Грэм Грин Б. Гарфилд

Тайный агент. Жажда смерти 2

«Жажда смерти 2»: Вече, Джокер; 1993

ISBN 5-7141-0168-5

АННОТАЦИЯ

Любителей детективно-приключенческой литературы ждет встреча с малоизвестными в нашей стране романами двух классиков жанра - Г. Грина и Б. Гарфилда.

Мастерство Г. Грина, перу которого принадлежит роман «Тайный агент», не нуждается в дополнительных комментариях. В присущей ему увлекательной форме писатель в очередной раз знакомит нас с закулисной стороной деятельности западных спецслужб.

Б. Гарфилд, получивший широкую популярность своей «Жаждой смерти», в новом романе под аналогичным названием продолжает тему борьбы добра со злом, развивая тему мстителя-одиночки.

Содержание:

Грэм Грин. Тайный агент

Б. Гарфилд. Жажда смерти 2

Жажда смерти 2

Грэм Грин. Тайный агент

Часть первая. Человек, за которым охотились

Глава I

Чайки парили над Дувром. Они выплывали, как хлопья тумана, и разворачивались к невидимому городу. К их крикам присоединилась пароходная сирена, другие пароходы откликнулись, и вот уже заголосили все суда на рейде. Чью смерть они оплакивали? Корабль шел на малой скорости сквозь горечь осеннего вечера. Он напоминал Д. катафалк, который шофер медленно и бережно ведет к «саду вечного покоя», стараясь не растрясти гроб, как будто покойник стал бы возражать против пары–другой толчков; а над гробом пронзительно завывают истеричные плакальщицы.

Бар для пассажиров третьего класса был битком набит — команда регбистов возвращалась домой, парни в полосатых галстуках затеяли шумную возню у стойки. Д. не мог разобрать, что они кричат, — возможно, это был спортивный жаргон или какой–то местный диалект. Потребуется немного времени, чтобы английский полностью восстановился в памяти. Когда–то он владел им свободно, теперь помнил больше книжный язык, чем живую речь. Человек средних лет, с густыми усами и шрамом на подбородке, с нахмуренным лбом, придававшим лицу выражение глубокой озабоченности, он старался держаться подальше от людей. Но в баре было слишком тесно: чей–то локоть угодил ему в ребро, кто–то дыхнул в лицо пивом. Эти люди изумляли его. Глядя на их окутанную табачным дымом дружную компанию, никто бы не сказал, что идет война. А война шла, и не только в стране, откуда он прибыл, но и здесь, в полумиле от дуврского мола. Он нес войну с собой. Где был Д., там шла война. И он не мог понять, как люди этого не замечают.

— Пасуй сюда, сюда пасуй! — заорал бармену один игрок, но кто–то перехватил его кружку с пивом и крикнул:

— Офсайд!

— Вбрасывание! — завопила вся ватага.

— Позвольте, позвольте, — сказал Д., выбираясь из бара.

Он поднял воротник макинтоша и вышел на холодную туманную палубу. Чайки, скорбно крича, неслись над его головой к Дувру. Опустив голову, он принялся расхаживать взад–вперед вдоль поручней, чтобы не замерзнуть. Палуба расстилалась под его ногами как карта — он видел пунктир окопов, образующих линию фронта, причудливо изломанную клиньями прорывов. Там бушевала смерть. Бомбардировщики, казалось, вылетали у него прямо из глаз. Горы сотрясались от разрывов артиллерийских снарядов. Он не чувствовал себя в безопасности, прогуливаясь по палубе английского корабля, так буднично скользящего к Дувру. Постоянное ощущение опасности стало частью его бытия. Опасность не сбросишь, как пальто, страх въедается в кожу. С ним и умираешь, только тлен освобождает от страха. Доверять можно лишь себе. У одного его друга нашли под рубашкой церковную медаль. Другой, как выяснилось, состоял в организации не с нашим названием.

Он ходил туда и обратно, по холодной открытой палубе третьего класса, до кормы и назад — до деревянных воротец с табличкой: «Только для пассажиров первого класса». Было время, когда напоминание о классовых различиях выглядело оскорбительным, но теперь, когда в классах появилось столько подклассов и прослоек, само деление уже потеряло всякий смысл. Он взглянул на палубу первого класса — там, на холодном ветру, стоял, как и он, в одиночестве пассажир с поднятым воротником. Держась за поручни, он смотрел в сторону Дувра.

Д. зашагал обратно к корме. И снова, в такт его походке, один за другим взлетали бомбардировщики. Никому, кроме себя, нельзя верить, а порой и не знаешь, можно ли доверять самому себе. Начальство тебе не верило, как и тому другу с церковной медалью. Тогда они оказались правы, а кто может гарантировать, что они не ошибутся в тебе? Ты сам? Но ты сторона заинтересованная, а идеология — дело сложное, ересь заползает в душу незаметно… Он допускал, что за ним и сейчас следят, — что ж, их тоже можно понять — в конце концов есть кое–какие аспекты экономического материализма, с которыми он, если покопаться в душе, не согласен. Ну а за соглядатаем тоже приглядывают? Он представил себе бесконечную цепочку недоверия, и на миг ему стало страшно. Во внутреннем кармане, который оттопыривался на груди, лежали его так называемые удостоверения, но «удостоверять» в наше время не значит доверять.

Он медленно пошел назад, словно невидимая цепь не пустила его дальше. Сквозь туман донесся молодой женский голос, резкий и отчетливый: «А я хочу еще одну, и я выпью». Раздался звон — били рюмки. Кто–то там плакал за спасательной шлюпкой — как странно все нынче в этом мире… Он осторожно обогнул корму и увидел ребенка, забившегося в угол. Д. остановился. Он не понимал, что происходит, — словно перед ним лежала неразборчивая рукопись, не поддающаяся расшифровке. Интересно, мелькнула мысль, сумеет ли он когда–нибудь снова понимать чужие чувства? Он сказал ребенку положенным в таких случаях ласковым тоном:

— Что случилось?

— Головой ударился.

— Ты здесь один?

— Папа меня сюда поставил.

— За то, что ты ударился головой?

— Он сказал, не надо было шалить.

Ребенок перестал плакать, он закашлялся — туман попал ему в горло. Темные глазенки глядели из укрытия между лодкой и фальшбортом, прося о заступничестве. Д. повернулся и снова зашагал. Он подумал, что заговаривать с ребенком не следовало — за ним наверняка наблюдали отец или мать. Он подошел к табличке «Только для пассажиров первого класса» и заглянул поверх воротец. Тот, другой, приближался сквозь туман — его цепь была длиннее. Д. увидел сперва тщательно отутюженные брюки, затем меховой воротник и, наконец, лицо. Они вглядывались друг в друга поверх барьера. От удивления оба не знали, что сказать. Кроме того, они никогда друг с другом не разговаривали. Названия их партий начинались с разных букв — их разделяли и эти буквы, и великое множество смертей. Давным–давно они встретились на вернисаже, однажды — на вокзале и еще как–то раз в аэропорту. Д. не мог даже вспомнить его имени.

Тот отвернулся первым. В зимнем пальто, тощий как корешок сельдерея, высокий, нервный и подвижный, он быстро удалялся на прямых и твердых, как ходули, но достаточно упругих ногах. Вид у него был решительный и целеустремленный. Д. подумал: «Наверное, попробует ограбить меня, а не исключено, что постарается организовать убийство. У него–то наверняка побольше помощников, денег и друзей. Отправится со своими рекомендательными письмами к пэрам и министрам — он и сам–то, помнится, носил какой–то титул до провозглашения республики, не то граф, не то маркиз». Какое невезение, что оба они оказались на одном корабле, да еще заметили друг друга, два тайных агента, выполняющих, быть может, схожие задания.

Снова взвыла пароходная сирена, и вдруг из тумана, словно лица из окон, выглянули другие суда, засверкали огни, вырисовался нос волнолома. Их корабль медленно, сквозь скопление судов, прокладывал себе путь к причалу. Машины сбавили скорость и вскоре застопорились. Д. услышал, как вода плещет о борт — шлеп, шлеп, шлеп. Очевидно, подваливали боком. Кто–то невидимый крикнул что–то будто из самого моря. Судно еще подалось бортом, и они причалили просто и буднично. Поток ринувшихся пассажиров с чемоданами был остановлен матросами. Команда как будто вознамерилась разобрать корабль на куски — матросы сняли кусок фальшборта. И тогда все пассажиры с чемоданами, обклеенными ярлыками швейцарских отелей и пансионатов Биаррица, ринулись к трапу. Д. пропустил толпу мимо себя. Весь его багаж состоял из кожаного портфельчика, содержащего гребешок, зубную щетку и другие мелочи. Пижаму Д. носить отвык — да и что в ней проку, если два–три раза в ночь тебя будит грохот бомбежки и надо бежать в убежище.

Поток пассажиров перед паспортным контролем разделился на два: в одном — иностранцы, а в другом — британские подданные. Иностранцев было немного; в нескольких шагах от Д. стоял высокий пассажир первого класса и зябко дрожал в своей шубе. Бледный и изящный, он смотрел с отвращением на распахнутые двери расположенного у самого причала и продуваемого всеми ветрами барака контрольно–пропускного пункта. Но его быстро, словно ветром, пронесло через контроль. Оказалось, легко опознают, как предмет антиквариата. Музейный экземпляр, беззлобно подумал Д. Все они по ту сторону фронта казались ему музейными экспонатами — жизни их проходили в больших холодных особняках, похожих на городские художественные галереи, увешанные унылыми полотнами старых мастеров, с инкрустированными шкафами Буля в коридорах.

Д. добрался до стойки паспортного контроля. Отменно любезный человек с золотистыми усами спросил:

— Вы полагаете — это ваша фотография?

— Конечно, — ответил Д.

Он посмотрел на снимок. Давно ему не доводилось заглядывать в собственный паспорт — годы, наверное. Он увидел лицо незнакомца, человека более молодого и явно более счастливого, чем он, — незнакомец улыбался в объектив.

— Это старый снимок, — сказал Д.

Должно быть, он снимался до тюрьмы, и до того, как убили его жену, и до воздушного налета двадцать третьего декабря, когда он отсидел пятьдесят шесть часов в подвале под обломками дома. Но все это вряд ли можно было объяснить офицеру паспортного контроля.

— Ну, что значит старый?

— Приблизительно двухлетней давности.

— Но вы сейчас совершенно седой.

— Разве?

— Будьте добры, отойдите в сторону. Дайте другим пройти.

Чиновник был вежлив и нетороплив — это была Англия. Там, на родине, вызвали бы солдат, немедленно заподозрили бы в нем шпиона, допрашивали бы громко, возбужденно и долго. Рядом с Д. вырос детектив.

— К сожалению, вынужден задержать вас. Не пройдете ли вот сюда на минутку?

Он отворил дверь в какую–то комнату. Д. вошел. Стол, два стула, застекленная фотография на стене — король Эдуард VII на церемонии присвоения скоростному поезду имени Александры. Сообразно чрезвычайному событию над высокими белыми воротничками — улыбающиеся лица, машинист в котелке.

— Вы уж извините, — сказал детектив, — паспорт в полном порядке, да вот фото… Вы сами взгляните.

Д. посмотрелся в стекло фотографии — это была единственная вещь в кабинете, способная заменить зеркало, — труба паровоза и борода короля Эдуарда изрядно искажали отражение, но надо признать, что у детектива были серьезные основания для сомнения. Д. действительно выглядел теперь иначе.

— Мне, признаться, и в голову не приходило, что я так сильно изменился.

Детектив пристально в него вглядывался. Теперь Д. вспомнил — он фотографировался всего три года назад. Ему было тогда сорок два, но молодых сорок два. Жена пошла с ним в ателье. Он собирался взять в университете отпуск на полгода, поехать за границу, с женой, разумеется. Ровно через три дня разразилась гражданская война. Шесть месяцев его продержали в военной тюрьме, жену расстреляли — по ошибке…

— Война, видите ли, меняет людей, — сказал Д. — Это довоенный снимок.

Он рассмеялся тогда какой–то шутке, что–то там насчет ананасов. Впервые за долгое время они отправлялись в отпуск вместе. Женаты они были пятнадцать лет. Припомнилась допотопная фотокамера и фотограф, нырнувший под покрывало. Жена ему виделась смутно. Она была его страстью, а чувство трудно вспомнить, когда оно мертво.

— Какие–нибудь другие документы у вас есть? — спросил детектив. — Или, может быть, кто–нибудь в Лондоне вас знает? В вашем посольстве, например?

— О нет, я — частное лицо, совсем незначительная персона.

— Вы совершаете туристическую поездку?

— Нет. У меня несколько поручений делового характера. Есть рекомендательные письма. Впрочем, может быть, поддельные. — Д. улыбнулся.

Как он мог сердиться — седые усы, тяжелые морщины у рта, которых прежде не было, как и шрама на подбородке. Он потрогал шрам.

— Поймите, у нас идет война.

Интересно, а что тот, другой, сейчас поделывает? Уж он–то, наверное, зря время не теряет. Скорее всего, его ждала машина, так что до Лондона он доберется намного раньше, а это плохо. Надо полагать, у него есть приказ помешать представителю противника закупить уголь. До того как люди открыли электричество, уголь называли черным золотом. Сейчас в его стране уголь стал дороже золота, а скоро будет такой же редкостью.

— Конечно, ваш паспорт в полном порядке, — сказал детектив. — Может быть, сделаем так — вы мне скажете, где остановитесь в Лондоне, и этого будет достаточно.

— Понятия не имею.

И вдруг детектив подмигнул ему. Д. с трудом поверил глазам своим.

— Ну, хоть какой–нибудь адрес назовите.

— А–а, тогда, допустим, отель «Ритца», кажется, есть такой.

— Есть, но я предпочел бы какой–нибудь подешевле.

— «Бристоль». В любом городе есть отель «Бристоль».

— Но не в Англии.

— Хорошо, тогда скажите, где, по–вашему, может остановиться такой человек, как я?

— В «Стренд–паласе».

— Прекрасно.

Детектив с улыбкой вернул ему паспорт.

— Мы вынуждены проявлять осторожность. Вы уж извините… И поторопитесь, а не то свой поезд упустите.

«Осторожность!» — подумал Д. И это они в Англии называют осторожностью. Как он завидовал их уверенности.

Из–за этой задержки Д. оказался в хвосте очереди к таможеннику. Шумные молодые люди были уже, вероятно, на платформе, где их ждал поезд; что касается его земляка, то этот наверняка обошелся без поезда. «Ой, у меня целая куча всего, что надо вносить в декларацию», — произнес девичий голос. Он уже слышал в баре этот резкий голос, тогда она заказывала еще одну рюмку. Он взглянул на нее без особого интереса, он был в таком возрасте, когда влюбляются без памяти или вообще равнодушны к женщинам. А эта грубиянка по возрасту годилась ему в дочери.

— Вот у меня бутылка коньяка, только откупоренная, — сказала она.

Поменьше бы ей пить, промелькнула у него мысль, голос не соответствовал ее облику. Интересно, почему она пила в баре третьего класса? Одета она превосходно, как манекенщица на демонстрации модной одежды.

— И вот еще бутылка кальвадоса, но тоже початая.

Д. это надоело, скорее бы они с ней закончили и пропустили ее. Совсем молоденькая блондинка и неизвестно почему такая задиристая. Она была похожа на ребенка, которому не дали игрушку, и тот в отместку стал требовать все подряд, что нужно и ненужно.

— Да, а у меня еще есть, — сказала она. — Я сама хотела вам сказать, но вы же мне рта не даете раскрыть. Вот, полюбуйтесь, и эта тоже початая.

— Боюсь, что все–таки придется взыскать с вас пошлину, — сказал таможенник, — по крайней мере за несколько бутылок.

— Не имеете права.

— Прочтите инструкцию.

Перепалка затягивалась до бесконечности. Какой–то другой таможенник заглянул в портфель Д. и пропустил его.

— На лондонский успеваю? — спросил Д.

— Уже ушел. Придется дожидаться поезда семь десять.

Часы показывали без четверти шесть.

— А мой отец — владелец этой железной дороги! — яростно доказывала девица.

— Железная дорога никакого отношения к таможне не имеет.

— Его фамилия лорд Бендич.

— Если вы хотите забрать с собой ваши напитки, извольте уплатить двадцать шесть шиллингов и шесть пенсов.

Значит, она — дочь Бендича! Д. стоял у выхода, наблюдая за ней. Он думал, как бы ему не пришлось с Бендичем так же трудно, как таможеннику с его дочкой. Очень многое зависело от Бендича — если он согласится продать им уголь по сходной цене, они продержатся еще несколько лет. Если нет, война может завершиться еще до весны.

Дочь Бендича, кажется, победила, судя по гордому виду, с каким она вышла из дверей, направляясь к виднеющейся в тумане платформе. Рано стемнело, тускло светила лампочка над книжным киоском. Дальше второй платформы ничего не было видно. Этот железнодорожный узел при крупном морском порте — так называл его про себя Д. — мог быть и маленьким захолустным полустанком, мимо которого проносятся скорые поезда.

— Ах, черт, ушел! — сказала девушка.

— Будет другой, — сказал Д. — Через полтора часа.

Он чувствовал, что язык возвращается к нему с каждым произнесенным словом; он впитывал английский вместе с туманом и запахом дыма.

— Мало ли что они вам сказали! На самом деле в таком тумане поезд опаздывает на несколько часов, — сказала она.

— Мне нужно быть в городе сегодня вечером.

— А кому не нужно?

— Дальше от моря, возможно, туман не такой густой.

Но она уже не слушала, торопливо шагая по холодной платформе, и скрылась за книжным киоском. Однако очень скоро она вернулась, жуя на ходу булочку. Другую она протянула ему, будто сунула сквозь решетку камеры.

— Хотите?

— Благодарю вас.

С серьезным видом он взял булочку и принялся есть, показывая, что воздает должное английскому гостеприимству.

— Возьмем напрокат машину. Я не намерена часами дожидаться поезда в этой дурацкой дыре. Действительно, там подальше, наверное, не так туманно.

Значит, она расслышала его слова.

Она швырнула недоеденную булочку в сторону рельсов. Получилось что–то вроде фокуса — была булочка, нет булочки.

— Поедете со мной? — И, видя, что он колеблется, добавила: — Я трезва как стеклышко.

— Благодарю вас. Я об этом и не думал. Просто прикидываю, как будет быстрее.

— Быстрее всего будет со мной.

— Тогда поехали.

Внезапно на уровне их ног странным образом обрисовалось человеческое лицо — оказывается, они стояли у самого края платформы. Лицо было рассерженное.

— Леди, я ведь не в зверинце.

Она глянула вниз, ничуть не изумившись.

— А разве я это утверждала?

— Вы кинули в меня булку.

— Не городите ерунду, — сказала она нетерпеливо.

— Оскорбление действием, — сказал человек. — На вас можно подать в суд, леди. Вы кидаетесь тяжелыми предметами.

— Неправда. Это всего–навсего булочка.

На уровне их ног появились рука и колено, лицо чуть придвинулось.

— Так вот, имейте в виду…

— Булку бросила не леди, а я, — сказал Д. — Судиться можете со мной. Адрес запишите: отель «Стренд–палас», фамилия — Д.

Он взял девушку под руку — ее–то как зовут? — и повел к выходу. Тип в тумане взревел от злости, как раненый тюлень: «У–у, иностранец проклятый».

— А знаете, — сказала девушка, — зря вы за меня заступились.

— Зато вы узнали мою фамилию.

— О, а моя, если вам интересно, — Каллен. Роз Каллен. Жуткое имя, но мой папаша, понимаете ли, свихнулся на розах, он вывел — так говорят? — сорт «Маркиза Помпадур». И еще он любит фруктовые пирожные. Такие подают при дворе. А наш особняк называется Гвин–коттедж.

С машиной им повезло. Гараж рядом со станцией был хорошо освещен, свет проникал сквозь туман ярдов на пятьдесят. В гараже нашелся старый «паккард», которым они могли воспользоваться.

— А у меня дело к лорду Бендичу. Какое странное совпадение.

— Не вижу ничего странного — у всех встречных–поперечных есть к нему дело.

Она медленно вела машину, полагая, что держит направление на Лондон. Машину потряхивало на трамвайных рельсах.

— Когда по рельсам едешь, с дороги не собьешься.

— Вы всегда путешествуете третьим классом? — спросил он.

— Всегда, — ответила она. — Люблю выбирать общество по собственному вкусу. Там хоть нет папочкиных деловых знакомых.

— Однако я же там оказался.

— Вот черт! — сказала она. — Надо же — в гавань заехали.

Она резко переключила скорость и развернула машину. В тумане завизжали тормоза, послышалась чья–то ругань. Теперь они неуверенно двигались в обратном направлении, машина пошла в гору.

— Ну конечно, — сказала она, — были бы мы скаутами, то знали: под гору идешь — к воде придешь.

На вершине холма туман несколько рассеялся, проглянуло холодное серое небо, поблескивали сталью колючки живых изгородей. Все дышало покоем. Ягненок на обочине дороги то скакал, то тихо щипал траву. Вдали, ярдах в двухстах, внезапно засветился огонек. Здесь был мир.

— Наверное, вы тут очень счастливы, — сказал Д.

— Счастливы? — спросила она. — С чего вы это взяли?

— Ну, у вас тут как–то… безопасно.

Он вспомнил, как дружески подмигнул ему детектив, и его слова: «Мы должны проявлять осторожность».

— Нет, по этой части у нас не очень–то, — сказала она своим еще не окрепшим девчоночьим голосом.

— Видите ли, мы два года воюем. — Он решил ей объяснить. — Я бы по такой дороге ехал очень медленно, чтобы при звуке самолета тут же остановиться и броситься в канаву.

— Ну, я думаю, что вы там сражаетесь не просто так, у вас есть какая–то цель, верно?

— Я уже не помню какая. Опасность, помимо всего прочего, со временем убивает в человеке все чувства. Мне кажется, что, кроме страха, я уже никогда ничего не почувствую. Все мы уже больше не можем ни любить, ни ненавидеть. Вы знаете, что статистикой установлено: рождаемость у нас близка к нулю.

— Но война–то идет. Значит, есть причина.

— Чтобы кончить воевать, нужно что–то почувствовать. Порой я думаю, что мы держимся за войну только из страха. Страх — последнее оставшееся у нас чувство. Никому из нас мир не доставит удовольствия.

Впереди, как островок, показалась деревушка. Старая церковь, маленькое кладбище, гостиница. Он сказал:

— Живя в таком раю, я бы на вашем месте нам не завидовал. — Он имел в виду безмятежный покой этих мест, странную призрачность дороги, убегающей за горизонт, в бесконечность.

— Чтобы вогнать в тоску, необязательно нужна война. Деньги, родители и еще много чего — это не хуже войны.

— Тем не менее вы такая молодая, очаровательная…

— Черт возьми, вы, никак, собираетесь за мной приударить?

— О нет, безусловно не собираюсь. Я ведь сказал вам… Я утратил все чувства. К тому же я уже старик.

Раздался оглушительный выстрел, машину отбросило в сторону, руки Д. взметнулись, прикрывая лицо. Машина замерла.

— Дрянную камеру подсунули, — сказала она.

Он опустил руки.

— Простите, во мне все еще сидит страх. — Руки его дрожали.

— Здесь бояться нечего, — сказала она.

— Не уверен.

Он нес войну в своем сердце. Дайте мне время, подумал он, я все здесь заражу войной, даже эту деревушку. Мне бы надо колокольчик на шею нацепить, как прокаженному старику.

— Не устраивайте мелодраму, — сказала она. — Я этого терпеть не могу.

Она нажала на стартер, и машина, подскакивая, покатила дальше.

— Скоро должен быть пост дорожного мастера или автомастерская, — сказала она. — Слишком холодно, чтобы менять эту рвань на улице. Да и поздновато — опять туман нанесло.

— Вы полагаете, что можно ехать дальше на спущенном колесе?

— Не бойтесь.

Он сказал виновато:

— Видите ли, меня ждет в Лондоне довольно серьезное дело…

Она обернулась к нему с недовольным выражением на худощавом, до смешного юном лице, похожая на ребенка, которому стало скучно в гостях.

— Ну зачем вы строите из себя загадочную личность? Хотите произвести на меня впечатление?

— Ничуть.

— Старый трюк.

— И многие его пытались проделать с вами?

— Я их не считала.

До чего же печально, подумал он, что люди смолоду уже знакомы с обманом. С высоты его лет молодость представлялась ему, если так можно сказать, временем светлых надежд.

— Ничего загадочного во мне нет. Я — обыкновенный бизнесмен, — сказал он мягко.

— Обыкновенный бизнесмен, битком набитый деньгами?

— Что вы! Я представляю довольно бедную фирму.

Она внезапно улыбнулась ему, и он равнодушно отметил, что, пожалуй, кому–то она могла бы показаться красивой.

— Вы женаты?

— В каком–то смысле да.

— Живете врозь?

— Да. Жена погибла.

Впереди туман стал бледно–желтым. Она сбавила скорость, и машина, подскакивая, подъехала туда, где краснело множество автомобильных стоп–сигналов и звучали голоса.

— Я предупредила Салли, что мы будем здесь, — прозвенел женский голос.

Блеснула длинная витрина, донеслась тихая музыка.

Низкий голос пел с фальшивым надрывом: «Да, я тогда была печальна, одинока, но появился ты, и ожил мир вокруг».

— Ну вот, вернулись в цивилизованный мир, — хмуро сказала она.

— Нам тут сменят камеру?

— Хотелось бы…

Она открыла дверцу, вышла и сразу растворилась в тумане, среди огней и прохожих. Он остался в машине. Мотор не работал, холод пробирал Д. Он попробовал обдумать свои дальнейшие действия. Прежде всего ему предписывалось поселиться в квартире на Блумсбери–стрит. Надо полагать, жилье было выбрано с таким расчетом, чтобы держать его под наблюдением. На послезавтра назначена встреча с лордом Бендичем. Они не попрошайки, они в состоянии уплатить хорошую цену за уголь и проценты с прибыли, когда окончится война. Многие шахты Бендича закрылись, так что обе стороны получали свой шанс. Его предупредили, что появляться в посольстве нежелательно. Посол и первый секретарь не внушали доверия, хотя второй секретарь считался лояльным. Ситуация безнадежно запутанная — вполне возможно, что как раз второй секретарь работал на мятежников. Как бы то ни было, действовать надо осмотрительно, никто не мог предвидеть осложнений, которые возникнут теперь в результате встречи на корабле. Теперь может произойти все, что угодно, — от установления конкурентных цен на уголь до убийства. Да, тот уже обогнал его в тумане. Где–то он сейчас?

Д. погасил свет в машине. В темноте вытащил документы из нагрудного кармана и после некоторого колебания засунул их в носок. Дверца машины резко распахнулась, и девушка сказала:

— Какого черта вы погасили свет? Я намучилась, пока нашла вас. — Она включила свет и сказала: — Сейчас у них все мастера заняты, но обещали прислать кого–нибудь чуть позже.

— Придется ждать?

— Я хочу есть.

Он осторожно вылез из машины, прикидывая, не должен ли он пригласить ее пообедать. Он берег каждый пенс, избегал лишних расходов.

— Здесь можно пообедать? — спросил он.

— Конечно. А денег у вас хватит? Я истратила последнее су на машину.

— О да, да. Надеюсь, вы не откажетесь пообедать со мной?

— На это я и рассчитывала.

Он проследовал за ней в дом, не зная, как назвать это заведение — придорожным рестораном, гостиницей или еще как–нибудь. В те дни, когда он молодым человеком приехал в Лондон для занятий в библиотеке Британского музея, таких заведений не существовало. Это было что–то новое. Старый дом в стиле Тюдоров — он не сомневался, что это подлинный тюдоровский стиль, — был набит креслами и диванами, а в том месте, где он рассчитывал увидеть библиотеку, расположился коктейль–бар. Человек с моноклем принялся трясти девушке левую руку.

— Роз, ну конечно это Роз! — воскликнул он. — О, извините, я, кажется, вижу Монти Крукхема. — И с этими словами владелец монокля исчез.

— Ваш знакомый? — спросил Д.

— Да, это администратор. Я и не знала, что он перешел сюда. Прежде он работал на Вестерн–авеню. — И добавила с усмешкой: — Премиленькое местечко, вы не находите? Вам тут сразу расхочется возвращаться на вашу войну.

Но возвращаться не было необходимости. Он нес войну с собой. И эта зараза уже давала о себе знать. Через вестибюль он увидел за крайним столиком в ресторане сидящего к нему спиной другого агента. Рука его затряслась, как это всегда бывало перед воздушным налетом. Нельзя просидеть полгода в тюрьме, ежедневно ожидая расстрела, и не выйти оттуда трусом. Он сказал:

— Не пообедать ли нам где–нибудь в другом месте? Здесь слишком многолюдно.

Бояться, конечно, было нечего, но, увидев в ресторане эту сутулую, тощую спину, он почувствовал себя беззащитным, будто стоял в тюремном дворе у голой стены, перед взводом солдат, взявших его на прицел.

— Тут поблизости больше ничего нет. А чем вам здесь–то плохо? — Она взглянула на него с подозрением. — Много народа? Ну и что? По–моему, вы все–таки собираетесь что–то устроить.

— Ничего я не собираюсь устраивать. Мне просто кажется…

— Я пойду помою руки, а вы ждите меня здесь.

— Хорошо.

— Я на минутку.

Едва она ушла, он оглянулся в поисках туалета — ему требовалась холодная вода и время, чтобы поразмыслить, как действовать дальше. Нервы его стали пошаливать, на пароходе он чувствовал себя куда увереннее. Здесь его пугали даже такие мелочи, как хлопóк прохудившейся камеры. Он поискал глазами администратора. В вестибюле было полно народу. Заведение явно процветало, вопреки, а может быть, благодаря туману. То и дело тявкали гудки машин, подкатывавших из Дувра и Лондона. Наконец он высмотрел администратора, тот беседовал с пожилой седовласой дамой.

— Вот такой высоты, — говорил администратор. — Да у меня есть снимочек, не желаете ли взглянуть? Я сразу вспомнил, что ваш муж просил меня подобрать…

Болтовня его звучала неубедительно, глаза бегали, он не упускал из виду никого вокруг. Его задубелое лицо с резкими рублеными чертами выдавало в нем солдафона с изрядным стажем армейской службы за плечами. Эмоций на его физиономии было не больше, чем у чучела на витрине зоомагазина.

— Одну секундочку. Извините, пожалуйста… — начал Д.

— Конечно, первому встречному я такого пса не продам. — Администратор круто повернулся к Д. и включил улыбку, словно щелкнул зажигалкой. — Позвольте, где–то мы с вами встречались? — В руке у администратора был снимок жесткошерстного терьера. — Отличная родословная, а стойка какая, а зубы!..

— Простите, я хотел спросить…

— Извините, старина, я вижу, к нам Тони пожаловал. — И человек с моноклем испарился.

— Бесполезно о чем–нибудь его спрашивать, — сказала седовласая дама и добавила без церемоний: — Если вам нужен туалет — вниз по лестнице.

Туалет был явно не в стиле Тюдоров — сплошь стекло и черный мрамор. Д. снял пиджак и повесил на крючок. В туалете было пусто. Он наполнил раковину холодной водой. Нужно было привести нервы в порядок — прикосновение холодной воды к темени обычно действовало на него как электрический разряд. Нервы были настолько напряжены, что он молниеносно обернулся, когда кто–то вошел в туалет — судя по внешности, шофер одной из машин. Д. окунул голову в холодную воду и выпрямился. Вода стекала на рубашку. Он нащупал полотенце и прежде всего протер глаза. Стало легче. Рука его совсем не дрожала, когда, обернувшись, он произнес:

— Что вы там делаете с моим пиджаком?

— О чем это вы? — спросил шофер. — Я вешаю свой пиджак. Вы на меня не наговаривайте.

— А мне показалось, что вы собираетесь что–то взять у меня из кармана, — сказал Д.

— Тогда зови полицейского, — ответил шофер.

— У меня нет свидетелей.

— Зови полицейского или проси прощения. — Шофер был здоровенный мужик под два метра. Он с угрожающим видом двигался к Д. по сверкающему полу. — Я тебя сейчас хорошенько проучу, мозги вон вышибу. Инострашка паршивый, шляются тут, жрут наш хлеб, думают, что им все можно…

— Возможно, я ошибся, — сказал Д. примирительно. Он и впрямь засомневался. Может быть, этот тип — заурядный карманник, к тому же он еще ничего не успел украсть.

— Возможно , он ошибся. А я вот, возможно , из тебя сейчас душу вытрясу. Так не извиняются.

— Я готов принести извинения в любой форме, в какой вам будет угодно, — сказал Д. Война уничтожает в людях чувство стыда.

— Что, драться, значит, кишка тонка? — сказал шофер.

— Зачем мне с вами драться? Вы и сильнее и моложе.

— Да я справлюсь с дюжиной таких паршивых латиносов…

— Ничуть не сомневаюсь, что это в ваших силах.

— Издеваешься, да? — сказал шофер. Один его глаз косил в сторону, казалось, что он все время поглядывает на каких–то зрителей. Возможно, подумал Д., там и впрямь есть зрители.

— Если вы считаете, что я над вами издеваюсь, то я еще раз готов принести вам извинения.

— На черта мне твои извинения, захочу — ты мне подметки лизать будешь.

— Ничуть не удивлюсь.

Пьян он или кто–то подучил его затеять скандал? Д. стоял спиной к раковине. Его слегка подташнивало от надвигающейся беды. Он ненавидел физическое насилие. Одно дело — убить человека пулей или самому быть расстрелянным — это был механический процесс, который противоречил лишь воле к жизни или вызывал страх перед болью. Другое дело — кулак. Кулак унижает, быть избитым — значит вступить в постыдные отношения с насильником. Д. испытывал к этому такое же отвращение, как и к связям со случайными женщинами. Он ничего не мог с собой поделать, то и другое его ужасало.

— Опять хамишь?

— И в мыслях не имел ничего подобного.

Его педантично–правильный английский язык, казалось, приводил шофера в бешенство. Он сказал:

— Говори по–английски, а не то я расквашу твою паршивую морду.

— Я — иностранец.

— А я сделаю из тебя мокрое место.

Шофер был уже рядом. Его опущенные сжатые кулаки напоминали два куска непрожаренного бифштекса. Видимо, он нарочно доводил себя до бешенства.

— Ну, где твои кулаки? Сейчас выясним, трус ты или герой.

— Я не собираюсь с вами драться, — сказал Д. — Будьте добры, разрешите мне пройти. Меня наверху ждет дама.

— Она получит то, что от тебя останется, — рявкнул шофер. — Я тебе покажу, как обзывать честных людей ворами.

Он, видимо, был левшой, так как отводил левый кулак для удара. Д. прижался к раковине… Ну вот, он снова был в тюремном дворе, и к нему подходит охранник, размахивая дубинкой. Будь у него сейчас пистолет, он бы им воспользовался, он был готов на все, лишь бы этот человек не прикоснулся к нему. Он закрыл глаза и откинулся к зеркалу. Он был беззащитен. Он не знал даже элементарных основ бокса.

Раздался голос администратора:

— Послушайте, старина, вам дурно?

Д. выпрямился. Шофер отходил от него с видом самодовольного праведника. Не сводя с него глаз, Д. сказал как можно любезнее:

— Со мной иногда это бывает, как у вас говорят? Головокружение, да?

— Мисс Каллен попросила меня отыскать вас. Может быть, послать за доктором?

— Да нет, ничего серьезного.

Они вышли из уборной. Д. спросил:

— Вам знаком этот шофер?

— Впервые вижу. Да и не упомнишь всю обслугу, старина. А что такое?

— По–моему, в туалете его интересовали главным образом карманы моего пиджака.

Глаз холодно блеснул за стеклом монокля.

— В высшей степени маловероятно, старина. Не сочтите меня за сноба, но у нас, знаете ли, бывает только самая лучшая публика. Вы наверняка ошиблись. Мисс Каллен подтвердит вам мои слова. — И добавил с наигранным безразличием: — Вы что, старые друзья с мисс Каллен?

— Нет, не сказал бы. Она весьма любезно согласилась подвезти меня из Дувра, и только.

— О, понимаю, — ледяным тоном одобрил администратор и проворно взбежал на верхнюю ступеньку. — Вы найдете мисс Каллен в ресторане.

Д. вошел в зал. Какой–то мужчина в свитере под горло играл на пианино, и женщина пела низким, полным тоски голосом. Деревянной походкой Д. прошел мимо стола, за которым сидел тот, другой.

— Что случилось? — спросила Роз. — Я уж решила, что вы от меня сбежали. Вид у вас такой, как будто вы повстречались с привидением.

С того места, где он сидел, был виден Л. — фамилия всплыла наконец в памяти. Он сказал негромко:

— На меня сейчас напали. Точнее говоря, пытались напасть… В туалете.

— Ну что вы все сказки рассказываете? — не выдержала Роз. — Напускаете на себя таинственность. Лучше закажите бутылочку «Три медведя».

— Пожалуйста. Но ведь я должен чем–то объяснить свое отсутствие.

— Да вы сами–то верите своим басням? — спросила она раздраженно. — Вы случайно не контуженый?

— Нет, не думаю. Просто я не очень приятный попутчик.

— Отчего же! Если бы вы только не чудили и не устраивали мелодраму. Я ведь вас уже предупреждала — терпеть не могу мелодрам.

— Тем не менее они иногда происходят в жизни. Видите: там сидит мужчина, за первым столиком от дверей. Пока что не смотрите на него. Я готов заключить с вами пари, что он смотрит на нас. Ну, как?

— Да, смотрит, но что из этого?

— Он следит за мной.

— А я могу объяснить это иначе. Он не сводит глаз с меня.

— Почему именно с вас?

— А потому, мой милый, что мужчины всегда на меня глазеют.

— Ах да, — сказал он торопливо. — Ну конечно, понятно.

Он откинулся в кресле и внимательно взглянул на нее: полные губы, нежная тонкая кожа. Он почувствовал неприязнь к лорду Бендичу — будь он ее отцом, он бы приструнил ее. Женщина на эстраде красивым низким голосом пела какую–то чушь о безответной любви:

Слова, одни слова, — я этого не знала,

Ты грезил наяву, моя душа пылала,

Ты говорил — любви пришла твоей пора,

Мне сердце обещал, но то была игра.

Публика, отставив рюмки, жадно слушала, словно внимала настоящей поэзии. Даже Роз на минуту перестала есть. Их жалость к самим себе раздражала его — такой слабости давно уже не могли позволить себе его соотечественники по обе стороны фронта.

Но все ж тебя сегодня не корю я,

Такое время — все живут в обмане,

И я, мой друг, не отравлюсь, горюя,

Как дева в рыцарском романе.

Песенка, очевидно, выражала дух времени в их понимании. Лично он предпочел бы тюремную камеру, руины после авианалета и врага у порога, чем такой «дух». Он задумчиво наблюдал за девушкой. Будь он помоложе, он бы сочинил в ее честь стихи, и, право, получилось бы получше этих.

Ты только грезил наяву — теперь я это знаю,

Ты лишь красиво говорил — теперь я понимаю.

— Песенка — дрянь, но почему–то трогает, верно? — сказала Роз.

К их столику подошел официант.

— Джентльмен, сидящий у дверей, просил передать вам вот это, сэр.

— Для человека, который только что сошел на берег, вы довольно быстро заводите друзей, — сказала Роз.

Он прочитал записку, короткую и деловую, хотя по ней невозможно было судить о подлинных намерениях ее автора.

— Вероятно, вы опять не поверите, — сказал Д., — но мне только что предложили две тысячи фунтов.

— Конечно не поверю; если бы предложили, вы бы мне рассказывать не стали!

— Я говорю правду. — Он подозвал официанта. — Скажите, не знаете ли вы, есть у этого джентльмена шофер, такой рослый детина, у которого что–то не в порядке с одним глазом?

— Сейчас выясню, сэр.

— Здорово вы играете, — сказала Роз. — Браво! Человек–загадка.

Не иначе как она уже опять перебрала.

— Если вы не будете проявлять умеренности, мы так никогда не доберемся до Лондона.

Официант вернулся и сказал:

— Да, сэр, это его шофер.

— Он левша, не правда ли?

— Ну, хватит, — сказала она. — Прекратите.

— Я не рисуюсь, — кротко сказал он. — И отнюдь не пытаюсь произвести на вас впечатление. События развиваются с такой быстротой, что я должен быть уверенным в правильности своих подозрений. — Он дал официанту на чай. — Верните джентльмену его записку.

— Будет какой–нибудь ответ, сэр?

— Ответа не будет.

— Почему не написать по–джентльменски: «Благодарю за предложение»? — спросила Роз.

— Не хочу давать ему образец моего почерка, он может его подделать.

— Сдаюсь, — сказала она. — Вы победили.

— И все–таки больше не пейте.

Певица испустила протяжный стон и смолкла, как выключенное радио. Несколько пар начали танцевать. Он сказал:

— Нам предстоит еще немалый путь.

— А куда торопиться? Мы всегда можем остаться здесь ночевать.

— Вы, конечно, можете, — сказал он, — но я так или иначе должен быть сегодня в Лондоне.

— Зачем?

— Мое начальство не поймет причины задержки в пути.

Он знал наверняка, что у них есть график его движения, и они заподозрят именно это — встречу с Л. и попытку подкупа. И никакие его завтрашние подвиги не переубедят их, что где–то на каком–то этапе он не продался врагу. В конце концов, всем есть своя цена, печально признал он. Неспроста вожди продают и перепродают свой народ. Но если единственная философия, которая вам осталась, — это чувство долга, то даже мысль о всеобщей продажности не собьет вас с пути.

Администратор, помахивая моноклем, пригласил Роз танцевать. Ну, теперь это на всю ночь, мрачно подумал Д., ее уже не удастся отсюда вытащить. Они медленно двигались под музыку. Администратор крепко прижимал Роз, растопырив пальцы на ее спине. Другую руку он засунул себе в карман, что Д. расценил как оскорбительный жест по отношению к партнерше. Администратор что–то доказывал Роз, то и дело поглядывая в сторону Д. Когда они приблизились, Д. уловил слово «осторожно». Девушка слушала внимательно, хотя ноги уже плохо ей подчинялись. Она была пьянее, чем он предполагал.

«Интересно, сменили ли колесо?» — подумал Д. Если машина готова, может быть, после этого танца он убедит ее ехать дальше.

Он встал и зашагал к выходу. Л. склонился над ломтем телятины, не отрывая глаз от тарелки, он резал мясо тонкими ломтиками — вероятно, скверно с пищеварением. Теперь Д. нервничал меньше, будто, отказавшись от денег, он получил весомое преимущество над своим противником. А шофер? Вряд ли он теперь еще раз полезет к нему.

Туман немного рассеялся. Во дворе было шесть машин: один «даймлер», один «мерседес», пара «моррисов», их старый «паккард» и красная малолитражка. Колесо заменили.

Д. подумал: «Вот сейчас бы и уехать, пока Л. обедает». И тут же услышал сзади на своем родном языке:

— Извините, я хотел бы переговорить с вами…

Д. почувствовал легкую зависть — даже в такой обстановке, во дворе среди машин, Л. держался абсолютно уверенно. За этим человеком стояли пятьсот лет безупречной родословной. Он обладал тем, что называется происхождением. Но при всей его врожденной непринужденности он — жертва, его преследуют пороки его предков. Он связан по рукам и ногам их обветшалыми взглядами. Д. сказал:

— Я думаю, нам не о чем разговаривать.

Но он не мог не оценить обаяния этого человека — словно некий великий деятель удостоил его своим вниманием, избрав единственного из толпы для личной аудиенции.

— Мне остается думать, что вы не понимаете сложившейся ситуации. — Л. скептически улыбнулся, понимая, что его заявление звучит как дерзость после двух лет войны. — Я хочу сказать, что на самом деле вы — наш человек.

— В тюрьме я этого как–то не почувствовал.

Л. был в некотором роде цельной натурой и производил впечатление человека правдивого. Он сказал:

— Вероятно, вы пережили нечто ужасное. Я посещал некоторые наши тюрьмы. Сейчас они меняются к лучшему. Но начало войны — всегда самое тяжелое время. И вообще, нет смысла сваливать друг на друга жестокости войны. Надеюсь, вы видели и ваши собственные тюрьмы. И вы и мы — не безгрешны. Так будет и впредь, пока кто–то из нас не победит.

— Ну, это очень банальный довод: если мы не сдадимся, значит, мы будем продолжать войну. И вообще, не лучший аргумент для человека, который потерял жену.

— Да, это был страшный случай. Вы, вероятно, слышали — мы расстреляли за это коменданта. Я вам вот что хочу сказать. — У Л. был длинный хрящеватый нос старинной лепки, как на старинных потемневших портретах, которые висят в картинных галереях, этому человеку пошла бы шпага, такая же узкая и длинная, как он сам. — Если вы победите, какая жизнь выпадет на долю людей вашего круга? Вам все равно не будут доверять — ведь вы буржуа. Я не думаю, чтобы они вам и сейчас верили. А вы не доверяете им. Неужели вы серьезно думаете, что среди тех, кто разрушил Национальный музей и уничтожил картины З., найдется хоть один человек, заинтересованный в вашей работе? — Он говорил с пафосом, словно сам президент Государственной академии признавал заслуги Д. — Я имею в виду Бернскую рукопись.

— Я борюсь не ради себя, — сказал Д. Ему пришло в голову, что, если бы не война, они, пожалуй, могли бы стать друзьями с этим человеком. Иногда аристократическое происхождение пробуждает в людях, вот в таких, как это тощее существо, интерес к наукам, искусству, желание меценатствовать.

— Я и не предполагал, что вы сражаетесь за себя, — сказал он. — Вы еще больший идеалист, чем я. Я понимаю, что мои мотивы кажутся вам подозрительными. Мое имущество конфисковано. Уверен, — он грустно улыбнулся, давая понять, что не сомневается в сочувствии, собеседника, — что мои полотна сожжены вместе с моей коллекцией старинных рукописей. Конечно, у меня не было ничего ценного в вашем понимании, не считая одной из первых рукописей «Божьего града» Августина.

Этот дьявол–искуситель умел быть очаровательным и проницательным. Д. не нашелся что ответить. Л. продолжал:

— Но я не жалуюсь. Такие ужасы неминуемо происходят во время войны с тем, что дорого нашему сердцу. С моей коллекцией и вашей женой.

Поразительно, как он не заметил своего промаха! Этот высокий поджарый человек с длинным носом и чувственным ртом явно ждал, что Д. с ним согласится. Этот дилетант не имел ни малейшего представления о том, что значит любить другое человеческое существо. Его дом, который сожгли, был, вероятно, похож на музей: старинная мебель, вдоль стен картинной галереи, наверно, натягивали шнуры в те дни, когда туда допускали публику. Весьма вероятно, он знал цену Бернской рукописи, но где ему было понять, что эта рукопись ничего не значит, если рядом нет любимой женщины. Следуя дальше по ложному пути, Л. добавил:

— Мы оба пострадали.

Трудно было поверить, что этот человек на секунду показался ему другом. Лучше вообще уничтожить цивилизацию, чем допустить, чтобы власть над людьми попала в руки вот таких «цивилизованных» господ. Мир в их руках превратился бы в кунсткамеру с табличками: «Руками не трогать». Вместо искренней веры — нескончаемые грегорианские псалмы и пышные церемонии. Чудотворные иконы, кровоточащие или покачивающие головами по определенным дням, были бы сохранены — предрассудки занимательны. Существовали бы великолепные библиотеки, но новых книг бы не выпускали. Нет, лучше недоверие, варварство, предательство, даже хаос. Уж он–то как специалист знает, что такое средневековье. Д. сказал:

— Действительно, проку от нашего разговора не будет. Нас ничто не объединяет. В том числе и рукописи.

Вероятно, Л. прилагал отчаянные усилия, чтобы спасти свою коллекцию рукописей, ради них воевал и убивал. Тонкий вкус, эрудиция — опасные вещи, они могут погубить в человеке душу.

— Вы послушайте… — пытался настаивать Л.

— Мы напрасно тратим время.

Л. подарил ему улыбку:

— По крайней мере, я рад, что вы успели завершить вашу работу о Бернской рукописи еще до начала этой мерзкой войны.

— По–моему, это не имеет большого значения.

— О, — протянул Л. — А это уже измена своим идеалам.

Он грустно улыбнулся. В нем война не убила эмоций, поскольку их и было–то в нем не больше, чем требуется для внешнего лоска в великосветском обществе. Его место было на свалке. Он проговорил высокопарно:

— Ну что ж, я вас отпускаю. Надеюсь, вы не будете винить меня?

— За что?

— За то, что сейчас произошло.

Высокий, тонкий, вежливый, он, не сумев убедить собеседника, теперь умывал руки. Он был похож на мецената, который покидает выставку художника, обманувшего его ожидания, — слегка опечаленный, но с затаенным раздражением.

Д. подождал с минуту и вернулся в гостиную. Сквозь двойные стеклянные двери ресторана ему была видна узкоплечая фигура, вновь склонившаяся над телятиной.

Девушки не оказалось на месте. Она пересела за другой столик к какой–то компании. Монокль поблескивал у ее уха: администратор что–то нашептывал ей по секрету. До Д. доносился их смех и резкий девичий голос, который он впервые услышал в баре для пассажиров третьего класса: «Я хочу еще одну. А я все равно буду». Да, она засела тут на всю ночь. Доброта ее не много стоила: угостила булочкой на холодном перроне, подвезла на машине, а после этого бросила на полпути. Взбалмошный характер, типичный для людей ее класса, — подадут нищему фунт и начисто забудут о несчастном, как только он скроется из виду. Впрочем, что удивительного: она принадлежит к тому же кругу, что и Л. Он вспомнил своих — сейчас они стоят в очередях за хлебом или пытаются согреться в нетопленых комнатах.

Он резко повернулся на каблуках. Неправда, что война уничтожает в людях все чувства, кроме страха: сейчас он испытывал разочарование и злость. Он вернулся во двор и распахнул дверцу машины. Сторож обогнул капот машины и поинтересовался:

— А разве леди не…

— Мисс Каллен остается ночевать, — сказал Д., — можете передать ей, что машину я завтра оставлю у лорда Бендича.

Он ехал осторожно, не слишком быстро. Не хватало еще, чтобы его остановили и арестовали за вождение машины без шоферских прав. Дорожный указатель сообщал: «Лондон — 45 миль». Если все будет благополучно, он поспеет на место задолго до полуночи. Он начал раздумывать, в чем могло заключаться задание, полученное Л. Записка ничего не поясняла: «Желаете ли вы принять две тысячи фунтов?» — и все. С другой стороны, шофер обыскивал его пиджак. Если они искали удостоверение и рекомендательные письма, значит, им было известно, ради чего он приехал в Англию. Без этих бумаг английские шахтовладельцы не рискнули бы подписать с ним контракт. Но только пять человек на родине знали о характере его задания — и все они были министрами. Да, вожди продают свой народ. Кто же из пяти его продал? Старый либерал, который однажды протестовал против казней? Или молодой и энергичный министр внутренних дел, который, возможно, мог рассчитывать на более широкие перспективы при диктатуре? Да любой из них мог. Там никому нельзя доверять. Но в то же время он твердо знал, что повсюду в мире есть люди вроде него, которых невозможно купить. Без них жизнь была бы просто немыслимой, так же как и без единого слова правды. Неподкупность для этих людей — даже не вопрос морали, это закон их бытия.

Дорожный указатель показывал 40 миль.

Но зачем здесь оказался Л. — для того лишь, чтобы помешать сделке, или потому, что «те» так же остро нуждаются в угле? У них есть шахты в горах, но, быть может, верны слухи о том, что шахтеры отказываются спускаться в забой?

В кабине стало светлее от фар машины, идущей сзади. Он высунул руку и сделал знак, чтобы его обогнали. Они поравнялись. Это был «даймлер». Д. увидел водителя. Тот самый шофер, который пытался обокрасть его в уборной.

Д. нажал на акселератор. «Даймлер» отказался пропустить его вперед. Очертя голову мчались они бок о бок сквозь редкий туман. Неужели они хотят убить его? В Англии это казалось невероятным, но за два года он привык ко всему. Нельзя пробыть пятьдесят шесть часов погребенным под развалинами, а затем выбраться из–под обломков, продолжая считать насилие над личностью невозможным.

Гонка продолжалась лишь несколько минут, стрелка спидометра дошла до шестидесяти, потом он выжал из машины шестьдесят две, шестьдесят три, на какое–то мгновение даже шестьдесят пять, но старый «паккард» не мог тягаться с «даймлером». Тот чуть замедлил ход, давая «паккарду» выйти вперед, а затем, как борзая, прижавшая уши, рванулся со скоростью восемьдесят миль в час. Обойдя «паккард», «даймлер» почти скрылся в тумане, но внезапно развернулся и, заскользив по шоссе боком, стал поперек дороги. Д. резко затормозил. Возможно это или невозможно, но дело, кажется, все–таки шло к убийству. Сидя за рулем и ожидая, пока они подойдут, он напряженно размышлял, как сделать, чтобы они не ушли от ответственности — огласка обернулась бы для них плачевно. Его смерть могла бы принести больше пользы делу, чем вся его жизнь. Когда–то он опубликовал со своими комментариями одну старофранцузскую поэму. Теперь ценность ее наверняка возрастет.

Голос из тумана произнес: «Вот он, этот прощелыга». К удивлению Д., голос принадлежал не Л. и не его шоферу, который стоял у машины, а администратору. Но Л. там был тоже — Д. видел его тощую, как сельдерей, фигуру, колеблющуюся в тумане. Значит, и администратор с ними заодно? Ситуация не из веселых. Он сказал:

— Что вам нужно?

— Что мне нужно? Это машина мисс Каллен.

Нет, в конце концов, он в Англии — произвол здесь невозможен, он в безопасности. Просто предстоит неприятное объяснение. Чего Л. думает этим добиться? Не намереваются ли они сдать его в полицию? Девушка–то наверняка не заявит на него. Так что в худшем случае предстоит задержка на несколько часов. Он стал объяснять миролюбивым тоном:

— Я оставил записку для мисс Каллен, я написал, что она найдет машину у своего отца.

— Ах ты, мерзавец! — бросился к нему администратор. — Неужто ты действительно думаешь, что можешь вот так просто взять и укатить с багажом доверчивой девушки, да еще прихватив ее драгоценности?

— Я забыл о багаже.

— Но я бьюсь об заклад, что ты не забыл о драгоценностях. А ну, вылезай.

Делать было нечего. Он вышел из «паккарда». Две или три машины отчаянно сигналили где–то сзади. Администратор крикнул:

— Эй, старина, дай им дорогу. Мерзавец в моих руках. — Он схватил Д. за отворот пальто.

— Это излишне, — сказал Д. — Я готов дать объяснения мисс Каллен или полиции.

Машины проехали мимо них. За спиной управляющего возникла фигура шофера. Л. стоял рядом с «даймлером», разговаривая через окно с кем–то, кто был в машине.

— Думаешь, ты очень хитрый, — сказал администратор. — Ты рассчитывал на то, что мисс Каллен, при ее доброте, не станет подавать на тебя в суд.

Монокль бешено раскачивался на шнурке. Администратор приблизился к Д. и прохрипел ему в лицо:

— Не думай, что тебе удастся воспользоваться ее добротой.

Один его глаз был странно мертвенный, голубоватый, как глаз рыбы, в нем нельзя было прочесть никаких чувств. Он продолжал:

— Знаю я вашу породу. Втерся к ней в доверие еще на пароходе. Я тебя сразу заприметил.

Д. сказал:

— Я тороплюсь. Дайте мне возможность встретиться с мисс Каллен или доставьте меня в полицию.

— Ездят сюда всякие иностранцы, — не унимался администратор, — пристают к нашим девушкам. Пора вас проучить…

— Ваш приятель, который там стоит, по–моему, тоже иностранец…

— Он джентльмен.

— Не понимаю, — сказал Д., — что вы собираетесь делать?

— Будь моя воля, я бы засадил тебя в тюрьму. Но Роз — мисс Каллен — не хочет заявлять на тебя в полицию.

Он основательно выпил — от него здорово несло виски.

— Мы поступим с тобой лучше, чем ты того заслуживаешь, — просто зададим тебе взбучку.

— Вы хотите драться со мной? Но вас же трое.

— О, тебе будет предоставлена возможность защищаться. Снимай пальто. Ты назвал этого парня вором? Сам ты ворюга. Он тебе сейчас за это вмажет.

Д. ощутил ужас:

— Если вы хотите драться, тогда нельзя ли на пистолетах — один на один?

— У нас так не дерутся.

— Вы просто хотите воспользоваться чужими кулаками.

— Ты же знаешь, — сказал администратор, — что у меня протез. — Он вынул руку из кармана и поводил ею перед лицом Д. Затянутые в перчатку неподвижные, негнущиеся пальцы напоминали руку куклы необыкновенных размеров.

— Я не буду драться.

— Это уж твое дело.

Шофер подошел сбоку. Он был без шапки и без пальто, в тесноватом грубом синем пиджаке, снимать который он посчитал излишним. Д. сказал:

— Он на двадцать лет моложе меня.

— Здесь не Национальный спортивный клуб. Мы не собираемся устраивать соревнования, — буркнул администратор. — Мы собираемся тебя проучить.

Он потянул Д. за воротник.

— А ну раздевайся.

Шофер дожидался, опустив сжатые кулаки. Д. медленно снял пальто. Как тогда в тюрьме, когда взлетела дубинка и он увидел лицо охранника, его вновь объял ужас перед физической расправой, перед человеческой деградацией. Вдруг он заметил, что сзади подъезжает машина. Он метнулся на середину шоссе и замахал руками.

— Ради бога… эти люди…

За рулем маленького «морриса» сидел худощавый мужчина, рядом с ним — седая дородная дама. С видом самодовольным и презрительным она рассматривала странное сборище на дороге.

— Послушайте, — сказал мужчина, — что здесь происходит?

— Пьяные, — ответила его жена.

— Все в порядке, старина, — сказал администратор. Он снова водрузил монокль на свой рыбий глаз. — Меня зовут капитан Кэрри. Вы знаете, из клуба «Тюдор». Этот человек украл машину.

— Вы хотите, чтобы мы сообщили в полицию? — спросила дама.

— Нет, не стоит. Владелица — милейшая девушка, добрейшее существо на свете, она не хочет жаловаться на него. Мы сами его проучим.

— Ну, значит, мы вам не нужны, — сказал человек за рулем. — Я не хотел бы вмешиваться…

— Он, знаете, из тех иностранцев, — объяснял администратор, — которые слишком распускают язык.

— Ах, иностранец. — Женщина поджала губы. — Поехали, дорогой…

Муж включил сцепление, и машина скрылась в тумане.

— А теперь, — спросил администратор, — ты будешь драться? — И презрительно добавил: — Не трусь. Все будет по справедливости.

— Отойдем–ка лучше в поле, — сказал шофер, — тут слишком много машин.

— Я не двинусь с места.

— Ладно, тогда так.

Шофер ударил его легонько по щеке, и рука Д. инстинктивно поднялась, чтобы прикрыть лицо. В тот же миг шофер нанес ему удар в зубы. При этом он одним глазом косил куда–то в сторону, и поэтому казалось, что бьет как–то небрежно, между делом, вполсилы. Дрался он, что называется, «не по науке» и, кажется, совсем не стремился побыстрее разделаться с противником. Наоборот, он старался разбить ему в кровь лицо и причинить побольше боли. Д. не знал, что делать со своими руками, он не пытался нанести ответный удар — мысль о том, чтобы прикоснуться к этому человеку, внушала ему ужас и отвращение. Кроме того, он и понятия не имел, как нужно защищаться. Шофер молотил его. Д. думал с отчаянием: «Он скоро перестанет, они же не хотят меня убить». После очередного удара он упал. Администратор сказал:

— Вставай, вонючка, не притворяйся.

Когда он поднялся на ноги, ему почудилось, что Л. держит в руках его бумажник. Слава богу, подумал он, что я спрятал свои бумаги в носок, туда они не доберутся. Шофер подождал, пока он встанет, и нанес ему удар такой силы, что он отлетел в сторону и врезался в живую изгородь. Шофер отступил на шаг и ждал, ухмыляясь. Д. видел с трудом, рот его был полон крови, сердце прыгало в груди, и он думал с непонятной радостью: «Идиоты, они действительно меня убьют. В конце концов, это было бы неплохо. Пусть убивают». Из последних сил он выбрался из ветвей и ударил шофера в живот. Он услышал, как администратор закричал:

— Ах ты, свинья! Бить ниже пояса! Давай кончай его!

Он снова рухнул наземь от удара кулаком, который показался ему твердым, как кованый каблук. Странно, но ему послышалось, будто кто–то считает: «Семь, восемь, девять».

Один из них расстегнул его пиджак. На какой–то миг ему показалось, что он опять лежит в подвале, заживо похороненный под грудами битого кирпича, рядом с мертвой кошкой. Потом он ощутил прикосновение чьих–то пальцев, которые шарили по его рубашке, что–то отыскивая. Вернулось зрение, и он увидел очень близко и крупно лицо шофера. Чувство торжества охватило его — он выиграл этот раунд. Он презрительно усмехнулся в лицо шоферу.

Администратор спросил:

— Как он — в порядке?

— Да, сэр, дышит.

— Ну, — обратился администратор к Д., — надеюсь, это послужит тебе уроком.

Д. с трудом встал на ноги. Ему бросилась в глаза явно озадаченная физиономия администратора. Он напоминал школьного учителя, который высек ученика розгами и убедился, что тот неисправим. Администратор повернулся спиной к Д.

— Ну, поехали. Я сам поведу машину мисс Каллен.

— Вы меня подвезете? — спросил Д.

— Подвезем? Конечно нет, черт тебя возьми. Можешь топать пешком.

— В таком случае ваш приятель, быть может, вернет мне пальто?

— Сам возьмешь.

Д. подошел к кювету, в котором валялось его пальто. Он не мог припомнить, оставлял ли он пальто именно здесь, рядом с машиной Л. Тут же лежал бумажник. Он наклонился за вещами и, когда, превозмогая боль, распрямился, увидел Роз. Все это время она сидела на заднем сиденье «даймлера» — машины Л. Снова он заподозрил весь мир в вероломстве — неужели она тоже заодно с Л.? Нет, это абсурд, конечно. Она пьяна и обо всем происшедшем имеет еще более смутное представление, чем этот идиот капитан Кэрри. Застежка–молния на его бумажнике была раскрыта; она всегда заедала, и тот, кто только что лазил в бумажник, не смог его застегнуть. Он поднес бумажник к окну машины:

— Посмотрите, эти люди очень старались. Но они не нашли того, что им нужно.

Она взглянула на него сквозь стекло с отвращением — наверное, лицо его было в кровоподтеках.

Администратор сказал:

— Оставь мисс Каллен в покое.

Д. продолжал:

— Всего–навсего выбили несколько зубов. Ну что же, в моем возрасте так или иначе их приходится терять. Возможно, мы с вами увидимся в Гвин–коттедже.

Она смотрела на него с безнадежно озадаченным видом. Он хотел приложить руку к шляпе, но шляпы не было, должно быть, он потерял ее где–то. Он сказал:

— А сейчас вы должны меня извинить. Мне предстоит долгий путь. Но я хочу вас серьезно предостеречь: будьте осторожны с этими людьми.

Он зашагал в сторону Лондона и услышал, как в темноте, позади него, капитан Кэрри негодующе воскликнул: «Вот дьявольщина». Ему подумалось, что день был длинным, но в общем успешным.

События этого дня не были для него неожиданными — в такой атмосфере он прожил последние два года. Окажись он на необитаемом острове, и там бы он ожидал, что насилие каким–то образом вторгнется в его жизнь. Он не ушел от войны, покинув свою страну, изменились только средства: кулаки — вместо бомб, воровство — вместо артиллерийского обстрела. Только во сне он освобождался от насилия. Наверное, в науке это как–нибудь именуется — компенсацией или исполнением подсознательных желаний. Но тайны собственной психики его теперь мало занимали. Снились ему обычно университетские аудитории, его жена, иногда — вкусная еда, вино и очень часто — цветы.

Он шел по обочине дороги, чтобы не попасть под машину. Мир был окутан густой тишиной. Порой из темноты выступали коттеджи с пристроенными к ним курятниками, изредка меловые откосы дороги вспыхивали, как киноэкраны, под лучами фар. Интересно, каков будет следующий ход Л. У него мало времени, и сегодня он ничего не добился, кроме разве того, что узнал о предполагаемой встрече Д. с Бендичем. Неосторожно было говорить дочери Бендича о назначенном свидании с ее отцом, но разве он мог предположить, что мисс Каллен встретится с Л. Мысли о делах настолько поглотили его, что он забыл об усталости и боли. Он шел, как автомат, не замечая времени, быстрой, странно подпрыгивающей походкой. Наконец, словно очнувшись после долгих размышлений, он вдруг увидел свои шагающие ноги и подумал, что хорошо бы остановить попутную машину. И тут же услышал позади натужный звук мотора. Грузовик взбирался в гору.

Немолодой, основательно помятый человек вышел на дорогу и поднял руку.

Глава II

Первые трамваи, покачиваясь на ходу, огибали общественную уборную на Теобальд–роуд по дороге к Кингсвею. Грузовики из восточных графств направлялись к Ковент–гарденскому рынку. Через большую площадь Блумсбери, обсаженную голыми деревьями, трусил домой кот, нагулявшийся по чужим крышам. Город казался Д. необычайно открытым и до смешного неразрушенным. Никто не стоял в очередях, никаких признаков войны, кроме него самого. Он нес свою заразу мимо закрытых магазинов, табачной лавочки, общественной библиотеки. Он знал номер дома, но на всякий случай полез в карман, чтобы проверить в записной книжке, — книжка пропала. Итак, они все–таки получили кое–что за свои хлопоты. Но что там было еще, кроме его адреса, который представлял для них определенный интерес? Вырезка из французской газеты с кулинарным рецептом всевозможных блюд из капусты, откуда–то им выписанная цитата английского поэта итальянского происхождения, которая перекликалась с переживаниями Д. после гибели жены:

И все равно стук сердца моего

Летит вослед твоим шагам,

И хоть меняются пути и дни

И безответна страсть,

Любви полет не кончен.

Было еще там письмо из французского ежеквартального журнала по поводу старой статьи Д., посвященной «Песни о Роланде». Любопытно, что Л. и его шофер подумали о стихах, скорее всего они приняли их за шифр. Нет пределов человеческому легковерию и подозрительности.

Хорошо хоть, он помнил номер дома — 35. Не без удивления он обнаружил, что это гостиница, хотя и дешевенькая. Распахнутые парадные двери были верной приметой таких заведений в любом европейском городе. Он огляделся — район этот он помнил смутно. С ним были связаны полузабытые чувства и воспоминания о занятиях в Британском музее, учебе, мирной жизни, любви.

Улица выходила на большую площадь — там вдали чернели прихваченные морозцем деревья, виднелись фантастические купола какого–то огромного отеля, реклама приглашала посетить «Русские бани».

Д. вошел в подъезд и нажал кнопку звонка рядом со стеклянной дверью. Где–то в глубине часы пробили шесть раз. Выглянуло остренькое, изможденное личико девчушки лет четырнадцати.

— У вас для меня заказан номер. Моя фамилия — Д.

— А мы вас вчера вечером ждали, — сказала девочка. Она торопилась завязать на себе фартук с бантиком. Глаза у нее были сонные. Он догадался, что в ушах у нее еще дребезжит беспощадная трель будильника.

— Ты мне только дай ключи, — сказал он мягко, — я сам поднимусь в номер.

Она с ужасом вглядывалась в его лицо.

— Попал, понимаешь, в небольшую автомобильную аварию, — объяснил он.

— Ваш номер — двадцать седьмой. На самом верху. Я вас провожу.

— Не беспокойся.

— Ах, да какое тут беспокойство. Вот когда «на часок» снимают, тогда правда беспокойство. Так и шастают по ночам — одни приходят, другие уходят.

Чуть не с самого рожденья жизнь этого невинного существа соседствовала с грехом.

До третьего этажа лестницу покрывала ковровая дорожка, дальше шли голые деревянные ступени. Приоткрылась какая–то дверь, выглянул индиец в цветастом домашнем халате, окинул их тяжелым взглядом, полным ностальгической тоски. Девочка, как поводырь, поднималась впереди, с трудом одолевая ступени. Дырка на пятке чулка мелькала над задником разношенной туфли. Будь ребенок постарше, он назвал бы ее неряхой, но пока что на нее было просто грустно смотреть.

— Есть какое–нибудь письмо для меня? — спросил он.

— Один мужчина заходил вчера вечером. Оставил записку. — Она отперла дверь. — Конверт на умывальнике.

Комната была маленькая; железная кровать, стол, покрытый скатеркой с бахромой, плетеный стул. Покрывало на кровати — из реденькой голубоватой ткани, застиранное, выцветшее.

— Принести вам горячей воды? — хмуро поинтересовалась девочка.

— Нет, нет, не беспокойся.

— А что на завтрак будете заказывать? У нас обычно заказывают копченую селедку или яйца всмятку.

— Сегодня я вообще не буду завтракать. Посплю немножко.

— А хотите, я приду вас разбужу?

— О нет, не надо. Зачем тебе лишний раз взбираться на такую верхотуру. Я привык сам просыпаться. Так что не беспокойся.

— Так приятно обслуживать джентльмена, — с горячностью сказала девочка, — а то все эти, которые «на часок», ну, понимаете, о ком я говорю, да еще индийцы.

Ее доверие нарастало с каждым словом, на глазах превращаясь в преданность. Она была в таком возрасте, когда одним словом можно было завоевать ее сердечко навеки.

— А вещи у вас есть?

— Нет.

— Хорошо, что за вас поручились. Мы не сдаем комнаты людям без багажа. Приехал без всего — не пускаем.

Его ждали два письма, засунутые за стакан для чистки зубов на полочке над умывальником. В первом он обнаружил приглашение на бланке с грифом «Центр по изучению энтернационо». Машинописный текст гласил:

«Стоимость курса из тридцати уроков энтернационо составляет шесть гиней. Ознакомительный урок для вас назначен на 8.45 утра шестнадцатого сего месяца. Весьма надеемся, что после этого вам захочется записаться на весь курс. Если предлагаемое время вас почему–либо не устраивает, соблаговолите позвонить нам, и мы перенесем занятия на любое иное время, соответствующее вашим пожеланиям».

Во втором письме секретарь лорда Бендича подтверждал, что назначенная встреча состоится.

— Мне вскоре надо будет выйти в город, а пока хотелось бы вздремнуть.

— Грелку вам принести?

— Нет, я прекрасно обойдусь без нее.

Она взволнованно переминалась у двери.

— А еще здесь есть газовый камин со счетчиком. Знаете, как им пользоваться?

Нет, Лондон мало изменился! Он вспомнил тикающий счетчик, жадно поглощавший пенсы, и его непостижимый циферблат. Долгими вечерами они вдвоем выгребали медяки из его кармана и ее сумочки, покуда ничего не оставалось, а ночь становилась холоднее, и она покидала его, не дождавшись утра. Он вдруг понял, что два года мучительные воспоминания только и ждали, чтобы наброситься на него.

— Да, да, — сказал он быстро, — я знаю, спасибо.

Она жадно ловила его «спасибо» — ведь он был джентльмен. Судя по тому, как тихонько она прикрыла за собой дверь, одна ласточка, по крайней мере в ее глазах, все–таки делает весну.

Д. снял туфли и улегся на кровать, не смыв кровь с лица. Он приказал своему подсознанию, как надежному слуге, которому достаточно одного словечка, разбудить его в 8.15 и почти немедленно провалился в сон. Снилось ему, что какой–то пожилой человек с прекрасными манерами идет рядом с ним вдоль реки и интересуется его мнением о «Песни о Роланде», иногда весьма почтительно возражает. На другом берегу реки высилась группа холодных красивых зданий, напоминающих нью–йоркский Рокфеллер–плаза, который он видел на снимках. И что–то наигрывал оркестр.

Когда Д. проснулся, часы на его руке показывали ровно 8.15. Он встал, умылся, выполоскал сгустки крови изо рта. Он потерял два зуба, но не передних. «К счастью», — мрачно подумал он. Жизнь, кажется, задалась целью делать его все менее и менее похожим на фото в паспорте. Синяков и царапин на лице было меньше, чем он ожидал.

Он спустился вниз. В вестибюль доносился запах рыбы из столовой. Маленькая служанка, никого не замечая, мчалась, держа тарелку с двумя яйцами, и врезалась в Д.

— Ой, — воскликнула она, — извините!

Он почти инстинктивно задержал ее.

— Как тебя зовут?

— Эльза.

— Послушай, Эльза, я запер дверь своей комнаты. Прошу тебя, приглядывай за ней, чтобы никто туда не заходил, пока меня нет.

— Ой, да никто и так не войдет.

Он ласково положил ей руку на плечо.

— Кто–нибудь может попробовать. Так что держи ключ при себе, Эльза. Я тебе верю.

— Я присмотрю, я никого не пущу, — шепотом поклялась она. На тарелке катались яйца.

«Центр по изучению энтернационо» обосновался на третьем этаже здания на южной стороне Оксфорд–стрит. На первом этаже была лавка, торговавшая бусами, выше — страховая компания и редакция журнала «Психическое здоровье». Старенький лифт, дергаясь, поднял его на третий этаж. Д. не представлял себе, что ждет его наверху. Он толкнул дверь с табличкой «Справочная» и оказался в большой, продуваемой сквозняком комнате с несколькими креслами, двумя шкафами, набитыми папками, и конторкой, за которой сидела занятая вязанием дама средних лет.

— Моя фамилия — Д., — сказал он. — Я пришел на ознакомительный урок.

— Я очень рада, — сказала дама, одаряя его ослепительной улыбкой. Морщинистое лицо ее под нечесаными, торчащими в разные стороны волосами излучало идеализм. На ней был синий шерстяной джемпер с болтающимися алыми помпонами. — Надеюсь, что вскоре вы станете нашим добрым другом. — И с этими словами дама позвонила в колокольчик.

«Ну и страна!» — подумал он насмешливо, но не без восхищения.

— Доктор Беллоуз любит перекинуться словцом с новыми слушателями, — сказала она.

«Интересно, не к нему ли меня направили?» — подумал Д. За конторкой приоткрылась дверца, ведущая в кабинет.

— Пройдите, пожалуйста, — сказала дама.

Нет, он ни за что бы не поверил, что его командировали к этому Беллоузу. Д–р Беллоуз стоял в крохотной комнатушке — стены, крашенные под орех, кожаные кресла, запах высохших чернил — и простирал руки навстречу гостю. У него были гладкие седые волосы, во взгляде теплилась робкая надежда. «Ме трей жоес», — приблизительно так прозвучало его приветствие. Жесты и голос его были красноречивее его лица, которое, казалось, ссохлось от бесчисленных неудач.

— Первые слова на языке энтернационо — всегда слова привета, — сказал д–р Беллоуз.

— Очень приятно, — сказал Д.

Д–р Беллоуз затворил за ним дверь.

— Я устроил так, что урок вам даст — надеюсь, вскоре я смогу сказать «уроки» — ваш соотечественник. Такова, по возможности, наша система. Это способствует лучшему взаимопониманию и постепенно прокладывает путь к новому мировому порядку. Вы сами убедитесь, что мистер К. весьма способный педагог.

— Не сомневаюсь.

— Но прежде всего, — сказал д–р Беллоуз, — я, как принято, хотел бы вкратце ознакомить вас с нашими идеалами.

Все еще держа Д. за руку, он любезно подвел его к кожаному креслу.

— Я всегда питаю надежду, что новичка привела к нам любовь.

— Любовь?

— Любовь к человечеству. Желание обрести возможность обмениваться идеями со всеми. Вся эта ненависть, эти войны, о которых мы читаем в газетах, все это от непонимания друг друга. Если бы мы все заговорили на одном языке… — Он вздохнул горестно, ничуть не актерствуя. — Я всегда мечтал помочь такому сближению.

Суетливый, невезучий человек, он пытался претворить свою мечту в жизнь и понимал, что хорошего пока вышло мало — кожаные креслица, продуваемая сквозняками приемная, тетка в джемпере с вязаньем в руках. Он мечтал о мире во всем мире, а располагал двумя этажами в доме на южной стороне Оксфорд–стрит. Что–то от святого было в этом человеке, но святым сопутствует успех…

— Я считаю, что вы занимаетесь весьма благородным делом.

— Я хочу, чтобы каждый, кто приходит к нам, понял, что вступает с нами не… ну как бы это сказать, не в коммерческие отношения. Я хочу, чтобы все чувствовали себя моими соратниками.

— Конечно.

— Я понимаю, что мы пока еще недалеко продвинулись. Но дела у нас обстоят лучше, чем может показаться. В наших рядах — итальянцы, немцы, сиамцы, один из ваших земляков, ну и англичане. Но, конечно, наибольшую поддержку мы получаем от англичан. Увы, не могу сказать того же о французах.

— Это вопрос времени, — сказал Д. — ему было жалко старика.

— Я занимаюсь этим делом уже тридцать лет. Конечно, война нанесла нам страшный удар. — Внезапно он выпрямился в кресле и твердо сказал: — Но итоги этого месяца великолепны, мы уже дали пять ознакомительных уроков. Ваш — шестой. Не смею вас дольше отрывать от мистера К.

Часы в приемной пробили девять.

— Ла opa сонас, — сказал д–р Беллоуз с испуганной улыбкой и протянул ему руку. — Это значит — «Часы бьют». — Он снова взял Д. за руку, словно испытывал к нему особую симпатию. — Всегда приятно встретить интеллигентного человека. С такими, как вы, можно сделать много хорошего. Могу ли я надеяться на еще одну столь же интересную беседу с вами?

— Да, конечно.

В дверях д–р Беллоуз еще чуточку задержал Д.

— Я должен, вероятно, предупредить вас — мы учим прямым методом. Мы верим, полагаясь на ваше слово, что вы будете общаться с преподавателем исключительно на энтернационо.

И он закрылся в своей комнатенке.

Женщина в джемпере сказала:

— Какой интересный человек д–р Беллоуз, не правда ли?

— Он полон великих надежд.

— Кто–то же должен надеяться, ведь верно? — Она вышла из–за конторки и проводила его к лифту. — Комната для занятий на четвертом этаже. Нажмете кнопку. Мистер К. вас ждет.

Лифт, громыхая, поднял его на четвертый этаж.

Интересно, как выглядит этот К., — наверное, он не вписывается в эту обстановку, поскольку принадлежит к тому же растерзанному миру, откуда явился Д.

Но мистер К. вполне вписывался если и не в идеализм, то, по крайней мере, в обстановку этого заведения. Маленький потертый человечек с пальцами, перепачканными чернилами, он был похож на заурядного низкооплачиваемого преподавателя языка в коммерческом училище. Он носил очки в стальной оправе и явно экономил на бритвенных лезвиях. Он открыл дверь лифта и сказал:

— Бона матина.

— Бона матина, — ответил Д., и мистер К. повел его по коридору, облицованному сосновыми досками, раскрашенными под орех.

Одна большая комната, размером с нижнюю приемную, была разделена на четыре клетушки. Из головы Д. не выходила мысль: не тратит ли он время понапрасну, может быть, произошла какая–то ошибка? Но тогда кто же им дал его фамилию и адрес? Или все это подстроил Л., чтобы выманить его из отеля, пока они там обшаривают его номер? Но это тоже было невозможно. — Л. не мог узнать его адрес до того, как завладел его записной книжкой.

Мистер К. провел его в одну из клетушек, где было тепло от батарей. Двойные оконные стекла не пропускали ни воздуха, ни шума с Оксфорд–стрит, тянувшейся внизу. На одной стене висела простенькая, по–детски нарисованная картинка, изображавшая семейство, готовящееся к трапезе, на фоне строения типа швейцарского шале. Отец семейства держал в руках ружье, а одна из дам — зонтик. Были там и горы, и лес, и водопад. Стол был завален странным набором всяческой снеди — яблоки, кочан капусты, цыплята, груши, апельсины, картофель, кусок мяса. Один ребенок играл с обручем, а младенец сидел в коляске и сосал из бутылочки. На другой стене висел картонный часовой циферблат с подвижными стрелками. Мистер К. сказал: «Табло» — и постучал по столу. Затем с нарочитой старательностью уселся в одно из двух кресел и произнес: «Эссего». Д. тоже сел. Мистер К. сказал: «Эль тимо эс, — и указал на часы, — нуево». После чего начал извлекать из кармана множество коробочек, сказав при этом: «Атентио».

— Извините, — сказал Д. — Но тут, наверное, какая–то ошибка…

Мистер К. стал ставить одну коробочку на другую и при этом считал:

— Уна, да, треа, квара, виф. — И шепотом добавил: — Правилами воспрещается говорить не на энтернационо. Если меня на этом поймают, то оштрафуют на шиллинг. Так что, пожалуйста, говорите шепотом, если не на энтернационо.

— Кто–то организовал для меня урок…

— Совершенно верно. У меня есть инструкция. — И сказал громко, указывая на коробочки: — Ку сон ля? — И сам же ответил: — Ля сон кастес. — И спросил шепотом: — Что вы делали прошлым вечером?

— Я желал бы взглянуть на ваше удостоверение.

К. достал из кармана карточку и положил ее перед Д.

— Ваш пароход опоздал только на два часа, а в Лондоне вас вчера вечером не было.

— Прежде всего я опоздал на поезд — задержка на паспортном контроле. Затем одна женщина меня подвезла на машине, но лопнула шина, и пришлось задержаться в придорожном отеле. Там был Л.

— Он говорил с вами?

— Он послал мне записку с предложением двух тысяч фунтов стерлингов.

Странное выражение промелькнуло в глазах человечка — похожее на зависть или голод. Он сказал:

— Ну и как вы поступили?

— Отказался, естественно.

К. снял очки в стальной оправе и протер стекла.

— Женщина связана с Л.?

— Думаю, что это маловероятно.

— Что еще произошло? — И вдруг, указывая на картинку, сказал: — Ля эс ун фамиль. Ун фамиль жентильбоно.

Дверь открылась, и заглянул д–р Беллоуз.

— Экселенте, экселенте, — сказал он с доброй улыбкой и снова закрыл дверь.

— Продолжайте, — сказал К.

— Я взял ее машину. Девица была пьяна и не могла ехать дальше. Администратор отеля, некто капитан Кэрри, догнал меня в машине Л. Шофер Л. избил меня. Я забыл вам сказать, что он пытался меня ограбить в туалете, я говорю о шофере. Они обыскали мой пиджак и пальто, но, конечно, ничего не нашли. Пришлось идти пешком, пока не удалось остановить грузовик.

— А этот капитан Кэрри, он что?..

— О нет, просто идиот, я думаю.

— История из ряда вон выходящая.

Д. позволил себе улыбнуться.

— Для нашего времени история вполне обычная. Если не доверяете, взгляните на мое лицо. Вчера, после того, как меня избили, я еще не так выглядел.

— Предложить такие деньги, — сказал человечек. — Но он хоть сказал, за что?

— Нет.

Д. вдруг пришло в голову, что этот человек не знает, с каким заданием Д. прибыл в Лондон. Это весьма похоже на его начальство — послать с тайной миссией, но поручить следить за ним людям, которым они не доверяют знать суть дела. Недоверие в гражданской войне дошло до фантастических пределов — оно создавало жуткие осложнения, неудивительно, что иногда оно вредило больше, чем излишнее доверие. Нужно быть сильной личностью, чтобы вынести недоверие, люди слабодушные начинают вести себя согласно навешенной на них репутации. Д. подумалось, что К. — слабый человек.

— Сколько они вам тут платят? — спросил Д.

— Два шиллинга в час.

— Не густо.

— К счастью, я живу не на эти деньги, — сказал К.

Но по его костюму, усталым бегающим глазам трудно было предположить, что другой источник приносит ему больше средств к существованию. Глядя на свои пальцы с ногтями, обгрызенными до мяса, К. сказал:

— Надеюсь, у вас все согласовано?

Один ноготь ему не понравился, и он принялся обгрызать его, чтобы сравнять с другими.

— Да, все в порядке.

— Нужные вам люди в городе?

— Да.

Он явно выуживал информацию, но попытки его были вопиюще беспомощными. Пожалуй, учитывая, сколько ему платили, начальство было право, не доверяя К.

— Я должен послать рапорт, — сказал К. — Я сообщу, что вы добрались благополучно, а за задержку отчитались.

Позор, когда твои действия контролируют людишки такого сорта…

— Когда вы завершаете свои дела?

— Через несколько дней, самое большее.

— Я так понимаю, что вы должны покинуть Лондон в понедельник вечером?

— Да.

— Если вас что–нибудь задержит, вы дадите мне знать. Если ничего не случится, вы обязаны отбыть поездом не позднее 11.30.

— Понимаю.

— Ну, хорошо, — сказал К. устало, — вы не можете отсюда уйти раньше десяти часов. Давайте лучше продолжим урок. — Он встал рядом с картинкой на стене, маленький, худосочный, видно, редко евший досыта. Что заставило их остановить свой выбор на этом человеке? Неужто внешность обманчива и под ней таится живая и страстная преданность идеям его партии? — Ун фамиль трей жентильбоно, — сказал он и, указывая на кусок мяса, добавил: — Вици эль карнор.

Время тянулось медленно. Однажды Д. показалось, что он слышит, как д–р Беллоуз прошел по коридору в туфлях на резиновой подошве. Даже в центре интернационализма — дефицит доверия…

В приемной он назначил следующий урок на понедельник и уплатил за курс занятий. Пожилая дама поинтересовалась:

— Поначалу, наверное, чуточку трудновато, да?

— О, я чувствую, что уже продвинулся.

— Я очень рада. Хочу вам сообщить, что для успевающих студентов д–р Беллоуз устраивает небольшие вечера. Это исключительно интересно. В субботу вечером, в восемь. Вы получите возможность встретиться и обменяться мыслями со студентами из всех стран — испанцами, немцами, сиамцами. За это д–р Беллоуз денег не берет — надо заплатить только за кофе и пирожные.

— Я уверен, что пирожные прекрасны, — сказал Д., учтиво откланиваясь.

Он вышел на Оксфорд–стрит. Теперь он не торопился. До визита к лорду Бендичу делать ему было нечего. Он пошел пешком, наслаждаясь нереальностью окружающего, — никаких руин, витрины полны товаров, дамы идут к «Буссару» пить кофе. Похоже на один из его снов о мире. Он остановился перед витриной книжной лавки и стал разглядывать новые книги — надо же, у людей есть время книжки читать. Одна называлась: «Фрейлина двора короля Эдуарда». Фотография на суперобложке запечатлела полную даму в белом шелковом платье и шляпе со страусовыми перьями. Невероятно! Был там и том «Дни сафари». На обложке джентльмен в пробковом шлеме позировал, поставив ногу на мертвую львицу. Что за страна! — еще раз подумал он с теплотой. Он пошел дальше. Нельзя было не заметить, как хорошо одеты здесь люди. Сияло бледное зимнее солнце, ярко–красные автобусы стояли неподвижно по всей Оксфорд–стрит — образовалась пробка. Какая мишень для авиации противника! Именно в это время дня они и налетали. Но в небе было пусто или почти пусто — один поблескивающий самолетик кувыркался в бледном ясном небе и тащил за собой через пушистые облака рекламу: «Обогревайтесь каминами Ово!» Он дошел до Блумсбери. Ему подумалось, что утро прошло вполне спокойно. Мирный, поглощенный своими делами город словно нашел противоядие от его заразы. Площадь с голыми деревьями была безлюдна, если не считать двух индийских студентов, сравнивающих свои конспекты под рекламой «Русских бань».

В вестибюле он увидел женщину, по–видимому, управляющую гостиницей, темноволосую толстуху с красной сыпью вокруг рта. Она скользнула по нему проницательным оценивающим взглядом и закричала сильным голосом:

— Эльза! Эльза! Куда ты запропастилась?

— Ничего, — сказал он, — я найду ее по дороге в номер.

— Ключ должен быть здесь на крючке, — сказала женщина.

— Спасибо, не беспокойтесь.

Эльза подметала в коридоре.

— Никто к вам не заходил, — сказала она.

— Спасибо. Ты хороший сторож.

Но едва войдя в номер, понял, что она сказала неправду. Он оставил бумажник на столе строго в определенном положении по отношению к другим точкам комнаты, чтобы проверить. Бумажник был сдвинут. Возможно, Эльза смахивала с него пыль. Он расстегнул молнию — все на месте, но содержимое лежало уже в ином порядке. Он позвал спокойно, без крика:

— Эльза.

