Картинки из прошлого

10 июня 2007 года

Париж, Нормандия

Париж!

Город без возраста, вечно молодой, вечно привлекательный, город жареных каштанов, маленьких кафе, художников на Монмантре, островерхих крыш и вечного прошлого. Эти чуть горбатые, мощеные камнем улицы не посмели тронуть даже боши — как тут называли немцев. Наоборот — они оставили этот город в покое, словно законсервировав его в вечном декадансе тридцатых. В этот город — немцы приезжали как на экскурсию, как в чужую страну, не смея тронуть ничего чужого, они пялились на красоты Нотр Дам де Пари, фотографировали Дом Инвалидов, Ходили по мосту Александра Третьего, русского царя, подарившего столице Франции этот мост. Париж был словно отдушиной, ноткой безумства в рациональном кошмаре, который окружал немца с самого рождения в отлаженном, работающем как часы механизме Империи. Тем, кто не мог дышать в Берлине с его вымытыми с мылом улицами и штрафами в сто рейхмарок за брошенный мимо урны окурок — сбегали в Африку, вечно молодую и вечно дикую Африку. А те, у кого не хватало духа — все эти унылые винтики бюрократической машины, в своих одинаковых серых костюмах и аккуратных чиновничьих штиблетах — сбегали на выходные в Париж, чтобы хоть немного почувствовать себя человеком.

Париж был юридически свободным городом и фактически европейской столицей секса. Безумного, безудержного, сумасшедшего секса, совсем не такого как в Германии, где за несовершеннолетнюю девочку можно было угодить в концентрационный лагерь, а за мальчика — на гильотину в Моабите. О нет, месье (подмигивание) — здесь это все разрешено (еще одно подмигивание). В разумных пределах, конечно. Самые невинные развлечения в Париже — например, представления в Мулен Руж (Красная Мельница) по меркам строго Германского Уголовного Уложения уже считались преступлением против нравственности и благочиния. Но немцы, эти злые гении дозировки, эти варвары в отличных костюмах, пошитых еврейскими портными в берлинских ателье — они отлично понимали, что греху надо тоже дать место. И они оставили для греха Париж, они заткнули жадную пасть гестапо, оставив лишь Интерпол, они закрывали глаза на все — и скромный правительственный чиновник из Берлина мог, раз в месяц промчавшись на сверхскоростном экспрессе из Берлина в Париж за час — мог всего на один день почувствовать себя живым. Чтобы потом — вернуться и стать безликим, бессловесным винтиком в перемалывающем в пыль народы и страны громадном механизме Рейха.

Секс в Париже делился на две категории — полупрофессиональный и профессиональный. Полупрофессиональный — представлял из себя студентов и студентов многочисленных парижских университетов, пейзанок — вольнослушательниц, всякую прислугу — доступную и молодую плоть. В Париже — точно такое же можно было встретить лишь на Кубе — заработанный в постели капитал не считался чем-то постыдным. Проституцией подрабатывали для того, чтобы оплатить учебу в университете, квартиру, больницу для родителей, погасить долги или что-то в этом роде. В Париже было огромное количество съемных квартир и гостиниц, ибо французы строили совсем не так как немцы: они могли жить в мансарде, в то время, как немцу для счастья нужна была ловушка кирпичных или бетонных стен. Двух — трех клиентов в выходные хватало, чтобы протянуть следующую неделю, шести — семи — не только протянуть, но и заплатить за учебу. Заканчивая учебу и получая диплом — юноши и девушки уходили во взрослую жизнь, находили работу и забывали о бурно проведенной молодости. Французы обладали одним очень хорошим качеством характера — они умели забывать. В то время как немцы — никогда и ничего не забывали. Для того, чтобы снять девушку или юношу — достаточно было просто обменяться взглядом в кафе и показать известный во всем мире знак — потереть большой палец о средний и указательный — деньги. Если объект вашей страсти отрицательно качнет головой — просто обратите внимание на кого-то другого. Долго одни не останетесь. Была еще одна особенность, которую знали лишь те, кто бывал в Париже не в первый раз: девушки намекали на то, что свободны и ждут кавалера, просто расстегивая молнию сумочки. Молния застегнута — девушка занята или развлекаться не хочет. Расстегнута — добро пожаловать в мир райских наслаждений.

Профессиональный секс в Париже — был доступен лишь избранным, для этого надо было состоять в клубах, или, по крайней мере, знать куда идти. В Париже была разрешена проституция, причем обоего пола, но запрещено приставание и нахождение на улице в непристойном виде — поэтому проститутки либо ждали клиентов в борделях, расположенных даже в самом центре Парижа, либо прятались в многочисленных партах и — оцените парижский шик — на кладбищах. Шикарные заведения располагались в элитных местах Парижа — пляс дю Пигаль, бульвар Монпарнас, предместье Сен-Жермен и Елисейские поля. Опознать такие заведения можно было по красной детали экстерьера — банальный фонарь, шторы, красный цвет букв на вывесках. Обычно такие заведения маскировались под гостиницы или клубы, заведения более низкого пошиба — под массажные салоны. Саун, как в Российской Империи почти не было, французы считали, что заниматься сексом при восьмидесяти — девяноста градусов по Цельсию могут только полные идиоты. Цена за ночь в хороших местах могла доходить до десяти тысяч рейхсмарок.

На втором месте по популярности был садомахохизм. К нему нередко прибегали политики, офицеры спецслужб, военные — те, кто по роду службы вынужден принимать жесткие решения, в том числе связанные с жизнью и смертью людей. Здесь надо было быть особенно осторожным — в отличие от любителей обычного секса любители унижений обычно выбирали себе госпожу раз и навсегда. Клубов садомазохистов не было совсем, госпожу обычно выбирали на специальных сайтах в Интернете, приезжали только после нескольких проверок, соблюдали осторожность, всегда сами снимали квартиру — причем не заранее, а уже в Париже. Боялись шантажа. Не одна и не две карьеры были сломаны появившимися в берлинской желтой прессе фотографиями известного политика или офицерах стоящего на коленях перед женщиной в кожаном боди и с плеткой в руках.

Педофилия. Париж был свободным городом — и потому педофилия каралась не так как в Германии — от пятнадцати лет до смертной казни. Клубы для педофилов во Франции тоже были, они маскировались под сиротские приюты, детские модельные агентства, скаутские лагеря. Если в кармане были деньги, немалые деньги — то можно было заказать себе даже годовалого ребенка любого пола. Хотя спросом больше пользовались дети от десяти до четырнадцати лет. Рисковали немногие. Во-первых — шантажистов в этой среде было еще больше, чем в садо-мазо, и решив разок попробовать что это такое, ты рисковал до конца жизни выплачивать шантажистам некую сумму денег. Обременительную так скажем, для семейного бюджета. Во-вторых — заигравшись, очень легко было перейти грань, забыть, где ты находишься и тогда… тогда гильотина в следственной тюрьме Моабит или обычная виселица в любой другой тюрьме ждала тебя…

Так что педофилический бизнес Парижа заключался в основном в подпольных съемках фильмов с участием детей. Ценители — списывались по Интернету, приезжали в Париж, в темном углу платили по триста — пятьсот рейхсмарок за простую копию, и уезжали обратно, сжимая в потной ручонке заветный сверток и пуская слюни в сладостном предвкушении. Просто сказать фильм по Интернету мало кто рисковал — русско-германская программа тотального слежения Невод отслеживала трафик, и скачанный горячий фильм с «зайчатами» почти неизбежно влек за собой ночной стук в дверь.

Примерно то же самое представляло собой скотоложство — за исключением того, что с ним парижская полиция почти не боролась. Единственным условием было, чтобы не страдали животные.

И, конечно же, содомия, как без нее.

Париж был европейской столицей содомии, хотя клиентов было не так уж и много. Все дело было в суровости континентальных законов. В Российской Империи содомский грех карался публичным телесным наказанием и пятью годами каторги, в Священной Римской Империи наказание в зависимости от обстоятельств могло быть увеличено до пятнадцати лет — даже если «секс» был добровольным и оба партнера были совершеннолетними. В Париже — содомиты чувствовали себя не менее вольготно, чем в Лондоне, вот только клиенты были в основном местными. Дело было в особенностях психики извращенцев. Если педофилами обычно становились семейные люди и успешно совмещали семейную жизнь с редкими, нередко тайными визитами в Париж или тайным просмотром купленных там фильмов — то содомиты чаще всего не могли заводить семью и скрывать свой недуг. А потому — потенциальные клиенты парижских сахарных мальчиков просто оказывались в тюрьме. Однако, содомиты в Париж все же приезжали и для них существовало кладбище Пер-Лашез, названное так в честь исповедника одного их французских королей Франсуа де ла Шеза. Там была похоронена великая певица Эдит Пиаф и на кладбище всегда были туристы, что не раз приводило к досадным инцидентам. Обычно, видя проходящего туриста «девочка» и клиент просто прикрывались газетой или путеводителем по Парижу. Всего на кладбище постоянно работали от шестидесяти до восьмидесяти гомосексуальных проституток, в основном это были студенты. Кладбище было удобно тем, что можно было замаскировать визит посещением могилы той же Эдит Пиаф.

Одним из ценителей Эдит Пиаф увы, был архиепископ Парижа, кардинал Франсуа Бушерон. Высокий, представительный седовласый кардинал был уважаемым человеком на коллегии выборщиков, при последних выборах Папа был избран перевесом лишь в три голоса — и немало голосов в его копилку принес кардинал Бушерон. Кардинал был известен своим покровительством медицинских учреждений, помощью Французскому Красному Кресту, опекой беженцев, борьбой с грехом, в том числе и с педофилией. Правда, при этом несколько историй с сыновьями беженцев — удалось замять лишь уж очень щедрым вспомоществованием.

Покатился под откос будущий кардинал еще в тринадцатилетнем возрасте, когда его в католической школе иезуитов совратил один из преподавателей. Повзрослев — будущий кардинал стал совращать сам. Опасаясь иметь дело с детьми, он в основном посещал кладбище Пер-Лашез, где и выбирал самых симпатичных студентов.

Сегодня была пятница, а завтра — кардиналу предстояло служить мессу в кафедральном соборе Свободного города Парижа — Нотр дам де Пари. Только в среду — кардинал прилетел из Полинезии, где безумно вымотался за все время служения и добродетельствования. Как и всегда — существовало только один способ снять напряжение и подготовиться к субботней мессе. Ее он должен был прочитать завтра особенно хорошо — планировалось присутствие съемочной группы.

В своем кабинете в здании Конференции католических епископов Франции, которое сейчас использовалось как офис для Парижского епископата и благотворительных служб Римской католической церкви — кардинал снял свою кардинальскую мантию, надел на вешалку, тщательно расправил и повесил в шкаф. Завтра он наденет другую, предварительно выглаженную — но кардинал с большим трепетом относился к своим вещам, берег и следил за ними. Из соседнего отделения шкафа — он достал длинный, черный мужской плащ — макинтош и надел его. Для такого плаща было жарковато, но сегодня обещали дождь и такой плащ был вполне впору…

Надев черную шляпу — в этой одежде он был похож на шпиона — кардинал вышел…

Отвечая на приветствия и давая поцеловать руку желающим — кардинал прошел по вестибюлям и лестницам, вышел на улицу. Озабоченно глянул на небо — над предместьями. Подпираемые шпилями клубились темные, кучевые облака. Не иначе, ожидался дождь…

Кардинал направился влево, там, в двух кварталах — был уродливый гараж муниципалитета. Бетонная коробка, непоправимо изуродовавшая всю улицу. На первом ее этаже кардинал держал свой большой, почти новый «Опель», на последнем, пятом — стояла точно такая же машина, но в модификации «универсал», у Опеля это называлось «вариант». Большая, удобная машина с багажным отсеком в три тысячи литров как нельзя лучше устраивала кардинала и позволяла ему не рисковать, снимая номер в отеле. В отеле его мог запомнить портье…

Про вторую машину — никто не знал.

Кардинал поднялся на пятый этаж. Открыл машину, завел мотор. В животе — в предвкушении удовольствия, суть которого могут понять лишь такие же, как он сам — сладостно пульсировал какой-то комок…

Выезжая, кардинал не заметил, как к его Опелю пристроился сзади небольшой универсал марки Рено.

Машину кардинал бросил за две улицы до искомого места. Воровато оглянулся перед тем, как идти — но ничего не увидел. Обычная парижская улица — бутик, кафе, ресторанчик. Неспешное движение, обнаглевшие скутеристы и ищущие место для парковки водители, стайка девушек на перекрестке — юбки-колокол до середины бедра, заливистый смех. Кардинала они не заинтересовали ни в малейшей степени — они были похожи на совсем молодых жеребят, длинноногих и шебутных. Последний раз он пробовал с женщиной лет десять назад — и у него ничего не получилось, как и в другие разы, когда он пытался побороть свою пагубную привычку. Видимо, такой уж он есть и с этим ничего не поделаешь.

Воздух был тяжелый, душный. Пахло грозой…

Заперев машину, кардинал пошел к кладбищу…

На кладбище он проник не через основной вход, больше похожий на улочку старинного города, с деревьями, мощеной брусчаткой мостовой и серыми громадами склепов высотой до двенадцати — пятнадцати метров. Он знал место, где разрушилась ограда, и знал это место не только он. Ему пришлось подождать — через заросшую плющом дыру протиснулся благообразный, пожилой старик, поспешно отведший взгляд, за ним — вылез юнец лет двадцати в черной кожаной куртке — этот наоборот нагло посмотрел на кардинала и усмехнулся. Кардинал пропустил нашедшие друг друга любящие сердца и полез на кладбище сам…

Подходящую пару — кардинал нашел у некрополя на холме Шаронн. Само по себе это место было примечательно, ибо посвящено оно было любви. Некрополь на шароннском холме был возведен для всех женщин, которых когда-либо любил Наполеон I Бонапарт. Здесь упокоен прах и прекрасной полячки, графини Валевской, относительно которой есть серьезные подозрения, что именно она толкнула Императора в страшные снега России, здесь покоится «египтянка» Полина Фуррес и мадемуазель Марж, здесь же покоится прах многих из прославленных маршалов Наполеона. Этот некрополь создан в год коронации Наполеона Бонапарта и расстрелян из винтовок и пушек в год его низвержения, а потом восстановлен. Именно здесь — кардинал поймал взгляд молодого человека богемного вида с цветком в руке, который на вопросительное движение бровями слегка улыбнулся.

Есть…

Кардинал хорошо знал многих из тех несчастных, которые промышляли здесь, и даже жалел их — как стоило бы, наверное, пожалеть и его самого. Мориса, например, которого он не нашел сегодня и с которым был несколько раз — изнасиловал пьяный отчим. Жерара, как и его самого — совратил преподаватель в иезуитской школе. Александра — когда ему было всего восемь лет, во время осмотра изнасиловал врач, причем мать стояла за дверью. Их судьбы были изломаны навсегда, они уже не могли создать нормальную семью и дать потомство, оставить свой след на земле, они были обречены скитаться здесь, среди гробниц великих людей и людей совсем неизвестных, они были одержимы развратной, неестественной похотью, которая, в конце концов, обещала их сгубить. СПИД — вот как она называлась, кара за эту похоть. Париж — был еще и европейским рассадником СПИДа^[1], правда, любителей порочной страсти это никак не останавливало…

Молодой человек положил цветок к какой-то гробнице, после чего они отошли в сторону

— Как тебя зовут? — спросил кардинал

— Жером… — улыбнулся молодой человек

— Ты новенький? Я тебя раньше здесь не видел?

— О, да… Александр посоветовал мне прийти сюда. Сказал, здесь хорошо.

— А где сам Александр?

— Он… болеет.

По небольшой заминке в голосе — кардинал понял, что Александр серьезно болен. Возможно, что и СПИДом. Да спасет Господь все несчастные, потерявшие надежду души…

— А что ты умеешь?

— Все… За пятьсот марок…

Это было дорого…

— Я буду ждать тебя у главного выхода. Слева…

Молодой человек кивнул. Кардинал проводил его жадным взглядом, от похоти у него уже мутилось в глазах…

Через полчаса — молодой человек вышел, огляделся по сторонам. Кардинал, как и было обещано — ждал слева, молодой человек подошел к нему.

— Пошли…

— Я знаю тут…

— У меня очень хорошая машина…

— Тогда давай, зайдем сначала туда… — молодой человек показал на аптеку, за счет муниципалитета там были установлены бесплатные автоматы по раздаче презервативов. Так во Франции боролись с распространением СПИДа. Для примера — в России с распространением СПИДа боролись казаки, и если бы пошел слух, что там — то и там то собираются… на следующий день там было бы уже не протолкнуться от казачьих патрулей, многозначительно похлопывающих по сапогу кончиком нагайки. А с распространением наркотиков на дискотеках — боролись старшие скауты. Предложи им вмазаться — а они тебя рожей в пол, галстук на руки (кстати, ничем не хуже наручников) и до ближайшего околотка. А потом судья и — ревет паровоз, Сибирь под колесами. Наркоторговец? Двадцать лет…

По-разному в разных странах боролись со СПИДом. По-разному…

— У меня уже есть.

— Да… какой ты предусмотрительный…

Молодой человек открыто прижался к своему старшему другу и кардинал почувствовал себя не в своей тарелке. Были такие, которые не скрывали своей природы и даже требовали предоставления им каких-то прав — но кардинал остро сознавал глубокую ненормальность и греховность своего существования и мучился, не в силах перебороть сам себя.

Кардинал открыл машину. Молодой человек присвистнул, увидев на месте задних сидений разложенную постель…

— Подожди… — остановил молодого друга кардинал — давай отъедем…

Синие всполохи мигалки — метнулись в окне в тот самый момент, когда кардинал Франсуа Бушерон почти достиг пика наслаждения. Короткий лай сирены и требовательный стук в стекло — и кардинал с ужасом понял, что он вляпался…

— О, Боже.

Кардинал метнулся куда-то в сторону, и упал, запутавшись в спущенных брюках.

— У тебя есть деньги? — Жером сохранил присутствие духа

— Да, да…

Так… спокойно. Деньги. Деньги! Деньги!!!

В бардачке Опеля на всякий случай лежало пять тысяч рейхсмарок, новенькими, хрустящими, невероятно притягательными купюрами по пятьсот рейхсмарок каждая. Это — его пропуск к свободе, столько — патрульный полицейский получает за два месяца…

Кардинал метнулся к бардачку. Деньги… вот они. Путь к свободе…

И в это время — его бок пронзила такая боль, какую он помнил только один раз, когда ему стало плохо во время службы и пришлось вызывать Скорую. Тогда у него диагностировали предынфарктное состояние, хотя тогда все обошлось.

Кардинал повернулся, прямо с деньгами в слабнущей руке и недоуменно посмотрел на Жерома, сжимающего в руке длинный нож для колки льда, похожий на крысиный хвост, на капающую на простынь кровь. Жером улыбнулся — и ударил кардинала ножом еще раз…

Жером — его имя, конечно было другим, так то он был польским евреем — дождался, пока кардинал не перестанет ворочаться, как мог, вытер кровь, проверил, не осталось ли кровавых отпечатков пальцев. Впрочем, его отпечатки еще не было известны ни муниципальной полиции, ни всезнающему гестапо. Убрал нож… скорее даже спицу, один конец которой был обмотан синей изолентой, а другой — заточен как игла во вшитую кобуру в джинсах, подтянул джинсы, кое-как застегнул рубашку. Не забыл забрать деньги, перед тем как вылезти из машины. Впрочем, этот козел говорил, что можно забрать любые деньги, какие он найдет. Немного подумав, все же решил снять и часы. Не слишком хорошие — но всем равно можно толкнуть жирному Полю, на пятихатку, наверное, потянут…

С независимым видом, Жером вылез из машины. Его наниматель стоял рядом — пожилой на вид, неприметный, с морщинистым лицом и вечными черными очками на роже.

— Все? — спокойно спросил он.

Жером отступил в сторону

— Можете убедиться…

Наниматель протянул руку, потрогал пуль на шее убитого монсеньора. Жерар заметил, что на руках у него тонкие, почти незаметные перчатки. Осторожный и опасный господин. Когда они еще не знали, кто он такой — они его попытались ограбить. Втроем, с ножами. Барро с этого дела вышел законченным инвалидом.

Но сейчас — он все равно ничего с ним не сделает. На улице… не посмеет.

Мигалка — гарантировала отсутствие интереса со стороны прохожих. Здесь привыкли доверять полиции — хотя полиция не всегда этого заслуживала.

— Деньги! — напряженно сказал Жером

— Сколько я тебе должен? — спокойно спросил наниматель.

— Пятьдесят, как и договаривались! Не темни, мужик!

Наниматель — спокойно вытащил из кармана новенькую пачку купюр по пятьсот в банковской упаковке. Жером зачарованно уставился на деньги. Он был мелким сутенером, охранял шесть проституток, в числе которых была его родная сестра, а они ему за это платили. За деньги — десять сразу и пятьдесят потом — он был готов продать, что свою сестру, что свою задницу, что сейчас и сделал. Но максимум, что он видел в жизни — это помятая, пропитанная потом сотня. Пачка пятисотенных в банковской упаковке была чем-то из другого мира. Из мира триллеров, которые крутили в синематографе, где немногословные герои разъезжали на скоростных машинах, летали на вертолетах, обменивались блестящими кейсами с деньгами и управлялись с огнестрельным оружием с той же легкостью, с которой ему никогда не научиться. У него был револьвер, но все что он о нем знал — подойди как можно ближе и нажми на курок. Желательно, если жертва будет к тебе спиной. Жером не был игроком высшей лиги и его крысиный, воспитанный улицей инстинкт буквально вопил об опасности. Но жадность пересилила, и он хватко цапнул пачку…

— Трать понемногу…

— Не учи моченого, дядя! — огрызнулся Жером, захлопывая дверцу Опеля.

Наниматель ничего не ответил. Он просто снял мигалку и сел в свою машину, в небольшой универсал Рено.

Жером тупо смотрел, как отъезжает Рено. Потом повернулся и бросился бежать…

Он бежал примерно два квартала, потом перешел на быстрый шаг, потом и вовсе — остановился, шумно отдыхиваясь и смотря по сторонам. Он был в хорошем квартале Парижа, он устал и толстая пачка денег в кармане буквально жгла ему ногу…

Внезапно, он понял, что все эти деньги его. Его!

Эта мысль накатила на него как приливная волна на пляже в Гавре, где он один раз был, когда были живы еще родители, она накрыла его с головой — и он был вынужден прислониться к автобусной остановке, чтобы не захлебнуться.

Шестьдесят пять тысяч германских рейхсмарок. Наличными. Из них пятьдесят пять — в его кармане и почти десять — в тайнике.

Боже…

Какая-то машина — низкая, синяя, с двумя золотистыми линиями через крышу, скорее всего Альпайн — прокатилась по улице, и ему остро захотелось купить такую же, вместе с хорошим костюмом, чтобы быть не крысенышем из предместий, а уважаемым человеком. Но эта мысль мелькнула в голове ярким пятном и пропала — как спортивная машина на трассе. Уважаемыми людьми так не становятся.

Так… У Хаима сеструха работает в муниципальной больнице, детским врачом. Так…

На углу, прямо над лавкой толстого Поля — второй год пустует очень даже неплохая квартира, владельца которой зарезали во время неудачного ограбления. Так…

У самого Поля — можно обменять талоны на еду, выдаваемые благотворительными организациями и муниципалитетом на все что угодно, что на деньги, что на наркотики. Так…

Интересно, сколько стоит профессиональная аппаратура? По-настоящему хорошая? Надо узнать — но явно не дороже машины. А новую машину — хорошую, новую машину можно купить штук за пятнадцать.

Так…

Его ошибка в том, что он не понимает сути бизнеса. Как говорится в умной книжке — вместо того, чтобы строить трубопровод, он носит ведрами воду. Надо построить трубопровод. И у него есть деньги, чтобы это сделать.

Так…

Что такое бизнес? Допустим, его сеструха сняла клиента. Договорились, отошли в сторонку, она ему отсосала за двадцать или оказала услуги в машине за полтинник или пошла с ним в отель — это уже сотка. И все. Однократный акт купли — продажи. Деньги — секс, простейшая сделка. И как она состоялась — его сеструхе ничего не остается, как искать себе нового клиента. Которого может и не быть.

А если все это снять…

Одно видео стоит примерно двадцатник — самое простое. Посложнее — полтинник. Но самое главное — один раз сняв видео, ты можешь продавать его снова и снова. Это все равно, что есть пирог — и в то же время он будет целым. Это и есть бизнес, настоящий бизнес. Если даже сеструха больше никого не подцепит — запись останется у него и будет продаваться снова и снова.

Допустим, он договорится с Хаимом процентов за сорок… да, ну, кстати, ему и трети хватит, борову жирному — и они установят в кабинете у его сеструхи хорошую полицейскую камеру для слежения. Это такие, с гибким шлангом, просверлил стену или потолок, поставил и снимай. Каждый раз, когда сеструха Хаима будет просить детишек раздеться для осмотра — у него в копилке будет прибавляться запись.

А ведь эта запись — пусть она нужна не всем — дешевле полтинника точно не пойдет.

Допустим.

К примеру, приходит к Толстому Полю какая-нибудь одинокая мамаша с муниципальными талонами — а Поль подсказывает, что есть хороший способ заработать, заработать много и быстро, и для этого ей надо просто подняться этажом выше и постучать в дверь. От нее не убудет, баба она и есть баба, верно? А у него — будет постоянный поток свежих, не затасканных женщин, которых можно снять на видео. Господи, да такие видео у него с руками отрывать будут!

Просто замечательно.

Но это еще не все. Как насчет детей?

Все деловые в квартале знали, что банда Одноглазого Жака торгует детьми. В основном детей скупали у беженцев, могли отобрать ребенка за долги или сиротами — но через его руки проходило как минимум несколько десятков детей в год. И если поговорить с ним… скажем, пятьдесят на пятьдесят. От детей ведь тоже не убудет, верно? А такие видео должны стоить…

Жером нахмурился. Что он, совсем дурак, что ли. Ага, иди, договорись с Одноглазым Жаком. У него как минимум пятнадцать человек и у каждого ствол. А если еще Кузнечик, бывший легионер, у которого, по слухам, есть пулемет. И у него рыл двадцать, не меньше. Если он к ним придет, такой умный — в лучшем случае, ему поставят крышу, и он будет отдавать почти все заработанное этим бандюганам. А в худшем — отберут все деньги, замочат, разрежут на куски и спустят в канализацию. Нет, идти к ним сейчас — верная смерть. Или рабство.

Но вот если он — попросит толстого Поля достать ему пистолет. Тот самый, какой он видел в фильме — с ребристым, длинным стволом, который очередями может стрелять. Если он научится управляться с ним как герои триллеров, непринужденно и легко. Если он соберет по району польскую братву, которая сейчас на побегушках у одноглазого Жака и психа Кузнечика. Если через Толстого Поля — а он Поль не потому что «Поль», а потому что «поляк» удастся достать хотя бы пару боевых автоматов.

Вот тогда то мы посмотрим, что к чему…

Кто-то толкнул его — и Жером вернулся с небес на землю, где он стоял, прислонившись к автобусной остановке, и придумывал, как ему стать великим.

И придумал ведь.

Надо домой. Первым делом — спрятать деньги и осторожненько так поговорить с Толстым Полем. Если он сразу закажет автоматы — слухи пойдут по району, и жди беды, что Жаку, что Кузнечику, конкуренты не нужны. Но вот пистолет — он может заказать, как и любой деловой и будет в полном праве.

Жером посмотрел на дорогу, увидел такси — и поднял было уже руку, но нервно отдернул ее и сам над собой рассмеялся. Ага, так его и пустили в такси…

Но ничего. Через пару лет у него будет та машина, какая бывает у героев триллеров — длинная, низкая, как застывшая в полете стальная капля…

Это будет…

И с этой жизнеутверждающей мыслью он пошел к станции метро…

Через турникет он хотел привычно перепрыгнуть — но вдруг вспомнил, что у него в кармане денег хватит, чтобы купить целый метропоезд. Снова нервно рассмеялся над своей глупостью и стал в очередь — купить транспортную карту.

Людской поток густел. Подпирал час пик.

Впервые в своей жизни — он неспешно прошел через турникет, вместе со всеми. Эта станция была глубокой, он встал на эскалатор — и тот увлек его вниз.

На станции уже было не протолкнуться.

Он прошел по широченному, в белом мраморе вестибюлю, свернул за угол. Там был проход, ведущий к поездам. От широченного вестибюля он был отделен массивными мраморными колоннами. Мест для сидения было совсем немного.

Что-то не давало ему покоя, что-то было не так, и он не мог понять, что именно. И лишь протолкавшись к самому краю платформы, он понял. Понимание это — окатило его холодным, ледяным даже душем.

Деньги!

Пачки, распирающей карман — не было.

Не было!

Не было!!!

Начиная понимать, Жером начал поворачиваться… толпа мешала, люди были со всех сторон, в темном зеве тоннеля показались фары. Последнее, что он увидел — были глаза нанимателя, того человека, для которого он сегодня убил. Жером открыл рот, чтобы крикнуть, и потом… Потом не было ничего. Толчок отправил его на рельсы — и люди вокруг пронзительно закричали…

Все мечты Жерома разбогатеть на порно с детьми — так и остались несбыточными мечтами…

Протолкавшись через пихающуюся толпу — задержать его в этом месиве было невозможно, даже если бы тут было десять офицеров полиции — человек, известный итальянским спецслужбам как Паломник — встал на эскалатор, и он унес его вверх, на поверхность…

Монсеньора Парижского, кардинала Франсуа Бушерона нашли в припаркованном у тротуара Опеле — универсал на следующий день. Офицер парковочной полиции подошла, чтобы оставить талон на штраф — и почувствовала неприятный запах. Несмотря на чрезвычайные усилия епископатуры Парижа — избежать позорящей Католическую церковь огласки дела не удалось. Все подробности — нашедшиеся свидетели вояжей кардинала на кладбище Пер-Лашез, кровать в машине с многочисленными следами, спущенные штаны, презерватив «специально для гомосексуализма» — ничего из этого замять не удалось, все попало в газеты, нанеся Римской Католической церкви чрезвычайный ущерб…

Настоящее

20 июня 2014 года

Рим, Римская республика

Странные времена и еще более странные люди.

Все больше и больше убеждаюсь, что мир стал одной большой деревней. Просто невозможно никуда ступить, не отдавив ногу своему другу. Или недругу, что лучше. Главное — это разобраться, друг или недруг перед тобой.

Пятница, самый благословенный день недели, конец рабочего дня. Работа закончена, вечер, на римские холмы неспешно опускается покрывало ночи, и серебряные гвозди звезд надежно держат черный бархат ночных декораций. Впереди — два выходных дня, которые можно провести, как тебе угодно: например, сесть на скоростную машину Гран-Туризмо или на скоростную электричку и отправиться на озеро Комо. Или еще куда-нибудь, где можно предаться гедонизму, отдохновению или даже разврату. Но вечер и ночь пятницы — у римского высокого общества принято было проводить в Риме.

Это был бывший отель, переоборудованный под доходный дом, а потом, когда отменили законы против роскошествования, и в моду стремительно вошла la dolce vita — это здание купил и переоборудовал под один из своих домов барон Карло Полетти, в прошлом году покинувший пост Председателя совета директоров Банка ди Рома, ставшего под его чутким руководством крупнейшим банком Италии и восьмым в мире. Несколько дней назад я позвонил ему и передал привет от баронессы Антонеллы Полетти, Луны, матери Люнетты и его, получается, мачехи. В моем понимании — он имел какие-то общие дела с Луной и после того, как она сбежала от места в Тегеран. Да не какие-то, а более чем конкретные — в моем понимании Луне больше не к кому было обращаться, кроме как к барону Полетти, если она хотела выполнить поручение шахиншаха Хосейни и разместить в западной банковской системе огромные, без преувеличения огромные деньги шахиншаха, которые он получал, эксплуатируя свою страну. Речи о ненависти тут не могло быть, к тому же Луна наверняка подстраховалась: с помощью британской разведки похитила сына барона Полетти и взяла его в заложники, как залог того, что барон выполнит свои обещания перед ней. Таким образом, деньги шахиншаха попали в Банка ди Рома, позволив ему быстро стать крупнейшим банком Италии — а когда акционерам стало понятно, что больше поступлений не предвидится, они вежливо попросили барона выйти в отставку. Просто для того, чтобы как только кто-то придет за деньгами — сделать большие круглые глаза и сказать, что они ничего об этом не знают. Этим, оказывается, не только швейцарцы балуются — открывают номерные счета, а когда владелец счета умирает, не сообщив номер и код доступа наследникам — просто присваивают деньги себе. Я даже подозреваю, что за деньгами приходили — генерал Абубакар Тимур приходил — и именно с этим связана неожиданное перемещение самого удачливого финансиста Италии, финансового кудесника с поста президента банка на пост много что значащий в стратегии, но мало что значащий в тактике Председателя Совета директоров банка. Акционеры Банка ди Рома понимают, что с генералом Абубакаром Тимуром шутки плохи, он не обычный бизнесмен и даже не диктатор — а бывший генерал спецслужб и ныне профессиональный террорист. Если он не получит деньги — он убьет кого-нибудь, причем не рядового банковского клерка — а кого-то из владельцев или руководства банка. Если и это не поможет — он еще кого-то убьет, а потом еще и еще. А если обратиться к помощи государства — то надо будет объяснить, что от банка хочет самый опасный террорист на планете. И тогда выяснится, что на протяжении многих лет банк скрывал деньги шахиншаха.

Так что я думаю, владельцы банка пошли с генералом Тимуром на компромисс — переместили в другое кресло барона Полетти и начали финансировать терроризм генерала Тимура. Лучше отдать малую часть, чем потерять все полностью, заодно и жизнь. Или они просто начали его финансировать, а когда барону Полетти все это надоело, и он сказал, что не хочет финансировать терроризм — отправили его в почетную ссылку. Возможно — со скандалом. В таком случае, барон может быть раздражен и обижен на них. Мне просто надо выйти на Банка ди Рома и донести до них один простой факт: существует довольно простой способ избавиться от генерала Тимура. Сообщить, где он будет в ближайшее время мне — и команда спецназа сделает все остальное, обезглавив террористическую группировку. Конечно, потом мы поднимем вопрос о деньгах Шахиншаха, в конце концов, это деньги не столько лично Шахиншаха, сколько Персии — но мы не генерал Тимур, мы разумные и готовые к компромиссам люди. Пакет акций, совместное предприятие с участием русского капитала… и думаю, проблема будет решена. Это лучше — чем нанимать охрану и каждый день проверять — не подложили ли бомбу под твою машину.

Вот как то так я планировал строить соглашение с бароном. А вы думаете, я собирался ему угрожать? Шантажировать? Бросьте. Во-первых, угрожать любому аристократу дело небезопасное в принципе. Во-вторых — я придерживаюсь правила, что при первой возможности — надо строить долгосрочные отношения и укреплять позиции своей страны в других странах. Если сиюминутные цели могут быть достигнуты угрозами и шантажом, то долгосрочные — должны быть основаны на общем, обоюдном интересе. Только когда каждая из сторон имеет реальный интерес в другой стороне — такие отношения длятся долго.

Достать приглашение на прием было не так-то сложно. В Риме — существует подпольная биржа таких приглашений: обедневшие представители дворянских родов, которых из-за длительного периода феодальной раздробленности в Италии пруд пруди — зарабатывают на жизнь, в том числе и таким образом: перепродавая приглашения. Есть список гостей, не пригласить которых считается плохим тоном в свете: не пригласишь — и тебе потом будет перемывать косточки весь Рим. Приглашения не содержат имени, каждое из них стоит от пяти до шестидесяти тысяч лир: последнее в Швейцарию, на прием к бывшему королю, который будучи низложенным, пользуется заметно большей популярностью, чем в те времена, когда он был у власти. Мое приглашение стоило двадцать пять тысяч лир: бумажка размером с открытку на день ангела, плотная ткань, сочетание черного картона и золотого тиснения, которое я счел дурным вкусом. Тем не менее — двадцать пять тысяч за нее я выложил без разговоров.

Всего три тысячи мне стоила аренда машины на вечер — привычный Майбах, модели пятьдесят три, для Рима это слишком: здесь и на скромном Фиате то дай Господь протиснуться, особенно в историческом центре. Рим — город пробок: средняя скорость движения во всем городе в час пик шесть и восемьдесят две сотых километра в час, посмотрите справочники. Но вечером — попросторнее, если выехать заранее — то проехать возможно. Вдвое дороже стоили мне две девицы: одну звали Милана, другую Франческа. Милана блондинка (по-моему, даже не крашеная, а настоящая), а Франческа брюнетка. Может быть — я их путаю, кроме как цветом волос они мало чем отличаются. Обе знают английский и готовы за дополнительную плату продолжить знакомство — хотя официально агентство это не одобряет. Девицы не такие уж и плохие, не спешите их осуждать: Милана, например, учится в университете на юриста. Образование дорогое, денег не хватает, поэтому и вынуждена подрабатывать в эскорте. Франческа фотомодель, но доходы от показов и фотосессий не такие большие, как принято считать, к тому же нерегулярные. В мире моды, если твое имя к двадцати годам не знает весь мир — рассчитывать на карьеру топ-модели смысла уже нет, конкуренция дикая. Франческа более раскованная и открытая в отличие от чуть более закрытой Миланы, которая немного смущается. Она мечтает о том, чтобы накопить денег и купить небольшую пекарню, такую же, как у них была на юге — их пекарню отняла мафия. Если сложить возраст Франчески и Миланы — получится как раз мой возраст, но я не считаю это знаком, отнюдь, таких приключений мне не надо. А вот им — судя по всему надо, особенно Франческе. Ее можно понять — я до сих пор недурен собой, разъезжаю на Майбахе, воспитан, не лезу ей под юбку и готов искренне выслушать все, что она говорит. Для меня это не более чем обычная вежливость дворянина и офицера флота — но для нее это очень важно, это показывает, что вижу в ней человека, а не живую куклу для развлечений. Она уже намекнула мне, что несколько дней будет свободна, и если я надолго в Риме… Но мне они нужны только на сегодняшний вечер.

Зачем? Образ, точно такой же, как Майбах, костюм от модного портного, который мне пошили уже здесь, в Риме и две девицы в сопровождении, именно две. Не может быть, чтобы в Италии меня не знали, как установленного разведчика, действовавшего и в Британии, и в САСШ, и на Ближнем Востоке. Но я был ранен, после чего вполне мог уйти на покой. За последнее время я обретался в Средиземноморье, решая финансовые дела, причем не совсем законные и с далеко не чистоплотными и строго соблюдающими закон людьми. Многие разведчики, ушедшие на покой, занимаются сомнительными, связанными с криминалом делами.

К зданию бывшего отеля — нам удалось подобраться примерно на триста метров — дальше дорога была забита и забита капитально. Красные, желтые, похожие на сплющенных давлением глубоководных рыбин автомобили — Феррари, Ламборгини, Биццарини — оккупировали едва ли не всю улицу, залезли так же и на тротуары, оставив всего лишь одну полосу движения на дороге. Мне, с моей неистребимой привычкой к русским просторам — было дико, почему люди так жмутся друг к другу и живут в тесноте.

— Приехали — жизнерадостно объявил я дамам — дальше придется пройти по улице пешком.

Я запер машину, включил сигнализацию — угоны в Риме были настоящим бедствием. Дамы профессионально взяли меня под руки. Итальянская походка «от бедра» — кто-то называет ее бразильской, кто-то французской, но суть от этого не меняется. Это одна из тех немногих настоящих вещей, ради которой нам, мужчинам, еще стоит жить на этом свете.

Привратнику на входе я отдал приглашение, присовокупив к этому бумажку в пятьдесят рейхсмарок. Все дело в том, что стандартное приглашение рассчитано на двоих, а у меня сразу две спутницы. А рейхсмарки, непоколебимые как скала — лучший подарок итальянцу… римлянину, черт! — правительство которого по старой привычке решает проблему бюджетного дефицита, просто пуская печатный станок.

Приглашение вернулось мне уже без купюры

— Благодарю, синьор — дворецкий церемонно наклонил голову. Англичанин… итальянцы обожают все английское — как прикажете объявить?

— Никак, любезный.

Дворецкий посторонился, пропуская нас. Самое главное для него было — не пустить людей без приглашения и не пустить людей, у которых есть фотокамера. Папарацци в наше время потеряли всяческое понимание о допустимом…

Раньше на первом этаже отеля был большой ресторан — обеденные залы в отелях всегда числятся как рестораны. Когда здание переделали в резиденцию очень важной персоны — обеденный зал совершенно гармоничным образом превратился в зал для приемов — потребовалось только убрать всю эту мебель и постелить паркет высшего качества, скорее всего от Глутвица, австро-венгерского поставщика, работающего со всем светом. Все было сделано примерно так, как в бальных залах дворцов — портьеры, настенные светильники под свечи — но невысокий потолок выдавал плебейское прошлое здания с такой же уверенностью — как жадность к вкусной жизни и неспособность к самоограничению выдает внезапно разбогатевшего и купившего титул человека низкого происхождения.

Тем не менее, народа было много. В отличие от России — там приглашения не принято продавать и на подобных приемах почти всегда бывает намного меньше людей, чем рассчитывали организаторы. Здесь же — зал буквально ломился от сколь же ярких, столь и пустых людей, стремившихся показать себя и в очередной раз потешить свое некогда уязвленное самолюбие.

Хотя, может быть, я слишком суров в оценках. Итальянцы — никогда не отличались благопристойными манерами, а говорить тихо, чтобы не нарушать уединение других — они просто неспособны. Жизнь выпирает из них как тесто — из квашни.

За несколько секунд — я обежал глазами зал и примерно понял, что люди, которые набились в этот бальный зал — делятся на несколько категорий. Были действительно важные люди, важные прежде всего в политическом смысле — в Италии на первом месте стоит политика, на втором экономика, на третьем служение Богу и только на четвертом — армия и флот. Важные люди отличались некоей небрежностью в одежде, явно дорогой, пошитой на заказ, отсутствием дурных манер и тем, как они группировались сами с собой. Такие места — прекрасно подходят для того, чтобы достичь не совсем чистых договоренностей, договориться о недоверии правительству…

Ах, да. Забыл. Правительству больше не объявишь недоверие. Теперь в Италии вполне благопристойная диктатура.

На втором месте находились охотницы — такие, что мои дамы плотно прижались ко мне, расстреливая своих конкуренток недобрыми взглядами. Они отличались платьями, более откровенными, чем требовались для такого приема, нахождением в одиночестве и особыми взглядами. Бегающими — и одновременно жесткими, оценивающими. Примерно так — на новомодных кассах считывается штрих-код на товаре.

Вспомнилась Луна, которую я не знал, и которая сбежала в Тегеран от такого. Анахита, которую я знал и больше не хотел вспоминать. Невеселая, должно быть жизнь у этих дам, невеселая — а ведь многие из них аристократического происхождения, простых проституток сюда не пустят.

Италия, Италия… Став Римом ты мало изменилась.

На третьем месте — и первом по численности — располагался большой и крайне разнородный контингент всякого рода подозрительных и низких людей с разной степенью богатства, собравшихся здесь. Самые разные люди, кое-кого я даже знал — не лично, конечно. Вон тот, например, синьор, флиртующий с двумя дамами — глава обанкротившегося банка, чудесным образом сохранивший личное состояние, при том, что состояние вкладчиков он промотал. А вон там — лысеющий синьор лет семидесяти, рука об руку с девятнадцатилетней прелестницей — танцовщицей из Испанского Марокко — крупный бизнесмен и политический деятель последних времен Итальянского королевства. Ему хватило ума уйти в тень, и сейчас он наслаждался жизнью, относительно безобидно эпатируя публику. Синьор этот был славен своим талантом бизнесмена и своими амурными похождениями на старости лет — при том, что семью он бросил, что низко. Уважать его не за что — но стоит обратить внимание на его жизнерадостность и жадность к жизни даже в таком возрасте. Не уверен, что в его возрасте я буду столь же живым — если вообще буду живым.

Но это те, кто я знал. Были тут еще и похуже. Авантюристы чистой воды, они выходили сюда на охоту, завлекая не слишком разумных людей с деньгами фантастическими бизнес-прожектами, типа солнечного опреснения воды в Африке, верными ставками на лошадей, соблазном поиграть в Монако или в Ватикане.^[2] От таких людей просто нужно держаться подальше, обрывая сразу всяческие попытки знакомства и тет-а-тета. Они не обидятся… профессиональная толстокожесть.

На четвертом месте — был обслуживающий персонал. Одетый в черно-белой гамме — уже не британское, а континентальное влияние — лакеи скользили в толпе, разнося на серебряных (или посеребренных) блюдах шампанское, игристое вино^[3] с местных виноградников, закуски из морепродуктов, которыми славна Италия. У нас, у русских — принято подавать к шампанскому небольшие бутерброды-канапе с желтым вологодским маслом и астраханской, настоящей черной икрой, британцы обычно предпочитают закуски с дорогой, красной рыбой и красной же икрой — черную почему то не любят. А тут… чуть ли не осьминог к шампанскому.

Были здесь и откровенные проститутки, и, что самое омерзительное — содомиты. В Империи — их не пустили бы и на порог любого места, где собрались нормальные люди, а тут — пожалуйста.

Вопрос — кем в такой кампании являюсь я. Дворянин — но Российской Империи, отставной офицер — но Русского флота. Вроде как бизнесмен. Непонятно, в общем…

Танцев еще не было. Раздобыв для дам по бокалу игристого — сам я это пить не буду, в последнее время спиртное вызывает резкую головную боль — я оставил их одних, как делали здесь все занятые мужчины. Милана наградила меня более чем откровенным взглядом, а Франческа поцеловала в щеку. Мелькнула мысль — если дамы целуют вас в щеку, значит, вы либо слишком молоды для них, либо слишком стары.

Увы…

Человека, который мне был нужен — барон Карло Полетти, Председатель Совета директоров Банка ди Рома — я заметил сразу, он был одним из центров притяжения для политиков, посетивших сие благородное мероприятие. По сравнению с фотографией, которую мне удалось найти, он несколько постарел, полысел и пополнел — но все еще оставался узнаваемым человеком. Гора — не обойти, не объехать, так, кажется, о нем отозвался один из его политических противников.

Возможно, именно вон тот, кто стоял сейчас рядом с ним, в числе прочих. После разгона нижней палаты парламента — безработных депутатов в столице было достаточно и все они, даже злейшие враги ранее — вдруг почувствовали непреодолимую тягу к единению. Правильно говорят — нет лучшей почвы для дружбы, чем наличие общего врага.

Синьору барону я не был представлен и представить меня здесь — было некому. Это было проблемой.

Но была еще одна проблема. Проблема в том, что здесь и сейчас, в пяти шагах от меня стоял террорист.

Как я понял, что это террорист? Да уж понял, после коммунистического и эсеровского террора в начале века и исламского террора в его конце — в России дураков нема. Все всё понимают — если выжить хотят.

Внимание террориста было обращено не на меня — скорее на барона Полетти. Но от этого — не легче.

Существует несколько основных признаков террориста, которые легко выявить, если смотреть и видеть то, что перед тобой, а не то, что у тебя в голове. Большинство людей живут по-другому, их принцип «имеющий уши да не услышит, имеющий глаза да не увидит, имеющий язык — да сболтнет». Полная противоположность библейским принципам — и принципам моим. Я живу в постоянном ожидании смерти, как самурай. На это есть причины — исламская шура в Персии в числе первых чиновников Его Величества приговорила меня к смерти за то, что я наводил порядок в Персии. Приговор этот — никогда не будет отменен и обжалованию не подлежит, то, что я уже давно не работаю в Персии, никакого значения не имеет. Рано или поздно кто-то попытается исполнить приговор — но если ты будешь внимателен и осторожен, то имеешь шанс пожить подольше, чем кто-то за тебя решил.

Итак: десять признаков. Девять, если вы имеете дело с террористкой — женщиной, которых все больше и больше. Раньше их было меньше — но исламский терроризм существенно обогатил теорию и практику антитеррористической борьбы. Десятый признак — кожа на нижней части лица, на подбородке — более светлая и нежная, чем на верхней. Это значит, что отправляясь на дело исламский экстремист — шахид сбрил бороду, чтобы не бросаться в глаза и пытаться походить на русского. У женщин бород не бывает. И у этого — бороды раньше не было, его лицо было покрыто равномерным, довольно темным загаром. Но на этом — хорошие новости исчерпывались.

Десять….

Первый признак того, что к человеку надо присмотреться повнимательнее — это проблемы с одеждой. Раньше, террористы отправлялись на дело с самодельными бомбами, армейскими гранатами и огнестрельным оружием. В последнее время — все большее распространение получает так называемый «пояс шахида». Типичный пояс шахида — это полоса грубой ткани, обычно мешковины, сложенная вдвое и прошитая, на теле смертника — она чаще всего зашивается его помощниками сзади, просто так ее не сдернешь, даже если тебе удалось добраться до ублюдка прежде, чем он нажал на кнопку. Внутри этой полосы, сложенной вдвое складкой вверх — полосы полиэтилена, перемежающие тонкий слой взрывчатки и более толстый — поражающих элементов. В качестве поражающих элементов обычно используют гайки, болты, рубленные гвозди. В последнее время — все большее распространение получают поражающие элементы из прочного пластика и стеклопластика: при ранении осколками их не видит рентген и умерших от ран в больницах становится куда больше. Обычно, взрывчатка изолирована от поражающих элементов тонким слоем упаковочной стретч-пленки и весь полиэтилен, сложенный, как и мешковина складкой вниз — так же аккуратно запаян, вверх торчат лишь провода, идущие от детонаторов к подрывной машинке. Так тщательно — пояса стали делать совсем недавно: после того, как в массовом порядке появились портативные газоанализаторы, тренированные собаки с проводниками на улицах, натасканными на запах взрывчатки. Террористы тоже учатся — как и мы. Иногда — вместе с детонаторами и взрывчаткой в этот адский пояс запаивают и сотовый телефон с торчащей наружу антенной, звонок — сигнал к подрыву. Это делается тогда, когда в шахиде не уверены, он подготовлен наскоро и следом за шахидом следует контролер, готовый в случае опасности подорвать шахида дистанционно, позвонив или послав СМС на запаянный в пояс телефон. Но так делают не всегда, в последнее время все реже и реже. В один прекрасный день — на телефон, вложенный в пояс, готовый к подрыву и с уже подсоединенными элементами питания — сотовый оператор послал какое-то рекламное сообщение: взорвался пояс, за ним сдетонировала вся лаборатория бомбистов и полтора десятка опасных террористов разом стали шахидами. Узнав это — мы договорились с операторами, и теперь они прозванивают все номера в беспорядочном интервале от пятнадцати до тридцати минут, причем пользователь этого прозвона даже не замечает. Так нам удалось вызвать еще несколько «самоподрывов», после чего террористы стали много осторожнее.

Все равно — что бомба, что граната, что пистолет, что самый совершенный пояс шахида — требует особенной одежды. Никакой обтягивающей, обычно террорист надевает одежду мешковатую, неприметную, на один — два размера больше. Лучше всего — подойдет легкая куртка — ветровка, джинсовая куртка, возможно даже повседневная куртка из военной формы. Именно такая одежда была на человеке, которого я видел: свободная куртка из материала, напоминающего замшу. Слишком свободная, застегнутая внизу за замок, что-то вроде летной куртки — бомбера, здесь совершенно не уместных.

Еще один признак, что что-то не то — это когда верхняя одежда сидит как-то косо, это просто надо уметь видеть. Что оружие, что граната или самодельная бомба — отличаются изрядным весом при небольших размерах, а гражданская одежда под них не предусмотрена. Если вы положите осколочную гранату в карман куртки — он, несомненно, будет отвисать, нижний край куртки будет чуть перекошен и опытный человек это увидит и сделает для себя выводы. Тут этого не было, ничего тяжелого в карманах — но это мою подозрительность не успокоило, были и другие признаки.

Второй признак — жесткая, скованная походка, возможно — походка человека, несущего тяжесть, причем самой тяжести в руках нет. Тут все зависит от того, чем вооружен террорист. Если это шахид, то есть террорист — смертник — то такая походка бывает не всегда. Пояс шахида плотно прилегает к телу, если раньше зарядная батарея и сама подрывная машинка весили до пяти килограммов — то современные детонаторы отзываются на звонок мобильного телефона, а для подрыва некоторых — достаточно даже батарейки из наручных часов. Мы имели дело с ублюдком, который, зная, что работают генераторы помех — замаскировал провод от детонатора к бомбе под провод от плейера к наушникам — на самом деле, провод шел к поясу, а в плейере, который мог даже играть музыку — находились и батарейки, и исполнительный механизм бомбы. Но вот если террорист вооружен гранатой, самодельной бомбой, короткоствольным автоматом или обрезом — такая походка может быть. Такая походка может быть и от употребления наркотиков перед террористическим актом, и от недосыпа: террористы обычно всю ночь молятся перед террористическим актом, взывая к Аллаху, чтобы он пустил их в рай после злодеяния, ими совершенного. Человек, которого я видел — стоял на месте, и я не мог сказать, какая у него походка.

Признак три: несоответствующее обстановке, нервное поведение. Как я уже говорил: обычным для террориста является употребление перед террористическим актом наркотических веществ. Подходят далеко не всякие: например, марихуана вызывает беспричинную веселость и снижает координацию движений, героин и кокаин могут привести к тому, что человек просто упадет или будет вести себя столь неадекватно, что его сразу вычислят. Коммунистические террористы использовали смесь небольшого количества кокаина со спиртом, кокаин использовался как возбудитель, спирт давал приятную расслабленность — но это опять-таки сказывалось на координации, находясь «под градусом» террорист не мог нормально, точно стрелять. На Востоке — пить спирт это харам, да и достать его намного сложнее, чем в России. Используется обычно либо кат, легкий наркотик, произрастающий в основном в Йемене и имеющий распространение по всему арабскому полуострову и северу Африки и опийную жвачку. Эти наркотики слабые, кат, например, жуют многие сельскохозяйственные рабочие и ничего, он не вызывает сильной наркозависимости — но в то же время он успокаивает и придает силы — верней, это тебе кажется, что он придает тебе силы. Что же касается опийной жвачки — она не так сильна, как опий, переработанный в героин, и даже как опий, который курят через трубки — но тоже и сил придает и успокаивает. Эти наркотики распространены и стоят не так дорого, достать их не составляет никаких проблем. Используя эти наркотики — можно быть уверенным, что шахид не кинется наутек в последнюю минуту, не осознает, что он творит. При подрыве шахида — обычно так опознают самого террориста: оторванная голова обычно остается на удивление целой, хотя и отброшенной от места подрыва, если за щекой листья кат или опийная жвачка — дальше и проверять нечего.

Этот признак знали жандармы, полицейские и казачьи чины еще до того как мы в полный рост столкнулись с проблемой современного исламского шахидизма. В начале века — страну сотрясал террор, Россия лишилась стольких государственных и политических деятелей, военных, патриотов России и верных слуг престола — что жуть берет. Еще большая жуть берет, когда думаешь — а что было бы, если бы убили, к примеру, Петра Аркадьевича Столыпина? Революция? Да запросто: все в те времена как мухой укушенные были. Мальчики и девочки, в основном еврейской национальности, но попадались всякие, в том числе и русские. Револьвер, самодельная бомба и глаза добрые — добрые… до поры. Феномен русского террора до конца не изучен и не понят до сих пор: эсеры например, сознавали то, что они умрут от рук «псов режима» — но сознательно убивали и шли на смерть, чтобы раскачать режим, внушить страх тем, кто верно справляет службу Его Величеству и Престолу посеять смуту и сомнения в народе. Сами об этом говорили — о терроре — но молодые люди шли и шли в террор, многие вполне благополучные, чтобы убить или быть убитым. Софочка Перовская, убившая Его Величество… не знаю, как ее довели до суда, я бы пристрелил как собаку и приказал выбросить в Неву… рыбам тоже надо чем-то питаться. Коммунисты были против террора — но разницы большой не было, они активно пользовались его плодами, были чистенькими только потому, что всю грязь взяли на себя эсеры. И вот эти мальчики и девочки… конечно они нервничали перед «актом» как они это называли — перед тем, как убить и самому быть убитым или повешенным на Лисьем Носу. Если внимательно смотреть за просителями, ходатаями, за скопившейся у дома или в присутствии толпой — можно много чего увидеть. И своевременно обезвредить.

У человека, которого я видел — этого признака не было. Лишь каменная неподвижность — и струящийся по лицу пот. Но это — уже следующий признак.

Признак четыре: потливость. Пояс шахида — по сути, грелка, куртка, прикрывающая его или черный никаб до пят, буквально притягивающий солнце. Плюс — ты идешь и видишь, что впереди жандармы или русские солдаты или местные силы безопасности, и если они поймут, что ты шахид — то пристрелят тебя, не колеблясь, не раздумывая, не пытаясь обезвредить — убьют как собаку. Станешь тут потным! Потели и революционеры, идя на дело… не верю, что не потели. Как же — и страшно и вот-вот от твоей руки падет очередной угнетатель народа. И думается про Лисий нос, шеренгу солдат, выстроенных в каре, бормочущего священника и табуретку под ногами. Думается… они говорили, что готовы принять смерть за свои убеждения — но никто не готов, даже шахиды. Я это знаю, потому что самолично расколол троих, просто хотел понять — что это за люди и ради чего они готовы умереть сами только для того, чтобы убить как можно больше других людей. Все потеют… никто хладнокровно не идет на смерть… разве что только в бою, смотря на врага и со словами, прославляющими свою Родину на устах. Так, наверное, мой прадед приказал вступить в бой с британским линкором… не уверен, что смогу так же. Но зато я могу сделать то, что не может он — например, с первого взгляда вычистить возможного террориста в бальном зале. Не уверен, правда, что это лучше.

У человека, за которым я наблюдал, с признаком номер четыре было все в порядке… точнее как раз таки и не в порядке. Каменное лицо и проступивший пот.

Признак номер пять — жесткий, сфокусированный взгляд вперед.

Удивительно — но это так. Для того, чтобы вычислить и окончательно утвердить этот признак — потребовались годы и десятилетия опыта. Но это факт. Что террористы — бомбисты и стрелки, про которых рассказывали жандармы, что исламская экстремистка в никабе, идущая на блок-пост, чтобы разменять свою жизнь на несколько солдатских и казачьих — всех их объединяет жесткий, сфокусированный строго вперед взгляд. Они видят цель и идут к ней, ни на что постороннее не отвлекаясь. Мало кто видел это вживую… если ты видишь такое, то на принятие решения у тебя редко когда больше минуты, иногда всего несколько секунд. Сейчас я это видел вживую — человек смотрел прямо перед собой как в прицел снайперской винтовки. От понимания этого — по всему телу прошла холодная дрожь.

Признак шесть: дыхание. Террорист перед самой акцией обычно дышит тяжело, буквально заглатывая воздух, хотя пытается не показать этого. Мало кто из террористов способен полностью контролировать себя, тем более перед смертью. Нервное возбуждение, повышенное сердцебиение, клеткам нужно больше кислорода — и дыхание выдаст тебя. Но этот — контролировать себя умел, учащенного дыхания у него не наблюдалось и близко.

Признак семь: шевелящиеся губы.

О чем молится террорист?

Вопрос, конечно интересный. Ответить на него просто — но простой ответ не дает возможности постичь всю извращенную логику террориста: что бомбиста-эсера, что современного исламского экстремиста, решившего, что жить ему уже незачем. Решившего жертвовать собою, как говорили эсеры, или решившего стать шахидом на пути Аллаха, как говорят сейчас. И эсера-максималиста и исламского экстремиста — роднит гораздо больше, чем разделяет. Прежде всего — ни тот, ни другой не верят в прогресс. Прогресс — это действие не сиюминутное, а неторопливое, эволюционное — но верное. Поясню на простом примере: например есть капиталист с миллионом золотых рублей и голодающие крестьяне. Миллион рублей сам по себе — это просто сто тысяч золотых кружков — червонцев. Но если капиталист умен — а среди людей с миллионом в кармане редко встречаются глупцы — он поймет, что тот же миллион, вложенный в завод принесет ему куда больше, в то время как деньги, завалявшиеся в кармане, ничего не приносят, только мнутся. Этот человек построит завод и примет на него рабочих — тех же крестьян. Они начнут производить что-либо для капиталиста… нет, не для капиталиста — для себя! Это открыл Генри Форд — если ты платишь рабочим много, а при этом твой товар хороший и дешевый, то они тратят деньги на товары, которые ты продаешь, и возвращают деньги тебе же. Разбогатевшие, накопившие денег рабочие лучше питаются, предъявляя спрос на продукты, которые выращивают продовольствие и остаются крестьянами, потом они начинают предъявлять спрос и на услуги. Так, постепенно, поколение за поколением из нищеты выходят все, без исключения — хотя капиталист остается капиталистом, и тоже становится богаче. Но эсер — максималист и исламский экстремист — не хотят ждать, они получить все и сразу. Исламский экстремист хочет отрезать капиталисту голову и сделать так, чтобы все жили на земле и возделывали ее как их деды и прадеды — в нищете, туберкулезе, постоянном поминании Аллаха. Эсер-максималист хочет расстрелять капиталиста, и то ли раздать деньги крестьянам, то ли что-то сделать на них… в отличие от исламистов, у эсеров нет единого четкого видения будущего, к которому они стремятся. Но будущее это для них (они считают, что и для всех остальных) столь притягательно, что они молятся, прося у Аллаха его приблизить. Или просто — перебирают свои лозунги, оглушительные и бессмысленные, а если вдуматься — то страшные. Надо же во имя чего-то умирать, не просто так.

Да, они молятся. Их губы шевелятся, они могут молиться, даже не имея Бога. Иногда они просто перебирают имена товарищей по борьбе, иногда поминают грехи тех, кого они решили забрать с собой на тот свет. Эсеры — максималисты, не имея Бога, наверное, все же просят его приблизить тот день и час, когда хотя бы их сыновья — увидят светлый час революции и воспользуются ее плодами, принадлежащими им по праву. Исламисты произносят дуа — короткие воззвания к Аллаху с просьбой приблизить их к раю и ввести в Высшее общество. Они считают, что шахиды перевоплощаются в райских птиц… что касается меня, не хотел бы я быть птицей.

У человека, которого я видел, губы хоть заметно, но шевелились. Я не знал, о чем он молится, кого и о чем просит.

Признак восемь: большой мешок или сумка.

Этот признак уже устарел, но его упоминают даже в последнем, совершенно секретном учебнике по тактике антитеррористических действий. В начале прошлого века — бомбисты обожали отправляться на дело: компания джентльменов, дама и корзина для пикника, с фруктами. Корзину бросишь, не только ягодок — но и косточек не останется, взрыватели тогда делали на основе гремучей ртути, очень чувствительные. До того, как появились мощные и небольшие аккумуляторы для мобильных телефонов, батарейки для электронных часов — в мешке или сумке обычно держали батарею, совмещенную, с детонатором, иногда оружие, гранаты. Террористки женщины из эсеров — а такие были — носили в сумочке револьвер, мусульманки сумочек не носят, у них это не принято. У этого человека — сумки не было, но на этот признак сейчас стоит обращать внимание.

