Захватывающая история любви к афганскому народу. Опасность и хаос — постоянные спутники героев, но ничто не в силах их остановить. Они отважились ответить на Божье призвание и посвятили свою жизнь служению афганцам.

Давид и Джули приехали в Афганистан в 1976 году и стали невольными свидетелями коммунистического переворота и введения советских войск в 1979 году.

На протяжении 20 лет они неустанно служат афганскому народу.

АФГАНИСТАН - МОИ СЛЕЗЫ

Давид Лезебери

и Боб Абботт

Спрингфилд.

Миссури,

США

2001

Печатается по изданию: «Afghanistan, Му Tears»

1996 by David Leatherberry

Russian Edition Copyright © 2001 Life Publishers

International, 1400 N. Campbell,

Springfield, Missouri, USA.

Русское издание: Лайф Паблишерс Интернешнл, 2001

Все права, включая перепечатку и распространение полного издания или отдельных частей в любой форме, защищены.

ISBN 0-7361-0277-9 © Русское издание. Лайф Паблишерс

Интернешнл, 2001

Посвящается моей жене Джули

«Кто найдет добродетельную жену? цена ее выше жемчугов». (Притчи 31:10.)

и народу Афганистана

«Потоки вод изливает око мое о гибели ...народа моего.

Око мое изливается и не перестает, ибо нет облегчения, доколе не призрит и не увидит Господь с небес».

(Плач Иеремии 3:48-50.)

ИМЕНА АФГАНЦЕВ И БОЛЬШИНСТВА ДРУГИХ ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ ВЫМЫШЛЕНЫ. НЕКОТОРЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА И ПОДРОБНОСТИ ЛИЧНОГО ХАРАКТЕРА ИЗМЕНЕНЫ. НО ЭТО НЕ НАРУШАЕТ ДОСТОВЕРНОСТИ ПОВЕСТВОВАНИЯ И ИЗОБРАЖЕНИЯ ПЕРСОНАЖЕЙ.

СОДЕРЖАНИЕ

БЛАГОДАРНОСТЬ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Почему была написана эта книга СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ

1. Взорванный Афганистан

2. Убирайся из моей жизни

3. За шаг до победы

4. Звуки судьбы

5. Прилив радости

6. Повторите еще раз, пожалуйста

7. Переход через Гиндукуш

8. Верный учитель

9. Четвертый брат

10. Вступление северной армии

11. Неожиданная похвала

12. Пешаварские встречи

13. Наглухо закрытая дверь

14. Я им скажу

15. Затаенная жажда

16. Свет перед лицом логики

17. «Кто же нам теперь скажет, что у нас все получится?»

18. Невероятная уверенность

19. Кто звонил в дверь?

20. Мои дорогие неграмотные друзья

21. Он не играет в игрушки

ЭПИЛОГ

БЛАГОДАРНОСТЬ

Эта книга стала возможной только благодаря неоценимой помощи моего друга Боба Абботта. Движимый любовью к мусульманам, он сумел поставить себя на мое место и понять мои чувства. Эта любовь родилась у него во время войны, которую ему пришлось пережить в столице Ливана Бейруте. Боб, я очень тебе признателен.

Моя особая благодарность — Хуаните Абботт, она неизменно поддерживала своего мужа на протяжении всей работы над книгой и отпечатала первые черновики рукописи.

Я также хотел бы выразить свою признательность Сью Монтгомери — нашему терпеливому редактору и бессменному координатору проекта с первых шагов и до самого его завершения.

Я благодарю также Кэрол Джонсон, главного редактора издательства «Бетани Хаус Паблишерс», и его сотрудников за ценные советы.

В долгу я и перед моими афганскими друзьями, которые подвигли меня на написание книги об Афганистане. Один из них был для нас особенным источником ободрения и никогда не сомневался в том, что однажды наша мечта осуществится.

Я искренне ценю слова поддержки, полученные от моих друзей Джерри Парсли и Филипа Хогана. Прежде чем родилась хоть одна строка рукописи, они настоятельно советовали нам с Джули рассказать о жизни в Афганистане для того, чтобы вдохновить многих.

Название книги было подсказано моим другом из Германии Гвидо Брауном. Спасибо, Гвидо.

Но более всего я признателен моему Спасителю, который дал мне возможность поделиться в своей книге любовью к Афганистану. Эта книга была написана, чтобы воздать славу Ему.

Карта Афганистана и соседних государств

ПРЕДИСЛОВИЕ

Почему была написана эта книга

12 ноября 1984 года в вечерних новостях на канале «Си-Би-Эн» ведущий Дэн Радер представил свой первый репортаж о войне в Афганистане. После коммунистического переворота в 1978 году и введения советских войск в 1979 году в стране сложилась чрезвычайно напряженная ситуация. Следуя повсюду за бойцами афганского сопротивления, репортер снимал хронику охватившего страну конфликта.

В числе других событий ему удалось с помощью камеры для ночных съемок запечатлеть на пленке то, что впоследствии было названо крупнейшей диверсионной операцией. Мятежники применили тактику, характерную для войны подобного рода: под покровом темноты они взорвали вышки высоковольтных линий, оставив Кабул без электричества.

Понимая, что с рассветом неминуемо придет возмездие за диверсию — усиленная атака с воздуха, — прежде чем приступить к операции, моджахеды помогли эвакуироваться жителям близлежащих деревень. Старики, женщины и дети с глазами, полными тревоги и растерянности, поспешно покидали дома, где их семьи жили испокон веков. Люди были вынуждены оставить все, захватив лишь самое необходимое. Они знали, что наутро от их деревни не останется и следа. Дэн Радер заметил, что лишь однажды ему довелось видеть на глазах моджахедов слезы — той самой ночью.

События на экране разбередили мою душу — меня охватило желание снова вернуться в Афганистан, чтобы встретиться со своими друзьями, которых я не видел целый год, узнать, живы ли они.

В конце репортажа видеокамера застыла на бородатом, покрытом испариной лице двадцатисемилетнего моджахеда, умирающего от пулевого ранения в затылок. Я чувствовал отчаянье его друзей. Не желая расстаться с надеждой, что, может быть, он еще выживет, они все же понимали, что его страданиям скоро придет конец. Я наблюдал, как этот отважный парень цепляется за последние мгновения стремительно ускользающей жизни.

Когда из уст умирающего раздался стон, Дэн Радер сказал: «Вот он — звук победы».

Его слова заронили мне в сердце глубочайшую печаль. Я страдал так, будто это умирал кто-то из моих близких. Тот одинокий афганец олицетворял народ, который я так хорошо знал и любил, — израненный и истекающий кровью народ, где люди держались на одном мужестве.

Вскоре другие сцены на экране сменили репортаж о «забытой войне». И хотя из памяти большинства людей картины Афганистана быстро изгладились, мы с женой не могли забыть потрясающих кадров.

Вдруг я понял, что мне нужно остаться одному: то, что я только что увидел, не оставит меня в покое. Я поспешно вышел из комнаты. У меня перед глазами стояло лицо умирающего парня.

Оставшись один, я упал на колени, чтобы помолиться, но не в силах был произнести ни единого слова. Горячие слезы агонии и мучительные воспоминания смешались в моем израненном сердце. Я испытывал неописуемую боль. Снова и снова образ молодого афганца, точно нож, пронзал мое сердце и терзал меня вопросом: «Неужели всем это безразлично? Есть ли хоть кому-то дело до судьбы Афганистана?».

Мне слышался плач тысяч страдающих людей — плач, который оставался неуслышанным большинством в этом мире. Тяжесть этих страданий навалилась на меня невыносимым грузом. В слезах и стенаниях я принялся изливать свою невыразимую мольбу о милости. Никогда раньше я не знал, что любовь может приносить такую боль.

Затем передо мной предстала другая картина. Я увидел жестоко избиваемого человека. Над ним глумилась полная ненависти толпа. С завязанными глазами, не видя своих обидчиков, он покорно принимал удар за ударом. Клок бороды страдальца был выдран, а на его месте осталось неровное багрово-красное пятно запекшейся крови. Но он не отбивался и не пытался защититься.

Двое людей, приковав его к столбу, стали хлестать бичом по его спине, пока не потекла кровь.

Потом я видел, как ему вбивали гвозди в руки и ноги, распиная на кресте. Поднятый крест с глухим жутким звуком опустился в вырытую яму.

Через какое-то время человек на кресте приподнялся, изо всех сил опираясь на пронзенные ноги, и, набрав воздуха, крикнул громким голосом: «Совершилось!». После этих слов тело его обмякло.

Проходящий мимо солдат, поколебавшись, пронзил копьем безжизненное тело. Из распятого излились вода и кровь.

Хотя судья, приговоривший его к смертной казни, не мог найти в нем никакой вины, исполненная ненависти толпа потребовала его распять. И вот бездыханное тело висело на кресте, оставляя кровавые пятна на грубом нетесаном древе.

Присмотревшись повнимательней, я увидел, что яркие лучи солнца осушили кровь и осветили надпись над головой человека: «Иисус Назарянин».

После того как мое сознание вернулось к реальности, я почувствовал рядом с собой нежное присутствие воскресшего Христа. Более чем когда-либо я осознал глубину Его любви. Страдания афганского народа напомнили мне о Божьих страданиях, о том, какой дорогой ценой Он заплатил за целый мир — и за того умирающего солдата тоже.

У меня появилось огромное желание снова вернуться в Афганистан — чтобы служить этому народу всей своей жизнью. Мне хотелось жить рядом с ним и, если понадобится, вместе с ним страдать.

По щекам моим катились слезы, и я услышал слова: «Давид, точно так же плачу Я при виде человеческих страданий».

То, что я увидел и услышал, подтвердило мое желание написать книгу об Афганистане. Я искренне надеюсь, что страницы этого повествования помогут другим понять и полюбить многострадальный афганский народ.