Глядя, как она входит, маленькая, костлявая, с выражением преданности, которое держалось на ее мордашке так же неуклюже, как фартук на ее фигурке, он подумал: «А есть ли на свете хоть одно неподкупное существо?» Неужели и его самого можно подкупить, но чем?

— А ведь кто–то здесь побывал, — сказал он.

— Только я и…

— И кто?

— Хозяйка, сэр. Я думала, что против нее вы возражать не станете.

Он почувствовал удивительное облегчение, обнаружив, что все–таки честность еще кое–где сохранилась.

— Конечно, ей ты не могла запретить.

— Я старалась изо всех сил. А она сказала, что я боюсь, что она увидит, как я плохо убираю в номерах. Она сказала: «Давай ключ». А я сказала: «Мистер Д. дал мне ключ в руки и велел никого не впускать в номер». Тогда она вырвала ключ. Я не хотела, чтобы она заходила, а потом подумала: «Ну и что, вреда–то никакого не будет». Я не пойму, как вы вообще догадались. Простите, сэр. Я не должна была впускать ее в номер.

Девочка заплакала.

— Она здорово на тебя рассердилась? — спросил он мягко.

— Она меня уволила, — торопливо рассказывала девочка. — Ну и пусть, это не важно. Здесь я в рабстве. Соберу вещички и уйду. Можно и побольше заработать, я не собираюсь всю жизнь в служанках ходить.

«Я все еще ношу с собой заразу, — подумал он. — Вот пришел сюда и сломал бог знает чью жизнь».

— Я поговорю с хозяйкой.

— Нет, я тут все равно не останусь, и даже не из–за этого случая. — И, словно признаваясь в собственном преступлении, пояснила: — Она меня ударила по лицу.

— Что же ты будешь делать?

Ее невинность и одновременно такое знание прозы жизни ужаснули его.

— Сюда одна девушка постоянно ходила, пока у нее не было своей квартиры. Она говорит, что я могу перейти к ней в горничные. С мужчинами–то я, конечно, никаких дел иметь не буду, только дверь им отворять.

— Нет, только не это! — воскликнул он.

Как вспышка, явилась догадка, что он, сам того не ведая, несет вину за происходящее с Эльзой. Никто из нас не подозревает, сколько неповинных душ мы предаем. Да, он будет в ответе за судьбу Эльзы.

— Подожди, пока я не поговорю с управляющей.

— Да ну, что тут вообще хорошего! — сказала она с горечью. — Служанкой быть так и сяк плохо. А с Кларой мы, как подружки, будем ходить в кино каждый вечер. Ей нужна подруга, она мне сама сказала. У нее никого нет, один мопс, и только. Мужчины–то не в счет.

Она была еще чудовищно мала для близкого, пусть даже только теоретического знакомства с пороком.

— Обожди немного, я уверен, что как–нибудь тебе помогу.

Он не представлял себе, как ей помочь. Разве что дочь Бендича… Но после истории с машиной это маловероятно.

— Больше недели я тут не останусь. У Клары телефон вделан в куклу. А кукла одета как испанская танцовщица. И еще Клара сказала, что свою горничную она кормит шоколадом.

— Клара может подождать, — сказал он.

Он уже получил полное представление об этой молодой даме. Сердце у нее, вероятно, действительно доброе, но он и о дочери Бендича был такого же мнения. Угостила его сдобной булочкой на платформе, и эта небрежная щедрость произвела на него сильное впечатление.

— Что ты тут делаешь, Эльза? — донесся из коридора голос управляющей.

— Я позвал ее к себе, чтобы выяснить, кто заходил ко мне в номер.

Он не успел еще как следует обдумать то, что ему рассказала девочка. Была ли управляющая его сообщницей, вместе с К. желавшей убедиться, что он следует по узкой тропе добродетели, или она уже продалась Л.? Зачем же в таком случае ему велели остановиться именно в этой гостинице? Номер был заказан для него заранее, и вообще все было приготовлено с таким расчетом, чтобы он не терял контакта со своими шефами. С другой стороны, все это, конечно, могло быть организовано человеком, который одновременно снабжал информацией и Л. Кто знает… Не было конца кругам этого ада.

— Никто сюда не заходил, кроме меня и Эльзы, — сказала управляющая.

— Я просил Эльзу никого ко мне не впускать.

— Вы должны были меня предупредить. — У нее было квадратное тяжелое лицо, к тому же еще обезображенное какой–то болезнью. — Вообще у нас в отеле никто не ходит по чужим комнатам, кроме прислуги, и то по делу.

— И все–таки кто–то интересовался моими бумагами.

— Эльза, ты трогала документы джентльмена?

— Конечно нет.

Управляющая повернула к нему свою квадратную, усеянную красными прыщами физиономию — эдакая старая щербатая крепостная башня, еще способная выдержать атаку неприятеля.

— Итак, вы, безусловно, ошиблись, если вы, конечно, верите этой девочке.

— Ей я верю.

— Значит, и говорить больше не о чем. Тем более что все на месте, ничего не пропало.

Он не ответил. Не стоило продолжать спор. Во–первых, она действительно ничего не нашла. А во–вторых, кому бы она ни служила — людям, на стороне которых был Д., или противнику, все равно Д. обязан был жить в этом отеле — так предписывала инструкция.

— А теперь вы, может быть, все–таки позволите мне сказать, ради чего я поднималась сюда: какая–то дама желает поговорить с вами по телефону. Телефон — в холле.

Он переспросил с удивлением:

— Дама?

— Насколько я могу судить…

— Она назвала свое имя?

— Нет.

Повернувшись, он заметил взволнованный взгляд Эльзы и подумал: «Господи, только этого еще не хватало — детской влюбленности». Шагнув к двери, он тронул ее за рукав и сказал:

— Мне ты можешь доверять.

Четырнадцать лет — ужасный возраст: так много знаешь и так мало можешь. Если это и есть их цивилизация — людные улицы, богатые витрины, дамы, идущие стайками пить кофе к «Буссару», мемуары фрейлины при дворе короля Эдуарда, и тут же рядом гибнущий, тонущий в этой пучине ребенок — нет, тогда он предпочитает варварство, разбомбленные улицы, очереди у продовольственных магазинов. Там самое худшее, что ждет ребенка, — это смерть. Да именно ради таких, как Эльза, он боролся, чтобы подобная «цивилизация» не вернулась в его страну.

Он взял трубку.

— Алло. Простите, кто это?

Голос, раздраженный ожиданием, ответил:

— Это Роз Каллен.

«Что бы это значило? — подумал он. — Неужели они, как в дешевых романах, ставят ему ловушку с красоткой для приманки?»

— А–а… Надеюсь, вы благополучно добрались до вашего Грин–коттеджа.

Только Л., один–единственный, мог дать ей его адрес.

— Конечно добралась. Но послушайте…

— Я сожалею, что был вынужден оставить вас в столь сомнительной компании.

— Ладно, не валяйте дурака. Вы правда вор?

— Я начал угонять машины раньше, чем вы появились на свет.

— У вас действительно назначена встреча с моим отцом?

— Это он вам сказал?

Из трубки вырвался нетерпеливый возглас:

— Вы думаете, мне нечего больше делать, как болтать с отцом? О встрече написано в вашем блокноте, который вы выронили.

— И адрес отеля тоже был в блокноте?

— Да.

— Не худо бы получить его обратно — я имею в виду блокнот. Он мне трогательно напоминает о других моих кражах.

— О, ради бога, — сказал голос, — не нужно так…

Он оглядел маленький гостиничный холл: азиатские ландыши в высокой напольной вазе, в углу стойка для зонтиков, напоминающая формой гильзу артиллерийского снаряда. У него на родине валяется столько гильз, что их хватило бы на весь мир. Пустые снарядные гильзы на экспорт! А что, отличный подарок к рождеству — со вкусом выполненная стойка для зонтиков, присланная из полуразрушенного города.

— Вы что там, уснули? — спросил голос в трубке.

— Нет, я просто жду, чем это кончится. Ваш звонок, признаться, меня несколько удивил. Последняя наша встреча произошла, как вы помните, при странных обстоятельствах.

— Я хочу поговорить с вами.

— Серьезно? — Если бы знать точно — работает она на Л. или нет.

— Но не по телефону. Может быть, поужинаем сегодня вечером?

— Вы ведь знаете, что у меня нет для этого подходящего костюма.

— Ну, пойдем, куда вы захотите, в какое–нибудь местечко поскромнее.

Странно, но в голосе Роз Каллен слышалось несвойственное ей волнение. Если она в сговоре с Л., тогда, конечно, можно понять ее состояние — у них оставалось слишком мало времени. Его встреча с Бендичем была назначена на завтрашний полдень. Если он встретится с ней, пожалуй, беды от этого не будет. Если, конечно, он не потащит с собой свои рекомендательные письма, пусть даже запрятав их в носок. С другой стороны, и оставлять их нельзя — они могут снова обыскать его номер… Тут было над чем подумать.

— Где мы встретимся? — спросил он.

— У остановки «Рассел–сквер», ровно в семь, — быстро ответила она.

Это звучало вполне невинно.

— Вы не знаете человека, которому нужна хорошая горничная? Может быть, вам или вашему отцу?

— Вы с ума сошли?

— Ничуть. Ладно, поговорим об этом вечером. До свидания.

Он медленно поднялся к себе в номер. Рисковать он не хотел. Рекомендательные письма необходимо спрятать. Нужно продержаться только двадцать четыре часа, после чего он свободен — свободен вернуться к своему истерзанному бомбежками и голодом народу. Нет, конечно же они не собираются подсунуть ему любовницу — только персонажи мелодрам поддаются на такие трюки. К тому же в мелодрамах тайный агент никогда не бывает усталым, безразличным к девушкам человеком, влюбленным в свою покойную жену. А если Л. поклонник мелодрам? В конце концов, он представитель аристократии — все эти маркизы, генералы и епископы живут в собственном странном мире, где они бренчат орденами и медалями, которыми награждают друг друга. На остальной мир они смотрят, как рыбы сквозь стекла аквариумов. Даже по своим физиологическим особенностям они принадлежат к одному виду, роду, семейству. Так что вполне возможно, что они черпают свои представления о внешнем мире — о людях мыслящих и работающих — именно из мелодрам. Было бы ошибкой недооценивать невежество правящего класса. Сказала же Мария–Антуанетта о бедняках: «У них нет хлеба? Пусть едят бриоши».

Управляющая ушла. Возможно, она слушала его разговор с Роз через отводную трубку. Эльза с яростным усердием наводила чистоту в коридоре. Он остановился и с минуту понаблюдал за девочкой. Рискнуть? Кто не рискует, тот не выигрывает.

— Загляни–ка ко мне в номер на минутку. — Она вошла, и он плотно затворил за ней дверь. — Я буду говорить шепотом, чтобы она не подслушала.

И снова его поразил ее преданный взгляд. Господи, ну что он такого сделал, чтобы заслужить ее преданность? Немолодой иностранец, со шрамом на лице, с которого он только что смыл кровь. Ну, сказал несколько добрых слов, но неужели слова эти были для нее такой редкостью, что вызвали этот волшебный отзвук в ее душе?

— Я хочу, чтобы ты для меня кое–что сделала.

— Я все сделаю, — сказала она.

Вот точно так же, подумал он, она предана и Кларе. Что же это за жизнь такая, если ребенок за неимением лучшего вынужден дарить свою любовь старику иностранцу и проститутке.

— Ни одна душа не должна об этом знать. У меня тут есть кое–какие бумаги, за которыми охотятся нехорошие люди. Мне нужно, чтобы ты подержала их у себя до завтра.

— Вы шпион?

— С чего ты это взяла?

— А мне все равно, кто вы, — сказала она.

Он уселся на постели и снял туфли. Она следила за ним как зачарованная.

— А вот той леди, которая по телефону… — начала она.

Держа носок в одной руке и бумаги в другой, он взглянул на Эльзу:

— И она не должна знать. Только ты и я.

Лицо ее просияло, словно он преподнес ей бриллиантовое кольцо. Он тут же раздумал расплачиваться с ней деньгами. Позже, перед отъездом, он сделает ей какой–нибудь подарок, который она, если захочет, продаст, но сам он не унизит ее, давая ей деньги.

— Где ты будешь это хранить?

— Там же, где и вы.

— Никто не должен об этом знать.

— Могу перекреститься.

— Лучше спрячь бумаги сейчас же, сию минуту.

Он отвернулся и стал смотреть в окно. Прямо под ним растянулись большие золоченые буквы названия гостиницы. Сорок футов отделяло его от покрытой изморозью мостовой, по которой медленно ехал фургон с углем.

— А теперь, — сказал он, — я опять прилягу поспать.

Он мог позволить себе спать до вечера.

— А вы поесть не хотите? Сегодня обед неплохой — тушеное мясо по–ирландски и пудинг с патокой. Поедите и согреетесь, — сказала она. — А я вам побольше кусочек подложу, когда она отвернется.

— Я еще не привык к вашим огромным порциям, — сказал он. — Там, у себя, мы отвыкли так есть.

— Есть–то все равно надо.

— А мы нашли способ подешевле — вприглядку. Глядим на журнальную цветную картинку, где еда нарисована…

— Ну, это вы загибаете, сэр. Я вам не верю. Вам надо поесть. Если вы из–за денег…

— Нет, не в деньгах дело. Я обещаю тебе хорошо поесть вечером, а сейчас все, что я хочу, — это поспать.

— На этот раз к вам никто не войдет, — сказала она. — Ни одна душа.

Он слышал, как она расхаживает по коридору, словно часовой, и мерно шлепает мокрой тряпкой, — шлеп, шлеп, шлеп, притворяясь, будто убирает.

Он опять лег не раздеваясь. Сейчас не нужно было давать команду подсознанию разбудить его. Он никогда не спал больше шести часов кряду — это был самый длинный интервал между двумя воздушными налетами. Но сейчас он вообще не мог уснуть. Ни разу еще с тех пор, как уехал, он не расставался со своими документами. Они пересекли с ним Европу, были при нем в парижском экспрессе и на корабле Кале—Дувр. Даже когда его били, они лежали здесь, в ботинке, в полной безопасности. Без них ему было не по себе. Документы придавали ему вес, авторитет, без них он никто, просто какой–то нежелательный иностранец, лежащий на обшарпанной кровати в сомнительном отельчике. А что, если девчонка начнет похваляться оказанным ей доверием? Нет, ей он доверял больше, чем кому–либо на всем свете. Но если она растяпа и, переодеваясь, оставит по забывчивости его документы в старых чулках?.. Вот уж Л., подумал он невесело, так никогда бы не поступил. Некоторым образом в чулке полунищей служанки лежало будущее того, что осталось от его родины. Бумаги стоили самое меньшее две тысячи фунтов стерлингов, это уже доказано, но это была начальная сумма. Они предложили бы много больше, согласись он подождать и получить в рассрочку… Он чувствовал себя обессиленным, как Самсон с остриженными волосами. Он уже было поднялся с кровати, чтобы вернуть Эльзу. Но если он это сделает, куда девать документы? В этой маленькой голой комнатушке их негде спрятать. Что ж, по–своему логично: будущее бедняков — в руках этой нищей девочки…

Медленно тянулись часы. Казалось, во всей гостинице наступил мертвый час. В коридоре — ни шороха. Понятно, не могла же она там до бесконечности орудовать своими швабрами и тряпками. Жаль, что у меня нет пистолета, — подумал он. Я бы не чувствовал себя таким бессильным. Но провезти в Англию оружие было немыслимо, слишком велик риск попасться на таможне. Наверно, где–то из–под полы можно было бы приобрести пистолет и здесь, но где, у кого? Он вдруг почувствовал, что его слегка знобит от страха. Их время истекало — они наверняка нанесут ему какой–то удар, и притом скоро. Если они начали с избиения, то следующая атака будет пострашнее. Ему стало не по себе, он почувствовал себя всеми брошенным, ужас овладевал им от сознания своего полного одиночества перед лицом опасности. Дома в трудные минуты с ним рядом стоял весь город. Впрочем, когда в тюрьме, пересекая заасфальтированный двор, к нему приближался охранник, он тоже был в одиночестве. В древние времена сражаться было веселее. В битве при Ронсевале у Роланда были соратники — Оливье и Тюрпин, на помощь ему спешила вся кавалерия Европы. Людей объединяла общая вера. Против мавров даже еретики объединились с христианами. У них могли быть разногласия по поводу святой Троицы, но в главном деле они были едины и тверды как скала. А сегодня такое множество оттенков материалистической политэкономии, так много вариантов начальных букв в названии партий…

Из холодного уличного воздуха донеслись выкрики старьевщика и обойщика кресел — они предлагали свои услуги. Он говорил себе, что война убивает чувства, — нет, неправда. До того мучительно было слышать эти голоса, что он, как ребенок, зарылся с головой в подушку. С невероятной отчетливостью вспомнилось время перед свадьбой. Тогда они вдвоем прислушивались к крикам старьевщика и обойщика мебели. Сейчас он чувствовал себя обманутым, преданным, осмеянным. Жизнь — сплошное предательство… Как часто они любили повторять, что не переживут друг друга и на неделю, но вот он не умер, вышел живым из тюрьмы, не погребен под развалинами дома, хотя бомба пробила все четыре этажа. Убитой оказалась кошка, а он остался жив. И Л. воображает, что его можно заманить в капкан, подсунув ему красивую девицу? Неужто душевные муки и отчаяние — это все, что припас для него Лондон — этот мирный иностранный город? За окном сгустились сумерки. На улице зажглись огни, и казалось, что оконное стекло покрылось изморозью. Он лежал на спине с открытыми глазами. Поскорей бы оказаться дома… Он встал, побрился. Пора было выходить. Он застегнул пальто под горло и вышел в промозглую тьму. Ветер дул со стороны Сити, неся с собой холод каменных стен, больших контор и банков. Он напоминал о длинных коридорах, стеклянных дверях и нудных канцелярских буднях. Такой ветер мог выдуть душу из тела.

Он шел по Гилфорд–стрит. Поток клерков, возвращающихся с работы, уже иссяк, час театралов еще не наступил.

Свернув в переулок, Д. услышал, как его окликнул сзади вкрадчивый, тихий, интеллигентный голос: «Прошу прощения, сэр. Извините, пожалуйста». Он остановился. Весьма странно одетый тип — продавленный котелок и длинное черное пальто, с которого спороли воротник, — поклонился ему с чрезмерной учтивостью. У незнакомца была седая щетина на подбородке, мешки под налитыми кровью глазами. Старик протянул вперед, как для поцелуя, свою тощую сморщенную ладонь и рассыпался в извинениях с интонациями, оставшимися с университетских, а может быть актерских, лет:

— Я был уверен, сэр, что вы не осудите меня за то, что я к вам обратился. Дело в том, сэр, что я оказался в затруднительном положении.

— В затруднительном?

— Речь идет всего лишь о нескольких шиллингах, сэр.

К такому Д. не привык, у него на родине нищие в прежние времена были куда живописнее — стоя на церковных ступенях, они выставляли напоказ свои рубища и гноящиеся язвы.

Видно было, что старик едва справлялся с волнением.

— Естественно, я бы не обратился к вам, сэр, не будь я уверен, что вы… ну, как бы это лучше сказать… человек необыкновенный. — Впрямь ли нищий мнил себя аристократом или это был лишь верный, обкатанный метод? — Но, конечно, если вам в данную минуту почему–либо неудобно, тогда не может быть и речи…

Д. полез в карман за деньгами.

— О, только не здесь, сэр, если не возражаете, не на виду у всей улицы. Может быть, зайдем в подворотню? Признаюсь вам, сэр, — безумно стыдно просить взаймы у совершенно незнакомого человека. — Он нервно метнулся в пустую подворотню. — Обстоятельства вынуждают, вы уж простите, сэр.

В переулке не было ни души, только поодаль стояла машина. Разговор происходил у больших зеленых запертых ворот.

— Хорошо, вот вам полкроны, — сказал Д.

— Благодарю вас, сэр. — Оборванец схватил деньги. — Не исключено, что когда–нибудь я буду в состоянии вернуть вам долг… — И, шустрой рысцой выбежав из подворотни в переулок, исчез из виду.

Что–то негромко чиркнуло за спиной Д., и острый осколок кирпича, внезапно отскочивший от стены, ожег ему щеку.

«Беги!» — подсказала память. На улице светились окна, на углу стоял полисмен. Здесь он в безопасности. Он понял — кто–то выстрелил в него из пистолета с глушителем. Дурачье, не знают, что с глушителем точно не прицелишься.

Нищий, размышлял он, должно быть, караулил его еще у гостиницы и заманил, как подсадная утка, в подворотню. Если бы они в него попали, машина стояла наготове, чтобы забрать тело. А может быть, собирались только покалечить его. Возможно, они и сами–то не решили точно, что им делать, потому и промахнулись — как в биллиарде: задумаешь положить два шара подряд — и мажешь с первого удара, не положив ни одного. Но откуда они узнали, в котором часу он выйдет из отеля? Он ускорил шаг и вышел на Бернард–стрит. Гнев в нем еще не остыл. Конечно, девица не явится в назначенное место.

Но она ждала его.

Он сказал:

— Не думал, что вы придете. Особенно после того, как ваши приятели только что пытались меня подстрелить.

— Послушайте, — сказала она, — хватит этой ерунды. Я пришла, чтобы просить у вас извинения за то, что случилось вчера вечером. Не верю, что вы действительно собирались украсть машину. Но я была слишком пьяна и даже подумать не могла, что они собираются избить вас. А они все–таки вас избили… Все этот кретин Кэрри! Но насчет того, что в вас стреляли, — это уж явная мелодрама… Или вы пытаетесь сыграть на романтических струнах женского сердца? Должна вас огорчить — на меня это не действует.

Он спросил:

— Л. известно о том, что вы должны были встретиться со мной на этом месте в семь часов?

Она немного смутилась:

— Знал только Кэрри. Л. — нет.

Это признание удивило Д. Возможно, она действительно ни при чем?

— Кэрри подобрал вашу записную книжку. Он сказал, что будет держать ее у себя на тот случай, если вы попытаетесь еще что–нибудь натворить. Я говорила с Кэрри сегодня по телефону — он еще был в городе. Я сказала, что не верю, будто вы хотели угнать машину, и добавила, что собираюсь с вами встретиться. Ну, хотя бы чтобы вернуть вам книжку.

— Так он ее отдал?

— Вот она.

— И вероятно, вы сказали ему, где и в каком часу мы встретимся?

— Очень может быть. Мы долго говорили с ним, спорили о вас. Я ему — свое, он — свое. Но все равно вы напрасно будете меня уверять, что Кэрри в вас стрелял, я не поверю.

— О нет, этого я не думаю. Я предполагаю, что он встретился с Л. и сообщил ему все, что от вас услышал.

Она сказала:

— Да, он завтракал с Л. — И возмущенно воскликнула: — Но это же фантастика! Как они могли стрелять в вас прямо на улице? А как же полиция, жители соседних домов? Ведь все услышат выстрел. И почему вы до сих пор разговариваете тут со мной, а не с инспектором в полицейском участке?

Он усмехнулся:

— Разрешите доложить по порядку. Дело происходило в подворотне. Оружие было с глушителем. А что касается полиции, то по старой привычке, выбирая между участком и свиданием, я останавливаюсь на последнем.

— Не верю. Не хочу верить. Неужели вы не понимаете, что, если бы могли происходить подобные вещи, жизнь была бы невозможной.

Он сказал:

— Почему? Не вижу ничего странного. Моя страна живет под пулями. И даже вы, наверно, смогли бы к этому привыкнуть. Жизнь все равно продолжается.

Он взял ее за руку, как ребенка, и повел по Бернард–стрит, а затем по Гренвиль–стрит. Он сказал:

— Вот здесь. Пожалуйста, ничего не бойтесь. Тот, кто стрелял, уже скрылся.

Они вошли в подворотню. Он поднял с земли осколок кирпича и сказал:

— Видите, куда они попали.

— А вы можете доказать? Как вы докажете? — сказала она запальчиво.

— Попытаюсь, хотя это маловероятно…

Он начал ковырять пальцем стену, надеясь, что пуля застряла в кирпичах.

— Они идут на самые отчаянные меры. Вчера эта история в уборной. Потом то, что вы видели на шоссе. Сегодня кто–то обыскивал мой номер — впрочем, возможно, это работа наших людей. Но то, что произошло сейчас, — не шутки. Они зашли слишком далеко. Теперь им остается только убить меня. Удастся ли? Не думаю. Меня ужасно трудно убить.

— Боже мой! — внезапно сказала она. — А ведь верно, вот она!

Он обернулся. Роз подняла с земли пулю.

— Хватит разговоров, — сказала Роз. — Пора что–то предпринять… Может, в полицию…

— Я никого не видел. Нет доказательств.

— Вы говорили вчера, что вам предлагали деньги?

— Да.

— Почему же вы их не взяли? — спросила она со злостью. — Вы что, хотите, чтобы вас прикончили?

Она была на грани истерики. Он взял ее за руку и потянул в бар.

— Два двойных бренди. — Он заговорил с ней весело и быстро: — Помогите мне в одном деле. В отеле, где я остановился, есть девчонка, горничная. Она оказала мне одну услугу, и за это ее увольняют. Хорошая девочка, правда, немного диковата. Одному богу известно, что с ней будет дальше. Не могли бы вы подыскать ей какую–нибудь работу? У вас много состоятельных друзей.

— Да перестаньте вы донкихотствовать, наконец, сказала она. — Давайте действительно поговорим о деле, обо всей этой истории.

— А что тут говорить? Очень просто — они не хотят, чтобы я встретился с вашим отцом.

— Может быть, вы патриот? — спросила она с легким презрением.

— Не сказал бы… Патриоты — это люди, которые кричат: «Наша родина! Наша родина!» — но не совсем понятно, что они конкретно под этим подразумевают.

— Тогда почему вы не взяли деньги?

— Понимаете, человек так устроен — раз навсегда выбираешь какую–то линию жизни и придерживаешься ее до конца. Иначе жизнь теряет всякий смысл и остается только поплотнее закрыть окна и открыть газ. Я стал на сторону обездоленных, тех, кому столетиями достаются крохи от пирога.

— Все равно ваших обездоленных продавали и будут продавать.

— Тем более, единственно правильная позиция — это стоять на своем. Я не идеализирую мой народ — он совершает не меньше жестокостей, чем люди по ту сторону баррикад. Наверное, если бы я верил в бога, многое для меня было бы проще.

— Вы считаете, — спросила она, — что ваши вожди хоть сколько–нибудь лучше тех, кому служит Л.? — Она выпила свой бренди и нервно постукивала найденной пулей по стойке.

— Нет, нисколько. Я люблю народ, простых людей, независимо от того, куда ведут их вожди.

— Куда бы их ни вели, они все равно хорошие, потому что бедные, так, да? — усмехнулась она.

— Что–то в этом роде. Существует же изречение: «Права она или не права, но это моя родина». Приблизительно так же я отношусь к народу. Может, я и не прав, но выбор сделан окончательно. Только история рассудит — кто был прав и кто виноват. — Он забрал у нее из рук пулю и подбросил на руке: — А вы знаете, что я ничего не ел со вчерашнего вечера? — Он взял со стойки блюдо с сандвичами и поставил на стол. — Прошу вас. Я заметил вашу привычку пить на пустой желудок. Это вредно для нервов.

— Мне не хочется есть.

— А мне хочется. — Он взял сандвич с ветчиной и откусил здоровенный кусок. Она водила пальцем по краю блюда.

— Расскажите мне, — сказала она, — что вы делали до того, как все это началось.

— Я читал лекции по французской средневековой литературе. Не бог весть какое захватывающее занятие. — Он улыбнулся. — Но есть и кое–что интересное. Вы слышали про «Песнь о Роланде»?

— Да.

— Так вот, я обнаружил Бернскую рукопись этой «Песни».

— Мне это ничего не говорит, — сказала она. — Я в этом ничего не понимаю.

— Лучшим оригиналом «Песни» считался тот, что хранится у вас в Оксфорде, хотя в нем масса пропусков и более поздних исправлений. Затем — Венецианская рукопись. В ней восполнены пропуски Оксфордской, но не все. Научная ее ценность невысока. — И с гордостью добавил: — А я нашел Бернскую.

— Вы нашли? — сказала она задумчиво, не сводя глаз с пули, которую он держал в руке. Потом посмотрела на его израненный подбородок и рубец на губе.

Он сказал:

— Помните сюжет — Оливье, увидев приближающихся сарацинов, уговаривает Роланда протрубить в рог и призвать на помощь войска Карла?

Шрам на его подбородке, казалось, интересовал ее больше, чем Роланд. «А как…» — начала было она, но он продолжал свое:

— Однако Роланд не протрубил, он поклялся, что, сколько бы ни было врагов, они не заставят его взывать о помощи. Здоровенный, отчаянный балбес. На войне часто выбирают в герои не того, кого надо. Оливье — вот кто должен был стать героем «Песни», а его отставили на второй план, рядом с кровожадным епископом Тюрпином.

Она спросила:

— Как погибла ваша жена?

Но теперь уже он не мог допустить, чтобы бациллы войны отравили их встречу. Он продолжал не останавливаясь:

— И вот, когда Роланд разбит и все идет к концу, он вдруг хочет протрубить в рог. И автор «Песни» устраивает… как это по–английски… танцы на поминках. Кровь струится изо рта Роланда, на виске у него смертельная рана — а Оливье издевается над ним! Ведь ты мог протрубить в рог вовремя, как советовал Оливье, и все бы остались живы, но, боясь утратить славу храбреца, ты этого не сделал. А теперь, когда разбит и умираешь, хочешь призвать помощь — для чего? Только навлечешь позор на свой народ и свое имя. Умри уж спокойно, Роланд, хватит тех бед, которые совершились из–за твоей самовлюбленности и упрямства. Ну, разве я не прав, когда говорю, что именно Оливье и есть настоящий герой?

— Когда вы это говорили? — переспросила она. Она не слушала его. Он увидел, что она вот–вот заплачет и стыдится этого, наверно, от жалости к самой себе. Это качество в людях его не трогало, даже в детях.

Он сказал:

— В том–то как раз и ценность Бернской рукописи, что она восстанавливает подлинную роль Оливье. Она делает всю историю трагической, а не просто героической. Ибо в Оксфордском варианте образ Оливье сглажен: он наносит Роланду смертельный удар случайно, когда глаза ему заливает кровь, струящаяся из ран. Такая версия, как вы понимаете, подстроена: кому–то она была нужна. В Бернском варианте Оливье беспощаден: он расплачивается с Роландом за напрасно погубленные жизни. И тот умирает, ненавидя человека, которого он любил, — гордый себялюбец, которого больше волновала личная слава, чем победа его веры… Конечно, этот вариант не исполнялся в древних замках на пирах. Менестрели хорошо знали вкусы своих повелителей, которые вполне могли сойти за Роланда в миниатюре, — у них все держалось на обмане и силе. Оценить значение Оливье они были неспособны.

— А мне Оливье очень даже нравится! — воскликнула она. Д. не без удивления посмотрел на нее, и она пояснила: — Мой отец, как средневековый барон, был бы полностью на стороне Роланда.

Он сказал:

— Вскоре после того, как я опубликовал Бернскую рукопись, началась война.

— А когда она кончится, что вы будете делать?

Он никогда над этим не задумывался. Он сказал:

— Вряд ли мне суждено увидеть конец войны.

— Вы как Оливье — прекратили бы кровопролитие, если бы могли, но раз уж оно началось…

— О, я похож на Оливье не больше, чем мои несчастные соотечественники, которые сидят в окопах, — на Роланда. Или Л. на Ганелона.

— Кто это Ганелон?

— Предатель из «Песни о Роланде».

Она сказала:

— А вы уверены в своих подозрениях относительно Л.? На меня он производит впечатление вполне приятного человека.

— Такие умеют быть приятными. Они веками упражнялись в этом искусстве. — Он допил свой бренди и сказал: — Ладно, хватит. Зачем мы говорим о делах? Вы просили меня прийти, я пришел.

— Я хотела помочь вам. Вот и все.

— Зачем?

— После того как они вас вчера избили, мне было не по себе. Кэрри, конечно, подумал, что я перепила. Но у меня перед глазами стояло ваше лицо. Послушайте, — воскликнула она, — вам нужно знать, с кем вам предстоит иметь дело. Здесь никто никому не верит. Я никогда не видела более или менее честной физиономии. Я имею в виду настоящую честность во всем. Мой отец и окружающие его люди — они честны, ну, скажем, с официантом в ресторане и, возможно, с собственными женами. Кстати, жены у них как на подбор — тупые и самодовольные особы. Но, когда дело касается угля или рабочих… Если вы хотите что–нибудь получить от них, ради бога, не устраивайте мелодраму и не будьте сентиментальны. Покажите им чековую книжку и постарайтесь, чтобы контракт был составлен железным, недвусмысленным языком.

Д. было видно, как в смежном зальчике посетители, оставив кружки, предавались традиционной забаве — метали стрелки в мишень, и, надо признать, весьма метко.

Д. сказал:

— Я приехал не для того, чтобы просить милостыню.

— Вам действительно позарез необходим уголь?

— Теперь воюют не так, как во времена Роланда. Уголь может оказаться ценнее танков. Как раз танков у нас сейчас больше, чем нужно. Правда, не очень высокого качества.

— И Ганелон еще может все испортить?

— Ему это будет не так–то просто.

— Я думаю, у отца вы застанете всю добрую компанию. Все прибегут — и Голдстейн, и старый лорд Фетинг, Бригсток и Форбс. У жуликов тоже есть свои правила игры. Вам надо знать, кто будет играть против вас…

— Зачем так резко? Как–никак — это люди вашего круга.

— Нет у меня никакого круга. Мой дед был рабочим.

— Вам не повезло: вы подобно мне стоите на нейтральной полосе. От выбора не уйти. И все равно, и та и другая сторона не будет нам доверять.

— Вы можете верить Форбсу, — сказала она, — я имею в виду — в том, что связано с углем. Конечно, не абсолютно во всем. Например, фамилия у него не настоящая, на самом деле его зовут Фурстейн — он еврей. И в любви он не честен. Хочет на мне жениться, а сам содержит любовницу, которая живет на Шепердс–маркет. Об этом рассказал мне его друг. — Она рассмеялась. — Не правда ли, милые у меня друзья?

Это признание причинило ему боль, второй раз за сегодняшний день. Он вспомнил девочку из отеля. В нынешние времена мы узнаем слишком много, не достигнув зрелости. У него на родине дети знакомятся со смертью, еще не начав ходить. Люди теперь рано привыкают желать, а ведь желание должно вызревать медленно, как плод на древе опыта… Для счастливой жизни необходимо, чтобы разочарование наступало одновременно со смертью. Теперь же сначала полностью разочаровываются, а потом кое–как живут.

— Вы не собираетесь выйти за него замуж? — спросил он с беспокойством.

— Может, и выйду. Он лучше многих.

— Да и насчет любовницы, возможно, сплетня…

— Нет, правда. Я посылала частных сыщиков проверить.

Рухнула последняя иллюзия — и здесь нет мира и покоя. Когда он высадился на английский берег, он почувствовал некоторую зависть. Еще бы, какая безмятежность, какое доверие к человеку, даже когда проверяют его паспорт. Но за этим скрывалось что–то другое. Он–то воображал, что подозрительность, в атмосфере которой проходила его собственная жизнь, — неизбежное порождение гражданской войны. Теперь он приходил к выводу, что подозрительность существует повсюду, — она часть человеческого бытия. Людей объединяют их пороки — свои кодексы чести существуют среди неверных супругов и у воров. В прежние времена он был слишком поглощен любовью к жене, Бернской рукописью и еженедельными лекциями по романским языкам и мало замечал, что творилось в окружающем его мире. Похоже, на всем свете едва наберется с десяток честных людей. Жаль. Не лучше ли уничтожить этот мир и начать с самого начала — с тритонов…

— Ну, пойдемте, — сказала она.

— Куда?

— Куда–нибудь. Возвращаться еще рано. Может быть, в кино?

Часа три просидели они в шикарном кинотеатре — стены, расписанные ангелами с золотыми крыльями, пушистые ковры и разодетые официантки, то и дело предлагающие освежающие напитки. Такой помпезной роскоши он раньше в Лондоне не замечал. На экране элегантно страдали и переживали главные герои — бедный режиссер и преуспевающая блондинка. Сначала имя ее неоновыми буквами пылало над Пикадилли, но потом она пожертвовала славой и вернулась на Бродвей — спасать режиссера. Она втайне откладывает деньги на новую постановку, и ее громкое имя приносит постановке успех. Молниеносно сочиняется ревю, и труппа, укомплектованная голодающими талантами, блистательно его ставит. Все зарабатывают уйму денег, имена актеров снова в неоновых огнях, в том числе и имя режиссера. И конечно, блондинка открывает этот список. Безумные страдания, глицериновые слезы не просыхают на пухлых щечках блондинки, но в конце все ужасно счастливы. Их изысканность и патетичность, их безусловное благородство не пропали даром, и все они здорово разбогатели.

«Люди как будто тысячу лет назад потеряли идеалы и веру, — думал Д., глядя на экран, — и пытаются восстановить то и другое с помощью смутных воспоминаний, подсознательных порывов и полустертой клинописи на каменных плитах».

Он почувствовал на своем колене ее руку. Поскольку она не раз уверяла, что романтика ей чужда, ему оставалось предположить, что это был лишь условный рефлекс на глубокие кресла, полутьму и душещипательные песенки, — нечто вроде слюнотечения у павловских собак. Видимо, независимо от происхождения и воспитания, все реагируют на это одинаково. Пожалуй, за исключением его самого. Он положил свою руку на ее с чувством жалости — она заслуживала кого–то получше, чем Фурстейн с его содержанкой на Шепердс–маркет. И хоть она и не была склонна к романтике, ее холодная рука покорно замерла под его рукой. Он сказал тихо:

— Кажется, за нами следят.

Она ответила:

— Ну и пусть. Тоже не новость на этом свете. Лишь бы не стреляли и не бросали бомбы. Не люблю, когда что–то под ухом грохает. Вы уж, пожалуйста, предупредите меня заранее.

— Ничего страшного — это некий преподаватель энтернационо. Я видел в фойе, как промелькнули его очки в стальной оправе.

Блондинка на экране рыдала все громче. Эти киногерои были чрезмерно тупы и плаксивы, если учесть, что по требованию публики их в любом случае ждал неминуемый счастливый финал. Если б нам в жизни был гарантирован успешный исход, зачем бы мы так мучительно и долго искали к нему пути, — подумал Д. Не в этом ли секрет счастья святых — вступая на свой тернистый путь, они уже заранее знали, как вознаградит их бог, и потому не воспринимали всерьез своих страданий.

Роз сказала:

— Я больше не могу этого выдержать. Давайте уйдем. Чем это все кончится — за полчаса ясно.

Они с трудом выбрались в проход между рядами. Ему так и не пришло в голову отпустить ее руку. Он сказал:

— Иногда мне хочется посмотреть финал моей жизни.

Он чувствовал себя безмерно усталым и слабым — сказывалось напряжение этих двух длинных дней.

— Могу вам предсказать. Хотите? — сказала она. — Вы будете и дальше сражаться за людей, которые того не стоят. И однажды вас убьют, и вы не успеете нанести удара Роланду. В этом месте в Бернскую рукопись вкралась роковая опечатка.

Они сели в такси.

— Гостиница «Карлтон», Гилфорд–стрит, — сказала она водителю. Д. посмотрел в заднее стекло — никаких признаков К. Может быть, и простое совпадение — даже К. должен иногда отдыхать и смотреть на глицериновые слезы. Он сказал, обращаясь больше к себе, чем к ней:

— Не может быть, чтобы они так скоро от меня отстали. В конце концов, если я продержусь еще день, это будет их поражением. Уголь сейчас для нас значит не меньше, чем эскадрилья новейших бомбардировщиков.

Они уже медленно ехали по Гилфорд–стрит.

— Да, будь у меня пистолет…

— Неужели они осмелятся?

Она взяла его под руку, словно хотела остаться с ним в такси, где им ничто не угрожало. Он со стыдом вспомнил, что считал ее сообщницей Л.

— Милая моя, это как сложение в математике. С одной стороны, они могут навлечь на себя дипломатические неприятности, но, с другой стороны, это для них все же выгоднее, чем позволить нам раздобыть уголь. Важны не отдельные слагаемые, а общая сумма.

— Вы боитесь?

— Честно говоря, да.

— А почему бы вам не остановиться где–нибудь еще? Скажем, у меня. Место всегда найдется.

— Не могу. Я оставил кое–что там, в номере.

Такси остановилось. Он вышел из машины, она — за ним. Они стояли на тротуаре у дверей отеля. Она сказала:

— Я могу подняться с вами… на тот случай, если…

— Лучше не надо.

Держа ее за руку, он огляделся и убедился, что вокруг никого нет. Интересно все–таки, управляющая с ним или против него. А мистер К.? Он сказал:

— Перед тем как вы уйдете, мне хотелось бы еще раз напомнить вам… Насчет места для девочки, о которой я говорил. Я ручаюсь за нее. Ей можно доверять.

Она сказала резко:

— Не порите чепухи. Я пальцем не пошевелю, даже если она подыхать будет!

Таким же тоном она требовала еще виски у бармена на пароходе, пересекавшем Ла–Манш. Капризное, избалованное дитя, не терпящее, когда ему перечат. Кажется, с тех пор прошла вечность.

— Отпустите мою руку!

Его пальцы разжались.

— Идиотское донкихотство. Думайте, думайте о какой–то сиротке, а пока пусть в вас стреляют и убивают! Вы не от мира сего.

Он сказал:

— Вы не хотите понять меня. Эта девочка так молода, что годится мне в…

— Дочери, — подхватила она. — Продолжайте в том же духе. Только учтите — я тоже гожусь вам в дочки. Смешное совпадение, не правда ли? Но у меня всегда так. Я знаю. Я вам не врала, когда говорила, что не люблю романтики. Просто у меня, наверно, «комплекс отца». По тысячам различных причин ненавидишь собственного папашу и вот влюбляешься в мужчину того же возраста, что и отец. Знаю, это ненормально. Уж романтикой, во всяком случае, и не пахнет — звоню вам по телефону, назначаю свидание…

Он смотрел на нее, со смущением осознавая свою полную неспособность чувствовать что–либо, кроме страха и разве что жалости. Поэты семнадцатого столетия утверждали, что можно навеки потерять сердце. Современная психология говорит иначе: можно чувствовать такую тоску и отчаяние, что атрофируются все иные эмоции. Он стоял перед открытой дверью этой гостиницы, куда забегали «на часок», чувствуя свою безнадежную непригодность для нормальной человеческой жизни.

— Если бы только не война…

— Для вас она никогда не кончится, вы сами говорили.

Она была красива. Никогда, даже в дни молодости, не встречал он такой красивой девушки. И уж конечно, его жена на нее не походила: она была обычная, незаметная. Но это не имело значения. Чтобы вспыхнуло желание любить, видимо, особой красоты и не требуется.

Он обнял ее, так, для эксперимента: решил попробовать.

Она спросила:

— Можно, я поднимусь с вами?

— Неподходящее место для вас.

Он опустил руки — чуда не произошло.

— Я поняла, что со мной что–то не то творится, когда вы подошли вчера вечером к машине. Мне стало плохо, когда я услышала, что они вас бьют. Я думала, это от того, что я перепила. А сегодня утром проснулась, а на душе все так же. Ведь я раньше никогда не влюблялась. Как называется детская влюбленность — телячьи нежности?

От нее исходил запах дорогих духов. Д. хотел бы чувствовать к ней нечто большее, чем жалость. В конце концов, судьба дарила шанс немолодому человеку, бывшему преподавателю романских языков.

— Милая, — сказал он.

— Такая любовь долго не продолжается, я знаю. Да она и не может быть долгой. Вас ведь убьют, это ясно как дважды два.

Он неуверенно поцеловал ее и сказал:

— Роз, милая, мы увидимся… завтра. К тому времени все мои дела закончатся. Мы встретимся и отпразднуем…

Он понимал, что слова его звучат не очень убедительно, но это был не тот случай, когда следует раскрывать душу. Она слишком молода, чтобы выдержать правду.

Она сказала:

— Даже у Роланда, я думаю, была женщина…

И он вспомнил: эта женщина — ее звали Альда — упала замертво, когда ей принесли весть о гибели Роланда. В легендах всегда так — когда обрывается жизнь одного из влюбленных, умирает и другой. Считалось, что это само собой разумеется. Недаром менестрель посвятил Альде лишь несколько отписочных строчек. Вот и его жизнь кончилась после расстрела жены.

Он сказал:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Она ушла по улице туда, где чернели деревья. Нет, она слишком хороший человек, чтобы работать на Л., — подумал он. Он открыл в себе желание любить. Это было равносильно предательству, но стоило ли терзаться — завтра все будет улажено, и он вернется на родину… Интересно, выйдет ли она все–таки замуж за Фурстейна?

Он толкнул внутреннюю, стеклянную дверь, та легко поддалась, не заперто. Он автоматически сунул руку в карман, но вспомнил, что безоружен. Свет не горел, хотя кто–то был в холле — он слышал дыхание у той стены, где стояла высокая ваза с цветами. Сам он еще торчал перед дверью, освещенный уличными фонарями. Продвигаться дальше нет смысла — стрелять будут они, а не он. Он вынул из кармана пачку сигарет, попытался совладать с дрожью в пальцах, но страх перед болью не отпускал. Он сунул сигарету в рот и полез за спичкой — вспышка тут, прямо у стены, будет для них неожиданностью. Он сделал шаг и внезапно чиркнул спичкой о стену. Спичка царапнула по раме картины и вспыхнула. Бледное детское лицо выплыло из темноты, как воздушный шар. Он сказал:

— О господи, Эльза, ты меня напугала. Что ты здесь делаешь?

— Жду вас, — прошептал тонкий дрожащий голос. Спичка погасла.

— Зачем?

— Я думала, вы ее приведете сюда. Моя обязанность — провожать гостей в номера.

— Какая чепуха!

— Но ведь вы поцеловали ее?

— Это был ненастоящий поцелуй.

— Почему ненастоящий? Вы могли поцеловать и по–настоящему — за то, что она сказала.

Уж не совершил ли он ошибку, оставив ей документы, — девчонка могла уничтожить их из ревности. Он переспросил:

— Что она сказала?

— Она сказала, что вас все равно убьют, ясно как дважды два.

Он с облегчением рассмеялся.

— Мы говорили о войне у меня на родине. Там, верно, людей убивают. Но она никогда не видела, как это происходит.

— Здесь за вами тоже охотятся, — сказала девочка.

— Ничего серьезного они мне сделать не могут.

— Что вы! У нас тут такой ужас был, — сказала она. — Они там сейчас наверху разговаривают.

— Кто? — спросил он резко.

— Хозяйка и один человек.

— Что за человек?

— Маленький, седой, очки в стальной оправе.

Так. Значит, он выскочил из кино перед ними. Девочка шептала дальше:

— Они задавали мне всякие вопросы.

— Какие вопросы?

— Не говорили ли вы мне чего–нибудь, не видела ли я каких–нибудь бумаг. Ну, конечно, я говорила только нет и нет. Я б им все равно ничего не сказала, что бы они со мной ни делали.

Он был тронут ее преданностью. Почему же мир так устроен, что душевные сокровища растрачиваются понапрасну. Она сказала горячо:

— Пусть хоть убьют.

— Тебе это не грозит.

Ее голосок задрожал:

— Она на все способна. Она иногда как сумасшедшая, если ей перечат. Ну и пусть. Я вас не подведу. Вы джентльмен.

Аргумент был абсолютно несостоятельный. Она печально продолжала:

— Я для вас все сделаю, как та ваша девушка.

— Ты уже сделала значительно больше.

— Она уедет с вами вместе в вашу страну?

— Что ты, конечно нет.

— А мне можно?

— Маленькая, — сказал он, — ты не знаешь, что там у нас делается.

Он услышал долгий, разочарованный вздох.

— А вы не знаете, что тут у нас делается!

— Где они сейчас? Управляющая и этот ее знакомый?

— На первом этаже, — сказала девочка. — Они ваши заклятые враги, да?

Бог знает, из каких грошовых книжонок вычитала она это выражение.

— Я думаю, скорей наоборот — они мои друзья. Но точно не знаю. Хорошо бы мне это узнать до того, как они обнаружат, что я пришел.

— О, они уже знают. Она все слышит. Слышит в кухне, что говорят на чердаке. Она приказала мне ничего вам не рассказывать.

Его пронзила мысль: неужели и этому ребенку тоже грозит опасность? Быть не может. Что они могут ей сделать? Он осторожно начал подниматься по неосвещенной лестнице. Одна ступенька скрипнула. Лестница сделала поворот, и он ступил на площадку. Дверь комнаты, выходившей на площадку, была распахнута. Электрическая лампочка под розовым шелковым в сборочку абажуром освещала фигуры двух людей, терпеливо дожидавшихся его.

Д. вежливо приветствовал:

— Бона матина. Вы не сказали мне, как будет ночь на энтернационо.

— Входите и закройте за собой дверь, — приказала управляющая.

Он повиновался — ничего другого не оставалось. Ему подумалось, что пока еще ни разу ему не разрешали взять на себя инициативу. Он был чем–то вроде кегли, которую все норовят сбить шаром.

— Где вы были? — спросила управляющая.

У нее было бычье лицо, с такой квадратной челюстью эта прыщавая уродина неопределенного пола должна была родиться мужчиной.

Д. сказал:

— Мистер К. вам все расскажет.

— Что вы делали с той девицей?

— Развлекался.

Стоило приглядеться к этому логову. Точнее слова не подыщешь, во всяком случае, ничто не свидетельствовало о том, что здесь живет женщина. Массивный стол без скатерти, стулья, обитые кожей, шкафчик для обуви. Дверца шкафчика была распахнута, виднелись внушительных размеров тяжелые туфли на низком каблуке. Ни цветов, ни безделушек в этом жилище не было.

— Эта девица — знакомая Л., — продолжала управляющая.

— Я тоже знаком с Л.

Даже дешевые цветные картинки на стене подбирались на мужской вкус: на каждой непременно присутствовали женщины в шелковых чулках и нижнем белье — он как будто попал в комнату закоренелого холостяка. Что–то туманное, пугающее, как тайное робкое желание порочной близости, витало в воздухе.

Неожиданно вмешался мистер К. Скорее уж именно он внес некую женскую ноту в разговор. Он начал визгливо, истерично:

— Пока вы были в кино, сюда кто–то звонил из компании Л., хотели вам кое–что предложить.

— Едва ли они стали бы это делать. Им следовало знать, что меня нет в гостинице.

— Вы были готовы отказаться от завтрашней встречи, если они примут ваши условия. Они их приняли.

— Я никому не ставил никаких условий.

— Но они просили меня передать вам об этом, — вставила управляющая.

— Следовательно, их не смущало, что об этом все узнают? И вы, и К.?

Мистер К. сцепил кисти своих костлявых рук.

— Мы хотим убедиться, — сказал он, — что секретные документы все еще находятся при вас.

— Вы боитесь, что я их уже продал? По дороге в гостиницу?

— Мы обязаны проявлять осторожность, — сказал К. и тут же прислушался, словно выяснял, не ходит ли за дверью доктор Беллоуз на своих резиновых подошвах. Видно, его даже здесь преследовал смертельный страх быть оштрафованным на один шиллинг.

— Вы действуете по инструкции? — спросил Д.

— Наши инструкции достаточно гибки. Многое оставлено на наше усмотрение. Быть может, вы все–таки покажете нам бумаги?

Женщина молчала — она предоставила слабым меряться силами.

— Нет, не покажу.

Он посмотрел на К., потом на нее. Ему казалось, что инициатива наконец–то переходит в его руки. Еще бы на них поднажать… Но он был слишком измотан. Англия на каждом шагу воскрешала в его душе образы былого и напоминала ему, что он занимается не своим делом. Сидеть бы сейчас в библиотеке Британского музея и читать средневековые рукописи на старофранцузском. Он сказал:

— Я допускаю, что нами руководят одни и те же люди. Но доверять вам у меня нет никаких оснований.

Седой человек сидел как приговоренный. Опустив голову, он разглядывал свои обгрызенные ногти. Его сообщница в упор смотрела на Д. У нее было грубое властное лицо, хотя вся ее власть ограничивалась гостиницей сомнительного пошиба. Он знавал немало людей по обе стороны фронта, позже расстрелянных за предательство, — их лица и манеры не внушали подозрений. По внешности невозможно распознать людей типа Ганелона.

— Уж не оттого ли вы так волнуетесь, что хотите получить свою долю из тех денег, которые я выручил за продажу бумаг? Так знайте, что я ничего не собираюсь продавать.

— Ну что же, тогда вы, вероятно, не откажетесь прочитать это письмо? — внезапно сказала женщина. Единоборство мужчин кончилось. Управляющая взяла игру на себя.

Он медленно и внимательно прочел письмо. В его подлинности не могло быть никаких сомнений. И подпись, и даже сорт бумаги, на которой в министерстве писали такого рода документы, были ему хорошо знакомы. Тут все было без обмана. Стало быть, конец его миссии — женщине предоставлялось право забрать у него секретные бумаги — с какой целью, не указывалось.

— Как видите, — сказала женщина, — вам не верят.

— Почему же вы не предъявили мне это, когда я приехал?

— Доверять вам или нет — это было оставлено на мое усмотрение.

Фантастическая ситуация! Ему доверили доставить бумаги в Лондон; мистеру К. велели следить за его передвижениями по городу, но не сообщили о секретном смысле его миссии; этой бестии готовы были доверить и документы, и содержание задания, но опять–таки с оговоркой «только в крайнем случае», если его поведение окажется подозрительным. Он вдруг сказал:

— Вы, конечно, знаете, что это за бумаги.

Она отрубила:

— Конечно.

Но он понял по ее каменному лицу — она ни черта не знает. Значит, еще не конец тем сложным хитросплетениям полудоверия и полуобмана. А что, если министерство ошиблось в них обоих и, если он отдаст им документы, они продадут их Л.? Верить можно только себе, больше никому. В комнате отвратительно пахло дешевыми духами — единственный признак того, что здесь жила женщина. И это было противно, как запах духов от мужчины.

— Теперь вы видите, — сказала она, — что можете ехать обратно? Ваша работа закончена.

«Нет, мадам. Так будет слишком уж просто», — подумал он. Министерство не верило ни ему, ни им, и вообще никому. Они не верили друг другу. Только каждый в отдельности знал о себе, честен он или ведет двойную игру. Мистер К. знал, что собирается делать с документами. Управляющая знала собственные намерения. Ни за кого нельзя отвечать, — только за себя. Он сказал:

— Мне таких приказов не давали. Бумаги останутся у меня.

Мистер К. закричал пронзительно:

— Если вы будете действовать за нашей спиной…

В прыгающих глазках полунищего преподавателя энтернационо горели жадность и зависть. Да и чего ждать от человека с такой зарплатой? В измученных душонках идеалистов под пленкой высоких идей нередко вызревает предательство.

Управляющая тянула свое:

— Вы — человек сентиментальный. Буржуа, профессор. Со склонностью к романтике. Если вы нас обманете, с вами такое будет… Вам даже трудно представить, что произойдет.

Теперь он боялся взглянуть ей в лицо, как страшился бы заглянуть в преисподнюю. Она умела действовать на воображение. Он вспомнил слова Эльзы: «Она как сумасшедшая». Оставалось переспросить:

— Кого обману? Вас или народ?

Он действительно не был уверен в том, как следует понимать ее слова. Стоя перед людьми, которые вполне могли оказаться его врагами, он чувствовал себя потерянным и измученным. Чем дальше уходишь от открытой схватки, тем больше ты одинок. Можно только завидовать тем, кто сейчас в окопах, на передовой… Он услышал вдруг там, дома, звон колоколов, пожарных машин и завывание карет «скорой помощи». Налет окончился, откапывают трупы, спасательные команды осторожно расковыривают ломами груды щебня, ищут заваленных. Бывает, нечаянно ломом приканчивают тяжелораненого. И тут вдруг мир вокруг Д. окутался туманной дымкой, похожей на уличную пыль после налета. Ему стало плохо. И снова та же самая мертвая кошка: кошачий мех почти касается его губ, а он не может даже отодвинуться.

Комната закачалась. Голова управляющей раздулась, как пузырь. Он услышал, как она сказала:

— Заприте дверь, быстрее.

Надо взять себя в руки. Что они хотят с ним сделать? Враги они ему?.. Или друзья?.. Он вдруг понял, что стоит на коленях. Время замедлило ход. Мистер К. с ужасающей медлительностью плывет к двери. Пыльная, как кошачья шкура, черная юбка управляющей почти касается его губ. Ему хотелось выть, но мешало чувство собственного достоинства, точно кляпом оно заткнуло ему рот. Даже если на темя обрушивается дубинка тюремщика, все равно нельзя выть. Управляющая, склонившись над ним, шипит: «Где бумаги?» И опять омерзительная смесь дешевых духов и никотина — полубаба, полумужик…

Он вспоминал вслух:

— Вчера били, сегодня стреляли.

Толстые беспощадные пальцы надавили ему на глаза. Он погружался в какой–то кошмар. Он сказал:

— У меня ничего нет.

— Где бумаги?

Большой палец уперся в его правый глаз. К. все еще возился у двери, жаловался:

— Она не запирается.

— Не в ту сторону крутите ключ.

Д. попытался приподняться, но снова палец упирается в глаз и уже не двинешься с места. Ее здоровенная туфля прижимает его ладонь к полу. От двери опять верещит, жалуясь на что–то, К., и вдруг испуганный, но решительный голосок из–за двери: «Это вы звонили, мадам?»

— Нет.

Д., шатаясь, поднялся на ноги.

— Это я звонил, Эльза, — сказал он. — Мне стало плохо. Небольшое головокружение. Кажется, «скорая помощь» на улице?.. Пожарники… Однажды меня засыпало во время налета. Дай мне руку, пожалуйста, чтобы я мог добраться до кровати.

Комната снова качнулась — тумбочка для обуви, девицы на стенах в черных шелковых чулках, массивные кресла. Он сказал:

— Я запрусь на ночь в номере, иначе я буду ходить во сне по всему дому.

Они медленно карабкались на верхний этаж. Он сказал:

— Ты вовремя пришла. Я мог бы сделать какую–нибудь глупость. Думаю, что послезавтра утром мы сможем отсюда уехать.

— И я тоже?

— Да, и ты тоже, — пообещал он опрометчиво. Как будто в этом ожесточенном мире можно что–то предсказать хотя бы на секунду вперед…

Глава III

Кошачий мех и пыльная юбка преследовали его всю ночь. Покой его обычных снов рухнул: ни цветов, ни тихих рек, ни старых джентльменов, рассуждающих о лекциях. После того самого страшного налета он больше всего боялся удушья. Хорошо, что противник расстреливает, а не вешает тех, кто попадается ему в руки. Нет в жизни ничего кошмарнее веревки, затягивающейся на шее.

Настал день, но сумрак за окном не рассеялся. Улица тонула в желтом тумане. Метров за двадцать уже ничего не было видно. Когда он брился, вошла Эльза и принесла на подносе яйца, копченую рыбу и чайник.

— Ты напрасно беспокоилась, — сказал он, — я спустился бы вниз.

— Я подумала, что это хороший предлог. Вы, наверное, хотите, чтобы я отдала ваши бумаги. — Она сняла туфлю, потом начала стягивать чулок. — О господи, что подумают, если сюда войдут. — Она села на кровать и засунула руку в чулок.

— Что это? — сказал он, напряженно прислушиваясь. Он вдруг понял, что смертельно не хочет забирать свои документы, — как хочется переложить на кого–то другого, незнакомого, чреватое бедой бремя ответственности. Она встала и тоже прислушалась. Звуки шагов затихли внизу.

— О, да это мистер Мукерджи — индийский джентльмен. Он не похож на других индийцев, которые живут внизу. Мистер Мукерджи — очень порядочный человек.

Он взял у нее бумаги — ну, теперь уже он скоро от них избавится. Она натянула чулок и сказала:

— Вот только он любит расспрашивать. Задает всякие вопросы.

— Какие?

— Ну, обо всем. Верю ли я гороскопам? Верю ли газетам? Что я думаю о мистере Идене? И ответы записывает. Не знаю, зачем ему это.

— Странно.

— Вы думаете, у меня из–за этого могут быть неприятности? Когда у меня есть охота поболтать, я говорю ему всякие глупости — про мистера Идена и вообще про все. Для смеха, понимаете? А иногда, как подумаю, что он записывает каждое мое слово, страшно становится. А то, бывает, оглянусь и вижу, что он наблюдает за мной, как будто я зверек какой. Но ведет он себя всегда почтительно.

Д. перестал слушать, мистер Мукерджи его мало заботил. Он сел завтракать. Девочка не уходила. Она как будто всю жизнь ждала его, чтобы выговориться, — его или мистера Мукерджи.

— А вы правду мне сказали вчера вечером, будто мы вместе уедем отсюда?

— Да, — сказал он, — я это как–нибудь устрою.

— Я не желаю обременять вас. — Она опять заговорила языком дешевых романов. — Я всегда могу пойти к Кларе.

— Я придумаю для тебя что–нибудь получше, чем Клара. — Он снова попросит Роз, вчера вечером она просто была не в настроении.

— А можно мне уехать с вами в вашу страну?

— Нет, нельзя.

— Я читала, — сказала она, — как одна девушка переоделась…

— Так бывает только в книжках.

— Я боюсь оставаться здесь с ней.

— Ты здесь не останешься, — заверил он.

Внизу бешено зазвонил колокольчик. Она сказала:

— Не зря его зовут Гам. Настоящий шум–гам.

— Кто это?

— Индиец со второго этажа.

Она неохотно пошла к двери и, берясь за ручку, еще раз спросила:

— Вы мне обещаете, да? Сегодня вечером меня здесь не будет?

— Обещаю.

— Перекреститесь.

Он повиновался.

— Этой ночью, — сказала она, — я не могла уснуть. Я думала, она сделает что–нибудь страшное. Вы бы видели ее лицо, когда я вошла. Я спрашиваю: «Это вы звонили?» — «Нет», — говорит и как посмотрит на меня — будто насквозь проткнула. Что она хотела с вами сделать?

— Не знаю. Но ничего серьезного она сделать не может. Знаешь, она вроде как черт из сказки: разведет дыму, серы, а сделать ничего не может. Если мы не будем ее бояться, она не причинит нам никакого вреда.

— Ох, до чего же я буду рада, когда уберусь отсюда.

Она радостно улыбнулась ему с порога. Как ребенок в день рожденья.

— Не будет больше ни мистера Гама, — сказала она, — ни этих «на часок», ни мистера Мукерджи, и ее никогда больше не увижу. Сегодня у меня самый счастливый день!

Она прощалась со всей своей нынешней жизнью, чтобы начать новую.

Заперев за ней дверь, он посидел еще у себя, пока не пришло время отправляться к лорду Бендичу. Он не хотел рисковать. Он спрятал бумаги во внутренний карман пиджака, надел пальто и застегнул его под горло. Он был уверен, что ни один карманник не доберется до его документов. Если только не попытаются отобрать силой. Что ж, такая опасность не исключена. Ведь сейчас они будут знать наверняка, что бумаги находятся при нем. Оставалось только надеяться, что Лондон гарантирует ему безопасность. Особняк лорда Бендича был для него как «дом» для ребятишек, которые играют в прятки в заросшем, незнакомом саду. Через три четверти часа, думал он, когда часы будут показывать 11.15, все будет так или иначе решено. Но они, наверное, попробуют воспользоваться туманом.

Маршрут его будет таков. По Бернард–стрит до Рассел–сквер — в метро они вряд ли что–нибудь предпримут, затем от Гайд–парк–корнер до Четтэм–террас десять минут пешком в тумане. Конечно, он мог бы по телефону вызвать такси и проделать всю дорогу в машине, но на это ушла бы уйма времени. Уличные «пробки», шум и туман дали бы новые возможности его паникующим противникам, а в том, что они мечутся, он уже почти не сомневался — их подстегивала нехватка времени. Кроме того, они могут додуматься подсунуть ему свое такси. Если ему понадобится взять машину до Гайд–парк–корнер, то он выберет ее сам на стоянке.

С сильно бьющимся сердцем он начал спускаться вниз по лестнице. Напрасно он внушал себе, что днем в Лондоне с ним ничего не может случиться, что он в безопасности. Он обрадовался, когда индиец в потертом цветастом халате выглянул из своей комнаты на втором этаже. Как будто это был свидетель, который в случае чего мог дать показания в его пользу. Д. хотел бы оставлять за собой на всем пути какие–нибудь явные следы — неоспоримые свидетельства его действий.

Он ступил на ковер. Он шел тихо, не испытывая ни малейшего желания оповещать хозяйку о своем уходе. Но он не смог проскользнуть так, чтобы она его не заметила. Она сидела в своей холостяцкой комнате, за столом, перед открытой дверью. На ней было то же черное заношенное платье, что и во время вчерашнего кошмара. Он задержался у двери:

— Я ухожу.

Она сказала:

— Вам виднее, отчего вы не подчинились инструкции.

— Я вернусь через несколько часов. Вечером я уезжаю.

Она взглянула на него с полнейшим безразличием. Это его насторожило — как будто она знает о его планах больше, чем он сам.

— Я полагаю, — сказал он, — что вам заплатили за мою комнату.

— Да.

— Горничной за неделю вперед я уплачу сам.

— Не понимаю.

— Эльза вас тоже покидает. Вы запугивали ребенка. Не знаю уж, зачем вы это делали…

На лице ее появилось явное любопытство — он не заметил никаких признаков гнева. Ему показалось, что он навел ее на какую–то мысль.

— Вы хотите сказать, что вы забираете девочку?

Ему стало не по себе. Он не должен был говорить ей об этом. Как будто кто–то предостерегающе шепнул ему: «Будь осторожен». Он оглянулся — конечно, никого не было. В конце коридора закрылась дверь какой–то комнаты: это тоже было как предупреждение. Он сказал ей резко:

— Советую вам больше не запугивать ребенка.

Почему–то ему было тяжело сойти с места. Но почему же? Бумаги находились в безопасности в его кармане. Однако он чувствовал, что оставляет что–то еще, нуждающееся в его заботе. Это было глупо — девочке ничто не угрожало. Он враждебно взглянул на грубое, прыщавое лицо хозяйки:

— Я скоро вернусь. Я спрошу у нее и, если только вы…

Вчера вечером он заметил, какие у нее толстые большие пальцы. Сейчас она спокойно сидела, спрятав их в пухлые кулаки, — говорят, это симптом невроза. Колец она не носила. Она сказала твердо и громко:

— Я по–прежнему ничего не понимаю.

И тут вдруг лицо ее исказилось, одно веко опустилось — она невероятно грубо подмигивала ему, с какой–то непонятной усмешкой. «Кажется, совершенно успокоилась и чувствует себя хозяйкой положения», — подумал Д. Он повернулся и пошел к дверям. Сердце его все еще стучало, как будто пыталось предупредить еще шифром о какой–то опасности, но он не знал этого шифра.

«Мы слишком разговорчивы, — думал он, — в этом слабость интеллигентов». Он мог ей все сказать, когда вернется. А если не вернется? Ну что же, в конце концов девочка — не рабыня, ее нельзя замучить в неволе. К тому же лучшая полиция в мире — лондонская.

Когда он спустился в холл, чей–то подчеркнуто почтительный голос произнес:

— Не соизволите ли вы оказать мне величайшую честь?

Это был индиец, в его карих непроницаемых глазах застыло выражение подобострастия. Он был в ярко–голубом костюме и оранжевых туфлях. Должно быть, это и есть мистер Мукерджи. Он сказал:

— Не могли бы вы ответить всего лишь на один вопрос? Каким образом вы копите деньги?

Может быть, мистер Мукерджи сумасшедший? Д. сказал:

— Я вообще не коплю денег.

У мистера Мукерджи было большое, открытое, доброе лицо с глубокими складками вокруг рта. Он сказал взволнованно:

— Совсем? А ведь многие люди откладывают каждую медную монету, которая попадет им в руки. Существуют строительные кооперативы и национальные сберегательные общества.

— Нет, я совсем не откладываю.

— Благодарю вас, — сказал мистер Мукерджи, — это как раз то, что я хотел знать. — И он начал что–то писать в блокноте.

За спиной мистера Мукерджи появилась Эльза. Она провожала его взглядом. Снова он почувствовал радость, наверное, от присутствия мистера Мукерджи — все–таки он не оставлял девочку наедине с хозяйкой. Он улыбнулся Эльзе поверх согнутой спины пишущего мистера Мукерджи и помахал рукой. Она робко улыбнулась в ответ. Так бывает перед отходом поезда — пока влюбленные и родственники торопливо прощаются, о чем–то просят, стараясь не особенно демонстрировать свою нежность или растерянность, у постороннего — вот такого мистера Мукерджи — есть возможность заглянуть в чужую жизнь. Мистер Мукерджи оторвался от блокнота и раскланялся:

— Возможно, мы еще сумеем увидеться и так же интересно побеседовать.

Он протянул руку, но тут же поспешно отдернул ее, как будто испугавшись, что ему не ответят тем же. На лице его появилась извиняющаяся улыбка.

Д. вышел на улицу, в желтый туман.

Если бы, расставаясь, мы точно знали, на сколько расстаемся, тогда, наверное, мы обращали бы больше внимания и на прощальные улыбки, и на прощальные слова. Гостиница скрылась в тумане. Итак, его поезд тронулся. Провожающие разошлись с перрона, и даже те, кто остались, чтобы на прощание помахать ему рукой, тоже скоро скроются из глаз.

Он быстро шел, напряженно прислушиваясь к каждому звуку. Промелькнула девушка с сумкой через плечо, почтальон сошел с тротуара и растворился во мгле. Он чувствовал себя как летчик, которому предстоит пересечь Атлантику, — пока самолет летит над берегом, словно перед прыжком. Это займет не больше чем полчаса. Все должно решиться быстро. Он не боялся, что они с Бендичем могут не столковаться. Те, кто послал его в Англию, готовы были дать за уголь любую цену. Он прислушивался к шагам прохожих, но слышал только стук собственных каблуков по каменным плитам. В тишине таилась опасность, — он незаметно для себя нагонял людей и замечал их только тогда, когда их фигуры неожиданно прорывались из мглы. Если за ним следят, он этого не заметит. Но, с другой стороны, в состоянии ли они следить за ним в этом укутанном в туман городе?

Однако где–нибудь они, конечно, нанесут удар.

Вдоль тротуара медленно двигалось такси. Шофер сказал: «Такси, сэр?» Д. забыл о своем решении взять машину на стоянке. Он сказал: «Гвин–коттедж, Четтэм–террас» — и сел в машину. Они медленно пробирались сквозь непроницаемую мглу, поворачивали обратно, кружили. Он подумал внезапно: «Мы едем не туда. Какой я дурак!» И сказал: «Остановитесь», — но такси ехало дальше. Он не мог разглядеть, где они находились, все, что он видел, — это широкую спину шофера и туман. Он постучал по стеклу. «Выпустите меня». Такси остановилось. Он сунул шиллинг шоферу в руку и выскочил на тротуар. Послышался удивленный возглас: «Что за фокусы!» Водитель, очевидно, был вполне честным малым. Нервы Д. напряглись до предела. Он наткнулся на полисмена.

— Это метро «Рассел–сквер»?

— Вы сбились с дороги. Идите обратно, первая улица налево.

Ему показалось что он очень долго шел до метро. Он дождался лифта^[1] и вдруг понял, что поездка в метро потребует от него больше выдержки, чем он думал. Он не был под землей с того дня, когда после бомбежки оказался замурованным под развалинами. После того случая во время воздушных налетов он забирался на крышу. Лучше погибнуть сразу, чем медленно задыхаться рядом с мертвой кошкой. Пока не закрылись двери лифта, он стоял, стиснув зубы, сдерживая отчаянное желание рвануться к выходу. Нервы сдавали. Он сел на скамью, и стены поплыли вверх. Он обхватил голову руками, чтобы не видеть и не чувствовать спуска. Лифт остановился. Он был под землей.

Чей–то голос произнес: «Помочь вам? Дай джентльмену руку, Конвей». Он почувствовал, как чья–то маленькая липкая ручонка дергает его вверх. Женщина с меховым воротником на тощей шее продолжала: «Конвей всегда помогает в лифте, правда, птенчик?» Бледный мальчуган лет семи нахмурившись держал Д. за руку. Д. сказал:

— О, теперь мне лучше.

Однако белый туннель, затхлый воздух и гром приближавшегося поезда еще действовали на него скверно.

Женщина сказала:

— Вам на запад? Мы вам скажем, где выходить. Вы иностранец, да?

— Да.

— Ну что ж, иностранец так иностранец.

Он почувствовал, что его ведут по длинному коридору. Ребенок был одет ужасно — короткие плисовые штанишки, лимонно–желтый джемпер и школьная шапочка — коричневая в розоватую полоску. Женщина сказала:

— Конвей меня очень беспокоит. Доктор говорит, что это у него возрастное. Но его отец страдал язвой двенадцатиперстной кишки.

Спасения не было. Они загнали его в вагон, и он оказался зажатым между ними. Она продолжала:

— Понимаете, мальчик сопит. Закрой рот, Конвей. Джентльмен не собирается осматривать твои гланды.

В вагоне было немного людей. В поезде за ним наверняка не следили. Неужели что–нибудь произойдет на Гайд–парк–корнер? А может быть, он преувеличивает опасность? Ведь он в Англии. Но тут же вспомнились наглая ухмылка шофера на дороге из Дувра и пуля в подворотне. Женщина сказала:

— Беда в том, что Конвей совсем не ест фруктов.

Д. осенило:

— Вам далеко ехать?

— Хай–стрит–Кенсингтон. Мы едем в магазин Баркера. На этом мальчике все просто горит.

— Может быть, вы разрешите мне подвезти вас на такси…

— О, нам бы не хотелось затруднять вас. В метро быстрее.

Он сидел в напряженной, скованной позе. Поезд прибыл на станцию «Пикадилли» и снова с грохотом вошел в туннель. Вот с таким же в точности грохотом идет взрывная волна после падения фугасной бомбы, неся с собой запах смерти и крики боли.

Он сказал:

— Я думаю, что это будет приятно Конвею…

— Смешное имя, не правда ли? Мы с мужем были на выставке Конвея Тирля как раз перед тем, как малыш появился на свет. Мужу это имя показалось занятным. «Вот имя, которое подойдет для нашего ребенка, если это будет мальчик», — сказал муж. И мы тогда же решили, что это хорошая примета.

— Возможно, мальчик любит покататься?

— О нет, в такси его укачивает. В этом смысле он просто ужасный ребенок. В автобусе все хорошо и в метро тоже. Хотя были, чего говорить, времена, когда я стыдилась входить с ним в лифт. И окружающим было неловко. Вы не успеете и рта раскрыть, как он уже готов.

Договориться с этой дамой было невозможно. А впрочем, что могло с ним случиться? Свои главные козыри они уже выложили. В их распоряжении оставалось последнее средство — убийство. Правда, трудно представить, как сам Л. будет участвовать в таком деле, — у него есть удивительная способность в нужную минуту превращаться в стороннего наблюдателя.

— Ну, вот вы и приехали, — сказала она. — Это ваша остановка. Очень приятно было побеседовать. Дай джентльмену ручку, Конвей.

Д. механически пожал протянутые ему липкие пальчики и поднялся навстречу туманному утру.

Воздух был полон веселого гама. Все кричали так, будто праздновали великую победу. Тротуар у Найтсбриджа был запружен народом. Через дорогу из низкой желтой пелены тумана торчала верхушка ворот Гайд–парка. С другой стороны над грязными клочьями тумана можно было разглядеть колесницу, запряженную четверкой вздыбленных лошадей. Все пространство вокруг госпиталя Святого Георга было забито автобусами, постепенно их поглощал туман, и они исчезали, как крокодилы в болоте. Послышался какой–то свист. Появилась инвалидная коляска. Владелец одной рукой крутил колесо, другой — прижимал к губам флейту — печальный прогресс в области музыкального оформления нищеты. Мотив упорно ему не давался, флейта пищала, словно воздух выходил из резиновой свинки, сжимаемой детским кулачком. Дощечка на груди инвалида извещала: «Жертва газовой атаки 1917 года. Нет одного легкого». Желтый туман сомкнулся за его спиной. Толпа продолжала весело гомонить.

Из уличной пробки вырвался «даймлер». Женщины завизжали, несколько мужчин сняли шляпы, Д. удивился. Такое он видел на религиозных процессиях в прежние времена, но тут никто не опускался на колени. Машина медленно двигалась мимо него. Две маленькие девочки в элегантных пальтишках и в перчатках равнодушно смотрели из окон автомобиля. Женский голос запричитал: «Какие милые. Посмотрите, они едут в магазин «Хэрродс». Это было любопытное зрелище — выезд принцесс в «даймлере». Голос, который Д. определенно уже где–то слышал, резко сказал: «Снимите шляпу, сэр». Это был Кэрри.

В ту же секунду Д. подумал: «Он следил за мной». Но замешательство Кэрри, когда тот увидел Д., было неподдельным, — он хмыкнул, отступил в сторону и затеребил свой монокль.

— Ах, извините, это вы, иностранец.

Он вел себя так, как будто перед ним был не Д., а женщина, которую он пытался изнасиловать: поскольку ее нельзя зарезать, надо хотя бы попытаться поскорее прошмыгнуть мимо.

— Послушайте, — сказал Д., — вы не могли бы сказать мне, как пройти к Четтэм–террас?

Кэрри оживился.

— Вы идете к лорду Бендичу?

— Да.

Снова прерывисто запищала флейта нищего. Автобусы тяжело тронулись с места. Народ расходился.

— Вот какое дело, — сказал Кэрри, — я, кажется, свалял дурака в ту ночь. Приношу извинения.

— О чем говорить, вопрос исчерпан.

— Думал, что вы один из этих шпионов. Глупо, конечно. А мисс Каллен — славная девчонка.

— Да. Это верно.

— Один раз я купил затонувший испанский галеон. Из непобедимой армады, знаете? Заплатил сотню фунтов наличными. Ну, и конечно, это оказался не галеон.

— Разумеется.

— Вот что. Я хочу вам доказать, что ничего против вас не имею. Я провожу вас до Четтэм–террас. Всегда рад услужить гостю. Надеюсь, вы сделаете то же самое, если я приеду к вам. Впрочем, это маловероятно.

— Я весьма тронут.

Д. испытывал большое облегчение. Это конец битвы — если они и собирались предпринять в тумане последнюю отчаянную атаку, то им не повезло. Не он перехитрил их — судьба. Он с удовольствием нащупал сквозь пальто пачку документов.

— Конечно, — продолжал капитан Кэрри, — после таких промахов становишься осмотрительнее.

— Промахов?

— Ну да. С испанским галеоном. Этот малый был ловкач. Перед тем как отправиться получать деньги по моему чеку, он вручил мне пятьдесят фунтов. Я и слышать об этом не хотел, но он настаивал. Он сказал, что так всегда поступают благородные люди, когда идут получать наличными по чеку покупателя.

— Так что вы пострадали только на пятьдесят фунтов?

— Он дал мне фальшивые банкноты. Я думаю, он увидел, что я романтик в душе. Но он преподал мне урок. На ошибках учатся.

— Учатся ли? — Ему доставляло огромное удовольствие слушать болтовню Кэрри.

— А вы слышали о заведении под вывеской «Испанский галеон»?

— Нет, по–моему, не слышал.

— Это моя первая дорожная гостиница. Около Мейден–Хеда. Но в конце концов пришлось ее продать. На Западе, видите ли, публика небогатая. Вот Кент — это другое дело, даже Эссекс лучше. А на Западе живет мелкота, ездит только в Косволдс.

Прямое нападение казалось немыслимым в этой стране с ее сложными социальными различиями и странными табу. Разбой средь бела дня был чем–то слишком примитивным для нее, этакой безвкусицей… Они свернули влево, в переулок. Фантастические красные башни и замки возникли из тумана. Капитан Кэрри спросил:

— Что–нибудь хорошее в театрах успели посмотреть?

— Я был очень занят.

— Всех дел не переделаешь.

— Кроме того, я изучаю энтернационо.

— Господи, зачем он вам понадобился?

— Язык международного общения.

— Пока вы его осилите, — сказал капитан Кэрри, — большинство людей во всем мире будет хоть немного соображать по–английски. Постойте, будь я проклят! Вы знаете, мимо кого мы сейчас прошли?

— Я никого не видел.

— Шофер. Как его звали? С которым вы дрались.

— Я его не заметил.

— Он стоял в подъезде. А у тротуара была его машина. Что, если мы вернемся и поболтаем с ним? Как вы на это смотрите? — Он положил здоровую руку на плечо Д. — Время терпит. Четтэм–террас в двух шагах.

— Нет, нет. У меня нет ни минуты. — Его охватила паника. «Неужели все–таки ловушка?» Рука тянула его мягко, но настойчиво. — У меня встреча с лордом Бендичем.

— Так ведь всего одна секунда. В конце концов, это была честная драка, без поблажек той или другой стороне. Пожмите руки в знак того, что не затаили друг против друга никакого зла. Так полагается. Вы же знаете, что виноват был я, а не он.

Не замолкая ни на секунду, он дышал Д. в ухо и тянул его за рукав. От капитана слегка попахивало виски.

— Потом, — сказал Д. — После того, как я повидаюсь с лордом Бендичем.

— Меня мучает мысль, что понапрасну пострадал хороший человек. Я виноват.

— Ничего, ничего.

— На когда назначено ваше свидание?

— Ровно на двенадцать.

— А сейчас еще без пяти. Давайте все пожмем друг другу руки и выпьем.

— Нет, нет.

Д. сбросил со своего плеча сильную настойчивую руку капитана. Кто–то присвистнул прямо за его спиной. Он обернулся в отчаянии, сжав кулаки. Но это был всего лишь почтальон. Д. спросил:

— Не скажете ли, как пройти к Гвин–коттедж?

— А вы почти на пороге, — сказал почтальон. — Вот туда.

Д. успел заметить, какое растерянное и обиженное лицо было в этот момент у капитана Кэрри. В конце концов, подумал он, я все–таки, наверно, ошибся. Кэрри действительно просто хотел уладить дело.

Огромная дверь особняка, выдержанная в стиле эпохи Эдуардов, открылась, пропуская его в великолепный холл. Вид ее подействовал на него как сигнал отбоя после воздушной тревоги. Он даже нашел в себе силы улыбнуться — шахтовладелец был помешан на королевских фаворитках. Стены раскрашены под шелк и увешаны копиями знаменитых картин. Выше других висел портрет Нелл Гвин. Она, как на пьедестале почета, возвышалась над прочими красотками дворянского звания. Подумать только: какой многочисленный дворянский род вел свое происхождение от этой торговки апельсинами. Он узнал мадам Помпадур и мадам де Ментенон. Здесь была также мадемуазель Гэби Деслей, чей портрет был написан до войны, — об этом свидетельствовали черные шелковые чулки и черные перчатки. Странный вкус у лорда Бендича!

— Разрешите ваше пальто, сэр?

Он позволил лакею снять с себя пальто. В холле была ужасающая мешанина разностильной мебели — китайской, Людовика XVI и Стюартов. Д. блаженствовал. Для тайного агента этот дом, казалось суливший полную безопасность, был сущим раем. Он сказал:

— Кажется, я немного рано.

— Его милость распорядились сразу же проводить вас к нему.

Любопытно, что Роз выросла именно здесь, в этой дышавшей чувственностью обстановке. Неужели этот дом — воплощение мечты честолюбивого сына простого рабочего? Обладать деньгами для него значило обладать женщинами. Даже в лакее все было чрезмерным до нелепости — очень высокий, брюки отутюжены до самой талии, казалось, что он сохраняет все тщательно отглаженные складки на своем костюме в образцовом порядке только благодаря тому, что двигается слегка откинувшись назад, как Пизанская башня. Д. всегда чувствовал неприязнь к лакеям, он считал их символом консерватизма и паразитизма. Но вид этого человека вызывал у него только улыбку. Он был карикатурен. Такие же ливрейные лакеи были в доме одного театрального режиссера, куда он как–то был приглашен на обед.

Лакей распахнул дверь и произнес: «Мистер Д.». Д. вошел в огромную комнату с паркетным полом. Здесь тоже было множество портретов — причем вряд ли это были предки Бендича. Несколько кресел стояло вокруг большого камина. За высокими спинками нельзя было увидеть, сидел ли в них кто–нибудь. На другого эта комната произвела бы большее впечатление, подумал он. Обстановка заставляла вспомнить по контрасту о собственном протертом рукаве, убогом костюме и необеспеченном будущем, но, к счастью, снобизм был чужд ему от природы. Он просто–напросто не обращал внимания на свой потрепанный вид. Он усмехнулся про себя и небрежно пошел по паркету. В самом деле, он был слишком счастлив, что вообще попал сюда, чтобы заботиться о чем–то еще.

Кто–то поднялся из среднего кресла — крупный человек с широким лицом и гривой седых волос. Челюсть у него была как у статуи конкистадора.

— Мистер Д.?

— Лорд Бендич?

Человек махнул рукой в сторону остальных кресел — «мистер Форбс, лорд Фетинг, мистер Бригсток». И добавил: «Мистер Голдстейн прийти не смог».

Д. спросил:

— Надеюсь, вы осведомлены о цели моего визита?

— Две недели назад мы получили письмо, — сказал лорд Бендич. Он протянул руку, указывая на большой стол, украшенный инкрустацией. У него была привычка пользоваться руками как дорожными указателями. — Разрешите сразу перейти к делу. Я человек деловой.

— Вполне согласен.

Из–за высокой спинки кресла появился еще один человек, маленький, черноволосый, остроносый, чем–то похожий на принюхивающуюся собачонку. С важным видом он начал придвигать стулья к столу.

— Мистер Форбс, — позвал он, — мистер Форбс!

Появился мистер Форбс. Он был в костюме из твида и мог бы вполне сойти за сельского жителя, только что приехавшего из деревни в город, если бы профиль не выдавал в нем бывшего Фурстейна. Форбс сказал: «Иду, Бригсток, иду», как будто слегка передразнивая того.

— А что же Фетинг?

— Пусть Фетинг немного подремлет, — сказал мистер Форбс, — если, конечно, он не будет храпеть.

Они уселись рядом по одну сторону стола, лорд Бендич — посередине. Это было похоже на заключительное заседание комиссии по присвоению ученой степени. «Бригсток, наверное, попортит мне немало крови, — подумал Д., — вцепится, как бульдог».

— Что вы стоите, садитесь, — хмуро бросил Бендич.

— Я бы, разумеется, сел, — сказал Д., — если бы было на что.

Форбс засмеялся. Бендич рявкнул: «Бригсток!»

Бригсток засуетился и придвинул еще одно кресло. Д. сел. Его охватило ощущение полной нереальности всего происходящего. Наступал решающий момент, но этому трудно было поверить в доме, где от всего разило фальшью, среди портретов вымышленных предков и давно умерших королевских фавориток. Невозможно было представить себе, что в таком месте решится исход войны. Он сказал:

— Вы знаете, сколько угля требуется нам до апреля?

— Да.

— Можете вы обеспечить поставки?

Лорд Бендич ответил:

— Да, но при условии, если меня, а также Форбса, Фетинга и… Бригстока, — добавил он, как будто с трудом припомнив имя четвертого участника, — удовлетворят ваши…

— Цены?

— Разумеется. А также гарантии.

— Мы заплатим по самым высоким рыночным ценам, а кроме того, выплатим двадцатипятипроцентную премию, когда поставки будут завершены.

Бригсток спросил:

— Золотом?

— Частично золотом.

— Не надейтесь, что мы возьмем бумажными банкнотами, которые к весне могут обесцениться, или товарами, которые вы будете не в состоянии вывезти из своей страны, — сказал Бригсток.

Лорд Бендич откинулся в кресле, предоставляя вести разговор Бригстоку. Тот, очевидно, был специально натренирован, чтобы выигрывать такие матчи. Мистер Форбс рисовал на листе бумаги курносые рожицы и глазастых девиц в купальных костюмах.

— Если мы получим уголь, вопрос об оплате не будет представлять сложности. Даже с тем, чем мы сейчас располагаем, мы выдержали два года войны. Поставки вашего угля будут означать полнейший крах для мятежников.

— Мы располагаем иной информацией, — возразил Бригсток.

— Не думаю, чтобы ваша информация была надежней моей.

Внезапно раздался храп — откуда–то из–за кресел.

— Мы настаиваем на оплате золотом, — повторил Бригсток. — Может быть, разбудить Фетинга?