Признак девять: рука в мешке, сумке или кармане. Во времена моего отца — был такой прием. Если ты видишь человека с сумкой, и другие признаки присутствуют, хотя бы половина — ты бросаешься к нему, сшибаешь на землю и обхватываешь руками. И давишь — как медведь, не выпускаешь, при этом вопя как сирена. Руки блокированы — до детонатора уже не добраться. Если ты ошибся — в принципе можно извиниться, ведь вреда никакого не нанесено за исключением нескольких неприятных минут. Если же нет — то ты мог считать, что жизнь прожил не зря.

Террористы поняли, что к чему и стали засовывать руку в карман или мешок, чтобы держать палец на детонаторе, но это тоже стало признаком. Если ты видишь человека, одна рука которого засунута в карман или в сумку, и он оттуда ее не достает — дело плохо. Если ты видишь человека, который идет, засунув руки в карманы — это тоже повод приглядеться. Если ты видишь женщину в никабе, одна рука которой необычно плотно прижата к телу и не двигается — обычно, в никабе делается прорезь на боку, не так заметно со стороны — бей тревогу, может и успеешь. Даже если просто залечь — тяжесть последствий террористической атаки сокращается на порядок. Если залечь за препятствие — при подрыве шахида ты уцелеешь почти гарантированно — только оглушит. Если схватить шахида и подать команду ложись — вероятно, ты спасешь несколько жизней, и посмертно тебя наградят.

Человек, которого я определил как террориста — держал руку в кармане. Правую, которая у большинства людей ведущая.

Одну…

Пять. Пять из десяти признаков — при том, что один устарел, а один не имеет отношения к Италии, здесь нет исламского экстремизма. Если так — то получается пять из восьми, или ноль шестьсот двадцать пять, если произвести простое арифметическое действие. По правилам, принятым в Персии — при наличии четырех признаков из десяти — следует бить тревогу, шести — предпринимать немедленные действия. По обстановке.

По обстановке…

Ухватив с подноса официанта бокал — я решительно двинулся вперед. Человек этот — в последний момент то ли услышав, то ли увидев боковым зрением, то ли почувствовав меня, попытался уклониться от столкновения — но я был еще быстрее.

— О… прошу прощения — сказал я по-русски, и тут же перешел на итальянский — Mi dispiace, signor. Non cosparso?^[4]

Надо было видеть, как он отреагировал на русский язык. Не сказал ни слова — но по глазам вижу — понял. Все — понял.

Мы посмотрели друг другу в глаза — и он уступил, даже особо не сопротивляясь. Понял, что охота на сегодня — закончена. Выстрелить сейчас я ему не дам, а с другой позиции не получится — потому что я уже знаю его, занять «чистую» позицию не позволю. Да и людей много.

— No, signor — коротко ответил он, повернулся и начал протискиваться в сторону выхода.

Аж волосы встали дыбом. Отходняк. Господи… это в Италии то. Что творится…

Черт бы побрал всех этих террористических ублюдков, которые готовы подохнуть сами и не дают нормально жить людям. Как же надоело жить в перекрестье прицела…

— Синьор…

Я повернулся… наверное, излишне резко, едва не расплескав шампанское.

O-la-la…

Ей было около тридцати, судя по осадке — бывшая модель, манекенщица. Темные волосы. Не молоденькая и глупая — а только вступающая в рассвет женщина, только начинающая до конца осознавать свою магическую притягательность для мужчин. От двадцати восьми до тридцати трех, я бы так сказал. Как раз то время, когда молодая, щенячья глупость уже прошла, очарование опытной женщины только приходит, тело все еще молодо. На этом балу — она явно была королевой, все остальные — так… свободные охотницы на промысле. А вот она не охотится, для охоты она слишком уверенно себя ведет.

Как дома?

— Сеньорита… — я поцеловал даме руку

— О… спешу вас разочаровать, но меня так называли лет пять назад. Сейчас я, увы, синьора. Баронесса Микелла Полетти.

Кольца на ней не было, я успел это заметить.

— О, не разбивайте мне сердце столь поспешным признанием…

Баронесса расхохоталась. Смех у нее был просто очаровательный — не регот простолюдинки и не вымученное веселье профессиональной охотницы за кошельками — а очаровательный грудной смех…

— Увы, синьор… увы… Однако, признайтесь же и вы… я полчаса искала кого-то, кто бы представил меня вам… оказалось, вас никто здесь не знает…

— Признаюсь. Вице-адмирал, князь Александр Воронцов.

— О… вы русский?

Я поклонился

— И вы… вероятно, новый посол? Фон Граубе просто несносен…

— Синьора, я покинул действительную службу несколько лет назад. Сейчас я здесь с исключительно частным визитом. У меня есть некие дела… в Персии, в Тегеране. Здесь, я ищу. С кем можно было бы их обсудить.

— Как интересно… Вы бывали в Тегеране… говорят, там такой ужас творился…

— Сударыня, больше года я справлял там обязанности Наместника Его Императорского Величества.

Говоря с очаровательной дамой, я смотрел все время ей в глаза. На Персию, на Тегеран, на мое имя — она не среагировала. Но она что-то знает. Как я это понял? Да просто — ощущение такое. Это сложно объяснить — но осведомленный в чем-то человек ведет себя несколько иначе, чем неосведомленный. Как говорится — тайна изнутри распирает. Если уметь наблюдать — то можно это и увидеть…

— Я должна вас представить моему супругу. Просто обязана. Вы знаете его?

— Читал… — дипломатично ответил я

— Он такой умный… я уверена, вы найдете общий язык. Пойдемте же…

Баронесса с очаровательной непосредственностью, какую допускают только очень красивые женщины — взяла меня за руку и потащила сквозь толпу. Я про себя подумал, что решение не надевать бронежилет скрытого ношения было ошибкой. Если с террористом на приеме удалось разобраться, хотя бы временно — то от злобных взглядов со всех сторон мой пиджак на спине мог вспыхнуть. Интересно — почему в высшем свете столько злобы? Почему дамы, даже те, кто ищут себе богатого мецената — столь злобны? Неужели не понимают, что это отталкивает людей — и одновременно старит…

— Дорогой…

Барон оторвался от разговора. Вероятно, он и в самом деле очень умный — просто деньгами такую женщину не купить.

— Синьоры, позвольте представить — адмирал, князь Воронцов из России. Точнее… из Тегерана…

Барон среагировал. Не хотел этого показывать — но среагировал. Просто что-то мелькнуло в глазах… облегчение, что ли. Думаю, в его ботинке уже достаточно крови…

Барон первый протянул руку

— Добро пожаловать в Италию, синьор.

Я пожал протянутую руку

— Благодарю. Спешу заметить — вице-адмирал, к тому же в отставке. Мне ни к чему чужие звания…

— Основатель Тумана, если не ошибаюсь…

Вот так — так…

Я посмотрел на того, кто это сказал. На несколько лет моложе меня, в отличной физической форме, хорошо пошитый гражданский костюм. Чересчур короткая стрижка, бокал держит не правой рукой — а левой, и на левой же находятся часы. Почему то я заметил, что люди обычно носят часы не на сильной, а на слабой руке — бывает и по-другому, но редко. Часы не совсем обычные — Panerai Radiomir, очень редкие, флорентийской фирмы, первой в мире выпустившей часы для боевых пловцов. Раньше в них вообще использовались радиоактивные материалы, причем такие, что в пятидесятом году все часы пришлось затапливать на глубине в свинцовом контейнере. Сейчас, конечно такого нет — но это по-прежнему эксклюзив. Они внешне непритязательны — никаких элементов скелетона, нет ни даты, ни дня недели, крупные, светящиеся в темноте цифры. Но там механизм Rolex, лучший в часовом мире. И что-то мне подсказывало, что эти часы молодому человеку (хотя какому нахрен молодому) выдали бесплатно…

— Боюсь, меня нельзя считать основателем, вдохновителем либо организатором операции Туман, синьор — нейтральным тоном сказал я, давая понять, что при гражданских такие вещи обсуждать не стоит — я просто старался ограждать тех, кто реально делал дело от ненужного гражданского и политического вмешательства.

— Синьоры, синьоры… — заговорил еще один из присутствующих, явно политикан, бывший или действующий — не стоит обсуждать ваши ужасы в присутствии нас, грешных, тем более — в присутствии дам…

Барон поставил бокал на поднос на поднос проходившего мимо официанта — и не взял новый. Он улыбался — но через силу.

— Господа… надеюсь, вы нас простите…

Не выдержал. Ботинок полон крови. Я бы вел себя по-другому, не показывал бы слабость. Хотя… еще кто знает. Просто я никогда не бывал в таких ситуациях, когда за моей спиной не было бы государства, когда я совершил бы какое-то преступление, и кто-то — пришел бы за расплатой. Не знаю, как бы я себя вел в такой ситуации. Никто не знает, каково быть дурным человеком — в этом полковник Уэлен был прав…

Мы прошли в коридор, там навстречу из темноты выступили двое. Я сдал двадцать шестой Глок, не дожидаясь, пока его найдут, после чего меня обыскали. Рамки^[5] на входе не было — но барон явно не был равнодушен к своей безопасности.

Вслед за бароном, я поднялся на второй этаж, там был его кабинет. Его охраняли еще двое.

В принципе — учитывая итальянскую политическую и криминальную практику — барон вполне мог приказать меня убить, и, наверное, этот приказ был бы выполнен. В Италии — убийство политических и прочих противников является нормой, это пошло не с коммунистического мятежа восьмидесятого, а со времен Николо Макиавелли. По моим расчетам остановить барона должно было то, что по всем раскладам — я не мог быть один и представлять только сам себя. Убийство лично меня ничего не решит — придет другой и предъявит еще более тяжелые требования. Вполне возможно, будет принято решение отомстить — а месть является обязательной практикой в работе спецслужб, потому что в зазеркалье нет места уважению, а есть — только страху. Кроме того — по моим прикидкам барон не примет никакого решения, пока не будет точно знать, что именно ему известно. А я — не собирался сразу выкладывать карты на стол.

— Что вам нужно? — резко спросил барон, не предложив мне не присесть, ни выпить — денег?

— И это тоже… — дипломатично сказал я — вам не кажется, синьор барон, что деньги должны быть возвращены тем, кому на самом деле они принадлежат.

— О чем вы?

— О народе Персии. Много лет его грабили, беззастенчиво отнимая жизнь, свободу, собственность. Вам не кажется, что народ Персии имеет больше права на эти деньги, чем генерал Абубакар Тимур?

— Повторяю еще раз — о чем вы?

Человек, даже профессионально умеющий лгать — все равно не умеет скрыть все признаки лжи. Их десятки и если кто-то их не видит — например, при телевизионных дебатах во время выборов — то это только по невнимательности. Тут же — я смотрел во все глаза и не видел, что барон Карло Полетти мне лгал. И это было плохо.

Потому что если мне нечем его зацепить — я ему, получается, дальше не нужен.

— О генерале Абубакаре Тимуре. Двадцать восьмого мая этого года он вылетел в Египет из Рима, особенно и не скрываясь. В Каире — он совершил террористический акт. Сюда он прилетал для того, чтобы вымогать у вас деньги, барон. Те деньги, которые были помещены в Банка ди Рома при посредничестве баронессы Антонеллы Полетти, вашей получается мачехи. Деньги, принадлежащие покойному Шахиншаху Мохаммеду Хоссейни.

Барон резко вскинул руку, указывая на дверь.

— Убирайтесь! Немедленно!

Я достал заранее заготовленную визитку, бросил ее на столик.

— Я не жду от вас правды, барон, мне она совершенно не нужна. Потому что я ее знаю. Я не буду вас ни в чем обвинять — это бессмысленно. Только имейте в виду — мы вам не враги, у нас общая цель — избавиться от генерала Абубакара Тимура. И в этом — мы можем вам помочь. Подумайте, вы потеряли сына в результате террористического…

— Вон!!!

Сзади открылась дверь — бесшумно, но я понял это по изменению давления воздуха.

— Синьор.

— Синьор князь покидает нас.

— Понятно…

— Честь имею…

Под руки — меня никогда и ниоткуда не выводили, поэтому я разозлился. Коридор был еще достаточно широк для того, чтобы три человека могли идти друг рядом с другом, лестница была уже. Первого я вырубил, изо всех сил ударив ребром каблука по подъему ноги, второго — ткнул пальцем в глаз, потом для верности добавил еще. Ринувшиеся снизу на шум ублюдки — нарвались на два направленных на них пистолета. Правильно говорят: самое опасное в охране — это оружие охранников, ближнего круга. Это как радиация — стоит отнять у одного из охранников пистолет (а в толпе, в толчее это вполне возможно) — и привет. Как говорится — пишите письма мелким почерком. Ближний круг предназначен совсем для другого — не подпустить террориста вплотную, а в критической ситуации — прикрыть охраняемого собой, приняв предназначенную для него пулю.

— Оружие — сказал я — медленно и аккуратно. Ты левой рукой, ты — правой.

То, какая у кого рука рабочая — я заметил еще при обыске.

Еще два пистолета — бухнулись на пол.

— Вперед.

Под прицелом — я довел незадачливых охранников до двери.

— Открывайте.

Охранники повиновались. По крайней мере — у них хватило ума не разыгрывать героев. За дверью — был бал.

— Выходите и не дергаетесь. После того, как выйду я — делаете вид, как будто ничего не случилось, заходите обратно и идете получать взыскание. Кто проявит геройство — имейте в виду, у меня на улице семь человек, у них автоматы и ракетная установка. Вопросы?

Вопросов не было…

Пистолеты — я спрятал за поясом, несколько неудобно — но выбирать не приходится. Пистолеты отличные, Беретта-92, стальные, армейского образца: Глок мне никто не вернет, но вместо одного пистолета, у меня теперь два. Никто из присутствующих мужчин не заметил ничего подозрительного — а баронесса Микелла оказалась рядом со мной раньше, чем остальные дамы, в том числе те, которые были со мной. Видимо… всем уже так надоел постоянный мужской контингент, занятый сам собой, в основном разоренный или находящийся на грани разорения — что новички вроде меня пользовались популярностью.

Давали мазурку, которую танцевать здесь никто не умел — этот танец в Европе пользовался популярностью. Потом — перешли на медленные.

— Надеюсь, вы крепко прижали его… — вдруг сказала баронесса.

Я даже сразу и не понял

— Что, простите?

— Ваш разговор. Надеюсь, барон достаточно зол после него.

— Вот как? — я удивился, на самом деле удивился… — и чем же это хорошо…

— Тогда он смотается отсюда. В горы. У него дом рядом с итальянской границей, в Швейцарии. Чертов склеп!

В голосе баронессы прозвучала нешуточная ненависть. Вообще, дело интересное… очень интересное. Похоже — молодая баронесса умна и ненавидит мужа. Это серьезный актив, если поработать как следует.

— Почему склеп, сударыня?

— Он там предается воспоминаниям… — баронесса проглотила явно нецензурное слово — вся его жизнь теперь одни воспоминания…

— В Персии я слышал одну поговорку. Когда люди Запада думают о себе, они думают о будущем. Когда люди Востока думают о себе, они думают о прошлом.

— А вы умны… — поразительно спокойно констатировала баронесса

— Кто тот молодой человек? — спросил я — тот самый, в компании. Самый молодой, короткая стрижка?

— О… это можно сказать ваш… сослуживец. Контр-адмирал Мануэле Кантарелла. Невоспитанный хам.

Сын Диктатора!

Обычно светские дамы так называли тех, кто не сумел подобрать к ним ключик, хотя самонадеянно попытался.

— Его отец занимает высокий пост — прощупал ситуацию дальше я.

Баронесса хмыкнула… неприятно, по-мужски. Осведомленно.

— Вы не знаете Италию, синьор князь. Здесь никогда ничего не изменится. Король, диктатор… указы, декреты, рескрипты… все это не более чем слова…

И тут же, без передышки

— Вы избавитесь от своих шлюх сами, или мне это сделать?

О как!

В принципе я был не против. Самый надежный способ вербовки женщин… к тому же, думаю девяносто процентов мужчин на званом вечере — будут мне завидовать. Остальные десять — содомиты, им это не интересно. Не их масть, как говорится. Но я просто не мог поверить в то, что баронесса, супруга хозяина вечера — может вот просто так уйти с одним из гостей. Я уже понял, что отношения в семье Полетти далеки от нормальных и ни о какой любви тут и речи быть не может. Но поднимать публичный скандал… как то не по себе от такого даже мне, немало повидавшему в жизни.

— Полагаю, нам следует соблюдать осторожность — спокойно ответил я — танец заканчивается. Позвольте…

Я достал свою визитку, черкнул пару строк.

— Передайте это синьору Кантарелле. Постарайтесь незаметно. Затем выходите. Черный Майбах — пятьдесят три, от входа налево по улице. Там такой милый фонарь рядом…

Баронесса взяла карточку

— Что это?

— Профессиональная любезность. Не откажите в милости, сударыня.

Баронесса взяла карточку.

— Десять минут…

Зачем я это сделал? В отношении молодого синьора Кантареллы — действительно, профессиональная любезность. В конце концов, мы оба — одинаковые, пусть из разных стай. Политики заставляют нас воевать друг с другом — но друг другу мы ближе, чем даже собственное командование. Люди — лягушки, боевые пловцы, подводные диверсанты. Это его страна — пусть он и разбирается с террористом.

Что же касается барона… ему можно даже посочувствовать. Он — тоже в какой-то степени находится в том положении, в каком одно время находился я. Только у нас с Ксенией — это не закончилось браком. Наверное — и слава Богу…

Гнев сопровождавших меня дам угас только при виде тысячемарочных банкнот. На улицу я вышел осторожно, один пистолет я незаметно переложил в карман, проверил, есть ли патрон в патроннике, и снял с предохранителя. Выстрелить — секунда. Второй пистолет — я тоже снял с предохранителя и оставил за поясом…

На улице была ночь. С Тибра — тянуло свежестью и прохладой. Улица — запружена транспортом. Идти опасно — но делать нечего.

Перед тем, как садиться в Майбах — я включил фонарик, который всегда ношу при себе в качестве брелока, встал на колени и осветил днище машины. Понимаю, что в этот момент я выглядел донельзя глупо, испачкал костюм — но лучше испачкаться в грязи, чем в собственной крови. А тут ставки выше: рванет — потом хоронить будет нечего.

Я успел встать, отряхнуться, чтобы встретить баронессу — и даже открыл дверцу машины. Она появилась из темноты, загадочная и неотразимая. Сумочки у нее не было — просто оторва, отправляется ночью из дома, с человеком которого знает час и даже без сумочки.

— Сударыня…

— Поехали отсюда скорее… — баронесса села в машину.

Желание дамы… закон.

Я сел на водительское, Когда поворачивал ключ в замке зажигания — признаюсь… екнуло. Но ничего не произошло.

Развернуться на улицах старого Рима практически невозможно, а впереди все было забито машинами. Я включил фары и тронулся вперед, выезжая из ряда… у меня был большой опыт управления именно этой моделью Майбаха, сейчас он был нужен мне весь, без остатка. В этот момент — нас осветили фары, раздался гудок, потом синим вспыхнула сирена… черт. Я был вынужден сдать назад, мимо, прокатилась какая-то машина, я не успел разглядеть какая. Седан, низкая, явно представительская. Конечно… преимущество было у него… но мне это не понравилось.

— Что за хам? — недовольно сказал я, снова начиная маневрировать…

— Машина капитана — сказала наблюдательная баронесса — ваше послание достигло цели. Мчится как на пожар…

— Вы выполнили мою скромную просьбу, сударыня?

— О, конечно. Мне доставило истинное удовольствие посмотреть на его рожу…

Мне это не понравилось. Есть люди, которым нравится доставлять людям боль, создавать проблемы и неприятности и наслаждаться тем, как другие люди выкручиваются из них. Возможно, баронесса из таких… таким людям чем хуже, тем лучше…

А это плохо.

Вспышка!

Мне как раз почти удалось развернуться — и я имел возможность наблюдать все происходившее впереди, с первого мгновения до последнего. Водитель машины притормозил, видимо, чтобы повернуть куда-то — рубином вспыхнули стоп-сигналы. Потом — где-то сверху что-то вспыхнуло, я понял это по мимолетному отсвету. И вся машина — полыхнула, разом, как это показывают в боевиках. Обычно — машины взрываются совсем по-другому — но эта взорвалась именно так: разом, ее всю окутало ярким пламенем, так, что даже контуров машины почти не было видно. На свете — существовал только один тип оружия, которым можно было сотворить такое…

В голове ворохнулась мысль, что если у этого урода в руках старая модель — то там не один заряд — а два. И что этот урод сделает со вторым зарядом… о том известно лишь Сатане.

Шмель. Реактивный термобарический огнемет. Старая модель — действительно не одно, а двуствольная, два выстрела разом. Эта штука — рассчитана для борьбы с ДОТами и бронетехникой, если снаряд Шмеля попадет в машину — даже костей не останется, один пепел.

Из машины я выскочил так быстро, как, наверное, никогда не выскакивал. За руку вытащил баронессу, потащил в подъезд — это было ближайшее укрытие, которое можно считать относительно надежным. Относительно — потому что Шмель по своему разрушительному действию был равен шестидюймовому фугасы и тот, у которого в руках была эта штука, мог превратить эту римскую улицу в филиал ада на земле… в подъезде безопасно только потому что темно, и он вряд ли сможет прицелиться. Все, кто был в машине — сгорели, это несомненно. После Шмеля — выживших не бывает…

Баронесса не плакала — просто сжалась в комок.

Возможно, невоспитанному хаму все же удалось добиться своего. Что же, сладких снов… коллега. Эта не самая худшая смерть из возможных, бывает, что убивают неделю. А если проблемы с декомпрессией — умрешь быстрее, но так что злейшему врагу не пожелаешь.

— Иди домой. Иди, домой, поняла? Ты ничего не видела, ничего не знаешь, никаких записок не передавала. Все поняла?

— Кто… что произошло?

В сущности, скрывать уже нечего.

— Террорист. Я заметил его на вечере. Все, иди. Я тебя найду сам. Хорошо? Все поняла?

Баронесса закивала. Я спустился первым, выглянул. Толпа народа, вывалили любопытные… легко затеряться. Уже слышен вой сирен.

— Все, иди!

— Эй, cazzo…

Я как раз поднимался из метро. Метро в Риме было убогим, похожим на нью-йорское, только с меньшим количеством линий. Неглубокого залегания, грязные станции, похожие одна на другую, изрисованные граффити поезда и переходы, никаких эскалаторов. Не то что в России — у нас станции метро строятся как подземные дворцы, привлекаются известные архитекторы, многие станции посвящены каким-то людям и событиям. Здесь же — грязно, разбитые плафоны освещения, толкутся албанские дилеры, торгуют героином. Недавно было нашумевшее дело — в римском метро изнасиловали и убили молодую женщину, банда издевалась над ней больше часа — но никто не пришел ей на помощь.

Нахождение в метро человека в костюме стоимостью в пять тысяч рейхсмарок — призыв к классовому насилию. Я бы не совался в это метро — да только поопасался ехать на такси, таксист запомнит. Счел, что если мне повезет — я смогу сойти за городского сумасшедшего. Почти прокатило…

Я медленно повернулся. Четыре урода — кожаные куртки на голое тело, крысиные бородки, агрессивная злоба и убожество. Точно, албанцы или цыгане.

— Деньги есть, чувак?

— Есть — покорно ответил я.

Ни слова не говоря, достал пистолет и выстрелил тому, который показался мне самым крутым в колено. Оглушительно грохнул пистолет, запахло горелым порохом, бандит завизжал как резаный и упал, где стоял. Остальные — бросились от главаря врассыпную, даже не пытаясь ему помочь — и в обратную сторону побежал я, моля Деву Марию не наткнуться на полицейского. Никакого другого языка эти твари не понимали, и сожалеть о содеянном я не собирался. Будут знать, что помимо овец — можно наткнуться и на волкодава…

Вот так вот я провел этот день. Имел возможность выбирать из трех очаровательных женщин — и в итоге мне не досталось ни одной. Но расстраиваться я не спешил — в отличие от контр-адмирала Кантареллы я еще был жив.

20 июня 2014 года

Рим. Институт Святого Сердца

Предместья Ватикана

— … как звать этого человека?

— Представился как адмирал русской службы Воронцов. Дворянин, Князь.

Человек, сидящий за скромным столом на первом этаже одного из зданий на Виа делла Консилиационе стальной хваткой сжал трубку.

— Адмирал русской службы Воронцов.

Кара Господня…

Не может быть. Он же… он же мертв!

— Ты… — человек откашлялся — ты уверен в этом?

— Совершенно. Послушай. Я выгнал его из дома, но это не значит, что он не придет в него опять. Он знает о Персии и знает слишком много. Это не в твоих интересах и не в моих.

— Если бы… только о Персии.

— Что?

— Нет. Ничего. Повтори дословно — что он сказал.

— Он передал привет от Мадам. Говорил о деньгах.

— Он не может ничего знать.

— А если знает? Я навел справки — он был первым наместником в Персии.

— Следы уничтожены.

— А ты в этом уверен?

Человек помолчал. Седые волосы на его по-крестьянски крепкой руке стояли дыбом.

— Что конкретно он сказал.

— Название банка. Имя Антонеллы.

— Сколько он хочет. Он называл сумму?

— Он хочет все.

— Он называл сумму? — повысил голос сидящий за столом человек

— Нет.

— Тогда это все не стоит и плевка.

— Скажи это ему.

Человек за столом немного подумал.

— Он сказал, когда придет еще раз?

— Нет. Я выпроводил его.

— Уезжай из страны. Запрись и сиди в своем шале. Пока не станет безопасно.

— Безопасно уже никогда не станет. Пока у меня дела в Риме. Что с моим сыном?

— Мы работаем.

— Мое терпение истощилось, кардинал.

— Не смей противоречить мне! Делай, что сказано, иначе…

— Иначе — что?

Кардинал Алессандро Антонио да Скалья, Государственный Секретарь Ватикана положил трубку, что было признаком слабости. Сидевший напротив кардинал Коперник — с ужасом смотрел на его левую руку — с нее, на белоснежный лист бумаги только что сорвалась и упала бордовая, тяжелая капля. Во время разговора — кардинал Да Скалья сломал ручку из письменного прибора и даже не заметил этого. Осколок вонзился в руку и теперь — шла кровь.

Кардинал достал из ящика стола бумажную салфетку, приложил к ране. Кровь перестала, на бумаге расплылось бурое пятно.

— Когда у тебя встреча с немцами? — спросил кардинал да Скалья.

Кардинал Коперник помялся — так спрашивать было не принято, Италия, равно как и Ватикан были построены на уловках, недоговоренностях, фактах, о которых все знают, но никто ничего не говорит… как невеста после первой брачной ночи. Но кардинал да Скалья был взбешен и ему было плевать на условности.

— Полагаю, что завтра.

Кардинал начертал на той же бумаге, заляпанной кровью две фамилии.

— Назовешь им этих людей. Пусть разберутся с ними.

— Хорошо.

Кардинал да Скалья поднес заляпанный кровью бумажный лист к пламени свечи, и смотрел, как он темнеет, начинает обугливаться — а потом вспыхивает ярким, пожирающим огонь пламенем.

— Пошел вон… — спокойно сказал да Скалья.

Оставшись один, кардинал Алессандро Антонио да Скалья, Государственный Секретарь Ватикана какое-то время бессмысленно перебирал бумаги. Потом он встал, вышел в соседнюю комнату — там, в полутьме на небольшом круглом столике стояли резные шахматы работы семнадцатого века.

Шахматы…

Не включая свет, кардинал уселся за стол.

Немцы…

Немцы их единственная надежда. Только у них — достаточно сил, чтобы разобраться с Полетти. Германская разведка имеет тесные связи с разведкой швейцарской, а к той, в свою очередь, прислушаются даже цюрихские гномы, сидящие на мешках с деньгами вот уже три сотни лет. Если немцев заставить включиться в игру — они могут стать тараном, который проломит крепостную стену…

Рука переставила ферзя в атакующую позицию.

Полетти — и он осознает это — держит их за глотку. Делу П2 не дали в свое время ход только потому, что не знали, где находятся деньги. Если бы знали — все было бы намного хуже. Собственно говоря, дозировано раскрывая информацию, этого то и хотели добиться — чтобы кто-то метнулся за деньгами. Они сейчас тоже держат за глотку Полетти — но только одним, его сыном. И хватка эта — становится все слабее и слабее, Полетти уже на грани того, чтобы выйти из-под контроля. Но и убирать его — нельзя.

Рядом стал конь.

Кто-то играет с ними… копает старые дела, поднимает старые связи.

Полетти играет на всех досках сразу, это даже не двойная игра. Вчера — он принимал у себя не только Воронцова. Он принимал у себя Коклевского. А Коклевский — человек из польской группы, и приезжал он — вместе с молодым Кантареллой, отец которого — диктатор Италии. Он знает очень мало, почти ничего — но достаточно для того, чтобы доставить неприятностей. Коклевского больше нет — но этого урока хватит ненадолго. Полетти пытается опереться на государство в своем противостоянии — и если ему это удастся, им всем придет конец.

Рука коснулась короля и… оставила его на месте.

Можно сдать кое-какие свои позиции… точнее, это Марентини придется сдать кое-какие свои позиции в Африке, чтобы выиграть в главном…

Ди Марентини… Ди Марентини… Ди Марентини…

Кто бы мог подумать…

Схватка…

Избрание Папы Римского всегда сопровождалось интригами, и далеко не всегда — Папой становились кристально честные, достойные люди. Александр Борджиа, ставший Папой не перестал травить людей. Последний из Иоаннов, Иоанн двадцать третий — благословил геноцид сербов и мечтал создать из хорватских усташеских банд новой войско крестоносцев с базой на территории африканской Франции. А как вы думаете — с чего это в Иностранном Легионе, в Испанском Легионе^[6] столько хорватов?

Папа Иоанн Павел Второй, Папа-поляк умер после больше чем двадцати лет служения, хотя мог умереть в первый же год, на площади Святого Петра от пули убийцы. Двадцать с лишним лет это огромный срок, а тот факт, что Папа Римский является едва ли не самым абсолютным монархом из абсолютных, главой исполнительной, законодательной и судебной власти Ватикана, к тому же еще он официально объявлен непогрешимым. За двадцать с лишним лет Папе, при выборах бывшему компромиссным кандидатом — удалось создать мощную группировку поддержки. Она опиралась на австро-венгерское католичество, на католичество в Польше и на польские общины в Великобритании и САСШ. И в той и в другой стране было большое количество беженцев от «кровавого романовского режима»^[7], католиков, поляков, сбивающихся в небольшие, но крепкие, спаянные общины. В САСШ польские католики вообще доминировали во всех католических общинах страны. И так получилось, что папа Иоанн Павел II в своем правлении опирался в основном на те страны, где католичество не было основной религией, а основной был протестантизм. Отсюда — его попытки «навести мосты», публичное признание протестантизма и протестантов «братьями во Христе», хотя еще двести лет назад в некоторых странах протестанта ждала инквизиция и костер.

Польско-католическая группа образовала первую из групп кардиналов, которые готовы были побороться за папство. Лидером их был бостонский кардинал Михаил Поплавский, который был на четверть русским. Кардинал Поплавский был осторожным и крайне влиятельным человеком, лидером Морального большинства — крайне влиятельной католической организации, в которой состояли многие неоконсерваторы. Следовательно — за кардиналом Поплавским стояла вся государственная машина Североамериканских соединенных штатов.

Итальянская группа — ее представляли епископы и кардиналы только одной страны, Италии. Но они — были самой влиятельной группой, и до Папы-Поляка им всегда удавалось провести в Папы своего Человека. За итальянцами — все-таки территориально Италия очень небольшая страна стояли самые разные силы, и всегда этого оказывалось достаточно. Это были сицилийцы, сицилийская мафия. Это были католические ордена, как официально существующие типа иезуитов, так и прекратившие существование много веков назад, такие как орден Тамплиеров. Это была венецианская черная аристократия, до сих пор сатанинской паутиной опутывающая страну. Всех этих сил — а они имели и деньги и людей готовых убивать — всегда оказывалось достаточно. Их выбором — был кардинал Алессандро Антонио да Скалья, на тот момент — суперинтендант доходов ватиканского двора, кардинал-камерленго.

Германская группа — чистый проект германской разведки, но подкрепленный всей мощью европейской супердержавы, Священной Римской Империи. За ней — были некоторые африканские страны, Россия, Германия и конечно же — бывшая Франция. Это были совершенно новые игроки, но у них хватало денег, а самое главное — был допуск к данным шестого управления РСХА, набравших немало грязи на всех.

Их кандидатом был кардинал Йозеф Фрайзинг, епископ Мюнхена, относительно которого было известно только то, что он не в ладах с большей частью берлинских духовных лиц. Выбор был странный — но это был выбор немцев.

Немцы разобрались со всеми быстро и эффективно, но без крови. В североамериканский суд — некая Джанна Семенс, урожденная Семенович подала иск к одной из священников бостонской католической конгрегации и обвинила приходского священника в том, что тот совратил ее сына, певшего в церковном хоре. Священник мало того, что был католиком — он еще был и поляком — для поляка, даже кардинала и архиепископа это свято. Конечно же, он попытался помочь своему собрату, соплеменнику, оказавшемуся в беде. Семье совращенного мальчика предложили сто тысяч сейчас и грант на обучение на пятьсот на будущее. Семья вроде бы согласилась — но тут по CNN грохнули сюжет о священниках — педофилах, насилующих детей. В итоге — слетел со своего поста и едва не угодил в тюрьму и сам кардинал Поплавский, а польская группа в Штатах была серьезно деморализована.

К кардиналу Алессандро Антонио да Скалье пришли двое и показали ему часть от списков масонской подрывной ложи Пропаганда-2, где в числе прочих числился аббат да Скалья из банка Ватикана. Опубликование этих списков в газетах — могло вызвать новую истерическую волну охоты на ведьм, причем в неопубликованной части списков было много священнослужителей.

Барон Пьетро Антонио Салези ди Марентини, викарный кардинал Рима не значился ни в каких списках. Он был просто еще одним членом коллегии кардиналов-выборщиков.

Папой стал кандидат немецкой группы.

Папа Бенедикт XVI, он же кардинал Иосиф Фрайзинг погиб в Аграме в результате террористического акта. Это известие — кардинал Алессандро Антонио да Скалья встретил в тюрьме Ватикана, где сидел, брошенный туда немецким Папой. Выборы прошли без него.

Новые, очень поспешные выборы Папы, проходящие в чрезвычайно тяжелой атмосфере — характеризовались раздраем и упадком среди всех основных противоборствующих групп. Польско-американо-британская группа решила попробовать счастья с довольно молодым кардиналом Кейлом Каллари, раскрученным на телевидении миротворцем. Немцы — выставили нобелевского лауреата, кардинала Лойссера. Итальянцы — поскольку их лидер находился в заключении, выставили кардинала Франсуа Бушерона, известного как «Монсеньор Париж», тоже известного миротворца. Это было все равно, что конкурс миротворцев. После террористического акта, жертвой которого стал Папа — самое время продемонстрировать смирение, самое время…

Салези ди Марентини появился на втором туре голосования — хотя в первом, он занял не четвертое, а третье место, опередив кандидата совершенно деморализованных поляков Каллари. Его считали запасным кандидатом итальянцев, а кардинал да Скалья сидел в тюрьме и не мог ничего предпринять. Произошла совершенно нелепая ситуация — никто ничего не знает, но знает, что делают другие — и на этом основании с умным видом делает то же самое. Чьим же, если не итальянским кандидатом — был викарный кардинал Рима?

На самом деле, Пьетро Антонио Салези ди Марентини опирался на совершенно новые силы, до сих пор никак не участвовавшие в забеге. Это был барон Карло Полетти, который сейчас держал все деньги церкви, а, следовательно, и всю церковь за глотку. Это был Мануэль Альварадо, который мог предоставить бессчетное количество боевиков, готовых убивать во благо Церкви. И это были исламские экстремисты во главе с бывшим генералом шахской службы Абубакаром Тимуром. Если бы кто привлек к расследованию теракта в Аграме профессионалов из России — они быстро нашли бы сходство и с действиями исламских экстремистов на Востоке и с некоторыми малоизвестными ликвидациями, проведенным шахской службой безопасности. Но русских — никто к расследованию не привлек — зачем?

Кардинал Пьетро Антонио Салези ди Марентини стал Папой с минимальным перевесом голосов на коллегии выборщиков. Первым делом — он повелел освободить из узилища кардинала Алессандро Антонио да Скалью и назначил его в Институт Святого Сердца, тайное банковское учреждение Ватикана. Которое к тому времени было пусто, как старый холодильник на свалке…

14 июня 2014 года

Берлин

Разведка каждой страны имеет свой несомненный почерк и свои особенности, благодаря которым профессионалы всего мира опознают друг друга, встречаясь на темных и извилистых тропках, на которых, зачастую — можно пройти лишь одному. Разведка — это более искусство, чем презренное ремесло, и как все люди искусства — разведчики каждой страны имеют свой почерк, свою манеру письма картин, на которых правда — не более чем фон для изощренной лжи.

На первом месте во всем мире — безусловно, стоит разведка Британской Империи. Она самая старая из всех — организация, занимающаяся тайным отстаиванием интересов британской Короны по всему миру, тайно существует как организация уже более двухсот лет — а сама разведка в современном ее понимании — ведется Британией не меньше шестисот последних лет. Британцы обладают огромным опытом в части манипуляций и психологической войны, их излюбленным почерком является распространение дезинформации и возбуждение враждебных сообществ в странах, против которых Британия ведет игру. История шпионажа полна примерами того, как Британия непрямыми (тогда этого термина еще не было) действиями добивалась вполне реальных стратегических успехов. «Математик» Ди предсказал разрушительное воздействие приливов — и это не позволило испанцам набрать достаточное количество опытных моряков и солдат в «Непобедимую» армаду. Британия поддержала откровенных пиратов — и пираты разрушили как Голландскую, так и Испанскую империю, нападая на чужие торговые корабли и грабя их. Британия поддержала революционеров во Франции — и их откровенный враг и соперник сгинул в бездне кровавого революционного угара. Британия активно действовала против Российской Империи — тут и польские мятежи, и мятежи в Туркестане, и проект независимости черкесов и Крымская война, и поддержка коммунистов. Британские разведчики передавали друг другу опыт и агентов в поколениях, не раз так бывало, что где-нибудь на Востоке в какой-нибудь семье британскими агентами были и дед и отец и сын — несколько поколений семьи, одно за одним. Династии разведчиков были и в Лондоне — сын Джона Ди, лекарь и отравитель Артур Ди работал при русском дворе, где защищал интересы Британии. Британцы были небольшими поклонниками острых акций, убийств каких-то конкретных лиц, гораздо охотнее они возбуждали массовые мятежи и волнения, ослабляя государственность противника. Но если было необходимо — они решительно шли на убийство, причем переход между уговорами и убийством проходил внезапно и совершенно без внешних признаков для жертвы.

Совершенно другим подходом к разведке отличалась Священная Римская Империя Германской нации. Разведки Священной Римской Империи родилась относительно поздно — как второй отдел Генерального штаба, возглавляемый полковником Вальтером Николаи — он поспел как раз к Великой Войне и внес немалый вклад в победу германского оружия. Но до тридцатых годов — гражданской разведки в Германии не было вообще, и все, чем она интересовалась — это армия и флот противника. Это не значило, что Вальтер Николаи не пытался приобрести агентов влияния — пытался и очень охотно. Но эти агенты влияния, опять-таки, обязаны были выведывать лишь военные планы противника, численность, подготовку и оснащение его армии и флота. Такой узкий подход к разведке господствовал до тридцатых годов.

Создание настоящей германской разведмашины было связано с человеком по имени Генрих Мюллер. Бывший офицер ВВС воздушного флота рейха, после демобилизации, он был направлен на работу в баварскую криминальную полицию, где проявил недюжинные способности. Его путь был схож, в общем, с жизненным путем шефа североамериканского ФБР Джона Эдгара Гувера. Как и Гувер — Мюллер начал с наведения порядка в картотеки организации системы заведения и пополнения досье на людей, казавшихся подозрительными — до этого такое не было принято, досье было только на тех, кто уже совершил какое-то преступление. Истинный трудоголик, он не брал выходных, мог работать до двенадцати часов ночи, нередко ночевал в кабинете, где держал кушетку. Несколько лет такой работы принесли ему успех: раскрываемость преступлений в Баварии была самой высокой в Германии, иногда преступников брали тогда, когда они возвращались к себе домой, сделав дело. Успех Мюллера принесли ему должность сначала начальника Баварской криминальной полиции, а потом и — полицайпрезидента Пруссии, важнейший на тот момент пост в спецслужбах Священной Римской Империи. После покушения коммунистов на Кайзера в тридцать втором — именно его вызвал Кайзер и поручил ему реорганизацию спецслужб. Мюллер принялся за дело с рвением истинного военного служаки, и уже в тридцать третьем появилось РСХА — Главное управление имперской безопасности.

Именно РСХА стало и до сих пор являлось становым хребтом германской, да наверное и общеевропейской системы безопасности. В него на момент создания входили семь главных управлений: первое (кадры, учеба и организация), второе (административное, правовое и финансовое), третье (по делам Африки, патронируемых и оккупируемых территорий, ему же подчинялась система лагерей для преступников и тюрем), четвертое (тайная государственная полиция, гестапо), пятое (общекриминальные проявления, не представляющие значительной опасности для Рейха), шестое (общая заграничная разведка), седьмое (архив, справки и документация). Мюллер возглавлял созданное им детище на должности «Полицайпрезидент и генеральный комиссар безопасности Рейха»^[8] до семидесятого года. После его смерти РСХА хотели разделить — но сам Кайзер воспротивился этому и наложил вето на решение Рейхстага. Больше к этому вопросу возвращались лишь правозащитники, которыми занимался первый реферат четвертого управления РСХА (разлагающее влияние), и которым совсем не улыбалось жить под колпаком. Недавно, генерал-полковник войск полиции и генеральный директор РСХА доктор Элих выступал по рейхстелевидению и в ответ на явно провокационный вопрос о тотальной слежке широко улыбнулся и ответил «Невиновным бояться нечего».

В разведывательной деятельности немцы действовали грубее англичан, хуже плели долгосрочные комбинации и гораздо легче шли на острые акции. Вероятно, это было связано с тем, что в структуре РСХА было немало людей, которые отслужили какое-то время в Африке — а Африка нервному здоровью, буддистскому спокойствию и вере в человека совсем даже не способствует. Немецкие разведчики широко сотрудничали со своей армией — и часто использовали солдат парашютно-десантных войск и горных егерей для каких-то своих акций. Немцы были лучше, чем кто бы то ни было подготовлены физически: в стране действовала программа обязательного и бесплатного физического совершенствования для детей, немало делалось и в рейхсвере. Так, на последних Олимпийских играх трое золотых медалистов — оказались самыми настоящими бойцами рейхсвера — причем не зачисленными в рейхсвер, а реально там служащими. Проблемой немцев — было то, что они предельно скверно умели лгать и притворяться, а так же не умели разыгрывать хитроумные комбинации с непрямым воздействием на ситуацию. Впрочем, были у немцев и хитроумные разведчики…

На третьем месте — а, по мнению некоторых людей и на втором — находилась разведка Российской Империи. У русских — была лучшая в мире контрразведка, находящаяся в ведении МВД — так в России называлась полиция, но у них в одном министерстве была объединена борьба как с преступностью, так и со шпионажем и терроризмом. Связано это было с тем, что Россия в двадцатом веке прошла долгий и кровавый путь внутренней борьбы, и иногда казалось, что государство вот-вот не выдержит и развалится на части. Примерно до семидесятых годов — Россия боролась, прежде всего, в самой себе, ей было не до разведки. Коммунисты, которые в шестнадцатом году устроили кровавый, подавленный пулеметами и пушками мятеж. Злоумышления и покушения двадцатых: эсеры и коммунисты развернули настоящий внутренний террор, в ответ армейские офицеры создали крайне правые заговорщические организации, которые вели настоящую войну против левых: доходило до того, что взрывали и расстреливали из пулеметов студенческие и рабочие собрания, не деля на правых и виноватых. Часть эсеров во главе с Борисом Савинковым — перешли на сторону крайне правых и оказались самыми жестокими и кровавыми преследователями коммунистов — они убивали, убивали и убивали. Убивали крестьян, рабочих, друг друга. Все двадцатые и тридцатые годы то тут, то там — вспыхивали крестьянские восстания, направленные не столько против государства, сколько против богатых крестьян и аристократов с их поместьями. В поместьях стояли пулеметы, и даже легкие пушки, оборона поместий — стала с тех пор любимой детской игрой с оружием в России. На юге, чуя большую кровь — действовали исламские экстремисты, подталкиваемые Британией, а может быть и Германией: до конца тридцатых годов мало кто верил, что Российской Империи удастся удержать Восток за собой. Террор, террор и еще раз террор всех цветов: красный (коммунистический), черный (эсеровский и потом савинковский), белый (офицерский), зеленый (исламский). Террор удалось унять только к концу пятидесятых после того, как совместными усилиями русских и североамериканцев были разгромлены троцкистско-коммунистические центры в Латинской Америке. Но с тех пор — у России была самая сильная полиция и контрразведка, при относительно небольшой численности добивавшаяся просто поразительных результатов.

Что же касается разведки — то она начала активно развиваться только к концу тех же пятидесятых, а свой почерк у русских появился еще позже. За внешнюю разведку в России отвечало сразу несколько ведомств: Собственная, Его Императорского Величества Канцелярия, МВД с его Заграничным департаментом, официально занимающимся преследованием преступников, совершивших преступления в России и сбежавших за границу, МИД имел «отдел специальной документации». Еще были две структуры, которые занимались военной разведкой и представляли собой уникальный гибрид разведывательной службы с силовым прикрытием. Это Главное разведывательное управление Генерального штаба и Управление разведки Главморштаба. И та и другая служба располагала доступом к спутникам, данными с которых они делились со всеми остальными, и та и другая служба имела в своем составе элитные части специального назначения, которые могли мгновенно оказаться на другой конце земного шара и начать действовать. Таких «разведывательно-силовых» структур в мире больше не было, кроме разве что разведки морской пехоты САСШ — и их наличие делало Россию главным игроком в борьбе с терроризмом. Только русские — могли вести активную силовую разведку в зонах локальных конфликтов. Все остальные имели особо подготовленные части для таких целей — но аналитиков и агентуристов среди них не было. А вот у русских они были.

Почерком классической разведки русских было глубокое и длительное внедрение. Русские были подлинными хамелеонами: их разведчиков специально и очень долго готовили, они знали языки и обычаи других стран, могли внедриться куда угодно. Русские проигрывали на коротких дистанциях — но стратегические операции с долговременным эффектом им удавались на отлично. Играло свою роль то, что русские, в отличие от англичан — не презирали никакие народы и тот же русский после специальной подготовки — вполне мог стать арабом (не быть похожим на араба, а именно стать арабом) и внедриться в террористическую организацию на длительный срок. Англичане в чуждой для них среде были заметны — а вот русские нет, они были хамелеонами и могли сойти за своего в любом окружении. Это было их силой. Русские крайне осторожно подходили к проблемам острых акций. Если в вопросах терроризма они были безжалостны, уничтожая, прежде всего своих же злоумышляющих подданных — то на убийство граждан других стран они шли редко и неохотно. Но если такое решение было принято — оно неизменно выполнялось с присущим русским византийским коварством.

Далее — шла разведка Франции. Второе бюро, Сюрте, разведка жандармерии, разведка Иностранного Легиона. Французы были людьми с уникальной судьбой. Потеряв свою Родину сначала в ходе беззаконных революций и кровопролития, а затем в ходе бесславно проигранной войны — они приобрели новую родину, по размерам даже больше, чем первую. Проблема была в том, что она располагалась не в самом лучшем месте, на северном побережье Африки. Но французы извлекли уроки из поражения: введя военную диктатуру, они принялись обустраивать свою новую землю с присущей галлам настырностью и свирепостью, родившейся после военного унижения Великой Войны. Против них были все. Священная Римская Империя была не против прибрать к рукам и их земли в Африке. Англичане хотели в очередной раз приобрести пушечное мясо союзников, а если не получится союз — то и вассалов. Местные племена, зараженные исламом — хотели независимости. В ходе долгой и кровавой войны, продолжающейся до сих пор — французы отстояли и укрепили свою страну. Их спецслужбы во многом копируют русские — только у них не хватает русского размаха и огромных ресурсов, какие русские привлекают при необходимости, нет у них и присущей русским способности быть хамелеонами, растворяться в любой среде.

Отличительной чертой французской разведки была жестокость и очень низкий порог реагирования. Французы не боялись никого и ничего, они могли проникнуть в любую страну мира для того, чтобы уничтожить врагов — часто при очень призрачных шансах уйти живыми. Ответом на террористический акт было физическое уничтожение всех причастных к нему, а часто — и членов семьи террориста. Даже русские — не решались на Ближнем Востоке на такое, на что без колебаний шли французы. Нарицательным стало название «Вилла Сусини» — парашютисты Легиона там пытали и убивали людей, причастных или подозреваемых в причастности к террористическому подолью, к Касбе. Это все знали, и никто даже не подумал прекратить это и привлечь кого-то к ответственности. Русские этим тоже занимались в неспокойные времена на Ближнем Востоке — но они тщательно скрывали это, а если кто-то попадался — его показательно отдавали под суд. Ходили разговоры, что попавшимся бойцам «эскадронов смерти» после суда просто давали новые документы и отправляли служить в глухие места, в Сибирь. Но как бы то ни было — русские не считали нормальным то, чем французы даже гордились. При ликвидациях, французы обычно использовали снайперов, и это несмотря на то, что особо сильной снайперской школы у них не было. Что же касается Сюрте — то это была одна из лучших полицейских служб мира, отличавшаяся обширность картотеки и еще более обширными правами. Вообще, военная диктатура оставила на новой Франции неизгладимый отпечаток, прежде всего в крайне широких правах полицейских и спецслужб по отношению к гражданам. Ни в одной цивилизованной стране — такого не было, эти права были равны тем, какие имеет британская полиция в Индии по отношению к индусам, людям второго сорта.

Затем, вероятно, шла разведка Североамериканских соединенных штатов.

Это было нечто. Первоначально — у североамериканцев вообще не было независимой разведки, но особое значение играло детективное сыскное агентство Ната Пинкертона, крупнейшее в мире и Американский красный крест — прикрытие для разведывательно-дипломатических операций Госдепартамента САСШ. Американцы, люди очень свободные, испытывали отвращение к разведдеятельности, а ведение картотеки даже на преступников — вызывало у их законотворцев серьезные сомнения в конституционности этого: имеет ли государство право держать человека за потенциального преступника, если он уже отбыл наказание. В двадцать первом году было создано Федеральное Бюро Расследований, его возглавил легендарный Джон Эдгар Гувер — но на самом деле воцарение короля американской разведки и контрразведки произошло еще раньше, когда он возглавил Отдел генерального инспектора Министра юстиции САСШ. Заступив на свое место, он обнаружил полный бардак в правоохранительной системе САСШ. Разведывательные данные в основном поставляли англичане — какие хотели, такие и поставляли. Никакой картотеки и учета не было. Единой федеральной правоохранительной службы тоже не было: все было отдано на откуп местным властям и штатам. В каждом штате был свой уголовный кодекс. На местах распоряжались выборные путем голосования местного населения шерифы, банды ловили с помощью массовых облав, в которых принимало участие местное вооруженное население — и хорошо, если такая облава не заканчивалась несчастным случаем с оружием. Крупные корпорации нанимали против забастовщиков и коммунистов детективов из агентства Пинкертона и других сыскных агентств, поменьше — а они творили что хотели. Регулярной работы против коммунистов не велось, все ограничивалось стычками забастовщиков с нанятыми компаниями частными детективами и явно заказными убийствами лидеров профсоюзных и коммунистических движений. На южной границе воровали скот, с территории вечно неспокойной местности происходили вооруженные набеги, отражать которые выходили чуть ли не всем Техасом. Вот в таком состоянии принял дела Джон Эдгар Гувер, тайный педераст^[9] и человеконенавистник.

А симптомы были тревожные. Состоялось «сражение у горы Кармел», когда вооруженные профсоюзники захватили целый угледобывающий район и длительное время вели бои с детективами Пинкертона. Конечно, не обошлось и без коммунистов. После убийства Мартова и Ульянова, многих других деятелей коммунистов — в САСШ переехал, спасаясь от белого террора, Лейба Давидович Бронштейн (Троцкий)^[10]. Это был очень непростой человек: супруга — дочь одного из известнейших банкиров Уолл-Стрита, североамериканский паспорт ему вручил лично Президент САСШ. У него были деньги и немалые — а так же целые отряды еврейских боевиков из бедных кварталов Нью-Йорка. Гуверу с большим трудом удалось выслать Троцкого и всю его братию из страны, после чего, он стал личным врагом Троцкого и мишенью для многочисленных покушений.

ФБР, как крупная и серьезная правоохранительная организация оформилась в тридцатые годы, во времена «закона Уолстеда», приведшего к образованию в САСШ общенациональной организованной преступности. Одновременно с этим — шла беспощадная борьба с коммунизмом. Ставший результатом спекулятивных действий нескольких групп банкиров финансовый кризис перерос в рецессию и массовый голод, по улицам шли работники обанкротившихся заводов с красными транспарантами и коммунистическими лозунгами. Их встречали автоматы и пулеметы полицейских и ФБР. Выкарабкивались из кризиса всем миром… сильно помогли посткризисному становлению громадные промышленные заказы русского правительства, самого богатого на тот момент в мире. Оно расплачивалось золотом и поставками ресурсов через Дальний Восток: североамериканские инженеры ехали на работу в Россию тысячами, многие оставались. До этого — все промышленные заказы России почти всегда получала Германия — но новому императору, молодому Александру Четвертому, ставшему позже Великим — удалось убедить германского Кайзера в том, что если к власти в САСШ придут коммунисты, в том не будет ничего хорошего. Некоторые станки, поставленные тогда североамериканцами — работали до сих пор.

В разведке — современные Североамериканские соединенные штаты отличались крайне низким результатом при громадных затратах. Если контрразведка еще со времен Гувера работала если и не отлично, то хорошо — то в разведке был полный крах. В конце семидесятых — германские офицеры притащили в отделение «Оберкоммандо дер марине»^[11] североамериканца, который в брестском баре слишком много болтал и выспрашивал о марках бетона, который шел на укрытия для подлодок Кригсмарине. У него обнаружили поддельные документы и записи примитивным шифром, который расшифровали буквально на коленке. По документам, этот североамериканец был отставшим от судна моряком, проблема же была в том, что он был… негром! Не чистым, конечно, скорее мулатом — но негром. Это каким же непроходимым идиотом надо быть, чтобы послать негра вести разведку базы Кригсмарине! Германские контрразведчики просто не знали, что делать. Закончилось все тем, что незадачливого разведчика просто вышибли из страны, посоветовав напоследок заняться своей работой в другом месте, например в Африке. Или поменять профессию, пока не расстреляли.

Тем не менее — и у североамериканцев были свои плюсы. Американцы совместно с англичанами — держали систему глобального мониторинга и перехвата Эшелон — причем лидерами в этом проекте были североамериканцы, базовые станции анализа находились у них, потому что они были очень сильны в компьютерной и иной сложной технике. Североамериканские соединенные штаты — это страна эмигрантов, и поэтому североамериканской разведке проще, чем любой другой удавалось найти человека, знающего любой регион мира и готового работать в нем. В Северной Америке — было очень сильно еврейское лобби, и именно через него шла часть разведработы. Опасались только России — в России за шпионаж полагалась смертная казнь, и желающих шпионить было очень немного. Североамериканцы имели сильные и хорошо подготовленные части специального назначения, оснащенные и готовые действовать в любой точке мира — но по тактике применения и разведывательно-агентурному обеспечению их операций они отставали на голову от той же России или Великобритании. Сказывалось то, что война в Латинской Америке была страшной, но в то же время примитивной, намного примитивнее, чем сети заговорщиков и террористов в Британской Индии и на Восточных территориях, которые нельзя было разрушить исключительно грубой силой. Североамериканцы просто засекали что-то и ночью прилетали на вертолетах — в то время как русские никогда не посылали свой спецназ без долгой слежки и агентурной разработки объекта. В последнее время однако — русские стали работать грубее и жестче, это было связано с восстанием в Персии и очередным витком дестабилизации на Востоке — а вот североамериканцев патовая ситуация в Мексике и Бразилии наоборот научила работать тоньше и изощреннее, просчитать последствия. Несмотря на явную примитивность почерка североамериканской разведки — сил, чтобы контролировать Новый свет у них вполне хватало.

Итальянцы отличались довольно грязными методами, коррумпированностью и связями с преступностью самых разных мастей, в этом они перещеголяли даже традиционно небрезгливых англичан. Кавардак с властью приводил к кавардаку с разведкой. Руководство смеялось раз за разом, и это в разведке было плохим тоном — в нормальных странах руководство разведки не меняется в зависимости от того, кто находится у власти. Многие в полиции и в разведке были связаны с мафией. Если в Триполитании просто творились темные дела с распределением средств от добычи нефти — то в Итальянском Сомали все было намного хуже. Порт Могадишо еще в шестидесятые превратился в главную криминальную столицу восточного побережья Африки, а после того, как в моду вошло массовое употребление наркотиков — все стало еще хуже. Весь героин в Африку заводился через Могадишо, и гражданская война мало что изменила, скорее, ухудшила — ведь многие из комбатантов были наркоманами. В самой Италии, особенно на промышленном севере — были сильны коммунисты, в шестидесятых — восьмидесятых годах двадцатого века страна балансировала на грани переворота. В парламент раз за разом избирали коммунистов — но сделать они ничего не могли, потому что с одной стороны стоял король, а с другой — мафия и крайне правые, готовые к государственному перевороту и резне. Мафии поручали убивать коммунистов, что те делали с большой охотой — но в таком случае разведке и полиции приходилось закрывать дела на то, что творит мафия. В том числе на убийство судей, прокуроров, других борцов с мафией. Потому что в ответ на аресты — многие мафиози могли достать свои заветные папочки — и тогда волна народного гнева, скорее всего, закончилась бы революцией.

На последнем месте шла разведка Австро-Венгрии. Эти тоже не брезговали грязью — но грязью в совершенно другом плане. Вена изобиловала разными мерзостями: жиголо, содомским грехом, проституцией, в том числе и в высшем свете. Именно на этом специализировалась дружественная Великобритании австро-венгерская разведка. Раскопать какую-то мерзость, подложить в нужную постель мужчину, женщину, мальчика или девочку, снабдить наркотиками — на все это австро-венгры были готовы и с большой охотой. Основной их специализацией были биографические рычаги^[12] и шантаж.

Второй особенностью австро-венгерской разведки было сотрудничество с откровенными террористами и садистами. Самой сильной частью Триалистической монархии была Великая Хорватия, а там — не счесть было потомков славной памяти адвоката Павелича, который не брезговал ничем, в том числе геноцидом. В Хорватии, в местечке Загорье находился крупнейший в Европе центр нелегального производства оружия, технологии там были таковы, что местным мастерам удалось поставить некоторые образцы на промышленный поток. Большой популярностью пользовались МР-40 и СТЭНы — кустарные пистолеты-пулеметы без номеров то и дело находили в руках коммунистических террористов, застреленных полицией грабителей банков, итальянских мафиози и похитителей людей. В этих местах — была лучшая в Европе пистолетная школа — еще в начале двадцатого века все мужчины в этих местах не выходили из дома без двух револьверов за поясом, а искусством стрельбы из них могли поразить даже видавшего виды североамериканского ганфайтера. Здесь же — был крупный центр криминальной активности: МВД Хорватии мирилось с существованием на территории страны многочисленных преступных кланов — но только до того момента, пока они не совершали преступление на территории Австро-Венгрии. Местный криминал об этом знал — и с удовольствием гастролировал по всей Европе, совершая в основном тяжкие и особо тяжкие преступления. Были деревни, где профессией большинства мужчин была профессия наемного убийцы — гастролера. В Далмации — в рыбацких портах почти в открытую разгружали наркотики и контрабанду. Большинство мужчин здесь были законченными отморозками, и жизнь их часто заканчивалась у какой-нибудь дороги с дымящимися пистолетами в обеих руках. Всех этих отморозков использовалась австро-венгерская разведка, но часто — по поручению британцев, которым не хотелось пачкаться, но дело сделать было нужно…

Все эти мысли промелькнули в голове начальника четвертого управления РСХА, генерал-лейтенанта сил полиции Манфреда Ирлмайера, когда его служебный «Хорьх» свернул с Альтманнштрабе^[13] на Тиргартенштрабе и почти столкнулся с лихо заворачивающим за угол Шевроле Каприс Брогем с берлинскими номерами. Угловатый, по размерам не уступающий «Хорьху» седан с затемненными стеклами лихо прокатился мимо, дав длинный приветственный гудок.

— Идиот! — злобно выругался Курт, бывший стрелок отряда пфадфайндеров, тяжело раненый в Африке и сейчас являющийся водителем и телохранителем начальника четвертого управления РСХА. Курт уже попритерся в Берлине и поэтому решил извиниться — прошу прощения, герр генерал-лейтенант…

— Ничего, Курт — задумчиво сказал Ирлмайер — они и в самом деле идиоты.

Он знал их машины каждую, даже помнил их номера — просто так, на всякий случай. Начальник станции ЦРУ по имени Джек Андерсон ездил на Меркурии Гранд Маркиз, черного цвета и бронированном, еще в распоряжении резидентуры было несколько таких вот танк-седанов Шевроле, подешевле, но не меньше размером. Помимо того, что в таких вот танк-седанах было очень неудобно протискиваться в берлинских пробках и парковаться на берлинских улицах — эти машины делали всякую такую деятельность североамериканцев бессмысленной. Нет, они, конечно, брали машины в прокате…при этом каждый владелец проката, сдав машину североамериканцам — шел к телефону и набирал номер гестапо. Но даже сейчас… если бы не эта машина и не идиот за нее рулем — он вряд ли узнал бы, что генерал-полковник войск полиции и генеральный директор РСХА доктор Элих принимает североамериканцев — причем не у себя в кабинете, а там, где он принимает самых доверенных людей. Интересно узнать, зачем…

За то время, пока генерал-лейтенант войск полиции доктор Ирлмайер находился в Берлине на должности начальника четвертого управления гестапо — он тоже… попритерся. Немаркий костюм из смесовой ткани, который просто отстирать и привести в порядок после прогулки по вездесущей африканской красной пыли — сменился на темно-серый костюм из ателье Любича, одного из лучших портных Берлина. Короткая «армейская» прическа сменилась на элегантную стрижку от КАМЕЕ — правда в его волосах теперь было много больше седины, чем раньше. Больше он не носил с собой пистолет — положенный ему по должности почти всегда лежал в сейфе в его кабинете. Он купил себе небольшой домик в предместье Шпандау, полностью разобрался со своим не совсем удачным браком… точнее совсем неудачным. Он посещал модные берлинские салоны и даже завел себе женщину. Ее звали Катарина, ей было двадцать девять лет, она была привлекательной, имела фамилию с приставкой «фон» и она не смогла найти себе подходящую пару — из-за очень дурной репутации ее отца. Но доктору Ирлмайеру на репутацию было наплевать — ведь и у него репутация была не блестящей.

