилов считал, что их нужно уметь не только зарабатывать, но и правильно тратить: деликатно, с уважением к тому, чей труд ты оплачиваешь. Платные пациенты и их родственники по негласной внутрироддомной классификации делились на три категории: «люди», «клиенты» и «козлы беспросветные».«Люди» вели себя почеловечески, претензии предъявляли обоснованные, попусту не скандалили, уважительно общались не только с докторами, но и со средним и младшим персоналом.«Клиенты» любили порассуждать о своей крутизне, козыряли связями чуть ли не с президентом страны, но границ не переходили и никого не оскорбляли. Так только, тешили самолюбие. «Клиентов» в роддоме любили: чтобы доказать свою крутизну, они часто благодарили персонал деньгами сверх уже уплаченного по контракту. Пустячок, а приятно.«Козлы беспросветные», они же – носители всех человеческих пороков, козыряли знанием действующего законодательства, к месту и не к месту цитируя кодексы и законы. С персоналом «козлы» часто и совершенно безосновательно переходили на «ты», постоянно напоминали о сумме, уплаченной ими за услуги родильного дома, и никогда не упускали возможности дать совет доктору или акушерке. Именно – профессиональный совет, касающийся ведения родов. Медицинские знания «козлы беспросветные» черпали на многочисленных интернетфорумах, бессмысленных и беспощадных, и, представься им такой случай, были бы рады поучать любого корифея акушерства и гинекологии. К счастью, корифеи с «козлами» не общались, предоставляя это сомнительное удовольствие рядовым, хоть и незаурядным, врачам.Еще на «скорой» Данилов понял, что социальный статус человека далеко не всегда сказывается на характере его общения с окружающими. Попадались, хоть и редко, высокопоставленные чиновники и известные артисты, совершенно не кичившиеся своим положением. Встречались и работяги, ведущие себя так вызывающе, что только врачебная клятва мешала Данилову придушить их на месте голыми руками – или хотя бы попытаться.– Все дело в комплексах, – утверждал Полянский. – Чем больше комплексов, тем хуже человек общается с себе подобными.Данилов с этим не спорил.Мужчина, муж роженицы, был явственный и однозначный «козел». Неприятный расклад. Оттого и у врача голос дрожит, и хмурится обычно веселая Таня Пангина.«Обстановочка, едрить ее за ногу… Иначе и не скажешь». Роды – и так непростое дело что для будущей матери, что для врачей, и незачем их нервировать.Данилов осмотрел стонущую женщину, поговорил с ней и ознакомился с историей родов, слушая комментарии Юртаевой и недовольное сопение мужа. Понятно было, отчего тот недоволен: «козлы» не выносят, когда чтото происходит без их участия, особенно если они «оплатили» процесс. «Вот и пусть бы сопел молча», – подумал Данилов, зная, что это невозможно.За годы работы на «скорой» Данилов привык работать при зрителях, но роддом – совсем другое дело. Если в той, прошлой жизни чересчур назойливого или откровенно хамоватого родственника можно было попросить заткнуться и не мешать бригаде работать, то поступать так с родственниками «платных» рожениц было нельзя. Люди платили деньги и оттого чувствовали себя вправе вникать во все, что касалось их прямо или косвенно, а то и вовсе не касалось. Просьба замолчать и перестать мешать персоналу обернулась бы здесь серьезным скандалом.У женщины не было никаких противопоказаний к эпидуральной анестезии: ни прыщей в месте предполагаемой пункции, ни пониженной свертываемости крови, ни неврологических заболеваний, ни предлежания плаценты. Закончив осмотр, Данилов подошел к раковине и начал тщательно мыть руки. При этом он говорил, обращаясь к обоим супругам сразу:– Суть эпидуральной анестезии заключается в том, что обезболивающий препарат вводится в непосредственной близости от нервных корешков, которые «собирают» болевые ощущения от промежности, матки и органов малого таза вообще и передают их дальше – в головной мозг. Беря начало в спинном мозге, эти корешки проходят через плотную оболочку из соединительной ткани, защищающую спинной мозг, и выходят наружу из позвоночного столба вместах соединений позвонков. Пространство между стенками позвоночного канала и твердой оболочкой спинного мозга называется «эпидуральным». Именно сюда, а не в спинной мозг, как думают некоторые, и вводится обезболивающий препарат. После проведения местного обезболивания я при помощи иглы введу тоненький катетер в это самое эпидуральное пространство. В области поясницы. Иглу уберу, а сам катетер закреплю у вас на спине. По нему будет медленно поступать обезболивающее. Вы не будете ощущать боль, хотя в то же время полностью останетесь в сознании. Это очень удобно как для вас, так и для нас… Большая часть этих подробностей была непонятна людям, далеким от медицины, но Данилов был уверен, что пациенты должны знать или хотя бы иметь представление о том, что он будет делать, как и для чего. Информированное согласие на эпидуральную анестезию, подписанное пациенткой, было уже вклеено в историю родов (постарался заведующий отделением анестезиологии и реанимации), но Данилов всегда проговаривал вслух то, что считал нужным, особенно если в воздухе пахло конфликтом, чтобы не слушать потом: «а нам не сказали» или «нас не предупредили». – Мы заплатили столько, что в первую очередь вы должны позаботиться о нашем удобстве! – перебил его муж. – А о своем – в последнюю очередь!О выражении его лица, скрытого под марлевой повязкой, можно было судить по недружелюбному, колючему взгляду.– Все наши усилия в первую очередь направлены на благо наших пациентов, – ответил Данилов ровным голосом, глядя прямо в глаза собеседнику, а затем протер руки тампоном, смоченным в спирте, и обратился к медсестре:– Ира, будьте любезны.Анестезист подвинула к доктору столик с инструментами, сняла с него стерильную салфеткупокрывало и распечатала упаковку одноразовых перчаток.– Тряпье! – хмыкнул муж роженицы, взглянув на салфетку.Стерильные салфетки и простыни и впрямь выглядят неаппетитно – совсем не как в кино, где все белье или снежнобелого, или пастельносалатового цвета. В жизни же стерильные простыни серобурые и покрыты разномастными пятнами – этим они внешне отличаются от белых нестерильных.Дело в том, что при стерилизации белье обрабатывается горячим паром, отчего ткань окисляется, темнеет и приобретает «грязный» вид, будучи при этом абсолютно чистой.Акушерка тем временем сняла с роженицы рубашку и помогла ей усесться на краю кровати, свесив ноги вниз, согнув спину, опустив голову и плечи и положив руки на колени.– Маша, тебе удобно? – забеспокоился муж.– Беременной женщине в таком положении удобно быть не может, – вздохнул Данилов, надевая перчатки, – но удобного положения для пункции еще не придумали.Доктор взял у Иры еще один тампон со спиртом и протер перчатки сверху, затем принял металлический зажим, похожий на ножницы с изогнутыми лезвиями – в них был зажат тампон, смоченный йодом. Данилов принялся тщательно обрабатывать место пункции, забирая широко вокруг. После йода обработал кожу семидесятиградусным спиртом, затем снова йодом и опять спиртом. Привычку к старому методу обеззараживания кожи Данилов приобрел во время интернатуры по анестезиологии и неукоснительно следовал ему, игнорируя новомодные асептики.– Как это «не придумали»? – после непродолжительной паузы «взбух» муж. – А разве лежа пункцию не делают?«Начитанный», – подумал Данилов с раздражением, переходящим в головную боль.– Ваша супруга имеет несколько избыточную массу тела, – стараясь говорить ровно и убедительно, начал Данилов, – ввиду чего оптимальный доступ, страхующий от осложнений, возможен лишь в положении сидя. Но если вы настаиваете, то я могу сделать пункцию в положении лежа. – Мне нормально… – негромко сказала роженица в паузах между протяжными стонами.Врач и акушерка заботливо поддерживали ее с обеих сторон.– Значит, при проведении пункции в сидячем положении вы гарантируете нам отсутствие осложнений? – посуровел муж. – Я вас правильно понял, доктор?«Вот кретин! – мысленно выругался Данилов. – Накаркает». Вслух же он спросил, стараясь придать своему голосу побольше мягкости:– Можно я буду работать молча? Извините, но я так привык. Разговоры мешают мне сосредоточиться.– Игорь! – Роженица попыталась обернуться к мужу, но ей не дали этого сделать.– Никаких движений! – строго сказал Данилов. – Сидите, как сидели, только согнитесь побольше. Сейчас я произведу местное обезболивание, которое может вызвать кратковременное чувство жжения или распирания. Это быстро пройдет, не волнуйтесь. Вы меня поняли?– Да.– Очень хорошо. Начинаем…Данилов уселся на табурет рядом с кроватью, получил от Иры шприц с раствором лидокаина и начал обкалывать место пункции. Встревоженный «козел» встал у него за спиной и шепотом поинтересовался у Иры:– Что за препарат?– Лидокаин, – так же тихо ответила Ира.«Как он тут еще на камеру весь процесс не снимает? – подумал Данилов. – Но диктофон у него в кармане точно есть, к гадалке не ходи».Покончив с местным обезболиванием, Данилов подождал немного, чтобы подействовал лидокаин, а затем вооружился шприцем со специальной иглой для пункции, длинной и толстой. В шприце был физраствор. Данилов ввел иглу между позвонками и осторожно, не торопясь, продвинул ее вперед до тех пор, пока игла не перестала встречать сопротивления. Ощущение «провала» означало, что игла оказалась в эпидуральном пространстве.Юртаева и Пангина держали роженицу и одновременно говорили ей чтото успокаивающее. Та односложно отвечала им в промежутках между стонами. Вокруг царила бы гармония – если бы не присутствие мужа.Данилов отсоединил шприц и ввел через иглу тонкий пластиковый катетер. В этот момент роженица закричала – ее стоны никак не могли быть связаны с действиями Данилова, поэтому он спокойно вынул иглу, положил ее в лоток для использованных инструментов, принял у Иры шприц с обезболивающим раствором и несказанно удивился, услышав в свой адрес:– Коновал! Нельзя ли поаккуратнее?!Данилов почувствовал, как в висках надсадно застучали невидимые молоточки. Захотелось встать, взять хама за шкирку и разокдругой приложить лицом о стену. Или даже об железный угол кровати. «Спокойствие, только спокойствие, – напомнил себе Данилов. – Пропускаем мимо ушей идиотский комментарий и делаем свое дело».– Сейчас я введу через катетер пробную дозу препарата, – сказал Данилов, обращаясь к пациентке. – Сообщайте мне обо всех своих ощущениях. Это очень важно. Дурнота, тошнота, звон или шум в ушах, онемение какойто части тела, появление привкуса во рту, чувство тепла, холода, мурашки…– Нельзя ли побыстрее? – снова встрял муж. – Сказали – сообщайте обо всех ощущениях, и все тут! Чего рассусоливать? Ей же больно!– Я поступаю так, как считаю нужным, – коротко и жестко ответил Данилов, начиная вводить препарат.– Вы должны поступать так, как нужно нам! – ярился мужчина. – Мы вам платим, а не наоборот!Доктор Юртаева одарила Данилова сочувственным взглядом, но вслух ничего не сказала и к порядку мужа пациентки не призвала – похоже, уже успела понять, что это бесполезно.– Что чувствуете? – поинтересовался Данилов у пациентки, введя первую порцию обезболивающего.– Живот тянет, как и тянуло, – ответила та, – и больше ничего.– Значит, надо увеличить дозу! – «посоветовал» муж. – Чего времято терять?– Роды – это вообще долгий процесс, – успокаивающе сказала Юртаева. – Особенно первые. А Владимир Александрович – очень опытный и знающий врач…– Ворон ворону глаз не выклюет! – грубо оборвал ее муж роженицы. – А то я не знаю! Вы всегда своих покрываете, как в Самаре…Данилов усмехнулся, благо под марлевой повязкой все равно не было видно: «Интернет – зараза почище чумы». Случай, то ли произошедший с пациенткой одного из самарских родильных домов, то ли полностью или частично выдуманный, за считаные часы стал известен всей стране. Рассказ о мытарствах несчастной женщины в родильном доме вывесила в своем блоге одна из ее родственниц. Этот текст больше походил на воспоминания узников гитлеровских концлагерей.Пациентку начали обзывать еще в приемном отделении, причем оскорблениями не ограничились. Родственница, видевшая все своими глазами, в подробностях описывала грубые тычки, сопровождавшиеся не менее грубыми словами, которыми нерадивые акушеры и акушерки подгоняли роженицу. И так далее, с уймой шокирующих подробностей.На взгляд Данилова, случай выглядел не совсем правдоподобно.С одной стороны, в рассказе приводились фамилии, имена и должности виновных, что косвенно свидетельствовало о его реальности. При этом было совершенно не понятно, почему двоюродная сестра роженицы, бывшая рядом с ней все время и рассказавшая об этом всему Интернету, спокойно наблюдала, как злыдни в белых халатах мучают ее родственницу. Тут бы вмешаться, устроить скандал, поставить грубиянов на место…Эта нашумевшая история никак не продолжилась: родственница ограничилась только одним рассказом, ничего не сообщив о его последствиях.А самарским роддомом руководила бывшая однокурсница непосредственного даниловского начальника – доктора Вознесенского, заведующего отделением анестезиологии и реанимации. Вознесенский любопытства ради позвонил ей и узнал, что весь сырбор был вызван тем, что администрация роддома отказалась предоставить молодой матери сребенком отдельную палату вместо двухместной, указанной в договоре. Пациентка и ее родственники наобещали несговорчивой администрации «кучу неприятностей», и надо признать, сдержали свое обещание. В роддом одна за другой нагрянули две комиссии – городская и областная. Кстати, одноместных палат в этом роддоме, построенном в пятидесятые годы прошлого века, вообще не было. – Моя жена еще не родила, а я уже всем недоволен! – оповестил всех присутствующих скандальный муж. – Мы рассчитывали на совершенно другое…«Такие, как ты, всегда всем недовольны, что ни сделай», – подумал Данилов, встал, отсоединил шприц, установил на конце катетера бактериальный фильтр и зафиксировал катетер лейкопластырем на спине пациентки.– Не создает дискомфорта? – спросил он.– Он – нет, – ответила женщина. – Ох, не от него мне сейчас так плохо…Стонала она еще чаще и громче.– Теперь можно прилечь, – сказал Данилов.Ему осталось закончить процедуру: соединить катетер с автоматическим дозатором лекарства, который будет вводить обезболивающее на протяжении родов.Акушерка помогла роженице надеть рубашку и уложила женщину на левый бок. Выглядела пациентка не очень: искаженное страданием, красное от натуги лицо, потрескавшиеся губы, лоб в мелких капельках пота. Данилов в очередной раз подумал о том, стоит ли мужьям присутствовать на родах.Ира подкатила столик с дозатором к кровати и ногой застопорила одно из колес – мало ли что может произойти. Недели две назад одна из рожениц ударом ноги нокаутировала акушерку, принимавшую роды. Ее немедленно сменила напарница, а пострадавшая пришла в себя лишь к первому крику младенца.Данилов «зарядил» дозатор и присоединил длинную отводящую трубочку к катетеру, включил аппарат, обозначил время подачи лекарства и дозу.– Скоро все будет хорошо, – ободрил он стонущую пациентку, резко сдергивая перчатки с рук. – Вы будете ощущать схватки, чувствовать осмотр доктора, но боли не будет. И вы полностью сохраните возможность тужиться, что немаловажно…Перчатки полетели в лоток. – Обезболивание не скажется на исходе родов? – в который уже раз вмешался муж роженицы.– Скажется, но позитивно, – нелюбезно буркнул Данилов, закрепляя манжету тонометра на руке пациентки.И больше для нее, чем для ее мужа, пояснил:– В отличие от инъекций обезболивающих препаратов, эпидуральная анестезия хороша тем, что при ней препарат не проникает в кровь матери и соответственно – через плаценту в кровь плода. Так что ребенку от вашего обезболивания ничего не достанется.– Обещать вы все мастера, – последовал ответ мужа. – У меня год назад отец в ведомственной больнице умер. Сделали операцию, занесли инфекцию, сепсис… Три месяца до семидесяти пяти лет не дожил.– Ну, мы же сейчас не в ведомственной больнице, – с легкой укоризной заметила Юртаева. – К чему столь мрачные сравнения? Я понимаю ваше состояние, но право же, не надо так волноваться. Все будет хорошо.– Вашими молитвами, – издевательски процедил кандидат в отцы. – Вот зачем ваш анестезиолог так часто давление моей жене меряет? У нее же синяки потом останутся. Или он такой тупой, что сразу забывает цифры?«Вдохвыдох, – приказал себе Данилов. – Дышим медленно, глубоко и плавно. Прогоняем раздражение». Раздражение и не подумало исчезать. В темном оконном стекле отражался весь родовой зал. Не прекращая дышать, Данилов оценил обстановку и сделал еще один глубокий вдох, пытаясь усилием воли прогнать нарастающую головную боль. Не торопясь, он закончил измерять давление и, мельком взглянув в окно, резко выпрямился, одновременно шагнув назад и повернувшись вправо, словно желая передать Ирине тонометр. При этом локоть его правой руки заехал мужу пациентки в область солнечного сплетения, разумеется, совершенно случайно. Мужчина согнулся, и тут же в него впечатался в анестезиологический столик, задетый пошатнувшимся от неожиданного столкновения Даниловым. Чтото железное брякнуло и посыпалось. Данилов надеялся, что все происходящее выглядит случайностью, а не результатом преднамеренных действий дежурного анестезиолога, который от души врезал хаму под дых и вдобавок протаранил его довольно тяжелым металлическим столиком.Столик сбил мужчину с ног, «козел» ударился затылком об одну из опор передвижного светильника и затих. Сознания не потерял, просто сидел на полу, выпучив глаза, и то потряхивал головой, то начинал ощупывать ее обеими руками.– Игорь! – Роженица попыталась было соскочить с кровати и броситься на помощь мужу, но Данилов и Пангина удержали ее.Доктор Юртаева вместе с Ирой помогли мужчине встать.– Извините, – развел руками Данилов. – Я и подумать не мог, что вы прямо у меня за спиной стоять будете.Пострадавший промычал чтото нечленораздельное, и Ира вывела его наружу – прийти в себя подальше от жены.– Ноги отяжелели… – сказала пациентка. – И покалывает.– Это в порядке вещей, – успокоил ее Данилов. – Боль уменьшается?– Да, уже можно дух перевести… А на спину можно лечь?– Можно, с катетером ничего не случится.– Нет, – вдруг передумала роженица. – Я лучше посижу.Она уселась на край кровати, поболтала ногами и удовлетворенно констатировала:– Ой, хорошо как! Потягивает, но не болит.– Ноги чувствуете? – спросил Данилов.– Чувствую. – Пациентка даже смогла улыбнуться. – Только тяжесть небольшая. С ним все в порядке?Последняя фраза была обращена к Ире, вернувшейся в зал.– Все с вашим мужем нормально, не беспокойтесь, – махнула рукой Ира. – Я его в коридоре усадила. Отдохнет немного и вернется сюда. А вы, доктор, как – не зашиблись?– Нет – Данилов сел на стул – наблюдать за пациенткой можно и сидя.Сидеть было очень приятно, даже голова стала меньше болеть.«Странное дело, – подумал Данилов, – работаю в стационаре, никаких носилок, никаких пробок, никакой беготни по этажам, а устаю не меньше, чем на «скорой». Возраст, что ли, сказывается?»– Давайте посмотрим, как там наши дела, – сказала Юртаева, натягивая перчатки.Роженица покорно улеглась на спину и закинула ноги в чистых носочках на держатели.Данилов взглянул на часы, висевшие над входом. До конца субботнего дежурства оставалось всего ничего – правда, это не означало, что ровно в восемь часов Данилов встанет и уйдет. Он доведет роды до конца или, если они затянутся уж очень надолго, передаст пациентку доктору Ахметгалиевой и лишь после этого сможет уйти домой.Данилов представил себе, как Ахметгалиева на его месте «отбрила» бы хамоватого мужа пациентки, и улыбнулся.Выбрав удобный момент, когда в зале было очень шумно, Ира подошла к Данилову, склонилась к его уху и прошептала:– Владимир Александрович, а легкий сотряс у мужа можно считать осложнением после эпидуральной анестезии?– Нельзя, – столь же тихо ответил Данилов. – Зачем портить статистику? Да и мозгов как таковых у него нет. Так… губчатая субстанция.Завтрак – кусок сыра, кусок ветчины, три крекера и кофе – Данилов съел в ординаторской под телевизор: главный врач роддома выступал на одном из местных телеканалов. Сидя в студии на фоне сменяющих друг друга фотографий интерьеров роддома, главный врач неторопливо и обстоятельно рассказывала: – Московский роддом № 9 располагает ста семьюдесятью пятью «взрослыми» койками, из которых сорок две приходится на отделение патологии беременных, сто – так называемых «родовых» и двадцать семь гинекологических и шесть реанимационных. «Детских» коек сто, из них двадцать две койки – в обсервационном отделении, восемь коек предназначено для недоношенных детей, а еще шесть выделено в отделение реанимации новорожденных…«Как будто отчитывается в департаменте, – подумал Данилов. – Начальственнобюрократическую манеру разговора ничем не вытравить».Молодой ведущий, видимо, тоже захотел оживить беседу; дождавшись намека на паузу в речи главного врача, он спросил:– Ксения Дмитриевна, наших зрителей, а в первую очередь – зрительниц, готовящихся стать мамами, очень интересует: какие палаты в вашем роддоме? Есть ли среди них одноместные?– Палаты в роддоме двух и трехместные, а в коммерческом послеродовом отделении – одноместные, с отдельным санузлом и душем. В роддоме есть четырнадцать индивидуальных родовых боксов, оборудованных на одну пациентку и ее ребенка.– А много ли врачей дежурит по ночам и в выходные дни?В обычной жизни главный врач отрезала бы: «Сколько надо, столько и дежурит!» – но перед камерами она ответила иначе:– В роддоме круглосуточно дежурят три акушерагинеколога, один неонатолог, два анестезиолога и один детский реаниматолог. Врачам помогают опытные акушерки и медицинские сестры. Персонал у нас опытный, квалифицированный…– Я знаю, что в вашем роддоме осуществляется экстракорпоральное оплодотворение.– Да, в гинекологическом отделении.– А какие вообще отделения есть в роддоме? – оживился ведущий. – Вот я, например, и понятия не имею, как у вас все устроено!«Тебето зачем это знать?» – удивился Данилов.– Ну, вопервых, это приемное отделение, оно расположено на первом этаже роддома. С него все и начинается. На третьем этаже роддома – второе акушерское, или обсервационное отделение, со своим операционным блоком, родовым залом на три места, двумя родовыми боксами, малой операционной, смотровой и процедурными кабинетами.– А что находится на втором? – сразу же спросил ведущий.– На втором этаже роддома находятся администрация, центральное стерилизационное отделение, конференцзал и дневной стационар. На четвертом этаже находится физиологическое родильное отделение на двадцать коек – два трехместных зала и четырнадцать боксов. Здесь проводят роды, кратковременное наблюдение за родильницами в послеродовом периоде и первичную обработку новорожденных. Также на четвертом этаже расположено анестезиологореанимационное отделение, при котором имеется оперблок.– Оперблок – это место, где проводят операции?– Нет, это место, где врачи слушают оперы, – сказал телевизору Данилов.– Именно так, – улыбнулась главный врач, – операции. Пойдемте дальше, то есть выше. На пятом этаже роддома находятся послеродовое отделение и отделение новорожденных. На шестом – гинекологическое и коммерческое отделения…Данилов смел в ладонь крошки со стола, подошел к окну, открыл его свободной рукой и осторожно высыпал крошки на пластиковый откос.– На седьмом этаже расположены отделение патологии беременности, отделение пренатальной диагностики и физиотерапевтическое отделение…Ведущий, должно быть, уже не раз пожалел о своем вопросе.– А еще у нас есть аптека, лаборатория…– И пищеблок! – подсказал Данилов, закрывая окно.…и пищеблок, – послушно повторила главный врач. – Кроме того, наш роддом является клинической базой двух университетских кафедр – кафедры детских болезней и кафедры гинекологии и акушерства…– Это, без преувеличения, один из самых лучших роддомов Москвы! – бодро подвел итог ведущий. – Напоминаю, что у нас в гостях была…– Все сотрудники роддома могут по праву гордиться тем, что работают в таком замечательном месте! – сказал Данилов и выключил телевизор. Глава вторая Естественные роды – Хорошо быть заместителем префекта, – неонатолог Девяткина относилась к числу людей, умеющих находить положительные стороны во всем на свете, – тут люди отстегивают по семьдесят тысяч за роды в индивидуальном зале с отдельным врачом и акушеркой, а по блату можно даром получить то же самое, даже лучше.«Более высокий уровень» означал дополнительных врачей: с самого начала на родах был персональный анестезиолог с медсестройанестезистом и персональный неонатолог, тоже с медсестрой. «Для пущей важности», – как выразилась Девяткина: неонатологу врачу новорожденных, нечего было делать на родах до появления младенца.Однако «вельможные» роды должны сопровождаться свитой. Еще до того как племянница заместителя префекта отправилась в роддом, главный врач Ксения Дмитриевна собрала малый административный совет и отдала распоряжение: выделить для пациентки Крашенинниковой не только отдельного акушера с акушеркой, но и неонатолога и анестезиолога. С медсестрами.– И как мы это организуем? – задал провокационный вопрос Вознесенский. – Можно подумать, у меня рота анестезиологов.– Дополнительным дежурством врача, Илья Иосифович, – ответила «хозяйка».– Так она может и двое суток рожать… – проворчал было Вознесенский, но сник под суровым взглядом Ксении Дмитриевны и более ничего не добавил.Заведующий гинекологическим отделением Ворхлюк сидел, небрежно развалившись на стуле, и всем своим видом показывал, что обсуждаемые проблемы его не касаются. – Холить, лелеять, облизывать и надолго не задерживать! – велела главврач.Внеочередное дежурство – как и многие другие неприятные поручения – досталось новичку, доктору Данилову.Двадцатисемилетняя впервые беременная Ольга Крашенинникова была убежденной сторонницей естественности всех сторон жизни. От приема и введения любых лекарственных препаратов молодая женщина отказывалась наотрез, так что присутствие анестезиолога на ее родах изначально было номинальным. Данилов был нужен, только если возникнут осложнения – мало ли как могут пройти роды. Ни один опытный акушер не позволит себе сказать, что роды закончились благополучно, пока младенцу не исполнится как минимум шесть часов.Поначалу Данилов сел возле кровати пациентки, собираясь следить за ее состоянием и попутно рассказывать, для чего нужно то или иное лекарство – вдруг женщина образумится и согласится на обезболивание. Но доктор Юртаева, разгадав его маневр, тихо и веско посоветовала Данилову «уйти на периферию и ждать своего часа». Данилов, и не подумав обидеться, уселся поболтать с неонатологом. Вартик – акушерка, славившаяся в роддоме самой «легкой рукой», – и сама доктор Юртаева занимались роженицей. – Лучше быть племянницей префекта, – заметил Данилов. – Никаких геморроев по службе, никаких уголовных дел, никаких скоропалительных отставок, а выгод и преимуществ столько же.– Это так, – вздохнула Девяткина. – Мы тут сейчас сидим, стараемся, а ее дядьку, говорят, скоро снимут. С мэром он отношения испортил…– А тебето чего? – Данилов удивился не столько интересу, сколько осведомленности Девяткиной. – Разве не фиолетово? Одного снимут, другого назначат. Круговорот чиновников в бюрократической природе.– Так, глядишь, можно было бы к нему за помощью обратиться, – ответила Девяткина. – Есть повод – у меня же квартира служебная, от округа. В любой момент меня оттуда выгнать могут. Хочется ее в собственность перевести, чтобы не остаться на бобах. Слышал, что в Братеево делается?Слышал, конечно.Братеевские поликлиники приглашали к себе врачей, обещая обеспечить их жильем – дескать, приезжайте к нам работать, мы вам квартиры предоставим, а через десять лет они станут вашей собственностью. Врачи приехали в далекое от всех благ цивилизации и только что отстроенное Братеево, получили квартиры, устроились на работу в ближайшие поликлиники и стали себе житьпоживать, зная, что через несколько лет станут собственниками жилья. Однако квартиры так и остались служебными. Кто что кому обещал, сейчас уже было не разобраться: то ли обещания давались устно, то ли договоры можно было оспорить, то ли закону было не до врачей с их проблемами. Данилов искренне сочувствовал коллегам, хотя и понимал, что служебную квартиру нельзя воспринимать как потенциально собственную. Не тот у рядовых врачей статус, чтобы получать такие подарки от государства.– Зря губы раскатала, – добавил он, – толку все равно не будет. Ты для них кто? Обслуга. Чином повыше официанта, но все равно обслуга. С просьбами тебе обращаться не пристало…Роженица стонала, вопила, скрежетала зубами, клялась, что больше никогда никому не даст, материлась, размахивала руками и ногами, но всякий раз на участливый вопрос доктора Юртаевой: «Оленька, может, облегчим немного?» – отрицательно трясла головой и вопила: «Нет!»Субтильная Оленька оказалась личностью невероятно крепкой, почти стоической. Когда ее беременности исполнилось сорок недель, шейка матки без какихлибо схваток раскрылась на три сантиметра да так и замерла. Раскрытие диагностировала доктор, наблюдавшая Оленьку дома; она попыталась немедленно госпитализировать свою подопечную, но та отказалась. Минула сорок первая неделя, затем – сорок вторая, а роды все не начинались. Не хватало какогото маленького толчка, чтобы пошло само собой. Будущей матери регулярно делали положенные исследования, все было в порядке, в совершеннейшем порядке, оставалось только ждать. Разумеется, ни о какой медикаментозной стимуляции Оленька и слышать не хотела. Ктото в Интернете посоветовал ей древний, но, как оказалось, весьма действенный способ стимуляции начала родов с помощью свежевыжатого лимонного сока. То ли два лимона «запустили» процесс на сорок третьей неделе, то ли организм решил, что уже пора, в общем, началось. Диагностировав начавшееся раскрытие шейки матки, семейный врач отправила Оленьку в роддом, где ее уже ждала «свита». При поступлении Оленька попыталась отказаться даже от клизмы, но уж на эту процедуру ее удалось уговорить.– Мы делаем клизму всем без исключения не изза садизма и не для плана, а для того чтобы вы рожали в гигиеничных условиях, – сказала заведующая физиологическим отделением, попечению которой главный врач поручила «высокопоставленную» пациентку. – Вам так самой будет комфортнее.Оленька подумала и согласилась.Теперь у доктора Юртаевой была следующая, не менее важная и не менее трудная задача – уговорить пациентку на прокол околоплодного пузыря. Эта простая манипуляция обычно ускоряла процесс, но Оленька от прокола отказывалась, твердя: «Пусть все идет так, как положено».– А я бы сделал прокол, – высказался Данилов, – нельзя же идти на поводу у пациента, когда тот заведомо неправ.– А как же демократия и права пациента? – поддела его Девяткина.– А как же долг врача? – Данилов поморщился от особо пронзительного вопля роженицы. – Согласись, что профессионал оценивает показания несколько иначе, чем дилетант. Согласие согласием, но…Еще один вопль.– Оленька, может быть мы все же… – начала Юртаева.– Нееет!В подтверждение серьезности своих намерений Оленька съездила ногой по уху акушерку Вартик.– Так мы до следующего утра провозимся, – резюмировала Девяткина. – Первые роды ведь.Часы над входом показывали четверть первого. Дня, а не ночи. В этом свете пророчество Девяткиной выглядело особенно мрачным.– Не наша вина, – вздохнул Данилов. – но муторно. Не люблю сидеть без дела.Ему было скучно. Он с удовольствием бы занялся чемнибудь полезным и нужным, но приказ главного врача был однозначным: «Из родзала никуда! Разве что в туалет, и то – пулей!»– Действительно, Ивановна могла бы во время осмотра, словно невзначай, воды выпустить, – согласилась Девяткина. – Подсказать ей, что ли?– Захочет – сама сообразит.Неслышной поступью в зал вошла главный врач. Высокая и плотная, Ксения Дмитриевна двигалась очень легко, и мало кто в роддоме рисковал заниматься чемлибо запретным или отлынивать от работы, сознавая, что «хозяйка» может появиться рядом в любую минуту.– Ну, как у нас дела? – преувеличенно бодро спросила главврач.– Еще не родила, – невежливо отозвалась акушерка Вартик, левое ухо которой покраснело и немного припухло.– Я вижу, – ответила Ксения Дмитриевна, подходя к кровати. – Ну, Оленька, как ваше самочувствие?– Хреново! – ответила Оленька, которой и впрямь приходилось несладко. – Ааа!Юртаева зашептала на ухо главному врачу. Та выслушала, демонстративно подняла глаза к потолку и слегка покачала головой.– Елена Ивановна настаивает на проколе пузыря, и я с ней полностью согласна, – пропела она медовым голоском. – Ведь это существенно ускорит процесс и облегчит ваши страдания…– Нет! Никаких посторонних вмешательств! Оооаа!– Страдание очищает душу! – шепнула Данилову Девяткина.– И укорачивает жизнь, – в тон ей отозвался Данилов.– Ну, подумайте, подумайте, – не стала настаивать «хозяйка». – Елена Ивановна, если понадоблюсь – я у себя.На выходе она остановилась возле Данилова и Девяткиной.– Доктора! А где ваши сестры?– В коридоре разминаются, – ответил Данилов, вставая.– Чтото я их там не видела! – нахмурилась главный врач. – Курят небось.Данилов ожидал продолжения, но «хозяйка» махнула рукой, мол, что с вас взять, и вышла столь же неслышно, как и вошла.Время, казалось, замерло. Крики, стоны, уговоры, причитания – все это слилось в единый фон, плотную пелену, обволакивающую и отупляющую сознание. Данилов снова посочувствовал охранникам – не какимто конкретным, а вообще всем: ведь это невыносимо трудно – сидеть сложа руки и ждать, ждать, ждать… Прихода начальства, часа «икс», конца смены – ожидание тягостно и мучительно. Кто сказал, что хуже всего ждать и догонять? Гнаться – интересно: азарт, состязание, предчувствие победы, смена декораций. Разве сравнится погоня с ожиданием?В перерыве между схватками пациентке в очередной раз захотелось прогуляться по родовому залу. Поддерживаемая Юртаевой и Вартик, она спустилась на пол, и, игнорируя просьбы передвигаться осторожно, сделала два довольно смелых шага. На третьем шаге пузырь наконецто лопнул и околоплодные воды хлынули на пол.– Ой, что это?! – воскликнула Оленька.Будущую мать срочно вернули на ложе. Доктор Юртаева при помощи специального ремня присоединила к ее животу датчик монитора сердцебиения плода, подождала, пока санитарка, вызванная из коридора, вытрет пол вокруг кровати, затем натянула перчатки и занялась осмотром.– Головка установилась! – оповестила она всех присутствовавших.– Долго еще? – поинтересовалась роженица.– Не очень, – туманно ответила доктор. – Посмотрим, как дальше пойдет раскрытие…– Мне главное, чтобы без лекарств! – простонала Оленька. – Чтобы все естественно…– Вообщето всем главное – чтобы ребенок здоровый родился, – шепнула Девяткина. – Ксения ушла, пойдука я покурю…– По моей команде мы станем тужиться так, как учили, – завела свою песнь Вартик, – и не будем халтурить. Будем тужиться как следует! Но – по команде! Скажу «тужься» – надо тужиться, скажу «не тужься» – останавливаемся.Казалось бы, зачем ей в десятый, если не двадцатый раз, повторять одно и то же? Но женщины, особенно те, кто впервые рожает, часто теряются от боли и невозможности контролировать себя, забывая и то, чему их учили до родов, и то, что им объясняли полчаса назад. К тому же уверенный тон голоса акушерки успокаивает роженицу, придает ей уверенности в благополучном исходе родов. Из молчуньи хорошей акушерки не получится, молчуньям лучше в операционные сестры идти. Данилов прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. Ночью ему не удалось поспать: Никита, в котором вдруг забурлила подростковая самостоятельность, не явился домой к положенным девяти часам, а его телефон был выключен. Пока Лена обзванивала приятелей и одноклассников сына, Данилов, вооружившись мощным фонарем, обошел весь район. Периодически он звонил жене и, узнав, что Никита пока не найден, расширял радиус поисков.Блудный сын явился домой в половине первого. Объяснил, что ходил с приятелем в кино, а потом еще «немного погулял и незаметно загулялся». Мобильный же он впопыхах забыл зарядить и заметил это только по возвращении домой.Он не отвечал на вопросы, огрызаясь на упреки. В третьем часу ночи Лена наконец отправила Никиту спать, а потом до утра фантазировала на тему «Где он был, и что там делал, и что с ним вообще происходит». Ей не приходило в голову, что это обычная подростковая безалаберность и вечное желание ребенка доказать всем, что он уже взрослый.Данилов успокаивал жену, пытаясь погасить бурю эмоций своей рассудительностью.Елена позволила себя убедить, что с Никитой все нормально, лишь в седьмом часу утра, когда ложиться было уже поздно. В итоге Данилову невыносимо хотелось спать. Он надеялся наверстать свое вечером, начав «давить подушку» чуть ли не семи часов, но, придя на работу, узнал о внеочередном «дежурстве».«Добрый боженька, Гиппократ, Акслепий и всевсевсе, – обратился к высшим силам Данилов. – Сделайте, пожалуйста, так, чтобы она родила поскорее и обошлась бы без моих услуг».Обращение сработало, правда, Данилов потом долго корил себя за эгоизм. Следовало просить, чтобы роды прошли благополучно, без лишних напрягов не только для анестезиологареаниматолога, но и для остальных врачей. Увы, высшие силы любят подшутить над людьми, дословно исполняя их просьбы.Когда появились первые признаки потуг, врачи оживились. Самой роженице все уже было безразлично – ей казалось, что этот кошмар не кончится никогда.Данилов вместе с Ирой встали в изголовье кровати: оттуда было удобнее следить за состоянием пациентки, не мешая врачу и акушерке.– Отдохнули, подышали, так, хорошо… а теперь тужимся, раздва! Сильнее, давайдавай, не изображай потугу, а тужься… Молодец! Теперь передохни…– Оленька, я предлагаю сделать небольшой разрез в промежности, – сказала Елена Ивановна в перерыве между потугами. – Лучше, конечно, под местным обезболиванием, но можно и без него. Разрез предотвратит разрывы мягких тканей…– Эпизиотомия, я знаю, – ответила просвещенная роженица. – Не надо, пусть все идет как идет…Данилов уважал людей, следующих своим убеждениям. Эпизиотомия – это разрез мягких тканей промежности. Врачи делают ее не потому, что садисты, а только для расширения родовых путей. Правильно сделанный разрез действительно облегчает продвижение головы ребенка и тем самым предотвращает разрывы.Опытные врачи зачастую делали разрез и без обезболивания. Дело в том, что головка плода на высоте схватки сильно растягивает ткани промежности, и от этого они на некоторое время утрачивают чувствительность.– Вы уверены? – переспросила Юртаева. – Ведь это просто разрез в два сантиметра…– Не надо… не хочу…– Хозяин – барин, – негромко высказалась в сторону Вартик. – Наше дело – предложить.– Разрывы будут, – сокрушенно покачала головой Юртаева.– Это мы еще посмотрим, – ответила акушерка. –Али мы не мастера?– Мастера, мастера, – поспешила согласиться Юртаева. – Это я так – про себя… Потерпи, Оленька, мало уже осталось. Совсем чутьчуть…Роженица никак не отреагировала на ее слова.– Теперь не тужься! – громко сказала Вартик, когда головка плода должна была вотвот выйти наружу.Акушерский талант в первую очередь заключается в том, чтобы помочь ребенку выйти наружу правильно, не порвав мать и не навредив себе.Роженица поняла команду слишком буквально – прекратив тужиться вообще. Все замерло.– А теперь тужимся как следует! – гаркнула Вартик.Реакции не последовало.– Давай же! Ну!– Не могу, – слабо простонала Оленька. – Сил нет…Юртаева среагировала мгновенно. Встала сбоку от роженицы, перекинула руку через ее живот, ухватилась за противоположный край кровати и, приседая, как следует надавила вниз, крикнув:– Тужься! Тужься сильнее, чтоб тебя!– Мммыыы! – послушно напряглась Оленька.Раз, другой, третий… и вот Вартик, ухватив за головку, потянула новорожденного наружу – очень осторожно, чтобы ненароком не свернуть малютке шею. Движения отработаны многими годами практики, ведь «легкая рука» – это только на десять процентов талант, а остальное – знания и опыт.Новорожденный был бледносиним, не шевелился, не кричал, и, как показалось Данилову, не дышал. Девяткина приняла его у акушерки, хлопнула по спине, недовольно покачала головой, и, как только Вартик перевязала и перерезала пуповину, стремглав сорвалась с места, шепотом бросив коллегам: – Дышит.За ней выбежала «детская» медсестра.– Всего один крошечный сантиметровый разрыв, – гордо сказала Вартик. – Для первородящей…Для первородящей, да еще без эпизиотомии, это и впрямь было замечательно. Могло бы быть гораздо хуже.Юртаева вытерла рукой пот со лба, поправила очки и нарочито весело сказала:– Поздравляю, Оленька, вот мы и отрожались.– Все? – не поверила молодая мать, еще три минуты назад бывшая роженицей.– Все, – подтвердила врач. – Девочка у вас, дочка…Юртаева сделала короткую паузу, и, словно прикинув в уме, продолжила:– Три с половиной килограмма.– А сколько баллов?– Что? – переспросила врач.– Сколько баллов по Апгар?Баллы по шкале Апгар – от нуля до десяти – это первая оценка, которую получает крошечный человечек, едва появившись на свет. Потом в его жизни будет множество оценок, но вряд ли какаянибудь из них по важности сможет сравниться с самой первой, характеризующей его жизнеспособность. Акушер оценивает ребенка сразу после рождения и через пять минут, характеризуя его крик, дыхание, цвет кожи…– Девять баллов! – Чтобы не травмировать молодую мать, Елена Ивановна увеличила оценку более чем в три раза.– А где она? – заволновалась мать. – Почему я ее не слышу?– Ее сейчас обрабатывают, взвешивают… и вообще неонатологам много чего надо сделать с новорожденным. Тем более что вы сейчас настолько изнурены, что вам ее и в руках не удержать. Так что всему свое время. Не волнуйтесь – с ребенком все нормально.– А когда ее принесут?– После того, как вы поспите, – пообещала Юртаева. – Вам надо отоспаться, прийти в себя… Снотворное я вам не предлагаю…– Не надо.– …думаю, что вы и так заснете.Юртаева помяла опавший живот пациентки, оценивая, на каком уровне находится дно матки, и положила на него пузырь со льдом, обернутый в вафельное полотенце.– Холодно! – поморщилась Оленька.– Это необходимо! – категорично отрезала Юртаева.– Хорошо.– Вот и славно! Сейчас я наложу вам швы на место разрыва, а затем мы переведем вас в соседнюю палату, вы там полежите несколько часов, а потом уже пойдете «на этаж», – резюмировала Елена Ивановна. – Швы накладывать без обезболивания? Или сейчас, когда все уже позади…– Без обезболивания. Действительно – все уже позади…– Будь повашему, – согласилась врач.Юртаева задвинула выдвижной лоток кровати, предназначенный для приема новорожденного, уселась у распахнутых колен Оленьки и начала шить. Вартик ей ассистировала – подавала салфетки, тампоны и зажатую в зажиме иглу с уже вдетой нитью. Они справились за пару минут.Данилов тем временем измерил пациентке давление, оценил пульс, выслушал сердечные тоны, осмотрел зрачки и не нашел никаких отклонений.– Как вы себя чувствуете? – спросил он.– Превосходно, – попыталась улыбнуться родильница.– Ничего не беспокоит?Пациентка закрыла глаза и отрицательно покачала головой.Наложив два шва, Елена Ивановна обратилась к Данилову с Ирой:– Спасибо, коллеги, можете отдыхать. Отстояли свое.«Отстояли, отсидели – какая, к черту, разница», – подумал Данилов, отправляясь в ординаторскую – выпить кофе.– Как все прошло? – спросил его заведующий отделением анестезиологии.Общительный и добродушный, Илья Иосифович предпочитал ординаторскую своему крошечному кабинетику.– Мать нормально, ребенок не очень.– Совсем плохо?Данилов пожал плечами. Взяв со своего стола чашку, он дунул в нее, затем бросил внутрь чайный пакетик, налил сверху кипятка и уселся на диван, закинув ногу на ногу.– Совсем с ума посходили некоторые, – начал Вознесенский.– Кто именно? – спросил Данилов.Как будто не знаешь! – хмыкнул шеф. – Народ продолжает волноваться – кого на «хозяйкино» место посадят. И с каждым днем волна все шире, а дерьмо – все гуще. То Гавреченков сходит с ума, то Гвоздев на чтото надеется. И начмед небось когти точит, даром что в отпуске…Главному врачу роддома недавно исполнилось шестьдесят три года, и вскоре она должна была уйти со своего поста. Все в больнице гадали: кто займет ее место? Многие сотрудники считали, что «повысят» когото из своих, и пытались понять, кого именно. Вознесенский же придерживался противоположного мнения, ожидая, что новый главный врач будет из «варягов»: кемто посторонним, пришлым.– И каждый пытается перетянуть меня на свою сторону. Всю плешь проели! – Шеф звонко шлепнул свободной левой рукой по своей блестящей лысине. – Да еще с намеками, что если, мол, что не так, то заведующим тебе не быть! Если честно – то в гробу я видел это заведование. Я здесь все потерял – и здоровье, и сон, и шевелюру! Уйду в госпиталь ветеранов, меня туда давно зовут заведовать, непременно уйду!Если верить Илье Иосифовичу, каждое лечебное учреждение Москвы мечтало заполучить его в заведующие отделением анестезиологии и реанимации. Однако он не торопился уходить, сохраняя верность родильному дому, в котором, по его собственному признанию, потерял все, кроме умения радоваться жизни. На потерявшего здоровье энергичный толстяк Вознесенский похож не был. Шевелюра – другое дело, от нее на голове заведующего отделением остался только неширокий венчик полуседых волос.– Ладно! – Сделав очередной глоток кофе, Илья Иосифович подобрел. – Поработаю пока. Мне в этом цирке божьем не участвовать – анестезиолога в главврачи роддома все равно не поставят. Понаблюдаю со стороны, а уж потом уйду. Если вынудят.– Мудрое решение, – вежливо кивнул Данилов, которому давно наскучили однообразные речи заведующего. – Поживем – увидим.– Слышал я, что вашего Гучкова вроде бы прижали, – продолжил Вознесенский, для которого Данилов был не просто подчиненным, а человеком со «скорой помощи». – Будто бы за закупку лекарств…– Не знаю, но за это у нас любого попереть можно, – отозвался Данилов. – Не глядя. Как и за закупку всего остального. Закупки – дело скользкое, но прибыльное. Как говорится, «сидя у реки, от жажды не умрешь».– Это точно, – согласился шеф и вдруг встревожился: – Чтото на тебе лица нет, уж не заболел ли?– Не выспался. – Углубляться в подробности Данилову не хотелось.Дверь ординаторской открылась, и в нее просунулась голова в колпаке, надвинутом по самые глаза.– Илья Иосифович, вас в обсервации ждут!– Забыл! – спохватился Вознесенский, вылезая изза стола, протянув Данилову ладонь для рукопожатия, и сказал:– Раз быстро отстрелялся – иди домой. Сегодняшний день будем считать обычным, а дежурство перенесем на завтра, а то Клюквин у меня отпрашивается.После его ухода Данилову стало скучно. Он быстро допил чай, снял халат, натянул куртку, поискал в ординаторской свою сумку, завалившуюся глубоко под стол, и поспешил домой.Всю дорогу он думал о том, правильно ли поступил, уйдя со «скорой» в анестезиологи. У новой работы была масса преимуществ, но и недостатки тоже были. Да и где их нет – недостатков?Вариантов у Данилова было не так уж и много: идти в терапевты, участковые или «стационарные» или же вспомнить о своей интернатуре по анестезиологии и тряхнуть стариной. Так Данилов и решил сделать – и реальность тут же ответила ему: с подачи коллеги со «скорой» Данилов «вышел» на главного врача роддома, где нужен был анестезиолог.– Странно, что вы с подготовкой по анестезиологииреаниматологии работали не на специализированной, а на обычной бригаде. Почему так получилось? – с ходу спросила его Ксения Дмитриевна.Этот вопрос означал: «Какие грехи не пустили тебя в бригаду интенсивной терапии? Почему ты работал обычным выездным врачом?»Грехов не было. Просто когда Данилов устраивался на «скорую» врачом (до того он подрабатывал фельдшером на пятом и шестом курсах), вакантное место в бригаде интенсивной терапии было лишь на другом конце Москвы – в районе Волоколамского шоссе. Ездить в такую даль Данилову не хотелось, вот он и остался на линейной бригаде, зато ближе к дому. Остался временно, до появления подходящей вакансии гденибудь рядом, но как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. Так и проработал все годы на линии.Главврача устроило объяснение Данилова (плюс сыграла положительная рекомендация коллеги), и согласилась принять его на работу – и практически сразу же отправить на курсы по анестезиологии, необходимые для получения сертификата.На новом месте Данилову работалось спокойнее. Есть, конечно, разница между работой «на улице» и в стационаре. В стационаре всегда тепло, светло и сверху не капает. Но Данилов ожидал большего, и в первую очередь – самостоятельности, той самой, к которой привык на «скорой», где сначала принимал решение, затем действовал и лишь в самую последнюю очередь отчитывался перед начальством. Комуто другому такая свобода не была нужна, но Данилов без нее задыхался. Он верил в себя – в свое мастерство и врачебную интуицию. Глава третья Кесарево приключение Обычные люди, далекие от медицины, считают, что кесарево сечение – простая операция: раздва, и готово. И врачамде проще скальпелем махнуть, чем помогать женщине разродиться, да и быстро как!Действительно, кесарево сечение делается быстро – примерно за полчаса. Это если без осложнений. Но никто из медиков не назовет его простой операцией.На самом же деле кесарево сечение – операция ответственная и сложная как для хирурга с помощниками, так и для анестезиолога. Ни один орган не кровоточит так яростно, как беременная матка с ее чрезмерно расширенными сосудами. И мало какая операция сулит врачам столько опасных сюрпризов.Данилов делил все операции не на простые или сложные – ведь только по окончании можно сказать, сложной была операция или простой, – а на приятные и неприятные. Приятность определялась не поведением пациентов или их родственников, а врачом, производящим операцию.Со стороны кажется, что хирурги и анестезиологи – одно целое, единый оперирующий организм. На самом деле между ними существуют определенные противоречия. Этот антагонизм прекрасно иллюстрирует одна из шутливых заповедей анестезиолога: «Нельзя верить хирургу, что в организме больного не существует других органов, кроме того, который он собрался оперировать». А еще анестезиологи любят повторять: «Бывают малые операции, но не бывает малых наркозов». А самые наглые из них рискуют даже утверждать, что хирург может зайти ровно настолько далеко, насколько ему позволит это сделать анестезиолог. И это тоже верно.По собственной классификации Данилова, обожающего систематизировать все и вся, хирурги бывали толковые и бестолковые. Толковые прекрасно понимали, что анестезиолог – тоже врач, и ответственность за больного он несет не меньшую. Толковые хирурги, в отличие от бестолковых, советовались с анестезиологом, а не ставили его в известность, спрашивали, а не требовали, высказывали пожелания, но не угрожали.– Я понимаю – хирург работает, делает операцию, – услышал Данилов от одного из больных еще в интернатуре, – а анестезиолог – что делает? Дал наркоз и знай себе – сиди отдыхай.Человеку, далекому от медицины, простительно заблуждаться, врачу же – нет.Любой врач знает, что анестезиолог не просто вводит пациента в наркоз, он во время операции постоянно следит за состоянием оперируемого: не падает ли его давление, не замедляется ли биение сердца, да и мало ли что еще может произойти во время операции. А еще введенного в наркоз надо грамотно разбудить, а после наблюдать не меньше суток. А подготовка к наркозу, а выбор вида обезболивания… И так далее, и так далее.В общем, работа у анестезиолога важная, сложная и ответственная.У заведующего отделением патологии беременности Алексея Емельяновича Гавреченкова было за плечами двадцать лет работы, высшая врачебная категория и кандидатская диссертация, что не мешало ему оставаться заносчивым самовлюбленным идиотом. Специалистом Алексей Емельянович был не ахти каким, не хватало ему ни теоретической базы, ни элементарной врачебной вдумчивости, зато он умел общаться с нужными людьми и в нужное время оказывался на нужном месте в нужном качестве. Гавреченкова в роддоме не любили и побаивались: как и многие несостоятельные специалисты, он был исключительно злопамятным и мстительным. Когдато окружное управление здравоохранения буквально заставило главного врача взять Гавреченкова в заведующие – таким образом начальство округа попросту отделалось от него. У Данилова с Емелей, как называли Гавреченкова, отношения сразу не сложились. В самом начале своей работы Данилов обратился к Емеле, бывшему ответственным дежурным по роддому, с вопросом, касавшемся перевода женщины из реанимационного отделения в ОПБ, и услышал:– Сейчас я являюсь ответственным дежурным по роддому и решением подобных вопросов заниматься не должен. Напомните мне после дежурства, когда я буду в качестве заведующего отделением.– Вы прямо как Господь Бог – едины в трех лицах, – брякнул Данилов. – Впрочем, нет, больше вы смахиваете на двуликого Януса.– Да что вы себе позволяете! – взвился Емеля.– Ничего лишнего, – заверил Данилов. – Вполне пристойное сравнение.Встретив его неприязненный взгляд, Емеля промолчал, но затаил обиду и никогда не упускал возможности во время совместных операций указать Данилову на недочеты в его работе, большей частью мнимые. На операциях Гавреченков постоянно говорил о том, что анестезиологи разучились правильно рассчитывать дозы миорелаксантов (препаратов, расслабляющих мускулатуру), и оттого хирургам то и дело приходится отодвигать в сторону петли кишок, норовящих попасть под скальпель. Каждая совместная операция проходила под глумливые или откровенно хамские выпады вроде:– Если уровень нашего анестезиолога позволит…Или:– Наркоз не увеселительная прогулка, он ума и знаний требует…– Что к тебе Гавреченков то и дело цепляется? – однажды поинтересовался Вознесенский. – Какуюнибудь пассию не поделили?Алексей Емельянович слыл Казановой.– Мы не сошлись во мнениях по одному богословскому вопросу, – привычно отшутился Данилов своей излюбленной фразой. – Ничего особенного.– Гляди, – предупредил шеф, – с Емелей лучше не конфликтовать. Он ничего не забывает. Будет гадить при каждом удобном случае.– Я тоже ничего не забываю, – ответил Данилов. – Хорошая память. Только гадить хожу в туалет.Вознесенский в ответ только покачал головой, но впредь старался не ставить Данилова на гавреченковские операции. Однако анестезиологов в роддоме мало, вдобавок ктото постоянно или болеет, или отгуливает длинный «анестезиологический» отпуск, или учится на курсах повышения квалификации – так что иногда Данилов и Емеля встречались у операционного стола. Надо ли говорить, что по даниловской классификации Гавреченков относился к хирургам «неприятным», общение с которыми не доставляло радости? Данилов принципиально избегал склок и пререканий, поэтому молча терпел выходки Емели, лишь изредка позволяя себе уточнить, что именно не нравится оперирующему врачу. Формальный повод для недовольства находился всегда: Алексей Емельянович относился к людям, которые, если дать им волю, и в курином яйце найдут клок шерсти.