— Пусть спит, — отмахнулся мистер Форбс.

— Можно пойти на компромисс, — предложил Д. — Мы готовы уплатить рыночную цену золотом, если премию вы согласны принять банкнотами или товарами.

— В таком случае премия должна составлять тридцать пять процентов.

— Это слишком много.

Бригсток сказал:

— Мы идем на большой риск. Корабли должны быть застрахованы. Риск очень велик.

За его спиной висела картина — пышнотелые нимфы, возлежащие на лужайке среди цветов.

— Когда вы можете начать поставки?

— Некоторый запас угля есть у нас на складах… Мы могли бы начать со следующего месяца, но, чтобы обеспечить поставки полностью, нам придется снова открыть несколько шахт. А на это потребуются время и деньги. У нас износилось оборудование. И хороших шахтеров теперь не сыщешь. Люди изнашиваются быстрее, чем машины.

Д. сказал:

— Вы держите нас за горло. Уголь нам необходим.

— Это нас не интересует, — отрезал Бригсток. — Мы деловые люди, мы не политиканы и не крестоносцы.

От камина донесся истошный крик лорда Фетинга: «Мои туфли! Где мои туфли?»

Мистер Форбс улыбался, дорисовывая девичьи глаза с длинными ресницами. Может быть, он думал о своей даме с Шепердс–маркет? У него был вид здорового и чувственного человека. Чувственность как–то гармонировала с его костюмом из твида и трубкой.

Лорд Бендич пояснил мрачно и презрительно:

— Бригсток имеет в виду, что в другом месте нам могут предложить более выгодные условия.

— Возможно и так, но надо думать о будущем. Если они победят в войне, они вашими покупателями не будут. У них другие союзники…

— Ну, это дело весьма далекое. Нас интересуют доходы, которые можно получить сейчас.

— Их золото гарантировано меньше, чем наши бумаги. Оно краденое. Мы еще предпримем юридические меры по этому вопросу… А кроме того, ваше правительство может счесть поставки угля мятежникам незаконным делом.

Бригсток резко сказал:

— Мы можем согласиться на тридцать пять процентов банкнотами по курсу, который будет существовать в день поставки последней партии. И учтите — комиссионные платит ваша сторона. Мы и так максимально пошли вам навстречу.

— Комиссионные? Я не совсем понимаю.

— Лично вам комиссионные, с продажи. Их должна уплатить ваша сторона.

— Я и не собирался просить комиссионные, — опешил Д. — Это что, так полагается? Я не знал. Во всяком случае, я не намереваюсь вести разговор об этом.

— Вы удивительный клиент, — проронил Бендич и взглянул на Д. так, точно тот сказал какую–то ересь или был изобличен в неблаговидном поступке. Бригсток сказал:

— Перед тем как подписать контракт, мы хотели бы взглянуть на ваше удостоверение и поручительство.

Д. сунул руку во внутренний карман. Он был пуст. Бумаги исчезли.

В панике он начал лихорадочно обыскивать все свои карманы. Бумаг нигде не было. Он поднял глаза и увидел, что все трое внимательно наблюдают за ним. Мистер Форбс бросил рисовать и смотрел на него с интересом. Д. сказал:

— Что–то невероятное. Я положил их сюда, во внутренний карман.

Мистер Форбс попытался подсказать:

— Может быть, они остались в пальто.

— Бригсток, — бросил лорд Бендич, — позвоните.

Вошел лакей. «Принесите пальто этого джентльмена». Это был бессмысленный церемониал — Д. знал, что бумаг там нет. Но как они исчезли? Капитан Кэрри? Нет, это невозможно. Никто не мог этого сделать, кроме… Лакей вернулся, неся на руке пальто. Д. взглянул в его глаза, полные хорошо оплаченного безразличия, и не увидел в них даже намека на истину. Но эти люди продаются так же невозмутимо, как берут чаевые.

— Ну? — нетерпеливо спросил Бригсток.

— Здесь их нет.

Неожиданно перед камином появился дряхлый старик.

— Когда же появится этот человек, Бендич? Я уже устал ждать.

— Он здесь.

— Почему же мне никто не сказал?

— Вы спали.

— Чепуха!

Д. обыскивал один карман за другим. Он пошарил за подкладкой. Конечно, там ничего не было. Все, что он делал, было не более чем театральным действом. Надо было убедить их хотя бы в том, что у него раньше действительно были удостоверения. Он сам чувствовал, что играет плохо, неубедительно, и зрители не верят, что он рассчитывает найти бумаги.

— Разве я спал, Бригсток?

— Да, лорд Фетинг.

— Ну и что из того? Зато теперь я чувствую себя бодрее. Надеюсь, ничего еще не решено?

— Ничего, лорд Фетинг.

Бригсток сидел с самодовольным видом, говорившим: «Я предполагал это с самого начала».

— Быть может, — сказал лорд Бендич, — вы не захватили с собой бумаги? Но это очень странно.

— Документы были при мне. Их украли.

— Украли! Когда?

— Не знаю! По дороге в эту комнату.

— Н–да, вот так так, — протянул Бригсток.

— Что «вот так так»? — спросил вдруг Фетинг. — Я не подпишусь под контрактом, который вы тут без меня составили.

— Мы ничего не составили.

— Очень хорошо. Всякое дело нужно сперва хорошенько обдумать.

— Я понимаю, — сказал Д., — что ничем, кроме своего слова, это подтвердить не могу, но документы у меня были. Ведь я сам никакой выгоды от этой сделки не получаю.

Бригсток наклонился к нему через стол и ядовито спросил:

— А комиссионные? Разве мы не говорили о комиссионных?

— Послушайте, Бригсток, — поморщился Форбс, — он же отказался от комиссионных.

— Да, когда увидел, что на них нечего рассчитывать.

— Это не тема для спора, Бригсток, — оборвал их лорд Бендич. — Или этому джентльмену можно верить, или нельзя. Если он тот, за кого себя выдает, и может это доказать, я готов подписать контракт.

— Конечно, — сказал Форбс, — я тоже.

— Но вы, сэр, как деловой человек, должны понять, что контракты не подписываются с людьми, не уполномоченными на то по всей форме.

— Кроме того, вы должны уяснить себе, — добавил Бригсток, — что в нашей стране существует закон против лиц, пытающихся получить деньги под фальшивым предлогом.

— Я мог бы еще поспать, — проворчал лорд Фетинг. — Вместо того чтобы заниматься этими делами, нам всем стоило бы поспать.

«Что же мне теперь делать, — подумал Д., — что теперь делать?» Униженный, он опустился в кресло. В том, что он сумел избежать всех ловушек, кроме одной, утешения было мало. Единственное, что теперь ему оставалось, — это долгое путешествие обратно — пароходом через Ла–Манш, затем парижским экспрессом. Разумеется, дома не поверят ни одному его слову. Не странно ли избежать пули врага для того, чтобы быть расстрелянным у себя на родине, у кладбищенской стены… Теперь у них казнят на кладбищах, чтобы не перевозить трупы.

— Итак, — сказал лорд Бендич, — я думаю, говорить больше не о чем. Если, вернувшись в отель, вы найдете свои документы, звоните сразу. У нас есть другой клиент… Мы должны кончить это дело так или иначе.

Форбс спросил:

— Кто–нибудь в Лондоне может поручиться за вас?

— Никто.

Его перебил Бригсток:

— Не думаю, что мы должны более задерживать этого джентльмена.

Д. не выдержал:

— Я понимаю, бесполезно говорить вам о том, что я ожидал такого конца. Я пробыл здесь менее трех дней — за это время мой номер в гостинице обыскивали, меня избили. — Он потрогал лицо рукой. — Вы видите — синяки и царапины. В меня стреляли.

Наблюдая за их лицами, он вспомнил предупреждение Роз — никаких мелодрам. Бендич, Фетинг, Бригсток сидели с бесстрастными лицами, точно он рассказывал непристойный анекдот в абсолютно не подходящем для этого обществе. Лорд Бендич медленно проговорил:

— Я охотно верю, что вы потеряли документы.

— Мы тратим время попусту. — Бригсток явно выказывал нетерпение. — Все ясно.

Лорд Фетинг пробормотал:

— Чепуха. Есть же полиция.

Д. встал.

— Еще минуту, лорд Бендич. Ваша дочь знает, что в меня стреляли. Она видела это место. И нашла пулю.

Лорд Фетинг засмеялся.

— Ох уж эта молодая особа! Бездельница этакая…

Бригсток быстро взглянул на лорда Бендича. Он как будто хотел что–то сказать, но не решался. Лорд Бендич произнес:

— Слова моей дочери не являются доказательством… в этом доме.

Он нахмурился и стал рассматривать свои толстые волосатые пальцы.

— В таком случае мне остается сказать «до свидания». Но дело еще не кончено. Я очень прошу вас не торопиться.

— Мы никогда не торопимся, — сказал лорд Фетинг.

Д. повернулся и пошел, чувствуя спиною их ледяные взгляды. Путь до двери показался ему бесконечным. Это было похоже на начало отступления. Неизвестно, сумеет он остановиться или так и будет отступать до самой кладбищенской стены.

В холле ждал Л. С некоторым удовлетворением Д. подумал, что Л. заставили дожидаться как обыкновенного просителя. С подчеркнуто равнодушным видом Л. изучал Нелл Гвин и окружающих ее красоток. Он не повернул головы, как патрон, не замечающий бывшего подчиненного, которого он был вынужден уволить за серьезный проступок. Наклонившись к полотну, Л. тщательно разглядывал зад герцога Сен–Альбано. Д. сказал:

— Мне следовало быть осторожней. Разумеется, у вас множество агентов, но в конечном итоге игра идет между мною и вами.

Л. оторвался от созерцания картины, чтобы с грустью поглядеть на человека, опрометчиво порвавшего со своей средой. Л. проговорил:

— Я полагаю, вы отбудете первым же пароходом. Но на вашем месте я бы дальше Франции не ездил.

— Что вы, я не собираюсь покидать даже Англию.

— Какой прок от вашего пребывания здесь?

Д. молчал. У него не было никаких планов. Его молчание, кажется, озадачило Л. Он повторил серьезно:

— Я вам действительно советую…

«Значит, я представляю для него какую–то опасность, — подумал Д. — Но какую? Может быть, самое простое?..»

— Вы допустили ряд ошибок. Во–первых, когда избили меня. Мисс Каллен ни за что не подтвердит, что я украл машину. Затем в меня стреляли. Пулю нашел не я. Ее нашла мисс Каллен. Я подам на вас в суд…

Вдали зазвонил колокольчик. Лакей появился слишком быстро и бесшумно. «Лорд Бендич может принять вас, сэр».

Л. не обратил на слугу никакого внимания. И это тоже говорило о многом. Л. сказал:

— Если только вы дадите слово… больше не будет никаких неприятностей.

— Я обещаю вам, что еще несколько дней пробуду в Лондоне.

К Д. начало возвращаться самообладание. Поражение было не окончательным. Л. был чем–то расстроен. Казалось, он готов о чем–то просить. Очевидно, ему было известно нечто такое, чего не знал Д. Прозвенел электрический звонок. Слуга открыл парадную дверь, и Роз, как посторонняя, вошла в свой дом. Она бросилась к Д.:

— Я хотела вас застать… — и вдруг заметила Л. — Что это вы все тут собрались?

Д. сказал:

— Я доказывал ему, что не крал вашей машины.

— Конечно нет!

Л. поклонился:

— Я должен идти. Лорд Бендич ждет меня.

Лакей открыл дверь, и Л. скрылся в большой комнате.

— Ну, — сказала она, — вы еще помните свое обещание — отпраздновать победу?

Она взглянула на него с напускной бравадой — нелегко встречаться с мужчиной, после того как первой призналась ему в любви. «Интересно, — подумал он, — не попытается ли она сейчас объяснить все происшедшее тем, что плохо соображала после виски». Но Роз сказала с отчаянной прямотой:

— Вы не забыли вчерашний вечер?

— Я все помню. Только праздновать нечего. Они похитили мои документы.

Она быстро спросила:

— Но вам они ничего не сделали?

— О, они проделали это безболезненно. Вы не знаете, как давно работает здесь привратник?

— Не знаю. Вы, может быть, думаете, что я живу здесь? — Она тут же сменила тему: — Что вы им сказали?

— Я сказал им правду.

— Получилась мелодрама?

— Да.

— Я же вас предупреждала. А как отнесся к этому Фурт?

— Фурт?

— Форбс. Я его зову Фуртом.

— Не знаю. Говорил главным образом Бригсток.

— Фурт по–своему честный человек.

Она плотно сжала губы. Наверное, размышляла над своеобразной честностью Фурта. Он снова почувствовал к ней огромную жалость. Вот перед ним стоит эта девушка, чужая в доме своего отца, вынужденная не верить жениху, нанимать каких–то частных сыщиков. Подумать только — она была несмышленышем, когда он женился! Как мало нужно времени для страшных перемен в жизни человека.

Роз сказала:

— В вашем посольстве хоть кто–нибудь может за вас поручиться?

— Не думаю. Мы им не верим. Кроме разве второго секретаря.

— Попытаться все–таки стоит. Я возьму с собой Фурта. Он не дурак.

Она позвонила в колокольчик. Появился лакей.

— Я хочу видеть мистера Форбса.

— Сожалею, мадам, но он занят на совещании.

— Не важно. Скажите ему, что мне срочно нужно с ним поговорить.

— Лорд Бендич распорядился…

— Вы, наверное, понятия не имеете, кто я. Вы, как видно, здесь новенький. Я вас знать не обязана, а вот вам бы меня знать следовало… Я дочь лорда Бендича.

— Очень сожалею, мисс. Я не знал…

— Идите и передайте Форбсу то, что я велела. — Когда слуга ушел, она сказала: — Да, значит, он тут недавно.

Когда дверь открылась, до них донесся голос Фетинга: «Торопиться некуда. Лучше поспать».

— Если действительно этот лакей украл ваши документы…

— Я в этом убежден.

Она продолжала с яростью:

— Я сделаю так, чтобы он сдох с голоду. Ни одна биржа труда в Англии…

Вошел мистер Форбс.

— Фурт, — сказала она, — я хочу, чтобы вы для меня кое–что сделали.

Он прикрыл за собой дверь.

— Все, что угодно.

Несмотря на свои брюки–гольф, он был похож на восточного царя, готового повергнуть к ее ногам любые сокровища. Она сказала:

— Эти идиоты ему не верят.

Глаза его становились влажными, когда он смотрел на Роз, — что бы там ни доносили частные сыщики, он был в нее безнадежно влюблен. Форбс повернулся к Д.

— Простите, но вы рассказали необыкновенную историю.

— Я нашла пулю, — возмутилась Роз.

— Я сказал — необыкновенную, а не невозможную.

Теперь, когда он стоял здесь один, без своих компаньонов, он выглядел старше и как–то резче обозначились еврейские черты его лица. Где–то в жизни его далеких библейских предков была пустыня, мертвое соленое море, безлюдные горы и разрушенные трубными звуками стены Иерихона. Этот человек имел основания верить в чудеса.

— Что они там делают? — спросила Роз.

— Ничего особенного. Старый Фетинг — поразительная дубина. И Бригсток — тоже. Не думайте, что вы единственный человек, которому Бригсток не доверяет, — обратился он к Д.

Роз сказала:

— Если бы можно было доказать, что мы не врем…

— Мы?

— Да, мы.

— Если доказательства меня убедят, я подпишу контракт на максимальное количество угля, какое только смогу дать. Вам этого угля не хватит, но другие наверняка последуют за мной.

Форбс с беспокойством смотрел на Роз и Д. Он как будто чего–то испугался. Наверное, этот человек жил в постоянном страхе увидеть объявление в газете: «Состоялась свадьба» — или услышать: «А вы знаете, за кого вышла дочь Бендича?»

— Вы можете сейчас поехать в посольство? — спросила она.

— Но он же говорит, что никто в Лондоне…

— Я и теперь не думаю, чтобы из поездки в посольство что–то вышло, — сказал Д. — Видите ли, мы не доверяем нашему послу в Лондоне… Но попробовать можно.

Они молча ехали в машине, медленно пробираясь сквозь туман. Первым заговорил Форбс:

— Я буду рад, если шахты начнут работать. Паршивая жизнь у безработных шахтеров.

— А почему вас это беспокоит, Фурт?

Он обернулся к Роз и печально усмехнулся:

— Не люблю, когда меня не любят.

Затем он снова уставился своими темными, как изюмины, глазами в желтый уличный туман с терпеливостью святого Иакова, который мучился семь лет… Но ведь в конце концов, подумал Д., даже Иаков отмучился и нашел утешение. Он почти завидовал Форбсу — все–таки хорошо любить живую женщину, даже если это не приносит тебе ничего, кроме страха, ревности и боли. По крайней мере, низким такое чувство не назовешь.

У дверей посольства он обратился к Форбсу:

— Спросите второго секретаря. Хоть какая–то надежда.

Их проводили в приемную. На стенах висели картины.

— Вот место, где я родился. — Д. указал на изображение крохотной деревушки на фоне гор. — Сейчас она у них.

Он медленно переходил от стены к стене, оставив Форбса с Роз. Картины были скверные, приторно–красивые. На них клубились мрачные облака и рдели пышные цветы. На одной был изображен университет, где он когда–то читал лекции, — здание казалось пустым, заброшенным и никому не нужным…

Открылась дверь. Человек в черном пиджаке и высоком белом воротничке, унылый, как гробовщик, спросил:

— Мистер Форбс?

Д. обернулся к Форбсу:

— Не обращайте на меня внимания. Задавайте ему любые вопросы, какие только пожелаете.

В приемной стоял шкаф с книгами в одинаковых богатых переплетах. Это были главным образом произведения известных драматургов и поэтов его родины. Похоже было, что толстые тома никто никогда не снимает с полки. Д. повернулся спиной к остальным и сделал вид, что рассматривает книги.

Мистер Форбс начал:

— Я приехал навести кое–какие справки. От моего имени и от имени лорда Бендича…

— Мы сделаем для вас все, что сможем. Для нас это большая честь.

— Нас посетил джентльмен, который утверждает, что уполномочен вашим правительством закупить уголь у ряда британских фирм.

Бесстрастный голос произнес:

— Я не думаю, чтобы мы располагали какой–либо информацией… Спрошу у посла, но я убежден… — Голос от слова к слову звучал уверенней.

— Ведь могло случиться и так, что вас не проинформировали, — настаивал Форбс. — Допустим, это тайный агент.

— Это весьма маловероятно.

Роз резко вмешалась:

— Вы второй секретарь?

— Нет, мадам. Очень сожалею, но он в отпуске. Я первый секретарь.

— Когда он вернется?

— Сюда он больше не вернется.

Итак, по–видимому, все кончено. Но мистер Форбс продолжал:

— Джентльмен утверждает, что его документы были украдены.

— Гм… Боюсь, что мы ничего об этом не знаем. Все это, как я уже сказал, представляется маловероятным.

Роз не сдавалась:

— Джентльмен, о котором идет речь, известен в вашей стране. Он ученый, преподавал в университете…

— В таком случае мы легко можем установить, так ли это.

«Эта девчонка — настоящий боец, — подумал Д. с восхищением. — Она всегда знает, куда бить».

— Он специалист по романским языкам и средневековой литературе. Он нашел и опубликовал Бернскую рукопись «Песни о Роланде». Его фамилия Д.

— Боюсь, что… эта фамилия мне абсолютно незнакома.

— Ну, это вполне возможно. Вы, наверное, просто не интересуетесь романскими языками.

— Конечно, — усмехнулся секретарь, — но если вы подождете две минуты, я поищу эту фамилию в справочнике.

Д. отвернулся от книжного шкафа и сказал Форбсу:

— Мы понапрасну тратим ваше время.

— О, мое время меня не так волнует, как исход всей этой истории, — возразил Форбс. Он не мог отвести глаз от девушки. Устало, печально, но с нежностью он следил за каждым ее движением. Она стояла около шкафа, разглядывая книги. Затем взяла одну из книг с нижней полки и начала перелистывать. Дверь открылась, и снова вошел секретарь.

— Я пытался найти эту фамилию, мистер Форбс. Такого ученого нет. Боюсь, что вас ввели в заблуждение.

Роз повернулась к нему и выкрикнула гневно:

— Вы лжете!

— Почему же я лгу, мисс?..

— Каллен.

— Дорогая мисс Каллен, во время гражданской войны всегда появляются проходимцы, которые выдают себя за кого угодно.

— Тогда почему же здесь его имя напечатано? — Она держала раскрытую книгу. — Я не могу прочесть, о чем здесь говорится, но вот его фамилия. Тут уж я не ошибаюсь. И слово «бернский» рядом. Это, кажется, справочник.

— Очень странно. Разрешите взглянуть. Возможно, вы не знаете нашего языка.

Д. сказал:

— Поскольку я знаю наш язык, может быть, я прочту? Здесь указана дата моего назначения преподавателем университета и упоминается моя работа о Бернской рукописи. Вот тут все это и написано.

— Вы и есть Д., о котором идет речь?

— Да.

— Можно мне взглянуть?

Д. протянул ему книгу: «Боже, она победила!» Форбс смотрел на Роз с восхищением. Секретарь сказал:

— О, я прошу меня извинить, вы так произнесли эту фамилию, мисс Каллен, что я вас сразу не понял. Ну, конечно, мы знаем Д. Это один из наших наиболее уважаемых ученых и… — Он оборвал фразу на полуслове. Это было похоже на полную победу. Но он смотрел только на девушку, а не на человека, которого это касалось. Где–то был подвох, здесь непременно был подвох.

— Ну вот, — сказала Роз Форбсу, — вы видите.

— Увы, — вкрадчиво продолжал секретарь, — этого человека уже нет в живых. Он расстрелян мятежниками.

— Нет, — сказал Д., — это неправда. Я был обменян. Вот мой паспорт.

Как хорошо, что он не положил паспорт вместе с остальными бумагами. Секретарь взял паспорт.

— Что вы теперь скажете? Что это подделка? — спросил Д.

— Ну почему же, я полагаю, что паспорт настоящий, но не ваш. Вы только взгляните на фото.

Секретарь протянул им паспорт. Д. вспомнил незнакомое улыбающееся лицо, которое он рассматривал на контрольно–пропускном пункте в Дувре. Он сказал без всякой надежды на то, что ему поверят:

— Война и тюрьма меняют человека.

Мистер Форбс попытался вмешаться:

— Сходство, конечно, очень большое.

— Разумеется, — усмехнулся секретарь, — он знал, что подбирал.

Роз набросилась на секретаря:

— Это он! Разве вы не видите, что это его лицо? Присмотритесь получше.

Но Д. чувствовал, что и она в душе сомневается. Она кричала для того, чтобы убедить себя.

— Как он раздобыл этот паспорт, неизвестно. — Секретарь повернулся к Д. — Я прослежу, чтобы вы получили по заслугам. Мы это так не оставим. — Он уважительно понизил голос: — Сожалею, мисс Каллен. Д. был одним из наших виднейших ученых.

Голос первого секретаря звучал с почти неподдельной убежденностью. Д. ощущал странное удовольствие — его как будто расхваливали заочно, в конце концов слова секретаря ему даже льстили. Мистер Форбс развел руками:

— Пусть лучше полиция докапывается до истины. Я тут уже ничего не понимаю.

— Если вы разрешите, я сейчас же туда позвоню.

Секретарь присел к столу и поднял трубку.

Д. сказал:

— Для человека, которого нет в живых, я успел совершить слишком много преступлений.

— Это Скотленд–Ярд? — Секретарь назвал свое посольство.

— Сначала меня обвиняли в том, что я угнал вашу машину.

Секретарь говорил в трубку:

— Паспорт проштемпелеван в Дувре два дня назад. Да, да. Фамилия эта.

— Затем мистер Бригсток хотел задержать меня за попытку мошенничества.

— Да, да, — продолжал секретарь, — все совпадает. Обязательно задержим.

— И вот теперь меня обвиняют в использовании поддельного паспорта. Для преподавателя университета просто рекорд — и надо сказать, рекорд мрачноватый.

— Перестаньте шутить, — не выдержала девушка. — Это безумие. Вы Д. Я знаю, что вы Д. Если и вы врете, значит, весь мир — дерьмо…

Секретарь поднялся:

— Этого типа уже разыскивают. Не пытайтесь сдвинуться с места. У меня в кармане пистолет. Полиция хочет устроить вам небольшой допрос.

— Да уж, небольшой, — сказал Д. — Кража машины, попытка заключить мошенническую сделку, еще этот паспорт.

— А также смерть одной девочки, — добавил секретарь.

Глава IV

Кошмар вернулся. Он как прокаженный. Повсюду, куда ни ступит его нога, возникает насилие. Как заразный больной, он повинен в гибели соприкасавшихся с ним людей. Д. опустился на стул:

— Какая девочка?

— Вы это очень скоро узнаете.

— Я думаю, нам лучше уйти, — сказал мистер Форбс. Он выглядел искренне озадаченным.

— Весьма желательно, чтобы вы остались, — возразил секретарь. — Полиция, вероятно, захочет узнать, чем он занимался в Лондоне.

Роз сказала:

— Я не уйду. Это же просто бред, сумасшествие какое–то. Вы сможете рассказать им, как провели сегодняшний день?

— Конечно смогу. Есть свидетели, они могут подтвердить каждый мой шаг.

Он постепенно приходил в себя. Произошла ошибка. А его враги не могли позволить себе делать слишком много ошибок. Но тем не менее где–то кто–то погиб! Тут ошибки быть не могло. Он чувствовал скорее жалость, чем ужас, — мы привыкаем к тому, что каждый день кто–то умирает.

Роз воскликнула:

— Фурт, ведь вы не верите всему этому?

И снова Д. услышал сомнение в ее голосе.

— М–да. Не знаю, что вам сказать. Очень странная история.

И снова она нашлась в нужный момент:

— Если он обманщик, зачем же кто–то стрелял в него?

— Если действительно стреляли…

Секретарь сидел у двери, вежливо давая понять, что он не слушает.

— Но я сама нашла пулю, Фурт!

— Пуля, положим, могла быть подброшена.

— Я этому не поверю.

«Она уже не говорит «не верю», — подумал Д. Роз снова обернулась к нему:

— Что им теперь от вас нужно?

Мистер Форбс повторил:

— Вам лучше уйти.

— Куда? — спросила она.

— Домой.

Она истерически рассмеялась. Больше никто не проронил ни слова. Все ждали. Форбс начал внимательно, одну за другой, рассматривать картины, как будто они представляли какой–то интерес. Раздался звонок. Д. встал. Секретарь остановил его:

— Оставайтесь на месте. Полицейские войдут сюда.

Появились двое — один, постарше, походил на лавочника, другой — на его приказчика. Пожилой спросил:

— Вы мистер Д.?

— Да.

— Не пройдете ли вы с нами в участок, чтобы ответить на несколько вопросов?

— Я готов ответить на любые вопросы здесь.

— Как вам угодно, сэр.

Полицейский замолчал, видимо, дожидаясь, пока уйдут остальные. Д. сказал:

— Я не возражаю против того, чтобы эти люди присутствовали при допросе. Если вам хочется узнать, что я делал в течение этих дней, они могут вам помочь.

Вмешалась Роз:

— Что он мог сделать? У него есть свидетели, они каждый его шаг могут подтвердить!

Полицейский обеспокоено сказал:

— Дело серьезное, сэр. Для всех нас было бы лучше, если бы вы прошли в участок.

— В таком случае арестуйте меня.

— Я не могу арестовать вас здесь, сэр. Кроме того, пока это еще не нужно…

— В таком случае приступайте к делу. Задавайте вопросы.

— Вы знакомы с мисс Кроул?

— Никогда о такой не слышал.

— Как же не слышали? Вы остановились в отеле, где она работала.

— Эльза? — Он встал и умоляюще простер руки к полицейскому. — Они ей ничего не сделали, ведь правда?

— Не знаю, кто это «они», сэр, но девочка погибла.

— О боже, это я виноват!

Мягким тоном, как доктор больному, полицейский напомнил:

— Я обязан вас предупредить, сэр, что каждое ваше слово…

— Ее убили.

— Юридически — возможно и так, сэр.

— Что вы этим хотите сказать?

— Сейчас это не имеет значения, сэр. Все, что нам известно в настоящий момент, сэр, — это то, что девочка, кажется, выбросилась из окна верхнего этажа.

Он вспомнил, как выглядел сверху сквозь космы тумана тротуар. И услышал слова Роз: «Не впутывайте его в это дело. Начиная с полудня он был у моего отца». Он вспомнил, как, узнав о смерти жены, подумал, что никогда уже не испытает подобной душевной боли — так не страшна скарлатина тому, кто ею переболел. Но сейчас он будто узнал о смерти своего единственного ребенка. Как же, должно быть, ее запугали перед тем, как она выпрыгнула! И зачем, зачем, зачем?

— Вы находились с ней в интимных отношениях, сэр?

— Нет, конечно нет! Она же совсем ребенок.

Они все не отрываясь смотрели на него. Полицейский офицер с усами респектабельного лавочника поджал губы. Наконец, прервав молчание, он обратился к Роз:

— Вам бы лучше уйти, мэм. Эта история не для ваших ушей.

Она сказала:

— Вы идете по ложному пути. Я уверена, что это ошибка — от начала и до конца.

Форбс взял ее за руку и увел из приемной. Полицейский повернулся к секретарю.

— А вы лучше останьтесь, сэр. Быть может, этот джентльмен пожелает стать под защиту своего посольства.

Д. возразил:

— Это не мое посольство. Определенно не мое. Так что не обращайте внимания. Продолжайте.

— Джентльмен из Индии, мистер Мукерджи, проживает в вашем отеле. Он заявил, что видел сегодня утром, как эта девочка раздевалась в вашем номере.

— Чепуха! Откуда он это взял?

— Он подглядывал в замочную скважину. Он признался в этом без всякого стеснения, сэр. Говорит, что добывал таким образом нужные ему сведения, — не знаю уж для чего. По его показаниям, девочка сидела на вашей кровати и снимала чулок.

— Ах да, теперь я вспомнил.

— И вы все еще отрицаете интимную близость?

— Да.

— Что же это в таком случае означает?

— Накануне вечером я попросил ее припрятать кое–какие важные документы. Она положила их в чулок. Видите ли, я имел основания предполагать, что мою комнату будут обыскивать, а на меня могут напасть.

— Какие документы, сэр?

— Документы, выданные мне моим правительством. Они удостоверяют, что я являюсь правительственным агентом и имею полномочия на заключение определенных деловых соглашений.

Полицейский возразил:

— Но этот джентльмен говорит, что вы вовсе не Д. Он утверждает, что вы путешествуете с паспортом умершего человека.

— Ну, у него есть свои причины так говорить.

Сети были расставлены надежно, они его накрепко опутали. Полицейский спросил:

— Могу ли я посмотреть эти документы?

— У меня их украли.

— Где?

— В доме лорда Бендича.

Это действительно звучало невероятно, и он уточнил, сам ужасаясь всей этой дикой истории:

— Их украл слуга лорда Бендича.

Наступила тишина. Все молчали. Полицейский не потрудился даже записать последнюю фразу Д. Его спутник смотрел по сторонам, показывая, что его больше не интересуют басни, которые сочиняет преступник. Полицейский сказал:

— Ладно, вернемся к девочке. — Он остановился, как будто для того, чтобы дать Д. время еще раз все взвесить. — Можете ли вы пролить свет на это, м–мм… самоубийство?

— Это не самоубийство.

— Ей плохо жилось?

— Сегодня она была счастлива.

— Вы грозили бросить ее?

— Слушайте, вы! Я не был ее любовником. Я не занимаюсь растлением малолетних.

— Вы случайно не предлагали ей покончить самоубийством вместе с вами?

Наконец они проболтались: уговор совершить самоубийство вдвоем — вот что полицейский подразумевал под юридическим убийством. Они вообразили, что он убедил ее первой выброситься из окна, а сам спокойно спустился по лестнице — чудовищная подлость. Господи, что же их навело на такое подозрение? Он устало сказал:

— Нет, не предлагал.

— Кстати, — полицейский глядел в сторону на скверную картину на стене, — почему вы остановились в этом отеле?

— Номер был заказан еще до моего приезда.

— Следовательно, вы раньше знали эту девочку?

— Каким образом? Я не был в Англии почти восемнадцать лет.

— Вы выбрали довольно странный отель.

— Не я, а мое начальство.

— Почему же в Дувре вы на паспортном контроле заявили, что остановитесь в гостинице «Стрэнд–палас»?

Он чувствовал, что изнемогает. Каждый его поступок после того, как он ступил на берег Англии, оборачивался против него.

— Я думал, что это простая формальность.

— Почему?

— Чиновник в Дувре подмигнул мне, когда спрашивал, где я остановлюсь.

Полицейский невольно вздохнул. Видно было, что он собирается закрыть блокнот.

— В общем, вы не можете пролить свет на это, так сказать, самоубийство?

— Ее убили управляющая гостиницей и человек по имени К.

— С какой целью?

— Этого я еще точно не знаю.

— Вы, наверное, удивитесь, если узнаете, что она оставила письменное заявление.

— Не может быть.

Полицейский сказал:

— Если бы вы во всем признались, и вам и нам было бы легче. — И добавил презрительно: — За самоубийство по сговору не вешают. Хотя, по–моему, зря.

— Могу ли я видеть, что писала девочка?

— Пожалуй, я прочту вам несколько выдержек, если это поможет вам сознаться. — Он откинулся в кресле и откашлялся, как будто собирался огласить поэму собственного сочинения.

Д. сидел, опустив руки и разглядывая физиономию секретаря посольства. Предательство черным облаком заволокло весь мир… Он подумал: «Это конец. Если они способны убить ребенка…» Он представил себе, как она летела вниз, к заледеневшему тротуару, какими долгими казались ей две секунды падения. Слепая ярость поднималась в нем. Хватит, он достаточно долго был пешкой в чужих руках. Пора начать действовать самому. Если они понимают один язык — насилие, что ж, будет им насилие. Секретарь беспокойно заерзал под его взглядом и сунул руку в карман, где, должно быть, лежал пистолет. Вероятно, он захватил оружие, когда выходил докладывать послу.

Полицейский начал читать:

— «Я не могу этого больше выдержать. Сегодня вечером он обещал, что мы вместе уедем отсюда навсегда». Видите, она вела дневник. Между прочим, очень хорошо написано.

Полицейский ошибался. Дневник был написан отвратительным языком журнальчиков, которые читала Эльза. Но Д. как будто слышал ее голосок, слышал, как она запинается, произнося неуклюжие фразы. Он поклялся себе: «Кто–нибудь поплатится за это жизнью». Такую же клятву он дал, когда расстреляли его жену. Но то обещание он так и не выполнил.

— «Сегодня вечером, — продолжал читать полицейский, — я подумала, что он любит другую, но он сказал, что это не так. Я не думаю, что он из тех мужчин, которые порхают с цветка на цветок. Я написала Кларе о нашем плане. Думаю, она опечалится, когда узнает». Где она выучилась так здорово писать? Прямо как в романе, — с чувством сказал полицейский.

— Клара, — объяснил Д., — это проститутка. Вам бы следовало ее найти. Это не сложно. Если она не выбросила письмо Эльзы, вам все станет ясно.

— Все и так достаточно ясно.

— Наш план, — упрямо продолжал Д., — заключался в том, что я всего–навсего собирался забрать ее сегодня из отеля.

— То есть собирались вступить в интимную связь с несовершеннолетней?

— Я не такая скотина. Я просил мисс Каллен подыскать для нее работу.

— Правильно ли будет сказать, что вы уговорили девочку уйти с вами, пообещав устроить ее на работу?

— Конечно неправильно.

— Но это вытекает из ваших слов. Ну, а что вы можете сказать относительно этой Клары? При чем тут она?

— Она приглашала девочку к себе в горничные. Мне казалось, что это не лучший выход для Эльзы.

Полицейский начал писать: «Некая молодая особа предложила ей работу, однако мне эта работа показалась неподходящей, и я уговорил ее уйти со мной…»

Д. сказал:

— Вы пишете в ее стиле.

— Шутки тут неуместны.

Ярость неудержимо росла в нем. Ему вспомнилось, как она говорила: «Большинство постояльцев любит копченую рыбу». Вспомнились ее манера поворачивать голову, ее боязнь одиночества, ее безграничная детская преданность.

— Я не думаю шутить. Я говорю вам — это не самоубийство. Я обвиняю хозяйку и мистера К. в преднамеренном убийстве. Ее толкнули вниз…

Полицейский прервал его:

— Это уж наше дело, кого обвинять. Управляющая, разумеется, была подвергнута допросу. Она глубоко опечалена. Она признает, что, возможно, иногда была груба с ребенком. Что касается К., мы ничего о нем не слышали. Постояльца с такой фамилией в гостинице нет.

Д. настаивал:

— Я вас предупреждаю. Если вы не накажете виновных, это сделаю я.

— Ну, хватит, — сказал полицейский. — В этой стране вы уже больше ничего не сделаете. Пожалуй, пора идти.

— У вас нет достаточных оснований, чтобы арестовать меня.

— По данному обвинению — пока нет. Но этот джентльмен сообщил нам, что у вас чужой паспорт.

Д. проговорил медленно, отчеканивая каждое слово:

— Хорошо, я готов идти с вами.

— Машина ждет на улице.

Д. встал:

— Наручники будете надевать?

Полицейский, несколько смягчившись, сказал:

— Можно обойтись без этого.

— Я вам понадоблюсь? — спросил секретарь.

— Боюсь, сэр, что да. Видите ли, здесь мы прав не имеем, юридически это территория вашей страны. В случае политических осложнений нам понадобится ваше заявление о том, что вы сами пригласили нас. Питерс, — обратился он к помощнику, — подгоните машину к подъезду. Ждать ее в таком тумане — удовольствие маленькое.

Итак, это конец — теперь уже не только для Эльзы, но и для тысяч людей там, дома. Конец потому, что угля не будет. Смерть этой несчастной девочки была лишь первой и, может быть, самой страшной, — она сражалась в одиночку. Другие будут умирать все вместе в бомбоубежищах. Переполнявшая его ярость искала выхода… Он проводил глазами Питерса. Потом сказал детективу:

— Вот то место, где я родился, — деревушка под горой.

— Очень живописно.

Д. ударил секретаря кулаком прямо в кадык, как раз туда, где кончался высокий белый воротничок. Секретарь упал, взвизгнув от боли, и полез в карман за пистолетом. Теперь Д. знал точно, где оружие. Прежде чем детектив успел пошевельнуться, пистолет был в руке у Д. Он быстро сказал:

— Вы ошибаетесь, если думаете, что я не умею стрелять. Я на действительной службе.

— Ну, ну. — Детектив поднял руку с таким спокойствием, будто регулировал уличное движение. — Не сходите с ума. За то, в чем вы обвиняетесь, больше трех месяцев не дадут.

Д. сказал секретарю:

— Станьте у стены. С того момента, как я приехал сюда, за мной охотится целая шайка предателей. Теперь стрелять буду я.

— Уберите пистолет. — Детектив говорил спокойным тоном, будто уговаривая. — У вас разыгрались нервы. В участке мы проверим ваши показания.

Д. стал пятиться к двери.

— Питерс! — громко позвал детектив.

Рука Д. лежала на ручке двери. Он нажал на нее, но почувствовал сопротивление. Кто–то пытался войти. Он отпустил ручку и прижался к стене, целясь в детектива. Дверь распахнулась, закрыв Д., а голос Питерса спросил:

— Что случилось, сержант?

— Осторожнее!

Но Питерс уже вошел в комнату. Д. навел на него пистолет:

— Станьте к стене вместе с ними.

Пожилой детектив начал сердиться:

— Вы ведете себя глупо. Если вы и выберетесь отсюда, через несколько часов вас все равно найдут. Бросьте пистолет, и мы забудем об этом происшествии.

— Пистолет мне нужен.

Дверь была открыта. Медленно пятясь, он вышел из комнаты и быстро захлопнул дверь. Запереть ее он не мог. Он крикнул:

— Я буду стрелять в первого, кто попытается выйти!

Он оказался в зале, среди старинных портретов и мраморных колонн. Он услышал восклицание Роз: «Что вы делаете?» — и быстро обернулся, держа палец на спуске. Около девушки стоял Форбс.

Д. сказал:

— Разговаривать некогда. Ребенка убили. Кто–то должен ответить за это.

Форбс возмутился:

— Бросьте пистолет, дурень вы этакий. Вы в Лондоне.

Д. не обратил на него ровно никакого внимания. Он смотрел на девушку.

— Я на самом деле Д.

Он чувствовал, что обязан это подтвердить, в основном ради Роз. Вряд ли он еще когда–нибудь увидит ее, но пусть она не думает, что весь мир ее обманывает. Он продолжал:

— Должен же быть какой–нибудь способ доказать…

Она с ужасом смотрела на пистолет. Вероятно, она ничего не слышала.

— Когда–то я подарил библиотеке Британского музея свою книгу с благодарственной надписью. — Ручка двери начала поворачиваться. Д. выкрикнул: — Отпустите ручку, или я выстрелю!

Какой–то человек в черном с портфелем в руке быстро спускался по широкой мраморной лестнице. Увидев пистолет, он остановился как вкопанный и воскликнул:

— Ну и ну!

Все, кто был в зале, застыли в напряженном ожидании — что произойдет дальше? Д. колебался — ему казалось, что Роз сейчас что–нибудь скажет, что–то очень нужное ему, вроде «Желаю удачи» или «Будьте осторожны». Но она молча глядела на пистолет. Зато заговорил Форбс:

— Вы же знаете, что на улице, у подъезда, стоит полицейская машина.

Человек на лестнице снова недоумевающе пробормотал:

— Ну и ну!

Где–то зазвонил телефон и тут же смолк. Форбс сказал:

— Не забудьте, что у них там телефон.

Об этом он забыл. Он бросился к выходу, открыл стеклянную дверь, сунул пистолет в карман и быстро вышел. У тротуара стоял полицейский автомобиль. Если Форбс уже позвал их, у него есть запас ярдов в десять, не больше. Он быстро зашагал прочь — водитель машины подозрительно смотрел на него. Д. забыл надеть шляпу. В тумане видно было ярдов на двадцать. Он не смел бежать. Может быть, Форбс не позвал их. Он оглянулся — автомобиль был уже едва различим, светились лишь задние фонари. Он побежал на носках, бесшумно. Сзади вдруг послышались голоса, взревел мотор. Они преследовали его. И тут он увидел, что путь отрезан.

Площадь, на которой стояло посольство, была тупиковой, к ней вела лишь одна улица. Он повернул не в ту сторону, и теперь ему нужно было бежать кругом. Он слышал, как тронулась машина. Они не стали терять время на разворот, а рванули прямо через площадь.

Неужели все–таки конец? Он вряд ли понимал, что делал, когда мчался вдоль стены, касаясь рукой каких–то перил, навстречу своим преследователям. Внезапно перила под рукой оборвались, нога провалилась в пустоту — на ступеньку лестницы, ведущей в подвал. Он сбежал вниз и, скорчившись, прижался к стене. Наверху прогудел мотор. На несколько минут туман спас его. Вряд ли они думают, что он убежал далеко. Они не собирались давать ему шанс уйти. Он услышал трель свистка, а затем медленные шаги — его преследователи осматривали площадь. Один шел в одну сторону, другой — в противоположную. Автомобиль, возможно, блокировал выход на единственную улицу. Кроме того, конечно, скоро прибудет подкрепление. Неужто они совсем не боятся, что он вооружен, или у тех, кто в машине, тоже есть оружие? Полагается у них в Англии полицейским носить оружие или нет? Шаги приближались.

Свет в окне, выходившем на лестницу в подвал, был погашен. В этом тоже таилась опасность: они не стали бы искать его там, где есть люди. Он заглянул в окно. Ничего нельзя было различить, кроме края дивана. По–видимому, здесь кто–то жил. На двери висела записка: «До понедельника молока не нужно». Он сорвал ее. Около звонка прибита небольшая медная дощечка с фамилией «Глоувер». Он потянул дверь. Безнадежно — заперто на два замка. Шаги приближались — очень медленно. Они, должно быть, обшаривают каждый уголок. Оставался последний шанс — люди иногда небрежны. Он вынул нож и засунул его под нижнюю часть оконной рамы. Нажал. Рама поднялась. Он перевалился в комнату и бесшумно упал на диван. Шаги удалялись. Он чувствовал слабость во всем теле, не хватало воздуха, но он все еще не смел перевести дыхание. Он закрыл окно и зажег свет.

В комнате пахло засохшей землей, должно быть от горшка с цветами над камином. Диван был застелен вышитым покрывалом, на нем лежали голубые и оранжевые подушечки. У стены — газовая плитка. Он быстро оглядел комнату: любительские акварели на стене, приемник, трюмо. Обстановка говорила, что хозяйка — незамужняя стареющая женщина, очевидно, довольно ограниченная. Он снова услышал приближающиеся шаги. Квартира ни в коем случае не должна казаться необитаемой. Он поискал розетку и включил приемник. Бодрый женский голос произнес: «Но что же делать молодой хозяйке, когда за ее стол могут усесться лишь четверо? Одолжить большой стол у соседей не всегда возможно». Он наугад отворил дверь и очутился в ванной. «А почему не составить два стола одинаковой высоты — под скатертью это будет почти незаметно. Но где взять скатерть?» Кто–то — это мог быть только полицейский — звонил в соседнюю дверь. «И в этом случае можно не обращаться за помощью к соседям, если у вас есть обычное покрывало».

Теперь его поступками руководил гнев. Его затравили, загнали в тупик — пришла его очередь действовать. Он открыл дверцу комода, нашел то, что искал, — небольшую безопасную бритву, какие женщины обычно употребляют для бритья подмышек, мыло, полотенце. Он засунул полотенце за воротник, намылил усы и шрам на подбородке. Снова зазвонил звонок. Голос по радио сказал: «Вы слушали вторую беседу леди Мэршэм из серии «Советы молодой хозяйке».

Д. медленно подошел к двери. Перед ним стоял полицейский. В руке он держал смятый клочок бумаги. Полицейский сказал:

— Тут вот написано, что до понедельника молока не нужно. Я подумал, что квартира пуста и хозяева забыли погасить свет.

Он внимательно взглянул на Д. Тот ответил, произнося слова так, словно сдавал экзамен по английскому языку:

— Это было на прошлой неделе.

— Вы не видели тут незнакомых людей?

— Нет.

— До свиданья. — Полицейский неохотно отошел. Внезапно он обернулся: — Странная у вас бритва.

Д. сообразил, что держит в руках бритву хозяйки.

— О, это бритва сестры. Я потерял свою. А в чем дело?

Полицейский был очень молод. Извиняющимся тоном он сказал:

— Что поделать, сэр. Нам приходится держать ухо востро.

— Простите. Я здорово тороплюсь.

Он видел, как полицейский поднялся на улицу и растворился в тумане. Тогда он закрыл дверь и вернулся в ванную. Несколько взмахов бритвы, и он смыл с лица пену. Усов не было. Лицо изменилось, невероятно изменилось. Он выглядел моложе лет на десять. Гнев вселял в него энергию и силы. Он будет бороться против них их же оружием. Он выдержал слежку, побои, стрельбу, теперь их очередь. Пусть теперь они попробуют выдержать все, что вынес он, если смогут. Он думал о мистере К., об управляющей, о мертвой девочке. Входя обратно в душную комнату, пахнущую увядшими розами, он поклялся, что отныне выслеживать, охотиться и стрелять будет он, Д.

Часть вторая. Охотник

Глава I

Тусклый голос диктора Би–би–си произнес: «Через полминуты мы будем передавать концерт органной музыки из Сюпер–Пэлэса в Ньюкасле. А сейчас прослушайте экстренное объявление Скотленд–Ярда. Полиция ищет иностранца, скрывающегося под именем Д., который был арестован сегодня утром по просьбе Н–ского посольства и сбежал, совершив вооруженное нападение на первого секретаря посольства. Возраст: около сорока пяти лет, рост пять футов девять дюймов, шрам на подбородке. Бандит вооружен».

Официантка сказала:

— Как интересно. У вас тоже шрам. Смотрите, еще попадете в историю.

— Ну что вы, — сказал Д. — Но вообще приходится быть осторожным.

— Чего только не случается, — рассказывала официантка. — Просто ужас. Иду я по улице и вижу толпу. Говорят, что кто–то покончил с собой, выбросился из окна. Конечно, я тоже остановилась. Смотрела, смотрела, но так ничего и не увидела. Потом забежала в гостиницу навестить Эльзу и узнать, что случилось. А мне говорят: так это и была Эльза… У меня ноги подкосились.

— Вы дружили с ней?

— О, мы очень дружили, очень…

— И вы, конечно, потрясены?

— Просто не верится, что это действительно случилось.

— Как странно: девочка в таком возрасте и вдруг — самоубийство? Вы не думаете, что это просто несчастный случай?

— Конечно нет. Если хотите знать, тут совсем другое дело. Я–то знаю побольше других. У нее была несчастная любовь.

— Ах вот как?

— Точно. С женатым мужчиной из Хайбэри.

— Вы это уже рассказали полиции?

— Меня должны вызвать к следователю.

— И она вам сама в этом признавалась?

— Ой, что вы! Она была такой тихоней. Но, знаете, понемножку все узнаешь.

Он с ужасом разглядывал ее: и это называется подруга! Он смотрел в ее безжалостные глаза и слушал, как она тут же на ходу выдумывает небылицы. Не было никакого человека из Хайбэри — он появился лишь в этой убогой и взбалмошной голове. Интересно, не у нее ли набралась Эльза этих дешевых сентиментальных фраз? Официантка не унималась:

— Я уверена, что все из–за детей.

В голосе чувствовалась гордость художника–созидателя. Эльза была мертва, и можно было лепить ее образ на любой манер.

— Эльза просто с ума по нему сходила. Прямо наваждение какое–то.

Он положил на стол деньги и сказал:

— Мне было очень интересно послушать о ваших… приключениях…

— О, это будет мучить меня всю жизнь. Я же вам говорила: у меня ноги подкосились, когда…

Он вышел в промозглый сумрак вечерней улицы. Пожалуй, неплохо, что случай привел его именно в это кафе и что оно всего в двух кварталах от гостиницы. О его истории уже раззвонили все газеты — из киосков на него смотрели заголовки «Бандит в посольстве». Газеты сообщали его приметы, а также и то, что он обвиняется во въезде в страну по фальшивому паспорту. Одна газета даже откопала, что он остановился именно в той гостинице, где сегодня утром покончила самоубийством горничная. Автор заметки усматривал связь между этими загадочными фактами и намекал на дальнейшее развитие событий. Что ж, прекрасно, будет им дальнейшее развитие событий.

Он решительно двинулся к гостинице. Туман почти рассеялся, и он чувствовал себя как рабочий сцены, который замешкался и после поднятия занавеса оказался у всех на виду.

Интересно, дежурит ли у гостиницы полицейский? Он шел настороженно, держа перед собой развернутую вечернюю газету… Никого не было. Дверь была распахнута, как обычно. Он быстро вошел и захлопнул за собой вторую стеклянную дверь. Ключи висели на своем обычном месте на гвоздиках. Он взял свой ключ. Откуда–то со второго этажа донесся голос хозяйки: «Мистер Мукерджи?»

Он буркнул: «Да», надеясь, что мистер Мукерджи не употреблял в таких случаях какие–нибудь особенные выражения, а акцент у двух иностранцев спутать нетрудно. Во всяком случае, она не переспросила. Все заведение казалось удивительно тихим, будто смерть еще витала в воздухе. Не было слышно стука вилок в столовой; из кухни тоже не доносилось ни звука. Он беззвучно поднялся по покрытой ковром лестнице. Дверь кабинета управляющей была полуоткрыта; он прошел мимо и поднялся по деревянной лестнице. Из какого окна она выбросилась? Он вставил ключ в дверь своей комнаты и тихо открыл ее. Где–то за стеной послышался кашель. Дверь он оставил приоткрытой — рано или поздно он услышит голос мистера К. Легче иметь дело именно с ним. Он, если на него посильнее нажать, сломается быстрей, чем управляющая.

Он осмотрел полутемную комнату. Шторы были опущены. Он обернулся к кровати и вдруг с ужасом понял, что Эльза лежит здесь, уже готовая для обряда похорон. Разумеется, это ведь единственный свободный номер. Ее комната уже наверняка занята — жизнь идет своим чередом… Она лежала — неподвижная, чистая, неестественная — кто придумал, что смерть похожа на сон? Смерть похожа только сама на себя. Птенец со скрюченными лапками, лежащий вверх клювом на дне клетки, — вот смерть. Он видел мертвых людей на улице после воздушных налетов. Они лежали, как–то неестественно сжавшись, как зародыши во чреве. Здесь все было иначе — люди придали мертвому телу особую позу — так не лежит ни спящий, ни человек, страдающий от боли.

Иной, оказавшись на его месте, стал бы молиться. Это пассивное выражение чувств. А ему в эту минуту хотелось действовать. Смерть девочки освободила его от страха перед болью. Теперь он ощущал этот страх как что–то далекое. Встретиться бы сейчас с тем шофером где–нибудь на пустынной дороге… На лестнице послышались шаги, голоса. Он спрятался за портьеру и присел на подоконник, чтобы убрать ноги с пола. В комнате стало светло. Голос управляющей произнес:

— Я могла бы поклясться, что заперла дверь. Девочка лежит вот здесь. Вот она.

Голос помоложе удивился:

— Какая она сейчас красивая!

— Она часто говорила о вас, Клара, — произнесла с тяжелым вздохом управляющая.

— Милая девочка. Что ее заставило?.. Вы думаете, что…

— Чужая душа — потемки.

Сквозь щель в портьерах он увидел девушку с грубоватым, но приятным лицом и влажными от слез глазами.

Она спросила:

— Это случилось здесь? — В голосе ее послышалась почтительность.

— Да, она выпрыгнула вот в это окно.

«В это окно. Но почему она не сопротивлялась? — подумал он. — Почему полиция не обнаружила никаких следов?»

— Так она выпрыгнула из этого самого окна?

— Да.

Они направились к окну, чтобы осмотреть его повнимательнее. Сейчас они его обнаружат. Около самого окна Клара остановилась.

— Если бы она пошла работать ко мне, этого бы не случилось.

— Ей тут было хорошо, — сказала хозяйка, — пока не появился этот человек.

— У этого человека и в самом деле совесть была нечиста. Хотя когда она мне написала, что собирается с ним уехать, я никогда не подумала бы, что она имеет в виду это.

Он подумал: тогда и письмо не поможет — ведь его можно толковать символически! Бедная девочка, она всю жизнь пользовалась этим чудовищным лексиконом дешевых романов.

Управляющая сказала:

— Если вы не возражаете, я позову мистера Мукерджи. Он очень хотел взглянуть на нее в последний раз.

— Как вам угодно, — сказала Клара.

Он слышал, как управляющая вышла. Клара достала пудру и губную помаду. Она не стала вытирать слезы — при подобных обстоятельствах они были вполне уместны.

Управляющая вернулась. Она была одна.

— Странно. Его нет.

— Может быть, он еще не вернулся?

— Я же слышала, как он вошел. Он брал ключи, и я окликнула его. Он ответил.

— Может быть, он… вы понимаете?

— О нет. Я дернула дверь. — Она поежилась и сказала: — Не могу понять. Ведь вошел кто–то.

— Да, тут поневоле поверишь в привидения.

— Я, пожалуй, поднимусь наверх, — ответила та, пропустив ее слова мимо ушей, — и посмотрю, что там делается. Надо приготовить комнату для новой горничной.

— Эльза не слишком чисто убирала, да? Бедняжка. Не думаю, что она бы подошла мне. Я имею дело с джентльменами, тут приходится особенно заботиться о чистоте.

На мгновение ее лицо, обращенное к Эльзе, мелькнуло в щели между портьерами.

— Что ж, мне пора идти. Ровно в восемь я жду гостя. А он из тех, кто не любит ждать.

Она сделала несколько шагов. Голос управляющей произнес:

— Вы не возражаете, дорогая, если я еще побуду с ней? Есть вещи, которые…

Он нащупал в кармане пистолет. Свет погас. Дверь закрылась, щелкнул замок. У управляющей, наверное, свой ключ. Он обождал немного и вышел из–за портьеры. Теперь он даже не взглянул на мертвую, ей уже ничем не поможешь… Если ты веришь в бога, можно утешать себя тем, что она избавлена от всех невзгод и за гробом ее ждет блаженство. И наказание можно оставить богу… хотя бы потому, что и наказывать–то не за что — убийца ведь только избавил ее от земных горестей. Но он верил в другое: если люди не получают по заслугам — в мире воцаряется хаос. Он открыл дверь.

Управляющая с кем–то разговаривала этажом ниже. Он бесшумно притворил за собой дверь, но не запер. Пусть их и дальше преследуют призраки. Внезапно он услышал голос К.:

— Я думаю, вы просто забыли. Что же еще?

— Я ничего не забываю, — отрезала управляющая. — И кроме того, кто ответил мне, если это был не мистер Мукерджи?

— Он мог снова выйти.

— На него это не похоже — бегать туда–сюда.

Сильно пахло краской. Д. медленно поднялся по лестнице. Комната, где жила Эльза, была как на ладони: в ней горел свет, а сам он оставался в темноте. Мистер К. с кистью в руках склонился над подоконником. Ясно, она упала из собственного окна.

На подоконнике остались следы — вернее, оставались раньше, сейчас их уже не было. Комната была отремонтирована к приезду новой горничной. Но мистер К. не очень ловко обращался с кистью — они побоялись пригласить мастера, — зеленые пятна от краски сверкали у него не только на пиджаке, но даже на очках в стальной оправе. Он сказал:

— Но кто же в конце концов это мог быть?

— Может быть, Д.?

— Он бы никогда не решился. — И, желая услышать подтверждение, спросил: — Он ведь наверняка не решился бы, да?

— Кто знает… На что только не решится человек, когда ему нечего терять.

— Но он же не знает. Неужели вы действительно думаете, что он здесь… сейчас… где–то в доме? Может быть, с ней? — Его голос слегка задрожал. — Что ему могло здесь понадобиться?

— Может, ему нужны мы?

Видя, как лицо мистера К. жалко задрожало за стальными дужками очков, Д. почувствовал удовлетворение. Если поднажать на него, он безусловно заговорит. К. сказал:

— Ах, господи, по радио говорили, что у него пистолет.

— Не надо так громко. Он, может быть, подслушивает. Мы не знаем, где он. Я уверена, что заперла дверь.

Мистер К. взвизгнул:

— Но вы не можете сказать точно, есть у него ключ или нет, не можете?

— Ш–ш! — Она и сама не очень уверенно себя чувствовала. Ее крупное лицо, покрытое пятнами, казалось еще более бледным, чем обычно. — Подумать только, что он мог прятаться там, когда я разговаривала с Кларой.

Д. начал спускаться по лестнице. Он слышал, как мистер К. испуганно крикнул:

— Не оставляйте меня одного!

И ее презрительный ответ:

— Нужно убедиться, что все в порядке. Я спущусь вниз и посмотрю, на месте ли ключ от его комнаты. Если нет, всегда можно позвонить в полицию, — добавила она не слишком твердо.

Д. бросился вниз, только бы не скрипнула лестница и не встретился индиец. Впрочем, тот, может быть, уже собрался и уехал — люди не любят оставаться там, где побывала смерть. Все было тихо. Он повесил на гвоздик свой ключ, затем притаился у двери, ведущей в столовую, и насторожился. Он слышал, как управляющая, тяжело дыша, спустилась в холл и крикнула: «Ключ на месте». Следом за ней спускался и мистер К. Д. слышал, как в банке, которую тот нес в руке, плескалась краска. Женщина заговорила ободряющим тоном:

— Должно быть, я ошиблась. Посмотрите, у него дверь заперта? Вы ведь все равно мимо идете.

— Мне бы не очень хотелось это делать.

— Не валяйте дурака. Я заперла ее минуту назад.

Он пролепетал:

— Теперь она открыта.

Д. мог видеть в зеркале отражение ее лица. На нем было написано нечто большее, чем просто страх. Казалось, она что–то просчитывала в уме и одновременно прислушивалась. Ему пришло в голову, что она вряд ли захочет позвать полицию, пока краска наверху еще не высохла и запах ее наполнял весь дом: чем меньше пришлось бы объяснять, тем лучше. Теперь мистер К. был уже в холле. Он тревожно сказал:

— Наверное, вам только показалось, что вы ее заперли. Он бы не решился.

— А голос был чей?

— Но это же был мистер Мукерджи…

— Ну что ж, — сказала она, — вот и он. Спросите его сами.

Дверь в холл отворилась. Он видел в зеркале ее глаза, сосредоточенные, обдумывающие… Она сказала:

— Вы что–то поздновато сегодня, мистер Мукерджи. Мне показалось, что я слышала ваши шаги минут десять тому назад…

— Нет, мадам, это был не я. Я был занят, очень занят… у соседей.

— О боже, — сказал мистер К., — тогда это был…

— Так чем вы были заняты, мистер Мукерджи?

— Вы не обидитесь? У вас есть поговорка «представление продолжается», так ведь? Когда бедная девочка совершила самоубийство, этот факт показался мне интересным для социологии. Вы знаете, миссис Мендрил, ведь мы, социологи, изучающие поведение людей, всегда, так сказать, на службе.

«Что это значит?» — подумал Д. Он ничего не мог понять.

— Поэтому я стал собирать данные об этом деле. Все поводы для ее смерти — женатый человек в Хайбэри, парень из Ламбера — все это, конечно, не соответствует действительности, но дает возможность проследить за ходом их мыслей. Мы, конечно, знаем, что приезжий джентльмен…

— Послушайте, — сказал мистер К., — послушайте. Я здесь не останусь. Позовите полицию.

Мистер Мукерджи продолжал с упреком:

— Кроме того, я столкнулся со множеством примеров истерической реакции. Это должно заинтересовать вас, миссис Мендрил. Тут есть женщина, которая утверждает, что видела, как девочка упала. На самом деле она этого не видела.

— Не видела?

— Нет. Потому что она показывает на другое окно. Все остальное верно. Но она начиталась газет, видите ли, и домыслила то, чего не хватало: будто вы были там наверху и старались удержать ее… Что кто–то кричал… Но она указала на другое окно. Это очень интересно, я думаю.

— Что вы делаете со всей этой информацией? — спросила управляющая.

— Перепечатываю на машинке и отправляю нашему руководству.

— А они все это публикуют?

— Они заносят сведения в картотеку. Потом они войдут в сводный справочник, конечно, без указания моего имени. Мы работаем, — сказал он с сожалением, — для науки.

Мистер К. сказал:

— Вы должны позвать полицию.

— Не будьте идиотом, — резко ответила управляющая и пояснила мистеру Мукерджи: — Ему чудится этот человек — знаете, тот, кто довел ее до самоубийства. Он видит его всюду.

Мистер Мукерджи сказал автоматически:

— Это очень интересно. — Он чихнул. — Пахнет краской. Как интересно — вы устроили ремонт. Скажите: вы поступили так из практических соображений — чтобы убрать следы, или это суеверие?

— Что вы имеете в виду, какие следы? — возбужденно спросил мистер К.

— О, я имею в виду пятна, грязь… словом, вещи, которых избегают в хороших гостиницах… Вы и раньше собирались заняться ремонтом? Или это суеверие? Может быть, все это из–за того, что здесь умер человек? Видите ли, в Западной Африке есть племена, которые уничтожают хижину, одежду — все, что принадлежало покойнику. Им хочется забыть о недавней смерти. Мне очень хотелось бы установить: ваше желание все перекрасить — того же рода?

Мистер К. сказал:

— Я пошел. Я не могу больше этого слушать. Если вам нужна помощь…

Внезапно Д. осознал, что он тоже виден управляющей в том же зеркале. Их глаза встретились. Она медленно выговорила:

— Не беспокойтесь за меня. Здесь мистер Мукерджи. Это вам нужно быть осторожнее. — Она добавила: — Вы хотите посмотреть на умершую, мистер Мукерджи?

— Да, если это вас не затруднит. Я принес маленький букетик. Это суеверие, но оно имеет практический смысл. Запах…

— Обычно я не разрешаю держать в комнатах цветы, но в данном случае, я думаю, это можно.

Д. внимательно следил за ней, и она выдержала его взгляд. В приключенческих романах, подумал он, герои умеют стрелять даже вот так — ориентируясь по отражению в зеркале.

— Я ухожу, Мари, — сказал мистер К., явно надеясь услышать от нее что–то большее, чем просто сухое предостережение. А она словно подталкивала Д. своим взглядом на самый отчаянный шаг. Да, сильная натура, такая призналась бы последней. Квадратная, с пятнистым лицом, решительная — она, казалось, сама выдавала ему жертву на расправу.

Мистер Мукерджи сказал:

— Минуточку. Мне кажется, я забыл очки в столовой.

Д. вынул из кармана пистолет, ожидая.

— Не беспокойтесь, мистер Мукерджи, — сказала управляющая, — вы найдете их у себя в комнате. Мы всегда кладем на место забытые вещи.

Она взяла его под руку и повела вверх по лестнице. Мистер Мукерджи нес несколько растрепанных цветов, завернутых в газету.

Это преступление, казалось, изменило все в мире. Они думали, что уберут его с дороги, сами оставаясь в безопасности. Но получилось наоборот, именно ему сейчас ничего не грозило… И единственной его целью было отомстить этим людям. А они — они были рады теперь присутствию мистера Мукерджи, как утром радовался тому же он сам.

Дверь, ведущая на улицу, захлопнулась. Д. вышел вслед за мистером К. Тот шел быстро, не оглядываясь. В руке у него был зонтик. Они шагали по направлению к Грейз–Инн–роуд — Д. в двадцати шагах сзади. Он не пытался скрываться. Уж едва ли у мистера К. хватит мужества окликнуть полицейского. Внезапно с отчаянной решимостью К. бросился к автобусной остановке: должно быть, он услышал позади себя шаги. Он повернулся и посмотрел на Д. Сигарета в его руке дрожала. Он сказал:

— Простите, у вас нет огня?

— Пожалуйста.

Д. зажег спичку; огонек осветил испуганные близорукие глаза К. Он смотрел на Д. с облегчением, но в глазах его все еще оставалось какое–то загнанное выражение. Стало быть, если сбрить усы, лицо и в самом деле меняется до неузнаваемости. Ему пришлось самому придержать сигарету. К. сказал:

— Я вижу: у вас в кармане вечерняя газета. Можно взглянуть?

Он относился к числу людей, которые всегда занимают, когда могут: он сэкономил спичку и газету.

— Можете взять ее себе, — сказал Д.

Они виделись всего два раза, он и К., но что–то в его голосе заставляло К. нервничать. Он быстро вскинул глаза и снова уткнулся в газету. Он колебался. Подошел автобус. К. сказал «спасибо» и взялся за поручень. Д. последовал за ним. Когда автобус тронулся, они оба качнулись. Мистер К. сел впереди, Д. прямо за ним. К. поднял голову и увидел в стекле отражение Д. Сгорбившись, К. застыл, отложил газету и начал что–то обдумывать.

Автобус повернул в Холборн, потом свернул еще раз. Д. следил за отражением К. в стекле. Где он живет? Хватит ли у него смелости отправиться домой? Автобус уже пересек Сент–Джайлс–Серкес и повернул на Оксфорд–стрит. Мистер К. с тоской проводил взглядом полицейского регулировщика и толпу людей у «Астории». Он снял очки и потер рукой глаза: ему хотелось видеть все отчетливо. Газета лежала на его коленях, раскрытая на истории с бандитом в посольстве. Он начал читать заметку — как будто он доверял газете больше, чем своей памяти. Он еще раз бросил быстрый, нерешительный взгляд на лицо Д., на этот раз его глаза остановились на шраме. Прежде чем он успел спохватиться, у него вырвалось «ох!».

— Вы что–то сказали? — Д. нагнулся к нему.

— Я? Что вы, — отозвался мистер К. Он несколько раз кашлянул, словно желая прочистить горло, и встал, покачиваясь вместе с автобусом.

— Вы здесь выходите?

— Я? Д–да.

— И я тоже, — сказал Д. — Вы себя плохо чувствуете? Хотите, я помогу вам?

— Нет, нет. Я вполне здоров.

Он направился к выходу, Д. последовал за ним.

Они стояли рядом на тротуаре, ожидая зеленого сигнала светофора. Д. сказал:

— Все изменилось к лучшему, не так ли?

Он почувствовал злорадное веселье.

— Что вы имеете в виду? — спросил мистер К.

— Я говорю о погоде. Утром был такой туман!

Зажегся зеленый свет, и они бок о бок перешли улицу. Он видел, как мистер К. пристально всматривался в стекла витрин, пытаясь увидеть отражение своего спутника. Но близорукость мешала К. — он не видел Д. и боялся заговорить с ним. Как будто Д., пока он не назвал себя, был вовсе не Д.

Внезапно он свернул в темный проход и почти побежал по направлению к электрическому фонарю в дальнем конце двора. Двор показался Д. знакомым. Он слишком увлекся преследованием, чтобы заметить это раньше. Они вошли в подъезд. Старый лифт, жужжа, спускался к его жертве. Мистер К. внезапно выкрикнул, повышая голос так, чтобы его было слышно наверху:

— Почему вы преследуете меня?

Д. сказал успокаивающе:

— Вам, конечно, следовало бы говорить со своим учеником на энтернационо. — Он ласково обнял мистера К. за плечо. — Никогда бы не поверил, что, сбрив усы, можно так изменить внешность.

Мистер К. схватился за дверь лифта:

— Я не хочу больше иметь с вами дело.

— Но мы ведь с вами играем в одной команде.

— Нет, вы отстранены от своего задания.

Д. легонько втолкнул его в лифт и закрыл за собой дверь. Он сказал:

— А вы разве забыли — сегодня на курсах вечеринка для студентов.

— Вы должны были уже покинуть Лондон.

— Но мне помешали. И вам об этом должно быть известно.

Он нажал кнопку «стоп», и лифт остановился между этажами.

Мистер К. сказал:

— Зачем вы это сделали?

Он прислонился к стенке кабины и часто замигал глазами за стальной оправой очков. Наверху кто–то фальшиво играл на пианино.

Д. сказал:

— Вы когда–нибудь читали детективные романы Голдторба?

Мистер К. взмолился:

— Выпустите меня отсюда.

— Обычно преподаватели увлекаются детективными романами.

— Я буду кричать, — сказал мистер К., — я буду кричать.

— Это никак не вяжется с хорошими манерами, которые приняты на ваших студенческих вечерах. Кстати, у вас на пиджаке до сих пор пятна краски. Это не слишком благоразумно с вашей стороны.

— Что вам нужно?

— Хорошо, что мистер Мукерджи нашел женщину, которая видела, как это произошло… то есть что она выбросилась из другого окна.

— Меня там не было, — сказал мистер К. — Я ничего не знаю.

— Интересно.

— Пустите меня.

— Но я начал рассказывать вам о детективных романах Голдторба. Один человек убил другого в лифте. Потом вместе с убитым спустился на лифте вниз. Затем поднялся по лестнице, вызвал лифт наверх и в присутствии свидетелей обнаружил труп. Конечно, ему повезло. Но убийство всегда несет в себе долю риска.

— Вы не посмеете.

— Я всего лишь пересказываю один из романов Голдторба.

Мистер К. пробормотал:

— Такого писателя нет. Фамилия какая–то дурацкая…

— Видите ли, он писал на энтернационо.

Мистер К. сказал:

— Вас ищет полиция. Вам лучше убраться отсюда, и побыстрей.

— У них нет фото, а описание внешности, как вы убедились, не всегда помогает. — Он сказал почти с нежностью: — Если бы вас можно было сбросить в шахту лифта. Чтобы, понимаете, наказание соответствовало преступлению…

Внезапно лифт начал подниматься. Мистер К. сказал торжествующе:

— Вот видите. Бегите лучше.

Лифт качнулся и медленно проскрипел мимо второго этажа, где была редакция журнала «Психическое здоровье».

Д. сказал:

— На вашем месте я бы молчал. Вы читали в газетах, что у меня пистолет.

— Вам нужно бояться не меня, — сказал мистер К. — Я не питаю к вам плохих чувств. Но мисс Карпентер или доктор Беллоуз…

Окончить фразу он не успел. Лифт остановился, и доктор Беллоуз вышел на площадку. Поблекшая женщина в коричневом шелковом платье вошла в лифт, помахала рукой, унизанной фальшивыми бриллиантами, и произнесла таинственную фразу, что–то вроде: «Наугэт». Доктор Беллоуз сказал: «Бона нуче, бона нуче» — и лучезарно улыбнулся.

Мистер К. пристально смотрел на него и ждал. Рука Д. сжимала пистолет в кармане, но доктор Беллоуз, казалось, не заметил ничего подозрительного. Он тепло поздоровался с каждым из них за руку и сказал:

— Полагаю, что мне можно сказать несколько слов новому ученику по–английски. — И добавил слегка смущенным тоном: — Конечно, вы новый ученик. Мне показалось, что я видел вас…

Д. сказал:

— Вы ищете мои усы.

— Совершенно верно.

— Я решил: раз я изучаю новый язык — нужно обзавестись новым лицом. Вы, кстати, не видели сегодняшних вечерних газет?

— Нет, — сказал доктор Беллоуз, — и пожалуйста, пожалуйста, не говорите мне о газетах. Я никогда не читаю ежедневных газет. Я нахожу, что в еженедельниках получаешь факты, отсеянные от всяческих слухов. Там есть все важные новости.

— Прекрасная методика.

— Всячески рекомендую. Например, мисс Карпентер, моя секретарша, вы ее знаете, придерживается теперь этой системы, и знаете, она утверждает, что чувствует себя гораздо более счастливой, чем раньше.

— Да, эта система должна способствовать всеобщему счастью, — сказал Д. Мистер К. куда–то ускользнул. — Мне следует поговорить об этом с мисс Карпентер.

— Вы найдете ее в гостиной. Она разливает кофе. Правила на наших вечеринках не очень строгие. Мы надеемся, что ученики будут говорить на энтернационо, если возможно, но главное — это побыть всем вместе, среди друзей.

Он ввел Д. в гостиную. Мисс Карпентер, в клубах пара, помахала ему рукой. На ней все еще был синий джемпер.

— Бона нуче, — крикнула она ему. — Бона нуче.

С десяток лиц обернулось, чтобы посмотреть на него. Картина была похожа на рисунок в энциклопедии, изображающей человеческие расы. Здесь было много азиатов, почти все в очках. Мистер К. стоял с пирожным в руке, но не ел.

— Я должен представить вас нашему ученику из Сиама, — сказал доктор Беллоуз и потянул Д. в дальний угол. — Хи эс мистер Д. Доктор Ли.

Доктор Ли непроницаемо посмотрел на него сквозь толстые стекла очков.

— Бона нуче.

— Бона нуче, — сказал Д.

То здесь, то там вспыхивал разговор и тут же снова угасал. Мисс Карпентер разливала кофе, а мистер К. все еще держал в руке пирожное. Доктор Беллоуз бродил взад и вперед, бесцельно, как влюбленный. Гладкие седые волосы, безвольное, благородное лицо.

Д. сказал:

— Идеалист.

— Куа?

— Боюсь, — сказал Д., — что я не очень бойко говорю на энтернационо. Я новичок.

— Куа? — сурово переспросил доктор Ли. Он пристально смотрел на Д. из–за толстых стекол очков, словно ожидал от него какой–нибудь грубости. Мистер К. начал потихоньку пробираться к выходу, держа в руке пирожное.

Доктор Ли сурово сказал:

— Парла энтернационо.

— Парла англис.

— Но, — сказал доктор Ли уверенно и сердито. — Но парла.

— Простите, — сказал Д. — Ун моменто.

Он быстро пересек комнату и взял мистера К. под руку.

— Нам нужно еще побыть здесь. Если мы уйдем, это покажется гостям странным.

Мистер К. сказал:

— Пустите меня. Умоляю вас. Я ничего не знаю. Я чувствую себя совершенно больным.

Снова появился доктор Беллоуз.

— Как вы поговорили с доктором Ли? Он очень влиятельный человек. Профессор Чулаланкаранского университета. Это вселяет в меня большие надежды на будущее Сиама.

— К сожалению, с ним трудно говорить по–английски, — сказал Д. Он по–прежнему держал мистера К. под руку.

— О! — сказал доктор Беллоуз. — Он отлично говорит по–английски. Но он считает, и, конечно, вполне справедливо, что единственная цель изучения энтернационо — это говорить на нем. Как и многие жители Востока, он несколько… упрям.

Все трое взглянули на доктора Ли, молча стоявшего с полузакрытыми глазами. Доктор Беллоуз подошел к нему и начал о чем–то серьезно беседовать на энтернационо. Вокруг воцарилась благоговейная тишина. Послушать, как рассуждает на энтернационо сам его изобретатель, — не частое удовольствие. Он напоминал конькобежца — так ловко он скользил среди падежей.

Мистер К. быстро проговорил:

— Я больше не могу. Что вам от меня надо?

— Немного справедливости, — мягко сказал Д. Он совершенно не чувствовал жалости. Вся эта странная обстановка — жидкий конторский кофе, поблекшие женщины в старомодных вечерних платьях, которые по году не вынимались из шкафа, азиаты с внимательным и деловым выражением глаз за стеклами очков — все это призрачное окружение лишало мистера К. плоти и крови; он уже не казался живым существом, которое способно чувствовать боль и требует жалости.

Доктор Беллоуз снова вернулся. Он сказал:

— Доктор Ли просил меня передать, что он будет рад встретиться с вами в другой раз, когда вы лучше изучите энтернационо. — Он смущенно улыбнулся. — Такой упорный характер. Я не встречал ничего подобного даже среди сынов Израиля.

— Мистер К. и я, — сказал Д., — очень сожалеем, но нам пора идти.

— Так рано… О, я так хотел представить вас одной румынской леди. Вон той, что беседует с доктором Ли. — Он улыбнулся им, как будто они были юной парой, чьей любви он покровительствовал. — Как очаровательны такие беседы — контакты вместо непонимания, ссор…

Непохоже, подумал Д., что у Румынии и Сиама когда–нибудь будет серьезный конфликт… Доктор Беллоуз снова устремился в гущу толпы, выковывая новые связи между самыми несхожими странами, а мисс Карпентер, улыбаясь, все разливала кофе. Д. сказал:

— Пора идти.

— Я не пойду. Я собираюсь проводить мисс Карпентер домой.

Д. сказал:

— И мне не к спеху.

Он подошел к окну и посмотрел вниз. Автобусы, похожие на гигантских жуков, медленно двигались по Оксфорд–стрит. На крыше противоположного здания мигали бегущие буквы последних известий: «Счет 2:1…» А внизу отряд полицейских маршировал в сторону Мальборо–стрит. Что еще? Слова последних известий, мигая, продолжали бежать по стенду: «Сообщается о новом наступлении… 5000 беженцев… Четыре воздушных налета…» Он читал эти слова и слышал голос своей страны: «Что ты здесь делаешь? Почему ты теряешь время? Когда же назад?»

Он почувствовал тоску по дому, по гулу моторов в небе, по пыли, которая поднимается над руинами после бомбежек. Нужно за что–то любить свою родину, даже если приходится любить ее за боль и жестокость. Пришел ли Л. к соглашению с Бендичем? Для него надежды на сделку потеряны окончательно: в этой стране, где придают такое значение формальностям, он остался без бумаг и доверенностей, к тому же его разыскивает полиция по обвинению в убийстве. Он вспомнил девочку, представил, как она кричит возле окна, цепляется ногтями за подоконник, увидел рваные клочья тумана, окутавшего ее труп на тротуаре. Она была одной из тысяч погибших. Ее смерть как будто выдала ей паспорт его родины. Да, он породнился со смертью: он теперь любил мертвых и умирающих больше, чем живых. Например, этот доктор Беллоуз и мисс Карпентер — их спокойное, защищенное существование делало их какими–то нереальными. Наверное, только мертвыми он смог бы принять их всерьез.

Он отошел от окна и сказал мисс Карпентер:

— У вас здесь есть телефон?

— О, конечно. В кабинете доктора Беллоуза.

Он улыбнулся:

— Я слышал, мистер К. собирается проводить вас домой?

— О, это очень любезно с вашей стороны, мистер К. Право, не стоит беспокоиться. До Мордена так далеко.

— Ничего, — пробормотал К. Он все еще держал в руке пирожное, как солдатский жетон, по которому можно опознать труп.

Д. открыл дверь кабинета и быстро извинился. Какой–то средних лет человек с бритым тевтонским черепом сидел с угловатой девицей на столе доктора Беллоуза. Слегка пахло луком, кто–то из них поужинал бифштексом.

— Простите, я зашел позвонить по телефону.

Угловатая девица захихикала. Она была удивительно непривлекательна. На ней были большие мужские часы и брошка в виде собаки.

— Пожалуйста, — буркнул немец. — Пойдем, Уинифред. — Он натянуто поклонился Д. — Корда, — сказал он, — корда.

— Корда?

— На энтернационо это — сердце.

— А, да–да.

— Мне страшно нравятся английские девушки, — пояснил немец.

— Вот как?

— Они так невинны. — Немец снова поклонился и закрыл дверь.

Д. набрал номер лорда Бендича.

— Мисс Каллен дома?

— Мисс Каллен здесь не живет.

Ему повезло: ответила женщина, а не дворецкий, который мог запомнить его голос. Он сказал:

— Я не могу найти ее в телефонном справочнике. Не дадите ли вы мне ее номер?

— Не знаю, могу ли я это сделать.

— Я ее старый друг. Приехал в Англию всего на день–два…

— Простите, но…

— Она будет очень огорчена…

— Простите…

— Она несколько раз специально просила…

— Мэйфэр 3012.

Он набрал номер и стал ждать. Приходилось надеяться, что мисс Карпентер не отпустит мистера К. Он хорошо знал, что условности бывают сильнее страха, особенно когда это страх неопределенный и расплывчатый. Научиться бояться — это тоже наука. Он спросил:

— Мисс Каллен дома?

— Не думаю. Подождите.

Даже если он сам не получит угля, нужно хотя бы помешать Л. И кроме того, доказать, что убийство… было убийством.

Внезапно раздался голос Роз:

— Алло. Кто это?

Он сказал:

— Мое имя Глоувер.

— Что вы хотите? Я не знаю никакого Глоувера.

— Я живу в Честер–гарденс, дом номер три. Почти рядом с посольством.

На другом конце провода воцарилось молчание. Он сказал:

— Конечно, если вы верите в эту историю… с самоубийством или если вы тоже думаете, что я и в самом деле не Д., можете сегодня же вечером поднять на ноги всю полицию.

Она не отвечала. Может быть, повесила трубку? Он сказал:

— Девочку все–таки убили. Отлично придумано, а?

Ее прорвало наконец:

— Вас волнует только это?

Он сказал:

— Я убью того, кто это сделал… Я не знаю точно, кто именно. И не хочу ошибиться. Нельзя позволить себе убивать невиновных.

— Вы по–прежнему сходите с ума. Разве нельзя выбраться отсюда и уехать домой?

— Меня, возможно, расстреляют. Хотя это и не имеет большого значения… Но мне не хотелось бы, чтобы Л….

Она сказала:

— Вы опоздали. Они подписали контракт.

— Вот этого я и боялся… Вам известны условия контракта? Я не представляю, как они могут надеяться вывезти уголь, не нарушив соглашение о нейтралитете.

— Я спрошу Фурта.

— Он тоже подписал?

— Да, он подписал.

За дверью опять забренчало пианино, кто–то запел. Песня тоже пелась как будто на энтернационо: то и дело повторялось слово «корда». В трубке снова послышался ее голос:

— Он больше ничего не мог сделать. — Она оправдывала его. — Когда подписали остальные… все…

— Да, конечно.

Он почувствовал странный укол ревности из–за того, что ей хотелось защитить Форбса. Так онемевшая рука начинает снова чувствовать, и первое, что она чувствует, — это боль. Он не любит ее. Он давно не может любить ни одного живого человека, но тем не менее ощутил этот укол. Она сказала:

— Откуда вы звоните? Все время какие–то странные звуки…

— Я на студенческом вечере. У них это так называется. Вечер школы энтернационо.

— Боже, какой вы осел! — сказала она с отчаянием. — Неужели вы не понимаете, что у них есть ордер на ваш арест. Сопротивление полиции. Поддельный паспорт. Бог знает что еще.

Он сказал:

— Здесь самое безопасное место. Мы сидим и едим пирожные.

— Ну что вы за балбес, ей–богу! — сказала она. — Вы же взрослый человек, вы обязаны о себе позаботиться.

Он сказал:

— Вы спросите у Форбса то, что хотели?

— Когда вы говорили, что собираетесь кого–то убить, вы ведь не имели в виду?..

— Имел.

В ее голосе зазвучал гнев:

— Значит, вы любили эту потаскушку?

— Нет, — сказал он. — Не больше, чем других. Сегодня у нас было четыре воздушных налета. Наверное, кроме нее, они убили еще пятьдесят или сто детей…

Он внезапно осознал, как все это было глупо. Он тайный агент, посланный для заключения сделки, определяющей судьбы его страны. Она — дочь лорда, у которого он хотел купить уголь, столь необходимый его стране. Кроме того, она — возлюбленная некоего мистера Форбса, контролирующего семь угольных шахт и содержащего любовницу в Шепердс–маркет (впрочем, это к делу не относится). Управляющая гостиницей или мистер К. убили ребенка — они действовали, очевидно, по поручению тех, кто послал Л., хотя находились на службе у тех же людей, что и Д. Такова ситуация — с точки зрения стратегии, политики и уголовного кодекса. И, несмотря на это, они разыгрывают сцены ревности, будто нет войны и время ничего для них не значит.

Она сказала:

— Я не верю. Вы любили ее.

— Ей было только четырнадцать лет, насколько мне известно.

— О, я полагаю, вы достигли того возраста, когда ищут утешения у молоденьких.

— Нет.

— Но вы же не станете здесь… Я имею в виду убийство… понимаете? Они повесят вас. На такое идут только ирландцы. И их всегда вешают.

— Что ж, — сказал он неопределенно.

— Ах, черт возьми, — сказала она. — Все время была открыта дверь. — Потом, после паузы, добавила: — Я, возможно, выдала вас. Они, наверное, догадались… Они ведь читали газеты. Возможно, и Скотленд–Ярд подслушивает. Им ничего не стоит спуститься вниз и набрать по другому телефону три девятки.

— Кому «им»?

— Горничной или моим друзьям. Никому нельзя верить. Уходите. Вам нельзя там оставаться.

— Да, — сказал он. — Пора двигаться. Бона нуче.

— Это еще что за чертовщина?

— Энтернационо, — сказал он и повесил трубку.

Он открыл дверь в гостиную. Людей поубавилось, да и пирожных тоже. Мистер К. стоял около мисс Карпентер, которая, болтая без умолку, не отпускала его от себя. Д. направился к ним, и мистер К. вздрогнул. Д. пришло в голову, что он не похож на тех, кого убивают. С другой стороны, он — предатель и вполне заслужил смерть. Возможно, это неспортивно: К. — слишком легкая жертва. Но его смерть будет предостережением для остальных предателей. Д. сказал мисс Карпентер:

— Боюсь, мне придется похитить у вас вашего спутника. — При этом он надел перчатки и подумал, что их уже больше нельзя снимать.

— Я не пойду, — сказал мистер К., и мисс Карпентер кокетливо надула губки.

— Право же, это очень важно, — сказал Д. — Иначе я не стал бы лишать вас его общества.

— Не понимаю, — игриво сказала мисс Карпентер, — что за секреты такие?

— Я был в своем посольстве, — сказал Д. Его воображение заработало. Он никого не боялся. Наступила его очередь внушать страх, и он чувствовал странное веселье, он едва удерживался от смеха. — Мы обсуждали возможность основания центра по изучению энтернационо в нашей стране.

— Как вы говорите? — спросил доктор Беллоуз. Он появился около буфета с черноволосой женщиной средних лет, одетой в платье из розового кретона. Его голубые глазки возбужденно сияли. — Сейчас, во время войны?

— Какой смысл, — философствовал Д., — отстаивать то или иное общество с оружием в руках, если мы одновременно не укрепляем его изнутри? — Он слегка ужаснулся простоте, с которой он произнес эти слова, и одновременно почувствовал сожаление: безумные, несбыточные грезы вселял он в обитателей этого невзрачного заведения. Глаза старого либерала наполнились слезами. Доктор Беллоуз был в восторге:

— И в конце концов в этом горниле страданий зародится некий лучший мир?

— Теперь вы понимаете, почему я и мой соотечественник должны немедленно покинуть вас.