Охраны у него теперь было немного — только Курт, совмещавший должности и водителя и телохранителя. Работы же — стало намного больше — домой он часто возвращался за полночь. Катарине это нравилось — но она терпела, а он вознаграждал ее тряпками, украшениями, нечастым мужским вниманием и воскресными выездами на озеро Бодензее, где они были вроде как семейной парой. Такой эрзац семьи — как для него, так и для нее…

Курт припарковал машину у входа в парк. Он знал, что пройти по этой дорожке — и там будет озеро…

Курт открыл дверь, зорко осматриваясь по сторонам — и доктор Ирлмайер вышел из машины. Бояться тут было нечего… наверное. Со всех сторон были агенты его, четвертой рефературы четвертого управления гестапо. Личная охрана генерал-полковника Элиха состояла из двенадцати агентов гестапо только в дежурной смене, им придавалось пять машин, не считая машины самого доктора Элиха. Доктор Элих был сыщиком старой закалки, в свое время боролся с анархистами, с коммунистами, с ложей П2, работал и в разведке — и с тех пор сильно опасался покушений. По мнению начальника гестапо — Элиху уже пора было на покой. Но это — было только его личное мнение…

Генерал-полковник сил полиции, доктор Элих сидел на берегу обрыбленного озера в Тиргартен-парк и держал в руках старую, еще деревянную удочку. В качестве сидения — он использовал ящик рыболова, который продавали здесь русские — удобная вещь, особенно для самих же русских, они со льда зимой рыбачат. Поверх не слишком аккуратного костюма Элиха — был наброшен тяжелый, длинный и теплый рыбацкий плащ и сам он, в этом плаще и на русском ящике для рыбы — казался старым и облезлым вороном, присевшим на ветку отдохнуть.

Подходя к своему начальнику, Ирлмайер напомнил себе — нельзя его недооценивать. Этот старый ворон — сожрет тебя с потрохами и не поперхнется. Элих — был против отставки Кригмайера и назначения Ирлмайера — а генерал-полковник был не из тех, кто что-то прощает или забывает.

— Герр генеральный директор… — негромко сказал Ирлмайер

— Добрый день, герр Ирлмайер — негромко сказал генерал-полковник Элих — боюсь, какое-то время вам придется постоять, у меня нет стула для гостей здесь, хе-хе…

Смех Элиха тоже напоминал карканье старого ворона

— После Африки, мои ноги привычны и не к такому, герр генеральный директор

— Африка… — неопределенным тоном произнес Элих — как там у нас дела?

— Африкой занимаются мои лучшие сотрудники, герр генеральный директор. Мы контролируем как легальные, так и нелегальные каналы.

— Это хорошо…

Элих отложил удочку на землю. Встал, потянулся, чтобы размять старые кости.

— Фон Дальвиц доложил, что у него тоже почти все готово. Остались мелочи… мелочи, которые, однако могут погубить все. Мы должны сделать все наилучшим образом…

Доктор политологии Феликс фон Дальвиц ныне был начальником шестого управления РСХА — внешняя разведка. С Ирлмайером у него были плохие отношения, и глупо было ожидать иного. Разведка и контрразведка — живут как кошка с собакой.

— Андерсон только что приходил…

Ирлмайер промолчал

— Он ищет повод сменить флаг.

Ирлмайер удивился — он бы поверил, если бы кто-то из рядовых сотрудников, но резидент…

— Вот как?

— Что вы думаете об этом? — вопросом на вопрос ответил генеральный директор РСХА

— Что это какая-то провокация. От Андерсона сложно ожидать такого…

Генеральный директор смотрел куда-то в небо

— Предают всегда свои, вам следовало бы это помнить, герр Ирлмайер. Я передам его вам на отработку, но не сейчас. У нас период флирта.

Ирлмайер понимающе кивнул. По неписанным правилам — если разведчик противника, тем более такого высокого ранга изъявляет желание сменить сторону — его отрабатывает тот офицер, к которому он обратился. Что движет перебежчиком — о том вам не скажет даже доктор Зигмунд Фрейд. И если потенциальный перебежчик обратился к кому-то конкретно — его отрабатывает именно этот офицер. За исключением случаев, когда такому контактеру явно недостает квалификации. Это одновременно и своеобразная форма уважения к перебежчику и мера к тому, чтобы потенциальный перебежчик не испугался и не разорвал контакт. Мало ли почему он доверяет человеку, если доверяет — то пусть так и будет.

— Герр генерал-полковник — сказал Ирлмайер, словно ныряя в прорубь — я прошу у вас санкции лично отправиться в Италию!

Генеральный директор РСХА пожал плечами

— Для чего? Отправьте кого-то другого… того же Зайдлера. Он отлично справится. Ваша задача, Ирлмайер, как начальника четвертого отдела — координировать работу других, а не делать все самому. Это работа начальника, Ирлмайер.

— Герр генерал-полковник — не отступал Ирлмайер — нужно лично контролировать процесс. Первый этап прошел просто прекрасно, но мы должны завершить игру по нашему плану. Я считал, что у нас есть хотя бы еще год, но его нет. Совсем нет времени. Я должен лично проверить все части плана и определить, насколько мы готовы. Прямо сейчас.

— Что-то произошло?

Вместо ответа — генерал-лейтенант Ирлмайер достал из кармана небольшую фотокарточку, протянул ее Элиху. Тому — пришлось чуть нагнуться, чтобы взять.

— Вам известен этот человек?

Элих вгляделся в снимок.

— Известен. Вице-адмирал, князь Воронцов. Установленный русский разведчик. Сейчас предположительно не у дел.

Осторожный Элих сказал «предположительно». Русские не были главными противниками, поэтому он — мог и не знать, где находится каждый из их агентов, даже высокого ранга. Интересно, откуда взялось это фото у Ирлмайера.

На фото — человек, опознанный как князь Воронцов, садился в машину, марки Майбах у какого-то здания. Ирлмайер попытался установить, что это за здание, возможно, он его когда то видел — но нет, ничего в голову не приходило.

— Этот человек сфотографирован в Риме, сутки назад. Он находился в этом городе, зашел в посольство, после чего след оборвался. Предположительно — он все еще в Риме.

Элих пожал плечами

— Это как-то нас интересует?

— Интересует и еще как. Если русская разведка вмешается — она может сорвать всю игру. А вы знаете, кто в ней заинтересован.

Последние слова были наглостью — фактически, подчиненный угрожал своему начальнику гневом Кайзера.

Элих немного, презрительно, как могут только аристократы — помолчал

— Вам известна моя фамилия по материнскому роду?

Все понятно. Аристократы проклятые. Фамилия была — фон Кюрланд. Баронесса Анастасия фон Кюрланд, первая красавица Берлина начала семидесятых. В аристократическом салоне — можно узнать все, что угодно.

— Известна, герр генерал-полковник.

— Можете идти. Предпримите все необходимые действия, если считаете нужным выехать — выезжайте. На ваше усмотрение, Ирлмайер. Но ответственность за работу я с вас не снимаю.

Это внешне невинное и почти невозможное в нормальном германском учреждении распоряжение, помимо своего прямого смысла — содержало и косвенный, понятный только посвященным. Оно означало, что если герр Ирлмайер предпримет какие-то действия, произойдет скандал с Россией и кого-то придется принести в жертву — Элих не будет его ни поддерживать, ни защищать.

Удивительного в этом было мало. Элих — не забыл до сих пор, как Ирлмайер сделал карьерный скачок и переместился из Африки в Берлин. И никогда не забудет, пока работает — на этом уровне ничего не прощают и не забывают.

— Я вас понял, герр генерал-полковник — сказал Ирлмайер — предприму нужные действия. В конце концов — пока ничего страшного не произошло.

— Предпримите — согласился генерал-полковник Элих — но на вашем месте я бы лично проверил готовность частей быстрого реагирования. Ситуация может начать развиваться так, что они нам потребуются намного раньше, чем мы полагали…

— Есть. Разрешите идти.

— Идите, Ирлмайер, идите…

Генерал-полковник снова обратил все свое внимание на подернутый ряской пруд…

Увидев своего начальника, аж темного лицом от злости — Курт понял, что дело дрянь. Он знал своего начальника как свои пять пальцев — и мысленно помолился, чтобы день не обошелся без взысканий.

Несмотря на то, что Ирлмайеру полагался кабинет в главном здании РСХА на Принцальбрехтштрассе — чаще всего он работал не там, а в незаметном здании на Курфюрстенштрассе, где находился аппарат третьего отдела четвертого управления РСХА. До этого здания — было всего несколько сотен метров от того места, где они стояли. Водитель ждал сигнала отправляться, здесь нельзя было стоять и германский полицейский — оштрафовал бы даже самого кайзера… наверное. Но Ирлмайер — постучал по перегородке, отделяющей салон Хорьха от водительского места, и коротко сказал

— Прогуляйтесь. Десять минут.

Сукин сын Элих. Он до сих пор не успокоился — или как?

Надо подобрать хороших силовиков. И разрубить гордиев узел — при необходимости. Так же не помешает и кое-что предпринять в Африке — чтобы ублюдки, которые думают что схватили Бога за бороду — так не думали.

Да… надо плюнуть кое-кому в суп. Однозначно — надо.

19 июня 2014 года

Предместья Рима

Ирлмайер

Временно назначив своим заместителем доктора Зайдлера, генерал-лейтенант сил полиции доктор Манфред Ирлмайер оформил служебную командировку в первом управлении и, заказав себе самолет, вылетел в Рим. Он пока сам не был в уверенности относительно принятого решения — но чувствовал, что если русская разведка протянула туда свои лапы, если есть активность британцев — преступлением будет продолжать руководить из Берлина. Кроме того — он не исключал давления и знал Зайдлера. Зайдлер будет говорить, что он всего лишь выполняет приказ своего начальника, что он не в курсе, зачем это делается — но будет продолжать это делать, пока его не пристрелят.

Начальника гестапо встретили в частном аэропорту, расположенном недалеко от Рима и отвезли на виллу, которая уже давно использовалась германской разведкой, просто принадлежала она вполне солидному анонимному анштальту. Это была бойня, то есть — бойня для скота, обанкротившаяся в начале восьмидесятых в связи с государственным переворотом и коммунистическим мятежом и так и не восстановившаяся. Запах крови — чувствовался в помещениях до сих пор. Ирлмайер поморщился — он не любил этот запах — но ничего не сказал.

У него было два козыря. Только два. Но серьезных… Кардинал Франко Коперник, ныне председатель Трибунала Святой Римской Роты^[14] и кардинал Иосиф Лойссер, епископ Берлина, Нобелевский лауреат. Оба — достигли предела того, что могли достичь, пора было класть карты на стол. Если правильно разыграть эти козыри — можно поправить даже то, что кажется неисправимым.

В своей комнате, где раньше складывали снаряжение для бойни — Ирлмайер повесил большую фотографию Папы. Чтобы помнить то, что он должен помнить…

В Интернете, на одном из сайтов, посвященных европейской истории, а точнее Венеции — Ирлмайер лично оставил послание. Затем — люди, связанные с немецкой разведкой сделали небольшую рассылку из самой Венеции, где содержалось приглашение посетить этот город в качестве туристов. Одно из таких приглашений — попало в почтовый ящик кардиналу Франко Копернику, он же — агент Гондольер…

Сейчас — доктор Ирлмайер сидел за столом в одном из туристических агентств в предместье Рима и с наслаждением смотрел на всю ту гамму чувств, которая разыгралась на лице отца Коперника, когда тот переступил порог этого кабинета и увидел не своего безликого куратора — а начальника гестапо, который лично завербовал его когда то. Доминирующей нотой в этой сложной симфонии чувств была басовитая нота страха, страха перед тем, что германское правосудие его повесит за то, что он совершил за время католического обучения в Священной Римской Империи. К ней примешивалась дребезжащая нотка ненависти — как и все отъявленные негодяи и слабые люди, кардинал Коперник ненавидел тех, кто знал про него больше чем должно, кто отдавал приказы — он работал не за совесть, а за страх и готов был в любой момент ударить в спину. Но Ирлмайеру было на это плевать, потому что он ударит только тогда, когда Империя, стоящая за Ирлмайером ослабнет, и ничего не будет стоить — а этого не случится никогда.

— Доктор Штрайхе немного приболел, я исполняю его обязанности — заявил Ирлмайер, наслаждаясь зрелищем страха на лице кардинала — вы, вероятно, хотели бы отправиться на пару недель в Венецию?

— Да, но у меня будет только десять дней… — произнес отзыв Коперник

— Вероятно, мы сможем подобрать тур, соответствующий вашим пожеланиям. Присядьте…

Ирлмайер демонстративно выложил на стол аппарат — глушилку. Он выглядел почти точно также, как и мобильный телефон, только вместо одной антенны у него было четыре, разной длины, поставленные последовательно, по уменьшению длины. Это для глушения разных частот…

— Я слышал, достопочтенный кардинал Коклевский немного приболел — сказал Ирлмайер. Он сам узнал это только час назад.

— Что?!

— Думаю, об этом вы узнаете в новостях. Террористы… ужас.

Коперник побледнел как мел. Он был трусом… даже несмотря на то, что лично участвовал в не так уж и давних событиях в Аграме.

— Зачем вы это сделали? О, Боже, зачем!

— Не упоминайте при мне имени Господа, кардинал — сказал Ирлмайер — у вас нет на это никакого права. Я не имею к этому никакого отношения. Но в чем-то это нам и на руку. Теперь — у преемника Папы будет еще меньше поддержки на Конклаве, верно?

— Преемника?

— Время пришло. Исправить то, что вы натворили. Ваш друг с детства, кардинал Лойссер станет новым Папой.

Коперник немного успокоился.

— Но это… невозможно. Вы не знаете Ватикана… это невозможно.

— Почему же? Разъясните мне, Ваше Преосвященство.

— Это невозможно по нескольким причинам — заговорил кардинал Коперник — во-первых, итальянская группа в Ватикане очень сильна… господи… вы же сами ее усилили, убивая направо и налево!

— Не говорите то, о чем не знаете! Мы никого не убивали!

Вообще то Ирлмайер знал, кто и зачем убивал. Но Священная Римская Империя должна была оставаться в стороне от этого.

— Как вам будут угодно… — сдался Коперник — но выбор может теперь идти между итальянцем, как это обычно и бывало, и кем-то из иностранных курий. Может быть, Африка или Латинская Америка. Кардинал Кебеле очень уважаемый человек. Он может стать первым чернокожим Папой…

— Этого только не хватало… — выругался Ирлмайер.

Для него — чернокожие были болезненной темой, он сам, своей судьбой — вполне оправдывал поговорку: Африка — две недели от туриста до расиста. Чернокожие были примитивны как дети, порывисты, в них совершенно отсутствовала методичность и усидчивость, то, что нужно для успеха серьезного дела. За ними требовался постоянный присмотр и ни в коем случае нельзя было отдавать им функции руководства, потому что они сразу начинали назначать куда не попадя людей своего племени, британцы это называли трайбализмом. Чернокожие могли составить хороший, действенный коллектив — но во главе обязательно должен был быть белый.

— Значит, так… — сказал Ирлмайер — завтра вам передадут пакет. В нем — будет информация на Кегбеле. Дальше — что должно произойти?

— Нужно будет назначить группу из аудиторов, не менее трех.

— У вас есть на примете подходящие?

— Есть, но…

Ирлмайер мысленно выругался. Почему среди доверенных лиц попадаются такие вот слизняки, которые проявляют инициативу только тогда, когда надо предать, украсть и тому подобное.

— Назначите аудиторов. Их имена сообщите мне, я передам вам информацию, какой можно будет влиять на них. Или — назначим другого аудитора.

— Но это не предусмотрено каноном…

— Даже в случае смерти? — невозмутимо спросил Ирлмайер и снова насладился страхом, лопнувшим в тиши кабинета, словно басовитая струна.

— Найдем. У нас на каждого — есть что найти. Добейтесь того, чтобы дело прошло в максимальном темпе, у нас нет времени. Но не доводите дело до слушаний… у вас это так называется? Дьякон Кегбеле понадобится нам скоро, но не прямо сейчас. Но, кажется, вы называли еще кого-то, а, Ваше Преосвященство…

Вернувшись обратно, Ирлмайер первым делом пошел в развернутый на временной базе оперативный центр. Первое, с чего всегда надо было начинать — установочные данные.

— … Кегбеле — проговорил он, напряженно смотря на монитор.

Пальцы техника пробежались по клавишам, запрашивая нужный файл.

— Кардинал Антуан Кегбеле — заговорил он — файл номер…

— Без всего этого. Что у нас на него есть из негатива?

— Связан со швейцарскими производителями лекарств, герр генерал-лейтенант. Под видом благотворительности устраивает преступные испытания экспериментальных препаратов на больных людях…

— Швейцарских…

— Так точно.

Ирлмайер задумался. В свете предстоящих мероприятий — ссориться со Швейцарией не очень то и хотелось.

— Это не пойдет. Еще что?

— Причастен к контрабанде экзотических животных…

— Ерунда. Еще что?

— Имеются данные о причастности к незаконной добыче колтановых руд. Файл засекречен особым кодом.

— Вводи мой.

Ирлмайер продиктовал свой код…

Картинки из прошлого май 2013 года

Юго-Западное побережье африканского континента

ТДК «Померания», бывшая «Москва»

Рассвет только занялся. Первые белокрылые чайки и другие морские птицы, с первыми лучами солнца вышедшие на промысел с отчаянными криками бросались в воду, находя там не столько рыбу — сколько съедобные кусочки, которые в числе отбросов сбрасывали за борт корабли Второй балтийской флотилии Кайзермарине — флота Священной Римской Империи Германской Нации. Было в этом что-то… глубоко символичное… Гордые покорители двух стихий — воды и воздуха — вместо рыбы теперь питались отбросами и кусочками хлеба, которые им бросали с борта отстоявшие положенную вахту моряки. Все сейчас было так… гордость превратилась в полное дерьмо, твердая почва под ногами внезапно оборачивалась дурно пахнущей, бездонной хлябью, и даже морю больше нельзя было доверять. Что-то было в этом во всем…

Зазвонил телефон. Спутниковый. Стоящий у самого края палубы седоусый, подтянутый офицер в форме фрегаттен-капитана — включил связь.

— На приеме — спокойно сказал он

— Ястреб два на связи. Положительный параграф, повторяю — положительный параграф. Мы возвращаемся…

— Ястреб два, тебя понял. Сообщи РВП^[15].

— Тридцать минут. Мы уже на борту.

— Принято. Отбой.

Фрегаттен-капитан, на рукаве которого была нашивка с касаткой на фоне черного орла^[16], отключил связь. Хоть одна хорошая новость с утра…

Тут, фрегаттен-капитан вспомнил, что он не ел уже восемнадцать часов и заторопился на камбуз. Жизнь на ТДК Померания пробуждалась, палубная команда уже осматривала палубу на предмет наличия посторонних предметов, еще одна группа — уже поднимала со второй палубы вертолет со сложенными лопастями — готовились к сегодняшней летной обязательной программе. В жарком и влажном воздухе Африки уныло висел гордый флаг «Кайзермарине» — черный крест на белом фоне, одноглавый черный орел. Ветер дул с востока, со стороны побережья, донося и сюда омерзительный запах гари. На горизонте, с оста — были видны черные дымы, поднимающиеся к стремительно светлеющему небу…

Начинался третий день чрезвычайной экспедиции Второй балтийской флотилии со своим новым флагманом — бывшей русской Москвой, которую Кайзермарине взяли в России в долгосрочный невозвратный лизинг вместе со своим систершипом — Великим Новгородом. Третий день похода — и девятнадцатый день беды…

Все началось девятнадцать дней назад в Конго. Проклятое Конго… бывшие владения бельгийского монарха. Причем личные владения, а не владения государства, что постоянно вызывало скандалы: король старался финансировать расходы по колонии за счет государства, а парламент не давал этого делать. После падения монархии в Бельгии и разделения страны на Валлонию и Фландрию^[17], совершенно безумного и ненужного — порядка здесь не стало. Конго управлялось по договору, совершенному между двумя этими некогда едиными частями нормального европейского государства, вдобавок в управление вмешивались еще и Нидерланды, в которых сейчас была королева, а не король. При этом — Конго являлось стратегически важной частью Африки, потому что на ее территории добывались ценнейшие природные ископаемые. Но выход к морю у страны — был только один и очень узкий. С одной стороны — побережье принадлежало германцам, с другой стороны — бурам. Там же находилась и столица страны — Киншаса, оплот белого человека, куда при малейшем обострении обстановки — стекались все белые люди в этой стране в надежде не быть вырезанными племенными вооруженными формированиями. Помощь буров и германцев до поры до времени — гордо отвергалась.

До развала королевства Бельгия — страной хоть как то — но вполне по-европейски правила колониальная администрация. Велась добыча полезных ископаемых, которую тихо и мирно монополизировала «Конго майнинг», принадлежащая, в том числе и королю. Велся рыбный промысел, раскорчевывались и засаживались джунгли, строились дороги. Бельгийцы — никогда так жестко не относились к черным так, как это делали буры и германцы. В итоге — колониальную армию возглавил темнокожий по имени Мобуту Сесе Секо Куку Нгбенду ва за Банга, что с родного языка нгбанди переводилось «Воин идущий от победы к победе и никто не может его остановить». Возглавляемая сим доблестным воином армия вполне нормально подавляла беспорядки и недовольство — а король Леопольд принимал этого воина в своем дворце и даже награждал.

Когда не стало Бельгии — воин, идущий от победы к победе, выставил новые условия службы: теперь ему нужна была доля в Конго Майнинг и немаленькая. Буры, которым давно не нравилась и Конго и Конго майнинг — обратились и к Валлонии и к Фландрии с предложением притащить Мобуту Сесе Секо в кандалах в Брюссель, чтобы можно было его повесить за наглость. Они и в самом деле могли это сделать: военной силы у буров было немало, что познали на себе англичане, решительности тоже не занимать: все чернокожие в их землях знали, что такое пуля, кнут и праведный гнев. Вот только — буры хотели это сделать не бесплатно — а за долю, которую хотел Мобуту Сесе Секо. Поэтому, оба правительства, и фландрийское и валлонское с негодованием отвергли план буров. Они предпочли нанять воина идущий от победы к победе, и никто не может его остановить — но не за деньги, а за долю в прибылях. На тот момент — им это показалось более разумно, чем сотрудничать с кровожадными бурами.

Закончилось все это тем, чем и должно было закончиться. Мобуту Сесе Секо был типичным порождением Африки — хотя ходил в католическую школу и служил в армии. Во-первых, он начал подворовывать — любой африканец будет воровать, если за ним не приглядывать. Во-вторых — он перевез все свое племя и родственные племена в Киншасу и расставил на все хлебные места — а другим племенам путь во власть был закрыт. В отличие от белых, которым до племенного деления все равно — Мобуту Сесе Секо строил вертикаль власти в лучших традициях черного расизма и трайбализма. В девяносто седьмом году он умер — и совершенно не умеющие вести дела в Африке валлонцы и фламандцы создали колониальное правительство, в котором все тотчас же переругались со всеми.

С тех пор порядка тут не было.

Проблема была в веществе «колумбит-танталит», для простоты именуемом колтан. В Конго — было полно полезных ископаемых, настоящая кладовая — но только с этим колтаном ситуация обстояла так, что восемьдесят процентов разведанных мировых запасов находились в Конго. Хуже того — в исходном состоянии руда представляла из себя черный песок, который относительно просто было добывать и продавать. Проклятые буры, решившие взять себе этот регион не по-хорошему, так по-плохому скупали эту колтановую руду у любого, кто готов был ее продать, платя при этом крюгеррэндами, самой дорогой и стабильной валютой мира. Активничали здесь все — англичане, североамериканцы, французы, германцы, в последнее время — и русские, получившие на территории Африки три военные базы и поставившие там свои авианосцы. В итоге — обнаглевшие до предела племенные вожди, отлично вооружившие свои племенные дружины за счет колтановых доходов, устроили в стране настоящий ад. Любое перемирие — держалось не более полугода и моментально срывалось, как только вставал вопрос о контроле над экспортом колтановой руды. Это было настолько прибыльно, что любое правительство просто не могло наложить на это руку, а любое племя — просто не могло добро отдать такой жирный источник доходов.

Последний взрыв произошел ровно девятнадцать дней назад. Сначала это был взрыв в прямом смысле слова — взорвалось на стадионе, где проходил футбольный матч. Для африканцев футбол — одна из религий, и потому — народу там было — ступить некуда. Африканские стадионы обычно строят без кресел, просто ступень, на которые кладут что-то под пятую точку и садятся, кресла давно бы повыдрали. Уцелевшие при взрыве — вспоминали, что в пострадавшем секторе стадиона — кровь сверху вниз текла в прямом смысле слова ручьями. Болельщики сидели по племенам — иначе не миновать кровавых драк — и пострадало только одно племя. Как раз то самое, в расположении которого находятся залежи колтана — это провинция Киву и племя тоже проще было называть Киву, чтобы не ломать язык. Как только до Киву дошла весь о случившемся — племенные боевики бросились резать всех, кого не попадя. Под шумок — и остальные решили выяснить отношения. И вот — резня в стране не прекращалась уже девятнадцатый день…

Так получилось, что в провинциальном центре Киву — городе Гома — находился госпиталь, в котором находились германские врачи. Этих врачей обнаружили только позавчера и послали для их вызволения ударную группу боевых пловцов Балтийского флота Священной Римской Империи. Естественно, врачи были уже не в Гоме — а в одной из деревушек, как залог для торга и давления на Священную Римскую Империю. Этой ночью — боевые пловцы, которых по старой памяти звали «Команды Опладена» наглядно продемонстрировали неграм, что на Священную Римскую Империю давить не стоит.

Вертолеты появились, когда уже совсем рассвело и фрегаттен-капитан, наскоро перекусив — снова объявился на палубе с неизменным спутниковым телефоном в руке. Заложив красный круг, все три вертолета приземлились на палубу. Врачи из расположенного на борту небольшого госпиталя — ринулись к ним.

Фрегаттен-капитан подошел ближе. От его внимания не ускользнули закопченные бока вертолетов — значит, был бой и серьезный.

От группы боевых пловцов, не спеша высаживающихся, забирающих с бортов снаряжение, отделился средних лет человек, наголо выбритый, без усов и бороды (мешают работать с водолазной маской), одетый в такую же, как и у всех местную форму без знаков различия. Подойдя к фрегаттен-капитану, он отдал ему честь — и фрегаттен-капитан ответил тем же.

— Потери?

— У нас нет, герр капитан. Все заложники — в состоянии разной степени тяжести.

Фрегаттен-капитан видел, как с вертолета — высаживают женщину, у которой вместо рук были замотанные бинтами обрубки.

Старое дело. Тебя захватывают в плен и чернокожие интересуются — какие рукава ты предпочитаешь — длинные или короткие? Или что ты носишь — штаны или шорты. Это значит, что тебе отрубят руки или выше или ниже локтей. Или ноги. Ты можешь выбрать — либо кровь остановят, сунув обрубок в пламя — или нет. Истоки этой дикости могли найти разве что лучшие ксенологи, изучавшие быт и жизнь примитивных племен. А вот боевые пловцы и пилоты палубной авиации, судя по закопченным бортам вертолета там, где установлены пилоны для блоков неуправляемых ракет — источники этой дикости искать и не собирались.

— Сколько?

— На нашем счету сорок восемь — обстоятельно сказал боевой пловец — и что-то на вертолетчиках. Они сделали пару заходов на деревню, после того, как взяли нас на борт. Глупо возвращаться с полным БК, герр капитан, к тому же — нужно экономить топливо, а неизрасходованный БК увеличивает его расход.

— Да, ты прав. Приказываю отдыхать, оберлейтенант! Мы идем на сближение с ударным соединением Бисмарка, поработаем с ними.

— Есть! — вытянулся оберлейтенант.

Однако, нормально отдохнуть измотанным морякам германского флота — так и не довелось…

Ударное соединение Имперского флота во главе с атомным ударным авианосцем Канцлер Бисмарк производило серьезное впечатление…

Флагман ударного соединения — авианосец «Канцлер Бисмарк» — вблизи производил неизгладимое впечатление. Гордость Имперского флота, самый новый авианосец, основатель серии, гигантский стальной остров, подсвеченные огнями палубы, триста девяносто метров длиной. Он был спущен на воду всего семь лет назад и стал флагманом Имперского флота, сейчас он выполнял задания в Южной Атлантике.

Мацелотом, в кильватерном строю за Бисмарком шел не менее впечатляющий корабль — переделанный из супертанкера ТДК, тяжелый десантный корабль — Силезия, русского проекта из серии Великий Новгород, но построенный на Ростокских верфях. В темноте его можно было бы спутать с танкером, такая же высокая надстройка в корме — но сейчас его длинная, плоская палуба была ярко освещена. Техники возились у вертолетов с противокорабельными ракетами, один из них — висел над палубой.

Каждый из кораблей первого ранга прикрывали новейшие Лютвицы — крейсера УРО. После второй мировой войны — они тоже были модернизированы и сейчас — несли гораздо больше зенитного вооружения, чем раньше. Вся корма этих суровых, словно рубленых топором кораблей — была напичкана контейнерами с ЗУР вертикального старта, кормовое орудие убрано. Уцелевшие в ходе второй мировой флоты, получив серьезный урок, спешно усиливали свое ПВО. Теперь — ПВО флота обеспечивали не только авианосцы — но и специальные корабли — носители зенитных ракет. Остальные суда, в том числе суда обеспечения — совершенно не смотрелись на фоне монстров, идущих малым ходом к побережью…

Оберлейтенант Клейнце отвернулся от иллюминатора Юнкерса, на котором они спешили в гости. Они уже совершили облет и заходили на посадку, металлический голос диспетчера, слышный из кабины звенел в голове…

— Черный, идете левее… правильно… курс верный, посадочная зона свободна… исходную занял… двадцать… сажайте птичку…

Юнкерс тяжело ткнулся колесами шасси о палубу имперского авианосца и замер. Матросы с цепями на плечах бросились к нему…

Оказалось, что новейший, построенный по совместному германо-русскому проекту авианосец не так уж и отличается от старых кораблей германского флота. Несмотря на огромные размеры — в коридорах так же было тесно, так же не горели кое-где лампочки, даже цвет краски был такой же — зеленый, но другого оттенка. Видимо, от русских магическим образом перешел некий «рабочий беспорядок», не терпимый германцами: кое-где было не прибрано, кое-где не покрашено, на палубе — следы смазки, на которой можно было и поскользнуться. Это был рабочий корабль, пусть и самый крупный имперский корабль Флота Открытого Моря. Крупнее него были только два русских суперавианосца серии «Великая княжна», которых даже Российская Империя могла себе позволить только два — для Атлантического океана и для Тихого.

Они совершили недопустимое с точки зрения морского протокола — появились на борту корабля и, не представившись командующему ударным соединением сразу приступили к делу. Проведя их по коридорам моряки завели их в комнату, похожую на комнату инструктажа пилотов и оставили одних, не предложив ни чая, ни кофе, как того требовало правила гостеприимства. Фрегаттен-капитан ничего не сказал, и куда-то ушел. Они остались куковать тут…

Клейнце с интересом огляделся. Стулья далеко не новые, некоторые с явными следами поспешного ремонта, небольшая кафедра и экран, сейчас выключен. Стены и пол, которые давно не мешало бы почистить.

— Бардак… — обличительно сказал оберматрос Грубе

— Заткнись — сказал оберлейтенант. Мало ли — может, слушают…

Фрегаттен-капитан появился через пятьдесят минут вместе с двумя офицерами. Один — усталый, среднего роста, с профессионально незаметным лицом, форма и погоны капитана цур зее. Явно отвечает за разведку — разведчики всегда выглядят уставшими. Второй был более интересен — бородач в форме имперской морской пехоты Балтийского флота, крепкий и сильный даже на вид. Это — явно командир группы обеспечения безопасности на авианосце или бери выше — на всем ударном соединении.

— Господа…

Германские моряки встали

— Kameraden помогут нам в следующей миссии. Они дадут нам исходные данные и всю необходимую развединформацию. Они же обеспечат нас средствами вывода и возврата. Но именно помогут, основная нагрузка ляжет на нас. Прошу.

Капитан цур зее — достал из папки лист формата А4, магнитом прикрепил на доску, расположенную рядом с экраном. На листе — на весь лист была фотография.

— Известная личность, не так ли?

Да уж…

Дьякон Макумба, сын одного из племенных вождей. Прошел обучение в иезуитском университете в Брюсселе, потом вернулся сюда. Неизвестно откуда получил большие деньги, на них вооружил приличную армию, не только из своего, но и из соседних племен. В девяносто девятом запрещен к служению, в две тысячи шестом — отлучен от Церкви немецким Папой — одно из того немного, что он успел сделать. Создал ни много ни мало — собственную ветвь христианства — черного христианства. Иисус в этой ветви христианства был, оказывается, черным, а для того, чтобы его задобрить в сложных случаях требуется приносить человеческие жертвы. Желательно белых, потому что они не такие как черные, следовательно не дети Бога — но если нет под рукой белых, то и черные сойдут. Еще лучше…

Пока не стало поздно — аналитики всех спецслужб, за исключением британской не заметили одной зловещей закономерности. Как то так получалось — что они просчитывали действия и варианты противодействия других государств, на религии же, и в частности на Ватикан — не обращали внимания. Русские занимались противодействием исламскому экстремизму, в частности наиболее зловещей его форме — ваххабизму — а вот на католицизм не обращали внимания. В их понимании католицизм — достаточно безобидная религия (если дело не касается Польши). Ходят люди в храм на службы, собирают деньги на помощь неимущим. Ну и пусть себе собирают. Никто не предполагал, что католицизм может быть опаснее самых агрессивных форм исламского экстремизма.

Никто не заметил зарождающихся в разных заброшенных уголках планеты зловещих и крайне агрессивных культов, основанных на католицизме. На Гаити это был вудуизм, жуткая смесь местного язычества и христианства с поклонением не Христу- а Барону Самэди (Барону Субботе), скелету в черном костюме, символизирующем смерть. Тут же — шаманство и колдовство, с оживлением мертвых и появлением мертвых рабов — зомби! В Мексике, да и вообще по всей Латинской Америке катился культ Санта Муэрте — тоже смерти! Тоже — жутковатое сочетание католичества (с местным, состоящим в основном из благородных разбойников пантеоном) и поклонения смерти. Все больше и больше было тайных и даже переоборудованных из католических храмов смерти, где вместо распятья — скелет в фате невесты! Культ Санта Муэрте тоже требовал человеческих жертв — людей рубили на куски, отрезали головы, выставляли их в форме креста на залитом кровью алтаре — таковы были храмы смерти. Культ смерти, который изначально исповедовали только наркотеррористы Зетас — теперь находил все больше и больше сторонников среди молодых людей, разочаровавшихся в католицизме с его всепрощенчеством и желающих убивать. Убивать ради социальной справедливости, ради возможности жить так, как они хотят, ради того, чтобы их родина стала полностью свободной — а потом освободить и своих братьев по ту сторону границы. Все это прекрасно ложилось и на древние индейские верования с ацтекскими человеческими жертвоприношениями. Всепрощенческое католичество отступало под ударами кровавого насилия — но никто не задумывался, а оттуда берутся деньги и служители у Санта Муэрте и Барона Самэди.

Теперь — Африка. Тоже — вывернутое наизнанку католичество с кровавыми жертвоприношениями. Простая и примитивная, понятная самому темному африканцу религия, с чудесами на земле — и тоже зовущая брать автомат и убивать. Дьякон Макумба, сын вождя племени, переметнувшегося в новую веру — был далеко не единственным адептом этой новой ветви католицизма. Про него ходили легенды, одна круче другой — люди видели, как дьякон ходил по воде озера Таганьика. Другие люди видели, как дьякон летал по воздуху. Его почитали за новое земное воплощение Христа.

— Дьякон Африкан Макумба.^[18] Сорок семь лет, глава незаконных вооруженных формирований на юго-востоке страны, насчитывающих до двадцати тысяч боевиков. Лично принес в жертву более двадцати белых, в том числе несколько детей. Призывал к изгнанию колониалистов и к установлению чисто африканской власти — но тем не менее поддерживался и поддерживается Бурской Конфедерацией, рассчитывающей дестабилизировать здесь обстановку и прийти к власти. Несколько попыток его ликвидации закончились неудачей, в том числе по двум — причина этой неудачи так и не выявлена. Сегодня, господа, мы должны совершить еще одну попытку убрать этого монстра — и я полагаю, наша попытка окажется успешнее предыдущих.

До сих пор не понимавший, что происходит оберлейтенант теперь врубился — с ходу! До этого он не понимал — какой смысл привлекать ко всему этому спецназ морфлота. Наземным частям можно подобраться по тому же озеру Таганьика, ведь с другой стороны озера — германская земля! Можно подобраться и из Германской Западной Африки, там тоже головорезов хватает, там расквартированы отряды пфадфайндеров. Но сейчас — фрегаттен-капитан, возможно сам того не желая — проговорился. Боевые пловцы нужны потому, что они здесь не при делах, от них информация никуда уйти не может. Им предоставят разведывательную информацию, их группу забросят своими средствами вывода. А вот если бы они готовили классическую операцию — налет с германской территории — скорее всего информация ушла бы, и группы могли бы погибнуть, так и не подобравшись к цели. Это значило, что где-то в Рейхе — предатель!

Осознание этого — подействовало на оберлейтенанта, как ледяная вода зимней Балтики, где они плавали в тонких гидрокостюмах для закаливания. Краем уха он слушал то своего командира, то моряков с Бисмарка… вывод с высоко летящего транспортного самолета, затяжной прыжок с раскрытием у земли… звено ударных самолетов с высокоточным бомбами… первая площадка вывода… вторая площадка вывода… сигнал к экстренной эвакуации. Его сознание машинально фиксировало это, но мыслями оберлейтенант был не здесь. Он думал о том, до чего они дожились — если подданный Рейха предает в пользу кровавого негритянского ублюдка, чьи руки по локоть в крови. Думал он и о том, что если это правда — то Африку они скоро потеряют…

Картинки из прошлого май 2013 года

Воздушное пространство над Конго

Моряки с Бисмарка удивили. Сильно.

На германских авианосцах роль самолета снабжения исполняли небольшие транспортные турбовинтовые самолеты, в которых пять штурмов со снаряжением^[19] еле помещались. На Бисмарке — использовали какой-то вариант североамериканского Боинг С-14 с короткими широкими крыльями и двигателями над крылом. То ли Флот просто тайно закупил эти самолеты и переделал их под работу с авианосце, то ли — купили лицензию и произвели сколько то по лицензии, наверное, с германскими двигателями. Но как бы то ни было — они летели в поразительном комфорте и просторе. Германский, максимально облегченный и лишенный звукоизоляции самолет снабжения в полете весь трясся, издавая зубодробительный рев, в то время как лицензионный североамериканский самолет летел почти бесшумно, только ныли расположенные над крыльями двигатели…

— Вышли в расчетный эшелон. Десять минут до отрыва! — раздался в наушниках голос офицера ВДС^[20].

— Принял!

Оберлейтенант показал жестом — проверить снаряжение. Сначала проверяешь у соседа слева, потом у соседа справа, потом у себя. Если учесть, что их всего четверо — получается, почти, что каждый проверяет каждого.

Шланг… маска… парашютная система… притороченный сбоку автомат. Фалов нет, прыгают с сенсором высоты. Фалы — это для малолеток.

Хлопок по плечу — готов.

Офицер ВДС показался в десантном отсеке, показал немцам сначала два пальца, потом большой — две минуты, штатно. Оберлейтенант в ответ показал большой палец — все штатно.

Офицер ВДС прошел к хвосту, пристегнулся. Военные моряки подкатили к самому хвосту тюк с грузом. Самолет по их меркам, меркам спецподразделения флота был таким просторным, что в нем можно было танцевать.

— Вижу красный. Вижу красный.

— Сенсор на пятьсот.

Учитывая, что прыгать с десяти тысяч, да на незнакомую площадку, да ночью, да с оружием — прыжок рискованный.

— Одна минута! Желтый!

— Вижу желтый! Вижу желтый.

— Отрыв по сигналу!

Выпускающий нажал на большую кнопку, прикрытую специальным колпачком, чтобы случайно кто не нажал — и в десантный отсек самолета ворвался сбивающий с ног, промозглый ветер. Там — ничего кроме ревущей черноты.

— Вижу зеленый!

Они побежали к обрыву, толкая перед собой грузовой контейнер — оберлейтенант бежал вместе с ними. Сначала — в пустоту провалился тюк, оберлейтенант почувствовал, что падает и подумал — только не хватило удариться, можно и ноги переломать. С этого самолета он не прыгал ни разу. Но все прошло штатно — ветер подхватил его и понес, швыряя как бумажный самолетик…

Приземлись (чуть не приводнились) — штатно, как нельзя лучше.

Если честно — оберлейтенант старался не думать про приземление. Все они — совершили по пятьдесят прыжков с парашютом минимум, из них половина — в экстремальных условиях. Но не прыгали долго — это в Европе то и дело прыгают, а тут некогда, весь вывод — с вертолетов. И запросто могло получиться так, что кто-то при приземлении поломается. А тогда — секретный устав предусматривал только одно…

Оберлейтенант знал, что сделать он это не сможет. Раньше — смог бы, а тут — не сможет. Их убивали все, кто только мог — и еще не хватало, чтобы они начали убивать друг друга.

Удар по ногам — был неожиданным — но оберлейтенант моментально вспомнил парашютный центр под Хемницем, спружинил ногами, упал на бок — автомат больно воткнулся прямо в ребра. Погасил купол — ветра совсем не было, подтащил к себе, согреб. Надо прятать — но это потом. Отстегнул парашютную систему, привел в боевую готовность автомат. Мигнул красным, еле светящим фонариком — впереди ответили. Да что-то большое — прошуршало где-то по правую руку. Крокодил, змея, удав… не дай Бог встретиться.

Спереди — тоже мигнули красным.

Держа автомат перед собой — скорее на случай встречи с опасным животным — оберлейтенант подбежал туда. Оберматрос Валь лежал на земле, на боку, нацелив куда-то автомат.

— Цел? Поломался? — с замиранием сердца спросил оберлейтенант.

— Нормально. Там — что-то есть.

Прибор ночного видения на автомате был только у командира группы, у остальных — ночники были в грузовом тюке. Оберлейтенант, стараясь не шуметь, снял чехол с прибора, включил его — и сдавленно выругался.

Через долю секунды — ночь прорезал глухой, трубный рев, от которого у непривычного к этому человеку и недержание случиться может.

Гиппопотамы! Твою мать…

Целое стадо. Видимо, вышли из воды, и расположилось неподалеку на ночлег. Смешного тут мало — смешно только тем, кто ни разу не бегал от разъяренного гиппопотама. Смешно и тем, кто ни разу не видел покалеченного гиппопотамом человека — а от гиппопотамов в Африке гибнет больше людей, чем от львов и носорогов. С виду неуклюжий, еле двигающийся, гиппопотам бегает как паровоз, со скоростью до пятидесяти километров в час, а клыками своими — может перекусить лодку вместе с людьми пополам. Со взрослым гиппопотамом не связывается даже крупный, старый крокодил, разве что с больным, старым и ослабевшим, отбившимся от стада, взрослый и сильный гиппо может буквально перекусить крокодила. Вес взрослого бегемота — от двух, до четырех с половиной тонн, штурмовой автомат для него — как слону дробина, нужен штуцер или тяжелая снайперская винтовка. У гиппопотамов — дурной характер, и любого человека, появившегося рядом со стадом — они воспринимают как угрозу. Если кто-то из них приземлялся в стадо — его растерзали в секунды. Сейчас они услышали человеческий голос, и пришли в ярость…

Около двадцати особей. Среди них и самки. И все чем-то возбуждены.

Оберлейтенант осмотрелся. Дерево… в случае чего, бежать надо туда, оно недалеко. Около него можно спастись от атаки разъяренного стада, на него же можно забраться. А еще лучше — отойти туда прямо сейчас.

Оберлейтенант показал Валю на дерево и вместе, держа стадо на прицеле автоматов, они отступили туда от греха подальше. Гиппо больше не ревели — но возились и фыркали.

— Альфа, выйти на связь! — вызвал оберлейтенант, полагая, что его слова гиппо не услышат и не придут в ярость — третий, четвертый, выйдите на связь.

— Это четвертый — донес эфир — приземлился штатно.

— Где второй?

— Со мной.

Уже хорошо. Значит — Велер и Ностиц тоже приземлились.

— Осторожнее, здесь гиппо — предупредил оберлейтенант

— Мы видим. Второму пришлось улепетывать. К контейнеру не подойти.

Твою мать… Так вот почему стадо в ярости. Кто-то свалился чуть ли не на них.

— Контейнер раздавили?

— Нет. Но он совсем рядом. Мы не подойдем.

Оберлейтенант прикинул — выходило невесело. Дурак — попытался бы как-то испугать гиппо, например, бросить гранату — но это привело бы зверей в еще большую ярость и они бросились бы по окрестностям искать своих обидчиков и нападать на них. А граната, даже самая мощная — им ничего не сделает, только шкуру попортит, и боль вызовет еще большую ярость. Совершенным идиотизмом будет и попытаться подкрасться к ним — стадо и так возбуждено, подкрадывающегося — они примут за неосторожную львицу и бросятся. Они предусмотрели все — кроме стада гиппопотамов.

— Остаемся и ждем рассвета — решил оберлейтенант — с рассветом они уйдут. Найдите себе ногу и забейтесь в нее.

— Яволь.

Рассвет над Африкой — был, как и все рассветы здесь — внезапным и резким. Сначала — красная полоса появилась с востока, разделив небо и землю, слившиеся в ночи воедино. Потом — стало светлеть — резко, совершенно без промежутка между ночью и днем.

Забравшись на дерево, оберлейтенант наблюдал за тем, что происходило. Гиппопотам не может быть на солнце, его шкура этого не выдержит. Поэтому — буквально с первыми лучами солнца стадо возбудилось, лежавшие гиппо встали на ноги, толкая друг друга, потрусили к воде — весь день они проведут в воде, питаясь тиной и зарослями. Последним уходил дежурный гиппопотам, прикрывавший отход всего стада — на ночевке одна из особей обязательно не спит. Когда стало достаточно светло, и он увидел контейнер, лежащий совсем рядом — он направился к нему, а у обер-лейтенанта сжалось сердце. Но гиппо только толкнул незнакомый и странно выглядящий предмет свой массивной головой — а потом повернулся, поднял хвост и окатил его струей жидкого помета. Потом — повернулся и потрусил за стадом.

— Вот ублюдок… — выругался Валь — сволочь жирная, так его мать…

Герметичность контейнера не была нарушена, его оттащили подальше и как могли, травой — оттерли его от бегемотьего дерьма. Раскрыли его, достали боеприпасы, станцию дальней спутниковой связи, пулемет, тяжелую снайперскую винтовку, упаковки с пайками. Все это — распределили на своем снаряжении, став похожими на верблюдов, которые встречаются много южнее.

Оберлейтенант посмотрел на часы

— Выступаем — решил он — мы и так потеряли время. Третий, в голову колонны. Не спеши.

— Яволь.

Здесь — Африка была намного более первобытной, чем в обжитых германских и бурских землях. Намного более первобытной, привычной… и привлекательной…

Раньше — здесь проложили бетонные водоводы, чтобы выращивать рис на чеках, сильно похожих на те, какие есть в Азии — но сейчас все это пришло в негодность. Белых не было, водоводы больше не работали, поля были где заброшены, где — на них копошились местные жители — общинники, пытающиеся вырастить хоть что-то без нормального орошения. Трава, с которой европейцы боролись — выросла с полтора человеческих роста, в ней были тропы, которых следовало избегать — можно наткнуться на гиппопотама, который и проложил эту тропу, или льва. Некоторые оросительные пруды сохранились — но заросли, заболотились и в них тоже были гиппопотамы, отпугивающие людей ревом и открытыми жуткого вида пастями. Было много птиц. Машин, наоборот — мало.

Пройдя по траве примерно три часа — они вышли к джунглям и вошли в них. Джунгли были не такими страшными, как в некоторых других местах, одноярусными — но все равно джунгли есть джунгли. В джунглях было и опаснее и безопаснее, чем в траве. Опаснее — потому что там было куда больше возможности спрятаться и если в траве никто не жил кроме змей — то тут жили некоторые племена, в том числе агрессивные. Сезон дождей уже закончился — но влаги было достаточно, то тут, то там — были обмелевшие русла речек, появляющихся только в сезон дождей, сейчас по ним текли ручьи — но вода хлюпала под ногами…

Найдя подходящее место — остановились на обед. Проглотили сухие пайки — и услышали вертолет…

— Замереть! — скомандовал оберлейтенант.

Ищут? Да быть не может. Нужен радар, термооптический прибор наблюдения. Кто их вообще может искать, у мятежников нет вертолетов!

Вертолет прошел прямо над кронами деревьев, уже дальше. Судя по звуку — средний.

Какого хрена тут делать вертолету?! Упадет — потом не найдешь.

— Уходим отсюда. Быстро — решил оберлейтенант — уничтожить все следы!

На это поселение они наткнулись ближе к вечеру. Уже темнело…

Это поселение — находилось здесь непонятно, зачем, прямо в джунглях. Хотя наоборот, очень даже понятно — значит, где-то неподалеку находится нелегальное месторождение черного песка, колумбита. Оно было скрыто под кронами, очень удачно скрыто. Что-то вроде бидонвиля, кажется, даже с цервушкой…

Опасность почувствовал Велер, подав сигнал тревоги. Валь с пулеметом и Ностиц со снайперской винтовкой (ее они взяли, на случай если можно будет уничтожить дьякона из снайперской винтовки, так надежнее) остались в хвосте небольшой колонны, оберлейтенант осторожно пошел вперед.

Велер молча показал — не рукой, лазером, который виден в приборе ночного видения — на скрытый пост на дереве…

Оберлейтенант показал приблизиться.

— Обойдем? — прошептал он одними губами

— Никак нет…

Оберлейтенант показал — делай тихо. Двое — растворились в джунглях…

Можно было бы использовать бесшумную винтовку — как раз такие у боевых пловцов и были. Но это хорошо в фильмах. А в жизни — даже чисто подстреленный наблюдатель, отброшенный ударом пули, полетит на землю с треском и шумом, ломая ветки, чем привлечет внимание к тому, что происходит. Нельзя недооценивать африканцев, они в этих джунглях как дома… Черт, да это и есть их хренов дом, пусть они говорят на нормальном, человеческом языке, даже живут в городах. Оберлейтенант, с его чисто немецкой приверженностью порядку не понимал и не мог никак понять, как люди, носящие европейскую одежду, имеющие квартиру в городе, автомобиль, регулярно ходящие на работу на нормальном заводе — могут схватиться за палки и ножи и начать резать и убивать только из-за того, что их команда проиграла в футбольном матче. Или из-за того, что кто-то кого-то где-то оскорбил. Видимо, опыта одного поколения жизни в цивилизованных условиях города мало, надо как минимум два или три поколения, прожившие в городе, имеющие нормальную работу, приучаемые к порядку шамбоком и резиновыми пулями — чтобы из африканцев вышло что-то хорошее. В конце концов… сотню лет назад европейцы были ничуть не лучше. Британцы стали Империей, вешая голодных детей за украденную булку хлеба. Шведы приучились к порядку, когда пьяных бузотеров забивали до полусмерти, а то и до смерти палками полицейские. Германцы стали имперским народом, когда канцлер Бисмарк писал в приказе на разгон рабочей забастовки: «Ожидаю, что будет убито не менее пятисот рабочих». Только через насаждение порядка существо с двумя руками, двумя ногами и головой становится человеком, и чем больше дедов будет расстреляно правительственными войсками — тем лучше будут жить внуки. Оберлейтенант верил в это — потому что видел правоту этого собственными глазами.

Тем временем — двое спецназовцев подобрались к самому гнезду наблюдателя. Одним из них был Хорхе Суарес, сын и внук португальских поселенцев, выросший на африканской ферме — причем и прадед и дед и отец его состояли в эскадронах смерти, наводивших ужас на местные племена. Хорхе же — совершил почти невозможное, в девятнадцать лет он нанялся на пароход, прибыл на нем в Киль и заявил, что хочет служить в Имперской морской пехоты — несмотря на то, что он не подданный Империи. И добился своего, сукин сын…

Хорхе медленно, очень медленно достал рогатку и вложил в нее стальной шарик. Португальские поселенцы жили сурово, оружие стоило дорого, патроны к нему — еще дороже: но Хорхе уже в десять лет умел незаметно подкрасться к птице и даже детенышу антилопы, убить его выстрелом из самодельной рогатки, притащить в поселение и продать местному мяснику. В «отряде 700» Хорхе усовершенствовал свои умения: теперь он мог снять часового даже ночью в ста случаях из ста с помощью специально сконструированной им усиленной охотничьей рогатки. Шум при этом бы столь мал, что его даже не засекали приборы, настроенные примерно как человеческое ухо. Именно это — тихо снять часового — Хорхе собирался сделать сейчас.

Едва слышно хлопнула усиленная металлической прошивкой резина — и часовой обмяк в своем гнезде, стальной шарик вошел ему в мозг через глаз. Прикрываемый своим обычным напарником, Валем, Хорхе быстро слазал наверх и спустил труп…

Камуфляжные штаны, переделанные в шорты, очень хорошие армейские ботинки — никто из белых не рискует в таком виде ходить в джунгли, опасаясь атак змей и ожогов ядовитых растений. Автоматическая винтовка ФАЛ в хорошем состоянии, десять магазинов к ней на подсумках, боевой пояс. Оберлейтенант снял флягу, открыл, понюхал… вода, а не маисовая бурда, какую обычно заливают во фляги боевики. Даже чуть подсоленная, чтобы компенсировать потери соли с потом. Проверил винтовку — она была вычищена не далее чем вчера, никаких следов ржавчины. Нет и следов обычных для местных племен «забав» с оружием — ни освященного местным колдуном амулета, ни повреждений магазина. Местные обожали сидеть на оружии, втыкая его магазином в землю — отчего оружие естественно выходило из строя. Убитый — походил на солдата колониальных войск, а не на бандита — повстанца.

Оберлейтенант прикинул. Здесь явно что-то есть. Что-то совсем рядом. Неудивительно, что этот сидел один — он прикрывал тропу. Но рядом — должны быть еще.

— Рассыпаться — приказал оберлейтенант — группы по два, поиск. Замеченных противников уничтожать.

Германские боевые пловцы растворились в лесу…

— Первый, это третий… — раздалось в наушнике.

Оберлейтенант замер — он как раз взял на прицел очередного ублюдка…

— На приеме…

— Здесь гнездо… До двадцати целей…

— Взять на прицел. Первый — всем, работаем в интересах Третьего. Занять позиции…

В лесу была тишина… прерываемая криками птиц. По лесу — гуляла смерть.

— Второй, на позиции.

— Четвертый на позиции

— Первый всем, работаем по отсчету. Пять — четыре — три — два — один…

Винтовка в руках оберлейтенанта харкнула пулей — и выбитый из своего гнезда негритянский боевик полетел на землю. В лесу, впереди и правее — глухо рокотнул ротный пулемет потом одна за другой рванули две гранаты…

— Доложить — приказал оберлейтенант, глядя на бойню.

— Минус два

— Минус два…

— Минус три…

Оберлейтенант приплюсовал того, которого завалили на тропе и своего. Еще минус два. Итого минус десять… здесь до двадцати трупов. Получается — лагерь на тридцать человек, три смены. Дежурная, бодрствующая, отдыхающая. Все правильно…

Лагерь был сделан грамотно, сам оберлейтенант, доведись ему разбивать лагерь на тридцать человек в тропическом лесу сделал бы то же самое. Они выгородили участок прямо посреди стволов деревьев, поставили там палатки. Чтобы обезопасить себя от визитов змей и нападений хищников — соорудили что-то вроде защитного вала, используя при этом комбинацию веток, растительности и колючей проволоки, которая удерживала все это на одном месте. Ошибка была в одном — они выставили скрытые посты и решили, что этого достаточно. Может и достаточно против диких зверей, местных племен и даже колониальных войск. Но не от нападения боевой группы имперских боевых пловцов.

Палатки защитного цвета, сверху еще и прикрытые листвой. Не заметно костра, не видно свалки… скорее не чувствуется свалки. Очень трудно заставить негров убирать за собой, там, где они находятся без присмотра белых, обычно вырастают целые кучи самого разного мусора, все это гниет и дает о себе знать мухами, крысами и эпидемиями.

Что это за такое, нахрен…

— Соарес, Валь — осмотреться — приказал оберлейтенант.

Сам пошел мимо ограды, ища, где вход и тут… что-то… как он сам говорил — «царапнуло взгляд». Он остановился… его глаза бегали по сторонам… лучше всего незаметные, неприметные вещи удается отследить боковым зрением. Что-то было не так… он отошел в сторону, попробовал землю ногой.

И земля поддалась.

Оберлейтенант молча отстегнул с пояса складную заточенную лопатку.

Это были дети… Пусть и черные, но все же это были дети. Дети…

Яма, в которой их закопали — была размером примерно шесть на шесть метров. Кто-то очень тщательно снял верхний слой земли, потом вырыл яму, сбросил туда мертвых детей… расстрелянных детей, потом положил на место верхний слой почвы. Но сложную корневую систему деревьев все же повредил. Оберлейтенанта как раз и насторожила — чуть увядшая зелень на деревьях… деревьям не хватало влаги от того, что часть корней была повреждена. Но через несколько лет здесь будет очень густая растительность…

Дети лежали рядами, не просто сброшенные в яму — а аккуратно уложенные, рядок к рядку, руки по швам, тело вытянуто, чтобы занимать меньше места. Они были примерно одинакового роста… восемь, девять, десять лет. Перед оберлейтенантом плыла картина… имперский, торжественный марш, дробь барабанов, знамя рейха, четкие, вымеренные до миллиметра каре югенвера. Несколько взрослых в военной форме принимают парад… пополнение военных частей, будущие имперские летчики, имперские инженеры, имперские моряки… а сейчас просто пацаны, гордые тем, что они встали в строй и строй принял их, что они — такие же как все, что они делают что-то нужное и важное для Рейха, то что им по силам. А этих детей — никто не поставил в строй, не выдал форму, не научил, что нужно делать для Рейха, для Империи. Их просто убили и закопали в глухом лесу, прикрыв могилу, чтобы никто и никогда не узнал их судьбы, чтобы имперский судья не спросил ни с кого за их рано оборвавшиеся жизни. Сколько тут их… сотня, не меньше. Сто оборванных детских жизней… и кто сказал, что такая яма тут одна…

Оберлейтенант почувствовал приятно холодящую кожу ненависть. Он убивал потому, что ему приказывали убивать… но когда он найдет того, кто ответственен за это… будьте уверены, он придумает ему особенную казнь. Просто так — это существо не умрет.

Утробные горловые звуки, раздавшиеся за спиной — свидетельствовали о том, что кто-то из боевых пловцов не выдержал…

Шольц, санитар их отряда — поднялся с колена, снял перчатки. Пахнуло спиртом.

— Что? — спросил оберлейтенант

— Выстрел в затылок с близкого расстояния. Пуля небольшого калибра. Спортивный пистолет или револьвер, что-то в этом роде. Но это еще не все.

— Что еще?

— Воздействие радиации.

Оберлейтенанта передернуло

— Радиации, Шольце?

— Так точно. Эти дети уже были больны, герр оберлейтенант. Тот, кто прервал их жизни — оказал им услугу, как бы страшно это не звучало. Избавил их от боли.

Отступать было поздно. И дозиметра у них не было. Черт… современный дозиметр размером с наручные часы и весит так же, но никто не додумался взять с собой чертов дозиметр. Потому что никто не предупредил, что они могут наткнуться на такое…

— Все сняли?

— Так точно, герр оберлейтенант.

Оберлейтенант молча принял флеш-карту. Вставил ее в своей коммуникатор — в нем уже была встроенная спутниковая антенна и он сейчас мог разговаривать хоть с Берлином и передавать данные по аппарату размером со старую телефонную трубку. Он набрал нужный номер.

— Папа, здесь Бабуин, Папа, здесь Бабуин, прием…

— Бабуин, это Папа, есть контакт…

— Папа, здесь Бабуин, мы на точке с координатами… — оберлейтенант по памяти зачитал ряд цифр с приемника GPS, системы глобального позиционирования — в точке враждебный лагерь, до тридцати единиц противника, лагерь уничтожен и зачищен, повторяю — полностью уничтожен и зачищен. Дополнительная информация — обнаружено массовое захоронение детей, повторяю, массовое захоронение детей, подвергшихся при жизни воздействию радиации. Посылаю картинку, посылаю картинку…

Оберлейтенант нажал на кнопку — началась перекачка снимков…

— В тридцати метрах севернее замаскированная дорога, довольно широкая, чтобы смог пройти армейский грузовик. Дорогой регулярно пользуются — обстоятельно докладывал Португалец — последний раз здесь кто-то был три — пять дней тому назад, возможно чуть больше. Дорога уходит на север.

— Идем по следу — решил оберлейтенант.

Спецназовцы молча выстроились в походную колонну.

— Поджечь? — спросил кто-то

— Не надо. Не будем предупреждать ублюдков о том, что смерть идет…

— Смерть идет… — один за другим негромко повторили германцы.

Это был их боевой клич. Смерть — идет…

Соблюдать тишину бандиты не умели…

Выстрелы стали слышны, еще когда они шли по небольшой, неглубокой, по колено в самых опасных местах речушке. Только так — можно было обойти в изобилии наставленные в джунглях и на дороге ловушки, а в том, что они есть — капитан даже не сомневался. Выстрелы говорили ему о том, что они идут по правильному пути — и о том, что в лагере дьякона отвратительная дисциплина.

Оберлейтенант уже кое-что понимал… прикинул палец к носу, как только они отошли от разгромленного лагеря достаточно далеко, что не стал слышен омерзительный трупный запах. Дети. Африканцы, которые живут на нецивилизованных территориях — обычно не регистрируют рождения детей, только когда дети уже взрослые — они приходят к имперскому комиссару чтобы получить паспорт. Рождаемость здесь высокая, и кое-какую информацию об истинном количестве детей знают только миссионеры. Ее может знать и бывший миссионер — дьякон Африкан Макумба.

