Александр Афанасьев

Меч Господа нашего. Книга третья. Помни имя свое

Название: Меч Господа нашего. Помни имя свое

Автор: Афанасьев Александр

Издательство: Самиздат

Год: 2014

Формат: fb2

АННОТАЦИЯ

На протяжении двадцатого века война не прекращалась ни на миг. Ожидая эпоху всеобщего благоденствия, на самом деле мы вступили в эпоху войн.

Впрочем, двадцать первый век сулит нам еще более страшные испытания и новые войны, войны нового типа — непрекращающееся войны.

Эти книги о нашем будущем… О летящих из прошлого камнях. О людях, решивших переделать мир. О народах, некогда дружных или, по крайней мере, терпящих друг друга — а теперь решивших, что их соседи и есть корень зла. О разваливающихся империях, некогда решивших что им все дозволено — и их солдатах, оставшихся в осажденных крепостях…

Эти книги о ярости и отчаянии, о безвыходных ситуациях и выходах из них.

Эти книги о Третьей мировой войне. О ее предыстории. О зле. Об исковерканных человеческих судьбах. О страхе. О Патриотизме…

Эти книги — о том, что может произойти.

КНИГА ТРЕТЬЯ

ПОМНИ ИМЯ СВОЕ!

* * *

От автора

Эту тему не поднимают в современной литературе. Эту тему замалчивают в современной прессе — хотя информации о русских фашистах полно. По крайней мере, я не читал ни одного автора, ни одного, даже примитивного рассказа, который поднимал бы эту тему. Возможно — из-за новизны этой темы. Возможно, потому что она слишком страшна.

Русские ваххабиты…

Мы, русские, привыкли ощущать себя единым целым, неким монолитом, единой нацией с одними и теми же ценностями, религией, правом. Мы очень болезненно переживаем раскол внутри себя — примерами такого раскола была и смута 1612 года и революция, а потом гражданская война 1917–1922 годов. В нашем обществе — совершенно не выработан механизм общения с человеком, который такой же, как ты, но при этом исповедует совершенно другие ценности… в этом смысле русские намного добрее к чужим. Чужой может быть другим, на то он и чужой, а вот русский — должен быть именно русским во всем. Это называется отсутствием толерантности, хотя… как показал норвежский расстрел и тулузский расстрел толерантность — это удобный миф, не имеющий за собой ничего, никакой почвы. Искусственный проект, не прижившийся ни в коей мере и отвергаемый обеими сторонами — одним он мешает защищать, другим — завоевывать. Андерс Беринг Бревик и Мухаммед Мера — это две стороны одной медали, люди, которые ненавидели тех, кто живет рядом настолько, что решили их убить — как можно больше убить. Действительность показывает, насколько глубока нора и сколь страшные демоны — таятся в ее глубинах.

Но Мухаммед Мера — не француз, это человек из Алжира, француз только по паспорту. А что делать в случае, когда противоположные твоим взгляды начинает отстаивать, и не словом, а делом человек, который родился и вырос рядом с тобой, который с тобой одной крови?

Как получилось так, что русские, люди с именами Иванов, Петров и Сидоров — становятся мусульманами, причем радикальными? Откуда взялся взорвавший Домодедово ваххабит Виталий Раздобудько? Кто такой «русский мусульманин Александр Яшин»? Как получилось так, что Бесланскую школу пошли захватывать боевики под командованием Владимира Ходова, родившегося на Украине?

Русские мусульмане — это проект по расчленению и окончательному уничтожению России и искоренению русских как народа, но проект этот родился не на Западе, а на Востоке. Он финансируется и направляется извне — но он не срабатывал бы раз за разом без глубоких и серьезных корней внутри русского общества. Корни самых разных проблем — проросли буквально в последние четверть века и всходы они дают самые страшные — в том числе и такие, как русские ваххабиты. Это преддверие или гражданской войны или пятой колонны, которая будет наносить нам удары в спину во время нашей борьбы за выживание.

Первая причина, первая и главная проблема нашего общества, породившая русский ваххабизм — это отсутствие идеологии. До девяносто первого года — мы жили в предельно идеологизированном обществе, где каждое событие, действие или явление должно было получать понятное и непротиворечивое объяснение со стороны господствующей идеологии. В этом — мы были схожи с Востоком, только там идеологией был шариат, у нас — коммунизм. В этом смысле и Европа и США менее уязвимы — американцы например, просто принимают мир таким, каков он есть и, возможно пытаются изменить его — но не ищут ему объяснений. Искать объяснений, стремление докопаться до первопричин — это одновременно и русская черта и черта Востока.

Крушение… даже не крушение, а низвержение идеологии — породило в душах людей чудовищный вакуум, хаос и растерянность: они не привыкли жить в деидеологизированном обществе и чтобы привыкли — нужно было как минимум сорок лет, время жизни поколения. На место низверженных героев со всех сторон рванулись новые… вот почему и в девяностые и в нулевые столь популярными были различные секты, в том числе деструктивные, такие как Аум Сенрике. Вот почему Россия так тяжело пострадала от финансовых пирамид и даже когда Мавроди в 2011 года основал МММ-2011 и в открытую, ничего не скрывая, назвал ее пирамидой — деньги понесли и туда! Это ведь тоже вера… когда тебе предлагают сто процентов прибыли в год, по моему любой, кроме откровенных дебилов поймет что это разводка… но верить то хочется! Одной из новых идеологий, укоренившихся и пустивших всходы на руинах советского общества — стал ваххабизм.

Вторая причина распространения ваххабизма — это его тоталитарность и внутренняя схожесть, созвучность даже не то что коммунизму — но и более глубоким пластам русской души, истинно русского сознания. Извращенным образом — концепция мусульманской уммы, общины — перекликается с русской общиной и соборностью. Великая цель в виде Всемирного исламского халифата перекликается с мечтами о мировом коммунистическом государстве. Справедливость и равенство в умме перекликается с русской жаждой справедливости. Разница между русским проектом и исламистско-ваххабитским проектом в двух вещах. Первая — русский проект никогда не предполагал уничтожение инаковерующих — в то же время ваххабитский проект предполагает ПОГОЛОВНОЕ УНИЧТОЖЕНИЕ всех кто не примкнет к нему, допустимость войны и террористических действий. Это схоже с коммунизмом, несущим счастье человечеству на штыках, это схоже с фашизмом, настоящим фашизмом — но не с русским проектом. Вторая — русский и особенно советский проект предполагает приход к счастью за счет развития и прогресса, русские стремились в космос и изобретали еще до семнадцатого года — в то время как ваххабизм предполагает реакцию и регресс. Русские верили в счастье в будущем — в то же время ваххабиты верят в счастье, которое было в первые четыре века существования ислама и стремятся весь мир низвергнуть в средние века. Ваххабитский проект не предполагает полетов в космос — он несет грязь, вшей, болезни, многоженство, отрезанные головы на площадях под завывание муллы с минарета, догматизм, моральное и нравственное одичание и разложение. Жечь костры и в церковь гнать табун — вот что такое ваххабизм. В стремлении законсервировать то, что есть и максимально упростить жизнь — видна русская крестьянская утопия начала двадцатого века, чтобы не давать рекрутов, не платить налоги и просто пахать землю общиной — но при этом в ваххабизме не видно и не следа русского гуманизма. Ваххабизм — гораздо лучше подходит озлобленному на весь мир молодому человеку начала двадцать первого века — чем истинно русский гуманизм.

Третья причина распространения ваххабизма — это его искусственное привнесение и культивирование на русской земле и вытекает она из особенностей политического и чиновничьего строя конца прошлого тысячелетия и начала нынешнего. Чиновничество того времени — причем как русское, так и национальное — благополучно совместило в себе почти полное отсутствие этических и моральных запретов, отсутствие в душе святого — и бесстрашие перед тем, что они делают. Больше чем сорок лет, прожитые без войны, в безопасности, с осознанием того что ядерное оружие не даст совершить нападение сыграли очень дурную шутку — вероятность катастрофического развития тех или иных событий, гибели государства не осознавалась и не принималась в расчет. Даже гибель СССР не послужила уроком — потому что она прошла почти бескровно и основа СССР, Россия — осталась единой. Построение же жесткой вертикали власти в начале нового тысячелетия — вызвало всплеск подпольного сепаратизма и лихорадочный поиск местными элитами рычагов воздействия на Центр — при полной внешней лояльности. В свою очередь — обираемый и бессовестно нагибаемый при первой возможности бизнес — тоже искал рычаги воздействия на местных князьков… и даже не рычаги воздействия, а возможность отомстить. Потому что если тебя раз за разом «имеют» — это очень неприятно и любой нормальный человек стремится отомстить. Национализм и ваххабизм стали такими рычагами в республиках с мусульманским населением. Местные власти подпольно лелеяли экстремистов — чтобы показать Центру: если вы нас снимете, то будет плохо, видите, то у нас делается, только мы едва крышку удерживаем… а то ведь рванет как в Чечне. Бизнесмены в Татарстане, Башкортостане, цинично отодранные властями в очередной раз давали деньги ваххабитам и открывали подпольные молельни — примерно так же, как в истинно русских областях Центральной России при схожих обстоятельствах бизнесмены давали деньги КПРФ или ЛДПР. Никто из этих людей, успокоенных семьюдесятью годами без настоящей войны не представлял себе, что такое нападение, бомбежка, эвакуация, не представлял себе, что такое защищать свой родной порог с оружием в руках. Благосклонно слушая про справедливость и давая деньги радикальному мулле — татарский бизнесмен и представить себе не мог, что через несколько лет этот мулла вместе со своими отмороженными сподвижниками может распять этого бизнесмена на воротах его дома, предварительно изнасиловав на его глазах всю семью. О таком просто не думали.

Наконец, есть четвертая причина распространения ваххабизма, она вытекает, наверное, из первых двух — но я ее озвучу, потому что в основном из-за нее в ваххабизм приходили молодые русские парни. Это отрицание конкуренции и боязнь проиграть. Выстроенное в России нового тысячелетия общество, общественный строй, система взаимоотношений была честной (кем можешь стать тем и становись!) но в то же время предельно жестокой к проигравшим. Что могла предложить эта система паренькам из небольших провинциальных городков? Они ведь не были американцами, у которых страсть к конкуренции и желание прогрызаться зубами к успеху в крови, они — дети совсем другого поколения, родителей, которые выросли в другой стране. В основном — они выросли в девяностые, когда родители думали о том, как выжить, а не о том, как воспитать своих детей. Они выросли, видя, как родители бьются как рыба об лед, но не добиваются успеха. Они выросли в городках, где несколько семей — наверное, мэр, директор местного заводика, директор рынка — вдруг начинали резко богатеть… а ведь нет худшего хозяина чем бывший раб. Они видели по телевизору, по Интернету жизнь, которая проходила мимо них — с Бентли, лазурным морем и яхтами. Наконец, их девчонки, которые росли рядом с ними, которые были их по праву — уезжали в большие города, чтобы удачно выскочить замуж, а то и стать… понятно кем, в общем.

И тогда кто-то из этих парней, русских по крови и по рождению — отращивал бороду и брил усы, выбрасывал из дома все портреты, обрезал штаны, надевал паранджу на жену, чтобы она навсегда оставалась его, и становился частью ваххабитской общины. Там он находил таких же как он единомышленников, там он находил братство, там он находил людей, которые всегда помогут. Там он находил и тех, кто готов был бороться с ненавистным ему государством, кто готов был устанавливать справедливость с автоматом в руках. Он ехал в полевой лагерь, проходил первичную военную подготовку и…

А другой такой же парнишка, скорее всего из большого города, где в последнее время что-то много развелось горбоносых и смуглых людей, не желающих говорить как русские, жить как русские и соблюдать русские законы — наоборот, они демонстративно их нарушали — получал лицензию, «зеленую бумажку», покупал старенькую Сайгу и стучался в двери «Союза Ветеранов» или другой такой организации. И говорил, что он русский, навсегда останется русским и готов сражаться за свою землю с оружием в руках. И его принимали, давали место в строю…

Не пытайся узнать, сколь глубока нора. Не надо…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

* * *

Удмуртия. Ижевск. Пруд

Речная пристань

Утро 25 июля 2015 года

Была суббота, утро двадцать пятого июля две тысячи пятнадцатого года, жаркого лета две тысячи пятнадцатого года. День, следующий за днем, когда не изменилось ничего — и в то же время изменилось все. День, который уцелевшие потом будут помнить как день начала Второй гражданской войны в России. День, который потом многие будут считать днем рождения новой России. Но тогда — этого никто еще не знал.

Ижевск, в двадцатом веке перехвативший у Тулы и Сестрорецка звание «столицы русского оружия», город — завод был построен два с небольшим века назад как город при железоделательном и оружейном заводе на берегу реки Иж. Его проектировали те же архитекторы что и Санкт-Петербург и в первые пятьдесят лет своей жизни он был архитектурно очень похож на столицу Империи. Точно так же — строительство шло вокруг водоема, правда, в одном случае это было море, в другом — заводской пруд. И тут и тут — закладывались прямые, правильной европейской планировки улицы. На набережной — закладывалось здание оружейного завода с шпилем, которое существует до сих пор.

Сейчас все, конечно же, по-другому. Домишки, которые прилепились к возвышающемуся над прудом холму (а Ижевск очень холмистый город, его называют город на семи холмах) давно уже снесли, теперь на этом месте — где заросшие бурьяном пустыри, где — строительство многоэтажек — генпланом города здесь предусмотрено строительство элитного жилья. Скос холма, обращенный к пруду — теперь засажен газонной травой и тут же проложена дорога, дублирующая предельно загруженную, старую улицу Максима Горького, где не протолкнуться даже зимой — а уж летом, когда отдыхающие ставят автомобили у Генеральского сада… От Центральной площади вниз, до самого пруда — идет широченная, многопролетная лестница. Внизу, на воде — планировали поставить монумент, а рядом, на месте бывшего яхт-клуба — гостиницу Калашникова на насыпном острове — но так и не начали стройку — хотя остров насыпали, теперь на нем загорают. Пока не продвигалось и строительство масштабного навесного моста через пруд, который планировался как часть объездной дороги, призванной закольцевать здесь движение и разгрузить центр города от постоянных пробок. Хотя строительство начали и тут, дорогу планировалось прокладывать через парк Кирова (против чего жестко протестовали жители) и до МСК-14, ранее одного из крупнейших заводов по выпуску мотоциклов во всем мире, а теперь захудалого бизнес-центра заполненного почти наполовину.

В этот день, день жаркий, солнечный, душный уже с утра — неприметная серебристая малолитражка — прокатилась по широченной трассе, построенной на набережной, у плотины резко повернула направо, покатилась дальше. По левую руку было как раз здание бывшего главного корпуса Ижевского оружейного завода, построенного в тысяча восемьсот втором году, еще до войны с Наполеоном, справа — пешеходная зона и пруд. Через три сотни метров автомобильный поток раздваивался: меньшая часть машин следовала дальше, там было новое заводоуправление Ижмаша, пятая проходная Ижевского оружейного завода (производство 100) и клуб для гомосексуалистов на охраняемой территории в заводской столовой (днем он не работал). Большая часть машин сворачивала направо — там была главная речная станция, откуда отходили идущие на Воложку теплоходики и скоростная, малозагруженная сейчас трасса, идущая на МСК-14 и дальше, в микрорайон Строитель и на выезд из города.

Серебристая микролитражка свернула направо — и почти тут же остановилась. У речной станции — народа было много, суббота, дачники едут на огород, простые отдыхающие — купаться на Воложку. Ехали рыбаки, ехали огородники — а с той стороны огороды были и лучше всего до них было добираться именно по воде — и еще были дети. Как минимум два класса — тусовались в огороженной выкрашенными выцветшей краской решетками зоне, бегали друг за другом, чуть в воду не падая, толкались, жевали жвачку, пили колу, матерились, играли в игры на мобильниках, а кое-кто и на планшетниках. Сопровождающие — даже не пытались навести порядок, их задачей было — смотреть, чтобы никто не упал в воду и не выскочил за решетку — а то придется еще раз платить за билет.

У причала — утробно урчала дизелем старенькая Москва-125, которая перевозила пассажиров на Ижевском пруду лет сорок и наверное, обречена была выполнять эту работу еще на сорок лет, потому что денег от продажи билетов едва хватало на текущие расходы…

Глаза человека, сидящего на переднем пассажирском сидении, хищно блеснули. Дети! Дети русистов!

Этот человек был среднего роста, чернявым, он хорошо говорил по-русски, по-татарски и по-арабски. В толпе он ничем не выделялся — кроме разве что более светлой и нежной кожи на подбородке — признак недавно сбритой бороды. Обучение в Ростовской школе милиции, а потом и в лагере Талибана в Пакистане — дало ему необходимые террористу навыки. Любой профессионал при виде этого — заподозрил бы неладное, но в Ижевске, расположенном в самом центре России — террора не было и к такому готовы не были. Местные оперативники УФСБ соответствующего отдела существовали за счет того, что вяло боролись с русским фашизмом и национал — большевизмом.

Человек повернулся, чтобы смотреть в глаза сидящему на заднем сидении молодому человеку — бледному, нездоровому на вид.

— Абдалла. Ты слышишь меня?

— Да…

— Абдалла. Твое имя означает раб Аллаха. Ты раб Аллаха. Ты Абдалла.

— Абдалла…

— Да. Ты — Абдалла. Ты должен сесть на этот теплоход. На, держи.

Абдалла принял небольшой серый комок, сунул за щеку. Это был насвай.

— Ты должен сделать это. Во имя Аллаха.

— Да. Во имя Аллаха…

— Во имя Аллаха… Аллах с тобой, иди.

— Во имя Аллаха…

Человек этот видел, что Абдалла вот — вот поплывет. Когда они снимали кассету — сейчас видеокассеты заменяли флэш-карты, но это по-прежнему называлось кассетой — Абдалла держался куда увереннее. Но — не сейчас.

Впрочем, больше работать все равно было не кем.

— Аллах с нами!

— Аллах с нами, брат. Иди с миром.

Человек испугался — слово Аллах было произнесено достаточно громко, а в России образца две тысячи пятнадцатого года это слово вызывало вполне определенную реакцию. Но видимо, Аллах был с ними — никто и ухом не повел.

— Иди, проводи! — сказал он водителю.

Тот послушно вышел из машины…

Человек на переднем пассажирском сидении закрыл глаза… Аллах с ними и ничего не может быть не по воле его. Аллах все равно сделает, как пожелает, какова воля его, так и будет. Он, раб Аллаха — сделал все что мог — и пусть все будет по воле его…

Видения — плыли по тыльной стороне век… разрыв американской бомбы, взметнувший столб пыли и дыма в небеса, полосующие небо лисьи хвосты пламени — старт самодельных снарядов в сторону американской военной базы, вспышки… вспышки… человек, выплевывающий кровь на бороду… он уже наполовину в раю, он уже наполовину шахид…

— А это — че за шибздик?

Собравшиеся на закрытой палубе тесной кучкой в углу хулиганы — повернули голову в сторону пробирающегося между рядами кресел молодого человека. Кресла здесь были как в старых, советских электричках и даже хуже.

— Не е…

— Толич, видел его?

— Не. Не наш.

— А куда это он попер?

Хулиганы говорили нарочито громко — но человек не обращал на них никакого внимания, и это заводило еще больше.

Наконец, один из хулиганов, хилый и от этого особенно драчливый — направился навстречу неизвестному, толкнул его.

— Э, ты чо?

Это было поводом для драки. Но драться то как раз расхотелось — вблизи, хулиган увидел глаза этого. В голове промелькнуло — нарик. Совсем обширянный. А у нарика — то нож, то бритва, ему все параллельно…

— Ты кто такой? — спросил хулиган, чтобы немного прийти в себя и сменить испуг на привычный заводной кураж.

Вдруг — у человека зазвонил телефон в кармане, почти неслышно. Но он не полез рукой в карман, как это делают нормальные люди, у которых зазвонил сотовый телефон. Вместо этого — он поднял глаза к потолку и выкрикнул громко и страшно.

— Аллах Акбар!!!

— Отец…

Человек открыл глаза. Теплоход уже давно отвалил от причала, развернулся и сейчас вышел почти на середину пруда.

— Да.

— Он не сделает. Он слабый.

— Да… — согласился отец. Не сделает.

Он достал сотовый телефон. Прощелкал номер и нажал на вызов. Вдалеке — негромко, отрывисто громыхнуло.

— Аллах Акбар!

— Аллах Акбар! — повторил сын, который не видел отца больше десяти лет.

Сначала — никто даже не понял, что произошло.

Взрыв не вызвал большого пожара, просто на нижней палубе вылетели разом все стекла. Потом — теплоход остановился прямо посреди пруда, и это привлекло внимание рыбаков, зевак на набережной и отдыхающих на пляже — чтобы теплоход останавливался посреди пруда — такого еще не было. Потом — наиболее востроглазые заметили дымок, выбитые стекла и закричали — пожар! Активизировались спасатели, находящиеся ниже завода Купол, к остановившемуся теплоходу рванули сразу несколько скоростных лодок. А когда — на набережную стали с воем выезжать машины скорой помощи, а теплоход — медленно пошел к мало использующейся запасной пристани посредине набережной — вот тут-то все поняли, насколько это серьезно…

Ижевск. Улица Пушкинская

Тир спортобщества Динамо

Вечер 25 июля 2015 года

Взрыв на прогулочном теплоходе в Ижевске, столицы до этого ничем не отличившейся в плане терроризма Удмуртии — стал первой ласточкой, одной из первых ответных мер боевиков на случившееся на днях в Ростове на Дону. Удивляло место избранной террористической атаки — Ижевск, почти русский город в маленькой национальной республике, при том, что в этой республике около половины населения составляли русские, на втором месте шли татары и только потом — коренное население, удмурты, ради которых собственно и создавалась отдельная республика. Но в этой республике — все было не так то просто. Низкое качество управления привело к тому, что одна из самых процветающих национальных республик Союза, город-завод, где людей заманивали всеми благами, квартирами сразу и всем прочим — скатилась в самый низ, многие заводы остановились и были разворованы. В последнее время — сильно тащил вперед автозавод, устанавливающий рекорд за рекордом в выпуске машин — но дело уже было сделано. В республике — была сильна идея отказаться от формальной автономности и присоединиться к благополучному Татарстану, где о промышленности заботились и качество госуправления было не в пример выше удмуртского. Эту идею горячо поддерживали татары, которых в республике была пятая часть от населения, а в Ижевске — четверть, и самое главное — эту идею поддерживали некоторые русские, которым просто обрыдло жить в бардаке. В республике практически не было исламского экстремизма, строительство (точнее восстановление снесенной большевиками) большой мечети в самом центре Ижевска было всеми воспринято нормально — а ижевские татары — хулиганы с Татар-базара не раз ходили встречать на вокзал электричку из Казани с казанскими хулиганами — с дрекольем в руках. Здесь не выявлялись проповедники из Саудовской Аравии, здесь никто не говорил про истинный ислам, про шариат… здесь просто было тихо и мирно. И в последние годы — даже и неплохо. Но произошедшее на пруду показало — сколь обманчива была эта тишина.

Примерно в три часа дня по местному времени — а оно совпадало теперь с московским — в ижевском аэропорту, почти заброшенном и принимающем хорошо, если пару рейсов в день — приземлился Як-42, относящейся к государственной авиакомпании Россия. Этим рейсом — в город прибыла группа опытных сотрудников Центрального аппарата ФСБ, специалистов по борьбе с терроризмом. Когда несколько машин — мчались по направлению к городу, начальник УФСБ по Удмуртской Республике, генерал Василий Вдовин орал на подчиненных. Он занимал этот пост уже два месяца, но при этом совершенно не владел оперативной обстановкой в республике, знания и опыт заменяя угрозами и матом. Генерал Вдовин был жертвой последних мер по борьбе с коррупцией в высших эшелонах власти: теперь, чтобы не обрастать коррупционными связями, чиновник не мог занимать один и тот же пост более пяти лет, а сотрудник правоохранительных органов — более трех, причем для офицеров высокого ранга предпочтительным было перемещение в другой, незнакомый регион. В результате — не стало людей, работающих на своем месте всю жизнь и знающих работу во всех ее тонкостях и аспектах, органы наполнились теми, кого во времена оные клеймили на партийных собраниях и называли «летунами». Нахождение на должности начальника ГУВД, министра внутренних дел региона, начальника УФСБ человека, который не знает, как улицы в городе называются (потому что на машине с работы — на работу возят) — стало нормой. Причем, что самое удивительное — коррупция не уменьшилась, брать стали еще лише, спеша урвать, пока есть возможность, а обещания часто не выполняли, особенно перед переводом. Вот так и жили…

Старший опер отдела по борьбе с экстремизмом и терроризмом Дмитрий Башлыков, взмыленный, уставший, совершенно не готовый к авральной работе и потерявшей за последние двадцать четыре часа все представления о происходящем — с визгом развернулся, припарковал свою КИА у высотки Удмуртгражданпроекта.

По покрошившимся ступенькам стадиона он буквально взлетел, пробежал к старым, еще с советских времен оставшимся дверям, пробежал коридорами. Толкнул массивную дверь — за ней был само стрельбище, оно почти пустовало — но двое на огневом рубеже все же были. Один — как раз тот, кто нужен. На столе — лежало оружие. Много.

Опер резко схватил одного из стрелков за рукав, дернул на себя. Тот обернулся.

— Ты что, охренел в атаке?

Опер задохнулся от возмущения.

— Это я тебя должен спросить, ты совсем охренел, или как. С Москвы комиссия прилетела, а ты тут бабахингом занимаешься! Твою мать!

— Ты мою мать не приплетай!

Стрелок выразительно посмотрел на руку, опер вынужден был отпустить его.

— Ты Галлямова помнишь? Он у вас оперативную тактику вел?

— И чо?

— Через плечо. Значит, слышал. Оперативная беспомощность — рукоблудием не лечится, курсанты. Напомнить?

Опер отвернулся.

— Проехали.

В этот момент, второй стрелок на рубеже шарахнул из короткого Вепря и так, что оба подпрыгнули.

— Э… Может, скажешь своему, пусть покурит, а?

— Ага. А бабло ты ему компенсируешь? Дерете тут по три шкуры.

Опер выразительно показал глазами.

— Да не переживай ты. Он в наушниках. И нам — пользительно.

Стрелок — в свою очередь показал глазами свое. Могли слушать — но близких выстрелов двенадцатого калибра в помещении не могли выдержать ни уши слухачей, ни сама аппаратура.

— Ладно. Короче — дело такое. Скажи всем своим — пусть залягут на дно или из города съ…тся и не отсвечивают здесь. Из Москвы комиссия, жесть будет. Как только можно будет — я скажу. Но пока — не усугубляй.

— Можно — чего?

— Ну… вернуться. Чего тупишь!?

— А… А я думал — дышать.

Опер покраснел — но стрелок стоял так же невозмутимо.

— Степаныч, ты чего? Мы все под ножом ходим, хоть ты то не усугубляй. Если твои архаровцы в городе шорох наводить будут — всем пи…ц, никто не прикроет.

— Нормально. А эти шорох навели? За тех ребят, что на теплоходе — отвечать кто будет?

Опер обреченно посмотрел на стрелка.

— На рожон значит, прешь?

— Нет. Правды ищу. Помнишь еще, что это?

Департамент по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом. Это как департамент по отлову кошачьих. Кошек, тигров — неважно. Ежу понятно — что дуть дела на «русских фошиздов», искать крамолу в неосторожных высказываниях — куда проще, чем вести оперативную работу, пресекать террористические группировки, предотвращать террористические проявления c их исключительной общественной опасностью. Вахи — они того и подорваться при задержании могут и семье отомстить — случаи бывали.

Оба стрелка — и тот, который стрелял и тот, который слушал — состояли как раз на связи у Башлыкова. Были его агентами, призванными освещать радикально — националистическую среду. Башлыков писал отчеты, приглашал на беседы, выписывал предостережения, деньги, предназначенные на оперативные расходы то есть для оплаты агентов забирал себе… в общем все конкретно. Начальство тоже было довольно — никаких диких фашиков с резонансными выходками в городе не было. А то, что ребята стрелять учатся — ничего противозаконного нет, извольте убедиться. И по оперативной работе чисто — вот агентурные дела, вот данные контроля по всем группировкам, вот планы оперативной работы, вот рапорты со справками, вот даже дела возбужденные… и тихо через некоторое время закрытые… все подшито, как положено.

Дела есть, а толка нет. Это типичная картина жизни правоохранительных органов последнего времени. Правда, не всегда это в минус идет.

— Да пошел ты…

— Уже не пойду, Дима. Некуда нам идти, до Волги уже отступили. Если ты все что мог прочапить — прочапил — город нам придется защищать.

— Прочапил? — не понял опер.

— Слово есть такое. Русское, народное, степное, хороводное. Мне так бабушка говорила, когда я стакан молока на себя опрокидывал. Или тарелку с кашей. Такие слова знать надо… это корни наши. Иные — не в бровь, а в глаз. Обдал, например — знаешь, кто это? Это дурак и лентяй в одном флаконе. Как думаешь — про кого сейчас я?

Опер какое-то время пыжился что-то сказать. Но так ничего и не сказал — просто махнул рукой, как-то обреченно и тронулся на выход.

— Найдем что — тебе на трубу отзвоню. Беспредела не будет! — крикнул ему в спину стрелок.

Когда опер вышел — стрелок посмотрел на второго стрелка, того, что с коротким Вепрем. Свином — как любовно его называли, этот основной гладкоствольный карабин русских боевых стрелков.

— Ну, что думаешь?

Стрелок снял «уши», наушники. Это были специальные, активные стрелковые наушники для соревнований IPSC — они глушили звуки выстрелов, но давали возможность слышать человеческую речь и любые другие звуки до восьмидесяти децибелов. Опер этого не знал — потому что стрельбой мало интересовался. Его оружием был ноутбук, с его помощью он собирался выявлять и задерживать экстремистов и террористов.

— Обдал и есть — коротко сказал второй стрелок, выше по росту первого, лет тридцати с чем-то — идиот конченый.

— Но идиот полезный, как говорил товарищ Ленин — ладно, доставай. Раз уж приехали — опробуем.

Второй стрелок — из стрелковой сумки достал что-то, напоминающее отрезок трубы, покрашенный черной, жаропрочной краской. Размером он был поменьше автомобильного глушителя, круглый. Впереди — отрезок трубы с выемками, торчащий посередине — как на американских ультракоротких помповых ружьях для выбивания дверей.

Поморщившись — горячо! — он свернул нештатный ДТК со своего короткого Вепря, навернул на это место ту самую трубу. Передал оружие первому. С передней рукояткой, коллиматором Eotech, фонарем и этой трубой на стволе — оружие выглядело по-настоящему угрожающе.

— Что фонарем, что лазером пользоваться нельзя — сразу заметил первый стрелок.

— Ага. Хорошо, что коллиматором можно. Еще патроны нужны нормальные, с твердой дробью а не свинцом, иначе чистить зае… Ну и баланс не самый лучший, привыкнуть надо. Но ты прикинь, как стреляет.

Первый стрелок подошел к рубежу, сделал один за другим восемь выстрелов, опустошив магазин. Каждый из них — был не громче, чем падение большого картонного ящика с чем-то тяжелым, но не твердым на ровный пол метров с двух. Такой хлопок.

— Нормально.

— Почти Кландестайн — двенадцать^[1]… возможно, даже лучше. Дробью не засоряется там решетка специальная, все продумано. На стандартную резьбу наворачивается запросто, правда, я думаю на будущее что-то вроде замка присобачить, все-таки надежнее. Ну и… чистить эту штуку — вид мазохизма, после интенсивной стрельбы надо разбирать и в тазике отмачивать. Но нормально получилось.

— Сколько у тебя таких.

— Пока три.

Первый стрелок вернул оружие, хлопнул по плечу второго. Тот в группе исполнял роль кого-то вроде оружейника, отлично разбирался в оружии.

— Добро. Почем?

— Восемь.

— Дорого…

— Дешевле не получится. Заказать штук десять — попробую на семь уломать. Все-таки работа серьезная, продуманная, станочная, тут тебе не банка консервная. Сварка в аргоне, точные станки, сам материал. Глушаки никогда дешевле и не стоили.

— Ладно, заказывай. Пока десять.

Второй стрелок кивнул.

— Еще Митек звякнул. Пришли патроны. Пять штук.

Конечно, имелось в виду не пять патронов и даже не пять коробок. А пять тысяч патронов двенадцатого калибра, оптом и через своих людей было намного дешевле.

— Почем?

— По четырнадцать.

— Прошлый раз было по двенадцать.

Второй стрелок пожал плечами.

— Беду чует. И я ее чую.

— На своих наживается… ладно, хрен с ним. Бери. Я Санька попрошу, он тебя на служебной подбросит. В городе усиление.

— Добро. Что думаешь по этой хрени на пруду?

— А что тут думать. Алмаза надо тряхануть. Какого хрена он еб…ом щелкал. Сегодня — завтра и тряханем.

Алмазом — между собой звали агента в стане противника — а противник был и тут, в Ижевске. Об этом агенте ФСБ не знала, часть информации аккуратно сливали на реализацию, чтобы подкормить Башлыкова. Часть реализовывали сами, когда понимали, что государство тут ничего не сделает. Башлыков в благодарность за подкормку — закрывал глаза на подозрительные стрелковые клубы, на мелкооптовые закупки оружия и боеприпасов, на тренировки на стрельбищах с запрещенными магазинами большой емкости и явной отработкой городских боев.

— Постой… тряханем. Ты уверен, что он наш?

— В смысле?

— Мне этот парень не нравится. Совсем — не нравится. Тебе не кажется, что он сливал нам каких-то конкурентов и мелочевку, чтобы обезопасить ядро. Какого хрена мы — ни слуху, ни духу?

Первый стрелок с сомнением потер подбородок, уже собирая оружие и стрелковые принадлежности в большую сумку.

— Ничего не было за ним. Мы же проверяли. Отец погиб, мало?

— Я ему не верю — отрезал второй — напомнить про Кэмп-Чампан^[2]? Там — тоже верили.

— Ладно, решим. Пошли… а то с этого идиота станется… и впрямь нас закроют суток на пятнадцать.

— Или лет на десять по два — восемь — два^[3] — поддакнул второй стрелок.

И оба засмеялись.

Уже садясь в машину, в тихий и жаркий летний ижевский вечер — первый из стрелков озвучил решение.

— Надо нанести ответный удар. Ликвидировать все известные нам ячейки. Я этим займусь, подключу людей. Ты — на хозяйстве, до завтра.

— Есть.

Машина — новенький «Уаз-Патриот» — тронулась с места.

Приехавшие в город москвичи разместились в гостинице МВД, что чуть выше Сенного рынка во дворах. Так и день прошел. Первый день войны.

Татарстан. Агрыз. Улица Энгельса

Ночь на 26 июля 2015 года

Две машины — черная Приора и следом за ним небольшой, но ходкий Рено Логан — шпарили по ночной трассе «Ижевск-Агрыз», что называется, на все деньги. Темп задавала Приора, водитель был опытным, уверенно держал сто пятьдесят, лишь на поворотах сбрасывая. Логан старался не отставать, хотя движок его все же хуже держал скорость, чем мощный шестнадцатиклапанник Приоры.

В головной машине — сидели четверо, двое — в камуфляже с погонами, двое — просто в камуфляже. Погоны были милицейские. В Логане — трое, двое в камуфляже, один просто в джинсе. Погон не было ни у кого.

По этой трассе — обычно так гоняют, когда опаздывают на поезд, Агрыз входит в десятку крупнейших железнодорожных узлов России, что от Ижевска, что в Ижевск — ехать либо через Агрыз, либо через Балезино. А кто отстал — берет машину и топит на все деньги, благо от Агрыза, до Ижевска — километров сорок, не больше. По этой же самой причине — на трассе пасутся менты, точнее сейчас уже полицейские. Каждый лихач — пару тысяч запросто выложит, особенно если и в самом деле на поезд опаздывает. Но сейчас, ночью — вроде и поезда никакие не шли, ижевский, двадцать пятый скорый, на Москву уходит под вечер, в семнадцать.

Дежурившие у путепровода — есть такой через железнодорожное полотно совсем рядом с Ижевском менты — увидев пронесшиеся машины — врезали мигалку, погнали за ними. Сакраментальное: «Водитель темного Логана, приказываю принять вправо и остановиться — громыхнуло над дорогой».

Один из пассажиров Логана — выругался, достал сотовый, выбрал номер из памяти.

— Отрываемся?

— Тормози. И не рыпайся, щас договоримся.

Обе машины — послушно приняли вправо, полицейский Рено — встал перед ними, перекрыв дорогу.

Один из ментов — вылез из машины, многозначительно поправляя автомат, второй достал из кармана мощный фонарик.

— Чо, самые борзые? — грубо спросил он водителя головной машины — права, документы на машину.

— Витек, ты чего разошелся? — послышалось насмешливое с заднего сидения — никак взятку хочешь?

Инспектор ГИБДД удивленно замер — имя было названо правильно.

С заднего сидения высадились двое. Один — полноватый, с нездоровым лицом, с погонами капитана полиции. Второй — в камуфляже, выше первого больше, чем на голову, тоже полноватый — но в меру. Обычные расейские мужики, от тридцати до сорока.

— Санек, ты что ли? — инспектор узнал коллегу, правда с воткинской трассы — ты то тут какими судьбами?

— Да вот, опаздываем. Отпусти душу на покаяние.

— На поезд, что ли?

— На него, старлей, на него — сказал второй, доставая что-то из кармана. В Ичкерии и тому подобных местах — за это была бы пальба, но тут пока было тихо. Считалось глубинкой.

Инспектор осветил — оказалось удостоверение сотрудника ФСБ.

— С дороги слетите.

— Не боись, старлей, не слетим.

Тот, кого назвали Саньком — сунулся в салон, достал плоский шкалик, протянул коллеге.

— Держи!

— Подарил кто? — спросил ГИБДДшник, осветив бутылку. Оказалось — коньяк, армянский.

— Не прокиснет от этого, верно?

Старлей принял бутылку.

— Верно. Не гоните так…

Когда машины тронулись — сидевший за рулем здоровяк с характерно-кавказской внешностью — облегченно выдохнул.

— Не спится им…

— Люди работу делают… — сказал ФСБшник — давай, погнали…

Если хотите попасть в Агрыз из Ижевска на машине — выезжайте на казанскую трассу, с нее уходите налево, там пути видны будут. Сразу попадаете на Карла Маркса. Проезжаете путепровод — и с него на Вокзальную. Вокзал стоит как бы на склоне холма, пути сверху — это пассажирский. А если на товарную станцию хотите попасть, тут так сразу и не скажешь, хозяйство тут обширное…

Машины — свернули на Энгельса, прокатились по ней, подкатили к небольшому, но аккуратному татарскому особнячку, это тебе не русская изба — кирпич и сто пятьдесят метров. Кавказец — остался за рулем, еще один кавказец — ниже ростом, крепкий и бывший ФСБшник которого звали Скворец — вышли из машины. Скворец забарабанил в ворота, на дворе взвыла собака…

Хозяин вышел не просто так — с фонарем и с ружьем. Сайга-12, складной приклад, восемь патронов с картечью в магазине, как дашь — так и в клочья. Ижевск был рядом, Вятские Поляны — дальше по ходу. Кто поумнее — давно в доме держал, двери стальные поставил, решетки — не возьмешь…

— Салам, Рамиль — спокойно сказал Скворец — ружье убери.

— Надо чего? — сипло спросил хозяин дома, ногой отпихивая беснующегося пса.

— Побазарить. Нелегальные точки в городе есть?

— Да как сказать…

— Как есть. Мне твою расписочку показать?

Татарин пожал плечами.

— Нехорошо себя ведешь, Рамиль. Я твоего сына отмазал, в армию отправил — пусть Родине служит, а не дурью занимается. А ты юлишь. Думаешь, если эта твоя расписочка всплывет — тебе здесь жить дадут? Тот же Алхасов — думаешь, я не владею обстановкой, не знаю что у него сын в банде давно…

Рамиль — так звали хозяина — тяжело вздохнул.

— Злой ты, бабай. Недобрый.

— Какой есть. Надо бы вас заставить г…но убирать, да ладно, мы, русские, сделаем…

У ворот — оставшиеся у машин люди сноровисто доставали из багажников и заряжали штурмовые дробовики. Автомат был всего один, боевых пистолетов — три, зато штурмаков двенадцатого калибра — на каждого и еще две снайперские винтовки — Тигр и Моссберг-100. Тигр был необычным — минутным, отобранным, от Смоллета^[4]. Наличие охотничьего билета, штурмового дробовика двенадцатого калибра и ста патронов к нему — входило в число обязательных требований для кандидата в Союз Русского Народа, филиала Союза Ветеранов — организации, признанной экстремистcкой. Самое смешное, что среди приехавших в этот ночной час в Агрыз был полный интернационал: двое русских, двое татар, двое удмуртов и один башкир. Но в организации — это никого не интересовало…

Примерно в это же самое время член Единой России, депутат Госсовета Татарстана, глава администрации Агрызского района Джафер Алхасов — лежал на полу своего трехэтажного особняка и с ужасом наблюдал за своим младшим сыном Али — от третьей жены — который в нескольких метрах от него, на обеденном столе — присоединял детонатор к ста двадцати двух миллиметровому снаряду. На боку Али — висел самодельный пистолет-пулемет на ремне, от усердия он прикусил язык — и депутат видел, что его сын абсолютно счастлив. То, что его отец связан и валяется на полу — его никоим образом не волновало…

Как это бывает? А вот так и бывает… Регионы играли в смертельно опасную игру с Центром, и никого за это не наказали — хотя пара пожизненных быстро привела бы ошалевших от безнаказанности сепаратистов в чувство. В Чечне еще спокойно было, тут главный Рамзан — а вот в других местах… Тот же Татарстан — чиновники, которых было за что наказывать, бизнесмены, ненавидящие власть — все они тайно поддерживали ваххабитов. В русскоязычных и русских регионах — выходили на митинги и демонстрации против Единой России, а в мусульманских регионах — в качестве протеста давали деньги ваххабитам. Большие деньги! Кто-то задумывается — как же так могло быть, что до семнадцатого года русские капиталисты, владельцы заводов, газет, пароходов — отстегивали большевикам, которые призывали у всех все отобрать и поделить все поровну. А вот так и было! Ненавидели власть — да так, что даже большевики не казались слишком уж плохими. Да и никто, раскачивая лодку, не думал, что она перевернется…

Так и Джафер Алхасов, уже купивший многоквартирный доходный дом в Берлине, накопивший несколько сот тысяч долларов на номерных счетах и с замиранием сердца ждавший того дня, когда он сможет покинуть ненавистную быдлорашку — упустил своего младшего сына. Тот — собирался остаться в Рашке до тех пор, пока не воссияет над бескрайними русскими просторами — совершенство таухида.^[5] А потом — можно будет и на Берлин идти… если там раньше не воссияет.

— Али! — воззвал в который раз отец к благоразумию сына — ты же сейчас взорвешь весь дом! Айгуль дома, тебе ее не жалко?

— Тот, кто выйдет на пути Джихада, упадет с коня и сломает себе шею, тот шахид, и тот, кто умрет от болезни тоже шахид — с пугающей уверенностью в голосе ответил сын — я готов предстать перед Аллахом и мне есть, что сказать ему. А ты боишься, потому что тебе сказать нечего…

— Какой Аллах, о чем ты? Ты что, собираешься взорвать вокзал? Сколько тебе говорил Али-хазрат^[6], кто убил одного человека, тот убил всех людей! Разве не это сказано в Коране?

— Али-хазрат — муртад и мунафик. Когда мы его убьем — он предстанет перед Аллахом и Всевышний обрадует его мучительным наказанием.

— Ты что говоришь, опомнись! Ты собрался убивать людей?! Ты собрался убить Али-хазрата, которого уважает весь город? Ты знаешь, что после этого нам будут все плевать вслед!?

— Этот твой хазрат ест свинину, дает деньги в рост и не расходует на пути Аллаха — зато выстроил себе дом не хуже этого! Он построил себе дом на деньги закята, деньги, которые должны были пойти на помощь моджахедам и их семьям!

Отец замычал от бессильного горя — он понял, что говорит с чужим человеком.

— Это все неправда. Он помогает наркоманам, нуждающимся, у него для каждого есть доброе слово! И для тебя тоже?

— Доброе слово?! — сын оставил фугас, над которым он колдовал — ты говоришь, доброе слово? Да, оно сильно поможет тем, кто томится в застенках! Кого убивают русисты, к кому врываются в дома, насилуют женщин и уводят детей только за то, что они уверовали в Аллаха, Великого, Хвалимого!

Сын произнес фразу на незнакомом языке, которую отец не понял.

— Опомнись. Именем абики^[7] Фатимы, она тебя вырастила, опомнись!

В обеденную залу — зашел еще один человек, коренастый, плохо одетый, лет сорока, заросший щетиной. Бросил презрительный взгляд на лежащего на полу главу администрации.

— Заканчивай. Времени мало.

— Да, амир…

Амир ушел.

— Ты слушаешь какого-то оборванца, от которого воняет, но не слушаешь родного отца! — в который раз попытался отец — не жалеешь мать, не жалеешь сестру! Подумай, как твой брат сможет жить в Москве, если скажут, что ты — ваххабит! Ты сломаешь жизнь и ему тоже!

Сын оставил в покое бомбу, подошел ближе к отцу.

— Что ты, что мой старший брат — мунафики, потому ты мне не отец, а Султан — не брат! Вы все — гребете под себя и ничем не делитесь с ближними, не расходуете на пути Аллаха! Помнишь, как ты считал свой закят — сколько дать, чтобы не выглядело мало, но при этом сэкономить?! Интересно — а какой закят полагается выплачивать с взяток, которые ты берешь?

— Я брал деньги для того, чтобы вы жили хорошо! Ты мой сын!

— Я уже живу хорошо. Мне ничего не страшно, потому что Аллах — заботится о тех, кто идет по пути джихада. Мои уста и мои помыслы — не осквернены ложью, как у тебя, и меня — ждет рай, а тебя — огонь, когда бы ты не умер. Эти люди — мне братья, потому что они, как и я — идут по пути джихада. Когда мы победим — не останется ни лжи, ни горя, ни унижения, ни распрей, все примут ислам и будут бояться одного лишь Аллаха и наказания Его. Амир — стал мне как отец, он объяснил мне, как должен жить настоящий мужчина. Но ты — этого не поймешь. Аллах Акбар!

И с этими словами — сын вернулся к проводам и бомбе…

Черная Приора — остановилась в самом начале небольшой улочки, где были только богатые дома, невидимые из-за высоких заборов красного кирпича. Фары машины не горели…

— Ильгиз, Слава идите, проверьте… — сказал Скворец — Дима, прикрой их…

Сам Скворец уже надел разгрузку с длинными, толстыми магазинами и вооружился Вепрем-12 с коллиматорным прицелом EOTECH, передней рукояткой, лазерным прицелом и фонарем. Такое оружие — стоило под сотку, но оно того стоило…

Дима — выбрался из машины, занял позицию, положив на крышу машины винтовку Тигр с незаконным ночным прицелом…

— На улице чисто.

Ильгиз, закинув на плечо свою Сайгу — резко потрусил вдоль заборов, отыскивая нужный. Слава — побежал за ним.

Во дворе роскошного особняка главы администрации, куда не посмеет сунуться ни один полицейский — стоял полноприводный, высоко сидящий над дорогой «КамАЗ». Машина эта — была путейской, и ее должны были пропустить на товарную станцию. Боевики носили заранее подготовленные заряды и клали их в кузов. Поскольку — снарядов было только три, их недостаток восполнили удобрениями, залитыми дизельным топливом. Еще у них было два десятка заправленных газовых баллонов.

Боевики выбивались из сил, торопились — нужно было грузить в кузов большие бочки с заранее приготовленной адской смесью, подсоединять провода. Никто и не заметил — мелькнувшее над забором лицо…

Слава, маленький, но крепкий башкир с русским именем — встал спиной к забору. Ружье впереди на ремне, руки сцеплены в замок — первая и вторя ступеньки. Третья — плечи Славы. Он забрался наверх, глянул — и тут же спрыгнул обратно.

— Чего там…

— Пошли.

Они отбежали в темноту, Ильгиз достал сотовый телефон.

— В адресе духи, рыл десять. У двоих калаши.

— Уверен?

— Сам видел. Грузят «КамАЗ».

— Чем?

— Бочками. Большими…

Командир их четверки помолчал, прикидывая варианты. «КамАЗ», вооруженные автоматами люди и бочки — весьма скверное сочетание…

— Может, ментам слить?

Как же… Как-то раз слили — ублюдки через месяц на свободе были, вся диаспора впряглась. Если будет русское государство — надо будет все диаспоры объявлять вне закона.

— Нет. Ты боезапас взял?

— Да.

— А Слава?

— Тоже.

— Занимайте позиции. По левой стороне улицы. Как будут выезжать… закроются двери, валите вглухую. Без предупреждения…

— Понял.

— По тенту не стрелять. Только в крайнем случае.

— Понял.

— Аллах акбар, братья. Настало время показать русистам, кто здесь хозяева. Русисты несколько веков назад отняли эти земли, всегда принадлежащие правоверным. Настало время вернуть то, что принадлежало нам всегда по праву!

— Аллах акбар!

Амиром агрызского джамаата был человек по имени Абдулла. Невысокий, но крепкий, по виду опустившийся, пропахший перегаром — но это только для того, чтобы не выследили русисты, состоящие на собачьей службе^[8]. Но за ним было прошлое — во второй чеченской войне он воевал на стороне боевиков, после войны — был завербован ДШБ^[9] и отправлен обратно, в Россию. Он вернулся уже не в свой город — а в Агрыз, устроился там путевым рабочим. Ему сказали, чтобы он осматривался по сторонам, подбирал верных людей и был готов парализовать железнодорожное движение в этой части страны…

— Говори, Курбан.

— В два — пятнадцать пройдет грузовой состав — начал говорить Курбан, он тоже работал на станции — это воинский эшелон, там груз боеприпасов, он идет под охраной. Охрана — в отдельном, прицепном вагоне, по ночам они все спят, я это видел и не раз. Я знаю, как перевести этот поезд на пути, ведущие в Камбарку, они почти заброшены, но в порядке. Если довести этот состав до Камбарки и там взорвать — русисты узнают, что такое смерть.

В Камбарке — был завод по уничтожению химического оружия. Оно до сих пор — было уничтожено не полностью.

— Можно еще довести этот состав до Казани или повернуть на Ижевск…

— На Ижевск не надо, брат… — сказал еще один ваххабит — там вся железная дорога идет далеко от высотных домов, где бы мы его не взорвали — толку будет мало. А вот в Казани — вокзал прямо в центре города, если там, на вокзале взорвать этот поезд…

То погибнут тысячи людей. Но ваххабиты — этого и хотели…

— Решим по ситуации. Может взорвать и здесь, но если получится — пойдем на Казань. Казань — давно отложилась от движения, там живут люди, которым свое имущество и свои прибыли — дороже Аллаха. А Аллах не ведает народа распутного! Аллаху Акбар!

— Аллаху Акбар!

Сын — вывел из подземного гаража машину отца. «Тойота Ланд Круизер», практически стандарт для главы администрации в сельских районах необъятной России, и комфорт как в лимузине, и проходимость почти как у танка. Если даже на станции не знают машину главы администрации — все равно пропустят, не захотят связываться. Пройдет и «КамАЗ».

Семеро боевиков набились в «Тойоту» — в ней было как раз семь мест, пять и два в багажнике. Остальные двое — сели в просторную кабину «КамАЗа», еще один должен был открыть дверь, потом закрыть ее и тоже ехать в «КамАЗе».

— Аллах с нами… — внушительно сказал один из братьев в «Тойоте» — Аллах всегда с теми, кто идет по пути джихада…

Али Алхасов — тронул машину с места, одними губами произнося молитву.

Они выехали на улицу — темную, плохо освещенную, остановились, ожидая «КамАЗ». «КамАЗ» вышел вторым, колонна остановилась, чтобы один из террористов мог закрыть ворота — не дело оставлять их открытыми. Тридцать лет назад — обязательно нашелся бы кто-нибудь, кто заинтересовался бы, а зачем со двора главы администрации района отъезжает «КамАЗ», и еще ночью. Но сейчас — людей накрепко отучили вмешиваться в чужие дела…

Двери закрылись. Невидимый невооруженным глазом, но отчетливо видимый в ночной прицел лазерный луч уперся в грудь сидевшего за рулем «Тойоты» Али Алхасова.

— Готов! — шепотом сказал снайпер группы в гарнитуру сотового.

— Огонь!

Винтовочная пуля ударила в лобовое стекло «Тойоты», за счет этого препятствия изменив траекторию, как это часто и бывает при стрельбе через стекло, тем более такое прочное, как лобовое стекло машины. Уйдя вправо и чуть вверх, она поразила водителя не по центру груди, как рассчитывал снайпер — а в плечо, не задев кость.

Ранение было болезненным. Али вскрикнул и инстинктивно нажал на газ. Машина — резко прыгнула вперед, буквально с ходу набрав скорость…

Вставший на колено Скворец открыл огонь по надвигающейся на него темной массе и в этот же момент, выстрелил второй раз снайпер. Второй снайперский выстрел был более точным, убив сидевшего за рулем Алхасова наповал. Град свинцовой картечи — обрушился на салон «Тойоты» — современный полуавтоматический дробовик в опытных руках позволяет делать два выстрела в секунду. Все боевики в салоне — за несколько секунд были убиты или ранены, не успев ничего сделать.

Один из боевиков — открыв дверь, вывалился из салона и тут же упал на дорогу, сбитый выстрелом снайпера…

Машина катилась по дороге, останавливаясь. Скворец сменил магазин — и снова открыл огонь по машине…

Все просто — так до смешного просто, что даже непонятно, о чем это таком писали русские, да и не русские великие писатели. Убил человека, потом мучаешься всю жизнь. Долго думал — убивать — не убивать. Мучился выбором…

Бред какой.

Темная ночь, редкие, висящие во тьме яркими шарами фонари. Привычная тяжесть оружия в руках, такое… какое-то странное чувство перед боем. Тянущее такое, адреналина нет никакого, только беспокойство и хочется, чтобы все кончилось побыстрее. Чтобы — или пан или пропал. Тоскующее какое-то чувство…

Потом — моментальный взрыв. Передняя рука на капоте, оружие тяжелое. Красный кружок прицела ложится на темные тени машин, на играющие бликами от фонарей стекла. Спуск проваливается под пальцем — как на стрельбище, только цели тут — живые. Ружье бухает в руках — тяжелое, отдачу гасит хорошо, прицельная марка дергается. Стреляешь, почти ничего не видя, только черная марка прицела, мечущиеся тени и вспышки от выстрелов из ствола. Стреляешь с максимальной скоростью — только бы не дать опомниться и открыть ответный огонь. Два калаша — посекут только так. Как обычно и бывает — магазин заканчивается внезапно, это на стрельбище считаешь, тут адреналин бурлит, в голове салюты бабахают — двенадцатый калибр, как-никак. Забываешь спрятаться за машину, ругаясь, срывая ногти, вытаскиваешь из разгрузки толстый, изогнутый коробчатый магазин, наполненный ждущей своего часа смертью. Вталкиваешь его в ружье взамен расстрелянного — поставленный на задержку затвор срывается вперед, досылая первый патрон в ствол. Снова стреляешь — уже расчетливо, на добивание. Вон, например, дверца полуоткрытая и стекло не выбито — может, кто там живой остался. Бах, бах! — летит стекло, рваные дыры на металле — порядок.

Снова перезаряжаешь, поднимаешься из-за укрытия. Теперь уже и командовать можно, и прикрывать друг друга — а в бою хрен, это только профессионалы в бою десять дел могут делать, и сами стреляют, и бойцами командуют. А сам если на кабинетной работе засиделся, пистоль в сейфе держишь…

А тут — крепкий коктейль эмоций и ощущений, Modern Warfare 2 в сочетании со стрельбищем нацгвардии в нескольких километрах от Ижевска, куда пускают пострелять, если нацгвардейцы не занимаются…

И самое главное — нет ничего в душе. Ни раскаяния, ничего из того, о чем говорят великие писатели. Ни сожаления по поводу прерванных тобой жизней. Просто — какая-то щенячья радость от того, что сегодня — ты, а не тебя. Еще какое-то ликование — наверное, победное, о как мы вас! И удовлетворение от хорошо сделанной работы.

Чего там… Андерс Беринг Бревик — форева!

В это же самое время — Слава и Ильгиз выпустили восемнадцать снаряженных крупной картечью зарядов по кабине «КамАЗа» и по боевику, закрывавшему дверь. Остаться после этого в живых — было невозможно…

Перезарядив свое оружие, Слава сунулся в кабину «КамАЗа». Отчетливо пахнуло бойней. Он выстрелил еще раз — на всякий случай, ему показалось, что водитель жив. Потом — увидел у навалившегося на руль водителя заткнутый за пояс пистолет и забрал его.

Ильгиз — подсвечивая фонарем, сунулся в кузов. Бочки, закрытые какой-то мешковиной. Он сдвинул мешковину с края — и увидел тракторный аккумулятор, стоящий на полу и идущие от него к бочкам провода.

Су…и!

Подбежал Слава.

— Все тип-топ. Вглухую. Ни хрена себе…

— Сказал я себе. Валим.

Черная Приора тронулась с места, когда уже были слышны вдалеке милицейские сирены. Боевики Союза Русского Народа стали беднее на сорок два картечных и три винтовочных патрона — и богаче на трофейный ТТ и два автомата Калашникова. И несколько тысяч, возможно — несколько десятков тысяч спасенных человеческих жизней. Если бы они попытались остановить «КамАЗ», как это сделала бы полиция — скорее всего, погибли бы люди. А если бы — кто-то из ваххабитов решил стать шахидом и подорвать машину-бомбу на месте — погибло бы очень много людей. Решение этой проблемы было только одно — как можно больше пуль и как можно быстрее. Конечно — им просто повезло, четырем людям, которым было не наплевать на Россию. Но везет — всегда тем, кто действует.

Белый с синим «УАЗ-Патриот» остановился в самом начале улицы, луч фары — искателя — мазнул по улице…

Сержант полиции — старший автомобильного патруля — снял из держателя рацию.

— Центральная, я пятый. Подтверждается, две поврежденные машины, следы перестрелки. Один труп.

Трупов было десять. Но пока этого не было видно.

— Пятый, я Центральная. Перестрелка все еще идет?

— Центральная, отрицательно. Перестрелки нет.

— Пятый, приступайте к осмотру. Я направляю тревожную группу.

— Понял.

В «помогайке» патрульной машине — было, как и положено, три человека: полицейский-водитель, старший патруля в звании лейтенанта или старшего лейтенанта и просто патрульный. На всех троих — был один автомат, но лучше бы не было — стрелять из него ни один толком не умел. Еще — у них были пистолеты, новенькие Грачи — но двое из троих сдали зачет по стрельбе за бутылку водки…

Еще на троих было два фонаря — один из патрульных забыл фонарь дома, еще один был сломан.

Милиционер — водитель выбрался наружу, передернул затвор автомата.

— Может, подождем, пока группа прибудет? Затопчем улики еще… — сказал лейтенант, тщательно скрывая страх.

— Ничего не затопчем. Пошли. Халиков, возьми фонарь, осмотри джип.

Халиков, молодой сельский парень, который пошел в милицию чтобы закрепиться в городе — держа в одной руке пистолет, в другой фонарь — подошел к внедорожнику, посветил в салон. Там было такое, что он едва не выронил оружие. На осколках стекла, на капоте, в салоне — всюду была кровь. И трупы — в машине была куча трупов в самом прямом смысле этого слова.

— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант, тут…

Лейтенант подбежал от машины, где он стоял и «слушал эфир».

— Аллах всемогущий…

Сержант, полицейский-водитель в это время — держа автомат наизготовку — подошел к кабине «КамАЗа». Со стороны водителя дверь — настежь, за рулем — труп, кровь аж на землю капает со ступеньки кабины. Он посветил дальше и обнаружил, что у ворот особняка — еще один труп, лежит навзничь. Кровь в свете фонаря — была почти черной.

— А… шайтан…

Сержант начал осторожно обходить «КамАЗ», подошел к нему сзади, со стороны кормы. Полог был откинут, он посветил туда фонарем — вроде ничего нет. Поднялся, придерживаясь рукой на борт, посветил и…

В первый раз в жизни понял, что значит выражение «превратился в соляной столб».

— Е… твою мать…

Как только сержант обрел дар речи, причем почему то русской, а не татарской — он бросился бежать от этой страшной машины.

— Что там? — лейтенант испугался не на шутку — еще трупы?

— Хуже. Какие-то провода и бочки, полный кузов. Вызывай саперов, и давай за угол отъедем. А то ща как рванет!

Лейтенант побелел как мел.

В это же время — Рено Логан остановился за углом небольшого пятиэтажного дома в новом районе — тут были приличные, кирпичные дома. Совсем недавно построенные, с большими квартирами, два балкона на квартиру. Богато жили в Татарстане, богато даже в таких городишках, как Агрыз.

Три человека вылезли из машины. Сноровисто разобрали снаряжение. Почти новая Бенелли М4, Сайга, МР-156 с тактическом варианте со складным прикладом. Травматические и один настоящий, милицейский ПМ. За травматику сейчас гоняли, патронов было не купить — но кому надо, у того все что надо было…

— Ну, где?

— Четвертый этаж. Квартира слева, одиннадцатая… — обреченно сказал татарин — информатор.

Один из боевиков — сноровисто пристегнул его к ручке двери машины изнутри. Вынул ключ из замка зажигания.

— Здесь посиди.

Бегом, придерживая оружие — бросились к первому подъезду. Путь им — преградила стальная дверь с кодовым замком, ночью ждать пока кто откроет — можно до второго пришествия.

Один из боевиков — отошел, посмотрел наверх. Крыша над подъездом, выше — стекло.

— Подсади…

Самый здоровый из них — подсадил Генку, маленького и юркого удмурта на крышу. Тот немного повозился там. Снизу услышали, как звякнуло разбитое стекло, потом — сыграла нехитрую мелодию, открываясь, дверь.

— Двигаемся!

Поднялись наверх, раскатали черные шапочки-гондонки, превратившиеся в маски. Сняли с предохранителей оружие.

Дверь — стальная, с глазком. Просто так не вскроешь, солидно сделано. Такие — сейчас обычно на точках стоят, где наркоту продают, просто так не сшибешь. Этаж — тоже нехороший. Если бы пятый — сверху бы, на балкон спустились, второй — с крыши подъезда по газовой трубе перескочили бы…

А тут — четвертый…

Один из боевиков показал на ружье.

— А если адрес левый, татарин соврал? Прикидываешь?

Да уж…

Решили — внаглую. Один из бойцов — нахлобучил свою полицейскую фуражку, достал удостоверение. Глазок вроде как примитивный. А сталь — она не только с одной стороны защищает, с двух.

— Встань правее….

Постучали в дверь. Еще раз. Сначала ничего не было, потом — послышалось какое-то шевеление. Секунда за секундой — летели как безнадежно опаздывающий поезд…

— Откройте, полиция!

Бах!

Стеклянный глазок взорвался изнутри стеклянными брызгами, в квартире — глухо громыхнуло.

— Су…а!

Один из бойцов, самый опытный, раньше служивший в ОМОНе — дернул на себя «полицейского», вскинул Бенелли, выстрелил по замку.

Нет!

Новый выстрел — грохот закладывает уши, пахнет горелым порохом и раскаленным металлом. На месте замка и чуть повыше, где, по мнению ОМОНовца может быть защелка засова — рваные дыры…

— Есть!

В квартире оглушительно жахнуло, дверь рвануло из рук от удара дроби с близкого расстояния. ОМОНовец — просунул ствол в дверь, несколько раз нажал на спуск, посылая в квартиру картечь заряд за зарядом. Обернулся, вырвал у стоящего за ним полицейского МР-153, сунул ему Бенелли. Патроны одни и те же, перезарядит.

Толкнул стволом искалеченную дверь, на всякий случай шарахнул еще пару раз, заглянул. На полу — кто-то лежит и явно дохлый — не успел спрятаться, сразу под ружье и попал. Больше никого нет — только пороховой дым и искалеченные картечью внутренние двери.

И все это — освещает горящая под потолком в светильнике лампочка — она не разбилась.

— Ложись, работает ОМОН! — выкрикнул он, шарахнул еще раз из ружья вдоль коридора, заскочил в квартиру. На ружье был фонарь, хоть какое-то подспорье. Четыре шага, коридор дальше разветвляется — ход на кухню, тут же — туалет и ванная. Следом — громко топая ворвались еще двое, он тормознул полицейского, отправил его направо…

— Проверь!

С ружьем проверять — самое то, но единственный боевой пистолет — у него. Ничего, проверит…

Из-за двери впереди бахнуло — и ОМОНовец ответил двумя снопами картечи. Не чувствуя боли — бросился вперед, саданул стволом ружья по остаткам стекла в двери.

Луч подствольного фонаря — в одно мгновение высветил женщину, темноволосую, одетую как обычная пассажирка. Глаза ее сверкали дикой ненавистью, в руке — сумка, в другой — ничего. Кто стрелял — он так и не понял.

Шахидка!

ОМОНовец выстрелил — и в этот момент, все взорвалось. Стена пламени рванулась на улицу, плеснула через окна, на балкон, одновременно по всей площади — лопнуло, разлетелось на мелкие части остекление. Потом — не выдержав, рухнуло перекрытие…

На небольшую улицу, где строилась местная элита — приехала прокуратура, потом — еще люди. Воскресение — поднимали кого могли и как могли, кого и не нашли. Один из милиционеров — оказался ветераном Чечни, он поднялся в кузов и сбросил клеммы со стоящего в кузове аккумулятора — чтобы лишить взрывное устройство питания. Из Ижевска — ближе — вызвали отряд спецназа ФСБ и саперов, позвонили в Казань — те тоже обещали прислать отряд специального назначения полиции. Начали эвакуацию жителей по всей улице. Было известно о том, что ночью в городе произошла еще одна перестрелка, взорвался жилой дом, есть погибшие.

Сообщили в Москву — но там это сообщение никого не удивило. На Кавказе началась война, рассматривался вопрос о введении на всей территории страны режима чрезвычайного положения.

Уже когда рассвело — две одинаковые черные «Тойоты» привезли несколько человек из Казани — в том числе старшего следователя по особо важным делам Прокуратуры РТ Абыла Мингазова — он входил в состав специальной группы, охотник за ваххабитами. Человек непростой судьбы — младшего сына упустил, втянули в организацию, отправился на Северный Кавказ и там погиб под ударом беспилотника. Теперь — Мингазов слыл беспощадным охотником за ваххабитами, жил на территории воинской части, по слухам — одного из задержанных эмиров забил до смерти на допросе. Хотя — с виду обычный мужик, среднего роста, интеллигентный. Только седины много.

Мингазов — прошелся по уже оцепленной территории, своим неспешным, несуетным следовательским взглядом выхватывая детали. Вот тут — кучка гильз от дробовика и вон там — еще одна. Били из полуавтоматов, Сайга или Вепрь, гильзы светло-серые, почти прозрачные — тоже ижевские. Судя по количеству и расположению — били с засады, заранее заняв позиции — и скорее всего, гости были с Ижевска. Там оружия полно, в том числе и нелегального, полно и русских — республика национальная, но удмурты на третьем месте по численности, а русских и вовсе — большинство. Да, гости оттуда были…

Машина — «Ланд Круизер», двери открыты, изрешечена и разбита картечью, считай, в хлам. Ее прикрыли простынями, чтобы не было видно месиво в салоне — а то журналистов понабежало, одного с соседней крыши сняли — в погоне за сенсационным кадром туда забрался. Как ищейки, честное слово, эту бы энергию да в полезных целях…

Навстречу попался местный следак, он куда раньше приехал. Мингазов — углядел листы протокола на доске с зажимом сверху — удобная вещь, раньше на капоте писали, а то — и на спине ближайшего милиционера.

— Описали? — кивнул он на машину.

— Да, Абыл Рамилевич, описали.

— Тогда увозите, нечего тут…

Уже попахивало. В некоторых местах — на простынях проступала побуревшая кровь. Вахи говорят, что тот, кто умер как шахид — после смерти не воняет. Вот их бы сюда привести — и носом во все в это ткнуть.

Мингазов пошел дальше, подошел к машине взрывотехников — черный, купленный к Универсиаде, с высокой крышей Фольксваген. У него стояли полицейские чины, двое помогали взрывотехнику освободиться от своего костюма, который весил больше пятидесяти килограммов. В машине был и робот — только как его в кузов «КамАЗа» закинешь?

— Что там?

— Полный кузов. Бочки с самодельной взрывчатой смесью на основе удобрений. Газовые баллоны. Может и еще что, мы в сам кузов не лезли, только просветили и убрали инициирующую сеть. Надо сейчас армейских, пусть все это вывозят на полигон и взрывают.

— Машину нужно оставить, ей эксперты займутся.

Все посмотрели на взрывотехника, тот кивнул.

— Можно.

— Большая мощность?

— В Казани услышали бы… — сказал взрывотехник, нервно затягиваясь поднесенной сигаретой — не меньше тонны в тротиловом эквиваленте, а скорее всего — полторы. Серьезно поработали.

Уж куда серьезнее…

Подошел местный начальник милиции… тьфу, полиции, все никак это слово не приживалось. Кивнул. Отошли, поздоровались…

— Что? — спросил Мингазов.

Начальник полиции, полноватый, с короткими, жесткими усами — недовольно покачал головой.

— Башку снесут в Казани за такое…

Казани — здесь боялись больше, чем Москвы, намного больше. Москва — в дела этой большой и благополучной, полунезависимой республики — почти не лезла.

— Не снесут. Телевизор смотрел?

— Какое там…

— А посмотри. Сейчас такое делается…

— Что?

Про то, что рвануло в Чечне — уже знали и не представляли, что может быть еще хуже.

— Посмотришь, узнаешь. Опознали?

— Да… — полковник полиции замялся — один из этих… сын главы местной администрации… младший. Он домой вахов привел, сестру младшую в комнате запер, отца связали. Прямо там, в доме бомбу собирали.

Мингазов ничего не прокомментировал. Это все — было хорошо знакомо. В оперативные действия он тоже не вмешивался, это дело оперов. Только в фильме — следак по месту происшествия как ищейка лазает, улики ищет. В реальности — отыскание и закрепление улик это дело криминалистов, оперативные действия — дело УГРО. Следователь — тут только затем, чтобы лично ознакомиться с местом происшествия, чтобы потом эффективнее вести следствие по делу, эффективнее вести допросы. Есть следователи, которые ж… от кресла оторвать боятся… ну так халтурщиков везде полным-полно.

— Убили?

— Да, в машине лежит. Я опознал.

— Я про главу администрации.

— А… этого нет. Дома сидит, развязали. Врач у него.

Мингазов — достал небольшую стальную капсулу, бросил на язык таблетку, немного подождал. Отпустило. Полковник Халиков с сочувствием следил за следаком — он хорошо понимал его чувства. Их мир… патриархальный, который и после падения СССР оставался — разваливался на глазах. В Татарстане, где почитание старших более выражено, чем в остальной России — до недавнего времени просто невозможно было себе представить, что сын привел в дом бандитов и связал отца. А теперь — это было. Они — их дети — в какой-то момент становились как чужие…

— Соседи навестили?

— Наверное… — Халиков неодобрительно покачал головой — вы еще на втором месте не были, видно, объединять придется…

— Что там?

— Трое, с ружьями — взяли штурмом квартиру, вышибли дверь. Взрыв. Часть фасада обвалилась, уже семь трупов нашли, работают дальше. Там, за углом у дома — тачка, Логан, новая почти. Удмуртские номера, таксишка. Пустая, только сзади — ручка вырвана.

— Информатора везли… — понимающе кивнул Мингазов.

Если так — то все и понятно. Получили информацию, в милицию… полицию не слили, отправились самостоятельно на реализацию. Скорее всего — в группе были бывшие, а то и действующие сотрудники полиции. В одном месте — сработали чисто… то ли повезло, то ли каким-то образом — заранее узнали. Сели в засаду и расстреляли из всех стволов, как в Чечне. В другом случае — один из вахов активировал детонатор и погибли на месте. Такси — одна из крыш Союза Русского Народа, этой крышей практически все пользуются. И заработок для своих неплохой, и слежку вести можно незаметно и мобильны все, чуть что — все в одно место разом подскочат. В некоторых местах — таксистские информационные службы — тоже работали на Союз, фактически это была параллельная система координации и связи, ничем не хуже полицейской. Теперь — кому бы не принадлежала эта машина — ему ничего не предъявить. Такси — оно такси и есть, разных людей возит. Посулили водиле денег — отвези в Агрыз. Он и поехал. Хозяин не в ответе, водила если что — запросто скажет, что угнали, я не я и лошадь не моя. И попробуй кому чего предъяви…

А если в целом брать, по большому — то к большой крови идем. Когда то давно Мингазов — закончил исторический, это потом он в следствие пошел — и он все хорошо-хорошо понимал… Когда был татарский национализм, это не так было страшно. Даже когда был чеченский национализм — это не так было страшно. А вот русский национализм — это страшно, это — отрезание всех путей назад. Русские всегда были имперским народом, на них, как на цементе — строилось здание сначала как Империя, потом как Союз. Сами русские — жертвовали ради империи, а мелкие народы — могли себе позволить… на том все и держалось. А теперь — не получается так, русские вместо старших братьев — стали убийцами. Они не относятся к младшим со снисходительностью большого, они теперь пытают и расстреливают. Из фактора стабильности, из решения проблемы — они сами превратились в проблему. И это — путь либо к гражданской войне, либо к геноциду.

И в том, что происходит — виноваты они. В Чечне русских резали как свиней, здесь, в Казани — их просто втихую считали свиньями и объединялись против каждого русского маленькими, сплоченными группками… не бить и резать, но чтобы всегда помочь своему. И русский терпел — терпел, но потом решил — а какого это хрена? Почему это я — свинья? Вот и получилось, что и у татар, и у чеченцев — кровь такая же красная, и умирают они — точно так же, как и русские.

Империи не будет, если никто не захочет жертвовать за Империю. Сначала — этот крест несли русские, теперь никто не несет. Вот это вот все покажут по телевизору — и будет Югославия. Гражданская война и несколько окровавленных кусков когда-то единой страны — в конце. Но в Югославии сербов было не так много — а в России русских — больше половины. Значит, может получиться так, что выстроят перед рвом — и из пулеметов посекут. И правильно сделают. Развели заразу — отвечайте. Оскотинились — отвечайте. Благодарности лишились — отвечайте. А ведь в традициях его народа, татар, благодарность — одно из первых мест занимает.

А если они победят русских — их же собственные дети потом зарежут. Как баранов зарежут. Тут же — променял отца на джамаат… и эти променяют…

В этот момент старший следователь прокуратуры РТ по особо важным делам Мингазов Абыл Рамилевич понял, что война не просто близко — она рядом, в нескольких днях. Когда утром в машине телевизор смотрел — не понимал, а сейчас, стоя на месте где произошла бойня — отлично понял. Карты брошены, ничего уже не сделаешь. Когда-то — за все приходится расплачиваться, вот и их час пришел…

— Абыл Рамилевич, с вами все в порядке?

Рядом с ним стоял его телохранитель, русский. Казанский ОМОНовец по имени Саша. В охрану — все татары старались брать только русских. Своим — уже на грош не доверяли…

— Все в порядке…

— Абыл Рамилевич, вы на второе место происшествия съездите? — спросил озабоченно Халиков.

— Чуть попозже.

Мингазов зашел в дом, из которого выехала машина смерти, набитая взрывчаткой, мельком огляделся — красивый. Явно не просто так строили, как семейное гнездо строили. Солидно — три этажа, первый — как бы полуподвальный, везде кирпич, в два, а то и три кирпича стенная кладка. Кованые оградки, стальная дверь. Цветов почему то нет — обычно бывают. Солидно, солидно…

Зашел внутрь. Ковры, обстановка, ковры дорогие. Натоптали уже изрядно, потому и он обувь снимать не стал.

Джафер Алхасов — сидел на первом этаже в роскошном кожаном кресле, рукав на правой руке закатан, лицо белое как мел. Было видно, что человек только что пережил… можно сказать, катастрофу…

Врачиха — кинулась как коршун.

— Нельзя его допрашивать! Вы что — не видите? Человек в предынфарктном состоянии, а вы!

Мингазов вдруг понял, что врачиха — тоже русская.

— Да, да… Конечно.

Ссутулившись — следак вышел.

У дверей — оттаптывались несколько полицейских и Халиков.

— Абыл Рамилевич, закрываем его? Ордер будет?

Да уж… Эти своего не упустят. Понимают — после того, что произошло Алхасову не удержаться, в Кремле^[10] никогда не простят, что сын — ваххабит. В должности точно не оставят и оставшиеся — накинутся как свора шакалов на ослабевшего льва. Тот же Халиков — сейчас перед любым из новых попытается выслужиться, а то — и сам на место Алхасова претендовать.

И какой же мы ко всем чертям народ…

Следователь — посмотрел на горящего от нетерпения мента.

— Не трогай пока. Пусть похоронит сына. Он — уже наказан…

И тихо, одними губами добавил.

— Какая теперь разница…

Удмуртия. Ижевск. Улица Пушкинская

Здание УФСБ по Удмуртской Республике

Утро 26 июля 2015 года

Пакет с чем-то крупным внутри — подбросили за ограду рабочего подъезда, относящегося к ведению ХОЗУ ФСБ по УР ночью, видеокамеры, направленные на улицу Пушкинскую ничего не зафиксировали Сказался просчет проектировщиков системы — которых выбрали в соответствии с пресловутым девяносто четвертым федеральным законом за то, что дали минимальную цену. Как потом установили — тот, кто это подбросил, перелез через ограждение стадиона Динамо, вплотную примыкающего к зданию Управления, и перебросил пакет через высокую, кованую ограду прямо во двор ХОЗУ. После чего — тем же путем скрылся.

Учитывая произошедшее вчера — здание оцепили, улицу Пушкинскую перекрыли, вызвали саперов — которые ехали назад из Агрыза три с лишним часа. Удмуртия — это не Чечня и не Дагестан — и произошедшее вчера вызвало шок, а подброшенный через ограду пакет — панику, суету и дезорганизованность. Несмотря на наличие в республике отлично подготовленных и вооруженных подразделений по борьбе с террором — саперов сразу не нашлось, а потом им пришлось продираться через пробку. Улица Пушкинская — одна из ключевых в Ижевске, она идет параллельно Удмуртской через весь город — и ее перекрытие моментально привело к тому, что встали Удмуртская и Ленина. Неспокойно было и на Воткинском шоссе и на Азина — те, кто мог покидал город. Ползли слухи, стоял вопрос о введении в город частей Национальной гвардии.

Наконец, саперы прибыли, развернули оборудование. Современный робот с манипулятором, анализатором воздуха выкатился из черного Фольксвагена, бодро покатился вверх по Пушкинской, потом свернул. На всякий случай — все присели за машинами…

Робот взял пробу воздуха и не обнаружил ни следов взрывчатки, ни работы механизма или присутствия сотового телефона. После чего — с помощью манипулятора пакет осторожно разрезали.

— Твою мать… — сдавленно произнес капитан ФСБ, управлявший манипулятором.

В уже запекшейся крови — в пакете лежала отрезанная голова. Мертвые глаза — смотрели на кованую, еще сталинских времен ограду стадиона…

Хозяина потерянной головы установили быстро — информатор ФСБ, освещал исламистов. Осветил. Ежу понятно: скармливали туфту, может, и даже наверняка он давно своим признался чтобы прощение вымолить. Как только пришла пора карты на стол выкладывать — отрезали голову. Эти — не прощают…

Один из оперов отдела по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом УФСБ по Удмуртской республике, живший на Пушкинской — сгонял домой и припер в кабинет начальника Управления по Удмуртской республике «игровой» лэптоп с приличным экраном. Компьютер был личным, на служебном такое смотреть было нельзя — на флешке может быть и вирус и троян. В кабинете скопилось немало начальства, как местного, так и прибывшего из Москвы. Кондиционер пока не включили, потому — было не продохнуть.

— Разрешите, товарищ генерал.

Генерал Василий Вдовин, недавно назначенный начальник УФСБ по УР махнул рукой: включай, не до устава…

На экране — промелькнула заставка «восьмого» Windows.

— Не сотрем? — поинтересовался один из москвичей.

— Навряд ли — ответил другой — они сами хотели, чтобы бы это увидели…

Появился запрос на открытие флешки, опер ответил «да».

— Видеофайлы, товарищ генерал…

— Давай, включай.

— Какой?

— Да любой… — с досадой ответил генерал.

Опер включил наугад первый из файлов.

Раскрылся экран видеопроигрывателя. Появилась комната, голые стены, на заднем фоне — флаг. Черный, с арабской вязью — дальше можно и не рассказывать.

Молодой человек, лет двадцати… может, чуть больше стоял перед камерой. Когда камеру включили — он перед ней уже стоял, то есть в комнате был не только он, но и как минимум оператор, которого в кадре не было.

Молодой человек был одет в обычную футболку, на щеках — черная, кустистая щетина, такая бывает когда только волосы начинают расти. Тоненькие усики. Он не выглядел ни террористом, ни экстремистом… вообще, он вызывал жалость.

— Меня зовут Абдалла, что в переводе значит раб Аллаха… — он чуть замялся и потом продолжил с вызовом — раньше меня звали Николай Проворов.

— Твою мать… — сдавленно прошептал кто-то.

— … Несколько дней назад в Ростове на Дону бандами харбиев^[11] были убиты правоверные мусульмане, муджихады во главе с военным амиром Абу Идрисом^[12], да пребудут они по правую руку от Аллаха. Никого из них не похоронили должным образом, над их телами надругались. Харбии перешли в наступление на правоверных по всем городам, они залили кровью Шамилькалу^[13], Джохар-галу^[14] и другие места и убили там тысячи правоверных. Они питали злобу на них только за то, что они уверовали в Аллаха, Могущественного, Хвалимого и вышли на пути Аллаха против несправедливости и угнетения. За это — харбии и содействующие им мухарибы убили их и надругались над ними.

Сказано: если кто покусился на вас, то и вы покуситесь на него, подобно тому, как он покусился на вас^[15]. Наши акции в Ижевске будут местью за кровь мусульман и предупреждением всем харбиям и властям тагута. Если русисты в течение трех дней не уйдут с территории Исламского эмирата Кавказ и не прекратят оказывать помощь национал-предателям, если тербанды «полиция», «ФСБ», «прокуратура» не прекратят преследовать мусульман — кровь прольется по всей Русне, война придет на пороги ваших домов и пожрет вас, иншалла!

Мы довели до вас! Вся кровь, которая пролилась и прольется — на вашей вине. Аллаху Акбар! Аллаху Акбар!

Изображение прервалось.

— Твою в Бога душу мать… — выругался Вдовин, чувствуя, что теперь кадровые решения по Удмуртии неизбежны. Прохлопали такое… да голову надо снять, мать твою. Со всех, б… оперов дубинноголовых.

— Проверить по картотеке — приказал один из москвичей, невысокий и худой — справку на стол, бегом.

Генерал Вдовин отдал приказ глазами — и один из оперов выскочил мухой за дверь.

— Что скажете, Александр Владимирович?

Еще один из оперативников ФСБ, прибывших спецрейсом из Москвы, полная противоположность первому — высокий, дородный — потер рукой подбородок. В департаменте он считался знающим — знал языки, хорошо разбирался в ваххабизме, знал Коран и те книжонки, которые читали эти твари. Вероятно, если бы он пришел в мечеть и совершил намаз — на него никто не обратил бы ни малейшего внимания.

— Непрофессионалы — резюмировал он — надо смотреть дальше, но я полагаю, что это непрофессионалы. Парень не уверен в себе, знак ваххабитов «Аллах Един» он явно только на видео видел. Коран он не знает, арабский явно — тоже. Заставки нет, вообще никакой значит — контактов с чеченцами или с Кавказом у них нет, по крайней мере, активных. Иначе бы мы на них уже вышли агентурными методами. Любители, скорее всего связь с Хизб-ут-Тахрир.

— Ни хрена себе любители — злобно выругался кто-то — двадцать три трупа. Откуда он взял пояс шахида?

— Мы столкнулись с чем-то новым. Законсервированные группы, в которые входят в том числе и русские. До поры никак не проявляющие себя, варящиеся в собственном соку. Потом — кто-то приезжает, и эта группа сразу становится смертельно опасной. Там не только этот пацан… есть кто-то еще. Кто-то, кто появился в городе буквально на днях и активировал сеть. Вот с ним — сюда прибыли и пояса шахидов и я боюсь узнать — что еще.

Невысокий ФСБшник полоснул взглядом Вдовина.

— Не отрабатываете потенциально опасный контингент, Василий Борисович. Что у вас вообще здесь делается?

— Работаем, профилактируем — привычно начал оправдываться Вдовин — по соответствующим статьям возбуждено сорок одно…

— А какого же тогда х…я — со злобой перебил ФСБшник из Москвы — у вас здесь доморощенные джихадисты по городу разгуливают? Мало нам кавказцев — шахидов, подавай теперь и русских, твою мать!

Все вдруг замолчали. Кто-то бежал, сильно топая, по коридору. Шаги приближались.

— Товарищ генерал! — с порога крикнул ворвавшийся с порога дежурный — на пруду перестрелка, есть жертвы. Автоматный и пистолетный огонь.

Вдовин побледнел.

Удмуртия. Ижевск. Пляж

Примерно 11.30 московского времени

Пляж напротив Ижевского оружейного завода, на другом берегу пруда — считался одним из самых популярных мест низкобюджетного отдыха горожан. Ход на него идет прямо с набережной, через бывший яхт-клуб, теперь превращенный в семейный клуб Дача и спасательную станцию ОСВОДа, почти заброшенную в девяностые, но теперь облагороженную МЧС. Дальше — небольшая стоянка машин, и что-то вроде открытого танцпола, совмещенного с летним кафе. И вот — вы попадаете на пляж. Пляж небольшой, песок довольно грязный, то тут то там — клочками выпирает трава. В самом начале пляжа — стоит высокая спасательная вышка, всегда пустая, над ней поднят черный шар — вода грязная, купаться запрещено. Но это никого не останавливает.

Далеко не все ездят купаться сюда. За городом есть карьеры, где намного чище и небольшие пруды — но они доступны только тем, у кого есть машина. Остальные — а это, прежде всего дети и подростки на каникулах — доезжают на трамвае до парка Кирова или на велосипедах по набережной, и — здравствуй, свобода…

Старая, белая «Лада» — четверка, которую когда выпускал Ижевский автомобильный — у парка Кирова повернула налево, ушла под гору вниз, мимо заводоуправления завода Купол. Проехала дальше, дорога тут шла резко под гору. Потом — повернула, поехала на набережную. Остановилась — на пятачке за спасательной станцией, там, где обычно оставляют автомобили приехавшие на пляж «крутыши». Сейчас автомобилей не было, многие ижевчане парились в офисах, но было очень жарко — и потому на пляже народ был. В основном — женщины и дети…

Сидевшие в машине люди — достали из-под сидений автоматическое оружие. Они снимали квартиру совсем недалеко, на береговой — и никакой пост, введенный в связи с усилением не смог бы их перехватить.

Совсем рядом — стояла милицейская «помогайка». Двери открыты, один из сержантов дрых в машине, другой — был неподалеку, лузгал семечки, которые только что отобрал у торгующей здесь старухи. А нехрен торговать без разрешения!

Ни один, ни другой на остановившуюся машину не обратили внимания. Они все еще не поняли, что началась гражданская война.

— Берем этих двоих — скомандовал человек за рулем — возьмите автоматы, пройдете весь пляж. Там вас будет ждать лодка. Аллаху Акбар!

— Аллаху Акбар!

Двери четверки открылись одновременно. Сержант лениво повернулся, привлеченный необычным звуком и увидел вспышку, вырвавшуюся из ствола обреза. Больше — он ничего не успел увидеть…

Подбежавший к упавшему полицейскому джихадист — схватил автомат, рванул на себя — он не поддавался из-за ремня. Он рванул еще раз, потом выстрелил — и автомат поддался, он оказался в руках — тяжелый, кургузый. Было смешно и весело. Такое бывает, когда закинешься — но еще веселее, когда закинешься и стреляешь…

Ха-ха-ха…

Террорист увидел людей — и дал по ним автоматную очередь…

Изначально — автомат у них был один на всех, несмотря на расхожее мнение, достать в Ижевске боевой автомат и особенно патроны к нему не так то просто. Теперь — у боевиков было три автомата, а так же ружья и один пистолет.

Люди на пляже то же не знали, что вчера началась война, хуже того — было немало тех, кто пришел посмотреть на то место, где произошел теракт, посудачить об этом — короче, на пляже было больше людей, чем обычно для буднего дня. Услышав резкие, громкие звуки они не бросились бежать, они удивленно повернулись на них…

Среди спасателей, которые дежурили в этот день на спасательной станции — был и Виктор Быков. В МЧС — брали только тех, кто служил в армии — но он не просто отслужил в армии, но и прошел Чечню. Среди всех, кто находился в этот день на станции — он был самым опытным. И хотя он не стоял «на стреме» с биноклем, чтобы высматривать, кто заплыл чуть ли не на середину пруда — услышав звуки стрельбы он все понял сразу и правильно…

Услышав первый же выстрел, он оказался на полу быстрее, чем осознал что происходит. С Чечни в нем было вбито: обстреливают — падай, укройся и только потом разбирайся, что за хреновина происходит. Первый выстрел… он еще думал, что глушитель у кого прогорел. Но тут же последовал второй…

— Витек!

Он вскочил на ноги, пригибаясь, проскочил в соседнюю комнату.

— Пригнись!

Из руки своего неопытного в таких делах напарника, он вырвал бинокль. В их сторону не стреляли — иначе бы он услышал свист пуль.

— Что там? Видел?

— Не!

— Лежи!

Он перевел бинокль дальше — и увидел, как на пляже падают люди… а кто-то уже бежит. Потом — он увидел подростка, стреляющего из автомата.

Черт…

— Звони ментам, звони нашим — пусть объявляют ЧП! Быстро! Твою мать!

Без оружия — он выскочил из здания спасательной станции, скатился вниз — оно построено на возвышенности, метров пять высотой. Мгновенно сориентировался — увидел полицейскую машину, лежащего у кустов расстрелянного полицейского…

Бандитов было двое — по крайней мере, он видел двоих. Они шли по пляжу и стреляли в людей…

Подскочив к милиционеру, он схватился за пояс — есть! Кобура — а в кобуре табельный девятимиллиметровый Грач — оружие, хоть и имеющее нарекания по качеству по сравнению с отработанным за полстолетия Макаровым — но мощное, с емким магазином — в умелых руках вполне серьезное оружие. Он вырвал оружие из кобуры, передернул затвор — так и есть, идиот соблюдал инструкцию, не дослал… какая нахрен инструкция, когда речь о жизни и смерти идет, нету тут инструкций. С пистолетом, он рванул вперед по песку, перепрыгнул через канаву, которую тут промыла вода из прорвавшейся несколько лет трубы. Он отдыхал, и потому на нем были всего лишь тапочки, по песку бежать было скверно, что творилось вокруг… лучше было даже не смотреть, не брать в голову. Оступаясь на песке, он пробежал до бывшей спасательной вышки, решил что хватит, опер руку. Бах, бах! Один из террористов, в белой майке — споткнулся с шага и упал вперед, брызнуло красным — есть! Он перевел огонь на второго… тот как раз перезаряжал полуавтоматическое ружье, услышав выстрел он повернулся — но сделать ничего не успел. Еще три выстрела, один за другим — одна из пуль прошла мимо, две других попали террористы в плечо и в голову, тот опрокинулся на песок. В этот момент — Виктор увидел третьего террориста и… кажется четвертого. Третий — шел по самой кромке воды и косил людей, четвертый… он не был уверен в том, что это террорист — но он кажется… бежал к лестнице, которая вела в парк Кирова… быстро бежал. Он прицелился в третьего террориста… но тут в голове ярко сверкнуло, ослепительно ярко, нестерпимо ярко — и он повалился на песок…

Все произошло так, как обычно и происходило… На набережной дежурил еще один экипаж ППС, вместо того чтобы патрулировать (хотя и это бы не помогло, помогло бы наличие оружия у граждан) — они паслись около летнего кафе, которое было открыто в защитной зоне пруда, торговало спиртным из-под полы и потому вынуждено было бесплатно кормить доблестных сотрудников сил правопорядка. Услышав стрельбу — к их чести они среагировали быстро и резко: вымелись из кафе, прыгнули в машину, в течение пары минут были на месте. Увидев стреляющего человека — ничтоже сумняшеся открыли по нему огонь из автомата прежде, чем сбежавшие вниз спасатели заорали, что это свой…

Прямо с оперативного совещания — сотрудники ФСБ рванули на место, благо было совсем недалеко…

Стадом слонов — старое здание вряд ли когда-то видело такое — пробежав по коридорам, участники совещания выскочили к машинам. С воем сирен развернувшись, ударив две машины граждан, не остановившиеся вовремя — караван машин устремился по Советской, едва не сшибая пешеходов. Свернули на Горького и тут же ушли вправо — на короткий проулок, ведущий к пруду…

Внизу, на перекрестке у плотины — их встретила машина криминалистов — огромный «Форд Транзит». Чуть дальше — был пришвартован взорванный теплоход, там производились следственные действия.

Головная «Тойота» резко затормозила.

— Что за хреновина происходит? — заорал как оглашенный Вдовин.

— Товарищ… товарищ генерал, стрельба в районе Купола на пляже… кажется.

— Где Охотников?

— Туда… рванули.

— Перекрывайте набережную, на…!

Сидевший на заднем сидении второй «Тойоты» начальник одного из отделов УФСБ, прошедший две спецкомандировки на Кавказ орал в трубку радиотелефона.

— … а мне пох…! Поднимайте всех, кто есть — тяжелых^[16], ОМОН, Соболь, Кречет… кого хочешь, твою мать! Гоните к Куполу! Перекрывайте парк, Береговую, Кирова…

Ищут любой возможности стать шахидами — только полные идиоты.

Организатор террора таким не был, более того — он твердо намеревался выжить в этой акции. Именно поэтому — он взял единственный имеющийся у них пистолет — старый, но надежный АПС. От пистолета было гораздо проще избавиться, чем от автомата и со стороны стрельба из него не так видна, как из автомата или ружья.

Он никогда не задумывался над тем, как он живет и правильно ли то, что он делает, он никогда не задумывался и о смерти. Там, где он начинал убивать, там, где он продолжил убивать — смерть приходила быстро, настолько быстро, что ты не осознавал того, что старая с косой явилась за тобой. Ракета с беспилотника, авиабомба…

И все.

Организатор террора был русским, более того — он был русским солдатом. Одним из тех призывников, которых бросили на преступно плохо подготовленный, бестолковый штурм Грозного в новогоднюю ночь девяносто четвертого. Пьяные генералы в штабе решили, что кто первый пройдет к центру города — получит Героя. Расплачиваться за это — пришлось тем пацанам, которые горели в бронетранспортерах, расстреливаемые со всех сторон — многие из них впервые встретились недели две назад и тогда же получили оружие, из которого их никто не учил стрелять.

Организатору — тогда повезло. Их набили в старенькие БМП и куда-то повезли — не говоря, куда и зачем. Они долго ехали, их укачало, они отравились дымом. А потом — громыхнуло и полыхнуло, он даже не понял, что произошло и что делать. Сидящий рядом старший лейтенант успел открыть люк и выпихнуть его и еще кого-то. А потом — в БМП попал еще один заряд РПГ, усиленный примотанными толовыми шашками. После такого — не выживают…

Не умея стрелять, не зная, что делать — он рванул туда, откуда меньше всего стреляли и целую ночь бесцельно шлялся по горящему, принимающему обильные человеческие жертвы Грозному. Только наутро — его схватили боевики.

Озверения тогда особого не было, рабов держать было не принято, что делать с пленными — никто не знал. У него отобрали автомат, из которого он не сделал ни одного выстрела — и отправили в горы, как фонд для обменов…

Потом он отказался от своей веры и принял ислам.

Почему он это сделал? Сложно сказать. Он рос без отца, и воспитать его как мужчину было некому. Его призвали в армию — и тот год, который он в ней служил, он не видел ничего кроме унижений и издевательств от дедов. Офицерам на все было плевать — они просто пытались хоть как-то выжить в медленно тонущей в болоте стране. Вокруг происходило что-то непонятное и никто не объяснял им, что происходит. Он видел, как к воротам части подъезжают джипы — и деды выносят цинки с патронами… большую часть денег забирали офицеры, но что-то доставалось и дедам. Их плохо кормили и почти ничему не учили — страна проиграла войну и учить кого-то чему то — было бессмысленно. Потом — их привезли сюда — и бросили на убой.

Чеченцы были совсем не такими.

Он видел, что хотя они живут довольно тяжело и бедно — но в то же время в них есть некое единство, они — народ, сражающийся за свое выживание. В них было что-то такое, что давно утратил русский народ — пьяный, слабый, расхристанный и… разъединенный. Да, именно так. Когда чеченца обижали — сбегались вооруженные родственники. Когда обижали русского… он шел и пил на кухне водку.

Так он принял ислам. Вступил в бандформирование. И даже успел поучаствовать в штурме Грозного, который привел к тому, что русисты как всегда струсили и убрались, оставив Ичкерию свободной…

Тогда же — он взял себе жену. Русскую. Русские в Чечне были на положении изгоев — но его жену не трогали, потому что он был мусульманином и как чеченцы — поддерживал закон кровной мести. Правда, у него не было родственников — но отомстить ведь могут и соучастники…

В двухтысячном, когда русисты вторглись снова — он отправил жену с ребенком в Русню как беженцев. Сам — сражался до конца, отступил в Грузию. Потом — из Панкиссии завербовался и уже в две тысячи четвертом оказался в Пакистане. Там, где исподволь, незаметно организовывался, собирал силы, переформировывался разгромленный Талибан.

За то время, пока он шел по пути джихада — он не стал истинным мусульманином — но он научился искренне ненавидеть и имел собственные мотивы для войны. Он видел, что Запад… и Русня тоже, потому что Русня часть Запада — обязательно проиграет войну. Потому что за ними нет правды. Потому что за ними нет веры.

Звездным часом для него стала встреча с амиром Айманом аль-Завахири, вторым человеком в Аль-Каиде. Она произошла в одиннадцатом году на племенных территориях. Амир говорил недолго, но каждое его слово он помнил до сих пор. Разве справедливо то, что на севере находятся огромные земли, которые никто не обрабатывает — в то время как здесь правоверные ютятся на крохотных клочках каменистой, неплодородной земли в горах. Даже когда мы одержим победу, и американские харбии уберутся с залитой кровью правоверных земли Афганистана — разве на этом джихад будет закончен? Разве может джихад закончиться до того часа, когда не останется ни клочка земли, на котором не славили бы Аллаха. Разве голодные и угнетенные мусульмане — не имеют права жить на лучшей земле, чем сейчас?

Это — говорили уже тогда.

Так он, в числе прочих — вернулся. Вернулся на Родину, которую навсегда отверг в груди. Вернулся, чтобы убивать…

Его семья осела в Ижевске, небольшом городе, где жили русисты. Он нашел их — хотя сам он жил не в Ижевске и не мог пока приехать…

Пистолет в последний раз дернулся в руке — и бежавшая женщина, толстая, нескладная, уродливая, выставившая свое уродство напоказ — споткнулась и упала, что-то крича. Из черной дырки в спине потекла кровь. Кричал что-то и ребенок, руку которого она выпустила из своей руки…

Он навел пистолет на ребенка и нажал на спуск — но выстрела не последовало. Магазин был пуст…

Значит, на сегодня все. Аллаху Акбар!

Кричали со всех сторон. Прижимая пистолет так, чтобы его не было видно, он бросился вместе со всеми к узкой лестнице, ведущей с пляжа в парк Кирова. У самой лестницы — бросил пистолет за линию кустарника, где валялись всякие обертки, пустые пивные банки, презервативы и прочий харам…

Наверху он, хромая — проскочил мимо двух ментов, которые ошалело пытались что-то сделать, сами не зная, что. Побежал дальше. Проскочил зону отдыха парка, побежал дальше. На стоянке зоопарка — его ждал неприметный серебристый седан Хендай. Выезд из города — совсем рядом, перекрыть город не успеют. Сыну и жене — он сказал что делать — да и не тронут их. Никто их не тронет — потому что сын стучит ФСБ, считается агентом…

Перед тем, как сесть в машину — он бросил сотовый, шарахнул по ему каблуком. Американцы — прекрасно умеют выслеживать людей по сотовому — а в последнее время это хорошо научились делать и русисты. Рисковать не стоит — он знал, куда ехать, где его встретят и укроют…

На звонок, пришедший на этот аппарат через несколько минут никто не ответил. И на все последующие — тоже…

Последний из террористов, прошедший весь пляж до конца — поднялся на небольшой взгорок, которым заканчивался пляж, там было что-то вроде бухточки и тут били ключи. Никакой лодки — конечно же не было…

Выстрелив и убив мужчину — он бросился по крутой тропке в парк, который здесь переходил в глухой лес…

Бронированный «КамАЗ» остановился у ограды парка Кирова — и из него один за другим стали выпрыгивать бойцы в черной боевой униформе спецназа, с автоматами и снайперскими винтовками, в шлемах с забралами, выдерживающими попадание пули ТТ. От обычных полицейских бойцы Кречета отличались как волкодав от дворняги — и повадками и снаряжением, всем. В отряде — было целых четыре снайпера, в том числе женщина, майор полиции, мастер спорта по биатлону. Последним — выбрался проводник с собакой.

Командир спецотряда, подполковник полиции Лобов коротко переговорив по сотовому с начальством, махнул рукой.

— За мной!

Последний из остающихся в живых террористов — заполошно дыша, бежал по лесной тропинке, ведущей к очистным и к санаторию. Автомат оттягивал руку — но бросать его было нельзя, кажется, там оставались патроны. Граната в кармане больно била по ноге. Куда бежать дальше — он не знал, просто знал, что надо бежать. Харбии — на хвосте.

И этот тоже — был русским, даже не татарином — русским! Родился в семье, где не было отца. Мать — пила, уволили с работы — спилась совершенно. С детства шлындал по улицам, «подшибал» мелочь у малолеток, калымил на Сенной^[17]. Никому он не был нужен… сейчас вообще никто и никому не был нужен. Пока не встретил девчонку… а та его познакомила с правоверными. Потому что и сама была правоверной.

В исламе — он нашел то, что не находил до этого нигде — ни в школе, ни в церкви. Из церкви его погнали — оборванный, озлобленный, он просто не вписывался. Из школы — он ушел, потому что бил «маменькиных сынков», вымещая свою злобу на весь этот поганый мир, отбирал у них деньги — а родительский комитет в итоге ополчился на него — десяток взрослых на одного пацана. Он слышал про Союз ветеранов, про то как они «гоняют черных» — но у него с детства были друзья из цыган — а вот русские ему ничего хорошего не сделали. Сделали — только правоверные из подпольной ваххабитской ячейки.

Ислам — нравился ему всем. В исламе — если человеку негде переночевать, он может пойти и переночевать в мечети, и никто ничего ему не скажет. Попробуй-ка, приди, переночуй в православном храме — как тебя оттуда вышибут! В исламе — жертвовать во время праздников надо было не мечети — а бедным. Зарезал на праздник барана — треть отдай бедным. И часть закята, собираемого с мусульман — тоже полагается отдавать бедным. Конечно, не все и не всегда это делали — но как объяснили пацану его новые друзья: есть настоящие мусульмане, а есть ненастоящие — это хуже неверных. Ненастоящие мусульмане — это как раз те, чьи Порши стоят на Азина во время Ураза-Байрам, так что не проехать — и при этом они пьют харам и подчиняются тагуту. Это те, которые отстроили шикарную мечети в центре, за Сенной — но при этом не дают ни рубля тем, кто идет по пути Джихада, не принимают раненых мусульман и не вредят русистам. Они только с виду благочестивые — а на самом деле держат собак, пьют харам и дают деньги в рост. И прикрываются словами… типа «Джихад это что, а вот вы попробуйте реабилитировать хотя бы одного наркомана».

Наркомания, притеснения, несправедливость — от власти. Правоверные — борются с властью и ведут джихад. Как только правоверные придут к власти, как только все примут ислам — все станет общее, никто не будет ни с кем ссориться, никто не будет ни у кого ничего отбирать. Каждый станет братом каждому.

Но для того, чтобы так было — надо воевать. Воевать против несправедливости, против власти. Джихад.

Вот так — русский паренек по имени Вадим и оказался летним днем на пляже с автоматом. Вот так — он оказался в лесу с отрядом спецназа на хвосте…

На тропинке — он натолкнулся на парня. Коренастый, крепкий, по пояс голый — он шел навстречу, а за ним семенила девчонка.

— Э, братан, не знаешь, что там…

Парень осекся. Гулко хохотнула короткая очередь и завизжала девчонка. Вадим рывком схватил ее за руку.

— Как выйти к дороге?!

Выстрелы — услышали спецназовцы, моментально сменив направление движения, они бежали цепью, как волки, загоняющие дичь. Впереди — хрипела, рвалась с поводка собака, над кронами деревьев — уже грохотал вертолет, в нем — снайперы готовились к бою…

— Как выйти к дороге?!!!

Девчонок — он ненавидел, а особенно таких. Светленькая, ухоженная, явно домашняя. Красивая…

— Тварь!

Рука описала полукруг, щеку жигануло болью.

— Су…а!

Он ударил ее стволом автомата, нажал на спуск, но автомат не ответил привычно громкой очередью. Кончились патроны.

— Тварь! Тварь! Тварь! — девчонка размахивала руками, раз за разом пытаясь достать в слепой ярости того, кто убил ее друга, того, кто в этот момент был для нее воплощение зла.

Он ударил ее по голове. Затем схватил ее — она оказалась на удивление легкой и потащил за собой. Теряя время — которого у него и так не было.

Марина — задыхаясь, бежала по тропинке, опережая отряд. Как тогда, на первенстве России по биатлону, на гонке преследования — когда она упала, и врачи потом сказали, что с профессиональным спортом надо завязывать. Нога напоминала о себе и сейчас — но выбора не было…

Ей все время приходилось что-то доказывать. В СДЮШОР, где она почему то стала белой вороной и ее постоянно шпыняли другие девочки. В отряде — она была одной из немногих женщин — снайперов в милиции. Под Беноем — когда один из бойцов Альфы решил воспользоваться ситуацией. Тогда после разбора полетов между своими командир группы, молодой, наголо бритый майор — отозвал ее в сторону, дал маленький скелетник и сказал — при повторении первому же всадишь в ляжку. Я разрешил…

Амур лаял где-то позади. Она опередила отряд минимум на триста метров.

Деревья внезапно кончились — и она едва не свалилась в овраг, который тут остался после того, как начали какую-то дрянь строить — да так и не достроили… вон труба ржавая из земли прет.

Она вдруг поняла — что опередила и террориста, и что оврага ему не миновать.

Тяжело дыша, Марина упала на самом краю обрыва. Рывком закинула вперед болтавшуюся на спине накидку, чтобы не было видно лица и рук, принялась устанавливать на позицию заказной, подарочный спортивный Вепрь…

Деревья канули куда-то, он едва не упал спиной вперед. Грохот винтов вертолета вдруг стал почти невыносимым — Ми-17 показался из-за деревьев, широкая дверь на борту была открыла, луч лазерного прицела был оттуда, ища цель.

Он рывком подтянул девушку к себе. Полез в карман за гранатой.

— Аллах Акбар!

Она прекрасно видела террориста, проблема была в другом. Вертолет — принес с собой сущий кошмар для снайпера: мощные воздушные потоки от винтов и пыль, поднятую пыль и грязь, которой в одно мгновение наполнился воздух. Расстояние было смешным для снайпера, сотня метров — но наличие заложницы делало ситуацию очень неопределенной, а выстрел — сложным, тем более до подхода отряда.

Тут террорист полез в карман — она это отчетливо видела — и посмотрел на вертолет — при этом, он повернулся так, что был виден его затылок. Марина среагировала мгновенно — тяжелая, в сто семьдесят пять гран пуля пролетела на краю оврага и попала террористу в голову, чуть выше, чем она ожидала. Удар пули был так силен, что расколол весь верх черепа террориста. От головы отлетел кусок — и террорист покатился вниз, увлекая за собой заложницу…

Привязавшись шнурами к деревьям, двое сотрудников спустились вниз, в овраг. Еще двое — страховали их, держа террориста под прицелом автоматов.

Один из спецназовцев, в паре метров от трупа вгляделся — и подал условный знак, скрестив руки. Все, дело сделано. Спустившись вниз, они подняли заложницу, один из спецов показал большой палец — жива. Сверху спустили веревку с обвязкой и начали поднимать заложнице наверх, идти она не могла, пришлось тащить…

— Что как дрова тащите!? — заорал на подчиненных Лобов — осторожнее! И уберите кто-нибудь вертолет к еб…ой матери!

На краю обрыва — надрывалась служебная собака. По лесу подходили ФСБшники и полиция, шли шумно. Спецназовец внизу, ничего не трогая, вгляделся в террориста, выругался про себя.

— Товарищ подполковник, на вид русский… — растерянно доложил он по рации.

— Поднимайся. Ничего не трогай…

Металлург. Пригород Ижевска

Коттеджный поселок

Ранний вечер 26 июля 2015 года

Несмотря на то, что в городе много чего не работало: жизнь на заводах едва теплилась… наверное все девяностые и всю первую половину нулевых, Удмуртнефть продали китайцам — Ижевск просто оброс коттеджами. Сначала это были кирпичные, в два — три кирпича коттеджные поселки, в последнюю пару — тройку лет скромными загородными домами начал обзаводиться средний класс, по крайней мере — богатая его часть. Одним из самых престижных направлений считалось Воткинское шоссе — скоростная трасса, переходившая в Удмуртскую, центральную и основную улицу города, поддерживающуюся всегда в хорошем состоянии. Коттеджные поселки, которые строили на этот направлении — в рекламе обязательно указывали, сколько времени занимает дорога на машине до центра города. Сейчас — Воткинское шоссе активно застраивали, здесь же — строили будущее здание Министерства внутренних дел республики — модерновую высотку, не менее шикарную, чем офис Верховного суда за Администрацией города. Но пока — не достроили.

Коттеджный поселок Металлург считался не слишком престижным, по крайней мере — не сравнить с Биатлоном, поселком на месте бывшей базы биатлонистов, где построились, в том числе первые люди Республики. Когда-то давно — здесь «дикарем» построили три десятка кирпичных коттеджей, потом — изгвазданное тяжелой техникой колхозное поле нарезали по шесть соток работникам Металлургического завода Ижмаш, находящегося через дорогу. Сейчас — Металлургический завод, в конце восьмидесятых оснащенный современным оборудованием для производства дорогущих автомобильных спецсталей для новых моделей Автозавода — стоял мрачным памятником разрухе, жизнь теплилась только в одном из корпусов, который то ли китайцы, то ли вьетнамцы снимали под склад. Те, кто развалил и разграбил завод, вывез все оборудование — почему то решил, что здесь — современный многоэтажный корпус заводоуправления послужит офисным центром, а разграбленные цеха — легко переделают под склады сами арендаторы. Но мародеры просчитались — слишком далеко от города, сюда даже городские автобусы не ходили. И сдать не смогли… правда, ходили разговоры, что есть на территории какие-то… особенно по ночам… и чуть ли не стрельба слышится. А на противоположной стороне дороги как стали жить посытнее — так бывшие работники стали продавать маленькие участки… а кто-то их скупал, менялся, объединял в большие, сносил убогие халабуды и строил приличные коттеджи. Жизнь шла своим, неспешным и несуетным чередом — и конца-края этому — видно не было…

Коттеджи стояли от самой дороги — и поэтому некоторые владельцы без спроса проделывали ворота в общей ограде и делали себе индивидуальный, никем не контролируемый въезд — выезд с дороги. Так было и у этого коттеджа — на самом деле, большого деревенского дома, приличного размера, но примитивного, без башенок и других архитектурных изысков. Так строят, когда денег не особенно много — но есть земля и хочется жить в настоящем коттедже. Иногда даже — своими руками строят. И земли тут было — всего двенадцать соток, богатые люди так точно не строят.

Разбор полетов по возвращении из Агрыза перешел в тяжелую, нехорошую пьянку, которая заканчивается потасовкой, а то и стрельбой. Вояж в Агрыз, город на границе Удмуртии и Татарстана, который обладает стратегической важностью и за который никто толком не отвечает — закончился гибелью троих братьев. Не удалось ни убрать машину, ни вывезти тела — значит, вполне можно ждать визита и сюда. Учитывая обстановку — объявлен Вихрь-Антитеррор, машины следующие из города и в город подвергаются сплошному досмотру, хвост из грузовиков отсюда и до поста ГИБДД под горой отлично виден — следовало ждать скорого визита и сюда. А это значило — оружие, особенно нарезное следовало немедленно спрятать, договорится о том, кто и что будет говорить в случае ареста, подготовить алиби. Это надо было делать и Котов, второй стрелок и заместитель командира отряда настаивал на том, чтобы сделать сначала именно это. Но его послали по матушке и завалились пьянствовать — причем что сам Старшой был категорически против пьянок. Однажды он одернул одного из братьев, которого видели на улице пьяным. Пить, как пьют «русские фошизды» — это значит купить водки, запереться у себя дома и ключ спрятать — чтобы пока не протрезвеешь и не вспомнишь, где ключ — даже на улицу чтоб не мог выйти.

Пили. Вспоминали. Снова пили. Сауна не приносила отдохновения, а водка не приносила забвения — поэтому, продолжали. Никто не знал, что будет дальше, никто не знал, что происходит сейчас в городе — все просто хотели забыть. Никогда. Ничего. Больше. Не помнить.

— Старшой? — спросил один из братьев, капитан полиции, служивший в ГИБДД

— Чего?

— Почему так, а?

— Ты чего?

— Вот почему так, а? Что этим тварям не живется, а?

— У них спроси.

— Не… Я их мочить буду.

Мочилу вовремя остановили, не дали выйти из-за стола.

— Сиди. Выпей еще…

Налили. Распили еще по одной. Не отпускало.

— Су…и. Где они прокололись, где… — один из братьев чуть не плакал.

— Где-где… — сказал второй, прошедший Чечню — у них уже не спросишь. Так бывает… не все в одни ворота…

— Надо мстить идти. Мечеть этим су…ам сжечь.

— Э…

— А ну, хорош! — раскатистый рык командира покрыл ворохнувшийся было шум — с духами разберемся. Но кого у мечети увижу — лично разбираться буду. Мы не шпана подзаборная…

Неизвестно, к чему бы это пришло, настроение было реально скверное. Но тут — зазвонил телефон. Командир поднял трубку…

— Нашли. Вышел на нас сам. Едем — сообщил знакомый голос.

— Добро.

Командир нажал на отбой. Мельком заметил разомкнутый замок на экране мобильного — защита снята, работает СОРМ. Но и это его — не отрезвило, хотя должно было бы.

— Что?! — спросил один из братьев.

— Ничего. Сиди — разберусь.

Двое — подобрали в городе Алмаза и повезли его сюда. Про Алмаза — знали очень немногие люди и по трезвой голове — знать о нем было и необязательно вовсе. Но трезвых то голов в этот момент — как раз и не доставало…

До дачи — добирались проблемно. На Воткинском — пробки, которых тут отродясь не бывало — а теперь есть. Шмонают только так…

Напротив заводоуправления давно умершего завода — «УАЗ-Патриот» свернул с дороги, плюхнулся в подсыпанную, немного размытую дождями канавку, перевалился через нее, подкатил к обшарпанному забору. Водитель вышел, поджал засов в нужном месте — что-то звякнуло и ворота открылись. «УАЗ» въехал внутрь, где его уже ждали…

— Вылазь! Давай, давай…

Алмаз… одетый в тонкую ветровку, черные, тренировочные штаны под Адидас, кроссовки — вылез. Его уже ждали — человек семь. Заведенные, на адреналине, водке и горе.

— Ну… здравствуй, друг любезный… — начал Старшой, который в свое время отмазал этого оборота от тюрьмы…

Алмаз сделал шаг вперед — и бывший ФСБшник, даже пьяный, смурной и злой, с совсем не соображающей головой вдруг понял, что сейчас произойдет. В глазах агента было то, что бывает в глазах человека, который шел долго, очень долго — и наконец, одолел весь путь до конца и пришел к цели.

— Аллах Акбар! — торжествующе сказал Алмаз и сунул руку в карман.

В следующий момент, голова Алмаза взорвалась, исчезла как целое, как моментально исчезает пробитый пулей воздушный шарик. Вместо головы — на его плечах вдруг оказался страшный, обломанный, брызгающий кровью обрубок — и лучший информатор Ижевской группы повалился «под себя» как подкошенный со звуком, с каким мешок зерна падает на асфальт.

Выстрела никто не слышал.

— Ложись! — запоздало крикнул старшой — и все растянулись на асфальте. Водитель — бросился за машину и залег.

И… ничего.

Только гул крови в ушах да какое-то, на грани слышимости, шипение…

Старшой поднял голову первым, огляделся.

Котов — вечно трезвый, умный и злой — стоял на балконе соседнего дома, который он недавно купил в кредит и держал в руках тот самый, полуавтоматический штурмовой Вепрь с самодельным глушителем…

Старшой начал подниматься.

— Лежать! Не трогать ничего!

Котов — скрылся на втором, мансардном этаже своей дачи. Через пару минут — он появился уже здесь, с небольшими ножницами и универсальным инструментом. Склонился над трупом террориста, разрезал одежду.

— Твою мать… Какую резать?

Еще несколько дней назад — здесь было не припарковаться, гульбанили и в бывшем казино на первом этаже и даже в летнем кафе, которое организовали в массивной бетонной чаше самого стадиона. Гульбанили и в будние дни, что говорить о выходных… Теперь — здесь были только машины ментов… господи, никак не привыкнешь полицейских, которым в этот момент давал про…ться первый замминистра МВД республики и оперативников УФСБ, которые в это время не были «в полях», не трясли агентуру. Увеселительные заведения были закрыты, проезд на эту улицу с одной стороны перекрыл бронетранспортер, с другой — пост ГИБДД. Такие меры безопасности были вызваны тем, что только что поступил анонимный звонок и молодой голос сообщил о предстоящем ночью штурме здания УФСБ. Сейчас — в город уже входили части Национальной гвардии, снайперы заняли позиции на зданиях по Пушкинской, на многоэтажке отеля Парк-Инн на Центральной площади, на зданиях Правительства, Администрации президента и Администрации города. В городе — действовали планы Перехват-333, Вихрь-Антитеррор и Поиск. Решался вопрос о введении комендантского часа — но и без этого молодежи на улицах было немного.

Как всегда — конюшню запирали только после побега лошади.

Старший опер отдела по борьбе с экстремизмом и терроризмом Дмитрий Башлыков подрулил к ближайшей стоянке, когда на часах было два часа дня. Только изощренному бюрократу — могло прийти в голову собирать в этот момент оперативное совещание с участием пашущих в полях оперов. Собирать их со всего города, с окрестностей, гнать в центр города. Но увы — оперативную беспомощность завсегда подменяли служебным рвением.

На своем телефоне он сменил карточку. Как только пришло условное сообщение — а спецы, отвечавшие за этот сектор всегда предупреждали своих — он сразу поставил СИМку, купленную у кавказцев на рынке. Не все разговоры — стоило слышать начальству.

Совещание планировали в актовом зале Министерства внутренних дел, он распложен совсем рядом, буквально в здании пристроенном к зданию ФСБ. На входе — нацгвардейцы, в бронежилетах, с автоматами, собака. Улица перекрыта, машины со стоянки перед зданием, которая была маленькая, но очень престижная, тут даже министр парковался — убрали.

В зале — аншлаг как на десятое ноября^[18]. Менты, ФСБшники — пробираются на свои места, приглушенный шум разговоров, шарканье ног. В президиуме — начальнику службы, министр внутренних дел, кто-то из правительства, остальные — похоже москвичи. Все полны собственной значимости, осознания важности и нужности происходящего. Своего места здесь, на которое никто не смеет покуситься. Спектакль должен быть разыгран до конца — с грозными словами, с насупленными бровями, с выступлениями с мест, с раздачей ценных указаний и киванием в знак того что поняли, осознали, готовы выполнить, рвемся в бой. Иногда — Башлыкову хотелось на таких вот коллективных камланиях — встать и заорать во всю глотку — просто чтобы убедиться, что он еще в своем уме. Конечно, выгонят… да и хрен с ним.

Он сел на свободное место… неудобное то и дело надо будет вставать, чтобы пропустить кого-то. Потом — на свое место пошел начальник наружки, пришлось встать. Потом — прошел еще кто-то. Сел — встал. Сел-встал.

Ванька — встанька. Твою мать.

Немного потряхивало. Хотелось, несмотря на жару — купить в ларьке самой дурной водки и дерябнуть прямо из горла.

Он пошевелился, отыскивая на более комфортную позу для сидения — и вдруг понял, что в кармане у него звонит привычно поставленный на минимальную громкость телефон.

Этот номер не знал никто.

Он осторожно вытащил трубку.

— Алло.

— Живой?

Черт…

— Что надо? Я занят.

— Приезжай.

— Я сказал — я занят.

— К нам наведались.

За шиворот — как кусок льда сунули. После того, что он видел на пляже — он понимал, что прежним уже никогда не станет.

— Ты где?

Видимо, совещание уже началось, из президиума недовольно посмотрели в сторону стоящего, разговаривающего по телефону и нарушающего сценарий офицера — и со всех сторон моментально отреагировали, на него зашикали, а кто-то больно пихнул в бок.

— Сядь! — громкое, начальственное шипение сзади.

— Я сейчас буду!

По ногам — Башлыков принялся выбираться из зала. Пока что — он был здоров…

Свою подержанную Оптиму, приобретенную по случаю — он едва не загнал. У нового здания ГИБДД на Воткинском шоссе — за лихачом, охренев от такой наглости погнались гайцы^[19] — но увидев ксиву с мечом отстали…

Башлыкова встретили на въезде — хмурые, злые. Проводили до места. Он выскочил из машины — сразу бросилась в глазах уже подсохшее темное с белесыми брызгами пятно на асфальте. Он знал, что это может быть такое.

— Что?!

Старшой, который и привел Башлыкова в органы, хмурый, злой, совсем трезвый — поманил пальцем, толкнул широкую пятую дверь Патриота.

— Глянь!

Башлыков глянул… хапнул воздуха, но ему от этого стало только еще хуже. Он уже вторые сутки жил впроголодь, на шоколаде, пирожках, Ред Булле^[20]- так что теперь все это рванулось вверх по пищеводу со скоростью локомотива — и он едва успел отвернуться…

— На, держи. — Старшой не сказал ни слова, молча протянул платок.

Господи…

— Кто это?

— Агент наш. Подорваться решил здесь, гнида.

— Это его инфа была?

— Да, его…

Мутило. Он едва стоял на ногах.

— Надо саперов вызывать Спецвзвод.

— Уже обезвредили. К свиньям собачьим саперов. Слышал про Дикую охоту?

— Чего?

— Дикая охота. Они на нас ее затеяли. Неплохо бы и на них… короче, по городу мы не проедем. Одни. Но с твоей ксивой — запросто.

— Нет…

— Сдриснул?

— Вы что, охренели? Надо следствие вызывать, надо…

— Надо идти по следу. Сейчас. Может, они не все разбежались, кого колонем на горячем. В городе может быть несколько ячеек, этот урод давно выжидал.

— На пляже людей постреляли — вдруг сказал Башлыков — крови — море.

— Тем более. Хочешь помочь — помогай. Нет…

Что если «Нет» — Старшой не сказал. И без этого было страшно.

— Решай прямо сейчас, Дима. С людьми ты или с говном. По-хорошему уже не будет, кончились играшки. Нас без ножа режут.

Диме было страшно. Очень. Привычная ксива, удостоверение сотрудника ФСБ, гарантия безнаказанности — в этих раскладах уже не играла. Он мог творить все что угодно, но в рамках правил. Не закона — правил! Одно из правил — против своих не играть. Нарушил — проблемы твои. Но и жить так дальше… нельзя.

— С вами.

— Уверен?

— Что собираешься делать? — ушел от ответа опер.

— Наведаемся к этому уроду домой. И посмотрим, что там к чему. Нам твоя тачка и ксива нужна. С ней — пройдем. А этого урода надо вывезти, в лесу закопать. Собаке — собачья смерть.

Ижевск. Татар-базар. Коттеджный поселок

Вечер 26 июля 2015 года

Машины — остановились на крутом спуске, на съезде к вокзалу, крутой спуск вниз. Это не было коттеджным поселком в обычном его понимании — шикарные коттеджи с кирпичными заборами чередовались здесь с совершеннейшими, неопределенно-темного цвета убогими строениям времен соцреализма — этих уродцев еще не успели снести, чтобы построить на их месте коттедж. Богатые люди — покупали здесь сразу несколько смежных участков, объединяли. Были здесь примечательные дома, например в японском стиле, с японским садом камней — как игрушка. И тут же — разбитая вдрызг дорога. Это общее, не чье-то конкретно. Улицы вообще здесь были скверные — некоторые заканчивались тупиками, резкими подъемами вверх, по которым обычная машина могла и не пройти.

— Стоп — приказал Котов, достал телефон, набрал номер Старшого — на месте.

— Мы тоже. Ровно — начинаем…

— Добро.

Котов посмотрел на часы — без пяти по местному…

— Может, ближе подъедем?

— Поучи батьку детей делать. Пять минут — готовность. Вперед не лезть — смотрите фланги и тыл…

Мысли мчались в голове, подобно стронутому с месту грозой конскому табуну. Вот нахрена они это — слить информацию в ФСБ и все. Но с другой стороны — ФСБ запросто дров наломает. А что если там их информатор сидит? Ведь не просто же так Ижевск целью выбрали.

А что если там — целый джаммат с РПГшками сидит? В хлам ведь раскатают. Сначала их, потом на вокзал рванут. Поездов вроде под вечер нет, московский давно ушел — но все равно народ найдется. Вот тебе и резонансный захват заложников, мать твою…

— Время… — напомнил один из бойцов.

— Маски надеть. Пошли.

Короткой цепочкой, один за другим — они пробежали по дороге, к коттеджу, не большому, но и не маленькому… скорее не коттеджу, а дому такому… добротному. По другой улице — заходила другая группа, чтобы зайти с другой улицы, с тыла, не дать им уйти…

Башлыков — уже решил постучать, Котов перехватил руку.

— Ох…л?

Хлопок из ружья с глушителем вблизи бы довольно громким, многим громче, чем ожидаешь от глушителя — но совершенно не похожим на выстрел. Заряд картечи проделал дыру, во дворе — в ярости зашлась собака. Котов бросился вперед — на нем был бронежилет, не пожалел на него денег — и вот, приходилось. Собаку — кавказца — он снес двумя выстрелами, даже не визгнула. Бегом, бегом… из окна гранату выбросить — да запросто… все тут во дворе и полягут. Дверь — но она оказалась не заперта. Жаль, фонарь на ружье не включить, придется так переть… надо будет потом кронштейн. Еще дверь, пинок…

— Кто вы…

Законы боя диктуют своё — женщина получает удар в лицо, падает, Котов падает на нее, выпустив ружье. Главное — контролировать руки, у нее может быть пояс шахида.

Это старшой научил, он с шахидами не в теории имел дело, а на практике — пока не вышибли за то, что командиру отказался долю от боевых отстегивать. В дом прорвались… остальное сделают уже другие. Женщина что-то воет…

— Это что такое, су…а?

Женщина — лет сорока, даже побольше — смотрит исподлобья. В руках у Старшого — упаковки от мобильных телефонов.

— Тебе на кой х… восемь мобил, а? Отвечай, тварь!

Женщина молчит.

— А откуда у тебя там швейная машинка, обрезки ткани… да не простой ткани. Ты что, тварь, не понимаешь, о чем я?

— Старшой!

Из кухни — выходит один из бойцов. Тема, десятник, прошел Кавказ. Старший сержант. Был…

— На кухне жрачки полно. Как минимум на троих взрослых мужиков. Баранина, все такое. Чеченские блюда.

— Где ваш сын? — спрашивает Башлыков.

Женщина что-то отвечает на незнакомом языке.

— Что?

— Это на чеченском. Пожелание доброго здоровья…

— Все чисто! — спускаясь с мансардного этажа, говорит еще один боец — два ноута, оба забрал. Вон, глянь, что я нашел такое…

Командир берет в руки сигаретную пачку.

— Таджикистон….

— Не трогай. Дай сюда… — в Башлыкове просыпается опер.

— Бери… Все равно он смылся уже. Ищи ветра в поле, сюда он не вернется.

Старшой — спрашивает женщину на чеченском, та отвечает, коротко и резко.

— Ладно. Тема, иди, подгони машину. До Кенского леса прокатимся…

— Везут!

Новенький «УАЗ-Патриот» притормозил возле разрытой ямы, следом за ним ехала покрытая пылью по самую крышу КИА.

— Никого не видели?

Двоих бойцов оставили у ямы — оставлять ее без присмотра незарытую нельзя.

— Никак нет.

Скворец, он же Старшой подошел к задней дверце внедорожника, открыл ее и вытащил женщину. Ударом ножа разрезал липкую ленту на лодыжках и запястьях. Рывком схватив за руку, поволок по земле к свежевыкопанной яме.

— Ну? Глянь! Этого ты хотела, тварина!? Этого!?

Женщина завыла. Этот вой рождался из самого центра его существа, сначала он был низким и не громким, но потом — возрос почти до визга. Взмахнув руками, она бросилась на Скворца — но тот отбросил ее в яму.

— Не-е-е-е-на-а-а-ави-и-и-и-жу-у-у-у… — женщина выла и скребла землю руками.

— Что же ты по-русски то, а, су…а?

Внезапно — Старшой протянул руку, схватил женщину и одним рывком выдернул ее из ямы. Навалился сверху, прижал к земле. Женщина не дышала — хрипела и лязгала зубами как в эпилептическом припадке.

— Не-е-е-е-на-а-а-ави-и-и-и-жу-у-у-у…

— Ненавидишь, тварь? А я то вас как ненавижу! Вы, падлы, твари немытые, на мою землю пришли, здесь права качаете, русских убиваете, сами подохнуть готовы, только бы нас перебить. Но я, с…, пока жив… я вас зубами рвать буду, поняла, тварина, зубами, я все ваше семя под корень выведу. Вы десять убьете, а я сто убью, вы сто убьете, а я тысячу. Поняла, тварина, не будет по твоему, поняла, тварина… не жить вам здесь…

— Не-е-е-е-на-а-а-ави-и-и-и-жу-у-у-у… агхр…

Котов обхватил командира сзади, рванул со всей силы.

— Будет, б… будет. Будет, ну! Руки отпусти, руки…

Вдвоем — обезумевшего командира удалось оторвать от матери террориста.

— Будет, будет… Серый, возьми его.

В свете фар — Котов подошел к женщине. Сидящей на краю ямы, куда сбросили ее сына. Который в свою очередь был террористом и напялил на себя пояс шахида, чтобы убить как можно русских людей.

— Что же вы делаете, б… — негромко сказал он — что вам, тварям, не живется? Какого… вы сюда приехали? Что вам у себя не жилось? Что же вы жить то не хотите, мрази? Мужа закопали, старший в банде, так ты младшего, гадина шахидом сделать решила? Что же ты за мать то такая, змеина подколодная…

— Мужа закопали. Копалка не выросла… он тебе голову отрежет… придет время. Кто его убил? — вдруг спросила женщина, хрипя от передавленного горла.

— Я — ответил Котов.

— Чтобы у тебя дети как кутята в ведре с водой подохли… Чтобы тебе смерти не нашлось…

— Не беспокойся, найдется. Только я сначала твое все кубло перетоплю. Пока жив буду — рвать буду, пока за каждого, кого вчера, сегодня… по десятку не изведу, не уймусь. Весь ваш народ в могилу сведу, чтобы мстить было некому. Джихад хотите — так будет вам гадам, джихад… Что же тебе и выродку твоему не жилось, что же вы убивать то нас пошли?

Котов говорит спокойно — но от этого еще страшнее.

— Не понять тебе этого. Не понять…

Женщина вдруг бросилась на него — но Котов был начеку.

— Ы-ы-ы… Как же вы не понимаете! Как же вы не понимаете?! Почему вы не понимаете? Почему они борются? Почему они с вами борются? Почему они не прекращают? Почему они не прекращают? Почему они не прекращают?!!! Почему они умирают!? Почему они умирают, шайтаны вы… чтобы вашим матерям так же…

Очередной бросок — и снова мимо. Котов ногой спихнул женщину в яму, она уже не пыталась выбраться — а просто тряслась на груди убитого сына.

— Почему они умирают… почему они умирают… почему лучшие умирают… почему лучшие умирают…

Котов — сделал несколько шагов, как слепой наткнулся на капот машины. С силой шарахнул по нему кулаком, так что до крови. Капот промялся под кулаком…

— Су…а, су…а, су…а… — как заведенный нудно бубнил он и бил кулаком по капоту, чтобы прийти в себя от боли…

— Будет… Будет…

— Старшой…

Скворец хлопнул его по плечу.

— Засиделись мы тут, пора по сто грамм и на нары. Кончишь ее?

Котов ошалело посмотрел на Старшего.

— Не…

— Сам видишь, тварь какая.

— Не… Я с бабами воевать не подписывался… не… не подписывался, не…

Скворец подошел к ближнему бойцу, взял у него ружье, подошел к яме. Оглушительно бабахнул выстрел, вой и причитания оборвались.

— Серый, Лузга, закопайте… — почти обычным голосом сказал он, возвращая ружье.

— Есть. Есть.

Двое принялись забрасывать яму в безжалостном свете фар.

— Что же ты, брат? Этого — кончил и не поморщился. Он ведь меньше был виноват, чем тварина эта, тому мозги промыли, а эта…

— Закурить дай.

— Ты же не куришь.

— Дай…

Скворец достал пачку Винстона, задумчиво тряхнул.

— Бросать надо. Да все равно своей смертью не помрем.

Котов неумело принял губами сигарету. Поджег, втянул дым, закашлялся и выронил сигарету изо рта. Затоптал.

— Эх, ты… слабак.

— Не… Не прав ты, Старшой. Нельзя…

— Что — нельзя?

— Так — нельзя. Так мы как они сделаемся. Я ублюдка кончил, потому что знал, какая гнида. Если бы я не выстрелил, всех бы — в куски, понимаешь? Всех.

— А так бы — не выстрелил?

Котов помолчал какое-то время.

— Не знаю, Старшой.

— А я знаю — командир заговорил тихо и строго — я тебе одну историю расскажу, может и поймешь. Давно это было. Я тогда срочку ломал, молодой, б… В поле ветер, в ж… дым. В Чечню мы с севера заходили…

Командир и сам прикурил. Прополоскал рот дымком, затем продолжил говорить.

— Там сельцо было… не сказать что богатое, но у дороги. И речка — через него. Поступил приказ зачистку делать. Зашли в адрес… мужиков нет… понятно, где все. Баба да детишек целый выводок. Волком смотрят. Парнишка у нас один был… тоже срочник. Он в подвал, полез… А там…

Командир снова затянулся.

— Дети там… Пацаны и девчонка одна… не знаю, как там оказалась. Короче… баба эта рабов держала, зиндан у нее был. Не сама, конечно, просто перевалочная база. Для похищенных, наверное. Как только она бэтры наши увидела, так она задвижку отворила, которая с реки на водоводе и… И все…

Помолчали.

— И что? — наконец, спросил Котов.

Что-то… Парнишка этот… фамилию забыл, Серегой вроде звали. Он из подвала вылез, молча. И эту тварь со всем ее кублом… одной очередью. Пятнадцать лет ему потом дали… пожалели. Не знаю, где сейчас. Девчоночка та… беленькая, молодая совсем, в платьишке… в гарем похитили твари. Мы потом мстили за них… пленных не брали. Срочняки, а понимали. Не служил ты там брат, поэтому и не поймешь…

— Если хочешь, из десятки уйду — сказал Котов.

Скворец посмотрел на снайпера.

— Уйду… Ты брат мне. И пацанам этим теперь — что второй папа, жизнь подарил. Мы в ответе за тех, кого приручили — не слыхал, что ли?

— Слыхал.

— Вот и заткнись. Уйду…

Скворец глянул на зарытую яму, смял пальцами окурок. Затем — аккуратно подобрал и окурок Котова.

— Надо дом как следует обшмонать. Мы что-то упустили…

— Я… надо компьютеры вскрыть… — Башлыкова потряхивает, но он пытается не подать вида — там может быть… информация.

Скворец и Башлыков смотрят друг другу в глаза. ФСБшнику деваться уже некуда… кровью повязанный. Что же за жизнь то такая пошла… скотская…

— Добро. До города дойдем, там — свободен. Что найдем — отзвоним. И еще… Если тревога — просто звякни мне на мобилу. Два звонка и отбой. Потом какой другой номер набери… чтобы незаметно. Понял?

— Понял.

Кто-то торкнулся в дверь, в голос выругался матом, застучал кулаком… точнее даже забарабанил. Котов выругался, закрыл ноутбук, сунул его под стол. Он боролся с экстремизмом, в том числе в Интернете, и взламывать пароли, тем более несложные, стандартные — мог и без криминалистов. Глянул на часы — два ночи…

Надо открывать…

За дверью был Сбоев… невысокий, с хитрым лицом пройдохи… тот еще липач. По десятку дел в месяц, причем реальных сроков — раз-два и обчелся. Но это уже никого не колышет, дело есть — есть. Расследовано, закрыто? Расследовано, закрыто. А то что на выходе пшик — так кому какая разница. Не е… как говорится. Он мечтал о переводе в Москву и потому — рвал когти.

— Ты чо?

— Не спится…

— Начальство всех, кого может, собирает. Аврал! Чо заперся?

— Щас, иду…

Внизу, в холле — раздавали автоматы, спешно облачались в бронежилеты. Было двое из москвичей.

— Вот еще, товарищ Песков. Из террора.

Москвич коротко глянул.

— Одевайся. Броник, автомат, один бэка. На стрельбище давно был?

— Давно.

— Хрен с ним, в оцеплении постоишь. Что за хрень, целое здание — и никого не найдешь.

Башлыков хотел огрызнуться — мол все вторые сутки на ногах. Но не стал…

— Да не так…

Москвич показал, как правильно надо надевать бронежилет.

— А что произошло?

— Раскололи сотовые. У этого ублюдка сотовый оказался, он его не уничтожил. Удалось «историю» расшифровать, кажется, вышли на лежку террористов. Может, пустышка, а может и козырей потянем.

Москвич злобно выругался.

— А где лежка то?

Москвич глянул подозрительно.

— А тебе чего?

— Может, адрес знакомый. Я же по этому направлению работаю.

— Татар…

— Татар-базар?

— Точно. Десятая улица… Что там?

— Частная застройка. Нет, на десятой ничего не помню…

— Давай, в темпе…

Тронулись — тремя машинами, по ночному городу шли ходко. Без сирен.

У Сенной — Башлыков достал телефон, набрал номер… не дай Бог ошибиться. Один звонок, другой. Сброс. Еще один… наугад. Сонный голос, незнакомый…

— На ночь не жди. Я работаю.

Башлыков снова нажал на отбой, прежде чем на той стороне — кто-то ответил.

— Тебе же вроде не перед кем отчитываться? — подмигнул Сбоев.

— Уже есть перед кем…

Примерно в два тридцать сотрудники ФСБ прибыли на Татар-базар и едва ли не полчаса искали нужный дом. Когда они ворвались в него — там уже никого не было…

Ночью Удмуртская была полупустой: любителей погонять на японском мотаке как ветром сдуло. Пробирались в основном дворами, благо знали их, а все дворы перекрыть было невозможно. Поставили машины. Надо было сменить — но возможности не было. Ночь не принесла облегчения, было душно как перед грозой. Где-то на горизонте — сверкало…

В Миндале на Удмуртской 212, круглосуточном элитном магазине — закупились жрачкой, банками Ред Булл, от которых жгло в желудке, парой пузырей… не с водкой, а с лимонным тоником Швеппс… хорошо голову освежает. С этим со всем — завалились на конспиративную квартиру, она была совсем рядом, от нее можно было проскочить на Удмуртскую, Карла Маркса, дворами на Пушкинскую и на Ленина — основные улицы города. Хорошая квартира, в общем…

Завалились спать. Сил — не было совсем.

Утром, в девять — раздался стук. Кто проснулся, кто нет — реально устали…

— По Куршевелю^[21] жить не получается… — выругался Котов, доставая ружье.

Скворец — тяжело протопал в прихожую, лязгнул замком.

— Э, ты чего…

— Башлыков…

— А если нет?

— Тогда хоть отдохнем в изоляторе по-человечески. Благо до Базисной тут недалеко.

Но это и в самом деле был Башлыков. Смурной, в каком-то спортивном костюме, с ноутом подмышкой. Под глазами мешки как у подгулявшей бабы.

— Смотались…

Скворец кивнул.

— Ну, заходи, что ли… Только тихо, не топай как слон…

Башлыков не разуваясь — никто не разувался, если что бежать проще — прошел на небольшую кухоньку. В окне — серая громада дома напротив, утро. Ранее летнее утро две тысячи пятнадцатого года…

— Что нашли?

— Ни хрена толкового.

— Я кое-что нашел. Вскрыл почту. Куча писем, в одном фотография…

— Покажи…

В тесную кухню протиснулся Котов с мокрой головой и банкой Ред Булла. Протянул руку, открыл окно.

— Что тут у вас. О…

На экране ноутбука была фотография.

— Знаешь, где это?

— Как не знать. Уфа, автовокзал. На заднем плане река Белая где Чапай утонул. Тут многие на память снимаются, панорама — во!

— Туда автобус из Ижевска ходит?

— И туда и оттуда.

— Башкирия значит.

— Туда лучше не соваться — сказал Башлыков.

— Почему?

— Чревато. Как и к татарам.

— Уже сунулись…

Башкортостан. Автовокзал

27 июля 2015 года

Дорога из Ижевска на Уфу кружная, прямой нет — идет через Пермский край, через Чайковский — город у плотины, где родился и жил великий русский композитор. Потом — она петляет по городам и весям, идет через Пермский край, через заброшенные, пришедшие в запустение русские поселки, через лес и через небольшие городки, идет мимо места, где приземлились первые собаки, побывавшие в Космосе, идет дальше. Потом — она идет уже по Башкирии с ее бескрайними просторами и плакатами, а то и обелисками с высказываниями отца нации Муртазы Губайдулловича Рахимова. Сам Муртаза Губайдуллович давно уже не президент — но разрушить в данном случае намного сложнее чем построить — и они по-прежнему стоят, указывая башкирам путь в светлое будущее. Башкирия от Пермского края отличается лесостепями в отличие от глухих русских лесов, хорошими дорогами более ухоженными населенными пунктами. Здесь уже почти все — из кирпича, из добротного красного кирпича — в то время как в Пермском крае многие дома бревенчатые и обшиты потемневшим от времени тесом. Почему так — никто не знает…

Взяв с собой двоих — наиболее сообразительных — Скворец рванул в Уфу. Никого не предупреждая… он имел связи среди русских организаций там, каждое действие вызывает противодействие и в Уфе русские организации были и в немалом количестве… когда слышишь на улице, как будут резать русских — только дурак будет сидеть на попе ровно и ждать этого. Потому люди были… а Скворец торопился, потому что знал: одно из двух. Либо точно такой же теракт произойдет в Уфе. Либо — организатор террора уйдет через Уфу, потом, наверное, через Казахстан и — ищи-свищи.

Ни то ни другое Скворца не устраивало.

Сидя в неприятно пахнущем искусственной кожей кресле китайского туристического автобуса, Скворец мрачно размышлял. Он не был наивным и мог кое-что оценить и сделать выводы. Он ненавидел в душе государство, ненавидел россиянскую власть, слабую, глупую, продажную, сиюминутную, равнодушную — и не понимал, почему на Центральном совете было принято решение не вступать в конфликт с властями, решать свои задачи, собирать силы, обучать людей, копить оружие — и при этом поддерживать государственность до тех пор, пока это возможно. Он бы счел это предательством — если бы не знал тех людей, которые приняли это решение. Предателями они не были, они не раз стояли за Россию и за русских с оружием в руках, они принимали летевшие в Россию пули — и тем самым они отличались от досужих «интернет-мыслителей», которым что водка, что пулемет — все одно с ног валит. Тем удивительнее было решение, которое приняли после долгих споров и с минимальным перевесом. Но — приняли.

А вот теперь — он понял. До селезенки проняло!

Дело в том, что среди нас — есть чужие. На самом деле чужие, они выглядят как мы, они могут говорить на нашем языке — но они совсем не такие как мы. Они среди нас и сколько их — неизвестно никому. Пока есть государство, пока есть хоть какой-то порядок — мы можем их останавливать. Но не будет государства — и они перекрасятся, выползут из всех щелей. Они ждут хотя бы минутной, хотя бы секундной нашей слабости — чтобы наброситься, напасть, отнять все что у нас есть. Они тоже хотят революции — чтобы сильные но глупые урусы в очередной раз перегрызлись из-за какой-то, никому не ведомой правды. А для них правда только в одном — есть свои, и есть чужие. И все. Больше — нет ничего.

Наверное, поэтому на Совете — был такой раскол. Те, кто из центра России выступал за свержение государства и основание своего, подлинно русского. Те, кто с Юга, с Кавказа, с национальных республик — выступали за поддержание текущей государственности столько, сколько возможно. Они просто знали, что новое государство, русское, советское, неважно какое — основать нам не дадут. Пойдут со всех сторон — а в спину ударят эти. И — все…

На въезде в Уфу стоял бронетранспортер, усиливая пост ГИБДД. Солдаты Национальной Гвардии вместе с ГИБДДшниками — шмонали машины. Причем не так, как это делают… скажем на ижевских постах ДПС и даже на въезде в Татарстан. Шмонали конкретно — как на Кавказе, в неспокойных кавказских республиках. Одно это — говорило о ситуации лучше, чем все успокаивающие заверения. Зная о том, что здесь такое — они поехали без оружия, оружие, в числе прочего — отправили сюда сборным грузом, Грузовозофф-ым.

После получаса стояния в искусственной пробке, проверки документов — автобус снова тронулся. Покатились в окнах индустриальные пейзажи, ректификационные колонны, железнодорожные пути с разноцветными цистернами, высокий забор, который теперь прикрывал нефтеперерабатывающий от обстрела трассерами с дороги (что уже было). Дорога начала резко вихлять, они ехали по типично индустриальному пригороду, у дороги были двухэтажные, покрытые потемневшим от времени тесом дома на четыре семьи, у них сушилось белье, играли дети, стояли старые, иногда полуразобранные легковушки еще советского периода и современные газели, на которых местные подрабатывали в грузотакси. Дорога шла в гору, они взбирались на холм, на один из тех холмов, на которых стояла Уфа, они были еще круче, чем в Ижевске. По правую руку — можно было различить неторопливо текущую реку Белая…

Потом — автобус свернул, покатился вниз и еще раз повернул. На склоне — стояло здание эпохи советского конструктивизма, с большой площадью остекления и пятиэтажной высоткой, словно воткнутой сверху и выглядящей как рычаг переключения передач. Это и был уфимский Северный автовокзал, за ним — было троллейбусное кольцо, троллейбусы здесь еще ходили…

Автобус остановился. Пассажиры потянулись на выход. Было жарко, душно — в основном после долгого пути все тянулись к ларькам с мороженым и водой. Тут же — были и водители такси, пристававшие ко всем подряд…

Скворец достал телефон, набрал короткий номер, который помнил наизусть. Голос электронной дамочки сообщил его, что он может оставить сообщение.

Приплыли.

В принципе — Башлыкову он и не верил, потому что знал — что такое сейчас друзья в органах. Это в его время — слово друг еще что-то значило, когда развалился СССР — органы развалились не сразу. Сначала не было денег — совсем, и оставались только фанатики, державшиеся и друг за друга и за работу. Но таких становилось все меньше — а остающиеся разочаровывались все больше. Потом — денег начало становиться все больше и больше, сначала неофициально, потом и официально. И в органы — хлынули те, кто шел сюда с конкретной целью: заработать. С этого момента — распад стал уже необратим…

Но ничего. У него — и свои знакомые здесь есть.

— Сказал, не надо такси… — отмахнулся он, смахнув руку. Пристававший таксист был особенно наглым.

Таксист не отставал.

— За двести в любую точку города — выкрикнул привычную белиберду и вполголоса добавил — от Башлыкова привет. Идите за мной…

Мимо неторопливо грузящихся автобусов, по запруженным людьми лестницам — они поднялись наверх. Один пролет, другой… Вышли на улицу… было не столько жарко, сколько душно. Скворец был здесь не раз — но такой погоды не припомнил…

— Вон, машина моя…

Скворец глянул на приткнувшийся «под знаком» БМВ, не последнего года, но приличный, потом перевел взгляд на фургон Фольксваген с высоким и длинным кузовом, приближающийся со стороны стоянки троллейбусов — и сразу все понял. Но сделать ничего не успел, они уже были со всех сторон и явно — это было не первое их задержание. Он обернулся… увидел двоих мужиков, одинакового примерно роста, держащих пистолеты — пулеметы… они не смотрели ему в глаза, они смотрели ему в район живота, в геометрический центр цели и стояли так, что куда не рванись — очередь перепилит. Приехали… Потом — в бок уткнулся пистолет и чей-то голос произнес.

— Шагай к машине…

В машине — том самом Фольксвагене — их сноровисто, ухватисто приняли. Электрошокером в почку, мешок на голову, наручники на руки…

Они ехали какое-то время… на удивление недолгое, может — минут пять. Потом — еще немного, машину сильно трясло. Потом — машину остановили, их начали принимать, одного за другим, тащить, подхватив под руки. Куда-то вниз, в подвал…

Потом их передали из рук в руки, протащили немного, потом с них сорвали колпаки. Они были в каком-то подвале — но не частного дома, а обычном, бетонном подвале. Светил свет — но не им в лицо, а так, чтобы освещать сцену. На стене — висел черный флаг с белой саблей и шахадой, перед ним — стояли боевики. Одетые в гражданское, но с черными масками. Два автомата, пистолет-пулемет, обрез из помпового ружья…

— Добро пожаловать в Имарат Кавказ, булгарский вилайят, русисты.

Скворец сплюнул.

— Это моя земля. А не твоя.

Вопреки ожиданиям, его не ударили. Боевики… засмеялись.

— Ты — глупый русист. Глупый и слабый. Это — его земля, а не твоя. Его дети будут жить на ней по Шариату, а не твои…

С этими словами лидера боевиков — один из террористов стянул свою маску. Скворцу — впервые стало страшно от того, что он увидел…

— Ты же русский! Русский! Вспомни имя свое!

В ответ — такой же человек, как и он, с курносым лицом и голубыми глазами — сказал, как плюнул.

— Мое имя Абдалла…

Боевики радостно заржали…

Башкортостан. Управление ФСБ по РБ

Уфа. Улица Крупской 19

Вечер 28 июля 2015 года

Как и бывает в таких ситуациях — свои могут рассчитывать на помощь только своих, и опер ФСБ — может рассчитывать на помощь только своих — но реально рассчитывать. Как и всякая замкнутая система, ФСБ держится на взаимной помощи и взаимном прикрытии — и отказавший в помощи своему рисковал превратиться в изгоя. Отказывали в помощи только тем, кто был уже помечен, помечен прежде всего начальством и пачкал все и всех, кто находится вокруг. Оказывать помощь таким, пошедшим вразнос, было чревато.

Маханув на своей машине около пятисот километров — о российские просторы! — Башлыков прибыл в Уфу, один из главных русских городов на этом направлении, столицу зауралья. У него было всего пара часов — чтобы решить проблему до тех пор, пока ее не начнут решать другие люди и другими методами…

Он нашел ресторан, небольшой, дешевый, скорее забегаловку, которую хозяин претенциозно обозвал рестораном. Она была на улице Крупской, что его устраивало как нельзя лучше — потому что на Крупской было управление ФСБ по Республике Башкортостан.

Из ресторана он позвонил Пашке Онищенко — его фамилия у многих вызывала смех и издевки. Ценность опера определяется не только его связями в поднадзорной среде и количеством агентов и информаторов — но и его горизонтальными связями среди других таких же как он оперов. Горизонтальные связи позволяли по звонку делать работу, которую в противном случае пришлось бы делать через согласование, которое заняло бы несколько дней — и только в обход бюрократии можно было вести оперативную работу действительно эффективно.

С Пашкой — они познакомились в Москве на курсах повышения квалификации. Оба списали телефоны друг друга. Между Удмуртией и Башкортостаном не было прямой границы — но связь могла потребоваться в любой момент и по любому поводу. Как сейчас…

Пашка — прибыл в ресторан почти сразу, ждать не заставил. Невысокий, субтильный, с улыбкой на лице — он совсем не походил на опера ФСБ, тем более из департамента по борьбе с экстремизмом и терроризмом.

— Здорово.

— Здорово… как обычно — заказал он официанту и Башлыков понял, что это место пользуется популярностью среди сотрудников ФСБ из расположенного рядом управления. Многие засиживались допоздна — а дома готовить не было ни сил, ни желания. Потому и питались — либо пирожками либо здесь…

— Что за хрень происходит?! — с ходу наехал на коллегу Башлыков.

— Да слышал… — Онищенко скривился — пропустили мы что-то. Если бы эти придурки мясню не устроили… жили бы не тужили. У меня полчаса — предупредил он — нас на усиленное дернули, я еле вырвался…

— Я не про это. Я просил встретить моих. Они пропали, ни слуху ни духу.

— А… Я что-то и запамятовал, у нас начальство… звери. Хизб-ут-Тахрир тут весь, постоянно профилактировать надо. Короче, извини, брат, замотался, забыл…

У Башлыкова появилось стойкое ощущение, что ему нагло врут прямо в лицо. Он позвонил Онищенко, своему контакту здесь и попросил встретить людей. Люди пропали, причем сразу, первый же контрольный звонок не прошел. Это значит только одно — что Онищенко имеет либо прямое либо косвенное отношение к их исчезновению, потому что кроме него — никто не знал.

— Глянь.

Онищенко передвинул к себе фотографию, которую выложил Башлыков, вгляделся.

— Снято здесь. Я знаю — где.

— Е…

— Что?

— Забудь.

Башлыкову это не понравилось.

— Вот так прямо?

— Да. Забудь.

Глаза Башлыкова сузились.

— На моей территории пятьдесят людей в мясорубке провернули. Просто так это не проканает, Москва приехала.

— Кто?

Башлыков ткнул пальцем.

— Мы предполагаем, что вот этот.

Принесли спагетти с соусом. Простая и сытная жратва…

Онищенко несколько секунд смотрел на фотографию.

— Этого не знаю.

— А соседи.

Онищенко только улыбнулся понимающей улыбкой — из чего следовало, что это его агенты. Или один или оба…

— Мне надо с ними встретиться.

— Завтра утром. Переночевать есть где?

— Сейчас.

Башкирский опер отложил вилку.

— Не гни, сломаешь — сказал он, и словно невзначай согреб фотографию на край стола.

— Бери — теперь уже тусклой, недоброй улыбкой улыбнулся Башлыков — у меня их много. Скоро все эти орлы в федеральном розыске будут.

Онищенко вздохнул.

— Тебе чего надо? Ты что, телевизор не смотришь? Тлеет уже… вот — вот вспыхнет. Ты-то тут — зачем мутишь? Что надо?

— У меня три человека в Уфе пропали. Надо найти.

