Книга: Одиночное плавание к острову Крым

Рудольфовна Труш

Одиночное плавание к острову Крым

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=591585

«Наталья Труш. Одиночное плавание к острову Крым»: Центрполиграф; Москва; 2010

ISBN 978-5-227-02386-5

Аннотация

Жизнь Марины, казалось, была полностью налажена – современная и спортивная, она отправляется в отпуск на море за рулем собственного автомобиля.

Путешественница учла все до мелочей: подарки для родственников куплены, машина проверена, маршрут уточнен... Однако на одной из стоянок ее поджидает сюрприз из прошлого. И Марине предстоит сложный выбор: позволить воспоминаниям захлестнуть ее вновь или же открыть свою жизнь для чего-то нового...

Наталья Труш

Одиночное плавание к острову Крым

Самым близким людям...

I

Из дневника Марины

«В то время как мой великовозрастный сынок Гошка обучал меня мастерству вождения автомобиля, я и подумать не могла, что сто раз вспомню эту науку. А уж что это тот самый случай, когда ученик кое в чем даже превзойдет своего учителя, мне даже в голову прийти не могло. Но об этом позже. Я об учебе.

– Мамсик, не сжимай ты так руль, – говорил мне сын, трогая своей ладошкой-лопаткой мои побелевшие пальцы, которыми я буквально вцеплялась в баранку. – Руль надо лишь придерживать, а не хвататься за него, как...

Тут детеныш мой приводил сравнение, которое меня слегка коробило: ну и познания у ребенка! Впрочем, всего лишь образное мышление, ничего личного в виду не имелось. И все-таки...

Если в переводе на общечеловеческий, то это звучало так:

– Не вцепляйся ты в него мертвой хваткой.

– А как же песни всякие типа «крепче за шоферку держись...» этот самый?..

– Вот-вот, и песня про баранов, которые вцепляются! И ты ведь не в вокале совершенствуешься здесь, а грамотному вождению обучаешься, а потому слушай, что я тебе говорю...

«Прав, сто раз прав был сынок...» – думала я, засыпая в первую ночь своего путешествия безумной оптимистки со сведенными намертво, словно окостеневшие куриные лапы из морозильника, пальцами рук.

Наутро они разогнулись, но постоянно пытались принять привычную форму – как будто я держу быка за рога, да еще с такой силой, какая мне, женщине хрупкой, словно цветок, и присниться не могла.

...И сегодня, когда позади пять с лишним тысяч километров, накрученных на колеса моего маленького автомобильчика, и когда я отмылась от дорожной пыли, выспалась и перестала ощущать под собой несколько десятков лошадиных сил, пальцы мои при любом удобном случае принимают привычное положение, словно обхватывают руль. А по ночам мне снится, что я еще никуда не ездила, не возвращалась с победой, а только собираюсь в свое одиночное плавание к острову Крым, которое открыло мне большую тайну Черного моря. Оно, как оказалось, было совсем ни в чем не виновато...

* * *

Мне – сорок с небольшим хвостиком. С таким небольшим, что я всем говорю, что пока еще тридцать семь, а чувствую я себя вообще на двадцать пять и помахиваю хвостиком, как юная веселая такса. И тут я вовсе не кокетничаю. Просто очень стареть не хочется. И еще я умею, когда надо, завернуть хвостик колечком и показать молодым такую кузькину мать, что они просто диву даются.

Меня зовут Марина Андреева. Для коллег по работе – Марина Валерьевна. Для мужчин, что вьются по весне словно мухи над банкой с медом, – Маришка, Маринушка, Марьяшка и даже Мари. Но в основном – Мариша, что мне тоже очень нравится.

Я современна и спортивна. Раз в неделю бассейн и сауна. А вот фитнес до одури и массаж до выпученных глаз – это не мое. Дома даже обруч вот уже года три сиротливо стоит у стенки за стулом. Как только само по себе появилось то, на чем обруч держится, так я его и в руки не беру.

А ведь было время... Как в анекдоте портной – клиентке: «Мадам! У нас метр, метр и метр! И где мы будем делать талию?!» А диеты, будь они трижды неладны?! Сколько я себя истязала микроскопическими порциями каких-то листьев и трав! Бывало, что это методическое издевательство над организмом и давало ощутимый результат в районе талии и бедер. Но стоило чуть расслабиться, как любимые джинсы можно было надеть только лежа, после стирки эта процедура превращалась в дикую пытку, и даже спустя час невозможно было ни ходить, ни сидеть. Можно было только стоять, желательно прислонясь к стенке, и привыкать к деревянным от стирки штанам.

Все дело в работе. Не, не над собой даже! А в работе, которую ты делаешь. С моей не разжиреешь. Белку в колесе видели? Крутит она это колесо с утра и до вечера и не жалуется, что устала. Такая зверская работа. Вот и у меня с недавних пор такая же! Ни отдыха, ни продыха, зато талия имеется. Но все же так мечтается плюнуть на все, в том числе и на талию, собрать чемодан и...

* * *

Решение отправиться в путешествие на машине пришло не спонтанно. Это всегда было моей мечтой «номер раз», даже тогда, когда машины у меня и в помине не было и не было даже никаких намеков на то, что я когда-нибудь из пешехода превращусь в автолюбителя.

О каких машинах можно было мечтать одинокой женщине, привычно сочетавшей в себе навыки солдата-новобранца и вьючной лошади, волочащей на горбу дом в виде убогой конуры в коммуналке-клоповнике, постылую работу по лимиту, с которой не убежать в течение долгих лет, как с ненавистной каторги, ребенка с его вечными соплями?

Ну разве только безобидно помечтать о том, как в один прекрасный день моя большая и дружная семья во главе с непьющим мужем-добытчиком и тремя розовощекими здоровыми детишками загружается в большое семейное авто с корзинками и рюкзаками, собаками и кошками и едет к морю! К морю, братцы мои, которого я страшно боюсь, которое хранит свою жуткую тайну, но которое я при всем при этом очень люблю. И я хочу, чтобы и муж любимый и непьющий, и розовощекие киндеры с сюрпризами, и даже мои кошки с собаками полюбили это море, как я, и потому, в отличие от соседей, мы не на дачу в Синявино отправляемся, а на юг!

Вот такие вот мечты были. К морю я ездила, конечно. На поезде. Раз в год. И, трясясь в грязном и душном плацкартном вагоне, я смотрела с верхней полки в открытое окно на ленту шоссе, по которому неслись к югу автомобили, и махала рукой проезжающим мимо счастливчикам. И они иногда отвечали мне тем же. А встречный ветер трепал мои волосы, не давал открыть глаза, и мне казалось, что это я не на поезде еду к югу, а за рулем автомобиля с распахнутыми окнами. Или, как это правильнее, с опущенными стеклами. Да! Вот так правильно! А еще лучше, если это не просто автомобиль, а кабриолет, у которого крыши нет, а есть только синее небо и в нем облака.

О мечтах своих я помалкивала в тряпочку, так как расскажи кому – смеяться бы стали! При зарплате в сто рублей мечтать о машине! Еще бы не смешно было! Машина по цене своей равна была как минимум комнате в коммунальной питерской квартире. Можно было даже махнуть комнатуху в убитой коммуналке на такую же убитую иномарку неизвестной породы и пахать пожизненно на нее, доставая дефицитные запчасти, ползая по рынкам-разборкам, мечтая о том счастливом дне, когда можно будет этот хлам продать и купить что-нибудь приличное.

* * *

Но вот пришли иные времена, и комнаты в коммуналках перестали менять на ржавые иномарки – несравнимы стали цены на «движимость» и недвижимость. Да и отечественные «ведра с болтами» все меньше стали встречаться на дорогах.

О его величество автокредит! Он позволил всем желающим пересесть с разваливающихся на ходу четырехколесных драндулетов на то, что уже смело можно назвать машиной. Ну или очень скромно – как в данном случае! – машинкой!

Она стала моей сумочкой, шубкой, ночным клубом, баром-караоке, домиком на колесиках – в общем, всем-всем на свете. Правда, ездить по улицам стало сложно из-за огромного количества четырехколесных «друзей человека». Но мне чихать было на пробки! Я в них пела во все свое луженое горло, загадочно улыбалась тем, кто ехал со мной по пути, и тем, кто пилил по встречке, болтала по телефону, смотрела кино и даже читала и писала. И очень скоро безопасность я ощущала только сидя в своем автомобиле, который подвозил меня от работы до крыльца родного дома. И если случалось даже не поздно вечером отправляться куда-то пешком, я чувствовала себя: а) почти голой и б) абсолютно не защищенной от бродяг, придурков и хулиганов.

Поэтому я никогда не пользовалась перехватывающими парковками, не экономила на бензине и не устраивала себе «день без автомобиля». И хоть зверски уставала от дороги и наглых мужиков, полагающих, что они ездят лучше всех, а блондинки – это вообще не люди, а обезьяны с гранатами, которые только под колесами мешаются, вечером, падая на диван, как таракан после изрядной дозы дихлофоса, я предавалась мечтам. Все о том же!

О том, как в один прекрасный день, будучи в законном отпуске, я все-таки сделаю то, о чем грезилось еще в далекие безмашинные времена. Ну с оговорками, конечно. Без непьющего мужа, например. Непьющие, похоже, повыродились как класс. Во всяком случае, мне не встречаются. И вообще без какого-нибудь мужа.

Хотя «какой-нибудь» нам и вовсе не нужен.

И без розовощеких детишек. Сколько я там себе их намечтала-то? Тройку, не менее! Чтоб, как положено, выполнить демографическую программу: один детеныш как восполнение за себя, другой – за папу и третий – для прироста населения. Поскольку с кандидатами в нормальные отцы семейства на просторах необъятной родины лично мне не повезло, программу по естественной прибыли населения я благополучно завалила, отделавшись единственным чадом. Да и то уже совсем не розовощекое, а скорее небритое и порой подозрительно сумрачное по утрам. В общем, и непьющий муж, и розовощекие киндеры как попутчики для путешествия отпадают за неимением таковых.

Животные есть. И даже в ассортименте. Но достаточно вспомнить недавнюю поездку к ветеринару с полосатым котом Васей! Вася кастрацию перенес легче, чем дорогу. И я тоже, кстати. Пока его лишали симпатичных причиндалов, выросших под хвостом, я дышала свежим воздухом и не слышала Васиных стенаний по этому трагическому поводу. А вот когда я его еще только везла к доктору...

Лучше это упустить из повествования, поскольку Вася не только орал, как свинья под ножом. Он метался по салону, как дикий зверь, и я боялась, что ненароком он заберется под педаль тормоза, и тогда в нужный момент я либо задавлю Васю этой педалью, либо не смогу затормозить.

Но и это еще не все.

Исстрадавшись до потери голоса и пульса, Вася справил свою большую естественную надобность на заднем сиденье, отчего в машине зверски воняло сначала его экскрементами, потом моими духами и под конец – освежителем воздуха «Сосна», потому что любимые «Кензо» перебить эту заразу не могли. В общем и целом, запах был еще тот.

И надо же было такому случиться, что в этот момент меня остановил сотрудник ГИБДД. Чтобы Вася не вынырнул в окно, стекло я опустила ровно на два сантиметра и сквозь эту щель подала ему документы. Инспектор, видимо, очень удивился, какого это рожна я в жару езжу с закрытыми окнами, потом принюхался, потом приложился носом к щели, а оттуда сосной напополам с «Кензо» и Васиным дерьмом на него пахнуло так, что он козырнул мне и предложил выйти из машины.

Я вышла, вернее, выскользнула, быстро захлопнув дверь, чтобы Вася не просочился на волю, и долго доказывала, что я трезвая и ничем не перебивала запах алкоголя, а заглушала, чем могла, Васину неожиданность.

После этого я думала, что просто убью его. Спасло Васю то, что он принялся очень жалобно мяукать, почти плакать, от жары и ужаса. После этого я дала себе слово больше никогда и никуда кота не возить без особой нужды.

* * *

Значит, животные в путешествие тоже не едут. Слишком много хлопот. Пусть сидят дома и ждут моего возвращения. Впрочем, еще никто никуда и не едет. Так, мечтается только.

В мечтах этих мне всегда казалось совершеннейшим счастьем сесть рано утром в Петербурге в свой домик на колесах, вырулить на московскую трассу и погнать к югу, останавливаясь на пути для того, чтобы перекусить в придорожных кафешках, поинтересоваться ценами на грибы и ягоды у местных не очень трезвых жителей и с каждым часом приближаться к теплому морю. А потом разбить палатку где-нибудь на южном берегу в десятке метров от пляжа, просыпаться под шум прибоя, любоваться закатами и восходами и никуда не спешить, наслаждаясь солнечным югом. Короче, отдыхать.

Лирика все это.

Когда же я начинала думать о том, сколько денег уйдет при этом на бензин, что может с машиной и со мной случиться в пути, даже если это не ДТП, а простая поломка, энтузиазма у меня заметно убавлялось. Но мечта-то при этом так и оставалась мечтой. Не несбыточной, но весьма далекой.

А минувшим летом я в отпуск вообще не собиралась. Думала, вот доживу до промозглой осени и на зависть коллегам и друзьям закачусь куда-нибудь в теплый Египет или Тунис. Ну не на машине, конечно, но тоже очень неплохо. И обязательно осенью, так как летом и у нас в Питере мне очень хорошо отдыхается. Особенно если с погодой повезет.

* * *

Но лета не было. Вернее, было, но я в этот день работала. А посему, измученная дождями и отсутствием солнышка, я начала подумывать о том, что неплохо было бы сделать маленький отпуск где-нибудь в августе-сентябре. Вот тут-то мечта эта давняя, взращенная уже до мечтищи, снова замаячила на горизонте.

Ну а что бы и в самом деле не рвануть к морю на своих колесах? Нет, не в одиночку, конечно, со взрослым ребенком, у которого стаж водительский уже достаточно серьезный – больше, чем у меня! – и который не только может вести машинку, но и починить ее, приключись с ней какая хвороба.

Машинка-трехлетка в городе не огорчала совсем: изредка лампочки перегорали в фарах – вот и все «болячки». Только масло меняй вовремя и бензин заливай. Правда, два года назад авто побывало в ДТП, где ему (и мне!) изрядно помяли бока. Но отремонтировали по страховке нормально. Во всяком случае, после большого ремонта, когда были доведены до ума все мелкие недоделки, выявившиеся в процессе постремонтной эксплуатации, машинка исправно бегала по городу и дачным пригородам – я уезжала на ней к подруге на дачу за двести километров от Питера.

Но двести километров – это не две тысячи! И это я очень хорошо понимала. Поэтому очень осторожно заикнулась о том, что «наверное... может быть... предполагаю...», что соберусь ближе к осени на юг на своих колесах. На меня скептики зашикали: дескать, куда ты на такой малюсенькой машинке?!

Да, я забыла сказать, что езжу на самом крошечном автомобильчике – эксплуатирую в условиях мегаполиса дэушку «матиз». И в условиях не мегаполиса его же. Малыш литровый, от своих более ранних собратьев отличается чуть бóльшим объемом двигателя и еще «фамилией» – Бэст. Ну, надо полагать, «лучший».

Машинка для города просто универсальная. Бегает быстро, экономична, на дороге мобильна, на парковке влезет в любую щель. Как-то появились мы с моим Мотькой – это имя такое у машинки в домашнем обиходе – в ангаре у мужиков, которые готовят к соревнованиям разные раллийные машины. Мотьку там обследовали перед дальней дорогой, колеса ему покрутили, «сердечко» послушали. «Здоров!» – сказали и махнули на выход – вперед, дескать, не до вас тут.

Задом выезжать, скажу я вам, это не женское дело. Нет, я, конечно, могу и задом! Но по-человечески оно лучше передом. И вот на глазах у изумленной публики Мотька в три приема прямо в ангаре развернулся мордой на выход и спокойно выехал. Да еще при этом я не забывала поворотники включать, показывая, куда еду.

Ржали автокулибины так, что любопытные с улицы заглядывали. А мы с Мотькой только улыбались. Ну а что выделываться и класс не нужный никому показывать?!

Так вот, на юг я, естественно, собралась ехать на Мотьке, поскольку никакого другого авто у меня не имеется. И пока все это было лишь теоретически, на словах, я только слегка огрызалась и рассказывала, как ездила на нем в Псковскую губернию. Да еще один веский аргумент был у меня: чай не одна еду, а считай со своим автомехаником. Ну а то, что машинка маленькая, так не страшно. Ну не коньки же роликовые! И не велосипед. Хоть и маленькая, но машина.

И чтобы больше козырных карт в пользу Мотьки собрать, стала ежевечерне шерстить Интернет в поисках информации на тему «На «матизе» в Крым». Не могу сказать, что было ее много, но из того, что удалось выловить, я сделала выводы: матизоводы в Крым на своих маленьких железных лошадках ездят, и ездят весьма успешно. И, окрыленная этими сведениями, я стала серьезно готовиться в дорогу.

Главное было – уговорить маму, чтобы ей и в голову не пришло переживать и дергаться. Рассказывала ей регулярно о том, что автолюбитель и в городе ежеминутно подвергается опасности, и не меньшей, чем на трассе. В ответ мама сокрушенно качала головой и говорила, что вот хорошо бы, чтоб не одним ехать по дороге, а компанией, и хорошо бы, чтоб семейные пары. Наивная мама даже предлагала поискать попутчиков в Интернете. И объяснить ей, что сие невозможно, было никак! Лишь одно ее успокаивало: то, что мы вдвоем с сыном едем. Правда, для меня день ото дня все более казалось очевидным, что у сынка великовозрастного планы на отпуск могут в любой момент резко измениться. И тут я, что называется, как в воду смотрела: за три дня до предполагаемого отъезда дитятко объявило мне, что с работой у него затык полный, стало быть, «маманя, ничего не бойся, ты у нас женщина сильная...».

Вот дать бы в глаз, чтоб так впредь не делало дитя, так поздно уже воспитывать, и, как в анекдоте, «мальчик большой, аборт делать поздно...».

Мне ни на минуту мысль не приходила в голову отступиться от этой затеи под предлогом того, что сын не может компанию составить. Тут было все: и неудобство перед всеми теми, кому я все уши прожужжала о путешествии, и желание осуществить наконец-то мечту, к которой впервые за все это время я подобралась так близко, и, самое главное, самой себе доказать, что могу. «Тварь я дрожащая или где? Или кто? Или все-таки как?!» – вспомнила я к месту русскую литературу.

«Еду! Одна! И фиг с ними со всеми...» Не знаю, кому как, а мне в любом деле главное – это определиться, принять решение. И тут у меня все начинает переть как по писаному.

Маму просто поставила перед фактом – еду одна. Да и ничего страшного в этом! «Я в городе ежедневно на дороге рискую. Буду отзваниваться регулярно, да и вы тут в любое время можете набрать мой номер и услышать голос».

Мама от этой новости потеряла дар речи, полчаса она беззвучно открывала и закрывала рот, как рыба. Вставить слово я ей не давала, трещала без умолку о том, что мне рассказали «только-только приехавшие оттуда», что дорога прекрасная, спокойная, ехать одно удовольствие. Сочинять мне не привыкать. И мама, так и не вставившая своего родительского «Не пущу!», смирилась, как Вася, которого без его желания отвезли на кастрацию.

Маме крыть было нечем, оставалось только молиться за здоровье мое и Мотькино, чем она и занималась три недели кряду, как стало мне известно по возвращении. И из этой фразы уже понятно, что путешествие состоялось и я вернулась домой благополучно. Впрочем, не буду забегать вперед. Я вот даже дневник завела – записывать в него все самое интересное, чтоб не забыть!

* * *

Итак, решение принято, родственники благополучно утоптаны, подарки южным дядьке с теткой и двоюродным сестрицам и брательникам закуплены. Да, я забыла сказать, что еду не просто отдыхать в Крым, а еще и увидеться с моими севастопольскими родственниками, коих посещаю регулярно. Они, конечно, от известия, что я еду не поездом, а на своих колесах, стояли, что называется, на ушах. Дядька в один голос с маманей поначалу рычал в трубку телефона:

– Не выдумывай! У тебя что, денег нет на билеты?! Так я пришлю!

* * *

И все мои аргументы про мечту дядька блажью назвал. Спасибо тете! Она по характеру мне не уступает, такая же безумная оптимистка. У нее даже профессия мужская. В недавнем прошлом она морячка. За спиной – три кругосветки на научном судне, и сам этот факт позволяет ей в любом кабаке любого порта мира положить ноги на стол. Ну так говорят про моряков, которые шарик земной хоть раз обогнули. Тетя Бася – вообще-то она Ася, но по-домашнему Бася – своей такой привилегией, конечно, не пользуется, потому что дама солидная. Но дух авантюрный сохранила и дяде спокойно заявила:

– Если девочка хочет на машине – пусть едет! И чего бояться?!

Тут тетя загнула поговорку про волков, которых ежели бояться, то в лесу ничем запретным не заниматься. Ну, в смысле, сексом! От поговорки самодельной дядя мой чуть в обморок не упал, хоть и привык к тетиному морскому, «с солью» юмору.

«Девочка» – это я! И я ничего ровным счетом не боюсь! Все самое страшное в моей жизни уже было. Все-все. Если в пути будет время, я об этом расскажу. И этот «одобрямс» моих южных родственников совсем убедил мою заполошную маму, которая наконец успокоилась и перестала кудахтать поминутно: «Ну куда-куда-куда ты едешь в такую даль одна?»

* * *

Утром в день отъезда набиваем Мотькино брюхо под самую завязку сумками и чемоданами. В багажник входит только ящик с инструментами, канистра под бензин, четырехлитровая бутылка масла – его как раз в пути менять придется, ну и разная мелочовка – тряпки, воронка, аптечка, огнетушитель, домкрат, две пары перчаток, запаска на ее штатном месте. И все! Такой вот багажник! Пятьдесят литров – никак не для далекого путешествия к морю. Но все же не роликовые коньки! И даже не мотоцикл! Впрочем, у хозяев и тех и других своя нежная любовь к колесам и колесикам.

Никаких страстных поцелуев на прощание, чтоб слез не лили. «Пока! Звоните! Не скучайте!..»

Пристраиваю новенький навигатор на лобовом стекле, задаю в нем первую точку маршрута – научилась все-таки за два дня тренировок! – и плавно трогаюсь.

Да, забыла про самое главное в этой удивительной истории: уезжая, я оставила записку в одном из почтовых ящиков в нашей парадной. Записка была адресована Ему – Мужчине моей мечты».

* * *

Всю свою сознательную жизнь Марина Андреева недоумевала: ну почему так странно и несправедливо устроен мир? Если мужчине нравится женщина, то он делает шаг и знакомится с нею, а вот если женщине очень нравится мужчина, то она может только кокетничать, стрелять глазками, показывать, что не прочь познакомиться, но ни-ни дальше этого! Исключения не берем, поскольку есть мужчины, которые провздыхают всю жизнь возле предмета своего обожания, да так и не решатся даже телефончик попросить. И есть дамы, которые легко пристроят хомут супружества на шее своего избранника, и не успеет жертва очухаться, как окажется у алтаря с обручальным кольцом на пальчике.

Иногда Марина даже завидовала таким решительным барышням, которые умудряются легко знакомиться с мужчинами, хотя в глубине души была уверена, что любовь нельзя искать, нельзя форсировать, гнать, отбивать и добиваться. Здесь непременно должен быть элемент случайности, потому что это чудо. А чудо запланированным не бывает. Правда, «чудо» порой по чьей-то злой воле является в образе парнокопытного животного с рогами, потому как народная мудрость гласит: любовь зла, и далее по тексту...

Как говорила Маринина бабушка, это даже не чудо, а расчудье! И даже такого чуда-расчудья можно прождать всю жизнь, а оно так и не появится. Или можно придумать себе любовь, которая по прошествии небольшого времени обернется жуткой ненавистью. К самой себе в первую очередь. Еще вчера внутри все пищало и рвалось на волю, так что приходилось себя за руки держать и говорить себе: «Марина! Будь благоразумной! Все проходит, пройдет и это!»

И ведь права была! Проходило и это. То ли обрастало все ракушками привычек, то ли ускользало чудо, словно рыбка, из рук. И тогда понимала, что не любовь и была. Вернее, так – нелюбовь. А с нелюбовью она не хотела мириться. Ей с ее мыслями – мечтами о своем мужчине – всегда было лучше, нежели с тем, кто в мечту не вписался.

Ну да и бог с ними, с невписавшимися!

А этой весной Марине вдруг приглянулся сосед по дому. Как-то раньше она его совсем не замечала. А может, раньше он и не жил тут. Дом большой! Разве узнаешь, кто тут живет, кто снимает квартиру, а кто просто в гости ходит. И вдруг по весне Марина стала сталкиваться с соседом чуть ли не каждый день и успела его рассмотреть. И надо же было такому случиться, что он ей понравился. Чем – она и сама не понимала. Внешне – почти никакой. Даже больше: бирюк бирюком. Не низок, не высок – среднего роста. Не брюнет и не блондин – серенький такой. Плечи, правда, широкие, и от этого он был весь какой-то квадратный. И голова какая-то квадратная. Прямо в кубистском стиле Пикассо и Малевича! Сосед выделялся своей нелюдимостью. Правда, с Мариной он по-соседски раскланивался весьма приветливо. Но чаще она встречала его каким-то задумчивым, как будто его глаза не на людей смотрели, а куда-то внутрь себя.

Вот когда она на него обратила внимание, тут и стала задумываться о жестокой несправедливости, дарованной женщине самой природой, – скромной быть и не знакомиться первой. «Ну почему так?» – рассуждала Марина Валерьевна, женщина рассудительная и серьезная, столкнувшись в очередной раз с соседом на лестнице. Он ходил пешком на свой третий этаж, потому что лифт ждать дольше. А она ходила пешком на свой четырнадцатый – зарядки для и для того, чтоб встретить его. Правда, иногда, минуя его третий и не встретив предмет своего обожания, Марина, плюнув на стройность фигуры и полезность процедуры, вызывала лифт и ехала под самую крышу. Что, издеваться над собой, что ли, если он даже не замечает ее?!

Как-то во дворе Марина разговорилась с соседкой, которая сажала цветочки на общественной клумбе. И случилось, что мимо проходил Он. Все трое раскланялись. Соседка участливо спросила:

– Михал Иваныч, а вы не приболели? Что-то давненько вас не видемши?!

* * *

«Псковская, по всему видать, соседка», – отметила Марина про себя не питерский выговор, а сама ловила каждое слово, сказанное Михал Иванычем. Он, правда, оказался совсем немногословным. Сказал, что просто был в командировке. На Марину глянул лишь исподлобья, кивнул, как всегда, раскланялся и пошагал к дому. А она, пользуясь случаем, аккуратно стала выведывать у очень своевременно склонившейся к земле соседки, кто да что этот самый Михал Иваныч.

– Он в милиции работает, то ли участковым, то ли следователем, но в форме не ходит. Не семейный. То ли вдовый, то ли разведенный – точно не знаю. Вроде бездетный, а может, и есть кто. Но в доме живет один, в однокомнатной квартере, на третьем этаже. А может, и не один, но во дворе завсегда один!

* * *

Ох уж эти тетки-соседки – слышат звон, да не знают, где он! Вокруг да около, а толком – ничего. У тетки все было «то ли – то ли», а не точно. Но две главные вещи Марина все же узнала – имя и место работы. Приятно было думать, что Мужчина ее мечты наконец-то обрел имя, тоже на букву «М», кстати, как и у нее! И работа его Марине Андреевой весьма пришлась по душе. Нравились ей мужчины с такими мужскими профессиями.

Правда, эти знания ей абсолютно ничего не дали. Михал Иваныч, которого она назвала для простоты и удобства Мишаней, все так же был далек и не проявлял никакой заинтересованности в ее соседской персоне. А может, и проявлял, да не показывал. Хотя она бы непременно почувствовала, если б проявлял...

* * *

Вот тут-то Марина Валерьевна и задумалась в первый раз над тем, почему же так несправедливо все?! Потому что, будь она мужчиной, она бы давно уже с ним познакомилась.

Она даже думала провернуть такую штуку: придумать повод да и постучаться к нему в его холостяцкую нору. Вот только повода она никак не могла найти. Подруга Сашка усмехнулась и сказала:

– Вот тоже мне проблема! Иди и попроси его дырку в стенке просверлить! А потом, когда он просверлит, ты ему кофе предложи, ну в знак благодарности. Не деньги же давать соседу!

Дырку в стенке – это круто! Правда, все дырки в стенках у Марины давным-давно просверлены: сынок-то хоть и оболтус, но руки у него из того места, из какого надо, растут, и маманину квартирку он до ума давно довел. Правда, можно бы прикупить какую-нибудь картинку на стенку и под нее провертеть дырочку, но...

Но как-то все это было не так. А ну как окажется этот Михал Иваныч букой милицейским, у которого, кроме протоколов, в голове ничего нет? Или не умеет он совсем дырки в стенках вертеть? Или просто спросит, какого рожна она к нему-то приперлась? Что тогда говорить? Нет. Все это не катило. Искусственно как-то было. И страшно. А ну как сорвется? Второй раз она уж точно не посмеет к нему обратиться ни с чем, даже если ей будет нужен его совет как специалиста из правоохранительных органов. Нет, надо сочинить что-то более симпатичное. А что – она так и не могла придумать.

* * *

А в день отъезда в Крым ей в голову пришла совершенно шальная мысль – написать ему письмо и бросить в почтовый ящик, что она и сделала.

«Если бы я была мужчиной, а вы – женщиной, то я давно бы с вами познакомилась. Но поскольку все наоборот, то мне приходится, как в XIX веке, краснея и бледнея, высунув кончик языка, гусиным пером царапать бумагу, выписывая старые пушкинские строчки: «Я к вам пишу, чего же боле...» И если мне удалось вас заинтересовать – звоните».

И номер телефона мобильного своего тоже написала. Потом выдрала листок из тетрадки, свернула вдвое и, уходя из дому, воровато опустила его в ящик. Щеки у нее пылали, как у тургеневской барышни, а в голове стучала кровь. Было страшно и стыдно, как будто что-то украла. Но она решила так: получит Мишаня письмо, прочитает. Наверняка заинтересуется и, скорее всего, позвонит. И тогда по тону, по разговору она поймет, стоит ли ей раскрываться. Не услышит в голосе приветливости и заинтересованности, так можно и не рассекречиваться. А если эта милицейская душа как-то узнает, кому номер телефона принадлежит, так можно в дурочку сыграть: мол, подшутил кто-то. «Я?! Что вы! Как я могу?!» В общем, есть варианты отступления.

Итак, долгие проводы – лишние слезы. Маме – поцелуй, ребенку – второй. До свидания, родные! До скорого!

– Не заблудись там! – чуть не плача, пропищала напоследок мама.

– Не заблудится! Она ж с навигатором! – слишком бодро возразил сынок, и за этой его показной бодростью Марина уловила, что детеныш переживает за свою «маман» и испытывает чувство неудобства за то, что так прокатил ее с компанией.

Марина на него глянула строго. Хорошо было б уши ему надрать за то, что подвел с отпуском. А с другой стороны – так-то оно еще интереснее. Не пропадет! Не из такого вылезала...

* * *

Навигатор Марине присоветовал купить незнакомец Дима из Инета, с коим она разговорилась на предмет предстоящего путешествия. «Спасибо Вам огромное, Дима! Без навигатора я вернулась бы в родные края в лучшем случае к Новому году, выкатав по просторам необъятной родины и сопредельных государств немыслимое количество денежных знаков в топливном эквиваленте!»

Даже с навигатором ее иногда заносило, что называется, не в ту степь. Хотя приборчик Марине Андреевой достался на редкость умненький и грамотный. Карты России он читал отлично. Они в нем были уже загружены. А «глобус Украины» ей по ее просьбе за отдельную, не очень большую, плату закачали при покупке прибора прямо в магазине. Этот самый «глобус» прописан был латиницей, и оттого при пробной настройке навигатора Марина едва ногти не обломала, безрезультатно вводя название столицы Украины. Слово из четырех букв по «не нашей мове» пишется весьма замысловато, как и все прочее.

А еще на территории Украины навигатор опаздывал на несколько метров, в результате чего она благополучно проскакивала нужный поворот, после чего электронная девушка Маша – так в инструкции значилось, Машей звали ту, что пряталась за картами навигатора, – голосом без эмоций выдавала «изменение маршрута» и посылала наивную Марину в обход, в объезд и на сотню километров вперед. А Марина посылала эту нерасторопную электронную Машу так далеко, что, если б ее в этот момент слышал Мужчина ее мечты, то... Словом, лучше б ему этого не слышать.

Местами на территории Украины навигатор просто отказывался читать карту или безбожно врал, путая путешественницу так, что она чуть не наизусть выучила некоторые населенные пункты и могла уже с закрытыми глазами проехать по городам ДонецЬк – именно так, не иначе как с мягким знаком, – Мариуполь и Симферополь. Но об этом «пизднийше», то есть «попозже», если перевести с украинского. Пока что до той Украины еще надо было доехать.

* * *

Почему-то несколько первых десятков километров Марина испытывала жуткий мандраж, даже руки тряслись, отчего она вцеплялась ими в руль, как дрессированная обезьяна. Если учесть, что за плечами у нее было уже пять лет водительского стажа и опыт, приобретенный на дорогах огромного мегаполиса, то это было странновато.

Ближе к Пскову мандраж прошел. К тому же нудный питерский дождик за Лугой внезапно закончился, и выглянуло осеннее, еще теплое, солнышко. Выезжать в путешествие в дождь – на счастье, но вот ехать лучше без дождя. И позитивные изменения прогноза погоды ее очень радовали.

* * *

Через Псков Марину понесло неспроста, а от большой трусости. Оптимальный маршрут в Крым из Петербурга, разумеется, проложен был через Москву. Кусочек по МКАДу со съездом на трассу М-2 – Симферопольское шоссе, по европейской классификации Е-105. Но она так боялась этого МКАДа и Москвы, что вариант этот даже не рассматривала.

Зато рассматривала еще одну дорогу, которая из Пскова уводила в Беларусь, проходила через эту бывшую братскую республику Союза, далее огибала Киев и вниз по карте до Одессы, откуда берегом моря шла прямехонько в Крым.

Была мысль у Марины проехать этим маршрутом, погулять по киевскому «Хрещатику», но тогда она никак не попадала в гости к своей подруге Наташке Стрелковой, которая с нетерпением ждала ее в Донецке. Так что, исходя из этих условий, путь оставался один – через Псков на Смоленск.

Еще до отъезда Марина перелопатила Интернет и нашла немало сообщений автолюбителей, которые опробовали этот маршрут. Был он хоть и более протяженный, но зато вдали от Кремлевской стены и столичных дорог, которых она боялась как огня. Потому и вырулила из Питера не по Московскому шоссе, а по Киевскому и через несколько часов добралась до первого большого пункта маршрута – Пскова.

План первого дня пути – засветло добраться до Смоленска – Марина наметила еще дома. Поэтому, чтобы уложиться в световой день, она давила на педаль газа и без остановки пролетала маленькие поселки и города. Псков – Остров – Опочка – Пустошка – Невель – Усвяты – Велиж – Демидов – Смоленск. Когда дома прокладывала маршрут, эти среднерусские названия нагоняли на нее тоску и мысль страшная не отпускала. Мысль была о том, что по таким местам не может проходить нормальная дорога.

Оказалось, она ошибалась. Дорога как дорога, видали и хуже. В одном месте, кстати, даже платное шоссе встретилось, о чем свидетельствовал указатель на обочине. Правда, Марина так и не поняла, чем тот участок дороги оказался лучше остальных?! Никакой логики! Если уж в конце участка берут деньги за проезд, то должен же он как-то отличаться от всей остальной дороги в лучшую сторону?!

Должен-то он должен, наверное, но... он не отличался. Ничем! Правда, и стоило это не так дорого, каких-то две сотни рублей. В конце этого платного участка дороги красовались полосатый шлагбаум и будочка.

Марина долго ждала, а шлагбаум все не поднимался. Наконец из будки вышел пацан, лениво подошел к машине и промычал невразумительно:

– Тут типа выйти надо и оплатить дорогу...

– Молодой человек! Вы шлагбаум откройте, я до кассы доеду и расплачусь. Что зря-то топтаться?! Не убегу же я... – Марина и в самом деле не видела причины в такой строгости.

– Вообще-то не положено... – Парень покосился на машину, просчитывая в уме, рванет водитель за шлагбаумом мимо кассы или честно остановится и оплатит проезд.

Марина по лицу его видела, как борется в нем желание пропустить тетеньку и сомнение в ее порядочности.

Наконец она оборвала его сомнения:

– Молодой человек! Ну неужели вы думаете, что я сбегу, не заплатив?

Марина мило улыбнулась. Парень тоже улыбнулся ей и лениво отчалил открывать шлагбаум. «Ну вот, кто там в сказке отражению в воде-то улыбался? Не много надо, чтобы тебе поверили». – Марина мягко затормозила возле будки.

Из окошечка высунулась строгая девица, накрашенная куда больше, чем нужно для скромной должности кассира. Или она была директором пропускного пункта?! Ну, в общем, парня она отчитала по полной программе, указав ему на то, что правила для всех одинаковы, и для него в том числе, если он, конечно, работать хочет, а не хочет вылететь ко всем чертям.

Парень беззлобно огрызнулся в ответ. А Марина, не выходя из машины, передала ему плату за проезд и квитанции дожидаться не стала, поехала.

* * *

Машин на этой малооживленной трассе было не так много. Кое-где приходилось подолгу ехать в гордом одиночестве: никто не обгонял и никто не попадался навстречу. Ей даже тревожно было. Но навигатор четко показывал маршрут и его крайнюю точку – Смоленск, и указатели на обочине дороги тоже нет-нет да и выдавали информацию, говорящую о том, что она на правильном пути.

* * *

Но, как ни рассчитывала время, к Смоленску Марина подъезжала все-таки в кромешной темноте. Есть водители, которые предпочитают ночную езду дневной. Она в это число не входила, так как с наступлением сумерек испытывала страшный дискомфорт. Это состояние Марина называла куриной слепотой. Обочин практически не видела и могла переть напролом, заскребая колесами бордюр на дороге.

Да еще у Мотьки был один дефект: малыш от рождения был подслеповат, в том смысле что фары у него какие-то не такие. Марина видела, как другие машины освещают перед собой дорогу, и завидовала: Мотька так не мог. При этом она, будучи вежливым водителем, видя вдалеке фары, переключала свет с дальнего на ближний, а сама слепла от проезжающих мимо. И материла их в полный рост – не переключают, гады! Так, во всяком случае, ей казалось!

Одного – в темноте не очень поняла кого – Марина решила проучить и показала ему, что он ее ослепляет: включила на секунду дальний свет. Он все понял. И так засветил ей в ответ, что она чуть с дороги не слетела. Это у него, оказывается, ближний был такой ослепительный. Вот это светит так светит! С таким светом можно в любой тьме двигаться как днем, не то что с Мотькиным! Поэтому ни о какой ночной езде и речи быть не могло. Да и невозможно одному водителю быть в пути двадцать четыре часа в сутки! Поэтому великая путешественница заранее определилась: ехать только в светлое время, а на ночь останавливаться на ночлег.

Вот и упирались они с Мотькой изо всех лошадиных и человеческих сил, чтобы засветло попасть в Смоленск, но не успели до захода солнца. По ее подсчетам, еще было километров семьдесят до города, когда ночь навалилась чернее черного, и она ехала уже практически на ощупь, но при этом со скоростью не менее ста километров в час.

* * *

...Автомобиль с поднятым капотом и открытым багажником Марина увидела издалека и голосующих тоже. Показалось, что отчаянно машут ей мужчина и женщина. Слегка проскочила и стала тормозить. В тот момент она даже не думала о том, что в темноте, на пустой дороге это может быть опасно. Просто в голове было одно: у людей проблемы, им нужна помощь, а тут она, такая вот вся из себя миротворец, потому и тормознула.

Подбежал парень:

– Девушка!

Здорово-то как! Все еще «девушка»!!!

– Девушка! Обсохли! Дотащите полтора километра до заправки?!

Ну, братцы мои! Какое «дотащите»?! Мы же есть маленький Мотька! Мы так не можем! А вот бензинчику плеснем!

– А у вас можно это?.. Оттуда? – Парень показал на бензобак.

– Оттуда – нельзя, а вот канистра полная имеется.

– А воронка?

– И воронка.

Парень радостно заорал, чтобы «Генка тащил бутылку», и тут Марина поняла, что на дороге не мужчина и женщина, а два мужика ей повстречались. Поджилки слегка дрогнули и затряслись. Потом уже думала, чего ж она так испугалась-то? Ну не изнасилования – это точно. Чай не барышня кисейная, не испугаешь. Да и не девица на выданье, а солидная тетя. Какое уж тут изнасилование, м-да...

Наверное, боялась разбойников, которые ведь запросто могут без кошелька оставить. А она еще, как дура, все яйца в одной корзине держать привыкла. В смысле, все деньги в одном месте...

В общем, наливают они бензин из канистры в пластиковую бутылку, лясы точат радостно, а «девушка» Марина Валерьевна Андреева зубами танец с саблями выстукивает, ждет, когда кошелек отнимать начнут.

Тут еще, как назло, в голову ей фраза Маргадона из любимого кино лезет: «Я все понял, Жакоб, все пришельцы в Россию будут гибнуть под Смоленском...» Тьфу, провались ты, товарисч Маргадон, куда подальше!

– Куда это вы одна едете? – спросил вдруг парень, что бутылку под носиком канистры держал.

Ей бы соврать чего-нибудь типа «Да не одна я, муж – спецназовец-мент-бандит-боец невидимого фронта в одном флаконе щаз сюда подъедет», чтоб парни мыслей каких дурных в головах не держали, а она проблеяла, как честная овца:

– В Крым...

– В Крым? Одна? На «матизе»??? Ну, вы отчаянная женщина...

– Не на роликах же! – пискнула Марина в ответ, чтобы показать: шучу, значит, ни хрена не боюсь, но получилось неубедительно.

– А мы уже час прыгаем тут, и машины даже с мужиками не останавливаются. Боятся все. А вы – смелая такая!

«Ага, смелая! – подумала она про себя. – Жаль, памперса нет у этой смелой! В самую бы пору пригодился!» А вслух сказала:

– Да я вас тоже боюсь, но увидела, что бедствие терпите, – как не остановиться...

* * *

И это правда. Это искренне. А искренность, как известно, подкупает. В общем, и кошелек при ней остался, и такая эйфория на нее навалилась из-за проявленной доброты да щедрости пополам со смелостью, что Марина не помнила как, но дорулила легко до Смоленска и где-то на окраине города нашла мотель «Интурист», номер в котором с завтраком стоил тысячу двести рублей. И был душ с горячей водой, и телевизор, который пробубнил до утра, так как она вырубилась моментально, и руки, скрюченные усталостью, как курьи лапы из морозилки, – это тоже как раз там и было.

Утром оказалось, что спала она с открытой в номер дверью. Ну что за беспечность?!

«... – Маргадон, почему открыта дверь?

– Excuse me, магистр!

– Что «excuse me»?

– Варварский обычай: ключи раздают, а замков нет...»

* * *

Замок был, и ключ она в него вставила, а вот провернуть – или не получилось лапами куриными, или забыла...

А потом был завтрак с яичницей и кофе с молоком, и, настроив навигатор на следующий пункт назначения – город Рославль, Марина Андреева двинулась в путь.

* * *

«Если когда-нибудь в палате лордов мне зададут вопрос: «Зачем, принц, вы столько времени торчали под Смоленском?» – я не буду знать, что ответить». Это очередная цитата тут как нельзя к месту. Потому что объяснить кому-то, как во время путешествия в Крым Марина под Смоленском солила грибы, достаточно трудно.

На самом деле все было просто. Сразу за Псковом пошли по трассе грибные места. Да такие, что торговцы почти друг на друге вдоль дороги сидели, кучки грибов продавали. И видели б вы те «кучки»! Тут другое слово уместно – кучи! И грибы все как на подбор. Упругие, словно резиновые, – белые, суховатые ярко-красные – подберезовики, барашки желтые кудрявые – лисички, бахромистые в ниточку по краю – розовые пятачки волнушек, длинноногие подберезовики и черноголовики. И еще какие-то совершенно незнакомые ей псковские валуи – хрусткие кругляши, тут же и свинухи с гарькухами, которые она всегда за поганки принимала.

Марина трижды останавливалась полюбоваться грибами. Соблазн велик был купить для дядьки севастопольского – как гостинец с севера. Дядька Маринин северянином был от роду, до армии жил на севере, потом на флот попал, на Северный. А потом как-то угораздило его в Севастополе служить, и так влюбился он в этот город белокаменный, что на северасвои любимые больше не вернулся. Только в гости заезжал.

Живя на Черном море, он скучал по другому морю, холодному. А еще больше – по лесам архангельским, плесецко-каргопольским, в которых росли в изобилии грибы-ягоды. В Крыму таких было не найти. И год пустым считал дядька, если прошел он без вкуса гриба соленого. Поэтому каждое лето Марина с маманей и сыном шастала по питерским лесам, собирая грибы. Потом их солили, мариновали, морозили по рецептам бабушки. Получалось все равно не так, как на севере. Там у бабки, кроме рецепта, был еще какой-то секрет. Будто слово специальное знала, благодаря которому грибок получался хрусткий и нежный. Если уж волнушки, то в прозрачно-желтом желе, а грузди белые становились голубоватыми, с колючими иголочками в центре шляпки. Бабка вытаскивала их из банки большой ложкой, буквально отковыривая друг от друга, – так сцеплялись они в засолке. Она их еще сопливыминазывала, но в этом слове не было ничего противного, а лишь умиление – точнее не скажешь! В желе прозрачном, густом груздь архангельский зимует.

Зимой их хранили в кадушке в холодном сарае. И если хотелось «посолиться», то бабушка откалывала грибы топором. Приносила в дом большую грибную ледяную глыбу, размораживала. Процесс этот сопровождался медленным заполнением кухни удивительным грибным духом...

Да... О таких грибах в Питере можно было только мечтать. На севере, если уж шли в лес, то целенаправленно. За белыми, например, или за груздями. Это значило, что в этот день ничего другого и не брали. Зачем? К каждому грибу подход свой. Белый на жареху шел, на маринад и на сушку. К нему примешать какой другой гриб значило все испортить. А соляники – это совсем другой процесс. Их вымачивать долго надо. В бочке.

Бочка уже с начала сезона заготовлена – у колонки на улице поселковой стоит, наполненная водой. Сначала, как ее прикатывают из сарая к водопроводной колонке и заливают водой, она начинает плакать: из всех щелей льется вода. Только заливай по новой.

Что интересно: у колонки бочек много. У кого-то еще плачет, у кого-то – уже отплакалась. Но любой, кто приходил за водой, считал своим долгом шланг направить во все бочки, чтоб не пустовали, а разбухали от воды, готовились к использованию. Глядишь, за неделю бочка дойдет до нужной кондиции, вот тут и за груздями или волнушками пора отправляться.

Замачивали грибы там же, у колонки. Чистили их еще в лесу, чтоб грязь домой не носить лишним весом. Ножки отрезали, шляпки мелкие целиком отправляют в засол, крупные – пополам резали или на четыре части. В корзине в итоге приносили только то, что шло в дело. Не заходя домой, шли прямо к колонке с водой, где мыли грибы в корзине, словно в решете. Потом засыпали их в бочку, свежей водой заливали и оставляли там же. И не надо было переживать, что кто-то у кого-то грузди украдет или волнушки. Никто этим не промышлял.

* * *

В городе Петербурге тихая грибная охота на деревенскую не похожа. Во-первых, надо было уезжать к черту на рога, чтобы хоть что-то насобирать. И то не факт. Иной раз случалось уехать за сотню километров, в места, где поблизости никакого жилья не было, а лес был полон шустрых старушек, которые шуршали палочками по кустам уже с рассвета, и Марине, прикатившей чуть не к обеду, приходилось гулять по обобрышам, надеясь на случайный трофей. Посему питерский гриб дорого стоил.

Как-то в сезон Марина с маманей залезли в незнакомый лес. Сразу не повезло. Мало того, что было пусто в нем, так еще и начал кто-то неведомый их водить кругами. Вроде идут по прямой, а три раза прошли мимо одного и того же пня. Решили от пня резко свернуть направо. Свернули. Через двадцать метров выбрались на пригорок, под которым протекала речка – вонючая и грязная. Сточные воды, видать, откуда-то. Через речку легкий мосточек из бревнышек и веток перекинут.

– Ну что, рискнем?

– Рискнем...

Рискнули.

Маманя провалилась сразу же, одной ногой, но по самое не могу. Вытягивая ее из мутной чачи, Марина умирала от хохота. Вонища на всю округу стояла такая, что словами не описать. Только вытянула, как маманя на ноге этой скользкой не удержалась и завалилась на мостике, а падая, сломала ноготь на указательном пальце. Кровищи – как барана зарезали! Слезы из глаз и рыдания на весь лес.

С горем пополам вылезли на пригорок. Палец с изуродованным ногтем Марина матери кое-как перевязала носовым платком, а вот с ногой намаялись. Штаны пришлось снимать и колготки, все это отжимать и снова напяливать на окоченевшую конечность. Вместо носка натянули на ногу полиэтиленовый мешок – для тепла. Потом посмеялись, отдохнули и попросили у лесного батюшки, чтоб за страдания грибов послал.

– Не может быть, чтоб тут не было! – Мамаша Андреева была полна оптимизма. – Думается мне, что таких дураков, как мы, – лезть за эту речку-говнотечку, – не так много, стало быть, и грибы тут все наши. Ну, двинули!

И они двинули. Поднялись на косогор и обомлели. Нет, грибов не увидели. Увидели, что находятся они на острове. Крошечном, как пятачок, а вокруг та самая речка-вонючка, и с другой стороны она еще шире, чем с той, с которой они пришли. Стало быть, и выход один – там же, где и вход.

Когда готовились переходить шаткий мостик в обратном направлении, Марина наставляла мать:

– Ты не торопись. Прежде чем тяжесть всю перенести на бревнышко, опробуй его как следует, потрогай ногой. Я вперед пойду, ты – за мной. Ну, с Богом!

Но это был явно не их день. Сначала матушка Маринина шла аккуратно, пробуя ногой каждую опору. Берег был уже близок, когда она сделала шажок шире, чем надо было, затопталась, как курица, на одном месте и ступила ногой в жижу. Другой ногой.

На берегу они хохотали во весь голос, так как процесс раздевания до трусов пришлось повторить. Снова отжимали жутко пахнущие скользкие штаны, натягивали на ногу полиэтиленовый пакет, сырой сапог...

– Ну что, домой?

В корзинках перекатывалось по десятку мелких грибов – не то съедобных, не то поганок. Вот такие порой были грибные вылазки у них в Питере.

* * *

Поэтому от псковского изобилия у Марины дух перехватило. Вот бы дядьке довезти такую красоту! Но как?!

– Не думайте, красавица! Берите грибочки! Почти даром! И самые свежие. Час, как из лесу...

Продавец хвастался перед покупательницей боровиками, которые были словно игрушечные: ровненькие все, как один, крепкие, с небольшими, еще толком не развернувшимися шляпками, шариками насаженными на плотную желтоватую ножку.

– Да я б с радостью, но...

– Боишься, что не довезешь, красавица? Тебе куда ехать-то?

– В Крым.

– В Крым?! Далековато... Но есть секрет. Ты вон крапивы на поляне нарви, ведерко ею выстели – и грибы в крапиву. Мы так мясо без холодильника сохраняем, не то что грибы!

* * *

В общем, не удержалась, соблазнилась. Крапивы надрала, в ведро ее, а сверху грибы. Все удовольствие сто рублей. Дешевле – только даром. Другие продавцы увидели, что она покупку сделала, стали к своим корзинкам заманивать. Она б и рада была увезти все, да по такой цене, но не в деньгах дело. Надо ведь продукт довезти.

Всю дорогу она любовалась этой красотой лесной, на ночь в Смоленске оставила грибы в машине, чтоб им похолоднее было. А утром призадумалась. Да и грибы малость призадумались – по ним было видно, что до Севастополя им не доехать, тем более с заездом в Донецк.

* * *

Выехав из Смоленска на нужную трассу, Марина в первой же деревне тормознула возле сельмага.

– Мне, пожалуйста, нож, большую тарелку, две бутылки питьевой воды, пачку крупной соли, перец и лаврушку! – выпалила она продавщице.

– Странная покупка! – улыбнулась та в ответ, подбирая товар на полках.

– Ничего странного, как раз все то, что нужно для засолки грибов!

– Грибы?! Где вы грибы взяли? У нас их в этом году и не было-то!

– Грибы из Псковской области, надо их как-то до Крыма довезти.

– Ну и ну! – Продавщица с сомнением посмотрела на странную покупательницу, посчитала стоимость покупки. – Впервые такое слышу, чтоб белые солили...