Это была совершенно нелепая выдумка, но во что только не поверят те, кто надеется на осуществление своей мечты. Все люди в этой комнате жили в нереальном мире, высоко над Оксфорд–стрит, в безмятежном ожидании чуда. Доктор Беллоуз весь сиял:

— Я бы ни за что не поверил в это сегодня утром… сколько лет… исполняется мечта моей жизни. — Он протянул Д. руку. Все смотрели на него. Мисс Карпентер вытерла слезы. — Да благословит вас Господь.

Мистер К. сказал:

— Я не пойду. Мне не хотелось бы… — Но никто уже не обращал на него внимания. Леди в кретоне восторженно подвела его вместе с Д. к лифту, еще раз поблагодарила их… От страха К. позабыл английский и начал на языке, понятном лишь Д., умолять всех обождать и выслушать его. Он выглядел больным и разбитым. Он пытался объясниться на энтернационо, сказать хоть что–нибудь. Побелевшими губами он повторял: «Ми корда, ми корда», — но в этот момент все словно забыли энтернационо, лифт захлопнулся, и они стали спускаться вниз. Проплыло мимо лицо доктора Беллоуза, пуговицы жилетки, ботинки — он носил ботинки. Мистер К. взмолился: — Вы не посмеете ничего сделать. Ничего.

Д. сказал:

— Вам нечего бояться, если вы не участвовали в ее убийстве. Идите рядом со мной. Не забудьте, что у меня есть пистолет.

Бок о бок они вышли на Оксфорд–стрит. Внезапно мистер К. сделал шаг в сторону, кто–то прошел между ними. Теперь их отделяло несколько зевак, глазевших на витрину. Мистер К. бросился наутек. Он был небольшого роста и проворен, но близорук: он бежал зигзагами, налетал на людей и отскакивал, не извинившись. Д. остановился — преследовать в толпе не имело смысла. Он подозвал такси и сказал шоферу:

— Поезжайте как можно медленнее. Вон там впереди мой приятель. Он изрядно поддал, и я потерял его в толпе. Придется его подвезти, а то он свалится. — Глядя в окно машины, он не выпускал мистера К. из виду.

К. метался из стороны в сторону. Люди останавливались и глядели на него. Какая–то женщина сказала: «Стыдно», — а мужчина добавил: «Последняя рюмка явно не пошла ему на пользу». Очки К. в стальной оправе сползли на кончик носа. То и дело он оглядывался назад. Его зонтик путался у всех под ногами, и какой–то ребенок громко заплакал, испугавшись его маленьких, перепуганных и налитых кровью глаз. Толпа негодовала. На углу Саут–Одли–стрит он врезался в полицейского. Тот добродушно придержал его:

— Э, уважаемый, нельзя же так.

Мистер К. уставился на него, ничего не понимая.

— А теперь топай домой, только потихоньку.

— Нет, — вдруг сказал мистер К., — нет.

— Голову под кран, а потом — спать.

— Нет! — Мистер К. внезапно опустил голову и попытался было боднуть полицейского в живот, но тот своей большой рукой терпеливо отстранил его.

Толпа зашумела. Какой–то человек в черной шляпе пронзительно крикнул:

— Какое вы имеете право его задерживать? Он никому ничего не сделал.

— Я только сказал… — начал было полицейский.

— Я слышал, что вы сказали, — быстро отпарировал человек в черной шляпе. — На каком основании, позвольте полюбопытствовать, вы его задержали?

— Нарушение общественного порядка в нетрезвом виде, — констатировал полицейский.

Мистер К. смотрел на полицейского с выражением лихорадочной надежды в глазах: он даже забыл, что ему нужно было прикидываться пьяным.

— Чушь, — сказал прохожий. — Он ничего не сделал. Я готов дать показания…

— Ну–ну, — запротестовал полицейский с негодованием. — Из–за чего весь этот шум? Я только сказал ему, чтобы он шел спать.

— Вы сказали, что он пьян.

— Он пьян.

— Докажите это.

— Да вам–то, в конце концов, какое до этого дело?

— До сих пор считалось, что мы живем в свободной стране.

— Хотелось бы мне знать, что я сделал? — уже унылым голосом спросил полицейский.

Прохожий в черной шляпе вытащил визитную карточку и сказал мистеру К.:

— Если вы хотите привлечь этого полисмена к ответственности за клевету, я готов дать показания.

Мистер К. схватил карточку, но зачем она ему, понять не мог. Полицейский взмахнул руками и крикнул:

— Расходитесь!

— Не расходитесь, — сказал прохожий. — Вы все свидетели.

— В конце концов, вы меня вынуждаете… — Голос у полицейского уже дрожал и срывался. — Я вас предупреждаю…

— Что вы имеете в виду?

— Вы пытались помешать полиции при исполнении служебных обязанностей.

— Скажите пожалуйста, служебные обязанности! — саркастически повторил незнакомец.

— Но я действительно пьян, — внезапно умоляющим тоном произнес мистер К. — Я нарушаю порядок.

В толпе захохотали. Полисмен обернулся к мистеру К.

— Вы снова за свое, — рявкнул он, — речь идет не о вас.

— Нет, речь идет именно о нас, обо всех нас, — распалялся человек в шляпе.

Лицо полицейского передернулось. Он сказал мистеру К.:

— Возьмите такси и отправляйтесь–ка домой.

— Да–да, сейчас, — сказал мистер К.

— Такси!

Такси поравнялось с мистером К., он благодарно ухватился за ручку и открыл дверцу. Д. улыбнулся ему и сказал:

— Влезайте.

— А теперь, — сказал полицейский, повернувшись к незнакомцу, — ваша фамилия?

— Хогпит.

Мистер К. отпрянул от машины. Он заверещал, как придушенный:

— Только не это такси. Я не поеду на этой машине.

— Повторяю, меня зовут Хогпит.

Опять раздался хохот. Мистер К. взмахнул руками, пытаясь отскочить на тротуар.

— Господи, — сказал полицейский, — опять вы!

— Там в такси человек… — сказал мистер К.

Д. вылез и сказал:

— Все в порядке, сержант. Это мой приятель. Он крепко выпил, и я потерял его в толпе у Карпентерс–Армс.

Он взял К. под руку и решительно направился к такси. Мистер К. крикнул:

— Он убьет меня! — и попытался уцепиться ногой за тротуар.

— Не поможете ли вы мне, сержант, — сказал Д. — Я постараюсь доставить его домой.

— С удовольствием, сэр. Буду только рад от него отделаться. — Он нагнулся, поднял мистера К., как ребенка, и уложил на пол такси. Мистер К. слабо вскрикнул:

— Я же говорю вам… он меня преследует…

Человек по фамилии Хогпит сказал:

— Какое вы имеете право делать это? Вы слышали, что он говорит? Откуда вы знаете, а вдруг это действительно так?

Полицейский захлопнул дверцу машины и обернулся. Он разозлился не на шутку:

— Потому что у меня есть голова на плечах… А теперь скажите: прекратите вы наконец или нет?

Такси тронулось. Толпа людей, размахивающих руками, поплыла назад. Д. сказал:

— И вам не стыдно быть посмешищем уличной толпы?

— Я разобью окно и закричу, — сказал мистер К.

— Если дело дойдет до этого, — Д. заговорил тихо, точно хотел сообщить что–то по секрету, — я буду стрелять.

— Вы не решитесь на это. Ведь вы не успеете скрыться.

— Так говорят в романах. В наши дни все выглядит по–другому. Идет война. Вряд ли кто–нибудь из нас сумеет, как вы выражаетесь, «скрыться».

— Что вы собираетесь делать?

— Просто хочу побеседовать с вами. Мы едем домой.

— В каком смысле — домой?

Д. промолчал. Машина медленно ехала через парк. У Мраморной арки, как всегда, витийствовали несколько уличных ораторов; было холодно, и они подняли воротники пальто. Хозяева стоящих вдоль дороги автомобилей высматривали подходящих девочек, на перекрестках толкались проститутки. Здесь же, косясь одним глазом в кусты, — единственное пристанище бесприютной любви, — прогуливались аферисты, вымогающие деньги у влюбленных парочек. Все это входило в понятие «мирный вечер». Афиша на газетном киоске гласила: «Сенсация: трагедия в Блумсбери».

Глава II

Мистер К. имел вид обреченного. Не говоря ни слова, он вышел из такси и сошел по ступенькам в подвал. Д. зажег свет. Нагнувшись за спичкой у газовой плиты, он подумал, а сможет ли он убить человека. Да, мисс Глоувер, кем бы вы ни были, вам не повезло.

От любого обжитого дома веет непотревоженным покоем, но когда взрывная волна сносит переднюю стену дома и в проломе показывается кровать, стулья, ночной горшок — это похоже на изнасилование. Вторжение в чужой дом — всегда насилие. Но приходится поступать так же, как поступают твои враги. С неожиданной злостью он повернулся к К.

Мистер К. пятясь подошел к дивану и сел. Над его головой была полочка с несколькими тощими книжками — жалкая библиотека набожной женщины. Он сказал:

— Клянусь, меня там не было.

— Но вы не отрицаете, что вы и она намеревались завладеть моими бумагами, так?

— Вас отстранили от задания.

— Это я уже слышал.

Он вплотную подошел к мистеру К. Можно было одним ударом свернуть ему челюсть и разрядить накопившийся гнев. Совсем недавно ему преподали неплохой урок бокса. Но он не мог этого сделать. Если бы он хотя бы просто коснулся К., тот уже не был бы ему посторонним. От этой мысли Д. стало так противно, что он даже скривился от отвращения. Затем он сказал:

— Единственный ваш шанс выбраться отсюда живым — это быть откровенным. Они купили вас обоих, так?

Очки мистера К. упали на диван, и он начал шарить по вышитому покрывалу. Потом залепетал:

— А как мы могли знать, что вы сами не подкуплены?

— Это вы–то не могли узнать?

— Ведь вам не доверяли… Иначе зачем они обратились к нам?

Он слушал, сжимая в кармане пистолет. Когда ты и судья, и присяжный, и даже прокурор, нужно дать человеку высказаться — нужно сохранять объективность, даже если земной шар сошел с орбиты.

— Продолжайте.

Мистер К. приободрился, глянул на Д. своими поросячьими глазками — и скривил рот, пытаясь улыбнуться.

— К тому же вы и сами вели себя довольно странно, так? Откуда нам было известно, что вы уже не продались?

— Справедливо.

— Каждому приходится заботиться о себе. Если бы вы совершили сделку первым, мы бы не получили ничего.

Где предел человеческому падению? Мистера К. куда легче было терпеть, когда он дрожал от страха. Теперь к нему возвращалась храбрость. Он даже философствовал.

— Плохо оказаться за бортом. В конце концов, наша война проиграна…

— Безнадежно?

— Почитайте сегодняшние газеты. Мы разбиты.

— Интересно, сколько вы получили?

Мистер К. нашел очки и уселся удобнее. В нем почти не осталось страха. Лицо его выражало какую–то победоносную хитрость. Он не скрывал удовлетворения:

— Я так и думал, что вы благоразумный человек.

— Рассказывайте все.

— Если вы хотите получить свою долю, — пояснил мистер К., — это у вас не выйдет. Даже если бы я захотел…

— Вы ведь не настолько глупы, чтобы предавать в кредит?

— Зато они слишком умны, чтобы предлагать деньги такому человеку, как я.

Д. был сбит с толку. Он сказал, не веря:

— Вы хотите сказать — вы ничего за это не получили?

— Я получил пока что письменное обязательство, подписанное Л.

— Никогда не думал, что вы так непрактичны. Если вам достаточно обещаний, вы могли их получить от нас в таком же количестве.

— Это не обещания. Это приказ о моем назначении, подписанный ректором. Ведь Л. теперь ректор. Это произошло уже после вашего отъезда.

Голос К. звучал уже совершенно непринужденно.

— Ректор чего?

— Университета, разумеется. А я назначен профессором. Мне дали факультет, и я могу снова вернуться домой.

Д. не удержался от смеха, но в смехе звучало отвращение. Вот она, цивилизация победителей, наука будущего… Он прикинул вслух:

— Стало быть, если я убью вас, то на моей совести будет уже профессор К….

Ему представилось на миг отвратительное сборище поэтов, музыкантов, ученых, художников — все в очках со стальной оправой на покрасневших глазках: предатели с куриными мозгами лакеев, остатки старой поношенной цивилизации, преподающие молодежи полезные уроки соглашательства и покорности. Он вытащил пистолет и сказал:

— Интересно, кого они назначат на ваше место. — Но он знал, что у них найдется тысяча таких же.

— Не играйте с оружием. Это опасно.

Д. сказал:

— Если бы вы сейчас были на родине, вас бы судил и расстрелял военный трибунал. Почему же вы здесь надеетесь избежать этого?

— Вы шутите. — Мистер К. силился улыбнуться.

Д. вынул обойму: в ней было два патрона. В ужасе мистер К. затараторил:

— Вы же обещали, что, если я не повинен в смерти девочки, вы сохраните мне жизнь.

— Ну и что? — Он снова вставил обойму.

— Я не убивал ее. Я только позвонил Мари…

— Мари? А, да, управляющая гостиницей. Продолжайте.

— Мне так велел Л. Он позвонил из посольства и сказал: «Просто передайте ей — сделать все, что возможно».

— И вы не догадывались, что он имел в виду?

— Не совсем. Как я мог догадаться? Я лишь знал, что у нее был какой–то план… сделать так, чтобы вас выслали. Она и не собиралась доводить дело до убийства. Только когда полиция прочла дневник… все пошло как по маслу. Она писала, что вы обещали ее забрать.

— Ах, вы и это знаете.

— Мари рассказала мне… потом. Для нее все это было прямо находкой. Она собиралась инсценировать ограбление. К тому же девчонка, вы понимаете, была довольно наглой. Мари думала лишь припугнуть ее, но затем вышла из себя. Вы же знаете, у нее ужасный характер, она не умеет сдерживаться. Совершенно не умеет. — Он снова попытался изобразить улыбку, чтобы посмотреть, как прореагирует Д. — Всего лишь одна девчонка, — трещал К., — одна из тысяч. На родине они погибают ежедневно. Война! — Что–то в выражении лица Д. заставило его чересчур поспешно добавить: — Так говорила Мари.

— А вы что ответили?

— Я, конечно, был против этого.

— Против — до того, как это случилось?

— Да. То есть нет, я хотел сказать… после… Когда я потом увидел ее.

Д. сказал:

— Все ложь. Вы были в курсе дела от начала до конца.

— Клянусь. Я не был у окна…

— Вот в это я верю. У вас бы нервы не выдержали. Это вы предоставили ей.

— Да, это она… Только она…

— Я не убиваю женщин — из суеверия. Но ей придется несладко, будьте уверены, когда вас найдут мертвым. Она будет теряться в догадках… Прислушиваться к звукам… Кроме того, у меня только два патрона. И я не знаю, как достать еще. — Он взвел курок.

— Но ведь мы же в Англии! — Маленький человечек с посеревшим лицом заклинал его, будто пытался убедить самого себя. Он вскочил на ноги. С диванной полки упала книга. Она раскрылась на каких–то религиозных стихах со словом «Бог» с заглавной буквы.

«Ведь мы же в Англии!» Конечно. В этой комнате все было так по–английски. И диван, и корзина для бумаг, сделанная из старых цветных литографий, и географическая карта в рамке на стене, и подушечки. Чужая обстановка тяготила Д., хотелось поскорее все кончить. Он яростно сказал:

— Отойдите от дивана!

Мистер К., дрожа, сделал шаг. Он еще надеялся:

— Вы разрешите мне уйти?

Годы научной работы могут сделать из человека хорошего судью, но не палача.

— Почему не Л.? — умоляюще подсказал К.

— О, когда–нибудь я разделаюсь и с Л. Но уже совсем по другому счету.

Разница между ними была очевидной: нельзя испытывать к музейному экспонату ту же ненависть, что к живому человеку.

Мистер К. простер над головой выпачканные в чернилах руки.

— Вы не стали бы винить меня, если бы знали. Я прожил такую жизнь. О рабстве написано столько книг. — Он заплакал. — Вам жалко эту девчонку, а вот я… меня… — Он не мог продолжать.

— Идите в ту дверь, — сказал Д. В ванной не было окон. Рука, державшая пистолет, дрожала в предчувствии надвигавшегося кошмара. Они загнали его в угол, теперь настала его очередь… И опять проклятый страх, страх перед чужой болью, страх за жизнь других, за их страдания. Он был обречен на сочувствие… Он скомандовал: — Быстрее!

Мистер К., спотыкаясь, попятился в ванную. Д. напряженно старался придумать какую–нибудь последнюю шутку, вроде «простите, у нас нет кладбищенской стены», но так и не нашелся: шутить можно лишь по поводу собственной смерти. Смерть других — слишком серьезное дело. Мистер К. сказал:

— Она не пережила того, что я… за пятьдесят лет… А я… мне осталось жить всего шесть месяцев… так говорят врачи… надежды никакой.

Д. старался не слушать и уж ни в коем случае не понимать. Он ни на секунду не отводил пистолет, который с отвращением держал в руке.

— Когда остается полгода жизни, разве нельзя позволить себе немножко комфорта?.. — Очки сорвались с его носа и разбились. Слово «комфорт» он произнес всхлипывая. — Я всегда мечтал когда–нибудь… университет. — Теперь он уже топтался в ванной, слепо уставясь туда, где, ему казалось, стоял Д. — Врач так и сказал: через шесть месяцев. — Он тявкнул от боли, как собака. — Бона матина, бона матина. Умереть учителем энтернационо. Холодно… Они здесь никогда не включают отопление… — Он словно бредил — говорил первое, что приходило в голову. Казалось, им движет ощущение, что, пока он говорит, он в безопасности. И все слова, которые рождались в его измученном, пропитанном злобой и горечью сознании, рассказывали о ничтожных курсах, классе–конурке с холодным радиатором и картиной на стене «ун фамиль жентильбоно». — Старичок бродит вокруг на своих резиновых подошвах… Мне будет больно… извиняться даже приходится на энтернационо… иначе штраф… ни одной сигареты за неделю…

С каждым словом он оживал, а приговоренный не должен оживать. Он должен умереть задолго до того, как судья произнесет приговор.

— Замолчите, — сказал Д.

Голова мистера К. повернулась, как у гуся. Подслеповатые глаза снова подвели его. Он смотрел не в ту сторону.

— Можете ли вы обвинять меня? — сказал он. — Последние шесть месяцев на родине… профессор…

Д. закрыл глаза и нажал на спуск. Грохот и отдача пистолета ошеломили его. Звякнуло разбитое стекло, и где–то зазвонил звонок.

Он открыл глаза: промахнулся. Безусловно промахнулся. Зеркало над раковиной в футе от птичьей головки К. было разбито. Мистер К. стоял на ногах, мигая с недоумевающим видом. Кто–то стучал в дверь. Оставался последний патрон.

Д. сказал:

— Не двигайтесь. Молчите. Второй раз я не промахнусь, — и закрыл дверь. Он стоял у дивана, прислушиваясь к стуку с улицы. Если это полиция, на что ему употребить оставшийся патрон? Пауза показалась ему вечностью. На диване лежала раскрытая маленькая книжица:

Бог в солнечном свете,

Где птицы парят невесомо.

Бог в свете свечей

Ожидает вас дома…

Дурацкий стишок запечатлелся в его мозгу, как оттиск печати на воске. Он не верил в бога, у него не было дома. Стишок напоминал заклинание дикарей, которое производит впечатление даже на цивилизованного человека. Снова стук, и еще раз стук, звонок. Может, это кто–нибудь из знакомых хозяйки? Или она сама? Нет, у нее, наверное, ключ. Скорее — полиция.

Он подошел к двери, крепко сжимая пистолет. Он забыл о нем, как забыл раньше о бритве. С решимостью обреченного он открыл дверь.

Это была Роз.

Он медленно выговорил:

— Конечно. Я забыл. Я ведь дал вам адрес? — Он посмотрел мимо нее, как будто ожидая увидеть за спиной полицию или Форбса.

Она сказала:

— Я пришла рассказать вам то, что узнала от Форбса.

— Так. Да–да.

— Вы ведь ничего не натворили? Отвечайте — ничего страшного?

— Нет.

— А пистолет?

— Я думал — полиция.

Прикрыв дверь, они вошли в комнату. Он еще следил за ванной, хотя уже точно знал — больше он не выстрелит. Из него, наверное, получился бы неплохой судья, но не палач. Война ожесточает человека, но не настолько. Как окольцованная птица обречена всю жизнь носить свое кольцо, так и он навеки прикован к своей средневековой литературе, к «Песни о Роланде», к Бернской рукописи.

Она сказала:

— Боже, какой странный у вас вид. Вы удивительно помолодели.

— Усы…

— Конечно. Так вам больше идет.

Ему не хватало терпения:

— Что сказал Фурт?

— Они подписали.

— Но это противоречит английским законам о невмешательстве во внутренние дела других стран.

— Они подписали контракт не прямо с Л. Закон всегда можно обойти. Уголь пойдет через Голландию.

Итак, крах полный и окончательный — он не смог даже застрелить предателя. Она сказала:

— Вам придется уехать. Прежде чем вас найдет полиция.

Он опустился на диван, свесив между коленей руку, в которой держал пистолет. Он сказал:

— И Форбс тоже подписал?

— Нельзя требовать от него слишком многого.

И снова он почувствовал странный укол ревности. Она сказала:

— Ему это не по душе.

— Почему?

— Видите ли, он по–своему честен… В серьезных делах ему можно верить.

Он задумчиво сказал:

— У меня есть последний шанс.

— Какой? — Она испуганно глянула на пистолет.

— Нет, не это. Я говорю о шахтерах. О профсоюзах. Если бы они знали, кому пойдет этот уголь, не могли бы они?..

— Что?

— Что–нибудь предпринять?

— Что они могут? — Ее раздражал этот идеализм. — Вы не знаете, что здесь происходит. Вы никогда не видели шахтерского поселка, где остановлены все шахты. У вас еще хватает сил для энтузиазма, криков и размахивания флагами. А тут… Я побывала с отцом в одном поселке. Отец ехал туда вместе с членами королевской семьи. Так вот, нет у шахтеров никакого боевого духа. Иссяк.

— Значит, вы кое–что понимаете в этих делах?

— Конечно. Разве мой дед не был…

— Вы знаете кого–нибудь среди рабочих?

— Там живет моя старая няня. Она вышла замуж за шахтера. Но отец выплачивает ей пенсию. Ей легче других.

— Для начала подойдет любая зацепка.

— Вы все еще ничего не понимаете. Нельзя разъезжать по шахтам и выступать там с речами. Тем более, когда вас ищут.

— Я еще не собираюсь сдаваться!

— Послушайте. Пока еще можно попытаться вытащить вас отсюда. Деньги чего–нибудь да стоят. Из маленького порта. Скажем, Свонси…

Он внимательно посмотрел на нее.

— Вам так не терпится…

— Хватит, хватит — все ясно. Просто живые и свободные люди мне нравятся больше, чем покойники и каторжане. Я не смогла бы вздыхать о вас и месяца после вашей смерти. Я не такая. Не могу быть верной тому, кого нет рядом. Вы можете, а я нет.

Он рассеянно поигрывал пистолетом. Она сказала:

— А это отдайте мне… Я не могу спокойно смотреть…

Он молча протянул пистолет. Протянул, не думая, — и тем самым первый раз выразил кому–то доверие. Она сказала:

— Почему пахнет дымом? Так я и думала, что–то случилось. Вы стреляли. Вы кого–нибудь убили…

— Нет. Пытался его убить, но ничего не получилось. Я, по всей видимости, жалкий трус. Я попал всего–навсего в зеркало.

— Это случилось как раз когда я звонила?

— Да.

— Я слышала. Мне показалось, что на улице хлопнул глушитель автомобиля.

Он сказал:

— К счастью, здесь не знают, как звучит настоящий выстрел.

— А где же этот тип?

— В ванной.

Она распахнула дверь. Мистер К., как всегда, внимательно подслушивал: он стоял на коленях. Д. мрачно сострил:

— Знакомьтесь, профессор К.

К. свалился на бок, странно подогнув ноги. Д. добавил:

— Он в обмороке.

Она наклонилась над К., с отвращением заглядывая ему в лицо.

— Вы уверены, что промахнулись?

— К сожалению, факт — промахнулся.

Довольно любопытный факт, потому что он мертв. Любой дурак это сразу заметит.

Глава III

Мистера К. перетащили на диван. Книжка со стихами лежала рядом с ним — возле самого уха. «Бог в свете свечей ожидает вас дома». С красной полоской на переносице от дужки очков К. казался удивительно жалким.

— Его врач считал, что он протянет еще полгода, не больше. И он очень боялся смерти… внезапной… во время урока энтернационо. Они платили ему два шиллинга в час.

— Решайте, что делать.

— Это всего лишь несчастный случай.

— Он умер, потому что вы выстрелили в него, — они могут рассматривать это как убийство.

— С юридической точки зрения — это убийство?

— Да.

— Это уже второе убийство, в котором меня подозревают, — не много ли? Мне бы хотелось, чтобы для разнообразия меня обвинили в настоящем убийстве, явном и преднамеренном.

— Вы всегда шутите, когда дело касается вас, — сказала она.

— Что вы? Как–то не заметил…

Она снова рассердилась. Когда она сердилась, то становилась похожей на ребенка, который, взбунтовавшись против здравого смысла и авторитета взрослых, колотит по полу ногами. В такие моменты он чувствовал к ней отцовскую нежность — она и вправду годилась ему в дочери. Она не требовала от него страстной любви. Она сказала:

— Не стойте так, как будто ничего не случилось. Что мы будем с ним делать?

Он примиряюще ответил:

— Сейчас подумаем. Сегодня — суббота. Женщина, которой принадлежит эта квартира, оставила записку: «Молока не надо до понедельника». Следовательно, она вернется не раньше завтрашнего вечера. В моем распоряжении двадцать четыре часа. Смогу я попасть на шахты к утру, если я сейчас отправлюсь на вокзал?

— Вас схватят на станции. Вас уже разыскивают. Кроме того, — она говорила с раздражением, — это пустая трата времени. Говорю вам — у них не осталось боевого духа. Они просто существуют. Вот и все. Я там родилась. Я знаю эти места.

— Стоит попытаться.

Она сказала:

— Мне безразлично, останетесь вы живы или нет, но мне страшно представить себе, как вы будете умирать.

Она не стеснялась ни в словах, ни в поступках — говорила и действовала, не думая. Он вспомнил, как она шла по мокрой платформе с булкой в руке. Вот тогда впервые в нем и шевельнулось что–то похожее на нежность. Наверное, потому, что именно в этом они были очень похожи. Обоих швыряла и толкала жизнь — и оба яростно не желали смиряться с нею, хотя ярость в действительности была чужда им. Она сказала:

— Я знаю, бессмысленно уговаривать людей: «сделайте это ради меня…», как в романах.

— Отчего же, я готов на многое ради вас.

— Ах, боже, — сказала она, — не притворяйтесь. Оставайтесь честным. Именно за это я вас люблю. А может, из–за своих неврозов. Эдипов комплекс и тому подобное…

— Я не притворяюсь.

Он взял ее за плечи. На этот раз совсем не так автоматически, как в прошлый, — теперь его толкнула нежность. Да, нежность, но не желание и не страсть влюбленного. Он забыл, как жаждут влюбленные. Влюбленный должен верить в мир, в радость рождения новой жизни. Противозачаточные средства этого не изменили. Акт желания остается актом веры, а он потерял веру…

Она больше не сердилась. Она печально сказала:

— Что случилось с вашей женой?

— Ее расстреляли. По ошибке.

— Как?

— Спутали с другой заложницей. У них сотни заложников. Когда заложников слишком много, они все на одно лицо.

Неужели он пытается ухаживать, рассказывая о мертвой жене, да еще когда рядом на диване труп? Впрочем, он может быть спокоен: ему не удастся сфальшивить — поцелуй выдает слишком многое, его гораздо труднее подделать, чем голос. Их прижатые друг к другу губы выражали общую для обоих пустоту. Она сказала:

— Мне кажется странным — любить человека, который давно мертв.

— Это свойственно большинству людей. Ваша мать…

— О, я не люблю ее… — сказала она. — Я незаконнорожденная. Потом, конечно, все скрепили браком, и я никак от этого не пострадала. Но как–то противно, что ты была нежеланной, уже тогда…

Без испытания трудно решить, где любовь и где жалость. Он крепче прижал ее к себе. Через ее левое плечо на него смотрели открытые глаза мистера К., и он опустил руки.

— Это бред. Я не гожусь для вас. Я больше не мужчина. Может быть, потом, когда перестанут убивать людей…

Она сказала:

— Мой дорогой. Я не боюсь ожидания… пока ты жив.

Что верно, то верно — условие немаловажное. Он сказал:

— А теперь вам лучше уйти. Постарайтесь, чтобы никто не заметил, когда вы будете выходить. И не садитесь в такси в этом районе.

— А что вы собираетесь делать?

— С какого вокзала мне ехать?

Она сказала:

— Примерно в полночь идет поезд с Юстона… Он прибывает туда утром в воскресенье, бог знает в котором часу. Только переоденьтесь… Так вас сразу узнают.

— Даже без усов?

— Шрам–то остался. Вас именно по шраму ищут. — Она добавила: — Подождите минуту, — и когда он попытался что–то сказать, перебила его: — Я уйду. Я буду рассудительной, сделаю все, как вы говорите, отпущу вас на все четыре стороны и постараюсь проявить благоразумие. Но — минутку.

Она шагнула в ванную. Было слышно, как под ее туфлями хрустнули очки мистера К. И через секунду вернулась.

— Слава богу, — сказала она, — хозяйка женщина запасливая. — В руках у нее была вата и кусок пластыря. Она сказала: — Стойте спокойно. Никто не найдет вашего шрама. — Она прижала к его щеке клочок ваты и заклеила ее пластырем. — Вполне убедительно, — сказала она, — как нарыв.

— Но ведь пластырь не закрывает шрама.

— В этом весь фокус. Край пластыря немножко закрывает шрам, а сама вата — на щеке. Никому и в голову не придет, что скрывают что–то на подбородке. — Она сжала его голову ладонями и сказала: — Из меня бы вышел неплохой тайный агент, правда?

— Вы слишком хороший человек. Вы верите людям, — сказал он. — А тайным агентам это мешает.

Он почувствовал теплую волну благодарности за то, что в мире, полном войн и обмана, есть кто–то, кому он может доверять. Так человек, скитающийся в одиночестве по пустыне, радуется, встретив товарища. Он сказал:

— Дорогая, от моей любви мало толку, но вся она ваша… вернее, то, что от нее осталось. — Пока он говорил, в нем снова подымалась боль воспоминаний. От этого не уйти…

Она сказала мягко, словно говорила о любви:

— У вас есть шансы. Особенно если учесть, что вы хорошо говорите по–английски. Немножко забавный акцент, но не он выдает вас, а прочитанные книги. Осталось совсем немного — забыть, что вы когда–то читали лекции по средневековой литературе. — Она снова провела по его лицу ладонью, в этот момент послышался звонок.

Они стояли посреди комнаты. Снова позвонили. Он сказал:

— Вам надо скрыться. — Но спрятаться в этой комнатушке было негде. — Если полиция, то виноват я, и только я, — договорились? Вам незачем лезть в эту историю. Обвиняйте меня во всем. А теперь откройте дверь.

Он взял мистера К. за плечи, повернул лицом к стене и закутал его в покрывало. Теперь казалось, что он просто спит. Д. слышал, как открылась дверь и какой–то голос сказал:

— О, простите, меня зовут Фортескью.

В комнату робко вошел неопределенного возраста человек с залысинами на висках, в двубортной жилетке. Роз попыталась загородить ему дорогу. Она сказала:

— Что вам угодно?

Он повторил «Фортескью» со слабым подобием улыбки.

— Кто вы такой?

Он, мигая, посмотрел на них. Он был без пальто и без шляпы.

— Простите, я живу наверху. Что, Эмили… извините, мисс Глоувер дома?

Д. сказал:

— Она будет в понедельник.

— Я знал, что она собиралась уехать, но когда увидел в окне свет… — Он забормотал: — Боже правый, что это?

— Знакомьтесь, — сказала Роз, — это Джек. Джек Отрем.

— Он болен?

— Ему нехорошо. У нас тут небольшая вечеринка.

Он еще колебался:

— Как странно! Я хочу сказать, что Эмили, мисс Глоувер…

— О, зовите ее просто Эммой, — сказала Роз, — мы все здесь друзья.

— Эмма никогда не приглашала гостей.

— Она оставила нам ключи.

— Д–да. Я понимаю.

— Хотите выпить?

Это уж слишком, подумал Д., нельзя же найти в этой квартире все, что только не вздумаешь. Потерпевшим кораблекрушение необходима находчивость, но только в детской книжке Робинзон Крузо на необитаемом острове находит все необходимое, и как раз тогда, когда нужно.

— Нет, спасибо, — сказал Фортескью. — Я не употребляю. То есть я хотел сказать, что я не пью.

— Все пьют. Иначе не проживешь.

— Ну, разумеется, — воду. Я тоже пью воду.

— В самом деле?

— О да, несомненно. — Он пугливо взглянул на лежащего на диване, потом на Д., который стоял возле дивана, как часовой. Он участливо поинтересовался: — Вы поранили лицо?

— Увы.

Молчание стало почти осязаемым. Оно затягивалось, как проводы гостей у радушных хозяев. Наконец Фортескью сказал:

— Мне надо идти.

— Неужели? — сказала Роз.

— Да нет, я не то хотел сказать. Понимаете, мне не хочется портить вам вечеринку.

Он оглядывался по сторонам и явно искал глазами бутылки и рюмки. В этой комнате что–то было не так. Ему и в голову не приходило, что рядом с ним лежит труп, — в его мире не было места таким ужасам.

— Эмма не предупредила меня…

— Вы, наверное, часто разделяете ее одиночество?

Он покраснел и сказал:

— Да, мы с ней добрые друзья. Мы оба, видите ли, групперы.

— Кто–кто?

— Оксфордские групперы^[2].

— Ах, вот что! — воскликнула Роз. — Домашние вечера, Браунс Отель, Крауборо…

Посыпались названия, которых Д. никогда не слышал. Что это — ее фантазия или истерика? Фортескью просиял. Его старческое младенчески розовое лицо растянулось в улыбке, чем–то напоминая экран кинотеатра, где показывают лишь тщательно отобранные фильмы, те, что можно смотреть в семейном кругу. Он пролепетал:

— Вы у нас когда–нибудь бывали?

— Нет. Это не для меня.

Он еще раз посмотрел на диван. На редкость прилипчивый тип, приходится следить за тем, что говоришь, — стоило ей неосторожно затронуть не ту тему, как он тут же за нее цеплялся.

— Обязательно заходите! У нас самые разные люди бывают: и бизнесмены, и… Один раз был даже помощник министра внешней торговли. Ну, и конечно, Фрэнки… — Он почти вплотную подошел к дивану, с жаром объясняя: — Это религия, но, как бы вам сказать… практическая. Она помогает вам жить — вы всегда чувствуете себя правым. В Норвегии мы достигли потрясающих успехов.

— Что вы говорите! — подхватила Роз, надеясь отвлечь его. А его так и тянуло к мистеру К.

— К примеру, вас что–то беспокоит — понимаете, о чем я говорю? Ничто так не очищает, как общение… на семейном вечере. Дружеское сочувствие, ведь многим приходилось испытать что–то похожее… — Он слегка наклонился вперед и обеспокоено заговорил: — Все–таки ваш друг выглядит совсем больным… С ним точно все в порядке?

Фантастическая страна, подумал Д. Такие фантастические вещи могут происходить только в мирное время, но никак не во время гражданской войны. Война упрощает жизнь: людей не интересует ни любовь, ни энтернационо. Они думают только о том, как бы поесть и укрыться от бомбежки. Фортескью сказал:

— Если бы… понимаете… он облегчился, может быть, все как рукой?

— О нет, — сказала Роз. — Ему так лучше. Пусть полежит спокойно.

— Конечно, — сказал он покорно, — я в этом не большой специалист. Я говорю про выпивку. Очень может быть, он плохо переносит спиртное? Ему бы не следовало пить, это так вредно. И к тому же такой немолодой человек. Простите меня, если это ваш близкий друг…

— Ничего, не беспокойтесь, — нетерпеливо отрезала Роз.

Пора этому типу и честь знать, подумал Д. Неужели ледяной тон Роз до него не доходит?

— Я, конечно, понимаю, что выгляжу пристрастным. Видите ли, мы у себя в общине учимся воздерживаться от всего плотского — в разумных пределах, конечно… Я думаю, вы вряд ли захотите подняться ко мне… Я там чайник поставил. Я собирался пригласить Эмму… — Он внезапно наклонился еще ниже и вскрикнул: — Боже правый, у него открыты глаза!

«Конец», — подумал Д. Роз ответила тут же, да еще с насмешкой:

— А вы что — думали, он спит?

Можно было заметить, как в его глазах мелькнула страшная догадка и тут же погасла, не найдя подтверждения. В его кротком и фальшивом мире не было места для убийства… Они молча ждали. Он прошептал:

— Как ужасно, он слышал все, что я про него говорил!

Роз перешла в наступление:

— Ваш чайник расплавится.

Он посмотрел на них по очереди: что–то было не так. Как будто он хотел, чтобы они его разуверили…

— Я, кажется, задерживаю вас? Мне нужно идти. Спокойной ночи.

Они напряженно следили, как он шагнул за порог в привычный ему мир. На лестнице он обернулся и помахал им рукой.

Часть третья. Последний выстрел

Глава I

Над тихими просторами Мидлэнда еще не рассеялась темнота. Маленький вокзальчик был освещен, будто последняя новинка на затемненной витрине магазина. Около зала ожидания горели масляные фонари. Железный пешеходный мостик вел на другую платформу, освещенную таким же дымным огоньком масляной лампы. Порывистый холодный ветер выхватывал из–под паровоза клубы пара и швырял их на платформу. Начиналось воскресное утро.

Последние огоньки поезда сверкнули двумя искорками и исчезли в тоннеле. Д. остался один, если не считать старика носильщика, тащившего тележку оттуда, где только что стоял багажный вагон. За последним фонарем платформа откосом спускалась к рельсам; в предутреннем сумраке они почти не были видны. Далеко–далеко пропел первый петух, и повисший над путями огонек вдруг из красного сделался зеленым.

— Поезд на Бендич уходит отсюда? — спросил Д.

— Отсюда, — сказал носильщик.

— А долго ждать?

— Да уж с часок — это точно… Если не опоздает.

Д. поежился от холода и похлопал себя по бокам, чтобы согреться.

— Многовато, — протянул он.

— А что ж вы хотите? — откликнулся носильщик. — Здесь и по будням так же.

— А может, какой–нибудь проходящий есть?

— Были, когда работали шахты… А теперь кому надо в Бендич?

— А нет ли тут ресторана? — спросил Д.

— Ресторана! — воскликнул носильщик, внимательно приглядываясь к нему. — Да на что же тут, в Виллинге, ресторан?

— Ну, посидеть…

— Я вам открою зал ожидания. Если хотите, — сказал носильщик. — Только там холодно.

— Печка не топится?

— Не знаю, может, еще и топится. — Старик вынул из кармана здоровенный ключ и отпер коричневую дверь. — Вроде и не так уж холодно. — Он зажег свет.

На стенах желтели выцветшие фотографии отелей и курортов, по бокам тянулись деревянные скамьи, а в центре — три или четыре громоздких стула и тяжелый стол. От печки едва тянуло теплом. Не тепло, а одно воспоминание. Носильщик взял чугунный совок и кинул угольную пыль на едва тлевшие угольки.

— Так–то оно будет лучше.

Д. сказал:

— А стол? Для чего здесь стол?

Носильщик посмотрел на него удивленно:

— Чтобы за ним сидеть. А то для чего же?

— Но ведь скамьи–то к нему не подвинешь.

— Это точно. Скамейки не сдвинешь. Смотри–ка, двадцать лет я здесь, а этого не замечал. Вы, наверное, иностранец?

— Верно.

Вы, иностранцы, народ сообразительный! — Он угрюмо уставился на стол. — У нас на нем сидят, — сказал старик.

Снаружи послышался резкий, как окрик, гудок паровоза. Потом проплыло облако пара, простучали и смолкли вдали колеса.

— Это четыре пятьдесят пять, — сказал носильщик.

— Экспресс?

— Товарняк.

— На шахты?

— Нет, в Вулхэмптон.

Д., нахохлившись от холода, расхаживал по комнате. Над печкой поднималась тоненькая струйка дыма. Д. стал рассматривать фотографии, висевшие на стенах. Одна из них запечатлела сценку на пристани: джентльмен в спортивном костюме беседовал с дамой в белом муслиновом платье и замысловато украшенной шляпке. В отдалении виден был тент летнего кафе. Д. ощутил, что атмосфера счастья и безмятежности, разлитая в этой картине, коснулась и его. Казалось, он покинул свое время и теперь принадлежал прошлому — как этот джентльмен в костюме для гольфа. Не было больше войны, боли и насилия. Другая фотография изображала громадное готическое здание с вывеской «Отель Мидлэнд». Рядом были трамвайная линия, свинцово–серая статуя человека во фраке и общественная уборная.

— Вот–вот, — заметил носильщик, помешивая угольную пыль сломанной кочергой, — это и есть Вулхэмптон. Я там был в тысяча девятьсот втором году.

— Как будто неплохое местечко…

— Это точно. А гостиница — в нашей округе лучше не найдешь. Мы там тогда как раз обедали. Одна леди пела песенку — будь здоров… И еще там есть турецкая баня.

— Скучно здесь, наверное?

— Да нет. Я так думаю, везде по–своему интересно. К рождеству, бывает, потянет туда повеселиться. Ну, а здесь зато для здоровья полезно. — Он вовсю орудовал кочергой.

— И бойкое у вас место?

— Ага. Когда шахты работали. Вот в этой самой комнате ожидал поезда сам лорд Бендич. И дочка его, мисс Роз Каллен.

Д. поймал себя на том, что, как влюбленный мальчишка, жадно ловит каждое слово.

— Здесь была мисс Каллен?

Опять пробасил паровозный гудок, вдалеке на него откликнулся другой. Вот так перекликаются в деревне дворовые псы, если по улице идет чужой.

— Точно, была, последний раз я видел ее здесь за неделю до того, как ее представили ко двору, королю и королеве.

Ему стало грустно — светская жизнь — та жизнь, которой жила она, — проходила мимо него, он не принимал в ней участия. Он чувствовал себя как человек, который, разведясь, был вынужден отдать ребенка в другую семью. Сейчас у этого ребенка новый отец — богатый, влиятельный. А ему остается только читать в газетах о его успехах. Что ж, он попробует отсудить свое дитя. Он вспомнил, как она стояла на платформе в Юстоне. Она сказала тогда: «Не повезло нам — мы не верим в Бога. Если б я верила, я бы помолилась, а так что остается — плюнуть через левое плечо». В такси она, по его просьбе, вернула ему пистолет и сказала: «Ради бога, берегите себя. Не делайте глупостей. Вспомните Бернскую рукопись; вы не Роланд. А поэтому, ради бога, осторожнее, если вам перебежит дорогу черная кошка…»

Носильщик вспомнил:

— Ее мать из здешних мест. Говорят, что…

Итак, он здесь. На какое–то время он отрезан от зловещего мира. Но в этой маленькой холодной комнатке, где так спокойно и тихо, он лишь яснее почувствовал, как чудовищен этот мир.

И кто–то еще говорит о предначертаниях свыше! Какая безумная мешанина — Роз представляют к королевскому двору, его жену расстреливают в тюремном дворе, журнал «Татлер» печатает картинки из светской жизни; самолеты бомбят города, и все это безнадежно сцепилось в те минуты, когда они с Роз стояли рядом над телом мистера К. и разговаривали с Фортескью. Будущая сообщница убийцы удостаивается приглашения на прием в королевском саду… Он словно обладал способностью соединять в химической реторте абсолютно несоединимые элементы. А его собственная жизнь? Какой долгий путь нужно было пройти от чтения лекций по средневековой литературе до абсурдного выстрела в мистера К. в ванной комнате подвальной квартиры, принадлежащей незнакомой женщине! Как же после этого можно было без самых мрачных опасений строить жизненные планы и заглядывать в будущее?

Но ему от этого не уйти, он обязан планировать свои будущие действия.

Он рассматривал теперь фотографии пляжа. Кабинки для переодевания, зáмки, возведенные мальчишками из песка, кучи мусора — рваные газеты и банановая кожура. Он думал: если меня поймают — будущего у меня нет, и тогда все просто. Но вот если удастся как–нибудь ускользнуть и вернуться домой — вот тогда начнутся проблемы. Она ведь сказала: «Теперь вы не можете от меня просто отмахнуться».

Носильщик продолжал:

— Когда она была еще совсем малышкой, она вручала нам призы за лучший палисадник при станции. Это еще до того, как умерла ее мать. Эти призы лорд Бендич придумал — уж очень он розы любил.

Она не может вернуться с ним туда, в его жизнь, жизнь человека, которому не доверяют, в страну, охваченную войной. Да и что он мог ей обещать, в конце концов? Он остался с той, что была в могиле.

Он вышел на платформу. Было еще темно, но чувствовалось, что совсем рядом уже начинается новый день. Где–то далеко, за гранью видимого мира, тревожно звонил колокол. Д. расхаживал по платформе: взад–вперед, туда–обратно. Выхода не было — впереди тупик. Он остановился у автомата. Конфеты, спички, жевательная резинка. Он бросил монетку, но пакетик с жевательной резинкой не выскочил. Сзади вырос носильщик и укоризненно сказал:

— Наверное, сунули погнутую монету.

— Да ладно, пустяки…

— Есть такие ловкачи, — ворчал носильщик, — что только отвернись, он за свой пенни три пакетика вытащит. — Он постучал по автомату. — Пойду за ключами. Как же так? Нехорошо получается, — сказал носильщик и пошел за ключом.

По краям платформы горели два фонаря. Д. расхаживал взад–вперед по платформе. Медленно и словно бы осторожно поднимался рассвет. Казалось, природа совершает некий ритуал: свет фонарей становится тусклее, поют петухи и небо подергивается серебром. Из темноты стали медленно выступать товарные вагоны, стоявшие на запасном пути. На каждом была надпись: «Шахты Бендича». Рельсы тянулись до самой изгороди, за нею виднелось что–то темное (вскоре уже можно было разглядеть, что это просто сарай). Дальше было поле — безобразное, еще не покрытое снегом, черное зимнее поле. Стала видна и вторая платформа — безлюдная, словно вымершая. Вернулся носильщик и открыл автомат.

— Так и есть, все отсырело. Он теперь редко когда работает. Вот. — Он протянул пакетик с жевательной резинкой, влажный и липкий.

— Вы же говорили, что тут отличный климат?

— Точно. Мидлэндский климат — для здоровья самый полезный.

— Откуда же сырость?

— Так понятное дело, — объяснил тот, — станция в низинке… Глядите.

Ночная темнота таяла, как туман на склонах холмов. Вдалеке, за сараем и полем, над станцией, запасными путями, над холмами поднималась заря. Домики виднелись уже не сплошной массой, а каждый по отдельности. Пни спиленных деревьев напомнили Д. поле сражения. Теперь можно было разглядеть и странную металлическую конструкцию, возвышающуюся над гребнем холма. Д. спросил:

— Что это?

— А, так, — ответил носильщик, — это они тут открытие сделали.

— Надо сказать, безобразный вид у этого «открытия».

— Безобразный? Вы так думаете? Не знаю. Мы тут привыкли к этой штуке. Если б она вдруг исчезла, мне бы чего–то не хватало.

— Похоже на нефтяную вышку.

— Она самая и есть. Открытие они, понимаешь, сделали — здесь, мол, полно нефти. Мы им говорили, что это все ерунда, да они и слушать не стали. Они ж из Лондона — лучше всех все знают.

— И что, они нашли нефть?

— А как же, нашли. Как раз хватит, чтоб заправить эти фонари. Вам теперь недолго ждать осталось. Вон Джарвис спускается.

Дорога была видна уже до самых домов. На востоке небо слегка заалело, но мир окрест, не считая неба, казался темным из–за цвета побитых морозом овощей.

— Кто это — Джарвис?

— Он ездит в Бендич каждое воскресенье. Иногда и по будням тоже.

— Работает на шахте?

— Нет, куда ему, стар больно. Говорит, ему там воздух нравится. Я слышал, у него там старуха. Правда, сам он говорит, что не женат.

На Джарвисе были вельветовые брюки и куртка. А когда он подошел ближе, стали видны его мохнатые брови, черные глаза и седая щетина на подбородке.

— Как поживаешь, Джорджи? — спросил носильщик.

— Да ничего, бывает хуже.

— К старухе собрался?

Джарвис не удостоил насмешника ответом.

— Этот джентльмен едет в Бендич. Он иностранец.

— А–а…

Д. почувствовал себя как заразный больной среди здоровых людей, которым сделана прививка: заразить их он не может. Они надежно защищены от страха и жестокости, которые он несет в себе. Он испытывал полное расслабление, словно после долгих странствий пришел наконец туда, где можно просто посидеть, отдохнуть, подождать… Вот на эту крохотную станцию, затерявшуюся среди промерзших полей. Сзади раздался голос носильщика: «Чертов мороз, все овощи побил…»

Теперь все — и Джарвис тоже — одновременно поглядели вперед — туда, откуда должен был подойти поезд. В сигнальной будке дважды прозвонил колокол. Все вдруг заметили, что ночь кончилась. В окне сигнальной будки показался человек с чайником в руке. Он поставил чайник на стол и дернул рычаг. Раздался сигнал.

— Едет, — сказал Джарвис.

На горизонте выросло облачко дыма, потом из этого облачка показался паровоз и цепочка слегка раскачивающихся вагонов.

— Далеко до Бендича? — поинтересовался Д.

— Миль пятнадцать. Так ведь, Джордж?

— Четырнадцать миль от церкви до «Красного льва».

— Тут не в расстоянии дело, — сказал носильщик. — Главное, сколько остановок.

В подернутых инеем окнах поезда поблескивало бледное утреннее солнце. Несколько небритых физиономий глазели в окна на занимающийся день.

Д. вошел вместе с Джарвисом в пустой вагон. Платформы, носильщик, здание вокзала, сигнальщик с дымящейся кружкой чая в руке — все это уплывало назад. И вместе с этой картиной из жизни Д. уходил мир. Низкие заснеженные холмы подступали вплотную к рельсам. Фермы, небольшой лесок, похожий издали на старую меховую шапку, затянутая льдом канава — все это выглядело не слишком величественно, не сказать даже, чтобы очень красиво, но зато несло в себе атмосферу спокойствия и отрешенности. Джарвис молча смотрел в окно. Д. спросил:

— Вы хорошо знаете Бендич?

— А что?

— Может быть, вы знаете миссис Беннет?

— Это Джорджа Беннета жена или Артура?

— Она была няней у дочки лорда Бендича.

— Так, ясное дело.

— Вы ее знаете?

— Ясное дело, знаю.

— Где она живет?

Голубые навыкате глаза Джарвиса долго и внимательно разглядывали его.

— А для чего она вам?

— У меня к ней письмо.

— Она живет рядом с «Красным львом».

Чем дальше они ехали, тем реже становился лес, исчезали островки зеленой прошлогодней травы. На холмах все отчетливей проступал камень. За окном промелькнула платформа, позади нее видна была каменоломня. К ней вела ржавая одноколейка, возле которой в бурьяне валялась перевернутая вагонетка. Холмы расступились, и открылась широкая равнина, на которой возвышались терриконы. Высотой они не уступали соседним холмам. По сторонам дороги разбегались узкоколейки — казалось, они не ведут никуда. У подножия терриконов тянулись цепочки домов, издали похожие на шрамы. Поезд, теперь уже нигде не останавливаясь, грохотал по этой безобразной равнине. Почти у каждого террикона была платформа с каким–нибудь замысловатым названием: Замок Крэг или даже Гора Сионская; поезд проезжал мимо. Место это напоминало гигантскую свалку, куда вывалили целый пласт жизни: огромные ржавые подъемники, трубы, крытые шифером часовенки, темное белье, сушившееся на веревке и добавлявшее картине атмосферу безнадежности. Дети брели с ведрами от водоразборных колонок. Трудно было представить, что совсем рядом, в десяти милях отсюда, лежит совсем другая страна: поля, петухи поют… Дома тут стояли плотно, стена к стене, образуя улочки, которые тянулись к железной дороге. Улочки эти кое–где пересекали узкоколейки, ведущие к терриконам. Д. спросил:

— Это Бендич?

— Не–ет. Это Пэрэдайз.

Поезд прогрохотал по мостику и обогнул еще один террикон.

— И это тоже не Бендич?

— Не–е. Это Каукамберилл.

— Как вы их различаете?

— А, чего там…

Джарвис угрюмо глянул в окно и неохотно, точно жалуясь, пояснил:

— Любой скажет, что Каукамберилл — это не Бендич. Вот он — Бендич.

Показался новый террикон, и у его подножия — скопление домов, похожее на огромный серый струп.

— Эдак, — негодовал старик, — можно спутать Бендич с Замком Крэг или с Горой Сионской. Вы поглядите толком–то.

Д. глядел. Он привык к развалинам, но теперь подумал, что бомбежка — пустая трата времени. Руины возникают сами собой, если о людях просто забыть.

Поезд подошел к Бендичу. Это была не обычная платформа, а прямо–таки настоящая станция. Здесь имелся даже зал ожидания первого класса — правда, стекла в нем были выбиты, а дверь заперта на засов. Д. задержался, чтобы пропустить вперед Джарвиса, но Джарвис тоже задержался, пропуская Д., — словно заподозрил, что Д. за ним шпионит. Похоже, этот человек отличался наивной природной скрытностью, остерегаясь других, как животное, боящееся звука чужих шагов или незнакомого голоса близ своей норы.

Д. пошел по платформе. Городок лежал перед ним как на ладони. Одна улица шла вниз, другая пересекала ее, дома были поразительно одинаковыми, они ничем не отличались друг от друга. Однообразие нарушала вывеска гостиницы, фасад церкви да редкие жалкие лавчонки. Во всем поселке чувствовалась какая–то пугающая простота, словно дети сложили его из кубиков. Поразило его и полное безлюдье — обе улицы совершенно пусты. Никто никуда не спешил. Поскольку нет работы, уж лучше оставаться дома в теплой постели. Д. прошел мимо биржи труда и шеренги одинаковых серых домов с опущенными шторами. Сквозь полураскрытые ворота виднелись грязные, запущенные дворы и в них сортиры с распахнутыми дверьми. Казалось, здесь идет война, но без следов отчаянного сопротивления.

В «Красном льве» когда–то была гостиница. Здесь, наверно, и останавливался лорд Бендич. Возле дома был небольшой дворик и гараж, на стене которого желтой краской были выведены инициалы А.А.^[3] На улице воняло газом и сортирами.

Жители городка следили за незнакомцем из окон, но без особого любопытства. Дом миссис Беннет был сложен из того же серого камня, что и все остальные; правда, занавески несколько опрятнее, чем в других домах. Судя по тому, что через окно виднелась маленькая гостиная, заставленная хорошей, явно неиспользуемой мебелью и разными вещицами, денежки в этом доме водились. Д. дернул за ручку звонка — блестящую медную ручку с изображением щита и геральдических знаков. Конечно, это же герб Бендича: какое–то пернатое, мифическое чудовище держало в клюве нечто похожее на листок. В этом простеньком городке герб выглядел слишком замысловато.

Дверь открыла пожилая женщина в переднике. Ее высохшее, морщинистое лицо было белым, как кость.

— Вы миссис Беннет? — спросил Д.

— Да. — Она придержала ногой дверь, не давая ему войти.

— У меня к вам письмо, — сказал Д., — от мисс Каллен.

— А вы знаете мисс Каллен? — недоверчиво спросила она.

— Вы все прочтете.

Она тут же, стоя на пороге, начала читать письмо. Читала она медленно, поскольку была без очков, держа листок почти у самых глаз.

— Она здесь пишет, — сказала старуха, — что вы ее хороший друг. Может, зайдете? Тут сказано, что я должна помочь вам… Только она не пишет — как.

— Простите, что я в такую рань.

— В воскресенье это единственный поезд. Не идти же вам пешком. Джордж Джарвис тоже приехал?

— Да.

— Понятно.

Маленькая гостиная была битком набита фарфоровыми безделушками и фотографиями в гнутых серебряных рамках. Круглый стол из красного дерева, тахта с бархатной накидкой, жесткие стулья с изогнутыми спинками и бархатными сиденьями, газеты, расстеленные на полу, поверх ковра. Все это походило на декорации для пьесы, которую не сыграли и никогда уже не сыграют. Показав на фото в серебряной рамке, миссис Беннет сурово сказала:

— Вы узнаете, надеюсь?

Беленькая пухленькая девочка неуклюже держала в руках куклу. Он ответил:

— Боюсь, что я…

— А, — сказала миссис Беннет с каким–то горьким торжеством, — она вам не все показывала. Понятно. Видите эту подушечку для булавок?

— Да.

— Она сделана из платья, в котором Роз была представлена ко двору. Там есть и число, когда это было. — На обратной стороне сверкала торжественная дата, вышитая белым шелком. Тот самый год, когда он сидел в тюрьме, ожидая расстрела. — А вот здесь, — показала миссис Беннет, — она как раз в этом платье. Уж эту–то фотографию вы, наверное, видели.

Ужасно торжественная, молодая и очень похожая на себя, Роз смотрела на него из бархатной рамки. Маленькая гостиная, казалось, была полна ею.

— Нет, — признался он, — и этой фотографии я никогда не видел.

Она бросила на него удовлетворенный взгляд:

— Так вот, говорят, старый друг — лучше новых двух.

— Старый друг — это, должно быть, вы?

— Точно, — отрезала она. — Я знала Роз, когда ей не было и недели от роду. Даже сам лорд не видел ее — он впервые взглянул на нее, когда ей исполнился месяц.

— Она очень тепло говорила о вас, — соврал Д.

— Еще бы, — подтвердила миссис Беннет, покачивая седой головой. — После того, как умерла ее мать, все для нее делала я. Только я.

Почему–то всегда странно себя чувствуешь, узнавая от кого–нибудь о прошлом любимого человека — будто нашел в старом столе потайной ящик с чужими письмами.

— Она была послушной девочкой? — спросил он с улыбкой.

— У нее был твердый характер. А это главное, — сказала миссис Беннет. Она переходила с места на место, то поглаживая подушечку для булавок, то поправляя фотографии. — Нельзя требовать, чтобы тебя помнили. И я не жалуюсь на лорда. Он поступил великодушно. А как бы мы жили? Особенно сейчас, когда шахты закрыты?

— Роз говорила мне, что она вам регулярно пишет. Уж она–то помнит вас.

— По праздникам, — согласилась миссис Беннет. — Много она не пишет, но у нее, конечно, мало времени из–за всех этих званых вечеров и прочего. Конечно, она могла бы написать мне, что сказал ей тогда его величество король, но, в конце концов…

— Может, он ей ничего не сказал?

— Наверняка что–нибудь да сказал. Она милая девушка.

— Вы правы…

— Уж надеюсь, — ядовито сказала миссис Беннет, разглядывая фарфоровые безделушки, — она умеет выбирать друзей.

— Ну, обмануть ее трудно, — подтвердил он, вспоминая о мистере Форбсе, частных сыщиках и обо всем мрачном мире недоверия, в котором они жили.

— Вы не знаете ее так, как знаю я. Помню, однажды, в Гвин–коттедж, она прямо–таки все глаза выплакала. Ей было четыре года, и Питер Триффин, гадкий лживый мальчишка, стащил заводную мышку. — Ее старое лицо вспыхнуло от былых, уснувших, казалось, чувств. — Готова поклясться, что из мальчишки так и не вышло толку.

Это могло бы показаться странным, но от этой женщины во многом зависело воспитание Роз — наверное, не меньше, чем от родной матери. Видимо, она старалась вырастить девочку по своему образу и подобию — в костлявом лице миссис Беннет, если присмотреться, временами мелькало почти то же выражение, что и у Роз.

Старуха внезапно сказала:

— Вы ведь иностранец?

— Да.

— Понятно.

Он сказал:

— Мисс Каллен должна была написать вам, что я здесь по делам.

— Но она не написала, по каким делам.

— Я рассчитываю, что вы сможете мне кое–что рассказать о вашем городе.

— Что именно?

— Ну, хотя бы, кто здесь руководит местной профсоюзной организацией.

— Вы хотите с ним увидеться, так, что ли?

— Да.

— Ничем не могу вам помочь. Мы с такими людьми дела не имеем. И не уверяйте меня, что мисс Каллен имеет с ними что–то общее, с этими социалистами.

— В конце концов, ее мать…

— Мы знаем, что представляла собой ее мать, — резко оборвала его миссис Беннет, — но она умерла, а о мертвых не говорят худо.

— Стало быть, вы не можете помочь мне?

— Могу, но не хочу.

— И даже не скажете, как его фамилия?

— Это вы могли бы и сами узнать. Бейтс его фамилия. — По улице проехал автомобиль, скрипнули тормоза. — Кто бы это мог приехать? — заинтересовалась миссис Беннет.

— Где он живет?

— На Пит–стрит… Вот так же однажды приехал член королевской семьи. — Миссис Беннет прижалась к стеклу и старалась рассмотреть, кто выходит из машины. — Очень был приятный молодой человек, зашел ко мне домой и выпил чашку чаю. Наверно, хотел убедиться, что есть шахтеры, у которых в доме все блестит. Он хотел заглянуть к миссис Терри, но ему сказали, что она больна. У этой Терри в доме — шаром покати. Потому и не пустили. Ему б там пришлось не по вкусу.

— Мне нужно идти.

— Можете передать мисс Роз, что ей не нужно иметь дело с Бейтсом, — сказала миссис Беннет не вполне уверенно, как человек, который привык командовать: «надень теплые чулки», «не ешь конфет», «выпей это лекарство», но боится, что теперь его уже не послушают.

В гостиницу «Красный лев» вносили чемоданы, и улица моментально оживилась. Люди стояли кружком, словно приготовившись к обороне или отступлению, и разглядывали машину. Какой–то мальчик спросил: «Это герцог?» Неужели лорд Бендич уже начал действовать? Быстро! Контракт подписан только вчера… Внезапно толпа зашумела. Кто–то крикнул: «Шахта открывается!» Люди окружили автомобиль, как будто на его сверкающем боку они надеялись прочесть ответы на волнующие их вопросы. Д. спросил у какого–то человека:

— Кто приехал?

— Уполномоченный лорда Бендича.

— Не могли бы вы сказать мне, где тут Пит–стрит?

— Прямо и налево.

Из всех домов стекались люди, как будто их подхватила волна надежды. Пожилая женщина стучала в окно соседке: «Нелл, в «Красном льве» уполномоченный лорда». Д. вспомнил, как однажды в голодающей столице пронесся слух, что привезли продовольствие. Люди бежали на набережную — вот как сейчас. Потом оказалось, что привезли не продовольствие, а танки, и люди смотрели, как их разгружают. Смотрели и молчали. А танки были очень кстати…

Он опять спросил:

— Где живет Бейтс?

— Дом семнадцать. Если он у себя, конечно…

Дом стоял как раз за баптистской молельней. Над дверью молельни висело изречение «Красота жизни незаметна лишь для усталых глаз» с загадочным добавлением: «Придорожная мысль». Он постучал в дверь. Никто не ответил. По улице спешили люди: одеты они были плохо — в старые, уже не способные защитить от ветра плащи и застиранные, уже не державшие тепла фланелевые рубашки — это были люди, за которых он сражался, и у него возникло пугающее ощущение, что они стали его врагами, — ведь он приехал, чтобы стать между ними и их надеждой. Он стучал снова и снова, но по–прежнему никто не отвечал. Он попробовал постучать в дом девятнадцать — дверь быстро открыли. Он поднял глаза и увидел Эльзу.

Она сказала:

— Что вы хотите? — Девочка была как две капли воды похожа на Эльзу: такая же замученная, измотанная и… совсем ребенок. Он был потрясен. Однако, присмотревшись, понял, что ошибся — на шее у девочки был шрам. Конечно, это не Эльза. Просто у них одни и те же родители — нужда и голод…

— Я искал мистера Бейтса.

— Его дом рядом.

— Я не могу достучаться.

— Так он, наверное, пошел со всеми в «Красный лев».

— Да, все куда–то бегут, спешат…

— Говорят, шахта открывается.

— А ты почему дома?

— Надо же кому–то и печку топить. — Девочка посмотрела на него с любопытством. — А вы тот иностранец, что приехал на поезде вместе с Джорджем Джарвисом?

— Да.

— Он сказал, от вас ничего хорошего не жди.

Он ощутил укор совести — маленькая Эльза так и не дождалась от него ничего хорошего. Зачем он принес в чужую страну это бремя жестокости? Лучше уж потерпеть поражение, чем втягивать в войну еще и этих людей… Без сомнения, он впадает в ересь. Его партия имеет все основания не доверять ему. Девочка добавила:

— А вообще на Джорджа никто особенно внимания не обращает. Так зачем вам Бейтс?

Что ж, особых тайн тут нет. Тем более он сам хотел, чтобы это узнали все. Значит, можно начать прямо здесь. Он сказал:

— Я хотел сказать ему, куда пойдет этот уголь, — мятежникам в моей стране.

— О, — сказала она уныло, — значит, вы один из этих?

— Да.

— А Бейтс тут при чем?

— Я хочу, чтобы шахтеры отказались работать.

Она изумленно посмотрела на него.

— Отказаться? Нам?

— Да.

— Вы рехнулись, — сказала она. — Какое нам дело, куда пойдет этот уголь?

Он понял: надежды нет. Уж если она, совсем ребенок… Она крикнула ему вслед:

— Не сходите с ума. Нам до этого нет дела.

Он упрямо шагал по улице. Он будет добиваться своего до конца, пока ему не заткнут рот, не повесят, не расстреляют, — короче говоря, до тех пор, пока его не освободят от его долга и не дадут ему наконец отдохнуть.

У «Красного льва» уже пели: события развивались быстро. Очевидно, уже официально сообщили, что шахты открывают. Две компании шахтеров, стараясь перекричать друг друга, горланили песни. Это были старинные песни, он слышал их много лет назад, когда работал в Лондоне. Простые люди хранят верность любимым мелодиям. Пели одновременно две песни: «Забудем все невзгоды» и «Бога мы благодарим»; толпа подхватывала то одну, то другую. В этом своеобразном состязании двух песен духовный псалом в конце концов потерпел поражение — первую песню знало больше народу. По рукам ходили воскресные газеты. Несколько пачек таких же газет были видны через заднее стекло автомобиля. Д. схватил кого–то за руку и твердо спросил:

— Где Бейтс?

— Там, наверху, с уполномоченным.

Д. пробрался сквозь толпу. Кто–то сунул ему в руку газету. Из заголовка на первой странице он понял все: «Поставки угля за границу. Шахты открываются». Он ворвался в вестибюль гостиницы, ощущая острую потребность что–то предпринять, немедленно, сейчас же, пока надежды этих людей не окрепли. Вестибюль был пуст. В стеклянных шкафах были выставлены чучела здоровенных рыб — видимо, раньше в эти места приезжали порыбачить. Он кинулся по лестнице — и снова никого. На улице пели, кричали «ура». Он распахнул тяжелую дверь и сразу же увидел себя в высоком зеркале в золоченой раме: небритый человек с ватой, торчащей из–под пластыря. Огромное французское окно было распахнуто, у подоконника стоял человек и что–то кричал вниз, обращаясь к толпе. За столом, спиной к Д., сидели двое. Пахло пыльным бархатом.

— Завтра утром на работу должны выйти только забойщики, машинисты подъемников и механики. Но не бойтесь. Через неделю работы хватит всем — кризис кончился! Можете спросить своего мистера Бейтса. Это вам не то что раньше, когда вы работали по четыре дня в неделю. Работы хватит на триста шестьдесят пять дней в году.

Этот маленький человечек в кожаных гетрах, похожий на агента по торговле недвижимостью, имел странную манеру: ораторствуя, он все время раскачивался на носках.

Д. подошел к нему и сказал:

— Простите, могу я поговорить с вами?

— Не сейчас, — сказал человечек, не оборачиваясь, и закричал в окно: — А теперь отправляйтесь по домам и повеселитесь немножко. Мы обещали всем работу и в свою очередь надеемся…

Д. обратился к двум сидящим за столом:

— Кто из вас мистер Бейтс?

Оба обернулись. Один из них был Л.

— …что вы поработаете на славу. Будьте уверены, что угольная компания Бендича умеет держать слово. — На этом человечек, стоявший у окна, закруглился.

— Я Бейтс, — сказал второй.

Вид у Л. был озадаченный: ему трудно было сразу сообразить. — Д. это или не Д. Д. сказал:

— С полномочным представителем мятежного генерала вы уже познакомились. Теперь моя очередь представиться.

Лицо Л. прояснилось. Он слегка улыбнулся, давая понять, что узнал Д., и подмигнул. Оратор обернулся и спросил:

— В чем дело?

Д. сказал:

— Дело в том, что этот уголь пойдет не в Голландию.

Он посмотрел на Бейтса, молодого человека с громадной копной волос и детским безвольным ртом.

Бейтс сказал:

— А какое это, собственно, имеет ко мне отношение?

— Если люди доверяют вам, скажите им, ради чего они завтра спустятся в шахту.

— Постойте, постойте, — вмешался уполномоченный Бендича.

Д. наступал:

— Ваш профсоюз заявил, что никогда не станет помогать этим…

— Уголь предназначен для Голландии, — сказал Бейтс.

— Это ширма. Наше правительство поручило мне купить ваш уголь. Вот этот человек выкрал у меня доверенность на сделку.

— Он больной, — убежденно заявил уполномоченный, покачиваясь на носках. — Джентльмен, которого он обвиняет, — друг лорда Бендича.

Бейтс беспокойно заерзал в кресле.

— Что я могу сделать? — сказал он. — Это дело правительства.

Л. мягко сказал:

— Я знаю этого человека. Он фанатик. Его ищет полиция.

— Вот и позовите полицию, — подхватил уполномоченный.

— У меня в кармане пистолет, — сказал Д. Он не сводил глаз с Бейтса. — Я знаю, что значит для безработных шахтеров год работы. Но в этом наша смерть. У нас гибли и ваши люди. Вы, наверное, слышали о них?

Бейтс внезапно взорвался:

— Какого черта я должен вам верить? Уголь предназначен для Голландии. — Говорил он с легким, почти незаметным акцентом. Он вышел из низов — это было видно — и старался упрятать подальше следы своего происхождения. Он добавил: — И ничего подобного я не слышал…

Но Д. почувствовал, что Бейтс заколебался. У другого буйный вьющийся чуб казался бы признаком решительности. У Бейтса с его безвольно отвисшей губой лихая прядь волос выглядела фальшиво, как неудачно подобранный парик.

— Если вы не хотите сами говорить с людьми, это сделаю я, — сказал Д.

Человек в гетрах бросился к двери. Д. остановил его:

— Сядьте. Можете позвать полицию, когда я кончу. Я ведь не собираюсь удирать, верно? Можете спросить этого джентльмена, в чем я обвиняюсь. Я уже и сам запутался: фальшивый паспорт, кража автомобиля, хранение оружия. Что еще? Добавьте сюда подстрекательство к беспорядкам.

Он подошел к окну и крикнул:

— Шахтеры! — Он увидел в толпе старого Джарвиса, скептически посматривающего на него. Внизу стояло человек полтораста. Добрая половина уже разошлась по домам с приятным известием. — Я должен поговорить с вами.

Кто–то ответил:

— Зачем?

Он сказал:

— Вы не знаете, куда пойдет этот уголь.

У всех был веселый и бесшабашный вид. Кто–то крикнул:

— На Северный полюс, куда ж еще?

Д. сказал:

— Уголь пойдет не в Голландию…

Люди начали расходиться. Да, он когда–то читал лекции, но никогда не выступал на митингах и не знал, как удержать толпу. Он сказал:

— Ради бога! Выслушайте меня! — Он схватил со стола пепельницу и грохнул ею по окну.

— Эй, полегче, — прикрикнул Бейтс, — это собственность гостиницы.

Звон стекла заставил всех обернуться. Д. сказал:

— Этот уголь нужен им, чтобы вести войну, чтобы убивать детей!

— Да заткнись ты! — угрюмо ответил кто–то.

— Я знаю, что значит для вас работа. Но для нас это — гибель. — Краем глаза он видел в зеркале отражение лица Л., спокойного, невозмутимого, ожидающего, когда он закончит. Он крикнул: — Почему им нужен ваш уголь? Потому что там у нас шахтеры не хотят на них работать. В них стреляют, но они не работают…

Он снова заметил в толпе старого Джорджа Джарвиса, стоящего немного в стороне. Вид у него был такой, будто он не верит ни одному его слову. Кто–то крикнул:

— Пусть Джо Бейтс скажет!

В толпе подхватили: «Джо Бейтс, давай!»

Д. поддержал:

— Дело за вами, — и повернулся к молодому профсоюзному лидеру.

Человек в гетрах крикнул ему в спину:

— Я уж постараюсь, чтобы вы получили полгода.

— Постарайтесь, — сказал Д.

Бейтс нехотя подошел к окну. Он манерно вскинул голову, отбрасывая со лба непокорную прядь, и Д. подумал, что это движение, взятое напрокат у профсоюзных лидеров, наверное, единственное проявление его непокорности. Бейтс сказал:

— Друзья! Обвинение, которое мы услышали, очень серьезное.

Неужели он все–таки не побоится сказать правду?

— Благотворительность начинается дома, — взвизгнула какая–то женщина.

— Я думаю, — сказал Бейтс, — лучшее, что мы можем сделать, — это потребовать от уполномоченного лорда Бендича решительного заверения в том, что уголь идет в Голландию, и только в Голландию.

— Что толку в заверениях? — вставил Д.

— Если он даст их нам, мы можем завтра с чистой совестью спускаться в шахту.

Маленький человечек в гетрах бросился вперед. Он заорал:

— Правильно! Мистер Бейтс говорит дело. И я заверяю вас от имени лорда Бендича… — Конец фразы потонул в радостном гуле толпы.

В тот момент, когда гул за окном стих, Д. оказался рядом с Л. Л. сказал:

— Знаете ли, вам следовало бы вовремя принять мое предложение. А теперь я вам не завидую… Мистера К. нашли.

— Мистера К.?

— Женщина по фамилии Глоувер вчера вечером возвратилась домой. Она сказала полиции, что ее мучили предчувствия. Все это уже попало в утренние газеты.

Уполномоченный снова кричал в окно:

— Что касается этого человека, то его ищет полиция. Он обвиняется в подлоге и краже…

Л. сказал:

— Они ищут человека, которого ее сосед по имени Фортескью видел у нее в квартире вместе с молодой женщиной. Щека у него была заклеена пластырем, но полиция предполагает, что пластырь прикрывает шрам.

Бейтс сказал:

— Пропустите полицию.

— Вы бы лучше смылись, а? — посочувствовал Л.

— У меня остался один патрон.

— И кому он предназначен: мне или вам?

— Хотелось бы мне знать, — сказал Д., — как далеко вы зайдете. — Он хотел, чтобы его вынудили стрелять, хотел точно знать, что именно Л. приказал убить девочку… Ему нужно было возненавидеть Л., чтобы убить его. Правда, Л. и эта девочка существовали как бы в двух разных мирах, и трудно было поверить, что он отдал приказ… Тот, кто убивает, и тот, кого убивают, всегда чем–то связаны. Разумеется, за исключением тех случаев, когда убивают безлично — из дальнобойного орудия или бомбой, сброшенной с самолета.

— Констебль, сюда, быстрее! — кричал в окно уполномоченный лорда Бендича. У такого рода людей существует твердое убеждение, что один полицейский может справиться с кем угодно, даже с вооруженным преступником.

Л. сказал:

— Между прочим, не все потеряно… можно вернуться назад…

Он уверен, абсолютно уверен в себе. Весь его образ жизни угадывался за этой невозмутимостью: длинные коридоры особняков и подстриженные сады, дорогие книги и картинная галерея, резной письменный стол и старые, обожающие его слуги… Но можно ли вернуться назад, если неотступные призраки пережитого ничего не дадут забыть. Д., колеблясь, нащупал в кармане пистолет. Л. сказал:

— Я знаю, о чем вы думаете. Но эта женщина сумасшедшая, совершенно сумасшедшая.

Д. сказал:

— Благодарю вас. В таком случае…

Ему внезапно стало легче, как будто известие, что управляющая гостиницей — сумасшедшая, сделало более нормальным этот мир. Он бросился к двери.

Уполномоченный лорда Бендича отвернулся от окна и заорал:

— Задержите его!

— Пусть бежит, — успокоил Л. — Там же полиция…

Д. сбежал по лестнице. Констебль, пожилой уже человек, в это время входил в вестибюль. Он спросил Д.:

— Сэр, вы не видели…

— Там, наверху…

Он побежал через двор. Уполномоченный вопил, свесившись из окна:

— Вон он! Держите его!

Сзади раздались крики и глухой стук: констебль споткнулся и упал. Внезапно Д. услышал голос: «Сюда, дружище», — и машинально повернул к уборной во дворе. Все произошло мгновенно. Кто–то сказал: «Подсади его», — и он понял, что падает через забор. Он тяжело плюхнулся на землю около мусорного ящика и снова услышал шепот: «Тихо». Он оказался в каком–то садике, перед ним был крохотный газончик с редкой травой и узенькая, посыпанная шлаком тропинка. Около тропинки лежал кусок кирпича, на который кто–то водрузил половинку кокосового ореха. Видимо, это была кормушка для птиц. Он спросил:

— Что вы затеяли? И зачем вам это нужно?

Садик показался ему знакомым — ну да, точно такой у миссис Беннет. Она, конечно, тут же позовет полицию. Он хотел объяснить им, что происходит, но никого уже не было. Он был один, его просто перебросили через забор, как мешок с опилками. На улице слышались крики. Он опустился на колени, бессильный, как огородное пугало. Мысли неслись, обгоняя друг друга. Ему было мерзко; в нем закипала злость. Его снова пытаются загнать в угол. Зачем? Все равно ему конец. Теперь он мог обрести спокойствие разве что в тюремной камере. Он сделал все, что мог. Д. наклонил голову, чтобы прошло головокружение. Он вспомнил, что давно ничего не ел. В последний раз он съел пирожное на вечере энтернационо.

И снова совсем рядом послышался чей–то торопливый шепот:

— Вставайте.

Он поднял голову и увидел трех парней.

— Кто вы?

Они, ухмыляясь, смотрели на него. Старшему едва ли было двадцать. Еще детские, округлые и уже диковатые черты лица. Старший парень ответил:

— Не имеет значения. Пошли в сарай.

Он безропотно последовал за ними. В темной конуре для четверых едва хватило места. Они расположились на кучах угля и обломках старых ящиков, приготовленных для растопки. Сквозь дыры в стене пробивался слабый свет. Он сказал:

— Для чего все это? Миссис Беннет…

— В воскресенье старуха за углем не пойдет. Она человек точный.

— А сам Беннет?

— Он уже наклюкался.

— Кто–нибудь все–таки мог нас заметить?

— Не–е. Мы следили.

— Будут искать по домам.

— Без ордера они не могут. А судья в Вулхэмптоне.

Он сдался и устало сказал:

— Наверное, я должен вас поблагодарить.

— Плевать, — сказал старший из трех, — у вас ведь есть пистолет?

— Да.

Парень сказал:

— Ваш пистолет нужен организации.

— Пистолет? Зачем? И что это за организация?

— Организация — это мы.

Они уставились на него. Он уклончиво сказал:

— Что случилось с полицейским? Почему он упал?

— Наши ребята взяли это на себя. — Младший задумчиво погладил себя по ноге.

— Чистая работа.

— Видите ли, у нас тут организация, — сказал старший.

— И нас десятки.

— Этому вот, Джо, разок всыпали как следует. Выпороли.

— Понятно.

— Шесть розг мне вмазали.

— Это было до того, как мы создали нашу организацию.

Старший повторил:

— Теперь нам нужен ваш пистолет. Вам он больше не понадобится. О вас мы позаботимся.

— Позаботитесь?

— Мы все устроили. Вы останетесь здесь, а когда стемнеет и пробьет семь, пойдете вверх по Пит–стрит. В это время все пьют чай или сидят в церкви. Сразу за церковью будет аллея. Там придется подождать автобуса. Крикки проследит, чтобы все было в порядке.

— А кто это — Крикки?

— Один парень из наших. Он кондуктор. Он позаботится, чтоб вы благополучно добрались до Вулхэмптона.

— Действительно, вы все продумали. Но зачем вам пистолет?

Старший из парней наклонился к нему. У него была бледная, без кровинки, кожа и глаза пустые и безжизненные, как у пони, которые катают вагонетки в шахтах и никогда не видят дневного света. В нем не было той одержимости, той буйной энергии, которая обычно свойственна анархистам. Похоже, что вся его анархия заключалась в отсутствии сдерживающих центров.

— Мы слышали, что вы там говорили. Вы не хотите, чтобы шахта работала. Это можно сделать. Нам все равно.

— Вам или вашим отцам?

— При чем тут наши отцы?..

— А как вы это сделаете?

— Мы знаем, где хранится динамит. Нужно только взломать склад и высыпать в шахту заряды. На полгода хватит разбираться!

У парня скверно пахло изо рта. Д. почувствовал отвращение.

— А в шахте никого нет?

— Пока ни души.

Пожалуй, придется рискнуть, хотя союз с этими юными анархистами ему не нравился.

— А зачем вам пистолет?

— Мы собьем пулей замок на складе.

— А сумеете?

— Можете не беспокоиться.

Он сказал:

— У меня последний патрон…

Все трое склонились над ним. Он чувствовал на своем лице их дыхание. Изо рта у них пахло кислятиной. Ему показалось на секунду, что это не люди, а какие–то ночные животные, которые не выносят дневного света и способны видеть лишь в темноте. Он же, наоборот, может видеть только при свете дня. Он спросил:

— А вам–то зачем все это нужно?

Равнодушный детский голос ответил:

— Так, интересно.

«Петля по мне плачет», — подумал Д., вздрогнув.

— Ну, а если кто–то спустится в шахту?

— Мы проверим, кому охота болтаться на виселице.

Виселица им, конечно, не грозила. В этом–то и беда: они несовершеннолетние и потому могут вести себя безответственно. «Но все равно, — сказал он себе, — мой долг воспользоваться ими — даже если стрясется беда, жизнь иностранцев не в счет, если на карту поставлена судьба моего народа. Когда начинается война, общепринятый кодекс морали идет побоку, и дозволено творить зло во имя победы».

Он вынул из кармана пистолет, и рука старшего парня мгновенно вцепилась в оружие.

Д. сказал:

— Пистолет бросите в шахту. Незачем оставлять на нем отпечатки пальцев.

— Это точно. Мы учтем.

Он все еще не разнимал пальцев, жалко было последнего патрона. Парень сказал:

— Мы не проболтаемся. Наши никогда не болтают.

— А что там в поселке? Где полиция?

— Их всего двое. У одного мотоцикл, он поехал в Вулхэмптон, чтобы получить ордер на обыск. Они думают, что вы у Чарли Стоува. А Чарли не хочет пускать их. У него с ними старые счеты.

— У вас считанные минуты после того, как собьете замок. Успеете удрать, когда бросите заряды?

— Мы подождем до темноты.

Он отпустил пистолет.

— Не забудьте, — напомнил старший, — в семь у церкви. Билли будет следить.

Когда они ушли, Д. вспомнил, что надо было попросить хоть кусок хлеба. Он был голоден, и от этого время тянулось особенно медленно. Он чуть приоткрыл дверь сарая, но увидел лишь сухой куст и дорожку рядом с ним. Он прикинул, как ему действовать, но как можно предвидеть будущее, если жизнь швыряет тебя, как щепку. Если он даже попадет в Вулхэмптон, стоит ли ему пытаться уехать? На вокзале его наверняка уже ждут. Он вспомнил о пластыре на подбородке — теперь он ни к чему. Он сорвал его… Ему чертовски не везло: надо же было этой женщине так быстро вернуться и найти тело мистера К. Впрочем, не везло ему с той самой минуты, как он высадился в Англии. Он снова представил себе Роз, как она шла тогда по платформе. Если бы он не встретился с ней, наверное, все было бы иначе? Его бы не избили, он бы не опоздал в гостиницу. Мистер К. не стал бы подозревать, что он продался, и не поспешил бы продаться первым. Эта управляющая гостиницей… «Она просто сумасшедшая», — сказал Л. Что он имел в виду?.. Итак, все началось тогда, на платформе, когда он впервые увидел Роз, и кончилось смертью Эльзы.

Какая–то маленькая птичка — он не знал названий здешних птиц — уселась на краешек кокосового ореха и принялась клевать. Она энергично орудовала клювиком — видимо, мякоть ореха пришлась ей по вкусу.

Итак, предположим, он доберется до Вулхэмптона. Стоит ли ему ехать в Лондон? А если не в Лондон, то куда? Когда он прощался с Роз, он был уверен, что ехать в Лондон нужно, но сейчас все изменилось… Тем более что его хотят арестовать за убийство К. Теперь за ним будут охотиться всерьез. Он и так уже основательно втянул Роз в свои дела, и впутывать ее снова ему не хотелось. Насколько было бы проще, устало подумал он, если бы сейчас вошел полисмен… Внезапно птичка вспорхнула: на дорожке послышались чьи–то тихие шаги, словно кто–то шел на цыпочках. Д. сидел и ждал, когда его арестуют.

Однако это оказалась всего–навсего кошка — черная, с блестящим, пушистым мехом. Она стояла в ярком свете зимнего дня и глядела на него с таким видом, словно он был не человеком, а подобным ей четвероногим… Впрочем, он и в самом деле был похож сейчас на загнанного зверя. Кошка повернулась и пошла дальше, оставляя за собой сильный запах рыбы.

Внезапно он подумал: кокосовый орех, ну конечно… когда стемнеет, я возьму его и хоть немного поем. Томительно тянулось время, а вечер все не наступал. С кухни доносился аппетитный запах стряпни. Потом из открытого окна послышалась брань. Д. слышал только обрывки фраз: «…стыд и срам…», «…нажрался как свинья». Видимо, миссис Беннет пыталась вытащить своего благоверного из постели. Затем окно захлопнулось, и то, что происходило после этого в комнате, осталось тайной — соседям не положено знать секреты чужого дома, который, как известно, «моя крепость».

Вернулась птичка и снова принялась клевать орех. Он смотрел на нее с завистью — она орудовала клювом, как шахтер кайлом. Надо бы ее согнать.

Над садом разливался полуденный свет.

Больше всего его беспокоила сейчас судьба пистолета. Не стоило отдавать пистолет этим юнцам. Они вообще могли выдумать всю эту историю со складом динамита — просто чтобы побаловаться оружием. В любой момент может случиться все, что угодно… Они могут пустить оружие в ход просто из озорства, смешно ждать высокой морали от сопляков с такими отвратными физиономиями. Один раз ему послышался выстрел, потом еще — наверное, заводили автомобиль, на котором приехал уполномоченный.

Стало темнеть. Он подождал, пока по–настоящему стемнело, и лишь когда орех стал совершенно не виден в густых сумерках, он выбрался из сарая. В предвкушении этой птичьей трапезы рот его наполнился слюной. Песок на дорожке скрипнул у него под ногой — и тотчас в доме отдернули занавеску. Миссис Беннет испуганно таращила глаза. Он ясно видел в освещенном окне ее суровое худое лицо. На ней было выходное платье — она собиралась в церковь. Она стояла, прижавшись лицом к стеклу. Застыв на месте, он ждал — заметит или нет? Слава богу, опустила занавеску.

Д. подождал немного и двинулся дальше. В горле у него совсем пересохло. Он вернулся в сарай и принялся маленькими кусочками есть орех. Это был настоящий праздник! Ножа у него не было; он пальцами отколупывал белую плотную мякоть ореха и отправлял в рот. За эту минуту он успел подумать обо всем: о Роз, о будущем, о прошлом, о ребятах, забравших его пистолет, даже о том стихотворении, которое осталось в записной книжке, украденной шофером Л. «И все равно… хоть безответна страсть…» Бессмыслица, а ведь тогда он находил в нем нечто многозначительное. Ах да — оно напоминало ему о жене. В ее смерти сосредоточилась вся подлость жизни. Вот и он в своей памяти все реже и реже возвращается к ней. Людям, близким душой, надо умирать вместе, только вместе, а не в одиночку…

Часы на церкви пробили семь.