— Кто они тебе?

— Внештатники.

Онищенко снова улыбнулся понимающей улыбкой.

— Внештатники, говоришь?

Обоим было понятно, о чем речь. Многие управления ФСБ, департаменты по борьбе с экстремизмом и терроризмом использовали многочисленные появившиеся после поражения на Украине патриотические, ветеранские, националистические, откровенно фашистские (а были и такие) организации как доступную и на все готовую ударную силу для решения тех или иных своих проблем. Отношения с такими вот «внештатниками» строились везде по разному — где они откровенно держали целые районы, где наоборот — шестерили на ФСБ. Все это — напоминало Союз Русского Народа и агрессивно-монархистские организации типа «Черная Сотня» перед развалом Российской Империи в семнадцатом. На насилие — отвечали еще большим насилием, в краткосрочной перспективе это определенно срабатывало, а вот что будет в долгосрочной — не мог сказать никто. Потому что драться по принципу «я дерусь потому что… потому что я просто дерусь!» можно было очень недолго. А вот дать всему этому смысл, дать цель — этого пока никто не мог. И даже не пытался… смочь. Все просто жили, как могли.

— Я все сказал.

Онищенко забросил в рот измазанных красным спагетти, неторопливо прожевал. Потом — уставился на Башлыкова своими равнодушными, совиными глазами.

— Давай, по-тиханцу решим. Тебе эти внештатники кто? Братья, родаки? Вот так сделаем… если ты говоришь, что у меня тут змея подколодная завелась — я тебе верю. Я поговорю со своими… они его сдадут, он им и на… не нужен. А ты за это — своих внештатников сдашь моим, им тоже надо как-то… — Онищенко невесело улыбнулся — слова делом подкреплять. Расценки такие — за хороший диск от пятидесяти до ста штук. По Ижевску ты в доле на пять процентов, извини, больше не могу, тут тоже все есть хотят. От себя отрываю. По местной — на двадцать. Годится^[22]?

В следующее мгновение — Башлыков бросился на него — прямо через стол, переворачивая его, вместе с недопитым чаем и недоеденным спагетти. Онищенко к атаке был не готов, он не успел закрыться — и они полетели на пол под грохот приборов и звон посуды.

— Гнида! Гнида! Гнида! — Башлыков словно кулаками вколачивал эти слова в лицо своего коллеги — падаль! Гнида!

На них набежали сразу все, он отпихнулся ногой назад, кто-то возмущенно крикнул, потом его ударили по голове, так что искры из глаз полетели. Кто-то схватил его шею в захват, он, хрипя колотил ненавистную рожу, перед глазами плясали искры в ушах гудело и тяжело билось сердце. Потом — как то сразу исчезли силы, и кто-то потащил его назад…

— Тихо… не брыкайся…

Кровь бухала в голове молотом…

— Э, отпусти… Задушишь…

— Здоровый бык…

— Отпусти, сказал…

Голоса звучали как из поднебесья…

Башлыков пришел в себя через несколько секунд… или минут. Он сидел на стуле и его кто-то держал… а Онищенко недалеко от него плевался кровянкой и держал голову так, чтобы не лилось из носа. Кровь попадала в горло… и от этого он кашлял…

— Эф-эс-бе, Управление по Удмуртской Республике… — стоявший рядом мужик держал раскрытым его удостоверение — капитан Башлыков Дмитрий Геннадьевич, должность — сотрудник. Ты что, с дуба рухнул, сотрудник? Ты что себе позволяешь? Тебя каким ветром сюда вообще занесло?

— Нервы лечи! — крикнул Онищенко и снова надсадно заперхал.

— Ты…

Башлыков рванулся, его схватили сзади сразу с двух сторон.

— Сидеть… Он что — деньги тебе должен? Или бабу не поделили?

— Козел!

— Хватит! Степнюк, езжайте с ним в больницу! Быстро!

Один из мужиков, который был рядом с Онищенко — обнял его за плечи, повел на выход.

— Ну? Теперь с тобой. Что вы с ним не поделили?

— Какая нах… разница.

— Большая! Я тебя сейчас закрою — а потом на родину столыпиным отправлю! С такой телегой, что ни одна тюрьма не примет! Ты что, капитан, ох…ел в атаке? Когда в толчок ходишь — ноги не обжигаешь?

— Барабана^[23] моего он подставил.

— И что? Обязательно рожу в общественном месте бить? У вас в Удмуртии что — все такие сорванные?

— Товарищ майор — сказал кто-то — у них там… Помните, доводили на оперативке.

— А… Ты из-за этого что ли такой?

Майор сложил корочку, задумчиво похлопал ей по ладони.

— Деньги есть, чтобы за бардак расплатиться? Давай, башляй и дуй отсюда. Чтобы я тебя больше не видел…

Башкортостан. Пригород Октябрьского

Вечер 28 июля 2015 года

Четыре машины, проехавшие в Башкортостан из соседнего Татарстана — остановились неподалеку от небольшого поселка богатых людей — какой сейчас можно найти около любого более-менее крупного города. Здесь дома были даже шикарнее, чем около Уфы — как-никак Октябрьское было крупным центром производства строительных материалов, здесь было сразу несколько строительных управлений и заводов по производству кирпича. Хорошая здесь глина — она даже на керамику идет. И город здесь — хороший…

Машины отогнали с дороги в поле, поставили так, чтобы можно было быстро выехать на трассу. Погасили фары, захлопали дверьми…

Собрались быстро. Нагрудник — четыре-шесть магазинов, нож, запасной фонарь, аптечка. Фляжка с водой…

Сытый лязг железа, жаждущего напиться крови, забрать чью-то жизнь. Затворы досылают патроны в патронники, встают на место…

— Готовность! — скомандовал Котов.

Проверить. Попрыгать. Хлопок по плечу.

— Значит, работаем. Тема, бери винтовку, на крышу машины — секи подходы. Остальные — за мной.

— Есть. Есть.

— Колун — блокируешь улицу. Работаешь гладким, нарез — в крайнем случае.

Глушитель на нарез только один, у того же Котова. Но его лучше не светить. Если всерьез начнется — то нарез засветится, а вот гладкое… пойди, докажи из чего стреляли. А светиться не хочется, хоть и беспредел кругом…

— Есть.

— Малой — здесь. С Колуном. Охраняете машины, смотрите по трассе. Увидите что — тоном отсигналите.

— Есть.

Посмотрел на экранчик телефона — звонка нет. Чего и следовало ожидать. Башлыков все-таки дураком был… набитым. Возможно — в живых уже нет ни Скворца с ребятами ни его самого. Это же… душня, только тихая.

— Работаем под ФСБ.

В Ижевске — они много чего отрабатывали, бегали как лоси по территории Металлургического завода Ижмаш, на котором последний лист стали больше десяти лет назад прокатали. Но это — там, а здесь… черт знает, как покатит.

— И… не мочить направо — налево. Иначе и Скворца…

Сказал — самому мерзко стало. Они на своей земле, б…! Не на чужой, на своей! Но и жизнь такова, что или так… или рожей об косяк. Не получается по-другому, в общем.

Солнце падало за горизонт, по земле поползли длинные, черные тени. Ночь как змея поползла по земле — здесь, в башкирской степи это было не просто удачное, поэтическое выражение. Наступление ночи — было видно, оно ощущалось, тени и в самом деле ползли по земле как длинные черные бесплотные змеи.

Забор был шикарным, как минимум в два кирпича шириной, а то и в три, с широкими, ложеными квадратом колоннами. В таком заборе — не было никакой нужды, кроме одной — показать богатство хозяина. Здесь, из того кирпича, который маханули на забор — можно было еще два дома выстроить.

Тихо приставили лестницу, Котов полез наверх. У него было ружье с глушителем и никто не знал, как с ним обращаться лучше, чем он сам. У такого ружья другой баланс, надо чтобы руки к нему привыкли…

Собака уже мчалась… она не рычала и не лаяла, отличная охранная собака, мохнатая, по пояс человеку. Котов выстрелил — раз, два — собака визгнула и успокоилась. Через стену — лезли уже другие…

Дом. Тесные для такой махины коридоры, темнота. Самое хреновое — вместо дверей какие-то плотные занавеси и не видно ни хрена и пуля — прошибет как копье — паучью сеть. Очень осторожно надо около таких вот «дверей».

Крик, визг… Кто был в Афганистане и в Чечне знает, что это такое. Тут, как и положено мусульманам, проживало целое семейство. Много баб и еще больше — детей. Бабы черные как вороны, крикливые, шумные. Цепкие. Дети — не лучше. Крик, визг на непонятном языке, удары — что баба, что ребенок сильно не ударят, но подобраться вплотную и выстрелить или сорвать чеку с гранаты — запросто. Кто из них погибнет при этом — плевать, они фанатичны, не рассуждают лишний раз, с ними невозможно договориться. Они ненавидят — на самом деле ненавидят, в России начала двадцать первого века это чувство редко встречается — кристально чистая, ничем не замутненная ненависть. А тут — ненавидят. Они — чужие.

— Тема! Собери все в комнату! Гони их, б…

— Что здесь происходит?

Котов повернулся.

— ФСБ. Вы то нам и нужны…

Духовный лидер ваххабитов и салафитов Башкирии оказался совсем не таким, каким его представлял Котов. Высокий, ростом с него благообразный и крепкий старик, лет семидесяти, с седыми волосами, средней длины седой бородой и умными, понимающими глазами. Котов совсем не хотел убивать его. И не был уверен, что сможет это сделать, когда будет нужно. Скворец — он убил бы. Потому что был в Чечне. А он, Котов, нет — и в этом разница. Только непонятно — делает ли это его плохим русским — или нет? Наверное, нет — а с другой стороны — эти то не стесняются. Детей убивают, стариков… всех.

Котов остро ощущал свою беспомощность. Лучший (гражданский) стрелок в их небольшой группе, бывший контрразведчик — у него не было чисто военного опыта, опыта командования людьми. Того опыта, который был у Скворца. За Скворцом — люди шли потому, что это был… Командир. Именно так — с большой буквы К. Котов командиром не был — но Скворца и братьев надо было вытаскивать и кроме него — сделать это было некому. Все остальные тоже это понимали — лучше, чем Котов продумать операцию не мог никто.

Машины остановились посреди поля, на холме — так чтобы было видно со всех сторон как минимум на километр. Башкирия — это огромные пространства, лесостепь, настоящие леса начинаются севернее, здесь, у Уфы это лесостепь. Дорога идет как на огромных «русских горках» — то вверх, то вниз, плавно, но с большими перепадами. Около дороги — попадаются придорожные кафе, в основном приличные, кирпичные, с нормальными стоянками. Деревни — тоже приличные, много каменных домов с коваными оградами, много скота, импортная техника. Как-то — тут получалось жить лучше, чем во многих сельских местностях Центральной России, где Котов тоже бывал и не раз.

— Машину поставь носом к дороге — приказал Котов — выходя из головной.

Приказ был исполнен.

— Теперь. Сотовые достали — и мне в сумку. Живо! Все! Сотовые сдать!

— Это зачем? — вылез Тема.

— За Удмуртией^[24]. Сдать, сказал…

Недовольно ворча, сотовые все же сдали.

— Так… стоять будем здесь, пока рак на горе не свистнет. Или пока я не прикажу делать ноги. Дежурные смены по два человека — на стреме. Остальным — дрыхнуть. Может быть — придется ночью работать.

— А пожрать?

— Кто желает — не вопрос.

— Я там на дороге кафушку видел…

— Отставить. Через это кафушку — тебя и выцепят.

Не тормози — сникерсни…

Котов посмотрел на часы. Первые пять минут каждого часа — окно связи, после каждого активного сеанса — придется перемещаться. Инициатор звонка он, каждый раз он будет звонить с разных сотовых. Один звонок — и аккумулятор долой, как работает СОРМ, он знает как никто другой. Абонент всегда один и тот же — Башлыков. Еще неизвестно — до чего он добазарится с местными фейсами^[25]. Похоже, вся республика тут как пороховая бочка.

Так все и есть. Никому не хочется будить лихо, пока оно тихо. Всем хочется получать зарплату, очень неплохую в последние годы и заниматься всякой мелочевкой. Кто-то что-то сказал лишнее — вызвал, беседу провел, через прокуратуру предостережение оформил. Вот только г…но какое получается — у вахов^[26] по мелочам не получается. Постоянно их несет — зарезали, подожгли — тут недалеко и до захвата заложников или взрыва на улице. И договариваться не получается, как с «русскими фашистами» — мол, ты нам работу по мелочам обеспечиваешь, а мы на все остальное глаза прикрываем. Не получается.

Скворцов порылся в сумке, которую он называл «спортивной», ездил с ней на соревнования. Достал плитку шоколада — белорусский Спартак, горький, настоящий — в России такой не делают, бадяжат только так. Бутылку воды. Посмотрел на багажник Патриота, тяжело вздохнул…

Скотч с треском поддался под зазубренным лезвием ножа. Котов помог заложнику сесть, разломил пополам шоколад. Протянутая рука с половиной плитки осталась висеть в воздухе…

— Послушай, ата.^[27] Мы друзьями не будем никогда. Но из уважения к твоему возрасту — возьми, съешь. Благодарности не надо.

Старик поколебался, но шоколад взял. Говорить первым никто не хотел.

— Я из Ижевска — нарушая правила конспирации, сказал Котов — знаешь, что там у нас было? Пятьдесят человек — в мясо.

Старик не ответил.

— Я не злой человек. На самом деле — не злой, нахрен мне все это надо. Но вот ты мне скажи — когда в моем городе пятьдесят человек в мясо — я что-то должен сделать, а? Или я должен просто своих закопать, утереться и дальше жить, а?

— Должен — сказал старик.

— Что я должен сделать?

— Если кто покусился на вас, то и вы покуситесь на него, подобно тому, как он покусился на вас^[28] — процитировал мулла Коран.

— Значит, я должен к вам приехать, взять пулемет, в первую же деревню зайти и пока патронов хватит? Так что ли?

— Может, и так. Тебе решать.

— А вот нахрена мне это надо? Вот мне — нахрена грех на душу брать?

— Тебе решать — повторил старик.

— Я о другом. Вот ты этих… наставляешь. Воевать с нами наставляешь. Ты думаешь, все в одни ворота будет, что ли? Думаешь, что русские все уже вымерли, можно все что угодно творить — и ничего за это не будет? Так что ли?

— Я этому не учу — ответил старик.

— А чему же ты учишь? Вот эти уроды — они ведь ваххабиты, салафиты… их кто трогал? Они ведь тебя слушают, а потом резать идут.

— Я учу справедливости. Ты этого не поймешь.

Котов присел на корточки.

— А ты расскажи, ата. Я послушаю. Вот какая в этом справедливость? В том что пацанов убили, у которых еще девчонок то не было. А баб да детишек постреляли — вот в этом какая справедливость. Я сам, своими руками пацана кончил — а если бы не кончил, он бы меня и моих друзей своим поясом шахида в мясо. Где тут справедливость? В чем — она?

— Ты при Советском союзе жил? — вдруг спросил мулла.

— Сподобился. Не помню уже ничего… школу помню.

— Меня в КГБ притащили… тогда как раз один из братьев Коран раздобыл, их американцы присылали на русском. Избили меня… шлангом с песком. Но знаешь, что? Тогда лучше было. Вот ты говоришь — человека убил. Зачем?

— Я же сказал…

— Сказал… Жизнь свою спасал. Жить хотел. А не думал, что тот… бача… он что-то хотел, кроме того, что умереть.

— Что хотел? Да нас он убить хотел! Вот что он хотел!

— Видишь. Не понимаешь.

— Хорошо. Скажи отец — слушаю. Мне это самому надо. Понимаешь, самому.

Мулла пристально посмотрел на сидящего перед ним человека.

— Жаль мне вас.

— Да уж…

— Ты не дослушал. Я ведь историк… в университете преподавал. Как вам, русским — удалось столько земли под себя подгрести. Вот, подумай просто — как? Ведь тут другие народы жили. Как силой такую планиду захватить? Вопрос такой себе не задавал? Вижу что нет… а я задавал. Вы, русские шли — и справедливость несли. У вас — вера была. Вы — людям правду несли, пусть они и не слушали, а вы — несли. А сейчас? А сейчас нет ничего, не верите вы ни во что, к добру не стремитесь — кто себя водкой убивает, а кто посильнее — берет автомат и убивает других. Я тех, кто харам в твоем городе творил не оправдаю… нет этому оправдания. Но понять тех, кто это сделал — понимаю. Как всех своих учеников — понимаю? Ты не задумывался, почему все больше русских к нам идет? Ну, ладно… башкиры, татары, но — русских. Потому что сейчас мы — правду несем.

Котов выругался.

— Что хочешь скажи, но это так. Среди нас — все больше и больше русских. Потому что они с несправедливостью борются. Что они видят вокруг себя? Власть — ворует. Другие — зарабатывают… то что вы, русские друг с другом делаете — ни один башкир такого со своим не сделает. А у нас — справедливость. У нас все — друг другу братья.

Котов мрачно усмехнулся.

— У нас — тоже.

— Знаю. Вас я тоже не виню, вы тоже народ, пусть и заблудший. И свое не отдаете, это достойно уважения. Но вы — за свое держитесь, просто потому что это сейчас ваше. Стреляете, убиваете. Вот сейчас — готовитесь убивать. А подумай — за что ты будешь убивать? Есть за тобой правда? У себя в душе ответ поищи.

— Правда? — с холодной злобой говорил Котов — какую же правду вы людям несете? Какую справедливость? Ту что в мешке с героином?

— Движение Талибан вешало наркоторговцев.

— Прошли те времена. Теперь — и сами сеют и приторговывают и охраняют. На джихад деньги пилят. Напомнить, что недавно в Москве произошло? Пятеро — ребенка об угол головой и в кусты. Мать изнасиловали все вместе. Это справедливость? Или то что нас, русских, в мясо — здесь справедливость? Да мне она нахрен не нужна, справедливость. Справедливость только в одном — держаться своих, чужие — только отвернись — заточку в бок. Ну, так в чем справедливость?

— Когда пришло к вам время наказания в первый раз за сотворённые вами бесчинства и несправедливость, Мы ниспослали на вас Своих рабов, сильных, обладающих большой мощью, которые прошлись по всем местам и проникли в каждое жилище, чтобы убить вас. Так было выполнено Наше обещание наказать вас^[29]. Это сказано про нас. Про умму. Велики наши грехи — и Аллах карает нас. Вашей рукой.

— К чему это?

— Страшный суд грядет! — строго сказал старик — а тогда грехи каждого взвесятся и каждый — получит по делам его. И вы, и мы… Аллаху все равно, он будет судить по делам. Вот и все, чему я могу тебя научить.

Башкортостан. Управление ФСБ по РБ

Уфа. Улица Крупской 19

Утро 29 июля 2015 года

Телефон — зазвонил намного быстрее, чем предполагал Башлыков. В отличие от остальных — он не скрывал номер своего сотового и не отключал его, как только закончил разговор. Ему нужна была легальная связь. Он был единственным хрупким мостиком между тем миром и этим, между страшным, грязным, кровавым миром подполья, где вцепились, вгрызлись друг в друга молодые парни и мужики, которым некуда отступать — и этим миром. Миром, где люди ходят на работу, которую ненавидят, чтобы купить барахло, которое им и нахрен не нужно. Мир где платят за ипотеку и выгуливают по утрам собаку, где ищут мясо подешевле, где твою жизнь не может оборвать выстрел снайпера из засады и где тебя наверное — не забьют насмерть в отделении. Впрочем, тот мир, грязный и страшный — все активнее предпринимал попытки прорваться в этот мир. Плотина текла во многих уже местах — и самые прозорливые уже строили башни, чтобы спастись от потопа…

— На связи — ответил Башлыков.

— Вы что, ох…ли? — в трубке раздался резкий фальцет Онищенко.

— Ты о чем?

— Ты где?

— Я? Около бизнес — центра, на стоянке. Пешком дойдешь.

— Жди. Я буду.

Башлыков нажал на кнопку отбоя и начал ждать, пока его арестуют…

Онищенко ввалился в машину как медведь, несмотря на его скромные размеры — именно так, едва не оторвав дверь, тяжело плюхнувшись на сидение. На носу у него — была пластиковая накладка, лицо заклеено пластырем — но было видно и так.

Неслабо я ему врезал…

— Вы совсем ох…ли?

— Ты о чем?

Онищенко — это было видно! — хотел его ударить, но не посмел… битый. И в машине не размахнешься.

— Я о том, что произошло в Октябрьском. Ты знаешь, что ночью два отделения сожгли? И это только начало!

— А что произошло в Октябрьском?

— Ладно… — зловеще сказал Онищенко — сам напросился…

Башлыков не увидел никакого знака — но тут боковое стекло машины с его стороны будто взорвалось. Рука в черной перчатке рванула дверь, потащила его из машины…

— Из машины! На землю!

Кто-то врезал ему по почкам, хорошо так врезал, аж дыхание перехватило. Спецназ УФСБ республики Башкортостан привык работать против ваххабитов и салафитов из Хизб ут-Тахрир и с этим… подозрительным типом не церемонился. Последовал еще один удар, затем еще… сейчас везде камер понаставили, но при захвате никаких камер нет, и вот так отыгрываются, бьют не чтобы задержать — а чтобы подорвать здоровье, чтобы искалечить. Но Башлыков не отключился, ненависть бурлила в нем подобно зловонному вареву и не давала уйти… он должен был видеть все до конца. Потом — кто-то заорал — «хватит, отскочили!» — и его подхватили под руки и потащили в остановившийся рядом черный микроавтобус…

Башлыкова везти было недалеко — здание УФСБ было совсем рядом. Его протащили не в основное здание, тут рядом был музей и были свободные комнаты, где присутствие «нелегального арестованного» не будет заметно для возможных проверяющих. Никто не знал, что с ним делать… один из оперов позвонил своим знакомым в Ижевск, выяснил, что опер по имени Дмитрий Башлыков действительно существует и действительно куда-то пропал. Про то, что произошло в Ижевске — все знали и теперь — не знали, что делать.

Дело в том, что ФСБ, равно как и другие правоохранительные органы — в общем-то вещь в себе. Еще со времен Андропова, когда оперов наверстали будь здоров, намного больше, чем в стране было антисоветчиков и тем более шпионов — эта организация начала разлагаться, разлагаться от безделья. Если милиция разлагалась от жесточайшей палочной системы и идиотского тезиса о полной победе над преступностью — то КГБ, а потом ФСБ разлагалась от безделья. Все в системе понимали, что работы нет и большая часть сотрудников занимается откровенной ерундой — но никто не хотел поднимать этот вопрос, потому что тут же бы выяснилось, что ерундой занимается он сам. Вот от этого — пошли и выдуманные агенты и вербовки стукачей в университетской среде и «шпиёны» на заводах, которые выпускали болты и гайки. Потом — враги появились, настоящие враги — но липачам и бездельникам бороться с ними уже… как то не получалось. Проще было замести мусор под ковер и так там и оставить…

Постепенно между операми и разрабатываемым ими контингентом возникал некий странный симбиоз. Где-то его было меньше, где-то больше — но он был везде. Опера — особенно такие как в департаменте по борьбе с экстремизмом — начинали понимать, что только определенный уровень экстремизма позволяет оправдывать их существование, их работу, их зарплаты. Нет экстремизма — нет и департамента по борьбе с ним, есть экстремизм — есть и департамент. В свою очередь — и в националистической и в ваххабитской среде появились люди, которые отчетливо понимали всю выгодность работы осведомителем ФСБ. Если ты осведомитель ФСБ — то ты можешь творить все что угодно за исключением резонансного — и тебя не тронут. Твой куратор — привязан к тебе намертво, он зависит от тебя не меньше, чем ты от него, он вынужден покрывать тебя, потому что если ты совершишь что-то серьезное — то накажут за это его, как не контролирующего своего агента. В итоге — как и перед распадом СССР и националистическая и радикально — исламистская среда была буквально пронизана десятками, сотнями агентов — но при этом ничего не делалось для ее искоренения, что с одной стороны, что с другой. То, что власть больше преследовала русских националистов чем исламистов было ерундой… она преследовала только если не преследовать, делать вид что ничего не происходит было уже невозможно. В свою очередь — большая часть радикальных организаций радикальными были только на словах, даже исламисты — ограничивались горячими спорами о праведном и проклятьями в адрес власти на форумах^[30].

Но произошедшее в Ростове на Дону, Ижевске, происходящее в Москве — взорвало ситуацию сразу с двух сторон. Впервые за много лет — появились точки кристаллизации настоящего сопротивления и кристаллы — начали расти с пугающей скоростью, как бывает при кристаллизации в насыщенно растворе соли. С другой стороны — появился опер ФСБ, который знал эту кухню изнутри и который готов был пойти вразнос, спровоцировать на пару с подконтрольными ему русскими националистами обвал ситуации в Башкортостане, межнациональные столкновения и возможно — развитие чеченского сценария в этой давно расколотой и неспокойной республике. Вопрос был не в том что погибнут люди — а в том, что власть сейчас, после Ростова на Дону, после Ижевска — настроена рубить с плеча. И если начнется в Башкортостане — кадровые чистки будут лютыми. Даже не за то, что они упустили ситуацию. А потому, что власть должна доказать всем, и себе самой в первую очередь — что она все еще власть.

— Ты чего и кому пытаешься доказать?

Башкиры бросили в бой тяжелую артиллерию — вместо недалекого Онищенко Башлыкова допрашивал Улитин. Здесь он считался что-то вроде местной достопримечательности — пришел в органы в самом начале восьмидесятых, расследовал еще катастрофу под Уфой, когда из-за неисправности газопровода сгорели дотла два пассажирских состава. В отличие от скороспелых оперов последних лет, которые и писали то с орфографическими ошибками — Улитин был еще опером старой закваски, мог разговорить любого. Он вышел на пенсию два года назад, сейчас был в ветеранской организации, которая сидело тут же, в здании музея. Но его и сейчас звали в сложных случаях, когда бить было нельзя и никто не знал, что делать.

— Ничего — просто ответил Башлыков.

— Ты что же, фильмов насмотрелся?

— Почему? Нет.

Улитин тяжело вздохнул.

— Ты передо мной несгибаемого борца не изображай, парень. Здесь не львовское гестапо. Ты что думаешь — работа сотрудника заключается в том, чтобы тараном переть? Морды бить, причем своим же? Так я тебе скажу, парень. Работа опера ФСБ немного в другом. Он должен контролировать ситуацию. Контролировать, понимаешь? А не провоцировать в расчете на то, что бабахнет посильнее. За этот «бабах» — тебе же голову снимут и правильно сделают. Ты знаешь, что творится? Телевизор смотришь? В Москве беспорядки, людей на улицах жгут. В Ростове стреляют на улицах. На Украину наши пошли, там сейчас война настоящая. Ты зачем на прочность то всех испытываешь? Не гни, парень — сломаешь.

— Я никого не пытаюсь сломать…

— Тогда говори. Что вы…

Взрыв гранаты здесь, за толстыми стенами и на третьем этаже был не особенно слышен. Он был слышен как хлопок, от которого дрогнули стекла. Это мог быть выхлоп машины… но еще один хлопок развеял все сомнения о том, что это могло быть…

Фейсы, до этого тершиеся в соседнем кабинете — тоже поняли, что это такое.

— Пошли! — крикнул Гумаров, начальник отдела по борьбе с политическим экстремизмом и терроризмом.

Они выскочили в коридор, побежали. К ним присоединялись другие люди, они бежали по коридорам, по лестнице, кто с оружием, кто без.

У проходной — людской водоворот, мат. Держащий автомат в высоко поднятой руке сержант из охраны. Кто-то пытается что-то сделать с дверью…

— Заклинило… мать!

— К пожарному!

Все толпой ломанулись туда. На улицу…

— Ложись!

Не полегли все — чудом. Какой-то шкет — черная ветровка — катнул осколочную прямо под ноги, она взорвалась с хлопком и вспышкой. Кто вырвался вперед — осколки принял в себя, в коридоре — давила толпа, не понимая, что произошло.

— Стойте! Стоять!

— Туда! Туда!

Кто-то из оперов выхватил Стечкин, выстрелил — и раз, и два. Выли сигнализации машин, кричали раненые.

— Твою мать!

— Скорую, давайте скорую!

Операм из «террористического» удалось вырваться из водоворота, они побежали к памятнику. Там — кто-то уже переворачивал застреленного.

— Не трогать!

Его уже перевернули. Чернявый, оскаленный…

Лет пятнадцати…

Одну гранату бросил у главного входа, его заклинило. Потом метнулся сюда, возможно — совсем не случайно…

Кого-то с утробным рыком вывернуло.

Гумаров — устоял на ногах, тяжело дыша отошел в сторону. Поискал глазами Онищенко, который с виноватым и обеспокоенным видом терся рядом.

— Пошли-ка.

Они вернулись в здание через пожарный выход, пошли коридором. Гумаров толкал все двери кабинетов подряд. Нашел пустой, затолкал туда Онищенко.

— Что…

Жестокий удар поддых сломал Онищенко пополам, он согнулся, выхаркивая съеденное, дышать было нечем, потому что нос был сломан. Майор Альберт Гумаров молча ждал, пока оскандалившийся опер придет в себя.

— Ну… Паша. И что же ты натворил, гнида такая? Что ты меня за нос водишь, козлина?! А ну — колись, падаль!

В комнате, где сидел допрашиваемый офицер удмуртского УФСБ — хлопнула дверь, ввалился Гумаров, за ним еще двое. Эти двое — стали отстегивать Башлыкова от кресла.

— Что происходит? — строго спросил Улитин.

— Не колется? Мы его забираем. Этот козел — банду террористов скрывает!

— Скрываю!? Позвоните на номер… — Башлыков выкрикнул номер, прежде чем ему ударом заткнули рот.

— Майор, так нельзя! Ты что?!

— Можно. Спасибо, отец, дальше мы сами…

Башлыкова вытащили из кабинета, в коридоре врезали по почкам, сильно. Потащили к одному из выходов, хозяйственному, через который никто не ходил. Там ждала неприметная, гражданская Газель…

Когда стих шум в коридоре — Улитин матерно выругался. Потом — по привычке погасил лампу, прибрал кабинет. Вышел, огляделся — нет ли поблизости кого. Достал телефон, набрал номер…

Управление ФСБ по РБ

Коллегия УФСБ

29 июля 2015 года

— Что у вас тут происходит?

Генерал Толоконников, начальник УФСБ по Республике Башкирия, московский генерал, присланный сюда, чтобы оздоровить ситуацию — в излюбленной своей манере прохаживался за спинами своих подчиненных. Оздоровление ситуации — он понимал весьма своеобразно, все что он делал — это осуществлял силовое прикрытие московских проектов, в частности нефтяного и процесса передела бизнеса в республике, при котором наиболее лакомые куски переходили из рук местного бизнеса в руки московских и федеральных игроков. При Муртазе Губайдулловиче такого не было и быть не могло, он очень жестко следил за тем, чтобы все активы оставались в республике и работали на республику. Местные элиты, которые уже наворовали достаточно средств, но которых лишили возможности воровать дальше — выказывали активное недовольство этим процессом, в основном путем тайного финансирования ваххабитов, салафитов и радикальных националистов. Террористическое подполье в республике было создано в течение десяти лет практически с нуля и сейчас — оно было мощным фактором, препятствующим «инвестициям в республику». Чтобы «улучшить инвестиционный климат в Башкирии» — сюда и был послан генерал Толоконников. Его нельзя было недооценивать — кода речь идет о таких деньгах, дуракам поручения не дают.

— Товарищ генерал… — начал докладывать вспотевший Гумеров, начальник отдела по борьбе с терроризмом и политическим экстремизмом — примерно в одиннадцать ноль — ноль неизвестный подросток бросил две боевые гранаты РГД-5 в скопление людей у входа в основное здание. Задержать его не удалось, при попытке скрыться, он получил смертельное ранение и…

— Вышли все! — прервал доклад генерал.

Обычно — за такими словами следует объяснение либо подтверждение приказа уже на повышенном тоне и нередко матом. Но генерал просто сказал таким тоном, которым говорят «молодец» и спокойно сидел и ждал, не собираясь повторять. От этого было страшнее всего — сидевшие здесь бойцы бюрократического фронта привыкли к истерическим крикам и мату, но не привыкли и не могли привыкнуть к спокойным и четким приказам…

Зашуршали стулья. Стараясь ни на кого не смотреть, члены коллегии поднимались со своих мест…

— Гумеров, останьтесь.

Каждый в этот момент, каждый! — испытал злое торжество. Они вроде как работали вместе — но когда кто-то попадал в неприятности — все это воспринималось со злобной радостью, упавшего — всегда запинывали. Каждый имел свой кусок, который определялся не должностью — все были примерно равны а тем, кто их поставил и что они в состоянии были отхватить. Как только кого-то отдавали на заклание — остальным доставалось больше, а новичкам — приходилось начинать с нуля этот путь под горячим и неласковым солнцем…

Гумеров медленно опустился на стул.

— Что такое Ассоль? — спросил генерал.

Гумеров ничего не ответил.

— Цемент-М?

И на этот вопрос — ответа не было.

— Бригантина?

Гумеров побледнел.

— Напомните, вы указали доходы от этих фирм в декларации? Или запамятовали?

— Товарищ генерал…

— Нет, я все-таки не могу этого понять… — с холодной злобой перебил генерал — вам ничего не бывает за ваши провалы, которые сплошь и рядом. Вам ничего не бывает за то, что каждый из вас занимается всяким леваком. Мне насрать на какой машине ездит ваша жена и в каком университете учится ваш сын и на какие деньги все это было приобретено. Я не задаю вам ни единого вопроса по тому, что меня прямо не касается. Теперь ответьте мне на вопрос — какого… вы ведете себя как студентки, подхватившие сифак, а? Какого хрена вы не можете вовремя прийти, и сказать что происходит, чтобы я знал, чего ждать. Какого хрена вы не можете ничего сказать, когда я спрашиваю вас в лоб — а вместо этого либо блеете как бараны, либо пытаетесь вешать мне лапшу на уши. Какого хрена происходит?!!!

Гумеров — содрогнулся от генеральского крика. Он понимал, что на сейчас раз палку перегнули. Учитывая то, что произошло в Ижевске — по любому чиху будут оргвыводы. А он сейчас совершил самое страшное, что только можно совершить — он подставил своего начальника. Это не прощалось, за это тебя вышвыривали из системы, за это отбирали все и пускали семьи по миру, за это могли просто — напросто убить. Без лишних разговоров — убить и все.

— Товарищ генерал… в мыслях не было… опер один мой, гнида… с огнем решил поиграться… тварь…

— Кто?

— Онищенко… убью, су…у.

— Подробнее.

Гумеров — лопнул, как говорят — до самой жо…ы. Вывалил все что знал — торопливо, в самом деле — как институтка, сифак подхватившая. Генерал молча слушал, прикрыв глаза…

Генерал молча выслушал покаянную, бессвязную историю. Его опыт подсказал — правда. Другого — от этих баранов ждать не стоит. Когда Гумеров закончил говорить — генерал шваркнул ладонью по столу. Этот звук — прозвучал как выстрел…

— Долбоебы… — тяжело и страшно подытожил Толоконников — твари скотские. С огнем играете, бл…и, а как тушить — ко мне бежите. Ублюдки. Хапаете, и ртом, и ж… что можно и что нельзя. Смотрите, как бы не подавиться…

— Да не сказал он мне ничего, гнида! — разразился криком Гумеров — он, козел, сам все это задумал! БМВ себе купил, тварь, бабы у него какие то! Совсем от рук отбился.

— За подчиненных ты отвечаешь.

— Да знаю я, Владимир Всеволодович, я…

— Только не клянись… — перебил генерал — все равно не поверю…

И снова — молчание.

— Где сейчас этот… ижевский?

— На третью его отвезли. До этого — тут допрашивали. Не в основном здании.

Под этим словом третья — значилось кое-что, что при раскрытии могло вызвать скандал общероссийского значения. Подобно ЦРУ США — российское ФСБ в рамках борьбы с исламским терроризмом начало создавать тайные центры передержки, допросов, пыток, заключения. Начали пропадать люди… началось все это в Москве после взрыва Домодедово, а теперь люди пропадали по всей России, сотнями в год. Их содержали, допрашивали, убивали в замаскированных под обычные коттеджи, склады, коммерческие здания фирмы, попытки написать об этом жестко пресекались. Это можно было оправдать тем, что теперь это стало стандартной мировой практикой борьбы с терроризмом, ФСБ всего лишь переняло опыт ЦРУ — а исключительная общественная опасность исламского экстремизма оправдывает любые меры против него. Наверное, это и самом деле было так. Разница была лишь в том, что ЦРУ поступало так с гражданами чужих стран — а ФСБ — со своими гражданами.

И впервые — там оказался один из своих.

— Он все еще там?

— Да… наверное.

— А взрыв у дверей?

— Этот… шакаленок какой-то! Из отмороженных, это тут вообще не причем. Гранату взял и мстить пошел!

— Так…

Генерал принял решение. Достал из стола несколько листов бумаги.

— Пиши.

— Что писать…

— Как было пиши. Попробую пока тебя отмазать…

Генерал вышел из кабинета. Вместо него зашел адъютант, устроился у двери, сверля Гумерова внимательными и жестокими глазами.

Вздохнув, Гумеров достал ручку и стал писать…

Генерал вернулся через полчаса, с довольным видом. Отобрал бумаги, бегло проглядел. Взглядом приказал адъютанту выйти.

— Вот и молодец…

Толоконников протянул руку — и Гумеров плача, приник к ней губами. Он не сомневался — что только что спас карьеру и возможно, жизнь. За пределами Управления жизни нет! Кто нормально уходит — тот и на гражданке нормально живет, при случае — помогут, поддержат, прикроют. А тут… Вышвырнут, намекнут кому надо, что этот — изгой, ни помощи ни защиты ему не будет. И на него — накинутся и растерзают — все, кого он переехал, кого обокрал, кого построил. Растерзают, по миру пустят… хоть в петлю. А его коллеги — будут с улыбкой на все это смотреть.

Гумеров, до этого относившийся к твердо националистической, башкирской платформе, еще при Муртазе Губайдулловиче стоявший у истоков агрессивного башкирского национализма и сейчас втихаря работающий против Толоконникова — обрел нового хозяина и новую команду. Поцелуй руки был символом, проштрафившийся — и на колени готов был встать и ботинок поцеловать^[31]…

— Значит, так. Опера своего — убери… да не сейчас, не сейчас… Потом. Но убери. Ненадежен он…

— Понял! — на лице Гумерова было живейшее понимание и чуть ли не благоговение.

— С удмуртами я утряс, они шум поднимать не будут. Бери этого опера своего, которого ты распустил, езжай на третью, забирай этого гаврика. Работайте с ними в контакте. Бросайте все силы — найти заложников. Не может быть, чтобы твой не знал — где. Потом подключайте спецназ, я команду уже дал. Как сделаете — выходите на контакт, пусть они дадут команду выпустить этого… бородатого. Ясно?

— Ясно.

— Я на трубе. Звони, не пускай на самотек. Подключай спецов, пусть постоянно слушают все трубы. И пеленгуют. Но резко — ничего не делай… Просто контролируй.

— Понял… спасибо… Виктор Владимирович.

— Спасибо не шуршит… — строго сказал генерал… — двести передашь^[32]. Как разрулим.

Внутри у Гумерова все заледенело.

— Есть.

— Иди. Разгребай, что навалили…

Комкая в горле крик — Гумеров повернулся и вышел.

Башкортостан. Россия

Вечер 29 июля 2015 года

Телефон Котова зазвонил внезапно — когда он и надеяться уже перестал. Это была единственная, очень тонкая ниточка, на которой еще держались жизни его друзей и соратников. Оборвись она — и все, больше ничего не будет…

В трубке было тяжелое дыхание… уродов учили, как нагнетать обстановку. Неслабо учили.

Котов выключил телефон. Нельзя поддаваться психологическому давлению противника. Замурлыкал какую-то песенку, чтобы снять напряжение.

Телефон зазвонил на пятой минуте. Очевидно урод, который решил с ним в игры поиграть — ждал, пока русский начнет ему перезванивать. Ага, хрен дождется…

— А ты невежливый, кяффир — заговорила трубка — не опасаешься?

— Поцелуй меня в зад, сын свиньи.

Котов снова выключил аппарат.

На сей раз — перезвон прошел почти сразу. Очевидно, ему удалось вывести урода на другом конце из себя.

На сей раз — разговор начался с крика. Длинного, страшного, разрывающего барабанные перепонки.

— Слышал, кяффир? Это русист так кричит. Хочешь, я его женщиной сделаю?

— Говори, говори… Я сейчас с винтовкой лежу на крыше. Медресе — напротив. Там как раз какой-то движняк нездоровый намечается. Бах — один правоверный ушел. Бах — двое правоверных ушли. Бах — еще один у Аллаха. Ты в эти игры со мной не играй, ишак бородатый. У тебя в руках только трое — а я как минимум десятерых положить успею. И уйду. А потом — еще десятерых. Тут тебе не Сеянтус^[33], тут тебе Катынь будет!

Трубка какое-то время молчала. Очевидно, к таким раскладам никто не привык — они творили террор, но никто не думал, что террор может быть применен и к ним. А ведь даже в Коране написано — что нельзя отнимать жизни, имущество, женщин у неверных если это приведет к гонениям и смертям среди мусульманской уммы.

— Ты забрал шейха. Что ты хочешь? — наконец, спросила трубка.

— Меняться будем. Ты мне — моих людей. Я вам — вашего Шейха.

— А дальше?

— А дальше — как Аллах рассудит. Но если мои друзья не будут живы — я с вашим духовным лидером такой диск запишу, что всем дискам диск будет. И в Интернет его скину. А потом — и ваших пойду мочить, по десятку за голову нашего. Мне пох…ю, я — смертник.

Трубка какое-то время молчала.

— Говори, где обмен, русский… — наконец спросил ваххабит.

Одна из станций мониторинга — моментально засекла разговор. Если раньше станции мониторинг представляли собой машины с улавливателями, которые ездили по городу и пытались определить местоположение передатчика методом триангуляции — то теперь использовались куда более совершенные технологии. Обычные люди — даже с трудом представляют, что может система СОРМ. Но может она очень и очень многое…

Разговор перехватили мгновенно.

Башкортостан. Россия

Утро 30 июля 2015 года

На въезде в Уфу — есть примечательный район, он находится рядом с автовокзалом и неподалеку от нефтеперерабатывающего завода. Его и строил нефтеперерабатывающий завод — для своих работников, совсем рядом со своей территорией, потому что раньше на работу ходили в основном пешком. Это не бараки, отнюдь. Это целый городской район, состоящий из трех и пятиэтажных хрущевок, не лучше, но и не хуже, чем в других городах огромной страны.

Так вот — при Муртазе Губайдулловиче Рахимове этот район расселили. Полностью, до последнего человека — расселили и запретили там жить. Про Рахимова можно говорить всякое, местные жители и вовсе прозвали его Открывашкой за страсть к торжественным открытиями — но ведь чтобы открывать, надо чтобы было что открывать. И этот район — наверное будет памятником Рахимову, который довел дело до конца и запретил таки людям жить рядом с изрыгающим заразу комбинатом. В некоторых местах — не могут расселить пару десятков деревянных домов в центре…

Дома эти — должны были снести, но так и не снесли. Поначалу здесь копошились старьевщики — рамы, стекла, вывески, мебель… Потом — когда вывезли все, что только можно было вывезти — этот район остался тихо умирать…

Утром — стоявший на часах пацан — он стоял на балконе второго этажа давно уже лишившегося жизни здания — случайно заметил мелькнувшее в переулке черные тени. Он схватил сотовый, нажал кнопку — но сказать ничего не успел. С крыли соседнего дома харкнул Винторез — и пацана отбросило на пол. На стену — как из ведра красным хлестнуло.

— Я третий, у меня один на минус — доложил снайпер.

Это было плохо.

— Третий, шумнул?

— Не успел…

— Движение! — отдал приказ наголо бритый, двухметрового роста здоровяк, бесшумный Вал в руках которого казался игрушкой — всем группам вперед.

— Аллаху Акбар!!!

Не высовываясь, Абдулла полоснул из автомата через оконный проем — и взвыл от боли и страха. Сразу несколько пуль прилетели с разных сторон, одна из них ударила в автомат, искорежив его, другая — почти разорвала запястье, рука повисла на мясе, кровь хлынула рекой.

Ранение он представлял себе не так… в глазах потемнело, сердце колошматило как заведенное, толчками выбрасывая кровь через рану, подняться и вести бой не было никаких сил. Собрав волю в кулак — он должен умереть как шахид — здоровой рукой он потянулся к гранате в кармане…

Топот сапогов, хлопки в коридоре — подсказали ему, что русисты уже близко. Они — рядом.

— Иншалла…

Из коридора — полоснула короткая очередь из Вала, вышибая жизнь. Спецы ни с кем не церемонились. С тех пор, как отменили смертную казнь, приказ был обычным — живыми не брать. По комнате — катилось выпавшее из ослабевшей руки стальное яйцо гранаты…

— Граната!

Близкий взрыв подбросил тело русского по имени Абдалла. Спецназовцы — спрятались в коридоре, осколки их не задели…

— Аллах Акбар!!!

Пуля снайпера калибра двенадцать и семь — проломила старую, сделанную еще в семидесятых на местном домостроительном комбинате плиту — и огневая точка подавилась огнем, замолкла…

— На минус — доложил снайпер.

— Вперед!

Короткими перебежками, прикрывая друг друга — штурмовики перебежали от соседнего дома.

— Бойся!

Ослепительная вспышка режет глаза, в душный подвал один за другим вваливаются люди в титановых шлемах и черном обмундировании. Пахнет… кровь… запах человеческого жилья… сгоревший порох…

— Слева чисто!

— Справа чисто!

— По сигналу вперед…. Пошли!

Подвал — место опасное. Под каждым подъездом — в подвале есть очень неприятное место, почти готовая, защищающая по пояс огневая точка. Сам подвал обычно разделен в одном, а то и в двух — в зависимости от серии дома — местах почти глухой стеной, проход через нее есть только там, где оставлено место для труб, да и то на четвереньках. И нельзя забывать по сами трубы — каждый дом подключен к воде, к центральному отоплению, при желании эти коммуникации можно углубить, расширить, сделать из них ходы, по которым можно перемещаться под землей между здания.

Прикрывая друг друга, спецназовцы тройками идут вперед. Основа каждой тройки — переданный в подвал щит с встроенным фонарем. За ним — укрываются все, это особая техника защиты и перемещения. Проблема только в том, что щит весит под пятьдесят килограммов, если по ровной поверхности его перемещать относительно легко, то в подвале, с буграми, песком, да еще и бетонными стяжками…

Они подходят к тому месту, где раньше было подключение центральных систем дома. Котлован — явно, что ранее использовался, рядом лежит лестница. В углу — висит светильник, еще один, профессиональный, для фотографов — стоит. Ковры, стол, стулья, штатив с камерой. Луч фонарей перекрещиваются на флаге — черном флаге с белой саблей и надписью белым — нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк Его. Это флаг Имарата Кавказ, настоящий, он здесь, за тысячу километров от Кавказа…

— Здесь чисто.

— Давай вниз…

— Бойся!

Вниз, в выкопанную боевиками нору летит светошумовая граната…

— Давай!

Один из спецов прыгает вниз, луч подствольного фонаря скользит по земляному, укрепленному битым кирпичом коридору.

— Чисто!

В нору спускается еще один боец, затем еще один. Ухитряясь перекрывать опасное направление, единственное опасное направление сразу тремя автоматными стволами — они идут вперед.

Поворот — резкий, на девяносто. Еще один. Тот, кто все это строил, точно знал, что делает и явно стажировался на Кавказе. Перед тем, как завернуть за поворот — на штативе выставляют маленькую, совмещенную с мощным фонарем видеокамеру. Просто удивительно — что в центре многомиллионного города есть такое и об этом никто не знает.

— Внимание, здесь живые! Живые!

Организатор террора просчитался в одном. Долгие годы джихадисты убеждались, что русские службы, русские правоохранительные органы — слабы и коррумпированы, оттого беспомощны. Русские — не стояли друг за друга, они принимали деньги от врагов, наконец — их можно было элементарно запугать, даже тем, например, что сжечь машину… не то что с семьей расправиться. И тем не менее — долгие годы, которые он провел в Пакистане научили организатора террора осторожности. Там — ему приходилось уходить от оперативников ЦРУ и Объединенного командования специальных операций. Бывшие десантники, морские котики, рейнджеры. Борода, пистолет с глушителем, дипломатический паспорт, спутниковый телефон. Один из таких охотников — мог оказаться за спиной в любое время — и расслабляться не стоило. Но организатор террора не мог знать одного — что большая часть джихадистской группировки контролируется сотрудниками местного УФСБ, а сотрудники местного УСФБ — могут разрешать теракты, чтобы получить деньги за диск и распилить их между своими агентами и собой. Такого ему — просто в голову не приходило…

Как не приходило ему в голову и то, что его уже давно — сдали, сбросили в отброс как обыгравшую свое карту…

Он беспокоился о своей семье. О своем сыне, которого увидел первый раз за два десятка лет вживую, а не на экране компьютера. Он знал, что местные органы могут отыграться на его семье, посадить его сына в тюрьму. Но он не боялся этого — потому что относился к породе революционеров. Тюрьма — это не более, чем школа жизни. Когда над Россией воссияет совершенство таухида, когда здесь будет установлен Шариат Аллаха — его сын выйдет и тюрьмы вместе с другими братьями, он будет уже уважаемым человеком, амиром. И они вместе пойдут по пути джихада…

Завтра — они собирались напасть на нефтеперерабатывающий завод, захватить его и взорвать — среди работников и даже охраны были братья, которые внедрились туда и готовы были им помочь. Но… такова воля Аллаха и он сделал, как пожелал. Как только он увидел прошедший в сторону нефтезавода Федерал^[34] — он сразу понял, что ловить здесь больше нечего…

Он жил в старом одноэтажном доме, деревяшках — и он купил себе машину, старую Самару. Путь отхода он прекрасно помнил — на юг, там практически неконтролируемая граница с Казахстаном. Если он поедет прямо сейчас — то к вечеру будет уже в одном из лагерей беженцев в Южном Казахстане, где его встретят и укроют. Если же что-то не получится — он станет шахидов и будет дожидаться в раю своего сына…

Он собрал свои вещи в большую сумку. Включил в розетку кипятильник — это был инициирующий элемент самодельной бомбы, она должна была сработать через некоторое время, когда выкипит вода. Вышел из дома, огляделся — рука в кармане на рукояти пистолета — никого. Тихо.

Он бросил мешок на заднее сидение машины, повернул ключ в замке зажигания. Машина зачихала, но завелась. Он тронулся, повернул налево по сухой, с выгоревшей травой земле, направил машину вверх — дорога была отсыпана с большой насыпью, дом был намного ниже ее…

Вдалеке — горохом рассыпалась автоматная очередь. Тем лучше… пока разбираются там — он успеет уйти.

Организатор направил машину на выезд из города, осторожно разгоняясь…

Вылетевшая из-за резкого поворота черная Приора — хэтчбек резко затормозила, перекрыв полосу, в опущенных стеклах показались стволы АКМов. Организатор террора попытался произнести предсмертное ду'а, но не успел — автоматы изрыгнули огонь…

И здесь — русское ФСБ ничем не уступило ЦРУ США.

Сменив магазины, двое с автоматами приблизились к избитой пулями машине, держа ее под прицелом автоматов. Разглядев окровавленное тело водителя на переднем сидении — один из стрелков достал сотовый, набрал номер.

— Товарищ майор, сделано… Да, оказал вооруженное сопротивление… Есть… Да, можно сообщать…

Башкортостан. Вблизи Уфы

Берег реки Урал. Судный день

30 июля 2015 года

Новый день был тяжелым, душным. Над городом погромыхивала гроза, но дождя не было. Все — как замерло в ожидании, черные облака висели недвижно, напоенные водой — но никак не решались низвергнуть ее на землю…

— Дальность от машины.

Лежавший рядом Серый снял показания с лазерного дальномера.

— Шестьсот пятьдесят.

Котов отвлекся, кинул взгляд на страничку. Он помнил — просто чтобы удостовериться.

— Ветер.

— Влево. На два.

Барабанчиком прицела, установленного на Remington R-25 с нелегальным двадцатиместным магазином и прицелом Leupold — Котов внес поправку. Ни про какие пристрелочные выстрелы не могло быть и речи, оставалось надеяться — что изначально более точная, чем СВД винтовка с дорогущими патронами от Lapua сделает свое дело и уравняет шансы против намного более многочисленного противника.

— Есть. Давай ориентиры.

— Телеграфный столб. У дороги. Ориентир столб. Тысяча сто.

— Ровно?

— Тысяча девяносто.

— Говори точно. Дальше.

— Стог сена. Ориентир «стог». Восемьсот сорок пять.

— Дальше. Нет… столб давай «вышка» назовем.

В бою, в горячке боя — стог и столб легко можно было перепутать…

— Машина… уже говорил.

— До леса?

— Четыреста пятьдесят…

Черт.

Котов — перевел прицел на автомобиль. Ничего не значащая для постороннего глаза, на антенне трепетала ленточка георгиевских цветов — популярное украшение для автомобиля. Но здесь — она была не украшением, она была подсказкой, позволяющей определить ветер в районе цели…

— Звякнуть нашим…

— Молчи. Лежи смирно.

Никто из этих бородатых уродов — не готов к появлению снайпера. Настоящего снайпера, способного быстро выбить цели с шестисот — семисот метров. Если готова, тогда.

Пи…ц тогда!

Чтобы немного отвлечься — Котов принялся повторять про себя поправки. Их нужно просто знать — все до последней, заучивать наизусть, сотни цифр для разных дальностей, для разной силы и направления ветра. Жизнь снайпера зависит от мелочей, от самых мелочей… от десятой дол секунды, от деления на прицеле. Грань между жизнью и смертью тонка, но для снайпера — она тонка до предела, до невообразимо малой величины.

Как работать? Что делать? Зависит от раскладов… трое против одного. Только бы Тема не сплоховал, не зассал.

Вариант в принципе один. Еще до обмена — вырубить у них главного и выиграть точным прицельным огнем несколько секунд для штурмовиков. Они доделают остальное, с близкого расстояния. Если будет снайпер у них — убрать и снайпера. Куда хуже, если они натянут на заложников пояса шахидов…

— Кот! Смотри слева! Смотри!

Он повернулся — быстрее, чем это допустимо для снайпера. Черт!!!

По грунтовке — пылили сразу четыре машины. Киа Оптима Башлыкова, за ней сразу две «Тойоты Камри», явно местных фейсов, замыкал колонну маленький Фокус. Они явно знали — куда и зачем едут.

Снайперы. ФСБшные снайперы, они уже должны взять все на прицел. Откуда они будут работать? Из деревяшек? Неужели с галереи автовокзала? Это же три километра! Если не больше! А с другой стороны — такие винтовки есть, он точно знал. И такой безумный выстрел — теоретически, с новыми автоматизированными прицельными комплексами — вполне возможен.

Возможно, они давно под прицелом, идиоты. И при первом же резком движении…

Киа проехала чуть дальше, остальные машины остановились на грунтовке. Из ижевской машины вылез Башлыков, открыл дверь сзади. Следом — выбрался Скворец. Точно Скворец — не кукла, не подстава. Живой.

Зазвонил телефон. Поколебавшись — взять телефон, означало сделать движение и выдать себя — Котов все взял трубку.

— Это Башлык! Отбой, отбой, отбой! С местными устаканили, ничего не будет. Отбой, не стреляйте.

Котов подумал.

— Дай трубку Скворцу.

В прицел он видел, как Башлыков сделал это.

— Старшой?

— Да, Котяра…

Черт…

— Живой?

— Есть такое. Утром взяли, местных — в расход.

— Все в норме?

— Да. Ты… — Скворец кашлянул — короче, не надо ничего. Местные нас отпустят, нахрен мы им нужны.

— Ой ли?

— Без вопросов. Им проблемы не нужны, все замнут. Они операцию по разгрому бандподполья на себя записали, чего еще надо.

Скворец снова кашлянул.

— Подумай, не в своих же стрелять. Все, отбой, Котяра. Отбой.

Они подошли к Патриоту — с перемазанными грязью лицами, в снайперских камуфляжных костюмах типа Леший. ФСБшники — подошли двое, без оружия — откровенно опасались, поглядывали с опаской.

Из багажника Патриота — выгрузили шейха. Поставили на ноги.

— Живой и здоровый. Распишитесь в получении.

Один из ФСБшников несмело протянул руку к шейху — но под его гневным взглядом отдернул. Они боялись и его. Они всех боялись…

— Ну…

Один из стрелков боевки вдруг посмотрел в сторону города.

— А это что за…

Они подняли головы — разом, чтобы увидеть, как две сорвавшиеся с неба звезды, одна за другой падают на Уфу, на ту ее часть, где был громадный нефтеперерабатывающий завод. Эти звезды были похожи на метеоры, прорезающие ночной небосвод — вот только дело было днем.

— Какого…

В напряженном молчании людей, ставших вдруг единым целым — звезды исчезли из поля зрения. Какие-то секунды две… немногим больше было тихо — а потом громыхнуло, сдвоенный удар — и над горизонтом, по левую руку — начало подниматься как квашня, мерцая неверным светом огненное зарево…

В двухтысячном году, в связи с тем, что СССР больше не было, а Россия не представляла особой опасности — был полностью пересмотрен план ядерного удара по России. Если раньше считалось, что для гарантированного достижения превосходства над противником каким был тогда грозный СССР необходимо будет доставить к цели не менее двухсот боевых блоков с мощностью не менее пятисот килотонн каждый — то теперь план был кардинально пересмотрен. Он был разделен на две фазы, в первой фазе предполагалось очень ограниченное вмешательство, причем целей было всего восемнадцать и поражать их предполагалось — не только ядерными боевыми частями. Ядерные боеголовки оставили для подавления российских РВСН, единственным городом, который в первой фазе должен был быть атакован ядерным оружием — оставалась Москва. Остальные цели — должны были быть поражены по возможности высокоточным оружием с обычными, неядерными головными частями. Зная о том, кто на самом деле принимает решения и удар по чему будет наиболее болезненным — американцы полностью пересмотрели список целей. Если раньше в списке целей были крупные города — то теперь кроме Москвы и Санкт-Петербурга городов в списке целей первой фазы не было. Целями были: огромный нефтеперерабатывающий завод в Уфе, металлургический комбинат в Челябинске, Новороссийский морской порт, через который шла отгрузка нефтепродуктов на экспорт, известное место в тайге, где сходятся семнадцать трубопроводов, комбинат Норникеля в Норильске, Братский алюминиевый завод. Американцы понимали, что на людей — истинным собственникам России было наплевать, но им было не наплевать на свои активы. И они поместили их в перекрестье прицела своих стратегических сил, говоря тем самым: от нищеты вас отделяет лишь нажатие кнопки оператором в Скалистых горах. И все.

Потом — стратегические ядерные силы США постепенно ветшали… ракеты типа Томагавк, способные при необходимости нести ядерный заряд обновляли, они годились для того, чтобы с безопасного расстояния расстрелять ПВ какого-нибудь диктатора. А на стратегические ядерные силы, еще два десятилетия назад бывшие гордостью американской военной машины — денег просто не хватало.

— Это че такое, а? — тупо спросил один ФСБшник, а второй — достал сотовый телефон и начал нервно бить по клавишам.

Это не террористы. Все видели — падающие звезды…

Зарево разрасталось, над землей вспухало пламя, было видно, что горит комбинат и что-то горит в городе… очень сильно горит. А ведь там, рядом с комбинатом — еще и химия! Прорвется — и полгорода не будет. Да и сам комбинат…

П… всему.

— Судный день… — внезапно сказал шейх, красивым и строгим голосом.

— Что?

— Судный день — повторил шейх — Аллах увидел непотребства и харам, какие мы творили, и покарал нас. Молитесь. Молитесь. Судный день…

Облака — распадались от жара, поднимающегося с земли, образуя кольцо. На горизонте — неспешно вспухал черный гриб, рукотворным ураганом — шла ударная волна. А река Урал — по-прежнему неторопливо влачила вдаль свои воды…

Исламское государство Иран. Тегеран

15 мая 2015 года

Попасть в Тегеран было непросто. Даже до исламистов — Тегеран был крайне закрытым городом, при шахиншахе точно так же для выезда требовалась виза на выезд и точно также иранские чиновники издевались над туристами и бизнесменами, приезжающими в страну, как хотели. Но после войны, войны со всем миром — границы исламского государства, потерявшего самые крупные кусты своих нефтяных месторождений, отрезанного от Персидского залива, страдающего под бомбежками и ракетными обстрелами — оказались закрыты почти наглухо. Почти — потому что для такого человека, как генерал-лейтенант Алим Шариф, только что назначенного на должность начальника разведки Генерального штаба Пакистана — закрытых дверей не существовало вообще.

По документам на имя канадского гражданина русского происхождения Дэвида Березовских — генерал Шариф вылетел в Германию. Пакистан и Иран имели общую границу — но чтобы воспользоваться ею, пройти, к примеру, через пост Мирджава — не могло быть и речи. Слишком много глаз — в том числе и тех, что висят в небе. Во Франкфурте — он пересел на самолет, следующий в аэропорт Кемаля Ататюрка, в Стамбуле. Был прямой рейс туда, куда ему было нужно — но он предпочел лететь с промежуточной посадкой. Оттуда, из Стамбула — там он даже не проходил паспортный контроль, оставаясь в посттаможенной зоне — он вылетел в аэропорт Душанбе и только там прошел контроль. В машине, припаркованной у аэропорта и принадлежащей одному исламскому культурно-просветительскому фонду, он поменял одежду, вещи и документы. Теперь он был Абылом Макашариповым, гражданином Узбекистана. Узбекские паспорта были хороши тем, что юридически государство существовало — а фактически там шла гражданская война, и государство разрушилось. След от узбекского паспорта — в ста процентах случаев, вел в никуда.

Генерал понимал, что это — не его дело. Что, несмотря на то, что он знает и русский и фарси и даже в какой-то степени узбекский, который испытал сильное влияние фарси, что, несмотря на его огромный опыт выживания в самых экстремальных условиях, что, несмотря на подготовку к подрывной и диверсионной войне сначала в лагере ХАД, потом в банде вооруженной оппозиции, потом в движении Талибан — он может погибнуть. Но дело, ради которого он ехал, было настолько важным, что он не мог послать вместо себя кого-то другого…

Ожидая в аэропорту Душанбе рейса на Тегеран — его выполняла компания Tajic air, одна из немногих, которые все еще летали на Тегеран — он присматривался к людям, ожидающим рейса в ВИП-терминале аэропорта. С прошлого года, со времени нападения Израиля, а потом и США с Саудовской Аравией на Иран — к чему он имел самое прямое и непосредственное отношение — Душанбе стал чем-то вроде Кувейт-сити. Ворота в ад, путь в беззаконие, в страну, которая находится в состоянии войны со всем миром, в страну, которая не добита и оттого еще более опасна. В Душанбе сейчас — можно было встретить кого угодно: американского генерала, французского нефтяного дельца, русского олигарха, китайского бизнесмена из Гонконга. К блокаде Тегерана не присоединилась Россия, не присоединились среднеазиатские страны бывшего СССР, американцы никак не контролировали Каспий — все это давало возможности для зарабатывания просто сумасшедших денег. Одна поставка — чего угодно — оборачивалась двумя, тремя концами. Иранский газ продавался как туркменский, иранская нефть продавалась как русская, на границе — караванами стояли машины с товарами, доставляемыми в страну по спокойному, северному маршруту. Лететь в Тегеран — сейчас осмеливались немногие — в небе над иранской столицей мог встретиться израильский, американский, саудовский истребитель. И если первые два — вряд ли стали бы атаковать гражданский самолет — то саудиты не стали бы церемониться. Можно было бы проехать до Мешхеда, потом оттуда до Тегерана на машине — но это означало время. А его у генерала Шарифа, основного архитектора пакистанской внешней политики последних трех лет — просто не было.

Генерал заметил троих. Средних лет мужчину, который был похож на француза из-за своего породистого лица и бакенбардов. И семейную пару — дама в чадре, мужчина с бородой и в чалме. К гадалке не ходи — последние американцы или британцы. И лучше бы им повернуть назад, пока не поздно — у мужчины видны мускулы и военные повадки, а женщина — не умеет ходить в чадре как мусульманка — широко ставит ногу. Но генерал не видел смысла давать кому-то уроки искусства разведки — ему просто не было до этого никакого дела: он увидел потенциальную опасность, классифицировал ее, отложил на нужную полочку в голове и до поры забыл.

Рейс задерживался. Несмотря на то, что аэропорт недавно отремонтировали — объявлять рейсы здесь так и не научились.

Генерал съел две лепешки с мясом и зеленью, запил все это чаем из пакетика — проклятые пакетики заполонили весь мир, никто не хочет заваривать чай как следует. Ему хотелось спать — но он знал, что не сомкнет глаз, пока не окажется на борту самолета. Да и там — он будет спать чутким сном разведчика — пятьдесят секунд сна и десять секунд осторожного, на грани сна бодрствования — чтоб оценить обстановку. Такой сон плохо освежал — но он не мог позволить себе ничего другого.

Наконец, уже после наступления темноты — объявили рейс. Очевидно, пилот не хотел лететь днем, опасаясь одинокого охотника в небе. И ошибался — основные налеты и обстрелы происходили по ночам…

Полет прошел относительно нормально. Пилот — а это был русский — сознательно нарушал все правила самолетовождения, принятые, по крайней мере, в гражданской авиации. Всю дорогу — он пер на высоте две — две с половиной тысячи метров — и это был огромный, полный пассажиров Боинг-757! Пассажиры — многие не понимали, что происходит, они понимали только то, что их трясет намного сильнее, чем при обычном полете. Но профессионалы — и в их числе был генерал Шариф — вцепившись в своим кресла, бормотали молитвы, каждый на своем языке. И тут — контрразведчикам было нечего делать… подходи и хватай. Только контрразведчиков на борту — не было…

Когда самолет совершил посадку в международном аэропорту имени Имама Хомейни — генерал вышел одним из последних. Мокрый от пота, он бормотал первую суру Корана — что делал очень редко…

Полосы международного аэропорта имени Имама Хомейни сильно пострадали от бомбежек — а «отклонившийся от курса» Томагавк, приземлившийся аккурат на здание пассажирского терминала — довершил дело. В итоге — часть терминала была закрыта до сих пор, темнеющая грудами развалин, а часть была отремонтирована, наскоро, бетонными плитами. Весь город — а это был огромный, многомиллионный город — прятался во тьме. Только в нескольких местах — сиротливо тлели огни: то ли это была приманка, то ли пасадарнцы не успели добраться до этих мест. Генерал знал, что в Тегеране — расстреляно уже несколько тысяч израильских шпионов, вся вина которых заключалась в том, что они говорили не то, что нужно, фотографировали не то, что нужно или неосторожно включили свет.

Очередь продвигалась медленно под автоматами бодрых для ночного времени пасдаранцев — короткоствольные автоматы, военная форма, ставшие в последнее время модными головные повязки — косынки на голову как у американских морских котиков и зверское желание кого-нибудь расстрелять. Несколько гражданских — раньше здесь стояли военные — проверяли документы. Под ногами мелко хрустело — бетонное крошево и стеклянные осколки после попадания Томагавка убрали, но не до конца. Это напоминало ситуацию со всей страной: победили, но не до конца…

Когда очередь дошла до генерала — он увидел перед собой… женщину! Еще год назад это почти невозможно было представить: женщинам не доверяли, тем более такие важные посты как пост на границе, вылавливать и отсекать шпионов. Но теперь — перед ним стояла женщина, в мешковатой форме, скорее всего из женского корпуса КСИР — и возможно, она была опаснее мужчин. Мужчина к ночи устанет. Женщина — нет, ей надо все время доказывать, что она может. Иран — мужская страна…

— Ваше имя? — спросила она, рассматривая паспорт при свете примитивной туристической лампы. При таком свете разглядеть подделку не смог бы, наверное, и сам генерал Шариф, видевший их достаточно — но у иранцев было кое-то, успешно заменяющее и свет, и многое другое. Дикий фанатизм, революционная подозрительность, сатанинская безжалостность — все эти чувства, всколыхнувшиеся с новой силой, делали вояж в Иран смертельно опасным.

— Абыл Макашарипов.

Женщина рассматривала визу.

— Вы гражданин Узбекистана?

— Да.

— Такой страны больше нет…

Генерал вздохнул.

— Хвала Аллаху, у меня есть свой дом. Я живу в Казахстане…

Генерал Шариф перед вояжем тщательно изучил все, что касалось проблемы — и твердо знал, какие вопросы могут быть заданы и что на них следует отвечать. Он даже мог показать на спутниковой карте свой дом, описать, как он выглядит, где расположен и кто у него соседи. Это была советская школа, до девяностых — лучшая в мире…

— Покинули собственную страну… — усмехнулась женщина. Так и есть, фанатичка.

— Заступничеством Аллаха, мы освободим свою страну от неверных!

Повышенный тон привлек внимание одного из пасдаранцев, он подозрительно посмотрел на них. Но ничего страшного не происходило — и он снова погрузился в свои мысли.

— Цель вашего визита в Исламскую республику Иран?

— Бизнес.

— У вас есть деньги?

Генерал показал пачку денег, тщательно подобранную. Казахские тенге, таджикские сомони — самые популярные у контрабандистов деньги. Евро, крупные купюры — то, что нужно для сделок черного рынка, в отличие от доллара, у евро есть пятисотенная купюра и это очень удобно при сделках с наличными. Ни в коем случае не доллары — у представителей местных властей на доллары была весьма неоднозначная реакция — хотя при этом он запросто шел в всех расчетах черного рынка. Иран был вещью в себе, страной лжи, замешанной на обмане. Здесь все говорили одно, делали другое, а мечтали о третьем. Генерал знал, что многие до сих пор тайно держат спутниковые антенны, чтобы смотреть американские телепередачи, громогласно объявляющие о скором перевороте в Иране и приходе демократического правительства. Даже несмотря на то, что произошло — этого хотели здесь многие… многие. И недаром — на северные кварталы Тегерана пока не упало ни одной бомбы, ни одной ракеты, несмотря на то, что там были институты, занимающиеся ядерной проблематикой.

— Как долго вы намерены пробыть в Иране? — допрос продолжался.

— Пока не продам все, что у меня есть.

— Где вы намерены жить?

— Не подскажете список неразбомбленных отелей?

Генерал понял, что совершил ошибку — но было уже поздно. Он просто устал от этого допроса — и позволил раздражительности и нервам взять верх над железной волей.

Женщина чуть повернулась — и тут же около столика оказался пасадаранец с автоматом. Она передала ему паспорт, и он принялся проверять его, медленно и внимательно. Очередь замерла — и генерал хорошо представлял, о чем думают эти люди. Смесь страха и злорадства. Только не я. Только не меня…

— Вы прибыли в Иран для совершения спекулятивных сделок господин… Макашарипов — обманчиво спокойно спросил пасадаранец.

Пришло время спектакля. Генерал знал, что это последний шанс — но шанс существенный. Здесь верят спектаклям, верят душевным порывам. Если бы он попытался проделать такое в JFK^[35] — в лучшем случае, повесил бы на себя хвост ФБР.

— Аллах свидетель, я не ищу лихвы… — взмолился он — мою страну оккупировали кяффиры, я вынужден был бежать и сейчас скитаюсь по чужой стране как изгнанник. Аллах свидетель, я хороший мусульманин и всего лишь хочу помочь вашей стране быстрее оправиться от нападения безбожников и нанести ответный удар! Аллах свидетель, я беру за свой товар только ту цену, чтобы покрыть расходы, и не более того! Аллах свидетель…

Пасадаранец жестом оборвал его.

— Аллах свидетель нашим делам, и вы хорошо знаете, что бывает за ложь. Что же касается спекуляции — хочу предупредить вас, что за это предусмотрена смертная казнь. А теперь идите. Добро пожаловать в Иран.

Да, смертная казнь… Она настигала, прежде всего, тех, кто не отстегивал КСИР или мешал ему в его делах. Корпус стражей исламской революции — до сих пор был не только главной силой, но и главным коммерсантом Тегерана. Тот, кто игнорировал это — рисковал в один прекрасный день оказаться в петле из троса автомобильного крана. Такая смерть была нелегкой…

— Выездную визу теперь ставят здесь же — сказала женщина.

— Да благословит вас Аллах.

Пронесло…

На площади перед аэропортом были такси, тегеранцы знали, что самолеты прилетают ночью и спешили заработать: больших возможностей для заработка в городе не было. Машины были в основном современные — но встречались и древние Пайканы — копии какого-то британского автомобиля начала семидесятых^[36]. В отличие от современных — они были очень непривередливы к качеству топлива и вполне могли потреблять топливо из самодельных нефтеперегонных заводов, какие иранцы наделали во множестве после бомбежек Союзной^[37] авиации.

— Парк Меллат — сказал генерал, протягивая купюру.

Парень в Саманде — еще одно «детище иранского автопрома»^[38] — утвердительно кивнул. Такси тронулось…

Какое-то время — совсем недолго — они ехали молча. Потом — парень спросил.

— Хотите музыку? Есть арабская, есть местная.

Наверное, была и иностранная, но об этом вовсе не обязательно было признаваться пассажиру такси, которого ты видишь первый день. Наиболее ретивые «хранители исламской морали» — могли настучать.

— Местную…

Водитель кивнул. Заиграла музыка — в ритме западного хип-хопа… или чего-то в этом роде, но со словами на фарси. Просто великолепно.

— Как вы едете без фар? — спросил генерал.

Машина и в самом деле двигалась без фар, причем довольно быстро.

— Подфарники же горят. Ездить с фарами опасно, могут нанести удар. На этой дороге опасно, дорога большой охоты. Не волнуйтесь, доставлю…

И водитель поехал еще быстрее…

Башня Азади была разбомблена — прямое попадание JDAM уничтожило ее, световое представление с музыкой здесь больше не разыгрывалось. Не видно больше было башни Милад — с нее какие-то безумцы пытались сбивать самолеты с использованием ракетных установок Стрела — и башни не стало. Говорили, что она непоправимо изуродовала Тегеран… но точно так же говорили и про Эйфелеву башню а теперь — вместо нее была пустота и знающим — было как то не по себе. Не бомбили Международную башню — золотистый небоскреб в Юсефабаде, пригороде Тегерана, архитектурой чем-то похожей на бывшее здание СЭВ в Москве — раскрытая книга, но с тремя лепестками, а не двумя, как в Москве. Пуски были и с нее — но там жили люди, на которых впоследствии можно было опереться при строительстве нового Ирана, здание было жилым, с роскошными, даже трехуровневыми кондоминиумами. Поэтому — американцы терпели…

— Часто бомбят? — спросил генерал.

— Последнее время нет, не часто. Хвала Аллаху, неверные боятся нас…

Да уж…

Во тьме — генерал разглядел разрушенный монорельс, мимо которого они проскочили. Вагоны монорельса — были сброшены взрывом под откос…

Они въезжали в город. Движение было не слишком то оживленное — но оно было. Водители — узнавали о присутствии друг друга по подфарникам и автомобильным гудкам, в последний момент виртуозно уворачиваясь от столкновения иногда приходилось даже вылетать на тротуар. Временами, машину начинало сильно трясти — это значило, что здесь наспех засыпанная воронка. Оценить повреждения от налетов, и даже просто увидеть город было почти невозможно — они передвигались как на большой глубине, в абсолютной тьме, где мир был скопищем оттенков черного и еще более черного, а живущие там твари — имели светящиеся усики, чтобы хоть как то ориентироваться…

— Парк Меллат… — наконец, сказал водитель.

Раньше — это был Шахский парк. Один из лучших парков Тегерана.

— Будьте осторожны…

Генерал молча протянул водителю бакшиш — купюру в сто сомони. На рынке пойдет…

Парк был темным и странным, когда-то давно это был регулярный британский парк, услада глаз Шаха, потом это было излюбленное место для тайных свиданий для тех, кто не хотел ехать в Дербенд, район на взгорье, окружающем Тегеран. Раньше — здесь отирались озабоченные из Пасдарана — то ли снять шлюху, то ли понаблюдать за молодыми людьми, то ли еще чего. Теперь — здесь не было ничего, парк был темен и пуст. Считалось, что Тегеран покинуло не менее, чем половина его жителей…

Генерал, наконец, разобрался в собственном местонахождении. Это была площадь Пирузи, примыкающая к западной части парка. Встреча — была назначена у южного входа в парк, ведущего к Пруду Шахидов. Разобравшись с этим, генерал включил подсветку на своих часах — у него были отличные американские МТМ^[39] — и двинулся в путь…

Человек выступил из темноты, когда генерал медленно и настороженно шел по темной парковой аллее на север. Он был совершенно не похож на себя — дешевенький рабочий комбинезон, кепка. Этот человек знал фарси, урду, пушту, арабский, китайский — но мог виртуозно притвориться, что не знает эти языки. Это был человек, уже много лет работающий в Иране, он сменил, по крайней мере, три легенды и по последней — поставлял сюда различные продукты питания. Но сейчас — он предпочел притвориться простым подсобным рабочим, каких немало осталось в Иране как в ловушке. Это были как… бродячие собаки — не знающие нормально фарси, не имеющие здесь никаких прав, выполняющие самую грязную работу, на которую не соглашаются даже бедные иранцы. Никто не обращал на них внимания… и это позволяло человеку, которого генерал знал, как Абу выполнять свою работу. Он был везде и нигде. Уборщик с метлой — у стартового ракетного комплекса.

— Салам, Абу — сказал генерал — я тебя не заметил.

Тот довольно заулыбался. Это была высшая похвала…

— Салам, эфенди…

— За нами никто не следит?

Абу показал генералу небольшой предмет размером меньше пивной банки.

— Монокуляр ночного видения. Если бы следили — я бы знал. Я шел за вами от самых ворот…

— Хорошо. Где можно поговорить?

— Идите за мной…

Абу — привел генерала в один из укромных уголков парка, к которому вела едва заметная тропинка…

— Здесь безопасно — негромко сказал он — раньше здесь уединялись парочки… ну, вы понимаете. За ними охотились стражи… любители нравственности. Кого удавалось поймать — пороли, говорят даже что и казнили…

— Что происходит здесь, докладывай.

— Что происходит, эфенди… — агент тоже перешел на пушту, который здесь мало кто знал — происходит много всего плохого, вот что происходит. Ракеты, про которые так громко говорили — оказались блефом, ни одна из них так и не взлетела, чтобы обрушить карающий огонь на неверных. Расстреляно много ученых, еще больше погибло под бомбежками. У нас больше нет нефти, нефть теперь есть у Турции. Американцы захватили часть нашей территории. Генералы — кто погиб под бомбами, кто расстрелян за измену…

Понятно, чистки…

— Кто сейчас во главе страны?

— А никто. Стражи. Здесь произошел переворот.

— Переворот?!

Об этом — в открытых источниках ничего не было слышно. И в закрытых — тоже. Впрочем, Иран всегда был — вещью в себе, здесь не дождешься правды…

— Об этом ничего не слышно.

— Ничего и не услышите. Вы думаете, Ахмадинеджад погиб от ракеты? Или новый рахбар погиб от ракеты? Ха… Это теперь такое удобное объяснение — погиб от ракеты — и ничего не надо больше говорить. Весь Тегеран знает, что Ахмадинеджада убили по приказу нового рахбара. А потом — убили его людей, обвинив их в военных потерях и неспособности Ирана защитить себя. А не так давно — стражи устроили переворот, убили нового рахбара и его людей. И тоже — ракета. О, Аллах… да если бы…

Внедренный в страну агент говорил еще что-то, но генерал слушал его уже вполуха, машинально фиксируя то, что он говорит — но не более того. Перед его глазами — словно табун лошадей неслись видения…

— Забудьте о ненависти к своим врагам…

Генерал Шариф снова стал молодым защитником революции, он почти наяву видел, как он сидит, в числе других таких же молодых людей в белом, невысоком здании с распахнутыми настежь окнами. Через окна льется свет, они сидят за неудобными столами — а сухой, крепкий в кости, в минуту опасности становящийся резким как атакующая змея шурави Коньков читает им лекцию. Это теоретические занятия — потом они пойдут стрелять…

— Вы защитники революции. Но вы пойдете в банды, на территорию врага — для того, чтобы защищать революцию там, защищать ее от происков иностранных империалистов и местных угнетателей, трусливо бежавших от революции, а теперь льющих кровь. Каждое ваше сообщение — это спасенные жизни! Учителей, крестьян, простых коммунистов, которые просто хотят жить и трудиться в своей стране. Каждое ваше сообщение — это еще один удар по силам мракобесия и реакции, мешающим Афганистану идти по пути в счастливое будущее. Там — тоже фронт и на нем каждый из вас — должен быть полезнее целого полка. Но!

Шурави Коньков поднимает палец.

— Наши враги, враги революции, враги будущего — они не дураки! Нет, не дураки! Они буду ждать вас! Они будут проверять вас! Они будут испытывать вас! Они предложат вам совершить преступление! Они будут испытывать вас на прочность ежеминутно, ежесекундно! И для того, чтобы выжить, вы должны помнить одно — не смейте их ненавидеть!

Шурави Коньков ждет несколько секунд, чтобы все осознали.

— Я знаю, что многие из вас потеряли родных от душманских банд. Я знаю, что многие из вас пришли сюда для того, чтобы отомстить — и это правильно, зло не должно оставаться безнаказанным. Но вы должны быть умнее их! Любое неосторожно слово… да что там слово — стоит только вам невпопад нахмуриться, сделать вид, что вы недовольны — и для вас все будет кончено! Вы погибнете — и тем самым лишите надежды революцию. Поймите их! Вы должны понять, почему они сражаются против нас! Бандиты — хотят лить кровь, потому что они бандиты. Баи и бывшие землевладельцы — хотят вернуться сюда и снова угнетать крестьян. Кто-то мстит — вы должны понять это, понять, что движет этими людьми, понять, почему они поступают так, а не иначе. Вы должны будете называть их братьями, вы должны вставать на намаз вместе с ними, вы должны жить с ними в палатках и домах, вы должны участвовать в их боях и может быть даже стрелять в своих сослуживцев. Вы должны будете любить их и их дело, одобрять и поддерживать его. И вы ни словом, ни полусловом, ни намеком — не должны высказать то, что вы не с ними. Только делом! Только тем, что вам прикажет сделать командование! Только в самой глубине души вы должны сохранять верность революции и помнить, кто вы и для чего вы здесь. Это и будет ваша война! Это и будет — ваше возмездие…

Генерал ненавидел их. По-настоящему ненавидел. Он ненавидел тупых, но хитрых и коварных, прекрасно приспособившихся к новому миру ублюдков, для которых любовь была преступлением. Он помнил Амину… защитницу революции, давно уже сгинувшую в пламени братоубийственной афганской войны, не оставив и следа на этой земле. Он прекрасно помнил и свои чувства к ней и слова, которые она говорила… дьявол, в этом не было греха, не было харама! А эти твари… они, именно они, предстающие в разных обличьях, но всегда одинаковые по сути — изломали его мир, навечно сделав его изгоем чужим среди своих, своим среди чужих. Они лишили его родины, любви, будущего, всего! Кто они? О… Это те про кого так метко сказал американский публицист Дэвид Игнатиус: «Когда они приходят, они устраивают помойку и говорят, что это райский сад. А потом — убивают тех, кто осмеливается им возразить». Это люди, для которых количество построенных мечетей важнее количеству построенных школ и больниц для детей бедняков. Это люди, которые лечат все болезни чтением первой суры Корана. Это люди, которые считают любовь преступлением, а женщину — разновидностью ходящего и говорящего животного. Это люди, которые превратили его родной Афганистан в кровоточащую рану, которые убили его родных. Это люди, которые превращают в шахидов тех, кто мог бы стать и космонавтами — а ведь в Афганистане был свой космонавт! Да… в это сложно поверить, но в разорванном войной и ненавистью на тысячу кровоточащих кусков Афганистане был свой космонавт! Генерал помнил то, что должен был давно забыть. И не прекращал мстить — последний солдат давно сгинувшей страны…

Я знаю свое место и несу свой жребий…

— Мне нужна встреча — сказал генерал — с теми из людей, кто сейчас контролирует страну. Передай им вот это, только так, чтобы не подставлять себя. Ты это сможешь?

— Думаю что да… — агент взял конверт… через рынок можно сделать все, что угодно.

— Мне нужна личная встреча. И быстрее…

Проспект Вали-Аср — является одной из главных, наиболее широких и загруженных улиц Тегерана.

Раньше его называли «проспект Шаха Пехлеви». Длинная и широкая магистраль, почти двадцать километров длиной, она берет начало на юге и пересекает Тегеран до самых предгорий, упираясь в район Джамаран на холмах — самый шикарный район Тегерана.

В отличие от юга столицы Ирана — здесь почти не было разрушений, даже витрины стояли нетронутые — на юге их давно разнесло ударной волной от взрывов, дыры были заделаны картоном и полиэтиленом. Здесь было много людей, тротуары не вмещали всех, для машин сейчас не хватало бензина, и все ходили пешком. Поражало количество молодежи, они толпились у витрин, где продавали контрабандную одежду, обувь, видеокассеты и фильмы с дисками и играми. Совершенно не похоже на воюющую страну.

Генерал пакистанских спецслужб Алим Шариф переночевал в отеле, название которого не знал и не хотел знать — туда он уже не вернется, хоть и заплатил за три дня. В кебабной, которую держал усатый и кучерявый армянин — он перекусил кебабом, заплатив за него втридорога от цены в Пешаваре — сказывалась блокада. Затем — он вышел и стал просто бродить по улицам, ожидая звонка на указанном в послании номере телефона. Телефон он держал включенным — он был куплен не в Пакистане, а в Таджикистане, заранее.

Звонок прозвенел.

На углу его окликнули. Он подошел, назвал себя. Контактер был один — ничем не примечательный молодой человек. Не спрашивая документов, он показал свои и поманил в проулок, где уже ждали…

Трое. Автоматы: два АКМС и один М4, которые в изобилии попадают в Иран из Ирака, скорее всего даже настоящий^[40]. Генерал назвал себя…

Для того, чтобы организовать эту встречу — были предприняты немалые предварительные усилия с обеих сторон. Генерал был здесь далеко не первым гостем из Пакистана. Несколько человек — пересекли ирано-пакистанскую границу как рабочие и торговцы, чтобы вступить в контакт со Стражами Исламской революции, после начала войны полностью взявшими под контроль страну. Тайно, с огромным риском — они наладили кагал связи, теперь информация — попадая в Исламабад через обширную сеть агентов в странах Залива — перекочевывала и в Тегеран, в строго дозированным порциях, конечно же. Первоначально — иранцы не верили пакистанцам. Они вообще никому не верили, а Пакистан им представлялся страной гастарбайтеров и торговцев — типично иранское высокомерие^[41]. Однако, когда стало ясно, что Аллах не спешит на помощь, что неверные и не думают унижаться и рассеиваться, а иранская ядерная программа оказалась пустышкой — они поневоле были вынуждены смириться и принять помощь от презренных пакистанцев.

Сегодняшний визит — должен был окончательно закрепить сложившиеся отношения…

Иранцы приблизились. Один из них имел странный прицел на своем автомате — скорее всего, комбинация оптического и лазерного прицела. Серьезные ребята.

Один из стражей — бросил вперед мешок, и он упал перед ногами генерала.

— Переодевайтесь. Полностью. Все свое сложите в мешок — потом вернем. Деньги можете оставить при себе, но только деньги, бумажник — в мешок…

Молодцы… Но не слишком. Генерал знал о том, что американцы уже разработали маяк слежения, который представляет из себя… денежную купюру. В качестве антенны — используется металлизированная полоса, один из защитных признаков настоящих денег.

Генерал не спеша переоделся. Одежда была простой и грубой — но подошла по размеру, значит — те, кто уже работает здесь, сообщили его размеры встречающим. Они работали, принимая информацию только в одну сторону — и генерал не знал вообще, живы ли они до сих пор и не идет ли он в ловушку. Теперь — вероятность смертельной ловушки снизилась… конечно, не исчезла совсем. Иранцы — мастера по части скрытности… как и пакистанцы.

Завязав шнурки на армейских ботинках — генерал вручил мешок пасадаранцам. Один из них — взял мешок и быстро пошел вглубь парка…

В доме со стеной, проломленной то ли бомбой, то ли саперным зарядом — оказались сразу три совершенно одинаковых «Ниссана-Патруль» иранского производства — отличные вездеходы для армии и рейдов, старые моторы с Евро-0 — но при этом вечные, неубиваемые машины. Они сели в одну из таких, одновременно все три «Ниссана» взревели моторами и пошли через парк, меняясь местами в колонне как будто — по воле умелого картежника — каталы…

— Мы должны надеть на вас колпак — сказал сидевший рядом иранец — это простая мера предосторожности. Везде злоумышляющие и жиды.

Водитель, сидевший за рулем «Ниссана» — носил очки ночного видения. Машины — двигались совсем без огней.

— Я… — генерал Шариф запнулся, подбирая подходящее слово — плохо чувствую себя в темноте. Плохо…

Правило номер два. Если ты силен — покажи, что ты слаб. Если ты слаб — покажи, что ты силен. Не торопись — хвастаться перед врагом…

— Это обязательно… — сказал пасадарнец с тщательно скрываемым презреньем. Все-таки он не был дураком и догадывался, что человек, которого его послали встретить с такими предосторожностями — непростой.

— Тогда… я хотел бы говорить с вами. Просто говорить. Много ли у вас людей? Много ли людей поднялось на защиту Ирана?

— На защиту исламской революции поднялись все как один — отрезал пасадаранец.

Судя по тем данным, какие передавала агентура и судя по полупустому городу — далеко не все…

— А велики ли потери?

— Увы… многие стали шахидами… но смерть каждого из них будет отмщена. Вы слышали про недавнюю атаку в Персидском заливе?

— Она наполнила мое сердце гордостью. Есть еще те, кто сражается…

Пасадаранец не нашел в этих словах издевки. Видимо, сам верить в то, что говорит — и ожидает этого же от других. Фанатик.

— Время придет… и мы придем туда, откуда они пришли. И клянусь Аллахом… заставим заплатить за каждого из нас, ставшего шахидом…

О да, друг мой. И ты даже не представляешь, как быстро это произойдет…

Машины ехали… генерал не знал точно направления. Огромный Тегеран — делился внутри себя… на севере, у гор — жили богатые люди, на холмах Джамарана — строились небоскребы, ничуть не хуже чем в Дубае и Эр-Рияде, там продавали иностранную технику втридорога, там улицы представляли собой выставку последних достижений мирового автопрома, там, в магазинных витринах были все мыслимые и немыслимые бренды западной индустрии лакшери^[42]. Там легче дышится, там рядом — пробитые через Эльбрус скоростные шоссе — пара часов в дороге — и вот ты уже на благословенном побережье Каспия, где сохранились виллы еще шахского периода, где живут богатые люди. Юг Тегерана, упирающийся в безводную пустыню Кум, нищая, убогая застройка, раньше трущобы, а теперь безликие многоэтажки и базары — это адский анклав ненависти, оттуда — выходят фанатичные священнослужители и бойцы Пасдарана, именно они сделали революцию в семьдесят девятом, именно они меньше чем за два года узурпировали власть^[43], именно они бросили страну в водоворот противостояния со всем миром, недрогнувшей рукой заткнув рты тем, кто был против. Так что — они ехали на юг, в южные кварталы Тегерана, где до сих пор действовали временные оперативные штабы взамен разгромленных высокоточными ударами американцев. И генерал Шариф, не слишком верующий суннит — невольно проникался уважением к этим стойким, фанатичным, верящим в свое предназначение людям. Хотя это он — стоял у истоков нападения на Иран и сейчас хотел сделать следующий ход. Потому что так было нужно…

Они ехали по дороге с твердым покрытием, видимо по бывшему скоростному шоссе. Поворачивали — и снова ехали. Потом — они остановились, его взяли под руки, и повели куда-то. Ступеньки… еще ступеньки. Они все время вели вниз, генерал считал их. Их было много. Метро! Они спускаются в метро!

Шахр-е-рей или Багершахр, может быть — одна из предыдущих станций. Они устроили штаб на станции метро! Интересно только — они знают про противопещерные бомбы у американцев? К тому же — тут станции мелкого заложения, не так, к примеру, как у русских или северных корейцев. Сам генерал — попытался бы организовать несколько кочующих штабов на автомобилях высокой проходимости или штаб в какой-нибудь больнице. Американцы не имеют право наносить удары по таким целям и в этом — их слабость…

Потом — с него сдернули колпак. Они и в самом деле были на станции метро, глубоко под землей. Нормального освещения не было, а вместо него были светильники, подвешенные к единому кабелю, протянутому непонятно откуда. Грязь, тени, вооруженные и безоружные люди. На обоих путях были поезда, белые с красными и синими полосами. Станция была довольно примитивной архитектуры, без изысков. Красные и желтые пластиковые сидения… часть из них выдрана, но часть — осталась. Желтые — для женщин, красные — для мужчин.

Полный бред.

И прямо посреди всего этого…

В Иране — особым спросом пользовались портреты имама Али, убитого злодеями на равнинах близ Кербелы, ныне принадлежащей Ираку. Это было что-то вроде икон у русских… в исламе вообще запрещены изображения человека — но тут они были. Имам Али был святой… в день его смерти люди выходили на улицу и истязали себя, резали, хлестали металлическими прутьями… лилась кровь. Здесь же — рядом со святым стоял скромно одетый, чем — то похожий на Али человек с короткой черной бородой и добрыми глазами.

Это был последний президент Ирана Махмуд Ахмадинеджад. Возможно, через лет двести кровавыми игрищами и парадами будут отмечать день смерти и этого шиитского святого…

Они замедлили ход перед висящим портретом, напоминающим всем иранцам то, что они должны помнить. Вот люди, которые отдали за вас жизнь! Вот люди, чьи раны все еще кровоточат, чья кровь вопиет об отмщении. Для иранцев — все это произошло как будто в один день, здесь месть живым за сотни лет назад умерших — в порядке вещей. Поэтому — зря американцы связались с этой страной, ох, зря связались…

Они сели в новенький, обтекаемый вагон метропоезда — и он тронулся…

— У вас все еще ходит метро? — негромко спросил генерал Шариф.

— Ходит. Американским собакам не остановить его! — ответил страж и выругался…

Поезд шел медленнее, чем обычно ходит метро — но все же шел. В одном месте — генерал заметил, как мелькнул свет — пролом от бомбы, движение восстановили, но бомба сюда уже попала. Они точно проехали Имама Хомейни — центральную станцию, на которой сходились все ветки Тегеранского метро. Они уже точно были на севере, то есть там, откуда они и прибыли. Сначала — генерал не понимал, почему это, потом понял: обманывают американские дроны. Тегеран, наверное — единственный крупный город, наблюдение за которым осуществляется круглые сутки.

Они вышли на какой-то станции на севере — генерал не знал, какой именно, если раньше все названия станций дублировались на английском, то сейчас кто-то не пожалел ни времени ни сил ни краски, чтобы все это замазать. В одном из служебных помещений станции — они переоделись, стражи спрятали все оружие в одну большую сумку. Если кто-то и следил за ними с дрона — то теперь отследить четверых мужчин, выходящих из одной из станций было бы за гранью, за пределами…

— Идете за Самедом — пояснил один из стражей — мы идем за вами. Не пытайтесь бежать.

— А если обстрел?

Страж усмехнулся.

— Здесь не бывает обстрелов. Здесь живет слишком много жидов…

Люди — текли со станции и на станцию сплошным потоком. Эскалатор не работал, его ступеньки использовались как обычные лестницы. Генерал вспомнил Афганистан, Кабул восемьдесят шестого — точно такая же смесь военных и гражданских, страха и ярости, любви и надежды, боли и отчаяния. Это было разлито в воздухе, это нельзя было передать — можно было только почувствовать…

Они вышли на улицу. Самед шел, ни на что не отвлекаясь, взрезая толпу как ледокол. Видимо, это был какой-то деловой район, сейчас никто здесь не работал, и люди просто ходили по улицам. Потом — он свернул какому-то зданию, большому, старому, архитектуры семидесятых. В Москве в таком же здании находилось представительство афганской авиакомпании Ариана.

Признаки того, что это не просто здание — стали проявляться только на пятом этаже. Вооруженные люди, в гражданском — но вооруженные, бородатые, с морщинистыми, обветренными лицами — к гадалке не ходи, стражи. Протянутые прямо по полу толстые силовые кабели, звук работающего дизель-генератора…

Они пришли в угловую комнату. Один из стражей остался с ним, другие — покинули помещение.

От нечего делать — генерал подошел к окну и увидел…

Они были в одном из зданий рядом со скоростным шоссе Хеммат, отсюда раньше был отлично виден международный торговый центр, частью которого была высотная телебашня Миллад. Сейчас — все это рухнуло, башню подрубила под корень американская ракета или бомба, и она упала, причем упала не в сторону парка — а как раз в сторону шоссе Хеммат. Это выглядело как шрам от удара саблей, как рубец на теле древнего города. Завалы не разобрали и непонятно, будет ли кто-то это делать…

Американцы расплатились за Всемирный торговый центр. Bien^[44] Вот только они забыли, что дикий Восток — это не дикий Запад. Здесь месть может длиться столетиями…

— Саламат бауш^[45]…

— Аль хамидулла Ллаху — ответил генерал на том же языке — благодарение Аллаху…

Человека, который вошел в комнату — он знал. Невысокого роста, худощавый, загорелый и морщинистый. Его коллега, занимает серьезный пост в Этелат-е-Сепат, разведке Корпуса Стражей исламской революции. На одной из его рук не было двух пальцев, указательного и среднего, это было заметно при рукопожатии. Сартип довом Амлаши, звание на одну ступень младше — соответствует пакистанскому «бригадир», бригадный генерал, которое и сам Шариф носил довольно длительное время. В колоде карт^[46], которую уже отпечатали для Ирана — валет червей, это очень высокое место…

— Наблюдаете?

— Да.

— Аллах свидетель, они расплатятся за это.

— Иншалла — произнес пакистанский генерал слово, которое могло таить в себе десятки разных смыслов и значений…

— Мы… рады приветствовать вас на… иранской земле… генерал. Кстати… поздравляю с назначением…

Очевидно, что информация шла в обе стороны…

По традиции — в Иране разговор никогда не начинался прямо, никто никогда никого ничего не спрашивал прямо — спросить прямо было все равно, что кефасат… сквернословие, ругательство. Но здесь, в построенном еще при Пехлеви здании, вознесенном над столицей не сдающейся на милость победителю страны — говорить о здоровье кого-то там… о семье не хотелось…

— У меня есть послание.

— Где оно?

Генерал Шариф показал пальцем на свою голову.

— Здесь. Я должен передать это послание только высшему руководству страны…

— Для вас я — высшее руководство страны.

— Это не так.

Ни пакистанец, ни иранец не хотели уступать — это было бы потерей лица.

— Это послание — ключ к будущему вашей страны — сказал Шариф — не позволяйте гневу господствовать над разумом…

— Наше будущее в руках Аллаха… моментально ощетинился сартип — какое будущее можете дать вы, исходящие страхом перед большим сатаной…

— Нашу страну — Большой сатана бомбить не осмелился…

Ни один, ни другой — не заметили вовремя, как открылась дверь…

— Эфенди…

На пороге — в мятой, потрепанной военной форме и с отросшей бородой стоял полковник разведки Генерального штаба НОАК Джозеф Ли…

Дарьябан^[47] Али Мортеза Сафари командующий частями КСИР встретил их в стеклянном небоскребе банка Меллат в центре города. Здание тоже выглядело почти не пострадавшим, около него было подозрительно тихо.

Когда они ехали — в одной — единственной скромной машине — генерал продумывал, что и как он должен сказать. Продумывал заново — потому что присутствие Ли означало интерес Китая, основного экспортного и импортного партнера Ирана, не присоединившегося к санкциям. И в чем бы не был его интерес — Китай найдет, как его обеспечить…

— Саламат бауш.

Адмирал кивнул в знак ответного приветствия. Он был полной противоположностью Амлаши — высокий, дородный, с короткой бородой. Фанатики его считали предателем, ведь именно он — стоял во главе переворота, когда КСИР, корпус стражей исламской революции, предназначенный для того, чтобы контролировать армию — объединился с ней и поделил власть, причем так, что места для аятолл, привычного тепленького местечка — для них не сталось.

— Я прибыл сюда для того, чтобы передать Салама не только от себя лично, но и от всего пакистанского народа, Аллах свидетель. Шииты мы или сунниты — Аллах един.

— Слова про единого Аллаха — я услышу во время пятничного хутба — сказал адмирал — полагаю, Аллах не разгневается на нас, если мы перейдем к делу.

— Аллах — жестоко карает нас за распри. За то, что мы ставим собственные амбиции выше веры. За то, что мы поднимаем руку на правоверного брата, в то время как неверные стоят обеими ногами на земле правоверных, в то время как они совращают наших женщин и наших детей. Разве не сказано про нынешние времена: вас будет много, но вы будете слабее морской пены, потому что Аллах удалит из ваших рядов единство и бросит в ваши сердца вахн^[48].

Дарьябан поднял палец.

— Что вам нужно? Конкретно?

Генерал Шариф улыбнулся.

— Нефть.

— Но у нас нет нефти. Сейчас у нас нет ничего.

— Да, но у вас есть народ, оскорбленный до глубины души и жаждущий возмездия. И тот же самый народ — живет по ту сторону западной границы, на территории, находящейся под игом поправщих ислам и объявивших войну самому Аллаху османов. И на юге — живут ваши братья. А между нами — только одна маленькая страна, которая оккупирована бандами харбиев и яхудов уже тринадцать лет. Когда то и я воевал в ней, эфенди. И в четыреста втором, уходя горами — я поклялся, что вернусь и вернусь с оружием в руках, чтобы заставить харбиев заплатить за все унижения и угнетения мусульман.

Генерал Шариф поднял палец, точно так же, как это делал дарьябан.

— Хвала Аллаху, это время настало…

— Ты интересный человек, друг мой…

Человек, известный как Джозеф Ли, китайский разведчик и бывший резидент ГРУ НОАК в Пешаваре — подлил себе чая из чайника, стоящего между ними в ресторане небольшой гостиницы, расположенном в северной части города. В ответ — генерал Шариф улыбаясь, забрал чайник и долил чая себе. Это было своего рода фальшивой демонстрацией — если пьешь из одного чайника, то не сможешь отравить своего собеседника. Если ты, конечно, не принял противоядия. Улыбки и неспешный ритм разговора никого не обманывали — оба прекрасно понимали, что кто-то из них может не выйти отсюда живым…

— Ты считаешь, что я поступаю ошибочно?

— Нет, почему же… Я считаю, что ты поступаешь втайне от нас, твоих добрых друзей…

Отношения между Китаем и Пакистаном были далеко не безоблачными: ни одна из сторон не обманывалась насчет мотивации другой стороны, и ни одна из сторон не доверяла другой. Пакистан отлично понимал, что только позиция Китая удерживает Соединенные штаты Америки от бомбардировки и вторжения. Это называлось «казус восьмисотфунтовой гориллы». Когда американский президент, советник по вопросам национальной безопасности, госсекретарь, когда им задавали прямые и явные вопросы по позиции относительно Афганистана — они начинали юлить. Когда после рейда в Абботабад начали задавать вопросы относительно того, знало ли пакистанское правительство о местонахождении Бен Ладена, и если знало, то почему эта страна получает американскую помощь — они продолжали юлить. Теряя доверие, теряя политический рейтинг — они продолжали юлить, потому что знали о восьмисотфунтовой горилле — о Китае! Знали, и ничего не могли сказать: Китай имел массу рычагов влияния на США, причем не обязательно военных. Продажи даже десятой части американских гособлигаций, которыми владел Китай — хватило бы, чтобы рухнули по цепочке все рынки: фондовый, товарно-сырьевой, недвижимости, а в мировой экономике началась Великая депрессия. Конечно же, пакистанцы знали очень многое. Но у американцев — не оставалось никакого выхода, кроме как продолжать платить. Потому что иначе — по всей стране окончательно бы разлеглась восьмисотфунтовая горилла.

С другой стороны — Пакистан не доверял Китаю. Он прекрасно понимал, что Китаю в принципе не нужны конкуренты. Не нужны ему и младшие братья, все, что ему нужно — это безоговорочное подчинение. Китай не потерпит игры, Китай не понимает шантаж, Китай умеет ставить жесткие условия и добиваться их безоговорочного исполнения. Только фактор Америки — заставляет Китай пока умерить аппетиты. Китай силен — но он привычно избегает прямой конфронтации. Пока — избегает…

Китай также не доверял Пакистану. Несмотря на то, что армия Пакистана перевооружалась китайской техникой, несмотря на то, что в пакистанском генеральном штабе сидели китайские генералы — доверять Пакистану нельзя было ни на грош. Китайские аналитики прекрасно понимали, с кем они имеют дело: с правящим, привилегированным классом в погонах, которые у англичан научились лживости, умению разделять, дезинформировать и использовать других людей. Пакистан был нужен Китаю и не столько даже против США — сколько против Индии, главному геополитическому врагу Китая двадцать первого века. Никто не задумывался об отношениях Индии с Китаем — а напрасно. Потому что двадцать первый век — это схватка за истощающиеся ресурсы и Китай с Индией были конкурентами практически во всем. Именно поэтому — Китай продолжал играть в игру с Пакистаном — пока существует Джамму и Кашмир, пока существуют три проигранные войны и наведенные друг на друга ракеты с ядерными боеголовками — Пакистан был нужен Китаю. Иначе — ракеты Индии могут быть перенацелены совсем в другую сторону…

Вот только все это — не имело значения сейчас: когда на кон поставлено будущее целых стран, никто не будет скорбеть по гибели одного человека, кем бы он ни был.

— Ты неверно понимаешь суть наших взаимоотношений, друг мой… — генерал Шариф отхлебнул терпкого чая.

— Вот как?

— Именно. Разве ты пришел ко мне?

— А разве это имеет значение?

— Можешь не верить, но имеет.

Генерал Шариф заметил двоих. Оба совершенно не похожи на китайцев. И расположились так, чтобы перекрыть единственный вход и блокировать возможный прорыв на улицу через фасад здания, через фасадные оконные проемы. У него в этом ресторане, чьи витражные стекла были заменены на покрашенную черным фанеру — не было никого. Но, несмотря на это — он был уверен в том, что выиграет.

— Пакистан имеет свои интересы, друг мой. Возможно, они совпадают с вашими.

— Да, когда слон потоптал охотников, ехавшая на его спине блоха сказала: «А здорово мы их»… — ответил хамством Джозеф Ли.

Взглядом генерала можно было обрезаться.

— В конце две тысячи десятого года вы договорились с полковником Каддафи о том, что китайские строительные компании покроют Ливию сетью высокоскоростных железных дорог и построят на побережье аэропорты и несколько десятков ваших чудесных быстровозводимых отелей, которые превратят ливийское побережье в туристический рай и источник дохода для новой Ливии, которую не надо бояться. У вас были планы по строительству крупных сооружений в Египте. Вы инвестировали по всей Африке, особенно в Нигерии — вот только там почему-то началась война. И всем вашим инвестициям угрожает опасность. Вы проигрываете раз за разом, мой друг, в то время как за нами — только выигрыши. Мы присутствуем в Саудовской Аравии, мы есть на разграничительной линии между Египтом и Израилем, наши части в качестве миротворцев направлены в Ливию. Вы уверены, что чего-то добьетесь здесь, ведь персы — известные лжецы и притворщики?

Джозеф Ли процедил ругательство сквозь зубы.

— Не печальтесь так, друг мой… — генерал говорил снисходительно-умудренным тоном много видевшего человека — мир совсем не таков, каким мы хотим его видеть. Но так даже лучше. В нашей стране у вас много друзей. Скажите — разве друзья не могут действовать вместе? Разве плох тот план, который я предложил? Только Афганистан — стоит между нами и нефтью Востока. Когда Афганистан будет наш…

Джозеф Ли нервно отодвинул чашку, чай плеснулся на стол.

— Не так давно мне казалось… — негромко проговорил он — что нет на свете более скрытных и лживых людей, чем те, что я встретил в Пешаваре. Но я ошибался — ваши лжецы и в подметки не годятся тем, что я встретил здесь. Эти люди лгут каждую минуту, они смотрят тебе в глаза и лгут, здесь, похоже, не знают вообще, в чем разница между правдой и ложью. Они убивают друг друга, с кем ты не договоришься — ты не знаешь, продержится ли эта договоренность больше двадцати четырех часов. Для этих людей война — не более чем повод для сведения счетов друг с другом!

Генерал все понял моментально. Джозеф Ли отвечает за этот регион, он здесь кто-то вроде резидента и старшего военного советника. И если он проколется на чем-то — а здесь, в этой стране с двойным дном проколоться очень легко — его отзовут назад. И могут даже расстрелять… в Китае с этим очень сурово, там не привыкли беречь людей.

— Доверять можно только друзьям — сказал генерал Шариф — только друзья не подведут. Друзья для того и существуют, чтобы помогать в беде. Думаю, я кое-чем смогу тебе помочь. Друзья?

Ли кивнул.

— Друзья.

— Тогда послушай, что мы должны сделать в первую очередь, друг мой. Это будет на благо как Пакистану, так и Китаю…

По крайней мере, этот — заслуживал уважения: он не продался за деньги, как американец. Но все равно — он был и оставался врагом…

Республика Дагестан

Недалеко от города Буйнакск

24 июля 2015 года

Те дни… последние дни перед войной — помнили многие. И с той и с другой стороны. Какие-то они… светлые были. Почему то показалось. Что вот — вот… и что-то изменится, и можно будет дальше строить. Строить — не разрушать. Пропади все пропадом… как разрушать надоело.

В тот день — ночью был дождь, сбивший царившую несколько дней жару — но с утра лишь одинокие тучки напоминали о налетевшем ночью шквале, который аж провода рвал. Летом это бывает… сильные, внезапные, с жуткими порывами ветра дожди — а через час снова солнце, и только тучи, зацепившиеся за горные вершины, напоминали о стихии…

Три внедорожника Нисан-Патруль — новеньких, черных, сверкающих хромированными решетками радиаторов — на большой скорости перли по трассе в сторону Буйнакска, обходя неторопливые парнокопытные Газели и мощные «КамАЗы», мигая дальним, чтобы посторонились. Номера у этих машин были не «ноль пятые», местные — а «сто девяносто седьмые», московские. Нужно было быть в очень большом авторитете здесь, в республике, где пулями пробиты все номерные знаки — чтобы ездить с такими номерами, бросая вызов. Но у тех, кто ехал сейчас в этих машинах — авторитет имелся…

— Мать его… — выругался водитель головной машины, сухой, наголо бритый здоровяк со странно неподвижной кожей на половине лица — результат не слишком хорошей пересадки. Когда капитан Смирницкий воевал в Чечне — исламская Шура приговорила его к смерти, а духи положили за его голову сто тысяч долларов. Эти деньги кто-то попытался заработать в двенадцатом, когда живший в одном из городов средней полосы, сменивший имя и документы капитан, поняв, что дело неладно, успел в последний момент открыть дверь и выброситься из заминированной машины. С тех пор, на него было еще два покушения, но все они закончились ничем — лишь смертью нападавших и карательной акцией в ответ. Одна из машин принадлежала именно капитану, сейчас торгующему спиртным — он был кем-то вроде резидента и одновременно обеспечивал кусок сети, накинутой Союзом Ветеранов на Кавказ. Он сидел за рулем головной машины именно потому, что отлично знал эту дорогу и отлично знал, куда ехать…

Очередной абориген на «двенадцатой», на которой по местной моде зад не задран как в русских селениях, а наоборот прижат к земле, как будто багажник перегружен — выскочил на чужую полосу для рискованного обгона, получил свою порцию: почти судовой гудок и мигание дальним светом — и позорно убрался на свою полосу. «Ниссаны» с русскими — победно пронесись по полосе.

— О — ишак! Мать твою, не работает, а на развалюху деньги есть! — выругался капитан. Настроение у него было не фонтан, а лезущие куда не надо аборигены добавляли раздражения…

— Угнал, может… — сказал сидящий рядом сухой, длинный, отчаянно рыжий хлопец. Он был одет в дорогой, легкий костюм, но костюм не сидел — как не сидит никакой костюм на тех, кто привык носить камуфляж.

— Угнал — гоняй по своим горам, по кишлаку родному гоняй…

— Мой Москвабад — столиц родной Кавказ. Ми здесь хозяин, и все здесь — для нас! — с издевательским копированием ломаного русского языка местных аборигенов спародировали с заднего сидения…

— Лешик, мешок свой дырявый, закрой, пока я не…

— Справа вверху! — вдруг отчаянно крикнул рыжий.

В таких ситуациях — профессионалы ничего не выясняют, и не уточняют. Выяснять будешь потом, если жив останешься. Капитан дернул рулем, резко, почти до потери управляемости, чтобы сбить прицел снайперу — и со всей дури, как в Чечне, даванул на газ.

Пять и шесть V8 — буквально выдернул машину со своей полосы прямо под носом у надвигающейся, истошно орущей клаксоном фуры. Подымая столб пыли и отплевываясь щебнем с бешено вращающихся колес — «Ниссан» вырвался из зоны обстрела, затормозил.

— Твою мать!

Ветераны — сноровисто заснимали позиции, из багажника появились винтовки. Для Дагестана — самое то, горы. Если еще и прицел хороший. Опытный снайпер с СВДшкой — отделение в момент пересчитает…

— Чисто!

— Чисто!

— Первый, что у вас?!

— Полёк что-то увидел.

— Блик на склоне, тащ капитан — оправдался рыжий — Богом клянусь.

— Да не клянись ты… Докладывать по секторам!

Пошли доклады. Чисто…

— Истинный крест было!

Капитан сплюнул.

— Двинулись. И повнимательнее… — и уже про себя пробурчал — а то движуха, похоже, начинается…

— Оружие убирать? — спросил веселый казак Леха, садясь назад.

— Держи при себе. Лишним не будет.

— На посту стопнут.

Капитан только головой покачал. Чуйка, его старая и верная подруга — с того самого момента, как грохнули в Ростове одноногого, подавала сигналы беды. Добром — не кончится, не проканает…

На выезде в Буйнакске — как и во всех дагестанских городах, блокпост дорожной полиции представлял собой настоящую миниатюрную крепость. Конечно — не ростовская трасса, где о трех этажах крепость с крупнокалиберными пулеметами во все стороны — но тоже неплохо. Капонир для БТР, помещения для полицейских из железобетонных плит с окошками — бойницами, разгражденные бетонными блоками чуть ли не по крышу машины полосы. Капитана всегда смешило, когда Москва вкладывала сюда деньги под лозунгом: превратим Кавказ в туристический рай. В туристическом раю — полицейский не тычет водиле в лицо дулом автомата от страха.

Нет, не от страха водителя — а от своего личного страха. Человека защищает не автомат, а авторитет, а вот его то у Москвы здесь и не было.

А вот сейчас — капитану смешно не было. Совсем. Потому что — шлагбаумы открыты, БТРа нет, соловьев-разбойников, на перекрестках сидящих, свистящих и дань взимающих — видно не было.

— Нездоровая канитель… — даже до веселого по жизни казака Лехи дошло.

Капитан прокатился через «блатную» дорожку — рядом с самым краем, там только тех пускали, кто за весь месяц заплатил. А кто внаглую лезет — и пальнуть могли. Гранату трофейную потом в салон подбросят — и привет.

Капитан достал сотовый, набрал быстрый номер. Мельком отметил, что замок замкнут — СОРМ^[49] не работает.

— Димон, предел внимания. Двигаем, куда и собирались.

— Есть, тащ капитан.

Здание буйнакского РОВД представляло собой трехэтажное, внешне ничем не примечательное здание «позднесоветской» архитектуры, которое с равным успехом могло принадлежать больнице или райкому партии. Конечно, меры по укреплению на случай нападения были предприняты — но по типичному для здешних мест раздолбайству их не выполняли. Решетки на окнах — повесил, она и висит, а вот задвижку «кормушки», куда заявы суют — не закроют.

У здания ГУВД — полицейских машин было немного, всего две — а вот каких-то левых — полно. Нивы и те же самые Приоры.

Русские выгрузились из машин.

— Димон, двигай назад, глянь, что там. Стерх, держи улицу — раздал указания капитан.

Сам — еще с несколькими людьми — двинулся к основному входу, готовый в любой момент упасть на землю и начать отстреливаться. Внизу — все окна всегда были зашторены, а некоторые — еще и закрыты изнутри наглухо — от греха подальше.

Капитан уверенно толкнул дверь, проходя внутрь. В «предбаннике» было людно, стоял тяжелый дух сигарет, немытого тела и баранины… бараньих шкур.

— Тэ-э-э-кс. А это что еще за явление пророка Мухаммеда мирному трудовому дагестанскому народу, а? — недобро протянул капитан.

Неизвестные повернулись. Все они были в камуфляже.

— Ти кто? — протянул один из них, молодой бородач с орлиным носом.

— Конь в пальто. Эф-Эс-Бэ. Салимов где?

Бородач ощерился. На плече — у него висел АКМС со смотанными синей изолентой магазинами…

— Там он, рюсский. Проводить?

— Аллаху Акбар! — не выдержал кто-то из боевиков, и началась резня…

Пистолет — никогда не может выиграть у автомата. Мощность, скорострельность, точность, емкость магазина — все за автомат. Всегда — за исключением одного небольшого исключения. В случае внезапного применения с расстояния практически в упор.

Капитан выхватил Глок, в упор жахнул в лицо бородатому, судорожно рвущему с плеча автомат. Несколько выстрелов слились практически в один, буквально две секунды — и в дежурной части Буйнакского РОВД несколько трупов, в том числе русский. Кто-то из душков — все же успел…

Шагнув вперед, капитан подхватил убитого им террориста, прикрываясь им как щитом — ринулся вперед. Бородатый, в милицейской форме — уже просунул в кормушку, через которую принимали заявления ствол автомата Калашникова.

Очередь — едва не сшибла капитана с ног, убитый боевик тяжело навалился на него, принимая в себя пулю за пулей. Капитан толкнул боевика — и он навалился на ствол автомата, плюющийся огнем. Капитан не знал — ранен ли он, достало ли его — это все потом. Сейчас важно другое.

Бронированную дверь, ведущую из дежурки в помещения собственно ГУВД, и запирающуюся изнутри на здоровенный засов бородатые долбодятлы не закрыли… если бы закрыли, п…ец был бы. Один из русских отбросил дверь, в дверной проем проскочил второй, за ним третий. Тут же, перебивая друг друга, загремели пистолетные выстрелы…

В коридоре — в нескольких местах на полу и на стене — кровь, брызгами — как кистью брызнули. Двери настежь, в одном из кабинетов — труп. Труп полицейского лежит прямо на пороге…

Спускавшегося по лестнице бородатого с автоматом — буквально снесли пистолетными выстрелами, он даже не понял, что происходит. Один из русских — на ходу подхватил автомат, забросил себе на плечо — мало ли. Кавказцы считали себя мастерами ближнего боя — но с русскими, тем более — русскими, организовавшими спортивный клуб по правилам IPSC^[50] и постоянно тренирующимися — им было не сравниться. Только постоять, нервно куря в сторонке…

Капитан — сунулся в дежурку, на полу — кровь, на новеньком — сам спонсорскую помощь оказывал — компьютере — недоразложенный пасьянс. Мать их… паразиты, пока резать их не начнут, так и стоять будут как бараны…

Тоже — подхватил автомат со смотанными изолентой магазинами, повесил на плечо. Тяжело в деревне без нагана…

Зазвонил телефон. Капитан снял трубку.

— Это полиция?! Нас режут, помогите…

Связь оборвалась. Понятно.

— Тащ капитан… — позвал от двери Борян тоже разжившийся автоматом.

Вместе с Боряном, бывшим оперативником УФСКН, который был вынужден уволиться, потому, что хотел бороться с наркотиками, а не торговать ими — они дошли до туалета. Борян — толкнул дверь, показал внутрь.

Туалет тоже был хорошим, отделанным итальянской плиткой, с турецкой сантехникой — тоже спонсорская помощь. Только вот плитки не было сейчас видно — из-за того, что крови было столько, что она слилась в сплошную лужу, закрывая собой весь пол и едва не переливаясь через порожек. Следы волочения на полу есть, но мало, в туалете стены пулями покоцанные, стекло разбито, еще пороховой дым остался и гильзы у входа — немало. Загнали как баранов — и из автомата.

Мать твою….

Капитану было мерзко, он ни хрена не мог понять. Вот это вот — что за хрень вообще? Эти ублюдки — шастают по лесам, убивают русских, едут в наши города, там грабят, насилуют, убивают, режут… и только когда им дашь окорот… как следует дашь окорот — все становится совсем по-другому. Но вот эти… несколько ублюдков — соплеменников загнали их сюда, и они все подохли под автоматным огнем, и никто даже не попытался сопротивляться. Просто перерезали как баранов — и все на этом. И как это понимать? Почему эти ублюдки даже не попытались что-то сделать, почему, когда их заставляешь искать бородатых по лесам — они нарочно стреляют поверх голов, чтобы не задеть своих соплеменников. А эти соплеменники — им не в падлу своих же загнать в туалет и из автомата.

И вот как это все понимать?

— Закрой дверь — глухо сказал капитан — не трогай здесь ничего…

Вернулся Толик, бывший контрактник, потом еще и в Ираке три года отвоевал на проводках колонн.

— На третьем чисто. Один трехсотый.

— Сильно?

— Не. Бегать будет.

— Пошли.

Вместе — они поднялись на третий этаж, туда, где держал свою ставку полковник милиции Салимов. Человек был опытный, с подпольем он не шутил и прекрасно знал, что ему вынесен смертный приговор — недаром в ящике стола держал Стечкина и две осколочные гранаты. Весь третий этаж — там находились кабинеты начальства и тех, кто работал по бандподполью — были отделены от остального здания РОВД массивной дверью, и тут же — был постоянный пост, стоял полицейский с автоматом. Дверь — настежь, следов крови нет — значит, тот, кто стоял на посту и открыл двери террористам. А вот в коридоре кровь есть — и немало ее…

— Quis custodiet ipsos custodes… задумчиво сказал капитан. Вопреки своему грубовато-бесхитростному виду, он много читал, занимался самообразованием. В Чечне его многие помнили по языковым самоучителям, с которыми он не расставался — надо же чем-то занять время, когда задач не ставят.

— Чего?

— Кто усторожит сторожей самих — перевел капитан — крылатое изречение на латыни.

Толик ничего не понял, но сделал уважающее лицо. Силен командир, надо — по фене ботает, надо — по-чеченски, а надо — вон, и на латыни…

Капитан — быстро прошел к кабинету Салимова, заглянул, держа пистолет наготове, только после этого вошел.

Следы крови, но немного. Разбросанные бумаги. Сорванный русский флаг — видно, что не удержались и вытерли об него ноги. Рядом — дагестанский флаг, на стене черным из баллончика — Аллаху Акбар!

Смирницкий прошел к сейфу, дернул — заперто. Следы от пуль и рикошета на столе — пытались быстро вскрыть, стреляя из автомата, и не смогли…

Толик расслабленно подошел к окну, глянул — и отпрянул.

— Командир, духи!

Капитан — одним движением скинул с плеча трофейный автомат, привел его в боевую готовность.

— Занимай позицию! По моему выстрелу!

Открытый, удлиненный «УАЗ» (армейский, вооружили сук) резко остановился. Следовавший за ним Паз чуть не поцеловал его сзади. Из разбитых окон частного автобуса — маршрутки торчали стволы и зеленый флаг на древке.

— По автобусу! Одиночными! Бей по водиле!

Сам капитан прицелился в сидящих в «УАЗе».

— Давай!

Два автомата ударили одиночными. Пусть чужие, непристрелянные — но с такого расстояния, да сверху вниз — самое то. Капитан бил одиночными, отправляя в цель пулю за пулей — и практически каждая находила цель. Вот — получив пулю в голову, сник пулеметчик, вот — приготовившийся стрелять гранатометчик упал на асфальт. Вот, разбегаются, беспорядочно стреляя духи, из окон РОВД им отвечают огнем все новые и новые стрелки. Это вам — не своих же в туалет загонять, тут вам смерть и придет…

Бух! Вылетев из проулка, граната стальной стрелой метнулась к зданию, рванула где-то на первом этаже…

— Давай вниз!

Еще застрять тут не хватало. Дом Павлова, твою мать…

Ссыпались вниз, на первый этаж. На этаже уже занимали позиции.

— Отставить! Прорываемся к машинам и валим! — отдал команду капитан, меняя магазин в трофейном автомате…

Вывалились — первые залегли прямо на ступенях здания РОВД, обеспечивая оборону. Остальные — поддерживая раненых и таща убитых, рванули к машинам. Там же лежало более серьезное оружие, чем то, которое было у них с собой…

«УАЗ» стоял мертвый, в двадцати шагах от их машин. «ПАЗ» — с простреленной крышей и выбитыми стеклами глыбой нависал над ним с тыла. Пострелянные сверху духи лежали кучно, у машин — многие и понять не успели, что происходит. Уцелевшие — не высовывались и постреливали из переулков, но надо было действовать быстро. Не может быть, чтобы у кого-то из уцелевших под рукой не было сотового — и скоро сюда сбежится полгорода.

Зазвенел телефон — мелодией «Боже, царя храни», такая заставка. Капитан хотел отбить звонок к чертовой матери, но вовремя увидел — Чернов. Мать его, как не вовремя…

— Да!

— Воюешь?! — спокойно спросил Чернов.

— Есть немного…

— Ты где?

— В Буйнакске. ГУВД уже вырезали.

— Сам как?

— Цел пока. До полтинника духов удвухсотили.

Чернов хмыкнул.

— Удвухсотили… Слухай сюда в оба уха, кэп. Первое — Мугуев переметнулся вместе со всей своей гвардией. Сейчас он в Махачкале, тут беспредел голимый прет, на улицах духи. Идет штурм правительственного комплекса. Въехал?

Смирницкий и до этого слышал — грохот выстрелов в эфире…

— Сами как?

— Переживу. Я сам не там. Посмотрим со стороны, потом ударим. Второе — Чех мертв, подорван смертником. Официально подтверждение прошло.

Смирницкий присвистнул. Как и любой другой офицер, которому голова не только, чтобы фуражку носить — он ненавидел Чеха, но понимал, что без него — полный бешбармак начнется. При нем — в Чечне был один человек, с которым можно было разговаривать, человек жесткий — но вменяемый. Без него — там каждый сам себе президентом будет, и такой движняк пойдет — чертям тошно станет. При Чехе — Чечня была самым спокойным местом на Кавказе, как всегда и бывает при настоящем хозяине.

— Чипок^[51] объявили уже?

— Нет. Что-то телятся. Ты боеспособен?

— Вполне.

— Тогда боевая задача, кэп. Двигай до Салимова. Если его нет — найди его братьев кого-то… дядю… короче из родственников, авторитетных. Ты знаешь. Им не продержаться. Пусть берут стволы и уходят в горы, согласуй с ними все действия. Дальше — уходишь на точку три, там вскрываешь консервы^[52] и ждешь меня. При моей гибели принимаешь командование, подчиняешься Беляку. Соответствующий приказ я передал.

— Владимир Александрович!?

— Все, отбой. Живы будем, не помрем. Давай, кэп.

До Салимова — добрались нормально. Выставили в окно головной машины черный флаг джихада, позаимствованный без спросу у джихадистов — и доехали. Таких тачек крутых тут — полно, несмотря на то, что никто не работает. Мало ли кто едет — водочный король, начальник налоговой инспекции еще кто, сунешься — так отоварят! Какие-то местные — сунулись на Приоре, один из русских саданул короткой по моторному — больше соваться никто не осмелился…

Салимов — жил на самом верху, город как бы в горы уходил, и он там — очень хорошо пристроился. Вообще-то их было пятеро братьев — Салимовых. Один в Ростов переехал, место там себе купил, депутат от Единой России. Одного убили — того, кто это сделал, заставили смотреть, как режут всю его семью, потом и самого зарезали. Один был начальником местного РОВД. Еще двое — занимались бизнесом, один строительным, другой — с продуктами питания и водярой левачил. Нормальная, крепкая кавказская семья, в общем.

Казаки и Союз Ветеранов имели дело именно с ними по нескольким причинам. Во-первых — ни один из братьев Салимовых не был ваххабитом, и они всегда были против ваххабизма. Во-вторых — когда начались разборки с русскими — они первыми признали право русских на свою силу и пообещали не трогать русских и тех, кто под ними — распределив тем самым зоны ответственности. В третьих — все таки Салимовы в отличие от многих других были государственниками и неоднократно словом и делом подтверждали свою приверженность порядку и государству. С ваххабитами — у них была почти кровная вражда — человек, который убил одного из братьев, был ваххабитом. В четвертых — Салимовы принадлежали к аварскому народу, самому крупному и сильному в Дагестане. А в Союзе Ветеранов считали, что ради поддержания стабильности и государственного хода — надо блокироваться с сильными против слабых. Те же, кто блокируется со слабыми против сильных, как американцы и англичане — наоборот, государство разрушают и до добра такие действия — никогда не доводят.

В пятых — все равно надо было с кем-то дружить. Почему бы и не с Салимовыми?

Салимовы — обосновались хорошо. Дорога, где стояли основные их дома, точнее — ответвление от основной дороги — было застроено только их домами, а в самом конце улицы — были дома самих Салимовых. Все дома были окружены не просто заборами — а дувалами, как в Афганистане, причем укрепленными. Пулеметная пуля не прошибет. Между заборов — ни одного хода, сплошная стена как в крепости. Сами дома — были подготовлены к обороне, первые этажи — сложены не из кирпича, а из схваченных цементом и стальной обвязкой валунов, такое и гранатомет не прошибает. В каждом из домов — постоянно были мужчины, а у Салимовых — в каждом доме был фонтан и даже павлины…

— Ни хрена себе… — выругался водитель, добавив еще и матом, когда они свернули на дорогу и напоролись на БТР. Самый настоящий БТР, в каком-то странном камуфляже, он стоял как раз в самом въезде салимовского анклава и его пулемет — смотрел прямо на машины, простреливая дорогу. У БТР суетились пацаны, молодые — но без бород^[53] и в нормальных штанах. Автоматы и пулеметы их — так же были направлены на колонну.

— Не стрелять. Я пойду и поговорю с ними.

Казаки и бывшие спецназовцы — готовились к бою, незаметно со стороны отпирали двери машин — чтобы в случае чего выброситься и стрелять.

Капитан вышел из машины, держа в высоко поднятой руке автомат.

— Раклие!^[54] — громко крикнул он.

Из-за БТР вышел молодой человек — тонкий в кости, но крепкий как витая проволока, коротко стриженный, чисто выбритый, с глазами цвета вороненой стали. Одет он был примерно так же, как одевались русские бандиты в девяностых — легкая кожаная куртка, видно, что дорогая и спортивные штаны. Автомат с подствольником, разгрузка — при том, что капитан знал его, ему было всего шестнадцать лет.

— Дое цоги щиб кваригунеб, руси^[55]? — грубо сказал он.

— Ворч ами, Руслан — сказал капитан — ты забыл русский язык со времени последней нашей встречи? Или ты забыл как надо вести себя со старшими?

Капитан — жил и работал здесь не первый год. И знал, что шестнадцатилетний сопляк — будет его уважать почти как отца, просто за то, что он старше — но только в том случае, если он правильно себя поставит с самого начала. Если нет — он будет просто еще одним русистом, которого можно сделать рабом, убить, украсть, сделать женщиной. Будет бараном — для волков.

— Что тебе здесь надо, русский? — Руслан перешел на русский — ты что, не видишь, что делается? Уезжай, пока тебя не украли или не убили.

Капитан недобро улыбнулся.

— Здесь есть волки, но нет львов, чтобы справиться со мной. Сегодня утром я и мои люди убили пятьдесят человек.

— Через час здесь будет пятьсот, а через день — пять тысяч. Нас много, а вас мало. Уезжай, русский, пока цел.

— Я приехал не к тебе, а к твоему дяде. К полковнику Салимову.

— Дядя занят и никого не хочет видеть.

— Дядя ранен? Сильно?

— Откуда ты знаешь?! — вскинулся волчонок.

— Я знаю это потому, что наведался в РОВД и убил всех тех, кто ранил твоего дядю. Я приехал, чтобы сказать об этом твоему дяде лично.

— Это хорошие слова. Но есть ли в них дела, русский?

— Это решать не тебе. Проводи меня к своему дяде, пока я еще кого-нибудь не убил. И убери БТР, загони его задом в переулок и так поставь. Зачем он у тебя так стоит? Как засадят ракетой в борт, так и сгоришь…

— Не учи нас воевать, русский — мрачно сказал Руслан — пошли…

Полковника Салимова только что закончили перевязывать. К счастью — в доме были и нормальные аптечки и знающие о способах излечения пулевых ранений люди.

Полковник полиции Салимов жил в одном из трех домов, которыми заканчивалась эта улица. Они были больше остальных — трехэтажные массивные махины, построенные из красного кирпича, который на одном из своих заводов производил один из братьев. Во дворах, огороженных заборами — дувалами — большие мощеные стоянки для машин, на них — внедорожники, черные лакированные седаны — на Кавказе «Мерседес-600» это почти что стандарт для любого настоящего мужчины, он недоедать будет, но машину такую купит. Фонтаны, по одному, у главы рода два. Зато у полковника Салимова — бассейн во дворе, настоящий с подогревом, он такой у замминистра МВД видел в имении, когда в Москву ездил вопросы решать и пьянствовать. Вернулся — не успокоился, пока такой же себе не построил. Говорят, что у этого бассейна сам Президент с б… отдыхал, когда в город приезжал…

Сейчас — полковник Салимов лежал в шезлонге под небольшой, полупрозрачной крышей — часть бассейна была под крышей, часть — нет. Какая-то женщина, довольно молодая — у полковника было три жены, но по документам только одна — перевязывала своего мужчину, стоя на коленях.

— Дядя Аслан — негромко сказал Руслан — русский приехал.

Полковник повернул голову, посмотрел на русского…

— Хватит… — сказал он по-русски жене.

— Напрасно, Аслан, пусть перевяжет, как следует…

Женщина — собрала нехитрый инструмент и, не смотря на посторонних мужчин, удалилась.

— Тебе надо в больницу, Аслан. Настоящую больницу.

— Не тебе решать, что мне надо. Скажи — что надо здесь тебе.

Капитан пригладил волосы.

— Когда ты убежал из своего РОВД, Аслан — спокойно сказал он — а твоих людей замочили в туалете из автоматов, я ехал сюда на встречу с тобой. Придя туда, где ты работаешь, я не увидел тебя, зато увидел животных, которые кричали «Аллаху Акбар»! Мне это не понравилось, и я всех их убил, а потом убил и тех, кто пытался прийти к ним на помощь. Потом — я поехал искать тебя и нашел тебя здесь, Аслан.

Полковник посмотрел на трясущегося от злобы мелкой дрожью Рустана.

— Иди на свой пост.

Малец — хотя хорош малец, автомат с подствольником — выскочил за дверь.

Салимов — показал на соседний шезлонг.

— Несколько лет назад ко мне пришел человек, уважаемый в горах человек и сказал мне — Аслан, спаси моего внука, он попал в беду. Я спас его внука, хотя ему грозило двадцать лет. Потом — он опять пришел ко мне и сказал: Аслан, пристрой моего внука к делу, иначе он опять попадет в беду. Он не слишком умен, плохо учился в школе — но он добрый и верный малый, а мы, весь наш род — будем считать тебя за брата. Я сделал и это. Сегодня — человек, которого я спас, пристроил к делу, дал возможность подняться — провел в здание убийц и сам хотел застрелить меня. Ты оскорбил меня своими словами, русский, но ты был прав, сделав это. Я не трус — но я глуп как ишак, если такое произошло. Я принимал этого человека в своем доме, сажал его за свой стол — а теперь получается, что я пригрел змею на груди.

Капитан покачал головой.

— Ты не глупый, Аслан. Просто ты не делаешь то, что ты должен сделать. Ты лжешь сам себе — и потому ты едва не погиб.

— О чем ты, русский?

— О том, что ты должен сделать. Ты должен пойти и отречься от Аллаха и сказать, чтобы все твои люди отреклись от Аллаха, а тех, кто не сделает этого — прогнать или убить. Ты должен пойти и поджечь мечеть, которую ты выстроил вместе со своими братьями — она превратилась в рассадник ваххабизма. Это будет плохо — но ты должен сделать это. Потому что иначе — твои люди так и останутся рабами Аллаха, а не твоими людьми. Рано или поздно кто-то из них тебя убьет. Одному это не удалось — удастся другому.

— Мой народ и мой род всегда верили в Аллаха и ходили в мечеть по пятницам… — сказал Салимов, недобро смотря на русского, словно говоря ему: ты нарушаешь правила поведения гостя, берегись…

Капитан по-блатному цыкнул зубом.

— Ошибаешься, Аслан. Я тебя человеком считаю, поэтому с тобой говорю. Это раньше можно было — так. И туда — и сюда. В советские времена — и в мечеть ходили и на партсобрания. И ничего, все нормально. Сейчас ты — и полковник полиции, и мечеть с братьями выстроил. Тоже все нормально. А вот в будущем — так не будет. Не получится так.

— И как получится?

— Кто не с нами — тот против нас. Мусульмане будут воевать с нами — а мы будем воевать с мусульманами.

Салимов — улыбнулся в усы, хо я было видно, что боль от ранений терзает его.

— Ты пришел ко мне как друг, русский. Приходи теперь как враг, и посмотрим: кто — кого.

Смирницкий покачал головой.

— Я не о том, Аслан, ты так и не понял меня. Зачем мне к тебе приходить, ты такой же, как я. Что я, врагов себе не найду? Я говорю о том, Аслан, что мы с тобой родились в одной стране. Учились в одной школе, пусть разных — но все таки одинаковых. Ты хоть и мусульманин — но вон, ты и телевизор смотришь, и пиво пьешь и от водки не отказываешься, и в долг даешь, и вон — изображение человека у тебя висит, а это харам. Потому что ты одновременно — и аварец, и дагестанец, и русский, и мусульманин, и полковник полиции. А у твоего брата и вовсе жена русская, и дети получается, русские наполовину. Раз у тебя есть деньги — ты купил телевизор и смотришь его. Раз у тебя есть желание — ты купил портрет и повесил на стену. Раз твой брат нашел себе женщину — то и женился и детей от нее завел. А вот те, кто за тобой придут, Аслан — они совсем не так живут, они не шутят, они — все всерьез. Телевизор — отнимут у тебя, харам. Портрет твой, в парадной форме — в сортир спустят, на мелкие кусочки изрезав. Жену твоего брата и детей ее — как скот зарежут. А кто слово скажет против, тот же твой брат, например — тебя заставят его зарезать. При них — уже ни телевизор не посмотришь, ни на курорт не съездишь, ни машину нормальную не купишь. Будете жить как скоты, с туберкулезом, с вшами, с блохами, воюя постоянно, без телевизоров, без телефонов, безо всего. Только Аллах Акбар — вам и останется.

— Нехорошо говоришь, русский — сказал Салимов — это ты говоришь так, или твои хозяева так говорят?

— Это я тебе говорю, от себя, лично. Потому что умным человеком считаю. Не дураком. Хозяев у меня нет, есть начальники, есть сослуживцы, есть друзья. Хозяев нет. И ни у кого из нас хозяев нет, мы, русские — под хозяином жить не можем. Нет никого над нами. Я племянника твоего встретил на выезде, мне его, Аслан, жалко. Это ему жить рабом, не тебе. И пусть рабом Аллаха — скажи, какая разница? Тебе-то так не жить, тебя сразу зарежут…

— Нехорошо говоришь, русский… — повторил Салимов.

— А от начальства своего, слова тебе будут вот какие. Хоть в Махачкале уже стреляют русские в дагестанцев, дагестанцы в русских, да и брат в брата стреляют, но мы по-прежнему считаем тебя другом и советуем уходить в горы, дождаться, пока все не уляжется. Я сообщу тебе и твоим людям способы связи, после чего, уеду по своим делам.

— Я не покину свой дом.

— Как знаешь…

Снизу, с той стороны, откуда пришел капитан, и где стояли его машины — донесся глухой подрыв, и тут же — густая, автоматная стрельба.

В этот же момент — словно невидимый кулак опрокинул шезлонг, где лежал полковник и сам полковник — покатился по дорогущей итальянской кафельной плитке, которой вымостил дворик.

— Снайпер! — выкрикнул капитан, хотя рядом не было его верной роты. И хотя Аслан был другой веры и другой нации — он, рискуя собой, подскочил к нему, потащил в укрытие…

Он затащил его за закрытую часть бассейна, там уже снайперу их было не поймать. Но снайпер не собирался сдаваться: прочный пластик лопнул, и на нем появились две дырки с расходящимися от них в сторону ломаными линиями.

Кто-то закричал, во двор заскочили несколько человек, среди них был и Руслан. Со стороны дома — бежала, что-то крича, женщина, которая и перевязывала полковника. Но крик ее — оборвался внезапно и страшно, и она повалилась в бассейн. Прозрачная вода в бассейне — стремительно бурела…

Горцы, рассредоточившись, открыли по нависающим над домом горам, но это было худшее, что они могли сделать. Еще два выстрела — один за другим, в полной тишине — и два бойца, которым было по двадцать — двадцать пять лет — упали как сбитые точным ударом кегли.

Руслан — пробежал несколько метров и укрылся за блестящей конструкцией крыши бассейна.

— Помоги мне! — крикнул капитан — дымовые шашки есть?

— Дома!

Вот тебе и вояки…

— Что с моими людьми?

— Там… — Руслан сделал жест назад — стреляют…

— Бери его! Здесь! Как я скажу — беги как я, беги быстро! Понял?!

— У^[56]!

— Лабго, киго, цо, бегула!^[57]

Капитан и сам не понял — как они добежали, не попав под выстрел. Они бежали прямо на снайпера, поправку по горизонтали, самую сложную — можно не брать. Но снайпер не выстрелил, и они — добежали.

Внутри дома — на них кинулись женщины, едва не сшибив с ног.

— Пакет мне принеси! — заорал капитан — пакет! И полотенце! Аслан, держись! Аслан!

Полковник Салимов — что-то прохрипел на своем языке. Смирницкий разобрал только — руси.

— Что?! Говори, Аслан, говори.

— Дядя, что!? — отбросив автомат, Руслан упал рядом на колени.

Полковник — сказал несколько слов. Потом — глаза его закатились, и он — умер.

Полотенце и пакет принесли — но было поздно. После такого ранения и двух предыдущих, нормально не залеченных, без оказанной первой помощи — не живут…

Капитан встал на ноги. Машинально обтер о брюки липкие от крови руки.

— Сожалею. Он жил как мужчина и умер смертью мужчины — сказал капитан.

Руслан тоже встал, провел рукавом по лицу. Нет, мужчина не должен плакать.

— Что сказал твой дядя?

— Он сказал… — Руслан вздохнул и продолжил — что пока здесь не будет кого-то из старших мужчин рода или отца, я должен слушаться во всем тебя, русский, как своего отца.

Капитан аж крякнул от досады. Обратно через город на дорогу уже не прорваться, Буйнакск — это тупик. Но сбить снайпера для него и его людей, среди которых было аж четыре опытных снайпера — дело почти что пустяковое. Вместо этого — он застрял в этом долбанном месте, осаждаемом духами и двинуться пока никуда не может. Может то может — а куда этого пацана девать? Он только думает, что раз автомат взял, то — мужчина. А на самом деле — сопляк безмозглый. Возьмут вахи это место, поставят его на колени и зарежут как барана просто за то, что он Салимов, племянник Салимова. А нашим — потом ковыряться, вышибать вахов из этой крепости.

Да, можно оставить этих вообразивших себя вояками сопляков и уйти. А как он тогда потом будет? Вся проблема в том, что он — русский, потому что и не может так сделать. Другие — могут, но он то — русский.

Да и… если этот волчонок останется жив, он потом будет помнить, кто ему помог. Такое здесь — никогда не забывают, если не вахи, а этот — вахам будет глотку зубами рвать. Такого надо оставить в живых, положительно надо.

— У тебя БТР остался? — спросил капитан у смотрящего на него исподлобья младшего Салимова.

— Нет. Сожгли…

То-то и оно…

— Где твои старшие родственники?

— Отец в Чечню поехал по делам. Дядя Шамиль в Махачкале.

Еще лучше…

— Сделаем так. Я помогу тебе сделать оборону этого места, а ночью — уйду. За это — ты мне дашь оружие и патроны, у меня мало, а у тебя, я уверен, есть. Договорились?

Руслан Салимов поколебался пару секунд, а потом — переборол себя. В конце концов — его дядя, умирая, велел слушаться русского.

— Договорились, русский.

— Тогда пошли.

Республика Дагестан. Махачкала

Площадь Ленина. Здание правительства

24 июля 2015 года

Дагестан. Две тысячи пятнадцатый год.

Конец начала. Начало конца…

На площади, названной в честь вождя и учителя советского народа, как-то лениво, медленно — догорал бронетранспортер. Пламя добралось до покрышек, дым от горящей машины поднимался к небу — черный, жирный.

Чуть в стороне — лежали двое, в военной форме. Видать, смертники, Мугуев послал на прорыв. Еще один — смрадной кучей догорал в откинутом люке бронетранспортера — сил выбраться из горящей машины уже не хватило.

Вниз, к грязной, переливающейся всеми цветами радуги воде Каспия уходили отделанные мрамором ступени. Правительственный комплекс зданий стоял недалеко от порта, почти на самом берегу.

Ни с какой стороны — к зданию было не подойти. Снайперы и автоматчики личной охраны пока сдерживали нападающих. Через пробитые стены, через оконные проемы — зорко целились по прилегающим площадям и улицам. Внизу — те, кто не был задействован в обороне — спешно мастырили баррикады из дорогущей, итальянской мебели…

Президент республики Дагестан Гаджи Караев, сидя на роскошном итальянском, обтянутом тонкой кожей диване разговаривал с Москвой. Он вспотел, рукава его дорогущей, голландского полотна были закатаны по локоть, галстука не было, воротничок расстегнут — как у комбайнера — стахановца, устанавливающего трудовой рекорд по намолоту. Только орудием труда Караева была не жатка, а спутниковый телефон, и он отчетливо понимал: выйдет он отсюда живым или нет, зависит только от того, что он сейчас скажет.

В стороне, на диване лежал автомат АКМС со смотанными изолентой магазинами и подсумок с патронами. На поясе у президента — красовался подаренный его чеченским коллегой позолоченный Стечкин с рукояткой ручной работы из дорогого чеченского высокогорного ореха. Как и на всех пистолетах этой подарочной серии — на отшлифованном вручную дереве было выжжено арабской вязью «Достаточно Меня в расчете». Типичный ствол для горца, Стечкин здесь настолько любили — что заказывали новоделы ручной работы…

Но главным оружием Президента все же был не автомат и не пистолет, а телефонная трубка спутникового телефона…

Выслушав собеседника, президент Дагестана вдруг закричал в трубку визгливым голосом.

— А мне наплевать, шакал, что твой хозяин занят! Если ты за пять минут не найдешь его, тебе голову отрежут! Пять минут, услышал?

Стоявшие в дверях нукеры не переглянулись — президент бы заметил — но сделали свои выводы. На Кавказе — любой политик ценен только до тех пор, пока он что-то значит в Москве. Пока он умеет договариваться с Русней, выбивать льготы, субсидии, трансферты. Если он приезжает из Москвы без денег — значит, он не более ценен, чем корова, которая не дает молока. Но у такой коровы всегда есть мясо, верно?

Телефон пронзительно заверещал, требуя внимания хозяина. Потной рукой — президент Дагестана хватанул трубку.

— Алло.

— Гаджи Ахматович, минуточку, соединяю… — послышался в трубке приятный женский голос.

Девушку звали Елена, она закончила Плехановку и довольно хорошо устроилась в жизни — секретарем к одному из самых влиятельных политиков России. Гаджи Ахматович, прошлый раз, как только был в Москве — подарил этой кобыле часы из золота, а потом пялил всю ночь во все места. То, что он трахает подстилку своего хозяина — придавало ему веса в собственных глазах. Как коту, тайно ссущему в хозяйский суп.

— Гаджи, здравствуй, дорогой… — послышался обманчиво добродушный и даже ласковый голос Самого — что там у тебя происходит? Мне уже пистон вставили — допустили, мол…

— Вадим Андреевич… — несвойственным ему визгливым, почти бабьим голосом заговорил президент Дагестана — спасай нас, пока не перерезали всех! Боевики взбунтовались, террористы с гор спустились. Мугуев, шакал проклятый, переметнулся вместе со всей своей кодлой, у него там человек двести, вооруженных до зубов, одни вайнахи, чтоб их отцов женщинами сделали! Со всех сторон окружили. По нам уже танками бьют, мои люди держат правительственный комплекс. Тут у нас потери большие, полицейские гибнут, мои люди гибнут.

На самом деле — били Шмелями, танки пока в ход не пошли. Но московский собеседник — мог этого и не знать…

— Гаджи, ты же докладывал, что у тебя под ружьем только в личной гвардии три тысячи человек. Вы что — с двумя сотнями справиться не можете?

— Вадим Андреевич, как вы не понимаете?! Ваххабиты на улицу вышли, все с оружием, у каждого в подвале схрон. Нас со всех сторон осаждают, снайперы бьют. Присылайте морскую пехоту, Национальную гвардию, вертолеты, кого хотите, присылайте.

— Гаджи, я тебя понимаю. Держись, дорогой, держись. У нас Совет безопасности собирается, я поставлю вопрос. Ближе к ночи, думаю, мы направим спецгруппу, чтобы вывезти вас из Махачкалы. Сам понимаешь, войска просто так с места не сдвинешь, у нас в Чечне неспокойно.

— Вадик! — потеряв терпение, заорал президент Дагестана — мне помощь нужна сейчас! Прямо сейчас! Поднимай самолеты, пусть бомбят, пусть что хотят, делают! Мугуев придет, он тебе ни рубля не даст, у него на арабов все завязано, он на Центр положил! Имей в виду, у меня люди в Лондоне есть, адвокаты есть! Так и скажи на вашем Совете, если вы меня не вытащите отсюда, они все скажут! У меня все, что надо есть, понял?! Все проводки, все номера счетов, видеозаписи, понял меня? Если вы меня и моих людей за час отсюда не вытащите, Мугуева не грохнете, я позвоню в Лондон и дам команду, чтобы они выложили все прессе, понятно?

«Страховка» Гаджи Ахматовича была примерно такой же, как и у других действующих политиков, губернаторов, президентов. В республику — на открытие различных объектов приезжали важные люди — из правительства, администрации Президента, бывало, что и сам со свитой появлялся. Их принимали здесь — широко принимали, как положено на Кавказе. Кому «Мерседес» бронированный, кому кинжал в золоте, кому девочку в постель, кому и мальчика — почему то многие известные политические деятели России предпочитали маленьких детей, видимо пресытились доступными женщинами. Удивил один министр — он попросил организовать для него охоту… на людей! Нашли несколько рабов, русских, поохотились.

Ну и обычное. Бюджет республики состоял из трансфертов процентов на восемьдесят. В некоторых районах и городах — было по две налоговые инспекции на район — при том, что ни та, ни другая не собирала налогов даже на то, чтобы окупить собственное существование. От каждого трансферта аккуратно отпиливались десять процентов и переводились на счета заинтересованных лиц в Швейцарию и оффшоры (при Касьянове было два, потом разохотились). От каждого инфраструктурного проекта с поддержкой федерального центра — например, туристический кластер, гостиницы — тут надо было договариваться. Если что-то собирались строить — процентов двадцать, если вообще ничего не строить, просто по документам провести — пятьдесят. Гаджи Ахматович все записывал — где, кому, когда, сколько. Копил пленочки, записи, переправлял в Лондон. Клал в Барклайс, арендовал там клиентский сейф, нанял адвоката. Управляющему банком оставил распоряжение — дать доступ к сейфу адвокату в случае моей насильственной смерти. Адвокату оставил указание — взять все, что было в сейфе и передать журналистам. Только не знал Гаджи Ахматович — что через два часа после его визита в контору к адвокату наведались сотрудники МИ-5 и убедили его помочь своей Родине. Так что в случае насильственной смерти Гаджи Ахматовича — документы, весь заботливо копившийся годами компромат должны были попасть не в газету, а в британскую разведку…

— Все нормально. Русские придут, иншалла… — успокоил себя Гаджи Ахматович, кладя мокрую от пота руку на рукоять пистолета…

— Товарищ полковник, вас.

— Кто?

— Селиванов, Ростов…

Чернов, никогда без необходимости не державший при себе трубку сотового телефона — принял гладкий, лакированный прямоугольник, поднес к уху.

— На приеме.

— Доброго здоровья — послышался голос полковника ВВС Селиванова.

— Тебе не кашлять.

— Интересуюсь — во дворах у Ленинского — ты?

— Я

Трубка хмыкнула.

— Ты бы хоть опознался, полковник, что ли. Стоят три тачки со знаменами, щас бы как вмазали. Сейчас это быстро…

— Севернее меня — вмажь.

В трубке послышался смешок.

— Приказа нет, а так бы вмазали. Короче, слушай на ухо, только тебе говорю. По Магомеда Гаджиева — прет колонна, двенадцать машин. Номера опознаны — закреплены за ФСБ.

Мугуев, бля…ина!

— Броня?

— Две коробочки. Пушечные.

Чернов понял — у полковника ВВС Селиванова, командующего первым в России полком тяжелых ударных беспилотников, забазированных на Ростов нет приказа, но и оставлять в живых этих уродов неохота. Думали, что вот появятся ударные беспилотники — и все будет намного проще. Ан, нет, одних ударных беспилотников мало, надо еще яйца иметь железные…

Хотя… в России все так и делается, по знакомству.

— В какую сторону прут?

— К озеру.

— Мы отработаем. Набери, если что.

— Добро.

Чернов вернул телефон, хлопнул водителя по плечу.

— Валя, давай — к Степному. Только не напрямик…

Неприметная черная «Шевроле Нива» затормозила около приличного на вид садового дома, не более, но и не менее роскошного, чем другие такие же, выстроившиеся в ряд. Заднее стекло Нивы — было расколочено пулей, еще одна — снесла зеркало заднего вида с левой стороны. Хорошо прокатились, б….

— Фу-у-у-у… — шутливо перекрестился водитель — добрались.

— Хорош языком чесать. Загоняй тачку в гараж. Витя, проверь, что на участке. Отзвони.

— Есть!

Витя, взяв одну из двух имеющихся у них Сайг — пошел на участок. Через минуту — на телефон прошел звонок, никто на него не ответил. Значит — чисто…

Четверо крепких на вид русских мужиков — сноровисто вскрыли дом — три замка, в том числе секретный, решетки на окнах. Открыли дверь гаража, выгнали оттуда еще одну Ниву — старую, пятидверную — и загнали эту.

— Хорошо, что стекла не побили — высказался хозяин домика. Точнее — не он хозяином был, записал на мать, которую давно в Россию вывез.

— Еще не вечер, еще не вечер… — напел известный всем мотив другой.

— Витя, хорош трепаться. Секи улицу, но не светись. Дима, поднимись наверх и тоже секи.

На крыше — точнее на мансарде — были два тайных люка. Если их открыть — дорога будет простреливаться в обе стороны.

Витя и Дима пошли исполнять приказы, командир четверки и хозяин дома прошли в подвал. Подвал был на заглядение — кирпич, бетонный пол, освещение. Массивное основание печки…

Хозяин сноровисто извлек откуда-то короткий колун, каким дрова колют, с силой долбанул по полу. Командир четверки огляделся — но второго колена не было и ему осталось только наблюдать.