Кесарево сечение можно делать как с общим, так и с местным обезболиванием – и у каждого из этих методов есть и преимущества, и недостатки. Вопрос о виде обезболивания в каждом случае решается индивидуально, и последнее слово должно оставаться за анестезиологом. Гавреченков не упускал случая высказать недовольство – то ему не нравилось оперировать под местным обезболиванием, то он был якобы недоволен тем, что общее обезболивание может негативно сказаться на послеоперационном восстановлении пациента. Он сильно напоминал Данилову доктора Бондаря, с которым они препирались во время работы на «скорой помощи», но Гавреченков был его усовершенствованным образцом – еще более неприятным в общении, плюс – обладающим определенной властью, а оттого совершенно невыносимым. У сегодняшней пациентки было стопроцентное показание к кесареву сечению: предлежание плаценты. Вместо того чтобы, как положено, прикрепиться к задней стенке матки, плацента ее ребенка крепилась спереди, над шейкой матки, перекрывая младенцу выход наружу. При предлежании плаценты операцию проводят на тридцать восьмой неделе беременности, а иногда и раньше. – Я хочу общий наркоз! – заявила женщина Данилову, едва он успел ей представиться. – Я, конечно, понимаю, что при местном наркозе я смогу сразу же увидеть сына, как только его «родят», но я ужасная трусиха и вряд ли смогу спокойно дождаться этого момента. – Ваше право, – согласился Данилов, тем более что противопоказаний к общему обезболиванию у пациентки не было.Желание пациента – это ведь тоже веское показание, или, если посмотреть с другой стороны, – противопоказание. У волнующегося человека повышается артериальное давление, а это во время операции кесарева сечения может кончиться сильным, неукротимым кровотечением. Считаные минуты – и мать умирает, а ребенок остается сиротой, едва появившись на свет.Кроме того, беспокойная пациентка очень быстро сможет довести врачей до состояния нервного срыва, они начнут торопиться, будут шить не так тщательно, как могли бы, и могут даже забыть чтонибудь в ране. Не очки и конечно же не ребенка, а вот тампон или какойнибудь мелкий инструментарий – запросто. Так что местное обезболивание при полостных операциях – выбор сдержанных и крепких духом людей. Остальным лучше на время операции отключаться полностью – так спокойнее и им, и врачам с медсестрами.– Почему вы всегда идете на поводу у больных? – высказался Гавреченков перед самым началом операции.Хорошо хоть, у него хватило ума дождаться, пока пациентка погрузится в наркоз и Данилов скажет традиционное: «Можете работать». Пациенты не должны слышать, как ссорятся доктора, этот балаган – только для своих.– Так вы начинаете? – Данилов давно понял, что в подобных ситуациях лучше всего отвечать вопросом на вопрос.Гавреченков молча взял поданный операционной сестрой скальпель и одним движением сделал надрез на тугом и выпуклом животе пациентки. Ассистент – врач Федоренко – отерла салфеткой заструившуюся кровь. С Федоренко у Гавреченкова, как утверждали местные сплетники, был настоящий служебный роман – длинный, тянувшийся с первых дней прихода Емели в роддом, то угасающий, то разгорающийся снова, и совершенно безопасный для обоих. У Гавреченкова была жена и дети, Федоренко, приехавшая в Москву из Омска, жила одна.Пока хирурги добирались до ребенка, Данилов с медсестройанестезистом делали свое дело: обеспечивали стабильность состояния пациентки, контролировали показатели, которые записывала сестра, и попутно наблюдали за операцией. Все шло как надо: сердце билось ритмично, давление держалось в безопасных пределах, дыхание было ровным и глубоким, кровозамещающий раствор капал из укрепленного на подставке флакона в катетер. Частота сердечных сокращений отражалась на экране монитора, к которому была подключена пациентка. Артериальное давление измерялось автоматически каждые пять минут и тоже выводилось на монитор. Во время наркоза медицинская сестра ведет анестезиологическую карту пациента, в которой регулярно фиксирует важные показатели – от частоты пульса до частоты дыхания. В анестезиологической карте отражаются все этапы анестезии и операции, указываются дозы препаратов и делаются записи обо всех осложнениях. Этот подробный отчет после операции вклеивается в историю болезни.– Черт бы тебя побрал! – ни с того ни с сего рявкнул на свою ассистентку Гавреченков. – Дура косорукая!– Да я ничего… – попыталась оправдаться Федоренко. – Я же…– Вот именно – что ты! Сто раз говорил – не мешай!– Что случилось? – не любопытствуя, а по обязанности спросил Данилов: анестезиолог должен быть в курсе происходящего, чтобы своевременно принимать необходимые меры. Угрожающая кровопотеря, удлинение времени операции, да мало ли что…– Мочевой пузырь повредил… – буркнул Гавреченков. – Слегка… Суются тут под руку.Иногда при кесаревом сечении это бывает но в основном – при повторных операциях, когда пузырь оказывается спаянным с маткой. Судя по тому, что эта операция была у пациентки первой, Емеля попросту был небрежен.На ушивание разреза на стенке мочевого пузыря ушло две минуты. Хорошо, что пузырь был пуст – образующаяся моча сразу же стекала в мочеприемник по катетеру, который медсестра поставила пациентке перед операцией.Ликвидировав оплошность, Гавреченков заметно повеселел и даже принялся напевать свое любимое:Girl, you’ll be a woman soon I love you so much, can’t count all the ways I’d die for you girl, and all they can say is «He’s not your kind. Произношение у Алексея Емельяновича было так себе, но пел он хорошо, с чувством и не фальшивя.Данилов вообще замечал, что утверждение, ставшее широко известным с подачи писателя Гашека: «Wo man singt, da leg’dich sicher nieder, bose Leute haben keine Lider!» («Где поют – ложись и спи спокойно: кто поет, тот человек достойный»), абсолютно ложно. Ему не раз приходилось встречать совершенно недостойных людей, обладавших недурственными вокальными способностями и любивших петь.– Сейчас мы достанем нашего младенца, и все! – бодро доложил собравшимся Гавреченков, расширяя пальцами края разреза, в который тут же вылез напряженный плодный пузырь.Данилов, суеверный, как многие его коллеги, повертел головой в поисках чегонибудь деревянного, по чему можно было бы постучать, но кругом были только металл и пластик. Он сдержал желание постучать по Емелиной голове, а сплевывать через левое плечо, будучи в стерильной марлевой повязке, было еще неуместней. Так и пришлось обойтись без магического ритуала.И зря.– Корова!Федоренко на секунду замешкалась – и Емеля тут же ее обласкал. На этот раз доктор даже не попыталась оправдаться.Вскоре новорожденный, больше похожий на комочек мяса, чем на маленького человека, перекочевал на стол к неонатологу где и закричал отчаянно, оповещая мир о своем явлении.– Можешь не напрягаться – мамка все равно спит, – сказала ему заведующая отделением новорожденных, которой пришлось подменить на операции одну из заболевших подчиненных. – Давайка взвесимся…– Эргометрин мне! Проснитесь – конец уж скоро! – потребовал Гавреченков.Эргометрин ускоряет сокращение матки, снижая риск кровотечения. Очень важная мера, ведь кровотечение из растянутой и не желающей сокращаться матки очень часто приводит к смерти пациентки. Это не фонтанчик крови из артерии, которую можно быстро пережать или перевязать. Это поток крови, изливающейся из множества сосудов. Операционная рана превращается в кровавое озеро. Спасение одно: экстренное удаление матки. Немедленное. Счет идет на секунды. Гавреченков, потянув за пуповину одной рукой и помогая себе другой, попытался отделить плаценту. Обычно это удавалось легко, но сегодня плацента никак не желала отделяться. Гавреченков вооружился кюреткой и с ее помощью добился своего, но радоваться было рано: освобожденный участок обильно кровоточил.– Вот сучье вымя! – взревел Гавреченков. – Попали так попали!По интенсивности кровотечения и студенту пятого курса было бы понятно, что эту рану не ушить, не прижечь лазером и не заткнуть салфеткой. Нужно было удалять матку.Так случается – планировали сделать одну операцию, а получили две. Ничья вина – слепой случай, пакостное стечение обстоятельств. Данилов порадовался тому, что пациентка спит медикаментозным сном и ничего не знает. Недолгая и корыстная радость сменилась сочувствием к женщине, которая не сможет больше никого родить, а потом стало не до чувств. Усложненная и удлиненная операция легла на анестезиолога не менее тяжким бременем, чем на хирурга.Вначале у оперируемой, несмотря на предпринятые Даниловым превентивные меры, вдруг резко упало давление.Затем внезапно стало нерегулярным дыхание.Под конец операции, когда в подставленный операционной сестрой таз шлепнулась огромная окровавленная матка, на мониторе пошли экстрасистолы (внеочередные по отношению к нормальному ритму сердца сокращения сердечной мышцы). Не слишком частые – от пяти до девяти в минуту, – но тем не менее заставляющие насторожиться. Данилов мысленно проклял все на свете, пытаясь понять причину их появления: его действия не могли привести к этому. Скорее всего, у пациентки были какието скрытые проблемы с сердцем. Отметив в уме, что после операции надо не забыть пригласить кардиолога на консультацию, Данилов купировал экстрасистолию. На «скорой» приходилось решать проблемы и посложнее, правда, не в момент операции; одна инъекция – и внеочередные сокращения исчезли.Налепив клейкую повязку на аккуратно ушитый разрез, Гавреченков отошел от стола и замер, ожидая, пока операционная сестра развяжет завязки его халата.– Всем спасибо!Азы вежливости в роддоме соблюдали все, даже записные хамы. Правда, заведующий ОПБ произносил слова благодарности как проклятие.– Я через полчаса загляну к вам, Владимир Александрович, – сказала Данилову Федоренко.Прооперированная была то ли ее одноклассницей, то ли соседкой – Данилов в подобные нюансы никогда не вникал, предпочитая не делить пациенток на «чьихто» и «ничьих».– Какой смысл? – пожал плечами Данилов, решив, что Федоренко хочет сообщить своей подопечной о произошедшем в ходе операции. – Через полчаса она вряд ли придет в себя настолько, чтобы все осознать. Я приглашу вас, когда будет можно.– Владимир Александрович, у меня есть разговор к вам, – сделав ударение на последнем слове, сказала Федоренко.– Ко мне? – Данилов был искренне удивлен. – Какой, Татьяна Викторовна?– Приватный, – ушла от ответа собеседница. – Так я зайду?– Через час, – ответил Данилов. – Пока переведем, пока документацию оформлю.– Хорошо, пусть будет через час. Только вы не уйдете к тому времени?– Я сегодня дежурю.– Вот и прекрасно.Федоренко с полминуты постояла около пациентки, пока еще лежавшей на столе, и вышла из операционной. Даже бесформенная хирургическая пижама не могла скрыть прелести ее фигуры. Глава четвертая Вполне пристойное предложение Федоренко появилась в ординаторской ровно через час – минута в минуту. Данилов отдыхал: играл в го на смартфоне. Голова работала плохо, и проклятый компьютерный интеллект выигрывал, тесня Данилова на всех направлениях. – Как удачно я зашла – вы ничем не заняты, – порадовалась гостья.Данилов думал подругому но ничего не сказал: сам же просил прийти через час.Федоренко прошлась по ординаторской, разглядывая фотографии, которыми были увешаны стены. Анестезиологи называли эту экспозицию «нашим вернисажем»; тут было все: рабочие будни и домашние праздники, прогулки и пикники, традиционные фотоотчеты из туристических поездок и торжественнопримороженные снимки с различных конференций и семинаров.– Чтото я вас здесь не вижу, – отметила Федоренко. – Или вы еще не успели вывесить свои фотографии на этой «стене почета»?– Я не люблю фотографического эксгибиционизма, – сухо ответил Данилов.Во взгляде его, устремленном на гостью, сквозило неприкрытое желание поскорее закончить разговор.– Представьте себе – я тоже! – Гостья уселась на диван, выставив напоказ свои длинные ноги, которыми гордилась так, что хирургическую пижаму надевала только в родовой зал или операционную. Сейчас же на ней был кокетливо укороченный халат ослепительной белизны, не столько прикрывающий ноги, сколько подчеркивающий их длину.Все остальное у Федоренко тоже было красивым, кроме разве что носа. Ему полагалось быть изящным и точеным, а он получился «утиным» – широким в основании и слегка загнутым кверху. «Хороша Танька, только клювом не вышла», – говорил эстет и похабник Вознесенский, обиженный тем, что Федоренко спала только со своим непосредственным начальником и не обращала внимания на заведующих другими отделениями. Впрочем, и заведующие не то чтобы стремились биться за прекрасную даму. Так, заведующий гинекологическим отделением, хоть и был весьма хорош собой, к коллегам противоположного пола относился сдержанноравнодушно. Заведующий отделением обсервации был унылым занудой, из тех, в чьем присутствии немедленно скисает молоко. Вознесенский был толст и уже далеко не молод. Довольно перспективным кадром был Виталий Михайлович – доцент кафедры акушерства и гинекологии, – но тот предпочитал заводить романы со студентками. Студентки, по признанию самого Виталия Михайловича, были нетребовательными и «укладистыми», то есть легко укладывались в постель, почти ничего не ожидая взамен. А зачет, поставленный несмотря на прогулы, или завышенная на балл экзаменационная оценка были приятными бонусами.– Ненавижу эту всеобщую пытку гостей фотографиями из домашней «коллекции», – продолжила она. – Засыпаю от скуки, все так однообразно – «это мы на пляже»,«это мы на базаре», «это я выбираю украшения», «это мы в местном ресторане», «это наш номер»… Тоска! Некоторые даже на встречу в ресторане умудряются приносить чуть ли не по дюжине альбомов. Данилов вежливо кивнул. «Что ей надо?» – подумал он, но подходящего ответа так и не нашел. Самым вероятным казалось предположение, что Федоренко вдруг захотела его соблазнить, но Данилов подумал, что для обольщения у гостьи слишком деловой тон и спокойный голом. И потом, секс в ординаторской, днем, когда вокруг – уйма народу? Лучше уж дождаться позднего вечера и уединиться в пустой палате…– Вы уже освоились у нас? – Улыбка гостьи, выставлявшая напоказ зубы ослепительной белизны, напоминала рекламу зубной пасты.– Да, вполне, – подтвердил Данилов.– Нравится?– Нравится.– Владимир Александрович… – в ординаторскую заглянула старшая сестра отделения анестезиологии и реанимации. – Ладно, я потом…Дверь закрылась так же резко, как и открылась.– У нас хорошо, – покачала головой Федоренко. – Непыльно и сытно. Ведь это так важно, чтобы было сытно, особенно в наше непростое время…Тема предстоящего разговора начала проясняться. Сытная жизнь, или Доходное место.– Все времена непростые, – улыбнулся Данилов. – Простых не бывает.– Ой, не скажите, – махнула рукой его собеседница. – Вот моя мама при социализме заведовала отделением в железнодорожной поликлинике. Ее уважали. Были связи, возможности, был почет. А что сейчас? Вечные дрязги, жалобы, скандалы и никакого уважения. Выгоды, соответственно, тоже никакой.– Ваша мама еще работает?– Нет, она давно на пенсии, но не теряет связи с родной поликлиникой. Какникак почти всю жизнь на одном месте проработала. Да, а что это мы на «вы»? Както не посвойски. Мы же коллеги и почти ровесники.Улыбка, сопровождавшая эти слова, намекала на то, что Данилов, конечно, постарше. – Можно и на «ты», – согласился Данилов. – Так действительно проще. Тогда уж можно и отчество отбросить, хватит и одного имени.– Разумеется. Скрепим дружбу чашкой кофе? – снова улыбнулась гостья.– У меня растворимый, – предупредил Данилов, вставая изза стола.– Тут у всех растворимый. Хозяйку кондратий хватит, если мы потребуем кофемашину или поставим плитку с джезвой. Она и куритьто на пожарной лестнице не разрешает…– Однако все курят. – Данилов глянул на чайник – не долить ли свежей воды? – и решил, что на две чашки точно хватит. – Тебе с сахаром?– Нет, спасибо. Я не изза фигуры, просто сахар меняет вкус напитка.– Я тоже так считаю, – ответил Данилов. – Хотя на работе нередко пью чай и кофе с сахаром. Насыщаю организм глюкозой.– Я бы тоже чемнибудь насытилась. – Федоренко погладила себя по плоскому животу. – А то даже позавтракать сегодня не успела.Пока вода закипала, Данилов выложил на ближний к дивану стол два пакета с печеньем – овсяным и курабье, – плитку шоколада и открытую упаковку пастилы. Размешав в кипятке по три полных, с верхом, ложки кофе, Данилов протянул одну чашку Татьяне, а другую утащил на свой стол.– Вова, у меня к тебе предложение. – Федоренко шумно, чтобы не обжечься, отхлебнула из чашки и подмигнула Данилову. – Вполне пристойное – давай дружить.От неожиданности Данилов чуть не поперхнулся. В последний раз он слышал «давай дружить» от женщины, вернее, девочки, то ли во втором, то ли в третьем классе. Впоследствии женщины предлагали ему много чего, но не дружбу.– Давай, – согласился Данилов, удержав готовый сорваться с языка вопрос: «А что я с этого буду иметь?» Бескорыстную дружбу с Татьяной Федоренко представить было трудно.– Прекрасно. – Гостья взглянула на настенные часы. – Ты конечно же в курсе, что у нас существует несколько группировок, можно даже сказать – кланов?– Да я особо в это не вдавался, – честно признался Данилов. – Зачем оно мне?Собственно говоря, кланов в роддоме было два – «платные» и «бесплатные». К «платным» относились врачи, акушерки и медсестры, участвующие в оказании договорных услуг населению. Их число не ограничивалось одними лишь сотрудниками коммерческого отделения, состоявшего из шести двухпалатных боксов. Определенный процент от полученных сумм шел в карман персоналу. Набегало прилично, поэтому от желающих работать с «контрактницами» (именно так на жаргоне называли платных пациенток) не было отбоя.Но главный врач не каждого подпускала к «кормушке». Оценивался профессионализм, учитывались регалии (пациентки млели от слов «врач высшей категории»), и, кроме того, принималась во внимание вменяемость сотрудника, то есть его способность находить общий язык с пациентками и их родственниками и спокойно относиться к их выходкам, порой весьма диким.К «лику избранных» была причислена примерно треть сотрудников. Все остальные отчаянно завидовали счастливчикам и всячески стремились присоединиться к ним. Данилов и сам был не прочь подзаработать, но прекрасно понимал, что он тут новичок, несмотря на свой профессионализм и солидный стаж работы на «скорой», а потому ни на что не претендовал. До «контрактниц» его допускали нечасто.Изза денег в роддоме порой такое бывало… Так, например, незадолго до появления Данилова одна из акушерок, считавшая себя несправедливо обделенной при дележе «коммерческого пирога», угрожала покончить с собой прямо в кабинете главного врача, если та немедленно не переведет ее в «платные». Ксения Дмитриевна среагировала правильно: вызвала «скорую помощь» и госпитализировала скандалистку с суицидальными наклонностями в психосоматическое отделение Первой градской больницы. Закончив стационарное лечение, та пришла и написала заявление об увольнении по собственному желанию. Надо отметить, что пребывание в «психосоматике» очень часто способствует просветлению и помогает принимать верные решения.Както раз «клановый антагонизм» вылился в совершенно некрасивую, чреватую крупными и очень неприятными последствиями историю. Внезапная болезнь доктора Юртаевой вынудила главного врача поручить ее «договорную» роженицу другому врачу, из «бесплатных». Бывают такие ситуации – и человека нет, и заменить его некем. «Счастливая избранница» совершенно не обрадовалась поручению, спорить с «хозяйкой» не осмелилась, но на пациентке отыгралась по полной программе. Высказала ей многое, начиная с «я ваших денег не получаю, и не ждите, чтобы я вас облизывала» и заканчивая сакраментальным: «учи своего мужа, а меня и без тебя есть кому учить». Другой бы доктор на ее месте порадовался неожиданно выпавшей возможности доказать свое умение работать с «договорными» пациентками, но недалекая и явно закомплексованная особа выбрала другой путь.Потом Ксения Дмитриевна призналась, что разъяренный муж пациентки чуть было ее не прибил. Добавило «позитива» и руководство страховой компании, через которую оформлялись коммерческие договора. Главный врач не рассказывала, чего ей стоило замять скандал, но врача, не оправдавшую доверия, немедленно уволила – по собственному желанию, велев не надеяться на рекомендации.– Не вдавался, но в курсе, так ведь? – уточнила Федоренко.– Да.– Так вот, почему бы тебе не начать работать не только на государство, но и на себя?– Татьяна, говори яснее, – попросил Данилов, которого начала утомлять бестолковая «светская» беседа. – У нас не клуб «Что? Где? Когда?» и не прессконференция, давай по делу.– Хорошо, я и сама вообщето собиралась перейти к делу. – Федоренко нисколько не обиделась или просто не показала вида. Отломила уголок от шоколадной плитки, прожевала, запила кофе и выложила карты на стол: – Если ты станешь учитывать мой интерес, то я стану учитывать твой. Если ты будешь обеспечивать меня платежеспособной клиентурой из числа своих знакомых, то я буду приглашать тебя на «благодарные» наркозы.В этом не было ничего необычного. Многие врачи живут по принципу «ты мне – я тебе». За благодарного пациента принято расплачиваться таким же благодарным пациентом или определенным процентом от благодарности. Жизнь есть жизнь, в одиночку выживать трудно.– Видишь ли, Таня… – тут Данилов ненадолго замялся, подбирая нужные и веские слова.Данилов знал, что как специалист доктор Федоренко похожа на своего шефа. Ей не хватало как знаний, так и умения правильно их применять. Коекто прямо говорил, будто Татьяна Викторовна держится в отделении патологии беременности лишь благодаря затянувшемуся роману с Гавреченковым – иначе, мол, давно вылетела бы в женскую консультацию при какойнибудь поликлинике.На памяти Данилова Федоренко пропустила у одной из своих больных развивающуюся эклампсию (заболевание беременных, при котором артериальное давление достигает такого высокого уровня, что появляется угроза здоровью матери и ребенка), а у другой не диагностировала анемию, хотя анализы крови назначала регулярно. То ли не смотрела на ответы, приходящие из лаборатории, то ли не могла правильно их оценить.– …я в свое время несколько раз попадал в весьма неловкое положение, направляя своих знакомых по своим же врачам и уже лет пять как принципиально не играю в эти игры. Извини. Ничего, как говорится, личного. Только принципы, – договорил он и допил кофе, показывая, что деловой разговор можно считать оконченным.– Твое дело, – после минутной паузы ответила гостья. – Живи как знаешь. Можешь считать, что этого предложения не было.– Как скажешь, – пожал плечами Данилов.Федоренко встала, отряхнула с халата несуществующие крошки, затем подошла к раковине, не торопясь вымыла свою чашку, поставила ее на стол Данилова и сказала:– Спасибо, все было очень вкусно.– Заходите еще, – в тон ей отозвался Данилов.– Пойду посмотрю мою подопечную. – Татьяна встала, потянулась и ушла, оставив после себя легкий аромат цветочных духов.– Учись жить, Вольдемар, – сказал себе Данилов, оставшись в одиночестве. – Елене нужна шубка, Никите – собственный компьютер, матери неплохо бы купить электронную читалку, а еще ктото собирался летом отдыхать на море. – Поздно уже учиться, – продолжил он, слушая, как дождевые капли весело стучат по козырьку над окном. – В шубе неудобно управлять машиной, двух компьютеров дома вполне хватит, куда еще третий, читалку матери я и так куплю, а на море акулы людей жрут, вконец распоясались, сволочи…– Это вы кого костерите, Владимир Александрович? – спросила старшая сестра, заходя в ординаторскую с историей родов в руках.– Да так, Анна Сергеевна, думаю вслух, – слегка смутился Данилов: решит еще добрая Анна Сергеевна, что доктор слегка рехнулся (как вариант – укололся) и начал обличать потусторонний разум. Анестезиологов многие подозревали в злоупотреблении сильнодействующими препаратами. У них, мол, все всегда под рукой…– Вы Кривошеиной переводной эпикриз забыли вклеить. – Анна Сергеевна положила перед Даниловым историю и, слегка понизив, должно быть от смущения, голос, спросила: – Владимир Александрович, вы к непрошеным советам как относитесь?– Толерантно, – ответил Данилов. – Если они по делу.– Тогда постарайтесь не иметь общих дел с Татьяной Викторовной. Та еще щучка, прости господи.– Я учту, – пообещал Данилов.К совету старшей сестры стоило прислушаться: Анна Сергеевна, будучи оптимисткойпозитивисткой, обычно говорила о людях только хорошее.«Чтото не складывается у меня с отделением патологии, – подумал Данилов. – Ни с заведующим, ни с докторами. Хорошо хоть, что ни при каком раскладе мне туда ложиться не придется. Залечили бы насмерть».– Я уже ухожу, Владимир Александрович. Вы, как закончите, историю Маше на пост отдайте.– Сразу же отдам, – заверил Данилов. – Через три минуты, максимум через пять.Данилов раскрыл историю родов, вклеил в нее бланк и начал заполнять.Еще один недостаток работы в стационаре – обилие бумаг. На «скорой» из писанины – карта вызова, внутренние рецепты на списание медикаментов и расходных материалов, да в куче журналов надо расписываться в начале смены и в конце. А тут… Журналов, правда, не в пример меньше, чем на «скорой». И то хлеб. Глава пятая Самоубийство Отделение обсервации предназначено для женщин с какимилибо сопутствующими инфекциями или же для пациенток, которые во время беременности не были тщательно обследованы и могут оказаться заразными.Отделение обсервации отличается от других отделений, оно похоже на уменьшенную копию роддома. Здесь есть своя предродовая палата, свои родовые залы (в том числе и индивидуальные боксы), палаты для родильниц, палаты для новорожденных, палаты для совместного пребывания матери и ребенка. Кроме того, в обсервации есть палата патологии беременности, ведь женщинам с инфекционными заболеваниями нельзя лежать в других отделениях роддома. Что еще есть в отделении? Операционный блок (предоперационная и операционная), манипуляционная, процедурный кабинет и изолятор для полной индивидуальной изоляции пациенток с особо опасными инфекциями. Вход в изолятор отдельный, с лестницы, и не сразу в палату, а в тамбур, и еще один вход, из общего отделения обсервации, тоже с санитарным шлюзом – через него заходят врачи.Для многих дежурных сотрудников родильного дома изолятор становится настоящим любовным гнездышком. Вспоминая добрым словом профессора Эрнеста Мельцера, придумавшего изоляторы, сотрудники уединяются там со своими возлюбленными и на некоторое время забывают о работе и связанных с ней проблемах. Особенно ценится отдельный вход: можно встречаться не только с коллегами, но и пригласить на свидание когонибудь еще. Тайные гости проходят пост охраны как обычные посетители, поднимаются по лестнице – и вуаля.Разумеется, все это происходит лишь тогда, когда изолятор пуст – а так бывает чаще всего. Даже в огромной Москве не так много беременных с особо опасными инфекциями.Ключ от изолятора ценится в роддоме не меньше, чем камергерский ключ при дворе. Ключ можно получить от старшей акушерки обсервационного отделения, от заведующего или от одной из двух постовых акушерок – если, конечно, они благоволят к просителю.Вообщето врачи и акушерки не особенно жаждут работать в отделении обсервации. Их можно понять – вопервых, инфекции делают их работу более тяжелой и хлопотной. Больше возни с обследованием и подтверждением диагноза, больше осложнений, больше возможностей получить нагоняй от начальства. Да и контингент не самый приятный – чего только стоят беременные без определенного места жительства, поступающие с улицы… Хорошо, если такие особы, родив, благополучно покидают роддом вместе с чадами. Но бывает и хуже.Бригада «скорой» привезла в отделение совсем юную роженицу с отошедшими водами. Как часто бывает – без документов, без вещей и без сопровождающих. Женщине в родах ни один роддом не вправе отказать в госпитализации, несмотря на отсутствие паспорта, полиса и тем более сопроводительного листа «скорой помощи» или направления женской консультации.При поступлении женщина назвалась Галиной Часовенной, девятнадцати лет от роду, гражданкой Украины, постоянно проживающей в городе Мелитополе. В Москву она якобы приехала к тетке, работавшей продавцом на выхинском рынке. Адреса и телефона тетки Галина не помнила. Свой мелитопольский адрес она тоже «забыла». Мобильного телефона у нее не было. О таких вещах, как родовой сертификат или, к примеру, полис обязательного медицинского страхования, Галина и понятия не имела. Так же, как и о обменной карте – главном документе любой беременной.– Все ясно, – подвел итог ординатор второго года, дежуривший по приемному отделению и с легким упреком сказал врачу «скорой»: – Таких, коллега, обычно принято везти в роддом при сто тридцать шестой больнице.Сто тридцать шестая городская клиническая больница, расположенная в Измайлове, негласно специализировалась на бомжах и асоциальных элементах. Впрочем, и обычных пациентов там хватало: больница многопрофильная, большая – полторы тысячи коек. Всякий народ лежит и лечится.– По забитым дорогам с отошедшими водами? – удивился коллега со «скорой помощи». – Чтобы она у меня в машине родила? Отвезите сами, если приспичило. Телефон вызова такси подсказать?Ординатор понял, что сморозил глупость, и даже покраснел от смущения. Он очень добросовестно и досконально осмотрел поступившую, особенно тщательно поискав вшей и чесотку, не нашел ни того, ни другого, вздохнул, расписался в принятии пациентки и отправил истошно вопящую Галину рожать в «обсервационный» родовой зал.Она родила на удивление быстро и легко. На свет появилась здоровая, хоть и не очень крупная девочка. По шкале Апгар ребенок получил девять баллов, «пятерку» с минусом в переводе на школьный язык, ведь максимальный балл по этой шкале равен десяти.– Как девчонку назовем, мамаша? – поинтересовалась акушерка, принимавшая роды.– Мадленой, – не задумываясь, ответила мать.– Ишь ты! – удивилась акушерка редкому имени, но больше ничего не сказала.Галина двое суток лежала в послеродовой палате обсервационного отделения, вела себя тихо, держалась особняком, с соседками по палате не сблизилась, много спала, а в промежутках между сном сосредоточенно разглядывала заоконный пейзаж – газон, ограду и крышу серой «Мазды» доцента Виталия Михайловича Сапожкова. Во время врачебного обхода жаловалась только на небольшую слабость. Ничего особенного – никто из женщин не бегает бодрячком сразу же после родов.– Юрий Павлович, что будем делать с Часовенной? – спросила доктор Рубанова у заведующего отделением обсервации.Вопрос был резонным – на улицу, «в никуда», да еще слякотной осенью, молодую мать с ребенком на руках выписывать не принято, а куда еще ее определить?– Не парься, Марина, – ответил заведующий Гвоздев, высоким ростом и худобой очень гармонировавший со своей фамилией. – Скоро сама уйдет.И ведь как в воду глядел! Одного только не угадал он – того, каким именно образом Галина Часовенная покинет отделение. Если бы он мог предположить, если бы сумел догадаться, то запер бы Часовенную на семь замков и приставил бы к ней персональный круглосуточный индивидуальный пост.Эх, все мы крепки задним умом, да какой в том прок…На третий день пребывания в отделении Часовенная позавтракала, затем вернулась в палату, где с полчаса полежала на кровати. Соседки по палате не заметили в ней ничего особенного: как вчера и позавчера, Галина лежала, молчала, смотрела в окно. Соседки, у которых нашлось много общих тем, оживленно беседовали и внимания на Часовенную не обращали.Когда Галина встала и вышла из палаты, соседки решили, что она пошла в туалет. Куда еще можно пойти между завтраком и обедом? Никаких процедур и обследований у Часовенной в этот день не было, а на прогулки женщин, лежавших в отделении обсервации, не выпускали.Трудно сказать, почему никто из персонала не заметил, как Галина вышла из отделения. Скорее всего, просто не обратили внимания в утренней суете.Галина открыла дверь, ведущую на лестничную площадку «черного хода», и прошла на дополнительную, «эвакуационную» лестницу, часто называемую «пожарной». Дверь эта раньше была постоянно заперта на ключ, который хранился на посту, но во время последнего визита пожарной инспекции главный врач была строгонастрого предупреждена о недопустимости подобных нарушений.– Случись что, Ксения Дмитриевна, и условным сроком вы не отделаетесь, – предупредил хозяйку молодой подполковник, которому очень шла его новая форма.Сразу же после его ухода все эвакуационные двери были отперты и больше никогда не запирались. Ксения Дмитриевна хотела спокойно доработать отведенный ей срок и уйти на пенсию.Галина поднялась на площадку между четвертым и пятым этажами, взобралась на батарею отопления, открыла окно, уцепилась за подоконник (во всяком случае, именно так реконструировали впоследствии ее действия), подтянулась на руках – хватило же сил! – и вывалилась в открытый проем.Она упала на расчищенный от снега асфальт (за состоянием прилегающей территории Ксения Дмитриевна следила не менее строго, чем за порядком в роддоме) в метре от счастливого отца, мирно курящего в ожидании того заветного часа, когда открывается окошко приема передач. Увидев, как рядом с ним шмякнулось на асфальт тело несчастной Галины, молодой мужчина выронил сигарету и тяжелый пакет с передачей и упал, где стоял. Обморок, бывает.Мужчину привели в чувство прямо на улице – нашатырный спирт взбодрит любого живого.– Повезло тебе, мужик, – сказал охранник, помогавший нетвердо стоявшему на ногах мужчине донести передачу до заветного окошка. – Стоял бы на метр левее – был бы трупом. Она тебя в лепешку бы сплющила. Масса, высота, гравитация – сам понимаешь. – Охранник считал себя образованным человеком – на разгадывание кроссворда любой сложности он тратил не более получаса.– Я больше не буду курить, – дрожащим голосом пообещал счастливчик, перед глазами которого стояла ужасная картина: неестественно изломанное женское тело со столь же неестественно повернутой головой, возле которой лежал маленький окровавленный шарик.Передачу приняли без очереди – вошли в положение. Уже отойдя от окошка, мужчина сообразил, что окровавленный шарик был глазом самоубийцы, и снова потерял сознание.Два обморока за четверть часа – дело серьезное. Врач, дежурившая по приемному отделению, осмотрела впечатлительного посетителя и на всякий случай вызвала к нему «скорую помощь».– Да со мной все нормально! – хорохорился мужчина, сидя на кушетке. – Я домой пойду! Где расписаться, что я от госпитализации отказываюсь?– «Скорая» приедет – ей и распишитесь, – мудро отвечала врач, не желавшая нести ответственность за возможные последствия.А к трупу приехала милиция. Осмотр, опросы, протокол… Когда все формальности были окончены и мертвую Часовенную наконец увезли в судебномедицинский морг, Ксения Дмитриевна, от пережитого утратившая всю свою энергичность, немедленно созвала малый административный совет.– Что будем делать, коллеги? – спросила она собравшихся заведующих отделениями, обводя их своим «фирменным» тяжелым взглядом исподлобья.Слово «коллеги» сейчас прозвучало как «калеки».Калеки переглядывались друг с другом и благоразумно помалкивали. Каждый в глубине души радовался, что это не его проблема, а заведующий отделением обсервации Гвоздев сидел с видом приговоренного к смертной казни.– Что скажешь, Юрий Палыч? – обратилась к нему хозяйка. – Или думаешь, куда работать пойти? Не думай – у меня подруга в Лыткарино заведует женской консультацией. Попрошу, чтобы тебя к себе взяла, если тебя не посадят. Только окна своего кабинета держи закрытыми на всякий случай, ладно? А то у тебя и там девки начнут в окно сигать…Из заведующих отделением одного из лучших столичных родильных домов уйти рядовым врачом в подмосковную женскую консультацию – это унизительное понижение. Однако реальная участь Гвоздева могла оказаться еще более печальной. Согласно второму пункту статьи 293 Уголовного кодекса халатность должностного лица, повлекшая по неосторожности смерть человека или иные тяжкие последствия, наказывается лишением свободы на срок до пяти лет.– На первый раз не посадят – условно дадут, – глумливо хмыкнул Гавреченков, у которого с Гвоздевым была взаимная и глубокая личная неприязнь.Юртаева укоризненно посмотрела на него: неподходящее, мол, время для шуток выбираете, коллега.– Спасибо, утешил, – поблагодарила Ксения Дмитриевна. – Подумай еще, может, и что умное скажешь?Умное никому в голову не приходило. Да и что тут говорить? Полюбому как ни поворачивай, оказываются виноваты заведующий отделением и лечащий врач: не сумели своевременно оценить психическое состояние пациентки и не приняли необходимых мер для предотвращения суицида. Допустили халатность? Готовьтесь теперь к возмездию вместе с главным врачом, которая отвечает за все, что происходит в роддоме.Если бы Часовенная выбросилась из окна своей палаты, то можно было сослаться на отсутствие соответствующего анамнеза вместе с отсутствием симптомов психического заболевания и списать все на острое, внезапно возникшее помрачение сознания… Мол, приняли бы меры, да как тут успеть – пациентка сразу же в окно сиганула. Однако все портил факт ее побега, да еще из обсервации, где за пациентками положено приглядывать вдвое строже, чтобы они не разносили инфекцию по всему роддому. Халатность персонала налицо: пациентка спокойно ушла из отделения и столь же спокойно выбросилась в окно полутора этажами выше. И пусть у погибшей нет родственников, но зато есть милицейский протокол и есть постановление о возбуждении уголовного дела и принятии его к производству. Еще придется доказывать, что Часовенная покончила с собой сама, без помощи персонала.– В принципе возможно и такое… – несмело начал Гвоздев, от волнения в определенной мере утративший способность мыслить логично. – К примеру, ей было назначено УЗИ… На сегодня. И вот по дороге она оттолкнула сопровождающую… нет – соскочила с кресла, на котором ее везли на исследование, и побежала на «пожарную» лестницу…– Потерпевший сам поскользнулся и упал на мой нож. И так семнадцать раз, – вспомнил старый анекдот Гавреченков.– Вот именно, – поддержала «хозяйка». – Нескладно все это. И скажи пожалуйста, где ты найдешь дуру, которая согласится выступить в роли сопровождающей?Гвоздев молча пожал плечами.– Вот и я о том же. Кто еще желает высказаться?Желающих не нашлось.– Рубанова хотела задним числом консультацию психиатра назначить… – снова подал голос заведующий отделением обсервации.– А ты что? – вскинулась главный врач.– Я запретил, только хуже ведь наделаем. Тогда сразу же вопрос встанет – почему не обеспечили постоянный надзор?– Верно, Юрий Павлович. Хоть столько соображаешь. Это радует.Ксения Дмитриевна встала со своего огромного кресла и, опершись руками на стол, нависла над собравшимися.– Заведующие! Смотрите за порядком! – призвала она. – Постоянно! Неуклонно! Неустанно! Кроме вас, этого делать некому!Заведующие молча кивали головами. Порядок – это святое. – Мне уже полшага до пенсии, – продолжила главный врач, снова усевшись в кресло. – А вам всем – работать и работать. Неужели лагерный медпункт для вас предпочтительнее вашей должности?Услышав это, многие вздрогнули.– Ладно. Пойдем проторенным путем. Ты, Юрий Павлович, прямо сейчас катиська в поликлинику и возьми больничный с сегодняшнего дня, подчеркиваю – с сегодняшнего! Гипертонический криз тебе и симулировать не придется – он на твоей красной физиономии написан. Понял? Иди! Лечащему врачу не забудь передать от моего имени, что она дура!Гвоздев встал и, не прощаясь ни с главным врачом, ни с коллегами, вышел быстрым шагом.Совет главного врача был хорош. Гипертонический криз, во время которого человек далеко не всегда способен правильно оценивать окружающую обстановку, может послужить если не полным, то хотя бы частичным оправданием халатности. Хоть чтото. На безрыбье, как говорится, и русалка – женщина. Лечащий врач виновата лишь в том, что своевременно не распознала у пациентки наклонность к суициду (а как ее распознать?). В том, что пациентка беспрепятственно покинула отделение, прямая вина заведующего. На него всех собак и повесят. Но это если история станет известна – а ведь может и не стать.После ухода Гвоздева Ксения Дмитриевна около десяти минут «прорабатывала» заведующих, припоминая каждому давние и недавние провинности. Выговорившись, она почувствовала себя гораздо лучше.– Идите работать! И вот еще – очень прошу не начинать дергать психиатров на консультации ко всем без разбору. Подстраховываться тоже надо с умом.– Хорошо, – нестройным хором ответили заведующие и поспешили уйти.«Скорей бы Нижегородова из отпуска вышла», – подумала Ксения Дмитриевна, оставшись в одиночестве. Главный врач недолюбливала свою не в меру ретивую заместительницу по лечебной работе, но ценила ее за деловитость и исполнительность.Ксения Дмитриевна помассировала виски, пытаясь унять головную боль, но это не помогло; пришлось принять капотен. Давление измерять не стала – и так было ясно, что повышенное: затылок ломило, в ушах стучали звонкие молоточки и было трудно дышать.Пока таблетка рассасывалась под языком, Ксения Дмитриевна перелистывала пухлую потрепанную записную книжку, прикидывая, к кому из знакомых в окружном УВД уместнее будет обратиться. Определившись, она набрала номер:– Сергей Владимирович, здравствуйте… Как ваши дела?.. Как дочка? Восьмой месяц уже?.. Господи, как же летит время!.. Помню наш уговор, только к нам, куда же еще!.. Сама пригляжу как за родной, если, конечно, доработаю до этого светлого дня… Да вы уже, наверное, в курсе… Н, да… Кто бы знал. Ох, от вас ухитряются сбежать, от нас, что ли, не убегут… Отвечать это мы всегда, мы для этого и назначены, чтобы отвечать… А по УЗИ кто – внук или внучка?.. Ой, как здорово!.. Елена Андреевна небось ждет не дождется…«Если досижу до лета – уйду сама!» – пообещала себе Ксения Дмитриевна, закончив разговор. Собеседник успокоил ее, сказав, что никто не собирается осложнять жизнь врачам. Подтвердят факт самоубийства и закроют дело.«К черту всю эту канитель! – думала Ксения Дмитриевна. – Пора и на покой, который мне всю жизнь только снится». Она уже не первый год обещала себе уйти на пенсию, только срок всякий раз отодвигала. Но теперь, кажется, действительно придется уйти – хорошие знакомые из департамента здравоохранения намекнули, что пора.При всех своих недостатках, хлопотах и тяготах должность главного врача родильного дома – место неплохое, и всегда хватает желающих занять его.Ксения Дмитриевна была отлично информирована, и она точно знала, что на ее место метит не только Нижегородова, но и все заведующие «профильными» отделениями, кроме разве что Юртаевой, не стремящейся «двигать» карьеру. Ксения Дмитриевна прекрасно понимала происходящее и ни на кого не держала зла – она помнила, как сама когдато с таким же нетерпением ждала, чтобы ее предшественница ушла на повышение. Чтобы стать главным врачом, ей пришлось «нейтрализовать» двух потенциальных конкурентов. В одном случае помогла жалоба от пациентки, с которой Ксения Дмитриевна тайно провела разъяснительную работу, а в другом – сигнал о коекаких погрешностях в учете и списании сильнодействующих и наркотических препаратов. Впрочем, об этих поступках главврач не любила вспоминать, зная, что поступила недостойно.«Хорошо бы до лета доработать». Ксения Дмитриевна не смогла бы объяснить – почему именно до лета, а не до марта или апреля. Глава шестая Так сложились обстоятельства – Чтото ты мрачноват в последнее время, – сказала Елена, натирая сыр в тарелку с макаронами.Данилов от макарон отказался – не хотелось есть. Он достал из холодильника две бутылки с пивом, вопросительно взглянул на Елену и убрал одну из бутылок обратно, сел за стол, свинтил крышечку, поднес горлышко ко рту и сделал большой глоток.Неприятности?..Елена обильно полила блюдо кетчупом и позвала:– Никита! Иди есть.– А можно, я к себе заберу? – спросил сын, явившись на зов. – А то фильм только…– Бери, чего уж там, – разрешила Елена и, чтобы не очень баловать чадо, строго предупредила: – Только не перемажь все кетчупом и не забудь тарелку под диваном!– Никогда и ни за что! – бодро пообещал Никита, хватая вилку.Салфеткой, которую мать положила рядом с тарелкой, он привычно пренебрег.Выполнив материнский долг, Елена занялась своим собственным ужином – помыла грейпфрут, очистила его и разделила на дольки. Очередная диета состояла в основном из цитрусовых.Данилов молча пил пиво. Ему хотелось сменить тему разговора, но он все никак не мог найти подходящей и предпочел наблюдать за Еленой, не говоря ни слова.– Слышал я, что у Гучкова все в порядке – он продолжает руководить? – наконец спросил Данилов, рассчитывая, что Елена начнет активно делиться скоропомощными новостями и прекратит расспросы.– Данилов, не морочь мне голову, – поморщилась Елена. – Что произошло? Какое тебе дело до Гучкова и до его порядка? Когда тебя интересовали такие вопросы?– Так, интересно. – Данилов сделал очередной глоток. – А то все судачат, я а не в теме. Слушай, давно хотел спросить – а вот этот чайничек, в котором ты никогда не завариваешь чай, – это настоящая гжель? Не подделка?– Настоящая, – подтвердила Елена, отправляя в рот первую дольку грейпфрута. – Подделок не держу. Так что у нас там с настроением?– У тебя красивые губы. – Данилов пустил в ход самое действенное оружие. Сейчас он был готов даже к тому, чтобы внимательно выслушать лекцию о сравнительных достоинствах различных губных помад, лишь бы Елена не задавала вопросов.– А почему только губы?! А классический нос, а огромные зеленые глаза, которые Маша Сойкина со зла назвала болотными? И зубы у меня такие, что не стыдно улыбнуться во весь рот! Дальше развивать тему, или ты всетаки расскажешь, что тебя тяготит?– Да ничего не тяготит, – поморщился Данилов. – Просто ко всему привыкать надо, а у меня период адаптации затянулся. Хотя обстоятельства обнадеживают – место нормальное, работа нормальная, начальство вменяемое, и мудаков не больше, чем на той же «скорой». Все хорошо, и будет еще лучше. Чему ты улыбаешься?– Да так, ничему. – Улыбка сразу же исчезла. – Чем больше я тебя узнаю, тем меньше я тебя знаю.– Это закономерно, – успокоил Данилов. – Сей процесс называется звучным словом «агностицизм». Человек непознаваем, потому что он являет собой модель Вселенной в миниатюре или еще чтото в этом роде. В философии я не силен… Но понимать меня ты, надеюсь, не разучилась?– Вроде нет.– Сейчас проверим. Сможешь угадать, чего я сейчас хочу? – прищурился Данилов.Не говоря ни слова, Елена встала, подошла к холодильнику, достала из него бутылку пива и поставила ее перед Даниловым.– Угадала?– Не совсем, – улыбнулся Данилов. – Я хочу феерических любовных безумств, хочу упоительной страсти и бурной взаимности. Я хочу праздника любви в водовороте серых будней.– Твой пыл меня пугает! – Елена демонстративно отступила на два шага – больше не позволяли размеры кухни. – Экого ты в роддоме нахватался! Даже лексикон расширил – выучил слова «феерический», «упоительный» и «водоворот» и научился красиво их связывать. Скоро небось сонеты на дежурстве начнешь писать?– Сонеты… – вздохнул Данилов, открывая вторую бутылку. – Сонетами там и не пахнет. Скорее – трагедиями. Сегодня, например, девчонка из окна выбросилась.– Да ну? – всплеснула руками Елена. – Психоз? Насмерть?– Непонятно, что с ней было, но насмерть. Ушла из отделения и на запасной лестнице выбросилась в окно. Не спонтанно, а обдуманно и намеренно – на батарею влезла, закрытое окно открыла и вылезла…– Надо же… – Елена присела на край стола рядом с Даниловым и скрестила руки на груди. – А конфликтов в роддоме у нее не было?– Нет. Поступила с улицы, молодая, болееменее ухоженная, но по сути – бомжиха. Ни дома, ни документов, ни родственниковприятелей. Родила, немного оклемалась после родов, и вот…Чтобы немного успокоиться, Данилов сделал несколько мелких глотков из бутылки, а затем продолжил:– Что показательно – вот выбросилась из окна молодая женщина, ребенок сиротой остался… Я к этому ни с какой стороны не причастен, но грустно мне от подобных новостей становится, даже не грустно, а мрачно. Сразу мысли в голову начинают лезть – почему она так поступила? Что ее заставило? Неужели все было так плохо? Ну, ты понимаешь…Елена молча кивнула.– А все остальные… Как будто цветочный горшок из окна выпал. Непричастные радуются, что они тут ни при чем, а причастные думают, как бы им избежать последствий. И всем по большому счету на эту несчастную дуру наплевать. Вот это меня поражает. Хоть бы ктото один сказал, жаль, мол, девку… или ребенку ее посочувствовал бы… Никто! Невольно начинаю подозревать, что я – сентиментальный идиот.– Ты добрый, – улыбнулась Елена. – И совсем не идиот.– Идиоты нередко бывают добрыми, – возразил Данилов. – Об этом еще Достоевский писал. Федор Михайлович. Только меня нельзя назвать добрым… Просто я умею отличать хорошее от плохого. Ты, конечно, можешь посмеяться над моими словами, но на «скорой» все было както иначе. Когда я в общаге по балде получил, так меня навещали, мне сочувствовали, коекто даже деньгами пытался помочь… Я чувствовал, что вокруг меня – люди! Конечно, люди бывают разными, взять того же Бондаря – ему все трынтрава…– Ой, я же не рассказала тебе про Бондаря! – вспомнила Елена. – Он подал заявление по собственному. Уходит в мануальные терапевты. Сказал, что устал сутками мотаться на машине по всяким ханыгам, и вообще, пора ему зарабатывать деньги.– А он разве мануальщик? – удивился Данилов. – Никогда не слышал. А уж Витя не из тех, кто замалчивает свои таланты.– Да он сам небось себе корочки напечатал на цветном принтере. Чего еще можно ожидать от Бондаря? – пренебрежительно махнула рукой Елена. – Ну и черт с ним. Лично я очень довольна, что он уходит. Воздух на подстанции чище станет и проблем меньше.Теперь уже Елене захотелось увести разговор в сторону. – Сейчас расскажу тебе еще одну новость, про Саркисяна, вот только чаю заварю… Пока Елена колдовала над заварочным чайником, смешивая три или четыре сорта чая в особых, одной ей известных пропорциях, Данилов допил пиво и успел пожалеть о том, что начал морализировать. «Тоже мне, тема для разговора за столом!» Пообещав себе больше никогда так не поступать, Данилов приготовился слушать историю Елены.Усевшись за стол с чашкой в руках, Елена начала:– Одиннадцатой бригаде дали вызов – женщина, восемьдесят два года, констатация смерти. В пятом часу утра. Игорек, конечно, удивился – можно было и до поликлиники подождать, но разные же бывают обстоятельства. Короче – прибыли на вызов. Язова он оставил в машине, а сам налегке потопал на третий этаж. Пришел, вымыл руки – ты же знаешь, какой он педант, – и пошел констатировать. «Где бабуля?» – «Вот, доктор, бабуля». Бабуля неподвижно лежит на спине, ровненько так, без складочек, укрытая одеяльцем, ручки вдоль тела, глаза закрыты. Божий одуванчик, подругому и не скажешь… Саркисян ее за руку взял, тонус мышц проверить, и в этот момент одуванчик открывает глаза и таким неожиданно низким голосом, чуть ли не басом, говорит: «Вас, иродов, пока дождешься – подохнешь!» Представляешь? Игорек чуть в обморок не упал!– Конец суток плюс фактор внезапности – можно и в обморок, – улыбнулся Данилов. – А что на самом деле было? Бабушкины родственники поторопились выдать желаемое за действительное или на Центре поводы перепутали?– Диспетчер на приеме вызовов ошиблась. Перемкнуло в мозгах. На самом деле они на «плохо с сердцем» вызывали. Пришлось Саркисяну извиняться и идти за кардиографом и фельдшером.– У Федулаева, когда он в поликлинике работал, был случай похлеще, – кивнул Данилов. – Однажды пришла к нему девчонка из заводского общежития с жалобами на боль в спине. Радикулит она симулировала весьма неумело и в пять минут была разоблачена и отпущена восвояси. С соответствующей записью в амбулаторной карте: диагноз – «Практически здорова». Через неделю Юрку на день сняли с приема и отправили на прививки. Назавтра он узнал, что вчера, когда его не было на приеме, в женскую консультацию при поликлинике обращалась та самая девица. В терминальном, можно сказать, состоянии – отеки, бледность, слабость и боли в спине. Заведующая женской консультацией заподозрила опухоль правой почки и по «скорой» пациентку госпитализировала. Затем пошла с картой к заведующей терапевтическим отделением, в котором трудился Федулаев, и подняла шум – терминальная больная была неделю назад у врача, а тот написал – «практически здорова». То ли вообще не осматривал, то ли непроходимо туп.– На Федулаева это не похоже, – заметила Елена. – Он не дурак, да и не пофигист.– Слушай дальше. Спустя дватри дня его заведующая позвонила в сто семидесятую больницу, куда госпитализировали эту девицу, и узнала, что она умерла. Онкология подтвердилась на вскрытии. Бедный Федулаев получил строгий выговор и все никак не мог понять – в чем его вина. Девчонку он осматривал, и та была в порядке. В полном порядке.Данилов сделал паузу.– Это все? – удивилась Елена.– Нет! – Данилов вытаращил глаза и заговорил громким шепотом: – Спустя две недели, во время приема, дверь кабинета открылась, и оттуда дохнуло замогильным холодом… в проеме стояла она – та самая девица, умершая в сто семидесятой больнице… Медленно приблизившись к Федулаеву, она посмотрела на него своими ведьминскими очами и сказала: «У меня температура, доктор!»– Девушка прислала в поликлинику вместо себя по своему полису какуюнибудь родственницу из ближнего зарубежья, – сказала Елена. – Я угадала?– Да ну тебя! – возмутился Данилов. – Тебе рассказывать неинтересно! Обломала мне всю кульминацию! Я только приготовился рассказать, как затрепетало Юркино сердце, как на него повеяло могильным холодом, как он увидел зеленоватое свечение над головой своей гостьи… а ты все испортила!– Она такая! – подтвердил Никита, принесший пустую тарелку. – Начнешь чтонибудь плести – сразу на чистую воду выведет!– Плетут лапти! – отрезала Елена. – Но насчет чистой воды ты прав.– А ты не хочешь вернуться на «скорую»? – спросила она мужа, когда после ужина они вместе смотрели мрачноватый английский фильм про странный экзамен без единого вопроса. – Если не хочешь работать на одной подстанции со мной, то это еще не значит, что нет других подстанций…– Дело не в этом, вернее – не совсем в этом, – ответил Данилов, не отрывая взгляда от экрана. – Ситуационные обстоятельства не позволяют мне вернуться назад. В одну и ту же воду нельзя войти дважды. Давай не будем об этом.– Может, ты и прав, – после недолгого раздумья согласилась Елена. – В старшие врачи, тем паче – в заведующие, тебя и калачом не заманишь, а работать на линии до пенсии слишком тяжело. Стационар в этом смысле предпочтительнее.– Ты совсем как моя мама! – рассмеялся Данилов, говоривший совсем о других обстоятельствах – в частности, о том, что в жизни никогда нельзя двигаться назад, только вперед. – Она то и дело заводит песню о том, что мне наконец пора образумиться и заняться настоящим делом.– Каким?– Перспективной научной работой. Так и тянет набить морду Полянскому…– Гошке?! – поразилась Елена. – С какой стати?– Плохим мальчикам свойственно бить хороших мальчиков, которых родители ставят им в пример, – серьезно объяснил Данилов. – Синдром отрицания. Вот, например, если тебе не понравится какаянибудь из Никитиных пассий, то что ты предпримешь?– Я не собираюсь вмешиваться в личную жизнь моего сына! – заявила Елена, явно гордясь собой. – И не собираюсь советовать ему, с кем он должен строить отношения, а с кем – нет!– Посмотрю, что ты скажешь через пять лет. – Данилову горячность Елены показалась немного неестественной. – В любом случае имей в виду, что мальчикам свойственно ненавидеть тех девочек, которые нравятся их мамам, и наоборот. Запомни хорошенько – тебе пригодится.