Давид Лезебери

СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ

Шагая по улицам Кабула, я смотрел на советских солдат, и мое сердце разрывалось от боли за этих ребят. Они были такие молодые, такие красивые. Слишком молодые, чтобы умереть. Я знал, что они стали заложниками безжалостной политической дилеммы. Большинство из них оказались здесь против своей воли — чтобы, может быть, уже никогда не вернуться домой. А если и вернуться, то с искалеченными душой и телом. Им говорили, что братский Афганистан обратился за помощью, и они «выполняют интернациональный долг».

Порой, пробираясь сквозь толпу на улицах Кабула, я в буквальном смысле сталкивался с советскими солдатами лицом к лицу. Мне отчаянно хотелось с ними заговорить, но я не знал русского языка. Я так жаждал сказать, что мое сердце болит за них точно так же, как за местных жителей.

Хотелось бы мне, чтобы каждый афганец прочитал воспоминания и дневники советских солдат, сражавшихся в Афганистане: «Афганистан болит в моей душе»^[1]. Эта книга произвела на меня сильное впечатление и тронула меня до глубины души. Не раз письма ребят я читал сквозь слезы. Хотелось бы, чтобы афганцам открылась и другая сторона этой ужасной войны.

Книга «Афганистан — мои слезы» повествует о моей жизни в этой стране. Надеюсь, она поможет тебе, дорогой читатель, лучше понять афганский народ.

Я не мог оставаться равнодушным, видя своими собственными глазами невероятные страдания этого народа. Поэтому я и назвал свою книгу — «Афганистан — мои слезы». Афганцы говорят, что в этом — их наполненное горем сердце. Моя жена Джули думает, что в этом названии — боль и советских солдат, прятавших свои слезы по ночам, и их матерей, которые на глазах у всех безутешно рыдали о трагической гибели дорогих сыновей.

Я сам оказался посреди этой безумной войны. Находясь между двух огней, я видел: моджахеды забыли, что советские солдаты — такие же люди, как и они, и смертоносная пуля или разрыв снаряда причиняют советскому солдату точно такую же чудовищную боль и страдания, как и им самим. Я видел: советские солдаты забыли, что моджахеды — тоже люди, а не просто безжалостные террористы, которых необходимо уничтожить любой ценой.

Как бы мне хотелось, чтобы моджахеды и советские солдаты встретились не как враги, а как друзья. Они обнаружили бы схожие мечты и надежды, то же стремление любить и заботиться о своих семьях. Ну а я хочу указать им путь к Спасителю — только Он в силах утереть каждую пролитую слезу.

Глава первая

Взорванный Афганистан

В кромешной тьме, подпрыгивая на кочках, наш одинокий джип катился по грунтовым улицам Кабула. Следом вздымалось облако пыли, в котором свет задних фар выхватывал из темноты странные кроваво-красные очертания. Свет передних фар освещал лишь несколько метров опустевших и, казалось, заброшенных улиц. Отсутствие фонарей и даже звезд на небе, темные здания, тянущиеся по обе стороны улицы, нагнетали чувство страха. Хотя основным источником страха было не это. Комендантский час, введенный после коммунистического переворота в Афганистане, превратил знакомые улицы города в заброшенные закоулки, где смерть настигала без предупреждения.

Нас окружала мертвая тишина. Даже обычно оживленная воинская часть, погрузившись во мрак ночных теней, неподвижно замерла за колючей проволокой. Все вместе это сливалось в дурное предчувствие. Только шум мотора нарушал ночное безмолвие.

В машине нас было трое: я, моя жена Джули и Клиффорд Ронзель. Клиффорд, врач по профессии, приехал в Афганистан для оказания гуманитарной помощи. Мы с Джули тоже отдавали этому много сил, распределяя свое время между работой и прилежным изучением пушту — одного из двух основных языков Афганистана.

В нашем стареньком джипе было так темно, что мне едва удалось рассмотреть циферблат часов. Я взглянул на часы и, нарушив долгое молчание, сказал:

— Клифф, уже очень поздно, как ты можешь оставаться таким спокойным? Уже без пятнадцати десять. Ты же знаешь, что после десяти они могут стрелять без предупреждения. Будем надеяться, что у них у всех часы идут правильно. Неужели этот драндулет не может двигаться быстрее?

Молодой врач бросил взгляд на тускло светящийся спидометр, затем вновь на дорогу.

— Если мы прибавим скорость, это будет выглядеть очень подозрительно. На улице, кроме нас, никого нет, — ответил он, пытаясь при этом ободрить меня улыбкой.

Это я знал и без него, понимая, как сильно наш джип бросается в глаза.

«Почему мы не выехали раньше?» — спрашивал я себя, вспоминая слышанные мной на этой неделе тревожные слухи о том, как один охранник застрелил водителя потому, что тот остановился недостаточно быстро, и о молодом неопытном солдате, который выстрелил, так как ему «показалось», что он увидел оружие.

Тряхнув головой, чтобы отогнать от себя мрачные мысли, я снова нарушил тишину.

— Клифф, мы ненормальные. До меня только сейчас дошло, что мы едем в старом сером джипе военного образца. Останови машину, — сказал я шутя. — Я больше не хочу в ней ехать. — Повернувшись к жене, я спросил: — А ты, Джули?

— Хорошая мысль, — ответила Джули не совсем уверенно. Очевидно, моя шутка не очень ее насмешила.

Клифф улыбнулся и сказал:

— Потерпи, Дэйви. Осталось пять кварталов проехать, и ты будешь дома в целости и ...

Не успев произнести больше ни звука, он изо всей силы нажал на тормоза, его швырнуло вперед. Колеса с визгом остановились практически в тот же момент, и нашу машину занесло в сторону. Впереди, менее чем в двух метрах от меня, зияло дуло автомата. Я знал, что выстрел может раздаться в любую секунду. Солдат стоял один посреди дороги, направив на нас АК-47. Я поднял руки вверх, упершись ими в стальную крышу джипа, и не смел даже моргнуть. Я боялся, что малейшее движение будет истолковано как попытка сопротивления и спровоцирует выстрел. С поднятыми вверх руками и колотящимися сердцами мы ждали, в то время как молодой солдат пристально нас осматривал.

Мои мысли обгоняли одна другую: «В чем, собственно, дело? Десяти часов еще нет. С виду он хороший парень, мамы таких детей любят. Пожалуйста, не надо...».

Наконец солдат пошевелился и наклонил голову, чтобы рассмотреть заднее сиденье автомобиля. Когда он понял, что перед ним иностранцы, он очень медленно ослабил напряжение и сделал шаг в сторону. Затем, не произнеся ни слова, он махнул вперед дулом автомата, показывая, что можно ехать. Как по команде, мы все покорно кивнули в ответ.

Клифф включил первую скорость, и джип медленно тронулся. Он сделал глубокий вдох, а затем выдох. Я откинулся на сиденье, Джули закрыла глаза.

— Ты в порядке? — обратился я к Джули.

— Все нормально, Давид, — ответила она.

— А ты, Клифф? Ты как? — спросил я.

Некоторое время он смотрел прямо вперед, сжимая руль.

— В порядке, — голос молодого врача звучал несколько тоньше обычного. Затем, прочистив горло, он уже более уверенно произнес:

— Все нормально.

Я точно не знал, кого Клиффорд больше пытался в этом убедить — меня или самого себя.

До самого дома никто больше не проронил ни слова.

— Клифф, давай ты у нас переночуешь, — предложил я. — До начала комендантского часа осталось восемь минут.

— Нет, спасибо, Дэйв. Я могу добраться домой минут за пять.

— Ты уверен, Клифф?

— Вполне. Кроме того, я хочу попасть домой сегодня, чтобы начать собираться в Алабаму. Я вам позвоню.

Шумный автомобиль отъехал, быстро набирая скорость. Я видел, как зажглись огни стоп-сигнала, когда он притормозил, поворачивая направо. После того как машина исчезла за поворотом, я прошептал: «Храни его, Господи».

— Аминь, — добавила Джули.

Дома Джули спросила:

— Как ты думаешь, он пошутил насчет сборов в Алабаму?

— Ну, после того, что произошло сегодня вечером, я полагаю, он над этим серьезно задумается, — ответил я. — Афганистан стал опасным местом. Никто не знает, что может случиться завтра.

— Я-то уж этого точно не знаю, — сказала она. — Давид, может приготовить что-нибудь перекусить? После нашего приключения я что-то проголодалась.

— Отличная мысль, — ответил я.

Джули пошла на кухню, а я откинулся на спинку своего любимого кресла, перебирая в мыслях события последних двух недель.

В ночь с 17 на 18 апреля 1978 года известный коммунистический лидер Мир Акбар Хайбер был застрелен неизвестными. 19 апреля более десяти тысяч коммунистов и сочувствующих направились к дому Хайбера, расположенному в районе Микроян, чтобы получить его тело для захоронения. Похоронная процессия проходила через часть города.

После того как они совершили относительно мирный марш к месту захоронения в парке Зарнагар, что в центре Кабула, прошла антиимпериалистическая демонстрация. Марксистские лидеры произносили в громкоговорители и мегафоны речи, полные энтузиазма. Это шумное сборище сопровождалось выкрикиванием лозунгов и потрясанием кулаками. Такое огромное количество возбужденной молодежи с красными повязками на руках, провозглашавшей лозунги атеистического материализма в Кабуле, исламском городе со взглядами диаметрально противоположными подобной идеологии, приводило большинство людей в содрогание.

Я слышал и до этого о действиях коммунистических активистов в Кабульском университете и старших классах некоторых школ, но полагал, что масштабы подобной деятельности сильно преувеличивались. Мне было известно, что некоторые военные офицеры получили образование в Москве, но я не мог себе даже представить, что коммунизм может поколебать у афганцев их твердую веру в Бога. Однако заинтересованность Советского Союза в приверженности Афганистана была довольно очевидна, судя по впечатляющему советскому посольству, раскинувшемуся на территории двух кварталов и напоминающему усиленно охраняемую крепость с высоким каменным забором.