Вопрос только — где и что они добывали? Где те подпольные шахты, в которых они добывали радиоактивные вещества и подхватили лучевую болезнь? Ведь именно с таких шахт — дьякон получает достаточно, чтобы продолжать беспорядки и террор. Просто все думали, что он добывает только колтановую руду, относительно безопасный элемент. А теперь — получается, что он добывает где-то и трансурановые элементы, урановую руду. Превращаясь тем самым из государственного преступника — в потенциального ядерного террориста и угрозу первого уровня. В шахтах используются дети — они меньше, чем взрослые, им легче перемещаться по шахтным стволам и их труд куда дешевле. Возможно, дьякон заманивает детей в приюты, обещает, что о них там позаботятся…

Они вышли из речки и один за одним переправились через вал, который образовался вследствие того, что параллельно береговой линии рухнуло большое дерево, преградив путь стекающей в реку грязи. Здесь было самое неудобное место для переправы — и потому они выбрали именно его. Здесь меньше шансов нарваться на ловушку…

Ноздри оберлейтенанта хищно потянули воздух. Он чувствовал дым и жареное мясо. Запах обжитых мест…

Стемнело. Лагерь утихал… оставались только посты. В темноте раздавались крики… причем отнюдь не крики боли.

— Папа, здесь Бабуин, Папа, здесь Бабуин, прием…

— Бабуин, слышу тебя, прием…

— Папа, здесь Бабуин. Мы на точке контакта, повторяю — мы на точке контакта.

— Точка контакта — принято.

— Записывай: один — семь — три — три — пять — шесть к два — один — девять — пять — семь — два.

— Один — семь — три — три — пять — шесть к два — один — девять — пять — семь — два — дисциплинированно повторил координатор

— Папа, в лагере до двухсот единиц противника, повторяю — два по сто, два по сто. Легкие бронемашины и вооруженные внедорожники.

— Бабуин, информацию принял. Рандеву — семьдесят пять минут, семьдесят пять минут. Готовьтесь отойти.

— Папа, флажок, повторяю — флажок — оберлейтенант использовал условное слово, означающее наличие неожиданности, заставляющей скорректировать план — в лагере белые, повторяю — в лагере белые. Утраченная собственность.

Термин «утраченная собственность» — означал заложников. Непонятно, откуда тут заложники — но они тут были. Исследуя лагерь, они не раз видели белых. Белых женщин. Судя по тому, как они были одеты — это были медицинские работники… что они тут делали — непонятно. Возможно, их выкрали из одной из больниц и заставили работать, лечить боевиков. Местные, не прошедшие нормальный медицинский университет врачи достаточно примитивны — лекарства они различают по цвету таблеток, а критерием успешности лечения считают боль, испытываемую пациентом. По той же самой причине они избегают применять наркоз. Чем больше боли испытывает пациент — тем лучше считается лечение…

Видели они и дьякона. Своими глазами. Здоровенная тварь… даже на фоне африканцев он отличался громадным, баскетбольным ростом в два двадцать семь, что давало ему уважение у племен как у непревзойденного воина. Ностиц хотел нажать на спуск… у него была винтовка калибра тринадцать миллиметров, пуля этой винтовки не оставляла никаких шансов даже при не совсем точном попадании. Но оберлейтенант остановил его… задание бы они выполнили, но им самим уйти живым уже не удалось бы. Еще и заложники… что сделали бы с белыми женщинами оставшиеся без вождя боевики — страшно даже представить. Учитывая то, что здесь до сих пор практиковались человеческие жертвоприношения.

— Ностиц… — возглавишь группу снайперов — принял решение оберлейтенант — работаешь без команды. Валь, обеспечите отход. Вот там, на юге. Остальные — за мной. Работаем как можно тише. В любом случае — наша задача оставить в лагере передатчик. Сделаем — отходим по моему сигналу.

Передатчик был у каждого. В шестидесятые он был размером с чемодан, сейчас — меньше хоккейной шайбы, причем он давал наводку ракетам и бомбардировщикам с любого расстояния, так как подавал сигнал на спутник.

Это был риск. Никто не приказывал им предпринимать какие-то действия по возврату похищенной собственности, все, что они должны были сделать — поставить передатчик. Штурмовая группа численностью четыре человека должна была проникнуть в лагерь, где были две сотни боевиков, освободить заложников и уйти, заодно пометив лагерь для удара. Днем это было невозможно. Но ночью… Африканцы почти не видят ночью, у них нет ночного зрения, если специально не тренировать их.

Они пересекли запретку — прямо на деревья подвешенную проволоку, к которой были подцеплены как простые банки с камнями, так и сигнальные мины. Прошли минное поле… проклятые буры отгородились от остального континента минными полями, несколькими полосами минных полей — и теперь от них минные поля научились ставить все африканцы, в том числе боевики. Мюллер, сапер отряда — используя деревянный штык из африканского черного дерева — обнаружил и снял мины и они проникли в лагерь. Лагерь дьякона Макумбы…

В этот момент, женщина где-то в палатках заорала так, что вздрогнул даже оберлейтенант. Непонятно было — то ли ее режут, то ли…

Это была Африка. Африка, мать твою! Здесь не служили, а жили, здесь не признавали никаких правил и условностей, здесь склоняли голову перед силой, но при первой возможности — начинали бунт, жестокий, бессмысленный и беспощадный. Как пружина — чем сильнее ты ее сожмешь, тем сильнее она ударит тебя в ответ. Люди здесь были примитивны — и потому непокоримы.

Шедший первым Велер остановился, подал сигнал тревоги. Все четверо — моментально «приняли» свои сектора, готовясь огрызнуться огнем.

Патруль!

Медленно едущий внедорожник и крупнокалиберный пулемет на нем. Внедорожник виден по окна, машина европейская, идет совсем бесшумно — похоже, что и новая или почти новая. Люк широкий, в нем — урод с пулеметом. Еще как минимум двое — в машине.

Оберлейтенант отрицательно качнул головой — не связываться. Мелькнула мысль — у них что тут, бензин бесплатный или как?

Машина прошла…

Оберлейтенант показал — вперед!

Они аккуратно преодолели заборчик из воткнутых в землю палок, колючей проволоки и местных растений. Эти заборы в основном против змей — но остановят даже льва, если только он совсем не проголодался. Лев живое существо, ему рвать шкуру о колючую проволоку не хочется. В буше охотники огораживают лагерь и вовсе лишь аккуратно связанной высокой травой…

Дальше были палатки. Маленькие и большие. На удивление аккуратные, не воняло отбросами. Оберлейтенанта настораживало происходящее все больше и больше. Но он пока не видел ни единого повода прервать операцию, хотя инстинкт не то, что советовал — орал ему в ухо: «Беги!»

Они прошли около половины пути — когда с едва слышным хлопком включились два прожектора, моментально и безошибочно высветив их как вражеский бомбардировщик в небе. Пулеметная очередь ясно показала, что с ними шутить не намерены…

Свет слепил глаза. И делал невозможным сколь либо осмысленное сопротивление — после того, как глаза попали на такой свет, да еще ночью, минут двадцать ты будешь слеп как крот.

Но германские моряки были не из тех, кто просто так поднимал руки вверх.

— Сдавайтесь! — заорал кто-то в мегафон по-немецки — хенде хох!

— … три… два… один… — монотонно и негромко отсчитывал капитан.

И на счет «один» — каждый из германских моряков прыгнул в сторону, навстречу пулям, бросая светошумовую гранату, чтобы ослепить и оглушить врага и получить хоть какое-то преимущество… тем более что эти негры, наверное, тоже смотрели на свет и ослепли… если у них хоть какое-то ночное зрение вообще было.

Прецедентов сдачи в плен германских моряков не было, и оберлейтенант Клейнце создавать их не собирался.

И вместо гранаты — он отбросил от себя активированный маяк. Возможно — в темноте и суете его не найдут…

Оберлейтенант понимал, что они влипли. Очень крепко влипли. По его милости влипли. От осознания этого — хотелось бросаться на прутья клетки, в которую его посадили вместе с обезьянами. Но он понимал, что это ничего не даст. Только разве что… те обезьяны, которые находятся в соседних клетках — примут его за главаря…

Его, германского офицера — раздели догола, перевязали, как смогли грязными тряпками и поместили в одну из клеток, в которых содержали обезьян. Клетка была размером метр на метр на метр пятьдесят и рядом с ней плотно стояли другие. Обезьяны — на похожее на них, но с гладкой, не покрытой сплошным оволосением кожей существо реагировали агрессивно, как это и полагается реагировать стае на существо, отличающееся от других членов стаи. Обезьяны в соседних клетках нервничали и постоянно бросались на прутья, они пытались укусить или оцарапать капитана. Он отбивался, как мог — но не всегда получалось, мешала теснота клетки. Мешали и полученные ранения…

Они были в каком-то помещении, большом, похожем на авиационный ангар. Двери были закрыты неплотно, через щель сочился яркий, дневной свет.

— Валь! Ностиц! Кто здесь есть? — рискнул крикнуть капитан.

Звуки человеческого голоса привели пойманных обезьян в ярость, и они пронзительно заорали, перекрикиваясь почти человеческими голосами, а самые ближайшие — попытались опять атаковать клетку с оберлейтенантом. Он начал отбиваться, приводя обезьян еще в большую ярость…

Потом он услышал звук мотора. Машина остановилась где-то рядом с ангаром, мотор заглох. Потом — со скрипом начали открываться двери.

Ах ты, мразь…

Первым, кого опознал оберлейтенант — был человек, которого он должен был убить, своими руками или наведя на него удар палубной авиации. Дьякон Африкан Макумба, черный бык, как он сам себя называл — его повстанческая радиостанция так и начинала свои передачи — «слушайте голос Черного быка!».

Вторым был…

Священник?!

Да, это был либо священник, либо кто-то переодетый священником — и что-то подсказывало оберлейтенанту, что этот был не переодетым. На фоне дьякона Макумбы он казался щуплым подростком, хотя рост имел вполне нормальным. Он был молодым, не старше тридцати и выражение его лица было именно таким, какое бывает у священников, вещающих о Боге своей одураченной пастве. Оберлейтенант почувствовал неладное — потому что с горячей речи или проповеди в этой стране обычно начинается кровопролитие.

Дьякон Африкан Макумба был в своем обычном одеянии — старая военная форма бельгийского образца, увенчанная наградами, частью отобранными, частью — придуманными самостоятельно, благо бандам дьякона удалось захватить нескольких ювелиров. В руке у него был типичный символ власти для этих мест — шамбок. Шамбок — это кнут, но кнут непростой. У этого рукоятка была сделана из рога носорога, перехваченного золотыми кольцами, а ударная часть, как и полагается — из кожи гиппопотама. Кожа гиппопотама очень прочная, прочнее воловьей и коровьей, и при этом тяжелая и шершавая как наждак. Даже не самый сильный удар с потягом таким кнутом способен содрать с человека полосу кожи, что в здешних местах почти гарантировало заражение крови. На носу у дьякона — были очки в тонкой золотой оправе, и, судя по тому, как тот оглядывался по сторонам — очки были ему не нужны, он просто отнял их у кого-то у белых, и нацепил себе на нос, желая произвести впечатление на белого человека, пусть даже и пленного. Местные были как дети, точнее — как подростки. Подсознательно — все, даже такие как дьякон ставили белого человека выше себя и придумывали всякие наивные способы произвести впечатление на белого человека, если он и сидит в клетке. Подростки — вот кто такие местные черные на самом деле, взрослое тело, и детский ум. И, к сожалению — подростковая жестокость.

А вот священник — дело другое. Он белый человек, и он здесь не просто так. И он не может не знать, что здесь происходит — но он по-прежнему здесь. Значит, он сознательно перешел на сторону зла и тот факт, что он не снял рясу, делает его еще более опасным.

Дьякон пошел проверять клетки — лейтенант предполагал, что все это отправится в Европу, контрабанда экзотических животных тоже бизнес, а дьякон подошел к клетке, в которой был оберлейтенант германского флота.

— Кто ты, сын мой? — спросил он на английском и тут же перешел на немецкий — ты понимаешь этот язык?

Кодекс чести германского морского офицера требовал молчать. Но оберлейтенант Клейнце входил в состав специального отряда, а там были несколько другие правила. Попался в плен — ври. Представляйся кем угодно, только не тем, кто ты есть на самом деле. Путешественником, коммивояжером, местным ополченцем, репортером. Говори все что угодно, только бы ввести противника в заблуждение, заставить его проверять ложные версии, раскрыться. Пока ты жив — ты должен сражаться. Даже так, если не осталось ничего другого…

— Я… немец — сказал оберлейтенант

— Да, ты хорошо говоришь на этом языке, сын мой.

— А кто вы, падре?

Падре вздохнул

— Мое имя отец Солицио, сын мой. Я из католической миссии в Сан-Себастьяне, Королевство Португалия. Прислан сюда с миссией воцерковления заблудших душ, и делаю все, что в силах моих. Скажи, как твое имя и я сообщу о тебе в Красный крест. Возможно, дьякон не осмелится тебя убивать, если про тебя узнают.

— Я простой белый фермер, взявший в руки оружие. Я никому не нужен, про меня никто не знает. Мою семью вырезали люди дьякона.

— Сообщи же свое имя, быть может, я смогу что-то сделать для тебя.

— Карл Спраат, падре. Мое имя Карл Спраат.

— Это бурское, а не германское имя, сын мой.

— Мои родители давным-давно высадились на мысе Доброй Надежды, падре. Среди моих предков есть и буры. Я простой колонист и оставался бы фермером, если бы черные воины не принесли смерть на мою землю.

— А ты в ответ принес им это, сын мой.

Из кармана рясы священник достал маяк. Тот самый, который был у каждого германского спецназовца, и которым можно было пометить место для нанесения авиаудара.

Маяк был не активирован. Но мало кто знал, что на самом деле он активирован всегда, просто у него есть два режима — спящий и действие. В спящем режиме он посылает один сигнал на спутник в сутки, чтобы обозначить свое местонахождение и подтвердить свою исправность. В активированном режиме он сигналит непрерывно. Возможно, сигнал уже ушел и в штабе — смогли его принять и догадались, что к чему.

— Что это, падре?

— Что-то подсказывает мне, что это маяк для определения целей, сын мой. Я тоже служил в армии… давно, но кое-что я помню. Итак, еще раз — кто ты? Зачем ты сюда пришел. Какое государство тебя послало?

Оберлейтенант ничего не ответил

— Господь наш призывает с милостью относиться к поверженным врагами нашим… — сказал Святой отец — вот только местные с трудом признают библейский канон, их воззрения на жизнь более примитивны. Например, самым большим лакомством здесь считаются человеческие пальцы, поджаренные на сковороде. Причем лучшими считаются пальцы белого человека, сам не знаю, почему. Пока у дьякона есть запас, он не вспомнит о тебе. Но как только запас кончится…

— А как насчет пальцев тех детей, которых вы закопали в джунглях, а, святой отец? — заорал он, не выдержав.

Священник улыбнулся

— Милосердие иногда принимает очень странные формы, сын мой. Разве можно было оставлять их мучиться от того, что они не понимают, умирать подобно зверям в клетке…

В ангаре появились несколько негров, без оружия, они начали открывать ворота ангара настежь.

— Сейчас приземлится самолет, на котором эти клетки доставят в Европу — пояснил священник — просто удивительно, сколько готовы платить за братьев наших меньших некоторые богачи. Но вам так быстро не попасть в Европу, сын мой, не надейтесь. Когда увезут клетки, мы продолжим.

После этого — священник сказал что-то на каком-то странном языке, видимо, одном из местных диалектов дьякону. Дьякон ответил на том же языке, потом посмотрел на сидящего в клетке белого и плотоядно облизнулся. Потом — они оба вышли из ангара, оставив только рабочих, которых прислали, чтобы погрузить клетки.

Произошедшее далее — оберлейтенант видел своими глазами…

Приземлившийся транспортный Юнкерс подрулил хвостом к ангару, чтобы опустить грузовую рампу и грузить клетки. Рампа не опускалась, а потом что-то произошло. Раздался дикий крик — и из бокового люка спиной вперед из самолета вылетел человек, безжизненно распластавшийся на африканской земле. Прежде чем носильщики — негры успели отреагировать — следом на землю выскочил человек в черной маске, тропической униформе и с легким штурмовым пулеметом в руках. Пошла вниз аппарель… а этот человек, ни говоря ни слова, не пытаясь отдавать каких — либо команд просто открыл огонь по оцепеневшим неграм — грузчикам. На таком расстоянии — пулемет легко собрал свою кровавую жатву, человек стрелял как в кино, непрерывной очередью, поводя стволом. Негры повалились как снопы под косой косца, а оберлейтенант заорал «я свой», потому что укрыться от пуль он не мог и никаким другим способом дать о себе знать тоже. Это мог быть и не немец… форма точно не немецкая и не бурская… но это европеец и оберлейтенант счел, что может рассчитывать на помощь или хотя бы на человеческое отношение. В конце концов — если он им враг, пусть они расстреляют его, дав возможность умереть как человеку…

Не дожидаясь, пока аппарель опуститься до конца — из самолета буквально выскочили два легких вооруженных автомобиля типа багги, на каждом из них было по два стрелка и одному автоматическому гранатомету — страшное оружие против африканских племен. Резко сдав назад, они вылетели на поле, там развернулись и разъехались по своим делам. От самолета — бежали, исчезая во свете дня солдаты, гремела канонада. Плотные, длинные очереди — так стреляют на подавление. При явном численном превосходстве противника. Потом — к какофонии боя добавились глухие, частные хлопки гранат автоматических гранатометов…

Аппарель пришла в открытое положение окончательно, открыв хорошо знакомое освещенное чрево Юнкерса. На африканскую землю спустился высокий средних лет офицер в полной форме (парадной!) парашютно-десантных войск Рейхсвера.

Прогулочным шагом — он шел мимо клеток с обезьянами, пока не подошел к клетке оберлейтенанта. На его лице не было решительно никаких эмоций — как в жутковатом фильме про будущее, где не желающие воевать люди перепоручили войну роботам, в том числе боевым андроидам…

— Имя? Звание? Воинская часть?

— Клейнце, Адольф… — сказал сидящий в клетке голый человек — обер-лейтенант имперского флота. Lehrkommando 700, точка базирования порт Любек.

Десантник скривился

— Достаточно. Раш, освободите его. Одежду извольте найти сами, оберлейтенант имперского флота.

— У меня тут… могут быть мои люди. Пленные.

— Этим займутся… — десантник продолжил обход ангара.

Налет германских парашютистов на аэродром был просто разрушительным.

Вышка управления горела до сих пор и рядом с ней горели грузовые машины, оберлейтенант видел это, потому что сидел на аппарели Юнкерса. Ударная группа парашютистов германских ВВС заканчивала зачистку объекта.

Оберлейтенант знал, подсознательно чувствовал, что его людей уже нет в живых — но боялся поверить в это, в то, что он из-за глупости, из-за глупого желания освободить белых заложников — угробил всю свою группу. Ненависть — не давала ему свалиться без сознания от ранений на этом проклятом африканском солнце.

Облепив скоростные машины со всех сторон, к самолету подъехали десантники. С собой у них было два мешка. Оберлейтенант сумел подняться с трапа, на котором сидел, чтобы взглянуть на мешки. В одном было тело дьякона Макумбы, в другом — священника.

— Где мои люди? — спросил оберлейтенант у одного из десантников — здесь должны быть белые, мои люди. Военные моряки.

— Понятия не имею, папаша… — ответил молодой парашютист — никаких белых кроме тебя и этого ханурика мы не видели…

— Еще и нас спрашивает, где его группа, козел земноводный… — довольно громко сказали за спиной.

Оберлейтенант повернулся, чтобы врезать, как следует нахалу — но его руку без труда перехватили.

— Э, э! Прекратить!

Командовавший парашютистами (явно элитный взвод, отряд внедрения) офицер посмотрел на тела в мешках, удовлетворенно кивнул.

— Дело сделано. Уходим.

— У меня тут могут быть мои люди — сказал оберлейтенант — пленные.

— Пленные? — переспросил парашютист, что было форменным издевательством и насмешкой — если бы они тут были, мои люди нашли бы их. Скорее всего, они остались в помеченном лагере. Забудьте, утром на лагерь сбросили вакуумную бомбу. Не самый худший погребальный костер, сударь…

Парашютист раздраженно махнул рукой

— Что встали?! Быстро, быстро!

Через две недели — на побережье нашли Валя и Суареса. В одиночку, без поддержки — они прошли всю неконтролируемую территорию, и вышли к побережью. С собой они принесли тело Ностица и рассказали о произошедшем в лагере бое. Они готовились к повторному штурму лагеря — когда упавшее на землю солнце выжгло весь лагерь дотла и осталось только отходить. Это позволило морским спецназовцам быть если и не победителями — то, по крайней мере, не посмешищем.

Никаких мер по поводу детей — принято не было. По крайней мере — никто из военных ничего не узнал про них.

19 июня 2014 года

Предместья Рима

Ирлмайер

Продолжение

Мрачный как туча, доктор Ирлмайер прочитал информацию об операции, имевшей место год назад на юге африканского континента. По словам германского офицера, которому удалось уцелеть в плену — опасного преступника, отлученного дьякона Африкана Макумбу сопровождал белый священник, который, несомненно, был в курсе происходящего. Видимо, для него отлучение дьякона Макумбы от церкви не имело никакого значения.

Германский офицер назвал имя и фамилию этого священника.

Ирлмайер выгнал с места оператора и сам сел за компьютер. Он ожидал найти установочные данные на этого Спраата — но ничего не было. Вообще ничего. Вместо этого был только один документ — короткое и как нельзя более ясное распоряжение….

Для того, чтобы начальник Главного управления Имперской безопасности отдавал приказ начальнику всего лишь отдела, через голову начальника шестого управления, которым тогда был доктор Карл Кельбинг — он должен быть лично очень заинтересован в этом деле.

Генерал-лейтенант сил полиции, доктор Ирлмайер нажал кнопку «распечатать» — и из принтера вылез горячий, плотный лист бумаги с распечатанным распоряжением. Он свернул его вчетверо, положил в карман.

Интересно, интересно…

Уже сам — он набрал еще одну фамилию, запрашивая данные на Хорхе Карбера да Ривера, архиепископа Мехико и Примаса Мексики, еще одного лауреата Нобелевской премии Мира. С мрачным выражением лица прочитал имеющиеся на него данные. Контакты с лидерами бандформирований, в том числе с Мануэлем Альварадо. Укрывательство террористов и преступников. Организованная контрабанда оружия. Причастность к служителям культа Санта Муэрте^[22].

Хорош нобелевский лауреат!

Повинуясь инстинкту, генерал Ирлмайер набрал новую команду. На экране появился список просмотров — кто и откуда заказывал этот файл за последние пять лет.

Так…

Ну и что заставило вас просматривать этот файл девятнадцать раз, доктор Элих? Причем лично, не прибегая к помощи адъютанта, аналитической группы, подчиненной лично вам. А?

— Продолжайте работать… — генерал-лейтенант сил полиции Ирлмайер встал от компьютера

— Так точно, есть…

Ирлмайер пошел в свою комнату. Пахло кровью.

Кровью и еще чем-то.

Предательством?

Ирлмайера нельзя было недооценивать. Работая в Африке, он не заразился той самой болезнью, которой заражаются многие из тех, кто работает в странах третьего мира. Просто бардак там так велик, а нормальных людей так мало — что начинаешь воспринимать любого белого, образованного, цивилизованного человека как своего. Просто доктор Ирлмайер слишком не любил людей, чтобы воспринимать кого-то как своего. И считал чернокожих менее опасными — они слишком тупы, чтобы разыгрывать хитроумные комбинации.

Элих…

Генеральный директор РСХА, генерал-полковник сил полиции, бывший начальник шестого отдела РСХА. Внешняя разведка. Интересно, где он начинал.

Ирлмайер напряг память. Он слишком долго пробыл в Африке и не мог помнить всех тех интриг, которые разворачивались на Принц Альбрехтштрассе. Но он прекрасно помнил последнюю встречу с Элихом на берегу маленького пруда в Тиргартен Парке. Помнил — и не намеревался ничего прощать.

Никогда и ничего не прощать. Вот то, что необходимо для того, чтобы выжить. Никогда и ничего не прощать.

Элих… Если судить по возрасту, он мог начать движение по карьерной лестнице в период с семьдесят пятого по восемьдесят пятый годы. Карьерное продвижение очень тонкое, тут все зависит от первого шага, от того, чтобы тебя заметили. Для этого нужно очень тонко угадать с направлением на работу, особенно если ты в шестом управлении. В странах главного противника — все места уже заняты и старожилы — нехорошо отнесутся к появлению амбициозного новичка. Но вот если ты угадаешь, что где-то в мире полыхнет война, конфликт, затрагивающий интересы Империи, причем сейчас там самое тихое место…

Вот тогда — ты можешь поставить судьбу на кон и выиграть. А что если…

Ирлмайер достал небольшой телефон — рацию. Гражданский образец, такие делали в Священной Римской Империи. Очень удобно — если собеседники недалеко друг от друга, тем более в сельской местности или небольшом городке — не надо платить за сотовую связь.

— Господин Секеш, поднимитесь ко мне, если не трудно. Прием — вежливо сказал Ирлмайер.

— Сейчас буду, отбой — раздался голос Секеша.

Секеш появился через несколько минут. На нем была грубая, крестьянская одежда, защитные очки и кобура с пистолетом от Петера Шталя — зачерненный Кольт-1911, похожий на тактические варианты Спригнфилд-1911, но сделанный методом фрезерования из лучшей германской стали и стоящий тысяча двести рейхсмарок. Ровно в три раза больше оригинала.

— Работаете с личным составом? — спросил Ирлмайер

— Как впечатления?

— Постыдный пример снижения требований к поступающим на государственную службу, герр генерал-лейтенант

— Без чинов — отреагировал Ирлмайер

— Извините.

— Они готовы к выполнению опасного задания?

— Смотря, насколько опасного. Я поработал с ними некоторое время. Но для закрепления навыков нужно не менее четыре месяцев программы Учебного центра. Большинство из них не умеет правильно нажать на курок.

— Я могу вам доверять, Секеш? — вдруг спросил Ирлмайер.

Секеш немного помолчал. Ответил как истинный аристократ

— Я постараюсь оправдать ваше доверие.

— Хорошо. Вопрос вот в чем, Секеш. У меня сложилось четкое представление о том, что в Берлине нас кто-то сдает. Как считаете, что делать с предателями?

— Уничтожить.

— Правильно. Но как быть, если мы не знаем, кто именно предатель? И потом — зачем уничтожить, если можно повернуть их оружие против них самих.

Ирлмайер не сказал, кого он имеет в виду под обозначением «их». Да это и не важно. Это могли быть либо англичане, либо люди Ватикана. Могли быть даже русские. Но у Ирлмайера было оружие, позволяющее ему выяснить это и начать контригру. Он принял то же решение, что и русский разведчик Воронцов — бросить камень в пруд и посмотреть, кто громче заквакает. Только в отличие от Воронцова — Ирлмайер подставляя не себя самого — а других людей.

— Я полагаю необходимым запустить пакет дезинформации с тем, чтобы проверить его прохождение — начал Ирлмайер — и сделаю это сегодня. Ваша задача — отследить активность вокруг указанной мной фигуры, ясно?

— Так точно.

— Нужно четыре или пять человек. Самых лучших.

— Я пойду лично, господин генерал-лейтенант.

Ирлмайер внутренне улыбнулся. От этого простолюдина, в жилах которого текла кровь потомственного венгерского аристократа — он и не ожидал другого. Зато потом — никто не сможет уличить Ирлмайера в игре против своих.

— Вы не должны идти лично. Офицер не должен подставлять себя под пули.

— Офицер должен вести своих людей в атаку, а не гнать их, господин генерал-лейтенант. Это закон чести.

— Хорошо — сдался Ирлмайер — пусть будет так. Возьмите оружие и будьте осторожны.

— Так точно.

— Идите. И будьте готовы к завтрашнему дню. И да…

Секеш остановился

— Вы ведь начинали в Италии, не правда ли?

Венгр покачал головой

— Не совсем так. Но мои первые боевые задания действительно имели место в Италии, это было начало восьмидесятых.

— А кто тогда был от разведки в этой стране, не помните? Вам же давала задание разведка не могла не давать. И Италия не относилась к зоне ответственности Четвертого управления.

Секеш на мгновение прищурился, вспоминая. Как и у всех дворян и людей, воспитанных в дворянской среде — у него была великолепная память, обусловленная насущными необходимостями. Дворянин должен знать несколько языков, титулы и звания всех встречных и поперечных, помнить родственные связи, гербы… как тут не быть хорошей памяти.

— Резидентом был доктор Плетц. Но поручения нам давал доктор Элих, его заместитель.

Вот оно как! В Яблочко.

— Понятно. Плетц… что-то знакомое…

— Он погиб в восемьдесят втором. От рук коммунистических террористов. Кто-то взорвал здание резидентуры.

— Ужасно…

— Да, господин генерал-лейтенант. Тогда мало кто спасся.

Но Элих был одним из спасшихся. Не так ли?

— Да… Вероятно, доктор Плетц был хорошим человеком.

— Да, герр генерал-лейтенант. Хорошим офицером и хорошим человеком.

В длинном разговоре — запоминаются всегда первое и последнее предложения. Теперь, если кто-то будет расспрашивать Секеша о том, о чем они разговаривали с Ирлмайером — он скажет, что разговаривали о докторе Плетце, погибшем начальнике римской резидентуры. Про Элиха — было одно упоминание, и то от Секеша.

— Я же сказал, без чинов.

— Извините.

— Хорошо. Быть готовым завтра. В семь утра.

— Так точно. Есть.

Секеш развернулся и вышел.

Ирлмайер — а он как никто знал возможности своего управления — не сделал глупости, не стал искать, или запрашивать какую-либо информацию по взрыву в Риме. Ни через закрытую сеть, ни через обычный Интернет. Это может подсказать «им», что кто-то идет по их следу. Но выводы он сделал. Кого назначать на место погибшего начальника, если не его чудесно спасшегося заместителя, знающего обстановку в зоне ответственности. Как лучше всего зачистить все следы своей работы — а ведь при назначении на ответственные посты проверяют очень тщательно, и обычная контрразведка, и внутренняя контрразведка. Конечно, взорвать резидентуру — а ведь там могут быть и документы и люди — если ты работаешь в коллективе, тем более несколько лет, про тебя волей — неволей будут кое-что знать. Конечно же, взрыв должен был кто-то расследовать, причем, скорее всего не из шестого, а из четвертого управления, из гестапо. Взрывное устройство в строго охраняемую резидентуру, на территории дипмиссии пронести очень сложно, почти невозможно даже. Тем более если это такое мощное устройство, от которого разнесло все и вся. А для выявления и поимки террористов лучше подходит полицейский, а не чистокровный разведчик.

И что-то — какое-то очень неприятное предчувствие — подсказывало Ирлмайеру, что этим человеком, тем самым, которого прислали расследовать взрыв — был генерал-майор полиции Кригмайер, тот самый, у кого он принял четвертый отдел РСХА.

Quis custodiet ipsos custodes?^[23]

Генерал-лейтенант зло улыбнулся. Если даже и так — все они ничто против него. Ничто. И он уничтожит их.

Он вставил в разъем ноутбука свой личный шифровальный ключ, который всегда носил с собой на шейной цепочке, и в котором содержались пароли для секретной переписки, одноразовые и очень устойчивые, полученные на генераторе случайных чисел. Как командир оперативной группы и старший офицер — он должен был написать отчет и написал его. Зашифровал личным ключом, затем сжал, подключил компьютер к сети и отправил на промежуточный, норвежский почтовый ящик. Через час — оно будет в Берлине, на столе у адресата. Учитывая чрезвычайную важность сообщения — это будет генерал-полковник полиции Элих.

Ничего… старый сукин сын. Ты еще узнаешь, как выглядит гильотина в Моабите.

Генерал-лейтенант Ирлмайер всего лишь хотел стать начальником РСХА, Главного управления имперской безопасности. Но на пути к этому месту — он был готов уничтожить любого предателя, который попадется у него на пути.

В донесении, посланном Ирлмайером в Берлин — был отчет о проделанной работе. Причем правдивый. Но кроме того — он упомянул, что вообще то запрещено, подлинное имя одного из своих двоих агентов — Коперника и дал совершенно ложную информацию о наличии подходов к кардиналу Да Сильве, государственному секретарю Ватикана. Есть подходы — нет подходов — это вопрос спорный, но по его, Ирлмайера мнению, если Элих является ватиканским агентом или британским агентом или просто преследует свои, отличные от служебных интересы — он не может на это не среагировать. И среагировав, попадет в ловушку — поставить которую он отрядил Секеша.

На то, сколько человек погибнет в этой ловушке — Ирлмайеру было плевать.

Кульминация

20 июня 2014 года

Рим, Римская республика

Воронцов

Думаю, настало самое время сделать следующий ход в этом шпионском преферансе. Я, кстати, не сравниваю это с шахматной доской или с го, потому что в игре явно участвует больше, чем одна сторона. Го, кстати, это японская интеллектуальная игра^[24], напоминающая индостанские шахматы. Возможно, я даже не знаю всех сидящих у стола игроков.

Следующим камнем, который я намерен был пошевелить в этом городе — являлся аббат, ныне кардинал Да Скалья. Имя, известное мне от двух людей: от отца и от Аббата Марка. Настоящая глыба в мире Ватикана, бывший кардинал — камерленго, отвечающий за государственные доходы Ватиканского двора, ныне — Государственный секретарь Святого Престола. В восьмидесятые он служил в банке Ватикана и был в списке людей, с которыми контактировал мой отец незадолго до террористического акта на Площади Святого Петра.

Учитывая то, что в те дни Да Скалья был просто аббатом — такой контакт выглядит более чем подозрительным.

Как я узнал, какой именно камень переворачивать дальше? Очень просто, господа, очень просто.

На самом деле — открытый визит к барону Карло Полетти… я не возлагал на него особых надежд, такие люди просто так не раскалываются. Моя цель была — пугнуть его и заставить звонить своим подельникам и друзьям. Разговоры эти, состоявшиеся сразу после моего визита в римский дом барона — перехватила система Невод, лучшая в мире система подслушивания и глобального шпионажа. Их перевели (с латыни) и расшифровали, а потом передали мне по Интернету. Файл с записями разговоров был разрезан специальной программой на две части и был помещен в двух разных хранилищах с двух разных компьютеров — а я выкачал их, сшил и прослушал. Если британцы и смогут найти обе этих части и понять, что с ними делать (а Эшелон тоже не дремлет и это надо постоянно помнить) — у меня будет фора, по меньшей мере, несколько дней.

Ах, да… Еще одна новость. Молодой контр-адмирал Мануэле Кантарелла оказался жив! А в машине — в его машине! — погиб ни кто иной, как кардинал Коклевский, епископ Чикаго. Как он оказался в той машине — Богу весть и что это значило — тоже ведомо одному лишь Господу. Скажу только одно — я видел этого человека мельком рядом с бароном Полетти, и он показался мне похожим на постаревшего уличного бандита.

Визит к кардиналу — камерленго был более чем опасен — Ватикан суверенное государство и в нем меня могут на законных основаниях схватить и сделать, что захотят. Для того, чтобы немного обезопасить себя — я решил максимально сократить время, которое будет у кардинала для принятия решения.

У меня было два, на выбор, где можно оставить машину. Площадь Иоанна Двадцать третьего или Порта Кавальери рядом с железнодорожной веткой, ведущей в Ватикан. И там и там — не протолкнуться от туристов, стоят туристические автобусы, потому что на территории Ватикана стоять им негде. Нечего и думать, о том, чтобы в такой толчее выявить, кто еще здесь есть. Плюсом является то, что никто не вычислит и меня.

Машину я оставил на Иоанна Двадцать третьего, едва не разорившись на парковке — цены на парковку в центре Рима совершенно немыслимые. На мне была монашеская сутана с прорезью на боку, чтобы быстро достать пистолет. Монах рядом с Ватиканом — что может быть более логичным?

Я осмотрелся по сторонам — надо было как-то подстраховать себя. Все необходимое для этого я уже купил, оставалось найти добровольных помощников…

Дети.

На площади они были столь же привычны, как голуби. Дети беженцев из Сомали, цыганята… кого только нет. Каждый занимался своим делом — кто-то продавал освященные образки Девы Марии по пятьдесят марок за штуку при себестоимости в пару марок, кто-то торговал открытками с видами Рима и прочими немудреными сувенирами, кто-то набивался в самодеятельные экскурсоводы, а кто-то присматривался к карманам прохожих, причем замечу совершенно без ведома оных. Заметил я и то, что в разных районах площади работали разные группки пацанов и на чужую территорию они не вступали.

Переместившись так, чтобы мне было видно площадь, я набрал номер телефона, по которому не далее как вчера звонил барон Карло Полетти. Говорил он по этому телефону ровно двадцать одну минуту, после чего сделал еще три звонка — шесть, четыре и четыре минуты. Отдавал распоряжения своим подчиненным, это не особо интересно.

— Я слушаю…

Грубоватый голос, итальянский акцент.

— Нам нужно встретиться, господин кардинал — по-итальянски сказал я. Познания мои в итальянском были довольно скромными, но нужные фразы я заучил вчера.

— Кто говорит? Откуда у вас этот номер телефона?

Слава современным технологиям, позволяющим автоматически переводить с голоса…

— От моего отца. Я князь Александр Воронцов, сын капитана первого ранга Владимира Воронцова…

Трубка заткнулась

— Я в Риме. Нам надо встретиться и как можно быстрее. У меня есть информация для вас.

Снова молчание

— Кардинал, я не уеду из Рима, пока не встречусь с вами.

— Хорошо — решился кардинал — где и когда?

— Прямо сейчас. Не в Ватикане.

— Хорошо… Институт Святого Сердца на Виа Консилиационе. Справа.

— Я знаю, где это. Вас пропустят.

— Я в аэропорту. Буду через час.

— Скорее через два — поправил меня кардинал — вы, вероятно, не знаете про римские пробки на улицах…

— Через два. До встречи.

Два часа — я ждать не собирался…

Какой-то пацан пробегал мимо, я ухватил его.

— Нехорошо воровать, сын мой! — наставительно сказал я

— Я не воровал, отче! — взмолился отрок и что-то ловко отправил ногой под днище стоящего рядом туристического автобуса. Этот бы талант — да проявлять на футбольном поле…

Я достал купюру. Новенькую, хрустящую. Сто рейхсмарок. Учитывая инфляцию — на эти деньги в Риме можно существовать неделю, если не шиковать.

Глаза пацана расширились.

— Настоящая?

— Вполне. Друзья есть?

Пацан что-то крикнул на своем языке…

— Вон там улица, видите?

Цыганята закивали.

— Держите!

Я раздал каждому по мощной петарде.

— Идите туда. Если я не появлюсь через час, начинайте хулиганить. Если вы увидите, как меня выводят из здания, или как я выхожу с другими дядями — стреляйте прямо в нас этими штуками. Пусть кто-то из вас зайдет с заднего двора, на Сант-Анджело и тоже смотрит, хорошо? Через час, поняли?

Один из цыганят почесал голову

— У нас нет часов, дядя.

Вот черт… Об этом я и не подумал.

Расстегнул ремешок Люминокса — снял с руки часы, протянул их старшему.

— Держи.

Цыганенок ловко схватил часы. У Люминокса — известная репутация, для пацана это как дар небес.

— Все поняли?

— Все. А деньги, дядя?

— Я же дал. Это на всех.

— Тогда двести, дядя.

Вот вымогатели. Я достал еще купюру, тотчас сменившую владельца.

— Сделка?

— Сделка, дядя. А ты бандит?

— Нет, я священник.

— А пистолет зачем?

Мда… С таким подрастающим поколением… остается удивляться, как он еще при мне. Наверное, просто не решились спереть.

— Хулиганов много. Таких как вы.

С этими словами — я достал еще две красивые, в пять раз красивее, чем предыдущие купюры.

— А вот это — вы получите ровно через полтора часа на этом же месте. А если кто попытается вытащить у меня их из сутаны по дороге — тот серьезно получит, всем ясно? Ну… на позиции. Вы вперед, я за вами. Бегом.

Пацаны сорвались с места. Двести марок, вдобавок еще и часы и тысяча потом — дорого мне обошлись мои добровольные помощники. Хотя — сразу девять человек…

Я пошел следом. Через площадь, известную тем, что рядом — Кастель Сент-Анджело, военный замок, построенный специально для Пап на случай штурма города. Мимо туристов, среди которых кого только не было. Мимо итальянцев, которые убирали площадь, водили экскурсии и просто зачем то здесь ошивались.

Виа Делла Консилиационе — широченная, по меркам Санкт-Петербурга это проспект. Здесь когда-то была крыша — это была крытая галерея от Ватикана до замка, построенная так, что можно было держать оборону. Теперь — по обе стороны улицы старинные дома, в основном здесь квартируют тесно связанные с Ватиканом учреждения, которым либо не нашлось места на суверенной территории, либо которые постоянно посещают граждане других стран и держать их в Ватикане невыгодно. Тут, кстати, недалеко сохранилась крытая галерея — галерея Савойя-Аоста, названная в честь старинных дворянских родов Италии. Можете сходить, посмотреть, если будет желание. Но это я так, к слову…

Активного движения не замечено. Если кардинал готовит мне комитет по встрече — оно должно быть здесь именно сейчас. Останавливающиеся фургоны, нервно оглядывающиеся люди, возможно, даже мелькнувший силуэт на крыше.

Но этого — ничего нет.

— Так… а это что еще, черт побери, такое?

Кажется, я сказал это вслух. Потому что впереди, метрах в пятидесяти от меня — остановилось такси, и из него показалась одна известная мне особа…

Кристина Уоррен

Кристина была испугана. Слишком много свалилось на нее, она и представить себе не могла, что журналистское расследование в считающейся цивилизованной Италии — станет столь опасным… Смертельно опасным.

А теперь, закопавшись во все в это поглубже, она понимала, что ее могут просто убить. Потому что оказавшиеся в ее руках документы — много страшнее тех, которые в свое время разоблачили масонскую ложу П2. По крайней мере — люди из П2 занимались политической коррупцией — но они не приносили человеческие жертвы.

А эти приносили…

В пакете документов, которые она получила в Лондоне — содержались ужасные вещи, но все это касалось денег. А вот то, что она узнала уже здесь, в предместьях Рима — все это касалось крови. Человеческой крови. Она сравнила свои записи с теми, что всплывали в Интернете, и пришла в ужас. Множество записей тайных месс, на части из них в жертву приносилось животное, обычно козел. Но у нее же на снимках — приносилась человеческие жертвы, и это соответствовало культу Чернокнижников, Антибиблии Ла Вея, сатанистов. В этом извращенном подобии религии для человеческого жертвоприношения годились только девственницы…

После того, как она вернулась в Рим — Крис всю ночь металась на кровати и не могла уснуть. Как только сон приходил — вместе с ним приходили и кошмары. Незамысловатые, надо сказать, всегда одни и те же. Она видела себя — на жертвенном алтаре.

Остаток ночи она и не пыталась уснуть. Просто сидела, сжавшись в комок на краю кровати…

Утром, невыспавшаяся и злая — она приняла решение. Самое глупое, какое только можно было принять. Типично британское — очертя голову вперед, на кишащий снайперами холм. Она решила посетить Ватикан, разыскать кардинала да Скалью, связанного с коррупцией и незаконными финансовыми операциями и спросить его, что происходит.

Вице-адмирал, князь Воронцов

Перед тем, как идти в пасть волка, точнее — в град-государство Ватикан, я немного изучил вопрос. Из банка Ватикана — аббат да Скалья переместился в апостольскую палату, заодно став Генеральным Администратором Папского Двора, суперинтендантом собственности и доходов Папского престола и кардиналом — камерленго. Потом он стал Государственным секретарем Ватикана — а эта должность примерно эквивалентна должности премьер-министра. Кардиналом — камерленго он стал в девяносто первом, и находился в этой должности до две тысячи седьмого, чем установил… вероятно, рекорд. В числе обязанностей кардинала камерленго — удостоверение смерти Папы и объявление папского престола Sede Vacante, то есть вакантным, а так же разламывание папского перстня и папской печати. При этом — перед тем как его разломать — можно проштамповать очень много бумаг, чтобы потом распорядиться ими по своему усмотрению. Но это так… не обращайте внимания. Просто я очень циничный человек.

То есть — кардинал да Скалья был вторым человеком в Ватикане и повидать его, чтобы кое-что прояснить — очень даже и стоило….

Граф Сноудон

Королевский егермейстер, граф Сноудон тоже сильно вымотался за последние дни. Ему пришлось спать на земле, делать пешие прогулки в несколько миль, не спать по ночам. Но он перенес это гораздо легче, чем женщина, которую он охранял и за которой наблюдал. В отличие от журналистки — он не раз делал зимние марш-броски через Брекон-Биконс. А значит, был лучше подготовлен к экстремальным ситуациям.

Все фотографии, наблюдения и данные, которые он смог получить — он упаковал в один архив. И сбросил в Лондон через форум, на котором путешественники обмениваются впечатлениями от поездок по Европе. Только очень подозрительный человек — счел бы, что в любительском репортаже из северной Италии есть что-то подозрительное. Лейтенант знал, что в век тотальной слежки нужно просто не выделяться. Быть как все. Жить как все. Действовать как все…

Путь для обратной связи был намного сложнее. Для этого — Алану пришлось съездить на Римский вокзал. На вокзале — он встретил парня, заплатил ему деньги и незаметно забрал небольшой сверток размером меньше спичечного коробка. Контактер был тоже небритым, усатым, в черной кожаной куртке, несмотря на жару и постоянно оглядывался по сторонам, очень правдоподобно. Только очень подозрительный человек мог подумать, что двенадцатый граф Сноудон провел встречу со связником, а не купил у торговца — цыгана дозу наркотика.

Сейчас — граф Сноудон вместе со своими людьми из контрреволюционного крыла САС — смотрели переданную из Лондона на флешке информацию…

— Так, твою мать… — выразил общее мнение граф.

На снимках — было запечатлено лицо с кодом HPT, высокая потенциальная угроза. Иначе говоря — список чрезвычайной опасности. Прогнав снимки через компьютер, удалось установить, что человек, ездивший в непонятный монастырь — вице-адмирал, князь Александр Воронцов, установленный русский разведчик. В файле указывалось, что он нанес огромный вред Великобритании и является прямой и явной угрозой британским интересам. Но подробностей этого — в файле не было.

— Черт, я знаю его… — сказал Тим, один из САСовцев — я хорошо знаю этого ублюдка. Мне следовало бы вспомнить…

— Что ты знаешь?

— Этот парень убил троих наших! Ника, Рика и Джима. Помните, они погибли в САСШ?

— И что? — спросил граф

— Этот ублюдок убил их!

Атмосфера в комнате начала сгущаться, как перед грозой. Причем граф — от этого был вовсе не в восторге.

— Подробнее — потребовал он

— Мы выполняли задание. Надо было убрать одного урода… черномазого, он слишком много знал. Мы вышли на него, у нас была винтовка. Началась стрельба. Этот парень обошел нас с фланга и открыл огонь по машине. А до этого — он разыскивался как маньяк — убийца. Помните — Лондонский снайпер?

Граф покачал головой

— Нет, не помню. И тебе советую забыть.

Молчание в комнате стало оглушительным — только из-под окон доносились крики какой-то пьяной компании

— Сэр? — спросил один из САСовцев

— Прошу запомнить всех, и запомнить раз и навсегда — твердо сказал королевский конюший — мы выполняем лично задание Его Величества. Это задание — важнее чего бы то ни было другого, в том числе и старых разборок из мести. Я прошу каждого из вас запомнить: вы выполняете то, что вам говорят. Не больше и не меньше. До тех пор, пока я не прикажу убрать этого человека — он должен оставаться в живых. Всем все понятно?

Никто не ответил

— Кто думает по-другому? Сейчас или никогда.

— Сэр, этот человек представляет опасность — сказал один из САСовцев

— Мы не знаем, так это или нет. Мы не знаем, для чего он здесь. Мы не знаем, как он со всем с этим связан. Пока не будет понимания, что он здесь делает — никаких разборок, ясно парни. Тебя, Тим, это касается особо. Поверь, я смогу найти способ наказать того, кто осмелился нарушить мой приказ…

И снова — молчание

— Я все сказал — подытожил граф — готовиться к завтрашнему дню.

Поскольку атмосфера в их убежище была невыносимой — граф вышел на улицу, чтобы немного проветриться. Заодно посмотреть, в каком состоянии мотоцикл…

Секеш

Адриан Секеш сейчас сидел на сидении мощнейшего тысяча двести кубового стритфайтера БМВ, припаркованного на повороте с Пьяцца Пиа на площадь Иоанна двадцать третьего и дальше, на Виа делла Консиллиационе. Он привычно обогнал нужную машину, припарковался здесь десять минут назад и на него никто не обращал внимания. Под курткой у офицера — находился пистолет — пулемет с прямой обоймой на тридцать патронов и снятым прикладом — легендарный «МР-45»^[25]. Это оружие изготавливалось до сих пор в Киле, на нем не было никаких знаков свидетельствующих о его происхождении, ни клейма завода изготовителя, ничего такого — официально, в Киле вообще не существовало оружейного производства. Это оружие использовалось для ликвидаций, оно было столь дешево, что его можно было бросить перед отходом. Для немца мысль о том, что можно бросить годную вещь, просто невыносима, что бы это ни было.

На этой площади — было столпотворение машин, туристических автобусов. Рядом мост Виктора Иммануила второго, Собор Святого Ангела и это последнее место, где можно припарковаться тем, кто желает посмотреть Ватикан. На Виа делла Консиллиационе, широченной улице ведущей к Собору Святого Петра — не протолкнуться от машин, принадлежащих ватиканцам, и там же — откупленные туристическими фирмами автобусные стоянки. Секеш вообще не понимал, как римляне передвигаются по своему городу. В его понимании — надо было все снести и построить заново — как немцы сделали с Берлином в тридцатые — сороковые.

Секеш взглянул на часы. Достал сотовый

— Где вы?

— Стоим на мосту — ответил старший группы сопровождения. В отличие от Секеша — он был в машине и потому не мог передвигаться так же свободно, как Секеш. Для этого — нужен был мотоцикл…

Отряд контрреволюционной войны САС

Британцы — неосознанно скопировали немцев в том, каким образом они прикрывали свою подопечную. Если граф Сноудон прозорливо выбрал мотоцикл и теперь мог прорезать дорожный траффик как раскаленный нож — масло, то бойцы САС взяли машину и теперь познавали всю прелесть римского утреннего трафика. Хуже того — машина их подопечной была меньше по размерам их Альфы.

Но хуже всего было то, что немцы ждали появления кого-то вроде них, и были готовы к этому — а вот британцы не были готовы ни к чему.

Адриан Секеш

Опытный профессионал, Секещ моментально заметил британцев. Их трудно было не заметить — по направленности интереса и еще по некоторым другим признакам. Секеш был одним из лучших стрелков европейского континента и одним из лучших стрелков Империи, до ГСГ-9 он прошел ад уличной войны здесь, в Риме и в Милане в составе так называемого «антикоммунистического фронта», сборной команды профессионалов из девятого погранотряда, горных егерей, парашютистов, боевых пловцов, полицейских из отдела по борьбе с особо опасными криминальными проявлениями. Уличная война — когда у тебя нет бронежилета, нет ничего кроме пистолета и твоего боевого товарища, которого ты прикрываешь, либо который прикрывает тебя. Они уходили на задания парами, как истребители в небо, они жили на улицах, проводя день за днем в океане злобы и ненависти, они готовы были убить или умереть в любую секунду, в любую минуту. Их жизнь и смерть разделяло одно — либо они первыми заметят бородатых^[26] — в окне, в машине, в подворотне — либо те успеют первыми. Каждый день, на этих горбатых, мощеных камнем улицах разыгрывались маленькие, никому из сильных мира сего не интересные трагедии. Набирающая ход машина, автоматный ствол, град пуль. Три или пять трупов за две секунды — нормально. С тех пор — Секеш научился жить как бы вовне себя, он мог разговаривать с человеком и одновременно смотреть на проезжающее такси, ожидая, как из окна высунется автоматный ствол, он мог выстрелить точно в цель с закрытыми глазами, хотя считалось что это невозможно, он мог сказать, сколько человек стояло в очереди у булочной, хотя они миновали эту булочную час назад. Именно поэтому — он отметил черную Альфа-Ромео, следующую за такси как опасность — в его времена полугоночная Альфасуд была одной из лучших машин континента. А когда он увидел, что в машине четверо — его подозрения превратились в уверенность.

В Италии, несмотря на палящее солнце и жару, запрещена тонировка стекол — полицейские должны видеть, что и кто находится в салоне машины, слишком часто напарывались, крови хлебнули. Поэтому — Секеш видел тех, кто в машине, видел, как расположены их головы, сколько их — и даже смог достоверно предположить, кто это такие?

Чтобы не привлекать внимания — у Секеша был мотоциклетный шлем со встроенной телефонной гарнитурой. Он опустил руку в карман и прощелкал номер наощупь. Только самый подозрительный человек мог бы сказать, что этот мотоциклист куда-то звонит.

— Алло.

— Это Второй — Секеш назвал свой боевой номер, первым был сам Ирлмайер — движение, четыре человека. Предполагаю, что гости с островов.

В нескольких десятках километрах от этого места, на бывшей бойне, где до сих пор пахло кровью — Ирлмайер не смог сдержать улыбки. Обычно такие решения принимались осторожно, взвешенно, после долгого обсуждения — разведка не для того, чтобы стрелять на улицах. Но при таких обстоятельствах… Вот сейчас то мы и посмотрим, что ты сможет ответить своим хозяевам на это, предатель проклятый.

— На ноль их! — коротко сказал Ирлмайер

— Я понял.

Секеш — никогда не переспрашивал, когда отдавались такие приказы…

Кристина Уоррен

— Что ты здесь делаешь?!

Они произнесли это одновременно — и на секунду смутились. Кристина пришла в себя первой — ей не надо было следить за улицей.

— Ты шпионишь за мной?!

— Уходи отсюда. Сейчас же…

— Черта с два!

Граф Сноудон

Поглощенный наблюдением за встречей своей подопечной, британской журналистки Кристины Уоррен и человека, которого он опознал как Воронцова — граф Сноудон проворонил настоящую катастрофу. И бойцы САС — сплоховали, все они смотрели во все глаза на человека, который убил как минимум троих из полка. В голове они прокручивали мысли о том, как ловчее его прикончить — и не заметили, как смерть змеей подобралась к ним самим.

В самом начале Виа делла Консиллиационе мотоциклист, оседлавший стритфайтер БМВ — получив приказ, опустил вниз забрало шлема — и лучи солнца заплясали на нем. Достав пистолет — пулемет, он положил его на бак, переключил скорость и начал разгоняться…

В этот самый момент — русский взял журналистку за руку — а она раздраженно вырвала ее. Граф Сноудон — поставил мотоцикл на подножку, чтобы быть готовым прийти на помощь…

В этот момент он осознал, что слышит нарастающий вой мощного мотора. Прежде чем он успел понять, что происходит — черная тень пронеслась по узкой, свободной полосе мимо него, он даже почувствовал дуновение ветра. Он увидел мотоциклиста в кожаной куртке, на спине которой был вышит североамериканский белоголовый орлан. Этот человек правил мотоциклом как опытный наездник лошадью — бедрами и коленями, не держась за руль — а в руках у него был направленный вправо пистолет-пулемет с длинным магазином.

Длинная автоматная очередь ударила гулким, раскатистым треском — и в небо взметнулись голуби…

Вице-адмирал, князь Воронцов

Киллера я тоже не заметил. Лишь в последний момент, повернув голову, я увидел мотоциклиста — и понял, что происходит.

— Ложись!

Сбив с ног журналистку, я сам упал на асфальт. Загремела длинная автоматная очередь, прервавшаяся двумя пистолетными выстрелами.

— Что…

— Лежи!

Чертова сутана! Совершенно неподходящее для таких дел одеяние…

Глок был уже в руках. Поднявшись, я не увидел киллера — но увидел стоящий мотоцикл, и человека на нем, с пистолетом в руках, он держал маленький пистолет обоими руками. Я прицелился в него — и тут увидел позади него, на тротуаре Виа делла Консиллиационе еще одного человека. Он целился — то ли в меня, то ли в этого козла на мотоцикле из укороченной десантной винтовки ФАЛ. А эта винтовка — если зарядить ее бронебойными патронами — пробивает насквозь автомобиль. Такую (точнее нидерландский лицензионный карабин с фонарем под стволом) использовали САСовцы в Ирландии для уличных боев в католических кварталах. Намного более опасная цель, чем стрелок с пистолетом.

Сместив прицел совсем немного, я дважды выстрелил — и человек с ФАЛом упал.

Я и стрелок на мотоцикле выстрелили друг в друга одновременно — и оба промахнулись. Моя пуля — миновала меня чудом и разбила стекло за спиной.

Прогремела еще одна очередь — человек свалился с мотоцикла и я решил, что отсвечивать тут не стоит и мне. А надо сматывать удочки…

Секеш

Адриан Секеш не сомневался в том, что задача выполнена. Тридцать одна пуля со стальным сердечником — и ни одной из них не вышло за пределы цели, представляющей собой автомобиль с четырьмя козлами внутри, британскими спецназовцами. Оставалось только сваливать… он был уверен в себе самом и в своем мотоцикле… выпустив из рук пистолет-пулемет, он схватился обеими руками за руль. Проблема небольшая — слева Сан Спирито, справа — Сент-Анджело… он конечно совсем не святой — но сбежать сможет, как делал это не раз и не два. Он нажал на газ — и тут в спину как кувалдой ударило и-раз, и-два! Руки моментально ослабли, сделав неверное движение — и он полетел с мотоцикла на раскаленный асфальт Виа делла Консиллиационе…

Вице-адмирал, князь Воронцов

Нечего было и думать, чтобы уходить отсюда пешком — и даже бегом не уйдешь. Здесь — людное место, полно полиции. А итальянская полиция умеет бороться с терроризмом, за ней — тридцатилетний опыт…

Протарахтела еще одна очередь. Лопнула под градом пуль одна витрина, другая. Посыпалось стекло, люди закричали. Кто-то лежал на тротуаре, уже подстреленный или пережидая стрельбу. Кто-то бежал, куда глаза глядят…

И тут — я увидел среди припаркованных у тротуара машин то, что мне и было нужно…

Крис лежала рядом, пытаясь встать. Я схватил ее за руку, потащил к машине.

— Что происходит? — крикнула она по-английски…

Машина. Машина, которую я приметил. Альфа-Ромео Спайдер, выпускалась серийно с шестьдесят шестого по девяносто третий год. Поставленная на конвейер в пику безумно популярному в САСШ шестому Триумфу, она продержалась до появления его десятой серии, став классикой наряду с Порше-911. Именно такая машина, ало-красного цвета стояла в череде автобусов, подобно танцовщице фламенко в магазинной очереди, яркая, вызывающая и привлекательная. И чертовски плохо защищенная от угона по сравнению с другими машинами, какие я видел. Если сейчас стандартом является встроенная противоугонка на несколько ступеней блокировки, то эту машину можно было завести, лишь оборвав провода под рулем. Ни с какой другой машиной — я бы не мог совладать с тем, что у меня есть.

За спиной — грохотала перестрелка, но стреляли не конкретно в нас — а где-то друг с другом, скорее — итальянские полицейские с кем-то еще. Кем — меня не интересовало, пока пули летели не в меня. Мельком глянув, я заметил лежащий на дороге мотоцикл, тоже черный — но никого рядом с ним не было, ни живого, ни мертвого.

Машина была низкой — поэтому я буквально перебросил Крис на пассажирское сидение. Оборвал провода под колонкой, подсоединил один — машина отозвалась длинным, непрерывным гудком. Второй… ничего не произошло… третий… есть!

Есть…

Пятиступенчатая ручная коробка и четырехцилиндровый мотор — но больше ничего и не нужно, ехать — недалеко. Пригнувшись к рулю, я врубил передачу — и машина пошла вперед…

Граф Сноудон

Граф увидел, что человек, который убил его товарищей, упал с мотоцикла, он точно знал, что попал в него, по крайней мере, один раз. Лихорадочно сбивая мотоцикл с подножки, он мельком огляделся — и его как холодной водой окатило. Метрах в двадцати, на том месте, где стояла журналистка — он увидел человека в монашеском одеянии с пистолетом в руках. Воронцов! Пистолет «монах» держал двумя руками, руки у него не дрожали, и глупо было думать, что он промахнется. Явно профессионал. Мелькнула мысль — вот и все.

Но человек промахнулся — и раз, и два — хотя пули прошли совсем рядом. Помня принцип «сначала спасай свою задницу, потом дырявь чужую» — граф моментально повалил мотоцикл на бок, чтобы укрыться за ним, как кавалерист за лошадью. С одной стороны у него будет лежащий на боку мотоцикл, с другой — ряд машин. Не так уж и плохо…

Прогремела автоматная очередь, пули ударили по асфальту и по мотоциклу, запахло бензином. Граф увидел человека за машинами на противоположной стороне улицы, в руках у него был МР5К, знаменитый «немецкий обрез» способный в пару секунд превратить человека в дырявую красную перфоленту. Граф выстрелил четырежды, потом еще раз — попал или нет, непонятно, но заставил этого козла убраться. И тут же как обожгло — с патронами у него теперь совсем плохо…

Начали стрелять со стороны площади, видимо, полицейские, граф Сноудон воспользовался ситуацией, чтобы сменить позицию и убраться с улицы, простреливаемой насквозь. Когда он перевалился через ряд припаркованных справа машин — он увидел стрелявшего и промахнувшегося в него человека, он тащил за собой журналистку куда-то, к туристическим автобусам. Граф прицелился… но тут автоматная очередь прошла совсем рядом, он обернулся и выстрелил в ответ. Увидел упавшего у туристического автобуса человека, автомат в его руках и бурые брызги на боку автобуса… и патронов больше не было… все. Сам не понимая, что делает, граф побежал по улице, в сторону Собора Святого Петра.

Секеш

В отличие от всех участников перестрелки немец одел бронежилет. Так себе бронежилет, всего лишь куртку со слоем кевлара и титановыми пластинами напротив жизненно важных органов, замаскированную под рокерскую — но она его спасла. Если бы не куртка — он был бы убит или смертельно ранен. Обе пули попали в спину, одна — точно в позвоночник…

Бронежилет, даже самый хороший — задерживает пулю, но никогда не устраняет ее действие, энергия просто распределяется на большую площадь. Попадание двух девятимиллиметровых пуль — было как два удара кувалдой, от боли потемнело в глазах, и Секеш полетел на асфальт, больно ударившись. Мелькнула дурацкая мысль — уж кем-кем, но потерпевшим то я еще не был.