– Значит, ты меня любишь потому, что твоя мама меня терпеть не может! – Елена легонько толкнула Данилова в бок локтем. – А ято думала…– Моя мать – исключение из правил! – с пафосом воскликнул Данилов, отводя взор от экрана. – Она никогда не вмешивается в мою личную жизнь! Как ты в Никитину!– Ври больше! Перемотай назад, а то я отвлеклась…– Зачем? – скривился Данилов, которому фильм уже наскучил. – Все равно вот эта арийская девушка окажется победительницей. Да вдобавок спасет все человечество от страшной угрозы. Давай лучше чтонибудь легкое посмотрим…– Неужели мы такие старые, чтобы ночами смотреть телевизор? – поддела его Елена. – Или?..– Ну что ты! – оскорбился Данилов. – Я просто пытался организовать культурную программу, чтобы ты не думала, что меня интересует только секс…Под утро Данилову приснился Полянский. Важный, даже надменный, облаченный в черную бархатную мантию и академическую шапочку с кисточкой, закадычный друг сидел на высоком стуле, размерами больше напоминающем трон, хмурил брови и настороженно озирался по сторонам.– Ты чего, Игорь? – спросил у него Данилов, совершенно не удивляясь необычному наряду Полянского.– Ищу смысл жизни, – ответил тот. – Ты его случайно не видел?– В моей жизни никогда не было смысла, – признался Данилов. – Я его и не искал никогда.Полянский оглушительно расхохотался. Черты его лица начали расплываться.– Что с тобой? – воскликнул Данилов.В этом своем сне он был не таким как в жизни – впечатлительным, какимто взволнованным и очень непонятливым. – Я не Игорь! – Полянский превратился в Татьяну Федоренко. – Меня зовут Таня, и я хочу с тобой дружить.– Таня? – переспросил Данилов. – А где Игорь?Федоренко неожиданно взмыла в воздух и попыталась спикировать на Данилова. Он еле увернулся…– Вовка! – тормошила его Елена. – Тебе что, кошмар приснился? Или наоборот – эротический сон? Лягаешься, пихаешься и зовешь какуюто Таню. Я уже ревновать начала – со мной ты никогда не был таким горячим…– Ты бы тогда не выжила, – ответил Данилов, переворачиваясь на другой бок: надо было выспаться перед суточным дежурством, которое началось небольшим скандалом. Родственники одной из пациенток, лежащей в реанимации после экстренного кесарева сечения, возжелали ее посетить всем скопом. И не просто повидать, но и накормить вкусной домашней снедью.– Я ей пирожков напекла, диетических, с капустой! – вопила мать пациентки, потрясая перед даниловским носом объемистым пластиковым пакетом. – Вкусных, домашних!Пирожки пахли так, что хотелось проглотить их вместе с пакетом.– Доктор, ну войдите же в наше положение. – Муж пациентки все пытался сунуть в нагрудный карман даниловского халата мятую сторублевку.Две толстухи неопределенного возраста стояли чуть поодаль и сверлили Данилова недружелюбными взглядами.Он честно попытался объяснить настырным родственникам нюансы послеоперационного питания. Собеседники искренне недоумевали: о какой диете говорит доктор, оперировали ведь матку, а не желудок; и их возражения в какомто смысле были даже логичными.– Да вы сами попробуйте, что это за пирожки! – не сдавалась мать. – Я же их не просто так принесла, а с куриным бульончиком. Бульончиком так вкусно пирожки запивать. И для желудка полезно!Поняв, что людей не убедить и от них никак не избавиться, Данилов позвал на помощь медсеструанестезиста Веру Козоровицкую – женщину необъятных габаритов, отчаянную матерщинницу. С ее помощью доктор быстро оттеснил ярящихся гостей к лифту.– Я на вас жалобу напишу! – пообещал муж пациентки. – Вы еще посмотрите…– Видали мы таких! – парировала Вера и выдала столь уничижительную характеристику потенциального жалобщика, что тот стушевался и, ничего не ответив, позволил своим спутницам увести себя.– Спасибо, Вера, – поблагодарил Данилов. – Они меня почти победили.– Не за что, Владимир Александрович, – отмахнулась Вера. – Общее ведь дело делаем. Я сейчас на пост охраны позвоню и вставлю им, чтобы не пускали посторонних. У нас реанимация, а не проходной двор.– Только звони не с поста, а из ординаторской, ладно? – попросил Данилов, хорошо представляя себе, в каких выражениях Вера будет отчитывать корыстолюбивых охранников. Женщинам, лежавшим в реанимации, слушать это было совсем не обязательно.– Как скажете. – Шаркая по полу шлепанцами сорок четвертого размера, Вера отправилась в ординаторскую.Около полудня по роддому разнеслась весть о том, что завтра должна прибыть «совместная» комиссия из сотрудников Потребнадзора и Департамента здравоохранения. Очередной знакомый из Департамента предупредил Ксению Дмитриевну, и она немедленно начала действовать. Информатор говорил, что идет проверка санитарноэпидемиологического режима, а это дело никогда не обходилось без нарушений. Не одно находили, так другое…Главная акушерка Юлия Васильевна «накрутила хвоста» старшим акушеркам и старшим сестрам, призывая их немедленно устранить все имеющиеся недостатки и упущения, а, спустя полтора часа отправилась на обход роддома. Отделением анестезиологии и реанимации она осталась довольна, найдя всего лишь одно нарушение, да и то пустячное: стерлась надпись «для грязного белья» на одном из баков. Анна Сергеевна в присутствии начальства вооружилась несмываемым маркером и восстановила надпись.– Ань, утром сама еще раз все проверь, – попросила главная акушерка. – К вам они непременно сунутся.– Почему к нам? – спросил у Анны Сергеевны Данилов, когда главная акушерка ушла.– А куда же им соваться? – хмыкнула та. – По всем родовым залам пройдут, в изолятор заглянут, на кухню да в обе реанимации, детскую и взрослую. Не в рентгенкабинете же им нарушения искать.– Вот в коммерческом отделении хорошо, – продолжила Анна Сергеевна. – Там по боксам проверяющие никогда не шастают, так, для порядка пробегутся по коридору, и то не всегда… Договорные дамы не любят лишнего беспокойства.– Так это скорее развлечение, чем беспокойство.– Ладно, переживем, мы привычные. – Старшая сестра никак не отреагировала на шутку. – Хотя, надо сказать, к нам не так часто и ходят. Вот в двадцать девятом роддоме у меня подруга работает, так у них чуть ли не каждую неделю комиссии. Не умеет, значит, их главный врач со своим начальством общий язык находить. А вы, Владимир Александрович, нормы стерилизации и обработки инструментов знаете?– Ну, так… в общих чертах, – удивился Данилов: нормы стерилизации ему были ни к чему.– Пойдемте ко мне, я вам дам почитать. Наизусть заучивать не надо, но вдумчиво прочесть не помешает. Некоторые из проверяющих просто обожают устраивать экзамены на ходу…После обеда, когда выдалась свободная минута, Данилов развязал тесемки на зеленой, в тон стенам, картонной папке, выданной ему старшей сестрой, взял самую верхнюю стопку листов, скрепленных обычной канцелярской скрепкой, и добросовестно прочел первые два абзаца:«Предстерилизационная подготовка заключается в механической очистке инструментов. Рекомендуется вначале мыть весь хирургический инструмент в отдельной раковине со щетками и растворами 5 грамм стирального порошка, 20 грамм пергидроля в 1 литре воды или 200 мл 2,5%ной перекиси водорода, 5 грамм стирального порошка и 800 мл воды. Затем инструмент замачивают в таких же растворах, подогретых до 50 °С, на 15–20 минут и снова моют при помощи щетки.Рекомендуется дополнительно применять ультразвуковую обработку инструментов. С целью предварительной очистки можно использовать…»Дочитав до этого места, Данилов выматерился про себя, вернул листы на место, аккуратно завязал тесемки и отнес папку старшей сестре.– Так быстро? – удивилась та.– Я могу вдумчиво прочесть это только по приговору трибунала, – серьезно ответил Данилов. – И все равно ничего не запомню.– Все с вами ясно, – вздохнула старшая сестра. – Опять Илье Иосифовичу за всех отвечать придется.– Такая уж у него работа, – ответил Данилов и ушел. За время его отсутствия на двери ординаторской появился листок:«Правила врачебного этикета:Врачджентльмен всегда держит скальпель в правой руке, а стакан – в левой.Врачджентльмен не оперирует рыбу ампутационным ножом.Врачджентльмен всегда уступит даме гинекологическое кресло. Даже если они не знакомы.Врачджентльмен никогда не уйдет от операционного стола, не простившись с больным.Врачджентльмен, уходя домой, всегда выключает не только телевизор и свет, но и все аппараты искусственной вентиляции легких».Подобные самодельные плакатики стараниями ординаторов время от времени обнаруживались в самых неожиданных местах. Данилов не стал срывать листок – пусть повисит. Коллегам тоже не мешает повеселиться.В ординаторской пил кофе заведующий.– Привет! А я тебя поджидаю, – сообщил он Данилову, приветствуя его, словно они не виделись сегодня уже раз семьвосемь. – Скоро из оперблока переведут Лукашину тридцати двух лет, консервативная миомэктомия во время кесарева сечения. Присмотри за ней получше. Она клиентка Гавреченкова, но это не столь важно. Важно то, что ее родной брат работает в Британском медицинском центре заместителем главного врача по поликлинической работе. Улавливаешь?Данилов кивнул. Главный врач Британского медицинского центра был сыном Целышевского, «главного врача Москвы», руководившего Департаментом здравоохранения.– Странно, что при таком брате она лежит у нас, а не в Британском центре, – сказал Данилов, садясь на диван. – Там же есть понтовое родильное отделение.– Есть, и нехилое. – подтвердил Вознесенский. – На сорок или на пятьдесят коек. Очень понтовое. Только вот не уверен, что родственников сотрудников, даже из числа администрации, туда кладут забесплатно. В такой ситуации оперироваться у Гавреченкова куда дешевле. Тем более что Емеля и даром постарается, чтобы заиметь персональный выход на Целышевского через подчиненного его сына. Короче говоря – присмотри за ней, чтобы все было путем. Если нагрянет родня, когото одного в халате проведи к койке, пусть убедятся, что все хорошо. Только ничего с них не вздумай брать, даже если станут настаивать. Чувствую я, что это будет неправильно и чревато.– Я мзду не беру. Мне за державу обидно! – ответил Данилов цитатой из любимого «Белого солнца пустыни».– Нуну, – скептически процедил Вознесенский. – Кстати, не хочешь ли ты заняться научной работой? На кафедре есть подходящая тема – влияние обезболивания на лактацию. Весьма перспективная тема. Я серьезно говорю, чему ты улыбаешься?– Да так… Совпадение. Только вчера о научной работе думал. Спасибо, я буду иметь в виду.– Надумаешь – обратись к Сапожкову, он все темы ведет. Неплохой мужик. С ним надо сесть, литр съесть, по душам поговорить – и будете друзья навек. При всех своих недостатках Виталик – человек нормальный, с понятием, всегда выручит, если надо. Может обход задним числом в историю родов вписать, может советом помочь. Ты дружи с ним, всегда пригодится.– Учту, – кивнул Данилов; с доцентом Сапожковым он здоровался при встрече, на чем, собственно, их знакомство и заканчивалось.– Про чепэ у конкурентов слышал? – сменил тему шеф.«Конкурентами» в роддоме в шутку называли частную гинекологическую клинику «Панацея селебрейт», расположенную практически напротив – на другой стороне бульвара.– Владельца осудили и одного из врачей. – Вознесенский поцокал языком не то сочувственно, не то неодобрительно. – Врача – за смерть клиентки по неосторожности, а владельца – за то, что он разрешил заняться частной практикой лицу, не имеющему лицензии на этот вид деятельности. Подробности интересны?– А как же.Данилов решил тоже выпить кофе, заварил оставшимся в чайнике кипятком три ложки на кружку – свою обычную порцию, – и вернулся на диван.– Дело в общемто простое. Некая женщина, мать двоих детей, обратилась к ним для того, чтобы сделать аборт. Для сведения – у «Панацеи» в целом и у врача, который делал аборт, не имелось лицензии на произведение оперативных вмешательств. Только на консервативные виды лечения…Обычное дело: лицензию на произведение оперативных вмешательств получить гораздо труднее, чем на консервативные виды лечения. Выполнение многочисленных дополнительных требований влечет за собой лишние расходы и усложняет работу. Поэтому иногда проще и дешевле бывает ограничиться одной лишь «консервативной» лицензией. Клиенты в нюансы не вникают – есть лицензия, значит, все нормально, а с проверяющими всегда можно договориться.– …Но об этом сотрудники, понятное дело, не сказали. Короче говоря – абортмахер обезболил клиентку лидокаином, не выяснив заранее, переносит она этот препарат или нет. И что же? Не успел еще врач приступить к чистке, как у пациентки развился анафилактический шок. Капитальный такой шок, классический, как по учебнику! Ну этот деятель конечно же попытался справиться самостоятельно, хотя по уму ему надо было «скорую» вызывать, и потерпел неудачу. «Скорой помощи», когда она приехала по его вызову, пришлось просто констатировать смерть. Прикинь – в этой клинике не было нормального реанимационного набора!– Да ну?! – не поверил Данилов. – Разве так бывает?– Чистая правда. В общем, врачу дали три года условно, а владельцу – два. Тоже условно. И еще клиника должна выплатить мужу умершей приличную сумму, конкретной цифры я не знаю, в качестве компенсации, моральной и вообще. Так что скоро в этом помещении или чебуречная будет, или парикмахерская. «Панацея» уже не оправится, можно сказать, что она накрылась медным тазом. И поделом, ты как считаешь?– Поделом, – согласился Данилов. – Двух мнений тут быть не может.– Угробили ведь женщину ни за хрен собачий! – Заведующий хлопнул по столу короткопалой ладонью. – Нам в институте один из профессоров говорил, что большинство гинекологов садится в тюрьму не за свои действия, а за неуклюжие попытки ликвидировать их последствия. И ведь верно. Вызови этот врач «скорую»…– История не знает сослагательного наклонения, – вздохнул Данилов. – А вот я в новостях недавно другую историю слышал. В городе с чудным названием КаменьнаОби врачу «скорой» дали два года. И не условно, а «безусловно», с отсидкой.– Не слышал такого. Нука, расскажи! – заинтересовался Вознесенский.– Дважды за смену доктор приезжал по вызову к женщине с сильной аллергической реакцией, предлагал ей госпитализацию, но та оба раза отказывалась. Доктор не то по запарке, не то еще почему забыл получить с нее отказ в письменной форме. Когда женщина умерла, завели уголовное дело. В общем, закончилось все судом. Причем на суде муж умершей высказывался в защиту доктора, в частности подтвердил, что да, доктор предлагал его жене госпитализацию, но та отказалась. И терапию он ей оба раза проводил в полном объеме согласно диагнозу и состоянию…– Постой! – перебил Вознесенский. – Чтото я не понял. Если муж умершей защищал доктора, то с чьей подачи дело завели?– Администрация местной больницы обратилась в прокуратуру. Женщина не дома умерла, а в приемном покое. Дело в том, что когда ей стало совсем плохо, она «скорую» вызывать не стала, а в сопровождении мужа доехала до больницы на такси. Муж на суде говорил, что покойница просто постеснялась вызывать «скорую» в третий раз и решила госпитализироваться самотеком.– Получается, что мужик сел на два года только за то, что не получил письменный отказ, хотя в общемто все сделал правильно. – Вознесенский встал и, подойдя к раковине, начал мыть свою чашку.– Так сложились обстоятельства… – вздохнул Данилов. Глава седьмая Комиссия В подключичную вену ставят катетер, чтобы можно было ввести пациенту нужное лекарство в любой момент, не тратя времени на поиски места для укола. Во многих реанимационных отделениях подключичные катетеры ставят всем пациентам без исключения – мало ли что может случиться.Женщине, лежавшей в отделении патологии беременности с диагнозом угрозы преждевременных родов, не повезло. Впервые попробовала заморский фрукт с ведьминским названием помело, которым ее угостила соседка по палате – и такая аллергия! До отека гортани, слава богу, дело не дошло, но лицо пациентки сильно отекло, и вдобавок она с ног до головы покрылась сыпью, которая нестерпимо зудела. Гавреченков легко убедил главного врача в том, что такую тяжелую пациентку следует перевести в реанимацию хотя бы на сутки, а то и до тех пор, пока не станет ясно, что ее состояние стабилизировалось.Любой заведующий отделением должен уметь подстраховываться – в том числе и сплавляя «острых» пациентов в реанимацию. Иначе долго в руководящем кресле не усидишь.Вознесенский, приглашенный в отделение патологии, осмотрел «аллергичку» в палате, а затем, уже более подробно, – у себя в блоке реанимации.– Поставим подключичку, – распорядился он по окончании осмотра. – Так спокойнее.Данилов, принимавший «перевод», согласно кивнул. Нередко аллергия появляется как первое звено в цепи аналогичных реакций. Врачу спокойнее, если есть гарантированный доступ в вену. Да и пациентке удобнее, когда капельницы входят в подключичный катетер – рука не немеет.Данилов вымыл руки, надел перчатки, попросил пациентку повернуть голову влево и не шевелиться и начал ставить катетер.Сначала он взял шприц с тонкой иглой и обезболил место пункции лидокаином. Выждал пять минут – не выдаст ли пациентка очередную аллергическую реакцию, – после чего взял поданный постовой медсестрой пустой десятимиллилитровый шприц со специальной «пункционной» иглой.Игла не успела еще проткнуть кожу, как пациентка попыталась взглянуть на Данилова.– Не шевелитесь! – всполошилась медсестра, стоявшая по другую сторону кровати.– Люба, придержи ее! – скомандовал Данилов, отдергивая руку со шприцем.– Извините, доктор, – вздохнула женщина, расслабляясь.– Будете пунктировать с моей стороны? – спросила медсестра.– Почему? – Данилов подумал, что ослышался.– Илья Иосифович всегда так поступает. Раз чтото помешало – лучше переделать на другом месте…Чужие суеверия иногда раздражали Данилова. Своих собственных он немного стеснялся, но избавляться от них не спешил.– А если пациент дернется в процессе интубирования, Илья Иосифович переставляет трубку в прямую кишку? – спросил Данилов таким тоном, что медсестра не засмеялась, но и не возразила. – Продолжим! Будете лежать смирно?– Да, да! – заверила пациентка.Доктор отклонил шприц с иглой так, чтобы игла входила в тело не перпендикулярно, а под углом, и направил ее под ключицей к грудине. Гдето здесь должна была проходить нужная ему вена. Данилов мог бы выполнить эту манипуляцию с закрытыми глазами – настолько хорошо он ее знал.Доктор медленно продвигал шприц, слегка потягивая его за поршень, чтобы поддерживать разрежение. Именно разрежение помогает обнаружить вену: сигналом прохождения стенки сосуда служит поступление в шприц венозной крови. Обычно вена лежит неглубоко под кожей – сантиметр, два, три. Через иглу в вену вводится проводник, похожий на толстую леску, затем иглу извлекают и надевают на проводник катетер. Катетер продвигают вперед, слегка покручивая, затем удаляют проводник, а сам катетер затыкают пробкой и фиксируют на коже лейкопластырем. «Магистраль» готова, можно пользоваться.Данилов еще не довел иглу до вены, когда пациентка вдруг вздрогнула и рывком села в постели. Сделала она это с такой силой и такой скоростью, что ни Данилов, ни медсестра не успели ничего предпринять. Шприц остался в руке у Данилова, а игла – в теле непослушной пациентки.Игла вместо вены попала в артерию и сейчас, словно пульверизатор, брызгала яркоалой артериальной кровью. Женщина поворачивалась, орошая кровью стены, Данилова и Любу, кровать, пол… Алое было везде.В первую секунду Данилов опешил, но очень быстро пришел в себя. Он резко выдернул иглу и попытался силой уложить пациентку на кровать – ранение артерии требовало срочных мер. Пациентка обеими руками оттолкнула его, соскочила с кровати, поскользнулась на собственной крови и навзничь растянулась на полу, замерев на несколько секунд – Данилов и Люба успели схватить ее под руки. Прибежавшая на шум старшая сестра взяла пациентку за ноги и помогла вернуть ее на кровать.В этот момент дверь реанимационного блока открылась, впуская главную акушерку в сопровождении трех незнакомых Данилову женщин. Было нетрудно догадаться, что это и есть обещанная комиссия.– Что тут происходит? – удивилась главная акушерка.Даже в родильном доме, где, казалось бы, ко всему привыкаешь, такое можно увидеть нечасто: трое сотрудников, в разной степени перепачканные кровью, удерживают на кровати брыкающуюся женщину, тоже всю в крови. И все декорации забрызганы алым. Через иглу вытекло не так уж и много, но «эффект поражения» был впечатляющий.– Работаем, Юлия Константиновна, – недружелюбно ответил Данилов. – Чем бы другим занимались – такого переполоха бы не устроили. Люба, фиксируй ее поскорее!Он навалился на пытающуюся освободиться женщину с таким расчетом, чтобы не надавить ей на довольно большой уже, семимесячный, живот.Люба сноровисто привязала руки пациентки к бортам кровати широким бинтом.– Давайте не будем мешать, – сказала одна из незнакомых Данилову женщин, и гости ушли, неслышно закрыв за собой дверь.Старшая сестра, убедившись, что пациентка успокоилась, заспешила к выходу.– Халат смените, Анна Сергеевна! – крикнул ей Данилов: старшая медсестра испачкалась меньше остальных, но с полдюжины пятен на ней было.– Потом, потом! – отмахнулась Анна Сергеевна, явно торопясь догнать ушедших.Данилов скептически посмотрел на лежащую на кровати пациентку. Та, судя по ее взгляду, находилась в полном сознании.– Вы помните, как вас зовут и где вы находитесь?– Оксаной меня зовут, – вздохнула та. – А нахожусь я в роддоме. У меня под утро аллергия случилась, потому меня сюда и перевели…– Прекрасно, память в порядке! – одобрил Данилов. – А чего ради, Оксана, вы такой переполох устроили?– Испугалась чегото сдуру, честно скажу – сама не знаю, что на меня нашло. Все такое чужое вокруг, вдруг страшно мне стало…– Беременная, а ведете себя как каскадер, – упрекнула Люба. – Если мы вас развяжем – не будете больше хулиганить?– Не буду, – пообещала Оксана.– Ну смотрите, верю в последний раз.Люба достала из кармана халата ножницы и освободила пациентку от пут, а Данилов внимательно осмотрел рану.Из пункционного прокола на коже сочилась кровь, припухлости в месте пункции не было. Боли не было – пациентка никак не реагировала, когда доктор прощупал кожу возле раны. Впрочем, возможно, это действовал лидокаин.– Люба, тампоны и перекись, пожалуйста!Очистив кожу от потеков крови, Данилов взял один сухой стерильный тампон, крепко прижал его пальцами к месту пункции и попросил Любу:– Срочно четыре кубика этамзилата в вену.Этамзилат – надежное кровоостанавливающее средство, которое при внутривенном введении начинает действовать уже через пять минут – то что надо.Ранение подключичной артерии при пункции считается тяжелым осложнением, но далеко не в каждом случае нужно вмешиваться сосудистым хирургам. Как правило, чтобы остановить кровотечение из поврежденной стенки артерии, достаточно консервативных мер.Пока Люба набирала в шприц физиологический раствор и этамзилат, Данилов огляделся по сторонам – ему стало интересно, чем заняты остальные пациентки реанимации. Все было нормально – одна спала, а другая с любопытством наблюдала за происходящим. Встретив вопросительный взгляд доктора, она смутилась и отвернулась к стене.– Владимир Александрович, вы что – так и будете стоять и держать артерию? Давайте давящую повязку наложим, – предложила Люба, протирая место укола тампоном, смоченным спиртом.– Не надо, – отказался Данилов. – С повязкой дольше провозимся, да и держатьто всего пять минут.– Ну, как знаете.Люба медленномедленно ввела раствор в вену, затем согнула руку пациентки, оставив в месте сгиба тампон и строго сказала:– Десять минут руку не разгибать. И не забывайте, что вы обещали хорошо себя вести. А то доктор вам усыпляющий укол назначит…– Люба!!!– Да шучу я, Владимир Александрович! Уж и пошутить нельзя!Когда Данилов перестал прижимать артерию, Люба наложила на место пункции сложенный в несколько слоев бинт и зафиксировала его лейкопластырем.Чрез четверть часа Данилов окончательно удостоверился в том, что кровотечение прекратилось.– Ну что, Оксана, будем ставить катетер с другой стороны? – спросил он у женщины.– Если нужно…– Фокусов больше не будет? Или связать вас для надежности?Насчет «связать» Данилов конечно же пошутил, но пациентка приняла его слова за чистую монету.– Нет, доктор, я не шелохнусь! – пообещала она и в этот раз сдержала обещание.Как только катетер был благополучно установлен, Оксана повертела головой и радостно сообщила:– Не болит и не колется!– Так вы боялись, что будет болеть и колоться? – спросил Данилов.– Конечно, – подтвердила Оксана. – Я же видела, какая огромная была иголка.«Под наркозом «подключичку» ставить, конечно, глупо, – подумал Данилов. – Но вот глаза завязывать не мешает».В блоке реанимации появился заведующий.– Что тут у вас стряслось? – негромко поинтересовался он, подойдя к Данилову. – Кровищито…– Необъяснимые страхи при постановке катетера, – ответил Данилов. – А это сейчас ликвидируем. Я просто не хотел наводить порядок до того, как поставлю катетер с другой стороны. Вдруг еще напачкали бы.– Назначь ей часов через пять никотиновую кислоту для активации фибринолиза и гепарин по пятьдесят единиц на килограмм в сутки, для профилактики тромбоза, – велел заведующий.– Непременно, – пообещал Данилов. – Я и сам собирался.Если сразу же после перфорации артерии следует вводить препараты, увеличивающие свертываемость крови для остановки кровотечения, то немного позже настает черед лекарств, снижающих эту самую свертываемость – чтобы в месте повреждения не образовался тромб.– Как давление? – спросил Возенсенский.– Сто тридцать на восемьдесят, – доложил Данилов. Он обернулся к Любе, сидевшей на посту и сказал:– Можете наводить порядок. Я буду в ординаторской.– Да, – кивнул Илья Иосифович, – пора бы и кофея выпить.– Не кофея, а кофию, – в шутку поправил его Данилов.– Ну да, – не стал спорить шеф. – Именно – кофию. Заодно расскажу о комиссии.– Замучили?– Меня – нет, – улыбнулся заведующий. – Поняли, что с тобой, кровавым маньяком, убийцей и насильником, шутки плохи, и умотали прямиком в обсервацию, где выложились по полной программе. Сейчас выделываются в гинекологии. Пытают Борю, выясняя, когда он в последний раз заходил в свой процедурный кабинет…– И сильно зверствуют? – Данилов открыл дверь ординаторской.– Не зверствуют, но все подмечают. Широко сеть раскинули. Помяни мое слово – это последний сигнал для хозяйки. Со дня на день ее уйдут. А комиссия – это так, вроде погрозить пальцем. Возраст у Ксении пенсионный, снять ее можно без проблем, но там, – заведующий указал глазами на потолок, – привыкли перестраховываться.В ординаторской скучал доктор Клюквин, самый пожилой анестезиолог роддома. В сентябре ему стукнуло шестьдесят лет. Бурная жизнь, полная радостей и разочарований, превратила Клюквина в молчаливого, довольно невозмутимого и весьма въедливого субъекта. Коллеги любили Клюквина – он никогда не отказывался поменяться дежурствами, мог «прикрыть» чьето отсутствие на рабочем месте, с готовностью давал правильные советы, причем только тогда, когда его об этом просили. Правда, ладили с Клюквиным только те, кто не вступал с ним в политические споры. Клюквин был убежденным коммунистом, причем самого радикального толка.– Будете с нами кофе, Анатолий Николаевич? – предложил Вознесеский, проходя к чайнику. – Давайте вашу чашку…Клюквин был единственным из анестезиологов, с которым Вознесенский всегда был на «вы». Ко всем остальным заведующий обращался то так, то эдак, по настроению.– Спасибо, не хочется. – Клюквин покачал седой головой и тут же поправил съехавшие к кончику носа очки – большие, старые, с широкой роговой оправой, чиненыеперечиненые.– Надумаете – присоединяйтесь.Данилов, чтобы не терять времени, пил кофе и заполнял истории родов.– Ты мне объяснительную по этому случаю написать не забудь, – предупредил Вознесенский.– Зачем? – удивился Данилов. – Какой повод?На случай, если твоя красавица или ее родственники напишут жалобу, – объяснил Вознесенский. – Обстоятельно опиши, что она была полностью адекватна, что обезболивание ты провел, как в законе учили, и что никак не мог предугадать подобную реакцию. А я напишу докладную хозяйке…– И будут наши задницы надежно защищены, – пробурчал Клюквин, беря в руки сложенную вчетверо газету, лежавшую рядом с ним на подоконнике, и сотрясая ею. – Вот, прочтите, что пишут. В одной из пензенских больниц родственники больного с только что удаленными двумя третями желудка пришли к нему в отделение, чтобы отпраздновать перевод из реанимации. Накормили бедолагу пельменями, налили водочки, а теперь подали в суд на врачей, которые не предупредили их о том, что от такого застолья на третий день после операции можно отдать концы. Ого?– Бред! – не поверил Вознесенский. – Это же повсюду на входе висит – что можно послеоперационным больным, а что нет. Да и врачи еще до операции предупреждают.– Кого до операции предупреждали, тот благополучно помер, – саркастически скривился Клюквин. – А родственники утверждают, что они ничего не знали… Может, они и читать не умеют, ведь демократия и всеобщая грамотность несовместимы.– Работаешь – как по минному полю ходишь! – Вознесенский обернулся к Данилову: – Ты напиши и в истории и в объяснительной, что предупреждал эту дуру о том, чтобы лежала неподвижно.– Конечно, напишу, – улыбнулся Данилов, только сейчас заметив, что так и забыл переодеться. Кровь на халате успела высохнуть и стать бурой.– Владимир Александрович, сам того не желая, спас нас от комиссии, – сообщил Клюквину заведующий. – Они как его во всей красе увидели, так замандражировали и ушли восвояси.– Они же не под нас копать пришли, – пожал плечами Клюквин, – а под роддом в целом. Так какая им разница, где именно оценивать свежесть раствора хлорки для мытья сортиров? Никакой!Комиссия интересовалась буквально всем, что только можно было истолковать как нарушение. Различные мелочи, собранные вместе, выглядели весьма внушительно, позволяя сделать далеко идущие выводы. Проверяющие не пренебрегали ничем. В корзине с чистыми бахилами, предназначенными для посетителей, оказалась пара грязных. Какойто идиот на выходе перепутал корзины…Охранник был уличен в выходе на перекур без смены обуви…У одной из акушерок в отделении обсервации изпод колпака выбилась прядь волос…В журнале контроля концентраций рабочих растворов дезинфицирующих и стерилизующих средств того же отделения обнаружили подчищенную запись. Администрация неоднократно объясняла, что в случае ошибки при записи следует перечеркнуть неправильно написанное и поставить рядом подпись, а не подчищать и не замазывать…В отделении патологии беременных не смогли найти журнал учета проведения генеральных уборок…В детском отделении неправильно велась книга учета получения и расходования дезинфицирующих средств…В коммерческом отделении (комиссия, вопреки традициям и ожиданиям, сунулась и туда) чуть ли не в каждой палате вопреки строжайшим запретам хранили еду, в том числе и скоропортящиеся продукты. Родильницы ленились доходить до холодильников, стоящих возле поста…Медсестра из ЦСО (централизованного стерилизационного отделения) запуталась в методике определения скрытой крови в инструментах…Врач ультразвуковой диагностики растерялась и не смогла назвать средство, которым обрабатывалась кушетка для пациентов…Комиссия прицепилась даже к покрасневшим рукам доктора Юртаевой, заподозрив наличие неведомой кожной инфекции. Юртаева, будучи женщиной весьма сдержанной, объяснила, что вчера (да и сегодня) ей слишком часто приходилось производить предоперационную обработку рук, вот кожа и отреагировала…Акт, по объему лишь слегка уступавший «Войне и миру», писался около полутора часов. От предложенного обеда комиссия наотрез отказалась, что было очень плохим знаком для главного врача. Впрочем, после ухода проверяющих Ксения Дмитриевна не выглядела раздраженной или подавленной.– Глядишь на вас, Ксения Дмитриевна, и душа радуется, – подольстилась к ней главная акушерка.– А что бы и не радоваться, Юлечка? – ответила главный врач. – Ну пришли три дуры, ну нарыли кучу нарушений, да все это такие мелочи… Только зря воздух сотрясали да время тратили.– А мне поначалу показалось, что вы все очень близко к сердцу принимаете…– Господи! Ты как будто вчера родилась! – удивилась главный врач. – Надо же изобразить подавленность и огорчение… Проверяющие должны чувствовать, что им удалось взять тебя за жабры, тогда они быстро отвалят. Ты вон акт перечитай да подумай, что из него можно выжать. Разве что выговор, да и то под вопросом. Другое дело, если бы я метила на какоенибудь повышение – тогда бы меня это расстроило. А так… Пошли лучше ко мне, перекусим тем, что я для комиссии припасла.В кабинете Ксения Дмитриевна кивнула на почетную грамоту «За заслуги перед городским сообществом и в связи с 20летием со дня открытия», висевшую на стене, и призналась:– Когдато я гордилась наградами и переживала по поводу каждого выговора. А теперь мне все както пополам. Старею, наверное.Она почти не кривила душой.Не успела Ксения Дмитриевна выставить на стол часть припасенных деликатесов, как в дверь постучали.– Кто там такой вежливый? – громко поинтересовалась главный врач.В кабинет заглянул Гавреченков.– Ксения Дмитриевна, я к вам по поводу жалобы…– Ты жалуешься или жалуются на тебя? – перебила Ксения Дмитриевна.– Жалуются мне, – скромно потупил глаза Гавреченков.– На кого?– На приемное, Ксения Дмитриевна! Женщина поступает к нам по направлению женской консультации, госпитализация плановая, заранее согласованная со мной, а из приемного ее направляют в обсервацию…– Значит – были на то причины, Алексей Емельянович! Просто так у нас в обсервацию не направляют.– Какие причины, Ксения Дмитриевна? Я вас умоляю – все притянуто за уши! Гиперемия слизистых ротоглотки? Да если так взять…– Алексей Емельянович! – снова перебила главный врач, переходя на «вы». – Если у вас есть претензии, то потрудитесь высказать их на утренней конференции. По таким поводам бегать к главному врачу незачем! У вас все?– Нет, не все. Ведь существовала договоренность…– А что вы так волнуетесь? – Ксения Дмитриевна подошла чуть ли не вплотную к Гавреченкову и внимательно посмотрела на него. – Уж не ваша ли любимая поговорка: «Баба с возу – кобыле легче»? Так и радуйтесь, что вам с ней не возиться. Или я ошибаюсь? Может, у вас там меркантильный интерес имеется?– Да что вы, Ксения Дмитриевна! – затряс головой Гавреченков. – Никакого меркантильного интереса. Просто ведь…– Тогда иди работать, – махнула рукой Ксения Дмитриевна. – Без повода ее Гвоздев держать не станет. Получишь послезавтра свою клиентку в лучшем виде. А теперь иди с богом, дай мне пообедать спокойно. Глава восьмая Почти фатальная аспирация Перед операциями, проходящими под наркозом, пациентам запрещается есть. Очень часто им промывают желудок, чтобы тот гарантированно был пуст. Делается это не для того, чтобы желудок, случайно пронзенный скальпелем небрежного хирурга, не запачкал рану – доктора вообще не имеют привычки размахивать скальпелем, невзначай задевая все органы подряд. Например, во время операции на коленном суставе хирург вообще не приближается к брюшной полости, и тем не менее анестезиологи строго следят за тем, чтобы пациенты перед этим ничего не ели.Делается это для того, чтобы предотвратить аспирацию желудочного содержимого: чтобы полупереваренная пища пополам с желудочным соком не попала в легкие. На фоне общего «расслабления» во время наркоза содержимое желудка может попасть в рот, и уже оттуда, при вдохе – в трахею, бронхи и так далее. Хватит совсем маленькой дозы кислого желудочного сока (чуть ли не двух столовых ложек), чтобы у пациента развилась так называемая аспирационная пневмония – серьезное осложнение, часто заканчивающееся весьма плачевно. Кислота могла вызвать ожоги слизистых оболочек; от этого повышалась температура, учащалось сердцебиение, нарастала одышка и в конце концов развивался отек легких, который далеко не всегда удавалось купировать.Светлана добросовестно не ужинала и не завтракала перед операцией, мужественно перенесла промывание желудка, но после, когда постовая акушерка дала ей несколько минут для того, чтобы сходить в туалет, достала из своей тумбочки шоколадный батончик и съела его так быстро, будто участвовала в соревнованиях. Сладкое всегда успокаивало Светлану, а сейчас нервы ее были на пределе, ведь кесарево сечение с удалением миомы – дело весьма серьезное. К тому же Светлана подозревала, что миома злокачественная.Покончив с батончиком, Светлана предусмотрительно почистила зубы, после чего прочитала про себя «Отче наш» и легла на кровать. Несколькими секундами позже в палату въехала каталка, которую вели постовая акушерка и медсестраанестезист.– Лежите пока, – осадила анестезист Светлану. – Надо давление измерить.Шоколадный батончик сработал; несмотря на волнение, давление оказалось в норме: сто тридцать пять на восемьдесят.– Прекрасно, – похвалила анестезист. – Можно ехать…Операция прошла на удивление гладко. Никаких неожиданностей, никаких осложнений. Новорожденный мальчик (рост – пятьдесят три сантиметра, вес – три килограмма восемьсот грамм) сразу же завопил, показывая свою любовь к жизни.– Ну прям военный! – восхитилась операционная сестра.– Почему? – удивился Гавреченков, заканчивая осматривать матку.– Красивый, здоровенный!– Логично, – одобрил Гавреченков.Сегодня он вел себя на редкость добродушно и незлобиво, и операция проходила быстро и без осложнений. Миома, а точнее, миоматозный узел, крепился к стенке матки тонкой ножкой. Чтобы снизить риск кровотечений, Гавреченков вколол в основание узла питрессин – препарат, сужающий кровеносные сосуды.Захватив ножку узла зажимомкоагулятором, Емеля выждал пару минут, чтобы коагуляция прошла как следует, после чего левой рукой покрутил узел, одновременно надсекая ножку узла ножницами, которые держал в правой руке. Не прошло и двадцати секунд, как красный блестящий миоматозный узел шлепнулся в отдельный лоток. После операции его ткани отправят на гистологическое исследование, чтобы узнать, есть ли злокачественные изменения.– Ну как там дела, Фаина Равильевна? – спросил Гавреченков у анестезиолога Ахметгалиевой, которой во время операции не сделал ни одного замечания.Язык доктора Ахметгалиевой был острее бритвы. На необоснованное замечание она могла спокойно ответить нечто вроде: «Если вы такой умный, чего ж в анестезиологи не пошли?» Однажды Гавреченков в раздражении назвал ее дурой. Ахметгалиева громко, чтобы все расслышали, ответила, что Алексей Емельянович – самовлюбленный мудак, и посоветовала ему впредь срывать раздражение на жене, а не на коллегах. С тех пор Гавреченков был с ней неизменно корректен.В реанимации Светлане досталась кровать, ближняя к сестринскому посту. Данилов с Ахметгалиевой совместно осмотрели пациентку; к концу осмотра она открыла глаза, обвела врачей мутным взглядом и попыталась сесть.– Лежите, лежите, Светлана Александровна, – забеспокоилась Ахметгалиева, пытаясь удержать пациентку за плечи.Та подчинилась и захотела чтото сказать, но вместо этого всхлипнула, а потом извергла изо рта темнокоричневую массу.– Желудочное! – всполошилась Ахметгалиева, решив, что у пациентки кровотечение. – Отсос, быстро!Вместе с Даниловым они повернули Светлану на левый бок. Ахметгалиева придерживала ее, а Данилов, обернув указательный палец вафельным полотенцем, висевшим на спинке кровати, быстро очистил рот пациентки от рвоты, а затем очистил ее рот электрическим отсосом.– Вера, давай сотку аминокапроновой кислоты и десятку глюконата кальция в вену! – крикнула Ахметгалиева. – Алла! Два кубика викасола и пузырь со льдом!Желудочное кровотечение – дело серьезное. Нужно как можно скорее принять меры и, если потребуется, срочно перевести больную из роддома в хирургическое отделение.– Подождика, Фаина! – Данилов внимательно изучил испачканное полотенце, поднес его к носу, поморщился и заключил: – Это полупереваренный шоколад, а не кровь!– Светлана Александровна, вы ели перед операцией?! – ужаснулась Ахметгалиева.– Ела, – простонала пациентка и зашлась в приступе кашля.– Вот ведь! – Ахметгалиева запнулась в поисках подходящего слова, но, не найдя его, просто махнула рукой. – Предупреждай не предупреждай…Данилов приподнял изголовье кровати, подождал, пока Светлана откашляется, а медсестры оботрут влажными салфетками ее лицо и поменяют испачканную наволочку, и распорядился:– Лежите на боку, самостоятельно вставать не пытайтесь. Если чтото надо – говорите сестрам. Вы меня поняли?– Поняла. – Лукашина откашлялась, проснулась окончательно и выглядела неплохо для человека, только что перенесшего полостную операцию.«Может, пронесет, – подумал Данилов. – Дайто бог».– Скоро у вас начнет болеть живот, – предупредил Данилов. – Это нормально. При кашле боль может усиливаться. Если боль будет сильной – скажите, я назначу обезболивающий укол. Но злоупотреблять этим не стоит.– А когда мне принесут ребенка?– Только после перевода в отделение, – сказала Ахметгалиева. – Но вы не волнуйтесь – с ним все нормально. Прекрасный здоровый мальчик.– Спасибо, – вздохнула молодая мать и спросила встревоженно: – А от кашля швы не разойдутся? Я слышала…– Не разойдутся, – заверил Данилов, – к тому же много кашлять я вам не дам. А теперь – отдыхайте.В ординаторской они обсудили назначения, полностью сойдясь во мнении на том, что терапию аспирационной пневмонии следует начать прямо сейчас, не дожидаясь развития осложнений.– Лучше перестраховаться, чем потом ходить на вскрытие, – подытожила Ахметгалиева.Закончив с писаниной, она еще раз осмотрела Светлану, обращая особое внимание на дыхание пациентки, и, вернувшись в ординаторскую, предложила Данилову:– Может, я останусь? Пригляжу за ней.– Иди домой, – ответил Данилов. – Я справлюсь. К тому же я здесь не один, сегодня шеф дежурит.Анестезиологи дежурили по двое, чтобы, пока один дает наркоз на срочной операции (плановых операций в вечернее и ночное время не проводят), другой бы мог обезболивать роды, наблюдать за больными, лежащими в реанимации и при необходимости реанимировать их. Нередко приходилось вызывать подкрепление – обычно на зов являлся сам заведующий отделением, благо он жил неподалеку. Илья Иосифович приезжал сразу, а если был немного навеселе, то благоразумно вызывал такси, а сам, пока ждал машины, принимал народное отрезвляющее средство: несколько капель нашатырного спирта в стакане воды и холодный душ. В роддоме он появлялся бодрым и свежим, как человек, спокойно проспавший целую ночь.– Я вечерком позвоню, – пообещала Ахметгалиева. – Не расслабляйся тут.– И вам не болеть, – ответил Данилов. – Не психуй, все будет хорошо. К Вознесенскому не ходи, я сам ему все сообщу. Дежурство ведь уже началось.Он прекрасно понимал состояние Фаины. Аспирационная пневмония, если она возникнет, вместе со всеми своими неблагоприятными последствиями автоматически становилась виной анестезиолога, готовившего пациентку к операции. Последствием халатности. Анестезиолог обязан правильно подготовить пациента к наркозу, правильно дать наркоз и правильно вывести из наркоза. И тот факт, что неразумная, но казавшаяся такой адекватной пациентка перед самой операцией тайно слопала шоколадку, будучи предупрежденной о недопустимости подобного поведения, ничего не менял. Или обеспечь чистоту желудка, или промывай его перед самой укладкой на операционный стол. С другой стороны, от малоприятной процедуры у пациентов может подняться артериальное давление, и потребуется некоторое время, чтобы его снизить… Нет однозначных решений.Узнав от Данилова о произошедшем, заведующий отделением схватился за голову и длинно выматерился – благо дело было в ординаторской.– Вот свезло так свезло, – договорил он, слегка успокоившись. – Эта дама – очередная клиентка Гавреченкова. Теперь он с нас живых не слезет…– Да весь роддом заполнен клиентками Гавреченкова! – пошутил Данилов.– Наш пострел везде поспел, – махнул рукой Вознесенский. – Вот так всегда…Заведующий умолк, не развивая тему дальше.– Как – всегда? – поинтересовался Данилов.– Стоит мне отказаться от какогонибудь стоящего предложения, и сразу же случается какаянибудь фигня. Да еще и с гавреченковской клиенткой! Он же, паскуда, всех нас заложит с потрохами, чтобы себя обелить! Сподобились! Ладно, пошли смотреть вашу тетку.Осмотр показал неприятное. Число дыхательных движений в покое равнялось двадцати пяти, сердцебиение участилось до ста ударов в минуту, «носогубный треугольник» отливал синевой.– Чтото мне дышится тяжело… – пожаловалась Светлана.– Синдром Мендельсона, – заключил Илья Иосифович, выслушав влажные хрипы в легких. – Все признаки налицо.– При чем тут Мендельсон? – озадачилась пациентка, явно полагая, что речь идет о композиторе.– Ни при чем, совсем ни при чем, – вздохнул Илья Иосифович. – Эх, дорогая моя, наделала же дел ваша шоколадка! Будем теперь вас от пневмонии лечить! Аллочка! Поставька Светлане Александровне градусник!Схему лечения заведующий менять не стал.– Всего достаточно, – сказал он, ознакомившись с назначениями. – Пока достаточно. Три с половиной часа, говоришь, прошло?– Уже почти четыре.– Нуну!Несмотря на то что практически весь вечер Данилов занимался только Светланой, отека легких избежать не удалось.Он развился в считаные минуты – вскоре после очередного осмотра любительница сладкого, полусидевшая в кровати, вдруг посинела, захрипела, забулькала и стала судорожно заглатывать воздух перекошенным и посиневшим ртом. Монитор, к которому она была подключена, отреагировал на резкое повышение числа дыхательных движений и сердечных сокращений и тревожно запищал.Данилов, записывавший свой обход в историю родов, пулей выскочил из ординаторской. Диагноз он поставил на расстоянии.Отек легких – это скопление жидкости в легочной ткани. Кислота желудочного сока растворяет стенки капилляров легких, из них выпотевает вода, которая мешает пациенту дышать. (Впрочем, у отека легких может быть множество других причин.) Жидкость из легких следует убрать как можно скорее, чтобы восстановилось нормальное дыхание. Кто не успел это сделать – загубил пациента.Данилов быстро интубировал пациентку, вставив трубку ей в трахею при помощи ларингоскопа – направляющего инструмента с лампочкой на конце. («Не уверен – не засовывай, не спустил – не вынимай!» – гласит старое правило, предостерегающее как от ошибочной установки трубки в пищевод вместо трахеи, так и от поспешного извлечения ее без спуска воздуха в фиксирующей манжете.) По трубке в легкие пошел кислород, смешанный с парами спирта (спирт нужен был, чтобы погасить пену, образующуюся при отеке легких). Данилов надул шприцем манжету, слегка потянул за трубку, убеждаясь, что она надежно зафиксирована, и попросил:– Алла, возьми, пожалуйста, у меня в левом кармане ключи и принеси ампулу морфия.Наркотические и сильнодействующие препараты, передаваемые по дежурству, хранятся в сейфе, ключ от которого дежурный врач должен иметь при себе. По инструкции, открывать сейф, доставать медикаменты и убирать на место использованные ампулы дежурный врач должен только лично – но как ему было отойти от пациентки, например, в такой ситуации?Не прошло и минуты, как Алла сделала инъекцию в подключичный катетер. Светлана задышала ровнее, перестала жадно заглатывать воздух ртом и стала тише хрипеть.Наркотические анальгетики, такие как морфий, при отеке легких не только купируют возбуждение, но и расширяют вены, снижая нагрузку на легкие, а еще немного расслабляют дыхательную мускулатуру, что тоже помогает нормализовать дыхание.Нитроглицерин в капельнице, чтобы как следует расширить периферические сосуды и оттянуть жидкость от легких… Мочегонные, чтобы вывести часть жидкости наружу… Продолжать подачу кислорода…Спустя полчаса хрипы в легких заметно уменьшились, пациентка задышала спокойно, хоть и немного чаще, чем хотелось бы; сердце стало биться медленнее и ровнее.– Пока трубку не сниму, рано, – сказал Данилов, правильно истолковав умоляющий взгляд женщины. – Полежите так. Я сейчас вернусь.Он поспешил в ординаторскую, чтобы убрать в сейф пустую ампулу морфия, после чего вернулся на пост, поближе к Светлане, и прямо здесь стал заполнять историю.Назначая наркотики, нельзя откладывать на потом их документальное обоснование. Проверка из Госнаркоконтроля может нагрянуть в любое время, хоть днем, хоть ночью. И если какихто препаратов недостает, а записи об их назначении отсутствуют, то врач, допустивший подобное, может запросто сесть в тюрьму. Так же точно опасна и пустая ампула, найденная не в сейфе, где ей положено быть, а в кармане у врача.– Алла, отнесите, пожалуйста, историю Илье Иосифовичу на подпись. Он должен быть у себя, – попросил Данилов сестру и начал внимательно прослушивать невезучую любительницу сладкого.Аускультативная («слуховая») картина в легких была обнадеживающей – умеренное количество хрипов в нижних отделах с обеих сторон. Дело явно шло на поправку, но торжествовать было рано. Нарушенная проницаемость порой восстанавливается очень плохо, и отек возвращается, стоит только снизить интенсивность терапии.Данилов успокоился лишь в шестом часу утра, когда смог с полной уверенностью сказать самому себе, что угроза миновала. Помимо возни с отеком он несколько раз ходил на консультацию в отделения, наблюдал остальных пациенток реанимации, спускался по просьбе заведующего в обсервационный родовой зал и в приемный покой, где только что доставленная по «скорой» роженица внезапно потеряла сознание.«С одной стороны, хорошо – под крышей, не на улице. Светло, тепло и сухо, – подумал Данилов, усаживаясь на диван в ординаторской с чашкой горячего кофе. – С другой, на «скорой» работаешь с одним пациентом, не разбрасываясь».Исключения конечно же бывали – на тех же автомобильных авариях приходилось оказывать помощь сразу нескольким пострадавшим, – но подобные случаи были редки.С докладом на утреннюю конференцию положено идти старшему из дежурных анестезиологов. Другой остается в отделении – передавать дежурство следующей смене.Илья Иосифович вернулся с конференции злой, как стая голодных собак.– Сиди и молчи, если дело тебя не касается! Зачем подливать масла в огонь? Радуйся, что не твой косяк разбирают, и не занимайся провокациями. Не при Сталине живем, слава богу!– Подробности будут? – спросила Ахметгалиева.– Будут! Это должен знать каждый. Короче говоря – оказывается, Фаина, ты взяла на операцию обожравшуюся шоколада тетку, чтобы испортить впечатление от работы золотых рук нашего роддома – господина Гавреченкова! Так сказал Емельяныч. И сразу же добавил, что не исключает и моего участия в этой попытке его дискредитировать. Хорошо, что хозяйка сразу же поставила его на место. Представляете, что будет с нашим роддомом, если этого дятла назначат главным врачом?– У него есть к тому все задатки, – сказал Данилов. – Но это просто страшно представить. Лучше думать о чемнибудь приятном.– Родственники нашей сладкоежки так и не звонили? – поинтересовался Вознесенский.– Нет, – ответил Данилов.– Странно, – удивилась Ахметгалиева.– Фаина, ты как вчера родилась, – развел руками Вознесенский. – Элементарных вещей не сечешь. Они звонят Гавреченкову и от него получают информацию. Можете представить, насколько она искажена. Ладно, пойдемте на обход и разбежимся по делам.Перед тем как отойти от кровати Светланы, заведующий отделением попросил: – Вы уж, Светлана Александровна, расскажите родственникам все, как было на самом деле. Что Фаина Равильевна предупреждала вас насчет приема пищи перед операцией, что желудок вам промыли, чтобы там совсем ничего не осталось, а вы потом взяли и тайно нарушили. А то ведь к нам вопросы будут, а мы же не виноваты.– Скажу, скажу… – часто закивала Светлана. – Скажу, что я, дура, во всем виновата. Вы уж простите меня пожалуйста, – столько хлопот вам доставила. Думала – шоколадка маленькая, не повредит. – Виноватая улыбка, печаль во взоре. – А вопрос можно?– Давайте, – разрешил Вознесенский.– Скажите, а почему вы вчера после осмотра Мендельсона вспоминали?– Синдромом Мендельсона называют ваше осложнение – аспирационную пневмонию. А что это вас так заинтересовало?– Я думала, это вы намекаете… – после недолгого колебания призналась пациентка. – Ну, в отношении похоронного марша Мендельсона…– Вопервых, марш Мендельсона – это свадебный, похоронный написал Шопен, – вздохнул заведующий. – А вам сильно повезло: в легкие попали буквально считанные капли рвотных масс. Если бы больше, то еще неизвестно, какой бы был исход. Глава девятая Китайский эффект – Эта история, описанная в международном журнале акушерства и гинекологии, произошла в двухтысячном году в Мексике. Некая дама, находящаяся на последнем месяце беременности и проживающая в глухом захолустье, где не было ни врачей, ни акушерок, в одиночестве промучившись от схваток более двенадцати часов, решила сделать самой себе кесарево сечение. Это были далеко не первые роды, но предыдущие закончились смертью ребенка, и ей очень хотелось родить здоровое дитя, пусть и ценой собственной жизни. Дама выпила спиртовой настойки, взяла кухонный нож и справа от пупка с трех попыток сделала разрез от нижнего края грудной клетки до лобковой кости…Данилов замолчал, подцепил палочками кусок свинины, макнул его в соус и отправил в рот. Доктора за едой часто говорили об операциях, об осложнениях и прочих неаппетитных вещах – ничто не отвращало их от пищи. Особенно когда вокруг было так красиво – резные перегородки между столами, китайские пейзажи и циновки с драконами на стенах, красные бумажные фонари, – а еда выглядела очень, очень вкусно.– Ловко ты управляешься палочками! – позавидовал Полянский, пятью минутами раньше попросивший у официанта вилку.Ножи в китайском ресторане были не в чести – все блюда подавались уже нарезанными на кусочки. К китайцам Данилова затащил Полянский, уже полгода пылавший страстью к азиатской кухне.– Я практик, – ответил Данилов. – Привык работать руками. А ты теоретик. Потом – так гармоничнее. Кстати, давно хотел спросить: а почему ты, сотрудник Института питания, предпочитаешь вредную китайскую кухню, где почти все жарится в растительном масле, полезной японской?– Да потому, что китайская вкуснее, – не раздумывая, ответил Полянский. – А что вредно и что полезно, это еще бабушка надвое сказала. Ты давай досказывай свою байку, описанную в иностранном журнале. Разрезала она себе живот, и что дальше?– Затем она, не торопясь, вскрыла матку, случайно перфорировав при этом кишечник, – Данилов понизил голос, чтобы специфическая врачебная застольная беседа не портила аппетит другим посетителям, – извлекла живого мальчика, перерезала ножницами пуповину и…ненадолго потеряла сознание. Когда пришла в себя, то крепко перевязала живот какимито тряпками и стала звать на помощь. Ктото наконец ее услышал, что ли, – в общем, через несколько часов приехал то ли врач, то ли местный коновал, то ли парамедик, который на дому зашил рану поверху и госпитализировал эту партизанку. В стационаре ее зашили уже не сикосьнакось, а нормально, полечили от перитонита и… выписали домой в удовлетворительном состоянии. Вот как бывает! Это единственный подобный случай, аналогов нет.– Да уж! – восхитился Полянский. – Гвозди бы делать из этих людей…– Стало бы в мире нехило гвоздей! – докончил Данилов, заедая свинину маринованным имбирем.Некоторое время ели молча, потом Полянский спросил:– Ты в курсе последнего приказа?– Какого? – Данилов поднял руку, привлекая внимание официанта, и, когда тот подошел к их столику, указал глазами на опустевший графинчик.Официант взял графинчик, поставил его на поднос, ушел, немедленно вернулся с полным таким же, разлил в стопки, стоявшие перед врачами, душистое вино нежножелтого цвета и поинтересовался:– Чтото еще?