Напряженность, носившаяся в воздухе после демонстрации, наполнила сердца людей тревожными размышлениями о том, какой будет реакция афганского правительства и что предпримут лидеры коммунистического движения. Многие были удивлены силой сторонников марксизма.

На рассвете 26 апреля правительство арестовало нескольких коммунистических лидеров. Однако один из предводителей движения, Хафизулла Амин, был оставлен под домашним арестом. По мнению некоторых, это была ошибка, за которую президенту Афганистана, Дауду, пришлось дорого заплатить. Многие полагают, что за несколько часов, предшествовавших окончательному аресту Амина, он сумел привести в движение силы, которые и совершили апрельский переворот.

В первой половине дня 27 апреля наш район был взбудоражен тревожными слухами о волнениях в центре города, но мы сами ничего не слышали и не видели. После обеда мы с Джули заметили два реактивных истребителя, летающих кругами над Кабулом.

С огромной тревогой в голосе Джули спросила: «Давид, почему над городом летают самолеты?».

Поскольку все говорили о студенческой антиправительственной демонстрации у президентского дворца, я предположил, что таким образом правительство хочет показать свою силу. Вскоре выяснилось, что я был неправ. Внезапно, как по команде, истребители спикировали вниз и, пронесясь над городом на бреющем полете, выпустили два реактивных снаряда в сторону военной части, находившейся за Кабулом рядом с озером Карга.

Я взлетел вверх по лестнице и выскочил на балкон. Оттуда я увидел два самолета, разрезавших бриллиантово-голубое небо. Полный изумления, с открытым ртом, я уставился сначала на самолеты, затем на то место, куда полетели снаряды. Джули, появившись на балконе несколько позже, застала лишь сероватый дым, поднимавшийся оттуда, где упали ракеты. Внезапное чувство беспомощности и беззащитности захлестнуло меня.

К вечеру, слетевшись со всех сторон, над Кабулом стало кружить много других самолетов. Один за другим они бросались вниз, направляя снаряды в президентский дворец, и резко взмывали вверх. Самолеты летали над городом очень низко, прямо над нашими головами, так что даже невооруженным глазом можно было рассмотреть под крыльями истребителей еще не выпущенные реактивные снаряды. Я содрогнулся при мысли о том, что каждый из них несет смерть. Но, не в силах побороть себя, я продолжал наблюдать за взрывающимся небом. Вскоре мирное голубое небо стало грязным и уже казалось злым от поднимающегося вверх дыма и серых перекрестных линий, оставленных в воздухе истребителями.

Позже я узнал, что в то утро администрация Малалайской женской школы, расположенной в нескольких кварталах к западу от президентского дворца, в связи с напряженной обстановкой в городе решила отпустить девочек домой примерно в 11.30. Но ни отмена занятий, ни тревожные слухи, ни антиправительственные демонстрации не очень волновали двух подружек, покидавших в тот день здание школы.

Спогмай, шестнадцатилетияя дочь господина Мунсифа, нашего преподавателя пушту, и ее подруга Гвульян беззаботно прогуливались по городу, направляясь к дворцу и радуясь отмене занятий. Невысокая Спогмай, с непослушными, до плеч, волосами и мягкой, почти загадочной улыбкой была прямой противоположностью своей лучшей подруги Гвульян, высокой, с длинными, по пояс, волосами и громким заразительным смехом.

Девочки собирались сесть в автобус на остановке рядом с площадью Пуштунистан. Проходя мимо парка Зарнагар, девочки ощутили всеобщую возбужденность людей, заполнявших улицы — особенно рядом с дворцом. Впечатляющее здание резиденции президента и штаб-квартиры правительства возвышалось над городом. Как обычно, над высокой башней на площади гордо развевался флаг Республики Афганистан.

— Почему танки на площади? И почему джипы полны солдат? — спросила Спогмай.

— Может быть, это какие-нибудь военные учения, — ответила Гвульян. —Ты только посмотри на цветы в дулах автоматов. Красиво, не правда ли?

Подружки весело рассмеялись. Настроение у них было таким же ясным и безоблачным, как этот солнечный апрельский день.

Гвульян предложила еще немножко посмотреть, и девочки, пройдя мимо гостиницы «Кабул», остановились у здания почтамта. Через дорогу, в ресторане «Хайбер», обедали люди.

Внезапно прозвучал взрыв танкового снаряда. Испуганные люди подняли глаза, но никто не пошевелился. Затем выстрелы выпущенных в президентский дворец снарядов раздались снова и снова. Посетители ресторана, вскочив с мест, ринулись к выходу, задевая и переворачивая на ходу ресторанные столики. Прохожие разбегались кто куда, и машины на полном ходу неслись прочь.

Солдаты начали нервно стрелять во все стороны, и люди на улицах и тротуарах стали падать. Некоторых смерть настигла сразу, другие лежали на земле, корчась от боли. Те, кто мог, пытались подняться на ноги, чтобы убраться подальше от этого ужаса.

В панике Спогмай тоже бросилась бежать. Мальчик лет двенадцати бежал вместе с ней, пока не упал, подкошенный пулей. Краем глаза Спогмай заметила красивый желтый цветок рядом с его рукой.

Невероятно напуганная, Спогмай пустилась бежать еще быстрее, но споткнулась, потеряв туфлю. «Куда же бежать?» — в панике металась она. Спасаясь от солдат и танков, Спогмай ринулась к какой-то открытой двери с криком: «Гвульян, ты где?». Не получив ответа, она заскочила в дверь, упала и, прокатившись кубарем по грязному полу, затихла в дальнем углу. Повернувшись к двери, она увидела Гвульян, тоже влетевшую внутрь в поисках убежища.

Исцарапанные и взъерошенные, девочки с рыданиями кинулись друг другу в объятья.

— Гвульян, если мы останемся здесь, то окажемся в ловушке, — прокричала Спогмай. — Нам нужно бежать.

На четвереньках, не обращая внимания на свои израненные ладони и коленки, девочки выползли из дверей и направились к ближайшему магазину. Оттуда, прижимаясь к земле, они перебегали от дома к дому до тех пор, пока не выбрались из дыма и паники. Прислонившись к стене, они наконец-то смогли остановиться и отдышаться.

Задыхаясь и всхлипывая, Гвульян спросила:

— Что это? Что происходит?

— Я не знаю, ответила Спогмай. — Я хочу домой.

К вечеру безошибочно различимый звук выстрелов из ружей и автоматов заставил нас с Джули укрыться в дальней комнате нашего домика. Когда стемнело, мы завесили окна одеялами, чтобы стекло, вылетая, не поранило нас.

В темноте, прильнув к радиоприемнику, мы слышали много политической риторики, но так мало достоверной информации. И все же радио давало хоть какое-то представление о том безумии, которое творилось за стенами дома.

Со всех сторон доносилась автоматная стрельба, нарушающая ночной покой. Около полуночи одно из решающих танковых сражений развернулось в четырех кварталах от нашего дома. Каждый выстрел орудия сотрясал землю, приводя наше скромное жилище в движение. Мы сняли матрасы с кроватей и легли спать на полу. Слишком встревоженные, чтобы заснуть, мы с Джули провели всю ночь в разговорах и молитвах за наших афганских друзей и друзей из других стран.

«Кто с кем воюет? Может быть кто-нибудь из наших друзей и коллег попал в перестрелку? Начнут ли снова бомбить на рассвете?» — все эти вопросы возникали у меня в мыслях, и ночь не могла дать на них ответа.

Я лежал, уткнувшись лицом в подушку, обхватив голову руками, и мое сердце было переполнено невыразимо глубокой болью за тех людей, которые погибали совсем рядом с нами.

Рассвет наступил под вой рассекавших небо самолетов и грохот снарядов, раскатывающийся над Кабулом подобно грому. Лежа на полу посреди комнаты, мы вдруг услышали пронзительный рев истребителя, пикирующего прямо на дом.

Инстинктивно я рванул простыню и с криком: «Нам конец, крошка!» накрыл Джули с головой.

Я был уверен, что снаряд направлен в наш дом. Но рев реактивного самолета пронесся мимо.

Смущенно улыбаясь, я откинул простыню с лица жены и сказал:

— Отбой, Джули.

С озорным огоньком в глазах Джули ответила:

— Благодарю Вас, о храбрый рыцарь.

Те страшные девятнадцать часов стоили жизни нескольким сотням, а может и тысячам людей. Большинство из них были молодые солдаты, толком не знавшие, как обращаться с мощным смертоносным оружием. Много людей погибло, пытаясь узнать, что происходит. Выйдя на улицу, они попадали в перестрелку или под случайную пулю неопытного солдата.

Афганистан был взорван.

Вскоре после окончания военных событий мы обнаружили, что наши телефоны все еще работают. Глубоко обеспокоенный судьбой наших друзей, я позвонил господину Мунсифу. Трубку поднял его сын Амир.

— Асалам алейкум (Мир Вам), — поприветствовал он меня.

— Вали кум салам (И Вам также), — ответил я.

Изо всех сил стараясь говорить спокойно, я спросил:

— У Вас все в порядке?

— У нас все в порядке, — ответил он. — Спогмай была в центре города, когда началась перестрелка, но она смогла добраться домой живой и невредимой. Слава Богу.

— Да, действительно, слава Богу. Пожалуйста, не выходите из дому, — настоятельно посоветовал я.

— Нет, мы никуда не выходим.

— Ваш отец все еще в Джелалабаде?— спросил я.

— Да, он все еще там, — подтвердил Амир.— Он будет очень переживать за нас.

Разделяя тревогу Амира, я ответил:

— Да, понимаю. Мы с Джули будем молиться за него и за вашу семью.

— Спасибо, — ответил он.

Не зная, что еще сказать, я добавил:

— Пожалуйста, звоните нам, если мы сможем чем-нибудь помочь.