Через несколько минут — пол был вскрыт, двое мужчин разгребли бетонную крошку, осторожно вынули проломленные во многих местах могучими ударами доски. Начали осторожно доставать и раскладывать промасленные, тяжелые, увесисто стукающие о дерево, когда их выкладывали свертки.

АКМ, СВД, АКС-74У, РПКС-74 с оптическим прицелом. Патроны — запаянные в двойные пакеты из толстой пленки со специальными гидрофильными губками внутри — воду впитывать. Два пистолета Макарова, гранаты Ф1 и РГД-5, магазины к автоматам, средства связи, разгрузочные жилеты, четыре два подствольника, бронежилета, выменянные у вороватых снабженцев. Ночной прицел армейского образца. Даже противогазы. Все было куплено в разное время и в разных местах, заботливо проверено и свезено сюда. А что говорить — в Буйнакске настоящий оружейный базар работал. Все, что необходимо для действий автономной разведывательной группы специального назначения…

Командир группы взял АКМ, погладил его деревянное, помнящее тепло человеческих рук цевье. Посмотрел на дату изготовления — семьдесят пятый, Ижевск. Господи… сколько же времени с тех пор прошло. Сорок лет… а кажется, что целая эпоха, поколения. Да что там кажется… так оно и есть.

Раньше мы были хозяевами у себя в стране — а теперь партизанские схроны вскрываем!

— Давно в руки не брал, командир? С Афгана?

— Да что там Афган. Афган… это только начало.

Зазвонил телефон.

— Кэп, это Иван. Духи!

Белая, с заниженной по местной моде подвеской Приора — тормознула в паре десятков метров от Нивы. Следом — поспешала еще одна машина, только не Приора — белая трехдверная Нива, очень популярная на Кавказе из-за проходимости и дешевизны.

— Русисты!

— Точняк?

— Сто пудов. Хозяин — русист, тут русисты живут. Тачка тоже русистов.

Один из дагов, сельский, девятнадцать лет, знающий в своей жизни только то, что «даги сила, кто не с нами тот под ногами!», что штаны надо носить короткие, чтобы шайтаны не цеплялись, и что намаз надо читать в два раката, а не в шесть — довольно осклабился.

— Русистов валить надо.

Один из дагестанцев — открыл багажник Нивы, достал оттуда помповое и Сайгу. Сайгу перекинул своему сородичу — и для русских это стало спусковым крючком. С оружием — надо валить.

Сидевший в засаде Витя — прицелился. Он был в нормальной жизни обычным российским мужиком, закончил Губкинский, нашел себе работу — на каспийских платформах, газ разбуривали, инженерная должность, сто пятьдесят один оклад. О том, чтобы кого-то там убивать, воевать — и не думал. Срочку — отслужил, конечно, до этого — пацаном ходил, дрался — со своими против чужих. Но получалось так, что он ощущал себя чужим и беззащитным в Дагестане — и двести с лихом, которые он получал в месяц на карточку — ничего не могли изменить, скорее наоборот. Они, русские буровики и инженеры — старались не «сходить на берег», не выходить за пределы объектов Лукойла, охраняемых вооруженной автоматами службой безопасности. Он знал, что творилось в городе — русского могли избить, убить, унизить и за это — никому ничего не было, местные это воспринимали как свое ПРАВО. Право, которое они взяли сами, никого не спрашиваясь — право сильного, сплоченного, монолитного народца диктовать свою волю. Кто не с нами, тот под ногами! И на платформах — а там было много местных нанято, в основном на черные работы — они подчинялись с какой то усмешкой — мол, ничего, русский, настанет время и все изменится, будешь ты на нас ишачить, за бесплатно — а то зарежем. Всю сложную работу выполняли русские, не потому что местные были глупы, как обезьяны, нет. Среди них встречались умные, даже очень умные, хваткие, расчетливые — вот только они не желали ничего осваивать, все делали спустя рукава: прикажешь — сделают, а сами — ни-ни. Такое ощущение было, что все чего-то ждали, конкретно эти — что настанет время, когда они будут как шейхи приказывать — а русисты и другие — делать все, что им нужно. Потому и смысл учиться — какой? Горский мужчина — не работает, западло…

Сначала было как то нормально… просто не до того было. Квартиру Витя семье купил со своих заработков — хорошую, четыре комнаты, в самом центре. Компания помогла, дала кредит на квартиру, без банка, просто из зарплаты вычитали, хорошо работаешь — проценты не платишь, нефтяная компания заботилась о своих людях. Машину купил — пока жене, самому зачем машина на платформе — не тазик^[58] с болтами и гайками, новенький «Форд Фокус», уже иномарка, как-никак. В общем — себя обеспечил, не как в Европе, но нормально, тем более что Европу все трясло сейчас, все хуже и хуже там жили. А потом — по пирамиде Маслоу, обеспечил буровой инженер Витя свои насущные потребности — и захотелось ему обеспечить уже потребности духовные. Задумался Витя — отчего это так, его прадед в Отечественную погиб, защищая эту землю — а теперь, получается, что земля эта вроде как и не его, не может он по ней пройти так, чтобы не плюнули — не в лицо, так в спину. И почему это мы — без боя, безо всего — должны отделять эту землю от общего, от целого. А если все-таки повоевать? А если не отдавать эту землю — пусть не слишком сытную, да красивую — но какую есть! Если нашим дедам она была нужна — то почему мы от нее отказаться готовы, выбросить, как испачканную в ресторане салфетку? И вообще — почему эти, которые ходят и пальцы кидают — имеют на эту землю больше прав, чем он, русский человек? Ведь так никто толком и не сказал этим гордым от собственной ничтожности народишкам: придите с мечом и возьмите. Кого больше — нас или вас?

Так подумал Витя — и сразу в нем что-то переменилось. Не то, чтобы он в качалку там начал ходить, как местные, диким мясом обрастать. Но даже осознание того, что он — русский человек, и таких как он, русских — много, гораздо больше, чем этих, и они эту землю — не отняли оружием, чтобы так себя вести — заставило себя чувствовать другим человеком. И вести себя по-другому: хозяин земли русской на тротуар окурок не бросит, потому что своя земля. Подойдет — и в урну. И пьяным на ней валяться не будет…

А дальше — пришел в местное отделение Союза Ветеранов, они только организовываться начали, многие туда шли. По совету неразговорчивых, с недобрым блеском в глазах ветеранов — оформил разрешение, купил Сайгу-12 и сто патронов к ней, как положено, чтобы как мужик быть. Потом — подумал головой и еще одну Сайгу купил, только калибра 410 — для жены, чтобы дом тоже под защитой был. Вступил в Союз Русского Народа, на правах кандидата. Удивился, что ничего такого делать не надо, по улицам за кавказцами бегать не надо, драться не надо — это все малолеток дела, которые хотят помочь, да не знают, как. Просто плати взносы, выезжай на стрельбище, стреляй. Оказалось, что некоторые из охранников, которые нефтяные платформы охраняют — тоже в союзе состоят, а у них не только гладкоствол, но и автоматы есть.

И получилось так, что если ты поодиночке, то на тебя каждый наступит и пройдет. Еще и плюнет напоследок. Особенно — если этот кто-то принадлежит к маленькому, но гордому народу, за взятки закончил среднюю школу и не знает — как бы ему утвердиться среди сородичей, показать себя крутым. А вот если ты принадлежишь к Союзу, к объединению русских — то уже и не боишься ничего, знаешь, что за тобой — тоже люди есть, один за всех и все за одного. Как было написано в одной книге про Онорато сосьете, общество чести? В любой толпе — можно было их выделить, по тому состоянию зловещего спокойствия, которое отличало каждого члена этого общества, от пастуха до князя…

Витя не раз стрелял из своей Сайги по мишеням — но никогда по живому существу, он даже охотником не был. И даже с ружьем в руках, внушающим уверенность своей приятной, монолитной тяжестью — он почувствовал, как внутри промелькнул страх. Ставший уже привычным страх — он один, а их, дагестанцев, молодых, налитых силой, грязных и не стесняющихся своей грязи и своей силы, наоборот — применяющих ее легко и просто. Это русские ножик достают, чтобы попужать, а тут — чтобы зарезать…

Но в следующий момент — его охватила жестокая, почти звериная ярость. До него вдруг дошло, что он — на своей земле, земле, которая была его прадедов, его дедов, его отцов — а теперь стала его. И это землю — у него не отнимет никто, даже эти…

В себя он пришел — ошалевший, оглохший от стрельбы, ничего не понимающий. Пахло пороховым дымом и еще чем-то… он не понимал, чем. В голове шумело… как большой колокол ударил, звук долго не уходит…

Впереди кто-то взвизгивал. Приора — стояла с искалеченным капотом, разбитыми стеклами и там кто-то визжал, как собака, которой очень больно.

Командир их небольшой группы — прошел вперед, хлопнул пистолетный выстрел — и визг оборвался.

— Молодец, Витек… — кто-то похлопал его по плечу — мы уж думали… А ты их в одиночку, как Рэмбо. Красавец! Давай, садись, поехали. Пока остальные не сбежались.

Только тут Витек, простой инженер понял — что он сделал…

Республика Дагестан. Махачкала

Пригород. Поселок Степной

Поздний вечер 24 июля 2015 года

То, что происходило в Дагестане, да и вообще на русском Кавказе в те дни — нельзя описать просто как противостояние русских и не русских, все было намного сложнее. И сил в этом противостоянии — было несколько, поэтому то и получалось движение непонятно куда — как объединенный вектор самых разных сил. Примерно то же самое было в России в семнадцатом.

Немалую роль в происходящем играли англичане. Они присутствовали здесь всегда… пусть эта земля и была русской, но они всегда здесь были. Недаром — в свое время Грузия совершенно спокойно объявила о своей независимости и просуществовала пару лет. Недаром — в сорок втором году Черчилль предложил ввести британские войска на Кавказ, якобы для того, чтобы обезопасить СССР от флангового нападения со стороны союзницы гитлеровской Германии — Турции. И совершенно не просто так Сталин категорически отказался, даже несмотря на то, что шел переломный момент войны, и нужна была не каждая дивизия — каждый полк, каждая рота, каждый батальон. Сказал «Мы потом их оттуда не выведем» и был совершенно прав. Не вывели бы.

Британия — знала о том, что случится в полунезависимой Чечне. Знала — и была готова к тому, что будет дальше…

Встреча — на которой должна была решиться судьба Дагестана и всего русского Кавказа — состоялась в Степном, местности на юго-востоке Махачкалы. Там теперь — были богатые места, море рядом. Просто удивительно, кстати — если вы приедете в Махачкалу, то увидите на ее окраинах столько богатых особняков, сколько, наверное, и в Москве не увидите. Самые богатые — строят настоящие восточные дворцы, один — на шесть этажей выстроился, целый замок. И это при том, что в республике полно безработных, а бюджет — на семьдесят процентов состоит из трансфертов из Москвы. Вот такая вот республика…

Совсем недавно — тут построили причал и открыли яхт-клуб. Строили быстро, буквально за пару месяцев — это тебе не стройки на деньги госбюджета с распиллингом и откаттингом. Тут же — махом продлили коттеджный поселок до реки, огородились высокими заборами из кирпича. За этими заборами, под крышами, чтобы не увидел Аллах — какой только харам не творился. Но это — никого не волновало. Шариат — это для тех, кто не может позволить себе крышу над головой, чтобы не увидел Аллах и кирпичный забор выше человеческого роста — чтобы не увидели люди. Для тех, кто может себе это позволить — шариата нет!

Те, кто заказывал музыку — прибыли в Дагестан на дорогой яхте, которая плавала по Каспию. Игрушка, длиной в сто десять футов, ходившая под флагом Азербайджана — плавно пришвартовалась к сходням яхт-клуба и несколько человек сошли с нее. Были они похожи на топ-менеджеров какой-нибудь нефтегазовых компаний, каких давно манил запах нефти и газа Каспия. Точнее — один, пожилой был похож на топ-менеджера, а остальные — на его охрану. Сейчас времена неспокойные, война по всему миру расползается, без охраны нельзя. Так оно и было. Только пожилой — представляя интересы не нефтяной компании — а британской разведки.

Самое смешное было то, что опытный резидент британской разведки, человек, последние несколько лет пользовавшийся документами на имя Ховарда Бриггса — въехал в Дагестан с ведома президента Караева и тот должен был сам встретиться с ним, чтобы обсудить — чем Караев может помочь Британии в обмен на подданство и отсутствие вопросов о происхождении капиталов. Но британцы — решили, что Караев как агент ненадежен, придет время — он продаст и их, как продал Родину. А вот если содействовать приходу к власти других людей, убить президента Чечни и дестабилизировать Кавказ — а заодно получить компрометирующие материалы Караева, которые он приказал раскрыть только после своей смерти — это будет куда лучше, чем получить еще одного насквозь продажного и откровенно мерзкого агента.

Британцы — сошли на берег и поселились на вилле, которую им предоставил президент Дагестана. Возглавлял британскую группу русский по национальности, тут у него через оффшор была строительная фирма, он отирался у Каспия и хватал небольшие куски, которые отлетали во время пира настоящих зверей. Через нее — он и вышел на президента Дагестана, проявил общность взглядов на почве распила и отката — а потом и до политики дошло. Этот человек был примечателен сам по себе — майор ГРУ, в Афганистане участвовал в организованной высокопоставленными советскими военачальниками — врагами народа контрабанде наркотиков через территорию СССР в Западную Европу. В девяносто втором — окончательно встал на путь предательства, завербовался британским агентом. Планировал коммунистический переворот с убийством Ельцина — и последующей дестабилизацией страны по югославскому сценарию. Русская контрразведка нанесла ответный удар — физически уничтожив двоих лидеров планируемого переворота, устрашив тем самым остальных. Бежал из страны, жил какое-то время в Колумбии, в Турции, там скорешился, по слухам — и породнился с наркомафиозными боссами. Потом переехал в Турцию, связался с турецкой разведкой. В две тысячи четвертом — активно участвовал в событиях на Украине, результатом которых стал переворот и приход к власти Ющенко преступным путем. В награду — он и еще несколько таких же, как он «работников плаща и кинжала» создали в ГУР^[59] специальный отдел, в задачи которого входила подготовка государственного переворота в России по украинскому сценарию. Получил звание генерал-майора украинской разведки — после майора неплохо. Планировал создание «Великой Украины» со столицей в Киеве — а Сибирь можно было отдать американцам. После того, как еще кое-кого убили в Стамбуле — притормозил, но ненадолго. В две тысяч восьмом году — активно давил на уходящего президента с целью продавить на пост преемника человека, нужного Западу и сильно запачканного. Проиграл. Потом — связался с подрывными элементами в КГБ Белоруссии и начал готовить переворот в России с целью воцарения Батьки. То, что он готовил сначала оранжевую революцию, а теперь чуть ли не прокоммунистический переворот — его ничуть не волновало: он был кадровым агентом британской разведки, а британской разведке все равно какой переворот произойдет, лишь бы разрушить Россию. Русская разведка узнала про это, доложили главе государства — после чего в Белоруссии начался во многом рукотворный валютный кризис — Батьке дали понять, что не на ту лошадь ставит и его игры — могут закончиться и более худшим, чем взрыв в минском метро. Батька все понял и получил низкие цены на газ — а британских агентов с территории Беларуси попросили удалиться. Этот человек — тоже удалился и переехал в Азербайджан. Купил яхту и часто наведывался на ту сторону Каспия. Тоже заимел там друзей. И все что он делал — он делал против России.

Зачем он это делал? Вопрос хороший. Его отец — был на хорошем счету, дорос до второго секретаря обкома партии, сам он — закончил элитный МГИМО, тогда еще МИМО. Но его отец, который перечитывал «Поднятую целину» и хлопал на собраниях до мозолей рук — ненавидел Советский Союз так, как только может что-то ненавидеть человек. Он помнил сам и передал сыну, что его прадед — был черкесским князем и агентом британской разведки, готовил восстание для того, чтобы сделать Черкессию независимой. Нарисовал даже знамя. Но русские — его убили, а остальных изгнали и Черкессия независимой не стала. За это — этот человек, верный ленинец и пламенный коммунист — ненавидел русских до зубовного скрежета и свою ненависть передал сыну.

Сейчас — этот человек стоял на веранде третьего этажа и довольно улыбаясь, смотрел, как горит Махачкала. Там убивали русских — и это ему было как маслом по сердцу. Там убивали и дагестанцев — но на это ему было плевать, потому что ему вообще было плевать на людей, он просто использовал их как пешки в своей шахматной партии. Кавказ — должен был стать независимым от Русни и путь к независимости лежит через кровь. Через очень большую кровь.

Он вспомнил своего отца. Тот всегда закрывал дверь и включал радио, когда начинал говорить со своими детьми о том, какое зло сделали русские их народу. Когда он говорил — его буквально трясло от ненависти.

Ничего… Здесь и сейчас — он делает то, что не сделал его отец.

— Сэр…

Человек повернулся. Один из его охранников, бывший боец САС, сейчас подвизавшийся в мутной, связанной с британской разведкой ЧВК — стоял в комнате. Автомат он уже носил открыто, на плече.

— Сэр, полагал бы, что нужно уйти с балкона.

— Смотри, Джеймс — сказал этот человек и показал пальцем на горящую Махачкалу — что ты видишь?

— Я вижу, сэр, что там неладно дело.

— Нет, Джеймс, там все просто отлично. Кавказ просыпается. Люди просыпаются. Скоро — им уже не придется жить под пятой русистов. Скоро, очень скоро мой народ станет по-настоящему свободен. И станет сам выбирать, как ему жить…

Джеймс, семь лет в общей сложности отпахавший в Ираке и Ливии, выросший с обычного статик-гарда до начальника смены — видел на горизонте только то, что очередные завшивленные подонки и скотоложцы взбунтовались и сейчас громят свой дом и убивают последние остатки цивилизации, которые привнесли русские на эту землю. Семь лет на Востоке здорово дали ему по мозгам — и он теперь считал русских если и не друзьями, то хорошими парнями, с которыми можно иметь дело, а угнетенные народы просто ненавидел. Втайне от всех он желал, чтобы русские пришли сюда с танками и проехались гусеницами по этой исламистской нечисти, напалмом выжгли ваххабитскую заразу. Потому что — здесь нефть и газ и если этого не сделают русские, это придется делать им и немало хороших, чертовски хороших парней заплатят жизнями за черное золото этой земли. Но он не сказал этого, а вместо этого сказал:

— Да, сэр…

Человек повернулся и пошел в дом — даже не подозревая о перекрестье прицела, которое неотступно следило за ним.

Русские — группировались в садовом товариществе, примерно в километре от целей. Выставили дозоры, снайперов, не сходили с машин. Очень к месту сейчас были строительные самосвалы — борта высокие и кузов не каждая пуля пробьет. Водилы завешивали кабину бронниками, в кузов несколько стрелков и вперед…

Полковник — достал из кармана на спинке сидения телефон, размером с сотовый, но с большой, длиной с сам телефон и толстой трубкой, набрал длинный номер.

— Дежурного… Чернов это… — сказал он — прошел пятый поселок, вышел к садовым участкам. В поселке, в жилгородке — духи, легкое оружие, гранатометы, передвигаются на легковых и грузовых машинах, брони нет. Не менее пяти тысяч штыков только у самой дороги. Что по обстановке в западной части?

— Принято — сказал дежурный, помечая местоположение полковника, занимающегося лишь активной — по обстановке в западной части выводы сделать пока трудно. Но достоверно установлено: бронегруппа майора Зимина прорвалась к перекрестку Акушинского и Имама Шамиля, сейчас они заняли здание больницы и ведут бой. Вторая группа — Полежаева — ведет бой за станцию Махачкала — Сортировочная.

— Что с Зенитом?

— Он попытался прорваться в юго-восточную часть города в обход, оторвался от группы Зимина. Последний сеанс десять минут назад, доложил, что ведет бой. Сейчас подойдут вертолеты на помощь, будем деблокировать.

Твою мать…

— Для меня приказы есть?

— Никак нет, товарищ полковник.

— Добро. Связь через полчаса, отбой.

Полковник бросил спутниковый туда, где он был до этого.

— Свяжись с Зенитом.

— Тащ полковник, связи с ним нет.

— По сотовому набери, что ты как маленький!

Боец — начал тыкать по виртуальным клавишам. Телефон жалобно попискивал.

— Ага, Зенит, это Шквал, почему не выходите на связь?! Шквал главный на связи…

Полковник взял трубку.

— Зенит, что там у тебя творится?

— Товарищ полковник… — в трубке был слышен гулкий грохот, такой бывает в БТР, если стрелять через бойницы — нас блокировали, ведем ответный огонь. Подорвали головную машину, фугасом.

— Твою мать, у тебя Тайфуны^[60]!

— Пробовали обойти, машину перевернули! Ждем саперов!

— Твою мать, Миша — потеряв терпение, закричал Чернов — ты меня без ножа режешь! Как хочешь, выдвигайся, решай там! Хочешь, через лес, прямиком, хочешь, дома тарань!

— Есть…

Полковник бросил трубку, не нажав отбой.

— Твою мать!

Зенит оторвался от основной группы не просто так — он был не только офицер Нацгвардии, но и русский, член Союза Офицеров, как и сам Чернов. Восемь бронированных по самое не хочу машин, рота спецназа Нацгвардии — чтобы взять этих недоумков тепленькими и в зародыше подавить мятеж. И все впустую.

— Товарищ полковник…

— Что?!

Дверь держал открытой боец, прошедший вторую Чечню, теперь охранник у Лукойла.

— Мы решили… — боец замялся и добавил — мы решили атаковать.

— Ты охренел? Там две коробочки, до сотни духов!

— Все равно, товарищ полковник. Мы — решили атаковать…

— Сколько вас? Все подошли?

— Все кто есть. Сто двадцать человек.

Витек — никогда не прикидывал, что будет именно так. Что придется — участвовать в бою, убивать людей. Прямо так убивать, своими считай руками, видеть кровь, разваленные головы и знать, что это сделал ты. Тогда он еще держался — но сейчас уже начало трясти.

В цивилизованном мире — к сожалению почти не осталось места героизму. Зато — гораздо больше места занимает смерть и это — один из парадоксов, частично объясняющий происходящее безумие. То, что раньше мог видеть лишь мент и важняк^[61] — теперь показывают по телевизору с десятком повторов в любое удобное время. Кровь на асфальте, трупы, смерть. Сейчас проще просто научиться убивать — покупаешь за двести рублей диск, ставишь на компьютер, и играй сколько влезет. Убили — перезагрузил и дальше играй. Ты убил — молодец, победил, так и надо. И в то же время — кто из нас хоть курицу на даче зарезал собственноручно? Раньше — деревенские дети с детства смотрели на забой скота, потом и сами начинали в нем участвовать, это была составная часть обучения жизни. К тому времени, как они шли в армию — они уже видели кровь. И в то же время — христианское мироучение о ценности человеческой жизни сидело в них с самого детства, они умели убивать — но действительно переживали содеянное, и это — делало невозможным зверства. Один наблюдательный человек подметил, с какой неохотой ветераны Великой Отечественной рассказывают о том, как они били фашистов — и при этом рассказывают, как фашисты били их. Впитанное с молоком матери, как составная часть сельской, русской жизни, табу на убийство себе подобных — дает о себе знать.

А сейчас все наоборот. Человек, родившийся в городе, часто толком и не воспитанный — приходит в армию, а там ему дают автомат и отправляют убивать себе подобных. Он убивает — это хорошо, если его не убьют — и испытывает настоящий шок. Более опытные товарищи дают сразу хлебнуть водки — много, до упаду, так легче перенести первый бой и первого убитого тобой человека. А дальше — одно из двух. Либо после первого — человек зарекается убивать, уходит из армии, увольняется из МВД — либо переваривает это. Оправдывает убийство внутри себя. Если ему удается сделать это, то потом — айнзац-команда СС в полном составе нервно курит в сторонке. Интеллигент на войне — самое страшное, что только можно выдумать. Либо он бросит автомат и побежит, либо выстроит после боя пленных — и одной очередью…

Трясти начало еще в машине. Они ехали по проселку, машину трясло, надо было смотреть по сторонам — а он тупо смотрел перед собой и ничего не соображал. Совсем ничего, как пустота в голове, только перед глазами все трясется. Потом — они куда то приехали, там были другие люди и у них тоже было оружие. Командир их группы — заметил состояние Витька, сунул большую, обтянутую черной кожей флягу.

— Глотни.

Витек судорожно глотнул, заперхался, закашлял. Рука вырвала у него флягу.

— Много нельзя. Поздравляю с полем, потом отметим. Запомни, или они нас или мы — их. Все, кончились играшки. Понял?

Витек кивнул.

С оружием — они подошли к сборищу людей у машин. Кто-то включил фары, обстановка почему то была такая… навевала мысли о семнадцатом году. Хотя… какой к чертям семнадцатый.

— Полковник говорить будет! — крикнул кто-то.

Несколько человек — прошли мимо, уверенно врезались в толпу. Витек посторонился, чтобы пропустить.

— Свет дайте! Свет.

— Не надо света! — сказал кто-то уверенным голосом.

Фары погасли…

На Кавказе — дела просто так не решаются. Существуют совершенно особенные пути и способы решения проблем и тот, кто их не знает — обречен на долгое, кровавое противостояние или тихий, но срывающий любые попытки чего-то добиться саботаж.

На Кавказе нет правосудия и закона. Здесь всегда стоят не за правду, а за своих, потому, что без поддержки рода и племени ты никто. На Кавказе — то, что кажется — важнее того, что есть и слова — часто бывают важнее дел, вот почему кавказцы мастера пустить пыль в глаза но столкнувшись с методичной и неумолимой жестокостью они не выдерживают и отступают. Наконец — на Кавказе никогда не задумываются о последствиях содеянного, потому что как сказал Имам Шамиль — тот не мужчина, кто думает о последствиях.

В Дагестане — британская разведка переиграла полностью разложившуюся русскую контрразведку по всем статьям. Внедрив во власть пару своих агентов — русского генерала Проносова, который только думал, что работает на чеченцев, а на самом деле работал на британскую разведку и полковника Мугуева, бывшего командира боевиков, который только думал, что помогает Кавказу стать независимым, а на самом деле тоже работал на британскую разведку — они за несколько лет полностью перестроили ситуацию «под себя». Неконтролируемые или контролируемые третьими силами бандитские, террористические, ваххабитские группировки были уничтожены силами мугуевских отрядов или спецназовцами ФСБ, которым отдавал приказы генерал Проносов. Население Дагестана — было доведено до крайней степени раздражения противозаконными действиями Мугуева и Проносова — налетами, похищениями, внесудебными расправами, наглым попранием самих основ закона и нормального человеческого существования — например, ввели правило, согласно которому боевик, убивший милиционера, хоронится вместе со свиньей и об этом знала вся республика. Все эти действия — ассоциировали с федеральным центром и с русским народом. В то же время — в федеральный центр, в Москву постоянно отправлялись шифровки о разгуле бандитизма, терроризма, ваххабизма, о том, что республика стоит у последней черты и нужно принимать все более и более жесткие меры. В то же время — у британской разведки был полный и точный расклад по центрам власти в республике, по наиболее авторитетным лидерам, религиозным и светским, готовым идти на сотрудничество, были подходы ко всем к ним. Было все — в отличие от глупых и погрузившихся в грызню внутри своей страны русских.

А ставка была высока. Ставка — весь Каспий!

Ведь если так подумать. Азербайджан — был настолько близок к Лондону, что в азербайджанской разведке сидели британские представители, а в азербайджанском секторе Каспия — немалый вес имеют британцы. С другой стороны — Туркменистан — а в Туркменистане президент страны, немало обеспокоенный тем, что его соседа русские просто убили и захватили страну — давно подавал явные сигналы о том, что ему и его стране нужен явный хозяин. И лучше не русский — а кто-нибудь более цивилизованный. Иран скоро не будет играть никакой роли в раскладах, и остается… по сути только Россия.

И Дагестан — прямо выходящий на Каспий. И международная корпорация Лукойл, которая имеет за рубежом такие активы, что на нее можно давить и давить. И Чечня — злокозненная Ичкерия, нефть, добываемая в которой пусть не такая большая, как в Персидском заливе — но такая чистая, что ее можно после минимальной обработке в самодельном «самоваре» заливать в бензобак. И более того — без чеченской легкой нефти — никому не будет нужна сернистая, парафинистая, тяжелая нефть Сибири, Россия продает свою нефть именно как купаж более тяжелых и более легких сортов, смесь. Без легких сортов — цена на русскую нефть упадет сразу на двадцать-двадцать пять процентов.

Вот и получается так, что кто возьмет под контроль Дагестан и Чечню, кто овладеет русским Кавказом — тот будет опосредованно контролировать и всю Россию, ее нефтяные доходы. Не подчиняетесь? А вот мы вам кислород то и перекроем…

Именно поэтому — когда началось — Мугуев выделил отборных людей для того, чтобы собрать самых авторитетных людей по всей республике, свезти их сюда, в коттеджный поселок у Каспия под охраной БТРов, где должно было быть заключено соглашение. Пока то, что происходило — было всего лишь локальным мятежом в Махачкале, Грозном и некоторых других населенных пунктах, более того — русские мятеж уже давили броней и огнем с вертолетов. Прошлый раз — Запад на Кавказе не вмешивался, ограничиваясь вялым осуждением и дежурным возмущением. Но если удастся достигнуть договоренности — лидеры Переходного совета будут признаны мировым сообществом и на Кавказе — начнется война по украинскому и ливийскому варианту. Американцы хапнули в Ираке, Саудовской Аравии французы и вообще европейцы хапнули в Ливии — Британии не осталось ничего, а месторождения Северного моря уже почти истощились и империя была готова на все, в том числе на войну с Россией. Чужими, как всегда, руками.

На втором этаже виллы, куда с должным почтением препроводили племенных авторитетов — их ждал стол. Даже не стол — а достархан. Накрытый по всем правилам, на полу, на толстом, стеганом одеяле, с превосходными, приготовленными буквально только что блюдами национальной кухни. Водки не было, мясо было только халяльным — стол, за который не побрезговал бы весть сам пророк Мухаммед (с…ка.с.).

Хозяин стола уже сидел во главе его, переодевшись в удобную национальную одежду, больше похожую на афганскую — широкие брюки, безрукавка. Он был безбородым — но в Дагестане далеко не все носили бороду, особенно молодые люди. Мало кому он был известен — но он прибыл от людей, которые были известны многим. Ибо в Дагестане — британская разведка мутила свои интриги уже две с лишним сотни лет.

Посланник Короны поздоровался с каждым из авторитетов за руку. Прочитал первую суру Корана. После чего все хором сказали Бисми-Ллахи — с именем Аллаха, что положено говорить в начале еды — и принялись за еду…

Барашек, пироги, жижиг-галынш — кавказские блюда. Такие же подавали в любой более менее приличной едальне Махачкалы по вечерам. Сейчас — молодые парни, из тех, которые собирались там большими компаниями друзей — были лишены всего этого, они дрались и умирали на улицах родного города во имя Аллаха и мифического рая — а авторитеты, те самые, кто толкнул свой народ на бойню — вкушали явства в компании врага…

Ели не спеша. Размеренно, без лишних слов. Каждому хватало и всего было вдоволь…

Когда все были сыты — посланник британской короны снова совершил дуа и сказал на прекрасном арабском: Аль-хамду лиЛляхи Раббиль-`алямин, аллязи ат'амана ва сакана ва джа'алана мин аль-муслимин, что следовало говорить после трапезы, посланной правоверным самим Аллахом. А другой у правоверных и не бывает, ибо все, что происходит, хорошего или плохого — происходит по воле Аллаха и является либо наградой за добрые дела, либо расплатой за злые. И тот, кто скажет — не Аллах сделал, но я сделал — является тагутом и его следует убить.

— Омен… — сказали все синхронно в ответ на слова хозяина стола и совершили вуду.

Над столом повисла тишина…

— Я не буду приветствовать каждого из вас — начал говорить хозяин стола на русском, потому что здесь у каждого был свой язык, и чтобы никого не оскорбить, следовало говорить на общем для всех русском — потому что я приветствую всех вас, и в вашем лице приветствую весь многострадальный народ Дагестана, долгие годы находившийся во тьме безбожия и неверия, под пятой русистов и только сейчас идущий к свету. Аллаху Акбар!

— Аллаху Акбар — синхронно, но нестройно отозвались старейшины и авторитеты.

— Я обращаюсь к вам не от своего имени, но от имени величайшей в истории Империи — Британской Империи, что дала выход к свету многим народам, в то время как Русня загоняла народы во тьму. Я обращаюсь к вам не как посторонний человек, но как человек, в жилах которого течет кровь князя Нартшао!

Это заявление, взрывоопасное по сути своей — произвело должное впечатление на публику. Люди начали тайком переглядываться…

— Сказать можно все что угодно — сказал один из даргинских авторитетов, коренастый здоровяк, бывший чемпион России по таэквондо — если язык без костей…

Надо сказать, что это было совсем не сборище благоообразных, седых, бородатых стариков. В основном здесь были либо религиозные авторитеты, либо деловые, либо того круче — криминальные. А были — и те и другие и третьи разом. В современном Дагестане — стариков слушать было не принято, уважение им оказывали в селах и то — на бытовом уровне.

«Англичанин» рванул рубаху. На темной, загорелой коже — чернела родовая цепь с полумесяцем…

Самое смешное было то, что хоть цепь и была поддельной, сфабрикованной и искусственно состаренной британскими ювелирами — «англичанин» и впрямь был давним потомком князя Нартшао. Бывший майор ГРУ всегда это помнил — отец не давал забыть.

Люди вглядывались в цепь.

— И что? — грубо спросил тот же самый авторитет — мне то что с того?

— Долгие годы вы находитесь под пятой Русни. Долгие годы вы не можете стать независимыми и сами не можете распоряжаться богатствами своей земли! А они велики! Знаете, сколько стоит нефть Каспия? Сколько стоит газ Каспия? Сколько полезных ископаемых — ждут своего часа в ваших горах? Русисты воруют их у вас, сосут соки вашей земли, а потом бросают вам жалкие подачки! Посмотрите, как живут люди в Кувейте! В Саудовской Аравии! Последний нищий живет там лучше вас! Весь народ живет там как шейхи! Они нанимают англичан и американцев и те работают на них! А вы — работаете на русистов, которые вас же и обворовывают!

Палец поднял один из авторитетов лезгинского народа, крупный предприниматель.

— Сейчас есть правила игры — сказал он — какие бы они не были, но есть правила игры. Я знаю, кому и сколько я должен дать, чтобы играть в нее. А что вы предлагаете взамен?

— Подключиться к газо и нефтепроводам, идущим через территорию Азербайджана — моментально перестроился британский посланник — они уже готовы, работы — максимум на год. После чего — вы сами сможете экспортировать углеводороды и получать всю прибыль от них. Ваши углеводороды пойдут как легкие, а русские разбавляют их своей тяжелой, сернистой нефтью.

— А кому пойдет прибыль? Вы, собственно, кого представляете?

Бывший майор ГРУ сделал для себя заметку — этого человека надо убить и как можно быстрее. Он задает правильные вопросы и потому очень опасен.

— Я представляю интересы неких некоммерческих организаций, которым не все равно, что происходит на Кавказе.

— Конкретнее — не отстал лезгин.

— Вай, зачем терзаешь нашего гостя, майрутдин-эфенди… — сказал представитель даргинцев — ваххабит — ты лучше скажи, уважаемый, вот что. Когда русисты убивали нас, вы не вмешивались. Что будет сейчас?

Даргинцев на встрече не было — верней были, но только те, кто относились к ваххабитам. Даргинцы были у власти и потому — никакого смысла менять установившийся порядок вещей они не видели. Более того — если бы они знали про эту встречу, они бы не остановились перед тем, чтобы навести сюда ракету и покончить с заговорщиками разом. На Кавказе — такие вещи не прощают и реагируют с максимальной жестокостью.

— Сейчас никто не даст русистам просто так подавить стремление к свободе.

— Но у русистов есть атомная бомба.

Посланник рассмеялся.

— Но нет храбрости ее применить. Не надо обманывать самих себя. У русистов может быть десять, сто, тысяча атомных бомб, но у них нет мужчин, чтобы их применить. А это значит — что у них нет ни одной…

Полковник — не знал сейчас, что говорить. Он был неплохим организатором, но организовывать работу — совсем не то, что готовить людей к смертному бою. В своей жизни он командовал разными людьми, и сопляками и волкодавами. Волкодавы воспринимали необходимость идти под огонь и самим стрелять — как тяжелую, но необходимую работу, мало чем отличающуюся от работы сталевара — того ведь тоже может металлом обварить намертво. Сопляки были сопляками… мальчишки, которые еще не пропитались цинизмом по макушку, никогда не задумывались о смерти. Их просто научили в школе и родители чему то правильному — и они готовы были положить свою жизнь на весы даже особо не задумываясь об этом. Просто не осознавая истинной ценности жизни и не понимая, как легко в этой игре отнимается жизнь. Но эти мужики — совсем другое.

Все — взрослые, многие — с семьями из детьми. Жизнью побитые… есть и молодежь, конечно. Они уже понимали, что такое смерть и понимали, чем рискуют — не только собой, но и нищетой оставшихся без кормильцев семей. Этим мужикам много врали — начальники, друзья, политики по телевизору — и от того, они выработали своеобразный взгляд на жизнь — с циничной усмешкой, мол, ты трепись, а мы посмотрим.

Но, тем не менее, эти мужики здесь, с ним. Их немного — но они здесь, пришли самостоятельно, никто не загонял насильно. Сами сделали свой выбор и понимают, что в глазах государства — они еще большие преступники, чем те, что сейчас грабят, жгут насилуют и убивают. Потому что беспредел дагов — это привычное зло, с ним как-то уже смирились как с холодами зимой и даже — большие люди делают на этом деньги. На боли, крови, беде. Куда деньги ушли? Школы строили. А посмотреть можно? Можно. Только там э… террористы. Опасно очень.

А беспредел русских — это конец всему, конец государственной машине в ее нынешнем виде. Потому что если оружие берет в руки меньшинство — можно еще как-то добром договориться. Когда оружие берет в руки большинство — гражданская война неминуема, неминуем и геноцид, неминуемы такие преступления, что за них — только на Нюрнбергскую виселицу. А как иначе быть?

И ему — что говорить этим мужикам.

Темнело. Люди не видели его, а он — не видел и, только силуэты, слитная людская масса. Тяжелое дыхание, человеческое тепло…

Кто-то включил фары, чтобы лучше было видно.

— Не надо света — сказал полковник.

Фары погасли…

— Мужики… — сказал полковник — я постараюсь много не говорить, потому что времени нет. Ваши командиры сказали мне, что вы сами — готовы идти на штурм коттеджного городка, не дожидаясь подхода кадровых частей. Я знаю, что многие из вас — в душе жалеют об этом решении и думают о своих семьях. Я не могу осуждать вас за это и прошу, перед тем, как принять окончательное решение — выслушать меня.

Двадцать пять лет назад мы разрушили свою страну. Нас никто не победил, потому что мы были непобедимы — тот, кто сунулся в сорок первом, это на своей шкуре узнал. Мы сами себя победили. Про…здели, прос…ли, просто промолчали — страну. Я тогда был зеленым еще, в школу ходил — но я помню. Никто в те дни не знал, что мы теряем. Никто не шел на баррикады. Никто не призывал встать на защиту родной страны. Все просто промолчали.

Теперь — хорошо ли стало? А уже поздно — ничего не изменишь.

Здесь и сейчас — будет решаться судьба страны, судьба нашей России. Здесь и сейчас, мужики, вами. Вон там — больше сотни дагов, два бронетранспортера, приехали они сюда не просто так — договариваться приехали. О том, кто им теперь будет хозяином. Каждый — кто есть на этой земле — раб. Пусть раб Аллаха — но все равно раб. А мы, русские — свободные. Правильно я говорю?

— Правильно! — раздалось несколько нестройных голосов, но многие промолчали.

— Сейчас говорят, — что нам не нужен Кавказ. Я говорю — нашим дедам он был нужен, почему он не нужен нам. Нашим отцам стала не нужна страна, и мы ее потеряли — хорошо ли это? Нам — нужна наша страна? Нам — нужно наша Россия?

— Да! Добро! — крикнули уже громче.

— Если мы не победим сейчас, мы проиграем. Проиграем даже если потом победим. Местные — не будут нас уважать, и мы проиграем. Они будут уважать и бояться нас, только если простые русские люди придут к ним с оружием и скажут: это наша земля, а не ваша! Никому не отдадим!

Смотрите, мужики! Их много — и сейчас и вообще! По-хорошему с ними — не получится. Проиграли в Афгане — начался в Средней Азии беспредел! Проиграли Среднюю Азию — начался на Кавказе беспредел! Проиграем Кавказ — в покое нас не отставят. Пойдут за нами и будут пидарасить почем зря, не нас так наших сыновей пидарасить! Отдашь им эту землю, они придут за другой, по праву сильного придут и заберут! Дом заберут! Землю заберут! Детей заберут! Будем и мы рабами у них ходить, будем с минарета Аллах Акбар слышать! Надо нам это, люди?! Нет, не надо! Постоим за Русь, здесь и сейчас, мужики! Или мы хуже дедов и прадедов наших — они до Берлина дошли, а мы что же? Сделаем, чтобы навсегда поняли — русские — не рабы и рабами не будут! Сделаем так, чтобы живые мертвым позавидовали! Сделаем так, чтобы их внуки наших боялись! За Русь мужики!

— За Русь! — гахнуло в переулке и подобравшийся чтобы подслушать молодой джигит вскочил и бросился прочь. Даже не имея особого опыта он понял, что дело — дрянь.

— Двигаемся, мужики! За дело! Слушать своих командиров! С нами Бог!

— Нас примут в ООН? — наивно спросил лакец.

Бывший майор ГРУ едва не рассмеялся — господи, какой идиот. Он даже мог прочитать мысли этого примитивного бородатого ублюдка, они были столь же просты, сколь и отвратительны. Раз их примут в ООН — значит, нужен будет представитель при ООН, нужны будут представительства, нужны будут посольства, пусть даже только в самых больших странах. Это сколько же новых крутых должностей. Я — посол при ООН! А я — посол в Соединенных штатах Америки! В Англии! Учитывая тот факт, что здесь все должности продавались и покупались за деньги, это сколько же можно было наварить…

А если потом и сам Дагестан на части разделить. Президент Лакистана! Посол Лакистана при ООН!

Тьфу!

— Конечно, примут! Международное сообщество поддержит стремление Кавказа к независимости…

— Только не с чеченцами, нет… — сказал аварец, представитель самого крупного народа Дагестана — никаких чеченцев — мы сами по себе, они сами по себе. Чехов только не хватало.

— Э, зачем так говоришь! — вскинулся один из присутствующих.

— А ты вообще молчи! Ты как вообще на нашу землю попал, вайнах? Не помнишь! Так я напомню! Думаешь, никто не знает, что твоего прадеда на базаре за корову купили, а?

Сверкнув глазами, чеченец подхватился с места. Его схватили за руки.

— А посольства будут? — не унимался лакец.

— Конечно, будут. И посольства будут, и все будет. Вас сам Президент Соединенных штатов Америки в Белом доме принимать будет, да…

— Вах… — потрясенно сказал лакец.

Для него Президент Соединенных штатов Америки — было все равно, что человек из другого мира. Примитивные народы — относились к этому именно так.

— Кольварзин!

— Я.

— Грузи своих в машины. Двинешься по сигналу. Отбирай лучших.

— Есть.

До коттеджного поселка было метров триста ничем не застроенной, голой земли — тут снесли садовые участки, но строить еще не начали, только кое-где котлованы под фундаменты сделали. Ввалится машина в такой на ходу — пи…ц будет. Сразу.

— Барыбин, Мухачев!

— Я! Я!

— Будете у миномета! Неклясов, останешься с ними.

— Есть!

— Товарищ полковник, снайперы заняли позиции. Наблюдают цели.

— Огонь по сигналу «общий». Кольварзин, действуем от тебя. Все!

Нарастающий тонкий свист заставил бывшего майора ГРУ и многих за этим столом инстинктивно вжать головы в плечи. Многие до того, как остепенились, воевали с русистами и этот звук был им знаком до боли. Миномет, восемьдесят два миллиметра. Где-то неподалеку…

Грохнуло. Мигнуло освещение.

— Что происходит?

— Куда ты нас привел?! — визгливо выкрикнул лакец.

Охранники — их было двое — заняли позиции у дверей.

Новый разрыв раздался намного дальше первого. Одиночный… всего один миномет и нет точной наводки.

В комнату — вбежал один из британцев, пришедших с бывшим майором ГРУ на дагестанскую землю, начал торопливо докладывать по-английски.

— Что он говорит? Что говорит этот неверный?!

Образование лакца составляло семь классов и столько же — лет лишения свободы. С таким багажом знаний — понимать английский было сложновато.

— Аллах!

Третья мина грохнулась совсем рядом. Освещение погасло, и включилось… но уже не все лампочки. Некоторые так и остались темными.

— Русские идут!

— Да, русисты! — возвысил голос бывший майор ГРУ — но их мало, а нас много! У нас два бронетранспортера, а у них один миномет! Есть ли здесь мужчины?! Если здесь те, кто остановит русистов!?

Бывшему майору ГРУ было наплевать на тех, с кем он только что делил хлеб. Если русистов мало — этих людей сплотит пролитая кровь русистов, кровь, пролитая лично, после которой дороги назад уже — не будет. Если русистов много, и ли если это какая-то хитрая провокация — он всегда успеет удрать. Потому что возможностей раскачать ситуацию будет еще много — а вот шкура у него только одна…

У них был самосвалы. Два самосвала Большие, длинные, китайские, четырехосные — те же БТР, старые бронетранспортеры по прочности бортов самосвальный кузов не слишком сильно превосходят. Навесили в кабинах бронежилеты, бойцов — в кузов. Самое главное — проскочить простреливаемое пространство, не дать боевикам, которым в коттеджном поселке полно, остановить себя. Дальше — ближний бой, там уже — они будут на равных. Хотя… кой черт на равных, любой летеха — мотострелок знает: для штурма укрепленных позиций противника надо создавать трехкратное превосходство в живой силе или в огневой мощи, для штурма населенного пункта — пятикратное. А у них из огневой мощи — всего то один ср…ый миномет.

Зенит… Муха… сукин ты сын, взрослый же мужик. Так подставил…

Они поставили на прикрытие снайперов, но у них было всего четыре снайпера и ни одной тяжелой винтовки пятидесятого калибра, которая при прорыве плотной, подготовленной обороны просто незаменима, поскольку позволяет маневрировать и подавлять огневые точки противника. Ничего хорошего — из такого штурма не вышло…

Ударили минометы — и по сигналу оба грузовика рванули к коттеджному поселку по дороге. Но не успели они преодолеть и половины пути — как по головному ударил ДШК. Прицельно, точно, основательно — часть кирпичной стены оказалась фальшивкой, скрывающей огневую позицию крупнокалиберного. Пули ударили по кабине головного, пробили ее насквозь, убив и водителя, и тех двоих кто сидел в кабине и еще двоих в кузове. Машина остановилась сразу и следовавшая за ней машина врезалась в зад головной — водитель не успел среагировать.

Снайперы сосредоточенным залпом вывели пулемет и пулеметчиков из строя, но было уже поздно. Обе машины остановлены, до первых заборов — метров сто — сто двадцать, сами заборы — только танком и проломишь и все они — уже ощетинились колючим, пульсирующим огнем. Собравшиеся в коттеджном поселке боевики занимали оборонительные позиции…

Русские, наступающие по полю, бежали прямо на них. На огонь. Падали. Поднимались — не все. И снова — бежали.

И многие среди кавказцев, обороняющих особняк — впервые за долгое время почувствовали страх…

— Русисты!!! Броня идет! — заполошно крикнул кто-то!

Острый, скошенный нос Тайфуна легко проломил укрепленные ворота. Громыхнул взрыв — боевики знали о привычке выбивать ворота БТРом, подвесили фугас, но он не причинил русской тяжелобронированной машине никакого видимого вреда. Бронестекло впереди было прикрыто массивной стальной плитой, крупнокалиберный пулемет бил короткими, прошибая стены в три кирпича…

Ревя мотором, машина проломилась во двор. Это был не бронетранспортер — почти что танк, остановить ее было нечем, бортовая броня машины выдерживала очередь пулемета КПВТ в упор, лобовую не пробила бы и тридцатимиллиметровая пушка. У бойниц — со всех сторон — пульсировало кинжально-острое пламя…

Один из боевиков, схватив рюкзак со взрывчаткой пополз вниз. На голове его была черная повязка с шахадой, одной руки не было, вместо нее — сочащийся черным, кое-как перетянутый жгутом обрубок.

— Все прикрываем Алишера! Аллаху Акбар! — поняв маневр своего человека, истошно закричал амир.

Народ жив только до тех пор, пока найдется хотя бы один человек, готовый отдать свою жизнь за свой народ…

Боевики открыли шквальный огонь по проломившемуся во двор бронированному чудовищу. То один, то другой — брызгая кровью, отлетали от бойниц — но снова ползли к ним, оскалившись как волки, желая забрать с собой на тот свет хотя бы одного ненавистного русиста.

— Аллаху Акбар! — крик шахида перечеркнул оглушительный грохот взрыва. Дом содрогнулся, передняя стена, принявшая на себя шквальный огонь и ударную волну начала рушиться в облаке пыли и дыма. Рухнула, открывая проход на улицу, часть забора…

Когда пыль немного осела — со стороны кормы русской бронемашины раздался лязг, потом тяжелые удары — кто-то бил со всех сил по двери, пытаясь открыть. Наконец, люк открылся, на землю спрыгнул боец в тяжелом шлеме, бронекостюме Ратник-Т и с пулеметом Печенег. Пробежав пару шагов, он упал за развалины забора и открыл прикрывающий огонь по полуразрушенному зданию. Из боевой машины — выбирались солдаты Национальной гвардии, они разбегались, занимая исходные к штурму полуразрушенного особняка. Но штурмовать — было особо и нечего…

Русский — сориентировался первым. Придурки, охранявшие его, еще соображали, справятся ли они с грохочущей по улице броней, а вот он сразу понял — все. Надо сваливать. Это умение — вовремя сделать ноги — не раз спасало ему жизнь. Как в девяносто втором — когда он, только вовремя сменив команду, не лег в гроб под залпы караульного взвода…

Бежать…

Путь отхода был продуман давно. Они знали про калитку — через нее, они пробрались на соседний участок, видимо им владели или родственники, или соплеменники, обычно в таких крепких стенах, как эта не бывает калиток. Но в этом — был.

Бегом, бегом, бегом. За забором грохотали тяжелые пулеметы, ревели дизельные моторы — подошла броня.

Он схватил автомат. Выпустил очередь в сторону ворот, закричал: Аллах акбар! — и бросился бежать. В калитку… на соседний участок… там еще одна калитка. Русские наступают только с одной стороны…

Уйдет.

Кто-то тяжело дышал рядом — он повернулся перед воротами. Британец из личной охраны — догнал его.

— Держись меня!

Британец ничего не ответил.

Они проскочили соседний участок, выскочили в проулок. Рядом завизжало… но это не их, это рикошеты. Бежать! Бежать!

Бежать…

Море совсем рядом — самый берег. Найти посудину и сваливать. Зашитых в башмаках и в рубашке денег — хватит, чтобы договориться с капитаном траулера. Можно и просто угнать яхту. Добраться до Азербайджана — нет проблем — там его примут. Можно переправиться на тот берег, там тоже свои… Только найти лодку. Хоть какую.

Избежать патрулей. Не привлечь внимание снайперов. Военных. Очевидно, русские сделали выводы из последних компаний, недолго здесь осталось.

Британец…

Британец не пройдет. Он, русский, знающий язык с рождения, с нормальными документами и оставшимися связями — пройдет. Но только один.

— Смотри, слева! — он толкнул британца.

Британец купился. Запасной пистолет был всегда наготове, он носил маленький двуствольный пистолет прикрепленным за обшлагом рубашки на резинке. Сейчас он пригодился — резкий рывок руки — и он выпустил обе пули бывшему САСовцу в затылок, почти в упор. Не промахнулся — англичанин упал как подрубленный. Он нагнулся за автоматом.

— Машуков! — позвал кто-то из-за спины.

Бывший майор ГРУ медленно выпрямился и повернулся. Машуков — это был его первый оперативный псевдоним. Настоящую фамилию — уже не помнил даже он сам. Именно как Павел Петрович Машуков, белорус, уроженец Минска — он служил в Афганистане.

Подполковник Чернов, стоял в тени стены, держа его под прицелом автомата. Возможно, он был ранен — приклад зажимал локтем.

— Здорово, что ли?

— Здорово.

Чернов кивнул на тело британца.

— Не можешь по-другому, да?

— Ты не знаешь.

— Что — не знаю?

— Этот ублюдок должен был меня убрать! Я работаю на Центр, позвони и спроси генерала Довлатова.

— Перестань…

— Я говорю правду!

— Перестань, Машуков, я еще с Таджикистана тебе не верю. И прекрасно знаю, что в Центре найдется немало коррумпированных тварей, готовых тебя прикрыть. Даже без предоплаты. Рука руку моет и обе в дерьме. Таких же тварей, как ты, кто превратил торговлю Родиной в доходный бизнес.

Машуков облизнул губы.

— Ты… знаешь правила.

— Правил никаких нет. Довольно уже — правил. По правилам — вы, ублюдки, разрушили страну. Второй раз — этого не будет.

Машуков улыбнулся. Медленно поднял руки.

— Я сдаюсь. Сдаюсь. Не оказываю сопротивления. Что ты хочешь знать? Да, я работал на британскую разведку! Вези теперь меня в Москву давать показания! Ну! Стойкий оловянный солдатик! Тебя, су…а, из таджикского плена выкупили, там бы с тебя кожу живьем сняли, заживо в котле сварили и свиньям скормили! Если бы не бабло от наркоты, которым за тебя забашляли! И вот твоя благодарность, тварь! Давай, арестуй меня теперь, тварь неблагодарная!

Чернов нажал на спуск автомата, и он забился в руках как живой. Не отпускал, пока в магазине ничего не осталось. Потом, повернувшись, сгорбившись, пошел на свет пламени — где горели дома и где погибли русские люди, оставляя за собой труп одного британца и одного предателя…

Бог на стороне не больших батальонов

А на стороне лучших стрелков

Махачкала…

Он служил в этом городе уже несколько лет — и чувствовал себя так, как будто он находится вообще в другой стране — даже, несмотря на то, что здесь говорили по-русски. Он знал этот город, никто не воспринимал его здесь как русского — загоревший, обросший бородой, знающий аварский… и несмотря ни на что он не хотел покидать этот город. В отличие от Екатеринбурга, где он родился и вырос — здесь было все настоящее, земное, звериное какое-то. В Ё-бурге тоже настоящего хватало, кость в кость дрались, иногда до первого трупа — но тут — настоящим было все…

Город, который с советских времен вырос в два с половиной раза. Если раньше — это был обычный советский город с обычными советскими заводами — то сейчас он не был похож ни на какой другой. Покупая здесь квартиру — люди обустраивали ее, как хотели, кто-то сносил стены, кто-то выводил наружу дымоход, кто-то захватывал часть крыши, кто-то делал пристройку, опирая ее на землю. Кварталы Махачкалы не были похожи ни на один другой город России — полно пристроев, самостроев, каких-то переходов — настоящий лабиринт, как на Востоке. Подпольные ваххабитские мечети, где и молились и укрывались от облав, во дворах — мангалы для жарки шашлыка на месте бывших детских песочниц, кровь на земле и кости, растаскиваемые собаками — животных для шашлыка резали тут же, в присутствии друзей и детей. Дети с самого раннего детства смотрели на смерть животных и усваивали, что если тебе хочется есть, то нужно зарезать. Потом — они взрослели, приобретали мобильный телефон с картой памяти — и переписывали друг другу записи с казнями русистов, нападениями на колонны и приговорами исламской Шуры. Потом — они вырастали и начинали резать сами. И умирали — чаще всего не дожив до тридцати, сраженные выстрелами снайперов, сожженные адским пламенем Шмелей, не успевшие даже понять, что происходит. Но на смену им — шли другие. Их — было много.

Простой и жестокий мир. Для своих — простой, понятный и свой. Для чужих — смертельно опасный.

Среди своих он получил кличку «Джин» — за свое умение появляться как из воздуха и бесследно исчезать, когда это нужно. Екатеринбургский хулиган из небогатой семьи, он стал одним из лучших офицеров России, столько, сколько он лично сделал для России, для интересов России — сделали пара сотен человек из ныне живущих, не больше. Служа в Чечне, он выучил чеченский, служа в Дагестане — аварский и сейчас учил рутульский. Он не был разведчиком — но на каждом месте службы искал подходы к местному населению, вел богословские споры с муллами — потому что и шариат хорошо знал. Один из мулл дал ему кличку «Урус-Иблис», русский дьявол.

Он не ненавидел дагестанцев. Чеченцев ненавидел, а дагестанцев — нет. Скорее — он любил этот в чем-то очень простой и наивный этнос, состоящий из множества народов. Чеченцы — ненавидели русских по определению, они внушали ненависть к русским своим детям с рождения — и их надо было ненавидеть, как ненавидят фашистов. Дагестанцы не были такими. Если чеченцы привыкли жить монолитным, сплоченным обществом, то Дагестан был мини — Советским союзом, больше тридцати народностей, часто говорящих на разных языках. Иногда — жители одного села не понимали, о чем говорят в соседнем селе — совсем не понимали. Поэтому — в Дагестане не могло быть ни ненависти к русским, ни оголтелого национализма, как в Чечне. Многие в горах — чеченцев просто ненавидели, зная их как разбойников, грабителей и угонщиков скота.

Как Дагестан стал тем, чем он стал. Он знал это. В Кремле не знали, а он, простой русский офицер в чине подполковника — знал. Все дело было в несправедливости. В Дагестане, как и везде на Кавказе — чувство справедливости было очень острым, все понимали, что это такое, и если по отношению к чужим можно было поступить несправедливо, то по отношению к своим — никогда. Когда развалился СССР — стало мало работы, особенно плохо было в сельском хозяйстве. Сельское население потянулось в город, Махачкала за несколько лет увеличила население в полтора раза. Работы не было и тут. В Дагестане — была очень сложная система власти, система сдержек и противовесов: фактически это было миниатюрное многонациональное государство. За каждым народом — был закреплен какой-то государственный пост, и тот, кто его занимал — обязан был помогать своему народу, этакая система кормления. Они работала… какое-то время, почти все девяностые. Но потом — чиновники просто испортились и гниль — пошла из Москвы. Он, подполковник русской армии говорил об этом совершенно спокойно, с осознанием того, что он говорит — гниль в Дагестан пришла из Москвы. Дагестанские чиновники — часто ездили в Москву на поклон и видели, что русские чиновники — тоже воруют, но в отличие от них — они воруют для себя. Воруют нагло, открыто, никого не стесняясь. А поскольку — путь вниз всегда легче пути вверх — многие из них задались вопросом, а почему и мы не можем воровать для себя.

С этого момента — Дагестан был обречен. Традиционно-патерналистская система общества в Дагестане была обречена. Буквально за несколько лет — Россия создала в Дагестане такой же слой чиновников — паразитов и воров, какие опустошали и саму Россию. Зараза — перескочила с уже больного на еще здорового. Эти чиновники — уже воровали исключительно для себя и опирались не на народ — а на закон, поддерживаемый милицейской и военной силой, на то, что здесь называется «собачья служба». Эти чиновники и нувориши — ощущали себя не частью народа или рода — а частью криминально-коррупционного братства, сложившегося по всей стране, частью общероссийской чиновничьей прослойки. Русские в Дагестане, да и на всем Кавказе — традиционно воспринимались как нейтральная, сдерживающая и защищающая сила — но сейчас они воспринимались как источник заразы, способной разрушать общества и народы. То, что они и сами болели, и их обворовывали еще сильнее — никого не волновало — переносчик чумы тоже всегда и сам ею болеет.

Вот почему ваххабизм — так прижился на Кавказе и приобрел себе так много сторонников, в том числе и молодых. Ваххабизм — воспринимался как противовес коррумпированной, неэффективной и чуждой власти — но никто не заглянул за ширму, не посмотрел, что стоит за ним. Когда брали двадцатилетних пацанов — всегда спрашивали, кто еще был в банде, кто помогал, где есть схроны оружия. Но никто не подумал спросить — а чего ты хотел, будучи ваххабитом. Ну, ушли русисты — и что дальше? Что дальше то делать? Что — строить?

Подполковник знал тех, кто задавал именно такие вопросы. Он и сам один раз его задал — но не схваченному ваххабиту, а богатому человеку, который совершено точно помогал ваххабитам. Деньгами, оружием… много чем. Человек этот, еще родившийся в стране с гордым названием СССР — надолго задумавшись, вдруг сказал: а знаешь, гьудул,^[62] я коммунизм хочу строить. Мы всем народом будем коммунизм строить. Приходи к нам, русский, будем вместе строить. Подполковник — тогда он был еще майором — сказал тогда: нет, вац^[63], не получится, посмотри, что было в Чечне. Ушли русские — построили они коммунизм? Аварец сказал — да, я знаю, что без русских не получится.

И заплакал…

Подполковник понимал, почему этот человек, кажущийся сильным — заплакал. Ему и самому — иногда хотелось плакать.

В жизни, ему не нужно было так уж много. Квартиру в родном городе — ему дали давным-давно, а семьей он не обзавелся, потому что у профессионального убийцы не может быть семьи. В квартире — была простенькая мебель, компьютер и хороший дорогой телевизор с видеомагнитофоном, который он смотрел, когда не хотел ни о чем думать, и когда было время. Он смотрел советские фильмы — старые, про войну, еще черно-белые. Коллекционировал их. И когда он их смотрел — обычно у него как-то странно щипало в носу… у самой переносицы… и было не по себе. Он понимал, что ничего уже не вернется, и думать об этом бессмысленно… но понимал он и то, что в другой стране он не был тем, кем он был. Наконечником копья, отточенным до блеска. Тайной карающей рукой государства. Человеком, который разменял уже пятую сотню пораженных целей — и ни за одну из них его никто не накажет кроме Бога. Потому что он стрелял, выполняя приказы командования… только Богу на это все равно. В другой стране, той, о которой были сняты наивные, черно-белые фильмы — он не попал бы в пылающий ад Грозного девяносто пятого года, не поклялся бы мстить у трупом обгоревших до костей товарищей — а отслужил бы в армии положенные два года, вернулся бы в родной город, устроился бы на завод и сейчас был бы мастером, а если повезет — начальником цеха. Но вместо этого — он был тем, кем он был…

Слева от него — замигала красным огоньком новейшая рация. Размером с сотовый телефон, только труба побольше — и сорок с лишним километров связи, в городе и горах поменьше, конечно. К ней были стандартные, от сотового телефона наушники. Но он никогда не пользовался наушниками — для выстрела на расстояние два с половиной километра нужна почти медитативная сосредоточенность, и никакой срочный вызов по рации — не должен отвлекать внимание…

Он включил рацию, подвинул поближе. Громкость была на минимуме, ничего не слышно с трех шагов — но он на спор пересказывал негромкий разговор людей, которые разговаривали шагах в пятидесяти от него. Долгая и полная опасностей жизнь — развили у него слух как у летучей мыши.

— Князь — общий. Двадцать минут. Борты на подходе. Принять готовность два…

Время…

Он еще раз проиграл в уме пути отхода. Основной — к гавани, там спрятана небольшая надувная лодка. Второй — к парку Ленинского комсомола и кладбищу. Третий, экстренный — с боем, к лесополосе. Недалеко отсюда стоит заминированная машина, можно выходить на нее, потом подорвать и прорываться. Еще в одном месте — стоит еще одна машина, но не заминированная, обычная трехдверная Нива и в ней спрятан автомат…

Снайпер в который раз проверил свое оружие. Заказное, триста штук без прицела. Ручная работа, московская фирма ORSIS, ствол изготовлен по технологии, которой не пользуется почти никто в мире — даже с учетом современной механизации — полдня работы на одну заготовку. Патрон — американский, калибр.408, оптимальная дальность работы для него — от полутора до двух с половиной километров, там, где раньше работа снайпера заканчивалась — сейчас она только начинается. Вместо обычного оптического прицела — на винтовке стоит комбинация из оптического прицела фирмы US Optic с тридцатидвухкратным увеличением и термооптики, американской же, тридцать штук — но уже долларов. Глушителя нет — никто не ожидает выстрела с расстояния в две тысячи шестьсот двадцать один метр.

Расстояние было точным. Он промерил его с помощью лазерного дальномера. Две тысячи шестьсот двадцать один метр.

Какая-то музыка — назойливо крутилась у самой границы сознания и подсознания, требовала к себе внимания. Подполковник прислушался — чтобы вспомнить и выбросить ее из головы…

Привези, привези…

Мне коралловые бусы…

Мне коралловые бусы…

Из-за моря привези…

Привези, привези…

Пела Пугачева. Старая, еще советских времен запись — тех времен, которые он не застал. Почему то здесь, в Дагестане — многие слушали Пугачеву, особенно из старшего поколения. Трудно представить себе что-то более неподходящее для Махачкалы лета две тысячи пятнадцатого года, чем это песня. Но Пугачева — все-таки пела.

Сюр какой-то…

Чтобы отвлечься, он снял в который уже раз показания с Кестраля, компактной метеостанции. Посмотрел в прицел, поставленный на максимальное увеличение на здание дагестанского Госсовета. Сейчас там не стреляли — две машины стояли посреди площади, какие-то старейшины вяло вели переговоры. Над зданием были два флага, один — изорван пулями в тряпки, другой почти цел. Все стены, беленые — покоцаны пулями. Подполковник знал, что изорванный флаг — это флаг России, а относительно целый — дагестанский. Но его это интересовало лишь потому, что по флагу — можно было узнать силу и направление ветра в районе цели. Кестраль, конечно, давал уже готовые данные — но подполковник с боевой кличкой Джин никогда не позволял себе расслабиться и излишне положиться на технику. В хорошем выстреле — основной компонент не винтовка, а все же человек. Хороший стрелок — сможет хорошо стрелять даже из плохой винтовки, но плохой стрелок из хорошей винтовки — хорошо стрелять не сможет никогда…

— Князь — общий. Десять минут…

Чтобы немного отвлечься — он осторожно, стараясь не потревожить винтовку — сместился чуть в сторону, взял прибор наблюдения и посмотрел на одно из зданий, которое было чуть ниже этого и располагалось на километр ближе к основной цели. Там, на крыше, накрывшись камуфлированной накидкой, лежал Воробей, их новичок. Свою винтовку — сербскую «Черную стрелу» — он взял с трупа грузинского снайпера во время войны 08/08/08.Пятидесятый калибр не позволял поражать цели на таких запредельных расстояниях, как требовалось — но Воробей не хотел его менять ни на что другое, говорил, что эта винтовка приносит ему удачу и сменить ее — это как фамилию свою сменить. Просто подбирался поближе к цели и стрелял — как все…

Воробей был их новичком, его взяли в группу после того, как в Ливии в одиннадцатом году от пули снайпера Иностранного легиона, тоже русского — погиб Олег. Брат — так его звали свои. Брат… Тогда Лось навел справки и выбрал Воробья — мелкого, наглого паренька из разведки десанта. Пробили по базам, оказалось — подходит как нельзя лучше. Сестра, красивая, как и все чистокровные казачки, пропала без вести, потом нашли — изнасилованной и зверски убитой. Кто это сделал — так и не нашли, хотя… понятно, кто в Краснодарском крае может сделать такое. Когда убедились — что Воробей свой — поговорили с ним начистоту. Предложили отомстить. Тот согласился…

Воробей — почувствовал на себе взгляд, обернулся. Молодец, парень. Для того, чтобы стать уникальным, штучной работы снайпером требуется талант и как минимум десять лет постоянной практики. Воробей пока такой практики не имел — но работал истово, на лету хватал. Когда-нибудь, он сможет заменить Олега… если не придется менять его.

Лося он не видел. Лося никогда не увидишь, до тех пор, пока не будет поздно…

Конечно, он был не один, в одиночку на такое дело не ходят. Их было трое — они всегда охотились вместе, прикрывали друг друга и делали одно и то же дело. В предстоящей охоте — это будет не лишним. Севшие на площади вертолеты — создадут своими винтами мощные воздушные потоки, для крупнокалиберной пули, только что пролетевшей два с половиной километра — попадание в такой сильный воздушный поток означает отклонение от плановой точки попадания на десятки сантиметров по горизонтали. Потому то — их и выставили на позиции всех троих — один снайпер никогда не обеспечит в таких условиях стопроцентной гарантии. Из трех — один да не промахнется…

— Князь — общий. Две минуты, борты в районе цели…

Князь — было позывным их координатора. Дирижера их маленького бродячего оркестра. Они никогда не видели своего дирижера и подозревали, что это разные люди, что их дирижеры менялись по потребности. Координатор — должен был находиться намного ближе к цели, чем они, чтобы иметь возможность координировать действия снайперов. Находиться там, где осажденный дворец и снайперы — мало кто решится. Кем бы ни был Князь — отважный человек…

Настоящий патриот.

С недавних пор — Джину стало легче. Потому что он нашел единомышленников. Таких же, как он военных. Которые — тоже тосковали о времени, когда не надо было запирать дверей, и когда из распахнутых навстречу новому дню окон — лились песни Аллы Пугачевой. Только эти люди — еще и делали кое-что для того, чтобы те времена вернулись. Или хотя бы — похожие…

Получив приказ, Джин нашел возможность позвонить — и сообщить о полученном приказе. К его удивлению — его друзья сказали, что этот приказ должен быть выполнен. Сегодня — он был готов даже промахнуться, хотя это было бы его оскорблением как стрелка и профессионала — намеренно послать пулю мимо цели. Но раз так…

Вертолеты появились внезапно, со стороны моря — хотя пульсирующий стук их лопастей был слышен и до этого. Огненные трассы — протянулись откуда-то с востока, затем — ударили автоматические пушки и пространство вокруг дворца — превратилось в настоящий ад. Вертолетчики Буденовской бригады, одними из первых перевооружившиеся на Ми-28 Н — били прицельно, используя термооптику и мощные приборы разведки и целеуказания: каждый вертолет нес лазерную станцию прицеливания, способную наводить на цель противотанковые ракеты с лазерным наведением. Затем — ударили пушки, окончательно выметая душманскую нечисть с площади и окрестных улиц. Проблема была только в том — что во дворце была нечисть еще похлеще…

— Русские! Гаджи, русские идут! Русские!

Ворвавшийся в кабинет соплеменник Президента, приближенный к себе единственно за тупость (ума не хватит сговориться, предать), собачью верность и готовность сделать все что угодно (это он организовывал охоты на людей) — едва не танцевал со своим автоматом. Обычно — меж собой они называли русских «русистами» — но сейчас это были русские. Русские, которые пришли им помогать, платить своей кровью за их ошибки…

— Русские вертолеты, Гаджи!

Президент вскочил с кожаного кресла, от которого уже противно воняло — его потом.

— Ты чего здесь делаешь?! Дезертир, ты где должен быть?! Я тебя звал? Я сам знаю, что там русские! Пшел на позицию!

Сородич обиделся — но вышел, закрыл дверь.

Все-таки русисты испугались, что он все расскажет. Но чего тут удивительного. Пусть он ворует — но он — мужчина. А они — неверные твари, хуже свиней.

Президент нахамил своему сородичу не просто так. Он должен был кое-что сделать — и свидетели ему в этом были не нужны.

Он подошел к двери — в его кабинет вели две двери с тамбуром, обе были стальные. Закрыл их на засовы. Только после этого — прошел к другому концу немаленького кабинета, отодвинул панель со стены, нервно огляделся и начал набирать код. Никто не должен был знать этот код, ни свои, ни чужие…

Президент, за время своего президентства, наворовал столько, что в обычный сейф это не влезало. Конечно, он переправлял деньги в банки с надежными людьми. Да вот только в последнее время загвоздок все больше и больше было. Банки — хоть немецкие, хоть французские… даже швейцарские — сегодня они есть, а завтра глядишь — и лопнул. Деньги тоже обесцениваются, что доллары, что евро. И куда бедному крестьянину податься?

Начал золото покупать — а это дело такое, его не в банке, его при себе держать надо. Вот и стал — держать при себе…

Потому — его сейф, сейф президента республики представлял собой не сейф в общепринятом понимании этого слова — а настоящее, хоть и небольшое банковское хранилище, единственный ход в которое был через кабинет президента республики. Именно там лежало то, что позволит ему договориться хоть с Москвой, хоть с сородичами, хоть с самим Аллахом. По крайней мере — президент Дагестана так искренне считал.

Зайдя в сейф и включив мощный аккумуляторный фонарик, Президент взял крепкую инкассационную черную сумку и начал сбрасывать в нее то, что он должен был взять с собой. Сумка большая, когда наполнится — будет тяжеленной, но своя ноша — как известно, не тянет…

Первым делом — он начал высыпать в сумку золото. Золото он хранил в плитках по пятьсот грамм, «шоколадки». Конечно, не только здесь — но и здесь хватало. Когда он высыпал все — сумка была почти неподъемной. Но он — осветил фонарем другие полки, тяжело дыша от возбуждения и снедавшей его жадности.

Свое, кровное. Как тут бросить…

Евро. Он решил, что это будут евро. Доллары не очень удобны в расчетах, самая ходовая купюра — сто долларов, это раньше были какие-то деньги, а сейчас она обесценилась нахрен, а новые, большего достоинства — не печатают, сволочи. Скоро с сотками в булочную ходить придется. Зато евро — есть пятисотенные, очень удобно. Вот они… какие хорошие…

Сбросил в сумку несколько запаянных в толстый полиэтилен блоков пятисотевровых купюр, остановился. Подошел к полке, где лежали фунты стерлинги, распихал несколько пачек по карманам, потом сунул в карманы еще по пачке долларов и фунтов. Все… точно все, больше не унесет. Нет, надо еще взять… сколько то… заплатить русистам.

Он взял блок стодолларовых, вытащил в кабинет и положил на стол. Вот теперь — точно все, остальное, даст Аллах, не найдут.

Президент, тяжело дыша и покраснев от натуги — вытащил тяжелую спортивную сумку в кабинет — ее не хватало сил нести, только волочь. Закрыл комнату-сейф, повесил на плечо автомат и стал ждать русских…

Отработав по целям, Ми-28 пошли по кругу над правительственным кварталом, отстреливая тепловые ловушки. В одном месте — взлетела ракета, видимо РПГ-7 и один из вертолетов, моментально довернувшись, ударил в это место струей трассеров. Над Махачкалой — висел дым, взлетали трассеры… в кроваво-красном свете заходящего солнца это выглядело особенно зловеще…

Транспортных вертолетов должно было быть два — их и было два. Две стрекозы, до боли знакомых Ми-8, служащих верой и правдой русскому солдату вот уже пятьдесят лет. Два — на случай, если один собьют или он не сможет продолжать полет из-за неисправностей. На вертолетах — тоже были подвешены блоки НУРС, по два на машину, в проеме двери десантного отсека — виднелось тонкое, черное рыльце пулемета. От здания президентского дворца, сильно поврежденного к тому времени — дали одну зеленую ракету. Сделав круг над площадью, один вертолет пошел на посадку, грамотно пошел, на грани фола, чуть не задевая лопастями здание и прикрываясь подбитым в середине площади бронетранспортером — когда вертолет будет на земле, он частично перекроет для стрелков Мугуева цель. Если стрелки еще рискнут связываться с русской ударной вертолетной группой — удар «Ночных охотников» мог любого привести в чувство. Чувство страха…

Канонерский «мишка» вел прикрывающий пулеметный огонь по зданиям, второй — уже опустился, из него выскочили четыре человека и у каждого, как успел заметить подполковник — по пулемету, ротному или легкому^[64]. Хорошо подготовились, это тебе не девяносто пятый. Потом — из вертолета выбросили несколько больших, отлично знакомых любому военному ящиков — боеприпасы, выскочили еще несколько человек, в камуфляже, с автоматами. Пригибаясь, побежали к зданию…

— Князь общий — отсчет. Повторяю — отсчет. Огонь по сигналу…

Слитный топот по коридору — чудесно обострившимся слухом, президент услышал его. Это для него — было лучшей музыкой. Русские — пришли, чтобы спасти его от своего народа, к которому он испытывал ничего кроме омерзения.

Кто-то толкнулся в дверь, забарабанил со всей силой.

Черт, забыл…

Президент метнулся к двери, открыл ее. Военные вскинули автоматы, но тут же опустили их…

— Караев Гаджи Ахматович… — спросил один из них, словно сверяя личность осужденного с делом.

— Да. Это я — кротко сказал президент.

— Мы должны вывезти вас отсюда. Немедленно.

— Я… я сейчас.

* * *

Дошло до нас, что когда имама Ахмада ибн Ханбала (да будет доволен им Аллах) посадили в тюрьму, один из тюремных охранников пришел к нему и спросил его: «О Абу Абдуллах, хадис в котором говорится об угнетателе и тех, кто помогает ему — он достоверный?» Он сказал, «Да». Тюремщик тогда сказал, «Так что же, я считаюсь помощником тирана?» Имам Ахмад сказал, «Нет, помощники тирана, это те, кто расчесывает тебя, стирает твою одежду, готовит тебе еду, и покупает и продает у тебя. Что касается тебя, то ты сам и есть один из тиранов».

(Манакыб ал имам Ахмад от ибн ал Джавзи, стр. 397).

Несмотря на весь творящийся бардак… бардак просто несусветный, не входящий ни в какие рамки — связь в городе работала. Никому — ни военным, ни милиционерам, ни атакующим их боевикам Мугуева и ваххабитам — не пришло в голову нарушать систему сотовой связи, потому что она нужна была обеим сторонам. Сотовая связь в городе была неприкосновенной — и она продолжала работать. Ее, конечно, прослушивали русисты — но боевики говорили между собой на языках малых народностей Дагестана или условным фразами — и попробуй, найди переводчика для всей этой тарабарщины…

Работала связь и в осаждаемых зданиях правительственного квартала.

Конечно, звонили не только по делам, звонки были разные. Бойцы президентской охраны, личной гвардии президента, других полузаконных формирований — никому и никогда не сообщали номера своих сотовых и часто их меняли. С ними занимались сотрудники ФСБ, обучали их — и они знали, что сотовый телефон это не только маяк, который ты носишь всегда при себе, но и готовое подслушивающее устройство. Удивительно — но это же самое знали и боевики. В связи с контртеррористическими мероприятиями — СИМ-карты запрещалось продавать без паспортов, но стоило только зайти на рынок — и к тебе сразу кидались торговцы, предлагавшие левые СИМки, зарегистрированные на стариков и старух — на некоторых стариках было по сотне телефонов. Вот такие телефоны и носили при себе — и «стражи власти» и откровенные бандиты.

В тот час, когда вертолеты только кружили над площадью, как ищейки, решая модно ли приземляться или это слишком опасно — на первом этаже здания, в числе других гвардейцев сидел молодой парень по имени Иса Шомаев. Он был из Акуши, Акушинского района, где родился знаменитый Али-Хаджи Акушинский, проповедник и политик, впервые поднявший дагестанский народ против русистов. Но теперь — представитель даргинцев Караев — был главной всего государства и народа — второй по численности народ Дагестана, кстати, с максимальным процентом галлогруппы 1.^[65] На сторону русистов вынужденно встал и Иса Шомаев.

Президент, заняв свой пост начал набирать полулегальную гвардию, состоящую из своих родичей — и это было хорошо, потому что в Дагестане была высокая безработица, а тут работа была простой и гарантированной, посильной даже сельскому парню. Когда пришло время — его и еще нескольких парней из его села — послали в Махачкалу. Там — они пришли по сказанному им адресу, их посадили в машину и привезли на какую-то виллу. Там — несколько часов мулла говорил с ними, как повезло дагестанскому народу с президентом Караевым, а потом — они дали клятву верности президенту — как положено, на Коране. Ночь они переночевали на этой вилле, к ним даже привели проституток — русских, естественно. На следующий день — они поехали, куда им сказали и их устроили на работу в одно из частных охранных агентств — созданных как крыша для президентских гвардейцев. Тут же — им оформили разрешение на оружие и корочки охранников — ни про какое обучение не могло быть и речи, зачем обучение кавказскому мужчине, он с детства воин, его отец должен учить стрелять, а не какой-то там русист шибко умный. Дали им и денег, сказали, где можно снять квартиру. Сначала они жили по четверо в квартире — это доставляло сложности, когда надо было приводить б…. - но потом, они начали зарабатывать, ставить крыши и разъехались — теперь у каждого хватало денег, чтобы снимать квартиру в одиночку.

Как жить — ему объяснили. Чужим — то есть тем, кто не относится к твоей народности — можно ставить крыши, но без беспредела, и чтобы делиться со старшими. Если совершил преступление, и тебя поймали — будешь отвечать, но если не поймали или ты договорился с полицией за свои деньги — никого это интересовать не будет. Если ты в Москве изнасиловал русскую или убил русского — это никого не интересует до тех пор, пока не начался большой скандал: если начался — тебя покрывать будут, но по мере возможности, с федеральным центром из-за тебя отношения никто портить не будет. Если ты свяжешься с ваххабитами или сам станешь ваххабитом, и об этом узнают — тогда убьют тебя и всю твою семью за предательство. И… да, на выборы надо ходить и голосовать за кого скажут старшие. Все.

И так — Иса Шомаев жил какое-то время. Потом — сломался.

Сломался он на одной операции, в принципе то обычной. Схватили одного подонка, он был наркоманом. Раскололи. Он показал на нелегальную точку. Получили приказ действовать самим, не сдавать точку русским — Президентская гвардия спаивалась кровью и ненавистью со стороны ваххабитов, составлявших значительную часть молодежи. К тому же — были люди, которые вели собственную разведработу, торговали информацией с русским ФСБ. Были и русские, которые за деньги давали информацию ваххабитам. Они подъехали и ударили по точке из Шмелей, потом подавили сопротивление. Когда стали вытаскивать обгоревших вахов — Иса в одном из них узнал своего лучшего друга, с которым они жили рядом в деревне. Он тоже хотел поступить в гвардию — но его почему-то не взяли. А теперь — он стал ваххабитом и сгорел в адском пламени, устроенном ударами огнеметов Шмель. Сгорел, ненавидя их, Иса не знал этого — но почувствовал…

Он понял, как их ненавидят…

Русский — может существовать в атмосфере всеобщей ненависти, ему на это плевать. Кавказец — нет. Кавказец может ничего не приобрести кроме уважения народа и прожить в довольстве и спокойствии до ста двадцати лет. А может — приобрести все земное, ездить на дорогой машине и иметь армию нукеров, но не быть признанным людьми и покончить с собой в дурном настроении. Были и другие… первое, что делали русские, это отрывали людей от общего, от целого, делали их такими же как они сами… отрезанными ломтями. В Махачкале им удалось это сделать со многими, очень многими — таким, например, был Президент, ему плевать, что его ненавидят, пока есть возможность воровать. Но Иса Шомаев был не таким… он, наверное, был бы таким, если бы родился в Махачкале — но он родился не в Махачкале, он родился в горном селе, где восходящее солнце высвечивает зубчатые отроги гор и где дома — стоит на самом краю пропасти.

Пропасти…

Иса Шомаев начал искать контакты с ваххабитами. И нашел.

Ему дали совершенно конкретные указания. Не делать ничего. Ходить в мечеть и выполнять полный намаз^[66]. Ни о чем не заговаривать со своими сослуживцами, не пытаться ничего им объяснить про ислам. Осквернять себя запретным, если это делают все. И ждать. Единственного слова, приказа, команды…

Несколько минут назад — он получил ее. Команду…

— Что это, брат…

Иса показал экран мобильника.

— Такси…

Его напарник, парень по имени Хаджибек, веселый малый не расстающийся со снайперской винтовкой — истерически захохотал…

— Такси… шайтан меня забери… такси… вызывай и поехали к б… На такси со скидкой, шайтан меня забери…

Заберет…

Он не испытывал ненависти к своим сослуживцам — хотя знал, что если он будет раскрыт, они убьют и его и всю его семью. Они не знали… не знали животворного как горный ручей слова проповедей, никогда не постигали великую мудрость, сокрытую в шариате. Они воевали… за что они воевали? За то, что им приказывали люди, осквернившие себя и отрезавшие себе путь, обреченные гореть в адском пламени, когда придет Час. Как можно ненавидеть людей, которые заблуждаются, и которым уготовано пламя? Их можно только пожалеть, ведь они — не знают. Ему же — уготован рай. Как и любому из шахидов…

Шахид…

На площади — с гулким рокотом садился вертолет русистов. На противоположной стороне площади — мерцали вспышки разрывов, ударные вертолеты вели огонь, подавляя огневые точки.

Русисты…

— Я схожу по нужде, брат… — сказал Иса, поднимаясь. Без страха, даже если на той стороне остались снайперы. Ведь все жизни — на ладони Аллаха, Великого и Всепрощающего, и если он делает то, что угодно Аллаху — Аллах не допустит, чтобы пуля нашла его сейчас…

— Иди. Вызови заодно такси… — Хаджибек снова захохотал… видимо, вмазался.

Иса вышел с лестничного пролета, где и была их огневая точка, пошел по коридору. Свезенный в сторону, изгвазданный сапогами ковер, тревожно мерцающие, уцелевшие еще лампы, питающиеся от дизель-генератора, пороховой дым, гарь и вонь. Из некоторых кабинетов воняло особенно омерзительно — в туалет выйти было некогда и потому — испражнялись прямо там, на пол.

Русисты пришли за национал-предателем. Русисты собираются его вывезти, а нас — бросить здесь. Предатель не может не предавать…

По лестнице — тяжело прогрохотали сапоги. Русисты спешили выполнить свою собачью работу…

Где они его поведут…

Кто-то толкнул его в бок.

— Иди к другой лестнице. Аллах Акбар, брат…

Он не знал имя человека, который стоял рядом с ним. Стоял, вооруженный автоматом. Кажется… он их охраны здания, не из гвардии.

— Иди! Иншалла, сегодня все закончится…

— Иншалла…

Иса побежал к другой лестнице…

Русский спецназ выстроился в защитный конвой. Пять человек — один впереди, четверо по бокам, они прикрывали Президента своими тяжелыми, стальными телами. Новейшие бронежилеты, выдерживают попадание пулеметной пули в упор. Три человека шли впереди, прикрывая каждый лестничный пролет, каждый коридор и давая дорогу ведущей пятерке. Двое — прикрывали от удара в спину. В каждой группе прикрытия — был пулемет.

Спецназовцы — русисты появились внезапно — три человека, у одного — на автомате мощный, слепящий глаза фонарь, постоянно включенный. Они выглядели как роботы — обвешанные снаряжением, защищенные бронежилетами и титановыми шлемами с глухими, бронированным забралами. Это были те псы, которые рвали на куски его народ.

Иса расстегнул ширинку и начал мочиться у самого выхода на лестницу. Он и в самом деле хотел помочиться.

Луч света ослепил его.

— Вот свиньи, где живут там и срут… — беззлобно прокомментировал русский — эй, бача. Иди отсюда!

— Ну иргыс^[67] — сказал Иса и помотал головой.

— Вот дятел… — сказал спецназовец, указав стволом на коридор — туда иди! Пошел, пошел! Здесь нельзя.

— Ну иргыс — повторил Иса, застегивая ширинку.

— Пошел тебе говорят! Ну!

Раздраженный русист ткнул Ису стволом автомата…

На лестнице послышались шаги. Совсем близко…

Иса быстро и красиво перехватил автомат — оружием с длинным стволом ни в коем случае нельзя в кого-то тыкать, если не хочешь лишиться оружия. Этот прием — они отрабатывали на занятиях, с русскими же инструкторами.

Другая рука выхватила из кармана гранату Ф1 уже без чеки.

— Аллах Акбар!

Тащить тяжеленную сумку было просто невыносимо. Президент поливался потом — но тащил ее, хотя едва кишки не вываливались — но тащил. На него накинули тяжелый бронежилет в одиннадцать килограммов весом, шлем из титана, от которого голова просто гудела, и он тащил эту сумку. В другой руке, подмышкой — он тащил полиэтиленовый блок с долларами — русисты доллары не взяли.

И что? Не бросать же…

Рука, казалось, сейчас оторвется. Через бронированное стекло шлема он ничего не видел, его окружили со всех сторон и вели. И он шел и тащил за собой тяжеленную сумку с золотом и деньгами…

— Ступеньки.

Предупреждение прозвучало четко — в шлеме был встроенный микрофон.

Он начал спускаться по ступенькам. Один раз чуть не упал, ткнулся в спину впереди идущего русского. Тот выругался на своем собачьем языке…

Потом — кто-то толкнул его — и он полетел вперед. Что-то грохнуло…

— Граната! Граната!

В голове шумело, как будто бил колокол.

— Фриц ранен! Главный, у нас трехсотый! Подрыв на втором этаже!

— Карп, отступайте к вертолетам немедленно. Группа три, эвакуировать трехсотого. Быстро, быстро!

Президента рывком подняли на ноги и потащили. Он не почувствовал привычной, вырывающей плечо тяжести и понял, что когда он упал, у сумки оборвалась ручка.

— Сумка, сумка! — закричал он по-русски — стойте, сумка!

Никто и не подумал останавливаться. Его то ли тащили, то ли вели к вертолету.

Сумка…

Президент заплакал…

Группа безопасности вертолета заняла позиции с пулеметами, готовая отразить любую атаку. На площади — горели фальшфейеры…

— Выходят! Выходят!

— Главный всем позывным держать сектора! Предел внимания!

Группа эвакуации показалась на крыльце, таща президента. Двое развернулись и шли спиной вперед, прикрывая тыл.

— Контакт! Второй этаж, справа!

Смертник успел выстрелить только дважды, хотя автомат был оставлен на непрерывную очередь. Два автомата и пулемет русских спецназовцев заработали одновременно, ликвидируя угрозу.

— Отбито! Отбито!

— Всем позывным, отступать к вертолету!

Лопасти превратились в гудящий диск, по расстрелянной площади летела пыль, вертолет готов был оторваться от земли…

Группа эвакуации уже была у вертолета, когда огромная, в полдюйма толщиной пуля норвежского производства, предназначенная для поражения бронетранспортеров — ударила точно в цель. Повалились сразу двое — президент, идущий в центре (надо было рискнуть и подменить его) и один из спецназовцев, который не удержался на ногах, когда президента бросило на него…

— Снайпер! На три часа!

— Прикрывающий огонь! К вертолету! К вертолету!

Все смешалось — русские, огрызаясь очередями из нескольких пулеметов, отступали к сидящей на площади вертушке. Над головами — с грохотом прошел на низкой высоте Ми-28, ведущий огонь из автоматической пушки. Гильзы сыпались на площадь…

— Отход! Отход…

Какого х…я?!

Джинн уже приготовился стрелять, когда все произошло. У него тоже были некие ограничения. При постановке задачи — до них довели, что выполнить задание следует любой ценой и даже — ценой крови своих. Но Джинна — останавливала совесть. Люди, которые сейчас пытались спасти президента Дагестана, не зная о том, что он приговорен — были русскими, более того — были военными, такими же военными как и он сам. Они не заслужили пули от своего же, они не заслужили того, чтобы погибнуть в этой грязной и кровавой игре, сгинуть ни за что.

У него было всего около минуты для точного выстрела. Он решил рискнуть и стрелять в самый последний момент, рискую проиграть и не выполнить приказ — но это был осознанный и оправданный риск. Ведя по площади, президента будут прикрывать — но у самого люка вертолета прикрыть его не смогут. Люк Ми-8 достаточно узок, в него невозможно пролезть вдвоем, тем более одетым в тяжелый бронежилет. В тяжелом защитном костюме вообще — и ходить то тяжело, не говоря уж о том, чтобы садиться в вертолет. Следовательно — группа прикрытия займет позиции у люка, а президента — попытаются втащить в вертолет. Быстро это сделать не получится — даже спец в таком тяжелом снаряжении быстро в вертолет не поднимется, непрофессионал же, гражданский — да его буквально краном придется поднимать. Как раз в этот момент он и выстрелит — прекрасная цель, почти что неподвижная. Нужно просто выбрать момент — на таком расстоянии пуля калибра.408 будет лететь около четырех секунд. Выстрел будет только один — но он научился делать именно такие выстрелы и это выстрел — был не сложнее других. Только надо правильно учесть ветер — на площади он плохой, а дистанция существенная.

Когда на площади появилась группа эвакуации — он приложился к винтовке. Дважды сильно выдохнул и замер. Вести цель прицелом было глупо — поэтому он прицелился в то место, где должна была быть цель. Как только она появится на краю поля зрения прицела — он выстрелит…

Нет, все-таки надо работать с напарником. Кто-то должен выдавать цель, так очень тяжело…

Но цель не появилась. А вместо этого — он увидел, как из вертолета выпрыгнул человек с автоматом. Что-то произошло…

Он чуть пошевелил цевьем, наводя винтовку на новую цель — и увидел — двое лежат на земле, еще трое — с колена лупят по какой-то цели прикрывающим огнем — заслон выставлен направлением на север.

На севере — никого не было…

Что за ерунда…

Кого-то быстро, за ноги потащили к вертолету. Кого-то в тяжелом бронежилете, но без видимого оружия.

Стрелять?!

Джин сделал так, как и любой человек, не уверенный в правильности того, что он делает. Он пошарил рукой, нащупал лежащую гарнитуру рации.

— Князь, это второй, Князь это второй. Выйдите на связь!

Ответа не было — вместо него в наушниках прозвучал сигнал тревоги…

Твою мать…

Понимая, что заботиться о своей безопасности придется всегда самому и многомудрому командованию на твою безопасность, в общем-то, и наплевать — он, как и Лось — обзавелись несколькими небольшими приборчиками. Американские, небольшие, малозаметные приборы, которые испускают лазерный луч в невидимом для человеческого глаза спектре. Дешевые датчики, используются в охранных сигнализациях для домов. Как только охраняемый периметр нарушен — эти штуки посылают сигнал, используется как радиосвязь на короткие дистанции, так и обычная сотовая связь. Просто и удобно. Они с Лосем работали поодиночке, второго номера, чтобы прикрыть тыл не было, старались, конечно, прикрывать друг друга, но это не прикрытие, по большому счету. Поэтому — Джинн обезопасил свой тыл именно таким способом и сейчас один из маленьких стражей подсказал ему, что где-то рядом — враг.

Джинн откатился от винтовки, выхватывая пистолет…

Поймать их — оказалось проще, чем он думал. Он выбрал позицию не просто так — а и с тем учетом, чтобы потом можно было быстро и незаметно уйти. Их было трое, и он поймал их, когда они только поднимались на крышу — по пожарной лестнице, проходящей внутри здания в большом огнеупорном коробе и выходящем прямо на крышу. Они не ожидали, что снайпер будет охотиться за ними, наоборот — они ожидали того, что снайпер будет сосредоточен на цели, и они возьмут его тепленьким. Зашедший им в спину Джинн открыл огонь и в пару секунд уложил всех троих. Ни один из них не прикрывал тыл группы… за что и поплатились…

Добив в них остатки того, что было в магазине — на всякий случай. Бросился обратно к своей винтовке — несмотря на всю опасность этого. Там была рация, и нужно было предупредить остальных, прежде чем уходить.

— Лось, Воробей, это Джинн! Нападение, повторяю — нападение.

— У меня чисто, ничего нет — в рации послышался спокойный голос Лося — Воробей попался. По моему выстрелу.

Джинн упал на стрелковый мат, приложился к винтовке…

В отличие от русских, которые были на своей земле и могли вести себя относительно свободно — британцы были серьезно ограничены в своих возможностях и в выборе позиции. Но это не мешало им — предпринять попытку…

В отличие от русских — у британцев была общая с НАТО глобальная система наблюдения. У русских она тоже вроде как была, неполная, но была. Но если у русских все данные оседали в вышестоящих штабах — то у британцев спутниковой системой наблюдения в реальном времени и даже нижестоящие звенья командной цепочки могли ей пользоваться в интересах конкретной операции.

Так, британцам удалось перебросить через Каспий в Махачкалу специальную группу, состоящую из бойцов САС и из сотрудников частных охранных контор, прославившихся в Ираке и Афганистане — в них набирают «кого надо». В группе были две опытные снайперские пары, два аналитика и несколько оперативных групп по четыре человека, способных вести диверсионную войну. ФСБ подозрительную группу, конечно же «прошляпило» — что не удивительно, ведь во главе дагестанского УФСБ стоял генерал Проносов, давний предатель.

У британцев — был тоже интерес убить президента Дагестана. Даже несмотря на то, что с ним были налажены контакты. Во-первых — потому что он был предателем, он предал свой народ, предал русских, предаст и британцев, если сочтет это нужным или выгодным для себя. Во-вторых — потому что существовал целый огромный пакет компрометирующей информации, которую президент Дагестана собрал на московских бонз и приказал обнародовать сразу после своей смерти. Сейчас, когда Россия корчилась в пароксизме национализма — вывалить информацию о том, как русские чиновники ездили в Дагестан и чем там они занимались — это вызвать поход на Москву и революцию. А англичане — никогда не упускали возможность вызвать революцию и сделать так, чтобы враги Англии (прежде всего русские) резали друг друга.

Ну и в третьих: в западном мире сейчас действовала единая доктрина: то, что технически может быть реализовано, должно быть реализовано. При этом, если краткосрочные последствия таких вот «реализаций» просматривались и просчитывались блестяще — то о долгосрочных даже и не задумывались…

Таким образом, было принято решение во время массовых беспорядков убить президента Дагестана, подстраховать местных религиозных экстремистов на случай, если не получится у них. Это было хорошо еще и тем, что убийство президента во время массовых религиозных волнений, во время мятежа — вызовет куда меньше вопросов, чем убийство в мирное время…

Информация о том, что русские намереваются спасти президента Дагестана, послав опытную группу спецназа на вертолетах — пришла в Махачкалу по спутниковой связи из Москвы, из британского посольства. В британское посольство позвонил ни кто-нибудь — а высокопоставленный офицер в ранге заместителя министра, который как только выехал из Кремля — сразу заехал в один ресторан и оттуда позвонил своему куратору в британское посольство, чтобы рассказать о принятых решениях. Британская разведка в России — имела сильнейшие позиции, на порядок превосходящие американские, если у американцев было всего два агента в высших эшелонах власти — то у британцев больше четырех десятков. Потому что в отличие от американцев, с их идиотскими законами о коррупции — британцы всегда были более лояльными к этому злу и покупали русских не деньгами. Этот офицер, еще несколько лет назад вставший на путь предательства — сейчас вообще не получал платы за информацию. Платой было то, что в сейфе британского посольства лежали британские паспорта на его и всю его семью, британская разведка помогла ему купить недвижимость в Лондоне, разместить в надежных инвестициях наворованное и обещала вывезти из быдлорашки вместе с семьей, когда начнется. Поэтому — он и стучал, стучал честно, даже истово — понимая, что если он предаст своих лондонских хозяев — то все нажитое у него отберут сразу же как нажитое преступным путем. Там это быстро, это тебе не Россия — до нитки оберут…

Информация пришла в Махачкалу как раз вовремя и одновременно с этим — пришла информация о том, что при очередном проходе спутника были замечены два снайпера на крышах. Это было новостью, но удивляться было нечему. Одни спасают, другие убивают — ничего особенного для России в этом нет. В стране нет единого руководства, а есть кланы со своими интересами. Одни решили спасти, другие решили убить.

Будь координатор проекта поумнее — он принял бы решение не вмешиваться. Дать русским сделать дело и посмотреть на это на все со стороны. Но координатор проекта был слишком молодым и хотел выделиться. Поэтому, он принял решение убрать русских снайперов и вывести на позицию двоих своих. Никакие неконтролируемые факторы — не должны были играть роль в процессе. О том, что русских снайперов не двое, а трое — он попросту не знал…

— Твою мать, ложись!

Второй номер снайперской пары — опрокинул стол, на котором они лежали, и в этот момент запущенная с вертолета ракета попала в дом.

Дом содрогнулся от удара. Казалось, что сейчас крыша упадет на них и похоронит к чертовой матери.

Апачи. Русские Апачи…

Русские ударные вертолеты вышли на позицию и открыли огонь, подавляя огневые точки и просто работая по площадям.

Просверкнуло прямо перед окнами — русская автоматическая пушка с боевого вертолета — посылала в цель снаряд за снарядом…

— Святой Господь…

— С другой стороны это выглядит по-другому, так ведь? — стараясь выказывать истинное британское хладнокровие, сказал напарник, второй номер снайперской пары…

Второй номер — отпахал две командировки в Афганистане, первую — в составе уланского полка, вторую — прикрывал передового авианаводчика. Гильменд… страшное и конкретно сраное место. Когда их прижимали огнем — они вызывали на помощь вертолеты и те обрабатывали зеленку, выкуривая оттуда духов. Стрекот вертолетов — чаще всего вызывал восторженные возгласы — авиаторы были рисковыми, на своих птичках они могли подавить любую огневую позицию муджиков. Кто же нахрен думал, что им придется лежать в этом гребаном доме и ждать, пока пущенная с вертолета ракета прикончит их…

— Святое дерьмо, эти ублюдки настроены решительно.

Еще один взрыв — только рядом, непохоже, чтобы ударили по их дому. Скорее всего — досталось соседнему…

Второй номер — рискуя жизнью, пополз в соседнюю комнату. Если у русских есть датчики, позволяющие засекать наблюдение…

— Давай сюда! — прошипел он по рации.

Снайпер пополз через коридор. Их укрытие — больше не внушало ему чувства защищенности, было такое ощущение, что дом вот-вот рухнет…

Его второй номер — стоял на коленях, просматривая площадь через прибор наблюдения. Стекло на кухне — было выбито…

— Они сажают вертолеты. Сейчас попытаются эвакуировать этого ублюдка.

Снайпер подтащил примитивную, квадратную, обшарпанную табуретку, сел. Ложе винтовки положил на плечо второго номера, ведущего наблюдение.

— Есть цель. Групповая.

— Наведи.

— Тысяча восемьдесят. Ветер от винтов… так не установишь…

В свой прицел — британский снайпер увидел медленно перемещающуюся «черепаху» — строй прикрытия. Русские использовали тяжелую броню… очень тяжелую, больше похожую на костюмы взрывотехников.

— Уверен, что это он?

— Ниже всех. Других примет нет.

Плохо…

— Ждем до вертолета.

Британский снайпер принял то же самое решение, что и русские. Подождать, пока цель не будет садиться в вертолет.

Снайпер замер, выравнивая дыхание. Тридцать лет назад запредельная, сейчас это была обычная, даже несложная дистанция, в Афганистане нормой были выстрелы на милю. Сложным был сам выстрел — по цели, закованной в броню и прикрытой броней, почти без запаса по времени. К тому же — русские вертолеты только и ждут возможности проявить себя, заплевать ракетами огневую точку…

Три. Два. Один…

Британец выстрелил — в точно рассчитанный момент, подсказанный годами афганской практики. Изображение стерлось, размылось в прицеле, а когда оно вновь стало четким, снайпер увидел, что его цель лежит на площади…

Мертв или тяжело ранен. Если тяжело ранен — скорее всего, тоже мертв, но с отсрочкой. После триста тридцать восьмого — выживших обычно не бывает, тем более с такого расстояния.

Бежать…

Они выскочили в подъезд, едва не выломав дверь — как раз в тот момент, когда пущенная с вертолета ракета попала по цели. Упругая ударная волна подхватила их, дом затрясся, задрожал…

Они вломились в соседнюю квартиру — у русских дома строились как настоящие муравейники, даже достаточно дорогие, в Кабуле дома строились роскошнее, чем здесь. Балконы выходили на разные стороны здания. Проскочив через коридор, через комнату, они выскочили на балкон. Полетели вниз, разматываясь, бухты тросов…

Снайпер бросил свое тело в пустоту, веревка обожгла руки даже через кевларовые перчатки, ноги на что-то наткнулись, кажется, на горшки с цветами и сшибли это. Над крышей — с грохотом прошел вертолет…

Сейчас развернется и врежет. И все…

— Давай сюда!

Теперь все было в руках второго номера. Он должен был прикрыть и увести от опасности второго — любой ценой.

Два пути. Первый — к лодке, но дураков нема. На водной глади — идущую лодку русские вертолетчики расстреляют как в тире.

Проскочили линию машин — некоторые просто припаркованные, некоторые брошенные, с разбитыми стеклами. Дальше — шли какие-то сараи, небольшие…

Гаражи. Это гаражи!

Вертолет разворачивался, звук его винтов напоминал о том, что опасность рядом, она никуда не делась…

Бросились — в какую-то щель за гаражами. Надо было уходить и как можно скорее, найти машину и уходить. Центр сбора — в коттеджном поселке на востоке.

Теснота — внезапно сменилась простором, они проскочили линию гаражей, отделяющих один двор от другого. Ствол автомата — почти в упор.

— Аллах Акбар!

Девятнадцатилетний парень по имени Магомед Бехчоев, даже не понял — КОГО — он убил. Воровато оглядевшись, он подобрал винтовку, оценил — тяжелая, хорошая, наверное, на базаре дорого задут. Увидел автомат — тоже, какие-никакие, а деньги…

Рокот вертолетных винтов — вертолет развернулся и теперь шел в поисковом режиме — напугал его. Он юркнул в один из гаражей, где был выход в подземные коммуникации — юркнул как крыса, цепко сжимая в руках свою добычу…

* * *

Хьялшма в чиясул ццин бахъиналдаса цъунаги. (Не дай бог, чтобы терпеливый вышел из себя).

(Аварская пословица).

Ублюдки…

Он увидел тех, кто взял Воробья. Те же, что взяли и его… почти такие же… Трое уродов, черные маски, совершенно не похожие на местных. Профессионалы. Короткоствольные автоматы с глушителями… нет, это все же не наши. Не наши!

Двое держат. Один контролирует.

Километр.

Лось всегда начинал первым, он был старше его, уже был в группе, когда пришел Джин. Они всегда начинали, когда цель пересекала какую-то невидимую черту. Так было проще синхронизировать выстрелы, по рации это сделать невозможно. Так будет и сейчас, скорее всего Лось выстрелит, когда они подведут Воробья к лестнице.

Как они его будут спускать? Под прицелом?

Три метра. Два…

— По контролеру — сообщила рация.

Понятно…

Поймав промежуток между ударами сердца, он выстрелил. Пуля в сантиметр толщиной — со свирепой силой ударила в грудь одного из неизвестных, которые держали Воробья, бросая его на крышу. Он был прав — вторая пуля почти в этот же самый момент ударила третьего боевика, стоявшего с автоматом, направленным в спину Воробью — Лось действовал. И в этот же момент — Воробей шатнулся назад, на крышу. Упал на спину, сбивая с ног единственного оставшегося в живых боевика. Один на один, уже честно.

Подполковник рванул на себя затвор, потом от себя — досылая в патронник очередной патрон…

Воробей и единственный оставшийся в живых боевик — катались по крыше. Ни Лось, ни он сам, Джинн — не могли стрелять, не опасаясь задеть своего…

— Птица, идет на тебя — полохнулся в рации крик.

Долю секунды Джинн размышлял — а это вообще к чему. Потом просек — вскочил, бросился бежать, оставив винтовку, мат… все оставив.

Первая ракета — взорвалась на крыше, когда он прыгнул головой в люк — в тот самый люк, откуда пришли его убийцы…

Едва не поломался весь. Повезло — извернулся, как кот, ухватился за стальную перекладину лестницы. От рывка потемнело в глазах, пальцы разжались, но он упал, по крайней мере, не головой об пол.

Грохнулся все равно — изрядно…

Перевернулся, вскочил, прижался к стене. Винтовки нет… винтовку потерял, но есть пистолет. Глок, глушитель, лазерный прицел, они часто бывали в таких странах, где светиться с русским оружием типа Стечкина или Гюрзы — не следовало.

Было жаль винтовку. Не из-за денег, нет, хотя она и стоила — как иномарка бизнес-класса. Все дело в том, что нельзя просто так взять в магазине первую попавшуюся винтовку и пойти стрелять. Верней… на триста метров — можно. На пятьсот — можно. Даже на километр — можно. Но не на два с половиной…

Офисный центр. Господи… в Махачкале — офисный центр. Какой идиот додумался здесь строить офисный центр, для любого из местных работать — вообще западло. Хотя нет… за кабинет с видом на всю Махачкалу местные нуворищи и по десять и по пятнадцать^[68] заплатят и глазом не моргнут. Все равно не свои. Ворованные.

Выход на пожарную лестницу, конечно же был закрыт… это в Америке он открыт, потому что там закон, а здесь что с гарантией не вынесли, нужно не только замок, тут и растяжка не помешает. Выстрелил, саданул по замку со всей силы — не выдержал. Внутри — никого.

Прислушиваясь, принюхиваясь — вниз. Не быстро — но и не медленно, как раз для того, чтобы не задерживаться, но и чтобы ха топотом собственных ног не пропустить врага…

Замок на улицу — высадил двумя выстрелами — тихо звякнуло. Вышел…

Тихо. Никого. Только какой-то мусор, строительный, оставшийся еще со времен строительства, какие-то контейнеры, высокий забор с колючей проволокой. В углу — накрытая плотной попоной-чехлом машина, судя по очертаниям — Майбах. Угнанный, наверное. Или кто-то из чиновников светиться боится. Не его машина. Ему бы сейчас Ниву… белую, джип какой-нибудь простенький. Сказал бы большое человеческое спасибо.

Плохая машина… Заметная…

Ножом обрезал большой кусок попоны, чуть ли не половину. Сама машина ему ни к чему — а вот несколько метров плотного, не пробиваемого режущей до кости колючкой — ему будет как нельзя кстати. Мелькнула мысль написать на капоте ножом бранное слово — но эту мысль он отверг. Это — детство…

Бросил на проволоку, маханул — в одно движение — как советские разведчики в сорок третьем через нейтралку. Пришел на колено…

Двор. Какие-то джигиты… Даже подростки… малые совсем.

Прежде чем кто-то пришел в себя от удивления — он скорыми, волчьими прыжками бросился прочь. За ним побежали — не стреляя, просто отреагировали, как кошка реагирует на бегущую мышь. Но им его не догнать…

Проскочил один двор. Второй. Выскочил на улицу, небольшую, зеленую. Совсем рядом — открытое кафе, столики перевернуты, пластиковые стулья сломаны, кто-то лежит…

Открытый Иж-фургон на базе старой Лады четверки. Водила за рулем, еще один ублюдок рядом — вон, автомат. Ствол из окна торчит. Еще двое в кузове, один с автоматом, другой с мегафоном, вещает, тварь…

— … А здесь еще есть настоящие мужчины, или только что остались бараны, годные на шашлык! Русисты вошли в Махачкалу, они убивают ваших братьев…

Вскинул пистолет. Одна из стрелковых стоек — стоя, чуть подавшись вперед всем телом, руки максимально вперед, пистолет в двух руках, голова вжата в плечи… Снял — в четыре выстрела, как на стрельбище. Говорят, что надо стрелять дабл-тапом, в две пули для верности — но это все ерунда полная. Это для гражданских в тире… а их учили, что каждый патрон ты понесешь сто километров на хребте и только потом — выстрелишь. Поэтому — только одна пуля — на каждого.

Бросился вперед, рванул на себя водительскую дверь. Штука к рублю, что водила непристегнут, джигитам западло пристегиваться. Так и есть… молодой совеем. Хватанул на куртку, выбросил на асфальт, мертвый, тяжело раненый — уже не важно. Сел за руль, не обращая внимания на мертвеца рядом и залитое кровью сидение, повернул ключ в замке зажигания, молясь, чтобы не был посажен аккумулятор — тогда будет бойня, придется убивать всех тех, кто гонится за ним, а там пацаны совсем… может поумнеют еще. Мотор — словно Бог, Аллах или кто там наверху услыхал молитвы — схватился с полтычка, закашлялся. Переключив передачу, он топнул на газ… и выбежавшим в азарте погони на улицу волчатам в добычу достался лишь труп своего сородича, убитый выстрелом точно в переносицу…

Машину остановил в квартале, резко свернул, увидев густо растущие деревья. Вышел, огляделся — никого. Можно приниматься за работу. Мародерство, конечно, наказуемо — но позаимствовать оружие и средства выживания у врага — святое дело, а не мародерство.

Из трофейного оружия — отобрал автомат Калашникова, который на вид выглядел более ухоженным и новым — семьдесят седьмой год выпуска. Забрал все патроны, какие были. Сайгу двенадцатого калибра — выбросил, она ни к чему. В карман сунул старый ПМ с запасным магазином — с трупа полицейского сняли, не иначе.

Деньги, немного, но пригодятся. Три сотовых — в карман, потом разберемся, ноша невелика, но может пригодиться. Небольшой рюкзак. Мегафон в сторону. Шоколадки Сникерс… опытные, либо старшие подсказали. В карман…

Преодолевая отвращение, набросил на плечи куртку. Снял меньше всего запачканную головную повязку — шахаду и повязал на голову…

На дороге послышался шум. Он присел на колено, направив в сторону опасности удлиненный глушителем ствол. Никогда нельзя использовать оружие, в работоспособности которого ты не убедился лично.

Проехали…

Автомат он опробовал несколькими выстрелами и короткой очередью чуть дальше, около какого-то небольшого, провинциального вида стадиона. Остался доволен…

Выбрал позицию, присел, подождал минут десять. Кажется, за ним никто не шел…

Побежал дальше. С треском проломился через низкорослые, заплеванные кусты — и почти в упор наткнулся на какого-то парня. Он стоял у открытой двери машины и отбивал ногой в такт какую-то музыку…

Как будто вокруг — не шла война.

Увидев человека в повязке с шахадой, он не удивился. Шагнул вперед, совершенно без страха в глазах…

— Дир цъар Али буго^[69].

Черт… Джинн шагнул вперед.

— Дун Мурад йиго.^[70]

Русский ударил его ногой в пах — и прежде чем дагестанец согнулся от боли в размозженной мошонке — сломал ему шею.

Ему просто нужна была машина. И не нужен был лишний свидетель. Он поступил так, потому что его учили поступать именно так, на инстинктах, не раздумывая. Конечно, его учили поступать так с врагами, с гражданами других стран — но в таком случае, ни его, ни всю группу просто не следовало посылать сюда. Тот, кто открыл клетку со львами и выпустил голодных зверей в город — должен отвечать за последствия.

Черт…

На заднем сидении — девчонка, белая как мел, не успевшая одеться. Трясясь от страха, она смотрела на него. В отличие от своего парня, не слишком то умного, она понимала — все. Не перегнули палку — а сломали ее. И теперь русские будут убивать всех, просто за то, что дагестанец, изводить под корень весь народ. Тысячелетняя историческая память властно говорила в ней, напоминая о том, что мелкие и злонамеренные народы великие империи просто стирают с лица земли, уничтожают до последнего человека, чтобы не сохранилось даже памяти о них…

Вот только Джинн — не хотел ее убивать. Он давно перешел черту — но даже то, что он только что сделал — было ему неприятно. Что же до убийства женщин и детей…

— Сотовый рахла^[71] — грубо сказал майор.

Дрожащими руками, девушка протянула сотовый.

— Баче гьаниса!^[72]

Джинн повернул ключ в замке зажигания — и мотор отозвался радостным рыком, приветствуя нового хозяина…

Лось ожидал там, где и договорились. Невысокий, моторный, на вид неусидчивый — невозможно, глядя по его виду предположить, что он способен без единого движения просидеть день, ночь, а потом еще один день, выслеживая добычу. В отличие от подполковника — он сохранил свое оружие и сейчас держал его в большом, бесформенном мешке. В руках у него был автомат и его никто не трогал — повязка на голове с надписью Аллах Акбар говорила всем именно то, что и должна была сказать.

Подполковник притормозил — и Лось оказался рядом.

— Салам алейкум. Подвезешь, брат?

— Ва алейкум ас салам. Садись…

Лось закинул винтовку на заднее сидение. Откуда-то с запада слышались стрельба и взрывы.

— Колонна национальной гвардии прорывается в город — сказал Лось — я слушал обмен. Они прорвались к перекрестку и больнице на Шамиля. Трогай…

Машина покатилась по улицам, рыча выпотрошенным глушителем. Низко над домами — прошел вертолет.

— Где Воробей?

— Связи с ним не было. Вырвется сам.

— Нет — коротко сказал Джинн.

Лось хотел что-то сказать, но ничего не сказал. Один за всех и все за одного — несмотря на то, что это было строго запрещено. Они не в игрушки играли — кто уцелел во время задания — тот должен был прорываться, выходить из окружения, уклоняться от засад. Любой ценой…

— Винтовку потерял? — вместо этого спросил Лось.

— Сам еле ушел.

— Это плохо…

Еще бы не плохо…

Лось достал из кармана Глок, протянул Джинну.

— Держи…

Пистолет в городском бою был не таким уж плохим оружием — как снайперы, они учились отбиваться именно пистолетом, если прижмет. В русской военной школе — пистолет считался чем-то несерьезным, основным оружием бойца был автомат. Но они учились и по западным методикам — а там к пистолету относятся по-другому.

Они свернули — и в этот момент, по машине ударила автоматная очередь. Неизвестно откуда, неизвестно почему — в городских боях стреляют все и по всем. И погибают — все.

Пули разбили стекло. Джинн почувствовал, что ранен — рука отнялась.

Он пошел ва-банк Имитировал потерю управления, довернул руль. Машина ударилась о какое-то строение… киоск что ли. Водительская дверь была приоткрыта заранее, он вывалился из машины, сжимая в руке пистолет.

Трое дагестанцев, самому старшему из которых было девятнадцать, и у кого был один автомат на троих — даже не поняли, что с ними произошло. Утром — они пошли с братом одного из них, который был в джамаате. Брат убил двоих полицейских и отдал один автомат им. С ним они отправились на охоту — убивать русистов, они рассчитывали либо добыть еще оружия, либо поживиться за счет убитых. Известно, что когда люди становятся беженцами — они берут все самое ценное с собой. У них был только один автомат — поэтому, они заняли скрытую позицию за своим родным домом и решили расстрелять машину, которая им понравится — и посмотреть, что в ней.

Машину они расстреляли — от нее аж искры полетели, и она врезалась в хинкальню тети Мисиду. Они побежали проверить, что им досталось — и, почти добравшись до машины, все умерли, почти в одну и ту же секунду. Так и не поняв, что произошло…

Ранение оказалось неопасным — пуля просто чиркнула, содрав кожу. А вот Лось был убит. Пуля, пущенная девятнадцатилетним бородатым недоделком — пробила стекло, изменила свою траекторию и попала точно в лоб. Лось, который выжил на холмах близ Сараево, который тайно действовал в Косово, в Ираке, в Афганистане, в Таджикистане, в Пакистане, в Кыргызстане, в Китае, в Чечне, который выжил во всех этих местах без единой царапины — был убит наповал, не успев даже выстрелить в ответ…

— Лосяра, Лосяра… — раздосадовано проговорил Джинн — как же так то…

Невдалеке — раздались автоматные очереди, скупые, короткие — тонули на фоне заполошного треска и буханья дробовиков. Это мог быть Воробей. А мог — и кто-то другой…

Надо было идти…

Джинн обшарил карманы Лосяры — нашел еще один пистолет, деньги, чистый сотовый, патроны. Все забрал себе. Забрал из машины здоровенный чехол с винтовкой. Перетащил Лося обратно в машину. Открыл бензобак, смочил тряпку, чиркнул зажигалкой…

Машина вспыхнула. Это было не как в кино — взрыв до третьего этажа. Просто хлопок и яркое, почти прозрачное пламя…

Держа в руках пистолет и винтовку в чехле — Джинн побежал в сторону застройки, сторожко оглядываясь по сторонам. Правил больше не было, приказы не были ему нужны. Наступало время беспредела…

В последние дни перед Апокалипсисом — по всей Махачкале шел слух. Слух о бессмертном воине, о русском, которого не брали пули. О русском, который появлялся в самых неожиданных местах и стрелял — а ответные пули в него не попадали. Его убили только тогда, когда прижали в одном из дворов несколькими джамаатами, больше ста человек. А кто-то говорил — что и тогда его не убили. А кто-то — говорил, что вранье все это, их было несколько человек. Как минимум двое — один такого сделать никак не мог.

Что было правдой в этой истории — а что ложью — никто и никогда не узнал. Апокалипсис — уравнял всех и вся.

Афганистан. Провинция Кундуз. Кэмп Мармаль

29 июля 2015 года

Война, день первый. Лейтенант Томас Крайс

Они пришли как лавина,

Как черный поток

Они нас просто смели

И втоптали нас в грязь

Все наши стяги и вымпелы

Вбиты в песок

Они разрушили все,

Они убили всех нас…

И можно тихо сползти

По горелой стерне

И у реки, срезав лодку,

Пытаться бежать

И быть единственным

Выжившим в этой войне

Но я плюю им в лицо,

Я говорю себе: «Встать!»

(Оргия праведников. Последний воин мертвой земли).

В германском Бундесвере существует понятие «айнзац». Применение. Тренировки, и все прочее — а когда ты летишь в Афганистан, это называется «айнзац». Четыре месяца, после чего три года отдыха — другой график лишь у частей специального назначения типа КСК. В сороковых — такие условия службы считались бы царскими. В новом тысячелетии — обычно после айнзаца солдаты спивались, разводились, попадали в тюрьмы. Таково было — новое время…

Оберлейтнанту Томасу Крайсу до завершения своего айнзаца оставалось всего несколько часов. Они уже собрали мешки для того, чтобы ехать в Баграм. Они уже собрали отвальную, попировали с теми, кто приехал им на замену. Но добраться до Германии — им спокойно не удалось.

Эти места считались спокойными — относительно, потому что спокойных мест в Афганистане нет. Но большинство населения здесь — не поддерживало Талибан, просто потому, что большинство здесь составляли таджики и туркмены. Потомки тех, кто в прошлом веке бежал сюда от репрессий и ужасов большевизма. Они прекрасно помнили, как талибы пришли сюда в девяносто седьмом и что они тут творили. Поэтому, большинство населения состояло в исламской милиции, они готовились к тому, что НАТО рано или поздно уйдет и им придется разбираться с Талибаном и пуштунами с оружием в руках. К немцам — исламская милиция относилась неоднозначно, где-то делились информацией, где-то просто держали вооруженный нейтралитет. Но проблем хватали. Рядом — граница. Пакистан, северные территории, очень дикие места, которые Исламабад никогда толком не контролировал. Оттуда — приходили банды, обстреливали, взрывали на дороге. Самое страшное было то, что если люди старшего и среднего возраста были поголовно против талибов — то среди молодежи было уже достаточно радикалов, которые слушали радикальных мулл в тайных молельных комнатах и оказывали поддержку Талибану. А то — и сами нападали…

Лейтенанта разбудили ребята его отделения. Надо было двигаться…

Было еще темно, но в модулях тех, кто отъезжает, горел свет. Сопя и ругаясь, мужики одевали осточертевшую форму, предвкушая полет из Баграма — через Россию на родину. У немцев были хорошие отношения с Россией и немецкие самолеты из Афганистана она пропускала.

— Господи, как мне всего этого будет не хватать… — сказал весельчак Гюнтер Шальке, упихивая свой рюкзак так, чтобы он закрылся.

В ответ — кто-то бросил в него ботинком.

— Да пошел ты…

— Ему Нонна написала.

— Что?

— Что нашла себе кого получше, не такого придурка, как он.

Гюнтер запустил сапогом в ответ.

— Ну, хватит, хватит… — остудил пыл сражающихся лейтенант.

Сам лейтенант наскоро собрал мешок. Этот айнзац у него был первым — и он не был уверен, что хочет сюда во второй раз. Хотя после возвращения его однозначно ждало повышение — офицеров с боевым опытом повышали в звании на одну ступень сразу, вне зависимости от выслуги лет.

— Парни! — громко сказал он — послушайте меня, пожалуйста.

Все выстроились — и кто уложил мешок, и кто не успел этого сделать.

— Я хочу вам сказать две вещи. Первая — сегодня или завтра мы улетим отсюда. И я не знаю — вернемся сюда или нет. Возможно, кому то из вас по возвращении будет помниться только плохое — или захочется сделать что-то плохое. Если так будет — помните, пожалуйста, ради чего мы здесь были, ради чего мы прошли через все это. Кто-то — даже кто-то из немцев — скажет, что мы были здесь как оккупанты. Кто-то скажет, что надо было здесь всех вырезать, а мы просто прохлаждались здесь и занимались всякой ерундой. Ни то, ни другое не является правдой. Правда в том, что мы пришли сюда без приглашения — но пришли сюда, чтобы помочь людям. Эти люди — они не такие плохие, как кому-то кажется, просто они не знают другой жизни кроме этой, и мы, как смогли — помогли им что-то построить, что-то лучшее, чем то, что у них было. Мы здесь помогали людям и старались делать хорошее, поступать всегда правильно. Даже если у нас это не всегда получалось. Помните это, и не оскорбляйте память об этом, когда вы окажетесь на родине.

Второе — лейтенант поднял руку, требуя тишины — я хочу сказать вам, ребята, что у меня никогда не было такой боевой группы, как вы. Каждый из вас — выкладывался, делал все что мог, готов был подставить плечо уставшему, помочь оступившемуся. Это очень важно. И для меня и для вас. Вы знаете, что в Германии нам уже не служить вместе, и вы я и пойдете служить в другие места. Но давайте помнить об этих четырех месяцах и помогать друг другу, где бы мы не оказались. Это все, что я хотел сказать. Я горжусь тем, что служу с вами, парни.

Солдаты переминались с места на место. Шальке что-то передали за спиной.

— Шальке, что ты там прячешь?

Шальке, как самый нахальный, шагнул вперед. Протянул завернутый в простую бумагу сверток…

— Вот… герр Лейтенант. Это для вас… в общем. От всех нас.

Лейтенант раскрыл подарок. Это оказался местный нож, не кинжал, а именно рабочий нож — но с каким-то грубым рисунком, и на лезвии и на рукояти.

— У кого изъяли? — пошутил лейтенант, но тут же понял, что шутки неуместны — спасибо, парни. Спасибо…

Навьючив на себя тяжелые рюкзаки — они выходили из своих модулей. Где-то на востоке уже занимался рассвет, высвечивая с той стороны посты, линии контейнеров и мешков HESCO, которыми была окружена вся база. Мешки… контейнеры… модули и ангары, грубо сколоченная вышка, на которую поднимались дежурные, чтобы запустить с рук маленький беспилотник. Лейтенант внезапно понял, что ему всего этого будет не хватать…

У ангаров — поднятые по ночи на ноги механики строили колонну. Новейшие МРАП Мамонт, на которых поедут они, уже без оружия, бронетранспортеры, небольшие, обвешанные решетками Динго-2, основная машина патрулей. Это — их прикрытие на сегодня.

Лейтенант подошел к техникам, спросил — можно ли уже рассаживаться по машинам. Техники сказали — нет проблем, если тебе так здесь надоело. Он позвал своих парней, они открыли тяжеленную дверь ближайшего Мамонта, полезли внутрь…

А потом что-то сверкнуло — и Лейтенант почувствовал, что летит. Он как раз собирался залезть в машину, его люди были там, а он, как и полагается офицеру — оставался на земле до последнего.

Пришел в себя он от того, что его тащили на палатке. Кто-то что-то орал, где-то что-то горело.

— Герр лейтенант! Герр лейтенант! Он пошевелился!

— Тащи! Пусть врач разберется!

К госпиталю — он окончательно пришел в себя. Особенно от запаха крови… он помнил такое только, когда они обеспечивали периметр при подрыве американцев.

Взмыленный врач только посветил фонариком в глаза, бросил — контузия — и побежал дальше…

Опираясь на своих солдат, Лейтенант вышел на улицу. В неверном свете зачинающегося на востоке дня — глазам предстало поистине страшное зрелище.

Фугасы — он сначала подумал, что хаджам удалось каким-то способом пронести в периметр несколько фугасов — рванули уже внутри периметра, мешки HESCO, которые столько раз спасали их — не только не помогли, но и сделали хуже, отразив ударную волну внутрь периметра. В колонне, на которой они должны были ехать — на месте одного из Динго чернела воронка, самой машины не было и два Мамонта, сильно защищенных транспортных средства — ввалились туда, один задом, другой передом. Раненых было столько, что в санитарном блоке они не помещались, лежали на улице. Полевые фельдшеры, в ожидании пока ранеными смогут заняться настоящие врачи — поддерживали жизнь раненых. Были и убитые — Лейтенант не знал, сколько — но понимал, что их не меньше десятка. В одном месте — непробиваемая стена HESCO, которая должна была выдержать таран начиненной взрывчаткой машины — не выдержала, на том месте была воронка — дыра в периметре, ее прикрыли какими-то листами. Один из ангаров горел как факел, его пытались тушить. Жилые блоки повреждены — у лейтенанта сжалось сердце, когда он представил, сколько там было народа. Все отдыхающие смены… это они ни свет, ни заря поднялись, чтобы выехать с первыми лучами солнца.

Пахло взрывчаткой — лейтенант был уверен, что после Афганистана запах сгоревшей взрывчатки не забудет всю оставшуюся жизнь…

— Что произошло? — спросил он, и свой голос он услышал как будто с километрового расстояния…

— Американцы! — фельдфебель Лехнер чуть не плакал — долбанные скоты отбомбились по базе, мать их! Ублюдки, встречу — убью! Чертовы ковбои.

Крайс похолодел. Удары по своим, blue on blue были всегда, об этом старались не говорить. Но чтобы такое… Это уже точно не спрячешь, полбазы снесли. Господи, у них что — не все дома? Авиация работает по наведению с земли, должен был передовой авианаводчик, должно быть наведение, обычно — лазером. Все документируется. А тут что? Они что — не видели в темноте, что бомбят базу международных сил? Кто их навел на базу, кто дал санкцию?

— Отведите меня… в штаб. Будьте наготове…

Штабное здание было сильно повреждено. Стоящий там капрал — направлял всех к жилому модулю на самом краю, там располагался временный штаб обороны базы.

Когда он вошел в тесное, совершенно неприспособленное для брифингов помещение — его поразило то, что тут же был пост, работал фельдшер. Кого-то из офицеров базы перевязывали.

— Господа!

— Это Крайс, он жив!

— Слава богу!

Протолкавшись, к нему подошел майор Кемпински.

— Слава Богу. Как вы?

— Контузия, герр майор.

— Что с вашими людьми?

— В целости, герр майор. Они уже были в бронемашине, это я не успел туда забраться.

— Слава Богу. Значит, у нас есть полностью укомплектованное отделение…

Последние слова — Лейтенанту не понравились.

— Что вы хотите сказать, герр майор?

— У нас серьезные потери. Это весьма некстати. Оберст Шнайдер смертельно ранен.

Майор замялся, потом выдал главную новость на сегодня.

— Пакистан напал на Афганистан. На нас напали, господа, мы — в состоянии войны.

Самолеты и в самом деле — не было американскими. Группа устаревших китайских бомбардировщиков «Летающий Леопард», брошенная на убой на оборону Баграма — не вышла к цели и повернула обратно. Чтобы их не обвинили в трусости и не отдали под трибунал — они вывалили свой бомбовый груз на первый попавшийся им на пути лагерь НАТО, оказавшийся германским. Лагерь был совершенно беззащитен перед воздушным нападением — там не было даже ПЗРК. Вообще — ничего. И взять какие-то зенитные средства — было уже неоткуда…

Афганистан. Город Кундуз

29 июля 2015 года

Несколько часов спустя

Задачи нарезали споро, людей не хватало, командования тоже, никто ничего не понимал. Кабульский штаб не отвечал, что-то со связью. Баграм тоже не отвечал. Все задачи — из разряда «вы что, серьезно?».

Крайсту и его людям, как наиболее опытным, отпахавшим здесь уже четыре месяца и полностью сохранившим боеспособность — поставили задачу выводить людей из Кундуза. Двенадцать человек — должны были поехать в Кундуз, организовать эвакуацию всего персонала сил ООН, транспортников, которые не афганцы, некоммерческих организаций, которых там пруд пруди и так далее. Эвакуировать предписывалось… в Баграм! С одной стороны — а куда же еще, основная база ВВС сил коалиции, оттуда транспортными самолетами, все равно они сюда подкрепления будут доставлять — на обратный путь как раз мирняк и вывозить. С другой стороны — не в Узбекистан же, который русские варвары захватили, верно?

Потом этот приказ отменили. Предписали выходить в сторону бывшей советской границы, у кого-то хватило рассудка.

Никто и подумать не мог, что китайские и пакистанские танковые части — уже к двенадцати часам дня ворвутся в Джелалабад. Для «относительно спокойного и предсказуемого обострения ситуации» — так и было написано — план был нормален.

— Герр лейтенант…

Лейтенант Краузе не ответил — он смотрел на небо. Рассвело, погода была — сто на сто, как говорят авиаторы. Горы — и бездонное голубое небо. Под которым они, наверное, и умрут.

— Герр лейтенант…

Лейтенант оторвался от разглядывания неба. Оно затягивало — своей чистотой и бездонной синью.

— Что, Шрадт?

— Это ведь были не американцы, да?

Да…

— Да, Шрадт. Не американцы.

Они — офицеры — решили не говорить, пока будет возможно. Но Лейтенант не мог врать своим людям.

— Это пакистанцы. Они напали на нас, Шрадт. Напали…

— Долбанные скоты. Давно надо было сбросить туда парочку атомных бомб — сказал еще с утра веселившийся Шальке.

— Это не нам решать, Шальке. Не нам решать.

Рация захрипела, пробиваясь через помехи. Помех было много, слишком много — но пока связь была.

— Всем позывным Гадюки, входим в город. Предел внимания. Не отвечать, повторяю — не отвечать…

— Всем предел внимания — продублировал Крайс для своих подчиненных — сейчас начнется.

Мосты через Нари Гау, речушку, протекающую по окраине Кундуза, не были подорваны, их наскоро проверили и тронулись в город. По левую руку была крепость Бала Хисар — общее название военных крепостей в Афганистане, как у русских — кремль, дальше шли модули, заграждения из HESCO, виднелись тяжелые машины, которыми груз доставлялся в Кабул и дальше. Основной поток грузов, перевозимых северным маршрутом, шел не здесь, а через Мазари — Шариф, но и тут было достаточно и грузов и техники…

Они свернули к блоку, прикрывавшему вход на базу, их пропустили дальше. Их было немного — всего-то двенадцать человек на одном Мамонте и одном Динго, оставшихся невредимыми при бомбардировке. Было видно, что на базе были приняты повышенные меры безопасности.

Их проводили к майору Айхгорну, который командовал этой тыловой, в общем-то, базой, охрана здесь была только для того, чтобы не разграбили имущество. Он совершенно не походил на военного: лысый, невысокий, комично выглядящий в шлеме повышенной степени защиты. Лицо у майора было красным — то ли от неудачного загара, то ли от высокого давления, то ли еще от чего.

— Это правда? — не тратя времени на представления, спросил он.

Лейтенант быстро оглядел кабинет. Он чем-то походил на кабинет в какой-нибудь конторе где-нибудь во Франкфурте-на-Майне. На столе почетное место занимала фотография семьи майора — у него было трое детей, редкость по нынешним временам.

— Вы меня слышите, лейтенант? — разозлился майор — или у вас там не принято отвечать на вопросы старшего по званию?!

— Извините, герр майор, после контузии я плохо слышу. Не могли бы вы повторить?

— Это правда, что у вас там произошло?

— Да, герр майор. Базу бомбили, пакистанские истребители-бомбардировщики.

— О, боже…

Судя по тому, как отреагировал майор, как он побелел — действенной помощи в эвакуации от него ждать не следовало. Говорят, когда людей принимали в римские легионы — у них перед носом неожиданно взмахивали мечом. Тех, кто при этом краснел — брали, кто белел — выпроваживали за ворота. Этому майору — в римских легионах делать было нечего…

— Я прибыл сюда с тем, чтобы организовать эвакуацию, герр майор. Мне нужно несколько машин, желательно защищенных от мин. И небольшая помощь. После того, как я переправлю людей в Баграм, чтобы они смогли вылететь в третьи страны — я вернусь, если не поступит другой приказ.

— Да… да, конечно. Можете взять несколько машин, но боюсь — у них бронирована только кабина. Мы возим грузы, нам другое не нужно.

— Этого будет достаточно. Я могу получить оперативную карту города?

— Да, конечно…

Кундуз, как и многие другие города Афганистана — был построен по смешанной планировке. В центре — прямые, насколько это возможно улицы, сходящиеся на городскую площадь со всех четырех сторон света. По окраинам — изломанные улицы, нерегулярная, без каких-либо разрешений застройка, роскошная вилла за дувалом могла спокойно соседствовать с нищими халупами из контейнеров, которые подарили местным бездомным гуманитарные организации и ООН. В отличие от юга, от Кандагара — здесь было относительно спокойно…

Поскольку город считался почти тыловым — здесь было немало международных организаций гуманитарного и иного характера. ЮНИСЕФ, ЮНАМА, агентство по реконструкции — здесь имели значительные офисы. Плюс — некоммерческие организации, типа Хейло Траст или Радио Захра, их тоже тут было полно, осваивались огромные средства, выделяемые международным сообществом на помощь афганцам и превращавшиеся в красивые диаграммы и графики в формате. pdf.

Собирались в северной части города, недалеко от крепости Бала-Хиссар^[73]. Колонна планировалась большой, примерно в сотню грузовых машин. Военных было немного — зато достаточно было частников из частных военных компаний, которые вовремя просекли, что к чему и решили делать ноги. Были и афганцы…

Они проехали через весь город и подъехали к нужному месту, когда колонна уже начала формироваться. Город как город — грязные, в проломах и промоинах улицы, дешевые подержанные машины, нищие одноэтажные домишки, в которых немецкий бауэр не станет и скотину держать. Было видно, что часть населения готовится сматывать удочки, а часть — наоборот, с затаенной радостью ожидает прихода «освободителей». В одном месте — их обстреляли из автоматов из пронесшегося такси, они не успели ответить…

На месте формирования конвоя — они встретились с лысым, пожилым капитаном, который командовал на месте и располагал четырьмя БТР. Коротко доложившись — подошли на усиление. Капитан, судя по виду, был почти что гражданским — север Афганистана был относительно спокойным, и он собирался провести свой айнзац, распределяя гуманитарную помощь и проводя переговоры со старейшинами.

Краузе подошел к капитану, когда тот стоял у одного из бронетранспортеров вместе с самыми разными людьми, афганцами и, похоже, что не афганцами, но и не немцами, видимо, договаривался о порядке движения конвоя — вместо того, чтобы приказывать. Лейтенант козырнул, представляясь.

— Лейтенант Краузе, Кэмп Мармаль.

Капитан посмотрел на него.

— Капитан Мюллер. Сколько с вами людей?

— Двенадцать человек. Один тяжелый бронетранспортер и один средний. Все с боевым опытом, герр капитан.

— В нашем полку прибыло… — отреагировал один из стоящих рядом с капитаном людей, по виду — восточноевропеец.

Краузе никак не отреагировал — в нем жила прусская гордость и он не считал, что должен реагировать на неумные подколки и шутки со стороны не слишком умных и кичащихся своей глупостью подонков.

— Отлично. Встанете в голову колонны, Лейтенант, будет весьма кстати…

— Герр капитан, осмелюсь предложить пустить меня и моих людей отдельной группой, головным дозором. Мы подготовлены для самостоятельных действий, у нас неповрежденная техника, есть автоматический гранатомет. Так мы принесем больше пользы.

— Но так вы можете попасть в засаду, вы это понимаете?

— Герр капитан, в засаду попадем либо мы одни, либо вся колонна. Что бы ни произошло — вы придете к нам на помощь основными силами, когда мы уже вскроем огневые точки засады. Останется только разобраться с ними.

Капитан не стал спорить.

— Так и поступим… — и почему то тоном пониже, горьким и расстроенным добавил — нам бы пару танков сюда…

Машины прибывали — неорганизованно, растянуто по времени, ни про какой порядок говорить не приходилось. В основном — водителями были гражданские, с машинами тоже были гражданские… полно гражданских в зоне боевых действий, это тоже примета последнего времени. Одни воюют — а другие, причем из той же самой страны помогают местным, в том числе и замаскировавшимся боевикам. Так и получается — война длиной в тридцать пять лет…

Они вымотались как черти… каждую машину надо было проверить, вынесет ли она дорогу, хватит ли ей топлива, если не хватит — долить, есть ли достаточный запас продовольствия для тех, кто там едет, распределить места в колонне, провести хоть какой-то инструктаж с водителями. Усугубляло ситуацию то, что гражданские похоже не хотели понимать характер грозящей им опасности — зато прекрасно помнили, что у них есть права и вели себя, как с полицейскими. Не выдержав, Лейтенант дал одному из водителей по морде…

— Эй, Лейтенант!

Краузе повернулся. На него смотрел тот самый восточноевропеец, которого он видел у бронетранспортера капитана. Худощавый, явно за сорок, с короткой, мушкетерской бородкой. Выглядел он как тот еще сукин сын, Лейтенант научился за время своего айнзаца различать таких — навидался…

— Сигареткой угостишься, Ганс?

Это еще что…

— Зиммер, заканчивай инструктаж и жди меня. Готовность к отправке сразу, как только я вернусь…

— Есть!

Лейтенант отошел чуть в сторону. Лицо его было прикрыто местным, цветастым платком, чтобы не глотать пыль и дизельную гарь.

— Меня зовут не Ганс. И сигареткой обычно угощают, а не угощаются.

— Как знаешь. Так как насчет сигаретки, Ганс?

— Отрицательно. Я не курю.

«Мушкетер» пожал плечами и спрятал пачку в карман.

— Я тоже.

— Зачем тогда носишь?

— Чтобы устанавливать контакт. Меня зовут Дик. Я с островов.

— Долбанный кокни.

— Вот-вот.

— И чего тебе надо?

— Просто хочу сказать — будь повнимательнее. И прикрывай свой зад.

— Спасибо, папочка.

Англичанин пожал плечами.

— Мое дело предупредить. Кстати, давай договоримся вот о чем. В обмене — я буду называть тебя Гансом. Если назову как-то по-другому — значит, у меня дело плохо и думай сам, стоит ли доверять тому, что ты услышишь.

Лейтенант прикинул — возможно, не лишнее.

— По рукам, кокни.

Тронулись — огромная, неповоротливая колонна, больше ста машин, со слабым наземным прикрытием и совершенно никаким — противовоздушным. В любой момент — могли появиться китайские истребители-бомбардировщики, и все что они могли им противопоставить — несколько крупнокалиберных пулеметов, конструкция которых была разработана около ста лет назад. Даже во время Второй мировой — противовоздушное прикрытие колонн было намного серьезнее.

Дорога шла в горы, они шли по направлению к русским, точнее — к узбекам. Но это бывший Советский союз и с той стороны границы — русские, они устроили государственный переворот и захватили власть. Лейтенант не знал, что делать дальше и пропустят ли колонну на территорию Узбекистана, есть ли какие-то договоренности — ему просто приказали провести туда колонну. Наверное, какие-то договоренности есть, ведь колонна в основном немецкая, а Германия теперь дружит с Россией. Когда русские напали на Узбекистан, Германия смолчала, когда Польша пошла вперед на Украине — Германия выступила категорически против и отказалась поддержать эту операцию в какой-бы то ни было форме. Наверное, все же какая-то договоренность есть и они — спасутся, спасут людей, в основном гражданских. Китайцы отморозки долбанные — но, вступив в войну с силами НАТО, не будут же они столь безумны, чтобы в это же самое время объявить войну и России тоже? Это уже слишком, против них тогда будет весь мир, их раздавят как клопов, если Россия выступит вместе с НАТО — Китаю конец при любом раскладе. Интересно… может, уже о чем-то договорились с русскими?

Шли медленно, нападений пока не было. Только в одном месте их обстреляли и как-то вяло. Группа Крайста шла головным дозором, прокладывая путь основной колонне.

— Герр лейтенант!

Лейтенант отвлекся от своих мыслей. Машина стояла.

— Впереди мост.

Мост…

— Спешиваемся. Занять круговую оборону. Нужно все осмотреть, как следует.

— Яволь!

Несколько немецких солдат — выбрались из большой, угловатой бронемашины, заняли позиции. Отрапортовали — все чисто.

Динго — двинулся вперед, встал у самого съезда на мост…

Мост был неплохим — его несколько раз взрывали, но каждый раз отстраивали заново. Делали без особых затей — бетонные быки, стальной каркас и тяжеленные, толстые бетонные плиты. Никакого ограждения, никакой архитектуры — ничего, просто мост, чтобы перебраться через реку. Его должны были охранять — но охраны почему-то не было. Вон там вон — явно капонир, пригодный даже для старого русского армейского БТР, не говоря уж о пикапе с пулеметом. Но охраны нет ни хрена. И вообще — никого нет ни хрена…

Лейтенант, прикрываемый своими людьми, прошел весь мост, добрался до его конца. Вскинул винтовку, через прицел просмотрел несколько подозрительных мест — ничего. Посмотрел на земле — гильз, следов крови, волочения нет. Смылись, долбанные козлы. Интересно — кто тут стоял, и сколько им заплатили?

— Герр лейтенант, чисто — доложил пулеметчик от пулемета на Динго — похоже, что парни сделали отсюда ноги.

— Я сам вижу. Шальке, спускайся вниз, осмотри мост снизу, но в воду не входи. Остальные — прикройте Шальке, пусть кто-то не спускает с него глаз.

— Почему я, герр лейтенант?

Задание было опасным. Даже не в смысле возможного обстрела — вряд ли кто-то рискнет связываться с полной германской боевой группой при двух бронетранспортерах. Проблема в том, что у реки зеленка, и сюда, поближе к воде, на дневку стягиваются ядовитые змеи со всех окрестностей.

— По кочану. Заткнись и вперед.

Шальке передали палку и зеркало — принадлежность сапера. Палка — он же щуп, но на него можно прикрепить зеркало, чтобы осматривать днище машин. Зеркало на всякий случай, а палка-щуп — чтобы идти в зарослях, проверяя их на предмет змей и растяжек. Растяжки могла поставить охрана моста, никому не сказав — с нее станется.

Двое солдат переместились так, чтобы постоянно видеть Шальке, причем один из них — занял позицию у самого края дороги. Шальке, бурча сквозь зубы — как только предстояло делать какую то работу, он всегда бурчал и ругался, но работу делал — прошел вперед, раздвигая шупом заросли. Он не старался двигаться тихо, наоборот — шумел. Дело в том, что змеи, услышав идущего человека, стараются не уступать в конфронтацию и отползти, они защищают только свое гнездо. Единственное исключение — гюрза, она очень коварна и нападает всегда, без малейшего повода.

— Чисто герр лейтенант — донеслось из рации.

— Уверен, Шальке?

— Над водой ничего нет, ничего крупного.

Для того, чтобы разрушить этот мост — нужно что-то большое, как минимум пара крупнокалиберных артиллерийских снарядов. Если этого нет — можно считать, что и в самом деле чисто…

— Возвращайся к машине.

Лейтенант тоже вернулся к машине, с водительского места ему передали гарнитуру рации.

— Лиса, здесь Гадюка, ответьте…

— Гадюка, слышу вас хорошо, Лиса на приеме.

— Лиса, продвинулись до моста. Мост выглядит хорошо, никем не охраняется, как поняли?

— Гадюка, вас понял, мы движемся.

— Лиса, мы дождемся вас у моста. Потом — двинемся вперед…

Нападение началось внезапно — дорога впереди конвоя, где должны были идти бундесверовские бронемашины — вдруг вздыбилась черным столбом, моментально поглотившим все впереди машины и оставившим только мглу. И тут же — долбануло по самому броневику, заряд ракеты разорвался на борту, но тяжелая броня устояла. Пробития не было.

— Огонь и вперед! Огонь!

Машины ускорились, весь левый борт Мамонта провалился вниз, на мгновение показалось, что машина вот-вот перевернется, но нет. Дизель и полный привод сделали свое дело — машина выправилась, пройдя воронку от фугаса.

— Гадюка два, воронка справа, объезжай!

— Понял…

Только дурак останавливается в таком случае: если машины сохранили подвижность, нужно рвать вперед, выходя из зоны обстрела, затем уже останавливаться и отвечать. У НАТО было преимущество, которого почти никогда не было у талибов — крупнокалиберные пулеметы на броневиках с современными системами прицеливания. Если удавалось разорвать дистанцию и выйти на дальность действия крупнокалиберных пулеметов и скорострельных пушек — талибы всегда сматывались, не принимая бой. Хотя в последнее время — они откровенно обнаглели.

— Лиса, здесь Гадюка, у нас IED и обстрел, IED и обстрел. Стоп конвой, стоп конвой!

Дорога перед Мамонтом уже была хорошо видна, пыль от взрыва оседала где-то позади. Кажется, прорвались.

— Зиммер, что там у тебя?

— Непонятно, герр лейтенант — Зиммером звали пулеметчика, он сидел перед экраном и убивал людей, управляя дистанционно управляемым пулеметом с помощью приспособления, чем-то напоминающего компьютерный джойстик — обстрел был, но почему он ни хрена не видно, даже в терморежиме. Я не вижу, откуда они стреляли, и не могу стрелять просто по горам.

— Гадюка два, что там у вас?

— Гадюка — один, машина повреждена, но на ходу. Один легко раненый.

— Гадюка — два, ты видел, откуда стреляли?

— Отрицательно, Гадюка — один, я ничего не видел…

Чертова броня сохраняла им жизни — но в то же время не давала ничего видеть. И рано или поздно — находился такой фугас, перед которым не могла устоять и она.

Лейтенант посмотрел вперед. Дорога здесь шла в гору, но где-то впереди был перевал, и что было дальше — непонятно. И он принял решение — этого так оставлять было нельзя, лучше было потратить время, чем человеческие жизни…

— Лиса, здесь Гадюка, как слышите?

— Гадюка, слышу тебя.

— Продвигайтесь вперед. Гадюка один остается на позиции, она прикроет вас в случае повторного нападения. Я с Гадюкой — два продвинусь вперед и займу господствующую позицию, как понял?

— Гадюка, хорошо, очень хорошо…

— Так, вы остаетесь здесь — отдал приказ лейтенант — Зиммер, смотри внимательно, не проворонь стрелков. Я поднимусь наверх и досмотрю, что там впереди. Если что — поддержим друг друга огнем, удачи.

— Удачи…

Бронеавтомобиль Динго с позывным Гадюка — два ускорился и обогнал огромный Мамонт. Открылась дверь.

— Я пойду вперед. В случае чего — успею укрыться. За мной, самым малым.

По правилам «айнзаца» — личный состав должен был везде, где только можно, передвигаться под защитой брони. Лейтенант это правило сейчас сознательно нарушал.

Из-под защиты брони выпрыгнул сначала один немецкий солдат. Потом еще один. Это были его люди, тех кто хотел и готов был разделить с ним одну судьбу.

— Мы с вами, герр лейтенант — сказал Шрадт.

Лейтенант молча показал, как вставать, чтобы перекрыть все секторы обстрела. Говорить было не о чем.

Дорога поднималась вверх, чтобы переломиться и идти в долину, судя по карте — одно из немногих мест в Афганистане, которое было плодородным, и где можно было выращивать плоды для пропитания своего. Немецкие солдаты шли вперед по избитой колесами дороге, навстречу им — не шло ни одной машины. Очевидно, на бывшей советской границе уже въехали, что к чему — и тормознули движение.

— Герр лейтенант — Шрадт показал стволом своего пулемета вперед.

— Знаю. Осторожнее.

— Я не о том. Слышите?

Лейтенант слышал, и хорошо слышал. Зловещий гул, приглушенный, размазанный горами — в горах звук очень сильно искажается. Но он был.

Лейтенант присел на колено, приложил к земле ладонь. Когда навстречу идет колонна — несколько десятков бронированных грузовиков и бронемашин, каждый по тридцать — пятьдесят тонн — это чувствуется, чувствуется вибрация земли. Но ничего такого — не было.

— Так… Вперед и залечь. Быть готовым открыть огонь. По команде…

Лейтенант отсчитал на пальцах три — и они бросились вперед. Два автомата и пулемет — должно было хватить, по крайней мере, до подхода…

— Пресвятая Матерь Божья… — потрясенно выдохнул Лейтенант.

Долина, на которую они вышли — просматривалась вперед километров на десять — это как минимум. И они увидели — в дальнем конце долины, там, где холмы постепенно переходя в горы — медленно плывущие в небе десантные самолеты, раскрывающиеся купола парашютов, маленькие — одиночные парашютисты и побольше — кажется, десантируемая боевая техника…

— Ублюдки траханые…

— Шрадт — сказал лейтенант. Здесь и сейчас он должен быть спокоен. Спокоен как никогда и никто. Как никогда и никто не был спокоен.

Как…

— Да, герр лейтенант.

— Зови всех. Занимаем оборону. Машины — сюда, выводите их на позицию! Пусть поддержат нас огнем.

— Есть!

Белые купола плыли в воздухе — и остановить десантирование было некому и нечем…

Посмотрел на опускающиеся купола — хотя что на них смотреть, все равно ничего не изменишь. Достал портативную рацию…

— Лиса, здесь Гадюка, ответьте…

— Гадюка, слышу вас хорошо, Лиса на приеме.

— Ублюдки высадили десант в долине, как поняли меня?

— Гадюка, не понял тебя, повтори!

— Десант, твою мать! — закричал в рацию лейтенант — подонки высадили здесь десант, наблюдаю четыре транспортно-десантных самолета типа Куб, множественные купола парашютов! Десантируется боевая техника! Это китайцы, долбанные китайцы перекрывают долину!

— Вас понял, подтвердите, что видели массовое десантирование с самолетов, прием.

— Ты что, придурок!? Подтверждаю, именно это я и видел, козел!

Нужно было знать немцев, чтобы понимать — как непривычно для них такое общение нижестоящего и вышестоящего офицера. Сама суть немцев заключается в повиновении и командовании. Еще Маркс с Энгельсом заметили, что если британское общество делится на бедных и богатых, то прусское — на тех, кто приказывает и на тех, кто подчиняется.

Трубка какое то время странно кряхтела, потом в ней послышался новый, уже знакомый голос.

— Ганс, это ты? Это долбанный англичанин, который сегодня поделился с тобой сигаретами у машины…

— Слушаю…

— Ганс, у меня есть план. Если верить карте, которая лежит у меня на коленях, у нас есть шанс повернуть конвой и уйти горами на Имам Сахиб. Так — мы просто обманем этих узкоглазых, вот и все, что мы сделаем…

— Парень, ты что думаешь, что китайцы не предвидели такую возможность? — сказал лейтенант — да я уверен, что эта дорога перекрыта. Ты пойдешь через горный массив, там дороги или уже подорваны или там вас ждут диверсионные группы. Без маневра — сгорите все…

— Что предлагаешь? — помолчав, спросил англичанин.

— Двигай ко мне. Оставь силы для охраны конвоя, а сам жми на полном ходу. Они не ожидали, что мы выставим головной дозор и рванем вперед. Надеюсь, что не успели. Если они прорвутся к мосту и подорвут его — тогда кранты всем.

Через всю долину — полоснули трассеры автоматической пушки. Легло далеко от них.

— Все, они идут! Двигай сюда, кто первым успеет занять большую часть долины, тот и выиграл! Давай!

— Я понял…

Позади — уже слышался гул дизеля Мамонта.

— Герр лейтенант!

Командир немецких стрелков запрыгнул в дверь уже на ходу.

— Вперед!