– А я и сама впервые такое слышу! Но варить негде, поэтому попробуем так!

* * *

Потом она отъехала немного от деревни, устроилась на пеньке неподалеку от дороги. Грибы чуть-чуть почистила, поотрезала ножки от шляпок, плотно уложила в ведро, выбросив из него крапиву, пересыпала солью, добавила перец и лавровый лист, залила водой и придавила сверху тарелкой с камнем.

Если учесть походные условия, то сделано было все просто великолепно. Правда, ноль санитарии, но про ботулизм думать не хотелось. К тому же слово это страшное ей казалось каким-то выдуманным, и она ни разу не слышала, чтоб кто-то подцепил от грибов эту заразу.

Правда, ежегодно газеты пугали народ грибными отравлениями со смертельным исходом, но это ведь касалось тех случаев, когда к хорошим грибам прибивались гнусные поганки, а у нее белые настоящие – сомнений в них не было.

* * *

Ведерко с соленьем Марина пристроила поближе к себе – перед пассажирским сиденьем, чтобы визуально контролировать процесс. Часа через два, когда солнышко запекло не по-осеннему жарко, грибочки начали пускать пузыри. Марина попробовала рассол.

– Соли маловато!

Кинула на глазок соли, размешала палочкой. Снова пробу сняла.

– Уже лучше! На этом и остановимся.

Видимо, соли грибам и в самом деле стало достаточно, так как пузыри пускать они перестали, а еще через пару часов в салоне оглушительно запахло осенним бабкиным рассолом.

– Хоть закусывай! – посмеялась Марина.

* * *

Мандраж, который одолел ее в самом начале пути, давным-давно прошел, на смену ему пришло хорошее настроение, которое подогревалось почти южным солнышком.

– Щаз спою! – весело прорычала Марина, прибавив громкости в магнитоле, и вдавила посильнее в пол педаль газа.

* * *

Дорога радовала. Транспорта не так много, как это было на выезде из Питера. Никто никого не торопит, к обочине не жмет. На Мотьку проезжающие смотрят с уважением. Он, кстати, не так прост, Маринин Мотька. Он такой нарядный, что просто глаз не отвести. Рукастая она, Марина Валерьевна, по жизни. Машинку ей давно хотелось как-то украсить. Хорошо бы расписать хоть под хохлому, что ли! Но... Дороговато стоит аэрография. И она изобрела свой способ украшения автомобиля. Нового в нем ничего – техника аппликации давно известна. Главное достоинство ее в том, что все было ею сделано в единственном экземпляре. Два дня работы – и по бронзовому тельцу Мотьки проросла изумрудная травка с ромашками, на которых пристроились ярко-красные в черных конопушках божьи коровки. И на капоте летящий на цветы жук. В общем и целом – красота нечеловеческая! Марину на таком Мотьке даже фотографировали из проезжающих мимо машин, а пешеходы в восторге показывали на нее пальцем.

Кроме выпендрежа, было во всем этом рациональное зерно: машинка на дороге была заметной, а значит, более безопасно можно на ней передвигаться. Может быть, все это она себе просто придумала, но с этим ей жить стало веселее.

* * *

И погода радовала. Все-таки более тысячи километров от Питера – это уже совсем не север! Солнышко светило во все лопатки, и ветер врывался в открытые Мотькины окна, и запах у этого ветра был совсем не осенний. Задержавшимся летом пахло, яблоками, разнотравьем. И отпуском, черт возьми, отпуском!!! Ах, как ей было хорошо, Марине Андреевой, выжимая из Мотьки «стошку», упорно двигаться к цели.

В Орле телефон у нее ожил после долгого дорожного молчания вне зоны действия сети. Посыпались CMC-сообщения от сына, от подруги Сашки. Сашку Синицкую, лучшую Маринину подружку, было искренне жаль. Если бы не работа ее на полный износ на две ставки в школе-интернате, мчались бы сейчас на море вдвоем. Эх и пошуровали бы в Крыму две еще очень шустрые тетеньки, про которых говорят «баба ягодка опять». Но Санька не могла себе позволить даже две недели отпуска. Черт дернул ее влезть в ипотеку и купить квартиру, и теперь она была повязана по рукам и ногам огромным кредитом. Повелась на эту авантюру она с подачи ее любимого и незаменимого супруга Дениса, которому надоело проживание в коммунальной квартире. Ну, коммуналка и Сашке не меньше надоела, поэтому она предложение Дениса приняла и ипотеку на себя оформила. Кто же думал, что ему очень скоро полное безденежье надоест и он свалит от Сашки к своей бывшей супруге.

А у Сашки остались от него только стоптанные тапочки в прихожей и этот жуткий кредит, и, чтобы оплачивать удовольствие жить в отдельной квартире, она должна была пахать как негр на плантации.

* * *

Потом позвонил Алексей. Марина поморщилась недовольно: говорила же, не звони больше! Какого черта? Была без радостей любовь, разлука будет без печали. Надоели ей эти половинчатые отношения с женатым мужчиной Алексеем Сотниковым. В праздники он занят, в будни спешит. Позвонить ему можно, конечно, но лучше послать CMC, которую он быстренько уничтожит, а при возможности перезвонит. Ну и что это за жизнь?!

И вообще, Марина считала, что Алексей ее немного обманул. Когда они познакомились, он сказал ей, что женат, но все идет к тому, что вот-вот – и брак рухнет!

Господи! Ну сколько можно наступать на одни и те же грабли?! «Рухнет брак»! Да когда мужики так говорят, это значит только одно: никогда и ни при каких обстоятельствах этот брак не рухнет. Просто ему приелась сытая семейная жизнь или вообще с супругой Карибский кризис, вот и потянуло на приключения. А поскольку просто так свободные женщины не желают связываться с женатыми мужиками, то тут ими и роняется как бы между прочим эта гнусная маленькая ложь – «все хреново, собираюсь разводиться!».

Собираться – не значит разводиться! И все же Марина считала себя чуть-чуть обманутой. Не прозвучи тогда у Алексея эта фраза, она бы не стала и голову себе морочить по этому поводу, не стала бы встречаться с ним, тем более что знакомство было как знакомство, искры не сыпались вокруг и пожара не было. Нет, Марина Андреева вовсе не грезила замужеством. Но и отношений хотела с человеком свободным от семьи.

Она очень быстро поняла, что Алексей не собирается ровным счетом ничего менять в своей жизни и не собирался, но так же быстро она умудрилась врасти в отношения с ним. Вроде и не обжигали они, но стали привычкой, от которой трудно было отказаться. И когда этой весной Марина заметила своего соседа, она легко отказалась от встреч с Алексеем Сотниковым, объяснив ему все по телефону.

Он сделал вид, что не понял. Удивлялся и выспрашивал, что случилось, мурлыкал, что соскучился и хочет встретиться.

– Леш, я не хочу обижать тебя, поэтому не заставляй объяснять тебе на пальцах, почему мы больше не увидимся.

– Но нам же хорошо было вместе?! – то ли спросил ее, то ли пытался убедить в этом Алексей.

– Это тебе было очень хорошо. И удобно. А мне – нет. И еще... – Марина сделала паузу. – Хочешь, я скажу тебе, что чувствовал ты со своей дражайшей супругой после похода ко мне?

Она помолчала, дождалась, когда Алексей выжидающе глотнул воздуха и выдохнул:

– Что?

– Вину за измену, от которой было тебе сладко-сладко, так что опостылевшая твоя Лена в этот момент казалась тебе самой-рассамой.

– Ты не права, Мариша! – с жаром, но не очень убедительно ответил ей Алексей. – Конечно, что-то подобное было. Я имею в виду вину. Но не так, чтобы что-то сравнивать...

– Это уже детали. Главное, что я для тебя являюсь некой таблеткой, которая лечит семейные отношения. Что-то типа виагры... А я этого не хочу. Ты знаешь мое отношение к браку и семье. Я не стремлюсь надеть на тебя хомут. Но и роль таблетки – не для меня. Прости, Леш, на свете немало женщин, которые легко примут твои условия и будут довольствоваться редкими встречами. Но это не я. Да и если уж совсем честно, то хочется фейерверка чувств, взрыва эмоций. Я понимаю, что этого уже никогда может не быть, но хотеть-то этого я могу!

* * *

И после всего этого Алексей как ни в чем не бывало промурлыкал в трубку:

– Привет, дорогая моя! Как дела? Чем занимаешься?

– Привет! – откликнулась радостно Марина. – Дела отлично, как обычно. А занимаюсь чем... Ну, даже с трех раз не угадаешь, поэтому и тумана напускать не буду: я еду на юг на машине!

– С кем? – Сотников был искренне удивлен, и, кажется, даже что-то вроде ревности прозвучало в голосе.

– Почему «с кем»? Представь себе, одна!

– Героическая женщина! Вернешься – пригласишь на южное вино и свежий загарчик?!

– Нет, не приглашу! Сотников! Сколько говорить тебе, что мы только друзья – не более?!

– Так ты и пригласи меня как друга!

– Опять, видать, поругался со своей половиной?

– Угадала! Нет, Маришкин, я все-таки решусь на развод. Вот прямо в понедельник и напишу заявление!

– Удачи!

До того как Марина нажала кнопку отбоя, она успела услышать вопрос:

– Так ты позовешь меня в гости?

– Ага! Разбежалась! – ответила она онемевшему телефону и усмехнулась.

* * *

Странное дело: стоило ей серьезно отказать Алексею, как у него резко изменилось отношение к ней. Раньше он звонил лишь от случая к случаю. («Каламбурчик! «От случая к случаю» почти как от случки к случке. Тьфу! Противно!») Теперь же активизировался не на шутку. И хоть отношений давно никаких, ему всеми силами надо сохранить этот статус героя-любовника. Но точка поставлена, и возвращаться к этим отношениям Марина не собиралась.

* * *

Со вчерашнего дня она ждала звонка с какого-нибудь незнакомого номера, а звонка не было. Наверное, сосед ее, мрачноватый мент, найдя в почтовом ящике записку, решил, что это розыгрыш, порвал ее и выбросил. Ну оно и к лучшему! Что бы она сказала ему? Что он ей нравится? Ну и что? Опять же мораль и законы неписаные о том, кто должен проявлять инициативу при знакомстве. Мы ведь не в Америке или Голландии. Там, говорят, это в порядке вещей. Да и предлагают женщины мужчинам совершенно конкретные вещи. Например, совместную аренду жилья, естественно, с проживанием под одним одеялом.

Марина-то совсем другого хочет. У нее и жилье свое, и самостоятельность полная во всем. Когда несколько лет назад у них в результате обменов-разделов появилась вторая квартира, сын ей тут же предложил жить раздельно:

– Мам, живи одна, может, еще замуж выйдешь! А мы с бабулей! Так ведь, ба?!

– А вдруг мы скучать будем? – задумчиво спросила Марина.

– Ну скажешь тоже – «скучать»! В соседних-то домах?!

* * *

Марина не сразу привыкла к тому, что у нее появилось отдельное жилье, и порой с работы она, забыв об этом, въезжала в соседний двор, где все было знакомо, где ей приветливо кивал почти каждый прохожий.

А потом привыкла к своей уютной квартирке и зажила одна в свое удовольствие. Вот, правда, с замужеством было глухо, как в танке. Да ей и не замужества хотелось, а отношений. Как она говорила, не с тем, с кем хорошо, а с тем, без кого плохо.

А теперь ей бирюк этот с квадратной головой понравился. До такой степени, что искрило, да еще и как!

Но он не звонил. И эсэмэсок не слал. Стало быть, не хотел, или не до женских причуд ему, или вообще бирюково сердце занято всерьез и надолго.

* * *

Марина выехала на трассу Е-105. Если по карте смотреть, то строго на юг надо ехать, и прибудешь через тысячу километров в Крым. Правда, до этого ей еще предстояло пересечь границу где-то за Белгородом. Расторопные севастопольские родственники подсуетились и узнали, что лучше всего это сделать в местечке Грайворон, где таможенники не пристают не по делу и нет очередей из машин.

Этот самый Грайворон на карте оказался в стороне, и, пока Марина добралась до Белгорода, изрядно стемнело. «Ну и хорошо! – наивно подумала она. – Ночью границу, наверное, проще проходить».

Но от этого ей пришлось отказаться, так как в дорогах она запуталась окончательно, а на одной из развилок выскочила на щебенку, насыпанную между расходящимися в разные стороны асфальтовыми рукавами. Мотька, проскакав метра три по камушкам, остановился. Марина аккуратно вырулила, развернулась там, где делать этого было нельзя, и поехала искать пристанище на ночь.

* * *

Она остановилась у придорожного кафе. В нем было почти пусто, лишь несколько припозднившихся путешественников ужинали в крохотном зале перед мерцающим в полутьме телевизором.

Марина перекусила и вышла во двор, где было припарковано несколько автомобилей с номерами разных регионов. По-летнему теплая и темная ночь стелилась над дорогой, над кустами, в которых напевали невидимые цикады. У крыльца дремал старый пес. Еще несколько собак всех мастей спали в траве вокруг клумбы.

Марина взглянула на часы. Половина первого. Где искать гостиницу, она не знала. И ехать в город сил не было. Решение ей подсказали путешественники, которые, прикончив ужин, выползли на крыльцо. Судя по номеру на черном «пассате», они тоже были из Питера, вернее, из Ленинградской области.

– Ну, мы никакого приюта искать не собираемся! – весело ответила на вопрос Марины дама. – Мы в машине спим!

– Как же вы там умещаетесь? – с сомнением спросила Марина.

– А вот сейчас начнем укладываться и увидите!

Если б своими глазами не увидела, не поверила бы! Сначала на заднее сиденье залег глава семейства, в котором было килограммов сто, не меньше! И роста приличного дяденька. Судя по всему, он там сложился как игрушка-трансформер. Да и то за ним с трудом захлопнули дверцы. Было слышно, как дядя крякнул, устраиваясь поудобнее.

Мама с сыном откинули спинки передних сидений так, что пассажир на заднем оказался еще и слегка придавлен сверху. Но ему было уже все равно, так как он уснул, едва уронив голову на крошечную подушку. А через пять минут все трое спали и храпели на разные голоса.

«Ну если они втроем разместились, то я как-нибудь уж покомфортнее устроюсь! – подумала Марина. – Правда, у них не «матиз», но зато я в нем одна!»

Не сказать, что было очень удобно. Ноги вытянуть совсем некуда было, и они затекали, но усталость давала о себе знать, и даже в этой позе эмбриона она мгновенно провалилась в сон.

Проснулась рано, едва отступила ночь и начало медленно светать. Земляки на «пассате» уже разминались вокруг своего «коня», приводили себя в порядок.

– С добрым утром! – тихонько, чтоб не будить никого, кто коротал ночь рядом с ними, поздоровалась Марина. – Вы уже собираетесь?

– Да, хотим как можно больше проехать, а если повезет, то к ночи дома будем. А вы не ездите ни в какой Грайворон! Пять минут езды отсюда Нехотеевка. Это с нашей стороны. На украинской – Гоптивка. Народу сейчас не так много, и погранцы с таможенниками не борзые. – Глава семейства в подробностях рассказал Марине, как себя вести на границе, как быстрее проскочить ее.

Быстрее не получилось, так как, когда она подрулила к Нехотеевке, там уже была небольшая очередь из легковых машин.

Ее сразу перехватили продавцы страховок. Еще до отъезда она выяснила, что этот бесполезный документ придется купить, так как без него местные гайцы будут тормозить на каждом шагу. Марине долго и путано объясняли преимущества полной страховки перед неполной, чтобы вытрясти с нее побольше, а под конец торга, один черт, объегорили – содрали с нее плату по какому-то немыслимому курсу хохло-баксов. Желтенькая, как горчичник, бумажка, – второй экземпляр под копирку! – на которой почти не было видно ничего, вряд ли спасла бы россиянку, случись с ней какая неприятность на Украине. Оставалось только молиться за себя и Мотьку, чтобы лихие наездники не протаранили его на чужбине.

* * *

Граница вопреки ожиданиям оказалась очень серьезной. Не как между Египтом и Израилем, но тоже без лишних шуток. И над границей, как и положено, ходили хмурые тучи.

В этот ранний час на лицах наших пограничников и таможенников было ясно написано: и куда вас всех черт несет?! Это про тех, кто ехал к югу. А про тех, кто возвел этот никому не нужный балаган между двумя некогда союзными республиками, бывшими когда-то роднее родных сестер, соображения возникали и вовсе нехорошие, а слова большей частью непечатные.

Таможенники, зевая, лениво осматривали машины, ощупывали зорким взглядом путешественников, задавали дежурные вопросы, после которых в крохотном окошечке пограничной будки кто-то невидимый шлепал синюю печать на листочке «убытия-прибытия», полосатый шлагбаум поднимался вверх, и – здравствуй, Украина! А-а, нет! Сначала надо было пересечь нейтральную полосу между пунктами пропуска и пройти процедуру въезда, таможенный и пограничный контроль «незалэжней и самостийной» республики.

Тут правила похлеще российских были. Во-первых, пограничники и таможенники соседней страны делали вид, что русского языка «не разумиют». Марине в открытое окно без лишних слов сунули квиточек – что-то вроде таможенной декларации, а может, и нет, может, просто листок какого-нибудь учета. Вопросы на двух языках – украинском и английском. Ни в первом, ни во втором Марина Андреева, как говорится, ни в зуб ногой. В школе учила немецкий, а украинская «мова» ей всегда казалась не самостоятельным языком, а неким местным наречием. М-да! Вот и разбирайся теперь в этом «наречии»!

Молодой пограничник с автоматом, сверкая на Марину черными глазами и ослепительно-белыми, до голубизны, зубами, скороговоркой пояснил:

– Имя, фамилия, отчество, год рождения, место проживания, паспортные данные, адрес, куда едете, принимающая сторона, степень родства, цель поездки!

Выпалил как из пулемета и понесся к другой машине, а она принялась разбираться, в какой строке что писать. Ну и, разумеется, запуталась. Парень почиркал в ее листочке стрелочками, что куда вписывать, дал новый бланк и снова убежал.

Заполнив на второй раз все как надо, гражданка РФ Марина Андреева отправилась с документами к пограничнику в крошечном домике. Огромный лысый дежурный в камуфляже долго вносил ее данные в компьютер, изучал документы, потом Марину. В конце процедуры шлепнул штамп и кивнул лениво: «Ехай!»

С таможенниками все было проще.

– Оружие, наркотики е?

– Нет!

– Проезжай!

Марину предупредили: не вздумай шутить на эту тему. Один идиот веселый пошутил. На вопрос про оружие сказал: «Ага! Пулемет везу, станковый!» Так его три часа трясли на досмотре, до трусов раздели и требовали признаться во всех смертных грехах.

* * *

Ну вот! Два часа чистого времени ушло на переход границы. Марина посмотрела на часы. Если будет поторапливаться, то к обеду в Донецк приедет.

Едва она съехала с виадука, как под мостом попала в поле зрения местного гаишника. Если по-здешнему, то даишника, так как у них не ГАИ, а ДАИ – Державна автоинспекция.

Инспектор, как дядя Степа, здоровенный ломоть, кудрявый, как юный Пушкин, козырнул ей и расплылся в улыбке. В документы ее лишь глазом для порядка глянул. Что смотреть-то, если ее только пять минут назад через границу пропустили. На самом деле ему просто потрепаться хотелось, «за Россию» спросить, про цены на бензин в Питере и какие пенсии бабкам дают.

Поговорили душевно. Марина заодно спросила, как ей правильно на трассу «в ДонецЬк» рулить.

– Ось щаз пид виадук и все прАмо и прАмо!

Но навигатор показал направо, и она повернула, как велел ей прибор. Ее унесло к развилке, откуда можно было вернуться к пограничному переходу или в Харьков. Покрутившись по дороге, она минут через двадцать снова вынырнула перед виадуком, где загорал на солнышке ее недавний знакомый, кудрявый, как русский поэт, только теперь уже в компании целой бригады ДПС.

Увидев Марину на ее приметной машинке, даишник улыбнулся русской туристке полной обоймой крупных, как кукурузные зерна, зубов, растопырил руки, словно свою старую знакомую встретил, и пошел навстречу:

– Ну куда ж вы повертали??? Я же ж вам казав – прАмо, а вы направо – на ХарькИв повернули!

– Да вот, навигатор наврал что-то! – Марина тоже улыбнулась в ответ, а краем глаза увидела, как напряглись дэпээсники.

А даишник, видать, и рад был покрасоваться перед друзьями. Он чуть не по пояс влез в машину через окно, заполнив собой все Мотькино пространство, и, дыша в лицо его хозяйке луковым духом, спросил игриво:

– Куда ж вы, барышня, повертали не туда?! Я вам казав – прАмо! А вы?! От щаз поедете и николы не сворачивайте, только прАмо. Там указатель будет на ДонецЬк. А направо – то это как раз на ХарькИв!

* * *

Марина поблагодарила его еще раз и с трудом вытолкала из машины. Даишник изобразил ей в ответ что-то похожее на воздушный поцелуй, помахал полосатой палкой: «ПрАмо!» – и, хитро ухмыляясь, пошагал к своим коллегам, которые с любопытством смотрели вслед Мотьке. «Сейчас, наверное, нагородит небылиц про наши с ним шуры-муры-амуры!» – со смехом подумала Марина, вдавливая посильнее педаль газа.

* * *

До «ДонецЬка» оставалось каких-нибудь семьдесят километров, когда она поняла, что телефон ее на территории Украины молчит как партизан не просто так, а по поводу. Не в роуминге оказался! Забыла! Стало быть, ждать звонка от соседа уже не стоит. Но самое противное, что ей же нужно было как-то с донецкой подружкой Наташкой Стрелковой связаться. Купить пакет местной связи на трассе оказалось делом бесперспективным. Попросить у кого-то трубку на минутку – верх нахальства.

* * *

Марина заметила такую странную вещь: местные жители буквально не выходили из эфира. Видимо, тариф был какой-то халявный у абонентов, позволяющий вести непрекращающиеся переговоры с друзьями и подружками. У торговцев на придорожном рынке, у буфетчицы в кафе, у контролера в туалете – у всех возле уха был мобильник. Вот жаль, третьей руки нет у человека. Она б не пустовала!

Марина, привыкшая общаться по телефону лаконично и четко, не уставала удивляться, слушая, как полуголые барышни в шлепках на босу ногу, с облупившимся ярко-малиновым лаком на ногтях ног и рук лениво цедят в трубку. Текст у всех был почти одинаковый:

– И шо он? А ты? А он? А она шо, дура совсем?! Не, я тя не понимаю! А он шо? И?.. Ой, мама дорогая!!!

А молоденькие мамашки с колясками трепались про то, как «кроха дитятко» вчера сказал «мама», а муж спорит, что «папа».

– Не, он мне будет шо-то доказывать! «Папа»! Да «папа» дети только после «мама» начинают понимать! А он мне доказывает!!! Слышь, чуть не до драки! Шо?! Та помирилися, конечно! Да ты ж знаешь, одеяло помирит! Га-га-га!!!

* * *

Марина присела за круглый столик у летней кафешки, вытащила из сумочки синенькую бумажку достоинством в пять гривен. Не очень понимая, много это или мало, она положила денежку под нос конопатой девице, которая на ее глазах тянула телефонную резину ни о чем, и решительно сказала:

– Будьте добры, один звонок с вашего телефона, всего две минуты, по Украине!

Девица услышала ее. Прошуршала «Я тебе перезвоню!», цапнула бумажку, которая мгновенно исчезла где-то в складках красивой, белой, как хлебобулочное изделие из дрожжевого теста, груди, не умещавшейся в глубоком вырезе пестрой кофточки, – видать, нормальная плата за две минуты разговора! – и деловито спросила:

– Номер говорите!

Марина продиктовала Наташкин номер и через секунду услышала родной голос. Наташка зачирикала, как всегда, но Марина ее аккуратно погасила:

– Натик, я в семидесяти километрах от тебя, но я вспомнила, что не знаю твоего домашнего адреса! Да! Записываю! О'кей! Жди, я скоро буду!

* * *

Донецк показался Марине городом культурных водителей. Ее везде пропускали, одобрительно подмигивали фарами, приветствовали. Правда, «украинскому глобусу» эти нежности были по барабану: навигатор все так же опаздывал с сообщением о нужном повороте, не мог прочесть набранную латиницей Наташкину улицу Щетинкина. В итоге по Донецку Марина наездила чуть не сотню километров, так и не найдя нужного адреса. Да еще и в одном месте, проскакивая перекресток, не разглядела за ним ямку, в которой Мотька подпрыгнул, а вместе с ним подпрыгнули чемодан, сумка с подарками, бутылка с водой и... ведро с грибами. Приземлилось оно не очень удачно, и в салоне больше, чем нужно, запахло соленьями. Часть белых проскользнули в щель между тарелкой и краем ведра и расползлись медузами на коврике.

– Черт! – крикнула Марина в сердцах и стала искать место у тротуара, чтобы по горячим следам убрать грибной беспорядок, а заодно и справиться у горожан: надо ж было как-то добираться до этой засекреченной улицы Щетинкина.

Ей повезло. Какой-то дядя на остановке не стал махать крыльями, посылая ее на все четыре стороны, а сказал:

– Сейчас подойдет маршрутка номер одиннадцать, вот за ней вы и поезжайте! Кольцо у нее там, прямо на рынке, а рынок – на Щетинкина. Какой дом вам нужен? Семнадцатый? Он у рынка и есть.

Марина дождалась одиннадцатой маршрутки, пристроилась ей в хвост и порулила потихоньку. Не прошло и десяти минут, как показалась та самая улица, а вот и тот самый дом, что ей был нужен. Только она высунулась в окно, чтобы спросить у мужиков, дувшихся в палисаднике в домино за колченогим столиком, про нужную ей парадную, как чуть не оглохла от радостного визга:

– Маришка! Родная моя! Наконец-то, а я уже три часа гуляю, тебя высматриваю!

Натаха Стрелкова вытащила ее из машины и принялась душить в своих могучих объятиях.

* * *

Когда улеглись страсти и подруги угнездились наконец за крохотным столиком в игрушечной кухне Наткиной квартирки в «малосемейке», розовая от ванны Марина, тяпнув по случаю нежной долгожданной встречи «пять капель» чего-то украинского народного коричневатого цвета, спросила тихонько:

– Тусь! Ну как ты тут?..

* * *

Наташа Стрелкова когда-то тоже жила в Питере, а познакомились они в роддоме: Наташкина Женька и Маришкин Гошка родились в один день и почти в один час. Счастливые мамаши лежали рядышком, отходя от того сумасшествия, которое только что произошло с ними, а на одном пеленальном столике причмокивали крошечными губами две розовые куклы с крепко зажмуренными глазками.

– Сын? – спросила Наталья.

– Сын, – ответила Марина.

– А у меня девочка!

– А муж хотел мальчика?

– А муж хотел хоть кого-нибудь... Он у меня не так молод, поэтому боялся, что вообще детей не будет, и вот... такой подарок.

А за окном больничной палаты плавился первый июньский день, и по истертому линолеуму передвигался от стены к стене солнечный квадрат. Когда сегодня утром у них «все началось», солнышко даже не заглядывало в окно, а сейчас переползло на другую сторону. Сколько же это часов прошло?.. Какой долгий день! Такого в жизни у Марины еще не было. Словно растянутый до ста часов...

* * *

– Натуся!!! – раздалось за окном.

Наталья встрепенулась и поднялась на локте. Крик за окном повторился.

– Левушка... Ну как я ему отвечу?! – Наталья чуть не плакала.

– Муж?

– Муж! – Наташка просияла. – Знаешь, какой он?! Необыкновенный... А твой? Уже знает?

Марина резко дернула головой, отвернулась к стене. Она молчала. А Наташка тихонько сказала:

– Извини.

* * *

Потом их перевели в обычную палату, где кроме них была еще одна молодая женщина. Вообще-то женщинами они себя не чувствовали. Девчонкам по двадцать лет! Но в роддоме всех называли женщинами. Ну «женщина» так «женщина»!

Та, третья, быстро ввела их в курс дела, объяснила, что детей принесут на первое кормление только утром, и посоветовала отоспаться хорошенько, пока не начался «весь этот кошмар». Потом сладко зевнула, отвернулась к стене и засопела. Когда пришла медсестра с градусниками и тронула ее за плечо, женщина недовольно дернулась и промычала:

– Потом...

Медсестра приставать не стала, ушла, тихонько притворив за собой дверь. Наташка с Мариной переглянулись и тоже трогать незнакомку не стали, а разговаривали исключительно шепотом.

* * *

Вечером того июньского дня Наташкин муж Лева добрался-таки до открытого окна.

Створка заскрипела, что-то зашуршало под карнизом, и вдруг показалась коротко стриженная макушка.

– Ой, мужчина! – воскликнула Марина, глядя за окно.

– Левка! Ты как сюда попал?! – Наталья сделала страшные глаза. – Тут же третий этаж!!!

Она сползла с жесткой, неудобной, словно с ребрами под матрасом, кровати, накинула халат и кособоко подползла к окну.

– Марин, смотри, как он забрался! Ну изобретатель!

– Ничего нового! – со смехом ответил ей муж. – Тут у мужиков в теплое время года халтурка постоянная. Червонец платишь – и поехали хоть на второй, хоть на третий этаж!

Марина подошла поближе к окну, выглянула вниз. Там стояла огромная машина, у которой вместо кузова была платформа-тележка. Платформа поднималась вверх на большом блестящем столбе. В тележке на цыпочках стоял муж Натальи – Лев, с цветами и апельсинами в сетке-авоське.

– Левушка! Ты зачем все это принес? Цветы нельзя сюда и апельсины тоже! Нам цитрусовые есть противопоказано – у малышей может аллергия начаться!

– Ну и куда я теперь с этим? Знаешь, как я их доставал! Для тебя...

– Неси домой! Или знаешь что... Отнеси в приемный покой, отдай нянечкам. Скажи, приходил в седьмую палату к Стрелковой, а сказали, что нельзя. Пусть апельсины едят и на цветочки любуются.

– Ладно! Нянечкам так нянечкам, – проворчал муж беззлобно. – Наташка, ну как хоть все, а? Тебе больно было?

– Ну ты даешь! – шикнула на него Наталья. – Разве можно такое вам рассказывать? Ты тут в обморок упадешь! Или вообще свалишься вниз с тележки!

– А как бы посмотреть, а?

– Да я еще и сама не видела! Ну, видела, но не помню. А кормить первый раз только завтра принесут! Дома насмотришься! Все, уходи, вон дядька уже машет тебе. И больше этого не делай, ладно?

Наталья потянулась поцеловать мужа, и Марина отвернулась, чтобы не смущать их.

За окном тихонько щелкнул какой-то механизм, и Наташкин муж помахал всем: «Пока!» Его взъерошенная макушка дрогнула и скрылась под окном. Наталья еще посмотрела немного вниз, потом махнула ладошкой и отошла от окна.

* * *

Эту лохматую макушку Наташкиного мужа Марина всегда вспоминала, когда ей было особенно одиноко. Обидно было до чертиков, что к ней никто в окно не забирался с апельсинами и цветами. И она так легко не отказывалась от них в пользу больничных нянечек. Ах, как ей хотелось вот так же запросто бросить лохматой макушке в окне, что им нельзя есть апельсины, потому что у малышей может начаться аллергия, а цветы нельзя, потому что антисанитария!

Но ей так сказать было абсолютно некому. Марина весь вечер пролежала тогда, отвернувшись носом к стенке, как их третья соседка по палате, и даже всплакнула без звука, закусив до боли фалангу указательного пальца на правой руке.

Наталья не понимала, что происходит. Она присела на краешек скрипучей больничной кровати с продавленной сеткой, в которой, точно в гамаке, утонув по центру, лежала Марина, и тихонько поглаживала ее по плечу. На нем ясно выделялись два аккуратных пятнышка – следы от детских прививок, из-за которых хрупкая Маришка сама выглядела обиженным ребенком. Наталья так ни о чем и не решилась расспросить свою новую подругу.

* * *

А ночью Марину прорвало. Несмотря на трудный и длинный день, им не спалось. Они устали считать слонов и баранов, уставившись в едва схваченный тенями потолок больничной палаты, – за окном висели белые питерские сумерки.

– Нат, ты не спишь? – заговорила Марина, сначала шепотом, словно пробуя плотную тишину, потом – вполголоса, так что Наташе не пришлось прислушиваться к словам.

* * *

– ...И что, ты так больше о нем и не знаешь ничего? – спросила Наталья, когда ее новая подруга закончила свой печальный рассказ.

– Нет, конечно. А что и как тут узнаешь?!

Они помолчали. Наташка нашла в темноте Маринину руку, крепко сжала ее холодные пальцы. «Держись!» – не сказала, а выдохнула.

* * *

Из роддома их забирал Наташкин муж Лев. Их выписали одновременно, а ехать им было в одну сторону, вот и решено было сэкономить немножко на такси.

У Наташи и Левушки была маленькая квартирка на Московском проспекте, а у Марины – комнатка в коммуналке на соседней улице. Девушки были безумно рады тому, что живут рядом. Город огромный, с маленьким ребенком много не наездишь в транспорте по гостям, а тут – пять минут спокойным шагом между ними.

Лев у Натальи вкалывал с утра до вечера на своем заводе, совмещая все, что позволено было совмещать ему на инженерной должности. Уходил засветло и возвращался затемно. В выходные думал только о том, как бы выспаться вперед на всю неделю. И чтобы маленькая Женька не мешала папе спать, Наташка брала малышку и уходила на целый день к Марине. Да и по будням они все время проводили вместе. Так было проще и малышей убаюкивать, и кормить, и по очереди бегать на молочную кухню.

Очень скоро Лев Стрелков стал говорить про них «мои девчонки», а на работе над ним подшучивали мужики: отвез в роддом одну жену, назад получил двух, и обе – с малышами. И в детском вопросе полный набор – мальчик и девочка.

Это было невероятно. Таких близких отношений, какие сложились между этими вчера еще абсолютно посторонними людьми, надо было поискать среди родственников. Родных людей нередко раздирают ненужные ссоры, и войны между ними идут такие, что оторопь берет. А эти трое стали роднее родных. Нет, не трое! Еще Женька и Егорка, их дети. Они очень скоро перестали разделять их, только в документах одна была Стрелкова, а другой – Андреев. Они почти одновременно начали ходить и говорить. И если мам было две – Наташа у Женьки и Марина у Егора, – то папа был один, только Женькин. И когда Егорка следом за Женькой уверенно назвал Левушку «папой», тот не очень-то и удивился. А Марина разрыдалась.

Они жили очень дружно. Особенно веселыми были праздники, когда Лева устраивал для всех поход в парк или поездку за город. Марина не чувствовала себя лишней в их семье. От денег, которые она пыталась ему всучить на общий кошелек, он отмахивался всегда.

– Отстань, Мариха! – весело говорил ей Лева. – На том свете угольками сочтемся...

Такая поговорка у него была.

* * *

А потом случилось страшное – умер Левушка. Все произошло на работе. Утром ушел как всегда – поцеловал на дорожку спящую Женьку и сонную Наташку, которая проводила его до порога. До работы доехал нормально, только давило как-то противно внутри, будто долго-долго бежал по глубокому снегу и задохнулся.

На проходной Лева показал свой пропуск, шагнул на территорию завода, и тут у него потемнело в глазах. Он качнулся, по инерции пролетел несколько шагов вперед и упал. Пока прибежала из медпункта сестра, пока вызвали скорую помощь, пока все бестолково носились кругами по темному коридору в поисках аптечки с нашатырным спиртом, Левушке он уже не понадобился. Да и вряд ли бы нашатырь спас его изношенное сердце.

Вечером Наташке сообщили о том, что случилось. С завода к Стрелковым снарядили целую экспедицию. Когда Наталья открыла двери и увидела делегацию во главе с заместителем директора завода, она все поняла. В глазах у нее потемнело, а очнулась она на диване с ваткой под носом, смоченной нашатырем.

– Ты поплачь, поплачь, – скулила по-бабьи ей в ухо предместкома завода Анна Игнатьевна Чичина. – Легче станет, девонька.

А Наталья не могла плакать. Она окаменела. Ни слез, ни рыданий, ни причитаний. Она то сидела часами, уставившись в одну точку, то носилась как заведенная по дому, собирая вещи в морг мужу. И все это абсолютно молча.

Зато трехлетняя Женька давала дрозда за троих: она орала, не переставая ни на минуту. Ей хотелось, чтобы мама держала ее на руках, играла с ней, разговаривала. А мама не могла выдавить из себя ни слова. Наташка похудела и осунулась за эти дни и безумно устала от огромного количества незнакомых людей, которые что-то делали в ее доме, скользили тенями в тесной прихожей, шепотом разговаривали, пытались с ней обсуждать меню для поминального стола.

Она смотрела на них с мольбой. «Отстаньте все!» – прочитала в ее глазах Марина.

– Отстаньте от нее! – сказала она всем по-тихому на кухне. – Если что-то надо спросить – спросите у меня. А ее не трогайте.

* * *

Очнулась Наташка после девятого дня. Марина с Егоркой тогда поселились у нее. Подруга взвалила на себя все заботы о детях и о Наталье, которая все так же молчала, глядя часами на фотографию Левушки в черной рамке. Глаза при этом у нее были сухие, красные от бессонницы.

На девятый день поехали на Южное кладбище, оставив малышей на соседку. Наталья испуганно озиралась по сторонам. В день похорон она кладбище не видела. А тут...

Наталья вопросительно посмотрела на Марину.

– Самое крупное в Европе, – пояснила та.

– Правда, что ли? – с удивлением спросила председатель профкома Чичина, которую прислали с завода для помощи вдове. – Надо же... Самое крупное в Европе...

* * *

Когда вечером они остались дома одни, Наталья вдруг сказала тихо:

– Как теперь жить?

Она посмотрела на Марину воспаленными, уставшими глазами.

– Как жить... – Марина тяжело вздохнула, скрывая за вздохом радость: слава богу, заговорила! – Наташ, надо жить. Ты не одна.

– Как теперь жить? – снова сказала Наталья. Она спрашивала у себя самой. И ответа не ждала.

* * *

После сорокового дня потекли серые осенние будни, горькие и печальные. Марина старалась загружать Наталью по полной программе. Пока та была занята, как-то забывалась. Даже улыбалась порой. А стоило ей остаться без дела, как она тут же уходила в себя, и Марина видела, как мгновенно наливаются у нее слезами глаза и начинают дрожать руки.

* * *

Это был страшный год, год, в котором не было праздников – одни будни. Не было зимы, весны и лета – была только осень, зябкая и стылая.

Они сдали Маринину комнату двум тихим студенткам из Читы и поселились у Натальи. Марина ухаживала не только за их детьми, но еще и за подругой, которая не в состоянии была даже одеться нормально. Наталья не помнила, где у нее лежат колготки, не знала, куда подевалась кофточка, не понимала, сколько надо заплатить за продукты в магазине.

Приходить в себя Наталья стала только через год.

За это время тихие студентки из Читы оперились в Питере так, что соседи по коммунальной квартире стонали от их выкрутасов. Они разыскали Марину и потребовали выгнать злополучных квартиросъемщиц, у которых что ни день, то праздник с мужиками да хороводами и гульба до утра.

За неделю Марина решила все проблемы с соседями, и только собралась найти новых жильцов, как Наталья ей объявила:

– Мариш, не надо никого искать...

– Почему? – Марина удивилась. Деньги, которые она получала от студенток, были хорошей прибавкой к их общему бюджету.

– Я, Марин, к родителям поеду, на Украину. Квартиру здесь я поменяю на хорошую в Донецке. Я не могу больше тут жить. Тут мне все всегда будет напоминать о Левушке...

* * *

Наташка меняла свою квартиру долго и мучительно. Продать в Петербурге недвижимость, чтобы купить квартиру в другом месте, тогда еще было нельзя. Квартиры пока не были в собственности. Все, что можно было сделать, – это обменять. И чтобы переехать в хорошую квартиру в Донецке, Наташке пришлось стать звеном в цепочке, в которой, к счастью, звеньев было не так много – только три. Причем одно звено – одинокая бабушка с Невского проспекта, которая должна была въехать в Наташкину квартиру из больших хором с приличной доплатой, в последний момент едва не соскочила с обмена. Бабушка сначала стала заворачивать бóльшую доплату, а когда риелтор Танечка поговорила с ней по душам, оказалось, что бабушка просто боится остаться без доплаты и без квартиры.

В это же самое время граждане Донецка, которые спали и видели квартиру на Невском проспекте, просто били копытом, ведь они давно сидели на чемоданах. Они каждый день теребили бабку, которая взбрыкнула в последний момент, и пытались уговорить ее, тем самым мешая процессу обмена. После их звонка бабка звонила Танечке и рыдала в трубку:

– Я боюсь этих нахальных дончаков! Танечка! Вы должны меня понять! Я – коренная ленинградка, а они мне говорят – «бабка»! Какая я им бабка?! Тоже мне внуки! И вообще, я их боюсь. Может, ну его к чертям, весь этот обмен, а?

Дончаки в это же самое время обрывали телефон Танечки, но им из трубки доносились лишь частые гудки – занято. Наконец они пробивались через эфир и, почти рыдая, жаловались на упрямую бабку.

А Танечка в свою очередь терпеливо внушала им, что если они не прекратят это ненужное давление, то все сорвется, так как бабушка уже готова была пожертвовать внесенным залогом и остаться в хоромах на Невском.

И только Наташка тихонько сидела в своей квартирке, никому не звонила и никого не торопила, а просто ждала. Ей по большому счету было все равно, срастется или нет. Не срастется – значит, она снова впряжется в поиск и найдет в конце концов то, что ей нужно. И она высидела результат. Дончаки наконец перестали дергать питерскую бабку, бабка успокоилась. И когда в очередной раз она получила квитанции на оплату коммунальных услуг и остатки волос у нее на голове встали дыбом от увиденной суммы, она позвонила Танечке и устало произнесла:

– Я согласна.

«Слава тебе господи!» – сказала про себя Танечка и взяла быка, вернее, одинокую бабушку за рога, и уже через два месяца Наташка уезжала на Украину.

Как они прощались на Московском вокзале, Марина не любила вспоминать. Они то плакали, то смеялись, говоря друг другу банальности:

– Какие глупости – расстояние! Всего-то Украина! Не Америка же, правда?

– Правда!

– Мы будем встречаться каждый год, правда?

– Правда!

– И даже чаще! Правда?

– Конечно! Три раза в год как минимум!

И обе при этом знали, что не будут они встречаться каждый год, не получится. Да, Украина – не далекая заграница, но порой расстояние даже в сто километров преодолеть большая проблема. В общем, понимали они, но не признавались вслух о своих сомнениях, чтобы не рыдать. И так было плохо.

Домой с вокзала Марина ехала как с кладбища.

* * *

Они писали друг другу письма, звонили, а встретились только через пять лет после разлуки. Как в воду глядели.

Выбрались к Левушке. Если бы не Марина, Наташка ни за что не нашла бы могилу мужа. Южное за пять лет разрослось просто до немыслимых размеров.

– Самое крупное в Европе... – задумчиво сказала Наташка, стоя у аккуратно убранного в мраморную опалубку холмика. Уезжая на Украину, она оставила подруге деньги и попросила сделать все как надо. Денег хватило на скромный памятник с фотографией и на цветник, обрамленный мрамором.

Все остальное Марина каждый год делала сама: сажала цветы, выдирала сорняки вокруг, красила узенькую скамейку. Егорку она привозила с собой. Она не учила его, но он сам, увидев первый раз портрет Левушки, вдруг сказал:

– Папа...

Потом она объяснила ему, когда он стал постарше, что это не папа, а дядя Лева.

– Тогда где мой папа?

– Ну, твой папа, сынок, его нет...

– Не-е-е-ет, так не бывает! Я помню, что дядя Лева нас на каруселях катал. Это папы детей катают на каруселях.

Марина тогда не стала переубеждать сына. В конце концов, о таком папе, каким был Левушка, любой ребенок мог только мечтать. Конечно, ничего Егор помнить не мог, просто были мамины рассказы про Наташу и Женечку, про дядю Леву, были фотографии. А может быть, проявилась и какая-то особая детская память, и Егорка в самом деле все это помнил. Вот Марина, например, помнила себя лет с пяти, а он, может быть, с более раннего возраста.

Разубеждать Марина его не стала. А сам он, даже повзрослев, вопросов на эту тему не задавал. Историю дружбы его матери с семьей Стрелковых он не раз слышал. Фамилии опять же разные, а при этом Левушку он, вспоминая, называл «папой Левой». Вот и все.

* * *

Ох и наквасились они с Наташкой! Шутка ли сказать – не виделись...

– А сколько мы не виделись-то? Лет двенадцать?!

– Почти четырнадцать...

– Почти четырнадцать... Целая маленькая жизнь. – Наташка закурила и, разгоняя дым ладошкой, распахнула створку окна. С улицы потянуло сентябрьской южной прохладой, которой безумно рады местные жители – «наконец-то жара отпустила!». Для них плюс двадцать три – уже прохлада против плюс тридцати пяти. А для Марины, которая минувшим летом ни разу не разделась до сарафана, так как лето было дождливое и холодное, это был знойный вечер, и впереди у нее таких вечеров было как минимум десяток. Да еще у моря!

– Тиха украинская ночь! – с чувством выдала Наталья, выпустив дым колечками прямо за окно, и закончила: – Но сало трэба перепрятать!

Они расхохотались.

– Все, Нат, больше ни-ни! Давай завариваем чай и дальше пьем только его и трезвеем. И часов пять надо поспать. Тебе завтра на работу, а мне в дорогу. Я хочу засветло до родственников добраться.

– Мариш, может, еще на денечек останешься?

– Не уговаривай! Не останусь! Наташка, ну пойми ты: мне на работе только десять дней дали! А я к ним еще четыре дня на дорогу украсть должна. Да еще и не укладываюсь в четыре дня! В общем, еще придется парочку дней прогулять. Пока не придумала, как буду отмазываться, может, и пронесет, а нет...

– Да пронесет! Кто тебя уволит, такую незаменимую?! Марин! Ну кто у них, как кенгуру, на празднике прыгать с детишками будет, а? А дни рождения зайцам и тиграм отмечать? Вот то-то же! Ты одна такая артистка!

– Твоя правда! Прикинь, попыталась уйти, так сказали – ищи замену! А где я ее найду?! Кто будет за копейки с утра до вечера перед публикой придуриваться?

* * *

Марина Андреева работала в зоопарке организатором праздников и зрелищных мероприятий. В ее задачу входило не просто устраивать мероприятия «для галочки», как это часто бывает, а придумывать ходы и выходки, которые делали каждое «мероприятие» неповторимым, веселым, интересным, чтоб его запоминали дети и взрослые и чтобы им снова и снова хотелось приходить в зоопарк.

Платили Марине за это не так много, но зато она была свободна, как Куба. И эта свобода позволяла ей крутиться так, что она еще успевала в тридцать три места в день. Да еще и корреспонденции писала в городскую газету. У нее там рубрика была своя – «Усы, лапы, хвост», в которую она раз в неделю присылала смешные новости из зоопарка, подписанные псевдонимом Глаша Зверева.

Марину Валерьевну в зоопарке любили, и на ее праздники сотрудники – даже в свой законный выходной! – приходили сами и приводили детей и внуков. Дети визжали от радости, глядя на то, как из вольера выходит кенгуру в тельняшке и бескозырке с большим клетчатым чемоданом в лапах. Кенгуру открывал чемодан и раздавал детям леденцы на палочке и надувал для всех воздушные шары, которые доставал из сумки на пузе. И ни взрослые, ни дети не замечали, что костюмчик у кенгуру изрядно поизносился, повытерся коричневый плюш на лапах, а на правом боку и вовсе прореха зашита черной ниткой через край.

Это был любимый персонаж Марины. Кенгуру звали Фунтиком. Она сама придумала живую куклу, и по ее задумке мастер сшил для нее костюм из плюша. Костюм был удобный, хоть и громоздкий: ниже талии у кенгуру были жировые складки из поролона. Особенно тяжело в нем было прыгать. А прыгать приходилось много! Но было в этом и большое благо: Марина от этих прыжков с утяжелением была тонкая и звонкая. Ни диеты были ей не нужны, ни фитнес с аэробикой. Только один раз она показала детям, как скачет Фунтик, а за ним паровозиком все посетители зоопарка. С тех пор на каждом празднике ей приходилось отрабатывать этот трюк. А праздники были не только календарные! Вот и считайте, сколько кг минус после каждого выходного!

Как-то Марина приболела, а утренник для детей было уже не отменить, и она притащила в зоопарк Егорку, который тогда в десятом классе учился. Егор упирался, но Марина уговорила его:

– Тебе и делать-то ничего не надо будет! Наденешь костюмчик, с детками в хороводе под музыку походишь, потом попрыгаешь немного по дорожкам – они это очень любят, и под конец угостишь всех леденцами и шарик подаришь!

Егорка малость поупирался, но согласился.

Детки не заметили, что Фунтик какой-то не такой: слегка косолапый и неповоротливый. И молчаливый. Говорить Егор отказался бесповоротно, и перед началом праздника пришлось объявить, что Фунтик объелся мороженым и у него болит горло. Для пущей убедительности Фунтику перевязали горло красным шарфиком.

Все остальное он сделал как надо. Правда, потом сказал Марине недовольно:

– Мам, я чуть не умер, когда скакал паровозиком! Какой враг это придумал, а?

– Ну если честно, то я!

– Ну, ты даешь стране угля! Это ведь издевательство!

– Детям нравится. Да и мне тоже! Зарядка хорошая. Ну и кусочек славы!

* * *

С Мариной в обличье кенгуру фотографировались как с Аллой Пугачевой. Даже чаще. Примадонне все это давно обрыдло, а Фунтика просто перло от всеобщего внимания, да и отказать малышам в удовольствии он не мог и права не имел.

Ей вообще ее занятие нравилась, и на работе у нее всегда было хорошее настроение. А за выдумки и нестандартные решения ее постоянно отмечали премиями. Правда, когда она явилась в районную администрацию в образе беременной белой медведицы, там все чуть не попадали в обморок. Не сразу разобрались, что это лично завкульт Марина Валерьевна Андреева в костюме, – так классно все было сработано. Потом долго смеялись. Еще бы, в шкуре медведя заявилась на торжественное заседание получать диплом. Прямо с праздника сорвалась, некогда переодеваться было. Да если честно, так и задумано было. Ей, собственно, и диплом за это давали – за детскую улыбку. Ну, не грех и взрослым улыбнуться.

Любила она отчебучить что-нибудь такое, отчего директор зверского заведения просто за голову хватался, а потом за живот – умирал от хохота и давал добро. И Марина устраивала то празднование дня рождения тройни в семье уссурийских тигров с требованием предоставления многодетной семье нового жилья, то проводы на пенсию ослицы Гертруды. И всем было весело.

Поэтому вопрос увольнения ее из зоопарка даже не рассматривался. И когда Андреева приходила к директору и говорила ему, что устала, что хочет поменять работу, чтобы не скакать больше Фунтиком по аллеям, он отмахивался от нее, как от назойливой мухи, и говорил:

– Я не слышу тебя, Андреева, поняла? Не слы-шу! Кто все это будет делать, а?

– Да мне-то что? Скажете тоже! Я что, всю жизнь тут придуриваться буду?! – возмущенно пыхтела Марина.

– А ты как думала? – Директор делал строгое лицо и всем видом показывал, что возмущен ее поступком, только глаза его выдавали. Они смеялись. – Марин! Вон Гертруда до пенсии детишек по кругу катала, наши дети ее еще малышкой помнят, правда ведь? Ну устроила ты ей проводы на пенсию, и что? Что она, теперь в стойле стоять будет? Бесплатно морковку кушать? Ну уж нет! Тяжело детишек катать, значит, на легкий труд ее – пусть на клумбе стоит, траву ест и красиво позирует. Пусть не за забором живет, пусть бродит где хочет, чтобы к ней могли подойти и погладить! Это ж природа, Андреева! Живая природа! Дети ее только тут и могут увидеть! А ты говоришь – «увольняюсь»!

– Что-то я не поняла, – морщила нос Марина. – Вы хотите сказать, что я тут до пенсии прыгать Фунтиком буду?

– «До пенсии»... До пенсии – само собой! И после пенсии – тоже! На легкий труд! – басил директор и выпроваживал Марину Валерьевну за двери.

Правда, надо сказать, выпроваживал шутя, а к зарплате она получала премию за самоотверженный труд. И отпуск. Так что не будут ее пилить, если к десяти дням отпуска она прихватит еще пять. У нее только отгулов за работу в выходные дни скопилось два десятка. Когда-то же их надо отгуливать?!

Но злоупотреблять она не могла. Весь отпуск у нее был рассчитан от минуты до минуты. И все было расписано четко, начиная с 19 сентября.