— Не беспокойтесь, Дауд, — ответил Амир, называя меня моим пуштунским именем. — С нами все будет хорошо. Вы с Джули тоже, пожалуйста, будьте осторожны.

— Мы будем осторожны, — пообещал я.

— Держите с нами связь, — сказал он.

После того, как я его в этом заверил, Амир попрощался:

— Храни Вас Бог.

— И Вас тоже, — ответил я.

Мы больше ничего не могли сделать, но успокаивало то, что наши молитвы могут помочь семье господина Мунсифа и всем нашим афганским друзьям, которые были для нас так дороги.

У нашего репетитора Аймала Масуда и его семьи не было телефона, и мы никак не могли с ними связаться. Поэтому на следующий день после переворота, несмотря на напряженную обстановку, я рискнул заглянуть на минутку в магазинчик, который держала семья Масудов. Я вздохнул с большим облегчением, увидев усатое лицо Рахмана. Его усы подпрыгнули в широкой улыбке, и он крепко пожал мне руку в знак приветствия.

— Рад Вас видеть, Дауд, — сказал он.

— Я тоже, Рахман, — ответил я.

Рахман позвал младших братьев:

— Идите сюда, Дауд пришел.

Первым появился семнадцатилетний Аймал, проворный парнишка со смышлеными глазами. Худощавость и гладкое, еще не знавшее бритвы лицо придавали ему вид прилежного студента. Портрет дополняли очки в черной оправе и короткая стрижка.

— Я очень рад, что с Вами все в порядке, Дауд, — сказал он.

— И с Вами тоже, мой друг, — ответил я.

Прежде чем я успел договорить, появился Хадим. Он тихо сказал:

— Здравствуйте, Дауд. Как у Вас дела?

Он был самым высоким из всех братьев и отличался чрезвычайно добрым нравом. Его улыбка подчеркивала маленькую родинку справа над молодыми и еще тонкими усами.

— У нас с Джули все нормально, и я очень рад видеть всех вас троих здоровыми и невредимыми. А как ваши родственники? Все ли у них в порядке? — спросил я. Мое сердце замерло в ожидании ответа.

— У всех все нормально, — ответил он.

— А как ваш зять, пост которого размещается у озера Карга? — не унимался я.

— Мы не знаем, — признался Хадим. — От него еще не было никаких известий.

— Мы с Джули много за него молимся, чтобы Бог сохранил его в безопасности, — сказал я.

— Спасибо. Большое спасибо, — практически одновременно ответили братья. Их лица были очень серьезны.

Мне хотелось добавить еще что-нибудь, чтобы развеять их тревогу. Мы с Джули практически стали частью семьи Масудов.

— Бог помогал нам до этого, Он может помочь нам и сейчас, — сказал я.— Мне пора идти, но, пожалуйста, будьте осторожны.

— Вы тоже будьте осторожны, — заметил Аймал.

— Храни Вас Бог, — попрощался я.

— Пусть Бог будет с Вами, — ответили братья.

Неопределенность ситуации бросала тень на эти краткие встречи и придавала им некоторую натянутость и порой неловкость. Нам всем хотелось сказать что-то большее, но что еще можно было сказать? Обычные разговоры, легкая беседа и даже улыбки в такой ситуации казались неуместными. Однако подобная суровая серьезность была очень необычной для наших отношений.

Через два дня после переворота перестали работать телефоны, и поэтому, взяв такси, я направился на другой конец города, чтобы узнать, как дела у господина Мунсифа. Боясь, что визит иностранца может навлечь неприятности на их семью, я не стал подъезжать прямо к дому. Вместо этого я остановил такси за несколько кварталов.

«Господи, дай мне возможность узнать, все ли в порядке с семьей моего учителя», — молился я.

Практически в тот же момент появился Амир на велосипеде и подъехал ко мне. Высокий худощавый подросток поприветствовал меня едва заметной улыбкой. Его волнистые волосы прилипли ко лбу, и капли пота, скатываясь вниз, задерживались у густых бровей.

Не дожидаясь, пока он переведет дух, я спросил:

— У всех все в порядке?

— У всех все нормально, Давид, — ответил он.

— Хорошо! — сказал я, быстро оглядываясь по сторонам.— А отец?

— Он наконец-то добрался домой, и сейчас у нас все в порядке.

— Нам нельзя дольше разговаривать, — заметил я.

— Да, сейчас сложное время, — согласился Амир.

— Я знаю. Мы молимся, — сказал я. — Пожалуйста, свяжитесь с нами, когда будет не так опасно, хорошо?

— Ладно,— кивнул Амир отъезжая.

Велосипед раскачивался из стороны в сторону, унося прочь Амира, налегавшего на педали изо всех сил. Наблюдая за тем, как он удаляется, я всем сердцем поблагодарил Бога за то, что мой учитель и его семья в безопасности.

После переворота в городе произошло много заметных изменений, но еще большие изменения произошли в людях. Всеми овладело угнетающее ощущение опасности, и чувство страха заполонило улицы, вселяя в людей недоверие и подозрительность даже при свете дня. Никто не смел приглашать в гости иностранцев, и друзья уже не могли открыто поздороваться друг с другом на улице. Хуже всего было то, что начали исчезать люди — с тем, чтобы уже никогда не вернуться.

Афганцы больше не могли быть афганцами. Вековые традиции гостеприимства этого радушного и дружелюбного народа были парализованы чувством страха. Этот скованный ужасом Кабул был совсем непохож на тот Кабул, в который мы приехали в 1976 году. Так странно было жить в атмосфере постоянных подозрений и боязни, которые вынуждали быть чрезвычайно осторожными. Но такова была жизнь. Традиции Афганистана и его независимость были взорваны и исчезли в день переворота.

Войдя в комнату, Джули прервала мои воспоминания. Бледность, оставленная шоком ночной поездки, сошла с ее лица, и оно вновь было полно жизни.

Она принесла и поставила на кофейный столик бутерброды с рыбными консервами, нарезанные колечками помидоры и чай. Повернувшись ко мне, она спросила:

— Как ты думаешь, сколько нам еще разрешат здесь оставаться?

Я помолчал некоторое время, потом ответил:

— Не знаю. Правительство, очевидно, стало антиамериканским.

— Но, Давид, мы же верующие, мы стараемся помочь людям, — сказала Джули. — Мы здесь для того, чтобы помочь, а не навредить.

— Я это знаю, но ты попробуй объяснить это коммунистическому правительству, — усмехнулся я.

— Давид, мы здесь потому, что Бог любит людей. И проявление этой любви необходимо сейчас как никогда. Разве тебе не жалко было сегодня того испуганного молодого солдатика, который остановил наш джип?

— Да, после того как я пришел в себя, — заметил я. — Я не знаю, что нам делать. Ситуация радикально изменилась. Сейчас для наших афганских друзей любая связь с нами опасна для жизни. Имеем ли мы на это право? Но, с другой стороны, как мы можем оставить их сейчас, когда им труднее всего?

— Вот так задача, — задумчиво промолвила Джули.

Я подошел и сел на диван рядом с ней. Взяв ее руку в свою, я мысленно вернулся к тем событиям, которые привели нас в Афганистан.

— Бог всегда направлял нас, — сказал я Джули. — Только Он может помочь нам принять правильное решение.

Я мысленно вернулся к своей первой встрече с Ним.

Глава вторая

Убирайся из моей жизни

Я родился в штате Огайо, в городе Бристольвилле, расположенном на пересечении двух автострад в пятнадцати километрах от большого города Уоррена, известного своими сталелитейным и автомобильным заводами. Я помню, как в детстве мы гордились тем, что в нашем городке были гастроном, парк, гостиница с пивным баром (к которому я боялся подходить даже близко), медпункт и мой любимый магазинчик «Димерс», расположенный при заправочной станции. Мужчины заходили в «Димерс», чтобы обсудить, как сыграла или сыграет школьная баскетбольная команда. Когда папа заправлялся бензином, я мог купить себе стаканчик мороженого и последний выпуск детского юмористического журнала с картинками.

Мы жили на 45-й улице, километра за полтора к северу от центральной площади. Под деревьями рядом с домом папа смастерил для меня песочницу, и каждой весной мы засыпали в нее новый белый песок. На большом дубе за домом висели качели. Я помню, как иногда, сидя на качелях, я любил смотреть вверх на длинные веревки и слушать, как они скрипят, когда я раскачивался взад и вперед, шоркая ногами по узкой полоске земли, черневшей посреди зеленой лужайки. Я часто сидел на качелях и ждал, когда папа вернется с работы на сталелитейном заводе, или когда мою сестру Элуизу привезет со школы большой желтый автобус^[2].

Однажды летом я катался на трехколесном велосипеде в нижнем этаже нашего дома^[3]. Мой «мотор» рычал, и я изо всех сил крутил педали. Я носился на велосипеде взад и вперед, пролетая через дверной проем и мимо нашей уродливой печки. С каждым поворотом я становился смелее и смелее, набирая все большую скорость. Пронесясь мимо бочки с углем, я вырвался на финишную прямую. Колеса заскрипели при развороте у яркого луча, пробивавшегося сквозь закопченное окно, и я с триумфом прорвался через дверной проем под восклицания и аплодисменты воображаемых болельщиков.

Мир взрослых остался за стенами дома и я, предоставленный самому себе, был поглощен своей игрой. Вдруг я почувствовал, что должен остановиться и замолчать. Я слез с велосипеда и замер.

У меня было такое же чувство, как бывало, когда молилась мама, только ее рядом не было. Но я знал, что со мной в комнате был Иисус Христос, и я склонил голову в почтении.

В тот момент я почувствовал вину за свои детские провинности и понял, что должен попросить у Иисуса прощения. Некоторое время я молчал, а затем сказал: «Дорогой Иисус, прости меня, пожалуйста». В тот же миг я почувствовал, как мое сердце переполнилось радостью, а из глаз полились слезы. «Спасибо», — прошептал я, осознав, что все мои грехи прощены.