– Пока нет, – ответил Данилов, окидывая взглядом стол, уставленный плошками разных размеров.– Потом закажем фондю покитайски, – объявил Полянский.– Это как? – Данилов считал фондю не то швейцарским, не то французским, но в любом случае исконно европейским блюдом.– Увидишь, если съешь все, что уже принесли, – обнадежил Полянский. – Я говорю про приказ об утверждении квалификационных требований.– Так он еще летом вышел, разве нет?– Да, но его мало кто читал… Вот ты читал?– Нет, – мотнул головой Данилов. – Но в целом представление имею. Если раньше из одной специальности в другую можно было переквалифицироваться за три с половиной месяца, то сейчас придется проходить ординатуру. Не знаю, насколько это обоснованно…– Но абсурдно – наверняка! Я был в Питере на конференции, так там главному онкологу и главному ревматологу для получения сертификата пришлось срочно идти на переквалификацию. Люди, которые, собственно, и организовывали эти службы, сами были без корочек. Прикинь, получается, что на курсах они читали лекции сами себе, потому что далеко не первый год уже занимались переподготовкой по своим специальностям! Абсурд?– Абсурд, – подтвердил Данилов.– Теперь быстро переквалифицироваться на диетолога могут лишь врачи общей практики, педиатры, терапевты и гастроэнтерологи. Всем остальным – хрен! Извольте в ординатуру! Нет, я не говорю о рентгенологах и акушерах. Но почему нельзя из гериартрии или восстановительной медицины? Вот скажи – ты как врач «скорой помощи» с анестезиологическим уклоном в кардиологии разбираешься?– Что за вопрос? – Данилов даже немного оскорбился. – Конечно, разбираюсь. И неплохо.– Так вот – тебе в кардиологи можно попасть только через ординатуру. А врачам общей практики и терапевтам – можно через курсы. Где логика?– Давай выпьем за то, чтобы нам никогда больше не пришлось переквалифицироваться, – предложил Данилов, поднимая стопку. – Жить надо основательно, без суеты.– Давай, – согласился Полянский.Они медленно опустошили стопки.– Хорошо! – констатировал Полянский.– Великолепно, – поправил его Данилов.– Вовка, а когда ты меня на свадьбу позовешь? – хитро прищурился Полянский. – Хочется, знаешь ли, большого, шумного праздника.– Белое платье невесты, малиновый пиджак жениха, каравай, швыряние букета, оглашение списка подарков… – задумчиво протянул Данилов. – Боюсь, что не смогу предложить тебе такого удовольствия. Максимум – торжественный ужин в узком кругу.– А чем торжественный отличается от неторжественного? – полюбопытствовал Полянский.– Игорь, я тебя не узнаю! – Данилов, словно заправский китаец, пощелкал палочками. – На торжественном ужине я буду в костюме и при галстуке.– Я думал увидеть тебя в этом прикиде только в гробу!– Ты ошибался. Это случится раньше.– Так когда же? Я насчет торжественного ужина.– Наверное, уже в будущем году. Вот подкоплю деньжат, справлю костюм и женюсь.– Вова! Откуда в тебе это посконносермяжное «справлю»? Ты прямо как дореволюционный мастеровой!– Ну не всем же князьями быть, – усмехнулся Данилов. – Это ты у нас Игорь, князь Полянский, – поддел он лысого круглолицего невысокого Полянского.– А тебя в институте, если кто забыл, звали Крокодилом Геной… – напомнил Полянский.– Никогда меня не звали крокодилом, не ври. – Данилов расправился со свининой и перешел к курице, приготовленной так, что она больше походила на телятину. – Но насчет свадьбы не сомневайся – без тебя не обойдется. Надеюсь на ответную любезность.– Ну уж нет. – Полянский потешно затряс головой. – Я уже переступил ту грань, за которой не хочется ломать налаженный быт. В холостяцкой жизни есть много преимуществ, друг Горацио, которые и не снились женатым мудрецам. Хотя тебе я искренне завидую. Белой завистью. И очень рад, что у вас с Еленой все хорошо.– У нас все естественно, – поправил Данилов, суеверно постучав по деревянной столешнице. – Не надо притворяться, не надо врать, не надо строить предположений и увязать в подозрениях. Обычная скучная обывательская жизнь, которая мне неожиданно стала нравиться.– Анекдот хочешь?– Хочу.– Патологоанатом и реаниматолог захотели отпраздновать День медика. Взяли водку и закуску и стали думать, где устроить застолье. Реаниматолог предложил: «Пошли ко мне?» Патологоанатом ответил: «Давай лучше ко мне. Боюсь я твоих, ведь они иногда шевелятся», – заржал на весь зал Полянский.Впрочем, на него никто не обратил внимания.– Этот анекдот мне рассказал Сережка Беляев на втором курсе, – сообщил Данилов. – Есть ли что посвежее в твоих запасниках?– Найдем! – пообещал Полянский и взмахом руки подозвал официанта: – Принесите нам, пожалуйста… – и закончил заказ длинным китайским словом.– Ты обещал фондю, – напомнил Данилов.– Оно и есть.Неведомое блюдо оказалось тончайшими ломтиками свинины, почти прозрачными на свет, которые полагалось на пару секунд опускать в котел с кипящим бульоном, затем обмакивать в несколько соусов и тут же съедать. Переносная жаровня с котлом, стоящая посередине стола, делала застолье уютным, почти домашним, а ритуал приготовления еды был интересным сам по себе.– Классная штука! – похвалил Данилов. – И процесс, и само блюдо выше всяких похвал!– Рад, что понравилось, – не переставая жевать, ответил Полянский.Некоторое время они ели молча.– Освоился уже на новом месте? – спросил Полянский. – Или нет? Я смотрю – про «скорую» ты рассказывал много, а про роддом молчишь. Или с вас там подписку о неразглашении берут?– Да нет, просто нечего рассказывать.– Так уж и нечего? – не поверил Полянский.– Ну да. Обычная врачебная работа. Хотя… – Данилов помолчал с минуту и продолжил: – Ты прав. На «скорой» была моя жизнь, а в роддоме – только работа.– Это закономерно, тогда ты был холост, а теперь у тебя есть семья…– Нет, дело совсем не в этом. Дело в отношении, в чувстве, с которым я шел на работу. На «скорую» я шел как домой, а сюда – чисто на работу… Как бы это объяснить…– Да я понимаю, – погрустнел Полянский. – С подобным чувством – на работу – я хожу в свой институт. А парутройку раз в год езжу в шестьдесят пятую больницу, где когдато совмещал лаборантом. Езжу как к себе домой, несмотря на то, что прошло столько дет… Хотя люди везде одинаковые.– Да не в людях дело, а в том, как они относятся друг к другу! – Внезапный приступ головной боли сделал Данилова раздражительным. – На «скорой» вокруг меня были товарищи по работе, а здесь – сослуживцы.– Помню твоих товарищей, – сыронизировал Полянский. – Одного ты кипятком ошпарил, другому чуть челюсть не своротил… Как же.– Дурак ты, Гоша, и лечиться тебе уже поздно, – ответил Данилов.Он вытащил из кармана блистер пенталгина, выдавил на ладонь две таблетки, закинул их в рот и запил водкой.– Силен мужик! – покачал головой Полянский. – И не развезет?– Нет. Только голова перестанет болеть. Можешь не волноваться – тебе не придется доставлять меня домой. К тому же ты не знаешь, где я теперь живу.– Это не мое упущение, а твоя недоработка.– Согласен. На Новый год приглашаю тебя в гости. Можешь взять с собой подружку, только выбирай поумнее…– Я лучше один приду. Так надежнее.– Договорились. Познакомлю тебя с Никитой…– Слушай, можно нескромный вопрос?– Подожди, пока официант уберет жаровню, – и задавай, – серьезно сказал Данилов.По знаку Полянского жаровня была убрана и ее место занял медный чайничек, стилизованный под старину и оттого выглядевший малость обшарпанным. Полянский опасливо покосился на чайничек и продолжил:– Скажика, каково это вдруг взять и оказаться папашей великовозрастного мальчика? Любопытно мне.– Игорь! – Данилов погрозил другу пальцем. – Признайся – ты собираешься жениться и у нее есть ребенок! Я угадал?– Нет, – твердо ответил Полянский. – Спрашиваю из чистого любопытства.– Тогда из чистой откровенности отвечаю – а хрен его знает. Я пока так и не понял.– Ну а какие отношения сложились?– Мирные. Я его не учу жизни, а он не вспоминает о том, как хорошо было без меня. Так и живем. По выходным иногда ходим в кино или в боулинг. Задушевных тайн друг другу пока не поверяем, да и вряд ли соберемся это делать.– А он не является для тебя… Ну, глядя на него, ты не ревнуешь Елену к ее бывшему мужу?– Ты явно пересмотрел отечественных сериалов, – поставил диагноз Данилов. – И явно подумываешь о женитьбе, что бы ты об этом ни говорил. Каким образом я должен ревновать Елену к ее бывшему мужу, если сейчас она живет со мной, а с ним не видится и не слышится?– Ладно, замнем. Голова прошла? – Полянский разлил остаток водки по стопкам.– Почти.– Тогда давай выпьем за то, чтобы все наши желания исполнялись…– …правильным образом! – закончил за него Данилов, поднимая свою стопку.– Совсем забыл! Угадай, кого я позавчера видел по телевизору?– Президента, – не думая ответил Данилов.– Мишку Замятина! И знаешь кто он теперь? Угадай!– Хватит загадок! Хочешь рассказать – говори так.– Заместитель начальника окружного управления здравоохранения!– Замятин?! – изумился Данилов.Мишка, с которым они вместе учились и вместе же начинали работать на «скорой», был человеком в своем роде уникальным – невероятно охочим до побочных заработков и столь же невероятно ленивым. Учился он на тройки, утверждая, что лучше закончить институт с красным лицом и синим дипломом, чем наоборот.На «скорой» доктор Замятин проработал всего полгода.Обычно для того чтобы получить от пациента «личную денежную субсидию», врачу или фельдшеру, а то и обоим вместе, надо постараться. Укол сделать, капельницу поставить, кардиограмму снять, в «хорошую» больницу отвезти. Короче говоря – какимто образом угодить.Доктор Замятин не любил себя утруждать. И фельдшеров, с которыми вместе работал, тоже ничем не утруждал, за что те его очень любили. Они даже писали за него карты вызова, потому что Замятин и это ленился делать.Деньги с больных он вымогал своим, особым образом. Выбирал жертву подоверчивее и помнительнее (интуиция у него была потрясающая), разумеется – с повышенной температурой, бегло ее осматривал и заявлял:– Похоже, что у вас лихорадка Папатачи! Крайне заразная болезнь!Или – цуцугамуши. А то и вообще – пятнистая лихорадка Скалистых гор. Главное, чтобы название было неведомым, потому что неизвестное пугает сильнее.«Заразные больные» и их родственники цепенели от ужаса.– Я должен вас немедленно госпитализировать в инфекционный стационар! – продолжал Замятин. – Собирайтесь, да поскорее, а я пока запишу всех контактных…– А в больницу надолго? – этот вопрос обычно задается сразу.– Карантин – сорок дней! – привычно хмурился Замятин.Сорок дней – цифра пугающая, вызывающая в памяти всякие мрачные ассоциации.– А может, не надо? – робко интересовались жертвы. – Может, я дома полечусь? А то ведь…Их можно было понять – кому охота на сорок дней в инфекционную больницу!Далее следовала короткая, но энергичная речь доктора Замятина, посвященная врачебному долгу, который надлежит исполнять, несмотря ни на что. Даже – несмотря на мизерную зарплату. Догадливые пациенты или их не менее догадливые родственники лезли в кошельки и откупались от сорокадневного карантина посильной суммой. Меньше суммы, эквивалентной сотне долларов, обычно не давали. Нередко давали и больше, причем никогда не жаловались. Когда выздоравливали, должно быть, радовались втихую, про себя, что строгий доктор ошибся и не пришлось им зря отбывать сорокадневный карантин.Фельдшерам, разумеется, тоже перепадало от Замятина – за создание нужного фона на вызове и молчание. Фельдшеры радовались, но язык за зубами не держали, позволяя себе в курилке восхищаться необычайными замятинскими талантами. А все, о чем треплются в курилке, быстро доходит до начальственных ушей. Поначалу заведующий подстанцией отнесся к информации с недоверием, приняв ее за байку, но звонок на один из вызовов расставил все по своим местам. Заведующий вызвал доктора Замятина к себе. Мишка вел себя нагло, вину отрицал полностью и даже нахамил начальству. На следующее дежурство он уже не вышел.– Представь себе – Замятин! Собственной персоной вещал по кабельному о борьбе с очередями в поликлиниках, выписке льготных рецептов и всяком таком. А потом еще показали, как он вместе с Метлицкой, начальником управления, инспектировал только что открывшуюся поликлинику.– Талантливый проходимец, – покачал головой Данилов. – Расскажу ребятам при встрече – обхохочутся.– Он еще директором департамента станет, помяни мое слово, – предсказал Полянский.В его голосе сквозила горечь. Данилов знал причину: Игорю второй год не утверждали тему докторской диссертации. Заведующий кафедрой, академик Федосеев, недавно отметивший семидесятипятилетний юбилей, опасался конкуренции со стороны молодых и прытких.– Интересное дело, – сказал Данилов, когда официант принес счет, – никогда бы не подумал, что мы с тобой способны съесть такую прорву еды.– Китайский эффект. Всего понемножку, и без картошки, – улыбнулся Полянский, мягко, но решительно отводя в сторону руку Данилова с зажатыми в ней деньгами. – Сегодня моя очередь.Улица встретила их неприветливо: холодный и противный дождик пытался превратиться в снег.– Какая мерзость! – высказался Полянский на выходе из ресторана. – Хочу туда, где тепло.– У экваториальной Африки есть свои недостатки, – возразил Данилов, накидывая на голову капюшон. – Эпидемии, низкий уровень жизни, высочайшая смертность… Подумаешь, проблема – дождь со снегом.Они быстрым шагом, чуть ли не бегом, ринулись к входу в метро, до которого было не более ста метров. Прощаясь с Даниловым в вестибюле, Полянский, которому было удобнее ехать по кольцевой, достал из кармана дубленки сложенный вчетверо лист бумаги.– Держи, поржешь в дороге.– Что такое? – спросил Данилов, беря лист.– В Сети нашел. Тебе будет интересно.Усевшись в вагоне, Данилов развернул бумагу. Заголовок звучал интригующе: «Десять самых странных поводов для вызова «скорой помощи» из моей практики».К поводам давался краткий комментарий:«1. Доктор, подтвердите, пожалуйста, что я беременна, а то муж не верит. Время вызова – около 2х часов ночи. Супружеская пара явно после хорошего семейного скандала.2. Доктор, мне нужно срочно санаторнокурортную карту заполнить – на работе «горящую» путевку в санаторий дали. Что значит – у вас нет бланков и вы этим не должны заниматься? Разве вы не врач? Время вызова – около 2000. Трезвый, интеллигентного вида мужчина лет 45.3. Доктор, вы не могли бы помассировать мне шею? А то прихватило, а мне сейчас за руль садиться. Время вызова – 700 утра. Интеллигентная женщина лет 40–45.4. Доктор, а вы моей маме клизму не поставите? А то она меня к себе не подпускает. Время вызова – 22–00 – 22–30. Матери лет 60, дочери – 30–35. Клизма нужна омолаживающая с настоем череды или еще какойто травы.5. Доктор, а вы можете меня в аэропорт отвезти? А то у меня вещей много, в обычное такси не помещусь. Я заплачу. Время вызова – около полуночи. Мужчина лет 50, гражданин одной из среднеазиатских республик.6. Доктор, мой сын сутки не может покакать. Время вызова – около 1500. матери лет 70, пьяному сынуле – около 40.7. Доктор, вы не можете сделать мне усыпляющий укол? Так, чтобы навсегда. Время вызова – полночь. Семейная пара – разъяренная жена и муж виноватого вида. Обоим около 50. Укол захотела жена.8. Доктор, а вы мою кошечку не стерилизуете на дому? Я заплачу. Время – около 1000. Пожилая, вполне адекватная дама.9. Доктор, я вызвала вас, чтобы вы рассказали вот этому молодому человеку о вреде наркотиков! Время вызова – час ночи. Маме – гдето 40, сынуле – лет 14.10. Доктор, а вы со мной не выпьете? У меня сегодня день рождения. Время вызова – под утро. Судя по виду, мужчина неопределенного возраста праздновал свой день рождения уже вторую неделю. Разумеется, все гости давно разбежались».Девять поводов из десяти попадались Данилову во время работы на «скорой». Вот только кошку стерилизовать никто не предлагал. Зато три раза на вызове с поводом «плохо с сердцем» или «болит живот» его уговаривали сделать укол собаке. Доберману, йорку, а в прошлом году кажется, ризеншнауцеру. Глава десятая Поклеп – Доктора! – Главный врач постучала ладонь по столу, напоминая, что встреча еще не окончена. – Вчера я была на совещании в департаменте по подведению предварительных итогов нашей работы (имелись в виду московские роддома). Там обсуждали чепэ, недавно произошедшее в седьмом роддоме.Зал тут же загудел. Слухом земля полнится – многие сотрудники уже знали о том, что случилось у «соседей».– Кто в курсе – послушайте еще раз. – Ксения Дмитриевна постучала ладонью по полированной поверхности стола, стоявшего на подиуме. – Не повредит. Повторение, как известно, мать учения. Это действительно очень показательный случай, требующий особого внимания! Пример чудовищного нарушения врачебного долга, вопиющего безразличия и бездушия! Нука, прекратили разговоры!Выждав, пока все умолкнут, главный врач перешла к сути:– В седьмом роддоме погибли роженица и ее ребенок. Погибли на глазах у заведующих отделениями, дежурных врачей и ряда других сотрудников! Произошедшее совершенно не вяжется ни со статусом столичного медицинского учреждения, ни с… Короче говоря – непонятно, как такое могло произойти.– Да, поистине чудовищное происшествие! – картинно вздохнула заместитель главного врача Нижегородова, сидевшая по левую руку от Ксении Дмитриевны.– Женская консультация направила первородящую в седьмой родильный дом. Через свою подругу женщина договорилась с одной из врачей роддома, что та будет вести ее роды и вообще присматривать за ней. Никто, конечно, и не предполагал, что в итоге все закончится гибелью двух человек!Ксения Дмитриевна отпила воды из стоявшего перед ней стакана. Главный врач всегда выступала сидя и не требовала, чтобы вставали те, к кому она обращалась. «У нас не школа, а родильный дом», – любила повторять она.– Итак, роженица, у которой немного скакало давление, была госпитализирована в отделение патологии беременности. Ей было проведено полное обследование и изза узкого таза было рекомендовано оперативное родовспоможение. В субботу, когда у женщины появились боли в низу живота, один из дежурных врачей посмотрел ее и решил, что она сможет родить сама. «Личная» врач в это время отдыхала дома. Ктото из акушерок по просьбе роженицы позвонил ей, но та приехать отказалась и попросила ответственного дежурного врача приглядеть за своей подопечной…Главный врач говорила долго, разбирая подробности и обстоятельно комментируя все действия персонала. Суть истории была в том, что дежурившие в субботу и воскресенье врачи несколько раз меняли свое мнение по поводу способа разрешения родов и, непонятно почему, в итоге пошли на естественные роды, хотя в истории родов было рекомендовано (и детально обосновано) оперативное родовспоможение. По недомыслию родовую деятельность еще и простимулировали окситоцином, чего явно не стоило делать. В итоге все закончилось разрывом матки и гибелью как матери, так и ребенка.«У семи нянек дите без глазу», – говорят в народе.– В «семерке» испокон веку чертте что творится, – шепнул Данилову Вознесенский, сидевший на соседнем кресле. – Главврачи меняются как перчатки, персонал – и того чаще, все обшарпанно, запущенно, грязно…– Почему так? – столь же тихо спросил Данилов.– Место проклятое, – совершенно серьезно сказал Илья Иосифович. – Там когдато первый главный врач в кабинете повесился. С тех пор все наперекосяк и пошло…– Мистика какаято, – не поверил Данилов, совершенно чуждый мистике.– Жизнь, а не мистика. В жизни всякое бывает.– В заключение хочу еще раз призвать вас, вопервых, думать головой, а не другими местами, и не считать себя самыми умными. Особенно на дежурствах в выходные и праздничные дни. Если у вас нет уверенности, то у вас есть я, есть Валентина Владимировна, – главврач кивнула влево, – есть заведующие, есть, в конце концов, истории родов, где все написано. Поменьше самодеятельности и самодурства! Побольше ответственности! Я намерена очень скоро уйти на пенсию. Я хочу уйти с почетом, а не получить пинка под зад по вашей вине. Так что учтите: кто попробует уничтожить мою чистую мечту – тому спуску не будет!Ксения Дмитриевна обвела взглядом зал и добавила:– Все свободны.Проходя мимо главного врача к выходу, Данилов услышал:– Владимир Александрович! Прямо сейчас загляните ко мне на пару минут!– Хорошо, – откликнулся Данилов и неторопливо направился в приемную главного врача, уверенный, что Ксения Дмитриевна задержится в конференцзале надолго: то один заведующий подойдет с вопросом, то другой, то сама хозяйка попросит когото задержаться.Просьба заглянуть в кабинет означала, что разговор будет приватным, а значит, неприятным. Не те отношения были у Данилова с главным врачом, чтобы вести приятные беседы наедине.Данилова догнал Вознесенский.– Догадываешься, где прокололся?– Нет, – равнодушно ответил Данилов. – Скоро узнаю.– Нордический характер! – восхитился Вознесенский и убежал вперед.В приемной главного врача скучала кадровик Ольга Евгеньевна, по совместительству выполнявшая обязанности секретаря.– Здравствуйте, доктор, – приветствовала она Данилова. – А Ксения Дмитриевна еще не вернулась с конференции…– Здравствуйте, я подожду, – сказал Данилов и уселся на один из шести стульев, стоящих в ряд вдоль стены.– Хотите чаю? У меня есть горячий…– Спасибо, Ольга Евгеньевна, не надо, – улыбнулся Данилов. – Боюсь, что без причитающейся мне порции горячего я отсюда и так не уйду.– Вроде бы не было никаких предпосылок… – удивилась Ольга Евгеньевна.Дверь распахнулась, и в приемную вошла Ксения Дмитриевна.– Заходите, – пригласила она Данилова, проходя в свой кабинет. – Оля, если позвонит Бабаян из Потребнадзора, то сразу переключай его на Валентину. Она в курсе.В кабинете главный врач молча указала Данилову на один из стульев, стоявших вдоль длинного стола для совещаний, а сама уселась на свое место.– Владимир Александрович, – проговорила главврач суховатым и немного недружелюбным тоном, – мне поступила информация о том, что вы довольно часто конфликтуете с другими врачами роддома и, кроме того, позволяете себе вымогать деньги у больных. Это правда?– Нет, – честно ответил Данилов. – Ссориться я вообще не люблю, разве что иногда хамов осаждать приходится, но я бы не назвал это частыми конфликтами с другими врачами. Собственно говоря, кроме Александра Емельяновича у меня со всеми сложились достаточно ровные, можно даже сказать – дружелюбные отношения.– А почему Алексей Емельянович стал исключением из этого правила? Что в нем такого?– Да ничего, просто характер дерьмовый, – откровенно сказал Данилов. – Причем далеко не я один так думаю.– Вы без году неделя работает в роддоме и уже позволяете себе давать оценки старым сотрудникам, да еще и заведующим? – нахмурилась «хозяйка». – Не слишком ли вы опрометчивы в своих суждениях?– Ксения Дмитриевна, вы спросили – я ответил. – Почувствовав, что разговор сейчас уйдет в дебри морализаторства, Данилов пошел вабанк. – Можно подумать, что вы не знаете, кто такой Алексей Емельянович. Хам, истерик и подлец, вот и вся его характеристика! Он нажаловался вам на меня, так давайте я расскажу вам, как он ведет себя во время операций…– Владимир Александрович! – перебила главный врач. – Лучше не будем перекладывать с больной головы на здоровую. Я пригласила вас для того, чтобы поговорить о вашем поведении. Когда мне будет надо обсудить Гавреченкова, я приглашу его и выскажу ему свои претензии. К тому же вы совершенно напрасно думаете, что Алексей Емельянович мне на вас жаловался. Сведения поступили из других источников…«Выгораживает, – подумал Данилов. – Кому же еще, кроме Емели…»– Вы – человек новый, и для того, чтобы влиться в коллектив, вам надо уметь идти на компромиссы, уметь ладить с людьми. Пожалуйста, учтите это, иначе вам будет очень тяжело работать у нас…«Не возникай или уматывай на все четыре стороны», – перевел Данилов.– Вы произвели на меня хорошее впечатление, и мне хотелось бы, чтобы вы у нас прижились. Я прекрасно понимаю, что специфика скоропомощной работы накладывает свой отпечаток на взаимоотношения с людьми, но согласитесь, Владимир Александрович, что в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Вы хотите возразить?– Нет, Ксения Дмитриевна, не хочу. – Данилову очень хотелось возразить, но он прекрасно понимал, что возражения только спровоцируют новый виток нравоучений. – Вы абсолютно правы.Он уже понял, что главный врач распределила симпатии и антипатии еще до начала разговора и сейчас попросту озвучивала свое мнение. «Монолог дуэтом», – называла подобные беседы острая на язык Елена.– Тогда на этом мы и закончим разговор о взаимоотношениях с коллегами. – Главный врач слегка оттаяла. – Теперь о взаимоотношениях с пациентками…– Ксения Дмитриевна, – Данилов позволил себе перебить начальство, – если в общении с коллегами я могу быть немного резок, то денег и подарков я ни с кого никогда не вымогаю. И когда сами предлагают, не беру. Мне это противно. Поэтому кто бы вам чего ни сказал, по этому вопросу мы станем разговаривать так: или давайте факты, или воздержитесь от нотации. Третьего не дано.– Ну, раз так, – поджала губы Ксения Дмитриевна, – то наш разговор окончен. Надеюсь, что вы примете к сведению мои слова.– Уже принял.Данилов встал и пошел к двери. Открыв ее, он замер на несколько секунд, затем обернулся к главному врачу и сказал:– Пока люди не начинают создавать мне проблем, у них не бывает проблем со мной.– Это угроза?! – Ксения Дмитриевна даже привстала от изумления. – Вы угрожаете мне?– Нет, Ксения Дмитриевна, не вам, – покачал головой Данилов. – И это не угроза. Это предупреждение тем, кто поставляет вам подобную информацию. Всего хорошего!– До свидания, – машинально ответила главный врач.По дороге в отделение Данилов освежил в памяти всю свою недолгую трудовую деятельность в родильном доме и окончательно утвердился во мнении, что кроме Емели никому не успел досадить.У входа в отделение Данилов столкнулся с Вознесенским.– Ну что там? – не преминул спросить заведующий.– Поговорили о взаимоотношениях с коллегами и пациентами. – Вдаваться в подробности Данилову не хотелось…– В мирном ключе?– В рабочем.– Ясно, – протянул Илья Иосифович. – А кто накапал?– Не знаю, но догадываюсь.Данилов попытался обойти заведующего, но тот придержал его рукой и распорядился:– Возьми когонибудь из девчонок и иди в «обсервационный» родзал на эпидуральную анестезию.– Вы в курсе подробностей? – уточнил Данилов. – Или сначала мне одному сходить для оценки показаний и противопоказаний?– Я сам ее смотрел, – ответил заведующий. – Нормальная женщина без какихлибо сопутствующих диагнозов.– Тогда почему в обсервации?– Встала на учет в консультации и сразу же укатила на дачу, поближе к чистой экологии. Вернулась перед самыми родами. Больничный не нужен, оттого и к врачу не ходила, и анализов не сдавала.– Ясно.«Кемнибудь из девчонок» оказалась Ира, любимая медсестра доктора Данилова – организованная, сноровистая и молчаливая. Данилов, будучи человеком малоразговорчивым, не выносил болтливых напарников. Парочке словоохотливых фельдшеров на «скорой» он попросту советовал заткнуться всякий раз, когда их заносило, чем только упрочил свою репутацию грубияна. – Ира, а вы давно работаете в роддоме? – спросил по дороге Данилов. – Восемь лет, – ответила Ира. – Можно сказать – всю свою трудовую жизнь. – И как вам тут? – Безальтернативно, – улыбнулась Ира. – Я живу в двух шагах отсюда, и все недостатки роддома искупаются его близостью к моему дому. – Да, по московским меркам работать рядом с домом – великое счастье, – согласился Данилов. – И не говорите, некоторые из Бронниц к нам ездят, а ктото – с «Планерной». Уж не знаю, кому хуже. А так вообще роддом у нас неплохой, хотя меня больше всего интересует, насколько вменяема старшая сестра в том отделении, где я работаю. – Это верно. Отношения с непосредственным начальством были самым важным фактором. Данилов вспомнил, как однажды на их подстанции появился врач, приходившийся родственником комуто из заместителей главного врача «скорой помощи». Юноша был дерзким и самонадеянным. Уповая на покровительство высокопоставленного родича, он позволил себе демонстративно игнорировать заведующего подстанцией. Результат не заставил себя ждать: за какихто десять дней наглец умудрился заработать два строгих выговора с занесением в личное дело, после чего, не дожидаясь третьего и последнего, сбежал на другую подстанцию. Там он, по слухам, вел себя скромно и к заведующему относился с подобающим уважением. Понял, что с непосредственным начальством надо жить в мире и согласии. «А что, если доктор Федоренко постаралась?» – мелькнула вдруг мысль. Данилов прикинул и так и эдак и счел, что вряд ли это Татьяна. Ну поговорили, ну не договорились, но разошлись мирно, и как говорится без последствий. Ни к чему воевать. Нет, все же сколько ни думай, кроме Гавреченкова совершенно некому было настраивать главного врача против Данилова. Откровенный выпад противника вроде бы требовал принятия ответных мер, но, немного подумав, Данилов решил ничего не предпринимать. Он только пообещал себе впредь быть еще более сдержанным с Алексеем Емельяновичем. Как говорится – его не трогай, оно и не завоняет. Ну а если Гавреченков будет клеветать на него и дальше, то пусть пеняет на себя. Владимир Данилов терпелив, но не беспредельно. В родовом зале Данилова и Иру встретила доктор Рубанова. – К кому? – спросил Данилов. Две кровати были заняты стонущими роженицами. – Вот сюда. – Рубанова подошла к той, что лежала у стены. – Это наша Эсмеральда. Данилова слегка покоробило. Он не любил, когда врачи придумывали прозвища для пациентов, и уж тем более – когда обращались к ним не по имени. Было в этом чтото детсадовское. – Можно историю родов, Марина Николаевна? Рубанова принесла историю. На титульном листе Данилов в первую очередь нашел имя роженицы, чтобы обращаться к ней правильно – и едва удержался от смеха: ее действительно звали Эсмеральдой, а в сочетании с отчеством «Остаповна» это было еще комичней. Покатав на языке словосочетание «Эсмеральда Остаповна», Данилов решил, что можно обойтись и местоимением. Получив нужные сведения из истории, он задал роженице несколько уточняющих вопросов, после чего приступил к осмотру. – Доктор, а вы много спинномозговых пункций сделали? – неожиданно поинтересовалась Эсмеральда. – Много, – ответил Данилов. – Пару сотен точно. – Это хорошо… – Роженица прервалась на стон, а затем продолжила: – А многих после пункции парализовало? – Парализовало? Вы случайно не путаете обезболивание с параличом? – Нет, доктор, не путаю. Говорят же ведь, что если иглу двинуть чуть больше вперед, чем надо, то протыкается спинной мозг и… Ммыиии… – Простите, а вы кто по профессии? – спросил Данилов. – Юрист, но я не работаю… – Понятно. Значит так, Эсмеральда Остаповна! – Для того чтобы подчеркнуть серьезность своих слов, Данилов обратился к пациентке по имениотчеству. – Вопервых, вы вправе отказаться от эпидуральной анестезии. Есть и другие методы обезболивания, не связанные со спинномозговой пункцией. – Я знаааюуу… – Роженица села в кровати и уставилась на Данилова глазами, полными тоски. – Вовторых, если вам внушает сомнение мой профессионализм или не нравится моя физиономия… – Вы красивый, – перебила роженица. – Похожи на артиста Тихонова в молодости… – Спасибо за то, что под маской разглядели мою красоту, – серьезно поблагодарил Данилов. – Но потребовать другого врача – ваше право. А втретьих, пункция проводится ниже того уровня, на котором заканчивается спинной мозг. Поэтому вероятность его повреждения сведена к нулю. Вы меня хорошо поняли? Роженица молча кивнула. – Так что же мы будем делать? – То, что собирались. Простите, доктор, это у меня от излишней образованности. «От недостаточной», – подумал Данилов, но спорить не стал. Он подробно объяснил пациентке все, что следовало, особо упирая на то, как ей следует себя вести во время пункции, а затем подошел к раковине и начал мыть руки. Ира подала Эсмеральде бланк информированного согласия на пункцию, которого в истории родов не было, и попросила подписать. – Я слышала, что после тридцати пяти лет эпидуральную анестезию лучше не делать, – сказала Рубанова. – А почему? – Не в курсе, – ответил Данилов. – Считается, что этот вид анестезии хорош в любом возрасте… – Ааа! – Другая роженица истошно завопила, схватилась руками за борта кровати, поднапряглась и обдала водами не успевшую увернуться акушерку. – Чтоб тебя! – в сердцах выругалась акушерка, глядя, как воды стекают с нее на пол. – Теперь опять идти переодеваться! Ведь шла и думала – надо тут пузырь проколоть… – Шла, да не дошла! – поддела ее другая акушерка. – Теперь поздно пить боржоми… – Эх, что теперь говорить! Маша, подстрахуй, я мигом. Акушерка ушла, оставляя за собой широкий влажный след. «Хорошо, что воды не попали на наш столик», – подумал Данилов. – Чем закончилась ваша история? – спросил он у Рубановой, имея в виду недавнее самоубийство родильницы из ее палаты. – Не напоминайте, – поскучнела Рубанова. – Написала дикое количество объяснительных, два раза беседовала со следователем, выговор непременно получу… – Никто из родственников не объявлялся? – Да кому она нужна, эта шалава! – фыркнула Рубанова. – Сволочь! Нет, я все понимаю – приперло тебя самоубиться, так выпишись сначала из роддома и кидайся себе откуда захочется. Хочешь – с моста, хочешь – с любой высотки, да хоть с памятника Петру Первому! Так нет же – непременно надо у нас! Где рожаем, там и из окон прыгаем! – Начнем! – скомандовал Данилов, закончив мыть руки. – Марина Николаевна, усадите, пожалуйста, нашу пациентку. – Эсмеральдочка, садимся, свешиваем ноги с кровати… – скомандовала Рубанова. – Сейчас я помогу вам снять рубашку. Так, теперь надо согнуть спину. Или вы, Владимир Александрович, предпочитаете, чтобы женщина лежала на левом боку? – Лучше сидя. Данилов, меняя спиртовые и йодные тампоны, обработал кожу вокруг намеченного места пункции, затем взял шприц и быстро сделал местное обезболивание. – Сейчас может возникнуть жжение или ощущение давления или распирания. – Все нормально, доктор, – чуть помедлив, ответила Эсмеральда. – Никакого жжения. А что, разве уже все? – Я еще и не начинал. Это только местная анестезия. Согнитесь посильнее, пожалуйста, и не шевелитесь. – Маша! Помоги подержать! – Рубанова кликнула на помощь акушерку. Та подошла и встала с другого бока, положив одну руку на плечо роженицы. – Еще немного согнемся, доктору удобнее будет, а чем удобнее, тем быстрее… – Руку ниже не опускайте, – предупредил Данилов, опасаясь, что акушерка невзначай нарушит стерильность места пункции. – Конечно, конечно, – заверила та. – Я понимаю. – Начинаю! – оповестил Данилов. Когда мягкий катетер был введен больше чем наполовину, роженица ойкнула. – В левую ногу прострелило! – сообщила она. – Не волнуйтесь, ничего страшного, – поспешил успокоить Данилов. – Конец катетера случайно задел корешок нерва, это не опасно. Данилов быстро закончил устанавливать катетер, ввел шприцем первую дозу анестетика и поинтересовался: – Что вы сейчас чувствуете? – Слева низ живота онемел, а справа – все как и было… – сообщила роженица, укладываясь на спину. Для наглядности она очертила рукой онемевшую область. Данилов не смутился – такое редко, но случалось при эпидуральной анестезии. Причиной «одностороннего» действия обезболивания были перегородки из соединительной ткани в эпидуральном пространстве, которые могли помешать равномерному распространению препарата. Данилов ввел в катетер все содержимое шприца и сказал: – Пять минут вам надо полежать на правом боку. Под влиянием силы земного притяжения препарат мог просто стечь в ту сторону, куда он вначале не попал. Если увеличение дозы вкупе с гравитацией не помогут – придется делать новую пункцию, уже в другом промежутке. Спустя несколько минут онемела и правая половина живота. Немного подумав, Данилов решил пока не подключать Эсмеральду к автоматическому шприцу, а вводить ей анестетик вручную. Изза «одностороннего» обезболивания он увеличил дозу и никак не мог окончательно определиться с последующей дозировкой и скоростью введения. – Маша, а куда делся вакуумэкстрактор? – вдруг спросила Рубанова, оглядывая зал. Вакуумэкстрактор – это насос со шлангом, заканчивающимся резиновым колпачком. Колпачок накладывается на головку плода и удерживается на ней за счет создаваемого насосом разрежения. Потянули за шланг – помогли ребенку родиться, примерно так. – Наверное, ординаторы утащили, – предположила Маша. – Ознакомятся и вернут. – Найди его поскорее, – распорядилась Рубанова. – А ординаторам я вставлю, чтобы не растаскивали оборудование. Надо изучать – изучай там, где стоит. – Да он или в предродовой, или в коридоре у стола, – успокоила ее Маша. – Сейчас принесу, доктор. Вы думаете – понадобится? – Я не думаю, – отчеканила Рубанова, – я знаю, что всегда бывает нужно то, чего нет под рукой. Поэтому давай его сюда, так спокойнее. – Уже иду… Маша удалилась, оставив вместо себя напарницу, успевшую переодеться в чистую форму. – Как ваше самочувствие? – спросил Данилов у роженицы. – Благодать, – полуприкрыв глаза, ответила та. – Боль ушла. – А тянет? – Потягивает. Так и будет до конца? – Не совсем так, но болей не будет. – Спасибо. – Ногами подвигайте. Роженица подвигала ногами. Данилов вставил в уши наконечники фонендоскопа, выслушал сердечные тоны пациентки, прощупал пульс и стал укреплять на ее плече манжетку тонометра. – Марина Николаевна, как сквозь землю провалился этот проклятый вакуум! – сообщила вернувшаяся Маша. – Все отделение обегала. Не в палату же они его утащили! – Действительно… – призадумалась Рубанова. – Позвони старшей, пусть подойдет. – Да я так позову… Маша вышла в коридор и громко крикнула: – Татьяна Константиновна! – Идет, – доложила она, возвращаясь в родовой зал. – На посту была… В течение часа перед глазами Данилова разворачивались следственные мероприятия с участием старшей акушерки и заведующего отделением. Вакуумэстрактор так и не нашелся. – Пойду хозяйке сообщу, – обреченно объявил Гвоздев, в тридцатый, должно быть, раз появляясь в родовом зале в компании старшей акушерки. – Готовься, Татьяна. Этот «пылесос» три тысячи евро стоит. – Мало нам кризиса и самоубийцы в отделении, так еще и вакуумэкстрактор сперли! – всплеснула руками та. – Кому он мог понадобиться, Юрий Павлович? – Ума не приложу, – ответил заведующий. – Опять с милицией встречаться придется. Ох, грехи мои тяжкие. – А зачем милицию? – Татьяна! Ты что – не слышала, сколько этот «пылесос» стоит? Данилов попытался вообразить, кому и зачем может понадобиться устройство для вакуумной экстракции плода, но так и не пришел ни к какому выводу. Его невозможно было использовать иначе чем по прямому назначению. Также невозможно было допустить, что ктото из акушеров решил поразвлечься с прибором во время приема родов надому. Вопервых, врачи родильных домов не берут подработку на дом, а вовторых, у любого сведущего человека хватит ума на то, чтобы не производить вакуумную экстракцию плода вне стационара: всякое могло случиться. Вечером, перед тем как ложиться спать, Данилов рассказал Елене о разговоре с главным врачом и спросил:– Что ты об этом скажешь как администратор?– Мое административное мнение полностью совпадает с личным, – сделав акцент на слове «административное», ответила Елена. – Ваша бабуля вызвала тебя, потому что ей ктото чегото такого наговорил. Но в целом, конечно, она относится к тебе неплохо, потому что не стала раскручивать эту историю, а просто предупредила тебя в несколько завуалированной форме, чтобы ты был поосторожнее.– Ну, никакая она не бабуля, – поправил Данилов, представив, что могло бы случиться, назови так Елена шестидесятитрехлетнюю женщину в присутствии его матери. – Выходит, зря я ей нахамил.– Зря! Хотя в этом есть и доля ее вины – можно было поговорить с тобой более корректно.– Ты говоришь как моя жена, а не как администратор…– В первую очередь – как администратор. Впрочем, ты сам виноват. Променял меня, чуткую и добрую начальницу, на какуюто старую грымзу – так тебе и надо!– Лен, не передергивай, а? – попросил Данилов. – Ты же прекрасно знаешь, что я променял не тебя, а весьма двусмысленную ситуацию, в которой мы оба оказались. И вот еще – никак не могу понять, почему вы, женщины, бываете так безжалостны, когда дело касается чужого возраста. Что ты заладила – старая да старая?– Да это я так, со зла, – ответила Елена, втирая в кожу лица ночной крем. – Может, мне обидно. Ты у меня, конечно, тот еще хам, но ты хам справедливый, зря в бутылку не лезешь. Ну а уж во взяточники тебя записать – это уж надо постараться.– Вот ктото и постарался.– Тебе обидно?– Мне противно, – признался Данилов. – Только не надо меня успокаивать. Я с трехлетнего возраста уяснил, что люди далеки от идеала.– А от нас Федулаев уходит, – вспомнила Елена. – В центр медицины катастроф сманили его от меня коварные люди. Я ему говорю: «Юрий Романович, там ведь жизнь еще беспокойнее, чем на «скорой», а он в ответ: «Вот и хорошо». Доктор Федулаев был старшим врачом подстанции. Образно говоря – правой рукой Елены. – И кого же ты выберешь в старшие врачи? – оживился Данилов. – Его уже выбрали за меня наверху, – горько улыбнулась Елена: какому руководителю понравится «спущенный сверху» заместитель? Старшего врача приятно выбирать самой, чтобы можно было положиться на него в любой ситуации. А незнакомый человек, навязанный высшим руководством, всегда настораживает. Сразу и не понять – каков он. Будет ли он работать добросовестно, подменяя своего начальника в критических ситуациях, или попытается строить интриги и манипулировать людьми, пытаясь освободить для себя кресло заведующего подстанцией. Троянский конь, едрить его налево… – Кто такой? Я его знаю? – Навряд ли… Он двенадцать лет проработал в Зеленограде, а недавно переехал в Кузьминки. Развелся с женой иразменял квартиру. Говорят, что он просто хотел перевестись в БИТы (бригада интенсивной терапии), но его взяли и выдвинули в старшие врачи. Повезло человеку. – Разведенный молодой старший врач! – Данилов притворно посуровел. – Он же будет пытаться тебя соблазнить! – Пытаться не запрещено, – подмигнула Елена. – Вопрос в том, чем закончатся эти попытки… – Да уж! – Брови Данилова соединились на переносице. – Смотри у меня, коварная! – Это ты смотри, как бы меня не увели! Елена показала Данилову язык. Владимир решил сменить тему: – Надо какнибудь утром в выходной заехать на подстанцию…– Только без спиртного, хорошо? – обеспокоилась Елена. – Не хватало еще, чтобы ты там пьянку устроил!– Хорошо. Я вообщето и собирался только к чаю чегонибудь взять.– Знаю я это ваше «к чаю», – рассмеялась Елена. – А так – правильная идея. Загляни, потешь душеньку, пока все знакомые не разбежались. Народ тебе обрадуется. Только если встретишь нового старшего врача – не поливай его кипятком и не бей в челюсть. А то знаю я твои штучки… Глава одиннадцатая Эмбриотомия – Заставь дурака богу молиться… – сердилась доктор Юртаева. – Ну как так можно, объясните мне, Владимир Александрович?Случай и впрямь был редким, что ни в коей мере не умаляло его трагизма.Нет ничего противоестественного в том, что беременные женщины стараются проводить как можно больше времени за городом, на свежем воздухе и при натуральных продуктах, а врачи это целиком и полностью одобряют. Природа – это тишина, покой, чистый воздух. Благодать, одним словом.Никто не запрещает людям, в том числе и беременным женщинам, жить на даче. Живите на здоровье. Надо только адекватно оценивать ситуацию и своевременно показываться врачам. В конце концов, систематическое регулярное наблюдение беременных придумано не для того, чтобы врачам было чем заняться. Не только для этого.Первой ошибкой женщины, самотеком поступившей в приемный покой родильного дома, было то, что она просидела на даче до самых родов. В буквальном смысле.Так можно делать только в большом городе, да и то лишь тогда, когда вы уверены, что быстро доберетесь до роддома. Если женщина, живущая в Медведково, прикреплена или прикипела всей душой к роддому на ЮгоЗападе, то ей лучше госпитализироваться заранее, чтобы не разродиться в дороге.Дача – двухэтажный кирпичный дом со всеми удобствами городского жилья, от ватерклозета до отопления, – находилась в живописной подмосковной глуши, удаленной от столицы почти на сотню километров. Будущая мать жила там вместе со свекровьюпенсионеркой. Мужа, весьма загруженного работой менеджера среднего звена, держала в Москве работа. Жену и мать он навещал только по выходным. Стандартная в общемто ситуация. Супруги уже обговорили, как будут действовать, если роды начнутся в будни: в начале схваток вызовут на дачу местную, подмосковную «скорую помощь» и заплатят бригаде за госпитализацию в девятый московский роддом, заранее выбранный за хорошую репутацию и близость к московской квартире. Супруги искренне верили в волшебную силу денег и считали, что легко договорятся с местной скоропомощной бригадой о транспортировке в Москву. Будучи людьми, очень далекими от медицины, они не представляли себе, во что может вылиться поездка женщины, уже начавшей рожать, на такое огромное расстояние, да еще по городским пробкам. И «скорую помощь» они воспринимали как чтото вроде совершенно бесконтрольного «медицинского такси», которое вправе возить пациентов куда угодно и госпитализировать их в любое медицинское учреждение. Супругам даже не пришла в голову мысль о том, что не стоит досиживать на даче до самых родов, а лучше вернуться в Москву заранее. Напротив, они считали, что так будет лучше для всех – и для будущей мамы, и для малыша.Заботливый муж регулярно доставлял жену в женскую консультацию и в тот же день возвращал на дачу, для чего ему приходилось отпрашиваться с работы на весь день. Беременность протекала благоприятно, и вообще все было хорошо. Так, что лучше и не бывает.Опасайтесь состояния, когда все хорошо настолько, что лучше и быть не может! После него обычно наступает черная полоса шириной во всю оставшуюся жизнь. Этот мир завязан на балансе черного и белого, плохого и хорошего… Пусть все будет хорошо, но еще лучше, когда для полного блаженства не хватает какойто малости. Так надежней.Счастье было полным до тех пор, пока не начались схватки. Ну, начались и начались – их давно уже ждали. Осознав, что пришло время рожать, женщина вызвала «скорую» и заранее собрала вещи. Она была уверена на все сто процентов, что «скорая» сразу же и беспрекословно отвезет ее в Москву. Иначе, по ее мнению, и быть не могло – ведь у нее была московская прописка и московский же полис медицинского страхования. Все путем.Увы, с госпитализацией в столицу сразу же вышел облом. Врач, приехавшая по вызову, осмотрела пациентку и объявила, что госпитализирует ее в местный роддом. Только туда, и никуда больше, потому что, вопервых, состояние женщины не располагает к дальним поездкам, а вовторых, «скорая помощь» не вправе выезжать за пределы своего района.Территориальный принцип – суровая сила.Пациентка предложила оплатить услуги. Врач отказалась. Пациентка увеличила сумму. Врач снова предложила госпитализацию в местный роддом. Пациентка отказалась, дав расписку в том, что о последствиях предупреждена, но тем не менее…Выждав с четверть часа после отбытия первой бригады, женщина сделала повторный вызов, надеясь, что другая бригада окажется посговорчивей.Надежды не оправдались. Приехал старший врач смены, который категорически отказался от денег, и снова предложил госпитализацию в местный роддом.– Поймите меня правильно, – убеждал он, – мы в Москву не возим. Не имеем права, да и возможности нет. Дада, даже если и захотим, то не сможем. Раз уж вы оказались здесь, у нас, то вам одна дорога – в наш родильный дом.– Неужели все так сложно? – суетилась свекровь, поминутно всплескивая руками. – Вы же врач, отвезите ее, куда она хочет! У нее же обменная карта из московского роддома!– Да хоть из челябинского, какая разница! За сто километров вас никто везти не возьмется, – в который уже раз повторил врач. – Поехали с нами, соглашайтесь.Какое там согласиться! Женщина снова под расписку отказалась от госпитализации.Потерпев неудачу с обычной «скорой помощью», она попыталась вызвать коммерческую, из Москвы, но так и не добилась своего. Уточнив обстоятельства – место нахождения, повод к вызову и конечный пункт транспортировки, – диспетчеры отказывались брать вызов и в один голос советовали не мешкая госпитализироваться по месту пребывания.Советы были проигнорированы. В Москву и только в Москву!Со «скорой» не вышло. Оставалось надеяться на собственные силы. Женщина позвонила мужу и сообщила, что с госпитализацией произошел облом и что она уже, кажется, вотвот родит. Сразу же после разговора у нее отошли воды. Чтобы ненароком не разродиться раньше времени, женщина по совету опытной свекрови выпила несколько таблеток ношпы в один прием и потом еще несколько раз прикладывалась к спасительному пузырьку с таблетками.После телефонного разговора с женой муж сорвался с места и ринулся на дачу. Пока он доехал туда, пока забрал жену и успокоил мать, остающуюся на даче, пока вместе с женой доехал обратно… Короче говоря – при приеме пациентки в родильном доме была диагностирована внутриутробная смерть плода. Ничего неожиданного. Давнее отхождение вод, много таблеток ношпы, транспортировка в полусидячем положении. Одно дело – ехать в машине, оборудованной для перевозки пациентов лежа, и совсем другое – ехать на заднем сиденье довольно дорогого, но не слишком просторного автомобиля. В приемном отделении роддома супругам пришлось расстаться. Жену увезли наверх, а муж остался ждать в холле. Спустя полчаса к нему вышла ответственный дежурный врач.После долгого и очень тяжелого разговора поочередно с каждым из супругов доктор Юртаева взяла женщину на эмбриотомию – операцию по разрушению плода в матке. Все необходимые бумаги были подписаны.Эмбриотомию проводят под глубоким наркозом, так и быстрее и спокойнее. Глубокий наркоз необходим не только для обезболивания и расслабления брюшной стенки и матки, но и для того, чтобы уберечь пациенток от дополнительной моральной травмы. Лучше, когда несостоявшиеся матери не видят этой операции. Ведь знать – это одно, а видеть – совсем другое.Все плодоразрушающие операции трудны не только морально, но и технически. Они болезненны, они чреваты остро возникающими осложнениями. Вдобавок ко всему, большинство пациенток, которым проводятся плодоразрушающие операции, длительно находятся в родах и оттого истощены как физически, так и эмоционально.Осмотрев и расспросив впавшую в оцепенение пациентку, Данилов остановился на кратковременном эндотрахеальном наркозе. Конечно же наркоз только планировался как кратковременный, на самом деле никто не мог дать гарантии, что операция не растянется на несколько часов. Когда пациентка уснула после вводной внутривенной инъекции, Данилов несколько секунд понаблюдал за монитором, к которому она была подключена, затем легко оттянул вниз ее нижнюю челюсть и вставил в рот клинок ларингоскопа. Через полминуты он уже надувал шприцем фиксирующую манжетку на трубке, вставленной в трахею.Следующим этапом стало подключение пациентки к наркознодыхательному аппарату – несколько усложненной разновидности аппарата искусственной вентиляции легких. Нельзя просто подсоединить один конец шланга к баллону с кислородом, а другой засунуть в рот пациенту. Газы должны подаваться в определенной дозировке по принципу «вдох – выдох».После подключения началась подача средства для основного наркоза – смеси закиси азота, «веселящего газа», с кислородом в соотношении два к одному.Осмотр зрачков, контроль артериального давления, оценка прочих показателей и традиционное:– Можно начинать.– Спасибо, – поблагодарила Юртаева, сидевшая на стуле промеж расставленных и зафиксированных на опорах ног пациентки, обутых в стерильные бахилы. Женщина находилась в полусидячем положении и была надежно пристегнута к столу фиксирующими ремнями. Влагалище ее обложили стерильными салфетками. Рядом с Юртаевой стояла ассистент Нина Полосухина, ординатор второго года – толковая и амбициозная девушка, похожая на маленькую юркую мышку. Нина заметно нервничала – то и дело сжимала и разжимала обтянутые перчатками руки и часто моргала, стараясь подавить слезы.Всем было тяжело; у медсестрыанестезиста Лены глаза тоже были влажными.Операционная сестра стояла у стола с разложенными для операции инструментами: влагалищными зеркалами с подъемниками, «пулевыми» щипцами, одновременно похожими и на ножницы, и на клещи, специальными ножницами, копьевидным перфоратором, кюретками, краниокластом, зажимами, скальпелями, хирургическими иглами«полумесяцами». – Начинайте, пожалуйста.– Начинаем. Зеркала!При помощи плоских акушерских влагалищных зеркал Юртаева обнажила почти полностью раскрытый маточный зев, в котором виднелась головка плода. Затем она захватила посиневшую кожу головки двумя парами «пулевых» щипцов, натянула и скомандовала ассистентке:– Рассекай.Та сделала скальпелем трехсантиметровый надрез на коже головки, а следующим движением рассекла мягкие ткани.– Молодец, – похвалила Юртаева собранность ассистентки.Юртаева отвернула края разреза в сторону, обнажая сероватую фиброзную ткань родничка. Затем она передала пулевые щипцы Нине. Та потянула их на себя для более надежной фиксации головки, а сама Юртаева вооружилась небольшим ручным перфоратором. Приставила его к родничку так, чтобы ось инструмента была направлена перпендикулярно головке, и начала медленно вращать ручку.Копьевидный перфоратор – это и перфоратор, и нож. Очень удобно – углубился и режь.Осторожными буравящими движениями Юртаева погрузила широкую часть наконечникакопья в проделанное отверстие, стараясь не производить толчков и рывков, чтобы наконечник не соскочил с головки и не нанес роженице травму.Как только наконечник вошел на требуемую глубину, вращение прекратилось. Сблизив рукоятки перфоратора, Юртаева тем самым развела в стороны острые края копья. На черепе мертвого плода появился первый разрез, в который тут же выпятился сероватожелтый головной мозг. Аккуратно поворачивая перфоратор в различных направлениях, Юртаева проделала четыре разреза на черепе, а затем раздвинула копья до отказа. Теперь, когда благодаря ее усилиям отверстие в черепе расширилось примерно до пяти сантиметров, в него уже можно было ввести большую тупую хирургическую ложку, предназначенную для окончательного разрушения и вычерпывания головного мозга из черепной коробки.– Как там наши дела, Владимир Александрович? – спросила Юртаева.– Нормально, Елена Ивановна, – ответил Данилов. – Все стабильно.Пациентка спала глубоким медикаментозным сном.Юртаева принялась ворочать ложкой в полости черепа. В стоящий на подставке справа от нее эмалированный таз полетели кусочки мозга, по консистенции напоминающие студень. Закончив извлекать его, Елена Ивановна отдала ложку операционной сестре и получила взамен двадцатикубовый шприц, наполненный стерильным раствором. К шприцу был присоединен пластиковый катетер. Введя катетер в спавшуюся полость черепа, Юртаева надавила на поршень и быстро промыла полость черепа от остатков разрушенного мозга.На этом перфорация головки была окончена. Настал черед краниоклазии – операции извлечения перфорированной, выскобленной и оттого сильно уменьшившейся в объеме головки плода при помощи специального инструмента, называемого краниокластом.Он состоит из двух перекрещивающихся и замыкающихся в центре ложек с рукоятками и очень похож на акушерские щипцы. Одна из его изогнутых «ложек» сплошная, с неровностями на выпуклой поверхности. Правой рукой Юртаева погрузила ее как можно глубже в полость черепа плода, контролируя процесс левой рукой, введенной во влагалище, после чего передала рукоятку своей ассистентке. Другую, уже не сплошную, а окончатую, «ложку» она так же, правой рукой под контролем левой, наложила на головку снаружи. Обе «ложки» оказались друг напротив друга.