Глава II

Д. положил в карман то, что оставалось от ореха, и осторожно вышел из сарая. Он внезапно сообразил, что парни не сказали ему, как выбраться из садика. Типичное ребячество: продумали план в общем и целом, а о деталях забыли. И таким юнцам он отдал пистолет! Сами–то небось махнули через стенку. А он — усталый, голодный, старый человек — да у него просто сил не хватит перебраться через этот забор. Он попробовал подтянуться — не вышло. Еще раз… Мальчишеский голос из–за уборной шепнул: «Это ты, друг?»

Значит, они все–таки и о деталях помнят. Он ответил:

— Да.

— Там в стене нет одного кирпича.

Пошарил рукой — верно.

— Давай быстрее.

Он спрыгнул с забора и оказался как раз там, откуда удирал сегодня утром. Грязноватый маленький оборвыш критически посмотрел на него и сказал:

— Я тут на стрёме.

— А где другие?

Оборвыш кивнул головой в ту сторону, где возвышалась темная масса террикона, словно грозовая туча нависая над городом.

— Там, на шахте.

Он почувствовал, как его нервы сжимаются в комок. Словно ему опять предстоит пережить те страшные пять минут, что отделяют сигнал воздушной тревоги от начала бомбежки.

— Идите и ждите Крикки, — хрипло скомандовал мальчуган.

Он повиновался, что ему оставалось делать? А время они выбрали точно: на темной, еще не освещенной улице не было ни души. Казалось, он попал в город–музей — памятник угольного века. Только освещенные окна церкви разрушали это впечатление. Он почувствовал себя усталым и больным, и с каждым шагом в нем нарастало напряжение. Он буквально всем телом ожидал грохота взрыва, который с минуты на минуту мог разорвать тишину. На северо–востоке, где–то над Вулхэмптоном, небо розовело, как от пожара.

Между церковью и соседним домом был узкий проход. Д. застыл в этом проходе, ожидая Крикки и автобуса. Единственный оставшийся здесь полицейский дежурил, наверное, у дома Чарли Стоува, дожидаясь, пока его товарищ привезет ордер на обыск. Позади возвышалась громада террикона. Наверно, где–то там, в темноте, у склада, где хранилась взрывчатка, уже собирались мальчишки. Из церкви доносился нестройный хор женских голосов: «Слава всевышнему на небесах…» Северный ветер принес мелкий дождь. Он был пропитан угольной пылью и стекал по лицу, как разведенная краска, оставляя грязные полосы. Где–то совсем рядом мужской голос произнес: «Помолимся». Раздались торжественные слова молитвы: «Источник добра и правды… к Тебе припадаем…» Дождь просочился через плащ, и мокрая рубаха лежала на груди как холодный компресс. На улице послышался шум. Что это, автобус? Действительно, отчетливо был слышен шум мотора; он быстро приближался. Д. осторожно выбрался из своего убежища, надеясь, что это Крикки.

Однако он тотчас же нырнул обратно. Это был не автобус, а мотоцикл; на нем сидел полицейский. Видимо, он вез из Вулхэмптона ордер на обыск. Сейчас они обыщут дом Чарли Стоува и обнаружат, что его там нет. Интересно, сколько еще ждать автобуса? С обыском они быстро управятся, и тогда… Он прижался к церковной стене и попытался представить себе, что там, внутри: светлый уютный зал, стены обшиты панелями, вместо алтаря стол. От горячих батарей расходится тепло, женщины в воскресных платьях произносят слова молитвы… И миссис Беннет, наверно, там… «Мы молим Тебя за наш измученный мир… Мы помянем перед Тобой убитых на войне, бездомных и нищих». Он угрюмо улыбнулся и подумал: «Если бы они знали, что молятся за меня, как бы им это понравилось?» Они запели гимн, из каменного, как тюрьма, дома, где томилась их плоть, поплыли странные, неясного смысла слова: «Верное любви святой, да не убоится сердце мое перемен…»

Внезапно его бросило поперек мостовой, и он упал, ударившись затылком о камень. Шрапнелью посыпалось стекло. Ему показалось, что стена накренилась и готова обрушиться на него. Он закричал. Он ощутил силу удара, но шума не услышал — звук был слишком громким. Только когда все кончилось, он понял, какой здесь стоял грохот. Сейчас, когда грохот этот смолк, стал слышен лай собак, крики людей, даже шорох кирпичной пыли, которая сыпалась из развороченной стены. Он закрыл лицо руками, чтобы пыль не попала в глаза. По улице бежали люди. Где–то невдалеке играла гармоника, но он уже не слышал ее. Он снова почувствовал, что он под развалинами и шерсть мертвой кошки щекочет ему ноздри. Какой–то голос сказал: «Это он». Его откапывали, но он не мог даже пошевельнуться, чтобы по нему не пришелся удар лопатой или ломом… Он обливался потом от ужаса и звал кого–то на своем родном языке. Чья–то рука коснулась его, в его мозгу что–то щелкнуло, и он снова очутился на Дуврском шоссе. К нему прикасались большие и жесткие руки шофера. Он свирепо сказал:

— Уберите руки.

— Пистолет у него?

— Нет.

— А что у него там в правом кармане?

— Ну–ка… забавно! Кусок кокосового ореха.

— Он ранен?

— Не думаю, — сказал кто–то из темноты. — Просто перепугался.

— Надевайте наручники.

Внезапно все исчезло — не было больше ни Дуврского шоссе, ни мертвой кошки. Он был здесь, в Бендиче. Он почувствовал, как стиснули кисти его рук и смахнули с лица мусор. Стена была цела; она, как прежде, возвышалась над ним, и мелкий дождь моросил все с тем же упорством: ничего не изменилось, если не считать кучи разбитого стекла. Над ним стояли двое полицейских, а в нескольких шагах небольшая угрюмая толпа с интересом следила за развитием событий. Из церкви донесся голос: «Эта проповедь…»

— Ладно, — сказал Д., — я пойду сам.

Он с трудом сделал несколько шагов — падая, он ушиб спину. Д. сказал:

— Я бы посидел минутку, если вы не возражаете.

Полицейский усмехнулся:

— У вас для этого времени хватит.

Когда они свернули за угол, в нескольких шагах оказался автобус с табличкой «Вулхэмптон». С подножки за ним следил парень с сумкой через плечо.

Д. спросил:

— В чем меня обвиняют?

— Много в чем, — сказал полицейский, — не беспокойтесь.

— Я думаю, — сказал Д., глядя на наручники, — что у меня есть право…

— Подстрекательство к нарушению общественного порядка… и присутствие в огороженном частном владении с целью грабежа. Этого вам достаточно?

Д. засмеялся. Он просто не мог удержаться от смеха:

— Итак, два новых пункта обвинения… Список увеличивается…

В участке ему дали хлеба с маслом, чашку какао и заперли в камере. Он давно не испытывал такого чувства покоя. Он слышал, как они звонили по телефону в Вулхэмптон, докладывали, но не мог разобрать ни слова… Вскоре младший полицейский принес тарелку супа и сказал:

— А вы, оказывается, важная птица!

— Правда?

— Вас требуют в Лондон, и побыстрее. — Он добавил уважительно: — Они хотят допросить вас.

— Что они хотят узнать?

— Я не имею права говорить, но вы, наверное, видели газету. Мы поедем ночным поездом. Мне приказано вас сопровождать. Я, признаться, давненько не бывал в Лондоне.

Д. спросил:

— Не могли бы вы сказать… этот взрыв… кто–нибудь пострадал?

Полицейский охотно объяснил:

— Какие–то ребята взорвали сарай с взрывчаткой около шахты. Вы не поверите, но, ей–богу, никто не пострадал. Кроме старого Джорджа Джарвиса. Что он там делал — никто не знает. Он уверяет, что его сильно контузило, но я–то знаю — чтоб хорошенько растрясти старика Джорджа, и целого землетрясения не хватит.

— Значит, ущерб невелик?

— Да нет никакого ущерба. Конечно, если не считать склада и дюжины выбитых окон.

— Благодарю вас.

Вот и последний патрон пропал без толку.

Часть четвертая. Конец

Глава I

У судьи были реденькие седые волосы, пенсне и глубокие морщины вокруг рта, придававшие его лицу выражение кислого добродушия. Он нетерпеливо постукивал авторучкой по пресс–папье. Свидетели, представленные полицией, говорили путано, с бесконечными околичностями: «Учитывая вышеизложенное…», «Принимая во внимание также и то…». Похоже, судье это действовало на нервы. Он раздраженно прервал одного из свидетелей: «Что вы, собственно, имеете в виду?»

Д. разрешили сесть. Со своего места он никого не видел, кроме нескольких судейских чиновников, адвокатов, полицейских и секретаря суда — все они были ему незнакомы. Но когда в начале судебного заседания он встал, то увидел в зале среди публики немало знакомых лиц: мистера Мукерджи, старого доктора Беллоуза и даже мисс Карпентер. Усаживаясь на скамью подсудимых, он нашел в себе силы страдальчески улыбнуться им. Как все–таки они были озадачены — все, кроме, конечно, мистера Мукерджи, у которого на все случаи жизни были свои особые теории. Д. чувствовал огромную усталость.

Последние тридцать шесть часов казались ему бесконечными. Сначала эта поездка в Лондон в обществе словоохотливого полицейского, который всю ночь не давал ему спать — все приставал с разговорами о каком–то чемпионате по боксу в Альберт–холле, куда он то ли попадет, то ли не попадет… Потом допросы в Скотленд–Ярде. Вначале это его забавляло: так это было не похоже на допросы, через которые он уже прошел у себя на родине, — там показания выбивали дубинкой.

Допрашивали трое. Они сидели или прохаживались по комнате. Все они старательно соблюдали формальности. Время от времени один из них приносил ему на подносе чай и печенье — чай был дешевый, но печенье вполне съедобное. Иногда они угощали его сигаретами, и он ответил той же любезностью. Однако его крепкий черный табак пришелся им не по вкусу, и он усмехнулся про себя, заметив, как они украдкой записали марку сигарет — на всякий случай.

Вероятно, они хотели приписать ему смерть мистера К. Ему показалось, что о других обвинениях они как будто забыли: о так называемом самоубийстве Эльзы, о поддельном паспорте, не говоря уже о взрыве в Бендиче, речь о котором пока не заходила. Потом его спросили, что он сделал с пистолетом. Это был единственный вопрос, связанный с инцидентом в посольстве.

— Я бросил его в Темзу, — ответил он, усмехнувшись.

Они со всей серьезностью настаивали на деталях: казалось, они готовы пригласить водолазов, чтобы проверить его слова.

Он пояснил:

— У какого–то моста… Я все забываю их названия.

Они подробно расспрашивали о вечере на курсах энтернационо, где он был с мистером К. Они нашли человека, который слышал, как мистер К. устроил скандал из–за того, что его преследуют, этого человека звали Хогпит.

— Я не преследовал его, — сказал Д. — Мы расстались на улице, недалеко от курсов.

— Свидетель по имени Фортескью видел вас вместе с какой–то женщиной…

— Я не знаю никакого Фортескью.

Допрос продолжался несколько часов. Один раз зазвонил телефон. Полицейский повернулся к Д. с телефонной трубкой в руке и спросил:

— Вы ведь знаете, что все это сугубо добровольно? Вы можете отказаться отвечать на вопросы без адвоката.

— Мне не нужен адвокат.

— Ему не нужен адвокат, — повторил полицейский в трубку и положил ее.

— Кто это был? — спросил Д.

— Убей бог не знаю… — соврал полицейский. Он налил Д. четвертую чашку чаю и поинтересовался: — Вам сахару сколько? Два куска? Простите, я не помню…

— Мне без сахара.

— Извините, пожалуйста.

В тот же день устроили опознание. Бывший преподаватель средневековой литературы оказался тут не в самом изысканном обществе. Он с некоторой обидой смотрел на небритые физиономии этих странных типов, явно обитавших в Сохо. Они смахивали то ли на сводников, то ли на официантов из каких–нибудь злачных мест. Неужели они считают, что он похож на этих субъектов? Увы, вскоре он убедился, что это так. Полиция еще раз проявила свою честность. Внезапно вошел Фортескью, держа в одной руке зонтик, а в другой котелок. Он прошел вдоль строя собранных здесь прощелыг (держался он неуверенно, как молодой президент перед строем почетного караула) и нерешительно остановился против соседа Д. Этот субъект имел вид отъявленного бандита, готового зарезать человека за пачку сигарет.

— Я думаю… — сказал Фортескью, — нет, возможно, не этот… — Он посмотрел своими светлыми искренними глазами на полицейского и сказал: — Простите, но я, знаете ли, плохо вижу, а тут совсем другая обстановка…

— В каком смысле другая?

— Я хочу сказать, тут все совсем не так, как у Эмили… извините, я хотел сказать, у мисс Глоувер.

— Вы же опознаете не мебель, — сказал полицейский.

— Да, конечно. Но к тому же у человека, которого я видел, был пластырь на лице… а здесь ни у кого…

— Попробуйте представить себе пластырь…

— Да–да, — сказал Фортескью, глядя на щеку Д., — вот у этого шрам… он мог бы…

Следователи вели себя по–джентльменски и не стали цепляться к словам Фортескью. Они увели его и впустили другого свидетеля — человека в широкополой черной шляпе, которого Д., как он смутно припоминал, раньше где–то видел.

— Ну вот, сэр, — сказал ему полицейский, — нет ли здесь человека, который, как вы говорите, был в такси?

Он начал:

— Если бы ваш полицейский обратил внимание на то, что я ему говорил, вместо того чтобы пытаться арестовать того пьяного человека…

— Да, да. Мы допустили ошибку.

— Из–за этой ошибки меня потащили в участок за сопротивление полиции…

Полицейский остановил его:

— В конце концов, сэр, мы извинились перед вами.

— Хорошо, Где ваши люди?

— Вот они.

— Ах, эти… Ну да, конечно. А они здесь добровольно?

— Конечно. Всем им платят. Не считая, разумеется, арестованных.

— Так кто же из них арестован?

— Вот это, сэр, вы и должны нам сообщить.

Человек в шляпе сказал:

— Так–так, — и быстро пошел вдоль шеренги. Он остановился перед тем же бандитского вида типом, что и Фортескью, и твердо сказал: — Вот он.

— Вы уверены, сэр?

— Абсолютно.

— Благодарю вас.

На том опознание было окончено. Против него было выдвинуто достаточно много обвинений, и они были уверены, что у них хватит времени, чтобы доказать хотя бы самое серьезное из них. Ладно, ему уже все равно. Пусть доказывают что хотят. Вернувшись в камеру, Д. быстро заснул. Старые сны обрастали теперь новыми подробностями. Он спорил на берегу реки с какой–то девушкой. Она говорила, что Бернская рукопись относится к значительно более поздней эпохе, чем рукопись из Бодле. Они были отчаянно счастливы; они гуляли вдоль тихого ручья, и он сказал ей: «Роз…» Пахло весной, а на противоположном берегу ручья стояли небоскребы, похожие на обелиски…

Его с трудом растолкал полицейский:

— Вас хочет видеть адвокат, сэр.

Видеть адвоката ему не хотелось. Он слишком устал.

Он сказал:

— Я думаю, что вы не совсем понимаете, в каком я положении. У меня нет денег. Точнее, у меня есть два фунта и обратный билет.

Адвокат оказался ловким молодым человеком со светскими манерами. Он сказал:

— Все в порядке. Сейчас мы готовим защиту. Вас будет защищать сэр Теренс Хиллман. Мы считаем нужным продемонстрировать, что у вас есть друзья и средства.

— Если два фунта вы называете…

— Сейчас не время обсуждать финансовые вопросы, — вставил адвокат. — Уверяю вас, все в порядке.

— Но я все–таки хотел бы знать…

— Мистер Форбс взял на себя все расходы.

— Мистер Форбс!

— А теперь, — продолжал адвокат, — перейдем к делу. У них целая обойма обвинений против вас. С первым мы уже разделались. Мы доказали полиции, что ваш паспорт в полном порядке. Вам повезло, что вы вспомнили о подписанном вами экземпляре книги, который хранится в музее…

Д. стряхнул с себя сон: «Умница. Подумать только, она не забыла про книгу». Он сказал:

— А гибель девочки?

— О, здесь у них не было никаких доказательств. Кстати, управляющая гостиницей во всем призналась. Без сомнения, она психически больна. У нее был припадок истерии. К тому же этот индиец, что живет у нее, ходил по соседям и всех расспрашивал… Давайте лучше подумаем о более серьезных вещах.

— Припадок? Больна? Когда это случилось?

— В субботу вечером. Это было во всех воскресных газетах.

Д. вспомнил, как, проезжая в такси через парк, он видел светящийся стенд с последними новостями, видел даже громадный заголовок «Трагедия в Блумсбери». Если бы он только купил газету, он оставил бы мистера К. в покое и не было бы всех этих неприятностей. Что ж, пусть будет око за око, но похоже, он за одно око потребовал два.

Тем временем защитник продолжал:

— В известном смысле наши шансы — в многочисленности обвинений.

— Но ведь они в первую очередь станут обвинять меня в убийстве.

— Сомневаюсь, чтобы они сейчас могли предъявить такое обвинение.

Тут все становилось чертовски сложным и не очень интересным. Они его поймали, и вряд ли им будет трудно подобрать доказательства. Слава богу, Роз осталась в стороне. Хорошо, что она не пришла навестить его. Он подумал, не случится ли чего, если он пошлет ей записку через адвоката, но потом решил, что у нее достаточно здравого смысла, чтобы держаться подальше от этого дела. Он вспомнил ее слова: «Я не могла бы любить вас мертвого». Сейчас ей ни в коем случае нельзя делать глупостей — от этого зависит его судьба. Эта мысль вызвала в нем какую–то смутную, неясную боль.

В зале суда ее не было. В этом он был уверен — ее бы он, конечно, заметил с первого взгляда. Может быть, тогда он и вел бы себя иначе. Любовь толкает на безумства, перед любимым человеком всегда стараются показать свою храбрость. Если, конечно, любят по–настоящему.

Судьи и пожилой джентльмен с носом, похожим на клюв попугая, устроили настоящий перекрестный допрос полицейскому, который выступал свидетелем. Д. решил, что этот пожилой джентльмен и есть сэр Теренс Хиллман. Разбирательство тянулось бесконечно долго, но кончилось как–то внезапно. Сэр Теренс попросил отсрочить судебное заседание: у его клиента не было времени подготовить свои показания, к тому же в деле обнаружилось много неясностей. Неясностей действительно много, но зачем требовать отсрочки? Это уже было неясно и самому Д. Его еще никто не обвинял в убийстве, и, уж конечно, чем меньше времени у полиции, тем лучше.

Представитель полиции, маленький, нахохленный, похожий на воробья человечек, заявил, что у него нет возражений. Он саркастически ухмыльнулся в сторону королевского адвоката, как будто сейчас он одержал полную победу, причем одержал ее благодаря тупости своего противника. А тот снова встал и потребовал освободить обвиняемого под залог.

Начались продолжительные препирательства. Д. они показались довольно бессмысленными. Он предпочел бы остаться в камере, переселяться в отель ему не хотелось. Да и, кроме того, кто же станет вносить залог за него — не вызывающего доверия иностранца?

Сэр Теренс заявил судье:

— Ваша честь, я возражаю против поведения полиции. Здесь проскользнули какие–то намеки на более серьезные обвинения. Если это действительно так, пусть нам представят эти обвинения, чтобы мы могли на них ответить. А пока что они цепляются за всякие мелочи: хранение огнестрельного оружия, сопротивление при аресте… А на каком основании был произведен арест? На основании ложного обвинения, которое полиция не удосужилась даже как следует проверить?

— Подстрекательство к нарушению общественного порядка! — выкрикнул полицейский.

— Это политика! — отпарировал сэр Теренс. Он повысил голос: — Ваша честь, полиция усвоила себе привычку, от которой, я надеюсь, вы сможете ее отучить. Полицейские стараются засадить человека в тюрьму на основании каких–нибудь ничтожных обвинений, чтобы у них было время представить доказательства более серьезного преступления. И если у них ничего не получается, что ж, арестованного отпускают. О предъявленных ему обвинениях — порой весьма серьезных — речь уже не заходит… А между тем обвиняемый, пока он находится под арестом, лишен возможности представить доказательства…

Перебранка затянулась. Внезапно судья заговорил, нетерпеливо постукивая пером по пресс–папье:

— Я не могу отделаться от впечатления, мистер Фенник, что в доводах сэра Теренса есть некий смысл. Право же, в предъявленных обвинениях нет ничего, что помешало бы мне отпустить обвиняемого под залог. Надеюсь, вы не станете возражать против этого, если залог будет достаточно велик. В конце концов, у вас же его паспорт.

Снова начались споры.

Все это было довольно фантастично — фигурально выражаясь, в кармане у него было два фунта. Говоря же буквально, в его кармане не было ничего — все отобрали при аресте. Судья решил:

— В таком случае я освобождаю обвиняемого из–под ареста сроком на одну неделю под залог в две тысячи фунтов.

Д. не мог удержаться от улыбки: две тысячи фунтов! К нему подошел полицейский и, дотронувшись до его рукава, сказал: «Вам сюда». Он снова оказался в коридоре с кафельными стенами. Там, улыбаясь, его уже ждал защитник:

— Да, сэр Теренс преподнес им сюрприз.

— Надо сказать, для меня это тоже сюрприз, — сказал Д., — у меня нет денег, да и вообще… в тюрьме не так уж плохо.

— Все в порядке, — сказал защитник.

— Так кто же внес залог?

— Мистер Форбс. Он ждет вас на улице.

— И я свободен?

— Как птица. На неделю. Или пока у них не наберется достаточно доказательств для вашего вторичного ареста.

— Не понимаю, зачем так тревожиться из–за меня?

— Мистер Форбс — ваш друг, — сказал защитник.

Д. вышел на улицу. Мистер Форбс в шикарных брюках–гольф беспокойно расхаживал вокруг своего «паккарда». Они с каким–то смущением переглянулись и даже не пожали друг другу руки. Д. сказал:

— Итак, я должен поблагодарить вас за то, что вы дали мне возможность воспользоваться услугами сэра Теренса и внесли залог. Право, не стоило так беспокоиться.

— Хорошо, хорошо, — сказал мистер Форбс. Он бросил на Д. долгий тоскливый взгляд, словно хотел прочитать на его лице ответ на какой–то мучивший его вопрос. Он сказал: — Садитесь рядом со мной. Шофера я оставил дома.

— Придется поискать какое–нибудь место, где я мог бы переночевать. Но раньше надо зайти в полицию, забрать деньги.

— А, бросьте… сейчас не до этого.

Они сели в «паккард», и мистер Форбс завел мотор. Он сказал:

— Я плохо вижу. Что там показывает указатель бензина?

— Полный бак.

— Прекрасно.

— Куда мы отправляемся?

— Если не возражаете, заедем на минутку в Шепердс–маркет.

Всю дорогу они ехали молча, через Стрэнд, вокруг Трафальгар–сквер, по Пикадилли, пока не подъехали к небольшому дому. Мистер Форбс дважды просигналил, глядя в окно над рыбной лавкой. Он сказал извиняющимся тоном:

— Одну минутку.

В окне показалось пухленькое, смазливое личико молодой женщины. Она вяло улыбнулась и помахала рукой.

— Одну минуту, — повторил мистер Форбс и исчез в подъезде.

По улице лениво шел большой кот. Обнаружив на решетке водостока рыбью голову, он брезгливо понюхал ее и отвернулся.

Мистер Форбс вышел, сел за руль и, включив мотор, украдкой взглянул на Д.

— Понимаете, она неплохая девушка.

— В самом деле?

— Похоже, она всерьез привязалась ко мне.

— Неудивительно.

Они ехали по Найтсбриджу. Форбс сказал:

— Вы иностранец. Вам, возможно, покажется странным, что я содержу Салли и в то же время… люблю Роз.

— Да какая вам разница, что я об этом думаю.

— Мужчина должен как–то устраивать свою жизнь, а у меня все не складывалось…

— Ясное дело, — сказал Д. и подумал: «Кажется, я усваиваю лексикон Джорджа Джарвиса».

— Кроме того, это полезно для дела, — сказал мистер Форбс.

— Еще бы.

— Вот сегодня, например. Она готова будет подтвердить под присягой, что я провел с ней весь день, если это понадобится.

— Зачем же это может понадобиться?

Они молча ехали по Хаммерсмит. Лишь когда машина выехала на Уэстерн–авеню, мистер Форбс заговорил снова:

— Вы, наверное, несколько озадачены?

— Немножко.

— Вы, конечно, отдаете себе отчет в том, что вам придется покинуть нас, прежде чем полиция сможет доказать, что вы причастны к этой злополучной истории. Если они найдут пистолет…

— Не думаю, что они его найдут.

— Нельзя рисковать. Вы же знаете: попали вы в него или нет, юридически — это убийство. Они вас не повесят, но, уж поверьте мне, лет пятнадцать вы получите.

— Может, и так. Но вы забываете про залог.

— Это уж мое дело. Вы должны уехать сегодня вечером. Поедете грузовым пароходом. Особого комфорта там не будет, но на нем вы сможете добраться к себе на родину. Возможно, по дороге вас будут бомбить… Но вас этим не удивишь… — В голосе его послышалась какая–то дрожь. Д. обернулся и кинул на своего спутника быстрый взгляд. Перед глазами его мелькнул яркий — пожалуй, даже слишком яркий — галстук, характерный еврейский профиль… и заплаканные черные глаза. Форбс плакал. Они ехали по Уэстерн–авеню, и этот солидный немолодой человек, сидящий за рулем автомобиля, плакал.

Форбс сказал:

— Все готово. Вас отвезут, когда мы утрясем все таможенные формальности.

— Очень любезно с вашей стороны… Вы для меня столько сделали.

— Я это делаю не для вас. Роз просила меня сделать все, что я смогу.

Значит, он плакал от любви… Они повернули к югу. Резко, как будто его в чем–то обвинили, мистер Форбс сказал:

— Я, конечно, поставил свои условия.

— Какие?

— Чтобы она не виделась с вами. Я не разрешил ей пойти в суд.

— И она обещала выйти за вас замуж, несмотря на Салли?

— Да. Откуда вы знаете, что Роз известно про Салли?

— Она мне говорила.

«Ну, вот так–то оно лучше, — подумал он. — Какой из меня влюбленный? А к Фурту она понемногу привыкнет. В доброе старое время редко кто женился по любви. Чаще это бывало похоже на сделку — заключали брачный контракт. Это тоже сделка. И незачем мучиться. Я должен радоваться — радоваться, что могу снова вернуться к могиле жены, не изменив ей».

Мистер Форбс сказал:

— Я высажу вас у отеля в Саут–Кроле. Там вас посадят на катер. Вы никому не броситесь в глаза, это курорт, и даже сейчас там полно приезжих. Климат там хороший.

Они погрузились в угрюмое молчание — жених и любовник, если считать его любовником… Было уже часа три, они ехали по пустынным равнинам Дорсета, когда мистер Форбс сказал:

— Знаете, а вы в общем–то кое–чего добились. Как вы думаете, у вас будут неприятности, когда вы вернетесь?

— Скорее всего.

— Но этот взрыв в Бендиче… Ведь вы же взорвали контракт! Л. ничего не получит. К тому же, эта история с К….

— Я ничего не понимаю.

— Вы не получили уголь, но и Л. его тоже не получит. Сегодня рано утром мы устроили совещание и расторгли контракт. Риск слишком велик.

— Какой риск?

— Мы откроем шахты, а тут вмешается правительство… Вы не могли бы провернуть это дело лучше, даже если бы купили первую полосу в «Дейли мейл». Кстати, все это попало в газеты: политический бандитизм… гражданская война перекинулась в Англию… и прочее в том же роде. Вот и решай тут: подавать ли на газету в суд за клевету или проще — расторгнуть контракт и заявить, что мы его подписали в полной уверенности, что уголь предназначается для Голландии. И мы решили расторгнуть контракт.

Итак, он победил — по крайней мере наполовину. А значит, к стенке его не поставят, расчеты с жизнью откладываются — теперь она во власти вражеских бомб… С гребня холма открылось море. Он не видел его с того вечера в Дувре, когда сошел на английский берег. Тогда над морем стоял туман и громко кричали чайки. Справа показалась вереница вилл. «Саут–Крол», — сказал мистер Форбс. Нигде на огромном сером фоне моря не было видно ни огонька.

— Темнеет, — сказал мистер Форбс с некоторым беспокойством.

— И куда мне теперь идти?

— Видите вон тот отель в двух милях отсюда?

Машина покатила под гору. Отель был похож на нечто среднее между деревней и аэропортом: вокруг сияющей огнями центральной башни кольцами расположились отделанные хромированной сталью новенькие коттеджи, за ними тянулось поле и дальше снова коттеджи.

— Все это называется «Лидо». Новое слово в гостиничном бизнесе. Тысяча комнат, спортивные площадки, плавательные бассейны.

— И море с подогревом?

— Нет, море подогревать мы пока не научились. — Мистер Форбс вошел во вкус. — Я купил этот отель и теперь занялся его рекламой. «Морской круиз на суше. Игры, концерты. Спортивный зал. Наличие обручальных колец у молодых людей не проверяется». И главное, вы на море, но не укачивает. И дешево. — Он выпалил все это с воодушевлением и добавил: — Салли очень интересуется такими вещами. Знаете, она здорово разбирается в спорте.

— А вы, похоже, очень увлеклись этим делом?

— Верно. Иногда мне хочется плюнуть на все и заняться только этим отелем. Должно же у человека быть что–нибудь для души. Но я тут привез одного парня, он большой спец по гостиницам. Если он согласится, я назначу его управляющим и положу ему полторы тысячи фунтов в год. Мы хотим превратить «Лидо» в круглогодичный курорт. Сейчас как раз начинается рождественский сезон.

Мистер Форбс затормозил и дал последние наставления:

— На ночь вам оставили комнату. Вы будете не первым, кто исчезнет, не оплатив счета. Мы, конечно, сообщим полиции. Я надеюсь, вы не будете возражать, если в списке ваших прегрешений появится еще один пункт. Ваш номер 105–С.

— Звучит как номер тюремной камеры.

Мистер Форбс сделал вид, что не понял шутки.

— За вами придут в номер. По–моему, все должно сойти гладко. Дальше я не поеду. Ключ у дежурного.

Д. сказал:

— Я понимаю, что незачем благодарить вас, но все равно… — Он стоял около «паккарда» и никак не мог найти нужных слов. Он сказал: — Передайте привет Роз, хорошо? И поздравьте ее от меня. От всей души… — Он запнулся.

На лице Форбса Д. прочел ненависть. Горько, должно быть, когда соглашаются стать твоей женой на таких унизительных условиях — обычно приданое достается жениху. Д. сказал:

— Она поступила как настоящий друг.

Форбс нажал на стартер и рванул машину с места. Д. смотрел, как удаляются красные габаритные огни его автомобиля — в темноте они были похожи на глаза какого–то диковинного существа. «Нет, это не ненависть, — подумал Д., — это настоящее горе». Д. повернулся и зашагал к центральному входу, над которым возвышалась неоновая арка. Посреди арки сверкал огромный рождественский пудинг, сделанный из множества светящихся лампочек, но сами ворота были еще даже не покрашены и имели поэтому мрачный вид.

Дежурный администратор помещался в небольшом домике прямо около входа.

— Да, да, комната вам заказана мистер… — он взглянул на бланк, — Дэвис. Когда прибудет ваш багаж?

— От Саут–Крола я прошелся пешком. Багаж привезут потом.

— Может быть, лучше позвонить на станцию?

— Стоит ли их торопить? К обеду, наверное, переодеваться необязательно.

— Разумеется. У нас тут полная свобода. Тренер вам не нужен?

— Я хотел бы денек просто подышать свежим воздухом.

Он шел вдоль коттеджей с плоскими крышами — на них можно было принимать солнечные ванны. Мужчины в шортах, с посиневшими от холода ногами, резво гонялись друг за другом. Девушка в пижаме кричала какому–то лысому толстяку:

— Лапочка, не знаешь — они набрали баскетбольную команду?

Номер 105–С походил на каюту. Вместо окна тут был иллюминатор, а умывальник имел откидную раковину, прижатую к стене — для экономии места. Не хватало только запаха машинного масла и гудения двигателей. Он вздохнул: Англия, наверно, навсегда сохранит свои причуды — причуды страны, давно забывшей, что такое гражданские войны.

В «Лидо» было шумно: раздавался чей–то заливистый смех (смеяться полезно для здоровья). В нескольких коттеджах гремело радио. Перегородки были тонкие, и Д. казалось, что в соседней комнате кто–то, развлекаясь, швыряет в них ботинки. В комнате было слишком жарко — как в настоящей каюте. Д. открыл окно, и в ту же минуту над подоконником появилась голова:

— Хэлло!

— Да? — устало спросил Д., даже не вставая с кровати. Вряд ли это за ним. — Вы ко мне?

— О, простите. Я думал, это комната Бегемота.

— В чем дело, Кабан? — откликнулся женский голос.

Голова исчезла. За окном послышался шепот: «Это какой–то иностранец». — «Дай–ка я погляжу». — «Не валяй дурака. Неприлично же». — «Чего тут неприличного?» Носатая девица со взбитыми волосами всунула в окно голову, хихикнула и исчезла. И снова чей–то голос: «А вот и Бегемот. Где ты шлялся?»

Д. лежал на кровати и думал о Форбсе, который сейчас возвращался в Лондон. Интересно, куда он поедет в первую очередь — к Роз или к Салли? Где–то пробили часы. Итак, его миссия окончена, и чем раньше он вернется на родину, тем лучше. Он постарается забыть эту нелепую и смешную сцену — они стоят на платформе, вокруг густой туман… и она, размахнувшись, кидает в этот туман кусок булки… Он задремал и проснулся через полчаса. Сколько еще ждать? Он выглянул в окно: за цепочкой огней не было ничего, лишь ночь и протяжные вздохи моря. И ни огонька — похоже, поблизости не стояло на якоре ни одно судно.

Он открыл дверь. Коридоров не было. Каждая комната выходила на открытую веранду. Главное здание гостиницы вырисовывалось в тумане, как капитанский мостик. Луна мчалась по покрытому мраморными прожилками небу. Казалось, ветер и море были тут, совсем рядом… Как это непривычно — стоять и знать, что никто тебя не ловит: в первый раз после того, как он сошел на берег, он чувствовал себя в полной безопасности.

Он быстро шел, вдыхая прохладный вечерний воздух, вдоль веранды мимо маленьких душных комнат. Оттуда доносилась музыка. Люксембург, Штуттгарт, Хильверсум — приемник орал в каждом номере. Варшава была почти не слышна — мешали помехи. Из Лондона передавали беседу политических обозревателей о положении в Индокитае. Клуб помещался в главной башне. Он поднялся по широким ступеням, покрытым резиновым ковриком, и открыл стеклянную дверь. Небольшие столики, кресла, автоматы для продажи сигарет и молочный бар у входа. На столе лежали вечерние газеты. Рядом — блюдо с мелочью. Тут действовала система доверия. В углу группа мужчин потягивала виски, оттуда раздавался оглушительный хохот. Кроме них, в этом аквариуме никого не было. Д. вдруг сообразил, что у него нет ни пенни. Мистер Форбс не дал ему даже возможности забрать в полиции те два фунта. Будет весьма нескладно, если он не попадет на судно… Он взглянул на стопку газет и подумал: ко всем его преступлениям вполне можно добавить еще и мелкое воровство. Он небрежно подошел и взял газету.

Знакомый голос произнес:

— Отличный трюк! Браво!

Все–таки господа бога, подумал он, правильнее всего изображать в виде карточного джокера. Надо было проделать весь этот страшный путь, чтобы в самом конце снова встретиться с капитаном Кэрри. Он вспомнил, что мистер Форбс говорил ему про какого–то человека — большого специалиста по части гостиниц… Что ж, не самый подходящий момент, чтобы обменяться дружескими приветствиями. Он раскрыл газету и спрятался за ней. Чей–то голос сладко пропел у него над ухом:

— Простите, сэр, по–моему, вы забыли положить монетку?

Для верности система доверия дополнялась официантом, который следил за блюдом с мелочью. Пришлось ответить:

— Простите, у меня нет мелочи.

— О, я вам дам сдачи, сэр.

Д. сидел спиной к шумной компании, разместившейся в углу, но ему показалось, что смех прекратился. Он сказал, засунув руку в карман:

— Кажется, я оставил деньги в другом костюме. Заплачу позже.

— Какая у вас комната, сэр?

— 105–С.

Голос капитана Кэрри выкрикнул:

— Ого, черт меня побери!

Пытаться улизнуть было бессмысленно. Кроме того, ведь за него внесен залог. К своему удивлению, он увидел, что Кэрри тоже в шортах. Очевидно, он поддерживал местный стиль. Д. сказал:

— Не ожидал вас здесь встретить.

— Еще бы, — сказал капитан Кэрри.

— Я думаю, мы увидимся за обедом. — И, прихватив с собой газету, он направился к выходу.

Капитан Кэрри встал:

— Прошу вас остаться.

— В чем дело?

— Ребята, это тот самый тип, о котором я вам говорил.

Две круглые немолодые физиономии, раскрасневшиеся от виски, смотрели на него с благоговейным ужасом.

— Не может быть!

— Точно!

— Черт побери, наверняка он спер газету, — сказал один из них.

— С такого все, что угодно, станется, — прибавил капитан Кэрри.

— Будьте любезны, — сказал Д., — дать мне дорогу. Я хочу пойти к себе в комнату.

— Скажите пожалуйста! — возмутился капитан Кэрри.

Один из его спутников робко сказал:

— Осторожнее, старина. У него может быть пистолет.

Д. сказал:

— Я не совсем понимаю, джентльмены, в чем дело. Я не скрываюсь от правосудия. Я отпущен под залог, и закон не запрещает мне проводить время там, где мне вздумается.

— Лихо излагает, — бросил один из них.

— Не заговаривайте нам зубы, — отрезал капитан Кэрри. — Вы ухлопали своего дружка. Вы, наверное, думали, что смоетесь отсюда, но вам не обдурить Скотленд–Ярд. Это лучшая полиция в мире.

— Не понимаю.

— Газеты надо читать… Выдан ордер на ваш арест… Вот смотрите: «В последний час…» Вас ищет полиция. За убийство.

Д. посмотрел в газету. Сэру Теренсу Хиллману не удалось надолго оттянуть дело. Полиция, видимо, спохватилась, как только он вышел из здания суда. Его искали, и капитан Кэрри блестяще завершил охоту. Он знал цену своей удачи! Убийство — это не кража автомобиля. Он соблюдал английскую традицию — обращаться с осужденными мягко, включая завтрак перед казнью. Капитан Кэрри сказал:

— Теперь нас трое против одного. Спокойно. Незачем устраивать скандал.

Глава II

Д. сказал:

— Дайте мне сигарету.

— Да ради бога. Берите хоть всю пачку, — и, подозвав официанта, капитан Кэрри продолжал, не меняя тона: — Позвоните в Саут–Крол, в полицию, и скажите, что он у нас.

— А вы пока присаживайтесь, — сказал один из его спутников. Они были смущены — стояли между ним и дверью в явной нерешительности: скрутить ли ему руки, но тогда получится скандал, а тут все–таки общественное место…

Когда Д. сел, они с облегчением вздохнули и придвинулись к нему.

— Послушай, Кэрри, — сказал один из них, — я думаю, ничего не случится, если дать этому парню выпить. — Потом добавил, и напрасно, как показалось Д.: — Вряд ли ему удастся выпить еще раз.

— Что вы пьете? — спросил капитан Кэрри.

— Я предпочитаю виски с содовой.

— Шотландское?

— Пожалуй.

Когда официант вернулся, Кэрри сказал:

— Шотландское виски. Кстати, вы позвонили, куда я просил?

— Да, сэр. Они сказали, что будут через пять минут и чтоб вы не спускали с него глаз.

— Мы сами не дураки.

Д. сказал:

— Я полагал, что в Англии людей считают невиновными, пока не докажут их вину.

— Да, — сказал Кэрри, — это верно. Но полиция не станет выдавать ордера на арест, пока у нее не будет серьезных доказательств.

— То есть?

— Конечно, — сказал капитан Кэрри, наливая из сифона в стакан содовую воду, — вы, иностранцы, всегда допускаете одну и ту же ошибку. Вы там у себя убиваете друг друга почем зря — и никого это не волнует, но в Англии это не пройдет. Тут за такие дела приходится отвечать.

— Ты помнишь Блу? — спросил Кэрри один из его приятелей.

— Тони Блу?

— Вот именно. Того самого, который так скверно сыграл тогда в матче Лансинг—Брайтон.

— Ну и что, при чем тут Блу?

— А вот при чем. Он однажды поехал в Румынию и видел, как кто–то прямо на улице стрелял в полицейского. Он даже рассказывал…

— Блу — трепло.

Д. сказал:

— Вы не возражаете, если я схожу к себе в комнату за вещами? Один из вас мог бы пойти со мной. — Д. подумал, что, вернувшись к себе в комнату, он сможет хоть как–то попытаться сбежать на пароход с присланными за ним людьми. Здесь же, в клубе, они его просто не найдут.

— Лучше обождать полицию, — сказал приятель Блу, — не надо рисковать.

— Выстрелит и убежит…

— Далеко я не убегу, — сказал Д. — Это же остров.

— Не будем рисковать, — сказал Кэрри.

За ним, наверное, уже пришли и обнаружили, что в номере никого нет.

Кэрри сказал:

— Ребята, вы подождите минутку за дверью, а я тут с ним кое о чем поговорю.

— Смотри, старина.

Кэрри перегнулся через подлокотник своего кресла и тихо сказал:

— Послушайте, вы джентльмен, не так ли?

— Я не уверен… Это ведь чисто английское понятие.

— Я хочу сказать… Вы ведь не расскажете им больше, чем нужно? Незачем впутывать в такие дела приличную девушку.

— Я не совсем улавливаю…

— Видите ли, в газетах была напечатана эта история, как какой–то Форестер застал вас с женщиной…

— Фортескью — так его называли газеты. Я читал.

— Вот–вот. Так он…

— Насколько я понимаю, эта женщина, хотя, конечно, я о ней ничего не знаю, — обыкновенная проститутка.

— Вот–вот, — сказал Кэрри, — это я и хотел от вас услышать. — Он крикнул: — Все в порядке, ребята. Ну, что, еще по одной?

Приятель Блу сказал:

— Я угощаю.

— Нет, ты ставил прошлый раз, сейчас моя очередь.

— Бросим монетку.

Пока они спорили, Д. смотрел на стеклянную дверь, которую они загораживали своими плечами. У входа горели яркие фонари, заливая светом газон перед дверью, а дальше стояла тьма. Отель выставлял себя на обозрение миру, но сам мир оставался невидимым. А где–то там, в темноте, шло судно. Оно отправлялось к нему на родину. Вот когда он по–настоящему пожалел, что отдал в Бендиче свой пистолет: ребятишки неплохо сделали то, что нужно, а все–таки один патрон прекратил бы сейчас этот запутанный и скучный спор.

Появилась стайка девиц. Они принесли с собой в жарко натопленный зал холодный воздух зимней ночи. Девицы вели себя шумно, были ярко накрашены, но держались несколько неуверенно: они явно старались походить на юных леди из высшего общества, к каковому, увы, не принадлежали. Они громко и радостно загалдели:

— Хэлло, вот и наш капитан Красавчик!

Кэрри покраснел до самого воротника. Он сказал:

— Рад вас видеть, девочки. Выпейте где–нибудь в другом месте. У нас тут мужской разговор.

— Как это понять, Красавчик?

— Да тут такое дело…

— Понятно, анекдотики похабные.

— Нет, девочки. Тут дело посерьезней.

— Почему они зовут вас Красавчиком? — спросил Д.

Кэрри снова залился румянцем.

— Представьте нас этому очаровательному иностранцу, — не унималась толстая девица.

— Я сказал: успокойтесь. Ничего не выйдет.

Два человека в макинтошах распахнули дверь и заглянули в клуб. Один из них сказал:

— Кого здесь зовут Д.?

Капитан Кэрри сказал:

— Слава богу. Вы из полиции?

Они взглянули на него, и один из них сказал:

— Да.

— Вот ваш подопечный.

— Вы Д.?

— Да. — Д. встал.

— У нас ордер на ваш арест по обвинению в…

— Не продолжайте, — сказал Д. — Я знаю, в чем меня обвиняют.

— Предупреждаем, — все, что вы сейчас скажете…

— Да, да, это мне известно. Пойдемте, — и, повернувшись к девушкам, которые стояли, раскрыв от изумления рты, добавил: — Теперь Красавчик к вашим услугам.

— Сюда, — сказал полицейский, — машина ждет у ворот.

— Наручники наденете?

— Не думаю, чтобы в этом была необходимость. — Полицейский, улыбнувшись, подтолкнул его к дверям. — Быстрее.

Второй полицейский незаметно взял его под руку. Они вполне могли бы сойти за дружескую компанию, возвращающуюся после вечеринки.

Тактичная Англия, подумал Д., все боятся скандала.

Они вышли на улицу; ночная темнота обступила их со всех сторон. Огни этого фантастического отеля — последнего увлечения мистера Форбса затмевали собой звезды.

Где–то далеко в море мерцал огонек. Смешно, если это тот самый корабль, на котором он должен был уехать. Уехать из этой страны, освободив ее от заразы, которую привез в себе, избавить друзей от неудобств, от опасности разоблачения, постоянной необходимости держать язык за зубами. И что скажет за утренним кофе мистер Форбс, прочитав в газете, что его поймали.

— Быстрее, — снова подтолкнул его один из полицейских, — у нас мало времени.

Они вывели его через неоновую арку, махнув рукой портье. А все–таки одним грехом в его черном списке будет меньше: теперь они не смогут, по крайней мере, сказать, что он не уплатил по счету. Машина стояла поодаль от ворот, у бордюра газона, с предусмотрительно выключенными фарами — нет нужды компрометировать отель и выставлять перед всеми полицейскую машину. В этой стране всегда охраняют спокойствие налогоплательщика. За рулем сидел третий. Как только они подошли, он включил мотор и фары. Д. сел на заднее сиденье между обоими полицейскими. Они выехали на дорогу к Саут–Кролу.

Один из тех, кто был сзади, вытащил платок и принялся вытирать лоб.

— Черт возьми, — пробормотал он.

Внезапно они свернули с шоссе. Тот же человек объяснил:

— Когда мне сказали, что вас стерегут, у меня подкосились ноги.

— Вы не из полиции? — Он даже не почувствовал радости: опять все сначала.

— Да какая там полиция! Задали вы нам задачу: ну, думаю, сейчас потребует ордер. Вот это была бы петрушка…

— А ведь они ожидали полицейский патруль.

— А ну–ка, Джо, поднажми.

Машину затрясло на ухабах. Шум моря нарастал: где–то совсем рядом разбивался о камни прибой.

— Вы хорошо переносите качку? — спросил второй сосед.

— Сносно.

— Вот и прекрасно. Ночь бурная, а в заливе будет еще хуже.

Машина остановилась. Свет фар освещал каменистую тропинку и исчезал в пустоте — дальше был обрыв. Они вышли на край невысокого утеса.

— Быстрее, — опять сказал один из них. — Нам нужно поторапливаться. Теперь на счету каждая минута.

— Но ведь они в море могут нас задержать.

— Ну, пошлют пару радиограмм вдогонку. А мы ответим, что в глаза вас не видели. Вряд ли они отправят за вами крейсер. Велика честь!

Они осторожно спустились с утеса. Внизу на цепи плясала моторная лодка.

— А как же машина? — спросил Д.

— Бог с ней.

— Но ведь они могут выяснить, кому она принадлежит?

— Пусть отыщут магазин, где мы ее сегодня утром купили за двадцать фунтов. И конфискуют, если она им понравится. Ни за что больше не сяду в такой драндулет, даже за миллион.

Вот так. Миллион не миллион, но кое–что они на него потратили. Мистеру Форбсу, по крайней мере, пришлось раскошелиться. Лодка отошла от берега, и ее тут же стало трепать. Волны бросались на нее то справа, то слева. Иногда наступало короткое затишье, и потом опять начиналась качка. А потом снова затишье. У Д. не было ни времени, ни возможности оглянуться на берег, и только один раз, когда волна подняла их, казалось, на крышу мира, он увидел, как под тусклой луной вспыхнули огни отеля.

Больше часа добирались они до грязного суденышка водоизмещением примерно в три тысячи тонн под датским флагом. Д. подняли на палубу лебедкой и тут же отвели в каюту. Моряк в старом свитере и грязных серых брюках предупредил:

— Посидите внизу часок–полтора. Так будет лучше.

Каютка была крохотная, рядом с машинным отделением. Кто–то догадался принести пару старых брюк и непромокаемый плащ: на Д. и нитки сухой не было. Иллюминатор был плотно закрыт, по железной переборке бегали тараканы. «Ну вот, — подумал Д., — почти дома. И, кажется, в безопасности. Если вообще существует на свете безопасность». Ведь он удалялся от одной опасности, но приближался к другой. Он присел на край койки: голова кружилась. В конце концов, подумал он, годы уже не те. Он не годится для такой жизни. Ему вспомнился мистер К., который так мечтал о тихой жизни в университете подальше от фронта. Что ж, по крайней мере, одна его мечта сбылась — он не умер в своем крохотном классе на курсах энтернационо, в присутствии какого–нибудь мистера Ли, которого возмутил бы перерыв в заранее оплаченном уроке. Другое дело — Эльза. Но и для нее самое страшное позади, во всяком случае все дурное, что могло бы с ней случиться, ее уже не коснется. Мертвым можно только позавидовать. А вот живые страдают от одиночества и недоверия. От недоверия и одиночества… Он встал и вышел на палубу — ему хотелось на воздух.

Палуба была открытая, и ветер швырнул ему в губы пригоршню колючих брызг. Он облокотился о поручни. Белые гребни волн вздымались на мгновение перед носом судна и уносились куда–то в невидимую бездну. Вдали мигал огонек — Лэндс–Энд? Нет, так далеко от Лондона они еще не могли уйти. Мистер Форбс едет по темной ночной дороге, и его ждет Роз. Или Салли?

Внезапно он услышал знакомый голос:

— Это Плимут.

Он не обернулся. Он боялся. Сердце у него заколотилось как у мальчишки. Он сказал:

— А мистер Форбс?..

— Фурт, — сказала она, — отверг меня.

Так вот они — его слезы и этот полный ненависти взгляд.

— Он сентиментален, — сказала она, — и предпочел красивый жест. Бедный Фурт.

Одной фразой она покончила с ним, и он удалялся от них в соленую и рокочущую темноту со скоростью десять узлов.

Д. сказал:

— Я старик.

— Если уж мне это все равно, — сказала она, — какая вам–то разница? Вы живы, для меня это главное. Это вы умеете сохранять верность тем, кто в могиле, а я не умею любить мертвых и не буду.

Он быстро взглянул на нее. Ее волосы намокли и висели влажными прядями. Она выглядела старше, чем раньше, — старше и проще. Как будто она хотела убедить его, что отныне весь блеск ее молодости не имеет никакого значения. Она сказала:

— Когда ты умрешь, она снова получит тебя. Тогда я не смогу с ней соперничать.

Последний огонек потерялся за кормой. Теперь впереди были только волны, долгий путь и темнота. Она сказала:

— Ты можешь очень скоро погибнуть, я знаю, но сейчас…

Брайан Гарфилд. Жажда смерти 2

Глава 1

Пистолеты висели и лежали повсюду – на стенах, под стеклянной витриной. Пол Бенджамин прошелся вдоль прилавка, рассматривая сокровища.

– Пистолетами интересуетесь?

Продавцу хотелось просто поговорить, он не рассчитывал, что мужчина–посетитель действительно захочет что–нибудь купить. Пол уловил в голосе характерные интонации коллекционера. Оружие скорее принадлежало к предметам искусства, видно было, что дай продавцу волю, он тот час же вытащит из чулана все кремневые ружья, которые в нем хранятся.

Магазинчик был перегружен отлично смазанными ружьями и дробовиками. Кое–где виделись декоративные мечи; в дальнем углу стыдливо прислонились к стене рыболовные снасти, а все остальное пространство было забито оружием.

При ходьбе продавец волочил увечную ногу; вполне возможно, любовь к оружию, к огнестрельному в особенности, была у него связана с его физической неполноценностью. У него была сероватая кожа, маленькие влажно поблескивающие глаза и застенчивая улыбка. Затворник. Судя по всему, он и есть хозяин по фамилии Трюэтт: именно это жирно написанное имя красовалось над дверью.

Под жужжащими флуоресцентными лампами рука Пола выглядела болезненно и бледной.

– Можно взглянуть на этот?

– Уэбли? – Трюэтт отпер заднюю стенку витрины.

– Нет, следующий. Тридцать восьмой калибр, если не ошибаюсь?

– А, значит этот… Автоматический.

– Да.

– Смит–и–Вессон. – Трюэтт положил пистолет на стеклянную поверхность витрины. – Знакомы с этим оружием?

– Нет…

Трюэтт постелил на стекле мягкую тряпку и положил на нее пистолет.

– Стреляет стандартными девятимиллиметровыми пулями. – Он вытащил из рукоятки магазин показал его Полу.

Пол осторожно взял пистолет из рук продавца. Подушечкой большого пальца Трюэтт любовно поглаживал одну строну пустого магазина.

– Пистолет нужно выбирать учитывая для какой цели вам оружие. Вы не обидитесь, если вас спрошу об этом?

Пол заранее заготовил подходящую ложь, он быстро проговорил:

– Я только что переехал сюда из Нью–Джерси. Мы с братом приобрели магазинчик радиотоваров в Чикаго. На следующей недели открываемся.

– Следовательно, вам нужен пистолет, который можно держать под прилавком на случай ограблений.

– Мы подумывали о том, чтобы купить пару пистолетов. Маленький, чтобы лежал в ящике возле кассы и несколько большего размера – для продавца.

– Это неглупо. В наши дни преступление… Трюэтт взял у Пола пистолет и вложил магазин. – Вам нужно другой.

– Правда?

– Может у вас в лавке детишки будут делать… Вам придется вынимать магазин и ставить пистолет на предохранитель. К тому времени как вы его снова зарядите и снимите с предохранителя вас успеют застрелить раз четырнадцать. Смотрите сюда.

Пол посмотрел как он берется левой рукой за затвор.

– Представьте себе магазин, в который я только что вложил патрон. А теперь вот что вам нужно сделать, прежде чем вы сможете выстрелить из этой штуковины. Вам понадобятся обе руки, и придется смириться с тем, что бесшумно у вас ничего не получиться. Смотрите, что вам нужно сделать.

Трюэтт оттянул затвор. Когда он отпустил его на место, послышался металлический щелчок.

– Теперь патрон у вас в патроннике и следовательно, пистолет заряжен. И все–таки вам придется еще и снять его с предохранителя пальцем правой руки, примерно вот таким образом. Трюэтт направил пистолет на стену, – Вот только теперь вы готовы к выстрелу.

Он убрал пистолет под стекло.

– Автоматический пистолет – не самое лучшее оружие для защиты. Вам нужен хороший револьвер или же автоматический пистолет с двойным взводом.

– Понятно.

– А вот теперь я вам покажу еще кое–что.

Голос Трюэтта изменился. Он вытащил что–то из коробки и бережно положил на ладони.

Пистолет был настолько невероятно безобразен, что от него было трудно отвести взгляд.

– Какая жалость, что он имеет те же недостатки, что и автоматический пистолет, который я вам только что демонстрировал. Но я как коллекционер могу с вами поспорить, что вам не приходилось видеть подобного «люгера». Таких штук сорок пятого калибра было сделано очень мало.

Пол постарался, изобразив вежливый интерес, замаскировать свое восхищение. Сорок пятый «люгер» был безобразен своими выпирающими обводами из темной стали. Пол почувствовал, что он просто загипнотизирован.

– Если на налетчика только наставить подобную штуковину, он в обморок от страха грохнется. Даже стрелять не придется. – Трюэтт улыбнулся, но улыбочка внезапно исчезла, а на лице его проступила жестокость. Пол не мог отвести взгляд от «люгера», пока продавец не направил дуло в сторону. Это было все равно, что смотреть в жерло орудия.

– Насколько мне известно, в этой части Лос–Анджелеса такой только один. Сорок пятые «люгеры», как куриные зубы, – их редко можно увидеть. – Трюэтт выглядел заботливой мамочкой, баюкающей любимого ребеночка. – Но вам вряд ли подойдет для охраны магазина. – Он с большой осторожностью убрал пистолет обратно под стекло, а затем отошел в сторону. – Думаю, у меня есть, что вам нужно. Вот здесь у нас…

Пол встал около «люгера» и принялся уговаривать себя не смотреть в его сторону: он чересчур большой и неудобен в обращении. Кроме всего прочего, пистолет такого типа очень заметен. А ему требовалось нечто противоположное по качествам, нечто незаметное. Что можно легко спрятать, и чем удобно быстро воспользоваться. Так, например, дерево в лесу трудно приметить, потому что оно точно такое же, как и десятки тысяч ему подобных. Ему нужен пистолет, подобный тому, что он оставил в Нью–Йорке. Предназначенный для убийства.

Он раздумывал: «Я обыкновенный продукт среднего класса. Средних лет, такой же, как все, – невинный в младенчестве, но обученный коварству с младых ногтей. Мы живем в страхе. Только со мной произошла трагедия, с которой я не смог смириться. Они убили мою жену и дочь. И вот я здесь, покупаю пистолет, чтобы больше никогда их не бояться. Я – сумасшедший, и все же я единственный нормальный человек. Кто судьи, я спрашиваю, судьи кто?»

Сейчас он купит пистолет, а сегодня же ночью выйдет в город на охоту. В нем не кипела лихорадочно кровь мести, он не был одержимым фанатиком, и думы о предстоящем не доставляли ему удовольствия. Но он был обязан это сделать. Очистить улицы, чтобы дочь какой–нибудь бродяги сегодня не пострадала. Радости мало: врачам тоже не очень–то нравится резать своих пациентов, но Кэрол и Эстер мертвы, а у него перед ними несколько обязательств, которые необходимо выполнить.

Тем временем Трюэтт отыскал картонную коробку, обернутую гофрированной бумагой: в ней лежал тупорылый револьвер, сияющий свежей чернотой.

– Э…

– «Смит–и–Вессон Сентенниал». Пять патронов, без «собачки», компактный, легкий, стреляет специальными патронами тридцать восьмого калибра. Двухдюймовый ствол, вид заостренный, курок защищен кожухом, чтобы не цепляться за материю кармана или вещи в вашем ящике. Если думать о безопасности – я имею в виду шныряющих по комнате детишек и всякое такое – это, судя по всему, самый безобидный в этом отношении револьвер. Из него невозможно выстрелить, если не держать его правильно, соответствующим образом, то есть сжимая рукоятку, являющуюся заодно и предохранителем, и нажимая при этом на курок. Поэтому, даже если он упадет на пол, то не выстрелит. Рекомендую.

Пол покачал револьвер в руке. Он был легок, как игрушечный. Тогда он выкопал из глубины своего опыта фразу:

– А какова останавливающая сила?

– Как я уже говорил, к этому пистолету подходят стандартные полицейские патроны. Разумеется, стрелять из него на дальнее расстояние нельзя, – это невозможно с таким коротким дулом, – но хороший стрелок сможет попасть в человека с тридцати футов, а в магазине вам большего и не нужно. Несмотря на невесомость, он пинается, как мул, но я вам вот что скажу: уж лучше потом помассировать ушибленную отдачей руку, чем позволить какому–нибудь придурку проткнуть себя ножом. Это пятизарядный, а не привычный шестизарядный револьвер, зато он не такой громоздкий и позволяет стрелять патронами с высоковзрывчатым порохом, потому что цилиндрический затвор и пробойник ударяют сбоку по капсюлю. То есть можно использовать высокоскоростные боеприпасы, ничем не отличающиеся от патронов «магнум».

Трюэтт исчез под прилавком и вытащил оттуда еще одну коробку. В ней лежал маленький плоский пистолет. Пол как–то раз видел подобный, но тот оказался зажигалкой.

– А вот этот я порекомендую для кассира: но это всего лишь автоматический пистолет двадцать пятого калибра, и пули для него с тупыми и пустыми головками, но вам все равно придется им пользоваться с расстояния не дальше вытянутой руки. Конечно, чтобы убить человека, вам необходимо выстрелить в какой–нибудь жизненно важный центр, но пули со смещенным центром тяжести, куда бы ни попали, вырвут из тела приличный кусок мяса. – Трюэтт говорил совершенно бесстрастно, скорее всего его знание о физических увечьях от разного рода оружия были почерпнуты из журналов: он не выглядел человеком, способным пристрелить своего ближнего. «Но ведь то же самое, надеюсь, можно сказать и обо мне».

– Говорят, что легче вылечить три дырки от «магнума» пятьдесят восьмого, чем одну такую, которую оставляет пуля со смещенным центром тяжести. И вот почему: большой пистолет бьет навылет и оставляет чистую дыру. А какой–нибудь мелкий пистолетишко посылает пулю с такой силой, что она начинает завинчиваться в хрящи. Поймаете такую вот пульку и помрете от заражения крови, потому лишь высококлассный хирург сможет вытащить ее из костей и вычистить все вокруг, да и то навряд ли. Понимающий в оружии человек, увидев такой пистолетик, тут же поднимет ручки вверх и не станет рисковать, потому что сразу поймет, что к чему.

Трюэтт положил пистолетик рядом со «смит–и–вессоном» и отыскал к ним коробки с патронами.

– Мягкие головки, смещенный центр. Их еще обзывают «дум–дум». Знаете почему? Их изготавливали в Индии, в городе, который назывался Дум–Дум. Если говорить образно, то эти пульки взрываются в теле.

– Мне потребуются еще патроны. Придется попрактиковаться. Мне кажется, нам с братом нужно бы сходить куда–нибудь, чтобы подержать оружие в руках, почувствовать его. Если нам придется использовать эти пистолеты, уж лучше быть с ними знакомыми покороче.

– Это никогда не помешает. Где находится ваш магазинчик?

Полу пришлось напрячься. Он не слишком хорошо освоился в Чикаго: только что приехал. Тут он припомнил местечко, где он покупал подержанную машину: там было полно всяких лавок.

– На Уэстер–Авеню. К югу от Эванстон–лайн.

– У меня много покупателей вроде вас. Те, кто в Иллинойсе недавно и еще не успели обзавестись разрешением на приобретение оружия, приезжают сюда, в Висконсин. Совершенно идиотский закон – пистолет может купить всякий, но при этом необходимо разрешение местных властей по месту жительства. Но я не жалуюсь, мне это на руку – покупателей больше. В любом случае в Чикаго полмиллиона только зарегистрированных пистолетов. Кого эти власти пытаются отвадить? – Трюэтт порыскал в ящике и вытащил еще несколько коробок патронов. – Если будете спрашивать в своих краях, можете записаться в ган–клуб «Линкольн–Парк». Это на Озерной улице, недалеко от вашего магазина.

– Спасибо, поспрашиваю.

Тридцать восьмой «сентенниал» был прекрасным карманным пистолетом, маленький и аккуратный, без всяких выпуклостей, цепляющихся за одежду. Небольшой плоский автоматический пистолетик оказался идеальным вариантом для подкрепления основной ударной силы, потому что его можно было спрятать, практически где угодно. Ведь только совсем недавно до Пола дошла простая в своей гениальности мысль: а что, если пистолет даст осечку? Поэтому и потребовался второй пистолет.

– Могу еще чем–нибудь помочь?

– Нет, все, спасибо. Заверните.

Глава 2

Как он и предполагал, ему пришлось заполнить два бланка федеральных разрешений на регистрацию пистолетов. Пол предвидел подобный оборот, поэтому показал Трюэтту недавнее свое приобретение: водительские права из штата Нью–Джерси, действительные еще три месяца. Кто бы ни стал искать любой из этих пистолетов, зарегистрированных на имя Роберта Нойзера, живущего в Тинафлае на Пьермонтской дороге, все равно зашел бы в тупик.

Пол засунул коробку на заднее сидение своего «понтиака» трехлетней давности, положив рядом с привезенными из Нью–Йорка принадлежностями для чистки оружия. Повернув ключ в замке зажигания, он выехал задом со стоянки. Начался дождь.

Городок был одним из тех, мимо которых проносились скорые поезда, его не посещали туристы и он теперь гнил и ветшал сам по себе: мотели нуждались в покраске, напрасно призывая прохожих оценить свои удобства; придорожная забегаловка оказалась заколоченной.

Для зимы день был очень мягким, но голые деревья хмуро выделялись на фоне серого неба. Поперек дороги провисли рождественские флаги и транспаранты. Пол проехал через центр города и выбрал старенькую двухполосную дорогу на восток, которая вилась посреди прерий, и к четырем часам Пол добрался до стоянки, находящейся между двумя штатами. Через пятнадцать минут он уже ехал по территории штата Иллинойс, это был час пик, фары встречных машин били по его автомобилю с противоположной полосы, а когда он въезжал в пригород Чикаго, «дворники» уже вовсю сметали с ветрового стекла мерзкую слякоть. Пол старался позабыть о своих страхах.

Дождь остался позади, на границе скоростного шоссе, и Пол бездумно, не вполне четко представляя себе, куда едет, направился к югу. Вот мимо проскочила Уолтер Тауэр, а затем небоскреб Джона Хэнкока, и гостиница «Континентал Плаза», где он провел первые две ночи пребывания в Чикаго. Развернувшись, «понтиак» двинул по улочке с односторонним движением к Озерному проезду и покатил к югу, где но правую руку вырастали небоскребы. Но доехав до поворота, где находился его дом, Пол проскочил мимо: домой не хотелось. Дальше, туда, где горят огни Лупа, Сегодня ему впервые захотелось обследовать Саут–Сайд.

Ехал Пол медленно, и нетерпеливые водители с соседних полос озаряли его резким светом противотуманных фар. Впереди при подъезде к городу виднелись темные пятна. Что это было? Болота? Железнодорожные мастерские? Парки? Но в такой темноте Пол не в состоянии ничего разглядеть. Возле светофора он остановился и, когда зажегся зеленый свет, повернул направо к Бальбе и понял, что очутился в Лупе, он слишком рано свернул с проезда. Вывернув налево, Пол оказался в путанице тупиков, заканчивающихся возле железной дороги.

Повинуясь какому–то импульсу, Пол припарковался на боковой улочке. В этом районе торговля шла исключительно днем: сейчас же магазины оказались закрытыми, да и фонари почти все были погашены. По обочинам тоже никто не бродил. Пол распаковал коробку и зарядил пистолеты. «Сентенниал» сунул карман пальто: автоматический двадцать пятый он положил в карман брюк, – он оказался не тяжелее бумажника. Приспособления для чистки оружия и коробки с патронами он сунул под переднее сидение и вышел, тщательно заперев дверь машины.

В нем медленно закипала старая ярость. На углах пол останавливался и читал указатели, стараясь запомнить перекрестки: он хотел выучить город наизусть, – Холден, Плимут, Федерал, ЛаСалль, Возле пересечения Мичигана и Рузвельта он увидел длинный крытый пешеходный мост, высоко возносящийся в воздух над железнодорожными путями и огороженный по бокам стеклом. Высоченные крытые лестницы с каждого края обеспечивали хороший доступ на мосту: «Отличное место для засады», – подумал Пол. Минут десять он наблюдал. Если жертва вступит на мост, последует ли за ней хищник? Внутреннее пространство моста отлично просматривалось с улицы, но освещение было не слишком ярким, ив одном месте, где перегорело несколько фонарей, стояла глубокая тьма: в таких местах обычно и таятся те, кто хочет найти жертву. Минут через десять мужчина в рабочей одежде подошел к западной лестнице и поднялся на мост; он спокойно совершил свой длительный переход, с ним ничего не произошло, и только тогда Пол двинулся дальше, чувствуя, как мозглый ветер задувает и кусает уши.

Эстер… Кэрол…

К восьми часам он уже снова мчался в машине на юг, и характер города менялся с каждым кварталом, пока он не заехал в гетто. Похоронное бюро. Бассейн. Общественный Клуб. Алкогольные напитки. Товары по сниженным ценам. Спасение в Иисусе. Пол свернул и покатил по улице, параллельной бульвару: трехэтажные дома с деревянными пожарными лестницами… Молодые цветные сгорбились под фонарями и провожали его медленно тащившуюся машину недобрыми взглядами. «Давайте же. Все на меня». Но они только молча и неподвижно наблюдали за ним, и Полу пришлось двигаться дальше.

Он свернул влево на широкий бульвар. Мимо лихо прокатил автобус, движение в этот час и в этом районе нельзя было назвать чересчур оживленным. Пол остановился перед красным огнем светофора и опустил стекло. Где–то вдали смутно прогрохотал «Эль Трэйн» – из бара доносились металлические переливы испанской музыки. Как гигантское насекомое–мутант, мимо прокатила машина с огромными, прилепленными на заднем бампере, запасными шинами. В следующем квартале, почувствовав, что проголодался, Пол припарковался и поел у стойки кафе: мексиканскую кухню он открыл для себя еще в Аризоне, когда покупал свой первый пистолет.

«Сентенниал» приятно оттягивал карман пальто: последние несколько дней Пол чувствовал себя в городе безоружным и голодным.

«Чиль редено» оказался неплохо приготовленным. Пол запил еду пивом. Расплатившись с толстухой–хозяйкой, он снова вышел на улицу. Время близилось к девяти и становилось все холоднее. Трое хохочущих мужчин, один из которых тащил упаковку пива, выползли из дверей.

В некотором замешательстве Пол снова уселся в машину, он пока еще плохо знал этот город, поэтому наобум катался туда–сюда.

Патрулировал.

Он понятия не имел, в каком именно районе находится, но, по счастью, в «бардачке» лежала карта местности, и, если потребуется, он всегда мог проверить свой путь и добраться до дома.

Немного севернее, а вернее северо–западнее центра, находился на темной улочке бар, сквозь окна которого была видна шумная многоголосая компания пьяниц, а несколько дальше двое в рванье сидели на приступочке, наблюдая за входом. Пол лишь мельком взглянул на них, проезжая мимо, но словно прочел их мысли, и когда завернул за угол, выскользнув тем самым из поля их зрения, то сразу же принялся искать место, где можно было бы припарковать машину. Обнаружив стоянку примерно в квартале от бара, он запер дверцы машины и обогнул дома, остановившись на углу. Отсюда был виден вход в бар, и если бы Пол сделал шаг вперед, то молодцы на ступеньках его бы заметили. Поэтому, чтобы не вспугнуть добычу, он выглянул лишь на мгновение и снова исчез в тени. Они все так же сидели, передавая друг другу бутылку, видимо, с вином. Под их лохмотьями таились молодые и жилистые тела, и неподвижность черт в их лицах сразу же привлекла внимание Пола: он знал эту породу, изучил ее давным–давно, особи подобного рода в Чикаго ничем не отличаются от своих собратьев в Нью–Йорке.

Пол быстренько продумал план и тут же вышел из своего укрытия на тротуар. Шел он так, будто был «под шафе»: не шатался из стороны в сторону, но ступал с чрезвычайной, преувеличенной осторожностью, несколько манерно и нарочито. Посмотрев по сторонам, он довольно бодро перешел улицу и резво вскарабкался на противоположный тротуар: Пол как бы показывал всем, что он не потерял достоинства, входя в бар. Ему не нужно было смотреть в сторону молодых людей, он и так был уверен, что они за ним внимательно наблюдают.

Внутри стоял грохот, хохот и приветственные крики – похоже, кого–то чествовали. А может, справляли поминки, словом, обычный салун. Народ расползался по кабинкам, и места у стойки были почти все забиты. Этой забегаловке было лет пятьдесят от роду и ничего со времен ее открытия не изменилось, кроме разве что увеличенных плакатов на стенах: Брендан Бехан и Юджин О'Нил и кто–то еще, кого Пол не узнал, наверняка, какой–нибудь ирландский республиканец из двадцатых годов; зальчик просто тонул в ирландском акценте из группы жирных мужичков, сидящих за стойкой, доносилась живенькая мелодийка, которую нельзя было ни с чем спутать. Барменша в рыжем парике оттолкнула Пола локтем и пронесла мимо него поднос, полный пивных кружек.

Пол остановился возле окна, через которое молодчики напротив могли отличным образом обозревать его спину. Он заказал имбирное пиво и жадно проглотил три кружки подряд без передыху. Тут же его заловили за пуговицу два горлопана, потребовавших высказать отношение к «Кэтфиш Хантер». Когда Пол признался в своем полном невежестве, то на него хлынул неиссякаемый поток информации о бейсболе. Решив, наконец, что прошло уже достаточно времени, он решительно пробрался сквозь толпу и, дождавшись своей очереди, ввалился в мужской туалет и стал смывать пот с ладоней. Выйдя, он принялся пробиваться к выходу, стараясь побороть возникший ни к селу, ни к городу страх. Пьяно помахав двоим болтунам, Пол выскользнул на улицу, едва не столкнувшись с парочкой смешливых пьяниц, входивших в бар.

Пол принялся оглядываться, изображая достаточно выпившего человека, который как бы запамятовал, куда поставил машину. Пот струился по ладоням, и он вытер их о внутреннюю подкладку карманов. Двинувшись будто бы не в том направлении, он громко выругался и, злобно топнув ногой, повернул к углу, из–за которого вышел. Пошатываясь, поплелся к нему.

Уголком глаза он видел, что двое молодых людей несколько выпрямились и сели неестественно прямо. Головы их поворачивались вслед за ним, что свидетельствовало о все возрастающем интересе к передвижению «пьянчуги».

Остановившись на углу, Пол принялся с пьяной сосредоточенностью изучать все четыре улицы по очереди; затем он аккуратно взобрался на тротуар и махнул рукой куда–то вдаль, с видимым усилием удерживая равновесие.

Но изображая пьяного, он чувствовал страх. «Зачем тебе все это? Не надо. Тебе ведь не хочется умирать. Не стоит приставать ко мне».

Он испытывал старый знакомый ужас, ощущая нечто отвратительное, составленное из намерений потенциальных убийц и его собственных: он боялся нападающих, но себя самого и того, что он собирался сделать, боялся еще больше. То было нечто, что Пол чувствовал, но никак не мог до конца понять.

Пол знал, что молодчики не оставят его в покое. За этим кабаком они наблюдали в течение нескольких часов, поджидая кого–нибудь в его роде: и даже прожди они неделю, им не попадется добыча лучше. Одинокий пьяница, забредший в темный проулок, ищет свою машину…

Чтобы успокоиться, Пол дышал глубоко и равномерно. Добравшись до затененного участка, он притворился рассерженным, не обнаружив на месте автомобиля, Он стоял спиной, но знал, что ребята уже рядом, так как когда они подошли к угловому фонарю, то на стене четко вырисовались их силуэты.

Пол сгорбился, пытаясь всунуть ключ в дверцу машины, но это была не его машина, и он со стоном издал громкое проклятье, чтобы его услышали, потом зло пнул не желавшую открываться машину и пошел дальше, низко наклоняясь и рассматривая каждую попавшую в поле зрения машину.

А молодчики уже подбежали к Полу, и один из них поднял винную бутылку, намереваясь размозжить ему череп, другой же раскрыл ноле, чтобы безжалостно вонзить его в плоть беззащитного человека.

Пол давным–давно услышал их приближающиеся шаги, но его парализовал страх, и поэтому он двигался много медленнее, чем было нужно, к тому же он пока еще не изучил новый пистолет, не мешало бы потренироваться вначале, но когда нападающие почти наскочили на него, он развернулся, вытянув вперед руку с пистолетом.

Их будто камнем оглушило. Парни увидели совершенно трезвые глаза и черный револьвер; они мгновенно поняли, что их ждет.

Грохот был оглушающим, а отдача столь сильная, что револьвер едва не размозжил Полу руку.

Парень с винной бутылкой согнулся пополам. Пол мгновенно перевел дуло и выстрелил вооруженному ножом в грудь.

Звук упавшей на асфальт бутылки был едва слышен. По пуле он послал каждому из нападавших в голову, пока те падали: они должны быть мертвы, чтобы не опознать его.

Заливаясь от ужаса холодным потом, Пол, пошатываясь, отступил на несколько шагов.

Глава 3

Пол поставил «понтиак» на стоянку в подземном гараже. Смотритель был одет в униформу, и на поясе у него висел револьвер в кобуре. Пол приветствовал его и поднялся на лифте на свой этаж – семнадцатый.

Небоскреб, 501 Озерный проезд, высоченная башня в т образном тупичке Грэнд–Авеню. Вначале Сполтер решил познакомить Пола с хорошим агентом по продаже недвижимости, но Пол, почти всю жизнь проведший в наемных квартирах, если не считать небольшого эксперимента, во время которого они с женой жили в пригороде, отказался и вскоре обнаружил объявление о сдаче квартиры в «Санди Трибюн» и в тот же вечер въехал.

Стальная дверь запиралась на обычный замок, над которым, однако, крепился внушительный засовчик. Две телекамеры близкого видения сканировали коридор. Войдя в квартиру, Пол запер квартиру на оба замка прежде, чем зажег свет, и положил свою коробку на сервировочный столик.

Он снял квартиру вместе с мебелью, он не был уверен, что задержится здесь надолго. Обстановка оказалась функциональной и безликой, как гостиничная. Хозяин был учителем англичанином, проводившим годичный отпуск в Лондоне. Судя по всему, он совершенно не придавал значения окружающей его обстановке. Единственной приметой бывшего владельца являлись огромные книжные стеллажи, по большей части сейчас пустовавшие. В квартире была гостиная, спальня и небольшая кухонька. Окна выходили на Луп, поэтому квартира была более дешевой, чем те, что были расположены напротив через коридор, из которых открывался видна озеро Мичиган и Нейви Пир. Но поскольку дом находился на Золотом Берегу, то по любым стандартам, кроме нью–йоркских, цена все равно была высока.

Прежде чем вынуть оба пистолета и положить их на столик, Пол опустил жалюзи. Потом повесил пальто в шкаф в коридоре, налил себе выпить и только после этого уселся и, вытащив принадлежности для чистки, разрядил «сентенниал» и принялся за работу, ставшую для него еще в Нью–Йорке привычной до такой степени, что он выполнял ее полностью отключаясь и ни о чем не думая. Каким–то непонятным образом вся эта процедура создала впервые за все время его проживания в новой квартире, атмосферу домашности. Пол откинул в сторону барабан револьвера, затем в щель на самом конце шомпола впихнул кусочек тряпочки и, предварительно хорошенько намочив ее в растворителе, тщательно протер открытое дуло пистолета. Тряпочка вышла с другой стороны, измазанная пороховым нагаром, Пол продел эту процедуру несколько раз, пока последняя тряпочка не появилась из дула совершенно чистой. Он протер все пять патронников в барабане и смазал их, дабы уберечь от коррозии. С помощью тонюсенькой масленки Пол смазал механизм револьвера. Затем собрал принадлежности, зарядил пистолет и чисто вытер стеклянную поверхность столика.

В течение нескольких дней он мог спокойно носить с собой оба пистолета, но когда его начнут искать, придется найти за пределами квартиры надежное место, где можно было бы их прятать. Он уже подумывал об одном.

Пол допил все, что было в стакане, выключил свет и открыл жалюзи; потом сел на диван и стал смотреть на ночные огни Чикаго. Город произвел на него приятное впечатление, но именно здесь он должен был произвести несколько ответных актов в счет погашения долгов.

Миссия должна быть выполнена.

В субботу утром Сполтер встретил Пола в аэропорту О'Хара. Последовал довольно бессвязный разговор и после неизбежных приветствий и обычного обмена любезностями типа: «Надеюсь, тебе здесь понравится», Сполтер привез его в Плазу, где для него был зарезервирован номер, затем, хотя была суббота, Сполтер подкинул его до Лупа, где находился офис Пола. Это был первый контакт Пола с жителем Чикаго, и. лишь через несколько дней он понял, что Сполтер ничем не отличается от остальных обитателей города – было нечто, объединяющее их всех воедино – от представителей правления директоров банка до досужего кабацкого болтуна – это желание всячески защитить и рекламировать свой город. Стоило чикагцу понять, что вы приезжий, как тут же начинался бесконечный поток восхвалений: вот это – самый высокий небоскреб в мире, это – самое большое почтовое отделение в мире, а это – самый большой в мире аэропорт. Чикагцы своим энтузиастом очень походили на техасцев.

Сполтер был умным администратором лет сорока; он не прибавил и десяти фунтов с того времени, когда он, двадцатилетний, играл полузащитником за сборную команду Северо–Запада; это был огромный, могучий, но трепетно относящийся к своей форме мужчина. Добродушие Сполтера процентов на пятьдесят состояло из расчетливого прагматизма, потому что следовало обладать более, чем обыкновенным обаянием, чтобы достичь поста вице–президента в бухгалтерской фирме величины «Чилдресс Ассошиэйтс». Можно было с уверенностью утверждать, что Сполтеру на пути к вершине пришлось оттолкнуть с дороги немало других.

Субботним утром он провел Пола по Стэйт–Стрит, по магазинам, украшенным по случаю приближающегося Рождества очень броско кричаще безвкусно. Узкие монолитные стены Лупа живо напомнили Полу Уолл–Стрит, финансовую столицу мира: здесь тоже почти каждое здание было банком. Машины медленно ползли по улицам.

Офис находился в здании 313 по Монро, около Уакера, в самом центре Лупа. Похоже, что дом проектирован и украшал какой–то энтузиаст–любитель, более сведущий в истории, чем в архитектуре: фасад его представлял собой нелепое смешение по крайней мере трех классических стилей. Кабинеты на девятом этаже пустовали по причине выходного дня, но Сполтер познакомил Пола со всеми комнатами, начиная от директорского углового кабинета, показал компьютерные и корреспондентские офисы, святая святых самого Сполтера, и закончил отлично оборудованным кабинетом Пола, на дверях, которого было золотом выведено его имя.

– Тебе здесь понравится, Пол, вот увидишь. Мы здесь все сплошь живчики – гонимся за чинами и славой – таков наш общий комплекс. Соревнуемся с деятелями из Нью–Йорка, понимая, что только для того, чтобы остаться с ними наравне, мы должны их постоянно обгонять. И это, могу тебе честно признаться, держит всех нас в небывалом напряжении.

Затем Сполтер предъявил их обоих зорким очам местного стража порядка и вывел Пола на Монро, чтобы отвести его к Университетскому клубу. Он напомнил Полу Гарвардский клуб в Нью–Йорке: чрезвычайно старомодный и невеселый.

Сполтер выбрал кресла и заказал выпивку.

– Сейчас мы проводим аудиторскую работенку для одного завода по производству пластика в Саут–Сайде. У них там произошла неофициальная сидячая забастовка, и менеджер растерялся, – не знает, что и делать: ему были даны срочные указания на применение штрафных санкций. Они с Чилдрессом отобедали в этом клубе, причем бедняга менеджер в голос выл по поводу этой проклятой забастовки. И наш глубокопочитаемый председатель в тот же день продемонстрировал, что есть на самом деле управленческий гений.

– Каким образом?

– Чилдресс посоветовал менеджеру, как поступить. Тот на следующий день заявился на фабрику и рекомендовал забастовщикам, раз уж они все равно ничего не делают отдохнуть, как следует. И приволок ящик пива и ящик виски. Когда бастующие как следует накачались, он послал к ним целый автобус со стриптизершами «для развлечения». Те пустились во все тяжкие и вот, когда веселье было в самом разгаре, менеджер пригласил на фабрику жен всех бастующих. Таким образам, забастовка прекратилась в течение часа.

Пол засмеялся, а Сполтер постарался скрыть очевидное замешательство и поднял свой бокал, пытаясь поймать в него луч света. Пол проговорил:

– Я так давно искал фирму, в которой людям было бы присуще чувство юмора…

– Да, у нас почти все время хохочут. Чилдресс прирожденный хохмач, но тебе придется первое время понаблюдать за ним, чтобы привыкнуть к его стилю. Нет–нет, ничего жлобского он не делает, никаких взрывающихся сигар в настольной установке для увлажнения, ничего похожего. Грязные шуточки он приберегает для людей из своего списка врагов. Хозяин здания, в котором мы арендуем помещения, несколько лет назад сильно закрутил гайки, и нам пришлось попотеть, отстаивая свои права. Тогда Чилдресс придумал замечательную месть. Знаешь все эти распухшие каталоги и журнальные подписки на всякую дребедень, в общем все то, чем обычно перегружена почта? Так вот, Чилдресс заполнил несколько дюжин таких заявок на подписку на имя нашего домовладельца. Беднягу завалили журналами и

посылками, которых он не заказывал, то есть всяким барахлом. Кажется, он даже принялся судиться с несколькими компаниями. И потребовались месяцы, прежде чем поток постепенно иссяк, наш друг стал выглядеть полнейшей развалиной.

Джона Чилдресса Пол встречал лишь однажды, когда председатель приезжал в Нью–Йорк. Айвз, старший партнер фирмы, в которой работал Пол, с большим пониманием отнесся к решению своего служащего и младшего партнера переменить место жительства. Айвз как раз познакомил его с Джоном Чилдрессом и употребил все свое влияние, чтобы добиться для Пола хорошего места в Чикаго. Несмотря на бесцеремонное обращение с людьми, Айвз был добрейшим из стариков, которых когда либо знал Пол. Сам Пол был настолько нескромен, что прекрасно понимал собственное значение для фирмы и то, что Айвзу вовсе не хочется его терять. Поэтому он настаивал па переезде. Смерть Эстер выбила его из колеи, в Нью–Йорке все–все напоминало о ней, поэтому он должен был начать все сначала в новом месте. А когда умерла Кэрол, он сломался, ее смерть стала последней каплей.

Сполтер отпил «скотч».

– Но работа у Чилдресса подразумевает не только игры и веселье. У нас зады горят на работе.

– Только так я и привык трудиться.

– Именно это я о тебе и слышал. Мне кажется, что ты попадешь в струю, и что еще более важно, мы попадем в одну струю с тобой.

Сполтер очень любил помолоть языком и умел это сделать с шиком, но Полу он нравился. Поэтому он отсалютовал своим стаканом.

– А скоро еще и Рождество, – продолжил Сполтер. – Поэтому мы вряд ли начнем борьбу за существование раньше первого дня Нового года. И Чилдресс и я думаем, что хорошо бы тебе первые пару недель просто отдохнуть, освоиться с Чикаго, чтобы потом сразу же нырнуть с головой в работу конторы. После праздников поднакопится солидная пачка налоговых деклараций и у тебя не останется времени на привыкание. В общем, отдыхай: подыщи себе домик, обставь его, устройся, поброди по городу. Наверняка будет несколько вечеринок и Рождественских приемов, поэтому я буду помнить о тебе. А на работу выйдешь в понедельник шестого числа. Ну, как?

Больше двух недель; он согласился с соответствующими случаю уверениями во всяком почтении и уважении.

Сполтер наклонился вперед и поставил локти на колени.

– Ты оставишь меня, если я скажу что–нибудь не то. Но, пойми, мы ведь почти ничего не знаем о том, почему собственно ты решил сюда перебраться. Скажи, ты против, если мы сейчас об этом поговорим?

– Нет, все в прошлом. Теперь меня больше ничего не гложет. Но зачем углубляться в подобные дебри?

– Земля слухами полниться, а о тебе ходят самые невероятные. Думаю, что ты должен нас понять. Мне кажется, что было бы неплохо прекратить идиотские сплетни, пока народ не принялся смотреть на тебя так, словно ты родился с двумя головами и прячешь одну из них в рукаве.

– Какие сплетни?

– Например, говорят, что ты превратился в развалину.

Пол выдавил улыбку.

– Но ведь ты совсем не выглядишь человеком, готовым развалиться на куски.

– Да, история вышла безобразная, но вполне обыкновенная.

– Твою жену… прости. На твою жену напали.

– На жену и дочь. Прямо в квартире. Жена умерла в больнице. А дочь вслед за ней через два месяца.

– Умерла из–за того, что на нее напали?

– Именно. – Он не стал вдаваться в подробности. Кэрол была помещена в психиатрическую лечебницу: кататонический уход. Она старалась избегать мыслей о том, что ее беспокоило, старалась уйти от действительности. Кэрол превратилась в растение. Пол наблюдал за тем, как она постепенно сдавала позиции и дошла до окончательного транса, когда она больше не могла ни говорить, ни двигаться, ни есть самостоятельно, ни видеть, ни слышать. Смерть наступила в результате несчастного случая: девушка подавилась собственным языком, а медсестра обнаружила это лишь спустя полчаса.