Присутствие Иисуса было настолько реально, что долгое время я не мог пошевелиться. Я боялся натолкнуться на Него, но в моем чувстве благоговения и восхищения не было страха. В сердце был совершенный покой. Через некоторое время я почувствовал, что могу двигаться.

— Мам, — позвал я, направляясь к кухне.

— Да, Дэйви^[4], — отозвалась она. Когда я вошел, мама стояла у раковины, обернувшись ко мне и вытирая руки полотенцем. Она устремила на меня нежные голубые глаза, с улыбкой ожидая моих слов.

Я не знал, как объяснить все то, что со мной только что произошло, но так как мама никогда не смеялась ни над чем, что я ей рассказывал, я начал.

— Здесь только что был Иисус, — сказал я.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— Ну, просто Он сюда приходил, — ответил я.

— И что?—спросила мама, ожидая продолжения.

— Мне стало стыдно, и я попросил у Него прощения, — продолжил я. — Мам, Он просто пришел, и я попросил прощения, и Он меня простил. А потом я сказал Ему: «Спасибо».

Мама крепко прижала меня к себе и поцеловала в лоб, как будто бы в том, что я ей рассказал, не было ничего необычного.

— Я очень рада, Дэйви, — ласково сказала мама.

Осень принесла много радостных впечатлений, потому что я пошел в первый класс. Когда большой желтый автобус остановился у нашего дома в самый первый день, мне казалось, что его огоньки мигали: «Быстрей... быстрей». Мы попрощались с двухлетней сестрой Виолеттой, и Элуиза, взяв меня за руку, помогла мне перейти через дорогу. Мы обошли сияющий бампер автобуса, поднялись по ступенькам и, пройдя вглубь, уселись на одном из гладких кожаных сидений. Я прижимал к себе все свои сокровища, которые нес с собой в школу в мой первый день. Я очень гордился своей оранжевой коробкой с цветными карандашами и новым пеналом с ковбоем на крышке, внутри которого красовалась новенькая ручка.

Я ерзал на сиденьи, стараясь усесться повыше, чтобы лучше видеть все, что мелькало за окнами автобуса. Водитель закрыл двери, и мы поехали. «Накоиец-то, — думал я, — я еду в школу».

Вскоре зима снежными хлопьями припорошила красоту осенних листьев. Раскрашивание картинок для мамы и изучение алфавита сменились захватывающей игрой в снежки.

Незаметно подошло время рождественских праздников. Наш дом наполнился ароматом свежей выпечки и звуками рождественских песен. Мы с особым волнением ожидали подарков, и наше нетерпение росло с каждым днем.

«Что мне подарят в этом году?» — задавал я себе вопрос, наблюдая за тем, как под нашей нарядно украшенной елкой постепенно увеличивалась груда красиво упакованных подарков.

И хотя казалось, что рождественское утро так никогда и не наступит, этот миг наконец настал. Я с сестрами, соскочив с постелей, наперегонки бросились к подаркам. Я очень быстро нашел все подарки, на которых было написано мое имя. Отодвигая в сторону пакеты поменьше, я бросился разворачивать самый большой подарок. В жизни я не видел такой красивой игрушечной машины — это был сияющий белый автомобиль с открывающимся верхом и настоящими зеркальцами, белыми покрышками на колесах и красными сиденьями. Когда я разгонял машину на полу и отпускал ее, она мчалась с завораживающим звуком «вр-р-р». Хотя другие подарки мне тоже нравились, ни один из них не мог сравниться с моей новой машиной.

В школе, в первый день после рождественских каникул, наша учительница, миссис Браун, попросила рассказать, что нам подарили на Рождество. Я сразу же поднял руку, стараясь держать ее как можно выше. Мне так хотелось похвастаться своими подарками, но больше всего — своей заветной машиной. Однако миссис Браун решила спрашивать по рядам, так что мне пришлось дожидаться своей очереди.

В первом ряду у окна, за четвертой партой, сидел мальчик по имени Альберт. Когда подошла его очередь, миссис Браун спросила: «Альберт, а что тебе подарили на Рождество?». Альберт ничего не ответил, и миссис Браун пришлось спросить его еще раз.

В конце концов Альберт поднял коробку с шестью цветными карандашами за десять центов и запинаясь ответил:

— Коробку карандашей.

— А что еще тебе подарили? — спросила миссис Браун.

— Больше ничего, — пробормотал Альберт. Его лицо залилось краской.

Я подумал обо всех тех игрушках, которые мне подарили на праздник, и о том, как мне нравилось с ними играть. Я был настолько поражен, что Альберту подарили такой маленький подарок, что у меня пропало всякое желание рассказывать о куче своих подарков. Если честно, я обрадовался, когда моя очередь была уже позади.

Целый день мысли об Альберте не выходили у меня из головы, я просто не мог думать ни о чем другом. Этот мальчик всегда ходил в школу в одной и той же потрепанной одежде, которую не мешало бы постирать и погладить. У Альберта было больное веко, и лицо его часто бывало неумытым. Мне особенно бросалось в глаза то, что у Альберта грязные уши, потому что моя мама всегда очень тщательно проверяла уши у меня. «Мама у него, наверное, уши никогда не проверяет», — часто думал я. Альберт был не таким смышленым мальчиком, как большинство детей в классе, и поэтому его часто дразнили и смеялись над ним. Мне было очень жаль Альберта.

В тот вечер, после того как мы с мамой помолились, склонившись у моей кровати, я забрался в постель и уютно устроился под теплым одеялом, но уснуть я не мог. Мне снова вспомнились печальное лицо Альберта и его коробка карандашей. После моей первой встречи с Иисусом я часто с Ним разговаривал, когда оставался один. В ту ночь я завел разговор об Альберте: «Иисус, а что будет с Альбертом? У него ничего нет. Иисус, Ты должен помочь Альберту».

В моей голове быстро возник ответ:

— Давид, а может быть ты сам можешь помочь Альберту?

— Я? Но что я могу сделать? — смутился я. Затем меня осенила мысль. Я понял, что мне нужно сделать: подарить Альберту одну из моих игрушек. Это обрадует и Иисуса, и Альберта.

Я перебрал все свои игрушки одну за другой и в конце концов выбрал маленького пластмассового ковбоя на лошади. Я сказал: «Иисус, я отдам Альберту одного из моих ковбоев».

Я замер в ожидании похвалы, но в ответ ничего не услышал. Наконец прозвучал вопрос:

— А почему бы тебе не отдать ему свою лучшую игрушку?

— Мою самую лучшую игрушку? — повторил я. Я точно знал, какую игрушку Он имеет в виду — мой самый любимый, заветный белый автомобиль.

— Но как, как я могу с ним расстаться?— думал я. Я так любил с ним играть. Это была машина моей мечты, и я всегда обращался с ней особенно бережно.

Затем я снова задумался обо всем, что у меня было, и о том, чего у Альберта не было. Я представлял, как сильно Альберт обрадуется такой машине.

В конце концов я сказал: «Ну ладно, я отдам Альберту свою самую лучшую игрушку».

Я знал, что прежде мне нужно поговорить с мамой и спросить у нее разрешения подарить Альберту мою машину. Я тихонько слез с кровати и вышел в зал. Мама сидела в большом мягком кресле. Когда я вошел в комнату, она вопросительно подняла глаза, удивившись, что я еще не сплю.

— Мамочка, — сказал я, — я только что разговаривал с Иисусом, и Он хочет, чтобы я отдал Альберту свою самую лучшую игрушку.

Затем я рассказал маме об Альберте и о том, что произошло в тот день в школе.

Когда я закончил, мама сказала:

— Ты знаешь, Дэйви, что если ты отдашь свою лучшую игрушку Альберту, ты уже не сможешь забрать ее обратно через неделю или две, и мы не сможем купить тебе новую машину вместо этой? Поэтому, Дэйви, пойди и еще раз поговори с Иисусом, чтобы быть абсолютно уверенным в том, что Он тебе сказал.

— Хорошо, мама, — сказал я и отправился обратно в свою комнату. Я забрался под одеяло, широко открыл глаза и сказал:

— Иисус, мама сказала, что я должен с Тобой еще раз поговорить насчет Альберта, чтобы быть абсолютно уверенным, что Ты хочешь, чтобы я отдал ему свою самую лучшую игрушку.

Я услышал:

— Да.

— Спасибо! — воскликнул я, спрыгнул с постели и помчался в зал.

— Мам, — сказал я, — я уверен, что Иисус хочет, чтобы я отдал Альберту свою машину. Пожалуйста, можно я ее ему подарю?

— Конечно, сынок, — ответила мама, — ты можешь подарить ему свою машину. Завтра утром я помогу тебе ее упаковать.

Моя мама посвятила меня Богу еще до моего рождения и постоянно за меня молилась. Если она когда и была удивлена тем, что я ей рассказывал, она очень мудро держала эти мысли при себе. Поэтому взаимоотношения с Богом стали естественной и неотъемлемой частью моей жизни.

На следующее утро я проснулся с радостным предвкушением. Хотя мысль о предстоящем расставании с машиной меня несколько омрачала, я ликовал при мысли о том, как сильно удивится Альберт. Мама нашла зеленую картонную коробку из-под помидоров с ручкой посередине, и мы положили в нее машину.

По дороге в школу я думал, как и когда я отдам Альберту свой подарок. Я решил, что лучше всего будет отдать Альберту машину в конце дня. Альберта было легко провести, и я боялся, что кто-нибудь выманит у него игрушку, если я отдам ее ему раньше. С одной стороны, мне не терпелось сделать ему подарок, и я никак не мог дождаться конца занятий, но, с другой стороны, я еще целый день мог любоваться своей машиной и играть с ней на переменах. Весь день все ребята в классе восхищались моим автомобилем.