После введения «ложек» их рукоятки, снабженные винтовым запором, были крепко соединены. Правой рукой Юртаева взялась за них, а введенной во влагалище левой рукой проконтролировала правильность наложения. Все было в порядке – «ложки» плотно сжимали лицевую часть черепа, где кости соединялись между собой гораздо прочнее, чем в других местах. Можно было извлекать.Плавным движением Юртаева вывела головку из половой щели наружу и, раскрутив винтовой запор, сняла краниокласт. Затем под контролем четырех пальцев левой руки она добралась кончиком крепких ножниц с закругленными концами до той ключицы, которая располагалась ближе к «выходу», и одним точным движением рассекла ее.Недаром говорится, что акушер должен иметь глаза на кончиках пальцев. Без чувствительных пальцев и хорошего пространственного воображения невозможно стать хорошим акушером.После рассечения ключицы плечевой пояс плода спался, и теперь Юртаева смогла легко извлечь руками мертвого ребенка. Посиневшее тело с деформированной, сморщенной словно спущенный мяч, головой было бережно опущено в таз после того, как Полосухина перевязала и перерезала пуповину.Данилов поспешил отвернуться, чтобы не видеть ступни, торчавшей из таза. Лена, встретившись взглядом с Даниловым, вздохнула и тихо спросила:– Как ей теперь жить?– Трудно будет, – согласился Данилов. – Очень трудно.Потянув за пуповину, Юртаева извлекла послед, внимательно осмотрела его, а затем провела ручное обследование стенок матки. После этого она осмотрела влагалище и шейку матки с помощью металлических зеркал, чтобы убедиться в целости мягких тканей.– Все в порядке, – удовлетворенно сказала она.Вставив катетер в мочевой пузырь пациентки, Нина выпустила в эмалированный лоток мочу, естественный, без примесей крови, цвет которой свидетельствовал о том, что мочевыводящие пути не были повреждены во время операции.– У нас в ординатуре одна девушка после первой самостоятельно проведенной эмбриотомии не смогла дальше оставаться в акушерстве, – сказала Юртаева, пока операционная медсестра развязывала завязки на ее халате. – Так и ушла в терапию.– Можно было и в хирурги, – высказалась Нина, – терапевтом быть скучно. Удавиться можно от тоски.– Разные бывают случаи, – снисходительно заметила Юртаева, – вот поработай с мое, может, и переменишь мнение. Владимир Александрович, вы ее, конечно, до завтра у себя подержите?Последняя фраза касалась прооперированной.– Разве? – удивился Данилов, прекращая подачу закиси азота. – Я вообщето планировал вывести ее из наркоза, понаблюдать пару часиков и, если все будет нормально, перевести ее в отделение. Под наблюдение дежурного врача, разумеется. Для того, чтобы задерживать ее у нас, нужны какието показания.– Я думала, что ей неплохо бы побыть у вас… ну, на всякий случай, – слегка смутилась Юртаева. – Во избежание осложнений.– Понаблюдать, как будет себя вести? – догадался Данилов. – Чтобы ничего с собой не сделала?– Да.– Вознесенский скажет, что у нас не богадельня, – вмешалась Лена Косяк, одна из самых толковых медсестер отделения.– Да, скажет, – подтвердил Данилов, – скажет…С одной стороны, если взять в блок реанимации когото не по показаниям, заведующий будет недоволен: интенсивная терапия действительно не богадельня. С другой стороны, Данилов мог понять беспокойство Юртаевой. В отделении гораздо труднее держать пациентку под постоянным присмотром, чем в реанимации, где в палатезале возле пациенток постоянно дежурит медсестра. Опасность того, что женщина, придя в себя после наркоза, может попытаться убить себя, была достаточно велика. Потерять ребенка, да еще изза собственной глупости… Это поистине невыносимо.– Если только до завтра, – решился Данилов, – а утром переведем. Я как раз сегодня дежурю, так что будьте уверены – придержу…– Вот спасибо, Владимир Александрович, – просияла Юртаева, – историю я вам пришлю через пятнадцать минут.– Я сам объясню все шефу, – сказал Данилов Лене, когда они везли каталку с пациенткой в свое отделение.– Я вас прекрасно понимаю, – обернулась Лена. – Главное, чтобы завтра на конференции не орали о том, что страховая компания не оплатит ее пребывание в реанимации.Страховые компании действительно придирались к каждой мелочи. Вечная борьба: медицинские учреждения пытаются взять со страховых компаний как можно больше денег, а те, желая сберечь свое кровное, ищут поводы для отказа в выплатах. Коммерческие отношения.– Я обосную ее пребывание, – пообещал Данилов.Собственно говоря, сделать это было нетрудно. Достаточно было указать, например, что под конец наркоза у пациентки секунд двадцать наблюдалась бигеминия, то есть каждое второе сокращение сердца было атипичным, отличающимся от нормального. Тогда можно смело брать ее в блок реанимации для динамического наблюдения, а утром в стабильном состоянии переводить в отделение.Закончив дела с пациенткой, Данилов пошел к себе, строгонастрого наказав дежурившей в реанимации Вере позвать его сразу же, как только прооперированная начнет проявлять хоть малейшие признаки беспокойства.В ординаторской Данилов застал Ахметгалиеву и Клюквина. Коллеги сидели на диване, пили чай и обсуждали поведение акушерки со «скорой помощи», устроившей сегодня локальный скандал в приемном покое. Акушерка привезла роженицу и была недовольна тем, что врач, дежуривший на приеме, отпустил ее не сразу, а только после осмотра и краткого расспроса доставленной женщины.– Я ведь сам тоже на «скорой» начинал, – Клюквина потянуло на воспоминания, – в Ногинске. Было это так давно, что уже кажется неправдой. Продержался я там не очень долго – быстро слинял в анестезиологию. Так вот, был у меня один случай, несуразный и нехороший. В погожий летний день я приехал на вызов к старушке, жаловавшейся на плохое самочувствие. Расспросив и осмотрев больную, я диагностировал у нее пневмонию и решил ее госпитализировать. Решил – и сделал, отвез в городскую больницу. Старушка была крепкой, стабильной и никаких опасений мне не внушала. Поскольку все происходило утром воскресного дня, единственная дежурная терапевтша была на обходе. Поэтому больную приняла у меня медсестра, дежурившая по приемному отделению. Стандартная практика, верно я говорю, доктора?– Практикато стандартная. Но чреватая геморроями, – заметил Данилов. – Куда спокойнее передавать больных врачу с рук на руки. Врач отвечает за все, а медсестра – не совсем за все.– Вот! – Клюквин поднял вверх узловатый палец. – Сразу видно бывалого человека! Но ято тогда был молодой и неопытный. Короче, записав в карту вызова фамилию медсестры, принявшей мою больную, я отправился на следующий вызов и скоро совсем забыл о бабушке с пневмонией. Правда, забыл ненадолго…Данилов делал себе кофе, а Клюквин продолжал рассказывать:– Утром, сдав смену, я узнал о том, что меня срочно вызывает к себе главный врач городской больницы, которому, как это бывает в небольших городах, подчинялась и городская станция «скорой помощи», и две небольшие поликлиники. Причем вызывал не только меня, а и нашего заведующего, Захара Геннадьевича. Хороший был мужик Захар, из правильных. Он мне сразу сказал, что дело пахнет керосином и чтобы я, не подумав, рта не открывал. Надо сказать, – сделав глоток из своей «песональной» кружки с гербом СССР, продолжил Клюквин, – что слова главного врача прозвучали для нас как гром среди ясного неба. Чтото вроде этого: «Вчера утром в приемное отделение была доставлена больная такаято (фамилию я уже подзабыл, да и не в фамилии дело), с диагнозом правосторонней нижнедолевой пневмонии. Больная была не сдана, а скинута в приемное отделение, где пролежала около двенадцати часов, пока о ней не узнала дежурная врач!» Каково?– Обалдеть! – выдохнула Ахметгалиева. – Беспризорная пациентка пролежала половину суток в маленьком приемном отделении небольшой больницы, и все это время никто ее не замечал!– Короче говоря – пациентка умерла прямо там, в приемном отделении, – нахмурился Клюквин. – Вот так и открылось мое персональное кладбище… Эх!Было видно, что ему до сих пор больно вспоминать эту историю.– Та медсестра, которая ее принимала, завезла каталку с бабулей в смотровую и ушла домой, потому что ее смена уже закончилась. Предупредить сменщицу о том, что в смотровой дожидается врачебного осмотра больная, медсестра забыла. Летний день, воскресенье, все на дачах, в городе – тишина и покой, госпитализаций нет. Дежурная врач и дежурные сестры занимались своими текущими делами, пациентка терпеливо ждала осмотра, но так его и не дождалась…– А что показало вскрытие? – спросил Данилов.– Вскрытие, Владимир Александрович, показало свежайший трансмуральный инфаркт миокарда. Надо ли объяснять, что виноватым в смерти больной оказался доктор со «скорой», то есть я.– Почему?– Причин тому, Фаина, было несколько. Вопервых, я по халатности не диагностировал инфаркта и оттого не госпитализировал больную в реанимационное отделение, куда ей была прямая дорога. Мои возражения о том, что инфаркт мог развиться уже в приемном отделении, отметались в сторону без обсуждения. Вовторых, я провел госпитализацию с вопиющим нарушением правил, не сдав больную с рук на руки дежурному врачу. Возражения на тему, что больная все же была не брошена и не «скинута», как изволил выразиться главный врач, а поручена заботам медсестры приемного отделения, и что ждать чуть ли не час, пока гдето по больнице отыщут дежурного врача, «скорая помощь» вряд ли должна, тоже отметались в сторону.– И тоже без обсуждения? – уточнил Данилов.– Да, – кивнул Клюквин. – А тут еще и сын умершей, вернувшись на другой день с дачи, узнал, как его мать провалялась в приемном, и написал жалобу прямо в Главное управление здравоохранения Московской области. Жаловаться, так с помпой, на самый верх. Удивительно, что не в министерство.– И чем же все закончилось, Анатолий Николаевич? – Ахметгалиевой не терпелось узнать развязку.– Дело закончилось строгими выговорами по Управлению для меня и заведующего станцией. Захар Геннадьевич вдобавок получил предупреждение о неполном служебном соответствии.– А врач, дежурившая в тот день в больнице, разве вышла сухой из воды? – не поверил Данилов. – И медсестра, забывшая передать больную, ничего не огребла?– Представьте себе, – тряхнул седой шевелюрой Клюквин. – Ничего им не было. Совсем ничего.– Так не бывает. – Ахметгалиева покачала головой. – Получать – так всем скопом. Чтото вы недоговариваете, Анатолий Николаевич…– Дежурная врач «по совместительству» была тещей главного врача, а «забывчивая» медсестра – женой его то ли двоюродного, то ли троюродного брата, – ответил Клюквин. – Вот такие пирожки.– И вы не оспаривали…– Нет, Фаина, не оспаривал. Противно мне было влезать в эти дрязги. Поработал еще несколько месяцев и ушел в анестезиологи, благо подвернулась такая возможность…– Можно к вам? – спросила ординатор Полосухина, открывая дверь.– Нужно, – ответил Данилов. – Жду с нетерпением.– Вот, пожалуйста.На стол перед Даниловым легла история родов несчастной женщины.– Можете поговорить с ней, – сказал Данилов в ответ на вопрошающий Нинин взгляд. – Пришла в себя, показатели стабильные, душевное состояние – сами понимаете… Так что не акцентируйте внимания на ненужном и ведите разговор осторожно.– Я понимаю, – заверила Нина и вышла из ординаторской.– Эх, молодежь! – Клюквин поднялся на ноги. – С вами хорошо, а дома лучше. Да и кот мой заждался уже.Своего кота по имени Черчилль Анатолий Николаевич обожал настолько, что постоянно носил при себе его фотографию и с гордостью демонстрировал ее всем желающим. Данилов, хоть и не был страстным кошатником, не смог удержаться от восторга, увидев фотографию Черчилля. Кот был ухоженным, преисполненным чувства собственного достоинства, что бросалось в глаза даже на фотографии, а размерами своими больше напоминал рысь. Котище, настоящий сказочный Котофей! Глава двенадцатая Школа как она есть – Мам, тебя наша классная просила завтра в школу зайти.Никита не торопясь допивал апельсиновый сок, внимательно следя за тем, какое впечатление произвели его слова.– Что ты натворил?– Ничего. – Спокойствие сына показалось Елене притворным. – Почему я обязательно должен чтото натворить?– Если ты ничего не натворил, то почему меня вызывают в школу?– А кто сказал, что только тебя?Подобная манера ведения разговора могла из себя кого угодно, а не только женщину, уставшую на работе от бесконечных вопросов и ответов.– Никита! – Елена хлопнула ладонью по столу. – Перестань отвечать вопросом на вопрос и объясни нормально, по какому поводу меня вызывают в школу?Никита поставил опустевший стакан на стол, прижал ладони к вискам и покачал головой. Жест обозначал нечто вроде «ох, как трудно разговаривать со взрослыми». Елена молча ждала ответа, только брови ее сдвигались все ближе. Высказав свое отношение к действительности, сын отнял руки от головы и доложил:– У нас журнал пропал. Наш классныйраспрекрасный журнал исчез.– Ты к этому причастен?– Нет, нисколько. Я не брал журнала.– Честно?– Ну мааам… – с укоризной протянул сын. – Я же сказал – не брал.– Тогда почему вызывают меня?– Вызывают всех, будет родительское собрание.– Нет, с тобой говорить – никаких сил не хватит! – возмутилась Елена. – Ну скажи – зачем тебе понадобилось устраивать вечер вопросов и ответов вместо того, чтобы просто сказать: «Завтра у нас родительское собрание по поводу пропавшего журнала»? Разве ты не умеешь связно выражать свои мысли? Как маленький, честное слово!– Я и есть маленький, – подтвердил Никита. – По ночам гулять нельзя, пиво нельзя, голосовать на выборах нельзя…– И что же тебя больше всего огорчает?Елена встала изза стола и начала складывать в раковину грязную посуду.– Конечно же то, что нельзя голосовать, – вступил в разговор Данилов. – Какие тут могут быть вопросы.– Угу, – подтвердил Никита, вылезая изза стола и занимая стартовую позицию у двери. – Ну, я пойду?– Подожди! – остановила его мать. – Сначала скажи, во сколько у вас собрание.– Это у вас, – поправил сын. – Нас не приглашали. В шесть часов.– Ой, а у нас завтра совещание на Центре, – спохватилась Елена. – Я точно не успею. Еще не факт, что оно вообще к шести закончится…– Я схожу, – вызвался Данилов. – У меня завтра обычный рабочий день, к шести в школу спокойно успею.– Вот и хорошо! – обрадовалась Елена.После того как Никита ушел в свою комнату, она сказала Данилову:– И стоит ли собирать родительское собрание по поводу пропажи журнала? Заведи новый – да и дело с концом!– Нет, – возразил Данилов. – Скажу тебе как сын учительницы: пропажа журнала – это чрезвычайное происшествие и геморрой в одном флаконе. Представляешь, какая морока для учителей его восстанавливать? Все оценки переносить из дневников и листов с контрольными работами обратно в журнал; а прогулы?.. Неизбежно возникают конфликты, ученики начинают доказывать, что у них была пятерка, а не тройка, и вообще…– Значит, надо наставить всем пятерок! – Невозможно заведовать подстанцией «скорой помощи» без умения идти на компромиссы.– Тогда журналы начнут пропадать постоянно, – рассмеялся Данилов. – Ну и возмутителен сам факт посягательства на школьную святыню. Он просто вопиет о возмездии, каковое и свершится завтра.– Я сейчас поговорю с Никитой! – Елена домыла последнюю чашку и стала тщательно, «поврачебному», вытирать руки полотенцем.– Не надо, – возразил Данилов. – Он же тебе сказал, что не брал журнала.– Нет, я чувствую, что он чегото недоговаривает. – Елена швырнула полотенце на стол и вышла из кухни.Данилов сварил себе кофе, после недолгого колебания, щедро плеснул в чашку коньяку, сходил в прихожую за свежим номером «Вестника анестезиологии и реаниматологии» и углубился в чтение. Он знакомился с таким интересным вопросом, как сравнительная характеристика анальгетического действия метамизола натрия и парацетамола, когда в кухню вернулась Елена.– Кажется, он действительно не брал этот проклятый журнал, – доложила она.– Я это понял еще полчаса тому назад, – хмыкнул Данилов. – Допрос с пристрастием мне не понадобился.– Вова, ты там, на собрании, держи себя в рамках, – предупредила Елена, усаживаясь напротив, – наша классная руководительница полная дура, но Никите с ней еще не один год дело иметь. Так что, пожалуйста, будь посдержаннее…– …не ошпаривай ее кипятком и не бей по лицу. – Данилов закрыл журнал. – Какие еще будут указания?– Иметь при себе блокнот и ручку, чтобы записать важную информацию.– Я в мобилу вобью, – пообещал Данилов.– Собрание в кабинете истории на втором этаже. Я пойду, не буду мешать. – Елена покосилась на журнал, встала и ушла.Данилов снова раскрыл «Вестник». Научные журналы он прочитывал полностью, от корки до корки. Даже в самой никчемной на первый взгляд статье могло быть чтото полезное.Явившись утром на работу, Данилов первым делом заручился обещанием Ахметгалиевой «прикрыть» его в случае какихлибо непредвиденных ситуаций.– Не волнуйся, Вова, – обнадежила Ахметгалиева. – К нам в гости вчера свекровь из Нижнего приехала, так что я не прочь две недели просто пожить на работе.– Понимаю и сочувствую, – улыбнулся Данилов.– Что ты понимаешь, – пренебрежительно махнула рукой Ахметгалиева. – Вопервых, у тебя никогда не было и не будет свекрови, а вовторых, ты, невинная душа, и представить себе не можешь, что творится у меня дома. Для этого надо хотя бы представлять, какой ужасной моральной травмой для нижегородской татарки из приличной семьи является женитьба ее сына на безродной казанской оторве! Если бы я хотя бы была из Нижнего Новгорода… – выражение лица Ахметгалиевой на несколько секунд стало таким елейным, что Данилов не выдержал и рассмеялся, – то другое дело. Это сплошной Фолкнер – шум и ярость!Ахметгалиева еще долго бы бушевала, изливая горечь, скопившуюся на душе, если бы ей не надо было идти на операцию.Данилов давно заметил, что с подстраховкой рабочий день выдается самым обычным, без срывов, потрясений, срочных операций, затянувшихся родов и прочих поводов для задержки на работе. Если же страховать некому – все получается наоборот. Как ни старайся – раньше восьми вечера с работы уйти не получится.На утренней конференции, после обсуждения всех внутренних дел взяла слово главный врач.– Очередной скандал, доктора! – оповестила она собравшихся. – На этот раз отличился родильный дом при сто шестьдесят седьмой больнице!Сидящие в зале заинтересованно умолкли. Сто шестьдесят седьмая больница когдато считалась образцовопоказательной и до сих пор гордилась былой славой.Правда, Данилов в отношении этой больницы не обольщался после того, как около пяти лет тому назад одному из сослуживцев его матери, учителю физкультуры, там перелили кровь другой группы. Отличившийся врачреаниматолог не только допустил вопиющую халатность, но и далеко не сразу обратил внимание на ухудшение состояния пациента.В результате тридцатисемилетний мужчина выжил, но стал инвалидом второй группы. Что было с врачом, Данилов не знал – мать об этом не рассказывала.Врачебные ошибки бывают разные – за некоторые осуждать нельзя, а за некоторые надо сразу судить. Переливание несовместимой крови относится как раз к тем случаям, когда виновные непременно должны быть наказаны.– Роженицу, первородящую, со схватками, доставленную по «скорой» в приемное отделение роддома, отправили домой. Повторяю – со схватками! – Ксения Дмитриевна возвысила голос. – После осмотра врача! Та вернулась домой на такси и через час снова вызвала «скорую». Ее доставили в двадцать шестой роддом, где она через три часа родила! Непонятно – то ли на приеме сидел идиот, то ли просто вредитель. В департамент поступило сразу два сигнала – жалоба от мужа роженицы и докладная от руководства «скорой помощи». Можете представить себе, что теперь будет.– Ничего не будет! – крикнул с места Клюквин.– Почему? – удивилась главный врач и потребовала: – Обоснуйте, Анатолий Николаевич!– Потому что главный врач сто шестьдесят седьмой больницы дружит с руководителем нашего департамента! – пояснил Клюквин. – Дадут выговор тому доктору, который на приеме сидел, – вот и все.Клюквин привык говорить правду, невзирая на лица и ситуации. Если бы на «пятиминутке» присутствовал сам директор столичного Департамента здравоохранения Целышевский, Клюквин высказался бы куда резче.Зал оживился и включился в обсуждение; ктото соглашался с Клюквиным, ктото – нет.– Давайте не будем затягивать! – Ксения Дмитриевна постучала по столу, призывая подчиненных к порядку. – Я рассказала вам это не для обсуждения вопроса о том, с кем дружит Целышевский и с кем он не дружит. Я просто хочу еще раз напомнить всем прописную истину, которая гласит, что лучше десять раз необоснованно госпитализировать, чем один раз необоснованно отказать в госпитализации! Разве я когдато наказывала когонибудь за перестраховку? В нашем деле всегда лучше перестраховаться! Вы меня поняли? Спасибо, все свободны.Две операции, срочный (и совершенно не по делу) вызов в обсервационное отделение – вот и день прошел. В четверть пятого Данилов вышел из ворот роддома и зашагал к остановке. Времени было с избытком – можно даже ненадолго зайти домой.Дома за уроками скучал Никита.– Как зовут твою классную руководительницу? – Данилов еще вчера хотел спросить, но потом зачитался своим «Вестником» и забыл.– Кочерга, – машинально ответил Никита, но тут же поправился: – Валентина Антоновна.– А фамилия, наверное, Кочергина? – предположил Данилов.– Кочеринская. И она дура. – Никита снова уткнулся в тетрадку. – Имейте в виду.– Мне не привыкать общаться с дураками, – заверил его Данилов.– Так вы же не психиатр.– Я врач, и этим все сказано. – Данилов ушел в спальню.Он достал из футляра скрипку, но сразу вернул ее обратно. Не стоит отвлекать ребенка от занятий. Тем более что времени оставалось мало, а обрывать игру Данилов не любил. Лучше было не начинать.Никита и Елена нисколько не преувеличивали, когда называли дурой классную руководительницу Валентину Антоновну. Явный переизбыток макияжа в сочетании с укороченной «по самое никуда юбкой», блестящими колготками и розовыми туфлями, украшенными кокетливыми бантиками, Данилов еще мог списать на отсутствие вкуса. Однако стоило только Валентине Антоновне открыть рот, как сразу становилось ясно, что умом она не блещет.– Вы настоящий отец Никиты или гражданский? – уточнила Валентина Антоновна, знакомясь с Даниловым.Данилов с большим трудом удержался от смеха.– Единственный, – стараясь быть вежливым, ответил он.По старой школярской привычке он сел за самую заднюю парту, рядом с приветливо улыбнувшейся ему брюнеткой бальзаковского возраста и бальзаковской же комплекции.– Вы чей папа? – поинтересовалась соседка.– Никиты Новицкого, – ответил Данилов.– А я – мама Кристины Галкиной.– Я тут никого не знаю, – признался Данилов. – Но если уж знакомиться, то лучше по именам. Меня Владимиром зовут.– А меня Юлией, – снова улыбнулась соседка.Некоторое время они сидели молча.– Начинаем! – оповестила классная руководительница. – Уважаемые родители, наше сегодняшнее собрание посвящено пропаже классного журнала. У когонибудь есть что сказать?Около двадцати человек родителей – преимущественно женщины – молчали.– А что мы должны говорить? – поинтересовалась высокая крашеная блондинка, сидевшая за первой партой в одном ряду с Даниловым. – Мой сын этого журнала в глаза не видел…– И мой!– И моя!– И моя не видела! – зашумели родители.– Ну, может быть, вы чтото слышали? – предположила классная руководительница.– А почему вы решили, что журнал взял ктото из детей? – пробасил плотный мужчина в форме МЧС с майорскими погонами. – Ведь мы даже не знаем, как исчез журнал. Может быть, это вы его кудато задевали…– Я не могу никуда «задевать» журнал! – возмутилась классная руководительница.– Почему? – удивился майор.– Потому что я педагог!– Хорошее объяснение, – хмыкнул майор. – Тогда я заявляю, что моя Маша не могла взять журнал, потому что она – дочь офицера. Вопросы будут?Собравшиеся дружно засмеялись.– Прошу тишины! – взвизгнула классная руководительница. – Если журнал не будет найден, то отвечать за его пропажу будут те, кто дежурил в тот день – Боброва и Маляр.– Что?! – Матери названных учеников вскочили на ноги, словно подкинутые невидимой пружиной.– Что вы себе позволяете?! – воскликнула одна из них. – Почему моя дочь должна отвечать за ваш журнал?!– Потому что дежурный отвечает за порядок в классе…– Педагоги отвечают за порядок в классе! – В беседу на повышенных тонах вступила вторая родительница. – Интересно, что по этому поводу думает директор!– Да что может думать директор?! – фыркнула первая. – Мы найдем правду выше!– И верно! Развели тут тридцать седьмой год!– В общемто они правы, – сказал соседке Данилов.– Да уж, – согласилась та. – Валентине Антоновне стоило бы думать, прежде чем говорить. Ведь журнал должны приносить и уносить педагоги. У детей своих забот хватает.Через пять минут дискуссия пошла на спад: Кочерга признала свою неправоту.Данилов решил, что на этом собрание закончится, но ошибся. Классная руководительница завела долгую песнь о дисциплине в классе, перечисляя нарушения, допущенные каждым из учеников. Данилов узнал, что Никита с приятелем пытались взорвать петарду на школьном дворе, но были замечены охранником, ввиду чего взрыв так и не состоялся.– Валентина Антоновна преподает историю? – спросил Данилов у соседки, разглядывая учебные пособия, развешанные по стенам.– Нет, английский, – ничуть не удивившись вопросу, ответила та. – Ее кабинет вечерами занят – там факультатив, поэтому мы собираемся где придется. А с предметом у нее интересно вышло. Вообщето наша красавица преподавала ритмику, но потом переквалифицировалась в англичанку.– Разве так можно? – удивился Данилов.– Почему нет? – Соседка указала взглядом на классную руководительницу. – Доказательство перед вами. Надо сказать, что она поступила весьма разумно, ведь преподавать английский куда прибыльнее, чем ритмику. А вы сами не педагог?– Разве похож? – Данилов никогда не думал, что его можно принять за учителя. – Нет, я врач.– Ой, как здорово! – привычно восхитилась соседка и сразу же задала традиционный вопрос: – А какой вы врач?– Хороший, – привычно отшутился Данилов. – Я анестезиолог.Сообщать, где именно работает, он не стал, да соседка и не поинтересовалась, моментально утратив интерес к профессии Данилова.Анестезиолог – непопулярная в народе специальность. Лечить не лечит, консультировать не консультирует, только наркоз дает. Какойто неполноценный врач.– А я тоже имею некоторое отношение к медицине, – сказала соседка. – Правда, очень далекое – работаю в фонде омээс главным специалистом. Канцелярская крыса. У вас, Владимир, случайно нет знакомого хорошего кардиолога? Мне бы мужа показать.– Увы, нет, – покачал головой Данилов.– Жаль, – вздохнула соседка и больше его не расспрашивала.Данилов зарекся отправлять коголибо на консультации к знакомым врачам после одного случая. Лет пять назад к нему обратилась соседка. Девушку внезапно начало регулярно тошнить, и ей захотелось провериться у толкового врача. Данилов направил ее к своему бывшему однокурснику Толику Гусеву, работавшему в консультативнодиагностическом центре при сто пятнадцатой больнице. Позвонил, договорился и предупредил, что не постороннего человека отправляет, а хорошую знакомую, чуть ли не родственницу.– Все понял, – заверил Толик. – Пусть приходит. Сделаю все, что смогу, все будет в лучшем виде.Толик подробно расспросил и осмотрел соседку, после чего составил ей чудесный план обследования, включавший консультации у восьми врачей разного профиля, кучу анализов, рентгенологическое и ультразвуковое исследования, кардиограмму и энцефалограмму. Все – «неофициально платно», причем по самым заоблачным расценкам. Сам Толик за осмотр, беседу и составление обследования, точнее, плана раскрутки клиента на деньги, взял пятьдесят долларов – работал ведь, старался.Несколько ошарашенная соседка пришла вечером к Данилову и ударилась в слезы. Бедняжка решила, что Толик заподозрил у нее чтото очень серьезное и оттого собрался столь детально обследовать.– Не реви, – попросил Данилов. – Нет у тебя ничего страшного. Лично я склонен думать, что или ты беременна, или у тебя небольшой гастрит.– Странно, – удивилась соседка. – А Анатолий Николаевич про гинеколога ничего не говорил…«Ясное дело, – подумал Данилов. – Решил сначала пациентку хорошенько растрясти, а потом, в конце, «обнаружить» у нее беременность. Это ведь гораздо выгоднее, чем сразу к гинекологу отправить. Ну Толик, ну жучила!» Данилов был шокирован таким нечистоплотным поведением не просто коллеги, а заранее предупрежденного приятеля.Чувствуя себя виноватым в произошедшем, Данилов устроил соседке консультацию в центральной клинической больнице гражданской авиации, где у него работал другой однокурсник. Как он и предполагал, соседка оказалась беременной.Толик нахально позвонил Данилову через несколько дней и поинтересовался, куда делась его соседка. Данилов, не выбирая выражений, высказал Толику все, что о нем думал, и с тех пор взял себе за правило никого ни к кому на консультации не отправлять. Разве что в особых случаях и к достойным, проверенным людям.– Как собрание? – поинтересовалась Елена, едва Данилов вошел в квартиру.– Нормально, – ответил Данилов, расстегивая куртку. – Классная и вправду дура, а журнал так и не нашли.– А меня ругали? – высунулся в коридор Никита.– Тебя – нет, – соврал Данилов.– Врешь, наверное, – усомнилась Елена. – Чтобы наша Валентина Антоновна когото да не покритиковала!..– Может быть, я прослушал. – Данилов прошел в ванную и начал мыть руки.– А меня сегодня хвалили! – сообщила Елена, когда он пришел в кухню. – Есть будешь?– Пару бутербродов с сыром. – Данилов взял нож и в два счета соорудил себе ужин. – Так за что тебя хвалили?– За показатели и отсутствие жалоб.– Быть тебе директором региональной зоны! – предсказал Данилов, надкусывая первый бутерброд.– Не зоны, а объединения! – поправила Елена. – Учись говорить правильно.– Слышала бы моя мама, как ее любимого сына учат русскому языку, – притворно вздохнул Данилов. – Слушай, Лен, а может, Никиту к матери в лицей перевести?– Тебе так не понравилась школа? – Елена выложила в тарелку салат из морской капусты и выжала на него половинку лимона.– Не понравилась, – подтвердил Данилов. – Но я действительно вел себя хорошо. Никому не нагрубил.Кстати, Лен, а я Никите знаешь кто? Гражданский отец!– Логично, – одобрила Елена. – Ты же – гражданин. Это тебя Валентина так обозвала?– Она спросила, какой я отец Никите – настоящий или гражданский.На громкий смех Елены прибежал Никита.– Анекдоты рассказываете?– Нет, о работе разговариваем, – ответила сквозь смех Елена.– А вот я, если бы был врачом, не стал бы работать ни на «скорой», ни в роддоме, – ни с того ни с сего заявил Никита.От удивления Елена перестала смеяться.– Почему? – спросила она.– Это очень тяжелые и финансово невыгодные работы, – серьезно и, как показалось Данилову, чуточку снисходительно пояснил Никита. – Далеко не самый лучший выбор для врача…– А какой он – самый лучший выбор? – заинтересовался Данилов.– Пластическая хирургия. Вон Тауб пока работал пластическим хирургом, зарабатывал куда больше, чем у Хауса…– Ты смотришь «Доктора Хауса»? – Глаза Елены сделались круглыми. – Разве я тебе разрешила?..– Но ты и не запрещала, – пожал плечами Никита. – А потом, там нет ничего такого…– И тебе это интересно?– Конечно, мам, мне же хочется побольше узнать о вашей работе.– По «Хаусу»?– Ну не по «Интернам» же! – поморщился Никита. – А что вы улыбаетесь? Разве я не прав?– Прав, – подтвердил Данилов. – Я и сам подумывал о пластической хирургии, пока не познакомился с твоей мамой.– Какая связь между мной и мыслями о пластической хирургии?– Я понял, что столь совершенную красоту мне создать никогда не удастся, и пошел в анестезиологи.– Ну, Данилов… – Елена развела руками. – Умеешь ведь порадовать, когда хочешь. Такого комплимента я еще не слышала…– Так мне можно продолжать смотреть «Доктора Хауса»? – Никита поспешил воспользоваться душевным состоянием матери в корыстных целях.– Можно. – Елена махнула рукой. – Раз уж смотришь, то лучше делай это с моего ведома.Обрадованный ребенок поспешил исчезнуть, пока она не передумала.Данилов подумал о том, что при встрече надо будет обязательно рассказать матери о родительском собрании. Хотя бы потому, что раньше ему никогда не доводилось бывать на подобных мероприятиях. Интересно, что скажет мать? Заодно можно будет и затронуть вопрос с Никитиным переводом…– Я не хочу никуда переводить Никиту, – словно прочитав его мысли, сказала Елена, возвращаясь к своей морской капусте. – Здесь уже все нам знакомо, а как будет там – это еще бабушка надвое сказала. Да и зачем нам со Светланой Викторовной лишний повод для трений?– А почему Никита должен стать поводом для трений?– У моего сына далеко не идеальный характер. Кому, как не мне, это знать. Вдруг он не сумеет оправдать оказанного ему высокого доверия? Нет уж – пусть лучше учится, где учился. Кстати, ты заметил, что ребенок просто счастлив оттого, что ты сходил в школу?– Не заметил, – честно признался Данилов. – Да и что тут такого?– Не скажи, – покачала головой Елена. – Ему очень приятно, что ты принимаешь участие в его делах. Да и мне тоже… Спасибо, Вовка.– Если бы у меня в кармане лежал белый накрахмаленный платок, я бы сейчас прослезился, – ответил Данилов. – Больно уж трогательно все это.– Я прослежу за тем, чтобы ты не испытывал недостатка в белых накрахмаленных платках, – пообещала Елена.– Не смей! – притворно ужаснулся Данилов. – Тогда я превращусь в слезливого меланхоличного идиота… Давай лучше коньяку выпьем.Давай, – согласилась Елена. – Под шоколадку. Отметим первое в твоей жизни родительское собрание!– А что – мне понравилось. – Данилов достал из одного шкафа бутылку, из другого – рюмки, поставил их на стол и открыл дверцу третьего шкафа, в котором должны были лежать плитки с шоколадом. – А шоколадто тютю, испарился.– Главное, что коньяк не испарился. – Елена взяла из вазы, стоявшей на подоконнике, яблоко и улыбнулась.– Чему ты улыбаешься?– Вспомнилось из Довлатова: «Как обычно, не хватило спиртного, и как всегда, я предвидел это заранее. А вот с закуской проблем не было. Да и быть не могло. Какие могут быть проблемы, если Севастьянову удавалось разрезать обыкновенное яблоко на шестьдесят четыре дольки».– Ну у тебя и память! – восхитился Данилов.– Учеба в медицинском институте хорошо тренирует. А потом, я мало что помню наизусть. Разве что самоесамое…– Про выпивку и закуску, – покивал Данилов, разливая коньяк по рюмкам. – Только на шестьдесят четыре части не режь, и четырех хватит. Это все же фрукт, а не сырокопченая колбаса…Ночью Данилову приснилась классная руководительница Никиты. Валентина Антоновна лежала в родовом зале, а по бокам от нее стояли двое мужчин в белых халатах.– Знакомьтесь, доктор, – сказала она Данилову. – Вот это – биологический отец моего ребенка, а это – гражданский. Они оба будут присутствовать на родах и следить за тем, чтобы вы не напороли косяков.– Я косяки не порю, – вежливо ответил Данилов. – Я провожу обезболивание.– А нам можно? – хором спросили отцы.– Когда будете рожать – непременно! – ответил Данилов и проснулся.На часах было семь минут шестого.«Пока заснешь – уже вставать пора», – решил Данилов.Он осторожно, чтобы не разбудить чутко спящую Елену, он встал и прошел в ванную. В които веки можно было побриться не в привычной спешке, а с чувством, толком и расстановкой. Глава тринадцатая Диагностика кармы Бывают хорошие дни. С утра просыпаешься бодрый, готовый к подвигам. Выходишь из дома и замираешь от наслаждения, вдыхая загазованный воздух мегаполиса. В нем внезапно проявляются нотки лесной свежести и запах луговых трав.В такие дни автобусы, троллейбусы и трамваи распахивают свои двери не как обычно, а гостеприимно. Их салоны полупусты, а все пассажиры ведут себя деликатно, не толкаясь и не наступая на ноги соседям. И в метро нет привычной толпы перед эскалатором.Весь «лежачий» состав блока реанимации поутру находится в стабильном состоянии средней тяжести – всех дам пора переводить в отделения. На утренней конференции главный врач больше хвалит своих подчиненных, чем ругает, а под конец сообщает поистине радостную весть о внеочередной премии. Заведующий отделением, составляя график дежурств, особенно интересуется твоим мнением, а роженица, которой по экстренным показаниям назначается кесарево сечение, не имеет в анамнезе ничего грозящего осложнениями. Вдобавок она позитивисткаоптимистка и говорит:– Не волнуйтесь, доктор. Я вас не подведу. Все будет хорошо. У меня хорошая карма, поэтому со мной не может случиться ничего плохого…– Разумеется, – ответил Данилов, чувствуя, как в глубине души, гдето на краю сознания, прозвенел тревожный звоночек.Каждый опытный врач знает: если все вдруг идет необычно гладко, то это не означает, что жизнь наконецто наладилась. Просто провидение решило поразвлечься. Оно не стало равномерно распределять неприятности, а приберегло их до особого случая, чтобы выдать разом.– А откуда вы знаете, что у вас хорошая карма? У вас есть медицинская справка? – пошутил Данилов.– Я проходила диагностику, – серьезно ответила женщина. – Сразу же, как только узнала, что беременна.Данилов еще раз уточнил анамнез, повторно осмотрел пациентку и обсудил план действий с Юртаевой, которая должна была делать операцию. Вялотекущая родовая деятельность, не усилившаяся несмотря на все принятые меры, – прямое показание к экстренному кесареву сечению. Правда, здесь нет такой срочности, как при угрозе разрыва матки, поэтому можно обойтись местным обезболиванием – время позволяет дождаться, пока подействуют препараты, введенные при эпидуральной или спинальной пункциях.Спинальная и эпидуральная анестезия как разновидности местного обезболивания очень схожи между собой. Выполняются они одним и тем же способом, только при спинальной анестезии игла проходит еще через одну оболочку и обезболивающий препарат вводится в жидкость, омывающую спинной мозг. Одна инъекция, постоянных катетеров здесь быть не может. Полное обезболивание в этом случае приходит раньше, и уже через десять минут можно начинать операцию.Измерив артериальное давление, Данилов быстро установил подключичный катетер. Медсестра Ира тут же наладила капельницу с физиологическим раствором.Спинальная пункция прошла без осложнений. Данилов пунктировал в своем излюбленном месте – между третьим и четвертым поясничными позвонками. Не торопясь, плавно ввел лидокаин в смеси с адреналином, сразу же извлек иглу, наложил на место пункции стерильный марлевый «квадрат» и крестнакрест закрепил его лейкопластырем. Готово, осталось дождаться результата.– Может болеть голова, а после вы можете почувствовать озноб, – предупредил Данилов. – Это в порядке вещей.– Я смогу наблюдать за ходом операции?– В какойто мере – да. Во всяком случае, ребенка вы увидите сразу же.– Прекрасно. – Роженица нашла в себе силы для того, чтобы улыбнуться хорошей, искренней улыбкой.– Во время операции вы будете дышать кислородом через маску, но это не помешает нам общаться в случае необходимости. Если чтото не так – говорите. Мы будем рядом. Поехали в операционную.Пока роженицу готовили к операции – перекладывали, пристегивали к столу широкими эластичными ремнями, обували в стерильные бахилы, окружали стерильными салфетками операционное поле и обрабатывали кожу, Ира подключила ее к монитору. Данилов снова измерил артериальное давление (оно могло упасть изза спинальной анестезии), поколол иголкой голени и ступни пациентки, чтобы убедиться, что она уже ничего не чувствует, и разрешил начинать.Во время операции пациентка вела себя хорошо – давления не роняла, ненужной активности не проявляла, сюрпризов не устраивала. Ребенок, крупный мальчик, оказался совершенно нормальным, бойким крикуном.– Вот и все! – известила Юртаева, завязывая последний шов на коже живота. – Татьяна, вы меня слышите?– Слышу, – ответила пациентка, с лица которой Данилов только что снял маску.– Отрожались мы с вами. – Настроение у Юртаевой было отличным. – До завтра полежите в реанимации, а затем вас переведут в отделение.Череп Данилова словно пронзили раскаленным прутом. Боль была настолько сильной, что лоб мгновенно покрылся испариной. Захотелось подышать закисью азота – его таблетки остались в сумке, висевшей на спинке стула в ординаторской, – но Данилов безжалостно подавил это желание. Не хватало еще, чтобы его вдобавок ко всем грехам записали в наркоманы.– Лариса, наложи повязку, – попросила Юртаева ассистировавшую ей ординатора.– Хорошо, Елена Ивановна.– С описанием поспеши, чтобы Владимир Александрович на нас не ругался.Улыбка Юртаевой была видна даже под маской. Она отошла от стола и направилась к выходу из операционной. Лариса при помощи стерильного металлического шпателя намазала живот пациентки специальным медицинским клеем и хотела было наложить сверху марлевую повязку, но не успела.Кожа пациентки – везде: на лице, на руках, на ногах, на пока еще обложенном салфетками участке живота, – вмиг покрылась большими красными пятнами. Женщина закатила глаза, захрипела и обмякла. Монитор показал запредельное падение пульса и снижение частоты дыхательных движений.Данилов схватился за грушу тонометра. Так и есть – артериальное давление, которое всю дорогу вело себя наилучшим образом, обрушилось до шестидесяти на двадцать.Дыхание пациентки стало редким и хриплым. По безвольному телу прошли судороги. Одна, вторая, третья…– Ноги задерите! – гаркнул Данилов на всю операционную.Ординатор Лариса тотчас же обеими руками схватилась за ноги пациентки и задрала их кверху. Операционная сестра изменила наклон ножного конца кровати, максимально приподняв его. Как только руки Ларисы освободились, она, правильно оценив ситуацию, стала удалять только что нанесенный клей при помощи смоченных спиртом тампонов.На крик Данилова в операционную вернулась Елена Ивановна, еще не успевшая размыться. Она тут же бросилась помогать Ире – вскрывать ампулы и набирать растворы в шприцы. Почти все препараты, вводимые внутривенно, следует разбавлять дистиллированной водой или физиологическим раствором. А это время, драгоценное время. Хорошо хоть, что установлен подключичный катетер с капельницей. Ира без лишних действий втыкает очередную иглу прямо в резиновую трубочку у самого конца системы для капельного введения, поближе к катетеру.Анафилактический шок во всей своей красе – это билет на тот свет. Мягкий или плацкартный – это уж кому как повезет. Некоторым везет – они уходят без мучений, потеряв сознание в самом начале. Другие, у которых молниеносно развивается отек гортани, мучительно задыхаются.Но больше всего везет тем, рядом с кем в этот миг оказывается хороший врач, оснащенный всем необходимым для оказания помощи. Таким удается остаться в живых.– Кубик адреналина в вену! Два в капельницу! Шестьдесят преднизолона в вену!..Отдавая распоряжения, Данилов схватил лежащий под рукой ларингоскоп (предусмотрительность похвальна для любого врача, а уж для анестезиолога – вдвойне). Правая рука потянула вниз отвисшую нижнюю челюсть умирающей, а левая засунула ей в рот ларингоскоп. Продвинув трубку вперед, в трахею, Данилов, экономя время, не стал фиксировать ее раздуванием манжетки, решив сделать это потом, когда пациентка стабилизируется. Сейчас важнее подключить аппарат искусственной вентиляции легких…Теперь за дыхание можно не беспокоиться. Данилов перемерил давление. Восемьдесят на тридцать. Пульс не прощупывается, число сердечных сокращений – сорок два.– Еще шестьдесят преднизолона!Чувствуя, что одной «аллеи» будет мало, Данилов установил на правой руке пациентки катетер в локтевом сгибе. Лечить «в два ручья» куда результативней.– Два куба пипольфена внутривенно!..Прошло не меньше полутора часов, пока пациентка стабилизировалась настолько, что Данилов решился перевезти ее в блок реанимации. Ларису отправили вперед держать лифт. Елена Ивановна с Ирой везли каталку, на которой лежала пациентка, а Данилов шел рядом. Голова у него уже не болела: видимо, боль обиделась, что на нее не обращают внимания, и исчезла. В правой руке он нес увесистый чемодан с реанимационной укладкой.Полный реанимационный набор – это ручной аппарат искусственной вентиляции легких (нечто вроде саморасправляющегося резинового мешка); три надувные резиновые дыхательные маски (одна – для взрослых, одна – для подростков и детей старше одного года и одна – для детей до года); механический отсос для удаления рвоты изо рта, и к нему – стерильные аспирационные катетеры разного калибра; две коробки с ампулами, которые хранятся в ячейках, чтобы не разбились; трубкивоздуховоды; металлический ларингоскоп с двумя клинками разного размера («взрослым» и «детским»); зажим для носа, щипцы большие и малые; особый клин, предназначенный для того, чтобы пациент не перекусил вставленный ему в рот воздуховод; фонарик для контроля зрачка; набор одноразовых эндотрахеальных трубок (разных размеров, с манжетой и без); лейкопластырь; несколько одноразовых шприцев; инфузионная система – для внутривенного капельного введения препаратов; ножницы, перевязочные материалы и резиновый жгут. При помощи жгута можно не только делать внутривенные инъекции, но и останавливать кровотечение, пережимая им поврежденные артерии выше места повреждения.Флакон с адреналином, подсоединенный к подключичному катетеру, был укреплен на специальном штативе на каталке. Пациентка спала. Спала, а не умирала. Самое страшное было позади, но хлопот еще предстояло множество.В реанимации Данилов подключил женщину к монитору, измерил давление, отметил, что пятна на коже уменьшились, и сказал:– Ира, капельницу можно снять. Два куба пипольфена внутримышечно, и пусть пока спит. Локтевой катетер не удаляйте.– Трубку сейчас снимать будете, Владимир Александрович?– Потом, когда проснется, – ответил Данилов.Он подошел к Юртаевой, ждавшей его у входа в блок.– Вроде ничего, Елена Ивановна, жить будет.– Слава богу, – вздохнула Юртаева. – Кто бы мог подумать?! Никогда в жизни не видела анафилактического шока от клея!– Я тоже, – ответил Данилов и предложил: – Может, историю у нас в ординаторской заполните?– Лучше я у себя, чтобы никому не мешать. Владимир Александрович, а вас можно попросить спуститься со мной к мужу нашей воскресшей? А то я одна боюсь.– Проблемный субъект? – спросил Данилов.– Брутальный хам, – поморщилась Юртаева. – Как ни странно – сотрудник окружного Департамента образования.– Обожаю общаться с брутальными хамами, – хмыкнул Данилов. – Конечно, спущусь. Только подождите меня секундочку.Данилов заглянул в ординаторскую, попросил сидевшего там Клюквина присмотреть за его больной и, поскольку головная боль снова зашевелилась, проглотил таблетку обезболивающего.– Пойдемте, Елена Ивановна. Про клей говорить будете?– Буду, – вздохнула Юртаева, – чего скрывать? Только не стану вдаваться в подробности. Подождем, чем все закончится.Муж пациентки ждал их в холле перед приемным отделением, меряя его шагами то по периметру, то по диагонали. Серый костюм, серый галстук, серые, недружелюбные, глаза, глубокие залысины.– Ну что там? – едва завидев Юртаеву, спросил он.Голос его был сух и резок.– У вас мальчик, прекрасный здоровый ребенок, – улыбнулась Юртаева. – Три восемьсот пятьдесят вес, рост пятьдесят три сантиметра.– А что с женой?«И впрямь брутальный хам, – подумал Данилов. – Можно подумать, что мы ему чемто обязаны».– Ей пришлось срочно сделать кесарево сечение…– Что? – Поросячьи глазки молодого отца округлились. – Вы о моей жене говорите? О Барановой Татьяне?– Да, да, о вашей, – подтвердила Юртавева. – Изза слабости родовой деятельности нам пришлось сделать кесарево сечение…– А почему вы не спросили меня? – воскликнул муж.– Давайте отойдем в сторонку, – предложил Данилов.Из центра холла, где они стояли, словно на сцене, все трое переместились в дальний от входа угол.– Я задал вам вопрос!– Вы зря так волнуетесь. – Юртаева пыталась купировать агрессивность собеседника собственным дружелюбием. – С вашей женой…– Я. Спросил. Не. О. Жене. – Чеканя слова, мужчина для большей наглядности потрясал в воздухе пальцем. – Я. Спросил. Почему. Вы. Посмели. Обойтись. Без. Моего. Согласия?– Ваше согласие не потребовалось, потому что информированное согласие на операцию дала ваша жена. – Юртаева посуровела. – Если желаете, я могу его предъявить. И не надо разговаривать со мной в подобном тоне!– Я разговариваю с вами так, как вы того заслуживаете! – взвизгнул Баранов, брызгая слюной из перекошенного яростью рта. – Накачали беременную женщину наркотиками, заставили ее подписать какуюто сраную бумагу и думаете, что вам это сойдет с рук? Вот, выкусите!К лицам врачей взметнулся кукиш.Данилову захотелось оттащить мужика в туалет и несколько раз ткнуть головой в ведро с теми самыми бумагами. Желание, конечно, заведомо несбыточное, но отчего бы не помечтать?– Но зачем нам делать ненужную операцию? – Елена Ивановна. – Где логика?– Где ваша совесть? Вот в чем вопрос! – «Гамлет, подлинный Гамлет», – восхитился Данилов, наблюдая за беснующимся придурком. – Сделали кесарево и не знаете зачем? Может, вы еще не знаете – кому вы его сделали? Хороши доктора, ничего не скажешь!– Я хотела сказать – зачем нам делать кесарево без показаний? – возмутилась Юртаева.– Как это зачем?!Данилов отступил на шаг, чтобы до него не долетали брызги слюны. В висках, несмотря на принятую таблетку, запульсировала боль. Данилов повертел головой, надеясь, что это поможет. Перехватив настороженный взгляд охранника, сидевшего у входа, Данилов махнул ему рукой: сиди, мол, сами разберемся. Охранник кивнул, но взгляда не отвел.– Ято знаю, зачем вы всех тащите на операционный стол! Вам лень подолгу вести роды! Куда проще выпотрошить женщину как курицу, не заботясь о последствиях! Потрошители, б…!Данилову было знакомо это расхожее мнение, часто обсуждаемое на форумах в Сети. Сравнивая разницу во времени и не обращая внимания на все прочие факторы (да и кому, кроме врачей, они нужны?), нетрудно было решить, что ленивым докторам и впрямь проще «потрошить», нежели часами торчать около роженицы и ждать, когда она родит. О том, что для каждой операции существуют свои показания, о том, что с послеоперационной больной возиться приходится куда больше, чем с родившей самостоятельно, люди, далекие от медицины, даже и не догадываются.– Я работаю в окружном управлении образования, но связи у меня есть везде! И какая бы мохнатая лапа ни прикрывала ваши задницы, я смогу сделать так, что вас в Москве и санитарами никуда не возьмут! Уроды!В глазах Юртаевой заблестели слезы.– Идите к себе, Елена Ивановна. – Данилов оттеснил ее плечом и встал прямо перед хамом, совершенно случайно наступив ему на ногу.– Вы чего это?.. – выдернуть ногу оказалось не так уж и просто, но мужчине все же удалось это сделать.– Это вы чего! – Данилов прищурился и склонил голову набок, словно наблюдая редкое экзотическое явление. – Устроили дебош в родильном доме, материтесь. Думаю, что этот факт может сказаться не самым лучшим образом на вашей карьере. Знаете, как это бывает – недоброжелатели раздуют историю до небес…– Кого ты пугаешь, козел! – Собеседник попытался оттолкнуть Данилова и вырваться на свободу, но доктор коротко, без размаха, ткнул его указательным пальцем под верхнюю пуговицу пиджака. Ткнул резко, впечатляюще. Вообщето Данилову хотелось взять оппонента за шкирку и пару раз приложить лицом об стену. Или даже не два, а пять раз, больше – бить, пока не схлынет злость.– Я, конечно, доктор и клялся в том, что никому не стану причинять вреда, поэтому меня незачем бояться, – миролюбиво продолжил Данилов, глядя прямо в глаза собеседника, пытающегося восстановить обычный ритм дыхания. – Но если ты, козел помойный, посмотришь на вход, то там ты увидишь охранника. Видишь, как он смотрит на нас? Знаешь почему? Ему хочется проявить власть и силу. Выбросить тебя отсюда со сплющенным носом, надорванным ухом и парочкой сломанных пальцев. Ему можно, он не врач, а охранник вдобавок еще и контуженный. А еще он садист. Так что если не хочешь неприятностей прямо здесь и сейчас, то сдуйся и в следующий раз будь повежливее.Охранник Саша был очень миролюбивым человеком, сорокалетним инженером из Липецка, которого обстоятельства вынудили работать охранником в Москве. Он разве что карандаш мог бы сломать.– Я бы попросил…– Попросил – это уже хорошо. Это – вежливо, – похвалил Данилов. – Адекватному человеку многое можно разъяснить, а неадекватные в дополнительной информации обычно не нуждаются.Они с минуту помолчали, внимательно разглядывая друг друга.– А как моя жена? – почти вежливо спросил мужчина.Столь резкая перемена в поведении собеседника совершенно не удивила Данилова. Он с детства усвоил, что, получив отпор, подавляющее большинство хамов теряет свою напористость.– Ваша жена в порядке. Она находится в реанимации, куда переводят всех рожениц из операционного блока. У нее была довольно сильная аллергическая реакция на медицинский клей, но нам удалось ее снять. Реакцию. Сейчас ваша жена спит. Вы можете уходить.– А что ей можно передать?– Негазированную воду, нежирный куриный бульон, картофельное пюре на воде. Справа на стене висит список… Но вообщето у нас неплохо кормят. Все, было очень приятно познакомиться, но теперь я должен идти – меня ждет работа. Успехов!Для порядка Данилов наступил хаму на вторую ногу, но не так, как на первую, а совсем легонько, для острастки, после чего повернулся и неторопливо пошел прочь. По звукам за спиной он понял, что оппонент двинулся к выходу.В коридоре приемного отделения Данилов столкнулся с Юртаевой, выходящей из санитарной комнаты. Холодная вода помогла – по лицу Елены Ивановны нельзя было сказать, что она плакала.– Где он?– Ушел восвояси, Елена Ивановна. Я сам рассказал ему о клее, заменив анафилактический шок на аллергическую реакцию. Он ничего не сказал. Все нормально. Пойдемте работать.Они направились к лифту.– Хорошо, что я пригласила вас с собой. – Юртаева нажала на кнопку вызова лифта. – Иначе… Спасибо, Владимир Александрович.– Не за что. В конце концов, я столько провозился с этой дамой, что имел полное право на краткую и содержательную беседу с ее мужем.– Как подумаю, что мне завтра с ним общаться… – погрустнела Юртаева, входя в лифт.– Все будет нормально, Елена Ивановна. В крайнем случае пригрозите, что сообщите в окружное управление образования о его поведении.– Это подействует? – Юртаева недоверчиво посмотрела на Данилова.«А она красивая, – подумал Данилов. – Как я раньше не замечал? Одни зеленые глаза чего стоят. Правда, нос слегка вздернут, но от этого лицо приобретает особый шарм. Особенно когда под этим носом такие чувственные губы».В оценке женской красоты Данилов был сильно пристрастен. Почти всех женщин, которые были ему симпатичны, он считал красивыми. И наоборот – автоматически причислял всех стерв к уродинам. Глава четырнадцатая Школа злословия – Лет десять назад московские врачи официально зарабатывали куда меньше водителей московских автобусов. Както раз один из докторов высказал свое недовольство разницей в зарплатах водителю автобуса, вторые сутки лежавшему в нашей реанимации с нестабильной стенокардией. А тот ему ответил: «Дело в том, доктор, что если мы тут все к утру сдохнем, вам ничего не будет. Отпишетесь, и все! А мне за одногоединственного человека, попавшего под колеса моего автобуса, придется в тюрьму садиться. Риски у нас с вами разные, потому и зарплата тоже разная».