Тем не менее — Секеш был жив, в сознании и по-прежнему смертельно опасен.

Он и не думал сдаваться, его просто никто не учил сдаваться, ни в училище в Бад-Тельце, где он постигал науку выживания в уличных боях, ни в горном училище в Южной Баварии ни в девятом отдельном отряде погранвойск — его нигде не учили сдаваться. Он пошевелил рукой… и рука поддалась ему, а это значило, что он жив и должен продолжать бой. Секеш заполз пространство между двумя припаркованными машинами, потом — пополз дальше.

На тротуаре — какой-то мужчина, лежащий у витрины, обратился к нему.

— С вами все в порядке, синьор?

Вместо ответа — Секеш полез под куртку и вытащил пистолет сорок пятого калибра. Мужчина закричал и попытался ползти — но Секешу был нужен не он…

Руки — были как чужими…

Он сел, затем усилием воли повернулся и встал на колени, хотя позвоночник болел так как будто его тяпнули в спину пангой, африканским аналогом мачете. Положив обе руки на крышу припаркованной машины, той самой, которую он расстрелял, он прицелился в своего противника, того, который и подстрелил его. Как раз в тот момент — он менял позицию, выбираясь с простреливаемой улицы…

И тут Секеш понял, что он не попадет. С такими руками — нет, не попадет, просто не совладает с мощным пистолетом. Может, попадет, а может — и нет…

А он — никогда не промахивался…

На площади выли сирены.

Секеш сунул пистолет за ремень, прикрыв его курткой. Достал из кармана гранату, выдернул чеку и сунул в салон расстрелянной им машины. Затем — пошатываясь, побежал в сторону Сан-Спирито. Там есть остановка общественного транспорта, ближайшая к собору Святого Петра и там вполне можно затеряться…

О людях из группы прикрытия он не подумал. Все кончено.

Вице-адмирал, князь Воронцов

О том, чтобы чисто уйти — нечего было и думать. Центр Рима, на площади Иоанна Двадцать третьего уже полицейские, на набережной — тоже. В одиночку, в монашеском одеянии я еще мог бы уйти. Но не с Крис.

Оставалось только одно — идти вперед.

Потому что впереди — другое государство.

Смешно — но это так. Ворота, ведущие на площадь Святого Петра, к собору — в сотне метров от меня. И за ними — Ватикан — другое, суверенное государство, римские полицейские просто не смогут там действовать. Даже если я буду стоять в метре от них, но на ватиканской территории — они не смогут ничего сделать, потому что их власть там заканчивается. Обратной стороной этого является то, что на территории Ватикана я могу пропасть, и никогда и никогда не узнает о том, что со мной произошло…

Швейцарские гвардейцы перекрывали вход, туристы мешали им в этом своей суетой. Были у них и пистолеты — но я знал, что они их не применят — побоятся, что пуля попадет в кого-то на территории Италии. Постоянно нажимая на сигнал, я направил машину в ворота, молясь о том, чтобы никого не задавить.

Так, постоянно сигналя, я влетел на площадь Пия Двенадцатого. Слава Богу, людей совсем немного — разбежались от стрельбы, испугались. Дальше была базилика и площадь Святого Петра, служители разбирали стулья и грузили их в машины — видимо, было что-то вроде мессы. Не зная, куда ехать, я повернул руль влево. Просто потому что все в таких случаях поворачивают вправо — а вот я влево хочу!

И оказался прав! За полукруглой коллонадой портика была дорога, через которую я, стукнув пару машин, прорвался. Альфа была легкая, но мощная, крыши не было, и я прекрасно мог все видеть. Я увидел какое-то здание, и снова повернул налево, едва не сбив человека в пурпурной мантии. Архиепископ — повалился на землю — но от страха, а не от того, что я ударил его машиной…

Дорога упиралась в стену — невысокую, аккуратную, совсем не похожую на стену рыцарского замка — просто эта стена отделяет маленькое государство от стального Рима. Здесь я повернул направо — потому что опять налево — означает, сделать круг. И оказался у железнодорожной станции^[27]…

На мою машину смотрели с изумлением — машины здесь были, но все необычные, на внутренней территории Ватикана можно использовать только электромобили и машины на водороде. Стрельбы здесь, видимо не слышали, швейцарские гвардейцы оказались явно не на высоте и не перекрыли территорию.

И я сбросил скорость. И даже помахал кому-то рукой…

Надо было найти гелидром. Или хотя бы место, где можно перебраться через эту чертову стену. Гостить в тюрьме Ватикана мне не улыбалось…

Граф Сноудон

Громыхнуло. Снова истерически закричали люди, полетели осколки, барабаня по кузовам машин. Граф увидел искореженную, почти затянутую дымом машину, где сидели его друзья — и понял, что им уже не помочь.

Киллера, которого он застрелил в спину — на тротуаре не было. Только мотоцикл — черный, как и у него — валялся на асфальте, заднее колесо еще крутилось…

— Эй, ты! — крикнул кто-то.

Даваться живым — граф не собирался.

Перемахнув через капот машины, он подбежал к чужому мотоциклу, рывком поднял его. Мотоцикл был похожим на его мотоцикл — только впереди две квадратные, а не круглые фары, типичный германский «механицизм». Мотоцикл тяжелый — и наверняка очень мощный. Граф слышал, что с одного из мотоциклетных моторов мотористы Баварских моторных заводов сняли двести лошадиных сил с литра рабочего объема при двадцати тысячах оборотах в минуту. Этот германский стальной дьявол — должен был вывезти его хоть из преисподней.

За спиной стреляли, обернувшись — он увидел всполох полицейской мигалки. Попал…

Стартер на БМВ оказался именно там, где и должен был быть — и мотоцикл оказался не поврежден, он был спроектирован так, чтобы выдерживать и более серьезные падения. На нажатие кнопки стартера баварский двигатель отозвался нарастающим утробным воем, сделавшим бы честь и грешнику в аду…

Граф принял то же решение, что и я — скрываться в Ватикане, проехать через весь город, перелезть через стену или там какие ворота найдутся… и раствориться в Риме.

На площадь Собора Святого Петра он въехал на заднем колесе — мотоцикл оказался более дерганным, чем его Триумф и на привычное нажатие на рукоятку газа он просто вставал на заднее колесо. Кто-то закричал что-то на языке, который он определил как швейцарский немецкий, он видел людей с оружием — но они не посмели стрелять, все-таки по краям площади жались туристы, государство это было слишком маленькое, чтобы стрелять. В отличие от меня, граф Сноудон знал Ватикан, потому что ему довелось побывать здесь — и он сознательно повернул влево, потому что знал — именно там идет дорога, которая ведет к железнодорожной станции и другим зданиям Ватикана. Попасть в него, всадника на мощном мотоцикле — было очень сложно…

Вице-адмирал, князь Воронцов

Дороги в Ватикане достаточно скверные. Не в том смысле, что яма на яме, это государство слишком малого размера, чтобы иметь неухоженные дороги. Напротив, это были лучшие дороги, которые я видел — идеально замощенные, обсаженные зелеными насаждениями, с бесшумными электромобилями. Но при этом, они не имели указателей — совсем никаких — и были проложены совершенно беспорядочно. То есть, если в нормальных городах дороги проложены упорядоченно, в виде расходящихся лучей от центральной площади или круга, или прямые — то тут дороги изобиловали непонятыми поворотами, перекрестками — и вообще шли непонятно, куда.

Дорога, на которую я попал — уходила вправо и соседняя — тоже. Я поехал по ней, потому что иного выбора не было, и попал на перекресток, на котором сходились не две, а четыре или даже пять дорог, причем на этом перекрестке не было никакого регулирования и знаков. На меня едва не налетел электромобиль, похожий на гольф-кар, машину, которую используют для перемещений по гольф-полям, только вместо одного ряда сидений были два и оба были заняты. Я состроил на лице любезную улыбку и обратился к пассажирам на итальянском, попросив их показать направление к ватиканскому гелипорту. То ли опешив от моей наглости, то ли в силу христианской общности людей, пассажиры электрокара, на двоих из которых были пурпурные одеяния — показали мне дорогу: оказывается, я ехал совсем не туда, я ехал на север, а гелидром расположен в южной части города- государства, точнее — в юго-западной.

Почему мне нужен был гелидром? Да потому, что там должны были быть невысокие стены, могла найтись и стремянка для обслуживания вертолета. Или сам вертолет…

Очень быстро выяснилось, что я еду по встречке — здесь, похоже, все дороги были с односторонним движением. Я едва уклонился, от ошалевшего человека, сделал еще один поворот.

И тут я увидел, наконец, эту гребаную площадку. Она представляла из себя всего лишь замощенную кирпичного цвета камнем площадку в самом углу ватиканского комплекса, у крепостных стен. Но самое главное — на ней был чертов вертолет…

То, что я и ожидал — вертолет. Последняя надежда выбраться из всего этого дерьма…

Это был Белл. Самый распространенный в мире вертолет, единственный, который был принят на вооружением пятью мировыми державами^[28] и выпущен тиражом более тридцати тысяч машин. Именно на таком — нас учили летать, потому что это самый распространенный вертолет у противника, а спецназовец — должен уметь использовать любую технику противника. Это один из самых простых в управлении вертолетов, прощающий многие ошибки. А этот вертолет — похоже, усовершенствованный Bell 214ST, самая последняя двухдвигательная версия, с дальностью полета в тысячу километров….

Черт, это же папский вертолет! Ну, да, вон, папский герб на дверце, желтый и красный…

Остается надеяться на то, что он заправлен. Наверняка заправлен, я помнил, что ватиканский вертодром используется в основном для доставки Папы во Фьюмиччино и обратно, заправочного оборудования здесь не видно — наверное, заправлен. По уму я бы и заправлялся во Фьюмиччино и профилактику там делал. Но все же… черт его знает…

Черт… непросто вспомнить инструкцию по пилотированию в тот самый момент, когда у тебя на хвосте куча неприятностей.

— Давай сюда!

Черт… как было бы проще, если бы я был один…

Засунув Крис в салон — слава Богу, он не был закрыт — я пролез на место первого пилота. Есть вертолеты с перегородкой между десантным (пассажирским) отсеком и пилотской кабиной и есть — без таковой. Этот был без перегородки, что очень удобно. Зато — кто-то поставил посреди пустого пассажирского салона одно роскошное кресло. Все равно, что трон… понятное дело, у Папы и машины все такие. Рядом с Папой — никто быть не может…

Ладно… С чего начинаем…

Взлет, как я понимаю, ни у кого запрашивать не приходится. Вышки здесь не видать — а если бы она и была — вряд ли бы мне дали разрешение. Пристегнуться… включить питание… так, приборная засветилась, топлива почти полные баки — отлично! Красным ничего не горит… педали и ручку управления в исходное, ручку по центру, педали не трогать. Запуск двигателей… есть, пошли лопасти. Добавляем обороты… ветра нет совсем, я почему то помнил, что при ветре взлетать очень тяжело, а тут — стены со всех сторон. Плавно добавляем обороты до тех пор, пока вертолет не начнет подниматься в воздух — и тут же задействуем педали, чтобы парировать…

Кажется, взлетели…

В блистер — я видел бегущих с автоматическими винтовками швейцарских гвардейцев, но стрелять они не стреляли…

И тут — к щеке прижался противно знакомый холодный предмет.

— Привет, русский… — прокричал кто-то со спины.

А чтоб тебя… Сукин сын.

— Давай, стреляй! — прокричал в ответ я — ты подохнешь чуть позже, чем я, вот и все.

— Ты умеешь водить вертолет?

Насчет этого… сложно сказать, все-таки перерыв значительный.

— Да!

Британец наскоро меня охлопал… но так, чтобы не подставиться самому. Оружия не нашел.

— Отстань, сукин сын Ты мне мешаешь! Или садись и лети сам.

— Куда мы летим!?

— К чертовой матери, как можно дальше от всего этого дерьма!

Британец хлопнул меня по плечу

— Отлично, русский! Мне это подходит.

15 июня 2014 года

Побережье Сицилии

Этому англичанину я не соврал, я и сам не знал точно, куда мы летим, просто уносил ноги из Додж-Сити. Деваться в Италии мне было некуда кроме одного места — Сицилии, где я мог найти друзей. Для того, чтобы оказаться на Сицилии — нужно было лететь строго на юг, немного отклоняясь на юго-запад. Все что у меня было — это навигационные системы самого вертолета, курс я не запрашивал и не прокладывал, нормальных навигационных карт полетного района не учил, что отвечать в случае, если нас запросит система ПВО — не знал. А потому — я просто старался поддерживать вертолет в воздухе и шел на юг, стараясь поддерживать минимальный расход топлива.

И примерно прикидывал — что делать с этим британским козлом.

То, что он появился не просто так — я в этом и не сомневался, следит либо за мной, либо за Крис. То, что Крис в сговоре с ним… вот это не казалось мне праводоподобным… по нескольким причинам. Немного по-другому была бы поставлена игра, к тому же — подстраховщики обычно не выходят на контакт со страхуемым.

Оружие у меня было. Тот маленький Глок. Но достать его незаметно — практически невозможно. Хотя бы потому что управление вертолетом требует постоянного внимания, и если я начну доставать пистолет — вертолет сразу задергается и британец все поймет. А у него пистолет уже в руках.

Чертовы британцы, что им вообще надо? По моим прикидкам — именно британская разведка должна была иметь господствующие позиции в Ватикане. Тогда как объяснить эту перестрелку на Виа делла Консиллиационе?

Вертолет управлялся легко. С Беллом — я имел дело двадцать с лишком лет назад, он имелся в учебной эскадрилье. Очень простой в управлении вертолет, нетребовательный к мастерству пилота, недаром — так распространен по всему миру…

Мы шли через всю Италию. Мне удалось найти нитку железной дороги, ее я и держался, помня о том, что она идет на самый север страны — при полете «вслепую» надо придерживаться каких-то ориентиров, тем более, если не знаешь район полетов. Рим давно был уже позади, мы плыли над холмами, покрытыми зелеными полями оливок и виноградников, над деревушками и небольшими городками, в каждом из которых — сконцентрированы сотни лет исторического опыта жития. Если на пути попадался большой город — я его обходил, чтобы найти стальную ленту дороги уже за ним. Местность становилась все более дикой и гористой, юг Италии — все равно, что Сицилия, если не круче. Здесь выращивают марихуану, строят подпольные фабрики по отшиву одежды, где работают рабы и здесь самые красивые девушки во всей Италии. Правда, к каждой красивой девушке прилагается отец и пара братьев с обрезами, а то и с автоматами…

Потом была Мессина — и я увидел мост. Огромный мост, который двадцать лет строила вся Италия, в центре — он резко взмывал вверх, чтобы пропускать даже самые большие круизные лайнеры и супертанкеры. Мост назвали именем итальянского революционера Джузеппе Гарибальди, и это было очень плохо. Я бы назвал его именем того Монарха, который заложил и строил его, так, Керченский мост назывался именем Александра Четвертого. Бессмысленно называть такие мосты именем революционера, они не могут строить, они — только разрушители.

Впрочем, это было единственное плохое, что было в том мосте.

— Как дела, русский!? — англичанин снова сунулся в кабину. О чем-то они с Крис говорили, я слышал — но не разобрал, о чем.

— Топлива мало. Надо садиться.

— До побережья дотянем?

— Думаю, что да! Я подберу место!

В этот момент, я нарочно резко качнул ручку — и британец едва не упал с ног.

— Эй! Ты говорил, что умеешь управлять!

— Просто сиди на месте и вцепись во что-то. Ясно?

Поймал я его очень просто. Я уже освоился с вертолетом вполне и мог позволить себе немного… хулиганства, скажем так. Над присмотренным для посадки заброшенным и заиленным пляжем — топлива совсем почти не было — я сделал еще пару резких маневров, а потом — начал сажать вертолет…

Когда в вертолете начинает мотать — хватаешься за все, за что можно, тем более что тут нет сидений, один проклятый трон. И еще — при полете на вертолете профессиональные военные приводят оружие в безопасное состояние, выбрасывают патрон из патронника и ставят оружие на предохранитель, а то и магазин отсоединяют. Это на уровне инстинкта, случайный выстрел при болтанке в вертолете более чем возможен, а пуля, попавшая в двигатель, может привести к катастрофе. Я и рассчитывал на то, что англичанин сочтет меня невооруженным — и уберет пистолет. Тогда — меня появится небольшой шанс, как только мы будем высаживаться. Очень небольшой — но шанс.

Вертолет плюхнулся на черный от вулканического пепла песок. Приехали…

Двери в этом вертолете были очень широкими, поскольку изначально вертолет разрабатывался так, что пехота должна была иметь возможность вести огонь с воздуха по земле. Чтобы их открыть — надо было приложить усилие двумя руками — я надеялся, что британец не заставит даму открывать дверь. Как дверь поехала по направляющим — я сунулся за пистолетом, который у меня был в кобуре на лодыжке — совершенно идиотское расположение второго пистолета, но иногда ничего другого не остается. Британцы я не видел, просто на слух предполагал, где он. Вырвал уже готовый к бою пистолет, резко развернулся, увидел направленный на меня метров с двух ствол — англичанин оказался проворнее и предусмотрительнее, чем я ожидал. Но он почему то не выстрелил — а я выстрелил, дважды, и англичанин рухнул на черный, пропитанный соленой водой и вулканическим пеплом песок…

— Да вы что, с ума оба посходили?! — заорала Крис, бросаясь к своему соотечественнику — вы спятили?

Я держал англичанина под прицелом — хотя Крис закрывала его своим телом. Стрелять не хотелось, хотелось плюнуть, развернуться и уйти. Но… проклятое дворянское воспитание давало о себе знать. За женщину, которую вверила тебе судьба — ты должен быть готов отдать свою жизнь. Вот так просто…

— Кто он? Как он оказался в вертолете? Ты работаешь вместе с ним?

— Он просто меня… какого черта, надо ему помочь!

Я опустил пистолет.

— Аптечка в вертолете, рядом с пилотским сидением. Валяй.

Пистолет англичанина я подобрал и проверил — в нем не было ни единого патрона. Чертов сукин сын.

Десять минут Крис, злобно сопя, пыталась правильно наложить повязку, потом расплакалась. Я подошел, поправил, сделал как надо. Хоть это и был проклятый англичанин… все же живое существо. Да и законы чести гласят, что милосердие к поверженному врагу не унижает, а наоборот возвышает мужчину. Хотя я четко понимал, что в следующий раз, когда мы схлестнемся с этим парнем, все может быть по иному, и помешать этому мог бы только контрольный выстрел в голову.

Мог бы. В том то все и дело.

Крис продолжала плакать, привалившись к колесу вертолета. Я ее понимал. Было страшно, было больно и впереди не было никакого просвета. Люди… я имею в виду обычные люди, не готовые пулями прокладывать себе путь — обычно ввязываются в истории, ни о чем не думая, и начинают понимать только так, сидя у трупа. Это в лучшем случае — в худшем они сами превращаются в труп, так ничего и не поняв.

— Давай, просто поговорим — сказал я — ты его знаешь? Кто он такой?

— Не… я не знаю!

— Он тебя знает? Как он оказался в вертолете?

— Это… Алан. Он… полицейский…

Да… черта с два.

— Ты его не первый раз видишь, да?

— Да…

— А где был первый?

— В Милане…

— Расскажи…

Даваясь слезами, Крис рассказала. Как она поехала в Милан. Как не нашла там того, чего ожидала найти. Как на нее напали цыгане. Как этот парень ее спас. Потом — как она видела то, что я определил как черную мессу. И про то, что этот парень забрал ее тогда. Конечно же, он наврал ей про то, что занимается похищенными. Чушь это все собачья, сами британцы — знатные похитители людей и мистики. Одно «Общество Золотой зари» чего стоит.

И эта история — мне не нравилась. Очень. Хоть я в нее и поверил — в ней были явные признаки Игры.

— Давай, проясним наши отношения, Крис — сказал я — Крис, это твое настоящее имя? Тебя действительно так зовут?

— Да… Можешь мне не верить, но да…

— Хорошо. Ты работаешь на английскую разведку?

Крис ничего не ответила, Она прекратила плакать, и сейчас просто сидела у вертолетного колеса, сжавшись в комок.

— Крис, если даже это и так, я не буду убивать тебя. Ты спасла моего сына, я тебе должен. Ты должна знать правила, если ты из разведки — долг должен быть отдан, долг важнее всего. Если ты из Песочного дома — я просто уйду, только и всего. Или помогу тебе выбраться из страны, если ты этого желаешь. Долг есть долг, и я предпочел бы…

В следующую секунду я получил пощечину, да такую, что искры из глаз. Признаюсь честно — пропустил…

— Черт тебя побери! Никакая я не шпионка! Я журналистка, понимаешь? Журналистка! Я делаю репортаж — расследование. Можешь думать обо мне что угодно, но я журналистка… и не более того! Да пошел ты!

— Она права…

Я резко повернулся. Парень, которого я подстрелил — смотрел на меня.

— Она права…

— Двадцать второй полк, крыло контрреволюционной войны, я прав? — спросил я

— Никак нет… — сказал раненый — Алан Сноудон, двенадцатый граф Сноудон. Егермейстер Его Королевского Величества, к вашим услугам…

С графом Сноудоном я разговаривал недолго — все равно он понимал, что я ему не поверю, да и я в самом деле не собирался ему верить. Просто надо было прояснить кое-какие моменты, и я их прояснил.

Услуга за услугу — я достал из кармана всю наличность, которая у меня была, разделил ее пополам. А наличности у меня было много — старая привычка преступников, мафиози и разведчиков, носить при себе наличность. Свой телефон — я тоже бросил ему. Перед этим отошел и сделал два звонка — а больше он мне не нужен. Если будут искать по телефону, найдут… хм… не совсем меня.

Из любой, самой дрянной ситуации надо уметь извлекать выгоду.

— Заряжен, оплачено сто минут вперед. Роуминг тоже оплачен. Аптечка у тебя есть. Деньги тоже. Город вон в той стороне. Новую одежду украдешь или купишь, если надо. Денег хватит на паром до Гибралтара и еще останется. Не поминай лихом…

— Мы должны взять его с собой — сказала Крис

— Ты хочешь его тащить на себе? Лично я — не испытываю ни малейшего желания.

Я взял Крис за руку.

— Пошли. Расскажешь по пути, как ты умудрилась вляпаться во все в это…

Лондон, Англия

Редакция газетного холдинга News Corp

05 мая 2014 года

Вчера в Лондон пришло настоящее лето…

Тихое и не слишком жаркое, типично британское лето, с зеленой листвой, экстремалами на Темзе, которые рисковали заниматься серфингом, ловко уворачиваясь от барж^[29]. Правда, почти каждый на улице помнил, что это — второе лето после Национального поражения…

Лондон практически не бомбили. В него попали только две ракеты, обе — в Тауэр, отчего старые вороны Тауэра погибли или покинули это место. Основной удар русских пришелся на военные базы, а самый страшный — на места базирования ядерного оружия. В этой войне, известной как «девяносточасовая» война участвовали только сверхдержавы, и было применено только сверхчистое ядерное оружие, дающее при взрыве радиоактивные изотопы с периодом полураспада максимум несколько минут. Таким образом, Индостанский субконтинент пострадал куда больше, чем метрополия, а основные разрушения — пришлись на базы ВМФ, где базировались британские подводные ракетоносцы. Страшный удар пришелся по базе в Скапа-Флоу, хотя там мало что оставалось — Британия в этот момент вела войну со своим давним союзником и бывшей колонией — Североамериканскими соединенными штатами. Эта война закончилась худо — Британия сама из субъекта геополитики превратилась почти что в объект.

Чувства британцев после национального поражения нельзя было описать обычными словами. Гнев, горе, ненависть, досада — все слилось в ядовитом коктейле. Наверное, рухнула бы монархия, если бы не одно «но» — молодой монарх служил в армии, причем в горячей точке, и во время вторжения — принял на себя командование Британской территориальной армией, готовясь к практически безнадежному бою с подходящей к стране Великой Армадой. Русские тогда шли ва-банк, они сформировали огромную флотилию из судов, базирующихся на Балтике и у северных берегов, центром этой армады были четыре атомных ударных авианосца. Подобных армад никто не видел с времен семьдесят седьмого ударного соединения^[30]. Никто не хотел прощать молодого монарха за унизительный мирный договор, после которого Армада повернула назад. Но Его Величество и не нуждался в прощении…

В этот тихий утренний день, очень рано утром, из одного из домов, построенных на месте доков и трущоб Вест-Энда — к припаркованным внизу машинам выскочила… ну, кажем так не совсем одетая девица. А за ней бежал парень… одетый немного получше, и выделяющийся длинной бородой, какую почему-то модно носить в среде интеллектуалов.

Девица решительно рванула дверцу своего Остин Метрополитен — но парень — схватился за нее раньше, чем она успела захлопнуть ее

— Какого черта, что тебе не так опять? — заорал он фальцетом.

— Что мне не так? Мне просто не нравится, что ты импотент, Питер!

— Импотент? Да? Это с чего ты взяла?!

— Да с того! Эту квартиру купили тебе родители. Твое арт-агентство купили тебе родители! Что ты сделал в своей жизни сам, а?

— Послушай, у меня ничего с ней не было! — закричал парень — это всего лишь моя кузина! Она просто приехала погостить, и точка! Не своди со мной счеты!

— Да пошел ты!

Девица рванула дверцу — и парень отскочил, взвыв от боли и схватившись за прищемленный палец. Возможно — сломанный палец.

Она усмехнулась и нажала на газ…

Утром — движения на улицах почти не было, пробки начнутся примерно через два часа, когда основная масса лондонцев хлынет на работу из пригородов. С этим пытались бороться — например, один не совсем здоровый человек, избравшийся мэром города придумал, чтобы в один день пускать в Лондон только машины с четными номерами, в другой — с нечетными, это привело лишь к тому, что люди стали покупать две машины вместо одной. Но у Крис — так звали эту девицу, столь решительно порвавшую с возлюбленным — была только одна машина. Правда, карточка «пресса» на стекле — давала кое-какие привилегии.

Крис подсчитала по времени. Получалось, что до утренних пробок — она должна успеть заскочить на квартиру, принять холодный душ — горячего можно не ждать, она не включила бойлер^[31]. Холодный душ… бр-р-р… настоящая мерзость, но она готова на все, только бы смыть с себя ощущение того, что к ней прикасался этот подонок. Потом — надо выехать на работу, чтобы успеть до пробок. Позавтракать дома она не успеет… но можно будет перехватить что-то на скорую руку в центре.

Господи, какая же она дура…

С Питером — она познакомилась на волонтерской акции, которую устраивали ее друзья. Он показался ей милым, и каким-то… беззащитным, что ли. Его родители — отчаялись пристроить его в бизнес, которым они владели и просто купили ему шикарную квартиру и место аналитика в инвестиционном банке. Сейчас, из-за войны — инвестиционный бизнес в Лондоне переживал совсем не легкие времена, но Питер из-за этого переживал совсем немного, его счета оплачивал не он сам. Он был буддистом… точнее, думал, что он буддист, и он увлекался живописью импрессионистов. Крис он заинтересовал, потому что с ним было о чем поговорить. Она не хотела иметь дело с солдатней и всякими хулиганами с их вечеринками, драками, пивом до блевоты и адреналином. Она считала себя выше этого.

Потом — оказалось, что Питер не способен сам даже за электричество заплатить, вместо пива он увлекается травкой и готов трахнуть любую девицу, которая этого захочет. В том числе и собственную родственницу. Импотент… это было в переносном смысле. Не способный ни на что дельное…

Домик, в котором она снимала комнату по годовому арендному договору — был выстроен в одна тысяча восемьсот восемьдесят пятом году, но по-прежнему сиял белой краской старомодных ставней. Она бросила машину, буквально взлетела по лестнице на второй этаж, и…

Дверь не была заперта.

Крис никогда и никому не давала ключей и не приводила к себе мужчин, она считала, что мужчина, не заработавший себе на собственное жилище как бы и не мужчина. Ключи были в единственном экземпляре, у нее и у миссис Девонн, вдовы бригадира Девонна, владелицы этого дома…

— Миссис Девонн? — неуверенно позвала она.

Ответа нет.

У Крис не было никогда никакого оружия — но она была британкой, а британки считают это нормальным. Она осторожно толкнула дверь.

— Кто здесь?!

Ответа не было.

Она включила свет, прошлась по квартире. Все вещи лежали на месте, даже ее гордость — ноутбук от Apple с титановым корпусом, то, что должны были в первую очередь забрать взломщики — осталось на месте.

Заперев дверь — она быстро прошла в ванную. Черт бы все побрал!

News Corp — гигантская медийная корпорация с большими активами по обе стороны океана — принадлежала австралийскому медиа-магнату Руперту Мердоку. Типичный self-made man, начинавший в Австралии с небольших газетенок, а потом — скупивший «желтые» издания по обе стороны океана — из подателя сплетен и слухов, он превратился в респектабельного бизнесмена с большим весом в экономике и политике. Теперь — корпорации Мердока принадлежали такие издания как The Times и New York Post, а так же агентство деловой информации Dow Jones, со своим индексом, определяющим температуру североамериканской экономики. Были у Мердока активы и в Италии и в Священной Римской Империи, владел он некоторыми сетями в Интернете. Из России — его выдворили в тысяча девятьсот восемьдесят первом, навсегда запретив какой-либо бизнес в России и тогда же — русская разведка занялась Мердоком как манипулятором, распространяющим черный пиар и представляющим угрозу российским международным делам. Расследование уперлось в тупик, но происхождение денег, на которые Мердок начинал бизнес установить так и не удалось. А в одиннадцатом году, незадолго до второй мировой, грянул скандал, когда выяснилось, что подконтрольные Мердоку издания используют незаконные методы получения информации, прослушивают десятки политических деятелей и сотни, если не тысячи простых граждан. В России это привело бы к судебному разбирательству и скорее всего конфискации, в Британии — всего лишь к отставке руководства компании и досудебному урегулированию претензий с выявленными пострадавшими. Никого не насторожил тот факт, что из политиков — под прослушку попали только члены определенных партий…

Именно в этой «фабрике новостей» работала Крис последнее время.

Рабочее место Крис располагалось в большом зале, который был разгражден на клетушки полупрозрачными стенами. Место для подключения ноутбука к питанию и сети, справочники, в том числе желтые страницы Лондона, еще какая-то дрянь, неудобный стул. Об удобстве журналистов здесь не заботились, скорее — наоборот. Считалось, что волка ноги кормят и чем неудобнее рабочее место — тем больше журналисты будут проводить времени в «полях».

Невыспавшаяся, заведенная и злая, она плюхнулась на свой стул. Запустила ноутбук, даже забыв подключить его к питанию.

Сидевшая рядом с ней рыжая, разбитного вида девица, специалист по «светской хронике», точнее по слухам и грязи — сочувственно улыбнулась

— Нелегкая ночка?

— Скорее нелегкое утро.

Вчера Крис перебрала… просто потому, что ей надо было набраться смелости перед разговором с Питером. Он не был ей нужен, но она не знала, как ему это сказать. Питер… в общем, он был из тех, про которых говорят: «его единственное достоинство в том, что он не пьет».

Как потом оказалось — скандал прошел очень даже и вполне логично закончился расставанием.

— Эй!

На стол шлепнулся пакет

— Привет, девочки!

— Привет, Дэмиан! — томно сказала рыжая Шейла.

Дэмиан, в обязанности которого входило, в том числе сортировать и разносить почту, был открытым педерастом. Поэтому — некоторые дамы в редакции упорно старались соблазнить его.

Крис посмотрела на пакет, в который была упакована ее почт. Странно… что-то всего очень много.

Очень странно.

Она достала маникюрную пилку для ногтей и вскрыла пакет. Пакеты с почтой всегда так и раздавались — в запечатанном виде. Это потому, что у журналистов были свои информаторы, и перехватить чужого информатора или просто его выдать, чтобы насолить — бывало и такое. Обстановка в журналистском коллективе была отнюдь не дружной, скорее это напоминало собачьи бега, где каждый стремится добежать первым, огрызаясь и кусая друг друга.

На стол вывалились кассета в давно устаревшем формате Video-8 предназначенном для аналоговых видеокамер, имевших хождение в восьмидесятых — девяностых годах, затем еще одна, затем — какие-то бумаги в прозрачном, заклеенном пакете.

Она не знала, что это за бумаги.

Первым делом, она подумала, что Дэмиан ошибся и это предназначено не ей. Покидав все обратно в пакет, она бросилась за Дэмианом, который катил тележку между рядов.

— Дэмиан! Ты уверен, что это мне?

Маленький, чем-то похожий на Монти Пайтона человек повертел паркет.

— Ну вот же. Точно тебе, вот наклейка.

— Я этого не заказывала… черт.

— Подожди немного.

Дэмиан закончил разносить, и он пошли в его кабинет, который был завален упаковками от разных служб доставки. Дэмиан достал журнал, который он до сих пор предпочитал компьютеру.

— Ну, вот… доставлено курьером Парсел-инт, вчера, восемь часов вечера. Принял ночной сторож… конечно, странно что в такое время… сейчас.

Дэмиану потребовалось совсем немного времени, чтобы найти нужную упаковку.

— Ну, вот. Кристина Уоррен, репортер. Это ты?

Кристина глубоко вздохнула

— Как думаешь, в этом здании найдется переходник с Супер-8 на цифровой формат, а?

— Можно поискать…

— Теперь ты понял?!

Да уж, понял. Кто-то, не зная, как легализовать информацию, решил найти дуру, которая сунет голову в петлю. И нашел.

Интересно только одно — выбрали первую попавшуюся или все-таки следили? Наверняка не просто так — интересно только, по каким критериям отобрали.

— Куда мы идем?

— К дороге. Это совсем рядом. Нас кое-кто заберет.

— Кто именно? Кому ты звонил? — спросила Крис

— Друзьям. Нас заберут. Есть еще одно…

— Что?

Я пристально посмотрел на Крис. Не может быть, чтобы за ней не следили. Британские ублюдки — манипуляторы из разведки запустили ее в чужую страну, без всякой подготовки, даже без понимания того, что она делает — просто, чтобы голыми ногами она нащупывала мины. Чтобы посмотреть, где она подорвется, на чем. Не может быть, чтобы за ней не следили. Должно было быть какое-то дистанционное устройство слежки…

— Телефон?

— Что?

Оказывается, я сказал это вслух

— Дай сюда телефон — сказал я.

Крис достала телефон, протянула его мне. Я открыл заднюю крышку, достал СИМ-карту и аккумулятор. Размахнулся и с силой бросил: аккумулятор в одну сторону, СИМку в другую. Телефон в третью…

— Эй! — возмущенно сказала Крис — мой телефон!

— Когда все кончится, подарю тебе Vertu^[32], настоящий.

В сотовом телефоне, безусловно, что-то было, по сути, сам сотовый телефон, даже не модифицированный — готовое подслушивающее устройство, которое мы носим с собой. Но полагаться на него как на основное — нельзя. Сотовый телефон может разрядиться, его можно потерять, забыть, его могут украсть. Нет, есть что-то еще…

— Тебе делали операции в последнее время?

— Что?! — выпучила глаза Крис

— Операции. Медицинские операции. По любому поводу? Ты падала? Что-то ломала? На тебя нападали?

— Господи, да нет же.

Отпадает. Что может быть еще. Серьги? Нет, серьги женщины меняют. Как любую другую бижутерию, как и одежду, как и обувь. Не меняют только…

Я схватил Крис за руку. Так и есть.

— Откуда это?

— Какая разница…

Я огляделся по сторонам. На берегу, где мы высадились — было отнюдь не чисто, это было не туристическое место… Прибой — выносил из Мессины на берег всякую дрянь. Я сделал несколько шагов и подобрал бутылку. Стеклянную бутылку.

— На, попробуй… — протянул я бутылку Крис

— Что?

— Твое кольцо. В нем бриллиант?

— Конечно! — возмущенно сказала Крис — тебе не кажется…

— Не кажется. Бриллиант режет стекло. Попробуй, порежь эту бутылку. Надо убедиться, что это и в самом деле бриллиант. Давай же…

Крис посмотрела на бутылку. Бутылка была грязной, вся в тине.

— Господи…

— Давай, помогу.

Крис отдала мне кольцо. Я с силой надавил камнем на бутылку, попробовал провести. Никакого результата… Еще раз… Ничего.

— Видишь?

— Что это значит, черт возьми?

Как я догадался? Да очень просто. Разведке никогда не выделяют достаточно денег. И просто глупо — тратить выделенные средства на настоящий камень в передатчике, замаскированном под кольцо с алмазом. Сойдет и фианит.

— Это фианит. Кубический цирконий. Известный во всем мире заменитель алмазов. Большинство дорогих ювелирных гарнитуров изготавливаются сразу в двух экземплярах, с настоящими алмазами, чтобы держать его в сейфе, и с фианитами — чтобы носить. Чтобы распознать фианит — самое простое это порезать стекло, либо окунуть его в воду. На фианите останутся мельчайшие капельки воды, в то время как алмаз — не удерживает воду, он слишком гладкий и твердый…

Достав нож, я подковырнул камень — он поддался неожиданно легко. Внутри было то, что я ожидал.

— Вот, посмотри. Передатчик глобальной системы позиционирования. Они отправили тебя на смерть и смотрели, где именно ты подорвешься.

Крис взяла кольцо…

— Но в этом есть и кое-что хорошее. Теперь я тебе верю. Если бы ты была агентом британской разведки — ты бы знала о таких вещах…

Крис широко размахнулась — и бросила кольцо в сторону…

— На счастье?

— Да пошел ты!

Развернувшись, она пошла по пляжу, по моим прикидкам — в сторону Мессины

— Кольцо, наверное, золотое было! — крикнул я.

Она показала мне вытянутый средний палец и продолжила дефилировать по грязному пляжу. Сорвалась…

Ладно, бес с ней.

Не знаю, чьи это стихи — но точно про меня. Я никогда не умел ни выбирать женщин, ни обращаться с ними. Поэтому я и один до сих пор…

Плюнув, я начал выбираться к дороге…

Встречающие — появились через десять минут после того, как я выбрался к условленному месту. На дороге — появилась пропыленная, явно повидавшая самые скверные сицилийские дороги семьдесят пятая Альфа. Я как раз брел по дороге, увидев машину, я встал.

Когда машина остановилась от меня в нескольких метрах — навстречу вылезли двое, оба сидели впереди. У одного в руках обрез помпового ружья, открыто. Этот — вылез с водительского места. Второй — такое ощущение, что зарабатывал на жизнь в каменоломнях. Черная, промокшая от пота рубашка едва не трескалась на каменных плечах.

— Бон джорно… — сказал я. Приветствие на сицилийском будет совсем другим — сабенерика — но произносить его не стоит. Никто не знает о том, что я немного знаю сицилийский диалект, в корне отличающийся от итальянского — и пусть так оно и будет. Если ты силен — показывай, что ты слаб, если ты знаешь — показывай, что не знаешь

— Бон джорно, синьор. Ищете кого-то?

— Друзей.

Стандартное представление мафии. Оба кивнули

— Садитесь, синьор…

Мы сели в машину. Пока все идет хорошо. Хотя если плохо — в любом случае, убивать меня пока не будут…

— Amico… — сказал я — у меня есть небольшая проблема. Я поссорился со своей женщиной, и она пошла вон туда. Как думаешь, где она может быть?

Здоровяк пожал плечами

— Наверняка ловит машину на трассе, синьор. Поедемте, проверим…

Крис мы нашли почти сразу, она безуспешно пыталась поймать машину. Конечно же — никто не останавливался, потому что она здесь чужая. Сразу видно — чужая. Чтобы это понимать обычному жителю цивилизованной страны — надо пожить здесь несколько лет, потому что в цивилизованных странах не принято бояться. Люди просто подвозят друг друга, не ожидая подвоха. А здесь — таких подвохов бывает столько, жизнь настолько непредсказуема и опасна, что люди предпочитают держаться подальше от всего необычного. Из принципа «мало ли что»…

Водитель остановил машину. Я опустил стекло. В машине, которая в середине восьмидесятых в Италии считалась роскошной — был отличный мотор, идеальное шасси и ручные стеклоподъемники сзади…

Какое-то время мы так и были — Крис шагала, держа поднятой руку с большим пальцем, а водитель поддерживал такую же скорость…

— Нашел друзей? — первой не выдержала она

— Нашел — отозвался я — садись, тебя никто здесь больше не подвезет. Никому не нужны неприятности на свою голову.

Крис ничего не ответила.

— Садись, говорю. Если ты не думаешь о себе, окажи услугу мне. Если ты продолжаешь строить из себя — это не красит ни тебя, ни меня в глазах местных. Ты становишься непослушной женщиной, а я — мужчиной, который не может держать женщину в руках. Нам обоим нужно здесь немного уважения, если мы хотим остаться в живых. Садись, ну…

Я открыл дверь машины со своей стороны. Было жарко…

— Чертовы шпионы.

Крис полезла в машину

— Я не шпион — поправил я — я офицер разведки.

— Да? И в чем разница?

— Шпион — тот, кто предает свою страну. Разведчик — один из тех, кто ее защищает…

— Спасибо за разъяснения…

Машина уже набирала ход…

21 июня 2014 года

Близ Корлеоне, Сицилия

Путь в Корлеоне, мекку мафии не так прост, весьма неудобен и безусловно опасен. Остатки цивилизации заканчиваются в Палермо, как только ты выезжаешь из этого города — ты вверяешь свою судьбу самому Господу. А так же — верному, испытанному стволу и дружеским узам, которые здесь определяют всю жизнь человека…

Дорога на Порт-Катания, второй по величине и влиянию город Сицилии после Палермо называется Е90, она проходит по всему побережью Сицилии, включает в себя часть объездной дороги Палермо и является одной из красивейших дорог в мире, во многом схожа с теми, какие мы проложили мы в Крыму и на Кавказе.

Но почти сразу же — наша Альфа свернула и покатила по дороге, которая больше пригодна была для мулов и коров. С каждым метром — мы все глубже погружались в жизнь этого неприветливого края, и когда стала не видна уже Е90 — отступать было поздно…

Дорога шла в гору — узкую, она чем-то напоминала лезвие топора. Как потом я узнал — эта гора называлась Скорчиавачче, что дословно переводится как путь к коровам. Коров, правда, здесь было немного, все больше козы…

Не сказать, где больше было опасности — впереди, или у нас за спиной…

А места здесь были красивыми…

Это чем-то напоминало Крым… или некоторые районы Персии, в которых мне довелось побывать. Горы… но горы не столь высокие, чтобы быть бесплодными, то тут то там — на склонах террасные сады. Причудливый ландшафт местности изрезан впадинами, ущельями, отвесные склоны чередуются с долинами, где оливки растут так густо, что непонятно, как их собирают. На склонах же — видны стоянки пастухов и стада скота… скотоводство на Сицилии больше развито, чем земледелие. Но и то и другое уступает рыбацкому промыслу…

И за нами следили. Видимо, я слишком резко повернул голову в сторону мелькнувшего на склоне солнечного зайчика… или это испуганная Крис видела беду во всем.

— Это они? — резко спросила она

— Скорее всего, горный кварц — успокоил ее я.

Но сам — не успокоился. На чьей стороне будет мафия? Достаточно ли будет здесь — слова прибывшего из Нью-Йорка дона и старого пиетета перед Российской Империей и перед русским дворянством? Я не был в этом уверен — но другого выхода не было…

Двигаясь со скоростью не более двадцати миль в час — мы въехали в селение, нечто среднее между большим селом и небольшим городком: потому что в центре дома были больше, чем в один этаж и была настоящая городская площадь. В городе все замерло — машины на улицах, лежащие в тени собаки и куры. Сиеста…

Наша машина медленно выполззла на городскую площадь, чуть покачиваясь на неровностях — площадь была замощена камнем, наверное, лет двести тому назад. В центре площади — был фонтан с какой-то скульптурой — но с отбитой головой и давно утратившей свой первоначальный бело-мраморный цвет под натиском зеленых водорослей. Вода в фонтане — не брызгала вверх веселой, серебристой струей — а медленно сочилась, словно застывая на зеленом бархате прозрачными ледяными каплями…

Джакомо Федо, барон ди Адрано, друг друзей был одним из тех аристократов на Сицилии, которые сохранили и даже приумножили свои наделы: практически никому не удалось это сделать, а в роскошных палаццо — всякие нувориши открывали дорогие отели для новобрачных. Барон был одним из немногих, кто изначально нашел общий язык в мафией — в то время, как мафия создавалась как организация крестьян, направленная, в том числе и против аристократии. Когда Муссолини чистил остров от мафии методами, которые не сделали бы чести и самой мафии — отец барона ди Адрано засел в своем доме, отстреливаясь от карабинеров, вместе с ним были его люди, несколько винтовок и станковый пулемет. Маленький Джакомо в тот день получил ранение — уродливый шрам был заметен и сейчас — и урок на всю жизнь. Старый Альваро Федо погиб — но отнять поместье у семьи Федо Муссолини не решился по многим причинам: маленький Джакомо вырос в поместье, стены которого были забрызганы кровью отца. Во время экономических реформ — одним из первых он научился сосать деньги из Рима новым способом. Если раньше — деньги просто пропадали: то барон ди Адрано сделал по-другому. Полученные деньги он вкладывал в наркотики, продавал их, исходное количество денег пускал на то, для чего они и были предназначены, а прибыль — в среднем четыреста процентов — вкладывал в недвижимость и строительство. Так он стал не просто богатым — а чрезвычайно богатым человеком. Тем не менее — в быту он оставался крайне неприхотливым человеком, и по двору его палаццо — деловито расхаживали куры…

Альфа вкатилась во дворик и остановилась. Мы вылезли из машины, здоровяк в черной рубашке махнул рукой и направился в дом.

— Мне… оставаться здесь?

— Да. Тебя не тронут. Здесь считается позором тронуть женщину. Инфамита…

— Хорошо. Только… возвращайся, ладно.

Внутрь палаццо вели мраморные ступеньки, частично покрошившиеся, с набившейся в трещины землей, кое-где даже проросла трава. Изъяны колонн и стен скрывал обильно вьющийся, радостно — зеленый плющ, дающий прохладу немилосердно-жаркими днями. В целом казалось, что этот огромный дом превратился в памятник самому себе, населенный привидениями и курами. Ту же парадную лестницу можно было быстро отремонтировать — но я знал, что никто не намеревается это делать. Дома здесь — стареют вместе с людьми…

Джакомо Федо, барон ди Адрано встретил нас в библиотеке — мрачной, высокой комнате, уставленной грубо сколоченными из местного, каменно-твердого дерева полками. Тома книг, разного цвета переплетов, но одинаково старые — стояли на полках, подобно батальонам солдат на поле боя.

— Синьор барон… — сказал я и коротко поклонился

— Рад вас видеть в моем доме, синьор князь… — у барона был сильный, скрипучий голос — нечасто в наши края залетают такие… птицы. Тем более — за которых поручились…такие уважаемые люди из Танжера.

Я ничего не ответил

— Это мой младший, Лука… — представил здоровяка барон — совсем от рук отбился. Надеюсь… смотря на вас этот sceccu^[33] кое-что поймет для себя…

— Синьор барон, надеюсь, мое присутствие не будет вам обузой…

— Не будет, не будет… — барон махнул рукой — скорее наоборот. Лука… скажи, чтобы вещи синьора отнесли в комнаты наверху. Через два часа ужин, форма одежды… хе-хе… какая угодно. У нас здесь… деревенская идиллия, синьор князь. Ваша очаровательная спутница тоже может не стесняться…

Если бы моя…

28 июня 2014 года

Близ Корлеоне, Сицилия

Последующие дни — растянулись в какой-то бесхитростной череде, сладостной неге, которую я никогда не знал, и, наверное — знать не хотел. Как то так получилось, что я выбрал жизнь на высокой скорости — здесь же все шло неторопливо. День тянулся за днем подобно капле меда, сползающей с ложки обратно в банку.

Передав старшим — а в семье барона было семеро детей, из них пятеро — мальчики — отлаженный механизм дел: коррупции при подрядах, наркоторговли, убийств — Джакомо Федо, барон ди Адрано удалился в сельскую глушь, в свое имение, оставаясь, однако авторитетным доном, главарем мафии. Вложив некоторое количество денег в этот парк и в сухие, иссушенные солнцем склоны родной земли — барон создал достаточно преуспевающее сельскохозяйственное предприятие. В основном — на Сицилии выращивают оливки, барон же принялся разводить виноградники и выращивать виноград на вино. На Сицилии — никогда не было больших виноградников, народ здесь был слишком нищ, чтобы культивировать виноград на вино, и слишком занят усобицами и разборками. Просто удивительно — но на Сицилии, месте, где Европа касается Африки, идеальном для выращивания винограда — не было даже своих марок «вин, контролируемых по происхождению»^[34]. Барон решил восполнить этот пробел — типичные для сицилийского крестьянского хозяйства оливки у него росли только на задворках усадьбы, на месте, где раньше был парк. Сам парк был роскошный — пирамидальные тополя и звенящие ливанские кедры. Он не был регулярным, британским — но в этом то и было его очарование. Итальянцы были полной противоположностью британцам — если британцы отличались маниакальной страстью упорядочивать мир вокруг себя — то итальянцы оставались заинтересованными наблюдателями, позволяя времени течь в его неспешной бесконечности…

Ждать было особенно нечего — и мне ничего не оставалось, как включиться в размеренную жизнь поместья: учитывая произошедшее, мне стоило всегда находиться на виду у людей. Больше всего проблем доставляли виноградники — они требовали постоянного внимания, а у сицилийцев не было традиции культивирования винограда. Барон выписал откуда-то винодела — но тот очевидно не оправдывал его ожиданий, потому что барон даже замахивался на него палкой. Многие из тех, кто работал на винограде — брали с собой обрез, во время работы он лежал рядом с флягой. Это была Сицилия…

Я никогда не был хорошим виноделом, признаю — у меня, равно как и у отца, как и у деда — времени на это не было. Однако, нашему роду до сих пор принадлежали отличные виноградники в Крыму, и в детстве я участвовал в кое-каких работах на них, вместе с крестьянами. Я вспоминал, как шла работа на виноградниках, и рассказывал об этом барону — а барон от таких разговоров получал истинное удовольствие.

Что же касается Крис — после всего произошедшего на «сапожке», она немного успокоилась и отмякла. Женщины здесь как сестры и сицилийские кумушки приняли ее в свое общество, забрав на кухню, чтобы научить готовить настоящие блюда сицилийской кухни. Погружение в опасные воды, то, о чем она всегда мечтала — оказалось для нее слишком, и я ее понимал. Не всем дано жить под давлением…

Новый вертолет Сикорского — тот самый, который я видел на борту авианосного корабля Адмирал Колчак и впрямь был хорош. Я стоял на балконе поздним вечером и специально вслушивался… но при всем моем опыте не смог определить, где и в каком направлении он прошел. Но слышать — слышал. Такой гул, негромкий, что-то похожее на глухой гул пчел в улье. Такой вертолет и впрямь — может проникать в самые опасные места, прикрытые сверхсовременными системами ПВО. Очень надеюсь, что нам не придется это испытать… одной войны более чем хватило.

Через полчаса — вдалеке, примерно в миле от основного здания дворца вспыхнул яркий, белый огонь, вспыхнул и погас. Специальная система подачи сигналов, встроенная в часы. Это было вынужденной мерой — у меня не было прибора ночного видения, пришлось так. Оставалось надеяться, что здесь у всех — крепкий здоровый сон… праведника.

Надо идти…

В поместье не было собак, а сторожа с ружьями — в основном спали, поэтому — для меня никакой проблемы выскользнуть за ограду — не представляло. Я не знал, кого послали для связи со мной, где приземлился вертолет — но направления для меня было достаточно. В этом направлении — дорога поднималась вверх — и я шел вперед, посреди кустов оливы, высаженные не упорядоченными рядами, а как Бог пошлет. В руке у меня была палка, я шел неторопливо и шевелил палкой по земле и ветви перед собой. Дело в том, что в кустарниках обожают ночевать змеи, если она услышит или почувствует палку — то поспешит уползти, потому что змея избегает нападать на то, что не может съесть. Но если на змею наступить — она ужалит, и ничего хорошего в этом не будет…

Снова сверкнул огонь, подтверждая, что я иду правильно. Они были где-то на самом краю плантации и горного склона, ограды с этой стороны не было — и оставалось надеяться, что никто в доме — не мучается от бессонницы, стоя у распахнутого на ночь окна…

— Господин адмирал…

Я остановился.

— Моритури те салютант…^[35] — отозвался я — пиратам удачи.

— Идите за мной. Мы уже нашли убежище…

Убежищем оказалась небольшая пещера на горном склоне, совсем рядом. Здесь — едва заметно пахло застарелым козьим дерьмом и гораздо сильнее — неведомыми сицилийскими цветами, запах которых был тяжелым и дурманящим…

Фонарь не включали. Посланцев Империи было восемь человек, в пещере они едва — едва уместились…

— Мы знакомы? — спросил я, хотя знал ответ

— Так точно, сэр… — ответил один из спецназовцев на английском языке — перед самой второй мировой. Вывоз агента из САСШ.

У меня в часах тоже был фонарик, я включил его. Как и следовало ожидать…

— О, Боже…

— Что-то не так?

Конечно, отправляя этих людей сюда, наши планировщики не смогли ничего придумать, кроме как вырядить их в форму итальянских морских пехотинцев. С одной стороны — логично, ведь Сицилия часть Италии, верно? С другой стороны — их разорвут на куски, покажись они в селении. Да и одежду сицилийского крестьянина — где добудешь…

— Все не так. Ваша задача — днем вообще никаких действий. Не пытайтесь наблюдать или прикрывать меня, сделаете хуже сами себе. Имейте в виду — здесь полно детей, они часто здесь играют — стоит одному заметить вас, и делу конец. На вас просто устроят загонную охоту, здесь до сих пор помнят, что Муссолини использовал Королевскую морскую пехоту, чтобы расправляться с донами мафии, засевшими в глубинке. Здесь вообще никогда ничего не забывают. Я постараюсь выбраться в город и приобрести, по крайней мере, пару комплектов одежды крестьян… это лучшее, что можно придумать. Кто из вас говорит по-итальянски?

— Я

— И я

— По-сицилийски?

Молчание. А между тем итальянский и сицилийский — два разных языка. Сицилийский язык — это смесь итальянского, норманнского, испанского и арабского — все завоеватели или купцы, побывавшие на Сицилии оставили свой след в виде заимствованных из их языка слов.

— Тогда старайтесь не показываться на людях. Мешки с одеждой я брошу там, где вы меня встретили.

— Нам приказали охранять вас.

— Этого не нужно. Барон сам будет решать, выдать меня или нет, но в его поместье на меня покушаться никто не будет. Это исключено. Лучше поставьте пост у дороги, перекройте ее. Как только я выбираюсь из поместья — это сигнал тревоги. Есть сигнальное устройство?

— Есть.

Оно было выполнено в виде банкноты. Металлизированная полоса — передатчик. Я взял несколько штук, на всякий случай.

— Если я окажусь за пределами деревни — значит, не по своей воле. В противном случае — разорву банкноту.

— Понятно. Нам поставили пределы применения силы на наше усмотрение.

— Не применяйте ее только к местным. Они ни в чем не виноваты, а к русским здесь хорошо относятся. Не стоит это портить.

— Есть.

— Раздобудьте технику. Свяжитесь с резидентурой, пусть обеспечит вас техникой — два три автомобиля с местными номерами как минимум. Не оставайтесь в горах дольше двух — трех дней, вас обязательно обнаружат. Здесь у стен и склонов гор есть уши. Завтра же выйдите на связь с резидентурой.

— Понятно.

— И еще. Если можно, передайте пожелание — доставить сюда некоторое количество вина с воронцовских виноградников. Несколько корзин, расходы не имеют значения. Пусть подберут лучшее, что у нас есть.

— Вина?

— Так точно. Пригодится для установления контактов.

Крис встречала меня на обратном пути, в комнате, двери из которой выходили в большую, полумесяцем опоясывающую купольную крышу дома террасу.

— Не спится? — издевательски спросила она.

Самый лучший способ закрыть рот женщине — это поцеловать ее. Что я и сделал.

Вино доставили через двое суток в Палермо. Самолетом. Барону пришлось послать людей и машину — но вот, корзины, темные, провисающие под тяжестью бутылок и соломы, предохраняющих их — прибыли к месту назначения. И поскольку я выказал уважение хозяину этого дома, предприняв столько усилий к тому, чтобы доставить сюда это вино — барон призвал за стол все свое семейство и всех нипоти, которые были под рукой — чтобы доиграть этот спектакль до конца…

Сицилийские правила наливания и дегустации вина — одни из самых сложных в мире, если я буду рассказывать о них обстоятельно, к концу повествования вы обязательно заснете. Хвала Господу, не все из них — но я знал, ибо в свое время сильно оконфузился. Самое главное, что нужно знать: кто наливает вино левой рукой — предаст. Кто наливает вино правой рукой, но через левую — тоже предаст. А предательство здесь — едва ли не самое страшное, хуже святотатства и карается только одним наказанием — смертью. Наливайте вино правой рукой, держа бутылку параллельно предплечью — вот и все, что нужно пока знать простому человеку, приглашенному разлить вино за сицилийским столом. Остальное поймете сами…

Ровно в четырнадцать ноль — ноль мы вышли к столу, накрытому в беседке. Первым, опираясь на трость, шел сам хозяин дома, Джакомо Федо, барон ди Адрано. Следом шел я, одетый в только что сшитый костюм, ради пошива которого сюда привезли портного из Палермо. Вся семья — одни только мужчины — собрались у стола, одетые в совершенно не уместные сейчас, в жару, черные костюмы. Больше это походило на похоронную церемонию, чем на обед — но на Сицилии любят смерть и подчеркивают родство с ней даже неосознанно. Но нельзя было недооценивать важность и значимость этой церемонии — согласившись выпить моего вина и пригласив выпить моего вина всех своих близких, барон подчеркивал его доверие ко мне и мою причастность к Семье. На Сицилии, не будучи сицилийцем нельзя войти в семью — но у всякой семьи есть друзья…

Барон сел на свое место во главе стола. Я взял первую бутылку, осторожно откупорил ее, мельком взглянув на пробку, не испортила ли она вино, не сгнила ли. Нет… чистая, темная, чуть ссохшаяся. Следя за руками, я наполнил бокал барона, потом пошел по кругу, одаряя остальных. Затем сел на почетное место гостя, по правую руку от главы семьи, со своим бокалом. Никто не спешил пить, все молча, напряженно смотрели на главу семьи…

Барон поднес бокал к носу, помотал, тяжело дыша, потом отхлебнул. Проглотил, почмокал губами. Это было вино двенадцатилетней выдержки, с моего места были отлично видны ножки, оставшиеся на бокале. Не думаю, что даже лучшее Эгри Бикавер^[36] сравнится по густоте с этим…

— Не сицилийское… — тяжело вздохнул барон.

И отпил еще. Большей похвалы — ждать и не следовало, настоящий сицилиец никогда не посмеет оскорбить свое вино, признав лучшим другое. Вино здесь как кровь: вдоволь и того и другого…

Крис поднялась на локте и посмотрела на меня. Полог из марли гасил остатки света, которыми одаривал нас угасающий день через открытое витражное окно…

Без полога от марли здесь нет спаса от насекомых…

— Знаешь… я все-таки не удержалась…

— К моему счастью.

Она толкнула меня в бок. Довольно больно.

— Я не про это, дурак… Я подсмотрела вашу… дневную церемонию.

— Думаю, не ты одна. Женщинам свойственно любопытство. И как?

— Странно… — она снова откинулась на спину — я… цивилизованная женщина и попала… в какое-то варварство. Ты из мафии?

— Нет — сказал я — ни русский дворянин не может быть членом мафии, ни мафия не может принять в свои ряды никого, кто не родился бы с сицилийской кровью в жилах.

— Но они… принимали тебя как равного.

— Они мужчины. И я — мужчина. Здесь нельзя притворяться, как в цивилизованном мире…

Крис тяжело вздохнула

— Страна мужчин. Я… цивилизованная женщина… испытываю болезненное влечение к варвару. Это нормально?

— Да. Ненормален тот мир, в котором ты росла.

— Чем же?

— Всем. Прежде всего — отношением к женщинам. Ты знаешь, о чем спросят мужчину и женщину на пороге джанната^[37]?

— Боюсь спросить, что такое джаннат.

— Это рай в исламе. Когда к вратам рая подойдет женщина — Джабраил задаст ей только один вопрос: слушалась ли она своего мужа. Все остальные вопросы он будет задавать ее мужу.

— Довольно удобно. Слушаться мужа… и всё.

— Это и в самом деле удобно. И правильно, кто бы и как не доказывал обратное. Все проблемы в этом мире должен решать мужчина. Если он берет ответственность за женщину, то он должен найти жилье, приносить домой деньги, дарить ей подарки, удовлетворять все ее потребности, в том числе в постели, принимать все решения, касающиеся их будущего. И если что-то идет не так — спрашивать только с себя. Все что должна делать она — признавать его власть и растить его детей. Но там, где люди сошли с ума, и мужчины и женщины — там все по-другому. Потерявшие мужское мужчины устраиваются всякими жиголо, и никого не способны защитить, даже себя самих. Кроме того, в преследующих их проблемах оказывается виноват кто угодно — правительство, общество, но только не они сами. Женщины же принимают на себя мужское и годам к сорока оказываются одинокими, озлобленными на весь мир, несчастными, часто не продолжившими свой род. Народ, в котором укоренилось такое, обречен на гибель.

Крис снова поднялась на локте

— Ты жил в САСШ?

— Да, несколько лет.

— Если бы ты публично сказал там такое, тебе мгновенно предъявили бы исков на несколько миллионов долларов.

— Это одно из проявлений несвободы — запрет говорить правду. И мне на это плевать.

— Да?

— Да. У меня был дипломатический паспорт. Не явился бы в суд и все.

Крис не выдержала и засмеялась. Потом еще раз стукнула меня.

— Черт бы тебя побрал. Хватит этих шпионских игр. Не могу понять, когда ты говоришь серьезно.

— Криси, на эту тему я всегда говорю серьезно. Это не тема для шуток.

— И перестань меня так называть!

— Хорошо, хорошо… — сказал я, чтобы не подвергнуться новому нападению.

Стемнело окончательно…

— У вас там все такие? — вдруг спросила она

— В Империи? Нет, далеко не все. Но есть. В основном дворяне, военные.

— Я рада, что такие еще остались, только…

— Что — только?

— Кое в чем ты меня еще не удовлетворил.

— И в чем же?

— Сейчас покажу…

— Кто он?

— Кто? — спросила Крис, ворочаясь, чтобы устроиться поудобнее

— Тот парень. Который подарил тебе кольцо с фианитом.

— Ревнуешь… — довольно сказала она.