Когда прозвенел последний звонок с урока, мы должны были взять свои пальто и построиться. Я взял коробку и в последний раз взглянул на свою любимую игрушку. Затем подошел к Альберту.

— Альберт, — сказал я, — у меня для тебя есть подарок. Я хочу подарить тебе свою машину.

Альберт посмотрел на меня с недоверием.

— Вот, возьми. Это тебе, — сказал я, протягивая ему игрушку. Но он все еще боялся взять ее в руки. Вместо этого он попятился и повернулся боком, пристально рассматривая машину.

— Это честно тебе, Альберт, — повторил я. Мне хотелось, чтобы он поверил, что я не пытаюсь сыграть с ним жестокую шутку. Очень осторожно он протянул руку к коробке, все еще ожидая, что я отдерну ее обратно. И только когда он уже держал коробку обеими руками, огромная улыбка озарила его лицо. Он не знал что сказать.

Одноклассники, которые стояли недалеко от нас, начали переговариваться между собой.

— Давид отдал свою машину Альберту, — сообщил один из них. Они обступили нас, рассматривая сверкающую машину в руках Альберта.

Хорошенькая, красиво одетая Карен сказала: «Давид, ну почему ты не подарил машину мне?».

«Зачем ей, у которой все есть, нужен подарок Альберта?» — думал я. Ее слова расстроили меня.

Опасаясь, как бы кто не попробовал отобрать у Альберта машину, я стоял рядом с ним.

Когда подошла наша учительница и спросила, почему мы до сих пор не построились, кто-то сказал: «Давид отдал Альберту свою новую машину».

Она посмотрела на коробку в руках Альберта. Затем, помолчав, спросила:

— Давид, ты правда отдал Альберту свою машину?

— Да, миссис Браун, — ответил я.

— А тебе мама разрешила?

— Да, миссис Браун.

— Это точно?— спросила она еще раз.

Я был в отчаянии. Я знал — она подозревает меня в том, что я говорю неправду, поэтому со всей искренностью, на которую я только был способен, сказал:

— Да, миссис Браун. Я спросил у мамы разрешения, и она позволила мне подарить машину Альберту.

— Ну хорошо, — медленно произнесла она. Я знал — у нее все еще оставались сомнения, и поэтому очень обрадовался, что она не забрала у Альберта мой подарок.

Мы все надели пальто и построились, ожидая, когда нам скажут, что подъехал наш автобус. Услышав: «Номер один», я открыл дверь, затем остановился и оглянулся назад. Альберт стоял, прижимая к груди свое новое сокровище, его глаза горели, и на лице красовалась широкая улыбка.

Вдруг я почувствовал, как меня охватило глубокое чувство счастья, и на глаза навернулись слезы. Я крепко сжал губы и заморгал. Я даже не подозревал, какое большое счастье — делиться тем, что у тебя есть. Я поблагодарил Иисуса и прошептал: «Иисус, Альберт счастлив. Я так рад, что подарил ему свою машину». Спускаясь по бетонным школьным ступенькам, я молился: «Иисус, пожалуйста, не позволь никому отобрать машину у Альберта».

Наша семья неизменно посещала церковь в городе Уоррене, где пастором был мистер Калдвелл. Его единственный сын Ноэль стал моим самым лучшим другом и моим идеалом. Поскольку мне было всего лишь девять лет, а ему — целых двенадцать, я всегда смотрел на него с особым восхищением. В других обстоятельствах разница в возрасте могла помешать дружбе, но в нашем случае этого не произошло.

Ноэль был глубоко верующим подростком и преданно служил Господу. Он научил меня мечтать. Мы проводили часы, мечтая и давая обещания друг другу — совсем не пустячные обещания. Данные нами обеты были проверены временем и честью. Мы пообещали быть вместе во время всех самых важных событий в жизни друг друга, чего бы нам это ни стоило. Даже после того как семья Калдвеллов переехала в другой город, мы с Ноэлем остались лучшими друзьями.

Когда мне исполнилось четырнадцать лет, моим подарком на Рождество стал билет до Колумбии, города в штате Южная Каролина, где в то время нес служение пастор Калдвелл. Мне очень хотелось увидеться с Ноэлем, и за несколько недель до Рождества я попросил родителей вместо подарков купить мне билет на автобус туда и обратно. И хотя это было довольно накладно для нашей семьи, родители согласились. Я трепетал в ожидании рождественских каникул и первого самостоятельного путешествия.

Наконец наступил день моего отъезда. Папа довез меня до автовокзала и помог мне купить билет.

Заходя в автобус, я повернулся и сказал: «Большое спасибо, папа». Он кивнул головой, и двери автобуса закрылись.

Я устроился на мягком автобусном сиденьи и стал прислушиваться к равномерному шуршанию набирающих скорость колес. Когда возбужденность, охватившая меня в начале моего более чем тысячекилометрового путешествия, улеглась, я стал смотреть по сторонам и погрузился в свои мысли.

Глядя, как за окном мелькают фермы и деревенские пейзажи, я размышлял: «Кем я буду, когда вырасту? Может быть бизнесменом?». Мимо автобуса, мигая красными огнями, пронеслась патрульная машина, и я подумал: «А как насчет работы в полиции? Или, может быть, я стану моряком, как тот молодой человек, который сидит впереди меня; морская форма ему очень к лицу».

Я поудобнее устроился на сиденьи, рассматривая живописное здание церкви с белым шпилем, мимо которого мы проезжали, и подумал об отце Ноэля. «Нет, я не смог бы стать проповедником, — думал я. —Для такого дела нужно особое призвание от Бога. Кроме того, все, что требует учебы в колледже, — для меня исключено».

Придя к такому заключению, я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, чтобы вздремнуть.

Проснувшись, я подкрепился бутербродами и сельдереем, которые собрала в дорогу мама, а потом принялся разглядывать окружающих. За окном пролетали километры, перемежаясь с промежуточными автостанциями, заправками и магазинчиками. Справившись с последним печеньем, я заметил, что начало смеркаться, и вскоре уснул.

На следующее утро я доехал до станции назначения, взял чемодан и, пройдя несколько кварталов, увидел церковь пастора Калдвелла. Я открыл дверь и вошел внутрь.

«О-о, Давид! — радостно загудел своим низким голосом пастор Калдвелл. — Как я рад тебя видеть!» Он крепко обнял меня и сказал: «Я сейчас позову Ноэля. Он будет вне себя от радости».

Вскоре Ноэль стоял передо мной.

— Привет, старина! — воскликнул Ноэль. — Как здорово, что ты приехал!

— Ноэль, ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть, — ответил я.

Он забрал у меня из рук большой чемодан, и мы направились к нему домой, что было совсем недалеко. Часы летели за разговорами, мы рассказывали друг другу обо всех своих новостях и вспоминали старые добрые времена. Позже он познакомил меня с одной милой девушкой, но я был слишком застенчив и стеснялся с ней разговаривать. «В любом случае, Южная Каролина слишком далеко от Огайо», — рассудил я.

В воскресенье мы пошли в церковь, но пастор Калдвелл не проповедовал. В тот день он уступил место молодому выпускнику Колумбийского библейского колледжа. Слушая его, я отметил, что для своего возраста он проповедует очень хорошо. «Кажется, его желание служить Богу горячо и искренне», — отметил я про себя.

Мы с Ноэлем сидели на одном из задних рядов слева, и я погрузился в свои мысли. Я вспомнил старые добрые времена, когда мы так же вместе сидели в церкви с благочестивым видом, но при этом, тайком сцепив руки, мерялись, у кого сильнее хватка. Помню, как мы сидели не шелохнувшись, несмотря на то, что наши суставы постепенно белели, пока в конце концов один из нас не сдавался. Я думал и о бесконечных часах, проведенных в разговорах и беззаботном веселье, которые мы с Ноэлем так любили, и о том, как часто мы ходили на рыбалку, но так никогда ничего и не поймали.

Наконец я собрал свои разбредшиеся мысли и, вернувшись к реальности, стал слушать молодого студен та, проповедь которого подходила к концу. Именно в тот момент со мной стало происходить что-то необычное. Я почувствовал особенное присутствие Бога. В последние мгновения проповеди и последующего благословения мною овладело глубокое и непоколебимое сознание того, что мне, Давиду Лезебери, предстоит стать служителем.

Поскольку такие мгновения слишком сокровенны для того, чтобы о них с кем-нибудь говорить, я ничего никому не сказал. Каким именно было мое призвание и где мне предстояло быть, я не знал, но то, что Бог призвал меня к служению, я знал абсолютно точно.

Мой визит в Южную Каролину закончился слишком быстро. И хотя мне было очень грустно расставаться с другом, когда я сел в автобус, мои мысли почти сразу же устремились к тому, что произошло в церкви пастора Калдвелла. Всю дорогу домой я думал о своем призвании к служению. «Как быстро все это случилось», — изумлялся я. Но я четко осознавал Божье призвание и был в нем уверен, и это чувство уверенности, которое дал мне Бог, было для меня, как теплое пальто в суровую зимнюю стужу.

Следующим летом Ноэль закончил школу. Вскоре после этого я узнал, что в феврале он собирается жениться. Я очень обрадовался предстоящей свадьбе — это означало, что я снова увижу Ноэля. Ведь мы еще подростками пообещали быть вместе на всех важных событиях в жизни друг друга, чего бы нам это ни стоило, и потому я знал, что буду приглашен на свадьбу.

Период между поездкой к Ноэлю на Рождество и новостью о его свадьбе был для меня очень непростым — я пережил несколько сильных разочарований во взрослых верующих. Поэтому приглашение на свадьбу к моему верному другу было для меня особенно важным. Я знал, что уж он-то меня не предаст.