Громко смеяться над своими же бородатыми байками – отличительная черта доктора Сахарова. Смеется он обычно в одиночестве, но зато громко и заразительно.Сахарову нравится считать себя всесторонне развитой личностью, которая на голову выше всех окружающих. Он играет на гитаре, поет, пишет стихи. Сахаров сведущ в гомеопатии и иглоукалывании. На заре туманной юности он недолго проработал директором одного из многочисленных центров восточной медицины. Владельцу центра хватило двух месяцев для того, чтобы понять свою ошибку и выгнать Сахарова.Сахаров ушел в блок кардиореанимации шестьдесят пятой больницы, где со второго дежурства начал конфликтовать с другими врачами. Доктор Сахаров очень страдал от того, что его труд не оценивался государством по достоинству, и пытался своими силами всячески компенсировать недостающее. За счет пациентов, разумеется. Реанимация – это не обычное отделение, где люди лежат неделями и с каждым пациентом врач может раз десять встретиться и рассказать, что докторам очень мало платят. В реанимации больной лежит считаные дни, а затем переводится в отделение. В худшем случае – в патологоанатомическое. Очень трудно доказать пациенту, лежащему в реанимации, и его родственникам, что ты – не просто очень хороший, а самый лучший доктор, заслуживающий дополнительной материальной стимуляции. К тому же в отделении от поступления до выписки пациента ведет один врач, а в реанимации врачи ежесуточно сменяются. Дополнительная сложность с точки зрения «ментальной обработки» пациентов.Но как говорится, умный человек всегда и везде отыщет возможность, а дурак попросту полезет напролом. Сахаров выбрал второй путь. Заступая на дежурство, он начинал громко возмущаться тем лечением, которое проводилось пациентам в предыдущие сутки, и вносил свои изменения, очень важные и нужные. Иначе говоря, давал понять пациентам, что он о них заботится и готов принять благодарность. Разумеется, изменения, вносимые доктором Сахаровым, были не особенно важными. У Ростислава Юрьевича, так звучно звали Сахарова, хватало ума не отменять жизненно важных препаратов и не экспериментировать с их дозировками. Изощрялся он только со второстепенными препаратами.Многие пациенты ему верили. Сахаров выглядел представительно – лысина, очки, животик, говорил медленно, веско, пересыпая свою речь медицинскими терминами.Однако на коллег и администрацию весь этот цирк не подействовал. Ростислава Юрьевича несколько раз предупредили о недопустимости подобного поведения, а когда убедились, что предупреждений он не понимает, предложили тихо и мирно убираться на все четыре стороны. По собственному желанию.Сахаров отказался и продолжал гнуть свою линию. Тогда коллеги при полном одобрении администрации устроили ему парочку неприятностей, на которые главный врач реагировал объявлением строгого выговора с занесением в личное дело. Лишь грядущая угроза позорного увольнения по статье вынудила Сахарова подыскать другую работу. Сменив около десятка мест, Сахаров в итоге осел под крылом у Вознесенского, с которым когдато вместе учился. Факт совместной учебы с шефом давал Ростиславу Юрьевичу возможность чувствовать себя немного выше остальных врачей отделения анестезиологии и реанимации. Коллеги не возражали – они откровенно потешались над Сахаровым. Без шута в коллективе скучно.Вот и сейчас Ахметгалиева оторвалась от писанины, украдкой подмигнула Данилову и попросила:– Славик, почитай нам чтонибудь из своего наследия.– Почему бы и нет? – надулся Сахаров.Он вышел изза стола, подошел к окну, снял колпак, пригладил остатки волос (в юности, по уверениям самого Сахарова, на его голове были «заросли кудрей роскошных») и начал:– Мой океан шумит, гонимый ветром времени.Он чтото шепчет мне, лукавый друг и враг.Изнемогаю я от жизненного бремени,Но знаю я одно – со мной мой океан…При этом он потешно размахивал колпаком, зажатым в правой руке.Данилов был вынужден закусить губу, чтобы не рассмеяться. Декламации Сахарова он еще не слышал. Ахметгалиева, то ли уже привыкшая, то ли обладавшая большей выдержкой, слушала Сахарова с серьезным, даже, можно сказать, вдумчивым видом.– Пусть спряталась луна, Мне до нее нет дела.Пусть рукоплещет мне лишь плеск морской волны,Со мной мой океан, и сказано все этим.Со мной моя судьба – неразделимы мы.– Браво! – изобразила восторг Ахметгалиева, негромко аплодируя. – Это же песня, а не стихи!– Это стихи, Фаина, – скромно поправил ее Сахаров.Надев колпак, он вернулся на свое место и выжидающе посмотрел на Данилова, явно ожидая похвалы.– Я одного не понял, – сдерживая улыбку, сказал Данилов. – Если стихотворение про океан, то почему волна морская?– Занудство несовместимо с творчеством, – обиженно фыркнул Сахаров.Несколько минут тишина в ординаторской нарушалась лишь стуком пальцев по клавишам и скрипом ручки о бумагу.– Не так уж и много осталось до Нового года, – вздохнула Ахметгалиева, взглянув в окно, – ненавижу Новый год!– Почему? – Сам Данилов любил этот праздник больше всех прочих.– Праздник разочарования. Всякий раз надеешься, что жизнь изменится к лучшему, а вместо этого… Эх, что говорить!– Сидите? – Вознесенский, вернувшийся с совещания у главного врача, открыл дверь так энергично, что она ударилась о стену. – И ничего не знаете?!– Куда уж нам, убогим, – отозвалась Ахметгалиева. – Знать положено начальству.– Новому начальству, – со значением сказал Вознесенский, плюхаясь на диван и закидывая ногу на ногу.Данилов сразу догадался, о чем идет речь.– Кто? – спросил он.– Так неинтересно, – покачал головой Вознесенский. – Давайте делать ставки.– На что? – Сахаров обожал азартные игры и всевозможные пари.– На то, кто с понедельника будет у нас главным врачом!– Что – «хозяйку» уже?.. – ахнула Ахметгалиева.– Совсем, – кивнул Вознесенский. – В пятницу проводы.– Ну дела! – Ахметгалиева подняла глаза к потолку, подвигала бровяминиточками и предположила: – Нижегородова?– Нет! – улыбнулся Вознесенский. – Не хотите ставок, так хотя бы поугадывайте. Уважьте старика, я так спешил к вам с этой новостью.– Ктото пришлый?– Нет, Славик.– Сапожков? – снова высказалась Ахметгалиева.– Нет, а ты, Владимир свет Александрович, чего молчишь?– Боюсь обломать вам игру, – улыбнулся Данилов, с наслаждением потягиваясь. – Моя железная логика подсказывает мне верный ответ!– Вот как! Давай поделись с нами своей мудростью!– Элементарно, Ватсон! – Данилов изобразил, что курит трубку. – Есть непреложный закон, который гласит, что все кадровые перестановки заключаются в замене плохого начальника самым худшим из всех возможных. Исходя из него, я могу с уверенностью сказать, что нового главного врача зовут Алексеем Емельяновичем!– Ну ты Нострадамус! – Шеф восхищенно хлопнул ладонями по коленям.– Он угадал? – спросила Ахметгалиева.Вознесенский многозначительно кивнул.– О, мать моя женщина! – Ахметгалиева обхватила голову руками и принялась раскачиваться на стуле. – Убиться об стену! Емеля – главный врач! Немедленно вешаться или увольняться! Мало нам его, так ведь завтра он вытянет свою подстилку в начмеды и тогда… Ооо! Уйду на хрен куда глаза глядят! Дежурантом!– Может, не все так плохо? – осторожно высказался Сахаров.– Для тебя, Славик, может и да, а для меня нет, – огрызнулась Ахметгалиева.Сахаров надулся и засопел.– Ясно одно, – подвел итог Вознесенский. – Теперь мы станем козлами отпущения. Запомните это и не совершайте ошибок, даже самых пустяковых. Новый главный врач нам спуску не даст. Пожалуй, Фаина, ты права – от разговоров о смене работы пора переходить к поиску новой работы. И почему нам не поставили Нижегородову?– Потому что Гавреченков оказался более перспективным кадром, – объяснил Данилов. – Не старый, энергичный, целеустремленный. Мечта, а не главный врач!– Совет в Филях? – Анна Сергеевна вошла в ординаторскую, закрыла за собой дверь и только тогда продолжила: – В патологии прямо карнавал. Федоренко ходит важная, как начмед, а Оксана уже видит себя главной акушеркой.Оксаной звали Воробьеву, старшую акушерку отделения патологии беременности, женщину с узким лбом, массивной нижней челюстью, необъятным задом и еще более необъятным апломбом.– Илья Иосифович, я к вам по поводу Семенцовой. Она пришла…– Надо, Анна Сергеевна, – согласился Вознесенский, поднимаясь с дивана. – Пошли ко мне.Пропустив вперед старшую сестру, заведующий вышел из ординаторской.Ирина Семенцова, невысокая, тощая, вся какаято угловатая, у Данилова вызывала чувство жалости. Ни кожи, ни рожи, ни ума, ни доброты, и как результат – вечное одиночество, к которому сама Семенцова уже привыкла. Но не свыклась, в глубине души считая себя несправедливо обойденной всеми жизненными благами. С возрастом Семенцова привыкла лечить грустьтоску распространенным способом и преуспела в этом настолько, что к сорока годам стала запойной пьяницей.Долгое время Ирину выручала соседка, работавшая участковой медсестрой. Ее протекция помогала Семенцовой прикрывать недлинные запои больничными листами. Но после того как один из участковых врачей получил срок, пусть и условно, за выдачу «липового» больничного, больничные стали выдаваться строго по показаниям.Очередной запой Семенцовой обернулся двухнедельным отсутствием на работе без уважительной причины. У Анны Сергеевны была на этот счет одна мысль.– В сестрах Ире не место, но ее можно оставить в санитарках, – предложила она заведующему. – Она не откажется. Дам ей две ставки, чем плохо?Подумав, Илья Иосифович согласился. На безрыбье и рак рыба. Тричетыре месяца работает, две недели пьет – не такой уж плохой график для санитарки. Санитарки вообще вечная проблема. Мало кто хочет выполнять грязную работу за мизерную плату. Заведующим приходится буквально навязывать совмещение санитарских обязанностей медсестрам, а тех это совершенно не радует: мыть полы – не их дело.– Одно теперь хорошо, – сказал Данилов, – Гавреченков перестанет оперировать.– Пожалуй, перестанет, – согласилась Ахметгалиева. – Негоже лилиям прясть. Только учтите, коллеги, что раньше он доставал всех время от времени, а сейчас начнет делать это постоянно. Надоело все это. Уйти мороженым торговать, что ли?– Почему именно мороженым? – Данилов посмотрел на настенные часы и решил, что неплохо будет выпить кофе перед уходом домой.Он встал, взял чайник и, подсоединив к крану фильтр, налил в него воды и вернул чайник на подставку.– Хорошее занятие, только если торговать не штучным, а в вазочках, – ответила Ахметгалиева, отодвигая от себя одну историю родов и придвигая другую. – Я во время учебы летом подрабатывала в кафе. Заколачивала бешеные бабки.– Ой, а можно поподробнее? – оживился Сахаров.– Сейчас, чайник закипит, я вам под чай и расскажу, – пообещала Ахметгалиева.– Кому чего? – Данилов насыпал кофе в свою чашку.– Мне чай, пожалуйста, – попросила Ахметгалиева.Сахаров молча достал из ящика стола пакетик чая и кружку. Он никогда не скидывался на покупку кофе, чая и сахара, предпочитая обходиться своими личными запасами, хранившимися отдельно от общественных.Когда кипяток был разлит по кружкам, Ахметгалиева начала рассказывать – вкусно, «с выражением», усиливая впечатление короткими паузами:– Родители мои всегда жили скромно, каждая копейка была на счету, поэтому на каникулах я старалась заработать побольше, чтобы надолго хватило. Работала я буфетчицей в летнем кафе на «Авиамоторной». Основной статьей моих доходов было мороженое, оно буквально спасало меня от нужды.– Ты продавала его втридорога? – спросил Данилов.Он не мог представить себе Фаину за прилавком.– Не совсем втридорога, – покачала головой Ахметгалиева. – В два. Вообщето мороженое продавали шариками весом в пятьдесят грамм. Шарики надо было отделять от огромной глыбы особой ложкой на длинной ручке и класть в железную вазочку, а затем посыпать сверху шоколадной крошкой, кокосовой стружкой и прочей фигней. Вот в ложке и крылся секрет моего благосостояния! Шарик можно было сделать увесистым, «полным», а можно – и «полупустым». Покупатели к этому не придирались. Никто не взвешивал свою порцию. Есть шарик – и ладно. Чтобы шарик был большим, ровным, но полым внутри, мороженое следовало соскабливать тонким слоем, для чего ложку нагревали в горячей воде. Но не в кипятке, заметьте себе, чтобы шарик не начинал таять еще в ложке и не терял товарного вида.– В кафе люди приходят с целью приятно провести время, и поэтому все должно быть красиво, – вставил Сахаров.– Натренированной рукой можно было делать великолепные, гладкие красивые шарики весом в двадцать пять грамм, – не обращая внимания на его реплику, продолжала Ахметгалиева. – Половинная экономия и весьма нешуточная, если учесть, что в среднем я продавала по пятьсот шариков в день. Конечно, мне было очень стыдно, но я оправдывала свою деятельность тем, что жить както надо. Поэтому я никогда не выколачиваю деньги с пациенток. Хватит, нагрешила уже на мороженом.– А сейчас снова думаешь о мороженом, – поддел Данилов.– Ну это я так. – Фаина взмахнула рукой так широко, что чуть не сбила со стола чашку с чаем. – В нашем деле очень многое зависит от того, под кем ты работаешь. Такой главврач, как Емеля, превратит роддом в клоаку бесконечных дрязг и разборок. Я думаю, что вам не надо объяснять, к чему это может привести.Объяснять и впрямь было не надо. Все медработники знают разницу между хорошим и плохим главным врачом. Тут дело не в характере (грубиян, истерик и матерщинник может быть хорошим главным врачом), не в стаже и опыте (можно всю жизнь есть картошку, но так и не стать ботаником), не в доброте (руководитель не должен быть добрым). Дело в том, каков главный принцип руководства. Если главный врач воспринимает своих подчиненных как единую, пусть и не слишком дружную, семью, то он – хороший главный врач. И при всех своих недостатках управлять он будет так, как надо. Вовремя разрешать, а то и предотвращать конфликты, защищать своих сотрудников от несправедливых обвинений, стараться с каждым из подчиненных найти общий язык. И так далее…Плохой главный врач управляет по старинному принципу «разделяй и властвуй». Он намеренно сталкивает своих подчиненных лбами, постоянно нападает на них, никогда и никого не защищает, считая, что дыма без огня не бывает и все его подчиненные заведомо виновны во всех грехах. Коллективы, управляемые плохими главными врачами, похожи на настоящие осиные гнезда. Работать в таком месте – удовольствие ниже среднего.Данилов не был склонен к поспешным решениям, и назначение Гавреченкова главным врачом не было для него сигналом к немедленному поиску новой работы. Но нужно было быть готовым ко всему.Снова мелькнула мысль о работе в поликлинике, но Данилов отогнал ее. Было время, когда он действительно намеревался пойти работать на участок и даже побывал на собеседовании в одной из поликлиник, но очень быстро осознал, что это ему не подходит. В работе участкового врача, как бы ни парадоксально это звучало, ничтожно мала врачебная составляющая. Участковый врач – это нечто среднее между чиновником, выписывающим различные справки, рецепты и направления, и социальным работником. Уже, наверное, не осталось наивных людей, которые идут к участковому врачу за лечением.К тому же на участковых врачей больше всего жалуются. Ктото долго сидел в очереди на приеме, комуто не хватило льготных лекарств, поводов для жалоб может быть очень много… Данилов любил живое дело, а писанины терпеть не мог.«Ладно, не буду забегать вперед, – решил Данилов. – Посмотрю, как оно пойдет дальше».Пошло не очень. Если на пятничной утренней конференции, вылившейся в торжественные проводы Ксении Дмитриевны (расплакавшейся от умиления и долго желавшей всем счастья), Гавреченков еще не успел расправить крылья, то уже в понедельник все сотрудники роддома поняли, кто в замке король.Ксении Дмитриевне удалось на прощание удивить Данилова, и удивить сильно. По окончании «пятиминутки» она выхватила его из нестройной колонны, движущейся к выходу, отвела в сторону и без предисловий сказала:– Вы, Владимир Александрович, хороший мужик, хоть и резкий. Я к вам относилась и отношусь хорошо и поэтому хочу предупредить – остерегайтесь Вознесенского. Это он наговаривал мне на вас.– Никогда бы не подумал…– Так знайте. Только одна просьба – не сообщайте ему хотя бы сегодня о том, что я вам сказала. Хочется последний рабочий день провести спокойно.– Да я и не собирался, – признался опешивший Данилов. – Только мне казалось, что между нами сложились хорошие отношения.– Илья Иосифович никак не мог смириться с тем, что я взяла вас, человека со «скорой помощи», не посоветовавшись с ним. Вот и пытался доказать мне, что я ошиблась в выборе. Надеюсь, что после моего ухода его неприязнь к вам исчезнет…– Ксения Дмитриевна, вы надолго с доктором? – К ним подошла главная акушерка.– Пойдем, Юлечка, я уже закончила. Удачи вам, Владимир Александрович.– Спасибо, Ксения Дмитриевна, – поблагодарил Данилов. – И вам не болеть. И извините меня за грубость.– Я уже все забыла, – улыбнулась бывшая главврач.Больше Данилов ее не видел.Гавреченков начал свою первую «пятиминутку» с того, что разнес всех в пух и прах, начав, как и полагается, с отчитывавшейся дежурной смены.– У нас слишком много поступающих самотеком! – гневался главный врач. – Ни для кого не секрет, что таким образом маскируются договорные госпитализации! Я положу конец этой порочной практике!Беременная, находящаяся в родах, вправе обратиться в любой родильный дом и никто не может ей отказать. Конечно, некоторые врачи таким образом укладывают в родильный дом своих знакомых, но помешать этому, в сущности, невозможно.– Понимай так – бог велел делиться, – шепнула Данилову Ахметгалиева. – Кладешь своих – отстегни главврачу. Интересно, Емеля так преобразился или просто делает вид?С самотеков перешли к соблюдению санитарноэпидемиологического режима, за что получили нагоняй заместитель по лечебной части и главная акушерка.Дальше настала очередь заведующих отделениями – всех, кроме Федоренко, исполнявшей обязанности заведующего отделением патологии беременности. Критиковать отделение, которым сам руководил еще на прошлой неделе, главный врач, разумеется, не пожелал, зато остальным досталось по полной. Вознесенский «огреб» за то, что блок реанимации якобы превращен в проходной двор, куда целыми днями шастают посетители, и за то, что анестезиологи не совсем правильно понимают свою роль во время операций.– Вы всего лишь обеспечиваете операцию, проводя обезболивание. Делает операцию хирург! И именно он определяет тактику, принимает решения и отвечает за исход!– А мы что – ни за что не отвечаем?! – крикнул с места грубиян Клюквин. – Тогда дайте мне такую справочку на бланке с вашей печатью! Хочется, знаете ли, начать жить спокойно!Зал грохнул хохотом. Смеялись все, кроме главного врача.– Не надо передергивать! – взвизгнул Гавреченков. – Вы все прекрасно понимаете, что я хотел сказать.– Теперь он начнет грызть Клюквина, – сказал Данилов Ахметгалиевой. – Не простит порчи первого триумфа.– Николаича грызть бессмысленно, – ответила та. – Он жесткий и вредный. И правдоискатель вдобавок. Об него можно только зубы сломать.– И побольше внимания уделяйте вопросам подготовки пациентов к плановым операциям, Илья Иосифович! – Главный врач назидательно постучал пальцем по столу. – Это не дело, когда анестезиолог знакомится с пациенткой перед самой операцией.Вознесенский вскочил на ноги и попробовал оправдаться:– Это, конечно, не дело, Алексей Емельянович, но в нашем роддоме на моей памяти никогда не происходило ничего подобного.– Впредь я попрошу оперирующих докторов незамедлительно сообщать мне о проблемах, возникающих с анестезиологами, – ответил главный врач. – Мне не нравится, что вы и ваши сотрудники мнят себя на особом положении. Эту вольницу я не потерплю. Здесь вам не Запорожская Сечь, а медицинское учреждение! Вам ясно, Илья Иосифович?Вознесенский пожал плечами и сел. Лицо у него было злоепрезлое.– Наталья Геннадиевна, – внимание главного врача переключилось на Голубкову, заведующую отделением реанимации и интенсивной терапии новорожденных, – объясните мне, почему двое из ваших врачей просрочили очередной медосмотр?Голубкова сочла за благо промолчать.– Почемуто на Даниловском рынке каждый баран висит за свою ногу. – Гавреченков сорвался в откровенное хамство. – Со всеми положенными сертификатами и разрешениями. А у нас, куда ни взглянешь, везде такой бардак, что просто волосы дыбом встают…– Радоваться надо, что хоть осталось чему вставать, – съязвила Ахметгалиева, намекая на гавреченковскую лысину.– Но я наведу порядок, – пообещал главный врач. – Я не человек со стороны, которому надо долго знакомиться с положением дел и которого можно ввести в заблуждение. Так что готовьтесь работать поновому, дорогие коллеги.– Вспоминается теккереевская «Ярмарка тщеславия», – сказала начитанная Ахметгалиева, пробираясь боком к проходу.– Скорее уж шеридановская «Школа злословия», – ответил идущий следом Данилов.– Куда ни кинь, всюду равно клин, – рассмеялась Ахметгалиева. – Лучше бы уж Нижегородову назначили. Нормальная баба с минимумом закидонов. А как климакс пройдет – так вообще душечкой станет. Глава пятнадцатая Эпизод с кокаином Анестезиолога, если он хороший врач, не может не интересовать мнение пациентов о проведенной анестезии. Существует даже специальный термин «удовлетворенность пациента анестезией», который является своеобразной оценкой работы специалиста. Во многих странах высокая степень удовлетворенности пациента анестезией стала одним из главнейших признаков качественно проведенного обезболивания. Поэтому никого из врачей отделения анестезиологии и реанимации не удивило введение главным врачом специального опросного листка, который пациенткам предстояло заполнять после операции. Правда, озаглавлен этот листок был несколько иначе – «оценка больными анестезиологического обеспечения».– С премиями теперь можно проститься, – предсказал опытный Клюквин. – Раз учитывается не только послеоперационный болевой синдром и послеоперационная тошнота и рвота, но и хренова куча других факторов: послеоперационная головная боль и головокружение, длительная сонливость, зуд, нарушение мочеиспускания, разнообразные неврологические нарушения и много еще чего, – то в каждой анестезии можно найти криминал.– Да и сами выводы основаны на субъективных оценках, – поддержал Вознесенский. – Где точная грань между плохой анестезией, которая вызвала неприятные ощущения, и приемлемой, имеющей отдельные недостатки, но в целом вполне допустимой?– И сколько будет хороших анестезий, при которых жалобы совершенно отсутствуют? – спросил Сахаров. – Куда проще делить по старинке. Не написали жалобы на анестезиолога – значит, анестезия была хорошей. Написали – плохой. Так ведь проще.Данилов в дискуссию вступать не стал – пора было забирать пациентку из обсервационного отделения на операцию планового кесарева сечения.В обсервации было непривычно шумно. Обе постовые акушерки вместе со старшей и доктором Гуровой стояли перед запертой дверью одной из палат. То одна, то другая начинали стучать в дверь и кричать:– Откройте дверь! Мы вам ничего не сделаем!– Что случилось? – поинтересовался Данилов.– Заперлась изнутри и не открывает, – пояснил подошедший заведующий.– А где ключ взяла? – спросил Данилов.– Ключи от палат хранятся на посту или у старшей сестры. Обычно палаты никогда не запираются.– Да наши замки пилкой для ногтей открыть и закрыть можно, – скривился Гвоздев. – Только бы она ничего с собой не сделала!– А в окно влезть не пытались? – предложил Данилов.– Окна закрыты, занавеси тоже. А мне лучше дверь высадить, чем стекла бить, сами понимаете.Данилов понимал. Сломанная дверь не мешает функционированию палаты, тогда как разбитое окно делает ее непригодной для нахождения пациенток.– Поможете дверь выбить, Владимир Александрович? Два мужика – это сила.– Без проблем, Юрий Павлович, только давайте побыстрее, а то мне Копыреву из триста двенадцатой на операцию забирать.– Так она там – Гвоздев указал глазами на дверь. – Минут десять назад выбежала из своей палаты, начала размахивать пилкой для ногтей и нести какуюто околесицу, что ни она, ни ее ребенок никому не нужны, а потом вдруг решила запереться в чужой палате, где как раз было пусто – кто на обследование ушел, кто в процедурный кабинет.– С пилкой, говорите? – Данилов неплохо разбирался в замках, всю жизнь врезая и чиня их самостоятельно. – Найдите мне крестовую отвертку и пассатижи. Думаю, что дверь ломать не придется.– Спаситель вы наш! – обрадовался Гвоздев. – Сейчас куртку накину и принесу инструменты из машины.Он отсутствовал не дольше минуты: стремительно убежал и столь же стремительно вернулся обратно с плоским пластмассовым чемоданчиком в руках. Данилов тем временем попросил у одной из постовых акушерок канцелярскую скрепку и сделал из нее нехитрый инструмент для нажима на глубоко утопленную кнопочку, фиксирующую накладную панель.Старшая сестра продолжала стучать в дверь и взывать к разуму затворницы.Операция по вскрытию двери заняла секунд сорок. Поворотный механизм, как и предполагалось, был заблокирован пилкой для ногтей.– Корифей! – восхитился Гвоздев и ломанулся в проем.Данилов последовал за ним. Потом вошли все остальные.Пациентка Копорева забилась в угол. Сидела, скрючившись, прямо на холодном линолеумном полу и беззвучно рыдала, уткнувшись лицом в ладони.– Какого черта! – рявкнул Гвоздев, присаживаясь рядом с ней на корточки. – Вы что творите, дорогуша?– Иииии! – тонко и протяжно завыла «дорогуша».– Встать можете? – спросил Данилов.– Могу, – тихо ответила Копорева, не отнимая рук от лица и не делая попыток подняться.– Тогда пойдемте в вашу палату, там и поговорим, – предложил Данилов. – А лучше не пойдем, а поедем.– Катя, кресло! – распорядился Гвоздев.– Бегу, Юрьпалыч! – отозвалась одна из постовых акушерок.Когда каталка была доставлена, Данилов и Гвоздев подхватили рыдающую женщину под руки и усадили в кресло. Гвоздев взялся за рукоятки и покатил каталку в коридор. Данилов пошел следом.– Вас, Анна Анатольевна, прошу с историей в триста двенадцатую палату, а всем остальным – заниматься своими делами. Концерт окончен.Копорева вдруг оглушительно рассмеялась.– Концерт окончен! Здорово сказано!– Давайтека лучше в изолятор, – на ходу изменил решение Гвоздев. – Там спокойнее. И перенесите туда из триста двенадцатой ее вещи.В изоляторе они помогли Копоревой улечься на кровать, после чего приступили к осмотру.Данилову в общих чертах уже была ясна суть дела. Внезапная бурная активность, подвижность, переходящая суетливость, рыдания, мгновенно сменяющиеся веселостью, в сочетании с бледностью кожных покровов, расширенными зрачками и немного неуверенными движениями свидетельствовали в пользу кокаина.Давление у пациентки оказалось повышенным до ста шестидесяти на девяносто пять, пульс участился до ста двух ударов в минуту.– Знобит чегото, – пожаловалась Копырева, забираясь под одеяло.– А во рту сушит? – спросил Данилов.– Сушит.– Что принимали, Галина Владимировна?– Все, что доктора прописывали. – Копырева посмотрела сначала на заведующего отделением, а затем на своего палатного врача Гурову и улыбнулась.– А еще? – Тон Данилова не располагал к шуткам.– Больше ничего, вот вам крест! – Гурова вытащила изпод одеяла руку и истово перекрестилась.– Ничего запрещенного не нюхали и не глотали?Следов уколов на теле врачи при осмотре не обнаружили.– За кого вы меня принимаете? – Пациентка попыталась изобразить, что ее оскорбил подобный вопрос, но не выдержала и рассмеялась.– Вот ее вещи. – В изолятор вошла Катя с тремя пластиковыми пакетами в руке.– Спасибо, – поблагодарил Гвоздев, кивком отпуская ее и обращаясь к пациентке: – У нас, Майя Леонидовна, сложилось мнение, что вы приняли какойто наркотик…– Да что вы, доктор!– Тогда чем объяснить ваше столь неадекватное поведение? – спросил Данилов. – Да еще перед операцией?– Да, кстати, – оживилась та, – а почему меня не везут на операцию?– Потому что она отложена, – покачал головой Гвоздев. – Да уж, отличились вы. Ладно, Анна Анатольевна, вы пока останьтесь здесь, я сейчас пришлю Катю или Веру на индивидуальный пост. Пойдемте, Владимир Александрович.– Психиатра будете вызывать? – для порядка уточнил Данилов.– Да, пусть отпишется, а потом возьмем на операцию, – ответил Гвоздев. – Плановую или экстренную, естественным путем ей все равно рожать противопоказано. Кто у вас сегодня дежурит?– Я и Анатолий Николаевич, – ответил Данилов.– Значит, я с вами не прощаюсь. Да, Владимир Александрович, вы о кокаине подумали, не так ли?– О кокаине, – подтвердил Данилов.– Вполне вероятно. Дамочка состоятельная, ей это удовольствие вполне по карману. Вот ведь жизнь – только от одной беды придешь в себя, как тебе судьба следующую подкидывает. Хорошо, хоть ничего с собой не сделала.– Сплюньте, – посоветовал Данилов.Гвоздев демонстративно постучал себя костяшками пальцев по голове и скрылся за дверью своего кабинета.Данилов вспомнил, что забыл оставить запись в истории родов. Пришлось вернуться в изолятор, взять у Гуровой историю и прямо там же, в изоляторе, быстро написать несколько строк.Гурова тем временем продолжала расспрашивать пациентку о причинах произошедшего. Та отвечала в классическом для большинства наркоманов стиле, отрицая, изворачиваясь и пересыпая свою речь клятвами и заверениями.Из обсервации Данилов ненадолго вернулся к себе в отделение, а затем отправился обезболивать первые роды у «договорной» пациентки. В «физиологическом» родзале его и нашла секретарь главного врача – ровно через пять минут после того, как роды закончились.– Владимир Александрович, – даже по телефону чувствовалось, что Ольга Евгеньевна взволнована. – Алексей Емельянович просил вас срочно явиться к нему.– Срочно не получится, – ответил Данилов. – Через четверть часа.– Как скажете!В приемной главного врача маялся Гвоздев. Увидев Данилова, он вскочил на ноги и сказал:– Ну наконецто. Пошли!Не было времени расспрашивать о том, что случилось. Данилов вспомнил, что не восстановил наполовину разобранную дверную ручку в отделении обсервации. Неужели Гавреченков вызвал их с Гвоздевым изза этого? Впрочем, с него станется…Главный врач внимательно читал какието бумаги или просто симулировал великую занятость. Оторвавшись от чтения, он взмахом руки разрешил вошедшим сесть и обрушился на них со всей силой начальственного гнева:– Что вы себе позволяете, а? Кто дал вам право набрасываться на беременную женщину с высосанными из пальца обвинениями?! Как вы, не будучи наркологами, на основании беглого внешнего осмотра рискуете ставить диагноз наркомании, да еще отменять на этом плановую операцию?!– Алексей Емельянович, у нас были к тому основания, – попытался оправдаться Гвоздев. – Неадекватное поведение, согласитесь – нормальные люди ни с того ни с сего в палате запираться не станут…– Нормальные люди не будут вести себя так, как вы! – перебил его главный врач.– А психиатр уже приезжал? – спросил Данилов.– Нет, – ответил Гвоздев, – и не приедет. Час назад Копорева выписалась под расписку. Ее забрал муж.– Да! – подтвердил Гавреченков. – А перед этим он побывал у меня и пригрозил, что будет жаловаться на вас в департамент.– За что? – изумился Данилов.– За то, что вы сорвали операцию, оскорбили пациентку и своими действиями поставили под угрозу две жизни – ее и ее еще не родившегося ребенка. Я понятно объяснил?– Понятно, но все это неправда! – Головная боль как всегда пришла в самый неподходящий момент.– Конечно, – в голосе главного врача зазвучала неприкрытая издевка, – у вас своя правда. Особая.– Алексей Емельянович, – едва сдерживаясь, начал Данилов, – все происходило на глазах у множества свидетелей. Она заперлась в палате и не желала открывать. Мне пришлось разобрать ручку, чтобы открыть дверь. Мы нашли ее плачущей, но через несколько минут ее разобрал смех…Больше всего на свете Данилову хотелось надавать главному врачу оплеух. Не зуботычин, а именно оплеух. Звонких, увесистых, хлестких пощечин. Таких, чтобы очки улетели в угол, а лысая голова моталась бы из стороны в сторону. А напоследок смачно плюнуть в утратившую печать самодовольного превосходства физиономию и уйти прочь. Далеко и навсегда, чтобы больше никогда не встречаться с Гавреченковым.– Изложите в объяснительной! – перебил Данилова главный врач. – Вы двое и палатный врач со старшей акушеркой.– А от постовых акушерок не нужны объяснительные? – уточнил Гвоздев.Данилов не понял – тупит заведующий обсервацией или издевается.– От постовых не надо. Можете идти! – отрезал главный врач, возвращаясь к бумагам, лежащим перед ним на столе.– Что там произошло? – выйдя в коридор, спросил Данилов.– Да вдруг как снег на голову свалился муж нашей артистки. Дерганый, психованный, потный, явный нарком. Разорался в холле, что мы, мол, мучаем и оскорбляем его жену. Я вышел, попытался объяснить ситуацию, но он меня послал на три буквы и умчался к главному. Тот позвонил мне, велел немедленно выписать Копореву по собственному желанию, а затем явиться к нему. Я так и сделал.– Испугалась постановки на учет и слиняла, – констатировал Данилов.– Естественно! И жаловаться этот урод никуда не будет, не в его интересах раздувать всю эту историю. Положит жену в другой роддом, и все. Но главному просто не терпится дать нам по выговору!Данилов согласно кивнул. Действительно – если в подобных обстоятельствах не собираешься объявлять выговор, то зачем требовать объяснительную? Ведь все было сделано как полагается.– А чем занимается ее муж? – полюбопытствовал Данилов.– Косил под телевизионного деятеля. Не то режиссер, не то оператор, не то старший помощник младшего осветителя. Угрожал, что сейчас к нам понаедут корреспонденты всех центральных каналов и устроят нам пресстеррор.– Никогда не слышал такого слова – «пресстеррор». Кстати, а нашелся ли ваш вакуумэкстрактор? – вспомнил Данилов.– Нашелся. – Гвоздев, должно быть, успел забыть об экстракторе и поэтому ответил не сразу. – В одном из боксов этажом выше.– Как он там оказался?– После выходных и не такое случается. – Гвоздев закатил глаза и покачал головой. – То ли ктото пошутил, мало ли идиотов, то ли очередной ординатор там с ним медитировал. Хорошо, что это при Ксении произошло. Дело ограничилось устным внушением и обработкой бокса, в котором нашли экстрактор. У Емельяныча все бы получили по полной.Поскольку обсервационное отделение предназначено для рожениц, имеющих какиелибо инфекции или «подозрительных» в этом отношении, то перенос вакуумэкстрактора из отделения обсервации в физиологический родовой зал – вопиющее нарушение санитарноэпидемиологического режима.На площадке у лифтов Данилов и Гвоздев расстались. Гвоздеву надо было ехать вниз, в приемное отделение.– У главного уже был? – спросил Вознесенский, стоило Данилову войти в ординаторскую. – И как?– Никак, – сухо ответил Данилов. – Поговорили и расстались.После сведений, полученных от Ксении Дмитриевны, он свел общение с заведующим отделением к минимуму. Как ни странно, Вознесенский совершенно не удивился этому.Сев за стол, Данилов написал объяснительную на имя главного врача. Объяснительная вышла короткой:«Главному врачу роддома № 9 Гавреченкову А.Е. от врача отделения АиР Данилова В.А. Объяснительная Свои действия в отношении пациентки отделения обсервации Копоревой Майи Леонидовны считаю правильными. Дата. Подпись». Данилов отдал листок старшей сестре, которая как раз собралась идти по делам в «административный аппендикс». Повезло, а то пришлось бы относить самому. Глава шестнадцатая Домашний переполох – Когдато давно я подрабатывала в женской консультации одной из московских поликлиник. Поликлиника была хоть и городская, но из пафосных. Располагалась она в центре, и все – от главного врача до санитарок – гордились этим…Иногда во время операций Юртаева могла начать рассказывать какуюнибудь историю, совершенно не интересуясь, слушают ее или нет. Не отрываясь от дела, она негромко и монотонно вела свое повествование, далеко не всегда доводя его до конца. Данилов сразу подметил прямую связь рассказов со сложностями, возникающими в ходе операций, и догадался, что они (рассказы, а не сложности) помогают Елене Ивановне сосредоточиться на проблемах и сохранять спокойствие.– Врачом ультразвуковой диагностики работал там Юра Овечкин, маленький, толстенький, лысый…Сахарный диабет, выраженное ожирение, стойкая артериальная гипертония, крупный плод… Все эти факторы, являющиеся показаниями к кесареву сечению, могут обернуться осложнениями во время операции.– Юра очень любил свою жену. До самозабвения. Обожал, боготворил, превозносил и так далее. Но она однажды взяла и ушла к другому мужчине. Какомуто коварному и богатому соблазнителю, владельцу мебельного магазина…Гемодинамика в норме. Вроде бы все хорошо, но Данилов никогда не позволял себе расслабляться во время операций. Отдохнуть можно будет потом, когда пациентка придет в себя в реанимации, пожалуется на то, что болит шов, и спросит, когда ей принесут ребенка. Вот тогда можно и кофе выпить, и анекдот комунибудь из коллег рассказать. А пока – работать, работать и работать. Делать свое «наркотизаторское» дело. И попутно слушать – у доктора Юртаевой все истории интересные.– Надо сказать, что уход жены Овечкин переживал тяжело. Настолько, что некоторое время даже не протирал спиртом свои ультразвуковые датчики, а употреблял его внутрь, врачуя душевную боль. Главный врач Юрке сочувствовала и оттого ограничилась суровым материнским внушением, после которого Юрка стал появляться на работе только в трезвом виде. Со временем его душевная боль улеглась. Правда, как оказалось, не совсем…Мальчик, на вид все четыре с половиной килограмма. Илья Муромец. Впрочем, ничего удивительного, и честно говоря – ничего хорошего. Крупный плод очень часто формируется при сахарном диабете, и «богатырская стать» здесь не является показателем богатырского здоровья. Скорее наоборот.После всех положенных манипуляций ребенок отправится в отделение детской реанимации. Новорожденные от матерей, страдающих сахарным диабетом, несмотря на свои размеры, рассматриваются как недоношенные и требуют к себе особого внимания.– Примерно через год после ухода жены на прием к Овечкину пришел тот самый коварный и богатый соблазнитель. Ему понадобилось сделать УЗИ печени и поджелудочной железы. Пришел на законных основаниях, как прописанный по району обслуживания поликлиники, да еще с направлением от участкового врача и с талончиком – поэтому Юрка отказать ему в исследовании не мог…– А они были знакомы? – спросила операционная сестра Антонина Петровна.– Были. Они вдвоем таскали вещи Юркиной жены, когда та съезжала к новому мужу. Но представьте себе на минуточку эту картину… Я не сомневаюсь, что Юрке хотелось насмерть забить соблазнителя датчиком. Короче говоря – нелегко ему далось это исследование. Но он справился. Не дрогнул, не сорвался, не выдал своего отношения. Истинный ариец из Пензенской губернии, земляк мой, кстати говоря…Послед вышел наружу легко. В целости и сохранности.– Правда, вот заключение Юрка выдал совершенно неожиданное и, надо сказать, полностью не соответствующее действительности. Согласно этому заключению, жить новому мужу осталось всего с месяц, не больше. Рак головки поджелудочной железы в терминале…Юртаева приступила к ушиванию матки.– Юрка внятно и обстоятельно разъяснил своему сопернику результат и прогноз, а на прощание добавил: «Скажи Ирине (так звали их «общую» жену), что после того, как все закончится, мы с ней можем попробовать начать все заново». Тот ушел, а через неделю написал жалобу в департамент, который тогда еще назывался комитетом. Закончилась эта история увольнением доктора Овечкина. Хорошо еще, что главврач, Татьяна Юрьевна, вошла в положение и дала Юрке возможность уйти по собственному желанию…«Я бы лучше датчиком забил», – подумал Данилов. Ненависть ненавистью, а профессиональный долг, как бы выспренно это ни звучало – это профессиональный долг. Или не делай, или делай как надо. Да и потом – жена не тумбочка, сама решает, с кем и где ей жить.Данилов представил, как некий субъект (почемуто как две капли воды похожий на актера Владимира Машкова) сначала соблазняет Елену, а потом обращается к нему за медицинской помощью. Ясно, что не за обезболиванием родов… Например, вызывает «скорую помощь» для купирования приступа бронхиальной астмы.«Полечил бы, конечно, – ответил самому себе Данилов. – Но не исключено, что утром, после работы, явился бы и… А впрочем – сам виноват. От хороших мужей женщины не уходят».– Половина поликлиники осуждала неэтичный поступок доктора Овечкина, а другая половина – одобряла. Я, честно говоря, так и не определилась с оценкой, потому что хорошо относилась к Юрке и очень ему сочувствовала. Кстати говоря, на новом месте, в ведомственной медсанчасти, Юрка встретил новую любовь – молодую и красивую женщину, врачаневропатолога. Вскоре они поженились, сейчас у них уже двое детей.Искусный лекарь усыпил больную,Рассек без боли чрево, заглянул,Младенцу он головку повернулИ бережно извлек его оттуда, –Никто не видывал такого чуда!То мальчик был, но был он силачом,Могуч сложеньем и красив лицом.Дивились все его слоновой стати:Никто не слышал о таком дитяти!На сутки усыпленная вином,Спала царевна безмятежным сном,Не слышала, как рану ей зашили,И снадобьем от боли излечили…[1]Самодельный плакат с цитатой из «Шахнаме» попался Данилову на глаза в ординаторской отделения обсервации. Строки накрепко врезались в память – Фирдоуси описал все так точно, словно сам занимался акушерским ремеслом.– Владимир Александрович! Ваша мама просила срочно ей перезвонить.Анна Сергеевна нарочно держала дверь своего кабинетика открытой, чтобы не пропустить возвращающегося с операции Данилова. Ответственная женщина. Понимает, что без серьезной причины никого не станут экстренно разыскивать по служебному телефону.Мобильник Данилов всегда оставлял в ординаторской – какой смысл таскать его за собой по роддому? Все равно ни в операционной, ни в родзале, ни в блоке реанимации отвечать на звонки не станешь. Хорошая картина – делает врач спинномозговую пункцию, и в этот момент раздается трель звонка. Врач просит пациентку «посидеть не двигаясь пару минут» и начинает разговор с невидимым собеседником… Анекдот.– Что случилось? – Данилов притормозил в коридоре, но в кабинет заходить не стал.– Чтото со здоровьем, насколько я могла догадаться. В подробности меня не посвятили.– Спасибо!Данилов поручил прооперированную пациентку заботам сестер, а сам уединился в пустой ординаторской, достал из сумки мобильный (чтото и впрямь серьезное – шесть вызовов от матери за час) и нажал одну из клавиш.Светлана Викторовна ответила сразу же, наверное в ожидании звонка держала телефон в руке.– Володя, здравствуй. – Говорила она внятно, но тише обычного и как бы через силу. – Наконецто…– Здравствуй! Что случилось?– Ох, – глубокий вздох свидетельствовал о том, что ничего хорошего не случилось, – сердце у меня прихватило.– Неужели? – не поверил Данилов.Мать никогда не жаловалась на сердце. Она вообще не любила, как сама выражалась, «смаковать свои болячки».– Прихватило… Сначала тяжесть в груди была, а теперь слабость и ноги словно ватные. Голова кружится, в ушах шумит. Наверное, это конец…– Погоди с концом, давайка я сейчас вызову тебе бригаду…Долго разговаривать по телефону не было ни времени, ни желания. Тяжесть в груди, внезапная слабость и головокружение позволяли заподозрить свежий инфаркт миокарда.– Я без тебя никуда не поеду, – заупрямилась мать. – И не настаивай. Я вообщето просто хотела проконсультироваться…Уговаривать по телефону тоже было бесполезно.Рабочий день закончился полчаса назад. Данилов передал пациентку с диабетом дежурным врачам, в пять минут оформил историю родов и поспешил к матери.Тонированная «девятка» с пожилым водителем восточной наружности тормознула сразу же, стоило Данилову поднять руку.– В Карачарово. Сто пятьдесят.Цену Данилов всегда называл сам и сразу. Так было проще и выгоднее. Сейчас бы он поехал и за двести пятьдесят, но водитель не стал торговаться, согласно мотнул полуседой головой и, как только Данилов захлопнул дверцу, сорвался с места.– Первый? – поинтересовался водитель, останавливаясь на светофоре.– Что – первый? – не понял Данилов.– Ребенок первый? – Водитель сверкнул золотыми зубами. – Или второй? Вы же в роддоме были, да?– Я там работаю, – ответил Данилов.– Ай, здорово! – простодушно восхитился водитель. – И денег много, и женщин вокруг много. Как в раю!Данилову было не до возражений. Он нашарил в кармане куртки ключи от родного дома, которые таскал с собой постоянно, и облегченно вздохнул – матери не придется подниматься для того, чтобы открыть ему дверь.Светлана Викторовна лежала в своей кровати. Увидев сына, она попыталась привстать, но не смогла.– Не надо лишней активности! – строго сказал Данилов. – Все любезности потом. Сначала дело. Рассказывай, что случилось.– Возилась на кухне, вдруг стало тяжело дышать, домыла посуду – чувствую, что стало еще хуже. Короче – еле до кровати добралась. Немного оклемалась – и стала тебе звонить…Бледность кожных покровов, частый пульс, зрачки в порядке, конечности немного холодны на ощупь.– Лежи, я принесу тонометр.Тонометр лежал там, где всегда – в одном из кухонных шкафчиков между аптечкой (жестяной коробкой изпод печенья) и баночкой меда, хранимой на случай простуды.Давление, как и ожидал Данилов, оказалось понижено – сто на шестьдесят пять. «Черт возьми, нельзя исключить инфаркт».Строго наказав матери лежать и не двигаться, Данилов достал с антресолей в прихожей старенький кардиограф, купленный им в первый год работы на «скорой» у одного из коллег. Было желание заняться частной практикой. Желание почемуто быстро прошло, а вот кардиограф остался. На память. В полностью рабочем состоянии, с заправленной термолентой и тюбиком специального геля, предназначенного для лучшего контакта электродов с кожей.При виде кардиографа Светлана Викторовна заметно разволновалась.– Что, так плохо?– Это обычное исследование, – ответил сын.– Но ты никогда раньше не снимал мне кардиограмму…– Решил попрактиковаться, мам, чтобы не забыть, куда какой электрод накладывать. Жалко тебе, что ли? Давай снимай халат совсем…– Ох, Володя, я так волнуюсь, когда ты начинаешь шутить, – вздохнула Светлана Викторовна.Данилов помог ей избавиться от халата, небрежно кинув его на подоконник. Светлана Викторовна поджала губы, но промолчала. Наложив электроды, Данилов подсоединил последний провод к трубе отопления (аппарат был антикварным, из тех, что требовали зазаемления) и нажал на красную кнопку пуска. По стандартным и усиленным отведениям ничего страшного не выявилось. Даже признаков ишемии не было. Данилов облегченно вздохнул, просветлел лицом и, переставляя грудной электрод на присоске, снял шесть грудных отведений.– Все в порядке, инфаркта нет! – доложил он, снимая электроды.– Вот и славно! – обрадовалась мать. – Дай мне чистое полотенце, стереть эту слизь…– Это гель, – поправил Данилов, открывая дверцу комода.– Слизь! – повторила мать. – Гель – не русское слово.Подав полотенце, Данилов взял с подоконника халат, из кармана которого выпала упаковка таблеток. Данилов нагнулся, чтобы поднять ее, да так и замер. Вопросы исчезли – все стало на свои места.Когда Светлана Викторовна оделась и легла, Данилов присел на край ее кровати и показал лекарство.– Откуда у тебя это? – грозно спросил он.– Это мне дала Елизавета Васильевна, сказала, что очень хорошее сердечное лекарство. У нее от мужа осталось…С Елизаветой Васильевной Данилов был знаком. Она преподавала рисование и эстетику в том же лицее, где Светлана Викторовна вела русский язык и литературу. Немного рассеянная, немного безалаберная и очень добрая женщина. Именно такие раздают подругам лекарства, оставшиеся после смерти мужа.– Но оно мне не помогло, – призналась Светлана Викторовна. – Наверное – просроченное.После снятия кардиограммы мать заметно повеселела и оживилась. Даже лежала в постели уже не как умирающий лебедь, а как женщина, которой не терпится вскочить на ноги и заняться делами.Данилов машинально взглянул на срок годности препарата.– Оно не просроченное. Это у некоторых мозги просроченные.– Я не люблю, когда ты грубишь! – нахмурилась мать. – Пришел в гости и грубишь!– Дело было так. – Данилов уставился в потолок, восстанавливая недавнее прошлое. – На кухне тебе стало тяжело дышать, и ты вспомнила о том, что дорогая Елизавета Васильевна очень удачно презентовала тебе хорошее лекарство. Так?– Ну, почти…– Тратить время на такие пустяки, как чтение инструкции, ты не стала. Зачем?– Там такие мелкие буковки, а мне было так плохо…– А раз тебе было плохо, то ты решила разжевать таблетку, чтобы быстрее подействовало…– Дада! – закивала Светлана Викторовна. – Знаешь, она оказалась совсем не горькой. Но лучше мне не стало…– Тебе стало хуже! Потому что вопервых, эта таблетка не была тебе нужна, а вовторых, это не обычная таблетка, а таблеткаретард. Пролонгированная форма, большая доза, предназначенная для медленного долгого всасывания. Ты разжевала ее и обрушила свое давление! Мне прочесть лекцию о вреде самолечения, или замнем?– Замнем! – Щеки Светланы Викторовны заметно порозовели. – А теперь пусти меня!– Куда?– Пойду поставлю чайник! У меня есть буженина и яблочный рулет. Раз уж я не еду в больницу, то могу я угостить своего единственного сына?– Которого чуть было не сделала сиротой! – напомнил Данилов. – Лежи пока. Я принесу тебе крепкий чай, ты его выпьешь, я измерю давление и…– Какие же вы, врачи, зануды, – скривилась мать.– Куда уж нам до вас, учителей, – парировал сын, вставая на ноги.– Только не вздумай заварить мне чай по своему образцу. Чифирь я не пью.– Я тоже. Не волнуйся – это будет просто крепкий чай. Можно сказать – целебный.Из спальни чаепитие переместилось на кухню. Светлана Викторовна радовалась столь скорому выздоровлению так бурно, что даже не расстроилась, когда случайно смахнула со стола свою любимую сахарницу синего стекла, купленную в Карловых Варах еще в советское время.– На счастье! – сказала она, безуспешно пытаясь выхватить веник у сына.Данилов рассказал о своих впечатлениях от родительского собрания.– Ты думаешь, у нас чтото другое? – рассмеялась мать. – Или при слове «лицей» ты представляешь себе воспитанных деток, чинно прогуливающихся взадвперед на переменах и вежливо раскланивающихся друг с другом? Это тебе не Царское Село и далеко не восемнадцатый век! Слушай, а ты вообще знаешь, чем лицей отличается от гимназии, а гимназия от обычной школы?– Откуда? – Данилов изобразил огорчение. – Меня в лицеях не учили…– Гимназии и лицеи отличаются от обычных школ расширенным дополнительным обучением. Второй иностранный язык, история искусств… Учебное заведение с углубленным изучением гуманитарных наук называют «гимназией», с углубленным изучением естественных – «лицеем». Так повелось издавна, еще с восемнадцатого века. Но скоро, боюсь, ничего уже не останется – ни школ, ни гимназий, ни лицеев…– Почему? – Данилов сам не заметил, как съел весь рулет.– Если есть обычный компьютер с подключением к Интернету, то можно обойтись и без учителя!Эта фраза была произнесена с сарказмом, переходящим в негодование.– Компьютер, оказывается, сам по себе является превосходным преподавателем! К чему годами готовить педагогов?!.. Ладно, что мы все обо мне да обо мне. Расскажи про себя.– Рассказыватьто нечего. Все хорошо. И на работе, и дома.– У тебя всегда все хорошо, – покачала головой мать. – А потом как посыплются новости – только успевай слушать. Глава семнадцатая Противостояние – Хламидиоз, кандидоз и уреаплазмоз. – Гвоздев намеренно вводил Данилова в курс дела в коридоре, подальше от пациентки. – Этот букет был выявлен в медицинском центре, куда наша Маша явилась на тридцать шестой неделе.Инфекционные заболевания, протекающие в стертой, бессимптомной форме, тем не менее могут привести к внутриутробному инфицированию плодного пузыря и самого плода. Это чревато выкидышами, преждевременными родами, рождением недоношенных, а то и мертвых детей.– А где она была до этого?– Ее пользовал какойто шарлатан. Не то из тех, кто призывает рожать в морской воде, не то из тех, кто выступает за роды во время прыжка с парашютом. Знаешь, чем образованнее люди, тем более они восприимчивы ко всякой ереси.– Ну не всегда…– Почти всегда, моему опыту можно верить. Это необразованные верят в заговоры. Заговаривают грыжи, сводят шептанием бородавки, привораживают, но не более того. С беременностью они не шутят – в положенный срок идут и становятся на учет. А вот образованных начинает заносить! Недаром же классик назвал свою пьесу «Горе от ума». Короче, под самый конец беременности к двум продвинутым программистам приехала мать и теща, необразованная дама из провинции. Помочь же надо, появление внука – дело серьезное. Тетка сразу же прогнала этого шарлатана и потащила дочь к обычным врачам. Хоть обменную карту завели на нашу красавицу.Обменная карта – своеобразное «досье» беременной, обеспечивающее преемственность между женской консультацией и родильным домом.– От госпитализации она отказывалась до тех пор, пока вчера не почувствовала чтото похожее на схватки и по «скорой» не поступила к нам.Гвоздев подождал, пока Данилов пролистает историю родов, и продолжил:– Короче, что мы сейчас имеем. Роды начались в половине девятого утра. Температура – тридцать семь и восемь. На мониторе – хроническая гипоксия плода. Мы решили пойти на экстренное кесарево сечение.В истории родов значился совместный осмотр доцента кафедры, заместителя главврача по лечебной части, заведующего отделением обсервации и доктора Рубановой.– Такое фундаментальное обоснование экстренного кесаревого? – удивился Данилов. – Перестраховываемся?– Да, только так! – подтвердил Гвоздев. – Чует мое сердце, что хлебнем мы тут лиха. Тем более что она от операции отказалась.Оформленный по всем правилам отказ от операции с подписью роженицы был вклеен в историю родов.– От обезболивания она тоже наотрез отказывается. Кричит, что мы ее отключим и прооперируем против ее воли. «Эпидуру» я с учетом ее температуры и не упоминал, предлагал промедол с закисью азота…– Тогда зачем вам я? – Данилов вернул историю родов Гвоздеву. – Постоять рядом в качестве группы моральной поддержки?– Предложить обезболивание, выслушать отказ и записать его в историю родов, – назидательно, словно беседуя с неразумным ребенком, сказал Гвоздев. – Иначе потом скажут, что мы не предлагали обезболивания.– Страхуетесь, как альпинисты, – покачал головой Данилов. – Ладно, я все понимаю. Пора познакомиться с роженицей…Кесарево сечение, как и все прочие операции, нельзя делать без согласия больного, если тот адекватен и находится в сознании. Пусть – по показаниям, пусть – по жизненным показаниям, но все равно – с согласия.Данилов ожидал увидеть в родовом зале какуюнибудь манерную, избалованную, вздорную особу, но ошибся. Никогда не следует мыслить стереотипами. Роженица оказалась не вздорной и не манерной. И кажется, совершенно не избалованной.Худое, изможденное лицо с болезненным румянцем, огромный живот, суетящиеся руки. Стонала она не требовательно или надсадно, а тихо, словно стесняясь и самих звуков, и своего положения, и того, что приносит окружающим столько забот.– Вот наш анестезиолог Владимир Александрович! – В родовом зале флегматичный и вечно унылый Гвоздев моментально преображался в бодрого энергичного доктора. – Побеседуете с ним, Мария Павловна?– О чем? – прошелестели тонкие пересохшие губы.– Здравствуйте, Мария Павловна. – До гвоздевской бодрости Данилову было далеко. – Давайте обсудим вопрос с обезболиванием родов…– Нечего обсуждать, доктор.