Все-таки… все женщины одинаковы. Абсолютные собственницы, они в то же время любят, когда самцы сражаются ради них. Как бы они не утверждали обратное.

— К парню, который не может позволить себе кольцо с бриллиантом? Так кто он? Ты давно его знала…

— Столько вопросов… — недовольно сказала Крис.

Я молчал. Мне в принципе было плевать на этого парня. Сам не знаю, для чего спросил

— Мы познакомились с ним зимой… — вдруг сказала Крис — на волонтерской акции. Он… хороший.

На самом деле — Крис отнюдь не считала его хорошим. Но сказала так — чисто, чтобы задеть…

— Да уж…

Но Криси на мой сарказм не среагировала

— Нет, он и в самом деле хороший — задумчиво сказала она — я до сих пор не понимаю, почему он сделал это…

— Почему? Давай, попробуем догадаться, я все-таки большой специалист по предательствам. Он работал в разведке?

— Нет… В инвестиционном банке.

— И у него был собственный Порше?

— Опять не угадал. Вольво — кроссовер.

Я кивнул, тоже устраиваясь поудобнее

— Варианты могут быть разные. Например — некоторые инвестиционные банки используются британской разведкой как прикрытие своих операций. Как ты думаешь, за счет чего так поднялся Сити? Это взаимовыгодный обмен, Крис. У Британии есть так называемая «Штаб-квартира правительственной связи», это агентство занимается тотальным прослушиванием и имеет прямой доступ к системе Эшелон. Если так подумать, из поставляемой Эшелоном информации можно извлечь много чего полезного. Состояние экономики других стран, курсы валют и их отклонение от эталонного, трансграничные сделки, клиринговые зачеты. В умелых руках это может принести миллиарды. Миллиарды, Крис. Возможно, твоего парня вызвали к боссу и сказали, что если он хочет подняться по служебной лестнице, он должен кое-что сделать. Показали твою фотографию. Ты красивая и потому вряд ли он притворялся. Но задание есть задание, начни играть с британской разведкой — и быстро окажешься в доках с простреленной головой. Может, он не знал про кольцо. А может быть — и знал. Может — он вообще кадровый сотрудник британской разведки…

30 июня 2014 года

Близ Корлеоне, Сицилия

Конечно же, барон предал меня — я и не мог рассчитывать на иное. Глупо рассчитывать на иное, это только североамериканцы и некоторые европейцы улыбаются на тридцать два зуба и думают, что все люди вокруг хорошие. Барон не плохой и не хороший, просто ему еще здесь жить и его детям тоже, а я — по сути, чужак. Сицилийские правила гостеприимства словно списаны с кавказских — гость неприкосновенен, хозяин должен сражаться за гостя, пока тот у него дома. Но — только пока тот у него дома. Когда барон предложил мне отправиться с ним на пятничную службу в Корлеоне — я понял, что решение относительно меня принято. А когда увидел три машины, стоящие у церкви — то понял, какое именно принято решение. Интересно — знает ли барон, какое решение принято относительно него самого…

— Не пожалеете, синьор барон? — спросил я, когда наша Альфа остановилась рядом с этими тремя машинами.

Барон ничего не ответил, потому что иное было бы унижением.

Я вышел из машины барона. Меня наскоро обыскали и усадили во вторую машину, после чего все три тронулись…

За несколько дней до этого

Нино Валтано был человеком, которого не существовало. То есть… для государства не существовало. Он вполне себе неплохо жил, имел троих постоянных любовниц и убил своей рукой больше пятидесяти человек, пока не постарел и не решил, что хватит убивать своей рукой. У него было имя — но его самого не существовало. У государства не было никаких данных о нем, у него не было ни свидетельства о рождении, ни паспорта, ни каких-либо записей в регистре морского транспорта, автомобильного транспорта, записей о правах на недвижимое имущество, записей актов гражданского состояния и вообще каких-либо иных записей. Нет, он имел и недвижимое имущество, и фабрики, на которых в рабских условиях нелегальные мигранты отшивали подпольные копии коллекций известных римских и миланских домов моды. И людей, которые подчинялись только ему и могли убить кого угодно. Но вот записей о том, что это принадлежало ему, не было, а те, кому это принадлежало по бумагам — боялись его как огня. И потому Нино Валтано не нуждался ни в каких чертовых записях. Он просто был.

Его текущее состояние было для него как нельзя более выгодным. Ведь когда государство выдает тебе какой-либо документ — ты становишься его рабом, верно? То, что государство дало — государство же может и отнять. А сейчас государство не могло ни объявить Нино в розыск, ни возбудить на него уголовное дело, ни потребовать заплатить налоги. Как можно все это делать с пустого места?

Проблема была в том, что Нино верил в Господа. По-особенному, не так как другие — но верил. И Господь верил в него. И те, кто служат Господу на этой земле — тоже верили в него…

Раньше Нино жил на земле, в принадлежавшем его семье скромном доме — но сейчас он послушал совета умных людей и перебрался на яхту. Эта яхта длиной в шестьдесят восемь футов стояла в порту Вибо Валтаноя и ходила по всему Средиземному морю под бело-синим флагом Аргентины. Это для того, чтобы в итальянском судовом реестре не возникало никаких вопросов относительно этой яхты и чтобы проклятые carabineri не посмели вломиться сюда. Нино так привык к этой яхте, что так на ней и жил.

Сейчас — время было послеполуденное, и Нино Валтано предавался сиесте на своей яхте. Вчера у него здесь была девица, одна из калабриек, которая хочет попасть на миланский подиум — но сегодня с ним здесь не было никого, и он просто спал, спал на верхней палубе, спал по-американски, в семейных трусах и в широкополой шляпе. Несмотря на возраст — а Нино уже дожил до шестидесяти, что в неспокойной Калабрии было редкостью — он все еще не утратил инстинкты хищного зверя. И потому — почувствовав присутствие на третьей, «хозяйской» палубе постороннего, он мгновенно проснулся, как просыпается хищный зверь, мгновенно, сразу готовый атаковать, или бежать.

С неба — беспощадно палило солнце и небо над Калабрией — не имело дна. Его яхта — неподвижно стояла на якоре в порту, капля за каплей истекал день — а напротив него, на обтянутом белой акульей кожей лежаке сидел неприметный человек средних лет, подвергший себя пытке во имя Господа нахождением на солнце в черной монашеской сутане. Непонятно, как он тут оказался, и кто его сюда пустил, на третью палубу, пускать на которую посторонних строго воспрещалось — но он был тут.

— Падре… — прокашлявшись, сказал Нино — не ожидал вас здесь увидеть…

Падре поднял с пола непонятно как тут оказавшиеся женские трусики от купальника, посмотрел на них — а потом, размахнувшись, бросил в море.

— Ты погряз в грехе, Нино… — заметил он

— Не согрешишь, не покаешься, верно, падре? — заметил Нино, принимая вертикальное положение на лежаке

— Да, Нино… мало кто понимает каноны веры, так как мы, верно? Без греха нет и покаяния, а согрешивший и покаявшийся — будет самым верным адептом церкви, верно, Нино…

— Ваша правда, падре… интересно, почему вы не участвуете в выборах Папы, а?

— Вероятно потому, что есть более достойные, Нино, я же скромный слуга Господень, не более того. Пришла пора послужить Господу и тебе, Нино. Ведь сослуженная Господу служба есть много лучше, чем лицемерное покаяние…

— И чем же я могу послужить Господу нашему…

Падре достал из вшитого в сутану кармана небольшую фотокарточку и передал ее Нино. Нино посмотрел на нее — и глаза его вспыхнули ненавистью.

— Знаешь его, Нино? Наверняка, знаешь…

— Барон ди Адрано… Это по его приказу моего отца сожгли на костре!

— Пришло время расплатиться, Нино. Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Аз воздам, говорит Господь^[38]. Барон совершил ошибку, пойдя против нас, слуг Божьих. За это надо убить и его и всю его семью…

Нино улыбнулся — вот такую веру, вот такое христианство в Калабрии понимали и ценили. К черту современного, сахарного Бога — настоящий Бог в гневе предавал огню целые города, полные заблудших. Настоящий Бог в гневе уничтожил все живое на земле, кроме праведника Ноя, которому повелел построить ковчег. Вот что такое — божья вера. Обрушься мечом на своих врагов и врагов веры, убей их, испепели их, не оставь ни одного из них!

— Да с удовольствием…

Падре нахмурился

— В этом нет ничего хорошего Нино. После этого — ты удалишься на тридцать дней в монастырь, где и замолишь свои грехи перед Господом. После чего ты возьмешь себе жену и соединишься с ней перед Богом в союзе и перестанешь жить в грехе. Такова епитимья^[39] тебе…

— А как же вы, падре? Как вам замолить ваши грехи?

Падре вздохнул

— Воздержание и ежедневная молитва, сын мой. Воздержание и ежедневная молитва…

Бандиты прибыли в Сицилию из Калабрии, частной яхтой длиной шестьдесят восемь футов, которая еще несколько часов назад была пришвартована в порту Вибо Валтаноя. Естественно, они и не подумали швартоваться в порту Палермо, оттуда бы их по-хорошему уже не выпустили, онорато сосьете и ндрангета, калабрийская мафия серьезно враждовали между собой. Просто — яхта подошла к сицилийскому берегу в месте, обозначенном костром, и спустила лодку. Костер разжег рыбак, который имел счеты к мафии, который знал это побережье и который хотел отомстить — неважно как…

Восемь мужчин перешли в лодку, привычно налегли на весла и через несколько минут нос их лодки уже коснулся берега…

Нино Валтано никогда не доверял профессионалам, он их не нанимал и боялся. Он доверял своим. Все эти наемники… профессионалы смерти, прошедшие Могадишо, Триполи, Бейрут, Тегеран, Мехико. Они говорили на своем, сильно отличавшемся от обычного человеческого языке, у них были свои традиции и обычаи, которые Нино были чужды и непонятны. Наконец, Нино никого из них не знал, но хорошо понимал, что они всадят ему пулю в голову с той же легкостью, с какой они всадят пулю в голову его врага. Стоит только заплатить. И потому — он нанимал только тех, кого знал, чьи семьи он знал, кто родился и вырос на той же недоброй, иссушенной солнцем земле, что и он сам. Они были свои. И они не могли предать…

Их было восемь человек. Трое были рыбаками, а пятеро пастухами, но в Калабрии и то и другое было так же условно, как грань между жизнью и смертью. Если про человека в Калабрии говорят, что он рыбак — значит, его когда-то видели на лодке иди просто с другими рыбаками или в рыбацкой одежде. Если про человека говорят, что он пастух — это значит, что когда-то его видели пасущим скот или гонящим скот — возможно, свой, возможно, чужой. На самом деле, этот человек мог быть кем угодно. В Калабрии не принято было регулярно работать, это не мужское занятие. Из Рима приходили деньги… например на агротуризм или строительство дорог… если бы все деньги, которые приходили на эти цели были использованы по назначению, тут можно было бы добраться до последней деревушки в горах по отличной многополосной автостраде, и в каждой деревушке была бы ферма. Деньги распределялись по муниципиям, в каждой из которых сидели свои люди, потом они попадали донам. Доны жертвовали солидные деньги на церковь, и церковь распределяла их нуждающимся: так деньги добирались до конечного пункта назначения, до грязных рук калабрийцев. Можно было не работать годами, можно было вообще не работать, главное — быть своим и вести себя как все. Слово дона было законом: приказал убить — значит, надо убить. Приказал признаться в убийстве совершенном кем-то другим и идти в тюрьму — значит, надо признаваться и идти в тюрьму. Если ты выпадал из системы — твоя жизнь превращалась в ад, ты становился изгоем, чужаком. Если из какой-либо подпольной фабрики в деревушке убегал раб — он не мог найти помощи нигде, поэтому рабов почти и не охраняли, сам край был самым надежным стражем. То, что происходило здесь — происходило здесь и десять и пятьдесят и сто и двести лет назад — ничего не менялось. У тех, кого что-то не устраивало было два выхода. Уехать отсюда или умереть здесь. Ничего нельзя было изменить, потому что никто не хотел ничего менять.

Поэтому — дону Нино Валтано не составило никакого труда найти этих восьмерых, они были под рукой, стоило только сказать несколько слов. Они были такими же, как и все калабрийцы — неопределенного возраста, от двадцати пяти до сорока, грязные руки, не отягощенные интеллектом лица. В их глазах не было ничего кроме тупости и слепого фанатизма, они не разрабатывали никакого плана, потому что не умели этого делать и он им был не нужен. Все, что они собирались сделать — это подстеречь машину на дороге и покосить автоматным огнем всех, кого увидят, не оставив в живых никого. Типичная разборка по-калабрийски.

Они были неплохо вооружены. Раньше основным оружием в Королевстве обеих Сицилий была местная Беретта и германский МР-40. Но с тех пор, как на Востоке стало неспокойно, со времени событий в Персии — сюда и вообще в горячие точки по всему миру попало огромное количество автоматов Калашникова. Они были такого же веса, как и МР40 — но стреляли патронами, которые пробивали стены и кузова машин. Так что — бандиты имели на вооружении автоматы Калашникова и осколочные гранаты. И то и другое ими применялось в самых разных разборках, и они умели этим пользоваться…

На берегу, на прибрежной дороге — их ждал небольшой белый фургон с высокой крышей и без рекламы на бортах, только нарисованная рыбина. Производство фирмы Бремах — переделанный ФИАТ с полным приводом, как нельзя лучше подходящий для местных, неласковых дорог. Сицилийские номера, чуть помятый бампер, ничего примечательного.

Бандиты загрузились в фургончик. Рыбак сел за руль. В спину ему — уперся автомат…

— Если что — тебя первого.

Можно было этого и не говорить…

Барон ди Адрано чувствовал себя плохо. Так плохо — он не чувствовал себя уже очень много лет…

Дело в том, что на Сицилии не любят предателей — никаких предателей, из-за чего бы не свершилось предательство. Да, это был всего лишь русский, не сицилиец и не член мафии — но это ничего не меняло. Предатель есть предатель, и как только слух расползется — тень ляжет и на него самого и на весь его род. Слишком много в истории Сицилии было предательств, чтобы к этому хорошо относились…

Второе — итальянцы хорошо относились к русским. В одна тысяча девятьсот девятом году, когда в Мессине произошло катастрофическое землетрясение — именно русские моряки первыми пришли на помощь, именно они разбирали завалы в разрушенном городе. И люди помнили это, люди до сих пор были благодарны. Российская Империя никогда не конфликтовала с Итальянской, более того — по всем спорным вопросам (а споры в основном были с Австро-Венгрией) Россия занимала антиавстрийскую и проитальянскую позицию. Это тоже помнили. А теперь на Сицилии предали русского, отдали его в руки врагов — хорошо на это никто не посмотрит.

Третье — барон все-таки принадлежал к дворянскому роду. Здесь, на Сицилии это мало что значило, дворянам оставалось выращивать оливки, виноград или организовывать наркотранзит. Но дворянский титул оставался дворянским титулом, местные дворяне ощущали общность со всем европейским дворянством, в том числе и с русским, их титулы признавали, они имели право участвовать во всех дворянских мероприятиях по всей Европе, их принимали в дворянских собраниях. Теперь — получается, что дворянин предал дворянина. Барон тем самым навсегда отрезал себя от дворянства, скорее всего — отрезал от дворянства весь свой род.

Четвертое — он предал русского, не спросив мнения других, не поставив в известность Копполо — высший орган управления сицилийской мафией, собрание донов всего острова. Учитывая то, какие это может иметь последствия для всех — он просто обязан был спросить мнения Копполо. Барон ди Адрано и сам был членом Копполо, на следующем заседании — его обязательно спросят о том, почему он проигнорировал общество и подставил всех под удар. Неверный ответ может стоить жизни и ему самому и всей его семье.

Пятое — за русского поручились. А он предал. Как ему теперь отвечать перед семьей Альвари, перед старым доном Онофрио? А ведь он вполне может выступить на Копполо и призвать барона ди Адрано к ответу.

И хотя — он сделал то, что должен был сделать, то, что приказали сделать уважаемые и влиятельные люди… барон никогда так плохо себя не чувствовал, как сейчас.

Он уже подумывал о том, чтобы уйти с мессы. Патер Витторио читал проповедь, люди вокруг него обращались к Богу со своими мольбами — а он стоял, не видя ничего перед собой, и в голове черными воронами кружились мысли. Он не смел обращаться к Господу — предатели не имеют на это права — и ему даже казалось, что молящиеся, простые жители Корлеоне украдкой поглядывают на него, словно раздумывая, что он будет делать дальше, со своим позором и бесчестием. Если бы он сам знал, что делать…

Как только отзвучало последнее «аминь» — барон первым направился к выходу. Шел твердо ступая по каменным плитам пола церкви, словно бросая вызов всем присутствующим и даже самому Господу…

На улице — сопровождавший его Лука приблизился — как раз в тот момент, когда старый барон усаживался в машину…

— Отец… — сказал он, явно смущаясь — если русского теперь нет, можно я…

Прорвало — обернувшись, барон хлестнул его наотмашь по щеке.

— Инфамита! — сказал он — иногда я думаю, что ты не мой сын, Лука и не брат остальным. Кто научил тебя такой мерзости!? Откуда в твоей голове взялись столь мерзкие помыслы…

Все это — произошло на глазах выходящих из церквушки людей, застывших в изумлении. В Италии было не принято бить детей.

Лука в ужасе отшатнулся. Барон сел в машину…

— Домой! — приказал он водителю.

Лука — поспешил к сопровождающей машине, где спешно потеснились, чтобы дать ему место. Вот теперь — он до конца понял, что произошло нечто страшное, непоправимое. Все-таки он был просто недалеким, сильным и верным малым, в умении предсказывать последствия тех или иных действий до дона мафии ему было далеко.

Собственно говоря, все шло по плану. Нечто подобное я предполагал: Италия есть Италия, а Сицилия есть Сицилия. Если мои предположения верны — барон ди Адрано просто обязан был сдать меня. Деньги. Все — из-за денег. Барон зарабатывал на жизнь тем, что прокручивал государственные деньги в наркоторговле, затем размещал прибыли в реальном секторе экономики. Он не мог обходиться без помощи банков, точнее — коррумпированной и находящейся под влиянием Ватикана части банковской системы, включая Банк Ватикана и Банка ди Рома. Эти банки знали про барона все, в любой момент они могли доказать, что состояние барона нажито преступным путем и подлежит конфискации. Банкиры держали его за глотку и диктовали условия: Ватикан мог потребовать передать меня его представителям — и барон обязан был выполнить условия, если не хотел оказаться в тюрьме и пустить сыновей по миру. Мне сейчас — нужно было просто выжить.

Круговая порука. Ее не возьмешь с наскока, никого в этой системе не разговоришь и не запугаешь, у каждого — на кону жизнь. Для того, чтобы разрушить систему — надо поставить на кон жизнь свою…

Сейчас!

В обгонявшем нас фургоне открылась боковая дверца — и человек в маске открыл огонь из ручного пулемета по головной машине, прямо по салону метров с двух. Пулемет был с глушителем, все происходило как на экране телевизора с выключенным звуком. Водитель машины — чуть поддал боком уже неуправляемую Альфу, она резко приняла в обратную сторону, ударилась об отбойник, потом, как и предписывают законы физики, резко клюнула в другую сторону, уже неуправляемые передние колеса вывернуло еще сильнее, машина перевернулась и закувыркалась на дороге, рассыпая искры и обломки стекла. Водитель второй Альфы — которая везла нас — резко затормозил и одновременно с этим — раздались выстрелы сзади. Рядом с нами — резко затормозил спортивный, черно-белый Абарт, из него выскочили двое, с оружием. В нашей машине осыпалось одновременно лобовое и левое переднее боковое стекла, кровь водителя брызнула из простреленной голове — и в замкнутом пространстве машины оглушительно грохнула светошумовая граната. Я уже успел убрать голову, пригнулся… но все равно, громыхнуло так, что в ушах зазвенело…

Убитый посланник Ватикана навалился на меня, потекла кровь… горячая и мерзкая жидкость. Как и все в специальных подразделениях ВМФ, готовившихся к абордажным боям на кораблях и захвату ракетных хранилищ британских военно-морских баз — я прошел полный курс обучения, чтобы быть готовым к подобному. Нас запирали в комнате без средств защиты и бросали светошумовые — после чего мы еще несколько дней разговаривали на повышенных тонах. Нам пускали слезоточивый газ в тир во время учебных стрельб. Мы сидели среди манекенов на линии огня — в то время как наши товарищи выполняли учебную задачу по штурму и зачистке помещений. Но единственно, к чему так и невозможно привыкнуть — это к крови. Человеческой крови. Можно забить сколько угодно свиней, можно вскрыть сколько угодно трупов — но к человеческой крови ты не привыкнешь никогда. Видимо, это и есть человеческое, то, без чего человека не существует…

Застреленного посланца Ватикана вытащили из машины и бросили на дорогу, затем из салона рывком вытащили меня. На обочине — догорала третья Альфа, она пылала вся, ярким, почти белым пламенем, ни одного целого стекла не осталось, пламенем был объят весь салон — очевидно, ее убрали выстрелив из гранатомета небольшого калибра термобарическим зарядом. Живых после такого — не остается…

Машины — с визгом тормозили, объезжали место кровавой разборки. Вмешиваться никто не хотел — долгие годы господства мафии на острове отучили раз и навсегда вмешиваться в чужие дела. Вдалеке — выли сирены «Полиции Страдале» — хотя когда она прибудет тоже неизвестно. Местные полицейские отлично понимали, что за те деньги, какие им платят, рисковать собственной жизнью нет никакого смысла, и приезжали только для того, чтобы констатировать факт.

— Вы в порядке?

Над автострадой — несло гарью.

— Да…

Фургончик — резко сдал назад и остановился рядом с нами

— Уходим!

— Разворачивай назад! — сказал я — давай обратно в Корлеоне!

Водитель — без лишних слов резко, почти на месте, развернул машину на сто восемьдесят…

Пришел момент истины…

Ехали быстро. Шофер, уловив, что барон находится в дурном настроении — неосознанно прижимал педаль газа, стараясь как можно быстрее доставить барона обратно в дом. Даже шофер — чувствовал, что произошло что-то неладное, и хотел быть как можно дальше от этого…

Машина сопровождения — старалась не отставать. В ней — вместо четверых громил, как обычно — были пятеро, считая Луку младшего сына барона. Этого было более чем достаточно — в конце концов, это была Сицилия, были земли барона, и тому, кто собирался напасть на барона ди Адрано, следовало заранее выкопать не одну могилу, а несколько — для всей своей семьи…

Очень быстро — нос машины барона уперся в корму грузовичка, с высокой крышей, белого. Дорога была узкая, скверная, обогнать фургончик было практически невозможно — а этот долбанный идиот пер по середине дороги, как это делают неопытные, незнакомые с этой дорогой водители, стремящиеся оставить как можно больше пространства для маневра. Вероятно, он не смотрел и в зеркала заднего вида — иначе бы заметил мигающую фарами Альфу, требующую освободить дорогу…

В другое время — водитель смело бы нажал на клаксон, требуя от этого идиота убраться нахрен с дороги. Но сейчас — он поопасался сделать даже это, поопасался вызвать взрыв гнева сидящего на заднем сидении барона. Сжимая руль, он цедил сквозь зубы ругательства, посылая на голову этого pazzo все проклятья, какие только знал…

Внезапно — фургон начал сдавать в сторону и притормаживать — очевидно, идиот удосужился-таки посмотреть в зеркало заднего вида и понял, кому он только что загородил дорогу. Испугался, козел…

— Давай… — процедил сквозь зубы водитель.

Фургон сместился еще левее.

Выскочив правой половиной на подсыпанную гравием обочину — Альфа пошла на обгон…

Фургон — резко сместился вправо, как только головная Альфа обогнала его. Открылась задняя дверь и на машину охраны — глянули два автоматных ствола. Через долю секунды — на их срезах забилось, запульсировало блеклое, почти невидимое пламя…

Во время поездки — барон почувствовал себя еще мерзее…

Он наказал сына за свой грех — и теперь не мог простить себе еще и это. Да… Лука предложил infamita, спросив у отца разрешения позабавиться с женщиной русского… но разве он не совершил только что еще больший грех — грех предательства? И разве не ясно в таком случае — в кого пошел Лука — да в него самого и пошел. Яблоко от яблони недалеко падает. Отец — предатель, каким может быть его сын? Это Адриано… Марио… вот они скорее не в него, они даже не навещают его. Они учились в Германии, в Швейцарии, Адриано банковскому делу, Марио строительству… они сидят в роскошных кабинетах в Палермо, советуются не с consiglieri, а с адвокатами, состоят в Христианско-демократической партии, Марио даже в депутаты хотел баллотироваться. Это они пошли не в него… они больше немцы и швейцарцы, чем сицилийцы, они бросили родного отца и даже не навестят его лишний раз. Наверное, они стыдятся его… да, стыдятся. Ведь все всё знают — кто есть кто и кто как нажил свой капитал. Они стыдятся своего отца и того, как он обеспечил семью, как он нажил свои деньги. А Лука… пусть он небольшого ума… чем пошел в мать, а не в него самого… но он сильный и верный, он всегда оставался с ним, оставался с отцом. Он никогда не стыдился ни его, ни своего происхождения, не чурался никакой работы — и даже на то, чтобы сотворить мерзость, все же спросил разрешения отца, мог ведь сделать без спроса — но не сделал.

А теперь — этот грех нести в первую очередь и ему тоже. Как он мог прилюдно унизить сына на площади? Не иначе — сам Сатана подтолкнул его руку…

Сатана…

Барон начал молиться, читая простенькую, затверженную с самого детства «Отче наш» — хотя понимал, что молитвой тут уже не поможешь…

Машина пошла на обгон, едва заметно затряслась от того, что выскочила правой стороной на обочину…

Барон бросил взгляд в сторону — слева был фургон, они его обгоняли…

Калабрийцы — уже не раз устраивали засады, один раз — они расстреляли и взорвали банковский броневик с деньгами — это было на севере, броневик вез зарплату рабочим на большой завод и они его подкараулили. Простой дурак — просто расположился бы на обочине дороги, поджидая нужные машины и открыл огонь при их появлении — но калабрийцы дураками не были. Они прекрасно понимали, что одна, а может быть и обе машины — бронированные, остановить их будет не так-то просто. Боевики на Востоке и в Африке в таком случае используют фугас на дороге, заложенный в кучу мусора или труп животного, ракетную установку или заминированную машину: у боевиков из Калабрии не было доступа к армейским складам и потому у них не было ни того ни другого ни третьего. Поэтому — они решили воспроизвести схему ограбления банковского автомобиля: фургон блокирует дорогу и отрезает машину барона от машины с охраной, после чего машина с охраной расстреливается из автоматов. На случай, если придется иметь дело с бронированными машинами — у них был карабин Беретта и к нему три гранаты, выстреливаемые с дула. Этим — они должны были вскрыть бронированную машину и убить барона.

Сначала все шло практически идеально. Альфа пошла на обгон — а Уго и Джузеппе — пинком открыли заднюю дверь фургона и открыли автоматный огонь по машине сопровождения. Но вот дальше… Винченцо должен был подбить машину барона, для этого он спрятался на обочине дороги с карабином, с уже готовой к бою гранатой. Именно поэтому — фургон какое-то время перекрывал дорогу конвою… все должно было произойти в строго определенном месте. Но проблема была в том, что Винченцо ни разу не стрелял из такого оружия, не служил в армии и не знал его. Для стрельбы гранатой — требовалось использовать специальный холостой патрон, он был в хвостовике каждой гранаты, требовалось извлечь его оттуда, поместить в магазин и стрелять. Винченцо же не стал разбираться во всем этом — увидев фургон и выскочившую справа Альфу, он прицелился в левое переднее колесо Альфы и поспешно выстрелил из гранатомета. Боевым патроном…

Барон даже не понял, что произошло. Они обогнали фургон… его мысли были далеко отсюда… как вдруг слева от машины, на обочине, грохнул сильный взрыв. Хлопок, пыль и дым. Барон понял — а вот и расплата…

Сатана никогда не исполняет своих договоренностей…

Барон обернулся — ровно для того, чтобы увидеть теряющий скорость белый ФИАТ и услышать грохот автоматических винтовок.

— Стой! — закричал барон.

Его сын был по ту сторону фургона.

Водитель нажал на газ.

— Стой, тебе говорят!

— Я должен увезти вас!

— Стой!!!

Водитель остановился, барон начал открывать дверь машины…

Лука — остался в живых просто чудом…

Он так и не смог осознать, что произошло на площади… в его понимании, вся разница между людьми заключалась в том, что одни были сицилийцами, а другие нет. Одни были членами Организации — а другие нет. Это определяло их положение в глазах Луки и его поведение по отношению к ним. Выросший в истинно сицилийской сыновней почтительности Лука делал то, что говорил отец. Отец говорил: «это друг» — и Лука относился к этому человеку как к другу. Отец говорил — «это враг» — и Лука был готов стрелять в него и даже пойти за это в тюрьму. Только любовь к отцу — превратила ярость от того, что его унизили публично в удивление.

Русский, который у них гостил — был совсем не таким, каким хотел бы стать Лука… он был больше похож на Адриано или Марио… вот те нашли бы с ним общий язык, у них бы нашлось о чем поговорить. Но вот его женщина…

Лука сел в машину. Остальные телохранители — нипоти — молчали, не смея ни о чем говорить. Они были не просто телохранители… это были дальние родственники барона, либо просто сыновья местных жителей. Их называли нипоти… это было более сложное определение, чем «родственники», правильнее всего на русский это переводится «кормящиеся с одного стола». На Сицилии, в горных деревнях, где женщины рожают, сколько Бог пошлет, а земли для возделывания мало, да и грамоте учиться негде — было много таких вот сильных и простых парней, которые шли в услужение тому или иному феодалу мафии. Мафия, разжиревшая на поставках героина, была лучшим работодателем в этих местах, нипоти понимали, что таким людям как барон они обязаны всем — и послушно исполняли любые его приказы. Взорвать судью, вырезать семью, чей глава осмелился донести, встретить на берегу лодку с грузом в водонепроницаемых мешках. Проблема была в том, что они не были военными, не были профессиональными телохранителями, они не воевали в горячих точках, не могли распознать опасность и правильно среагировать на нее. Поэтому — когда происходило действительно серьезное нападение — они умирали вместе с приговоренным… и это была единственная их функция.

Сопровождавшая машину барона старая, семьдесят пятая Альфа была бронирована, но лишь частично. В Италии такие машины применяли спецслужбы: лист брони в багажнике, таранный бампер, бронированные вставки в двери, более толстые и оклеенные специальной пленкой стекла, чтобы не бились при столкновениях и обстрелах. Ничего из этого — не могло противостоять шквальному огню двух автоматов Калашникова с пяти метров — и потому трое из четверых нипоти умерли, так и не успев понять, что происходит.

Лука оказался одним из двоих, кому повезло: впереди-справа сидел Джордано, малый под два метра и его тело — приняло в себя смертоносный град пуль, защитив сына хозяина. Выпустив шестьдесят патронов — два по тридцать — по машине сопровождения, бандиты стали перезаряжаться, а расстрелянная, потерявшая управление Альфа — съезжать на обочину и тормозить. Плюс — у бандитов возникла проблема, связанная с тем, что их «гранатометчик» при попытке выстрелить по машине барона — подорвал сам себя, и теперь все, что от него осталось, можно было уместить в коробку из-под ботинок.

Калабрийцы — тоже запаниковали, их водитель, оказавшись в нештатной ситуации, как и все непрофессионалы, так и не принял никакого решения. Ему надо было либо проезжать дальше и подъезжать к машине барона вплотную, либо оставаться на месте. Он был просто рыбаком и поэтому, проехав немного, нажал на тормоз…

В этот момент, Лука, толкнув дверь в расстрелянной Альфе, вывалился наружу…

Удивительно, но он не был даже ранен, весь град пуль приняло на себя тело того, кто сидел впереди него. Он встал в полный рост за машиной и несколько раз выстрелил из своей Беретты в грузовой отсек фургона. Град пуль заставил его укрыться за машиной…

Барон ди Адрано — выскочил из машины и побежал навстречу белому фургону — они проехали вперед довольно далеко, до фургона было не меньше сотни метров, дорога была прямая, и все было хорошо видно. Из фургона выскочил вооруженный автоматом человек, он закричал — барон, услышав калабрийский диалект, остановился как вкопанный — и в этот же момент заработал автомат. Барон упал, а шофер с колена трижды выстрелил из пистолета и попал — автоматчик согнулся и боком упал на дорогу… Стреляя из пистолета, шофер потащил барона к своей машине — за ним на земле тянулась черная полоса.

И успел запихнуть его под защиту брони, прежде чем по машине заработали автоматы…

Лука под градом — открыл багажник и достал оттуда автомат Калашникова со смотанными изолентой магазинами. Пули летели во все стороны, в машине кричал и призывал Божью матерь один из нипоти, который еще оставался жив, но не мог выбраться — а убийцы продолжали стрелять. Распластавшись на земле и передернув затвор — Лука дал длинную очередь из АК по фургончику убийц.

Калабрийцы растерялись. В первую же минуту все пошло не так — машину барона остановить не удалось, и она стояла намного дальше, чем рассчитывали, Винченцо с его ракетами — у них не было. Машина остановилась там, где не надо, а выстрелы со стороны расстрелянной Альфы охраны — обошлись им в еще одного раненого — получалось, что они теперь — при подавляющем численном и огневом превосходстве, прижаты огнем с двух сторон.

Они попытались решить эту проблему — они видели барона и даже попали в него… но это обошлось им в еще одного убитого. И в этот момент — от Альфы кто-то открыл огонь из автомата Калашникова, убив одного из калабрийцев и ранив еще одного. Калашников — был козырем в этой игре, его пули пробивали борта машин и убивали быстро и чисто.

Калабрийцы поняли, что дело дрянь. Совсем дрянь. Это были края, где их ненавидели, стрельба в лучше случае привлечет полицию, и их зарежут в тюрьме за покушение на члена Копполо. В худшем — сбегутся местные жители и разорвут их прямо здесь и прямо сейчас. Здесь, в горах — правосудие было скорым и безжалостным, а на судей и прокуроров полагались либо слабаки, либо идиоты.

Единственным их шансом — было добраться до бронированной Альфы, убить барона и угнать машину, чтобы прорваться к побережью, захватить лодку и уплыть в родную Калабрию. Боеприпасов оставалось совсем немного… они не были военными и носили с собой всего один — два запасных магазина и, иногда пистолет. И гранаты. Поэтому — бросив две гранаты для того, чтобы убить или по крайней мере остановить автоматчика у Альфы охраны — они бросились к бронированной машине барона…

Взрыв раздался совершенно внезапно и через некоторое время — еще один. Калабрийцам не удалось закинуть гранаты за машину — поэтому большую часть энергии взрыва приняла на себя обездвиженная Альфа охраны. Но и того, что осталось — Луке хватило с лихвой.

Его ударило взрывной волной, ослепив и оглушив, он выронил автомат и схватился за глаза. В голове перемешались все мысли, он подумал, что убит — и в то же время он лихорадочно пытался протереть глаза и прийти в себя. Его сейчас можно было бы брать голыми руками — но бандиты рванули к бронированной машине барона и оставили его в покое.

На дороге — показался небольшой караван машин, фургон и две спортивные малолитражки…

Увидев происходящее на дороге — я понял, что мои худшие предположения сбылись.

В моем понимании все должно было выглядеть так: бойцы военно-морского спецназа освобождают меня и вместе с ними — я возвращаюсь к барону. И только в этом случае, показав свою силу — я могу рассчитывать на правдивые ответы: на Сицилии уважают силу и против силы почти никогда не идут. Только показав, что я мужчина, что я не боюсь своих врагов и могу уничтожить их, сколько бы их ни было — неважно, своими руками или чужими — я могу заслужить право на правдивый ответ, на момент истины. Но для того, чтобы ответить на некоторые вопросы — барон, по крайней мере, должен был оставаться в живых. Если же он будет мертвый — все что у нас будет это труп и не более того. И я никак не мог подумать — что те, кто стоит за всем этим, отдадут приказ убить барона сразу после того, как он передаст им меня. А это можно было предполагать. Все, чего боятся эти люди, живущие ложью и по лжи — это правда. Я прожил в поместье барона достаточно долго, чтобы успеть ему что-то рассказать. А мог рассказать — значит, рассказал. И потому — чем раньше убить барона — тем меньше шансов, что он расскажет кому-то еще.

Изрешеченная Альфа, перекрывший дорогу фургон — для меня этого было более чем достаточно.

— Дайте оружие…

Я не сторонник махрового героизма — когда с разорванной рубашкой на пулемет. Ты должен убить врага и остаться в живых, потому что Империя рассчитывает на тебя — так нас учили. Вместе со мной — было восемь отлично подготовленных специалистов, каждый из которых был на десять — пятнадцать лет младше меня, прошел Персию или Польшу, тренировался куда чаще, чем я, облачился в бронежилет и имел при себе автоматическое оружие. Значит — и решать проблему с вооруженной бандой на дороге должны были они, а я должен был не путаться под ногами. Проблема была в том, что никто кроме меня не мог отличить хороших парней от плохих парней. А значит — группу должен был вести я, иначе нельзя…

Водитель — протянул мне свою Беретту — новейший автомат с корпусом из пластика, механизм которого во многом позаимствован у нашего автомата Калашникова. Это был автомат в комплектации для специальных сил — полностью автоматический огонь и отсечка по два на выбор, керамический, а не стальной пламегаситель, более толстый ствол, пригодный для того, чтобы выдерживать интенсивный автоматический огонь, передняя рукоятка для удобства удержания. Вместо обычного магазина здесь стоял четырехрядный, на шестьдесят, а наверху, на прицельной рамке — была смонтирована комбинация из голографического прицела EOTECH и магнифайера, откидной тактической лупы, дающей трехкратное увеличение, на стволе — надетый на пламегаситель быстросъемный глушитель, сделанный из титанового сплава. Автомат был чужой — но он принадлежал бойцу подразделения спецназа и я был уверен в том, что его содержали как следует.

— Как пристрелян?

— На сто.

Типичная пристрелка для тех, кто прошел Персию — сто метров, обычная дистанция для уличных боев.

Фургон затормозил, поворачиваясь и перекрывая дорогу.

— Держаться за мной!

Навыки вспомнились сразу — это как ездить на велосипеде, стоит раз научиться держать равновесие и больше ты это не забудешь. У багажника Альфы — на коленях стоял человек, в котором я опознал Луку, младшего сына барона и стрелять не стал. А вот фургон с открытой дверцей представлял серьезную опасность — я не видел, что в нем и кто в нем и поэтому сделал несколько выстрелов, и точно так же сделали несколько выстрелов по фургону еще двое. Теперь там живых оставаться не могло.

Впереди, за фургоном загремели автоматы…

— Этого живым! — крикнул я по-русски и побежал к фургону, чтобы укрыться за ним при стрельбе.

Калабрийцы так ничего и не поняли, что произошло с ними.

В их понимании — стрельба ассоциировалась с грохотом, они никогда не видели глушителей. Все, что отделяло их от цели — бронированная Альфа и один человек, стреляющий из-за нее из пистолета. Это было практически ничто для вооруженных и решительных людей.

Они открыли шквальный огонь из всего, что у них было, и подавили стрелка за машиной. Потом бросились бежать к Альфе — спину никто не прикрывал, потому что военными они не были.

Они добежали до машины — и тут обнаружили, что в машине закрыты все четыре двери. Шофер — успел затолкнуть раненого барона в машину и захлопнуть двери. Теперь это была крепость.

Один из боевиков дал очередь по стеклам — и злобно выругался. Стекла не поддались. Они покрылись белесыми разводами — но не поддались

— Давай гранату! — крикнул он.

И это были последние его слова…

— Справа чисто!

— Слева чисто!

Я подошел ближе к машине. Надо было быть готовыми убираться отсюда…

Стрелки — вповалку лежали у машины. Они забыли о первом правиле стрелка «прикрой свой зад» — и за это поплатились. Косматые, грязные, в рабочей одежде, на вид около тридцати — типичные исполнители мафии. Или ндрангеты или еще чего-то в этом роде. На юге — в каждой провинции Италии своя мафиозная группировка.

— Чисто по фронту!

Я дернул дверь машины — не открывается. Заперто. За капотом лежал водитель — мертвый, как вчерашняя рыба, даже пульс проверять не надо. Вздохнув, я обшарил его карманы, достал ключ. Открыл дверь машины, приложил два пальца к шее барона… живой.

Значит, воюем.

— Санитар! Санитара сюда! И двигаем к поместью, живо! Столкните лишнее с дороги!

В каждом экипаже военно-морского спецназа обязательно есть боец с навыками полевого санитара, у него должен быть медицинский материал для обработки как минимум десяти полевых ранений. А в группу, действующую в отрыве от остальных сил противника — должен быть включен как минимум фельдшер, умеющий проводить операции в полевых условиях…

— Может быть, вытащить его оттуда…

Фельдшер повернулся ко мне, руки его были в крови.

— Не стоит. Его надо в больницу и как можно скорее. Серьезная потеря крови, три пулевых ранения. Одно задело… крупный сосуд.

— Стабилизируйте его.

Барон с закрытыми глазами что-то невнятно пробормотал.

— Постойте-ка…

Я сунулся в машину, чтобы лучше слышать.

— Что он говорит?

— Нет больница… похоже так. Не нужно в больницу.

Я его понимал. На его месте — я бы тоже не жаждал попасть в больницу. В больницу, где белый халат придает необходимую анонимность, где куча входов и выходов и постоянно куча незнакомых людей — проникнуть киллеру легче всего.

— Держите его. Если нужна кровь — я сам готов ее сдать. Везем его в поместье…

— Есть.

Луке — казалось, что он сходит с ума.

В доме хозяйничали русские. Их было несколько, вооруженных оружием, которое Лука никогда не видел: оно было похоже на пехотные автоматы, но было каким-то другим… черным и страшным, увешанным какими-то приспособлениями, назначения которых Лука не понимал. Но он знал одно — русские расправились с остающимися в живых калабрийцами меньше, чем за минуту. А это значило, что с ними нужно считаться — на Сицилии понимали силу и уважали сильных. Тех, кто без лишних слов расправлялся с врагами.

Я вышел из спальни барона, раскатывая обратно рукав: моя кровь подошла по группе. Это видел Лука, это видели все, кто здесь скопились. По сицилийским меркам — это братание, поменяться кровью. Здесь все еще сохранились старые, даже дохристианские традиции.

Лука неловко сидел на диванчике, прикладывая к лицу смоченную в антибиотике губку, которая заменила в полевом медицинском наборе обычную, известную больше века вату. Было больно — я сам знаю, что это больно — но Лука терпел. Уважаю таких… они сильны именно своей простотой и цельностью. Их намного сложнее провести, чем интеллектуалов — те постоянно лезут в дебри, а эти — держатся за свое и баста.

— Как, Лука? — спросил я — хорошо предавать друзей?

Лука ничего не ответил. Синьора Мария, тихая, все время пребывающая на кухне женщина — сидела рядом, не поднимая глаз и одевшись во все черное…

Подошел один из нипоти. Сказал так, что услышал и я.

— Синьор Лука, здесь комиссар Деллавекья приехал…

Лука ди Адрано молча встал и направился к выходу на первый этаж. Мать попыталась его схватить и не смогла.

Судя по всему — молодому Луке есть, что сказать местному комиссару полиции, который допустил прибытие на остров банды калабрийцев, злейших врагов сицилийцев.

Из комнаты, где лежал барон, вышел фельдшер нашей специальной группы, совсем молодой парень. Подошел ко мне?

— Что?

— Не так все плохо — так же негромко ответил фельдшер — три пули, одна нога сломана пулей, две угодили в мякоть. Все три от Калашникова. Меня беспокоит только пуля, попавшая в область таза, кровотечения там нет, но… я бы сделал рентген и как можно скорее. Как можно скорее?

— Он в сознании?

— Пока да. Кровь, по крайней мере, он больше не теряет, в шок не впадет. Я сделал все, что смог в полевых условиях.

— Отлично.

— С ним можно говорить?

— Думаю, да, но недолго.

Я повернулся к синьоре Марии, вслушивающейся в каждое наше слово.

— Вы понимаете итальянский? Парлато итальяно? — спросил я

— Да, синьор… — ответила женщина в черном — я не всегда была лишь женой и матерью. Я даже французский еще помню.

Она была высокой, осанистой… наверняка, в молодости была фотомоделью… в Италии полно красивых женщин. Остается удивляться… почему она выбрала барона… не из-за денег, наверное. Хотя удивляться тут, наверное, и нечему. Красавица Луна выбрала себе какого-то римского хлыща со знатной фамилией, способного «вывести ее в свет» — все закончилось беременностью, грязной историей, побегом на Восток и должностью придворной мадам при дворе Шахиншаха Хоссейни, одного из самых гениальных и жестоких правителей двадцатого века. Эта женщина выбрала жизнь в сицилийской глубинке — но получила впридачу к этому верного мужа, собственный дом и нескольких детей, каждым из которых можно гордиться… даже недалеким Лукой. Да, барон ди Адрано был членом мафии… но про это легко судить, лежа на диване где-нибудь в русской глубинке, где один исправник без труда справляется с поддержанием порядка в целом сельском районе. А тут… если ты живешь рядом с драконом, изволь с ним считаться, и самое лучшее в такой ситуации — тоже стать драконом. Что барон ди Адрано и сделал. На Сицилии, когда мужчина приносил домой деньги — женщина никогда не интересовалась, где он их взял.

— У вас есть родственники в Палермо? Надо заказать медицинский вертолет.

— Да, синьор… Марио… справится с этим.

— Тогда позвоните ему прямо сейчас. Пусть закажет медицинский вертолет. И пусть будет очень осторожен, заказывая его — убийцы могут вернуться. Нужно много охраны, самых верных людей, каких вы только сможете найти. Звоните.

— Я все поняла, синьор.

На Сицилии женщина никогда не перечила мужчине.

Синьора Мария поднялась, подошла ближе. Она была одного роста со мной, выше барона, по крайней мере, на голову. Думаю, бедный барон в молодости претерпел из-за этого немало насмешек… если кто-то осмеливался над ним насмехаться.

— Спасибо вам, синьор — сказала она и перекрестила меня — вы вернули мне мужа и детям отца. Да хранит Вас Господь…

Я ничего не ответил, потому что не знал, что отвечать.

Синьора Мария ушла куда-то звонить, ко мне подошла Крис, сидевшая с ней рядом. Белая как мел.

— Что происходит? — спросила она

— Ничего хорошего — лаконично ответил я — собирайся.

— Куда… мы поедем.

— Я — вернусь обратно в Италию. Надо кое с кем расквитаться. Ты — отправишься с моими людьми на авианосец и будешь безвылазно сидеть там. Безвылазно, поняла? Это не шутки, Крис. Они зачищают следы, все кто что-то знает или, по крайней мере, может знать — смертельно опасен и подлежит уничтожению. После того, как все закончится — я обещаю тебе лучший репортаж, самый лучший, который потянет на Пулицеровскую премию. Но до этого — ты просто будешь сидеть на авианосце и носа оттуда не показывать. Поверь, сейчас это самое безопасное место на земле… для тебя.

Крис хотела что-то сказать. Но не сказала. Молча пошла собирать вещи. Сицилийское влияние — дало о себе знать.

Барон лежал на своей кровати, на сломанную ногу ему уже наложили шину, таз подняли повыше, чтобы если там и осталось кровотечение — минимизировать его и убрать приток крови к ногам. Я знал, что разговор будет нелегким как для меня — так и для барона. Он меня предал, по любым меркам это было бесчестие. Он это знал, и я это знал.

И я решил ничего не говорить об этом. Луке я сказал — потому что для него это лучший урок, какой только может быть: нельзя предавать. Барон же — познал все уроки, какие только можно было познать в этой жизни. Он был мне должен и знал об этом…

— Ты хочешь знать… о системе, так? — спросил барон

— Я не знаю, как именно она называется. Но да, я хочу знать именно о ней — ответил я

— Система… Ее никак не называют… те, кто говорит о ней, долго не живут. Ты готов умереть за правду?

— Я готов убивать за правду — ответил я.

Барон кашлянул.

— Достойные слова… в тебе есть что-то от сицилийцев… верно, есть. Крым… я слышал, что это почти что Сицилия… обрывистые берега… горные ущелья… вино… хорошие люди…

— Откуда вы знаете про Крым? — резко спросил я

— Оттуда…

— Что такое система?

— Система… Это началось давно… намного раньше… еще при Муссолини. Старый… хе-хе… развратник здорово нас прижал тогда… очень здорово. Это было… поганое время, друг мой. По острову рыскали шайки голодранцев в черной форме, которых на нас натравил коротышка. Он все-таки были великим… друг мой, пусть даже великим мерзавцем. Коза Ностра… величайшее в мире объединение людей… мы знаем, что такое быть вместе. Поодиночке мы никто… мусор, человеческая пыль. Когда мы высаживались на североамериканский берег… на нас смотрели как на голодранцев… да мы и были голодранцами. Когда мы высаживались на сомалийский берег, мы были хуже негров… но теперь нас уважают и боятся. И все это потому, что мы как никто знаем… цену и силу дружбы. А вот коротышка… он был гением по части разделения людей… внесения раздора. Кто он, по сути был, этот макаронник толстозадый? Да никто, buffone.^[40] Пописывал статейки в газеты… за которые Его Величество должен был приказать его расстрелять… если бы не был так добр. Был коммунистом — и с коммунистами поссорился, он был величайшим гением раздора. И когда он пришел к власти… он собрал всех bastardi, каких только смог найти… лентяев… безработных… крестьян, которым надоело копаться в земле. Он одел их в одинаковые черные рубашки и сказал: бей буржуев! Бей феодалов! Бей аристократов! И они пошли бить. Нас… общество чести, onorato societa, называют громилами… бандитами… отбросами общества… раковой опухолью на теле Италии… сам buffone так нас называл. А как тогда назвать тех громил, которых он выпустил на улицы, чтобы убивать? К моему отцу тогда приходили крестьяне и говорили: дон Альваро, помогите нам! Мой отец спрашивал: что произошло? И они рассказывали ему, как в селение приходили молодчики этого buffone и начинали делить землю… а у нас всё долго помнят… любую обиду. Что бедняку лишний кусок земли, полученный из рук этих бандитов, если он знает, что за эту землю придется заплатить жизнью ему… его сыну… его внуку. А когда мой отец возвысил голос против этого — это негодяи пришли и расстреляли его в собственном доме. Как думаешь, друг мой, можно прощать такое?

— Нет — ответил я.

Скрипнула дверь. Я обернулся — на пороге стояла Крис

— Я готова.

— Выйди! — резко сказал я.

Крис что-то хотела сказать — но снова повиновалась…

— Правильно… Такое не прощается. Этот подлец наделал много врагов. Когда он пришел к власти… у Папы была целая область… в центре страны… ее так и называли — Папская область, это целое государство. Люди знали, что они сами… правительства… и даже короли… когда-нибудь умрут. Но Господь вечен. Buffone оставил Папам только маленький клочок земли в центре Рима, и еще замок… замок Гандольфо. Это при том, что вся Италия по субботам идет к мессе… тот, кто не ходит — хуже собаки. Люди buffone врывались на мессы и выкрикивали свои мерзкие марши… это тоже нельзя прощать… нет, нельзя.

Я ничего не сказал на этот счет.

— В конце концов — на папском престоле оказался папа Пий XII. Это был… очень умный человек… — барон причмокнул губами — да… очень умный человек. В отличие от других — он понимал великую силу денег. Его двоюродный брат, банкир Эрнесто Пачелли был основателем банка ди Рома, основателем католической банковской федерации. Он умер… а потом банка ди Рома национализировал этот buffone этот bastard! А католическую банковскую конфедерацию он распустил, обозвав уважаемых людей грязными ростовщиками!

И снова — Банка ди Рома!

— Финансовым consigliere папы Пия XII был человек по имени Антонио да Скалья… простолюдин из Флоренции… умнейший из умных…

Да Скалья — эта фамилия была в списке моего отца. Аббат Алессандро Антонио да Скалья — глупо было спрашивать, имеет он какое-то отношение к Антонио да Скалья или не имеет.

Он сказал Папе — глупо бороться за Банка ди Рома, когда можно создать новый — Банка ди Ватикана. У него было самое главное — подписанный лично buffone договор о том, что Ватикан является независимым городом — государством, где не действуют никакие итальянские законы. Наверное buffone сам не понял… что подписал… впрочем, он всегда был дураком, наш buffone.

Барон прервался, чтобы попить воды. Я поддержал стакан

— Никто и никогда не мог задать никаких вопросов относительно денег, которые хранились в банке Ватикана. Оставалось только одно — найти сами деньги…

Барон подмигнул.

— В сороковом году Копполо на очередном совете одобрил сотрудничество с банка ди Ватикана. От Ватикана на Копполо присутствовало двое… я не знаю, допускались ли когда-то посторонние на заседание Копполо… наверное, нет. Первым был молодой Антонио да Скалья. Вторым… континентальный аристократ… я не помню его фамилию… что-то связанное с морем.

Я буквально обмер

— Случайно не граф ди Марентини?

— Он самый, князь. Он самый. Это был он… граф ди Марентини.

— Кем он был?

— Ди Марентини? Как и многие аристократы — он ненавидел Муссолини. Очень ненавидел. Кажется, buffone много что отнял у него. А у людей нельзя ничего отнимать, синьор, иначе жди беды…

— Я понимаю. А про Полетти вы ничего не слышали?

— Про кого?

— Полетти. Барон Полетти.

— Не слыхал.

— А Салези? Бароны Салези?

— Салези тоже были с нами… Они из Тосканы… там ничего просто так не проходит… даже придурок с его клоунадами. Я продолжу…

— Да, конечно.

— Так вот… Банка ди Ватикана мы звали «скороварка». Это значит, что какой бы дряни ты туда не положил… все сварится, и чем жирнее — тем будет вкуснее. Все наши деньги… были там, через Банка ди Ватикана — они распределялись по другим банкам. Никакая парламентская, правительственная, следственная, магистратская комиссия не могла получить ответов… это была как Швейцария, только в центре Рима. Кого-то из нас могли даже арестовать… бывало и такое, синьор Александр. Но до денег они добраться не могли. Деньги оставались семье…

Ватикан — как банковская система организованной преступности. Просто великолепно.

— А что произошло потом?

— Потом…

Барон надолго замолчал

— С вами все в порядке? — обеспокоился я

— Со мной… Со мной все в порядке, мой русский друг… за исключением того, что своими словами я подписываю смертный приговор и себе и тебе. Но я продолжу…

Они — ди Марентини, да Скалья, Пачелли — никогда не забывали о том, как они потеряли Банка ди Рома и Католическую банковскую федерацию. Они как обезумели… для них это было костью в горле.

Они хотели купить Банка ди Ватикана и восстановить Католическую банковскую федерацию, но законы, принятые при Муссолини запрещали им это сделать. Банка ди Рома чах… в нем не было денег, как в банка ди Ватикана… кого он обслуживал. Мелких лавочников, ремесленников. Buffone запрещал держать высокие ставки по кредитам, рано или поздно — за это должна была наступить расплата. Они начали воздействовать на Национальное собрание, это сборище невежд, которые должны были дать согласие на отмену придуманного buffone закона…

А в пятой комиссии — заседал депутат, барон Цезарь Полетти. С каждым разом я убеждался все больше и больше — что ничего, на самом деле, не знаю о происходящем.

— И что было дальше?

— Дальше… — барон тяжело вздохнул — дальше ничего не было. Им так и не удалось ничего сделать с Банка ди Рома. Он не продавался, к тому же в нем появились деньги.

— Деньги Ватикана? — непонимающе спросил я.

Барон отрицательно покачал головой

— Нет… нет, не деньги Ватикана. Зачем им — одалживать злейшим врагам. Ни один из Копполо не имел дел с банка ди Рома. Но вот банка ди Рома имел дела с Ватиканом…

— Какие — дела?

— Это было… в восьмидесятом году. В восьмидесятом, друг мой, вспомните историю. Что случилось в те годы…

В одна тысяча девятьсот шестьдесят втором году в Риме открылся Второй Ватиканский собор.^[41] Вообще то это был двадцать первый Собор — но в Ватикане он проходил только второй раз, поэтому его называли вторым. Уникальность этого собора была в том, что он проходил четыре года и за время его проведения — успел умереть один Папа и принять беатификацию другой.

Собор церкви был жизненно необходим, так как за первую половину двадцатого века мир кардинально изменился, а католичество потерпело ряд сокрушительных поражений. Пал второй по значению оплот католицизма в Европе — Франция, а захватившая ее земли Германия провозгласила себя Священной Римской Империей Германской нации — и в этом качестве прямо или косвенно контролировало пол Европы. Германия была протестантской — хотя в ней было и сильное католическое течение. Российская Империя утвердилась на Востоке, захватив огромные территории. Провал действий Австро-Венгрии по захвату Польши, силовое подавление польских рокошей показало, что воссоединение Польши с католическим миром состоится очень и очень нескоро. Поместный собор Русской православной церкви большинством голосов отверг предложение Папы об экуменистическом общении. События в Банстве Хорватском, когда хорваты — католики под предводителем ярого католика адвоката Анте Павелича совершили геноцид православных сербов — бросили тень на католическую церковь по всему миру. Папская область, которая еще в начале века занимала пятую часть Италии — была ужата до крохотного города — государства. Провал попыток Бенито Муссолини сделать Средиземное море нашим морем — означал, что распространение католичества, прежде всего в Африке и на арабском Востоке натолкнулось на непреодолимую преграду. В Латинской Америке, заокеанском оплоте католицизма — начался период диктатур, отцов нации и прочего. Ватикан никогда не был так слаб, как в эти годы.

Кризис веры наступил и в душах людей. За последние пятьдесят лет — мир изменился больше, чем за предыдущие пятьсот. Если в начале века нормой передвижения были конные повозки — то сейчас серебристые стрелы спортивных Мерседесов развивали двести семьдесят — двести восемьдесят километров по германским скоростным автобанам. Если в начале века человечество делало только робкие попытки взлететь — то сейчас заканчивалась эра турбовинтовых и начиналась эра реактивных самолетов. Уже был представлен Боинг 707, первый самолет способный без дозаправки пересечь Атлантику — а на стапелях различных заводов уже закладывались еще более впечатляющие воздушные монстры. Летчики ВВС, рыцари нового века — осваивали технику боя на сверхзвуковых скоростях. Телевидение сделало возможным обратиться к каждому жителю огромной страны, телевизоров становилось все больше и больше, они заменяли синематограф — как раз в это время появились первые цветные телевизоры. Про радио и говорить было нечего — оно было в каждом доме. Ядерное оружие сулило рукотворный конец света, им лихорадочно вооружались все — но в то же время, часть аналитиков говорила о том, что обладание оружием столь чудовищной разрушительной силы всеми потенциальными участниками конфликта, осознание ими того, что применение такого оружия приведет к тотальной гибели населения как противника, так и своего — заставит отказаться от военного метода решения конфликтов вообще. Теория вечного мира теперь называлась теорией взаимогарантированного уничтожения. Начали появляться первые платежные системы, позволяющие безналичным путем быстро послать деньги на другой конец света. В развитых государствах — наличие автомобиля в семье стало нормой, равно как и жилища — многокомнатной квартиры или дома. Готовился первый полет человека в космос, а фантасты уже задумывались о полете человека среди звезд, то есть бросали вызов Богу.

Первая половина двадцатого века стала временем ломки моральных ценностей. Приход к власти популистов во многих странах, репрессии в других, массовые переселения народов. «Мужской щит» — раньше так называли презервативы стал производиться из тонкой резины по цене, доступной всем и каждому — это стало прологом сексуальной революции. Секс до брака и без брака стал нормой, количество детей в семье уменьшилось до двух — трех, нормой стали семьи, где работают оба родителя. Массовое среднее образование и научная революция, позволяющая чудесам стать реальностью — совершенно изменило сознание людей. То, что раньше считалось промыслом Божьим — теперь получило вполне научное объяснение.

В этих условиях — закосневшая, догматичная церковь стала катастрофически, с каждым годом, терять приходы. Тотальная приверженность Церкви сохранилась в Польше, где католичество стало оплотом сопротивления русификации и во Франции, где церковь стала символом единства изгнанных, их сплоченности против многократно превосходящих их по численности арабов и чернокожих. Во всех остальных местах — если родители еще ходили в церковь по старой привычке, то дети уже предпочитали снимать друг друга на дискотеке и допоздна сидеть в университетской лаборатории, мечтая открыть какой-нибудь полимер и разбогатеть — тогда был бум на новые вещества, полимеры.

Официально — Второй Ватиканский собор собрался для того, чтобы выработать единое отношение к церкви в обществе, ко всем имевшим место быть за последнее время новшествам, выработать политику по отношению к протестантству и православию, определить границы возможного сотрудничества церкви и государства, правила взаимодействия священника и прихода. Но на самом деле — на Втором Ватиканском соборе обозначился раскол в самой курии, чреватый большой кровью.

Речь шла о противостоянии непосредственно членов курии — итальянцев, несущих служение в Ватикане и представителей епископатов — не итальянцев. Несмотря на то, что в исконной Германии большинство составляли протестанты — в объединенной Священной Римской Империи большинство было все таки за католиками. Опасаясь бунтов и волнений, а так же используя свою военную мощь — Рейх настоял на подписании особого типа конкордата — так называемого рейхсконкордата, по которому католическая церковь Рейха во многом оказалась независимой от Ватикана и подотчетной Берлину. Кайзер Германии опасался того, что Римская Католическая церковь окажется, как и в Польше ядром и консолидатором протестных настроений — причем если в России католиков было абсолютное меньшинство и имелась подконтрольная государству церковь — то в Рейхе такого не было. Рейхсконкордат, который фактически вымогли из Пия Одиннадцатого — был таков, что заговорили о церковном расколе и о Авиньонском пленении Пап — при том что Авиньон теперь входил в Священную Римскую Империю.

Рейхсконкордат этот — привел к тому, что теперь каждый из епископатов хотел аналогичного пересмотра соглашений в свою пользу. Речь шла о давно известном в политике деле — перераспределении полномочий между центром и регионами. Проблема была в том, что церковь не умела решать такие вопросы, опыта не было совершенно.