Нетерпеливо я проверял почту каждый день, будучи абсолютно уверенным, что приглашение обязательно придет. Но проходил день за днем, а его все не было. За два дня до свадьбы я в очередной раз направился к почтовому ящику и вытащил письма. Я быстро просмотрел всю почту — письма, счета, газеты, и мое сердце наполнилось отчаяньем. Приглашения не было. Подумав, что я, наверное, его просто не заметил, я внимательно просмотрел почту еще раз. Нет, я ничего не пропустил. Приглашения действительно не было. У меня не осталось ни малейшей надежды попасть на свадьбу к другу.

Совершенно разбитый и очень злой, я вошел в дом, швырнул почту на стол и отправился к себе в спальню, изо всех сил хлопнув дверью.

— Ну все, с меня хватит! — воскликнул я. — Мой самый лучший друг меня предал!

Затем, обращаясь к Богу, я выкрикнул: «Боже, если все верующие такие, я не хочу иметь ничего общего ни с ними, ни с Тобой. Убирайся вон из моей жизни. Ты мне не нужен. Убирайся вон и оставь меня в покое!».

Произнеся свою речь, я со всей своей обидой и злостью забрался под одеяло. На удивление, я сразу же уснул.

Той ночью мне приснилась комната Ноэля. Солнечные лучи, проникавшие через окно, заливали всю комнату светом, и я увидел Ноэля, склонившегося у кровати. Он тихо молился. Казалось, он совсем не изменился с того времени, как я гостил у него: высокий, лицо в веснушках, темные волосы спадают на лоб. Но, когда я присмотрелся, мне показалось, что он повзрослел. Он почему-то выглядел сильнее. Я видел, что на его лицо легла тень тревоги.

Я внимательно прислушался к словам его молитвы и вскоре понял, что он молится обо мне.

Проснувшись, я почувствовал, что восхитительное и чудесное присутствие Господа Иисуса Христа наполняет мою комнату.

Но при мысли о своей невероятной наглости мне сразу же захотелось провалиться сквозь землю. Тихо я сказал: «О, Иисус, пожалуйста, прости меня за мою невообразимую глупость. Пожалуйста, прости меня, мне очень за себя стыдно».

Надолго я замер в ожидании перед Ним, наполняясь Его силой и принимая Его прощение. Я совершил ужасную ошибку, позволив себе сосредоточить внимание на людях, которые служат Христу, а не на Нем Самом. Когда люди предали меня, я подумал, что Бог каким-то образом тоже меня предал. Этот случай стал для меня хорошим уроком и научил меня тому, что я всегда должен прежде всего смотреть на Христа, а не на людей. Эта простая истина внесла равновесие в мою жизнь. На протяжении всей моей жизни она помогала мне любить людей и доверять им, даже если они подводили меня.

В день свадьбы Ноэля я попросил у родителей разрешения позвонить Ноэлю в Южную Каролину, чтобы поздравить его. И хотя это был практически запрещенный дорогой междугородний звонок, они знали, как это важно было для меня, поэтому дали свое согласие.

Оператор набрала номер семьи Калдвилл, и Ноэль поднял трубку.

«Привет, Ноэль. Это Давид», — пробормотал я запинаясь. Я не знал что сказать. Я просто хотел, чтобы он знал, что я его люблю и доверяю ему, но в глубине души я до сих пор не мог понять, почему он не пригласил меня на такое важное событие в своей жизни.

Не успел я сказать еще что-нибудь, как Ноэль воскликнул: «Давид, почему ты не ответил на мое письмо? Я надеялся, что ты сможешь приехать ко мне на свадьбу. Я до последнего ждал от тебя ответа. Только вчера мне пришлось попросить другого человека занять твое место».

Затем он продолжил: «Мы же всегда обещали быть вместе на всех важных событиях в жизни друг друга. Я написал тебе еще в декабре».

Бормоча в ответ какие-то извинения, я залился краской смущения. Затем я поздравил его и его невесту и повесил трубку.

Заново переворошив связку старой рождественской почты, я откопал письмо от Ноэля. «Как я мог быть таким тупым?— спрашивал я себя. — Почему я раньше не просмотрел повнимательнее почту, почему я не позвонил ему раньше?»

Тот вечер стал поворотным моментом в моей жизни. Я снова мог любить и доверять людям. Бог не предавал меня. Это я предал Бога. Когда Он простил меня, Его любовь переполнила мое сердце. Мне хотелось рассказать о Его любви другим ребятам, хотя передо мной стоял еще один большой вопрос, ответа на который я не знал: «Разве может Бог действовать через такого обыкновенного парня, как я, чтобы изменить что-то в жизни других людей?».

Глава третья

За шаг до победы

Шел 1959 год, мой последний год учебы в Хаулендской школе. Я ожидал начала этого учебного года с большим нетерпением. «Этот год будет совершенно особенным», — говорил я себе постоянно. Я это чувствовал.

Тем летом я побывал на конференции общества «Молодежь для Христа» в городе Винона-Лейк, штат Индиана. Рассказы других старшеклассников о том, как Христос помог им внести существенный вклад в жизнь школы, вдохновили меня. Их слова помогли мне поверить, что я, Давид Лезебери, тоже каким-то образом смогу послужить Господу в своей школе. Хотя мои школьные годы до этого были довольно обыкновенными, перед началом этого учебного года Бог дал мне особенное предчувствие.

«Может быть, если я добьюсь в чем-нибудь успеха, ребята прислушаются к моему мнению, — думал я. — Тогда мои рассказы о Христе будут иметь особую силу».

За все годы учебы в школе я ничем особенным не выделялся среди своих сверстников. Как я ни старался, мои оценки всегда были посредственными. Я никогда не играл в оркестре и часто удивлялся тому, каким чудом меня приняли в хор: у меня совсем не было слуха. В спортивные команды меня обычно не брали, потому что и атлетических способностей у меня тоже не было.

Каждый ребенок старается отличиться перед своими родителями, и я не был исключением. По мнению моего отца, для того, чтобы из ребенка вышел какой-то толк, ему постоянно нужно делать замечания. Он считал, что похвала может испортить ребенка. Отец сам был так воспитан, поэтому и меня он воспитывал так же. В течение всех моих школьных лет я отчаянно старался сделать что-нибудь — все равно что, чтобы заслужить расположение отца.

Я был так счастлив, когда меня в седьмом классе наконец-то приняли в баскетбольную команду. Пусть всего лишь запасным игроком, но я все-таки был в команде! «Наконец-то, — думал я, —у меня будет возможность обрадовать папу, и он сможет мною гордиться».

Понимая, что мне вряд ли удастся выйти на баскетбольную площадку в настоящей игре, а даже если и удастся, то совсем ненадолго, я начал упрашивать папу прийти на тренировку. После долгих уговоров он в конце концов согласился.

В назначенное субботнее утро мы в абсолютном молчании доехали до спортзала. Я едва мог сдерживать свою радость. «Папа наконец-то увидит, как я играю», — восторженно думал я.

Во время тренировки я так носился по площадке взад и вперед, будто это была самая важная игра в сезоне. Я старался что было сил. Для меня не имело никакого значения то, что это всего лишь тренировка — мой папа и еще несколько родителей сидели на трибунах. Мне было для кого играть, и я изо всех сил старался играть лучше всех. Я подпрыгивал за каждым отскочившим от щита мячом, снова стараясь забросить его в корзину. И хотя я так ни разу и не попал, я был в гуще игры и как только мог старался помочь своей команде.

После тренировки я не мог дождаться того, что скажет папа. Быстро ополоснувшись под душем, я выбежал к машине. Я был худощавым семиклассником с мокрыми волосами и счастливым сердцем. Мне так хотелось услышать хоть одно слово похвалы — все равно какое. Даже незначительного проявления родительской гордости или одобрения за усердие было бы для меня достаточно, но этого не последовало.

Тишина казалась оглушительной. Когда у меня уже не было сил дальше терпеть, я посмотрел на папу с робкой улыбкой и спросил: «Ну как?».

В ожидании ответа мое сердце громко отсчитывало длинные секунды молчания, наступившие после вырвавшихся у меня слов. Но папа просто продолжал смотреть вперед.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он, прочистив горло, наконец сказал: «Все ребята, кроме тебя, играли очень хорошо. А тебе что мешало?».

Совершенно разбитый, я повесил голову. На глаза навернулись слезы. Я быстро смахнул их, отвернувшись к окну. Закусив дрожащие губы, я решил, что никогда в жизни больше не спрошу у папы ничего подобного. И все же я никогда не переставал пытаться стать таким, каким, как мне казалось, ему хотелось меня видеть.

С такими чувствами я вступал в свой последний год школьной жизни. Но почему-то я знал, что этот последний год будет необычным. Я очень верил, что должно произойти что-то очень хорошее.

В начале учебного года стало известно, что Джордж Лендис, который проходил у нас в прошлом году практику, будет преподавать английский язык и станет новым тренером по легкой атлетике. Это было большим событием! В нашей школе уже несколько лет не было тренера по легкой атлетике.

Когда я увидел тренера Лендиса в первый раз, у меня появилась надежда. Он был не очень высок, всего лишь метр семьдесят три — семьдесят пять, но отличался мускулистым, атлетическим телосложением. В старших классах он был выдающимся футболистом и бегуном.

Все в школе очень быстро полюбили нашего тренера. Девчонки вздыхали по нему, заглядываясь на его красивую смуглую кожу и черные вьющиеся волосы, а мальчишки уважали его за то, что он был отличным бегуном как в беге с препятствиями, так и на короткие и длинные дистанции.

Задолго до начала соревнований по школе пронесся слух, что все, кто хочет записаться в его команду, будут приняты. Отсеивать никого не будут. Но если кто-нибудь потеряет спортивную форму — знак принадлежности к команде, тот из нее автоматически выбывает. С сердцем, полным радости и предвкушения, я записался в команду. «Может быть, —думал я, —у меня будет возможность рассказать ребятам о Господе».

Наша команда в основном состояла из старшеклассников вроде меня, которые до этого практически не занимались легкой атлетикой или другими видами спорта. И хотя остальные тренеры посмеивались, глядя на нашу разношерстную команду, тренер Лендис остался верен своему обещанию — он никого не отсеял.