По броне уже щелкали пули, лейтенант выпрыгнул из безопасного чрева Мамонта. Безопасность была относительной — броня могла защитить от ракеты РПГ, которой мог быть вооружен партизан — но не могла защитить от мощного ПТРК или тяжелого гранатомета, каким мог быть вооружен китайский десантник. А его размеры — и в самом деле как Мамонт — и слабое вооружение в нормальной, не антипартизанской войне были большим — большим минусом.

Лейтенант скатился с дороги в зеленку. Их огромная машина полностью перегораживала дорогу. И даже если ее подорвут, китайские боевые машины все равно не смогут ее пройти, не столкнув горящие машины с дороги. С Фухсами проще…

Черт… этих десантников может быть две, если не три сотни. Проклятые китайцы, как только думаешь о них, на ум приходит одно — фанатики. Маленькие узкоглазые звери, в равной степени готовые убить и умереть за родину. Проклятые коммунисты.

И тут — лейтенант понял, что нужно делать. Местные поля, разделенные каменными оградками, с навезенной, насыпанной землей и илом, а под этим под всем — цепь подземных тоннелей. По ним — можно маневрировать, можно выйти противнику во фланг или в тыл… если знать, куда они ведут.

— Зиммер!

— Я!

— Занимай оборону по обе стороны дороги! Выдвигайся вперед, на сколько сможешь, они ждут нас у машины! Нам нужен тыл!

— Есть!

— Шрадт!

— Я!

— Найди колодец! Нам нужен выход в кяризы!

Пули противно свистели, срезая зелень. Пулеметчики вели подавляющий огонь навесом…

— В цепь! Залечь! Дистанция — на прямую видимость! Гранатометчику держать дорогу! Приготовиться!

— Цель! На дороге! Идет на нас, быстро!

В облаке пыли — к ним приближались какие-то транспортные средства.

— Пулемет огонь! Гранатомет огонь!

Два пулеметчика ударили с обеих сторон дороги. Гранатометчик — послал в сторону надвигающейся пыли гранату из своего «Панцерфауста», бронированного кулака. Не промахнулись — на дороге полыхнуло.

— Контакт с фронта! — закричал кто-то.

Лейтенант увидел черные точки — китайских десантников, наступающих перебежками, в рассредоточенном строю, в точном соответствии с советской военной доктриной. Они поднимались, пробегали пару десятков метров и снова падали за очередным укрытием.

— Цели по фронту! Живая сила! Пятьсот! Одиночными, огонь!

И тут же понял, что совершил ошибку — вынужденную, но тем не менее — ошибку. Китайцы не видели, где находится передний край их обороны — и следовало подпустить их поближе, даже с учетом того, что раскрылись пулеметчики.

Красная метка непривычно низко сидящего прицела ACOG на винтовке лейтенанта поймала китайского солдата именно там, где он должен был быть. Винтовка сухо треснула, солдат шагнул еще шаг, теряя силы, и упал под себя. Ему показалось, что он увидел плеснувшую, хорошо видимую под солнцем кровь.

Не G36^[74], но тоже неплохо. Главное — чтобы выдержала, не отказала…

Уцелевшие десантники первой линии наступления залегли. Перед их линией обороны поднялись облачка разрывов — китайские десантники были вооружены носимым автоматическим гранатометом — и сейчас гранатометчики пытались их накрыть.

Тут китайцы сделали глупость — и сразу поплатились. Взвыв двигателем и вывернув из-за горящего собрата, легкий штурмовой автомобиль наподобие американского — рванулся вперед, с легкостью перепрыгнул небольшой каменный барьер, отделяющий дорогу и рванул в сторону немецких позиций, с него одновременно били и из пулемета и из станкового гранатомета. Проехал он недолго — кто-то выстрелил из подствольника и попал аккурат в ничем не прикрытое водительское место. Полыхнула вспышка, автомобиль начал терять ход, несколько очередей скрестились на нем — и он вспыхнул быстрым, дымным костром…

— Отлично! — закричал Крайс во весь голос — держаться! Держать позицию!

— С фланга заходят! С фланга!

— Огонь во фланг!

— Пулемет на фланг!

Последующие события — лейтенант помнил плохо. Все спрессовалось… следить за количеством патронов в магазину, успевать отдавать команды, стрелять в быстро мелькающие впереди тени. Германцы опирались на край зеленки, китайцы тоже наступали по зеленке, тут были поля, засеянные самым разным, как бы квадратами. Была и пшеница, были и какие-то кустарники, в которых хорошо было прятаться. Перемещались только ползком, Крайс изодрал всю форму и стал похож на бездомного… тут еще какие-то колючки были. Но они держались…

Держались, пока их не начали накрывать из миномета. Тогда — лейтенант понял, что дело дрянь. С минометом, со «сталинским органом» спорить глупо, он просто смешает тебя с землей. Как только твою позицию начинают накрывать из минометов — ты просто отходишь…

Они отошли — и китайцы пошли за ними. Много неприятностей доставляли те самые гранатометы, которые можно было носить, они значительно увеличивали огневую мощь китайского десанта. Доставляли неприятности и обычные гранатометы — по прикидкам Лейтенанта гранатометчиков в боевых порядках китайского десанта было едва ли не вдвое больше, чем в европейских армиях. РПГ-7 с осколочной гранатой — не так опасен, если на тебе современная защитная форма НАТО. Но бывает всякое — достаточно было осколку найти незащищенную щелочку и все — смерть или тяжелое ранение.

Когда они откатились к своим машинам, и Крайс стал думать, что дело дрянь — он услышал со спины знакомый отрывистый стук ПК и понял — пришли. Англичанин их не подвел…

Китайцы же, поняв, что силой силу не переломить и, видимо, уже испытывая нужду в боеприпасах (а сколько боеприпасов может иметь при себе десант?) — начали разворачиваться, чтобы бить во фланг проходящей колонне…

Кто-то тяжело плюхнулся рядом — и лейтенант повернулся, рука на автомате сунулась за пистолетом…

— Спокойно, Ганс, это я.

Это был англичанин.

— Что с колонной? — спросил лейтенант.

— Попали под обстрел. Но это не первый раз, там ребята проверенные, выдержат, отобьются. Что здесь?

— Сам видишь. У них ракетные комплексы!

— У меня несколько машин! Пустим их по дороге, прикроемся ими!

— На дороге нас всех перебьют! Они могли успеть заминировать ее впереди!

— Что предлагаешь?!

— Прочесывание местности. Они не успели поставить мины. Техника идет по дороге, а мы — перебежками по флангам, прикрываем ее. Выставь снайперов на позиции, пусть ничтожат!

Англичанин хлопнул по плечу.

— Заметано! Пять минут!

— Две и не больше!

Мамонт — тронулся вперед, окатив всех клубом вонючего дыма. Германские солдаты и британские контрактники — прятались за идущей вперед техникой.

— Крупный узел сопротивления впереди! — предупредили по связи — раскрылся.

Еще один прием, он отрабатывался американцами и потом — передавался коллегам по НАТО. Техника, колонна — неважно — продвигается вперед. Снайперы — поражают любые раскрывшиеся огневые точки. Все держалось на подавляющем снайперском превосходстве сил НАТО — снайперы противника могли точно поражать цели метров на триста, у снайперов НАТО нормальными дистанциями были от семисот метров и до полутора километров.

— Огонь, огонь!

— У них снайпер и он хорош! Чуть не попал!

— Твою мать! Долбанный полтинник!

— Прикройте нас огнем от брони!

От бронемашин — ударили прикрывающим из автоматов и пулеметов. Неточно — но главное просто отвлечь противника и дать работать снайперам.

— Техника противника впереди… черт!!!

Полоснули трассеры автоматической пушки, снаряды врезались в гору камней. От бронеколонны — ответил крупнокалиберный пулемет на Мамонте.

— Попадание, техника горит.

— Продвигаемся вперед!

Мамонт полз вперед, как осадная башня, принимая на себя пули и ракеты РПГ стрелков.

— Еще гнездо! На час! Четыреста!

— Стоп колонна! Стоп!

— Ракета!

Лейтенант не понял, что к чему — ракеты РПГ Мамонту были не опасны. Потом вдруг — они прижимались к машине и почувствовали это — вся тридцатитонная машина содрогнулась, их окатило горячим воздухом. С грохотом, едва не размахав одного из англичан — раскрылась кормовая, взрывозащитная дверь.

— Попадание! Попадание! Вашу мать, попадание!

Лейтенант — сориентировался, полез внутрь. Бронемашина горела, в кабине ничего не было видно — китайцы ударили какой-то термической ракетой, и броня не выдержала. Он нащупал большой контейнер с огнетушителем, перевернул его, рванул рычаг. Огнетушитель сработал, с шипением выбросив на огонь огнегасящую смесь, дышать было нечем. Совсем…

Лейтенант пришел в себя за машиной. Плыл дым, из дымовых шашек и горящего Мамонта, англичане, немцы и немногочисленные афганцы отчаянно обстреливались из-за брони. Слезились глаза, жгло горло.

— Курт…

Шрадт, один из его людей — только покачал головой. Курт был тем солдатом, который вел вперед бронемашину. Это его — попытался спасти Лейтенант.

— Твою мать, да сколько же их?!!

Этот отчаянный крик — привел лейтенанта в чувство. Он знал, что здесь если и не старший по званию — то один из немногих, способный послать людей на смерть и сам пойти на смерть. А это сейчас — было необходимо.

Он напился из фляги. Проверил свое оружие.

— Так, слушать! — получалось плохо из-за обожженного дымом горла, но получалось — их не больше, чем есть, мы просто всех перебьем! Дым по моей команде — и вперед! Использовать укрытия! Прикрывать друг друга! Экономить патроны!

Кто-то бросил дымовуху. Затем еще одну.

— Дым готов!

— Пошли!

И они рванули вперед.

Это кстати, легко так сказать — рванули вперед. Китайцев было больше, все еще больше, и это были настоящие солдаты. Не боевики, не повстанцы — а те, кто сознательно хотел стать солдатами и стал ими, тех, кого учили дисциплине, меткости, взаимной поддержке, выполнению приказов командира. Их командиры тоже учились — они изучали технику и тактику их врагов, придумывали наиболее эффективную технику и тактику их нейтрализации, обучали этому своих людей и учились сами. Они получили приказ — блокировать долину и никого не выпускать из нее, они принадлежали к десантным войскам — элите своей армии и для них немыслимо было отступить и не выполнить приказ. Коммунистическое воспитание придавало им необходимый фанатизм и способность к самопожертвованию. Но против них — стояли люди, которые сделали войну профессией, а не долгом, которые учились убивать настоящих людей, а не черные силуэты на мишенях, которые вели войну здесь уже пятнадцать лет. И перед которыми — был всего лишь еще один противник, которого надо было убить. Только и всего — ни больше, ни меньше.

Им удалось добежать до первой горящей китайской машины — она давала и дым, и какое-то укрытие. Пытающихся ликвидировать прямой прорыв по дороге китайцев — одного за другим убивали снайперы, они тоже были профессионалами смерти и знали свое дело, не промахивались. Залегли около машины и открыли огонь, потом скатились в канаву справа, определив, что справа — сопротивление полностью подавлено, очаги остались лишь слева. Продвигаясь по канаве, они стреляли, меняли магазины и снова стреляли. Плыл пороховой дым и дым от горящей техники, руки и плечи ныли от принимаемой на них отдачи. Стрельба превратилась в чисто механическое действие — ты видишь движение, подводишь красный треугольник прицела и стреляешь. Ни больше, ни меньше.

Потом, в какой-то момент лейтенант осознал одну простую вещь — в них больше не стреляют. Вообще — не стреляют. Совсем.

Он так и сел, где стоял, прямо на каменистую афганскую землю. Как-то сразу навалилась усталость — тяжелая, мутная, захлестывающая с головой волна. Ничего не хотелось — просто так от сидеть и все. Дышать дымом, тупо смотреть перед собой. Он так и сидел — пока кто-то из его людей не подошел, не поднял и не увел его к оставшейся на ходу машине…

— Герр лейтенант, разрешите…

Из-за шума изношенного двигателя старой советской машины слышно было плохо.

— Что ты хотел, Зиммер?

— Герр лейтенант, с конвоем что-то не то.

— Что ты хочешь сказать? — голова не думала совершенно.

— Что-то не то, герр лейтенант, что-то такое, чего мы не знаем. Почему китайцы выбросили сюда десант, а? У них что — нет других целей? Четыре самолета. Это были элитные части, очень серьезные части, герр лейтенант. У них что — нет других задач, как остановить наш конвой?

— Может, они просто хотели перерезать дорогу?

— Может быть. А может и нет. Я заметил — эти британцы очень сильно боятся за две машины, как минимум двое из них постоянно рядом с этими машинами. Они с кем-то постоянно пытаются связаться, герр лейтенант.

Думать не хотелось. Совершенно. Громыхали доски кузова, тянуло дизельным угаром из давно прохудившейся выхлопной трубы.

— Забудь. Здесь у всех свои проблемы, Зиммер.

Афганистан. Провинция Кундуз

Район населенного пункта Кара-Туркман

Вечер 29 июля 2015 года

Здесь, на северной границе Афганистана — была одна из немногих дорог, позволяющих смыться из этой долбанной страны. Этот пропускной пункт — не использовался конвоями НАТО, с той стороны был бывший Советский Союз, неспокойная территория под названием «Горный Бадахшан» — что-то вроде Афганистана, только там еще не взорвалось все нахрен. Дорога была довольно узкая, плохая, контрольный пост был плохо оборудован. Очевидно, это была тропа контрабандистов и все здесь — были повязаны общими делами и общими интересами. Сам пропускной пункт начинался в районе Кэзель-Калла, на границе обжитой территории и пустыни — но пробка начиналась уже здесь, у Кара-Туркман.

Обер-лейтенант случайно увидел то, что увидел. Он искал хоть какую-то власть, хоть кого-то, чтобы продвинуть колонну дальше и вывести ее на безопасную территорию. Немец по национальности, привыкший к порядку везде и во всем — он просто не мог поверить, что здесь ничего не организовано и беженцы, гражданские специалисты, техника никому не нужны. На той стороне — стоял усиленный блок-пост, таджики подогнали сюда бронетранспортеры, никто из этих долбанных местных не говорил по-английски. Он пытался говорить с ними и по-немецки — но тоже ничего не вышло. И тут — он увидел англичанина, он как раз прощался с кем-то из местных — бородатым, в кожаной куртке и едва ли не собачьей цепью из золота на шее. Возможно — именно этому человеку принадлежал белый Кадиллак Эскелейд ЕСВ, который стоял на той стороне границы и выглядел совершенно неуместно на фоне откровенной нищеты и таджикских БТРов.

Крайст поймал взгляд прикрывавшего его Зиммера, показал глазами на то, что увидел, сделал круговое движение пальцем — пакуем. Зиммер согласно кивнул.

«Упаковать» англичанина удалось не сразу. Он оказался неожиданно ловким — в последний момент сообразил, что происходит, попытался выхватить пистолет. Зиммер не успевал — но Крайст, оказавшись сзади, хорошенько огрел его по голове рукояткой своего пистолета, подхватил, не дав упасть, затащил между машинами, чтоб не привлекать к себе внимания. Зиммер, подобрав пистолет, шагнул следом, водитель — если и увидел чего, то прикинулся ветошью. Тут — в чужие разборки лезть было очень нежелательно.

— Герр Лейтенант…

Крайст врубился с одного мгновения. Многие представляют пистолетный глушитель как длинную сосиску размером едва ли не больше самого пистолета, по крайней мере, длинную. Это давно было не так — фирма DeGroat давно разработала и выпускала компактный титановый глушитель, длиной с треть полноразмерного пистолета и такой небольшой, что можно было не менять прицельные приспособления. Именно такой — и увидел лейтенант на выпавшем из рук англичанина пистолете. Они даже не были приняты на вооружение в НАТО — их использовали элитные отряды ликвидации, специалисты самого высокого класса, они стоили много дороже самого пистолета. Просто так — такое оружие не приобретали, оно было признаком профессионального убийцы.

— Герр обер?

— Обыщи его, Зиммер.

Пленный начал трепыхаться и еще раз получил по башке. Зиммер быстро обшарил карман. Универсальный телефон, который способен работать и со спутником и в мобильной сети, запасной магазин для пистолета — пули дозвуковые, швейцарские, видно по первой. Две пачки денег — намного больше, чем по сто купюр в каждой, перехвачены резинкой. Только крупные купюры — даже с учетом инфляции этот парень имел в кармане столько, сколько хватит на покупку квартиры. Бумажник, удостоверение…

— Ди-и-эй.

— Служба по контролю за оборотом наркотиков.

— Знаю. Приведи его в чувство.

Американец, значит…

Зиммер принял американца, прислонил его к машине, похлопал по щекам.

— Давай, парень, приходи в себя. Давай…

Американец пришел в себя быстро, устоял на ногах. Въехал — моментально.

— Парни, у вас проблемы.

— Пока что проблемы у тебя, козел. Что ты вел в конвое?

— Ничего особенного. Архивы. Архивы нашего ведомства. Агентурные данные, наши сервера. Здесь полно кто этим промышляет, ты представляешь, сколько дадут за нашу агентурную сеть? Какого черта вы творите, мы разве не друзья?

Хорошая попытка.

— Ты не похож на друга, козел. Какого хрена ты не сказал про груз? Ты подставил нас.

— Парни, любые проблемы можно решить.

— Решай.

— Деньги можете забрать себе.

— Этого мало.

— Ну… можно и больше.

— Попросишь у того ублюдка на Кадиллаке взаймы, что ли?

Американец понял, что проигрывает. Заговорил спокойно и зло.

— Вы не представляете, во что ввязались. Забирайте деньги и сматывайтесь, любители капусты.

Зиммер врезал американцу по голени.

— Повежливей, козел.

— Что-то мне мешает поверить тебе, парень…

— Тебе и не нужно верить. Хочешь жить, сматывайся и сиди тихо…

Айнзац — кроме разводов и самоубийств приносит и кое-то полезное. Например, умение чувствовать опасность, даже не видя ее. Внимание лейтенанта было направлено на американца — но он то ли по едва заметному колебанию воздуха, то ли каким-то шестым чувством — почувствовал, что что-то не так. Выбросил назад локоть, он ударил во что-то мягкое, человек, которого он ударил, сдавленно зашипел. Но атаку не прекратил — короткоствольный автомат смотрел на немцев своим тупым рыльцем, готовый выбросить тридцать пуль за секунду с небольшим. Но и лейтенант — успел, вскинул трофейную Беретту, нацелил ее на второго… нет, не англичанина, американца. Где они отработали акцент и это душевное «старина».

— Ну?

Ситуация походила на сцены из фильмов Джона Ву, вот только оружие было настоящее и ни у кого из участников сцены — не возникло бы проблемы с тем, чтобы нажать на спусковой крючок. Они вместе шли через долину, под градом пуль, теряли людей — чтобы умереть здесь, на таджико-афганской границе.

— Предлагаю сделку… — сказал прижатый Зиммером к капоту машины американец — это не ваше дело… зачем ввязались идиоты. Вы забираете все, кроме моего удостоверения и телефона. И сваливаете. Разбегаемся по-честному, и проблем не будет. Это не ваше дело, и…

Зиммер надавил посильнее.

— Хорош… — лейтенант принял решение — Зиммер, отпусти его. Отпусти…

Отпущенный американец мог что-то предпринять, теснота между машинами давала много возможностей — но он этого не сделал.

— Эй!

Зиммер взял обе пачки денег, которые лежали до этого на бампере, бросил их на землю.

— Это твое…

— Напрасно… — придушенный американец приходил в себя — деньги не пахнут.

— Да пошел ты. Наркоторговец гребаный. Из-за таких как ты — и есть все это дерьмо…

Афганистан. Севернее Джебаль-Уссарадж

Дорога на север. Район отметки 2685

Вечер на 30 июля 2015 года

Я знаю то, что со мной

В этот день не умрет

Нет ни единой возможности

Их победить

Но им нет права на то,

Чтобы видеть восход

У них вообще нет права

На то, чтобы жить

И я трублю в свой

Расколотый рог боевой

Я поднимаю в атаку

Погибшую рать

И я кричу им — «Вперед!»,

Я кричу им — «За мной!»

Раз не осталось живых,

Значит мертвые — Встать!

(Оргия праведников. Последний воин мертвой земли…).

Почему-то лейтенант Крайст увидел это место, он понял — им всем предстоит умереть здесь. Смерть — все-таки заберет свое, то, что ей не удалось забрать там, на базе…

Пробираться навстречу движущимся колоннам было непросто, их потрепанная машина вынуждена была идти бездорожьем. Дорога, как и все дороги в Афганистане, проложенные по открытой местности — была со всех сторон прикрыта специальными высокими плитами — отбойниками, так называемыми ти-уоллсами, от Кабула они тянулись на десятки километров. Стена ти-уолсов тянулась до самых гор, до самых границ. Сейчас — эта стена во многих местах была повреждена разрывами авиабомб, во многих — просто растащена тяжелыми бульдозерами саперов. Начался исход — военные, гражданские, люди, которые поверили, что в этой стране может быть нормальная жизнь — теперь отступали на колесах, на ослах и даже пешком и эта громадная, скорбная процессия выстроилась на многие километры, направляясь на север, к бывшей советской границе. Отказавшие в дороге машины просто отпихивали в сторону, умерших и погибших людей — оставляли на обочинах, потому что некому было хоронить. Люди отступали на север под натиском бездушной, пожирающей все на своем пути человеческой саранчи…

Лейтенант прикорнул прямо в кузове медленно продвигающейся машины. Он так устал, что просто вырубился. Как говорят русские — заснул без задних ног…

И он видел сон. Опять — тот самый…

Берлин. Станция Потсдаммерплатц

Чуть больше километра до рейхстага

Ночные крысы. Далекое прошлое…

26 апреля 1945 года

Проклятые бомбы здесь не были слышны — хотя когда бомбили британцы, своими двухтысячефунтовыми — здесь все дрожало и качалось. Сейчас — наверху были русские, у них не было ни таких бомбардировщиков, ни таких бомб. Но от этого — было не легче…

Оберст-лейтенант Люфтваффе Гюнтер Крайс закончил пересчет патронов. Сто тридцать семь… не много и не мало. Сто тридцать семь смертей, почти гарантированных, еще сто тридцать семь проклятых жидобольшевиков, которым никогда не увидеть победы. Это много — в Белоруссии этого хватало, чтобы сорвать атаку пехотного полка. Но что это значит сейчас, когда проклятых жидобольшевиков наверху — тысячи…

Потом придется стрелять обычными, пехотными. Винтовка будет стрелять — но толку от такой стрельбы — будет мало.

Оберст-лейтенант посмотрел на подростка из Гитлерюгенда — который, закусив губу, крутил и крутил ручку динамо-машины. Трудно… но делать нечего, к ночи батареи должны были быть заряжены. Иначе — все напрасно…

Оберст-лейтенант был вооружен последним чудом техники, которое изобрели, как и многое другое, когда было уже слишком поздно. Тщательно отобранная штурмовая винтовка STG-44, на ней стоит глушитель образца сорок второго года и прицел. Таких прицелов не было ни у русских, ни у союзников — их и у немцев то почти не было. Труба по диаметру раза в три больше обычного оптического прицела и поверх — прожектор. Более мощные образцы использовались на последних моделях Пантер и Королевских Тигров, их сопровождали специальные БТР с инфракрасными прожекторами. Здесь — конструкторы рейха, Абтейлувнг-37, уместили все это в приборе, который мог переносить один солдат. Питался он — от батареи, которая висела в заплечном рюкзаке, и от которой к прожектору шел толстый, в резиновой оплетке провод. Первоначально — эту штуку разработали как ночной прицел для бомбардировщиков и штурмовиков, в авиации ограничения по весу — потому их и сделали такими компактными. Но ни бомбардировщиков, ни штурмовиков сейчас не было — просто не было горючего для них. А вот они — ночные крысы — были.

Прошлой ночью они выбили сто двадцать семь советских солдат. За одну только ночь — и это была не первая ночь их охоты. Они постоянно перемещались по подземным коммуникациям, по берлинской подземке, по канализации. Как только наступала ночь — они выходили на охоту, всегда в другом месте. Никогда не вступали в бой, отстреливали, кого только могли — и уходили под аккомпанемент канонады во все стороны. Ночью — русские использовали осветительные мины, но это мало помогало, скорее наоборот — засвечивало зрение часовых, а ведь движение можно заметить даже в кромешной тьме, если глаза привыкли к такому уровню освещения. Пехота размещалась у костров, которые они жгли, чтобы согреться и разогреть пищу, они засыпали рядом друг с другом — чтобы больше уже никогда не проснуться. Ночной прицел позволял точно поразить цель метров с двухсот, если конечно не направлять прямо на костер, глушитель делал выстрелы достаточно тихими и скрывал дульную вспышку. Обычно — на двоих они снимали по десять — пятнадцать целей за раз, прежде чем начиналась лихорадочная ответная пальба во все стороны. Еще сколько то — снимали эсэсовцы, прикрывавшие их и отвлекавшие внимание противника на другую сторону. У них тоже было бесшумное оружие…

Проклятье! Первые русские винтовки с глушителями и оптическими прицелами — они взяли на Кавказе, тогда советские снайперы сильно проредили наступающую группировку. Они выбивали, прежде всего, идущих на рекогносцировку офицеров, выбивали скоординированной атакой от пяти до восьми и даже больше снайперов одновременно. Наступление из-за этой мерзости — задержалось дней на десять, и русские успели сконцентрировать свои силы и оседлать основные перевалы — выбить с которых их так и не удалось. Уже тогда — наиболее инициативные офицеры ставили вопрос о массовом производстве этих приборов и о начале снайперского и диверсионного террора против русских. Чехи уже давно сделали такие приборы и на пистолет, и на пистолет-пулемет, и на винтовку, осталось только распорядиться о массовом производстве. Увы… тупость и косность генералов сделала свое дело. Им по-прежнему виделось какое-то мифическое решающее сражение — хотя силу русских надо было просто подтачивать, методично и осознанно, и ждать пока они рухнут. Война решается не в решающем сражении — а в сражении маленьких, ничего по себе не значащих людей. Когда у одной из сторон кончатся силы или люди — сражение выиграно, потом — и война. Причем — чтобы люди «кончились» не обязательно их убить, достаточно испугать, чтобы они побежали или отказались идти в атаку. Тогда — дело будет сделано.

Но нет. Эти идиоты хотели решающего сражения и получили его — под Курском.

Сам Крайс в это время был под Ленинградом. Ленинград — город Ленина, вождя большевиков и главного большевика — неудивительно, почему они так рвались к нему. Командование у русских на этом направлении было не просто плохим — оно было преступно плохим. Все, что делали русские — это бросали людей в атаку, волна за волной, на укрепленные позиции немцев, на пулеметы — некоторые офицеры рассказывали, что они не видели такого безразличия к человеческим жизням даже на Западном Фронте Первой Мировой. Русские не пытались применить какой-нибудь тактический прием, они просто тупо гнали людей вперед, рассчитывая на то, что у немцев дрогнут нервы или кончатся патроны — и они вынуждены будут отступить. Они же, обустроив укрепления, зимой поливая снеговые валы так, что на них нельзя было вскарабкаться — методично выкашивали русских из лучших в мире пулеметов MG — это было так, что несколько пулеметчиков сошли с ума^[75].

Тогда-то он придумал тактический прием, распространившийся по всему фронту. Русские — бросали в атаку людей на убой, за ними ставили заградительные отряды. За каждым накатывающим на укрепленные позиции вермахта людским валом — шли жидокомиссары, стреляя в спины отстающим.^[76] Тогда то он понял, почему был издан приказ уничтожать комиссаров и политруков при пленении безо всякой жалости, он не мог и представить себе, чтобы в вермахте германский офицер шел за наступающими солдатами и стрелял в отстающих. Когда начиналась атака — он выбирал себе позицию, но отстреливал не обычные для снайперов цели: командный состав, пулеметчики, огнеметчики, солдаты с коктейлем Молотова — а жидокомиссаров и пулеметчиков заградительных отрядов. С его огромным опытом, ему удавалось доставать пулеметные расчеты даже с километра — а Иваны, когда обнаруживали гибель своих комиссаров и бойцов заградительных отрядов — обычно быстро выдыхались и поворачивали назад. Он считал, что оказывает большую услугу всем — и германским пехотинцам, избавляя их от ненужных потерь — и русским, избавляя их от тех, от кого они давно должны были избавиться сами. Он вообще не понимал, почему русские так ожесточенно сопротивляются. Да… и гауляйтеры и гебитскомиссары бывают всякие, некоторых он и сам пристрелил бы с удовольствием. Но нравы на территории рейхскомиссариатов не шли ни в какое сравнение с тем, что творили те же жидокомиссары… гауляйтеры приказывали расстреливать партизан и террористов, а вот эти комиссары — им все равно было, кого убивать, и убивали они всегда своих.

Но это их дело. Победа все равно будет за Германией.

Сорок четвертый — он встретил на территории, занятой Красной Армией. У него была снайперская винтовка Маузер-98 с оптическим прицелом и глушителем, позволявшим ему действовать, не привлекая внимания. Один или в составе мелких групп — он действовал в полосе наступления, выбивал командный состав, комиссаров — они отличались синими околышами на фуражках, помогал германским солдатам, отставшим от своих частей и оказавшимся в оперативном тылу. Тогда-то он познакомился с оберштурмбанфюрером СС Гансом Иельке.

Иельке, привилегированный выпускник снайперской школы специального назначения в Цоссене занимался в принципе тем же, чем занимался сам Крайс, только в отличие от Крайса он не совсем разбирался в технике и не бомбардировал руководство Рейха письмами с предложениями начать неограниченную снайперскую войну, основываясь на безусловном техническом и тактическом превосходстве профессиональных германских снайперов. В отличие от мрачноватого Крайса Иельке ценил хорошую шутку, но стрелял еще лучше, чем Крайс — хотя весьма самоуверенный гауптман Люфтваффе просто не допускал такой возможности, что кто-то умеет стрелять лучше него. Они сильно помогли друг другу в Белоруссии. Тогда — снайперское искусство еще не знало правил групповой охоты, и Иельке с Крайсом стали одним из первых снайперов, работающих в паре. Они же — первыми в мире применили ставший потом широко распространенным метод охоты: один из снайперов бьет с дальней дистанции, даже не обязательно попадает, второй, подобравшись поближе — работает из бесшумного оружия, незаметно выбивая одного противника за другим. Они же — не зная о наработках американцев и англичан, одним из первых сшили себе костюмы из старой мешковины и дерюги, которую они нашли в разоренной красным наступлением деревне. Именно там — счет каждого из них перевалил за три сотни, вот только подтвердить это — было некому, офицеров — наблюдателей при них не было.

Потом — фронт стабилизировался, они прошли линию фронта и уже собирались начать снайперскую охоту на линии фронта — когда их отозвали в Берлин. Из Берлина — их направили как раз в Цоссен, где испытывали одну из главных новинок, составлявших долго обещавшееся фюрером «оружие возмездия». Снайперский бесшумный автомат с ночным прицелом.

Сейчас Крайс понимал — если бы они не занимались всяческой дурью, не тратили бы деньги на Фау и Фау-2, стремясь за что-то наказать Лондон — скорее всего в сорок пятом они снова подошли бы к Москве. По некоторым признакам — он понимал, что русские тоже на пределе, и если нанести им сильный, сбивающий с ног удар — они просто не поднимутся, не хватит людей. А для того, чтобы нанести такой удар — нужно что-то совершенно необычное, что-то — чего нет у других. Армия, даже не такая большая — но способная эффективно воевать ночью, когда все остальные слепы — и стала бы таким оружием возмездия.

Но, увы. Это был Берлин сорок пятого, станция Потсдаммерплац. И русские отсюда были — в паре сотен метров.

Йельке посмотрел на свои часы. Хорошие часы, золотые. Какому-нибудь русскому варвару — хорошая добыча…

— Девятнадцать ноль семь — сказал он.

— Когда сегодня темнеет?

— Девятнадцать пятьдесят три.

— Тогда ждем…

Берлин. Полоса наступления 3-й ударной армии

Примерно два километра до рейхстага

26 апреля 1945 года

Темнота неумолимо наступала, разводя сцепившиеся в жестком клинче стороны по углам ринга, называемого Берлин. Сегодняшний темп наступления — примерно восемьсот метров за день, саперы обезвредили две вкопанные в землю Пантеры и несколько серьезных огневых точек. За это за все — пришлось расплатиться четырьмя танками, больше чем ротой пехоты убитыми и ранеными. Один из солдат, когда его тащили в госпиталь, ругался на фрицев благим матом, мол — и за Берлин цепляются, сукины дети…

Разведчики капитана Тимофея Прошлякова пробирались по только что взятой с боя улице. Юркий «второй фронт» — Виллис, с установленным на нем трофейным MG-42 ловко лавировал между оттащенными в тыл танками, которые еще можно было починить, а вот Стударю — трудяге Студебеккеру — приходилось туго, он еще протискивался под благой мат ремонтников, вынужденных сворачивать работы. Вообще то — вызов в штаб дивизии касался одного Прошлякова — но он взял с собой все свое воинство, своим нутряным фронтовым чутьем предположив, что работа найдется для всех. И он был прав.

Воинство Прошлякова — совершенно не походило на советских солдат в том виде, в каком их рисуют на плакатах. Одетые во что попало, как разбойники с большой дороги, вооруженные в основном трофейным оружием, многие — бывшие партизаны, на своей шкуре освоившие то, чего не преподавали ни в каких академиях — тактику малой войны. Трофейное оружие — им нужно было потому, что они часто действовали в оперативном тылу немцев — и снабжать их боеприпасами никто не собирался. То ли дело — снабжаться самим с убитых. По той же самой причине все носили немецкие офицерские сапоги — и ногам удобно, и по следу ничего не определишь. Не раз и не два — их обстреливали свои, реагируя на стрельбу немецкого оружия. Опознавались, как обычно — матом.

Виллис принадлежал Прошлякову на законных основаниях — его модифицировали, поставив пулеметную спарку с разбитого бронетранспортера и переставив задние сидения задом наперед — а вот Студебеккер они тиснули. Еще в Польше тиснули, у снабженцев. Номера заранее сняли с подбитого. Когда разъяренный майор прибыл разбираться, комполка просто махнул рукой — не мешай, разбирайся сам, если сможешь. Вытащить же что-то обратно, если это уже захапали прошляковцы — было почти невозможно…

Но дело они делали. Не раз и не два приволакивали языков, последний раз — немецкого оберста. В полосе наступления на зееловских высотах — тихо прошли в тыл и оттуда сосредоточенным огнем подавили несколько укрепленных позиций немцев. То, как они воевали — больше походило на действия немецких егерей, но результаты приносило, потому их не трогали. Но и не отмечали особо — хотя тому же Жукову, совершившему при штурме Зееловских высот грубейшие ошибки^[77] — валом валилось.

Наконец — они напоролись на препятствие, которое было не обойти при всем желании. ИС-2, новейший тяжелый танк стоял поперек улицы с открытыми люками. Мелькали огоньки электросварки…

Виллис остановился, едва не ткнувшись в танковый борт.

— Стой, моя родная… — прокомментировал Прошляков, выбираясь из маленького, верткого внедорожника — вы чего тут, на всю улицу раскрылились?

— Работаем, не видишь что ли? — грубым голосом отозвался кто-то.

— Вижу. А другим мешать обязательно? Штаб дивизии где?

— Дальше чеши и налево, во двор. Там горелая Пантера, сразу увидишь.

— Благодарствую. И ты чешись, не спи…

К Прошлякову подошел один из его «партизан», ефрейтор Булыга. Он и в самом деле был партизаном, в армию попал только в сорок четвертом.

— Что?

— Здесь стоим. Пожрать пока можете. С местными не ругаться, ничего не лямзить.

— Есть.

Обходя танк, Прошляков увидел, что с другой его стороны — несколько черных как черти танкистов ломают ни в чем не повинные кровати, несколько кроватных сеток — уже были приварено к Иосифу Сталину с другой стороны. Кровати были хорошими, «с шарами» — мечта любого советского человека на такой кровати спать. Но тут они — всего лишь спасение от фаустников.

— Стой, кто идет!? — крикнул кто-то.

— Уже пришли — буркнул Прошляков — смотреть надо, а не ворот ловить. Капитан Прошляков, по вызову…

— Три.

— Четыре.

Итого — семь. Это и есть пароль.

— Проходи…

Хоть чему-то научились за пять лет войны. Разведчик противника — может быть совсем рядом, у тебя под ногами, ты может не видеть его — а он будет и видеть и слышать. Опыт войны приходил тяжело, с кровью — но приходил.

Дивизионный штаб располагался в полуподвальном помещении кафе, почти не пострадавшем от огня: здесь даже мебель была. Очевидно, все уже слышали про действия подрывных групп в городе — поэтому прямой прорыв в помещение преграждала пулеметная баррикада, с трофейным пулеметом МГ-42 и сидящим около него на венском стуле бывалым сержантом. Прижимая приклад коленями, сержант что-то ел из котелка, ел истово, по-крестьянски, работая ложкой. Но, судя по взгляду, который он бросил на Прошлякова — бдительность он не терял. Чуть что выпустит из рук котелок, схватится за пулемет, изорвет очередью кого угодно.

На потолке — висела лампа — летучая мышь. Офицеры — сдвинув в середине помещения столы, склонились над картой. На стульях, сдвинутых к стене — кто-то спал, трофейное оружие было сложено в углу. В городских боях — огневой мощи не хватало, особенно пулеметов, поэтому многие командиры приказывали собирать трофеи для их использования. С MG-42 — не мог сравниться ни один советский пулемет.

Подполковник Бронников, начальник дивизионной разведки — обернулся, сделал страшные глаза. У Прошлякова не то, что не было нормальной формы — у него не было формы вообще. Немецкая была — а советской не было. Когда он находился на этой стороне фронта — он обычно ходил в каком-то подобии драной и перешитой танкистской формы, которую никак нельзя было назвать обмундированием, приличествующим офицеру.

— Товарищ генерал-полковник…

Командующий Третьей ударной армией генерал-полковник Кузнецов Василий Иванович оторвался от расстеленной на столе карты. Пожевав губами, осмотрел явившегося по вызову разведчика.

— На сегодня все — приказал он — завтра в пять утра, лично проверю готовность.

Офицеры, собранные в штаб на вечернее оперативное совещание — начали протискиваться к выходу, стараясь не задеть разведчика. По ним, кстати, сразу было видно, кто чего стоит. Кто-то — в испачканной, без знаков различия (снайперам не все равно в кого стрелять) форме, кто-то даже здесь умудряется выглядеть щеголем. Оно, конечно хорошо — с полкового командного пункта.

— Представьтесь… — сказал генерал.

— Капитан Прошляков, дивизионная разведка, товарищ генерал-полковник.

— Это у вас немцы воюют?

— Так точно, товарищ генерал-полковник.

— Товарищ генерал-полковник, эти немцы являются членами германской коммунистической партии, товарищами по борьбе — сказал Бронников — СМЕРШ их проверил. В Вермахт мобилизованы насильно.

— Польза есть?

— Так точно, товарищ генерал-полковник.

Генерал-полковник Кузнецов был одним из немногих офицеров в его звании, не имеющего золотой звезды Героя Советского Союза. Возможно потому, что он в свое время был прапорщиком царской армии.

— У вас будет особое задание, Прошляков. Особое.

Генерал помолчал, чтобы подчеркнуть важность сказанного.

— Здесь и сейчас, в километре от Берлина мы, возможно, находимся в шаге от поражения.

Прошляков недоуменно поднял брови.

— Да, поражения. Есть все основания предполагать, что немцы все-таки создали и сейчас применяют против нас какой-то из вариантов Оружия Возмездия. Мы уже понесли серьезные потери, но самое главное — немцам здесь, на пороге победы удалось внушить нам страх. Вы знаете, что будет после войны, капитан?

Капитан пожал плечами.

— Никак нет.

Он и в самом деле — не знал. Война впилась им в кровь и плоть, они сами были войной и не представляли себе иной, мирной жизни. Прошляков не знал, куда он вернется, а главное — зачем. У него никого и ничего не осталось, кроме мести.

— А я — знаю. После войны — нам придется иметь дело с армиями капиталистического лагеря. Сейчас они воюют за нас, но это ничего не значит: они предадут нас с той же легкостью, как предавали и раньше. Не просто так — они тянули с открытием Второго фронта. Пойдет дележ наследства Рейха, и прежде всего — капиталисты обратят внимание не на мирные станки и мирных инженеров. Они обратят внимание на то, что поможет поставить на колени уже нас, государство рабочих и крестьян. От того, в чьи руки попадет оружие возмездия — будет зависеть, возможно, ход будущих войн. И даже то, начнутся ли они.

Генерал откашлялся и закончил.

— Военным советом фронта поставлена задача добыть оружие возмездия, желательно неповрежденным, а так же по возможности пленить солдат, применяющих его. Соответствующие задачи поставлены группам полковой и дивизионной разведки во всей полосе наступления. В нашей армии — эту задачу будете выполнять вы, капитан…

— Ты что, озверел совсем?

Прошляков пожал плечами.

— Почему, товарищ подполковник.

— По кочану! Ты в штаб армии приперся или в бордель опять?

Про бордель — история была особая. Они краем зацепили Румынию. А там — война войной, а бордель работает. Была даже поговорка — если есть сто лей, то имей хоть королей. Каждый отделался своим — кто дурной болезнью, кто понижением в звании. Прошлякова — опять не повысили в звании до майора, хотя представление уже было готово.

— Товарищ подполковник ну нету у меня формы. Штатная — за неделю рвется, я для каптерщика и так уже враг народа. Мне немецкую возить надо, причем разную, у нас и так там как походный табор цыганский.

— То-то и оно. Как табор цыганский — подполковник хмуро взглянул на подчиненного — и думал бы, что говоришь. Ладно, слушай…

Прошляков с интересом выслушал исходные данные для поиска. Он и сам слышал, что происходит что-то неладное — но связывал это с тем, что в районе центра города наверняка держали оборону элитные части СС, возможно даже лейбштандарт. Сам он со своими людьми — нечасто поднимался на поверхность, последние дни он обследовал и пытался найти проходы в берлинском U-bahn^[78].

— Значит, данные о потерях специально занижались.

Подполковник хмуро кивнул.

— В некоторых частях отмечены случаи паники. В штрафбат посылаем, но сам понимаешь — бесполезно. Рейхстаг в трех шагах.

— До него еще надо дойти…

— Сказал — думай, что говоришь!

— Да… мне нужно поговорить с теми, кто остался в живых. Может, они что-то видели. Вы передо мной прямо задачу ставите. Найди то — не знаю что.

— Других не будет!

— Извините, товарищ подполковник.

— То-то. Выжил мало кто. Но одного я тебе нашел. Сейчас.

Солдат — производил впечатление жалкое, было видно, что это не солдат. Настоящий солдат — давно не только свыкся со своей новой ролью и новым статусом — но и приспособился с комфортом существовать даже в страшных условиях войны. Именно так — отбирал людей в свою команду Прошляков. У его людей — в кармане всегда была ложка, а на ногах — офицерские трофейные сапоги, выменянные на что-нибудь, на ногах — идеально подвязанные портянки, в глазах — веселая бесшабашность, мол мне — сам черт не брат. Оружие у такого солдата в идеальном порядке, в кармане всегда найдется неучтенный трофей — красивый пистолет, компас, часы. Вот с такими — можно и самому черту на рога нас… А этот…

Тусклые глаза, чистая, но на размер больше шинель, светлые пятна на гимнастерке, где раньше были медали. В принципе можно понять — перед самим Рейхстагом так опуститься. И ведь наверняка без вины — просто командование решило, что кто-то должен ответить. Нашли стрелочника — мертвые сраму не имут, а этот остался в живых. Он и виноват то был только в том, что не разделил участь своих солдат.

— Имя — строго спросил подполковник.

— Антонов. Рядовой Павел Антонов тов…

Ага, значит, еще и били. Особисты сильно лютовали на эту тему — какой ты мне товарищ, гад! И в морду, да потом еще сапогами по ребрам… нравы на фронте простые. Особенно они досаждали во время передышек, перегруппировок… когда шла война, они старались на передовой не показываться. Нет, не из-за трусости… трофеев было много на руках, а пуля могла с разных сторон прилететь. Не любили особистов.

— Расскажите об обстоятельствах гибели вверенного вам личного состава.

Новоиспеченный рядовой — хорошо, что в штрафбат не закатали — начал рассказывать. Прошляков слушал, легко отделяя правду от лжи. То, что покинул вверенное ему подразделение — правда, то что пошел проверять посты — ложь. Шариться по домам пошел, потому и троих с собой взял для поддержки. Такое было, причем часто. А что вы еще хотели? Кадровый состав к сорок третьему выбили весь. Те, кто служит сейчас — для них и кровать с никелированными шарами — невиданная роскошь, жизненная мечта. А тут — и ходики, и утварь кухонная. Даже телефункены^[79]. Только обычно все наоборот было. Кто по развалинам шарахался — тех и резали. А тут — выбили тех, кто остался на ночевку.

Когда командир погибшего подразделения умолк, капитан посмотрел на подполковника.

— Разрешите, товарищ подполковник?

— Действуйте.

— Есть несколько вопросов. Первый — сколько отсутствовали?

— Ну… около часа.

— Ты мне без «ну»! — пристрожил подполковник.

— Минут пятьдесят.

— Сколько времени? — внезапно спросил Прошляков.

— Без десяти девять…

Часы были хорошие, наручные — не отобрали. Значит, словам про время можно верить. Прошляков сталкивался с тем, что люди, призванные от сохи просто не имели чувства времени, и с этим были проблемы.

— Возвращались тем же путем, как уходили?

— Да.

— Первого — часового нашли.

— Да… прямо наступили на него.

— Потом — и всех остальных.

— Так точно.

— Выстрелов, значит, не слышали.

— Никак нет.

— Сами не стреляли?

— Стрелял… — ответил за новоиспеченного солдата подполковник — он, сукин кот, решил бой сымитировать.

— Вам ответили огнем?

— Никак нет.

— Кто-то был еще в живых, когда вы вернулись в место расположения?

— Никак нет.

— Костер все еще горел?

— Никак нет.

— Уже потух? Угли горели?

— Никак нет. Мы же его потушили. Только в ведре кое-что тлеть оставили. Чтобы утром — не разжигать…

— Ну?

— Ну, в принципе все понятно — неохотно сказал Прошляков — несколько винтовок или пистолет — пулемет с Брамитом..^[80] Медики что говорят? Калибр разный — или один?

— Один. Семь девяносто два, короткий.

— Штурмгевер, значит.

— Он самый. Ими только части СС и вооружены.

— Да всякое бывает. Интересно только одно.

— Что же?

— Такое бывает, если не потушили костер на ночь, и часовой не успел отреагировать — тихо сняли, потом и остальных. Захотели погреться… погрелись. А вот тут — костер был потушен. И как же он их?

— С чего будешь поиск начинать?

— С завтрашнего дня. Они где-то должны прятаться. Наверняка — в подземелье.

— Капитан! — полковник погрозил кулаком — сегодня, чтобы выставил секреты!

Прошляков кивнул.

— Выставлю. Только… спорим, что толку не будет? На табак.

С этими словами — в руке капитана появилась пачка американских сигарет. Такие были редкостью, иногда их находили в танках или самолетах, получаемых по ленд-лизу.

— Ох, допрыгаешься…

Люди капитана Прошлякова не имели никакого пункта дислокации, они передвигались на двух автомашинах — Виллисе и Студебеккере, в которых у них было все, что составляло их нехитрый скарб, и должно было быть под рукой. Третьей машиной был Опель Блиц, который на данный момент был сломан и оставлен в танковом рембате под присмотром двух хлопцев. Остальным — пришлось потесниться…

В отсутствие командира — подчиненные не бездействовали. Они уже нашли место для стоянки своих машин, немаловажный момент — прикрывшись танковой броней. У танкистов же — они выменяли приварок, отдав взамен фашистский флаг в хорошем состоянии (типа в бою взяли, на самом деле разведчики его в местном комитете НСДАП дернули) и пистолет из трофеев. Приварком были немецкие консервы, мясо с соей, но вкусно. Второго фронта^[81] — не было.

— Поиски начнем завтра — приказал Прошляков — Гюнтер!

— Я — ответил немец. Один из двух, которые имелись в отряде — с ними он был с Киева. Искали переводчика среди пленных, потом оказалось, что он не только переводчик, но и за снайпера может. А найти приличную, неповрежденную снайперскую винтовку — дело отнюдь не хитрое…

— Выставляешься на сегодня… — Прошляков достал карту, которой они разжились при штабе — вот здесь. Бахмачев, прикроешь его.

— Есть.

— Завтра опять в тоннели? — спросил Дерябин, единственный москвич в отряде.

— Прикажу, так и на Рейхстаг пойдете! — огрызнулся Прошляков, который не понимал, что происходит и это его пугало — так, всем отбой, с ранья самого подъем будет. И на открытом воздухе не спать.

Утро получилось недобрым — пришли соседи, несколько человек и сказали, что секрет уничтожен. Пехотинцы прятали глаза от разведчиков — в городском бою снайпер должен быть прикрыт как минимум тремя автоматчиками или одним автоматчиком и одним пулеметчиком. Гибель снайпера, да еще не в бою, а так вот — серьезное дело. А с разведчиками — шутки плохи, чуть что — сразу в морду. Но Прошляков — морду никому бить не стал…

Лестница была относительно целой, неповрежденной, кое-где даже остекление сохранилось. Цветные наборные витражи на свинце… хорошо живут, гады… Солдаты цветные осколки собирали, в платки прятали и в карман — детишкам игрушка, как вернешься. Первым шел солдат с трофейным пулеметом MG-42, в случае любой засады его огневой мощи должно было хватить, чтобы выиграть у противника минуту и дать остальным предпринять ответные действия. Дальше шел Прошляков, за ним — остальные разведчики и пехотинцы, в основном — из танкового десанта. Танкисты были самыми заинтересованными в том, чтобы все это прекратилось — основные потери от действий неизвестных снайперов несли они. Сегодня ночью — снайперы не приходили, и потерь не было…

— Замри! — внезапно крикнул Прошляков.

Солдат с пулеметом замер. Молодец — еще шаг вперед и труп.

— Шаг назад. Медленно. Теперь в сторону…

Прошляков сделал два осторожных шага вперед, присел на корточки. Осторожно положил пальцы на пол, начал прощупывать его. Ага, есть…

Ловушка. Из гранаты и суровой нитки, пущенной по полу, причудливо зацепленной за обломки, брошенные тут не просто так — нигде, ни на стене, ни на потолке нет выбоин, откуда они могли упасть. Такие учили делать в СС — у СС вообще много чему стоило получиться — хотя Прошляков понимал, что за такое предложение его ждет трибунал. Например — растяжки. Минные ловушки из гранат в Советской армии не знали — а немцы знали. Причем растяжка — это не самый сложный вид такой ловушки, опытные советские саперы и штурмовики уже знали, что такое растяжка и смотрели под ноги — а эту дрянь так не увидишь. Пальцами — он нащупал подходящее место, прижал нитку к полу, обрезал ее ножом. Затем двинулся дальше — вторая граната была под большим обломком, с выдернутой чекой. Обломок лежит нехорошо, мешает пройти — пошевелил ногой и все.

— Дерябин, подстрахуй! — не оглядываясь, приказал Прошляков.

Дерябин приблизился, достал из кармана свернутый моток прочной альпинистской веревки. Пропустил под ремнем своего командира, отошел обратно, на лестничную площадку. Если все пойдет не так — он постарается быстро выдернуть своего командира за эту веревку. Запал горит четыре секунды, за это время можно много чего успеть. Если это стандартный запал, конечно.

Еще один боец — взялся за веревку, подмогнуть.

— Готово.

Прошляков вытер потные пальцы об форму. Из-за ворота достал французскую булавку — у него было несколько булавок и иголок, у его разведчиков тоже — как раз на такие случаи. Начал нащупывать спусковой рычаг гранаты… хреново, постарался таки Гюнтер, а пальцы потные…

Получилось. Нащупал-таки.

— Готово!

Гранату с булавкой вместо чеки — он передал назад. Взамен ему передали автомат. Он не всегда носил автомат, предпочитая как минимум два пистолета.

Гюнтера они обнаружили в угловой комнате… наверное это и была его смертельная ошибка, человек, если смотрит на здание — всегда смотрит на первый этаж, на последний, на крайние окна, на окна рядом со скульптурами… просто так взгляду легче зацепиться и определить положение нужного объекта относительно остальных. Бахмачев лежал на спине, на Гюнтере, который тоже лежал на спине. Все было так — Гюнтер что-то увидел, возможно, даже выстрелил — винтовка с БРАМИТом, пехотинцы прикрытия могли не услышать. Попал в кого или нет — неизвестно, но ответным выстрелом его сразили наповал. Бахмачев — вскочил на ноги, кинулся к окну — и получил еще одну пулю. Видимо, рассчитывал, что снайпер не сможет так быстро перезарядиться и найти цель в темноте. Но просчитался.

Прошляков осмотрелся — ни горелых спичек, ни сигаретных окурков, ни валяющегося фонарика — никаких источников света. Его люди были битыми, стреляными волками — ни один из них не стал бы курить или зажигать свет ночью, демаскируя позицию и привлекая внимание снайпера. Тогда как, мать твою, это произошло? Как он их увидел?

Он достал из кармана Гюнтера носовой платок, расправил его и накрыл лицо убитого. На скулах — ходили жевлаки.

— Кто что слышал? — спросил он.

— Ничего.

— Быть не может!

— Честное слово ничего! — громко сказал пехотинец.

— Когда нашли — как он лежал?

— Вот так, как сейчас — пехотинец показал.

Прошляков поднял Гюнтера к окну, как если бы он был живым.

— Старых, держи…

Присев на корточки, так чтобы его голова была на уровне головы мертвеца, он осмотрелся. Он даже не поленился засунуть шомпол в рану, чтобы определить, откуда прилетела пуля. Пехотинца за спиной, судя по звукам, вывернуло наизнанку…

Поняв, откуда прилетела пуля, Прошляков взял чудом неповрежденную винтовку Гюнтера, чистой тканью протер прицел, приложился и какое-то время смотрел. Потом резко скомандовал.

— За мной!

Битый кирпич вперемешку со стеклом хрустел под ногами. Это был еще один берлинский дворик, по которому стальным катком прокатилась война. Изуродованные осколками, сгоревшие липы. Разбитый, полузасыпаный автомобиль. Черные дыры окон, за каждым из которых мог скрываться пулеметное рыльце…

Прошляков стоял на колене, обшаривая прицелом комнату за комнатой. За спиной — тяжело дышали в нетерпении бойцы пехоты и танкового десанта, одолженного танкистами. Наконец, Прошляков дал команду, не отрываясь от прицела.

— Вперед!

Первым — во двор выехал Виллис, нацеливший пулеметную установку на дом, из которого вчера по-видимому и стреляли. Затем — перебежками — пошли вперед бойцы танкового десанта. Те, кто остался в живых в аду берлинских улиц, простреливаемых фаустниками и снайперами, те, кто напроворился за полчаса зачищать большой дом — уже знали, как действовать. Группы по два человека один лежит, один бежит. Оружие — всегда наготове.

Бойцы пересекли двор и ворвались в оба подъезда разом. Прошляков ждал — выстрелов… не знамо чего, в общем.

Потом — с окна верхнего этажа боец махнул белым платком — чисто…

— Богато немчура живет… — видавший виды боец с казавшимся закопченным от въевшейся грязи лицом лихо поправил пехотную стальную каску…

Да уж… Холодильники, стиральные машины с валиками для машинного отжима белья, мебель. Они даже телевизор видели — это такой ящик со стеклом. Он не работал — но говорили, что там кино показывают. Правда, без киномеханика, включил — и смотри.

Но ничего. Завтра и мы так же жить будем. Еще и лучше жить будем. Главное — победили. Это не немцы в Москве, со всеми их стиральными машинами. Это мы — в Берлине…

— Никого нет, товарищ капитан. Пусто.

Прошляков осмотрелся по сторонам.

— Пошли!

Они поднялись на этаж выше. Двери были взломаны, они зашли в первую попавшуюся квартиру. Прошли на кухню.

— Смотрите! — показал Прошляков — это что?

Бойцы мрачно смотрели на белый ящик.

— Дак холодильный шкаф это, товарищ капитан. Мы это знаем…

— Хорошо, сюда пошли…

Они зашли во вторую квартиру на лестничной площадке. Тоже прошли на кухню.

— А это что?

— Дак он же. Холодильный шкаф.

— А теперь подумай головой. Три квартиры — и во всех одинаковые холодильные шкафы. Может так быть? Хочешь — выше зайдем.

— Дак это…

— Почему здесь нет ни одного человека? Здание совсем целое. Почему ничего не разграблено?

Наверняка не один из бойцов подумал — так это мы запросто. Злого умысла тут не было — тот же холодильник домой не увезешь, да и подключать куда. А вот сапоги какие, кепку, очки, часы, пинжак. Кровать, чтобы хоть несколько дней нормально поспать в расположении…

— С этим зданием что-то не то — подвел итог Прошляков — обстановка одинаковая. Это не жилой дом. Ищите, простукивайте стены. Начинаем с нижнего этажа…

Взрыв раздался как раз, когда Прошляков вышел доложиться прибывшему к месту действия разъяренному полковнику — танкисту: тот хотел знать, какого беса его люди находятся не в расположении части — а шарахаются по развалинам с оружием и подозрительными, непонятно с каким приказом разведчиками. Полковник был армянином, ругался отчаянно, мешая русские слова и армянские и Прошляков начал уже думать, что неплохо было бы запомнить слова, уж очень внушительно это звучало. Как вдруг за спиной — глухо, протяжно охнуло… ударная волна бросила его на Виллис полковника и погасила сознание…

Берлин. Далекое прошлое

Ночь на 25 апреля 1945 года

Было бы полной глупостью выходить через выходы на станции метро: если они и не заминированы русскими, то делать это глупо. Говорили, что метро вообще затопят, пустят воду из Одера — но все-таки у кого-то в Рейхе остались еще проблески здравого смысла. Берлинский У-банн — великолепное укрытие для партизанской войны, ничем не хуже, чем русский лес, с которым они так намучались во время восточной кампании. Настало время и врагу — узнать, что это такое, партизанская война…

Чтобы выйти на поверхность — у них было несколько лазов, и они никогда не пользовались одним и тем же. Сейчас — они решили воспользоваться выходом, расположенным в здании, использовавшимся как гостиница ведомствами Риббентропа и если надо — Шелленберга^[82]. Здание это было с двойным дном — у него был подземный этаж и несколько коридоров, о которых никто не знал. Нужному гостю тут в постель могли подложить пышногрудую фроляйн и снять это на видео, могли подсказать, где можно снять фроляйн самому… или, если гость педераст… Могли украсть… тайные ходы вели ко всем комнатам, украсть временно и навсегда. В подвале сидели такие милые люди… от того, что они вынуждены были прослушивать и записывать на тонкую проволоку^[83] — они натуральным образом зверели. Так что — лучше им в руки было не попадаться…

Но сейчас — аппаратуру из подвала уже вывезли, неизвестно куда. Возможно — в «Орлиное логово», так назывался тайный, очень сильно укрепленный район в горах, откуда можно было продолжать борьбу. По слухам — где-то в берлинском метро надо было взорвать стену… и открывался тоннель, который вел прямиком туда. Еще, по слухам — прямо в самом Берлине в подземельях — был причал для подводных лодок, предназначенный для фюрера и высших чинов Рейха. Много секретов — таило берлинское подземелье.

По сырому тоннелю — они выбрались в подземелье «кошкина дома»^[84]. Остановились, прислушиваясь. Местные жители сюда не сунутся, все знают порядок и всем хочется жить. А вот большевики — могут припереться и сюда, дом, похоже — в полосе наступления…

Йельке посмотрел на часы.

— Я проверю… — прошептал он — с третьего…

— Хорошо…

Открыв дверь в стене — как и люк, она не была заметна, если не знать, что искать — ССовец неуклюже, боком протиснулся в тесный лаз, оберегая оружие — от удара могли сбиться настройки. Те, кто проектировал это здание, вне всякого сомнения, шедевр инженерного и архитектурного искусства — не рассчитывали на столь радикальные нововведения.

Крайс украдкой посмотрел на своих пацанов — как обычно, половина осталась на станции, половина отправилась в рейд. Это были пацаны из школы, тайно открытой Герингом в сорок втором, вопреки прямому запрету фюрера — шеф уже тогда понимал, что дело дрянь. Сюда брали тех, кто потерял родных на фронте семью под бомбежками, тех, кто готов был мстить и подходил по физическим и психическим показателям. Пистолет, нож, винтовка, удавка, мина — вот чему учили в этой школе. Фюрер про это и слышать не хотел, он всегда очень болезненно воспринимал все вопросы, связанные с детьми — видимо, потому что у него самого детей не было. Но Боги… что говорить, если он своими глазами видел пойманных вспомогательной полицией рейхскомиссариата Восток малолетних бандитов. Эти были хуже взрослых, взрослые часто предавали особенно после применения к ним пыток. А эти… нет, он ни разу не слышал, чтобы какой-то из малолетних бандитов заговорил.

Шеф уже тогда понимал, что придется вести тайную войну. И лучше всего для этого подходят женщины и дети. На них не обращают внимания, от них не ждут опасности, их пропускают через посты, им банально проще спрятаться в толпе. Но с женщинами другая проблема… они влюбляются, они истеричны и непостоянны. А дети… правильно воспитанный и обученный подросток, фанатичный, знающий, за что он сражается и кому мстить — страшное оружие.

Сталин, Черчилль, Трумэн. Особенно Сталин. Крайс говорил с шефом — тот долго, дольше, чем любой из высших руководителей Рейха жил в СССР^[85] и буквально спинным мозгом чуял: убей Сталина и не будет больше ничего. Жидобольшевистские вожди перегрызутся друг с другом. Плохо то, что Фюрер поверил этому хаму СС-штурмбанфюреру Скорцени, он был вынужден привлекать людей со стороны, в том числе с Абвера и дело провалилось^[86]. Если бы тогда знать, какая мразь окажется этот коротышка адмирал. Многие говорили, что с ним что-то не то.

А теперь — уже поздно. И он не смеет сказать этим волчатам с вымазанными сажей лицами, бесшумным оружием и ножами за поясом, что все кончено, враг у ворот. Наверное, скажи он такое — они пристрелили бы его. И, наверное — если бы не они, он бы уже раздобыл какие-никакие документы и нырнул на дно.

Он посмотрел на свои часы — на них была крышка, и они светились в темноте без фонарика, подарок Дечима МАС^[87]. Йельке наверное уже вышел на позицию.

— Вперед!

Один из подростков навалился на рычаг, открывающий потайную дверь, ведущую на лестницу обычной гостиницы — неправильно это сделаешь и потом костей не соберешь. Второй подросток — держал дверь под прицелом собранной на заказ германской копии бесшумного СТЭНа. Чаще всего — такие штуки умудрялись раздобыть как раз бойцы Люфтваффе, в начале сорок пятого был сделан большой заказ на такое оружие — как оружие выживания для сбитых пилотов и основное — для Бранденбурга-800. Но выполнить не успели… теперь этот же завод клепал упрощенные варианты для фольксштурма, пытающегося хоть как то сдержать накатывающую на родную Германию большевистскую орду.

Они вышли на лестничную площадку. Открыли дверь… растеклись по заваленному хламом двору. Плохо, что в этом районе нет нормальной…

Звук выстрела — лейтенант уловил в мгновение. Для снайпера — слышать выстрел другого снайпера, различать его даже в грохоте канонады — одно из тех умений, что позволяет оставаться в живых…

— На землю! Вниз!

Батарея больно ударила в бок… если порвались провода, то… чинить то некому сейчас. Откуда он нас увидел, как… он что — совсем рядом? Какой-то странный звук выстрела…

Выстрелил Йельке — этот звук он узнал бы из тысячи. Он показал рукой — вниз, лежать — и тут Йельке выстрелил еще раз…

Дело дрянь.

— Отступление! Назад! Не стрелять!

Ползком, перебежками — они отступили обратно в здание. Последним — втащили труп Уве, Уве Бользена из Кенигсберга, старший брат которого сгорел под Курском в танке. Уве писал стихи и музыку…

— Потери, раненые?

Гитлерюгендовцы тяжело дышали.

— Отступить в закрытые помещения. Блокировать дверь.

Все исполнялось четко и беспрекословно. Крайс прежде чем уйти — затер кровь.

Из потайной двери появился Йельке, тяжело дыша. Два пистолета вскинулись на него — и тут же опустились…

— Что произошло?

Йельке плюнул на пол — это означало, что он серьезно выбит из колеи.

— Там был снайпер. Я не видел его, пока он не выстрелил…

— Где?

— Угловое здание. Сверху.

— Как он нас увидел, черт тебя дери?!

— Не знаю…

— Он был один?

— Двое. Снайперская пара.

Это было плохо. Это было очень плохо. Русские снайперы действовали обычно в одиночку — или большими группами.

— Снайпер и наблюдатель?

— Нет, похоже, охранник. Он вскочил, когда я свалил первого.

— Его тоже снял?

— Да.

— Еще были?

— Не знаю…

Возможно, что и нет — иначе была бы пальба.

— Здесь нельзя больше оставаться.

— Надо вернуться и отомстить — угрюмо сказал один из гитлерюгендовцев.

— Я лучше знаю, что надо, сопляк! — сорвался Крайс.

Пристыженный, гитлерюгендовец замолчал.

— Так… здесь стало опасно. Уходите вниз. Отступайте дальше по тоннелю, найдите другое логово. Они будут искать нас. Завтра, с утра…

— А вы?

— У меня есть чем заняться. Отступайте. Это приказ.

Берлин. Станция Потсдаммерплатц

Далекое прошлое

Ночь на 25 апреля 1945 года

Яркий — перед выходом все сменили батарейки — луч света осветил уходящие вниз ступени, уперся в решетку, закрывающую выход в город. Станции метро или U-bahn в Берлине были не такими как московские — неглубокого залегания и без эскалаторов. Вместо эскалаторов — лестницы. Под любым сегментом лестницы может скрываться мина…

— Саперы… — негромко скомандовал гвардии майор Хватов, которому передали командование группой.

Саперы — осторожно, под прикрытием нескольких стволов — по ступенькам проверили лестницу, затем решетку. Коротким ломиком вскрыли ее — звук был такой, что его явно было слышно и на станции метро.

— Ничего нет. Чисто, товарищ майор.

— Вперед!

Для этой охоты — собрали скорохватов, всех, кто только был. СМЕРШ Первого Белорусского и Первого Украинского фронта, брали лучших из всех частей, которые участвовали в штурме Берлина. Цель — замирить, наконец, проклятую подземку, в которой невозможно использовать бронетехнику и обычные пехотные подразделения. Последняя попытка — обернулась гибелью почти тридцати солдат при взрыве заминированного дома. Так и не удалось установить, что такое было в этом доме. Видимо, что-то вроде гостиницы для приезжающих в Берлин членов НСДАП. А может — и похуже что.

Единственным оставшимся в живых — случайно — был командир группы. Его не арестовали, он был в расположении танкистов — но сейчас решался вопрос о разжаловании его в рядовые за халатность и плохое командование своим подразделением, приведшее к потерям.

Учитывая условия — скорохваты СМЕРШа решили действовать парами. Невозможно использовать одновременно фонарик и автомат — а одни пистолеты тоже не есть хорошо. Решили вопрос так: группы по два бойца. Первый боец несет автомат — ППШ с дисковым магазином или ручной пулемет — у них были даже два РПД-44, совсем новых, которые мало использовали, потому что были проблемы с новыми патронами этого калибра. Второй боец несет фонарик — обычно это Zeiler или Petrix, трофейные — и подсвечивает автоматчику. Для самозащиты — в другой руке у него пистолет ТТ и он же — несет взрывчатку, четыре стандартные саперные тротиловые шашки и двадцать метров огнепроводного шнура, если придется взрывать тоннели. Еще несколько детонаторов на основе кислоты. Для работы в парах — бойцы должны хорошо знать друг друга, помогать друг другу в бою без слов. Поэтому — набирали сразу парами: не можешь привести напарника — не подходишь. Впрочем — такой проблемы не было: СМЕРШ парами и работал, ведущий и ведомый. В одиночку — парша^[88] не заломаешь, а стрелять теперь нельзя.

Двумя парами — идя рядом, но не прижимаясь к стенам из-за опасности рикошетов — первые двое СМЕРШевцев спустились вперед, до уровня, на котором были саперы. Затем пошли еще две пары — эти должны были пройти дальше…

За решеткой — было что-то вроде тоннеля. Очень опасного — полтора десятка метров, плитка дает сильный отчетливый звук, когда ступаешь, а спрятаться негде — скамья это не укрытие. Поэтому — две пары СМЕРШевцев броском преодолели опасный участок, заняли свои позиции. Отсигналили фонариками — нормально, можно идти.

Выдвинулись еще две пары. Они должны были пройти еще дальше — и занять позиции у подножья лестниц, ведущих непосредственно на станцию. Последняя группа — пять человек, в том числе и майор Хватов — должна была идти последней и уже зачистить станцию.

Снизу отсигналили — третья группа заняла рубеж. Пятеро — у этих было два ручных пулемета и два автомата на пятерых — двинулись вниз.

Мрамор гулко стучал под ногами. Все-таки немцы знали толк в державности, недаром Гитлер говорил — каждый недочеловек должен будет хоть раз в жизни посетить Берлин, чтобы понять, кому он служит…

Станция была большой, высокой, со сводчатым потолком — в отличие от наших станция глубокого залегания здесь — свод потолка был примерно метров на пять — семь метров ниже уровня поверхности. Два пути, скамейки, кованый чугун, какие-то технические помещения.

Автоматы были нацелены по наиболее опасным секторам. Лучи разгоняли тихий, нехороший мрак. Взрывы наверху — почти не были слышны…

Хватов огляделся.

— Вперед. Поверить помещения, закрепиться…

Помещения скверные — двери со стеклом, да еще непрозрачным. Не видно, что внутри — но силуэт заметить можно…

Все с тревогой ждали действия — и оно произошло. Крик, одиночный пистолетный… справа! На противоположной стороне.

— Резерв, вперед!

Резервная группа — прыгнула вниз, чтобы быстрее добраться. Воды на путях было по щиколотку…

Хватов, топая сапогами — в одиночку побежал через переход…

Когда прибежал — все было кончено. Труп… рядом — в свете фонарей белый как мел боец, прижимающий индпакет к животу и тяжело, надсадно дышащий. Еще одного бойца — бинтовали, мелькало белое.

Рядом, на кафеле станции — лежало тело… одетый в черное… но это же…

Подросток!

На нем было какое-то приспособление… что-то вроде очков, непонятно каких — на обоих глазах, это крепилось на каркас и на каску. Черная одежда… это и не одежда вовсе. Это обмундирование.

Обмундирование для действий в темноте.

— Гитлерюгенд.

— У… твари…

— Вашу мать!!!

Хватов рывком поднял автомат — совершенно непривычного вида, с длинной толстой трубой вместо ствола. Они знали про английские СТЭН, небольшая партия их приходила в СССР для изучения. Это был тот же самый СТЭН — только горловина магазина не сбоку — а снизу впереди, как привычнее немцам. И пистолетная рукоятка из фенольной пластмассы как на МР40.

— Это Гитлерюгенд!? Вашу мать! Откуда у них автомат?! Автомат с БРАМИТом! Мать вашу так, б…

Бойцы подавленно молчали.

— Перегруппироваться. Пулемет и два автомата в голову. Работать только четверками. Приготовить гранаты. Надо проверить всю станцию и вагон. Дальше продвигаемся вперед в тоннель! Пулеметный пост вон туда!

— Есть…

Жить СМЕРШам оставалось меньше минуты — перед гибелью подросток — смертник из особого подразделения Гитлерюгенда активировал детонатор мощного заряда, который был выставлен ровно на шесть минут. Люди того же Прошлякова — столкнувшись с подобным, отошли бы и выждали — они знали замедление основных типов немецких взрывателей и знали, на что и на кого можно натолкнуться в берлинской подземке. Но СМЕРШи этого не знали. А относительно Прошлякова — решался вопрос о предании его суду.

Берлин. Поверхность

Далекое прошлое

Ночь на 25 апреля 1945 года

— … Эх, а помирать нам, рановато!

Есть у нас еще дома дела!

Закончив лихую, оптимистичную, дышащую победой песню — невысокий танкист чисто по-русски сорвал закопченный шлемофон с головы и шмякнул его о загаженный асфальт берлинской улицы…

— Ну, дал…

— Артист! — с неподражаемым выражением сказал командир танковой роты, капитан Беридзе. Потомок грузинских князей на службе русскому государству, в нем не было ничего от грузина. Русское мужиковатое лицо, простой говор.

— А то… Аплодисменты, аплодисменты…

Побеждали…

Все жертвы были принесены и вся цена — сполна уплачена. Она оказалась высокой, даже неизмеримо высокой — но сейчас однозначно все шло к концу. Рота новейших танков ИС-2 (Иосиф Сталин-2) стояла примерно в полутора километрах от рейхстага и готовилась наступать. А танкисты — резали казачка на полуразрушенной берлинской улице. Решающее наступление было намечено на завтра, цель — центр города, Рейхсканцелярия и Рейхстаг…

Вместе с танкистами — сидел бледный, с забинтованной головой человек. В отличие от танкистов, которые не прочь были махнуть по пятьдесят под тушенку, он криво улыбался и не пил: доктор предупредил: хоть капля и можешь ослепнуть. Это и был капитан Прошляков, без пяти минут — рядовой Прошляков…

Советская система — была безжалостна к таким как он: если есть ЧП, значит — должен быть и виновный в нем. И неважно, что здание минировали, возможно, еще на этапе его строительства и такое минирование — можно пропустить после многочасового обыска здания. Правило было простое и жестокое — остался в живых, погубил при этом людей — отвечай. Только погибших — система не могла достать, и от них волкодавы системы отступались, злобно рыча. А если остался жив… будь добр, отвечай по факту. Не принял достаточных мер — универсальная формулировка.

Однако, если в тридцать седьмом и в сорок первом системы откровенно боялись — то в сорок пятом военной спайкой, общим действием — вполне научились ее блокировать. И внизу и вверху. Внизу… непонятливые особисты часто просто гибли от случайной пули, или при авиационном налете. Наверху… тот же маршал Жуков, талантливый, своевольный и самодуристый военачальник вел примерно ту же самую политику, которую вел рейхсмаршал Геринг «У себя в штабе я сам определяю, кто у меня еврей, а кто — нет». Против военной спайки особисты опасались выступать, спинным мозгом чувствовали, что действующая армия есть действующая армия… ногой наступят, раздавят и даже не заметят. Прошляков попал под правило — своих не сдавать, наказывать только самим. Его непосредственный командир поручился за него — и этого было достаточно. Его ждало «дисциплинарное» наказание — разжалование в рядовые, существующее в армии, наверное, со дня ее появления. Но и это — отложили до Победы — а после Победы можно было рассчитывать, что на радостях — всех простят, всем забудут…

Каждый человек должен был быть на своем месте — подобрали место и Прошлякову. Его сунули в роту новеньких тяжелых танков ИС-2, только прибывших на фронт. Подобрали ему должность в интендантуре, но реальные его задачи — ему объявил комполка на ухо. Рота собиралась сборная, часть танкистов «горелые», то есть потерявшие свою технику и получившие новую, часть — и вовсе только из училищ. Но ни у кого не было опыта уличных боев, что с применением тяжелой техники, что без. Поэтому — полковник поставил задачу: перед общим наступлением привести роту в боевой порядок и дать самые необходимые знания по тактике боя в городе и взаимодействия с наступающей пехотой. Это и было своего рода испытанием для Прошлякова: справишься — простят. Не справишься…

То, что говорят — будто в Советской армии не берегли ни технику, ни людей, брали числом — все это х…ня полная. Берегли — еще как берегли.

Прошляков, начинавший еще в Сталинграде, где солдата обычно хватало на два боя — брал и чистил не один город, потому знал, что и к чему. Оборона Берлина строилась по секторному принципу: восемь секторов и в центре последний, девятый, самый укрепленный. Сил в городе было явно недостаточно и все по одной причине — последний месяц фашистские генералы саботировали приказы ОКВ, стараясь отойти на Запад, чтобы сдаться в плен американцам и англичанам. В городе практически не было исправных танков противника: много новейших танков угробили у озера Балатон в ходе довольно непрофессионального контрнаступления. Тем не менее — в городе держали оборону несколько набранных с бору по сосенке сводных дивизий, городские жители, сведенные в Фольксштурм и гитлерюгендовцы. Последние — были особенно опасны.

И еще этот снайпер. Может — его и вовсе завалило под взорванным зданием?

Против немцев — следовало применять испытанную тактику: взаимодействие бронетехники и пехоты. Пехота — должна опережать танки, но ненамного. Пехотинцы — проникают на улицу, по ним открывают огонь — они занимают укрытия, но не пытаются взять штурмом укрепления фашистов: слишком много потерь. В этот момент — должны выдвинуться танки и открыть огонь по выявленным огневым точкам противника. Пехотинцы же — должны поддержать танк автоматным и пулеметным огнем, не допустить выхода на позиции фаустников, приближения к танку подрывников с взрывчаткой и ручными кумулятивными зарядами, воспрепятствовать отходу противника с занимаемых им позиций до полного его уничтожения. После уничтожения противника сосредоточенным огнем — пехота должна продвинуться вперед, насколько это возможно, зачистить здания. Саперы и инженеры — должны проверить и проложить путь танкам для следующего броска.

Все вроде бы просто — но как только доходит до дела — возникают нюансы.

Необстрелянные, неопытные солдаты — боятся своих танков, тем более таких громадных как ИС-2 больше, чем противника. За танком можно и нужно укрываться при обстреле — но при этом нужно быть всегда начеку: танк может начать маневрировать, и можно попасть под гусеницы. Нужно вообще понимать, как и куда может пойти танк, чтобы не попасть под него и не мешать ему. Нужно знать, где и как располагаться на танковой броне во время движения, чтобы иметь возможности для наблюдения и обстрела — но в то же время не скатиться с брони и не попасть под гусеницы. Если танк начал стрелять — то нужно открыть рот, иначе можно вообще оглохнуть. Нужно знать, где может пройти танк, а где не может, чтобы взаимодействовать с экипажем танка, указывая ему дорогу. У зачистки зданий — есть тоже свои особенности, без знания которых будут потери.

С танками тоже проблемы. Насыщенность линии обороны фаустниками столь высока, что полностью избежать попаданий почти невозможно. Появились какие то ракетные установки с электрическим… что ли пуском — которые пробивают лобовую броню ИС-2. Значит — нужно укреплять броню для преждевременного подрыва фаустпатрона — для этого годятся мешки с галькой, каменистой землей, кроватные сетки и детали кроватей, листы брони с трофейной техники и своих подбитых танков, если есть. Зенитный пулемет можно прекрасно использовать для борьбы с фаустниками: мощный ДШК пробивает стены. Но для этого его надо оснастить щитом: фаустники тоже не дураки, они действуют в связке с пулеметчиками и автоматчиками, которые прикрывают их выход на позицию. На танке нет скоб для того, чтобы танкодесантники могли держаться в движении — надо наварить. И много других, мелких нюансов — которые в сумме дают либо победу, либо поражение.

Прошляков занимался подготовкой танкодесантников и взаимодействием с экипажами танков, «горелый» старшина Тихомиров, чей танк не подлежал восстановлению как раз из-за этой новой ракетной установки — занимался танками, матеря и гоняя в хвост и в гриву рембатовцев. За несколько дней, оказывается можно много чего сделать: опыт не передашь, конечно — но опыт только в бою зарабатывается, словами его не передашь. По крайней мере, сделать так, чтобы эти солдаты были хоть немного более готовы к встрече с коварным, изощренным, много чему научившимся за годы войны противником, воюющим на пороге своих домов… они смогли — сделали все, что было в их силах. И даже немного больше…

Сейчас, Прошляков с тоской смотрел на ополовиненную банку тушняка перед собой. Больше половины за раз он съесть не мог — рвало. Вообще… плохо дело. К своему телу он привык относиться в приказном порядке, а сейчас… сейчас оно подло предавало его, раз за разом…

— Товарищ капитан, разрешите… — один из танкистов показал на ополовиненную банку.

Прошляков махнул рукой.

— Давай…

Танкисты рассмеялись.

— Наш Жора — проглот и обжора…

Прошляков — тоскливо посмотрел в темноту…

По всему — сегодня намечалась последняя охота…

Патронов осталось всего ничего — сорок семь, это полтора магазина, почти пять винтовочных обойм. Снабжения не было почти никакого — он слышал, как Юнкерсом удалось доставить снаряды к ахт-ахт, непревзойденным немецким зенитным пушкам и вывезти раненых обратным рейсом. Всего два самолета — топлива не было, в небе безраздельно господствовала вражеская авиация. От знакомого офицера Люфтваффе он узнал, что американцы и англичане ругаются в небе — дичи слишком мало и на всех не хватает. Было бы смешно, если бы не было так грустно…

Ночью — они узнали, узнали, что в бункере покончил с собой фюрер. Йельке не поверил и даже попытался пристрелить того парнишку из Гитлерюгенда, который услышал это и принес новость в подземелье. А вот он, Крайс — поверил сразу. Несмотря на все провалы последнего времени — фюрер все-таки был фюрером. Он ни за что не ушел бы от ответственности за то, что сталось с рейхом и его людьми. Нет, не ушел бы…

В отличие от фанатично верящего Йельке — он много сомневался, особенно в последние два года. Сомневался в фюрере. Его сомнения — не влияли на ту работу, которую он выполнял, и привели его сюда, в темные лабиринты берлинской подземки. Иногда ему казалось, что он уже не сможет жить на свету — и так и останется после войны жить здесь как крыса, в безопасной темноте тоннелей. А в том, что война скоро закончится и не в их пользу — он ничуть не сомневался.

Как все это произошло? Как мы до такого докатились…

Он так и не смог понять фюрера — почему он начал войну одновременно со всеми. Еще до войны — он дважды ездил в Англию, встречался с местными пилотами. Были у него и знакомые американцы… мир авиации вообще тесен и в нем нет границ, как нет границ в небе. Все это — были хорошие люди, почти что арийцы — иногда их было не отличить от немцев, особенно после пирушки в баре. Как получилось так, что они воюют друг против друга. Как получилось так, что цивилизованные страны, объединяемые общей историей Европы — пошли друг на друга.

Наверное… наверное, во всем виноваты жиды. Он видел фотографию Черчилля, британского премьер-министра, с которого все и началось. Точно — жид! И у американцев полно жидов… он сам слышал, как пилоты ругались о том, что банкиры гребут деньги, а люди умирают с голоду, и про то, что в Белом доме засели жиды. Так оно и есть — иначе бы такого не было. Германия должна была помочь расово близким, цивилизованным странам освободиться от жидов, а не бомбить их. Если бы они в сороковом не совершили ошибку — сейчас бы ничего этого не было.

Но вот коммунисты…

Коммунисты, большевики — это отдельная тема. У него был друг… его убили в сорок втором. Его отец служил при дворе Императора Николая, последнего русского императора, супруга которого была германской принцессой. Его убили — а матери с двумя детьми на руках удалось вырваться из России в двадцать первом, бежать от ужасов большевизма. Он часто гостил в их доме… и иногда слышал такие истории, от которых леденела душа. Как большевики на лошадях рубили бегущих беззащитных людей, жгли города. Как убивали сдавшихся. Как расстреливали по ночам всех, кто был против них, как грабили. Как у всех, у кого что-то было — все отняли и забрали себе, раздав часть нищим, которые не работали, лодырствовали. То, что это правда — он узнал в сорок втором под Ленинградом, городом, где правил русский царь и который большевики переименовали в честь своего безумного злосчастного вождя. Он видел и его портреты… если это не жид, то кто тогда жид?

Тут фюрер был абсолютно прав. Проживание даже незначительного количества людей цивилизованной высшей расы, немцев, среди азиатских недочеловеков — сказывалось благотворно и позволяло России быть более-менее цивилизованной страной, способной участвовать в делах Мирового концерта держав. Когда пришли большевики — это был бунт, восстание черни, которое надо было задавить во младенчестве — они начали потворствовать самым диким, самым варварским инстинктам толпы. Неудивительно — ведь это были жиды, а они отлично знают, как действовать в таких случаях. Мировые державы, утомленные чудовищной войной, ничего не сделали с этим возмутительным восстанием — только у фюрера хватило смелости возвысить голос и выступить против. А сейчас — толпа азиатских варваров, вооруженных украденным у цивилизованного мира оружием — ринулась на завоевание самого же цивилизованного мира, Европы. Первым — на их пути Рейх, потом — остальные. И не просто так — что Англия, что Америка выступили против Рейха — они считают, что водные пространства и мощный флот остановят большевистские орды и не дадут им прийти на их земли. Идиоты! Чертовы идиоты! Ни даже не понимают, с чем имеют дело. Конец рейха — будет и их концом, только не сразу.

Рангарек. Гибель богов…

Как они допустили такое? Как не помирились с Англией, с Америкой. Неужели фюрер не видел, что у Рейха нет сил на долгую войну, что нет нефти, что недостаточно металла, что недостаточно всего. Как фюрер не мог понять, что островитяне просто бросят их на растерзание большевистской орде?

Видимо, фюрер все же не всесилен. Это обычный человек и как все обычные люди — он может ошибаться.

А расплачиваются за ошибки — они. Сидящие в тоннеле…

Какое-то движение — привлекло внимание офицера Люфтваффе. Он поднялся на ноги, привычно поправил упряжь с батареей — он настолько к ней привык, что уже не замечал тяжести прибора. Пошел вперед…

У первого поста — были гитлерюгендовцы.

— В чем дело? — строго спросил он.

Гитлерюгендовцы отдали салют.

— Герр официр! — никто здесь не носил знаков различия — на Постдаммерплатц чужие!

— Русские? — сразу понял он.

— Так точно! Крайс отправил меня сюда с донесением! Разрешите, я вернусь!

— Нет, не разрешаю. Сколько их там?

— Не менее десяти человек, герр официр!

Взрыв — в тесном подземелье — был похож на глухой рокот, которым сопровождается обычно сход снежной лавины. Крайс сразу понял, что это такое…

Вот и еще один — выполнил свой долг до конца…

— Ложись! — крикнул он, опасаясь обвала всего тоннеля.

Тоннель не обвалился. Видимо, — Боги были благосклонны к ним — них еще оставались боеприпасы, и это значило — они не выполнили свой долг до конца.

Подошел Йельке. Чумазый — у него разбилось стекло в очках, и он так и ходил, потому что заменить было нечем. Свою ССовскую форму он давно не носил — в плену ССовцев расстреливали.

— Надо уходить. Они знают, где мы…

— Осталась последняя охота. Сколько у тебя?

— Тридцать три.

Крайс выгреб из кармана несколько драгоценных патронов и передал их Йельке.

— Держи, у меня больше. Собери всех…

Зажгли свечу. Обычно этого не делали…

Крайс смотрел на лица пацанов из Гитлерюгенда, которые были с ним в последние дни в берлинских подземельях и помогли ему больше, чем кто бы то ни было на фронте — на фронте обычно не любили Люфтваффе и начали качать права. Какой же малости нам не хватило… о Боги, какой же малости. Он был уверен, что вот эти вот — дошли бы до Москвы…

— Слушайте меня, солдаты берлинского подземелья… — сказал он.

Он не был большим любителем поговорить и не умел произносить речи. Но сейчас — он должен был сказать то, что по его основу должно было заложить основу сопротивления и привести, в конце концов, к возрождению Рейха.

— Сегодня последняя наша охота, после ее завершения — я отдам вам приказ спасать свои жизни любой ценой. Я настаиваю на беспрекословном его исполнении. Большая честь — погибнуть на поле брани, сражаясь за Рейх, но еще большая честь — остаться в живых, чтобы продолжить наше дело и нашу борьбу.

Я расскажу вам о том, что я видел в сорок втором в Ленинграде, и я хочу, чтобы вы рассказали о нем своим детям, а ваши дети — вашим внукам. Я видел русских, которые живыми валами накатывали на наши позиции, падая под градом пуль — но они шли и шли, волна за волной и иногда — не оставалось места на земле, которое не было бы залито кровь, или на котором не лежал бы труп. Я видел места по весне — снег скрывал это, но приходила весна и все таяло — где трупы лежали один на другом, в несколько рядов, так много там погибло людей. Я видел политруков и жидокомиссаров, которые гнали этих людей в атаку как скот, стреляя им в спины — не дай вам Бог увидеть что-то подобное, это непредставимо цивилизованному уму. Но я видел и то, что после того, как жидокомиссары были убиты — русские поворачивали назад. Они становились такими же, как мы — людьми, которые не спешат умирать.

И потому я пришел к выводу: только уничтожив большевизм, можно что-то сделать с русскими. Триста лет они жили, управляемые немцами — и ни разу за это время Европа не видела бедствия, подобно тому, какое происходит сейчас. Именно большевизм сделал возможным это варварское нашествие на Рейх, на Европу, на сам наш образ жизни, на наше будущее. Именно большевизм является главной и безусловной угрозой всей человеческой цивилизации.

Поэтому, я приказываю вам выжить и помнить. Помнить все, что здесь произошло. Помнить, как мы стояли непоколебимой стеной на защите своих родных домов. Помнить каждого убитого жидобольшевика, ведь каждый убитый большевик — это еще одно маленькое препятствие на пути к торжеству варварства над цивилизацией. Помните все это — и научите этому ваших детей.

Фюрер был почти прав, он ошибался только в одном — он заметил, как скривился Йельке — они добьют нас и только потом — будут воевать против Советов. Но это будет — не нужно иллюзий, с большевиками невозможно ужиться в одном мире. И я хочу, чтобы вы забыли все обиды и все ошибки по отношению к расово близким народам Запада — и выступили единым крестовым походом на Восток, походом цивилизации против варварства…

Помните только одно, но самое главное — как бы вы не ненавидели большевиков, боритесь не с большевиками, а с большевизмом. Большевиков слишком много — а большевизм один и он уязвим. Не будет большевизма — им конец. Так — и только так. Зиг хайль!

— Зиг Хайль! Зиг Хайль! Зиг Хайль! — трижды прозвучало в тоннеле.

Танкистам — выбрать место для сна немного проще, чем пехотинцам. Можно конечно спать и в самом танке — но там неудобно и весь экипаж не помещается. На местности спали так: копали окоп, потом наезжали на него танком — вот и крыла и стены. Кто-то один всегда спал в танке — чтобы слышать рацию…

В городе сложнее. Спали кто в разрушенных домах, кто где. Иногда — вытаскивали остатки кроватей, матрацев, даже залезали меж гусениц танка… правда на это мало кто отваживался. Натягивали плащ-палатки между двух танков… в общем — человек поразительно приспосабливающееся существо.

О том, что дело дрянь — Прошляков понял сразу, как только проснулся. Почему проснулся? А чутье подсказало… разведчики, у кого не было чутья, давно лежали в могилах — и хорошо, если в могилах. Услышав металлический лязг и какие-то странные, похожие на бормотание звуки он понял — БРАМИТ. Лязг мог быть лязгом затвора автомата, который не слышен при обычной стрельбе… вот почему они уважали бесшумный Наган…

Схватив автомат сопящего соседа, он выпустил очередь в воздух.

— Тревога!

Немцы — очевидно, охрану уже сняли — отреагировали мгновенно: из-за гусениц выкатилась граната. Советская, не немецкая колотушка. Кто-то, имеющий немалый опыт в городских боях — не бросил, а аккуратно катнул ее.

Прошляков лежал крайним — и только поэтому успел откатиться из зоны поражения гранаты. Остальные — не успели даже проснуться…

Он оказался лицом к лицу с невысоким… маленьким даже… подростком (?) лежащим, меж гусениц танка — он то и катнул гранату. Его лицо было измазано чем-то черным, глаза буквально сверкали ненавистью. Он выбирал — стрелять из автомата либо катнуть гранату… выбрал второе и почти выиграл. Но сейчас — он не успевал со своим автоматом, а вот у Прошлякова — в руке уже был взведенный ППС. Прошляков нажал на спуск — и длинная очередь на все, что осталось в магазине — вышибла из немца мозги.

Стреляли со всех сторон — но выстрелы были редкими, понятно было, что в живых уже мало кто остался. Немцы уже внутри периметра, они сняли охрану и начали методично вырезать людей — кого только возможно.

Услышав крадущиеся шаги, Прошляков бросил разряженный автомат. Схватил автомат немца — он лежал чуть на отлете. Проверять было некогда — он нажал на спусковой крючок. Автомат был перетяжелен на ствол, вместо ствола у него была какая-то труба, он ответил странным кашлем и лязгом, задергался, посылая вперед пулю за пулей. Не зная, попал он или нет — Прошляков повел ствол веером, выпуская пулю за пулей, пока не опустел магазин.

Люк в танке был закрыт — но пулемет был на кронштейне, надежный ДШК, заряженный и готовый к действию, с самодельным щитом. Его заметили — пули ударили по броне со стуком, напоминающим стук молотка, выбили искры, какая-то задела его… а может быть и нет. Он изо всех сил рванул на себя рукоятку внизу, взводя пулемет. В этот момент в него попали… щит не спас, попали так, что в глазах потемнело от боли. Но он не сдался — из последних сил развернув пулемет и схватившись за рукоятки — дернул спусковой крючок.

Нацеленный на немецкое здание пулемет разразился оглушительным грохотом, на стволе полыхнуло пламя. Загремели автоматные очереди справа — услышав у танкистов стрельбу, им на помощь бросились соседи, зенитчики и пехота…

В этом последнем бою, Ночные крысы убили еще двадцать семь большевиков — но потеряли и троих своих. Среди них — было двое гитлерюгендовцев и один из снайперов, вооруженных экспериментальным снайперским комплексом Вампир. Оружием возмездия.

Еще потемну — место боя оцепили пехотинцы, затем прибыл СМЕРШ, начали обыскивать все дома поблизости, без исключения. Одну новинку нашли сразу — автомат, похожий на британский СТЭН и на его копии для Фольксштурма, но при этом оснащенный немецким аналогом прибора БРАМИТ. Судя по произведенному тут же контрольному выстрелу — оружие было действенным и эффективным. У второго погибшего гитлерюгендовца — был пистолет Парабеллум, тоже с БРАМИТом и немецкий десантный нож. Когда поняли, что эти низкорослые люди в странном черном обмундировании, с измазанной сажей лицом — подростки, многие видавшие виды волкодавы испытали оторопь. Купол Рейхстага уже было видно с крыш домов, занятых советскими солдатами — но теперь всем было понятно, что со взятием Рейхстага война вряд ли закончится.

Третьего — по-видимому, снайпера — нашли в одном из здание неподалеку. Пуля калибра 12,7 вырвала часть грудины и мгновенно убила его — но оружие его осталось целым, оно не выпало в окно. Автомат, известный как «усиленный пистолет-пулемет МР-43», но с довольно длинным глушителем на конце и прицелом, представляющим из себя большую трубку на кронштейне и сверху — мощный прожектор, от которого провода шли к батарее питания. Находка — несмотря на то, что автомат был хорошо известен — имела все черты «оружия возмездия». Поэтому ее — с максимальными предосторожностями изъяли и под сильной охраной — отправили в штаб третьей ударной армии. Потом за ней прилетит самолет — а в конце сороковых на новом советском АК-47 появился точно такой же прицел. Американцы сработают еще раньше — просто в руки советских попадет только образец, а в руки американцев — чертежи и сами конструкторы. Их вывезут в США по тайной программе Скрепка, и они будут работать на благо новой родины, нового Рейха.

Бесшумные стрелковые комплексы, изготовленные в Рейхе очень малой серией по аналогу британских — тоже отправят на изучение. В сорок седьмом году — машиностроительная фирма Иберия Верке, расположенная в советской оккупационной зоне предложит для советской армии целый спектр совсем новых и восстановленных вооружений. В их числе будет и бесшумный комплекс оружия. Горячим сторонником принятия этого на вооружение будет Г. К. Жуков, лично участвовавший в штурме Берлина и понимавший что к чему — но советские оружейники будут горой стоять за свои образцы. Бесшумное оружие так же будет отвергнуто, сначала — СССР сделает ставку на изобретения Гуревича, потом начнет «изобретать велосипед». В результате — бесшумное оружие мирового уровня появится у настолько в восьмидесятые. Г. К. Жукова в первый раз уберут с должности — в том числе и за предложение создать постоянно действующие части спецназначения армии, вооружив их бесшумным оружием. Сталин имел все основания полагать, что эти части будут нести угрозу ему лично и его режиму.

Тимофея Прошлякова так и похоронят как капитана. Смерть — все обвинения снимает…

Афганистан. Район Джебаль-Уссарадж

Дорога на север. Район отметки 2685

Вечер 30 июля 2015 года

— Incoming!!!

Лейтенант проснулся от надсадного воя, оборвавшегося глухой тишиной. Их подбросило над землей, крупнокалиберная мина разорвалась совсем рядом. Потом — наступила оглушительная тишина…

— Все целы?!

— Да! Так точно!

Многие не ответили. Они просто продолжали копать, вгрызаться в камень, рвать его, чтобы во время передышки создать себе хоть какие-то позиции, укрыться от волны стали, готовой обрушиться на них. Это был не Ирак девяносто первого и не Фолкленды. Это был Корея пятьдесят первого года. Или Сталинград сорок второго…

— Стой.

Их «КамАЗ» остановился около чек-пойнта, обычного чек-пойнта в афганской глуши. Собранный из типового набора бетонных плит, со спутниковой антенной, обжитый за время долгого и бессмысленного стояния здесь. Привлекло внимание необычно большое количество бронетехники у блока — две легкие бронемашины Феннек и два новеньких колесных транспортных средства морской пехоты США — угловатый, высокий ящик на восьми колесах. Над блок-постом вместе с флагом НАТО — висел голландский флаг.

«КамАЗ» затормозил, морские пехотинцы, стоящие на защитной позиции и даже не пытающиеся как-то регулировать движение морские пехотинцы США вскинули свое оружие.

— Friendly! Friendly! — на английском языке в НАТО это знали все.

Автоматы и пулеметы морских пехотинцев опустились.

— Вы кто такие нахрен?!

— Германский Бундесвер! Мы потеряли свою технику!

Командовавший морскими пехотинцами сержант — подал знак, чтобы опустили оружие. Показал на здание блок-поста.

— Командование там, парень…

Падающее в горы солнце. Змеящаяся дорога, разрезанная на две части бетонными ти-уолсами. Нескончаемое движение колонн машин — афганских, НАТОвских, миротворческих — всех. На север, где может быть — спасение…

Внутри бетонного здания — было не протолкнуться. Вооруженные люди, работающее старенькое радио. Связь не работала последние часов пять и явно не просто так — что-то сделали со спутниками связи.

Находившиеся в выделенном под импровизированный штаб помещении офицеры — подняли головы от карты, рассматривая вошедшего, оценивая, стоит ли иметь и с ним дело, и тот ли он, за кого себя выдает.

— Кто вы? — спросил офицер с полковничьими погонами и табличкой Йенссен на форме.

— Лейтенант Гюнтер Крайс, кэмп Мармаль.

— Кто из офицеров у вас там командовал?

Никто никому уже не доверял.

— Кемпински.

— Нормально, я его знаю… — сказал один из американцев — нормально.

— Сколько с вами людей?

— Одиннадцать человек. И нет техники. Мы оставили часть группы и всех убитых и раненых на таджикской границе. Потом — получили приказ идти в направлении Кабула и присоединиться к соединениям, обороняющим город. Кэмп Мармаль уже эвакуировался.

— Полковник Йенссен, армия Нидерландов. Значит, техники у вас нет, так?

— Так точно, сэр.

— Значит, вам нечего делать в Кабуле — сказал один из американских морских пехотинцев — танки пакистанцев на первом национальном шоссе, уже у Кабула. Сегодня ночью, будь я проклят, будет штурм, но там уже только наш арьергард. Ты больше нужен здесь.

— У меня есть приказ и я обязан его исполнять.

— Превосходно — сказал полковник — а у меня есть целый нахрен проход в горах, из Пакистана и прямо в центр Афганистана. Техника здесь вряд ли пройдет, но пехота — запросто. И мне надо его прикрыть, потому что никто не задумался над тем, как это сделать. И вдобавок — обеспечить эвакуацию совершенно секретной информации из Джебаль-Сарая.

Лейтенант Гюнтер Крайс тяжело вздохнул.

— Приказывайте, герр полковник…

Ущелье Пандшер еще во времена советской оккупации приобрело мрачную известность. Нельзя сказать, что его нельзя было взять — брали, как минимум дважды, в ходе одной из зачисток был высажен самый массированный вертолетный десант в истории Советской армии и один из самых массированных в мировой — только американцы во Вьетнаме делали что-то подобное. Проблема была вот в чем — это ущелье можно было захватить, но нельзя было замирить. Какую бы власть там не ставили — в лучшем случае представители власти через пару дней прибегали на советский блок-пост в Рухе, последнем пункте пребывания Советской армии. В худшем — на блокпост подбрасывали их отрезанные головы. Не удавалось схватить и лидера сопротивления, сына полковника королевских вооруженных сил Афганистана Ахмад Шаха Масуда, харизматичного и независимого полевого командира, который почти не признавал власть контролируемой ЦРУ Пешаварской семерки. Ущелье Пандшер имело огромное количество пешер, ходов, ответвлений, которые взять и зачистить было физически невозможно. Здесь было настоящее маленькое государство, независимое от власти в Кабуле, живущее торговлей, контрабандой и добычей лазурита. Оно таким осталось и после ухода Советской армии — Масуд не нашел общего языка с семеркой, а Талибану объявил войну.

В две тысячи первом году, за два дня до событий 9/11 — Масуд был убит. Но дело его осталось живо — пришедшие американцы помогли разгромить Талибан. Пандшерское ущелье осталось одним из немногих спокойных мест в Афганистане здесь не любили ни талибов, ни пакистанцев, а за проповеди про джихад могли просто убить. Национальный и этнический состав живущих здесь людей был очень пестрым — от войны здесь спасались многие. Здесь же, в населенном пункте Джебаль Ас-Сарадж находилась штаб-квартира афганской внешней разведке RAMA. В которой рядом с кабинетом директора были три советнических кабинета — от ЦРУ США, СВР РФ и индийской RAW. Учитывая тот факт, что в Афганистане игры велись нешуточные — информации в афганских файлах скопилось чертовски много, и информация эта могла быть смертельно опасной для многих…

Они так и выдвинулись — от блок-поста на дороге в сторону Джебаль-Сарая, две нидерландские бронированные машины, две машины с морскими пехотинцами США и их «КамАЗ», который они использовали как транспортное средство последние несколько часов. Дневная жара спала, небо было исполосовано инверсионными следами самолетов, на горизонте — виднелись массивные, величественные горы, перед которыми в свое время спасовала советская армия, и в которых не было никаких шансов у армии пакистанской.

Джебаль-Сарай изначально даже не был городом — просто центр уезда, такие города отличались от кишлаков только размерами, а так все было так же — немощеные улицы, скот, играющие дети. Время изменило этот город — здесь так и продолжал оставаться неофициальный центр того, что называется «Северный альянс»^[89], здесь строили дорогие дома самые предусмотрительные из богачей, сюда провели асфальтированную дорогу, электричество, здесь был интернет — все это делали американцы, честно и на совесть. Теперь этот город — обещал стать первым, где талибы и пакистанцы могли встретить серьезное сопротивление.

У въезда в город — они встретили танки. Это были первые признаки какого-то организованного сопротивления афганской армии вторжению — по крайней мере, это было реальное воинское подразделение сохранившее матчасть и боеспособность. Танки занимали позиции на подступах к городу, тяжело ворочались, ревели двигателями. Где-то здесь — должно было быть и командование этой частью….

Лейтенант ехал в нидерландском Феннеке вместе с полковником Йенссеном, потому то он и получил задание сопровождать полковника на переговоры. У них не было переводчика, ни на пушту, ни на дари, поэтому, они не могли объясниться с встречными афганскими солдатами, кто им нужен и зачем. Да и просто — боялись попасть под танк. Так и искали штаб или кого-то из офицеров, подсвечивая фонариками и смотря по сторонам. В небе, в темноте — ревели турбинами самолеты, свои — не свои — непонятно.

Им все же удалось найти командование. Несколько белых «Тойот» сгрудились в одном месте, в темноте — белый цвет был хорошо виден даже без подсветки. Тем более, что рядом — жгли костры, охрана штаба, вместо того, чтобы охранять — жарила мясо. Автоматы — на коленях.

— Парни, где здесь штаб? — спросил Йенссен по-английски.

Афганцы недоуменно переглянулись. Ни одному — и в голову не пришло спросить документы. Потом один что-то сказал на лари.

— Штаб, штаб. Главный.

— Генерал — сказал Крайс. Он знал, что это слово одинаково звучит на многих языках и афганцы, скорее всего, поймут его.

Афганцы указали на машины…

Здесь оказался штаб самого генерал-лейтенанта Кадира, командующего двести третьим корпусом, который непонятно как оказался здесь, в Джебаль-Усссарадже. Штаб-квартира двести третьего находилась в Газни, и из всех корпусов афганской армии он имел минимальный боевой опыт. Радовать это не могло.

Вместе с генералом был переводчик, он представился как Сади. Судя по тому, какие взгляды он иногда бросал на генерала — лейтенант заподозрил неладное. Но говорить ничего не стал. У них тоже в Берлине на каждом шагу висит — Папа, их бин швуль^[90]. Здесь этой мерзости хватает, ей сотни лет, в то время как в Берлине эта мерзость лет двадцать назад появилась…

— У вас есть связь с командованием? Какое задание получила ваша часть? Какими ресурсами вы располагаете? — завалил генерала вопросами полковник Йенссен.

Переводчик перевел. Генерал зевнул, подозрительно коротко ответил.

— Господин генерал говорит, что у него нет связи с Кабулом, но она ему и не нужна. Он отлично знает, что делать, потому что делал это не раз.

— Господин генерал знает, где расположен противник, какие у него силы? Что находится у него с тыла?

— Господин генерал говорит, что это ущелье не смогли взять шурави, хотя пытались несколько раз. Он закроет вход в ущелье, а если противник будет слишком силен, то отступит в ущелье и будет сражаться там, как делал это Командон Масуд.

— Спроси: какой у господина генерала опыт танкового боя? — вдруг спросил Йенссен.

— Я жег танки шурави, когда мене было всего четырнадцать! — гордо ответил через переводчика афганский генерал-лейтенант.

— Я спрашиваю не об этом. Вы учились управлять моторизованными соединениями в условиях войны?

— Генерал не понимает вопроса — сказал переводчик. Для афганцев — это был типичный способ отказаться от ответа, не теряя гордость.

— В таком случае, я бы сделал вот что — сказал полковник — к западу от вашего города лежит большое танковое кладбище старой техники. Вместо того, чтобы устанавливать танковый заслон здесь и ставить танки бортами один к другому — я бы занял позицию там, а примерно роту танков выделил в резерв. Мобильный резерв, господин генерал-лейтенант. Я бы так же приказал зажечь в старых советских танках на кладбище небольшие костры из танкового топлива и ненужной ветоши, чтобы эти танки в прицеле выглядели как работающие. Таким образом, вы сильно осложните работу, как пакистанским танкистам, так и пакистанским летчикам, господин генерал-лейтенант, вместо того, чтобы бить ваши танки — они будут бить старые корпуса от техники. А ваши люди — смогут маневрировать и, прикрываясь ими, вести огонь по противнику. Я бы так же выложил закладку их больших дымовых шашек и разместил там все мобильные противотанковые средства, какие у вас есть. Не сочтите за дерзость, господин генерал-лейтенант, но у нас в армии принято, что полковник и начальник штаба всегда подсказывает своему генералу, как ему поступать в той или иной ситуации.

Переводчик долго это переводил, генерал хмурил брови. Потом он сказал несколько слов на фарси.

— Господин генерал-полковник благодарит за советы и подумает над ними. Господин генерал-полковник спрашивает, не нужна ли вам какая-либо помощь…

Помощь — выразилась в двух бронетранспортерах и машине с афганскими солдатами, которые любезно выделил генерал для сопровождения в зоне его ответственности. Это было лучше, чем ничего и то, что генерал прислушался к данным ему советам — говорило, скорее, в его пользу. Умные учатся на своих ошибках, а дураки — вовсе не способны учиться. На то — они и дураки.

Джебаль-Сарай встретил их ночной возней, движением на улицах, вооруженными людьми, которые хмуро смотрели на явно НАТОвскую колонну, но ничего не делали. НАТОвцы были чужаками, но пока дружественными чужаками. На улицах не было света, все делалось в темноте, какое-то тайное, скрытное движение, перемещение, действие, имеющее свой смысл и свои цели. Американцам, немцам… короче людям Запада от этого было не по себе, они чувствовали силу, которая способна обрушиться на них и смять. Многие еще помнили киплинговский «Брод через реку Кабул» и то, как из пятнадцати тысяч солдат — вернулся только один.

Американцев — они нашли в доме губернатора, это такое странное, двухэтажное белое здание с чем-то, наподобие кавказских осадных башен сбоку, высотой этажа в четыре, круглым и побеленным. Здесь стояли машины, американские и японские внедорожники и пикапы, с пулеметами и без. Жгли документы.

Лейтенант привычно занял место рядом с полковником.

Главного они нашли быстро — им был колоритный бородач, в черных очках, несмотря на ночь и с РПК за спиной. Он умудрялся ругаться сразу на английском и на дари: на английском в рацию и на дари — на местных, подгоняя их. Было видно, что это человек дела, не теряющий присутствия духа при самых скверных жизненных обстоятельствах.

— А вы кто такие, мать вашу!? — рыкнул он, увидев их.

— Полковник Йенссен, армия Нидерландов. Смените тон, сударь — порекомендовал полковник.

На лице бородача расплылась улыбка.

— Черт возьми… Вас Тениссон послал?

— Я не знаю никакого Тениссона. Я получил приказ продвинуться вперед и удерживать позиции на склонах Пандшера, пока ситуация не прояснится.

— Господи, что за идиотский приказ…

— В армии принято подчиняться любым приказам, сударь.

— Да, да… Поэтому, я и послал ее ко всем чертям. Ненавижу подчиняться приказам, мать их. Ричард Оукс, провинциальная команда по реконструкции.

На строителя этот тип не слишком-то походил, скорее его можно было определить как пирата, только на голове косынки не хватало. ЦРУ, дивизион специальной активности, они обожают прятаться под разными гражданскими вывесками.

— Короче, по ситуации, господин полковник. Пандшер непроходим, по крайней мере, для крупных сил — точно. Я знаю, что говорю, потому что исползал это место на собственном брюхе. Местные совсем не рады видеть пакистанцев, они прекрасно понимают, что в лучшем случае лишатся с их приходом всего, а в худшем — в том числе и башки. Пандшер в безопасности, по меньшей мере, дней на десять, племенное ополчение уже занимает позиции, у них достаточно и боеприпасов и продовольствия, которые они накопили в ожидании нашего ухода. Я бы больше опасался за тоннель Саланг, потому что подорвать его пара пустяков и если кто-то это сделает — то у нас останется только очень проблематичный южный маршрут, на границе с Ираном, где стражи будут рады — радешеньки нас видеть.

— Спасибо за совет. А сами вы — что здесь делаете?

Бородач подмигнул.

— Эвакуирую кое-что. Пока есть такая возможность. Думаю, местное дерьмо нам будет кстати, еще лет на десять. Ничего не заканчивается, вашу мать… ничего не заканчивается…

Бородач внезапно замолчал — а потом с криком «Ложись!» прыгнул вперед и сбил с ног их самих…

Громыхнули разрывы…

Бомбежка — а к тому времени прошло больше ста лет с того момента как итальянский летчик первым догадался сбросить с самолета самодельную бомбу на бунтующее африканское племя — изменило ход войны совершенно. Авиация стала альфой и омегой войны, она позволяла за минуты достигать всех тех точек, к которым раньше приходилось идти годами, она позволила быстро проецировать военную мощь в любую точку досягаемости твоих самолетов. Не стало ни фронта, ни тыла, а с тех пор, как итальянский генерал Джулио Дуэ изобрел, а маршал, сэр Артур Харрис впервые применил на практике массовые бомбежки — все население воюющих держав оказалось под ударом. Правда, американцы, сами ни разу на всю свою историю не познавшие ужас бомбежек, но щедро бомбившие сами — кое-что плохо себе представляли. Они плохо представляли себе, как их ненавидят здесь, на земле войны, где в небе бесшумно парят американские беспилотники и где жизнь от смерти часто отделяет палец на кнопке пульта управления на базе Крич в невадской пустыне. И американцы — плохо представляли, в какую ярость могло перейти это чувство длительной беспомощности перед бомбами и ракетами, чувство того, что твоя жизнь не принадлежит тебе и ты нигде, буквально нигде и никогда не можешь чувствовать себя в безопасности. Америка была сильна — но была и ненавидима — и стоило только льву проявить хоть на секунду свою слабость и уязвимость — шакалы и гиены бросились на него со всех сторон…

— Черт…

Кто-то закашлялся в темноте. Освещение, работавшее от дизель-генератора, погасло, компьютеры выключились. Кто-то сломал и бросил осветительную палочку — и это придало картине совершенно инфернальный вид.

— Твою мать…

Люди поднимались. Отряхивались от стекла. Прямого попадания не, но тряхнуло хорошо…

— Гарвич, как ты там?

— Немного порезался стеклом, сэр, в остальном все в норме.

В темноте, за пустыми оконными проемами — гремели автоматные очереди, басили ДШК.

— Твою мать, придурки. Они давно улетели…

— Сэр, здесь больше нельзя оставаться…

— Да знаю…

Бородач достал спутниковый, пробил номер. Подержал трубку у уха, выругался.

— Спутниковой связи нет — сказал лейтенант.

— Знаю… Что-то все совсем хреново выглядит. Парни, вы не откажетесь от небольшой любезности — проводить меня до посадочной площадки? Это на востоке города. За это получите карту, в порядке ответной любезности. Мою, личную карту, мне она уже нахрен не нужна.

Полковник думал недолго.

— Годится.

Длинная очередь — прогремела со стороны базара, пули ударили, к счастью, не по небронированным машинам, а по броне бронемашин морской пехоты американцев.

Американцы, конечно же, ответили — крупнокалиберный пулемет дал короткую очередь в этом направлении.

— Не стрелять! Не стрелять!

Лейтенант отлично сознавал, чего опасается нидерландский полковник — того, что весь город бросится на них, и они окажется в окружении и перед лицом наступающего врага. Но и ехать, знать, что твои люди почти никак не защищены, при этом не отвечать на стрельбу — нет, это было выше его понимания…

Идущая впереди «Тойота» показала подфарниками поворот. Они начали поворачивать — и в них снова стали стрелять, на сей раз, судя по ударам пуль по броне — как раз по их машине. Полковник выругался на своем языке… кажется, начиналось…

Импровизированная вертолетная площадка, размеченная и расчищенная в зеленке — тоже была под обстрелом, не массированным — но стреляли со стороны города и стреляли постоянно. Хуже того — она была освещена и основной удар китайских истребителей — бомбардировщиков пришелся на нее. Здесь было два вертолета русского производства типа Хип, оба пострадали от взрыва: ударная волна бросила их один на другой. Со стороны гор тоже стреляли, с этой же стороны стоял пикап «Тойота», на котором был установлен крупнокалиберный пулемет НСВ 12,7, довольно редкий в Афганистане. С него — стреляли в сторону гор, пулеметчик давал одну за одной короткие очереди на подавление. Трассеры уходили в темноту, большие, как футбольные мячи…

Посадочную площадку обстреливали не с одной точки в горах, явно с нескольких…

Бородач подбежал к пикапу — огневой точке, после чего пулеметчик прекратил огонь. Потом — он обошел вертолеты, затем — подошел к ним.

— Вот что, парни. Сами видите, какая хрень здесь творится. Похоже, что в горах аборигены больше не рады нам, там, где мы — там появляются и китайцы, а аборигенам это ни к чему. Пока что они просто намекают, чтобы мы собирали вещички и сматывались нахрен отсюда, но если кто-то из вас полезет дальше по ущелью, намеки будут более весомыми. Делать вам там совершенно нечего. Зато — вы можете чертовски помочь нам в эвакуации особо важного груза. Будьте уверены, что это намного важнее, чем приказ, который вам отдали и который приведет вас в могилу, нахрен. Итак?

— Сударь, приказ есть приказ — упрямо ответил полковник.

— Поговорите с вашими людьми. Сейчас есть чертовски много возможностей умереть — но было бы просто идиотизмом умирать ни за что. За приказ, которым уже можно вытереть задницу…

Первыми — согласились американцы, в конце концов, они были одной национальности с бородачом из ЦРУ. Таким образом, отряд полковника Йенссена лишился половины бойцов и основной огневой мощи в виде двух высокозащищенных транспортеров морской пехоты. Потом — согласился и Крайст, у него вообще — не было приказа лезть в это долбанное ущелье. Потом — вынужден был согласиться и нидерландский полковник…

А потом — они ехали обратно. По враждебному, стреляющему в них городу — афганцы поняли, что к чему и вымещали злобу, как могли. Ибо злоба была — на всех одна.

И примерно к два часа по местному времени — они подошли вплотную к тоннелю Саланг, оказавшись там, где в свое время бились насмерть советские солдаты. Сторожевая застава Луна, ключ к Салангу. Тех, кто уходил туда служить — называли «космонавты» и уже не чаяли увидеть живыми…

— Идут! Они идут!

— Осветительным!

Гавкнул подствольный гранатомет, вылетевшая осветительная ракета повисла над перевалом, освещая его обрывистые, нежилые склоны. Стали видны моджахеды, ползущие меж камней.

— Живая сила! Триста! Одиночными! — сорванным голосом закричал лейтенант.

И сам приник к прицелу.

Хвосты неуправляемых ракет полосовали небо, ракетчики били по своим, по чужим — им было все равно. Из ущелья, с закрытой позиции лупили минометы. Тут же, рядом — бородатый американец, вздрагивая всем телом бил по целям из винтовки Мак-Миллан калибра 12,7, которую он раздобыл у отступающих канадцев, вместе с несколькими коробами пулеметных патронов. Винтовка позволяла достаточно точно бить по позициям ракетчиков и не дать вывести на позицию тяжелые пулеметы.

Сам лейтенант — бил из своей винтовки. Злобно, осмысленно, он словно слился с ней. Впервые за все время пребывания здесь — он делал нормальную солдатскую работу. То, ради чего он и пошел служить в армию. Он командовал своими солдатами и поражал цели сам. Выбирал среди черноты, освещенной лишь падающей осветительной ракетой, одушевленный, стелящийся по земле ее кусок, подводил к ней треугольник прицела, целился по верхнему его углу, выпускал пару пуль, и цель больше не шевелилась. А если шевелилась — то добивал. Это было чертовски неполиткорректно и чертовски правильно.

Это были не муджики. Он прекрасно различал, когда наступали муджики. Они наступали с криками Аллах Акбар, они бежали вперед, чтобы сходу — и в рай, пред глаза Аллаха, которого нечего бояться, потому что пал шахидом и теперь явился за заслуженной наградой. А эти — ползли вперед целеустремленно молча, они не оттаскивали в тыл своих, они не стреляли — те, кто полз вперед, стремясь добраться до окопов. И от этого — было жутко, до дрожи жутко, казалось — что земля ожила и наступала на них. Но лейтенант знал, что нет нахрен никакой ожившей земли — а есть просто кучка фанатиков. И если нет возможности остаться в живых — значит надо просто продать подороже свою жизнь.

Это был уже третий штурм. Два они уже отбили. Если не отобьют — дальше будут разбираться те парни, которые стоят наготове по обе стороны тоннеля с крупнокалиберными пулеметами, нацеленными на горы. Но пока они здесь — через них никто не пройдет.

Пулеметная очередь — ударила чуть ниже, он инстинктивно сполз назад… глаза защитили очки — но все равно больно, в лицо как пескоструйкой. Он сменил магазин, вытер перчаткой саднящее лицо. А потом — рядом закричал и открыл огонь очередями Мольке, он прицелился… они были еще далеко, но они поднимались на склон, карабкались. Пулеметы прикрывали их, попадая и по своим тоже — но им на все было наплевать, они лезли и лезли, как заведенные солдатики, пули срывали их и бросали в бездну. Лейтенант стрелял, пока вдруг не понял, что у него пустой магазин и больше нет. Трофейного Калашникова — у него не было, он полез за пистолетом — но не успел. Очередная мина легла точно в цель: ослепительная, огненно-красная вспышка — и все…

Место, координаты которого неизвестны

Время неизвестно

Лейтенант Крайс не понял, как он очутился в этом во всем дерьме. Последнее, что он помнил — мечущуюся в руках китайского десантника с раскрашенным, остервенелым лицом огненную бабочку и вспышку взрыва… а потом ничего…

— Свинство…

Лейтенант лежал на спине. И у него ничего не болело.

— Свинство… — повторил он, осторожно, боясь вспышки боли, повернулся на бок — и увидел валяющийся неподалеку их пулемет и рядом — уродливый китайский автомат. На карачках, по-пластунски — он кинулся туда, сгреб и то и другое. В пулемете была короткая лента на сорок, непочатая, в автомате — почти полный магазин. Он вспомнил, что как раз сменил ленту в пулемете, поставив последнюю. Автомат был чужим — но пригодится и он.

Слева послышались шаги, он бухнулся за пулемет, готовый стрелять.

— Кто идет? — решил крикнуть он.

— Герр лейтенант, это я, Шальке! Не стреляйте!

Шальке? Он же мертв!

Но это был и в самом деле голос Шальке.

— Иди сюда! — крикнул лейтенант.

Из плотного, белого тумана действительно появился весельчак Шальке, разорванный почти пополам ракетой РПГ еще в Джебал-Сарае. У него была штурмовая винтовка и еще одна за спиной.

— Ты как здесь оказался, Шальке? Ты же погиб.

— Погиб, герр лейтенант? — недоуменно уставился на него Шальке.

Лейтенант приблизился к своему подчиненному и оба они — осторожно ощупали друг друга. Оба были не миражом, реальными людьми из плоти и крови. Оба непонятно как оказались здесь.

— Как ты здесь оказался?

— Не знаю, герр лейтенант. Я уже минут десять ищу людей.

— А оружие где взял? Это же не твое.

— Подобрал. Тут валялось.

Удивительные дела…

— Давай, поищем еще кого-нибудь. Если здесь ты и здесь я — может, здесь есть еще кто-то?

Оба германца — мрачно уставились на белесый, плотный туман, окружавший их. Этот туман был — хоть ножом режь, но ни дымом, ни сыростью, ни болотом — не пахло.

— Чертов туман…

— Не хнычь. Не теряй меня из виду. Если потеряешь — кричи. Пошли…

Искать пришлось недолго — почти сразу они наткнулись на Шрадта, а потом и на Мольке. Оба они были живы, а Мольке даже открыл пальбу, но чудом все обошлось…

Их было уже двенадцать человек — они подцепили по пути какого-то подозрительного, но бойко шпарящего по-немецки чеха, когда они увидели в молочно белой дымке отсвет костров и услышали трубы. Трубы издавали странные звуки — примерно такие, какие они слышали в фильмах по немецкое рыцарство.

— Слышите? — спросил Шрадт.

— Не нравится мне это…

— Рассредоточиться, прямая видимость! Доложить о целях!

Одиннадцать германцев и один чех разбились редкой цепочкой, пошли доклады — голосом, потому что рации здесь ни хрена не работали. Целей не было.

— Перебежками вперед! — приказал лейтенант — все вооруженные люди являются противниками! Пошли, пошли, пошли!

Почва под ногами была как каменной — это радовало, если бы тут было болото, они сошли бы с ума. Какие-то камни, поросшие зеленым мхом как на Балтике, на побережье.

— Контакт с фронта! — крикнул кто-то, и все залегли.

Лейтенант расставил пулеметные сошки. Сорок патронов — почти ничего, но одного — двух он всегда заберет с собой.

Трубы ревели все громче. Стрельбы не было.

Потом, лейтенант вдруг понял, что он не один.

Из тумана, который можно было резать ножом — появилась женщина. Лет двадцати пяти на вид, высокая, идеальной формы грудь, крутые бедра, какое-то странное одеяние — как на костюмированном балу. У нее были светлые волосы и глаза, сверкающие синим льдом — в них было страшно смотреть. Она протянула лейтенанту руку — и тот покорно поднялся и вложил в ее руку свою.

Это был замок. Самый настоящий средневековый рыцарский замок, серый монолит стен казалось, рос прямо из земли, из валунов, щедро разбросанных здесь. Замок был именно таким, какие показывали в фильме — с рвом, с подъемным мостом. Каменные стены уходили куда-то ввысь, в них было не меньше пятидесяти метров высоты. На стенах — стояли герольды и трубили что-то в свои украшенные флагами трубы. Лейтенант с удивлением увидел, что на одной из башен развевается старый германский флаг — белый, с черным орлом и черным крестом.

Но еще больше — он удивился, увидев на одном из валунов, лежащих на подходе к замку сидящего человека. Человек этот был невысок, худощав, его сухое тело красиво облегала темно-синяя форма оберст-лейтенанта люфтваффе. На шее у этого человека был Рыцарский крест и его почти белые, яростные глаза смотрели на…

На правнука.

Это был оберст-лейтенант Люфтваффе Гюнтер Крайс. Живой и здоровый…

Лейтенант смотрел на прадеда, не в силах поверить тому, что он видит.

— Дедушка? — растерянно спросил он.

В семье Крайса — про прадеда говорить было нельзя, ни хорошее, ни плохое. Он считался военным преступником.

Оберст-лейтенант улыбнулся.

— Не ожидал тебя здесь увидеть. Как ты сюда попал?

Лейтенант начал сбивчиво рассказывать о том, как им приказали удерживать высоту, как они пережили атаки моджахедов, как они увидели высадку китайских десантников с парашютами, как они до последнего держались на высоте. Как последний оставшийся в живых (наверное) подорвал остатки их мин и саперных зарядов, чтобы никто не достался врагу. Прадед понимающе кивнул.

— Знакомая история. И скверная. В Кенигсберге было что-то подобное. И в Берлине тоже. За плохого командира всегда расплачиваются его подчиненные. Кровью.

Лейтенант хотел сказать, что все просто произошло очень неожиданно, и командование не знало, что начнется общее наступление. Но тут он увидел, что такие же женщины, как та, что была рядом с ним — ведут его сослуживцев, его отряд по опущенному мосту в замок.

— Дедушка… а где это мы?

— А сам не догадываешься?

Знакомое слово вертелось на языке лейтенанта. Но это слово — в современной Германии тоже было запрещено, оно считалось нетолерантным и отдающим реваншизмом.

— Это что… Валгалла?!

Оберст-лейтенант лукаво подмигнул правнуку.

— Похоже, ты понравился Труди, она тебя не отпускает. Думаю, ты не будешь терять время даром, ага?

— Но это же… все неправда.

— Что — неправда?

— Этого же нет!!!

Оберст-лейтенант покачал головой.

— Смотрю, жидовская пропаганда на тебя плохо подействовала. Пошли, нечего здесь сидеть. Времени не так много.

Они неспешно подошли к опущенному мосту, ступили на него. Лейтенант топнул ногой — и мост отозвался глухим, сочным звуком, каким и должно отзываться дерево.

Чудеса.

— Простите, фройляйн Труди, а где…

— Не трудись — бросил прадед, идя впереди — она не умеет говорить. Но я бы не сказал, что это недостаток женщины, скорее это достоинство. Признаюсь, твоя прабабушка была ужасно говорливой, хотя я все равно всегда скучал по ней. И потому не посещал никогда полевых борделей.

Они прошли во двор замка, замощенный грубо обтесанными бетонными плитами. Кое-где, через стыки пробивались мох и невысокая трава…

За спиной, с шумом и ворчанием заработал какой-то старый, массивный механизм. Лейтенант оглянулся — герольды поднимали мост.

Внутри — было все так, как и в старинных замках. Здания было сложены из того же камня, что и стены, стекол не было, вместо них — что-то похожее на бойницы. Ни техники, ни лошадей, ни экскурсантов не было, только эти девицы и еще несколько человек, прогуливавшихся по двору — на двоих была форма СС! Прадед поприветствовал их, вскинув руку вверх в нацистском салюте — и они ответили ему.

Все это походило на костюмированное представление, устроенное сумасшедшим, которому захотелось в тюрьму. Вот только оно, почему-то не кончалось…

— Пошли. Нам сюда. Перекусим… — сказал прадед.

Они зашли в квадрантное, не меньше двух этажей здание, отодвинув в сторону массивную, дубовую дверь — она была такой тяжелой, что взрослый мужчина мог открыть ее с трудом. За дверью — оказалось что-то вроде места для осмотра и чистки оружия — длинные столы и на них чего только не было. В основном — оружие второй мировой войны, в том числе и такое, какого лейтенант никогда не видел.

— Положи оружие сюда — велел прадед — оно никуда не денется. Как настанет твой через — возьмешь.

— Мой черед?

— Потом объясню. Делай, что тебе говорят.

Лейтенант оставил и пулемет, и китайский автомат. Помещение было освещено плохо, масляными лампами и факелами.

— Надо что-то придумать с освещением — ворчливо сказал прадед — этим уже ты займешься. Надоело. Скоро я буду видеть не хуже летучей мыши. Пошли.

Какое-то время — не меньше десяти минут — они шли по каким-то коридорам, освещенным лампами и факелами. Подрагивающий красноватый свет плясал на стенах, высвечивая шероховатую поверхность и грубые стыки плит.

Потом — они пришли в какой-то зал — тот тоже освещался масляными лампами, но потолок тонул во мраке: высота зала была не меньше десяти метров. Через весь зал — шел грубый, сколоченный и толстенных досок стол на котором, на грубых подставках (видимо у них тут это вместо тарелок) было разложено еще дымящееся, поджаренное на костре мясо с зеленью. Стояли и бутылки, старомодные, темного стекла…

— Проголодался? Ха-ха… — сказал прадед — садись и ешь. Потом поговорим…

С одной стороны стола — сидели его подчиненные, глотая слюни — они не осмелились есть без командира. С другой стороны — сидели… господи, сплошные вермахтовцы и ССовцы. Из них — лейтенант узнал похожего на медведя здоровяка с обезображенным шрамом лицом. Оберштурмбанфюрер СС Отто Скорцени, один из самых опасных диверсантов в истории. Еще одного он не знал, но догадался, кто это — по Рыцарскому кресту с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами — эта награда была вручена только одному человеку за всю историю рейха. Оберст люфтваффе Ганс Ульрих Рудель, уничтоживший больше двух тысяч советских транспортных средств и танков, потопивший линкор Марат.

Лейтенант испугался. Он понял, что это сон, и он вот-вот проснется. И если кто-то узнает, что ему снилось такое… его просто вышвырнут из Бундесвера. А может — направят к психиатру.

Рудель заметил взгляд лейтенанта и одобрительно кивнул ему. Лейтенант смущенно отвел глаза, садясь рядом со своими солдатами.

Мясо пахло одурительно, оно было настоящим — не то, что продается в супермаркетах, замороженное, от напичканной антибиотиками коровы. Лейтенант отрезал грубым ножом кусочек, наколол его двузубой вилкой и опасливо отправил в рот. Настоящее мясо, сочное — сок аж брызжет.

Увидев, что с лейтенантом все в порядке — на мясо накинулись и его солдаты…

Насытившись: пища была простой и вкусной: мясо, зелень, краюхи грубого хлеба и молодое, легкое, красное вино — они переместились в соседний зал, точно такой же, только стола не было. Осмелев, его солдаты, сбившись в группу, рассказывали офицерам третьего рейха все, что происходило в Германии, говорили громко — и лейтенанту не нравилось то, что они говорили. За такие разговоры в казарме — тоже могли вышибить из Бундесвера… да даже и за меньшее. Вермахтовцы качали головами и громко возмущались, никого не опасаясь. Особенный взрыв возмущения вызвало то, что Der pederaste не только не преследуются гестапо, но и допущены к общественной жизни, более того — преподают в школах вместо того, чтобы сидеть в концентрационных лагерях. Сообщение о том, что они сейчас воюют в Афганистане с моджахедами и китайцами вызвало гомерический хохот, хотя, по мнению лейтенанта — смешного в этом ничего не было.

— Так ты… получается, живой? — спросил лейтенант у своего прадеда — ты же погиб в Берлине в мае сорок пятого. Тебя похоронили…

— Погиб, погиб… — проворчал прадед — чертовы русские. И я и Ганс попали в этого ублюдка, но он даже с двумя пулями в груди, считай, мертвый, развернул пулемет. Никогда бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами.

— СССР больше нет, ты знаешь?

— Знаю… Если честно, меня это не слишком то радует. Они чертовы сукины дети, но так не должно было быть. Хотя… из-за этого много русских отсюда выбралось, нам даже поговорить не с кем сейчас. Видишь, как мои товарищи рады твоим солдатам? Травить байки про старое надоело, хочется послушать чего-то новое…

— Тут и русские есть?

— А как же. Есть, конечно. Тут недалеко. Правда, им проще. Как в Афганистане началось — так там почти вся старая гвардия — сменилась. Ты ведь тоже из Афганистана?

— Да.

Прадед покачал головой.

— Что же это за страна то такая. Бессмертные, не иначе. Ладно, разберемся…

— Плохая страна. Там все нас ненавидят. Готовы убить. Даже дети. Ублюдок берет пояс, кладет туда взрывчатку, пару килограммов гвоздей, детонатор, обвязывает этим себя и идет к посту.

— Зачем идет? — подозрительно спросил прадед.

— Чтобы подорваться. Он прикидывается мирным, а потом подрывается.

— А что у вас — нет снайперов?

— Как нет, есть. Но мы не имеем право открывать огонь до тех пор, пока эти ублюдки не стали стрелять в нас. Есть правила применения оружия, за их несоблюдение можно попасть в тюрьму. А что делать, если враждебным действием — становится подрыв пояса шахида, а?

Оберст-лейтенант оглушительно захохотал.

— Ганс, ты слышал — крикнул он на весь зал — им нельзя стрелять, пока эти недочеловеки не станут стрелять в них. Нет, ты это слышал?

Один из офицеров — махнул рукой и вернулся к разговору.

— Ганс тоже любит поговорить, это у него не отнять.

— Нельзя говорить такие слова — решился лейтенант.

— Какие?

— Недочеловек, например. Это оскорбительно и не имеет отношения к реальности.

— А как же я должен называть этих ваших… — сказал прадед — знаешь, когда фюреру донесли, что красные на фронте, как только их подбивают, идут на таран и погибают сами при этом, и предложили готовить так и наших пилотов — знаешь, что ответил фюрер? Что такая смерть — это не подлинная храбрость, это удел недочеловека. У каждого воина Рейха до самого конца есть выбор, и какое решение он примет — это только его решение. Но готовиться разменивать жизнь одного солдата Рейха даже на сотню недочеловеков — нет, такого не будет, пока он фюрер. А ты мне говоришь какую-то ерунду, недостойную твоего подвига…

Лейтенант приготовился было возразить — но тут увидел идущего к ним человека. Человек был в старой, выцветшей простой гимнастерке, он шел к ним и смотрел на них. Ростом он был выше деда и форма его — явно не было немецкой.

— Дедушка…

Оберст-лейтенант обернулся и увидел идущего к ним человека.

— Чертов сукин сын… Пронюхал все таки. Подожди… я сейчас.

Они отошли в сторону, к колонне, заговорили — по отголоскам лейтенант понял, что по-немецки. Говорили недолго, пару раз неизвестный посмотрел в его сторону, вроде как с уважением. Закончилось все тем, что они обнялись — и человек пошел к большой группе ССовцев, вермахтовцев и его солдат. От нее отделился еще один человек в форме гауптмана верхмахта, они отошли и тоже стали о чем-то разговаривать.

Вернулся прадед.

— Кто это? — спросил его лейтенант — он ведь не немец?

— Да… не немец — проворчал дед — тот еще сукин сын, сварливый как баба. Капитан Тимофей Прошляков, полковая разведка Третья ударная армия. Это он меня подстрелил из танкового пулемета, уже с двумя пулями в груди. Третей — Ганс его успокоил. Только здесь очутился, смотрю — и он тут как тут. А потом и Ганс прибыл. Он тут специально оставался — пока здесь находился я, отказывался уходить, хотя мог бы. Думаю, теперь ему недолго тут оставаться…

— Прибыл? Оставался? Дед, как все тут устроено? Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Не понимаешь? Ладно, время пока есть. Те, кто совершил подвиг и погиб — или просто достойны оказаться здесь — после смерти оказываются здесь. Но места тут не так уж и много, это кажется, что много… на самом деле мы тут много чего достроили своими руками, делать то было нечего. А так как места немного — здесь есть что-то вроде… замены на линии фронта, не знаю, есть у вас такое или нет.

— Тур — понимающе кивнул лейтенант.

— Как?!

— Тур. Четыре месяца айнзац, потом три года отдыха.

— Хорошо воюете… — сказал прадед — в мое время две недели отпуска за большое счастье было. Вот так вот — вы, к примеру, прибыли, двенадцать человек, так?

— Тринадцать. С нами чех был… Франтишек, кажется…

— Это не в счет, чехи — не к нам, у них там свое. Вот вы двенадцать человек сюда прибыли, так?

— Так.

— Значит, двенадцать человек из нас должны отправиться назад — сегодня же, как только протрубят герольды. Кто — это мы сами между собой решаем. Пойдут самые опытные, мы так решили. Если такое началось… — прадед не договорил.

— И что… здесь и афганцы есть?

— Не видел. Может, где-то и есть, только не видел. Русских видел, поляков. Англичан, американцев, французов. Этих твоих недочеловеков — не видел. Может и есть где, но врать не буду — не видел.

— А кто решает… кому сюда…

— Не знаю. Тут один ефрейтор — три раза побывал, отчаянный парень. Снайпер, как и я. Правда, он мне не ровня, я на рожон никогда не лез, не подставлялся. Да и за три раза — у него счет меньше, чем у меня за один.

— А как отсюда… выбраться?

Прадед усмехнулся.

— Назад хочешь?

— Ну… да, наверное — неуверенно сказал лейтенант.

— Вот как сюда кто еще придет — может, и уйдешь. Если большая беда началась, значит, пополнение тут будет. Тут ведь как — у русских, к примеру, личный состав по три — четыре раза сменился, пока мы тут сидели — куковали. Нехорошо получается. А как обратно идти… Тот ефрейтор рассказал — валькирии выводят тебя на дорогу, странную какую-то. Идешь по ней, идешь — а потом выходишь куда-то. Это уже там. Труди раз тебя нашла — она тебя на дорогу и отведет. Когда время твое настанет.

— Так что же получается… если в нации много героев, то и те, кто геройски погиб — не засиживаются здесь, а возвращаются обратно, так? Так что ли?

Прадед сурово усмехнулся.

— А ты думал — как?

Герольды протрубили, когда по прикидкам лейтенанта прошло часа три. Все это время — он разговаривал с прадедом, рассказывал, что произошло с Германией и с миром. Прадед сурово хмурился, но ничего не говорил, и не ругался. Лейтенант не хотел бы оказаться в шкуре тех политиков, которые будут править Германией — если прадед и в самом деле вернется. Оберст-лейтенанта Крайса сбили еще в самом начале войны, над Польшей. Он тогда был хвостовым стрелком на Юнкерсе-52, первым по меткости стрелком из авиапулемета в выпуске. Потом — переквалифицировался в снайпера, но остался в Люфтваффе, был приписан к штабу Геринга, входил в особую группу «метеорологов» — дальней разведки Люфтваффе. Заядлый охотник и стрелок еще до войны, он начал вести свой счет в сорок втором, в Сталинграде — они действовали с внешней стороны окружения, дезорганизовывали тыл красных, вели разведку, выбивали командный состав — и просто убивали, как можно больше убивали. Потом он — воевал под Ленинградом, с егерями охотился на партизан в Белоруссии, прикрывал отступление группы армий Центр, нередко оказываясь в оперативном тылу Красной армии и неизменно выбираясь оттуда. Рыцарский крест получил за то, что наткнувшись в тылу советской армии на крупную группу окруженцев, в том числе одного генерала — возглавил их и вывел к своим без потерь. Закончил свою карьеру снайпера в Берлине сорок пятого, но официально его счет не велся уже с Зееловских высот. А ведь что на высотах, что в самом Берлине — для снайперов было настоящее раздолье…

Прадед все же сказал ему свой счет — до самой встречи с капитаном Тимофеем Прошляковым он его вел, но нигде не записывал. Все-таки — в Бундесвере кое-кто помнил про легендарного германского снайпера, относившегося к полевым частям Люфтваффе — хотя некоторые даже не верили в его существование, считали, что это выдумка Геринга. Но это была не выдумка — и счет был больше, чем было указано в любом официальном справочнике. Намного больше, чем это можно было себе представить…

Прощание состоялось во дворе, на противоположной стороне замка — там, оказывается, был еще один мост. Светили факелы, трубили герольды. Два коротких строя солдат — стояли друг напротив друга. Те, кто уходил — и те, кто оставался. Удивительно — но у оберста Руделя снова было две ноги. Или — может, он просто так научился управляться со своей деревяшкой?

— Равняйсь! Смирно! Равнение на — штандарт! — проревел Скорцени, являвшийся тут правофланговым из-за своего роста.

Знаменосец — передал штандарт Скорцени, тот сделал несколько шагов вперед и остановился — ровно на середине площадки, разделявшей два строя. Лейтенант понял, что должен выйти вперед.

Знамя было тяжелым…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

* * *

Судан. Порт-Судан

22 июля 2015 года

…Отдельные мусульмане могут быть носителями исключительных человеческих качеств. Тысячи из них становятся отважными и преданными солдатами Королевы: все они готовы с честью умереть за нее. Однако, религия, которую они исповедуют, оказывает парализующее воздействие на их социальное развитие. На земле не существует силы более реакционной, чем эта. Ислам — это воинственная и прозелитская вера, которая еще очень далека от заката. Она уже распространилась вплоть до Центральной Африки, оставляя бесстрашных воинов Ислама, везде, где бы не ступила ее нога; и если бы Христианство не было защищено прогрессом Науки, той самой Науки, с которой оно когда-то тщетно боролось, современная европейская цивилизация могла бы пасть, как пала в свое время цивилизация древнего Рима…

(Уинстон Черчилль).

Алла-а-а-аху Акбар Алла-а-а-а-а…

Протяжный напев азанчи, усиленный мощными динамиками — плыл над водой, прерываемый лишь свистками буксиров да гулом портовых локомотивов. Контейнерный терминал Порт-Судана — как всегда не простаивал.

Невысокий, крепкий, словно свитый из стальных тросов человек с острым носом, проницательными, темными глазами и аккуратными офицерскими усиками, подернутыми сединой — поднялся на третью палубу яхты Паладин-3, порт приписки Портсмут, длина — сто пятьдесят футов. Подозрительно огляделся по сторонам — он всегда так оглядывался, когда приходил куда-то, и от того в обществе многим становилось не по себе. Ничего подозрительного — справа, в паре кабельтовых два буксира тащат танкер класса Суэц-Макс… рискованно, конечно — но это дело капитана, если решил заходить в марину сейчас, значит, уверен, что проскочит. Слева — видны вышки нефтяного терминала Порт-Судан, дальше — портовые краны. Но их путь лежал чуть дальше, в марину… или то, что здесь этим словом называлось. Была видна «первая линия», приморская недвижимость, белые двух, трех и пятиэтажные дома, выстроенные в средиземноморском и арабском стилях. Интересно, сколько здесь стоит «первая линия»…

— Думаете приобрести здесь недвижимость, майор…

Майор, несмотря на всю его выдержку вздрогнул. Чертов старик… он никогда не видел столь проницательного человека. Ему казалось, что этот старый черт читает мысли. Впрочем… ничего удивительного… он не смог бы сделать на бирже полтора миллиарда долларов, если бы не обладал каким-то поразительным чутьем на сделки. Сам майор уже один раз потерял часть своих сбережений, вложенных в ненадежный банк, рухнувший в самом начале кризиса — и теперь всякая мысль о финансовом риске вызывала в нем оторопь, пополам с раздражением.

— Признаться, я думал об этом, сэр — честно сказал он — когда-то все равно надо будет отходить от дел. Люди, подобные мне, приобретают какой-нибудь бар или магазинчик, там, где тепло…

Старик тяжело оперся на ограждение третьей, «солнечной» палубы. Он был очень стар, этот боец времен холодной войны и еще той, великой, второй мировой — под девяносто лет. Его тело уже предавало его, и он не мог просто стоять и смотреть, не опираясь ни на что. Но разум этого человека был по-прежнему остр как лезвие Уилкинсона, а душа требовала только одного…

Отомстить.

— Вы правы, майор, здесь тепло — сказал старик — я бы даже сказал, здесь жарко. А в недалеком будущем — будет еще жарче. И поэтому, я не советовал бы никому вкладывать деньги в местную недвижимость, сколько бы она не стоила. Это пропащие деньги. Местным дикарям — наплевать на ваше право собственности и сколько бы вы не заплатили за квартиру в тех прекрасных с виду апартаментах, настанет день — и эти чернозадые ублюдки насадят вас на вертел и поместят над костром как поросенка ха-ха-ха…

Когда старик начинал смеяться — майору становилось не по себе. Этот смех, кашляющий и задыхающийся — явственно отдавал безумием. Но в следующий момент — старик становился самым разумным существом на земле… и в конце концов, он же не потерял свои деньги во время кризиса, а приумножил — в то время как майор, большой кровью заработавший свой капитал в странах, чье название заканчивается на «-стан» — потерял не меньше трехсот тысяч фунтов стерлингов. Ну и у кого, спрашивается, нет ума?

— Купите домик на южном побережье Англии, майор, старой доброй Англии — посоветовал старик — да, там часты штормы и зимой от холода и сырости ноют кости и старые раны, но там — никто не отрежет вам голову просто за то, что вы такой, какой вы есть. Это можно утверждать с уверенностью…

Марина Порт-Судана представляла собой жалкое зрелище…

Она была расположена в северном контейнерном порту, просто с одной стороны была пристань, краны и железная дорога, а с другой — марина. Яхты швартовались здесь не к причалу, а к брошенным в воду тяжелым бетонным барабанам с кнехтами наверху, нормального причала тут не было. Вода — грязная, с радужными разводами нефти и бытовым мусором… большое количество танкеров шли через Красное море, сбрасывать балластную воду из порожних танков начинали уже здесь, вообще-то за это был штраф, да за каждым не усмотришь. Если спустить резиновую лодку с мотором или без такового — то попадешь на пляж, грязный, заваленный мусором. Просто удивительно — но в такой помойной обстановке отдыхали люди. В основном чернокожие — но попадались и белые любители экзотики. У многих чернокожих кожа была слишком светлой, среди девушек попадались по настоящему совершенные экземпляры с европейской фигурой цвета кофе с молоком или даже светлее и зелеными или голубыми глазами, которых на африканском континенте никогда не было. Длительное британское господство — оставляло свой след и проявлялось даже сейчас.

Яхт в марине было немного. На входе в порт — покачивался на волне вполне современный Зодиак с жестким днищем, радаров и двумя крупнокалиберными пулеметами — на носу и на корме. Несколько чернокожих, которых отрядили охранять порт — спали или, раздевшись до плавок и нацепив на нос зеркальные очки, лежали и, наверное, загорали.

Алла-а-а-аху Акбар Алла-а-а-а-а…

Моряки с рациями уже выстроились по бортам, помогая при постановке на якорь и швартовке…

— Все то, что с нами происходит, мы заслужили… — сказал старик, глядя на пляж.

— О чем вы, сэр? — осторожно спросил майор.

— Вы прочитали книгу, которую я вам дал? Прижизненное издание да еще с автографом…

Майор видел это. Автограф самого мистера Черчилля, причем адресованный владельцу этой яхты. Дорогого стоит.

— Речная война. Да, сэр…

— Старина Уинни, подарил мне эту книгу, хотя знал, как сильно я его ненавижу, этого сластолюбивого подонка, выходца из семьи мерзавцев с низкими моральными устоями. Он разрушил империю, разрушил братство белых народов… то, на чем стояла европейская цивилизация и сделал это сознательно. При нем и во многом благодаря ему — мы отказались от своего имперского бремени и обрушились на таких же, как мы людей, живущих на континенте…

Майор с ужасом понял, что старик говорит о немцах. О фашистах!!!

— Но книга не об этом. В молодости… пока этот проходимец окончательно не связался с масонами и не продался им сам… а заодно не продал Англию… ему нельзя было отказать в уме, политическом и военном чутье, а так же правдивом изложении событий. Эта книга… Речная война… о том, майор, что к этим… нельзя подходить с мерками обычных людей. Нельзя…

Майор почувствовал, что надо уйти. За такие слова, произнесенные в публичном обществе — можно было получить иск на пару миллионов фунтов, а то и угодить в тюрьму. Хотя для этого… иск в пару миллионов фунтов проблемой не будет. Ему и его людям платят за работу… но не за то, чтобы слушать столь опасные речи…

— Сэр, я полагаю, мне стоит наведаться на берег до заката. Разведать обстановку.

— Идите, майор. Помните, о чем я сказал… и будьте предельно осторожны.

Майор спустился на вторую палубу, потом на первую. У люка стоял Джо… это было не военное судно, но он приказал установить дежурство как только они вышли из Портсмута. Если в Атлантике это лишнее, то здесь — совсем не лишнее, после того, как взорвался Йемен, пиратские нападения в красном море стали обыденностью.

— Сэр!

— Несите службу, капрал. И повнимательней.

— Есть, сэр!

Пройдя широким, покрытым дорогим ковром коридором, майор свернул в каюту, которую они занимали — одну на всех четверых. Джек и Стюарт были там. Стюарт чистил винтовку, единственное оружие, которое они взяли с собой, не считая пистолетов и имеющихся на яхте винтовок и штуцеров: автомат можно купить на базаре и стрелять, но снайпер никогда не откажется от того оружия, в которому привык и которое знает в пользу купленного на базаре, подозрительного, неизвестно через чьи руки прошедшего ствола. Джек смотреть новости по Интернету через планшетный компьютер.

— Выступаем, сэр? — спросил Стюарт.

— Не торопи событий. Джек, что новенького?

— Прошло подтверждение, что русские крепко вломили американцам в каком-то городе на юге, близко к черному морю. Сегодня русские предоставили возможность корреспондентам пообщаться с пленными — а их не меньше тридцати человек. Джордж Буш прошел Английским каналом^[91] и угадайте, куда он направляется…

Майор не имел в душе никакого сочувствия к своим собратьям по оружию. В седьмом году по вине ублюдка из Баграма — погибли двое его сослуживцев… оказалось, что пилот просто чего-то не расслышал. Кроме того — это они втравили британскую армию в дерьмо, продолжающееся уже четырнадцатый год и не имеющее ни конца, ни края.

— Если эти придурки решили связаться с русскими, то это их проблемы. Лично я не имею ничего против. Что у нас творится в районе цели?

— Да то же самое, сэр. Неизвестные взорвали дискотеку в Найроби, восемьдесят семь погибших. Ожесточенные бои миротворческих сил ОАЕ^[92] и исламистских группировок в Восточном Могадишо, ракетами обстрелян международный аэропорт Аден-Аде. Перестрелка у Виллы Сомалия, бывшего дворца Мухаммеда Сиада Барре, несколько погибших. Американцы нанесли бомбовый удар по целям в провинции Мудуг, заявлено об уничтожении крупного лагеря боевиков Аль-Шабаба, но это никем не подтверждено. Все как обычно, сэр.

— А по Мерке?

— Пока тихо, ничего нового, сэр. Вы же знаете, там договорная зона, даже на улицах не разбойничают.

— Этот мир превращается в настоящий ад… — заявил Стюарт, в который уже раз проходящийся по стволу своего Барретта с шомполом и навернутым на него, слегка смоченным чистящим составом патчем…

— И нам с этим придется иметь дело. Я на берег. Надо кое-с кем встретиться, решить вопрос по транспорту и оружию. Заодно выяснить, что здесь к чему.

Майор Ральф Хогарт достал из-под койки свой чемодан, раскрыл его. Достал оттуда пистолет АПС и кобуру для скрытого ношения. Обычно, те, кто служил в САС предпочитали Браунинг одинарного действия с удлиненным магазином — но условия этого задания требовали использовать только советское оружие. АПС — они купили его в Германии, без режима автоматической стрельбы — подходил как нельзя лучше: зализанные формы, позволяющие быстро выхватывать оружие из-под одежды, очень емкий магазин, приличная развесовка. Немного неудобная рукоять — но это легко исправляется с помощью изоленты. Проверил его, отложил в сторону. Вскрыл большую — на пятьдесят — коробку с патронами «9 русский» от Hornady и набил магазины… он обычно набивал в хранимые пистолетные магазины по два патрона… и есть что-то, чем можно ответить при внезапной атаке и пружина магазина не слишком то устает. Кобуру с пистолетом и подсумки с патронами разместил на широком, заказном поясе из бычьей кожи, остатки патронов из коробки вытряхнул в ладонь и сыпанул в карман — пару раз ему эти несколько запасных патронов сильно помогли в жизни. Туда же сунул французский глушитель для русских пистолетов, фирмы Stopson.

Второй пистолет — а все профессионалы носили второй, у майора это был ПМ, пистолет Макарова восточногерманского производства — он засунул в кобуру, прикрепленную к лодыжке, как это делают американские полицейские. Майор обучался в США по программе обмена и много чего полезного почерпнул у американцев, этих истинных пистолерос. Одно из правил, которое в Европе не понимают — оба пистолета и первый и второй должны быть одинакового калибра. Это же просто… патроны от одного подходят к другому и никаких проблем. Но нет, не понимают…

Закончив вооружаться, майор взял ламинированную спутниковую карту и жировой карандаш.

— Значит, так. Я собираюсь навести своего старого друга. Полковник Ричард Хьюз, он сейчас работает на Эринис. Собираюсь назначить ему встречу в Хилтоне, он не знает о том, что мы прибыли, ничего не знает о вас. Контрольный срок моего возвращения — час ночи по Гринвичу, если я не позвоню и не вернусь, действуйте по усмотрению…

То, что делал сейчас майор — было продиктовано элементарными соображениями безопасности. Идешь куда-то — предупреждай остальных, куда ты пошел, зачем, на какое время. Если не предупредил — не удивляйся, если тебя украдут или просто убьют и твои друзья — ничем не смогут тебе помочь.

— Да, сэр…

На берег — его доставила лодка Зодиак с двумя матросами, молчаливыми, посматривающими по сторонам. Пирс был бетонным — но старым, построенным годах в шестидесятых, облупленным, грязным. Нормальных сходен не было, вместо этого — проржавевшие скобы. Цепляясь за них — майор опасался, что одна из них обломится, и он полетит в воду.

— Удачи, сэр — пожелал ему один из матросов.

Майор не ответил — пожелание удачи в его профессии было скорее дурным знаком и просто так — друг другу удачи не желали…

Никто из тех, кто был на пирсе не обратил на майора особенного внимания. Кораблей к этому сооружению пришвартовано не было, зато тут прогуливались люди, целовались парочки, тут же торговали пресной водой из разноцветных канистр и всяческой мелкой дрянью. Чуть дальше — стоял небольшой самодельный навес, из-под него рыбаки торговали рыбой и дарами моря, есть которые осмеливался далеко не каждый…

И было чувство опасности. Майор слишком долго воевал, он воевал на Востоке уже больше двенадцати лет, с две тысячи третьего года. И за это время он научился по одному ему известным признакам определять — опасно здесь или нет. Количество вооруженных людей, посты службы безопасности, быстрые взгляды исподтишка, массивные бетонные тумбы, не дающие припарковаться у тротуара — и многие другие признаки, говорящие о наличии опасности. Здесь ничего этого не было — но вот опасность была…

Майор — резко свернул в сторону, к лавке, торговавшей мелочами.