* * *

– Нет, Натусик, не могу! Да и ждут меня в Севастополе. Опять же – грибы прокиснут! – Марина улыбнулась.

– Ну, если еще и грибы... – Наташка смахнула слезинку. – Знаешь, я ведь и не думала, что встреча наша состоится. Ты когда сказала, что приедешь, я, конечно, обрадовалась, но до последнего момента, пока ты не отзвонилась мне уже с дороги, я не верила, что получится. Все-таки далеко мы друг от друга...

Наташка обняла подругу, хлюпнула ей носом в плечо. Ей было одиноко в родном городе. Вот и родственников много, и друзья еще школьные нет-нет да и встречаются на улице, а все равно тоскливо. Женька выросла, замуж выскочила за немца Маркуса и с новой фамилией – Манн – уехала в Мюнхен. Звонит через день и радостно сообщает о своих успехах – она в Германии танцует в балете.

– Марин, я ругаюсь! У нее муж немец, а она попой вертит перед мужиками! А она смеется. Говорит, что Маркус любит ее и доверяет ей, и не просто попой она вертит, а балет танцует. «Ба-а-а-а-лет! Мама, ты разницу улавливаешь между танцами и балетом?!» – вот что она мне говорит. И тут я понимаю, что состарилась я, что ни фига в этой жизни не понимаю. Для нас ведь если девчонка подалась за границу и танцует там где-то – это уже плохо. И не объяснишь каждому, что она там в балетную студию поступила учиться.

– А зачем ты кому-то что-то объясняешь, Нат? Во-первых, на всякий роток не накинешь платок, а во-вторых, у нее уже своя жизнь, и если бы даже она не в балете танцевала, а в ресторане, это не твое дело. Муж у нее есть? Есть! Одобряет? Одобряет! Вот и не лезь! Оставь девочку в покое. Лучше о своей личной жизни подумай.

* * *

Поговорили о личной жизни. Особо и обсуждать было нечего. У той и у другой было по парочке романов, которые ничем не закончились. Было и по любви. Им казалось – взаимной, а оказалось – они любили, а ими пользовались. Все остальное вообще шелуха одна. Кто нравился им, те их не замечали, и наоборот. И чем дальше, тем меньше и меньше хочется с кем-то делить дом и свое свободное время. А требований с годами все больше и больше. И глаза не закрыть на недостатки, и мириться не хочется с тем, что не нравится.

– Мариш, я тут одному бойцу на работе дала от ворот поворот, так он знаешь что мне сказал? Хоть стой, хоть падай! Ты, говорит, какого черта выделываешься? У тебя уже поезд к последней станции подходит, а ты носом крутишь! Я даже онемела от возмущения! Нет, ты подумай только! Ну отказали тебе. Все бывает. Извинись и отойди. Найди ту, которая рада тебе будет. Так нет! Надо непременно на возраст указать!

– Нат, да наш возраст – он самый красивый. Дети выросли, образование в кармане, квартира есть, работа тоже. И никакая не последняя станция впереди. Я вот, видишь ты, еще и в одиночное плавание к острову Крым собралась. Мечты сбываются! А еще... Нат, я, кажется, влюбилась. Сама еще не понимаю, да или нет, но как-то очень тревожит один человек, сосед.

– Сосе-е-е-е-ед?! И какие проблемы? Взяла да и познакомилась!

– Да как?!

– Да молча! Позвони в дверь и попроси... ну, хоть дырку, что ли, в стене провертеть!

– Да думала я уже про дырку! Советовали мне уже про нее, даже если не очень нужна, но... Знаешь, как-то боюсь я, что он или не умеет этого делать, или вообще откажет, и тогда все! Я знаешь что сделала?! Ой, даже говорить неудобно! Я ему перед отъездом письмо написала, а в нем телефон оставила.

– Ну?..

– Что «ну»?! Роуминг включить забыла! И что есть тот номер, что нет его! Вот так бывает...

* * *

Поговорили еще немного о событиях столетней давности.

– ...Ты так ничего и не знаешь о нем?

– Нат, а что и как я могу знать? Нет, конечно. Знаю главное: был человек и нет человека. Только, когда на Егора смотрю, внутри все переворачивается – одно лицо...

Они помолчали.

– Как, ты говорила, это место на побережье называется?

– Фиолент.

– Фиолент... Красиво! Как... фиолетовый! Он что, фиолетовый?

– Нет, он полосатый. Гераклейский полуостров... И безумно красивый...

* * *

Тогда, в самом конце лета далекого восемьдесят какого-то года, они своей небольшой теплой компанией были на берегу почти одни. Правда, за ближней скалой тоже кто-то стоял лагерем и за дальней – тоже. Но никто никому не мешал. Места хватало всем. Они приехали в понедельник и планировали прожить тут до выходных почти в полном безлюдье.

Палатку поставили не на берегу, а в кустах на одном из скальных уступов. Во-первых, там проще было растянуть углы палатки – веревки цепляли за деревья и камни. На веревках сушили купальники, плавки и полотенца. Прямо перед палаткой было кем-то из прежних туристов сделано отличное костровище, выложенное камнями так, что они нагревались и чайник с чаем, поставленный на них, долго сохранял свой крутой жар.

От палатки к пляжу вела тропа: минута – и ты слетаешь прямо в море. Здесь оно было самое чистое на всем побережье. Так, во всяком случае, говорили, и у Марины никаких сомнений на этот счет не возникало. Когда море было спокойным, можно заплыть на дальние скалы и там, лежа на камнях, окунуть лицо в воду и рассматривать рыбок, резвящихся в голубой прозрачной невесомости, наблюдать за крабом, что пятился по белому дну и по-боевому грозил всем поднятой вверх большой клешней. А глубина, говорили, в том месте была метров сорок. И достать дна никому не удавалось.

Они приехали тогда на рейсовом автобусе, хоть у футболиста Саши была своя машина. Но времена были совсем не машинные.

– Прикинь! Приезжаешь ты на Фиолент на своем четырехколесном друге, которого облизываешь со всех сторон, холишь и лелеешь, из-за которого ночей не спишь, бдишь у окна открытого, чтоб вовремя заметить недругов, собирающихся скрутить с твоего мустанга зеркала. Но это в городе. Если повезет, можно выскочить из дома и даже поймать воришек. А тут! А тут ты вынужден оставить своего коника железного на обрыве у тропы. Одинокого и беззащитного. Ты спускаешься на сто метров вниз, к морю, чтобы разбить палаточку, купаться, загорать, с девушками флиртовать. И бдительность от всего этого ты теряешь напрочь. Порой даже не видишь, что недруги уже трутся возле твоей машинки. Да если и увидишь, то толку от этого немного. Пока ты взлетишь по тропе на самый верх, умельцы скрутят с машины все, что скручивается. Главное – это колеса. Как правило, подкатывают автоворы на своей тачке, вчетвером. Все они вооружены необходимым инструментом и десятком кирпичей. Колеса скручивают за минуту, грузят в свою машину и улетучиваются, будто их и не было! И когда ты с языком на плече и с давлением выше нормы добираешься до обрыва, взору твоему предстает зрелище печальное: вместо колес машинка стоит на кирпичах, и вместо отдыха ты получаешь страшный геморрой. Купить новые колеса практически невозможно. Хорошо, если повезет и на черном рынке отхватишь бэушные. Кстати, возможно, что это твои и будут! Тут уж надо не моргать – хватать их за любые деньги, быстренько нанимать извозчика и мчаться на Фиолент – «обувать» свою любимицу. И чем скорее ты это сделаешь, тем лучше, потому что машинка на кирпичах может еще кому-то приглянуться, и к твоему приезду от нее вообще останутся рожки да ножки! Словом, чтобы отдых не был омрачен автопроблемами, лучше их не создавать. Сел в автобус – и через час на месте. И голова не болит оттого, что ее постоянно приходится кверху задирать и смотреть, как там твоя красавица...

* * *

Из дневника Марины

«Вот поэтому и мы приехали на Фиолент каждый на своих двоих с рюкзаками за спиной, с кучей походного барахла и продуктов. Компания образовалась просто замечательная: мы с подругой Иркой приехали из Питера к моим родственникам, но у Ирки в Севастополе жил ее однокурсник Гарик Светозаров, с которым у них в том учебном году завязались романтические отношения. У Гарика, разумеется, была своя компания из местных ребят. Саша-футболист не учился в Москве и не жил в Питере. Он делал вид, как все спортсмены, что учится, кажется, в инженерно-строительном. На самом деле он играл в футбол в Киеве и в Севастополь приехал к бабушке. С Гариком Саша дружил с самого детства.

Еще с ними была тихая местная девушка Валя и заводной Митя с гитарой, который ухаживал за ней. И еще была ничейная девушка Аня, которая всеми командовала. Это, конечно, никому не нравилось, но Аня умела готовить, поэтому без нее было не обойтись. Да и вообще, она хоть и упрямая, но безвредная. Вот такая компания.

Не успели сбросить рюкзаки, как Аня начала подавать команды. Она быстро всех трудоустроила, спрятав под куст канистру с крымским вином.

– Анют! Ну на ход ноги выдай нам по капле! – канючили парни, но Аня была непреклонна.

– Вечером! За ужином! Мальчики, ну прекращайте! Вот поставим лагерь, приготовим ужин и устроим праздник!

* * *

Ах, какой это был праздник! В сумерках на темно-синем небосклоне проступили звезды. На юге это происходит совсем не так, как в северных широтах. Переход от дня к ночи был кратким: один миг – и все пространство между небом и землей, между краем обрыва и тихо вздыхающим морем утонуло в кромешной тьме, тем более густой на фоне ярко полыхающего костра. Казалось, сунь руку в эту темноту – и не увидишь кончиков пальцев.

За день мы накупались до одури, успели сплавать к дальней скале. Саша-футболист откровенно и отчаянно клеил меня, и мне было приятно, хотя, как я успела заметить, разговаривать с ним было совсем не о чем. Приятно было его внимание, не более того.

Ирка висела на своем Гарике как стопудовая гиря. И это меня не удивляло: недетские отношения тянутся у них уже второй год, и Ирка, уступая Гарику в его капризах, все ждала, когда он, наконец, сделает ей предложение. А он не делал!

– Марин, представляешь, какая это свинота?! Я ему, можно сказать, самое дорогое отдала, а он и не думает жениться!

Ирка на этот отпуск возлагала большие надежды. И мне нашептывала про Сашу-футболиста, какой он расхороший и чтобы я не упустила своего счастья, но чтоб дурой не была.

– Марин! Дурой, как я, не будь! Ежели что, говори прямо: сначала в ЗАГС, потом – все остальное! Поняла? Хватит их баловать!

К тихой девочке Вале она с такими советами не лезла. Валя на Митю смотрела влюбленно, он на нее – тоже. Аня же смотрела на всех нас так, будто хотела сказать, что попала в компанию настоящих идиотов. Но вечером, когда все сползлись к костру, когда друг за другом из одной мятой кружки отпили по глотку терпкого вина – будто побратались, а потом тихо запели, Аня первая сказала:

– Господи, хорошо-то как...»

* * *

И правда, хорошо-то как было! Лето, каникулы, ноль забот и максимум внимания от противоположного пола. До похода на Фиолент они успели объехать на Сашином жигуленке весь Крым. Завтракали в Ялте, а обедали уже в Алуште, потом неслись в Керчь и ночевали где-то на перешейке двух морей – Черного и Азовского, чтобы с рассветом снова лететь по трассе, радостно вопя и подпевая модным исполнителям шлягеров.

К вечеру подруги едва живые приползали домой, перекусывали на скорую руку, выслушивали нотации дяди, который пытался учить уму-разуму, и засыпали мгновенно. И так каждый день: марафон то по дорогам Крыма, то на танцплощадке, то в горах, пляж городской, пляж дикий за городом, налет на совхозный сад за персиками, сбор кизила и орехов. И вдруг Фиолент – безлюдный, белокаменный, с зелеными островками растительности мыс, врезающийся в открытое море на юго-западе Гераклейского полуострова.

– У Фиолента есть еще несколько названий, – рассказывал умный и начитанный Митя. – Мне больше всего нравится Партениум. Есть такой миф об Ифигении.

– Как-как? Офигения?! – глупо заржал Саша-футболист. – Офигеть!

– Ифигения, – спокойно продолжил Митя. – Миф очень известный, многие поэты, в том числе Гете и Пушкин, использовали его в своем творчестве. Пушкин, кстати, с генералом Раевским тут бывал – монастырь посещал. Говорят, по лестнице ходил до моря, ступеньки считал...

– Сколько насчитал? – снова влез с вопросом Саша-футболист.

– Сколько есть, столько и насчитал – восемьсот с чем-то. Только сейчас к тому спуску не подойти: проволочка колючая, но, говорят, вот-вот – и все запреты снимут и лестницу откроют.

– Это с чего бы?

– Монастырь будут восстанавливать. Я слышал, уже вроде крест поклонный делают для скалы Святого Явления...

– Что за скала такая? – заинтересованно спросила Марина. Она жевала горькую веточку полыни и внимательно слушала умного Митю.

– Камень огромный, тот, что в море сразу под скалой. По легенде, тут в шторм тонули моряки, и надежды на спасение не было. Кстати, шторма здесь бывают очень сильные, потому и еще один перевод названия мыса Фиолент – «неистовый». В общем, с этого камня явился морякам, терпящим бедствие, святой Георгий. В честь него они, уверовав в Бога, и поставили наверху Свято-Георгиевский монастырь...

Митя замолчал. Было слышно только, как трещат в кустах кузнечики. Или кто там трещит по ночам? И догорали в костре ветки, и они тоже трещали. И шумело под скалой море. Оно и тысячу лет назад шумело так же. И даже две тысячи лет назад. И в те времена, когда мифологическая богиня Артемида перенесла сюда Ифигению, чтобы та служила жрицей в храме Девы.

– Ну вот, – продолжал Митя. – Монахи-моряки этот монастырь поднимали. Священники из монастыря не простые были, а морские. Они в походы ходили на военных судах. Ну, это все было до советской власти. Затем монастырь закрыли, монахов разогнали. Все тут пришло в упадок. А потом случилось землетрясение, монастырь съехал вниз, и его накрыло пластами обрушившихся скал. Позже на месте монастыря поставили казармы, а посередине воткнули фонтан с гипсовой теткой с веслом, чтобы больше тут уже ничто не напоминало о старинном монастыре...

* * *

– Ребя, а если поискать богатства монахов, а? – предложил то ли в шутку, то ли всерьез Гарик. – Ну золотишко там, иконы, а?

– Да там до нас все давно разграбили. Еще до того, как монастырь сровняло с землей.

– Но золото у них должно было быть... – Гарик почесал в затылке. – Говорят, там, где лестница находится, есть заброшенные монашьи кельи в скалах. Может, какие схроны у монахов были? Слышь, Митяй, а берегом туда пройти реально?

– Говорят, ходили люди, но гоняют оттуда. Там же полигон, испытывают что-то... Вернее, испытывали когда-то.

– Что испытывали? – встрепенулась Марина.

– Да кто знает точно? Вроде береговые крылатые ракеты... Да давно это было, сейчас-то вояки просто свою землю стерегут, держат тут гарнизончик. Но вид делают, что служба идет полным ходом, потому и оцеплено все так, что не пробраться...

Они сидели до глубокой ночи, разговаривали, пели. Звуки улетали в высоту вместе с искрами костра и таяли там, а потом эхом отражались где-то в стороне.

– Пойдем погуляем? – шепнул Марине прямо в ухо Саша-футболист.

– Не хочется, – ответила она вполголоса.

Саша надулся и даже отвернулся от Марины. Ирка толкнула ее локтем в бок:

– Ты чего? Он же на тебя глаз положил! Иди погуляй!

– Иди сама, если есть желание. А куда он свой глаз положил – меня не трогает совсем.

Марина выкатила из костра обгоревшим прутиком печеную картофелину, покидала ее с руки на руку, остужая, укусила за черную запекшуюся в углях шкурку. Такую картошку можно есть нечищеной. Она особенная. Шкурка у нее тонкая, молодая, завитками облупляется. Картошку моют, складывают в полиэтиленовый пакет, кидают туда соль и трясут мешок. Часть шкурок от трения отваливается, а картошка натирается солью. Вот и все. Как только костер догорает до углей, в него закапывают подготовленные клубни, пятнадцать минут – и выкатывай печеные картофелины. Вкуснотища необыкновенная! Можно положить картошку на дощечку, треснуть по ней кулаком, и она рассыплется в горячие крошки. Кусочек масла и щепотка укропа только улучшат вкус походного блюда. «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка!» – так пели про нее в пионерском лагере, в который Маринка в школьные годы ездила лет пять подряд.

– Мить, а Мить! – позвала Марина. – А тут не опасно вот так отдыхать? Ну, никто не шляется по горам?

– Да вроде не слышно. Да и не одни мы тут. Если сейчас сверху посмотреть, то по кострам можно определить, сколько стоянок обитаемых. Нет, летом тут не страшно.

– А зимой?

– А зимой я не знаю! Говорят, что зимой в пещерах прячутся разные личности. Там ведь можно жилье устроить. От холода костер спасет, а скалы – от ветра. Но зимой мы сюда не ходим.

Они еще попели немножко. Ничейная девушка Аня собрала грязную посуду в ведро и, позвякивая тарелками и ложками, отправилась к роднику. Вот что значит правильная девушка! Марина, например, даже если бы сейчас пообещали между скал пустить горячую воду, оставила бы эту затею и перемыла бы посуду пусть и холодной водой, но утром, при свете, а Аня просто ценный кадр для компании – собралась и вперед! И ведь не гонит никто! Сама идет!

Гарик тем временем нырнул в палатку и, подсвечивая себе фонариком, раскидал там спальные мешки и одеяла. Тихая девушка Валя восторженно смотрела на Митю, который незаметными движениями пальцев перебирал струны гитары. Движения были такими неуловимыми, что казалось, будто это не он играет, а легкий ветерок запутался в струнах и, выбираясь из них на свободу, наступает на нужные лады, отчего и рождается нежная ночная мелодия. И вдруг...

– А-а-а-а-а-а-а-а!!! – раздался в кустах душераздирающий крик, и тут же все стихло, только шум пронесся, будто медведь продирался в чаще, ломая ветки, да через несколько мгновений это «А-а-а-а-а-а-а!!!» эхом отозвалось в стороне.

Все вскочили с насиженных мест.

– Аня?! – то ли спросил, то ли утвердительно сказал Митя и тут же крикнул в темноту, сложив руки ковшичком у рта: – Аня!!!

Опять ахнуло в стороне эхо, и все стихло. Было слышно, как скатились камни, потревоженные кем-то на тропе.

Митя снова крикнул, и снова вдалеке послышался шум бегущих по тропе камней. И тут же показались они сами – два подпрыгивающих кусочка белого известняка. Проскакали до костровища, стукнулись о камни и упали рядом. И в тот же миг на поляну влетела Аня, живая и невредимая, но без ведра, без посуды и в одном башмаке.

– Анька! Ну ты даешь! – Гарик выдернул из ее прически ветку с листьями. – Ты чего, а? Что случилось?

– Там... там... – Аня была не похожа сама на себя. – Он... весь в белом! Монах!

– Ну-у-у-у... Анют! Баек наслушалась? Белый Монах! Белый Монах на Херсонесе живет, а не здесь! – Саша-футболист потрогал царапину у Ани на щеке.

– Я... Если бы я сама не видела... Вы же знаете – я сама не верю ни в каких монахов-привидений! Но я его видела! – У Ани стучали зубы.

– Вот сейчас пойдем и посмотрим! – решительно сказал Гарик.

Ирка вцепилась ему в руку и замотала головой:

– Гарик! Никуда не пойдем! Давай никуда не пойдем, а?! Я боюсь! Мальчики! Давайте утром пойдем!

Саша-футболист пожевал травинку и изрек:

– Я с Иркой согласен! Не надо никуда идти сейчас. Думаю, что Анютке померещилось, но в любом случае не стоит это проверять сейчас. Темно, ноги сломать можно. И вообще, пора спать!

– Мне не померещилось! Это монах, весь в белом, – как заведенная повторяла одно и то же Аня.

Чтобы успокоить компанию, Митя с Гариком вышли за территорию лагеря и послушали. Тишина. Никаких шорохов.

– Да нету там никого, – сказал тихонько Митя.

– А привидения бесшумно ходят, если хочешь знать! – подзадорил его Гарик. – Представляешь, мы тут с тобой рассуждаем, а он, может, где-то совсем близко, слышит нас, смотрит на нас и посмеивается.

– Ты девчонкам это не брякни! Не хватает еще паники. Скажу тебе так: Анька что-то видела – это однозначно. Я ее хорошо знаю. Она трезвая девчонка. И смелая. Просто так она орать не будет. Поэтому предлагаю завтра осмотреть все у ручья. Может, какое-то подтверждение найдем. А сейчас – спать. Если кто-то сможет уснуть...

* * *

Гарик уснул первым. Ирка хоть и дрожала от страха, но желание быть поближе к любимому победило: она залезла в палатку, вырядившись в спортивный костюм, – «если что, так чтоб удобнее бежать было», и с этой мыслью уснула под боком у безмятежно дрыхнущего Светозарова.

Саша-футболист обошел палатку, вглядываясь в темноту, которая начиналась сразу за деревьями. Ничего подозрительного он не увидел и не услышал. Нельзя сказать, что успокоился, но заставил себя не думать о привидениях. Хотя не грех было бы и подумать. То, что по древнему городищу Херсонеса по ночам бродит Белый Монах, обитающий в развалинах Владимирского собора, стоящего на том самом месте, где принял крещение великий князь Владимир, слышали все. А многие, говорят, даже видели его ночами. Но где Херсонес и где Фиолент! Хотя оно же привидение, что ему такое расстояние?!

«Жаль, эта Маринка-дурочка не клюет! Ну и не надо! Завтра будет день, пойду по берегу в другой лагерь, найду другую Маринку!» – подумал без печали и обиды Саша, забираясь на четвереньках под полог палатки. Он уже засыпал, когда увидел, что в палатку забирается она, строптивая Марина. Она устроилась в уголке. В спальник укладываться не стала – не холодно было. Только прикрыла глаза и задремала, как почувствовала у себя на плече чью-то ладонь. Открыла глаза.

Саша-футболист. Палец к губам приложил, улыбается и кивает на спящих Гарика и Ирку: мол, молчи, не буди влюбленных.

Марина плечо высвободила из-под Сашиной ладони и четко сказала:

– Сашка! Не мешай спать!

– Дикая ты, как коза горная, – с сожалением сказал Саша, перекатился на свое место, сгреб рюкзак, как подушку, и через минуту храпел.

Митя с тихой Валей и очумевшей от ночного видения Аней коротали время до рассвета у костра, который поддерживали тоненькими сухими ветками. И лишь когда на траву упала утренняя роса и небо над палаткой просветлело, Митя поднялся с бревен, сделал парочку приседаний и скомандовал:

– Девочки! Ша! Время привидений кончилось! Всем спать! – Он хлопнул в ладоши и загнал Валю и Аню в палатку. – Спать всем! Упали и уснули!

* * *

Они очнулись от бестолкового тревожного сна поздно: солнце уже выкатилось из-за горы и, словно огненный шар, повисло над морем. Оно еще не начало жарить, но до пекла оставался какой-нибудь час.

Марина сбежала с горки, на которой стояла их палатка, и кинулась в море. Вода была прохладной и после жаркого ночного сна показалась даже холодной. Девушка взвизгнула. Быстро окунулась и поплыла к камню, на котором сидела сонная чайка.

Она плыла долго, не спешила, опускала в море лицо и любовалась сквозь прозрачную толщу воды стайками проплывающих мимо рыбок, похожих на балерин, танцующих на сцене. Они будто по команде брали то вправо, то влево, а то вдруг дружно разворачивались на сто восемьдесят градусов и кружились на месте. И на узких спинках сверкали тысячи солнечных зайчиков – большое крымское солнце отражалось в каждой крохотной чешуйке.

Потом Марина долго лежала на камне – отдыхала, слушала, как ветер сушит кожу, ощущала, как она стягивается тонкой и хрупкой соленой корочкой. Наконец солнце начало жарить, и Марина спустилась с камня в воду. Она гребла к берегу, лениво пошевеливая ногами. По дороге повстречалась с Митей, Валей и Сашей-футболистом. Он подмигнул:

– Маришка, а слабо с нами еще раз на камушек?

– Слабо! Не обгорите там!

Почти у самого берега она попробовала встать, но не почувствовала ногами дно. Быстро-быстро забила по воде руками, всплывая, но хлебнула соленой йодистой водицы. Зафыркала, отплевываясь, проплыла еще пару метров и снова попробовала встать. И снова не достала до дна. Странно! Вроде она тут заходила и дно было на месте.

Митя с камня крикнул ей:

– Правее бери, Мариш! Там яма! Праве-е-е...

Марина резко взяла вправо и тут же увидела у себя под ногами границу между темной бездной и белым скальным дном. Странно. Как это она сразу не видела, что в этом месте прямо у берега такая глубина...

– Там яма огромная и дна почти нет! – смеясь, сказал ей Гарик, прогуливающийся по берегу. – Испугалась?!

– Ну в общем-то не очень приятно... Жаль, душа здесь нет! Буду соленая ходить целую неделю!

– Какие вопросы, Мариш?! Берешь ведерко и идешь на ручей. Вода хоть и холодная, но пресная. Набираешь ведерко, отходишь от родника и обливаешься.

Мысль эта Марине понравилась. То, что вода ключевая, – не страшно. Не замерзнет. Она взяла пластиковое ведро, полотенце, сухой купальник.

– Идешь по главной тропе до развилки, у сломанного дерева повернешь направо. Тропа пойдет круто вверх. Иди по ней не сворачивая и прямо на родник придешь. Белого Монаха не боишься? – Гарик в пять глотков осушил чайник с холодным чаем. – Не бойся! Он днем не ходит.

Мог бы и не предупреждать. Марина не из детского сада. Ночью, конечно, страшновато. Вон Анька вроде деваха смелая, а чуть заикой вчера не стала и сегодня молчит, ни с кем не ругается. Похоже, даже позволила всем с утра по стаканчику крымского вина.

– А я и не боюсь! – Марина достала из пакета расческу. Подумала, брать ли шампунь, который предусмотрительно захватила в поход, но решила, что нет смысла: днем она снова будет купаться и волосы опять будут соленые. Проще их закалывать в пучок, а уж отмоет по-хорошему дома.

* * *

До развилки она добралась минут за десять. Тропа выбита в лесочке, растущем на горном склоне. Все, кто отдыхает на Фиоленте, ходят исключительно по тропам. Остальное – непроходимые заросли, в которых, возможно, водятся какие-нибудь гады. Бр-р-р-р-р... Как-то до этого Марина и не думала о том, что тут есть лягушки, ящерицы и змеи, например. Впрочем, в зарослях все так запутано. Внизу по земле стелются переплетенные корни деревьев – земли-то на камнях не так много! Вверху ветви деревьев смыкаются над головой и от листвы там одна сплошная тень. По деревьям вьются плющи-паразиты, покрывающие сплошным ковром стволы. С ветки на ветку перекинуты, словно веревки, лианы. Нет, этот лес не для слабонервных. И зайти в него можно только по санитарной необходимости, а без дела – увольте!

Тропа – совсем другое дело. Чистая, каменная, чуть не отполированная сотнями ног, топчущих ее. Тропу берегут. Строго запрещается поливать ее водой без надобности, высыпать мусор, обламывать ветки, нависающие над тропой, для костра. Тропа – это святое. По ней ведь не только спускаются на берег. Это дорога к дому. Одна и та же тропа служит несколько лет. Бывает, что случится камнепад и засыплет тропу. Или весной ручьями сверху размоет дорожку. Вот тогда с началом сезона у туристов первое дело – это восстановление тропы. Если какой-то участок ее вычистить нельзя, тогда прокладывают новую – в обход завала.

Сначала по-черному чистят дорожку, потом доводят ее до совершенства. Камни убирают, откидывают в сторону. Камень на тропе таит опасность. Наступишь на него – и ногу подвернешь или грохнешься со всей силы. А порой совсем небольшой камушек, сорвавшийся с вершины обрыва и бодро скачущий вниз, способен потянуть за собой десятки маленьких и больших камней. Они образуют каменную реку, которая останавливается только у самой кромки воды, если не забивает тропу на каком-нибудь крутом повороте.

Днем не страшно даже в зарослях, если, конечно, не думать о тех, кто тайно в них обитает, например о пауках. Но каких-то особенных, типа птицеедов, тут не было. На этот счет Марину сразу предупредили. И еще ей внушили, что никто на нее набрасываться сам не будет. Поэтому если быть аккуратной, не лезть куда не надо, то опасности никакой.

* * *

От поваленного дерева основная тропа шла круто вверх. От второстепенной, уходящей вправо, она очень отличалась. Видно было, что по ней – главной – ходят чаще. Второстепенная была уже, ветки деревьев над ней сходились так низко, что даже Марина с ее не очень большим ростом шла, согнувшись крючком. Камни здесь были мало обхожены, а местами и не камни были, а земля, сыроватая, остро пахнущая. В ложбинках вдоль дорожки стояла вода. Большой ключ, который брал начало где-то на старом монастырском дворе, здесь пробивался прямо из стенки. Камни громоздились под ним, и ручей образовывал маленький водопад. Между камнями был вбит деревянный желоб, и вода стекала по нему в маленький водоем. Чья-то заботливая рука обложила его по кругу камнями, и получилось круглое холодное озерко.

Солнце сюда совсем не заглядывало – скалы не позволяли. Здесь было сумрачно и сыро. Марина нацедила ведерко воды, поставила его на площадку у водопада и воровато оглянулась.

Никого. Тихо. И только снизу, из лагеря, слышны голоса. Она быстро стянула с себя мокрый купальник и бросила его в озерко под водопад. Потом подняла ведро с водой у себя над головой и в этот момент почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.

Марина обернулась, инстинктивно прикрывшись ведром и руками. Никого. Ни одна ветка не дрогнула. Даже птицы не шебуршали в кустах.

«У страха глаза велики!» – подумала она и снова подняла ведерко над головой.

– Раз! Два! Три! – сосчитала она для себя и облилась.

Как она ни была готова к холодному душу, но не смогла проделать процедуру молча и завизжала на весь лес. И тут же услышала хохот! В театре говорят – гомерический. Вот-вот, он самый! И хохот этот не спрятался за гулким эхом, которое грохнуло в скалах и трижды отозвалось в складках мыса.

Марина схватила с ветки дерева полотенце, завернулась в него. Она лихорадочно осматривала кусты, деревья, камни. Где? Где тот, кто сейчас страшно хохотал?! И снова она не увидела ничего подозрительного. Тишина. И никого. Только эхо словно насмехалось над ней: тихо-тихо вдалеке отозвался не ее крик, а чей-то чужой хохот...

– Ржешь?! Ну давай-давай! Напугал, тоже мне! – сказала Марина тому, кто страшно хохотал, и самой себе.

Она всегда вслух разговаривала сама с собой, когда ей было очень страшно. Это еще с детства пошло, с пионерского лагеря. Там, в лагере, на главной аллее у корпусов в больших клумбах, заросших душистым табаком и левкоями, на высоких постаментах стояли гипсовые скульптуры трубача, барабанщика, пионерки ну и, конечно, девушки с веслом.

Вот эту самую, с веслом, Маринка страшно боялась. Днем все было нормально, и скульптуры выглядели совершенно безобидно. А вот ночью...

Ночью в лунном свете они были голубоватыми, мертвенно-бледными, как покойники из страшных рассказов, которыми развлекали друг друга на ночь во всех отрядах. И Маринке казалось, что в полночь они оживают, спускаются со своих постаментов и ходят по территории лагеря, высматривая детишек, которые после отбоя шныряют по своим тайным делам.

У Маринки тоже были тайны. Как-то ей надо было обязательно выследить Таньку Шабанову из третьего отряда, которая назначила свидание мальчику Володе Лешакову. Володя Маринке очень нравился. Она случайно узнала, что за ним бегает Танька, – услышала разговор девчонок в раздевалке у спортзала. Они думали, что рядом никого, и говорили громко, а Маринка затаилась под лестницей, едва услышала про Володю и про назначенное на ночь свидание.

Она не спала с отбоя, глядя в темноту, а когда часы показали полночь, выскользнула из спальни мимо крепко спавшей у выхода воспитательницы, тенью проскочила по большому гулкому холлу, в который выходили двери еще трех спален. Нашла в стойке у двери свои резиновые сапожки и приоткрыла дверь на улицу.

Криминала в этом никакого не было. В случае чего можно было, например, сказать, что ей захотелось в туалет. Правда, все старались свои «туалетные дела» закончить до отбоя, чтобы не бегать в темноте мимо страшных кустов и девушки с веслом. Но случалось, что приходилось поступать против правил. Но и в таких случаях девочки старались не ходить в деревянный скворечник за жилыми корпусами поодиночке. Вдвоем-то куда веселее было!

А тут Маринке пришлось одной пробираться по аллее, освещенной только голубоватой луной, мимо этих гипсовых чудовищ, которые оживали по ночам и пугали детей. И в ту ночь, когда Маринка двигалась к игровой площадке, у которой Танька Шабанова назначила свидание самому красивому в лагере мальчику Володе Лешакову, она громко уговаривала себя:

– Не боись! Они же каменные! Можно сказать – мертвые! А мертвые не могут ходить и говорить. И ущипнуть не могут! И за руку схватить не могут и утащить за собой на кладбище...

В этот момент она зацепилась платьем за кривую ветку акации и решила, что кто-то из этих гипсовых, спустившихся с пьедестала, догнал ее и схватил сзади.

– A-a-a-a-a-a-a-a!!! – завопила Маринка во все горло.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а!!! – ответила ей из ближайших кустов перепуганная насмерть Танька Шабанова. Она вылетела на площадку, увидела несущуюся ей наперерез худющую фигуру в белом, признала в ней гипсовую пионерку и рванула наутек.

Они тогда подняли весь лагерь, и на следующий день начальник лагеря, добрый и веселый Иван Петрович Усольцев, грозно допрашивал на линейке, кто был зачинщиком ночного безобразия.

Маринка слова такого – «зачинщик» – не знала, поэтому на всякий случай решила не высовывать нос. Погорела Танька Шабанова. Ее продала подружка, та самая, которая все знала про ночное свидание. Про то, что первой, кто поднял шум, была Маринка, никто не узнал. Она тогда под шумок метнулась в спальню, прямо в платье нырнула в постель, и никто не догадался, что началось-то все с ее страхов.

Она же свою ошибку поняла хорошо: разговаривать громко, когда очень страшно, можно и нужно, вот только надо думать, что говоришь, а то еще больше сама себя напугаешь.

* * *

Марина не стала переодеваться у водопада. Она зачерпнула в ведро воды вместе с купальником, который плавал в озерке, прихватила сухой сменный купальник и, завернутая в полотенце, потопала в лагерь.

В двух десятках метров от ручья кончалась тень от скалы, и сквозь сплетенные ветви деревьев на тропу пробивались солнечные лучи. Здесь было душно и влажно, звенели невидимые растревоженные комары. Тут у них был дом – наполненные мутной теплой водой лужи под деревьями.

Еще два десятка метров – и Марина выскочила на главную тропу. Та была горячей от полуденного солнца, пыльной и гулкой. Шаги звучали так – шлеп-шлеп-шлеп, потому что на ногах у Марины были резиновые тапки-шлепки. А каблуки, наверное, слышны были бы даже на пляже. Как будто под камнями тропы была пустота.

Еще метров сорок вниз – и в кустах под большим деревом показалась желто-зеленая брезентовая крыша палатки, и стало слышно, как Аня напевает что-то вполголоса, нарезая овощи на досках столешницы, уложенных встык на больших пнях под навесом.

Марина быстро переоделась в палатке, накинула на плечи длинную футболку, почти до колен, отжала купальник и повесила его сушиться на растяжки. Полотенце забросила на крышу их туристского пристанища. Нерешительно подошла к Ане:

– Ань, ты расскажи, что ночью видела?

Аня вздрогнула и посмотрела на Марину внимательно:

– А ты веришь, что я видела?

– Конечно, верю! Почему ты спрашиваешь?

– Да мне вчера показалось, что вы все на меня как на сумасшедшую смотрели. Белый Монах, которого я придумала, и все такое... А он и на самом деле был. Я уж не знаю, монах или нет, но это был человек в белом. И видела я его вот как тебя. Я его лицо видела...

– И?..

– Что «и»?

– Какое лицо у него?

– Знаешь, симпатичное! – Аня откинула челку со лба. – У меня нет сомнений – это мужчина. Хотя он полностью был завернут в белую простыню, только лицо открыто.

– А куда он пошел?

– Выше от ручья. Тропы там нет. Он пошел прямо в кусты. А ты почему так расспрашиваешь? Нашла что-то?

– Нет, не нашла. – Марина вглядывалась туда, откуда только что пришла. – Знаешь, когда я разделась там и облилась ледяной водой, он захохотал. Это не было эхо. Эхо другое. Это был хохот. А выше над ручьем нет лагеря?

– Нет. Ну, во всяком случае, там никто не ставится. Там нет троп. Там сплошные заросли. И много ежевики. А по ней не пройти, порвешь ноги-руки. Но за этими ежевичниками есть пещеры в камнях. Но туда тоже никто не рискует ходить, потому что там совсем близко колючка, а за ней территория воинской части. Вот и все. В эту сторону далеко не уйдешь. Вот в другую – да. Такой берег тянется почти до города на много километров. И кое-где просто непроходимые места, да и пляжей нет – скалы и обрывы в море. Говорят, во время войны тут и там сначала фашисты наших скидывали с обрыва, когда полуостров занимали, а потом, при освобождении города, наоборот – наши солдаты фашистов гнали сюда, чтобы сбросить их в море.

Марина слушала, как Аня рассказывает ей истории мыса Фиолент, и всматривалась в даль, туда, откуда она пришла. Ей казалось, что из-за зеленой завесы, которая висела над полосатыми скалами, за ней кто-то наблюдает. Она понимала, что это не более чем плод ее воображения, но отделаться от этого ощущения не могла. Она была уверена, что у ручья за ней кто-то подсматривал, и потом, когда она завопила от водной процедуры, он захохотал. Она не ослышалась, и ей это не приснилось.

* * *

Из дневника Марины

«Надо ли рассказывать, что я просто свихнулась – так хотелось мне разгадать тайну, которая слегка приоткрылась мне? Я ела, пила, пела, купалась и охотилась с сачком на морских коньков, я подолгу беседовала с умным и толковым Митей, аккуратно отклоняла ухаживания Саши-футболиста, выслушивала переживания Ирки, у которой никак не клеилось с Гариком и дело шло к полному разрыву. Я наслаждалась отдыхом в этом удивительном крымском местечке, укрытом от посторонних глаз.

Э-э-э, нет! Не совсем так! Я постоянно чувствовала, что мы не одни. И соседи, стоящие лагерями за скальной стенкой, тут совсем ни при чем! К ним мы сходили в гости, познакомились, даже одну из ночей гуляли большой компанией прямо на берегу и совершили большой заплыв за дальние скалы. Такой красоты я никогда раньше не видела! Говорят, там есть грот, а в нем – пещера, попасть в которую можно лишь со стороны моря. Смельчаки туда заплывали, хоть это было и непросто: надо было поднырнуть под каменный свод. А вынырнуть уже с той стороны, в огромном помещении, из которого куда-то в высоту уходили коридоры, входы в которые заросли огромными каменными сосульками.

Я побоялась. И не потому, что плавала плохо. Просто было какое-то постоянное не очень приятное ощущение: мне казалось, что пристальный взгляд незнакомого человека преследует меня повсюду.

Но ладно в море. А вот в нашем лагере...

Но еще больше у ручья. К ручью меня непреодолимо тянуло. Повод появляться там был. Я все так же после купания уходила на родник с полотенцем и ведром и устраивала обливания пресной водой. И все так же орала как резаная, так как вода обжигала до потери сознания, и вопль был спасением от этой самой потери сознания. И каждый раз я вслушивалась в эхо – ждала, когда он расхохочется во весь голос. Но он молчал. И лишь однажды в момент моего обнаженного безумства в ледяной купели я услышала шум у себя за спиной и обернулась. Ветки на той стороне качались, и с обрыва сыпались вниз мелкие камни. Там кто-то был, кто-то наблюдал за мной и ушел от ручья вверх, туда, где входы в пещеры заросли колючей ежевикой.

Я вернулась в лагерь, переоделась, облачилась в спортивный костюм и кроссовки.

– Ты куда это так экипировалась? – удивленно спросила меня не отходившая от костра и кастрюль Аня.

– Пойду прогуляюсь, а то мы уже скоро уходим, а я так и не посмотрела окрестности.

* * *

Я, конечно, поднаврала слегка. Вернее, недоговорила. Цель моего похода – разведка территории выше ручья. Я была на все сто уверена, что там кто-то живет, и у этого кого-то есть тайна. А тайна – это всегда притягательно.

– Я пошла! – помахала я Ане, цапнув со стола помидор, огурец и кусок хлеба, которые съела тут же. – Я пообедаю позже, оставь мне, ладно?

– Оставлю, что с тобой делать! Отрываешься от коллектива! – Аня, как всегда, воспитывала.

– Я не отрываюсь! Я в разведку! И вообще я люблю гулять в одиночестве и что-то открывать новое.

– Открыватель! Ты скажи, в какую сторону идешь? Это на тот случай, если вдруг потеряешься! Такой порядок!

– Я не потеряюсь! Но раз такой порядок, то я хочу дойти вверх от ручья до колючки, а может, до пещер.

– В пещеры не суйся! Там столько ходов-выходов, что войдешь тут, а выйдешь с другой стороны полуострова! Если вообще выйдешь. Я шучу, конечно, но увести может далеко!

* * *

Я пообещала не совать нос в пещеры и вообще быть осторожной и не рисковать без нужды и вышла на тропу. До развилки добралась быстро, повернула направо и минут через пять услышала, как журчит ключ. Еще через пять минут я была у холодного озерка. Напилась из ручья, набрала воды в маленькую фляжку. Стоя на камне, осмотрела лес на другой стороне. Листья на деревьях и кустах не шевелились. Тишину нарушала только серебристая болтовня холодного ручейка-водопада. И первый раз за все время я ощутила себя свободной от постороннего пригляда. Похоже, тот, кто постоянно наблюдал за мной, сегодня взял выходной. Вот это уже было похоже на нечистую силу, на привидения и прочих сущностей. Там ведь как: стоит показать им серьезное намерение разгадать их тайну, как они исчезают без следа.

– И вообще, если это и в самом деле был Белый Монах, то он вполне мог вернуться на мыс Херсонес, – сказала я вслух сама себе и решительно перешагнула через ручей.

До подъема в гору было метров двадцать, которые я легко преодолела. Только у ручья было влажно, а чуть дальше – такая же, как везде здесь, сухая земля. Пройдя по кромке леса, я нашла едва заметную тропку, уходящую вверх. Тропка была мало исхожена. Вообще не исхожена, а едва намечена. Значит, я не ошибалась: кто-то в этом лесу разгуливал, когда я приходила мыться после купания.

Наконец я нашла место, где тропка пробивалась в лес не так круто, а полого, и устремилась по ней к разгадке тайны.

Если вы ждете, что я расскажу вам ее, то напрасно ждете. Она не открылась мне. Как раз наоборот: загадок стало еще больше. Но все по порядку!

Я скоро поняла, почему этот участок склона совершенно не обхожен туристами. Мало того, что он упирался в колючую проволоку, так он и еще был мало приспособлен для отдыха. До моря отсюда было далеко. Моря даже видно не было. Спуски к нему – либо в обход, либо такие крутые, что без страховочной веревки и не спуститься.

Место мрачное, закрытое от солнца скалой. Да и площадок для лагеря нет, лишь маленькие пятачки, на которых толком не развернуться. Я долго обходила скалу, чтобы выйти к границе туристического Фиолента и военного, и когда, наконец, завернула за острый выступ ее, тут же попала на солнечную сторону. За скалой была хорошая площадка, сухая, залитая солнцем. Правда, подойти к ней было невозможно! Заросли ежевики получше любого забора. Плети этого ягодника словно проволока с листьями, выгнута дугами, спиралями. Они пружинят под ногами. А чтобы развести их руками – об этом не стоит и мечтать! Колючки такие, что лучше не лезть сквозь кусты, а полакомиться ягодами, которые богатыми иссиня-черными гроздьями свисали с плетей из-под резных листьев. Ягоды вкусные, слегка кисловатые. Те, что перезрели, прямо сами падали в ладони. Я брала только такие, благо выбор был. Так и шла вдоль этого ежевичного забора, выбирая ягоду к ягоде, и вдруг прямо передо мной открылся проход в этой колючей стене. Я спокойно прошла по нему – ни один крючок не зацепился за одежду – и вышла на большую солнечную поляну.

Слева, у скалы, совсем не заметная на фоне известняковой породы, изрытой большими и малыми пещерками, стояла грязно-желтая видавшая виды палатка. У откинутого в сторону полотнища, закрывающего вход в походный дом, был выложен очаг. Рядом стоял закопченный котелок и такой же чумазый чайник с кривым носиком. Угли в очаге были политы водой. Видимо, как раз из этого чайника. И видимо, несколько минут назад. Один из угольков был залит не полностью и дымился, как незатушенная сигарета.

– Есть тут кто? – боязливо спросила я. С одной стороны – бояться вроде нечего. Светло, солнечно, белый день вокруг. С другой – странно это все, прятки какие-то.

Ответом мне была тишина.

Я заглянула внутрь палатки. Ничего особенного. Старый спальник в углу свернут в рулон. На полу – вытертое байковое одеяло в клетку. Стопка старых журналов. Рюкзак как сдувшийся воздушный шарик – пустой. У входа – одежда кучкой. Свитер крупной вязки, грубые брюки, которые называют техасами, полинявшая футболка. Судя по размеру обуви, хозяин этого спрятанного в горах дома был мужчиной, и мужчиной не маленького роста.

Но почему он скрылся от меня? Что меня бояться-то?!

Я обошла поляну. Больше на ней не было никаких следов человека. Тот, кто жил в палатке у скалы и не хотел со мной встречаться, будто сквозь землю провалился.

– Ну, не хочешь встречаться, и не надо! – сказала я то ли ему, то ли себе и, приметив в кустах проход, судя по всему ведущий к границе туристического Фиолента, направилась к нему.

Тропа была тоже малохоженой. Сквозь щели в камнях дорожки росла густая щетина серой травы. Дорожка круто забирала вверх. Я уверенно зашагала по ней и скоро вышла на большую обзорную площадку, с которой был виден весь мыс, каменная лестница за колючей проволокой в два ряда и далеко внизу – полосатое море: полоса темно-синяя, полоса бирюзово-голубая. Зрелище невероятное! Но я смотрела не на море.

С деревянных перил обзорной площадки свисала белая простыня... Будто Белый Монах, проходя мимо, спешил очень и потерял свои белые одежды...»

* * *

На следующий день была суббота. И было шумное утро, которое началось непривычно рано для каникул. Просто народ отдыхающий повалил на дикий пляж, и каждый час – автобус прибывал строго по расписанию – десяток туристов скатывался мимо лагеря по тропе, ведущей к морю. Палатка и навес над обеденным столом в трех метрах от тропы, гирлянда из купальников и разноцветных полотенец, валяющихся на утреннем солнышке, привлекали внимание тех, кто торопился с раннего утра занять местечко под солнцем на кремнистом пляже.

К полудню каждый камень на берегу был занят обгоревшей тушкой. На обладателей самодельных тентов и зонтиков смотрели с завистью. Еще больше завидовали тем, кто жил в палатке и спасался от солнца в тени деревьев в натянутом между стволами гамаке.

Марина поплавала с утра, посидела, обсыхая на берегу, и отправилась к палатке. И едва она повернулась спиной к морю, как тут же ощутила на себе тот самыйвзгляд. Марина резко обернулась. Далеко в море на камне сидел мужчина, которого Марина не видела до этого ни разу в жизни. Они не были знакомы – это точно. Но это именно он смотрел на нее так –и тогда, и сейчас.

Ей захотелось броситься в море, плыть к этому камню, чтобы увидеть, наконец, того, кто прятался в маленькой палатке за скалой на укрывшейся в кустах ежевики поляне в горах. Но если он убежал от нее там, сбросив, как лягушачью кожу, свою белую одежду, то тут еще проще: он нырнет в море и уйдет на глубину.

Да и как заставить его признаться в том, что это он подсматривал за ней у ручья? Да и он ли это был вообще? Она ведь попыталась его найти, но он скрылся от нее. А раз так, то и пусть теперь сидит на камне и смотрит ей вслед. Если сможет хоть что-то разглядеть. Сказать по совести, и она его совсем не разглядела. А то, что приняла его за того, который прятался от нее в кустах и хохотал, так это исключительно на каком-то интуитивном уровне.

Марина поднялась в лагерь, в котором все так же без устали хлопотала у костра Аня, и залегла в гамак между двумя деревьями. Ей хорошо было видно того, на камне. Она решила, что будет наблюдать за ним и выследит, куда он пойдет.

А он все сидел и сидел, как каменное изваяние, и от его неподвижности Марина задремала. Ей приснилось, что он прошел мимо нее по тропе, прожег ее своим испепеляющим взглядом, подмигнул хитро. Она проснулась от этого видения. Моргнула и тут же увидела, что камень пуст.

Марина перевернулась в гамаке, и ей показалось, что в той стороне, где гремит на камнях хрустальный родник, шевельнулись кусты...

* * *

В воскресенье вечером они уезжали. С обеда начали собирать рюкзаки, чистить стоянку. Жалко было уходить. Марина с тоской смотрела на море и думала о том, что с удовольствием пожила бы тут еще неделю. Но... Ира с Гариком окончательно поругались, и Гарик передумал жениться на ней. Саша-футболист потерял к Марине, обращавшей на него внимания не более, чем на всех остальных, всякий интерес и вообще хотел смотаться из Крыма. Митя и Валя все так же влюбленно смотрели друг на друга. А девочка Аня устала стряпать на всю компанию и мыть посуду за всех.

«И вообще хорошего – понемножку, а вкусного – не досыта», – сказала себе Марина. Жаль было, что ей так и не открылась тайна, за которой она ходила к ручью, но тайны не всегда даются в руки. И ценность их часто в том, что они так и остаются непознанными. А в основе большинства тайных историй бывает такая скучная проза, что лучше бы ее и не знать.

Подъем в гору они начали в сумерках. Было еще светло, но солнце уже почти скрылось за горизонтом, и до темноты оставался какой-нибудь час. Поднимались тяжело – ноги словно налились свинцом буквально через несколько десятков метров. Ирка ныла и пыталась разжалобить Гарика, но он реагировал вяло. По всему было видно, что Ирка осточертела ему. Пару раз он останавливался и давал бывшей подружке руку, но делал это так, что Марине, наблюдавшей за ними, все это было противно. «Вот и проверили чувства! Вот и склеила Ирка жениха! Нет, не клеится – и не надо искусственно ничего делать», – думала про них Марина.

Через час, когда поднялись наверх, над морем сгустились синие сумерки. Наверху было светлее, но, когда вышли к автобусной остановке, освещенной одиноким фонарем, их обступила плотная темнота. Вот так внезапно наступает крымская ночь. Времени еще совсем не много, а кажется, что глубокая ночь. Да еще этот одинокий фонарь, вокруг которого роились ночные насекомые, добавлял черноты на контрасте со светом.

Автобуса ждали не очень долго, и всех порадовало, что он был полупустой. Минуты хватило на то, чтобы закинуть в салон рюкзаки, спальники и сумки. Марина заняла место у окна. Она вглядывалась в темноту. Края обрыва отсюда было не видно, и даже море пряталось за придорожными кустами. И пока водитель не выключил свет в автобусе, не просматривались даже очертания каменного мыса. И вдруг из облаков появилась луна, и мгновенно все оказалось как на ладони: и скальные спуски, и море, и развалины монастыря, и даже девушка с веслом на площади у заброшенной казармы. В мертвенно-голубом лунном свете безрукая барышня из прошлого казалась живой: она скользила за автобусом, будто хотела его догнать, но хватило ее ненадолго. И Марина облегченно вздохнула, отгоняя свои детские страхи, а когда автобус сделал крутой поворот от моря в сторону города, она вдруг затылком снова ощутила: таинственный обитатель желтой палатки провожает их автобус долгим взглядом.

* * *

Утро следующего дня затопило уютную Натальину квартиру, мгновенно влезло в каждый уголок. Солнечные лучи, не узкие, как на севере, а широкие, южные, вломились в окна и прозрачными невесомыми пластинами повисли от потолка до пола. И в них были видны мириады пылинок, которые плавали в золотистой тишине.