Схватка началась с первого дня Собора. С одной стороны — выделилась группа итальянских первосвященников, которую возглавил архиепископ Монтини, будущий Папа Павел Шестой. С другой стороны — германский рейхсконкордат (а он мог быть и отменен на Ватиканском соборе) сформировал группу поддержки «регионов», во главе которой был архиепископ Марк Фрунге. Одним из наиболее активных участников группы, ратующей за большую самостоятельность местных епископатур и за право самостоятельно определять политику церкви по отношению к государству пребывания исходя из того, что они видят на месте — был Кароль Войтыла, архиепископ Кракова. Это потом запомнят…

Проблема на соборе не была решена никак — она была заметена под ковер как мусор. Папа Иоанн ХХIII в период проведения собора умер, новый Папой стал Павел Шестой, бывший Нунций Польши (естественно, русской Польши, Нунций Варшавы). После того, как римская группа кардиналов провела своего человека в Папы — не могло быть и речи о фронде, римляне показали свою силу. Но церковь, опасаясь разрастания конфликта, отпадения от церкви целых епископатур — массово произвела в более высокие степени служения больше ста представителей региональных епископатур, а так же подтвердила те назначения, которые былит сделаны в соответствии с рейхсконкордатом. На этом — соглашение было достигнуто, но вопрос остался.

Папа Павел Шестой помнил польское нунциатство и к полякам относился крайне неоднозначно. Он был крайне умным человеком, доктором теологии, либералом и прогрессистом. Нунциатство в Варшаве у него оставило крайне тяжелый след на душе, он не принимал агрессивный польский национализм и использование Католической церкви как оплота протеста, фронды и тем более — терроризма. А именно так — и видели Католическую церковь многие поляки. Папа считал, что в церкви не место национализму, тем более такому национализму и все люди, в том числе русские — братья во Христе, а не цели в винтовочном прицеле. Взрывы, пожары, бесчинствующие молодчики на улицах, залповый огонь пехоты — все это Папа помнил и понимал, что кто-то должен это прекратить.

В семьдесят первом году — Павел Шестой совершил скандальный визит в Россию, он посетил Санкт Петербург, Киев, Варшаву и Москву, везде служил мессы. В Варшаве — на него было совершено покушение — польские молодчики — националисты считали, что Папе здесь не место, пока Польша не свободна. Папа не пострадал, а террористов — повесили по законам Российской Империи, предусматривающим смертную казнь как единственное наказание за террористический акт. В Польше в тот период было неспокойно, дело террористов рассмотрел военный трибунал, следствие провели в двадцать четыре часа. Несмотря на это — Папа согласился встретиться с Императором Российской Империи Александром Четвертым, получив от него заверения в том, что католики в Российской Империи равны в правах с другими подданными, а так же существенные суммы в благотворительные фонды Католической Церкви. Российский престол был самым богатым престолом в мире, только в личной собственности Его Величества находилось около пятисот тонн золота — размер взносов можете себе представить. За это — Павла Шестого назвали «Продажным Палой» и «Папой-Предателем». В то время, как Папа просто хотел прекратить террор в Польше и дать польским католикам возможность спокойно и достойно жить в огромной, единой стране, ходя к службе и не опасаясь того, что у прихода взорвется заминированная машина.

В последний год жизни — Папа Павел Шестой застал рост коммунизма и коммунистического терроризма в родной стране. Он разрывался между желанием осудить террор и поддержать требования обездоленных, часто справедливые. Кардиналы, сильно напуганные подъемом левацкого молодежного движения — требовали от Папы буллы с решительным осуждением коммунизма — но он так и не дал ее, умерев шестого августа семьдесят восьмого с болью в сердце, возможно — преждевременно, из-за обрушившихся на него переживаний.

Двадцать четвертого августа того же года начинается понтификат Иоанна Павла Первого, самого загадочного Папы двадцатого столетия.

Эти события получили прозвище «папский сентябрь» — потому что умер он уже двадцать восьмого сентября семьдесят восьмого года, проправив всего месяц и два дня. Его обнаружили в спальне мертвым, в дневной, а не ночной сорочке. В его руке были зажаты документы, содержание которых Ватикан разглашать отказался. Вскрытие — не проводилось, шестидесяти пятилетний Папа умер совершенно неожиданно, ничем серьезным не болея. Все вспоминали его как человека дружелюбного, излучающего душевную теплоту и участие, сострадающего к нуждам паствы своей. При этом — Папа был оратором и великолепным ученым — теологом.

Иоанн Павел Первый провозгласил чрезвычайно опасную концепцию: бедной церкви. Он мало что успел сделать — но кое-что успел. Он успел назначить аудиторскую проверку Банка Ватикана, первую за всю историю его существования и сместить с поста президента банка мирянина по имени Аугусто Пачелли. Пачелли, едва получив уведомление об отставке. счел за лучшее тайно скрыться из Ватикана и уйти на дно. Ушел недалеко — через несколько дней его обнаружили — как Мори — в багажнике машины, припаркованной на одной из улиц Рима. Восемнадцать пулевых ранений из автоматического оружия. Обвинили, как всегда коммунистов — тогда никого другого в подобном не обвиняли.

Мори, бывший и возможно — будущий председатель Правительства Италии — был хорошо знаком с Иоанном Павлом Первым. И не просто был знаком — но был его другом, насколько друзьями могут быть мирской политик и служитель Бога.

На выборах Папы семьдесят восьмого года произошла сенсация. Впервые за долгое, очень долгое время (точнее — за четыреста пятьдесят пять лет) — Папой был избран не римский кардинал даже не итальянец. Папой стал кардинал Кароль Войтыла, кардинал Кракова. Для России — это был худший выбор из возможных. Краков, в отличие от остальной Польши — был частью Австро-Венгерской, а не Российской Империи. Австро-Венгрия, злейший враг России и православия — вела совсем иную игру, нежели чем в тридцатые и сороковые годы. Больше никто не врывался в краковские костелы, не поджигал их, не избивал священников. Наоборот — теперь триалистическая^[42] монархия вела активную игру на «южном фронте» с краковским епископатом. Они обещали создать единую, с широкими правами по автономии Польшу — но под эгидой Австро-Венгерской, а не Российской Империи. С польской стороны — игру вел Кароль Войтыла, злобный русофоб. Практически сразу после его избрания — началась дестабилизация обстановки в Польше, закончившаяся страшным рокошем восемьдесят первого — восемьдесят второго годов, с уличными боями, горящей Варшавой и долгой уличной войной. А в Рим — прибыл мой отец, чтобы поспешно уехать из Рима тринадцатого мая восемьдесят первого года — в день, когда Иоанна Павла Второго тяжело ранили на площади…

— Откуда взялись деньги в Банка ди Рома?

Барон как смог улыбнулся

— Откуда же мне знать? Нет от нас, это точно.

— А кто такие Пропаганда — два — вы тоже не знаете, так?

Барон промолчал.

— Вы не говорите всей правды, барон.

— Ты и так ее знаешь. А если нет — то узнаешь. Помни только — многие знания умножают скорбь.

— Хорошо. Что было после восьмидесятого с банком Ватикана?

— С банком Ватикана? Да все то же самое… почти то же самое. Делать то, что делалось раньше стало труднее… Проклятые немцы. Почему — все и всегда хотят нас оккупировать, а?

— Они не вмешивались в ваши дела?

— Не вмешивались. Они были умнее buffone.

— И снова лжете. Генерал карабинеров Карло Альберто Далла Кьеза.

— Ах, этот… Про этого и говорить нечего… дурак дураком. Pazza.

— Позвольте, угадаю.

Барон кивнул

— Он попробовал нанести ответный удар. Если технически невозможно разобраться с самим Банком Ватикана — то почему бы не разобраться с источниками его денег, тем более они все как один — криминального характера. Но он попытался откусить кусок, который был ему явно не по зубам — и получил тридцать одну пулю прямо у здания Палермского магистрата. Угадал? Кто его послал сюда — немцы?

Барон покачал головой

— Не так. Он был слишком популярен в народе… но это еще ничего… что тогда был народ. Кто вспоминал про народ на залитых кровью мостовых Рима? А вот то, что он был популярен среди карабинеров… военных… вот это было намного хуже.

И Король Италии, его Величество Король, опасаясь слишком популярного слуги — отправил его на съедение мафии. Возможно, придумал сам, возможно — подсказал кто-то из тех, кто носит черные мундиры даже в жару. РСХА. Гестапо.

— А что потом? Что было потом?

— Что было потом? Почитай историю, друг мой. Посмотри, кто был Папой после Кароля, кто и как умер…

Я кивнул головой

— Я все понял. Еще… если можно. У меня есть список. В нем восемнадцать фамилий. Я зачитаю его вам, а вы скажете, кого вы знаете.

Барон кивнул

— Давай. Бедой больше — бедой меньше…

Барон был первым посторонним, который знал о существовании списка.

— Начнем. Итак… Бадольо, Джованни.

— Не знаю…

— Николетти, Массимо. Полковник карабинеров

— Не знаю.

— Алтуццо, Марко. ЕГА ди Сикурта

— Алтуццо… это человек, связанный с банком Ватикана. Он был принят в курии…

— Он отмывал деньги?

— А как сам думаешь?

Здорово. ЕГА ди Сикурта — четвертая по величине активов страховая компания мира.

— Параваччини Джон.

— Не знаю.

— Ди Джерони Стефан, депутат

— Ди Джерони… — барон рассмеялся — этот боров. Да это самый коррумпированный депутат Италии. Когда надо было… смочить клюв… заносили всегда ему… он распределял дальше.

Имени Джузеппе «Джо» Кантарелла, депутата, а теперь Диктатора Италии я не назвал — из соображений осторожности. Самые верха — голову можно свернуть.

— Картьери Томасо.

— Картьери? Председатель Правления Банка ди Рома.

Вот так — так…

— Когда?

— Давно… Думаю, он уже отдал Богу душу…

— Хорошо. Джеромино Марк — Реджи банка д'Италия

— Королевский банк Италии был в числе тех, который buffone реквизировал в свою пользу вместе с ватиканской группой банков. Потом, после реставрации — банк вернули законному владельцу. Делай выводы сам.

— Сантуццо Рикардо

— Не знаю.

Имя Цезаря Полетти, барона — я тоже не назвал. Вопрос о нем я уже задавал — и повторять не собирался.

— Да Пьетро Матео, граф

— Из наших. Связан с банком Ватикана. Не знаю, как — но ему платили они.

Вероятно — через ложу П2. Наверняка — именно он там занимал главенствующую роль. Списки ложи П2, явные, но не тайные — я уже знал и его имя там было. Но вот сама история ложи П2, смысл ее существования — похоже, подлежал серьезному переосмыслению.

— Морпуги Карлос

— Не знаю… не слышал.

Врет? Ладно… информацию можно извлечь и из лжи.

— Кантино Джузеппе — Банка ди Ватикан.

Это имя я решил упомянуть.

— Серьезный человек. После Пачелли — он руководил этим банком.

Этого я не знал, но склонен был верить. Банка ди Ватикана был вещью в себе. Крупное финансовое учреждение — при этом он ни разу не проходил аудит, не раскрывал отчетность, не давал объяснений никаким парламентским и прочим комиссиям, не предоставлял никакой информации правоохранительным органам, не проходил положенное крупным банкам тестирование на соответствие стандартам Базель II. Более того — никто даже не знал, кто например, входит в состав его Совета директоров, Попечительского совета и имеются ли вообще такие.

Имя Карло Альберто Далла Кьеза, генерала карабинеров я решил не упоминать

— Алавьерде Алессандро — депутат, адвокат

— Не знаю.

Точно, лжет. Не может не знать. Это имя — попало в открытые списки масонской ложи Пропаганда — 2, из-за этого — он не попал в правительство, хотя имел все шансы. Чрезвычайно влиятельная политическая фигура конца семидесятых.

— Бокко Серджио

— Не знаю.

Про Пьетро Антонио Салези ди Марентини, аббата и да Скалья, Алессандро Антонио, аббата, из Банка Ватикана спрашивать не стоило. Их историю я примерно знал — и вряд ли барон смог бы открыть мне что-то новое.

— Что намерен делать? — спросил барон

— Мстить.

— Тогда выкопай две могилы.

— Их потребуется значительно больше.

Да, больше. Сукины дети…

— Ты ничего не хочешь еще узнать? — спросил барон

— Я хочу знать все.

— Тогда… барон пошевелил губами, словно готовясь — я расскажу тебе, что слышал про барона Карло Полети и про его сына Джузеппе. Я расскажу тебе, как барон Полети стал таким, каким он стал, почему он делает то, что он делает. Слушай, ибо это поможет тебе остаться в живых…

За окном — уже гудел лопастями вертолет.

Собирая веши — Крис лихорадочно думала. Как вклиниться в игру. Как вклиниться в игру?! Как вклиниться в игру…

В руку попала пудреница…

Крис замерла.

Дело в том, что в пудренице был миниатюрный диктофон последнего поколения. Как журналист — инвестигейтор она не могла обходиться без скрытой записи, и если охрана отбирала два стандартных диктофона, которые она носила с собой — то этот оставался при ней. Невероятно чувствительный, с солнечной батареей, замаскированной под перламутровую крышу, с дополнительным питанием в виде батареек от часов, этот магнитофон обладал еще одним стратегическим преимуществом. Обычно такие диктофоны записывали информацию на чип памяти. Этот же — находил линию сотовой связи и сбрасывал информацию на нее — хотя был и промежуточный чип памяти на три часа. Обычно, инвестигейторы настраивали такую штуку на номер своего сотового — но Крис часто меняла сотовые и справедливо полагала, что ее сотовый никак не застрахован от того, чтобы попасть в недобрые руки. Поэтому, она сделала по-другому. Заплатив немалые деньги, она арендовала диск для хранения данных в Интернет-хранилище Rapidshare. Диск был размером в сто гигабайт, что было более чем достаточно, и арендован он был на сорок девять лет. Физический сервер, на котором хранились данные, был размещен на территории Швейцарской конфедерации, в законодательстве которой говорилось, что любое учреждение или организация Конфедерации, во имя сохранения тайны частных лиц, имеет право отказать в предоставлении любой информации любым государственным организациям и частным лицам. Причем, информация эта может касаться и граждан других стран, в том числе и в связи с возбуждением против них уголовного дела. Север по ее просьбе настроили так, что он принимал информацию, но стереть с него было нельзя. Диктофон был настроен на передачу информации именно на этот защищенный сервер хранения данных, причем где именно будет находиться диктофон, в соседнем здании или за десять тысяч километров — значения не имело. Везде, где будет сотовая связь, зона покрытия то есть во всем цивилизованном мире — он будет передавать данные. А если в каком-то месте этого не будет — то диктофоне заполнит до отказа диск и будет ждать, пока попадет в зону покрытия — и попав, сбросит информацию. Очень умная штука…

Какое-то время Крис колебалась. Но только — несколько секунд. В конце концов, она ничем не обязана этому возомнившему о себе невесть что русскому. Это он постоянно путается у нее под ногами, выбросил ее телефон и вообще…

Зажав пудреницу в руке, она спустилась вниз. Лука посмотрел на нее — в природе этого взгляда трудно было обмануться…

— Туда нельзя…

Она взглянула на него — и он отступил.

Так… спокойно.

… Я готова.

… Закрой дверь!

Она захлопнула дверь. Вот негодяй… сексист чертов!

— Подонок! — громко сказала она.

И подошла к Луке. У женщины — свои козыри, не менее весомые, чем мужские.

— Отвезешь меня на вокзал? Я не хочу ехать с этим bastardo…

Лука поколебался — на Сицилии не принято было вмешиваться в отношения мужа и жены, пусть они и не расписаны официально. Но колебался он недолго.

— Вон мои вещи… — улыбнулась Крис.

В Палермо — был самый обычный день… точнее вечер. Самый обычный летний вечер как все. В этом южном городе — летом каждый найдет себе дело по душе: моряки шумели в портовых кабаках, на рыбном базаре за бесценок расторговывали остатки: то, чем по римским меркам еще торговать и торговать здесь отдавали чуть ли не даром — жители Палермо привыкли к свежайшей рыбе. На улицах торговали вразнос всякой всячиной — а крутые палермские парни забалтывали своих ragazza, чтобы с наступлением темноты уединиться с ними в городском саду с романтичным называнием Вилла Джулия. А те, у кого была машина — могли рассчитывать и на Монте Пелегрино, место на холмах, где с наступлением ночи… ступить негде.

Но амурными делами — занимались не все.

Палермо активно строился, заветы барона ди Адрано не были забыты — и сейчас любая, даже самая добропорядочная строительная фирма не забывала покрутить выделенные по казенным подрядам деньги несколько месяцев на коммерческих стройках, и только потом построить то, что и заказано. Поэтому — город буквально кишел строительной техникой, самосвалами, фургонами, кранами, принадлежащим — по бумагам — мелким строительным фирмам. В соответствии с новомодной тенденцией и рекомендациями умных людей здесь развивали малый бизнес — и теперь кран принадлежал одному рабочему, а экскаватор — другому. Но все помнили, кому и что принадлежит на самом деле. Забывать было — чревато.

Так вот — под угасающим летним небом по дороге, идущей на вершину Монте Пелегрино, одного из самых красивых мысов Европы, рыча изношенным мотором взбирался старый бескапотный ФИАТ. Машина была старой, но как и положено по местным традициям выкрашена в яркий цвет, нечто среднее между желтым и красным. Здесь машина может быть какой угодно старой — но она должна блестеть.

— Нет, все-таки этот Личелли — козел настоящий… — проговорил сидящий за рулем крепыш — Марио говорил, он знает, в каком отеле тот остановился. Надо его подкараулить и всыпать как следует…

— За что? — лениво возразил второй, худой и высокий, с шикарной копной черных кудрей на голове — я сколько раз говорил, если игроки лентяи, никакой тренер ничего сделать не может. Драть их надо — как котов. Ты видел Кадроне?

— Ну и что?

— Он крутит с этой телеведущей. Ты думаешь, ему сейчас до футбола?

— Ну, и чо — жить ему теперь монахом, что ли?

— Нет. Но помнить свой родной остров надо. Этот засранец бегал по тем же улицам, что и мы. Я один раз ему морду набил.

— Да брось заливать.

— Клянусь Девой Марией…

Футбол в Италии — во все времена был чем-то вроде гражданской религии — можно было сменить жену, но нельзя — любимую команду, это был худший вид предательства. Местный клуб — ФК Палермо — играл не особенно хорошо, вследствие чего местные бизнесмены связанные с мафией расщедрились и купили хорошего главного тренера, который в прошлом сезоне тренировал национальную сборную. Но пока что-то особо хорошего не получалось — и это раскололо молодых сицилийцев на два лагеря, одни считали, что надо менять тренера, другие — игроков.

— Это нехорошо, что наших парней тренирует римлянин — упорно гнул крепыш — вот увидишь, ни хрена хорошего не получится.

— Да перестань. Ты видел последнюю игру? Гвидо просто спал в защите, оба раза прошли через него.

— Это потому что ему команда не помогала! Ты видел, тот момент, как они на него выходили? Трое на одного!

— Выбил бы в офсайд. И кроме того надо не свои ворота защищать, а чужие штурмовать. Вы нам забьете, сколько сможете, а мы вам — сколько захотим — слыхал?

— Ну? А кто выстроил схему с двумя игроками в нападении, а? — обрадовался крепыш — не Личелли ли. Я говорю — козел! Рогоносец!

— Он выстроил такую схему потому, что иначе нам накидали бы не два мяча, а десяток! — разозлился высокий… — два один не самый худший счет, какой мог бы получиться.

— Только не в нашу пользу два — один, заметь.

Впереди показалась небольшая смотровая площадка.

— Давай, туда.

— Ты видишь, дерево закрывает?

— Давай, туда, говорю! Не спорь!

ФИАТ завернул на небольшую обзорную площадку и остановился. Туристических машин не было — уже темнело…

— Ну, и чо мы теперь делать будем? Смотри — эта штука прямо весь обзор закрывает. Умник!

— Так сруби ее.

— Чем? Я что, лесоруб, по твоему?

Высокий — перегнулся назад, из-под тряпок, щедро наваленных поверх узкий и неудобной кровати — достал автомат Stg-60, тот же Калашников, но под 7,92*33 Курц, очень популярный в Африке.

— Этим, тупица… — сказал он.

Коренастый взял автомат.

— Иди, а я пока в кузове пошурую.

Коренастый вышел из машины, привычно взяв в руки автомат. С колена прицелился в стол дерева и нажал на спуск. В застойном, жарком, пропитанном сандалом, оливой и смолой летнем воздухе загрохотала очередь. На последних патронах — ствол не выдержал и дерево, которому было как минимум двести лет, начало медленно и величественно валиться набок…

— Твою же мать! — потеряв самообладание, заорал коренастый и бросился в сторону.

Дерево тяжело грохнулось на дорогу, толстые ветви верха ударили по кабине. Жалобно звякнуло стекло.

Высокий в ярости выскочил из кузова

— Ты, рогоносец, тебя мать от негра родила, идиот! Ты что наделал, сукин ты сын!? Ты посмотри, что ты натворил!

— Но ты же сам сказал обрушить дерево! — крикнул коротышка. Довольно приличное расстояние и лежащее между ними дерево давало ему относительную безопасность от посягательств высокого…

— Зачем надо было ронять его на дорогу, идиот?! О, Пресвятая Дева Мария, ты только посмотри на этого кретина! Лучше бы это дерево тебя придавило, а не мою машину!

— Но оно само упало!

— Какой ты идиот! Надо было стрелять сбоку, вон туда зайти, оно бы и рухнуло на обочину, а не на саму дорогу. Что ты наделал, кретин, ты посмотри, что с кабиной! Что скажет дон Карлос на это?! Кретин!

— Да ничего. На обратном пути заедем к Уго, подрихтуем.

— Твою пустую башку бы кто подрихтовал. Ты знаешь, сколько стоит лобовое стекло, кретин? Нет, не знаешь, тебе только жалование подавай!

— Ну, извини…

Высокий махнул рукой, достал из кармана сотовый телефон, набрал по памяти номер. Коротко переговорил и отключил телефон.

— Они уже вылетели. Давай, в кабину и сдай немного назад.

— Хорошо.

— И осторожнее, придурок, а то ты так и машину в пропасть спустишь, с нами вместе!

— Да я знаю…

Вертолет должен был пролететь здесь — нигде в другом месте он пролететь не мог. Не так давно — в эксплуатацию сдали Медицинский центр Святой Розалии, чье строительство по необъяснимым причинам затянулось на год — больше мафия не сочла возможным крутить деньги по этическим соображениям, больница — как-никак. На крыше больницы было целых четыре площадки для легких санитарных вертолетов — а поскольку в медицинской авиации работали не самые лучшие летчики, они выбирали одни и те же маршруты. Мафия их знала.

Но вертолет Аугуста-109, один из самых популярных легких вертолетов в мире — был еще и одним из самых бесшумных. И потому — двое, рядом с обрушенным пулями деревом напряженно вслушивались в темноту, один сидя верхом на помятой ветками крыше, другой — в кузове.

Кораблик — кораблик, мой маленький кораблик… Вертолет у них ассоциировался с маленькими самодельными корабликами, которые ремесленники продавали на сицилийских ярмарках, переезжавших с места на место. Эти кораблики, вырезанные из дерева — стоили совсем недорого, совсем не так, как настоящие игрушки. Но даже и такие простые игрушки — не каждая семья могла позволить себе купить…

— Летит что ли? — напряженно спросил коренастый.

Высокий знал, что времени у них будет совсем немного. Несколько секунд.

— Давай!

Чезаре отдернул брезент — Франко уже занял место за североамериканской пьедестальной пулеметной установкой Марк 21-0 пятидесятого калибра со щитом, водяным охлаждением, электрооптическим прицелом устаревшего образца Марк 9 и увеличенным барабаном для ленты на сто патронов. Это смертоносное оружие — удалось купить совсем недорого, потому что к нему были дорогие патроны — а использовать его в обычных разборках было невозможно, оно весило больше ста килограмм. Купили просто потому, что были деньги и потому что продавали — мало ли, вдруг опять кто-то вроде Муссолини к власти придет. Но понадобилась эта смертоносная штука намного раньше…

Вертолет появился из-за склона… белый, хорошо заметный на фоне темнеющего неба. У него были дополнительные сигнальные огни… практически идеальная цель.

Пулемет загрохотал, изрыгая пламя. Где-то на половине ленты — у вертолета что-то вспыхнуло и он полетел на склон холма, беспорядочно кувыркаясь. А потом — взорвался, совсем — совсем рядом от них, на них даже жаром пахнуло…

— Ха… сделали! Сделали! — коротышка показал склону фигуру с вытянутым средним пальцем…

Высокий задернул брезент. Что-то его беспокоило…

— Поехали…

Они с трудом развернули машину и покатили вниз. Внизу — должна была ждать полицейская Альфа, она перекрывала дорогу, чтобы исключить присутствие посторонних во время акции. В Альфе были свои люди, настоящие, кстати, полицейские. Самая большая проблема в поддержании правопорядка в таком вот «обществе — семье» наподобие итальянского — это то, что будущие полицейские и бандиты в детстве бегают по одним улицам, в одних и тех же ватагах. И это для них первично, а законы, написанные в том же Риме прожженными политиканами — плевка не стоят. Это им, полицейским — здесь еще жить. И мафиози — тоже.

Машина стояла поперек дороги, она должна была уехать — но не уехала. Полицейские фонари на крыше — медленно вращались, отбрасывая синие всполохи на заросли барбариса…

— Где они.

Чутье в груди высокого — подавало сигналы тревоги.

Коротышка — открыл дверь.

— Не надо! — охваченный дурным предчувствием закричал высокий.

Коротышка соскочил на асфальт.

— Христо! Где ты? — крикнул он.

В ответ — заработали автоматы…

Сгоревшую полицейскую Альфу с двумя трупами с десятками пулевых ранений на них — найдут под утро в другом районе города, совсем не в том, который они должны были патрулировать. Зачищали наглухо…

Картинки из прошлого

Весна 2005 года

Ватикан

В этот тихий и непримечательный вечер весны две тысячи пятого года от Р.Х., в одной из комнат загородного замка Гандольфо — умирал Папа Римский Иоанн Павел Второй.

Он умирал не от пули убийцы, что было ему суждено на площади Собора Святого Петра и не от яда, как умер его предшественник.^[43] Он умирал от старости и понимал это. Его разум был по-прежнему кристально чист и действенен, но его тело уже отказывалось служить ему. А это значило, что скоро ему придется предстать перед Всевышним и дать ему отчет в своих делах…

И потому — Папа Римский умирал без спокойствия в душе…

Поляк — он родился на том маленьком куске Польши, который был передан Австро-Венгерской Империи, его отец был офицером австро-венгерской армии, мать — учительницей. В детстве он мечтал стать известным актером и даже написал собственную пьесу. Потом — он перебрался через границу и совершил официально разрешенное по межгосударственному соглашению для верующих из Кракова паломничество к главной польской святыне — чудотворной иконе Ченстоховской божьей матери, находящейся в Ясногорском монастыре близ Ченстохова. Около нее — как и многие молодые люди тогда — он дал себе обет положить всю свою жизнь на дело возрождения Польши…

Жизнь тогда была неспокойной. Австро-Венгерская империя, прозванная «Соединенными штатами Европы» опасно шаталась. Несмотря на то, что по итогам Мировой войны Австро-Венгрия оказалась в числе победителей — она ничего практически не получила. Хуже того — от нее отпала самая промышленная развитая область — Чехия, где на тот момент находилось до семидесяти процентов оружейного производства империи и до тридцати процентов всего другого. Отделившись, Чехия провозгласила себя Богемией и, видимо по тайному соглашению между ведущими континентальными державами — Германской и Российской империей — стала вассалом не России, а Германии. Россия взамен предоставила многомиллионные промышленные заказы на заводы «братушек — славян», многие чехи, быстро выучив родственный русский, ехали в Россию поднимать промышленность, станки с заводов Шкода стали не менее распространенными, чем Маннесман-Демаг и прочие германские. Проблема была в том, что чешская промышленность поднималась за счет денег всей Империи — а теперь работала, по сути, на врага…

В Австро-Венгерской монархии было два нерешенных вопроса. Первый — положение славян в Империи. Империя была дуалистической, то есть представляла собой конгломерат австрийцев и венгерцев. Славянские народы уже как минимум пятьдесят лет упорно требовали сделать ее триалистической — в чем в Вене им упорно отказывали. Если бы престарелый император Франц-Иосиф принял вовремя решение — наверное, не было бы ни проблем с сербами, известными на всю Европу разбойниками и бандитами^[44], ни с вовремя отложившимися чехами. Но решение было принято… точнее, оно как раз не было принято, и сожалеть об этом было поздно. Ничего уже не исправить…

Второй проблемой — был морганатический брак Наследника, Франца-Фердинанда.

Вообще, Правящую династию Габсбургов смерть и несчастья преследовали буквально по пятам. Родного брата императора Франца Иосифа, Максимилиана — расстреляли мятежники в Мексике. Наследник престола, кронпринц Рудольф был несчастен в любви и покончил с собой (вполне возможно был убит) вместе со своей любовницей Марией фон Вечера, в замке Майерлинг. Следующий наследник, Карл Людвиг — умер во время паломничества в Святую Землю от брюшного тифа, который он подхватил, выпив воды из реки Иордан. Следующий наследник, Франц Фердинанд — был женат морганатическим браком на чешской графине Софье Хотек, которую Франц Иосиф называл не иначе как «эта». Франц Фердинанд был тяжело ранен, а графиня Хотек убита во время покушении сербских террористов в Сараево, это стало прологом к нескончаемому кровопролитию на Балканах…

Франц Фердинанд заступил на престол в шестнадцатом после смерти дяди, правившего страной сорок девять лет. Оба его ребенка были от графини Хотек и не могли наследовать, так как родились в морганатическом браке. Несмотря на чудовищное давление двора, Франц Фердинанд больше так и не женился, не дал стране законного наследника — чем создал почву для многочисленных заговоров. По всей Вене ходили слухи, что Франц Фердинанд намерен разделить Империю на две части и дать каждому из своих сыновей трон. Ибо правила о «ублюдках», детях, рожденных в морганатических браках и неспособных наследовать — распространяются на все случаи, кроме одного. На основателей новых династий в новых государствах.

Перед лицом распада страны — австро-венгерская знать, скрипя зубами, вручила трон Максимилиану, незаконному сыну Франца Фердинанда. Человек умный, хитрый и жестокий, он рос в атмосфере заговоров, интриг, политической ненависти и все это — не могло не сказаться на его характере, взглядах и убеждениях. Больше похожий на итальянских герцогов эпохи феодальной раздробленности, с любезной улыбкой на лице и порцией яда в перстне, он приносил раздор именно тогда, когда нужен был мир и согласие. Его любимым принципом был принцип британского правления, британского раджа — разделяй и властвуй. Он решился на то, на что не решился его отец (отчасти из опасения резни). Он создал триалистическую монархию и признал равные права славян — но вручил право представлять славян не тем, кто этого больше всего жаждал — православным сербам, а их злейшим врагам. Католическим хорватам, по сути той же ветви народа, только перешедшей в католичество. Хорваты, жесткий и воинственный народ, живший на самой границе Империи и имевший долгую традицию создания отрядов самообороны (граничар) — получили право на создание в составе Австро-Венгрии собственной автономии — Великого Банства Хорватского, которое должно было занять всю территорию Балкан. Хуже того — неофициально, была дана команда на объединение, железом и кровью всех славянских народов Империи и на создание, по сути, полугосударственных отрядов погромщиков и убийц. Эти отряды получили название «усташи», а во главе их встал известный аграмский адвокат, доктор Анте Павелич. Злодеяния усташей — вызывали оторопь даже у привыкших ко многому и совсем не сентиментальных немцев…

С молчаливого согласия Максимилиана I все католики Империи перешли в подчинение Аграмскому епископату. Краковский епископат упразднялся. С этим никак не могли смириться польские католики — для них отнять самостоятельную веру, значило отнять одно из того немного, что позволяло им оставаться поляками, по сути отнять у поляка католичество — значит, сделать его не-поляком. Конечно же, краковчане восстали — и доктор Павелич бросил против них своих боевиков.

Кароль тогда еще шестнадцатилетний юноша — отчетливо помнил весь кошмар краковского восстания. Поднаторевшие на разборках в Сербии с православными сербами, хорошо вооруженные из казенных арсеналов боевики не церемонились. Каждый священник, который отказывался принести клятву архиепископу Аграмскому — запирался в своем соборе, витражи разбивались, и внутрь бросалось несколько бутылок бензина с горящими фитилями. На улицах стреляли, в некоторых местах стреляли день и ночь, трупы не убирались, потому что это было слишком опасно, улицы простреливались снайперами. Весь этот кошмар — творили католики по отношению к другим католикам и не видели в этом ничего плохого, более того — аграмский архиепископ давал индульгенции боевикам, чьи руки были по локоть в крови, и это — при молчании Ватикана. Тогда — в душе Кароля сильно пошатнулась вера. Нет, он продолжал верить в Божественное, иначе бы он не был поляком. Но в земное — он уже не верил. На его глазах — люди с именем Христовым на устах нажимали на спусковой крючок, чтобы убить брата во Христе своего. А пастыри народа — окормляли кровавых убийц…

В сорок шестом году будущий Папа впервые оказался в Ватикане — в числе немногих других он получал богословское образование в лучшем католическом университете. Вернувшись на родину, он начал проповедовать, проповедовать осторожно, ибо иное означало террор. Но поляки — за время нахождения под властью других, чуждых им народов, в числе прочего отлично научились понимать даже то, что было не сказано. Когда в пятьдесят восьмом году, по настоянию Ватикана было восстановлено Краковское епископство, его первым епископом стал молодой, получивший лучшее католическое образование священник по имени Кароль…

Никто, практически никто, кроме тех, кто подкупом и террором вершил историю мира конца семидесятых, мира накануне большой, так и не состоявшейся войны, не знает, как епископ Кракова, только что восстановленной самостоятельной епархии, стал Папой Римским.^[45] Но все знают, какова была цена.

Практически сразу после избрания — Папа столкнулся с тяжелейшим кризисом. В Италии, стране, в которой находился город-государство Ватикан — началась гражданская война, пере6росшая в кровавую операцию по замирению, известную как Гладиатор, Гладио. Только что избранный Папа — с балкона Собора видел боевые вертолеты над Римом, видел танки на улицах. Несколько человек нашли спасение в Ватикане, их не выдали — но с той поры рейхсвер выставил посты с бронетранспортерами по периметру Ватикана — ради безопасности.

До сих пор — Папа помнил ужас, который он испытал во время молитвенного служения в Замке Святого Ангела…

Это было тогда, когда город был «освобожден», кровь войны уже пролилась и осталось пролить лишь кровь террора. Замок Святого Ангела не был церковью, он был средневековым замком, построенным как убежище для Пап в случае военного нападения на Папскую Республику. Папы — лишились этого замка по договору с Муссолини, уничтожившего Папскую Республику. От Площади Святого Петра до Замка Святого Ангела раньше была крытая галерея, потом она была разрушена и теперь это были широкая улица Виа дела Консилиационе, находящаяся вне пределов Ватикана. По договоренности, Папа должен был пешком пройти по этой улице и во дворике Замка Святого Ангела помолиться за души убиенных в ходе кровавой революции. Рейхсвер выделил в защиту Папы несколько штурмов десантников из числа элитной Первой парашютно-десантной дивизии рейхсвера. Опытные, хорошо вооруженные, готовые стрелять профессионалы, они взяли Папу в кольцо еще на площади и так и повели. Оружие было на боку, и каждый готов был броситься на Папу и закрыть его своим телом, как только увидит ствол или гранату — но со стороны, казалось, что Папа идет под конвоем. Он все это помнил… перед тем, как ступить на улицу, он посмотрел наверх, надеясь на Божие знамение — но увидел лишь висящий чуть вдалеке вертолет и германских снайперов, оседлавших уличные крыши, их было так много, что не сосчитать. И молчание. Страшное, мертвящее молчание. Люди, которые пришли увидеть Пастыря — молчали. И это молчание — было страшнее любых обвинительных слов…

В мае восемьдесят первого года — жизнь Папы едва не оборвалась в результате покушения на него совершенного на площади перед собором Святого Петра. Он приветствовал верующих стоя в открытой машине, когда из толпы протянулась рука и грянули выстрелы. Он тогда потерял полтора литра крови и чудом выжил. Террористом оказался итальянский анархист. Его быстро умертвили в тюрьме, и никто так и не задался вопросом — а кто дал ему в руки оружие и отправил убивать.^[46] Но Папа — знал это, немногочисленные верные люди узнали это от самого террориста. И знание его — останется с ним на всю его оставшуюся жизнь.

Теперь, с высоты прожитых лет, умирающий в замке Гандольфо Папа видел дела рук своих, и дела эти — приводили его в ужас…

Мы ни в чём не подаём повода для преткновения, чтобы в нашем служении не было изъяна но во всех отношениях рекомендуем себя как Божьи служители: в стойкости во многом, в бедах, в нуждах, в трудностях, в побоях, в тюрьмах, в беспорядках, в трудах, в бессонных ночах, во времена без пищи, в чистоте, в знании, в долготерпении, в доброте, в святом духе, в нелицемерной любви, в правдивых словах, в Божьей силе; с оружием праведности в правой и левой руке, через славу и бесчестье, отзывы недобрые и отзывы добрые; как обманывающие, и всё же правдивые; как неизвестные, и всё же узнаваемые; как умирающие, и всё же вот — мы живы; как наказываемые, и всё же не отданные на смерть; как опечаленные, но всегда радующиеся, как бедные, но обогащающие многих; как ничего не имеющие, и всё же обладающие всем.

Наши уста открылись для вас, кори?нфяне, наше сердце расширилось. Вам не тесно в нас, но тесно вам в ваших же нежных чувствах. А потому воздайте тем же, — говорю как детям, — расширьтесь и вы.

Не впрягайтесь в неравное ярмо с неверующими. Ведь какое общение может быть у праведности с беззаконием? Или что общего у света с тьмой? Да и какое может быть единодушие между Христом и Велиа?ром? Или какую долю имеет верный с неверующим? И какое согласие может быть между Божьим храмом и идолами?^[47]

Идолы…

Сейчас, умирая, бывший архиепископ краковский понимал, что он не сделал самого главного. Он не выполнил Божьей Воли, данной людям в Фатиме, Португалия в тысяча девятьсот семнадцатом году. Он поставил личное выше божественное, свои страсти — выше служения Ему. Он так и не смог простить Россию. Простить за то, что она сделала с его народом, за двести лет оккупации Польши, за пролитую в родную землю кровь. Переступить, стать выше этого, протянуть руку — а ведь в пророчестве ясно было сказано, что только Россия — способна предотвратить Конец Света. Конец Света, предсказанный многими, в том числе ирландским монахом — ясновидцем по имени Малахия. Вместо этого — он присоединился к войне против России и вел ее долгие двадцать с лишним лет своего пастырского служения. Тем самым — приближая ужасный конец.

А ведь до него — всего ничего. Еще один Папа — и все. Следующий за ним — станет последним в истории Церкви. Последним перед Страшным судом, который куда ужаснее, чем суд людей, которого он убоялся.

Окно было открыто и легкий ветерок — доносил до лежащего на кровати человека запах пробуждающейся земли, запах набухших почек и первой, пробивающейся к свету из тьмы подземелья весны. Весны, которую, ему, бывшему митрополиту Краковскому — уже не суждено было увидеть…

Папа скончался примерно в двадцать два часа по местному времени, тридцать первого марта две тысячи пятого года, в четверг, в личном замке Гандольфо, который был еще одной территорией суверенного государства Ватикан. Никто даже не попытался оказать ему помощь…

Утром, примерно в шесть часов утра — камергер Папы вошел в спальню и обнаружил тело. Первым делом — он позвонил в Ватикан.

О смерти Папы — объявили лишь второго апреля, эта дата и стала датой его смерти.

Девятнадцатого апреля, после длительного совещания, миру был явлен новый Папа. Это оказался немец, что было еще более невероятным, чем папа-поляк. Второй подряд Папа не-итальянец на троне.

Едва приступив к папским обязанностям — новый Папа назначил ревизию в Банка ди Ватикана, а так же в одном таинственном институте под названием Институт Святого Духа, который контролировал банк и игру на бирже деньгами Ватикана. Проверка проходила с середины апреля по середину июля две тысячи пятого года и показала потрясающие вещи — из Банка ди Ватикана, первого и второго апреля две тысячи пятого года (в пятницу и субботу! Суббота — не банковский день!) были выведены ценности и активы на сумму двадцать миллиардов рейхсмарок и пропали документы относительно судьбы еще какого-то количества денег. Никто даже не брался предположить, сколько денег могло быть там.

Все распоряжения на перечисление — были совершены на основании документа, подписанного Папой Иоанном Павлом Вторым и заверенного его личной печатью. Ими же — были узаконены документы на вывод громадного количества имущества. Банк Ватикана фактически стал банкротом, равно как и весь Ватикан.

При смерти Папы Римского главную роль играет кардинал — камерленго. Процедура такая: кардинал-камерленго в присутствии имеющихся в наличии в Ватикане кардиналов трижды ударяет Папу серебряным молоточком в лоб и, называя его данным при крещении именем, просит откликнуться. В случае с Иоанном Павлом Вторым эта фраза звучала так: Carolus, dormisne?^[48] Если Папа не откликается — кардинал — камерленго произносит на латыни сакраментальную фразу Vere Papa mortuus est, что значит «Папа действительно мертв» и объявляет престол Sede Vacante, временно вакантным. Он же — внимание! — уничтожает папский перстень и личную печать умершего Папы, причем нигде не сказано, что он обязан это делать в присутствии кого бы то ни было. А поскольку Папа обладает (при жизни) неограниченной исполнительной, законодательной и судебной властью в Ватикане и, кроме того, законодательно объявлен непогрешимым.

Папа то непогрешим. А вот некоторые…

Кроме того, в период здравствования Папы кардинал — камерленго возглавляет апостольскую палату, занимающуюся сбором налогов (сейчас отчислений от епархий, налоги были в Средние Века), является Генеральным администратором Папского двора и суперинтендантом доходов и собственности папского двора. То есть, человек на этом посту фактически являлся министром финансов и как никто другой был осведомлен о финансовых делах Ватикана — не мог не быть осведомленным.

Должность кардинала — камерленго на момент смерти Иоанна Павла Второго исполнял кардинал Алессандро Антонио да Скалья, ранее служивший в Институте Святого Духа и в Банке Ватикана.

На встрече с новым понтификом — кардинал да Скалья сказал, что ничего не знает о том, как и куда пропали деньги.

Разъяренный понтифик — а немцы всегда принимали решения быстро и конкретно — приказал схватить да Скалью и бросить его в тайную тюрьму на территории Ватикана. Согласно ватиканским законам — Папа имел право заключить в тюрьму кого угодно и держать его там сколько угодно.

После чего — новый Папа отправился в свою первую пастырскую поездку в роли Папы. Местом своего пастырского визита он выбрал Хорватию. Великое Банство Хорватское. Одно из мест, где поддержка католицизма населением практически стопроцентное. Там, на Аграмском стадионе он должен был произнести свою первую речь перед верующими. Речь перед верующими он должен был держать двадцать восьмого июня две тысячи пятого, в День Святого Витта.

Картинки из прошлого

28 июня 2005 года

День Святого Витта

Аграм, Ипподром

Нужно было понимать, что значил для Аграма, для всего Банства Хорватского визит нового Папы.

Предыдущий Папа — ни разу не посетил Аграм и никто не посмел осуждать его за это — ибо деяния доктора Павелича и его молодчиков во всем цивилизованном мире были заклеймлены как преступные. И даже Великий Бан Хорватии, доктор Вучетич в своем официальном заявлении указал что «сожалеет об эксцессах, имевших место в прошлом наших народов и мешающих наладить добрую дружбу и взаимопонимание в настоящем». Беда только в том, что в Хорватии очень мало кто раскаивался. И видит Папы, причем — демонстративно, первый зарубежный визит Папы, немецкого Папы^[49] — все восприняли… нет, даже не как прощение — как восстановление исторической справедливости!

Очень просто осуждать, сидя на вращающемся стуле перед компьютерным монитором и барабаня по клавишам. Я осуждаю! — это звучит гордо. А теперь представьте себе такую ситуацию. Некогда большой и сильный народ, имеющий одну Родину, но потерпевший поражение и развалившийся на три части. Народ, долгое время находившийся под чужеземным игом. Народ, который терпел под боком партизанскую, а потом и террористическую войну — а ведь известно, что подобные войны всегда ведутся за счет народа. Народ, более развитый, чем православные сербы и оставшиеся мусульманами бошняки. Большая его развитость была предопределена, во-первых, прямым выходом в Средиземное море и возможностью вести торговлю, а так же родством религии с Италией и с властями в Вене, что торговлю изрядно облегчало. Хорваты жили на самой границе, а потому именно из их народа набирались граничары — территориальное ополчение наподобие нашего казачества, из которого состояло до трети австро-венгерской армии.

А рядом — сербы. Никак не желающие признать господство Вены — что выливалось в террористические акты с одной стороны и карательные предприятия с другой. Убийцы, никуда не выходящие без револьвера — по воспоминаниям, белградские парки в начале двадцатого века просто сотрясались от стрельбы, стреляли от стариков и до самых юных подростков. Власть в Сербии фактически держала террористическая организация Черная рука — едва ли не первое именно террористическое объединение в Европе. А ведь конфликт сербов и хорватов был очень острым, именно потому что народы были родные — предательство, переход в другую веру родного всегда воспринимается намного болезненнее чем чужого. И что прикажете делать хорватам? Тем более что и границы нет, и нападения каждый день (а в Сербию все те годы едва ли не все преступники Европы) прибывали.

Так что — доктор Анте Павелич, неплохой по воспоминаниям современников юрист — был вовсе не тираном, не маньяком, не убийцей. Он просто сделал то, чего и хотели хорваты, чего хотело большинство хорватов — раз и навсегда решить вопрос с непокорными и опасными сербами у себя под боком. Совсем не просто так — именем доктора Павелича называлась в Аграме и одна из основных улиц и стадион, и совсем не просто так — подростки гордились форменными нарукавными нашивками усташей. Теми самыми, которые они надели на встречу с Папой — Папа в этом городе был не менее знаменит, чем доктор Павелич…

Для того, чтобы предоставить Папе возможность выступить перед горожанами, сначала планировали использовать стадион имени Павелича, он после реконструкции вмещал шестьдесят тысяч посетителей. Но оказалось, что и этого мало — и встречу перенесли на Аграмский ипподром, где для встречи сколотили высокую сцену. Но и тут — мест было мало, счастливчики в первых рядах — едва держались, потому что толпа напирала и напирала. Другим счастливчикам — посчастливилось занять места на многоэтажках неподалеку, на крышах, на верхних этажах — места на балконе продавали по пять тысяч крон. Кто-то уже сорвался с крыши — но на это никто не обращал внимания. Бронированную машину Папы едва не перевернули на подъезде к стадиону, потом, какое то время ее буквально несли на руках. Весь город был украшен белым и светло-желтым, в воздухе плыли вырвавшиеся из рук шары этих цветов. Этими же цветами — была оборудована и трибуна, на ней возвели большую кафедру с прозрачным, пуленепробиваемым стеклом, скрывавшим Папу целиком. Появление папы на трибуне встретили восторженным ревом, не смолкавшим, наверное, минут двадцать, в воздух полетели шары. Но теперь никто не кричал, мертвая тишина стояла над стадионом. Папу слушали в напряженной тишине…

… Здесь и сейчас я обращаюсь к обоим вашим народам, сербскому и хорватскому! Я говорю вам — покайтесь и вам будет даровано прощение, ибо Господь милосерден! Я говорю вам — протяните друг другу руки, и пусть в них не будет ни камня, ни ножа, ни пистолета — ведь все вы братья, братья во Христе! Здесь и сейчас, в скорбный день Видовдана я говорю вам — простите друг друга, не держите в душе зла, ибо…

Видимо, для кого-то из радикалов, стоящих неподалеку от трибуны, упоминание дня Святого Витта, любимого праздника сербских националистов, да еще в таком контексте стало последней каплей — в трибуну полетел башмак. Никто просто не взял ни камней, ни арматуры — и в бессильной злобе он кинул в Папу, которого счел предателем свой башмак. И сделал это зря — ни полиция, ни кто-либо другой не успели. Заячий вскрик — и усташ исчез во вспухшем и моментально успокоившемся людском водовороте.

Папа же — сделал и вовсе немыслимое. Микрофон был радиофицированным, без провода, просто он стоял на подставке, чтобы было удобно произносить речь. Удивительно резким для его возраста, решительным движением — Папа выхватил микрофон, сделал несколько шагов — и вышел из-под защиты бронированного стекла, встав на краю трибуны.

Вот я! Если кто-то хочет стрелять — стреляйте! Если кто-то хочет убить — убейте! Убейте же меня, если кому-то еще не надоело лить кровь! Вот он я — перед вами! Я здесь!

Толпа молчала.

А если нет — то простите! Каждый из вас — простите брата своего! И живите в мире!

Все ожидали беспорядков. Взмыленный как ипподромная скаковая лошадь, начальник местной полиции Гарич разговаривал по телефону с Веной, то и дело переходя на крик, только что он отдал приказ надежным граничарским полкам, в мирное время находящихся в ведении МВД начать движение к столице. В пригороде Аграма Лучко — к выходу готовились резервные взводы антитеррористической группы Лучко, одной из лучших на всем европейском континенте. Все те, кто обеспечивал безопасность мероприятия, с ужасом понимали, что если толпа тронется — а для этого достаточно даже одного провокатора — то ее не остановит ничего. Ибо на стадионе и в окрестностях было не меньше трехсот тысяч человек — это только то, что у самого стадиона. А потом — взорвется весь город.

Но люди не дрались. Люди не били друг друга. Люди — просто молчали.

Было ли им стыдно? Никто не скажет. Но факт оставался фактом — ни один не ударил другого, ни один больше ничего не бросил, ни один ничего не сказал и, ни к чему не призвал. Все просто молчали…

Папамобиль — белый, высокий бронированный внедорожник Штайр Даймлер Пух стоял у самой трибуны. Под гробовое молчание — Папа сел в машину, машина медленно тронулась и люди дали ей дорогу. Папа сидел в машине — и ни одно яйцо, помидор, ни один камень — не полетели в бронированный прозрачный кокон, окружающий Папу.

Поняв, что, по крайней мере, сейчас — пронесло, сопровождающие Папу лица начали спешно рассаживаться по машинам. За Папамобилем — плавно тронулся Хорьх с архиепископским гербом на дверце — служебная машина Примаса Хорватии, доктора Котанича. Полковник Гарич сел в свой служебный Штайр, ехать было практически невозможно — люди, люди. Водитель потянулся к небольшой чужеродной коробке на приборной панели — она включала крякалку с резким, неприятным звуком и проблесковые огни под решеткой радиатора — но полковник ударил водителя о руке, злобно обругал его. Дело в том, что водитель был совсем молодым, сын какого-то дальнего родственника — и он не видел беспорядков, настоящих беспорядков. А вот полковник Гарич — их видел. И знал, что не вовремя включенной сирены может быть достаточно, чтобы все взорвалось. Машину перевернут, подожгут — и хорошо, если не доберутся до них, и они задохнутся от дыма в машине. А если доберутся — толпа разорвет их на куски. И пойдет громить дальше…

Сам полковник собирался сразу, как это только станет возможным, ехать в старую аграмскую тюрьму. Это здание может выдержать любую осаду и только за ее стенами он будет спокоен.

Они прошли самое месиво, тащась со скоростью пешехода. Дальше стало полегче: бело-черные полицейские машины, отблески мигалок и отключенные сирены, полицейские, сдерживающие толпу с бело-желтыми флагами. Как потом оказалось — в самый разгар речи отключилась трансляция через городскую систему оповещения, и люди просто ничего не слышали. Может — случайно. А может — и нет…

Полковник набрал номер городского головы, доктора Невзнича. Тот сильно болел, не смог прийти — врачи категорически запретили.

— Господин Невзнич… — заговорил полковник, как только соединили

— Я все слышал… — раздался хрипловатый, с присвистом голос городского головы, он курил по две пачки в день и оттого болел — громят?

— Нет, никак нет.

— Плохо…

— Что, простите? — не понял полковник

— Да нет. Ничего. Что вы предпринимаете?

— Я приказал граничарам и резерву Лучко выдвигаться в город. Ваша охрана будет усилена. Я бы попросил вас позвонить Бану, я не имею права звонить ему напрямую и попросить…

Бум!

Люди, попавшие под взрыв, обычно не помнят, что с ними произошло — просто они внезапно осознают, что с ними что-то не то. Что они ехали, разговаривали по телефону или сидели в кафе — а теперь они, почему-то лежат, кто-то кричит, много дыма и ужасный беспорядок.

Полковнику Гаричу было легче — бронированный внедорожник принял на себя большую часть ударной волны и только опрокинулся на бок. Салон остался цел и он сам остался цел. Просто он в какой-то момент понял, что он лежит на боку, все болит и рука в крови.

И он не помнил, что произошло. Вообще не помнил. Он просто пришел в себя, лежа в перевернувшейся машине.

Ему удалось встать на ноги. Теперь надо было открыть бронированную дверь — она весила полтораста килограммов и открывалась теперь, получается вверх, а не вбок. Полковник бился изо всех сил, но никак не получалось.

Впереди кто-то застонал, потом выругался. Водитель. Жив…

— Помоги… — прохрипел полковник и слизнул с пальцев кровь.

Водитель начал протискиваться вперед. Полковник вдруг осознал — что он не помнит, как зовут его водителя. Выбило из головы.

Вместе — им, наконец, удалось вытолкнуть вверх эту проклятущую дверь. Пахнуло гарью и жутким, медным запахом крови. Все было в дыму.

Опираясь ногами на сидения, полковнику хорватской полиции Любойше Гаричу удалось выбраться наверх, на борт своей машины. Он спрыгнул вниз — и едва не закричал от боли в ногах.

То же что-то неладно. Но времени совсем нет.

Шаркая ногами, полковник поплелся вперед.

Дым. Ничего не видно, непонятно даже, откуда дым. То ли что-то горит впереди, то ли нет — но дым не рассеивается. Под ногами непонятно чего, какая-то крошка или что-то в этом роде. Попадается и что-то мягкое. Что-то двигается в дыму, но непонятно, что.

Может, кто-то и кричит. Только не слышно.

Потом — полковник понял, что под ногами что-то хлюпает. И немногим позже, с ужасом понял, что именно — кровь!

Приезд Папы в Аграм — сопровождался значительным количеством стандартных антитеррористических мероприятий. По рангу реализованный план антитеррористического прикрытия Аграма соответствовал плану, применяемому при визите главы государства. Город был полностью перекрыт, полиция временно задержала или выдворила подозрительных, хулиганов, наркоманов и прочую шваль. Был взят под особую охрану, причем задолго до прибытия аэропорт, отель не проверяли, потому что Папа не намеревался оставаться надолго. Были проработаны три основных маршрута движения, с них убраны припаркованные машины, вывезены мусорные ящики. На крышах посадили снайперов. Просить жителей не подходить к окнам — было бесполезно. Были заготовлены места в больницах, подвезены запасы донорской крови, из соседних городов прибыли дополнительные кареты скорой помощи. Больше всего опасались не теракта, а давки с гибелью людей. Буквально за год до этого — в давке во время хаджа в Мекке — погибли шестьсот человек, и у всех этот кошмар был в памяти.

И, тем не менее — террористический акт против Папы Римского произошел. В нем, кроме самого Папы — погибли еще двести тридцать семь человек, в основном жителей Аграма.

Только через девять дней — специальной группе Австрийского криминального бюро, Австро-Венгерского аналога североамериканского ФБР и германского гестапо — удалось получить доступ к месту происшествия. Место было основательно затоптано, нашлись ублюдки, которые начали растаскивать останки принявшего мученическую смерть Папы на сувениры (или на мощи, как средневековые рыцари держали в своих мечах частичку Гроба Господнего). Тем не менее, примерно через месяц — картину удалось восстановить.

Взрыв произошел не над землей — а под землей и был чрезвычайно мощным. Эксперты оценили его мощность в четыреста килограммов в тротиловом эквиваленте. Вывоз всех урн, мусорных баков, припаркованных машин не помог. Судя по всему — кто-то при ремонте, а может быть даже и при прокладке дороги, заложил взрывное устройство, несколько блоков с независимыми детонаторами, примерно в двадцати сантиметрах от поверхности дороги. Взрывное устройство было заложено «гусеницей», примерно по двадцать килограммов на метр, в два ряда. И сработало безукоризненно. Обнаружить его было практически невозможно, ни собаки, ни какие другие средства не помогли бы. Тот, кто закладывал его — знал о блокираторе радиосигнала и поэтому вывел провод от исполнительного механизма в один из домов — там, конечно, уже никого не было.

Папа Римский, по заключениям экспертов — погиб мгновенно. Его машина хоть и было бронированной — но выдержать подрыв фугаса такой мощности не могла бы даже самая тяжелая армейская бронемашина. От самой машины почти ничего не осталось, эксперты собирали ее буквально по кускам в ангаре на базе ВВС.

Сделать все это тайно было невозможно. Тем более — сделать сербам, подняв данный муниципалитета, венские следователи выяснили, что дорога ремонтировалась и не раз, заложить на одной из центральных улиц города бомбу такой мощности можно было только под видом ремонта дороги. Дело имело хорошие перспективы, вот только…

Правда уже никого не интересовала…

В этот же день, уже к вечеру — во многих местах Австро-Венгрии, особенно на Балканах — полыхнули массовые беспорядки. В тюрьмах начались бунты — хорватские заключенные, вооружившись всем, что под руку попадет, бросались на охрану, требуя пропустить их к сербам. Отряды граничар все как один собирались и уходили в карательные рейды на территорию с сербским населением — там местные жители готовили отпор. Вполне нормальные, «рукопожатые» в европейских столицах политические деятели Банства Хорватского выступали с предложениями вырезать всех сербов, от младенцев и до стариков везде, где до них можно дотянуться. Все это — говорилось под одобрительный рев толпы. В самом Аграме — сербов не было, но усташи начали врываться в отели, искать православных, чтобы убить. Кого-то — на самом деле убили. В аграмской гостинице зверски убили русских туристов, что послужило поводом к очередному обострению отношений и вводу в город армейских частей из Венгрии.

Произошедшее — в ватиканской историографии получило название «Катастрофа».

Согласно зловещему предзнаменованию ирландского монаха Малахии, предпоследним в череде римских пап должен был стать некто, названный у Малахии под девизом «Торжество оливковой ветви». Оливковая ветвь — издревле считалась символом мира, перемирия, в Ветхом завете голубь принес Ною именно оливковую ветвь от самого Господа, показав тем самым, что Господь больше не в гневе и грехи искуплены. Германский Папа, принявший имя Бенедикта — показал себя именно таким миротворцем, в первой же своей пастырской поездке бесстрашно выступив на стадионе и призвав два братских народа, сербский и хорватский — к прекращению кровопролития во имя Господа. И погиб — через полчаса на аллее, названной в честь палача сербского народа, доктора Анте Павелича, окропив мостовую своей кровью…

На очередном конклаве кардиналов — впервые за три срока папства новым Папой был избран итальянец, Пьетро Антонио Салези ди Марентини, итальянский дворянин, викарный кардинал Рима. Про него — Малахией было сказано: а в конце времен на престол воссядет Петр Римлянин. При больших трудностях он будет пасти стадо свое. Потом — град на семи холмах будет разрушен, и Ужасный судья свершит суд над всеми людьми. Никого из кардиналов — пророчество не остановило.

Замки были сняты. Врата — открыты. Впереди — все силы ада.

08 июня 2014 года

Берлин

Тиргартенштрассе 4

В этот день, после нескольких дней дождя, размокших газонов и зонтов на тротуарах — впервые выглянуло солнце. Прохожие сняли плащи, спасавшие их от дождя, а юные берлинские фроляйн радовались новой возможности подарить городу свою красоту, молодость и свежесть. На медленно катящий по мостовой «Хорьх» с тонированными стеклами и с правительственными номерами — они глядели украдкой, кто с затаенным страхом, кто оценивающе. Вот только человеку, сидящему в «Хорьхе» до этих взглядов не было никакого дела. Он и со своей женщиной поссорился… не говоря уж о всем остальном.

Генерал-майор сил полиции, доктор Манфред Ирлмайер уже три дня был нервным и раздражительным, причем градус этой раздражительности отнюдь не становился ниже. Игра в Риме, игра во всем Средиземноморском регионе — была его детищем, его путеводной звездой, его талисманом. Она помогла ему вернуться в Берлин, занять ключевое в системе имперской безопасности место начальника Гестапо — и само понимание того, что что-то происходит не так, что кто-то приблизился к его схеме достаточно, чтобы помешать — приводило Ирлмайера в ярость. Это не давало ему спать, не давало покоя, не давало сосредоточиться на делах, отбросив все лишнее. Он знал: если ты не обращаешь внимания на проблему — рано или поздно она обратит внимание на тебя…

Вилла на Тиргартенштрассе 4 — удивительно, но в центре Берлина были виллы! — принадлежала ведомству Имперского уполномоченного по делам Африки, то есть человека, от которого во многом зависела карьера доктора Ирлмайера несколько лет назад. Но ней сейчас. Назначение Ирлмайера спутало берлинским игрокам все карты. Ирлмайер знал, что имперский уполномоченный, доктор Бах «приемлет за пазуху» говоря библейскими понятиями. Или берет взятки, говоря понятиями уголовного кодекса. Отлично понимая, что взятки берут все, и доктор Бах не самый жадный из взяточников — Ирлмайер, приняв гестапо, не принял никаких мер против Баха, но дал ему понять, что отныне его карьера имперского чиновника — в его, Ирлмайера, руках. Это дало ему возможность создать за счет ведомства Имперского уполномоченного по делам Африки еще один, запасной аналитический штаб, с небольшой, но опытной группой аналитиков и командой оперативников, причем размещенных на местах, в нужных точках. В условиях, когда на осуществление принятого решения остаются дни, а не часы — иметь своих людей, внедренных на местах чрезвычайно важно. В частности — именно эти люди провернули основную работу по контролируемому перевороту в Сомали. Расходы на их содержание были скрыты в гигантском «африканском» бюджете и доктор Бах никогда не вспоминал о «своих» агентах. Доктор Ирлмайер навещал штаб раз в три дня, когда была возможность, расписывал бумаги и сам решал, какую информацию передать Баху для легального использования…

Хорьх вкатился в причудливо оформленные чугуном ворота, прокатился по короткой, обсаженной регулярным кустарником дорожке и остановился на мощеной булыжником площадке. Доктор Ирлмайер взял портфель и вышел из машины, не сказав, на столько он здесь задержится. Это было свидетельством дурного настроения…

Начальником «команды 3» — так она проходила по отчетам — был старый и опытный доктор Вильгельм Панхе. Опытный экономист, в разведку он попал совершенно случайно — но проявил там себя как хороший аналитик и опытный организатор. Доктор Панхе был специалистом по переходным типам экономик, потому он помотался по африканским и латиноамериканским странам, знал местное чиновничество лучше, чем оно того хотело бы, мог самостоятельно делать очень прозорливые выводы и не боялся принимать решения. Дополнительным доводом в его пользу было то, что доктор Панхе был богат, разбогатев на спекуляциях Франкфуртской фондовой биржи. Для гражданских — это было минусом, они считали, чти имперский чиновник не должен использовать полученную информацию для личного обогащения. В глазах доктора Ирлмайера это было, безусловно, плюсом — он не доверял больным врачам, получившим ранение солдатам, преследуемым по закону юристам и бедным экономистам. В этом была своя сермяжная правда — если ты сам не богат, как ты можешь учить науке о скудости и богатстве других?