— Вот это.

Клетчатый платок — его здесь так и называли, «Стиль Арафата». Бело-черную клетку популярной на Востоке сделал Ясир Арафат.

— Десять фунтов, уважаемый.

Майор достал из кармана пачку банкнот. Кувейтских динаров.

— Примете, уважаемый?

У торговца загорелись глаза, он жадно сглотнул слюну. Это была одна из самых уважаемых валют региона.

— Двенадцать, эфенди.

Это было наглостью, кросс-курс был ноль семь.

— Восемь.

Продавец протянул руку…

Прикрыв только что купленным платком лицо — в остальном его одежда мало отличалась от одежды местных — майор шагнул в толпу…

Порт Судан был построен англичанами в одна тысяча девятьсот пятом году на месте рыбацкой деревушки, старый порт на Красном Море, Суакин зарос кораллами и им невозможно стало пользоваться. Поэтому — этот город больше напоминал даже не европейское Средиземноморье — а американские рыбацкие городишки в Новом свете, ни арабского, ни африканского в нем не было почти ничего. Широченные улицы, тротуары, по которым может без проблем проехать грузовая машина — но бордюров, отделяющих тротуар от проезжей части — нет. Несколько мечетей современной постройки с высокими, игольчатыми минаретами, на окраинах — старые, одно и двухэтажные дома, в центре — дома в основном современные, постройки середины и конца прошлого века. Много зелени, на первой линии, у побережья — есть неплохие, огороженные высокими решетками кондоминиумы — их строили специально для европейцев, которые после выхода на пенсию продавали свою собственность в Европе, покупали роскошную квартиру в Средиземноморье или на Дальнем Востоке (иногда за полцены прежней квартиры) и отправлялись доживать свои дни туда, где тепло, много фруктов и никогда не бывает зимы. Два порта, южный и северный — в южном, который отсюда было почти не видно — достопримечательностью был новый нефтеналивной терминал, построенный китайцами, но сейчас охраняющийся американцами, у которых на пикапах были крупнокалиберные пулеметы. Еще там был элеватор, старый, построенный советскими специалистами — его высокие башни как раз и были видны из северного порта.

Сама портовая зона северного — майор подозревал что и южного тоже — порта была огорожена высоким забором из сетки — рабицы и охранялась вооруженными нарядами полиции. Но то место, где его высадили, к грузовому порту не относилось и поэтому он, не предъявляя документов и никому не платя взяток — спокойно вышел на набережную. Бульвар на набережной был мощен камнем, парапеты, не дающие неопытному, зазевавшемуся туристу не свалиться в море — были широкими, сделанными из камня, схваченного местным цементом с большой примесью глины, и не доходили человеку даже до пояса. На них сидели какие-то птицы, тут же — сидели и местные, некоторые даже закинули удочки, желая попытать счастья. Прямо на набережной — торговали местные продавцы съестного, продавая только что выловленную рыбу, зажаренную со специями. Туристов практически не было — удивительно, но туристический бум обошел это место стороной.

Именно поэтому, майор почти сразу обнаружил за собой слежку — если бы здесь было полно туристов, ему не удалось бы так быстро срубить хвост. Сначала он подумал, что это полиция — невысокий, в куртке и легких слаксах парень с небольшой видеокамерой на ремне. Потом понял — нет, не полиция. Дело в том, что парень был белый, пусть и загорелый, но белый. А это само по себе — требовало выяснения.

Он перебежал дорогу в неположенном месте, желая выяснить, что к чему — и парень последовал за ним. А еще — белая «Тойота» — такси совершила резкий, вызвавший недовольный гул клаксонов маневр, чтобы тоже не потерять его.

Это еще что такое…

За майором Хогартом следили не раз — последняя его работа была в Пакистане, он там провел шесть с небольшим месяцев и все это время за ним следила полиция и Служба общей разведки Пакистана — следила двадцать четыре часа в сутки, иногда он замечал за собой до трех хвостов одновременно. Но даже не особо искушенные в слежке пакистанцы — не действовали так нагло, как действовали эти ребята. Тем более, пакистанцы были в своей стране, а эти архаровцы — явно в чужой.

Американцы?

Он пошел по широкому бульвару, удаляясь от порта в сторону Главного города. Ему надо было принять решение — что делать.

В принципе — в самой слежке нет ничего плохого, за исключением того, что у него есть оружие и нет местного разрешения. Но у него есть карточка сотрудника ЧВК^[93] и есть деньги, причем ликвидная валюта — обычно этого бывает достаточно, чтобы полицейские отвязались, на Востоке бакшиш^[94] — святое дело. Вот только — он чувствовал, что никакие это не полицейские.

Хвост со старых дел? Люди Аль-Каиды? Вполне может быть — в свое время здесь несколько лет жил Осама Бен Ладен, был одним из крупнейших бизнесменов в этой стране, строил дороги и дома. Позиции Аль-Каиды здесь до сих пор очень сильны. Если это хвост со старых дел — то его надо рубить и прямо сейчас. Пока его не убили и не украли.

Машина? Машину можно арендовать… даже с учетом того, сто он не знает где… в конце концов можно же подойти и спросить, здесь почти все владеют английским. Но машина для него будет только обузой — он не знает город, у него нет местной лицензии на вождение, если это местные — они запросто загонят его в ловушку. Нет, надо разбираться без машины. Плохо, что тут такие широченные улицы — в Кабуле он уже оторвался бы… без проблем. Но тут — просто так не сделаешь… надо с выдумкой.

Спасла увиденная дыра в заборе, тут была стройка… строили какое-то здание, судя по виду — высотное, потом забросили — кризис, однако. Сейчас — скелет будущего небоскреба торчал бетонными палками вверх как кости доисторического динозавра. Прямо через дорогу, под вой автомобильных клаксонов — рванул к спасительной дыре в заборе, провалился внутрь, сам не зная, на что нарвется. Нарвался на брошенную технику, какие-то котлованы в земле, открытые, не зарытые коммуникации — толстые трубы, какие-то кабели в мощной резиновой оплетке. На пути попался камень, он подхватил его — самое то, около фунта веса, гладкий голыш. Ринулся за экскаватор в поисках укрытия, решив, что если что — он просто смоется…

Парень, следивший за ним — допустил серьезную ошибку. Сначала сунулся в дыру, огляделся — голова и рука с пистолетом — потом полез внутрь. Утвердился на земле, нервно осмотрелся, не зная куда бежать — да что же это такое… Осторожно, держа пистолет перед собой — причем правильно держа, этого у него не отнимешь — пошел вперед…

Майор метнул голыш прямо с земли — он точно знал что человек, высматривая опасность смотрит, прежде всего, на уровень своего роста. Попал в голову — долгое пребывание в США с обязательным бейсболом дало о себе знать. Парень рухнул как подкошенный — а майор уже целился во второго, перемахнувшего через забор и держащего в руках короткоствольный Мини-Узи.

— Замри!

Автоматчик замер, мгновенно. Такую способность мгновенно подчиняться командам — могла развить лишь военная служба.

— Брось автомат!

Майор включил лазерный прицел — и красная точка замерла на груди автоматчика.

— Брось или умрешь!

Автоматчик стал пятиться.

— Стой на месте!

Автоматчик повернулся — и бросился бежать со всех ног.

Черт побери…

Он наскоро обыскал потерявшего создание шпика — пистолет, компактная Беретта-9000, мобильный коммуникатор, бумажник, в нем немного денег, водительские права, явно местные. Деньги, пистолет он забрал, права оставил — он не был похож на того, кого он так славно отоварил камнем и потому права ему были не нужны. Коммуникатор — тоже оставил, только перед этим вытащил карту памяти. После чего он развернулся — и бросился бежать в другую сторону, надеясь выбраться со стройки с другой стороны…

Только что купленный платок он выбросил. В лавке купил материал и намотал себе на голову в виде чалмы, на нос водрузил дешевые противосолнечные очки, купленные там же. От очков болела голова — но делать было нечего.

На одной из улиц города — здесь на домах не было номеров и названий улиц, невозможно было понять, где ты находишься — он достал телефон Thyraya, по памяти набрал номер. Это был номер человека, с которым он работал в Афганистане — тот тогда тоже служил в армии и командовал шотландскими горцами. Номер этот знали немногие.

— Кто это… — раздался недовольный голос полковника.

— Микки Маус.

Полковник пробурчал что-то невнятное, похожее на ругательство. Потом вспомнил.

— Узнал. Ты где?

— Ближе чем ты думаешь.

— Где встречаемся?

— Назови сам.

— Хилтон. Единственное приличное место в этой дыре.

— Когда?

— Два часа.

Майор повесил трубку. Начал осматриваться в поисках такси — туда он должен был прибыть первым…

В этом городе, потенциально золотой жиле для туристов — туристических гостиниц международного класса было всего две — Башир Палас, более демократичный по ценам и непритязательный по качеству, построенный местными бизнесменами и типично американский Хилтон, вотчина красавицы Пэрис, которая с годами только хорошела. Порт Суданский отель всемирной сети гостеприимства Хилтон выглядел совершенно футуристически — толстый, жирный огурец из белого бетона и синего облицовочного стекла и, пользуясь отсутствием конкуренции — цены ломил безбожно…

Майор прогуливался возле отеля два часа — и не заметил ни одного признака того, что его старый друг устроил засаду. На площадке перед отелем не появились ни полицейские, ни штатские с бегающими глазами, в воздухе не появился вертолет, не было попыток как-то ограничить или перекрыть движение. Все то же самое — машины, парковщики, гости отеля — раньше тут было полно китайцев, но после каскада революций, получивших общее название «арабская весна» китайцев стало намного меньше, они поняли что экономическая сила не подкрепленная силой военной сама по себе ничто. Наконец, появился и сам полковник британской армии в отставке Ричард Хьюз, невысокий, моторный, больше похожий на еврея, нежели на англичанина. Он самостоятельно припарковал автомобиль — это был Лэнд Ровер Дефендер II — и прошел в отель.

Побродив еще немного вокруг отеля — майор решился идти.

Внутри — был могильный холод, или это ему так показалось после летней средиземноморской дневной жары, когда местные после часа вообще не работают или устраивают большой перерыв, что-то типа испанской сиесты. Видимо, заоблачные цены отеля хоть как то оправдывали себя — после уличной жары попасть в отель было настоящим раем.

К нему направился охранник — но он размотал чалму и решительное выражение лица охранника сменилось угодливым. Белых здесь — не уважали как сто лет назад — но все же относились с неким пиитетом, считая, что у белого не может быть дурных помыслов…

Метрдотель решительно сменил охранника.

— Чем мы можем вам помочь, сэр?

На груди метрдотеля была табличка с именем, почти как в армии. Его звали Али.

— Али, у меня здесь встреча с…

Майор замялся — полковник мог здесь проживать под чужим именем и легендированной биографией, с него станется. Назвать настоящее — будет подножкой. Но если ли другой выход.

— … с полковником Хьюзом. Он здесь?

— О, да, полковник уже пришел. Разрешите проводить…

Полковник сидел за столом не один. Вместе с ним сидел здоровенный, не меньше метра девяносто детина в черном, совершенно неуместном здесь костюме и с очками в золотой оправе. На вид ему не было и сорока, с одного взгляда майор понял — в очках нормальные стекла. Хотя это ничего не значит, очки очень выигрышно смотрящийся аксессуар, многие бизнесмены заказывают дизайнерские очки с нормальными стеклами.

Полковник увидел его еще когда он шел к столику за метрдотелем. Приветственно помахал рукой.

— Сэр, этот человек говорит, что у него назначена встреча.

— Все нормально, Али я его знаю. Принеси ему то же что и мне.

— Будет сделано, сэр.

Метрдотели и обслуга говорили здесь на старом английском, давно забытом в метрополии языке…

— Присаживайся. Это Грег Гудчайлд. Представляет американские интересы здесь, отличный парень…

Рукопожатие американца было стальным, что лучше всего говорило, какие интересы и каким образом он представляет. Они обменялись карточками — американец работал на какую-то частную военную компанию — точнее, работал под ее прикрытием, крышей.

— Майор Ральф Хогарт, бывал в Афганистане…

— Давно? — спросил американец.

— Последний раз в десятом.

— Я в тринадцатом.

— И как там Кабул?

— Все то же дерьмо. Но для непритязательного человека там есть все, что нужно.

Они с американцем — опознавали друг друга как своего, человека одной с тобой крови — именно по этим словам, внешне ничем не примечательным. Каждый из них побывал там — и каждый теперь мог доверять другому, пусть и в известных пределах.

— А как насчет интересов? Вы представляете их официально или… не совсем.

— Почти официально — сказал американец — это чисто деловые интересы. Мы сейчас не столь богаты как раньше и должны зарабатывать деньги.

Принесли чай, американцу — конечно же кофе, в Африке был хороший кофе и надо было ловить момент, но майор решил, что раз принесли чай. То пусть будет чай. Вместе с напитками принесли и основное блюдо — хорошо прожаренный стейк из местного скота, жесткий и со своеобразным вкусом как у дичи. Перца тут было ничуть не меньше, чем кладут повара — индийцы в жратву на передовых военных базах.

— Какими судьбами… — полковник привычно орудовал ножом и вилкой, прилагая усилие, в то время как майор не сразу разобрался и нож соскользнул, брызнув на скатерть острым соусом.

— У меня заказ.

Полковник кивнул.

— Старина Ральф сейчас сам себе хозяин. Ни на кого постоянно не работает. Здесь?

— Нет. Юго-восточнее…

Американец хмыкнул.

— Не завидую.

Майор посмотрел на полковника, затем на американца, затем снова на полковника, показывая, что возможно не стоит обсуждать определенные темы при посторонних — но полковник как ни в чем не бывало, резал мясо, макал кусочки в соус и отправлял в рот.

— Тебе нужна помощь?

— Да. Транспорт… нужен самолет. Ну и… по возможности информация.

Полковник пожал плечами.

— Нет проблем. Самолетов у меня нет, но самолет, наверное, Грег даст…

— Мне нужен частный самолет.

— А у него и есть частные. Американских баз здесь нет. Пока.

Американец неодобрительно посмотрел на британца и продолжил трапезничать. Он тоже ел мясо, но справлялся с ним лучше обоих англичан. Возможно, техасец, техасцы привыкли есть мясо…

— И у меня… тут возникла небольшая проблема…

Полковник насторожился.

— Какого рода проблема?

— Пара ублюдков привязались ко мне на набережной. Один пеший и один — на машине. Внаглую, никогда такого не видел.

Полковник и американец переглянулись.

— Они притащились за тобой сюда?

— Нет. Я срубил хвост. Жестко.

На лице американца начала расплываться улыбка, широкая, как у чеширского кота.

— Жестко — совсем? — уточнил полковник.

— Не совсем. У одного пару недель будет болеть башка. Другой наделал в штаны.

— Как они выглядели?

Майор коротко описал внешность каждого.

— Держу пари, это ребята Рафи, так его мать… — сказал американец.

— Сукин сын, наконец-то получил хорошую плюху… — заключил полковник — ты прав.

— Сэр, о чем вы? Я должен что-то знать, чего я не знаю? — решил прояснить ситуацию майор Хогарт.

— Рафи Фишер, местный резидент МОССАДа — пояснил пари — готов держать пари, это его ребят ты отоварил. Здесь одна из ключевых точек оружейной контрабанды на Израиль, точнее — на его территории, которые он захватил заново и на которых до сих пор продолжается партизанская война. Здесь же — отовариваются ливийские, сирийские и египетские боевики — исламские экстремисты. Вот почему здесь сидит Рафи и его люди постоянно и в больших количествах отираются в порту. Ты говоришь, они к тебе в порту привязались?

— Точно.

— А кричал ты им на каком языке?

— На английском. Здесь же его все знают.

— Точно они — заметил американец — надеюсь, у Рафи хватит ума не вызвать вертолеты…

— Вертолеты? — не понял майор.

— Точно, вертолеты. Жиды не видят никаких краев, после четырнадцатого года они как в ж… ужаленные. Израильские самолеты и вертолеты летают здесь, в Египте как у себя дома, наносят удары по тому, что кажется им похожим на цели. Израильские коммандос действуют здесь почти открыто, только недавно грохнули Нура, крупнейшего торговца оружием в регионе. Он думал, что несколько бронированных машин и личная гвардия, вооруженная крупнокалиберными пулеметами и ракетными установками ему поможет — но нет. Жиды высадили здесь роту спецназа, подловили его прямо в городе, в Порт-Судане и грохнули. Комбинированная атака с использованием вертолетов. Черт у этих парней были переносные зенитно-ракетные комплексы, но им не помогло и это. Естественно, никто и не думал спрашивать у нас разрешение творить такое. Ты видел эсминец в порту?

— Нет.

— Потому что его там нет. Но скоро подойдет. Принято решение разместить британский эсминец в Порт Судане для того, чтобы больше вся эта хренотень не повторялась. В конце концов — это наша зона влияния, а не жидов.

— А мы то что тут делаем?

— Мы то… Ну, это одна из последних спокойных точек в регионе и мы надеемся, что она останется именно такой. Потом — здесь есть нефть. Немного, но есть и неплохая. И здесь есть нефтеперерабатывающий завод, его строили китайцы, потом мы выкупили недострой и закончили. Я конечно не могу говорить за верха, но мне кажется, идея в том, чтобы иметь какую-то заначку, не зависящую от Ормузского пролива. Но близко к нему, чтобы снабжать топливом действующую армию, если придется. Первая такая заначка — это Ливия, но она проблемна сама по себе и там — больше европейское влияние. А наша заначка — здесь. Поэтому здесь присутствуем мы, здесь присутствует мистер Гудчайлд и люди, которых он представляет — а евреи просто мутят воду. Они решают проблемы своего доморощенного терроризма, с которым семьдесят лет не могут справиться — за наш счет. Мы же естественно поддерживаем действующую власть, хотя и вынуждены на многое закрывать глаза. Но это — в нынешних условиях вынужденная необходимость.

Майору не понравилось сказанное. По многим причинам. Главной — хотя он не признал бы это даже под присягой — явилось то, что он прочитал некоторые книги авторства Уинстона Черчилля, пока они шли в Порт Судан, прежде всего Речную войну и Историю Малакандского полевого корпуса. Эти книги — на многое открыли ему глаза.

— И что сэр? Мне следует уносить ноги из Додж-Сити пока не поздно?

Полковник отхлебнул чая из своей огромной кружки. Чай был цвета мореного дерева — каркаде, с местными специями.

— Полагаю, что нет, Ральф, мы справимся с этой проблемой. После того, что ты сделал, ты будешь героем дня как минимум на неделю. Это если МОССАД тебя не прихлопнет, но мы постараемся этого не допустить. Рафи здесь одинок, его не поддерживает никто. Более того — все, кто здесь работает — мечтают поймать парочку моссадовцев и как следует отходить, как это сделал ты…

— Я что-то не понял — а почему мы с ними не на одной стороне? Ведь террористы — они везде террористы, что в Зоне племен, что в Секторе Газа.

Американец мрачно усмехнулся, но ничего не сказал. Он вообще был молчаливым… на контрасте с полковником, поэтому полковник со стороны казался американцем, а Гудчайлд — англичанином.

— Парень, какого хрена… — понизив тон, начал объяснять полковник — у каждого свои интересы, ты этого так и не понял? Мы здесь с жидами на ножах и не только здесь. Попомни мое слово — не пройдет и трех лет, как нам придется с ними воевать. С еврейским государством, я имею в виду. Везде, где они присутствуют, они ведут себя так, как будто это их хреновы задворки, а не наша зона влияния. То, что я рассказал тебе про них — это далеко не все, что о них можно сказать. Несколько месяцев назад, они выходили на президента этой страны с требованием закрыть местное производство оружия, вышибить из страны иранцев и легализовать деятельность израильских представителей здесь. С нашей помощью — их послали куда подальше с их непременными требованиями. После этого — какие-то педерасты совершили теракт на стратегическом объекте, подорвали нефтепровод, отчего мистер Гудчайлд так расстроился, что звонил в Вашингтон и просил прислать сюда морских котиков, чтобы кое с кем серьезно разобраться…

Американец фыркнул.

— Привяжи метлу, Рик.

— Да брось. Здесь все всё знают, все со всеми знакомы и мило, по-семейному разбираются друг с другом. Настоящий Западный Берлин на восточный манер. Вот только вместо торта в лицо можно получить пулю…

Майор заметил их первым — только потому, что одного из них видел раньше. Это был как раз тот самый парень, которого он угостил рукоятью пистолета по башке — и, судя по видным даже отсюда черным кругам под глазами, угостил прилично, до сотрясения мозга. Второго он никогда до этого не видел — коротко стриженный, высокий, с вытянутым, лошадиным лицом.

Пострадавший нащупал его взглядом и совершенно ничего не опасаясь, показал в их сторону рукой. После чего эти двое стали пробираться между столиками в их направлении.

Полковник их тоже увидел, помрачнел лицом.

— Речь про г…но, а вот и оно!

— Одного из них я знаю — намеком предупредил майор.

— А я знаю второго. Этот пи…р — Рафи, местный резидент МОССАДа.

— Мне уйти?

— Сиди. Сейчас разберемся…

Израильтяне подошли к столику и майор напрягся, готовый к ответным действиям — он знал, что МОССАД имеет крайне низкий порог реагирования и никогда не отказывался от убийств как средства решения тех или иных проблем. Но израильтяне — всего лишь подвинули столы и без приглашения сели за стол.

— Рафи, какого черта? — сказал полковник — я вообще-то ужинаю.

— Это я хочу вас спросить, какого черта? — израильтянин говорил по-английски чисто, но с неприятным акцентом — у нас что, перемирие больше не действует?

— Если тебе так будет угодно, Рафи. Твои люди первые начали. И я смотрю — нарвались на неприятности.

Израильский резидент посмотрел на американца и понял — ловить нечего.

— У вас что теперь, принято сначала бить по голове, а потом задавать вопросы?

— Рафи, по-моему, с тобой договаривались, что все граждане западных стран вне зоны твоего внимания, было?

— Почему ваш человек не мог просто опознать себя?

— А почему твои дебилы привязались к моему человеку на набережной? Он новенький, не знает, какой беспредел здесь творится. Ошалел от такой наглости и принял те меры, которые посчитал нужным. В конце концов — твои ребята похожи на арабов, да и действуют, признаюсь — ничуть не аккуратнее их.

— Мой человек получил удар по голове и выбыл из строя, по меньшей мере, на две недели.

Американец с силой стукнул по столу кружкой.

— Рафи, можешь подать официальную жалобу… помнишь, а?

Майору это чертовски надоело. Он и тот парень, который совершил ошибку и получил камнем по голове — молча сидели и смотрели, как трое старших офицеров, каждый из которых работал под прикрытием и представлял собой разведку цивилизованной страны — пытались показать друг другу кто из них круче. При этом — здесь и сейчас, в этом разговоре, а так же и в других подобных — забывалось и замалчивалось самое главное, то, ради чего они прикладывали усилия, ради чего много безвестных парней расплачивались своим здоровьем и жизнью в таких сраных местечках как это. Была напрочь забыта цель, ради которой они здесь, было напрочь забыто, кто друг, а кто враг, какие интересы являются приоритетными, а какие — сопутствующими — все это было отброшено ради мелкой грызни между собой.

Еще неделю назад — майор не вмешался бы, не осмелился перебить старших офицеров, людей, от которых зависит успех текущего этапа его сложной и неоднозначной миссии. Но теперь… он просто не смог смолчать, выслушать до конца все эти препирательства и в очередной раз согласиться на игру с нулевым результатом…

— Прошу прощения, я вмешаюсь… — сказал он и все трое препиравшихся старших офицеров замолчали — поскольку проблему создал я, позвольте высказаться мне и попытаться ее решить. Мистер Рафи, я новичок здесь и не знаю местных правил, только этим объясняются мои недружественные поступки к вам и вашим людям. Однако, я приношу свои искренние извинения вам и пострадавшему по моей вине вашему человеку. Я никогда не поступил бы так, зная, кто он такой и какую работу он выполняет. Еще раз — искренне прошу меня простить. Мы на одной стороне и делаем одно дело…

За столом наступила неловкая тишина. Полковник кашлянул. Майор — достал из кармана то, что он отобрал у израильтянина, включая и карту памяти из телефона, выложил на стол. Пораженный израильтянин молча согреб это все. Майор протянул ему руку и тот — после небольшого замешательства — ответил на рукопожатие…

Израильтянин — первым справился с замешательством, встал со своего стула.

— Господа, если так, считаю инцидент исчерпанным…

Следом за израильтянами, пробиравшимися к выходу — встал и майор.

— Прошу прощения, сэр. Я полагаю, мы договорились. Я позвоню вам завтра с утра, если не возражаете…

— Да, конечно, Ральф, звони… — неискренне сказал полковник.

Когда гости покинули гостиницу и ужин подошел к концу — американец щелкнул пальцами — попросил местного пива и счет. Полковник хмыкнул — только американец способен пить пиво на дижестив. Хотя нормального дижестива тут днем с огнем не сыщешь — это тебе не Дубаи.

— Он что, с дуба рухнул? — спокойно поинтересовался американец, пока бой нес им пиво и еще чай для полковника.

Полковник покровительственно улыбнулся, типично по-британски наклонился вперед и похлопал американца по руке.

— Не будем судить слишком строго старину Ральфа… — доверительно понизив тон, сказал он — ему и так в жизни досталось, он года, наверное, с третьего с войны не вылезает. Парень год с лишком отбарабанил в Ираке, еще побывал в Афганистане, потом его перебросили в Ливию и после того как там все закончилось — он подал рапорт. И правильно сделал — если бы остался, его вполне могли бы намотать на танковые гусеницы под Сааной. Багдадский синдром, понимаешь?

Гудчайлд понимающе кивнул — американцы были буквально помешаны на психотерапевтах и психиатрах, и такое объяснение его прекрасно устроило.

Бой принес пиво и чай. Американец расплатился — они платили по очереди, сегодня очередь была его.

— Я все понимаю, полковник — заметил он, прихлебывая из глиняного горшка местное хмельное пиво из сорго — но и ты меня пойми. Здесь и так скоро будет второй Ирак, у всех нервы на взводе. Одного Рафи с его отморозками нам хватает. Так что если это твой соотечественник, ты, пожалуйста, проследи, чтобы он не снюхался с Рафи, не снялся с тормозов и не устроил в городе пальбу как Клинт Иствуд. Нам только Билли Кида тут не хватало^[95].

— Рафи не будет больше работать ни на какое государство, ему Триполи хватило за глаза. Он заверил меня, что здесь транзитом, купит оружие и уедет.

Американец пожал плечами.

— Ты сказал. И все равно проследи…

— Прослежу.

Выйдя из гостиницы, майор заметил белый внедорожник и двух человек в нем — люди просто так не будут сидеть в машине на стоянке. Он кликнул такси, попросил везти его в порт. Люди во внедорожнике — никак на это не отреагировали…

Судан. Порт-Судан

23 июля 2015 года

До яхты он добрался без проблем, позвонил, когда они подъезжали в порт — и с борта выслали ту де самую моторку с двумя матросами. С наступлением темноты Порт Судан погружался во мрак — туристов не было, ночной жизни тоже не было. Экономили электроэнергию, с этим сейчас везде были проблемы…

Утром — они выехали в город уже все вместе. С борта яхты — майор Хогарт позвонил полковнику и выяснил, что самолет до нужной точки будет сегодня днем и если ему нужно что-то еще — это тоже можно решить с утра. Он даже пришлет машину в порт.

Судя по всему — местный резидент пришел к выводу, что чем быстрее он сможет избавиться от непредсказуемого англичанина — тем лучше.

Ударная группа — три человека, не считая самого майора — стандартный патруль САС. Все англичане. Двое — из подразделения САС, последний, третий — из «красных дьяволов», парашютного полка, снайпер. Четыре срока в Афганистане, значок инструктора по стрелковой подготовке. По сути — оставшиеся трое не более чем его обеспечение, они должны вывести снайпера на цель и обеспечить его отход. В том месте, где находится означенная цель — для прикрытия может не хватить целого батальона САС — но они идут на это сознательно и хладнокровно.

Хозяин яхты — он же заказчик — не провожал их. Майор предупредил его о том, что провожать — тоже дурная примета и заказчик понял. В положенное время — у борта их уже ждала та же самая лодка с двумя молчаливыми матросами. Майору они в какой-то момент показались перевозчиками через реку Стикс — реку, переплыв которую обратно уже не вернуться…

Солнце только вставало, высвечивая горбатые, длинношеие портовые краны, угрюмо склонившиеся над водой, высокие башни элеваторов. Они плыли на электромоторе, быстро и почти бесшумно, ломая хрупкое зеркало водной глади с отражающимся в нем светом портовых прожекторов и крупных утренних звезд на небе…

По очереди — они поднялись наверх по тем же самым скобам, что опробовал вчера на прочность майор. Последним — поднялся снайпер, предварительно передав огромный, весящий больше сорока фунтов стальной кофр.

Вообще, специальные группы обычно забрасывают вместе со снаряжением, но тут был… другой случай. Ни британское ни американское снаряжение не подходило, нужно было именно советское, не оставляющее следов, ведущих на Запад. Поэтому — британские спецназовцы вооружились пистолетами ПМ, к ним были французские глушители — только Франция и Финляндия на Западе производят глушители для ПМ, французский намного компактнее, хотя его и достать сложнее. Но если есть связи — никаких проблем. Остальное — они намеревались докупить здесь и здесь же пристрелять.

Проблема была со снайперскими винтовками — русские не годились, у русских не было снайперских винтовок, позволяющих поразить цель с полуторакилометровой дистанции первым же выстрелом из холодного ствола и как минимум с девяносто пяти процентной гарантией. Пришлось использовать то, что есть — старый, пристрелянный в Афганистане и Пакистане Барретт М107А1 с шумоподавителем и термооптическим прицелом, устанавливаемым поверх обычного, оптического. Американские снайперы звали эту систему SASR или «система номер два» — и немало сложных целей было взято в Афганистане именно с ее помощью. Именно эта винтовка — находилась в оберегаемом снайпером стальном кофре. Там же — находились пять упаковок по десять снайперских патронов пятидесятого калибра от A-Square, каждый из которых был предварительно взвешен, осмотрен и проверен на геометрию. Еще сорок патронов 50NATO самого разного назначения — находились в рюкзаке у снайпера…

Ждать им не пришлось — как только последний из них вылез на набережную — ползущий по направлению к порту белый иранский «Ниссан» — ускорился и оказался рядом. В машине — был один водитель, полковник соблюдал правила вежливости.

— Майор Хогарт — осведомился он с типичной британской невозмутимостью. С такой же интонацией лейтенант Стэнли, наверное, произносил ставшие знаменитыми слова «Полагаю, вы доктор Ливингстон?»^[96]

— Он самый.

— Прошу.

Майор сделал знак — и его люди начали забираться в машину. Винтовку в чехле сунули назад…

— Полагаю… полковник распорядился насчет нас.

— Сэр, мне известно только то, что полковник распорядился отвезти вас на базу и посадить в самолет.

— Тогда… нам не помешало бы заехать и кое-что купить. Это возможно?

С этими словами майор достал из кармана пачку долларовых банкнот. Денег у них было много — когда они служили в армии, вечно были проблемы из-за того, что чего то не хватало и не было денег купить это на месте. Надо было подавать заявку и ждать, пока это привезут… и может это окажется в десять раз дороже, чем то что можно купить у местных, но бюрократия неистребима. Сейчас у них было достаточно, чтобы даже купить легкий самолет… и это было чертовски приятное чувство, решать проблемы с помощью денег.

Водитель скосил глаза на пачку.

— Мы ведь не опоздаем на самолет?

— Э… думаю, нет, сэр…

Оружие хранилось прямо на территории военной части, примерно в километре от городской черты. Прямо на аэродроме… действующем. Несколько ангаров — им открыли только один, но майор догадался, что во всех — одно и тоже. Ангары охранялись не местными вояками — а белыми наемниками на внедорожниках «Ниссан» старой модели, которые производились здесь, в Судане по лицензии. Эти машины первоначально разрабатывались для Соединенных штатов Америки, поэтому предусматривался большой и широкий люк. Сейчас — кто-то додумался убрать люки и поставить турели с пулеметом Калашникова и легким щитом… получилось дешево и сердито.

Обменявшись несколькими словами с одним из охранников, возможно старшим из них, белым, но в красном берете местной армии — водитель пригласил их следовать за ним. Их путь лежал к одному из ангаров, запертых на массивный висячий замок.

С легким хлопком вспыхнули старые ртутные лампы — и британцы буквально онемели от представшего перед ними зрелища.

Когда то этот ангар был построен для самолета — причем, судя по размерам военно-транспортного или гражданского лайнера. Но теперь — здесь были одновременно небольшая оружейная фабрика и склад для оружия. Часть оружия находилась в ящиках, часть — была завернута в промасленную бумагу, еще часть — валялась в кучах, ожидая руки мастера. В основном здесь был его величество АК-47 в самых разных видах, некоторые автоматы были как новые, некоторые по виду годные лишь на переплавку. По центру ангара стояли широкие, обитые сталью столы с лампами над ними, тисками и набором инструментов, у одной стены — заточный круг и старинного вида, но явно действующий, судя по обилию стружки — токарный станок. Уровень — получше, чем в пакистанском приграничье, где оружейные мастера не только ремонтируют оружие, но и делают его заново… даже автоматическое. А здесь… господи, вон там Диско со сложенными станками у стены… десяток, не меньше.

Понятное дело — оружие здесь перебирают, часть разбирают на запчасти, часть подновляют и отправляют потребителям. Покупателям…

Майору вдруг пришла в голову жутковатая мысль — Господь Всеблагой, это же трофеи. Трофеи из Афганистана, Ирака, Саудовской Аравии, Ирана. Запросто может быть так… все это не уничтожается — а заботливо подновляется и идет покупателям. Кому? Куда? В Египет? Ливию? Сектор Газа? Сирию?

И за всем этим стоят американцы. Платя кровью одним исламским экстремистам, они продают оружие другим исламским экстремистам — ливийским сепаратистам, боевикам из сектора газа, сирийским, курдским фанатикам. Круговорот стали в природе… и крови тоже.

Американец в берете местной президентской гвардии — уверенно прошел вглубь ангара, погремел чем-то — и вернулся с добычей.

— Посмотрите, сэр. Если у вас есть деньги — то это лучшее, что я могу вам предложить. Стоит прилично, но оно того стоит… и новое.

Сержант поднял автомат… старый добрый Калашников, но с прикрепленным к цевью гранатометом М203. Приклад скопирован с египетского АК, складной — но усиленный и с русской накладкой, так называемой калошей. Повертел в руках, начал разбирать. Сделано, по крайней мере, не напильником. Попытался по клеймам установить, чье это производство — но так и не понял, хотя явно арабское, там, где должно быть название производителя — арабская вязь.

— Египет?

— Не угадали, сэр. Местное производство.

— Местное?!

— Ну, да. Здесь на оружие большой спрос. Местная государственная оружейная корпорация даже танки капитально ремонтирует. Производит артиллерию, все ходовые типы снарядов, патронов, ракет. А про легкую стрелковку и говорить не приходится. Производство они недавно модернизировали с помощью Белоруссии, производят Калашниковы, Диско^[97]… Немецкие G3 и MG-3 они делают на иранских технологических линиях, оттуда же они получили производство РПГ-7, в том числе в коротких версиях. И сами додумались скопировать русские тандемные боеприпасы — а сейчас, говорят, начали выпускать ракеты под РПГ с управляемым временем подрыва, как раз для поражения вертолетов. С востока у нас Сомали, с северо-запада Ливия и Египет, с севера Израиль, где тоже много желающих пострелять. А про факи^[98] — здесь и слыхом не слыхивали.

— А по качеству?

— Если не собираетесь воевать годами, то качество вполне приличное, тем более белорусы так и остались на заводе работать. Лучшего я вам все равно не предложу, разве что только Египет — но там только подержанные нормальные. Сейчас с качеством большие проблемы…

Майор разложил приклад, приложился к оружию — развесовка нарушена из-за металлического приклада и тяжелого гранатомета впереди… но так неплохо.

— Еще нужен РПГ. И боеприпасы ко всему этому.

— Если есть деньги — все что изволите. Пристрелять можно за ангарами…

Самолет был тоже местного производства, ESNAD800, копия одной из моделей Цессны. Легкий, шесть мест, то есть как раз — четыре десантника с тяжелым снаряжением, одномоторный высокоплан на укрепленном, выдерживающем посадку на неровную поверхность шасси. На поле таких было немало, на некоторых — на подкрыльевых пилонах висели легкие бомбы. Пилот самолета был не совсем белым… что-то среднее между кавказским^[99] и средиземноморским типом. По-английски он говорил чисто. Его подвезли к самолету на одной из машин охраны, когда наемники разобрались с закупками, опробовали оружие и оплатили его.

— Сомали, сэр?

— Точно.

— Опасное место…

Майор показал пачку денег, долларов, сильно истощавшую после закупки оружия.

— Получишь по приземлении.

Пилот облизнул губы.

— Куда именно?

— Лучше всего — долина Нугаль. Вот здесь…

Пилот посмотрел на карте, достал калькулятор и прикинул расход топлива.

— Груз?

— Четыре человека. По восемьдесят фунтов снаряжения на каждого.

— Почти предел… если только с промежуточной посадкой, сэр.

— Где?

— В Йемене.

Майор отрицательно покачал головой.

— Парень, ты еще больший камикадзе, чем я.

— Не совсем, сэр. Там есть приличный аэродром, его контролируют дружественные силы. Они знают наши рейсы… проблем не будет, нужно просто заплатить им.

— Сколько?

— Одной тысячи долларов будет достаточно, сэр.

— Горючее сверху?

— Так точно, сэр.

Майор немного успокоился. Не похоже на ловушку — того, кого собираются убить, перед этим не обдирают как липку.

— Затем?

— После дозаправки — нет проблем, сэр. Можно хоть до Могадишо, если напрямую через Эфиопию.

— Бывали там?

— Да, сэр. Возил гуманитарную помощь.

Уж не ту ли, которая в ангарах…

— А то, что там не будет площадки. Я имею в виду в Йемене.

— Это не проблема. В Африке приличная посадочная полоса — исключение из правил, а не правило. Подберем с воздуха.

Майор прикинул — иного пути попасть в Сомали — нормального, быстрого и более безопасного — у них не было.

— По рукам…

Бывший Йемен. Аден

Аэродром на соляных полях

23 июля 2015 года

Взлетели нормально. Было несколько непривычно — они привыкли летать на тяжелых транспортниках типа С130, иногда военные гоняли такие машины ради перевозки одной только группы. А здесь — крыло, летящая в иллюминаторе неровная полоса бетонки — при взлете самолет чуть заметно, но все же ощутимо подпрыгивает каждый раз, как только попадает на колдобину. Аэродром строили британцы в конце сороковых — и с тех пор его никто так и не ремонтировал. Может быть — на сто тридцатом это и не было бы так заметно — но легкий самолет потряхивало. Пилот был опытным, он уверенно держал полосу и как только они разогнались до достаточной скорости — принял на себя штурвал и самолет легко ушел в небо. Берег почти сразу остался позади — и они полетели над красным от водорослей — его так и называют Красным — морем, по которому один за другим шли танкеры и сухогрузы. На их фоне — серо-стальные, обеспечивающие безопасность судоходства корветы и фрегаты выглядели совсем крошечными.

Майор напряженно размышлял. Он помнил, что творилось в Йемене… верней, там, где когда-то был Йемен. Американцы устроили большую бучу, пример Ирака их ничему не научил — и, как и в Ираке, буча здесь кончилась плохо. После того, как из Йемена (и из Северного и из Южного, тогда их было два) ушли русские — страны начали подумывать об объединении, потому что в новом мире, мире без холодной войны, даже их совместное существование виделось проблематичным, что уж говорить о существовании порознь. Единственным их источником существования мог служить кат, легкий жевательный наркотик, который здесь жевали все, да порт Аден, который во время Великих крестовых походов был ключевым портом региона. Проблема была только в том — на базе какого государства объединяться, на базе Северного или на базе Южного. Южный Йемен был объективно более сильным за счет выхода к морю и более массированной советской помощи в свое время — что-то построить все же удалось. Но незадолго до объединения — президент Али Насер Мохаммед устроил мятеж в собственной стране, перебив весь кабинет министров и убив одного из основателей Йеменской социалистической партии Абдель Фаттаха Исмаила. Тогда же — он отказался от просоветской ориентации и объявил друзьями нового Йемена Саудовскую Аравию и почему то Японию…

Путч этот вылился в настоящую бойню, в столице страны в уличных боях погибли до ста тысяч человек. Армия раскололась по племенному признаку — но большинство не поддержали президента, объявившего войну собственному народу, и он вынужден был бежать. Бежал сначала в Йемен, а затем в Дамаск, где возглавил непонятно на какие деньги организованный Центр арабских исследований. В результате его действий получилось, что страна была ослаблена, а элита страны — фактически перебита в братоубийственной бойне. Поэтому — объединение прошло на базе Северного Йемена и столицей стал не Аден, а захудалая, расположенная в неудобном месте, страдающая от дефицита воды Санаа. Просто потому, что северойеменские элиты не устроили оргии самоуничтожения.

Объединение двух стран, даже в свое время разделенных искусственно — не такая простая задача, как это может видеться: в каждой стране есть свои элиты, деловые и политические и у каждой элиты — свои интересы. Если в цивилизованном государстве обычно удается худо-бедно договориться — то на Востоке, где действует «экономика допуска» и богатыми являются только те, у кого есть какие-то преференции со стороны государства или возможность разворовывать госбюджет. Получив в свое распоряжение целую страну, северойеменские элиты (среди которых было немало представителей наркомафии, кат в основном выращивался в Северном Йемене) начали растаскивать Южный Йемен так нагло, что в девяносто четвертом году началась гражданская война. Армии тогда еще не были до конца интегрированы — и это вылилось в малоизвестную, но кровавую стычку. В ходе этой стычки — обе стороны были вооружены советским оружием, полученным чаще всего бесплатно — произошло крупнейшее танковое сражение со времен второй мировой, по данным некоторых экспертов — даже более страшное, чем бой у Истинг-73^[100]. Южный Йемен потерпел поражение — эта война не превратилась в вялотекущий конфликт только потому, что ни одной из сторон не оказывалась помощь со стороны и они очень быстро исчерпали свои ресурсы. По мнению майора — именно так следует поступать и сейчас, не вводить миротворческие силы, не направлять гуманитарную помощь — а блокировать район конфликта и ждать, пока ублюдки перебьют друг друга. После гражданской войны — страны окончательно объединились, южные элиты были подавлены и президентом страны остался Али Абдалла Салех, который был главой Северного Йемена еще до объединения.

Второй акт этой трагедии начался в одиннадцатом году. По странам арабского востока покатились революции. Революции очень странные, без видимой цели, просто восстания разъяренных людей, которые сами не знали, чего хотели. Страны Запада — поддержали эти восстания, в случае с Ливией — даже применением военной силы. Все как обезумели — к власти рвались исламские экстремисты, в той же Ливии вооруженные силы повстанцев, получавшие помощь от НАТО возглавлял Абдель Хаким Бельхадж, исламский экстремист и террорист, начинавший свою карьеру еще в боях против советской армии в Афганистане, а затем — сидевший в Гуантанамо за терроризм. Майор Ральф Хогарт — его и его группу перебросили из Афганистана и направили в Ливию для обучения повстанцев и непосредственного участия в боевых действиях против сил, верных Каддафи — насмотревшись на все это дерьмо после окончания операции Odyssey down подал в отставку и как оказалось — вовремя. Заполыхал Йемен — вожди горных племен и некоторые министры подняли восстание против Салеха, под давлением со всех сторон, раненый во время одного из инцидентов — он был вынужден выйти в отставку. После этого — страну охватил хаос, переходное правительство, составленное из представителей различных племен моментально утратило контроль за обстановкой. ВВС США начали наносить удары по горным провинциям Йемена, в стране активно действовал американский спецназ, на острове Сокотра на территории бывшей базы ВМФ СССР — начли спешно строить базу для спецназа и частей ВМФ США. Появились данные о том, что часть племенных вождей — спешно договаривается с радикальными элитами Аравии с целью сделать в Йемене рассадник исламского экстремизма для всего Аравийского полуострова. В самой Саудовской Аравии уже было очень неспокойно, в любой момент мог последовать взрыв — и в такой ситуации не хватало только голодных племенных орд, вторгающихся из Йемена в богатейшую Саудовскую Аравию. Американцы, уже начавшие понимать, что они натворили — спешно искали хоть какую-то альтернативу, хоть какой-то выход из ситуации. И нашли — в лице бывшего президента Южного Йемена Али Насера Мухаммеда, мирно доживавшего свой век в Дамаске. Этот — уже давно, много лет подавал сигналы, что он на стороне западного сообщества. Его и привезли — в Йемен.

Майор уже был в отставке и не видел того кошмара, который разразился в стране. Американцы приволокли Мухаммеда во взбудораженную и переполненную вооруженными боевиками страну и отдали ему в руки бразды правления. Первым делом Али Насер Мухаммед совершил все ошибки, какие только можно было совершить, и оттолкнул от себя даже тех, кто готов был принять его правление. Он объявил о переносе страны в Аден — тем самым моментально оттолкнув от себя влиятельные деловые и военные элиты Севера, которые контролировали страну. Переехав в Аден и обосновавшись в бывшем здании министерства обороны — он начал разборки с теми, кого считал своими врагами — тем самым показав всем, что они в опасности. Наконец — он пришел к власти на американских штыках — и этого было достаточно для шейхов горных племен, многие из которых были связанными с Аль-Каидой исламскими радикалами. Правление Али Насера Мухаммеда было одним из самых коротких в мировой истории — на двенадцатый день в стране начался вооруженный мятеж.

Большая часть армии моментально примкнула к повстанцам, к спустившемуся с гор вооруженному племенному ополчению. В числе ополченцев были опытные, прошедшие школу локальных конфликтов террористы — но теперь они получили доступ к армейским складам, где были в том числе танки. Тех, кто был против — разорвала толпа, тоже вооруженная и радикально настроенная. Буквально в течение нескольких часов, взяв власть в Сане, старой столице объединенного Йемена — орда боевиков хлынула на юг. Первыми — на их пути попался британский гарнизон, в котором бойцы САС, парашютисты, морские пехотинцы Ее Величества обучали йеменских солдат и одновременно — участвовали в спецоперациях в горных районах. Гарнизон был достаточно укреплен и мог продержаться даже против превосходящих сил противника — но не против ночной танковой атаки. Гарнизон был сметен с лица земли, выжить удалось считанным единицам. Через пару часов подобная же участь ждала польских и американских спецназовцев — но они были предупреждены и успели вовремя эвакуироваться. Остатки сил, верных Али Насеру Мухаммеду и остатки сил НАТО — заняли оборону в Адене, находящемся на берегу моря и прикрытом от остальной территории страны мощными горными, труднопроходимыми хребтами. Им удалось удержать плацдарм — но Али Насер Мухаммед был застрелен одним из бойцов его личной охраны. И в стране — воцарилось безвластие…

Майор отлично понимал: если бы он тогда не подал в отставку — скорее всего, он погиб бы под Саной вместе со своими товарищами. Но он был не рад избавлению — нечему было тут радоваться…

На сегодняшний день — Аден находился под контролем какого-то очередного — внеочередного переходного правительства и это была единственная территория страны, которую оно контролировало. Порт Аден был нужен всем, в том числе и контролирующим остальную территорию страны боевикам, к которым присоединились части распавшейся армии. Нужно было место для отдыха, какого-никакого лечения, место, где можно поменять деньги и купить оружие, наконец, место, куда будет поступать, и где будет складироваться гуманитарная помощь. Аден стал жутковатым гибридом Сайгона и Могадишо, городом, где днем одна власть, а по ночам другая, где действуют шпионы и террористы самых разных стран, где через дорогу от разведпункта американцев — бюро Бейт уль Ансар, Дома Последователей, одного из легальных прикрытий Аль-Каиды, где вербуют молодежь на джихад именем Аллаха. Американцы удержали за собой только Сокотру и еще несколько островов в Красном и Аравийском морях, используя их как передовые плацдармы для сил спецопераций и как так называемые «черные дыры» — места, где находились тюрьмы ЦРУ, никому не подчиняющиеся, никому не подконтрольные, где держали непонятно кого, непонятно за что и непонятно сколько. После серии скандалов, когда журналисты обнаруживали такие тюрьмы в странах бывшего СССР и Восточной Европы — эти тюрьмы были свернуты, а новые организовывались там, куда не каждый журналист сунется…

Взлетная полоса была над самым берегом — и они почти сразу оказались над водой, развернувшись над территорией аэропорта. Движение в этом районе было интенсивным, как в воздухе, так и на воде. В порту — стояли в основном старые, советской, восточноевропейской и китайской постройки траулеры и сухогрузы, они разгружались здесь привезенные товары и шли обратно, иногда — с грузом ката, марихуаны или героина, который здесь начали производить совсем недавно. Здесь же — виднелись и небольшие, похожие на яхты но выкрашенные в черный цвет корабли — это были пираты, пираты часто красят свои суда в черный цвет, потому что выходят на промысел ночью. Первые пираты здесь — появились пару лет назад, они ощутимо уступали сомалийским пиратам численностью и опытом — но сейчас йеменские пираты быстро наверстывали упущенное. Их преимуществом было то, что в стране разошлось по рукам огромное количество мощного армейского оружия, в том числе пулеметов и гранатометов — и они же были ближе расположены к лакомому месту для пиратов, к Ормузскому проливу. Все конвои через Ормуз шли под сильным американским эскортом — но потом, пройдя узилище — конвой распадался. Именно тут — за нужными судами начинали следить, передавая их по цепочке от одного наблюдательного поста к другому. Американские моряки не раз засекали переговоры по спутниковым телефонам с рыбачьих доу, рыбачащих там, где рыбы давно не было из-за сбросов загрязненной нефтью балластной воды из трюмов. Сложить два и два было проще простого — но эти рыбаки не делали ничего противозаконного и если что американцы и могли сделать таким «рыбакам» так это соли на хвост насыпать.

Аэропортов в Адене было аж два — один нормальный, другой — полулегальный на соляных озерах. Место, где добывали соль — отлично подходило для взлета и посадки легких самолетов. И то и другое место — держали криминальные группировки, но криминальные группировки вполне даже благообразные, организовавшиеся из бывших частей йеменской армии. Нормальный аэродром был превращен в оптовый рынок, торговцы работали прямо рядом с аэродромом, покупая оптом привезенное для последующей перепродажи. Там даже работал диспетчер — хотя на его рекомендации едва ли можно было полагаться с закрытыми глазами…

Ориентируясь визуально — диспетчер только говорил, свободна полоса или нет, самолеты в воздухе не разводил — пилот нацелился на короткую полосу аэропорта Адена и красиво, с единственного захода совершил посадку. Порулил к месту стоянки — просто к первому попавшемуся, которое было свободным. Самолет подпрыгивал на неровностях, никто и не думал нормально ремонтировать пострадавшую при обстреле Адена бетонку. Наемники — подозрительно огляделись по сторонам. Чуть в стороне — стояла какая-то машина, старая, с выцветшей краской и срезанным горелкой верхом кабины. Возможно, советский ЗИЛ. Дальше, у здания карго-терминала — стояли самолеты покрупнее, выделялись своими огромными хвостовыми плавниками два Ил-76, ставших в девяностых излюбленными воздушными грузовиками контрабандистов. Были и самолеты поменьше, в том числе — китайские Китайцы — давно оправились от неожиданно пропущенного в одиннадцатом году удара и отлично чувствовали себя в ближневосточном хаосе…

Самолет замер на стоянке — верней, том, что здесь было стоянкой. Просто, где было свободное место.

— Двигатель не глуши.

Майор вышел из самолета, начал оглядываться. Неспешно, несуетно, не пропуская ни одной лишней детали. Диспетчерская вышка со следами от пуль диско, видная даже отсюда. Бывшее здание терминала и суетящиеся рядом с ним вооруженные люди, автомобили — пикапы с крупнокалиберными пулеметами, тачанки пустыни. Рынок — самодельные торговые точки из контейнеров и сваренные кое-как из металлических прутков, тенты от солнца из какой-то дерюги, покупатели. У всех оружие, автоматы, винтовки — здесь без этого нельзя, вооружен каждый.

На них никто не обращал внимания. Здесь никто никому не был нужен, пока не выяснялось, что у человека есть деньги, он неверный или за него дадут солидный выкуп. Тогда — они становились нужны всем…

— Надеть шемахи, лица не показывать, по-английски ни слова — приказал майор — сколько времени надо, чтобы подогнать заправщик?

— Примерно полчаса, эфенди — ответил пилот — надо пойти и поторговаться, они стоят на другой стороне аэропорта. Здесь нет единой службы заправки, каждый заправщик кому-то принадлежит, и все они конкурируют между собой.

— А мы не грохнемся с такой заправки прямо к акулам в гости?

— Нет, эфенди. Я проверю топливо, здесь без этого нельзя.

— Иди — сказал майор — Аллах с тобой…

Заправщик представлял собой старый советский трехосный армейский Зил-157 с небольшой бочкой, он использовался видимо как заправщик бронетехники, но никак не авиационный. Когда-то машина была темно-зеленого цвета, потом ее, как и положено, покрасили в цвет пустыни. Потом — кто-то перекрасил ее в зеленый цвет, но не хаки, а зеленый цвет ислама и написал на дверце — «Хвала Аллаху, с именем которого мы умираем и оживаем»^[101]. Очевидно, это сделал не нынешний владелец грузовика, потому что надпись выцвела. Одного из стекол (со стороны пассажира) в машине не было и вообще — машина, особенно бочка, облезла так, что ее впору было представлять на конкурс абстрактной структуры. Она попадала и под обстрел, причем не раз. На кабине остались следы от пуль, резина была относительно новой и наверняка китайской, бочку с топливом, очевидно, запаял местный лудильщик, но от тряски часть припоя начала протекать и рядом с машиной отчетливо ощущался запах топлива. Это была бомба на колесах, и оставалось только молиться Аллаху, чтобы она не рванула…

Пилот подъехал на подножке заправщика, кроме водителя, он же, очевидно владелец машины — в кабине сидел молодой парень с автоматом АК-47. Наверняка родственник, возможно гомосексуальный партнер — несмотря на прямой запрет Корана гомосексуализм в арабских странах из-за практики многоженства и скотского отношения к женщинам — ширился и процветал. Сейчас он, по-видимому, обеспечивал честность торга и смотрел на британцев, закутанных шемахами так, как будто видел перед собой крестоносцев…

Первым делом — пилот и водитель минут пять о чем-то ожесточенно ругались на наречье, которое майор понимал лишь отчасти: арабский в этой стране был очень сильно искажен, до того, что знающему классический арабский здесь приходилось начинать учить язык заново. Он понял, что речь идет о каких-то прошлых то ли делах, то ли долгах и прекратил это, сказав (по-арабски, на иракском диалекте), что спешит и ни про какие старые долги и слышать не желает. Дальше — водитель потребовал показать ему деньги — что майор и сделал, вытащив из-за пазухи (кошельков тут не знали) свернутую трубкой небольшую пачку американских долларов. Пилот что-то накричал на заправщика, после чего началась сама работа по заправке. Первым делом — из длинного, тоже подтекающего шланга с переходников в двухлитровую пластиковую бутылку без этикетки — слили немного топлива (столько же пролив на землю, отчего запахло еще сильнее). Поставили на крыло отстаиваться и снова о чем-то заспорили. Минут через десять — отстоялось и майор увидел, что едва ли третья часть топлива — это обычная, мать ее вода. И куда они долетят на такой заправке — известно одному лишь Аллаху.

Черт бы побрал эту ублюдочную страну…

Майор увидел относительно целое ведро, притороченное к машине. Молча снял его, посмотрел на просвет — хоть и мятое, а целое, не протекает. Посмотрел на цистерну — машина стоит на месте уже полчаса, должно было отстояться…

По-арабски майор объяснил, как именно он хочет заправляться…

Заправка была простой, даже примитивной. Сам майор — наверху черпал из бочки жидкость, которую при некоторой доле воображения можно было назвать авиационным керосином, осторожно черпал, чтобы не зачерпнуть и воды и передавал дальше, по живой цепочке. В бак вставили воронку и осторожно, стараясь не пролить, заливали топливо в бензобак. Владелец заправщика — с видом оскорбленной добродетели стоял и считал, столько ведер передано, делая ножом зарубки на попавшей под руку палке.

Затем — они на руках откатили самолет немного подальше, чтобы не дай Аллах не вспыхнуло от искры — топливом воняло, хоть нос затыкай и запустили двигатель. Двигатель работал…

Майор тщательно, как это и принято в арабских странах, по купюре расплатился. Если просто отдать пачку денег — можно быть уверенным в том, что потом ваш продавец скажет, что ему не доплатили и в пачке купюр не хватало. Вот такие тут были…

— Движение! Снайпер на вышке! — резко сказал Уилкинсон — я видел отблеск.

Твою мать…

Оскорбленный в лучших чувствах водитель заправщика — очевидно, как только отъехал — сообщил о подозрительном самолете охране. Или — Аллах знает, кому.

— Запускай двигатель! Готовься к взлету!

Впереди, в мутной дымке пыли было видно, как неизвестно откуда взявшийся там старый советской грузовик выруливает на рулежку…

— Готовность!

Лейтенант Уилкинсон — сосредоточенно собираю свою огромную винтовку, для удобства транспортировки она делилась на две части.

— Где они?!

Ударивший выстрел — видимо с башни — выбил бетонную крошку у самого самолета, почти у ног майора. Снайпер на башне был глуп и вместо того, чтобы стрелять в самолет, стрелял в людей. Если бы он вывел из строя самолет — судьба оставшихся на поле неверных была бы решена, вопрос был бы только в том, сколько правоверных они заберут с собой.

— Контакт! На два часа! Снайпер на башне! Тысяча!

Два автомата Калашникова, уже снабженные глушителями — единственное, чего нельзя купить на Востоке среди трофеев, купили американские, от Red Jacket — ударили по башне.

С тяжелым, глухим звуком ударила снайперская винтовка, их главный калибр.

Выехавший на полосу старый советский Зил занимался пламенем, дыма было все больше и больше…

Еще один выстрел Барретта. Было видно, как на башне, там, где был снайпер — брызнули осколки бетона и искры.

— Твою мать! Слева! Слева!

— Прикрываю!

Блестящий, золотистый, похожий на произведение искусства своими безупречно точными линиями патрон скользнул в патронник.

— Контакт! На дороге! Слева!

Капрал опер цевье винтовки на крыло, прицелился. Два старых пикапа, набитых боевиками «Аль-Каиды Арабского полуострова» — поднимая столбы пыли, неслись от аэропорта.

Винтовка снова жахнула — и на головной машине моментально провалилось внутрь стекло, от удара пули оно просто разлетелось, и набегающий поток воздуха вдавил осколки в кабину. Машина резко вильнула в сторону.

— Держи!

Джек протянул снайперу снаряженный бронебойно-зажигательными магазин. У каждого из членов группы — вдобавок к основному снаряжению был магазин для Барретта и коробка патронов к нему же — двадцать штук. Они не могли себе позволить оказаться без боеприпасов к своему главному калибру посреди Африки… или Арабского полуострова, твою мать.

Стюарт — наощупь вогнал магазин на место, дернул затвор, досылая патрон в патронник.

— Семьсот! Быстро приближается!

Винтовка бухнула — и на втором пикапе вздыбился капот, закрывая водителю обзор. Вверх ударил фонтан воды и пара — пуля разнесла радиатор и блок цилиндров.

— Прикрывающий! По машинам! Работай Башню!

Самолет медленно двинулся с места — пилоту, наконец, удалось справиться и со страхом и с машиной. Британцы бежали рядом с прыгающим на колдобинах рулежки самолетом, огрызаясь огнем. Рядом с аэропортом, с башней — суматошно палили стрелки. Здесь как в собачьей стае — все лают и ты лай.

У аэропорта что-то вспыхнуло — сильная, желтая, с черным дымом вспышка — бронебойно-зажигательная попала в бензобак и…

— Джо! Мать твою, Джо!

Майор выхватил пистолет, ткнул в затылок пилота.

— Стоп! Стоп!

Зил горел совсем рядом, дым от него — хоть как-то прикрывал их.

Джек — уже тащил упавшего на бетонку Джо к самолету. Майор — прикрывал огнем. Когда Джек начал передавать Томми в руки майора, тот сразу понял — дело дрянь…

Стю выстрелил — и бронебойная пуля разбила крупнокалиберный пулемет на пикапе. Вторая — попала в двигатель…

— Взлетаем!

Джо умер молча. Только, как они взлетели. Ничего не помогло — он просто перестал дышать, вот и все. Так бывает. Пуля русской снайперской винтовки — попала в него на излете, они сначала не поняли, куда имел. Потом поняли — в плечо, сверху вниз, бронежилет там не защищает тело. Когда они совершили посадку — у них на руках был уже труп…

Посадка прошла нормально, плоскости самолета были немного повреждены, пробоины были и в фюзеляже — но ни двигатель, ни баки самолета не были повреждены. Они сели непонятно где, пилот ориентировался по небольшому городу — долина, прикрываемая здесь горным хребтом, давала десятки возможных площадок для посадки.

Они расплатились с летчиком и он улетел назад.

Майор молча расчехлил небольшую лопатку — одну, больше у них не было. Остальные — взялись за ножи, рыхлить почти каменную, иссушенную солнцем, бесплодную и безводную почву…

Когда закончили, положили Джо в могилу и накрыли его маскировочной тканью — над могилой еще одного, сгинувшего в безвестном походе непонятно ради чего британского солдата — грянули семь почти бесшумных залпов. Нормально салютовать было нельзя — привлечешь внимание местных — а оружие тут есть почти у каждого. Здесь еще относительно цивилизованная территория, называемая Пунтленд, никем не признанное государство, живущее примитивным сельским хозяйством, пиратством, контрабандой и наркоторговлей.

Стюарт Уилкинсон взял координаты могилы по GPS, чтобы вернуться сюда потом и хотел что-то сказать — но майор жестом остановил его.

— Не надо, Стю. Не надо никаких слов. Просто мы потеряли еще одного товарища — и черт меня побери, если я понимаю, во имя чего.

Над могилой повисло тяжелое молчание.

— Притопчите все здесь как следует — наконец сказал майор — и замаскируйте. Не дай Господь, местные наткнутся и разроют. Живы останемся — вернемся, заберем и похороним по-человечески. Если нет… черт возьми, это не самое худшее погребение для парней нашей профессии. Я пойду в город, решу что-то насчет транспорта. Контрольный срок — завтра, восемь часов утра…

Неконтролируемая территория

Порт Харадере

26 июля 2015 года

Майор раздобыл небольшой пикап, японский, не китайский, хоть и старый. Непонятно как — то ли заплатил, то ли угнал — да никого это и не интересовало. Погрузив в него весь немудреный скарб, распределив дежурства — дежурный вынужден был стоять в кузове и глотать всю пыль местных дорог — они тронулись на юг…

Территория местная была не пустыней, но и не нормальной землей — глина, чертова африканская глина, кое-где с проблесками песка, но в основном глина, песок будет южнее. Гор здесь не было — холмы, чахлая, без листьев растительность и дорога. Точнее — несколько дорог, здесь никогда никто не ездил по одной той же дороге, опасаясь накликать беду — четверть века войны вытравили из душ людей все человеческое, тонкий слой цивилизованности сполз как обожженная пламенем кожа — и под ним проявилось все то, что составляло суть человека многие тысячи лет до Рождества Христова. Убей или будешь убит. Если тебя ограбили это плохо, если ты ограбил — это хорошо. Если тебе попался кусок — вцепись в него и грызи, никому не отдавай. Если навстречу идет человек и у него есть что-то ценное — присмотрись к немую Если он сильнее тебя — убегай, если равен силой — дерись, если слабее — сделай его своим рабом. Нормальная крестьянская африканская общинность здесь была успешно разрушена сначала итальянцами, потом местными — и тот строй, который был здесь сейчас представляя собой ту же общину, но в новом, кошмарном варианте. Полностью девальвировалось понятие труда, зато появилось рабство — теперь черные держали черных же рабов. Никто не хотел работать на земле — молодые люди из таких вот деревенек, сбившись в бригады по несколько человек, примерно одного и того же возраста, знающие друг друга с детства — уезжали от родных домов и подряжались либо пиратским главарям, либо исламским фанатикам, либо миротворцам — но те платили меньше всех и были мягкотелыми — не могли просто так убивать — потому на миротворцев работали те, кому не повезло в других местах. Кто-то подряжался на простую работу — кто по каким то причинам не мог убивать с автоматом в руках. Работали на примитивных фабриках (это в основном женщины, многие — рабыни) — разгружали в порту сухогрузы с гуманитаркой, мешки на которых написано «не для продажи» тут же везли на рынок. Понятие справедливости девальвировалось начисто, а единого общества, сомалийцев как общности — не было уже давно. Разбившись на большие и мелкие стаи — люди остервенело грызли всех, кто попадается — стараясь выжить.

В деревнях — нищих, убогих, с утоптанными тысячами человеческих ног дорогами — тропинками, с хижинами, сделанными из всего из чего придется — были и приметы цивилизации: антенны, значит — где то было радиол, а где-то телевизор и возможно — даже интернет. Они видели это издалека, с высоких холмов, не решаясь подойти ближе. Везде — их поражало огромное количество детей: чем беднее была страна тем больше она производила детей. Дети игрались с палками и ждали — пока подрастут и пойдут по пути взрослых…

Везде, на всем — была печать убогости и беспросветной нищеты. То и дело они натыкались на какие-то развалины — возможно, еще римского периода. Развалины напоминали о том, что здесь когда-то был благодатный край, одна из житниц Рима.

Они старались не показываться на дорогах, но иногда выходили и к ним. На дорогах — было движение: внедорожники, пикапы, старые тяжелые грузовики с высокими бортами и людьми, сидящими поверх груза: автобусов не было, а водители — таким образом подрабатывали лично себе. Иногда встречались остовы горелой бронетехники, один раз они наткнулись на совсем свежий танк Т55, подбитый ракетой. Скорее всего, ракетой с беспилотника: ЦРУ не дремлет и следит, чтобы происходящее здесь не выходило за определенные рамки. Танков у местных банд — не должно было быть.

Они ехали по выжженной, превращенной гражданской войной в пустыню стране — и настроения им это не добавляло…

На их глазах — рушилась концепция «золотого миллиарда». Придуманная какими-то мудрецами, она предусматривала, что миллиард человек будет жить и пользоваться всеми благами цивилизации, а оставшиеся люди, сколько бы их не было — будет обслуживать первый миллиард и сами жить в нищете. Сейчас — эта концепция, завладевшая умами западной элиты — трещала по швам, но никто не хотел это сказать и признать. Все понимали, что король то — голый — но упорно продолжали идти вперед, осыпаемые насмешками, камнями, а кое-где — уже и пулями.

Все изменил Интернет. И доступное телевидение. В мире семидесятых, когда эта концепция продумывалась — она реально могла сработать. Но сейчас, когда Интернет в корне изменил мир, когда информация из любого уголка мира стала доступной — она не могла сработать. Ни при каких обстоятельствах.

Примерно в пятидесятых шестидесятых годах на Востоке, в Африке, в Сомали тоже жили люди. Жили бедно, не просто бедно — а в беспросветной нищете. Что может быть у рыбака, каждый день выходящего на промысел — ведь если даже ему повезет и встретившаяся в море яхта или траулер купит его улов — куда он потратит эти деньги в своем захолустье? На что — если нет ни одного магазина. Эти люди выживали — и из-за недоступности информации они просто не знали, что есть места где живут по другому. Рождаясь и умирая в своей деревеньке, они думали, что весь мир живет так.

Исследование, предпринятое совсем недавно, показало, что в те времена — лишь два процента людей в таких местах хоть раз в жизни смотрели телевизор, лишь десять процентов — были в крупных городах более одного раза, немногим больше — регулярно прослушивали радиопередачи. А что теперь?

А теперь эти люди, воспитанные в традиционалистском обществе — благодаря дешевому и мгновенному доступу к качественной информации, благодаря на несколько порядков упростившимся коммуникациям — прекрасно знают, что скрывается за окружающими их деревеньку холмами. Они прекрасно знают, что есть богатство и что может предложить богатому человеку современный мир. Они смотрят на то, как по улицам северных городов идут полуголые размалеванные мужчины (парад гордости, твою мать!) — и делаю вывод, нормальный для любого традиционного общества: «мужчина, надевший женскую юбку — это не воин, не защитник, это добыча». Они знают о том, что у нас нет детей — и понимают, что мы вымираем, а они — вполне могут унаследовать все, оставшееся от нас. Они узнают о том, что если они доберутся до северных стран и скажут нечто такое, что разжалобит идиотов с белой кожей — то им дадут жилье и будут просто так платить намного больше, чем они зарабатывают тут тяжким трудом. Наконец, от бородатого мужчины, видео с которым переписывают из телефона в телефон, они узнают, что если они верят в Аллаха — они — избранные и могут отнять у белых неверных все, что они пожелают, а самих неверных — угнать в рабство. И у них нет никаких оснований к тому, чтобы не попытаться сделать это.

В этом — проблема. В этом — первооснова всех войн последнего времени. Те, кто остался за пределами Золотого миллиарда — знают об этом. Они не хотят той судьбы, которая уготована им, они не хотят, чтобы жизнь проносилась мимо во всем своем блеске и величии — а они оставались умирать в маленьких деревушках, из которых видны только холмы, море и проходящие вдалеке танкеры. Им нечего терять — но они могут многое приобрести, напав на нас. Они не умеют жить в нашем мире, их никто ничему не учил — они знают только то, чему научились сами и тому, чему их научил бородатый мужчина на экране маленькой пластиковой коробочки. Они не понимают наш мир, особенно такой, каким он стал сейчас — с трусостью, злобой, воровством и голыми людьми на главной улице города. И они хотят уничтожить наш мир. Полностью, до основания. Разрушить его, не оставив и следа. Если наш мир «Золотого миллиарда» не предусматривает места для них — они уничтожат его. Опрокинут мир в бездну, как варвары опрокинули Рим. И наступят — черные года безвременья…

Если мы не начнем что-то менять, если мы не откажемся от прогнившей насквозь концепции этого мира — морлоки вырвутся из подземелий и гнев их будет ужасен.

Их мир — мир тупой, нерассуждающей злобы. Знахарей и многократного повторения первой суры Корана вместо медицинской помощи. Вшей, грязи, хижин с земляным полом, вони от ослиной мочи. Паранджи, скрывающей прекрасные черты, убожества, скрываемого маской традиционализма, завывания муллы с минарета и перерезанного горла. Ханжества, скрывающего невообразимое скотство: сношений с ослами, с маленькими мальчиками, с маленькими девочками, друг с другом.

Вот что они несут нам. Теперь — мы должны воевать не за то, чтобы нести свет туда, где раньше была только тьма — мы должны воевать теперь за то, чтобы наш свет — не поглотила их тьма. Но сколько — воюет? Сколько — стоит у них на пути? И сколько — бьет защитникам в спину, сажая их в тюрьмы, приглашая гастарбайтеров, признавая все больше и больше этих — беженцами. К чему — это приведет? К чему — мы идем?

Что касается «Золотого миллиарда» и его морального гниения, отчего тем кто на юге мы кажемся не более чем почти готовой к употреблению добычей — мне вряд ли удастся лучше сказать, чем сказал Олег Верещагин.

«Человек спустил штаны.

Сознательно, хотя и по неизвестным нам причинам.

И вот теперь он живёт со спущенными штанами. Он в них ходит. Сидит. Даже бегать пытается. Со спущенными штанами жить неудобно. Он делает какие-то приспособления для повышения удобства жизни со спущенными штанами. Сочувствующие ему создают общественную организацию. Другие начинают доказывать, что жить со спущенными штанами — это креатифф и к этому мы шли миллион лет. Возникают диссертации за и против спущенных штанов. Выясняется, что ПРИ ГИТЛЕРЕ все ходили В ШТАНАХ, и федеральное правительство готовит закон о введении спущенных штанов повсеместно и для всех, потому что иначе получается фашизм…

Человек по-прежнему живёт со спущенными штанами. Ему все сочувствуют. Он всем жалуется. Он плохо спит. Он не ест. Он ходит к психологам и принимает таблетки. Он снимается в телепередаче о своей проблеме.

На этой передаче в разгар дебатов, кликушества, плача, стонов и лозунгов из рядов зрителей встаёт седой, как лунь, прямой, как палка, строгий старик и хорошо поставленным сильным голосом говорит: «Надень штаны, собака свинская!»

МИР СПУЩЕННЫХ ШТАНОВ РЕШАЕТ ПРОБЛЕМУ С ПОЛНЕЙШЕЙ ОТДАЧЕЙ. НЕ РАССМАТРИВАЕТСЯ ТОЛЬКО ОДИН ВЫХОД — НАДЕНЬТЕ ШТАНЫ! Как говорил убивший несколько тысяч человек Роланд Дискейн: «Во имя лиц ваших отцов!» — НАДЕНЬТЕ ШТАНЫ, недоделки!!!»

Наденьте штаны! Тех, кто живет, спустив штаны — не уважают и не боятся. Наше место в мире, завоеванное нашими дедами и постыдно промотанное нашими отцами — нам придется отвоевывать с кровью. Пока не поздно, пока нас еще больше, чем их, пока не горят наши дома и не кричит в ночи набатный колокол — наденьте штаны!

К Харадере, один из главных пиратских портов региона — они подъехали уже под вечер следующего дня…

Харадере, бывший маленький и ничем не примечательный рыбацкий городок — со времен активного начала пиратского промысла разросся наверное, раза в три, если не больше. Вся молодежь страны — а в Сомали в семье было нормой иметь шесть — семь детей — стекалась сюда в надежде наняться в какую-нибудь пиратскую артель или еще куда, где можно заработать. Старый, ржавый автомат Калашникова, несколько лодок — все это осталось в прошлом. Тайные плавучие базы в океане, скоростные лодки Зодиак, в последних случаях — даже бесшумные снайперские винтовки — вот современный лик пиратства. Уже были захваты в двух, в двух с половиной, даже в трех тысячах морских миль от побережья Сомали — а сюда корабли вели только на отстой на то время, когда будут вестись переговоры. За последнее время — технология захвата, отстоя, переговоров, получения выкупа — была отработана до мельчайших деталей и каждому в ней — было свое место.

Самые главные во все этой истории — команды захвата. Обычно это команды от пятнадцати до тридцати человек, чаще всего из одной племенной группы, из одного города и деревни. Молодые парни — никого старше тридцати на такой работе нет… да и во всем Сомали сложно найти человека старше тридцати лет, а старше сорока — уже считаются глубокими стариками. Гражданская война здесь не прекращалась уже двадцать пять лет…

Прошли те времена, когда такие вот артели пиратов — выходили на промысел на старых рыбацких доу, которые остались от артелей рыболовов… смешно, но первые пиратские нападения были зафиксированы именно на корабли — сейнеры, ведущие незаконный промысел в сомалийских территориальных водах, и оправдывали это тем, что иностранцы грабят сомалийские воды. Теперь — на промысел выходили не на доу — а на кораблях-матках. Иногда это были просто списанные корабли, купленные по дешевке пиратскими агентами в африканских и арабских портах, иногда — спешно переделанные и перекрашенные ранее захваченные суда, за которые отказались платить выкуп. Корабли — матки маскировали под небольшие сухогрузы или сейнеры, лодки и оружие прятали под палубу. Поскольку — корабли ВМФ сил НАТО и других стран установили постоянное дежурство в сомалийских территориальных водах, создав своего рода завесу — пиратские артели обычно легально въезжали в соседние страны, легально «вербовались в матросы» на корабль-матку и легально выходили в море «на промысел», таким образом, обходя завесу и выходя в открытое море. А когда корабль уже захвачен — как то реагировать поздно, за редким исключением штурмовать захваченные корабли не решались.

Прошли и те времена — когда пираты нападали на первое попавшееся на глаза судно. С этим были связаны неприятные истории. Иногда попадались суда, владельцы которых, чаще всего из стран бывшего СССР — не страховали суда, при возникновении проблем просто их бросали на произвол судьбы вместе с экипажем. Один раз — попался странный иранский танкер, все пираты, которые захватили его и потом попробовали посмотреть, что там за груз — умерли от лучевой болезни. Еще один раз — пираты захватили саудовский танкер с нефтью. Но выкуп получить за него не удалось — боевики Аль-Шабаб, связанной с Аль-Каидой исламской террористической организацией напали на город, откуда были родом захватчики и всех, кто попал в их руки — принесли Аллаху, после чего танкер был освобожден с надлежащими извинениями.^[102] Захватывать корабли становилось все сложнее, каждый выход на промысел обходился все дороже — и поэтому бить надо было в яблочко. Нужны были суда, надлежащим образом застрахованные (тогда владелец не сопротивляется и можно сразу точно назвать сумму выкупа), принадлежащие владельцам западных стран (члены экипажа могут потом вчинить огромный иск, и они заинтересованы в максимально быстром освобождении), везущие какой-нибудь дорогой, но не скоропортящийся груз. Избегали кораблей, на которых есть серьезная охрана — русские, например, сразу открывали огонь и с ними старались не связываться. В подборе таких кораблей пиратам помогали, по-видимому, сотрудники западных страховых компаний: ведь они знают и сумму страховки и все данные о судне: их сообщает владелец при оформлении страхового полиса. Суммы выкупа составляли от полумиллиона до пяти миллионов долларов в зависимости от размера судна и ценности груза. Доля наводчика составляла от пяти до десяти процентов. Пираты обычно имели сородичей в западных странах, которые переехали туда и получили статус беженцев: некоторые присматривались в портах, старались устроиться в порт-конторы, некоторые вербовали сотрудников страховых компаний и компаний — судовладельцев. Вот представьте себе сотрудника Ллойда — крупнейшего в мире страховщика судов. Офисный клерк лет сорока, обремененный семьей, возможно и разорительным разводом. Экономический кризис, банк требует внести дополнительное покрытие под ипотечный кредит за дом, в любой момент можно лишиться работы. А тут подсаживается в баре чернокожий господин и говорит: уважаемый, не желаете ли вы получить разом пару сотен тысяч долларов. За что? Да за мелочь — просто меня интересуют оформленные вами страховые полисы на суда, идущие в арабские или африканские порты или оттуда. Нет-нет, не извольте беспокоиться, никто не узнает, деньги только наличными. Согласны? Вот и хорошо. На всех судах в последнее время были маячки GPS — владельцы хотели постоянно знать, где находится их судно, их груз. Данные с маячков сообщали всем грузовладельцам, в том числе и если груз был сборным. Суда-матки, с которых действовали пираты, были оснащены по последнему слову техники — спутниковые телефоны, приемники GPS — так что нужное судно в море они находили безошибочно.

Дальше — обычно ночью — с судна-матки спускали скоростные Зодиаки, и в действие вступала команда захвата.

Обычно — Зодиаков было три, два основных и резервный. Основные — на каждом находилась штурмовая группа в восемь — десять человек — вставали на пути судна, связанные между собой стальным тросом. Обреченное к захвату судно захватывало этот трос носом и тащило за собой, течением лодки прибивало к бортам, скорость автоматически уравнивалась. Все это происходило совершенно бесшумно — ни звука моторов, ни следов на воде — две низко сидящие в воде черные лодки с вооруженными автоматами чернокожими. Даже если и были выставлены наблюдатели — шансов вовремя заметить нападение, особенно в безлунную ночь — почти не было. Эту технику проникновения на судно — впервые применили бойцы US NAVY SEAL и откуда о ней узнали пираты — Богу весь. Но узнали…

Суда, в последнее время даже те, которые не заходили в сомалийские воды или Красное море — переоборудовались так, чтобы повысить их устойчивость к захвату. Все трапы, все уязвимые места на борту — блокировались, чтобы невозможно было подняться на борт с воды. Борта — опутывали колючей проволокой. На палубе, у бортов — разливали специальный, очень скользкий гель. Ставили брандспойты и водяные пушки — чтобы отпугивать пиратов, если нападение уже произошло. Оборудовали места как минимум для двух впередсмотрящих — у них были специальные водяные ручные пушки или акустические пушки, относящиеся к менее смертельному оружию. Иногда — выдавали пейнтбольные автоматы, в которых вместо обычной краски были шарики с дурнопахнущим или раздражающим веществом. В самом судне — оборудовали камеру выживания для экипажа из броневой стали. Обычные рыбаки никогда не смогли захватить бы такое судно — но теперь на промысел выходили совсем не обычные рыбаки.

В каждой штурмовой команде роли были заранее отработаны, пираты тренировались на захваченных кораблях в пиратских портах, это показывали съемки со спутников и барражирующих в районе беспилотников. Это были уже не простые парни-искатели счастья, а тренированные и опытные профессионалы, на счету некоторых из которых были уже по двадцать — тридцать пиратских нападений. В лодке — команда выстраивается одной шеренгой, до самого момента штурма — пираты стоят на коленях, держа оружие наготове. Впереди — линеметчик, у него специальный карабин или автомат со специальной насадкой, его цель — забросить на борт веревочную лестницу или линь, за которым последует толстый трос с узлами. Карабин — обычно используется русский КС-23 или китайский. Вторым в цепи — если есть информация о том, что на судне вооруженная охрана — находится снайпер, он обычно вооружен СВД с ночным прицелом и глушителем, хотя встречаются югославские Заставы и все чаще и чаще — китайские снайперские винтовки. Его задача — прикрыть высадку и подавить вооруженное сопротивление. Снайперы есть не у всех групп, это высококлассные и дорогостоящие специалисты и они не всегда находятся в штурмовых лодках, иногда они держат судно под прицелом с резервной. В резервной же лодке находится еще одна группа ценных специалистов — запасной экипаж. После того, как моряки стали все чаще и чаще успевать запираться в комнатах безопасности, многие пиратские группы стали брать на дело подменный экипаж — несколько самых нужных специалистов, в том числе и капитан судна, которые могут хоть как-то — но довести судно в порт. В сменный экипаж обычно входят сородичи, которые сумели где-то наняться и поработать на судах, чтобы понять, как все работает. Сменные экипажи берегут и в дело они идут только если экипаж успел спрятаться или категорически отказывается повиноваться. Если захват прошел чисто — лодка с ними поворачивает обратно к судну — матке и предъявить им, по сути, нечего…

Остальные, кто есть в лодке — это штурмовики. Раньше они были простыми рыбаками или простыми разбойниками с большой дороги, коих в стране, четверть века находящейся в состоянии гражданской войны пруд пруди — теперь они солидные джентльмены удачи. Их доля выкупа за один пиратский набег составляет от тридцати до двухсот тысяч долларов США, иногда и больше. Практически все из них имеют новенький японский внедорожник, которые ввозят в разоренное Сомали из Саудовской Аравии, их благосклонности добиваются самые красивые женщины в стране: быть замужем за пиратом почетно и престижно. Нельзя считать их тупыми дикарями — это профессионалы, тренирующиеся с оружием, тренирующиеся в захватах судов на рейдах пиратских портов, многие настолько умны, что вкладывают деньги в недвижимость: в Найроби, например, столице соседней Кении цены на недвижимость за десять лет увеличились в четыре раза и не в связи с инфляцией. Шальные пиратские деньги идут сюда, многие после нескольких удачных нападений и вовсе отходят от дел, покупают дом, небольшую торговлю и начинают жить нормальной, законопослушной жизнью. Их нельзя сравнивать с исламскими экстремистами: те ищут шахады, эти — нормальной жизни. Путь к которой они прокладывают насилием, но иного пути наверх в Сомали уже давно нет. В этой стране почти не осталось тех, кто помнит как это — жить в нормальном государстве, без гражданской войны…

После того, как лестницы заброшены и закреплены — пираты лезут на палубу. Если раньше они лезли на нее полуголыми — то в последнее время все чаще и чаще они надевают пятимиллиметровые гидрокостюмы, чтобы уберечься от порезов колючей проволокой и прочих неприятностей. Именно в этот момент — когда кошки на палубе — обычно на судне обнаруживают, что начался захват и предпринимают маневры уклонения. Обычно, это резкое маневрирование. Раньше, этого часто хватало для того, чтобы узкие, скоростные, но не остойчивые на воде доу перевернулись и попытка захвата провалилась. Но сейчас — Зодиаки гораздо более остойчивы, а позаимствованная у спецназа техника, применяемая при захвате — делает подобное опрокидывание почти невозможным. К тому же — у многих пиратов часто есть свои, индивидуальные кошки, которыми они цепляются за палубу и лезут по ним. К тому же — с резервной лодки, видя сопротивление, обычно дают пару автоматных очередей трассерами над палубой — после начала стрельбы должностная инструкция предписывает матросам спасаться, что они с облегчением и делают…

Поднявшись на палубу — пираты бросаются на штурм. Главные их цели — мостик, машинное отделение, безопасная комната для экипажа. Люки на многих судах в последнее время стали делать бронированным с усиленными запорами — но для подготовленных пиратов это не препятствие, это не военный корабль с переборками и задраиваемыми наглухо люками. У пиратов есть гранатометы, ручные гранаты — и если пираты сумели подняться на палубу — то шансов избежать захвата остается меньше десяти процентов. Бывает, конечно, всякое… так, как то раз нарвались на северокорейский траулер, рыбаки которого голыми руками отвалтузили вооруженных пиратов так, что один от полученных травм скончался. Но это — редкость, исключение из правил.

Захватив судно — пираты начинают диктовать условия. Если раньше — к членам экипажа часто применялось неспровоцированное и хаотичное насилие, то сейчас такого все меньше и меньше: чем крупнее приз, тем профессиональнее команда, которая ее берет и тем меньше насилия. Даже запершись в безопасной каюте, экипаж обычно оставляет на свободе несколько человек, не бросает корабль на произвол судьбы. При необходимости — к ним присоединяются специалисты подменного экипажа — и корабль берет курс на один из пиратских портов. На палубе обычно остаются два — три человека с РПГ-7, этого достаточно, чтобы спецназ не попытался высадиться с вертолетов на палубу. Но он и не почти никогда не пытается — военные моряки относятся к пиратству поразительно мягко и если судно захвачено — количество попыток силового освобождения можно пересчитать по пальцам, почти все они — предприняты французским ВМФ, единственным флотом, который реально борется с пиратами. Ах, да, еще русский флот. Остальные — просто посылают ближайший корабль или вертолет для эскортирования. Пираты не против.

После того, как судно встает на якорь в пиратском порту — начинаются переговоры и одновременно — грабеж экипажа. Грабеж происходит по-разному: если раньше могли отобрать даже обувь, то сейчас некоторые пиратские команды брезгуют даже современной радиоэлектроникой. Забирают обычно краску, если попадется подходящий дизель-генератор — обязательно заберут и его, потому что в Сомали других источников освещения нет. Все остальное — обычно оставляют и даже — доставляют припасы, чтобы кормить заложников, если припасов на борту недостаточно. Заложникам дают позвонить родным и связаться с прессой — чем больше морального давления на судовладельца и страховую компанию, тем лучше. Обращение с заложниками бывает всяким: молодые пираты, первый раз вышедшие на промысел обычно нервничают и от этого немотивированно агрессивны к заложникам. Опытные пираты, для которых это не первый, а для некоторых и не десятый набег — уже знают, что к чему и применяют ровно столько насилия, сколько необходимо. Был случай, когда пираты поставили на палубе ворота и стали играть с заложниками в футбол.

Тем временем — начинаются переговоры. Переговорщики обычно расположены в Кении, довольно цивилизованной стране по соседству с Сомали, цивилизованной настолько, насколько может быть цивилизованным африканское государство. Часть переговорщиков расположена в Джибути, там есть американская военная база, еще часть — в никем не признанном Пунтленде, отколовшемся от страны северном Сомали. Переговорщики за почти двадцать лет пиратства тоже стали профессионалами. У лучших из них — в записной книжке сотни, если не тысячи номеров сотовых и спутниковых телефонов пиратов, судовладельцев, агентов страховых компаний, летчиков и прочего полезного в такой ситуации люда. Обычно — они узнают о захвате еще до того, как захваченное судно пришвартуется в порту, а некоторые — знают о предстоящей работе еще до того, как команда пиратов вышла в море. Знают — но никому не скажут, потому что в выкупе есть и их доля. Обычно, еще до прихода в порт они начинают названивать главарю пиратов и предлагать свои услуги в области переговоров, проверке и передаче выкупа. Некоторые банды пиратов работают строго со своим, хорошо знакомым переговорщиком, некоторые — долго и нудно как старухи на базаре торгуются, чтобы сбавить цену на услуги переговорщика. Обычно это от двух до пяти процентов в зависимости от сложности переговоров.

Переговоры — в последнее время происходят все успешнее. Если раньше — пираты могли держать захваченные суда месяцами и даже годами, то сейчас — они стали понимать, что время — это тоже актив: пока ты занимаешься одним судном, у тебя нет времени, чтобы заняться каким-то другим. Хорошие переговорщики укладываются в срок меньше месяца, тем более что пираты чаще всего отлично знают, сколько стоит груз, само судно, на какую сумму оно застраховано и какую они могут реально получить. Цена крупного судна сейчас объявляется двадцать миллионов долларов, среднего десять — двенадцать, мелкого семь — восемь. Объявляя цену, пираты знают, что она снизится в два-три раза — белым тоже нужно дать возможности спасти лицо и почувствовать, что они победили. Пираты берут выкуп только в долларах США — очень популярная валюта со времен американской оккупации Сомали, евро же здесь считается несерьезными деньгами и у пиратов не в ходу: в евро ведут расчеты пираты, орудующие в Средиземном море с ливийского берега, а так же албанские дилеры. К слову сказать: не так давно произошла очень неприятная история. Взяли рыболовный траулер, идущий из Карачи под либерийским флагом, вместе с рыбой обнаружили подозрительные мешки. Проверить, что там не успели: на переговорщиков вышли албанские дилеры и попросили без шума и пыли выгрузить мешки и передать их им на берегу: после освобождения возможен был досмотр судна военными. В случае отказа — они обещали устроить в Европе геноцид сомалийских беженцев — и не было никаких сомнений в том, что угроза была реальной. Пираты были вынуждены исполнить требования албанцев, и получили всего миллион долларов — как выразились албанцы «на чай». После чего — многие пиратские командиры, уже отправившие в Европу своих родственников как беженцев — вытерли холодный пот и зареклись больше захватывать идущие из Карачи подозрительные траулеры.

После того, как соглашение о выкупе достигнуто, деньги доставляют переговорщику. Обычно наличкой, хотя иногда переговорщик берется сам обналичить деньги за дополнительную плату. Он проверяет их — деньги не должны быть новыми, крупными купюрами, одной серии и помеченными. После чего — он нанимает летчика. Летчик — или доставляет деньги пиратам посадочным способом или — сбрасывает мешки в воду у берега, выходя на поставленный пиратами маяк. Пираты — делят деньги и освобождают судно. На этом этапе раньше не редкостью были конфликты между пиратами и даже перестрелки — но в последнее время и это — редкость. Из разбоя — пиратство с сомалийских берегов превращается в специфический вид бизнеса, в котором каждый знает, что кому причитается…

После удачного захвата — пираты обычно устраивают себе каникулы, которые длятся от нескольких дней до нескольких месяцев. На берегу их ждут автомобильные дилеры: японский внедорожник есть у каждого уважающего себя пирата, лучшие в Сомали женщины и даже подпольные банковские дома, организованные сетью Хавалы. Некоторые пираты связывают себя узами брака: свадебный караван пирата может составлять больше ста машин. Некоторые покупают недвижимость или уезжают в Кению отдохнуть. Некоторые раздают долги.

И потом все начинается снова…

Вот в такой город — под вечер въехала группа майора Ральфа Хогарта — по сути, бывшие хозяева этой земли, потому что раньше существовала колония под названием «Британское Сомали». Пиратства, кстати сказать, там не было…

Харадере выглядел примерно так, как выглядел бы ковбойский городок в двадцать первом веке — за исключением того, что здесь на улицах были не ковбои с кольтами Миротворец — а чернокожие с автоматами Калашникова. Автоматы Калашникова были у всех — самые разные, ржавые и совсем новенькие, с отрезанными прикладами а то и мушками — мушку впереди срезают, чтобы не цеплялась за одежду. Дорога была не мощеной и никак не выровненной, ухабистой. С течением времени город разрастался как раковая опухоль, просто на окраине из чего придется строили новые дома, обычно — на окраинах селилась всякая нищета, захватывая ничейную землю, устраивая самодельные установки для выпаривания морской воды и маленькие огородики, чтобы пропитаться. Майор знал, что в центре есть каменные, хорошие дома и даже виллы — ими владели удачливые командиры пиратских эскадр, у некоторых из которых в море было до десяти бригад одновременно.

На окраинах же, дома в основном были построены из непонятно откуда взявшихся листов ржавого железа, досок, кусков старых контейнеров. Все это — было покрашено в самые разные цвета — сомалийцы любили яркие цвета, большой популярностью пользовались банки с краской с захваченных судов, предназначенные для подкраски судна. Везде было полно детей, детей было столько, что было даже не по себе. В свете заходящего солнца дети играли в грязи с какими-то палками, прыгали — можно было догадаться, что играют они в пиратов. Любой, у кого была голова на плечах, мог понять, что еще одно, максимум два поколения — и эта орда обрушится на вымирающий север войной и не будет силы, чтобы ее остановить.

Было немало машин. Домашних животных здесь почти не было за исключением тощих как скелеты злобных шавок, не было и тягловой скотины типа ослов, мулов или лошадей — а вот машины были. Самые разные. Молодежь рассекала на мотоциклах, иногда дешевых китайских, иногда даже и дорогих, возможно угнанных в Европе. Кто-то подсказал им, что увеличить мощность мотоцикла можно срезав глушитель и приварив простую трубу — и теперь от какофонии гоняемых на оборотах двухтактников раскалывалась голова, такой звуковой фон мог скрыть стрельбу из Диско, не говоря уж об АК. Много встречалось моторикш — китайские и корейские мотоциклы с большой грузовой телегой сзади. Встречались небольшие, в основном китайские грузовики и много внедорожников, японских и китайских. Все они принадлежали либо пиратам, либо тем, кто работает на пиратов, либо тем, кто кормит всю эту братию, привозя из Могадишо поступающую сюда гуманитарную помощь — сорго, рис — и продавая ее. В Сомали были и свои миллионеры, в Могадишо жил торговец гуманитарной помощью, чье состояние оценивалось в сто пятьдесят миллионов долларов США. Его супруга возглавляла местное отделение крупного американского благотворительного агентства.

Они прикрылись шемахами — но это не имело особого значения, их бы и так тут не тронули. Остальная территория Сомали была опасна для туристов и крайне опасна для белых туристов — но только не города, находящиеся под контролем пиратов. Белые — могли здесь появиться либо с деньгами для выкупа либо для проведения переговоров, итогом которых станут те же деньги. Если их убить — денег не будет. Поэтому — жизнь белого здесь была табу и кто осмелился бы на них напасть — скорее всего, не дожил бы до следующего восхода солнца…

Никто и не думал останавливаться где-то, искать место в гостинице — могло случиться всякое и они — были в большей безопасности в простреливаемой на километр в любую сторону пустыне. Но нужно было установить контакт — и от этого контакта зависело все. Предварительно, человек дал согласие на контакт — но здесь, в Харадере могло измениться всякое. Он мог быть не в городе, мог перевестись отсюда, наконец — его могли просто убить.

Они остановили машину на окраине города — уже стемнело и пока — до них никому не было никакого дела. Майор Хогарт — достал сотовый телефон, набрал номер…

Раздался щелчок соединения, но ответивший не спешил говорить.

— Кандагар. Девятый год — сказал майор.

— Помню — после небольшой заминки отозвался их контакт — ты где?

— Ближе чем ты думаешь.

— Проблемы?

— Никаких. Просто надо встретиться.

— Где?

— Назначай сам.

— Центр города. Медина. Знаешь, где это?

— Лучше не в городе, брат.

— Тогда на окраине. Я буду в белом внедорожнике. «Ниссан Патруль».

— Север.

— Понял.

— Опознание?

— Три один.

— Все, отбой…

Контактер отключился…

— Джо, сдай назад отсюда. Примерно четверть мили от города… вон те кустарники кажутся мне неплохими. Стю, собирай винтовку. Я хочу, чтобы ты прикрыл нас.

— Вы не верите своему контактеру, сэр?

— Я никому не верю…

Стю со своей чудовищной винтовкой, которая один раз уже выручила их — засел в развалинах какого-то здания классического вида — когда здесь присутствовали итальянцы, по берегам было выстроено немало вилл, в том числе и до неприличия роскошных. Сейчас — эти виллы были разграблены, многие растащено по кирпичику местными жителями, их руины в темноте белели как призраки. Призраки другой эпохи, когда белый европеец был здесь хозяином и никто и не думал о двадцати пяти годах непрерывной войны…

Их контактер — капитан знал его под именем Тома Марковича, хотя сейчас он мог зваться как угодно — появился довольно скоро, они едва успели занять позиции. Массивный белый крейсер «Ниссан Патруль» в варианте для плохих дорог с двухсотсильным дизелем, пожирающим любую солярку и способном при должном уходе выдержать пробег в полмиллиона миль. Здесь были в ходу только дизельные машины — потому что большая часть топлива сливалась с захваченных судов, а все суда оснащены если не турбиной — то мощным дизелем. Машина хорошо была заметна в темноте из-за своего белого цвета, включив фары на ближний, она передвигалась вальяжно и почти бесшумно как кучевое облако.

— Стю…

Майор поднял руку — и увидел на тыльной стороне ладони красный зайчик лазерного прицела. Снайпер был здесь и готов был действовать.

— Джек.

— Позицию занял, прикрываю.

Майор отсигналил фонариком положенный сигнал: три коротких и один длинный. Машина направилась к нему, остановилась, как это требовали правила вежливости — метрах в двадцати. Луч фары — искателя осветил майора, стоящего с поднятыми руками и погас.

Захлопали двери. Двое остались на месте. Один пошел вперед.

— Два объекта у машины — в маленьком наушнике раздался голос Стю — вооружены АК, держат их в руках. Один идет к тебе, вооружен АК, за спиной на ремне. Водитель остался в машине, двигатель не заглушил. Держу твоего.

Человек выступил из тьмы — черный силуэт на фоне последних тлеющих углей до конца прогоревшего дня…

— Том Маркович? — спросил майор.

В ответ послышался смешок.

— Верно, меня когда-то звали так. А где?

— Афганистан. Кандагар.

— Верно. Где мы встретились впервые?

— Кэмп Бастион, зал для брифингов.

— Два — ноль. Сколько человек нас тогда было?

— Трое, если не считать меня.

— Три ноль и вы срываете джек-пот — собственную задницу без лишней дырки в ней. Рад тебя видеть, англичанин.

В сумрачном мире спецслужб, где каждый рискует своей жизнью — долги чести значили очень многое. Если какой-то парень вытащил тебя из задницы — ты ему должен. Рано или поздно он придет за долгом, и ты обязан сделать для него все, что сможешь. Не было никаких красивых слов, никаких клятв — но все знали правила. Кто предал — становился отверженным для все, для своих и для чужих. Иначе — выжить в параноидальном, жестоком, наполненном фанатичными безумцами мире, искалеченном четырнадцатью годами GWOT^[103] — было невозможно.

Англичанин ответил на рукопожатие, хотя и без особого энтузиазма. Он помнил — какого рода дела этот ублюдок и другие такие же делали в Кандагаре.

— Как насчет твоей задницы. Том? Можно, я буду тебя так называть?

— Да пожалуйста, мне без разницы. У каждого человека должно быть имя и это — ничуть не хуже и не лучше других. Называй как хочешь.

— Я говорю, обязательно, чтобы твои парни стояли у машины с автоматами в руках? Это нервирует моих людей.

— Ка фугу^[104]! — обернувшись, прокричал негр и, снова повернувшись к майору, пояснил — они не будут стрелять…

— Это хорошо. Мне нужна помощь.

— Какая?

— Я ищу одного человека. Мне сказали, что он здесь. Нужно встретиться с ним.

— Кого именно?

— Парень по имени Шакур. Знаешь его?

ЦРУшник присвистнул.

— Еще бы… Его многие знают. Ты уверен, что тебе нужно именно к нему?

— Уверен.

— А ты вообще знаешь, кто он такой? Ты работаешь на государство или сам по себе?

— Том, а ты не слишком много задаешь вопросов?

ЦРУшник хмыкнул.

— Не слишком. Я делаю это для блага твоей же задницы и задниц тех, кто пришел с тобой. Потому что здесь — настоящий Додж-Сити^[105]. Только унести ноги не получится, потому что вся эта гребаная страна — один большой Додж-Сити. Итак?

— Я работаю только на себя. И я уверен, что этот парень именно тот, кто нужен мне. Он что, скрывается?

— Да нет… с какой стати ему скрываться. Когда он здесь — он и его люди обычно зависают в Медине. Я и тебя туда приглашал.

— Что такое Медина? — поинтересовался майор.

— Гостиница. И бар с выпивкой, дискотекой и красивыми девочками в центре города — ответил ЦРУшник — и он тут такой не один. Здесь больше жизни, чем ты думаешь…

— И Шакур любит жизнь?

— Чертовски, парень. От него многое зависит. Очень многое.

— В таком случае — он именно тот парень, который мне нужен. Его нет в городе?

— Нет. Уехал по делам. Так ты все таки представляешь, кто он такой?

— Пират. Главарь шайки.

ЦРушник искренне расхохотался.

— Сколько ты взял со своего работодателя?

— Тебе не кажется, что об этом не место разговаривать здесь?

— Почему, очень даже место. Здесь есть места намного хуже и не дай тебе Аллах там очутиться. Фарах Шакур — крупнейший пиратский главарь за всю историю сомалийского пиратства, у него доля, по меньшей мере, в половине сейчас стоящих на рейде судов и в море — никогда не бывает меньше десяти бригад одновременно. Если надо — он поставит под ружье пять тысяч человек в течение двадцати четырех часов. И не рыбаков и малолеток — а отморозков, каких свет не видывал. Ублюдок недавно закупил ПЗРК — и теперь в городе установлено дежурство на случай, если кого-то хватит ума силой отбить корабль. И он же поставил крупнокалиберные пулеметы в порту и на подходах. Так что если ты держишь путь в порт — лучше тебе отказаться от этой дурной затеи, пока не поздно…

— Я и близко не хочу подходить к порту. Я просто хочу передать кое-что этому парню…

Из осторожности — капитан и не подумал говорить о своей настоящей миссии. Предать может любой и не за понюх табака.

— В городе у него есть что-то вроде бухгалтера. Можешь передать ему.

— Мне надо поговорить с ним. Мой босс не хочет каждый раз платить — страховые компании, компании по обеспечению безопасности и прочая хрень. Мой босс хочет договориться о постоянных и регулярных выплатах. Но ему нужна договоренность с самым главным здесь, чтобы деньги не ушли впустую.

— Разумное решение — сказал ЦРУшник — ты работаешь на этого парня постоянно?

— Нет. Но если эта миссия пройдет нормально…

ЦРУшник протянул руку и похлопал англичанина по плечу.

— Завидую тебе, черт побери. Пока одни ужинают в Париже, другие — поджаривают свою задницу в Харадере. Хотя и тут бывает неплохо — я никогда не видел столько девчонок, готовых за десятку открыть тебе все райские наслаждения.

— И все больны СПИДом.

— Есть, конечно, но не здесь. Здесь самый свежачок. Любая девчонка в этой стране, которая хочет красиво выйти замуж — направляется на побережье. Здесь крутые, чертовски крутые парни — и они не закутают тебя в чалму с головы до ног. Местные, хоть они не говорят, что они не исламисты, предпочитают девственниц. Поэтому — и хороший хирург тут совсем не лишний, тем более что и пиратов надо часто штопать….

— Благодарю, конечно… но я не могу здесь задерживаться. Если он в Могадишо — я, пожалуй, двину именно туда. Не подскажешь, где искать этого короля пиратов и как потом оттуда выбираться, если что?

— Сомали муяд ку хадаша^[106]? — внезапно спросил негр.

— Что?

— Не понял?

— Нет.

— Тогда тебе лучше держаться от Могадишо подальше. Это не Харадере, здесь, по крайней мере, работают деловые люди, и они не будут срать в свою тарелку с супом. А в Могадишо — полон город Аш-Шабаба, судов^[107] и прочей исламистской дряни. Это Дикий Запад, англичанин, только вот шерифа нет…

— И все же я собираюсь рискнуть — сказал англичанин.

— Как знаешь, твоя задница, не моя. Карта есть?

Британец достал карту, ламинированную пластиком и небольшой, но устойчивый маркер, которым можно делать пометки. ЦРУшник немного подумал и отметил две точки на карте Могадишо.

— Вот здесь, парень. У самого порта. В порту деловые люди, а вот на севере, северо-востоке города — как раз полно исламистов, встречаться с которыми белому человеку совсем ни к чему, поверь мне. Имей в виду, весь север города и пригороды кишат боевиками, вам там не пройти ни за что, черт возьми, даже мне, черному там ни за что не пройти. Обогни город вот здесь, лучше всего для тебя — заходить вот по этой дороге. Пригород Дайнил, эта дорога ведет из Эфиопии и прямо на Бакараха-маркет. Дорога большая, здесь постоянно вооруженные люди, охраняющие караваны с товаром, боевики сюда не суются, и никому ни до кого нет дела, пока ты не начал стрелять или грабить. Выйдешь на Баккара, а дальше — эта дорога идет прямиком на новый порт и к аэропорту Могадишо. По ней ты выйдешь прямо к нужным тебе точкам.

Теперь конкретно по точкам. Обе эти точки — что-то вроде гостиницы, а вот здесь вот — не только гостиница, но и подпольная биржа. И там и там есть электричество. Вот здесь спутниковый интернет, можно вложить деньги, даже выйти на биржу, можно оформить документы на статус беженца куда-нибудь в Голландию…

— Я думал, тут только Хавала…

ЦРУшник снова расхохотался и покровительственно хлопнул англичанина по плечу.

— Ты отстаешь от жизни, парень. Местные пиратские главари… среди них умнейшие люди попадаются. Дай такому компанию из Fortune 500 — и акционеры на него не намолятся. Они знают, что к чему, понимают ценность времени и знают цену вещам, воспринимают наши ценности, готовы к разумному диалогу…

И убивают людей…

— А если сматываться, то куда?

— Как сказать… Если ты конкретно накосячил — то в порт тебе лучше не соваться. Убьют. Аэродром тоже… не стоит. Раньше в городе стояли миротворцы, теперь и этого нет. Я бы пошел на юг, особенно если у тебя есть транспорт. К Кей-пятьдесят.

— Кей — пятьдесят. Что это?

— Надо делать домашнюю работу — укоризненно сказал ЦРУшник — Кей-пятьдесят, аэропорт в пятидесяти километрах к югу от Могадишо. В настоящее время — единственный нормально работающий аэропорт в этом регионе, находится под контролем кенийцев и миротворческих сил ООН. Там тоже много чего интересного творится — но там тебя, по крайней мере, не зарежут. Оттуда есть рейс в Дубаи, нормальный, не чартер, точно знаю. Только с оружием туда не суйся, избавься от него. Там этого не поймут.

— Премного благодарен…

— Да не за что, братишка. Кстати, я так подумал… если у тебя еще будут такие клиенты… которым не нужны проблемы… мы можем устроить здесь что-то вроде посреднической конторы. Страхование от пиратских нападений… нетрадиционными методами. Я знаю, что к чему, кто будет выполнять обещания, кто нет… могу даже гарантировать выполнение обещаний… ты слышал, что на Мадагаскаре теперь наша точка и база ударных беспилотников? И на Сокотре тоже есть. А ты… знаешь, к кому обращаться, можешь легально принимать деньги с той стороны… отличная идея будет.

Англичанин улыбнулся во тьме, скрывая брезгливость.

— Я подумаю.

— Подумай брат. Ипотеку за нас никто не заплатит…

— Это точно. И еще…

— Да?

— Поможешь достать еще одну машину?

— Какую?

— Любую. Чтобы ездила и не бросалась в глаза. Деньги есть.

Почти невидимый в темноте ЦРУшник понимающе кивнул.

— Да без проблем. Тут недавно автомобилевоз разгрузили. Отдают за полцены, если деньги сразу. Без проблем. Утром подгонят сюда же.

Когда кроваво-красные стоп-сигналы «Ниссана» — прощально мигнули во тьме — к недвижно стоящему майору подошел Джек, держа на весу пулемет.

— Все в порядке, сэр? — спросил он.

— Не уверен…

Южный Афганистан. Провинция Гильменд

Картинки из прошлого

11 июня 2009 года

Караван возвращался домой…

Первым шел Пинцгауэр — рабочая лошадка смешанных дальних патрулей, в которых участвовали как САСовцы, так и обычные британские томми, в данном случае — солдаты Королевского драгунского полка. Эта трехосная дизельная машина пришла на смену «Розовой Пантере» — рабочей лошадке дальних пустынных патрулей прошлого века. В отличие от Розовой Пантеры — модифицированного и действительно выкрашенного в бледно-розовый цвет Дефендера — Пинцгауэр имел шесть ведущих колес вместо четырех, был более устойчив к подрыву и мог нести в полтора раза больше груза. Спецназовцы звали его лошадкой и очень любили — собранный в Австрии с истинно тевтонским качеством он почти никогда не ломался и был очень неприхотлив. Как и все машины дальнего патруля — Пинцгауэр был тяжело вооружен. По центру — стояло основное огневое средство, автоматический гранатомет Мк19 mod3 американского производства, способный разворачиваться на поворотном круге в любую угрожаемую сторону. Дежурящий у гранатомета боец сидел на подвесном сидении — если стоять на ногах, то при постоянной тряске не выдержишь и пары часов, а от огня моджахедов его защищала не броня, как у американцев — а закрепленное со всех сторон походное имущество. Каждый борт защищало по запасному колесу, кроме того тут же были приторочены канистры и резиновые емкости с водой, канистры с солярой, мешки с сухими пайками, дополнительным боезапасом и прочим необходимым вот время разведывательного выхода имуществом. Здесь же было личное оружие патруля — САС пользовался канадскими карабинами DIEMACO и там же были две снайперские винтовки, L115A1 калибра 338 и Барретт М82А3, который закупался только для САС. Несмотря на то, что машина была длинной — в стандартной ситуации на ней передвигались пять человек, считая водителя. Все они сидели открыто, по самым углам машины, перед каждым из них кроме водителя — был вертлюг, на котором закреплялся пулемет L7, который в Афганистане ценился на вес золота или Миними. Два кормовых сидения были развернуты спиной по ходу движения так, чтобы стрелки могли постоянно наблюдать и реагировать на угрозы на триста шестьдесят градусов от их транспортного средства. В отличие от американцев — британцы не только не бронировали свои машины, но и оставляли их открытыми. Расчет был на то, что при подрыве — солдата просто выбросит из машины через верх, а от обстрела его спасет тяжелый бронежилет, шлем и ответный огонь. В пустынной местности это часто срабатывало — американцы в своих тяжелобронированных машинах часто не могли нормально вести наблюдение и замечали изготовившихся к стрельбе гранатометчиков, когда было уже поздно…

Следом шел еще один Пинц — но закрытый и с легким бронированием. Это было что-то вроде технички, такой же, какие используют спортивные команды во время ралли-рейдов. Там был механик, врач, запас медикаментов и консервированной крови для раненых. Раньше таких машин не было — но сейчас НАТО предпринимало чрезвычайные усилия для сокращения собственных потерь и такие машины были в каждом патруле, несмотря на то, что бронированная машина тормозила группу.

Следом, один за другим шли два транспортера Шакал. Концепция такая же, как у Пинца, только вместо автоматического гранатомета на них были установлены крупнокалиберные пулеметы М2, они были побольше Пинца и имели четыре колеса вместо шести. Хотя существовала и трехосная версия и её обещали прислать в пустыню. Британские солдаты эти машины не любили. Две оси вместо трех резко повышали уязвимость машины при подрыве: Пинц нередко при подрыве мины оставался на ходу. А истинно британское качество сборки — заставляло как можно бережнее относиться к Пинцгауэрам: лозунг покупай британское, хорош только до тех пор, пока ты не оказывался в какой-нибудь заднице со сломанной машиной и с разъяренными талибами на хвосте. На немецкие машины перешел, кстати, не только САС — австралийский САС, который тоже присутствовав в Афганистане в качестве новой рейдовой машины выбрал не новый вариант «Перенти» — а трехосный дизельный вариант Mercedes G и очень был доволен…

Машины шли со скоростью выше средней: топливо было исчерпано на три четверти, вода и продовольствие на две трети, машины изрядно полегчали и сейчас они шли домой. Если даже топливо закончится — в отличие от дальних патрулей ливийской пустыни сороковых это не было катастрофой: достаточно связаться со штабом и Чинук доставит в указанный тобой район резиновую емкость с топливом. Но в машинах были серьезные ребята, они серьезно относились к своему делу — и допустивший такой косяк обречен был выслушивать насмешки до конца своего тура, а возможно — и следующего тура. Так что никто не рисковал и запасов хватало, чтобы добраться до Кэмп Бастион, основной базы британской армии в этом районе и даже с запасом…

Попавший под колеса камень пробил подвеску до упора, капитан Ральф Хогарт ударился шлемом о стойку обвязки машины и недовольно выругался. Как командир патруля, он мог выбирать любой место, в том числе и за броней технички — но предпочитал это, место носового канонира, как они его называли, одно из самых опасных. Капитан Хогарт никогда не уклонялся от опасности, всегда встречал ее лицом к лицу — и сейчас не видел никаких оснований к тому, чтобы выбрать не это место, а какое-нибудь другое. Это место было хорошо тем, что он мог первым видеть и оценивать обстановку и принимать решение, открывать или не открывать огонь. В пустыне, по дорогам — кто только не шастал, Бандиты, контрабандисты, племенное ополчение, афганские полицейские и военные, другие патрули НАТО. Много проблем доставляли ЦРУшники из дивизии SAD, дивизиона специальной активности ЦРУ, бывшие спецназовцы SEAL, Дельты, армейские рейнджеры, перешедшие на большее жалование и получившие возможность действовать, игнорируя армейские правила ведения боевых действий. Они носили бороды, передвигались на похожих на афганские транспортные средства с афганскими номерами, часто были вооружены автоматами и пулеметами Калашникова. А нервы в рейде у всех на взводе, палец на спусковом крючке и если выскочить на такую группу, да еще и ночью…

В общем — присутствие в голове колонны командира патруля не раз спасало от серьезных неприятностей…

Водитель, капрал Тиди выругался. Машина теряла ход. Он был новичком и еще плохо умел ездить, отслеживая на скорости местность, по которой он едет.

— Сэр… кажется, повредили подвеску…

Капитан взглянул на часы. Было время для сеанса связи.

— Черт бы тебя побрал, Тиди. Ремонтировать будешь сам. Выбирай место для остановки.

— Есть сэр.

Ремонт был не самым простым занятием: сначала надо было поднять машину на домкрат на неровной поверхности, потом — демонтировать колесо. Старожилу патруля конечно бы помогли по дружбе — но новичок вряд ли мог рассчитывать на помощь, только на порцию беззлобных ругательств и насмешек.

Поврежденная машина остановилась. Остальные — образовали защитный периметр. Первым — на землю спрыгнул сапер из Королевских драгун с миноискателем наперевес. Наконец он подтвердил, что все чисто и британские солдаты начали спрыгивать на землю — глотнуть из фляжек и размять ноги. Даже в отсутствии подрывов и обстрелов — долгое патрулирование было делом весьма утомительным. Ни помыться, ни побриться, задница к концу пути аж каменеет, ноги и все тело ноют от тряски, усталости и недосыпа. Машина, обычно в самом начале пути, максимально загруженная — может выйти из строя, застрять в песке — и тогда приходится подкладывать под колеса трапы и фактически вытаскивать машину на руках. Хорошему самочувствию и настроению такая работа тоже не способствует.

Командир патруля достал спутниковый телефон Иридиум — раньше для связи надо было растягивать между двумя автомобилями антенну на двух штангах высотой по четырнадцать метров. Набрал номер оперативного дежурного…

— Патруль Браво три, плановый сеанс, ответьте — сказал он, когда дежурный взял трубку.

— Башня — патрулю Браво три, контакт установлен, о-кей.

— Браво три, прошли точку Индия, идем на базу. Контакта нет, повторяю — контакта нет. Визуально все чисто. Муджики куда-то попрятались. У нас небольшая техническая поломка, прибавьте шестьдесят майк к нашему РВП, как поняли.

— Вас понял, РВП Браво три плюс шестьдесят майк. Вопрос — вам нужна техническая поддержка или эвакуация?

— Башня, отрицательно, повторяю — отрицательно, ничего не нужно. Справимся своими силами. Отбой.

— Патруль три, вас понял, отбой…

Капрал Тиди справился с поломкой за полчаса. За это время — солдаты успели даже зажечь маленькую гелевую горелку и приготовить чай — Британская империя была создана на крепком чае и чай входил в обязательный рацион каждого солдата. У капитана были связи в службе снабжения и его люди пили дорогой «Ахмад Эрл Грей». Горячая кружка в мозолистых, ободранных, саднящих руках, аромат и вкус чая напоминали этим солдатам о том, что есть на земле места, где не надо смотреть на дорогу и на обочины в поисках следов раскопок, где дети не стреляют в спину, а женщины не подрываются на блок-постах, где есть нормальные дискотеки вместо «кандагарской дискотеки» — обстрела самодельными ракетными снарядами ночью. Напоминание об этом — хотя бы в виде чашки чая дорогого сорта — было жизненно важно для этих солдат, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума…

Получил свою чашку и капрал Тиди. Неловко взял ее гудящими от усталости руками, выхлебал большими глотками — чай был горячим, но он не чувствовал этого. Как и все новички — он страдал обезвоживанием, и для него было счастьем выпить любую жидкость — хоть мочу…

— Сэр — сказал лейтенант Уилкинсон, снайпер их патруля — моя нежная задница не выдержит еще десятка миль по камням. А их нам предстоит еще не один десяток, да и Тиди того и гляди, опять что-нибудь сломает. Может быть — выйдем на дорогу, проделаем остаток пути по ней?

Капитан осмотрел своих людей. Конечно, это не дело, но с другой стороны… что может быть у самой базы? Там постоянно летают вертолеты, там барражируют беспилотники, там есть и радары…

— Карту.

Майору подали карту. Жировым карандашом он отметил на ней точку.

— Контрольная точка Фокстрот, ребята. Точка выхода на шоссе. От нее — едем с ветерком.

— Спасибо, сэр.

— По машинам…

Дорога здесь было проложена по самой пустыне. Точнее не по пустыне — слово «пустыня» предполагает, что должен быть песок — а песка не было. Зато была жесткая как камень, пересохшая под солнцем, утоптанная траками и колеса до твердости бетонки глина. Дорога змеилась в пустыне, ведя из ниоткуда в никуда…

С обеих сторон дорогу прикрывали ти-уолсы — высокие, почти по пояс заграждения, напоминающие букву Т и поставленные короткой поперечиной на землю — оттого и ти-уолсы. Пейзаж был полумертвым, по левую руку были горы, зеленка, зеленка была и на дороге от Кандагара к Кабулу — а здесь была только огороженная с обеих сторон дорога, смешанная со смогом от дизельных двигателей пыль, постоянно висящая в воздухе, блок-посты, афганские и НАТОвские через каждые несколько километров, бронированные машины, похожие на машины Апокалипсиса из кинофильма Безумный Макс. Майор отчетливо понимал, что эта дорога, эти посты и Кэмп Бастион — все, что они контролируют в этой провинции Афганистана. Ни больше, ни меньше…

Наконец — в пыли, поднятой десятками колес и вертолетными винтами — появился и сам Кэмп Бастион, временная объединенная база британской армии в провинции Гильменд. Укрепленная база с собственным аэродромом, с жилыми модулями, с высоченными заграждениями из старых контейнеров и мешков HESCO, с милями колючей проволоки. Через эту базу прошли уже многие — опаленные войной они возвращались к себе на Родину и понимали, что они не могут уже жить так, как прежде. Майору пришла в голову несвоевременная мысль — а интересно тех, кто пустил пулю в лоб после очередного тура сюда — считают как потери в Афганистане? Или нет?

Проехав мимо четырехосных бронированных мастодонтов, на которых британская армия осуществляла здесь свои основные перевозки — они припарковали свои машины. Свободные от рейдов, патрулирований и засад солдаты бросили баскетбол, окружили их, хлопая по плечам, расспрашивая о том, что им повстречалось за время рейда. САСовцев никто не трогал — на них приходилась основная часть работы в рейде, участвовать в перестрелке может каждый дурак, а вот ты попробуй не вляпаться в перестрелку. Они молча направились к своим модулям — принять душ, надеть чистую одежду и провалиться в сон. Они так устали, что могли проспать и двенадцать и восемнадцать часов и даже целые сутки. САСовцы всегда держались на особенку, многие из них были старше обычных британских солдат и тем для шуток общих — у них не было.

Майор Хогарт — только что закончил с душем, когда в дверь постучали. Выругавшись, он пошел открывать, там был посыльный.

— Сэр, подполковник Спарроухоук просил вас срочно прибыть к нему, сэр. Машина ждет, сэр.

По неписанным правилам — вернувшихся из дальних рейдов не тревожили и давали поспать. Будь это обычный пехотный командир — майор, скорее всего, послал бы посыльного куда подальше и завалился спать. Но это был не обычный пехотный командир — подполковник Спарроухоук отвечал за разведку и был основным их заказчиком. Послать его — майор не мог…

А потому — он переоделся в некое подобие формы, главное, что она была чистая и выхлебал банку энергетического напитка, чтобы держаться на ногах. На маленьком четырехместном квадроцикле — разъездной транспорт на базе был именно такой — его доставили к штабу. Майор наметанным взглядом заметил припаркованную машину — здоровенный пикап Ford F550, одна из машин, какую любят использовать частники, частные военные компании. Вопреки обычаю, на ней не было никаких наклеек и было невозможно определить, кому они принадлежит.

Подполковник Спарроухоук ждал майора в своем кабинете. Невысокий, с неаккуратной прической — создавалось впечатление, что он подстриг сам себя, причем плохо. Подполковник начинал в Боснии, там приобрел квалификацию специалиста по разведке, затем его перебросили сюда. У него не было такого количества глаз в небе, какое было у американцев, наверное, у него не было и пятой части тех технических возможностей, какие были у американцев — но информацию он имел ничуть не худшую, а возможно даже и лучшую, чем американцы. Туда, куда американцы посылали дрон с ракетой подполковник посылал людей и они возвращались и часто с информацией, которая была дороже золота. В эпоху глобального шпионажа — ничто не заменит опытного и готового на все человека…

— Сэр!

— Вольно… Как сходили?

— О-кей, сэр. На маршруте чисто, видимо, муджики никак не могут прийти в себя после того рейда…

Этой весной, в ходе серии блестящих рейдов британской и американской армии — им удалось разрушить ключевые точки маршрутов снабжения, какие использовались талибами на пакистанской границе. Это позволило лишить местных бандитов снабжения оружием и боеприпасами и сделать невозможными самые опасные операции — типа обстрела мест дислокации сил НАТО самодельными ракетами и подрыва на мощных фугасах. Для того, чтобы гарантированно причинить вред — теперь нужны были особо мощные фугасы, в десятки килограммов взрывчатки и если перекрыть пути снабжения взрывчаткой — волна насилия пойдет на убыль.

— А кочующий Диско?

— Ни следа, сэр.

Подполковник от своих агентов знал, что в районе их ответственности есть ДШК, он же Диско — пулемет, способный при внезапном нападении сильно повредить вертолет, даже Апач. Диско — не такая легкая штука, ее сложно перевозить и прятать и подполковник хотел локализовать место его нахождения, чтобы выслать наземную группу и провести зачистку, не дожидась пока диско наделает дел. Но определить местонахождение диско и его расчета хотя бы с точностью до деревни — пока не удавалось.

— Э… Ральф… я вот зачем приглашал тебя. В зале для брифингов тебя дожидаются два парня. Э… переговори с ними. Потом переговорим с тобой, хорошо.

— Американцы?

— Да… в каком-то смысле… да.

Подполковник обычно не выражался столь неопределенно — и майор заподозрил неладное. Но он не подал виду, а вместо этого просто сказал.

— Я выслушаю их, сэр…

— Вот и отлично. Потом возвращайся сюда…

Американцы ожидали в зале для брифингов — довольно большой комнате, напоминающей комнаты для брифингов ФБР, какие часто показывают в различных боевиках. Линолеум, дешевые стулья, кофейный аппарат с дурным кофе и чайник для чая на столике в углу, школьная доска, на которой можно было писать маркером и прикреплять снимки магнитами. Отличалась эта комната только большой спутниковой картой местности и снимками особо разыскиваемых террористов. Для просмотра спутниковых карт и снимков с Предаторов — существовал диапроектор.

Американцев было трое. Невысокий, рыжебородый — он сидел на стуле, развалившись как у себя дома, в кресле. Майору он кого-то напоминал… только непонятно, кого. Второй — высокий, чисто выбритый, что здесь, в условиях дефицита времени и воды было редкостью. Третий — негр, среднего роста, крепкий на вид с короткой, гангста-бородой был единственным военным и похоже, что из какого-то специального подразделения. Отставник, конечно — в ЦРУ было полно таких…

— Александр Дайсон — представился выбритый, протягивая руку. Хоть он и был в некоем подобии формы, которую носили частные контракторы, но майор сразу понял, что перед ним гражданский.

— Том Маркович — представился бородатый негр.

А рыжебородый — ничего не сказал и никак не представился, словно его и не касалось происходящее.

— Майор Ральф Хогарт — представился майор, рассудив, что если они знают Спарроухоука, им не составит труда узнать и его настоящее имя.

— Просим прощения за то, что побеспокоили вас по возвращении из рейда… — сказал выбритый, обнаруживая знание того, что он знать никак не должен был — но нам необходима помощь. Мы готовы за нее заплатить.

— Так… Кому это — нам?

— Разве это имеет значение, майор, если речь идет о двадцати тысячах евро за один вечер — слегка растягивая слова, спросил рыжебородый.

Кого же он все-таки напоминает…

Майору не понравилось сказанное. И сумма, названная в евро, ему тоже не понравилась — он не вчера родился и отлично понимал, у кого может быть избыток евро.

— Имеет… сэр.

— Речь идет о небольшом рандеву в Кандагаре — пояснил выбритый — нам нужно встретиться с агентами. И нам нужно силовое прикрытие.

Понятное дело… ЦРУ

— Разве у вас нет своего силового прикрытия, джентльмены? Мне кажется, что если вы готовы потратить за один вечер двадцать тысяч евро, найти себе силовое прикрытие не составит большого труда.

— Видите ли, майор… — снова заговорил рыжебородый — один идиот в штабе генерала Даттона сказал, что вы — лучшая группа к югу от Кандагара. А я — привык иметь дело с лучшими, майор…

Майор удивился, хотя и не подал вида. Он никак не ожидал, что у этих подозрительных типов есть выход на самые верха. Генерал-лейтенант, сэр Джеймс Бенджамин Даттон был командующим британским контингентом войск в Афганистане и заместителем командующего многонациональными силами в Афганистане, американского генерал-полковника Стенли А. Мак-Кристалла. Как и Мак-Кристалл — сэр Джеймс был командиром сил спецназа, командовал третьей бригадой коммандос, в две тысячи третьем году брал болотный район Аль-Фао а в две тысячи пятом — был командующим многонациональной дивизией в Ираке и командующим юго-восточным сектором со штабом в Басре. Сэр Джеймс был из тех фигур, которому оказывал уважение любой британский спецназовец. И американцы явно знали, что делали, когда упоминали его имя.

— Полагаю, сэр Джеймс весьма польстил мне — сказал капитан — в сущности, здесь мы просто стараемся делать то, что в наших силах, только и всего.

— Думаю, сэр Джеймс верно оценил ваш потенциал, капитан. Четыре тура в Ирак, уже второй тур в Афганистан — солидный боевой опыт.

— Сэр, мне было бы гораздо проще судить об этом, если бы вы конкретнее обозначили сферу приложения нашего потенциала.

— У нас серьезная встреча с информаторами в Кандагаре. Очень серьезная. Нам нужно силовое прикрытие на случай, если что-то пойдет не так.

— А что может пойти не так?

— Вопрос на миллион долларов, майор. Наши информаторы — племенные вожди, которым надоело насилие. И которые считают, что при наличии определенной суммы денег — вполне можно договориться. Сами понимаете, что наличие этой крупной суммы — может спровоцировать самые разные эксцессы, как криминального, так и политического характера.

— Речь идет о сумме в двадцать миллионов долларов наличными, майор — сказал рыжебородый — многие рискнут. Даже афганская полиция, которая не слишком-то отличается от боевиков.

Капитан это хорошо понимал, а кое-кто здесь — даже прочувствовал на своей шкуре. Поддержка была так мала, что в органы власти брали всех, кто только приходил, особенно — в первые месяцы после начала войны. Никаких баз данных не было… какие базы данных могут быть в государстве, в котором двадцать один год не прекращается война. Так — в органах власти, в армии, в силовых структурах оказались тысячи сторонников Талибана. Они иногда и не скрывались — завербовали насильно, раскаялся, отошел от террора. А что на самом деле творилось в душе их — знал только Аллах…

— Какова наша роль во всем этом? Мы охраняем деньги?

— Нет. Только исполняете роль мобильного резерва. Нас привлекло и то, что вы прибыли сюда не так давно и не светились в городе. Никто не знает ваших лиц, тем более если вы примете меры для маскировки. Тех людей, которых можем привлечь мы — каждая собака в Кандагаре знает в лицо. А кабульских или баграмских спецов привлекать опасно, да и времени нет. Вы ближе всего к нам, потому мы обратились к вам.

Майор кисло улыбнулся.

— Сэр, я в любом случае не смогу вам помочь лично. Я только вернулся из рейда. И держусь на ногах только благодаря банке Ред Булла, которой хватит ненадолго.

— С этим нет проблем. Вы нам понадобитесь завтра вечером…

Американцы — уехали, чуть ли не насильно вручив задаток. Тоненькая пачка купюр, десять тысяч евро пятисотевровыми купюрами. Майор не знал что с ними делать, в конце концов — нашел пакетик, осторожно опустил их туда и только потом положил в карман. Этот пакетик — он выложил на стол подполковника. Тот — вопросительно посмотрел на пакет.

— Что там?

— Деньги, сэр. Десять тысяч евро, пятисотенными.

Подполковник улыбнулся.

— Кузены хотят, чтобы мы кого-то убили?

— Нет. Они должны с кем-то встретиться в Кандагаре и передать им двадцать миллионов долларов. Мы должны быть в резерве, если ситуация пойдет вразнос. После дела — столько же…

Ни майор, ни подполковник не удивились тому, как делаются дела — потому что именно так они и делались.

— Сэр, я должен принять предложение?

— А вам бы этого хотелось?

— Нет, сэр — честно ответил майор.

— Почему же?

— Потому что от этих парней сильно воняет.

Подполковник улыбнулся одними губами.

— Верно. Кое-кому стоило бы поменять дезодорант. Но дело не в этом. Я и в самом деле хочу, чтобы вы приняли это предложение. Меня интересуют эти парни и то, что они собираются делать в Кандагаре.

— Но почему, сэр.

Одной из основных привилегий оперативников в такой ситуации, явно щекотливой, в которой нельзя отдать приказ — было точное знание деталей. Майор знал, что имеет право задать вопрос и подполковник знал, что обязан на него ответить.

— Видите ли, майор… — подполковник тщательно подбирал слова — у меня есть серьезные основания считать, что наши нежданные гости имеют самое прямое и непосредственное отношение к организованной преступности. Наркомафии, если точнее.

— Что?! Вот дерьмо…

— Не торопитесь, капитан, не торопитесь — подполковник отхлебнул чая из своей кружки — ситуация не столь однозначна. Американцы здесь играют с огнем, большая часть афганского героина идет в Европу через Албанию и в Россию. И те и другие — геополитические противники США и их наркотизация — Америке объективно выгодна. К тому же — любая разведка требует денег, в том числе — неучтенных денег. Да еще — наркомафия против Талибана, они прекрасно помнят, как талибы за выращивание наркотиков отрубали людям головы. Крестьяне, которые не зарабатывают, выращивая опиумный мак — идут и нанимаются у талибов. Однако, когда занимаешься такими делами… начинаешь задумываться и о собственном благополучии. Когда через твои руки проходит товар на миллионы долларов — согласитесь, трудно остаться честным до конца. Так и здесь… привлечение нас видится мне вынужденным шагом, а их готовность расстаться с большими деньгами — весьма и весьма подозрительной.

— Так что мы должны сделать, сэр?

— Пока я просто хочу, капитан, чтобы вы приняли их предложение. Но в то же самое время — были очень внимательны, хорошо смотрели и запоминали — людей, машины, их номера, окружение, где, что, когда происходило, кто с кем встречался. У меня пока нет ничего, кроме подозрений и агентурных сообщений, из которых может следовать все, что угодно. У меня нет конкретики. Даты, имена, суммы. У меня нет надежных свидетелей, которые могут подтвердить, что в какой-то момент, в каком-то месте происходило то-то. Вы меня понимаете?

Капитан Хогарт неосознанно выпрямился, встал по стойке смирно, в глазах появился блеск. Он увидел цель — и готов был преследовать ее.

— Так точно, сэр.

— Вольно, капитан. Еще не хватало, чтобы они что-то поняли.

— Они ничего не поймут, сэр. Мы будем тише воды, ниже травы.

— Вот и отлично.

— Э… сэр.

— Да, капитан.

— Я могу сказать ребятам?

— Не всё. Просто скажите, чтобы держали ушки на макушке и запоминали все, что видят. Это может пригодиться.

— Так точно. А… деньги?

— Заберите себе, капитан. Они мне не нужны.

На обратном пути — майор завернул в отделение финансовой службы и попросил оформить взнос наличными в фонд помощи ветеранам. Потом пошел спать…

Уже засыпая, он вспомнил, на кого был похож тот тип, рыжебородый, который так и не представился. Он был похож на главаря русских большевиков Владимира Ленина, человека, который разорил и утопил в крови огромную страну и создал угрозу для всего цивилизованного человечества. И это сравнение — нисколько не успокоило его, а насторожило еще больше…

Кандагар. Район Кабул-Шах

Картинки из прошлого

12 июня 2009 года

Трехосный легкий грузовик вооруженный пулеметом заменило старое такси, тяжелый бронежилет, защищающий от пулеметной очереди — бронежилет, надеваемый под рубашку, тяжелую снайперскую винтовку — автомат Калашникова из партии, которую они изъяли не так давно в приграничье и забыли уничтожить. Но суть осталась прежней — они были во враждебной среде, в городе, где на площади выставлены захваченные у британской армии в бою орудия. Они охотились на хищного, опасного врага — и понимали, что в этой охоте охотник и дичь могут поменяться местами очень быстро…

С тех пор, как они пришли сюда — Кандагар изменился и сильно. Он был ближе всего к порту Карачи, от порта сюда вела отличная, построенная еще американцами дорога. Кандагарские купцы еще до советского нашествия были самыми богатыми купцами в Афганистане и ничего, даже зверства режима талибов, по сути — режима сельской фанатичной бедноты, взявшей власть в относительно цивилизованной стране — не смогли это изменить. Они стояли в центре города, с одной стороны был стихийный рынок, на котором не протолкнуться от покупателей, а на другом — строители спешно возводили шестнадцатиэтажное офисное здание — нижние этажи уж сверкали привычными для Афганистана тонированными стеклянными панелями синего цвета. В Кандагаре были деньги, здесь находились офисы компаний, работавших по всему Афганистану и их было не меньше, чем в столице страны, Кабуле. Люди шли, обтекая стоянку такси, какие-то азартно торговались с водителями, кто-то тащил ковер или рулон ткани или что-то из техники, или корзину с едой, которые они сторговали для себя на рынке. Уже начинало темнеть — и сейчас на рынке была самая торговля: покупатели отлично понимали, что продавцы не хотят оставаться на ночь с товаром, ведь его придется собирать и потом снова раскладывать — и поэтому торговались как никогда азартно. Это были обычные люди… и в то же время, почти каждый из них — убил бы их, если бы понял что это не таксисты, а британские солдаты. Это сочетание внешней нормальности и звериной ненависти, мгновенный переход из одного состояния в другое — никакие аналитики, никакие дорогостоящие эксперты — психологи сил стабилизации объяснить не могли.

А на самом деле — объяснялся он просто. Это то же самое, что встречали все захватчики в России. Как бы мы ни жили — но вас сюда не звали. Разница была в том, что Россию просто невозможно было оккупировать чисто технически. Афганистан — возможно. На время.

Потому что людей, которые отказываются признать себя побежденными — победить невозможно. Их можно только уничтожить — до последнего человека.

Капитан Ральф Хогарт, загорелый, бородатый, в афганской одежде — сидел за рулем машины такси, относительно новой, бело-желтой Короллы китайской сборки. За спиной — сидел его стрелок, «пассажир такси», лейтенант Уилкинсон. Рация лежала открыто на приборной панели — рации были у каждого таксиста, ничего такого тут не было. Рация была поставлена на прием, на заранее оговоренный канал — ей следовало воспользоваться только в экстренной ситуации. Для всех остальных случаев существовали сотовые телефоны с купленными только сегодня СИМ-картами афганской компании мобильной связи Рошан. Автомат капитана лежал под ногами, лейтенант — держал свой под рукой, прикрыв одеялом. На лобовом стекле горел огонек, показывающий что машина занята…

Капитан сидел и думал. Он был единственным носителем тайны, единственным хранителем знания и это ему не нравилось. Потому что они в патруле — знали друг о друге наверное больше, чем знали подружки — иначе было нельзя, когда идешь на смерть, о человеке который прикрывает твою задницу нужно знать все. Но он не имел права сказать — и это его мучило.

Он давно уже, еще в Боснии потерял остатки наивности и веры — но то, что происходило здесь, вызывало у него омерзение и гнев. Он догадался — не дурак — для чего на самом деле американцы привлекли его и его группу. Деньги на самом деле существуют и именно двадцать миллионов долларов и они будут переданы племенным вождям. Но не за поддержку коалиционных сил и за неоказание помощи рыщущим в горах бандам Талибана — а за груз героина, который пойдет из этой страны в ближайшее время, скорее всего — с аэродрома. Кандагар был не только столицей купцов — но и столицей афганской наркомафии.

Вот это его и убивало. Он видел даже не то, что афганцев невозможно победить. Он видел то, как работающие здесь люди разлагаются буквально на глазах, начинают творить то, чему их не учили ни родители, ни школа ни церковь. В Ираке — он видел парней в бейсболках, верных очках и карабинами М4. Выходцы из бедных белых семей, отцы в основном работали на промышленных и сталелитейных фабриках и потеряли работу, а эти парни — искатели приключений двадцать первого века, джентльмены удачи нанялись за тысячу долларов в день делать мужскую работу. Те, кто выживал, не ломался в первые три месяца — превращался в настоящие машины смерти. Они с хохотом расстреливали машины на шоссе, просто так расстреливали, чтобы проверить, как сегодня работает их винтовка. Они пытали пленных — эксцессы были столь серьезными, что иногда за иракцев вступались солдаты регулярных частей, и пару раз дело доходило до перестрелок. Они убивали детей. Они палили по всему, что движется, могли начать палить вообще с ничего, с ровного места. Но были и другие. Те, кто торговал наркотиками, оружием. Те, кто вступал в нелегальные контакты с Талибаном. Отслужив, отбыв свой тур — они возвращались домой, искалеченные, с усвоенными противоправными нормами поведения, с полностью разрушенной моралью. С каждым годом войны таких становилось все больше, и никто этого не видел и никто не хотел ничего предпринимать. Все просто предпочитали делать вид, что все нормально. Ничего не происходит. Take it easy…

Телефон зазвонил мелодией Шакиры…

— Первый на приеме — ответил капитан.

— Ситуация развивается. Направляйтесь к Сельскохозяйственному банку, знаете, где это?

— Знаю, район Шахидан — Чак.

— Верно. Отзвоните по прибытии.

— Что происходит, оценка угроз.

Американец положил трубку.

— Твою мать!

— Что там? — спросил лейтенант.

— Какая-то хрень. Идем к Сельскохозяйственному банку, держи оружие наготове…

— Так себе райончик… — сказал лейтенант, кладя автомат себе на колени…

Райончик и в самом деле был так себе — коммерческий, приличный — но на самом краю цивилизованной зоны, дальше частная застройка, горы и зеленка…

Воспользовавшись несколько раз клаксоном, капитан вырулил на улицу. Свободной рукой достав телефон, набрал быстрый номер…

— На связи.

— Сельскохозяйственный банк.

— Я успеваю первым.

— Блокируй с юга.

— Тебя понял…

Какой бы дрянью не были эти ребята — но дело надо было выполнить до конца.

Протолкавшись через плотное движение кандагарских улиц, капитан свернул на улицу, ведущую к сельскохозяйственному банку. Сразу за большим перекрестном — увидел стоящий у тротуара белый «Форд», тот самый, на котором американцы приезжали на базу…

— Белый пикап. Слева…

— Вижу.

Рядом с пикапом — стоял пикап Мицубиси и около него — вооруженные афганские полицейские.

— Проезжай. Встанешь дальше по улице…

Было сложно даже не просто припарковаться — было сложно ехать. В афганских городах уже появилось деление на деловой центр, Даунтаун и остальной город — но вот на дорожном движении это никак не сказывалось. Старые — престарые грузовики, рикши — китайские мотоциклы с приваренной в корме большой телегой, таксисты — никто не соблюдал правила дорожного движения, все лезли вперед и гудки клаксонов в сочетании с сыплющимися из окон проклятьями — создавали настоящую безумную какофонию…

— Вон там!

Капитан совершил подвиг — успел на парковочное место раньше таксиста, едва не перевернув по пути моторикшу с товаром. Афганец — потрясая кулаками и призывая гнев Аллаха на голову обнаглевшего коллеги таксиста — отправился искать новое место.

Капитан набрал номер американца. Телефон выключен или находится вне зоны досягаемости. Ни то ни другое было немыслимо — они договаривались держать и телефон и рацию постоянно включенными, а вне зоны досягаемости это вообще смешно — центр города…

— Что-то произошло — заключил капитан, вылезая из машины. Он взял рацию — по привычке, можно было говорить и из машины, но он никогда так не делал, в горах сигнал трудно проходит…

— Главный, это Первый. Главный — это первый, ответьте!

— Ложись!

Капитан выполнил команду совершенно не задумываясь — и автоматные очереди прошли мимо. Он упал, сильно стукнувшись об асфальт, выронил рацию, его осыпало разбитым пулями автомобильным стеклом.

Полицейские… Твою мать!

Рассуждать было некогда — он извернулся, не вставая, вытащил из открытой дверцы автомат, русский АКС-74У и свернутый разгрузочный жилет, в котором было восемь запасных магазинов и все необходимое для боя. Первое надеть, второе — откинуть приклад, предохранитель — понеслась. Лейтенант уже стрелял, у него автомат был уже в руках и он отреагировал первым…

Полицейские продолжали палить, ничуть не думая о том, что это центр города и они стреляют по людям…

Закончив снаряжаться — капитан перебежал за укрытие другой машины, срезая угол. Потом — еще дальше. На его глазах, впереди — из магазинчика выскочил дуканщик с автоматом Калашникова и открыл по полицейским огонь…

Сунулся в проход между машинами. Осторожно выглянул, стараясь не слишком сильно светиться над багажником. Один из полицейских лежал, второй — пытался затащить за машину раненого сородича. Капитан несколькими выстрелами одиночными добил одного и свалил другого — тот упал за машину и было непонятно, то ли он ранен, то ли — убит.

— Харакат кава! Харакат кава!^[108] — закричал капитан на пушту, потому что если бы он закричал по-английски, вооруженные люди, на улице оставили бы в покое недобитых полицейских и набросились бы на него…

Он сам перебежал еще дальше вперед, полицейские уже не отстреливались. Выли сирены…

Один взгляд на свою «Тойоту» дал понять — если она и поедет, то нескоро по крайней мере после того, как ей заменят два колеса…

Не сговариваясь — он и лейтенант бросились к полицейскому пикапу, у которого по крайней мере были на вид целы все четыре колеса.

Капитан заскочил в машину. Лейтенант, короткой очередью добивший одного из полицейских — сделал то же самое. Движок завелся, машина рванулась с места — стекла были разбиты и кузов побит пулями, но ни то ни другое не мешает вести машину. Впереди — уже были видны мигалки полицейских машин группы быстрого реагирования — они обычно стоят у губернаторского дворца на случай, если Талибам придет в голову напасть на законно избранную афганскую власть.

— Посмотри телефон… — процедил капитан, не отрывая взгляд от дороги.

— Есть! Они активировали аварийный передатчик! Твою мать, есть!

— Где?

— Где-то рядом! Идут параллельно нам, ярдов пятьсот!

Американцы тоже не были дураками — у них было два аварийных передатчика у каждого. Один замаскированный под пистолетный патрон, второй — стандартный пилотский в часах Breitling. Кто-то из них все же сумел активировать передатчик — и теперь им нужно было всего лишь немного времени, чтобы остаться в живых…

Они пронеслись мимо полицейских машин, их не остановили — посчитали за своих. Капитан ударил кого-то массивным таранным бампером, свернул налево, потом, протолкавшись среди машин и отбросив в сторону неосторожного осла — направо, на соседнюю улицу.

— Где они?

— Прямо перед нами, сэр. Ярдов триста…

— Свяжись с группой два, сообщи им, в какой мы машине…

Это нужно было сделать обязательно — огонь по своим открывали и по меньшим поводам. В этих местах машина полиции — несет не надежду, что закон прибыл и сейчас вмешается, а дополнительные опасения.

— Сэр, они видят нас. Они вереди, двести ярдов! Машина — черный Крузер, местные номера. Идет быстро…

Стиснув зубы, капитан сделал еще один резкий маневр, выйдя наполовину на встречную. Афганцы недовольно гудели, но уступали дорогу… один его приятель вот так в Кабуле получил от разъяренного водителя пулю…

— Свернули налево, сэр! Свернули налево!

Поворот налево здесь был запрещен, он был очень рискованным. Капитан рванул вперед, смотря прежде всего влево, чтобы не прозевать поворот. Машину тряхнуло, звук удара по касательной, кого-то боднули… плевать. Вот он! Почти незаметный из-за дуканов поворот! Он крутанул руль, машина повиновалась… удар… еще…. Кто-то боднул их в заднюю часть машины, в кузов… не успел затормозить и прилично боднул. Впереди уже стреляли, от дуканов с криками разбегались люди. Они остановились, толкнув бампером уже покинутое такси. Из переулка — шел густой автоматный огонь, пули летели градом — два или три автомата длинными очередями…

Алекс и Джек, входящие в команду два прятались в укрытиях — один за машиной, другой — за тюком с какими-то товарами, по-видимому с тканями. Переулок был изломанным, Крузер еле просматривался. Старый город…

Капитан дал длинную очередь по стене, надеясь зацепить кого-то на рикошетах. Перебежал вперед.

— Что там?

— Хреново, сэр. Там похоже тупик и этих крыс так не выковыряешь оттуда…

Действительно, хреново…

— Сэр!

Он оглянулся — лейтенант Стюарт Уилкинсон, не обращая внимания на пули, со счастливым видом держал пулемет Калашникова, видимо, достал его с заднего сидения пикапа. Интересно только — почему полицейские не применили его. Пуля из русского пулемета пробивает кузов машины насквозь и им пришлось бы очень кисло…

Уже лучше…

Что-то мелькнуло в воздухе, капитан поднял голову — голуби! Вспугнутые стрельбой белые голуби кружились в воздухе. А если есть голуби — значит, где-то поблизости есть и голубятня!

Решение пришло мгновенно — пикап можно снять с ручного тормоза и использовать как передвижной щит!

— Джек! Ты самый сильный — иди к пикапу, будешь его толкать! Стюарт — работаешь чисто. Отдай пулемет Алексу, он прикроет. Я попытаюсь найти путь через крышу! Просто дайте мне немного времени и не суйтесь под пули.

— Сделаем, сэр…

Капитан бросился назад. Выскочил на улицу, с сумасшедшим видом огляделся. Справа или слева? Справа или слева!

Бросился налево — и угадал! В следующем проулке — лежала длинная. Сколоченная из дерева лестница. Очевидно, она и вела на крышу, к голубятне…

В одиночку — лестница весила не меньше двух стоунов и была очень неудобной — капитан прислонил ее к стене. Полез наверх. У самого верха — притормозил, осторожно выглянул на крышу, готовый даже прыгать назад — чисто! Вылез на крышу… здесь отличные крыши, плоские как стол, не то что лондонские или парижские. Держа автомат наготове — подкрался к противоположному краю крыши. Так и есть — тупик, Крузер перекрывает дорогу, из-за него отстреливаются двое. Капитана они не видели и глупо было не использовать такую ситуацию — двумя короткими очередями он убил обоих, поменял магазин…

Люка на крышу не было, балконов — тоже не было. Прикинув — лейтенант достал отрезок толстой, черной колбасы взрывного устройства направленного взрыва Блейд. Самое мощное — должно пойти, если не пойдет — то он просто вернется. Наскоро выложив ее на крышу почти правильным кругом, он приложил часовой механизм и отбежал в сторону.

Бухнуло… взрыв Блейда выглядит очень не эффектно, ни пыли ни дыма ни грохота. Но дело свое он делал. Подбежав, капитан прыгнул изо всех сил — и провалился вниз, в комнату…

Чисто! Пустая комната никого нет. Дверь. Он пнул дверь ногой чуть пониже замка — и нос к носу столкнулся с парнем в форме афганской полиции и с автоматом. Он чуть не опоздал — вбитые в подкорку многочисленными тренировками рефлексы кричали, что это не враг, а парень в форме. Но парень в форме — вскинул автомат и капитан едва успел…

— Стю, Джек, что там у вас? — спросил капитан в рацию.

— На первом этаже, сэр. Спасибо за помощь.

— Я на третьем, не подстрелите меня…

— О-кей, сэр.

Капитан быстро пошел по коридору, смотря на двери, стены… в здании похоже вообще никого не было, оно пустовало. Заметил мазок кровью на стене, на дверном косяке, посмотрел на дверь рядом. В одиночку — штурмовать очень опасно, но что делать. Времени ждать подмогу нет.

Укороченного ружья, так называемого door gun или breacher, у него не было, но оно капитану и не было нужно — Калашникова хватит. Секрет в том, чтобы стрелять не в замок — а в дверной косяк, не в металл — а в дерево. Два выстрела, чуть пониже и чуть повыше замка. Автоматная пуля очень склонна к рикошетам и если стрелять в замок — пуля запросто отскочит в бойца твоей команды или в тебя самого же…

Укороченный русский автомат громыхнул дважды, капитан пнул дверь и спрятался за косяком — с той стороны могли оставить гранату без чеки в качестве подарка. Взрыва нет! Капитан вломился внутрь, ища стволом автомата цели. Целей нет, чисто! Примитивная мебель, проломленная дыра в полу, из нее — рогами торчит лестница. Оттуда — нудным речитативом какая-то молитва, голоса и там же — свет. Капитан сорвал со своей экипировки черный цилиндр светошумовой гранаты, выдернул чеку и отправил в дыру. Выхватил пистолет — пистолет, из которого можно стрелять с одной руки в таких ситуациях предпочтительнее автомата, спецназовцы САС подбирали оружие по руке и капитан не расставался с канадским Пара-Орднанс-45, сделанным по индивидуальному заказу. Спускаться по лестнице времени не было совсем, прыгать в дыру еще глупее — непонятно, на что напорешься. Капитан упал вперед, на грудь — прямо к пролому. Картина внизу — предстала перед ним перевернутой на девяносто градусов, но стрелять это не мешало…

— Черт, парни, это было круто… Да я ваш должник до конца жизни, мать твою!

Капитан, спустившийся вниз по лестнице, как только все закончилось — мрачно осматривал обстановку. Комната, голый пол, черные шторы на окнах. На одной стене, полностью завешенной черным покрывалом на вбитых в стену дюбелях — зеленый флаг, на котором белым, арабской вязью написано — нет Бога кроме Аллаха и Мохаммед пророк его. И две скрещенные сабли — флаг какой-то группировки исламистов, он не знал какой, не помнил этого флага. У каждой уважающей себя группировки — обязательно есть свое название и свой флаг. Название чаще всего пышной — например «Движение мучеников Каабы», «Бригады мучеников Аль-Акса» или «Проповедь и джихад». Они очень любили использовать в названии слова «джихад» и «мученики». Что ж, на сегодня джихад был завершен, а в полку мучеников — прибыло…

Ковер. Два осветительных прибора — мощных, профессиональных. Маленький японский генератор в углу, почти бесшумный, для загородного дома. Профессиональная, не ручная, именно большая профессиональная камера на штативе. Капитан понимал, что они только что накрыли нелегальную студию, где снимали всякую дрянь, которая потом расходится по всему городу и подростки переписывают это друг у друга на мобильники. Приговоры исламской Шуры, казни заложников и прочая мерзость.

Уилкинсон, самый деятельный и непоседливый из всех — уже ползал по ковру, внимательно рассматривая его.

— Следы от ножек мебели, сэр — объявил он — и пятна крови. Это ток — шоу открылось явно не вчера, сэр.

Капитан застрелил четвертых. Один — надел маску и обзавелся ножом — пчаком, который характерен скорее для севера Афганистана, им намного удобнее чем пуштунским кинжалом резать глотки баранам и людям. Что он и попытался было сделать — но две пули сорок пятого калибра остановили его в сём благом намерении и отправили в райские кущи, к семидесяти двум девственницам, а может быть — и мальчикам^[109]. Еще один стоял за камерой, один пытался контролировать заложников и один — стоял в стороне, избегая попадать в кадр. Вероятно потому, что на нем была афганская военная форма.

Все они полегли, не успев даже выстрелить — но капитан понимал, что ему просто повезло. Они снимали фильм про казнь заложников и не думали об отражении нападения, а светошумовая граната — и вовсе выбила их из колеи. По этой же причине ни один не успел убить заложников…

Капрал — сверхсрочник Джек Дрейк, их пулеметчик — тронул капитана за руку, кивнул. Они отошли в сторону.

— Сэр, здесь что-то нечисто… — сказал он негромко, прикрывая рот ладонью.

— Что именно?

— Этот парень в форме. Я его помню.

— Кто он?

— По имени не знаю. Этот парень работает в охране губернатора. Я тренировал его, они даже проходили тренировки в Британии, выезжали туда.

— Черт…

— И оружие, сэр. Болгарские автоматы, совсем новые. Одинаковое у всех. Такие закупали для полиции и сил безопасности централизованно.

— Сделай несколько снимков на телефон. Пусть Алекс спустится и сделает внизу то же самое…

— Он уже пошел, сэр…

В коридоре послышался шум — затем в комнату зашли трое морских пехотинцев США. Один из них — с мальчишеским лицо и глазами столетнего старика — быстро и цепко окинул взглядом комнату.

— Какого хрена здесь происходит, джентльмены?

Бородатый, которого они только что спасли — моментально подошел к капитану, отвел его чуть в сторону, начал что-то объяснять. Потом — капитан взялся за телефон и начал набирать какой-то номер под диктовку бородатого…

Капитан Хогарт — достал свой телефон, начал делать снимки — комнаты, убитых заложников. К нему моментально ринулся безбородый.