Одно из солнечных полотнищ колыхнулось и упало Марине на лицо. Она недовольно сморщила нос, чихнула и открыла глаза. Настенные часы в виде кошачьей головы, у которой в ритме «тик-так» глазки бегали влево-вправо, показывали без четверти восемь. Четыре с половиной часа сна – не так много, но и не так мало. Марина привыкла высыпаться и за меньшее время. При хорошей погоде ей этого вполне хватало. Вот когда дождь стеной или снег по колено, да еще темнотища до горизонта – вот тогда и восьми часов не хватит, и зевается весь день. А когда солнышко – просто грех спать.

– Подъем! – скомандовала себе Марина и вылезла из-под махровой простынки.

Из-за закрытой двери в кухню было слышно, как Наталья напевает себе под нос, шкворчит на сковороде что-то жареное – по запаху не картошка!

– Натуль! Что жаришь?

– Оладушки. С кабачком! Вкуснятина! Умывайся – и пить чай!

* * *

В голубой ванной, украшенной рыбками и ракушками, с синими полотенцами на крючках, Марина быстренько поплескала себе в лицо, почистила зубы. Волосы забрала в хвост, который закрепила резинкой. Лихо подкрасила глаза: в три мазка – левый, в три мазка – правый, огрызком коричневого карандашика подвела брови, покусала губы, чтобы кровь прилила. Все! Пять минут на все про все.

Увидев ее, такую уже не домашнюю, готовую в дорогу, Наталья пустила слезу.

– Ну вот... Ты уже и не со мной! Марин, ну когда у нас будет время спокойно встретиться, посидеть, вспомнить все?!

– Собирайся в Питер – там и посидим. Да не на день-два, а на неделю как минимум.

– Хорошо! Я соберусь... – грустно сказала Наташка, и Марина поняла, что никуда она пока не соберется, как не собралась бы и она сама, если б не мечта ее, если б пришлось ей ехать в Крым поездом. Это ж крюк-то какой! На машине и то лишних четыре сотни километров, а поездом без пересадки не доехать – не ходит сюда прямой поезд из Питера.

* * *

Наталья проехала с Мариной до какой-то хитрой улочки, которая уже через пять минут езды вывела на самую окраину города. Далее по карте нужно было налево, но левого поворота не было, и навигатор показывал направо, хоть безмозглая электронная Маша предлагала поехать налево.

Марина притормозила, включила аварийку.

– Ну все, Нат, тебе дальше не надо. Я сейчас допилю до поворота, развернусь – и в Мариуполь! А там берегом моря в Крым. Была б ты свободна, рванули бы сейчас вместе, повалялись бы на пляже, но... Какие-то мы деловые стали. Ты не можешь сейчас со мной поехать, я не могу сейчас у тебя остаться, а было время, когда и вопрос такой не стоял перед нами. Мы ж одной семьей были...

– Были... – эхом ответила ей Наталья.

– Вот. Большие девочки мы стали, да? Деловые, занятые. Почти на четверть века повзрослевшие...

Они помолчали. Потом посмотрели друг на друга и одновременно сказали:

– Все! Долгие проводы...

– И никаких слез! – закончила Марина.

– Я люблю тебя. – Наталья открыла дверцу. – И никаких слез!

– Бай! – махнула ей на прощание Марина, поддала под хвост Мотьке и сорвалась с места.

* * *

Уже через полчасика ее грустное настроение улетучилось без следа. Что грустить, когда все так хорошо?! Вот и встретилась она со своей любимой Наташкой Стрелковой, наболталась от души и мчится к югу. И все теплее и теплее с каждой минутой, и впереди маячит отпуск, и очень скоро вдоль дороги на пыльных базарчиках местные жители будут продавать переспелые груши и виноград. Как грибы под Псковом.

Грибы в зеленом ведерке под тарелкой с камнем, кстати, солились себе потихоньку. Рассол крутой не давал им «загулять» – Марина попробовала их перед самой дорогой. Хороши грибочки! Дядька рад будет!

В мечтах о скором отдыхе и с лихими песнями она проморгала поворот на Херсон и Одессу и прямиком влетела в Мариуполь. Над городом нещадно палило южное солнце, которое не в силах были закрыть иссиня-фиолетовые шлейфы дыма, выползавшие из заводских труб.

* * *

Из дневника Марины

«Город Мариуполь, скажу я вам, место весьма загадочное. Он развалился у моря, словно многогорбый верблюд, кожаная спина которого растрескалась от солнца. Это дороги такие в Мариуполе: вверх-вниз, вверх-вниз, и все это по рытвинам и колдо... Ох! Как хочется это слово по-русски написать! Короче, колдобина на колдобине и выбоина на выбоине. И простите, если я тут понаделала грамматических ошибок. Грех не наделать!

Но самое страшное в том, что электронная моя Маша в Мариуполе вообще работать отказывалась. То снесет какую ересь несуразную типа левого поворота, которого вообще нет в природе, то навигатор тупик покажет, а то и вообще экран погаснет у него. Часа два я колесила по этому чудному городу в поисках указателя на одесскую трассу – и все тщетно. Проголодалась. Пообедала быстро в какой-то рабочей столовке. Потом пошаталась по улице, поспрашивала прохожих, как из города выехать.

Никто не знал! Никто! Ни один из тех горожан, которых я попыталась спросить про дорогу, не мог мне объяснить, в какую сторону поехать, чтобы выбраться из этого заколдованного города, в котором электронная Маша врала, как последняя врушка, а навигатор капризничал, как девица.

– Так они у нас тут ни у кого не показывают! – хохотнул один водитель, который остановился, увидев, как я отчаянно семафорю на обочине. – Тут место такое неудачное – сигнала спутников нет. А ехать вам все прямо, выедете на дорогу у комбината, повернете направо и, не сворачивая никуда, поезжайте – прямо на одесскую и выскочите. А вы с Питера, что ли? – спросил без всякого перехода.

– Ага, оттуда!

– Ну ни фига себе! Одна?

– Одна!

– Ну ни фига себе! На машине?

– На ней!

– Ну ни фига себе!

Тут мужик почесал лысину, сфотографировал моего Мотьку на свой мобильный телефон, еще раз сказал «Ну ни фига себе!», попрощался и уехал. А я, поплутав еще с полчаса, выбралась наконец на трассу. И навигатор тут же ожил – дрогнула зеленая стрелка, показывая только вперед, и электронная Маша бодрым голосом выдала: «Изменение маршрута!»

* * *

А совсем скоро справа показалось море, синее-синее вдалеке, с белыми гребешками волн у берега. И сразу же в окно ворвался соленый ветер с той, морской стороны. Йодистый, синий и сильный, он пьянил и сводил с ума. Хотелось петь от радости, что Марина и сделала немедленно: завернула на всю громкость магнитолу и проорала от души вместе с Валерием Леонтьевым:

– Э-э-э-э-э-той ярмарки краски-и-и-и-и! Разноцветные пля-я-я-я-я-ски! Деревянные качели! Расписные карусели!

* * *

А дорога была почти пустая, как будто в Крым никто не ехал. И из Крыма никто не возвращался. Такая вот трасса свободная. Ну правильно! В Россию и из России едут другой дорогой, прямой. Это она, Марина Андреева, крюки по Украине заворачивает. Вот уж правду говорят, что кое для кого и семь верст не крюк!

Но какой бы долгой ни была дорога, рано или поздно и она заканчивается. В Мелитополе она выехала на трассу Е-105, и впереди замаячил остров Крым.

Не остров, конечно. Полуостров. Каждый знает – в школе все географию учили. Узкий перешеек на западе длиной каких-то десять километров, который лишь по нелепой случайности не был перерезан каналом между заливом Сиваш и Черным морем, делал Крым не островом, а полуостровом. Разлейся Сиваш пошире, и вот вам новая география.

На мосту над Чонгарским проливом она догнала поезд Москва – Симферополь. Окна в вагонах опущены, и в каждом – две головы. Жуют все без устали: кто кукурузу, кто арбуз, кто яблоко. С самого Запорожья жуют москвичи. Соскучились по южным вкусностям, настоящим, не похожим на те, что в столичных супермаркетах продают. Вот и поедают все, что купили на станции, где поезд долго стоял, и пассажиры успели нагуляться по платформе, размять затекшие ноги, прицениться к фруктам, которые продают ведрами. Но это им сейчас ни к чему. Ведрами груши, орехи и крымские яблоки они будут покупать на обратном пути, чтобы привезти в Москву отголоски бархатного сезона для тех, кто с ними не ездил в Крым.

Публика в это время едет особенная. Бабушки с внуками исключительно дошкольного возраста – внуки школьного возраста уже сидят за партами. Влюбленные парочки разных возрастов. Веселые компании с гитарами и рюкзаками. И одинокие барышни. Такие, как Марина Андреева.

Вот так и она когда-то ездила отдыхать в бархатный сезон в свой любимый Крым и, лежа на верхней полке пыльного вагона, жевала то грушу, то кукурузу или обливалась соком переспелой дыньки-колхозницы. И с завистью смотрела на мчащиеся по шоссе через Чонгарский пролив машины, в которых ехали в Крым счастливчики-автолюбители. И мечтала о том дне, когда она вот так же будет ехать на красивом автомобиле, и отстающие от нее пассажиры поезда будут махать ей из окон.

Все, о чем мечтаешь, – если мечтаешь очень-очень! – когда-нибудь непременно сбывается. Вот, пожалуйста! Наверняка сейчас кто-то из тех, кого Марина легко обогнала на своем шустром Мотьке, глядя на нее, сказал себе то же самое, что когда-то говорила она: «Будет день, когда я сяду утром в свой автомобиль и помчусь к морю!» Ну или примерно так. И как знать, не разольется ли тогда на западе залив Сиваш, воды которого встретятся с Черным морем, и придется спешно переделывать географические карты и писать на них: «Остров Крым».

* * *

После Мелитополя движение на трассе стало плотным. Две полосы и две сплошных по центру. Не обогнать медленно ползущих впереди ни по встречке, ни по обочине справа, – вот вся колонна и вынуждена тянуться со скоростью сорок километров в час. Периодически кто-то из смельчаков терял терпение, вырывался из колонны и, заполошно сигналя, рисковал и нарушал. Наконец Марина осталась одна. Вернее, третья в ряду никуда не спешащих. Она-то спешила! Да еще и как! А вот два водовоза впереди явно никуда не торопились.

– Братцы! Ну что ж вы так пасетесь-то, а?!

Она чуть не плакала, а две рыжие бочки, здоровенные и неповоротливые, едва тащились друг за другом. Нарушать ПДД – выскакивать на встречную полосу через две сплошных – Марина ну никак не хотела. Боялась. А вдруг нарвется на местных гаишников?! Потом не отдых будет, а сплошная нервотрепка. Если еще права не отнимут. «Не-е-е-е-ет! Другие пусть рискуют, если хотят, а я лучше время потеряю!» – думала Марина.

И потеряла. Час точно она тащилась за бочками, которые невыносимо воняли, тарахтели и заслоняли весь обзор. Но если терпеливо сидеть на берегу реки, то по ней точно проплывет труп твоего врага. От громкого щелчка, раздавшегося впереди, Марина вздрогнула. Бочка стала тормозить и остановилась, потом поднатужилась и, как утка, переваливаясь с боку на бок, съехала на обочину.

Водитель первой цистерны, увидев, что с напарником что-то произошло, тоже стал притормаживать и пристраиваться на обочине.

– Ур-р-р-ра! – взревела путешественница и, весело помигав водовозам, умчалась вперед.

* * *

Как же это здорово – ломая сопротивление плотного воздуха, лететь вперед, захлебываясь от встречного ветра и восторга! Особенно если до этого целый час ты, словно на похоронах, полз вдоль унылой лесополосы, в которой в тени пыльных тополей то тут, то там торчали крестики, столбики и пирамидки с веночками.

«Ну что за люди! – думала Марина о тех, кто возводит в память о погибших на дороге памятники на трассе. – И в самом деле, как по кладбищу едешь! Нет, чувства близких понятны. Их тянет на место происшествия, им хочется это место обозначить, чтобы приходить сюда с цветочками. Вот только зачем?! Погибший похоронен где-то на кладбище, там место его последнего упокоения, туда и несите цветочки! Ну зачем тут-то настроение портить тем, кто, например, как я, на юг едет, с хорошими мыслями, между прочим! А если свадьба? Застрянет вот так же за этими гов... водовозами, и не убежишь никуда, и любуйся в окна на придорожный погост! А людям при этом веселья хочется, частушки какие-нибудь спеть!»

Эти невеселые картинки при дороге, да еще животные, попавшие под колеса, очень портили Марине настроение. Сама она всегда внимательно смотрела на дорогу и притормаживала, если видела впереди собак или кошек. Лучше опоздать, чем невинное животное загубить.

Из-за всех этих задержек в пути в Симферополь она въехала, отставая от собственного плана часов на пять. Закатное солнце нижней кромкой уже коснулось линии горизонта, и с каждой минутой оно, словно монета в копилку, проваливалось все глубже и глубже в сиреневые южные сумерки. И тут – как назло! – Марина снова заблудилась.

Она оказалась на какой-то узкой улочке, которая лезла вверх в гору, никуда не сворачивая. Вроде навигатор не врал. Если ему верить, то ехала она правильно, но эта улочка, зажатая с двух сторон смешными старыми домиками, заросшими виноградом, никак не была похожа на трассу, ведущую в Севастополь.

– Та ни! – объяснил ей местный житель. – То не вона! Та, шо на Севастополь, та попердекулярно идЭть! Ось так вот идЫте, потом попердекулярно! А там о та трасса и е!

Ну хоть бы что-нибудь понять! Ничего, кроме «попердикулярно». Это явно «перпендикулярно». Она еще час болталась по узким улочкам, пытаясь по «попердекулярной» улочке выехать на параллельную. Наконец у нее получилось, и она с облегчением вздохнула. Но при этом стемнело уже так, что Марина с трудом представляла, как будет ехать дальше. А ведь именно на последнем участке дорога самая сложная: перевал не перевал, но горушки перед Севастополем серьезные, и какая там дорога – Марина совсем не знала.

Местами тьма была такая непроглядная, что можно было не ехать, а только тихо красться, прижимаясь к обочине, рискуя ободрать колпаки на колесах, и уступая дорогу всем подряд. Не верилось, что еще совсем недавно было светло, как не верилось в то, что завтра будет рассвет. Если дорога устремлялась под уклон, то было полное ощущение провала в преисподнюю.

Потом в темноте показался дорожный знак, который указывал на то, что впереди круглая площадь, и одна из дорог, выходящих из круга, – это как раз дорога на Севастополь. По счету она была третьей, и Марина аккуратно сосчитала два поворота из круга и въехала в третий. Но когда она доехала до первого знака, стало понятно, что едет она совсем не в Севастополь, а куда-то в сторону от него. Развернувшись там, где разворачиваться было нельзя, Марина поплелась в обратном направлении. Снова доехала до круглой площади, и теперь поворот на Севастополь был пятым по счету...

* * *

Из дневника Марины

«Стоит ли рассказывать, что я побывала на разведке в каждом повороте, и тот, который нужен был мне, оказался конечно же последним! А все из-за тупой информации! Третий, пятый, десятый поворот! А нельзя ли сразу на повороте поставить указатель – в Севастополь или нет?!

Я просто изводилась от мысли о том, что творится у дяди дома, где меня ждали в лучшем случае к обеду, а в худшем – к ужину! Но не позже. О том, что у меня в Питере, я даже думать боялась. Мама и так-то у меня заполошно-суматошная особа, а уж сейчас, когда она наверняка уже пять раз позвонила родственникам в Севастополь и узнала, что я еще не приехала, она, должно быть, места себе не находит. Останавливаться же где-то и искать телефон, чтобы всем позвонить, значит потерять время. Нет уж, семь бед – один ответ!..»

* * *

Навигатор врал, как неверный муж! Видать, и в Севастополе с этим делом все непросто. А может быть, ночью с ним какая неприятность приключилась, так как на следующий день он работал как часики.

В качестве водителя Марина в Севастополе была впервые, но сориентировалась на местности быстро, хоть и темно было хоть глаз коли! В одном месте нагло нарушила правила – развернулась там, где было нельзя, применив правило «а потому что надо!». Два раза свернула налево и... издалека увидела дом своего любимого дяди!

Пока целовались и обнимались с родственником, тетя Бася наяривала по телефону в Петербург и, дозвонившись, сунула Марине трубку к уху:

– На! Говори скорей матери, что жива-здорова, а то она уже пять раз звонила, говорит, на нервной почве у нее болезнь приключилась нехорошая, медвежья!

Тетя хихикнула. В это время в трубке телефона Марина услышала взволнованный маманин голос:

– Мариш! Это ты? Слава тебе господи! А я уже вся издергалась! Спать не могу, есть не могу, даже поплакала!

– Мама, ты в своем репертуаре! Плакать-то зачем?! Я же предупреждала: на дороге нельзя все учесть и все посчитать точно! Ну все, теперь уже успокойся и баиньки ложись! И не переживай ты за меня, мама! Вспомни, сколько мне лет и какая я умная и осторожная! И ребенку привет! Не переживайте за меня!

* * *

Из дневника Марины

«Первый день на любом курорте я лично посвящаю адаптации. Никакого моря, никакого дикого солнца! Ну разве что погулять и посмотреть. Просто все уже сто раз пройдено: сэкономишь этот адаптационный день и потеряешь больше, потому что первый день на море для такой белокожей, как я, заканчивается ожогами. И хорошо, если не очень сильными. Как правило, после первого дня, проведенного на солнце, я болею по-страшному, с пузырями и волдырями. А как-то в Турции я сгорела полностью. С утра была веселая и задорная, в обед на пляже пряталась под зонтиком. Но видимо, пряталась плохо, так как к вечеру я была похожа на рака, которого сварили заживо, но по какой-то невероятной случайности клещеногий остался жив и даже ползал по тесному номеру отеля.

Вечером рак слег и стал тихо умирать. Подружка Сашка, которая увидела эту картинку, испугалась и понеслась на ресепшн, где нашла нашего гида Игоря. Он в этих вопросах оказался специалистом: быстро вызвал врача и кинулся сам оказывать первую помощь. Он осмотрел мою обгоревшую тушку и выкатил на стол бутылку виски. В своем репертуаре! Тельце, можно сказать, умирает, а он «за тесное знакомство» разлил на троих по стаканам и подмигнул Сашке. В другое бы время подруга, может, и рада была бы этому «тесному знакомству», но не в этот трагический момент, когда тетка с косой вся в белом стучалась в дверь.

– Сначала – больной! – бодро скомандовала Сашка, вливая в меня виски.

Тетка вся в белом, правда, без косы все-таки явилась мне, постучав в дверь номера. Присмотревшись, я поняла, что это и не тетка вовсе, а дядька. Турок, доктор. Увидев меня, он едва не рухнул в обморок. А оправившись от шока, принялся меня лечить. Для начала он предложил мне маленький «контракт». Солнечные ожоги, особенно у тех, кто злоупотребляет алкоголем, оказывается, не страхуются, но ему выгодно лечить русских туристов, так как, потратив на меня двадцать долларов, он стребует с компании двести. Посему мне было велено забыть о солнечном ожоге и в случае расследования рассказывать всем, что я случайно опрокинула на себя чайник с кипятком.

– Кипятком так кипятком! Я свидетель! – Сашка нежно улыбнулась доктору, у которого от счастья глаз угаром запылал. – Можно даже сказать, что это я ее облила, только лечите скорее, доктор, пока она еще дышит. Да, и примите к сведению: больная не пьяна, это наркоз.

Она кивнула на бутылку виски, и доктор согласно закивал: мол, дескать, понимаю-понимаю!

Доктор, довольный «контрактом», мурлыкал себе под нос, выписывая рецепт. Бумажку, исписанную кривыми буквами, он отдал медбрату, и тот пулей улетел в клинику. И не успел доктор назначить Сашке свидание, как курьер вернулся с пакетиком лекарств. Доктор на пальцах объяснил, как пить таблетки, ну а как смазывать ожоги, мы и без него знали. Он хотел еще поболтать с милой русской барышней, абсолютно здоровой и веселой Сашкой, но она выставила его за дверь, пообещав завтра непременно явиться на свидание.

Потом Сашка аккуратно намазывала мазью мою горячую и красную тушку, поила меня соком и кормила таблетками. А часа через полтора произошло чудо! Кожа моя не только перестала полыхать, как на костре, но я смогла встать, надеть сарафан и даже прогуляться до моря и обратно.

Вот такая ожоговая история случилась со мной. И это при наличии богатейшего опыта в вопросе наступания на одни и те же грабли! Поэтому в последние годы я старалась не играть с огнем и первый день проводить не на пляже, даже если дней отпускных мало – по пальцам пересчитать можно.

В связи с этим следующий день – мой первый день в Крыму – я решила посвятить общению с родственниками, а вечером отправились прогуляться по почти родным бульварам и набережным Севастополя».

* * *

Утром следующего дня позавтракали, и дядя Веня отправился на работу пораньше, пока еще не жарко, пешочком до улицы Большая Морская, на которой стоял храм, купола которого дядя золотил. А Марина решила отправиться за город.

– Тю! На Фиолент?! Там же такие спуски тяжелые! – посмотрела на нее с большим сомнением тетя.

– Да знаю я, какие там спуски! Вот и хочу попробовать, не забыла ли, что это такое!

– Ну давай! Разведай там все, и если что, я с тобой тоже туда схожу.

«Ну-ну! Давай, тетя! А что?! Может, и в самом деле мы с ней Фиолент навестим после моей разведки!»

Молодца все-таки Бася! Не уступает молодым! Мировая тетя! Она вообще особенная. Огибая земной шарик, из каждой пивнушки, что на пути встречалась, тетя тырила пивные кружки – в коллекцию. Тырила легко и непринужденно. Если ее при этом ловили, она скромно улыбалась, на ломаном английском с украинским акцентом объясняла, что без кружки не уйдет, и ей отдавали толстостенную пивную посудину.

Сейчас тетя давно на пенсии, а научное судно, на котором она утюжила моря, где-то ржавеет в тихой гавани – денег на науку в 90-е годы давать перестали, экспедиции прикрыли, команду списали на берег, и спасибо, что еще успела что-то скопить за годы своих кругосветок. И не столько в рублевом и долларовом эквиваленте, сколько в трех коробках старых фотографий, в сувенирах из разных стран, в кружках пивных и еще в тех впечатлениях, которые с годами не потускнели, не затерялись в закоулках памяти.

Тетя была любознательна и способна на авантюры, поэтому Марина не удивилась бы, если б она и без всякой разведки собралась за компанию на скалистый пляж мыса Фиолент. Но видать, порох в пороховницах хоть и был, но слегка отсырел. Потому и отправилась она в этот день на пляж в гордом одиночестве.

Впрочем, одиночество ее совсем не пугало. Она привыкла к этому, и даже шарахалась от компаний. Нет, изредка, конечно, можно, и в удовольствие, но одной ей было куда комфортнее. Она любила подумать, почитать. Словом, побыть в компании с самой собой.

Все-таки интересная штука – память. Сто лет не появлялась Марина в этих местах, а на колесах вообще впервые, но нашла без труда дорогу, а когда ехала, то вспомнила все. Вот тут был маленький авторынок, а сейчас просто огромный. За ним виднелись сосновые посадки: деревца как по линеечке рядами высаживали, крошечные, меньше полуметра. Не лес, а кустарник сосновый был, по пояс – не больше! А сегодня – настоящий бор! Только сосны не похожи на северные. Там они стройные, высоченные. А эти метров до трех выросли и все. Ровненькие, пушистые. Красиво, конечно, но искусственное все какое-то.

Потом справа показалось море, подойти к которому было нельзя: берег в этих местах скалистый, метров сто обрыв вниз, а местами и больше. Камень белый, известняк. Трава серая, сухая от солнца, что выжигает все живое. Редкие кустики, никаких деревьев. Пустыня.

Раньше такая пустыня тянулась до самого Фиолента. Доезжаешь до конечной остановки и чешешь мимо полуразрушенного монастыря. Заблудиться там нельзя – тропа пробита туристами заметная, выведет прямо к обрыву. А оттуда в разных местах проложены тропы вниз.

Одна длинная – зигзаги с небольшим уклоном идут почти параллельно краю обрыва: двадцать метров в одну сторону, ступенька, пятнадцать метров в другую сторону, три ступеньки. Туда-сюда, туда-сюда, как челнок. Долго, но полого и не страшно.

Другая короткая, но напролом. Черт знает, какой смельчак ее проложил! Сплошные ступеньки и уступы, голые камни, за которые невозможно уцепиться, а перед самым пляжем – глубокая расщелина, спускаться по которой надо было босиком, вцепляясь пальцами ног в крошечные карнизы на скале. Метров десять такого спуска – и ты на дрожащих лапках падаешь на горячую гальку пляжа Фиолент.

* * *

Из дневника Марины

«Как-то мы приехали туда с подругой Иркой. Страшно пекло солнце и очень хотелось купаться, поэтому мы выбрали эту лихую дорожку.

До голого камня, который находился в конце первой трети пути, мы добрались достаточно легко: на этом участке что-то росло – маленькие цепкие кустики, трава, гибкие лианы. Словом, можно было хоть как-то держаться за эту растительность, предварительно попробовав ее на прочность.

А вот камень голый – это особая песня. Эта черно-серая глыба соединяла белый обрыв с береговой скалой. Тропа проходила по самой макушке камня, а макушка та была не плоская, а горбатая. Со стороны если смотреть, натуральный верблюд, только очень большой. Два островерхих горба невозможно было преодолеть на ногах. Камень в народе так и звался – Верблюд. Его горбы путники фактически переползали на пятой точке, поэтому они были отполированы до блеска и от этого казались еще более страшными.

Мы с подругой с сомнением посмотрели на этот камень и черепашьим шагом двинулись покорять его. Ирка – впереди, я – сзади. Дрожа от страха и держа в зубах сумки с босоножками, фруктами, книжками и полотенцами, мы заползли на Верблюда.

Я посмотрела вниз и поняла: больше я ни сантиметра не смогу проползти.

– Ирка! – простонала я, рискуя упустить вниз пакет с вещами. – Ирка! Ты прости меня! Ты ползи одна, а я вернусь и спущусь по длинной тропе. Встретимся внизу! Не обижайся!

– Мариш! Я сама хотела сказать тебе: давай вернемся!

Мы медленно двинулись в обратном направлении. Задом наперед сдать не так просто. Начинающие автомобилисты поймут. Вот это – то же самое. Толком не посмотреть, развернуться, невозможно, руки, заняты.

Голова кружилась, и я старалась не заглядывать вниз, но эта страшная пропасть внизу притягивала взор. «Мамочка! – причитала я про себя. – Только помоги мне отсюда выбраться, и я больше никогда не буду огорчать тебя ничем! Я буду самой покладистой дочерью на свете. Я буду мыть посуду сразу после еды, а не перед ней! Я перестану носить такие короткие юбки, за которые тебе перед соседями стыдно! Только помоги мне вернуться!»

На наше счастье, в это время с обрыва спустились к Верблюду здоровые парни, которые сначала посмеялись над нами от души, а потом выдернули нас со скользкого камня на известняковую твердь обрыва, где можно было присесть и отдохнуть, держась за чахлые кустики, вцепившиеся в камни своими мощными корнями.

– Девчонки! А может, с нами?! – предложили молодые люди, легко перепрыгнув с горба на горб.

На это предложение где-нибудь в нормальном месте мы бы с радостью ответили согласием – парни были уж очень симпатичные. А тут мы только помотали головами и грустно посмотрели им вслед.

– Ирка! Я боялась тебе сказать... Я уже с жизнью попрощалась...

– Не ты одна! – судорожно выдохнула Ирка и, ослабив хватку в растительность, нашарила в кармане сарафана сигареты и зажигалку.

Больше мы судьбу не испытывали и на эту тропу – ни ногой».

* * *

Был на пляж еще один спуск возле развалин Свято-Георгиевского монастыря – выбитые в скалах ступеньки. Говорят, что их монахи сами вырубили. Но развалины монастыря и этот культурный спуск были за колючей проволокой, так как все это – территория воинской части, проникнуть на которую было невозможно.

Потом пришли иные времена. Воинская часть потеснилась слегка, так как монастырь отдали верующим. Началось его восстановление. И проход к лестнице стал свободным для отдыхающих. Марина судьбу испытывать не стала и сразу отправилась к этому цивилизованному спуску, упрятав Мотьку в тени тополей неподалеку от остановки автобуса.

Уже на середине пути она сделала вывод, что страшно переоценила свои возможности. Казалось бы, что сложного спускаться вниз? Да не по голым камням, которые так и норовят выпрыгнуть из-под ног, а по ступенькам? Первые два десятка ступенек Марина миновала почти вприпрыжку. Потом ощутила, что ступеньки-то крутоваты! Могли бы монахи и не так круто завернуть спуск! Потом от гигантских шагов, какие ей приходилось делать, она стала задыхаться, да так, что, дойдя до скамейки под деревом, устроилась на ней и долго сидела, посматривая на море, на огромный камень с крестом, на выглядевший игрушечным с такой высоты теплоходик, который пыхтел в сторону Балаклавы.

А ровно на половине пути она задумалась о том, как будет подниматься назад. От этой мысли Марина даже расстроилась. Ужасно не хотелось связывать эти мысли с возрастом и состоянием души и здоровья, но само как-то связывалось. Ведь было время, когда по этим ступенькам она скатывалась за десять минут! А тут еще и до пляжа не добралась, а уже думает о том, сможет ли подняться назад... Тревожный симптом.

Она еще пару раз останавливалась на отдых. Море было все ближе, уже видны были отдыхающие с разноцветными подстилками, зонтики, кабинки для переодевания. Стоп! Какие кабинки? Откуда они тут? Пляж всегда считался диким, и отдыхало на нем не так много людей. В будние дни бывало совсем безлюдно. И никаких атрибутов организованного пляжного отдыха!

* * *

Увы, того Фиолента, какой знала Марина, уже давно не существовало. Как наверху каждый клочок выжженной земли был освоен садоводами-дачниками, так и пляж облюбовали предприимчивые люди. Кабинки, пункт проката всякой пляжной ерунды, кафешка с шашлыками, подсохшими булочками и теплым соком и прорва народу! А у причала – катерок. «Вот оно что – сюда теперь можно морем добраться... Вот и ответ – откуда все это».

Катерок каждый час увозил отдыхающих в Балаклаву и привозил оттуда новую партию.

II

Марина поймала рукой непослушные волосы, закрутила их и заколола на макушке большим перламутровым крабом. Вещи свои она сложила маленькой кучкой под скалой в тени и попросила соседку-киевлянку, с которой познакомилась на пляже, присмотреть за ними. Та согласно кивнула и, поправив на носу очки, уткнулась в книжку.

Желающих купаться было не так много. На Фиоленте водичка всегда холоднее, чем в других местах, а сейчас сентябрь, да еще с ветром, какой сегодня.

Марина не очень хотела купаться, но было бы неправильно уйти и не испытать на себе воду этого удивительного места. Она боязливо потрогала пальцами ноги набежавшую волну, маленькую, будто игрушечную. Холодно. Но терпимо. Осторожно вошла в воду, постояла, глядя на дальний камень. Ей показалось, что он еще дальше отстоит от берега, чем раньше, но этого не могло быть. Вот если бы ближе, то можно было бы думать, что за эти годы море отступило, откатилось к горизонту, полоска пляжа стала шире. А вот дальше... Дальше – это вряд ли! Пляж такой же, какой и был. А камень не мог переместиться дальше в море, потому что это скала, выглядывающая из воды. Скорее всего, это обман зрения. Если ей придется побывать тут еще через двадцать лет, то камень этот станет еще дальше. Наверное...

А вот где-то справа, ближе к скале, должна быть яма. Море без дна. Бездна. В эту бездну можно нырнуть и не бояться, что ударишься головой о камни.

Марина аккуратно трогала ногой дно, двигаясь вправо. Но ямы не было. Дно равномерно уходило под уклон.

– Вот и думай что хочешь! – бормотала Марина себе под нос. – Ну была же яма! Четко по курсу от большого камня. Была... А сейчас нет... Остается думать только о том, что море натаскало камней и заровняло дно. Ну, природа-матушка!

Марина вошла поглубже и аккуратно, без всплеска, легла на воду. Сердце чуть не оборвалось от холодной воды, но уже через пару минут она не чувствовала разницы температур. Море ласково обнимало ее, качало в прозрачной колыбели, показывая под голубой водяной линзой белое дно.

Марина перевернулась на спину, и ее взору предстала панорама мыса – тот его кусочек, который прятался между двумя каменистыми утесами. Вот полукруг голубого зеркала, на котором отсюда не видно крошечных волн, за ним – серая полоска пляжа, затем – зелень прибрежных кустов, выше которых была только отвесная полосатая стена – полоска желтая, полоска коричневая. Еще один перевод названия Фиолента – «мыс тигровый» или «полосатый».

Облака, скрывавшие солнце, все-таки отступили, и не жаркое, но нежное сентябрьское солнышко заиграло на волнах. Марина уже не чувствовала, что вода прохладная, – та как будто ласково обнимала соскучившееся по морю гибкое тело женщины, дарила ей воспоминания давних-давних дней – самых счастливых в ее жизни, с самым горьким послевкусием.

Марина потрясла головой. Не хотелось ей ничего вспоминать. Все в прошлом. Таком далеком прошлом, что оно ей самой кажется абсолютно нереальным. Было ли, не было ли – бог весть...

Марина перевернулась со спины на живот. До камня было рукой подать. Под водой уже видна была черная скала, словно росшая из белого морского дна. Если завернуть за нее, то можно доплыть до укрывшегося под водой каменного грота, в котором...

* * *

Марина доплыла до того места, где тяжелая, неровно обгрызенная морем скала опускалась в воду. Если не знать, что там внизу, то ни за что не догадаешься, что надо поднырнуть совсем немного – и попадешь в подводные ворота, ведущие в грот. Там сумрачно и гулко, капает вода с каменных сводов – это обрывается жизнь горных ручьев. А дневной свет попадает только с одной стороны, северной. Там большое «окно» – выход на поверхность неприступной скалы. Изнутри его хорошо видно, а вот снаружи...

Снаружи его никто никогда не находил. Были отчаянные скалолазы, которые пытались искать «окно», но все поиски заканчивались безрезультатно. Изнутри из грота к нему было не подняться – высота недосягаемая и отвесные скользкие стены. Снаружи его было не найти. Да и не подобраться близко. Была в этом какая-то загадка, разгадать которую человеку не под силу.

* * *

Марина поплавала кругами над стенкой грота, которая была в полуметре от поверхности воды. Потом встала на стенку, поднялась во весь рост. Ее кожа тут же покрылась мелкими пупырышками, стала гусиной – от прохладного ветра. Подошвы ног почувствовали неровную каменную поверхность грота, поросшую черными водорослями, словно жесткой цыганской бородой. Под водорослями чувствовались ровные бугорки группами по десять – пятнадцать. Мидии. Крошечные, еще только начинающие расти. Вырастут до взрослого состояния, и их оборвут охотники, разложат на железный лист над костром и будут смотреть, как от огня створки открываются сами, и моллюски, живущие внутри, запекаются живьем.

Потом, поедая готовых мидий десятками, ловцы будут плеваться мелкими шариками – песчинками, едва начавшими свое волшебное превращение в жемчужины. Им уже никогда не суждено вырасти и стать красивыми, не очень ровными бусинами.

Марина еще немножко походила по стенке, потом глубоко вдохнула и нырнула в воду. Миллионы крохотных пузырьков воздуха шлейфом метнулись за ней. Она, как большая грустная рыба, скользнула вдоль стены вниз. Рывок, другой...

«Черт возьми! Этого не может быть! – подумала Марина. – Где? Где вход в грот?!»

Вход отсутствовал, наличествовала лишь стена камней, поросшая черными водорослями и мидиями. Марина ощупывала стену руками и ничего не понимала: такое впечатление, что тут никогда и не было никакого входа в грот! Возможно, она перепутала место?!

«Ну если только я нахожусь не на Фиоленте, а где-то совсем в другом месте. И в другом море...»

Марина вынырнула. Она тяжело дышала – много времени провела под водой. Осмотрелась вокруг. Все было таким же, как много лет назад. Ничего не изменилось, кроме одного – вход в грот был то ли засыпан, то ли заложен. Впрочем, глубокая яма у берега тоже уже не существует. Там – ровное дно, тут – стена.

Марина еще покрутилась кругами, как большая рыба, потерявшая свою стаю. Потом еще раз нырнула, поглубже. Потрогала камни, которые торчали в том месте, где когда-то был широкий подводный вход в грот. Вынырнула, полежала на спине, отдыхая, и поплыла прочь.

Видимо, она отсутствовала очень долго, потому что киевлянка, которая осталась охранять ее вещи, беспокойно выхаживала по пляжу, завернувшись в полотенце, и вглядывалась в даль. Она не сразу узнала Марину, и лишь когда та потянула полотенце из аккуратной кучки под скалой, близоруко прищурилась, всплеснула руками и забегала кругами:

– Ой, я ж вас не признала! Я же ж уже думала, что стряслося! Все уже приплыли, а вас все нет и нет! Ой же ж, господи боже ж мий! Ну как вы ж так долго?! Я смотрю, плаваете прям как рыба! Я ни! Я по-собачьему! А тут совсим боюсь! Тут, говорят, такая глыбь, что я не захожу ниже за колена!

Она тарахтела, смешно коверкая русские слова. Они поговорили немножко. Марина рассказала новой знакомой о том, как тут все изменилось. Потом постелила полотенце на камни и легла сверху. И только тут поняла, как она замерзла. Марину трясло мелкой дрожью, и она снова покрылась гусиной кожей.

«Сейчас отогреюсь и пойду». Марина еще у несуществующего больше грота решила, что будет делать дальше.

Соседка-киевлянка, которая так и не искупалась, громко сокрушалась о том, что какая-то нелегкая занесла ее на этот Фиолент, где смотреть нечего, купаться нельзя, на «каменьях» лежать – холодно.

– И вообще, в Крыму все так дорого, так дорого! Я вот в Египте была, так там все много дешевше! А пирамиды какие?! Это ж древности! Культура! И море очень теплое, и египтяне очень обходительные! И какая ж я дура, што в этот Крым собралась! – Потом помолчала минутку и взялась за свою пляжную сумку. – Вы уж извиняйте за компанию, но я буду сбираться. Щаз вже пароходик с Балаклавы придет. Может, и вы тоже вже поедете?

Марина повернулась к киевлянке:

– Нет, на теплоходик я точно не пойду. У меня машина наверху, поэтому хочу я или нет, но мне предстоит отправиться вверх по лестнице – восемьсот ступенек к небу.

– Тю! – удивленно протянула киевлянка. – Восьмисот? 3 ума сойтить! Я б не смогла!

– А куда б вы делись, если б надо было?!

– Ну да... Ежели только шибко надо было... Ну тогда я вас не жду, без компании поеду. Больше сюда не приеду уж, далеко и не поглянулось мне тут...

Киевлянка вроде все это Марине говорила, а на самом деле себе самой. Она еще пару раз вздохнула глубоко, печалясь «за потерянный день», сложила в сумку подстилку, полотенце, надела шорты и футболку и попрощалась с Мариной:

– Прощевайте! Вы меня извиняйте, я ведь даже имя ваше не спросила...

– Марина.

– А я Тамара Леонардовна, з Киева. Будете у Киеве – милости просимо! У гости!

– Спасибо! – отозвалась Марина и только хотела написать из вежливости свой питерский адрес, как новая знакомая сорвалась с места.

«Вот те раз! А куда ж к вам в Киев-то? «У гости!» На деревню дедушке!» – Марина улыбнулась, глядя, как ее недавняя соседка шустро чешет, подворачивая на камешках ноги в неудобных босоножках.

Она полежала еще с полчаса, обсохла и отогрелась. И потеряла интерес к тупому лежанию. Марина вообще не любила вот так загорать. Читать невозможно – солнце слепит, а просто валяться и дремать она могла только после плавания. Но стоило ей отдохнуть, как она подхватывалась, собиралась и уходила с пляжа. Да и не полезно ей было на солнце жариться с такой белой кожей.

Марина ловко переоделась в сухое белье, закутавшись в полотенце. Натянула светлые бриджи, смешную старую футболку, украшенную разноцветными бусинами, носки, кроссовки. Ей сразу стало тепло и уютно. Только волосы не просохли. Поэтому Марина собрала их в хвост, который завязала высоко на макушке. Под этот хвост у Марины была специальная бейсболка, с отверстием по центру: просовываешь в него хвост, затягиваешь шнурок, козырек посильнее на глаза надвигаешь, чтобы солнце не слепило, и никакой солнечный удар не страшен!

* * *

...Тропа, по которой они когда-то спустились с обрыва, сильно заросла, но была различима в кустах. Ею, судя по всему, пользовались, хоть и крайне редко. А зачем скакать по камням, когда теперь неподалеку монастырская лестница, открытая для посетителей? Правда, по лестнице с крутыми ступеньками идти было не легче, чем по тропе. А может, даже тяжелее. Лестница – это постоянный ритм, как у солдатика: ать-два, ать-два. По тропе с ее пологими «языками» порой проходить было проще.

– Ну, была не была! – сказала Марина себе и, зацепившись руками за корни, подтянулась и поднялась на тропу.

* * *

Место, где когда-то стоял их лагерь, Марина не узнала. То ли это, то ли нет. И похоже, и не очень. Как-то тогда все иначе выглядело, или она все забыла?.. Наверное, за эти годы какие-то деревья были уничтожены, какие-то выросли. Да и камнепады случались, и они значительно изменили пейзаж. В общем, сюр какой-то! Но место, где две тропы расходятся, Марина нашла легко. И источник бил из камней, не иссяк.

Марина перешагнула ручей. Сразу за ним начались заросли колючей ежевики. Помнится, тогда до них надо было пройти десятка два метров.

Она долго искала место, где можно было пролезть через кустарник на поляну, хотя идти туда было совершенно бессмысленно, и она заранее знала, что ничего там не отыщет. Но ей хотелось еще раз вернуться в то далекое лето.

Не найдя тропы, Марина решила аккуратно пролезть сквозь заросли ежевики и попала в западню.

* * *

Из дневника Марины

«Никогда! Слышите, никогда не ползайте в заросли ежевики! Это чревато последствиями!»

* * *

Последствия таковы: царапина во всю щеку, глубокая, красная, и исчерченные вдоль и поперек руки и ноги. Шипы у ежевики пострашнее, чем у розовых кустов. Они более острые и загнутые, как крючки. Зацепляешься рукавом футболки, начинаешь выворачиваться из цепких объятий и попадаешь на крючки еще в десяти местах. Да еще и влажные волосы, собранные в хвост, запутываются вокруг тонкого колючего прута. Остается только зажмуриться и рвануть изо всей силы, что Марина и сделала.

На поляне она осмотрела себя. Царапины зудели и чесались от соли. Марина достала бутылку с водой, носовой платок и промыла царапины. Они немного успокоились, но выглядели ужасно, как будто приличная женщина дралась насмерть с дикими кошками. И все ради чего?! Поляна была пуста, что и требовалось доказать. Место, где она когда-то обнаружила желтую палатку, было засыпано плоскими, как доски, камнями. Похоже, что сверху съехал целый пласт породы и разбился на тысячи «досочек». Если что-то и было под ними, то докопаться было нереально. Да и что там могло быть? Золото монахов? Как тогда говорил Митя, никакого золота монахов в природе не было. А если и было что-то когда-то, то все было украдено и надежно пристроено в добрые руки в лихие годы разорения монастыря. А это уже даже не двадцать лет назад, а все восемьдесят.

Марина быстро обошла поляну, сообразила, куда ей спускаться, чтобы выйти к монастырской лестнице, еще немного поборолась с буйной растительностью, что произрастала на теплой благодатной почве, в которой даже черенок от лопаты будет колоситься и плодоносить, и через пять минут вышла прямо к смотровой площадке. На ней под соснами стояла скамейка, на скамейке сидела женщина в цветастом сарафане с зонтиком.

Марина присела рядом, достала бутылку с водой.

– Пить хотите? – спросила женщину.

– Нет, спасибо, – отрицательно качнула та головой, – есть у меня вода, а вот ноги не идут.

– Вы вверх или вниз?

– Уже вверх. – Женщина помолчала, вздохнула тяжело. – Представляете, приехала из санатория на экскурсию в монастырь. Все посмотрели, много фотографировали. Потом экскурсовод показал нам эту вот лестницу. Историю рассказал про то, как ее тут строили. Вот, говорит, если пойти вниз, то можно увидеть кельи монахов-схимников. Ну и вообще погулять у моря. Времени на прогулку дал два часа. Честно сказал, что тут более восьми сотен ступенек. Мне б, дуре старой, сразу подумать о том, что не про меня такая дорожка. А я решила, что потихоньку, не напрягаясь. А теперь вот гадаю, дождется меня автобус или нет. И вообще, поднимусь я наверх когда-нибудь или придется тут загнуться...

Дама пригорюнилась.

– Ну, об этом вы не думайте даже! Автобус никуда не уйдет, пока все не соберутся. Это же экскурсионный транспорт, и экскурсовод ответственность несет за каждого туриста. Не переживайте! – подбодрила Марина женщину.

– Я из Петербурга, – сказала вдруг женщина. – И у меня завтра поезд, домой надо ехать.

– Знаете, я тоже из Петербурга. Но я только-только приехала отдыхать. – Марина встала. – Я пойду, а вы еще отдохните. Я к водителю вашего автобуса подойду и скажу, чтобы вас подождали. Вы не переживайте.

– Да, спасибо. Попросите подождать. И хорошего вам отдыха!

– И вам счастливой дороги!

* * *

Марина прикинула расстояние. От этой смотровой площадки до монастыря было примерно три четверти пути, значит, около шестисот ступенек.

Первую сотню Марина после хорошего отдыха сделала легко. Но затем!.. Чем выше она поднималась, тем или ступеньки становились круче, или ноги сильнее наливались чугунной тяжестью, но отрывать их от ступеньки и переставлять на ту, что выше, было просто невыносимо. Двадцать ступенек – и Марина задыхалась так, что делала шаг в сторону, освобождая дорогу тем, кто шустро сбегал вниз и не менее шустро поднимался вверх. Она стояла, обнимая какое-нибудь облезлое дерево, минут пять, потом штурмовала следующие двадцать ступенек и снова отдыхала.

«О-хо-хо! Басенька-то спросит меня, как разведка и нельзя ли ей со мной на этот пляж, – рассуждала Марина, чтобы отвлечься от мрачных мыслей и подсчета каменных убийц. – Васеньке, если она сможет спуститься, на обратную дорогу придется вертолет МЧС вызывать. Так и скажу! Да что там – скажу! Я себе сейчас скажу... Кажется, это был мой последний поход на милый сердцу Фиолент. Последний поход, как это, братцы, ни печально».

«Наверх, вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает...» – пропела она. Вернее, прохрипела или вообще прошептала. На большее дыхалки не хватило.

* * *

Из дневника Марины

«Когда я увидела полуразрушенную келью неподалеку от лестницы, мне очень захотелось стать монахом – отшельником или схимником, все едино кем, лишь бы не идти больше никуда, а прилечь на каменную лежанку в разрушенном жилище без крыши и лежать сутками напролет, глядя в звездное небо, пока не пойдут дожди. А потом накрыться большим лопухом и снова лежать, терпеливо снося голод и холод. Только бы не идти больше по этим крутым ступеням, высунув язык, как собака, держась за сердце, что билось уже где-то в гортани, высушивая ее, выжигая огнем.

И когда я уже готова была свалиться под дерево и умереть в этом святом месте, кто-то наверху сжалился надо мной и закончил это издевательство, эту пытку монастырской лестницей. То, что по идее не должно было не кончиться никогда, вдруг чудесным образом закончилось. И можно было сесть в траву, отдыхать и смотреть на море, необыкновенно красивое в этот час, когда разгоряченный диск солнца только-только начинает касаться воды. Кажется, что вот сейчас оно опустится на сантиметр и слышно будет, как зашипит на горизонте, и от соприкосновения светила с водой повалит пар.

А можно даже лечь в траву и смотреть, как ползут по небу облака, похожие на сказочных зверей. И никто не подумает: «Что это она тут лежит?» Все и так знают – почему. Устал человек, вот и лежит. А когда ноги перестанут дрожать и выровняется дыхание, вот тогда вставайте, сударыня, и вперед – на автостоянку.

И все-таки я и в самом деле была тут в последний раз. Я не знаю, что должно произойти, чтобы я по доброй воле снова совершила такой подвиг. Увы, надо признать, что силы уже не те, и то, что тогда приносило ощущение счастья, сейчас только расстраивает. Нет и нет! Сюда я больше не ходок!»

* * *

У стен монастыря Марина увидела автобус и вспомнила, что должна предупредить водителя.

– Та куда я денусь! Только чувствую, что мне их тут до темноты ждать! Они ж как дети – рванули к морю, силенки не рассчитали, теперь, того гляди, поумирают на лестнице, а я тут жди их! Та не переживайте вы! Куда я без них?! Пока усе не соберутся, не уеду! – Дядька, скинув ботинки, бродил по краю обрыва. – Знал бы, что так оно будет, сам бы спустился искупаться. Ото ж, скажу я вам, чи живу на мори, чи нет – лето проходит, а я на пляжу ни разку не був!

Марина кивнула дядьке и поспешила уйти: он, похоже, из тех собеседников, от которых невозможно отвязаться. Понять его можно – он тут пропарился на солнце уже несколько часов, а еще ехать далеко, за город, да потом возвращаться в Севастополь. Пока туда-сюда катаешься, ночь глубокая будет. А завтра ведь никто работу тоже не отменял.

Все это дядька проворчал уже вслед ей и, может быть, даже добавил что-то раздраженно и про нее – она не слышала. От таких говорунов надо убегать, а то они своими разговорами замучают. Хорошо, если еще не вцепятся в рукав, рассказывая в подробностях о семье, работе, беспечных отдыхающих и диких ценах на арбузы, хоть они и белесые все как один в этом году. И ты потом будешь мучиться вопросом: «А и в самом деле, чегой-то в этом году арбузы все белесые, а стоят дороже, чем в прошлом сезоне?»

– На фиг тебя, дядя, с твоими арбузами и ценами на них! – пробурчала Марина себе под нос, решительно шагая к стоянке автомобилей, где под раскидистым деревом спасался от жары ее верный Мотька.

Из салона на нее жахнуло жаром как от мартена, и она чуть в обморок не упала! Открыла дверцы нараспашку, чтоб Мотька остудился хоть немного, включила музыку. Через пять минут поймала себя на мысли, что уже и забыла, как чуть коньки не отбросила на подъеме с пляжа. И даже мыслишка такая высунулась, осмелев: мол, не стоит зарекаться, что больше ни шагу, ни-ни, никогда.

Так всегда бывает: пока делаешь что-то невыносимое, говоришь себе, что больше палкой не загонит никто на эту каторгу, а чуть забудутся трудности – и начинаешь думать, что все не так уж страшно.

«Э-э-э! Тормозите, Марина Валерьевна! Вы все-таки отдыхать приехали, а не за трудовыми подвигами и свершениями», – осадила себя Марина, завела двигатель и осторожно выехала на трассу.

* * *

Пока добралась до дома, стемнело, и, завернув в свой дворик, Марина увидела любимого дядю, который мерил расстояние от одного угла дома до другого. Заметив, что Мотька, украшенный божьими коровками, переваливаясь с боку на бок, выискивает себе место для ночевки, дядя весело засвистел мотивчик и сделал вид, что гуляет. На самом деле – Марина это знала наверняка – дядя вышел во двор нервничать в одиночку. Дома в таком состоянии он бы тете плешь проел вопросом: «Ну вот где ее черт носит в такое время?!» – несмотря на то что времени-то было еще всего ничего. Но для дяди Марина была ребенком, и он нервничал, если она где-то задерживалась.

– Гуляешь? – хитро спросила Марина неугомонного родственника.

– Ага! – весело ответил дядя, закончив свистеть. – Вот подышать вышел! А тут – ты!

«Ага! Ладно врать-то! Подышать он вышел! Видать, уже весь издергался!» – подумала племянница, а вслух сказала:

– Дядя, а ты не меняешься! Помнишь, как ты психовал, когда я приезжала к тебе в гости лет дцать тому назад? Ты даже у кинотеатра встречал меня вечером после кино, хотя ходили мы туда компанией в десять человек, и мальчишки нас провожали до двери в квартиру! И сейчас ты переживаешь за меня!

– Еще бы не переживать! – Дядя свистнул и не попал в нужную ноту. – Мало того что до темноты где-то пропадаешь, так еще и ездишь не на автобусе!

– Можно подумать, что на автобусе безопасней!