Когда Ирлмайер вошел в кабинет, доктор Панхе никак не поприветствовал его. Надев свои очки (минус семь) он увлеченно читал газету на испанском. Ирлмайер пригляделся — Эль Паис.

Когда начальник гестапо понял, что Панхе так и не заметит его — он громко кашлянул. Доктор Панхе отоврался от газеты, глянул на начальника гестапо своими совиными глазами.

— О… доктор Ирлмайер…

— Есть что-то новое?

— Да, безусловно. Ваш последний запрос… особой важности.

Панхе сразу переходил к делу, и это тоже внушало уважение. Он ценил свое время — и точно так же ценил и чужое.

— Да? — подался вперед Ирлмайер

— Мы выследили вашего человека. Он наследил в Танжере, Каире и потом сразу же — в Алжире. Проявил активность, так сказать…

— Где материалы?

— О… пожалуйста.

Доктор Панхе снова погрузился в испанскую газету, а генерал-майор Ирлмайер нетерпеливо разорвал конверт.

Кажется, это начало. Каир… Активные действия. Во время его пребывания в городе произошел сильный взрыв в центре. Пострадал североамериканский разведчик… грубая работа. Тем более — и незаконченная, разведчик жив. Убитые полицейские. Как скрылся из страны — непонятно. Алжир. Информация по Алжиру была полнее всего — там удалось «сдоить» информацию с действующего агента. Совместная операция… нет, совместной операцией это назвать нельзя. Скорее работа французов по информации, которую дали русские. Провал, цель не достигнута. Генерал Абубакар Тимур. Генерал Абубакар Тимур…

Ирлмайер знал о генерале Абубакаре Тимуре. Но он был врагом России, а не Священной Римской Империи, это далеко не одно и то же. Ирлмайер не испытывал добрых чувств к России, он считал — что после победы над британцами Россия чрезмерно усилилась. Хуже того — она показала себя способной на подлую, тщательно просчитанную игру, примерно такую, в какую раньше играли с континентом англичане. В принципе… англичане сами напросились на неприятности… своей неумеренной наглостью в сочетании с самонадеянностью и глупостью. Это их идиотское стремление бросаться очертя голову на врага. Как только русские заставили их напасть на своего же союзника… Ирлмайер дорого бы дал, чтобы узнать все подробности… просто для общего развития как разведчика и манипулятора людьми. Но сейчас — британцев от континента отделяет «Английский канал», североамериканцев и вовсе — океаны. А вот немцев от России ничего не отделяет. И надо быть осторожным… если живешь рядом с драконом, изволь с ним считаться.

Так что Ирлмайер считал генерала Абубакара Тимура полезным элементом людской популяции. Нет, конечно, если он попадется в руки немцам… его можно попробовать продать русским… но пока он на свободе. В условиях резкого нарушения баланса сил — важно иметь хоть какие-то рычаги давления на столь опасного противника как Россия — и генерал Абубакар Тимур не худший из рычагов.

Значит, Воронцов охотится на генерала Абубакара Тимура? Но что он тогда делает в Италии? Почему он сует нос в то, чего его не касается?

Одни вопросы…

— Земли в Чили подорожали… — сказал Панхе

— Что? — недоуменно переспросил Ирлмайер. Он был так поглощен делом, что земли в какой-то Чили были для него на другой планете.

— Кто-то скупает земли в Чили — любезно объяснил Панхе — цены необъяснимо поднялись. Причем на те участки, где нет меди, нет виноградников, нет ничего. Это могут быть японцы — Северная Америка ослабла, и они могут еще раз попытаться…

— Все здесь?

Теперь недоуменно посмотрел Панхе

— По Воронцову? Да, да… конечно все.

— Отлично — Ирлмайер согреб материалы — продолжайте отслеживать ситуацию. Танжер, Каир, Алжир — под особое внимание.

— Конечно, сделаем. Но здесь есть еще…

— Позже — Ирлмайер улыбнулся улыбкой, которая могла заставить человека со слабыми нервами броситься наутек — благодарю вас, вы здорово выручили меня.

— Не за что, доктор…

Ирлмайер уже вышел в коридор.

До машины он почти добежал — то было на самой грани приличия — начальнику гестапо не пристало бегать как курсанту. Плюхнулся на заднее сидение…

— Гони на Принцальбрехтщштрассе. Сирену включи.

— Есть — водитель включил сирену.

Ирлмайер хотел его выругать — какой идиот включает сирену здесь, привлекая внимание к скромному особняку уполномоченного по Африке — нужно было включить ее после того, как машина выедет на улицу. Но он ничего такого не сказал — подняв внутреннюю перегородку, он начал перебирать бумаги, буквально впитывая их содержание.

Под вой сирены — Хорьх вылетел на улицу.

На Принцальбрехтштрассе — доктор Ирлмайер буквально ворвался в свой кабинет.

— Графта, живо — бросил он секретарю.

В ожидании Графта он попытался включить компьютер, но не смог. Выругался последними словами.

Влетел Графт.

— Пиши. Оперативные задания, особой важности.

Графт выхватил прошнурованный блокнот и ручку.

— Первое. Обратить внимание на дату… двадцать восьмое мая этого года.

— Двадцать восьмое мая…

— Так… проверить все рейсы на Каир за этот день из всех аэропортов Италии и… еще пожалуй Хорватии. И… на два дня вглубь.

— В обе стороны?

— Нет, только назад. Вперед смысла нет. Мне нужно все необычное… кто купил билеты прямо в аэропорту, у кого были билеты с открытой датой, кто летел первым классом и тому подобное. Записал?

— Так точно.

— Второе. Каир, посольство, криминалькомиссару Зольге, лично. Поднять все данные по взрыву в этот день. Кто взорвался, как взорвался, зачем взорвался. Какие последствия. Данные — немедленно мне в любое время дня и ночи.

— Так точно… — карандаш стремительно бегал по бумаге.

— Третье. Танжер… Оберсту Бухеру. Все данные по мафиозной активности Коза Ностра в городе за последний два года. Особое внимание — на связи Коза Ностра и русских. Где, с какого периода, кто на связи. Записал?

— Так точно.

— Алжир. Генералу Варфелю… это повежливее. Пусть выяснит по своим каналам о спецоперации в Касбе, имевшей место четвертого июня. Особое внимание — на роль русских в этой операции. Записал?

— Да.

— Отдельно — оперативные сводки мне на стол. Каир, Танжер, все по Италии, Алжир. И бегом, бегом!

— Есть!

Графт выскочил за день.

Генерал Ирлмайер оперся кулаками об стол. Еще десяток лет назад для получения такого объема информации требовалось бы несколько суток… за это время события непоправимо бы обогнали ритм расследования. Но сейчас…

Сейчас…

Начальник гестапо взглянул на часы. Время ехать домой… но смысла ехать нет. Он просто не сможет ни на чем сосредоточиться, снова будет неприятный скандал. Надо остаться здесь… во избежание…

Генерал поднял трубку внутреннего телефона, нажал единицу.

— Фроляйн Ирма… — вежливо сказал он — позвоните домой, предупредите — я ночую на работе. Потом закажите мне кофе, ужин в столовой и можете идти. Дверь не запирайте…

Про то, что о своем намерении ночевать на работе он должен был сообщить лично — Ирлмайер и на секунде не подумал. Сбросив пиджак, он пошел в комнату отдыха. Надо было хоть немного поспать…

Данные появились на его столе в четыре часа утра следующего дня. К этому времени доктор Манфред Ирлмайер удовлетворительно отдохнул, выпил крепчайшего кофе, принял две таблетки антацида и снова готов был к беспощадной войне. К войне с врагами Рейха… кем бы они не были…

Красным маркером он разметил список пассажиров Алиталии из Рима и отдал его на перепроверку — теперь только подозрительные фамилии. Теперь он сидел и читал данные по Каиру. Майкл Рейвен, значит.

Английский язык он знал.

Запросив данные по внутренней информационной сети — через две минуты он получил две фотографии. Хорошую, переснятую из удостоверения фотографию князя Александра Воронцова, установленного русского разведчика, тогда еще не вице-адмирала, а простого лейтенанта флота, проходившего практику в Киле и получавшего временный зольдбух. И фотографию Майкла Рейвена, установленного североамериканского разведчика, последнее место службы — Каир, статус — активен…

Временно неактивен — мысленно поправил Ирлмайер.

Положив две фотографии рядом, он какое-то время всматривался в них, переводя взгляд с одной на другую.

Ну и ну… А североамериканцы, интересно, знают?

У входа — замигала зеленым лампочка. Кто-то с пропуском пытался войти. Ирлмайер нажал на кнопку.

Вошел Графт.

— Герр Ирлмайер… данные по каирскому рейсу.

— Ну? — Ирлмайер не прикоснулся к распечатке

— Так и есть. Один номер заявленного паспорта не совпадает.

Да, так и есть. Просто немного подумать и все.

Начальник гестапо взял распечатку, посмотрел. Луиджи Фабрицци… ну, здравствуйте, генерал Абубакар Тимур. Так вот как вы выглядите сейчас. Конечно… сейчас вы либо в пути, либо забились в какую-нибудь дыру. Или лежите в швейцарской клинике и делаете пластическую операцию. Но все равно интересно.

Сукин ты сын, и что ты забыл в Риме, спрашивается? Ведь если ты что-то знаешь о том, что я задумал — лучше тебе самому сдаться русским.

— Проверьте этот паспорт и это имя — приказал Ирлмайер, не отрывая глаз от распечатки — посмотрим, где еще все это всплывет.

— Есть.

— Стоять…

Графт, уже сорвавшийся выполнять поручение застыл на месте.

— Кристина Уоррен — задумчиво проговорил Ирлмайер.

— Что, простите?

— Кристина Уоррен — повторил Ирлмайер…

— Купила билет перед самым отлетом — сказал Графт.

— Ну и зачем она это сделала? — спросил Ирлмайер — единственная британская подданная на этом рейсе. И купила билет перед отлетом…

— Не могу знать.

— Это риторический вопрос, Графт — с усталой мудростью в голосе сказал начальник гестапо — он не требует вашего непременного ответа. Вы путешествовали на дальние расстояния самолетом, Графт?

— Так точно… — несколько растерянно сказал Графт — я провел последний отпуск в Буэнос-Айресе, господин генерал-майор.

— Хороший город — несколько растерянно сказал Ирлмайер — действительно хороший. Летели Люфтганзой?

— Никак нет, Иберией, через Мадрид. С пересадкой дешевле.

— Вот именно — сказал Ирлмайер — вам, конечно, дали сразу два билета — до Мадрида и из Мадрида до Буэноса-Айреса, верно?

— Так точно. На рейсах со стыковкой всегда так делают.

— Ну а теперь скажите мне, Графт — кто полетит в Каир… скажем из Лондона через Рим, не купив заранее билет из Рима до Каира, рискуя, что в последний момент билетов просто не останется. Вот вы бы, Графт, рискнули лететь в стыковочный аэропорт, зная, что билета может не оказаться, и вы останетесь в аэропорту на сутки — двое?

— Никак нет, господин генерал-майор.

— И я бы не рискнул. Не хочется терять драгоценные вакационные дни, не так ли, Графт? Можете не отвечать, это снова риторика. Итак, вы знаете, что делать?

— Так точно.

— Нет, не знаете — сказал Ирлмайер — найдите, прежде всего, данные регистрации пассажиров на рейс. Они сейчас все в компьютерах и эти идиоты предпочитают облачное хранение данных^[50]. Посмотрите, когда зарегистрировался на рейс Луиджи Фабрицци, и когда — фроляйн Кристина Уоррен. Если фроляйн зарегистрировалась первая — значит, у меня начинается паранойя. Если — через несколько минут после Фабрицци — значит, копайте дальше, и как можно глубже. Кто она, на кого работает, замужем или нет, есть ли любовник, какова ее семья, сколько денег на счете в банке и как она их заработала. В общем, не делайте лишнюю работу, Графт, понятно? Это тоже риторический вопрос. Теперь идите.

Картинки из прошлого

27 июля 2005 года

Рим

Рим… Вечный город.

Рим видел многое, в его камнях, в мощеных камнем улицах центра — сконцентрирована сама история человечества. Люди стремятся в Рим для того, чтобы прикоснуться к камням Колизея, еще теплым от крови разорванных его арене христиан. Пройти по каменным улицам Рима, стараясь шагать так же твердо, как некогда шагали несущие империю за горизонт римские легионы. В эхе, гуляющем в узких улочках старого города — еще слышатся обличительные речи преторов. Сотни тысяч людей — устремляются в этот город на семи холмах, чтобы прикоснуться к самой истории.

Увы… для тех, кто живет здесь — действительность не столь возвышенно-прекрасна. Старые дома неудобны для жилья, лестницы узки, кухни тесны, канализация нормально не работает — в некоторых местах канализационные трубы пущены прямо по внешним стенам домов и подтекают, в некоторых — используется старая канализация Древнего Рима, так называемая «клоака максимус». Для своего времени Рим был чрезвычайно продвинутым в градостроительных технологиях городом, но в двадцать первом веке — можно было бы жить и получше. Старые дома перестраивать было нельзя, архитектурные памятники — вот и мучались римляне с этой античностью, оставленной на радость туристам.

Стефано ди Фаусти работал в Риме уже несколько лет. Он и был римлянином — его семья всегда жила здесь, на протяжении, по крайней мере, шести поколений. Вот и Стефано — вернувшись из командировки в итальянское Сомали, поселился в Риме, благо и работа его теперь — тоже была здесь…

Стефано ди Фаусти работал в SIM^[51] — итальянской военной разведке. Разведкой он занимался уже много лет, хотя никак не был похож на разведчика, как го представляют впечатлительные дамы. Среднего роста, с наметившимися залысинами и наметившимся животиком, с простым, ничем не примечательным лицом. В разведке он делал карьеру примерно так же, как и большинство карьерных разведчиков. Курсы, потом двухгодичная работа в качестве стажера «подай-принеси-пошел вон». Потом — еще одни курсы и назначение уже на должность аналитика при группе разведки и анализа информации при штабе колониальных войск в итальянском Сомали. Карьера делается именно так — в Риме все должности уже заняты, если какая-то освобождается — то за нее идет жестокая грызня, в Триполитанию тоже не протиснешься — а вот в разорванном войной Сомали должностей хватает, тем более что они замещаются по ротации, потому что это зона боевых действий. И должности бывают разные — не обязательно на улицах, хотя в Сомали риск есть везде.

Он отработал два года аналитиком в группе, потом был переведен в Рим, где благополучно занял должность уже в аналитическом отделе — если он стал аналитиком и штатным сотрудником, то освободившаяся должность в первую очередь предназначалась ему.

Стефано ди Фаусти после окончания рабочего дня протиснулся через римские пробки на своем маленьком Фиат-500, зарулил во двор. С раздражением выставил под стекло карточку… римский муниципалитет берет деньги даже за то, чтобы припарковать под окном машину.^[52] Взял небольшой пакет… кейса или папки он никогда не носил, те документы, с которыми он работал, были запрещены к выносу из здания… в пакете были булочки и бутылка молока. Это он купил в магазинах, которые только после прихода к власти фашистов начали работать так, что спешащие домой люди могли зайти и что-то купить.^[53] До этого — приходилось тратить время обеденного перерыва, если ты холостяк и супруга не ходит по магазинам днем.

Сигнализация пиликнула, ФИАТ мигнул фарами. Ди Фаусти привычно осмотрелся по сторонам… приобретенные в Сомали привычки уходили с трудом, там идешь то, как по минному полю, а здесь Италия, Рим… тишина и покой, если не считать мопедов и мотоциклов, назойливо жужжащих и воющих с утра и до самой поздней ночи.

Пистолета у Ди Фаусти то же не было. В Сомали он постоянно носил с собой старый Браунинг 7,65, здесь пересилил себя и перестал его носить, хотя попервоначалу чувствовал себя как голым, особенно ночью, во дворе. Но пересилил себя — цивилизованные синьоры пистолет не носят…^[54]

Дверь поддалась привычно тяжело, света не было — опять где-то замыкание, пробки вышибло или что-то в этом роде. Чинить, конечно же, не дождешься, domain… dopodomani…^[55] любимые фразы коммунальщиков. Здесь жили не спеша и со вкусом…

Пробравшись по лестнице и наступив на хвост притаившейся во тьме кошки — кошак заорал так, что сердце в пятки ушло — он, наконец-то, добрался до запертой двери. Дверь была высокая и узкая… дом постройки тысяча девятьсот десятого года, сто лет ему — и до сих пор в нем не было капитального ремонта. Придерживая коленом пакет с продуктами, он достал ключи, вставил в замочную скважину, навалился на дверь — иначе не откроешь. Дверь поддалась, правда со второго раза, он зашел, запер ее, включил свет и…

В себя — он пришел в ванной… связанным по рукам и ногам. Ванная была небольшой… все в этой квартире было небольшим, ванная была теплой… уже остывала. Свет горел, и рядом с ванной стоял человек… ди Фаусти сморгнул, потому что горящая лампочка была как раз за его затылком, и из-за этого он не мог видеть его лица… просто черный, скорее темный силуэт. Но он догадался, кто это…

— Паломник?! — враз пересохшими губами вымолвил он.

Если бы он мог — он бы нырнул под воду. Но ванная — была слишком мала, она была сидячей и он в нее едва вмещался

— Привет, Стефано…

Да… Паломник. Голос почти не изменился.

Черный силуэт поднял руку — и в ней что-то пронзительно зажужжало… Неприятно зажужжало…

— Не я! Это не я!

В руке Паломника была бритва. Электрическая бритва, включенная в сеть.

— Не ты, Стефано?

— Не я! Клянусь Девой Марией — не я!

— А кто тогда? В Сомали меня вел ты!

— Меня отстранили! Клянусь Девой Марией, меня отстранили… нет!!!

Паломник выбросил руку вперед так, что теперь включенная в сеть электробритва была над водой.

— Что-то мне в это во все не верится…

— Это так! Поверь мне, это так!

— Кто тебя отстранил?

— Манфреди! Это он меня отстранил! Он лично тебя вел! Он лично!

— Как интересно… К чему директору разведцентра вести меня лично?

— Я не знаю… ты многого не знаешь, Паломник! В центре — было обнаружено подслушивающее устройство! В вентиляционной шахте! Мы все прошли проверку на детекторе лжи… не надо!!!

Бритва снова угрожающе завизжала.

— Поверь мне, это так!

— Когда нашли устройство?

Ди Фаусти лихорадочно вспоминал

— Семнадцатого! Семнадцатого!

— Семнадцатого? Меня пытались убить несколько раз — и в Доло Одо, и в горах, и в Аддис-Абебе! И это было намного позже, чем семнадцатое.

— Кантарелла! Это он предал!

— Кантарелла? Ты лжешь… Он не знал, что я буду делать после Доло Одо. А вы — знали, не так ли?

— Поверь мне, это Кантарелла! Это он! Он предатель! Спроси у Манфреди!

— Что знает Манфреди!

— Много! Много! В Могадишо прилетал какой-то человек, адмиральского звания. Он разбирался с твоим делом!

— Кто именно? Кто именно?

— Я не знаю! Не знаю!

Бритва приблизилась к воде.

— Я честно не знаю!!! — завизжал человек

— А Кантарелла знает?

— Да! Да! Он — знает! Он — знает!

Паломник бросил в воду бритву и посмотрел, как человек в ванной корчится в судорогах…

09 июля 2014 года

Средиземное море

Ударный авианосец Николай Первый

— Господа!

Вадим Островский, старший инструктор, и.о. командира отдельной роты безопасности морской пехоты Флота Индийского океана — стоит перед коротким строем одетых в черную боевую униформу морских пехотинцев. Два каре по двенадцать человек, штурмовая группа отдельной роты безопасности. Вероятно, на флоте у них максимальный боевой опыт из всех частей, в том числе и боевых пловцов. В отличие от боевых пловцов — они несут службу на стационерах^[56], в разведпунктах, обеспечивают безопасность авианосцев и прочих крупных кораблей. У боевых пловцов существуют ПДСС, противодиверсионные силы и средства, их задачи во многом схожи с ротами безопасности морских пехотинцев. Однако, когда где-то происходит кризис — чаще всего у места действия первыми оказываются именно морские пехотинцы. И именно они — решают проблему, не дожидаясь прибытия подразделений специального назначения. Это тем более удивительно, что в группе безопасности авианосца служат даже срочники и вольноопределяющиеся^[57].

За спиной у морских пехотинцев — два тех самых «черных» вертолета, которые не видны на радарах. Это — их «летно-подъемное» средство, если выражаться профессиональным языком.

— Поступил срочный приказ провести специальную операцию на территории Римской республики в отдаленном горном районе. Ближайшая специальная группа к месту развертывания — это вы, господа. Учитывая сложность и исключительную важность операции, а так же недостаточность времени для подготовки нам дали право отказаться от выступления и дождаться прибытия боевых пловцов. Я сказал, что нет такой задачи, которая нам не по силам, я был прав?!

— Да! Так точно! Да!! — хор голосов.

Вадим неосознанно копирует человека, который целый год был его злейшим врагом и мучителем. Николас Ландрю, лейтенант-коммандер ВМФ САСШ, старший инструктор центра антитеррористической подготовки ВМФ, расположенного в Калифорнии. Вадим — в числе десяти курсантов окончил его перед самой войной — теперь он что-то вроде играющего тренера, перемещается по кораблям и внедряет те тактические приемы и методики подготовки, какие он увидел там и какие ему показались ценными. Проблема в том, что капитан второго ранга Рыбницкий, отвечающий за безопасность на авианосце — при отработке стандартного тренировочного упражнения упал, сломал лодыжку и вывихнул руку. В таких случаях — на командование заступает заместитель, но товарищ Рыбницкого был человеком довольно нерешительным — и Островский решил лично вести людей на штурм.

— Отлично! Я и не сомневался в том, что услышу это. Цель — крупное каменное строение, замок или монастырь. ПВО нет никакого, ожидаемый уровень сопротивления — минимальный. Проблема в том, что в отличие от стандартных операций, какие вы не раз проводили в Персии — эту операцию нужно провести с минимальным проявлением силы. Всем ясно? Мы предполагаем, что цель — это монастырь и большинство монахов в этом монастыре — простые гражданские, которые не должны пострадать. Всем ясно?

— Какова наша задача, господин старший лейтенант?

— Задача. Задача такова: войти в монастырь и зачистить его, с минимальным применением силы. Мы подозреваем, что в этом монастыре находится человек, которого удерживают насильно. Он может быть одет как угодно, в том числе в одежду послушника. Мы знаем, что это мужчина, примерно от тридцати до сорока лет, он может выглядеть и старше. У нас есть только голос. Его голос! Мы включим воспроизведение, когда будем в воздухе. Приказываю слушать очень внимательно и запомнить этот голос. Мы должны взять этого человека живым и только живым, взять живым любой ценой. Всем ясно?

— Так точно!

— Господин адмирал. Группа построена и готова к выполнению боевой задачи. Доложил старший лейтенант по адмиралтейству Островский.

Вице-адмирал Бобров, командир шестого ударного авианосного соединения, сменяющегося с дежурства в Атлантике — осмотрел строй.

— Здравия желаю, солдаты^[58]!

— Здравия желаем, господин вице-адмирал!

Бобров осматривает строй.

— Поскольку соединение ложится в дрейф, я приказал наловить акул. На уху с акульими плавниками я жду каждого из вас, солдаты! С нами Бог!

— С нами Бог, за нами Россия!

Ночь. Черное покрывало ночи, накрывшее Средиземное море. Потерявший ход ударный авианосец, флагман шестого ударного авианосного соединения, рядом с ним — корабль — плавбаза, обязательная в дальних походах. На горизонте, в пределах видимости — корабли сопровождения: итальянский, германский, даже французский эсминец есть. Только последний дурак будет спокоен, когда мимо твоих берегов проходит такая махина как полное ударное авианосное соединение во главе с атомным авианосцем на борту. Даже если пороховые погреба этого стального гиганта почти пусты — ударное соединение возвращается после выполнения боевых задач в Атлантике, вместе с германским флотом выполнялись задачи по сдерживанию коммунизма и пресечению трансатлантической наркоторговли…

Корабли соглядатаи относительно спокойны — судя по поднятым на русском флагмане вымпеле у того — серьезные неисправности в ходовой части, это же подтверждает пришвартованная ремонтная база. Только полный козел — не даст в таком случае матросам отдых и на кораблях — соглядатаях все отдыхают, на посту — только дежурные смены сокращенного состава.

Два черных вертолета — срываются с палубы ударного авианосца. Увидеть их почти невозможно: десантный корабль-док морской пехоты Одесса закрывает обзор. Вертолеты ныряют к воде и мчатся на нескольких метрах от водной глади: смертельно опасный полет, который может превратиться в трагедию даже из-за сильного порыва ветра. В десантных отсеках — морские пехотинцы в последний раз проверяют оружие, вслушиваются в голос, передаваемый по внутренней трансляции.

— Здравствуй, отец. Это я, Джузеппе. Я здоров и у меня все хорошо…

Этот монастырь — был не совсем обычным монастырем. Даже с учетом того, что он принадлежал картезианскому ордену…

Про картезианцев — известно очень мало правды. Имя этот орден получил по названию своего первого монастыря — обители Великой Шартрезы в Шартрезских горах близ Гренобля, Франция. Основателем ордена был Святой Бруно Кельнский, устав ордена утвердил Папа Иннокентий III в 1133 году нашей эры. Девиз ордена: «Крест стоит, пока вращается мир» (Stat crux dum volvitur orbis).

Считается, что самый суровый по уставу орден — это орден траппистов — но это не так. Трапписты — не отрицают общение с внешним миром и даже варят великолепное пиво, которое так и называется «траппистским». Вероятно, они варят пиво потому, что по уставу ордена каждый монах должен стоять на молитве одиннадцать часов в день — а за оставшееся время делать что-то, что требует больших трудозатрат и одновременно поддерживать монастырь в порядке затруднительно: пиво же созревает само, не требуя постоянного большого внимания. Картезианцы не варят пива. Более того — мало кто знает, чем кроме молитв занимаются картезианцы и чем они живут.

Сильнейший удар по картезианцам нанесла Великая Французская Революция, которую с полным правом можно назвать «Великая Французская бойня». Озверевшие от пролитой крови революционные крестьяне — санкюлоты ворвались в монастырь Великая Шартреза, разграбили его и перебили всех монахов: пятьдесят один монах умер смертью мучеников от рук взбунтовавшейся черни. На момент начала бойни — у картезианцев было сто семьдесят три монастыря, когда же революция захлебнулась в собственной крови, их оставалось не более двадцати. Орден возродился в других странах, прежде всего Италии и Испании — но уроки великой бойни не были забыты.

Послушник, брат Бернардо, сидел на крыше небольшого, считавшегося почти, что заброшенным монастыря, сжимая в руке оружие, какое никак не подходило к образу мирного, богомольного послушника. Это была Браунинг Ауто-5 десятого калибра с удлиненным магазином на семь патронов, в каждом из которых было по пятьдесят два грамма свинцовой картечи. Такой заряд дроби — с близкого расстояния мог снести человеку голову…

Еще больше оружия — было внизу, и в кельях, и в нескольких комнатах его было просто — полно.

История брата Бернардо была, в общем-то, привычной. Родился он в Сомали, в сицилийской семье, которая умела органично сочетать богомольность, богобоязненность и требования кровной мести, которые полагали за праведное убивать людей. Эти требования кровной мести сделали сицилийцев очень уважаемыми людьми в Африке: в некоторых негритянских племенах сын тоже должен был отомстить за отца — но только убийце, и только в течение строго опре6деленного времени, дальнейшая же кровная месть не допускалась. Сицилийцы же, с их традициями продолжать кровную месть десятилетиями, вырезать противостоящие им роды до последнего человека, врываться на совершеннолетие в дом и убивать подростка, отпраздновавшего день рождения и соответственно ставшего объектом законной охоты — все это внушало африканцам мистический ужас. По крайней мере до тех пор, пока итальянцы не создали колониальные части, не обучили их, не цивилизовали и не вооружили современным оружием — после чего означенные части, конечно же, взбунтовались.

В Италии — Бернардо появился как беженец. Принадлежащие его семье поля африканцы теперь использовали как поле для выпаса скота. Его крохотный клочок земли на Сицилии, конечно же, принадлежал другим. Он потерял многих родных, и у него сильно пошатнулась вера — потому, что Господь не уберег их, потому что их убили дикари, и Господь ничего не сделал с этим. Вера в Европе была сейчас совсем другой… это раньше девица по имени Жанна Д'Арк врывалась и кричала, что у нее было видение и все должны пойти… и все шли. Сейчас — мирились и каялись, что Бернардо никоим образом не устраивало. Потом — он узнал, что в составе церкви есть люди, которые не только мирятся и каются. И присоединился к ним.

Сидение на посту на крыше было для него наказанием. Дело в том, что брат Рональдо, выполняя послушание по разводке пива в городские торговые точки — купил две бутылки граппы, виноградной водки и привез ее в монастырь. Распивающих монахов поймал настоятель и назначил наказание — в виде усмирения плоти и внеочередных дежурств. Усмирение плоти — это когда ты раздеваешься до пояса, становишься на колени, читаешь «Отче наш» и одновременно хлещешь себя плеткой по спине. Такой вид… приобщения к страданиям Христовым.

О том, что происходит в монастыре, брат Бернардо никогда не задавал лишних вопросов. Потому что отсутствие любопытства у сицилийцев в крови, равно как и почитание Церкви Христовой. Что бы ни происходило — все правильно, так и должно быть. Он видел, что братия разделяется на две части, одна выполняет только мирские послушания: убирает двор, готовит обеды и ужины, варит пиво и развозит его по торговым точкам — а другие братья постоянно куда-то уезжают и возвращаются. Или — не возвращаются. Он не задавал вопросов — но однажды настоятель вызвал его к себе, поговорил о том — о сем, а потом, как бы вскользь заметил, что как только пройдет пять лет и Бернардо покажет себя честным, смиренным и преданным братству монахом — ему будут давать и другие послушания. Гораздо более опасные, в том числе и в духовном плане, требующие безоговорочной веры в Святую Церковь и в непогрешимость Папы. Бернардо ждал этого момента, он считал себя истинным воином христовой веры, готовым нести ее заблудшим на кончике меча.

Легкий ветерок шевельнул полы одеяния Бернардо, овеял его лицо, и он довольно улыбнулся, день все-таки был жарким. Немного ветра будет как раз кстати, может, завтра Господь пошлет на исстрадавшуюся землю дождь. Но ветер не утишал, он становился все сильнее и сильнее, а вместе с ним пришло какое-то жужжание, подобное жужжанию пчелиного роя, только более слитное и сильное. Бернардо поднял голову — и понял, что в темноте что-то есть и это что-то — приближается, приближается к нему. И тогда он вскинул ружье и выстрелил…

— Твою в бога душу мать! Контакт с фронта!

Свинцовой дробью не сбить десантный вертолет, но когда в тебя с расстояния метров в пятьдесят, в кабину пилота летит пятьдесят с лишним граммов свинца — это всегда неприятно. Еще неприятнее будет — если дробь повредит систему ночного ориентирования. Это может закончиться катастрофой.

— Ястреб один, уйти в сторону, цель у меня на прицеле!

Еще один выстрел из ружья — дробь летит в пустоту. Ответных выстрелов не слышно — но больше никто не стреляет.

— Флажок, Флажок, Флажок! Высаживаю вторую группу вне периметра!

Флажок — означает, что вступает в действие запасной план. Первый — предусматривал то, что вертолеты зависнут и спустят по тросам десант. Второй план — посадка одного из вертолетов рядом, на лугу и прорыв через ворота. Третий, экстренный — посадка на лугу обоих вертолетов, это опаснее всего, потому что затягивается штурм. Вадим понимает это как никто — ему довели «на ухо» информацию, которую не должен был знать никто. В монастыре находится человек или люди, заложник, которого могут даже расстрелять, только бы он не попал в руки русских. Если это произойдет — миссия провалена.

Но после того, как по ним выпалили с крыши — ни о какой скрытности не может быть и речи.

— Ястреб один, иду на запасную площадку! Всем приготовиться!

— Так точно.

Островский сломал светящуюся палочку, что означало — непредвиденные обстоятельства, готовность ко всему.

— Одна минута! Зарядить оружие!

Вертолет резко, как под обстрелом шел на снижение.

— Двадцать метров! Восемь метров! Три метра! Пошли!

Спецназовцы бросились вперед, но не успев пройти и десятка метров вынуждены были броситься на землю, в траву. Откуда-то с бойницы в крепостной стене открыл огонь пулемет.

— Минимальное сопротивление, мать твою! — заорал кто-то в голос.

Пулеметчику следовало бы вести огонь по вертолету, а не по десантникам, проблем могло бы быть куда больше. На вертолете были установлены два бортовых крупнокалиберных пулемета, пулеметчики были в полной боевой. Один из пулеметов открыл огонь, от стены полетели искры. Не факт, что двенадцать и семь способны были пробить крепостную стену — но, воспользовавшись моментом, один из десантников выстрелил из подствольника и несмотря на ночь — точно попал в бойницу…

Вертолет развернулся носом — и всадил в ворота противотанковую управляемую ракету, одну из четырех, какая была на каждом вертолете. Окованное сталью дерево не выдержало попадания противотанковой ракеты и провалилось внутрь в огне и дыму. Раз ни о какой скрытности речи не могло быть — русские били всем, что было, помня старое, сберегшее много жизней правило: посылай пули, а не людей.

Первой группе удалось без проблем пройти внутрь монастырского двора, там сопротивления уже не было. У стены — кого-то перевязывали.

Островский, шедший с первой группой — хлопнул по плечу фельдшера, занимавшегося ранеными

— Что?

— Да тут стволы у всех! Кишмя кишат, как тараканы…

А дальше — русские прорвались во внутренние помещения монастыря, и завязался бой. Самый страшный из возможных — бой в помещениях, по североамериканской терминологии CQB, Close Quarter Battle. Игра шла далеко не в одни ворота — местные «монахи» знали монастырь, как свои пять пальцев и у них было много дробовиков и обрезов из дробовиков, для боя в помещении лучшего и желать нельзя. Русские брали автоматическим оружием, отменной выучкой от долгих тренировок боев в надстройках и на палубах кораблей и наличием современных приборов ночного видения у каждого. Были у них и бронежилеты — но все тело они не прикрывали. Довольно быстро поняв, что в одном крыле только мирные монахи — русские блокировали его и пошли на штурм другого, где находились то ли монахи, то ли переодетые под монахов боевики. Сражались они грамотно, а использовать осколочные гранаты русские не могли из опасения угробить заложника.

Получив легкое ранение и потеряв своего человека — Вадим озверел. Чтобы прикрыться и не нести больше потерь — русские начали использовать метод «нашествия», когда огонь ведется не по целям, а туда, где цели могут быть, простреливаются все опасные места. От выстрелов из дробовиков шумело в ушах, уханье гладкоствола перерывал стрекот бесщумных автоматов. Итальянский все забыли — знакомое «Пустой! — Крою!» разносилось по всему монастырю.

Страшнее всего было, когда они попали в какой-то зал. Монахов там было человек десять, и у каждого — автоматическое оружие, сдаваться живыми они не собирались. Только применив осколочные гранаты, и забросав сопротивляющихся остатками светошумовых — русским удалось зачистить это помещение. Это стоило им еще одного человека…

После этого — бой как-то сразу затих. Наступила оглушительная тишина — такая бывает, когда тихо, но в ушах как комар ноет. Ощущение скверное…

Вадим — осмотрелся по сторонам. Стены, пороховой дым, перевернутая чтобы служить баррикадой грубая, старинная мебель. Кто это был? Какой идиот сказал, что сопротивление будет минимальным. Что защищали эти люди так яростно? Ради чего отдали жизни русские моряки, или — ради кого.

Вадим посмотрел и на хронограф — времени не было совсем.

— Просвечивайте стены! Здесь должно было что-то быть!

Тайник обнаружили не сразу.

Тайный ход обнаружили в стене, использовав для его обнаружения портативную рентгеновскую установку. Он начинался как раз в этом зале, только люк был не в стене, а в полу. Значит, все это шло куда-то вниз.

— Не лишканем? — спросил Вадим сапера, растягивающего взрывную нить.

— Никак нет… — сапер, сам участвовавший в бою и получивший ранение, аккуратно обметывал квадратики пола тонкой колбасой взрывчатки — материал поглотит ударную волну, там даже давление не повысится. Только если камни кому на голову…

— Хорошо. Готовность, две минуты! Смотрите, куда стреляете!

— Там живые! — крикнул еще один спецназовец — есть реакция. Там есть живые!

У русского десанта на вооружении был еще один прибор. Первоначально его разработали для того, чтобы определять, есть ли выжившие под завалами, он каким-то образом регистрировал биоритмы сердца метрах на тридцати, даже под завалами. Потом — кому-то пришло в голову, что группе солдат — тоже не помешает заранее узнать, если рядом есть кто-то живой, тем более, если он прячется. Испытания показали, что при установке на технике прибор отказывал — а вот группе спецназа, крадущейся лесом или горным ущельем он будет в самый раз. Прибор был дорогим, но он того стоил — в Персии спас не одну сотню жизней, предупреждая о засаде.

— Бойся!

Взрыва не было слышно — только потянуло дымом, а потом камни в полу начали падать вниз. И тут же — снизу раздался то ли лай, то ли вой, от которых даже прошедшим Персию и Афганистан стало не по себе. Внизу что-то было.

— Вперед!

Пулеметчик — посветил в дыру — и тут же с криком открыл огонь. Несколько выстрелов сделал и боец, который был рядом.

— Что там?

— Свет туда! Свет!

Что-то мелькнуло внизу, а потом — метнулось вверх, атакуя скопившихся у ямы солдат с тем же самым лаем — воем. Но солдаты были начеку — град пуль опрокинул атакующее существо, отбросил назад, на камни.

— Твою мать…

Это были собаки. Лучи фонарей, свет которых можно было увидеть только через прибор ночного видения — пробивали темноту, скрестившись на двух изорванных пулями существах, лежавших на камнях. Взрыв пробил дыру в какой-то коридор, охраняемый этими существами — и они атаковали. Существа эти были похожи на доберманов, но при этом размеры их превосходили самого крупного добермана, какого когда-либо доводилось видеть кому-либо из русских. Господи… да они в холке выше метра! Похоже, они крупнее кавказской овчарки!

— Двое вниз — приказал Островский, сам с трудом сдерживая мысль о том, что они открыли дорогу в преисподнюю — остальные прикрывают. Потом я и еще двое.

Спуститься вниз на камни было не так сложно, можно было просто спрыгнуть. Вопрос был — удастся ли выбраться.

На всякий случай дострелили собак. Идти в таком узком коридоре можно было только колонной по одному — поэтому, в голову передали единственный группе пулемет, взятый на всякий случай. К поясу того, кто идет первым — привязали веревку, чтобы вытащить, если что. Хорошо, что взрыв был направленным — мог бы рухнуть весь коридор.

— Осторожно вперед — приказал Островский. На пулемете был не фонарь, а настоящий прожектор, света он давал более чем достаточно. Сам Островский шел третьим — самая безопасная позиция в группе.

Короткий коридор.

— Наклон вниз — предупредил пулеметчик — снижается.

Пахло дерьмом. Собачьим дерьмом так, что дышать было невозможно. Вадим понял, что собак держали тут постоянно, еду им скорее всего бросали с кухни, каким-то образом убирали и отходы… но не все. Вопрос — что они охраняли…

— Ступеньки — предупредил пулеметчик

— Винтом?

— Нет, нормальные. Вверх.

— Осторожнее.

Тоннель шел вверх. Никто не удивился бы, если бы, в конце концов, запахло серой.

— Решетка — предупредил пулеметчик — хода нет.

Что же тут такое?

— Сбивай.

Замок оказался сделанным на совесть, поддался с восьмого выстрела из пистолета.

— Иду вперед — комментировал пулеметчик — коридор, неосвещенный. Примерно один пятьдесят… кто его только строил. Двери. Вижу двери. Двери… кажется, сталь. Нет… дерево, обитое сталью.

— Вскрывай.

Первая же дверь принесла им удачу. Лучи фонарей высветили человека в монашеском капюшоне в небольшом, темном, но уютном помещении. На крики «лежать!» он не отреагировал.

— Qui sunt vobis amicos?^[59] — спокойно спросил он.

Когда Островский приблизился, осторожно отодвинул капюшон — он едва смог сдержать крик…

Далекое прошлое

Март 1991 года

Аэропорт Фьюмиччино

— Вниманию встречающих, самолет выполняющий рейс номер тридцать шесть, Рим- Мадрид совершил посадку, встречающих просим собраться у первого терминала. Вниманию встречающих, самолет выполняющий рейс номер тридцать шесть…

Голос диктора с трудом пробивался сквозь свист турбин — со звукоизоляцией здесь было совсем неладно.

В числе встречающих — был невысокий, сухощавый человек, скромно одетый в черное, монашеское одеяние, в руках он держал табличку «Ватикан — конференция», написанную на английском и на итальянском языках, причем на английском — с ошибкой. Встречи и проводы в итальянских аэропортах проходят бурно, этот же человек — не бросился со всех ног вслед за толпой, он пропустил всех и только потом пошел сам. Он ни с кем не разговаривал, не вызывал подозрений и постоянно смотрел в пол, себе под ноги. Он знал что так — будет почти невозможно запомнить его в лицо…

Аэропортовский шаттл — так на североамериканский манер теперь называли автобусы во всех аэропортах мира — причалил к переходнику и встречающие бросились на штурм…

— Глянь-ка…

Среднего роста человек, скромно одетый как одеваются небогатые туристы, отбывающие на отдых в южные страны — ткнул пальцем в висящий прямо в переходнике плакат. На плакате — была то ли так загорелая, то ли с примесью восточной крови девица с голой грудью, сидящая в кресле в весьма фривольной позе. Конечно же, Эммануэль, куда же без нее…

— Дама, ты когда закончишь со своим половым созреванием, а? — недовольно спросил капитан Питер Прайс, командир их патруля.

— Не раньше, чем перестанет ссаться в постель — поддал жару еще один член этой небольшой группы, лейтенант Джон Кьюсак

— Нет, я все понимаю, но кое-где этот фильм идет обрезанный по самое не хочу. А здесь — похоже нет. Самое время прошвырнуться по кинотеатрам парни.

— Обрезанный фильм для обрезанных парней — несколько неловко пошутил четвертый член группы, капрал — сверхсрочник Джон Ноланд. Впрочем — у него с чувством юмора всегда было плохо — оно было, но было каким-то тяжеловесным. Остальных же, особенно Даму — хоть сейчас на сцену…

— Так, заткнулись все — недобрым тоном сказал капитан — поберегите свои языки для другого раза.

Капитан волновался и волновался неспроста. Обстановка в Итальянском королевстве, куда они прибыли со специальной миссией — была крайне нездоровой. Здесь, как и в Британии — была конституционная монархия, правда количеством депутатов — Италия могла дать фору любой стране мира. Их было девятьсот сорок пять — совершенно безумная цифра для, в общем-то, небольшой страны: при том, что колонии в парламенте прямо представлены не были. Италия была лоскутным одеялом: на севере была относительно развитая промышленность, работавшая на Европу, на юге — сельское хозяйство и всепроникающая мафия. Сицилия — была вообще как отрезанный ломоть, по сути это было самостоятельное государство и оно оставалось им, даже юридически входя в состав Королевства. Там хозяйничала мафия — мафиозные боссы правили везде кроме разве что Палермо, чтобы задержать мелкого воришку приходилось отряжать целые отряды карабинеров, и они не всегда возвращались назад, следователи и судьи, расследующие дела мафии жили в армейских казармах, потому что иначе их бы немедленно убили. После разгрома немцами марсельского синдиката — тогда в один день расстреляли полторы тысячи человек — Сицилия стала входными воротами в Европу для азиатского героина, травы — муравы из Африки и Бог знает, чего еще. Но главной проблемой было не это — мафия состояла из деловых людей, с ними всегда можно было договориться, несмотря на их специфический товар и специфические методы ведения дел. Главной проблемой были левые. То ли от жары, то ли от бедности — в Италии сильны были леваки, троцкисты, анархисты и прочая мразь. Из-за этого — в стране был постоянный усиленный режим работы полиции и карабинеров, везде стояли люди с автоматами… в том же Лондоне это и представить было нельзя, несмотря на то, что угроза от ирландцев была не менее серьезна. Христианские демократы последние парламентские выборы проиграли, удержавшись у власти лишь создав разнородную, почти ничем общим не связанную коалицию с мелкими партиями и поделившись портфелями в коалиционном правительстве. Левые партии объявили обструкцию, от этого — что правительство, что парламент не могли нормально работать вот уже три месяца — и Его Величество не мог их распустить и назначить новые выборы, потому что и предыдущий парламент был распущен точно так же. Нагнеталась нервозность, ничего не удавалось сделать с безработицей, цены за последние месяцы подросли процентов на двадцать — и можно было ждать всего, чего угодно от военного переворота — до уличной левой революции, после которой должно было немедленно последовать германское вторжение с целью наведения порядка. Священной Римской Империи — иметь под боком левачащую страну, да еще ту, которая владеет огромными запасами нефти в Триполитании — совершенно не улыбалось.

Вооруженные автоматами карабинеры имелись и здесь, они наблюдали за толпой и, увидев четверых скромно одетых мужчин, внутренне подобрались. Они стояли на этом посту слишком долго и научились разбираться в людях: так вот эти четверо старшему патруля не понравились. Он уже сделал знак остальным и собирался было подойти и проверить документы — как вдруг увидел, что к этим четверым подошел человек в сутане священника. Капитан карабинеров выругался про себя и еле удержался от того, чтобы плюнуть на пол. Священник… значит это приглашенные Ватикана. То ли волонтеры какие-то, то ли еще кто — черт их разберет. Но от таких — надо держаться подальше, с Ватиканом лучше не связываться. Грязи там навалом, а тамошние попы и крючкотворы отличались особой зловредностью и въедливостью. Если остановить гостей Ватикана — жалоба непременно воспоследует.

— Синьор? — спросил младший из патруля, Паоло, молодой парень лет восемнадцати, у которого на щеках был еще едва заметный юношеский пушок. Автомат он держал так, как обычно держат дрова.

— Оставаться на месте — скомандовал капитан карабинеров — отбой, это не наши проблемы. По сторонам, по сторонам смотрите!

Священник уверенно провел гостей по аэропорту, вывел их на новую многоэтажную стоянку. По пути — бросил в урну плакат, с которым он встречал гостей, огляделся по сторонам.

— Добро пожаловать в Италию, синьоры — негромко сказал он на ходу — меня зовут брат Грегорио.

— Как здесь погода? — спросил Прайс

— Холодно, но с каждым днем все теплее и теплее…

Пароль был назван верно…

«Падре» подвел их к фургону с номерами Ватикана — это был белый фургон неизвестной британцам модели, сильно похожий на Форд Транзит или британский LDV. Уверенно сел за руль, снял сигнализацию. Фургончик был приспособлен для ремонтной бригады — пять кресел и большой багажный отсек.

— Прошу.

Британцы рассеклись по местам. Капитан Прайс сел вперед.

— А если остановят?

— Ватиканские номера. У нас право экстерриториальности.

Так вот почему тут никак не могут сдюжить ни с терроризмом, ни с провозом наркотиков…

Фургон, очень круто развернувшись, начал выезжать со стоянки.

— Что за модель? — внезапно спросил капитан

— Пьяджо. Лицензионная. Интересуетесь?

— Немного.

— Тогда там. За сидениями.

— Дама, проверь, что там? — не оборачиваясь, приказал Прайс.

Лейтенант Дамиан Монтгомери сунулся назад, под мешками наткнулся на знакомый пластиковый кейс, щелкнул замками.

— Эй, кажется, я знаю, какой подарок хочу на Рождество! — весело крикнул он.

В кейсе, в гнездах серого, негорючего поролона — лежала огромная, с почти метровой длины стволом снайперская винтовка…

Их фургончик, выбравшись из толкотни вокруг Фьюмиччино, распугивая сигналами клаксона совершенно обнаглевшие желтые такси — направился на север. Стояла весна — типичная итальянская весна, когда земля, не знавшая даже снега — пробуждается от зимней спячки. Мимо дороги — хорошей, кстати, дороги — мелькали голые, серые перелески, придорожные кафе и траттории, автозаправки. Всем англичанам было несколько не по себе — в Италии движение было правосторонним, и им постоянно казалось, что они едут по встречке. Машины — а они здесь были такими же, как и в Англии, в основном небольшими, скромными — с шумом пролетали мимо.

— Если нужно — по пути есть хорошая траттория, можно свернуть. Ее держит мой дальний родственник.

— Нет — отрезал капитан — он был опытным человеком, много слышал рассказов о провалах, и уяснил для себя, что чем меньше звеньев в цепи, тем реже она рвется — давайте о деле.

— Бардачок.

Капитан полез в просторный, рассчитанный на бухгалтерские накладные формата А4 бардачок, вытащил папку. Открыл ее, начал просматривать — карта, фотографии.

— Его что, надо убить? — внешне спокойно спросил он, показывая падре фотографию.

Падре бросил взгляд на фотографию

— Ни в коем случае! Если он погибнет, это будет провалом всей операции! Ни в коем случае!

— Тогда что от нас требуется?

— Обеспечить доступ.

Капитан еще раз посмотрел на фотографию. Мелькнула мысль, что пацан, изображенный на ней сильно похож на Джека — но усилием воли он отогнал от себя эту мысль, спрятал ее в самый потаенный тайник своей души и забыл.

— Что это значит — обеспечить доступ?

— Его заберут мои люди. Ваша задача — устранить препятствия на их пути.

Ватикан занялся похищениями. Католические священники крадут детей за выкуп. Гениально просто, мать твою!

— Его охраняют?

— Да, и очень серьезно.

— Подробнее?

— Бронированная машина, внутри четыре человека. Вооружены автоматическим оружием.

— Мафия?

— Куда серьезнее. Двое германцев. Один русский. Один — итальянец, десятая флотилия торпедных катеров, знаете, что это такое?

— Знаю… — капитан помрачнел.

— Дом охраняется. Семья живет в уединенной вилле, на окраине Милана, там полно средств охраны, в доме всегда — не меньше десяти человек с автоматическим оружием. Полицейский участок в восьмистах метрах от виллы. Казармы карабинеров с бронетехникой и двумя вертолетами — в тысяче трехстах.

— Это что — босс мафии?!

— Не ваше дело.

Капитан подавил желание высказать этому наглому хлыщу, напялившему сутану все, что он об этом думает. Просто удивительно, с каким дерьмом приходится работать.

— И вы что, предлагаете нам четверым штурмовать виллу?

— Нет, я же говорю. Нам нужен только мальчик. Его отвозят в иезуитский колледж на машине. Даймлер, бронированный вариант. Следом идет машина с телохранителями, это Ланчия Тема, тоже бронированная. Машины двигаются по оживленным улицам, так что это — самый крайний вариант. Но есть одно уязвимое место. Возвращаясь домой — он не сразу садится в машину. Примерно километр, иногда больше, иногда меньше — он проходит по улицам. Рядом с ним — постоянно женщина, вроде как воспитательница. Вооружена. Машина с охраной — все время рядом, не далее чем в тридцати метрах. Мы считаем, что это и есть оптимальный момент.

1

Ситуация со СПИДом была в этом мире намного лучше, в мире рассчитывалось всего около двадцати миллионов больных и ВИЧ-инфицированных, что на порядок меньше чем в нашем мире. Дело было в том, что в Африке белые создали достаточно эффективную медицину, и она не давала заразе распространяться. Вторым заслоном на пути СПИДа были жесточайшие наказания за употребление наркотиков. Но эффективного лекарства против СПИДа так и не было найдено. Основным каналом распространения СПИДа, как и в нашем мире, были мужеложцы и наркоманы, нормальных людей он касался в малой степени.

2

Мало кто знает о том, что на территории Ватикана есть казино. Ватикан пользуется правами города-государства, азартные игры в самом Риме запрещены — ну и…

3

Тоже шампанское и часто не хуже оригинального. Но шампанским имеет право называться только вино, произведенные в провинции Шампань. Даже германцы не посягнули на это право — хотя у них на Рейне отличные игристые вина

4

Извините, синьор. Я вас не облил? (ит.)

5

Имеется в виду рамки металлоискателя.

6

Испанский Легион не так известен, как французский Иностранный — но он существовал и существует и в нашем мире и в этом. Русские в этом мире служат в своей армии, в казаках, на Ближнем Востоке в охранниках — а вот воинственным и бедным хорватам податься некуда.

7

Тут сложно встать на чью-то сторону. Да, беженцы были. Поляки очень пассионарны, они потеряли свою державу потому, что так и не смогли создать мощную государственную машину, поляки попросту боролись со своим же государством из-за своего стремления к свободе, переходящего в анархичность. Поляки очень свободны, но эта свобода не такая, как у русских. Русские свободны внутренне, свободны в повседневной жизни, в то же время они понимают необходимость государственного порядка как осознанного ограничения свободы в политике. Полякам же нужно практиковать свободу на глазах у других. И если у русского свобода выражается в том, что он шпарит сто тридцать там, где висит знак «90», то поляку непременно нужно право «вольного вето», чтобы распустить парламент. Свобода поляков присуща Западу, вот почему поляки отлично устраиваются и в Великобритании и в САСШ, в то же время русских там считают несвободными, и удивляются, как же они живут. Русские в свою очередь удивляются — почему их считают несвободными. Русским просто нужна другая, «повседневная» свобода, вот и все.

8

После смерти Мюллера это звание больше никому не присваивалось.

9

Об этом споры идут до сих пор. Но многое указывает на то, что Гувер был педерастом и сожительствовал в «браке» со своим помощником Клайдом Толсоном.

10

Он жил в САСШ довольно долгое время, потом переехал в Европу в пятнадцатом и оставался там до двадцатого года. Явно не просто так.

11

Немецкая разведка ВМФ.

12

Компромат.

13

В нашем мире Штауффенбергштраббе, в этом мире названа в честь одного из генеральных рейхскомиссаров по делам африканских территорий.

14

Это очень высокая должность, имеющая огромные возможности, потому что этот суд является судом первой инстанции по делам, в которых ответчиком выступает епископ и выше.

15

Расчетное время прибытия.

16

Это нарукавный знак германских боевых пловцов — флотилий Опладена, как их называют.

17

Отдельная история. Валлония юридически стала независимым и нейтральным государством, живущим за счет промышленности, в том числе оружейной. Фландрия — при разделении планировала войти в состав Нидерландов, но передумала — и теперь там была всего лишь конфедерация. Нидерланды — юридически были независимы, но слабы, чтобы держать колонии. Для полноты счастья — столицей Валлонии являлся Брюссель, но он находился на территории Фландрии, другого государства как особый столичный округ.

18

В этом мире распространенное в Африке имя.

19

Двадцать человек.

20

Офицер, отвечающий за десантирование, обычно инструктор парашютно-десантной службы.

21

оперативный район «Африка».

22

По сути, извращенный католический культ в смеси с верованиями индейцев-кечуа. Обряды католические за исключением двух. Вместе Христа и популярной в Мексике Девы Марии — адепты этого культа поклоняются смерти, в виде скелета в фате невесты. Санта Муэрте приносят человеческие жертвы, причем с особой жестокостью — это уже взято у индейцев. Ну и… заповедь «не убий», тут не действует, наоборот — убийство врага считается благородным деянием, как бы приношением даров смерти. Такой культ мог родиться лишь в стране, где тридцать лет не прекращается война.

23

Кто усторожит самих сторожей? (латынь).

24

На самом деле китайская, но Китай в этом мире считается частью японской империи и все привычно говорят «японское», «японская».

25

Британский СТЭН, переделанный в Священной Римской Империи — горловину магазина поставили не сбоку, а внизу, сделали две нормальные рукоятки — спереди и сзади. Большая часть таких пистолетов — пулеметов выпускалась со встроенным глушителем. Закупался так же русской армией.

26

Итальянские коммунисты-анархисты носили длинные волосы и неухоженные, клочковатые бороды. Это было частью вызова обществу. Опознать их было невозможно — потому что много молодых людей в то время опускали длинные волосы, даже зная, что их могут убить по ошибке.

27

В Ватикане есть железная дорога с двумя станциями. Их отделяет друг от друга семьсот метров. Выходит она на общеитальянскую магистраль, так что это не просто причуда.

28

Знаменитый Bell UH-1. Принят на вооружение в САСШ, в Италии выпускался Augusta, в Германии — МессерХайслером, в Японии — Мицубиши, в Великобритании — Вестландом с двигателем Роллс-Ройс. Закупался так же Францией. Единственной крупной державой, где он не был принят на вооружение — была Россия, но несколько десятков было закуплено у Германии в целях обеспечения учебного процесса.

29

Британцы, кстати, напрасно жалуются на погоду. По сравнению со слякотной Москвой в Лондоне погода просто отличная…

30

Североамериканский флот на Тихом океане в 1965–1984 годах был сведен в семьдесят седьмое ударное соединение, в которое постоянно входили от четырех до шести атомных ударных авианосцев. Соединение приняло активное участие в Тихоокеанской войне, как атакуя Индокитай с моря, так и ведя бои с японскими авианосцами на заключительном этапе войны.

31

Мало кто знает, сколь примитивными на Западе бывают коммунальные системы. Например, наличие горячей воды даже в приличной квартире или доме — отнюдь не данность, надо включать бойлер. Практически нигде не встретишь и централизованного отопления. Камин, грелка с горячей водой в постель, отопительная установка на один дом, работающая даже не на газе, а на мазуте.

32

Одна из самых дорогих моделей сотовых телефонов в мире. Производилась в Великом Княжестве Финляндском, на личной вотчине ЕИВ. В Империи это был самый развитый регион, потому что там не было налогов с высокотехнологичной промышленности. Как? А вот так — не было и все. Личная земля Его Императорского Величества, хочет брать налоги — берет, не хочет — не берет…

33

Осел (сицилийск.).

34

Базовая характеристика хорошего вина. Вино, контролируемое по происхождению — означает, что при его изготовлении использовался только виноград со строго определенного района, со строго определенного виноградника, либо даже со строго определенной части виноградника. Миксты, то есть вина, сделанные из винограда неизвестно откуда, стоят намного дешевле.

35

Идущие на смерть приветствуют тебя (лат.) — по сообщениям историков — клич гладиаторов.

36

Бычья кровь.

37

мусульманский рай.

38

Римлянам 12:19

39

Обязательные действия во искупление греха.

40

Паяц, клоун.

41

Автор еще раз напоминает, что это фантастическое произведение и альтернативная история. То есть — совпадения случайны.

42

Напомню, что ради сохранения единства после отпадения индустриально развитой Богемии — Австро-Венгерская империя из дуалистической (Австрия-Венгрия) стала триалистической (Австрия-Венгрия-Хорватия). Австро-Венгрия называли «Соединенные штаты Европы», в нашем мире причиной ее распада стало упорное нежелание признать права православных народов и из дуалистической стать триалистической.

43

Медицинское заключение о смерти Иоанна Павла I отказались подписывать все пятнадцать врачей Ватикана. Его подписал шестнадцатый врач по имени Буццонетти, которого специально ради этого приняли на службу в Ватикан.

44

Кто не верит — почитайте серьезную историческую литературу. Когда читаешь — полное ощущение, что речь идет о Чечне или Дагестане. Можете так же почитать текст австрийского ультиматума, из-за которого разразилась Первая Мировая. По сути это не более чем требование цивилизованной страны провести исчерпывающее расследование бандитских и террористических действий и положить конец терроризму.

45

Хотя почему нет? Знают… Сразу после смерти Иоанна Павла I, тело которого кстати вопреки церковными правилам кремировали — в Ватикан прибыл Збигнев Бжезинский и оставался там до тех пор, пока не провозгласили нового Папу. Он то наверняка знает, как краковский кардинал, на первом голосовании получивший из ста восьми возможных голосов лишь пять, включая свой собственный — стал Папой, получив на следующем голосовании девяносто голосов вместо пяти.

46

В нашем мире покушение совершил Али Агджа из турецкой фашистской группировки Серые Волки. Папа встречался с ним наедине после покушения и простил его. О чем они говорил — неизвестно, но в 2005 году Агджа публично заявил, что убийство Папы заказали некие кардиналы из Рима, в частности назвал имя кардинала Агостино Казароли, второго по значению человека в Ватикане. Противоположная версия — о том, что это дело рук болгарских и советских спецслужб — основывается лишь на показаниях перебежчика Василия Митрохина. Для справки — один из папабилей, наиболее вероятных претендентов на папство, кардинал Флоренции, тайный камергер Ватикана Джованни Бенелли внезапно умер от сердечного приступа в 1982 году.

47

Коринфянам 6: 1-16.

48

Кароль, ты спишь? (лат.)

49

Германия в этом мире тоже была заинтересована в «своей» Хорватии, но меньше — потому что выход в Средиземное море имелся через земли бывшей Франции. Но тем не менее — Хорватия воспринималась немцами как «почти своя», находящаяся в составе Австро-Венгрии по досадному недоумению

50

То есть не на своих серверах, а в сети.

51

SIM Servizio Informazione Militare — итальянская военная разведка. В нашем мире реорганизована в СИСМИ после второй мировой войны.

52

Это правда.

53

Нам, русским, трудно это себе представить, но это так. Во Франции, например, рабочая неделя до недавнего времени была 35 часов, в выходные нельзя найти открытую лавку или магазин, чтобы просто поесть купить, надо идти в кафе. В Италии не лучше… профсоюзы очень сильны.

54

В России и САСШ оружие носили все, в Японии — самураи. В Европе это считалось нецивилизованным.

55

Завтра, послезавтра (итал.).

56

Корабль, постоянно находящийся в чужом порту для представления интересов этой стране. Командир станционера — что-то вроде полупосла, на эти должности подбирают людей как на дипломатическую службу. Дворянское происхождение в таком случае почти что обязательно — хотя и общительного, пробивного командира из простолюдинов могут назначить.

57

Надо упомянуть, что в РИ срочники в армии служили три года, на флоте — пять лет. Обязательным призыв был только для дворян и казаков, это была традиция с двадцатых, когда была война на Востоке, массовые волнения крестьян, поджоги и разорения имений, восстания на заводах и держать призывную армию из простого народа было очень опасно. Молодой дворянин, не отслуживший в армии — терял право на дворянство, даже если был потомственным дворянином (что не мешало его детям отслужить и вернуть дворянство).

58

К морским пехотинцам обращение было «солдаты», а не «матросы».

59

Кто вы, друзья мои? (лат.)