— Эй, капитан. Мы так не договаривались…

Капитан отстранил его плечом.

— Засунь в задницу свои договоренности, козел — нарочито громко, чтобы слышали и морские пехотинцы сказал он — иди лучше, поищи свои двадцать лимонов, куда и кому они ушли…

На следующий день — мировые информационные агентства — сообщили, что боевики Талибана предприняли в Кандагаре серию нападений на афганские силы безопасности. В перестрелках погибли десять афганских полицейских и не менее тридцати боевиков Талибана…

По возвращении в Кэмп Бастион — капитан написал рапорт, приложил к нему все снимки, сделанные им самим и его людьми. Потом, через несколько дней — из Кабула прилетел какой-то козел из пресс-центра и несколько часов мурыжил капитана и его людей вопросами — причем вопросы были строго определенной направленности. Достаточно ли высок был уровень угрозы, чтобы применять оружие в центре города. Осознавал ли капитан, что при стрельбе могут погибнуть гражданские. Осознавал ли капитан, что рискованное вождение машины так же может привести к ранению или смерти гражданских. Все ли он правдиво написал в рапорте — или что-то скрыл? Больше никаких последствий — дело со стрельбой в Кандагаре — не имело.

Неконтролируемая территория

Могадишо. Судный день

30 июля 2015 года

И в Судный день справа ты увидишь все свои хорошие деяния, слева — все плохие, а спереди — огонь Ада…

Могадишо. Город из кошмаров. Город тьмы под палящим солнцем…

Руины, танки, целые и покореженные, бывшие жилые комплексы на девять этажей, которые превратились где в руины, а где — в чудовищные лагеря беженцев, где у самого края многометрового бетонного обрыва — годами живут потерявшие все семьи. Город, разделенный, разорванный на части группировками исламистов. Мохаммед Фарах Айдид, генерал регулярной армии, учившийся в Москве, глава воинственного племенного ополчения племени хабр-гадир — чудовищно жестокими методами пытался в самом начале девяностых остановить войну и хоть как-то собрать разваливающуюся на части страну. Американцы — не дали ему это сделать, сами понесли потери и были вынуждены отступить. В девяносто пятом — пуля снайпера, пущенная из развалин в районе рынка Медина, где племенные ополченцы хабр-гадир добивали исламских экстремистов — снова раз и навсегда повернула историю страны. Тогда же — стало понятно, что мира не будет — ни сейчас, ни через десять лет. Там, где воюют за ислам — войны короткими не бывают…

После двадцати шести лет непрекращающейся войны в Могадишо невозможно было жить — только существовать. Не было слов, чтобы полностью описать весь кошмар, который можно было видеть под палящим африканским солнцем.

В городе не было ни одного целого здания — вообще. Не было ни одного здания, на котором не было бы следов от пуль, ракет РПГ, кое-где и танковых снарядов. В центре — здания как-то перестраивали, кое-где даже строили новые. Но все окраины — напоминали панораму свершившегося на земле апокалипсиса. Войны всех против всех — только в этих развалинах, посреди хрустящего кирпича существовали люди.

В городе не было ничего от цивилизации — ни канализации, ни воды, ни электричества, ни уборки мусора. Мусор — просто бросали в кучи, которые были в каждом районе — иные достигали высоты пятиэтажного дома, испуская омерзительную вонь. Тут же — копошились нищие, ища хоть что-то, что поможет им продлить свое существование. Удивительно, но не было крыс — им просто было нечем питаться. В городе не было пищевых отходов, это была слишком большая роскошь — бросать что-то хоть немного съедобное в отходы. Сами крысы — тоже были пищей.

Канализации не было — испражнялись прямо на улицах, во дворах, в выкопанные ямы, поэтому в любой части города, в любое время суток стоял столь безмерно злой смрад, что его нельзя было описать словами. Ливневой канализации не было, некоторые улицы в сезон дождей затапливались по колено и оставались затопленными месяц — два. Такую воду пить было нельзя, в ней содержались все возможные виды болезнетворных бактерий.

Чистую воду добывали самыми разными путями. Во время ливней — все Могадишо собирало воду, это был дар Аллаха, потому что такая вода не стоила ничего: делали воронки, уловители. В обычные дни — воду покупали у водоносов, маленьких мальчишек, развозящих воду на самодельных тачках в канистрах желтого цвета, оставшихся здесь от контингента стабилизации ООН. В некоторых местах города были пробурены скважины, они охранялись автоматчиками. Торговцы водой — были одними из самых богатых жителей этого города…

Электричество добывали с помощью дизель-генераторов, больших и маленьких. Каждый, у кого был дизель-генератор — продавал электричество соседям, чтобы хоть частично окупить его работу. Для этого — к соседним домам тянули провода, от каждого дизель-генератора свои, единой электросети давно не было. В результате — улицы Могадишо, где было электроснабжение, напоминали паучью сеть. На покосившихся, избитых пулями, едва не падающих столбах — клубками висели, расходились, сходились электрические провода. В городе они были большой ценностью — а отчаянные нищие пацаны по ночам лазали на столбы и пытались спереть провода — вооруженные лишь палкой, даже без резиновых перчаток. Часто гибли.

Автопарк Могадишо состоял из машин двух категорий. Те, у кого были деньги: пираты, «государственные служащие», высокопоставленные сотрудники ООН и ОАЕ (Организация африканского единства), торговцы водой, гуманитарной помощью, амиры исламистских банд — ездили на внедорожниках «Тойота Ланд Круизер» старых и даже новых моделей, иранских, суданских и даже японских Нисанах Патруль, Мицубиси Паджеро — все это ввозилось из арабских стран, их модно было узнать по хромированному обвесу. Были и микроавтобусы — что-то вроде маршрутных такси для тех, кто может себе это позволить. Вторая категория автопарка Могадишо — это передвижные скульптуры на колесах. Машины — катастрофы: легковушки, автобусы, здоровенные грузовики, часто собранные из нескольких машин, с частично срезанной кабиной или вовсе без кабин — лишь ржавое сидение на раме, открытая рулевая колонка, движок, радиатор и кузов, часто самодельный. Это были машины, куда хуже тех, которые в нормальных странах попадают на помойку — но здесь они работали.

И люди… В городе было полно людей, практически все — с оружием. Пикапы с крупнокалиберными пулеметами, с безоткатными пушками, бронемашины и танки миротворческих сил. Женщины, дети, нищие… безумное человеческое месиво в давно погибшем городе. Сам город погиб — но жизнь пробивалась в нем, упорно торила себе дорогу, как на лесном пепелище — пробиваются к свету зеленые ростки новой жизни…

После катастрофы в Могадишо 3–4 октября 1993 года — президент США Билл Клинтон был вынужден установить точную дату вывода войск, март 1994 года. Войска были выведены, при том, что мира в стране так и не наступило. Все время до вывода, американцы продолжали вести бои, просто они не были так распиарены, как шестая попытка захвата генерала Айдида. Формальным поводом для соблюдения сроков вывода было и то, что в Найроби, а потом и в Кисимайо было подписано формальное соглашение между представителями пятнадцати сомалийских кланов, а перед самым выводом — двое лидеров крупнейших группировок Мохаммед Фарах Айдид и Али Махди Мохаммед достигли соглашения о контроле за Могадишо. Оно разрушится позже во время стычки за контроль над аэропортом.

После ухода американцев, война вспыхнула с новой силой. Основной движущей силой пока стали сомалийские кланы — и победивший американцев клан хабр-гадир, ослабленный боями, обречен был на то, чтобы стать врагом для всех. В апреле девяносто пятого — начались бои милиции Айдида с представителями клана хавийя, одного из крупнейших. В июле девяносто пятого — полностью сгорел крупнейший рынок в стране — рынок Бакараха, уничтожив товара на многие миллионы долларов — в поджоге обвинили Айдида, который якобы за это получил деньги от иностранцев. В сентябре девяносто пятого — отряды Айдида (хабр-гадир) начали наступление на юго-восток страны, на враждебные кланы. В октябре девяносто пятого — полковник Хассан Мухамед Нур Шатигадуд создал межклановое вооруженное ополчение, названное «Армия сопротивления Равахейн» Начались бои за Бодайбо, Худдур и Байдоа. В октябре же — боевики Али Махди Мохаммеда открыли огонь по гражданским судам в порту Могадишо, что привело к прекращению поставок гуманитарной помощи, голоду и нарастанию недовольства. В девяносто шестом был взят Бодайбо, после чего генерал Айдид перенес вою резиденцию туда. Войска хабр-гадир возглавил его сын, Хусейн Айдид, бывший морской пехотинец США.

В апреле девяносто шестого — Айдид возвращается в Могадишо, который до этого контролировался боевиками Али Махди Мохаммеда и злейшего врага генерала — лидера исламистов Османа Атты. Части генерала Айдида начинают уличные бои в городе, постепенно продвигаясь к кварталу Медина, оплоту исламских экстремистов в городе и в стране. Уже во время боев в самом квартале Медина — генерал Айдид был смертельно ранен снайпером и позже — скончался от полученного ранения, пуля, возможно, была отравлена. Его преемником становится Хусейн Айдид — но наступление прекращается и больше — хабр-гадир уже никогда не сможет претендовать на всю территорию страны. Все группировки, временные союзы, заключенные против габр-гадир распадаются на части и начинается ожесточенная война всех против всех…

В это же время — начинается постепенный подъем в стране радикального ислама.

Ислам в Сомали был всегда, но он был настолько перемешан с традиционными религиями и племенными обычаями, что его нельзя было назвать исламом в чистом виде. Первые радикальные группировки — это были Вахда эль-Шабааб эль-Ислам и Джама эт эль-Ислами — появились в стране в шестидесятые, но президент Мохаммед Сиад Барре жестоко преследовал проповедников чистого ислама, и многие его сторонники были вынуждены бежать, в том числе — на Ближний Восток, где обзавелись связями среди исламских радикалов. Эти группировки начнут возвращаться в страну только в середине восьмидесятых, когда Барре решит провести либерализацию — которая и приведет в конечном итоге к войне. Радикалы — сыграют в начале войны немалую роль, ведь она зародится на севере Сомали, оружие восставшим через Красное море будут поставлять именно исламисты.

В условиях полного крушения государственности — одной из минимальных потребностей народа Сомали стала система судопроизводства. Хоть какого-то, позволяющего решать хотя бы мелкие бытовые и семейные споры. Такие суды стали появляться при мечетях: имамы стали разрешать споры как судьи. Потом — у мечетей стали появляться и вооруженные отряды: ведь исламистам Сомали оказывали помощь с Ближнего Востока, для нищей как церковная крыса Сомали это были огромные деньги. Поступающие средства позволили сначала нанимать вооруженные отряды для защиты мечетей от грабителей, потом — эти отряды стали исполнять роль судебных приставов, силой обеспечивающих исполнение решений судов. Одновременно с этим происходил естественный отбор: денежные средства получали только наиболее радикальные имамы, в том числе вернувшиеся из Саудовской Аравии и принявшие там ваххабизм. Так в стране — появился и ваххабизм и первые люди Аль-Каиды…

Первый исламский суд появился еще в девяносто четвертом на севере страны. Второй — в девяносто шестом в городке Белетвейн. Затем суды стали создавать и другие города — в отличие от племенных судов они старались разрешать дела справедливо, пусть и по нормам шариата. Постепенно — суды стали создавать систему образования (медресе при мечетях), здравоохранения, собственную полицию, становиться точками, вокруг которых собирались все, кому ужен был порядок. Суды и те, кто был с ними связан — не делили людей на кланы и племенные группы, в отличие от тех кто вел гражданскую войну — и людям это нравилось. В девяносто восьмом — исламские суды округов Ифка, Халан, Цирколо, Варшадда, Харараале решили объединить свои усилия, договорились о признании решений друг друга и создании объединенной стражи. С этого времени — власть и влияние судов стали быстро расти, людям нужен был хоть какой-то порядок. Уже в девяносто девятом суды контролировали торговлю на восстановленном рынке Бакараха, в июле девяносто девятого — установили посты на дороге из Могадишо в Афгон. В это же время — решением одиннадцати исламских судов была создана Организация исламских судов Сомали. В ее главе стал шейх Хасан Абдулла Херси, выходец из Огадена, провинции Эфиопии где шла гражданская война, а руководителем спецслужб Судов стал Фазиль Абдаллах Мухаммед, активный член Аль-Каиды, участвовавший в боевых действиях в Афганистане, в нападении на эсминец Коул, в терактах у посольств США в Дар-Ас-Саламе и Найроби, в других нападениях.

На территориях, находящихся под контролем судов — установился примерно тот же порядок, что в Афганистане при талибах. Женщины должны были носить чадру, мужчины — бороду. Закрывались кинотеатры, запрещали футбол, азартные игры, наркотики. После терактов 9/11 правительство США объявило вне закона организацию Эль-Барракат, занимавшуюся переводом денег в Сомали — и все бизнесмены оказались в зависимости от нелегальной сети Хавала, полностью контролируемой исламскими радикалами. Это еще больше упрочило власть судов.

Видя, что происходит — Соединенные штаты Америки принялись воздействовать на ситуацию, прежде всего силами ЦРУ — потому что было принято категорическое решение о невозможности повторного ввода войск в Сомали. Какое то «законно избранное» правительство уже существовало — но раскручивать его начали лишь после GWOT, до этого — оно контролировало разве что те кабинеты, в которых сидело. Страна была разорвана на части — уже давно, в девяностые откололся и стал независимым Сомалилэнд, северные провинции на берегу Аденского залива, с которых начиналась гражданская война. В девяносто восьмом — откололся соседний Пунтленд, это стратегическая точка, стык Аденского залива и Индийского океана. Наконец в две тысячи втором году — появилось искусственное образование на юго-востоке Сомали, не оправданное ни историческими, ни этническими причинами — просто там была наибольшая концентрация племенных боевиков, и они не хотели, чтобы в контролируемых ими регионах прорастали исламские суды. В новое автономное объединение вошли регионы Средняя и Нижняя Джуба, Бая, Бакуя и Гедо и уже упоминавшаяся Армия сопротивления Равахейн, ставшая армией нового протогосударства. Почти сразу же после провозглашения автономии между командующим Армии сопротивления Равахейн Хассаном Мухамедом Нуром Шатигадудом и его двумя заместителями (по сути полунезависимыми полевыми командирами) Адан Мухамедом Нур Мадобе и Мухамедом Ибрагимом Хабзаде начались вооруженные столкновения.

Но именно на этом фундаменте — американцы стали строить силу против возраставшей власти Судов. В 2004 году в городе Бендоу желающие получать американскую помощь деньгами, оружием и инструкторами полевые командиры и главари племенных ополчений создали Союз для восстановления мира и борьбы с терроризмом. Законное правительство было сформировано заново, полевые командиры получили в нем вполне пристойные посты — так лидер боевиков — сепаратистов юга Шатигадул стал министром финансов. В том же году — на конференции Африканского союза под давлением США было принято решение о признании переходного правительства Сомали и отправки миротворческого контингента, в основном состоящего из эфиопской армии ему на помощь. У эфиопов были свои причины вмешиваться — спорная провинция Огаден принадлежала эфиопам, но там жили люди, этнически общные с сомалийцами и глава Исламских судов, который назывался «Шейх Турки» — тоже был из Огадена. Злейшие враги эфиопов эритрейские сепаратисты — были главными поставщиками оружия и каналом переправки исламистских боевиков в Сомали. Эфиопы и раньше вторгались на приграничные территории Сомали — но теперь это была полномасштабная операция. Если не хочешь воевать на своей земле — воюй на чужой. В период 2005–2006 годов переходное правительство, состоящее в основном из южных сепаратистов — поддержала Хабр-Гадир и вооруженная милиция Ботана Исы Алина, крупного криминального и племенного авторитета.

Однако, Союз исламских судов тоже не сидел сложа руки — тем более у них были серьезные спонсоры за рубежом и серьезные контакты. Если раньше война в Сомали была вещью в себе и эта страна, не имеющая особых полезных ископаемых никому не была интересна — то сейчас ситуация начала обостряться из-за тайного и явного иностранного вмешательства. В то время, как лидеры боевиков переходного правительства, даже став министрами продолжали заниматься разборками между собой — Союз спешно укреплял ряды. Эритрея, бывшая провинция Эфиопии, отколовшаяся и получившая независимость в 193 году, которая Эфиопия так и не признала — как независимое государство стало официально закупать в больших количествах оружие и переправлять его боевикам Судов. Расчет был прост — пока Эфиопия участвует в миротворческой операции в Сомали, пока неспокойно в Огадене — самой Эритрее ничего не грозит. Получив оружие, солдаты Судов начали наступление на Могадишо, который до этого контролировался племенными бандформированиями и откровенно уголовными бандами. Пятого июня две тысячи шестого года город был взят с боями, в руки Судов попали остатки тяжелого вооружения еще сомалийской армии, остававшиеся исправными. Четырнадцатого июня — был взят с боем находящийся недалеко от Могадишо город Йовхар.

Взяв бывшую столицу страны — Могадишо — Союз исламских судов доказал свою силу и боеспособность — и потому в разгромленный город зачастили иностранные гости. Двадцать седьмого июля шестого года в город прибыли представители вооруженных сил и спецслужб Эритреи, Египта и Ливии, встретившиеся с руководством Организации исламских судов. Была организованна переброска исламских экстремистов из Пакистана, а так же из числа боевиков, действующего в Эфиопии «Oromo Liberation front», действовавшего в среде местной этнической группы оромо.

В руки исламских экстремистов хлынул поток оружия. В июле шестого — в порт Могадишо прибыл первый иранский сухогруз с оружием, в том числе с РПГ и ПЗРК. Начали направлять суда и самолеты с оружием Ливия, Ирак (находящийся под контролем армии США!!!), Саудовская Аравия, Сирия. Помимо оружия — Ирак начал посылать в страну инструкторов, обученных американцами (!!!). В городе Балаад в бывших армейских казармах — исламистами был организован тренировочный лагерь с иностранными инструкторами. Когда в том же 2006 году Израиль начал операцию против ливанской Хезбаллы — Союз исламских судов послал на помощь ливанцам семьсот боевиков.

К осени две тысячи шестого года на юге остался вне влияния Судов лишь город Байдоа и то лишь потому, что его обороняли эфиопские миротворцы, а не боевики. Назначенные министрами варлорды — сидели в столице Кении Найроби.

В это же время — Суды начали распространять свое влияние на Пунтланд и отчасти на Сомалилэнд. Дело пошло к объединению страны.

В середине августа силы Организации исламских судов захватили порт Хобио, в 500 километрах от Могадишо выбив оттуда местных полевых командиров. В июле была организованна чистка улиц Могадишо от мусора, накопившегося там годами. Пятнадцатого августа был взят порт Харадере, являвшийся базой морских пиратов, а двадцать пятого августа был открыт для гражданских судов порт Могадишо, до этого закрытый годами.

В ноябре шестого — Суды захватили в Пунтланде город Бандирадли и начали наступление на город Галкайо.

Когда в районе Бандирадли начались бои сил Организации исламских судов и местного полевого командира, бывшего «министра обороны Сомали» то хотя армия Пунтленда послала в этот район свои силы, в соседнем в пограничном городе Галкайо был создан «исламский суд». Прибывший сюда президент Пунтленда одобрил существование этого суда. Делу помешало введение эфиопских войск в этот город.

Организация исламских судов оказывала поддержку сомалийским повстанцам в Огадене, ведших партизанскую войну против Эфиопии, и стала использовать сомалийский национализм для распространения своего влияния вне Сомали — в первую очередь в Эфиопии а так же в Кении. Свыше четырех тысяч добровольцев из Кении вступило в ряды Организации исламских судов в Сомали за жалование четыреста долларов в месяц — отличные деньги по меркам почти любой африканской страны.

Хотя пятого сентября на встрече в Хартуме представителей Переходного правительства и Организации исламских судов было договорено перемирие, оно не соблюдалось. Уже восемнадцатого сентября, глава Переходного правительства Сомали Абдулах Юсуф был подорван смертником, за которым стояла скорее всего Организация исламских судов.

В итоге единственным городом где смогли удержатся до декабря полевые командиры стал город Баидоу, где находился контингент эфиопских войск. Четвертого декабря шестого года Баидоу был окружен, а двенадцатого декабря Организация исламских судов потребовала от полевым командиров, контролировавших город сложить оружие.

В этих условиях, единственной силой, способной противостоять Судам и их влиянию, быстро распространяющемуся уже за пределы Сомали — стала Эфиопия. Армия этой страны была перевооружена новейшим российским вооружением, согласно секретному соглашению — Россия взяла на себя обязательство переподготовить армию Эфиопию для ведения современной войны. В Эфиопию — были направлены бывшие и действующие бойцы российских войск спецназначения, летчики, специалисты по борьбе с партизанской войной. Под давлением США, Эфиопия являвшаяся традиционным противником Сомали, увеличило в декабре численность миротворческого контингента в Сомали до десяти тысяч штыков.

Уже в последних числах декабря две тысячи шестого года — ситуация на фронтах кардинальным образом изменилась. Двадцать четвертого декабря армия Эфиопии, действуя под прикрытием авиации, управляемой в основном российскими летчиками — нанесла удары на Белетвейн и Бандирадлей и двадцать пятого декабря захватила их, тогда как город Буулобарде был захвачен силами местного полевого командира Переходного правительства. Не исключено, что в боевых действиях принимали участие и самолеты ВВС США. Уже двадцать девятого декабря — эфиопские войска ворвались в Могадишо. Пятого января — пал Кисимайо. В течение января седьмого года пали Харардере и Хобьё. Руководители Союза Исламских судов шейх Хассан Дахир Авейса, шейх Шериф, шейх Ахмад, и Абдарахман Янакоу провозгласили джихад до победы и объявили о намерении вести партизанскую войну против захватчиков. На базе Союза исламских судов — была создана террористическая организация Аль-Шабааб, которая провозгласила целью освобождение Сомали в результате террористической войны. Полевые командиры после победы вернулись к своим разборкам а в стране, замиренной силой — пышным цветом стало расцветать пиратство, потому что никакой работы не было…

Двадцать пятого декабря две тысячи девятого года Эфиопия вывела свои войска из Сомали. На следующий же день — боевики Аль-Шабаб захватили Байдоа, расквартированные там силы перешли на сторону боевиков. Моментально смекнув, что к чему, Переходное правительство пошло на переговоры и уже тридцать первого января — в Могадишо был приведен к присяге новый президент, Шариф Шейх Ахмед, умеренный исламист. Практически сразу после этого — он заявил о намерении ввести в стране законы шариата — однако, исламисты их и так уже ввели, захватив к весне весь юг страны. Седьмого мая — исламисты атаковали Могадишо, но взять город не смогли. В это же время — ударный самолет АС-130 ВВС США атаковал два дома в Сомали, где по данным ЦРУ США проживал шейх Хассан Абдуллах Херси, глава Союза исламских судов. Переходное правительство продолжало функционировать — но вооруженные силы его были так слабы, что власть держалась только на солдатах миротворческих сил. Кроме них, единственной реальной силой в стране были только пиратские кланы — пока недостаточно сильные, чтобы взять под контроль всю страну, но достаточно сильные, чтобы их оставили в покое и дали заниматься тем делом, которым они занимались. Аль-Шабаб продолжил террористическую кампанию, взрывы гремели и в Могадишо и по всей стране. Начались похищения людей.

В октябре две тысячи одиннадцатого года кенийские вооруженные силы, действуя под флагом ООН вторглись в Сомали с юга, а в ноябре — эфиопские вооруженные силы вторглись в страну с запада. Официально — для того, чтобы прекратить ставшие обыденностью похищения людей, на самом же деле — в начале 2012 года заканчивался срок мандата Переходного совета, выданного ООН и надо было застолбить почву. Никаких мер для вторжения даже африканской, но все же регулярной армии местное население предпринять не смогло — но участились нападения и террористические акты. Как и в предыдущих случаях — миротворцы без особых усилий взяли под контроль крупные города, где были пираты — пираты не стали связываться с миротворцами и наоборот, стороны обоюдно приняли решение соблюдать вооруженный нейтралитет. Не последнюю роль в этом решении сыграла роль офицерского состава сил ООН — у пиратов были большие деньги и за прикрытие бронетехникой они могли и приплатить. Могадишо брать не стали — из-за опасений социального взрыва, а так же из-за того, что в городе было полно беженцев и их надо было кормить.

Летом две тысячи двенадцатого начался пограничный вооруженный конфликт между Пунтлендом и Сомалилендом. Причины — демпинговые действия администрации каждой из стран на рынке наркотиков, в частности ката, жевательного наркотика, практика выращивания которого пришла из Йемена и теперь — кат стремительно завоевывал Африку, он был дешев и порцию ката мог позволить себе каждый. Пунтленд был сильнее, потому что там были сконцентрированы немалые силы пиратов — но за Сомалилендом, который уже имел собственную валюту — стояла Эритрея. Эритрея, нищая горная страна — с каждым годом играла все большую роль в североафриканских и даже ближневосточных раскладах. Там производилась взрывчатка, через нее же — закупалось современное вооружение. Наконец — через нее снабжался весь север Сомали, менялась валюта и организовывалось товародвижение.

Пограничный конфликт принял вялотекущий характер — вопреки воинственным заявлениям, каждая из сторон обнаружила, что ее армия не слишком-то жаждет идти в наступление, больше предпочитая отсиживаться на стационарных позициях. ВВС США нанесли бомбовые удары по никем не признанной приграничной зоне — но количество израсходованных бомб исчислялось буквально десятками. Какие цели при этом преследовали США — непонятно, но боевой дух воинства непризнанны государств упал окончательно.

В феврале две тысячи тринадцатого года Сомали покинули миротворцы. И сделали это очень не вовремя — причиной было иссякание денежного источника. Новая американская администрация просто решила прервать финансирование непонятной операции без видимого результата. Результат же — из невидимого стал очень даже видимым: уже в апреле две тысячи тринадцатого боевики Аль-Шабаба с присоединившимися к ним йеменскими добровольцами контролировали все крупные города юга и насаждали там самый агрессивный ислам какой только можно было себе представить. Вернулись в жизнь самые изуверские практики: так изнасилованных женщин убивали за внебрачную половую связь, подозреваемых допрашивали родственники жертв — можно представить себе, как они это делали. Людей казнили на улицах. С начала две тысячи тринадцатого года — ЦРУ США встало на путь тайного, но прямого военного вмешательства в ситуацию. Если в двенадцатом году по территории Сомали был нанесен всего лишь один удар беспилотника, в тринадцатом — семь, то в четырнадцатом — уже восемьдесят три.

В две тысячи четырнадцатом году началась гражданская война в Сомалилэнде. Ее спровоцировали перебравшиеся в относительно благополучный Пунтленд беженцы, прежде всего из Йемена. Они были арабами, но их было достаточно много, у них было оружие, среди них было много опытных боевиков и богатых людей, которые спаслись из Йемена и теперь — боролись за достойное место под солнцем. В Пунтленде ситуация держалась на грани — именно туда через узкий Аденский залив перебрались многие южные йеменцы, офицеры распавшейся йеменской армии, спецслужбисты, сторонники убитого в Адене президента Али Махди Мохаммеда. В отличие от Сомалилэнда, организованного по этническому признаку сепаратистами — Пунтлэнд был достаточно искусственным, не имевшим исторических корней образованием, национализма там практически не было. Власти Пунтлэнда обрадовались возможности разбавить мятежное население, получить людей хоть с каким то государственным опытом и стали привлекать чужаков на службу в армии и спецслужбы. Это в краткосрочной перспективе позволяло укрепить страну — но в долгосрочной, если посмотреть на то, что произошло в Ливане…

Посреди всех этих перипетий — город Могадишо оставался на удивление спокойным. Это не значило «безопасным: Могадишо был одним из самых опасных мест на земле. Просто — ни боевики Аль-Шабаба, контролирующие юг, ни немногочисленные оставшиеся миротворцы, ни администрация переходного правительства — не хотели делать никаких резких шагов, которые хоть как-то могли поколебать баланс сил и нарушить чьи-то интересы. Особенно — интересы пиратов. После того, как исламские суды казнили нескольких из немногочисленных тогда пиратов, после того, как пиратскую деревню вырезали за захват саудовского танкера с нефтью — пираты со своей политической позицией определились полностью. Исламисты были за жестокий исламский порядок, построенный на следовании законам шариата и кровавом наказании отступников. Их идеи, идеи хоть какой, то, хоть кровавой но справедливости — были опасно не только в Сомали но и за ее пределами — поэтому окружающий мир грубо вмешался и уничтожил их. Пираты тоже были за порядок — но порядок основанный на деловых договоренностях о распределении зон влияния на земле и океане, за гарантию безнаказанности, поддержанную вооруженной силой и следованием строго определенным правилам игры. Если раньше Аш-Шабаб была одной из богатейших группировок в Сомали — то сейчас, после ввода ограниченного контингента в Саудовскую Аравию, после обострения обстановки в Ираке и вокруг Ирана, после установления исламского государства в Египте — поток денег в Сомали иссяк, на прицеле были куски куда жирней измотанной почти тридцатью годами войны страны. И на этом фоне пираты, с их железной организацией, с их возросшим до опасного предела профессионализмом, с их связями в Западном мире, с их значительными денежными поступлениями — захватывали все больше власти в том, что осталось на месте некогда обычной стране. И если бы они желали, если бы он на время оторвались от своего промысла — они за пару месяцев захватили бы ее всю…

Не было никакой возможности для пешей слежки, в Могадишо их моментально заметили бы и разорвали на части. У них было две возможные точки, где могла объявиться цель и две машины — в одной два человека, в другой один. Должно и в другой быть два… да не получилось…

У них были приметы «главного бандита», так они его называли между собой, была информация о том, на какой машине он может быть: «Тойота Ланд Круизер» белого цвета или белый же «Хаммер», модели Н1, гражданская машина, очень популярная в определенных кругах. У них были два маленьких, размером с птицу беспилотника — вертолета: гражданские, используемые для контроля состояния трубопроводов. И у них была единственная возможность для опознания, которая была связана с яхтой Паладин — 3, бесстрашно крейсирующей в Индийском океане в опасной близости от сомалийских вод. Опытные пираты, кстати, избегали связываться с роскошными яхтами: на сухогрузе только экипаж и товар, а на яхте можно на таких людей напороться… потом из-под земли достанут. Но бывало всякое — и на Паладин — один уже трижды выходили капитаны сил НАТО с предложением покинуть опасную зону — на что неизменно получали ответ, что здесь открытое море, снята даже двенадцатимильная зона, они не делают ничего противозаконного и имеют право здесь находиться…

Каре тузов выпало капитану Уилкинсону, который по привычке был в машине один. Его машина — это белый четырехдверный пикап, который они купили в Харадере, почти новый. В кабине остро пахло фенольным пластиком, при движении машина поскрипывала, постукивала, вызывая опасения за свою судьбу — но ехала. Поскольку постоянно стоять на одном месте было не лучшей идеей, капитан, заправив с утра полный бак, то подъезжал, то отъезжал и через какое-то время появлялся снова. Он уже выучил назубок то место, за которым наблюдал, все подходы и отходы, он знал что на углу справа от здания торгует катом пожилая женщина в яркой, пестрой племенной накидке, а чуть дальше, в развалинах — зачем-то толкутся несколько тощих уродов с автоматами. Были в городе и миротворцы, но все их присутствие заключалось в том, что они или сидели на своих укрепленных позициях — Берлинская стена по-африкански — либо проезжали по центральным улицам города на выкрашенный в белый цвет уродливых южноафриканских противоминных транспортерах.

О прибытии очередного кортежа — он узнал по громким, настойчивым, почти пароходным гудкам за спиной. Капитан как раз находился в движении — менял позицию. Но сейчас, не желая рисковать, он свернул к избитой пулями стене какого-то дома — чтобы не получить пулю самому. Первым — пропылил новенький белый японский пикап «Тойота», в кузове которого был пулемет, но не ДШК, а какой-то ротный, следом — прошла старая «Тойота Ланд Круизер» бело-ооновского цвета с торчащими из окон стволами Калашниковых. Третьей — шла машина, которую они не раз видели на спутниковых снимках, когда готовили операцию: белый «Хаммер» Н1-универсал, широкий, разлапистый, пригодный к самым тяжелым и варварским условиям эксплуатации. Замыкал колонну еще один пикап, без пулемета и с полным кузовом вооруженных боевиков — соблюдая известную дистанцию, капитан тронулся следом, стараясь не вызвать резкими маневрами подозрений у боевиков. В Могадишо — доказательства никому не нужны, достаточно лишь подозрений и для того, чтобы перестать жить — достаточно лишь обкурившегося юнца с ржавым Калашниковым… что уж говорить про охрану пиратского главаря.

Машины свернули к зданию, восстановленному после обстрелов и окруженному высоким, выше человеческого роста бетонным забором, ворота за ними уже закрывались. Капитан, не превышая скорость, не притормаживая и не смотря на здание — проехал мимо…

Он остановился, только проехав несколько сотен метров и потеряв нужное здание из виду — гостиница высшего класса для тех, кто способен был заплатить находилась под постоянным, пусть и не совсем профессиональным наблюдением. Огляделся по сторонам — никому до него не было никакого дела. У его пикапа была высокая, поблескивающая никелем антенна — но вовсе не для того, чтобы слушать радио Могадишо…

Капитан достал спутниковый телефон Thuraia, набрал номер. Современные телефоны Thuraia похожи на мобильные, только антенна побольше и потолще — но в Сомали мало кто знает разницу. В Могадишо — сотовые вышки были и могло со стороны показаться, что человек просто разговаривает по сотовому.

— Двадцать пять, Лучник — сказал он условную фразу, когда на запрос ответили. Это означало канал, по которому идет передача.

— Идентификация, пожалуйста.

— Северный ветер.

— Принято, продолжайте.

— Вижу змею. Прошу идентификации.

— Ожидайте…

На первой палубе яхты Паладин три, в мастер-каюте, переоборудованной под центр связи невысокий, говорящий по-английски с отчетливым славянским акцентом человек, набрал на клавиатуре одного из компьютеров команду, подождал несколько секунд и утвердительно кивнул.

Второй — принялся набирать телефонный номер.

Номер соединился.

— Хаа! Хаа!

Второй начал что-то говорить, но абонент уже отключился.

Человек у компьютера — напряженно ожидал. Гортанные, с придыханием слова — преобразовывались в нервную, состоящую из одних лишь пиков линию на экране компьютера. Затем — машина сравнила данные с теми, которые были получены во время других переговоров. Переговоров, окончившихся провалом.

— Тридцать девять процентов — наконец сказал компьютерщик.

— Тридцать девять?!

— Да. Это максимум в таких условиях. Слишком короткий отрезок для идентификации.

— Больше у нас ничего нет!

Компьютерщик лишь пожал плечами. Он работал с теми данными, которые были. Не более того…

— Тридцать девять процентов. Твою мать!

Человек в каюте достал рацию, чтобы связаться с хозяином яхты, который был наверху. Он наслаждался морем, солнцем, соленым ветром… ему не так много оставалось… не больше года, если слушаться врачей. Он врачей — слушать не собирался.

— Сэр — сказал человек, дождавшись ответа — вероятность тридцать девять процентов, что мы вышли на цель в Могадишо. Ударная группа уже в пределах видимости.

— Тридцать девять? — недовольно сказал старик — а почему так мало? Сколько нужно для положительной идентификации по вашим правилам, а?

— Сэр, шестьдесят семь процентов. Лучше — больше семидесяти…

Старик помолчал.

— Черт бы вас побрал, умников. Действуйте… — наконец проворчал он.

— Спасибо, сэр.

Старик отключился.

Человек, который координировал операцию с яхты — был отставным сотрудником ЦРУ, довольно высокопоставленным. Специалист по Ближнему Востоку, он работал в Ираке, его звездным часом было выслеживание и ликвидация Абу Мусаба Аз-Заркави, «палача Багдада». Он много чего повидал, его отправили в отставку после операции по ликвидации Бен Ладена, сказали «take it easy» и уволили. И сейчас — в его голове промелькнула крамольная мысль, что если бы этого старика избрали Президентом США — с терроризмом на Ближнем Востоке было бы покончено раз и навсегда, за несколько лет. Но увы… такого никогда не изберут. Человека, который в одиночку прошел путь от горного инженера до миллиардера и владельца нескольких нефтедобывающих и нефтесервисных фирм — никогда на такой пост изберут. Скорее изберут человека, который пьянствовал и, будучи генеральным директором, разорил нефтяную компанию^[110]…

— Лучник — сказал координатор в рацию — идентификация подтверждена, повторяю — идентификация подтверждена. Змея на гнезде, повторяю — змея на гнезде. У нас есть добро, есть добро. Крестоносец, выдвигайтесь к двадцать пятому. Ветер усиливается, повторяю — ветер усиливается.

— Паладин, я Лучник — о-кей, о-кей.

— Паладин, я Крестоносец, принял.

— Удачи вам, парни. Отбой.

— Спасибо, сэр. Отбой.

Удачную позицию в Могадишо оказалось найти не так то просто. Все здания, даже полуразрушенные, были забиты беженцами, люди годами жили в руинах и считали это нормальным — потому что иначе, они прекратили бы эту войну и начали строить. Несмотря на то, что многие из жителей Могадишо пострадали и от пиратов и от исламистов, от накатывавшего волнами вооруженного насилия — никто из них не обрадовался бы, увидев белого человека со снайперской винтовкой. Если для белого обвинение в расизме — преступление, за которым следует большой штраф или даже тюрьма — то для черного обвинение в расизме это своего рода комплимент. Абсолютно все черные являются расистами, ничего плохого в этом не видят и растя своих детей — тоже расистами. Они могли ненавидеть пиратов, раскатывающих в белом «Хаммере» — но стоило им только увидеть белого, и ненависть к нему перевешивала все остальные чувства.

Наконец — позицию все же удалось занять. Внаглую — как раз в том доме, который занимала тайная охрана пиратского «гостиничного комплекса». Здание было высоким, почти неповрежденным — и с него открывался отличный вид и на дом и на его огороженный высоким забором двор. А боевики, охранявшие его — жевали кат, затем выкурили на всех две огромные «козьи ноги» и пришли в состояние, когда они не понимали — здесь они еще, на грешной земле, в развалинах Могадишо — или уже в раю, наслаждаются обществом семидесяти двух девственниц. Здесь многие умирали, не успев насладиться и одной — поэтому обещание сразу семидесяти двух было более чем щедрым…

Штурмовая группа — всего два человека, план был на грани — засела дальше, в развалинах. Когда придет время выдвигаться — они тихо уберут боевиков охраны, перед тем как входить в комплекс, у каждого был пистолет с глушителем и прибор ночного видения последнего поколения.

Капитан — проник в здание когда стемнело, с черного хода, точнее — со двора. Здесь когда то был дорогой район и дом своим фасадом выходил на оживленную улицу, а с тыла у него был дворик с деревьями и самым настоящим, сделанным под старицу фонтаном. Вообще, до войны Могадишо был привлекательным городом: во времена колонизации он принадлежал Италии, и итальянцы отстраивали его по собственным архитектурным вкусам. Арки, портики, фонтаны, мрамор, роскошные виллы. Сейчас, от деревьев не осталось даже пней — все вырубили на топливо, арка, некогда преграждавшая вход во двор была избита пулями, а ее вершина рухнула. Майор увидел в прибор ночного видения человеческие очертания — и несколько минут лежал и наблюдал, пока не понял, что это на самом деле остатки мраморной статуи.

Разбитой. Исламисты разбили ее, потому что шариат запрещает (харам) изображать человека. Всем художникам и скульпторам — уготован ад. А тем, кто подорвался в толпе — рай и семьдесят две девственницы впридачу…

Стены здания были обгоревшими — такое ощущение, что здесь был пожар. Сильно воняло мочой и дерьмом, в жару этот запах был особенно тяжелым — очевидно, охрана устроила где-то отхожее место. Гудели мухи. Кейс с винтовкой — двадцать с лишним килограммов только сама винтовка в снаряженном виде — сильно давил на плечи и оттягивал назад. Обломки стен похрустывали под ногами, лестничные пролеты не выглядели особо крепкими — и капитан соизмерял каждый свой шаг, опасаясь упасть. В его руках был пистолет с глушителем — для того, чтобы зачистить здание было вполне достаточно.

Оказавшись на пятом, последнем этаже — он первым делом проверил все комнаты, которые там были — с первой до последнюю. Никого не было, все, что можно было отсюда вынести — давно уже вынесли и пустое здание, скелет оставшийся от некогда жилого дома — никого не интересовало кроме группы бандитов внизу. Здесь почти не пахло…

Первым делом он позаботился о безопасности — поставил лазерный датчик на лестнице, там, откуда он пришел. У него были специальные часы, к телу прилегали два электрода и как только невидимый лазерный луч активированного датчика кто-то пересекал — капитан получал слабый удар током от батарейки в часах и понимал, что кто-то идет. Затем — он позаботился о путях отхода. Первый — через лестницу, уходить как пришел, второй — он установил в угловой комнате взрывное устройство, которое должно было пробить стену и закрепил трос. Если все будет совсем хреново — он подорвет его и спустится с торца дома, там, где никто не ждет. Третий путь — через окно, во двор, с помощью того же троса. У него были две дымовые и две светошумовые гранаты, с помощью их и пистолета он прорвется на улицу, доберется до машины, которую он спрятал и дай Бог ноги…

Наконец, он установил и активировал второй лазерный датчик в коридоре и зашел в комнату, которая ему приглянулась. Комната эта ему приглянулась тем, что там был пролом в стене, довольно большой и там можно было установить винтовку на пол, на сошки, а самому залечь. Перед тем, как сделать это — он осмотрел близлежащие здания с помощью небольшого термооптического прибора наблюдения, такого, каким пользуются охотники — он был размером с банку пива и его можно было носить дополнительно к прицелу. Прибор показал, что на крыше гостиничного комплекса установлен пулемет, но возле него не ведется наблюдение. Значит, если соблюдать достаточную осторожность — можно занимать позицию.

Что он и сделал…

— Крестоносец, я Лучник, как слышно?

— Лучник, я Крестоносец, принимаю громко и четко.

— Крестоносец, я Лучник, позицию занял…

Все таки позиция не из лучших — неудобно. Что-то на полу лежало так, что давило на бок острым краем. Мешало сосредоточиться.

— SITREP.

— Три или больше уродов в здании напротив цели, вооружены АК-47, в состоянии наркотического опьянения. Я их обошел, но перед работой с ними должен кто-то разобраться и тихо. Два парных патруля на внешней стороне стены. Вооружены АК-47, в каждом патруле по одному РПГ. По обе стороны здания. Во дворе — несколько автомобилей, внедорожники типа «Ниссан», «Тойота», «Лэндровер». Еще один урод с РПГ справа, у дизель-генератора. И пулемет на крыше, один урод рядом с ним, как понял?

— Свет?

— Пять фонарей освещают двор. Запитаны от дизель — генератора.

Наличие света ночью в разгромленном двадцатью пятью годами войны Могадишо — означало многое…

— Здание?

— Движения нет. Чисто.

— Ожидай…

Массивный, весящий в полном снаряжении около двадцати килограммов Барретт был совсем не тем, что было нужно для такого рода работы. Они планировали устранить ублюдка с километровой дистанции, вынести его машину пулями калибра 0,5 дюйма и спокойно уйти. Вместо этого — он лежал в развалинах Могадишо, и до цели было примерно полторы сотни ярдов. Если не меньше — почти никакая дистанция даже для обычной снайперской винтовки. Выстрел все равно будет слышно, на таком расстоянии — пуля гарантированно пробьет человека насквозь и может попасть туда, куда ей не следовало бы попадать. А это уже брак в работе и его следовало бы избегать.

Но больше — бесшумного снайперского оружия у них не было.

— … Лучник…

— На приеме.

— У нас есть план. Мы разберемся с ублюдками в здании, тихо и чисто, с улицы это не заметят. Затем тихо уберем оба патруля с близкого расстояния. Ты можешь подстраховать нас?

— Подтверждаю.

— О-кей. Далее ты разбираешься с ублюдком на крыше и ракетчиком у дизель — генератора. Выведешь из строя пулемет. С ракетчиком мы подстрахуем тебя. Далее мы входим, ты держишь под контролем улицу. Как понял?

— Вас понял. Сделаю.

— О-кей. Дай нам пять минут.

— Понял, пять минут…

Работать без напарника было очень тяжело — нужно было и обеспечивать наблюдение и при необходимости стрелять. А через оптический прицел винтовки, даже поставленный на минимальное увеличение — наблюдать сложно…

— Танго в здании вниз^[111].

Капитан почувствовал облегчение — не слишком то приятно лежать в здании на пятом этаже и знать, что на первом — несколько обкурившихся ублюдков с автоматами, которые если и не смогут помешать тебе выполнить работу — то запросто сумеют блокировать путь отхода…

Он развернул винтовку в другую сторону — и тут же услышал натужный шум двигателя. Фары машины — далеким отсветом мазнули и по его убежищу…

Черт…

Он снова развернул винтовку — для того, чтобы увидеть машину. «Ниссан Патруль», весьма здесь популярный. Фары прикрыты специальными колпаками, свет от них тусклый…

— Черт, Крестоносцы, прячьтесь, залечь!

За «Ниссаном» — появилась еще одна машина, такая же.

— Мы залегли, что там у тебя?

— Две ублюдочные машины, Патрули, с левой стороны. Фары прикрыты.

Оставалось надеяться на то, что машины проедут мимо, что это — какая-то случайность. Но никакой случайности не было — головная начала притормаживать. Вторая — шла как и полагается идти машине прикрытия в зоне боевых действий. Не впритык — а с поддержанием дистанции в двадцать — тридцать метров.

Одна из машин — головная — свернула к воротам и остановилась. Вторая — проехала лальше, начала поворачивать…

— Черт бы все побрал. Одна машина подъехала к воротам. Вторая — сворачивает в проулок, где находитесь вы. Лежать, черт возьми, не дергаться…

Тусклый свет фар осветил проулок, стоящих у бочки с горящим, политым солярой тряпьем боевиков. Те никак не отреагировали.

— Вторая встала. Вторая встала.

Из внедорожника, стоящего во дворе вылез человек с автоматом. Видимо, вместо того, чтобы бдить, он там спал. Пошел к воротам походкой вразвалочку…

— Еще один урод во дворе, АК-47. Идет к воротам… Открывает их…

Охранник открыл ворота — и машина два, второй «Ниссан» проехал во двор. Страж ворот даже не подумал проверить документы, значит — эту машину хорошо знали и люди в ней сидевшие имели право здесь появляться.

— Машина два проехала во двор. Машина два во дворе. Машина два остановилась…

Из второй машины — с переднего сидения вылез человек с короткоствольным автоматом, держал он его совсем не так, как местные воины, держал уверенно и профессионально. На голове у него — было что-то типа арабской куфьи. Осмотревшись, он пошел к входу в жилой комплекс…

— Один парень вылез, вооружен коротким «Булги». Водитель остается в машине. Парень выглядит профессионалом, повторяю — парень с Булги похож на профессионала. Осматривается. Черт… не нравится мне это.

— Продолжай наблюдение, Лучник. Докладывай…

— Еще один парень вылез… и еще. Еще два парня… трое. Вооружены АК-47. Остаются у машины. Третий, с Булги идет в дом, идет в дом.

Двое парней остались во дворе. Не было видно, что они чувствуют здесь угрозу…

— Что наблюдаешь, Лучник?

— Пока ничего.

Мешал свет. Довольно сильно мешал. Современные термооптические приборы позволяли автоматически отстраиваться от паразитной засветки, да и вообще от лампочки теплового излучения гораздо меньше, чем от костра, к примеру. Но проблема в том, что одна из лампочек висела как раз у входа в дом и это было очень хреново…

— Лучник, что наблюдаешь. Докладывай.

— Пока ничего…

Время тянулось медленно, как и всегда, когда происходит такое вот дерьмо…

Черт, надо было все же взять Мк11.

Во дворе началось движение…

— Движение! Один человек вышел. Два человека вышли! Во двор выходят люди, вооружены АК-47, пулеметами и РПГ. Несколько человек… шесть… семь… идут к машинам, идут к машинам. Заводят машины…

— Принять готовность.

— Есть готовность. Машина начинает движение… вторая машина начинает движение… черт, это «Хаммер». «Хаммер», который я видел!

— Ты видишь цель? Наблюдаешь цель?

— Отрицательно. Отрицательно!

И в этот момент, Лучник увидел, как выходит парень с Булги, а с ним. Видно было плохо… в конце концов, термооптический прицел позволяет видеть не человека, а всего лишь излучаемое его телом тепло. В обычных условиях — он не сделал бы выстрела, это противоречило бы правилам ведения боя, требующим максимально надежного опознания цели перед выстрелом. Но здесь, в Могадишо — ПВБ не действовали, законы они нарушили многократно и следовало принимать во внимание лишь соображения здравого смысла. А они подсказывали, что парень, который садится на переднее пассажирское сидение «Хаммера», и который до этого вышел из здания вместе с профессионалом с Булги и есть цель.

— Вижу цель. Открываю огонь.

«Хаммер» конечно же был бронированным… не так сильно, как бронировали машины в Ираке, но все же достаточно серьезно, чтобы выдержать обстрел из автоматов. Но такое бронирование — было ничто перед пулей RAUFOSS Mk211 mod 0 пятидесятого калибра. Этот патрон, разработанный в Норвегии компанией NAMMO Raufoss AS имел уникальную конструкцию. Под оболочкой первой — шла зажигательная смесь, за ней — твердосплавный заостренный сердечник из вольфрамового сплава на кобальтовой связке. Но, кроме того — пуля содержала и специальный заряд состоящий из взрывчатого вещества типа RDX и опилок циркония в стакане из мягкой стали, который пробивался в образованную сердечником пробоину. Пуля была сконструирована так, что подрыв взрывчатого вещества происходил не при преодолении сердечником преграды — а на расстоянии тридцать — сорок сантиметров за ней. При подрыве — опилки циркония превращались в огненные брызги и могли вызвать возгорание на расстоянии до пятнадцати метров за преградой. В результате — достигалось не только поражение бронеобъекта, но и поражение тех, кто находился внутри с весьма вероятным возгоранием. Патрон был разработан в рамках программы НАТО по поиску легких средств борьбы с русскими БТР, он был столь эффективен, что был принят на вооружение всех стран НАТО и по лицензии изготавливался несколькими поставщиками боеприпасов для государственных нужд США. Эти патроны стоили так дорого, что снайперам в Ираке и Афганистане выдавали их буквально поштучно и за каждый израсходованный — необходимо было отписываться, указывая на какую цель он израсходован. Однако сейчас, они работали на парня, у которого в кармане было несколько миллиардов долларов, а в сердце — дикое желание мести. И потому — у Лучника было вдоволь и этих патронов и особо точных, фирмы A-Square, изготавливаемых на прецизионных многокоординатных станках и проверяемых лазером. Тот, кому врачи дали год жизни — может многое себе позволить, чтобы уйти с чистым сердцем…

Лучник — а у него в магазине сейчас были именно патроны Мк 211 mod 0 — открыл огонь. Условия были почти идеальными — машина еще не двинулась, но пассажиры заняли в ней места, расстояние детское — чуть меньше ста пятидесяти ярдов, выстрел сверху вниз под углом около сорока градусов, термооптический прицел позволяет видеть сквозь ночь, в то время как вышедшие из дома, оторванные ото сна боевики, попав на свет почти ничего не видели. К тому же — глушитель на винтовке, позволяющий если и не заглушить звук полностью — то скрыть дульное пламя, истекающие пороховые газы и сделать задачу обнаружения стрелка еще более сложной…

Он выстрелил четырежды, раз за разом, поразив все четыре места для сидения в «Хаммере», которые, как известно, располагаются по обе стороны от широченного трансмиссионного тоннеля. Можно было обойтись и меньшим — но он решил не рисковать, в конце концов, ему заплатили за эту работу больше, чем он смог бы заработать за шестимесячный тур в Ирак или Афганистан — а он привык отрабатывать заплаченные ему деньги. Потом — он резко сменил точку прицеливания — ошалевший пулеметчик на крыше не знал, что делать — скорее всего он тоже впотаек жевал кат, как делали это все, а кат замедляет время реакции.

Лучник снова выстрелил — и пулемет на крыше снесло вместе с пулеметчиком…

Внизу уже кричали и стреляли во все стороны…

Майор нажал на спуск прикрепленного под стволом сорокамиллиметрового гранатомета — и граната ударила в остававшийся вне огороженного забором дворика «Ниссан», проломила лобовоке стекло и рванула внутри. Он увидел вспышку и понял, что цель поражена.

Засевший рядом Джек — короткими, скупыми очередями Калашникова разобрался с ошалевшими патрулями, собравшимися погреться у горящей бочки. Только один успел среагировать — вскинул гранатомет, но выстрелить не успел — выстрел с шипением ушел в небо, а реактивной струей добило тех у бочки, кто еще возможно был жив.

— Чисто!

— За мной!

Они выскочили на улицу. Глухой и высокий забор сейчас работал в обе стороны — он не давал им стрелять по зданию и по боевикам, которым двор буквально кишел — но и многократно превосходящим по численности боевикам он тоже не давал возможности расстреливать англичан.

— Лучник!

— Цель поражена! Нахожусь под обстрелом!

Во дворе стреляли, стреляли во все стороны и по всем зданиям, не менее, чем из десяти автоматов разом. Очевидно, никто так и не понял, где находится стрелок. Прямо над ними — пролетел заряд РПГ, врезался в стену намного выше их, вспышка — и во все стороны полетели куски бетона.

Твою мать…

— Гранаты!

Они прижались к стене, выхватили гранаты. Одну за другой — отправили за стену сильным броском.

— Еще!

За стеной глухо грохнуло, они отправили туда еще по гранате. Снова грохнуло, с той стороны оглушительно кричали…

— К входу!

Они выскочили как раз вовремя — ворота открывались…

Майор срезал из автомата открывавшего ворота боевика, затем — они открыли огонь по «Тойоте», та остановилась, пули выбивали искры из металла, оставляли дыры, обвалилось внутрь лобовое стекло. Что-то ударило майора в грудь, он задохнулся от боли — но добил магазин и перенес огонь дальше, на двор.

Добил длинный, на сорок пулеметный магазин, проскочил к расстрелянной «Тойоте», прикрываясь ею. В этот момент — Джек срезал остатками того, что было в магазине водителя, пытавшегося сесть в белый «Ниссан» и бросился к этой машине, выхватывая пистолет — времени перезаряжаться уже не было…

Один из стрелков, тот самый, с коротким Булги и британский морской пехотинец — открыли огонь почти одновременно. Ни один не пытался целиться в голову — не прицелишься, не успеешь. На обоих были бронежилеты и оба попали. Морпех — двумя выстрелами из ПМ, стрелок — короткой очередью из автомата. Бронежилет спас британца, хотя удар двух автоматных пуль с близкого расстояния сломал ему ребро и повредил еще три. Стрелок прицелился уже в падающего — и в этот момент, сменивший магазин майор выстрелил в него и попал — обе руки и бронежилет. Выронив автомат, стрелок упал…

Кто-то открыл огонь из окна гостиницы, пули ударили совсем рядом — и тут же заткнулся. Очевидно, Стю был жив и работал по целям…

Отправляясь на дело, они примотали к автоматам фонарики липкой лентой, так делали в семидесятые — устанавливать фонари на оружие тогда было не принято, все делалось кустарно. Еще кто-то выстрелил и снова попал в майора — и снова его спас бронежилет. Майор ответил очередью, впереди что-то вспыхнуло — очевидно, Стю попал то ли в бензобак машины, то ли в бак генератора — скорее второе, потому что погас свет. Выругавшись, майор ткнул кнопку фонарика, большой, мощный Маглайт включился, луч света мазнул по земле, по машинам и…

Твою мать…

— Лучник! Лучник, отвечай, мать твою!

— Наблюдаю свет фар на дороге! Свет фар, сматывайтесь, мать вашу!

— Готовься к отходу! Джек, контроль и давай к воротам!

— Есть!

Майор поднял потерявшего сознание стрелка и запихнул его в дверь «Ниссана» на переднее пассажирское. Больно было зверски, скорее всего гематома на всю грудь и как минимум трещины в ребрах — но майор знал, что вырубаться совсем не время. Он перемахнул через высокий капот — в спокойной обстановке он скорее всего не смог бы повторить такое — подскочил к водительскому месту. Отпихнул застреленного водителя, вскочил на водительское место, захлопнул дверь. Судя по тяжести двери, по тому, как она поддалась — машина бронированная! Ключ был в замке зажигания… водитель сделал большую ошибку, выскочив, чтобы поддержать огнем своих: сиди он в машине, он бы просто протаранил двери и вырвался на улицу и только Стю мог бы успеть… или не успеть…

— Лучник, белый «Ниссан»!

— Вижу, сэр…

— Спускайся! Надо сматываться!

Джек — уже выстрелил из подствольника в «Хаммер» — на всякий случай, чтобы точно быть уверенным, что в салоне никого в живых не осталось — и ринулся к воротам, занять позицию. Майор тронул машину с места, «Ниссан» поддался. Вести его было легко — автоматическая коробка передач и легкий руль, настоящий дорожный крейсер.

Улицу осветили фары грузовика. Или грузовиков. К боевикам спешила подмога…

— Садись назад!

Они не обстреляли грузовики — и это было совершенно правильное решение с их стороны. Раз стреляет — значит, по умолчанию враг. А если не стреляет…. мало ли кто уносит ноги из Додж-Сити…

Джек ввалился в салон — и майор тронул машину с места, выворачивая руль.

— Два грузовика! Сзади!

— Как сам!?

— Выдержу…

— Лучник, мы на колесах, где ты?!

— Спускаюсь вниз, сэр. Дело сделано.

— Где тебя забрать?!

— Направо на первом же повороте, сэр!

— Давай в темпе! У нас орда муджиков на хвосте.

Муджики здесь были особенные — чернокожие и примитивные, еще примитивнее арабов — но это было еще страшнее. Ислам здесь — смешали с местными языческими верованиями, отчего получился адский коктейль, с Аллахом, наместниками Аллаха на земле тире племенными вождями, человеческими жертвоприношениями, кровной местью и тому подобной еба…ней.

— Что у нас за гость, сэр!

— Мой личный гость!

— Стойте!

Они остановились около обвалившейся арки — и меньше, чем через минуту, к машине подбежал лейтенант. При нем была его винтовка — тащить ее, тем более бегом было тяжело, но он не бросил оружие.

— Какого хрена не бросил?!

— Скажу, что бросил. Спишем!

Майор понимающе усмехнулся, трогая машину с места. Все снаряжение — было закуплено для этой операции, эта винтовка, например, в полной комплектации стола не меньше пятидесяти тысяч долларов^[112]. Если прикидывать, как работать дальше — опытного снайпера со своим оружием да еще таким — возьмут в любую ЧВК без проблем. Хотя… это кому как. Лично он — собирался завязать. Купить ферму и разводить бычков…

— У нас гости, сэр?

— Да, один ублюдок…

Раненый — заворочался на сидении.

— Держи его под прицелом, Стю. Пусть не дергается…

* * *

А когда им говорят: «Не распространяйте нечестия на земле!» — они отвечают: «Только мы и устанавливаем порядок».

(Коран 2:11).

Сказать, как они выбирались из Могадишо — никто не поверит.

Не могло быть и речи о том, чтобы выбираться тем же путем, каким пришли. Стрельбу слышали — а на дороге были посты, их сразу задержали бы. И хотя это были посты не исламистов, а боевиков, которые держали рынок и дорогу — легче не становилось.

Они рванули через самый ад. Через северную часть Могадишо, кишащую боевиками. По непроезжим дорогам на белой, хорошо заметной машине. Их несколько раз обстреливали из автоматов, возможно и из пулеметов — спасло то, что машина была бронированной, а боевики спали, многие — обкурившись бума или нажевавшись ката. Со связью у боевиков было плохо, с дисциплиной тоже, за время стояния на одном месте все изрядно подразложились и в бой спросонья особо не рвались. В одном месте они попали в тупик и к счастью, их не заперли в этом тупике огнем. В другом месте — по ним выстрелили из гранатомета, но очень неточно…

Только выскочив в самостройные районы — районы жилищ, построенные на окраине города беженцами из всего, что попадет под руку — они поняли, что прорвались. Радоваться было некогда и не было никаких сил, чтобы радоваться. Всех трясло, у всех, кроме Стю были остановленные бронежилетом попадания, у Джека было попадание в спину и ранение руки, к счастью — не слишком серьезное. Стю помог ему, использовав перевязочный пакет и вколов препарат, который позволял оставаться на ногах еще какое-то время. Сам майор тоже проглотил пару таблеток, не вылезая из-за руля. Он гнал машину подальше от Могадишо, стремясь как можно сильнее разорвать расстояние между ними и этим городом, пока боевики и пираты не сообразили, что к чему и на них не началась облава…

Негр — профессионал, раненый в обе руки и с четырьмя попаданиями в бронежилет — какое-то время сидел молча, зажимая раны — он понимал, что ему тоже не стоит оставаться в Могадишо и чем дальше его вывезут от этого города, тем будет лучше. Стю не знал его и просто держал под прицелом пистолета — а вот майор знал. И как только негр счел, что они удалились от города на достаточное расстояние, он решил начать разборку.

— Какого хрена!

— Заткнись, урод — дружелюбно посоветовал Стю.

— Заткнись?! Вы хоть понимаете, что натворили, козлы…

Майор Хогарт резко нажал на тормоз. Вышел из машины, обошел ее, вытащил агента ЦРУ, начальника станции в Харадере с известными документами прикрытия на имя Тома Марковича из машины…

— Что ты сказал?!

— Какого хрена вы творите, ублюдки! Кто санкционировал это дерьмо!?

— Какого хрена?! — майор не мог поверить своим ушам, он даже не стал его бить — ты говоришь, какого хрена?! Мы просто выполняем твою долбанную работу!

— Мою работу?! Да ты только что обосрал пять лет моей работы!

— Что?!

— То! Шакур — был моим активом, понял ты, придурок?! Ты только что убил лучшего моего актива, козел!

Майор не понял, о чем речь — с ходу.

— Какой актив?! Ты о чем?!

— Такой! Кто это санкционировал?! Кто тебя послал?! Какого черта, ты забыл о том, что операции надо согласовывать?!

— Я здесь сам по себе, забыл? Я больше не работаю на государство.

— Твою мать! — вулканической яростью взорвался ЦРУшник, он просто кипел и даже ранения его не особо беспокоили — кто тебя нанял?!

— Считай, что никто.

— Так ты…

— Этот парень, Шакур сделал то, чего не стоило делать. Мы его наказали.

— Подожди-ка. Так ты и в самом деле не от МИ-6?

— Я же сказал в Харадере, я больше не работаю на государство. Хватит с меня этого дерьма.

— Господи боже… — ЦРУшник привалился к машине, руки висели, кровь все еще сочилась — господи боже…

— Сэр, о чем он говорит? — спросил Лучник, выходя из машины.

— О чем я говорю?! — заорал ЦРУшник, не обращая внимания на боль — парни, да вы только что огребли большие неприятности на свои задницы! Шакур был нашим агентом, он работал на нас последние семь лет, на нем строилась вся работа в этой долбаной стране! Мы помогали ему нарастить силы для того, чтобы он сдерживал экспансию исламских экстремистов, поддерживаемой саудитами и Аль-Каидой! Мы планировали, что в будущем он возьмет под контроль все Южное Сомали и будет сам справляться с бандформированиями исламистов! А вы отбросили нашу работу на пять лет назад, сукины дети!

— Этот парень был пиратом. Он похищал и убивал людей.

— И что?! Включи мозги! Здесь ни хрена нет парней, которые помогают перейти старым леди через улицу и жертвуют на церковь. Шакур был самым умным и удачливым из всех, он консолидировал под своим началом разрозненные пиратские группы и был почти готов к тому, чтобы побороться за власть в стране! И он никогда не переметнулся бы к исламистам, потому что чертов Союз Исламских судов казнил его брата!

— А то, что он убивал граждан западных стран, тебя никак не касается?!

— Ты идиот! Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц. Скольких он убил? Пять? Десять? Двадцать?! А если нам придется повторно входить сюда и разбираться с Аль-Шабабом — погибнут сотни! Сотни американских солдат, наверняка и британских тоже! Чертовы придурки! Чертовы рыцари, твою мать!

Майор оперся на капот машины. В голове — перемешались все мысли.

Все обрывки, разрозненные кусочки информации — сложились в картинку, линии разлома идеально подошли друг к другу. Так вот чем объясняется странное бездействие не только американского — но и британского флота в регионе! Так вот чем объясняется то, что людям, захваченным на яхте пиратами, не пришли на помощь морские львы, спецназовцы ВМФ США, хотя до этого — они чрезвычайно эффективно разобрались с ситуацией с заложниками на Алабаме. Так вот чем объясняется тот факт, что пиратам продолжали платить выкупы и эти суммы все увеличивались и увеличивались…

ЦРУ решило бороться огнем с огнем. Обратный пал — навстречу идущему лестному пожару поджигают какую-то местность и огонь останавливается — потому что пищи для него уже нет, все впереди выгорело. После того, как в восьмом году — весь юг и центр Сомали объединили исламисты, действующие от имени Союза исламских судов — в ЦРУ решили, что так быть не должно, нельзя допустить появления контролируемой исламистами стране в районе Африканского рога. Союз Исламских судом, чрезвычайно жестокими мерами подавивший пиратство и бандитизм, свергли при помощи международных сил, в основном — силами армии Эфиопии, за которой стояли не русские или китайцы, как предполагалось — а ЦРУ США! Затем — ЦРУ создало ситуацию, при которой религиозно мотивированный экстремизм — подавлялся криминально ориентированными сообществами. И в самом деле — какой смысл воевать за Аллаха, по пять раз в день вставать на намаз — когда можно заниматься пиратством, разбоем на земле, торговлей наркотиками, работорговлей — и зарабатывать неплохие деньги! Уголовники — как инструмент борьбы с исламским джихадом, с исламской угрозой, с исламизацией целых регионов.

Да…

Обе стороны — соблюдали некие правила игры. Британский и американский флоты — не столько боролись с пиратством — сколько прикрывали побережье Сомали и не давали по-настоящему бороться с пиратством другим государствам! Одновременно — они производили своего рода естественный отбор! Кто договорился, о чем нужно — тем дают работать, бандитствовать, пиратствовать, захватывать суда. Кто не договорился — тех преследуют и уничтожают. Деньги на существование все разрастающихся пиратских группировок — дает не ЦРУ, что чревато расследованием и скандалом — а страховые компании. Одновременно с этим — отставные американские и британские силовики получают работу по сопровождению судов в опасных местах, работенка — не бей лежачего и оплачивается хорошо. Торговцы оружием — снабжают пиратов все более современным оружием, у них появляется боевой опыт. И тот, кто стал пиратом, почувствовал вкус шальных денег — исламистом уже не станет никогда. Именно удачливый пират — а не шахид — стал образцом для подражания целого поколения молодых сомалийцев.

В свою очередь — сомалийцы при захвате судов старались обходиться без крови, никого не убивать. Охотно шли на контакт и получали деньги. И конечно — на земле противодействовали исламистским группировкам, претендующим на контроль над страной.

Ну, иногда бывали, конечно, эксцессы. На что в Лэнгли и в Песочном доме пожимали плечами и говорили — нельзя приготовить яичницу, не разбив при этом яиц.

Как все продумано… Как великолепно все продумано…

— И что я теперь должен делать с твоим еб…ым крестовым походом, скажи мне?! — бушевал ЦРУшник — Шакур был единственным человеком, стоявшим между теперешней ситуацией и исламским объединением страны под знаменами аль-Шабаба! Теперь, когда его нет — остальные лягут под исламистов, примут от саудитов деньги и продадутся им с потрохами! Господи, какой же ты идиот! Дерьмо тупорылое!

— А ты как рыба, Том… — сказал майор — гниешь с головы…

— Да пошел ты! Козел!

Местность осветилась странным, приглушенно ярким — именно так, приглушенно ярким как свет включенной днем ртутной лампы — светом.

— Какого…

Майор обернулся в сторону Могадишо, туда, откуда они приехали — и похолодел. Уже полыхнуло… там, где только что был город, теперь росло огненное облако. Облака в этом месте расступились, образуя огромный, правильный круг и в этом кругу — голубело идеальное, без единого облачка небо. А гора пламени, родившаяся у самой земли, все росла и росла, потом — в какой-то момент она перестала расти и начала темнеть, отделяясь от земли и превращаясь в черное облако. Была видна разбегающаяся во все стороны стена — ударная волна, спрессованный до твердости металла воздух, сметающий все на своем пути.

— Ударная волна! Ложись!

Майор прыгнул и накрыл собой сотрудника ЦРУ…

На их счастье — они успели отъехать от Могадишо достаточно далеко. Ударная волна не накрыла их, не уничтожила, не перевернула машину. Просто — в какой-то момент резко подул горячий ветер, и поднялась пыль. Пыль, закрывшая все небо…

— Твою мать… — сдавленно сказал Лучник, присевший за машиной. Он был из нового поколения солдат, их не учили, что делать при ядерном взрыве. Они просто не знали… даже не знали, а не хотели знать, в скольких минутах находится мир от атомного апокалипсиса…

— Слезь с меня!

Майор поднялся на ноги, стараясь не смотреть в сторону взрыва. Машинально прикрыл лицо шемахом — пыль была радиоактивной.

— Лучник, лезь в машину, закрой двери. Сейчас.

— Но сэр…

— Черт возьми, делай, что я говорю!

Лучник повиновался.

— Что за…

Майор ударил ЦРУшника ногой, хорошо ударил, вложив в этот удар всю накопившуюся в нем ярость. ЦРУшик не успел отреагировать, упал. Майор — прыгнул на него, выхватив пистолет. Направил его на ЦРУшника.

— Ну, Том. Что я еще не знаю, сукин ты сын?

— Убери — ЦРУшник закашлялся — убери, придурок, мать твою. Ты что думаешь, это тоже я устроил?!

— Я ничего не думаю. Я просто хочу всадить тебе пулю в лоб и сделать ноги. Мне чертовски хочется именно этого…

ЦРУшник ухмыльнулся…

— Беги. Беги, Ральф, беги… интересно, далеко ли убежишь.

— Что за дерьмо происходит?!

— Ты… — ЦРУшник снова закашлялся — мы… находимся в нецивилизованной стране, Ральф. Все равно, что на другой планете, мать твою так! Вчера… вчера Пакистан напал на Афганистан. И Китай — заодно с Пакистаном.

— Что ты несешь?!

— Что есть! Сообщили еще вчера! Слезь с меня, придурок! И перестань мне тыкать стволом в рожу!

Майор не сделал ни того, ни другого.

— Врешь. Ты врешь, Том.

— Да? Посмотри налево, о-кей? И слезь с меня, наконец…

ЦРУшник толкнул майора и тот, наконец, встал. Руки американцу не подал и тот встал сам. Отвернулся, чтобы не смотреть на юг.

— Это правда?

— Да, черт возьми! Если ты такой идиот — ничего не могу с этим поделать! Сообщение пришло вчера, информацию гоняют уже по всем каналам, просто тут мало кто смотрит телевизор. Пакистанцы как с цепи сорвались… сначала в России дерьмо такое, а теперь еще и это.

— А это — что такое? — майор показал рукой на юг — это что за хрень!?

— Черт, не знаю! Кто-то снялся с тормозов и начал швырять долбанными ньюками^[113] во все стороны, не иначе. Я ничего про это не знаю. Вечером — пришел приказ на экстренную эвакуацию отсюда, нам приказали уносить отсюда ноги к долбаной матери. С130 приземлится на одной из площадок, которые мы подобрали в пустыне. Мы должны вывести и Шакура — если бы вы, чертовы придурки, не поломали нам всю игру…

— С130? — переспросил майор.

— Он самый. Дошло? Раз уж произошло такое дерьмо, все, что мы можем сделать сейчас — это выбраться отсюда. И я тебе окажу большую, мать твою, услугу, не написав в рапорте ни слова о том, что ты, сукин сын, сотворил. Свалю все на исламистов.

Майор подошел к машине. Открыл дверь.

— А знаешь, что, Том? Да пошел ты…

Картинки из прошлого

Бывшая Ливийская арабская Джамахирия

Западнее Триполи. 14 июля 2011 года

Пересечь линию фронта оказалось не так то сложно. Ее вообще не было, этой проклятой линии фронта, ни на земле ни в душах людей. Все хотели перемен — только каждый своих. Жизнь, замершая в этом стране в шестьдесят девятом, когда вовсю пели Битлз и человечество делало первые шаги в космос — пошла кувырком, тряской рысью, сбрасывая людей под копыта. И никому до этих людей, растоптанных самой историей не было дела — ибо история жестока и никогда не было по-другому. Молох революции жаждал крови.

Британским частям САС и СБС отвели место в пустыне, как они и просили, чуть поодаль от населенных пунктов. Здесь была стройка — прямо посреди пустыни строители провели оросительный канал и здесь же — начали появляться дома. Типично арабские, но очень прилично построенные дома, в основном трех и четырехэтажные, бетонные. Их отличительной особенностью было то, что балконы были прикрыты своего рода решетками с крупной ячейкой, но не из стали — а из бетона. Так делается потому, что стекло не пропускает воздух и в квартире, особенно летом — бывает страшная духота. А тут — и на улицу посмотреть можно и воздух гуляет…

Британцы расположились у самой пустыни, на краю только что отстроенного, но не заселенного квартала. Многие — не могли припомнить столь райских условий размещения — в квартирах жили обычно по двое, воду еще не подвели, но добыть воду было вполне возможно. В центре площадки, образованной построенными буквой П домами — оборудовали парковку для машин: машины надо было держать постоянно на виду, того и гляди лишишься шин, а то и самой машины. Чуть дальше, в пустыне — расчистили и оборудовали посадочную площадку для вертолетов. Вертолет прилетал каждый день, доставлял все новых и новых бойцов, припасы. Готовились к штурму Триполи, особенно это никто не скрывал. Чуть дальше, в самой пустыне — встала лагерем рота легионеров, среди них были русские и поляки. Русские были кстати — потому-что, по данным радиоперехватов русские были и на другой стороне сопротивления.

Было затишье и все были этому рады…

Когда их сюда направляли — первыми сюда были заброшены восемь бойцов, два патруля под командованием Фицсиммонса для оценки возможности повстанцев реально вести бои с армией Каддафи, потом появились и остальные, кого сумели собрать — разговор был о том, что части САС сами никогда, еще раз — никогда не должны входить в огневое соприкосновение с противником. Их задача — ускоренное обучение ливийских повстанцев с тем, чтобы они хоть как то могли противостоять частям регулярной ливийской армии, организация безопасных посадочных площадок для самолетов, прием, учет и выдача доставляемых припасов и военного снаряжения, разведка в интересах коалиции. Почти сразу добавилась еще одна задача — разведка целей и наведение ударов высокоточным оружием, на сегодня основная задача спецназа во всем цивилизованном мире. В вооруженных силах европейских стран НАТО нет обученных на американском уровне авианаводчиков — контролеров огня и поэтому — такую задачу приходилось решать британскому спецназу и частично — легионерам. Легионерам, кстати, приказ не запрещал входить в прямой боеконтакт с частями Каддафи. Затем — возникли и другие задачи, например — пресечение конфликтов между ливийцами, обеспечение хотя бы минимальной боевой стойкости угрозой расстрела на месте и обучение хотя бы минимальной гигиене. С гигиеной было плохо — малоцивилизованные, повстанцы без напоминания не мыли руки, не чистили зубы, испражнялись рядом с местами приготовления пищи — и в любой момент могла вспыхнуть какая-нибудь инфекционная эпидемия. А это — было бы совсем не кстати…

Итак, был самый разгар лета, четырнадцатое июля две тысячи одиннадцатого года от Рождества Христова и майор Ральф Хогарт, прибывший сюда на замену отработавшего тур Фицсиммонса — спал на четвертом этаже незаселенного дома, положив под себя спальник. Температура была более сорока по Цельсию, и никаких боевых действий ждать не стоило — ливийцы воевали либо рано утром, либо к вечеру, днем — и та и другая сторона, как по команде прекращала воевать и искала, где бы лечь в тени. Майор устал — ночью ему пришлось разбирать в качестве судьи малопонятный и запутанный конфликт между двумя семьями, мужчины которых были в войсках переходного правительства. Как он понял с помощью переводчика — первоистоки конфликта следовало искать годах в сороковых, когда прадедушка одной из семей в чем-то обманул прадедушку другой семьи. Затем — много чего произошло, кого-то во времена Каддафи посадили за убийство, кого-то и повесили, но конфликт так и не прекращался. Теперь — Каддафи больше не было и участники конфликта вчера пришли к расположению англичан целой ротой с просьбой рассудить их. Повстанцы — как и несколько десятилетий назад обращались к англичанам как к высшей силе, как к окончательному и справедливому судье — и майор надеялся, что не уронил честь Британии и британского флага. По крайней мере, после нескольких часов ожесточенной перепалки, когда обе стороны, перебивая друг друга, старались донести до англичанина свою правду — он, вместе с двумя присяжными по одному от каждой стороны, все же вынес удачное решение и ему удалось добиться того, что представители враждующих сторон обнялись друг с другом и пообещали больше не стрелять друг в друга, как они сделали это во время предыдущего боя. Что делать, если они обещание все же нарушат — майор не знал.

Выпив вместе с тяжущимися горячего и сладкого бедуинского чая, майор немного поспал, потом утром они распределяли боеприпасы и проводили занятия, потом, когда часовая стрелка коснулась верхнего деления на часах, а жить на солнце стало совсем невыносимо — все разбрелись обессиленные и легли спать, выставив караулы. Часов в пять немного полегчает и они продолжат…

Майор так устал, что не услышал бухтения лопастей тяжелого вертолета, его не разбудил даже мелкий песок, который поднятый ветром был брошен в его комнату. Лишь когда лейтенант Стюарт Уилкинсон подошел к его комнате, и сработала сигнализация, прикрепленная к часам майора — тот проснулся…

— Сэр…

Майор посмотрел на часы. Самая жара…

— Что случилось? Каддафи пошел в наступление?

— Никак нет, сэр. Вертолет.

— Вертолет?! — от жары майор не сразу врубился.

— Да, сэр, вертолет. Наш. Только что совершил посадку…

Майор глотнул чая из стоящей рядом бутылки, пытаясь привести себя в порядок. Все равно придется вставать — если проснулся, то на такой жаре уже не заснешь.

— Ради Бога, у нас сегодня ничего нет в графике. Что за вертолет?

— Американский. Десантный. Боинг — сорок семь. Спасатели?

— Никак нет, сэр.

— Вот черт… его надо разгружать?

Грузчиков у них не было, бедуины считали за унижение работать — все прибывающие вертолеты приходилось разгружать им же самим, руками — по песку не пройдет ни один погрузчик.

— Нет, сэр. Там какие-то люди, требуют вас.

— Меня?!

Здесь они находились нелегально, мало кто знал про них.

— Да, сэр, вас.

— Вот черт… Пусть ждут, сейчас спущусь…

Американцев было трое. Один черный и двое белых… американцам в этом смысле проще проводить операции, у них есть и черные и белые. Америка — перекресток миров и при необходимости они могут найти людей, которые сойдут за кого угодно. При них было несколько больших, черных сумок, каждую из которых могли нести только два человека одновременно и отдельно — рюкзаки со снаряжением и оружием. Вооружены они были примерно так, как обычно вооружаются бойцы SAD, подразделений специальной активности ЦРУ, в которых было много отставных спецназовцев. Автоматы АКМ египетского производства и пистолеты Глок-17.

Кое-кто из британцев — начали помогать разгружать вертолет, но немногие. У британцев с американцами было все больше и больше счетов, связанных с войной — несанкционированные обстрелы, удары по своим, постоянные подставы и тому подобное. Конечно, было и боевое братство, но были и счеты. Если бы прилетели американские морские пехотинцы — им бы помогли. Но не сотрудникам ЦРУ, их втихую ненавидели…

— Кто здесь старший? — спросил один из белых.

Ему показали дорогу к дому, где на последнем этаже квартировал майор Ральф Хогарт, старший группы военных советников от Великобритании при переходном правительстве Ливии. Впрочем, правительством ему предстояло еще стать, и британцы — помогали в этом…

Сотрудник ЦРУ поднялся на последний этаж — майор как раз окончательно проснулся и готовил себе чай. Для того — у него была большая кружка и небольшая туристическая плитка с гелевым наполнителем. Сейчас — вода уже пошла мелкими серебристыми пузырями и майор ждал, пока она вскипит…

Американец вошел в комнату. Британец никак не отреагировал, он смотрел на воду.

— Мне сказали, что здесь я могу найти старшего группы — сказал американец — нам нужно переговорить.

— Если вы что-то хотите мне сказать, говорите. Только представьтесь, сначала.

Майор не то чтобы ненавидел американцев. Он ненавидел именно таких американцев: уже понял, что там, где появляется ЦРУ, там любые, самые лучшие намерения превращаются в полное дерьмо…

— Гектор Мак-Алистер из Агентства. Вас передали в наше оперативное подчинение.

Майор пожал плечами.

— Сильно сомневаюсь с этом, сэр…

Вода вскипела и майор начал заваривать себе чай.

— Вот приказ. Ознакомьтесь при мне.

— Положите на кровать.

Майор всыпал в воду необходимое количество чая, погасил плитку, накрыл ее крышкой, поверх шерстяной тканью, чтобы нормально заварилось. Нужен был заварочный чайник и они нашли его — но он прохудился и пока не было возможности запаять.

Только после того, как майор Хогарт позаботился о чае, он взял в руки приказ, бегло пробежался по нему.

— Я не вижу здесь слов оперативное подчинение. Оказать поддержку, не более. Вы вообще кто?

— Я же говорю, я из агентства.

— По найму домашней прислуги?

Американец с трудом удержал себя в руках. Эти ребята из агентства — были конечно исключения, как и в любом коллективе — когда заходила речь об их работе, были стыдливы как женщина, которую расспрашивают о ее первом сексуальном опыте. Свою работу они окружали завесой секретности — при чем часто это было связано с тем, что они пытались прикрыть свою оперативную беспомощность. Майор не первый раз работал на передовой и знал — надо просто идти вперед и делать дело. Только когда плохие парни поймут, что в городе появился новый шериф, что он зол и у него нет никаких проблем с тем, чтобы нажать на спусковой крючок — только после этого начинаются подвижки к лучшему. В Ираке — они внаглую действовали в самых плохих районах, демонстративно присутствовали там, где присутствовать было нельзя, врывались в дома, обыскивали мечети, на каждой из их машин были специальные знаки, часто — картинки из колоды карт как на самолетах асов второй мировой. Конечно, были и спецоперации — но большую часть их работы составляла именно такая, примитивная работа пехотинца, которую они выполняли потому, что не хватало людей. Они многому научились в Ираке. Одним из их приемов был такой: в самом опасном районе города они ночью скрытно занимали позиции — а потом другие томи, чаще всего парашютисты или гвардейцы отправлялись в патруль. На них естественно нападали — но снайперы и пулеметчики были наготове. Так они делали несколько раз, пока оставались желающие напасть на британский патруль. Как только желающих не оставалось — они переходили к другому населенному пункту, а этот — вручали гражданской администрации, относительно спокойный и зачищенный от всех враждебных элементов. Таким образом, они замиряли район за районом. Из Ирака майор вынес одну простую мысль — переговоры о мирном урегулировании могут иметь смысл, но только после того, как все откровенно враждебные элементы убиты. Переговоры можно вести с нейтралами, с сочувствующими — но ни в коем случае не с врагами, отрицающими твое право пребывания здесь и готовыми убить тебя только за то, что ты не веришь в Аллаха. После того, как враждебные элементы — обычно, это всего три — пять человек на сотню жителей убиты — остальные, не такие фанатичные, начинают склоняться к тому, чтобы взять то, что ты предлагаешь и жить по установленным тобой правилам. Потому что жить по любым правилам, даже установленным чужаками — лучше, чем жить в обстановке полного беспредела.

А вот ЦРУшники в основной своей массе этого не понимали. Они считали, что если откровенно враждебному тебе элементу предложить денег и какое-то политическое представительство — они моментально станут друзьями. Вероятно, на них тоже давили, давили сверху, желая как можно быстрее закончить дело — но в том то и дело, что закончить быстро, тем более с таким политическим давлением и политическими ограничениями не получалось. В Ираке и Афганистане можно было закончить за год — предоставив командирам на местах право расстреливать на месте любых аборигенов и право наносить артиллерийские удары по селениям, явно поддерживающим боевиков. Можно было закончить за несколько секунд, просто сбросив в горах атомную бомбу. Но политики — стремились убрать из войны войну, думали, что из местных кто-то что-то поймет и поддержит их. А не получалось. Когда входили в Ирак — один аналитик метко заметил: «Что ж, вот мы сейчас и узнаем, был ли таким Ирак из-за Саддама или был ли таким Саддам из-за Ирака». Узнали — на самом деле узнали. ЦРУшники — были виновны в том, что желая оправдать собственное существование и жалование, постоянно отчитывались наверх, что те или иные полевые командиры просто хотят денег и готовы сложить оружие, если получат их. Как только деньги передавались по назначению — становилось понятно, что их в очередной раз кинули и есть работа для солдат…

Но ЦРУ — есть ЦРУ и его сотрудник, оперативный офицер все же удержал себя в руках.

— Послушайте, сэр — спокойным тоном сказал он — я не знаю, где я и мои коллеги перешли вам дорогу, но прошу за это прощения. Мы не местные, мы не так хорошо знаем обстановку и нам просто необходима помощь. Черт, мы же делаем одно дело, верно?

— Разве? — майор помолчал — какого рода помощь вам нужна?

— Силовое прикрытие. Консультации в выборе точек для встреч. Помощь в доставке.

— Доставке по земле? По воздуху?

— Если возможно, то по земле.

— Какого рода груз?

Американец слега улыбнулся.

— Самый опасный, какой только может здесь быть. Наличность. Большие суммы.

Теперь — невесело улыбнулся майор.

— Нет такой крепости, которую нельзя было бы взять при помощи осла, нагруженного золотом?

— Что-то в этом роде. Кстати — здесь найдется местечко для нас на несколько дней, а? Что-нибудь, где можно бросить кости на ночь. Мы неприхотливы.

— Не в этом здании. Что касается соседнего — оно наполовину свободно. Можете располагаться…

Ливийская война — не была похожа ни на одну другую, в которой участвовал майор. Ни на одну.

Ливийская армия — а газеты вопили, что они сражаются с ней — ее практически не существовало. Сражалась от силы ее третья часть, как только началось — многие солдаты просто разбежались. Кто-то прихватил оружие, кто-то бросил его. Оружия было достаточно, были даже танки — но посадить в них было некого.

На их стороне — был пестрый сброд из бедуинских племен, жителей городов и бежавших из тюрем бандитов, которых постоянно приходилось пресекать даже своим — иначе при вступлении в тот или иной населенный пункт начиналась волна грабежей и люди — переходили на сторону Каддафи. Горожане оружие в руках не держали, бедуины держали, но… британским инструкторам долго пришлось убеждать курсантов, что если перед выстрелом не закрывать глаза, то стрелять получится намного точнее. Все солдаты, находившиеся под их началом, были показательно религиозны, но майор немного знал арабский и как-то раз, послушав их намаз, убедился в том, что в Саудовской Аравии за такой намаз ливийцев побили бы камнями.

Никакой боевой стойкости не было. В городах было еще получше, в пустыне — полная ж… Как только появлялись части Каддафи, даже на обычных машинах — повстанцы бросались бежать. Только авиационные удары, направляемые с земли лазерами немногочисленных спецгрупп — могли в таком случае поправить ситуацию. О том, чтобы доверить лазер кому-то из повстанцев, даже с высшим образованием — речи не было. Даже не сломают — а продадут на базаре, как многие продавали полученное оружие. Торговля оружием и боеприпасами была самым настоящим бедствием.

Линии фронта не было. Оборона держалась на городах. О том, какие части страны принадлежат повстанцам, какие — правительству Каддафи — судили по тому, с кем заключены соглашения у лидеров местных племен и какие города под чьим контролем находятся. Местные бедуины — меняли свое мнение по несколько раз на дню.

Оружия было полно. Каддафи имел привычку закапывать ненужное оружие в пустыне — майор сам видел выкопанные советские артиллерийские орудия — они были, вот только снарядов к ним не было и нечем было их передвигать с места на место. Оружие им сбрасывали контейнерами с самолетов, недавно пришел сухогруз с Калашниковыми из числа изъятых в Ираке. Не хватало патронов — местные бедуины имели отвратительную привычку палить в воздух при любом удобном событии. Ослица родила — стреляют, девушку трахнул — стреляют. Из-за этого — были несчастные случаи и было непонятно, то ли идет бой, то ли кто-то чему-то радуется. И расходовались патроны — им, например, сбросили несколько контейнеров со старыми бельгийскими ФАЛами, совсем новыми, в смазке — и патронов к ним уже не было.

Дороги в стране были отличные. Вообще, строек было много, столь много, что майор иногда даже не мог определить, что и зачем строилось. Все наступления производились по однотипной схеме: налетели по дороге, постреляли, дальше или вступили в город, если противник бежал или поехали назад. Колонны повстанцев — напоминали цыганские таборы на марше, кого там только не было. Как апофеоз сюра — на обочине стоит «Тойота», обкурившийся повстанец лупит по городу из ДШК, рядом — как ни в чем не бывало, едут машины. Тут же стоят повстанцы, в полный рост, снимают на телефоны и поддерживают пулеметчика криками «Аллаху Акбар!» Машины кстати тут были лучше, чем в Ираке — новые совсем и доступные, машин было очень много. Наступать по пустыне никто и не пытался. Как то раз попытались — часть машин застряла и повстанцы хотели их бросить. Часть разъехалась непонятно куда. Вытащили застрявшие машины только получив хорошего пенделя. Наступление по дороге, оно хорошо по меньшей мере тем, что все едут в одну сторону и не заблудятся…

Сами повстанцы постоянно собачились между собой. Нормального командования не было. Некоторые — вступили в войска Переходного правительства только чтобы пограбить. В лагерях — постоянно шныряли какие-то подозрительные люди, вылавливать их — не было ни сил, ни времени. Очень утомляло то, что повстанцы постоянно врали — даже по мелочам.

Со стороны Каддафи особого сопротивления не было. Велись какие-то переговоры. Были отдельные подразделения профессионалов и не более того. Несколько раз они получали данные о том, что на стороне Каддафи воюют недавно прибывшие белые европейцы, разведка определила их как белорусов и русских. На стороне повстанцев — майор сам видел боевиков албанской наркомафии. От них же — на землях Переходного правительства появился героин. Наркоманов, не считая ката, пока было немного — но тревожило то, что их становилось все больше и больше.

Бойцы Каддафи не сказать, что были особо опасными — но они умнели. Реально умнели. Поняв, что бронетехника постоянно под прицелом с воздуха, они начали передвигаться на таких же, как и повстанцы белых пикапах с пулеметами и ракетными установками в кузовах. Иногда контратаковали, заставали врасплох. Майора тревожило, что он ни разу не сталкивался в бою с белыми европейцами — он подозревал, что те готовят к обороне восточную. Ливию. К настоящей обороне — и там может быть очень несладко…

Что касается спецподразделений западных стран — то многое держалось на САС, СБС и Иностранном Легионе. Работать было относительно просто — пустыня никем не контролировалась, куда надо, туда и едешь, можно было доехать до самых пригородов Триполи без стрельбы. Они разработали собственный оперативный план. Оставив с повстанцами одного человека для присмотра — сами они подбирались к нужному городу по пустыне после того, как начался обстрел. Если лоялисты выдвигали вперед бронетехнику для отражения нападения — они вызывали авиацию и наносили по ней удар. Наносить удары по городам — запрещалось за исключением случаев охоты на Каддафи и разрушения сооружений жизнеобеспечения, им надо было выманить бронетехнику из города, чтобы ее уничтожить. Если это получалось сделать, и в городе не было этих белых европейцев — бывало так что, потеряв бронетехнику лоялисты падали духом и сдавали город. Если нет — отступать приходилось уже повстанцам и дальше начинались либо переговоры с представителями племен в окрестностях, либо подготовка к повторному штурму. Обычно, если получалось договориться с представителями племен — город сдавали без особого боя.

Пока что они шли по территориям, где племена были в основном на их стороне. Майор не знал, что будет тогда, когда они пойдут по территориям племен, откуда родом Каддафи, по территории Восточной Ливии. Хотя нет, знал — а для чего тогда ЦРУшники привезли с собой так много денег? Для них и привезли…

Первый выезд состоялся через день. Американцы — купили у местных два пикапа, японские, не китайские — они дороже, но не развалятся по дороге. У британцев не было обычных для них Лэндроверов, переделанных в машины дальнего действия, они так же ездили на джипах и пикапах с пулеметами. Британцы пошли впереди, прокладывать путь на старом, но бодром пикапе Исудзу, отличавшемся тяговитым и неприхотливым дизелем. На нем стоял пулемет — но не ДШК, как обычно — а русский НСВ, которые были в армии Каддафи. Этот пулемет имел приклад, нормальную пистолетную рукоятку и оптический прицел, он позволял стрелять прицельно, в то время как из ДШК можно было бить только на подавление. Британцев было трое, обычно они ездили по две машины — но сейчас вторыми шли американцы. Кроме крупнокалиберного — у них был еще и обычный пулемет.

Путь их лежал на северо-восток, в сторону Триполи. Местность была относительно обжитая, даже обводненная. Много маленьких городков, примерно таких, как тот, в котором они жили — современные здания в пустыне, по три и по четыре этажа. Дороги. Майор отличал цивилизованные страны от нецивилизованных по наличию мощеных дорог: дикари не станут тратить силы на то, чтобы замостить дороги. Получалось, что Ливия была цивилизованной. У них был небольшой разведывательный аппарат размером с птицу, время от времени они останавливались и запускали его, чтобы убедиться, что впереди нет ничего такого, что могло бы им угрожать. Узлы сопротивления — они просто обходили.

Майору внезапно пришло в голову, что они — у самой колыбели САС. Действительно, ведь САС начиналась как разведывательно-пустынная группа дальнего действия, действовали как раз в этих районах — Бенгази, Триполи, Киренаика. Правда тогда — не было таких дорог, да и мерзости, положа руку на сердце — было куда меньше…

— Внимание! Справа на два…

— Машина, стоп!

Исудзу остановился в том месте, с которого можно было простреливать местность.

— Так… Бегун два, я Бегун один как вы там?

— Бегун один, у нас все о-кей. Вижу, вы остановились, в чем дело?

На каждой машине были маяки спутниковой системы, можно было отслеживать позицию каждой машины через спутник.

— Бегун два, мы у точки контакта. Наблюдают два автомобиля типа пикап, один «Ланд Круизер», вооруженные пулеметами, до десяти танго. Опознать не могу, на них маски. Они выглядят как боевики Каддафи.

— Оставайтесь на месте. Не стрелять. Идем к вам.

Пикапы с американцами появились через двадцать минут. Они шли на значительном удалении друг от друга, чтобы не вляпаться одновременно.

Из одного из пикапов выпрыгнул чернокожий ЦРУшник, подбежал к британской машине.

— Что там?

— Двое снайперов. Это только то, что мы видим. Один вон там, в деревьях. Еще один — целится из кишлака, у него полтинник, не меньше.

— Бинокль не одолжишь?

Майор достал бинокль с встроенным лазерным дальномером, протянул его ЦРУшнику. ЦРУшник присмотрелся, к стоящим машинам, хмыкнул.

— То, что надо. Не стрелять.

— В каком смысле не стрелять?

— В прямом. Одна из моих машин останется тут, начнете стрелять, только если будут стрелять мои люди. Помните — вы находитесь в нашем оперативном подчинении.

Майор молча забрал бинокль.

Одна из американских машин двинулась вниз, перед ней — шел этот самый ЦРУшник, они двигались со скоростью пешехода. Стоящие у машин люди в масках — никак не проявляли агрессивности. Когда они сблизились ярдов на сто — от чужих машин пошли трое, без оружия. Американский пикап остановился. ЦРУшник и эти трое встретились на ровно отмеренном расстоянии между машинами. Не может быть, чтобы это не были боевики верных Каддафи племен.

— Сэр, они обнимается. Наш друг обнимается с каждым по очереди… — доложил Стю.

— Вижу, продолжай наблюдение.

Интересно, какого хрена американец один, а этих — трое?

Загадка разрешилась просто, проще, чем можно было предположить. Американец о чем-то коротко переговорил с этими людьми после чего — каждый из них взял по большому мешку из кузова пикапа и потащил к своим машинам. Мешки были большие, брезентовые, каждый — стоуна на три, если не на четыре…

— Сэр… — жизнерадостно заявил Стю — если мои глаза меня не обманывают, кажется, штурм Триполи отменяется…

Заткнись.

Майору вовсе не хотелось веселиться при виде этого. Может быть, возраст…

Средиземное море

Ударный авианосец «Шарль де Голль»

2 августа 2011 года

Двадцать седьмого июля — был убит начальник штаба Временного Переходного совета Ливии Абдул Фатах Юнис.

До того, как в феврале этого года Юнис отрекся от режима Каддафи, перешел на сторону народа и предложил армии и войскам МВД сделать то же самое — он был министром внутренних дел в правительстве Каддафи, человеком, который владел оперативной обстановкой в стране едва ли не лучше, чем Абдалла Сенусси, начальник службы безопасности Каддафи. Он был мусульманином, но не исламистом, Британия делала на него большую ставку. Одной из грубейших ошибок в Ираке, которая наверное и привела к такому катастрофическому развития конфликта — было то, что помимо Саддама удар пришелся и по всей налаженной им системе власти. В Ливии, Британия, наряду с Францией неформальный лидер коалиции — твердо была намерена не допустить повторения иракского сценария. Каддафи — одно, созданная им система — совсем другое. В Ираке — БААС была одной из немногих систем, которая работала, ее разрушили, получилось безвластие. Военные, которым отказали в работе на новый режим, спецслужбисты, полицейские, пополнили ряды боевиков, а то и оперативников Аль-Каиды. В Ливии — британцы и французы были намерены не допустить развала системы власти, созданной Каддафи и генерал Юнис — был залогом этого. Его — прочили на место военного министра и неформального лидера всех министров силового блока, который должен был обеспечить сохранение полиции, спецслужб и замирение страны после ликвидации Каддафи. Сейчас все это — в один день пошло прахом.

Группа майора Хогарта узнала о произошедшем далеко не сразу. Они были в рейде — прощупывали подступы к Триполи, наводили авиацию и выполняли другую, незаметную, но нужную работу. Они выполнили примерно две трети намеченного, когда им приказали отходить от Триполи и найти район, пригодный для посадки транспортного вертолета.

Транспортный вертолет прилетел ночью. Капитан поднялся на борт, обратился с приветствием к пулеметчикам — и получил ответ на французском языке, от чего ему сразу расхотелось разговаривать. Чертовы лягушатники! Он отказался подкрепиться пищевым рационом, пристегнулся к креслу и так просидел весь полет молча…

Авианосец стоял в трех десятках морских миль от берега, по ветру. Ночные полеты были в самом разгаре. Оставшиеся в живых боевики Каддафи не такие дураки, они передвигаются и действуют в основном ночью — поэтому, ночью для авиации как раз самая работа. И для него тоже…

На палубе — его поприветствовал капитан третьего ранга ВМФ Франции. Приказал следовать за ним. На французском, хотя официальный язык НАТО английский и общаться следовало на нем. Капитан Хогарт сделал вид, что ничего не понял — но последовал за французом.

Пройдя узкими, гулкими коридорами, они пошли в зал для брифингов, намного меньший по размерам, чем на американских авианосцах, но оборудованный, возможно, даже лучше. Капитан с удивлением увидел в просмотровом зале своего командира, полковника Монтроуза, еще одного человека, обитающего в Леголэнде^[114], высокого и худого, молодого для разведчика человека в очках с золотой оправой и француза. Он его никогда не видел до этого, но понял, что это настоящий воин. Среднего роста, худой, с тяжелым, давящим взглядом, короткими, цвета полированной стали волосами. На нем была американская военная форма «цифровая пустыня», под погоном, на французский манер — белый берет. На груди — нет таблички с именем. Белый берет — спецназ жандармерии Франции, отличительный знак особо подготовленного подразделения по борьбе с терроризмом GIGN.

— Господа, майор Хогарт — представил его Монтроуз.

Майор щелкнул каблуками, верней — попытался то сделать, потому что вместо сапог у него на ногах было что-то вроде кроссовок. Он был в том виде, в каком был в пустыне — грязный, вонючий, не брившийся уже два месяца и не принимавший ванну последние десять дней, в одежде бедуина — но это никого здесь не волновало…

Никто из присутствующих не представился.

— Майор, вам известно о последних событиях в Бенгази?

— Сэр, последние десять дней я работал в пустыне в составе дальнего патруля, сэр.

— Тогда довожу до вас последние новости, майор. Двадцать восьмого июля сего года в пригороде Бенгази в результате нападения убит начальник штаба Переходного национального совета Абдул Фатах Юнис, двое сопровождавших его офицеров так же были убиты. При нападении на колонну пострадал французский представитель, он доложил о том, что нападение на колонну совершили боевики Переводного национального совета, то есть свои же. Согласно данным радиоперехвата, приказ ликвидировать Юниса поступил от лидера ливийского отделения Аль-Каиды Абдель Хакима Бельхаджа и был исполнен боевиками Бригад мучеников семнадцатого февраля. Таким образом, у нас появились все основания для того, чтобы считать Бригад мучеников семнадцатого февраля организацией террористов. Полковник…

Человек с белым беретом, заправленным под погон, встал, прошел к большому экрану. Даже здесь, на своем авианосце он шел привычно бесшумно, как большая, хищная кошка.

— Commencez, s'il vous plaНt^[115] — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

На экране появилось спутниковое изображение каких-то гор.

— Это изображение северной части Судана, снимки сделаны спутником Европейского космического агентства — сказал он — по определенным причинам мы не можем более доверять информации, которую поставляют Соединенные штаты Америки. Северная часть Судана граничит с Ливией и Египтом, там достаточно труднопроходимая местность, пустыня, южнее — горы и леса. Идеальное место для создания террористических лагерей. Еncore, s'il vous plaНt..

Снимок сменился, на сей раз это был снимок той же местности, но со значками, причем не соответствующими стандартной расшифровке НАТО.

— Это снимки, предоставленные нам неофициально русскими. Снимки, сделанные их спутниками космической разведки и ими же расшифрованные. Значки — обозначают лагеря подготовки террористов. Русские обнаружили уже девятнадцать лагерей, в которых готовятся не менее ста террористов и пятьдесят два объекта, меньших по размеру, но тоже являющихся частью террористической инфраструктуры. Согласно данным, предоставленным русскими, первые лагеря появились здесь еще в две тысячи шестом году. Еncore…

Снимок снова сменился.

— Это снимок одного из лагерей, получивших у нас условное название Мушкетер — 2, расположенного в двенадцати километрах от границы. Снимок сделан стратегическим разведчиком Мираж-4 во время пролета над территорией Ливии и Судана согласно стандартного задания по оценке результатов бомбовых ударов. Небольшое отклонение от стандартного курса, пилот проявил невнимательность. Один из самых крупных объектов, мы постоянно фиксируем там активность. Как видите — лагерь примерно соответствует лагерям подготовки боевиков Талибана в Пакистане, в Зоне Племен. Еncore…

Снимок снова сменился, теперь это было нечеткое лицо человека.

— Этот снимок сделан случайно, однако с точки зрения получения разведывательной информации — бесценен. Парень загорал, лежа на солнце лицом вверх во время пролета самолета — разведчика. Согласно данным DSGE опознан как Аль-Халид Джабар, оперативник саудовской разведки Мухабаррат аль-Амма. Активно действующий оперативный агент за последние десять лет побывал в Пакистане тридцать семь раз. Мы считаем, что он убежденным ваххабитом, религиозным экстремистом и занимает достаточно высокое место в организации «Глобальный Джихад Салафи», материнской организации, созданной саудовскими и арабскими элитами и саудовской разведкой с целью дестабилизации обстановки на всем Ближнем Востоке, продвижения в регионе агрессивного салафизма и организации террористических действий против государств Запада… Мсье Монтроуз.

Полковник сел на свое место. Монтроуз — встал на своем месте, но к экрану не пошел.

— Британской разведкой получены данные от индийской разведывательной службы RAMA в рамках обмена информацией. Индийская разведка — ведет постоянную разведывательную работу в порту Карачи и близлежащих от него портах. Согласно полученным нам данным, через рыболовецкие порты Дживани и Пашни — ведется активная переброска людей и военного имущества, зафиксированы по меньшей мере семнадцать выходов в море рыболовных судов с грузом оружия, боеприпасов, а так же с посторонними людьми на борту, не относящимися к числе членов команды или рыбаков. Нескольких из них — нам удалось опознать по снимкам как активных участников радикальных исламистских группировок, разыскиваемых по обвинениям террористического характера. Во время погрузок и выхода в море таких вот транспортов, портовая и прибрежная зона охраняется скоростными катерами пакистанских ВМФ с бойцами пакистанского морского спецназа на их борту. Маршруты всех этих траулеров нам удалось проследить до Порт Судана и иных мелких портов на Красном море. Суммируя информацию, которой мы обладаем, мы можем заключить, что в течение как минимум трех месяцев проходит активная операция по переброске и сосредоточению в Судане опытных боевиков из исламистских террористических группировок Пакистана. Вероятно туда же, для подготовки и последующей инфильтрации направляют молодых радикалов из Ливии и Египта. Учитывая последнюю акцию Аль-Каиды в Бенгази, действия по обустройству долговременных лагерей в суданской приграничной зоне, наличие там опытных инструкторов и установленных сотрудников саудовской разведки, можно сказать, что у нас под носом готовится долговременная дестабилизация всего региона, включая как Ливию так и Египет, создаются предпосылки для прихода к власти радикальных исламистов, создается база для действий исламского террористического подполья. Исходя из этого — правительствами Франции и Великобритании принято решение о проведении серии операций с целью ликвидации зарождающегося террористического анклава. Вам, майор, выпала честь возглавить первую группу — которая будет заброшена в этот район с целью разведки на местности и наведения высокоточных ударов по лагерям боевиков…

Французский Рафаль — с грохотом сел на палубу, палубные команды побежали к нему, чтобы принять самолет, спустить его на лифте в ангар и начать осмотр и перевооружение. Полковник Монтроуз поморщился от громкого шума…

— Чертовы лягушатники… — пробормотал он — стыд какой. Для поддержки своей операции мы вынуждены пользоваться их авианосцем после того, как пустили на иголки свой. Еб…ый стыд!

Для Британии, бывшей владычицы морей — не иметь ни одного авианосца пи том, что сила современного флота определяется именно по количеству ударных авианосных групп — было серьезным позором…

— Да, сэр…

Британский военный аналитик, тот самый, в очках — устремил на майора хитрый и сосредоточенный взгляд.

— Если есть вопросы, вы можете их задать, майор.

— Да, сэр… Мне не совсем понятно, почему это совместная операция. Мне кажется, что французы, имея собственный авианосец, смогут провести ее намного лучше, чем мы. Для чего размывать ответственность?

Аналитик хмыкнул.

— Тому есть много причин самого разного характера. В основном политических. Первая политическая причина заключается в долгосрочной нефтяной игре в этом регионе. Вам известно, что происходит в Дарфуре?

— Нет, сэр.

— Там есть повстанческое движение. В Судане — обстановка очень сложная, правительством этой страны ведется опасная игра. В стране есть как арабское, так и негритянское население, они скрытно враждуют между собой. В Дарфуре — эта вражда перешла в открытую стадию. Есть так называемый Фронт Освобождения Дарфура, он состоит из исламистов, но в основном чернокожих. Президент Аль-Башир делает ставку с одной стороны на арабскую часть населения страны, соответственно поддерживает контакты со всеми странами Персидского Залива. С другой стороны — он поддерживает контакты с Россией и Белоруссией как политическое прикрытие и для закупки оружия. Девяносто девять процентов военного бюджета Судана, предусмотренного для закупок оружия — идет в эти две страны. Поскольку в две тысячи четвертом году в Дарфуре началась война за независимость, активизировались сепаратисты — президент Аль-Башир был вынужден импортировать арабских боевиков исламистов, в том числе и из Пакистана, приглашать инструкторов. Чтобы не нарваться на обвинения в геноциде и военных преступлениях — была создана исламистская арабская военизированная группировка Джанджавид, которая начала геноцид чернокожего населения в этой части страны, в результате ее действий до четырех миллионов человек вынуждены были стать беженцами и бежать в соседние страны от расправы. Русские представили нам не только спутниковые снимки, они предоставили нам и точные разведданные по лагерям. Они у них есть потому, что русские обладают в этой стране серьезными агентурными позициями, их военные советники готовят части жандармерии и спецназа. Что-нибудь понимаете?

— Нет, сэр.

— Нефть, Ральф — сказал полковник Монтроуз — в этой стране, именно в этой части страны, в Дарфуре и дальше, на севере обнаружены значительные запасы нефти.

— Твою мать…

— Вот именно. Нефть эту — добывают китайские и французские компании. Русские предлагали свои услуги, но не получили контракт. Они обозлились и сдают информацию на Аль-Башира нам. У президента Аль-Башара позиция очень сложная, он вынужден балансировать над пропастью на очень тонкой проволоке. У него нет иной поддержки ни в этом регионе, ни в стране, кроме как арабской части населения, исповедующей ислам. Ливия и особенно Египет — не прочь поддержать сопротивление и способствовать отделению Дарфура, имея на него виды. Французы — имеют прекрасную информацию, но не могут реализовать ее — первый же удар французских истребителей — бомбардировщиков может привести и наверняка приведет к разрыву всех отношений с Total, все месторождения достанутся китайцам, а на подходе там и русские и американцы. Аль-Башир в свое время воспользовался помощью исламистов и теперь они требуют отдать долг. Он вынужден отдать — но с другой стороны ему совсем не улыбается, если его страна превратится в рассадник терроризма и подвергнется ударам сил НАТО. И нам — совершенно не нужно, чтобы терроризм пустил корни в этом субрегионе, а египетские с ливийские исламистские группировки получили постоянную подпитку отсюда кадрами боевиков. У нас и так проблем хватает, что там, что там. Поэтому — мы проведем ограниченную операцию, пока это возможно и снизим силы противостоящих нам исламских экстремистов до приемлемого для нас предела. Вы обнаружите цели, мы наведем на цели боевые вертолеты и истребители — бомбардировщики. Франция поможет нам по эту сторону границы, здесь у нее нет обязательств.

— Сэр, у нас будет какая-то конкретная цель?

— Цель… Вашей целью, Ральф, будет Абдель Хаким Бельхадж, новый начальник штаба в Переходном правительстве Ливии, член Аль-Каиды, отсидевший в Гуантанамо за террористическую деятельность. Теперь его действия и намерения для нас ясны: вопреки его уверениям, он никогда не прерывал связи с Аль-Каидой и действует с целью превратить Ливию в шариатское теократическое государство, чего мы позволить себе не можем. И мы никак не можем — простить предательства. Единственно — мы должны точно идентифицировать его и не допустить жертв среди гражданских или среди наших друзей при его ликвидации…

На обратном пути с авианосца — майор Ральф Хогарт пытался сложить все куски в одну картинку. И все равно, что-то выпадало. Что-то не складывалось.

Откуда возьмутся боевые вертолеты? Единственные британские вертолеты в регионе, способные нести достаточное количество вооружения и действовать в горах — находятся в Афганистане! Так откуда вертолеты?

А ларчик открывался просто. Израильтяне! Вот было то недостающее звено, о котором планировщики операции ничего не сказали ни майору Хогарту, ни кому другому из числа задействованных в операции. Тому были причины — стоило только пройти информации о том, что в операции Odyssey Down или в каких-либо других операциях НАТО на Востоке и на севере Африки задействованы израильтяне — и коалиция с восточными союзниками моментально рассыплется в прах, все ближневосточные и североафриканские страны сменят нейтралитет на неприкрытую враждебность. Израилю, который обладал самыми мощными и подготовленными ВВС в регионе — не было места ни в какой коалиции.

И тем не менее — израильская сила была нужна. Израиль имел во всем этом регионе и средства т прямые интересы. Он находился достаточно близко, чтобы задействовать не только самолеты, но и ударные вертолеты. Он был как никто другой заинтересован в максимально эффективном пресечении распространения исламского экстремизма в регионе. И, наконец, Израиль был заинтересован в нефти Судана — это была единственная расположенная рядом и в относительно нейтральном государстве нефть, какую он мог получить.

Таким образом, была достигнута тайная договоренность. Великобритания и Франция за последний год сблизились с Израилем намного сильнее, чем это объявлялось и намного сильнее, чем хотели бы того Соединенные штаты Америки, рассматривающие возможность отказаться от поддержки Израиля. По целям, отмеченным британскими спецназовцами САС и СБС — должны были отработать израильские ударные самолеты и вертолеты. Но майору и его людям, равно как и другим бойцам САС — это знать было вовсе не обязательно.

Западный Судан. Провинция Дарфур

Пустынная местность. Севернее Савдири

7 августа 2011 года

Места были, конечно, красивые…

Африканская пустыня. Южнее — были более пригодные для земледелия земли, поросшие зеленью, но здесь — почти чистая пустыня. Нефтяные вышки здесь тоже были — но их не было видно отсюда и пустыня — радовала своей неоскверненной первозданной чистотой. Это если не смотреть в бинокль или в оптический прицел. А если смотреть… впереди, примерно в миле — был лагерь Мушкетер-2, лагерь подготовки террористов, в котором, согласно данным объединенного разведывательного штаба — одновременно готовилось до пятисот боевиков.

— Что видишь?

— Кучу всякого дерьма, сэр — ответил Стю, вглядываясь в оптический прицел новенького, только что выданного ему Барретта — да, сэр, кучу всякого дерьма.

— Конкретнее — майор устанавливал на фотоаппарат шестисотмиллиметровый объектив для того, чтобы сделать снимки лагеря. Операция была очень щекотливой, они проводилась под мандат, выданный ООН в рамках операции Odyssey Down против Ливии — но в то же время она проводилась на территории соседнего государства и против сил, которые на данном этапе представлялись союзниками НАТО. В любой момент могла произойти утечка информации. После удара — исламисты привычно скажут, что это был лагерь беженцев из Ливии, посыплются обвинения — и надо иметь неопровержимые доказательства того, что здесь происходило на самом деле. Поэтому, майору вручили фотоаппарат с мощнейшим объективом, позволяющим производить съемки с расстояния в милю, наскоро обучили им пользоваться и приказали перед тем, как пометить лагерь для удара — снимать его на фотоаппарат для того, чтобы четко понимать, что разбомбили и иметь доказательства этому. Была даже мысль послать в рейд независимого наблюдателя с каждой командой — но САС резко воспротивился этому и от этой идеи отказались…

Проклятый объектив не хотел вставать на место, видимо — все-таки попала пыль. От этого майор злился — он не имел понятия, как с этим работать, но вынужден был с этим работать. И если все это сломается к чертовой матери — может быть и такое, что стоимость этого дерьма вычтут из его жалования.

— Одновременно наблюдаю до пять ноль, повторяю — пять ноль ублюдков с АК-47, РПГ, ЗРК типа Стрела. Легкие автомобили с пулеметами на них…

— Черт… подтверди, что видишь ЗРК.

— Подтверждаю, парень с ЗРК. Думаю, у них есть еще…

Майору нравилось это все меньше и меньше. Они знали о том, что до введения режима санкций, а возможно — и после их введения Каддафи закупал огромное количество оружия, в том числе ПЗРК, которые СССР штамповал буквально десятками тысяч, готовясь к тотальной войне. Они знали о том, что эти ПЗРК все это время хранились не лучшим образом, а у головки самонаведения есть срок годности и скорее всего — на сегодня они уже вышли из строя. Но проверять это на британских пилотах, которые полетят бомбить лагерь — явно не хотелось…

— Твою в Бога душу мать!

Объектив, наконец, встал на место — или виделось, что он встал на место…

Они лежали на каком-то холме, накрывшись маскировочной сетью. Пустыня здесь была несколько необычной — как будто песок был нанесен ветром на нормальную землю, в некоторых местах из тела земли выпирали такие вот холмы. Решение занять позицию именно здесь было не самым лучшим, потому что если что-то произойдет, то обстреливать в первую очередь начнут именно эту точку — но никакого другого наблюдательного пункта здесь не было. Ничего, если что — под холмом лежит легкий мотоцикл, успеют уйти…

Майор угнездил фотоаппарат, прильнул к видоискателю, который давал картинку с тем же увеличением, что и на объективе…

Лагерь был создан на основе какого-то населенного пункта, скорее всего, покинутого его жителями в ходе геноцида несколько лет назад. В нем и в самом деле было много людей — не пятьсот человек, наверняка даже больше. Все то, что видел Стю — теперь видел и он. Палатки, замаскированные подручными средствами, флаги. Ливийский королевский, являющийся официальным флагом Переходного совета, зеленый, черный с шахадой — флаг исламских экстремистов, который не принадлежал ни одному из государств — причем он здесь доминировал. Наконец, в трех местах майор обнаружил иракские флаги — причем не времен Саддама, а новые, нового правительства, которое поставили они и американцы. Сначала он не мог сообразить, в чем дело — потом дошло. Это иракские моджахеды, которые нелегально въехали сюда, чтобы делать джихад.

Почему, когда мы помогаем людям обрести свободу от тиранов — они с радостью становятся рабами Аллаха? Неужели арабы — это нация, которая не может не быть рабами?

Никакими беженцами тут и не пахло. Вооруженные мужчины, автоматы, пулеметы, гранатометы. Он видел местных жителей, в основном женщин, чернокожих. Видимо, похищенных и использующихся для работ в лагере и для сексуальных целей.

Он видел машины, вооруженные крупнокалиберными пулеметами — в одном месте они просто стояли, в другом их ремонтировали. Он видел стрельбище, на котором упражнялись в стрельбе с основном молодые люди. Инструкторы были… скорее всего иракцы, со времен Саддама в этой стране принято носить только усы, но не бороду, в то время как салафиты носят бороду без усов. Он увидел что-то, напоминающее то ли информационный центр, то ли штаб, то ли еще что. Большая советская палатка, возле которой стоял портативный генератор и часовой с автоматом Калашникова. Все это — он видел в Афганистане, Ираке — а вот теперь видел в Судане. Это — расползалось. Но была маленькая разница. Если проехать пятнадцать миль до границы — то на той стороне он должен был исполнять другой приказ, поддерживая этих в их борьбе против тирании Каддафи.

И как это понимать?

Он видел. Снимал. Потом достал небольшую видеокамеру, включил максимальный электронный зум и отснял два ролика по десять минут каждый. Потом — тщательно упаковал аппаратуру.

— Уходим.

Пригибаясь, они метнулись вниз, к подножию холма. Разгребли песок, скатали маскировочную сеть и откопали кроссовый мотоцикл КТМ с двигателем двести пятьдесят кубических сантиметров и сидением на двоих. Майор запустил мотор и сел вперед, Стю упаковал винтовку, к которой он относился не менее трепетно чем майор — к выданной ему аппаратуре, сел назад. И они покатили по пустыне…

Два пикапа «Тойота» — они припарковали примерно в трех милях отсюда, кормой внутрь, носами наружу, чтобы можно было быстро ехать. Натянули маскировочную сеть, поставили несколько мин — ловушек. Сейчас один из оставшихся в лагере — гнезде, как они его называли — САСовцев готовил ужин. Второй стоял на стреме с пулеметом.

— Что новенького? — спросил майор, отряхиваясь от песка. При езде по пустыне песок был сущим бедствием, если не прикрыть рот и нос — то пятиминутная поездка может дать воспаление носоглотки…

— Группа Кроули подтвердила выход к Мушкетеру — один — ответил САСовец, колдуя у небольшой туристической горелки — у них все в норме.

— У нас тоже. Что на ужин?

— Баранина со специями, сэр. И чай.

— Черт бы побрал эту баранину…

Майор слишком долго был на востоке — и если для обычного англичанина баранина была приятной экзотикой — то у майора она в печенках сидела…

— Свежее мясо, сэр… — сказал Стю — это лучше, чем жрать паек.

Баранину они купили на базаре в приграничье, на несколько дней. После того, как полыхнуло в Алжире, Египте, Ливии — здесь было настоящее вавилонское столпотворение, столько новых лиц, что еще одно никого не удивляло. И парень в арабской одежде, бородатый, знающий арабский и имеющий немного засаленных долларов — запросто мог разжиться и мясом и всем чем нужно без лишних вопросов.

— На твой вкус, Стю…

Майор достал из кабины «Тойоты» станцию связи, которая сейчас представляла собой ноутбук со шнуром для подключения спутникового телефона в качестве модема. Через переходник — майор подключил сначала фотоаппарат, потом видеокамеру и сбросил полученную информацию на компьютер. Набрал сопроводительное письмо, в котором указал что они видели парня с ракетной установкой Стрела и установленные на автомобилях тяжелые пулеметы. Потом — зашифровал информацию шифровальной программой НАТО, разделил ее на десять частей и поставил на пересылку в штаб операции Odyssey Down. Все это выглядело как отправка электронной почты — несколько минут работы на компьютере — и около ста мегабайт информации ушло к адресату. Когда майор убедился, что информация ушла, и получил подтверждение о принятии — он стер ее сначала с жесткого диска компьютера. Потом вставил новые карты памяти в видеокамеру и фотоаппарат — эти будут храниться в специальном кейсе, где их легко уничтожить.

Еще двадцать лет назад — переправка такой информации заняла бы пару дней и была бы связана с риском для жизни.

— Чай, сэр…

Майор принял чашку чая, взяв ее обеими руками, по-арабски. Темнело и темнело быстро. Минут через пять — стемнеет окончательно, не будет видно уже ничего. Надо выпить чая, поесть и ложиться спать до того момента, как придет время дежурить…

Зазвонил спутниковый телефон. Майор взял трубку.

— На приеме.

— Ральф, это Генри. Мы с вами виделись несколько дней назад на палубе корабля, помните?

По спутниковому телефону разговаривать можно было как по обычному мобильному.

— Да — майор вспомнил высокого очкарика — аналитика.

— Вот и отлично. Мы расшифровали присланную вами информацию, она полностью совпала с нашими разведданными. Готовность два — завтра к одиннадцати по Гринвичу.

— Принято.

— Удачи, сэр.

Аналитик отключился.

— Штабом принято положительное решение — пояснил майор — завтра эти парни получат сюрприз…

— Что-то быстро, сэр. Обычно надо посовещаться пару дней.

— Может быть, кого-то из политиков прошиб понос…

И все захохотали…

— Тридцать майк, сэр.

— Есть тридцать майк. Браво три — три что у вас?

— Готовы двигаться, сэр. Лагерь свернут.

— Тридцать майк.

— Есть тридцать майк, сэр.

Тридцать минут до удара. Капитан посмотрел на часы, потом начал проверять лазерную систему наведения на цели. Возможно, сегодня они не победят зло — но мир определенно станет лучше, как завалят этих гадов.

— Черт… — пробормотал Стю и пошевелился, поудобнее прилаживаясь к винтовке.

— Что там?

— Несколько машин. Идут к лагерю…

Майор взялся за фотоаппарат — им он должен был подтвердить последствия удара.

— Где?

— Слева, сэр. Идут от границы…

Несколько машин, в основном «Ланд Круизеры» старой и новой модели и пикапы — быстро шли по ухабистой дороге по направлению к лагерю.

— Ублюдки…

Майор достал спутниковый телефон, по которому можно было и просто позвонить и переслать информацию, используя его в качестве пустынного модема.

— Одиссей восемь, это Браво три — один, прошу срочной связи. Одиссей восемь, это Браво три один, прошу срочной связи.

В трубке раздался едва слышный щелчок переключения.

— Браво три один, это Одиссей восемь, что у вас?

— Одиссей восемь, это Браво три один, наблюдаю колонну машин, движущуюся по направлению к объекту Мушкетер два из пограничной зоны. Восемь машин, внедорожники и пикапы. Возможно, в колонне следует цель высокого приоритета, как поняли.

— Вас понял, жду информации.

— У них флаги на машинах — пробормотал Стю — ливийский и джихадистов.

— Одиссей восемь, дополнительная информация, на машинах ливийский флаг и флаг исламских экстремистов.

— Вас понял, вы можете передать мне картинку?

— Так точно, Одиссей восемь, удерживайте канал…

Майор через шнур-переходник подключил телефон к фотоаппарату, запрограммировал телефон на передачу данных сплошным потоком…

— Машины в западной части лагеря. Машины останавливаются…

На экране телефона — загорелось подтверждение контакта — система готова к передаче данных в режиме реального времени.

— Из машин выходят вооруженные люди. Вижу АК-47, пулеметы и ракетные установки. Устанавливают периметр…

Майор навел фотоаппарат и начал нажимать на кнопку спуска раз за разом. Каждый раз сформированные аппаратом фотографии тут же передавались по каналу спутниковой связи в центр операции.

— Вот… черт.

— Что там?

— Сэр, наблюдаю приоритетную цель, повторяю — приоритетная цель. Бедуин — в моем прицеле…

— Продолжай наблюдать, держи его в прицеле.

— Есть.

Если бы это были пятидесятые годы — майор просто отдал бы приказ — и опытного джихадиста, установленного командира нарождающегося в соседней стране исламского террористического подполья просто не стало бы. А вместе с ним — не стало бы и проблем, какие он создавал самим своим существованием. В пятидесятые годы — не было снайперских винтовок пятидесятого калибра, позволяющих поразить цель с расстояния в милю — но было кое-что другое. Была вера в то что белые люди самим Богом посланы чтобы окультурить эти земли, была твердая уверенность в правильности того что делаешь и была… наверное, честь. Иначе это не назовешь. Это сейчас — каждый, делая дело, думает, как будет потом оправдываться за него…

Майор нажимал на спусковую клавишу фотоаппарата со скоростью один раз в секунду — и снимки один за другим уходили в штаб.

— Вижу еще людей… твою мать!

— Что там?

— Сэр… помните сотрудников ЦРУ, которые работали с нами у Триполи?

— И что?

— Это они. Они там.

— Твою мать…

Майор отсоединил переходник, прервав передачу изображений.

— Одиссей восемь, это Браво три — один, прошу срочной связи.

— Браво три один, что происходит? Почему прервали передачу?

— Сэр, у нас Айч-Ви-Ти, повторяю — Айч-Ви-Ти^[116]. Бедуин прибыл в лагерь, мой снайпер опознал его. Бедуин прибыл в лагерь, вместе с ним до тридцати боевиков и сотрудники ЦРУ.

— Браво три один, не понял, повторите.

— Одиссей восемь, мой снайпер опознал Бедуина, повторяю — Бедуин находится в лагере Мушкетер два прямо сейчас. Вместе с ним сотрудники ЦРУ, повторяю — сотрудники ЦРУ. Мой снайпер произвел опознание.

— Браво три один, повторите, не понял, какие сотрудники ЦРУ?

— Одиссей восемь, твою мать, мы работали с ними западнее, обеспечивали охрану при передачах денег! Эти подонки сейчас в лагере и Бедуин вместе с ними! Они прибыли туда вместе и находятся в лагере!

Сотней километров севернее — пара истребителей — бомбардировщиков F15 ВВС Израиля выруливали на взлетную полосу. Каждый из них — нес по шесть управляемых бомб весом по две тысячи фунтов каждая…

— Браво три один, вас понял, удерживайте канал…

— Одиссей восемь, принято.

— Сэр, прямо сейчас вижу этого ублюдка Бедуина — сказал Стю — он открыт. Могу снять его.

— У нас нет разрешения. Удерживай контакт.

— Есть…

От нечего делать — майор начал снова делать снимки, не передавая их по открытому каналу — если нужно будет, передаст позже. Бедуин шел между палатками, его приветствовали криками и стрельбой в воздух.

— Все это пахнет дерьмом… — пробормотал Стю…

И еще каким…

Замигал кнопкой вызова телефон.

— Браво три один на связи.

— Браво три один, это Одиссей восемь. Запрет, повторяю — запрет. Никаких действий, сворачивайтесь и отходите к точке эксфильтрации, подтвердите.

— Одиссей восемь, у меня снайпер на позиции, он держит Бедуина на прицеле. Мы можем снять его и потом отходить. Возможность практически стопроцентная.

— Браво три ноль, у нас запрет, повторяю — нет разрешения на активные действия, никакой стрельбы. Сворачивайтесь и отходите.

— Вашу мать, Одиссей, передо мной лагерь полный моджахедов, там их несколько сотен! Если мы ничего сейчас не сделаем с этим дерьмом, потом мы здесь кровью захлебнемся!

— Браво три ноль, у меня категорический приказ, никаких действий. Приказ подписан Лондоном, высшими инстанциями!

— Сэр, у нас проблемы! — крикнул Стю — кажется, эти ублюдки что-то поняли! Они бегут к машинам!

Майор выключил телефон.

— Видишь Бедуина?

— Нет, сэр. Он зашел в большую палатку…

— Твою мать…

Майор в последний раз глянул на лагерь через объектив фотоаппарата. Несколько десятков боевиков — спешно рассаживались по машинам, вооруженным пулеметами. Не составляло большого труда догадаться, что кто-то позвонил сюда и предупредил.

— Уходим!

Через несколько дней — майор британской армии Ральф Хогарт прервал свой тур (оставалось еще две недели) и подал в отставку.

Неконтролируемая территория

Сомали. Севернее Могадишо. Судный день

30 июля 2015 года

— Остановитесь, сэр — внезапно сказал сидящий на заднем сидении капитан Уилкинсон.

Майор выматерился сквозь зубы, остановил машину, тормознул в пол, так что всех бросило вперед. Видно было плохо — после взрыва поднялась пыль, она никак не оседала. Они ехали как в тумане, мутном тумане.

— Кто-то хочет что-то сказать?

— Сэр, мы не должны оставлять этого парня здесь. Каким бы дерьмом он не был — он один из нас, сэр.

— Один из нас?!

— Да, сэр, один из нас — твердо сказал капитан.

— Теперь послушай, что это за дерьмо. Первый раз он подставил нас в Афганистане. Этот ублюдок сказал о том, что он собирается встретиться с племенными вождями и раздать им некоторые подарки от дяди Сэма — но я почему то думаю, что этот стервец встретился с оптовыми торговцами героином для того, чтобы купить большую партию и военными каналами отправить ее в цивилизованный мир, чтобы люди травились этой дрянью. Это раз. Я не для этого, б…, воевал в Афганистане, чтобы такие вот ублюдки делали свой маленький грязный бизнес, мать твою. Второй раз — он подставил нас в Ливии. Из нормальной страны он и такие как он сукины дети устроили второй Сомали, из простых людей, которые просто хотели жить как свободные люди, не бояться ублюдка на троне — он сделал бандитов и боевиков. Ты помнишь, где мы стояли? Там были квартиры, по размерам большие, чем мы можем позволить себе. Там были искусственные реки. Там была нефть. А теперь — одни добывают нефть, другие их охраняют, третьи — пытаются убить первых и вторых, четвертые — пиратствуют, пятые — подыхают от голода. Все это устроил он, потрох сучий. И наконец то, что происходит здесь. Ты знаешь, что здесь происходит? Нет? А я тебе скажу. ЦРУ устроило здесь лабораторию по отработке нетрадиционных методов борьбы с повстанцами. Пока нас убивают где-нибудь в горах — эти ублюдки делают здесь свои дела. Он устроил так, что пираты стали пользоваться поддержкой Запада. Потом вывел из них крысиного короля — как раз того, кого ты угрохал ночью. А потом — он должен был взять под контроль всю страну. Устроить здесь нелегальное производство с рабскими фабриками, плантации для массового производства наркотиков, пиратскую базу, на борьбу с которой можно будет отпиливать денежку из бюджета. Если пацан мечтает пойти в пираты — он никогда не наденет повязку с шахадой и не начнет убивать во имя Аллаха. Если он будет выращивать наркотики — он никогда не пойдет по пути джихада. Криминальный беспредел — как способ борьбы с религиозным фанатизмом — здорово, правда? Ну а то, что в Европе или в Англии сколько то бедняг подохнут от передозировки или превратятся в овощи, или при нападении на яхту убили паренька — так это же неминуемые издержки процесса. Не так ли, Стю?

— Сэр, я хочу сказать, что он просто выполнял приказы. Черт возьми, нам тоже отдавали приказы, сэр.

— Нет, Стю. Немного не так. Какие бы приказы не отдавали — существует добро и существует зло. Надо выбирать, на какой ты стороне. Я ушел после Ливии не потому, что мне надоело или я устал. И не потому, что на гражданке платят втрое больше, а потому что я понял, какое дерьмо мы творим. В Афганистане мы убиваем муджиков, а в Ливии, Сирии, Алжире, Египте — делаем все, чтобы они пришли к власти. Это не идиотизм, это намного хуже. Поэтому — я не хотел во всем в этом участвовать и хотел сам выбирать то, за что воюю, безо всех, мать твою приказов. А этот ублюдок — он еще хуже, потому что он не просто встал на сторону зла. Для него — чем хуже, тем лучше, мать твою. Этот парень научился извлекать деньги из беды и страданий других людей. В Афганистане он торговал героином — ты думаешь, это ему приказали торговать героином или он сам до этого додумался? Здесь — он, су…а, моментально сообразил, что к чему и предложил мне устроить посредническую фирму с пиратами. Судовладельцы регулярно платят дань, а пираты держатся от их кораблей подальше. Ему никто не отдает приказы, он соображает самостоятельно, что к чему. И делает зло. Этот ублюдок — хуже всякого аш-Шабаба, намного хуже Аль-Каиды. Без таких как он — и аш-Шабаба и Аль-Каиды просто не было бы.

Капитан Уилкинсон тяжело вздохнул. Много лет назад, на учениях по выживанию НАТО — темнокожий парнишка из морской пехоты США спас ему жизнь. С тех пор — он поклялся отдать когда-нибудь долг.

— Сэр, этот парень все же один из нас. И он знает здесь все — местность, пути отхода. Просто глупо его бросать.

Майор покачал головой.

— Джек, что скажешь?

Бывший морской пехотинец показал головой.

— Сэр, я просто хочу убраться отсюда как можно быстрее. И что-то мне подсказывает, что с этим ублюдком мы сможем сделать это быстрее и вернее. Тут ничего личного, сэр, если он вас так достал — просто пристрелите его, когда мы выберемся из этой задницы и все.

Майор тяжело вздохнул.

— Дело ваше, парни…

Переключив передачу, он резко поехал назад и ехал, пока не увидел фигуру в пыли — ЦРУшник звонил по телефону.

Хогарт остановил машину рядом с ним.

— Садись.

ЦРУшник пожал плечами, мол, дело ваше. Сел на заднее сидение.

— Начинаем немного соображать, да?

Сидевший рядом с ним Джек чувствительно ткнул его в бок.

— Ладно, ладно…

— Заткнись, Том — мрачно посоветовал майор — не буди во мне зверя.

— Как знаете. Дело ваше. Телефон почему-то не работает. Кстати, я знаю, где неподалеку отсюда дожидается С-130 из Джибути. Мы должны были привезти Шакура и с ним уносить ноги. Но в принципе там не будут задавать лишних вопросов. Так что? Я все еще должен молчать?

Майор глубоко вдохнул, досчитал до пяти и выдохнул.

— Они, наверняка уже улетели.

— Навряд ли. Я все-таки начальник станции, в Могадишо всякое могло случиться. Но если и так — что мы, собственно теряем, если заедем и посмотрим, а?

— Хорошо. Показывай дорогу…

С130 — серый, без опознавательных знаков — стоял примерно в семидесяти километрах от Могадишо, стоял на импровизированной посадочной площадке, на пляже, представлявшем собой смесь песка, глины и морской соли, слежавшуюся здесь и превратившуюся в полосу, способную выдержать Геркулес. Отсюда был виден океан. Хвостовая аппарель была закрыта, самолет готовился взлететь — но не взлетел…

Они свернули к самолету — и тут же пулеметная очередь вздыбила гейзеры перед самым капотом…

— Твою мать!

— Стой!

— Парни, я должен выйти и подать сигнал. Следующая очередь будет на поражение — сказал Маркович.

— Давай… — сказал майор — сделай это.

ЦРУшник вышел, хромая, чуть отошел от машины, сделал несколько жестов руками. Непонятно было, то ли он подает сигнал «я свой», то ли «в машине враги», огонь.

Из-за чахлого куста у самого берега, который корка соли превратила в нечто среднее между сосулькой и абстрактной скульптурой — поднялись двое. У одного был пулемет М240G с новым складным прикладом и шестикратным оптическим прицелом ACOG, у другого — штурмовой карабин М4 с подствольником. Лица были закутаны арабскими цветастыми платками, оружие смотрело точно на машину. Скорее всего, спасательная команда морской пехоты TRAP с базы в Джибути.

— Свои! Свои, парни, свои! — крикнул ЦРУшник — это мы!

— Идентификация, сэр!? — крикнул в ответ один из морпехов.

— Точка воспламенения!

Оружие опустилось.

— Надо срочно уходить, сэр! Прошу за мной!

Когда в каждой из машин, стоящих рядком на песке ослепительно белым вспыхнули термитные шашки — Геркулес уже разгонялся по песку…

Морские пехотинцы сняли платки, которыми прикрывали лица. Все они были очень молоды — командиру группы было двадцать семь лет, а пулеметчику, которого оставили прикрывать самолет — двадцать один год.

— Сэр, вы из Могадишо? — прокричал в ухо ЦРУшнику сидевший рядом с ним морской пехотинец — какого черта там произошло, сэр?

— Я и сам не знаю, парень. Но ничего хорошего! Большой бум там произошел! Прямо на моих глазах.

— Тогда с вашего позволения я немного отсяду, сэр!

— От этого нигде не спасешься, парень. Нахватался, так нахватался…

— Черт, Майк, хватить ерзать по самолету! Что ты переживаешь, у тебя и так не стоит!

— Да пошел ты!

Резидент ЦРУ в бывшем Могадишо, известный как Том Маркович — решил подняться в кабину и поговорить с пилотами. Совсем недавно — самолет резко тряхнуло, мигнул свет, потом — показалось, что начались перебои в работе двигателей. Но теперь вроде все было в норме…

В С130 для того, чтобы подняться в кабину пилотов, есть открыто расположенная лестница, перед ней что-то вроде небольшого постамента и запертая дверь. ЦРУшник с трудом, едва не упав поднялся, постучал в дверь. Ему открыли.

— Что тут у вас происходит, ребята?

— Это вас мы ждали, верно, сэр?

— Верно. Так что происходит?

— Что-то непонятное, сэр. Пропала связь с Джибути, мощный электромагнитный импульс. Мы сейчас вызываем всех, кого можно, есть неустойчивая связь с Рональдом Рейганом — но они сами толком не знают, что происходит…

— Это расплата, Марк — сказал появившийся за спиной ЦРУшника майор Хогарт.

ЦРУшник резко обернулся.

— Что ты несешь, черт тебя дери? Какая еще расплата? За что, нахрен?

— За все, Том. За все…

Картинки из прошлого. Индийский океан

Парусная яхта «Император Индии IV»

Вечер 30 июля 2014 года

Парусная яхта Император Индии IV — была одной из тех немногих яхт в мире, которую смело можно было назвать красивой. Ее длина составляла сорок восемь метров, она была спущена на воду в Голландии верфью Royal Huisman, которая подарила миру не одно произведение яхтенного искусства. В отличие от обычных современных парусных яхт — парусное оснащение этой яхты не было оснащено ни компьютерным управлением, ни силовыми приводами, им надо было управлять руками как и сто лет назад. Точно так же, в интерьере единственно, что было современного — средства связи, все остальное, вплоть до подвесных матросских коек — шагнуло прямиком из девятнадцатого века. Яхту строили на заказ для бизнесмена, пожелавшего иметь именно такое судно, лишенное современных удобств, которые делают управление парусной яхтой не более сложным, чем моторной. Поскольку за работу было щедро заплачено — голландские мастера пожали плечами и сделали то, что от них требовалось. Они даже выкупили чертежи нескольких чайных клипперов, чтобы сделать яхту максимально похожими на старые парусные суда.

После того, как это судно спустили на воду — владелец опробовал его и остался доволен. Сначала портом его приписки был Бристоль, но потом — о чем он сильно пожалеет — он приказал перегнать его в Мумбаи, бывший Бомбей. У Великобритании, по холодным морям с резкими, порывистыми ветрами ходить было намного менее приятно, чем в теплом Индийском океане. Кроме того, судно было похоже на чайный клипер и где ему было базироваться, как не в Мумбаи?

Как это и принято в современном мире — владелец зарегистрировал яхту у яхтенного брокера для того, чтобы пока он ею не пользовался — яхтой могли пользоваться другие люди. За плату, естественно. Сначала клиентов было немного — в конце концов, аренда яхты такого класса стоила дорого, и за свои деньги отдыхающие хотели получить немного комфорта, а не сражаться с парусной оснасткой. Но потом — яхтенный брокер заметил одну интересную вещь: заказы на эту яхту были небольшими, но постоянными, те, кто ее арендовал — точно знали, что именно они хотят и возвращались год за годом, потому что им нужна была именно такая яхта. Обычно, одна и та же яхта никогда не арендуется дважды, ведь весь смысл аренды яхт — в разнообразии. А эту — заказывали одни и те же люди и количество их медленно, но верно росло. Яхтенный брокер даже задумывался о том, чтобы поговорить с инвесторами и заказать еще одну такую же яхту. Черт возьми, ее даже киностудия арендовала, чтобы фильм снимать!

Как потом оказалось — передача яхты яхтенному брокеру для сдачи в аренду и сыграла роковую роль. Как и все яхтенные брокеры — этот вел записи, записывал, кто и когда будет арендовать эту яхту и каков примерный маршрут ее походов. Особого значения безопасности брокер не придавал, у него даже не было шифровальной программы. Это всего лишь яхты, верно? В один прекрасный день — данные попали к агентам сомалийских пиратов…

Для себя — владелец резервировал лишь четыре недели, по две недели дважды в год. И вот — в один прекрасный день на пирсе появились несколько пацанов с большими сумками и в военной форме…

Пятнадцатилетний (шестнадцать через месяц) Адам Герни был совсем не похож на своего отца, удачливого биржевого спекулянта, который сейчас владел брокерской конторой и крупными долями в двух инвестиционных банках. Скорее он был похож на деда, который подделал документы, чтобы в семнадцать лет завербоваться в ВВС и в сороковом — сражался с рыцарями Люфтваффе над Английским каналом на самолете, который по своим характеристикам уступал Мессершмидту. Дел презрительно фыркал, когда слышал, чем занимается его сын и отец Адама — он никогда не понимал и не принимал финансовый бизнес, все компании, которыми он владел, производили что-то реальное, а в основном — занимались добычей полезных ископаемых. Отца он мог в лицо назвать спекулянтом, отчего в семье бывали и скандалы. Адам любил отца — но не собирался идти ни по его стопам ни по стопам деда. Может быть, когда-нибудь… Пока что — он хотел попасть на службу в полк королевских коммандос или — в Специальную лодочную службу. И поскольку он в полной мере унаследовал твердость деда — он был близок к этому. Он бегал кроссы, хорошо стрелял — дед ставил его в стрелковую линию на охоте двенадцатилетним, хотя за это полагалась уголовная ответственность. В школе он вступил в кадетский корпус и дослужился до звания «капрал-кадета». Наконец, он самостоятельно, в пятнадцать лет, нашел настоящее здание штаба Специальной лодочной службы и сказал несколько ошалевшим от такой проворности спецназовцам, что сбирается вступить в их ряды и лучше, если они не будут этому препятствовать. Удивление было так велико, что с ним поговорил сам командир подразделения, капитан первого ранга, имя которого было засекречено в связи с тем, что Исламская шура Пакистана приговорила его и его людей к смерти. Капитан поговорил с нагловатым, дерзко держащимся пареньком и посоветовал, на что обратить внимание, если он действительно хочет служить с ними. А про себя решил, что если этот парнишка, явно патриот и неравнодушный, где то на флоте и сгодится, так это только у них. Потому что никто другой — такого терпеть не будет, в британском флоте сейчас предпочитают посадить новейшую субмарину на мель, чем согласиться с чужим мнением^[117].

А сейчас Адам Герни и ребята из его взвода — собирались провести две недели в море на яхте, которая принадлежала его дедушке…

Когда яхта отходила — наблюдавший за ней человек опустил бинокль. Это была та самая яхта и на ней — те самые люди. Можно считать, что пятьдесят тысяч долларов — в кармане…

Человек еще раз посмотрел на яхту — благодаря высокой парусной оснастке за ней было легко следить — и достал спутниковый телефон…

Банда пиратов базировалась на небольшом, дедвейтом всего три тысячи сухогрузе, который когда то принадлежал BLASCO, крупнейшему в мире Черноморскому морскому пароходству, потом был продан по цене ниже цены металлолома какой-то подставной фирме на Кипре, а потом — греческой судоходной компании. Потом он менял своих владельцев еще два раза, пока, наконец, его по сходной цене не купила компания, зарегистрированная в Либерии, но принадлежащая сомалийским пиратам. Сомалийцы быстро учились: раньше для дальних перехватов использовались ранее захваченные суда, но потом — пираты поняли, что как бы они не маскировались, ранее захваченное судно довольно легко опознавалось. И если оно числилось в списке угнанных — на палубу высаживался десант. А вот если судно законно куплено и зарегистрировано у Ллойда — просто так его нельзя даже досмотреть.

Правда, покупать судно, даже старое — стоило дорого, и пираты использовали такие суда, только если в сеть шла действительно крупная рыба.

Локальным командиром пиратской группы, базирующемся на этом судне был двадцативосьмилетний пират по имени Джем. Вообще то его звали по-другому, но он знал английский язык и взял себе американизированное имя. Спрашивать его о настоящем мог осмелиться только тот, кому жизнь не дорога. Убивали и за меньшее…

Джем был ветераном морской войны, он пиратствовал уже семь лет и участвовал в двадцати трех удачно закончившихся нападениях. Из них в тринадцати — как командир группы захвата. Он был одним из немногих пиратов, которым удалось уйти от вертолета американских ВМФ — обычно, когда он зависал над пиратским судном, пираты бросали оружие в воду и поднимали руки. Наконец, он твердо решил, что это его последнее пиратское нападение: он заработал более полутора миллионов долларов, из которых триста тысяч отдал за статус беженца в Европе. Там он намеревался осмотреться и возможно — вложиться в торговлю наркотиками, благо брат выращивал марихуану и опиумный мак. Вообще то наркоторговлю в Европе сейчас контролировали албанцы — но Джем их не боялся. Он вообще никого не боялся.

У Джема была тщательно подобранная команда — тринадцать человек не считая его, из них не было никого, кто участвовал бы меньше чем в пяти удачных нападениях. Попасть в команду Джема мечтали многие, потому что он славился как удачливый капитан — но он подбирал людей осторожно, состав был почти постоянный. У него так же были свои скоростные лодки — два Зодиака с новенькими моторами, причем в специальной комплектации. Специальная комплектация — это значит, что выхлоп выведен в воду, а на мотор можно надеть специальный шумопоглощающий колпак. Такие лодки использовались американскими специальными силами. У его банды было специальное оружие, включая снайперскую винтовку Застава М91 с глушителем и ночным прицелом и два автомата АК с ночными прицелами. Никакой старой ржавчины, все оружие было новым или почти новым и содержалось в порядке, как в армии. Джем и его люди были профессионалами, это были их орудия труда и они относились к ним с должным уважением…

Отношения Джема с Фарахом Шакуром, главарем пиратской вольницы в Харадере были сложные и неоднозначные. Фарах Шакур сам начинал как капитан банды, но сейчас — он все более и более отдалялся от непосредственных силовых действий. Своих людей он разделил на команды, вол главе каждой поставил капитана — хотя раньше капитаном был он. Сам он взял на себя покупку информации, обработку и распределение заказов, переговоры со страховыми компаниями, отмывание и перевод денег. То есть — что-то вроде координирующего центра. Он же — собирал деньги на общие нужды и тратил их, так на эти деньги были закуплены и установлены крупнокалиберные пулеметы с тем, чтобы сделать рейд Харадере опасным для вертолетов и скоростных судов и снизить вероятность силового освобождения какого-либо судна. Джем не был одним из капитанов постоянно работающих на Шакура, он был скорее свободным подрядчиком, берущим выгодные заказы. Но Шакур ценил его, потому что в команде Джема не было психопатов, которым лишь бы стрелять и они делали только то, что им приказывали. Именно поэтому, как только на горизонте замаячил крупный и важный приз, который надо было взять тихо и без беспредела — Шакур не поручил это задание одному из своих головотяпов, а приказал, чтобы нашли Джема.

Условия были простые. Судно — не громадный сухогруз или танкер, а большая парусная яхта, сделанная под старину. Борт у нее намного ниже — но при захвате надо было соблюдать особую осторожность. Если стрелять во все стороны, да еще трассирующими, как любят делать пираты, то вспыхнет либо парусная оснастка либо само судно. И в том и в другом случае произойдет катастрофа. Поскольку основной целью было не судно (хотя и оно больших денег стоило и было застраховано), а живой человек — со стрельбой вообще надо было быть поосторожнее. Если главной цели будут причинены травмы, если не дай Бог главная цель погибнет от стрельбы — неприятностей не оберешься, не говоря о том, что вся операция пойдет крахом. Единственная группа в Харадере, относительно которой можно было быть в чем-то уверенными — это была группа Джема.

Джем и его люди — вышли в море с территории Кении на законно купленном и оформленном судне, официально — с грузом африканского дерева, порт назначения — Гонконг. На борту — был небольшой экипаж, который в случае успешного захвата получит сто штук на всех и за это будет молчать, две лодки Зодиак, оружие и люди Джемы. На борту была установлена новенькая радиоаппаратура и аппаратура слежения. Какие то не слишком умные или слишком наивные идиоты придумали, что все суда должны оснащаться автоматическими идентификационными системами, так называемыми транспондерами. Для пиратов это было как нельзя удобнее — теперь они точно знали, что впереди за судно и могли следить за ним с помощью загоризонтной аппаратуры. Яхта Император Индии было построена после первого января две тысяч второго года, аппаратура АИС на ней работала на полном ходу и сейчас ее задачей — было обеспечение сближения Императора Индии и полного пиратов сухогруза. Хотя владельцы яхты об этом не знали…

Когда сухогруз и яхта сблизились на три морские мили — Джем приказал спускать лодки. У него их было три: в одной рулевой и снайпер и две лодки, обеспечивающие захват, в каждой — рулевой и пять бойцов штурмовой группы. Одним из штурмовиков был сам Джем — он был самым опытным из всех пиратов, он не доверял своей группе до конца и хотел оказаться на палубе первым для того, чтобы все шло как надо. Вообще-то он неплохо стрелял и знал, как пользоваться винтовкой с ночным прицелом — но сейчас он отдал ее запасному снайперу их группы, парню по имени Хабиб. Тот был самым старшим из всех: тридцать восемь лет, по меркам Сомали — глубокий старик, здесь столько не живут. Участвовал в бою с американцами в Могадишо, известном как День рейнджеров, старый и опытный боец. Отдавая ему винтовку, Джем знал, что он не станет палить, куда попало.

Лодки спустили на воду примерно в три часа по местному времени. Джем умел читать и прочитал где-то, что в четыре часа все физиологические показатели человека на минимальном уровне, а сон в это время — наиболее глубок. Узнав это, он стал планировать все свои нападения именно на это время, не раз ему удавалось заставать впередсмотрящих спящими на постах. Сами пираты — выпили крепчайшего арабского кофе, который может и мертвого поднять, а потом — еще и энергетического напитка, чтобы чувствовать себя в норме. Джема сам, лично проложил курс на перехват — у него не было компактного радара как на лодках американского спецназа, и он опасался не найти почти бесшумно идущую парусную яхту в океане на расстоянии трех морских миль. Оставалось надеяться на то, что высокая парусная оснастка и огни, которые обязано в ночное время зажигать каждое судно, а так же прибор или прицел ночного видения на каждой из лодок — помогут не промахнуться мимо быстро и тихо идущего парусника…

По шторм-трапу пираты быстро спустились в лодки. Один за другим рявкнули, пробудившись моторы…

Волнение было, но не сильное, пара баллов, не более того. Джем приказал занять места согласно поисковому ордеру — выстроиться в линию, дистанция — на предел прямой видимости. Это увеличивало шансы не промахнуться мимо с первого раза. Сам Джем — залег на носу лодки, держа наготове Калашников с ночным прицелом. От яркой подсветки болели глаза, лодка шумно шлепала по волнам, соленые брызги летели в лицо и оседали на коже. Опытные рулевые держали ход тридцать пять узлов — почти максимальный для этого типа лодок — чтобы быстрее сблизиться с парусником. Три лодки — мчались по темной водяной пустыне подобно львам, загоняющим одряхлевшего, но все еще опасного слона…

— Вижу! — в наушнике донесся голос Адена, командира на третьей лодке — прямо передо мной, около мили!

Быстро идет. Он недооценил скорость этого парусника.

— Держи его! Рулевой, вправо сорок! Вторая лодка, вправо двадцать пять!

Лодка начала заворачивать. Очередной удар пришелся в баллон, Джема окатило водой как из ведра. Он выругался — соленая вода разъедает даже привычную кожу. Ничего, на лодке явно есть душ, там и помоется…

— Полмили, держусь за ним! Идет больше двадцати!

Джем уже и сам заметил высокую парусную оснастку и одинокий, горящий в бездонном мраке ночного неба огонек…

— Вижу!

— Я тоже, босс — сказал рулевой на второй лодке.

— Аден, сбрось ход. Обозначь себя! Я тебя догоню! Салад, еще вправо десять, самый полный!

С третьей лодки — замигали фонариком с инфракрасным светофильтром, в оптическом прицеле это было отлично видно.

— Салад, влево три! Хорошо идешь!

Лодка шла на максимальном ходу. Действия этой пиратской команды, по выучке напоминавшей команду спецназа — были хорошо отработаны. Сначала — с третьей лодки перебросят на первую длинный трос. Затем — первая лодка вырвется вперед и пересечет направление движения парусника. Парусник зацепится форштевнем за веревку и потащит их за собой. Они выключат моторы и в полной тишине их прибьет к бортам течением. Затем — они забросят наверх абордажные крючья и лестницы и полезут наверх. Хорошо, что борта деревянные, крючья должны хорошо зацепиться. Джем помнил, как пару лет назад у одного из его людей сорвалась абордажная лестница, он упал в воду — и потоком его моментально затянуло под винт. Тут винта нет — но тоже если сорвешься — ничего хорошего. И потом — будешь предметом для насмешек до тех пор, пока еще кто-нибудь так не ошибется…

Они прошли вторую лодку и приблизились к третьей. Абдуллах уже приготовился бросать трос с грузилом. И тут — видимо, кто-то не спал и услышал двигатель лодки — мощнейший белый луч света точно высветил их…

Сплоховал сам Джем. Первой его мыслью было — погасить ко всем чертям прожектор. Он подумал, что это ловушка, он почти ни черта не видел, его глаза, отлично видевшие в ночи — сильно ослепило вспышкой. И потому — он перехватил автомат и выстрелил по свету, чтобы разбить прожектор. Прожектор дернулся, но не погас, он выстрелил еще раз и еще и он, наконец прекратил светить, разбился с каким-то хлопком. Но вместо этого — с яхты громыхнул выстрел и через секунду — еще один. Первый же заряд дроби попал по удачливому командиру пиратов и он, выпустив автомат не удержался и полетел в воду…

Заниматься на паруснике было особо нечем. Дам тоже не было… вообще то они у них у многих уже были, но не было возможности взять их с собой. Предоставленные сами себе пацаны целыми днями то изучали парусную оснастку корабля, представлявшую собой точную копию оснастки скоростного чайного клипера, то удили рыбу, то купались в соленом и теплом Индийском, спуская на воду вполне современный Зодиак. Потом — они обнаружили ружья, которые дед Адама Герни держал на судне, солидный запас патронов и машину для запуска тарелочек. Ружья были настоящие, британские, от легендарного Перде, это тебе не новодельный Perazzi. И целый день пацаны стреляли по тарелочкам, которые запускали прямо над океаном. И на следующий день — тоже решили пострелять. Это и было то, что не учли в своих расчетах пираты, то что на палубе будут лежать ружья и патроны к ним. Все это — и привело к трагическим последствиям.