Тетя открыла им дверь. На носу – две пары очков, на голове мокрое полотенце, завязанное на затылке большим узлом, поясница замотана старым пуховым платком. Тетя так лечится. На балконе у нее стоит огромная бутылка с зельем, которое прикупила у бабки-знахарки. Зелье чудодейственное, от всех болезней исцеляет.

– Бась, так не бывает! – смеется над ней Марина.

Тетя не слушает. «Хорошо ей смеяться, она как лошадь еще по горам бегает! А тут все ноет и болит». А если и не болит, то ради профилактики тетя мажет все, что можно помазать, завязывает, как научила знахарка, и в таком виде смотрит телевизор и разгадывает кроссворды. Причем делает она это одновременно, поэтому и очки надевает не одни, а две пары сразу: одни для чтения, другие для телевизора. И кошку Муру под бок. Она у тети непростая. Кошка – лекарь. Голова болит – значит, она на голову лезет. Нога – к ноге пристраивается. Никто ее этому не учил. Мура вообще прибилась к тете взрослой самостоятельной кошарой. Просто выбрала ее на улице из всех проходящих мимо, посмотрела прямо в глаза и сказала: «Мяу!» Не жалобно сказала, а как бы к разговору пригласила. Тетя ей в ответ:

– Ну что, кушать хочешь?

Мура, которая тогда еще была совсем не Мурой, а бездомной «простокошкой», ответила с умным видом: «Мяу!»

Пришлось привести ее домой, накормить, помыть. «Простокошка» вытерпела мытье, хотя ей очень хотелось вцепиться в руку, что намыливала кошачью шубу отвратительно воняющим мылом. И кто сказал, что цветочный запах – это хорошо?! Хорошо – это когда пахнет мясом или, на худой конец, молоком. Зато после этой экзекуции кошка получила и мясо, и молоко, и имя – Мура. Ну Мура так Мура. Дядя тоже проникся любовью к дохленькой скотинке неопределенного цвета и ворчал только для порядка, а когда тетя не видела, он ласково чесал Муре брюшко, и она блаженно жмурилась и страшно мурчала. Да, имя ей очень было к лицу. Вернее, к морде. Да и получила она его потому, что в тот первый ее домашний день, когда ее отмыли и накормили, она с благодарностью замурчала, да так громко, что о другом имени даже речь не шла. Закончилась история бездомной «просто-кошки» – началась история хвостатого лекаря.

* * *

Наконец дядя, тетя и Мура угомонились, и скоро из спальни донеслось веселое дядино посвистывание. Правда, не такое, когда он свистит, сложив губы трубочкой. Засыпая, он уникально и виртуозно насвистывает носом, и тетя ругается вполголоса беззлобно, а потом затыкает уши специальными затычками и преспокойно засыпает, похрапывая не хуже дядиного. Слушая их разноголосые рулады, начинает выводить свою партию и Мура. Вот такое трио.

Музыкальное сопровождение не мешало Марине читать. Да и книжку она брала перед сном в отпуске лишь по привычке. После гор и моря она и без этой привычной «соски» на ночь засыпала без проблем. И без задних ног. Но с книжкой все-таки приятнее.

* * *

Два следующих дня у Марины прошли как-то бестолково. Она объехала все городские пляжи, и ни один ей не приглянулся. Все было что-то не так. Да, как-то раньше она совсем не замечала этого «не так», а сейчас ну просто все задом наперед!

Но главная причина была в другом. Ей просто стало скучно в одночасье. Да еще после Фиолента, на котором тоже все не так, как было когда-то.

И тогда еще через день она собралась на Южный берег. Дядя всполошился, куда это девочка задумала ехать, да еще на несколько дней?!

– Да не переживайте вы так! Найду место где-нибудь в кемпинге, прямо у моря. Хочу не ездить никуда. Хочу просыпаться под шум прибоя и засыпать под него же. Устала от города, очередей и лишних людей. Хочу просто купаться, есть, спать, ходить в горы, если будет желание. Да и потеплее там, на Южном берегу. А потом снова к вам вернусь и буду домой собираться. У меня отдыха-то всего ничего – десять дней.

* * *

Из дневника Марины

«Моя пламенная речь убедила дядю и тетю, и они смирились с тем, что я снова умчусь в неизвестном направлении. А направление-то как раз известное – дорога на Ялту. Не могу сказать, что я там все знаю, но знать и не обязательно. Надо просто смотреть во все глаза, и как увидишь указатель вправо, так можно смело съезжать с трассы и искать пристанища у моря. Не факт, что сразу найдешь, но не пешком же! Не понравилось место – поезжай дальше!

Что я и делала. В одном месте можно было за полсотни гривен поселиться в палатку, которых было два десятка под соснами. Рядом – стоянка для машин. Лагерь почти пустой, только одна палатка обитаема.

– Живет парочка влюбленных. Никого не видят, никого не слышат. И мы их не видим, – объяснил владелец лагеря. – Не знаю, что они едят. Вроде за продуктами совсем не ходят...

– А что, тут нет ни кафе, ни магазина? – поинтересовалась я.

– Ну почему нет?! Есть! – Хозяин смачно почесал здоровый живот, свисавший поверх штанов. – Только сейчас уже ни магазин не работает, ни кухня. Нет же никого! Осень...

Дальше он стал рассказывать про то, что они сами тут с голоду пухнут – он и еще два пацана, что лагерь охраняют.

– Это не пацаны! Это два крокодила! Да сами гляньте! Во идет, Геной зовут! – Хозяин показал на лысого увальня, который шел от моря и очень заинтересованно на меня смотрел. – Сколько жратвы ни привезем, они ее истребляют в первый же день. Второй такой же – большой и толстый.

Не, я уже его не слушала. Только вид делала. На фиг, на фиг такое соседство! Совсем не впечатляет остаться в компании с этими гоблинами темной ночью. Но я решила усыпить их крокодильскую бдительность и сделала вид, что заинтересовалась предложением, и стала расспрашивать, где ближайшая лавка продуктовая, есть ли в палатке спальник и еще про кучу мелочей.

Потом сказала, что поеду в разведку, посмотрю, где продуктовый магазин и что там продают, и вернусь, потому что местечко мне очень понравилось. Крокодилы плотоядно облизнулись и попросили прикупить для них пивка. И пообещали, что к вечеру принесут гитару и устроят мне вечер знакомств.

Ну уж извините! И идите куда подальше с вашей гитарой и вечером знакомств! Можно представить, что это за «знакомство»!

Мотька упирался в горку, как мог, чем радовал меня безмерно. Все-таки хорошая машинка! Как оказалось, не только для города хороша, но и для путешествий. В том числе и по горам.

Тут я как-то неудачно затормозила, и Мотька, фыркнув, остановился. И сразу же начал сползать с горы задом. Ручник его не держал вообще, пришлось изо всех сил давить на педаль тормоза.

Я испугалась! Но самую малость. Газ до упора – и полный вперед! Выскочила. Молодец, Мотька! Пока, парни! Прощевайте и не поминайте лихом! Крокодилы!

Примерно через три километра я снова повернула к морю. На сей раз уперлась в гряду камней и турбазу, на которой напрочь отсутствовал свет, а значит, ни телевизора, ни книжки на ночь. И пляж завален телами.

Не, не хочу. Не для того я за столько кэмэ рулила, чтобы днем в каменюках искать для себя два квадратных метра пляжной площади, а ночью ползать в туалет со свечкой! Нет! Мы еще повыбираем! – сказала я сама себе, имея в виду под местоимением «мы» себя и Мотьку. Ему ведь тоже место требуется для ночлега. А на этой турбазе для машин его нет. Машины оставляют где-то за территорией, а это совсем неинтересно...»

* * *

Если не спешить и не хватать то, что с краю, то непременно найдется то лучшее, что устроит во всем. Ну или почти во всем. Так было и с поиском турбазы. Она нашлась. С домиками-теремками, с рестораном под навесом. И свет был, и кухня. И пляж на любой вкус: наполовину каменистый, наполовину галечный. Стоило, правда, все это недешево, что было странно: все-таки сезон закончился, мест полно, откуда, спрашивается, цена такая? Ну да свет и кухня дорогого стоят, и место для машины прямо у домика, кстати. И территория охраняемая. Может, такими же «крокодилами», но кроме охранников на турбазе была хозяюшка, которая вручила Марине электрический чайник, была дежурная на ресепшн, была горничная. Видимо, был и хозяин заведения, потому что дамы, оформляя проживание Марины, постоянно поминали какого-то Пал Палыча и его новые правила и прибавляли при этом – «хозяин-барин».

Вечером Марина позвонила своим в Севастополь, рассказала, как устроилась, какая красота кругом, как ей все нравится, и попросила не переживать и не волноваться.

– Звонить не буду, теть Васенька! Через неделю приеду. Всех целую и люблю. Пока!

* * *

Если бы такого чуда, как море и Южный берег Крыма, не было в природе, его надо было бы придумать. Хотя бы для того, чтобы у романтичных натур на этом Южном берегу рождались сногсшибательные истории, чтобы им было где влюбляться, плавать по лунной дорожке, давать клятвы верности и нарушать их, чтобы после этого извиняться, преклоняя колена в песке под соснами. Ах, сколько дивных тайных историй хранят в памяти эти сосны!

Но всему свое время. Сентябрь – это уже не сезон. Вернее, сезон бабушек с внуками, старых дев и чумичек, которые давно плюнули на все романтические истории, так и не случившиеся в их жизни, и довольствуются историями книжными. В них и небо выше, и вода в море теплее, и сами они там такие раскрасавицы! А кавалеры так галантны и внимательны, и, не исключено, что в буклях, в камзолах с золотом и шелковых штанах. Как мушкетеры!

* * *

– Опоздали вы с отдыхом! – сказала Марине за завтраком официантка Тоня.

Марина посмотрела на нее вопросительно: «Что значит – опоздала?»

Тоня поставила перед ней кофе, блюдечко с ровными кубиками масла, соломенную плетенку с хлебом и присела на краешек соседнего стула.

– Компанию вам уже не найти! Отдыхающие разъехались. А у нас и так их не очень много: сюда ведь не так просто забраться. К нам в основном автолюбители приезжают. Еще две недели назад были парни-спортсмены из Москвы. А три дня как уехал один импозантный дядечка из Казани. На «мерседесе» приезжал. Серьезный такой. А сейчас никого. И уже никто не приедет, потому как еще неделька – и дожди польют. – Тоня помолчала. Посмотрела задумчиво в окно, на горы, на облака, что застряли в небе, зацепившись за макушки сосен. И продолжила: – А может, и не польют...

– Это вы о чем?

– А? А – Я-Я-Я! Это мы о дождях! Говорю, польют вот-вот, дожди-то, а может, и не польют.

– А вы где живете зимой? – спросила Марина.

– Дык ведь кто где! Я в Соколином. Это село такое, в горах. Я туда как залезу – так на всю зиму. Галина Даниловна – та в Севастополе. Пал Палыч иной раз и зимой здесь живет. У него домик теплый, провиантом раз в две недели затаривается и живет тут отшельником. – И добавила без перехода: – А компанию вы сейчас не найдете, нет...

– Да компания-то мне ни к чему. Мне отдохнуть, отоспаться, в тишине побыть...

– Ну, этого у нас полно! Как говорится, выше крыши! И спокойно у нас. Не бойся никого. Хоть голяком ночью купайся!

Тоня хихикнула, тяжело поднялась и отправилась в кухню, где Марине по заказу варилась гречневая каша.

* * *

Она вставала с первыми лучами солнца и сразу спускалась на пляж. Море в эти утренние часы было спокойное и ленивое, и потому теплое, как молоко из-под коровы. Марина лежала на спине, раскинув в стороны руки-ноги, и ее даже не качало. И солнце не жарило как сумасшедшее, а только ласково грело. Можно было лежать и досыпать то, что не доспалось.

А можно было перевернуться на живот и лениво плыть к линии горизонта, наблюдая за сытыми чайками, что без движения сидели на воде. Просыпаться раньше птиц – это большой подвиг для большой земли. В городе Марина его совершила пару раз за свою жизнь, да и то лишь тогда, когда уезжала в отпуск поездом часов в пять утра.

А здесь, на этом благословенном острове, она легко вставала раньше птиц. И если бы у них были часы, они удивленно смотрели бы на циферблат. «А северная женщина с бледной кожей уже бежит к морю, распугивая наших родственников в прибрежных кустах!» – думали бы они при этом.

* * *

Чудные сентябрьские дни сплелись в один, и даже черные крымские ночи не делили их на скучные сутки. И желавшая поначалу отоспаться Марина экономила на сне: жаль, очень жаль было времени. «Отосплюсь зимой!» – решила она. Потому и день свой начинала раньше птиц, и спать уходила последней. Местный сторож Тихон Сергеевич в первый же день рассказал ей, что если поздно вечером забраться по тропе на гору, то с той стороны, где мерцает вдали в темноте огнями Ялтинский порт, слышно печальную скрипку.

Марина тропу в гору нашла без труда и поднялась без проблем. Не гора и была, а так, горушка! На той стороне присела на камень, теплый. Под ногами – жесткий ковер серой колючей травы. Каждая травинка украшена маленькой белой ракушкой. Живой! А то и не одной! В каждой ракушке проживала улиточка. Она-то и забиралась на травинку и намертво приклеивала свой домик к сухому растению.

Тишину нарушали кузнечики и большие мухи-цикады – они оглушительно стрекотали. И все это под луной. Романтично до невозможности!

И вдруг вдали всхлипнула скрипка. Смычок тронул струну и вытянул звук, который в конце музыкальной фразы задрожал, отчего душа захлебнулась жалостью и нежностью, и оборвался для того, чтобы уже в следующую минуту робко заныть-заплакать по чему-то не исполнившемуся.

Марина замерла, вслушиваясь в мелодию, и потеряла счет минутам, а скрипка все плакала и плакала вдали, и звуки падали в море, и легкой волной их прибивало к берегу.

Сколько времени прошло с тех пор, как неизвестный музыкант начал истязать свой инструмент, заставляя его плакать? Час? Или два? Или все три? Когда музыка стихла, оглушительная тишина еще какое-то время висела в воздухе в ожидании того, что вот сейчас он передохнет чуть-чуть и снова поведет своим смычком по крученным из тонкой меди голосовым связкам деревянной солистки.

Но он отыграл свой концерт и где-то на освещенной фонарями набережной аккуратно уложил скрипку в бархатное ложе футляра, из которого собрал монеты и спрятал их в глубокий карман своего потертого концертного фрака.

Опьяненная нежной скрипкой, Марина не могла уснуть до глубокой ночи. Она сидела на веранде своего домика в кресле-качалке и машинально отталкивалась кончиками пальцев от широких деревянных половиц. Они «пели» под раскачивающимся креслом. Совсем не так, как пела далекая скрипка. Да и почему деревянные доски пола с облезшей краской должны были петь так?Так поют только родные дети Страдивари, Гварнери или Амати. Ну или не совсем родные, а просто близкие или дальние родственники. Но все равно они деревянному настилу веранды такая же родня, как лапоть плетеный деревянному сараю.

А настил скрипел и скрипел, убаюкивая пленницу, попавшую в уютный капкан на кривых дугах-ногах. Издалека Марина видела, как на скрип вышел кто-то на крыльцо служебного домика, облокотился на ограждение, закурил. И в тишине все звуки были четкими и ясными: «чирк-чирк» – скользнул палец по зажигалке, «пи-и-у» – скрипнула половица. Марина еще оттолкнулась от пола пару раз, потом выбралась из кресла и ушла в дом, плотно затворив за собой дверь. А тот, кто курил на крыльце, еще долго стоял под луной. Наверное, у него была бессонница.

* * *

– Ну, как вам ночная скрипочка? – спросил ее следующим утром Тихон Сергеевич, когда Марина пробегала мимо него на пляж.

– Фантастика! – откликнулась она. – Не люблю слова «феерично», но очень феерично! Знать бы еще, кто так мучает ее?

– Нет ничего проще! Мой сосед – цыган Рома. Он мой друг, из детства. Душу, стервец, вынимает...

* * *

Это точно. Скрипка цыгана Ромы переворачивала все вверх дном. Она время останавливала. Для Марины, коротавшей вечера в одиночестве на оставленной туристами базе на Южном берегу, она стала настоящим подарком судьбы.

Через пару дней, возвращаясь с концерта, Марина увидела приглушенный свет в ресторане и людей. «Кто-то со стороны заглянул», – подумала Марина и повернула к ресторану. Там тоже играла тихая музыка. Не скрипка цыгана Ромы, но тоже очень приятная. В центре небольшого зала за низким столиком сидела компания – четверо мужчин и одна девушка.

Марина подошла к стойке, за которой стояла уставшая Тоня, и попросила у нее сок. Тоня достала из холодильника коробку, аккуратно обрезала носик, налила в тонкостенный стакан.

– Гости? – кивнула Марина незаметно на компанию.

– Ага! К хозяину приехали. Сейчас покажу им, где и что, и спать пойду. Устала...

* * *

Марина пила сок и слушала Тонину болтовню. Вроде все как всегда. Вроде все это она уже говорила. Она всегда об одном и том же. О том, что уже осень, и нет компании, и вот-вот дожди польют. И слова ее, как монотонный осенний дождь по крыше, барабанили по барной стойке, по перевернутым кофейным чашкам.

А Марина вдруг ощутила спиной какое-то движение, резко повернулась и прямо перед собой увидела...

Нет, сначала она выронила из рук стакан и смотрела, как он, с остатками апельсинового сока, медленно, как в кино, падает ей под ноги. Прошла всего секунда до того момента, как стакан ударился в пол, покрытый серо-зеленой плиткой, взорвался, рассыпался в мелкие брызги, растекся по полу рыжей лужей, а ей показалось – вечность. И за это время в голове у нее пронеслась вся жизнь. Нет, чуть меньше, чем вся, но тоже очень много. Почти четверть века...

«Четверть века, четверть века, четверть века...» – стучало у нее в голове, словно в старом осеннем парке крутилась карусель, и бежали по кругу деревянные лошадки, стуча копытцами, и мелькали лица, знакомые и не очень. Сколько было их, этих разных лиц, за эти годы? Тысяча, десять тысяч, а может быть, миллион?! Они не запоминались, пролетая через ее жизнь стремительно. Родных лиц было так мало! Сын и мама, Наташка Стрелкова, Левушка и Женька, подружка Сашка Синицкая, Мужчина ее мечты, живущий в том же доме – кстати, как его имя-то? Михал Иваныч! Потом зоопарковские тетки, и не тетки, но тоже зоопарковские – обезьяна Моника, например. Потом лица из детства и юности, нечеткие, полузабытые – одноклассники, с которыми она ни разу не встречалась за эти двадцать с лишним лет.

И вот это лицо. Тоже из знакомых, из юности. Полустертое, какое-то не такое, лишь отдаленно напоминающее его. Но боль какая! Какая дикая боль! Потому что глаза все те же. Их ведь не изменишь.

Марина вытянула вперед руку, коснулась кончиками пальцев того, кто шагнул к ней практически с того света. Если верить рассказам о привидениях, то рука ее должна была пройти сквозь это видение, но она наткнулась на препятствие. И препятствие было свитером грубой вязки, мужским, немного колким. Он был небрежно наброшен на плечи, и рукава свисали по груди. Вот в рукав этот она и попала. И сначала ей показалось, что под ним пустота, как и должно быть в этой ситуации. «Привидения бестелесны...»

Но она уперлась в него всей ладошкой и почувствовала, как под ней, под этим рукавом, под черной футболкой колотится его сердце. Живое. Такое же живое, как и глаза, не узнать которые она не могла.

– Ты... – Не спросила. Зачем спрашивать, если так и есть – он.

– Я. – И голос его, чуть хриплый, низкий, если таким расхохотаться, то можно в темноте до икоты довести!

* * *

Марина хотела попятиться от него, но за спиной была стойка. Некуда было пятиться! А рукой своей она уже не могла его сдерживать. И если он сделает шаг вперед, то у нее рука сломается, подвернется и плетью повиснет. И что она тогда без руки делать будет? Ей же рулить!

Тьфу! Ну при чем тут...

Марина сделала шаг вправо, поднырнула под его руку. Под ногами у нее захрустели осколки стекла, и она чуть не упала, поскользнувшись в сладкой апельсиновой луже.

Не замечая чужих людей, удивленного кудахтанья Тони и прожигающего ее насквозь взгляда, перепутать который невозможно ни с каким другим, Марина пролетела через полутемное пространство ресторана, скатилась со ступенек и побежала в свой домик. За ней никто не гнался, но ей казалось, что кто-то дышит прямо в затылок. И успокоилась она только в своем номере, когда задвинула засов и прислонилась спиной к двери.

«Что это было?» – лихорадочно подумала она.

– Что это было? – спросила сама себя вслух.

* * *

Через полчаса она лихорадочно собирала вещи. Причем свет не включала: при свете луны шарахалась из угла в угол, заранее зная, что забудет половину нужных ей мелочей. Потом села у стола, понимая, что никуда она сейчас не поедет. И не потому, что темно и страшно ехать по горной дороге, а потому, что не могла она так уехать. Она понимала, что тайну эту узнать ей будет страшно, но не узнать – еще страшнее.

Она слышала, как кто-то ходит в темноте под окнами ее домика, – камешки у крыльца хрустели под ногами. То, что это он, она не сомневалась. Пал Палыч? Так его называла Тоня? Пал Палыч, значит... Ну-ну...

А тогда его несколько иначе звали...

III

– Девушка! С вами можно познакомиться? – Рядом с Мариной на горячую гальку кто-то лег. Мокрый. Он до Марины не дотронулся, но она почувствовала, как от него тянет влажным холодком.

Она прищурилась, но все равно не разглядела человека – солнце светило и слепило так, что все вокруг сквозь сомкнутые ресницы было ослепительно-белым. «Вот почему белое солнце пустыни», – мимоходом отметила Марина и все-таки потрудилась приоткрыть один глаз.

Мужчина. Взрослый. Марина про таких говорит – «дяденька». Не то что Саша-футболист или Гарик Светозаров. Этот взрослый и серьезный. Те поросята для знакомства с девушкой могли набрать в полиэтиленовый мешок холодной воды и запросто вылить ее на горячую спину и, глядя на то, как визжит жертва, притворно сказать:

– Ой, а я решил, что вы уже зажарились совсем, и помог вам охладиться! Извините! Напугал! А можно с вами познакомиться?!

Этот был не такой. Ему было лет тридцать пять. Может, чуть меньше, но все равно старенький для Марины! Она на таких даже не смотрела! Разница в возрасте – целая вечность. Ей казалось, что мужчина в тридцать пять – это уже почти пенсионер. Для нее, двадцатилетней, уж точно.

А тут при ближайшем рассмотрении оказалось, что он молод, хорош собой. Бронзовое тело, покрытое каплями воды, блестело на солнце, и каждая капля была маленьким увеличительным стеклом, сквозь которое кожа незнакомца была видна как под микроскопом.

Марина аккуратно, чтоб он не заметил, но очень внимательно рассматривала его. Вот под каплями видна гусиная шкурка. А-а-а, значит, тоже мерзнешь, абориген?! На руке, на предплечье, там, где всем маленьким еще в родильном доме делают прививку, капля увеличивала крошечный шрамик – неаккуратно доктор сделала свое дело! А рядом под увеличением маленькая родинка – как мышкин глаз.

Марина покосилась на незнакомца. Лицо красивое. Прямой нос, губы прорисованы аккуратно. Глаз под черными очками не видно, только едва заметные морщинки – «гусиные лапки» под дужками очков.

– Познакомиться? Можно... – Марина прищурила другой глаз.

– Тогда я – Андрей! А вы?

– А я – Марина! – ответила и нос в полотенце уткнула, на котором лежала. Просто смотреть на этот яркий мир и это белое солнце вприщур у нее уже не было сил.

– Красивое имя. Марина значит «морская»! Наверное, вы плаваете как рыба? – Мужчина говорил свободно и легко, как будто знакомы они были целую вечность.

– Ну, не как профессиональная пловчиха, но не жалуюсь. Можно сказать, что имя оправдываю, – пробубнила Марина в полотенце.

Нет! Так лежать дальше просто невозможно! Она устала, в конце концов! Сквозь полотенце оглушительно пахло сгнившими водорослями, йодом и еще чем-то морским.

– Извините, но я, пожалуй, переберусь на другое место, пока не сгорела! – Марина встала, стараясь выглядеть грациозно, хотя это не очень получилось: после долгого лежания на камнях попробуй встать красиво! Даже если тебе всего двадцать лет, затекшие руки и ноги не хотят слушаться, и ты выглядишь как каракатица!

А незнакомец, вернее, теперь уже новый знакомый Марины по имени Андрей легко поднялся с камней и подал ей руку. Тело его было испещрено отпечатками камней, и весь он был словно сложенный из камешков.

– В тень? – спросил он, поднимая ее полотенце.

– Не знаю... – Марина и в самом деле задумалась – не пойти ли поплавать? – Может быть, поплаваем?

– Тогда уж не поплаваем, а поплывем. Хотите, вон на тот дальний камень?

– Хочу!

* * *

Он плыл, как... Нет, это не «плыл»! Торпеда ведь не плавает! Она несется! Летит! Вот и он летел, мощно выбрасывая из воды руки. Марина отстала от него. Он вернулся, сделал круг почета, потом поднырнул под нее. Она испугалась, а он кивнул ей:

– Держись за шею, покатаю!

Это было смешно, но он и в самом деле катал ее. Сил в нем было немало, и Марина, вес которой в воде был просто символическим, не мешала ему двигаться и дальше с крейсерской скоростью.

* * *

Странно, это совместное путешествие к дальнему камню за десять минут сблизило двух полураздетых людей не меньше, чем дружба с детсадовского горшка. «А что удивляться, – думала потом Марина. – Это как раз оттого, что мы там чуть не в костюмах Адама и Евы были. Да еще танцы эти подводные...»

Камень оказался высоким. Марина прикинула, как нехорошо будет она выглядеть, карабкаясь на него.

– Может, не полезем? – спросила она.

– Не хочешь – не полезем. Устала? – спросил он.

– Немножко есть...

– Цепляйся за меня, за шею. Будем танцевать в воде!

И в самом деле получилось что-то танцевальное! И Марину не коробило от мысли, что мужчину этого она почти не знает. Ее пьянила его близость, и ей нравилось танцевать с ним в море, а от мысли, что под ногами у них не танцпол и не земная твердь, а бездна глубиной в сорок метров, у нее замирало сердце.

Или сердце замирало оттого, что он нежно прижимал ее к себе? И ей это нравилось. Когда читала раньше про вот такую завязку отношений – про любовь, которая с первого взгляда начинается, – не очень-то верила. А вот на тебе! И ведь взгляда-то еще никакого не было! Он в очках! Не просить же его снять их!

– Ну что, плывем на берег? – Андрей отвел с ее губ прилипшую прядь волос.

– Плывем! Ты опять повезешь меня?

– Повезу, если хочешь. Хочешь? – Он улыбнулся, и на левой щеке у него обозначилась ямка. А на правой – нет. И от этого выражение лица было смешным и милым: слева – ямка, справа – щека как у хомяка!

– Хочу! – Марина впервые в жизни не кочевряжилась. Странно. И раньше ведь влюблялась, но при этом ей всегда хотелось раззадорить кавалера, вызвать в нем бурю эмоций, заставить злиться, и поэтому она все делала наперекосяк. Если он говорил «Брито», то она непременно возражала – «Нет, стрижено!». А тут... А тут все по-другому. Она подчинялась его силе, и ей хотелось только одного: чтобы не кончался этот день. А от предчувствия чего-то большого и значимого внутри у нее все вибрировало, и это, еще не случившееся, волновало больше, чем большая настоящая радость. Например, если бы она реально нашла миллион долларов. Нет, с миллионом она, наверное, перехватила! Такими деньгами не бросаются, даже мысленно! Да и нельзя чувства на доллары мерить! Не соизмеримо.

Всю обратную дорогу Марина буквально плавилась от ощущения непостижимого счастья. И удивлялась: еще час назад она ничего не знала о существовании этого человека. Она и сейчас-то ничего о нем не знает, кроме имени да того, что у него крепкие руки. «А еще он умеет танцевать танго в открытом море...»

* * *

На берегу он расчесал пятерней волосы, и они топорщились от соли, как колючки у ежика. Марина грелась под полотенцем, обхватив себя руками под коленки, прищурясь, смотрела на него и просто умирала от умиления. «Ежик! Ежик в тумане! Мой... ежик...» – пело у нее все внутри, и она очень жалела, что не могла орать про ежика во все горло.

– Волосы теперь так и будут стоять дыбом... – сказал Андрей и улыбнулся. – Как у ежика!

– Я тоже про ежика подумала, на тебя глядя! – Марина вылезла из своего укрытия и разложила полотенце на теплых камнях – на просушку. – Здесь есть источник пресной воды – можно там сполоснуться! Только нет ведра.

– Я знаю! – Он хитро подмигнул ей. – Я тоже знаю источник. И знаю, где ведро! Пойдем?!

– Пойдем!

Тропа, по которой Марина бегала вверх-вниз целую неделю. Он повел ее по ней, до развилки, до кривого дерева, потом под сводами ветвей, перевитых лианами темно-зеленого плюща. Он держал ее за руку и шел размашисто, она почти бежала за ним.

Наконец зажурчало впереди, потянуло прохладой.

– Пришли, – сказал он чуть хрипловатым голосом.

* * *

Марина была тут последний раз три... Нет, четыре дня назад. Всего четыре дня, а как все изменилось. Ирка резко собралась и уехала в Ленинград – с Гариком оборвалось все, как только они пришли из похода. Остальные ребята тоже куда-то расползлись. Марина поездила три дня по городским пляжам и снова собралась на Фиолент. Просто на день, без ночевки, без палатки, без компании.

Не потому, что ей так уж скучно было в городе. Вон, на Херсонесе тоже прикольно было. Вроде море как море. А ступишь несколько шагов вверх от пляжа и попадаешь в античный город, а там и таинственные колодцы, и колонны с капителями, и колокол на горе, который гудит от ветра, гуляющего в его гулкой утробе, где прячется длинный молчаливый язык.

Но все не так и на Херсонесе. Может быть, потому, что там в двух шагах шумит большой город. А Фиолент – это одиночество, которое ей не в тягость. А еще ее очень тянула сюда нераскрытая тайна, история того таинственного обитателя старой желтой палатки. Кто он? Человек? Привидение?

Марина помотала головой, отгоняя видение. Впереди продирался сквозь кусты и тянул ее за руку красивый, как юный бог, Андрей.

Он пошарил в кустах и вытащил старое ведро. Подставил его под струю воды. В ведре была дырка, и вода через нее выливалась тонкой струйкой. Весело так выливалась, смешно. Писающий мальчик есть? Есть! А тут писающее ведро! Почему бы и нет?!

Он опрокинул ведро себе на голову и крякнул.

– Хор-р-рошо! Ты будешь? – спросил он и наконец-то снял свои очки – черные, солнцезащитные.

Марина поймала его взгляд и оцепенела.

Да нет... показалось.

Или все-таки не показалось?! Вот что-то такое же было целую неделю здесь, когда она постоянно чувствовала, что за ней кто-то наблюдает. Чертовщина какая-то...

– Андрей, а мы с тобой встречались где-то? – Она смотрела на него изучающе.

Он отрицательно помотал головой, пристально глядя на нее.

– Тогда иди, пожалуйста, во-о-о-о-он к тому дереву, не поворачивайся и считай до ста.

– Почему?

– Потому что мне нужно после обливания снять мокрый купальник и одеться в сухое. Терпеть не могу ходить в сыром и соленом! И не поворачивайся, слышишь? – крикнула она ему вслед.

Она набрала ведро, не полное, – полное и не поднять, и умереть можно от холодной лавины, – вдохнула глубоко-глубоко, набрала в легкие побольше воздуха и опрокинула на себя. И заорала от восторга и ужаса!

Эхо раскатилось по горному ущелью, в которое убегал прозрачный ручей. И мир над ним взорвался хохотом! Тем самым! И все тут же встало на свои места.

Марина инстинктивно прикрылась руками, потом цапнула влажное полотенце, лежавшее на камне, завернулась в него и оглянулась.

Андрей стоял под деревом. Как и обещал, не оборачивался и не подглядывал. И уже не смеялся. Смеялось эхо. И страшно от этого смеха не было, потому что белый день, а если спуститься на пляж, то там и белое солнце, и люди, хоть их и совсем не много в середине недели, и нет никакой тайны, и ночного привидения в белом тоже нет.

* * *

– Так это... тогда... был ты? – спросила его Марина.

– Я, – ответил Андрей. – Тут бухта рядом, в Мраморной балке, называется Эхо. Даже шепотом сказанное отзывается много раз... – А потом добавил: – Я испугал тебя?

– Ну не то чтобы испугал... Просто была во всем какая-то загадка, которую я целую неделю пыталась разгадать. А у меня не получалось. Ну с эхом все понятно. Ты тогда точно так же увидел меня из кустов, а потом услышал, как я завизжала, и расхохотался. А вот как я чувствовала твой взгляд? Ты видел меня?

– Видел. И когда видел, подолгу смотрел.

– Это называется «сверлил взглядом»... – Марина задумалась. – А что ты тут делаешь? Почему живешь отшельником на поляне за скалой?

– А мне так нравится! – Андрей поднял с земли ее сумку. – Ты в сухое переодеваться будешь?

– Буду.

Она ловко проделала это в кустах – только ветки хрустели – и выскочила оттуда в шортах и просторной рубашке на голое тело.

– Ну что? Идем ко мне в гости?

Она не ответила, а он подумал: «Молчание – знак согласия» – и повел ее знакомой тропинкой вдоль зарослей колючей ежевики. Каких-то сто метров – и солнце буквально хлынуло из кустов, и в его лучах дрожал раскаленный воздух, а листочки в своей нежной детской зелености были почти прозрачны, казалось, каждая прожилка просвечивает в них.

Он собирал для нее переспелые ягоды и кормил с руки, которая ковшичком качалась у ее носа, и стоило ей раздавить языком одну ягоду и открыть рот, как следующая ежевичина из ковшичка падала ей в рот. А она, как голодный галчонок, все открывала и открывала его навстречу корму.

В какой-то момент, когда она, перекормленная до сытости, потеряла бдительность, он наклонился к ней и горячо поцеловал в перепачканные ежевичным соком губы. Она не ожидала этого, вздрогнула и от радости зажмурилась. До этого у нее были романы с мальчиками ее возраста, ну и еще короткая история с парнем старше ее на три года. Как они целовались с ним!!! В эту кастрюлю с динамитом – да спичку бы! И все в секунду взлетело бы к чертовой матери! Вот так целовались...

И Марина после этого рассказывала подругам, что поцелуи сопливых мальчишек-одноклассников – это просто детский лепет в сравнении с поцелуями студента-второкурсника.

И кто бы мог подумать, что пройдет совсем немного времени, и она сделает вывод, что и студент-второкурсник – это просто детский сад, средняя группа. В сравнении с Андреем. Все познается в сравнении. В его поцелуях был привкус чего-то запретного, отчего внутри у нее все тряслось, будто кур воровала. И чувствовала она, что за такими поцелуями может последовать что-то еще...

«А вот это вам фигушки! Индейскую избу вам!» – решила Марина и покосилась на Андрея. И удивилась. Он был совершенно спокоен. Как будто все уже решено или все уже даже свершилось.

«Думает, что сейчас придем в его палаточку, и он получит все по полной программе! Ну-ну! Блажен, кто верует!»

Но она ошиблась! И это лишний раз доказывало, что рядом взрослый, знающий жизнь и цену себе и своим поступкам человек. Андрей привел ее к своему дому, к старой желтой палатке. Вынес на улицу свернутый в рулон спальник, усадил на него, как дорогую гостью, и спросил:

– Будешь чай? А может, вино?

– Буду! И чай, и вино!

– Отлично! – Андрей взялся разжигать костер, над которым повесил закопченный чайник. Воды в нем было на донышке – чтоб скорее закипел.

Потом он кинулся в кусты, погремел там чем-то и принес бутылку вина янтарной прозрачности.

– Напиток крымский, – торжественно объявил Андрей. – Специально для гостей держу – мускат белый «Красного камня». Пробовала?

* * *

Вино было смолисто-хвойным на вкус, немножко терпким, от него губы сразу стали деревянными, а язык – шершавым. Андрей достал из тех же кустов большой бумажный пакет, полный диких персиков. Они оказались вкусными, хоть и твердыми. И были они волосатыми, будто скатанными из войлока, на зубах после них оставались короткие ворсинки.

Чай Андрей заварил не простой, а травяной. Марина вообще-то такие приворотные зелья терпеть не могла, а тут зверобойный напиток с нотками мяты и шиповника пила с удовольствием. Ей очень хотелось остаться в этой старой палатке и сидеть у костра темной ночью, попивая травяной чай и мускат, но... Но хозяин не предлагал ей остаться!

Впрочем, даже если бы он и предложил, она не могла бы этого сделать. Дома дядя с тетей на ушах бы стояли.

Но почему же он все-таки не предложил ей?! Она думала об этом всю дорогу. Андрей пошел провожать ее к автобусу и рассказывал по дороге, что живет на Фиоленте уже почти три месяца. Раз в неделю поднимается в поселок, в магазин. Покупает продукты. И все! Все остальное время – гуляет, загорает, купается. И такая отшельничья жизнь ему очень нравится. Да и есть у него свои причины пожить вдали от людей.

Марина слушала его рассеянно, потому что из головы у нее не выходил вопрос: ну почему он не предложил остаться?! «Наверное, я все себе придумала! И не нужна я ему совсем. Ну что ж, тогда и ладно!» – с такими мыслями она и поднялась наверх.

– Марин... Я не пойду к автобусу, ладно? Ты не боишься одна?

– Нет, не боюсь! Спасибо, что проводил! Приятно было познакомиться...

– Ты еще приедешь?

– Приеду. – И вдруг совершенно неожиданно для себя спросила: – А ты хочешь?

– Мне будет приятно. Тогда на пляже?..

Она кивнула, забрала у него из рук свою пляжную сумку и пошла к автобусной остановке. И снова, как тогда, ощутила спиной его взгляд, но сейчас он ее не тревожил и не пугал. Вернее, тревожил, нет, будоражил – это совсем другое.

* * *

Он провел ее по пути познавания друг друга, как по краю обрыва, аккуратно придерживая, просто протягивая свою сильную руку. И она втрескалась в него, аки кошка. Она безумно хотела любовного приключения по полной программе, а он не спешил. Как раз наоборот, он, казалось, совсем не обращал внимания на ее сумасшедшие, блуждающие по его лицу глаза. А она его глаз почти не видела – он не снимал солнцезащитные очки.

Марина приезжала на Фиолент каждый день. Она чуть не бегом неслась от автобуса и скатывалась с горы. И каждый день думала только об одном: вот сейчас увижу его и брошусь на шею!

Но теряла всю свою смелость, оказавшись рядом с ним. Да и как бросишься, если между ними только дружба?! Во всяком случае, он вел себя с ней как друг и не более. Они каждый день заходили к нему в гости, когда она собиралась уезжать, и она готова была остаться у него. И пусть бы потом дядя волосы на себе рвет от злости на племяшку! Семь бед – один ответ! Поорал, да тем и кончилось бы все! В конце концов, ей ведь не пятнадцать лет!

Но Андрей не стремился к более тесному общению. Они плавали на дальнюю скалу, где загорали и разговаривали обо всем. Или гуляли по пляжу и искали красивые камни. Он в них хорошо разбирался и рассказывал Марине разные истории про минералы и учил ее различать белые агаты, серо-голубой халцедон, оранжевые сердолики, яшму.

– Вот смотри, – говорил он, – если яшму разбить...

Андрей в два удара раскалывал камешек и показывал Марине:

– Смотри! Видишь – золотинки?

– Это что, золото?! – Марина рассматривала камень, спичкой ковыряла место скола.

– Нет, не все золото, что блестит. Это пирит – минерал такой, можно сказать – первые спички, огниво, как из сказки. Но многие думают, что золото. Говорят, что монахи тут промышляли золотишко, но я сколько ни ходил по этим местам, не нашел тому никакого подтверждения.

– А ты в этом... разбираешься? Ты тут золото ищешь, что ли?

– Ну не совсем, – уклончиво ответил Андрей, – но хотел бы найти!

– Так вот почему ты тут отшельничаешь! Скажи – поэтому, да? – Марина потрясла его за руку, упрашивая сказать ей правду.

Андрей усмехнулся:

– Ну, пусть так будет.

Он не говорил ей, почему целое лето жил в палатке. А ее не очень это удивляло. И так понятно, что ему это просто нравилось. Если б можно было, она сама бы тут поселилась и жила с весны до осени.

Куда больше ее волновало, почему он ведет себя с ней как с подружкой, не более. Может быть, она не привлекает его как женщина?

А он просто готовил ее. Заставил привыкнуть к себе, поверить. Ходил с ней сначала по обрыву, потом по верблюжьему горбу над пропастью, потом по берегу, по камням. За каменную гряду они уже не шли – туда можно было только плыть, а чтобы попасть в грот, надо было еще и нырять и нащупывать в воде камни – искать вход.

Одна бы она ни за что туда не полезла бы! Бр-р-р-р-р-р! Мало ли что там можно встретить!

А с ним она ничего не боялась. И даже когда он сделал вид, что застрял в каменном проходе, и начал пускать пузыри, она не испугалась. Слишком это было на него не похоже. Он мог все. И ход этот найти ему – раз плюнуть! Просто он так разыгрывал ее.

* * *

Там, в гроте, все и произошло. Постелью им была песчаная отмель. Песок туда, в каменную пещеру, приносили волны, и он оседал в неглубокой бочажке, мягко выстилая ее.

– Ты почему дрожишь? Замерзла? – спросил он.

Звуки долетели до каменного свода и погасли вверху, будто и не было ничего сказано.

– Не, не замерзла, – ответила она, яростно стуча зубами.

– Тогда что?

– Боюсь!

– Боишься? Меня?!

Она кивнула.

Он рассмеялся, и звуки тут же улетели. «А-а, я поняла! Они улетают в эту дырку-окно! Мне рассказывали про него!»

– Даже не тебя! Я боюсь, что сейчас сюда еще кто-нибудь заплывет! – сказала она шепотом. – Я знаю, что надо делать! Надо стоять у входа и, если там кто-то появится, не пускать!

Он обнял ее. Точно так, как тогда, когда учил танцевать у камня. Обнял просто и естественно, чтобы успокоить.

– Не бойся. Никто тебя не тронет, – сказал и поцеловал, совсем не как подружку, а как раз так, как ей хотелось.

Ну что хотела, то и получила! В конце концов, этим самым все когда-то и кончается. Или начинается. Ну не поговорить же они туда приплыли?!

– Почему ты так долго ходил вокруг да около? – спросила Марина, когда сердце перестало колотиться как сумасшедшее.

– Почему? Я секрет знаю! – Он посмотрел на нее внимательно. – Я просто не спешил, как торопливый юный дурачок, от которого ты бежала бы, как кошка. И тогда ты, как та самая кошка, сама пришла.

Марина покосилась на него. Не смеется.

– Ты про...

– «Кошка» – это только в хорошем смысле, – перебил он ее. – Я очень люблю этих грациозных животных. Кошка – существо чуткое. Она никуда и ни к кому не пойдет, если не хочет...

Андрей перекатился на живот и заглянул Марине в глаза. Ее волосы разметались по песчаной «подушке». Песок был на щеках и на лбу, а левое ухо, как морская раковина, было доверху набито песчинками.

– Ты моя песочная принцесса... – сказал он срывающимся голосом. – Я сам придумал тебя, я вырастил тебя из песка, а потом унес в подводный замок, где тебе теперь предстоит жить, потому что ты – моя принцесса. И имя у этой принцессы подходящее: Марина значит «морская». Нам придется остаться с тобой здесь навсегда...

– Ты хочешь... чтобы мы были вместе? – тихонько спросила она прямо в его ухо и затаилась, ожидая ответа.

Он молчал.

Ей было страшно от этого молчания. Ведь когда между людьми такое происходит, когда они сначала только чувствовали друг друга на расстоянии, а потом встретились, а потом она стала его песочной принцессой в подводной пещере, то чего проще сказать: «Конечно, мы будем вместе!»

А он молчал.

А потом вздохнул тяжело и сказал:

– Я пока не могу... Я потом все объясню тебе, но не сейчас, ладно?

– Но у нас все будет хорошо? – Она понимала, что глупости спрашивает и что он непременно обманет ее. Ну кто же в такие моменты, когда душа обнажена и как нерв дрожит и вибрирует, говорит о том, что хорошо не будет?

И он сказал:

– Будет. Все будет хорошо. – Потом помолчал немножко. – Только позже, не сейчас.

* * *

Она понимала: что-то тут не то, если даже соврать он толком не может. «Наверное, он женат. Точно! Он женат, а дома змея-жена, и он не может жить в этом серпентарии, и потому он тут!»

У нее просто язык чесался спросить его, но она решила неприятный разговор перенести на потом. К тому же он так трогательно собирал языком песчинки с ее лица, ведя им счет, что она едва не растаяла от нежности и счастья. «Песочная принцесса!» – так ее никто никогда не называл! Это он придумал специально для нее. Все эти «лапочки», «зайки», «малышки», которыми на земном шаре называют каждую женщину, – это как... как тапочки с чужой ноги в гостях, разношенные, стертые, безликие. По ним давно помойка плачет! А «песочная принцесса» – такого даже в сказках нет, ни один сказочник не догадался так назвать героиню. И песчинки, которые он собирает с ее лица, – их еще надолго хватит. Он ведь по одной собирает. За сотню давно перевалило, и он даже несколько раз со счета сбивался, а они все не заканчиваются. И она готова была лежать и не дышать и не открывать глаза. Никогда. Лишь бы не кончалось это чудо, сотворенное его руками и губами.

* * *

...Шум воды нарушил тишину. Марина вздрогнула и открыла глаза.

– Не бойся. Это приливная волна. Тут так бывает, ближе к вечеру, – шепотом сказал Андрей. – Сейчас погуляет немножко и пройдет.

Первая волна накрыла ноги, вторая подкатила почти до груди, а третья – неожиданно высокая и мощная – накрыла их, как одеялом, с головой, а убегая, смыла с лица все песчинки.

* * *

Когда они выбрались из грота и приплыли к берегу, стемнело. Марина нервничала: оставаться нельзя никак – дома изведутся, да дядька еще и отругает. Ехать тоже страшно. А еще надо наверх подняться, до автобуса дойти и себя хоть чуть-чуть в порядок привести. «Песочная принцесса»! Голова в песке – неделю вычесывать придется!

– Ты поедешь домой? – спросил Андрей, смешно подпрыгивая попеременно то на одной, то на другой ноге, вытряхивая воду из ушей.

– Надо! Я очень хочу остаться, но тогда завтра дядя посадит меня в поезд и отправит в Питер как пить дать!

– А знаешь что, скажи, что вы снова в поход идете. Дома скажи! И приходи сюда хоть на месяц!

– На месяц не могу! Каникулы кончаются – мне через десять дней на поезд...

Андрей проводил Марину до автобуса. К счастью, его не пришлось долго ждать, и минут через пять она уже тряслась по направлению к городу на старом расхристанном «икарусе». Он тяжко вздыхал на поворотах, а в черной «гармошке» у него с двух сторон были огромные прорехи, в которые было видно темно-синее небо, усыпанное звездами, и дальние огни города.

* * *

Утром она объявила родственникам, что снова уходит в поход. Дядя что-то проворчал в ответ, но она успокоила его, наплела всякого разного про компанию, которая хочет провести остаток каникул на Фиоленте. Потом покидала в сумку вещи, схватила кусок колбасы и помчалась на автобусную остановку.

Она так спешила, что, спускаясь с обрыва, упала и пролетела несколько метров по камням, сбивая в кровь коленки. А боли не почувствовала. И лишь позже, когда успокоилась в его руках от скоростного спуска с горы, перестала задыхаться, и они, забросив сумку с ее вещами за камни, отправились понырять со скалы, коленки начало дико щипать от соленой воды. И Марина даже всплакнула, как в детстве, когда она очень уважала расковырять старую болячку, чтобы поплакать. С одной лишь целью – чтобы пожалели.

И он понял все. И пожалел. И, стоя на краю высоченной скалы, Андрей поднял ее на руки, легко, как будто в ней было веса как в кошке, и качал ее на руках, и смешно приговаривал:

– У собаки – боли, у кошки – боли, а у нашей Маришки – все заживи!

И дул ей на разбитые коленки, как дула в детстве мама.

* * *

Странно, вроде все было хорошо. Вот и от родственников вырвалась безболезненно на целую неделю вольного отдыха, и этот взрослый мужчина относится к ней так, что нет сомнений в том, что он ее любит, а ей почему-то горько и грустно. Будто предчувствие какое-то нехорошее, где-то глубоко-глубоко внутри. Тревога, объяснить которую можно разве что плохой погодой или неправильным атмосферным давлением. И тревогу эту не могли загасить ни солнечные дни, ни жаркие ночи в старой желтой палатке.

А дни понеслись, как кони. Да все к обрыву! И каждый день она начинала с мыслью: вот сегодня надо все решить. А что, собственно, решить? И почему она должна что-то решать, если такие вопросы должен решать исключительно мужчина? Им, им, этим чудовищам, у которых в голове футбол, секс и рок-н-ролл, – да, и еще водка, что тоже немаловажно! – почему-то именно им природа отдала это право – выбирать женщину, делать ей предложение. Решать, короче, самые главные в жизни вопросы. И только вопрос, рожать или нет ребенка, женщины чаще всего решают самостоятельно. Потому что никто им не мешает принимать это решение. Потому что очень часто того, кто является виновником этого «праздника», к самому торжеству-то уже рядом и нет. Во всяком случае, на российских просторах так происходило и происходит очень часто.

IV

– Марина...

От дерева отделилась фигура. Марина не видела того, кто там стоял, а то бы не пошла этой дорогой. Или вообще бы не вышла из домика. Или вышла бы сразу уж с чемоданом, загрузила его в машину и рванула бы отсюда, покуда в памяти.

Но это можно было и ночью сделать, когда она узнала Пал Палыча, а вернее, Андрея Травина. Кажется, такая фамилия у него была, если память ей не изменяет. Но она поняла, что не сможет уехать отсюда, не поговорив с ним. Вот только не знала, с чего начать. Не спала до утра, слышала, как он ходит под окнами. Если она не ошибается, даже, кажется, слышала тихий стук в переплет деревянной рамы. И это только он мог стучать. Можно было сразу выйти и спросить, как... Как случилось, что он до сих пор жив?! А она об этом ничего не знала!

Но она словно одеревенела и выйти не могла. Сначала сидела за столом, положив голову на руки. Потом, не раздеваясь, прилегла на неразобранную кровать и задремала. А едва рассвело, Марина, как воровка, вышла осторожно из домика и поспешила к морю – проститься.

– Марина... Постой...

Она остановилась, попинала ногой сосновую шишку в ожидании, когда он подойдет. Та подкатилась прямо ему под ноги, он наступил на нее, и шишка с треском сломалась – сухая была, ведь осень...

– Марина, выслушай меня! Пожалуйста... – Голос у Андрея дрогнул, треснул, как под ногой сосновая шишка. – Я часто думал о том, что мы, может быть, когда-нибудь встретимся, и я много раз проигрывал внутри эту встречу и то, что я должен тебе сказать. А сейчас не знаю, с чего и начать.

– Ты изменился.

– Ты тоже. Ты стала взрослая и очень умная.

– Ум-то как разглядел? – Марина хотела улыбнуться, но у нее не получилось.

– Разглядел. – Андрей закурил. – Пойдем хоть в ресторан, что ли, присядем, я кофе сварю.

– Пойдем...

* * *

В ресторане было чисто, тихо и прохладно. На столе у входа топтался голубь, собирая крошки. На полу – еще один. Андрей махнул рукой, голуби нехотя взлетели, тяжело, как два бомбардировщика, и перелетели на перила веранды, где недовольно заворковали.

Андрей ушел за стойку, погремел там посудой, включил кофеварку, и она скоро заплевалась ароматными брызгами. Андрей не отходил от аппарата, хотя вполне мог бы в ожидании, пока кофе варится, начать разговор. Но он молчал, и Марина это молчание расценила так: он не знает, с чего начать, он боится.

Тишина была тягостная, будто между ними висела большая тяжелая веревка, как канат в школьном спортзале. Наконец Андрей разлил кофе по чашкам, принес к столику. Когда снимал чашки с подноса, Марина заметила, что руки у него подрагивают.

«Сколько ему? Тогда было тридцать. Плюс двадцать три. Итого... Неужели пятьдесят три?! Да... Но выглядит хорошо. Спортивный, крепкий, хорошо одет. Вот только что у него с лицом? И совсем седой... А тогда был темненький такой!»