– Дайте, пожалуйста, мне высказаться, – попросил Данилов, – ведь я же действую в ваших интересах. Обезболивание поможет вам сберечь силы, рационально ими распорядиться…Он говорил минут пять, не меньше. Роженица согласно кивала, давая понять, что слышит и понимает, что ей говорят, время от времени стонала, один раз даже вскрикнула, но от обезболивания все же отказалась.Сделав запись в истории, Данилов вышел из родового зала с какойто необъяснимой уверенностью в том, что очень скоро он снова встретится с несговорчивой Марией Павловной.Срочный вызов в родзал отделения обсервации поступил без пяти двенадцать.Не больше минуты потребовалось Данилову и медсестре Вере для того, чтобы добежать до места.Залитый кровью пол, окровавленные одежды, врачи и акушерки, исполняющие одним им ведомый танец вокруг кровати, на которой лежит обнаженное, белое как мрамор тело. Раскинутые в стороны руки безвольно свешиваются с кровати, изпод полуприкрытых век видны белки закатившихся глаз, застывшее выражение лица…Здравствуйте, ангелы, это я…Формально женщина еще здесь. Сердце продолжает сокращаться, время от времени судорожный вдох сменяется столь же судорожным выдохом. Еще функционирует мозг, еще сохраняется реакция зрачков на прямой яркий свет… Но на самом деле пациентка уже там, за гранью, отделяющей жизнь от смерти. И от врачей требуется сделать все возможное, а если получится, то и невозможное, чтобы вернуть ее обратно.Вернуть и удержать. Убедить остаться.Бывают моменты, когда на осмотр время практически не тратится – ведь все понятно и так. Что толку измерять давление, если и без того ясно, что оно обрушилось до нулей.– Послед отошел и потекло, – сообщил Гвоздев, возившийся между разведенных в стороны ног пациентки.Данилов знал, что заведующий отделением сейчас пытается остановить кровотечение, накладывая зажимы на шейку матки. Зажимы должны пережать артерию. В спокойном состоянии эту операцию выполнить довольно просто, но когда из матки полноводным ручьем льется кровь – гораздо сложнее.Атоническое кровотечение отличается от гипотонического полным отсутствием тонуса – и сократительной способности матки. Какиелибо лекарства при этом совершенно бесполезны. Спасение только в операции, но для того чтобы взять родильницу с атоническим кровотечением на операционный стол, следует принять срочные меры для того, чтобы на стол она легла еще живой. Покойников оперировать бессмысленно. Умерших вообще никогда не оперируют – их только вскрывают.Пока Данилов устанавливал подключичный катетер, в который тут же полился реополиглюкин, интубировал и подключал пациентку к наркознодыхательному аппарату, Гвоздев делал свое дело – пытался остановить кровотечение.Массивной кровопотерей в родах считается потеря полутора литров крови. На глазок кровопотерю точно определить нельзя, но при известном опыте примерно прикинуть можно. Мария явно потеряла не меньше полутора литров крови. Если не больше.– Из детской реанимации звонили, – сообщил от дверей женский голос. – Умер ребенокто.– Он был не жилец, всего на один балл потянул, – отозвался Гвоздев, вводя во влагалище тампон, смоченный эфиром.Испарение эфира, обладающего высокой летучестью, создает местный охлаждающий эффект, который стимулирует сокращение матки.– Везем в операционную, и кровь туда же! – скомандовал Данилов.Пока еще оставалась надежда на то, что женщину удастся спасти.Нигде, наверное, не видно слаженную работу персонала так хорошо, как при транспортировке тяжелых, понастоящему тяжелых пациентов. Двое плавно, но быстро катят каталку, третий с той же скоростью перемещает аппарат искусственной вентиляции легких, четвертый (или четвертая, но это уже без разницы) катит передвижной стол с тем, что еще может понадобиться…Путь до операционной короток – два десятка шагов по коридору. Гвоздев с Рубановой сразу же бросились обрабатывать руки, а Данилов с Верой и двумя акушерками проследовали к операционному столу. Аккуратно и осторожно, в восемь рук, перегрузили пациентку на стол, и дальше уже каждый занялся своим делом.– Кровь, доктор, вторая положительная. – Данилову протянули флакон с кровью и «тарелочку» с ячейками, в каждой из которых капля крови была смешана с определенной сывороткой.– Вера, займись, – попросил Данилов.На Веру можно было положиться. Не подведет. Нарушение, конечно, ведь Вера не врач, но бросить пациентку в таком состоянии и долго и обстоятельно (а иначе никак) заниматься подготовкой к переливанию Данилов не мог. Опять же – если дело всетаки дойдет до операции, то кровь понадобится, еще как понадобится.В инструкции по переливанию крови и ее компонентов сказано, что перед тем как перелить кровь или плазму, врач должен удостовериться в пригодности ее для переливания и убедиться в идентичности обозначения группы крови и резуспринадлежности донора и реципиента.Вера с одного захода поставила кубитальный катетер на левой руке пациентки. Учитывая, что при кровопотере вены спадаются, этот трюк по сложности исполнения можно было приравнять к дозаправке самолета в воздухе. Осмотрела флакон, заглянула в «тарелочку» и занялась подготовкой к переливанию.Данилов ускорил введение полиглюкина, подключил пациентку к монитору, пощупал пульс на сонной артерии и измерил давление. Семьдесят пять на сорок. Неужели смогли?Операционная сестра тем временем обложила операционное поле стерильными салфетками, обработала кожу йодом и спиртом и бегло проверила инструменты.– Можно, Владимир Александрович?В операционную вошли Гвоздев и Рубанова, вымывшиеся и переодевшиеся в стерильную одежду.– Чуть позже, – сказал Данилов, переподключая пациентку с аппарата искусственной вентиляции легких на наркознодыхательный аппарат.Тотчас же, словно издеваясь над собравшимися в операционной, пронзительно загудел монитор.Остановка сердца. Волнистая линия (сорок ударов в минуту) сменилась ровной.– Куб адреналина в катетер! – крикнул Данилов, со всего маху нанося удар по груди пациентки.Сила удара была такой, что тело подскочило, словно пытаясь сложиться напополам, но ровная линия на мониторе осталась прежней. Ни единого признака сердечных сокращений.Вера ввела в катетер раствор адреналина в сочетании с раствором хлорида кальция и посмотрела на Данилова.Операционная – это не машина «скорой помощи», не лестничная клетка, не тесный закуток в однокомнатной хрущобе и не смятый в аварии автомобиль. Тепло, светло, сухо, чисто, удобно, просторно, да и помощников много. Вот только на успех реанимационного пособия все эти факторы влияют мало.Данилов никогда не мог объяснить самому себе, почему одни и те же действия для пациентов с одними и теми же заболеваниями и в схожих условиях в одном случае помогают, а в другом – нет. Вроде бы все правильно, вроде бы все как всегда. Кажется, что еще одно усилие, еще одно нажатие на грудную клетку, еще одна инъекция и…Увы, чудеса случаются нечасто, даже если доктор – настоящий волшебник.– Набери еще два куба адреналина!Данилов положил левую ладонь на грудную клетку пациентки так, чтобы его пальцы не касались грудной клетки. Правая рука легла на левую под прямым углом. Получился своеобразный блок из двух рук. Объединив руки, врач получает возможность нажимать на грудину не только быстро, но и сильно. Смещаясь сантиметров на пять книзу, грудина сдавливает сердце, выталкивая кровь из его полостей в сосуды большого и малого круга кровообращения. Когда давление рук прекращается, грудина возвращается в исходное положение, а сердце расправляется, наполняясь кровью, поступающей в него из венозного русла.Искусственную вентиляцию легких проводил аппарат, поэтому Данилов мог заниматься только сердцем. Сейчас работали он и Вера, все остальные молча ждали, когда будет можно начать операцию и можно ли будет начать ее вообще.– Скорый в заступление и крепкий в помощь, предстани благодатию силы Твоея ныне, и благословив укрепи, и в совершение намерения благаго дела рабов Твоих произведи… – Через каждые тричетыре слова операционная сестра осеняла себя крестным знамением.– Вера, повтори адреналин! – велел он на двухсотом нажатии.Наркознодыхательный аппарат исправно раздувал легкие. Данилов нажимал на грудину, операционная сестра безостановочно читала молитвы, а все остальные молча ждали, чем закончится реанимация.Тридцать минут, более двух с половиной тысяч нажатий, ровная линия на мониторе…– Вас сменить? – дважды или трижды предлагал Гвоздев.– Вам нельзя размываться! – уверенно отвечал Данилов.Прекратив пособие, он, не глядя ни на кого, отошел от стола, постоял так несколько секунд и вышел из операционной, бросив на ходу:– Жду историю.– Что за жизнь! – Гвоздев не снимал, а просто срывал с рук перчатки. – Чего бы ей не согласиться на кесарево?! Были бы оба живы, и она, и ребенок!– Этого никто не знает, – вмешалась операционная сестра, помогая ему снять хирургический халат. – Не корите себя, Юрий Павлович.– Ой, а я ведь так мужу и не позвонила! – всплеснула руками Рубанова.– Я ему звонил, Марина Витальевна, – обернулся к ней Гвоздев, – и что толку? Он сказал – как жена решит, так и будет.– И что? – спросила операционная сестра.– И ничего! Дал отбой. Ладно, что мы тут столпились?.. Пойдемте отписываться.Гвоздев вышел первым. За ним потянулись остальные. Рубанова подошла к умершей и рукой закрыла ей глаза.– Бедная несчастная дурочка!Став акушеромгинекологом, Марина Рубанова никак не могла решиться родить: слишком многого навидалась она на работе. Разумеется, не следует все примерять на себя, но тем не менее… Мужжурналист поначалу относился к причуде Марины с пониманием, но в последнее время начал терять терпение. Марина его понимала – годы проходят, а ничего не меняется. Она уже почти решилась удалить спираль на следующей неделе, как вот… Дурной знак.Громко стуча ногами (и почему у младшего медицинского персонала такая тяжелая поступь?), в операционную вошла толстая приземистая санитарка по прозвищу «Нюраколобок».– Поможете? – пробурчала она, не глядя на врача.– Я сейчас пришлю когонибудь! – Рубанова бросилась к выходу, сдерживая слезы.– Докторааа! – презрительно скривилась Нюра. – Верно говорят – ученые работать не любят.Придвинув каталку вплотную к операционному столу, она застопорила ее нажатием ноги на тормоз, а затем взялась руками за тонкие лодыжки умершей и перетянула нижнюю часть тела на каталку. Рывок за правую руку – и вот уже тело лежит на каталке.– Ручки на каталку положить надо. Нельзя враскорячку, – строго сказала санитарка, укладывая руки умершей вдоль тела.Подходящей чистой простыни под рукой не нашлось, поэтому Нюре пришлось сходить за простыней в предродовую. Вернувшись в операционную, она столкнулась в дверях с операционной сестрой.– Где вас всех носит? Все сама – и переложи, и за простынями бегай…Вдвоем женщины отвезли каталку с телом в кабинет, на двери которого висела табличка «Материальная». Дальше все как обычно – на запястье обмытого тела крепится бирка из подкладной клеенки, на которой пишутся фамилия, имя, отчество, возраст умершей и дата ее смерти. Маркированный труп с полагающейся сопроводительной документацией направляется на патологоанатомическое вскрытие.Смерть в родильном доме, к счастью, явление довольно редкое, поэтому патологоанатомические отделения при роддомах не предусмотрены. Трупы направляют на вскрытие в медицинское учреждение, к патологоанатомическому отделению которого «прикреплен» роддом.Через стенку от «материальной», в манипуляционном кабинете два ординатора первого года предавались пороку – втихаря курили в открытое окно. Конспирация поддерживалась на должном уровне – курильщики стояли так, чтобы их нельзя было увидеть из других окон.– К отцу недавно прицепился ктото из прооперированных, юрист по образованию, – рассказывал один. – «Неправильно получается, – говорит, – вот вы, доктор, мне желчный пузырь удалили, а никакой гарантии на вашу работу не существует».– Продвинутый, – оценил второй, безуспешно пытаясь выпустить дым кольцами. – А отец чего?– «А вам в роддоме гарантийный талон выдавали? – спросил. – С датой и круглой печатью? Нет? Тогда какие ко мне могут быть вопросы?»– Здорово отбрил!– Наповал.Ординаторы заржали так громко, что на шум прибежала одна из акушерок…Данилов недолго хандрил. Дежурство оказалось хлопотным – коекакие проблемы с пациентками в реанимации, обезболивание родов, две срочные консультации в отделениях, последняя из которых вылилась в экстренное кесарево сечение.– Похоже на эпилепсию, – поморщилась Мжаванадзе, дежурный врач из отделения патологии беременности.– Согласен, – кивнул Данилов, глядя, как по простыне расползается желтокоричневое пятно.– Сначала у нее лицо задергалось, потом одна рука, потом другая рука…Соседка по палате явно была напугана произошедшим. И то сказать – сидели две беременные женщины друг напротив друга, беседовали о том, кому когда придет срок рожать, или еще о чемнибудь, как вдруг одна из собеседниц захрипела, сползла на кровати и затряслась.– Не волнуйтесь, пожалуйста, – мягко сказал Данилов. – Все уже позади.Он посмотрел на Мжаванадзе, ожидая ее решения. Судорожный припадок удалось купировать быстро. Оставалось решить, что дальше делать с пациенткой.– Ясно что – кесарево сечение. Эпилепсия – прямое показание к этой операции. Вопрос – когда? Оперировать прямо сейчас, по дежурству или отложить решение вопроса до утра?Экстренное кесарево сечение, проведенное сразу же после припадка, без стабилизации состояния беременной, подвергает и мать и ребенка существенному риску развития осложнений. С другой стороны, если это эпилепсия с редкими припадками, то можно и не торопиться. С третьей стороны, если припадки начнут повторяться, то…– Я понаблюдаю за ней, – сказала Мжаванадзе. – Спасибо, Владимир Александрович. Полвторого ночи. Можно и подождать до утра.– Хорошо, Нино Автандиловна.Данилов и сам не любил ненужной спешки. Поспешишь – людей насмешишь…Во время утренней конференции он получил за все разом – и за умершую до начала операции, и за ту, что устроила судорожный припадок.– Хорошая работа – это не упражнения по непрямому массажу сердца, – вещал главный врач. – Хорошая работа – это недопущение подобных состояний! Я все понимаю – атоническое кровотечение есть атоническое кровотечение, но к моменту перевода из родзала в операционную кровотечение уже было остановлено, не так ли? И если судить по записям в истории болезни, то…Данилов слушал главного врача и удивлялся отсутствию головной боли. Казалось бы, налицо все факторы, ее вызывающие, – бессонная ночь, усталость, взвинченные нервы. Однако надо же – голова не болит, и все тут!«Иммунитет вырабатывается, – решил Данилов. – Глядишь, так и совсем поправлюсь. Уу, Джеки Чан чертов…»«Джеки Чаном» за незнанием истинного имени Данилов прозвал китайца с эпилепсией, который пару лет назад ударил его по голове обрезком водопроводной трубы. Так бывает на «скорой»: приезжаешь на вызов и получаешь от пациента фатальный сюрприз и долгую, если не вечную, память в виде посттравматической энцефалопатии с частыми приступами головных болей. Боли были разными: давящими, распирающими, жгучими, а порой и такими, что сразу не поймешь. Хорошая память о работе на «скорой помощи», ничего не скажешь.Словно былинный сказитель, главный врач плавно перешел от одного мнимого даниловского греха к другому:– А чем, как не нежеланием работать, можно объяснить то, что роженица с судорожным припадком неясной этиологии была оставлена без вашего наблюдения?– Она была оставлена под наблюдением дежурного врача, – ответил Данилов.– Но ведь вас тоже вызывали к ней, доктор, не так ли? Отсутствие припадков в анамнезе, не совсем ясная пациентка, угроза состоянию плода… Разве все это вас не озадачило?Гавреченков снял очки, протер их краем своего белоснежного халата и вернул на место.– Или вам больше нравится заниматься реанимационной гимнастикой, нежели думать головой? Я жду ответа, Владимир Александрович.– Это я жду ваших объяснений, Алексей Емельянович! – сорвался Данилов. – Или мы сядем и вместе изучим должностные инструкции и всякие другие нормативные документы? Уточним, кто должен наблюдать пациенток, лежащих в отделении, а заодно я покажу вам, как на самом деле называются те действия, которые вы именуете «реанимационной гимнастикой»? Может быть, прямо здесь и начнем? При свидетелях!Зал замер в ожидании. Скандал во время утренней конференции, да еще такой громкий, – нечастое явление в родильном доме.Гавреченков, не ожидавший отпора, покраснел. Нижегородова, сидевшая рядом с ним в президиуме, то ли возмущенно, то ли удивленно покачала головой.Данилов стоял справа от начальственного стола, там, куда выходили для доклада дежурные врачи, и ждал продолжения дискуссии. Чесались кулаки, во рту пересохло, левая нога вдруг стала непроизвольно подергиваться.«Пусть только попробует еще чтонибудь вякнуть!» – стучала в голове однаединственная мысль.Алексею Емельяновичу нельзя было отказать в интуиции, даре всех карьеристов. Он не стал продолжать, не стал возражать и не стал возмущаться, хотя по тому, как дрожали его губы, было видно, что напускное спокойствие дается ему нелегко.– Отдохните после дежурства, Владимир Александрович, а позже мы продолжим наш разговор, – отеческипокровительственно сказал он и, явно опасаясь, что Данилов может выкинуть еще какойнибудь фортель, добавил: – Наталья Геннадиевна, прошу вас.Данилову пришлось отойти, чтобы пропустить заведующую детской реанимацией. Он уселся в первом ряду, прямо напротив главного врача, уверенный, что сразу по окончании конференции последует вызов к начальству.Странное дело: доцент Сапожков, традиционно сидевший в президиуме, украдкой подмигнул Данилову и показал оттопыренный большой палец. Данилов в ответ улыбнулся.Гавреченков стойко избегал встречаться взглядом с Даниловым. Объявив конференцию завершенной, он показательно увлекся беседой с Нижегородовой. Данилов понял, что главный врач хочет как следует продумать собственную тактику построения разговора, и ушел в ординаторскую.– А что, я считаю – правильно! – Вознесенский предусмотрительно одобрил поступок Данилова только после того, как они вдвоем вышли из лифта. – Сколько можно на нас бочку катить?– Можно было и на конференции высказаться… – сказал в пространство Данилов.– Не люблю я ненужной публичности, – не смутился заведующий. – И пафоса лишнего не люблю.– Я тоже не люблю, – ответил Данилов. – Ну что – на обход в реанимацию?Дежурить в стационарах врачи могут поразному. Рабочий график может состоять только из дежурств, и тогда после сдачи смены можно на двоетрое суток идти домой. График может быть и другим: ежедневная работа с понедельника по пятницу, суббота и воскресенье – выходные дни. В подобных случаях врачам приходится отрабатывать положенные по табелю часы после дежурства. В принципе, ничего сверхтяжелого, ко всему можно привыкнуть.После обхода Данилов около получаса заполнял карты в ординаторской, затем провел эпидуральную анестезию на повторных родах, а с часу до трех доблестно боролся со сном на нуднейшей лекции по гражданской обороне, которую читала Бритвина, заместитель главного врача по клиникоэкспертной работе.Лекция была посвящена тому, как должен действовать персонал при угрозе взрыва родильного дома. Бритвина, обычно немногословная, во время лекций превращалась в многоречивую рассказчицу, постоянно возвращающуюся к уже упомянутому. За огромные очки маленькую тщедушную Бритвину в роддоме прозвали Стрекозой.Наконец выговорившись, Бритвина затеяла опрос аудитории, желая выяснить, как кто и что понял. Дошла очередь и до Данилова.– Вы даете эндотрахеальный наркоз во время кесарева сечения и слышите сигнал общей тревоги. Ваши действия?– Продолжаю давать наркоз.– И все?– И все. Остальное потом, когда трубку вытащу.– Спасибо, Владимир Александрович, – вздохнула Бритвина и оставила Данилова в покое.– Год назад на лекции по холере акушерка из обсервации ляпнула, что экскременты холерных больных стерилизуются кипячением, – шепотом сказала Ахметгалиева, сидевшая рядом. – Так у Стрекозы форменная истерика была. Никогда не видела ее в таком исступлении. Прыгала по подиуму и орала: «Вы дома что, тоже говно кипятите?» А та ей так гордо отвечает: «У меня дома холерных засранцев нет!» Шоу!Данилов представил себе процедуру стерилизации кипячением и улыбнулся.– А как надо? – обернулся из переднего ряда Сахаров.– Замораживанием! – отрезала Ахметгалиева.После лекции Данилов ушел домой, так и не повидавшись с главным врачом.На следующий день Гавреченков тоже его не вызвал. Данилов решил, что главный врач сделал определенные выводы и впредь не позволит себе заходить так далеко.Вечером он совершенно неожиданно для себя рассказал об инциденте Елене. Вышло так: сначала жена заметила, что Данилов явно не в своей тарелке, и чутье сразу же подсказало ей причину. Данилов подтвердил, что да, у него умерла пациентка, хоть и по собственной глупости, но тем не менее… Елена поинтересовалась возможными последствиями, Данилов ответил, что при новом главном враче последствия могут быть самыми неожиданными, и подробно обо всем рассказал.– Ты, конечно, сам знаешь, как тебе поступать, – подвела итог Елена. – Но от таких начальников, как ваш Гавреченков, лучше держаться подальше. В конце концов, лучше менять работу с незапятнанной репутацией, чем делать это после того, как тебя вываляют в грязи.– Бегство – не лучший выход, – возразил Данилов. – Что теперь, каждые полгода работу менять? Глава восемнадцатая Смерть на столе Нарушения ритма сердца, такие, как желудочковая тахикардия, экстрасистолия или фибрилляция желудочков, могут возникать во время наркоза по разным причинам.Но бывает и так: все сделано правильно, просто идеально, а нормальный ритм вдруг соскакивает в смертельный галоп. И невозможно понять, почему так случилось. Да и некогда искать причину, надо срочно устранить следствие, вернуть сердце в нормальный ритм работы, иначе пациент может умереть. Прямо на операционном столе. Очень быстро.День не заладился с самого утра. Елена со вчерашнего дня не могла смириться с Никитиными тройками в четверти по математике и русскому и за завтраком снова начала отчитывать сына. Слово за слово, завязалась перепалка. Данилов дважды попытался напомнить, что через несколько дней наступает Новый год, но это не помогло снять напряжение. Когда они с Еленой спустились во двор (Никите сегодня надо было идти ко второму уроку), то увидели ее «Нексию», осевшей на левый бок. Какойто злой шутник проколол сразу оба левых колеса – и переднее, и заднее.– Что за жизнь! – Елена поочередно попинала спущенные скаты.– Ни с кем не ругалась? – Данилов обошел машину кругом и не нашел других повреждений.– Во дворе – нет. У метро, правда, вчера сцепилась с одним уродом, который оставил тачку во втором ряду и пошел за сигаретами, но перепалка была недолгой, и вряд ли он стал бы отслеживать меня до Реутова, чтобы здесь проколоть колеса. Это ктото меня с кемто спутал. Ладно, побежали на остановку…– Зря ты Никите мозг выедаешь за тройки, – не вытерпел Данилов, когда они вылезли из маршрутки. – Школьные оценки – такая чепуха. Я вот тоже троечником был.– И твоя мама с этим мирилась? – взвилась Елена. – Может, еще по головке гладила и шоколадом кормила? Нельзя с малых лет становиться аутсайдером!– Я это уже слышал, – ответил Данилов. – И вчера, и сегодня. Вон, наш троллейбус.Роддом находился в двух остановках от подстанции «скорой помощи», на которой раньше работал Данилов и которой сейчас руководила Елена.Придя на работу, Данилов узнал от старшей сестры, что его новогоднее дежурство переместилось с тридцать первого декабря на первое января. Сам факт новогоднего дежурства Данилова не огорчал. Дежурить на Новый год – удел всех новичков. Но ему еще в конце ноября было поставлено дежурство в последний день уходящего года, и на этом строились все личные планы.Вдобавок между дежурствами в последний день уходящего года и в первый день нового существует огромная разница. Тридцать первое декабря – относительно спокойный день, когда все увлечены предстоящим празднованием настолько, что все остальные заботы отступают на задний план. Как ни странно, но согласно статистике, и рожают тридцать первого декабря меньше, чем первого января. Отдежурив в последний день уходящего года, врач приходит домой, несколько часов спит, а затем включается в ритм дальнейшего празднования вместе со всем прогрессивным и непрогрессивным человечеством. Тем, кто дежурит первого января, приходится идти на работу с тяжелой после хмельной бессонной ночи головой. Да, конечно, можно лечь спать в половине одиннадцатого. Но тогда ведь вообще никакого праздника не будет, а Новый год не так часто бывает.– А в чем причина, Анна Сергеевна? – не совсем дружелюбно осведомился Данилов.– Анатолий Николаевич угодил в кардиореанимацию с нестабильной стенокардией, – старшая сестра смутилась так, словно самолично довела доктора Клюквина до приступа, – вот и пришлось все перекраивать. Вам первого придется дежурить одному, но Илья Иосифович подстрахует вас из дома.– Я все понял. – Данилов улыбнулся, желая загладить свою грубость.– Вот и хорошо, – повеселела старшая сестра. – Пойду теперь Ростислава Юрьевича обрадую…Сочувствовать несимпатичному Сахарову Данилов не стал.Следующий сюрприз преподнес заведующий отделением:– Владимир Александрович, возьмите на наркоз клюквинскую даму из гинекологии. Генварская, шестьсот десятая палата. Операция в одиннадцать.Обращение на «вы» в данном случае подчеркивало, что спорить и возражать бессмысленно, да Данилов и не стал бы. Все правильно – нельзя отменять операцию изза того, что один из анестезиологов заболел. Замена найдется всегда – анестезиологов в роддоме чуть ли не дюжина.Хотя экстренно брать «чужих» пациентов на наркоз не любит никто. За короткое время приходится сделать очень многое. Познакомиться с пациенткой, изучить ее историю, обсудить с оперирующим врачом операцию, уточнить еще не уточненное, выявить еще не выявленное, определиться с наркозом – и сделать все идеально.– На конференцию можете не ходить, – добавил заведующий.«Какая, к чертям, конференция, если до операции осталось меньше двух часов!» – Данилов взял из ординаторской тонометр и по лестнице поднялся на шестой этаж, вспугнув по пути двух девушек в линялых фланелевых халатах, украдкой куривших на лестнице.Взяв на посту историю болезни, Данилов прочел ее прямо там, не заходя в ординаторскую. Утреннее оживление ему не мешало, он попросту не обращал внимания на то, что творилось вокруг.Генварская Светлана, тридцать четыре года, москвичка, социальный работник, замужем, детей нет, плановая госпитализация по направлению поликлиники… Киста правого яичника. Информированное согласие на операцию вклеено, есть и информированное согласие на наркоз. Клюквин педант, все делает своевременно.Киста – это полость, ограниченная капсулой и заполненная жидкостью. Киста у пациентки Генварской была крупной, с подозрением на злокачественный процесс. При подобных подозрениях удаленная киста отправляется на срочное гистологическое исследование еще во время операции. Если киста и впрямь окажется злокачественной, то операция может перерасти в удаление обоих яичников и матки вместе с лимфатическими узлами. «Да, удружил Анатолий Николаевич, дай ему Бог здоровья…»Данилов заглянул в ординаторскую, понадеявшись на то, что доктор Подвыготская, которой предстояло оперировать пациентку, окажется на месте, но напрасно. В ординаторской было пусто, все ушли на конференцию.Пришлось идти знакомиться с больной без предварительной беседы с коллегой.В шестьсот десятой палате из трех коек было занято две. На одной лежала худая, коротко стриженная брюнетка, слегка похожая на французскую актрису Одри Тоту а на другой – рыхлая полная блондинка. Брюнетка читала книгу в яркой обложке, а блондинка разговаривала по мобильному телефону. Говорила она тихо, почти шепотом.– Здравствуйте, кто из вас Генварская?– Я, – отозвалась брюнетка, захлопывая книгу и садясь на кровати.Блондинка продолжала беседу, никак не отреагировав на появление Данилова.– Меня зовут Владимир Александрович, я буду давать вам наркоз.– Ой, а вы ничего не перепутали? У меня был другой анестезиолог, милый такой дядечка. Анатолий Никитич…– Анатолий Николаевич. Он приболел, поэтому сегодня вами буду заниматься я. Возражений нет?– Нет, конечно.– Тогда начнем!Данилов переставил стул, стоящий у окна к кровати своей пациентки. Та начала развязывать пояс на халате.– Подождите пока, – остановил ее Данилов. – Сначала мы с вами побеседуем.Он сел и первым делом спросил:– К операции как, готовы?– Не ужинала и не завтракала. Только стакан воды на ночь и стакан утром. Негазированной…– Это хорошо, – похвалил Данилов. – А как общий настрой?– Бодрый.– Превосходно, Светлана Максимовна. Тогда перейдем к вашему прошлому. Чем болели раньше?– Детские инфекции. Ангины. Оэрзе. – Пациентка виновато улыбнулась, словно сожалея о том, что больше никаких заболеваний назвать не может.– Больше ничего?– Нет.– Операции были?– Гланды вырезали в семь лет.– Аллергия? Непереносимость к лекарствам?– Нет, ничего…Выяснив все, что ему было нужно, Данилов перешел к осмотру. Все было нормально. Слегка учащенный пульс можно было отнести за счет обычного предоперационного волнения.– Вам про операцию рассказали? Что произойдет и как…– Да, да! – закивала пациентка, натягивая халат. – Разрежут, посмотрят и будут решать, как и что именно удалять.Очень важно заранее подробно обсудить с пациентом операцию, а также возможные риски и осложнения. Неплохо, чтобы пациенты имели представление о продолжительности восстановительного периода после операции. Это помогает правильно спланировать распорядок жизни.– Хорошо, Светлана Максимовна. – Данилов встал. – Промоем вам для надежности желудок, сделаем укол и повезем в операционную. Не отлучайтесь, пожалуйста, из палаты.– А я договаривалась с Александром Николаевичем, чтобы мне желудок шлангом не промывали, – заволновалась Генварская. – Я его сама промою, при помощи воды изпод крана и двух пальцев. Я пробовала однажды проглотить шланг на гастроскопии, но не смогла. Потеряла сознание.– А вы хорошо промоете? Как минимум троекратно? Данилов предпочитал делать промывание желудка по правилам – с зондом, но настаивать не стал. Если пациентка ничего не ела более двенадцати часов, то можно обойтись и упрощенным вариантом.– Пять раз промою! – заверила Генварская. – Все будет в лучшем виде. Мне Анатолий Николаевич объяснил, почему желудок должен быть пустым.– Будь повашему, – согласился Данилов. – Только воду пить до тех пор, пока из ушей не польется. И не меньше трех раз!Оживленную дискуссию он услышал сразу, как только вышел в коридор: в ординаторской отделения гинекологии доктор Подвыготская обсуждала с коллегами подготовку ко встрече Нового года, до которого оставалось всего два дня. Прервав обсуждение на несколько минут, она переговорила с Даниловым по поводу предстоявшей операции, а затем вернулась к праздничной теме.Данилов спустился в свое отделение, наскоро выпил чашку крепкого кофе, сообщил медсестре Ире перечень того, что потребуется для наркоза, ознакомил ее с планом действий и вместе с ней вернулся в гинекологию за пациенткой.Подвыготская вместе с ординатором Ниной Полосухиной уже мылась к операции. Рядом с маленькой Ниной высокая и плечистая Подвыготская казалась великаншей. «Неплохой эстрадный дуэт мог бы получиться», – подумал Данилов.Генварская держалась молодцом: с любопытством смотрела по сторонам, но не истерила и с вопросами не приставала.– Все будет хорошо, – обнадежил ее Данилов. – Перебирайтесь на стол.– А я не упаду?– Мы вас пристегнем, видите, вот этими ремнями.Вообщето эластичными ремнями оперируемых фиксируют к столу не для того, чтобы они не упали, а для того, чтобы они не дергались, начав испытывать боль во время операции. Бывает, что обезболивание проходит раньше времени.Данилов установил пациентке подключичный катетер и влил в него виадрил, препарат для вводного наркоза. Спустя минуту пациентка заснула. Данилов интубировал ее и подключил к аппарату. С минуту понаблюдал за показаниями монитора, измерил давление, поочередно приподнял веки, чтобы посмотреть на зрачки, проверил рефлексы…К этому времени операционное поле уже было готово – обложено стерильными салфетками. Врачи и операционная сестра ждали команды анестезиолога.– Можно начинать, – сказал Данилов.– Спасибо, – оживилась Подвыготская. – Давай, Нина, начинай.Нина сделала разрез на коже живота пациентки.– Шире, шире! – посоветовала Подвыготская, стирая тампоном кровь. – Ей лишние два сантиметра в восстановительном периоде роли не сыграют, а работать будем гораздо удобнее. И быстрее.Нина увеличила разрез.Когда в операционной ране показался яичник, Подвыготская взяла инициативу в свои руки.Оперируемая вела себя хорошо – и сердце сокращалось ритмично, и давление держалось на должном уровне.– Смотрика, а тут она приросла, – сказала Подвыготская.– Или проросла, – ответила Нина.– Возможно… Таня, дай зонд с желобом…Сигнал монитора прозвучал настолько неожиданно, что в первую секунду Данилов подумал о поломке. Нет, монитор работал нормально. Отказало сердце пациентки: вместо четких изломов обычных сердечных сокращений, отделенных друг от друга ровной линией, на мониторе высвечивались волны. Словно чьято неуверенная рука бесконечно выводила букву «Л».Фибрилляция желудочков – осложнение, угрожающее жизни. Вместо нормального сокращения – хаотические подергивания мышечных волокон. Сердце не бьется, прокачивая кровь, а трепещет, как жабры рыбы, оказавшейся на воздухе. Если фибрилляцию экстренно не прекратить – человек умирает.Данилов рванулся к дефибриллятору, стоявшему наготове в двух метрах от него. В каждой операционной, в каждом оперблоке непременно должен быть дефибриллятор – переносной или на колесах. Исправный, заряженный или подключенный к сети, полностью готовый к работе. Это несложный прибор, его единственная задача – выдать электрический разряд нужной мощности.Ира сдернула простыню, прикрывающую грудь пациентки, и отсоединила наркознодыхательный аппарат. Данилов пододвинул дефибриллятор к операционному столу, схватил электроды, прикрепленные к Побразным ручкам, и наложил их на грудь пациентки.– От стола! – скомандовал он, чтобы все отошли на шаг и не касались ни пациентки, ни металлического стола, после чего дал разряд в четыре с половиной тысячи вольт.Смысл дефибрилляции в том, чтобы остановить сердце мощным электрическим разрядом и дать ему возможность восстановить нормальный ритм.Тело оперируемой дернулось, в воздухе запахло паленым.Монитор продолжал надсадно пищать. Волны фибрилляции никуда не исчезли. Ира подсоединила к трубке, торчащей изо рта пациентки, дыхательный мешок и начала равномерно нажимать на него.Данилов повторно наложил электроды, увеличив мощность разряда на целую тысячу, и снова скомандовал:– От стола!Последовал новый разряд. Тело пациентки снова дернулось, запах паленого усилился, но фибрилляция не прекратилась. Ира продолжила нажимать на дыхательный мешок. Данилов ввел в катетер шприц с раствором адреналина, который всегда был при нем во время наркоза, и в течение двадцати или тридцати секунд ритмично нажимал обеими руками на грудину пациентки, делая ей непрямой массаж сердца. Затем он дал еще один разряд и через десять секунд после него – четвертый.Операционная сестра сменила Иру у дыхательного мешка. Ира набирала в шприцы и вводила в подключичный катетер препараты, а Данилов делал массаж сердца и пытался при помощи дефибриллятора восстановить нормальный ритм. Подвыготская и Полосухина ждали, чем все закончится, стоя над открытой операционной раной…Во время очередной серии нажатий на грудную клетку волнообразная линия на мониторе сменилась ровной.Сердце остановилось.Данилов с удвоенной энергией заработал руками. Пот застилал ему глаза, в висках жгло огнем, но он продолжал свое дело, не забывая отдавать распоряжения медсестре.«Почему?» – билась в голове единственная мысль.Действительно – почему?Никаких предпосылок, неотягощенный анамнез, никаких вредных привычек, отсутствие нарушений водноэлектролитного баланса, отсутствие гипоксии, ведь операция, можно сказать, только началась… Реакция на наркоз? Чисто теоретически – нельзя исключить, но на практике…– Давай! Давай же! – хрипел Данилов, обращаясь к своей пациентке. – Давааай!Бесполезно, линия на мониторе так и оставалась ровной.– Владимир Александрович, – первой решилась Ира. – Хватит, наверное, сорок с лишним минут прошло.– Прошло… – эхом повторил Данилов.Он отошел от стола, на котором лежало теперь уже мертвое тело, и попытался сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы хоть немного прийти в себя. Перед глазами мелькали черные пятна, в ушах звенело.– Реанимационное пособие оказалось неэффективным… – Данилов обращался не к окружающим, а к самому себе.Ира начала наводить порядок на анестезиологическом столике, а операционная сестра занялась хирургическими инструментами.– Рану зашивать? – спросила Нина.– Ниночка, ты ординатор второго года и не знаешь, что после смерти с телом работает только патанатом? – удивилась Подвыготская.– Я не знаю, – смутилась Нина. – В моей практике никогда не было ничего подобного.– В моей, признаться, тоже, – ответила Подвыготская. – Пойдем размываться.Проходя мимо Данилова, она остановилась, приобняла его за плечи и негромко сказала:– Перекур и сто грамм коньяка – вот что срочно вам требуется, Владимир Александрович. У меня есть и сигареты, и коньяк.– Спасибо, Полина Николаевна. – Данилов не ожидал от практически незнакомой ему Подвыготской подобного участия. – Только я не курю и не пью на работе. Не беспокойтесь – все нормально ровно настолько, насколько это может быть нормальным.– Не знаю, интересно ли вам или нет, но у нее был рак; опухоль уже начала прорастать в кишечник, – продолжила Подвыготская, – и хотя на обследовании мы не нашли…– Для меня это ничего не меняет, – ответил Данилов. – Но все равно спасибо.– Пожалуйста, – ответила Подвысоцкая и пошла в предбанник – размываться и переодеваться.Данилов почувствовал сильнейшее желание сунуть голову под ледяную воду.– Ира, я буду в ординаторской.– Хорошо, Владимир Александрович, – кивнула Ира. – Я через пять минут принесу карту.Данилов заперся в туалете и долго стоял у раковины, ворочая головой в разные стороны и с наслаждением чувствуя, как постепенно уходит головная боль и начинают прибывать силы.Главное – не закрывать глаза, потому что тогда из темноты проступает лицо Генварской. Еще живое, с доверчивонастороженным выражением на лице.Впервые в жизни Данилов искренне позавидовал Полянскому. Сидит себе на кафедре, занимается молочнокислыми бактериями или еще какойто хренью, приносит пользу обществу и никогда не теряет своих пациентов за неимением таковых.Какая же всетаки сволочная штука жизнь!Хотелось кричать, хотелось вернуться в сегодняшнее утро, хотелось напиться и набить морду какомунибудь нехорошему человеку. Хотя бы главврачу Алексею Емельяновичу.«Хватит, пошел работать!» – скомандовал себе Данилов.Он насухо вытер полотенцем голову, надел колпак и пошел в ординаторскую, надеясь, что она пуста и некому будет приставать к нему с расспросами и выражением сочувствия. Если он и нуждался в чьемто сочувствии, то только в Еленином. В их отношениях не было условностей – только искренность и конечно же любовь. Глава девятнадцатая Новый Год Елена сразу поняла, что у Данилова случилось чтото очень неприятное, но дальше обычного «Как дела?», в ответ на которое последовало традиционное «Нормально», расспрашивать не стала. Вместо этого приготовила на ужин любимые даниловские бутерброды – шпроты, дольки лимона, черный хлеб, – которые сама считала нездоровой, совершенно не подходящей для желудка пищей. Тем более в сочетании с пивом.– Какая роскошь! – притворно восхитился Данилов и заставил себя съесть под пиво два бутерброда.Есть не хотелось совершенно.– Что решила с машиной?– Утром поеду на шиномонтаж. Договорилась с Лешей, он одолжит мне свою запаску.– Колеса утром поменяю…За окном крупными хлопьями валил снег. Данилов подумал о том, что утром все равно придется выкапывать машину из сугроба, так что и колеса заодно можно будет поменять. Очень уж не хотелось сейчас выходить на улицу.– Леша поменяет, – перебила Елена. – Я уже договорилась. Он и на шиномонтаж со мной съездит – у него там все знакомые.В каждом доме или хотя бы в каждом дворе непременно есть такой Леша – мужичок, у которого руки растут откуда положено и который знает всех мастеровых в округе. Этакий член всемирной ложи умельцев.– А у нас новость! – с заговорщицким видом сообщила Елена, накрывая тарелку с оставшимися бутербродами фольгой и убирая ее в холодильник. – Угадай, кто на подстанции выходит замуж?– Лена Котик! – не раздумывая, ответил Данилов.– Кто тебе сказал? – удивилась Елена.– Кому ж еще? – в свою очередь удивился Данилов. – Это уже четвертый раз? Или пятый?Диспетчера Лену Котик, холеную манерную дуру, Данилов не любил.– Четвертый.– И кого она осчастливила на сей раз?– Ты не поверишь! Какогото чеха, работающего директором гипермаркета «О’ШОП» в Котельниках. Лена познакомилась с ним в фитнесцентре.– Бедный чех, – вздохнул Данилов. – Нашел сокровище, ничего не скажешь.– Одна радость, – Елена тоже не любила Котик, – она написала заявление по собственному желанию. Жена директора гипермаркета не может работать диспетчером на «скорой».– Пойду поваляюсь у телевизора, – объявил Данилов, вставая. – Спасибо за бутеры. Да, вот что – мне дежурство перенесли с тридцать первого на первое.– Вот и хорошо – встретим Новый год вместе! – оживилась Елена. – Представить страшно, как давно мы этого не делали!– Сейчас подсчитаю…– Иди смотреть телевизор! – перебила Елена. – Не надо нести точность повсюду!С великим наслаждением растянувшись на кровати, Данилов взял пульт, понажимал на клавишу прокрутки программ и остановился на MTV. Клипы – это то что надо. Клипы не напрягают – можно отключиться от действительности и погрузиться в свои мысли.«А я договаривалась с Александром Николаевичем, чтобы мне желудок шлангом не промывали, – говорила Генварская, лежащая на операционном столе с разрезанным животом. – Я его сама промою, при помощи воды изпод крана и двух пальцев. Я пробовала однажды проглотить шланг на гастроскопии, но не смогла. Потеряла сознание».Пробовала однажды проглотить шланг на гастроскопии, но не смогла. Потеряла сознание…Ниже того места, где трахея раздваивается на два бронха – правый и левый, – пищевод граничит с левым предсердием. Введение гастроскопического зонда в пищевод может спровоцировать нарушение ритма сердца, если у пациента есть к тому предрасположенность.Потеря сознания при гастроскопии может быть вызвана нарушением сердечного ритма. Кратковременное, преходящее нарушение, на которое никто не обратил внимание. В том числе и сама Генварская. Трудно глотать зонд, в какойто момент человек теряет сознание. Ничего страшного – обморок, обычный обморок, банальный обморок.Только вот чем он вызван?Внезапно возникшим спазмом сосудов головного мозга?Резким снижением артериального давления?Или резким снижением уровня сахара в крови?Или все же аритмией, нарушением ритма?И ведь она говорила об этом. Сказала Клюквину, сказала ему, Данилову… И никто не отреагировал…«Я пробовала однажды проглотить шланг на гастросокпии, но не смогла. Потеряла сознание».– Вовка, ты что, молишься? – Голос Елены вернул Данилова в реальность. – Или ты пытаешься петь шепотом вместе с «Зе киллерз»?Елена выключила телевизор, присела на кровать и предложила:– Выкладывай все начистоту. Не заставляй меня терзаться догадками.– Что выкладывать? – Данилов попытался закрыть тему. – Выкладывать нечего. Прилег отдохнуть и послушать музыку.– У тебя ктото умер, – уверенно заявила Елена, откидывая назад со лба непослушную прядь. – И ты, как всегда, винишь себя в этой смерти.– Я не виню, – Данилов закинул ногу на ногу, – я просто недоволен сам собой. Винить – бесперспективное занятие. Я анализирую и делаю выводы. И выводы эти совсем не в мою пользу.– Может, имеет смысл обсудить это? – Елена запустила руку Данилову в волосы и ласково поворошила их. – Расскажи мне…Данилов мягко отвел ее руку, помолчал с минуту и предупредил:– Только не перебивай!Он стал рассказывать все с самого начала. Елена слушала хорошо – не перебивала, не комментировала, не ахала и не охала. Только время от времени кивала головой, не столько согласно, сколько поощрительно – давай, мол, продолжай.– …Теперь ты поняла, что я не врач, а самонадеянный болван? – закончил Данилов.Елена ничего не ответила, только недоверчиво сощурилась, отчего ее зеленые глаза стали чуть ли не карими.– Если тебе нечего ответить, то лучше молчи, – одобрил ее поведение Данилов. – Это правильно. Твою моральную поддержку я чувствую и без слов.– Данилов, давай представим, что мы с тобой – совершенно чужие друг другу люди. – Елена умела сказать нечто совершенно неожиданное.– Зачем? – От удивления Данилов попытался присесть, но Елена положила руку ему на плечо.– Лежи, лежи и представляй.– Ну, положим, представил, – Данилов все не мог понять, к чему клонит Елена. – А дальше что? Мы станем знакомиться заново?– Нет, мы поговорим как два врача.– Ах вот…– Вот именно. Теперь ты слушай, а я буду говорить. – Елена уселась на кровати, скрестив ноги.– Если бы ты была бы толстой и лысой, то походила бы на китайского бога богатства, – пошутил Данилов, но Елена настроилась на серьезный лад и шутить не собиралась.– Разберем этот… случай. Что мы имеем? Женщину с подозрением на онкологию.«Уже не имеем», – хотел поправить Данилов, но промолчал.– Полюбому – надо оперировать, так? Так. Время дорого – нужно как можно скорее снять или подтвердить онкологию.Решая какуюнибудь сложную или мудреную проблему, Елена имела привычку задавать самой себе вопросы и сама же на них отвечала.– Лапароскопия под местным обезболиванием здесь невозможна, верно? Верно…Лапароскопические операции на внутренних органах проводятся через небольшие отверстия вместо традиционных больших разрезов. Главным инструментом при этом является лапароскоп – телескопическая трубка с системой линз и оптическим кабелем. Лапароскопия. – удобный, щадящий метод, но подходит он далеко не для каждого случая.Для того чтобы лапароскопическими инструментами было бы можно работать, брюшная полость наполняется углекислым газом. Живот надувается, словно воздушный шар. Так создается необходимое оперативное пространство.– Значит – надо идти на лапаротомию[2]. Без нее не обойтись и не стоит откладывать. Так? Так! Операция предполагала возможность удаления матки с придатками, так что о местном обезболивании и речи быть не могло, не так ли? Так. Значит – наркоз неизбежен. Да и вообще – абсолютных противопоказаний к наркозу не существует, верно? Верно.Абсолютных противопоказаний к наркозу действительно не существует. Бывают только относительные.– Клиники аритмии у нее не было? Не было. Соответственно лечить и предотвращать было нечего. Да, было в анамнезе указание на потерю сознания при попытке проглотить зонд, но что с того?– Как что? – не выдержал Данилов.– Первое! – Елена показала Данилову указательный палец. – Мог бы ты, даже подумав о некоей аритмии, принять какиелибо превентивные, страховочные меры? Нет, никаких. Разве что убедиться перед операцией, что дефибриллятор исправен и работает. Ты убедился?– Это сделала сестраанестезист.– С первым пунктом закончили. Перейдем ко второму – к указательному пальцу добавился средний. – Что мы имели после возникновения аритмии? Четко, грамотно и в срок оказанное реанимационное пособие.– Стучал, пока не встал, мотор, качал, пока не остыло тело.В усмешке Данилова было столько горечи, что Елена чуть было не разрыдалась. Глубокий вдох и несколько быстрых движений век помогли ей прогнать слезы.– Оставим поэзию. Мы говорим как два профессионала. Обсуждаем и дискутируем, но без эмоций и патетики. Третье! – Елена отогнула безымянный палец. – Передозировки и прочие косяки во время наркоза были?– Нет, – твердо ответил Данилов. – Все как по нотам. Все по уму. Не мальчик уже.– Мальчик, мальчик! – возразила Елена. – Никак, правда, не могу понять, в каком возрасте ты застрял. Иногда кажется, что в четырнадцати годах, а иногда – что в семи.– Спасибо, – поблагодарил Данилов. – Наверное, приятно чувствовать себя соблазнительницей малолеток?– Ужжасно! – призналась Елена, наклоняясь к нему всем телом. – Невероятно повышает самооценку! Но давай закончим с делами… – Она вернулась в прежнее положение, почесала колено и подвела итог. – Так, где тут твоя вина? Я ее не вижу.– Ты пристрастна.– Отнюдь. – Елена покачала головой. – Я совершенно беспристрастна. Ты не мог действовать иначе, ты все сделал правильно, а сейчас прицепился к этому обмороку и растравляешь себе душу. И не только себе, между прочим!– Но тем не менее моя пациентка умерла на столе…– Данилов! – Елена повысила голос. – Это был несчастный случай, роковое стечение обстоятельств! Это ужасно, но в этом нет твоей вины!– Вы ссоритесь? – в спальню заглянул Никита.– Изыди! – рявкнула, не оборачиваясь, Елена.Никита моментально втянулся в коридор, осторожно притворив за собой дверь.– И потом, – Елена понизила голос, – это ты внушил себе, что обморок был вызван аритмией. А что, если это был гипогликемический обморок? Гастроскопию ведь делают натощак, не мне напоминать тебе об этом. Голод, падение глюкозы в крови – и вот вам результат! Чем тебя не устраивает такое объяснение?Данилов не ответил.Несколько минут они молчали. Елена сидела в прежней позе и смотрела на Данилова, а он отвернулся, не желая встречаться с ней взглядом.Первой заговорила Елена:– Знаешь, Вовка, если бы я знала тебя не так хорошо, я бы решила, что ты сходишь с ума от банальной гордыни.– Это как? – Данилов повернул к ней голову.– Ну, переживаешь за свою репутацию.– Конечно, конечно… как же я, доктор Данилов, великий и ужасный, мог допустить такое… – с пафосом начал Данилов.– Я же сказала – если бы я знала тебя не так хорошо, – напомнила Елена. – Но ведь это не гордыня, верно? Чего вскочил?– Захотелось контрастного душа, – ответил Данилов. – А потом – стакан чая. Черного, как моя совесть, и горького, как моя жизнь. И никаких разговоров на профессиональные темы.– Дурак ты, Данилов, – вздохнула Елена. – Хорошо хоть вежливый.– Это почему? – Данилов остановился на пороге и обернулся.– Другой бы просто сказал «заткнись, женщина», а ты в душ собрался, – улыбнулась Елена. – Ладно, иди, не стой столбом. Я пойду заварю чай, и устроим семейный совет, посвященный встрече Нового года.– Я быстро, – пообещал Данилов.Против ожидания контрастный душ не смог хоть сколькото уменьшить головную боль. Прогнать столь простым образом тяжесть с души Данилов и не надеялся. Елена молодец – все сделала правильно, с учетом его, даниловской, противоречивой и многосложной натуры. Но она заведомо хотела подвести его к определенному выводу. Или – не хотела, а на самом деле так думала?– К черту всю эту философию! – сказал льющимся струям воды Данилов. – В конце концов, мы собираемся встречать Новый год. Вместе мы не встречали его… Да, давно мы его не встречали вместе.Пустив напоследок холодную воду, Данилов ожесточенно растерся полотенцем, оделся и отправился на семейный совет, стараясь выглядеть веселым и бодрым. Бодрость, впрочем, симулировать не приходилось – она была закономерным следствием контрастного душа. Труднее было с весельем…Встречать решили дома, а уже первого января поутру разъехаться. Данилов – в роддом, а Елена с Никитой несколькими часами позже – в гости.– Попробуем еще раз пригласить к нам Светлану Викторовну? – предложила Елена.На дважды сделанное предложение о совместной встрече Нового года мама Данилова отвечала, что очень устала за последнее время и что хочет встретить Новый год дома, в относительной тишине.– Не надо – Данилов наконецто дождался, чтобы чай немного остыл и можно было бы сделать первый глоток. О, божественный чай! – Она все равно откажется. Лучше заедем к ней все вместе второго числа.– Я могу забрать тебя сразу после дежурства, – предложила Елена. – В четверть десятого, например?– Кто ходит в гости по утрам, – отбивая ногами такт и раздувая щеки, начал Никита, – тот поступает гнусно!– Лучше я приеду домой, приведу себя в порядок, придавлю пару часиков, и тогда поедем, – ответил Данилов. – Так будет лучше.– Как скажешь, – согласилась Елена.– Мам, а почему бы мне не встретить Новый год у Кирилла? – серьезно сказал Никита. – А?– У тебя что – нет своего дома? – нахмурилась Елена. – Или тебе с нами скучно?– Нет, – заерзал Никита. – Просто я подумал, что вы давно не встречали Новый год вместе, и вам будет приятно встретить его вдвоем, без меня. Получится очень романтично. В конце концов, это взрослый праздник!Елена и Данилов переглянулись.– Какую чепуху ты несешь, Никита! – Голос Елены стал строгим, если не суровым. – Как ты мог подумать, что…– Подожди. – Данилов накрыл ладонь Елены своей, призывая ее к молчанию. – А как собираются встречать Новый год у Кирилла?– О, круто! – оживился Никита, обрадовавшись, что его перестали отчитывать. – Старший брат берет его праздновать на дачу! Там будет настоящая живая елка, прямо на участке, и шашлык!– А родители Кирилла тоже поедут на дачу? – сразу же уточнила Елена.– Родители будут встречать дома, – скривился Никита. – Как всегда.– Так и скажите, молодой человек, что вам хочется оторваться в молодежной компании, – улыбнулся Данилов.– Так что, можно? – Глаза Никиты засветились счастьем. – Вы меня отпускаете?– Никита, – вмешалась мать, – я еще не сошла с ума настолько, чтобы отпустить тебя на дачу с двадцатилетним раздолбаем и его дружками! А уж то, с каким коварством ты пытался добиться своего, и вообще не делает тебе чести! Строил из себя… не знаю кого. Стыдись!Никита раскаялся и был тут же прощен.Новый год встретили тихо и спокойно. Салаты, шампанское, звонки с поздравлениями. В два часа ночи Данилов лег спать и проспал до семи, не слыша канонады, буйствовавшей за окном. Впрочем, сказывался кризис – фейерверков в нынешнем году было куда меньше, чем в прошлом.Дежурство в первый день нового года тоже прошло спокойно, без эксцессов. Данилов был рад тому, что не пришлось присутствовать на операциях. Собственно говоря, первого января во всем роддоме не было сделано ни одной экстренной операции, такой уж удачный выдался день. Одно слово – праздник.Давать наркоз пришлось лишь девятого января во время экстренной операции кесарева сечения. Угроза разрыва матки и чрезмерное возбуждение роженицы делали невозможной спинальную анестезию.Данилову пришлось сделать над собой определенное усилие, чтобы зайти в операционную. Пока он был занят с пациенткой, посторонние мысли не лезли в голову, но стоило удалить трубку из трахеи пациентки, как в памяти снова всплыли слова:«Я пробовала однажды проглотить шланг на гастроскопии, но не смогла. Потеряла сознание».«Нет, следовало всетаки отложить операцию на несколько дней и как можно скорее показать Генварскую кардиологу. Тот бы наверняка навесил ей на сутки небольшой, с две пачки сигарет, монитор, непрерывно записывающий сердечные сокращения. Возможно, суточная запись помогла бы определиться с диагнозом. Возможно, стоило бы назначить ей препараты калия. Возможно…»Навалилась тоска, снова появилось чувство зависти к Полянскому.«Ты идиот, Данилов, это только Елена считает тебя дураком, а на самом деле ты – полный идиот», – в который уже раз сказал себе Владимир.