Вахта с нуля до четырех часов — на парусном флоте называется «собакой», это самая тяжелая яхта и ее поручают стоять самым стойким. На Императоре Индии — ее взялся стоять старший по званию среди морских кадетов — Адам Герни. За штурвалом был профессиональный матрос, а вот смотрящими по каждому борту встали кадеты. С одного борта Герни, с другого борта смотрящим стоял Дик Кард, не слишком сообразительный, но надежный малый из Кардиффа. Если Адам стоял вахту или делал что-то еще — себе в напарники он обычно брал Дика. Спорить и выделываться не будет — а будет делать, пока не сделает или не упадет от усталости. На этого парня можно было положиться…

Ну и, конечно, заступая на вахту — они взяли ружья и патроны к ним. А какой бы мальчишка поступил по-другому?

У каждого — есть свой секрет как не заснуть. Адам — не раз стоял самые разные вахты на самых разных постах и открыл, что самый надежный способ не заснуть — после кофе, конечно — это о чем-то думать. Серьезно, напряженно думать, прикидывать так и этак. Быстрее и время пролетает, не успел оглядеться — тебя уже меняют…

Адам думал об Анне. На два года старше его, из родовитой британской семьи, ее отец был баронетом, но баронетом обедневшим. Наверняка, они не прочь были бы породниться с семьей нуворишей Герни, да и сами Герни — не прочь породниться с дворянством и получить титул. Дед как всегда презрительно фыркнет, а вот отец будет очень даже «за», он очень болезненно воспринимал свою неродовитость, видимо — из-за насмешек однокшников в детстве. Адам тоже был не прочь, но вот Анна…

Иногда она просто сводила его с ума. В семнадцать лет она знала то, о чем он и представления не имел. Серьезно она к нему не относилась, Адам достаточно хладнокровно оценивал ситуацию — но все же держала при себе. Одновременно — и для того, чтобы у нее был хоть какой-то постоянный кавалер и для того, чтобы было над кем посмеяться и посплетничать с подружками. Адам же относился к этому серьезно: когда он увидел на вечеринке, куда она его затащила, что один хмырь с длинными волосами ее лапает — он молча подошел и врезал, да так, что его потом вызывали в полицию и пришлось платить за больницу, чтобы этот подонок не подавал заявления. С того вечера — Анна стала относиться к нему намного серьезнее и многое скрывать — в то время как раньше она даже нарочно намекала на то, что он у нее не один.

Адам не знал что делать, даже не понимал, чего она от него хочет. Зачем, например ей было так важно, чтобы он вместе с ней покурил травку? Ну вот зачем? Он же сказал ей, что не хочет этого делать и не хочет, чтобы это делала она. От травки — не бывает ничего хорошего, в один прекрасный день оказывается, что ты сидишь перед судьей и королевский адвокат — рассказывает судье, что ты успел натворить. Ему казалось, что она разными выходками протестует против чего-то — но против чего? И какой в этом смысл? Неужели смерть от передозировки колес или автокатастрофа в пьяном виде — это то, к чему надо стремиться, то, к чему надо идти в жизни? Он твердо решил стать военным, он знал, что его пошлют в Афганистан или Ирак и там он может погибнуть, умереть не самой легкой смертью — но так он умрет за Королеву, за Британию. Почему, когда он говорит с ней об этом, она поднимает его на смех, что тут вообще может быть смешного?

Он не рисовался. Он действительно так думал.

Про себя он решил, что по возвращении он должен серьезно с ней поговорить. Он не хочет жить ее жизнью и не хочет, чтобы этой жизнью жила она. Если она действительно воспринимает его серьезно — она должна прекратить свои выходки. Если же нет… он должен будет ее забыть. Как бы тяжело это не было…

Когда он додумался до этого, он понял, что почти спит и чтобы не заснуть — медленно пошел вдоль борта.

Мужчины в их семье не были счастливы в браке. Дедушка еще в пятидесятых многое потерял при разводе… никто, в том числе и его супруга не подозревали, что из миллионера он станет миллиардером. Папа рос с бабушкой, в другой семье, они даже жили в США, пока папа не переехал обратно… может поэтому они с дедушкой так не похожи? У самого папы — брак был пародией на это явление… Адаму неприятно было даже думать об этом. Когда он был совсем маленьким — он помнил, что папа и мама постоянно ругаются, в его памяти были постоянные крики и висящее в воздухе подобно пыли раздражение и обида. Потом — дедушка стал брать его в свое загородное поместье на все большие и большие сроки, а потом он пошел в школу. Мама и папа к этому времени изобрели некую форму совместного существования — не мешая друг другу. Мама постоянно молодилась, папа купил ей отель в Испании, и она управляла им вместе с одним очень неприятным типом, к которому Адам чувствовал просто физическое отвращение — из-за него он никогда не ездил к матери. Папа постоянно высылал маме большое содержание — а она за это не подавала на развод. У самого папы постоянно кто-то был, но тоже ничего серьезного. Ни тому, ни другому — не было дело ни до Адама, ни до его сестры Кайлы, которая была на два года младше и училась в школе для девочек. Адам был почти сиротой, если не считать деда — при живых родителях…

Кстати!

Хорошая мысль пришла ему в голову — он даже остановился на месте. Надо позвонить к Кайле или даже съездить к ней. И серьезно поговорить. Потому что кто поймет, что в голове у девчонки, если не другая девчонка? Возможно, Кайла подскажет, как поступить ему в ситуации с Анной. А если она опять будет надсмехаться, то заработает подзатыльник…

Да… так и надо поступить…

Если бы Адаму не пришла в голову эта мысль, разогнавшая пелену сна и заставившую мозг работать — возможно, он ничего не услышал бы, пока не стало поздно. Звуки, которые ты слышишь на корабле обычно монотонны таким же был и этот… но это были не удары волн о борт, это было что-то другое. Какой-то звук… он напоминал жужжание шмеля, негромкое, даже тихое, но нарастающее. Может быть, он и до этого слышал это, но не придал значения… но сейчас он это услышал. Каждый вахтенный имел при себе мощный аккумуляторный фонарь, которым можно было подавать сигналы другим судам, Адам включил его и…

Остолбенел.

Сначала ему показалось, что он видит бегемотов. Живых бегемотов он видел в прошлом году в Кении, когда дед брал его на сафари… здоровенные, лоснящиеся черные туши, сидящие низко в воде. Бегемоты ассоциировались у него с опасностью — любой охотник знает, что среди африканской пятерки опаснее всего буйвол, на втором месте бегемот и только затем идет лев. Именно поэтому — Адам инстинктивно схватился за ружье, даже еще не поняв, что толком он видит. А через секунду — в темноте промелькнула искра, и раздался выстрел…

Это что такое?

Еще один выстрел — ударил по ручному прожектору с такой силой, что вырвал его из руки и чуть не вывихнул кисть. Прожектор погас, и Адам и пираты оказались в одинаковой ситуации — он ослепил их обоих. Правда, Адама в меньшей степени, потому что он не смотрел на прожектор. К тому же — боль привела его в чувство и окончательно прогнала сон — а вот пираты находились в растерянности: первоначальный план внезапно провалился ко всем чертям, главарь не приказал действовать по новому — сближаться и идти на абордаж в открытую. Тяжелое ружье двенадцатого калибра, заряженное крупной дробью было у Адама под рукой, он неловко перехватил его и нажал на первый спуск, потом на второй. Две вспышки прорезали ночь…

Аден был братом Джема, двоюродным, но все же братом. Именно поэтому он доверил ему и третью лодку и часть штурмовой команды: В Сомали можно было доверять только родственникам, в крайнем случае соплеменникам, любой другой запросто всадит тебе нож в спину, когда ты отвернешься. Когда прогремели выстрелы — один за другим — он сначала не понял, что произошло.

— Торпеда! Торпеда! Это Аден!

Черная Торпеда — было еще одно прозвище капитана, его называли и так.

— Торпеда! — не получив ответа, он приказал идти прямо к первой лодке.

Первая лодка была повреждена, она уже не могла дать полный ход. Конечно, заряд не самой крупной дроби из ружья не мог причинить критических повреждений: современные резиновые лодки делают с двадцатью — тридцатью независимыми камерами внутри, их нелегко потопить даже автоматным огнем. Но носовая камера была повреждена и на скорости хода это сказывалось. К тому же — упал в воду главарь. Они настолько привыкли просто идти за главарем, за Черной Торпедой — что его отсутствие почти парализовало их. Снайпер на второй лодке помнил приказ — стрелять только в самом крайнем случае, он следил за удаляющимся парусником через прицел и не стрелял… да и не в кого было, цели не было видно за высоким бортом. Первая лодка остановилась, пираты неуклюже пытались помочь главарю, вторая лодка — была рядом, не получив приказа двигаться дальше.

Третья лодка — подлетела на полном ходу, подняв волну.

— Джем! Что случилось!? Что произошло? — закричал Аден.

— Его убили! Кто-то пальнул с яхты! Его убили!

Парусник уходил все дальше. Аден посмотрел на юг — и глаза его налились кровью.

— За ними!

Первым — на палубу сбежал вахтенный матрос, зафиксировав штурвал специальным приспособлением. Вторым — подбежал Дик.

— Что случилось? Ты цел?

— Что произошло?!

— Там… — в голове у Адама шумело от выстрелов.

— Что произошло? В кого вы стреляли?

— Не знаю… Там что-то было. Что-то было!

— Что-то было?

На палубу выскочили еще несколько человек — члены команды и проснувшиеся пацаны…

Один из матросов — наступил на остатки фонаря. Хрустнуло стекло…

— Черт, а это что? Разбито…

Из темноты — хлестнули пули, кто-то закричал.

— Что происходит? Что происходит?

— Ложись! — закричал один из матросов, который до этого служил на танкере и однажды танкер стал жертвой пиратского нападения — Ложись, стреляют!

Обычно — пираты не применяют оружие против судов. Их цель — забраться на палубу и не более того. Правила игры знают все — если ты видишь людей на палубе и они пытаются помешать тебе — можно стрелять в воздух и они в таком случае, согласно инструкции по безопасности, обязаны покинуть свое место. Если корабль активно маневрирует… тут дело в ловкости, а не в точности огня. Если над тобой завис военный вертолет — нужно как можно быстрее бросить оружие в воду и понять руки, потому что если ты будешь стрелять в вертолет, лодку потопят. Пираты не были дураками, он понимали, что флоты цивилизованных стран связаны ограничениями, но если они, пираты будут проливать кровь — западная общественность возмутится, ограничения будут сняты и тогда им придется туго. Обстрел судов из автоматического оружия на поражение противоречил неписанным правилам игры, за это могли убить свои же — но Адену было наплевать на это. Его брат, Джем сделал его богатым человеком, в девятнадцать лет у него уже был японский внедорожник Мицубиси, две жены и дом в Харадере. Если бы не было Джема — он бы в лучшем случае воевал на этих ушибленных Кораном придурков из аль-Шабаба и в лучшем случае получал бы за это пару сотен долларов в месяц, а то и меньше. А в худшем его бы убили, в Сомали это запросто. Теперь Джема убили и он, Аден, должен быть немедленно и жестоко отомстить убийцам, чтобы занять нормальное место в пиратской иерархии, проявить жестокость и волевые качества и попытаться сплотить вокруг себя хотя бы свою штурмовую команду, чтобы потом не наниматься в одиночку.

Скоростная лодка превосходила по скорости парусник раза в два, тем более что он приказал снять шумопоглощающий колпак с мотора, чтобы не допустить его перегрева и дать ему работать на полную мощность. Аден залег на носу лодки, как делал его брат, у него был АК-47 с болгарским ночным прицелом и он собирался взять за кровь брата полной мерой. Он еще не знал, будет захватывать судно или нет — но намеревался убить как минимум троих.

Ослепленный яростью, он поспешил с открытием огня — открыл его, когда они еще не настигли парусник, до него было метров пятьсот, они заходили с кормы. Было видны темные пятна на палубе, плохо видны из-за высокого борта — но видны. Потом — кто-то включил фонарик, вспышка высветила головы нескольких людей и он открыл огонь, как учил его брат — короткими очередями…

В одного или двух он точно попал, но остальные — мгновенно исчезли с линии огня, укрывшись за бортом.

— А-ха! — крикнул Аден — заходи с правого борта! Огонь на поражение!

— Босс, Торпеда приказал никого не убивать — попытался образумить его один из пиратов.

Аден уже навел на него автомат и хотел спустить курок — но внезапно передумал. За такое и в спину могли убить.

— Заткнись, а то пойдешь на корм акулам! Брата убили! Теперь я главный! Стреляй те!

И в этот момент — по правому борту парусника сверкнула вспышка. Дробь жикнула по воде…

Пахло порохом и кровью. Пелена дыма стояла над палубой, ее сносило ветром — но новые выстрелы добавляли все больше и больше кисловатого, оставляющего неприятный привкус на языке тумана…

В некоторых местах — палуба была скользкой от крови.

— Что будем делать?

— Они идут!

Один из матросов, поставленный с ружьем выстрелил и упал на палубу. Пираты ответили огнем и, по-видимому, на какое то время отстали…

— Надо сдаваться! Черт, мы нарушаем правила!

— Эй, Джок, у тебя большой опыт по этой части, верно? — угрюмо сказал один из матросов.

— Какого черта, таковы правила! Они получат выкуп и отпустят нас! Вы что, не знаете правила, вашу мать! Нам не выплатят страховку, если мы тут устроим Ютландский бой!

— Уже устроили! И начали — не мы!

— Заткнитесь! — заорал один из мальчишек!

И тут заговорил Адам. Спокойно и хладнокровно, пусть у него сильно болела рука.

— Хватит обсуждать. Я, кадет флота Ее Величества Адам Герни, как владелец судна, принимаю командование на себя. И приказываю драться. Никакой ублюдок не ступит на палубу моего судна иначе, как переступив через мой труп. Кто не может драться — может отправляться в трюм и ждать своей участи.

— Нас так убьют!

В темноте что-то хрустнуло — кто-то отвесил крикуну хороший удар по морде.

— Кадеты — за мной! Вооружайтесь! Берегитесь огня!

Кто-то из матросов попытался схватить одного из пацанов — тот вырвался.

— Что будем делать, сэр!? — кто-то спросил капитана.

— Бери ружье. Выставим посты. Нельзя, чтобы кто-то прорвался на палубу. Рано или поздно, они отстанут. У них не хватит хода. Джейк, вот ключ от моего сейфа. Там пистолет и две коробки патронов — принеси его сюда. Алекс, на рацию. Передавай СОС… должен же кто-то нас услышать в этом долбанном океане! По местам, джентльмены!

7-й флот США. Порт приписки — Йокосука. Япония

Индийский океан. USS John S. McCain (DDG-56)

30 июля 2014 года

Призыв о помощи, посланный с парусной яхты «Император Индии» получили несколько судов. Ближе всего из военных — к яхте в этот момент находится эскадренный миноносец Джон С. Мак-Кейн, входящий в состав семьдесят четвертой оперативной группы Седьмого флота США. Когда то это была группа поддержки атомного ударного авианосца Энтерпрайс, но сейчас авианосец был списан и группа была перенацелена на поддержку операций ударных подлодок к зоне ответственности Седьмого флота. Это на бумаге, на деле же входящие в группы эсминцы и крейсеры УРО использовались командованием флота либо для усиления группировки ударного авианосца Джордж Вашингтон либо для использования там, где присутствие авианосной группы будет слишком, но ВМФ США присутствовать должны. Последние месяцы — это были территориальные воды Сомали, где Мак-Кейн боролся с пиратством вместе с еще двумя однотипными фрегатами, крейсером и десантным доком и еще едва ли не двумя десятками военных кораблей разных стран. Получалось, честно говоря, не очень — но они делали все, что возможно в рамках тех правил ведения боя, которые спустили им сверху. Например, если в дрейфе лежит рыболовецкий траулер, рыбу не ловит, на палубе скоростные лодки и нагло улыбающиеся чернокожие, показывающие фигуру из трех пальцев пролетающим вертолетам — они с этим ничего сделать не вправе, они не вправе даже обыскать судно, если оно не числится в списках захваченных. Вот если эти ублюдки пойдут на дело и удастся их остановить, прежде чем они поднимутся на палубу и ворвутся на мостик — тогда можно будет захватить их и… нет, не судить и повесить на рее, а посадить под замок, кормить, предоставить врача и соблюдать все их гражданские права. А в это время, госдепартамент США будет выяснять, подадут ли судовладельцы жалобу, и есть ли страна, которая хотя бы за деньги согласиться провести суд над этими пиратами. А если нет — то этих ублюдков следует отпустить, доставив на берег за счет американского налогоплательщика.

Вот такая вот борьба с пиратами двадцать первого века получается…

Сейчас — была ночная вахта, и на мостике главным был третий помощник капитана, лейтенант Николас Пармелл. Выпускник Аннаполиса, он, как и все хорошие молодые офицеры старался сделать каждую полученную ему работу как можно лучше. Это был третий раз, когда командир корабля, капитан третьего ранга Йорк доверил ему самостоятельную вахту, тем более такую сложную как ночную и без присутствия на мостике старших офицеров. Правда, капитан решил подстраховать молодого офицера и поставил ему в пару опытного старшину Локвуда.

Мак-Кейн шел средним ходом, направлением в порт приписки и преодолел примерно половину пути, когда дежурный радист поймал слабый сигнал бедствия. Как и все на корабле — радист был вымотан как собака постоянными тревогами: после установления дежурства и принятия правил, согласно которым на каждом идущем в опасной зоне судне любого размера должны быть как минимум два наблюдателя. Но тем не менее — он сумел различить позывные SOS и записать суматошное сообщение, посланное с борта Императора Индии. Сообщение было таким, что он немедленно отправил его на мостик…

— Сэр, срочное сообщение из радиорубки — позвал Пармелла дежурный матрос — мне кажется, что-то серьезное, сэр…

Лейтенант поставил на столик свою чашку с недопитым кофе. Чашка была настоящей, морской — расширяющаяся книзу и с резиновой окантовкой понизу, чтобы она не падала, не переворачивалась и не скользила даже в шторм…

— Что тут у нас?

— Похоже, гражданские терпят бедствие, сэр. И… радист не разобрал до конца, но ему кажется, что речь шла о нападении…

— Ради Бога… Мы в семистах морских милях от берега Сомали. Это открытые воды. Какое тут нападение…

— Всякое бывает, сэр — ответил главный старшина Локвуд, убеленный сединами морской волк, которому два года осталось до пенсии.

Лейтенант вчитывался в доклад. Буквы расплывались перед глазами, желудок как будто кислотой жгло…

— Черт… Райли, рассчитайте курс перехвата.

— Есть, сэр.

Лейтенант прошел к консоли связи, набрал радиорубку.

— Кто? — спросил он, героически стараясь не зевнуть.

— Джексон, сэр.

— Что там с твоим последним сообщением? Ты хорошо его разобрал?

— Не совсем… передача была неустойчивой.

— Передавали голосом или морзянкой?

— Голосом. И сэр…

— Говори, Джексон.

— Во время передачи я слышал грохот… мне показалось, что это выстрелы.

— Показалось, Джексон?

— Да, сэр, понимаете… у нас рядом с домом, где я вырос, было стрельбище, и сейчас… мне показалось, что то, что я слышал, было звуками выстрелов из ружей двенадцатого калибра, сэр…

Вот черт…

— Джексон, садись на волну и начинай запрашивать. Как только они повторно выйдут на связь, попытайся установить ситуацию. Кто они, сколько их, под каким флагом, что у них произошло, держится ли их судно на плаву и тому подобное. В общем — чем больше информации, тем лучше, ты знаешь правила.

— Да, сэр.

— Сообщай немедленно, как только будет что-то новое.

— Есть, сэр.

Лейтенант сбросил, начал набирать ходовую часть…

— Кто?

— Беринг, сэр.

— Что там у нас с топливом, Беринг? Есть запас?

— Небольшой есть, сэр. На сотню миль хватит. Машина в порядке.

— Готовность.

— Да, сэр.

Лейтенант-коммандер Пармелл разорвал связь — и в этот момент на мостике появился командир корабля, коммандер Мастерс.

— Капитан на мостике! — крикнул главный старшина.

— Вольно…

— Сэр, кажется у нас СОС от гражданских, возможна ситуация с пиратским захватом. Подтверждения нет. Примете командование?

— Никак нет, лейтенант. Мне просто не спится. Командуйте судном.

— Есть. Райли, что там у нас с курсом?

— Рассчитал, сэр. Сто семьдесят, до них около пятидесяти морских миль.

— Боевая тревога! Новый курс сто семьдесят, ход полный. Поднять досмотровую группу и группу воздушного поиска. Готовить вертолет к вылету!

— Сэр…

Лейтенант обернулся — главный старшина протягивал ему небольшую баночку с энергетическим напитком Red Bull.

— Думаю, это будет не лишним, сэр. Выпейте в два приема, а то стошнит…

Колокол громкого боя поднял посреди ночи отдыхающих матросов, чертыхаясь, они влезали в свою форму и бежали по боевым постам. Внештатная досмотровая группа бежала к оружейной комнате, чтобы получить свое оружие — пулемет, карабины М4 и гладкоствольные ружья. В отдельном кубрике — прикомандированные к судну снайперы третьей дивизии морской пехоты проверяли свое оружие, надевали бронежилеты с блоками положительной плавучести — и броня и спасжилет. Они много раз видели явно пиратские лодки и много раз получали приказ «отставить». Теперь, как они надеялись — такого приказа не последует…

Вертолет S-70M, Морской ястреб — раскрутив лопасти на кормовой вертолетной площадке — неожиданно легко пошел вверх в свете прожекторов с Мак-Кейна.

— Отрыв! — крикнул штурман.

— Есть отрыв! Мостик, я Птица, взлетел штатно, прошу разрешения на проведение поисковых мероприятий.

— Птица, я Мостик, отрыв подтвержден, приказываю провести поисковые мероприятия по курсу один семь ноль, глубина поиска до ста морских миль. Предположительное пиратское нападение на крупное судно, действовать согласно ПВБ, как поняли?

— Мостик, я Птица, вас понял, приступаю.

— Птица, я Мостик, удачи вам, отбой.

Вертолет элегантно развернулся и лег на курс сто семьдесят, поднимаясь на высоту полторы тысячи футов, оптимальную для работы нового поискового радара…

На судне было намного больше людей, чем обычный состав команды, пацаны — стояли вместе со взрослыми. Под автоматным огнем с лодки — они выставили посты на равном расстоянии по каждому из бортов. На каждом борту было по одному ружью, чтобы прикрыть место прорыва, остальные — вооружились, кто чем мог. Если пираты набросят кошку или штурмовую лестницу, чтоб проникнуть на палубу — надо было криком подзывать остальных. Пистолет капитана — старый, но надежный и убойный Кольт и аж сто патронов к нему — были последним средством обороны на случай, если кто-то все же прорвется на палубу.

Проблема была в том, что деревянные борта судна — пулю АК-47 не держали…

— Адам! Адам!

Парнишка обернулся.

— Иди в радиорубку! Спроси, что там, какого хрена нет помощи!?

Капитан судна, бывший военный моряк — прекрасно отдавал себе отчет в том, что происходит и хотел спасти хотя бы внука хозяина лодки…

Парнишка обернулся. В руке у него был пожарный багор.

— Со всем уважением, сэр — идите на хрен!

По правому борту громыхнуло ружье — и перебивая его, заговорили автоматы.

— Убили!

Они бросились туда, капитан и подросток.

Капитан разрядил в плюющуюся свинцом темноту всю обойму своего Кольта, после чего взялся оттаскивать стрелка — то ли раненого, то ли убитого. Адам — схватил ружье…

— Нет, Адам, нет!

Один заряд все еще был в стволе, Адам высунулся и выстрелил. В ответ прострочил автомат, несколько трассеров промелькнули над водой и нашли отважного стрелка. Выпустив булькнувшее за борт ружье, Адам свалился на залитую кровью палубу…

Морской ястреб шел быстро и тихо, его было почти не слышно, потому что два года назад его модернизировали, поставив лопасти и хвостовой ротор от Silent Hawk, ударного вертолета спецназа. Прошли и те времена, когда вертолет ночью осуществлял поиск с помощью прожектора. Теперь в распоряжении экипажа — была приборная доска, полностью совмещенная с очками ночного видения и носовая термооптическая камера, способная работать не только со статической позиции — но и при перемещении вертолета со скоростью до ста двадцати миль в час. В транспортном отсеке была установлена универсальная радарная аппаратура, способная как вести поиск надводных целей, в том числе наземных и скоростных, так и принимать и обрабатывать данные с погружаемого магнитометра, буксируемого радара и буев — все это использовалось для слежения за подводными лодками и последний раз использовалось два года назад. На учениях.

Пока что основную работу выполнял бортовой техник на радаре, сообщающий экипажу направление поиска и два морских пехотинца. Снайперская пара морской пехоты США: сержанты Габриэль Ногалес и Марк Прутт. Это был их второй тур к побережью Сомали и оба они считались опытными стрелками, специалистами именно по выслеживанию и остановке моторных лодок. Основную работу делал сержант Ногалес: для ее выполнения он располагал винтовкой Barrett M82, переделанной фирмой Thor специально для использования с вертолета: вместо оптического прицела они поставили коллиматор EOTECH и снабдили винтовку пазами для крепления в стабилизированную турель, позволяющую вести точный прицельный огонь с вертолета. Эта винтовка использовалась не для стрельбы по пиратам — а для гарантированного и надежного поражения моторов их лодок, после чего пираты обычно бросали оружие в воду и поднимали руки. В крайнем туре — сержант израсходовал ровно девять патронов пятидесятого калибра для выполнения своей работы и твердо решил, что с него хватит: по возвращении он собирался потребовать у начальства либо отправки его в Афганистан либо расторжения контракта. Прикрывал его задницу — его напарник, сержант Марк Прутт. Неразговорчивый техасец, он был вооружен не карабином М4 — а пулеметом M240Е7^[118], который он положил цевьем на толстый эластичный шнур, подвешенный в дверном проеме. На этом пулемете тоже был коллиматор EOTECH и лазерный прицел, пулемет был нужен на случай, если пираты начнут обстреливать вертолет. У пиратов были РПГ, и с этим шутить не стоило. За время последнего тура — сержант Прутт не сделал вообще ни одного выстрела в боевых условиях, и его это достало еще больше, чем его первого номера. Он тоже собирался попроситься в Афганистан или подать в отставку к чертовой матери…

Они шли в полной темноте, облачность стояла низко, они шли по самому краю облачности, вертолет немного потряхивало восходящими от нагревшегося за день океана воздушными потоками.

— Как вы, парни? — оператор на миг отвлекся от своего экрана.

— Поссать охота! А так все о-кей! — ответил ему Ногалес, который был большой балагур и для подтверждения показал ему большой палец…

— Небольшая нестабильность… — как всегда серьезно ответил Прутт — может, сменить эшелон?

— Эй, Марк, как думаешь, если я сейчас поссу вниз, может, пираты испугаются и свалят, а? — продолжил тему Ногалес.

— Смотри, как бы твоя штука не перевесила. Полетишь вниз — отпарировал радарный оператор, который тоже был испанского происхождения.

— Я что-то вижу! — вдруг сказал Прутт — черт, я что-то видел! Прямо на горизонте.

— Что это было, Техасец? — спросил оператор.

— Что-то вроде молнии. Только грозы не хватало для полного счастья…

— Та-а-к… А у меня тоже что-то есть, парни. Прямо по курсу.

То, что увидел сержант Прутт, было шальным трассером. Он просто этого не понял.

У пиратов — один пират был ранен тяжело и один легко. Лодка травила воздух, но пока держала. Легко раненым оказался Аден, сейчас он, отдав автомат с ночным прицелом одному из своих бойцов, ругаясь от боли, вызывал вторую лодку, требуя присоединиться к преследованию. На второй лодке — выполнять приказ не торопились…

В отличие от моторного судна парусник, да еще такой несовременный, не мог предпринимать резкие маневры с целью противодействия абордажу. Пираты — неоднократно устремлялись вперед, чтобы под прикрытием огня автоматов высадиться на яхту. Но их снова и снова — встречал огонь. Осатанев, они били на поражение, уже загорелась оснастка — но проклятые англичане не сдавались…

Морской ястреб пикировал на жертву быстро и тихо, пилот выбрал режим наибольшей скрытности и для верности — заходил с подветренной стороны. Для того, чтобы определить цель не нужен был ни термооптический прицел, ни радар — высокая, горящая оснастка деревянного парусника была отлично видна на фоне моря. Равно как и трассеры…

— Что эти ублюдки делают? — непонимающе сказал оператор.

— Они обстреливают парусник — сказал Ногалес — это не пиратское нападение. Они просто хотят всех убить.

— Мы должны вмешаться немедленно.

— Стой. Надо связаться с кораблем, запросить санкцию.

— Какая к чертям санкция, эти ублюдки убивают людей!

Сержант Ногалес увидел темную тень лодки на воде, поймал ее в прицел. Немного дожать спуск — и пуля пятидесятого калибра покажет, что в городе новый шериф.

— Мостик, это Птица, у нас тут несколько ублюдков со скоростной лодки обстреливают парусное судно, похоже гражданское. Эти ублюдки не пытаются его захватить, они просто стреляют по нему, чтобы всех убить, как поняли? Сэр, я считаю, что мы должны вмешаться немедленно!

— Птица, повторите, вас не понял. Вопрос — это не пираты, подтвердите!

— Мостик, подтверждаю, это не пираты, похоже это какие-то ублюдки, которые хотят всех убить. Они обстреливают гражданское судно, мы должны вмешаться немедленно, прямо сейчас!

— Птица, мы не можем просто так стрелять, у нас нет санкции, мы вне пределов зоны, обозначенной международным мандатом. Включите прожектор, чтобы их спугнуть.

Эти слова слышали все члены экипажа вертолета.

— Это у парня юмор такой, я не понял, или как? — сказал Техасец.

— Мостик, вас понял, выполняю.

— Птица, морская досмотровая группа идет к вам, она будет ориентироваться по вашему маяку. Не выпускайте подозреваемых из вида!

— Сэр, подозреваемые представляют опасность, они стреляют, чтобы убить!

— Птица, на катере два пулемета, при нападении у них будет возможность защищаться…

Луч прожектора нашел пиратское судно, оно резко сманеврировало и исчезло в темноте.

— Твою мать, я ничего не вижу! — выругался снайпер, засветивший своим очки.

Автоматная очередь с воды — простучала по корпусу вертолета, одна из пуль — влетела в десантный отсек. Ногалес выругался по-испански, вертолет шатнуло.

— Вот черт… Обстреляны с пиратской лодки, повторяю — обстреляны с пиратской лодки. Ублюдки стреляют по нам.

— Птица, вас не слышу, повторите!

— Мак-Кейн, мы обстреляны, несколько пуль попали в вертолет. Повреждения незначительные…

Пираты дали еще одну очередь с лодки трассерами, совсем рядом.

— Да мать твою!

Сержант Прутт поймал мгновение, когда луч лазера смотрел прямо на лодку и нажал на спуск. Пулемет загрохотал непрерывной очередью, перерабатывая ленту и выплевывая пулю за пулей…

Из шестерых пиратов штурмовой группы к тому моменту, как подошла спущенная с Мак-Кейна скоростная лодка — двое были тяжело ранены, четверо — мертвы, лодка и оружие утонули. Техасец отработал на все сто — прицельный пулеметный огонь с вертолета моментально подавил всякое сопротивление. Морской досмотровой группе осталось только попытаться собрать трупы и оказать помощь раненым один из которых был ранен столь тяжело, что скончался при транспортировке на Мак-Кейн.

Сухогруз был хорошо виден радарными средствами Мак-Кейна — но когда у американских моряков высвободились руки для того, чтобы поискать по сторонам — ни сухогруза, ни пиратских лодок, ни самих пиратов — уже не было. Связываться с американскими военными моряками — они не нанимались…

Когда Мак-Кейн подошел вплотную к яхте — пожар был в полном разгаре, справиться с ним удалось только к утру. Яхта осталась на плаву, американский эсминец был вынужден взять ее на буксир и тащить до Гонконга. Пострадавшим так же оказали помощь на борту американского боевого корабля.

Из тех, кто был в ту ночь на яхте — погибли трое пацанов и двое членов экипажа, еще четверо пацанов и семь членов экипажа были ранены, многие — тяжело. Еще один пацан — впоследствии скончался в госпитале в Гонконге от пулевого ранения и серьезных ожогов, полученных в результате пожара.

Сержанта Прутта по возвращении на базу отдали под трибунал за то что без санкции открыл огонь. Состоявшийся через семь месяцев трибунал полностью оправдал его, потому что было доказано, что по вертолету был открыт огонь, вертолет получил незначительные — но повреждения. В этом случае — военнослужащий морской пехоты США имел право и даже обязан был применить оружие без команды для отражения угрозы ему и его сослуживцам.

Единственному из выживших пиратов были предъявлены серьезные обвинения — в убийстве и пиратстве, по законам Китая, где его собирались судить — оба эти преступления наказывались смертной казнью. Великобритания — не потребовала выдачи пирата несмотря на то, что нападение произошло на судно под британским флагом.

Страховая компания отказалась выплатить и страховку за судно и страховку членам экипажа, мотивируя это тем, что столь тяжкие последствия были вызваны прямо запрещенным согласно условиям страховки сопротивлением пиратам. Владелец судна подал на страховую компанию в суд. Его адвокаты заявили, что акт пиратства не установлен, а исходя из того, что произошло, у нападавших было явное намерение убить всех, кто находился в тот момент на судне.

Через несколько дней — в Интернете появилась заметка, написанная какими-то правозащитниками, ее быстро, со ссылкой на интернет-ресурс перепечатали некоторые популярные желтые издания Правозащитники утверждали, что несколько молодые людей, относившихся к «сливкам общества», crХme de la crХme — из хулиганских побуждений решили пострелять по рыбакам, ведущим промысел рыбы в том месте и причиной тому было то, что рыбаки были чернокожими. Подоспевшие же американские моряки — не разобравшись в ситуации, довершили дело. Удивительно — но многие, даже британцы — не вспомнив о погибших на борту Императора Индии пацанах, поверили этому бреду и даже не задались вопросом, а что это за рыбаки такие, что промышляют ночью на скоростных лодках и с автоматами Калашникова.

Шел две тысячи четырнадцатый год от Рождества Христова…

Лондон. Англия

Клуб офицеров армии и флота

Август 2014 года

Клуб офицеров армии и флота в Лондоне является одним из тех мест в мире, где все буквально дышит историей. Этот клуб был основан еще в 1837 году генерал-лейтенантом, сэром Эдвардом Барнсом, патроном клуба стал герцог Веллингтон. Еще с тех времен — закладывались традиции (британцы не могут без традиций), со всех концов света в клуб свозились различные сувениры и сейчас этот клуб, прозванный «старым ковром», да еще Сент-Джеймсский клуб — одно из немногих мест в Лондоне, заходя в которое можно вообразить, что Империя, над которой никогда не заходит солнце — еще жива…

Заместитель министра иностранных дел, член Объединенного антитеррористического комитета Том Молл не имел права переступать порог этого клуба — поскольку не служил в армии и не являлся членом этого клуба. Второе заставляло членов клуба относиться к нему равнодушно, первое — с холодным презрением. Однако, он попросил водителя остановить бронированный по седьмому классу защиты Рейндж Ровер именно у этого клуба, на Пэл-Мелл и нервно нащупал приглашение, которое держал во внутреннем кармане пиджака. Он многое бы отдал за то, чтобы никогда не переступать порог этого клуба, тем более — с такими целями, но увы. Ситуация была щекотливой, грозила многими осложнениями — потому что убили внука миллиардера, а все, кто знал Джека Герни, мог с уверенностью сказать, что он так этого и не оставит. Правительство же не могло себе позволить скандала и каких-то резких действий прямо сейчас, когда международная обстановка была на опасном пределе — и Молла. Как наиболее близкого к Герни человека из правительства — послали все уладить. Молл был близок не со стариком Джеком, а с его сыном, вместе учились, вместе работали в бизнесе — но это никого не волновало. Если ты член команды — иди и умасливай этих сукиных детей. Более того — Том Молл не раз отдыхал в поместье Герни и деньги на учебу одолжил тоже у старика Джека. Отдать забыл, а старик никогда не напоминал ему про них. Он немало сделал потом для этой семьи… что смог. Но сейчас…

Том Молл предъявил приглашение на входе швейцару. Проскочил вверх за слугой, стараясь никому не попадаться на глаза и смотреть в пол — чтобы не запомнили.

Джек Герни ожидал его в отдельном кабинете — привилегия, которая доступна даже не всем членам клуба. Но старому пилоту, сражавшемуся с Лютфваффе — такая привилегия была предоставлена…

Том Молл набрал в грудь воздуха, как перед прыжком в воду, чтобы войти…

— Мистер Герни, приношу вам свои соболезнования… И не только свои…

Для похода сюда Тома Молла кое-чем снабдили… чем могли. Например, письмами с соболезнованиями. Подписали премьер-министр Соединенного королевства и принц-консорт. Ее Величество подписывать письмо отказалась…

Магнат — презрительно подвинул в сторону два положенных на столик конверта. Сам открыл бутылку с выдержанным виски, разлил по бокалам.

Выпили — стоя. И молча…

— Присядь… — старый Герни показал на стул — как я понимаю, тебя послали на переговоры, а?

— Не совсем так, но…

— А как?

Заместитель министра иностранных дел — не нашелся что ответить.

— Только ничего не предлагай мне, Том, хорошо? В могиле мне это уже не понадобится.

— Мистер Джек, вы должны нас понять. По крайней мере, попытаться понять.

— А ты расскажи. Может, и пойму.

— Сэр…

— Это не мой титул. И я никогда не стремился к нему.

— Хорошо… сегодня утром я был на Даунинг-стрит десять. Премьер заверил меня, что Британия сделает все возможное для наказания убийц. Министерству иностранных дел и Скотланд-Ярду поручено…

— Поручено, Том? — искреннее удивился старик — ты держишь меня за маразматика, или как? Там нет государства, Том! Там некому вручить дипломатическую ноту и требование о выдаче. Ты этого не знал?

— Я это знаю, мистер Джек. Но у нас есть возможности. Просто надо, чтобы ситуация немного остыла. Эта статья в газете…

— Твою мать, Том — с холодной яростью заговорил старик — о чем мы вообще сейчас говорим? Какая к дьяволу статья в газете, а? Пятнадцатилетний гражданский паренек с двумя дробовиками организовал оборону судна, идущего под британским флагом от дюжины обезьян с автоматами. И погиб! В то время — как взрослые мужики поднимают лапки вверх, когда первый же пират ступает на палубу их судна. В то время как наши доблестные моряки, мать их, сдаются врагу без единого выстрела^[119]! И ты мне говоришь о статье в газете, мать твою?

— Что ты хочешь?

— Чего я хочу? Чтобы ты вспомнил, мать твою, что такое быть англичанином! Чтобы мы все вспомнили, что такое быть англичанами. Мне впервые за всю свою жизнь стыдно, что я — подданный Ее Величества!

— Я не имею права говорить всего.

— А и не надо говорить, Том! Что-то мы слишком много говорим в последнее время! Надо — делать! Ты не забыл еще, что это такое?

Заместитель министра иностранных дел и одновременно — член совершенно секретного Антитеррористического комитета — чтобы успокоиться, глотнул из бокала, который перед ним стоял и в который был налит добрый шотландский виски без льда и воды на три пальца. Сделал глубокий вдох — и выдохнул.

— Пойми, дело очень серьезное. Очень. Затронуты интересы национальной безопасности. Мы просто не можем себе этого позволить — ни еще одного военного вмешательства ни склоки с газетчиками. Они и так нас на куски рвут после выхода той статьи. И потом. Нормальных доказательств нет, вообще никаких. За руку никого не поймали, эти ублюдки успели скрыться. Мы и так не можем найти страну, которая согласилась бы судить даже явных, взятых с поличным при попытке захвата пиратов. Да, они совершают преступления — но мы не можем бороться с ними преступными методами. Мы — цивилизованная нация и должны соблюдать законы.

— Законы, Том… — сказал старик.

— Да, законы. Какие бы они не были — но законы. Наши законы — запрещают похищать иностранных граждан с целью доставки их в суд. Наши законы запрещают внесудебные расправы.

Старик отодвинул в сторону свой бокал, и резко встал.

— Значит, это плохие законы, Том. Извини…

Когда за стариком закрылась дверь — заместитель министра иностранных дел какое-то время молча сидел и смотрел ему вслед, на давно уже захлопнувшуюся дверь. Потом достал сотовый телефон и начал набирать номер. В соответствии с секретными директивами, изданными на основе Акта об антитерроризме, преступности и безопасности 2001 года и касающимися высокопоставленных государственных служащих, имеющих отношение к действиям по обеспечению безопасности и защите секретности — он был обязан немедленно донести…

Не набрав номер до конца, заместитель министра иностранных дел нажал на кнопку отбоя. Бросил телефон на стол, допил то, что было и в его бокале и в бокале его старого друга, к которому он не притронулся. Ему было стыдно, до омерзения стыдно от осознания того, кем он стал и какой он есть…

Через несколько дней — гражданский курьер службы доставки доставил на одну из вилл в центре Лондона большой пакет из крафт-бумаги. В нем — был еще один пакет, опечатанный. А в нем — была флеш-карта, на которой содержались все имеющиеся у британской разведки данные на Фараха Шакура и его пиратскую группировку — крупнейшую в регионе…

Воздушное пространство Эфиопии

Судный день

30 июля 2015 года

— Твою же мать… — потрясенно сказал командир самолета…

Ядерный гриб уже успел сформироваться. Он был серо-желым, очень темного оттенка, его цвет постоянно менялся. Судя по его форме — ядерный удар по американской базе в Джибути был нанесен около получаса назад.

— Черт, парни, нам просто неуда лететь, вот так вот, мать твою! Так ведь?

— Заткнись!

— Том, не возражаешь?

Майор протиснулся в кабину. Из всех, кто был на борту самолета — только у него и у командира экипажа был командный опыт, опыт командования людьми. Но опыт американского капитана ВВС, командовавшего только своим экипажем — и близко не шел в сравнение с опытом майора Специальной авиадесантной службы, командира эскадрона^[120].

— Сколько у нас топлива. Куда мы сможем долететь?

— Мак, что у нас с топливом?

Второй пилот, меньше всего занятый сейчас из всех — полистал полетный план, подсчитал на карманном калькуляторе.

— Все не так плохо, сэр. У нас осталось пять тысяч триста галлонов, этого хватит чтобы перелететь горы и дотянуть до одной из баз в Саудовской Аравии.

— Если их тоже не бомбят.

Майор толкнул ЦРУшника в бок.

— Том… сделай одолжение… отвали…

ЦРУшник молча вышел из кабины.

— Сэр, кто вы? — спросил командир экипажа — специальная активность?

— Нечто в этом роде. Майор Хогарт.

— Дженкинс, сэр. Вы англичанин?

— Точно. Решил, что дядя Сэм лучше платит и подался из САС на вольные хлеба… — майор понимал, что сейчас экипажу очень важна уверенность и спокойствие — если даже базы подверглись удару, все равно мы сможем посадить самолет в пустыне, верно?

— Думаю, да, сэр. Только взлететь не сможем.

— Это неважно. Я выведу вас.

— Давно надо было разбомбить этих бородатых, вогнать атомными бомбами в каменный век. Так их, сукиных детей! — сказал второй пилот.

— А что произошло, ребята? У меня не было возможности выйти в Интернет последние несколько дней — и телевизора в тех местах тоже как на грех не оказалось…

— Многое пропустили, сэр — сказал Дженкинс — в Вашингтоне у Белого дома произошел атомный взрыв. Ничего не говорят, но я слышал, что все правительство погибло. Я даже не знаю, кто сейчас мой Верховный главнокомандующий.

— Пока мы летим, Верховный главнокомандующий здесь ты, Дженкинс — понял? Просто вывези нас отсюда.

— Постараюсь, сэр. Мак, что у нас со связью?

— Ничего хорошего, сэр. Связь с Рейганом то и дело пропадает, ее видимо глушат. И…

Яркая вспышка справа, по правую руку от самолета — беспощадно белым светом высветила кабину.

— Не смотреть! Не смотреть!

Аден… Сукины дети…

— Сэр, приборы отказывают!

— Только не это…

— Четвертый встал!

— Э-эм-и!

Электромагнитный импульс. Страшная вещь, ее недооценивают, но это — один из основных поражающих факторов ядерного взрыва.

— Запускай! Запускай!

— Переходим на резерв — три-два-один…

— Ударная волна!

Ударная волна накатила на них подобно волне цунами, майор схватился за что-то, чтобы не упасть. Остекление выдержало, но самолет затрясло, как в лихорадке было видно, что он не столько летит, сколько сражается с нахлынувшими на него воздушными потоками и вот-вот может сорваться в штопор…

— Второй встал!

Командир чуть отдал штурвал от себя — делать иначе грубая ошибка. Даже рискуя во что-то врезаться — нужно было сохранить скорость самолета. Если, например, в таких условиях взять на себя — однозначно будет срыв и штопор…

— Твою мать, что у нас? Гидравлика! Что с гидравликой!

— Основной контур функционален!

— Электрика!

— Сэр, повреждена!

— Запускай резервную схему! Отключай всех лишних потребителей! Что с движками!

— Сэр, пытаясь запустить четвертый!

— Брось его, он с той стороны! Займись вторым!

Они летели непонятно куда, непонятно, что ждало их впереди. Может быть, склон скалы был не самым худшим их вариантом…

— Какого черта… — в кабину сунулся кто-то из морпехов.

— Вон отсюда! — майор оттолкнул его и захлопнул люк.

— Твою ма-а-ать!

Склон горы стремительно надвигался, это был Йемен, мать его, страна гор и уничтожение Адена, сброшенная туда атомная бомба… боевики в горах узнают об этом в лучшем случае завтра, высокие, идущие гребенкой горные хребты — лучшая защита в таком случае. Рискуя, командир принял на себя — и самолет каким-то чудом проскользнул над горным хребтом, не задев его винтом…

— Сэр… кажется, утечка топлива. Поврежден топливный бак, справа, мы теряем топливо.

— Черт… перекачивай его в основной! Нам нужно все топливо, какое у нас есть!

Они летели над горными хребтами, удаляясь от взошедшего над землей второго солнца. Справа — самолет был закопчен и весь в каких-то лохмотьях, с этой стороны потемнело даже остекление кабины…

— В душу мать… когда кончатся эти долбанные горы…

— Черт возьми, нескоро…

Но самолет, хоть на двух моторах из четырех — все-таки волок их…

Сели легче, чем казалось, намного легче, чем можно было предполагать исходя из произошедшего. Пилоту удалось подобрать место, где барханы были не такими высокими и посадить машину, даже не отломав ей крыльев. Геркулес сел на песок на последних галлонах топлива, немного пропахал брюхом — и замер.

— Вот… черт… все целы?

— Кажется…

Смятый нос Геркулеса висел над барханом…

— Дьявольщина, я жив! Я жив!

— Пока…

Майор — открыл дверь в десантный отсек самолета.

— Все целы?

— Кажется… да, сэр!

— Давайте выбираться отсюда…

Выбив аварийные люки, они выбрались на песок. Небо над ними — было всех цветов радуги, преобладал желтый, белесый и черный…

— Мать твою… — пробормотал кто-то, глядя вверх.

— Нехрен там разглядывать, какого хрена?! — грубовато прикрикнул майор — Вытаскивайте имущество. Потом сольем остатки топлива, оно нам пригодится!

Если делать что-то привычное и полезное — не думаешь о том, какое дерьмо происходит вокруг…

— Что у нас есть?

— Не так плохо, сэр. Два автомата Калашникова с боекомплектами, одна СВД и один Барретт. Два пулемета у морских пехотинцев, двести сорок девятый и двести сороковой. Восемь штурмовых винтовок. Три штурмовых винтовки у экипажа. Патроны ко всему, как минимум один боекомплект есть ко всему, к пулеметам — два. Четыре галлона топлива. Три радио, считая аварийное. Личное снаряжение морских пехотинцев, они собирались из расчета на один день, но взяли и аварийный комплект. Аварийный комплект выживания самолета.

— Что с водой?

— Меньше галлона на каждого, сэр.

Это было самое плохое. Но по сравнению с тем, что творилось вокруг — приемлемо, если учесть тот факт, что в стандартный курс выживания САС входит отработка навыков по выживанию в пустыне.

Сержант встал с песка. Подошел к морским пехотинцам, кучковавшимся на особенку.

— Кто старший по званию?

Невысокий, похожий на мальчишку морской пехотинец поднялся с песка.

— Я, сэр. Лейтенант Вустер, двадцать шестое экспедиционное соединение.

— Отойдем….

Они отошли в сторону.

— Послушай, лейтенант — сказал Хогарт — я не собираюсь претендовать на то чтобы командовать твоими людьми, но сам видишь, в каком мы дерьме. Позволь представиться — майор британской армии в отставке Ральф Хогарт. Двадцать второй полк особого назначения.

— Специальная служба, сэр?

— Она самая. Слыхал?

— Да, сэр… — лейтенант отдал честь.

— Ты так ничего и не понял, парень. Старший по званию ты, я сейчас в отставке. Но у меня есть сколоченная команда, трое в ней — тоже из САС. Есть возможность выйти из этой ситуации с наименьшими потерями. Тебе не нужен отрядный сержант, парень? Который будет пинать задницы этих дуболомов, пока ты будешь хорошеньким для всех, а?

— Почту за честь, сэр.

— Сделка?

Они ударили по рукам…

— Как бы вы поступили сэр? Я имею в виду, относительно нашего дальнейшего плана действий? Куда бы вы пошли?

— Куда бы я пошел, парень…

Майор задумчиво посмотрел на небо и тут же отвел взгляд.

— Я бы пошел строго на север. У нас есть карта. Для начала нам нужно обзавестись транспортом. А для этого, парень, нам надо выйти к дороге. Потом — посмотрим, что к чему и кто контролирует эту долбанную страну. Исходя из этого будем принимать решения.

— Сэр, северо-восточнее расположены гарнизоны морской пехоты, они охраняют нефтяные поля…

— Черт, парень, а ты уверен, что их не постигла судьба гарнизона в Джибути, а? Одно понятно — сейчас от крупных городов надо держаться подальше.

Морской пехотинец помолчал.

— Как вас зовут, сэр?

— Хогарт моя фамилия, парень. Майор Ральф Хогарт. Хочу сразу предупредить, всяких кличек и переиначиваний имен как у вас принято, я не люблю. Зато благосклонно отношусь, когда меня называют «старина Ральф». Типично английское, верно, лейтенант?

— Верно, сэр. Пойдемте, я представлю вас своим людям.

Они подошли к морским пехотинцам, настороженно посматривающим на чужака.

— Джентльмены, представляю вам нашего нового отрядного сержанта, мистер Ральф Хогарт. Этот человек служил в Специальной авиадесантной службе, и надерет задницу любому из вас, стоит вам только проявить слабость. Поэтому я, мать вашу, не хочу, чтобы кто-то из морских пехотинцев США обосрался перед этим достойным джентльменом, всем все понятно?

Майор подумал, что у лейтенанта большое будущее в качестве офицера. Было бы.

— Да, сэр.

— Дон, я хочу, чтобы ты засунул все свои шуточки и смех…чки в задницу, это ясно?

— Да, сэр — сказал невысокий морпех.

— Это всех касается, джентльмены.

— Ясно, сэр — нестройно ответили морпехи.

— В таком случае, сержант сейчас расскажет, что мы будем делать, чтобы выбраться из всего этого дерьма, а вы послушаете, ясно? Сержант, приступайте.

— Есть, сэр…

Майор шагнул вперед.

— Как я понимаю, джентльмены, здесь, передо мной находятся настоящие, крутые мужики, которые за несколько часов до этого проникли в кишмя кишащую исламистами страну, выполнили там задание и потом выжили в авиационной катастрофе, не получив особых повреждений. Поэтому, мне в принципе нечему вас учить, и я не собираюсь это делать. Поднимите руки, кто имел хотя бы один тур в Ирак и Афганистан?

Руки подняли почти все, не подняли только двое. Один поднял неуверенно.

— Что случилось, сынок? — заметил это новый сержант — это приступ скромности или тебе память взрывом отшибло?

Кто-то усмехнулся.

— Никак нет, сэр — объяснил морской пехотинец — пулеметчик — у меня не было ни одного тура в Афганистан или Ирак, но у меня было семь спасательных вылетов в страны, являющиеся враждебными. Из них в трех случаях, эвакуацию пришлось проводить под огнем. Я не знаю, считается это за тур или нет, сэр.

— Считается, парень, очень даже считается. Добро пожаловать в команду. Итак, среди нас только две целки и я уверен, что опытные товарищи возьмут шефство над ними и скоро — они тоже узнают, что такое нажать на курок и убить человека, верно?

— Да, сэр!

— Наша задача — выйти к дороге и реквизировать транспорт. Или просто реквизировать транспорт. У меня нет никакого желания шастать по пустыне сорок лет как Моисей, и я уверен, что у вас тоже нет такого желания, верно?

— Верно, сэр — морским пехотинцам нравился этот обстоятельный, чуть ли не в два раза старше их и обладающий солдатским чувством юмора англичанин.

— В таком случае — идет походным порядком, прикрывая гражданских. Зарядите оружие, джентльмены, я хочу, чтобы оно постоянно было при вас, заряженное и готовое к бою. К черту правила, если нас обстреляют, мы ответим так, что мало не покажется. Только берегите патроны, никогда не знает, когда удастся пополнить запасы, всем ясно?

— Так точно, сэр!

— Предупреждаю насчет воды. Это единственное, чего у нас не так много. Поэтому идем не торопясь и пьем только по команде. Сейчас мы уйдем от места аварии на какое-то расстояние, немного отдохнем и будем идти всю ночь. После чего — днем найдем подходящее укрытие. Если я увижу место, где по моему мнению может быть вода — а в пустыне такие места есть и их немало — я дам вам знать, и мы вместе добудем воду.

Как я уже сказал — идем походным порядком. Моя группа пойдет головным дозором, в ней три человека и у каждого — достаточно опыта. Наша задача — не вляпаться самим и прикрыть гражданских, всем ясно?

— Эй, майор, мы не гражданские вообще то.

Майор повернулся и посмотрел на чернокожего ЦРУшника, который обзавелся автоматом и набил свой рюкзак, наверняка какой-то дрянью.

— Вы гражданские — громко и с нажимом произнес Хогарт — если вы не считаете себя таковыми, джентльмены, значит, вы снимаете с меня и этих парней обязанности защищать вас. А так как вы мне сильно не нравитесь, Маркович, если вы не гражданские — то можете собираться и валить отсюда по-скорому, ясно?

— Вы забываетесь! Вы даже не гражданин США!

Майор сделал несколько шагов, подойдя к ЦРУшнику вплотную. И не ударил его.

— Слушай и въезжай, пока говорю, скотина — сказал он — потому что второй раз я повторять не буду. Я долго мечтал сказать это какой-нибудь твари типа тебя, мистер Джеймс Бонд сраный. Долгими годами такие ублюдки как ты говорили, что мне делать. Кто друг, а кто враг. Но теперь — все это кончилось нахрен. И несмотря на то, что я не знаю, подохнем мы завтра или останемся жить, я никогда не чувствовал себя лучше, чем теперь, сукин ты сын. Автомат в руках, хорошие парни рядом и нет за спиной ублюдка с грязными делишками, грязными мыслишками, имеющего ответ на любой вопрос и готового всадить нож в спину, как только ты отвернешься. Добро пожаловать в новый мир, мистер ЦРУ! Не знаю, каким он будет — но такому дерьмецу как ты там места не будет точно…

ЦРУшник не нашелся что ответить.

— Ты теперь старший по своей группе. Не хочу ничего знать, что у вас делается, но я выведу и вас. Соберите все оружие и снаряжение, которое пригодится в долгом походе. И выкинь нахрен все бумаги, какими ты набил свой рюкзак, потому что они сейчас стоят меньше бумаги, на которой они напечатаны. Хотя… если хочешь, то можешь их нести. Костер тоже надо чем-то разжигать, да и ж… подтереть они сгодятся. Через десять минут быть готовым к движению.

Майор пошел к своим людям, чтобы сформулировать задачу для них.

— Контакт, сэр — раздалось в рации — около трехсот ярдов.

Майор сделал знак рукой — и морские пехотинцы присели, готовые к бою, стволы развернулись елочкой, готовые ответить на угрозу с любого направления.

— Что там?

— Три легких внедорожника, на одном пулемет. Вооруженные люди… на исламистов не слишком то похожие.

— Оставайся на месте. Не обнаруживай себя. Иду к вам…

Майор скользнул по песку к морским пехотинцам, объяснил ситуацию. Поставил задачу на скрытное развертывание временного пункта обороны. Потом — где ползком, где перебежками — двинулся вперед.

САСовцы заняли наблюдательный пункт на гребне бархана. Стю уже развернул винтовку.

— Что там у нас?

— Не знаю, сэр. Но мне кажется, что это похоже на нашу группу дальней разведки, если хорошо посмотреть…

Майор принял бинокль.

Высохшее русло реки. Три автомобиля, стоящие «звездочкой», так чтобы можно было и быстро смотаться, не мешая друг другу и быстро ответить на огонь с любого направления.

Люди. Одеты как арабы, но… очень хорошие ботинки. Даже можно сказать — чертовски хорошие ботинки. Конечно, после Ирака современные армейские ботинки в этом регионе не редкость — но все же они есть не у всех. Оружие — по крайней мере то, что видно — русское, автоматы АК. Низ лица у всех прикрыт шемахами, но видно — бородаты…

Бесшумная пуля — ударила совсем рядом, чуть ниже, вздыбив вихрь песка, который попал в лицо англичанам. Ослепленный песком, майор покатился вниз, от гребня.

— Не стрелять! Не стрелять! Не стрелять!

Стю скатился рядом, прижимая винтовку.

— Сукины дети! У них снайпер!

— Урок тебе на будущее, Стю.

Заработала рация — видимо, морские пехотинцы поняли, что случилось.

— Ответь.

— А вы что собираетесь делать, сэр?

Майор встал на ноги. Достал из кармана не слишком чистый белый платок, встряхнул его.

— Пойду к ним. Это группа дальней разведки. Наши или американцы. И знаешь, что? Они добывают воду…

У самого гребня бархана — майор нацепил белый платок на ствол автомата и какое-то время тряс им, чтобы не приняли за «того самого ублюдка». Потом осторожно пошел вперед. Он знал, что даже если это настоящие бедуины — они не сразу станут стрелять. В отличие от американцев — к британцам у бедуинов было довольно приличное отношение…

Бородатые люди с автоматами смотрели, как вооруженный человек спускается к ним с бархана. Они не стреляли, а кто работал — тот продолжил работать. Очевидно было, что группа слаженная, боевая…

— Ас салам алейкум — подойди ближе, поздоровался майор — мир вам.

— Ва алейкум ас салам — откликнулся один из бородачей — кто ты — мирный путник или презренный харбий^[121], да будет проклято имя его и имена всех его потомков?

— Не так давно я и впрямь был харбием — откликнулся майор — но сейчас я здесь лишь потому, что мой самолет потерпел катастрофу не так далеко отсюда. Мне и моим людям нужна вода.

— Вода нужна всем… — сказал бородач — что же касается тебя и твоих людей, скажи мне, где они воевали?

— Афганистан. Ирак. В Ираке у меня — четыре тура…

Бородач отстегнул шемах и стало понятно, что он — обросший бородой европеец.

— В таком случае, ты мой брат. Скажи — а такие слова как чарли — чарли — ноябрь тебе ничего не говорят, а?

— Это позывной штаба ублюдков, которые ничего не делают как надо и нам постоянно приходилось из Басры лететь на север, чтобы вытереть им задницу…

Бородач засмеялся.

— Вот сукин сын… Ты значит, из САС?

— Черт бы тебя побрал…

Майор шагнул навстречу американцу — и они крепко, до хруста костей обнялись…

Пакистан. Близ Исламабада

База ВВС Чахлала

Весна 2013 года

Американская система власти — как и американская система существования и построения жизни — она и гениальна и порочна одновременно. Все это — в зависимости от того, кто и как строит жизнь — и в бытовом смысле и в политическом.

В начале двадцатого века — Соединенные штаты Америки из захолустья, места куда ссылают преступников — превратились в первую сверхдержаву мира. Практически в это же самое время — страны Латинской Америки практически из равных стартовых условий (а в Аргентину ехало не меньше эмигрантов, чем в США) превратились в этакую клоаку, где ничего не делается так как надо, где недовольны все — но никто ничего не может сделать. Этот опыт — надо изучать, чтобы понимать, куда нам идти.

Американская политическая система гениальна тем, что она позволяет делать то, что тебе выгодно и не отвечать за ошибки и обязательства предшественников. Это были обязательства предыдущей администрации — в начале двадцатого века, во время господства абсолютных монархий это было ново, необычно и крайне выгодно. Но для того, чтобы это работало — нужно единство в элите и нужна стратегическая цель, цель не на один год, ни на четыре и не на восемь — а на десятилетия, цель, к которой разные представители элиты могли бы вести страну, сменяя друг друга у руля, анализируя деятельность предшественников, отвергая обязательства, которые в данный момент невыгодны и принимая те, которые выгодны. Если цели нет и единства нет — то все это превращается в бессистемное шараханье по сторонам, ситуативное реагирование, совершенно убогую и глубоко ошибочную, вторичную политику. Именно ту, которую Америка демонстрирует сейчас.

Крайне важен капитализм и понятие «победитель получает все». А так же демократия. Все это — в Америке глубоко мутировало на протяжении последних тридцати лет, превратившись, по сути, в свою противоположность. Жесткий капитализм, когда сотни, тысячи, десятки тысяч человек работают не на государство, а на хозяина, главу фирмы, собственника — подменился социальным капитализмом, когда все больше и больше компаний стало принадлежать пенсионным фондам — учителей, врачей, государственных служащих и так далее и тому подобное. То получилось в итоге совершенно разные цели. В итоге: место хозяина заняли сразу двое — наемный топ-менеджер и управляющий акциями. Хозяин — заинтересован в долгосрочном развитии и процветании фирмы, он вкладывает деньги в долгосрочные проекты потому, что это будет принадлежать ему, а позднее — его детям. Наемный менеджер заинтересован в собственном вознаграждении, в компенсационном «золотом парашюте» если он решит увольняться и в красивом отчете для акционеров. В том же самом заинтересован и управляющий акциями — ему нужен высокий курс акций на бирже чтобы иметь возможность производить выплаты. Так — «социализм по-американски», передача значительной части предприятий в собственность миллионам людей труда — буквально за поколение привели экономику на грань катастрофы. Как это и бывает всегда при социалистических экспериментах: без хозяина, человека, утверждающего и поддерживающего здравый смысл и цели любое коммерческое предприятие нежизнеспособно.

Примерно то же самое происходило и с демократией. Демократия — это власть большинства, при этом принцип «победитель получает все» предполагает, что проигравшему, меньшинству не достается ничего, и оно должно принять волю большинства, победителя. Чудовищно извратив этот принцип понятием «толерантность» и «общественный компромисс», провозгласив примат прав меньшинств — педерастов, негров, матерей-одиночек, свихнувшихся на толерантности — над правами большинства власти Соединенных штатов Америки получили в итоге безумный в полном смысле этого слова балаган, при котором общество дробится на мельчайшие страты и никакого общественного единства быть не может в принципе, где правительству приходится искать способ как наиболее безболезненно удовлетворить взаимоисключающие требования меньшинств вместо того, чтобы проводить в жизнь волю большинства, которое его и избрало, где невозможна никакое осмысленное движение к цели. Америка вступила на путь, ведущий в пропасть и никакие судорожные телодвижения — не могли ничего изменить…

На выборах двенадцатого года в Соединенных штатах Америки сменился президент^[122].

Этим самым — в очередной раз удалось канализировать растущее недовольство американских граждан и избирателей и получить шанс хоть что-то исправить. Маятник — резко качнулся вправо, к власти пришла правая и даже крайне правая команда, пообещавшая восстановить американские позиции в мире. Снова взялся на перо американский певец военной мощи Томас Клэнси^[123] — а это значило, что Империя собирается для броска…

Одним из первых внешнеполитических шагов новой администрации — было полностью замораживание военной и антитеррористической помощи Пакистану.

Это было одним из коньков предвыборной программы республиканцев, об этом же писал Томас Клэнси. Ситуация с военной помощью Пакистану в последнее время напоминала какой-то немыслимый еще несколько лет назад сюр. В двухтысячном году — пакет военной и антитеррористической помощи был частью крупной сделки Вашингтона с Исламабадом, касающейся ситуации в регионе. Талибан был проектом пакистанской разведки — и Пакистан получал помощь за то, что обязывался не оказывать никакой помощи Талибану в то время, как в Афганистан будет входить американская армия. Помощь эта нужна была правительству Первеза Мушаррафа и потому, что он отчетливо понимал: разбитые исламские экстремисты отступят из Афганистана в Пакистан и создадут проблемы уже у него в стране — а он пришел к власти в результате переворота и сидел, что называется, на пороховой бочке. Эта сделка сработала с самого начала и работала до середины нулевых, до тех пор, пока Америка не озаботилась проблемами демократии в Пакистане и одновременно — не показала свою слабость и неспособность навести окончательный порядок ни в Ираке ни в Афганистане. На Востоке показывать слабость смертельно опасно: здесь тебе не помогут, не протянут руку, здесь — добьют. В результате, когда стало понятно, что угроза нанести удар по Пакистану (а в две тысячи первом именно этим запугали Мушаррафа) невыполнима — договоренности были мгновенно пересмотрены. В спецслужбы вернулись создатели Талибана, из тюрем тайно выпустили опаснейших боевиков, в Зоне племен при полном попустительстве правительства были созданы лагеря подготовки боевиков. Количество перешло в качество в восьмом — именно тогда началась эскалация насилия в Афганистане, и она с тех пор не прекращалась. Попытка заменить нелояльного Мушаррафа провалилась — исламисты обыграли американцев, убив на митинге их кандидата — Беназир Бхутто. И с тех пор — у власти было слабое, коррумпированное гражданское правительство, которое простор боялось связываться с откровенными террористами.

Новым коньком американской внешней политики должна была стать Индия. Из захолустья, поддерживаемого Советским Союзом, как и все захолустья мира (хинди руси бхай бхай) она превратилась в конкурента Китая и локомотив развития в этом регионе мира. Несколько прошедших военных тендеров — Миг-29 проиграл Рафалю, Ми-28 проиграл американскому АН-64 Апач показал, что индийское правительство усиленно ищет новых партнеров и готово отказаться от тесного сотрудничества с Россией. Для американцев это был беспроигрышный вариант: и конкурент Китаю и главный враг Пакистана, почти обреченный находиться на антиисламистских позициях из-за проблем в штате Джамму и Кашмир. Не успел (точнее не успела) новый президент принести клятву верности американскому народу — как в Дели уже полетели гонцы. С населением в миллиард с лишним человек — Индия могла выделить огромные контингенты для поддержания мира на Востоке — и она точно так же была кровно заинтересована в бесперебойных поставках нефти, как и сами США. Индия стояла перед проблемой коренного перевооружения армии, создания оборонного комплекса мирового уровня, создания целых подвидов вооруженных сил, таких как атомные подводные лодки — носители крылатых и баллистических ядерных ракет. Все это — сулило золотой дождь американскому оборонному комплексу при правильном розыгрыше имеющихся карт. Сменив администрацию — американцы вступили в игру жестко и решительно, сразу пытаясь сорвать джек-пот. Именно в пользу Индии — демонстративно были перераспределены финансовые средства, ранее предназначавшиеся Пакистану. На тайных переговорах в Дели речь шла о немыслимых ранее предложениях: немедленная передача двух наиболее старых авианосцев типа Нимиц — самого Нимица и авианосца Дуайт Д. Эйзенхауэр, вместе с временной арендой их авиакрыльев до тех пор, пока фирма Боинг не изготовит новые самолеты под этот заказ и с рассрочкой платежа на двадцать лет. Да… это тебе не Россия, где на верфях бросают работу на полдороге и честно глядя в глаза заказчику говорят, что полностью работа обойдется вдвое дороже… нет, это не Россия. Кроме того — американцы намекнули, что речь может идти и о продаже американских подержанных субмарин класса Лос-Анджелес, переделанных под стрельбу крылатыми ракетами, в том числе с ядерным зарядом… это было грубейшим нарушением сразу нескольких международных договоров и серьезным нарушением баланса сил в регионе: с двумя авианосцами по девяносто тысяч тонн каждый и АПЛ класса Лос-Анджелес Индия становилась едва ли не второй по мощи морской державой мира после США. Но данные «воспитательные меры» были предназначены и для Пакистана. Несмотря на то, что устроившие «ноябрьский Тет» банды откатились из Афганистана в Пакистан, потеряв значительное количество живой силы — силы у Пакистана все еще были. После того, как до американского посла в Исламабаде довели информацию о том, что Пакистан готов закрыть все тайные и явные американские военные базы в стране, выдворить дипломатов, дать полный ход сотрудничеству с Китаем в вопросе базы ВМФ Гвадар и даже передать бандформированиям в Афганистане портативные ракеты земля-воздух для атак американцев — стало понятно, что нужно договариваться…

Когда отставной (кстати, в США такого понятии нет, есть действующий президент и есть просто президент) президент Соединенных штатов Америки Билл Клинтон крайний раз бывал в Пакистане с полуофициальным визитом — его привезли на частном самолете и провезли с базы Чахлала в Исламабад на неприметной бронированной машине. Сейчас, в тринадцатом — для американцев смертельно опасным был даже такой способ посещения Пакистана. Антиамериканизм, ненависть к Америке стала религией большей части страны, значительная часть ее территории, особенно на севере и западе не контролировалась федеральным правительством, немногочисленные журналисты и сведущие люди, возвращаясь из этих мест, приносили неутешительные вести. В сельской местности абсолютно все люди, с первого и до последнего человека являются исламскими экстремистами и сторонниками Талибана, пятилетние дети на вопрос, кем ты будешь когда вырастешь с гордостью отвечают — шахидом. Ненавидели американцев и многие из пакистанских силовиков, а без их осведомленности даже тайный визит был невозможен… проговориться при встрече с осведомителем из радикалов — и террористическое нападение неизбежным. В результате чего — договорились встретиться на базе ВВС Чахлала, в которой был и гражданский сектор, исполнявший роль международного аэропорта для столицы страны Исламабада. Это кстати было не случайно сделано: военный и гражданский аэропорт на одной территории и не зря каждое правительство это поддерживало. Просто все понимали, что рано или поздно из взбунтовавшейся страны придется бежать — и аэропорт должен быть под контролем военных, чтобы успеть это сделать…

Москва. Кремль

29 июля 2015 года

В городе с гордым названием Москва, в самом его центре, на реке с одноименным названием — стояла сложенная из красного кирпича крепость. Внутри крепости, которую знала вся огромная, расположенная на одиннадцати часовых поясах страна — был построенный много позже самой крепости и непоправимо изуродовавший ее дворец. Во дворце — был этаж, подняться на который можно было, лишь миновав пять рубежей охраны и, пройдя через два детектора — один на любые посторонние предметы, другой на взрывчатку: привилегию проходить все детекторы без досмотра имел только один человек и его охрана. На этаже — был кабинет, в котором когда то сидел заведующий сектором ЦК КПСС, среди своих он назывался «дубль», потому что дублировал основной кабинет. В этом кабинете — сидел за столом, обхватив голову руками человек в костюме, пошитом в спецателье — он одевался подчеркнуто скромно, патриотично — хотя шили ему из самых дорогих тканей, которых только были, в них были вшиты специальные нити для дистанционного сканера — на всякий случай. Узнав про нити — человек сильно ругался и говорил, что, наверное, из-за них у него не унимается головная боль. Хотя все, в том числе и он сам понимал, что это не так — поводов для головной боли у него хватало.

Владимир Анатольевич Быков, президент (точнее — и. о. президента) разваливающейся, распадающейся как гнилая ткань под пальцами страны сидел и думал. Нет, не над тем, что делать дальше. А над тем — какого черта он тогда согласился въехать в этот кабинет.

Его учитель и политический крестный отец переиграл его даже здесь. Будь он проклят…

Он не понимал, что происходит — и это было самое страшное…

Он рос в хорошей, интеллигентной семье, в политику идти совсем не хотел. Закончил юридический факультет ЛГУ, остался там же преподавать, став одним из самых молодых преподавателей в его истории. Студенты, а особенно студентки — валили на его лекции и семинары валом. И черт его дернул тогда принять предложение стать министром юстиции России.

Он честно старался, чтобы все было лучше, никогда не хотел зла и ни одно свое решение не принимал так, чтобы умышленно навредить, кому бы то ни было. В отличие от своего политического крестного отца, который и перетащил его в Москву — над ним не довлела тень крушения великой Империи, он не считал ее распад — крупнейшей геополитической катастрофой двадцатого века. Он был специалистом по римскому праву (и не только), изучал историю Рима, его взлета и падения, и отсюда был его взгляд на это событие: СССР больше нет, с этим ничего не поделаешь и ничего не изменишь, надо просто двигаться дальше. Он считал, что Россия более чем жизнеспособна и без воспоминаний о могуществе Империи, она жизнеспособна как одна из стран — членов Евросоюза, как равноправный член содружества свободных и демократических государств и в этом качестве должна развиваться. Россия вполне конкурентоспособна, она обладает первой в мире территорией, всеми видами природных ресурсов, огромными возможностями по части сельского хозяйства, все еще крайне изобретательным, способным подковать блоху, изобрести то, что никогда никто и представить не мог, народом. Значит — Россия может и должна сотрудничать с Западом. Такую политику он проводил все время пребывания на посту главы государства, ради этого — Россия подала даже заявку на вступление в НАТО. В двенадцатом, когда он шел на выборы — в неофициальной беседе вице-президент США заверил его, что США будут содействовать вступлению России в НАТО, потому что понимают — без России никакая система безопасности не будет полной, равно как не будет и самой безопасности — ни против Китая, ни против агрессивного исламского мира.

Проблема была в народе.

Дело было в том, что он не совсем понимал народ. Он привык к интеллигентному окружению, не служил в армии, в ЛГУ был уважаемым человеком. Побывав на стажировке в Германии, он решил, что именно такую модель общества и нужно создать в России. И ко второму году своего президентского срока убедился — что это невозможно.

Проблемы были с двух сторон. Русское население вымирало. От пьянства, от катастроф, от убийств — надо было что-то срочно делать, иначе могло получиться так, что страна исчезнет сама собой, безо всякой войны. По совету американских аналитиков — он попытался привести иммиграционное законодательство к цивилизованным стандартам, чтобы мигранты ехали в страну и здесь не испытывали проблем. Но привело это лишь к тому, что коррумпированные чиновники стали прописывать за взятки мигрантов в чужие квартиры. Хотели как лучше — получилось как всегда, убийственная формула, буквально довлевшая над ним все его президентство.

Он хорошо помнил один эпизод. Как-то раз он зашел в Интернет — под чужим логином, естественно и зашел на сайт, посвященный проблемам нелегальной миграции. То, что было там написано — было конечно ужасно, но он попытался выступить и разъяснить тем, кто там собрался, что именно он хочет сделать. Закончилось все тем, что его обхамили и забанили — но он запомнил один ответ и в последнее время возвращался к нему все чаще и чаще. Это был едва ли не единственный цензурный ответ на его разъяснения, потому-то он так и врезался в память. Человек, логина которого он не запомнил, написал, что «чурок» — так на этом форуме называли мигрантов — невозможно окультурить, потому что они происходят из другого общества, причем общество это так далеко от нашего — что это две разные цивилизации. Единства и братства народов, или хотя бы совместного сосуществования как в США не получится, потому что все мигранты — мусульмане и происходят из общества-семьи, в то время как мы — христиане и индивидуалисты. Двойное несовпадение обрекает нас на поистине цивилизационные противоречия и потому — Соединенные штаты России — это утопия, которая никогда не может быть реализована. Возможно либо жестко закрыть границы, либо принять на себя роль этаких цивилизаторов, цивилизующих отсталые народы с помощью хлыста и пулемета Максим. Все остальное, в том числе и то, что он провозглашает — есть обман самого себя и рано или поздно он закончится катастрофой.

Служба безопасности Президента потом пыталась найти этого пользователя — не наказать, нет, Президент хотел тайно встретиться с ним и поговорить, как с оппонентом, чтобы что-то попытаться понять. Не нашли.

Потрясением, буквально разрушившим всю его картину мира — было нападение НАТО на Украину. Верховодила Польша… во всех кампаниях против России это государство — всегда на первом месте. Сначала — братья, потом кое-кто похуже. Владислав Кокорский, бывший министр иностранных дел страны, ныне — президент Польши, ставший им после ухода последнего из двух братьев. Когда СВР положило ему на стол досье на него — он ужаснулся. Учился в Оксфорде, после окончания — стал «независимым журналистом», в восемьдесят седьмом году проник в Афганистан с территории Пакистана. По данным СВР — завербован британской разведкой еще в университете, в Афганистане занимался шпионажем, передавал разведданные в Лондон и организациям моджахедов, возможно даже воевал на стороне моджахедов. Ультраправый, по взглядам почти фашист, к России испытывает почти звериную ненависть. Связан со всем политическим истеблишментом Запада, помогал Польше вступить в НАТО, имеет связи с миллиардерами, с Бильдербергской группой. Его неофициальных связей — оказалось достаточно, чтобы была нагло проигнорирована позиция России, крупнейшего по территории государства мира, сверхдержавы. По сути — один человек, министр не самой сильной страны — переиграл его, тогда еще председателя правительства России.

Будь оно все проклято…

В его понимании — обо всем можно было договориться. Если ты прав — то любого можно убедить в своей правоте, подобрав достаточно аргументов — а в подборе аргументов умения ему было не занимать. Несколько раз — он давал ясные и четкие сигналы «я свой» — начиная от пересмотра дела ЮКОСа и заканчивая сдачей Ливии и отказом от использования права «вето» в Совете безопасности ООН. По требованию американцев он отказался от программы грандиозного перевооружения русского флота — вместо восьми ударных авианосцев, сведенных во «флот Открытого моря» — должно было быть всего три, причем их строительство переносилось на 2016–2024 финансовые годы. Он четко понимал, что Россия — это часть Запада и раз за разом давал это понять в своих выступлениях. Но когда пришла пора выбирать — западные элиты в мгновение ока отказались от прежних договоренностей, от перспективы единой Европы от Лиссабона до Владивостока, променяв прочный мир с Россией — на посулы и интересы каких-то польских авантюристов.

Как это часто и бывает — грешник стал самым ревностным из верующих. Обиженный, оскорбленный, не понятый до глубины души — президент Быков за последний год объявил о начале самой масштабной работы по перевооружению армии и флота, в чем-то превосходящей даже планы, которые строились на пороге десятилетия. Строительство авианосцев оставалось планами шестнадцатого финансового года и далее — но их снова было восемь. Начались масштабные инспекции по отстойникам для техники: Т72 первых выпусков и даже Т80 — везли на танкоремонтные заводы, спешно восстанавливали, как только можно. Было объявлено, что у России есть тактические ядерные боеголовки, установленные на крылатые ракеты, в том числе базирующиеся на автомобильных полуприцепах, замаскированных под обычные. Вот только — было уже поздно.

Страна разваливалась, разъезжалась под руками — и он это хорошо понимал, потому что был неглуп. Польское вторжение на Украину и гибель Черноморского флота — в который уже раз — была водоразделом. После него русские, граждане России поняли одну простую вещь.

Государство не способно их защитить.

А если государство не способно их защитить — значит, такое государство просто не нужно. Вот так просто.

И теперь — он отчетливо это понимал — он был президентом «мкадья». Не России — а именно мкадья. Зловещий термин «замкадье», равно как и циничная шутка «за МКАДом жизни нет» оказался палкой о двух концах. Сейчас — в замкадье выстраивалась иная, непонятная обитателям «мкадья» жизнь — чуждая, зловещая, пропитанная насилием, недоверием к власти, самоорганизацией. Последнее было особенно страшно — люди сами брали в руки оружие, казаки договаривались с командованием расквартированных в регионе частей о совместных действиях, самозваные дружинники патрулировали улицы, приехавший на завод «хозяин» мог оказаться перед вооруженными людьми, охраняющими завод. Это не значит, что завод переставал работать, просто перед обитателями МКАД ставили простую дилемму. Либо ты играешь по нашим правилам — либо ты вообще никак не играешь. А по нашим правилам — прибыль в оффшорки не выводишь, платишь налоги в пользу региональных властей — федералам можешь не платить, хрен с ними, пусть сами разбираются. Плюс — отчисляешь деньги на развитие территории в специальный фонд — не большие, но и не маленькие. За это — ты можешь работать и дальше, и посылать всех, кто пытается с тебя что-то взять, включая милицию. Нет — продавай завод, если сумеешь и уе…вай…

Насилие, кровавые стычки с «инородцами», с этническими группами и общинами — стали для замкадья нормой. На юге — людей убивали прямо на улицах…

Желая отвлечься от тягостных, черных мыслей — президент открыл красную папку с надписью «Документы на подпись Президенту Российской Федерации», начал машинально перебирать листы. Первым — попался указ о присвоении звания «Народный артист России» новому певцу — трансвеститу. Ну и кому это сейчас надо…

Зазвонил телефон — коротко, резко. Президент посмотрел — не вертушка, местный. Ну и хрен с ним. Нет его!

Телефон продолжал звонить. Потом — умолк.

Президент попытался сосредоточиться на текущих делах. Так надо все-таки присваивать звание народного артиста России трансвеститу? Или все же не стоит дразнить гусей? На том же юге — одного певчину стащили прямо с трибуны, раздели догола, вымазали дегтем, обсыпали перьями, с криками «кукареку!» протащили по улицам и вышибли из города.

В дверь постучали. Президент недовольно поднял глаза, увидел просунувшегося в дверь личного референта.

— Владимир Анатольевич, вас. Супруга. По-городскому…

О господи…

— Не мог сказать, что меня нет?

Референт сделал страшные глаза и такой жест, из которого президент понял, что супруга ругается и хамит. Сколько раз он говорил ей, чтобы она прекратила свои хабальские выходки. Слава по всей Москве идет!

— Хорошо, я возьму.

Трубка звякнула один раз, президент взял ее.

— Лидия, сколько раз я тебе говорил…

Вопреки распространенному заблуждению — сотового телефона у Президента не было, равно как и мобильного коммуникатора и Iphone. Точнее — они у него были, но он никогда не звонил по ним и ему невозможно было позвонить по мобильному. Кабинет Президента Российской Федерации был защищен от всех видов прослушивания, а сам президент никогда не имел при себе никаких устройств, которые не были бы изготовлены непосредственно или под контролем Службы специальной связи и информации ФСО России. Носить с собой подаренный Iphone, тем более звонить по нему — это верх глупости, президент и так обеспечен всеми видами специальной связи, стационарной и мобильной.

— Ты телевизор смотришь?

— Вот мне только и дела есть, что телевизор смотреть! — психанул президент.

— Не кричи! — моментально завелась и жена — ты знаешь, что Пакистан на Афганистан напал? Твои алкоголики тебе не доложили?

Господи боже…

Президент бросил трубку на рычаг, подвинул к себе ноутбук, забарабанил по клавишам. Телевизор у него в кабинете тоже был, довольно приличный, Сони с экраном сто два дюйма — но он предпочитал узнавать новости по Интернету. Привычно отбарабанив Rambler в поисковой строке, он вышел на сайт новостей…

Части пакистанской армии продвигаются по направлению к Кабулу. Ожесточенные бои на Первом национальном шоссе.

ВВС США подтвердило потерю пяти боевых самолетов и одиннадцати других летательных аппаратов в небе Афганистана.

Представитель Китая в ООН отказался прокомментировать слухи о том, что в авангарде наступления на Афганистан — кадровые части китайской народной армии.

Ранее поступившее сообщение об оставлении Кандагара не подтвердилось, бои идут на подступах к городу.

Пресвятой господь…

Президент посмотрел на часы. Потом — на сообщения. С момента появления в Интернете первого сообщения — прошло чуть больше двух часов.

Уму непостижимо. Два часа идет война, а ему никто еще не доложил. Так на Россию нападут — а он знать ничего не будет…

Президент нажал кнопку вызова референта…

— Собирайте Совет безопасности немедленно! Где Томашевский? Немедленно найдите его… нет, сначала по телефону. Собирайте всех, где бы они ни были.

— Господин президент, министр обороны… — референт сконфуженно замолчал.

Президент понял, что он хотел сказать. Уехал в заповедник охотиться. То есть — пьянствовать и бл…ствовать со своим окружением.

— Позвонить охране, пусть берут его за шкирку, какого угодно и сюда!!! — заорал президент — всю Россию пропили!

— Есть! — струхнул референт, он никогда не видел шефа таким — разрешите…

— Иди!

За референтом закрылась дверь. Президент снова забарабанил по клавишам ноутбука, открывая окно за окном. Он свободно владел английским и переходил с сайта на сайт, пытаясь из сообщений новостных агентств сложить какую-то картину.

Какого черта Пакистану нападать на Афганистан вообще? Они что — совсем? Там же американские части… кто-то из Восточной Европы, кажется, остался еще. Там не меньше пятидесяти тысяч американцев, они же их в порошок…

Звякнул телефон, вертушка, президент взял трубку.

— Господин президент, начальник генерального штаба, генерал армии Томашевский на линии — доложил референт.

— Соединяйте.

Звякнуло, потом донесся голос Томашевского.

— Начальник генерального штаба, генерал армии Томашевский у аппарата.

По голову генерала армии Томашевского президент понял, что и этот — пьян. Уже с утра…

— Вы пьяны? — сухо осведомился Верховный главнокомандующий.

— Никак нет!

— Вы знаете о том, что Пакистан и возможно Китай напали на Афганистан?

Томашевский об этом ничего не знал. Не был он и пьян, по крайней мере, по своим меркам. Вот вчера он заложил за воротник, это да. А сегодня — только похмелился еще…

— Так точно! — бодро отрапортовал он — я как раз хотел…

— Поздно! — снова закричал Президент — поздно хотели! Два часа назад сообщения появились, по всем новостям это идет! Чем вы там вообще занимаетесь!?

Томашевский был кадровым офицером, пусть далеко не лучшим — и криком начальника его было не смутить.

— Мои аналитики готовят материал, товарищ Верховный главнокомандующий — на это нужно время и…

— Немедленно в Кремль — приказал Президент, немного поостыв — я собираю Совет безопасности, Ваше присутствие обязательно. Доложите по ситуации. Все!

Сколько же можно… В последнее время все как с цепи сорвались… министр экономики совсем спился, готовый кандидат в вытрезвитель. Пьют и пьют… Уволить что ли… всех, чтобы остальным неповадно было.

А где других брать?

Звякнуло — линия разъединилась, на линии снова появился голос референта.

— Господин президент, по какой схеме собирать Совет безопасности?

— Только силовиков — бросил Президент — остальные подъедут хорошо, нет — и не надо…

Только еще МИДовских причитаний не хватало…

Снова Президент обратился к компьютеру, к новостным сайтам. На Ютубе уже были ролики, но из них не было понятно, какого черта вообще происходит. Зато были ролики — вырезки из новостных лет. Президент просмотрел несколько…

Похоже, что и самом деле, начинается война. В одной передаче сказали, что среди наступающих есть части китайской армии, в других — об этом ничего не было сказано. Но во всех — сказали, что над Афганистаном идут воздушные бои, потери есть с обеих сторон.

Как ни странно — президент почему-то почувствовал облегчение. Раз война начинается там — значит, не затронут Россию. НАТО вляпалось всерьез и надолго…

Только бы удержаться. Только бы не влипнуть. Все нулевые годы — выиграли почти с сухим счетом только потому, что нигде не влипли, отсиживались в стороне, пока НАТО громило то Ирак, то Афганистан, то Ливию, то Сомали, делая все хуже и хуже себе же самим. Только бы и сейчас — отсидеться…

Но червячок, неприятный такой маленький червячок — свербил в голове — нет, не отсидишься. На сей раз — никто не отсидится…

Первыми приехали те, кто находился в Москве — глава правительства Мурдин, министр по чрезвычайным ситуациям Бадаев, директор ФСБ Степанишин, директор СВР Палощук. С последним — президент хотел разобраться, как следует уже с ходу — совсем мышей не ловят паразиты, только шпионов плодят и деньги из бюджета тянут, а проспали и восьмой год, и четырнадцатый и сейчас ни в зуб ногой… это разведка называется. Но немного поостыв, решил что втык даст на самом заседании, а увольнять пока не надо. На переправе коней не меняют…

Вот в этом то — и заключалась главная ошибка кадровой политики последних тридцати лет. Коней на переправе не меняют. Есть очень хорошее выражение — ремонт невозможно закончить, его можно лишь прекратить. Впавшая в раж реформ в конце восьмидесятых годов прошлого века — и через тридцать лет пребывала в состоянии перманентной нестабильности. Вместо того, чтобы просто жить, строить, рожать детей, зарабатывать деньги — и народ и власть постоянно что-то меняли, перестраивали, переделывали — часто плохо понимая, чем новое будет лучше старого. Не находилось… к сожалению не находилось политического деятеля, который мог бы именно прекратить реформы, волевым решением прекратить и сказать — все. Достаточно. Мы будем жить так, как сейчас и через десять лет и через двадцать и через пятьдесят. Увы… политиканов в стране хватало, а вот с политическими деятелями было худо.

Отсюда — и вывод о том, что коней на переправе не меняют. Ситуация нестабильности, подступающего хаоса, часто создаваемая искусственно — заставляла откладывать и откладывать кадровые решения, не оставляла времени на подбор и перетряску команд. Каждый держался в седле, стараясь не выпасть на очередном вираже русской истории. И действовал принцип «возьмемся за руки друзья, чтобы не пропасть поодиночке» — принцип любой торжествующей бюрократии.

Почти одновременно приехали генерал армии Томашевский и министр обороны Белобровкин. Оба недолюбливали друг друга — и оба были пьяны, но пьяны по-разному. Томашевский, кадровый офицер и более чем тридцатилетним опытом возлияний — отлично знал, как скрыть собственное опьянение перед лицом начальствующим и казался вполне нормальным и даже бодрым. А вот министр…

Приехали итальянцы, вчера — очередной раунд переговоров по закупке техники и организации контрактного производства. Поехали в ресторан — и там министр такой вираж заложил, что чертям в аду тошно стало. Потом поехали в другое место — там добавили. И этого не хватило — вместе с итальянцами решили поехать в принадлежащий министерству заказник, на охоту. С собой министр и его окружение взяли полдюжины нимф, которых они поселили в министерстве, в основном в Управлении международного сотрудничества, кому-то из них даже звания присвоили. Смотреть на них в повседневной работе было куда приятнее, чем на «зеленых человечков», от которых одни проблемы, а кое-кому — и не только смотреть дозволялось… Кроме штатных… взяли еще и тех, кто прибился к ним в ресторане, надеясь хорошо… заработать. Звонок президента раздался в самый неподходящий момент, когда министр уже похмелился и начал снова принимать на грудь… поэтому в Кремль министр не приезжал — в Кремль министра доставили. Опухший, еле живой, он проглотил сначала специальное, используемое в разведке средство для снятия опьянения, потом две чашки крепчайшего, без сахара кофе. Еще одну — ему наскоро налили в приемной Президента и сейчас он, по крайней мере, мог адекватно воспринимать окружающую его действительность, хотя и не был уверен в том, что его не вырвет прямо на Совете безопасности.

Директор СВР Палощук приехал трезвый — но мрачный как туча. Он понимал, что президент почти потерял терпение и вполне может принять кадровое решение. Еще пару месяцев назад он был защищен достигнутыми ранее успехами — но вечно защищаться предыдущими достижениями не получится, нужны новые — а их нет. Сам директор — виноват в развале службы не был, потрудились предшественники, одного из которых потом разоблачили как израильского осведомителя. Во времена Сталина к стенке поставили бы весь руководящий аппарат за такое, сейчас дело тихо замяли — признание того факта, что руководитель российской разведки одновременно являлся иностранным агентом и осведомителем могло бы полностью дезорганизовать службу и лишить последних ценных источников в других странах. С разведкой, в которой иностранным агентом является ее руководитель — сотрудничать никто и никогда не будет. Сам же израильский агент вовремя смылся, но не в Израиль — Израиль колбасило уже по-взрослому, шла вялотекущая война на границах, рвались бомбы и все ждали большой войны со всем окружающим миром не раньше, чем через два года. Израильский агент смылся в Вену и сидел там тихо — тихо, ожидая возмездия либо от русских, которых он не только предал, но и обокрал — но и от израильтян, которым он, сам того не зная, в течение нескольких месяцев гнал серьезную, стратегическую дезинформацию, что привело к тяжелым последствиям для Израиля. Нынешний директор службы несколько месяцев назад был руководителем особой группы, которая и готовила дезинформацию для переброски в Израиль… когда игра была сыграна и дезинформация сработала как нельзя лучше, в благодарность его назначили руководителем службы. Но он, ушедший из КГБ еще зеленым опером и потом приткнувшийся в Службе безопасности президента — ничего не мог сделать за несколько месяцев со службой разведки, которая до этого гнила и разлагалась годами. В СВР было полно предателей, людей, работающих сами на себя и торгующих информацией на разнос,^[124] дилетантов, просто случайных людей. Система подготовки кадров была разрушена, новые цели и задачи ставились через пень — колоду, выделявшееся приличное финансирование ничего не решало, потому что в разведке, как и в любой другой сфере искусства деньги — это далеко не все. Вот и получилось — что они опять все прозевали, а лично директор службы — только после экстренного вызова в Кремль на Совет безопасности догадался выйти в Интернет и посмотреть, что происходит. Сейчас он корил себя за то, что не догадался раньше — надо посадить пару людей за Интернет, пусть просматривают новостные ленты и докладывают в режиме реального времени, что происходит. Это будет куда эффективнее, чем то что они сейчас делают.

Директор ФСБ Степанишин в отличие от своего коллеги — разведчика был спокоен и даже поглядывал на несчастного, то и дело поправляющего очки Палощука с людоедской веселостью. Уже несколько лет назад был поставлен вопрос о нездоровой обстановке в СВР и необходимости воссоздания Комитета государственной безопасности, естественно, под другим названием — но включающего в себя все те службы, которые от него в свое время отпали, за исключением, может быть, Службы безопасности президента. Мало кто знает, что дважды соответствующий законопроект вносился в Думу — секретный, естественно — но оба раза его завернули в Комитете по безопасности. Теперь Степанишин понимал почему — в Думе полно евреев и тех, кто связан с евреями — а те не хотели терять своего самого ценного агента — стоящего во главе Службы внешней разведки России. После того, как через него прогнали дезинформацию, вызвавшую дестабилизацию на Ближнем Востоке и резкое обострение отношений Израиля с Египтом, Суданом и Сирией — Президент на радостях не захотел даже слушать о слиянии служб. И вот — новый провал, началась серьезная война и об этом глава государства узнает из Интернета. Получается — что служба как не работала, так и не работает. А вот его служба — на полном ходу. В отличие от СВР — ФСБ создало небольшую, но довольно эффективную заграничную службу с несколькими разведцентрами — Берлин, Абу-Даби, Мехико, Бейрут. Их работа была нацелена исключительно на отслеживание и пресечение враждебной активности против России за рубежом и со своей задачей эти центры справлялись. Убийства, исчезновения следовали одно за другим — если в четвертом в Катаре сработали топорно, облажались по полной — то сейчас операции проводились не хуже, чем МОССАДовские. Вообще, со времен НКВД — опыта по выслеживанию и ликвидации врагов у советской разведки не было, операции по ликвидации проводились в самых критических случаях. А теперь поднабрались опыта, поднабрались… недавно, несколько «ответственных товарищей» даже в США летали — обменяться опытом. Американцы они идиоты — даже при проведении специальных операции по ликвидации главарей терроризма они то и дело стараются следовать каким-то инструкциям, пишут «правила ведения боя», хотя по уму правило одно — убивай или будешь убит. Только и всего.

«Вечно молодой» и совсем не пьяный министр по чрезвычайным ситуациям Бойко — уже наскоро прикидывал в уме — сколько будет отпущено денег на миротворчество. На гуманитарную помощь и на все прочее. Учитывая масштаб — сумма выходила нешуточная. И естественно, она уйдет своим людям — а как же иначе. Это только дурак — от себя гребет, а он еще с комсомольских времен знал — грести надо к себе и только к себе.

А больше — никто приехать не успел. Секретарь Совета безопасности Бахметьев — бывший генерал ФСБ, «питерец» и очень влиятельный человек — распахнул двери в зал, где должен был проходить Совет безопасности. В зале, кстати, недавно поставили огромный, с полутораметровым экраном телевизор — это чтобы Президент и члены Совета безопасности могли в реальном режиме времени наблюдать за специальными операциями с использованием беспилотников и высокоточным бомб — в Средней Азии, на Кавказе и в других местах. Собезьянничали у американцев — после нашумевшей операции по ликвидации Осамы бен Ладена Президент России так же захотел, чтобы у него была возможность смотреть подобное. Так — приглушается острое чувство бесполезности.

«Силовые» министры вошли в зал, используемый для заседаний Совета безопасности, начали рассаживаться по креслам. Стол был старый, еще советских времен, его только немного переделали «под старину» — а вот кресла были новыми. Они были ненадежными и часто ломались…

— Итак, господа — президент открыл заседание — довожу до вашего сведения, что сегодня утром пакистанские, а возможно и китайские армейские части пересекли границу Афганистана и ведут наступление на афганские, и все еще остающиеся там части международных сил по поддержанию мира. Судя по сообщениям информационных агентств, бои идут так же в воздухе, между американскими, британскими, пакистанскими и возможно китайскими пилотами. Я бы хотел услышать доклад по этому поводу, если кто-нибудь из вас его удосужился подготовить…

После небольшого замешательства — современного чиновника ничем не проймешь, ему хоть в морду плюнь — с места встал директор внешней разведки. Начал читать доклад — нудно и по бумажке.

Президент выдержал ровно минут пять.

— Извините, но этот доклад относительно возможных последствий, я бы попросил осветить, что происходит сейчас…

И снова замешательство. Оперативной информации по ситуации — ни у кого НЕ БЫЛО ВООБЩЕ — и это несмотря на то, что ГЛОНАСС функционировал в полном объеме. Заступив на пост, действующий министр обороны приказал освободить целый этаж в здании министерства от зеленых человечков — и капитально отремонтировать помещения для вселения туда более приятных его взгляду мальчиков и девочек из личной команды и управления международного сотрудничества.^[125] О том, что на этом этаже находилось аналитическое управление, которое способно было менее чем за час проанализировать ситуацию любой сложности и выдать конкретные рекомендации — министр просто не подумал.

От разгрома министров спасала случайность — в дверь просунулся перепуганный референт.

— Господин президент! Красная линия!

Красная линия — он же красный телефон — это прямая телефонная линия между Кремлем и Белым Домом, проложенная в шестидесятые годы прошлого века после Карибского кризиса. Тогда — это считалось одним из средств, которые в критической ситуации помогут не скатиться к обмену ядерными ударами. Сейчас — на дворе был двадцать первый век, а не двадцатый, про обмен ядерными ударами никто и не думал — но красный телефон остался как реликт эпохи Холодной войны. Мало кто из сотрудников службы правительственной связи мог вспомнить, когда он последний раз звонил. Но сейчас он звонил.

Президент — только директор ФСБ осмелился идти за ним — быстро прошел в свой кабинет, где уже был его личный переводчик и специалист правительственной связи. Когда президент вышел из кабинета — министры тоже не стали терять время даром. Один бросился в туалет пугать унитаз, другой принялся набирать своего брокера, чтобы сбрасывали акции, третий — начал набирать домашний, чтобы отправить из Москвы семью.

Считается, что на красной линии и сами телефонные аппараты красные — но это далеко не так. Это самые обычные аппараты, желтоватого цвета, довольно старомодные — два аппарата, подключенные к одному хабу и дальше — к кабелю. В неактивном состоянии они стоят один рядом с другим на столике, но каждый подсоединен длинным телефонным проводом, чтобы можно было поставить телефон на стол или куда удобно. Два телефона нужны потому, что по одному говорит первое лицо, по другому — переводчик. По протоколу — переводчик есть у каждой стороны, но при разговоре работает только переводчик стороны — инициатора звонка. Второй — лишь слушает и подтверждает правильность перевода сказанного.

Специалист по связи протянул трубку президенту — он обладал достаточным уровнем допуска к государственной тайне и должен был оставаться здесь все время, пока идет разговор — контролировать исправность оборудования. Вторую трубку уже держал переводчик.

— Президент Соединенных штатов Америки! — услышал Быков в трубке.

На какой-то — мимолетный — момент — ему стало мерзко. Очень мерзко, так мерзко, как редко бывало. От самого формата представления и вообще от всего. Зазвонил телефон — и он бежит к нему на полусогнутых, при том что он — президент великой державы. Президент Соединенных штатов Америки… тем же тоном могли сказать «Господь Бог». Впрочем — по меньшей мере, три последних Президента США и в самом деле считали себя Богами… даже четыре, хотя точнее — все же три, Клинтон так не считал, он был осторожен и хитер. Чистая лисица, не лев. И сейчас он, глава государства — должен выслушать через эту трубку волю главы США и главы всего свободного мира, как он там понимается.

На какой-то — тоже очень мимолетный момент — Президенту Быкову остро захотелось сказать в трубку самое грязное ругательство, какое только он знал — и положить трубку. Нет, не положить — бросить ее на рычаг, так чтобы звякнула. Но он этого не сделал. Профессорский сын, отличник, он всегда в этой жизни делал только правильные вещи.

— Господин Быков… — послышался в трубке женский, довольно приятный, с прорывающейся стервозностью голос.

— Госпожа Президент… — нейтральным тоном произнес Быков…

— Я должна была бы выругать вас за действия на юге. Но я не буду этого делать. И вам и нам сейчас требуется помощь. Давайте, попробуем помочь друг другу…

— Переведено верно, господин президент.

Американский переводчик моментально все это перевел, русский переводчик подтвердил правильность перевода — но Быкову было не нужно ни то ни другое. В отличие от бывшей королевы красоты — русский президент был хорошо образованным интеллектуалом, он не просто владел языком главного противника — но владел им в достаточной степени, чтобы тонко понимать все нюансы и намеки, сказанные собеседником на английском. Сейчас он понял, что эта «крутая бабенка» пытается…

Флиртовать с ним?!

Чудны дела твои, Господи…

— Мэм, я не совсем понимаю, о чем идет речь — откликнулся Быков на русском. Он не хотел говорить по-английски, и не потому что это было бы унижением, а потому что работа переводчиков давала ему время подумать.

В трубке послышался смешок.

— Господин Быков, мы оба знаем, о чем идет речь. У вас большие проблемы на юге… очень большие, в том числе и те, которые связаны с нами. Но мы готовы пойти вам навстречу в ваших вопросах — если вы присоединитесь к нашей позиции по Китаю.

— Какой позиции? — ловко сыграл в несознанку Быков.

— Китайские войска активно участвуют в наступлении в Афганистане на позиции, в том числе и занимаемые американскими вооруженными силами. Китайские ВВС активно участвуют в наступлении, их самолеты атакуют наши. Мы бы не хотели разрастания этого конфликта, с возможным вовлечением в него и третьих стран. И мы бы не хотели применять силу в объеме большем, чем это необходимо для предотвращения перерастания этого инцидента в нечто большее. Очень важную роль в этом будет играть ваша позиция, позиция России.

Президент моментально просчитал ситуацию — если волевых качеств ему явно недоставало, то ума было более чем достаточно, равно как и навыков стратегического планирования и мышления. Если Америка будет в этой игре в одиночку — дело плохо. НАТО помочь ничем не сможет — Китай слишком далеко. Единственный надежный путь для того, чтобы попасть туда — это через Россию. Единственный надежный путь, чтобы попасть туда быстро — использовать до сих пор очень мощную военно-транспортную авиацию России. И гражданские транспортные компании — Волга-Днепр, российская компания единственная в мире имеет крупный парк специализированных самолетов Ан-124 Руслан, которые могут перебросить в зону конфликта основные боевые танки и значительно подкрепить группировку. Кроме того — сама российская армия, ее недавно перевооруженная группировка на Дальнем Востоке и в Сибири — сама по себе серьезная угроза для Китая. Флот на дальнем Востоке конечно слабоват, но флот и не нужен, флот будет американский. А вот в наземной операции или в угрозе наземной операции — участие русской армии в игре будет бесценным. Да даже наверное и самой операции не будет, будет только угроза — что, американцы с ума сошли, чтобы бомбить фабрики, построенные их же компаниями, для производства товаров для США.

Если американцы не смогут создать серьезную угрозу Китаю — им придется воевать уже конкретно. Использовать авианосцы и нанести удары по густонаселенному побережью, по столице они вполне могут, но вот если рванет Восток — весь Восток, если там почувствуют, что американцев бьют и присоединятся к банкету — то дело плохо.

Но и России сейчас невыгодно отсиживаться. Потому что если американцев побьют в Афганистане, если они будут вынуждены уйти оттуда — то Россия будет следующей на очереди. Америка вполне может затвориться у себя, защищенная двумя океанами и мощным авианосным флотом… а вот у нас граница в десять тысяч километров с этими…

Президент сглотнул просящееся на язык ругательство.

Получается, выгодно принять предложение. Но и выторговать сейчас надо — максимум.

— Госпожа президент, у нас нет никаких данных о том, что китайцы участвуют в наступлении — начал свою игру Быков — и мы не можем позволить себе портить отношения с нашим соседом, тем более, что он…

Переводчики не успели даже перевести, как госпожа Президент перебила их.

— Какие вам нужны доказательства? Неужели вы думаете, что Пакистан осмелился бы в одиночку напасть на нас?

Президент России выслушал переводчиков, прежде чем ответить.

— Пакистан имеет ядерное оружие и это крайне… сложная, неоднозначная страна с большим населением. Они могли…

— Ничего они не могли — снова бесцеремонно перебили русского президента — если вам нужны какие-то дипломатические уступки от нас, вы можете сказать об этом прямо.

Президент Быков решил бить в лоб. Он не был психологически сильным человеком, и такой жесткий стиль переговоров использовал до этого всего два-три раза — но теперь понял: пора. Такая возможность дается один раз в жизни — продавить собеседника до конца, заставить его сделать то, что нужно тебе. Его предшественник на этом посту и политический крестный отец Быкова — был намного жестче и сильнее, но у него многое не получилось во внешней политике. А вот Быков, обостренным чутьем понял — сейчас он может отыграть то, за что потом его будут помнить и после его смерти…

— Нам нужны не дипломатические уступки — грубо и напористо начал он — нам нужна справедливость. О какой поддержке с нашей стороны вы говорите, если такие исконно русские территории как Крым и Восточная Украина нагло, в нарушение международных норм оккупированы странами — членами НАТО. О какой поддержке можно говорить, если польские танки — стоят в паре дневных переходов от Москвы?!

В трубке повисло молчание.

— Этот вопрос, прежде всего, имеет отношение к Польше — сказала госпожа Президент.

Быков молчал. В это мгновение — он был чуточку похож на Сталина — западные лидеры тоже боялись его молчания больше, чем его слов.

И Президент США сломалась.

— Хорошо. Мы постараемся решить этот вопрос.

— Я хочу подписать всеобъемлющее, юридически обязывающее соглашение по всем этим территориям до того, как Россия выразит свое отношение к происходящему в Афганистане — жестко сказал Быков — Россия, Соединенные штаты Америки, генеральный секретарь НАТО, Польша и Румыния. Только так.

И снова — растерянное молчание в трубке.

— Но нужно время, чтобы его подготовить…

— Не больше, чем сесть за компьютер и набрать текст — холодно парировал Быков.

— Хорошо, я дам указание послу США встретиться с вами… — окончательно сдала позиции американская сторона.

Но разобраться с бумагами президенту не дали. Без стука, без предупреждения — открылась дверь, в кабинет вошли несколько человек. Двое — открыто держали короткоствольные автоматы, возглавлял группу — начальник смены Службы безопасности Президента, среднего роста, усатый, седой человек.

— Что…

Переворот — промелькнуло в голове. Замкадье — добралось и сюда, в Кремль. Государственный переворот.

— Господин Президент… — сказал начальник смены — тридцать секунд назад поступил сигнал «Тайфун». Нужно немедленно уходить отсюда.

Президент побелел…

По узкой, гулко отзывающейся под ногами, но чистенькой лестнице они спустились вниз и вошли в кабину лифта, которая вела вниз, на станцию секретного метрополитена Москвы, так называемого «Метро-2». Два бойца Президентской гвардии, вооруженных автоматами стояли у кабины, в кабине тоже был человек в форме лейтенанта. Их было двенадцать человек — десять офицеров личной охраны, сам Президент и капитан первого ранга ВМФ России, который носил за президентом ядерный чемоданчик. Кабина была рассчитана на шестнадцать человек. Станцию связи, по которой можно было отдать команду об упреждающем, ответном или ответно-встречном ядерном ударе по противнику. Президент посмотрел на чемоданчик в руке капитана первого ранга — и понял, что забыл взять свой мобильный коммуникатор.

— Надо эвакуировать семьи — сказал он, вслушиваясь в ровный гул электромоторов, плавно несущих вниз кабину секретного лифта.

— Этим уже занимаются, господин президент.

Кабина мягко остановилась, один из прикрепленных открыл дверь лифта рукой — лифт был старым, советского выпуска, примерно такой же, как в ракетных шахтах, но чертовски надежный и с огромным запасом прочности. Настороженно повел стволом автомата, готовый стрелять…

— Чисто!

Станция Метро-2 «Кремль» была небольшой, раза в три меньше, чем станция обычного московского метрополитена, примитивной и чистенькой. Никаких панно, нет даже скамеек, чтоб посидеть — но на полу не найдешь ни одной соринки, гладкий бетон на стенах, полукруглый потолок и яркий свет ламп. Вопреки общепринятому заблуждению, колея в Метро-2 была такая же, как в обычном метро и метропоезд был самым обычным, мытищенского вагоностроительного завода, синий «глазастик», каких в обычном метрополитене почти уже и не осталось. Только вагонов было — всего три. На платформе — стояли двадцать человек, уже не в строгих костюмах — а в американской черной боевой униформе с автоматами АК-200, АС «Вал» и АШ-12^[126]. Это была группа физической защиты, дальний круг — ее еще называли «АД», группа активных действий.

— Сюда, господин президент…

Его завели в средний вагон, президент чуть не рассмеялся недобрым, нервным смехом. Вагон тоже был, как и все здесь — стареньким, чистеньким, ухоженным, тут были такие же хромированные, без единого пятнышка ржавчины поручни и сидения, обтянутые кожзаменителем. Только планировка сидений была другая — сидения поставлены навстречу друг другу и есть откидные столики, чтобы можно было работать прямо на ходу. Но кожзаменитель… самый настоящий кожзаменитель… вагон выглядел так, как будто его выпустили только вчера, отправили на линию — и не успели еще повесить карту метрополитена. Президент огляделся и понял, чего еще не хватает — рекламы, которой залеплены все вагоны метро… он давно не ездил в метро, но помнил, что рекламы там было много и вряд ли что изменилось к настоящему моменту.

Он закрыл глаза — и попытался представить, что он тогда не согласился на предложение и теперь едет как обычный гражданин в обычном метро.

Поезд с шумом и ноющим завыванием — нырнул в черный тоннель.

Поездка оказалась очень короткой — они остановились на станции «Генштаб» бойцы из физической защиты вышли на станцию обеспечивать безопасность президентского метропоезда, группа личной охраны осталась в вагоне, защищая президента. В вагон, спустившись на таком же лифте, вошла группа старших офицеров генерального штаба во главе с первым заместителем начальника генерального штаба, генерал-полковник Григоровым. В отличие от своего «босса», генерала армии Томашевского, Григоров не злоупотреблял спиртным и был вполне адекватен. Именно он, будучи генерал-лейтенантом, потерпел поражение на Украине от сил НАТО в четырнадцатом и сам едва остался в живых. Управляемая авиабомба весом в тонну — попала в здание, где размещался временный штаб ровно через пять минут после того, как он приказал сворачиваться и уходить…

Президент с опаской посмотрел на чемоданчик в руке капитана первого ранга. Если России будет угрожать непосредственная опасность ядерного нападения — он подаст звуковой и световой сигнал, требуя к себе внимания. Но чемоданчик — молчал.

— Господин президент… — офицеры отдали честь Верховному главнокомандующему.

— Что произошло?

— Господин президент, примерно двадцать минут назад в центре Вашингтона произошел ядерный взрыв!

Чеченская республика Ичкерия

Поселок Октябрьский. Пригород Грозного

Кавказский излом. Картинки из прошлого

Март 1996 года

Эти дни — март тысяча девятьсот девяносто шестого года — он хорошо помнил. Это было время предательства. Время — большой беды…

Старая, белая, раздрызганная вхлябь Нива — чихая плохо отрегулированным мотором остановилась у блок-поста, прикрывавшего Грозный с северо-запада. Блок-пост был уже капитальный, не те времянки, какие были в начале девяносто пятого. Все — от заботливо выкопанных капониров для техники до маскировочных сетей, прикрывающих личный состав при перемещениях — говорило о том, что на этом блок-посту нашелся грамотный и заботливый офицер, умеющий обустроить как надо даже пункт временной дислокации и душой болеющий за дело и за сохранность личного состава. Собственно говоря, сидящие в машине даже знали его фамилию — майор милиции Мороз Тимофей Степанович, сотрудник ОМОН, срочку отслужил в Афганистане. Но выдавать свое знание было чревато — шуток здесь не понимали.

— Что? — процедил сквозь зубы лысоватый, хмурый чеченец лет сорока в кожанке, сидящий за рулем.

— Сиди… — так же негромко, но внушительно ответил пассажир, сидящий на переднем сидении. Этот был моложе, одет в спортивное и тоже кожаную куртку, национальность не поймешь — то ли русский, то ли нет. Вроде русский, только лицом темноват.

Нахлебавшиеся ОМОновцы действовали грамотно. Направив автомат на лобовое стекло Нивы, один из ОМОНовцев показал, что надо заглушить двигатель, и только когда это было сделано — пошел к машине, держа короткоствольный автомат так, чтобы можно было стрелять, зажав ладонью приклад. Второй стоял со стороны пассажирской двери, страховал — вроде не целился — но автомат под рукой, чуть что и… Его самого прикрывала растянутая маскировочная сеть. А вон там, из бойницы — выглядывает воронкообразное рыльце пулемета — и к гадалке не ходи, на пулемете кто-то дежурит. Темнеет…

— Документы. Резких движений не делать — не представляясь, предупредил ОМОновец с мучнисто-белым, нездоровым лицом. Глаза его настороженно обшаривали машину, водителя, пассажира, ища малейшие признаки того, что что-то неладно. Хотя… наверное все в норме, обычно те кто несет с собой неприятности — едут в Город, а не из Города.

— Пожалуйста, товарищ… — нарисовав на своей откровенно бандитской физиономии улыбку, сидевший за рулем чеченец передал ОМОНовцу сразу три документа: удостоверение сотрудника милиции, водительские права и, как ни странно — комсомольский билет, в который была вложена стотысячная банкнота.

— Пассажира тоже… — хмуро попросил ОМОНовец. Удостоверение сотрудника «завгаевского», республиканского МВД его ничуть не успокоило, половина там — откровенные бандиты или перекрасившиеся боевики. А почему бы и нет — корка, зарплата, патроны, автомат, машина — на халяву, пока твои кунаки по горам шастают. Зашибись!

А в городе — что ни день то ЧП.

Ништяк. Первый — Загаев Иса Исаевич, рожа — хоть сейчас на стенд «Их разыскивает милиция». Капитан милиции, УГРО. Второй — Теплов Михаил Юрьевич, русский, место рождения — г. Москва, и паспорт там же выдан. Прописки местной нет. Ксивы тоже нет — но комсомольский билет присутствует. Полная ху…ня.

— Куда следуете?

— На Алхан-Калу, начальник. Ты бы пропустил, замерзли уже.

Что-то было не так. Надо было обшмонать… машина стремная, и пассажиры стремные — но удостоверение сотрудника останавливали от таких мер.

— На дороге неспокойно. Тем более ночью.

— Знаем, начальник. Ты бы нас пропустил, до Алхан-Калы доедем, там у меня дядя с семьей живет. У него заночуем.

Лейтенант милиции Сидорский устал от проверок, от заискивающе — злобных глаз, от постоянного ощущения опасности. Его дежурство кончалось через несколько минут, и он очень хотел пить. И есть. И еще он хотел жить.

И потому — он протянул все документы чохом — обратно водителю.

— Можете следовать.

— Спасибо, дорогой… — водитель еще раз оскалился — и тебе удачи.

Когда Нива растворилась в сгущающихся сумерках — к Сидорскому подошел его кореш, Саня Песков. В одном дворе хулиганили, в соседних классах учились. Вместе сейчас и службу ломали.

— Закурить есть? — простецки спросил он. Своих у него — никогда не было, сколько его помнили.

— Свои надо иметь.

— Дорого… — пожал плечами Песков, ловко выхватывая сигарету из подставленной пачки — а это тут был кто?

— Кто, кто… Конь в пальто! — неожиданно для себя самого огрызнулся Сидорский.

— Вот так в Город стволы и текут… — задумчиво сказал человек, у которого были документы на фамилию Теплов, выданные в каком-то паспортном столе ОВД гэ Москвы — посты как решето, даже не щмонают толком. Он и в самом деле был Михаилом Юрьевичем, правда, родился он не в Москве. Родился он в Грозном.

— Рано или поздно спалимся — сказал чеченец — ни за грош.

— С этими? Да брось…

Начиная с середины девяносто пятого года — власть в республике стала постепенно возвращаться к боевикам. Американцы во время войны во Вьетнаме вывели одно универсальное правило противопартизанской войны: врагу нельзя оставлять ничего. Ни времени, ни места для отдыха, ни припасов, ни возможности их пополнения. Оставь врагу хотя бы час из двадцати четырех — он закрепит его за собой, а потом будет расширять и расширять его, делать это настойчиво и методично, и постепенно час станет двумя часами, тремя, четырьмя Современная война не предполагает жалости. Если враг загнан в угол — уничтожай его, не давай ни коридоров ни возможности уйти. Если враг закрепился на местности и его поддерживает население — уничтожай источники жизни на местности, трави колодцы, сжигай гербицидами поля, чтобы люди ушли из этой местности. Либо воюй — либо нет.

Русская армия не воевала. Лихой зимой девяносто пятого — оставшиеся в живых срочники, которых бросили в адское пекло новогоднего Грозного — кто остался в живых озверели и добили душье, которое не успело смотаться. Весной — в результате серии операций у врага не осталось почти никакой территории. Надо было добивать — но вместо этого последовала непонятная слабость, какие-то переговоры, пользуясь которыми враг просачивался через позиции федеральных сил, бил в спину, оседал в населенных пунктах, готовясь к новой войне — войне террористической.

Кстати — а что это за термин вообще такой — федерал? Есть регионалы или еще кто? Откуда это вообще взялось федерал? Есть русская армия, так? Или нет?

Душманы — изначально вели войну без правил. Резали, грабили мирняк, измывались как могли. В плен попасть — лучше гранатой подорваться. Так что же удивительного в том, что на лом — нашелся такой же лом, и нашлись люди, которые тоже снялись с тормозов? И что удивительного, что среди них чеченцев — было не меньше русских. Ведь далеко не все — хотели превращения своей малой родины в кроваво-криминальный эмират.

Битая Нива — остановилась далеко от окраины населенного пункта Октябрьский — конечно же они ехали не в Алхан-Юрт. Чеченец за рулем — согнал машину с дороги, они несколько сотен метров проехали по грязи — знаменитой чеченской весенней грязи, которая налипает пластами, и просто так ее не отстираешь. Наконец — они загнали машину за плотный кустарник, заглушили мотор.

Русский достал большой кусок камуфляжной сети и стал заботливо укрывать машину, вбивая колья чтобы сеть не снесло. Чеченец — достал снаряжение, разложил его на куске брезента. Два автомата Вал с ночными прицелами и два пистолета ПБ. И то и другое — большая ценность, просто так не получишь. Еще большая ценность — разгрузочные жилеты под Вал — а они у них были.

— Уверен, что он там?

— А как… У него там жена молодая… дело житейское. Куда лучше — под боком у жены, чем в спальнике в лесу.

Молодой подмигнул.

— Это точно…

Далекое прошлое

Грозный. Улица Пугачева. Школа № 11

Март 1988 года

Это было давно… Здесь же, в этих же, Богом проклятых местах, обильно политых русской и чеченской кровью — но тогда об этом никто не думал. Это была не просто другая страна — другая цивилизация, жизнь там устраивалась и складывалась совершенно по-другому. Хотя первые, еще робкие ростки злобы, ненависти, вражды уже проглядывали из-под черной, жирной, пропитанной нефтью чеченской земли.

Он жил в Грозном, на самой окраине, на улице Пугачева, учился в школе номер одиннадцать на самой окраине. Они неплохо жили — его отец работал на нефтеперерабатывающем заводе старшим мастером, они жили не в квартире, а как многие чеченцы — в собственном доме. Тогда еще строить как тебе захочется было нельзя, были нормы, ограничивающие площадь дома, многие чеченцы изворачивались, строили двухэтажные, оборудовали подвалы, мансарды. В начале улицы жил дед Иса, у него сын был кооператором, построил дом втрое больше, чем у любого на этой улице — но отец так не делал. Зато у них был дом с уютной верандой, в которой он так любил спать летом, если не был на курорте, был роскошный, посаженный еще бабушкой сад и была летняя кухня. Не раз и не два он приглашал туда окрестных пацанов, которых считал своими друзьями — и никто тогда не разбирался кто русский, а кто — чеченец. Вон Мито — тот вообще грек был и что?

Началось это все — с совершенно обыденной истории. К ним в школу перевели Арзо. Он был на голову выше всех, чернявый, крепкий. Его семья переехала в Город — так все чеченцы звали Грозный — из горного села, из Шали что ли? А может и не из Шали. Как бы то ни было — обстановка в школе под влиянием Арзо изменилась и сильно.

В Чечне — всегда были сильны тейповые и родовые связи — они были разорваны выселением, но не до конца. К середине восьмидесятых — все кто хотел вернуться в республику вернулся, а тот кто хотел остаться в Казахстане и Средней Азии — остался. Получалось так, что люди возвращались и видели, что их дома заняты кем-то другим. Решали каждый раз этот вопрос по-разному, с чеченцами было проще решить, чем с русскими — но решали.

В начале восьмидесятых — Завгаев, секретарь обкома КПСС — пробил в Москве вопрос о крупных капиталовложениях в республику. Начали перестраивать Грозный, его перестраивали очень масштабно, почти полностью. Старых каменных зданий в республике и в столице почти не было, это была сельская, одноэтажная республика. Здесь же — девятиэтажки возводили целыми улицами. Чеченская нефть — легкая, с малым количество серы — была крайне необходима для создания «русской смеси» тяжелой сибирской и легкой чеченской нефти, продаваемой на мировом рынке. В республике сильно модернизировали нефтепереработку, в Городе не хватало рабочих мест. Людей переманивали в город из сел, горных сел, где было мало чем заняться, сельское хозяйство хромало. От родных очагов отрывались далеко не самые лучшие — в основном те, кто по каким-то причинам неуютно чувствовал себя в селе. Например — те, кто совершил преступление.

Что же касается пацанов — то с детства они были разбиты на группировки по национальностям: были русские, были чеченцы, где то были другие. Тем не менее — в той пацанской компании, в которую входил он — было несколько получеченцев, и даже один чистокровный чеченец, которого почему-то свои отвергали. Между русскими и чеченцами не было постоянной вражды, они дрались, и не раз — но чаще всего была своего рода холодная война, прерываемая драками, поводом для которых обычно был тот факт, что кто-то прошел не там где нужно, его там поймали и избили.

Потом пришел Арзо. Он довольно быстро начал верховодить в чисто чеченской группировке, а ее бывшего лидера Салама избил и унизил так, что тот на какое-то время стал одиночкой, но потом — пришел к ним в дом и спросил — нельзя ли ему мотаться вместе с ними, с русскими. О том, что ему сделал Арзо и остальные — он ничего не сказал, только плюнул на землю.

Потом у Арзо нашли поджигу. Собственно говоря, не он первый и не он последний, поджиги были. Делается поджига так: в удобной деревяшке делается полукруглая выемка и туда вставляется трубка, сплющенная с одного конца. Привязывается проволокой. С той стороны, который сплющен — делается небольшое отверстие. Для выстрела нужно счистить в поджигу какую-то часть спичечной серы — благо коробка спичек стоит одну копейку, потом затолкать туда пулю — подходящий камешек, мелкую дробь или самодельную, отлитую из свинца пулю. Свинцом в виде сорванных пломб торговали (обменивали на то, что им нужно) пацаны, у которых родители работают на складах и на товарной станции, куда приходят опечатанные пломбами фуры и вагоны. Его плавили в самодельных ванночках (при этом иногда сильно обжигаясь), выплавляя все, что нужно простому советскому пацану — солдатиков, пулю для рогатки или поджиги или кастет.

Первым делом — Арзо привлек внимание остальных пацанов тем, что показал поджигу. Это было запрещено — и поэтому это вызывало любопытство, а пацан с поджигой автоматически поднимался на пару ступенек выше в незримой социальной иерархии уличной жизни. Пошли слухи, и в конце концов — они дошли до ушей завуча одиннадцатой школы, а потом — и до местного РОВД. В школу пришла инспектор по делам несовершеннолетних — усталая тетенька, которую пацаны просто презирали — и в кабинете директора начались допросы, с целью выяснить местоположение тайника, в котором хранится поджига. Сам Арзо конечно же не раскололся — но один из пацанов, чеченец кстати — все таки сболтнул. В тот же день поджигу нашли и торжественно изъяли. Поджига была совершенно не такая, какую делают пацаны — у нее был курок, и система поджига примерно такая, как в пистолете шестнадцатого — семнадцатого века, он был довольно мощным и из него можно было убить человека. Ствол — не из мягкой трубки от радиатора — а точеный на токарном станке и заваренный. Пацан — второгодник такую сделать не мог.

Последствия этого — были не такими, как было принято представлять. Арзо поставили по поведению двойку в четверти — но его это ничуть не смутило и не направило на праведный путь: двойками и тройками его дневник просто пестрел, это была не первая и не последняя. Единственно, по чему он успевал — это по физкультуре, да так, что представлял школу на республиканских соревнованиях. За это — многое прощалось.

Завуча — вызвали в ГорОНО и отчаянно отлаяли за то, что она, не посоветовавшись с куратором школы в РОНО, получив информацию о поджиге, вызвала милицию. Информация ушла выше — и теперь, получается, она бросила пятно на честь школы и на честь РОНО, теперь они у всех на слуху и могут быть проблемы. Завуч спросила, что ей делать с Арзо и получила ответ, какой давали на такие вопросы в девяносто девяти случаях из ста. Пацан представляет школу на республиканских спортивных соревнованиях, поэтому ни о какой спецшколе не может быть и речи. Право на получение среднего образования имеют все дети, это закреплено законом — поэтому тащите, как хотите. Благо восьмой класс, осталось ждать недолго. Потом выпихнем в ПТУ или ФЗУ.

Скандал был такой, что на следующий день завуч слегла в больницу с сердцем.

История эта с поджигой и слегшим с сердцем завучем оказалась хорошо известной, вплоть до подробностей. Здесь мало что возможно было утаить. Чеченцы моментально сделали выводы и почувствовали свою безнаказанность и слабость системы против них. Они сплотились, нашли и изгнали из своих рядов стукача и слабака, а Арзо стал у них непререкаемым авторитетом.

Так получилось… нехорошо, конечно получилось, что он, Михаил, авторитет русской группировки и Арзо, новый авторитет чеченской группировки — влюбились в одну девочку и звали ее Наташа. Она была русской… из интеллигентной семьи, жила у бабушки и здесь же ходила в школу. Верней, первым проявил к ней симпатию Михаил, намного раньше, чем в школу пришел Арзо. Арзо же проявил симпатию исключительно потому, что ему хотелось унизить русского и потому, что он уже тогда считал — что все русские бл…и — его. Наташа выделяла Михаила, но сближаться не позволяла — ей не нравилось, что у Михаила был имидж бунтаря и хулигана. Арзо же ее вообще шокировал — не тем, что чеченец, а своими разболтанными манерами. Короче говоря, девушка выделяла Михаила, но не была готова отдать свое сердце ни тому, ни другому.

С тех пор, как Арзо стал лидером чеченцев — произошло несколько локальных, но жестоких стычек, больших же драк ватага на ватагу — не было, он этого не позволял. Михаил же — чувствовал, что дело идет к большой беде, он сам, и многие другие пацаны ходили в качалку, передавали с рук на руки переписанные книги по каратэ, ушу и другим восточным единоборствам, ставшим тогда очень модными, кто-то делал запрещенные нунчаки, а сам Михаил — носил в кармане небольшую гантель.

В тот день были танцы. Прямо в школе, раньше это было нельзя, а теперь — можно. Естественно, под присмотром — но можно. Аккуратно выносили в коридор мебель и получали что-то вроде танцплощадки. Ира Гехтер приносила магнитофон «Шарп», у нее отец был где-то в загранкомандировке и привез оттуда. Крутили «Модерн Токинг», Сандру, Ритмы зарубежной эстрады…

Он оделся прилично в тогдашнем понимании — черная рубашка, джинсовый костюм с курткой — джинсы^[127] тогда уже привозили, варенки отходили в прошлое. Сунул в карман привычную гантель.

— Ты куда?! — спросила мать из кухни, которая у них была как бы отделена от дома, чтобы запах не проходил.

— В школу, мам!

— Не позже двенадцати! Куртку одел?

Михаил не слышал — он уже выскочил за ворота.

Была весна — такая же как сейчас, ранняя, мрасная. Снега тут почти не бывало, он был в горах — а здесь только слякоть и грязь. Вода буквально висела в воздухе, в темноте молочно-белыми шарами горели фонари. Где-то вдалеке — звякал трамвай.

Он остановился у соседнего дома, там было что-то вроде проволоки, если ее нужным образом подергать — в нужной комнате этого дома раздался сигнал. Он подергал — и через пять минут на улицу вывалился Петька Бурак, одетый поплоше — его родаки не могли позволить покупать джинсы. Петька был красный и злой.

— Хайль — поприветствовал он друга и соратника фашистским приветствием. Это тоже было модно — вызов обществу. В школе так не здоровались — не миновать проработки у директора, если увидят.

— Хайль. Чо красный?

— Ништяк. Батя шарманку завел, едва вырвался. А у тебя — чо?

— Да ничо. Двинули.

— Двинули.

По улице они пошли уже вместе — что было намного безопаснее, чем одному. Грозовые тучи копились, они уже висели темным облаком над школой — и они это чувствовали.

— У Арзо старшак откинулся^[128] — сообщил новость Петька — вчера куролесили.

— Теперь хлебнем.

— Точняк. Арзо и так сорванный был, а щас вообще оборзеет.

Петро шмыгнул носом и заключил.

— Не знаю, как ты, старшой, а по мне — ждать нечего. Надо оборотку давать.

— Они нам пока ничего не сделали.

— Как ничего?! А Косаря отметелили — трое на одного! А твою телу по углам мацают!

От хлесткого бокового Петро уклонился, вошел в клинч со своим другом. Михаил, красный от злости, поддал ему коленом — раз, другой.

— Хорош, хорош! Хорош! Брат, ты чего?! Ну не держи зла, сдуру сказал.

— Базар фильтруй!

— Хорош!

Треснула, поползла под пальцами ткань.

— Козел!!! — взвыл Петро.

Михаил отпустил Петро, шагнул в сторону.

— Не, ну ты чо — а? Ты же мне куртку порвал!

— Базар фильтруй! — повторил Михаил — еще раз услышу…

— Все, хорош. Ни слова. А мне чо теперь — домой?

— Разденешься и все в школке.

— Разденешься и все… — передразнил Петро — мне дома всыплют за то, что порвал, будь здоров. А только ты…

— Что — приостановился, сбился с шага Михаил.

— Вчера сеструха моя базарила. Видела, как Арзо и Якуб, шестерка его — твою Наташку на первом этаже под лестницей зажали. Я честно говорю, не бесись ты!

— У сеструхи твоей язык без костей.

— Как знаешь. Но я все же дал бы оборотку.

У школы уже гремела музыка, было слышно даже с улицы. По завешанным сетками окнам спортзала — метались разноцветные блики — врубили и цветомузыку.

Тогда милиционеров на входе не было, они прошли в свой класс, разделись. Танцевали на первом этаже и в актовом зале.

В зале — он увидел и Арзо и Наташку. Арзо лапал какую-то девчонку, новенькую, из русских и было видно, что ему это нравится и ей — тоже. Наташа танцевала со своей подружкой Раисой по прозвищу Галка — у нее был длинный нос и несдержанный язык. Галке нельзя было говорить ничего тайного — разболтает сразу.

Несколько минут потолкавшись в народе, он, наконец-то, решил приблизиться к предмету своего обожания. Как раз заиграл Модерн Токинг — мелодичная вещь.

— Потанцуем? Наташ!

— Уйди.

Он попытался ее перехватить — но получил в ответ лишь толчок. В этот момент он понял, что многие смотрят на него.

— Уйди! Видеть тебя не могу!

Он протолкался к стене, с размаху ударил по ней кулаком. Боль немного привела в чувство.

— Что, получил, русский?! — маленький, темный, похожий на хорька Леча оказался тут как тут, рядом. Над ним издевались с первого класса — и злобы в ответ он накопил достаточно. В чеченской группе он работал провокатором — шел впереди, лез на рожон, получал легонько по физиономии — грешно бить убогого — но это было основанием уже для вмешательства основных сил группировки. Так и начинались драки.

Уходить Михаил не собирался. Он не знал, за что заслужил такое к себе отношение и не собирался сдаваться.

Ему удалось подловить ее на втором этаже, когда к концу шла же «Вторая часть Мерлезонского балета». Она пошла в туалет… пацану в женский туалет заходить было очень позорно, но он подстерег ее у выхода, перехватил руки. Прижал к стене.

— Уйди!

— Скажи за что — уйду.

Девчонка попыталась пнуть его в пах — но получилось у нее это плохо.

— Скажи, за что — уйду.

— А сам не понимаешь?!

— Нет.

Он искренне не понимал. Не мог понять.

— Из-за тебя — все!

— Что — все?!

Глаза у Наташки были красные. Было в них и что-то такое, чего в них раньше никогда не было — затравленность и страх.

— Что — из-за меня?

Наташка начала плакать. Не так как обычно плачут, с всхлипываниями, с какими — то словами. Просто — вдруг слезы покатились у нее из глаз, все сильнее и сильнее.

— Уйди. Ну пожалуйста…

— Что он тебе сделал… — начал понимать Михаил — что он тебе сделал, ну?!

— Эй, русский!

Михаил резко развернулся. Так и есть — Арзо, Якуб и еще один — Адам, боксер.

— Меня спроси — лениво спросил Арзо — ты эту бл…ь зачем спрашиваешь? Мужчина должен мужчину спрашивать.

Михаил спокойно улыбнулся. Та самая пружина, щемящая духу пружина злобы и ненависти — начала закручиваться все сильнее и сильнее.

— Сейчас спрошу…

Он сделал шаг вперед, потом еще шаг, начал снимать свою модную джинсовую куртку. Якуб и Адам отодвинулись в сторону, давая свободу своему вожаку для драки один на один. Арзо был тяжелее килограммов на десять и старше на два с половиной года — из-за второгодничества. Но Михаил был русским…

Он снял куртку — якобы для того, чтобы сбросить с плеч ненужное, мешающее свободно двигаться перед дракой — и Арзо не увидел в этом ничего опасного для себя. И напрасно — моментально перехватив куртку в одну руку, Михаил резким движением хлестанул ей Арзо. Лежащая в кармане гантель с костяным стуком врезалась в голову врага…

Левой — он успел серьезно достать Якуба, настолько серьезно, что тот полетел с ног. Развернулся к Адаму, замахиваясь курткой — но Адам, уже вполне профессионально боксирующий — успел первым. Последнее, что он помнил, лежа на полу — это топот множества ног и серебристый звон разбитого стекла…

— Фамилия.

— Клевцов.

— Имя — отчество.

— Михаил Юрьевич.

— Год рождения.

— Семьдесят третий.

— Место рождения?

— Грозный…

В больницу его отвезти не дали — привезли сюда, в Грозненское ГУВД — хотя потом врачи установят у него легкое сотрясение мозга и мелкие порезы от стекла. Ему было пятнадцать лет — и его допрашивали как взрослого, без родителей, без педагога. Когда занюханный бобик остановился у здания ГУВД — и их восьмерых выгрузили из него — несколько милиционеров, которым видимо было нечего делать — погнали их в пердельник, избивая. Его ударили дубинкой и несколько раз — руками и ногами. Били всерьез.

Все восемь задержанных — были русскими. Чеченцев — кого отправили в больницу, кого отпустили домой с наказом завтра явиться в РОВД. Школе был нанесен серьезный ущерб — выбили стекла, разломали мебель — дрались обломками мебели, бросали друг в друга цветочные горшки. Разгромили оказавшийся рядом кабинет физики. Учителю труда, который попытался остановить драку — он был единственным мужчиной, оказавшимся в тот день и час в школе — пробили голову и он лежал в больнице. Еще одну, прибежавшую учительницу, которая жила напротив школы — спустили с лестницы и чуть не затоптали. Подожгли шторы в одном из кабинетов, хорошо, что не занялось. По тому крылу второго этажа, в котором дрались — как Мамай прошел.

Но этого он ничего не знал. Пришел в себя уже в бобике, в который их запихали восемь человек…

Потом их стали разводить по кабинетам. Ночью в ГУВД дознавателей не сыскать, только милиционеры дежурной смены — а из них дознаватели более чем хреновые. Их разводили по кабинетам и приковывали наручниками к стульям. До утра.

Он так и просидел до утра в пустом кабинете. Потом — пришел милиционер, который и должен был дознаваться по его делу. Большой, жирный, рыхлый, похожий на поросенка, плохо выбритый. От него с самого утра несло потом.

Закончив с оформлением шапки протокола, милиционер отложил ручку в сторону. Подслеповато уставился на него… очки, что ли разбил?

— Кто начал драку?

— Не знаю.

— За что ты ударил Цагараева гантелей по голове?

— Я не бил.

— В твоей куртке нашли гантель.

— Я никого не бил.

Мент блефовал и отчаянно. Он был русским — но давно был на подкормке у чеченцев, у организованной преступности. Пока русские пацаны сидели прикованные к стульям в кабинетах Грозненского ГУВД — по всему городу, по их району разъезжали машины. Срочно собирали показания, тут же учили, что надо говорить, чтобы избежать ответственности. Брали с родителей деньги и обещания заплатить. Русским — никто помогать и не думал, русские — сами по себе. Русские верят в силу закона — чеченцы в силу дружбы и тейпа.

К тому же — за такой допрос, если узнает прокуратура — можно и самому на скамью подсудимых сесть. Но мент знал — все уже схвачено. Того, кто играет по правилам — в беде не оставят.

— Ты ударил Цагараева гантелей спрятанной в кармане куртки, по голове. Потом ты ударил кулаком в лицо Дахадаева. Они тебя оскорбили? Если скажешь правду, обойдешься предупреждением. Ну и… поработать придется, восстанавливать то, что вы сломали. Если нет — пойдешь доучиваться в спецшколу. А потом — и тюрьма.

— Я никого не бил.

— Цагараев сейчас в больнице, в реанимации (это было неправдой), если он умрет, пойдешь под суд. За убийство с четырнадцати судят. Пойдешь в тюрьму.

— Я никого не бил.

Мент снял со вздохом телефонную трубку, набрал короткий, внутренний номер.

— Это Белых. Забирайте тут у меня…

Его отстегнули от стула — и тут же пристегнули наручниками руки одну к другой. Один из милиционеров ударил его в живот, а другой — вздернул скованные сзади руки так, чтобы руки выворачивались назад. В таком состоянии — его потащили вниз, в подвал.

В подвале — не было ничего, ни окон, ни мебели. Только лампочка за решеткой, как в камере и небольшой стол.

Его швырнули на пол, один из милиционеров разбежался, насколько позволяла камера и коридор, и ударил его ногой. Второй его остановил.

— Погоди, Бислан. Давай, надо поговорить с русистом. Подохнет тут — потом нам работы прибавится, да… Принеси стул для русиста.

— Вот еще — гортанно сказал Бислан, молодой мент-лимитчик из горных сел — пусть на полу лежит как собака, да…

— Принеси, принеси.

Что-то проворчав, Бислан принес стул, Михаила посадили на стул. Голова у него уже шла кругом, почему-то сильно болел нос, хотя он не помнил, чтобы по нему били.

— Слушай сюда, русист! — второй мент, постарше, поднял его голову за волосы — ты знаешь, на кого ты руку поднял? Ты знаешь, кого ты по голове ударил? У этого пацана брат большой человек. Авторитетный человек, да… Так что — тебе лучше признаться. Если признаешься, скажешь, что он твою мать оскорбил, и ты его за это ударил — отделаешься условным, да… А если нет — мы тебя бить не будем. Мы тебя в камеру посадим, да. Ты на больших людей руку поднял, а в камере люди плохие сидят^[129]. Если им скажут, они тебя женщиной сделают, да…

Михаил молчал.

— Ну, русский? Хочешь стать женщина, а?

— Я никого не бил…

Процесс воздействия на несговорчивых правонарушителей был отработан, равно как и система пыток, не оставлявшая следов. Хитом был «слоник» — на человека надевают противогаз и пережимают шланг, так что нечем дышать, иногда противогаза не было, и надевали на голову полиэтиленовый пакет. Иногда били по голове журналом происшествий, толстой тетрадью, выводили на мороз. Но в ГУВД города Грозного были две особенности. Первая — на социалистическую законность здесь редко обращали внимания — поэтому задержанных просто избивали. Вторая — пытали и избивали чаще всего русских — потому что если арестовать чеченца, тем более чеченского подростка — мигом у отделения соберутся близкие и дальние родственники, ходатаи пойдут по всем инстанциям, ища заступников из одной семьи, рода, тейпа наверху. Тейповая система, потерпев серьезный урон во время выселения — в брежневские времена развилась и расцвела пышным цветом буквально с нуля. Брежневские времена — это когда в системе власти, да и вообще — во всей системе советского общества сформировалось и стало нормальным то, что в сталинские времена называлось групповщина. Клановость. Это было не только во власти — это было везде. В любом министерстве, в любом суде, в любом научно-исследовательском институте существовали группировки: они боролись за власть, премии, какие то привилегии, иногда смешные, они выживали новичков, продвигали наверх своих людей, оберегали своих от наказания и увольнения как бы те не работали. Система становилась вязкой — и чеченцы с их тейпами пришлись как нельзя кстати в этой системе, идеально встроившись в нее — потому что у них формирование кланов не было хаотичным, тейпы изначально существовали, каждый чеченец знал, к какому тейпу он принадлежит, кого надо поддерживать и с кем бороться. Тейпы и кланы существовали и в милиции, и в прокуратуре — вот почему сейчас два чеченских милиционера били и издевались над русским мальчишкой в здании чеченского ГУВД. Он поднял руку на чеченца и представителя дружественного клана.

Его били журналом по голове, потом принесли противогаз и стали душить. Он не признавался. Озверев, они принесли какой-то блок, прицепили его к потолку и стали подтягивать его вверх на тросе со скованными за спиной руками. Потом его снова стали душить. Было очень больно, он уже потерял счет времени — но в голове была только одна мысль: ничего не говорить. Если они пытают его — это не сила, это их слабость. Тем самым — они показывают, что другого выхода у них нет.

В какой-то момент он пришел в себя. И осознал, что сидит на стуле и его никто не бьет — по крайней мере, пока. И что в камере есть еще кто-то.

— Что здесь происходит?

Ответа не было, милиционеры просто стояли, опустив головы как бараны.

Милиционер — чеченец, среднего роста, лысоватый, с волчьими глазами — с размаху хлестнул открытой ладонью по лицу сначала одного милиционера, потом второго. Те не то, что сопротивляться — они даже не посмели попытаться уклониться от карающей руки.

— Ключи!

Один из ментов протянул ключи от наручников.

— Вон отсюда!

Оба мента понурив голову, споро вышли из камеры.

Милиционер посмотрел на тяжело дышащего Михаила, на противогаз, валяющийся рядом со стулом, которым его пытали. Потом обошел стул, отстегнул наручники. Михаил с трудом вытянул вперед руки.

— Запястья разотри. А то они у тебя посинели все.

Михаил посмотрел в глаза освободившего его милиционера. Это были глаза волка — жестокие и умные…

— Претензии к органам имеешь?

— Нет… — с трудом шевеля посиневшими губами, проговорил Михаил.

— Вот и хорошо. Свою девчонку благодари, она тебя спасла. Она заявление об изнасиловании написала.

Звуки до Михаила доносились как будто бы с неба, из гулкой пустоты. В голове как эхо гуляло.

— … этот ублюдок, которому ты голову гантелей проломил — я давно его знаю, и семейку его — тоже. Его старшего брата я за убийство сажал… двенадцать лет, хотя по справедливости надо было вышку дать… а этот… за изнасилование пойдет… туда ему и дорога… эй, парень, ты что…

Грязные, заплеванные бетонные стены камеры закружились перед Михаилом — а потом выключили свет…

Потом, когда в больничной палате его навестил следователь прокуратуры, и сказал, что решается вопрос о возбуждении против сотрудников милиции уголовного дела — лежащий с перебинтованной головой Михаил сказал, что все телесные повреждения он получил в драке и никаких претензий к милиции не имеет. В ГУВД его не били. Следователь настаивал — но он стоял на своем и не отступал ни на шаг.

Так закалялась сталь.

Продолжение

Поселок Октябрьский. Пригород Грозного

Март 1996 года

Потом он учился в Москве, а потом стал сотрудником государственной безопасности. Его отец и мать теперь жили в Краснодарском крае, все свое имущество они продали за копейки, чтобы бежать из Чечни, когда к власти пришел Дудаев. То, что произошло тогда — во многом повлияло на его решение стать сотрудником органов госбезопасности. Тогда, в подвале Грозненского ГУВД — он отчетливо понял, что со страной что-то не так. И что нужна помощь — его помощь…

Потом — он не поленился, узнал судьбы многих фигурантов этой историю. Арзо — сел за изнасилование, в девяносто втором — освободился из тюрьмы вместе с Лабазановым. Активный участник незаконных вооруженных формирований. Первым делом после освобождения он нагрянул вместе со своими дружками к Наташе и ее родителям, которые не успели вовремя выехать из Грозного. Ее саму, ее младшую сестренку и даже младшего брата — изнасиловали, потом вырезали всю семью. Тела закопали неподалеку, а в их дом вселился кто-то из чеченцев — уголовников. При штурме Грозного — там была огневая точка, и дом был разрушен.

Петро с родителями — сбежали из Грозного вовремя. Еще когда можно было за нормальные деньги купить квартиру. Сейчас они жили в Киеве, Петро стал бандитом, вымогателем, криминальным авторитетом.

Мент, который его допрашивал — капитан Белых Николай Павлович — почему-то решил, что когда бандиты придут к власти, то он так же будет им нужен, как был им нужен до этого. Ошибся — бандитам милиционеры были не нужны. Его ограбили до нитки, опустили и отправили в горные села — рабом.

Человека, который его тогда спас и прекратил избиение — звали Иса Исаевич, фамилия у него была Гурдаев, на тот момент он был старшим оперуполномоченным городского УГРО. В отличие от продавшегося Прокудова — он не питал никаких иллюзий ни относительно бандитов, ни относительно новой власти. Когда в Грозном пришел к власти Дудаев, а из тюрьмы вырвался Лабазанов — он скрылся в своем родном селе, прихватив оружие, перешел на нелегальное положение. Как только организовалась вооруженная оппозиция — он примкнул к ней, стал одним из контрразведчиков, проверяющих собственные ряды на предмет проникновения агентуры противника. Предлагал планы ликвидации Дудаева и перехвата власти — но их не приняли, местные оппозиционеры не слишком рвались лить чеченскую кровь — а вот для Гурдаева на той стороне чеченцев не было, были распоясавшиеся вконец бандиты. Потом — на помощь оппозиционерам направили инструкторов, в том числе и инструкторов ФСБ И он свел знакомство с ними, сотрудничая и помогая. Потом, когда русские войска взяли таки Грозный и установили там свою власть — Гурдаев, уже под другой фамилией, чтобы не подставлять оставшихся в селе родственников — стал оперативным сотрудником ФСБ. Именно он сейчас — занимал позицию с бесшумным автоматом в пятидесяти метрах от позиции Михаила Теплова. Теперь — они были на одной стороне баррикад…

Лежать пришлось всю ночь. Они взяли пенки — тонкие полиэтиленовые коврики, чтобы не лежать на земле, замаскировались, как смогли. Март месяц, это тебе не лето с зеленкой, замаскироваться сложно. Они приняли специальные таблетки — и бодрствовали всю ночь…

Чеченская ночь — она далеко не тихая и далеко не мирная. Ночью — выходят на охоту, меняют свои позиции оборотни. Примерно в час по местному они увидели таких — шесть человек, один за одним, редкой волчьей цепочкой прошли в сторону Грозного, у них были рюкзаки, автоматы и гранатометы. Снять их из бесшумок, одного за другим — больших проблем не составляло — но они пришли не за этим, им нужна была совсем другая добыча. Поэтому — они пропустили боевую группу чеченского сопротивления и даже не сообщили о ней. Во-первых: на случай, если кто-то слушает эфир, во-вторых — на опыте знали, что толково информацию никто не отработает, только спугнут.

Настал рассвет. День обещал быть скверным, возможно с мокрым снегом. Солнце не вставало, просто темнота вокруг стала отступать, черное превращалось в темно-серое, продолжало сереть дальше. Над изрытым траками полем, кустарником, домами вдалеке — вставал утренний промозглый белый туман.

Они уже подумали, что в чем-то просчитались, когда Гурдаев шикнул — это означало опасность. Присмотревшись, Теплов увидел бегущего от огородов человека… он бежал странно, согнувшись даже не пополам… он никогда бы не поверил, что так можно бежать, если бы не видел это собственными глазами.

Зверь, за которым они пришли — приближался, он бежал мелкой рысцой, тяжело дыша. Лес был совсем рядом, и видно было, что эту дорогу он преодолевает не первый раз в своей жизни. Он бежал, даже не смотря, куда он бежит — так, как он согнулся — можно было смотреть только в землю.

Значит, это его следы они нашли вчера…

Улучив момент, он рванул толстую леску, которую привязал к дереву, и которая перекрывала тропу как ловчая снасть. Бегущий упал — и в этот момент, оказавшийся ближе к нему Гурдаев привычно бросился ему на спину, как волк, стал вязать. Бывший сотрудник уголовного розыска, и далеко не из худших, ему не нужна даже была помощь, ведь он брал таких, и еще худших зверей и не раз. Михаил остался с Винторезом — контролировать тропу…

— Дан^[130]… - прошипел по-чеченски Гурдаев.

Бандит только хрипел…

Под прикрытием Винтореза Михаила — Гурдаев потащил свою добычу туда, где они оставили машину…

Где-то в Северной Осетии…

Фильтр и следственная тюрьма ФСБ

Март 1996 года

Чеченская война — пока еще не первая, а просто чеченская, которую еще можно было выиграть — по степени кровопролитности и жестокости была вполне даже заурядной на фоне того, что происходило в Африке, на фоне резни в Бейруте, даже на фоне Вьетнама, где воевала регулярная армия одной из сверхдержав. Не было в ней ничего особенного и на фоне того, что происходило в Афганистане… в Афганистане бывало еще и похлеще. Но почему-то — именно чеченская война стала настоящей раной на сердце русского народа… раной, которая не зарубцуется, наверное, уже никогда.

Чеченцы были похожи на своих, на русских — их было не отличить от русских. Они говорили на русском языке — когда не говорили на своем, да даже и в бытовой жизни, особенно городской, многие говорили по-русски, потому что русский язык намного богаче чеченского. И в то же время — эти люди ненавидели русских так, что готовы были убить человека просто за то, что он русский. Зарезать как барана за сказанное по-русски слово.

Сначала — русские просто не понимали этого. Восемнадцатилетний лопоухий солдат, который шел в чеченское село с парой канистр солярки, чтобы обменять ее на еду — он ведь не думал, что в селе враги. Он думал, что все это так, понарошку. Что-то типа ролевой игры, где они с одной стороны, а мы с другой — но всем надо жить. И деды, которые посылали этого солдатика продавать солярку, чтобы разнообразить свой рацион — тоже не думали, что посылают его на смерть, они думали, что те, кто в лесу это одно, а те, кто в селе — совсем другое. В этом было еще и вот что… как-то неосознанно потерявшие стержень и чувство национального единства, чувство принадлежности к нации, чувство родства крови, развалившие свою страну русские — вполне могли допустить, что в народе может быть так, что одни воюют, а другие — приторговывают потихоньку… жить то всем надо. Но найденный труп срочника с отрезанными половыми органами — быстро излечивал от иллюзий. И тот, кто оставался в живых в мясорубке — хорошо понимал, что мирных здесь нет, что это единый народ, и воюют здесь — родами, а то и всем народом. И поэтому единственный способ выжить и победить — убивать всех, кто встретится тебе на пути.

Не сразу — но это понимали…

Проскочив чеченскими размытыми весенней водой дорогами, они выскочили на территорию Ингушетии, а потом — и Северной Осетии. Примерно к середине следующего дня — уже с нормальными документами — прибыли в небольшое селение. Здесь, на базе консервного завода, который растащили и разворовали — был организован фильтрационный пункт, который не значился ни в одном официальном документе. Это было сделано потому, что людей, которых допрашивали здесь — обязательно или делали агентами и отправляли к чеченцам, либо убивали. Третьего — было не дано…

Двое дюжих солдат сверхсрочников — каждый из сельской местности, привычный к виду крови, к забою скота, потерявший друзей, специально отобранные психологами ФСБ — приняли связанного чеченца у маленькой, состоявшей всего из двух человек группы Теплова, потащили его вниз. Теплов и Гурдаев — прошли в одну из скверно оборудованных, неотапливаемых каморок на первом этаже — попить чаю и немного отогреться…

Чай был знатным. Черным как деготь…

— Бессмысленно все это… — сказал Теплов, грея о кружку руки.

— Расколем… — сказал Гурдаев — и не таких раскалывали…

— Да я не об этом…

— А о чем?

— Да все… вот это.

Теплов помолчал, потом заговорил, как выплевывая слова.

— Ты прости меня… ваша^[131]… может, я не дело говорю, только не справиться нам с этим. Берем… одного, другого… А толку? Это не бандиты воюют, это весь народ воюет…

— Ты не прав — отрезал Гурдаев.

— Да?

— Да. Я — чеченец. Почему я на твоей стороне, русский?