– Марина, ты узнала меня, одна из немногих узнала. А не должна была узнать. Доктор говорил: так изменю, что никто не узнает! И ведь не узнает никто! Тем более я сейчас не Андрей, а Пал Палыч, и не Травин, а Лесников. Вот так, Пал Палыч Лесников... – Андрей замолчал.

Руки его, лежавшие на краю стола, выдавали его волнение. Казалось, что он держится за край стола, чтобы не упасть.

Марина собралась и спросила, пытаясь унять дрожь в голосе:

– Ну что ж, Пал Палыч Лесников, скажи мне: куда ты от меня скрылся? И если хотел скрыться, то зачем сейчас пытаешься что-то объяснить? Ты хотя бы понимаешь, что я тогда пережила?! Зачем? Что за испытание ты придумал? Сначала ты шатался за мной привидением, потом изображал любовь, а потом – утонул! Утонул, чтобы воскреснуть через двадцать три года! Зачем?

Марина не заметила, как перешла на крик, и лишь когда скрипнула дверь, ведущая в подсобку кафе, где ночевала Тоня, Марина замолчала.

Андрей на скрип обернулся, махнул Тоне: мол, сгинь! И она сгинула.

– Марина! Даже преступнику дают возможность сказать последнее слово. И выслушивают его! И я прошу тебя, выслушай! Просто для того, чтобы понять меня.

– Хорошо, говори. – Марина взяла в руки чашку, но руки дрожали, и она осторожно поставила ее на место. В последний момент рука у нее дернулась, и на льняной скатерти расползлось безобразное коричневое пятно.

Марина виновато посмотрела на Андрея.

– Не переживай, Мариш, уберем все...

* * *

Из дневника Марины

«Этот день я вспоминала постоянно. Сначала просто проживала в нем, и только в нем, в этом дне. Потом он стал неотъемлемой частью меня, как рука или нога.

День был обычный в череде дней конца августа, если можно назвать обычным день совершенно необычной для двоих недели, когда каждая минута каждого дня, словно прозрачная капля, капала в сосуд времени, и с каждой каплей места в этом сосуде оставалось все меньше и меньше. Мы не считали ни минут, ни часов; не замечали людей, которые были рядом. Они читали книжки, прячась в тени скалы, ели переспелые розовые помидоры, щедро посыпая срезы солью, играли в карты и в мяч. Люди были шумными. Ладошкой по мячу били гулко, разговаривали громко, даже газетой шуршали оглушительно. Но мы почти ничего не слышали. И никого не видели. У нас была своя жизнь, параллельная. Она проистекала на поляне в старой желтой палатке, которая днем до одури раскалялась на солнце, а ночью остывала, и если бы мы были врозь, то замерзли бы, наверное.

Мы сидели до глубокой ночи у костра, грелись травяным чаем, разговаривали и смотрели на звезды, которые отсюда были ближе. Звезды сыпались с неба, падали в костер, а из костра улетали в небо искры, чтобы стать новыми звездами. У меня кружилась голова от этого звездного круговорота, от близости любимого мужчины, такого взрослого, серьезного.

Мы почти не спали – жаль было времени на сон. Август истекал, заканчивались мои каникулы, а вместе с ними и наше с Андреем счастье. Он ничего не говорил про наше будущее, а я не знала, как его спросить. Ну почему все в отношениях между мужчиной и женщиной всегда решает он?! Если бы он спросил меня: как мы будем жить с тобой дальше, я бы сказала ему, что у меня есть в Питере комнатка, доставшаяся мне от бабушки, маленькая, но уютная. И в ней нам обоим хватит места.

Но он не спрашивал, как мы будем жить дальше. И я думала, как я буду без него?! Я же не смогу даже письмо ему написать! Кто принесет ему письмо в эти скалы?!

Лишь однажды он сказал, что у него очень много проблем, и он боится что-либо решать, так как не знает, что будет дальше. Тогда я сказала, что оставлю ему свой адрес. А он ответил, что даже не знает, сможет ли он им воспользоваться в ближайшее время, но вот немного позже – обязательно!

– Ты приедешь ко мне? – спросила я и похолодела, ожидая ответа на вопрос.

– Конечно, приеду, – сказал он грустно, и я поняла, что если он и приедет, то очень нескоро...

А адрес свой оставить ему я так и не успела...»

* * *

– А что я должен был сказать тебе, Марина? – Андрей потрогал колечко на ее руке. – Я должен был сказать тебе, что, скорее всего, я не приеду? А потом смотреть, как ты плачешь, и тоже задыхаться от боли? Хотя, если бы я открыл тебе тогда правду, может быть, в жизни все сложилось бы иначе...

* * *

...Будь он осторожнее, все, наверное, закончилось бы так, как он и предполагал: Маринин отпуск подошел бы к концу, она уехала бы в Питер, оставив ему адрес, а он, когда все завершилось бы благополучно, сел в поезд и поехал бы к ней, в самый красивый город в мире, в котором он, кстати, никогда не был. Вот единственное конкретное «никогда не был», а все остальное – «бы да кабы». Мечтания все какие-то. Может, это у него от полной неопределенности?!

Но в тот день все пошло наперекосяк. Сначала они поссорились. Не то чтобы серьезно, но Марина обиделась. Из-за того, что он толком ничего не говорил ей о будущем. Она надулась. И у него совсем не было настроения с ней разговаривать. Она лежала на полотенце, лицом вниз, и молчала. А он выкладывал маленькими камешками рисунок на ее горячей спине. Она вздрагивала от щекотки, камешки сваливались, и он упорно укладывал их на место.

– Марин, – позвал Андрей. – Маришка!

Она не откликнулась.

Зато откликнулся парень, который давно за ними наблюдал.

– Андрюха, ты?!

Андрей внимательно посмотрел на того, кто его окликнул. Прикидываться дураком было глупо. Влад, сосед и приятель. Не друг, а приятель. С дамой.

«Черт! – подумал про себя Андрей. – Вот же угораздило!»

– Андрюх, а ты...

Травин договорить ему не дал, поднялся с камней, широко улыбаясь, шагнул Владу навстречу, крепко жамкнул ему руку и первым заговорил:

– Владка! Здоров! Как сам?! Рассказывай!

* * *

Марина подняла глаза, внимательно посмотрела на того, кого Андрей назвал Владом. От нее не укрылось, что голос у Андрея был напряженным, каким-то наигранно радостным; она же уловила сквозившие в нем досаду и раздражение.

Мужчины медленно уходили вдоль моря, и Марина не слышала, о чем они говорят, но она все-все поняла: он не хочет ее знакомить со своими друзьями, он старательно избегает общения с людьми, и даже своим знакомым он не рад. О-о, она хорошо знала, что это такое, когда мужчина не знакомит девушку со своими друзьями! Этому есть только одно оправдание.

Марина с тоской смотрела вслед уходящим берегом моря.

«Вот возьму сейчас и уеду! И пусть он развлекается со своими друзьями, раз они ему дороже меня!» Марина встала, распустила волосы, которые еще не успели просохнуть после купания, расчесала щеткой. Все это она делала медленно, кося глазом на спутницу Влада, с которым ушел Андрей. Девушка Влада была старше Марины, и всем своим видом она показывала, что соплюшка ее не интересует.

«Ну и черт с вами со всеми!» – с обидой подумала Марина, подхватила с камней полотенце, потрясла его, сложила и бросила в пляжную сумку. Потом сунула ноги в резиновые шлепки, потопталась на берегу, раздумывая, куда бы ей податься. Андрей с Владом были далеко – две точки у дальней скалы. Идти за ними Марина и не собиралась, хотя сейчас она с удовольствием бы помирилась с Андреем, потому что находиться с ним в ссоре было для нее невыносимо.

С другой стороны, она даже радовалась, что все так случилось, что он ушел и их разговор прервался. «Пусть немножко подумает обо всем! Сколько можно вытягивать его на серьезный разговор!» – с такими мыслями Марина добралась до развилки и встала, словно рыцарь на распутье у камня, на котором написано, что будет, если пойти налево, направо или прямо.

Конечно, самое классное было бы подняться наверх по тропе, то есть пойти прямо. Сесть в автобус и уехать, бросив вещи в старой палатке Андрея. А потом приехать через пару дней, и спуститься сразу на пляж, и дождаться, когда он, терзаемый черными мыслями за свое гадское поведение, увидит ее, скатится с горы, обнимет, зацелует и будет просить-просить-просить прощения!

Хороший вариант, но... неподходящий. Марина знала себя, знала, что ей не выдержать такую паузу. Попробовать можно бы, но времени нет на такие испытания! Послезавтра в десять часов утра у нее поезд! Поезд домой!

Значит, это не вариант. Значит, надо его просто напугать: взять вещи в палатке, спрятать их в кустах и самой спрятаться и посмотреть, как он будет искать ее, как будет переживать. А потом... А потом она что-нибудь придумает!

Так она и сделала. Свернула у поваленного дерева направо, быстро-быстро, чтобы успеть до его возвращения, Марина пробежала путь до их поляны, покидала в сумку свои вещички и минут через пятнадцать была у ручья. Там она нашла хорошее местечко, где можно пристроить свою сумку.

Время скоротать она решила наверху. Поднялась по тропе до края обрыва и пошла бродить по развалинам монастыря. Никакой воинской части там уже не было, ворота нараспашку, кругом запустение. Лишь вдали, там, где находился цивилизованный спуск со скалы, еще цел был обветшавший одноэтажный дом-казарма, возле которого скучал в будке матросик, и красная табличка на колючей проволоке «Стой! Запретная зона! Проход воспрещен!» отпугивала вездесущих туристов.

Сверху хорошо было видно пляж, но, сколько Марина ни вглядывалась, Андрея с Владом так и не рассмотрела. Впрочем, еще рано было объявляться: вряд ли он уже обнаружил пропажу любимой. Любимой?

«Но он же называл меня так – «любимая»! Черт! До чего же тяжело – просто внутренности выедает от этой ссоры, будто морской водой по ране!» – Марина полностью погрузилась в свои мысли, прокручивая в голове, как кино, воспоминания об отношениях с Андреем.

* * *

Прошло часа три, но он не кричал во все горло: «Маринка! Где ты?!» – а по идее уже должен бы поднять шум.

– Сволочь! – в сердцах брякнула Марина вслух. – Обаятельная сволочь! Характер показывает! Ну-ну! Посмотрим, кто кого!

Прошел еще час, который она с трудом высидела на камне. А когда и этот час истек, она вскочила и понеслась вниз по тропе.

Пляж гудел как растревоженный улей. Люди стояли на берегу, никто не купался, зато все дружно вглядывались в даль и перешептывались между собой.

По обрывкам фраз Марина поняла, что кто-то давно ушел купаться и не вернулся. Она лихорадочно обшаривала глазами берег в поисках Андрея – он должен был быть здесь, он не мог никуда уйти! Она бы увидела его, если бы он шел к себе, – тропа к палатке хорошо просматривалась сверху. И Марина наблюдала за ней.

Влада и его дамы тоже не было видно. «Наверное, они вместе...» – подумала Марина, осматривая берег. И окаменела. У камня, где несколько часов назад они загорали вместе с Андреем, лежали его вещи. Шорты, футболка, полотенце. И шлепанцы. Белые резиновые шлепанцы. Когда они с Владом уходили берегом моря, они были на нем...

У Марины закружилась голова и перед глазами все поплыло. Ноги стали чужими, мягкими, непослушными, они подгибались, и она села прямо на камни и смотрела на эти белые шлепки, в которых уходил по пляжу Андрей. Раз они тут, рядом с его полотенцем и одеждой, значит, Андрей возвращался. И тогда где он? Где?!

Кажется, она крикнула, потому что на нее все обернулись.

Или это ей только показалось? И не крикнула она, а прошептала. И не смотрел на нее никто, потому что не до нее всем было. Все смотрели на спешащих со стороны спуска от воинской части Влада и трех моряков. Влад что-то возбужденно им рассказывал, жестикулируя обеими руками.

Марина, как во сне, поднялась с камня и побрела по тропе вверх. Ей хотелось побыть одной, посидеть в тени, попить воды, наконец.

Сколько времени прошло с той минуты, как Андрей поздоровался со своим знакомым Владом и пошел с ним прогуляться по берегу моря? Часов пять? Или шесть? Что-то около этого. И что могло произойти?! Андрей плавал как рыба! Он не мог утонуть!!!

Марина укусила себя за палец, чтобы не завыть во весь голос. Она поскуливала, сжимая зубами фалангу. Чем больнее было пальцу, тем больше отпускала боль душевная.

Ей казалось, что все это произошло не с ней, а с кем-то другим, не знакомым, не родным. Как в кино, где хоть и врастаешь в сюжет и героям сопереживаешь, но понимаешь, что кино закончится, пробегут по экрану титры, зажжется свет в зале, и окажется, что все это лишь чья-то фантазия. Талантливая, занимательная, захватывающая, но все-таки фантазия, родившаяся в воображении автора. А тут ты кто? Актер? Режиссер? Или сразу сценарист, что придумал всю эту историю?!

* * *

Марина опустилась на поваленное дерево – не заметила, как и добралась до него! Куда дальше? Нет! Только не на поляну, не в эту старую палатку, где пережила она лучшую в своей жизни неделю. Домой! И чем скорее, тем лучше! Домой!

– Девушка! – услышала Марина.

Влад. Один. Без своей высокомерной тетки.

– Это ведь вы были там с Андреем, да? – Влад рассматривал ее из-под ладони, которой закрывал глаза от солнца.

– Да, я...

Он подошел, присел рядом на поваленное дерево. Помолчал. А потом заговорил. Сам. Она не спрашивала.

– Все так мгновенно произошло. Мы решили сплавать на скорость к большому камню. Море было совершенно спокойное. И вдруг волна! Не могу сказать, что большая! Но я, если честно, испугался. Поднырнуть под нее только успел, и она как стена прошла верхом. За ней сразу вторая, третья. Недолго. Как началось, так и успокоилось. Говорят, тут бывает. Когда осмотрелся, Андрея нигде не было. Не могу понять, как это произошло. Он же на море вырос, плавал как рыба, а тут...

Он еще долго говорил, Марина не слышала.

– ...Я говорю, вы едете домой? – переспросил он.

– Что? А-а, нет, я хочу еще тут побыть. Одна.

– Ну, тогда прощайте.

– А как тут все? Кто тут будет всем этим заниматься? – спросила Марина.

– Я патрульным все сказал, – ответил ей Влад. – А что тут больше можно сделать?! Если тело вынесет, то его поднимут. Но парни сказали, что, скорее всего, в море унесет...

* * *

«В море унесет... Надо же, море станет ему... ну, в общем, последним приютом. Красиво! Вместо кладбища – море!» Странные мысли. Ей не плакалось, а думалось о том, что не каждому в жизни дано такое – быть похороненным в Черном море. Как затонувший корабль. На сказку похоже. Или она сошла с ума?!

Марина кивнула Владу, который попрощался и тяжело пошел в гору.

Она долго сидела на развилке. «Направо пойдешь – счастье найдешь, налево пойдешь – богатство найдешь, а прямо пойдешь – совсем пропадешь».

– Вот и пойду прямо. Больше мне идти некуда.

Марина нашла в кустах свою сумку. Она была полупустая, но такая тяжеленная, что Марина с трудом волокла ее в гору. Несколько раз она порывалась вернуться назад, чтобы сидеть на берегу, как сестрица Аленушка, ожидающая братца Иванушку на картине Васнецова. Но снова и снова останавливала себя. Вещи Андрея с берега унесли патрульные морячки. Там ничего не осталось. И в палатке у него ничего нет, кроме одеяла, спальника и свитера. Может быть, кому-то пригодится...

* * *

...К автобусной остановке Марина выползла в сумерках. На лавочках сидело несколько человек. Все с пляжа, уставшие и обгорелые, как и положено отдыхающим. Обсуждали все одно: как утонул парень.

Подошел, тяжело отдуваясь, старый «икарус» с порванной резиновой «гармошкой». Полупустой. Все бодро загрузились в него, прилипли к окнам, глядя на Марину, которая с места не сдвинулась.

Шофер посигналил. В зеркало ему видно было, что на остановке девица осталась с сумкой большой. Заснула, что ли? Он посигналил еще раз. Наконец двери с шипением закрылись, автобус тяжело вздохнул, со скрипом качнулся и пошуршал по дороге к городу.

«Придет следующий, на нем и поеду», – подумала устало Марина.

А следующего все не было и не было. Стемнело, стало прохладно. Наверное, автобус сломался где-то на полпути. Или застрял...

Марина сидела на деревянной скамейке, прислонившись головой к металлической опоре навеса. Одна. Видимо, все с пляжа уехали. Через час пришел старик с козой. Поинтересовался, будет ли еще автобус в город. «Не знаю», – ответила ему Марина. Дед устало присел на скамейку и начал рассуждать сам с собой о погоде, природе, урожае винограда и о политике. А поскольку Марина не реагировала на дедовы причитания, то общался он со своей козой, доверительно рассказывая ей, что «усюю картошку поел жук, да еще и она, сука старая, молока не дает вообще», и «тьма така, что хоть глаз коли, как у негра, у этой самой... у преисподней!».

Наконец вдалеке показались огни. Судя по тому, что двигались они медленно, то был автобус, а не шустрый жигуленок и не одноглазый мотоцикл «Урал».

– Идет, холера! – Дед поднялся с лавочки и радостно чмокнул козе. – Щаз поедем, едрена мать!

Коза понимающе бекнула в ответ.

Автобус развернулся на кольце и устало затормозил под деревом. Водитель вышел, разминая косточки, кивнул Марине, как старой знакомой:

– Ну что, опять не поедешь?

– Поеду. – Марина взялась за ручки своей сумки, поволокла ее в автобус.

В дверях бился дед с козой, уговаривая ее войти. Коза уперлась рогами в землю и не желала никуда ехать. Дед ругался сочно и пытался втолкнуть животину в салон.

– Погоди, старый! – Водитель приподнял козу и впихнул ее в автобус. – Но платить за двоих будешь! Вот так вот!

Марина зашла в заднюю дверь и села в хвосте. Автобус печально вздохнул и, скрипя, тронулся. Марина прилипла к темному окну, пытаясь рассмотреть за ним море. Но не было ни луны, ни звезд и моря тоже не было. Только ей снова показалось, что с той стороны кто-то невидимый наблюдает за ней...

* * *

Весь следующий день она проплакала, лежа носом к стене, сказавшись дядьке с теткой больной-простуженной, а утром следующего дня они посадили ее в поезд и под «Прощание славянки» долго махали вслед, провожая.

А дальше все было так, как это случается очень часто: через пару месяцев Марина поняла, что положение у нее более чем интересное. Все это было так некстати, что даже не сказать! Третий курс института псу под хвост. Можно было бы дотянуть до летней сессии, но учиться у Марины не было сил. Да и срочно надо было устраиваться на работу, чтоб без копейки не остаться. Поэтому, пряча куда подальше свое интересное положение, Марина пришла в библиотеку рядом с домом, на двери которой уже полгода болталось объявление «Срочно требуется сотрудник». Деньги смешные, конечно, но зато и не фыркал никто, когда будущее материнство было уже не скрыть. К тому же Марина пообещала не бросать работу после родов. Да и какое там «бросать»?! Муж отсутствовал, мама пребывала в шоковом состоянии от сообщения и срочно подыскивала вариант обмена своей московской квартиры на ленинградскую, да еще и в определенном месте, отчего все затягивалось на неопределенное время.

А потом родился Егорка, которому Марина дала свою фамилию – Андреев и отчество – Андреевич. Несуществующему отцу сына она придумала героическую биографию – моряк Черноморского флота, погибший при испытаниях подводной лодки. А Егор как будто чувствовал ложь, никогда не пытал мать о том, кем был его отец.

V

– Марина, я все эти годы проклинал себя. Сначала за то, что вообще с тобой связался, потом за то, что не хватило духу рассказать тебе все как есть, потом за то, что ничего толком не знал о тебе – ни фамилии, ни адреса, ни телефона, ни даже института, в котором ты училась. Ни-че-го! А значит, найти тебя в пятимиллионном городе было нереально...

* * *

Да и нужно ли? Мог ли он взвалить на плечи девчонки, влюбившейся в него, свои проблемы? Он был хорошо воспитан и что такое ответственность знал не понаслышке. У него был младший брат, и родители с детства твердили ему, что за Ваську он несет полную ответственность, если остается с ним без взрослых. И он нес. Даже Васькины двойки были его виной – плохо учил с ним уроки дома!

Марина в ее двадцать казалась ему девочкой хоть и не глупой, но юной, чуть старше ребенка. Если бы их связывала дружба, он легко рассказал бы ей по дружбе истинную причину своего отшельничества. Но он сразу увидел, что у нее к нему чувство, и не успел глазом моргнуть, как и его накрыло ответное. Он и рад был, и не рад, потому что так все по-дурацки получилось, хоть плачь!

Сказать ей, смотрящей на него по-собачьи преданными глазами, что в горах он не гербарий собирает, а скрывается от милиции, что ищут его не просто так, а как подозреваемого в убийстве, значило не только напугать девочку, но еще и накликать дополнительных неприятностей. Кто знает, а вдруг ей в голову взбрело бы начать выяснять, что к чему, или еще веселее – заявиться в милицию.

Он сидел в горах уже больше двух месяцев и ждал, когда все будет готово для его новой жизни. И был лишь один-единственный человек на всем белом свете, который знал о нем все: где он, как его найти и как дать ему знак, если вдруг в условленный день их встреча по какой-то причине не состоялась бы.

Он соблюдал полную конспирацию. Практически не выходил из своего укрытия в выходные дни, когда на пляже было много людей, да и по будням спускался со своей поляны к морю только для того, чтобы искупаться. При этом он не снимал темные очки, ни с кем не знакомился, даже не спрашивал, который час. Время ему было без надобности. Он ориентировался по солнцу.

Раз в неделю поднимался на гору, ходил в лавку за продуктами. Бояться ему было некого – вряд ли тут его станут искать: на Фиолент он приехал из Керчи. В той стороне полуострова хватало своих пещер и катакомб, но там была вероятность встречи с кем-то из знакомых. Да и милиция там, разыскивая его, наверняка шерстила пристанища бомжей. А здесь его вряд ли стали бы искать. И пересидеть ему надо было только лето.

В том, что произошло, он винил лишь себя. Он устал сидеть затворником. Его тянуло к людям, поэтому он и предпринимал вылазки на пляж. Иногда Андрей лежал на дальнем камне, с тоской глядя на людей, которые беззаботно плескались в волнах, смеялись, дурачились, а с наступлением сумерек уходили по тропам вверх и уезжали домой.

Он хорошо понимал, что в сложившейся ситуации ему лучше не думать о доме, не заглядывать в чужую жизнь, закопаться по самые уши в песок и не высовываться. Перетерпеть. Будь он виновен, он, наверное, так и сделал бы и ни о чем бы не жалел. Инстинкт самосохранения отбил бы всякое желание стремиться к людям.

Но у него был иной случай. Андрей не был виновен в гибели своего друга Пашки, и никто бы не поверил, что он мог его убить. Никогда и ни при каких обстоятельствах! Но область чувств и отношений для милиции – пустой звук. Факты – вот вещь упрямая. А они были против Андрея. Он знал, что пройдет время, и он разберется в этой запутанной истории. Ему мало было разобраться во всем. Ему еще нужно было доказать родителям Пашки и своей маме, что он не убивал. Но это потом. Для того чтобы доказать, надо находиться на свободе. Из-за решетки много не докажешь. И сейчас у него был один-единственный выход: тихо сидеть в горах и ждать своего часа. И желательно носа не казать! Что он и делал. Вот только от ощущения собственной невиновности в нем все восставало против этого тюремного заключения, в котором он вынужден был находиться.

А потом он увидел Марину. Сначала у ручья, где он напугал ее, сам того не желая. Просто вырвалось – расхохотался, когда она завизжала от холода. А потом – на пляже. Он, конечно, узнал ее. Только теперь она была совсем одна, без компании. И он решился познакомиться с ней.

Потом он сто раз казнил себя за то, что увлекся сам и охмурил девчонку. Понимал ведь, что никакого продолжения не будет. Но оттого, что вины его в смерти Паши Райнера не было, а он вынужден был из-за всей этой истории прятаться в горах, он будто назло обстоятельствам кинулся в эти отношения. Как все нормальные люди, которые приезжали на этот дикий пляж, чтобы влюбляться тут, нежиться на солнышке, врать о неземных чувствах, мечтать о будущем.

* * *

– ...Нет, Марин, я не врал тебе. – Андрей заворачивал в трубочку уголок скатерти. – Я... Ну, в общем, все не просто так было. Знаешь, каково мне пришлось?! Я никому не рассказывал о том времени, потому что непременно спотыкался на твоем имени. Больно было...

...Влад тогда проявил максимум любопытства – начал пытать его о том, что он делает на Фиоленте, рассказал, что керченская милиция буквально перерыла город, разыскивая его. Он начал было говорить ему, что не виноват, что Пашка Райнер был ему ближе брата родного, поэтому глупо думать о том, что он мог бы его убить. Но это он так думал, а дознаватель иначе считал, и в гробу он видел какие-то доводы его. Компаньонами по бизнесу были? Были. Мотив убийства был? Был. Деньги общие. И очень большие деньги. Ну и все!

Он говорил все это Владу, с которым они выросли в одном дворе, играли в войну, за одними девчонками ухлестывали, вместе закурили первый раз в подворотне, и видел, что тот не верит. Молчит, только смотрит с любопытством. И не верит! Друзьями они с Владом не были, но это же не значит, что можно было не верить! Все во дворе знали, что они с Пашкой были больше чем друзья. Почти братья. И даже на мгновение заподозрить его в убийстве Пашки было безумием. Но Влад задал страшный вопрос: если невиновен, то почему прячешься?

* * *

...Пашу Райнера выбросили из окна его квартиры в Керчи. Но экспертиза показала, что до этого его пытали и били, да так, что в окно он вылетел уже не живым. Орудие убийства – кусок трубы со следами крови – нашли через несколько дней на пустыре. И хоть отпечатков пальцев на нем не было, дознаватель упрямо выспрашивал Андрея про эту трубу.

– Я понятия не имею, что это за труба, – устало отвечал Андрей, не отводя взгляда от оловянных глаз дознавателя, который с презрением кривил губы и на каждое слово откликался: «Ну-ну!», что значило только одно: «Не верю!»

Андрей так и сказал ему в конце их беседы:

– Вы, я вижу, не верите мне...

– Честно? Не верю.

– Почему?

– Потому что у вас мотив очень даже был избавиться от Райнера!

– Да какой мотив?! Мы бизнес этот с Пашкой вместе начинали, вместе поднимали и хорошо понимали, что ни я без него, ни он без меня не потянем! Но не это главное. Паша мне как брат... Был. И еще. Я знаю, кто мог его убить.

– И кто же?

– А смысл есть говорить, если мне не верят?!

Андрей знал, вернее, догадывался, кто убил Пашу. И дознаватель все-таки выдавил из него версию.

– Витя Щеголев, кличка – Щегол. Не он сам своими руками, конечно, но его бойцы – я уверен. Они давно нас жать начали, машину нашу рабочую – «каблук» – сожгли. Опять же пойманы не были, но особо и не скрывали: открытым текстом сказали, что если не уберемся сами, уберут...

* * *

У Андрея с Пашей Райнером дело было свое. Не ахти какой промысел, но все-таки на жизнь хватало. Как только разрешили на заре перестройки создавать кооперативы, так они и объединились. Вспомнили свое детское увлечение фотографией и организовали передвижную фотолабораторию. В поисках клиентов катались не только по Крыму, но и по соседним районам.

– ...Это сегодня, Мариш, у всех фотики цифровые и каждый сам себе режиссер, а тогда было все сложнее. Хорошая фотокамера была предметом роскоши, да и отпечатать фотографии качественно в домашних условиях мог далеко не каждый. А тогда...

* * *

А тогда и в городе-то было не так просто это сделать, а уж в селах отдаленных – просто невозможно. Ни техники, ни мастера. Еще не зная, что такое пиар-компания, Андрей с Пашей развернули такую деятельность, что скоро про них узнали в каждой деревне. Работы было просто завались. И платили хорошо компаньонам, особенно на свадьбах.

Конечно, скоро у них появились последователи, но, во-первых, Андрей и Паша уже успели застолбить за собой территории, а во-вторых, был у них талант и вкус особенный. Они не просто щелкали жениха с невестой и довольных гостей, а еще и альбом для молодых оформляли, а то и не один. И кино снимали на свадьбах, школьных праздниках.

Потом прикупили поляроид и удивляли всех моментальными снимками. А еще приобрели мартышку Мишку – не юного, но вполне фотогеничного. Мишку наряжали в штанишки и крохотную соломенную шляпку и фотографировали с ним всех желающих на пляже.

Бизнес развернулся. Пришлось даже двух пацанов для технической работы в лаборатории нанимать – фотографии печатать.

Конкуренты у них были, но им всегда удавалось договариваться, пока не объявился Щегол, который начал беспредельничать. Он обложил данью всех кооператоров на восточном берегу, и бороться с ним было бесполезно. Все начали платить Щеглу дань, а Андрей с Пашей не хотели. Вернее, не могли прийти в этом вопросе к единому мнению. Андрей говорил, что надо как-то договариваться с щегловскими бойцами, а Пашка был против. Он вообще был прямолинеен и наивно полагал, что все можно сделать по-честному. Они даже поссорились накануне убийства, наговорили друг другу «приятного» и поорали малость. Вроде и не очень громко, но соседи слышали, и это было совсем не в пользу Андрея.

– А вы, говорят, поругались накануне вечером? – хитро посмотрел на Травина дознаватель.

– Поругались, да. Но это ни о чем не говорит! Мы решали наши производственные вопросы, и в таких ситуациях все бывает!

– Ну хорошо, вы поругались, и что было дальше?

– А дальше я уехал домой, лег спать, а утром был поднят звонком – оперативники едва двери не выломали! – рассказывал Андрей все как было.

– И ночью вы никуда не выходили из дому? – тянул свою линию дознаватель.

– Нет. Спать лег, и все!

– А кто может это подтвердить?

– Ну... Я не знаю кто. Я один был. Никто в общем-то меня не видел.

– Ну вот! А как вы ругались – слышали многие! И вы угрожали Райнеру!

– Да вы с ума сошли! Ничего подобного не было! Какие угрозы?!

– Ну какие, это я вам позже покажу. – Дознаватель достал из тонкой папочки бумажку. – А пока вот вам подписка о невыезде.

– Извините, но у меня вперед на месяц график работ расписан! И кормить меня некому! – Андрей никак не мог понять того, что происходит.

– Значит, придется вам работу поменять! – Дознаватель снова ухмыльнулся.

Андрей скрипнул зубами. Все складывалось так плохо, что дальше некуда. Рассказывать о том, что из дома Пашки пропала большая сумма денег, при таком раскладе он не стал. Деньги были общими, честно заработанными, но скажи сейчас о них, и дознаватель озаботится еще больше. «Пусть дознается, если такой умный», – решил Андрей.

А еще он решил, что как только выйдет за ворота отделения милиции, так ноги в руки – и в горы. Иначе доказывать свою невиновность ему будет куда сложнее. Вообще-то удивительно было, что дознаватель отпускает его. Впрочем, у него были лишь подозрения, ничем не подкрепленные.

...Пашу хоронили через два дня. На кладбище было не до разговоров, но, когда после всего Андрей подошел к Пашкиной матери Валентине Михайловне, она поджала губы, подбородок задрожал, и она отвернулась, зарылась лицом в кофточку сестры, которая махнула Андрею: мол, отстань от нее, не до тебя!

– Нам следователь сказал, что это ты... Пашу, – сказала Андрею Света, младшая Пашкина сестра. – Я не верю, но мама... она, знаешь, в таком состоянии сейчас, и эта весть для нее... В общем, Андрей, ты сейчас не говори ей ничего. Не примет она. Потом.

– Спасибо, что ты не веришь, Светка. Это не я. Пашка мне как брат. А то, что мы с ним поскандалили накануне, так это не относится к делу. Я догадываюсь кто. И докажу.

Вечером этого дня Андрей заскочил к матери. Она заголосила так, что не унять было. Он устало присел у стола и сказал коротко:

– Мать! Ты меня знаешь? Знаешь. Все, больше ничего не скажу.

И ушел.

* * *

Денис Терентьев был дома, ждал его.

– Андрюха! Заходи! – распахнул двери армейский друг.

Они договорились обо всем и в ночь выехали. Вещичек своих Денис накидал в сумку, благо размера одного были. Палатку старую дал, спальник походный, из посуды кое-что.

Высадил его Денис у обрыва глубокой ночью. Условились о связи, о встречах и о том, как будут действовать.

– Домой не возвращайся, езжай в деревню, как договорились, денька три поживи у бабки, – наставлял Андрей. – Если к тебе пожалуют, то бабка будет твоим алиби. Черт возьми! Раньше такие слова только в кино и слышали, а сейчас вот надо обеспечивать это самое алиби. Все, Диня, с Богом! За помощь – спасибо!

– Да ладно тебе, «спасибо»! А ты бы, можно подумать, не помог бы!

– Помог бы, конечно. Но лучше бы отмотать назад четыре дня, чтобы не было всего этого...

Через две недели Денис привез нерадостные вести: Андрея ищут. Всех друзей и знакомых прошерстили. Но самое главное – Щеголева, Щегла никто не дергал.

– Андрюх, я узнал через своих: прикрыт Щегол очень мощно. Ментами прикрыт...

Они помолчали.

– Получаюсь я главный подозреваемый...

– Получаешься...

– Диня, придется тебе еще помочь мне...

У Андрея были сбережения, которые он предусмотрительно прихватил с собой, уходя из дому. Их должно было хватить на все задуманное. Вот только...

– Придется тебе пересидеть тут, пока я договорюсь обо всем, а потом переправлю тебя в Москву. – Денис закурил. – Надеюсь, тут искать тебя никто не будет.

– Не должны... Но ты все-таки поспеши. Увы, скоро только котята родятся и сказки сказываются. Нужного человека в Москве не оказалось. Нужный человек был за границей.

– Андрюх, он появится в середине сентября. Там проблем не будет, но до этого времени надо прятаться. Может, в Москву?

Андрей пожевал горькую травинку, сбил с ноги муравья, который явно заблудился.

– Нет, Динь, я тут буду ждать. Некуда мне в Москву, да и дорого там все. Нет, я тут пересижу. И мне нужна вся информация. А еще, Динь, мне мало исчезнуть. Мне нужно Щегла принести следователю на блюдечке с голубой каемочкой. Доказательства надо добыть...

* * *

– ...Вот так, Мариш, я оказался там, где мы встретились. Я знаю, что ты спросишь. Почему я не открыл тебе все тогда? А что бы это изменило? Ты влюбилась, ты готова была сама там со мной остаться или уехать со мной на край света – я видел. Только это был не вариант. Прошло много времени, пока все не разрешилось. Осенью мы с Денисом уехали в Москву, где мне сделали новые документы, – я стал Пал Палычем. Догадываешься почему?

Марина кивнула.

– Вот. Тогда же мне немного подправили лицо. Совсем чуть-чуть, но изменился я очень сильно. Ты спросишь, зачем все так радикально? А не было у меня выхода. К тому времени Денис узнал, что Щеголева привлекать никто не собирался – тыл у него был хорошо прикрыт. Потом оказалось, что дома у меня нашли какие-то вещи, испачканные кровью, Пашкиной кровью. И в итоге меня уже разыскивали как убийцу.

Андрей помолчал.

– Мне потребовалось три с половиной года, чтобы доказать всем, что я не верблюд, но это уже совсем другая история. Когда-нибудь я тебе расскажу ее. Но пока я собирал доказательства, умерла моя мама, за ней – Пашкина. Они так и не узнали всей правды. И доказательства моей невиновности просто стали никому не нужны. Ну разве что тем людям, которые знали меня. Городок маленький, и о том, что Андрей Травин не виноват в смерти своего друга Паши Райнера, узнали все. Нас жалели. Убитого Пашу и меня, утонувшего...

Андрей поднял глаза на Марину. Она, казалось, наблюдала за примостившимся на соседний столик голубем.

– Я мечтал о том дне, когда снова стану Андреем Травиным. Я хотел, чтобы моя мама плакала светлыми слезами облегчения, узнав наконец, что в смерти Пашки нет моей вины. Я хотел, чтобы Пашкина мать обняла меня, как сына, и мы бы вместе сходили с ней на кладбище. Но я опоздал. И я не стал возвращать себе свое имя. Зачем? Лишние хлопоты.

* * *

Марина внимательно посмотрела на Андрея. Черт возьми, она никак не могла назвать его другим, незнакомым ей именем – Павел. Да, собственно, она и не собиралась никак его называть. Андрей или Павел – какая теперь разница?! И зачем он вообще все это рассказывает ей? Ах да! Она же хотела знать эту правду. Вот и знает. И никаких «когда-нибудь расскажу»! Зачем ей эти его истории? Она узнала то, что хотела, и сейчас соберется и уедет. Вот и все.

– Марина, я очень хотел найти тебя, но я ведь ничего о тебе не знал! Совсем ничего! Я не знаю, почему у нас все так по-дурацки получилось. Но вот ведь какая штука – судьба! Говорят, если судьба, то все само по себе сложится.

– А что сложилось-то? – холодно спросила Марина.

– Ну как?! Мы встретились!

– Да. «Мы странно встретились. И странно разойдемся». – Марина отодвинула чашку с остывшим кофе. – Мне пора.

– Как?! Марина! Ты же умная женщина, ты все понимаешь!

Марина встала из-за стола, аккуратно задвинула под его крышку стул на тонких гнутых ножках. Подержалась двумя руками за его спинку, словно раздумывая, сказать что-то или промолчать.

Промолчала. Лишь улыбнулась загадочно.

– Марин, ты прости меня...

– Простила. Давно простила. А теперь вообще отлегло от сердца.

– Правда?!

– Правда. Но мне пора.

– Ты хочешь уехать сегодня? Останься, хоть на день!

– День ничего не даст. Тут уже и вся оставшаяся жизнь ничего не даст...

Андрей посмотрел на нее долгим взглядом, в котором читалось: «Не понимаю...» Марина снова улыбнулась ему. Он ждал, что она что-то скажет, что-то хорошее, обнадеживающее. А она качнулась, как в лодке, которая вдруг отчалила от причала, и пошла прочь.

– Но ты ведь не уедешь вот так, да? – негромко сказал он ей вслед.

Она не ответила.

* * *

«Ну вот, вещи собраны, слова все сказаны, и точки над «i» расставлены». Все совпало удачно: и отпуск кончился ровно к тому моменту, когда ей открылась тайна Черного моря давних-давних лет. Нужна ли она ей была? Наверное, нет. Уже нет. Да и не было для нее никакой тайны. Все эти годы она жила, прекрасно зная, что произошло тогда в августе на скалистом крымском мысу на юге Гераклейского полуострова. Не знала только, как и почему появился на нем Андрей Травин, в которого она влюбилась до потери пульса. Потом она и думать об этом забыла. Да и какая, в сущности, разница, как и почему? Был человек, и нет человека, а на нет и суда нет.

А теперь есть человек, который почти четверть века утонул во время приливной волны на мысе Фиолент. И от его второго появления в ее жизни произошло смятение чувств. Еще вчера ей было спокойно и тихо на душе, в которой поселилась вечерняя скрипка цыгана Ромы, а от раннеутренних купаний на пустом пляже она ощущала себя малой песчинкой в космосе. Песочной принцессой... Да.

А теперь вот незнакомый Пал Палыч Лесников, хозяин этой уютной маленькой турбазы на Южном берегу, который оказался не просто хорошим знакомым из юности, а похороненной любовью. И еще отцом ее сына Гошки. Конечно, Гошка двадцать два года жил без него вполне благополучно, почитая отцом Левушку Стрелкова. Но это было тогда, когда о Пал Палыче Лесникове Марина ничего не знала, а Андрей Травин погиб едва ли не на ее глазах. А теперь она знает, что все не так просто, что вот он, живой и невредимый Андрей. Судя по всему, очень не плохой человек. Она, правда, почти ничего о нем не знает, кроме того, что сам он ей рассказал, но, судя по тому, как уважительно говорили о нем женщины на турбазе, можно было вывод сделать, что и в самом деле положительный герой.

«И что вы мне теперь прикажете со всем этим делать?!» Марина никак не решалась выйти из домика с вещами, сесть в автомобиль и уехать навсегда. Наверное, сознание того, что для нее понятие «родные люди» всегда было очень важным. У Марины всей родни на белом свете – раз-два и обчелся. Пальцев на двух руках хватит, чтобы всех перечислить, и в это число еще войдут Наташка Стрелкова с дочкой Женькой, которые по крови совсем не родня, но роднее родных. Вот такая маленькая семья. Марина всегда немного завидовала тем, у кого были братья и сестры, а также дяди и тети, и кучами племянники, внуки, шурины («и Мурины!»). А у нее родни совсем негусто. И потому откидывать внезапно найденного родственника было неразумно. Но и как его было принять – она не знала! И Андрей, наверное, имел право знать, что у него есть взрослый сын. Индийское кино! Рам и Шиам! Или Шарам?!

Марина ни на шаг не продвинулась в своих раздумьях, решение не принималось. Смятение захлестнуло ее, как приливная черноморская волна. Не цунами, конечно, как на Тихом океане, но тоже прилично – этак метра в полтора!

Вот при такой волне, если умеешь хорошо плавать, скрыться от любопытных нетрудно, что Андрей в тот день и сделал: поднырнул под водяной вал и, как рыба, ушел на глубину – и сразу к подводному гроту, о котором мало кто знал на берегу. В нем пересидел до темноты и вышел из укрытия, когда берег опустел.

Душу больно драло, как рану от морской воды. Но что интересно! Болит нещадно ссадина от соли, но и заживает быстро! Море лечит. И для него такой разрыв со всем миром, и с Мариной тоже, был наилучшим вариантом. Он был взрослым человеком, понимающим ситуацию так, как надо. До их последнего дня он, потеряв рассудок, купался в море чувств к юной девушке, говорящей по-другому, правильно, по-ленинградски, без характерного южного «гхеканья». Он открыл ее для себя, дал ей особенное имя, провел ее лабиринтом познавания. Он потерял бдительность, и его отшельничество закончилось страшно – небытием. Другого ему не дано было после встречи с Владом.

Он хорошо понимал, что известие о его смерти убьет его мать. А Марина... Ну, Марина еще так молода, что успеет залечить эту рану. А может, случится так, что он найдет ее! Если – судьба, то от нее никуда не уйти.

Он ведь не знал тогда, что у Марины появится его точная копия – сын, и все эти годы, глядя на него, да и не глядя даже, она будет помнить этот печальный день конца лета...

* * *

За окном послышался шум двигателя. Марина вытянула шею. Пусто. Только за воротами на дороге облачко пыли – уехал кто-то. Она выглянула в окно: на стоянке не было темно-зеленого «фольксвагена». Значит, уехал Андрей. Его машина. Еще в первый день отдыха, когда ей показывали место для Мотьки, про этого зеленого сказали – «хозяйский».

Марина достала из сумки ручку. Бумаги не было. Взяла с тумбочки информационный листок для отдыхающих, на обратной стороне написала: «Андрей! Ты, наверное, очень хороший человек. Нет, не так! Ты очень хороший человек. Судьба обошлась с тобой очень жестоко. Я рада, что ты вылез из всего...»

Надо было как-то написать ему, что в Петербурге у него есть сын. Мы так одиноки в этом мире, что любой родной человек – это счастье. А тут – сын! Кстати, Андрей ни словом не обмолвился о том, что у него есть семья, дети.

Надо написать...

Но как?! Какие слова найти, чтобы было все правильно?!

Не нашлось у нее таких слов. И боялась, что не так поймет. Кто его знает! Вот турбаза своя у него, да и тогда, двадцать с лишним лет назад, он уже свое дело имел, вдруг подумает, что польстилась на его благосостояние и на ходу все это придумала?!

Марина поломала голову. Ничего не придумала. Сложила пополам и еще раз пополам листок, сунула в сумочку. «Не стоит торопиться! – так решила. – Адрес теперь есть, вот даже телефоны на рекламном буклете. Придумаю как и сообщу. А вот так, с бухты-барахты, не хочу!»

Марина захлопнула двери и поспешила на ресепшн. «Тьфу! Привязалось слово! «Ресепшн»! Как будто по-русски нельзя! – подумала она. – А как, кстати, по-русски?!» Придумать не успела, уткнулась носом в этот самый «ресепшн».

* * *

Галина Даниловна, главная по работе с отдыхающими, достала из сейфа Маринин паспорт, заглянула в него для верности:

– Ваш!

– Спасибо! Я вам еще что-то должна?

Женщина заглянула в журнал учета отдыхающих, прочертила указательным пальцем от фамилии до самого конца, сверяясь с датой заезда.

– Нет, все оплачено, день в день.

– Хорошее совпадение, – сказала сама себе Марина.

– Что вы имеете в виду? – переспросила Галина Даниловна.

– А? Нет-нет, это я сама себе... – Марина еще раз поблагодарила ее за хорошее обслуживание.

– Вы прямо сейчас уезжаете? Может быть, вам приготовить поесть?

– Нет, спасибо, не хочется. – Марина улыбнулась, попрощалась и вышла.

Она подогнала Мотьку к самому крыльцу домика, открыла багажник и вынесла из дома вещи. Сумка не влезала, и ее пришлось устраивать на заднем сиденье. Марина делала все преувеличенно медленно, будто ждала, что вот-вот покажется за воротами зеленый «фольксваген», «хозяйский», приедет Андрей, или Пал Палыч, как зовут его сейчас.

«Странно! Уехал, не попрощался, хоть и знал, что я уеду... – думала Марина. – Говорит, что готов был искать меня, но ничего обо мне не знал. А разве я не говорила ему свою фамилию? Тогда откуда я знаю его фамилию? Странно. Или я все забыла?!

...Впрочем, до меня ли ему было?! С его проблемами-то... Сам же сказал, что сначала скрывался, потом доказывал всем, что нет его вины в смерти друга. А потом... А потом, наверное, и забылось все. Ну да, красиво – «песочная принцесса»! Кого еще так звали, когда?! Но это все слова. Ну, три года он был занят поиском доказательств... Или четыре? Да, четыре. А потом? Почему потом-то он не пытался меня найти?!»

* * *

А все было банально. Сказка о песочной принцессе не то чтобы забылась, нет. Просто это в сказках принцы непременно встречают своих принцесс, даже после вынужденного скитания за тремя морями. В жизни все по-другому.

Да, сначала он вылезал из своих проблем. А потом, когда все встало на свои места, на него навалилась жуткая депрессия. Он тяжело привыкал к тому, что у него другое имя, биография без прошлого, никаких старых друзей – только новые знакомые. К друзьям старым можно было вернуться, но ему не хотелось. Даже с Денисом, который все о нем знал и руками которого он восстанавливал справедливость и возвращал себе честное имя, вернее, память о нем, они встречались не так часто. Наверное, проблемы способны выжигать человека, менять его до неузнаваемости. Да и доктор над его образом поработал так, что он часами рассматривал свое отражение в зеркале и не узнавал. Теперь он – другой человек. И не только в зеркале, но и в жизни. Причем в том возрасте, когда уже и менять что-то вроде поздно. Можно было только заводить заново: друзей, а вернее, знакомых, любимых, а вернее, любовниц, дом, а вернее, крышу над головой. И от всего этого было тошно. Да и слово это – «заводить» – применимо не к любимым и друзьям, а к домашним питомцам, а еще лучше – к тараканам, которые, как известно, сами заводятся.

Вот так «завелась» в его жизни Лариса. Он толком даже не помнил: он ли ее пригласил или она сама пришла. У него уже была тогда эта турбаза, правда, один-единственный гостевой домик, который он сдавал отдыхающим, а сам жил в палатке.

Да, в палатке... Как тогда, на берегу.

* * *

Он вообще любил палаточную жизнь. В ней все просто и ясно было. И другой жизни он не хотел. А Лариса... Для нее это было просто приключение: лето, море, солнце, чай у костра по вечерам из закопченного чайника и красивый мужик – молчаливый и сильный.

Лариса приехала на турбазу с компанией, а когда все собрались уезжать, она осталась. Только переселилась к нему в палатку, так как домик заняла другая компания отдыхающих.

А потом закончился сезон, пошли дожди, и гостевой домик освободился. Андрей, который вот уже несколько лет был Павлом, перешел в домик и затеял большое строительство. Хотя Лариса звала его на зиму в город, где у нее была квартира.

Но надо было знать Андрея. В город его не тянуло. Ему было там скучно. Да и дел полно было на турбазе. И он отказался.

Лариса уехала. А приехала в декабре с большим животом и расплывшимися чертами лица: нос превратился в картошку, губы вывернулись, а лоб и щеки покрылись жуткими коричневыми пятнами.

И то ли оттого, что эти превращения для него не были постепенными, к которым он мог бы привыкнуть, живи они вместе, то ли оттого, что минувшим летом произошло все слишком обыденно, Андрей, который в то время был уже Павлом, не знал, что с ней делать.

Лариса плакала, некрасиво кривя губы, и почему-то обвиняла его в том, что он ее не любит.

– Не люблю... – Андрей виновато смотрел на ее большой живот. – Но не отказываюсь от ребенка.

«Вот и ребеночек завелся», – почему-то подумал он безо всякой радости.

Казалось бы, ему сорок с хвостиком – возраст, когда мужики детей уже хотят. «Ничего подобного. Хотят – может быть. Но от любимых женщин, а не просто так», – с тоской думал Андрей. Нет, тогда уже Павел. И даже Пал Палыч.

Они промучились втроем три года. Он полюбил дочку, души в ней не чаял. И готов был жить в этой семье, ничего не меняя в жизни. Ну живут же другие без любви ради детей?! Живут! И он был готов так жить.

И тут Лариса отомстила ему за нелюбовь его: она уехала, оставив письмо. Уехала в неизвестном направлении, забрала дочку. Забыла только старенькие дочкины тапки под диваном и описанные малышкой в последний момент коричневые колготки. Видимо, сухие надела, а мокрые кинула в угол, где и забыла.

Он, как пес, нюхал эти колготки и вспоминал, как малышка каталась у него на шее, вцепляясь тонкими пальчиками ему в волосы, и визжала от восторга, когда Андрей, ставший давно Павлом, ржал как конь:

– И-го-го!

* * *

И вот расплата за нелюбовь – пустой дом и проссанные детские колготки. Он вспоминал малышку. Он скучал по ней. Но не искал Ларису, чтобы вернуть ее. С нелюбимыми женщинами из-за детей не живут.

Дочку он назвал Мариной. Лариса подозрительно спросила тогда, что это за Марина, чье имя он дочке дал?

– Марина значит «морская», – коротко ответил и надолго задумался.

VI

Обратная дорога вдвое короче. Нет, не так: дорога к дому вдвое короче той, что от дома. Да, именно так. Можно проверить. Километраж тот же, а путь короче вдвое. Правда, на обратном пути Марина не заезжала в Донецк к подружке Наташке Стрелковой. Хотя к ней-то она просто обязана была заехать, рассказать про то, что с ней произошло, но заезжать было уже не с руки – отпуск заканчивался.

Она выехала из Севастополя рано утром следующего дня. Дядя с тетей всплакнули напоследок и махали ей по-стариковски, пока она не повернула за угол. Вот и все. И слава богу! Долгие проводы – лишние слезы.

Легко добралась до центра полуострова, который вполне бы мог стать островом Крым, «незалэжним та самостийным». Всего-то и надо было, чтоб вышли человек десять с лопатами да покидали бы пару-тройку часиков твердь земную, что на северо-западе полуострова. Работы меньше, чем на Беломорканале, а география уже совсем другая.

Да, так вот: в центре полуострова на сельском рынке, что тянулся вдоль всей трассы, она закупила крымских фруктов и овощей. Выбирала тщательно, на свой вкус, не слушая продавцов. Они-то готовы были все сбагрить – не сезон чай. Купила крымские яблоки «кандиль синап», поспевающие осенью: своеобразной вытянутой формы, яркие, на одну половину красные, на другую – зеленые, красивые, как игрушки.

Долго выбирала груши. Один дядька чуть не даром хотел ведро всучить деревянных темно-зеленых плодов. Марина не знала, как от него отвязаться. Он вырезал кривым ножом дольку и уговаривал снять пробу:

– Попробуй, красавица! Чистый мед груша!

– Каменная твоя груша! – отговаривалась покупательница.

– Так это ж хорошо! Одну возьмешь и до самой Москвы грызть будешь!

А помидоры купила у какого-то доброго алкаша. Целую корзину длинных мясистых розового цвета томатов, потрескавшихся возле попки. Из-за этих трещинок помидоры были страшненькими, неказистыми, как и продавец, у которого в столь ранний час сильно тряслись конечности. Но вкус этих особенных крымских помидоров Марина хорошо знала и не променяла бы их, с треснутыми попками, на более красивые.