– А грабителей нашли?

– Нет.

– Боже.

Пол осушил свой стакан и осторожно поставил его на стол.

– Понимаешь, у Эстер и Кэрол к моменту нападения вообще не было денег. Три–четыре доллара – все. Грабители обезумели именно поэтому, у жертв не оказалось денег.

– Черт…

Пол поймал взгляд Сполтера.

– Их страшно избили.

Сполтер отвел глаза.

– Нет. Пожалуй, это мне стоит извиниться. Видишь ли, я ведь рассказал это таким образом, потому что имелась причина.

– Чтобы доказать, что выстоял – чтобы мы поняли, что ты не сломался…

– Именно. Есть варианты, когда ты не в силах контролировать события, поэтому ломаешься. Например, если бы Кэрол и Эстер погибли при землетрясении или от рака… Но теперь все в прошлом. Горе горем, а жизнь продолжается; ведь у нас у всех есть свои печали, с которыми мы вынуждены мириться, таща их через всю жизнь. Либо так, либо мастеришь петельку. Но у меня нет склонности к самоуничтожению. Ты любишь ходить в кино?

– Изредка, – сказал Сполтер безразлично.

– А я на вестернах свихнулся. И для меня сами походы в кино и эти фильмы, ничем не отличающиеся один от другого – блаженство. В каждом из этих киношек должна стоять фраза: «Ты сам выбираешь карты для игры».

– Именно это, хочешь сказать, ты и делаешь?

– Выбор небогат.

Сполтер навис над своим пустым стаканом. Официант принес свежую выпивку, и Сполтер подмахнул счет.

– Дружок моей дочурки живет на Хорвард–Стрит. Ты, наверное, понятия не имеешь, что это за райончик. Но неважно. В общем, несколько месяцев назад муниципалитет решил запретить на этой улице стоянки машин, поэтому Чету пришлось подыскивать местечко на боковых улочках. Меньше чем за месяц его машину дважды обдирали. Совсем недавно наш мэр отменил свой же указ на запрещение парковки, но разве, черт побери, это решение проблемы? Разумеется, наши беды по сравнению с твоей – просто мура, но без шуток могу сказать, что и в Чикаго с преступностью – настоящая проблема. Тысяча убийств – и большинство остаются нераскрытыми. Это, увы, необетованная земля.

Полу вовсе не хотелось оказаться втянутым в разговоры по поводу проблемы преступности. Лучший способ избежать неприятностей, могущих последовать от собственного языка, – вовсе ни о чем не толковать.

А Сполтер продолжал заливаться. Он перескакивал с темы на тему, обычно не делая никаких логических связок. И не то, что у него был словесный понос, нет, просто он искренне хотел посвятить Пола во все то, что должен усвоить, как ему казалось, вновь прибывший в их замечательный город. Пол с облегчением перевел дух, когда предмет разговора перескочил с преступности на более нейтральные темы.

Он даже постарался сделать заинтересованное – насколько это было возможно – лицо: он находил бесперебойную болтовню Сполтера о внешней политике фирмы крайне угнетающей. Хотя в анекдотах о вражде и ревности внутри конторы, в бульварных зарисовках характеров и стремительных оценках компаний, для которых «Чилдресс Ассошиэйтс» делала постоянные аудиторские работы, было рациональное зерно. Полу было полезно освоиться со всеми подобными разрозненными деталями, чтобы потом легче включиться в работу. Ему следовало хорошенько проявить себя у Чилдресса: он всегда гордился своими способностями, но теперь появилось нечто большее, не мог он позволить привлечь к себе внимание плохой работой или выставить напоказ ухудшение тех профессиональных качеств, которыми был известен. Конечно, придется приложить к этому максимум усилий, потому что с недавних пор работа перестала быть главным делом его жизни, она стала теперь всего лишь источником существования и одним из способов умиротворения бушующих в его груди страстей.

После завтрака они вместе вышли из клуба, и Сполтер, неуклюже–огромный в своем плаще, проводил его до гостиницы. Пол отклонил любезное приглашение на ужин, сославшись на усталость после перелета. Когда Сполтер укатил, Пол перешел улицу и побрел под пассажем комплекса Джона Хэнкока, пока не обнаружил магазинчик, где закупил карты и путеводитель по Чикаго, три местные газеты, а также «Нью–Йорк Таймс». Здесь на странице сороковой он обнаружил колонку с сообщениями из полицейского управления о продолжающихся безуспешных поисках линчевателя, использующего все тот же самый пистолет и убившего за последнее время семнадцать человек. За последние пять недель. Из этих семнадцати жертв праведной мести четырнадцать имели приводы и различные сроки осуждения, а трое были обнаружены рядом с украденным ими же добром. Похоже, Пол снова спас несколько невинных жизней.

В комнате отеля он обнаружил отпечатанную на машинке карточку от дирекции.

«Мы настоятельно рекомендуем вам воспользоваться сейфом, который бесплатно предоставляется всем проживающим в отеле. Пожалуйста, не оставляйте в комнате меха, драгоценности, фото– и кинокамеры, деньги ИЛИ ЛЮБЫЕ ДРУГИЕ ЦЕННОСТИ. По закону штата Иллинойс гостиница не отвечает за утерю любой собственности, кроме той, что была помещена в сейф… Пожалуйста, запирайте ваш номер на ДВА ЗАМКА. Желаем вам приятного пребывания в нашем городе».

Этой ночью Пол спал, положив бумажник в подушку.

Глава 4

«Чикаго, 17–е дек.

Тела двух застреленных мужчин были обнаружены сегодня утром на тротуаре 2000–го Северного Мохока.

Обнаружил тела и доложил в полицию об убийствах проезжавший мимо водитель Филип Фрэнк.

Представитель полицейского департамента указал, что жертвами являются Эдвард Эй. Смит, 23 лет, живущий в Уоштено 1903, и Лерой Томсон, 22 лет, адрес неизвестен. По сообщению полиции, оба имели приводы за нападение и ограбление: ко времени смерти Томсон отбывал отсрочку двухлетнего тюремного заключения.

Возле тел были обнаружены осколки разбившейся винной бутылки. Полицейский представитель объявил, что один из умерших, Смит, держал в зажатой руке нож, с открытым лезвием.

В обе жертвы стреляли дважды. Баллистическая экспертиза установила, что все четыре пули были выпущены из одного и того же револьвера тридцать восьмого калибра.

– Однако, мы пока еще не совсем в этом уверены, – предостерег от поспешных выводов представитель полицейского департамента. – Вынутые из тел пули очень сильно повреждены и разорваны на части. Единственное, что почти наверняка можно сказать, это то, что пули разрывные; потребуется дополнительная экспертиза, прежде чем мы сможем быть абсолютно уверены в том, что пули выпущены из одного оружия.

Следователи из бюро по расследованию убийств не могут пока придумать ни одного заслуживающего внимания мотива убийства.

Эти два убийства подняли количество смертей от огнестрельного оружия до 856»

Глава 5

У стойки бара мужчины хмуро смотрели в свои кружки с пивом, с неодобрением разглядывая входящих незнакомцев и снова отводя взгляды. В дальнем углу компания здоровяков орала, как резаная. Комната была отделана темным деревом, воздух заполненный дымом и пшеничным виски казался наэлектризованным до предела. Под лампами летали частички сажи. Пол отыскал у стойки свободное местечко. – Пиво, пожалуйста.

Бармен назвал с полдюжины различных наименований; Пол выбрал какое–то. Ожидая, пока ему нальют кружку, он оглядел зал и понял, что в этой группе наверняка был и его человек. Или далее несколько.

Бар находился в квартале от Башни Трибьюн, на равном расстоянии от редакций «Дэйли Ньюс» и «Сан Таймс». Пол выбрал его потому, что тут наверняка находилась штаб–квартира информационного центра репортеров новостей, и именно здесь вновь прибывшему легче всего получить сведения о незнакомом городе. Полу было необходимо поближе познакомиться с Чикаго, узнать, как функционирует этот мегаполис, где находятся «горячие точки», как работает полиция.

Он взял свое пиво и примостился поближе к шумной компании. Девять или десять человек, среди них были и женщины, разгоряченные алкоголем и табаком, обменивались циничными замечаниями по поводу местных событий. На часах было всего лишь половина седьмого, но народ, судя по всему, наливался спиртным здесь достаточно давно, уже никто никого не слушал, безостановочная говорильня, пьяная назойливость, переливание из пустого в порожнее – все это сливалось воедино, создавало громкую какофонию. Разговор шел о мэре и механизме власти, но, к сожалению, из этой болтовни Пол не смог выловить ничего для себя полезного.

С краю сидели двое, не принимающие участия в общем гомоне, и Пол придвинулся поближе к ним. Один из мужчин стоял, облокотившись на стойку, и морщился от слишком громких выкриков; второй, совсем лысый, сжимал в руке стакан.

– Не льсти себе, Майк. Тебе не удастся разыграть похмелье.

– Черт. Значит, вот от этого я точно сломаюсь, – и Майк яростно замахал рукой бармену. Лысый пробормотал:

– Когда он подойдет, лучше закажи сразу двойную порцию. В этом кабаке пальцы у бармена чересчур тонкие.

Пол сидел между Майком и барменом; он слегка повернулся и привлек внимание человека за стойкой. Бармен кивнул:

– Слушаю, сэр?

Пол показал пальцем себе за спину:

– Этому джентльмену необходимо выпить. Майкл развернулся, протянул руку мимо плеча Пола и грохнул ладонью по стойке.

– Двойной «дэвар» без добавок.

Лысый буркнул:

– Мне бы такое выдержать.

– А ты повылетай столько раз, как я, с работы, – улыбнулся Майк плохими зубами Полу. – Дружище, вы спасли мне жизнь. Меня зовут Ладлов, Майк Ладлов.

– Фред Миллз, – соврал Пол. – Приятно познакомиться.

– Новое лицо, – сказал лысый. – Черт побери, мистер Миллз, вы, наверное, по ошибке забрели в эту психушку. Меня зовут Ден О'Хара. Не верьте ни единому слову этого человека: он бешеный пьянчуга.

Когда бармен поставил стакан на стойку. Ладлов потянулся за ним и осторожно поднес его к губам.

– Не пьянчуга, О'Хара, отнюдь. Алкоголик. Не снимаешь ты тонкостей, ирландец ты дурной, коренных отличий…

– Пьяница он, пьяница, – заверил Пола О'Хара. – Не слушайте его болтовню.

Ладлов одним глотком опустошил почти весь стакан и прикрыл глаза.

– Слушайте. Могут весь вечер языками трепать, пока все пиво не выдуют и уже не в силах будут разобраться, кто что сказал. – Полу пришлось наклониться поближе, чтобы услышать его слова; гомон стал невыносимым.

Бармен положил перед Ладловым счет, и Пол аккуратно его поднял, прекрасно зная, что О'Хара за ним наблюдает. Пол отвернулся и положил на листок пятидолларовую купюру.

У О'Хары оказался легкий ирландский акцент.

– Хорошо, мистер Миллз, что мы можем для вас сделать? – Он спросил это любезно, но твердо.

– Я приехал из Нью–Йорка. Перевелся, точнее. Компания решила, что так будет лучше для всех. Так вот, я ничего не знаю о Чикаго. Не имею представления о том, что это за город.

– И пришли сюда, чтобы почерпнуть из источника. Очень разумно.

Ладлов осушил стакан и поставил его на стойку.

– Теперь угощаю я. Спасибо за поддержку, дружище, Чем вы занимаетесь?

– Системами безопасности. Пол заранее заготовил ответ, – Домашние системы сигнализации против взлома, электронные системы – все в таком духе. У нас новая компания. Только–только выходим на Среднезападный рынок.

– И, значит, прощупываете почву. – О'Хара поставил свой стакан из–под пива со стаканом Ладлова. – Знаете, что я вам скажу? Майк, почему бы вам не пойти за угол, где бы мы смогли друг друга слышать? В этом бедламе нормального разговора не получится.

Пол взял сдачу и оставил на стойке чаевые. Ладлов легонько тронул его за плечо, и они двинулись к дверям в фарватере, который прокладывала широченная спина О'Хары.

Редкие снежинки падали на Раш–Стрит, но ничего похожего на зиму не было и в помине: тротуары лишь слегка намокли. О'Хара поднял овечий воротник своего огромного пальто.

– Еще один мокрый праздник. На сей раз Рождество.

– Снова завелся на счет дождя, – хрипло рассмеялся Ладлов. – А ведь ты, засранец, родился в стране, где дождит двадцать четыре часа в сутки.

Они завернули за угол и попали в закусочную, в которой кабинки были отделаны хромом; освещение было ярким, вдоль ближайшей стены находилась стойка бара, и никого не оказалось внутри. Пол уселся на табурет и обнаружил, что зажат между Ладловым и О'Харой. У последнего ногти синели чернилами; ирландец помахал рукой, подзывая официантку.

– «Дэвар» без добавок, милочка, а для моего проевшегося дешевого приятеля – пиво «Миллер», Что вы будете пить, мистер Миллз?

– Тоже пиво.

Ладлов кинул на стойку деньги.

– Итак, с чего начнем?

О'Хара кашлянул:

– Надо узнать, о чем именно хотел спросить наш новый друг.

– Мы знаем, о чем. Он хочет знать, что за город Чикаго.

– На это можно ответить одной фразой: когда всякие отбросы скатываются все ниже и ниже, то они обычно приезжают в Чикаго.

Ладлов хмыкнул:

– О'Хара просто сам не понимает, о чем именно говорит. Он пишет прочувствованные философские статейки, ведь он политический репортер. Его увольняют каждые шесть месяцев, когда кто–нибудь их крутых ребят начинает давить на его редактора. Что же до меня, то я кручусь репортером преступных новостей уже восемь лет. Так что я именно тот, кто вам нужен. Забудьте об этом никчемном ирландце.

– Поосторожнее, Майк.

– Я вам кое–что объясню, – обратился Ладлов больше к О'Харе, чем к Полу. – Кое–что, О'Хара, отнюдь не все. В этом городе круглосуточно происходят ограбления. Происходят каждые три минуты. В прошлом году у нас было зарегистрировано восемьсот убийств, в этом же году мы намерены побить рекорд. Статистическая кривая показывает, что уровень преступности повысился на пятнадцать процентов. И еще одно, О'Хара, — . в Чикаго за год расследуется меньше одного процента преступлений, а раскрытые выглядят таким образом: берут с улицы первого попавшегося бродягу и упекают далеко и надолго.

О'Хара выпили, задохнувшись, произнес единственное слово:

– А, статистика…

– А вот вам, мистер Миллз, статистические данные: сегодняшний парнишка в Чикаго имеет больше шансов быть убитым, чем солдат во Второй Мировой войне. Если уровень преступности и дальше будет идти такими же темпами, как и сейчас, то вскоре каждые пятнадцать минут от рук убийц будет погибать по одному чикагцу. Мертвые, мертвые…

– Уровень преступности. – О'Хара издал звук, долженствующий обозначить чих. – Вы только послушайте этого идиота. – Он повернулся и похлопал Пола по рукаву. – Вот я вам настоящие факты выложу. Мы живем в оккупированной военной зоне. Город рубит и режет себя на куски. Скоро останутся одни развалины. Экологи называют происходящее «бихейвиорическим»

сливом. Невыносимая перегруженность приводит к самым что ни на есть массовым убийствам. – Он подчеркнуто выразительно произносил многосложные слова.

– Ага, – неясно пробормотал Ладлов. – Ага, ага…

– Чикаго, – полунасмешливо, полупочтительно произнес О'Хара. – Этот город выразительно уставился на озеро и ждет, пока оттуда не вынырнет какой–нибудь омерзительный склизкий монстр и не раздавит тут все к чертовой матери – здания, людей и крыс, которые кусают людей. А наши доблестные полицейские шугают проституток и суют свой нос в семейные ссоры, пока снайперы убивают людей на Шоссе имени Джона Фицджеральда Кеннеди.

– На прошлой неделе произошло двадцать шесть убийств, – сказал Ладлов. В его голосе не прозвучало ни единой сочувственной нотки. – Шестьдесят часов, двадцать шесть убийств.

Пол спросил:

– Но почему?

– Что «почему»?

– Ведь так не должно быть, – сказал Пол. – Не должны люди испытывать постоянный страх.

Ладлов неожиданно рассмеялся. О'Хара тут же выступил:

– Слушайте, я тут недавно говорил с одним стариком из Чичеро. Так вот: ему восемьдесят лет, и он благодарен провидению за то, что его квартиру за все это время грабили лишь трижды.

– Но почему никто не попытается с этим бороться?

– Мы все овечки, – сказал О'Хара, – А как иначе? Например, на прошлой неделе в Лупе работал один грабитель – подчистую сметал все Рождественские лавки. Правда, носил парик, но это был парень. Так вот, он обоссался от одного того, что какая–то дамочка отказалась отдать ему свою сумочку. И вот этот обоссавшийся пидор пристрелил женщину среди бела дня напротив автобусной остановки. В самом центре города.

– Боже правый, – пробормотал Пол, сжимая стакан. Он внезапно почувствовал пронизывающий холод. Ладлов сипло пропел:

– Чикаго, Чикаго, как я тебя люблю, – смешивая, наверное, нарочно слова двух песен. Пол спросил:

– И этот грабитель в женской одежде – его поймали?

– Этого они поймали, – ответил О'Хара. – И что с того? На одного пойманного приходится сотня непойманных.

– Вы сделаете в этом городе потрясающий бизнес, пообещал Ладлов Полу. – Хотя всё равно ничего не измените.

– Почему?

– На половину сигнальных звонков полиция просто не отвечает.

– Апатия. – Это снова О'Хара. – Вчера в Мохоке застрелили двоих парней. Из револьвера тридцать восьмого калибра, на одной из боковых улочек. И ведь никто не позвонил в участок, А ведь все жители этого квартала должны были слышать выстрелы. Понадобилось, чтобы кто–то проехал мимо и сообщил в полицию. А сколько копы добирались!…

– Если будете гулять по этому городу и услышите за спиной чьи–то шаги, то они напомнят вам взрывы гранат. Прогулка по Чикаго вечером – все равно, что боевое задание.

– Политика, все – проклятая политика.

– Его послушать, так у ирландцев только и разговоров, что о политике. Для них преступность политика.

– Было время, когда наша мэрия действительно кое чем занималась. Когда вас грабили, администрация обеспечивала вас обедом, работой и адвокатом, который защищал того парня, который вас ограбил. В те времена все это было частью общества, в котором вы проживали. Теперь все это превратилось в политическую арену. Полицейские берут взятки или не берут взятки, но стародавней преданности делу больше не осталось. Теперь это стало обыкновенной работой: делай по возможности поменьше, загребай по возможности побольше. Когда копы принимаются лупить по головам, начинаются вопли по поводу жестокости полицейских; если же они по головам не лупят – то по поводу всеобщей продажности – нельзя во всем винить только их одних. Судебная система прогнила насквозь, люди больше не знают, как совладать с преступностью. Если убьете кого–нибудь на глазах у всех, вам тут же дадут адвоката, который добьется годичного содержания в тюрьме с отсрочкой приговора на год. Награды за преступления возрастают, в то время как наказания за эти преступления становятся смехотворными. Можно понадеяться на то, что вас не схватят, а если все–таки схватят, то можно понадеяться на то, что вы не предстанете перед судом, а если все–таки предстанете, то можно надеяться, что вас не приговорят, а если все таки приговорят, то вряд ли вы попадете в тюрьму. У преступников на один несчастливый шанс появилась тысяча счастливых. Остальные же разрываются между жаждой мести и состраданием, мы не знаем, что делать, поэтому не делаем вообще ничего.

– Народ ничего не смыслит в преступности, – буркнул Ладлов.

О'Хара бодренько сказал:

– Давайте–ка еще выпьем. Мистер Миллз угощает.

Глава 6

Пол ушел прежде, чем журналисты разнесли друг друга в клочья; под конец их пререканья утратили налет дружелюбности, и они стали походить на разбойников из захудалого вестерна. Тут вмешался бармен и выставил их, но Ладлов с О'Харой, выйдя из кафе, стали пихаться, как заправские боксеры. Падал тихий снег.

Пол скрылся в темноте. Он не понимал мужчин, дерущихся ради развлечения.

В течение нескольких часов он мучился с двумя стаканами пива, но вышел из кафе с интересной информацией, а кое–что понял из полунамеков. Узнал, например, кое–что об организационной и диспозиционной жизни полиции районы и маршруты патрулирования, то, на что копы обращают и на что не обращают внимания. Немного разведал об организации работы управления по раскрытию убийств, о работе инспекторов и капитанов, – она несколько отличалась от структуры нью–йоркских отделений, и кое–что узнал о работе Чикагской Комиссии По Борьбе с Преступностью. Пол разузнал демографические и коммерческие подробности, отсутствующие на его покупных картах. Ему рассказали о Старом Городе, Новом Городе, Литовском, Польском, Итальянском и Китайском кварталах – самых неблагополучных кварталах Чикаго, откуда поступало больше всего вызовов в полицию, где совершались наиболее жестокие преступления. Понял, что полицейское инспектирование лучше всего проводится в Первом Административном округе, потому что это был родной округ почтенных и всеми уважаемых политиков и потому что округ сей включал в себя знаменитейший Луп, а вот на западных и юго–западных улицах контроля почти не было.

Пол узнал кучу полезных деталей, многие из которых явно были неверны: и все равно игра стоила свеч, и репортеры подыграли ему в две руки. Да им ничего другого не оставалось: стоит спросить человека о чем–нибудь, в чем он считает себя экспертом, и он радостно начнет выкладывать все, что знает.

Пол отыскал дорогу к открытой стоянке, где была припаркована его машина. Он заплатил смотрителю и направился в направлении тех районов города, которые считались более опасными.

Он снова охотился. Поначалу, еще в Нью–Йорке, он старался выискать этому рациональное объяснение. Он ходил в Риверсайд Парке, положив руку на пистолет, лежащий в кармане его плаща, и убеждал себя в том, что делает лишь то, что должен делать любой уважающий себя законопослушный гражданин, – ничего не боясь, гуляет в общественном парке. Любой хищник, посмевший бы на него напасть, напрашивался на неприятности. «В этом нет моей вины, он может оставить меня в покое и с ним ничего не произойдет». Но обманывать себя вечно нельзя. Не мог он гулять по безлюдным местам в два часа ночи ради собственного удовольствия или здоровья. Он хотел, жаждал чьей–нибудь смерти, жаждал убийства, и всякое другое объяснение не имело разумных оснований. Пистолет в кармане лежал не для самообороны. Пол не защищал себя, он нападал: расставлял ловушку, выставляя себя в качестве приманки и в тот момент, когда хищник заходил в клетку, она захлопывалась.

Пол спрашивал себя: почему? Он не получал на малейшего удовольствия от созерцания умирающего человека. Не чувствовал приятной дрожи, возбуждения. Наоборот, после убийства его мучила болезненная тошнота. Не ощущал он и какого–то особого триумфа, как и какой–то особенной очищенности. Облегчение, и то лишь иногда, что вот он снова прошел сквозь это и остался жив: но его не возбуждал вызов, который он бросал судьбе и насилию, не возбуждало то, что он должен был что–то там себе доказывать. Пол месяцами не мог думать ни о чем другом, но ведь существуют вещи, о которых можно размышлять и анализировать де смерти и никогда не приблизиться к их разгадке. Что это было? Чувство долга? Ведь он действовал не по принуждению и не чувствовал себя как наркоман, не получивший дозы, нет: никто и ничто не могло заставить его поступать подобным образом. Просто это следовало сделать. Работа или, может быть определенная обязанность: никак иначе он не мог это определить.

Когда он глубоко забрался в трущобы Южного гетто, то выбрал бульвар, по обеим сторонам которого шли убогие магазинчики, и медленно двинулся между редкими машинами, пока не увидел открытую залоговую лавку. Пол проехал мимо, повернул за следующим углом направо и без труда отыскал местечко для стоянки; в подобном районе нельзя было даже мечтать о том, что бы, оставив на ночь автомобиль, утром обнаружить его в полной целости и сохранности.

Пол тщательно запер все дверцы и проверил окна. Шагая обратно к свету, он прошел мимо высоченного чернобородого человека в широкополой кожаной шляпе, который, посторонившись и даже не взглянув на Пола, дал ему пройти и исчез в тени. Пол вышел на свет.

На улице жидкий ручеек пешеходов виднелся возле закрывающегося супермаркета, Пол прошел мимо окон, заставленных ценниками, мимо телекамер, обосновавшихся высоко на стенах, и вооруженного охранника у входа. Рядом находился винный магазин, он уже закрылся, его окна крепко прикрывали надежные ставни с железными поперечинами; дальше располагалось лавка, торгующая излишками военного обмундирования, и, наконец на самом углу была залоговая контора, над которой висел сферический медный предмет. Зайдя вовнутрь, Пол порыскал в ней минут пять и, обменявшись с владельцем парой слов, снова вышел на улицу.

Бумажник Пол держал в руке и пересчитывал деньги с таким видом, словно только что их получил. Потом неуклюже бросил бумажник во внешний карман пальто, стараясь сделать это позаметнее, и, дойдя до угла, где стоял супермаркет, опустил руку в карман и взялся за рукоятку револьвера.

Полицейский, даже самый преданный своей профессии, должен дождаться, чтобы преступление совершилось у него на глазах, тогда он начнет действовать. Само присутствие человека в форме может отбить желание у бандита нападать. Пол давным–давно усвоил одно правило: незачем искать преступников, совершающих бандитские нападения; поиски могли слишком затянуться. Конечно, если верить Майку Ладлову, в городе каждые три минуты совершается вооруженное нападение, но это был очень большой город, в котором проживали три миллиона потенциальных жертв.

Намного быстрее и выгоднее было изображать приманку и заставлять бандитов самих находить его: вызывать, так сказать, огонь на себя.

Повернув за угол, Пол был почти уверен, что за ним кто–нибудь идет, но он ошибся. Никого не соблазнил бумажник, якобы набитый в залоговой лавке деньгами и с очевидной небрежностью брошенный во внешний карман пальто.

Прокол: не вышло. Ну, что ж, нельзя же надеяться, что на тебя станут нападать ежечасно.

Он углублялся все дальше и дальше в темноту квартала, глаза уже стали привыкать к мраку и различать предметы, находящиеся далеко впереди; один раз он даже обернулся, чтобы удостовериться, что никто за ним не крадется. На тротуаре было пусто. Пол терпеливо пошел дальше, повернувшись спиной и ослабив руку на пистолете, изображая беззаботного гуляку. Все больше привыкая к темноте, Пол принялся обшаривать взглядом просевшие, нависающие над тротуаром ступени лестниц; то тут, то там тусклая лампочка над входом, но большинство дверей не освещено. В пределах видимости никого: в подобном месте не станешь рассиживать на крыльце, дыша свежим воздухом. К тому лее было холодновато, да и снег кружил в воздухе, проплывая мимо.

Поэтому Полу всего лишь показалось, будто на углу кто–то пошевелился, но этого оказалось достаточно, чтобы ладони загорелись от выступившего пота. И он мгновенно застыл на месте.

Вон там, у машины. Его машины.

Ничего.

Но пройдясь взглядом по силуэту автомобиля, Пол заметил чужеродный выступ: небольшой, не толще книжки в бумажной обложке…

Он двинулся вперед. Двадцать пять футов, двадцать и, наконец, ему стало ясно, что же он такое увидел над крылом автомобиля, это был человек, спрятавшийся за машиной, и не подозревавший насколько высока тулья у его шляпы.

Пол продолжал спокойно приближаться к автомобилю, боковым зрением он наблюдал, – человек начал огибать машину, чтобы остаться незамеченным для Пола.

У переднего бампера Пол резко развернулся на правом каблуке и бросился между машинами, вынимая «сентенниал» на ходу. Он пролетел мимо мужчины, который в полном обалдении уставился на него, затем отшатнулся, потерял равновесие и оперся рукой о тротуар сзади.

Из руки человека что–то торчало. Он поднял это что–то как оружие.

Пол выстрелил ему в лицо. Рука мужчины разжалась, и он грохнулся на спину. Кожаная шляпа выкатилась на середину улицы.

Оружие осталось лежать рядом с ним. Им оказалась перекрученная проволока в оплетке: обычно такими открывали окна, чтобы забраться в машину.

Пол вставил ключ в дверцу, прыгнул в салон и до отказа нажал на стартер. Вывернув руль влево, он вывел машину со стоянки. Пол почувствовал, что задние колеса проехались по руке мертвеца.

Он гнал по улице не зажигая фар: если были свидетели, ему не хотелось, чтобы они видели помер машины. Дважды повернув на большой скорости, он, наконец, включил фары и влился в поток машин, двигающихся по бульвару. Пол гнал по Озерному проезду, холодея от мысли, что мог оставить вещественное доказательство, улику: отпечатки задних колес машины на теле убитого.

Он провернул в голове все возможные варианты. Промчавшись мимо своего дома Пол двинул дальше в Норд–Сайд и стал кружить там, пока не отыскал спокойный квартал. Не обращая внимания на проезжающие мимо машины, он домкратом поднял зад машины. Затем отвернул вентиль и выпустил из колеса весь воздух.

Когда воздух вышел, Пол с помощью ломика снял покрышку с железного обода. Необходимых инструментов для подобной работы у него не было, и дельце поэтому оказалось не из легких: он знал, что его подгоняет необходимость, поэтому шуровал спокойно и безостановочно. Наконец, покрышки были заменены, и Пол проехал немного на запад, пока не отыскал помойку. Он протер снятую покрышку, не оставив на ней отпечатков, и бросил ее посреди мусора: только после этого двинулся домой. Завтра он купит новую запаску.

Только к полуночи он хорошенько смазал и перезарядил «сентенниал». Потом включил приемник, настроив его на волну, которая передавала новости двадцать четыре часа в сутки, но пока об убийстве в Саут–Сайдё известий не было. В час ночи Пол выключил радио, принял душ и отправился на боковую, стараясь увидеть мысленно лица троих людей, ворвавшихся в квартиру и набросившихся на Эстер и Кэрол.

Их он не увидел, впрочем, и не пытался. Когда вы начинаете опрыскивать сад, стараясь уничтожить вредных насекомых, то не стараетесь отыскать среди тысяч кровососов несколько тех, которые недавно сидели на вашей руке.

Глава 7

День был холодным, затянутым углеводородной дымкой. Чайки снимались с озера и совершали свои разведочные полеты над городом. Четыре часа: скоро начнет темнеть. Пол зашел в магазин: «Принимаем чеки. Ксерокопировальные работы в вашем присутствии». Он подошел к кассе и секунд двадцать отрывал кассира от работы: узнавал, как пройти к ближайшей «Эль» остановке. Он прекрасно знал, где она находится, но ему было необходимо, чтобы со стороны казалось, будто он меняет чек на наличные. Он даже вытащил бумажник и помял его в руках, и только после этого отвернулся от окошка и, выйдя на улицу, начал считать деньги.

Таким образом он поступил несколько раз, но никого не соблазнил. Пол упорно повторил один и тот же ритуал, потому что ему была необходима хотя бы одна мишень, оправдывавшая его присутствие здесь.

Выйдя на улицу, он увидел, что мимо проезжает полицейская машина с мигалками и сиреной на крыше и расписными дверями. Пол снова пересчитал деньги и свернул в переулок, по обеим сторонам которого высились старые кирпичные дома с потеками на фасадах.

Пройдя полквартала, он остановился и похлопал по карманам, словно что–то потерял. Этот жест дал ему возможность повернуться на каблуках вокруг своей оси и разглядеть, что творится у него за спиной. На углу нервно подрагивала тощенькая фигурка в поношенной одежонке: молодой парень подпрыгнул на ножках, словно спортсмен перед состязанием. За его спиной дорогу переходила женщина, тянущая за руку вопящего ребенка.

К первому подростку вскоре присоединился второй, и они смотрели ему вслед.

Пол наклонился, поднял нечто невидимое с земли и двинулся дальше.

Направо глухая стена была размалевана разноцветными рисунками. Дальше по улице дома казались нежилыми. Страшными. Чикагские трущобы по сравнению с Нью–йоркскими казались просторными и полными воздуха: улицы – широкие, дома – низкие. Но разрушение и запустение воняло точно так же.

Бумажник Пол держал рядом с револьвером по двум причинам. Если налетчик потребует бумажник, он вместо него вытащит револьвер. Но если в карман залезет полицейский, то вместо огнестрельного оружия найдет двести пятьдесят долларов наличными.

Парни наблюдали за ним: он засек их отражения в окошке грузовика, стоящего около тротуара. Все они дерганые какие–то, нервные, словно минуты не в силах простоять спокойно: взвинчены до предела. Наркоманы? Пол издали не мог определить: вполне возможно, это обычное поведение современной молодежи. Но когда он дошел до конца квартала и посмотрел по сторонам, прежде чем перейти улицу, то увидел, что ребятки на приличном расстоянии следуют за ним по пятам. Ладони начали потеть: обычная предательская дрожь охватила тело.

Пол слегка замедлил шаг. Его машина стояла в конце этого квартала. А еще через квартал на пустой улице светофор мигал красным светом: зажжется – погаснет, зажжется – погаснет. На кончике языка Пол почувствовал знакомый медноватый привкус страха.

Парни бежали к нему. Он отлично слышал, как они топают…

Глава 8

«Чикаго, 19–е дек.

Двое подростков были застрелены вчера днем в Саут–Сайде из того же револьвера, что и трое других за последние семьдесят два часа.

Эрнесто Дельгадо, шестнадцати лет, и его брат Хулио, пятнадцати, из 4415 В. 21–й квартал, были обнаружены убитыми на тротуаре Уолкотт–Авеню в пять часов десять минут проезжавшей мимо полицейской машиной.

Судя по предварительным результатам медицинской экспертизы, пули, братьев Дельгадо, могли быть выпущены из того же револьвера, из которого стреляли в Джеймса Вашингтона, 26–ти лет, на Лоу Авеню вчера ночью до этого – в Эдвард Эй. Смит и Лероя Томсона».

Этим утром капитан полиции Виктор Мастро так прокомментировал происшествия последних дней:

– Вполне возможно, что и у нас появился свой «линчеватель».

Имелась в виду последняя серия убийств в Нью–Йорке, которую пресса охарактеризовала как принадлежащую некоторому «линчевателю». Она широко освещалась и комментировалась общенациональными средствами связи.

– Оба подростка ранее привлекались в суду, сказал Мастро. И так как подростковые дела не могут быть опубликованы, полицейский представитель отметил лишь то, что братья Дельгадо были наркоманами, «висевшими» на героине. Сосед, которого наши люди проинтервьюировали этим утром, сообщил, что мальчики были «жестокими и наглыми».

Капитан Мастро сказал, что фотографии пуль из всех пяти дел были отосланы в Нью–Йорк для сравнения с пулями, извлеченными из трупов жертв «линчевателя».

Когда шефа полиции города Чикаго Джона Колберна попросили прокомментировать события, он сказал:

– Мне бы не хотелось сейчас распространяться по данному поводу, пока у нас не появятся новые факты, с которыми мы могли бы работать. Сейчас всеми этими делами занимаются следователи, которым поручено установить, существует ли между убийствами какая–нибудь связь. Делать заключения пока рано.

«ЛИНЧЕВАТЕЛЬ В ЧИКАГО?»

Комментарий Майкла Ладлова

Полицейские рапорты убеждают нас, что по улицам бродит неизвестный убийца, судя по всему, вдохновленный нью–йоркских «линчевателем» и совершающий преступления в его духе и стиле.

Существует или же нет подобный преступник, мы не знаем, но по городу покатилась лавина домыслов и слухов о так называемой «проблеме преступности», беспрецедентной даже в наш век.

Несмотря на повальный рост безработицы, экономический спад, инфляцию, политическое крючкотворство и очковтирательство, плохой урожай, нефтяной и энергетический кризисы и все остальные неприятности, которые приходятся переживать нашему обществу – так вот, несмотря на все эти несчастья, «проблема преступности», судя по общенациональным опросам, стала для американцев проблемой номер один. Интерес к этой проблеме особенно возрос после появления нью–йоркского, а теперь, возможно, и чикагского, «линчевателя».

Тревога по этому поводу уникальна уже потому, что она касается всех социальных групп, различных рас, возраста и места проживания.

Это, судя по всему, нечто большее, чем обычная массовая истерия. Конечно, вполне возможно, что «линчеватель» – это миф, созданный либо нью–йоркской полицией, либо средствами массовой информации; но факт при этом остается фактом: преступность в Америке переживает небывалый подъем.

Нельзя притворяться, что ничего не происходит, и прятать голову в песок в надежде, что преступность куда–нибудь денется. Увертки ФБР по поводу неточностей, имевшихся в последнем рапорте по проблемам всеобщей преступности, не изменят того факта, что простые люди не могут чувствовать себя в безопасности на улицах и даже у себя дома. Если гражданин настолько напуган, что боится покинуть запертую квартиру, то, значит, у него отнимают гарантированную свободу. Гражданские свободы, таким образом, аннулируются, как гибнут и жертвы «линчевателя».

Нельзя считать правильным решать эту проблему насилием над насильниками. Преступность нельзя уничтожить, увеличивая число убийств.

Но необходимо действовать. И действовать придется нам самим.

Пришло время нашим институтам заняться теми проблемами, для которых они и создавались. Бюджет полиции не соответствует ее нуждам, тревожит количество отложенных и нерешенных слушаний в переполненных судах, обилие отсрочек приговоров по делам об убийствах, и вседозволенность адвокатуры, из–за которой бандиты оказываются на свободе через несколько часов после ареста – все эти и другие аспекты полицейско–судебно–тюремной системы проявляют в нашей демократической стране свою очевидную бездарность и неспособность времени и вопросов и искоренения преступности.

Наказание должно стать быстрым и беспристрастным. Преступники должны отчетливо себе представлять, что они предстанут перед судом и что за этим последует приговор и тюремное непременно заключение. Без подобной уверенности мы имеем шанс впасть в линчевательство, то есть граждане страны возьмут правосудие в собственные руки и будут действовать безрассудно и индивидуально. Появление «линчевателя» показывает, что правовые институты должны начать работать. Сейчас. Пока не стало слишком поздно.

Глава 9

В пятницу вечером пошел дождь. Отражения неоновых огней таяли и как бы струились по мокрому асфальту. Пол сидел в своей припаркованной машине. Чтобы не скучать, он включил радио. Под навесом человек с квадратной черной бородой читал газету. Он был одет в черное пальто, а на голове его красовалась черная шляпа. Страницы он переворачивал слева направо. Девицы в довольно паскудных одежках маршировали по бульвару под двухдолларовыми зонтами, стараясь не показывать свой интерес к провожающим их взглядам.

Старый Город; ночная жизнь, пьяницы, туристы, девочки. Кто–то вышел из коктейль–бара и вслед за ним вырвалась волна хард–рока, докатившаяся и до ушей Пола, несмотря на закрытые окна и бубнящее радио:

«Для тех, кому за тридцать, и тех, кому не спится»… а рядом гадальщик – «Все расскажу по вашей ладони…» Бородатый еврей послюнил палец и перевернул очередную газетную страницу. В бороде его сверкали капельки дождя.

Два подростка остановились возле вывески «Девчонки–Без–Лифчиков–Живьем» на заведении через улицу; потом снова вышли под дождь, глаза у них были как не–то стеклянные или, может быть, это только казалось из–за освещения. На углу они остановились под фонарем: одежда липла к их телам, да и в ботинках, наверное, хлюпало, но им, похоже, было на это наплевать. Они поговорили, один из них пожал плечами, и они двинулись дальше.

Пол наблюдал за пьяными, появляющимися из дверей кабаков, потому что они обычно и являлись жертвами. Увидел как, пошатываясь, из клуба вывалились две пары, но они подошли к автомобилю, припаркованному через улицу. Еще один пьяный вышел из «девичника», но его тут же подобрало такси, видимо, вызванное по телефону.

На углу находилась забегаловка, и до Пола доносился запах горячего жира; люди, как правило, там долго не задерживались, но одна группка оккупировала стойку сразу после того, как Пол обосновался на стоянке и до сих пор не ушла: это были крутые ребятишки, типичные ночные охотнички. Он видел их сквозь дымчатое стекло витрины. Вообще–то они обычно собирались на улице, но из за дождя они сшивались в забегаловке. Парни были одеты в униформу тусуюшихся – кожа, узкие брюки, ботинки на высокой платформе и кепки, посаженные сильно набекрень.

Через какое–то время один из парней отошел от компании и выглянул за дверь, оглядев улицу в обе стороны. Похоже, лицо его покрывали нарывы, или, может быть, засохшие болячки какой–то застарелой болезни.

Из хард– рокового клуба парочка. Парень с пятнистой мордой смотрел, как люди раскрывают зонтик и торопливо убегают прочь. Пол наблюдал за всеми сразу, но особое внимание уделял человеку в дверном проеме. Тот наглец не пошевелился даже, когда мимо него стал протискиваться какой–то негр.

Старый еврей перевернул следующую страницу. Полу стало интересно: а этот–то чего здесь дожидается? Приятеля?

Пятнистый, наконец, вышел из дверей. Он перешел улицу и встал под навесом стриптизного зальчика, закрывая шляпой вывеску «Жги–жги» возле дверей. Закурил. Света практически не было: сигарета описывала красную дугу, подлетая к губам и опускаясь вниз.

Пол почувствовал приток крови. Он теперь без труда выделял из толпы хищников. Пол где–то читал, что африканские антилопы, находясь на пастбище могут позволить льву подобраться к ним совсем близко, каким–то образом чувствуя, что лев не голоден, а следовательно, не является потенциальной опасностью. В другое время Пол прошел бы мимо пятнистомордого и даже не посмотрел бы его сторону, но сегодня парень был голоден и Пол это чувствовал.

Как и другим вечером – двое на приступочке ирландского кабачка: он знал, что они двинутся за ним.

То же самое и в этот раз. Он развернулся, решая, в какой бар сподручнее зайти. Решил провести обычную процедуру: притвориться пьяным и заманить пятнистую морду за собой.

Он выбрал бар одиночек, вылез из автомобиля, закрыл дверцу, быстро перешел улицу и остановился под навесом. Он посмотрел на мужчину, но тот глядел совсем в другую сторону, все его внимание было приковано к женщине, устало бредущей мимо него под зонтом: средних лет мадам с сумочкой, небрежно свисающей с согнутого локтя.

Умеренно дорогая одежда: видимо, деловая женщина. Недалеко отсюда находилось несколько довольно приличных на вид домов; она, вполне возможно, возвращалась к себе после длинного дня – магазины сегодня были открыты весь день.

Она не была пьяна, но еле волочила ноги, видимо, очень устала; женщина свернула за угол и исчезла из виду, тогда–то пятнистомордый и двинулся за ней. Сигарета выпала из его пальцев, когда он сделал несколько шагов к боковой улочке.

Пол поднял воротник, чтобы не капало за шиворот, и пошел вслед за парочкой; увернулся от несущейся прямо на него машины и прыгнул на тротуар, спасаясь от фонтана воды, поднятого колесами следующей.

Человек с пятнами на лице шагал за женщиной. Пол быстро подошел к углу и, засунув обе руки в карманы, пошел следом. Уверенно, будто жил здесь всю свою жизнь.

Женщина находилась от него на расстоянии полквартала. Навстречу ей двигался какой–то старикан.

Пол резко остановился: человека с пятнистым лицом не было нигде видно.

Потом услышал, как старик с пьяной вежливостью обратился к женщине:

– Мадам, не желаете выпить?

Женщина покачала головой и прошла мимо, но мужчина тоскливо улыбнулся и двинулся навстречу Полу.

Пол почти бежал, отыскивая парня, которого почему–то нигде не было видно.

Догнал женщину: нигде, никого. Может быть, старый пьянчуга спугнул хищника своим присутствием?

Он перегнал женщину и пошел дальше. Еще квартал – никого. А вот дальше начинался темный участок пути: фонарь на углу перегорел. Улочка была чересчур узенькой для Чикаго, и Полу она совсем не нравилась.

Пол поднялся по шестиступенчатой лесенке к крытому подъезду. Там, в полнейшей темноте, он и остановился, обернулся и взглянул назад.

Женщина подходила медленно, тяжелым напряженным шагом продавщицы, зонтик прислонился к плечу, как усталый бродяга, обнимающий служанку, сумочка свисала со сгиба локтя, похлопывая по пальто.

За ее спиной чернел вход в дом; в нем появилась смутная тень.

Парень с пятнистой мордой.

Он находился за спиной женщины, а она об этом далее не подозревала. Пол увидел, как парень вытащил из кармана нож. Бесшумно раскрыл его, это не был «спрингер», а скорее что–то типа «навахи». Зашел женщине за спину.

Пол оперся о стену и вытянул руки, стараясь получше прицелиться. Он практически ничего не видел: очертания были сильно размыты. Расстояние было больше, тридцати футов, и ему вовсе не хотелось продырявить несчастную женщину, поэтому он не торопился, надеясь, что мишень вскоре станет видна несколько яснее.

Из– за спины женщины появился пятнистомордый, схватил сумочку одной рукой и резко повел лезвием вверх. Оно мгновенно и чисто перерезало ремень, и парень отскочил назад, унося добычу.

Женщина застыла на месте, потом повернулась и в ужасе зашлась тихим воем. Вот теперь, когда она немного отшатнулась, у Пола появилась возможность нормально прицелиться.

И тут как будто из ниоткуда материализовался старый еврей: он появился за спиной человека с сумочкой. Пол не стал стрелять. Холодный пот прошиб его. У еврея в руке был пистолет.

– Повернись и встань лицом к стене.

Парень с сумочкой задохнулся от неожиданности.

– Двигай. – Еврей сильно толкнул его. – Я полицейский. Ты арестован. – Голос старого еврея оказался чистым и молодым.

Пол увидел, как он пинком заставил парня раздвинуть ноги положить руки на стену: обыск.

– Все в порядке, мэм?

– Да… да, в полном.

Еврей обстукал парня на предмет оружия и вытащил наручники.

Пол запихнул «сентенниал» обратно.

Женщина с облегчением начала говорить; слова благодарности лились из нее потоком. Еврей ткнул пятнистомордого в спину, и вся троица – женщина крепко сжимала в руке сумочку – двинулась к залитому светом перекрестку.

Наконец они исчезли из вида, но Пол словно врос в полюбившую ему ступени: его все еще преследовал кошмар, он не мог придти в себя от пережитого страха. Когда объявился этот еврей, он лишь по случайности не нажал курок, не совершил роковую ошибку.

Он бы даже не смог убежать потом. Но не страх напугал Пола, он уже привык к нему. Потеря контроля, вот что потрясло его. Стоило кому–то застать его врасплох, как он моментально перестал себя контролировать и оказался беспомощным что–либо предпринять. Несмотря на то, что в его руке был зажат пистолет.

Он сошел по ступеням. Ему было необходимо все это обдумать, он прекрасно понимал, что с ним все в порядке до тех пор, пока он контролирует ситуацию.

Пол даже не мог себе представить, что стоило случиться чему–то непредвиденному, как все здание, с таким трудом построенное, грозило рухнуть.

Необходимо было перебороть свою растерянность, либо так обделывать свои делишки, чтобы абсолютно исключить мельчайшую долю неожиданности.

Глава 10

«Чикаго 21–е дек.

Засада полиции завершилась успешным арестом Джозефа Крабба, во время его попытки ограбить женщину.

Полиция объявила задержание, как «первую ласточку» в кампании, начавшейся четыре дня назад – освобождение Старого Города от банд молодчиков, наводнивших эти районы.

Представитель районного отделения полиции сообщил:

– Засады будут продолжаться, пока мы не выловим всех.

Подозреваемый Крабб, 23–х лет, живущий в 2473 зап. 96 ул. предстанет перед судом в понедельник утром».

Глава 11

В самом центре района возвышался Уголовный суд округа Кук. За судом темнел монолит, похожий на Сан–Квентин, каким Пол видел его на фотографиях: высокая каменная стена, пулеметные вышки. Завернув за угол, он наткнулся на вырезанную в камне легендарную надпись: Тюрьма округа Кук.

Полу пришло в голову, что незачем ему, как безумному, носиться по темным улицам в поисках хищников, для этого можно найти более легкие пути. Здесь, в суде. как известно приговаривали лишь некоторых, но остальных же выпускали, и за ними с легкостью можно было следить с самого начала.

На Калифорния–Авеню Пол обнаружил парковку и поставил машину. Пистолеты он оставил в салоне, из–за предполагаемых детекторов металла: должны же правоохранительные органы защищаться от возможных попыток освободить обвиняемых прямо в зале суда?

Поэтому Пол надежно запрятал оружие и запер машину.

Над входом, словно виселица, парил мойщик окон на своем кране с платформой. Пол нырнул под него и зашел под портик, уставленный колоннами.

«Народ против Крабба – заседание третье». Календарь был прикреплен на пробковой доске информационной будки. Пол изучил план здания, мысленно проделал необходимый путь и двинулся в каменные коридоры.

Зал заседаний казался таким же невзрачным и задымленным как ночной клуб в дневное время. Пыльные нити висели в неподвижных серых лучах света, тянущихся от высоких окон и исчезавших, так и не долетая до пола. В паровых трубах что–то настойчиво булькало и ухало. Длинный ряд людей, сидящих на задней скамейке, совсем терялся в пещерообразной массивности зала, и сами присутствующие казались чем–то совершенно незначительным в этом просторным помещении, фермер с тощей серой шеей; смущенная чернокожая женщина; упрямый, небритый мужчина в ветровке и мягкой шапочке; высокий негр, надменно сидящий чуть поодаль; узколицый старик с умными, бегающими глазками; пухлый юнец, сосредоточенно рассматривающий руки, сложенные на коленях; пожилая женщина, настойчивым шепотом втолковывающая что–то сидящему рядом маленькому человеку с выпирающим животиком; два подростка, латиноамериканцы с напомаженными, зачесанными назад волосами и апатичными глазами; седой чернокожий с тоской и бездуховностью во взоре.

Адвокаты небрежно сидели на жестких стульях и скамьях; бумаги валялись рядом с ними. Двое–трое на передних сидениях повернулись и разговаривали с коллегами, сидящими позади. В углу, возле незанятой скамьи, несколько человек в темных костюмах о чем–то совещались один из них, судя по всему, был главным присяжным, но Пол не мог по виду вычислить, какой именно, и дивился тому, что не видит напудренных париков и мантий.

Площадку за скамьями занимали два стола, один из них оккупировал единственный адвокат с седой шевелюрой на другом столе, как и на трибуне, где восседали судьи, было пусто. Группа из пяти–шести адвокатов выстроилась возле судебного клерка, видимо, дожидаясь своей очереди представлять дела.

Пол выбрал незаметную скамеечку в дальнем углу, пристроившись возле нескладной женщины в оранжевоом твидовом костюме. Линия ее бровей была подчеркнута черным карандашом; вид у нее был холеный и настороженный. Она говорила молодому человеку в черном похоронном костюме:

– Фрэнк, это не слишком здорово. Извини.

– Ты не сможешь меня предать. Я уже объявил им, что сделка сделана.

– А что ты им конкретно сказал? Дословно?

– Покушение на убийство. Дадут пять, отсидит три. Слушай, Ирен, ребятенку всего девятнадцать.

– Но это не первый раз, когда его берут тепленьким с ножичком в руке. На сей раз это лезвие еще было покрыто кровью семидесятичетырехлетней женщины.

– Не раны се доконали, а коронарка сосудов.

– Коронарка произошла в результате нападения. Посмотри же, Фрэнк, черт бы тебя побрал, уголовный кодекс. Парнишка пройдет по первой категории предумышленное убийство. Извини уж.

– Но ты не можешь просто…

– Я тебе уже не раз говорила, ты просто не желаешь слушать. Делаешь выводы, уверяешь…

– Что об этом думает Пирс?

– У него и спроси.

– Наверное, я так и поступлю.

– Он отошел тебя к своим помощникам. А если будешь настаивать или начнешь кочевряжиться, он просто вышвырнет тебя из офиса.

– Что ты так заводишься по поводу этого дела? Интересно, если бы жертвой оказался мужчина, ты бы также вела себя?

– Не собираюсь утруждать себя ответами на подобные вопросы.

– Буду просить об отсрочке. Мы не готовы к походу в суд.

– Пожалуйста, не торопись. Никто не собирается переезжать твоего подзащитного поездом.

– Так что там с этим парнем?

– Четырнадцать месяцев назад он уже побывал в моем списке, но его адвокат склонил меня вынести более мягкое обвинение и отсрочку приговора. Парень пошел обратно на улицу и пришил миссис Джэквист. Был пойман. Но сколько он убил, прежде чем его поймали?

– Ты хочешь сказать, что чувствуешь себя виновной, потому что согласились на условный приговор год назад? Ради всего святого…

– Если бы я согласилась на суд, то сейчас бы парень сидел в тюряге. А миссис Джэквист бы жива. Подумай–ка об этом, Фрэнк.

– Если бы так думал каждый прокурор, то за двадцать лет все обвиняемые успели бы обрасти бородами и поседеть, пока длиться заседание.

– Фрэнк, когда коп арестовал негодяя, он как раз вытаскивал нож из своей жертвы. В этом коридоре присутствовало двое свидетелей, которые знали парня лично. Ошибки быть не может; все свидетели в голос утверждают одно и то же. Твой клиент – мерзкое и жестокое животное и он нуждается в том, чтобы его изолировали от общества. Больше говорить не о чем.

– Слушай, Ирен, я кое–что знаю об этом парне. Его старик…

Тогда женщина заговорила, медленнее отвешивая слова, как кирпичи на постройку здания:

– Мне совершенно насрать на это, Фрэнк. Меня тошнит от людей, готовых обвинить в преступлении кого угодно, только не самих преступников.

– Черт побери, хватит вести себя так, словно ты восходящая звезда юриспруденции! Что с тобой случилось?

Женщина показала ему полруки, выставив один палец: это был ее ответ.

Молодой адвокат захлопнул кейс и двинулся по проходу. Его напряженное лицо исказила гримаса ярости.

Пол наклонился.

– Извините, мисс…

Ее темные глаза охватили фигуру Пола, когда она обернулась; в них сквозила подозрительность.

– Да?

– Я невольно подслушал. Вы из команды окружного прокурора?

– Верно, но если вы хотите поговорить о деле, которое сейчас будет заслушано, я не…

– Нет–нет. Я не собираюсь ничего говорить. Ведь я всего лишь зритель.

Выражение лица изменилось; на нем проступило лихорадочное любопытство.

– Меня зовут Пол Бенджамин. Мою жену и дочь убили грабители. Поэтому я заинтересовался системой уголовного судопроизводства.

– Очень вам сочувствую.

– Боюсь, что практически всю свою жизнь провел как и все остальные – не вникая в законы и игнорируя преступность. И теперь я ищу ответы на некоторые возникшие у меня вопросы. Простите, похоже я излагаю чрезвычайно сумбурно…

Она развернулась, и перегнувшись через спинку скамьи, протянула Полу руку.

– Ирен Эванс. – Рукопожатие оказалось быстрым и сильным. Когда все произошло?

– О, это было довольно давно, еще в Нью–Йорке…

– Вы приехали в Чикаго ненадолго?

– Нет, переехал насовсем. Там… там я не мог больше оставаться.

– Вы выбрали странное место для нового старта. Здесь преступность еще похлеще, чем в Нью–Йорке.

– Едешь ведь туда, где можешь найди работу.

Судья взгромоздился на свое сидение, судебной стенографист устроился у своей машинки, адвокаты угомонились и расселись по местам и наконец в зал ввели обвиняемого. Ирен Эванс тихо произнесла:

– Меня ждет работа. Вы можете со мной позавтракать?

– У меня встреча. Может быть, завтра?

– Завтра канун Рождества. – Она собирала бумаги. – Но судебные заседания будут продолжаться. У меня утром одно дело. Если вы не против встретиться со мной здесь завтра в половине первого?…

– Большое вам спасибо. Понимаю, что буквально навязываюсь…

– Вовсе нет. Я таким образом сама обмозгую несколько проблем, которые слишком долго откладывала. Так что это наоборот: вы делаете мне одолжение, оказываете, так сказать, профессиональную услугу. – Женщина встала: оказалось, что она совсем не так высока, как Пол себе представлял. – Значит, до завтра. Буду ждать. – Она улыбнулась и двинулась к заграждению. Пол заметил, что она не носит колец. «Одинокая», – подумал он.

Обвиняемый со своим адвокатом устроились за столом, а Ирен Эванс на прокурорском месте; один из ее помощников из конторы окружного прокурора пересек зал и подошел к защите; послышался не громкий обмен репликами, и вот адвокат обратился к судье:

– Можно обратиться к вам, ваша честь?

Судья с трудом подавил зевок, потом кивнул, и оба законника, подойдя, зашептали что–то в его подставленное ухо.

Дело закрыли в течение нескольких секунд, было достигнуто соглашение, и адвокат, тряхнув руку обвиняемого, подошел к задней скамье, на которой сидели его свидетели: толстуха и ее подкаблучник. Обвиняемый вместе с полицейским офицеров покинули зал суда и тут же ввели следующего. Пол наблюдал за чередой сменяющих друг друга дел, но не сосредотачивался на них, иногда посматривая в сторону Ирен Эванс: женщина несколько раз ловила его взгляд и слабо улыбалась.

В первый час ассамблея просмотрела и вынесла решения по полудюжине дел различной степени тяжести; у Пола не осталось сомнений, что скоропалительность процедур была определена предварительными соглашениями между защитой и обвинением; скука судьи имела законное оправдание: он от имени закона благословлял предварительные соглашения и назначал соответствующие сроки, а затем вызывал следующего обвиняемого. Только дважды обнаружились намеки на задержки по вине защиты: судя по всему, по этим делам стороны не договаривались.

Крабба привели в зал в 11.45 и, глянув ему за спину, Пол узнал женщину, у которой бандит вырвал сумочку; она сидела на скамье рядом с полицейским, может быть, это был «старый еврей» без грима? – И Пол подумал: «Боже, сколько же они здесь уже сидят?» Как пришли, он и не заметил.

С передней скамьи поднялся жирнющий адвокат и прошел к Краббу; последовал быстрый негромкий разговор. Они прошли вперед, и, хотя говорил преимущественно адвокат, голос Крабба был сильнее и звонче:

– Слушай, да ты чего, а? Я, конечно, понимаю, что поступил плохо, все, что делается не по закону, это плохо, да… Конечно, тебе насрать на меня…

Адвокат говорил тихо и напористо: такую манеру он выработал за годы службы, – его слова попадали лишь клиенту в ухо, больше никто ничего не слышал. Полу не удалось уловить ни единой фразочки, хотя они прохаживались почти рядом с его скамьей. Но предположить, что именно рассказывает адвокат, было довольно просто. Он сел на переднюю скамью и продолжал говорить быстро и горячо, пока суд соображал, в чем суть дела, а затем настал черед Крабба, который прошел на свое место и обернулся, чтобы окинуть взглядом комнату. Глаза его были расположены на испещренном пятнами лице очень высоко. На мгновение они задержались и с тупой жестокостью уставились на пожилую женщину, жертву нападения, и свидетеля, а затем адвокат быстро взял его за локоть и усадил на место, пока участники предыдущего дела сгребали в кучу и убирали свои бумаги. Крабб развалился в жестком с деревянной спинкой кресле и откинулся в нем так, что оперся на спинку шеей. Адвокат кивнул человеку из конторы прокурора, и тот, подойдя к столу защиты, стал шептаться с жирным, после чего последовала сакраментальная фраза:

– Осуждение и выпуск под залог. Позволено ли будет подойти к вам, ваша честь?

Судья кивнул.

Разговор оказался крайне коротким. Судья в очередной раз механически произнес:

– Суд назначается на апрель, четырнадцатое. Осужденный выпускается под залог трехсот долларов. Осужденный, подойдите к нам.

Все заняло буквально несколько секунд: судья предупредил Крабба о внесении залога и мерах, последующих за нарушение порядка. Подошел поручитель и выдал Краббу уведомление на выплату залога. Без единого звука Крабб взял листок и вернулся на свое место.

Пол демонстративно взглянул на часы; потом встал и пошел к дверям. Ирен Эванс взглянула в его сторону, и прежде чем выйти из зала, он помахал ей рукой.

Пол вышел из здания и сел в машину. В любой момент, как только будут подписаны бумаги, мог появиться Крабб. Пол полез под сиденье, где лежали пистолеты.

Глава 12

Автобус маршрута девяносто четыре был покрашен в тошнотно–зеленый цвет. Пол пристроил свою машину за ним и поехал следом на север Калифорнии–Авеню. Эта улица напомнила ему о Квинсе: такие же бедные магазины и стандартные дома на одну семью. Мощные порывы ветра рвали облака в клочья; температура уже с утра начала понижаться, и радио в машине трубило о надвигающихся снегопадах и даже бурях.

На Чикаго–Авеню Крабб вышел из автобуса и быстро зашагал, высоко подняв плечи и зло постукивая каблуками. Пол подождал, пока двухэтажный автобус тронулся, и поехал медленно следом, почти не нажимая на газ. По противоположной полосе проносились мимо торопящиеся куда–то автомобили. Пол не спешил.

В пятницу вечером Крабб промахнулся и остался пустым. Ему явно было плевать на суд, его он не боялся, и лишь отчаянно скучал; слушание дела, что называется, ударило по его гордости, а залог – по карману, но кроме раздражения и неприятности не доставило ничего. Уж во всяком случае суд не испугал хищника, который все еще был страшно голоден.

Крабб подошел к пиццерии; двигался он явно наобум, есть он, судя по всему, не очень–то и хотел. Пол ждал на автобусной остановке. Через несколько минут Крабб вышел из кафе с двумя приятелями. Они походили на тех, которые были с ним в тот вечер, когда Крабб совершил неудачное нападение.

Вся троица, шаркая ногами, направилась на Уэстерн–Авеню, где села в автобус, двигавшийся на север.

Когда они отъехали, машина Пола тронулась вслед. Наконец, Крабб с дружками вывалились из автобуса. Пол без труда распознал их на расстоянии; к тому времени, как он достиг перекрестка, они уже успели углубиться внутрь квартала, состоявшего из небольших домов на одну семью и кирпичных многоквартирных зданий. Пол взглянул им вслед, проехал по Уэстерн еще квартал, сделал правый разворот, и, продвинувшись два квартала, снова повернул. Таким образом, он оказался в центре этого микрорайона. Едва он успел припарковаться, как трое молодцов продефилировали мимо него через перекресток. Ни один из них на Пола даже взглянул. Они что–то замышляли, потому что тщательнейшим образом обследовали фронтоны домов, наблюдая за окнами. Пол закрыл машину и подошел к углу: следить можно было и оттуда, а случись кому–нибудь из этой троицы оглянуться, он тут же мог нырнуть за дом.

Крабб что–то весьма эмоционально рассказывал: его плечи, руки, ноги выделывали сложные балетные па; на своих приятелей он не жалел энергии, не то, что на присяжных в суде. Находясь от бывшего узника за целый квартал, Пол не мог с уверенностью сказать, что именно тот рассказывал, но похоже, он был сильно раздражен и сожалел о чем–то недовыполненном. Видимо, он сетовал на незаконность своего ареста.

Мимо небольшого многоквартирного дома парни прошагали, даже не взглянув в его сторону, они изучали отдельно стоящие через дорогу здания, имеющие много подходов и проездов. Один из парней вынул из кармана что–то тяжелое, – то ли какой–то инструмент, то ли оружие, и передал это Краббу. Тот засунул это нечто под тугую кожаную куртку и удерживал предмет одной рукой.

Пол остался на месте: с этой позиции улица и движущаяся по ней троица отлично просматривались и не имело смысла уходить отсюда пока подонки не отойдут на квартал–два вглубь. Прохожих в пределах видимости больше не было; проехал мимо фургончик водопроводчика и когда он исчез, на улице остались лишь три мишени, – Крабб и два его дружка.

Наконец Пол догадался, что они смотрят на гаражи. Ищут, что ли, свободный? Пустой?

Затем, словно подчиняясь какому–то внезапному импульсу, они, не сговариваясь, повернули в переулок и исчезли из вида. Пол помчался следом.

Пошел снег; медленно падали огромные белые хлопья. Пол поднял воротник. Добежав до угла, он замедлил шаг и двинулся через перекресток, оглядывая улицу так, словно хотел убедиться, что не попадет под машину. Трое парней брели по улице, всматриваясь в гаражи; один из них взглянул на Пола, но тот быстро отвернулся в другую сторону и продолжал идти, пока между ним и налетчиками не вырос угловой дом. Тут он крутанулся на месте и, согнувшись пополам, выглянул из–за угла.

Двое приятелей Крабба остановились на тротуаре, пока он сам подходил по подъездной дорожке к двухместному гаражу и, сложив руки чашечкой и приставив их к глазам, всматривался в темноту. Потом покачал головой и, подойдя к ним, что–то сообщил. Компания отправилась дальше.

Теперь Пол понял, в чем дело. Парни искали пустой гараж: это свидетельствовало о том, что дома никого нет.

Они уходили все дальше по улице, но Пол заметил, как голова Крабба повернулась, – он инстинктивно посматривал, нет ли за ними «хвоста». Полу удалось укрыться раньше, чем Крабб его засек. Через несколько секунд он снова выглянул.

Парни почти добрались до конца квартала. Крабб пальцем указал на ближайший к ним дом, который стоял несколько в глубине и поэтому Полу был не виден. Троица перешла дорогу.

Полу оставалось лишь одно: он перебрался через перекресток и пошел обратно по своему, уже проделанному пути: никто не посмотрел в его сторону, парни сконцентрировали все внимание на доме. С южного угла, где находился Пол, отлично просматривался дом, Пол наблюдал за Краббом, всматривающимся в гаражное окошко. Затем налетчик быстро махнул рукой, и троица исчезла в проходе между домами, Крабб вновь оглянулся, и Полу пришлось срочным образом спрятаться. Прежде чем вломиться, парни проверяли дом.

Пол в третий раз перешел перекресток, повернул налево и двинулся по улице, выбирая местечко для засады. На ладонях выступил холодный пот, – его старинный дружище.

Глава 13

«Чикаго, 24–е дек.

Вчера в двух разных районах Чикаго было застрелено пять человек, что подогрело слухи о появлении на улицах города «линчевателя».

Днем три человека позвонили в полицейский участок, находящийся возле парка Гумбольдта, и сообщили, что слышали пистолетные выстрелы. На место происшествия выехал патрульный на мотоцикле, обнаруживший три трупа в проулке возле дома, принадлежащего Эрнсту Хамлингу, проживающего 3046 по Уэст Хирш Стрит. Возле убитых валялось украденное, – кассетный магнитофон, столовое серебро, две фотокамеры, дробовик, небольшой, работающий на батарейках телевизор, и другие вещи, признанные мистером и миссис Хамлинг как принадлежащие им. Хозяев во время кражи дома не было.

Полиция отказалась назвать имена грабителей, сославшись на то, что пока идет расследование, подобные сведения необходимо держать в секрете, но сообщила, что один из них, оказывается, был выпущен тем же утром под залог за попытку нападения и ограбления.

Все трое были убиты пулями, выпущенными из револьвера тридцать восьмого калибра, из которого, как полагают специалисты, недавно были застрелены пятеро преступников. Сейчас полицейская лаборатория тщательнейшую проводит баллистическую экспертизу.

Ночью же, при попытке ограбления Линкольн Вашингтонского Общественного Клуба, в Саут–Сайде были застрелены двое подростков. Шестнадцатилетние юноши Ричард Хикс и Джон Р. Дэтис, были обнаружены менеджером клуба Шерманом Иксом, после того как раздалось несколько громких выстрелов. Судя по всему, мальчишки забрались в окно и стащили кассу, в которой находилась выручка за проданные на дискотеку билеты, и были застрелены во время спуска по пожарной лестнице, находящейся на задней стене здания. «Мы провели экспертизу по установлению угла входа пуль в тело и теперь знаем, что стреляли из аллеи внизу», – сообщил представитель полицейского департамента.

Пули были выпущены из автоматического пистолета сорок пятого калибра. Давший этим утром интервью в своем кабинете капитан Виктор Мастро указал на то, что эти двое подростков были убиты из другого револьвера, чем остальные, приписываемые «линчевателю» жертвы.

– Но, – добавил капитан, – «модус операнди» – способ действия – очень схож с действием «линчевателя». Поэтому мы не можем отбросить версию, что у убийцы несколько пистолетов».

Глава 14

Ее глаза зло сверкнули. Она ждала у двери и встала, когда Пол вошел в зал заседаний. Он в очередной раз удивился тому, насколько она миниатюрна: едва доставала ему до плеча, а его нельзя было назвать гигантом. На ней был одет легкий свитер, рукава небрежно закатаны выше локтей, длинная в оранжевую и желтую клетку юбка. К тому же прокурорша сделала что–то со своей прической, и теперь ее волосы мягким облаком окружали миловидное личико.

– Ведь я не опоздал, не правда ли?

– Если говорить по правде, то вы пришли даже раньше, чем договаривались. Нет, нет, я изрыгаю огонь не по вашему поводу. Пойдемте. Мне необходимо выпить.

Пол помог ей надеть пальто, и они, огибая лужи и слякотные кучи, оставшиеся после ночного снегопада, прошли вниз по ступеням Дворца правосудия.

– Сегодня утром я пыталась посадить одного ублюдка за вооруженное нападение и убийство. Но эта сволочь просто–напросто не явилась на заседание.

– Сбежал из–под «Залоговой стражи»?

– Именно. Внес залог в размере восьмисот долларов. На слушании я пыталась протестовать против такой смехотворно низкой суммы.

– А вообще часто преступники сбегают подобным образом?

– Не слишком, но я никак не могу привыкнуть. Пол придержал для нее дверцу машины, а затем обошел автомобиль и сел в кабину.

– Куда?

– Вам нравится немецкая кухня?

Вообще–то Пол ее не переваривал, но ответил тем не менее утвердительно, и Ирен показала ему, куда ехать: машину оставили в Лупе, в многоэтажном гараже, и отправились к Бергхоффу.

Заказав «хайболлы», Пол дал женщине прикурить от ресторанной спички. Когда подоспели напитки, они чокнулись.

– Счастливого Рождества, – сказал он.

– И с Новым Годом. – Ирен выпила и передернулась несколько театрально. – Ух, ма!

– Слишком крепко?

– Бывает и хуже. А что касается парня, которого я хотела посадить… Очень жестокий маленький гаденыш. Мне даже подумать страшно о том, что он сейчас может натворить.

Рассматривая ее здесь, при мягком ресторанном освещении, Пол решил, что она не лишена привлекательности, которую он отметил еще вчера при полном свете. Высокие веснушчатые скулы, маленький носик и широко расставленные серые глаза. Костлява и длиннонога, удивительно длиннонога, вот почему и казалась выше ростом, чем была на самом деле.

Ирен выпустила дым через ноздри.

– Чувствую себя препаршиво. Да еще и не в своей тарелке: обычно я не знакомлюсь с первым встречным. Знаете, я это как–то… под влиянием импульса…

Чтобы ободрить ее, Пол улыбнулся.

– Я тоже.

– Вы ходили на прием к психиатру?

Пола словно взрывом откинуло назад.

– Нет.

– И я не ходила. Интересно, что спец мог бы сказать о моих «побуждениях»? Никто из близких мне людей не был никогда ограблен, ни разу на моих родных не нападали. И на меня тоже. Но как только я сдала выпускные экзамены, тотчас пошла работать к окружному прокурору, и вот до сих пор сижу там. Никогда не хотела защищать повергнутых в прах и поддерживать нищих. Странно, да? И по своим политическим взглядам я не принадлежу к правому крылу. В общем, не знаю. Сейчас самое время начать поносить всех тех, с кем я ежедневно имею дело. Я недавно сама себя начала спрашивать, выживет ли общество без таких так называемых традиционных ценностей, – чувства собственного достоинства, уважения к закону…

Ей было необходимо выговориться. Пол не прерывал ее.

– Никогда не верила в то, что преступление – болезнь, которую можно вылечить. Может быть, в один прекрасный день мы научимся делать им хирургические операции, закладывать новые программы и выпускать в мир новые личности. Правда, дожить до этих времен мне бы не хотелось. Но сейчас я только и слышу, что о реабилитации и реформах, и не верю ни единому слову из этой ерунды. Закон не предполагает реабилитировать или изменять людей. Нельзя вынудить людей вести себя, как положено. Можно лишь попытаться сделать так, чтобы они вели себя нормально. Вот для чего предназначен закон. Гуманитарии втянули нас в алогичную борьбу за реабилитацию и реформы, и всего, чего они добились это бедствия, возросшие многократно.

– Преступление, действительно, – не болезнь, которую необходимо лечить, – согласился Пол и предложил такую формулировку: – Это зло, которое должно быть наказано.

– Даже больше, – кивнула Ирен. – Не только наказано, но и предотвращено.

– Каким образом?

– Необходимо убрать преступников с улиц и держать их где–нибудь подальше. – Она закурила новую сигарету, затянулась, закашлялась. Выпрямилась. – Мы предлагаем обвиняемым широкий выбор защиты и постоянно расширяем их права. А как насчет права общества на ограждение от преступников?

Ирен продолжила:

– Подход, при котором все говорят – «мы все виноваты» – очень важен для меня. Слышали, наверное: «Пока хотя бы один человек на земле не свободен – я не свободен». Так вот, он важен и для тех, кто хочет напрочь упразднить все тюрьмы. Как будто не понимают, что прока в этом – ноль. Я не совершала в своей жизни зверств. И неповинна в тех преступлениях, которые что ни день разбираю в суде. Никогда никого не ограбила. Существуют различия между мной и ими. Между нами нет ничего общего. И если у нас не достанет смелости мужества провести такую черту, значит, мы заслуживаем всего того, что с нами происходит. И с нашим обществом тоже.

– Парни из объединения юристов по оказанию помощи неимущим бродят вокруг нашей конторы и болтают идеалистическую ерундистику. Постоянно твердят о причинах, порождающих преступность. Какие еще причины? На своем веку я слыхала их не меньше тысяч десяти. Разваливаются семьи. Безработица возрастает. Падение религиозных устоев. Жестокость, показываемая по телевидению. Пособия по безработице. Коррупция в высших эшелонах власти. Расизм. Нищета. Хромосомы–мутанты. Уступчивые родители, все позволяющие родители… Законы чересчур слабы, законы чересчур строги – выбирай на вкус. Оторванность от корней, неспособность жить общностью, перенаселенность, наркотики, огромные деньги, недостаток денег. Моральное разложение и неуважение. Порнография. Так в чем же истинная причина роста преступности? Каждое преступление имеет свои особенные причины. У каждого допрашиваемого мною обвиняемого имелось отличное оправдание. Но когда нацисты мобилизуют армию и захватывают твою страну, ты ведь не спрашиваешь «почему?», а идешь и защищаешь ее, оставляя искать причины войн историкам. Так–то…

– Да, – пробормотал Пол. На большее он не решился.

– Я верила в это все эти годы, – сказала она. – И до сих пор еще верю. Но начинаю думать вот о чем: а какая, собственно, разница, во что я верю или не верю?

– Почему же? Только лишь оттого, что вы практически ничего не в силах изменить?

– Нет. Я делаю все, что в моих силах. Мне кажется, вы можете сказать, что я делаю даже больше, чем многие другие.

– Тогда что вас так тревожит и угнетает?

– Понимаете, все так случайно. Ведь я могла бы с такой же легкостью стать одной из этих, которые помогают беднякам. Юристы в поддержку неимущих!… Мой лучший друг из юрколледжа пошел работать в профсоюз Гражданских Свобод.

– Перефразируя известные слова из какого–то вестерна, – сказал Пол: – «Играешь теми картами, которые пришли на руки».

– Да я просто в депрессию впадаю, стоит мне подумать, что в действительности ничего иного больше нет. Случайный набор карт. Случайность ничуть не лучшая, чем ставка на лошадь в тотализаторе. – Она поставила свой стакан. «Не слишком много выпила прокурорша из второй порции», – подумал Пол. – Мне кажется, что я что–то важное теряю. Может, возьмем меню и что–нибудь закажем?

Чуть позже она сказала:

– Простите. Похоже, толку от меня, как от козла молока. Как для вас, так и для меня самой.

– А я и не подозревал, что мы собрались для проведения лечебных сеансов. – Он улыбнулся. – Знаете, с вами очень приятно беседовать.

– На самом деле я сегодня просто кошмарна. Надеюсь, вы меня простите. Обычно я не веду себя так плохо…

Пол отрицательно покачал головой.

– Дети у вас есть?

– Нет. Я ведь больше не замужем. Когда–то… давно, но… Наверное, в этом была моя вина. Домашняя хозяйка из меня – просто кошмар.

– Извините, я, видимо, суюсь не в свои дела. Ирен положила нож с вилкой на край тарелки.

– Слушайте, а что мы, собственно, все время друг перед другом извиняемся?

– Нервы. – Пол попытался улыбнуться. – Ведь я вас совсем не знаю. И опыта у меня в… свиданиях… маловато. – Была одна женщина в Аризоне, правда, совсем мимолетно.

Ему захотелось переменить тему.

– Какие у вам планы на вечер? Ирен в удивлении прищурилась.

– Ведь канун Рождества, – проговорила она изумленно. – Я думала, что вы ни за что не спросите…

Глава 15

«Чикаго, 26–е дек.

В Рождественский день произошла необычная трагедия: человек, пытавшийся ограбить Санта–Клауса, был застрелен перед церковью на Озерном проездом.

Свидетели, выходившие в ту минуту из Первой Методической церкви, описали случившееся. Клод Тюник, 54–х лет, одетый Дедом Морозом, собирал на улице пожертвования для Методического фонда детей калек. В 12:45 дневная месса закончилась, и первые молящиеся вышли из дверей как раз в тот момент, когда молодчик с ножом напал на мистера Тюника и вырвал у него из руки цилиндрическую коробку для пожертвования. Несколько человек помчались за ним вслед, стараясь поймать или напугать грабителя.

Внезапно откуда–то раздался выстрел. Мнение свидетелей как всегда противоречивые, но многие утверждают, что стреляли из проезжавшего мимо автомобиля, который тут же прибавил газу и скрылся. Пуля ударила в грудь напавшего на мистера Тюника Уилльяма О. Ньютона, семнадцати лет. Ньютон через двадцать минут умер в машине «скорой помощи», направлявшейся в городскую больницу.

Представитель полицейского департамента сообщил, что пуля была выпущена из автоматического пистолета сорок пятого калибра. Эксперты–баллистики сейчас сравнивают ее с пулями, которыми вчера были убиты воры в Саут–Сайде.

– Если пули выпущены из одного оружия, – сказал полицейский представитель, – то мы сможем уверенно сказать, что линчеватель продолжает свое кровавое дело… Видимо, он сменил тридцать восьмой калибр на более тяжелый сорок пятый.

Линчевателя, – в чьем существовании некоторые официальные лица все еще сильно сомневаются, – обвиняют по крайней мере в восьми убийствах людей, подозреваемых в совершении преступлений. Если три жертвы «сорок пятого калибра» смогут увязать с восемью «тридцать восьмого калибра», то урожай линчевателя возрастет до одиннадцати убийств.

Капитан Виктор Мастро в телефонном интервью, состоявшемся вчера вечером, сказал:

– К сожалению, приходится признать, что одиннадцать убийств за неделю – это для Чикаго не сенсация. Иногда одиннадцать убийств случаются в один единственный день. Но если все они совершены одним–единственным человеком, то не будет преувеличением сказать, что мы имеем дело с маньяком–убийцей. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы отыскать и арестовать преступника, будь то один или же одиннадцать человек.

Капитан Мастро из отдела по расследованию убийств ведет дело о линчевателе. Заключительные слова его интервью звучат в унисон с некоторыми горячими заявлениями сделанными членами гражданских организаций, религиозными лидерами, представителями общественных организаций и двумя членами Комиссии Чикаго по Проблемам Преступности, один из которых – Винсент Розелли, во вторник, на заседании совета графства прямо сказал, что мы должны во что бы то ни стало поймать линчевателя и покончить с терроризмом, устроенным им на улицах Чикаго».

Глава 16

Пол встретился с Ирен за коктейлями в «блэкстоуне»: она сидела за столиком и читала газету. На ней был обычный рабочий костюм, оранжевый в клеточку, который Пол уже видел.

– Ну, как ваши изыскания сегодня?

– Зашел в парочку музеев, – ответил он. – В такую метель не очень–то поездишь.

– Газеты читали?

– Да.

Ирен подчеркнула ногтем заголовок о линчевателе.

– Теперь поднимется шум.

– Представляю себе. – Пол с трудом удерживал голос на индифферентной ноте. – Вам заказать еще?

– Пока не стоит.

Пол попросил принести себе скотч с водой. Официантка, говорившая по–английски, с тяжелым французским акцентом, повторила заказ и ушла, помахивая хвостом от своего маскарадного кроличьего костюма.

– Полдня провел в музее Науки и производства. Там можно запросто потеряться. – В темных коридорах и закоулках Пол выслеживал грабителей, любящих там прятаться и подстерегать подростков и старух.

– Я вот думаю: а не нашего ли глубокоуважаемого мэра это шизовка?

– Какая еще шизовка?

– Да этот линчеватель. Он вполне может быть каким–нибудь полицейским.

– Не лишено основания.

– Или же вся эта шумиха может оказаться дутой. Может, они сами все это состряпали в своем департаменте? Жертвы вполне могли быть застреленными из одиннадцати разных пистолетов, ведь даже лаборатория, где производится экспертиза, утверждает, что их было два. А вдруг всякий раз, когда будут находить застреленного человека с преступным прошлым, станут навешивать его на линчевателя?

– А зачем им это?

– Сегодня в суде присутствовал Мастро. Свидетельствовал. Так вот он мне сказал…

– Кто?

– Вик Мастро. Он капитан полиции, которому поручили расследовать это дело.

– А, да, припоминаю, – неуверенно пробормотал Пол. – То–то мне показалось, что где–то я уже слышал фамилию…

– Так вот Мастро сказал кое–что интересное. Знаете, у полицейских, как и у людей других специальностей, есть своя система тайных сообщений. Так вот у Мастро в Нью–Йорке живет Друг и тоже работает в полиции. Там до сих пор на линчевателя вешают убийства…

– Да, знаю. Его вес еще не поймали.

– На него навесили три убийства, происшедшие на прошлой неделе на Манхэттене. Мастро считает, что это подставки. Все трое были застрелены из разного оружия. Но полиции удобно держать линчевателя в живых.

– То есть вы хотите сказать, что на самом–то деле он мертв?

– Этого никто не знает. Но покуда линчеватель жив, статическая кривая преступности неуклонно идет вниз.

– Неужели, действительно, идет? Когда я мил в Нью–Йорке, по этому поводу проводились многочисленные дебаты, полиция и канцелярия мэра отрицали, что происходят какие–нибудь важные изменения.

– Им приходилось так говорить. Иначе пришлось бы признать, что линчеватель выполняет ту работу, которую он выполнить не в состоянии. А на самом деле уличных ограблений на какое–то время стало чуть ли не на пятьдесят процентов меньше. Сейчас–то, конечно, кривая снова поползла вверх, но все–таки уровень остается много ниже рекордного. Мастро хочет поэтому во что бы то ни стало поддерживать миф о линчевателе.

Когда официантка только поднесла стакан с подноса, Пол быстро схватил его прямо из рук.

– А как обстоят дела с уровнем преступности здесь, в Чикаго?

– За последние несколько дней понизился на двадцать процентов.

– Тогда это действительно мог бы быть полицейский, – продолжал Пол, – или небольшая засекреченная группа полицейских. – Он зажег ей сигарету: уже привык таскать с собой спички. – Давайте–ка лучше поговорим о чем–нибудь менее мрачном.

Ирен улыбнулась.

– Простите. Боюсь, что здорово привыкла таскать домой недоделанную работу.

Потом нахмурилась и спросила:

– В котором часу вечеринка?

– В семь. Вы уверены, что хотите пойти?

– По крайней мере, отдохну от так надоевших мне в суде лиц.

– Вполне вероятно, там могут оказаться удивительные зануды.

– Мы всегда можем пораньше улизнуть. Машина была сделана до того времени, как появились блокировки зажигания в случае непристегнутых ремней, и женщина скользнула на середину сидения совсем рядом с Полом. Он был рад, но в то же время и встревожен. Уж слишком противоречивым было его отношение с ней. Пол решил просто установить с Ирен дружеские отношения, чтобы побольше узнать о поисках «линчевателя», – полицейские рапорты не слишком баловали подробностями, в то время как, любой мелочи ему бы хватило, чтобы опередить полицию на шаг. И сейчас, узнав, что женщина на короткой ноге с Мастро, ему бы нужно было упрочить их отношения. Но, с другой стороны, Ирен ему нравилась, и он не мог себе позволить даже ненадолго с ней отдохнуть и расслабиться.

Он ждал в гостиной ее квартиры, пока она переодевалась за прикрытой дверью спальни: посасывая себе виски и почитывая статейку о самом себе в «Трибьюн».

– Прелестно, – сказал он, когда она появилась. Обрадованная Ирен протанцевала по комнате, а Пол рассмеялся. Выйдя под навес над крыльцом, он раскрыл зонтик и довел женщину до машины. И вот они уже едут на север, еле ползя в полуослепшем потоке автомобилей, с трудом счищавших с ветровых стекол сугробы снега.

– Вы очень осторожный шофер.

– Всю свою жизнь я прожил в Нью–Йорке. И это первая машина, являющая моей полной собственностью. Права у меня с восемнадцатилетнего возраста, но я не большой любитель езды.

– Может, именно поэтому вы до сих пор живы.

Пол едва удержался от резкого взгляда на нее. Женщина сказала фразу очень весело, ничего не подразумевая. Но в глазах ее можно было заметить эдакую зловредную шаловливость, и временами у Пола появлялось странное чувство, будто она над ним издевается, будто бы она может прочитать все его мысли. Конечно, он фантазировал, но подобные идеи его здорово нервировали: в конце концов, Ирен была умной женщиной, и это подразумевало опасность.

Она достала из сумочки сигарету и уронила ее на пол. Пол едва не запаниковал, когда она стала вслепую шарить руками по полу. А вдруг она наткнется на револьвер, притянутый к пружинам под сидением?

Наконец, женщина отыскала–таки сигарету и нажала на зажигалку в приборной шинели.

– Не уверен, что эта штуковина работает.

– Скоро мы обо всем узнаем.

Зажигалка, щелкнув, выскочила, и Ирен приложила ее красный кончик к сигарете.

– Стыд и срам. Неужели вы все не проверили, прежде чем купить машину?

– Я попинал колеса. Разве не достаточно? – Держи себя в руках!

Чилдресс жил на Кларк–Сквере в Эванстоне. Кларк–Сквер оказался парком, выходящим на озеро; три его стороны украшали величавые старые постройки и над улицей нависли, как засыпанные снегом арки, – деревья.

Под зонтом побежали к дому, огибая сугробчики и лужи. Перед домом была припаркована небольшая машина.

– Это машина Чилдресса. Мне про нее про нее Сполтер рассказал.

– У него, судя по всему, имеется чувство юмора. На бампере была приклеена огромная полоса бумаги, на которой жирными разноцветными буквами было выведено: «Будь американцем – покупай только американские вещи!» Сама же машина оказалась японским «датсуном».

На лужайке вокруг дома расцветали и рододендроны. А по затененным аллеям летом ребятишки носятся на велосипедах. Северо–западный Университет был совсем рядом, но вряд ли кто–нибудь из деканов здесь жил; в таких домах обитали управляющие, наподобие Чилдрессу, но по словам Сполтера, Чилдресс просто родился и вырос в этом доме и даже в голову не приходило куда–нибудь переехать. Пусть даже и в более богатый район. Пол подумал: интересно, как люди живут с настолько мощно вросшими в прошлое корнями? Всю свою жизнь он только и делал, что переезжал с квартиры на квартиру, из квартала в квартал, следуя за изменчивым и развивающимся Нью–Йорком. Он не мог припомнить, чтобы хотя бы за свою жизнь у него был настоящий подобный родовому или именному поместью, дом. Не то, чтобы Пол очень сильно страдал от отсутствия такового, но просто сейчас, оказавшись в старинном викторианском квартале и почувствовав царящий здесь мощный дух, его это взволновало.

Дом был построен с расчетом на центральный холл с само собой разумеющейся лестницей, покрытой казавшимся вытертым ковром. Их встретила служанка: она носила передник и чепчик и напоминала Полу персонаж из старых кинофильмов. Из главного зала доносилось взрывы смеха и разговоры. Пол заметил, что оконные рамы пронизаны проводами сигнализации.