— Ты не чеченец — задумчиво сказал Теплов.

— Ха. А кто же?

— Ты — советский.

— Советский… — Гурдаев отхлебнул из своей кружки чуть ли не в поллитра объемом — и в этом ты не прав. Мы все — советские… ты, я. Вот возьми меня. Я мент. Ментом был, ментом и подохну. Мне мой коллега с Москвы — ближе и дороже любого соседа, потому что он такой же, как я. Думает как я. Делает как я. И дерет его начальство — как меня. Мы все — люди. А они — нет. Ублюдки, из горных сел, из зон, всякая шваль. Вот им до нации — дела нет, как до Аллаха, им палец покажи — они на палец молиться будут. Просто… силу почувствовали, озверели гады. А так… пусть мы советские, но мы и чеченцы. А не они. Понял?

Теплов ничего не ответил.

— Расколется, как думаешь?

— Расколется, тащ полковник… — Теплов в этом не был так уверен, но о другом думать не хотелось. Иначе — все зря.

Несколько старых телевизоров, раздобытых по окрестностям — были подключены к системе наблюдения и выведены вместе с пультом в кабинет полковника Лиховидова. Лиховидов — маленький, неприметный, с короткой седой бородой — начинал еще в Афганистане, в отряде Каскад. За его голову — давали сто тысяч афганей.

Чеченца, которого они притащили — бросили в камеру. Один из них — вышел, снял трубку телефона. Прозвенело — как раз наверху, в маленьком кабинете, где вернувшиеся с поля отогревались чаем.

— Доставили, тащ полковник. Что с ним делать то?

Лиховидов посмотрел на Теплова, потом на Гурдаева. Гурдаев отрицательно покачал головой.

— Ничего не делать. Закрой дверь и уходи!

Лиховидов протянул руку, выключил экран….

— Кто пойдет?

Гурдаев хлопнул папкой — в ней была оперативная информация на этого ублюдка. Папка была тощей… родился… учился… конечно же ФЗУ, потом, как перестал быть Советский союз и стала демократия — бандформирование. К Лабазанову не взяли, потому что в зоне упорол какой-то косяк — у Лабазанова были уголовники, они прекрасно помнили, кто был кто в зоне, косореза могли опустить или пристрелить. Попал в Президентскую гвардию — место для отстоя и лузеров. Те, за кем были сильные родственники, авторитетные тейпы — шли к своим. Уголовники — к Лабазанову. Дудаев — собирал к себе всякую мелкородную шваль, у него сильного тейпа не было и в президентской гвардии — кого только не было, даже русские были. Грузины еще были, которые с Гамсахурдиа пришли, осетины — эти были христиане, им к мусульманам нельзя.

Справка, в которой подводился краткий итог жизни «изъятого» на сей момент — сообщала скупые факты, но не говорила самого главного. Она не рассказывала о том, как в общем то обычный сельский парень, который в другой жизни стал бы комбайнером или токарем в местной МТС — стал бандитом. Вот так — прямо взял и стал? Она не рассказывала — как в детстве этот пацан и другие чеченские пацаны — читали в учебниках родного языка о том, что надо убивать русских^[132]. Она не рассказывала о том, как отцы выводили сыновей в глухие ущелья и учили их устраивать засады — а через несколько дней эти же отцы шли на первомайской демонстрации или драли глотку на партсобраниях. Она не рассказывала о том, как в восемьдесят девятом году к советскому генералу Дудаеву, вполне даже лояльному — пришла женщина из Межрегиональной депутатской группы, одновременно — осведомитель MI-6 — и предложила ему поехать себе на родину и поднять вооруженный сепаратистский мятеж. Она не рассказывала о том, как в конце девяносто первого русские и никем еще не воспринимаемые всерьез чеченские власти — заключили соглашение, по которому чеченцы устроили для некоторых русских чиновников «черную дыру» — регион, в котором пропадает все, что туда было направлено: деньги, оружие, материальные ценности, составы с товарами, люди. Нашумевшее дело с чеченскими авизовками — вы думаете, что это горные джигиты с восемью классами образования придумали, как обмануть банковскую систему и получить миллиарды? Ой, не смешите мои тапочки. Придумали это все люди, которые годами и десятилетиями работали в советской банковской системе и знали, как она работает и как ее можно обмануть. А Чечня тут только для того, что надо было скрыть концы и скрыть их там, куда никто не поедет искать. Вот и отстегнули потом в твердой сумме… говорят, Дудаев потом долго матерился и сделал выводы… начал не брать за крышу, а падать в долю. А русские чиновники посчитали — посчитали, да и решили, что чем платить — проще грохнуть. Вот и началась — первая чеченская…

Теперь ее надо было прекращать.

Иса Гурдаев спустился вниз, прошел по сырому, темному коридору к камерам — где содержится пленный, можно было узнать, лишь бросив взгляд — два солдата стояли возле этой камеры с орудиями своего труда — резиновыми сельскохозяйственными шлангами, удар которым очень болезненный, но не калечит и не ломает кости. Стояли, готовые работать. Один из солдат — отодвинул засов и Гурдаев вошел в камеру…

— Салам алейкум, Асланчик… — сказал он — гдукхаш мука ду^[133]?

— Говори по-русски, на языке своих хозяев, псина… — сказал лежащий на груде старой соломы в углу бандит. До сих пор — его никто и пальцем не тронул.

— Псина… — Гурдаев прошелся по камере, три шага до стены, три обратно — а если даже и так. Я и есть пес, волком мне не стать, признаю. Пес-волкодав. Скажи — ты бы стал пасти стадо, принадлежащее твоему отцу без собаки?

Бандит ничего не ответил.

— Вот скажи. Аслан — ты то зачем на это пошел. Ты же в авторитете был. Ломом подпоясанный. Разве воры — в политику лезут?

— Я больше не вор.

Гурдаев с ноги сбился.

— Повтори.

— Я больше не вор…

Небольшой диктофон в кармане — прилежно мотал пленку. Того, что сказал Аслан — было достаточно, чтобы на любой зоне его опустили.

— А кто ты есть?

— Аллах Акбар — коротко и исчерпывающе ответил чеченец.

— Верующий, значит. А зачем ты людей в Грозном грабил? Разве Аллах не запрещает брать чужое, а?

— То были не люди.

— Интересно… а кто?

— Неверные. Жизнь неверного разрешена и все его имущество разрешено. Я не взял ничего из того, что Аллах запрещает брать…

— А как же твои сокамерники? Те, кто с Лабазановым.

— Они идут против Аллаха! Кара Аллаха настигнет их.

— В лицо им скажешь? Что же ты их за глаза то опускаешь? А еще правильным отрицалой считался, в СИЗО хату держал.

— Фуфло все это! — выкрикнул бывший вор — нет Бога кроме Аллаха!

Если бы это не было так жутко, возможно, это было бы даже смешно.

— Значит, ты у нас теперь правоверный гоп-стопник, так?

Чеченец тяжело вздохнул.

— Встретились бы мы на воле, мусор…

Бывший мент хлопнул в ладоши.

— Не вопрос, Асланчик. Вставай.

Бывший грабитель, успевший намотать одиннадцать лет тюремного стажа — не пошевелился и мент поддел его ногой.

— Вставай, вставай… Выметайся отсюда. Освобождай жилплощадь!

Бывший бандит неловко встал.

— Пошел к двери!

— В спину стрелять хочешь, да? Стреляй в лицо, мусор!

Мент рассмеялся — искренне и оскорбительно для Аслана.

— На… ты мне нужен. Я думал, ты правильный отрицала, ломом подпоясанный, а ты… Давай, давай, пшел отсюда! Пшел!

Вор, немного помявшись, покинул свое временное пристанище. Солдаты — солча смотрели на него.

— Давай к лестнице! Шевелись! Пошел!

Они прошли лестницу, потом — одну за другой две двери. Вышли во дворик.

— Ну, что встал! Давай, двигай отсюда! То, что ты за вора отрекся — это, конечно, вся братва узнает, благо прогоны твои гнилые в их адрес я записал. Но теперь же теперь до них пофигу, ты же теперь при делах, так? Пшел отсюда!

Бывший вор заскрипел зубами — он был недалекого ума и только теперь, когда свобода была перед ним, совсем рядом, только шагни — он понял, в какую ловушку он сам себя загнал. Если он пропал на несколько дней, а потом появился — сразу подумают, что его схватило ФСБ, а потом отпустило. Если его никто не был, не выбили ему зубы — значит, он всех сдал, согласился стучать. Или — уже давно стучит. А наказание за это — только одно. Если же он попытается уйти на зону и спрятаться там — рано или поздно этот мусор козырнет своей проклятой кассетой, где записано, как козырный фраер Бесила отрекается от воровских понятий и парафинит братву. Минимум, что за это полагается — опустят, загонят под шконку, сделают женщиной…

— Ы-ы-ы-ы…

С полувсхлипом, полувизгом бывший вор и нынешний боевик Бесила бросился на мента — но тот с обидной легкостью отбросил его в сторону. Щелкнула челюсть…

— Бесила, Бесила…

Бывший майор грозненского уголовного розыска присел на корточки рядом с тяжело приходящим в себя блатным.

— Раз выбрал масть, так и не меняй ее — наставительно сказал он — иначе ты парашник и никто более. Теперь быстро — где пахан?

— Какой… пахан?

— Дударик, пахан ваш! Это ты ему дела с эстонскими рублями устраивал, так? Колись, су…а, глаз высосу!

Блатной заплакал…

Тьфу!

Джохар Дудаев

Район поселка Ялхарой

Апрель 1996 года

Заросший неопрятной седой щетиной человек в старом, пропахшем потом камуфляже — лежал на топчане в подвале капитального кирпичного дома и смотрел в потолок. Точнее — он смотрел на лампочку, которая раскачивалась непонятно почему, вероятно под воздействием потоков воздуха из устроенной хозяином этого дома вентиляции подвала. Лампочка раскачивалась как маятник в руках опытного гипнотизера, словно повторяя дыхание лежащего на топчане человека.

Раз — два. Раз — два.

Генерал думал, что ему делать. С войной. С чеченским народом. С Россией. С республикой, которая была доверена ему.

Джохар Дудаев до восьмидесятых годов не был ни мятежником, ни террористом — он был вполне даже пристойным коммунистом и офицером. Русская жена, продвижение по политической линии. В Афганистане — он разрабатывал планы действий тяжелобомбардировочных авиаполков, а потом — лично, на самолете Ту-22М3 летал их исполнять. Он никогда не думал, что его именем — через три десятка лет будут пользоваться исламские экстремисты. Хотя… а много ли они им пользуются?

Генерал согласился принять власть в Чечне, когда ему сделали предложение от лиц, близких к действующему руководству России, тогда это еще были народные депутаты РСФСР. На него вышли еще в Прибалтике, обстоятельно рассказали, что творится в родной республике. Показали документы, даже принесли дорогущий тогда еще видеомагнитофон и показали фильм. Этого оказалось достаточно — он согласился.

Генерал не знал, что игра, которая с ним велась — была не двойная, а даже тройная. Возвращение в свою республику единственного генерала — чеченца, которого просто не могли не уважать местные авторитеты — было одним из горизонтов игры. Но было еще два других.

Первый — вело российское руководство. Тогда шла борьба за власть… точнее — грызня за власть. Никто не знал, к чему она приведет. Насколько сильным окажется Горбачев. Не скинут ли его теряющие власть соратники и не устроят ли тридцать седьмой год. Не вмешается ли армия — а она вполне могла вмешаться. Именно поэтому — было несколько планов действий и заранее создавалось несколько точек, откуда может начаться сопротивление, если верх в Москве возьмут сторонники жесткого курса. Одной из точек сопротивления должен был быть Свердловск: мало кто знал, что именно там должна была быть провозглашена столица РСФСР вместо Москвы — на случай, если убьют Ельцина. Четвертый по величине город страны, далеко от Москвы, куча оборонных предприятий. Ельцин здесь продолжал пользоваться популярностью — свой, земляк, взлетевший на самый верх. Были контакты и в армии и в милиции… если бы Ельцин был убит — вступил бы в действие именно этот план^[134]. Второй план — опереться на республики Кавказа. Там было много оружия — мужчина не считался мужчиной, если у него не было оружия, и там всегда впотаек тлело недовольство и сопротивление. Там — в случае прихода к власти военных — должен был вспыхнуть сепаратистский мятеж и возглавить его — должен был Джохар Дудаев. Республики Кавказа были своеобразны тем, что там родо-племенные связи были всегда сильнее приказа и долга — поэтому, те кто разрабатывал этот план был уверен, что просто так подавить этот мятеж с помощью местных сил безопасности не получится. Был и еще один генерал — своеобразный двойник и дублер Дудаева, но с несколько отличной от него программой действий — он должен был подхватить сопротивление на общесоюзном уровне.

Второй — вела британская разведка. Из всех иностранных разведок — британская имела самые сильные связи и контакты на Востоке. Мало кто знает, что британцы пытались отторгнуть Кавказ от России уже как минимум два столетия: после победы в Севастополе планировался поход британской армии на Кавказ и только позиция Наполеона Третьего, который вовсе не хотел такого усиления Британии — сделала этот поход невозможным. Британия всегда заигрывала с сепаратистами, так планировалось отторжение от России народа адыгов и создание независимой Адыгеи (был готов даже флаг). Поддерживался сепаратизм черкесов — Кавказская война велась не просто так, и ущелье Кбада, в котором были добиты силы сепаратистов — сейчас называется Красной поляной в память о пролитой там крови^[135]. Британская разведка сильна своей преемственностью — и игра против СССР как правопреемника Российской Империи продолжалась всегда.

В восемьдесят пятом году был принят план проникновения исламизма на территорию СССР, план распространения движения муджахеддинов и возрождения басмачества. Все это — планировалось на долгую, длиной в десятилетия игру — британцы еще не знали, что СССР рухнет через пять лет. Но когда стало понятно, что державе осталось немного — переориентировались быстро.

Конечно, Джохар Дудаев был у них на заметке. Он не мог быть на заметке хотя бы потому, что воевал в Афганистане и подлежал ликвидации моджахедами. Был он на заметке еще и потому, что бы генералом Советской армии и одновременно выходцем с Кавказа, представителем малого и пострадавшего народа. В отличие от советских «мыслителей» тупо пережевывавших жвачку «пролетарского интернационализма» — британцы знали, сколь опасен и разрушителен может быть национализм, и брали на заметку тех, кто мог в будущем возглавить национальные движения. Тут банально совпали интересы — британской разведки и руководства РСФСР. Правда, британцы знали то, о чем валуховатые «россияне» даже не догадывались. Куда им, с Высшей партийной школой в таких тонкостях то разбираться…

Прежде всего, британцы знали о том, что Дудаев был евреем. Горским евреем, но это не меняло дело. Фамилия Дудаев происходило от «Дада», что означает — горский еврей^[136]. Дудаев знал об этом и не только знал — он, например, призывал совершать намазы три раза в день, а не пять и почитать не пятницу, а субботу^[137], за что в любой мусульманской стране его немедленно зарезали бы. У Дудаева не было сильного тейпа — как раз потому, что он был еврей.

Британцы знали и о том, что Дудаев воевал в Афганистане и совершал боевые вылеты, в ходе которых погибло немало моджахедов. Учитывая, что бандитско-террористическое движение моджахедов никуда не делось, более того — британцы делали на него серьезную ставку в вопросе проникновения в Среднюю Азию и на Кавказ — старое поле «Большой игры», ведущейся в регионе уже двести лет. В Чечне — никогда не было сильных исламских правоведов, знатоков исламского права, авторитетных богословов, которые могли бы как-то оправдать или защитить президента — зато было полно новообращенных. Знаете ведь, как новообращенный, да и просто человек узнавший какую-то истину — относится к этой истине: поначалу как к иконе, как к сокровенному, яростно безумно отражая все нападки поколебать веру. Это когда потом выясняется, что мулла на закят себе дом построил и свинину ест — начинаются сомнения, а пока… Перед моджахедами и их новым лидером, богоподобным Осамой бен Ладеном — Дудаев выглядел бы очень бледно.

Дудаев, советский авиационный генерал, привыкший к порядку воинской части — к девяносто второму году оказался брошенным в республике с богатыми воровскими и бандитскими традициями совершенно один. Российской власти он оказался не нужен — Горбачев просто уступил страну без боя, зачем теперь был нужен сепаратизм. Британцы перестраивали политику — они тоже не совсем были готовы к крушению СССР, по их расчетам это должно было произойти в лучшем случае лет через десять, причем самые радужные сценарии предполагали серьезное ослабление и погружение СССР в себя — но никак не полный его распад. Надо было что-то делать… элементарно кормить людей. Дудаев понимал, что вооруженные люди, толпящиеся у его дворца — завтра скинут его так же просто как сейчас поют здравицы в его честь. Уже возникала оппозиция, тейпы собирали боевые отряды и начинали бороться за власть. Дудаева не поддерживал Хасбулатов — второй по должности человек в Российской Федерации на тот момент. Из тюрьмы вышел Лабазанов и собрал сильный отряд боевиков — бывших уголовников. Надо было что-то делать.

Вопреки общепринятому мнению — Джохар Дудаев был очень масштабной политической фигурой. Далеко не слабаком, далеко не дураком — с поправкой на масштабы Чечни его можно было сравнивать даже с Лениным. Видимо, прошлое армейского политического руководителя, и изучение трудов Ленина дало ему подсказку как поступить: он не мог остановить бардак в республике, он не мог ни отобрать оружие у молодых парней, шляющихся по Грозному, ни дать им работу. В этом случае оставалось одно: дать людям то, что они хотят и неважно, насколько дико это выглядит. Не можешь победить — возглавь и посмотри, что будет. Именно так — сделал Дудаев. Увы — чеченцы хотели резать русских… и он ничего с этим сделать не мог.

Почти сразу — он сделал две вещи. Первая — удалась. Вторая — стала причиной его гибели, просто потому что он слишком много знал.

Первая вещь — это превращение республики в некую черную дыру для финансовых транзакций (читай — махинаций). Пусть Дудаев не был хорошим чеченцем — но он был евреем и на этом мог играть. И играл. То, что просочилось в прессу — фальшивые авизо — было лишь верхушкой айсберга. Смешно думать, что авизо затеяли чеченцы — ну откуда им знать механизм работы банковской системы, тогда еще очень несовершенной. Но на чеченцев можно было много чего списать. Платой за это было то, что федеральный центр продолжал финансировать по сути отколовшуюся и явно сепаратистскую республику.

Вторая вещь — Конфедерация горских народов Кавказа.

Про эту организацию — сейчас почти забыли, про нее неизвестно почти ничего правдивого. А ведь в начале девяностых — это был мощнейший инструмент, позволявший разруливать интересы целом регионе, в перспективе — и не только в нем одном.

Конфедерация горских народов Кавказа была в августе восемьдесят девятого года в Сухуми. Сама по себе дата примечательная — очевидно, кто-то очень умный заранее готовил позиции^[138]. Антибританские позиции — не стоит думать, что в КГБ работали глупые люди — все всё прекрасно понимали, и на исламистскую заразу, идущую с юга — готовили «асимметричный» ответ. Второй съезд — был в девяностом году в Нальчике, на территории РСФСР. В момент крушения СССР и разгрома КГБ — нити управления, по-видимому, были утрачены и какое-то время, года два — КГНК жило своей собственной жизнью. Но потом — нити управления были восстановлены. Видимо, это произошло во время войны в Абхазии — уникальной войны, где Шамиль Басаев сражался рука об руку с русскими казаками и российскими военными.

Отвлечемся на минуту. Известно: все есть яд — и все есть лекарство, вопрос лишь в дозе. КГНК при умелом управлении и сильном государстве — могло стать мощнейшим инструментом вмешательства во всем регионе. И надежным заслоном исламистской заразе, которую сюда несли ваххабиты при прямой поддержке англичан и американцев^[139]. Наличие мощной боевой группировки, состоящей из подготовленных боевиков, способных перемещаться по всему региону, устроить теракт, восстание, путч, все что угодно… — и при этом юридически никак не связанной с Россией — ставило весь регион под контроль России. В третьем мире — а то, что к югу от России это третий мир — не уважают слова, там уважают силу. И страх. Ни одно государство в регионе не осмелилось бы затронуть интересы России, опасаясь силового ответа. А потом… потом ведь и на Ближнем Востоке проживают большие диаспоры выходцев с Кавказа. Очень большие…

Никто так не задумывался — а на что рассчитывал Хасбулатов, когда поднимал мятеж против Ельцина в девяносто третьем году? На то, что армия восстанет? На милицию? На стариков с палками, которые пенсию не платят? Ну смешно же…

Джохар Дудаев знал о Большой игре и встроился в нее. До последнего — он держал контакт с руководством России — которое тоже не имело определенной позиции по Чечне. Например, в обмен на неподдержку Хасбулатова в 93-м году ему, Дудаеву были даны широкие и вполне определенные гарантии независимого будущего Чечни. Согласно достигнутым договоренностям, Чечня должна была в конечном итоге встроиться в СНГ на правах независимого государства, валютой же — планировался российский рубль. Дудаев вовсе не хотел воевать с Россией, никогда не стремился к этому. Шла серьезная игра на Кавказе, о ее неоднозначности свидетельствует, например тот установленный факт, что когда отряды антидудаевской оппозиции и завербованные ФСБ российские танкисты штурмовали Грозный — на стороне Дудаева воевали русские казаки. До сих пор неизвестно, кто и при каких обстоятельствах продавил решение Ельцина начать войсковую операцию против Чечни. Но это решение стало роковым, оно определило пути развития ситуации на Кавказе на годы вперед — и не только Кавказа, но и всей государственности России.

Новогодний штурм Грозного стал переломным моментом. После него пути назад уже не было — ни одним, ни другим. Слишком много было пролито крови….

Лежа на топчане и зачарованно наблюдая за мерным покачиванием голой, без абажура лампочки — человек напряженно размышлял. Он должен был решить — что в конечном итоге делать. Принять решение прямо сейчас.

На него шла охота — серьезная охота и он понимал почему. Слишком много знал. Те люди, которые сейчас у самого верха… медведь даже не представлял, как они ненавидели его. Даже не представлял…

Басаев — никогда не брал у него санкции на то, что он сделал в Буденновске. Никогда не существовало такого отряда… Басаев вообще не был никогда к нему близок. До начала войны — он не был военнослужащим чеченской армии вообще, его отряд подчинялся КГНК, Дудаев вообще не мог отдавать ему приказаний. Он почти полностью потерял свой отряд в январе девяносто пятого, в Грозном. И тут этот рейд. Кто дал ему людей? Кто пропустил? Кто выпустил обратно?

Генерал знал — что Басаев и его люди ищут его, чтобы убить. Ему сказали, что у Басаева есть какое-то удостоверение, возможно — офицера федеральных сил — и с ним он проходит военные посты. Вместе с ним видели людей, ни один из которых не был чеченцем.

Да, его приговорили…

Он знал о том, что планировалось. Захват атомной подводной лодки… как вариант атомной электростанции — но атомной подводной лодки лучше. Предъявление требований, держа под прицелом весь мир. Он прекрасно понимал — кто на самом деле за этим стоит. Медведю — могут прощать многое, но не разгильдяйство в вопросе атомного оружия. Никто не потерпит, если Америка окажется под угрозой ядерного удара террористов, никто не потерпит ситуацию, при которой в России можно захватить подлодку с атомными ракетами и угрожать с нее всему миру. План виден как на ладони — американцы встают на дыбы и требуют демонтажа или международного контроля над атомным арсеналом России. Ельцину деваться некуда — он не может на это пойти, выборы на носу. Ему простят воровство — но не простят предательство. Дальше… где-нибудь в США происходит теракт… еще один Басаев найдется… дураков хватает. Американцы — начинают операцию по силовому взятию под контроль России или, по крайней мере, ее ядерных арсеналов. Ну, а дальше — Вставай, страна огромная, то, что и хотят авторы этого плана.

Что он может сделать сейчас?

По сути — сейчас у него единственный союзник — Медведь. Он должен знать — что за люди рядом с ним. Он неплохо разбирался в людях и понимал, что Медведем — движет сильнейшее чувство самосохранения, желание выжить. Сильнейшее, звериное чувство обложенного со всех сторон флажками волка. Выжить любой ценой и несмотря ни на что. Он не потерпит того, что рядом с ним люди, которые считают его предателем и мечтают воссоздать СССР даже ценой возможной ядерной войны.

Все просто. Он должен сказать Медведю. Имея такую информацию — можно торговаться и о собственной безопасности. О завершении всего этого… Медведю тоже уже понятно — не они играют. Это их играют…

Советский авиационный генерал спустил ноги на утоптанный земляной пол. Выпрямиться в подвале в полный рост — а генерал был довольно высоким — было невозможно, и от этого по всему его существу прокатилась жалкая, горькая волна унижения…

Уже у самого лаза наверх он вспомнил — забыл! Спутниковый телефон забыл! Он всегда был с ним — его подарила община. Для того, чтобы делать шахер-махеры — надо всегда быть на связи… а сейчас, во время войны деньги дербанились совсем уж нереальные. Община… С ней и надо говорить… Береза имеет прямой доступ к телу, но он жадный. Запросит столько, что… Кто еще. Кто?

Генерал вернулся к своему топчану, достал из-под него стальной чемоданчик спутникового — номер которого уже был известен русским спецслужбам от тайно схваченного и допрошенного связного, занимающегося как раз денежными делами, криминальными отмывками. Но генерал этого не знал. Не знал он и того, что в этот самый момент полковник Конфедерации горских народов Кавказа Шамиль Басаев имеет очень неприятный разговор с Москвой, тяжело дыша и обливаясь потом, он докладывает, что сделано для ликвидации генерала Джохара Дудаева и почему он до сих пор жив.

Улыбаясь, генерал крепко сжал ручку чемоданчика — и пошел навстречу своей смерти…

Чеченская республика Ичкерия

Гудермес

21 июля 1996 года

Война — это путь обмана. Поэтому, если ты и можешь что-нибудь, показывай противнику, будто не можешь; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай ему, будто ты этим не пользуешься; хотя бы ты и был близко, показывай, будто ты далеко; хотя бы ты и был далеко, показывай, будто ты близко; заманивай его выгодой; приведи его в расстройство и бери его; если у него все полно, будь наготове; если он силен, уклоняйся от него; вызвав в нем гнев, приведи его в состояние расстройства; приняв смиренный вид, вызови в нем самомнение; если его силы свежи, утоми его; если у него дружны, разъедини; нападай на него, когда он не готов; выступай, когда он не ожидает. Все это обеспечивает вождю победу; однако наперед преподать ничего нельзя.

(Сунь Цзы. Искусство войны. Обязательна для чтения сотрудниками ЦРУ США).

Слабость — это тоже оружие. Смертельное оружие — в опытных руках.

Российская Федерация — нет, не Россия, испокон века Россия воевала совсем по-другому — показала в Чечне — Чеченской республике Ичкерии свою слабость. Более того — она показала там свою катастрофическую слабость. Армия, состоящая из девятнадцатилетних пацанов, бросающаяся на пулеметные точки с отчаянием обреченных, горящая в танках и бронетранспортерах на улицах Грозного. Правозащитники — лукавый Ковалев, призывающий держащих круговую оборону солдат выйти под нож боевиков, остальные. С умным видом рассуждающие о преступности войны в телевизоре. Само телевидение — одного НТВ, ставшего рупором боевиков достаточно. Тележурналисты восхищаются боевиками — сильными, брутальными, отмороженными и это восхищение — сродни то ли стокгольмскому синдрому, то ли власовщине. В Москве — все с упоением дербанят кредиты МВФ, гуляют в казино — даже не замечая того, что в трех часах лета идет война и гибнут люди. Президент страны работает с документами, министр обороны таскается по стране с бабой — пресс-атташе — тире пэ-пэ-же под боком. Лукавый бес Березовский мотается в Чечню и ведет какие-то подозрительные переговоры. Каждый чиновник, видя как из воздуха сколачиваются состояния, как на теле страны, будто нарывы вскакивают МММы и Хопры — стремится конвертировать свое должностное влияние в деньги с исступлением голодного — и плевать, чьи это будут деньги, пусть даже злейших врагов страны. Маленький мятеж в маленьком захолустном местечке на окраине — разрастается до того, что становится угрозой для всей империи.

Но слабость России — это и слабость боевиков. Привыкшие к безволию и продажности — они не предпринимают и десятой доли тех мер предосторожности, какие предпринимали, к примеру, бандеровцы, ведущие войну не на жизнь, а насмерть с НКВД. У них в отрядах нет той контрразведки, какая была в бандах моджахедов, ее не ставили им сотрудники ЦРУ США и британской разведки в пакистанских лагерях. Они навещают своих жен, спускаются в села и города, ведут переговоры с российскими политическими деятелями, которым не составляет никакого труда найти нужных людей, в отличие от правоохранительных органов. И боевики забывают — что в Чечне есть немало людей, которым они причинили боль и пролили кровь, у которых отняли близких. Они считают, что война все спишет — но не списывает, она только откладывает месть до удобного случая! И ради того, чтобы отомстить — эти люди готовы на союз с кем угодно, даже со злейшими врагами. Есть и люди, которые не хотят видеть дудаевскую независимую Чечню, жить в ней. Таких людей немало…

В таких условиях — небольшая, фанатичная группа людей, обладающая информацией и возможностями, умеющая договариваться — способна почти на все…

Первый звонок для боевиков прозвенел весной девяносто шестого, в апреле. Президент Чеченской республики Ичкерия Джохар Дудаев — решил поговорить с политиком и бизнесменом Константином Боровым, имеющим некие выходы на Кремль. Он остановил конвой машин на дороге, достал спутниковый телефон, включил его и…

Но это — было еще не все. Ликвидация Дудаева сама по себе ничего не значила, она была прологом к еще более масштабной, стратегического уровня операции. Следующим ходом небольшой группы людей, поставивших себе цель выиграть войну несмотря ни на что, несмотря на предательство и измену и снизу и сверху — должна была стать одновременная физическая ликвидация всей верхушки бандитского подполья.

Сделать это было намного проще, чем казалось…

Белая, забрызганная грязью Нива остановилась на окраине Гудермеса. Ствол автомата торчал из одного окна, флаг джихада, зеленый, с арабской вязью — из другого…

Из машины выбрался человек. Бородатый, заросший бородой чуть ли не по самые глаза. На голове была черная вязаная шапочка, за спиной — автомат. Он огляделся — никого, только неподалеку ковыляет грязная трехногая собака. Человек махнул рукой.

— Салам алейкум, Руслан!

В кирпичной стене гаражей — а это был старый, советских еще времен гаражный кооператив — отворилась дверь. Молодой, раза в два моложе бородач — повторил жест пожилого, почти в два раза старше его боевика.

— Салам. Заезжай, дорогой, не бойся…

Нива двинулась вперед, проехала в лабиринт гаражей. Солнце старалось вовсю — жара была необыкновенная, даже для летней Чечни.

В проезде между гаражами — почти новый, но грязный по самую крышу шестисотый, рядом с ним — девятка и «УАЗ». Вооруженные до зубов люди, даже американская снайперская винтовка, непонятно откуда здесь взявшаяся. Но одеты разномастно — кто и вовсе голый по пояс, с лифчиком^[140] на голое тело, кто-то в некоем подобии формы, кто-то в гражданском. У многих — глаза прикрыты черными очками, на их блестящей поверхности — танцует солнце. Воздух густой как кисель.

— Свои? — негромко спросил Теплов…

— Да какие свои… — негромко сказал Гурдаев — бандюки конченые…

Значит — свои…

После ликвидации Дудаева — между своими развернулась невидимая, но ожесточенная грызня за власть. Все понимали, что стоит на кону и какие деньги — получит победитель в этой игре. Поэтому — играли совсем без правил…

Смешалось все. Абсолютной роли как раньше тейпы не играли — старейшины понимали, что никакие предвоенные расклады не играют роли, всякий, у кого есть сотня боевиков в подчинении может порушить их одним словом. Но, тем не менее — боевые отряды формировались в основном по признаку тейпово-кланового родства, и какую-то роль это играло. Не менее важную роль играли близость к покойному президенту Дудаеву, контакты в Москве — все понимали, что президентский пост ничего не стоит, если нет денег, а деньги могли прийти только из Москвы, в самой Чечне денег совсем не было. Играла свою роль и позиция Москвы — русисты все еще были на земле Ичкерии, а если ты живешь рядом с драконом — изволь с ним считаться.

Со стороны русской армии — та весна запомнилась ощущением наконец то свершившегося перелома. Огромной кровью взяв Грозный — армия прошла по всей Чечне, к весне — под контролем боевиков была очень небольшая территория — да и то, контроль был не абсолютным. Некоторые полевые командиры, в основном бывшие уголовники — шли на контакт с властями, спрашивали — что будет сложившим оружие. Наиболее непримиримые — уходили в Ингушетию и Дагестан, и там и там — тоже назревал взрыв, но пока все было под относительным контролем.

В феврале девяносто шестого года — началась операция Цепь, предусматривающая окончательное замирение Чечни и разгром сопротивления. Первоочередной задачей — считалась ликвидация всей верхушки бандитских формирований.

Двадцать первого апреля девяносто шестого города специальной группе радиотехнической разведки, работавшей с борта специально переоборудованного самолета ДРЛО А50 Мейнстей удалось перехватить сигнал спутникового телефона Дудаева в районе населенного пункта Гехи — Чу. Дежурная (а не специально выделенная под операцию) пара штурмовиков СУ-25 отработала по цели: Дудаев погиб. Нескольким офицерам было присвоено звание «Герой России».

С этого момента, заработал резервный штаб боевиков, верховодил в котором Аслан Масхадов. Бывший полковник советской армии, артиллерист, именно он был одним из старших офицеров у Вильнюсского телецентра. Его штаб, как оказалось, находился под Мескер-Юртом на территории трубной базы. Работающий штаб не может молчать в радиоэфире, работа его средств связи была перехвачена тем же самым самолетом. Но когда ударная группа уже направлялась к цели — Масхадов свернул работу и вышел из-под удара в последний момент. Налицо было предательство, предательство кого-то на самом верху.

После этого — прежняя система работы (радиоразведка и стремительный удар по цели дежурными огневыми средствами, находящимися в районе) была признана скомпрометированной и в жизнь пошла новая тактика. Подготовка и переброска на территорию, не контролируемую федеральными силами агентурно-боевых групп с целью выявления мест нахождения и самостоятельной ликвидации наиболее одиозных фигур бандподполья…

Масхадов трижды лишь чудом избежал смерти. Удалось установить, что он часто пользуется дорогой М29, появляясь то в Аргуне, то в Гудермесе. В районе населенного пункта Джалка, на мосту через реку его ждала засада — но когда кто-то сообщил ему о том, что его нора в Мескер-Юрте раскрыта, он нырнул на дно. Через некоторое время — работающие по всей территории агенты донесли, что Масхадов (оперативная кличка Тушканчик, он ездил на зеленом «УАЗ-469» на котором одна дверь была не родная, желтого цвета, с милицейской машины — грубейшая, недопустимая ошибка!) едет в населенный пункт Самашки. Ударная группа несколько километров следовала за ним — но момента для нанесения удара так и не представилось — а потом машина с Масхадовым свернула в боковую улицу и преследование стало невозможным. Выйдя на контакт с агентами в селе, и выяснив, что ближе к вечеру Масхадов проследует на Гудермес, группа заняла позицию у дороги. Но Масхадов так и не появился, операцию пришлось свернуть.

Тем временем — в чеченском движении шла свара, на свой кусок претендовали воры. Возглавлял их бандит по имени Руслан Лабазанов — тесно связанный с федеральным центром деятель, родившийся в Казахстане чеченец, бывший тренер по рукопашному бою, тренировавший МВД и КГБ, известный как Рэмбо. Лабазанова убили при невыясненных обстоятельствах тридцать первого мая девяносто шестого года в селении Толстой Юрт, которое всегда было в оппозиции Дудаеву. Примерно в это же самое время — от рук боевиков зятя Дудаева Салмана Радуева гибнет вор в законе (по мнению некоторых самопровозглашенный) Али Гудермесский, ближайший сподвижник Лабазанова. Салман Радуев становится теневым «хозяином» Гудермеса — но бандиты остаются, и им вовсе не хочется идти на джихад.

Тогда они связываются с федеральным центром, и начинается новая стадия Цепи — операция Капкан…

Несколько групп проникают в треугольник Грозный — Гудермес — Шали — Аргун. Цель — предположительно готовящаяся в Гудермесе подпольная Шура, на которую прибудут все командиры бандформирований и авторитетные религиозные деятели, претендующий на власть. Предположительно — на этой Шуре будет не менее ста человек. ФСБ готово к Шуре: уже несколько месяцев по Гудермесу раскатывает бывшая санитарная «таблетка», переделанная в мини-грузовичок. Ее владелец, общительный чеченец средних лет берет заказы на перевозку всего, что в состоянии поднять его машина: грузовое такси. Заказы он берет совсем недорого, так что без дела машина не стоит. Его машина уже примелькалась всем, как в частном секторе, так и в центре города: он берет заказы на рынке, покупает продукты и самопальное топливо, у него же — можно купить русскую военную экипировку, которую носят многие мужчины, потому что носить больше нечего. Это не единственная машина такого рода — но именно ей предстоит сыграть одну из важнейших ролей в этой шахматной партии, одной из бесчисленных в Большой Игре. Подтверждено присутствие в Гудермесе Радуева, Масхадова и Руслана Гелаева. В Ханкале — садится гражданский борт МЧС с гуманитарной помощью, на его борту — отделение Альфы и специалисты по мокрым делам еще с Афганистана. Уже находящиеся в «треугольнике» ударные группы усиливаются ветеранами Афганистана, на самолете в числе прочего — две тонны взрывчатки, детонаторы, заминированные автоматы АК, патроны начиненные ТЭНом, которые взрываются в патроннике, жидкая взрывчатка, замаскированная под канистры с бензином. В нужный момент — гудермесский «УАЗ» припаркуется рядом с домом, где будет проходить Шура, только в нем будет не немудреный скарб, как обычно — а переделанная в фугас пятисоткилограммовая авиабомба…

В это время — происходит непонятный провал. В Гудермесе — на рынке, средь бела дня схвачены двое сотрудников ФСБ одной из ударных групп, прибывших накануне: у них у всех легенды наемников, боевиков УНА-УНСО. Оперативная проверка показала, что у ДГБ ЧРИ, до сих пор активной действующей в городах Чечни — есть приметы «боевиков УНА-УНСО» и даже приметы транспорта, которым они располагают. Становится ясно, что произошло очередное предательство и произошло оно, скорее всего тогда, когда агентурные дела перешли из местного штаба под контроль специалистов из Москвы, прибывших в Ханкалу. Складывалось впечатление, что Москва играет на две стороны или даже — часть политиков откровенно играет за Чечню. Точнее — за Ичкерию.

Стало понятно, что надо задействовать резервный план. Находящийся в Ингушетии запасной центр управления Капканом — послал в Гудермес двоих своих агентов — Теплова и Гурдаева, в отличие от московских спецов родившихся в Чечне, знающих чеченский язык, имеющих куда более проработанные и подтвержденные легенды. Их цель — восстановить налаженные контакты, оценить причиненный ущерб и возможность продолжения операции Капкан. Именно для этого — они прибыли в Гудермес.

Оба они вышли из машины, двигатель оставался включенным. Пошли навстречу бандитам — оружие на груди, рука в кармане на взведенном Макарове, но успеешь ли, когда на тебя наведено с десяток стволов…

— Салам алейкум — поздоровался Гурдаев.

— Ва алейкум ас салам. Привез?

— Зачем так спрашиваешь. Ты сначала гостя прими как положено, в гости пригласи, накорми, потом и спрашивай… — с расстановочкой, неспешно, как засиженный уголовник, авторитет, ответил Гурдаев.

У чеченца, уже отвыкшего от зоновского прононса — екнул кадык на плохо выбритой шее.

— Хорошо, поехали. Держись за нами.

Михаил Теплов смотрел во все глаза на одного из боевиков, молодого, в черной шапочке, с «красавчиком»^[141], небрежно закинутым на плечо — а тот смотрел на него, и видно было, что и он его знал. Потому что это был Арзо Цагараев…

Ехать пришлось недолго.

В населенном пункте Кади-юрт их уже ждали. Село было богатое по чеченским меркам — рядом проходила железная дорога, по которой проходили поезда, которые грабили. Это был один из оплотов бандитской вольницы — похитителей людей, убийц, грабителей — которых боялись даже боевики. Сильные позиции у местных были и в Гудермесе…

Машины свернули во двор дома, богатого, двухэтажного, каменного. Проехали во двор. Раньше — правилами нельзя было строить большие дома, занимать много места под приусадебные участки — теперь Цагараевы были вольны в этом и выстроили домину, занимавшую несколько соток — с гаражами, летней кухней, беседкой. Зато землю во дворе не замостили, прямо перед домом стояли несколько роскошных седанов и внедорожников и бронетранспортер. Самый настоящий бронетранспортер — восьмидесятка, у которого вместо номера на броне нарисован был волк.

Во дворе — копошилась живность, ее было много — гуси, утки, куры. В самом углу — лежал баран с перерезанным горлом, его никто не свежевал — он так и лежал на земле, нога его слабо дергалась и кровь, вытекавшая из распаханного горла — собралась на земле темно-бордовой лужицей. Кровь клевали подошедшие куры — в этом дворе крови бывало столько, что даже куры питались ею…

Навстречу им вышли несколько человек, с оружием и без. Выделялся старик с орлиным носом и усами как у Сталина — в такую жарюгу он был одет в черный кожаный плащ чуть ли не до пят. Увидев зарезанного барана, лежащего на жаре неосвежеванным, он коротко распорядился — и двое бросились в барану.

— Ас саламу алейкум.

— Ва алейкум ас салам…

Старик показал рукой на летнюю беседку, точнее на кирпичный пристрой к дому с земляным полом и большим столом. Там летом обедали…

— Прошу к столу…

Из всех встречавших — выделялся человек лет тридцати пяти — сорока, в бундесверовском камуфляже и со Стечкиным на поясе. По внешнему сходству Теплов понял — что это и есть старший брат Цагараева — отсидевший за убийство Адам Цагараев, теперь — полевой командир, «полковник» Адам Цагараев.

Направляясь к столу, Теплов увидел еще кое-что. Сидящего в тени БТРа грязного, в изорванном хэбе солдата. Русского солдата. Он сидел и тупо смотрел перед собой и даже куры — его не боялись…

— За процветание… — старший за столом, тот самый колоритный старик, отлично говоривший по-русски, поднял стакан, в котором было не вино, а чистейшая водка…

— За процветание… — нестройно отозвались остальные.

Было видно, что это и чеченцы и, одновременно — не чеченцы. Ухватки блатные. Когда чеченцев сослали в Казахстан, они плотно стакнулись с уголовниками, которых в тех местах было до черта и больше. Сами начали в зоны заруливать… у чеченцев испокон века основным источником средств к существованию был разбой и угон скота. Верховодить на зонах они не стали — слишком плотно держали зоны русские, старой закваски воры, потом и грузины присоединились — а они знали, что есть чеченцы лучше, чем русские и ненавидели их еще больше. Так что чеченцы — королями зоны не стали, среди них почти и воров^[142] то не было. Но зоновского опыта поднабрались — недаром говорят, что пять лет тюрьмы пяти университетов стоят.

Подали блюдо с мясом. И опять — не по местным традициям: чеченцы мясо в обед не ели. Чеченцы едят так: утром легкий завтрак, чаще всего сыр, что-то молочное. Потом целый день не едят, так, перехватывают на скорую руку. Основной прием пищи — вечером, обязательно с мясным блюдом. То есть — питаются они самым вредным, по мнению диетологов образом. И не дохнут гады, до сотни лет живут!

Ели поспешно.

Старик наставительно поднял палец.

— Русские и чеченцы — мы в одной стране живем. Нам беспредела не надо! Нам шума не надо! Мы мирно жить хотим.

— Какого черта тогда своих не остановили? — резко спросил Гурдаев — а, Мага? А ты ведь в авторитете… не боишься, что спросят?

Старик посмотрел на мента так, что еще немного — и можно вспыхнуть.

— Нам ворам, за порядком смотреть не к делу. Ты мусор — ты и смотри. С меня не спросят — с тебя за беспредел должны спросить…

— Уже спросили… — Гурдаев вытер губы куском лаваша, отправил его в рот — только ты не думай, Мага… Спросят и тебя… Не отсидишься.

Насытившись, выходили во двор. Делились на мелкие группки. Что-то бурно обсуждали, доказывали друг другу…

Теплов — подошел к бронетранспортеру, посмотрел на русского. Тот не обратил на него никакого внимания.

— Кто ты? — спросил Теплов.

— Э… не спрашивай его ни о чем, русский… — Теплов узнал за спиной голос младшего Цагараева — он говорить не хочет, да.

— Он русский?

— Русский, русский. Мы его купили, да.

— Зачем?

— А… как не понимаешь. Видишь — машина — Цагараев встал рядом, указал на бронетранспортер — ми ее не знаем, бросать жалко. Вот, ми русский купили на базаре, чтобы он за машина смотрел, да. И за другой машина тоже.

Теплов подошел к пленному русскому, взял его голову, нажал — тот открыл рот, даже не пытаясь сопротивляться. Язык был на месте… боевики часто отрезали язык пленным — но здесь язык был на месте.

— Почему он не говорит?

— Э… зачем такой глупость спрашиваешь, русский. Нэ хочет — нэ говорит. Ми его весна купили, он ни слова не говорит. Это хорошо. Кушает мало, нэ говорит — пусть нэ говорит.

Теплов посмотрел в глаза русского солдата, скорее всего взятого в плен в Грозном, в ходе того страшного новогоднего щтурма — тот смотрел на него, и разума в этом взгляде было не больше, чем во взгляде животного…

— Как твое имя? — спросил Теплов.

Солдат не ответил.

— Где твой дом. Хочешь домой?

Солдат смотрел на него — и вдруг по грязной, небритой щеке его покатилась одинокая слеза…

— Э… нехорошо делаешь, русский. Зачэм ему Русня? Его дом тэпэрь здесь, ми кормим, он работаэт. Русский раб — хороший раб…

Развернувшись — Михаил бросился в атаку. Он учился рукопашному бою — но Арзо Цагараев переиграл его легко и просто, как тогда, в школе. Уйдя вправо, он поддел его подбородок коротким и сильным ударом, таким — что перед глазами искры вспыхнули, и он упал на землю двора дома Цагараевых, не удержавшись на ногах. Словно откуда-то из поднебесья он слышал голос младшего Цагараева, укоризненно говоривший — зачем такой глупый, русский?! Зачем бьешь? Нехорошо сделал, русский…

Потом — он перестал слышать и его.

Чеченская республика Ичкерия

Грозный. Рынок

30 июля 1996 года

Что такое Грозный? Это камни,

Плачущие камни под ногами

Грозный, ты напомнил душе о самом главном —

Что свобода все же будет с нами.

(Город Грозный. Автор неизвестен).

Грозный!

Город — ад, город — воронка, из которого не возвращаются — а если и возвращаются, то оставляют там что-то, нечто такое, без чего невозможно человеческое существование. Существование — человека.

Контроли по всему городу, часть уже снята, часть передана чеченским ментам — замирение. Частный сектор, заборы из сетки — рабицы и зеленка — верная смерть, от дороги лучше не отходить ни на метр. Машины — жигули, новые внедорожники, шестисотые «Мерседесы» — часто угнанные номера изобретены в каком-нибудь подвале, на это никто не смотрит. Боевики — вроде как «оппозиции», но на деле никто не знает, чьи именно. Оппозиционность здесь — определяется допущенностью к разворовыванию денег, выделенных на восстановление.

Разбитые в хлам техникой улицы, по центру — бывают ямы такие, что слон не вылезет. Натоптанные в пыли коле — машины двигаются медленно, объезжая ямы и наиболее крупные ухабы — этакий городской слалом. Часть домов повреждена, какие-то восстановлены подручными средствами, какие-то нет. В проулках — растет трава.

Рынок. Бледно-желтого цвета сталинки вокруг, кое-как поставленные машины, нескончаемый рев клаксонов, ругань, иногда и выстрелы. Сваренные на скорую руку торговые места, палатки, перевернутые ящики, на них — немудреная жратва, одежда, часто военная форма. Цены — на удивление для такой ситуации низкие, но покупать никто не спешит. У въезда стоит КПМ, «Урал» — то ли ФСБ шпионит, то ли приехали расторговываться с ближайшей воинской части. Судя по тому, что к машине не прилепили мину и не бросили в нее камень — второе. В рядах, особенно, где продают одежду — стойкий, духмяный запах конопли. Она тут на бывших колхозных полях растет — многие теперь выращивают. В горах баш конопли бывает дешевле пачки сигарет.

Прошли контроль, покатили по улицам. Шли тремя машинами, первая — «Нива» с гостями, дальше «УАЗ» и девяносто девятая. В машинах — полно оружия, вооруженные до зубов боевики. Два МВДшных контроля прошли как нож сквозь масло. На контролях — стоят ОМОНовцы, которые приехали на трехмесячную командировку, многим зарплату по несколько месяцев не платили. За эти три месяца можно накосить на машину, причем — в свободно конвертируемой валюте. СКВ — это сочетание букв, еще десять лет назад никому ничего не говорившее — теперь знает каждый школьник. СКВ — вот новое мерило жизни в России. И смерти тоже…

Бывает по-другому. Но редко.

Как прошли частный сектор — уголовники отвалили вправо. У них в городе — свои дела…

Поехали дальше. На рынок.

Машину бросили недалеко, во дворах. Контакт знал Теплова — значит, и идти ему. Это хуже, Гурдаев все-таки настоящий чеченец — но тут иного выбора нет. Никому другому контакт не поверит — тем более, что один раз их уже предали…

— Хоп! Гурдаев ударил кулаком по ладони Теплова — на удачу. На рынке — он его страховать будет, но если известно и про них — вряд ли поможет. Пику в печень можно в секунду засунуть…

Теплов пошел на рынок.

Торговки… чеченки, русских нет. Русские бабушки… да какие нахрен бабушки. Сидят тетки средних лет, половина — в кожанах, несмотря на жару. Продают — сигареты с коноплей, урожай с чеченских полей, собранный рабами. Каждая из них если и не является осведомителем боевиков — то смотрит по сторонам, своим обязательно расскажет все, что видела. К гадалке не ходи — почти у всех мужчины либо в лесу, либо уже в могиле.

Против народа воюем…

Михаил подошел к одной такой тетке, выложил на прилавок блок Мальборо. Товар хороший — в горах курево хорошо идет. Начали торговаться. Чтобы поощрить торговку — Михаил купил у нее лепешку, соленую, сухую. Пошел дальше, смотря по сторонам…

Пара мальцов увязалась за ним. На базаре — пока не знали, кто он такой и как его воспринимать. Но хвост пустили.

Михаил подошел к еще одной торговке — купил у нее чепилгаш, домашняя лепешка, начинка из калд-дятт, соленого домашнего творога, перемешанного с топленым маслом. Ввернул в разговор несколько украинских словечек, заплатил долларами — доллары здесь был у участников незаконных вооруженных формирований, наемников. Сделал он это, чтобы его считали за боевика УНА-УНСО, украинца. Украинцы были смертельно опасны — они выглядели как русские, знали русский, служили в Советской армии. Как то раз — украинец в военной форме, с документами подошел к блок-посту, попросился переночевать. Пустили… «Федералы» — так теперь называлась русская армия — украинцев в плен не брали…

В рядах, где торговали одеждой, оторвался. Там все завешано, проходы узкие — оторваться можно.

Подошел к кафушке. Кафушка была сделана из прицепа «купава», только без колес. Подавали чеченские блюда: дема хавла (чеченская кукурузная халва), сискал (лепешка из кукурузной муки), хилгаш (то же что и чепил-гаш, только начинка не из творога, а из тыквы), жижиг-галнаш (что-то вроде густого мясного острого супа с клецками и фрикадельками, очень вкусный и сытный). Ели прямо тут, сидя на корточках, никаких столиков, сидений не было. Переговаривались друг с другом. Смотрели по сторонам…

Михаил подошел к раздаточному окошку. Заказал кукурузную халву, пирожок. Он уже заметил человека, который мог быть его контактером — но по правилам, устанавливает контакт всегда агент. Только он — знает, опасно это или нет.

Подали заказ. Михаил расплатился — рублями.

— Тапч патронш дуй^[143]?

Человек, которого он определил как агента — стоял рядом с ним. Хозяин кафушки прикинулся ветошью, отвернулся — он ни во что не лез, иначе бы или сожгли бы одни или арестовали и отвезли в допросный подвал другие.

— Волало вайша^[144] — кивнул Теплов. Рукоятка Стечкина, щечки которой были заменены на деревянные, ручной работы, из местного драгоценного ореха — сидела в руке, как влитая.

Агент кивнул. Он был похож на местного, неопределенного рода занятий — раздолбанные кроссовки, синие треники Адидас китайского производства, шляпа. В Чечне — многие носили дешевые мужские советские шляпы советского производства, купленные еще их отцами или делами. Неопрятная прическа «Маугли», сальные волосы до плеч, небритое лицо, автомат АКС-74У со смотанными черной изолентой магазинами — за спиной.

Он отошли чуть в сторону от людского потока. Сотрудник по-чеченски попросил у торговца пустой ящик и уселся на нем с гордым видом…

— Говори тихо — сказал он, едва шевеля губами — так слышно?

— Да.

— Хорошо. От кого ты пришел?

— От Музыканта.

— Хорошо… — повторил ФСБшник, бывший «афганец» из кандагарского спецотряда.

— Интересуюсь, что произошло?

— На рынке была засада. Мы не успели ничего сделать.

— Когда?

— Пятнадцатого.

Теплов прикинул — тринадцатого была переброшена группа.

— Без стрельбы?

— Без. Их брали живыми.

Это значило, что о прибытии группы было известно заранее — за два дня такую операцию не подготовить.

— Местные?

— Нет. Их тоже взяли. Мы ушли.

Это могло ничего не значить — если с той стороны хоть немного профессионалы, они возьмут своих агентов вместе с остальными — чтобы ничем их не выдать и иметь возможность использовать их еще раз.

Или — предал кто-то из своих.

— Кто с вами работал?

— Литвиненко, капитан. Опер из Москвы.

Тогда это имя — Теплову ни о чем не говорило.

Он достал из кармана «котлету» — заранее свернутую и обернутую непрозрачной пленкой пачку рублей и долларов, бросил их на колени оставшемуся в живых офицеру ФСБ.

— Диктуй номер…

— Э… нет, брат. Так не пойдет.

— ???

— Одного раза хватило. Поработаем в автономке… никому верить нельзя. Диктуй свой, скину если что услышу.

Теплов быстро прикинул. Группа все равно провалена, больше ее использовать как ударную не удастся. А вот иметь информаторов, глубоко внедрившихся в разрабатываемую среду — будет далеко не лишним.

— Пиши… — Теплов продиктовал свой.

— Хорошо… — офицер повторил цифры — имей в виду, какой-то движняк намечается.

— Где?

— Здесь, в Грозном. Видишь, одни старики и старухи торгуют. Что-то зашевелились…

— Знаешь что-то конкретное?

— Пока нет.

— Хорошо, расходимся…

— Удачи, брат… — офицер ФСБ с сальными волосами до плеч поднялся с ящика — и еще, брат… Тогда, в Гудере — у базара машина была, я когда сваливал в темпе вальса — базар слышал. Базарили на английском.

— Английском?

— Вот именно. Держись, брат. Аллаху Акбар…

— Мохаммед расуль Аллах… — машинально ответил Теплов, думая о своем…

Чеченская республика Ичкерия

Грозный. Операция «Джихад»

6 августа 1996 года

Это была победа на грани поражения. Только — не наша…

Шестого августа в 5.50 утра отряды чеченских боевиков атаковали Грозный. В этот день была запланирована спецоперация федеральных сил в поселке Алхан-Юрт (расположен юго-западнее Грозного на трассе Ростов-Баку). Для её проведения было решено вывести из столицы республики более полутора тысяч военнослужащих внутренних войск и сотрудников чеченской («завгаевской») милиции. Парадоксально, но выдвижение этих подразделений началось в шесть тридцать утра, когда отряды противника уже входили в город.

Чеченскими отрядами были атакованы одновременно с Грозным и другие крупнейшие города республики — Аргун и Гудермес. Притом, если в Аргуне федеральным силам удалось удержать только здание комендатуры, то Гудермес был сдан ими вообще без боя.

Отряды, атаковавшие Грозный, первоначально составляли полторы — две тысячи бойцов. За неделю боёв группировка противника в Грозном возросла до шести — семи тысяч боевиков за счёт переброски подкреплений из других районов республики и перехода на сторону сепаратистов части «завгаевской» милиции. Федеральный гарнизон в Грозном насчитывал пятнадцать — двадцать тысяч бойцов. Кроме того, у российской стороны было превосходство в бронетехнике и артиллерии, а также абсолютное господство в воздухе. Но при этом — российский гарнизон был разбросан по десяткам объектов, в то время как боевики получили возможность передвигаться по городу, создавая концентрацию сил на наиболее выгодных для них участках боя. Симпатии местного населения — были однозначно на стороне боевиков. В лучшем случае — чеченцы старались спрятаться и сохранить нажитое, в худшем — брали оружие и присоединялись к боевикам.

Аслан Масхадов навязал федеральной стороне крайне невыгодную для неё тактику. Чеченские отряды входили в Грозный и, подобно ручейкам, «растекались» между российскими блок-постами, комендатурами, другими местами дислокации столичного гарнизона. Противник не ставил своей целью захват или уничтожение всех городских объектов. Войдя в Грозный, он блокировал российские подразделения внутренних войск на блок-постах и в комендатурах, изолировав их друг от друга, и деморализуя постоянным «беспокоящим» огнём. Основной удар был нанесён по комплексу административных зданий в центре города, где вместе с военными оказались блокированы и несколько российских журналистов.

— Восьмисотый, восьмисотый^[145], выйди на связь, я Цунами десять, прием!

— Цунами десять, Восьмисотый на приеме, Восьмисотый на приеме!

— Восьмисотый, мы окружены со всех сторон, у меня двое двухсотых. Нитка до нас не дошла, не дошла, как понял, я Цунами — десять, прием.

— Цунами десять, нитка встала между шестым и седьмым Контролями^[146], под обстрелом со стороны частного сектора, разблокировать пока не получается. Держись, прием.

— Восьмисотый, у меня в секторе до сотни духов, снайперы работают со стороны многоэтажек, я головы поднять не могу! По одиннадцатому контролю работают минометы и РПГ, связи с ними нет, срочно нужна помощь, я Цунами десять, прием.

— Цунами десять, Кулаки к вам уже вышли! Кулаки^[147] вышли! Держитесь, мы тоже под обстрелом с самого утра…

— Восьмисотый, я Контроль — шесть, в моем поле зрения горит БМП, подбита в районе железнодорожного переезда. Там несколько пацанов еще держатся, укрытий нет. Где, мать вашу, поддержка, прием?

— Контроль шесть, делаем все что можем. Нитка к вам уже должна была пройти, прием.

— Восьмисотый, нам нужна поддержка авиацией или артиллерией. Выходите на Рапан, Байкал — 100, на кого угодно. Делайте что-нибудь, тут пацаны один за одним умирают!

— Контроль шесть, хватит визжать. Сейчас поддержим тебя артиллерией, подкорректируй огонь…

Слушать было невыносимо…

Нива, на которой приехал в Город Теплов — стояла в проулке недалеко от железнодорожного вокзала, пули сюда не долетали. Этот район был полностью под контролем боевиков — как раз вчера, на вокзал прибыл состав, в котором находилось оружие, в основном гранатометы и минно-взрывные средства. Были там и «подарки» для Теплова, рассчитывать на получение которых уже не приходилось…

Дурдом полный. Теплов — не имел никакого отношения к армии, он был сотрудником ФСБ, которая с военными была на ножах, с МВД — тоже. В Чечне вообще все были на ножах со всеми, кроме боевиков. У ФСБ — нет складов минно-взрывных средств, какие есть у армии, в своем ведомстве можно достать несколько килограммов взрывчатки — но не тонн. А для задуманного — нужны были именно тонны, они не отказывались от мысли раскрыть местонахождение штаба сопротивления, работающего в эфире под позывным Гроза и подорвать его. Ждали своей участи и другие командиры боевиков — направленный взрыв позволял проводить операцию быстро и с минимальным количество осведомленных людей: для зачистки нужно несколько сот человек, для засады хотя бы десяток, чтобы припарковать в нужном месте машину с бомбой, достаточно лишь одного. И Теплов и Гурдаев понимали, что в одиночку войны не выигрываются — но они твердо намерены были это сделать. Для чего? Михаил вряд ли бы смог честно ответить на этот вопрос. В глубине души он тешил себя надеждой, что после войны они отстроят Грозный заново и в него вернется тот дух многонационального, живого города, как Тбилиси, Ереван, Одесса, который был потерян в восьмидесятые.

Хотя умом он понимал, что это — уже невозможно…

Сейчас — он ждал агента. Связь… да со всеми она была нормальной, это только на блокированных постах связи могло не быть, японская глушилка, которой можно было заглушить все станции федералов, стоила долларов пятьдесят. А так: есть деньги на сотовый — звони…

В переулке появился молодой парень. Короткая — длиннее отрастить не удалось — бородка, спортивные штаны, кеды, автомат.

Теплов дважды мигнул фарами. Опустил стекло со своей стороны. Боевик подбежал к нему.

— Салам алейкум… — бородатый парень опасливо поглядел на заднее сидение, где лежало что-то, накрытое одеялом.

— Ва алейкум ас-салам.

— Что скажешь? Кто в городе?

— Все — парень снова опасливо огляделся. Все-таки из чеченцев секретные агенты получались очень хреновые. Баба Яга в тылу врага, блин.

— Конкретно? Масхадов?

— Нет. Старший — Гелаев.

— Позывной?

— Сейчас — Терек.

— Еще кто?

— Видел Басаева. Позывной — Наемник.

— Все?

Чеченец облизал пересохшие губы.

— Да.

Теплов с деланно — равнодушным видом, словно вокруг и не гуляла смерть, сказал:

— Тем лучше. Бегать не придется. Где они?

— Гелаев в центре. Басаев не знаю — он дальше частного сектора идти не хотел.

Понятное дело. Басаев в Грозном потерял большую часть старого, еще абхазского отряда. Боится, тварь…

— Сделаем так. Найдешь кого-то из них. Прозвонишь мне. Потом телефон поставишь на автодозвон, спрячешь и уходи. Дошло?

— Да…

Из-под сидения — Теплов достал небольшой сверток, вручил его боевику.

— Держи.

Боевик опасливо посмотрел на сверток.

— Там что?

— Трава. Дурь. Афганская, не фуфло грузинское. Скажешь своим — встретил родственника, раздобыл травы. Поверят.

Чеченец взял сверток.

— Баркалла, брат…

Тамбовский волк тебе брат…

Теплов ничего не отвечая, тронул машину с места…

В РОШе царил бардак. Полный.

Никто и ни за что толком не отвечал. Инициативу проявлять не обучены… вот в этом то — сильнейшая отрицательная черта офицеров советского призыва. Их учили, как планировать операции, как добиваться выполнения своих приказов — но совершенно не учили, как действовать в быстроменяющейся обстановке, в критической ситуации, как перехватывать инициативу у противника. Инициатива имеет своего инициатора — это у советских людей в подкорке, наверное, вбито. Будь как все. Не высовывайся. При этих вводных — добиться победы над боевиками даже при господстве в воздухе, троекратном превосходстве в живой силе… о чем вы, товарищи.

Тем не менее — заржавевшие колеса планирования неторопливо вращались — пока на блок-постах умирали пацаны, РОШ планировал ответную операцию. В основном построенную на бомбовых ударах с воздуха и артиллерийских ударах.

Теплова сначала чуть не расстреляли, потом — футболили полдня из одного кабинета в другой. Потом им занялся некий полковник Жиганов из разведотдела. Полковник был толстым, с нездорового цвета лицом и видимо, довольный жизнью. От него попахивало алкоголем — не перегаром, а именно алкоголем. Так пахнет от людей, которые в данный конкретный момент может быть и трезвы — но в принципе сорокаградусных радостей жизни ни разу не чураются.

Рассказ Теплова — полковник встретил с изрядным недоверием: агент ФСБ, как-никак, оперативный работник. Зачем ФСБ, если у армии ГРУ есть. Вообще, взаимодействия между армией, МВД и ФСБ не было почти никакого и вовсе не из-за того, что аппаратура работала на разных частотах, вовсе нет. Как-то раз пытались наладить взаимодействие во время штурма какого-то крупного села между МВД и армейскими подразделениями. Разговор по связи закончился на повышенных тонах словами типа: «Да пошел ты, федерал» и «сам пошел, мент поганый». К ФСБ — доверия и вовсе не было никакого, любой старший офицер мог припомнить и с удовольствием рассказать историю, как они работали по данным ФСБ, попали в засаду — и получается, что ФСБ тупо подставило их. В этом была доля правды — в 1991–1992 году название и структура органов безопасности сменилась пять раз, при каждой пертурбации из нее уходили люди. Лучшие, конечно, те, кто мог найти себя на гражданке. Худшие оставались — кому еще они нужны. А потом что-то спрашивают…

Записав сказанное — эта была информация чрезвычайной важности! — и туманно пообещав принять меры, полковник, как и любой советский офицер, принялся раздумывать, что же можно сделать с человеком, который случайно попал в его распоряжение. Услышав от Михаила, что он жил до совершеннолетия в Грозном, владеет чеченским и знает город — полковник просиял и немедленно приказал ему присоединиться к одной из колонн, которые утром следующего дня направляются в город для деблокирования осажденных блокпостов и вывоза осажденных из центра города, где боевики сконцентрировались вокруг комплекса правительственных зданий и ведут по ним огонь. Михаил резко запротестовал — он считал, что надо выдвигаться прямо сейчас, взять некоторое количество грузовых машин и «УАЗов», взять имеющиеся в наличии Шмели, 82 мм минометы Поднос, гранатометы АГС-17 и пулеметы Утес — разбить имеющиеся силы на мелкие, по четыре — пять человек группы и выдвигаться в город. Бронетехнику в городе легко подбить, крупные силы, привязанные к дорогам легко окружить, заманить в засаду. А вот мелкие группы, просачиваясь в тыл боевиков, обстреливая и самостоятельно уничтожая мелкие группы противника, докладывая о наличии противника в том или ином районе и наводя на них артиллерию и авиацию — создадут среди боевиков панику, дезорганизуют управление, лишат боевиков подвоза боеприпасов, гораздо более эффективно будут уничтожать его живую силу. В сочетании со стационарными точками обороны (блокпостами, которые все еще держались) — такие мобильные группы способны будут сломить сопротивление боевиков в течение суток, максимум трех, нанести им тяжелые потери и выдавить из города.

В ответ — полковник послал его по матушке.

Утром — тронулись. При этом — колонна была составлена предельно хреново: в ней была и колесная и гусеничная техника, что ограничивало и скорость движения и маневренность колонны. ЗУ-23-4 Шилка — страшное оружие в городских боях, но ее следует применять совсем не в колоннах, где боевики уничтожат ее в первую очередь, благо броня Шилки протыкается даже из ДШК. После пяти минут постановки задачи — Михаил был совсем не восторге ни от старшего офицера в колонне, ни от всех остальных. Гораздо лучше было бы, если бы колонну проводили ВВшники, имеющие как раз такой опыт, опыт прогона колонн в нестабильных районах. Но делать было нечего.

Они ехали на броне, на головном бронетранспортере — Михаил сидел, считай на самой башне, нормального поджопника^[148] у него не было — но не зима, можно и перетоптаться. Управляли движением бронетранспортера очень просто — он кричал команды, сидевший впереди солдат наклонялся и орал в люк, где сидел механик-водитель.

Сначала — все шло довольно нормально, Михаил начал думать, что все обойдется. Их обстреливали — они проскакивали на скорости, откусываясь изо всех стволов. Прошли два контроля, доставили боеприпасы, жратву, воду, на обратном пути пообещали забрать раненых. В городе был бой, даже непонятно, где — спорадические перестрелки, вспыхивающие то тут, то там…

Потом — они увидели… точнее Михаил увидел, — милицейский «УАЗ» со снятой крышей и чуть дальше — БРДМ. Ему не понравилось то, что он увидел, и он закричал «Стой, к бою!» — но солдат, который должен был передавать команды, тупо переспросил: «Чего?». Его можно было понять — и на «УАЗе» и на БРДМ были опознавательные знаки чеченской милиции. Тогда Михаил вскинул автомат и перепоясал стоящих у машины длинной очередью. А потом — рванул заложенный на дороге фугас и его — снесло ударной волной с брони как пушинку…

Чеченская республика Ичкерия

Место, координаты которого неизвестны

Поздняя осень 1996 года

Это было село. Чеченское село, не в горах, а где-то в предгорьях, там, где еще есть плодородная земля и выращивают пшеницу и табак, где с дороги нельзя сверзиться в пропасть. Здесь не так сильно бомбили, большинство домов были целы — хотя на кладбище было много шестом с привязанными к ним зелеными флажками. Это значило, что, те, кол погребен здесь — не отмщены.

В селе было много мелкой живности. Крупной не было — слишком сложно кормить, да и федералы, которые стояли здесь, были не прочь полакомиться говядинкой…

А еще — в селе были рабы. Русские рабы…

Человека, имени которого никто не знал — содержали отдельно, в хозяйстве Аята Ибрагимова, который пришел с войны и захватил дом и хозяйство соседа, который с войны не пришел. В отличие от всех остальных — его не заставляли работать. Понимали, что, поднявшись наверх, он будет слишком опасен — потому что знает чеченский язык и умеет убивать. Его хотели убить — но бригадный генерал Леча Дудаев приказал не делать этого. А приказа его — нельзя было ослушаться…

Его содержали в яме, вырытой в земле. Яма была глубиной примерно метров пять, у нее не было никакой облицовки. Скорее всего — щель, где прятались от бомбежки, потом сильно углубленная. Выбраться из нее — было почти невозможно.

В этой щели невозможно было лежать — и человек жил там стоя, уже не первый месяц. Испражнялся там же, закапывая испражнения руками — отчего у ямы омерзительно воняло. Иногда ему бросали поесть — бригадный генерал Леча Дудаев сказал, что будет с Аятом Ибрагимовым и со всей его семьей, если пленник умрет. Кормили его как скотину, даже хуже, чем рабов — потому что он не работал, и от него не было никакой пользы. Иногда — к щели подходил хозяин, смотрел на пленного — но ничего не говорил, не делал и убирался прочь. Гораздо чаще — у ямы появлялись подростки. Они смеялись над пленным русистом, плевали в него, бросали камни, мочились — когда Ибрагимов видел это, он кричал на них и стрелял в воздух и дети разбегались. Еще была какая-то женщина, которая, проходя мимо, иногда бросала в яму кусок лепешки или лепешку целиком. Видимо, это была добрая женщина…

Потом — пошел снег. И стало холодно. Это была первая зима независимой Чеченской Республики Ичкерия — и многие стали задумываться над тем, как им пережить эту зиму. В Грозном — до этого никому не было никакого дела: в Грозном делили власть.

А потом — Аят Ибрагимов как то утром подошел к яме. И с ужасом увидел, что пленного — там нет…

Несколько внедорожников — выделялся Нисан-Патруль с дополнительной люстрой ламп — подкатили к дому Ибрагимовых уже ближе к обеду. Из машин — выскочили автоматчики. Хозяин дома — выбежал на улицу, начал что-то объяснять прибывшему амиру — относительно молодому человеку, в бороде которого уже просверкивали седые нити. Не дослушав объяснений — амир ударил Ибрагимова кулаком в лицо, а когда тот упал — принялся топтать его ногами…

Затем — он отдал какую-то команду — и боевики ворвались в дом…

Невысокий, крепкий, бородатый чеченец, известный в округе специалист по поимке беглых рабов — поцокал языком, глядя на яму. Еще раз потрогал землю, размял ее в руках…

— Земля замерзла… так он и выбрался.

— Мне он нужен. Двадцать штук, как сделаешь…

— Хорошо. Пять сейчас.

Амир ни слова не говоря, отсчитал пять тысяч долларов, отдав почти всю наличность, какая у него была.

— Живым или мертвым?

— Только живым. Принесешь мертвым — больше ничего не получишь.

— Хорошо.

— Возьми моих людей. Сколько тебе нужно?

— Пятерых хватит.

Эмир отрицательно качнул головой.

— Возьми десятерых.

Это непростой человек?

— Да. Очень непростой…

Бородатый, который во времена Советского союза два года проработал в уголовном розыске — этим и объяснялись его способности в поиске — отрицательно покачал головой.

— Кем бы он ни был, эфенди… сейчас это только лай^[149].

Сулеймену Амирхамову было семнадцать лет — то есть по меркам российского уголовного права он только — только стал совершеннолетним, и случись ему предстать перед судом — может быть, судьи и пожалели бы его: совсем ребенок еще. Таковы были общественные нормы в русском обществе — обществе, которое тихо проигрывало войну…

Совсем другими — эти нормы были в чеченском обществе. Если для русского сверстника верхом крутости в этом возрасте было переспать с девчонкой и верховодить в какой-нибудь мелкой бандочке, рекетирующей ларек на углу — то в Ичкерии понятии были другие. Сулеймен Амирхамов уже ходил на дела со старшим братом, участвовал в пяти нападениях на русские колонны и посты, дважды стрелял из гранатомета. Он убил двоих — причем даже не в бою. Он хладнокровно зарезал их собственными руками как баранов.

Это было не так уж давно, примерно с полтора года назад. Дядя Арбо, который пошел работать в милицию, рассказал, куда и как пойдет небольшая колонна федеральных сил. Два «УРАЛа» снабжения, наливник, бронетранспортер и еще один «УРАЛ» с «боевым охранением» — солдатами — срочниками, большая часть из которых были на два — три года старше Сулеймена. На бумаге — БТРа и взвода солдат (не считая оружия водил в колонне) было вполне достаточно. На деле же…

Они засели в зеленке. Дядя Гасан, который служил в армии и разбирался в минировании — подложил на дорогу фугас и проложил провода. Как только БТР поехал — он приложил клеммы в обычному аккумулятору. Грохнуло, и бронетранспортер русских загорелся, а они стали стрелять из зеленки по остальным машинам. У них был один пулемет и шесть автоматов — на одиннадцать человек, оружия хватало не всем. Сам Сулеймен стрелял из ружья, потому что был младшим, и ему настоящее оружие не досталось. Наверное, он даже ни в кого не попал.

С патронами у чеченцев было плохо — ОМОНовцы на ближайшем блок-посту продавали по шесть тысяч за патрон, такие деньги были у немногих. Потому они стали кричать «Аллах Акбар» и «Сдавайтесь, а то головы отрежем!». Русисты немного постреляли и сдались. Дольше всего сопротивлялся один из водителей, он тяжело ранил дядю Гасана, и это было плохо, потому что больше подрывника у них не было. Поэтому — они выстрелили по машине из гранатомета и убили русиста. Больше у них зарядов к гранатомету не было.

Русистов было семеро совсем не раненых, двое раненых и двое убитых, еще были водители из машин. По кабинам стреляли в первую очередь, чтобы машины не уехали, потому что если машина уедет это будет плохо. Они сгрудились стадом, и вели себя не как подобает вести мужчинам — ни один из них не попытался стрелять, ни один из них не попытался уйти и забрать с собой врага. Сулеймен хотел забрать автомат у одного, потому что у него не было автомата, а тут получалось, что он честно забрал его в бою. Но его брат, Аби спросил, чей это автомат — и один из русистов сказал, что это его. Тогда Аби сказал, что раз русист жив, значит это неправильно, и надо русиста зарезать — а дядя Хамзат заругался, потому что кто-то должен был тащить то, что было в машинах до села и если зарезать живого, не раненого русского — получается, что они смогут забрать меньше, либо придется тащить им. Но дядя Хамзат не воевал в Абхазии вместе с Басаевым, а Аби воевал — и потому послушались Аби…

Сулеймен до сих пор помнил этого русского. Он видимо думал, что это все как то понарошку, он наверное даже не стрелял, когда на них напали, или выпустил пару очередей в молоко. Сулеймен же — знал, что такое смерть, потому что сам не раз резал кур и забивал баранов. Он ничего не имел к этому русисту с серыми глазами и юношеским пушком на щеках — но он хотел автомат и если для этого надо зарезать этого русиста, то пусть будет так. В его глазах — жизнь русиста стоила меньше, чем автомат, потому что за него никто не будет мстить. Русист все понял только в последний момент, когда он привычно нагнул его, схватил за волосы и потянул назад, чтобы второй рукой резануть по горлу. Когда он сделал это и русист упал ему под ноги, хрипя и в агонии дергая ногами — он сам не зная, зачем поставил ногу на русиста и посмотрел на других русистов — они сгрудились как стадо овец без барана, и в их глазах не было ничего кроме страха. Боевики приветственно закричали, а брат подошел, дал ему автомат и коротко сказал: молодец. А дядя Хамзат заворчал, что раз он зарезал раба — значит, он сам понесет то, что должен был нести раб. Но Сулеймену было на это наплевать — потому что у него был автомат, который он взял в бою. И никто теперь не мог отнять его.

Но ему хотелось еще что-то сделать, он посмотрел по сторонам и увидел раненого русиста и сказал — раз русист не может идти, можно я его тоже зарежу. Боевики посмотрели друг на друга — а он подошел и зарезал второго русиста. Он был раненым, лежал, и это было проще, чем зарезать барана. Баран, когда его режешь, трепыхается.

Потом, когда они пригнали рабов в село и распределили между теми, кто лучше всего воевал: им достался один раб, потому что их было двое — Аби сказал Сулеймену, что теперь он мужчина, но больше так делать не нужно. Раб стоит денег живой, а не мертвый, и если русист может идти — надо пригнать его в село, чтобы он работал: чем больше рабов, тем лучше. Еще он сказал, что русисты никогда не заступаются друг за друга, что они слабые, и рано или поздно — они возьмут другие земли. Они будут жить по законам шариата и у них будет много рабов.

Потом русисты ушли и Сулеймен убедился, что Аби был прав.

Аби в селе не было, потому что когда ушли русисты — он поехал в город, в селе ему было делать нечего. Он сказал, что Сулеймен показал себя как мужчина и как только он устроится в городе, он заберет с собой и Сулеймена, и они будут воевать вместе. Сулеймен знал Шамиля Басаева, теперь дивизионного генерала и премьер-министра страны — но пока он почему то не забрал. Сулеймен ждал, потому что брат никогда не врал.

В селе — он был известным, и тот же дядя Хамзат, который держал торговлю — намекал ему, что семья его брата не прочь отдать за него Аишу. Но Хамзат пока не решил, как быть: род дяди Хамзата был плохим, в нем не было воинов, а были одни торговцы, и еще дядя Хамзат имел какие-то темные дела в Русне с русистами, чем-то торговал с ними. А мужчина не должен торговать, он должен отбирать, и еще Хамзат опасался, что если он войдет в эту семью, то ему придется разбираться с Бикбаевыми, их кровниками. Но в любом случае — он был авторитетным человеком, мужчиной, он был сильным и даже занимался спортом, разучивая удары какие показывали на видеокассете про Шаолинь.

Утром — они приехали вместе с местными амиром в соседнее село, потому что там сбежал раб. Амир сказал Шамилю, известному спецу по поиску рабов, что его надо найти и дал ему денег — а Шамиль сказал, что кто первым найдет раба, тому он отдаст машину, Ниву, которая у него была, и еще даст немного денег. Нива была старая, на ней не было номеров (как и на большинстве машин, катающихся по чеченским дорогам) — но у Сулеймена не было машины совсем, и он с радостью согласился, решив по себя, что именно он найдет раба.

Так оно и получилось…

Сулеймен обогнал всех — он бежал налегке, он был моложе всех и не курил, потому что чувствовал себя спортсменом. Бросив взгляд назад, он увидел, что его сородичи совсем отстали — и это прибавило ему еще больше сил. Он бежал скорым, размеренным бегом, чувствуя себя волком, какие вернулись в эти горы после того, как его земля перестала быть Чечней, а стала нохчилла, землей волков.

Раб обмотал чем-то ноги, чтобы меньше оставлять следов на земле — но он все равно видел эти следы. Земля замерзла — но не совсем, а самое главное — не было зеленки, в зеленке раб смог бы дойти до самой границы… если бы не свернул к жилью за едой. Он побежал дальше… и вскоре услышал тяжелое дыхание, а потом — и увидел спину ломящегося сквозь орешник раба.

— Русист, стой! Убью! — прокричал он.

Русист побежал быстрее — но Сулеймен был моложе и быстро нагнал его. В руке у русиста был нож, неизвестно откуда взявшийся, наверное, где-то украл. Он в последний момент, попытался повернуться, чтобы ударить ножом — но Сулеймен красивым, как на видеокассете ударом уронил его на землю. Раб с каким-то жалким заячьим вскриком упал, Сулеймен остался на ногах, он наступил на правую руку русиста и выбил нож, уже представляя, как будет ездить на Ниве… даже пришла в голову мысль, что придется платить за бензин, пусть даже из самовара, и опять дяде Хамзату потому что он торговал. И тут — мир со страшной силой провернулся вокруг него — и в следующий момент, он осознал, что лежит на подмерзшей земле и ему больно. А потом — обожгло горло, и в голове все закружилось. И он полетел над горами к солнцу, которое светило прямо в глаза, но не слепило…

— Шайтан… Где этот дурак?

— Наверное, до старой кошары уже добежал…

Шамиль, который работая в ментовке у русистов научился пить харам и курить, и теперь от этого задыхающийся — злобно выругался…

— Шайтан вах калле… Он так затопчет след…

— Тогда побежим по его следу.

Шамиль недобро посмотрел на шутника, но ничего не сказал.

— Вперед!

Они действительно бежали по следу Сулеймена — его сапоги оставили четкий след, на подмерзшей, но не промерзшей земле. Бежать было трудно — чуть подмерзшая корочка с хрустом проваливалась под ногами, а под ней была грязь — знаменитая, чеченская жирная, глиняная грязь, которую почти не отстирать и в которой вязнут танки. Боевики тяжело, хрипло дышали, хватая воздух ртами, сплевывая горькую, вязкую слюну — но продолжали бежать. Перед глазами — уже круги, ничего не видно, мысль только одна — когда все это кончится…

Потом — в орешнике они увидели Сулеймена. Он стоял на коленях, склонив голову к земле, и не двигался.

— Что это, о Аллах… — спросил один из боевиков.

Другой посмотрел на часы. Намаз они и в самом деле пропустили — но какой идиот будет молиться Аллаху без коврика, прямо в грязи.

— Сулеймен, ты чего!? — растерянно спросил один из боевиков.

— Ваха, иди, посмотри, что с ним — приказал Шамиль, переводя автомат на автоматический огонь…

Ваха не успел и двух шагов сделать, как длинная, на весь магазин автоматная очередь разметала сгрудившихся как стадо баранов боевиков. Убит на месте был только один — но и не ранен был тоже только один, остальные получили ранения разной степени тяжести. Не раненым оказался Шамиль — в последний момент, он успел прыгнуть, с хрустом проломив кустарник. Последнее, что он услышал — был плескучий взрыв гранаты совсем рядом…

Несколько боевиков — черные повязки Шариатского полка на головах, автоматы с длинными пулеметными магазинами — осторожно вышли на изорванную взрывом и пулями полянку в зарослях орешника. Оружие было нацелено во все стороны, примерно в двести-двести двадцать градусов по секторам. В отличие от деревенских — это были опытные волки, выживавшие в разрушенном Грозном и в простреливаемой с блок-постов зеленке. Они не погибли в схватке с недавно самой сильной армией мира — и сейчас погибать не собирались…

Боевики замерли. Любой звук, любое движение — и они рванутся в стороны, простреливая длинными очередями свой сектор обстрела. Но ничего не было. Смерть — уже ушла отсюда…

— Мегар ду! — наконец крикнул один из них.

В орешнике послышался треск — амир со своими телохранителями, набранными, как и положено только из своих родственников, молодых парней своего рода — шел сюда.

Картина, открывшаяся эмиру, была ужасающей.

Несколько боевиков лежали разбросанные на небольшой полянке, в неподвижности смерти. Остекленевшие глаза, мертво уставившиеся в серое, неприветливое небо, изорванная, окровавленная одежда, мучительные позы, в которых они приняли смерть. Чуть дальше — был еще один, он стоял, уткнувшись головой в землю, как будто совершая намаз. Голова еще одного была отрезана и стояла на груди обезглавленного тела.

Разум эмира отказывался верить в увиденное. Это было просто невозможно, это бросало наглый вызов всем простым и суровым законам, по которым жил его род и его народ. Они — мужчины, дети волков, в жилах каждого настоящего чеченца течет капелька волчьей крови. Они — дети волков! Они живут на своей земле, в своих горах, они прогнали со своей земли русистов и теперь, впервые за несколько столетий, они полностью свободны. Они сильные и как сильные — имеют право держать рабов. Конечно же, русистов, потому что они слабые, разобщенные, они не помогают друг другу, не могут постоять даже сами за себя, они надеются на государство и закон — а не на кинжал, автомат и верных друзей. Их государство слабое и продажное, их эмиры часто сами продавали своих солдат в рабство. Они могли держать рабов и убивать их, если те обессилели или обнаглели, они могли похищать русистов и требовать за них выкуп, они могли похищать русских баб и трахать их, потому что с чеченками так не получается, за каждой стоит род. И соответственно, всем этим правам противопоставляется обязанность русистов быть рабами у нохчей. Его предупреждали, что пленник очень опасен — но он в глубине души не верил в это, ибо не встречал русистов, которые могли сравниться с чеченцами и вообще с любыми горцами. Теперь же получалось, что раб, несколько месяцев просидевший в яме, убежал и безоружный убил одиннадцать нохчей. Он не поверил бы в это — если бы у его ног не была земля, полная трупов. И теперь у беглого раба было много оружия, одежда, обувь, некоторое количество еды.

— Надо… организовать похороны… иншалла — потрясенно сказал один из чеченцев — телохранителей.

— Ничего не трогать!

Амир тяжело вздохнул. Дело было совсем дрянь — за то, что он упустил такого пленника, мог быть шариатский суд, а там будут судить, как верхние люди скажут. Или просто скажут — зачем нам такой тупой баран, который раба удержать не может — и все. А у каждого — кровников много нажито, как только станет известно, что организация отреклась от него…

Как и в любом сообществе — он, как подчиненный не докладывал начальству плохие новости до тех пор, пока оставалась хоть призрачная возможность поправить положение. Но сейчас — такой возможности уже не было…

— Терек, Терек, я Волк. Терек, я Волк, ответь.

— Терек на связи… — гортанным голосом отозвалась рация. Здесь прием был получше, чем в горах.

— У меня случилась беда. Тот раб, который из Грозного — ну, тот самый… короче, убежал он.

— Ты, сын шакала! — вулканической яростью взорвалась трубка — как это сбежал?! Куда ты смотрел?!

— Я не виноват, эфенди. Я поручил надежному человеку. У меня в селе бывают журналисты, там нельзя!

— Сын осла! Будь проклят твой ослиный род до девятого колена! Ты взял след? Ты послал за ним людей?!

— Да, послал, эфенди. Я послал одиннадцать человек. Сейчас все они у Аллаха. Он взял автомат, снайперскую винтовку, еду, одежду и обувь. Идет в сторону дагестанской границы…

— Осел! Поднимай людей, пусть выходят все, кто есть! Я приеду с надежными людьми! Не дайте ему пройти перевал! Если он уйдет, скоро мы все будем у Аллаха!

Щелчок — связь отключилась.

Налившимися кровью глазами — амир посмотрел по сторонам. Ему надо было кого то зарезать… убить… изнасиловать… выплеснуть все то, что скопилось в нем. Он понимал, что после того, как приедет его эмир, бригадный генерал Дудаев — у него в лучшем случае отберут все, что есть. Такие косяки не прощают. Его род недостаточно силен, чтобы отстоять его.

— По следу! Что встали! Дети шакалов! Вперед!

В ярости — эмир по-волчьи завыл и ударил по кусту орешника, затем по еще одному. Потом пнул лежащее на земле тело с отрезанной головой, которое никто не осмелился тронуть. Раздался щелчок — и под ноги сгрудившихся боевиков из-под отрезанной головы выкатилась осколочная граната Ф1 с выдернутой чекой…

Ближнее Подмосковье

Государственная дача

18 августа 1999 года

Массивный, сверкающий хромом «Шевроле Субурбан» со спецсигналами и номерами серии, которая была выдана на Федеральную службу охраны — вкатился в ворота государственной дачи, раньше принадлежавшей Управлению делами ЦК КПСС, но теперь капитально перестроенной. О масштабах перестройки свидетельствовало хотя бы то, что построенный раньше основной дом теперь использовался как дом для прислуги и хозяйственных нужд, а территорию дачи огородили высоким кирпичным забором, потратив столько кирпича, сколько хватило бы для возведения двух многоквартирных домов. Новая власть — умеренностью не отличалась…

Машина плавно покатила по асфальтированной дороге, проложенной посреди столетних сосен. Дома еще не было видно…

— Как мне себя вести, товарищ генерал?

Сидевший рядом генерал государственной безопасности Николай Платонович Патрушев ныне исполняющий обязанности директора ФСБ — хлопнул своего подчиненного по плечу, рассмеялся.

— Ты что, Миша, как не родной. Здесь без галстуков. Драть не будут, не думай. Тем более — ты у нас герой. Рэмбо!

Михаил за Рэмбо себя не считал. Почти год валялся в госпиталях. У Рэмбо совсем по другому — от него пули отскакивают. Шкура бронированная.

Сейчас вообще для того, чтобы жить — надо шкуру иметь бронированную.

Машина свернула на небольшую стоянку. Остановилась. Дальше дорогу преграждал шестисотый «Мерседес», около него стояли двое, в легких летних костюмах. Один из них — открыто держал автомат…

Однако…

— Дальше пешком… — сказал Патрушев, выбираясь из машины — это со мной.

— Оружие, товарищ генерал — сказал один из охранников.

Их обыскали — сначала сканером, потом руками. Два пистолета — остались на капоте «Мерседеса»…

— Где? — спросил Патрушев.

Один из охранников склонил голову, спросил в микрофон. Выслушал ответ — по вложенному в ухо микрофону, от которого отходил витой провод.

— Пока в беседке, товарищ генерал. Больше никого нет…

— Пошли.

Они пошли по посыпанной песком и укрепленной галькой дорожке, посреди сосен. Было тепло и как — то… покойно, что ли. Хотя в стране спокойно не было. Девяносто восьмой год не закончился развалом страны — а мог бы! Но все понимали — Ельцину конец, ситуацию он уже не контролирует. Началась чехарда с премьерами, всем было понятно, что Ельцин лихорадочно ищет противоядие, кого-то, кто может противостоять троице Лужков-Примаков-Шаймиев. За кого-то из них — готовы были проголосовать немногие, но, учитывая крайне низкую популярность людей из президентской команды, тот же Примаков мог стать президентом просто по принципу «на безрыбье и рак рыба». Демократы пытались консолидироваться возле Явлинского, все остальные были настолько скомпрометированы, что сам не хотели даже пытаться. В то, что Ельцин сумеет оставить преемника никто не верил, лидер коммунистов Геннадий Зюганов, политический тяжеловес и старожил — в своем выступлении назвал нового премьера Сергей Вадимович Путин, намекая на то, что разницы никакой нет, равно как и шансов на победу. Тогда — никто не мог даже предположить…

— Спокойно тут… — равнодушно сказал Теплов.

Генерал Патрушев покосился на него — и ничего не сказал. Но выводы сделал. Сопляк… совсем сопляк, не понимает еще ничего. Все это спокойствие… все это чушь собачья. Будучи всего лишь майором — он и не представляет, что творится на таких вот дачах, в кабинетах, и тому подобных «местах государственных». Как только ты выбираешься наверх — ты становишься врагом для всех и каждый — норовит ударить тебя в спину, даже если до этого — только что клялся тебе в верности. Генерал Патрушев был в какой-то степени философом… в той степени, в какой может быть философом генерал государственной безопасности. И сейчас, идя по тропинке в лесу на запах дымка, он думал — интересно, это везде так есть? Или только у нас так? Как же живут в других странах, там тоже — все враги всем? Или как-то получается по иному? Почему же не получается у нас?

В любом случае, это плохо.

Человек в камуфляжном костюме с автоматом Калашникова выступил на тропу. Генерал показал ему свое удостоверение — и он отступил, страж этого леса и тех, кто в нем есть — не сказав ни слова.

Основания бояться — были. Вот — вот — должна была начаться война, об этом — знали…

Потом — они вышли на поляну, тут протекала речка, неглубокая, по колено, с вкусной, ломящей зубы холодной водой. И тут же, на небольшой полянке — сахарным домиком стояла беседка. Довольно простая — крыша, колонны, стол. Рядом — оборудованное костровище, где все собрано для костра.

Среднего роста, неприметный человек в белой рубашке с завернутыми локтями, камуфляжных штанах, высоких резиновых сапогах шагнул им навстречу.

— Теплов Михаил Юрьевич, майор государственной безопасности, временно в распоряжении Инспекции по личному составу — подтолкнул его вперед Патрушев.

Человек в резиновых сапогах протянул руку для рукопожатия.

— Путин. Владимир Владимирович.

Здесь не было охоты — но они постреляли на небольшом, но отлично оборудованном стрельбище, скрывающемся в лесу. Потом — егеря привезли дичь, освежевали ее и начали готовить на костре густую мясную похлебку с дичью. Поставив огромный котел на огонь, они удалились, чтобы не мешать разговору…

Исполняющий обязанности Председателя правительства Российской Федерации пошевелил угли подобранным прутиком. Метнулись и погасли в парном летнем воздухе искры…

Темнело…

— Вы бежали из чеченского плена, так?

Михаил был удивлен — обычно спрашивают совсем не так. На иерархической лестнице он был ниже фактического главы государства сразу на несколько ступенек. Традиции вельможного хамства^[150], заложенные в период загнивания развитого социализма — сейчас обострились до предела, вышестоящая сторона считала себя в полном праве унижать, нижестоящая — считала частью своих обязанностей унижаться. Такого, наверное, не было за всю историю Руси — вся вертикаль власти была пропитана насквозь хамством и унижением, некоей дедовщиной государственного масштаба, когда право унижать нижестоящих, топтать их волю, честь и достоинство — было неотъемлемой привилегией вышестоящих. Но этот, сидящий перед костром человек — был совершенно не таким, он разговаривал и вел себя спокойно и просто, не пытаясь унизить и показать свою власть. Михаил вдруг понял, что этот человек будет править — просто в силу того, что он не такой как все, разложившиеся до предела. И это будет или очень хорошо или очень плохо…

— Так точно.

— Расскажите, как вам это удалось сделать…

Михаил начал рассказывать. Рассказал он далеко не все. Некоторые вещи опустил.

— Значит… у вас была оперативно-боевая группа.

— Так точно.

— Это хорошо… Вторым был…

— Гурдаев, товарищ Председатель правительства. Он чеченец, бывший милиционер, работал в розыске.

Председатель правительства помолчал.

— Это интересно… Нам нужны такие люди. Те, кто сохранил человеческий облик и не поддался… разложению. Николай, запиши.

— Вероятно, он погиб товарищ Председатель Правительства.

— Это мы выясним… — нетерпеливо сказал Путин — так, теперь по вашей работе последнего периода. Ваша основная задача заключалась в ликвидации главарей бандформирований, верно?

— Так точно. Но и активная разведка и в интересах федеральной группировки войск тоже.

— Очень интересно. Вы владеете чеченским языком?

— Так точно. Я родился в Грозном, жил там до совершеннолетия.

— У вас остались друзья там?

— Наверное, уже нет…

Кто-то — невидимый в темноте — таганом подцепил котел, унес — раскладывать по тарелкам. Запахло мясом…

— Я не просто так задаю вам эти вопросы, майор. Дело в том, что я ознакомился с вашим рапортом — тем самым, которому не дали хода. Литвиненко, верно?

— Так точно.

Путин посмотрел на генерала Патрушева.

— Твой подчиненный, Николай.

Патрушев щелкнул костяшками пальцев, было видно, что разговор ему очень неприятен.

— Уже нет. Продался, тварина…

— Поскольку мы не можем вербовать майора вслепую, расскажи ему — потребовал Председатель Правительства.

Они его… вербуют?

— Этот Литвиненко… — Патрушев говорил совсем тихо — связан с БАБом. Борисом Абрамовичем Березовским. После покушения на него — они сговорились, и Литвиненко стал его штатным ликвидатором, подключив к делу еще несколько специалистов своего же управления. Кроме того, он являлся каналом связи между Березовским и лидерами незаконных вооруженных формирований, одним из каналов. По приказу Березовского — он передавал им оперативную информацию о готовящихся против них мероприятиях, а обратно — передавал информацию о том, что готовят боевики. Это их основной канал связи.

— В сущности, я не могу его винить… — сказал Председатель Правительства — государство разрушено, частично приватизировано дельцами вроде Березовского. Государственные интересы даже не сформулированы, какая речь может идти об их защите. В этих условиях каждый выплывает сам по себе…

Михаил не понимал, зачем ему все это рассказали. Потом — подали мясной суп и какое то время все трое молча и сосредоточенно ели.

— Ситуация обостряется — сказал Председатель Правительства — вы должны понимать текущую ситуацию. Речь идет не только о преемственности власти, сколько о том, будет или нет существовать Россия в двадцать первом веке как государство. По нашим данным — британской разведкой подготовлен план дестабилизации России с разрушением ее, по меньшей мере, на три государства. Одним из них должен стать объединенный и исламизированный Кавказ. В качестве одного из исполнителей этого плана поставлен Березовский, который давно и тесно связан с британскими правительственными кругами. Или с британской разведкой, что одно и то же…

Мясной суп был вкусным. Просто удивительно — насколько суп из свежей дичи отличается от супа с той дрянью, которую покупаешь в магазине. Или это обстановка так влияет.

Стемнело совсем…

— Так вот — Путин закончил со своей порцией, собрал остатки куском хлеба — по нашим данным первым этапом провокационной деятельности должно стать силовое отделение Кавказа. Повторная дестабилизация Ичкерии, но теперь уже не только Ичкерии, но и всех близлежащих республик, прежде всего Ингушетии и Дагестана. Это отрежет нам источники легкой нефти и сделает невозможным продажу нами нефти за сколь либо приемлемую цену: нашу тяжелую сибирскую нефть не купит никто. Не исключены так же теракты на объектах газовой инфраструктуры. Если мы это допустим… то в качестве мер второго этапа будет предъявление экономических требований, связанных с девяносто восьмым годом и облигациями ГКО. В условиях резкого сокращения валютных поступлений, силовой дестабилизации обстановки в стране, некая группа глав регионов может выступить с инициативой об отделении от федерального центра. Предпринять силовые меры мы не сможем, а никакими другими рычагами в такой ситуации — мы располагать не будем. Вам понятен характер угроз, подполковник Теплов?

Подполковник?

Путин многого не сказал — хотя знал он гораздо больше. В девяносто восьмом году — правительством США и Великобритании были предъявлены требования о прямой передаче наиболее лакомых кусков российской экономики под контроль транснациональных компаний, а так же о проведении второго этапа приватизации, в частности приватизации основных структур жизнеобеспечения, земли, лесов. Все это — должно было дать деньги для расплаты с участниками рынка ГКО, финансовой пирамиды, устроенной государством… точнее — некоторыми государственными мужами, преследовавшими далеко не государственные цели.

Нет, все должно было быть обставлено очень даже пристойно. Открытые аукционы, деньги на которых, в условиях стремительно, в четыре раза подешевевшего рубля — будут только у иностранцев. Чтобы «облегчить» Ельцину выбор — иностранцы предприняли кое-какие меры, в частности, искусственными, спекулятивными атаками обанкротили большинство крупных финансовых институтов России. Это было сделать очень просто: в России и понятии не имели о риск-менеджменте. За то и поплатились. А часть денег, нелегально пристроенных в банках США — просто арестовали по причине их предполагаемого преступного происхождения (дело BONY, Банк оф Нью-Йорк, не единственное!). Именно в тот момент, когда они были нужнее всего.

Ельцин категорически отказался это сделать. Правительство Кириенко объявило дефолт — самое лучшее, что только можно было сделать в такой ситуации: правительство Южной Кореи в схожей ситуации за бесценок продало основные активы американцам, но долги погасило. После чего — Ельцин начал искать человека, которому он мог бы передать власть — он подумывал о третьем сроке, но после этого было понятно, что мировое сообщество это не пропустит.

После того, как правительство России в очередной раз^[151] «кинуло» Запад — начал решаться вопрос о дестабилизации обстановки в России с целью ее уничтожения и даже о силовой операции НАТО. На тот момент — она еще была возможна…

…

— Вы готовы вернуться в Чечню?

Теплов не раздумывал.

— Да.

Путин и Патрушев переглянулись.

— Хорошо. У вас есть время… примерно до октября. Николай подготовит приказ… на вас создание оперативной группы специального назначения. Цель — проникновение на территорию противника, силовая разведка в интересах федеральной группировки войск, освобождение захваченных заложников, ликвидация одиозных главарей бадформирований.

— В интересах федеральной группировки войск? — переспросил Михаил. По аппаратным меркам это было наглостью.

Только что назначенный председатель правительства наклонился чуть вперед. Костер почти догорел — и в отсветах гуляющих по обугленным дровам веселого, желто-синего пламени, он больше не казался ни обычным, ни простым.

— Существование на Кавказе Чеченской Республики Ичкерия является постоянной угрозой и несовместимо с существованием российской государственности. Это понятно?

Да… этот человек умел убеждать.

— Так точно.

— Мне нужна небольшая, хорошо подготовленная группа людей, которые имеют сильную личную мотивацию раз и навсегда уничтожить бандитов под корень. Мне нужна группа, в которой можно быть уверенным на все сто, члены которой не продадутся за деньги. Я нашел командира группы — здесь и сейчас. Или я ошибаюсь?

— Никак нет!

Стемнело. Они мчались по полуночному шоссе, словно по черной трубе — с обоих сторон лес, с дороги не свернуть, не сойти. В магнитофоне хрипел Джо Дассен да синие всполохи мигалок, расположенных за оскалом хромированной радиаторной решетки — освещали дорогу. Гнали под сто двадцать, без сирены, крякалкой сгоняя на обочину припозднившихся полуночников.

— Товарищ генерал… — сказал Теплов — а если… нужные люди… к примеру находятся в тюрьме. Многих ведь посадили. У многих проблемы…

Патрушев сухо хмыкнул.

— Ты так и не понял, с чем имеешь дело, подполковник. Дурак-человек… тебе полномочия сейчас дали — на уровне заместителя директора службы. У тебя… квартира в Москве есть?

— Никак нет.

— Завтра напишешь на мое имя заявление… распоряжусь, чтобы вне очереди.

— Я не за этим…

Патрушев поощрительно похлопал подчиненного по плечу.

— Знаю… потому тебя и вывез. Мало сейчас таких. Но на квартиру все равно напиши. Завтра тебе выделят кабинет, напишешь бумагу, я потом подмахну. Создадим временную сводную оперативную группу федерального подчинения. Берешь в нее кого считаешь нужным, временный оперативный штаб создаем в Моздоке. МТО^[152] через центр, если кто из местных начнет подкатываться — посылай на три всем известные. Группа не более двадцати человек… поначалу, потом, если дело пойдет, напишешь новое штатное, я подмахну. Только учти, подполковник — кредит доверия тебе большой выдали, но… или грудь в крестах или голова в кустах. Прикрывать твою ж… никто не будет. Облажаешься — пеняй на себя…

Вторая чеченская война — ожидалась более тяжелой и кровопролитной, чем первая. Однако… все познается в сравнении.

С самого начала — Вторая чеченская война характеризовалась куда лучшим состоянием разведки, радиоразведки, взаимодействия между подразделениями. Даже несмотря на повысившийся уровень подготовки боевиков, наличие вновь построенных и старых долговременных оборонительных сооружений, наличие в республике тысяч иностранных боевиков — экстремистов, наличие в бандах значительного молодого пополнения — война пошла совсем не так, как предполагали боевики и их покровители из за рубежа, чьих представителей, белых англоязычных европейцев не раз видел спецназ. На этот раз — русским удалось заполучить надежных союзников в лице муфтия Ахмада Хаджи Кадырова, который был не в восторге от расползающегося по республике ваххабизма. Его отряды — были вполне боеспособны, к ним добавились отряды до конца не разгромленной в ходке первой чеченской оппозиции.

Еще одной характерной особенностью этой войны стало большое количество точеных ликвидаций. Уже в июле две тысячи первого года — «генерал» Аслан Масхадов провел секретное совещание, посвященному большим потерям среди лидеров боевиков, амиров ваххабитских банд, глав родов. Получалось, что их гибло едва ли не больше, чем рядового состава — была видна работа отрядов ликвидаторов, умеющих выглядеть как чеченцы, говорить по-чеченски и имеющих обширные агентурные позиции в рядах боевиков. Система защиты информации как в Аль-Каиде налажена не было, боевики скрывались в селах, «плавали как рыбы в воде в среде местного населения» по образному выражению председателя Мао — вот только неведомые рыбаки выдергивали их из воды один за другим.

В июне две тысячи первого года в ходе спецоперации в селе Алхан-Кала ликвидирован Арби Бараев, убийца и террорист, лично убивший около двухсот человек. На его совести — была казнь и иностранных заложников. Точечная операция была бы невозможной, если бы схрон Арби Бараева не выдали.

В ноябре две тысячи первого года был ликвидирован ближайший сподручный Хаттаба «генерал» Адам Умалатов по кличке Тегеран. Небольшая группа боевиков попала в засаду и погибла до последнего человека.

Крупный отряд бандитов под командованием Шамиля Басаева при прорыве из окруженного Грозного попал в засаду, сам Басаев подорвался на мине и потерял ногу, до трехсот человек — осталось на минном поле. Эта операция была бы невозможной, если бы место прорыва Басаева не выдали.

За три — четыре года с момента начала контртеррористической операции — удалось ликвидировать практически всю верхушку бандформирований. В этом, российские разведслужбы оказались на одном уровне с американскими, хотя техническое оснащение американцев — выше как минимум на поколение.

Среди ликвидированных бандитов и террористов: Хункарпаша Исрапилов, Асламбек Исмаилов, Лечи Дудаев, Абу Мовсаев, Иса Астамиров, Бауди Бакуев, Магомед Цагараев, Арби Бараев, эмир Хаттаб, Руслан Гелаев, Зелимхан Яндарбиев, Ваха Арсанов, Аслан Масхадов и Абдул-Халим Сайдулаев. Уничтожено более тысячи иностранных наёмников, воевавших на стороне чеченских боевиков, на территории России. Среди уничтоженных: Абу Умар — полевой командир из бандформирования Хаттаба, Абу Хаким — первый заместитель Хаттаба, араб; Абу Бакар — командир группы иностранных наёмников из бандформирования Хаттаба, гражданин Турции; а также полевые командиры — арабы: Абу Самад, Абу Идрис, Гамиди Якуб, Сайфулла — всего двадцать полевых командиров-арабов воевавших под командованием Хаттаба и Абу аль Валида, нашли свою смерть в Чечне.

В январе 2003 года в ходе спецоперации уничтожен Шамсуди Сапиев — ближайший сподвижник Шамиля Басаева главарь одной из банд орудовавшей в Шалинском районе. Он был известен под кличкой «Малыш» и имел позывные «Каратель» и «Абу Саяп».

В июне 2004 года в селе Далаково в Ингушетии при попытке задержания уничтожен Магомед Евлоев. Он являлся ближайшим подручным Басаева, был тесно связан с арабами — наёмниками, в том числе и с Абу аль Валидом. По его личному указанию он обосновался в Ингушетии, стал «эмиром» и координировал преступную деятельность боевиков в этой республике.

В апреле 2004 года был убит и сам Абу аль Валид — бывший командир спецназа Саудовской Аравии арабский полевой командир, «правая рука» Хаттаба, который причастен к взрывам жилых домов в Москве в 1999 году и военного госпиталя в Моздоке летом 2003 года.

В июле того же 2004 года в городе Малгобек Республики Ингушетия уничтожен Абу Кутейба Джаммаля — являвшийся организатором и руководителем банд, действующих на территории Чечни, Ингушетии, Дагестана и Кабардино-Балкарии.

По состоянию на лето две тысячи четвертого года — командный состав бандформирований понес невосполнимые потери, была практически утрачена связь с международными террористическими организациями и фондами, финансирующими террористическую деятельность. Эмиссары Аль-Каиды — а в Ичкерии были и Осама Бен Ладен и Айман аль-Завахири, Аль-Завахири был даже задержан в Дагестане, но потом отпущен — погибли в ходе специальных операций федеральных сил, граница с Грузией была перекрыта. В Дагестане, который в Первую чеченскую был тыловой базой боевиков — на чеченцев теперь смотрели волком. Аслан Масхадов, главнокомандующий войск ЧРИ постоянно скрывался, штаба у него не было, связь с боевиками он практически утратил. Наиболее опасным среди выживших к тому времени — был Абдаллах Шамиль Абу Идрис. Он же — дивизионный генерал армии республики Ичкерия, бывший курсант школы особого назначения ГРУ ГШ, развернутой на базе 345-го полка ВДВ Шамиль Салманович Басаев.

Ингушетия. Назрань

Лето 2003 года

В конце девяносто девятого года штурмом был взят город Грозный. Никем не признанная чеченская государственность, государство террористов и похитителей людей — перестало существовать. Двадцать девятого февраля этого года — был взят последний город, находившийся под контролем бандформирований — Шатой. Лидерам бандитских формирований, Масхадову, Басаеву и Хаттабу удалось скрыться. Генерал полковник Геннадий Трошев, командующий объединенной группировкой — заявил об окончании активной части операции против бандитского режима. Но все понимали — ничего не кончилось. Все только начинается…

Модная, черная «девяносто девятая» резко тормознула у тротуара на окраине Назрани рядом с неторопливо идущим человеком — и человек отшатнулся, падая на тротуар и выхватывая пистолет.

Опустилось стекло — но вместо автоматного или ружейного ствола в нем показалось лицо. Лицо рано поседевшего мужчины с жесткими, черными глазами.

— Тащ подполковник, ужинали сегодня? Если нет, то приглашаю…

Чеченец — ловко, словно ему и не было за пятьдесят — встал с тротуара, не отряхиваясь и не отводя от машины и человека в ней ствола своего пистолета. Прохожие — привычные ко всему за последнее время — старались как можно быстрее уйти.

— Тебе что нужно?

— Покушать. Поговорить. Садитесь назад, там нет никого.

Это было жестом доверия — ни один опытный человек, сидя на переднем сидении машины, не пустит на заднее врага…

Подполковник спрятал пистолет. Сел в машину, сильно хлопнув дверью. Машина отъехала от тротуара. В салоне было жарко, поставленный на приборную панель вентилятор не мог разогнать жару. На внутрисалонном зеркале висели самодельные четки из дорогой породы дерева и небольшая табличка из дерева на медной цепочке — примерно как русская икона. На ней — была выжжена и достаточно искусно рука с поднятым вверх указательным пальцем и надпись арабской вязью. Надпись гласила — Аллах Акбар!

В магнитофоне — хрипел Тимур Муцураев, который в то время был еще мало кому известен. Это потом его стали называть «Чеченским Высоцким».

Подполковника — ничего это не обмануло. Он знал, что хозяин машины — истинный хамелеон, русский, выросший в Грозном и имеющий большие счеты с чеченцами. Очень большие, идущие еще с подросткового возраста счеты.

— Куда мы едем?

— Люди шашлык пожарили. Вино привезли. Меня пригласили. А разве не сказано: «Любой дар Аллаха удваивается, если разделить его с другом»?

Теплов — а это был именно он, постаревший, но все же он — сидел на правом переднем сидении, пассажирском. На водительском — был молодой человек, крепкий, едва помещающийся за рулем, футболка едва не рвалась под напором мускулов. У него не было усов, но была короткая бородка… и подполковник милиции Иса Гурдаев понял, что это — не чеченец, а тоже русский. За долгие годы противостояния русские тоже кое-чему научились…

Судя по тому, как шла машина — Гурдаев понял: сбрасывают хвост. И — откинулся на сидении, вверив свою судьбу одному лишь Аллаху…

Дом, куда их пригласили на шашлык — был не в самой Назрани, в селе Плиево недалеко от города. Дом был богатым, таким, какие строят местные бандиты и чиновники — и те и другие не слишком то сильно отличались друг от друга по методам работы и степени праведности. Широкий, типично кавказский дом, два этажа, толстый кирпичный забор. На входе — автоматчики, молодые, все как один в дорогих американских противосолнечных очках, в которых красиво отражается заходящее солнце. Весь двор замощен плиткой, но ни фонтана, ни павлинов нет — это значит, что владелец дома человек богатый, но недостаточно влиятельный в политическом смысле. На стоянке перед домом уже стояло несколько машин, все дорогие, престижные, девяносто девятая тут была совсем не к месту. Вкусно тянуло дымком…

— Володя, подожди здесь… — бросил Теплов, выбираясь из машины. Гурдаев с удовлетворением отметил этот факт — хватка старого пса-разыскника никуда не делась…

Вместе с Тепловым они прошли по мощеным дорогой красной плиткой дорожкам, мимо вооруженных автоматами людей и вышли на задний двор дома. Там — на специальной, посыпанной песком площадке еще не свернулась кровь только что зарезанного барана, а первые шампуры с его мясом — лежали на мангале и кто-то — махал фанеркой, раздувая угли…

Человек, по возрасту примерно равный Гурдаеву — повернулся к ним. До этого — он смотрел на кровь, на мангал — и казалось, что в его глазах до сих пор тлеют угли костра.

— Салам алейкум, Михаил… — сказал этот человек и не протянул ему руку, что лучше всего говорило об их взаимоотношениях.

— Салам алекум, Салман. Это Иса. Хороший человек…

— Салам алейкум.

— Салам алейкум.

На Кавказе — понятие «хороший человек» было всеобъемлющим и исчерпывающим.

— Прошу к столу. Преломим хлеб, выпьем вина. И поговорим…

Шашлык подоспел минут через десять. К нему — была зелень, грузинское вино и тонкий, армянский лаваш — настоящий интернациональный стол, где взято самое лучшее, дабы усладить вкус взыскательного гурмана. Свежее, жестковатое, почти живое, спрыснутое уксусным соусом мясо — брали кусками от лаваша, клали туда зелень и ели. Еще был козий сыр и некоторые чеченские национальные блюда типа жижиг-галынш.

Никто из троих не пил, хотя вино стояло на столе. Ни гости не порывались, ни хозяин не заставлял. Это не было кавказским застольем в обычном смысле этого слова — шумным, веселым, с тостами и танцами. Трое волков насыщались, рвали зубами почти что парное мясо — и думали, как сподручнее вонзить клыки в глотку сородича…

Насытились быстро. Сполна — такое мясо насыщает быстро и плотно, без обмана…

— Салман-эфенди, разрешите…

— Можно вымыть руки? — перебил подполковник Гурдаев.

— Да… вон там.

Судя по заминке и тому, как неуверенно человек показал на место, где находится умывальник — он здесь не хозяин, а гость, просто пользуется этим домом. Это и было то, что хотел узнать подполковник Гурдаев — с руками можно и с грязными посидеть.

Вымыв руки, подполковник вернулся за стол. Ему надо было увидеть и дом с другой стороны — чтобы просчитать маршрут бегства, если все пойдет не так, как нужно…

— Салман-эфенди…

— Начни ты, Михаил… — сказал по-русски человек, накормивший их шашлыком.

— Разговор пойдет о бандитах — начал Михаил — о псах, забившихся в волчьи норы. Разве псы достойны занимать место волков?

Ингушетия. Пограничная зона

Район населенного пункта Инарки

Лесополоса. Черный сентябрь

1 сентября 2004 года

Ясин, уалькъур'анильхакими иннакаламинал мурсалина гъаля сираддин мустакъим. Танзиляль…^[153]

Владимиру Ходову, украинцу по происхождению, ваххабиту по вере — арабский язык Корана, вечной и великой книги давался легко. Его мелодичный напев содержал в себе непостижимую мудрость и непоколебимое спокойствие, дарованное мятежной душе. Возмездие Аллаха грядет!

… фабаширху биммагъфиратин уааджрин карим. Инна нахну нухьи маута уаннактубу ма къадда му асарахум уа кулля щайин, ахсайнаху фи имамин муббин…

Он не один. Рядом с ним — такие же, как он. Люди, родные ему не по крови, но по духу. Люди, которые придали смысл его бессмысленной до этого жизни…

Лишь джихад. Лишь в джихаде жизнь ясна…

Их амир — амир Хучбаров, ингуш по национальности, а в группе — есть чеченцы, есть ингуши, есть арабы, есть дагестанцы. Есть даже русская по имени Наташа — ей больше незачем жить, потому что ее любимый человек стал шахидом на пути Аллаха. Кто-то предал, и спецназ русистов приехал и окружил дом. Несколько братьев, находившихся в доме, решили драться — и в течение нескольких часов стали шахидами, последних раздавили гусеницами танков. Танки много раз стреляли по дому — но так ничего и не могли с теми, кто встал на путь джихада.

А Наташа — наблюдала за этим, наблюдала за тем, как умирает ее мужчина через стальную цепь оцепления. Один из муджахеддинов был ранен, она выехала за лекарствами — а когда вернулась, было уже поздно.

Тогда она не смогла умереть. Сегодня, иншалла, Аллах милостиво даст ей шахаду^[154]. Она молится вместе со всеми, ислам запрещает женщинам молиться вместе с мужчиной, но здесь — нет ни женщин, не мужчин. Есть воины джихада. Люди, готовые положить свою жизнь перед Господом миров, обменять ее на рай и высшее общество. И если в народе много лицемеров и недостаточно воинов — что ж, тогда женщины смогут спасти честь такого народа, если мало мужчин. Наташа — возносит хвалу Аллаху перед ним в маленькой рощице недалеко от пограничного ингушского села. Еще темно… солнце еще не взошло. Но те, кто идет по пути джихада — могут воздать хвалу Аллаху в любое время, им — не запрещено…

Аллаху Акбар. Аллаху Акбар! Мухммед расуль Аллах…

Завершив намаз — террористы молча рассаживались по машинам…

Северная Осетия

Район населенного пункта Хурикау

Майор милиции Султан Хурашев, едва ли не единственный представитель власти в населенном пункте Хурикау, близ границы с Ингушетией и Чечней — тоже встал с рассветом…

Он был единственным милиционером не в самом спокойном месте — Хурикау находится как раз в том самом месте, где сходятся границы Ингушетии, Чечни и Осетии. Полно полевых дорог, которые никто не контролирует. Население в основном состоит из мусульман, что для христианской и воевавшей с Ингушетией республики — несколько «не айс». Нет ни воды, ни газа, ни проводного телефона. Сам Хурашев — единственный представитель власти и что удивительно — а него никогда не было покушений. Дело в уважении и в справедливости — он уважаемый и справедливый человек и все это знают. Если кто-то поднимет на него руку — вся деревня встанет на его защиту.

В этот день — майор Хурашев встает, как и обычно, в шесть часов утра. Должность милиционера в таком месте необременительна — никто не посмеет красть у своих, убийств на его памяти вообще не было — но он все равно каждый день проводит объезд села на своей машине — это белый Ваз 2107. Его путь лежит по единственной сельской улице к близлежащему холму — только там работает сотовая связь, а ему нужно дозвониться до своего начальства, получить указания и доложить о ситуации. Дорога, которая проходит через село — является частью проселочной дороги, ведущей из Ингушетии и дальше — на Беслан и Владикавказ. Конечно же — она не перекрыта ни милицейскими ни тем более пограничными постами — внутри единого государства границ быть не может.

Машина завелась «с полтычка», он выехал на дорогу, неспешно поехал по селу, смотря по сторонам. Те, кто поднялся в такую рань — приветствовали майора взмахами руки, и он приветливо отвечал. В обычных селах первое сентября — это день знании, на улицах полно детей, затаенно-гордых, с цветами идущих в школу — но только не здесь. Здесь нет школы — и детей школьного возраста уже отправили в интернат, где им и предстоит учиться. Детей здесь много — как и везде на Кавказе. У самого Хурашева — их восемь.

Привычно загнав машину на обочину, майор поднялся на холм, начал набирать телефонный номер. Хорошо, если удастся дозвониться быстро… многое зависит от погоды. Отсюда, с холма — если погода хорошая, вдали видны горы Большого Кавказского хребта…

Погода была хорошей…

На телефоне — было всего одно деление, вместо трех — связь на самом пределе — но трубку взяли быстро…

— Дежурный, подполковник Маликов.

Хурашев узнал голос Маликова, дежурного по республиканскому МВД, Верней, одного из дежурных, эта должность была сменной.

— Салам алейкум, Григорий Магомедович. Это Хурашев.

— О, ва аллейкум ас салам. Как там у тебя обстановка?

— Все в порядке. Ориентировки новые есть?

— Нет, все тихо. Всех на обеспечение дернули. У тебя то что — кто-то идет?

— Не в этом году.

— А у меня внук. Первый…

— Поздравляю.

— В общем, неси службу.

— Есть.

Майор отключил телефон — и замер. Что-то было не так…

Гора?

Он прислушался — и услышал далекий, завывающий звук двигателя — так звучит двигатель перегруженной машины, взбирающейся в гору.

Бисмилляхи-р-рахмани р-рахим. Аллаху ля иляха…^[155]

Сведущие люди говорят, что тот, кто будет повторять этот айят — над тем все это время будет заступничество Аллаха и неверные — не сделают ему зла, потому что просто не увидят его.

Владимир Ходов сидел впереди, на переднем сидении двигающегося по дороге перегруженного Газ-66 — он был русским и выглядел как русский. Поэтому он и сидел впереди — а рядом сидел Муса Цечоев. Владелец грузовика и профессиональный террорист. Он уже находился в черных списках, участвовал в массовом нападении на Назрань — но по определенным причинам совершенно не боялся. По тем же, по каким не боялся и Владимир Ходов…

Русисты думают, что все такие же, как они — лживые. Продажные твари. Что ж, их ожидает большой сюрприз…

Цечоев, сидевший за рулем — больно ткнул Ходова в бок, оторвав его от произнесения айята, который должен был сделать его невидимым.

— Мент!

— Где?

— На дороге! Ты что, не видишь?

Они увидели милицейскую машину, стоящего около нее милиционера. Одного.

— О Аллах, здесь не должно было быть поста!

— Заткнись! И делай как я!

Хурашев нахмурился, глядя на приближающуюся машину. Он знал все машины в окрестностях, а такой машины — не знал…

Дело в том, что многие местные — чтобы выжить промышляли контрабандой спирта и изготовленного из него самопального алкоголя. Колхозов не было, за шерсть и мясо не дают настоящей цены — а кто даст, если все соплеменники бедны, как и ты сам. Остается только это — с той стороны кавказского хребта непризнанная республика Южная Осетия, там много родственников и можно получить спирт, переправляя его тайными тропами. Россия большая, желающих выпить много, а из-за налогов цена на водку такая, что тот, кто занимается спиртом — на рубль делает два. А если в семье по пять, семь, восемь, а то и больше детей — как их иначе поднимать?

Майор Хурашев знал о том, что некоторые его соплеменники занимаются этим. Знал — но закрывал глаза….

Машина приближалась. Он увидел надпись на боку крытого грузового кузова КУНГа — прокуратура России. Написать можно все что угодно — но эту машину он и в самом деле не знал. И он поднял руку, требуя остановиться…

Автомат он и не подумал взять.

Остановив машину в нескольких метрах от любопытного мента — Цечоев выпрыгнул из-за руля, уже с пистолетом. Следом — выпрыгнул Ходов, с короткоствольным автоматом.

— Руки вверх! Руки вверх! — Цечоев кричал по-русски, потому что это был единственный язык, который понимали все.

— Вейнах саг вий хьо^[156]? — спросил Хурашев, не поднимая рук.

В кунге открылась дверь — выпрыгнули еще несколько боевиков с автоматами.

Северная Осетия. Беслан

Улица Коминтерна. Школа № 1

1 сентября 2004 года

Беслан — небольшой, по меркам России районный город. Но живут здесь неплохо — в этом городе свили свои гнезда подпольные водочные короли и магнаты. Поэтому — на окраинах города есть район вилл, не уступающих по метражу московским.

Первая школа — расположена на улице Коминтерна. Улица неширокая и пыльная, без асфальтового покрытия, по меркам русских городов это не улица. Параллельно этой улице — проходит железнодорожная ветка. Движение здесь не оживленное — скорый поезд Москва — Владикавказ да два три товарняка в день, вот и все. Сама школа — стоит на довольно большом участке, огороженном металлическим, немного неаккуратно покрашенным забором светло-голубого цвета. Фасад школы длиной семьдесят метров, в школе всего два этажа — город небольшой…

В этот день — школу охранял только один сотрудник милиции. Майор Фатима Дудаева, начальник инспекции по делам несовершеннолетних ГУВД Беслана. Оружия — у нее не было…

Потом — так никто и не установит — каким именно образом школа осталась беззащитной. Все понимали, где живут, что возможен террористический акт. По стандартному плану прикрытия — школ должно было прикрывать не менее двух полных экипажей милицейских машин, обычно три. Так делали каждый год — но только не в этот^[157].

Две автомашины — Газ-66 с надписью «Прокуратура России» и Ваз-2107 белого цвета въезжают в город. Движутся параллельно железнодорожному полотну, потом пересекают его на переезде. Много детей…

Самое плохое — что школа была построена так, что становилась, по сути, ловушкой при нападении — когда строили, просто никто не думал о том, что на школу нападут боевики. Дети собрались на площадке — как и положено, в школьных костюмчиках, в белых фартучках, там же собрался весь педколлектив и много родителей. Эта площадка с одной стороны — огорожена двором школы, с другой частными домами и решеткой, с третьей — отдельно стоящим блоком для учащихся начальных классов, с четвертой еще одним зданием. Высадившись на Коминтерна и на Школьном переулке боевики почти сразу блокируют всю школьную площадку, не оставляя возможности для бегства. Дети растеряны и испуганы, родители не могут бежать, бросив детей. Бежать удается очень немногим.

— Пошли!

Ходов сам не знал, зачем выскочил с первой группой, которая шла по школьному переулку и должна была перекрыть основной путь для бегства детей. Но выскочил… а машины поехали дальше, чтобы завернуть на Коминтерна — там должна была входить основная группа.

Когда их учили в учебном центре, им показали приемы, какие используют русисты. Один из этих приемов — пальба вверх, в воздух при штурме, это подавляет волю атакующих. Вот и сейчас — едва выскочив, Ваха начал палить, а за ним — начал палить еще кто-то. И одна из пуль — рикошетом ударила Ходова в руку…

— Шайтан…

— Пошел!

Ему не совсем доверяли — потому что по крови русский и от рождения не правоверный. Перевязываться было некогда, от боли в руке — накатывала злоба, дикая, звериная, хотелось кого-то терзать, унижать. Мелькнуло перед глазами лицо русиста, который обещал, что его в камере сделают женщиной… ну и кто теперь будет женщиной, а, русист?

Подняв руку вверх — так их учили делать, если некогда перевязываться — Ходов потрусил за остальными…

Террористам удалось выполнить план на сто процентов: глуша из автоматов в воздух, выкрикивая заученные ругательства и оскорбления на осетинском — для подавляющего большинства из них он не был родным языком — они сгоняли заложников в узкий, с трех сторон закрытый либо кирпичными стенами школы, либо кирпичными стенами пристроев дворик, откуда и вовсе некуда было деться. Это в этом дворике потом снимут знаменитые кадры — бронетранспортер, мужики с автоматами, направленными вверх, на окна, дети…

Бараны…

Амир террористов Руслан Хучбаров, Полковник — сам не стрелял, стреляли его люди. Стоя со Стечкиным в руке — он с удовлетворением наблюдал, как охваченные паникой люди, еще не осознавшие, что они теперь только заложники, предмет для торга с правительством — словно бараны жмутся в узком школьном дворике, вламываются в открытые настежь школьные двери запасного выхода. Человек восемьсот взяли не меньше… теперь русисты никуда не денутся. А он — станет не менее известным, чем эмир Шамиль Басаев…

— Пора…

В этот момент гремит выстрел — один единственный и непонятно откуда, кажется, со стороны гаражей. Осетины — несмотря на то, что они неверные — тоже кавказцы, они не отдадут ни своей земли, ни своих детей. В девяносто втором — они с оружием в руках разобрались с ингушами… и сейчас кто-то успел взять оружие. Один из боевиков — подстреленный, падает замертво, еще один — ранен.

— Аллах!

Боевики падают на землю, открывают огонь в разные стороны. Один — открывает огонь по заложникам…

— Прекрати стрелять, баран… В здание! Быстро!

Полковник на самом деле напуган — он знает, что ему осталось жить только до того момента, как сюда подбегут мужчины с оружием. Кто-то уже успел… через пять минут будет уже трое, еще через пять — десяток, через полчаса — сотня, через час — сюда соберется весь город и тогда не спасут ни пулеметы, ни бомбы — их просто разорвут на части. Поэтому — он надеется на русистов, как только русисты оцепят школу танками — будет спокойнее. С русистами можно говорить, они трусы в душе, не мужчины…

И потому Полковник стреляет в воздух из своего Стечкина.

— Не стрелять! Бараны! Во двор! Во двор!

Звякает телефон — связь пока не отключили, замочек закрыт — значит, не прослушивают, не успели. Одно сообщение, условное, несколько букв — от сообщникам, который остался наблюдать. Условный сигнал опасности — вооруженные люди бегут к школе.

Раненого успевают затащить в здание. Мертвого — нет, он так и останется лежать…

— Можете вы сказать, почему в тот день, 1 сентября не оставили 1 или 2 машины возле школы?

— Ну сказали, что вечно не хватает людей. А трассу надо обеспечить, будет проезжать какое-то высокопоставленное лицо. Они до сих пор не могут разобраться, кто должен был проехать.

— И где машины должны стоять в этом случае, на трассе, что ли?

— Вообще машин не было уже. Когда я зашла во двор, там гаишники только были вот эти, с кем развод Баразгов проводил. Мы мимо них проехали, и все.

Это показания майора Фатимы Дудаевой, данные на процессе над Нурпаши Кулаевым, единственным оставшимся в живых террористом. Надо сказать, что так и не удалось установить — кто должен был проехать и кто дал приказ — обеспечивать трассу.

Северная Осетия. Пограничная зона

1 сентября 2004 года

Вне зоны доступа

Мы не опознаны.

Вне зоны доступа

Мы дышим воздухом.

Вне зоны доступа

Вполне осознанно,

Вне зоны доступа —

Мы!

(Город 312).

Все, что нужно было сделать, было сделано, вся ложь сказана, все агенты отработали свое, дымовая завеса была поставлена. Оставалось только ждать, пока волк сам придет в капкан…

Операция по поимке и ликвидации Шамиля Басаева так и называлась — Капкан, по старой памяти. Она была полуофициальной, ею занималась ВСОГ — временная сводная оперативная группа, состоящая из сотрудников ФСБ, СВР, ФСО и ФАПСИ, армию не привлекали, милицию в группе представлял только один человек, да и то — неофициально, без оповещения начальства. Все эти люди — отличались молодостью, за редким исключением до этого они не имели никаких дел с Чечней, некоторые — вообще работали по линии внешней разведки. Окончательный удар должен был нанести не спецназ ГРУ, как это и бывает в такого рода операциях — а группа спецназа погранвойск, так называемый отряд Сигма. С этой целью — две оперативные группы по четырнадцать человек в каждой — были переброшены на высокогорную заставу на территории Северной Осетии, официально — для силового прикрытия операции по пресечению массовой контрабанды спирта. Неофициально — на двух вертолетах Ми-8 они должны были выйти в район, где будет установлено местонахождение Шамиля Басаева, обрушиться на его личную охрану и штаб боевиков и уничтожить их, а так же одноногого. Задача взять живым виновника трагедии в Буденовске — не ставилась — как можно больше пуль и как можно быстрее.

Приманкой в капкане — был сам Президент.

Президент — естественно, на время операции он не должен был находиться в самой Осетии — был в курсе операции и выразил даже готовность участвовать лично, если будет такая необходимость. Он, офицер госбезопасности — тяжело переживал тот факт, что самый опасный из действующих в России террористов до сих пор находится на свободе и его необходимо уничтожить. Он приказал задействовать в группе самых опытных местных оперов, тех, которых знал лично, предоставить им все ресурсы, которые потребуются, и дать полную свободу действий. Он же — лично ознакомился с планом операции и санкционировал проведение ее в тайне от МВД и армии, так же на использование местных органов ФСБ и милиции без раскрытия сути операции. Он не вчера родился и хорошо понимал: если террориста не могут найти годами, значит — это кому-то очень нужно.

Капкан — разрабатывался больше года и сегодня — ловушка должна была захлопнуться.

Вообще — сам факт того, что Шамиля Басаева долгое время, буквально годами не могли найти, не знали, где он — это, это называется — курам на смех. Его не только не смогли найти в начале девяносто девятого — переговоры с ним вели генералы ФСБ, курировал этот процесс лично действующий президент — сначала как директор ФСБ, потом как Секретарь Совета безопасности. Целью многоходовки — было выманить банды боевиков в другой регион, восстановить против них весь Кавказ с тем, чтобы в дальнейшем ликвидировать гнойник под названием «независимая Чечня». Эта задача была выполнена, пусть не без огрехов — но выполнена. Дагестанцы — из помощников боевиков и возможных соучредителей проекта «кавказского халифата» — превратились в злейших врагов чеченцев. Теперь настало время охоты на волков — которые слишком много знали.

ФСБ постоянно имело оперативные данные по местонахождению Басаева. В то время, как шли бои за Дагестан — он находился в пограничной зоне, но сам на землю Дагестана не ступал, командовал издали. Потом — опасаясь авиаударов, отошел в родной район, какое-то время скрывался в Ведено, постоянно меняя дома. Затем — и вовсе отошел через горы в Грузию еще до того, как взяли Грозный. Но потом вернулся — нелегально, как раз через Осетию. Он вернулся тогда, когда была проверена надежность агентурной сети и нескольких укрытий в Ингушетии, и их стало возможно использовать.

Большая часть укрытий — Федеральной службе Безопасности были отлично известны. В отличие от до сих пор оставшегося романтиком джихада иорданского араба Хаттаба — Басаев почти никогда не скрывался в лесах, он всегда жил в домах. Проблема в том, что это были дома уважаемых людей, часто охраняемая даже не боевиками из полулегальных местных охранных контор — а кадровыми сотрудниками местной милиции и даже Федеральной службы безопасности. Россия — несмотря на то, что показала силу в Чечне — не могла позволить себе расползания конфликта за пределы Чечни и вспышки сепаратизма по всему Северному Кавказу: было понятно, что международное сообщество моментально воспользуется ситуацией, потребует международного расследования, а то и ввода международных миротворческих сил. С местными элитами было заключено соглашение: где гласное, где негласное: никакого сепаратизма в обмен на лояльность. Составной частью этого соглашение было общее понимание того, что ни в коем случае местные элиты не должны терять лица. Если, к примеру, у них в доме гость — ни в коем случае нельзя окружать населенный пункт, начинать жесткую зачистку… в той же Ингушетии было и оружия полно и чеченцев хватало, можно было получить еще одну войну вдобавок к чеченской. Рискнуть можно было — но лишь при стопроцентной гарантии успеха, либо если Басаев находится в дороге, то есть вне дома. Но, увы… когда поступала информация, было уже поздно…

Был еще один интересный момент… почему местные водочные, оружейные, строительные бароны, в принципе то не террористы — не только позволяли откровенным бандитам пользоваться своим домом — но и активно прикрывали их перемещения. Для того, чтобы правильно ответить на эти вопросы, нужно хорошо знать Кавказ… и дело тут вовсе не в гостеприимстве. На современном Кавказе — очень большое значение имеет сила. Деньги тоже имеют значение — но они ничто перед силой, ведь если у тебя нет силы, то любой, у кого она есть может отнять твои деньги и сделать тебя лаем, рабом.

Шамиль Басаев и его люди — представляли собой грубую, однозначную силу. Они собирали на джихад — и все им давали, боясь смерти, вопреки общепринятому мнению очень немногие давали на джихад добровольно, это был чистый рэкет. Не дал — дом взорвут, тебя убьют, сына украдут. С Шамилем нельзя было нормально договориться и это пугало еще больше. Поэтому те, у кого было недостаточно силы, именно такой, грубой, однозначной силы в виде десятков, а то и сотен вооруженных родственников из тейпа — пускали его и его людей в свой дом. Ага, Абдалла приютил Шамиля — значит, они с ним в близких и Абдаллу трогать нельзя. Русская власть — была слабой и продажной, она не могла никого защитить — и защищались именно так. Шамилю не давали приют только те, кто был силен сам, кто был горд — но с ними разбирались федералы. Гордые — никому не были нужны.

Тогда то и был разработан Капкан. План операции базировался на двух основных моментах, которые должны были обеспечить его успех. Первый — в случае проведения какой-то важной и широкомасштабной операции Басаев какое-то время, причем довольно продолжительное время будет находиться на одном месте, для того, чтобы поддерживать связь с террористами с помощью мобильной связи и курьеров. Если он будет скрываться в такой момент, он потеряет лицо среди боевиков, он не сможет потом приписать эту операцию себе. Этого времени — должно было хватить, чтобы установить его местонахождение и успеть нанести один выверенный, хирургически точный удар. Для установления точного местонахождения лидера террористического подполья — были развернуты посты радиоразведки, в воздух были готовы подняться два разведывательных самолета. Второе — после того, как операция провалится — Басаев чисто инстинктивно захочет сменить убежище, появится отличный шанс зацепить его на дороге. И даже если операция не приведет к немедленной ликвидации Басаева — резервный вариант предусматривал сброс в среду боевиков информации, что Басаев либо сам продался, либо в его ближайшем окружении существуют русские агенты. Слишком много совпадений — начиная с девяносто девятого года в Дагестане, после чего была ликвидирована сама чеченская независимость. Это приведет к изоляции одиозного террориста и расколу в рядах его ближайших сторонников. Сам Басаев — тоже начнет проверки и казни своих сторонников — что последним не понравится. Рано или поздно — кто-то либо убьет его сам, либо сдаст федералам. Скорее второе — договоренность о его ликвидации уже была достигнута, а чеченскому сопротивлению нужны мученики джихада.

Приманка была жирной — сам Президент. Он должен был приехать, точнее — прилететь в Магас, столицу Ингушетии, после чего — на машинах проследовать во Владикавказ и уже оттуда — вылететь обратно в Москву. Визит планировался как секретный, ФСО практически не проводила подготовки — но опытные наблюдатели могли выявить активность по подготовке визита и в Магасе и во Владикавказе и на трассе. В последний момент — ингушские и осетинские гаишники должны были занять позиции на трассе, окончательно подтверждая версию визита. О том, что визита на самом деле не будет — никто не знал.

Вчера вечером — в Магасе сел Ил-76 и Ту-154 государственной авиакомпании Россия. Кортеж промчался по улицам Магаса ночью в сторону района вилл — где живут богатые ингуши. Примерно в десять часов по местному — эти машины должны были выехать в направлении Владикавказа.

Удочка была заброшена. Оставалось ждать поклевки.

Подполковник Михаил Теплов проснулся еще до рассвета, когда восходящее солнце еще не выкрасило в оранжево-желтый цвет отроги Большого кавказского хребта, который прикрывала застава. Вышел, привычно аккуратно затворил дверь. Попрыгал на месте, потом легким бегом пустился вокруг казарм, стремясь побыстрее прийти в нормальное физическое и боевое состояние за счет нагрузок. В темноте — злобно заворчали и залаяли сторожевые собаки.

Звонок раздался уже тогда, когда рассвело, подполковник закончил пробежку и в сторону модулей, где пряталась группа спецназа — понесли бачки с пищей. Они так опасались предательства, так опасались, что на одном из горных склонов окажется наблюдатель — что спецназовцы вот уже третий день не выходили из модулей.

Посмотрев на номер — а они пользовались сотовыми для связи — подполковник нахмурился. Это был номер Исы Исаевича, его рабочий, которым он пользовался как сотрудник милиции. Звонить с рабочего номера на номер легендированный, купленный на постороннего человека, раскрывая го — серьезный косяк.

Подполковник нажал на кнопку с зеленым телефоном.

— На приеме.

— Отбой…

— Что? — не понял подполковник. У них была отработана целая система кодовых фраз и условных обозначений той или иной ситуации и полагалось использовать их.

— Отбой, говорю.

— Я не понял, повторите!

— Включи телевизор.

В трубке раздались гудки отбоя.

Подполковник выматерился, нажал кнопку перезвона. Сидящая в телефоне бесплотная дама — летчики называли ее Наташей — сообщила, что телефон абонента выключен или находится вне зоны доступа. Сбросив, Теплов натыкал нужный телефон вручную — без толку…

Да что за чертовщина…

Подполковник ломанулся в модуль, наткнулся на десяток умных, внимательных, почти волчьих пар глаз, моментально уставившихся на него.

— Выступаем, товарищ подполковник? Тревога?

— Никак нет. Сидеть здесь, на улицу ни шагу.

Схватив небольшой дипломат, в котором в числе прочего были коды экстренной связи, в том числе с Москвой — подполковник вымелся из модулей, отданных спецназу. Бегом добежал до штабного здания заставы…

— Что-то произошло, товарищ подполковник? — спросил его сидящий на связи солдат — срочник (контрактников, контрабасов не хватало)

— Связь мне с Москвой. Живо.

Солдат установил связь с дежурным по штабу погранвойск. Дежурный должен быть на связи всегда, в любую минуту, с любой заставы.

— На связи.

Подполковник взял трубку.

— Закат пять, пять, пять, повторяю — Закат три пятерки.

У каждого дежурного — под рукой специальная, прошитая и пронумерованная тетрадь, вся информация в ней совершенно секретна. В нее, в том числе вносят процедуры секретной связи, пароли, отзывы, полномочия назвавших тот или иной пароль. Полномочия того, кто назовет пароль «Закат-555» приравнивались к полномочиям заместителя директора службы.

Связь была хорошей, проводной, подполковник услышал шорох страниц.

— Закат 555 принял — через пару минут раздался тот же, посуровевший от осознания значимости происходящего голос — слушаю вас.

— Дайте сводку по оперативной обстановке по Эр-Сэ-А^[158]. Меня интересует вчерашний день и сегодняшний.

Дежурный монотонным голосом зачитал сводку. Глухо как в танке… ни одного ЧП.

— Экстренные сообщения за сегодня. По всему большому Кавказу?

— Никак нет, товарищ генерал.

Генерал, твою мать…

— Отбой.

Подполковник передал трубку солдату.

— Свяжись с республиканским МВД, возьми сводку у них. Затем со штабом военного округа.

— Есть!

В комнату связи зашел командир заставы, недовольно посмотрел, оценил обстановку и молча вышел. Ему не нравилась движуха на заставе… его много раз поротая задница подсказывала о том, что стоит ждать неприятностей.

Первая же сводка из МВД — дала ответ на вопрос, который подполковник боялся задать себе и дать на него правдивый ответ.

— Товарищ подполковник, недавно прошло. ЧП в Беслане, кажется сильная перестрелка у какой-то школы. Пока точных данных нет.

— Выйди!

Солдатик опасливо посмотрел на подполковника.

— Иди, покури — с трудом сдерживая рвущийся из горла крик, сказал Теплов — десять минут мне дай. Дверь оставь открытой.

По уставу — дежурный по связи ни в коем случае не должен отходить от аппаратуры в период дежурства, что покурить, что в туалет. Тем более — не должен оставлять у аппаратуры неизвестного человека, пусть и старшего по званию. Но солдатик понял, что с этим человеком с больными, красными как у вампира глазами — лучше не связываться. Он вышел и оставил открытой дверь.

Подполковник — подождал пару минут и набрал телефонный номер. Обычный межгород — но на самом деле этот номер выводит на спецАТС и через эту АТС — можно соединиться с любым телефоном вертушки. Система эта — была продумана для поддержания связи в экстренных ситуациях.

— Слышал? — спросил он в трубку.

В ответ — раздался щелчок разъединения. Теплов — с трудом сдержал рвущийся из горла, из самого нутра волчий вой.

Северная Осетия. Беслан,

Улица Коминтерна. Школа № 1

1 — 2 сентября 2004 года

89287383374.

Мы требуем на переговоры президента Респ. Дзасохова, Зязикова презид. Ингушетии Рашайло дет. врача.

Если убьют любого из нас, расстреляем 50 человек, если ранят любого из нас убьём 20 чел, Если убьют из нас 5 человек мы все взорвём. Если отключат свет, связь на минуту, мы расстреляем 10 человек.

(Текст первой записки террористов).

С самого начала — Беслан выявил все безумие российской правоохранительной системы, всю ее импотенцию, всю беспощадную бессмысленность самого существования правоохранительных органов, где работа, настоящая работа — уже давно заменена имитацией разной степени достоверности. Трудно было придумать худшие решения, чем те которые принимались в эти три дня антитеррористическим штабом, трудно представить себе всю ту беспомощность, расхлябанность и бестолковость, с которой «правоохранители» подошли к решению этой проблемы. Результатом всего этого — стали триста с лишним трупов, в основном — детей.

С самого начала операции школу окружают подразделения пятьдесят восьмой армии, сначала колесная бронетехника — а потом прибывают и танки. Для чего в антитеррористической операции танки — никому кроме генералов из штаба неведомо.

Зато — вокруг школы так и не создано настоящего, плотного оцепления. Не выставлены снайперы, нет групп блокирования, не проводится отработка действий при возможном штурме. К школе подходят родственники заложников, все с оружием — потом, когда начнется этот злосчастный, вынужденный штурм — именно они внесут немалый вклад в панику и неразбериху, царившую у школы не меньше часа. Не исключено, что на их совести и смерти заложников. Никто даже не пытается навести порядок… хотя генералов можно и понять. В такой ситуации — обычными уговорами не обойтись, а задержания, отобрание оружия — могут привести к перестрелкам между родственниками и солдатами и восстанию по всей Осетии.

С самого начала российское телевидение начинает лгать о том, сколько в здании находится заложников. Говорят, что их три сотни — хотя заложница Лариса Мамитова, выпущенная боевиками из школы, чтобы передать требования — успевает сказать, что заложников тысяча сто. В Беслане понимают: это — для того, что бы потом скрыть количество погибших при штурме. Боевики тоже слышат это — несмотря на наличие технических средств, не проводится глушение частот, боевики свободно говорят по сотовым, в том числе возможно и с кем-то, кто оставлен у школы наблюдать за обстановкой. К милиционерам, военным подходят подозрительные люди, угощают сигаретами. Спрашивают, кто они, из каких частей, сколько их, какие приказы они получили. Никакие меры не предпринимаются. Никак не организовывается взаимодействие с населением, с местными, которые знают подходы к школе, возможно скрытные.

С самого начала у антитеррористического штаба возникает сомнение в том, что захват заложников является конечной целью террористов. Террористы требуют для переговоров президента Северной Осетии Дзасохова и президента Ингушетии, бывшего генерала ФСБ Мурата Зязикова, одного из самых ненавидимых людей на Кавказе. Не исключено — что Зязиков и есть главная цель террористов. Дзаховов уже на месте, Зязикова не могут найти. Потом появляется слух — что Зязикова «изъял из обращения» лично Путин — но все это ерунда. Для трусости, органической черты характера многих российских военачальников — Путина не надо. Она и так есть…

Заложников собрали в спортивном зале — единственном месте в школе, где можно контролировать большое количество людей. С самого начала — террористы продемонстрировали, что отлично усвоили уроки Норд-Оста. По всему залу разместили взрывные устройства, все их выходы вели на выключатель — лягушку, на котором постоянно была нога одного из террористов. Стоит убрать ногу — взрыв.

О том, что большая часть взрывных устройств большей частью представляет из себя пустышку, с мощностью в разы меньшей, чем у нормальной взрывчатки — террористы не знали^[159].

Устанавливая взрывную сеть, террористы разбили все стекла — теперь при пуске усыпляющего газа он не мог достичь нужной концентрации. Террористы отказались принимать пищу и воду для заложников — это при том, что большую часть заложников составляли дети, школьного и даже садикового возраста. Тем самым — они резко ограничили оперативный штаб по времени. По израильским методикам — в таком случае, штурм надо было начинать в течение одних суток. Вероятно, террористы просто не рассчитывали на то, что российские «правоохранители» будут мурыжить ситуацию почти трое суток…

С самого начала террористы отделяют мужчин от всех остальных. Мужчины — это угроза для них, они прекрасно знают Кавказ и прекрасно знают, что мужчины — просто так сидеть не будут. Их выводят в коридор, часть расстреливают. Остальных — заставляют стоять у окон или складывать баррикады или просто стоять, положив руки на стену. При малейшем движении — избивают…

— Ты куда?

Закутанная в черное — так, что только глаза оставались — террористка — коротко и страшно посмотрела на мужчину с автоматом. Никогда так — кавказская женщина не смела смотреть на мужчину, любого мужчину. Но под черным одеянием — был пояс шахида и это — меняло все.

Выйдя из пропахшего потом и страхом зала — она пошла по коридорам. Они были завалены мебелью — здесь готовились к обороне, к боям в самом здании. Тут же — были заложники, они старались не смотреть на нее.

Зайдя в комнату, она достала телефон. Набрала номер. У нее были дети, двое. Младшему — примерно как самым маленьким в зале. Это не мешало ей нести террор.

— Салам… — машинально сказала она.

— Салам… — ответил ей мужской голос.

— Ты кто?

— Ты нехорошо поступаешь, Алия. Очень нехорошо поступаешь…

Ноги окаменели…

— Будь ты проклят… — сказала она — будь ты проклят…

— Ты сама виновата!

— Не трогай их, Аллахом прошу.

— Не трогай их, тварь!!! — завопила террористка.

— Ты знаешь, что должна сделать во имя Аллаха, Алия! Аллах с тобой…

Выпустив из рук телефон — он упал и ударился об пол — Алия сделала шаг назад. Потом еще один… Она стояла спиной к выходу — и получалось, что она шла к выходу.

Да… Это и есть выход.

— Сестра, что с тобой?

Шахидка — сцепив зубы, соединила провода детонатора. Последней ее мимолетной мыслью было то, что детонатор не подвел. Потом — рвущая боль навсегда вырвала ее из мира людей.

Руслан Хучбаров. «Полковник»

Главарь террористов

Будущий главарь террористической группы родился двенадцатого сентября семьдесят второго года в селе Галашки на границе Северной Осетии и Ингушетии. Его родной дом находился по адресу Партизанская улица дом 11, его отцом был просто сельский труженик, тракторист. Отец развелся с матерью, первые годы жизни он жил с матерью. В школе его не запомнили — он не был особенным. Ничем не выделялся. Веснушчатый, совершенно обычный парень.

В первой чеченской Хучбаров совсем не участвовал — жил в России, под Орлом в населенном пункте Знаменка, в гражданском браке у него родилась дочь. В мае девяносто восьмого — он совершает двойное убийство — после этого он вынужден бросить семью, дочь и бежать на родину. Только на Кавказе он может скрыться — в России его арестуют. Отцу он говорит, что если бы он не убил тех армян — они убили бы его. Отец ему верит — а что еще остается?

С началом второй чеченской — Хучбаров уходит в боевики. Он все равно вне закона, в розыске за двойное убийство, терять ему нечего. Первоначально он входит в банду Арби Бараеву, но потом — переходит в одно из бандформирований, подчиняющихся дивизионному генералу Абу Идрису^[160]. В двухтысячном году — у родного села он участвует в нападении на колонну федеральных сил, в ходе которой погибает почти два десятка солдат и офицеров. Теперь — он разыскивается уже как террорист и активный участник бандформирований…

— Отец…

Худой, изможденный, с морщинистым лицом старик не пошевелился.

Мысленно попросив прощения у Аллаха, Руслан подобрал камешек, бросил в отца. Камешек попал по ноге…

— Отец! Да'й^[161].

Отец пошевелился. Начал оглядываться…

Руслан негромко постучал палкой по забору.

— Отец!

— Руслан!

Отец направился к нему, опираясь на палку.

— Отец, нет! Нет!

— Ты ранен?

— Нет! Иди в дом! Открой дверь, я приду!

— Здесь никого нет.

— Только Аллах знает это наверняка. Иди…

В доме — Руслан набросился на нехитрую еду, которую выставил на стол отец. У него был остаток мясного ингушского пирога, который ему дали с собой на свадьбе дальних родственников. Тагир Хучбаров был беден: он не воровал и честно работал, он не гнал водку, не бадяжил бензин — и потому его дом был одним из самых бедных в поселке. Здесь была единственная комната — стол, стул, окно, печь и все.

Перед тем, как есть — Руслан задернул занавеску наглухо. Отец — с тревогой наблюдал за его действиями.

— С тобой все в порядке?

— Хвала Аллаху! — Руслан набивал пирогом рот, ел торопливо и жадно.

— При чем тут Аллах… — с горечью сказал отец.

Руслан глянул на него, но ничего не сказал и продолжил есть.

— Как твой сын?

Руслан недоуменно глянул на него.

— Ты о чем, отец?

— О твоем сыне. Ты не забыл о том, что он есть?

У Руслана была женщина в Чечне. Вдова — таких там было много. Он подумал, что речь идет о ней.

— Нет, не забыл.

Руслан, не прекращая жевать — достал откуда-то из-за пазухи пачку денег. Положил на стол.

— Трать осторожно…

Отец не прикоснулся к деньгам.

— Ты чего?

— На этих деньгах — кровь.

Руслан покачал головой.

— Они честные. За работу.

— Кем ты работаешь?

Руслан ничего не ответил.

— На этих деньгах — кровь. Кровь Башира.

Руслан ощерился.

— Я знаю. Братья сказали… Отомщу.

— У тебя нет братьев. У тебя есть брат. Точнее — был.

Руслан перестал жевать.

— Что ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты вышел из леса.

Руслан отрицательно покачал головой.

— Юхлоарджо. Позор.

— Этот позор, я возьму на себя. Вернись… можно договориться обо всем.

— Позор…

Руслан Хучбаров, живший на взводе — даже за стеной уловил осторожные шаги. Они шли его путем — через огороды…

Ничего не сказав — он бросился бежать, резко подорвался с места, как зверь. Зазвенело стекло. На улице — остановившаяся, перекрывшая дорогу неприметная Нива, стрелок с автоматом, ствол которого напоминает водопроводную трубу — за ней. Спецназ! Он кувыркнулся — пули прошли совсем рядом, одна рванула одежду, обожгла кожу.

Дом находился на самом краю поселка. Совсем рядом — кукурузное поле.

Бежать!

Тело с хрустом вломилось в зеленую стену толстых, мясистых стеблей. За спиной — отрывистый лязг команд, пули идут выше. Хотят живьем брать, гады…

На ходу он выхватил пистолет. Выстрелил несколько раз назад, в сторону преследователей. Пистолет был плохой, маломощный — ПМ, который он снял с убитого милиционера. К тому же — он сообразил, что пуля ПМ никого не убьет, а вот свое местоположение — он выдал.

Выругавшись, он резко сменил направление. Ему надо было не к лесу… там то его и ждут. Надо было к проселочной дороге — может быть, он поймает машину. И тогда спасется.

Хвала Аллаху, не было слышно вертолетов. Если у федералов есть вертолеты — тогда от них не уйти…

На проселочную дорогу он не вышел — а буквально вывалился, хватая ртом воздух. И — о, Аллах — на дороге была машина, он едва не напоролся на нее. Это был «УАЗ» с чеченскими номерами, хвала Аллаху…