Чтобы отвлечься, он попытался вспомнить чтото хорошее, но ничего не приходило в голову. Появилась тревога – Данилову показалось, что он упустил какуюто важную деталь из анамнеза только что прооперированной пациентки. Упустил нечто критичное, и это может негативно сказаться на послеоперационном восстановительном периоде.Данилов снова перечитал историю родов и, не удовлетворившись этим, устроил уже полностью проснувшейся пациентке подробнейший допрос. Разумеется, не нашел ничего страшного, чреватого осложнениями, и немного успокоился.По окончании новогодних каникул Данилова вызвала к себе Нижегородова. Произошло это в самом конце рабочего дня, поэтому времени для разговора у заместителя главного врача было достаточно – все неотложные вопросы уже были решены.Нижегородова держалась с сотрудниками ровно, без лишней резкости и фамильярности. Расспросила Данилова о его действиях, попросила разъяснить коекакие чисто анестезиологические подробности, а затем со вздохом сказала:– Патологоанатомическое заключение – смерть от острой сердечнососудистой недостаточности. Будем разбирать на КИЛИ. Хотя что тут разбирать?Комиссия по изучению летальных исходов занимается контролем качества медицинской помощи, оказанной умершим пациентам. Такие комиссии существуют в каждом стационаре. Рассмотрению на КИЛИ подлежат все без исключения случаи летальных исходов.– Муж настроен спокойно, – добавила Нижегородова. – Я с ним долго беседовала, объяснила ситуацию, сообщила, что гистологическое исследование подтвердило муцинозную аденокарциному Жаль, конечно, такая молодая женщина…Данилову показалось, что заместитель главного врача хотела добавить: «…но все равно – не жилец», – но в последний момент передумала.– Очередное заседание состоится в конце месяца, – продолжила Нижегородова. – Будем слушать годовой отчет по летальности и заодно разберем и ваш случай.На этом аудиенция закончилась. Глава двадцатая Жертва возмездия Метод экстракорпорального оплодотворения – самый современный и очень популярный в борьбе с бесплодием. У женщины забирают несколько здоровых яйцеклеток, оплодотворяют их вне организма, в специальных условиях, сперматозоидами мужа, партнера или неизвестного донора, и вводят в матку. Дальше все как обычно: беременность, роды, детский сад, школа…Если верить статистике, чуть ли не каждая седьмая супружеская пара в мире заводит детей при помощи ЭКО или искусственного оплодотворения.Однако этот метод сложный и дорогой. Вначале женщине предстоит серьезное и многоплановое обследование с лечением всех мелких патологий и дефектов матки – таких, которые в обычной жизни не мешают, но могут свести к нулю всю затею. Затем пациентка долго принимает гормоны, стимулирующие выработку яйцеклеток – чтобы одновременно могло созреть несколько. Смена гормонального фона может в буквальном смысле временно свести пациентку с ума и здорово осложнить жизнь ее близким. После этого она отдает яйцеклетки – тоже не самая простая и приятная процедура. Потом, после того как доктора помещают оплодотворенные яйцеклетки в матку, пациентка проживает несколько дней в дикой тревоге: приживутся? не приживутся? а вдруг все напрасно? И наконец, если прижились все яйцеклетки – а обычно их подсаживают от трех до пяти, – женщине предстоит решить, скольких долгожданных малышей должен уничтожить доктор, чтобы дать развиться остальным.И нет гарантий, что это сработает в первый же раз. Иногда женщине приходится проходить дватри цикла процедур, чтобы забеременеть.А ЭКО – очень дорогостоящий процесс. Оборудование эмбриологической лаборатории стоит недешево, дорого обходится поддержание в ней рабочего режима – строгое соблюдение определенных параметров температуры, влажности и многого другого, что требуется для успешного осуществления эмбриологического этапа экстракорпорального оплодотворения, в просторечии называемого «пробирочным».Кроме того, много средств уходит на оплату труда квалифицированных специалистов. Гинекологирепродуктологи, эмбриологи, анестезиологи, лаборанты различного профиля, акушерки… Всех им необходимо учиться и совершенствовать свое мастерство – и тоже не бесплатно.Но это еще не все. Нельзя забывать о довольно дорогих расходных материалах для эмбриологической лаборатории и операционной и о недешевых лекарственных препаратах, употребляемых в процессе подготовки для стимуляции.Бесплатного экстракорпорального оплодотворения приходится ждать подолгу, так велика очередь желающих. В роддоме поговаривали, что Ворхлюк, заведующий гинекологическим отделением, неплохо наживается на желающих сделать экстракорпоральное оплодотворение в срочном порядке, без очереди.– Борька у нас баловень судьбы, – утверждал Вознесенский. – Богатый, красивый и холостой – что еще может быть нужно мужчине для полного счастья?Сам Вознесенский был несчастлив уже в третьем браке. Жену он называл циркулярной пилой, а дочьшкольницу – лобзиком, и обе они без конца пилили Илью Иосифовича.Ворхлюк и впрямь был красавцем. Высокий, подтянутый, большие наглые глаза, нос с горбинкой, волевой подбородок с ямочкой. Многие пациентки, да и не пациентки тоже, млели, едва заслышав низкий хрипловатый голос Бориса Леонидовича. Молва приписывала ему множество романов, правда, без какихлибо доказательств. Личная жизнь заведующего гинекологией оставалась тайной для всех.У Ворхлюка был одинединственный недостаток: он не умел и не любил оперировать. Зато он был хорошим организатором и великолепным диагностом. Чего еще требовать от заведующего отделением?Вообще хирурги бывают трех видов: от Бога, нормальные и ни рыба ни мясо. Вроде и грамотный врач, и скальпель вроде правильно держит, и соображает нормально, а по количеству летальных исходов и послеоперационных осложнений стойко опережает всех своих коллег. Обычно такие невезучие люди сознают свою профессиональную несостоятельность и всячески стараются отблагодарить администрацию и товарищей по работе за терпимое отношение, безропотно дежурят по приемному отделению, с удовольствием встречают каждый Новый год на рабочем месте, приглядывают за чужими больными, если лечащему врачу понадобилось съездить на шиномонтаж, утепляют на зиму окна в ординаторской, и так далее. Разумеется, коллеги любят и администрация ценит таких врачей за отзывчивость и покладистый нрав, но в операционную их стараются не пускать, разве что по дежурству, и то, если все напарники заняты чемто важным. Да они и сами особенно не стремятся оперировать, зная, что ничего хорошего из этого не выйдет.Умные и сильные идут дальше: изо всех сил карабкаются наверх, делают карьеру, отдаляясь от операционного стола не вынужденно, а закономерно. Не царское это дело – скальпель держать, тут на руководство времени не хватает.Единственной операцией, которую Борис Леонидович всегда делал сам, была пункция фолликулов, проводимая для получения яйцеклеток, подлежащих оплодотворению. Ультразвуковой контроль помогает избежать ранения крупных сосудов, вблизи которых находятся яичники.Пункция фолликулов – болезненная операция, и потому она проводится под внутривенным обезболиванием. И пациентке комфортно, и врачу удобно. Пункции, проводимые Ворхлюком, всегда обезболивал Вознесенский, с другими анестезиологами Борис Леонидович работать не любил. Или, может быть, считал ниже своего достоинства.Эффективность экстракорпорального оплодотворения невелика: не более тридцатисорока процентов от общего количества процедур. И далеко не все пациентки (а также их мужья) воспринимают неудачу спокойно. Особенно если это не первая неудача…Когда прозвучал выстрел, Данилов сидел в ординаторской и заполнял истории родов пациенток, которые сегодня переводились в отделения.«Рвануло баллон? – подумал Данилов. – Или стреляют?»Он выглянул в окно. Обзор с четвертого этажа открывался прекрасный: был виден не только двор родильного дома, но и часть бульвара. Везде царило спокойствие.Данилов вышел в коридор. Тоже ничего необычного.– Что это было? – спросил он у старшей сестры, проходившей по коридору.– Сама хотела спросить, – ответила та. – Неужели кислород гдето взорвался?.. Но это не у нас.Данилов вернулся к своей писанине, но ненадолго – спустя какихто три минуты в коридоре послышались громкие голоса, среди которых самым громким был голос заведующего. Данилову стало ясно, что случилось нечто экстраординарное.Действительно: в кресле, которое везли по коридору знакомые Данилову лишь в лицо медсестры из гинекологии, сидел и трясся мелкой дрожью Борис Леонидович. Бледный, с вытаращенными глазами и гримасой боли на лице. Левый рукав его халата был красным от крови.Сбоку от каталки шел Вознесенский, на ходу отдавая распоряжения. За каталкой тянулась свита из любопытствующих сотрудников роддома. По отрывкам фраз Данилов понял, что в заведующего гинекологией только что стреляли. В его собственном кабинете.У двустворчатых белых дверей блока реанимации Вознесенский остановился, оттеснил медсестерводителей от коляски и скомандовал:– Всех чужих прошу бегом на выход! Не хрен вам тут делать! Владимир Александрович – прошу!Данилов и так бы предложил свою помощь, но Илья Иосифович не выносил, когда чтото в отделении делалось не по его указке.В реанимации Данилов с заведующим и старшей сестрой помогли Ворхлюку переместиться в кровать и улечься на спину.– Ты первый мужик в моем отделении, – пошутил Вознесенский.Первый мужик матерно выругался сквозь стиснутые от боли зубы.На раненую руку прямо поверх халата был наложен резиновый жгут, препятствующий кровотечению из поврежденных артерий.– Лена, ножницы, бинты, перекись! – приказал Вознесенский постовой сестре.– Непереносимости какихлибо препаратов нет? – спросил у Ворхлюка Данилов.Тот молча покачал головой.– Я за промедолом!– Хорошо, – разрешил Вознесенский. – Анна Сергеевна, заводите историю на Бориса Леонидовича.Все верно: раненый госпитализирован в реанимацию, ему оказывается медицинская помощь, вводятся наркотики. Обязательно должна быть заведена история болезни – как иначе списывать наркотические препараты.Данилов быстрым шагом прошел в ординаторскую, к сейфу, достал оттуда одну ампулу с промедолом, схватил со стола истории болезни переводных родильниц и отдал их старшей сестре, уже заполнявшей на посту историю на Ворхлюка.– Организуйте, пожалуйста, перевод в отделение. И лучше поскорее, нечего им здесь делать.– Пять минут, – пообещала старшая сестра.Вознесенский измерял раненому давление.– Сто пятьдесят на девяносто. Сейчас мы тебя обезболим и займемся раной.– Куда? – спросила Лена, принимая у Данилова ампулу.– Подкожно.Лена закатала повыше рукав халата на здоровой руке Ворхлюка и сделала укол.– Кровопотеря у тебя небольшая, это хорошо. – Вознесенский разрезал ножницами окровавленный рукав и занялся обработкой раны, действуя ловко, словно хирург.– Не больно?– Уже нет.– Промедол пошел…Гримаса боли на лице Ворхлюка сменилась умиротворенным выражением.– Чем это он в тебя?– Из охотничьего.– Так, пулька в ране. Кость цела, артерия вроде тоже. Леонидыч, я сейчас сниму жгут, чтобы проверить. Ты не дергайся…– Не буду, – пообещал Борис Леонидович, отворачиваясь, чтобы не видеть манипуляций Вознесенского.– «Скорую» уже вызвали? – спросила Анна Сергеевна.– Нет, – ответил Вознесенский. – Сейчас закончу и вызовем.– Хочу в сто пятнадцатую, – сказал Ворхлюк. – Там все свои.– Обеспечим, не волнуйся.В реанимацию вошла Нижегородова.– Как он?– Все нормально, Валентина Владимировна! – успокоил ее Вознесенский. – Обезболили, обработали, сейчас переведем…– В сто пятнадцатую… – снова напомнил раненый.– Я помню. Анна Сергеевна, дайте историю на подпись Валентине Владимировне.Если госпитализация чемто отличается от обычных, то на истории болезни должна стоять подпись главного врача или его заместителя.– Аня, ты зачеркни слово «родов» и напиши сверху «болезни», – сказала Нижегородова, возвращая подписанную историю старшей сестре. – Ну как вы, Борис Леонидович?– Нормально, спасибо. Этого… – Ворхлюк замялся подыскивая подходящее слово, но так и не сумел его найти, – поймали?– Его задержали охранники, – ответила заместитель главного врача. – Он попытался устроить драку, но ребята его скрутили и приковали наручниками к батарее в своей комнате. Ждем милицию. Ваш кабинет закрыли. Ох, что творится, средь бела дня…К завтрашней утренней конференции произошедшее было реконструировано вплоть до мельчайших подробностей.Муж женщины, у которой экстракорпоральное оплодотворение закончилось не беременностью, а абсцессом яичника, явился к Ворхлюку свести счеты.Изза абсцесса женщине пришлось удалить матку вместе с придатками; это значило – никаких своих детей, никогда.Мужчина взял с собой ружье, разобранное и упакованное в чехол, – поэтому, собственно, охранники не встревожились.Немного взволнованный мужчина с сумкой в руках – совершенно обычное явление в любом родильном доме. А в коммерческое отделение мужья допускаются в любое время, кроме ночного; никаких приемных часов.Брошенный чехол нашли в туалете, расположенном в двух шагах от кабинета заведующего гинекологическим отделением. Похоже было на то, что именно здесь мститель собрал оружие.Ворвавшись в кабинет Ворхлюка, мужчина громко, так, что было слышно чуть ли не по всему отделению, начал высказывать претензии. На шум прибежала старшая сестра гинекологии Оксана, которую по молодости все звали только по имени. Увидев в кабинете заведующего незнакомого мужика с ружьем в руках, Оксана взвизгнула и упала в обморок.Поняв, что счет пошел на секунды, мститель выстрелил в Ворхлюка (все согласно пришли к выводу, что он метил в сердце, но слегка промахнулся и попал в левую руку), бросил ружье и выбежал из кабинета. Споткнувшись об упитанное тело Оксаны, он упал, но тут же поднялся и бросился к лестнице.Охранник, дежуривший у входа для посетителей, не слышал выстрела и ничего не знал о происшествии. Но он два года прослужил во внутренних войсках и хорошо усвоил, что всех пробегающих мимо следует задерживать для выяснения обстоятельств, помешавших им идти спокойно.Мститель с ходу попытался заехать охраннику в челюсть, но тот увернулся и в свою очередь сумел повалить противника на пол, причем так, чтобы оказаться сверху. Прибежавший на помощь напарник помог защелкнуть наручники на запястьях задержанного и оттащить его в комнату отдыха охраны.Приковав второй парой наручников свою добычу к батарее, охранники вызвали по переговорному устройству старшего смены, который как раз собрался подать своим бойцам сигнал общей тревоги.Милиция приехала уже после того, как «скорая помощь» увезла Ворхлюка в сто пятнадцатую больницу. Свидетели и считающие себя таковыми были опрошены, а злоумышленник отправился в отделение.Бориса Леонидовича прооперировали сразу же по поступлении, и состояние его не внушало никаких опасений.Разумеется, главный врач не мог не отреагировать на произошедшее.В начале «пятиминутки» Гавреченков произнес речь, растянувшуюся на четверть часа. Смысл ее сводился к напоминанию об ответственности врача за свои действия. От ответственности главный врач перешел к ужесточению пропускного режима.– А я думала, что он охранников в каждое отделение посадит, – усмехнулась Ахметгалиева.– Откуда такие деньги, да и куда их сажать? – возразил Вознесенский.– Как – куда? – Ахметгалиева поиграла бровями. – В кабинеты заведующих. На огневые рубежи, так сказать…Старшая медсестра гинекологического отделения получила благодарность в приказе за «решительные действия по предотвращению покушения на жизнь заведующего отделением».– Оцените формулировку! – восхитилась Ахметгалиева. – Это ж прямо поэма в прозе!– Фаина! – не поворачивая головы, одернул ее Вознесенский. – Тебе, кажется, в марте категорию подтверждать?– Молчу, молчу! – В подтверждение своих слов Ахметгалиева даже зажала рот рукой.– Но теперь мы будем строже относиться к самим себе! – Главный врач оседлал любимого конька и понесся вскачь. – Надо обращать внимание на любые мелочи, на самые незначительные нарушения…«Кто о чем, а вшивый о бане», – подумал Данилов.Одно дело – так наладить работу, чтобы все шло как по маслу, и совсем другое – постоянно разглагольствовать о дисциплине и изводить подчиненных придирками.В ординаторской во время скорого утреннего чаепития насчет покушения на Ворхлюка не преминул высказаться Клюквин, вернувшийся на работу в середине января. За время болезни Клюквин отоспался и посвежел, но желчности своей не утратил.– Да стопроцентно там был припутан и денежный интерес, – заявил он. – Не убеждайте меня, что Боря не ободрал этого типа как липку!– Ну вы же не присутствовали при этом, Анатолий Николаевич! – упрекнул его Вознесенский. – Зачем зря говорить?– Зря у нас и мухи не летают, – огрызнулся Клюквин, но дальше спорить не стал.– Это просто неадекватный тип, – высказался доктор Морозов, считавшийся самым толстым врачом роддома.У Игоря Морозова в его всегото сорок лет было множество хронических заболеваний, которые вынуждали его то и дело уходить на больничный. Советы заведующего, касающиеся поиска более подходящей состоянию здоровья работы, Морозов пропускал мимо ушей, утверждая, что роддом стал для него родным домом, от которого просто невозможно отказаться по своей воле.– Да ясно, что неадекватный! – ответил Вознесенский. – Кто говорит, что адекватный? Адекватные люди так себя не ведут! Адекватные люди не приходят в родильный дом с охотничьими ружьями.– А вы за новостями следите, – посоветовал Клюквин. – Нынче такая мода – сводить счеты с врачами при помощи оружия. Вон, в Подольске один больной начмеда застрелил, в Красноярске врачу «скорой» на вызове заряд дроби в живот всадили, а в Пензе стоматологу из травматического пистолета глаз выбили! И это только три примера. Первое, что вспомнилось. Раньше мы были недовольны, когда на нас жалобы писали, а теперь – черт с ними, с жалобами, главное, чтобы не расстреливали. Вот он, звериный оскал капитализма!Не желая присутствовать при очередной клюквинской лекции о преимуществах социалистического строя, Данилов поспешил покинуть ординаторскую.Вслед ему неслось:– Не надо меня «лечить»! Идите вы с вашим «изобилием»! Какое это изобилие, когда вокруг одно дерьмо, да и на него денег не хватает?Клюквин не преувеличивал: на врачей действительно стали нападать с оружием. Вот и Елена раз в дветри недели рассказывала Данилову о чемнибудь подобном. То алкаш, недовольный тем, что «скорая» не примчалась к нему через минуту после вызова, открывал прямо из окна пальбу по машине из пневматического ружья; то сотрудник вневедомственной охраны чуть было не пристрелил водителя, поцарапавшего бампер его «Тойоты»; то врач, отказавшийся госпитализировать пятидесятилетнюю истеричку, был вынужден иметь дело с ее столь же неадекватным мужем, вооруженным пистолетом. Хорошо, что пистолет оказался газовым, но это стало известно лишь после приезда милиции, вызванной соседями.– Жить стало лучше, жить стало веселее, – негромко сказал самому себе Данилов.Словно в насмешку, затылок сразу же запульсировал болью.Пришлось возвращаться в ординаторскую за таблетками. Глава двадцать первая Осложнения На первом в новом году заседании комиссии разбиралось три летальных случая, к двум из которых Данилов имел отношение: смерть пациентки от массивной потери крови после родов в отделении обсервации и смерть от аритмии на операционном столе. Третьей была смерть ребенка, чья мать умерла от потери крови.Патологоанатомы на заседании не присутствовали – прислали вместо себя свои же заключения. Зато явился главный врач, которого никто не ждал. По установившемуся в роддоме порядку главный врач участвовал в работе комиссии по изучению летальных исходов лишь в двух случаях: когда ему надо было заменить своего отсутствующего заместителя и когда обсуждался летальный случай, повлекший за собой жалобы.Оба случая «взрослой» смерти описывала Бритвина, заместитель главного врача по клиникоэкспертной работе. Зачитала заключение патологоанатома по пациентке из отделения обсервации, бегло прошлась по истории родов, остановилась на оказанном реанимационном пособии и выразила надежду на то, что впредь врачи родильного дома будут более убедительно уговаривать пациенток на операции. Разумеется – по показаниям. Гвоздев пообещал, что не только примет сказанное к сведению, но и проведет с врачами своего отделения разъяснительную работу. Бритвина кивнула и перешла ко второму случаю.– Както раз «скорая помощь» доставила в терапию бабушку – божий одуванчик. – Клюквин шепотом рассказывал своим соседям очередной случай из своей практики. – У старушки на улице закружилась голова, и она упала. Ничего особенного – банальный гипертонический криз. И упала удачно – на травку, ничего себе не сломала. На руках – паспорт, полис и даже месячной давности выписка из больницы. Из другой, не той, в которую на этот раз положили. В отделении бабулька сразу же сдружилась с соседками, рассказала им всю свою подноготную и выслушала множество ответных откровений. Короче говоря – влилась в коллектив. Попутно обаяла лечащего врача и заведующую отделением. Старушку ежедневно навещала дочь – хорошо упакованная дамочка лет тридцати. Все отделение сразу же узнало от разговорчивой мамы, что ее дочь занимается торговлей шубами – возит их не то из Турции, не то из Греции…Второй случай разобрали еще быстрее, чем первый. Никаких вопросов по нему не возникло. Аритмия, реанимация, смерть. Что тут неясного? Ничего. И вины, если разобраться, ничьей нет, только злосчастное стечение обстоятельств.– Гдето на пятый день бабулькиного пребывания в отделении ее дочь так прониклась симпатией к лечащему врачу, что предложила «устроить» ей норковую шубу за треть реальной стоимости. И ведь не обманула: назавтра действительно привезла шубу. Роскошную, без изъянов. И как и было обещано, отдала за треть рыночной цены. Доктор была на седьмом небе от счастья и долго рассыпалась в благодарностях…– У меня все. Елена Владиславовна, прошу вас. – Бритвина посмотрела на заведующую отделением новорожденных, которая рецензировала историю болезни ребенка, умершего в детской реанимации.– Подождите, Галина Аркадьевна, – вмешался главный врач, сидевший в первом ряду и до сих пор не проронивший ни слова. – У меня есть что сказать.– «Да что вы, доктор, – возразила дочь, – это я вас должна благодарить за ваше отношение к моей мамочке. Ей тут у вас так нравится. Такие люди хорошие здесь работают… Ах! Ох! Ух!.. Да я готова всех шубами обеспечить, разве мне трудно лишний товар в контейнер загрузить? Только вот с оборотными средствами у меня туго, оттого и приходится мотаться за товаром каждые две недели. Но если люди дают деньги заранее, то – никаких проблем». В итоге захотело тридцать два человека. Бабулька исправно принимала деньги, писала расписки, аккуратно записывала размеры и пожелания. А дочь попросила заведующую отделением (тоже сдавшую деньги на шубы для себя и своей дочери) подержать мамашу в стационаре до ее возвращения из ГрецииТурции. Чтобы душа была спокойна. Заведующая не возражала. Ей самой так было спокойнее – держать Божий Одуванчик у себя в отделении в виде своеобразного залога…Главный врач не спеша встал, придал лицу скорбное выражение, поднялся на подиум, хозяйским взором оглядел зал и начал:– Всегда печально говорить о смертях, особенно о смертях в родильном доме, там, где рождается жизнь, там, где не должно быть места смерти…Данилову, сидевшему в третьем ряду, показалось, что главный врач сейчас вытащит из кармана халата платок и начнет утирать им слезы, но Гавреченков удовольствовался пафосом речи.– В среду вечером дочь навезла маме впрок соков и всякой еды, сообщив, что завтра с утра едет за кордон. В субботу бабулька пошла гулять в больничном садике, да так и пропала. В понедельник заведующая вызвала милицию. Через несколько дней выяснилось, что паспорт вместе с полисом и выпиской был украден у одной пожилой дамы, которая пошла в поликлинику при паспорте, полисе и выписке, а вернулась домой без них. Такие вот дела.– Давайте отставим бумаги и посмотрим на обе смерти с профессиональной, врачебной, небюрократической стороны! – призвал главный врач. – Что мы увидим? В первом случае – явную недоработку врачей. Даже не недоработку, а не побоюсь этого слова – халатность!Выдержав паузу, главный врач вперился взглядом в Гвоздева и продолжил:– Не напоминайте мне, пожалуйста, что в историю болезни вклеен отказ от операции, подписанный нашей умершей пациенткой. Я его видел, и не будь его, у нас с Юрием Павловичем был бы совершенно другой разговор. И даже не со мной бы пришлось… Ну, ладно. Я вообщето о другом. Вот скажите мне, неужели адекватная женщина, которой врач говорит: «Вы умрете, если не сделать операцию, и ваш ребенок тоже умрет», способна отказаться от операции? Ни за что не поверю. Не поверю! Адекватная женщина в такой ситуации отказа не подпишет. Другое дело – если она неадекватна. Но тогда, пожалуйста, будьте любезны срочно вызвать психиатра и после его консультации решайте вопрос с мужем или другими родственниками.Еще одна пауза. Сканирование взглядом притихшего зала, горький вздох сожаления, сжатые в ниточку губы.– Получается так, что заведующему отделением проще взять отписку, прикрыть свою спину и предоставить беременную женщину слепой случайности.– Алексей Емельянович, – Гвоздев решил оправдаться, – я разговаривал с ней при свидетелях! Она даже от обезболивания отказалась!– Значит, следовало насторожиться и вызвать психиатра на консультацию. Срочно! Простите меня, Юрий Павлович, но не пристало главному врачу объяснять подобные вещи заведующему отделением. Согласны?Гвоздев молча сел на место, сознавая, что его дни на посту заведующего сочтены.Все врачи, сидевшие в конференцзале, понимали, что вызов психиатра в данной ситуации ничего бы не дал. Вопервых, за тричетыре часа психиатр не приедет, а, вовторых, категорический отказ от операции ни в коем случае не является основанием для выставления психиатрического диагноза. Но никто не осмеливался возразить.– Скажу еще пару слов, касающихся реанимационного пособия…Данилов внутренне напрягся.– …Владимир Александрович очень добросовестный врач. – Небольшая пауза. – Некоторые наши сотрудники просто восхищаются той самоотверженностью, с которой доктор Данилов оказывает реанимационное пособие. Сказывается многолетняя работа на «скорой помощи». Но меня как главного врача гораздо больше радует не самоотверженность анестезиологовреаниматологов, а снижение смертности. Следует уделять больше внимания нашим пациенткам до того, – Гавреченков сделал ударение на последних словах, – как они впадут в состояние клинической смерти. Хороша ложка к обеду, знаете ли, и потом…Большая часть присутствовавших на заседании комиссии смотрела на Данилова сочувственно. Даже Федоренко и та украдкой подмигнула ему, держись, мол, перемелется – мука будет.Смысл сказанного главным врачом был ясен всем: доктор Данилов – старательный дурак. Данилов многое мог стерпеть или хотя бы попытаться – кроме обвинений в глупости и непрофессионализме. И гаденького тона, с которым были произнесены слова «сказывается многолетняя работа на «скорой помощи»».Данилову приходилось встречать врачей, снисходительно или даже полупрезрительно относившихся к своим коллегам со «скорой помощи». Ничем, мол, эти «таксисты в белых халатах» на врачей не похожи. Они больше по больницам возить умеют, чем правильные диагнозы ставить и правильно лечить.Лет пятьшесть назад в гостях некий кандидат наук, невропатолог из Первой градской больницы при Данилове назвал врачей «скорой» разъездными коновалами. Данилов заметил, что подобные заявления можно услышать только от идиота с дипломом медвуза, а не от врача. Кандидатневропатолог оскорбился и предложил Данилову продолжить разговор на лестничной площадке. Данилов вышел, аккуратно, чтобы не переусердствовать (то есть не ломать костей), дал оппоненту в нос и вернулся к застолью.Гавреченкову хотелось дать в нос не сдерживаясь, так, чтобы кости захрустели, превращаясь в крошево, а для остановки кровотечения понадобился бы килограмм ватных тампонов и километры бинта.Дождавшись, пока главный врач закончит свое «импровизированное» выступление, Данилов медленно поднялся на ноги, чувствуя на себе взгляды всей аудитории.– Прошу слова! – Для надежности Данилов спрятал кулаки в карманах халата.– Пожалуйста, Владимир Александрович, – разрешила Нижегородова, явно думая, что Данилов намерен покаяться и пообещать впредь никогданикогда, и так далее.– Спасибо. – Данилов перевел взгляд на главного врача. – Совместная работа с вами убедила меня, Алексей Емельянович, в том, что вы не слишком хорошо разбираетесь в акушерстве и гинекологии, а уж о анестезиологии и реанимации вы судите на уровне студента второго курса…– Вы забываете, с кем говорите! – Только что усевшийся на свое место Гавреченков вскочил и обернулся к Данилову. – И вы забываете, где мы находимся.– Вам хочется пригласить ко мне психиатра? – усмехнулся Данилов.Часть аудитории рассмеялась в открытую, не таясь. Другая часть поспешила прикрыть рты руками.– Мы поговорим после заседания! – взвизгнул Гавреченков.– Почему же? – С деланым недоумением Данилов пожал плечами. – Вы принародно высказались в мой адрес, так почем же я не могу отплатить вам той же монетой?– Справедливое суждение! – высказался Клюквин.Вознесенский, сидевший в четвертом ряду, дотянулся до Данилова и несколько раз дернул его за халат – садись, мол, не выступай. Данилов не обратил на это никакого внимания.– Я не раз давал наркоз на ваших операциях, Алексей Емельянович, и скажу откровенно: как профессионал вы не состоялись. Главный врач из вас тоже не оченьто получился. Вы не можете руководить, вы можете кричать, оскорблять, приказывать, наказывать, но вряд ли все это называется руководством. Я не собираюсь утомлять народ примерами, но если вы настаиваете…Гавреченков не настаивал. Он с ненавистью посмотрел на Данилова, покачал головой и сел на свое место.Данилов тоже сел. Он сказал все, что хотел сказать. Не оправдываться же, в самом деле, доказывая коллегам, что ты – хороший анестезиолог.Данилов не считал себя понастоящему хорошим анестезиологом. Но и дураком он себя не считал. Более того – Данилов твердо знал, что он не дурак. И уж тем более не пофигист.Стоило только Нижегородовой объявить заседание законченным, как Гавреченков отыскал в толпе сотрудников Данилова и громко сказал:– Владимир Александрович, пойдемте со мной.– Не лезь на рожон, – услышал Данилов за спиной голос Вознесенского, но отвечать ничего не стал.Следом за Гавреченковым он прошел по коридору, миновал пустую приемную и очутился в кабинете главного врача.Здесь появилось нечто новое – большая фотография в хромировнной металлической рамке, висевшая на стене выше прочего «иконостаса» – почетных грамот, которыми был награжден родильный дом. На фотографии Гавреченков, оскалившийся, как самурай во время атаки, пожимал руку столичному мэру на фоне какогото скопления людей в строгих деловых костюмах.«Наш пострел везде поспел», – подумал Данилов.Уселся он, не дожидаясь приглашения, – был уверен, что главный врач не предложит. Отодвинул стул, слегка развернул его и уселся в свободной позе.Гавреченков плюхнулся в кресло, положил руки на подлокотники, и, словно напитавшись сил, обрушился на Данилова:– Что вы себе позволяете, доктор? Вы нахамили мне во время конференции…– Заседания комиссии, – машинально поправил Данилов.– Без разницы! В ответ на мою критику вы позволили себе демагогические заявления…– Тогда почему же вы не разоблачили меня прямо там, на глазах у всех?– Я не намерен превращать заседание КИЛИ в балаган или поле для сведения счетов! – Гавреченков хлопнул ладонью по столу, но на Данилова это не произвело ровным счетом никакого воздействия. – И хочу предупредить вас, что мы, кажется, не сработались!– Я это давно понял, – ответил Данилов. – Еще во время первой совместной операции.– Очень хорошо. – Гавреченков помолчал, собираясь с мыслями. Было заметно, что он ожидал другого ответа. – Знаете что, Владимир Александрович, я с удовольствием подпишу ваше заявление об уходе и даю слово, что мои отзывы о вас будут положительными.– Не сомневаюсь, что вы с удовольствием подпишете мое заявление об уходе, Алексей Емельянович. – В «фоновой» группе на фотографии Данилов разглядел Целышевского, председателя Департамента здравоохранения, и единственную среди заместителей мэра даму, фамилию которой он не помнил. – Но вот в отношении положительных отзывов – сильно сомневаюсь. Да и бог с ними, с отзывами. Я пока не собираюсь увольняться.– Вам решать, – недобро скривился главный врач, барабаня пальцами по подлокотникам. – Я предложил разойтись похорошему.«Психуй, Емеля, – твоя неделя», – переиначил Данилов старую поговорку.– Если вы намекаете на народную игру в три строгих выговора и одну статью, то я вам очень, очень не рекомендую. Поводов я вам не дам, а если вы их выдумаете или создадите сами, можете быть уверены – шум выйдет грандиозный.Данилов с большим удовольствием наблюдал за пыхтящим от ярости главным врачом. Поединок стал напоминать ему айкидо, где сила нападения умело оборачивается против самого нападающего.– Вам так нравится у нас работать? – удивился Гавреченков. – Вот уж не подумал бы!– Не очень, – честно признался Данилов. – Но я уйду тогда, когда сам сочту нужным. А не тогда, когда вам этого захочется.– Алексей Емельянович… – на пороге появилась секретарь.– Я занят, Ольга Евгеньевна! – отмахнулся Гавреченков.Дверь тихо закрылась.– Я не понимаю вашей позиции, Владимир Александрович! – Гавреченков развел руками. – Но – вам решать, вам жить. Можете идти.– Спасибо, Алексей Емельянович. – Данилов сменил ироничную улыбку на довольную. – Давно ни с кем по душам не разговаривал. Блаженство!Гавреченков с демонстративной деловитостью зачиркал ручкой в настольном органайзере. От сильного нажима рвалась бумага, но главный врач словно не замечал этого.– К Алексею Емельяновичу можно войти? – спросила Ольга Евгеньевна вышедшего из кабинета Данилова.– Конечно, можно, – разрешил Данилов.«Чем я занимаюсь? – подумал он. – Только и делаю что хамлю главным врачам. Надо бы порыться в руководстве по психиатрии – не описано ли там подобное извращение?»Против ожиданий никто из коллег не стал интересоваться разговором с главным врачом. Только Вознесенский на ходу спросил:– Остаешься?– Остаюсь, – подтвердил Данилов.И все – не было ни любопытства, ни ободрения, ни тем более порицания. «На «скорой» было бы иначе», – подумал Данилов и дал себе слово в ближайшую свободную субботу или воскресенье непременно заглянуть на родную подстанцию. И в самом деле, сколько можно – с прошлого года собирается, да все никак не соберется проведать бывших коллег.Можно было заехать и сегодня – сразу после работы, но Данилов представил себе, как появляется на подстанции в шестом часу вечера с двумя бисквитнокремовыми тортами в руках. В гараже, разумеется, не будет ни одной машины, а на подстанции – никого, кроме диспетчеров и Елены. Нет, лучше уж с утра – так хоть будет возможность пообщаться с отработавшей сменой.У него потеплело на душе от картины визита на родную подстанцию. Данилов представил, как он, не торопясь, проходит по гаражу, заходит в диспетчерскую, затем обходит комнаты отдыха, созывая всех на кухню для скорого чаепития. Интересно, многое ли изменилось за время его отсутствия? Да скорее всего, ничего и не изменилось, иначе Елена бы рассказала об этом. Нет, все равно все изменилось. Ведь раньше он был выездным врачом, а теперь – всего лишь гостем. Но все равно приятна даже мысль о том, что надо навестить бывших коллег…Заканчивая с сегодняшней писаниной, Данилов почувствовал сильную потребность отвести душу в узкой мужской компании.Полянский, как обычно, долго не отвечал на звонок, но наконец в трубке послышалось его приглушенное:–Да?– Привет, мученик науки!– Привет. – Полянский продолжал говорить тихо. – Чтото срочное?– Когда освобождаешься? – Данилов понял, что Полянский отбывает время на очередном кафедральном заседании или на очередной конференции.– В шесть – точно.– Тогда в полседьмого – на ноге у башки! – Данилов и сам не помнил, когда к нему прилипло это уже не популярное московское жаргонное выражение.– Буду. – Полянский отключился…Место, в которое его привел Данилов, Полянскому поначалу не понравилось.– Вот уж не думал, что в центре Москвы может быть такая дыра, – сказал он, скользнув взглядом по обшарпанным стенам и остановившись на колченогих разномастных стульях. – Ну и ну!– Зато здесь пельмени лепят сами, а не в супермаркете покупают. – Данилов подтолкнул приятеля в спину. – И есть нефильтрованное пиво. Хорошее.– Ладно, уговорил. – Полянский снял куртку, повесил ее на спинку одного из стульев и опасливо уселся – стул устоял. – Если уж нефильтрованное…После пятой порции пельменей, на сей раз начиненных телятиной и грибами, Полянский в сытой истоме откинулся на спинку стула и выдал заключение:– Это не дурь, Вовка, это объективное следствие твоей работы на «скорой». Ты привык действовать в оочень сжатые сроки, в черт знает каких условиях и тем не менее выходить победителем – вытаскивать своих пациентов с того света за ногу, за руку или еще за чтонибудь. Сейчас же, когда у тебя больше времени на пациентов, пардон – пациенток, и к тому же условия лучше и возможностей больше, тебе кажется, что ты вообще не имеешь права на неудачу. Заметь, я говорю «на неудачу», а не «на ошибку». Эта история с желудочковой аритмией – действительно несчастный случай, а не следствие твоей мнимой халатности.– Это ты так считаешь…– Вовка! Хорош бредить! Я так считаю, ваша администрация так считает, Елена так считает! Согласись, что это чегото да значит!– Особенно – мнение администрации, – съязвил Данилов.– Да, представь себе! Если твой главный спит и видит, как бы уесть тебя половчее и тем не менее ничего не может предъявить официально, то это свидетельствует о твоей непогрешимости… – Заметив, как брови Данилова поползли кверху, Полянский поправился: – Тьфу ты – безгрешности. Так что хватит самоедства…– Это не самоедство, Игорь, – едва слышно сказал Данилов. – Это, наверное, моя посттравматическая энцефалопатия. Я все время боюсь упустить нечто важное и оттого настолько застреваю на мелочах, что не вижу главного. Пару раз чуть не напорол косяков. А я ведь врачом работаю, да еще анестезиологомреаниматологом, а не пончики продаю. Там все просто, просчитался – доложишь из своего кармана. А я ничего доложить не могу…– Тебе надо к психотерапевту. – Полянский поднял руку, подзывая официантку. – К хорошему психотерапевту… Еще две порции с телятиной и два пива.– Я не люблю психотерапевтов, – сказал Данилов, дождавшись, когда официантка отойдет от их стола, – ничего личного, просто не люблю – и все.– Тогда меняй работу, – посоветовал Полянский.– Ты читаешь мысли нашего главного врача.– Я не читаю чужих мыслей, но почему бы тебе не заняться чемнибудь другим? В медицине есть много направлений…– Агитируешь к себе на кафедру? – рассмеялся Данилов. – А что, это мысль! Я подумаю.– Работать на одной кафедре с тобой?! – Полянский замахал руками, словно пытаясь отогнать от себя пчел. – Нет, лучше броситься под трамвай! Это более спокойный и надежный метод самоубийства. А если серьезно, то можно пойти в ультразвуковую диагностику или в рентгенологи. Чем плохо?– Ничем, – пожал плечами Данилов. – Целыми днями пялишься в телевизор и еще деньги за это получаешь.– Тогда иди в медицинские статистики, – обиделся Полянский. – Знаешь, Данилов, я всегда подозревал, что ты спрашиваешь совета только для того, чтобы надо мной поиздеваться!– Ты ошибаешься, – посерьезнел Данилов, – я издеваюсь над собой, а не над тобой. Издеваюсь, потому что и в самом деле не могу найти выхода. Но знаю, что он есть. Глава двадцать вторая и последняя Ветер перемен Решение пришло неожиданно – во время игры на скрипке. Данилов оборвал на середине четвертую сонату Вивальди и перешел к сюите Баркаускаса, сосредоточившись на музыке. Во время игры он полностью сливался с инструментом, ощущая смычок бесконечным продолжением своей руки. Весь мир растворялся в музыке, становился ею. И никогда еще во время игры Владимира не посещали озарения – только после.Отложив скрипку, Данилов погладил ее рукой, благодаря и одновременно, прося прощения за то, что их сегодняшняя встреча была недолгой. В футляр убирать не стал – вдруг удастся поиграть еще?Не удалось. Сперва Данилов пытался убедить себя в том, что новоявленная идея никуда не годится, разве что для вставки в сериал. Ведь ни для кого не секрет, что самые причудливые, самые неожиданные повороты судьбы случаются именно с героями сериалов. Из пешек – в ферзи, из ферзей – в дамки, из дамок – в козырные тузы, а из тузов – в шестерки. Круговорот судьбы…Он попытался представить себя в новом качестве – получилось лишь с третей попытки. Данилов прикинул и так, и сяк… После обдумывания и примерки идея начала казаться не такой уж и бредовой.Данилов отправился на кухню. Набирающий обороты мыслительный процесс требовал горючего – кофе с коньяком.Кофе чуть было не убежал из турки. Пенная шапка уже готовилась обрушиться вниз, когда Данилов спохватился и снял медную посудину с плиты. Разумеется, обжег пальцы, ведь времени на то, чтобы взять салфетку, не было.Данилов добавил в чашку коньяка и уселся за кухонным столом. Отсюда лучше всего было любоваться весной – открывался вид не только на двор, но и на небольшой скверик. Вспомнилось из Северянина:Гостей приветствует весна,Цветут струистые гранаты;Как птицы, девушки крылаты,Все жаждет ласки и вина![3]Ласки и вино хороши в любое время года, но весной их хочется острее, тут поэт был прав. Впрочем, о весне он лучше всего сказал в другом стихотворении:Идет весна, поет весна,Умы дыханьем кружит.Природа вмиг пробуждена!Звенит весна! шумит весна!Весной никто не тужит!Весною радость всем дана!Живет весна – живит весна,Весь мир дыханьем кружит![4]Вслед за соображениями общего порядка подтянулись меркантильные. Чувствуя, что мысли начинают разбегаться, Данилов одернул себя, волевым усилием сосредотачиваясь на главном.Владимир посмотрел на часы. Половина пятого. Елена с Никитой скоро должны вернуться. Дом наполнится привычной теплой суетой и подумать спокойно, определяя вещи на положенные им места, уже не получится.А что? Это даже не поворот судьбы… Все, в сущности, остается на своих местах. За исключением малого… Да, за исключением того самого, что переворачивает все с ног на голову.Зато – исчезает главная проблема, от которой никак не удавалось избавиться.«Ладно, допустим такую вероятность», – решил Данилов, чтобы сдвинуться с мертвой точки и оценить финансовую сторону вопроса. Минут через пять наметились варианты. Придется тряхнуть старыми, еще школьными связями.Рассказать Полянскому – не поверит. Да и зачем рассказывать заранее? Пустое дело. Лучше рассказать потом…Вернувшись домой, Елена застала Данилова за странным занятием. Он сидел за кухонным столом и сосредоточенно разглядывал уже успевшую подсохнуть кофейную гущу на дне чашки.– Ты решил податься в гадатели? – пошутила Елена и в ответ на недоумевающий взгляд Данилова добавила: – Изучаешь рисунок кофейной гущи?– Нет, – Данилов встал и поставил чашку в раковину, – просто немного задумался и не слышал, как вы вошли.– Надо же! – удивилась Елена, только что громко отчитавшая Никиту, который плохо вытер ноги. – Я так орала…– Феи не орут. – Данилов обнял ее и притянул к себе. – Голос фей – как колокольчик, а колокольчик не может звенеть громче положенного.– Вовка! – Елена обвила руками его шею и прижалась щекой к желтой футболке с надписью «Я та еще сволочь!». Футболку Данилов купил на развале у метро и носил с удовольствием, утверждая, что она помогает ему избавляться от гордыни. – Я не помню тебя таким чертову кучу лет. А нука скажи мне еще чтонибудь приятное…– Я тебя люблю, – шепнул ей в самое ухо Данилов. Елена ничего не ответила, только крепче обняла его.– Как насчет перекусить? – тактично поинтересовался Никита, останавливаясь на пороге.– Сейчас пожарю яичницу. – Елена отпрянула от Данилова и открыла дверцу холодильника.– С помидорами? – уточнил Никита.– С помидорами и сыром, – ответил Данилов, нажимая кнопку на чайнике: для того чтобы легко очистить помидоры от совершенно не уместной в яичнице кожицы, их нужно было обдать кипятком. – Доставай сыр.– Если бы еще была колбаса… – В надежде на чудо Никита обшарил глазами полки холодильника.– То это была бы не яичница, а пицца, – Данилов достал из шкафа терку. – Ты натирай сыр, а я займусь помидорами…– Тогда мне еще нужна тарелка, чтобы было куда натирать.– Да, да, конечно. – Данилов поставил перед ним тарелку. – Только будь внимателен, не потри вместо сыра свои пальцы.– Что я, маленький? – Никита поставил терку на тарелку и стал водить по ней куском сыра.Назавтра Данилов почувствовал, что мнительность, ставшая уже привычной как во время подготовки пациенток к наркозу, так и во время самого наркоза, уменьшилась.– Владимир Александрович у нас сегодня выглядит именинником, – пошутила доктор Федоренко. – Я угадала?Ее отношения с главным врачом недавно испортились – продержав свою любовницу на исполнении обязанностей заведующего отделением около четырех месяцев, Гавреченков неожиданно привел на постоянное заведование своего знакомого врача из роддома при сто пятнадцатой больнице. Оскорбленная донельзя, Федоренко тут же превратилась в оппозиционерку и весь роддом с удивлением обнаружил, что Татьяна Викторовна, в сущности, совсем не стерва, а даже наоборот. «Снежная королева» сбросила свой ледяной панцирь и превратилась в милую женщину, недавно перешагнувшую тридцатилетний рубеж. Общительную, незаносчивую, веселую любительницу простых житейских радостей.Операции Федоренко неожиданно оказались приятными для Данилова. Исчезла взаимная неприязнь, ей на смену пришли деловые, понастоящему рабочие отношения.Немного поразмышляв над переменами в характере Татьяны Викторовны, а более всего – над причинами, их вызвавшими, Данилов заключил, что скорее всего бесперспективные вялотекущие отношения с Гавреченковым угнетали Татьяну и портили ее характер. Объяснение было несколько надуманным, но Данилова оно удовлетворило.– Не угадали, – улыбнулся Данилов. – Просто хорошее настроение.Даже если лицо скрыто маской, улыбку видно по глазам.Данилов убедился в том, что женщина, лежащая на операционном столе, вошла в наркоз должным образом, и разрешил:– Начинайте, пожалуйста.Все было нормально. Кесарево сечение назначили изза поперечного расположения плода с полным предлежанием плаценты. Мало того что ребенок лежал не вдоль, как положено, а поперек матки, ему еще и преграждала выход плацента, прикрепленная совсем не там, где ей положено было быть.Пациентке позавчера исполнилось двадцать лет. Анамнез не отягощен – Данилов собирал его чуть ли не полтора часа. Редкие респираторные инфекции и корь с ветрянкой, перенесенные в детстве, не считались.На общем обезболивании остановились по медицинским показаниям – поосторожничала Федоренко. Кто его знает, какой сюрприз преподнесет атипично расположенная плацента. Может нарушиться процесс ее отделения, ведь она крепится к нижним отделам матки, сократительная способность которых невысока, или может случиться еще чтонибудь… В таких случаях лучше пациентке быть в полном наркозе. Так всем спокойнее.Операция началась. Врачи (ассистировал незнакомый Данилову ординатор) возились у своего края стола, Данилов с Ирой – у своего. Мерцал экран монитора, капал в подключичный катетер полиглюкин, ритмично шумел наркозный аппарат.– Очень просто определять степень гидратации по ресницам. – Данилов любил поделиться интересным симптомом с врачами или медицинскими сестрами. – Если они в наркозе или в коме сомкнуты, то все нормально. Если же начинают расходиться, значит, пациенту перелили жидкостей. Веки первыми реагируют на гипергидратацию – избыток жидкости.– Буду знать, – ответила Ира, занося данные измерения артериального и центрального венозного давления в наркозную карту.Время от времени Данилову казалось, что сейчас, через секундудругую, с его подопечной чтото произойдет. Упадет давление, начнется аритмия, остановится сердце. Он беспокойно окидывал взглядом шприцы с растворами, набранными на всякий случай, и дефибриллятор, теперь всегда стоявший справа от изголовья на расстоянии вытянутой руки, и, словно не доверяя монитору, проверял пульс на сонной артерии. Чудил, в общем.Заметив некоторые, пусть и небольшие, перемены в поведении Данилова, Гвоздев, неведомыми миру средствами все же сохранивший за собой пост заведующего отделением, сказал по окончании одной из совместных операций:– Я в самом начале работы плохо перевязал один сосудик и получил кровотечение в брюшную полость. С последующей повторной операцией, все как полагается. Так после этого случая я года три вязал все сосуды дважды. Для гарантии, чтоб уж точно, чтоб – наверняка.Данилов понял, на что намекает Гвоздев, но вида не подал.После смерти Генварской работать стало тяжело. Были просветы, были периоды депрессии, но главное оставалось неизменным – если раньше Данилов всегда верил в себя, в свой профессионализм, то сейчас он начал сомневаться в себе. Сомневаться и постоянно ждать какогото подвоха.Никто, кроме Данилова, не знал, как ему надоело это состояние. И не было средства, которое сделало бы его прежним. Самовнушение обрывалось, едва начавшись, ведь очень трудно убеждать себя в том, во что не веришь.Елена с завидным упорством предлагала мужу вернуться на «скорую», считая, что состояние Данилова в первую очередь вызвано спецификой его нынешней работы. Данилов то отшучивался, то обещал подумать, но никаких шагов не предпринимал.– Здоровый мужик! – похвалила новорожденного Федоренко и передала его неонатологу Кузякиной. – Держи, Ольга Романовна, чтоб не скучно было!«Мужик» сморщил личико, открыл рот и издал первый крик.– А мне вот всегда почемуто кажется, что мамочки и под наркозом слышат первый крик своих детей, – сказала Кузякина, взглянув на лицо оперируемой. – Посмотрите, она же улыбается.– Не улыбается она, – ответил Данилов, не сводивший глаз с пациентки.Тон его голоса был не слишком любезным. И правильно – зачем радоваться прежде времени. Какая, к чертям собачьим, улыбка? Гримасы на лице пациентки, находящейся в наркозе, говорят о том, что она начала приходить в сознание. Или о том, что сейчас ее вырвет. Лучше уж улыбаться своему малышу потом, когда из реанимации переведут в отделение. Каждому овощу свое время.– Вот когда зашьем, тогда пусть и улыбается. – Федоренко тоже не любила, когда ей говорили под руку.Отделив двумя руками послед, она вооружилась кюреткой и произвела ревизию полости матки.– Была у меня однокурсница, дочь одного из университетских профессоров… – начала Федоренко.Данилову стало ясно, что операция начала завершаться. Убедившись, что с пациенткой все в порядке, он позволил себе подумать о чемто постороннем.Разумеется, о вчерашней своей идее, уже успевшей стать решением, пусть и не окончательным.– Татьяна Викторовна, а вы с самого начала хотели стать хирургомакушером? – полюбопытствовал Данилов, воспользовавшись паузой в рассказе.– О, нет, – Федоренко сверкнула глазами, – с моей специализацией была такая чехарда! Сначала я бредила неврологией, меня и сейчас можно разбудить среди ночи и попросить рассказать проводящие пути или двенадцать черепномозговых нервов. Я участвовала в нашем студенческом научном обществе, дневала и ночевала на кафедре, но в один прекрасный день меня отвратило от неврологии и вообще от терапии. Я представила, что всю свою жизнь буду обречена выслушивать жалобы пожилых хроников – и мне стало грустно. Запах лежачих больных, их неизлечимые болезни, их страдальческие взгляды, их занудство… Нет уж – увольте. Это не для меня! Так можно утратить вкус к жизни. Но я уже была нацелена на то, чтобы стать врачом, и сворачивать в сторону на пятом курсе мне совсем не хотелось. Снимай зажимы… Так вот, отобрала я специальности, где все молодые и большей частью здоровые, и задумалась: то ли в спортивные врачи подаваться, то ли в акушеры. Акушерство привлекло меня больше – прежде всего своей значимостью. Ведь нет дела важнее, чем способствовать рождению нового человека. Это я без какоголибо пафоса говорю… Все, можно зашивать, только не затягивай чрезмерно, края сомкнулись – и хорошо… Скажу начистоту – я бы с огромным удовольствием пошла бы в физиологическое отделение, чтобы иметь дело с полностью здоровыми девочками, но… – Федоренко вздохнула и умолкла.О ее натянутых отношениях с Юртаевой знал весь роддом. Правда, причину конфронтации все, включая и самих участниц, давно позабыли, но кому она нужна?! Важен результат – противостояние!Тревога улеглась только после того, как пациентка окончательно проснулась в реанимации, ответила на вопросы и продемонстрировала стабильные показатели гемодинамики.– Хватит играть в прятки с самим собой, молодой человек! – В ординаторской некому было наблюдать за тем, как Данилов разговаривает с зеркалом, показывает ему язык и грозит пальцем. – Пора действовать!«Если не руководствоваться правильными принципами, их не получишь», – вспомнилось из Конфуция.На окончательное обдумывание решения у Данилова ушла неделя. Собрать информацию, переговорить по телефону кое с кем из старых знакомых (на социальных сайтах Данилов не тусовался и знакомства обновлял по старинке, при помощи телефона), еще раз все взвесить, чтобы потом уже не менять решения.В конце концов Данилов решился, но до отпуска об этом никому не следовало знать. Ни на работе, ни дома. Определившись окончательно, и, как хотелось надеяться – бесповоротно, Данилов почувствовал облегчение. Ждать оставалось недолго, совсем недолго – месяцы делились на дни, а дней тех выходило меньше сотни. За минусом выходных – сущие пустяки.В особо торжественных случаях, когда случалось чтото очень хорошее, Данилов начинал с Баха. Сонаты и партиты Баха входят в обязательный набор каждого скрипачаисполнителя; соната для скрипки соль минор была у Данилова одной из самых любимых. Иногда Владимиру казалось, что он исполняет ее не хуже Ойстраха, но прослушивание записи маэстро унимало гордыню сразу и надолго.Отняв смычок от струн и все еще чувствуя музыку внутри себя, Данилов услышал за спиной тихое сопение.– Тебе понравилось? – спросил он.Никита под настроение мог слушать скрипку подолгу.– Да, понравилось. – Парень подошел поближе и стал рассматривать скрипку так, словно видел ее в первый раз.– Что тебя заинтересовало? – удивился такому любопытству Данилов.– Никак не могу понять, почему слово «скрипка» происходит от слова «скрип»? – Никита сдвинул брови и наморщил лоб. – Чему тут скрипеть?– Это ты не слышал, как играют некоторые исполнители, – улыбнулся Данилов, бережно убирая инструмент в футляр.– А вот я, если бы был музыкантом, играл бы только на пианино, – выдал Никита. – Или на рояле.– Я могу угадать ход твоих мыслей. – Данилов вспомнил себя в возрасте Никиты. – Скрипку, аккордеон, саксофон надо таскать с собой. А пианист всегда ходит налегке. Я угадал?– Дааа! – От удивления у мальчика отвисла нижняя челюсть, и «а» получилось долгим. – А как?– Знаешь, – Данилов понизил голос, словно готовился выдать страшную тайну, – мне ведь тоже когдато было столько же, столько тебе. Дай бог памяти, в каком это году…– А вы изменились с годами? – чуть поколебавшись, спросил Никита.– Пожалуй – да. – Данилов сдержал улыбку, чтобы ненароком не обидеть мальчика. – Во всяком случае, я научился принимать решения, хранить тайны и ценить то, что имею. 1 Фирдоуси. «Шахнаме». Перевод Владимира Васильевича Державина. 2 Лапаротомия (греч.): «разрезание живота», хирургическая операция традиционным способом. 3 Игорь Северянин. «Балькис и Валтасар». 4 Игорь Северянин. «Вешний звон». Триолет 1. See more books in http://www.e-reading-lib.com