В дальнем конце коридора, в дверном проеме появилась женщина, а за ней шли Чилдресс со Сполтером вся троица приветливо улыбалась, последовал обмен рукопожатиями и приветствиями. Женщина оказалась женой Чилдресса: средних лет, принадлежащая к категории «клубных дам», склонная к полноте и поэтому сильно затянутая в корсет.

Круглое румяное лицо Чилдресса пахло дорогим лосьоном после бритья. Он был рад познакомиться с мисс Эванс.

– Пойдемте, познакомлю вас с остальными своими лизоблюдками. – У него был крайне резкий юморок, таким образом он изгонял своих демонов.

– Ну, Джима Сполтера вы разумеется знаете. Он живет тут недалеко, за углом: в четырнадцати кварталах отсюда – коммунальная собственность, что тут скажешь…

Зал приемов оказался больше чем можно было предположить по внешнему виду дома. Старинная мебель соседствовала с эротическими картинами, а с потолка на равном расстоянии друг от друга свисали веселенькие японские фонарики. Пол решил, что Чилдресс нарочно шутки ради оформил залу подобным образом. Стоило им войти, как Чилдресса тут же ухватил за пуговицу кто–то вновь пришедший, и он просто махнул гостям в сторону бара, а сам повернулся спиной. Ирен сказала Сполтеру:

– Бог ты мой, и он всегда такой?

– Вам бы посмотреть на него на заседаниях: такого скромницу не отыщешь во всем белом свете. Благоволит прямо–таки ко всем. Мечтает, чтобы все узнали и поняли, насколько он заботлив и участлив.

– А уголком рта над всеми издевается, не так ли?

– В этом и состоит его гениальность. Ирен обратилась к полу:

– Похоже, если вы залезете в бутылку, то получите удовольствие. – Она прямо–таки сияла.

– Да, это будет новым и совершенно иным опытом, согласился тот сухо. – Еще ни разу мне не доводилось работать на сумасшедшего.

Сполтер удивился:

– Ты чего?

– Похоже, перебрал малость, вот и мучается похмельем, – вступила Ирен. – Но я рискну выпить бурбон с содовой.

– Пол?

– Скотч с водой, пожалуйста. Сполтер развернулся и стал пробираться к бару. Пожилой мужчина, на шее которого нависали с обоих сторон воротничка, сияя появился в толпе. Он одет в серый костюм в полосочку очень широкими штанами, высоко заканчивающимися на талии, они слегка напоминали мешок с почтой.

– Ирен, Господи!

– Хэрри, дорогой мой, сколько лет, сколько зим. Пол разреши представить тебе Хэрри Чизема. Он ответственен за то, что Северо–Западный ежегодно выкидывает в свет такую пропасть адвокатов.

– Больше не ответственен, моя радость. С сентября профессор в отставке.

– О, Хэрри, только не это! Быть не может! Не могут они выгнать тебя пастись на лужайку.

– Но так они и сделали.

– Хэрри был моим наставником, – объяснила женщина Полу. – Старший профессор, духовник и пастырь.

Пол сказал, что рад познакомиться с профессором Чиземом, и старик горячо встряхнул ему руку.

– Боже мой, представьте только, моя ученица опустилась до такой степени, что пришла на Чилдресскую оргию! Дорогая моя, я просто уничтожен.

– Но вы–то тоже здесь, а?

– Да ведь я старый закоснелый извращенец, разве вы не знали? замкнутый дегенерат. – Он подплыл к невероятно огромному полотну, написанному маслом, изображающему нимф. – Такое вот во времена Возрождения продавали из под прилавка,… Да, а вам известно, что Джон Чилдресс был одним из первых моих студентов? И ведь одним из способнейших, правда…

Только вот сейчас никто и не вспомнит, что прежде, чем удалиться в финансовые махинации, он подавал надежды как адвокат, законник. Лучшие – что означает дьявольски – изощренные бизнесмены выходят из законников.

– А худшие законники – бизнесмены.

– Некрасиво и нечестно швырять в лицо его же собственные камни. Слишком уж. хорошая у тебя память.

Вернулся Сполтер, раздал напитки и навис над всеми, Ирен сказала:

– Не представляю тебя, Хэрри, играющим в шаффлббрд. Чем ты занимаешься?

– А чем занимаются отставные интеллектуалы? Чтобы никому не причинять вреда, пишут книжки.

– И какие же, если не секрет?

– От тебя секретов нет. подобные вещи пишут в наше время все, кому не лень. И все об одном и том же. И все–таки надеюсь высветить одну–две проблемы, до которых еще не добрались остальные, Я имею в виду преступность.

– Странно хотелось бы почитать. Хэрри.

– Почту за честь предложить ее тебе на просмотр, как только закончу.

– Польщена. Сполтер произнес:

– Надеюсь, Хэрри, вы сможете дать нам несколько полезных советов. А то наши эксперты днем и ночью ломают голову над тем, как выскочить из этого тупика.

– Именно в этом и состоит отличие моего скромного труда от всех остальных. Это будет не книга вопросов, А книга ответов.

Ирен улыбнулась своей замечательной ленивой улыбкой.

– Хэрри, нельзя бросать свою кость как приманку на пол…

Старик обрадовался.

– Тогда немного подождите и сами все прочитаете. – Он легонько толкнул Пола локтем в бок. – У меня уже и покупатель имеется…

– Хэрри, – сказала Ирен твердо.

Пол сказал:

– Если вы действительно решили некоторые…

– Подготовил ответы. Не решил проблемы, а дал ответы на вопросы. Решение предполагает окончательную расправу с проблемой. А ответ, с другой стороны, может оказаться чистой теорией или гипотезой.

– Ты так и не отучился придираться, Хэрри.

– Различие очень много значит, моя радость. Моя книга всего лишь предлагает некоторые рекомендации. Такие, что народ и политики, вполне возможно, сочтут их неприемлемыми и даже вредными. Они не помогут решить проблему, потому что их невозможно применить на практике.

– Боже мой. Судя по твоим словам, ты собираешься предложить нечто в духе Адольфа Гитлера.

– Может быть и так. Просто в наши дни стоит только упомянуть об авторитаризме, как в голову приходят надоевшие, набившие оскомину сравнения с Гитлером.

– Вы нас не проведете, Хэрри, – пошутил Сполтер, – потому что мы все прекрасно знаем, вы и есть тот самый линчеватель.

Пол постарался не подать виду и не напрягаться.

– Это тайное решение Хэрри, – доверительно сообщил Сполтер Полу. – Окончательное решение.

– Суд Линча не решит ни одной проблемы, – сказал Чизем.

– Но согласитесь, что сейчас он очень неплохо влияет на показатели преступности, – сказал Сполтер. Ирен издала горловой смешок.

– Простите меня. Просто представила, как Хэрри крадется по темным аллеям с двумя пистолетами в кобурах. «Не двигаться, паскуда!»

Пол выдавил слабенькую улыбочку.

Сполтер покачал головой.

– Скажу вам вот что: существует ли он на самом деле или нет, но этот линчеватель взбудоражил общественное сознание, как никто другой. Все только о нем и говорят. Многие ему симпатизируют. Стоит поговорить с людьми, и начинаешь понимать, как они ко всему относятся. Прав он или виноват, но линчеватель будто говорит жителям нашего города: существует закон на этих улицах. Такое на моей памяти впервые. Бог свидетель, это, конечно, скорая расправа, но все равно…

– Это не закон, – фыркнул старый профессор. – Кто бы ни были линчеватели, но они стоят вне закона. Им не нужно правосудие. Им нужна кровь.

– Им? – удивилась Ирен. Сполтер сказал:

– Вряд ли, конечно, это работа одного единственного человека. По крайней мере все это одному провернуть не под силу. И в Нью–Йорке и в Чикаго одновременно действует, что ли? Един в стольких–то лицах?…

Пол вступил в разговор, потому что понял, что если он чего–нибудь не скажет, это может показаться странным.

– Значит, вы считаете, что у него – или у них – жажда крови. Жажда насилия и смерти. Не думаю, что это все настолько просто. Такие ответы…

Ирен проговорила:

– Думаю, что тут прав Пол. Месть – вещь очень личная, тогда как правосудие – общественная. Но линчеватель – уж не знаю, один он или их несколько так вот линчеватель сделал месть общественной проблемой, обобществил ее. И преднамеренно. В каком–то смысле эти убийства являются обращением к народу с призывом понять его: линчеватель стремится показать, что это не просто какая–то там частная вендетта. Он хочет поднять и всколыхнуть сознание наших жителей. Он старается привлечь внимание к кризису, и знаете, если бы спросили меня, я бы ответила, что со своей задачей он справляется блестяще. Нет, с тем, что это кровавый спорт или обычная месть, я согласиться не могу.

Чизем покачал головой, а вместе с ней затряслись его отвисшие щеки.

– Эти мужчины, линчеватели, стараются действовать, будто герои античного мифа, стремясь воплотить в жизнь свои фантазии. Линчеватель считает себя традиционным Американским Героем. В этом я уверен. Он видит в себе некоего мессию–обновителя, реформатора, старающегося возродить тот героизм, который был присущ пионерам Дикого Запада, убивавшим, потому что это было необходимо, ибо в ином случае убивали их, пока природу не покорили. Но каким фальшивым образом это было в те времена, таким же фальшивым он остался до нашего времени. Не стрелки без промаха завоевали и укротили страну. Поселенцы. Точно так же и сейчас: линчеватели не решают проблем. Они просто добавляют пламени в костер.

Старик почувствовал себя, как в старые добрые времена: перед ним была аудитория, и он сел на своего конька. Все остальные разговоры, прекратились, люди поворачивали головы и прислушивались. Энтузиазм Чизема захватил всех.

– Линчеватели, конечно, могут считать, что они каким–то образом работают на общество, но на самом деле претворяют в жизнь собственные патетические фантазии. Вот подумайте: если пошел обильный снегопад, и рухнуло большое здание, – вы же не станете во всем обвинять снег. Вы доберетесь до того архитектора, который данное здание проектировал, не так ли? Вы постараетесь добиться, чтобы он в будущем исправил свои ошибки и изменил свою архитектурную систему.

– Так вот: это наша проблема. Над архитекторами довлеет тяжкий груз устаревших традиций – пропасть законов, напечатанных в миллионах книг по архитектуре. К тому же огромное количество архитекторов коррумпированы: они применяют дешевые строительные материалы и нестандартные к тому же. Такова же и наша официальная юридическая система: полицейские и судьи продаются не реже уличных девок.

– А жители? Жители – это покупатели и арендаторы квартир в нашем здании. Они с удовольствием сэкономят несколько копеек, чтобы не вкладывать их в крепкий надежный каркас. Уж лучше они раскошелятся на дешевые и нестандартные материалы и будут уповать на то, что метель пройдет стороной.

Сполтер сказал:

– Ну, не можете же вы сказать, что народу на все наплевать? А как же весь этот крик да вой поводу преступности?

– Людям не плевать на то, что здание может разрушиться. Но действовать они не будут. Самое распространенное заболевание в нашей стране – чувство личной беспомощности. Импотенции. Бессилия. Этим вскармливается апатия. А та, в свою очередь, питает насилие–линчевательство. Чем больше в людях бессилия, тем более жестокими они становятся, – революционеры, как известно, – самые слабые люди на земле.

– Преступники и линчеватели, – сказал Пол. – Неужели они революционеры?

– Знаете, я думаю, что мотивы и у тех и у других в принципе одинаковые. Они не довольны своей беспомощностью и в состоянии безысходности выплескивают наружу насилие, потому что для них – это единственный путь избавиться от душащей их ярости.

Пол увидел, что к ним подошел Джон Чилдресс. Он улыбнулся.

– Хэрри, передохни. Ты устраиваешь спектакль, обкатывая и так всем понятные вещи.

Чизем приветствовал хозяина, выказав хорошее к нему расположение и чувство юмора.

– Очевидное становиться менее очевидным, Джон, когда ты начинаешь понимать тот факт, что мы поставлены в безвыходное положение двумя противоборствующими силами, которые ко всему прочему исходят из одного–единственного политического источника. Первое: каждый раз, когда требуется решить любую социальную или общечеловеческую или просто человеческую проблему, мы начинаем впутывать в дело правительство, призывая, чтобы оно вмешалось. Отсюда очевидное: правительство таким образом приобретает все большую силу, граждане же становятся все маломощнее и малохольнее. Второе: патологическая боязнь возможной нехватки силы. Бабки подбиты.

– Видишь? – спросил Хэрри. – Для начала мы снабжаем правительство все возрастающей властью. А потом начинаем изобретать пути, дабы эта власть не была использована против нас. Полный тупик.

– То есть вы имеете в виду, что верхи нам не помогут? – спросил Сполтер.

– Ну, по крайней мере, сейчас все идет с низов – и преступность, и линчевание.

– Тогда каков же ответ?

Чизем сделал волнообразные движения старческими руками, словно разгонял в ванной воду.

– А ответ таков: существует старый человеческий фактор, в который мы, чересчур образованы, чтобы по настоящему поверить. Это здравый смысл. Незатейливый фундамент демократии величайшее добро для всех.

– Хэрри, – сказал Джон Чилдресс, – избегай невразумительности.

– Ответ состоит, мой извращенный друг, в сложной комбинации простейших и всем очевидных реформ.

– То есть?

– В моей книге будут перечислены все. Я же приведу всего несколько примеров.

Профессор поднял руку и принялся оттопырить пальцы, считая вслух.

– Первое. Не арестовывать пьяных. Они никому, кроме самих себя, вреда не причиняют.

– Второе. Не арестовывать игроков, проституток и остальных преступников, виновных в так называемых безжертвенных преступлениях.

– Третье. Не арестовывать наркоманов. Сделать наркотики дешевыми и общедоступными, как табак и алкоголь. Этот пункт всегда вызывает негодование и вопли, но здесь опять–таки всего лишь задействован здравый смысл. Наркоманию искоренить невозможно. И ничто ее не искоренит. Зато прекратятся преступления, которые наркоманы совершают для того, чтобы добыть деньги для удовлетворения своих наклонностей. Если они смогут по дешевке достать наркотики, то прекратят нас грабить. Я утверждаю, что это более важно, чем то зло, которое наркомания несет сама по себе. Если ваш сын становится наркоманом – это его проблема. Я лее разрешаю свою проблему: потому что, если он грабит меня, чтобы достать деньги на наркотики, это становится моей проблемой. Так вот: я стараюсь сделать так, чтобы он мог по дешевке доставать наркотики. Все очень просто. Я не решаю его проблему, его пристрастие к наркотикам – это медицинская проблема, и ее будут решать они двое; он и его врач, но решаю тем самым свою, а следовательно общественную.

Четвертое. Взимать с каждого американского гражданина налог в сумме двадцати долларов. На эти деньги понастроить тюрем, судов и наполнить их служащими.

Искоренить согласительные приговоры, выпуск преступников под залог, все системы отсрочки приговоров, условные и отсроченные заключения, оставив их для исключительных случаев, когда в наличии по–настоящему смягчающие вину обстоятельства. Распределить все эти вновь открытые с тюрьмы по тяжести совершенных преступлений, чтобы оградить людей, совершивших менее тяжелые проступки, от зеков–рецидивистов. Снизить наказание за совершение мелких проступков, зато повысить их за тяжелые нарушения, причем причесать их «под гребенку». Сделать едиными. Отнять у судей право самим решать, какой срок наказания дать тому или иному преступнику, и основываться при вынесении приговора не личностью судьи или его желаниям, а тяжестью проступка. Короче говоря: пять лет, – и никаких уступок, – за любое вооруженное ограбление первой степени, и пятнадцать – за каждое следующее и пожизненное заключение – за третье. Иначе говоря, задача состоит в том, чтобы просто–напросто изолировать преступников от общества, чтобы они снова не смогли причинить ему вред.

Сполтер прервал Хэрри.

– А как насчет смертного приговора?

– Единственное разумное объяснение смертному приговору – объяснение экономическое. Намного проще казнить человека, чем содержать его в тюрьме всю жизнь. Но для преступников тяжелее пожизненного заключения нет ничего, потому что настоящее пожизненное, именно пожизненное, а не семь лет в тюрьме, а потом за хорошее поведение – на свободу, страшит больше всего на свете. Кстати сказать, существует возможность понижать приговоры за целый ряд убийств. Самое большое количество их происходит по причине семейных неурядиц – муж приканчивает жену, жена – мужа и всякое такое. Существует минимальная возможность для убийцы вторичного совершения аналогичного преступления: подобные вещи происходят в уникальные мгновения страсти, в состоянии аффекта, к тому же навряд ли женщина, знающая, что данный человек убил свою жену, станет выходить за него замуж. Я бы предложил за непредумышленные убийства давать всего по пять лет.

– А какое место в этой схеме ты отвел для линчевателей? – спросила Ирен.

– Предумышленное убийство вне семейного круга, быстро ответил профессор. – Соответственно – пожизненное заключение. Или же, если обществу так предпочтительнее, – смертный приговор.

– С этим не согласятся многие, – сказал Сполтер. – И эти многие предпочтут этого линчевателя выбрать мэром.

Все грохнули от смеха.

Пол обратился к Ирен:

– Теперь я понимаю, откуда у вас эти идеи.

Чилдресс обнял профессора за плечи и повел к бару, что–то горячо и выразительно рассказывая. Гости вновь разбрелись по группам и продолжили свои разговоры. До Пола доносились слова: непрактично, нереально, разумно, утопично, отдельные полицейские, грабители, судьи, адвокаты, преступление, тюрьма, безопасность, гражданская война, и – постоянно – линчеватель.

Глава 17

«Чикаго, 28–е дек.

Двое четырнадцатилетних подростков вечером были зарезаны насмерть шестидесятичетырехлетним стариком, которого они пытались ограбить.

Юноши: Ричард Уайт из 6513 1/2 С Паулина и Майкл Хайес из 7418 С. Эрмитаж были тяжело ранены кухонным ножом в аллее возле Костнера и Ван Бьюрена, им удалось выскочить оттуда, но по ван Бью–рену около двухсот футов, они упали и тут же скончались от полученных ран.

Капитан Уильям Марлоу, начальник Шекспировского Района, объяснил, что мальчишки вышли на промысел и сразу наткнулись на Хорхе Карраскуилльо, б 4–х лет, на Ван Бьюрен Стрит. Мистер Карраскуилльо выпивал в баре на Чичеро Авеню и отправился домой пешком. Капитан Марлоу объяснил, что адрес мистера Карраскуилльо должен остаться в секрете, дабы избежать дальнейших нападок на него.

Парни силой заставили мистера Карраскуилльо двинуться в аллею, где Уайт встал «на стреме», пока Хайес, держа старика под прицелом, хотел отнять у него часы и деньги.

Мистер Карраскуилльо выдернул у нападающего пистолет, который как выяснилось позже, был игрушечным, а затем, вытащив из кармана пальто кухонный нож, полоснул Хайеса по шее, и, развернувшись, резанул Уайта вначале по руке, а затем по горлу.

После того как мистер Карраскуилльо вызвал из ближайшего телефона–автомата полицию и «скорую», юношей увезли в больницу Чичеро, где и была констатирована их смерть.

В связи с собственным признанием мистера Карраскуилльо и занесением этого признания в протокол он был выпущен до слушания дела в суде. Представитель прокуратуры округа Кук сообщил, что, судя по всему, мистеру Карраскуилльо предъявят обвинение в убийстве со смягчающими вину обстоятельствами.

По словам капитана Марлоу, мистер Карраскуилльо начал носить с собой кухонный нож всего три дня назад.

– Он сказал, что начал это делать после того, как прочел о линчевателе, – сказал капитан.

Глава 18

Спиралька картофельной кожуры свисала с кухонного ножа. Она сидела на стуле, и ноги ее едва доходили до пола.

– Должна тебя сразу предупредить: я всегда была, есть и, наверное, буду отвратительной кухаркой.

Пол отвинтил крышечку с бутылки.

– Стаканы?

– Вон там. – Кончиком ножа она ткнула в шкаф. – Нет, в следующем. Мне кажется, он поэтому со мной и развелся; он съел слишком много подгоревших гамбургеров во время моей работы над резюме по многочисленным делам, вместо пышных пятиблюдных обедов. Но я ему тоже отомстила. Ко времени нашего развода он уже набрал лишних двадцать фунтов веса. Я же, как ты видишь, осталась такой же – худенькая и стройная, или худосочная и сухопарая – это смотря, с какой точки зрения разглядывать.

– Для меня ты классно выглядишь.

– Благодарю вас, учтивый сэр. О боже, какое отличное вино. Доллара два за бутылку?

– Да уж, – сказал Пол мрачно и поднял стакан к свету. – Мой приятель Сэм Крейцер мог часами разглагольствовать о запахе, цвете, языке и небе. До сих пор не имею понятия, о чем он говорил.

– Видимо, он сам ничего не понимал. У таких ребят на глазах шоры, и они не способны отличить красное вино от кетчупа. – Ирен закинула картошку в миниатюрный котелок. – Пол, у тебя практически отсутствует чувство юмора.

– Стандартный спасательный набор бухгалтеров. Она открыла духовку, взглянула на мясной термометр и взяла стакан.

– Давайте–ка, сэр, вернемся в зал.

Квартирка была крохотной и опрятной: от кухоньки до кушетки было всего три шага. Книжные полки на кронштейнах свисали со стен: судя по всему, Ирен была жадным и настроенным на католичество читателем, лишь одна полка занимала книги, имеющие непосредственное касательство в ее профессии.

Когда Пол принялся шарить по карманам в поисках спичек, она прикурила от настольной зажигалки и откинулась на подушках, внимательно рассматривая Пола прищуренными, чтобы не попадал дым, глазами.

Он спросил:

– Ты когда–нибудь играла в покер?

– Нет. А в чем дело?

– Разила бы всех наповал.

– Неужто я так загадочна и непостижима? На самом деле во мне ничего такого и в помине нет.

– Просто я думаю: какие мысли бродят в твоей голове, когда ты вот так на меня глядишь?

– О том, что передо мной очень хороший парень, пытающийся выкарабкаться из–под обломков его собственного, обрушившегося на голову мира. И должна Добавить, видимо, он очень недурной игрок в покер. Не правда ли?

– Уже несколько месяцев не брал карт в руки.

– Но ведь раньше играл частенько?

– По четвергам регулярно. Часто выигрывал. Он помолчал, потом добавил:

– Просто для компании, таким образом общаемся каждую неделю с друзьями.

– Скучаешь? По Нью–йоркским друзьям?

– По некоторым. По Сэму Крейцеру, например. Был такой тип, свой хохмач в конторе, типа Чилдресса. Но, боюсь, я не слишком–то общителен.

На книжную полку вскочила кошка и принялась вылизывать лапку. Эта серо–белая тигрица ходила, где ей вздумается и нападала, на кого хотела. Пол сказал:

– Мне нравятся люди, только в небольших дозах: не люблю, когда они крутятся рядом денно и нощно. Когда говорят о какой–то очень близкой дружбе, я теряюсь и не понимаю, о чем идет речь. Вот, например, Сэм, когда умерла моя жена, мне очень сочувствовал: старался быть поближе, чтобы в случае чего сразу же помочь и всякое такое, но ведь это обычная обходительность, правда? То есть я хочу сказать, что, переехав в Чикаго, я забыл обо всех, с кем был связан.

– А дочь?

– Мы были довольно близки. По крайней мере, мне так казалось. Но на самом деле друзьями не были. Отец и дочь… Я старался ее тот всего оберегать, – может быть, даже слишком назойливо. Чересчур опекал. Это трудно объяснить.

– И у меня то же самое, – сказала Ирен. – Я была единственным ребенком в семье. Чувствовала себя привилегированной. Мне нравились люди, но компания была не так уж мне и необходима, потому что таким образом чувствуешь себя очень свободным, правда? – Горящую сигаретку она положила в углубление в пепельнице и поднесла стакан. Потом изменившимся голосом добавила: – Но все–таки, когда тебя любят, чувствуешь себя несколько лучше…

Глава 19

Ветер сорвал с дерева снег, но он не улетел далеко, а улегся в глубине Вашингтонского Парка и покрылся сверху смерзшейся коркой льда. Аллейки и дорожки немного почистили, но ударил вечерний морозец, и вновь заледенела и захрустела под ногами земля. Две черные женщины осторожно брали из супермаркета, балансируя тяжелыми сумками. На скамейке сидел Пол и прижимая газету к деревянным поручням: ветер загибал утлы страниц, краем глаза он наблюдал за бредущими женщинами. За деревьями парка виднелись ветхие домишки: прогнившие крылечки, в окнах вместо стекла картонки и фанера. На краю парка двое молодцов развлекались снежками в проезжавшие мимо машины.

Женщины дошли до тротуара и уже приготовились было перейти дорогу, как внезапно одна из них поскользнулась на льду. Пакеты покатились, а из них вывалились на лед продукты. Женщина с помощью подруги с трудом поднялась на ноги.

Молодцы, бросив снежки в сторону, стали приближаться к ним.

Пол свернул газету, снял с правой руки перчатку и сжал в кармане рукоятку револьвера. Потом встал и направился к ним.

Подростки подошли к женщинам, которые молча смотрели на них, видимо, ожидая чего угодно. Пол же перебегал незамеченным в пятидесяти футах от них, от дерева к дереву.

Он увидел, как один из парней что–то сказал: но из–за ветра Пол не разобрал, что именно. Та женщина, которая упала, вяло кивнула.

Но ее подруга слегка улыбнулась, и ребята принялись подбирать выпавшие продукты.

Мимо, позвякивая шинными цепями, промчалось такси. Бумажные пакеты совсем разорвались и использовать их не было никакой возможности, поэтому женщина принялась запихивать покупки в карманы пальто, а ребята набрали еще и полные руки – коробки мыльного порошка, цыпленка в гофрированной бумаге. Все четверо подождали, пока мимо не проехал грузовик, а затем медленно перешли дорогу.

Пол, понемногу продвигаясь вперед, наблюдал за ними. Конечно, вполне возможно, что эти ребятки оказались Добрыми Самаритянами. А, может, доведут женщин до укромного местечка и… У той, которая не падала, с плеча свисала сумочка, а если они столько накупили то вполне возможно, что денежки в кошельках имеются.

«Выпивка по Сниженным Ценам», Первая Баптистская Церковь. Четверка пешеходов свернула в узенький проулок к близлежащим домам.

Пол с угла наблюдал, как они подходят к крыльцу и взбираются на него. И тут же молодые люди вытащили из карманов все, что у них было – все жестянки и коробки – и, аккуратнейшим образом поставив покупки у дверей, пошли обратно. Сквозь шум ветра Пол услышал, как женщина прокричала им вслед слова благодарности.

Он развернулся и пошел обратно в парк.

Глава 20

Коттедж Гроув Авеню была застроена приземистыми трехэтажными кирпичными коробками, убогими и страшноватыми. Пол, волоча ноги по снегу, медленно шел по улице, – одинокий белый в приличном пальто, человек среднего класса как бы приглашал к грабежу. Он, не отрываясь, смотрел на номера домов – налоговый инспектор?

В кармане мокрая от пота рукоятка револьвера холодила кожу.

Ребятишки лепили снеговика. Прекратив работу, смотрели, как Пол проходил мимо.

Из– за плеча Пола вылетел снежок и рассыпался возле ног. Он развернулся на каблуках. Рука сжалась на рукоятке пистолета. Пол сказал громко:

– Черт вас побери, – припал на одно колено, слепил снежок и несильно швырнул в сторону ребят. Недолет. Детишки засмеялись. Пол выдавил улыбку, развернулся и пошел дальше. «Черт бы тебя побрал – успокойся!» Но местечко было не из приятных. В этих дешевых каменных коробках не чувствовалось ни грамма человеческого тепла, в них, как ни в каких иных домах, не ощущалось ни капли достоинства; здесь было невозможно думать о таких вещах, как дом, семья, общество, человечность. В подобном местечке у людей не бывает индивидуальности, они безлики. Он поспешил убраться отсюда поскорей.

Глава 21

Девчонка была почти взрослой: лет тринадцати, минимум, но отец крепко держал ее за руку. Это был крупный мужчина, с темной кожей, и его широкий плащ трепыхался на ветру. Свободной рукой девочка придерживала на макушке шляпу, хотя та была крепко привязана лентой, проходящей под подбородком. Отец с дочерью осторожно обходили скользкие места и глыбы снега, затем сошли на проезжую часть, перешли улицу и растворились в серой полутьме.

Человек в берете шел за ними; Пол – за человеком в берете; так и двигалась эта группа от залоговой лавки во тьму.

Пол из машины наблюдал за ломбардом. Все произошло очень быстро; он едва успел поставить машину. Когда он подъехал, отец с дочерью находились внутри, Пол не видел, как они входили, но предполагал, что они все же что–то с собой принесли – что–то, чего сейчас у них не было, и это что–то привлекло внимание человека в берете, караулившего на улице. Его Пол тоже не видел до тех пор, пока мужчина не появился из темноты парадной, находящейся сразу за ломбардом. Было ясно, как день, что он за ними следит: ноги он ставил прямо в следы отца.

К тому времени, когда человек в берете подошел к перекрестку, отец с дочерью успели скрыться в шедшей наискосок от кинотеатра улочке. Человек в берете позволил им отойти на довольно приличное расстояние, видимо, чтобы не привлекать особого внимания.

Пол вышел из машины и наискосок сокращая таким образом путь, сделал вид, что направляется в киношку.

Стоящий на лестнице мужчина менял название кинофильма: одна порнуха померла, другая родилась. Пол остановился под козырьком и притворился рассматривающим плакаты, рекламирующие ту похоть, которую показывали внутри. Человек в берете прошел в одном футе от лестницы и повернул на боковую улицу. Пол стоял к улице спиной до тех пор, пока хищник не удалился, а затем дошел до поворота и только тогда позволил себе взглянуть налево, за угол.

Отец с дочерью мирно шли домой: рука в руке. Человек в берете носил черные туфли на мягкой подметке: вероятно кроссовки, он ступал совершенно бесшумно. Догнать отца с дочерью он должен был в следующем квартале.

Пол держался к зданиям, он делал короткие перебежки от тени к тени. Несколько дней назад было подумал купить теннисные туфли, но тут же отбросил идею: с его одеждой они смотрелись бы нелепо и подозрительно. А ему следовало быть внимательным и стараться не привлекать внимания к своей персоне.

Мужчина в берете был не очень высок, но длинноног, поэтому Пол никак не мог его нагнать. Отец с дочерью почти добрались уже до следующего перекрестка, а их преследователь отстоял от них всего на полдюжины шагов; все трое двигались по противоположной от Пола стороне улицы.

Ему пришлось пересечь улицу прямо под фонарем, но человек в берете шел, не оглядываясь.

Пол добрался до кромки тротуара, и тут за его спиной, несильно скользя шинами по слякоти, проехала машина, температура в последние дни здорово понизилась, и теперь все заиндевело и покрылось тающим льдом.

Пол снял с правой руки перчатку, сунул ее в карман и, нащупав рукоятку револьвера, крепко обхватил ее пальцами.

Прежде чем сунуться в темноту, он повернул голову направо, чтобы осмотреть улицу, и весь моментально напрягся: автомобиль, проехавший за его спиной, оказался полицейским, патрулировавшим улицы. Правда, он спокойно и неумолимо продолжал удаляться, но… «они видели меня всего лишь со спины». Пол повернулся, разыскивая глазами свою троицу.

Но они исчезли: улица была пуста.

Пол пошел быстрее, почти побежал, пытаясь осторожно ступать по льду, поскользнувшись не менее дюжины раз, он нырнул к обочине и двинулся буквально в снеговой стене, которую уборочные машины насыпали возле тротуара, шел медленно, неуклюже, по колено в снегу, но так все же было лучше, чем постоянно ожидать нападения и удара затылком об лед.

Он осматривал двери, выходящие на улицу. Света не было: лампочки поразбивали из рогаток ребятишки, использующие их в качестве мишеней. То тут, то там из неплотно зашторенного окна вырывался луч света: но сумерки уступали дорогу ночи, и видимость была крайне плохой.

Пол наделал шума, но все–таки лучше было вспугнуть хищника, чем ничего не сделать. Он специально топал ногами, чтобы башмаки издавали приглушенное чавканье – кто–то на улице, берегитесь! И тут Пол грохнулся в твердый сугроб и приложился щекой к корочке льда.

Чтобы подняться на ноги, ему пришлось высвободить руку из кармана и первые несколько шагов он сделал очень неуверенно, – боялся, не повредил ли лодыжку. Но все оказалось в порядке, и Пол, двинулся дальше, нащупывая револьвер.

Раздался вопль: позже, голос маленькой девочки. Пол вглядывался в темноту. Послышался странный хлопающий звук; очень громкий. Пол сразу не понял, что это. Побежал к концу улицы. Девочка снова принялась кричать, и Пол услышал, как громко плоть ударила о плоть: крик оборвался на середине.

Где–то рядом. Где–то прямо перед ним через улицу. Пол выскочил из–за снеговой стены и, скользя помчался через покрытую льдом дорогу, на ходу вынимая из кармана «сентенниал». Лицо горело в том месте, где он приложился щекой ко льду.

И тут на него прыгнул человек в берете. Он выскочил из люка, находящего за каменным парапетом лестницы, ведущей к входной двери единым прыжком к обочине, в поднятой руке зажато какое–то огромное оружие – невероятное, непостижимое лезвие…

Мачете.

В темноте глаза мужчины сияли. Пол споткнулся, оступился, упал и приземлился на левую руку. Двухфунтовое мачете пронеслось над головой: его держали обеими руками. На ногу Пола упал бумажник. Прогрохотал громоподобный мужской вопль:

– Держите эту суку!

Пол упал на спину.

И выстрелил.

Пуля рикошетом отскочила от чего–то и, взвизгнув, унеслась куда–то вбок. В темноту…

Он нажимал на курок еще и еще раз и стрелял до тех пор, пока не почувствовал, что револьвер пуст, а мачете валится, звеня, на асфальт и мужчина ему на ноги.

Трясясь, как ненормальный, не в силах унять дрожь, Пол с трудом выкарабкался из–под тела. Встал на колени.

Мужчина умер, сделав последний вздох, дернувшись всего один единственный раз, и моментально начал распространять вокруг непередаваемое и ни с чем несравнимое зловоние.

Скорчившись, Пол уставился в лицо мертвецу, словно приговаривал себя смотреть, чтобы проверить свою выдержку.

Наконец, он встал, стараясь глубоко дышать, хотя нос его был заложен. Вокруг тела расплылось кровавое пятно, похожее на чернильную кляксу.

Пол пошатываясь, двинулся к лестнице и уставился в темноту. Возле служебной лестницы, на пол этажа ниже уровня асфальта в уголке, скорчившись, сидела маленькая девочка. На лице ее был заметен след удара.

У ее ног сидел отец, прислонившись спиной к каменной поверхности стены и зажимал руку, из которой тошнотворно струилась кровища. Подбородок его лежал на груди, от боли он раскачивался взад и вперед, а на верх он далее не посмотрел.

Но девочка подняла голову, и Пол подумал: «Она меня видела».

Однако, он сошел с места, глаза ее не двинулись за ним вслед. И Пол заметил матовый блеск, ее блуждающих глаз.

Она была слепа.

Вот почему отец держал ее все время за руку.

Он услышал вой сирены. Пол не мог определить, с какой стороны приближается машина.

Он помчался по лестнице. Пустой револьвер все еще был зажат в кулаке. Тыльной стороной ладони он провел по щеке: кровь. Она все еще сочилась из царапины, которую он получил во время падения.

За его спиной девочка пыталась что–то ему сказать, но вой сирен стал оглушающим и…

Пол быстро завернул за угол.

Глава 22

– Я прощен? – Телефонную трубку Пол держал у левого уха, а пальцем потихоньку трогал выпуклую царапину на правой щеке.

– Ешь больше витамина «с», – посоветовала она.

– А вот, Сэм Крейцер прописал бы куриный бульон.

– Тоже недурно. – Голос звучал еле–еле, слышимость была отвратительная. – Ты уверен, что не хочешь, чтобы я принесла тебе обед?

– Уверен, правда. Не хочу никого заражать, а тебя в особенности. Позвоню завтра.

– Выздоравливай. – Сказано это было довольно нежным голосом, потом трубку положили. Еще несколько секунд Пол продолжал держать трубку у уха, словно хотел возобновить прерванный разговор.

Он действительно слегка простыл, но на самом деле это была всего лишь отговорка. Он не пошел на свидание, потому что не хотел, чтобы Ирен видела его исцарапанное лицо. Через пару дней он спокойно мог сказать, – порезался во время бритья, а до тех пор – Полу не хотелось чтобы его увидел хоть кто–то, а, в особенности, Ирен. Слишком полной была ее информация, она знала то же самое, что и полиция. Ко всему прочему сообразительность у нее была просто отменной и, обнаружив явные вещественные доказательства она вполне могла сделать нежелательные для Пола выводы.

Даже газеты написали об отметинах на снегу, – кровь. Полиция же очень тщательно ее изучала.

«Если кровь на снегу не совпадает с кровью убийцы и жертвы бандитского нападения, – говорил капитан Мастро, – то они на шаг придвинутся к идентификации личности линчевателя».

Они пришли к неправильному заключению. Все равно к неправильному. Полиция считала, что линчевателя ранили мачете. Но в любом случае линчеватель считался раненым, и Пол решил не показываться из квартиры, пока не примет свой обычный презентабельный вид.

Анализ остатков порошка на одежде мертвеца показал, что тот был накачан наркотиками до степени полного одурения. Углы входных отверстий смертельных ран показали, что в момент выстрелов стрелок лежал на спине. Может быть, его сбил на землю удар мачете? Чикагская полиция никак это не прокомментировала. Но Ллойд Маркс и его слепая дочь кое–что сказали жаждавшим интервью журналистам, которые налетели этим утром в его палату, как мухи.

Надеюсь, его не сильно ранили, – проговорил раненый. – Потому что мы должны благодарить Господа за то, что этот человек оказался возле нас.

Для Пола была ударом весть о том, что нью–йоркская полиция считает своего «линчевателя» живым: пять убийств, приписываемых ему, были совершены в Бруклине и Манхэттене, пока сам Пол находился в Чикаго. Конечно, на каких–то более высоких уровнях были люди, знавшие правду. И коли они были откровенны со своими чикагскими коллегами, то, значит, те, в свою очередь, должны были бы начать проверять ньюйоркцев, перебравшихся в Чикаго несколько недель назад. Если так оно и было, то вряд ли его пропустили. Опросят Сполтера и Чилдресса, арендаторов этого здания и, без сомнения, выйдут на Ирен. Конечно, полностью подозрение от себя отвести невозможно, но следовало хотя бы избегать ненужных ошибок, он должен быть уверен, что не оставил никаких следов. Одно дело подозрение, – совсем иное – доказательство. А ведь полицейским и нужна всего лишь одна единственная царапина.

Он должен стать подлинным профессионалом. Каждая мелочь должна продумываться, каждое возможное последствие обмозговываться. Как в шахматной партии.

Сначала его спасал статус любителя. Он был неизвестен профессионалам – как следователям, так и гангстерам. Контактов с преступным миром у пола не было, следовательно, его не мог выдать ни один информатор. На него не было заведено досье – значит, не было и отпечатков пальцев. Полицейские офицеры, не все, конечно, но многие, молчаливо одобряли его действия, и поэтому следствие велось значительно более вяло, чем если бы Пол был убийцей невинных. Линчеватель уничтожал только тех, кого и следовало, и, с точки зрения полицейских, делал общественно–полезное дело.

Эти факты было нетрудно собрать воедино, бесстрастно проанализировать. Но было еще кое–что, с чем предстояло разобраться самым тщательным образом. И это его нервировало.

«За двенадцать часов до нападения с мачете в Саут–Сайде, в Оук–Парке двое подростков были застрелены, во время ограбления машины, были застрелены из пистолета сорок пятого калибра. Вчерашние жертвы довели общее количество убитых линчевателем – или линчевателями (полиция еще не пришла к единому мнению по поводу того, в единственном ли числе действует индивид) – до четырнадцати. Повторяющееся использование – с примерно равными временными промежутками – двух типов оружия, вполне способно доказать, по словам капитана Мастро, существование двух разных линчевателей».

Глава 23

Фантазируя, он разговаривал. Поначалу с мертвой Эстер, затем, когда Кэрол госпитализировали, с дочерью. Теперь же, валяясь днем, выкладывал свои доводы Ирен.

– Вчера убили еще одного.

– Зачем?

– У него было мачете. И он напал на мужчину со слепой девочкой.

– Сколько же теперь всего?

– В Чикаго?

– Нет, начинай сначала, с Нью–Йорка.

– Не знаю, Где–то двадцать пять, примерно. Я ведь не ставлю зарубки на рукоятках пистолетов.

– Ты не боишься?

– Если бы боялся, давно бы уже спятил. Подобные диалоги всегда следовали по одной и той же схеме, правда, иногда слова несколько менялись: его фантазии все время приспосабливались к данному моменту.

– Что тебя гнетет, Пол? Что пугает?

– Смерть. Боль. Полиция. Я не хочу, чтобы они до меня добрались.

– И все?

– Еще те. Которые на улицах.

– Значит; ты их боишься.

– Именно поэтому мы и должны с ними бороться.

– Неужели? Неужели ты охотишься за ними только из=за этого?

– Началось все из–за слепой ярости. Я жаждал мести. Хотел отплатить им за смерть жены и дочери.

– А потом все переменилось?

– Добро и зло пока что еще никто не отменял.

– Эдакий крестоносец.

– Не думаю. Я знаю, в прессе постоянно толкуют о мессианских побуждениях. Но все не так. Я не пытаюсь спасти мир. Единственное, мне хочется показать людям, что они должны защищаться. Нельзя гадить в штаны от страха каждый раз, выходя за дверь.

– Нельзя. Но почему ты берешь это на себя?

– Если не я, то кто же?

– Это избитая фраза.

– И что с того?

– Это не ответ на поставленный вопрос.

– А я и не знаю ответа. Я просто делаю то, что делаю.

– Давай будем рассуждать иначе. Убивая преступников, как ты оправдываешь свои поступки в рамках «добро–зло»? Как вообще можно оправдать убийство?

– А разве это убийство? Самооборона, казнь, защита беззащитных, избавление от болячек, – вот сколько этому можно дать названий, помимо слова «убийство». Даже – война. Ведь это своего рода военные действия.

– Но ты же убиваешь безоружных. Детей.

– Однажды я пристрелил ребеночка, который вылезал из окна с телевизором в руках.

– А ты приговорил его к смертной казни. Неужели это было смертельное преступление?

– Ты бы это почувствовала, будь ты на моем месте. Стоило кому–нибудь встать у него на дороге, он бы убил, даже не подумав.

– Значит, таков твой ответ? – Если мои действия предотвратили убийство хотя бы одного невинного человека, то я оправдан. Именно таков мой ответ.

– Есть все–таки еще кое–что…

– Что же?

– Ты поступаешь таким образом не потому, что чувствуешь себя обязанным.

– Нет. Я так поступаю, потому что они меня пугают. Я их боюсь и поэтому ненавижу. Ненависть – искреннее чувство.

И так кругами, спиралями – без конца…

Глава 24

Чикаго, 30–е дек.

Вчерашнее жестокое двойное убийство, произошедшее центре торговли «Форд Сити», видимо, впервые снабдило полицию верным ключом к идентификации личности линчевателя.

Убийства произошли в 11:20 пополудни, когда двое грабителей зашли в кафе «Пиццерийный Рай» и, держа пятерых посетителей на мушке, выгребли кассу, но при выходе из здания были сражены потоком пуль, выпущенных каким–то мужчиной из открытого окна автомобиля, проезжавшего мимо.

Убийца тут же уехал, но не настолько быстро, чтобы посетители ресторана не смогли его описать.

Оба грабителя были мертвы ко времени прибытия «скорой помощи», усиленной двумя полицейскими на мотоциклах, которые приехали буквально через несколько минут после ограбления, так как хозяин пиццерии, Генри Фино, сразу же позвонил в полицию.

Примерно в тридцати футах от кафе была обнаружена краденая машина, на которой, судя по всему, преступники собирались скрыться; когда приехала полиция, оказалось, что мотор у нее все еще работает.

Настороженные кодированными переговорами по полицейской волне, которую, как всем известно, частенько прослушивают газетчики, на место преступления моментально прибыло несколько репортеров, и успели как раз вовремя, чтобы запечатлеть прибытие капитана Виктора Мастро. Капитан Мастро расследует дело о преступлениях так называемого линчевателя и является начальником отдела по раскрытию убийств.

Репортерам не разрешили опрашивать четверых клиентов, находившихся во время убийства в кафе. Их личности были тут же выяснены полицией, которая моментально отсекла свидетелей от любопытствующих газетчиков. Хозяин пиццерии, мистер Фино, говорил с репортерами, но, к сожалению, во время выстрелов он находился возле кассы, далеко в глубине зала, поэтому не мог видеть линчевателя, ни его машины.

Однако, мистер Фино заявил, что по крайней мере двое из четырех посетителей «видели все происшедшее».

Капитан Мастро объявил репортерам, что реконструируя события, похоже, что линчеватель следил за грабителями с того момента, как они угнали машину.

Когда капитана спросил, почему, именно он так думает, Мастро ответил, что «иначе все происшедшее чересчур смахивает на нагромождение совпадений, чего обычно не бывает. Как тогда объяснить тот факт, что машина подъехала к дверям кафе именно тогда, когда грабители выскакивали с добычей? Выходит, что либо линчеватель знал, кто они такие, либо имел резон их подозревать. Он мог последовать за их машиной до парковки возле торгового центра, а затем подъехать к выходу из кафе, когда они уже заканчивали потрошить кассу. Фары были погашены, пока двое не вылетели из ресторана. Затем он врубил свет, ослепив грабителей, и стал стрелять: те и не поняли, что их убило».

Мертвые грабители до сих пор не идентифицированы. Отпечатки их пальцев были отправлены в Вашингтон, в надежде, что в досье ФБР на них что–нибудь найдется.

– Они не чикагцы, – сказал Мастро. – Возможно, «гастролеры», прибывшие па место «работы».

Оба грабителя оказались вооруженными двумя дешевыми пистолетами, из которых до тех пор не было произведено ни единого выстрела.

Капитан Мастро:

– Когда убийца подал машину назад и, развернувшись, стал быстро удаляться, по крайней мере двое из четырех свидетелей видели его лицо. У нас есть описание его внешности и на этом основании надеемся, что следствие пойдет более быстрыми темпами.

Капитан отказался сообщить журналистам какие–либо сведения, полученные от свидетелей. Мистер же Фино сказал, что, по его мнению, посетители, сидевшие за стойкой, никак не могли хорошо разглядеть человека в машине. Он говорит, что один из свидетелей признался ему: «Похоже, это был белый человек с белой шевелюрой, седой или блондин. И это все. Похоже, что эти описания зависели от освещения парковки торгового центра: Судя по экспериментам, проведенным на месте репортерами; лицо человека, находящегося в тридцати футах, при таком свете совершенно смазанным, просто белым пятном, к тому же видимость была ухудшена еще и грязными разводами и гаревыми потеками на стекле кафе, сквозь которое свидетели и видели линчевателя.

Полиция сообщила, что ни один из свидетелей не смог назвать номер или хотя бы дать приемлемое описание машины, на которой приехал убийца.

Частицы четырех пуль, вынутых из тел грабителей, похоже, выпущены из все того же автоматического пистолета сорок пятого калибра, использованного в нескольких предыдущих убийствах, приписываемых линчевателю.

– Все патроны как для тридцать восьмого калибра, так и для сорок пятого снабжены разрывными пулями, сообщил капитан Мастро. – Эти «дум–думки» превращаются при непосредственном контакте в кашу, разрываются, как шрапнель. Разумеется, в таком случае очень трудно создать внешний вид пули и выявить в лаборатории ее специфические особенности. Только не подумайте, будто я хочу сказать, что это вообще невозможно, это не так. Возможно, и мы как раз этим и занимаемся, просто вся процедура занимает намного больше времени, да и результаты получаются не такими уж безусловными, как бы нам того хотелось. Например, в двух случаях использования сорок пятого калибра мы не можем с уверенностью сказать, что пули выпущены из того же самого оружия, что и все остальные, хотя все обстоятельства дела указывают на то, что так оно и есть. Просто нам не удалось обнаружить достаточно свинца, чтобы установить это с абсолютной точностью.

Капитан Мастро признался, что ни разу на месте преступления им не удалось найти ни одной пустой гильзы.

– В случае использования револьвера – это понятно. Всем известно, что револьвер не выбрасывает после выстрела пустую гильзу из барабана. – Потом Мастро добавил: – Но в автоматическом пистолете сорок пятого калибра это происходит автоматически во время выстрела, то есть надо полагать, что этот человек крайне аккуратен и всякий раз после убийства подбирает гильзы. Либо так, либо он стреляет из машины и пустышки сыплются в салон, где он потом спокойненько их собирает.

Судя по словам капитана Мастро, достигнут некоторый в определении прогресс типа оружия и завода изготовителя.

– Мы установили в лаборатории, к какому типу относятся оба револьвера. Но в настоящий момент мы пока не можем раскрыть имеющуюся у нас информацию.

Глава 25

– Вижу, Пол, что ты в хорошем настроении.

– Ну, как же – канун Нового Года. И место для проведения праздника подходящее. – Он дружески ущипнул ее за налитую ягодицу.

Ирен со стаканом подошла к окну. Жалюзи были открыты; морозец зарисовал уголки стекол.

– Отличный отсюда вид. Счастливчик. Пол подошел и встал рядом; пальцами пробежал по ее позвоночнику.

– Только подумай о том, сколько безумств и сколько веселых вечеринок сегодня произойдет.

– Я на них никогда не хожу. Люблю тихие спокойные вечера. Бог мой, только представлю себе все эти переодевания, носорожьи физиономии, колпаки…

– И песенка типа «Старое Местечко Сайн» и всеобщие поцелуйчики…

– Ну, на последнее я лично согласна. Ирен искоса посмотрела на него снизу вверх, потом рассмеялась, и Пол притянул ее к себе и поцеловал, почувствовав, как ее рот раскрывается, и губы тянутся к нему навстречу.

Они стояли некоторое время обнявшись, она потерлась щекой о его плечо. Но все также смотрела в окно. Несколько приглушенный его рубашкой голос Ирен достиг его ушей:

– Смотри, сколько там внизу и там наверху огней и пойми, что из них всего лишь один – твой. Тебе не становится от этого несколько неуютно?

– Нет. А разве должно? – Безликость была его защитной реакцией.

– Ты хорошо контролируешь свое «я». Это мне в тебе очень нравится. Хотя И не только это. Он хитро и искоса взглянул ей в лицо.

– Что же еще?

– Ну уж нет. Не собираюсь преувеличивать твои выдающиеся качества, Пол. – Зачем давать тебе патроны, которые ты сможешь использовать против меня? – Сделав резкий пируэт, Ирен выскользнула из его рук и с интересом прошлась по комнате, останавливаясь то тут, то там: нависла над фотографией Пола с Сэмом Крейцером, стоящей на полке, разглядела крошечную литографию Пикассо на шелковом экране, небольшую коллекцию пластинок между полками: Бетховен в исполнении Герберта фон Караяна, «Суингл Систерз», «Пи. Ди. Ку-», Бах, Лист, Питер Ниро, ЭлХерт.

– В этой крохотной юбчонке ты выглядишь одновременно и шикарной и. совсем маленькой девочкой.

– Конечно, сейчас этот наряд совсем не по сезону, но мне показалось, что в такой день можно слегка и пофривольничать. – Однако комплимент Пола, хоть и слегка неуклюжий, был ей явно приятен.

В неясных мечтаниях Полу было крайне просто представить себе, как Ирен устраивает из любой холостяцкой халупы уютно–безмятежный «дом». Он вновь наполнил их стаканы, чувствуя себя несколько развинченно.

Она повела его на кухню.

– Ничего не скажешь, красивое у тебя личико. Как это тебя угораздило так порезаться?

– Не до конца завинтил крышку в бритве. Поглупел, что ли. Ну и хорошим мясницким взмахом исполосовал себя и только потом догадался, что болтается вверх–вниз.

– Придется купить тебе бритву со сменными лезвиями.

– Я уже этим утром купил. – Вообще–то он всегда пользовался бритвой со сменными ножами, но все–таки не поленился купить новую, а старую выкинуть. Поэтому как только она войдет в ванную, тут же увидит в корзине для мусора только что вскрытую коробку. «Все это мелочи, детали, – думал Пол, – но тебе необходимо сосредоточиться на них, и, ничего, не забывать и делать все предельно тщательно».

– А это еще что за фиговина?

– Пресс для мусора.

– Ничего себе. В этой квартирке у тебя все современные приспособления. Мойка для посуды, пресс… Может, есть еще и самоочистительная духовка?

– Я заказал саморасстилающуюся постель. – И самопылесосящийся ковер. Как там в каком–то рассказе у Брэдбери… – Она взяла свой стакан с хайболлом и вернулась в гостиную. – Каковы твои благие намерения на Новый Год?

– Пока не знаю. А твои?

– Разве ты не заметил? Да я за весь вечер еще ни одной сигареты не выкурила. – Ирен с поспешностью наркомана, вводящего дополнительную дозу, комично накинулась на свою выпивку. – Поэтому от никотинового голода несколько свихнулась.

– Надо, чтобы стало еще худее, тогда потом будет лучше.

– А ты был когда–нибудь курильщиком?

– Очень, очень давно. И бросил еще до того, как министерство здравоохранения принялось грозить всем бедой.

– Черт побери, ты просто омерзительно добродетелен. Не куришь, ешь и пьешь умеренно. Тебе просто не от чего отказываться.

– Я было хотел отказаться от сексуальной жизни…

– Боже праведный. Это еще зачем?

– Чтобы ты смогла меня отговорить от этой глупости.

– И что, неужели пришлось бы очень уж напирать?

– Не очень.

– Так я и думала.

– Турнепсы, – сказал он победным тоном.

– Чего?

– Откажусь от турнепсов.

– Ты же ненавидишь любую репу.

– Совершенно верно.

– Гаденыш. Ты меня совершенно не жалеешь. Ты только взгляни на меня. Вся трясусь, глаза слезятся. Меня перекручивает от страшных болей. Я полная и окончательная развалина с десятитонной обезьяной, сидящей у меня на спине. А ты хочешь отказаться от репы.

– А как насчет брюссельской капусты?

– Убить бы тебя.

– Не стоит.

Глава 26

Она лежала на правом боку, положив кулачки под щеку. Пол встал медленно и тихо, не хотел ее будить; пошел, шаркая шлепанцами по полу, на кухню и приготовил себе английский кофе по вкусу – теплый, с молоком.

За окном, на фоне необычного глубокого неба постепенно проявлялся город, все ярче вырисовывались здания Лупа, очерченные восходящим солнцем. Чикаго походил на гигантскую очень четкую и резкую фотографию.

Интересно, сколько выпивох погибло этой ночью от ножа или пули?

Пол прошел к входной двери, открыл ее и обнаружил на коврике свежую утреннюю газету, потом вновь закрылся на два замка. Кофе начал закипать; он развернул газету на столе.

Внезапно Пол услышал, как струя душа бьет по стеклу, и улыбнулся. Затем прикрутил огонь под кастрюлькой с молоком.

Его внимание приковал заголовок:

«Вдохновляет ли линчевателя жестокость?»

«Два убийства, совершенные в канун Нового Года, заставили капитана Виктора Мастро сообщить, что волна «оборонного насилия», видимо, будет неуклонно возрастать из–за широкого освещения органами печати дела загадочного линчевателя.

На ежегодной встрече с прессой в полицейском комиссариате, капитан Мастро сообщил о двух случаях, произошедших предыдущим днем.

Женщина из Саут–Сайда, на многолюдном бульваре Мартина Лютера Кинга отразила нападение двоих молодых грабителей, личность которых установить не удалось. Женщина обратила юнцов в бегство с помощью тяжелого обрезка железной трубы, который носила в сумочке.

В другом случае провалилась попытка ограбления бензоколонки на Кэнфилд–роуд в Норриэже: хозяин вытащил из–под кассы дробовик и выстрелил из обоих стволов крупной «нулевкой» в грабителей, ранил их, однако неудачники все–таки смогли сесть в машину и скрыться. Сейчас они находятся в розыске. Приведем слова хозяина бензоколонки. «Линчеватель совершенно прав, понимаешь? Эти ублюдки понимают только един язык».

Капитан Мастро сказал:

– В подобном образе мыслей скрыта большая опасность. Когда к вам с целью ограбления заходит вооруженный грабитель, и вы начинаете сопротивляться, то страшно рискуете. Большинство этих людей рецидивисты, которые ничего не боятся. Если вы не так круты, как они, и не умеете, как следует, обращаться с оружием, то наверняка, проиграете в этой жутковатой игре, ставка которой – ваша жизнь. Мы официально пропагандируем политику непротивления и рекомендуем всячески воздержаться от применения оружия, даже если вы решите защищаться. Слишком уж легко человека ранить или убить. Несколько долларов из кассы не стоят жизни ее владельца.

Мы тут же попытались узнать, как обстоят дела с кривой роста преступности, после появления в городе линчевателя, но, к сожалению, капитан отказался назвать и прокомментировать эти цифры.

– Любой ответ на данный вопрос сейчас неуместен и несвоевременен, – сказал он. – Чересчур много факторов влияют на эти данные.

Пол принес чашки с кофе в комнату. Ирен голая вышла из ванной, стряхивая с плеч капельки воды. Кончики ее волос были мокры. Она улыбнулась – очень тепло, и все еще сонно.

– С Новым Годом.

– Ага. – Она выронила полотенце и обняла Пола. Кожа после душа была туго–туго натянута. В каждой руке у него были зажаты чашка с блюдцем: он аккуратно поставил их на стол и обнял Ирен. Потом медленно и нежно поцеловал.

– Благодарю тебя, моя дорогая, за то, что сделала меня долгое–долгое время счастливейшим из всех.

Она высвободилась и подошла к своим вещам; Пол смотрел, как ее маленькие кругленькие ягодицы колышутся в такт шагам.

Потом сказал:

– Я тут кофе принес.

– Лучше пусть остынет. Стоит выпить чашку горячего, как мне тут же захочется закурить.

После того, как Пол принял душ и оделся, они вместе сели на кухне и принялись вылавливать из розетки кусочки грейпфрута.

Пол сказал:

– На работе я могу не появляться до понедельника. У нас. таким образом, есть пять дней. Почему бы куда–нибудь не съездить? Как насчет Нового Орлеана?

– Это было бы чудесно. Я никогда прежде там не бывала. Но, к сожалению, я завтра и в пятницу должна быть в суде.

– Что ж, отложим на другое время.

– Я об этом тебе обязательно напомню. – Она оттолкнула ногтем газету. – Снова Мастро. Черт, если дельце с этим линчевателем затянется, он станет популярным копом в этой стране. И может выставить свою кандидатуру на президентских выборах.

– А какой он человек?

– Нормальный, Неплохой полицейский. Голова на плечах и, что немаловажно, он умеет ей пользоваться. Бюрократом его не назовешь, его эта чаша минула. Но пока не разгорелась эта заварушка с линчевателем, о нем никто, за исключением профессионалов не слышал. Теперь же он почувствовал вкус к тому, чтобы быть знаменитостью и попытается выжить из этого все, что только возможно. Черт, как курить–то охота! Как ты можешь читать утреннюю газету без сигареты?

– После первых десяти или пятнадцати лет начинаешь привыкать. Что еще остается.

– Толстяк.

Пол осторожно попытался перевести разговор в интересующее его русло:

– Во вчерашней газете было написано, что ему удалось идентификация оружия линчевателя. Мне так показалось, – это можно было прочесть между строк, что он знает много больше, чем выдает публике и репортерам.

– Они специально хотят произвести подобное впечатление. То есть, чтобы линчеватель считал, что кольцо вокруг него смыкается. На самом же деле они сейчас так же далеки от разгадки, как и в самом начале. У полиции вообще нет ни одной мало–мальски порядочной зацепки.

– А как же насчет этих свидетелей?

– Они видели кого–то в машине! С пистолетом в руке, а кругом визжали пули. Они смотрели на него сквозь грязное стекло, из ярко освещенной комнаты, когда он находился на плохо видимой стоянке, в тридцати футах от них. Что можно разглядеть при этом?

– Как ты считаешь, полицейские думают, что действует один человек, или целая организация?

– Они ничего не думают, и ни во что не верят.

– Сам–то я полагаю, что действует всего один парень, – сказал Пол. – Судя по всему, он довольно умен. Потому, что вполне может, чтобы сбить с толку полицию, использовать два или три разных пистолета…

– Это–то меня и убивает, – согласилась Ирен. – Похоже, что и Вика Мастро тоже. Видишь ли, конечно, он хочет наколоть линчевателя – это однозначно, – потому что понимает, как это важно для его карьеры. Но не собирается особо спешить. Прежде, чем он поведет линчевателя в Городской Суд в наручниках, ему необходимо высосать из дела как можно больше паблисити и сделать себе солидную рекламу.

– А ты считаешь, что он действительно поймает линчевателя?

– Естественно. Рано или поздно, но он совершит промах. На самом деле он уже его совершил – в тот вечер, когда пристрелил парня с мачете. Порез может быть сильным. А копы прочесывают все больницы и опрашивают всех докторов с частной практикой в радиусе сотни миль. И они вполне могут его отыскать. И если на этот раз кончик не отыщется, тогда подождем следующего, который не замедлит произойти. У линчевателя положение незавидное: ведь ему достаточно допустить одну–единственную ошибку, которая обязательно станет роковой. Одну – и ему конец. Полиция может позволить себе допускать все ошибки в мире, а правой оказаться лишь единожды.

– Звучит очень сурово, как приговор. Как неизбежность.

– А это и есть приговор. Вопрос времени, когда его вынесут.

– А что если линчеватель на какое–то время затихнет или переедет в другой город?

– Не знаю, – проговорила Ирен. – Меня больше интересует, что будет, если его поймают?

– Что ты имеешь в виду?

– Для большинства здешнего населения этот человек своего рода герой. Что произойдет, если мы попробуем его судить?

– Теперь понятно.

– Могут произойти демонстрации, даже бунты. В этом городишке возможно все что угодно. Суд над линчевателем в Чикаго может превратиться в неуемную политическую игру.

– Забавно. Хотел бы я узнать, чем все этозакончится. Пол вздохнул. – Еще кофе?

Глава 27

В четверг утром Пол забросил Ирен в ее офис и отправился на юг, в трущобы. Полдня он патрулировал улицы, стараясь отыскать в приграничных районах города следы преступлений, но сильный холод удерживал людей в домах, и в половине третьего Пол поехал обратно в центр, чтобы осуществить следующую часть своего плана.

Он вырезал полдюжины объявлений из раздела газеты, где рекламировалась продажа недвижимости и, наконец, обнаружил ту контору, что отвечала его требованиям. Она была расположена в Лупе возле перекрестка Раш и Гран–Авеню. Там находился гараж, несколько магазинчиков быстрого обслуживания, бар, порномагазинчик, на углу парковка, а за ней разваливающееся здание.

Объявление привело его к трехэтажному зданию, покрытому толстым слоем копоти. Узкий проход между двумя складами вывел его к лестнице, где Пола встретил управляющий – лысоватый, с нависшими пейсами человек; ему были необходимы стрижка, бритье и диета, в которой не присутствовало бы пиво. Он отвел Пола на верхний этаж.

Офис занимал единственную комнату. Два грязных окна выходили на Гран–Авеню. Предполагалось, что офис сдается с мебелью, то есть в нем находился стол такой древности и дряхлости, что можно было подумать, будто его выволокли со свалки, хрупкое креслице на колесиках с протершейся обивкой, погнутый металлический шкафчик для бумаг, лампа с гибкой «шеей» на столе, на полу ветхий ковер. Ни в лампе, ни на потолке не было даже намека на патроны, зато на столе какая–то добрая душа оставила полрулона туалетной бумаги. Здесь находился также шкаф для одежды, в нем – две проволочные вешалки, а на матовой поверхности стеклянной витрины осталась полустершаяся надпись, по которой можно было установить, что предыдущим владельцем конторы являлась компания по внедрению новинок. На столе также находился черный телефон, но управляющий сообщил Полу, что его нужно подключить. Рента составляла восемьдесят долларов. Пол подписал именем своего шурина договор на шесть месяцев и вручил управляющему сто шестьдесят долларов за охрану и в качестве первого взноса за месяц. Перчаток Пол ни разу не снял. Управляющему он объяснил, что контора ему нужна для получения и рассылки корреспонденции, потому как бизнес у него маленький: изготовление поздравительных карточек. Мужчина не проявил к. этому сообщению ни малейшего интереса. Он только дал Полу ключи от входной двери, от двери офиса и от туалета в конце коридора.

Пол сказал, что предыдущая его контора сгорела, и поэтому он детально расспросил о пожарных выходах. Управляющий показал ему черные лестницы, пожарные выходы вели к стальной двери в задней части здания.

Она выходила на узенькую аллейку, заставленную мусорными баками: изнутри дверь открывалась беспрепятственно, но снаружи внутрь без ключа было не попасть, с той стороны двери не было ручки и, кроме того, возле замка были напаяны стальные пластины, которые должны были предохранить здание от взлома или попыток вскрыть замки пластиковой карточкой или проволокой.

Оставшуюся часть дня Пол потратил на завершение своего прикрытия: заказал дешевые канцелярские принадлежности, несколько резиновых печатей, подержанную пишущую машинку, пачку клейких эмблем для надписей, а также скрепки, шариковые ручки, большие плотные конверты. Затем Пол прошел по Стейт–Стрит и накупил на двадцать долларов поздравительных карточек.

Остановившись у телефона–автомата, Пол набрал номер телефонной компании, объяснил, в чем проблема, дал номер своего Шурина в Нью–Джерси и попросил, чтобы подключили его телефон в здании, где находилась контора. Представитель компании пообещал, что в понедельник утром все будет сделано.

Родилась «Нойзер Студиос». К половине пятого Пол вернулся в свою новую, засиженную мухами контору и разложил купленные вещи: все делал аккуратно, надев резиновые перчатки, купленные заранее в универсаме. Поздравительные карточки Пол разложил по конвертам и засунул их в железный шкафчик. Потом поставил машинку на стол и ввернул лампочки, предварительно сделав патроны.

Эта затея вместе с охраной и арендой обошлась ему почти в триста долларов, и все только лишь для того, чтобы иметь место для хранения оружия.

Держать пистолеты у себя в квартире или в машине он больше никак не мог. Начав работать на Чилдресса, он будет почти на целые дни оставлять квартиру и машину без присмотра. Стоит команде Мастро заподозрить его хоть в чем–то – и шансов попросту не останется; и машину, и квартиру обязательно обыщут.

Если же расследование идет полным ходом, то полиция наверняка допрашивает торговцев оружием: конечно, в Чикаго может быть десятки тысяч «сентенниалов», но стоит добраться до Трюэтта в Висконсине, и копы узнают, что некий Роберт Нойзер купил у него два пистолета. Тогда начнут охотиться за этим самым Нойзером. Обнаружат, что у Нойзера контора на Гран–Авеню, обыщут кабинет и отыщут пистолеты.

Но связать Нойзера с Полом не смогут. Просто потому, что он не оставит ни одного отпечатка пальца ни в кабинете, ни в здании. Ни на пистолетах.

Он вычистил, смазал и вытер оружие самым тщательным образом. Вытер и инструменты для чистки и коробку, положил все вместе в нижний ящик стола. Потом подумал и переложил в ящик железного шкафчика. Замков на нем не было, и всегда была возможность ограбления: могли и украсть оружие, да–да… Но на самом деле Полу это не причинило бы особого вреда, а если грабитель воспользуется украденным оружием, то это даст полиции нужную зацепку и зажжет для них зеленый свет.

В любом случае Пол всегда мог купить себе новый пистолет.

Вернувшись на улицу, он увидел, что уже стемнело, и поток машин здорово поредел. Пол вывел из гаража машину и поехал на север, к квартире Ирен.

Глава 28

«Чикаго, 3–е января.

Двенадцатилетний подросток, ученик шестого класса, выстрелил и ранил своего учителя, когда тот отругал его за плохое поведение в классе».

«Чикаго, 3–е января.

Когда грабитель, держащий одну руку в кармане, пригрозил водителю чикагского автобуса пристрелить его, если он не отдаст ему кассу с выручкой, шофер сам выстрелил в него.

Оказалось, что грабитель не вооружен.

Грабитель не опознан. Он умер в городской больнице, не приходя в сознание после сделанной операции».

– Он сказал, что у него в кармане пистолет, сообщил водитель, Джеймс Суит, 31 года, живущий по 3108 Зап. Пляж, – И мне вовсе не хотелось стать еще одной жертвой бандитского нападения.

Автобусная компания довела до нашего сведения, что по законам временные работники не имеют права носить оружие.

– Но уж лучше я буду живым безработным, чем работающим трупом, – сказал Суит. – Между жизнью и работой я выбираю первое.

Суит сообщил, что купил пистолет, как только впервые услышал о линчевателе.

Грабитель залез в автобус 46–го маршрута, которым управлял Суит, на Уэстерн–Авеню, около Эдиссона, и, как только двери захлопнулись, принялся стращать водителя. В салоне больше не было пассажиров. Суит тут же нажал кнопку тревоги, которой оснащены все автобусы компании «ЧТА», но ни один полицейский не принял сигнал и не откликнулся.

– У меня не оставалось выбора, – пожал плечами Суит. – Ключа в кассе у меня нет. Отдать всю кассу я не мог. Да даже если бы мог, с какой стати я бы стал это делать?

Суит работал водителем семь лет.

– С каждым годом становится все труднее и труднее, – объяснял он. – Сейчас каждый день шоферы подвергаются нападениям.

Грабитель, которому по виду нельзя дать больше двадцати, не опознан, и сейчас проводится идентификация его отпечатков пальцев.

Суита, по словам представителя автобусной компании, не собираются отстранять от работы или увольнять – это дело будущего, а пока идет следствие.

Уголовных обвинений выдвинуто не было.

Глава 29

Суд по делам несовершеннолетних округа Кук был расположен в длинном приземистом мрачном современном здании – прямоугольном и безобразном; пятиэтажка подобного типа могла оказаться и фабрикой, и заводским управлением, и лепрозорием. Здание находилось в самой вершине квартального треугольника и было наискось перечеркнуто диагональным разрезом Огден–Авеню.

Шоссе 66 вливалось в Огден–Авеню: по нему неспешно катили тяжелые грузовики. Пол свернул и припарковался на Хэминтон Авеню возле бокового входа в суд по делам несовершеннолетних.

Небо застыло и стало похожим на оловянную тарелку. Шедший в декабре снег сохранился только на обочинах да в парке, где его не месили ногами и колесами. В промежутках, машина останавливалась и приходилось ждать. Пол включал обогреватель и, наконец, натопил салон и кресла до такой степени, что до них стало противно дотрагиваться, и потом он вновь ждал, пока холод не проберется сквозь закрытые наглухо окна.

На сидении рядом лежали газеты, он просматривал их не спеша, лениво переворачивая листы и наблюдая уголком глаза за выходом из здания суда. Из радиоприемника неслась какая–то странная тягучая музыка, но Полу было все равно, он не пытался поймать что–нибудь другое: таким образом, он как бы находился в чьей–то компании и, не изнывая от одиночества, мог преспокойно думать об Ирен.

Пол сделал несколько необычных приготовлений. Замазал передний и задний номер машины маслом и грязью до такой степени, что цифры стало не различить. Купил эдакую русскую ушанку: когда такую штуку натягиваешь на лоб, то лица становится практически не разобрать. Нацепил огромные солнцезащитные очки типа тех, что носят мотоциклисты, с зеркальными стеклами. А к верхней губе приклеил кустистые усы, купленные в театральном магазинчике. Он понимал, что, начав действовать в дневное время, он подвергается риску быть замеченным. С этим нельзя было ничего поделать, но ему хотелось, чтобы возможные свидетели запомнили шапку–ушанку, мотоциклетные очки и усы.

Очки и ушанка лежали на сидении под газетами. Автоматический пистолет двадцать пятого калибра лежал в кармане брюк, а «сентенниал» под сидением машины, откуда его можно было быстро достать.

Мимо пробралась патрульная полицейская машина и остановилась возле входа в здание суда. Коп и человек в гражданском деловом костюме вывели из машины двоих подростков и направились во внутрь; через несколько секунд коп вернулся и уехал. Пол взглянул на часы – 9:45.

В последующие четверть часа в здание вошли еще несколько человек. Пол наблюдал за ними безо всякого интереса, все его мысли были поглощены Ирен. Она продолжала рисоваться ему в самых соблазнительных позах, смеющаяся, покачивающая бедрами при ходьбе; он представлял ее глаза, в глубине которых затаилась озорная искорка любопытства.

Она была той женщиной, которую он мог полюбить, если все еще был способен любить.

Пол все наблюдал, как люди входили и выходили; наконец, где–то в половине одиннадцатого из здания вынырнули двое угрюмых мальчишек, с неохотой бредущих за жирной усталой женщиной. Она могла вполне быть их матерью, а их вполне могли отпустить ей на поруки: маленького росточка, на вид не больше тринадцати четырнадцати лет, но в атавистических чертах их лиц отчетливо читалась страсть к насилию.

Вся троица подошла к автобусной остановке и стала ждать. Когда машина отъехала, Пол выверну за ней вслед, выключил радио и нацепил ушанку и защитные очки.

Затем они пересели на другой автобус, следующий на юг, в Эшлэнд, и Пол последовал за ними. Он находился в двух кварталах от автобуса, когда мамаша с детишками вылезли и свернули в боковую улочку, меся снег ногами.

Их поглотил небольшой домишко, и Пол в течении часа сидел, почти не шевелясь и ожидая, когда ребята выйдут на улицу. Наконец, они вышли и сразу же присоединились к трем другим мальчишкам, и впятером они отправились в парк. Один из парней тащил большой кусок твердого зеленого пластика с загнутым вверх острым краем – сани. Перекидываясь снежками, компания забралась на вершину тщедушной горки, и тут все стали воевать за право катится первым; потом трое кучей повалились на сани и поехали вниз, пластик подпрыгивал на неровностях, и двое парней выпали из еще несущихся саней, приземлились на тощие зады, и покатились вниз.

Озлобившись на самого себя за то, что так обманулся, Пол запустил мотор и поехал прочь.

Он грустно позавтракал гамбургером, и ему снова на ум пришла Ирен, ее готовка была непритязательной на вкус, но Пол вновь открыл для себя, что в трапезе самое главное то, с кем ты ее разделяешь.

К часу дня он снова был на своем посту возле здания суда для несовершеннолетних. Сюда он приехал потому, что во взрослом суде больше появляться не смел: если его засекут и сопоставят время посещения с совершением очередного убийства, как в прошлый раз было с Краббом, Ирен может обо всем догадаться.

Если четырнадцатилетний парень обвинялся в изнасиловании и убийстве, то максимум, что он мог получить – это восемнадцать месяцев в спецшколе, которые на самом деле превращались в семь или восемь от силы, так как заведения были страшно перегружены. Может быть, мягкость и снисходительность законов для несовершеннолетних объяснялась тем, что эти законы писались давно, и его следовало защищать и оберегать: в то время ребенок был просто ребенком. Но теперь уличные подростки опустились до омерзительных гнусных жестокостей. Подростковые дела пестрели увечьями, убийствами, изнасилованиями и звериными надругательствами над людьми. И единственное предназначение закона в данном случае заключалось в том, чтобы уверить этих зверенышей, что они могут совершать свои паскудства, не боясь наказания.

Нападавшие на Эстер и Кэрол были детьми; никто, правда, не знал, так ли это, но они были мальчишками, не мужчинами. Молодняка следовало остерегаться в первую очередь – опаснее их не было. Пол читал где–то, что главным преобразователем является время.

Редко встречается сорокалетний налетчик – с возрастом в их души закрадывается страх.

Только после двух часов Пол, наконец, понял, что сидел тут не зря.

Пареньку было лет семнадцать–восемнадцать. Он припарковал свою полуразвалившуюся машину за автомобилем Пола, возле пожарного гидранта и пошел через улицу, пиная размякший снег ногами. Высокий и стройный, в джинсовой куртке и черных штанах, он носил довольно нахальную шляпу, которую сейчас оставил в машине. «Я мороза не боюсь», – как бы говорил он всем своим видом.

Для ответчика в этом суде он был слишком стар, следовательно, приехал, чтобы кого–то отсюда забрать. Пол стал ждать его появления из здания суда.

Люди маленькими группками выходили на улицу: родители и дети, серьезные или же, напротив, встревоженные тем, что увидели в этом холодном черном здании.

Мотор машины Пола работал в полную силу, и салон уже сильно прогрелся, когда из суда вышел знакомый парень с еще одним, одетым практически одинаково с первым, правда, второй был несколько меньше ростом и выглядел моложе, но черты его ли, второй был несколько меньше ростом и выглядел моложе, но черты его лица кривились. Оба перешли улицу, засунув руки в карманы штанов, не говоря ни слова, – глаза их матово поблескивали будто подернутые невидимой пленкой, – абсолютно безо всякого выражения: глаза и глаза, обыкновенные органы чувств.

Парни залезли в свою машину. Пол услышал, как заскрипели ржавые двери, когда их открывали. Потом раздался хрип и, выдав облачко вонючего газа, машина прогромыхала мимо, постреливая выхлопами. Пол позволил им скрыться из виду и, когда машина завернула, за угол, после этого поехал следом.

Развалюха — «меркюри» вроде бы сначала двигался с какой–то определенной целью в определенном направлении, но потом оказалось, что парни безо всякой нужды проезжают по одним и тем же улицам, разворачиваются и срезают углы в тех же самых местах. Может быть, пытаются обнаружить слежку? Но Пол без всяких сложностей ехал за ними, следовал на один два квартала сзади, позволяя транспорту беспрепятственно вторгаться между их машинами. Его автомобиль ничем не выделялся, краска на кузове несколько поблекла и выцвела и была покрыта потеками масла и следами выхлопных экскрементов.

Может быть, парни решали, чем заняться, а скорее – развлечься. Внезапно Пол поймал себя на мысли, что жаждет, чтобы они просто отправились в кино. Его это поразило, но тем не менее он не испытывал никакого желания совершать насилие.

«Меркюри» впереди потянулся к школьному двору. Подъезжая к перекрестку, Пол замедлил движение, включил мигалку поворота, указывая, что хочет повернуть налево. Ему захотелось бросить это занятие, вернуться в офис, снять с себя маскировку, вытащить из кармана оружие, отправиться домой, принять душ и надеть любимый твидовый костюм. Они с Ирен были приглашены сегодня на ужин к Хэрри Чизему – старому преподавателю права.

Он уже наполовину вывернул влево, когда увидел, что «меркюри» подрулил к обочине и замер возле дальнего конца спортплощадки, на той самой улице, с которой Пол только что вывернул. Тогда Пол остановился в переулке и принялся наблюдать за происходящим сквозь частую сетку, которой была обнесена площадка. Парни вылезли из машины и пошли вперед. Мимо площадки толпами неслись ребятишки, выскакивающие из здания школы. В руках они тащили книжки, а пар облачками окутывал их лица. Только что закончились дневные занятия, и ребятишки спешили по домам.

Двое тощих подростков стояли возле проволочной ограды, вцепившись пальцами в перчатках в переплетения, оглядываясь и наблюдая за ребятней, пересекавшей площадку.

Что–то они задумали. Что–то мерзкое.

Пол натянул резиновые перчатки, одел ушанку, нацепил защитные очки и, запустив мотор, объехал три стороны квартала за школой и медленно приближался теперь к последнему повороту. Отсюда открывался вид на главные ворота, из которых вываливалась ребятня. Он увидел, как двое парней в джинсах отцепились от проволочного заграждения и направились к воротам, Они пристроились за парочкой девятилетних девчонок и перешли на другую сторону улицы, пока толстая баба в форме регулировщицы сдерживала поток автомобилей.

Когда открылось движение, Пол миновал перекресток и въехал в улочку, что находилась впереди. Перед ним маячили подростки в джинсах, а перед ними – девочки, которые свернули на огромную, но почти пустую автостоянку, на которой были раскиданы кучи мусора, несколько трухлявых машин дожидались здесь своего смертного часа, – девочки срезали углы, чтобы поскорее попасть домой. До самого конца квартала расстилалась замусоренная и безлюдная земля. Парни в джинсах внимательно наблюдали за девчонками, которые перебегали через пустырь. Когда Пол поравнялся с ними, они уже сошли с асфальта и пошли за девятилетками.

Пол нажал на акселератор и быстро добрался до дальнего угла: он хотел объехать весь квартал к тому времени, как девочки обогнут площадку. Мчась по узенькой улочке, Пол перегнулся через сидение и опустил правое стекло; потом сделал еще один правый поворот и, замедлив ход, достал из–под сидения «сентенниал». Руки в резиновых перчатках начали вариться в горячем поту.

Пол поставил рычаг в нейтральное положение и позволил машине беззвучно катиться по дороге, наклонившись вперед, он старался разглядеть выползающий из–за поворота пустырь.

В тени стены стояли двое парней в джинсах. Девчушки, распластавшиеся по кирпичной стене, были загнаны в угол и напуганы до смерти.

Длинный – шофер – поднял руку вверх и словно бы щелкнул пальцами. Но Пол увидел, что в руке блеснуло лезвие открывшегося ножа.

Вперед выступил тот, что был помоложе, выступил медленно, обдуманно–угрожающе, момент был зловещий. Зубки парня обнажились в неровно–садистской улыбке, тем самым он еще больше драматизировал разыгрываемую сценку. Он наклонился и, схватив край пальто девочки, что казалась несколько повыше, резко задрал его вверх, сжимая материю в кулаке и рукой придавливая девятилетку к стене. Девочка носила высокие, доходящие до середины бедер гольфы и грязно–белое бельишко. Парень потянулся к резинке трусов.

Пол аккуратно прицелился. Парни сконцентрировали свое внимание на жертвах, они не замечали ничего. Шофер, тот, что стоял с ножом, подвинулся ближе к маленькой девочке и, схватив за горло, придушил, чтобы та пикнуть не смела. Второй в это время рвал трусики своей жертвы. Он все еще задирал ее пальто и юбку, заставляя ее придерживать одежду подбородком.

Что–то заставило Пола на сей раз прицеливаться ниже обычного.

Первая пуля, выпущенная Полом, ударила под коленку.

«Сентенниал» вновь нацелился. Пол, перегнувшись через пассажирское сидение, опираясь рукой на окно, балансируя кулаком на металле. Тот, что повыше, резко повернулся, потеряв ориентацию, отбросила его приятеля на него, но Пол успел выстрелить в него как раз в тот момент, когда он развернулся к нему в анфас, пуля попала в икру и по тому, как дернулась нога, Пол понял, что кость раздроблена.

Оба насильника с перебитыми ногами грохнулись на землю.

Девочки, вытаращив от испуга глаза, распластались по стене, они вовсю пытались разглядеть лицо Пола.

На земле же тот парень, что повыше, крутился по кругу, как недобитый жук, взвывая от боли. Его приятель казался в ступоре: его рот раззявился от шока, и едва двигались губы.

Внезапно схватив свою меньшую подружку за руку, старшая потащила ее прочь. Через мгновение они в панике бежали обратно через пустырь к людной улице, оставив учебники на снегу.

Пол поднял стекло и выпрямился, потом развернулся.

Глава 30

– Коли дадите ему возможность, так Чилдресс вас живьем съест, – сказал Хэрри Чизем.

– Меня уже предупреждали. – Пол краем глаза уловил улыбку Ирен. – Но в любом случае поедание будет не слишком скучным.

– Контора у них развивающаяся, – согласился старик, – Ну, что? Кто–нибудь еще кофе хочет? Отлично. – Он разлил напиток из серебряного кофейника, его рука немного тряслась от старости. Столовая, как и сам дом, была уникальна. За пятьдесят лет, кроме проводки, здесь ничего не прибавилось. Казалось бы, обычный каркасный, без претензий дом, но построен он был во времена, когда люди умели жить шикарно и со вкусом отдыхать, в его солидности был заложен комфорт, а в тяжелый полутьме драпировок и деревянной мебели особый стиль и благородство, все вокруг дышало покоем.

Ирен взглянула на часики. За последние четверть часа она уж несколько раз проверяла время.

– Не хочу показаться жлобкой, прости мне нужно посмотреть эту программу.

– Ты постоянно талдычишь о какой–то там программе. Вот уж не подозревал, что тебе так нравится сидеть, уткнувшись носом в телевизор.

– Будут передавать интервью с Кевендером. Он будет поджаривать Вика Мастро. Хочется посмотреть, как будет выкручиваться наш самый популярный коп.

– В какое время она начнется?

– В девять.

– У нас еще куча времени. Прекрати, пожалуйста, смотреть на часы через каждые полминуты.

Холодный резкий ветер свистел за окнами. Во всем доме звенели стекла. В очаге потрескивал веселый огонек. Чизем налил всем коньяк и раздал бокалы; затем провел всех в гостиную и усадил Ирен в удобное кресло перед телевизором. Это был древний прибор – сплошное ореховое дерево и малюсенький экранчик, врезанный в него, с парой потускневших «заячьих ушек» наверху.

Ирен махнула рукой в сторону Пола, приподняв бокал на дюйм; от этих маленьких знаков внимания ему на душе становилось теплее, он кивнул ей и улыбнулся, прежде чем пригубить бренди.

Чизем медленно опустился в деревянное откидное кресло.

– И сколько их на этой неделе вы выпустили на свободу?

Ирен ответил очень сухо:

– Неделя была короткой. Так что на сей раз публика получила всего лишь половину обычной дозы.

– Вижу, тебя кто–то сильно разозлил, моя дорогая.

– Гелер приговорил одного моего обвиняемого к отсрочке приговора на шесть месяцев. А у этого парня совершенно невероятное количество приводов: он поднимался по ступеням суда чаще, чем лосось вверх по порогам, когда откладывает икру, и на сей раз он совершил ограбление на глазах у нескольких свидетелей. Взяли его тепленьким, сразу. Но Гелер отпустил его.

– Но ведь это входит в вашу компетенцию, не правда ли? – спросил Чизем – Мы должны забрать определенную власть из рук судей. Ничего хорошего, когда один судья считает ограбления, совершаемые бедными слоями населения, узаконенными последствиями экономического неравенства, в то время как другой принимает каждое преступление как кошмарную угрозу стабильности общества. Поэтому выносятся одному невероятно тяжкий приговор, другому – до невозможности, предельно легкий. Каким образом в подобных обстоятельствах ожидать «правосудия для всех».

От каминного огонька приятно пахло. Пол расслабленно полулежал на обитой кожей кушетке, кожа была уже старой и ее красноватый оттенок превратился почти в черный, а глубокие трещины, словно вороньи следы, врезались в гладкую поверхность. Кабинетный диван, наверняка, профессор забрал его с собой, когда уходил в отставку. Прежде чем Чизем взялся за перо и положил перед собой чистый Лист бумаги, у него была обширная юридическая практика. В течение нескольких лет он был одним из лучших адвокатов в этой части страны. Узнав об этом, Пол страшно удивился. И Чизем, взглянув на него, заключил разговор на эту тему:

– Значит, вы все еще озадачены?

– Не могу этого отрицать. Судя по вашим словам, вас не назовешь «либералом».

– Никакой я не либерал. Я верю в дисциплину. Именно дисциплина – та известь, которая скрепляет и сплачивает общество, без нее наступает хаос. – Он сердечно улыбнулся Ирен. – Было время, когда эта юная леди видела во мне фашиста.

Пол спросил:

– Каким же образом вам удавалось сочетать столь резкие взгляды с работой криминального адвоката?

– Очень просто. Я считал, что нет на свете лучшей юридической системы, чем та, – несмотря, конечно, на все ее вопиющие недостатки, – в которой противные стороны представляют в суде свои точки зрения с наибольшей решительностью. Безусловно в этой системе есть свои опасности, главнейшей из которой является то, что лучший законник (будь он на стороне защиты или же обвинения) сможет – всегда – выигрывать процесс у более слабого, но все же несмотря на это… Во всей всемирной истории не было системы лучшей, по крайней мере, мне такая незнакома. Если правда скрывается где то на границе мнений, то ее всегда можно обнаружить, только изучив обе позиции тщательнейшим образом. Вот для чего и была придумана наша система и, если бы она четко работала и правильно использовалась, то лучшего достижения человеческой мудрости не пришлось бы искать.

– Если бы она правильно работала, – эхом откликнулась Ирен: в ее голосе прозвучала нотка сарказма.