– Забирай с корзиной! – торопил Марину продавец, воровато оглядываясь по сторонам.

– Дядя, ты, случаем, не украл эти помидоры?

– Честно? Украл! У жинки! Она у меня дюже вредная. А помидоры рóстит самые вкусные! Сорт – «салатный»! Будешь кушать и меня вспоминать!

– Ну-ну, только тебя-то мне и не хватает вспоминать! – смеялась Марина, отсчитывая деньги.

– А чо?! Я-то парень еще о-го-го! Это когда не пьяный. А по пьянке, милая, любой из нас – полный дурак. Хоть бы и профессор или ученый какой!

Когда Марина выворачивала со стоянки, из-за навеса к лотку торговца помидорами приковыляла тетка. Грудь колесом, будто под блузкой спрятана пара дынь сорта «колхозница», да и сзади, под юбкой, – пара десятикилограммовых арбузов. Что она говорила своему не совсем трезвому чоловику,Марина не слышала, а вот как засветила ему в ухо, видела. Мужик рванул от нее рысью.

– Да-а-а-а-а... Дорого помидорчики местным мужичкам обходятся! – Марина вдавила педаль газа, и Мотька шустро полетел по трассе.

Рынок немного отвлек Марину от ее мыслей, а стоило ей настроиться на дорогу, как все вернулось на круги своя. Она думала о том, что случилось, об Андрее. Ну не получалось у нее называть его Пал Палычем! Наверное, не очень хорошо вышло, что она вот так сорвалась, даже не попрощавшись. Но ведь и он, зная, что она собирается уезжать, не сказал ей «до свидания».

* * *

А он просто не поверил в то, что она уедет. Ему казалось, что в ее глазах он прочитал то, что читал тогда, почти четверть века назад.

«Сколько?! Четверть века?! Какой кошмар! Двадцать три года – это хоть и много, но все же это не «четверть века»! Хотя, по сути, одно и то же». Так вот, ему показалось, что перед ним все та же девочка Марина, с ее восторженным восприятием мира, влюбленная в него по уши. После разговора с ней он уехал по делам. А потом заскочил в ювелирный и долго выбирал для нее кольцо.

Турбаза встретила его закрытыми на засов воротами.

– Иду-иду! – прокричал сторож. Он спустился с крыльца своей крошечной будки, открыл ворота и впустил хозяина.

Андрей издалека увидел, что на стоянке нет маленького бронзового «матиза» с божьими коровками на бортах, и все понял.

Он взял ключ от домика, в котором жила Марина, открыл его, окинул взглядом номер. Ни записки, ни росчерка губной помадой по зеркалу. Ничего!

Он сел на крыльце, прямо на ступеньках. Свет из домика обозначил его четкую тень на дорожке, а скоро и луна выкатилась из-за горы, большая и желтая, с нарисованными на ней лунными морями и кратерами спящих вулканов, и ему хотелось выть на эту луну, распугивая людей и животных, и царапать когтями деревянный настил крыльца.

* * *

Нет, все-таки Украина – это особенная страна, загадочная. Если не так, то чем тогда можно объяснить, что навигатор в машине у Марины опять отказал! И вместо прямой, как стрела, трассы Е-105 ее унесло в сторону, куда-то в северо-западном направлении. Дорога была хорошая, ровная, как будто совсем новая. И почти совсем пустынная. Лишь изредка навстречу ей проносились машины, ослепляя ее мощными фарами, да порой кто-то догонял, перегонял и отрывался от маленького Мотьки.

Указатели не позволяли сомневаться в том, что дорога эта приведет в Харьков. «На Харькiв»! Вот только на карте этой дороги не было почему-то, как не видел ее и навигатор. И еще. Она ехала краем какого-то жуткого обрыва, который тянулся справа. Марина видела только кроны деревьев, которые торчали из-за низкого ограждения. Видимо, глубокий овраг. Обрыв никак не кончался! Наверное, днем в нем не было ничего страшного. А ночью...

И еще ко всему пошел дождь! Ливень буквально заливал машину, и дорога, что была чуть в гору, мгновенно превратилась в реку, и Мотьке пришлось плыть против течения. В какой-то момент Марине стало так страшно, что она даже разревелась, остановилась, включив аварийку, и, размазывая слезы, немножко порыдала в голос. Никто не слышал, как она просила попеременно то Боженьку, то мамочку не губить ее, потому что умирать совсем не хочется, потому что Гошка «еще совсем дурачок и ему нянька ой как нужна», и вообще это не дело – погибнуть на этой пустынной дороге, ведущей «на Харькiв», но не обозначенной на карте.

Марина вылезла из машины. Дождь был холодным, совсем не южным. Ветер драл кроны деревьев, которые росли где-то внизу, в овраге. Марина заглянула за ограждение, но совсем ничего не увидела. Там было темно, как у... Просто темно! Ни огонька! Только деревья, росшие из самой темноты, шумели и мотались от ветра.

Марина мгновенно промокла, нырнула в машину. Отмотав от рулона большой кусок бумажного полотенца, она тщательно вытерла лицо от слез и воды, промокнула волосы. Затем завела двигатель и, перекрестившись, двинулась вперед черепашьим шагом.

* * *

Город наконец показался вдалеке, и, остановившись на автозаправке, Марина поинтересовалась у водителя микроавтобуса с московскими номерами:

– Вы не знаете, что это за трасса? Навигатор не мог ее найти...

– Да у нас то же самое! Как партизаны пробирались! – весело ответил ей водила.

– Но это Харьков?!

– Харьков!

* * *

Харьков оказался изрядно перерытым, но самое страшное в нем было – трамвайные пути. Похоже, что партизаны в этом городе вели рельсовую войну! «В результате упорных и продолжительных боев были выведены из строя все рельсовые переправы, чтобы враг не прошел! Победа будет за нами!»

Бедный Мотька и все его четырехколесные собратья с российскими номерами! Это явно против них местные партизаны расковыряли все асфальтовое покрытие вокруг трамвайныхпутей. Ямы местами были такими, что в Мотькином брюхе печально грюкали какие-то железки, и их грюканье болью отзывалось в Маринином сердце. Да как назло еще и дорогу к границе она никак не могла найти! И дождь лишь слегка затих: потоки были не как из ведра, а как из большой садовой лейки.

«В результате упорных и продолжительных боев» с местными дорогами Марина все-таки выехала к границе и, хоть спать хотелось безумно, ночевать решила на родине. Ей повезло, и границу в обратном направлении она перешла быстро, чем подтвердилось правило: дорога к дому вдвое короче. И с местом для отдыха на той стороне границы – уже в России – ей повезло неслыханно. Ей достался хоть и холодный, но отдельный номер в крошечном мотеле, с удобствами во дворе, зато с обогревателем, который уже через полчаса жарил во все лопатки, и можно было снять куртку, свитер и джинсы, и даже просушить на электрической батарее носки и кроссовки.

Она уснула мгновенно, едва донесла голову до подушки, как пьяный в гусли сторож винно-водочного склада. И ей не снилось абсолютно ничего. А утром оказалось, что она раздавила помидор, который, видимо, хотела съесть ночью, но не смогла. Он выпал из руки, и она отлично на нем выспалась.

Утром она разглядела, что в России уже осень, несмотря на то что до Харькова отсюда было рукой подать, а Харьков – это Украина. Вымокшая трава на газонах пожелтела, и листва на деревьях местами тоже. Серое небо, затянутое тучами, портило настроение и добавляло грусти.

В машине пахло яблоками и виноградом. Зудела пчела, случайно влетевшая в салон и обожравшаяся за ночь чем-то сладким. Она стучалась лбом в стекло и не понимала, как такое может быть: вот она, свобода, с ромашками, качающимися на ветру, а добраться до этой свободы нет никакой возможности. Марина опустила стекло. Пчела зюкнула радостно и покинула машину.

– С Богом! – сказала сама себе лягушка-путешественница, придавив педаль газа.

Ожил мобильный телефон. Марина просмотрела CMC-сообщения и звонки. Два сообщения от подруги Сашки, одно – от Наташки Стрелковой, одно – от ребенка. И все. От мужчины, что живет с ней в одном доме, сообщений нет. Стало быть, не заинтересовался он ее письмом. «Ну и черт с ним! Переживу! – подумала она. – Хотя, конечно, жаль».

* * *

Где-то во Мценском уезде, в смысле – в районе, Марину остановил гаишник.

– Нарушаете? – козырнул улыбчивый инспектор с круглым, как луна, лицом.

– Да вроде нет! – Марина достала документы.

Гаишник документы взял, пролистал странички и пригласил «проследовать».

В бело-голубом жигуленке с красно-синей «люстрой» на крыше сидел еще один луноликий с погонами и плотоядно улыбался. Третий в это время потрошил двух мотоциклистов на обочине дороги.

– Попали вы, Марина Валерьевна! – торжественно вынес вердикт первый, заглянув в Маринины права. – Обогнали КамАЗ там, где этого делать нельзя!

– Я?! Обогнала КамАЗ?! Это невозможно! Нет, ну что вы! «Матиз» просто не в состоянии обогнать КамАЗ!

– Еще как в состоянии! И можете быть уверены: у нас все-все зафиксировано. Будем оформлять...

– А что мы будем оформлять? – аккуратно поинтересовалась Марина.

– Права мы у вас забираем.

– Как? А как я в Петербург поеду?!

– Так временное удостоверение у вас будет!

– А права? Как же я без прав?! – Марина думала, что эти луноликие парни шутят так.

– Ну, приедете на суд, а уж судья решит, что с вами делать! Но...

«Ну! Ну, рожай же свою убогую мысль!» – торопила Марина гаишника. Если честно, она даже не помнила, был ли тот КамАЗ, которого она якобы обогнала на дороге. Может, был! А может, и не было!

Гаишник внимательно смотрел на нее и трогательно улыбался. И молчал. И во взгляде его Марина читала: «Ну ты и дура питерская! Денег давай и вали со своими правами!»

Марина покосилась на второго инспектора. Он сидел на заднем сиденье и делал вид, что все происходящее его совершенно не трогает.

– А мы можем с вами... один на один поговорить? – Марина покосилась на того, что сидел сзади.

Тот без лишних слов убрался вон и дверцу за собой прикрыл.

– Сколько? – спросила Марина.

– А сколько есть? – хитро прищурился луноликий мерзавец из Мценского уезда.

– Тысяча!

– Каждому!

– Одна. На всех!

На ближайшей заправке Марину догнали мотоциклисты, которых тоже трясли на «хлебном месте».

– Девушка! Сколько вы заплатили этим паразитам?

– Тысячу. – Марина покраснела.

– Ну вы даете! Кто вам разрешил так развращать наших «доярок»?! Они у нас сотке рады вообще-то! – ржали парни.

– Да черт с ними! Права вообще отобрать хотели. – Марина смущенно улыбнулась попутчикам. – Говорят, мы КамАЗ обогнали...

Парни заржали в четыре луженые глотки и посоветовали впредь быть понахальнее и не раскармливать мужиков с полосатыми палками.

Хорошо им ржать, а у нее пунктик имеется: она не очень-то внимательная. Даже больше того – рассеянная. Как человек с улицы Бассейной. Правила старается не нарушать, но не всегда получается. То знаков не увидит, то еще какую мелочь проморгает. Но при этом таких оплошностей, как под Мценском, у нее не так уж много было в жизни.

* * *

Но самая большая оплошность случилась у Марины под самой Москвой. Она заранее запланировала маршрут без заезда в Белокаменную. «Ну ее на фиг! Нам, провинциалам питерским, страшновато на МКАД соваться, если честно! Мы уж лучше огородами!»

«Огороды» – это две точки, через которые Марина планировала выехать на Ленинградское шоссе – Серпухов и Клин. Вот поворот на Серпухов она и проморгала благополучно. Не успела охнуть, как ее вынесло на МКАД. Питерский КАД против столичного МКАДа жидковат будет. Да и попроще. Хотя, с другой стороны, такая простота да хуже воровства. С информацией на КАДе просто беда. Видать, все, что можно, сперли, и эту часть работы сотворили по остаточному принципу. Правда, после того, как Марина раза три проехала по Кольцевой, информация ей особо-то и не нужна стала.

Как только она поняла, что уже находится на МКАДе и боржом пить поздно, Марина посильнее вцепилась в руль, как будто это могло помочь, перестроилась в крайний правый ряд и потрусила за каким-то трейлером с прицепом и польскими номерами. Навигатор работал нормально, информационные табло над проезжей частью радовали простотой и доступностью, и она скоро успокоилась. А еще через какое-то время польский тихоход ей надоел до чертиков, и она перестроилась во второй справа ряд, обогнала иностранца и поехала куда шустрее.

* * *

Из дневника Марины

«Если в двух словах, то МКАД мне даже понравилась! Широко, просторно, да еще повезло и без пробок по нему проехать. Не успела в себя прийти, как уже надо было съезжать с Кольцевой. Первый раз я промахнулась, съехала раньше, чем нужно. Сделав кружок, снова въехала на умную дорогу и на следующем повороте съехала с нее тютелька в тютельку. Вот тут-то пробки и начались, в которых до Клина толкалась часа три. За это время успела поесть, попить, спела с Жекой и Трофимом на «Шансоне» две хорошие песни, поговорила с ребенком.

Ребенок сообщил, что они с бабушкой сильно соскучились, очень ждут и любят.

– Мам, тут какой-то кент странный ко мне заявился. Назвал какой-то номер телефона мобильного, я только потом понял, что твой. Ты не знаешь, что это было?

– Да откуда мне знать? А что хотел-то кент?

– Выяснял, кто я да что. В общем, я так и не понял. Ну да и черт с ним! Главное – ты возвращаешься! Завтра увидимся. Целуем!

– Бабушке привет!

Пробка не кончалась, и это малость притомило меня. Вот если б можно было еще и вздремнуть на ходу, но это уже перебор.

А вздремнуть уже очень хотелось, но с мотелями вдоль дороги как-то не очень везло. Уже и Клин остался позади, а я так и не присмотрела никакого приличного места для ночлега. Все думала: ну вот еще десяток километров проеду и остановлюсь, а потом назначала новую точку и снова пролетала мимо.

Наконец уже под Тверью я остановилась вблизи поста ДПС – буквально втиснулась между двумя здоровенными фурами. Сбегала рысью в ближайшие кустики, где с риском для здоровья сделала тайные свои делишки, и вернулась к машине. В термосе у меня был горячий чай с лимоном, в сумке – бутерброды и пирожки, прикупленные днем в придорожной харчевне, где я обедала. Вот и час их пришел! Я расположилась с комфортом на пассажирском сиденье, вытянула ноги прямо на обочину дороги, плеснула чайку в металлический стаканчик, включила кино и под «Любовь и голуби» стрескала за милую душу половину всех припасов.

Ноги и руки гудели, глаза слипались, и я решила никуда больше не ехать, а переночевать прямо тут, на дороге, между двумя огромными фурами. Я быстренько перекидала вещи с заднего сиденья на передние, выкопала подушечку и плед из-под корзинки с виноградом, закрылась изнутри и завалилась спать буквой «зю», благо опыт в этом деле у меня уже какой-никакой был.

Разбудили меня какие-то странные разговоры. Прямо возле моего уха две дамы беседовали с водителем фуры, под носом у которой расположился на ночлег мой Мотька.

Дамы оказались представительницами древнейшей профессии, той, которая в списке профессий стоит перед журналистикой. Хотя и на журналисток они тоже были очень похожи. Сначала они договорились принципиально, а затем приступили к конкретике. Диапазон услуг был так широк, что если заказать все по списку, то водителю фуры надо стоять на этой обочине дня три, и при этом не есть, не пить и не спать, а трудиться не покладая не только рук, но и иных частей мужского организма.

Наконец те, которые не журналистки, но близкие к ним, все согласовали и начали грузиться в фуру. Я сгорала от любопытства и поэтому решила посмотреть, как у них происходит погрузка. Сквозь тонированное заднее стекло да в кромешной темноте было бы ничего не разглядеть, но радушный хозяин, который принимал гостей, включил свет, и картинка была как на ладони.

Две крупные не журналистки в сапогах на высоких каблуках и практически без юбок – в набедренных повязках, так правильнее! – забирались по неудобной вертикальной лесенке в кабину фуры. Водителей, кстати, было двое. Второй, видимо, только проснулся: его босые лапы свисали из ниши под самым потолком. Девицы громко ржали, а водилы шикали на них: мол, заткнитесь, пока всех не перебудили!

Гостьи вошли, захлопнулась дверца, а вместе с этим погас свет. Я с сожалением оторвалась от окна. Но это было только начало. Гулять мои соседи собирались по полной программе. Скоро послышался не хрустальный, но стеклянный звон, заглушаемый ритмичной музыкой и взрывами хохота. Потом все четверо посетили ближайшие кусты и снова долго забирались в дом на колесах.

Наконец музыку слегка заглушили, свет вырубили и два часа кряду ломали фуру изнутри согласно договоренности. В это время ничего не было видно и почти ничего не слышно, поэтому я смогла спокойно подремать. Ровно до момента трогательного прощания.

Прощались шумно и долго, обещали друг другу писать и не забывать. Дверца в кабине за девицами хлопнула, и две не журналистки, но тоже представительницы очень древнего ремесла, на своих высоченных каблуках, как на ходулях, прошествовали вперед. Одна из девиц приложилась носом к Мотькиному стеклу, пытаясь рассмотреть пассажира, но не для работы, а просто из любопытства.

Через минуту они стучались в кабину фуры, стоящей впереди меня и Мотьки, снова громко озвучили прейскурант, перечислили виды услуг, дополнили от себя, что могут «так, так и наперекосяк», но это уже за совсем другие деньги, но дешевле, чем где-либо, плюс скидки на комплексное обслуживание.

Потом они так же шумно забирались в кабину, громко ржали, стучали каблуками по металлу и беззлобно ругались матом, как потом мне стало понятно, совсем и не ругались, а объяснялись, чтоб понятнее было.

На сей раз у них все обошлось без песен и танцев, без пьянки и беготни в туалет, и я уснула. А проснулась оттого, что замерзла и ноги затекли. За окнами золотился сентябрьский рассвет. А до Питера оставалось каких-нибудь четыреста пятьдесят километров, что было сущей ерундой по сравнению с тем, что я уже проехала...»

* * *

Еще в Крыму Марина пообещала Мотьке, что торжественно поцелует его, если он без приключений доставит ее домой. Так и сделала, припарковавшись у себя во дворе. Мотька на поцелуй отозвался радостным «би-би-и-и-и...».

Марина выбралась из машины, потянулась до хруста, окинула взором свой багаж – многочисленные коробки, корзинки и пакеты. Как минимум на три ходки до квартиры и обратно. Выбрала для начала что полегче – сумку с вещами на колесиках и корзинку с виноградом. Потом кинула еще легкий рюкзачок на плечо, захлопнула двери и потянулась потихоньку к парадной. Какое это счастье – ступить после стольких часов беспрерывной езды на землю и, закручивая ее на себя, шагать все ближе и ближе к дому. А потом нашарить по привычке связку ключей в боковом кармашке рюкзачка, придавить «таблетку» к замку домофона и оказаться в прохладной парадной, в которой и по прошествии пяти лет со дня сдачи дома все так же пахнет стройкой – цементом, краской, побелкой. А потом взлететь на самую высоту, с которой в ясные дни видно весь город, и почувствовать запах своего дома.

* * *

Ключи, как назло, куда-то запропастились. Марина опустила сумку на крылечко, присела с рюкзачком и принялась обшаривать его уголки в поисках ключей. А они никак не находились. И Марина вспомнила, что убирала их на время поездки не в рюкзачок, а в свою дорожную сумку, на самое дно большого бокового кармана. Да, вот они. Наконец-то!

Она открыла дверь, потянулась за сумкой и увидела, как она всем своим огромным весом повисла в руке, большой и сильной. Мужской.

Марина подняла глаза на того, кто взялся ей помогать, – а она не сомневалась в том, что это помощник, не разбойник же белым днем! – и чуть не упала от неожиданности.

Андрей. Ну по-новому – Пал Палыч.

– Привет... А ты как тут? Ты что, приехал раньше меня? Как ты меня нашел?!

– Привет. Это не так сложно было сделать: твой номер паспорта, адрес, по которому ты зарегистрирована в Петербурге, – все это было в журнале регистрации гостей на турбазе. Сделал несколько звонков через знакомых, уточнил место жительства и прилетел сегодня утром.

– Зачем? Разве я звала тебя?

– Нет, не звала. Но мы не договорили.

– Ну хорошо. Помоги мне машину разгрузить.

В голове у нее не укладывалось: Андрей прилетел, чтобы встретить ее. Зачем? Ну зачем – это понятно. Она ведь видела, что ему не безразлично все.

Но повода-то она не давала. И что теперь делать?!

Она никак не могла сосредоточиться и рассеянно перекладывала туда-сюда вещи, теряла ключи от машины, спотыкалась о коробки и корзинки, которые они вдвоем переносили к лифту.

– Увезем все за один раз, – решила Марина, и Андрей таскал в парадную все то, что они выгрузили.

* * *

Дом встретил как положено – ласково! «Господи! Как же я соскучилась-то по дому!» – подумала Марина, скидывая кроссовки, и тут же поймала себя на мысли о том, что она не одна, и это нарушает заведенный порядок.

– Раздевайся, – предложила Андрею.

В прихожую вышел Вася, с любопытством взялся обнюхивать коробки и сумки, потерся о хозяйские ноги.

– Вася, здравствуй, дорогой! – Марина потрепала кота за ухом. Он мяукнул и отправился на кухню, где сел возле шкафчика с его пищей – коробками и банками с кошачьим кормом.

Андрей скинул куртку, пристроил ее на вешалке и прошел следом за Мариной и Васей в кухню. Он осматривал квартиру открыто, с интересом. И это Марине понравилось: видно было, что не хитрит, не делает вид, будто ему совсем не интересно, как она живет. Присел в кухне на краешек диванчика.

Она сполоснула под краном руки.

Ну, совсем непонятно, что делать, о чем разговаривать... Обед, может, готовить и кормить гостя? Или сразу разговоры разговаривать? Черт знает что! Во попала так попала!

– Чай? Кофе? – спросила Марина.

– Чай. – Голос у Андрея как-то мгновенно охрип. Ему тоже неясно было, что делать дальше. Сказала же она, что не звала его в гости. А он сказал, что не договорил. Значит, говорить надо. А у него, как у мальчика, голос «петушка» дал. Волнуется, дурак!

К счастью, чайник вскипел мгновенно. Марина достала упаковку с пакетиками. Могла бы заварить, но не хотелось лишних телодвижений делать. Да и в пакетиках с бергамотом ей и самой больше нравился.

А он с бергамотом терпеть не мог! И издалека унюхал этот ненавистный ему запах. Да чаю-то, как и кофе, не хотелось совсем, согласился, чтоб хоть как-то занять и себя, и ее.

– Бери конфеты, печенье, – предложила Марина, присаживаясь напротив гостя. – Андрей, мне должна позвонить мама, она меня ждет сегодня. И как только поймет, что я уже дома, сразу придет. Поэтому, если ты хотел говорить о чем-то, то лучше сейчас.

Андрей отпил глоток, чтобы голос вернулся. Сморщился недовольно. «Кто придумал такую противную траву в чай добавлять!» – подумал он машинально. Так же машинально отодвинул чашку и кашлянул:

– Марин! Я понимаю, что ты скажешь. Вернее, спросишь. Где я был все это время, почему не искал тебя... И будешь права.

– Я не спрошу. Я уже все знаю. Знаю, что сначала ты не мог, не до меня было. А потом как-то все забылось. Я понимаю тебя. У меня все по-другому. Я ведь уверена была, что ты погиб. Практически у меня на глазах. У меня в этом не было никаких сомнений. Ни-ка-ких! Поэтому я не искала тебя, не ждала. И о чем сейчас говорить? Начинать сначала?

– Я был бы рад... Всего несколько дней, как встретились, а у меня внутри все перевернулось. И это в моем-то возрасте! Марин, у меня все есть, и мне уже ничего в этой жизни не хотелось. Я не рассказал тебе, что у меня есть дочка. Мать увезла ее от меня давным-давно. Я не стал искать, не уговаривал позволить мне встречаться. Сначала она сама пряталась, а потом проявилась. Но все это с гонором, с позой. Я деньги давал, а на встречах не настаивал. Зачем? Это все добровольное дело, так ведь? Сейчас дочке моей, Маринке, девятнадцать. Она нашла меня сама. И мы дружим. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю.

– Ну вот... А любви не было. Ни с матерью ее, ни с другими женщинами. Отношения были. Но я не летал. А это показатель. Вот с тобой тогда, сто лет назад, была любовь. Чуть с ума не сошел, когда осознал, что натворил. Именно поэтому и понял, что любил тебя. Потом вытравил все. А встретил – и накрыло волной...

– Приливной...

– Да, примерно так... Ты скажешь, что так не бывает. Я бы и сам не поверил, расскажи мне кто. Дело-то пенсией пахнет, а я вдруг... встрепенулся, но...

В комнате зазвенел телефон.

– Мама, – пояснила Марина и сорвалась в комнату.

Пока она разговаривала, Андрей двинулся в обход Марининого жилища. Прихожая, завешанная фотографиями ее любимых животных из зоопарка, Васина корзинка в углу, стоптанные тапочки с заячьими ушами. Кстати, никаких других тапочек – побольше, мужских, – в прихожей не наблюдалось. И это почему-то порадовало Андрея. Хотя он тут же оборвал себя: «Нет, она тут сидела и тебя все эти двадцать с лишним лет ждала. Старый дурак!»

А Марина все разговаривала и разговаривала по телефону с мамой, терпеливо и ласково. Она сидела на диване у низкого столика. Увидела, как Андрей крадется, и показала ему рукой: «Входи, входи!»

Комната была большая и светлая, с балконом, с цветами и игрушками. И тут тоже много фотографий было. Очень красиво. Стильно. Кажется, так было принято в семьях всегда – фотографии в рамочках, вся история семьи на стене.

Андрей внимательно рассматривал эту черно-белую историю. Вот Марина с бантиками с плюшевым мишкой в руках, вот она же, серьезная, в пионерском галстуке, вот с женщиной, удивительно похожей на нее, вот...

А вот и он сам, Андрей Травин, молодой только очень, лет шестнадцати. Тогда он точно был Андреем Травиным, а не то, что сегодня – Пал Палыч Лесников. Тоже красиво, конечно, но... чужое.

Стоп! Откуда это у Марины его фото, да еще в таком нежном возрасте?! И вообще, откуда у нее его фото?! Да еще такое, какого он сам и не помнил даже. Не было у него такого! И стрижка какая-то современная... В его шестнадцать в моде все больше «полубокс» был, а его вообще маманя стригла дома – покороче, ежиком, только челочка жиденькая подлиннее.

Андрей удивленно посмотрел на Марину:

– А это...

– А это мой сын, Егор.

– Это... мой сын?!

– Твой.

– А почему ты...

– А почему ты?.. Андрей, не надо идиотских вопросов. Когда Егор родился, тебя уже не было в живых. Во всяком случае, мне это точно было известно.

– Ну а сейчас, когда ты все знаешь... Марина! Может быть...

– Нет, Андрей. Не «может быть». Все в прошлом.

– Ма-ри-на! Но ведь сын! Наш сын. Ему отец нужен.

– Отец ему, может быть, и нужен. И я не против вашего знакомства и общения.

– А... у тебя... кто-то есть?

– У меня никого нет. И я знаю, что ты хочешь сказать. Я не хочу обижать тебя ничем, поэтому прошу – не продолжай!

– Почему?

– Почему? А ты сам не догадываешься?

– Нет.

– Все в прошлом. Все ушло. Было здорово, да! Была любовь. Короткая, но яркая, как вспышка молнии, любовь. Она, как известно, разной бывает. Но тут есть слово одно важное – «была». Прошедшее время. В одну реку дважды не входят. Все в прошлом. – Марина наконец повернулась к нему. Все это время она, разговаривая с Андреем, смотрела в окно, как будто там было что-то интересное, от чего она глаз оторвать не могла. – Прошло слишком много времени, Андрей.

– Ну и что?! Мариш! Я... вот... – Андрей достал коробочку, открыл ее. Блеснуло в солнечном луче колечко, хитро заплетенное, с мелкими камешками, сверкавшими всеми малюсенькими гранями, – тысячи крошечных зайчиков-радуг разбежались по стене. – Выходи за меня замуж, Марина!

Она наконец оторвалась от подоконника, за который держалась, чтоб не упасть. Сделала шаг вперед, погладила колечко в бархатной коробочке, что лежала в большой ладони, и закрыла ее. Замочек в коробочке крепкий был, захлопнулась она со звуком – будто выстрелил кто. Зайчики-радуги тут же пропали.

– Я, Андрей, не могу...

– Почему?

– Я не люблю тебя...

* * *

Из дневника Марины

«Ну а что делать – врать?! Ему могла бы и наврать, а себе? Себе не наврешь... Просто надо трезво на все смотреть. Да, я вижу Андрея: положительный и серьезный, и во все, что он мне рассказал, я верю безоговорочно. И вижу, что не безразлична ему. Но любить и быть не безразличной – это разные вещи!

Мама вон чуть с сердечным приступом не свалилась, когда все узнала. А как от нее скроешь?! Она со своим звонком не опоздала, самое вовремя! Узнала, что я уже дома, и тут же пришла. Да какое «пришла»! Прибежала! Радости – полные пригоршни! Обнимает, целует, про Васю рассказывает, как эта сволочь обои разодрала – подклеивать пришлось, а Егор – свинота такая! – по три дня домой не является, того гляди, в подоле принесет!

– И ты первым делом ему кренделей вставь! Разбаловался начисто. Уж женился бы и не болтался, как г... в проруби!

– Ма! Не выражайся! Мы не одни...

– А с кем мы?! – Мама заполошно оглянулась.

Тут Андрей из комнаты вышел, поздоровался. Представился. На меня вопросительно посмотрел – до какого момента мамане рассказывать эту историю. Я махнула рукой, что уж тут скрывать-то, не преступление же...

– Только давайте хоть на кухню, что ли...

– Да, давайте на кухню! – взяла инициативу в свои руки мама. – Мариш! Там в холодильнике борщ, сметанка! Обедать будем! Я сейчас картошечки поджарю, салатик сообразим.

Мама, как всегда, как перпетуум-мобиле, не остановить!

Я вытащила крымские помидоры, настрогали крупно, укропчиком посыпали, лучком зеленым. Бутылка вина крымского – мускат белый «Красного камня»...

– Ох, хорошее какое вино! – приговаривала мама, отпивая из рюмки мелкими глоточками. Она смотрела на нас с Андреем, ждала, когда рассказывать начнем. А я боялась этих рассказов. Боялась, что мама рыдать начнет. А ведь начнет! Знаю я ее! А потом у нее сердце прихватит.

Мама слушала внимательно и не плакала, чем удивила меня».

* * *

А потом пришел Егор. В тесной прихожей подхватил Марину, закружил:

– Ур-р-ра! Вернулась наша лягушка-путешественница! А то бабанька все причитала: «Заблудится! Не вернется!» Как будто она не знает нашу маму! Ну, рассказывай, как ты, как море, дядя с тетей как?

Егор прошел в кухню, к столу, сцапал самое большое яблоко и вкусно укусил. Андрею кивнул:

– Здрасьте!

А он ответил так, что все вопросы – кто это да что за гость – отпали сами по себе:

– Здравствуй, сын...

Егор не дожевал кусок яблока, закашлялся, чуть не подавился и вопросительно посмотрел на мать.

– Это твой отец, Егор. Мама, пойдем в комнату, пусть они тут сами...

И подумала: «Он же хотел этого – признания своего отцовства! Вот пусть сам и объясняется!»

В комнате Светлана Юрьевна присела на диван, а Марина принялась мерить жилплощадь ногами.

– Мариш! Что ж теперь, а?

– А ничего, мам! Нет, я рада, что Егор знает теперь, что его отец – вот он, и на этом все. Андрея я не виню ни в чем. Что случилось – то случилось...

– Мариш! А это что? – Любопытная мама обнаружила на столике бархатную коробочку.

– А это, мам, Андрей мне предложение делал, с кольцом!

– А ты?

– А я отказала.

– Мариночка, может быть, ты погорячилась, может быть, имеет смысл подумать...

– Мама, не ты ли учила меня тому, что женщина в первые пять минут видит «да» или «нет» по отношению к любому мужчине?! Вот я и вижу – «нет»! Да, было время, когда я готова была жить с ним в палатке, лишь бы вместе. А сегодня – «нет»!

– Ты ему не веришь?

– Почему не верю?! Верю. Я просто его больше не люблю...

– Ну да, ну да, дочка, ты права... – Светлана Юрьевна хлюпнула носом. – Но ведь живут люди и без любви, особенно когда у них общие дети, особенно если любовь была...

– Мама, вот ты сама и сказала – «была». В другой жизни. И ее я никогда не забуду. А сегодня нет ее, и вот тут, – Марина постучала себя в грудь, – пусто.

– Ну да, ну да...

* * *

Поздно вечером Марина провожала Андрея в гостиницу.

– Давай все-таки я отвезу тебя, чтоб не заплутал!

– Не надо, Мариш! Я возьму такси, доеду до отеля, заберу вещи – и в аэропорт. Ночью есть рейс на Симферополь. А вот с Егором я еще хочу поговорить. Ты не против, если он проводит меня до остановки?

– Ну о чем ты говоришь?! Егор взрослый человек, и он сам решает, что ему делать.

– Спасибо. Мы договорились, он ждет меня во дворе. И еще... Марина, ты возьми кольцо, ладно? Просто как подарок, за сына.

– Но это очень дорого, и покупал ты его по другому поводу.

– Да, по другому. Я старый дурак, Марина! Я решил, что все можно! А сейчас вижу – не все. Но я очень счастлив, поверь! У меня теперь сын есть. Возьми кольцо. Это подарок. Не думай о деньгах. Есть вещи, которые деньгами не меряют.

Он помолчал.

У нее же в голове теснились мысли: «Кажется, он понял, что не меня сегодняшнюю любит, а ту, что была в прошлом. Меня сегодняшнюю он совсем не знает и любить не может. А той, что была тогда, сегодня уже нет. Я же это поняла! Думаю, что и он поймет!»

Андрей переминался с ноги на ногу. Пора было уходить. И оставалось сказать лишь последние слова, которые принято говорить на прощание.

– Я еще тебе хочу кое-что сказать. Послушай меня. Ты – лучшая. И единственная. И только действительно влюбленный в тебя мог придумать тебе такое имя – песочная принцесса...

– Да, я его всегда помнила. Спасибо тебе.

...Марина погасила свет и прижалась лбом к холодному стеклу. За окном бесновался безумный балтийский ветер. Он срывал одежду с кленов и тополей – красные и желтые листья крутились над землей и никак не могли упасть. Сильный ветер. Того гляди, и надует на Неве волну, которая приведет за собой наводнение.

Осень.

Из подворотни вышли двое: один – высокий и широкоплечий, другой – хрупкий, среднего роста. Отец и сын. Они шли к автобусной остановке, сопротивляясь сильному ветру, что швырял им в лицо охапки листьев. Им было одинаково трудно идти против ветра. А кто говорил, что будет легко?!

* * *

– Маринка! Колечко – просто блеск! Вот это мужик! Вот это подарок! – Сашка примерила кольцо на каждый пальчик, любовалась им, отводя руку в сторону и поднося к свету, заставляла камни пускать по стене зайчики-радуги. – Мариш, может, имело смысл попробовать хотя бы?..

– Ну ты еще поучи меня! – Марина сердито одернула подругу. – Саш, давай не будем, ладно? Все хорошо именно в том варианте, который есть. У Егора есть отец, и они нашли общий язык.

– Но колечко приняла-а-а-а-а! – пропела Сашка и, увидев недовольный взгляд подруги, закончила: – Молчу, молчу! И все понимаю!

– Саша, глупо было отказываться. Или ты думаешь, что последовал бы красивый жест – колечко в мусоропровод? Ну, не будем глупости говорить. Так только в книжках бывает. А на деле... Ну отказалась бы я наотрез и поставила бы его в неловкое положение. Он же мужчина, негоже ему с цацками разбираться. К тому же я сначала отказалась и взяла кольцо как подарок, уже при повторном предложении.

– Ну-ну, Мариш, извини, я не хотела обидеть тебя. Да и нормально все! Ты ему нравишься, а женщинам, которые нравятся, мужчины с мозгами иногда дарят подарки. И даже очень дорогие.

– Саш, закрыли тему уже, а?

– Молчу, молчу! Ну а как вообще-то?

– Ну что ты допрашиваешь? Все сама знаешь: Егор счастлив, как мне кажется, Андрей, по-моему, тоже очень рад. А больше и сказать нечего...

К тому же обо всем на свете они уже переговорили. Как Егор и его друзья говорят, «перетерли»! И сколько можно еще перетирать?! Черное море с его странными приливными волнами, полосатый тигровый мыс на юге Гераклейского полуострова и странное стечение обстоятельств открыли тайну, которую хранили почти четверть века. А можно сказать «двадцать с лишним лет». По сути, одно и то же. Но двадцать с лишним – это все-таки некоторое количество лет, а четверть века – это целая эпоха. И она закончилась.

VII

Незадолго до Нового года Марина тащилась из супермаркета с тремя пакетами продуктов. Вот же удивительное дело: живет она одна, мама к ней на обед вообще не ходит, предпочитая молочные супы и каши собственного производства, Егор заскакивает поесть крайне редко, а продуктов она покупает как на большую семью. И ведь куда-то все уходит!

Сколько раз себе говорила – без особой нужды в супермаркет не заезжать! Это ведь бездонная яма. Зайдешь купить хлеб и молоко, но окажется, что нужно еще купить мясо, рыбу, полуфабрикаты, колбасу, сыр, стиральный порошок, шампунь и бальзам для волос, пену для ванны, салфетки и фильтры для кофеварки, новый фен, симпатичные чашки, пять штук миленьких прихваток, весы напольные и новый пылесос. В итоге денежки – тю-тю, зато куча новых, милых сердцу вещей.

Вот только лифт, черт бы его побрал, в этот день сломался! Видимо, не выдержал нагрузки – не только Марина тащила на себе три пакета с покупками. Все жильцы, как вьючные лошади, перли из супермаркетов все, что в хозяйстве нужно и не нужно. Некоторые вообще мебель новую покупали и все, что влезало в кабину лифта, на нем и везли. Вот чей-то диван и доконал хлипкое сооружение, в котором даже четыре человека без груза могли зависнуть между этажами.

Лифт стоял на первом этаже, створки кабины были открыты, внутреннее пространство плотно уставлено частями разобранного дивана веселенькой расцветки, а хозяин этой обновки бегал по двору в поисках техника.

Марина тяжко вздохнула и двинула вверх по лестнице со своим неподъемным грузом. Три ступеньки – остановка, еще три – и перекур. Она кляла все на свете: сумасшедших соседей, которые и по прошествии пяти лет проживания в доме никак не угомонятся и не прекратят это великое заселение с покупкой диванов, жадность, что когда-нибудь всех доведет до цугундера, техника, которого черти носят неизвестно где, свой четырнадцатый этаж и даже праздник, который виной всему.

Она уже миновала третий этаж, который так люб был когда-то ее женскому нежному сердцу, как стукнула дверь на этаже, и она узнала его по шагам – того, кого назвала Мужчиной своей мечты по имени Михал Иваныч. Глаз у нее на спине, конечно, не было, но была интуиция, и она просто почувствовала, что из четырех квартир на площадке стукнула дверь именно его квартиры.

Ну не везет так не везет, и бороться с этим невезением просто невозможно! Так хочется с предметом своего обожания встречаться вроде бы и случайно, но очень подготовленно, чтобы и прическа была на месте, а не сбоку, и шпильки на ножках, а не ботики-дутики. Про пакеты уродливые вообще лучше умолчать! Умная вроде женщина она, Марина Валерьевна Андреева, в зоопарке кенгуром работает, стройная для своего возраста с хвостиком, а прет три сумки барахла, как последняя барахольщица, как мать многодетная, доведенная до отчаяния ежедневным сочинением обеда для своих киндеров.

«Ну и что теперь делать? Ну и пусть смотрит, как я упираюсь, словно самосвал в гору! Смотреть, как бабы работают, – вот этому наши мужики хорошо научились! А вот чтобы помочь... Тут их днем с огнем...» – додумать свою гневную обличительную мысль про никчемный мужской род она не успела. Руки вдруг перестали у нее вытягиваться до пола, так как раздутые пакеты подхватил кто-то сильный.

– Давайте помогу! А то лифт сегодня не ходит...

Он! Батюшки-светы! Он! Михал Иваныч!

– Здрасьте! – кивнула ему Марина.

– День добрый! – ответил сосед более чем приветливо. – Что ж вы так нагрузились-то?

– Дык... я ж на машине! А кто ж... подумать-то мог, что тут... такая вот напасть?! Да еще и Новый год... Что-то он зачастил! – Марина пыталась не отстать от помощника и по этой причине дышала как рыба, которую вытащили из воды и бросили на берегу. Еще один этаж – и у нее глаза будут как у этой рыбы! Или как у рака! У него они, говорят, на палочках – выставляются из глазниц и шевелятся. Ужас!

– Вы не могли бы чуть-чуть помедленнее! – взмолилась Марина. – Я не успеваю и задыхаюсь!

– Помедленнее, значит, помедленнее! – Сосед сбавил темп. – Этаж у нас который?

– У нас – четыр... четырнадцатый! – выговорила она лишь со второго раза.

– Как же вы высоко забрались!

– Да. Я, знаете ли, специально последний этаж выбирала: не выношу, когда над головой кто-то топчется! Нажилась я уже в таких условиях, хватит! Тут у меня только какой кот заблудший иногда пробежит над головой. Ну или сантехник иногда походит по своим сантехническим делам. И все!

– Да, тут я вас понимаю и искренне завидую. У меня сумасшедший дом: снизу музыка с утра и до вечера, за стенкой – ругаются, как дикие, муж с женой, а сверху... Сверху у меня самое страшное – жуткая итальянская семья! Орут все – от грудного младенца до престарелой умирающей бабушки – и никогда не спят!

– Что вы говорите – итальянцы?! Надо же! Откуда же у нас тут итальянцы-то?! Потомки каких-нибудь Растрелли или Росси?!

– Нет, это я образно. Просто такие же шумные, как итальянцы, горластые и неуемные. И очень многочисленные, да... Пытался затыкать на ночь уши, но это ужасно неудобно, вот и мучаюсь.

Ей хотелось сказать что-нибудь в шутку с намеком типа «ну переселяйтесь на мой четырнадцатый, в мою тишину». Но! Какой-то гад придумал, что в таких вопросах мужчина должен делать первый шаг, и даже в шутку у нее не повернулся язык сказать то, что на нем вертелось.

И тут они пришли на ее четырнадцатый этаж. И в самый последний момент она поняла, что такой классный повод затащить его в гости она проворонила. И тогда она сказала, как с камня в море нырнула с головой:

– Я должна как-то вас поблагодарить за помощь, но я не могу придумать ничего умнее, как пригласить вас на чай.

– А вы знаете... Пожалуй, соглашусь!

К счастью, у нее был убран дом, в раковине не оказалось ни одной невымытой чашки, за которые пришлось бы краснеть перед гостем.

– Вы в комнату проходите! Я сейчас...

* * *

Обычно она чаи даже с гостями распивала в кухне, но это был особый гость, которого ей принимать хотелось в комнате, где уютно мерцала огнями елка и домашний кинотеатр с набором любимых новогодних фильмов тоже был.

Она щелкнула кнопкой, экран вздрогнул, явив миру новогоднюю историю про Женю Лукашина – скучное продолжение той, что Марина так любила.

– У вас диск с этим фильмом? – спросил сосед, пристраиваясь на диване. – А я так и не посмотрел еще...

– Смотрите. Но... Я не прониклась. Реклама майонеза и оператора сотовой связи! Впрочем, не навязываю свое мнение. Смотрите. А я пока чай заварю!

Потом она крутилась по кухне, выкладывая в конфетницу мармелад и заваривая по-особому чай. И при этом думала о том, как же он кино-то будет досматривать?! Это ведь долго! Это две серии! А столько он вряд ли будет у нее сидеть. Нет, конечно, она очень рада была бы, если б он просидел у нее целых два часа. Он вроде совсем не утомительный и не нудный, хоть и мрачноват немного. И потом, разве не этого она сама хотела? Не об этом ли мечтала, как девочка? Не об этом ли грезила, когда писала ему свое письмо в начале сентября?!

Письмо! Она и забыла про это письмо! Вот, черт возьми! А интересно, как он отреагировал на него? Может, взять да спросить?! «Возьму да и спрошу!» – решила Марина, устраивая на подносе чашки, сахарницу с конфетницей, розетки под варенье, ложечки.

Балансируя с подносом, как заправская официантка, Марина вплыла в комнату, где постаревшие актеры скучно играли в новую иронию любви. Вот уж и правда – ирония. Тоска грибная.

Такой тоски даже ее мрачный сосед не вынес – Михал Иваныч крепко спал, запрокинув голову на спинку дивана.

Марина аккуратно, чтобы не звякнули чашки, поставила поднос на низкий столик и села в кресло, напротив спящего мужчины. «Видать, и в самом деле итальянские соседи довели! – подумала Марина. – Спит, как слон индийский!»

А менту Мурашову – Марина пока не знала его фамилии, а она была у него вот такая – Мурашов – снился хороший сон. И совсем не про то, что можно подумать! Не, ну что за примитив?! Как мент, так обязательно такая хрень ему должна сниться?!

Менту Мурашову снилось, что он попал в тот старый и добрый фильм про то, как пьяный доктор улетел из Москвы в Ленинград, и он, Мурашов, в этом фильме играл не последнюю роль, а именно того самого доктора. Только почему-то, как и в жизни, в этом кино он был ментом. И приперся в дом к совсем незнакомой женщине, под Новый год, и устроил у нее раскардаш, разыскивая соперника Ипполита. И он так нравился сам себе в этой роли, что его даже в кино распирало от гордости.

А Марина смотрела на него, спящего, по-русски, по-бабьи, с жалостью, которая в наших широтах всегда соседствует с любовью. И почему ей безумно жалко было его? Она понимала, что эта его трехдневная щетина – не признак неухоженности, а как раз наоборот – модная деталь современного мужчины. И крохотная дырочка на черном носке, на большом пальце левой ноги, – тоже не от неустроенности, а скорее от небрежности.

А еще она отметила, что он даже во сне собран, как лев перед прыжком. Руки сцеплены в замок и закинуты за голову, нога за ногу – крестиком, ресницы вздрагивают, уголок губ слева все пытается уползти вверх и возвращается на место, чтобы снова повторять эту смешную полуулыбку.

И вообще он ей безумно нравился. И никакой он не бирюк, как ей казалось раньше. Он вообще был похож на президента, на того, который был до настоящего, последнего. Не красавец, но обаятельный. Оч-ч-чень!

Наконец он вздрогнул всем телом, приоткрыл один глаз и тут же встретился взглядом с Мариной, которая, как бабка, жалостливо смотрела на него, подперев кулачком щеку.

– Я что, уснул? – встрепенулся Мурашов. – Уснул. Вот до чего довели... итальянцы сверху!

Он вспоминал сон, который ему приснился. Ну, черт возьми, так не бывает!

– А знаете, мне сейчас снилось вот все это! – Он обвел рукой пространство небольшой квартирки. – Чужая квартира, вечер перед самым Новым годом, незнакомка и я в главной роли... Жени Лукашина... Только он в моем сне не доктор, а... мент!

– Хороший сон! – Марина потрогала рукой бок прозрачной чашки с чаем. – Чай остыл совсем...

– Я долго спал? – Мурашов виновато посмотрел на нее. – Вы не переживайте, я не люблю горячий!

– Вы спали минут десять.

– Как Штирлиц! И мне хватило. Ну, если вы не передумали поить меня чаем, я готов.

Мурашов пил чай вкусно, нисколько не стесняясь, как бывает с людьми, когда они впервые делают это вместе. «И никакой он не мрачный и совсем не молчун», – думала Марина, разглядывая его и слушая историю про кино.

Он подобрал с подноса крошки от печенья и отправил их в рот, и уголок губ слева тут же уполз у него вверх.

– Давайте уже хоть познакомимся, а? – спросил он, отодвигая чашку и поднимаясь с дивана. – Я – Михаил Иванович Мурашов, как вы успели понять из рассказа про сон – мент. А вы?

– А я – Марина. Марина Валерьевна Андреева, работаю плюшевым кенгуру в зоопарке.

– Кем? – поперхнулся Мурашов.

– Организатором досуга, праздников всяких детских! – улыбнулась Марина. – Но у меня на всех этих праздниках главная роль – кенгуру.

– Кенгуру – это здорово! У меня была кошка, была собака. Даже черепашка была. А кенгуру у меня никогда не было. И если бы я не спешил на работу, вы бы рассказали мне, как это – жить в шкуре кенгуру.

* * *

Из дневника Марины

«Вот мне бы в этот момент взять и сказать что-нибудь типа того, что, мол, за чем же дело стало? Закончится работа – милости прошу! Я буду поить тебя чаем и рассказывать про свою работу...

Но я опять, как дура, промолчала и не сказала того, что хотела! А не часто ли я стала вот так вот... помалкивать?! Мне ведь уже... А сколько мне уже?! Ну подумаешь! Двадцать пять с хвостиком!!! И у меня еще все впереди.

И тут он...

Нет, все-таки то, чего очень-очень хочется, происходит. Просто хотеть надо только того, что ничейное, чтобы не отбирать ничего ни у кого, не делать никому больно своими действиями.

И тут он сказал мне:

– Марина! А можно у вас телефон попросить? В смысле – номер мобильного! Я не знаю, как сложится у меня день, в котором часу я освобожусь, но если будет не очень поздно, то можно я позвоню?

– Можно и нужно!

– Правда?

– Чистая правда!

– Тогда я спрошу еще вот что: где вы празднуете Новый год?

– Я?! А я и не знаю пока! У меня нет никаких планов...

– Тогда можно вас пригласить отпраздновать его со мной?

– Можно! А где?

– А вот все вопросы потом. Пишите телефон!»

* * *

Марина достала визитку и отделила от толстенькой пачки один картонный квадратик с картинкой симпатичного кенгуренка на обороте. Мурашов посмотрел на визитку, потом на Марину, и снова у него левый уголок губ пополз вверх.

И ей бы в этот момент попросить у него его номер телефона! Пусть бы она и не позвонила ему, но у нее была бы возможность в любой момент ему позвонить. Это так важно – иметь такую возможность. Это как ниточка между двумя людьми. А если у одного такой возможности нет, то это уже не ниточка. Вернее, ниточка, но – одинарная, или, как говорила бабушка, «в однорядь», а для полноты счастья должно быть «в двурядь».

Но ей опять почему-то было неудобно!

И за это свое «неудобно» она поплатилась!

* * *

В этот вечер Мурашов к ней не пришел и не позвонил. И дома его, видимо, не было. Во всяком случае, в его квартире на третьем этаже не горел свет. Марина гуляла под его окнами, ждала, а свет все не загорался. Она замерзла и ушла домой.

А дома промаялась до утра без сна, считая по очереди слонов и баранов. Ей было жарко под зимним одеялом, и еще кот Вася заваливался ей под бок, словно большая шерстяная грелка.

Она положила мобильный телефон возле самого уха, хотя звонок у него был такой, что мертвого можно было поднять. Но он не звонил и эсэмэсок не слал. А ведь такое классное изобретение – мобильный телефон и его возможности, все эти эсэмэски и эмэмэски! А он не звонил, как будто для него ничего не произошло. Как будто он и не спал в ее доме, а она не смотрела на него, жалея по-бабьи его за его неустроенность. А неустроенности-то никакой и нет! Где-то он, наверное, хорошо устроен, раз домой ночевать не приходит.

Три следующих дня у нее были сплошные праздники. Но что это были за праздники! «Со слезами на глазах», хоть и не День Победы!

Каждые два часа у них было представление на главной площадке зоопарка, и ей надо было веселить детей, которых было много и которые радостно орали и требовали у родителей сфотографировать их вместе с кенгуру. И ей надо было позировать! А она была буквально привязана к телефону. Она каждые пять минут проверяла, не было ли звонка или сообщения. А он – это лучшее из изобретений двадцатого века – молчал как партизан! И кенгуру был грустным и нагонял на детишек тоску. Это не осталось незамеченным, и директор зоопарка пообещал ей «вставить леща», на что Марина огрызнулась и пообещала уволиться.

– Андреева! Ты завязывай с этим, – сказал ей директор, а потом почти приказал: – Иди за мной!

В директорском кабинете он усадил Марину в костюме кенгуру на диван, а сам скрылся в закутке за шкафом, где набулькал в стакан коньяку и отрезал кружок лимона.

– Вот, прими, и полегчает, – протянул ей народное лекарство от всех невзгод.

– Мне столько не выпить, – промычала она из-под маски.

– А я что, одной тебе, что ль, налил? Это на двоих. Да много-то не пей, а то завалишься еще. Слышишь, Андреева, я тебя после Нового года в командировку отправлю. В Берлин! – Директор поднял палец вверх, желая показать значимость мероприятия. – Посмотришь Берлинский зоопарк. О-о-о, это такойзоопарк! Будешь у немцев учиться, опыт перенимать. Хочешь?

– Хочу. Но лучше – у итальянцев. – Марина сделала глоток и закашлялась.

Директор постучал ей по спине.

– Какие итальянцы? Андреева, ты о чем думаешь-то?

– «О чем»... Не о чем, а о ком!

– Ну, я догадался. – Директор тоже сделал из стакана большой глоток и крякнул. – Ты, Андреева, в голову не бери. Тут все просто: если твое – твоим будет. А если нет сверху такого распоряжения – то хоть убейся. Так что смотри проще. Сама себе дай распоряжение.

* * *

И она дала сама себе распоряжение. Разум, конечно, плохо слушался и подчиняться не хотел, но она нашла в себе силы не дергаться. А на смену ее раскисшему настроению пришла праведная злость, и она легко отработала два дня. Даже телефон забросила в сумку. И делала вид, что ее мало интересует, будет ей кто-то звонить или нет. Но, как оказалось, это она перед самой собой выделывалась, и по вечерам лихорадочно просматривала список пропущенных звонков. А сама ждала, что в нем окажется неизвестный номер. И она наберет его и, как овечка наивная, скажет в трубку: «Алло! Вы звонили мне. Это Марина Андреева, а вы кто?» И тот, кто ответит, будет, конечно, он. И с волнением в голосе он скажет, что очень переживал из-за ее молчания.

* * *

Но не было в памяти ее телефона неизвестных вызовов, и сообщений от известного ей мента тоже не было. И она уже стала привыкать к мысли, что все себе придумала, и ей даже уже не больно было думать о нем, как он позвонил.

А она не узнала его голос. И переспросила:

– Кто это?

– Марина, вы меня не узнали? Это Мурашов, ваш сосед. Можно я к вам зайду?

Она себе придумывала, как скажет ему, что он себе что-то такое нафантазировал, а они просто соседи – не более. А всего и смогла-то сказать: «Заходи... те...»

Он поднялся на лифте, который со скрипом приполз на последний этаж, и позвонил в ее дверь. И она, как ни заставляла себя быть холодной и равнодушной, открыла слишком поспешно. А он в такой ранний час был с белыми хризантемами и с пакетом из супермаркета, из которого выпирала углами большая коробка конфет, какие-то банки и круглые мячики – апельсины.

– Вот, – сказал Мурашов, подавая ей через порог цветы и пакет с продуктами. – К праздничному столу.

– Но вы вроде хотели меня пригласить куда-то? – спросила Марина, а внутри вся похолодела – вот возьмет сейчас и скажет, что все изменилось, и никуда он ее не приглашает, и пришел специально с утра ее поздравить, так как вечером не сможет, так как уезжает, далеко и без нее.

– Ну, это само собой разумеется и не отменяется. Но праздник уже наступил, и мы можем с вами пить праздничный чай. И даже на брудершафт что-то кроме чая. Там есть, я захватил, – кивнул Мурашов на пакет с продуктами и покраснел, как мальчик. – Если честно, так «выкать» надоело. Мы ведь не в начальной школе, и возраст у нас почти одинаковый. – И без перехода спросил: – Марина, а Егор Андреев – это твой брат?

– Нет. – Марина удивленно на него посмотрела. – Это мой сын. А ты откуда про него знаешь?

– Знаешь, ты когда дала мне визитку, я не посмотрел номер телефона. Ну номер и номер! А дома показалось – что-то знакомое в нем, и я сравнил его с номерком, который получил в письме по осени. Письмо от одной женщины...

Марина вспыхнула, но смело посмотрела Мурашову в глаза и улыбнулась.

– Так вот, – продолжил он. – Я письмо не сразу получил, денька через три. Позвонил. А мне говорят: мол, абонент находится вне зоны действия сети. Ну вне зоны так вне зоны. Звонил я по этому номеру регулярно, но глухо было, как в танке. А меня уже трясло, так знать хотелось, что ж это за смелая женщина живет где-то рядом, которая решила со мной познакомиться таким оригинальным способом. Ну, мне не составило труда выяснить, что номер зарегистрирован на Андреева Егора Андреевича. Адрес тоже легко определили – на соседней улице. Я решил, что тут какая-то шутка. А когда нашел этого самого Андреева Егора, он мне популярно объяснил, что никаких писем мне не писал. Ну это и хорошо. Не хватало бы, чтоб это он писал мне! В общем, тогда я так и не понял, кто отправитель. А три дня назад сверил номера, и... Вот кто писал-то мне – Марина Валерьевна Андреева собственной персоной.

– И?.. – спросила Марина строго.

– И обрадовался! Мало того, что женщина смелая и решительная, так я, оказывается, ей еще и нравлюсь. Ура, товарищи! Тем более что и она мне очень нравится!

– А что ж не позвонил? – спросила Марина, сдерживая радость.

– Сначала некогда было – дел навалилось немало. А потом...

Мурашов помолчал. Присел на табурет в прихожей, расстегнул «молнии» на ботинках и спихнул их с ног. Марина машинально посмотрела на большой палец его левой ноги: дырочки на носке не было.

– А потом я, Марина, подчищал концы. Вы... Ты умная женщина и понимаешь, что иногда у мужчин бывают отношения с женщинами. Не очень обязательные, не очень обременительные, но отношения, которые мешают заводить новые. Чтобы ответить на твое письмо, мне нужно было завершить эти отношения. Три дня до этого я думал. И понял, что хочу отношений с женщиной, которой я нравлюсь так, что она даже поступила против правил, написав мне. И если эта Татьяна Ларина не передумала, – все-таки обычный мент – это не невесть какой вариант! – то я готов пригласить ее вместе отметить Новый год.

– Она не передумала. – Марина понюхала пахнущие зимой и снегом хризантемы.

* * *

Мурашов немного поднаврал Марине, сказав, что он мент обыкновенный. Был когда-то обыкновенным, но замучили его не всегда умные приказы руководства, которое пеклось главным образом о своей пятой точке – чтоб она в тепле была и чтоб мухи ее не кусали. И за свои промахи начальство брило нещадно тех, кто пахал без продыху. Сделать с этим было ничего нельзя, так как все это называется одним не очень понятным словом – «система». Система – и все тут! Хоть лопни! Хоть кол на голове теши, как говаривала мурашовская матушка. Тесать кол на голове – это сильно! Это ж какой организм надо иметь?! И в какой-то момент Мурашов понял, что еще один кол на его несчастную голову – и он не выдержит.

Себя Мурашов считал хорошим следаком, и раскрываемость у него была приличная. Не хуже, чем у других. Даже лучше. И по таким результатам положены были Мурашову и звание очередное, и должность. Ну, надо было только дружить с кем надо, где-то на что-то глаза закрыть, а где-то, наоборот, открыть пошире. А он был из тех, кто не умел и не хотел. Не то чтобы из принципа какого-то, нет. Просто он... не высовывался. На радость другим, более проворным. И его не раздражало, что кто-то, а не он обмывал новые звездочки и обживал новый кабинет. Ему и своего кабинета хватало, и должности, и звездочек – с лихвой. Звездочек у него на погонах было много. Мурашов смеялся, говоря, что у него их целых восемь! Это с двух сторон. Ну помельче они, чем полковничьи, но зато их больше!

Ему его дело нравилось, а не звездочки на погонах. В это можно было поверить безоговорочно, если быть с ним, Мурашовым, на одной стороне, а можно было ухмыльнуться с сомнением: мол, хитрит капитан Мурашов, просто не показывает, что его это задевает. Мурашов не пытался никому ничего доказывать. Просто работал. И если бы не самодурство тех, у кого звездочки толще, то работал бы и дальше. Но достало это самодурство по самое «не могу»! И нашелся повод сменить место службы.

Два года назад Мурашов, будучи в отпуске, взялся помочь своему приятелю Стасу Погорелову, который давным-давно оторвался от официальной милиции и с удовольствием и полным материальным благополучием трудился в частном сыскном агентстве.

– Мишаня, не в службу, а в дружбу – сгоняй в Беларусь! – попросил при встрече Погорелов. – Оплата достойная.

– В Беларусь! – присвистнул Мурашов. – Ну, в принципе не так далеко.

– Да какое «далеко»! Миш, бери машину – не надо будет от капризов железной дороги и Аэрофлота зависеть. Да и нужно туда именно на машине. Дело сделаешь – можешь там остаться отдохнуть. Там сейчас санатории, пансионаты втрое дешевле, чем у нас.

– А что за дело?

– А дело плевое. Тут у нас один архитектор есть, руководитель крупной проектной организации, Данилов Павел Григорьевич. Он наш клиент. Жена у него – женщина больная. Как принято в таких случаях говорить, на всю голову. Внешне не скажешь, а вот справочки медицинские серьезные. Из-за этого заболевания жена Данилова прав родительских лишена, и Данилов у нас отец-одиночка. Документы – решение суда и прочие необходимые решения, – это все в полном порядке. И этот Данилов – отец хороший. Девочка ни в чем не нуждалась. Жили вдвоем три года. А жену даниловскую ее родители в Беларусь увезли, она оттуда родом как раз.

Полгода назад девочку – ее, кстати, Анечкой зовут – украли. В школу ее Данилов отвез, а из школы она домой не пришла. Дети сказали, что к Ане в школу приезжали какие-то люди, на перемене с ней общались. Куклу ей большую привезли и ждали ее около школы.

Данилов сразу догадался, что это гонцы из Беларуси. В милицию он заявил, но пока то да се, дочки и след простыл. Данилов сразу связался с тещей, которая раскололась. Да, мол, Анечке с нами лучше будет, и мама у нее совсем не больна, и мы с дедушкой еще бодры, и дядя у нее тут – председатель колхоза, и две тети – учительница и парикмахер, а ты, мол, один жить не будешь, Анечка тебе в обузу только будет!

Словом, выкрали они девочку, и, когда Данилов приехал в деревню под Витебском, он ужаснулся. Впервые он увидел родину своей бывшей супруги. Деревня, в которой только старикам проживать. Да, воздух замечательный! Бабка на это отдельно напирала, мол, не как у вас в пыльном Питере. И картошка своя. Тоже радует. Но школа за сто километров! И жить Анечке предстояло в интернате. Но ладно бы уж так.

Все было еще хуже. Опасаясь того, что Данилов из интерната Анечку заберет, как это сделали они, старики девочку в школу вообще не пустили, и полгода она просидела дома, гуляя с бабкой только до хлебного ларька. А в Петербурге у нее и хореография была, и музыка. А тут... Мало того что от школы ребенка отлучили, так еще и полусумасшедшая мать в доме, которая, как заведенная, говорила с утра до вечера только о том, какой папа у Ани скотина, и так далее.

Но самое страшное, всем им плевать на то, что у Данилова на руках документы на девочку. Он, конечно, отправился в местную милицию, где его толком даже не выслушали. Он попытался как-то давить на них: мол, украли гражданку России и все такое, но ему пригрозили тюрьмой и попросту вытолкали за дверь. Это тесть Данилова подсуетился. Он вхож был в разные кабинеты, поскольку должность у него была такая: главный санитарный врач в районе. Он даже справками обзавелся о том, что дочь его здорова и вменяема. У них там, в глубинке, еще много всего нерешаемого можно решить одним телефонным звонком нужному человеку.

Вот так попал Данилов в безвыходную ситуацию. Смириться с тем, что его любимая Анечка теперь живет в глуши, не учится в школе и отлучена от него, и завести других детишек от нормальной женщины Данилов не хотел. Ему нужна была его дочь.

Он в милицию, в прокуратуру написал заявления. Какие-то дела там идут, потому что прав Данилов на все сто процентов. Но ты же знаешь, как все это делается! Наши пишут запрос, отправляют туда. Там получают, выдерживают срок до конца и отписываются, что специальная комиссия проверила жилищные условия ребенка, которые «удовлетворительны», а в школу девочка не ходит по болезни – простудилась, дескать, но учебу продолжает на дому. И все в таком вот духе. Время идет, ничего не меняется. И хоть все его чувства понимают и разделяют, сделать ничего не могут.

И кто-то ему посоветовал обратиться к нам. Мы проверили – чисто со стороны Данилова. Нормальный мужик, который хорошо понимает, что если его девочка останется там, то это конец. Договориться мирным путем не получилось – родители его бывшей жены на переговоры не идут, хотя Данилов готов был на примирение и совместное воспитание девочки. Ну, на каникулы, скажем, ее отправлять к бабушке и дедушке, и даже к маме, лишенной родительских прав. Хотя Данилов был категорически против этого: она еще в Петербурге всегда пугала ребенка какими-то бесконечными разборками и выяснениями отношений. Вряд ли она изменилась за это время.

Стас помолчал, закурил.

– И что я должен буду там делать? – нетерпеливо спросил его Мурашов.

– Вы с Даниловым просто должны выкрасть девочку и вывезти ее в Петербург. – Погорелов выпустил дым в потолок.

– Как ты себе это представляешь?

– Вполне отлично представляю. Другого пути нет. Поедете на двух машинах. С Даниловым будут его друзья. Ну, для непредвиденной какой ситуации. Вдруг там дед с бабкой за вилы и грабли возьмутся! Эти мордовороты не обидят, но орудия труда отнимут от греха подальше.

– С такой поддержкой мордоворотов я-то им, собственно, зачем? – спросил с сомнением Мурашов.

– Ну, во-первых, мы ведем это дело, и, поверь, оно не закончится после того, как Аню привезут в Петербург. Во-вторых, им нужен человек, который умеет принимать грамотные решения в таких ситуациях. Все-таки Данилов и его мордовороты – это специалисты со-о-о-о-всем в другой области! Так что сопровождение обязательно. А мы зашились малость, и тот сотрудник агентства, который должен был ехать с Даниловым, находится в командировке. А тебе я смело могу это поручить. Ну, и вознаграждение более чем приятное. Тебе деньги лишними не будут?

– Не знаю. У меня их, лишних, никогда не было. – Мурашов улыбнулся. И ведь точно – не было! Все какие-то затыки денежные. – Ладно. Берусь! Халтурка в отпуске – святое дело.

* * *

– Ну, в общем, девочку мы привезли. Стас – молодец! Он правильно придумал поехать на двух машинах. Недалеко от деревни мы остановились. Машину Данилова спрятали в кустах, а на мою повесили липовые номера, местные. Машины у нас были разного цвета. Моя – темная, сразу и не разглядишь, что не черная, а чернильно-фиолетовая, у Данилова – серебристый джип. – Мурашов подробно рассказывал Марине эту историю. – К дому даниловской родни подъехали на моей. Никто и внимания не обратил. А дальше все просто было. Аня гуляла во дворе, взрослые в доме были. Не пришлось ничего комбинировать: Данилов вышел из машины, позвал девочку, она бросилась к отцу, и через минуту мы были за околицей.

Там Данилов с ребенком и друзьями сели в свою машину и рванули в Петербург, а я поменял номера, да не на питерские, а на псковские, и тихонько потрусил в сторону границы. Минут через двадцать меня догнал на расхристанном «запорожце» даниловский тесть – свирепого вида мужик, у которого остатки седой шерсти были повыдраны дражайшей супругой. Обогнал меня, мигает: мол, стой! Ну, я остановился. Дед, видимо, из окна видел, что девочку увезла машина темная. Он рванул ко мне, а я ему артистично улыбнулся: что, говорю, хотите, уважаемый?

Мужик мне рассказал, как зять – гад и паршивец – на такой вот машине только что внучку украл. «Не видел?» – спрашивает меня. «Нет, не видел», – отвечаю. Дед себе в волосенки вцепился, причитает. Мол, давно надо было как-то договариваться с зятем, да бабка всех поедом ела. А дочка – чурка чуркой, «больная наскрозь», помощи от нее никакой. «Теперича бабка меня убьет», – пожаловался мне дед. Плюнул в ту сторону, куда умчался Данилов с ребенком, растер плевок в пыли, выматерился, потом передо мной извинился, и мы с ним разъехались.

– И что дальше? – спросила Марина.

– Ну, дальше я и в самом деле нашел пансионат и отдыхал целую неделю. А Данилов благополучно добрался до Петербурга. А когда я вернулся домой, Стас предложил мне работать у него. И я согласился. Вот и все. Не могу сказать, что легче, но вот то, что человеком себя больше чувствую, – вне сомнения.

Мурашов помолчал. Погладил кота Васю, который вальяжно выплыл из комнаты и начал тереться о ноги гостя. Вася расчувствовался и прыгнул Мурашову на колени. И сразу устроился поудобнее – лег и громко заурчал.

Марина отметила про себя, что Мурашов не сбросил кота брезгливо, как это сделал бы ее недавний любовник Леша Сотников. Впрочем, к нему Вася и сам не прыгнул бы. Он умел хорошо распознавать мужиков, делил их ловко на «наш» и «не наш».

Мурашов оказался «наш» в доску – носки в полоску. Это Марина и без Васи видела. Как-нибудь за свои сорок с хвостиком она научилась разбираться в мужиках. Потому и одна была, что насквозь всех видела: один патологически жаден, другой ревнив, как турок, третий – зануда, четвертый привык к тому, что ему мама кашу манную разжевывает и в рот кладет, пятый... Ну, пусть уж пятого Вася не принимает! И список можно продолжить.

И ведь видела по каким-то только ей одной понятным штрихам. И не ошибалась.

Это в юности не понимаешь очевидного. Там даже Вася не помощник, так как не авторитет пока еще. Это потом, когда петух жареный клюнет, начинаешь на все смотреть внимательно. И к Васе прислушиваться.

Мурашов проверку Васей прошел на «отлично». И это Марину порадовало, добавило ей настроения новогоднего.

* * *

– Есть предложение встретить этот Новый год не совсем обычно. Не знаю, как ты к этому отнесешься, но должен предупредить, что это в общем-то русский экстрим...

Мурашов рассказал Марине, что у него есть клиент – человек не бедный, а как раз наоборот – очень обеспеченный. У него имеется загородный дом, который он упорно называет «дачей», хотя на дачу в том смысле, как привык о ней думать Мурашов, домик клиента совсем не похож. «Хоромина, почти дворец», – оценил теремок в лесу на берегу Финского залива, почти на границе с Эстонией, Мурашов, когда клиент привез его осмотреть дом.

– Строил для себя и семьи, думал, будем тут жить постоянно, – рассказывал озабоченный хозяин дома. – А не получилось: у жены мать заболела, она за ней ухаживает и из города ни ногой. На мне – дети и работа. Вот так все и забросили. Хотя для житья здесь все есть, условия отличные. Природа, тишина, вода. Отопление – автономное, электрическое и камин. Правда, продукты надо привозить, так как магазин далеко, но я как-то сделал завоз продуктов, и в доме без проблем можно прожить долгое время: консервы, макароны, шоколад, печенье, чай – все это есть.

* * *

Хозяин приехал проведать свои владения после долгого перерыва в конце лета, вошел в дом и сразу понял, что в нем кто-то был.

– Ничего не украдено, ничего не порушено, но «гости» были: поели-попили, поспали и ушли. Особо даже не скрывали, что были. Я дом обошел и нашел «вход» – лаз под забором. А потом и окно открытое на втором этаже тоже нашел. Ну, окно закрыл, лаз засыпал и уехал. Но душа не на месте: раз тропинку протоптали один раз, значит, будут ходить. Спасибо, не нагадили нигде! Вообще-то это очень странно. Бомжи обычно не церемонятся, да и тащат все, что не приколочено. А тут – смеяться будете! – на кухонном столе под сахарницей они мне тысячу рублей оставили. Не забыли, а именно оставили. Как в кафе! Типа и сдачи не надо!

– А соседей нельзя попросить, чтобы посмотрели за домом?

– Да нет никаких соседей! Во-первых, дом далеко от деревни, да и в деревне на зиму остаются полторы бабушки.

– А сигнализацию поставить?

– А сигнализация была... Но она там бесполезна. Это ведь не населенный пункт. Это отдельно стоящий на отшибе дом. Свет у меня там от собственной электростанции. Я мечтаю когда-нибудь ветряки поставить. Там такое место на заливе, ветреное, – крутить будет знатно!

– А что за сигнализация?

– Ну, сигнализация – просто хитрость, обманка. Датчики у окон и дверей, мигают красные лампочки от аккумулятора. По идее, должны отпугивать воров. А они не испугались...

– Скорее, проверили. Нарушили сигнализацию и немного подождали. Никто не приехал, значит, можно входить. А может, сразу разобрались, что это обманка. Не так сложно, если хоть чуть-чуть понимаешь в этом.

– Да, я знаю, что самый лучший способ уберечь дачу от посетителей – это жить в ней. Но это исключено. А теперь даже раз в неделю я приезжать не могу. Когда навестил дом в сентябре, нашел в нем то же самое: ели-пили и спали. И снова под сахарницей – тысяча! Типа за постой и ночлег. Я хотел наставить химических ловушек – есть сейчас такие штучки. Открываешь дверь, а оттуда краска в морду. Или газовые пугалки. Даже купил все это. А потом один приятель сказал, что это только разозлит «гостей», и они спалят дом.

– Заявление в милицию писали? – уточнил Мурашов у хозяина.

– Да не стал я ничего писать! Какой смысл? Никто караулить их там не будет. Милиция за тридевять земель! Да еще и в самом деле сожгут дом. Я сейчас нашел человека, который там жить готов и охранять, но до того, как он там поселится, мне надо разобраться, что это за благородные взломщики там появляются регулярно, и отвадить их.

– А может, они там живут?

– Сомневаюсь. Я ни разу не застал их там. Скорее всего, периодически они туда захаживают, какая-то перевалочная база...

* * *

Мурашов хитро посмотрел на Марину:

– Ну что, ты готова со мной встретить Новый год на чужой даче с привидениями?

– Ты хочешь позвать меня туда? – У Марины в висках застучало: с одной стороны, ей хотелось быть с ним, с другой – она же с ним хотела быть, а не в компании с какими-то сомнительными личностями!

– Ну, личности, я думаю, не появятся! Будет везде гореть свет, музыка звучать. И елку поставим. Они не полезут в дом, в котором есть люди. Мы их отпугнем. А заодно я спокойно осмотрю дом. Мало ли что там найдется, что не увидел хозяин, который приезжал туда на час-два.

– Слушай, ну почему именно в новогоднюю ночь??? А нельзя это сделать второго или третьего января?!

– Нельзя. Еще до того, как я познакомился с тобой, я пообещал хозяину быть там в ночь с тридцать первого на первое. Ну, решайся!

– Ладно, решилась! Но ты отвечаешь за мою безопасность! – Марина думала недолго. А что ей еще оставалось делать, если у него все решено, а она уже привыкла к мысли, что они будут вместе?! – У тебя есть пистолет?

– Есть, конечно! И тебе я дам «парабеллум» – будешь отстреливаться!

– Да ну тебя! Остап Бендер!

* * *

Дом бизнесмена с фамилией, очень подходящей богатому человеку, – Кулаков, – к которому повадились ходить какие-то темные сущности, находился у черта на рогах. Если смотреть по карте, то это было почти на границе Ленинградской области и Эстонии. Сосновый лес и песчаные дюны. Но это летом. А под Новый год – бездорожье, заметенное снегом, и угрюмое безлюдье. Лишь изредка показывались убогие домики, словно прилепленные к дороге. Мало было похоже на то, что они обитаемы.

Потом дорога стала петлять, убегая от слишком крутых спусков и подъемов, и вскоре вывела к заливу, занесенному снегом. Белая пустыня. Лишь на горизонте темная полоска – пробитый ледоколами «коридор» для проводки судов. Ближе к городу лед усеян рыбаками и засверлен лунками. Здесь же рыбаков почти не бывает – не забираются так далеко. Только этот сумасшедший бизнесмен забрался. Ну и, может, еще с десяток таких же жаждущих тишины и покоя. Нет-нет да и мелькали вдали двухэтажные особняки. В основном – деревянные, из круглого бревна, или покрытые современным сайдингом. И все реже – зáмки красного кирпича за такими же красными «кремлевскими стенами».

У Кулакова и дом был кулацкий – большой, добротный, деревянный. Калитка, а за ней и ворота открылись без скрипа – замок будто родной был Мурашову.

И двери в дом распахнулись легко – ключ в замке шел как по маслу.

В доме было холодно и темно. И страшно. Но рядом был Мурашов, спокойный и уверенный как танк, который не сомневается в том, что пройдет везде.

Мурашов пошарил на стене у входа, щелкнул рубильником. Свет включился не сразу – поморгала лампочка под потолком, будто бабочка-трепетунья, и, наконец, теплый свет разлился по всем уголкам просторной прихожей. Одновременно с ним вспыхнули фонарики на участке, освещая дорожку к дому, светильники на террасе и гирлянды лампочек по всему периметру высокого забора.

– Сейчас я включу отопление, разожгу камин и будет тепло, – почему-то виновато объяснял Мурашов. Наверное, ему было неудобно: вот пригласил женщину отпраздновать вместе Новый год в чужом доме, который мало того, что на краю земли, так еще и холодный, как склеп. «А ведь свидание такое предполагает и совсем... гм... тесное общение. А тут – дубак рождественский. Того гляди, дама скуксится и передумает. А то и вовсе заставит отвезти ее туда, где цивилизация».

Но Марина не выглядела разочарованной, не ворчала, не фыркала, что очень понравилось Мурашову. Он повеселел, когда она, вместо выпиливания его мозга, достала из сумки бутылку мартини.

– Начинаем праздновать Новый год! – весело сказала Марина, сняла с деревянной полки тонкостенный стакан, дунула в него, как заправский выпивоха, и наполнила до краев. – Будем греться!

Она расстегнула «молнию» на теплой куртке, подмигнула Мурашову и хлебнула из стакана. Потом протянула ему:

– Пей, чтоб не околеть!

– Да я не боюсь околеть. – Мурашов допил за ней тягучий сладковатый напиток, в котором явно не хватало водки для крепости и настоящего «сугреву» – так у него батя говорил.

– Ну вот! Дело сделано! – сказала Марина, принимая из рук Мурашова пустой стакан. – Знаешь, какая примета есть?

– Какая?

– Если мужчина допивает за женщиной из ее чашки или стакана, то будет верен ей до конца жизни. Ну, до конца жизни – это вряд ли, в это я не верю, но на полжизни – это вполне может быть!

– А я вообще в приметы не верю! Но в эту... В эту мне даже хочется верить.

– Правда?

– Правда. Знаешь, я бы не стал приглашать тебя на Новый год, да еще с такой экзотикой. Может быть, это проверка!

– О как! Проверка тебя или меня?

– И тебя, и меня. Вот ты не хнычешь, что тут холодно и мрачно, и мне это очень нравится. – Мурашов стоял на коленях у камина, укладывая сухие щепочки шалашиком, и бубнил: – Я все понимаю. Может быть, тебе куда приятней было бы сейчас быть дома, в тапочках. Но дома ты еще будешь! А вот такого приключения, в чужом доме, вдали от людей, может никогда не быть. И делаешь ты это из-за меня, хоть мы с тобой знакомы-то всего ничего. Словом, мне это очень-очень в тебе нравится.

И ей очень нравилось то, как он ползает перед камином с дровишками и бубнит, фактически рассказывая о своем отношении к ней, и не очень понимает при этом, что открывает все карты. И кому открывает! Той, от которой все это скрывать надо, чтоб она в неведении была. Нет, все-таки мужики в науке обольщения ни черта не смыслят!

Дом скоро согрелся: жарили батареи, и гудел камин, и уже через полчаса стало тепло, и даже жарко.

– А хороший дом у этого Кулакова!

Дом Марине очень понравился. Он и внутри был такой же, как снаружи – деревянный, как сельский пятистенок. Но за простой деревенской обстановкой чувствовалась тщательная продуманность интерьеров и рука мастера, который сработал все – от кухонного гарнитура до резной солонки на столе.

Места в доме много. Первый этаж Марине особенно приглянулся. Это было большое помещение, лишь условно поделенное на зоны. Камин, больше похожий на обычную русскую печь, беленый, украшали разные керамические штучки – свистульки каргопольские, горшки и горшочки, лошадки, средних размеров ваза с букетом из высушенного камыша и колосков. Мебель деревянная с мягкими подушками. Не роскошно, но добротно.

Посреди помещения – деревянная лестница, ведущая на второй этаж. За лестницей – кухня, вдоль которой длинный стол с двумя длинными лавками вместо стульев.

– А что на втором этаже? – спросила Марина, задрав голову.

За перилами, ограждающими этаж, было видно только двери.

– Там жилые комнаты. Да там открыто все – сходи и посмотри!

– Не-е-е-е-ет! Я боюсь. Я потом, с тобой.

– Трусиха! Не бойся, тут никого нет и никого не будет. Никто не придет сегодня, это точно. Я тут как раз для того, чтобы никто не появился, не праздновал Новый год, ну и случайно не спалил дом. Так, все! Начинаем готовить. Вернее, я все делаю сам, а ты только ассистируешь.

* * *

Через два часа у них было все готово к празднику. За это время Марина осмелела и побывала на втором этаже. Там было все просто: комната побольше – надо полагать, родительская спальня – и три комнаты поменьше. И все так же добротно: мебель из дерева, пестрые коврики на полу, резные наличники на окнах.

В конце коридора второго этажа была еще одна крутая лестница с мелкими ступенями и отполированными перилами, ведущая на чердак.

– Да, хозяин говорил, что есть еще чердак, но там всякое барахло, не жилой этаж, – сказал Мурашов, когда Марина рассказала ему о своем путешествии по второму этажу. – Есть еще подвал, но вход в него из гаража. И баня есть во дворе. На-ка вот, закуси.

Мурашов без всякого перехода протянул Марине крошечный бутербродец с красной рыбой, листиком салата и веточкой зелени.

«Открывай рот!» – жестом показал он ей, и она подчинилась. И, шутя, куснула его за палец.

Он игру принял. Притянул к себе и забрался руками в волосы. Он пропускал сквозь пальцы шелковые пряди и целовал ее – в ухо, в щеку и даже в лоб. «И хорошо, что не в губы, – лихорадочно думала она. – Губы рыбой пахнут! Это есть ее приятно, а нюхать... тьфу! Не люблю я ее нюхать! Так, может, и он не любит!»

После такого взрыва эмоций, как и следовало ожидать, наступил момент отрезвления, с сопутствующим ему смущением. «Как дети!» – машинально подумала Марина. Удивительно, но такого не происходит в юности. Там все проще. Там присутствует любопытство с двух сторон, и этому любопытству прощается все.

«А тут два взрослых ребенка. Мы втянулись эту игру, которая направлена на одно: посмотреть, как нам будет друг с другом. Хотя это уже лишнее, все эти смотрины. На уровне «химическом» мы уже приняли друг друга, так как это происходит практически мгновенно. И мы оба-два это понимаем, но будем играть! Потому что так проще нам принять друг друга», – думала Марина.

Стоило Мурашову выпустить ее волосы из рук, как руки стали лишними, словно чужими. Он не знал, куда их деть, и не придумал ничего лучше, как понюхать пальцы. «Черт! Рыбой пахнут!»

– У тебя теперь волосы будут рыбными... на вкус!

– Ну, мне с моим именем это очень подходит, – засмеялась Марина.

– Почему? – удивленно спросил Мурашов.

– А ты не знаешь? Имя Марина значит «морская»!

– Не знал. А здорово! Марина значит «морская». Красиво. Ну, тогда пахнуть тебе рыбой! – И Мурашов снова облапил ее радостно.

И напряжение ушло само собой, уступив место ожиданию, от которого слегка лихорадит и волнует, и от любого столкновения рассыпаются искры по всей округе.

* * *

– Хорошая у тебя работа! – Марина говорила серьезно, а глаза у нее смеялись. – Тебе предоставили для отдыха целый дом, в котором есть холодильник с продуктами, телевизор и камин. Ты для компании позвал соседку и прямо в рабочее время начал охмурять ее по полной программе.

– Ты права! Надо дом осмотреть, а завтра – подвал и гараж.

– И на чердак полезешь?

– Конечно! Мало ли что там может быть! И ты будешь мне помогать в этом. А потом мы вместе красиво встретим Новый год.

* * *

Ни в гостиной, ни в кухне, ни в комнатах на втором этаже Мурашов не обнаружил ничего интересного, ничего, что относилось бы к чужой жизни, к пребыванию в доме непрошеных гостей.

А вот чердак удивил. Посреди него обнаружилась печка на кривых ножках. Не совсем буржуйка, какие в войну стояли в каждой квартире, но тоже железная, крутобокая, с дверцей, которая закрывалась на затейливую железную завитушку.

Печка и печка, и ничего в ней примечательного, если бы не один момент: она была теплой. Не до такой степени, чтоб на ней валенки сушить, но теплой! И воздух в помещении под крышей был жилой. Свет – одинокая тусклая лампочка под потолком, накрытая сверху круглым жестяным конусом, – не проникал в дальние углы чердака, которые пугали своей чернотой.

Мурашов посмотрел по сторонам, выбирая, куда ему двинуть – вправо или влево. Направился в правую сторону и через секунду скрылся из виду. Марине и идти за ним было страшно, и стоять в круге света под лампочкой – не очень уютно. Она потопталась на месте, подняла с пола книжку, листочками которой, похоже, растапливали печку. Книжка была пыльной. Марина полистала ее, на свою беду, и расчихалась, да так, что у нее слезы из глаз побежали. Один глаз тут же защипало. «А сказали, что тушь водостойкая!» – машинально подумала Марина, пытаясь проморгаться.

– Миша! Ой! Апчхи!

– Будь здорова! – услышала она в ответ.

– Миша! Я спускаюсь вниз, ладно?!

– Давай! Я сейчас, – ответил ей Мурашов и тенью проскользнул дальше по маршруту.

* * *

Она спустилась вниз и в ванной посмотрела на себя в зеркало. Ну так и есть – черный ручеек по щеке. Марина достала салфетку и аккуратно сняла тушь, попробовала воду в умывальнике – теплая! Пузатый водонакопитель автоматически начинает работать, как только включается рубильник. Машинально подумала, что Кулаков все-таки молодец! Все продумал, а когда ветряки поставит и будет собственное электричество прямо из воздуха получать, то вообще классно будет. Ей, правда, от этого не жарко и не холодно. У нее дачи нет и вряд ли будет. Хотя приятно вот так вот взять и приехать в свой дом на берегу залива, и чтоб сосны шумели...

Размечталась!

Марина аккуратно промыла глаза теплой водой, промокнула салфеткой лицо и посмотрела в зеркало.

Сначала она ничего не поняла, так как в зеркале была не одна: как на семейном фотоснимке, в зеркальной раме рядом с ней был мужчина.

Незнакомый ей.

Не Мурашов, который в принципе мог бы здесь оказаться. Более того, мужчина был страшный. От него исходило что-то неуловимое, что пугало, наводило ужас.

Марина закричала, и незнакомец зажал ей рот. Но не очень удачно: Марина вывернулась, укусила его за ладонь, и он вынужден был отпустить ее.

Она снова закричала и ринулась из ванной прочь, но не успела даже порог перешагнуть, как ей на голову сзади опустилось что-то тяжелое, и сознание тут же ускользнуло, и она уже не чувствовала, как сильные руки подхватили ее, чтобы, падая, она не наделала много шума. Это ее спасло от других травм, которые она запросто могла бы получить в свободном полете.

Нападавший уложил Марину на коврик в ванной. У него было большое желание разодрать на ней одежду прямо сейчас и получить удовольствие. И не важно, что тело женщины не откликалось бы на его желание, а может быть, она пришла бы в себя и стала бы яростно сопротивляться, тем самым распаляя его еще больше. Но! «Не сейчас!» – сказал он сам себе, еще раз с сожалением посмотрел на нее, почти спящую, только с неудобно вывернутой ногой – у спящих так не бывает. Взгляд его упал на руку женщины, на кольцо с мелкими камешками, в гранях которых играли все цвета радуги. Он наклонился, стянул кольцо с пальца и положил его в карман куртки.

Затем мужчина выскользнул из ванной и плотно притворил за собой дверь. Остался другой, второй, который шарил сейчас по чердаку. Ой, как это разозлило мужчину! Еще больше, чем то, что ему, голодному до баб, пришлось бросить сейчас такую красивую штучку и, таясь, ползти на чердак, чтобы оторвать башку тому, кто так бесцеремонно влез в его владения.

* * *

Он осторожно поднимался по ступенькам в освещенный проем входа в чердачное помещение, тихо поднимался, ни одна ступенька не скрипнула. «Раз свет горит, значит, он шарит по углам, не ждет...» – думал незнакомец, и, когда он почти дошел, на чердаке погас свет. Это было так неожиданно и так некстати, что пришелец сделал резкий рывок через две последние ступеньки и тут же взвыл от дикой боли: прямо в челюсть попал ему тот, что шерстил на чердаке. «Палкой или сапогом!» – пронеслось в голове.

Челюсть у него оказалась на редкость крепкая – не треснула и не сломалась. Более того, он даже на ногах удержался, правда вцепившись в перила. Он резко выпрямился и тут же получил новый удар – в грудь. «Сапог!» – машинально подумал незваный гость, потерял равновесие и упал с лестницы вниз.

Мурашов скатился за ним, еще раз приложил его для надежности, завалил лицом вниз и стянул ему руки за спиной своим ремнем. Потом перепрыгнул через неподвижное тело и резко дернул дверь в ванную.

Марина лежала на полу. Мурашов прижал пальцы к ее шее и услышал, как под ними ровно бьется жилка. Глаза у нее были закрыты, но Мурашов внутренним чутьем понял, что она в сознании.

– Марин! Глаза открывай! Это я!

Марина приоткрыла один глаз, за ним – другой, покосилась на дверь.

– Не бойся! Мы его поймали. Ты жива?

– Я не знаю, – прохрипела она еле слышно.

Мурашов запустил ей руку в волосы и нащупал на затылке огромную шишку.

– Ого! Чем это он тебя? – Мурашов вытащил руку – крови на руке не было.

Он поискал глазами орудие, которым махнул незнакомец по Марининой голове, и тут же увидел его. Это была скульптура – вырезанная из цельного куска дерева женщина, фигуристая крестьянская тетка, крутобедрая, жопастая и ногастая, с увесистым бюстом и с шайкой на голове. Она украшала деревянную ванную Кулакова: красиво стояла на угловой полке, изображая оригинальную вешалку для банного полотенца. Одной рукой деревянная баба придерживала шайку на голове, и на этой руке у нее висело полотенце. Красиво! Можно сказать, произведение искусства, хоть и полено! Весу в таком полене было немало, и засветил этот обормот Марине, видать, от всей души.

– Черт бы его побрал, этого эстета, который тут украшений понаставил! – с сердцах рявкнул Мурашов, имея в виду своего работодателя. – Марин! Очень больно?

– В голове звон! – Марина попыталась сесть на полу, и все вокруг нее поплыло, словно сидела она на карусели, и кто-то эту карусель раскрутил по кругу. – Ой, – пропищала она и почувствовала противную тошноту.

– Ну-ка, давай я тебя устрою поудобнее.

Мурашов поднял ее аккуратно на руки и перенес в гостиную, где положил на диванчик, раскинув на нем плед и подсунув под голову плоскую мягкую подушечку.

– Марина, его надо в милицию везти, а тебя я здесь оставить не могу: он не один был, и где его напарник, я не знаю. Поэтому ехать придется всем. Ты сможешь?

– У меня есть выбор?

– Нет.

– Ну, значит, поеду.

– Ты пока полежи. Мне надо этого урода как следует упаковать, да и поговорить с ним не мешает. – Мурашов погладил ее по голове, подул на макушку, где у нее все разламывалось от боли, будто эта проклятая шишка продолжала расти!

Незнакомец уже ожил, пытался вывернуть голову и осмотреться. Мурашов приподнял его за шкирку, привалил к стене, всмотрелся внимательно в лицо и присвистнул:

– Ну, друг ты мой, Коля Зайцев, здравствуй!

Незнакомец покосился на него из-под натянутой по самые брови шапки с подвернутыми колбаской краями. Смотрел долго, с прищуром.

– Ну что? Не узнаешь? А я тебя сразу узнал, Заяц. И если я не ошибаюсь, то сидеть тебе и сидеть еще, а ты тут по дачам отдыхаешь. Это как, а?

– Э, начальник... Ну что за судьба такая, а? И все ведь было как надо, и вдруг ты тут. Твоя, что ли, дача, начальник?

– Дача не моя, Заяц. Не заработал я на такую дачу. Я ведь теперь погоны не ношу, но занимаюсь все тем же, чем и раньше.

– Это на свободных хлебах, стало быть? Да, у вас всегда не сахар было, начальник, да, видать, совсем худо стало. Ты ведь идейный был, за гроши работал как вол, землю рыл. Но, видать, сломался. Так, может, договоримся? – В глазах у Зайцева блеснул огонек надежды.

– Договоримся? С тобой? Заяц, я хоть и ушел из милиции, но дела хорошо помню все, включая твое. Так вот, характеристику тебе, помнится, такую давали: хитер, жесток, изворотлив. И тэдэ и тэпэ. Это про тебя. А ты говоришь – «договоримся»! Ты же фальшивый, Заяц, и слова у тебя фальшивые! И нет у меня никакого интереса договариваться с тобой. Ты мне вон чуть любимую женщину не угробил, паразит!

– Начальник, женщине на таблетки и тебе вот на такую дачу я денег дам! Давай договоримся, а? Кстати, в кармане у меня пошарь – кольцо там твоей любимой женщины. Заметь, самолично отдаю! Давай договоримся, а, начальник?!

Мурашов сунул руку в карман беглому бандиту и достал Маринино колечко.

– Шустрый ты, Заяц! Дать бы тебе еще, чтоб зубы считал, но ты знаешь – это не мой метод.

– Да... Ты у нас все больше с разговорами, с психологией. Вот потому и говорю тебе, начальник: давай договариваться.

– Для начала давай разговаривать по существу. – Мурашов подвинул стул, сел на него, как верхом на коня. – Я жду. И не пытайся врать. Заяц, если я тут, то ты знаешь, что я уже кое-что прочитал вот там, на чердаке. Чтоб тебе проще было, начну я. Ты тут не один. С кем?

– Не один. Догадаться несложно. Я тут с Гриней Косым. Знаешь такого?

– Как не знать... Ну и где он? Где Новый год празднует?

– А черт его знает! Неделя как пропал. Мы ведь в доме постоянно не сидели. Мы тут отдыхали, отлеживались. Ну и ждали момента. Я, начальник, тебе как на духу говорю: уйти я хотел.

– В Финляндию, что ли? Как Ленин, по льду залива? Так он вроде не тут шел, а с другого берега! Отсюда-то далековато будет! Оттуда – ближе!

– Шутник ты, начальник, но не дурак, хоть и немного не так все. В Эстонию мы с Гриней наладились, а оттуда уж в Финляндию, а может, еще куда. С бабками, начальник, я везде король, а бабки у нас есть. Вот я и говорю – договоримся мы с тобой, и тебе я денег дам, не пожадничаю. – Заяц дрожал от возбуждения, дрожал его голос, дрожала каждая мышца, как у настоящего зайца, который на низком старте стоит и готов рвануть по кустам от собак. И Мурашов хорошо знал эту особенность Коли Зайцева, психопата и отморозка, угробившего антикваров Волошиных – мужа и жену – пять лет назад. – Вот только Гриня мой запропал где-то. И тут ты нарисовался, начальник. Но ты не при делах теперь, а бабки всем нужны. Давай, начальник, думай шустрее!

– А если я не верю тебе, Заяц? – Мурашов знал, что говорил. Зайцев как ребенок был, и реакция у него на такие детские штучки была соответствующей.

Он яростно брызнул слюной, дернулся и застонал от боли в вывернутых руках.

– Я тебе что, вру? Я – вру?!

– Может, и врешь, – снова подлил масла в огонь мент Мурашов.

– Ладно. Давай так. Пошурши по чердаку, там есть захоронка, моя личная. Гриня к ней не имеет отношения. Сумка серая, с синей полосой на боку. В ней деньги. Мои деньги!!! Для себя держал, но свобода дороже. Бери половину – и расходимся. – Заяц снова крупно задрожал всем телом, даже зубы у него выбивали дробь.

– Эта, что ль, сумка? – Мурашов поднялся на три ступеньки по чердачной лестнице, пошарил в темноте и скинул вниз сумку. Она упала мягко, потому что была пустой.

– Сука! – страшно взвыл Заяц. – Сука! Я убью его! Это Гриня, начальник! Тут мои деньги были, начальник! Он сука!!!

У Зайца началась истерика, с соплями и слюнями, с закатыванием глаз. Мурашов налил в стакан воды и плеснул ему в лицо. Холодная вода немного отрезвила пленника, он только вращал глазами и продолжал твердить:

– Начальник! Я достану еще! Я дам тебе денег! У меня еще есть. Не здесь. Поехали сейчас, начальник?!

– Поехали, Заяц! Ох и испорчу я новогоднюю ночь коллегам, но и тут в компании с тобой я оставаться не хочу. Поехали!

Он на совесть спеленал здоровенную тушу Коли Зайцева, дурака неотесанного, который всю свою непутевую жизнь кочевал по тюрьмам, и устроил его на заднем сиденье автомобиля. Помог одеться Марине. Она морщилась от каждого резкого движения, и ему было безумно жалко ее.

– Марин, похоже, у тебя сотрясение, – озабоченно сказал Мурашов. – Сейчас сдадим этого коня и в больницу поедем.

– Начальник, ты меня в Питер повезешь? – подал голос Заяц.

– Много чести! Сдам в Кингисеппе, а они уж пусть тебя дальше трудоустраивают.

* * *

Сказать, как были «рады» кингисеппские коллеги новогоднему «подарку» от частного питерского сыщика Мурашова, значит, ничего не сказать.

– Беглые посыпались на нашу голову, – почесав ухо, сказал дежурный, накручивая диск допотопного телефона. – Третьего дня, слышь, Косого нашли – он с вашим-то вместе с зоны сорвался. Тоже в этих краях отпивался. Нашли с проломленной башкой. Кто да что – ничего не известно. Ну да труп и труп – хлопот меньше.

– Слышь, Заяц, Косой-то твой как-то очень вовремя в лучший мир отправился, тебе не кажется? – спросил Мурашов.

– Начальник, ты-то знаешь, что не я его, – устало уронил Заяц.

– Может, и не ты. – Мурашов пристально посмотрел на него. – Хотя мотив у тебя очень даже был...

* * *

На дачу Мурашов с Мариной вернулись под утро. Она категорически отказалась остаться в районной больнице и, как ребенок, спряталась за него.

– Миш, не оставляй меня! Я буду соблюдать постельный режим, но дома! – чуть не плакала она.

– Хорошо, но не дома, а на даче! Это ближе. Мы возвращаемся. К тому же там стол ломится от закусок, а я голоден, как тигр. И за Новый год еще даже не выпили. Кстати, я тебя поздравляю! Это тебе подарок от... Зайца! – Мурашов надел Марине на пальчик колечко, которое шустрый Заяц снял с нее в ванной.

* * *

«Нет, все-таки, уезжая в Крым, я совершила очень правильный поступок, написав ему письмо, пожалуй, самый правильный в своей жизни после рождения сына!» – думала счастливо Марина, засыпая под утро на плече у Мурашова, который нежно гладил шишку на ее затылке и с досадой думал о том, как подгадил ему в новогоднюю ночь Заяц. Если бы не он и эта деревянная баба, что стояла у Кулакова в ванной, был бы сейчас у Мурашова замечательный секс с приятной во всех отношениях женщиной. А теперь – шишка на затылке и сотрясение мозга, и жди, когда дама придет в себя. Короче, пропал Новый год, самый сексуальный из праздников, а он не так часто бывает, и живи теперь надеждой на то, что такое вот душевное проникновение – это счастливая прелюдия к будущим отношениям. Не мужское это дело – золотое яйцо высиживать.

«Но я его буду высиживать, потому что оно не столько золотое, сколько настоящее, что порой дороже», – рассуждал сам с собой Михаил Иванович Мурашов, тихо баюкая соседку свою, Марину Валерьевну Андрееву, женщину отчаянную, не побоявшуюся поехать с ним к черту на рога.

А не напиши она ему, он так и жил бы, занимаясь разными бандюками куда больше, чем личной жизнью. Но теперь она есть у него, эта самая личная жизнь, в виде соседки с четырнадцатого этажа, над головой которой не живет итальянская семья, снизу не орут дети и за стеной не лаются супруги. И он печенкой чувствовал, что все его недовольства были от его беспросветного одиночества, а с ней ему не мешали бы соседи. Он бы их просто не замечал. Как вот в этой глуши, на хуторе имени Кулакова!

Эпилог

В мае Егор поехал погостить в Крым к отцу, а Марина и Мурашов отправились обживать свою новую дачу. Была она не такой огромной, как у Кулакова, но уютной и милой и гораздо ближе к цивилизации. На заднем сиденье мурашовского автомобиля лежала та самая деревянная баба – вешалка для полотенца, которой Заяц «нежно» приложил Марину в ванной.

Они прожили тогда в доме Кулакова всю новогоднюю неделю. На Рождество явился хозяин, обеспокоенный молчанием частного детектива, и Мурашов выступил с отчетом о проделанной работе. Кулаков оказался милым и симпатичным, и имя у него было очень семейное и ласковое – Сеня. Он сокрушенно качал головой, слушая длинный рассказ сыщика, но остался доволен тем, что Мурашов освободил его дом от поселенцев, и вручил ему конверт с гонораром.

– Марина, в память о том, что вы были моей гостьей, разрешите сделать вам этот подарок. – И Сеня вынес скульптуру из ванной комнаты. – Вот. Надеюсь, что неприятные воспоминания, связанные с ней, забудутся, и она будет вас радовать. Ее сделал очень хороший мастер. Держите!

Мурашов и Марина переглянулись и, не сговариваясь, улыбнулись.

Кулаков не знал, что неделю назад, когда они вернулись под утро в дом, Мурашов снова отправился на чердак и после недолгих поисков, вымазанный в золе и пыли, но довольный и счастливый, спустился сверху с увесистым свертком в руках.

– Ну вот, Марин, на таблетки тебе от головной боли и на дачу – нам!

– Что это?

– Это? Это деньги.

И Мурашов рассказал ей, как нашел на чердаке пустую сумку, как взбесился Заяц, узнав, что деньги пропали.

– ...Я, когда ползал там под крышей, нашел одно место. Оно мне сразу странным показалось: ящики с землей, ведро с золой. Совочек воткнут в грунт. Ну вроде как все это под весну заготовлено, когда придет пора рассадой заниматься. Все логично. Вот только... Во всех ящиках земля с осени высохла и спрессовалась, даже потрескалась, а в одном из ящиков – вскопана и сверху примята совком. Вот я и решил ее... перекопать. А там – вот это. Короче, Марин, все ясно: Косой у Зайца деньги по-тихому взял и зарыл до случая; вор у вора дубинку украл.

– Мы это... сдадим?

– Не, не сдадим. Марин, ну, сама понимаешь, куда уйдут эти деньги, если мы их сдадим. А мы их честно заслужили. И искать их никто не будет. А мы на них купим... дачу! Хочешь?

– Хочу! И скульптуру такую закажем у резчика по дереву, который ее для твоего Кулакова делал...

* * *

– Господи! Неужели у меня больше не будет соседей?! Никого и никогда?!! Ни итальянской семьи, ни супругов, которые друг друга терпеть не могут, ни начинающих музыкантов, которые долбят гаммы, – ни-ко-го! И я наконец-то высплюсь по-человечески! – Мурашов мерил большими шагами теплую веранду нового домика и глубоко вдыхал густой сосновый дух, который, казалось, можно ложкой есть.

Тут он наткнулся взглядом на Марину. Она распаковывала коробку с посудой и перетирала мягким полотенцем прозрачные чашки и блюдца. И слушала мурашовские разглагольствования. Слушала спокойно и невозмутимо, как будто ничего нового для себя она не слышала, как будто все это – все-все-все! – она заранее знала.

– Нет, одна соседка у меня все-таки будет, и соседка любимая. И кажется, будет всегда, а не на полжизни, как она когда-то мне сказала. – Мент Мурашов почесал за ухом, и левый уголок губ у него по привычке пополз вверх. – И еще мне кажется, что я уже никогда не высплюсь!