– Каждое слушаемое дело в криминальном суде заслуживает самого тщательнейшего расследования, сказал Чизем. – Но точно так же и человек заслуживает наиболее грамотной защиты. Адвокаты – такие же служители закона, как прокуроры и судьи. Все эти люди – составляющие единой системы, назначение которой в каждом конкретном случае выяснить правду. Если в каком–то деле у человека нет первоклассного защитника, то значит суда как такового нет. Видимость, фарс.

– Простите за грубость, – встрял Пол, – но ваши теперешние слова мне сильно напоминают заявления некоторых трусливых хозяйчиков, которые старательно объясняют и всем и самим себе, почему именно они исправно платят дань мафиозным структурам.

– Сильное доказательство так всегда останется сильным, не имеет значения, кто именно использует его для своей защиты, – проговорил Чизем. – Конечно, в случаях, когда защитником мафиози является адвокат, сам состоящий в синдикате мафии, вся структура ломается. Подобных глашатаев мафии довольно много, но мне бы не хотелось говорить о том, что из–за их существования нужно дискредитировать все юридическое братство.

Старик принялся покачиваться в кресле.

– Значит, система противостояния работает – это мы доказали. Жаль, что в наши дни ее в большинстве случаев не используют. Система, которой мы, адвокаты, клянемся в верности, превратилась в пустой звук. Почти все слушанья происходят в задних комнатах, где адвокаты договариваются с обвинителями, то есть до правды никому и дела нет. Виновный празднует победу, а невинный страдает, потому что по–настоящему невинный вряд ли захочет договариваться о меньшем сроке наказания, а истинный виновник сделает это с легкостью. Нет, беда наших судов совершенно не зависит от того, что адвокаты заправляют всем. Нет. Просто система противостояния изжила себя в нашем случае. Нам необходим процесс реставрации, а не дальнейшее разрушение.

– Это значит, что система будет сильно расширена, – сказал Пол. – А чтобы начать выполнять программу по настоящему, придется раза в четыре увеличить количество судов и людей, в них работающих. Хотелось бы взглянуть на все это, но вот вопрос: кто станет платить?

– Мы сможем себе это позволить, – откликнулся Чизем. – Это один из главнейших моментов моей книги. Ведь мы сбережем деньги, если постараемся.

– Каким образом?

– Снижением цены, которую общество платит за совершенные преступления. Бели мы сможем восстановить нашу правовую систему до той степени, когда совершение преступления влечет за собой огромный риск для жизни преступника, мы увидим, как резко пойдет вниз статистическая кривая. В будущем мы сможем избавиться от бюрократии в правовой системе, но даже через короткое время мы получим огромную сумму денег, потому что будет совершаться меньше преступлений и, следовательно, мы будем терять меньше денег. Не говоря уже об уменьшении человеческих жертв. Чтобы создать необходимую юридическую и теремную систему, действительно, понадобятся огромные суммы, но уже через короткий промежуток времени все затраты окупятся.

– Но что же удерживает нас от создания подобной системы?

– Политики, разумеется.

Ирен подскочила в кресле как пружина.

– Моя программа! – она подбежала к телевизору. – Как же это у тебя включается?

– Ручка слева. Нет же, не та, а во–он, что под экраном слева…

– Поняла.

– Твои часы спешат, моя радость, Еще нет девяти. Пол услышал тонкий, высокий свист: ему показалось сначала, что это в ушах звенит. Потом в центре экрана появилась светящаяся точка, затем она превратилась в крохотную картинку, которая медленно принялась расползаться, пока не стала волнообразной серой мордой обозревателя, смотрящего и говорящего в камеру слова, которые он читал на специальных карточках, поставленных над линзами. Изображение было нечетким, центр физиономии все время сбивался набок, превращая программу новостей в «комнату смеха» в каком–нибудь среднего пошиба увеселительном заведении. Постепенно телевизор нагревался и неожиданно зазвучал голос, начавший говорить прямо с середины предложения:

– …в ноябре снова возросли, судя по вашингтонским выпускам. Общие цены возросли на полтора процента, что подняло показатель на тринадцать процентов по сравнению с тем же периодам прошлого года. И, наконец – местные новости. Трагедия, происшедшая в Вест–Сайде: полиция, приехавшая по сигналу тревоги, поступившему из булочной, увидела, что хозяин и две продавщицы убиты, а третья тяжело ранена из огнестрельного оружия. По словам уцелевшей женщины, которая лежит в окружной больнице и чувствует себя удовлетворительно, сегодня днем в булочную ворвались двое мужчин и, угрожая оружием, потребовали отдать им все деньги. Владелец булочной, Чарльз Лиделл внезапно выхватил из–за пояса пистолет и выстрелил в грабителей. Те моментально открыли ответный огонь и стали палить во все, что движется, убив трех человек и оставив последнюю – миссис Дебору Уайнберг – с двумя пулями: в груди и бедре. После чего грабители, судя по всему, убежали – машины у них не было – не взяв ни копейки. Миссис Увйнберг призналась, что ее хозяин мистер Чарльз Лиделл стал носить с собой оружие после того, как услыхал по радио о чикагском линчевателе. А теперь о погоде: сегодня и завтра продлятся снегопады и покров достигнет шести дюймов…

Пол застыл и сидел, уставясь в экран. Он чувствовал, как капельки пота жгут лоб. Взглянув на свой стакан, Пол увидел, что костяшки пальцев побелели; он едва не раскрошил посудину.

Чтобы скрыть шок, он поднял стакан к губам. Рука дрожала. Он быстро выпил и поставил стакан на столик.

– Оставайтесь с нами: одиннадцатый канал представляет интервью Майлза Кэвендера. Сегодня у мистера Кэвендера в гостях капитан Виктор Мастро начальник отдела по расследованию убийств и особого подразделения по поимке чикагского линчевателя.

Пол осторожно огляделся. Ирен смотрела в экран. Пол посмотрел на Чизема. Старик быстро отвернулся, потянувшись за коньяком, но Пол был уверен, что тот внимательно его разглядывал.

Программа началась взрывом электронной музыки и веселеньким объявлением, что передача стала возможной благодаря спонсорству нефтяной компании. Интервьюер появился на экране; его физиономия, как пьяная, моталась из конца в конец, пока севшая трубка старалась что–то уладить; Пол откинулся назад и съехал по дивану вниз до тех пор, пока его затылок не коснулся спинки. Он с трудом заставлял себя внимательно смотреть в телевизор.

Мастро оказался худым, с резкими чертами лица человеком. Блестящая черная шевелюра была зачесана за маленькие уши назад. Одет Мастро был в полицейскую форму с планками наград, хотя на всех газетных фотографиях он неизменно появлялся в гражданской одежде. Он со слабой улыбкой прислушивался к вступительному слову Майлза Кэвендера и казался совершенно спокойным, никак не показывая «боязни сцены».

– …в Чикаго уже шестнадцать лет, а до этого служил в армейской военной полиции. Имеет степени по криминалистике и социологии, полученные в чикагском университете, а два года назад получил звание капитана. В Сити–Холл ходят упорные слухи, что капитана Виктора Мастро следует сделать начальником полицейского управления города или по крайней мере помощником начальника. Что вы можете сказать об этих сплетнях, капитан?

– Пожалуй, что ничего. Из департамента на этот счет не приходило никаких постановлений. – У Мастро был уверенный и глубокий голос, удивительно бархатистый для такого худого человека, в нем слышались неплохо поставленные актерские интонации.

– Кое–кому может прийти в голову, – продолжал интервьюер слишком уж четко выговаривая слова, – что данное назначение будет целиком и полностью зависеть от завершения дела о линчевателе. Существует ли подобная возможность, капитан?

– Разумеется. Ведь полиция, как и любая другая организация, – повышения здесь предлагаются тем, кто хорошо служит и умеет достойно себя представить.

– Мне нравится ваша прямота, – У Кэвендера голос был немного женственный. Он не действовал исподтишка, но был дотошен до изжоги: подобных назойливых репортеров Пол терпеть не мог, их едва заметная учтивость обычно прикрывала враждебность и ненависть.

– Капитан, мы собрались здесь, чтобы поговорить о линчевателе. Поначалу, разумеется, я задам вопрос, который звучал в прессе не единожды. Существует ли линчеватель на самом деле или же это уловка городской администрации, созданная для того, чтобы можно было каким угодно путем снизить процент совершаемых преступлений?

У Мастро вспыхнули глаза, но ответ прозвучал вполне сдержанно.

– Нет, линчеватель не уловка. Мы не создавали своего Франкенштейна. Он существует, ходит по улицам и стреляет. Сегодня днем он стрелял в мальчишек в Саут–Сайде.

– Чем эти мальчишки занимались?

– Судя по всему, они приставали к двум маленьким девочкам, которые, кажется, шли из школы домой.

– «Судя по всему…», «кажется…» Вы не уверены?

– Мы расспросили девочек и сдали мальчишек под охрану в больницу.

– Значит, никто из нападавших не был убит линчевателем. Вам это не кажется странным?

– Да, это первые жертвы, которые не были застрелены насмерть.

– Вы можете как–нибудь пояснить происшедшее?

– Пока нет. Может быть, линчеватель стрелял из движущейся машины. И, таким образом, не мог хорошенько прицелиться.

– А как вы можете быть уверены, что этот человек и есть тот же самый линчеватель, на которого вешают остальные убийства?

– Пули были выпущены, видимо, из того же самого револьвера, что и в остальных случаях. Большинстве случаев, – тут же поправился коп.

– Вы сказали «большинстве случаев». Скажите, а может случиться так, что их на самом деле больше одного?

– Револьверов или линчевателей?

Кэвендер кисло улыбнулся.

– Линчевателей, капитан.

– Пока мы с уверенностью можем говорить лишь об одном линчевателе. Вполне возможно, что существует и второй, но пока мы не имеем достаточных доказательств. чтобы утверждать это с абсолютной точностью.

– Но использование нескольких различных типов оружия…

– У него вполне может быть несколько пистолетов. Например, сегодняшний случай лишь подтверждает, что нападавшим был все тот же самый человек. Использовался револьвер тридцать восьмого калибра, но стреляли из автомобиля, то есть прослеживается все та же схема, которую использовали при применении пистолета сорок пятого калибра.

– Понятно. Значит, основополагающим в вашем расследовании является тот факт, что вы ищете не нескольких человек, а убийцу–одиночку.

– Мы учитываем разные варианты.

Кэвендер принял другую позу: таким образом он показывал, что намеривается атаковать полицейского с другой стороны.

– Капитан, «модус операнди» линчевателя – будь то один мужчина, двое мужчин или же целая группа мужчин – крайне прост. Он выискивает преступника во время совершения им противоправного акта и вгоняет в него пулю. Вы согласны, что мой комментарий довольно близок к оригиналу?

– Судя по всему, события развиваются именно таким образом.

– Значит, да. А вам не кажется, что слишком уж легко линчеватель отыскивает необходимых людей?

– Не уверен, что правильно понял вас.

– Я, капитан, говорю о том, что линчевателю не составляет никакого труда отыскать преступника, место преступления и оказаться там в нужное время. И я думаю, что определенную часть своей работы вы посвятили поиску ответа на данный вопрос, не так ли?

– Именно так.

– Я имею в виду истоки линчевательской интуиции. Каким образом он выходит на преступников? Как ему удается выяснить, где и в какое время произойдет то или иное преступление? – Кэвендер немного подался вперед и с мстительным блеском в глазах уставился на полицейского. – Каким образом он это делает, капитан? Как ему с такой легкостью удается справляться с подобной задачей?

– В его поведении присутствует определенная логика. Ясно, что в некоторых случаях он выставлял себя в качестве приманки. Он, судя по всему, неплохо одет, а человек в хорошей одежде, прогуливающийся в определенных районах города в одиночестве – это все равно, что прямо приглашение к грабежу. Он ждет, не начнут ли его преследовать, а когда добивается своего и чувствует, что на него собираются напасть, – убивает грабителей. А если знаешь город и расположение районов, это не так уж трудно.

– Понятно. Но а как насчет тех случаев, когда линчеватель вмешивался в преступления против других людей?

– Мы думали над тем, как он может доставать информацию о преступлениях и преступниках. Вполне возможно, что это полицейские или судебные протоколы. Он отыскивает имя и адрес преступника, устраивает засаду и ждет, пока тот не начнет действовать. Или же выслеживает преступника, зная его привычки и наклонности. И застав его на месте преступления убивает. Мы пришли к такому выводу, потому что почти все жертвы линчевателя ранее имели приводы и судимости. То есть, нам кажется, что линчеватель должен был бы иметь доступ к этим документам. Конечно же, большинство преступников были судимы публично, и линчеватель просто–напросто мог бы следить за ними от судов или просматривая газетные подвалы…

– Верно. Или, скажем, досье Полицейского Департамента?

– И это возможно. – Мастро лучезарно улыбнулся. Ясно, что он понимал, к чему клонил репортер. Кэвендер ринулся в атаку.

– Не приводит ли это нас к такому ясному предложению, что линчеватель может оказаться полицейским офицером?

Чизем фыркнул из своего кресла:

– Какая ерундистика.

Мастро все еще улыбался, и его серое лицо волнообразно ходило по экрану телевизора.

– Я бы не назвал это предположение абсолютно очевидным. Но мы не исключаем и такой возможности, все учитываем и все проверяем в процессе расследования.

– Да–да, разумеется. Но это предположение приводит нас к еще более захватывающему вопросу, разве не так, капитан?

– Какому?

– А вот такому. Если линчеватель с такой легкостью может разыскать преступников в момент совершения противоправных действий, тогда почему лее полиция не может поступить точно так же?

– То есть убивать преступников, когда их видит, не так ли, мистер Кэвендер?

– Вы прекрасно понимаете, что именно я хотел сказать, капитан. Почему наши полицейские не могут быть столь же эффективны в пресечении преступлений, как линчеватель?

– Да они намного более эффективны, если уде на то пошло, мистер Кэвендер.

– Вы стараетесь меня запутать, капитан.

– С чего вы взяли? Мы приставляем к определенным преступникам, обычно тем, что выпущены на поруки, или же к недавно вышедшим из тюрьмы рецидивистам людей в штатском, когда получаем от информаторов ведения о том, что они что–то замышляют. У нас существует довольно большая группа инспекторов, которые занимаются слежкой за подобными типами, и обычно такие засады заканчиваются арестами в момент совершения подозреваемыми преступных действий. Но все дело в том, что эта наша работа, разумеется, не так широко освещается в прессе, как хладнокровные убийства линчевателя. К слову говоря, за прошедшие две недели линчеватель совершил по крайней мере шестнадцать убийств, или, точнее, о которых нам известно и которые мы можем приписать его рукам. И в то же время нашими усилиями и в очень схожих обстоятельствах было произведено более сорока арестов. Но естественно, эта работа не рекламировалась в печати столь широко, как убийства линчевателя.

– Вся городская полиция совершила арестов всего в два–три раза больше, чем один–единственный человек предотвратил преступлений, имея лишь пару пистолетов. Не правда ли, убийственная цифра для полиции?

– Наши фонды и человеческие ресурсы не безграничны, мистер Кэвендер, Будь у нас достаточно средств и людей, чтобы установить слежку за всеми подозреваемыми преступниками в Чикаго, поверьте мне, мы бы сделали Все, что в наших силах. Наша работа стала бы в миллион проще. Но у нас огромная территория, которую мы обязаны контролировать, и огромное количество других обязанностей, слежки за потенциальными преступниками. У нас слишком много дел, чтобы мы могли выполнять их все на сто процентов хорошо, но я думаю, что при всех наших сложностях мы вовсе неплохо справляемся.

– Я не сомневаюсь, капитан, что вы именно так и чувствуете, но согласитесь, что и некоторых из нас можно понять, когда мы не можем во всем с вами соглашаться.

– Это ваша привилегия.

– Но на меня произвело впечатление то, что вы не стали прятаться за словами о чести мундира и что законы не позволяют вам устраивать засады и все такое прочее.

– Эти проблемы, разумеется, существуют, но горевать по этому поводу бесполезно. Нам приходится существовать и действовать в рамках определенной системы, а не так, как нам хотелось бы и как нам было бы удобно.

– Мне кажется, капитан, что в этом смысле всем нам везет одинаково. Теперь мне бы хотелось узнать ваше мнение о другом. Что вы можете сказать нам о самом линчевателе?

– В каком смысле?

– Что он за человек? Какое впечатление о нем у вас сложилось?

– Описание внешности?

– Ну, нам всем было бы, конечно, любопытно узнать, имеются ли у вас, по прошествии столь долгого времени, его приметы, но в дополнение к этому, мне кажется, наша аудитория была бы не прочь узнать о том образе линчевателя, который сформировался в вашем воображении. Что он за человек? Каков его характер? Скажите все, что сможете, о его прошлом и привычках, а в особенности о мотивах, заставляющих его поступать подобным образом. Но раз уж вы упомянули внешний облик, с него и начнем. Что он из себя представляет?

– Я бы предпочел не углубляться в детали, которыми мы сейчас располагаем. Но могу сказать вот что: это белый.

– Значит, откинуты черные, испано–американцы, люди восточного типа, американские индейцы, женщины и дети. Что же, неплохо, капитан, это сужает круг подозреваемых примерно до двух–трех миллионов человек.

В ответ Мастро лишь улыбнулся; его, понял Пол, все это страшно забавляло.

– Что еще вы нам можете поведать? Может быть, он подвержен навязчивым идеям? Может, его обуревают мессианские фантазии?

– Я ведь не психиатр. Не знаю. У нас на руках всего лишь регистрация его поступков. У подобного типа может быть сколько угодно различных мотивов и навязчивых идей.

– Он достаточно умен, чтобы избегать массированной атаки, которую вы проводите уже довольно долгое время.

– Разумеется, он никакой не маньяк – нет. – Мастро все еще улыбался уголком рта. – По виду, он, наверное, обыкновенный гражданин, и вам ни за что не отличить его от сотен тысяч других, если вы, конечно, не застукаете его с дымящимся кольтом в руках.

– Ну, что ж, по крайней мере, он кое–чем разительно отличается от остальных добропорядочных граждан.

– Он стреляет в людей.

– Вот именно.

Мастро произнес:

– Мне кажется, у каждого время от времени возникает желание кого–нибудь убить. Даже у самых цивилизованных людей бывает ничем не обоснованная злоба. А уж если есть обоснование… Вашу жену ограбили, вашего единственного ребенка избили, шины у вашего нового автомобиля исполосовали ножом – и вот вам обоснование любого насильственного поступка. Чувство, что вас, лично вас, подвергли насилию. Вспоминаю, что много лет назад мы с женой поехали навестить старых друзей, а машину оставили в глухом проулке. Нашу личную машину, не служебную. В то время у нас был старенький пикапчик, с откидной крышей. Когда мы вышли из гостей и подошли к машине, я увидел, что брезентовая крыша исполосована какими–то вандалами. Машина была просто старая дрянь, не стоила, наверное, и сотни долларов, таким образом, ущерб был плевый. И тут, несмотря на то, что всю свою сознательную взрослую жизнь я работал полицейским и мне приходилось сталкиваться с жуткими убийствами, а не только с тривиальными повреждениями брезентовых крыш автомобилей, я совершенно естественно отреагировал на проявленную ко мне несправедливость.

– Каким же образом?

– Да таким же, каким бы отреагировали вы, или любой другой, попавший в подобную ситуацию. На какое–то мгновение, когда жаркая волна ярости затопила меня, я думал лишь о том, что случись мне увидеть, как негодяй режет мою машину, я бы собственными руками, не дрогнув, пристрелил бы этого сукина сына на месте.

– И вы смогли бы?

– Это была естественная яростная реакция, мистер Кэвендер. Мне угрожали. Эта машина, сколь в плачевном состоянии она бы ни была, все же являлась моей собственностью и посягая на нее, этот человек оскорбил меня в очень личном смысле.

– Смогли бы вы его пристрелить, если бы поймали за этим занятием? Ведь вы носили пистолет…

– Да, я носил пистолет, но пристрелить бы его я не смог. Я двадцать два года прослужил в полиции, включая и военную полицию тоже и ни разу за все это время не застрелил ни одного человека из пистолета.

– Ни разу?

– В некоторых я стрелял, некоторых сильно ранил, на ни одного не убил.

– Видимо, вы страшно гордитесь этим. Такой результат!… Я понимаю, что специально хвалю…

– Благодарю. Не могу сказать, что такой результат – дело выбора. Вполне возможно, мне просто везло; я ни разу не попадал в переделку, в которой по долгу службы я должен был бы кого–нибудь убить. К тому же я не считаю, что мы должны порицать тех офицеров, которым пришлось это сделать.

– Давайте–ка вернемся к вашей исполосованной ножом машине…

– У меня с собой был пистолет. Если я не ошибаюсь, в ту ночь он все–таки был у меня с собой. И моей первой реакцией была страшная ярость: увидел бы ублюдка – убил бы. Честное слово, я так себе и поклялся. Но если быть до конца честным, то не убил бы. Арестовал. Однако и этого я не мог сделать. Никакого парня там уже не было – разрезал крышу, и убежал. И вот именно потому, что его там не было, я был волен вообразить себе, что убил бы его за оскорбление собственной персоны. Понимаешь, к чему я клоню?

– Вы хотите сказать, что у всех время от времени случается подобные срывы, и все время от времени фантазируют подобным образом.

– Точно. Это вполне обыденно, нормальная человеческая реакция. Что–то типа предохранительного клапана. Но, к счастью, у большинства из нас все–таки есть кое–какие тормоза, мы в большинстве своем подчиняемся правилам, установленным обществом, и обладаем совестью. И не стреляем в людей за какие–то минимальные проступки. Но время от времени мечтаем о чем–нибудь похожем. Тот парень, например, который на прошлой неделе издевался над вами на автомобильной стоянке, – как бы вам хотелось вернуться и так надавать ему по физиономии, чтобы одна кровавая каша осталась. Но ведь вы так не поступили. И вы бы не получили от подобного поступка ни малейшей радости или удовлетворения. Радость заключается в самих фантазиях, потому что в них вам не приходится считаться со своей совестью или ограничениями.

– Продолжайте, капитан.

– Я лишь одно хочу сказать: линчеватель такой же, как все мы, за исключением одного различия. Где–то у него внутри оборвался проводок. Совесть и ограничения оказались нейтрализованными благодаря этой поломке, и теперь он спокойно может претворять фантазии в жизнь, которые в нашем сознании вполне безобидны, но лишь до той поры, пока остаются всего лишь фантазиями. В ту минуту, когда он начинает претворять их в жизнь, он преступает границу между цивилизованностью и дикостью, между совестью и аморальностью.

– Между, если можно так выразиться, добром и злом.

– Да.

– Должен признаться, капитан, что вы производите очень яркое впечатление. У вас живой ум и говорите вы намного лучше, чем я поначалу ожидал.

– Не все из нас дауны, мистер Кэвендер.

Репортер отреагировал:

– Давайте, капитан, я сейчас выступлю в роли защитника дьявола. Говорилось, причем неоднократно, что для этого города линчеватель – отличная защита. Что его действия и внимание, привлеченное к ним средствами массовой информации, идут лишь на пользу и оказывают определенное воздействие на преступный мир Чикаго. Что он нейтрализовал нескольких подонков, многих отпугнул так, что теперь они не смеют появляться на улицах. С начала деятельности этого человека мы слышали самые разнообразнейшие статистические данные. Что грабежи пошли на убыль и что все осталось по–прежнему. Сегодня вы были со мной удивительно откровенны и мне безумно интересно: смогу ли я вас заставить быть со мной откровенным также и в этом вопросе?

– Ну, что же, я могу с уверенностью сказать, что действительно статистическая кривая поползла вниз. Количество грабежей за последние две недели уменьшилось на двадцать процентов. Частично это обычный сезонный спад – Рождественский настрой и всякое такое. Какая–то часть – следствие появления линчевателя, но вычислить, какая именно, не представляется возможным.

– Это вполне откровенно.

– Пожалуй, это все, что я могу вам сообщить. Спад, конечно, невелик. То есть, линчеватель не отпугнул и половину негодяев Чикаго и не сделал в этом смысле ничего особенного. Его, с позволения сказать, «рекомендации» не совершать противоправных действий повлияли процентов на десять, не больше. Да и то, наверняка, это временный спад.

– То есть иначе говоря не произошло одно ограбление из десяти, так?

– Можно сказать и так, – ответил Мастро совершенно ровным голосом. – Но мне бы хотелось также, чтобы ваша аудитория оценила деятельность линчевателя и с другой стороны. Сегодня днем хозяин булочной, которого по его же собственным словам, вдохновил на ношение оружия линчеватель, попытался вступить в перестрелку с двумя вооруженными грабителями, налетевшими на его лавку. Результат: хозяин мертв, и все трое его помощницы подверглись нападению. Две женщины умерли, одна тяжело ранена. А несколько дней назад водитель автобуса застрелил безоружного человека. Шофер оказался еще одним почитателем линчевателя. Я думаю, что прежде, чем вся эта история закончится, подобных трагедий будет еще больше, и просто хотел бы предложить людям, которые хотят вооружиться и пойти на улицу в поисках неприятностей, подумать, и как следует подумать, прежде чем что–то предпринять. Что имеет большую ценность: несколько бумажников, сумочек, наконец, любое имущество или жизни невинных, безоружных людей?

– Я присоединяюсь к столь от души высказанному пожеланию, капитан.

– Насилие – не ответ на вопросы, – сказал Мастро. – Но, к сожалению, это быстро распространяющаяся инфекция. Намного легче заразиться, чем остановить эпидемию безумия.

– Верно. Что ж, большое вам спасибо, капитан. – Кэвендер повернулся лицом к камере. – У нас в гостях находился капитан Виктор Мастро, начальник отдела по… – начал он, и Ирен, встав, выключила телевизор. Картинка съежилась до размеров маленькой светящейся точки и прежде, чем она исчезла, телевизор свистнул напоследок.

Хэрри Чизем сказал:

– Он сражается в битве, которая уже проиграна.

Пол вгляделся в его лицо, стараясь понять, что это за новая интонация проскользнула в его голосе. Ирен спросила:

– Кэвендер, или Вик Мастро?

– Твой очаровательный капитан, – ответил Чизем. – Не думаю, что он когда–нибудь отыщет линчевателя.

– Неужели? Может быть, ты его недооцениваешь? Ведь на самом деле он очень хороший коп. Один из лучших, что у нас есть.

– Вот в этом я нисколько не сомневаюсь. Он произвел на меня сильное впечатление. Думаю, что и на многих других, смотревших сегодняшнюю передачу. Но у меня создается такое впечатление, что у замечательного капитана Виктора Мастро появилось желание поиграть, кроме профессиональных, в политические игры тоже.

– У меня эта мысль возникла уже неделю назад, согласилась Ирен. – Но почему же он не сможет поймать линчевателя, Хэрри?

– Я могу назвать, по крайней мере, две причины.

Во– первых, он сильно колеблется и нерешителен, что для длительной войны вещи неприемлемые. Таким образом, он потеряет больше голосов, чем соберет.

– Ну, допустим, у него действительно хватает амбиций, которые ему приписывают…

– Значит, ты это допускаешь.

– Ну, хорошо. А вторая причина?

– Я думаю, что линчеватель идет своим путем, сказал Хэрри Чизем. — Он быстро взглянул на Пола и вновь повернулся к Ирен. – Делает то, что обязан делать. И сейчас его начинает бить отдача. Начинают проявляться неприятные последствия, о которых он не думал, когда начинал все это дело. Думаю, – употребим здесь его же собственный жаргон, – что линчеватель должен вскоре повесить свои кобуры с револьверами на гвоздь.

Ирен рассмеялась.

– Иногда, Хэрри, твоим причудам просто нельзя подобрать подходящего названия.

– То есть ты не веришь в то, что я могу оказаться правым?

– Нет, не думаю. Мне кажется, что этот человек распробовал запах дыма и вкус крови, и что они ему сильно понравились. И превратился в настоящего негодяя. Не думаю, что теперь он сможет избежать наручников, тюремной камеры или пули.

– Может забьемся на какую–нибудь сумму? – Старик улыбнулся.

– Ты что, серьезно?

– Ну, разумеется. Как насчет пари в пятьдесят долларов?

– Хэрри, пари запрещены законом.

– Хочешь ускользнуть? Нот в тебе смелости отстаивать собственные убеждения…

– Ладно, принимается. – Ирен ухмыльнулась. Хэрри Чизем повернул голову, Пол не мог разобрать выражение высветившее его лицо – источник света находился за головой старика.

– А вы, Пол?

– Я – пас. Боюсь, что не смогу присоединится ни к одной из сторон.

– Если решите передумать дайте знать. Всегда приятно выигрывать денежки у новичков и детей.

– Хэрри – фанатик бриджа, – пояснила Ирен.

«И, видимо, в покер тоже неплохо играет», – подумал Пол. Хотелось бы ему постичь глубину мыслей Чизема, узнать, что скрывалось в этих заплывших глазках.

Они поговорили еще с часок, прежде чем старик проводил их до дверей. Тряся Пола за руку и приглашая его заходить, непременно заходить, он был сама любезность. Но когда дверь закрывалась, Полу показалось, что в глазах его мелькнул немой укор или это была лишь игра воображения?

Отвозя Ирен к ее дому, он едва мог говорить.

Глава 31

«Чикаго, 5–е января.

Вчера вечером вторично за последние двадцать четыре часа чикагский линчеватель нанес удар, убив одного и ранив двоих человек.

Мертвый мужчина, судя по всему, был обыкновенным прохожим, жертвой нападения двух вооруженных грабителей, которые сейчас ранены.

По словам сержанта Джеймса Андерсона из патрульного дивизиона Центрального района, в мертвеце опознали Питера Эй. Уитмора, 43–х лет, живущего по 4122 Альбиону в Линкольнвуде. Уитмор, судя по всему, направлялся от бара на Бальбо–Авеню к станции наземки на Хэррисон–стрит, пешком но Уобаш–Авеню его настигли двое грабителей, имена которых полиция пока не раскрыла, сославшись на ведущееся расследование. Мужчины ударом бросили Уитмора на землю и принялись обшаривать его карманы, в этот момент их настигли пули из проезжающей мимо машины.

Один грабитель получил пулю в плечо, второй был ранен дважды, в бедро и ключицу. Пуля, попавшая второму грабителю в бедро прошила тело насквозь и продолжала полет, пока не ударила Уитмора в висок, отчего последовала мгновенная смерть.

Сержант Андерсон сказал, что, по словам обоих грабителей, проехавшая машина не остановилась ни на секунду, и им не удалось разглядеть ни лица водителя, ни номеров, ни даже примерного типа автомобиля.

Капитан Виктор Мастро, начальник уголовного отдела, в телефонном интервью, полученном вчера вечером, сообщил, что баллистическая экспертиза еще не закончена, и пули, вытащенные из тел раненых мужчин и мертвеца, не идентифицированы. Пока.

– Но мы почти с полной уверенностью можем сообщить, что они выпущены из того же самого пистолета сорок пятого калибра, который применялся и в других убийствах, приписываемых линчевателю.

На пресс–конференции, собранной вчера днем, капитан Мастро, наконец, назвал репортерам два типа оружия, применяемого линчевателем. Один из пистолетов был определен экспертами–баллистиками как «люгер» сорок пятого калибра – автомат, а второй, сказал капитан Мастро, как «смит–и–вессон–сентенниал», тридцать восьмого калибра, револьвер. Лабораторный анализ пуль, извлеченных в некоторых случаях и восстановленных в других, позволил экспертам прийти к подобному заключению.

Идентификация стала возможной благодаря тому, что каждая модель оружия имеет совершенно определенную расточку. Когда пуля проходит сквозь ствол, нарезки, заворачивающие и раскручивающие пулю, оставляют на ней свои отметки. Микроскопическое исследование может – практически во всех случаях определить марку и модель оружия, из которого была выпущена та или иная пуля. Позже, разумеется, если оружие найдено полицией, можно произвести контрольные выстрелы и сравнить пулю, выпущенную экспертами, с теми, что найдены в телах жертв. По словам капитана Мастро, подобная баллистическая экспертиза столь же эффективна применительно к оружию, как и идентификация людей по отпечаткам пальцев: невозможно отыскать на всей земле пули, выпущенные из разных видов оружия, на которых были бы сделаны одинаковые метки.

Представитель Центрального полицейского дивизиона сообщил, что раненые находятся в тюремном крыле окружной больницы. Им предстоит держать ответ, по поводу происшедшего инцидента.

Вчерашнее нападение вело число жертв до двадцати одного человека. Из всех этих людей четверым удалось выжить. Сообщение полиции о смерти Питера Уитмора ложится пятном на линчевателя, так как от его руки пострадал невинный человек.

– Если быть абсолютно точным, то он не стрелял в Уитмора, – сказал сержант Андерсон. – Линчеватель стрелял из движущейся машины и прицелился довольно точно, но, видимо, что–то качнуло его руку или еще что–нибудь в этом духе…

– Да, можно назвать это случайностью, согласился капитан Мастро в телефонном интервью данном вчера вечером, – но по закону это убийство первой степени. Преднамеренное. Убийство с отягчающими вину обстоятельствами может быть совершено во время совершения другого нападения – в этом случае нападения на грабителей – и автоматически подпадает под убийство первой степени даже в том случае, если оно произошло непредумышленно.

В любом случае, капитан Мастро заметил:

– Линчеватель столько на себя «навесил», что сейчас даже смешно говорить о подобных технических неувязках и нелепых оправданиях. Когда мы его схватим, нам не придется задумываться о частностях этого дела. Ему придется отвечать за многое.

Глава 32

Она спала, вцепившись одной рукой в волосы. Пол выбрался из постели прошел в ванную. Кафель холодил пятки. Он прикрыл дверь и только после этого включил свет. Выполоскал и почистил зубы ее щеткой, чтобы затем взглянуть в зеркальце над ванной и увидеть в нем этим воскресным утром свои глазки. Все постепенно разваливалось: все труднее и труднее было удержать распад. В зеркале показался иссохшийся, серый, с затуманенным взором человек: нервы были напряжены до такой степени, что случись резкий звук, и, он бы подпрыгнул.

Пол погасил свет и пошел обратно в спальню. Серый утренний свет пробивался сквозь закрытые планки жалюзи; Пол отыскал свои вещи, собрал их и, пройдя в гостиную, притворил за собой дверь; лишь после этого позволил себе одеться. Завязал шнурки на ботинках, взял из шкафа пальто и вышел из квартиры Ирен.

С машиной что–то случилось, когда он начал выезжать с парковки, автомобиль внезапно остановился: мотор заглох. Пол выругался и, с проклятиями, рывками, все–таки выехал на улицу.

Через час–два она проснется, увидит, что его нет, и станет названивать, чтобы узнать, почему Пол улизнул до завтрака. Придется подготовить ответ заранее. Он обдумывал его во время поездки.

Потеплело. Такой теплой погоды уже не было недели полторы, и на улицах было слякотно. Проезжающие мимо машины поднимали вокруг себя волны грязи, словно яхты на воде. Выглянуло солнце – мутный, едва загоревшийся диск, но «дворники» отключать ему не хотелось.

Пол поставил машину в гараж и поднялся на лифте в вестибюль, чтобы забрать вчерашнюю почту: дома он не был с пятницы. Он прошел в вестибюль и вставил ключ в почтовый ящик. Счета и реклама – ничего интересного. Пол кинул всю пачку в мусорную корзину, прошел обратно к лифту и только тогда увидел старика, поднимающегося из кресла.

Он был поражен. И мгновенно застыл.

– Доброе утро, Пол, – Хэрри Чизем был отменно вежлив.

– Сколько же вы здесь сидите?

– С полчаса. Я и вчера приходил, но вас не было дома.

– Мы с Ирен бродили по музеям.

– Ну, в общем–то, я так и думал, что вы где–то вдвоем. Я не хотел, чтобы Ирен обо всем узнала. Поэтому искал случая поговорить с вами наедине. – На голове Чизема сидела мягкая охотничья шляпа, а в руке он держал трость, он был одет в твидовую куртку с надставками из кожи на руках, под которой виднелся огромный серый кашемировый свитер: сейчас он казался много моложе своих лет.

– Могли и позвонить. Не пришлось бы мотаться туда–сюда. – Пол услышал, что в его голосе прозвучала натянутая струна, и попытался ослабить натяжение.

– Уж лучше так. Не хотелось вас – хм… упреждать.

– Сплошные загадки.

– Неужели? Почему бы нам не подняться в вашу квартиру?

– Да, разумеется, простите…

В кабине лифта он дотронулся до утопленной пластиковой кнопки подушечкой большого пальца и увидел, как она зажглась: наверх. Старик сунул трость подмышку. Она была сделана из твердой древесины и от времени совсем почернела: набалдашник был, похоже, куском слоновой кости, украшенной снизу бронзовой листвой. Не сочеталась эта трость с твидовой курткой и кашемировым свитером: такую вещь носят в оперу, с накидкой. Но старику, судя по всему, было наплевать на внешний вид.

– За что же я удостоен подобной чести? – Это прозвучало вяло и глупо. Пол мгновенно пожалел о выбранном тоне.

– Думаю, вы и сами знаете. – Слова Чизема сухо шелестели. Двери откатились в стороны: Пол пошел по коридору, роясь в карманах, отыскивая ключи.

Старика он пропустил вперед: заперев замки. Пол кинул ключи в карман и снял пальто.

– Я еще не завтракал. Присоединитесь?

– Только кофе. Я поел. – Чизем прошел вслед за Полом на кухню и встал на пороге, подперев одним плечом косяк. Потом расстегнул куртку и откинул ее назад на плечи; фланелевые брюки были отлично отутюжены и высоко поддернуты и еще больше напоминали почтовую сумку.

Пол занялся приготовлением завтрака. Руки дрожали, все звенело. Он постарался собраться и не смотреть на старика. Молчание стало невыносимым, наконец, Пол развернулся и сказал:

– Ну, хорошо. В чем дело?

– Она пробила вашу броню, не правда ли? Вы тут же стали путаться, а это не к добру. Страха следует избегать, как шлюху с гонореей.

– О чем это вы? – пульс, как ненормальный, колотился в висках.

– В пятницу вечером – сообщение о нападении на пекаря и его продавщиц. Я внимательно следил за вашим лицом, Пол. Думаю, что это было впервые, когда осознание собственной ошибки ударило вас в поддых. Если бы я в тот момент не смотрел прямо на вас, то думаю, что никогда бы ничего не заподозрил. Но все было написано на вашем лице. Вы не очень хороший актер, если честно, маскировщик из вас никудышный, и меня удивляет, каким образом вам так долго удавалось скрывать свою тайну.

– Я старался быть вежливым, но мне, Хэрри, все это начинает несколько надоедать. Кажется, что я попал на одноактную драму, разыгрываемую одним актером, да и то в середине представления.

– Есть такая старая японская пословица: можно увидеть чужую задницу, но не свою. Но думаю, что все начало разваливаться на ваших глазах на следующий день, или ночь, как угодно, а быть может, и раньше. Вы стали будто вновь открывать себя – для себя. Разве нет? Ирен раскрыла в вашей душе вещи, о которых вы давным–давно позабыли. Вы могли существовать только в том случае, когда ваше слово было единственным и решающим. Ваше видение мира превратилось в жесточайший солипсизм, и вы стали наиболее опасным из людей: человеком с манией в сердце. Но в структуре, которую вы выстроили, не было свободного места для нормальных отношений с другим человеком. Вы были в безопасности до тех пор, пока вам никому не хотелось довериться. И тут вы встретили Ирен, для вас все изменилось. Вспомните день, когда двое парней приставали к маленьким девочкам. Ведь вы не смогли их убить. Правильно, вы в них стреляли, одного искалечили на всю жизнь, но ведь не отобрали же их жизни.

– Стоп, стоп, минутку…

– Вы и есть линчеватель. Я в этом абсолютно уверен.

– Что за бред. Полнейший абсурд…

– Не тратьте напрасно силы. Даже если я ошибся, то вам не повредит то, что я собираюсь сказать. А если все же нет, то это может вам жизнь спасти.

– Да о чем, черт побери, вы толкуете?

Чизем переменил позу: прислонился к другой части дверного проема.

– Вода закипела.

Кровь отлила от головы, сознание помутилось, в глазах – красный туман. Пол боялся пошевелиться, потому что вполне мог свалиться на пол.

Старик сказал:

– В тот день, когда вы впервые встретились с Ирен в саде, на поруки был выпущен один человек. А через несколько часов его убили – застрелил линчеватель. Об этом я знал все время, но связь установил лишь в тот день, когда увидел ваше лицо во время передачи новостей. Я уверен, что не смогу объявить это четче, чем сейчас. Просто знаю – и все. Я прочитал все в вашем лице, еще раз повторяю, прочитал все.

– Вы адвокат. Сами понимаете, что подобные вещи вряд ли можно рассматривать в качестве доказательств. Так сказать, лаете не на то…

– Я ведь не собираюсь вас принародно ни в чем обвинять. Не собираюсь загонять вас в ловушки. Но вы обязаны прекратить ваши неубедительные протесты в защиту невинности…

– Почему бы вам с вашими психическими измышлениями не отправиться в ближайшее отделение полиции?

– У меня не было подобных намерений. Я с вами хотел поговорить.

– Если я действительно тот, за кого вы меня принимаете, – одержимый жаждой смерти маньяк, – то вы подвергаете себя большому риску. Об этом вы не подумали, прежде чем вот так, запросто, заявиться в мое логово? Если я убил пятнадцать–двадцать человек, то что может заставить отказаться от мысли убрать и вас заодно?

– Вы убеждаете себя в том, что между вами и вашими жертвами существует определенная разница. Вы никогда никого не застрелили, кто не был бы виновен – по вашему разумению – в каком–нибудь страшном преступлении. Я не совершал никаких преступлений. Поэтому вы, судя по всему, не смогли бы меня убить, потому что не смогли бы оправдаться в собственных глазах.

– Гляжу, у вас на все готов ответ. – Тон его был едким. – Вы самый интересный тип, которого я знаю. Уж не знаю, смеяться над вами или плакать. – Он почувствовал себя увереннее, но как–то тупее, словно его накачали наркотиками: реальность на расстоянии вытянутой руки смазывалась. Он насыпал растворимый кофе в две чашки и залил их кипятком. – Вам какой?

– Черный, – ответил Чизем. – Обычный черный, я ведь сегодня в трауре – по пекарю и его продавщицам вместе со многими остальными. – Он взял чашку и пошел из кухни. – Почему бы нам не присесть?

Ничего другого не оставалось, как пройти за стариком в гостиную. Хэрри осторожно присел на диван, и поставил чашку с кофе на колено. Пол остался стоять, прищурившись, наблюдая за профессором.

– Есть возможность того, – начал старик, – что для Божеского правосудия должен умереть один, чтобы жили остальные. Такое вполне допустимо, но подверженный ошибкам человеческий суд не может с точностью сказать, кто именно должен умереть, а кто выжить. Де Торквилль пояснил, что самой сильной привилегией американского гражданина является его возможность совершать ошибки, которые можно в будущем поправить. Но человек кем–то застреленный, лишен такой возможности.

– Вы что, Хэрри, пришли сюда, чтобы сыпать цитатами? Что ж, давайте обменяемся. Вот вам из Эдмона Бэрка: «Войны созданы для тех, кому они необходимы».

– Убить человека, потому что в этом есть «необходимость», совсем иное, чем убить его, потому что это правильно. Но ведь вы такого различия не делаете, не правда ли? Вас ведь ослепляет собственная мания единоличного праведного суда, где вы сами и судья, и присяжные. – И потом Хэрри как–то совсем мимоходом заметил: – Слава Богу, что вы больше не разыгрываете непонимание и неосведомленность. Можно принять ваше замечание за поддержку моего заключения?

– Никакое это не заключение, а бредовое предположение.

Старик мрачно вздохнул. Пол тихо произнес:

– Я отдам свою жизнь за то, чтобы этот суд и честь могли бы жить. Кто это сказал, Хэрри?

– По–моему, Дон Кихот. Вы что, хотите умереть из–за правосудия?

– А разве ваш линчеватель не должен думать таким же образом? – Пол поставил чашку на кухонный стол и выдвинул стул. Когда он сел, конверты в его нагрудном кармане пиджака стали царапать ему грудь. Тогда он их вынул и кинул на стол. И вдруг понял, что беспокоится: сколько они стоят? Конверты стали той тривиальностью, за которую цепляется мозг в стрессовых ситуациях, – он это знал. Старик что–то говорил, и Пол старательно пытался вникнуть в смысл его слов, но какое–то время болтовня профессора не могла пробить его защиту, и он тупо сидел, уставясь на нераспечатанные конверты.

– Вы начали видеть, что ошибок стало чересчур много, – говорил Хэрри. – Водитель автобуса, пекарь с продавщицами и множество других, очередь до которых несомненно дойдет, – люди, отдавшие жизни потому, что поверили вам, поверили в ваш «пример». На вашем одиноком пути вы проделали удивительную работу, Пол, по порождению армии ночных мстителей. Как в вестернах.

Пол развернулся на стуле и взглянул на профессора. Хэрри, наклонившись вперед, опирался на свою палку, сомкнув пальцы на набалдашнике и чуть ли не положив подбородок на руки.

– Но после встречи с Ирен все начало рушиться. Наверное, вы стали спрашивать себя: «Да что же я за чудовище–то такое?» Вы начали видеть то, как порождается цепная реакция крайностей, которые начинают наползать друг на друга. Вы наконец–таки стали понимать, что Виктор Мастро и огромное количество других людей поняли уже давным–давно: что самосуд не решает проблем, а лишь создает новые.

– И вы полагаете, я должен свалиться со столу от болтовни? Я устал. Что там у нас в конце? Пропустите середину.

– Пора вам устраниться. Вы поставили неудачный эксперимент – отыскали наркотик, лечащий болезнь, но убивающий пациента. Чересчур много побочных эффектов. Раньше вы этого не знали, зато теперь знаете. Если вы будете продолжать свое дело, будут страдать невинные люди. Ваше внутреннее недовольство заставит вас совершать все новые и новые ошибки, пока они вас не уничтожат, или же вас убьет какая–нибудь «жертва», как это практически произошло с тем грабителем с мачете, ибо в тот раз вы стали беспечны из–за подсознательной нужды в наказании.

– Грошовый фрейдизм.

– Для вас будет непрекращающимся мучением жить, извращая собственную совесть. Но если вы немедленно прекратите свою деятельность, то по крайней мере будете знать, что попытались исправить ошибку сразу же по ее обнаружении.

Старик поднялся, переместив центр тяжести на свою трость.

– Я не сказал вам ничего такого, чего бы вы сами себе не говорили. Но, может быть, я помог вам облечь мысли в словесную форму.

Пол бесцельно смотрел куда–то в угол. Он чувствовал отчаянную пустоту. Но Хэрри еще не закончил свою речь.

– Но вам придется отставить не только самосуд.

– Неужели?

– Я об Ирен.

Ярость вынесла Пола со стула.

– Хватить с меня… – Но ярость мгновенно улетучилась, и голос сник, словно из него вытащили затычку и выпустили напряжение. Он стоял и хмурился.

– Вы никогда ей об этом не сможете рассказать. Между вами возникнет стена. Каждый раз, когда она будет напоминать об этом, даже отдаленно, вы будете расходиться все дальше и дальше. И тогда… В общем вы понимаете, как это все может закончиться.

– Великий Боже, – прошептал Пол.

– Считайте это частью епитимьи, наложенной на вас.

– Не стоит сладкоголосить.

– Я стараюсь относиться к вам по–отечески. Но, знаете, есть такая древняя концепция закона. Справедливая, по–моему. За все грехи приходится платить. Так или иначе. Это не метафизическая величина, а основа природы, равновесие противоположностей, восточные понятия инь и янь. Вы будете страдать в любом случае, и должны принимать это. И нет нужды заставлять Ирен страдать вместе с вами.

Пол не мог стоять спокойно. Он кинулся к окну и опустил жалюзи, потом снова их открыл и невидящим взором уставился в окно.

Он повернулся к старику.

– Вы поспорили с Ирен, линчеватель исчезнет с арены.

– Верно.

– Значит, просто пытаетесь выиграть свои пятьдесят долларов.

– Мне ненавистна мысль о проигрыше. – Хэрри поднял свою шляпу, – Я об Ирен забочусь, потому что в своей старой холостяцкой манере пытаюсь ей помочь. И хочу разделить с ней невыносимые муки, если смогу.

Хэрри удивительно нежно улыбнулась.

– Ко всему прочему хочется получить подтверждение своим дедуктивным способностям.

– Вы так уверены в них…

– Да, именно так.

– Тогда почему бы не сдать меня?

– Я об этом очень сильно думал.

– И?

– Ирен рассказала, что случилось с вашими женой и дочерью.

– А причем здесь выдача меня властям?

– Если бы с моими женой и дочерью произошло то же самое, думаю, что повел бы себя не лучшим образом.

– И поэтому вы собираетесь скрыть информацию об убийствах?

– Я не нарушаю законов. Пока что вы мне ни в чем не признались, хотя наговорили Бог знает что. И доказательств у меня нет, только собственные заключения, построенные на умозрительных наблюдениях.

– Софизмы, софизмы…

– А вы что, стараетесь заставить меня вас выдать?

– Всего лишь хочу убедиться, на чьей вы стороне.

– Вам нечего меня опасаться. Хотя вашей стороны я никогда не приму. Так что… По крайней мере не в вашем смысле опасаться.

– А в какой?

– Если вы будете продолжать убивать, вы продолжите саморазрушение. Вот в чем состоит опасность. Значит, вы уничтожите неисчислимое количество невинных.

– Эти животные, там, на улицах уничтожают их намного больше.

– Ну да, только не забудьте разницу: те – не ваши преступления.

– Нет, мои, если я буду тихо–мирно стоять рядом и позволять им происходить.

– Еще одна цитатка из Эдмона Бэрка, так что ли? «Чтобы зло восторжествовало, нужно только, чтобы хорошие люди ничего не предпринимали». Но Бэрк не призывал людей совершать преступления.

Хэрри как–то по–моржиному двинулся к двери, подтягивая ласты, то бишь ноги. Замки открыть он не смог, пришлось Полу помогать, таким образом, он оказался совсем рядом со старым профессором. Хэрри очень мягко смотрел на него.

– Простите меня, Пол.

И ушел.

Пол закрыл дверь и защелкнул замки.

Глава 33

«Играешь теми картами, что пришли на руки».

Он сидел, выпрямившись, неподвижно, не шевелясь и не обращая внимание на время.

Телефон.

Пол вскочил в панике и заметался по комнате. Телефон все звонил и звонил, а он все смотрел на него и смотрел…

Звонил и звонил… Пол не двигался.

Ирен, наверное. Но сейчас он не в силах с ней разговаривать. Он ждал, моргая. Телефон прозвонил, наверное, миллион раз, прежде чем она сдалась.

Наступившая тишина ужасала.

Глава 34

По спиральному въезду Пол поднялся в гараж. Тут было почти пусто: по воскресеньям в Лупе никого не было; Пол прошел к неприглядному зданию и поднялся по лестнице, тщательно выбирая место, куда поставить ногу – везде линолеум отставал от пола и загибался вверх. Он вошел в офис и сел за стол, положив на него руки.

Необходимо подумать. В этом назрела насущная необходимость. Но его тело и мозг как бы онемели, и в его сознании все время возникали из прошлого жуткие картины, которые сменившие друг друга: окровавленное мачете, возносящееся над головой; пистолет, направленный на грабителя: в фокусе мишени появляющийся старый еврей; безумные невидящие глаза слепой девочки…

И Хэрри Чизем, его голос, такой же тихий, как ветер, шелестящий в осенних листьях: линчеватель – это вы.

Пол дотащился до шкафа. Открыл нижние ящики и уставился на пистолеты. Матовый блеск обработанного металла. Молчаливые или, скорее, безмолвные вещи, притаившиеся в тени ящика, две опасные игрушки.

Пол врезал по ящику, закрывая его в непреодолимой злобе. Внутри пистолеты скользнули по скользкому металлу и с грохотом врезались в заднюю стенку ящика, заставив его зазвенеть.

В отчаянии Пол ринулся к телефону, но он молчал его пока не подключили. Он грохнул трубку на рычаг.

Затем из–за пучины отчаяния выглянула светлая голова разума. Пол вытащил платок и вытер телефонную трубку. До чего еще он касался? Память будто отшибло. Провел платком по подлокотникам кресла, крышке стола, дверным ручкам по обе стороны двери. Осмотрелся.

Шкаф. Он протер переднюю стенку ящика и ручку. Дотрагивался он до пистолетов пальцами или нет?

Нет: только смотрел. Пол подошел к пальто, вытащил из кармана резиновые перчатки и надел их.

Вымотанный до глубины души, он рухнул в кресло. Необходимо поразмыслить.

Солнышко начало пробиваться сквозь закопченные окна. Пол наблюдал за границей света и тени. Постепенно двигаясь, она приближалась к столу.

Мозг работал на полных оборотах, он был словно поезд, который мчится с перегоревшими тормозными колодками. Слова и образы в беспорядочном калейдоскопическом движении мелькали в больной голове. Пол почувствовал себя абсолютно беспомощным, как соломинка в шторме. Изнуренный, он думал о том, что даже не сможет подняться на ноги.

Луч солнца придвинулся к нему вплотную, – как нож гильотины. Свет добрался до ножки стола и стал подниматься вверх.

«Вы могли существовать только в том случае, когда ваше слово было единственным и решающим. Ваше видение мира превратилось в жесточайший солипсизм

и вы стали наиболее опасным из людей: человеком с манией в сердце».

«Наверное, вы стали себя спрашивать: «Да что же я за чудовище–то такое?»

«Ваше внутреннее недовольство заставит вас содержать все новые и новые ошибки».

«В общем, вы понимаете, как это все может закончиться».

Солнце перескочило на угол стола. Пол с трудом поднялся из кресла.

Он рванул дверь на себя и вышел. Она защелкнулась, и он не стал трудиться запирать ее. Сошел на два пролете вниз, задержавшись у входа, чтобы протереть ручки: и вот он уже катил по Гран–Авеню. Пол содрал с рук резиновые перчатки и, сняв, кинул их в карман.

Очутившись в своей квартире, он взглянул на часы. Четвертый час. Встав в центре комнаты, он принялся делать глубокие вдохи и выдохи. После этих упражнений. Пол бросил пальто на диван и подошел к телефону.

– Пол – я так волновалась.

– Прости. Накатило что–то…

– Сижу тут, едва сдерживаясь, и стараюсь не думать о сигаретах. Чего ты убежал? С тобой все в порядке?

– Мне в голову пришли кое–какие странные мысли…

– Какие?

– Не знаю. Видения. Их страшно трудно облечь в слова. У тебя когда–нибудь бывало так, что вот скрутит – хочется орать, как оглашенному…

Она сказала:

– Тревога. Бедняжка мой. Все пройдет. В воскресное утро у большинства людей бывают депрессии.

– Да нет, тут что–то другое. Слушай, в общем, это с моей стороны скотство, конечно, но мне необходимо какое–то время побыть наедине с собой, взвесить все, обмозговать…

Молчание в трубке прозвучало, как протест.

– Ирен?

– Я слушаю. – Она была задета.

– Просто не хочу втягивать тебя в свои невротические кошмары.

– Пожалуйста, Пол, не надо…

– Сегодня утром я проснулся мокрый от пота, врал он отчаянно. – Мне показалось, что ты – Эстер. Все было настолько ясно, четко, живо. Теперь ты понимаешь?

Он слышал ее дыхание. Наконец, Ирен произнесла:

– Ладно, Пол. Думаю, что больше тут говорить не о чем…

– Прости.

– Ничего.

– Мне очень жаль.

– Я знаю.

Его рука вдавила трубку в щеку.

Ее голос удалялся с быстротой скорости света.

– Позвони мне как–нибудь, Пол.

– Будь осторожна…

– Конечно, ты тоже.

Он положил трубку очень, очень медленно. А затем зарыдал.

Глава 35

Стемнело, но Пол не поднялся, чтобы включить свет; он не двигался с места и продолжал сидеть, положив руки на стол.

Внезапно ему до безумия захотелось, чтобы рядом кто–нибудь появился. Не мог он больше выдерживать одиночество. Решил прогуляться – до какого–нибудь бара. Может быть, до того, где он повстречался с журналистами.

Пол нацепил пальто и вышел прежде, чем сумел себя остановить. Но тут же вернулся, запер дверь и подошел к своему бару. Это единственное, на что он еще оказался способен, То состояние, в котором он находился, не оставляло сомнений, что если в него попадет хотя бы капля алкоголя, он свалится замертво.

Нуждаясь в любой, какой угодно компании, Пол включил телевизор. Просмотрел последние десять минут какого–то игрового шоу и посмеялся шуточкам комиков. Потом полчаса провел в африканской саванне в компании диких зверей и потерявшего популярность киноактера. Пять минут старой комедии напомнили ему, что он страшно голоден.

В холодильнике оказалось негусто. Пришлось скрести по сусекам и полкам, Он ничего не ел с предыдущей ночи; сидя перед мерцающим телевизором, он держа тарелку на коленях, отправлял еду в рот огромными кусками.

Он очень внимательно просмотрел рекламу мастики для пола, словно собираясь запомнить каждое движение камеры, потом отнес опустевшую тарелку на кухню и кинул ее в раковину, не затрудняя себя мытьем, Налил на три пальца скотча в стакан и вернулся в гостиную, намериваясь пить в комнате.

Перерыв: продавец автомобилей предлагал покупать переделанные машины по пять сотен или же покупать новые мини; мебельный магазинчик борющийся с инфляцией; супермаркет, вопреки здравому смыслу сбрасывающий цены на индюшек и мясо; шампунь, обладающий обесцвечивающим эффектом; шестьдесят знаменитейших рок–н–ролльных хитов на четвертом альбоме всего за семь долларов девяносто девять центов. Позвоните по этому номеру до полуночи.

А теперь ночные новости.

«Главная вечерняя новость на сегодня – вновь линчеватель. Еще двое мужчин застрелены меньше трех часов назад. А сейчас репортаж; Роджера Бонда».

На экране, одетый в продуваемую ветрами куртку, под портативными прожекторами появился репортер; за спиной виднелась пустынная улица, на которой болтались стараясь попасть в кадр, двое–трое случайных прохожих. Больше смотреть было не на что: только на улицу, да на репортера.

– На этом Королевском Бульваре, на вот этом тротуаре, где я сейчас стою, всего лишь несколько часов назад разыгралась очередная трагедия из серии убийств печально–знаменитого чикагского линчевателя, По словам полицейских, здесь происходила встреча молодого парня и совсем мальчика. Продажа четырех пакетиков героин была в самом разгаре, когда ее прервали раздававшиеся в тиши серого зимнего дня четыре громоподобных выстрела из пистолета сорок пятого калибра. После этого продавец и наркоман остались лежать на месте, их тела упали одно на другое. Капитана Виктора Мастро мы обнаружили в офисе мэра на пятом этаже Сити–Холла…

Новый кадр: коридор, запруженный репортерами с камерами и прожекторами. Все тот же журналист в той же куртке совал под нос Мастро микрофон. Неугомонный шум мешал расслышать отдельные вопросы, все говорили одновременно.

– Нам еще не удалось произвести точную баллистическую экспертизу, – говорил Мастро. – Но похоже, что это все тот же самый «люгер» сорок пятого калибра. У нас есть свидетель, показавший, что выстрелы были произведены из автомобиля… Нет, он подъехал к тротуару и прежде чем выстрелить остановился. Не двигался… Что? Простите, я вас не расслышал… Да, теперь всего двадцать три жертвы. Девятнадцать мертвы. Одиннадцать с ранами тридцать восьмого калибра и двенадцать – сорок пятого… Простите, но больше ничего из сказанного свидетелем сообщить не могу. Мы сейчас его допрашиваем… Усилить? Нет, ничего усиливать мы не собираемся. И так на это брошены все силы, какие только можно. Шестьдесят офицеров денно и нощно занимаются лишь этим делом. Что?… Нет, рассказать сейчас о версиях, которые мы отрабатываем я не могу. Единственное, что я могу вам сообщить это, что они есть и что каждая тщательнейшим и скрупулезнейшим образом проверяется. Прошу меня извинить, джентльмены, но это все, что на данный момент хотел вам сказать.

Камера следовала за спиной Мастро, пока он продирался сквозь толпу; потом на экране вновь появился студийный обозреватель.

Пол выключил телевизор, подошел к окну и взглянул на огни большого города. Облачная дымка низко висла над Чикаго, и отраженные фонари освещали город, как сцену.

Шанс был не ахти какой, и вряд ли привел бы к какому–нибудь мало–мальски приличному результату. но попробовать стоило.

Пол подошел к телефону и набрал номер Сполтера…

Тот взял трубку, как всегда, веселый полный кипучего энтузиазма.

– Хэй, Пол! Как оно ничего?

– Джим, тут кое–что произошло. Личное. Нет ничего жизненно–важного, но мне необходимо отлучиться из города на пару дней. Я не смогу начать работать в понедельник – крайний срок – середина недели. Понимаю, что ставлю тебя в неловкое положение, но ты сможешь объяснить все Чилдрессу, правда? В среду, в крайнем случае, в четверг я отрапортуюсь.

– Ты снова едешь в Нью–Йорк?

– Да. Семейные дела. Женино имущество – тебе хорошо известны правовые заморочки. Просто пока не зашло в тупик, следует все исправить…

– Разумеется, разумеется. Лады; Пол, я прикрою тебя. Надеюсь, что все пройдет нормально. Увидимся в среду или в четверг, так?

– Огромное тебе спасибо.

– А, ерунда, приятель. Счастливого пути – передай мои приветы Большой Заднице Нью–Йорку.

Пол дал отбой и потянулся за стаканом. Дурацкое подозрение. Должно быть, все по–прежнему лежало там, под стеклянным колпаком, нетронутым, каким и было несколько недель назад, но шанс все же оставался. Следовало проверить.

Глава 36

Он выехал прежде, чем понедельничный поток машин перегородив все дороги. К семи утра переехал границу Висконсина. Через некоторое время съехал с разделенного на полосы шоссе и выключил фары. Снег лежал на обочине сугробами и заплатами; пригород выглядел, как фотография на календаре – солнышко на заснеженных полях, иногда вдали мелькнет ферма или холмик. Мир был свеж и чист.

Магазин еще не открылся, и Пол оставался в машине, пока беспокойство не выгнало его на улицу; затем прошелся по городку туда и обратно, чувствуя, как холод дерет уши и залезает под пальто. За квартал от магазина он увидел, как Трюэтт, припав к стене, наклоняется и поднимает железную штору. Хозяин открыл два или три замка, и отключил, по всей видимости, сигнализацию и, наконец, зашел внутрь. Через минуты Пол входил в неприбранный магазин.

– Утро доброе.

– Доброе. Мистер Нойзер, если не ошибаюсь?

– У вас прекрасная память.

– Это моя гордость, – ответил Трюэтт, Его влажные глаза уставились на Пола и, отведя взгляд, он пошел по залу, включая везде свет. – Чем могу?

За ночь Пол напридумывал с полдюжины разных историй, но потом все оставил: наконец, остановился на простейшем варианте и обкатывал его до тех пор, пока не запомнил дословно.

– Я говорил со своим зятем о вашем магазине. И упомянул «люгер», что видел в вашей коллекции. Тот, сорок пятого калибра. Так вот он очень заинтересовался, он после войны служил в оккупационных войсках а Германии и, несколько помешан на оружии. В общем у него скоро день рождения, и мне захотелось узнать, продается ли ваш пистолет… Что–то не вижу его на витрине…

– Этот я несколько недель назад продал. Кстати сказать, вскоре после вашего прихода. – Трюэтт все еще держал под мышкой свернутую газету: прохромав за прилавок, он положил ее на витрину и после этого нагнулся вниз, чтобы включить верхние лампы «дневного света».

Милуокская газета. Пола немного отпустило. Если Трюэтт не выписывает чикагских газет, то вполне возможно, он не знаком с результатами баллистической экспертизы: столь мелкие детали, Пол был в этом уверен, вряд ли печатались в милуокской прессе и показывались по местному телевидению.

– Печально. – Пол старался не выдать себя интонацией. – Такой превосходный подарок для Джерри…

– Мне тоже страшно жаль, мистер Нойзер. А, может быть, я смогу вам присмотреть что–нибудь другое? Есть, например, замечательный «вальтер» времен второй мировой и практически в идеальном состоянии, тридцать восьмого калибра…

– Боюсь, нет, мистер Трюэтт. Джерри так загорелся, услыхав о «люгере» сорок пятого калибра. Послушайте, а может быть человек, который его у вас купил, продаст его мне? Как вы считаете, есть ли подобная возможность?

– Ну–у…

Пол открыл бумажник и сосчитал купюры.

– Разумеется, вам полагаются определенные комиссионные. – Он положил на стекло пятьдесят долларов. – У нас случайно не отыщется адрес этого человека, купившего пистолет?

– В общем–то отыщется. Я ведь, как–никак должен записывать для Федерального Бюро Регистрации…

Глава 37

Это была совсем маленькая станция, хозяин ковырялся в промасленных внутренностях поднятого домкратом кадиллака. Пол встал на подъезде и подождал, пока его не заметил механик.

Тот опустил масленку и взглянул на пришельца.

– Чем могу, мистер?

– Ищу человека по имени Орсон Пайн. Живет отсюда в паре кварталов. Вот и решил, что вы можете его знать.

– Может и могу.

Пол резко перегнул бумажник, показывая карточку в пластиковом окошке.

– Ведомственное.

Механик поставил масленку на землю, выражение его лица изменилось.

– Что случилось?

– Обычная проверка. Пайн живет в коричнево–белом доме в середине третьего отсюда квартала, так?

– Точно.

– Машину здесь чинит–заправляет?

– Да, он мой клиент уже долгое время.

– Женат?

– Это что проверка его кредитоспособности?

– Боюсь, что не смогу ответить вам на этот вопрос.

– Ну, когда–то был женат. Его половина померла несколько лет назад – рак легкого, по–моему. Есть ребенок, насколько я помню, но он уже взрослый и живет отдельно.

– Значит, Пайн живет один.

– Так точно, сэр. Очень тихий, спокойный человек.

– Счета оплачивает регулярно, без задержек?

– Он очень аккуратен, можете мне поверить, сэр. И машину, знаете, держит в хорошем состоянии. А иногда по одному этому факту можно составить впечатление о человеке, не правда ли, сэр?

– Совершенно верно. Какая у него марка автомобиля?

– «Амбассадор» выпуска семьдесят второго года. Такой пузырек цвета заварного крема.

– И вы проводите техосмотры?

– Иногда он отводит ее в «Америкен Моторз». Знаете, эти здоровые техобслужки, в которые необходимо являться через каждые двадцать четыре тысячи миль пробега? Но ежедневную, так сказать, пыльную работенку проделываю я. Он очень внимательно относится к замене масла и всякого такого. Хорошо бы побольше моих клиентов…

– Может быть, вы случайно знаете, где работает мистер Пайн?

– Конечно, а вы? Он учительствует в университете, преподает тамошним студентам биологию или химию…

– В какое обычно время он приезжает домой?

– А вот этого, мистер, я вам не могу сказать, – не слежу ни за кем. Иногда он по дороге домой заворачивает ко мне. Я вижу, как он возвращается, но это бывает в разное время. Знаете ведь, как это у них, у учителей. Но ежели хотите с ним потолковать, к ужину он наверняка будет.

– Большое вам спасибо за помощь. Надеюсь, вы не станете болтать о нашем разговоре на всех углах? Нам бы не хотелось преждевременно тревожить его. То есть, если все проверки пройдут нормально, не будет нужды беспокоить самого мистера Пайна.

– Конечно, сэр, буду нем, как могила.

– Еще раз – благодарю. – Пол отправился к своей машине.

Глава 38

В библиотеке Пол разыскал по каталогу имя Орсона Пайна. Ему было сорок семь и работал он ассистентом профессора на кафедре физических наук. Пайн окончил Оклахомский университет со степенью бакалавра и Калифорнийский Технический Институт со степенью магистра, а кроме того, имел ученую степень по философии, полученную в 1968–м году в Северо–Западном университете. Он входил в группу из пяти авторов создателей начального учебника для поступающих в высшее учебное заведение. С 1947 по 1953 год он служил в Военно–Морском флоте. Причем, как оказалось, четыре года из шести пришлось прямехонько на войну в Корее. Больше ничего о Пайне в каталоге не значилось. Пол просмотрел несколько справочников «Кто есть кто», но никаких дополнительных сведений не обнаружил.

Он вернулся на Рэба–плэйс и остановил машину возле тротуара за несколько домов до пайновского. Пол до конца не был еще уверен в том, что отыскал нужного ему человека. Уж слишком легко он на него вышел. Пока день потихоньку катился к вечеру, он обдумывал различные стороны этого дела и пришел к выводу, что этот след может завести в тупик. «Люгер» сорок пятого калибра Трюэтта не был единственным в этом мире. К тому же слишком невероятным казалось совпадение, чтобы оба линчевателя вооружились в одном и том же магазине. Лавка Трюэтта была одной из сотен подобных в этом штате, ко всему прочему его реклама не появлялась в чикагских газетах.

Но все– таки сорок пятый «люгер», если и не единственный в своем роде, был все же крайне редок, и Пол вспомнил слова Трюэтта, сказанные во время его первого посещения магазина: «Насколько я знаю, подобная модель есть еще в Лос–Анджелесе» или что то в этом духе. Даже если он и преувеличивал его редкость, все же Орсон Пайн мог быть тем самым человеком…

Факторы «за–и–против» продолжали крутиться в его мозгу, но в глубине сознания Пол все–таки знал, что они не имеют решающего значения: все равно Пайн был единственной ниточкой, которая у него была. Если окажется, что помощник профессора не второй линчеватель, других вариантов у него не оставалось. И Полу придется отказаться от своего плана. Он обладал информацией, неизвестной полиции, Трюэтт и «люгер», но это было его единственным преимуществом. Поэтому вряд ли имело смысл волноваться об остальном.

Было хорошо за пять, когда наконец на улице появился «амбассадор». Машина остановилась на дороге, не заезжая под навес, и Пол заподозрил, что Пайн в скором времени собирается куда–то выехать. Полу хорошо было видно, как распахнулась дверца машины, от туда вылез мужчина и стал подниматься по ступеням крыльца. Высокий, с характерной сутулостью ученого, темные волосы зачесаны с выпуклого лба назад, узкое лицо сатира в на греческих амфорах, Навряд ли в нем можно было заподозрить чудовище.

«Собственно, как и во мне».

На улицу опустилась полная темнота. Свет зажегся в задней части дома – кухня? Окна, выходившие на улицу, оставались совершенно черными. Пол надел резиновые перчатки и вскрыл коробку грошовой флуоресцентной красной изоленты. Оторвав два куска длиной с руку, он выбрался из машины.

Через квартал отсюда остановилась машина, и Полу пришлось переждать, пока водитель не вылез и не зашел в дом. Затем он перешел на другую сторону улицы и аккуратно приклеил ленту на задний бампер машины Пайна. Потом выпрямился и пошел обратно к своему автомобилю. Вечером с такой приметой за Рай–ном будет намного легче следить издали; может быть, владелец даже не заметит ее, а если и заметит, то вреда от этого Полу никакого.

В семь часов из дома Пайна вышел мужчина и принялся спускаться по ступеням. Поначалу Пол в замешательстве смотрел на белесую шевелюру рыжеватую или блондинистую – и длинные светлые усы. Затем понял, что Пайн нацепил парик и накладные усы. Это его слегка позабавило. Пайн задом выехал на дорогу и выпрямившись, покатил в сторону Пола. Стоило лишь «амбассадору» свернуть в сторону за заправкой, как Пол быстро развернулся на сто восемьдесят градусов и поехал следом.

Благодаря красной ленте за машиной было легко наблюдать. Пол держался позади примерно на квартал и позволял чужим автомобилям пристраиваться между ними. Неужели действительно все будет вот так просто?

Направо показался торговый центр, и Пайн моментально свернул на парковку, находящуюся рядом. Проезжая мимо, Пол замедлил скорость и въехал во второй въезд на стоянку. Повертевшись среди автомобильных рядов, он увидел, что большинство магазинов еще открыто и рядом припаркованы сотни автомобилей.

Пайн втиснулся в щель на дальнем конце стоянки. Пол доехал до конца ряда, объехал припаркованные машины и медленно покатился по следующему проходу; сквозь окна автомобилей он наблюдал за Пайном. Высокий мужчина вылез из «амбассадора» и запер дверцу. Может быть, он планирует преступление где–нибудь на автостоянке?

Но тут Пайн залез в карман и вытащил из него какую–то штуковину. Чересчур мелкую, чтобы ее можно было разглядеть, но уж точно не пистолет. Он прошелся вокруг машин и огляделся. Пол развернулся и поехал прямо на него, к свободному месту. Пайн остановился возле старой потрепанной машины и вставил в замок ее ключ.

«Он меняет машины. Великолепно, – подумал Пол. – Мне самому следовало об этом подумать».

Автомобилю было, наверное, ничуть не меньше десяти лет, – подобную штуковину вы можете купить за сотню долларов, и никто никогда вам не задаст ни одного вопроса. Липовое имя, липовый адрес. Проследить такую – невозможно.

Пайн выводил развалину задом со стоянки. Проезжая мимо, Пол постарался рассмотреть ее получше. Кузов был испещрен пятнами и ржавчиной, рессоры сильно просели. Четырехдверная «импала», когда–то голубая, а сейчас бледно–серая с висконсинским номером. Пол рассмотрел широкие звенья цепей на колесах:

Пайн предусматривал решительно все. Вполне возможно, машина находилась в намного лучшем техническом состоянии, чем об этом можно было судить по внешнему виду: Пайн был физиком и питал слабость ко всяческой механике, – он, видимо, любил все исправно работало, потому что таким образом он обретал уверенность в собственных силах. Уж наверняка он не ставил эту старую развалину на техосмотр в заправку возле своего дома.

Да, это был умный человек. Иначе его бы уже давным–давно повязали.

Но тогда почему же он воспользовался своим собственным именем покупая «люгер»? И потому в конце концов именно «люгер», коли он настолько редкий, что проследить за ним не составляет никакого труда?

На этот вопрос Пол не мог отыскать ответ: тут догадки не помогали. Может быть, Пайн, покупая пистолет, вовсе не хотел заниматься самосудом, может, это пришло ему на ум после? «Если» и «может быть» было предостаточно, но ни одно предложение не имело значение; единственное, что имело значение – является ли Пайн вторым линчевателем?

Пол знал, как заставить Пайна прекратить свои налеты, но пока он на сто процентов не удовлетворится, что Пайн действительно тот, кто ему нужен, он не мог выйти к нему и встать лицом к лицу. Напади па невинного и отдача замучит: невиновным сразу же сдаст тебя в полицию. Лишь второму линчевателю позволено будет проникнуть в тайну Пола.

Он поехал на юг Чикаго, вслед за «импалой».

Глава 39

И еще одну причину засек Пол, почему Пайн выбрал для своих патрулировании старую побитую машину: она без труда вписывалась в пейзаж, где он любил ездить. Никому бы и в голову не пришло принимать ее за маскированную служебную машину.

Пол восхищался, наблюдая за работой Пайна, словно он лично натаскал этого человека. Дважды Пайн пытался заинтересовать своей персоной грабителей, выходя из ночных ломбардов в Саут–Сайде. Когда уловка не возымела успеха, он припарковал автомобиль в проулке, зашел в кабак, и минут через пятнадцать вышел из него, пошатываясь и скользя по льду явно «под газом», и принялся бродить в проулках, отыскивая автомобиль. Никто за ним не шел. Добравшись до машины и заведя мотор Пайн, видимо, протрезвел.

Пол двигался за ним, отставая на квартал.

В переулках гетто Пайн двигался совсем медленно, пытаясь засечь тени. Полу пришлось рискнуть, развернуться и обогнуть квартал, остановиться и ждать, пока Пайн не проедет мимо; иначе он вполне мог засечь едущую за ним машину. Но тот, видимо, был занят собственной охотой и не обращал ни малейшего внимания на слежку.

Пол нагнулся и засунул руку под сиденье машины. Он вытащил оба пистолета, положил «сентенниал» в правый карман пальто, а автоматический пистолет в левый. Сегодня ночью он должен будет от них избавиться. Набор инструментов для чистки оружия он тоже прихватил с собой. Он уже придумал, куда это все выкинет по дороге домой.

«Импала» сделала правый разворот и свернула в темный грязный проулок. Пол свернул направо на квартал раньше и теперь быстро проехал по параллельной улице до угла и взглянул налево, ожидая, пока развалюха покажется в квартале дальше.

Долго, слишком долго, машина не показывалась. Пол свернул налево и проехал до угла.

«Импала» стояла в середине квартала, свет в салоне был погашен. В темноте было трудновато что–либо конкретно разглядеть, но боковым зрением Пол увидел, что дверца машины медленно приоткрылась. Внутренний свет не зажегся: значит, отсоединен контакт. Вылезла едва заметная тень, Пол углядел во тьме слегка отсвечивающий белесый парик Пайна. И резкий силуэт пистолета в его руке.

Голова Пайна была запрокинута назад: он наблюдал за верхним этажом четырехэтажного кирпичного здания. Пол выключил и зажигание и фары и позволил автомобилю медленно катиться по инерции к перекрестку. Когда он остановился, Пол поставил его на ручной тормоз, выбрался на свежий воздух и отошел обратно к углу.

Пайн, спиной к Полу, стоял на тротуаре и смотрел на здание, находящееся напротив. Пол начал медленно, не торопясь идти вперед.

Он увидел все, что хотел увидеть – пистолет в руке Пайна. Этого было вполне достаточно.

Пайн услышал его шаги. Быстро и ловко рука с пистолетом нырнула в карман, а вторая выскочила с сигаретой. Затем, чтобы прикрыть зажигалку от ветра, он ссутулился и немного развернулся, что дало ему время взглянуть на Пола.

Высокий мужчина увидел, что это не коп, и Пол заметил, как расслабились его плечи. Потом взглянул на здание, которое рассматривал Пайн. В одном окне двигался лучик света: вполне возможно, что фонарик. Пайн остро наблюдал за прохожим.

А с того места, где находился Пайн, пожарная лестница была видна лучше всего.

Пол остановился в десяти фугах от мужчины и мягко проговорил:

– Пусть уж он сегодня ускользнет, а, что вы на это скажете?

Высокий уставился на Пола.

– Вас зовут Орсон Пайн, – сказал Пол. – А в правом кармане пальто у вас лежит «люгер» сорок пятого калибра.

– Кто ты, черт побери, такой?

– Если этот «люгер» еще хоть раз побывает в «деле», я отдам вас полиции без зазрения совести. Все что мне нужно будет сказать, – это ваше имя. Остальное они раскопают сами. Пора остановиться, мистер Пайн. Никому это не принесло ни малейшей пользы, не сработало, потому что основывалось на неверных предпосылках. Вы на можете просто…

У Пайна была отменная реакция. Пол увидел, как поднимается правая рука и не стал обдумывать намерения профессора, а резко нырнул в сторону и укрылся за пайновской «импалой», когда душераздирающий рев выстрела из «люгера» сорок пятого калибра раздробил крыло у него над головой.

Пол поскользнулся на ледяной корке, и стал заваливаться направо, ноги, как у зародыша в утробе матери, поднялись к груди, чтобы их не задело пулями, – он услышал приближающиеся шаги Пайна и отчаянно зашебуршил рукой в кармане пальто. Пол лежал на правом боку, значит, рука была левой, а следовательно, 25–й автоматический лег в ладонь, словно игрушка.

Вновь прогрохотал «люгер», и пуля, взвизгнув, отрикошетила от асфальта, Пол услышал, как раскрошились кирпичи на противоположной стороне улицы.

Пол распластался по земле. Под машиной виднелись башмаки, они почему–то нерешительно топтались. Пол выстрелил.

С левой руки: мимо. Пуля, просвистев, зарылась в асфальт обочины.

Башмаки стали огибать автомобиль.

От ужаса в кровь Пола впрыснулась добавочная доза адреналина; его руки тряслись. Он перекатился на проезжую часть, и именно этот маневр застал Пайна врасплох, потому что тот считал, что Пол будет скрываться от него за машиной. Пол выкатился чуть ли не под ноги Пайну, и когда тот поспешно выстрелил, пуля унеслась в пространство, а Пол принялся стрелять с такой скоростью, с какой только мог нажимать курок: звуки яростно носились в узком каньоне переулка, оглушая, словно они находились в консервной банке.

Выстрелы остановили движение Пайна и отбросили его тело назад, видимо было, как пули вырывают из его тела куски; «люгер» выстрелил в последний раз – куда–то в небо – и, наконец, человек опрокинулся. По тому, как свалилось тело, стало ясно, что он мертв. Одна из маленьких безумных пулек вспорола ему горло.

– Боже Всемогущий.

Глава 40

Наверняка люди, живущие в близлежащих домах, все отлично слышали, нов здешних местах не было принято чуть что, бежать жаловаться в полицию. Пол взглянул наверх: движущийся огонек, привлекший внимание Пайна, исчез. Уж этот–то точно не станет сообщать о перестрелке.

Внезапно, в момент безумия и паники, на Пола что–то навалилось: он медленно встал на четвереньки и только потом выпрямился. В голове внутри будто кто–то молотком колошматил. И тут он принял решение – все могло отлично сработать: он понял как можно справиться со своими проблемами во всех подробностях.

Пол представил это четко, вытащил из кармана «сентенниал». Он все еще был в резиновых перчатках. Встал на колени возле мертвеца. «Люгер» был зажат в правой, откинутой в сторону руке. Пол положил револьвер в левый карман пальто. Прошел обратно к своему автомобилю. Несколько раз его хорошенько качнуло, и прежде, чем он смог засунуть ключ в зажигание и повернуть его, руки попадали совершенно не в те места. Наконец, он взял себя в руки, напряг мышцы живота и, заставил тошнотворную слабость постепенно отступить. Только проехав несколько кварталов, Пол включил фары. Он слышал вой приближающихся полицейских машин, но уже не увидел их: пробирался к центру проулками и, лишь оказавшись на порядочном расстоянии от места преступления, выехал на магистраль.

Припарковав машину, он откинул голову на сиденье и принялся ждать, когда его отпустит, Ему вовсе не хотелось делать дыхательные упражнения и усилием брать себя в руки, Пол ждал, пока неприятные ощущения исчезнут сами собой.

Оставалось еще одно дело. Почувствовав себя достаточно окрепшим, он завел мотор и поехал на север, в центр Лупа. Было почти два часа ночи: город был темен и безмолвен. Доехав до места Дедборн–Авеню, он остановился по центру. Положив 25–й автоматический вместе с принадлежи остями для чистки в бумажный пакет, Пол вылез из машины. Резко остановившись, он даже не посмел оглядеться, чтобы не дай Бог как–нибудь себя не выдать, – но в ночи ничто не шевельнулось и, сделав несколько быстрых шагов к поручням, он кинул увесистый пакет в Чикаго–Ривер. Затем отправился домой.

Глава 41

«Чикаго, 7–е января.

Чикагский линчеватель мертв. Он умер, как и жил, с пистолетом в руке.

Тело Орсона Пайна, сорока семи лет, живущего по 2806 Рэба–Плэйс, Эванстон, было обнаружено вчера ночью, напичканное пулями в проулке возле Лафайетт–Авеню в Южном Чикаго, после того как полицию упредили двумя телефонными звонками о том, что в районе слышались выстрелы.

В руке трупа был зажат «люгер» сорок пятого калибра, а в кармане лежал «сентенниал–смит–и–вессон» тридцать восьмого. По словам полиции, из «люгера» было произведено четыре выстрела. Из револьвера ни одного.

Как сообщил капитан Виктора Мастро, Пайн был убит несколькими выстрелами из малокалиберного автоматического пистолета.

Мастро заявил:

– Линчеватель, наконец, наткнулся на преступника, реакция которого оказалась быстрее, чем у него.

Полиция сейчас разыскивает человека, убившего Пайна, но даже если у них и есть ниточки, ведущие к нему, они об этом пока не говорят. Капитан Мастро сказал:

– Убитого обнаружили в очень темном проулке. Видимо, он зашел туда, привлекая за собой преступника. Грабитель оказался вооружен, судя по предварительной экспертизе, автоматическим пистолетом двадцать пятого калибра, заряженным пулями «дум–дум», и произошла перестрелка. Судя по входным пулевым отверстиям, во время произведения выстрелов убийца лежал на земле, куда он мог кинуться, избегая прямого попадания из «люгера», или же был ранен, хотя это мало вероятно, потому что калибр «люгера» не позволил бы ему в таком случае убежать. Кроме крови убитого, больше на поле боя ничьей крови не обнаружено.

Оба пистолета моментально отправили на баллистическую экспертизу. Капитан Мастро заявил:

– Нет ни малейшего сомнения в том, что именно это оружие использовалось линчевателем».

Глава 42

Неделю спустя Пол вышел из конторы ровно в шесть и пустил «понтиак» по Озерному Проезду, сквозь мягкий снегопад, через полчаса, он уже стоял возле дома Хэрри Чизема.

Он два дня назад подъезжал сюда, но перед домом стояла машина Ирен, поэтому Пол, не останавливаясь, проехал мимо. Он мучился целую ночь, но знал, что зайти все равно придется, и поэтому лучше уж было сделать это и расправиться с неприятностями поскорее.

Автомобиля Ирен на сей раз видно не было. Пол позвонил и был немало удивлен, увидев, с каким радушием приветствует его старый профессор.

– Мне бы хотелось с вами поговорить.

– Конечно–конечно, Пол. Заходите.

– Вы один? Не хотелось бы…

– Совершенно. – Хэрри провел его в гостиную, и Пол взглянул на древний телевизор. Еще не так давно он давно он ненавидел его за предательство.

– Хотите выпить? Может, стаканчик шерри?

– Лучше скотч, если есть.

– Как дела в «Чилдресс Ассошиэйтс»?

– Вертят–крутят, как хотят.

– Для вас это, наверное, не так уж и плохо работа и все такое…

– Да, таким образом можно не думать о жизни.

Хэрри смешал выпивку, и они вернулись в гостиную.

– Ну так?…

Пол произнес:

– Мне бы хотелось, чтобы вы кое о чем узнали.

– Мне и самому бы хотелось того же.

– Я пытаюсь с ним говорить. Но он даже не дал мне закончить. Вытащил свой проклятущий «люгер» и начал в меня палить. Мне просто в очередной раз дико повезло. Я вполне мог бы оказаться на его месте. Я не хотел стрелять в этого человека, Хэрри.

– Понимаю.

– Мне бы хотелось, чтобы мне поверили.

– Ас чего мне вам не верить?

– Когда я подбросил ему свой револьвер, это произошло как–то бездумно. Я вовсе не планировал подобных действий.

– Хорошо, Пол.

– Чего ж хорошего? Если бы он выслушал меня, я бы отговорил его. Сумел бы.

– Думаю, он был очень нетерпеливым человеком. У него сын – наркоман.

– Да запаниковал он, вот и все.

– Да.

– Хэрри, у меня такое ощущение, что вы мне не верите.

– А почему я должен вам не верить?

Пол взглянул в стакан.

– Я не могу просить вас не выдавать моей тайны и не заслуживаю доверия. Но мне нужно, чтобы вы мне поверили, это очень важно.

– Да верю я вам, Пол, верю. Я прекрасно понимаю, что у вас не могло быть намерения убивать этого человека. Что еще мне вам сказать? Как еще заверить?

– Вы как–то абсолютно равнодушны…

– А вы слушали сегодня радио? Видели дневную газету

– Нет. А в чем дело?

Хэрри вяло махнул рукой в сторону столика возле телевизора. На нем валялась газета.

– Лучше уж вам взглянуть.

Пол встал и направился к столику. За спиной раздался голос старика:

– Мы–то оба считали, что покончили со всем этим, не понимая, того, что вы подняли такую волну, которую в принципе не остановить.

Заголовок расплывался в глазах. Пол стал читать колонки под ним: «… три не связанных друг с другом происшествия за последние сорок восемь часов… один и тот же пистолет тридцать второго калибра… Капитан Мастро вновь говорит… все жертвы имели приводы в полицию и даже сидели в тюрьмах…».

Буквы перед глазами прыгали и Пол наконец смог сфокусировать их на заголовке:

«СЛЕДУЮЩИЙ ЛИНЧЕВАТЕЛЬ?»

1

Старые станции лондонского метро снабжены не эскалаторами, а лифтами.

2

Оксфордские групперы — религиозная секта, основанная проповедником Бухманом.

3

Автомобильная ассоциация.