После первой тренировки я остановил тренера и спросил, можно ли по четвергам приходить на тренировки попозже.

— По четвергам после занятий собирается клуб «Молодежь для Христа», — сказал я. — Но я могу отрабатывать пропущенную тренировку сам, после окончания собрания, если можно.

— Хорошо, — согласился тренер без колебаний.

«Так просто? Может быть, он так легко дал свое согласие потому, что считает, что я ни на что не гожусь?» — подумал я.

В первую неделю тренировок, сразу после собрания христианского молодежного клуба, я быстро пришел в раздевалку, чтобы переодеться. Остальные ребята уже окончили тренировку и собирались уходить. Направляясь к спортзалу, я увидел, как тренер садится в машину. Он остановился и пристально посмотрел на меня.

Под его взглядом я почувствовал себя очень неловко. Мне хотелось знать, что он думает по поводу моих самостоятельных тренировок по четвергам. Может быть, он считает, что я несерьезно отношусь к тренировкам. Или, может быть, он меня до этого никогда особо и не замечал. Наверное, для него совсем не важно, чем занимаются запасные игроки вроде меня.

После длинной паузы тренер улыбнулся и сказал:

— Здравствуй, Давид. Как твои дела?

Я нервно ответил:

— У меня все в порядке. Я вот тут собираюсь потренироваться. У меня после уроков было собрание христианского клуба, но я обязательно отзанимаюсь как положено.

— О, я в этом не сомневаюсь, — сказал тренер. — Я совсем не против твоих собраний.

Затем он снова замолчал, сосредоточив все свое внимание на мне, как будто во всем мире больше никого не существовало!

Наконец он сказал:

— Давид, у тебя все получается, я хочу, чтобы ты знал, что у тебя все хорошо получается. Из тебя выйдет отличный бегун на 800 метров. Не переживай так сильно, ладно?

— Ладно, — ответил я как ни в чем не бывало, стараясь не показывать, как взволновали меня его слова.

«Он в меня верит», — думал я, наблюдая, как он сел в машину и скрылся из виду.

Во время тренировки холодный мартовский ветер и моросящий дождь хлестали меня по лицу, но мне казалось, что каждый новый шаг поднимает меня все выше и выше. Я мчался вперед по беговой дорожке стадиона, и мои мысли перегоняли одна другую: «Тренер Лен-дис помнит, как меня зовут. Он не сердится на меня. Он понимает, почему я хожу на христианские собрания. Он даже считает, что из меня получится хороший бегун на 800 метров».

Размеренный стук кроссовок по беговой дорожке отдавался у меня в ушах и я молился: «Господи, помоги мне победить в соревнованиях ради Тебя, ради моего тренера и моей команды».

Я откуда-то знал, что смогу набрать пятнадцать очков, необходимых для награды^[5]. Почему-то у меня в этом не было никаких сомнений.

Продолжая свою пробежку, я вспомнил, что забыл поблагодарить тренера Лендиса за слова поддержки. Но у меня было такое ощущение, что в этом не было необходимости.

Вскоре я ощутил себя полноценным членом команды. Улыбка тренера всегда ободряла меня, хотя его мягкие карие глаза, сияющие теплом, когда он улыбался, казалось, могли пронзить насквозь. Тренер Лендис был католиком и глубоко верил в Бога. Мы очень уважали нашего тренера, потому что в своей речи он никогда не употреблял ругательств и не кричал на нас, чтобы устрашить или подстегнуть.

В нашей команде было два хороших бегуна на 800 метров, и я обычно приходил третьим. Пересечение финишной линии для меня всегда было маленьким чудом. Много лет спустя я узнал, почему мне так тяжело давался бег. Оказалось, у меня был бронхоэктаз левого легкого: врожденное расширение бронхов.

Сложнее всего мне давались тренировки на выносливость. Сначала нужно было пробежать 200 метров скоростным бегом, затем небольшой отрезок трусцой, потом снова скоростным бегом — следующие 200 метров. Бегуны на длинные дистанции, те, кто участвовал в забеге на 800 метров и более, должны были совершать такую пробежку шесть раз. Я бежал до тех пор, пока боль не одолевала меня, и я, задыхаясь, не начинал хватать ртом воздух. Затем, после небольшой передышки, я снова продолжал тренировку. Но моей самой большой проблемой было то, что я бегал, как утка — выворачивая ступни в сторону, вместо того чтобы держать их прямо. Хотя тренер и другие товарищи по команде пытались переучить меня, я ничего не мог с собой поделать.

Каждый раз, когда я бежал, я молился за тренера и членов команды. Иногда я тренировался рядом с большим Джимом Найкумом, толкателем ядра. Мы его звали Большой Джим, потому что в нем было сто килограммов одних мускулов. Кроме того, Джим был отличным баскетболистом. Его телосложение разительно отличалось от моей худощавой фигуры — при росте метр восемьдесят я весил шестьдесят килограммов.

— Джим, — говорил я ему, — а если ты вот вдруг сегодня умрешь, ты готов предстать перед Богом?

Я знал, что мне лучше самому быть готовым предстать перед Богом, если Джим окажется в плохом настроении, потому что одним ударом он запросто мог отправить меня в мир иной. Хотя обычно он просто смеялся: «Ну давай, поучи меня, Дэйви, поучи».

Наши соревнования по легкой атлетике проходили довольно хорошо. Участие в них стоило мне больших усилий, но несмотря на это я так и не добился никаких особенных успехов. И все же мне нравилось каждое мгновение соревнований. Я был частью команды.

Однажды вечером тренер Лендис напомнил нам, что в следующем состязании мы будем выступать против Урсулинской школы, знаменитой своей сильной легкоатлетической командой. Мы знали, что тренер Лендис установил рекорд в беге с барьерами, когда учился в этой школе. Поэтому в этих соревнованиях нам особенно хотелось показать хорошие результаты.

В течение всего дня соревнований наша молодая команда достойно соперничала с командой ветеранов. Разницы в очках почти не было.

Тренер Лендис собрал нас вокруг себя и сказал: «Сейчас мы с ними абсолютно равны. Два последних выступления — прыжки с шестом и забег на 800 метров будут решающими. Постарайтесь, ребята!».

Прыгуны с шестом заканчивали свои состязания, а мы начали готовиться к забегу на 800 метров. Чтобы снять напряжение, я прошелся мимо пустых трибун и остановился посмотреть на прыгунов.

— Ну, давай! — крикнул я Джиму Фрейзеру, который стоял лицом к планке, держа в руке шест. Он взмахнул рукой, показывая, что все в порядке.

Мне нравился забег на 800 метров. Это была моя дистанция. Я просто знал, что могу занять одно из первых мест и помочь своей команде выиграть. И хотя я никогда не занимал выше пятого места, моей целью было занять четвертое, потому что только первым четверым бегунам засчитывалось очко.

Давид Вайс, позже добившийся больших успехов в легкоатлетической команде при Кентском университете, только что занял первое место в забеге на полтора километра. Он пришел, чтобы поддержать меня. В нашей команде был дух особого единства, передавшийся нам от тренера, у которого не было любимчиков.

Этот забег был крайне важен для команды, для тренера, для меня и, мне казалось, для Христа тоже. Мне очень хотелось внести свой вклад в победу команды. Я прохаживался взад и вперед, разогревая мышцы рук, а затем, поочередно, ног, наклонялся, потягивался, выпрямлялся и снова ходил взад и вперед.

Услышав: «Забег на 800 метров, на старт», я подошел к белой линии, ощущая слабость в ногах и осознавая, что мне уже не хватает воздуха. Судья зарядил пистолет. Я сделал три глубоких вдоха — вдыхая так глубоко, как только мог — и нагнулся еще раз, для растяжки.

— На старт! — Я подошел к стартовой линии средней дорожки.

— Внимание! — Слова тренера звучали у меня в ушах: «У нас равный счет. Постарайтесь, ребята».

Щелчок! Прозвучал выстрел — забег начался.

Трое бегунов вырвались вперед на первом же повороте. Остальные держались вместе. К концу первого круга положение не изменилось. Только мы зашли на второй круг, как я ощутил жжение в легких, но в остальном я чувствовал себя довольно хорошо, и у меня был выбран хороший ритм. Два бегуна начали отставать, и расстояние между ними и остальными продолжало увеличиваться на протяжении всего забега.

К началу последнего круга я уже тяжело дышал и чувствовал, что у меня начинают слабеть ноги. Когда мы вырвались на финишную прямую, впереди меня были три бегуна, которых мне ни за что было не догнать, еще один шел сразу же за мной, а двое остались далеко позади. Мне не нужно было производить сложных расчетов, чтобы понять, что я только должен удержаться впереди бегуна, шедшего в десяти метрах позади меня. Всего лишь один соперник, всего лишь десять метров. Я мог это сделать.

Голос тренера звенел у меня в ушах: «Бегите изо всех сил! Когда ноги кричат и требуют остановиться — значит самое время поднажать!».

Я напряг все силы, не обращая внимания на жегший мне глаза пот и мучительный огонь в легких. Казалось, до четвертого места уже рукой подать... Я чувствовал это по ритму бега и четкой работе рук.

«Вот оно! Вот оно! Я лечу», — думал я.

Вдруг я увидел, что бегун, шедший позади меня, оказался плечом к плечу со мной. До финиша оставалось шагов семь.

«Нет! Этого не может быть!» — твердил я себе. Я еще поднажал, и он тоже. Шаг за шагом его движения в совершенном ритме совпадали с моими. «Все равно, — думал я, —я могу его обогнать! Только еще чуть-чуть». Я схватил ртом воздух, сжал зубы и кулаки, приготовившись к последнему рывку на финише. Я напряг все тело, каждый мускул был натянут до предела. В отчаянном усилии я перебросил через финишную черту свое изможденное тело.

Но несмотря ни на что все мои усилия оказались напрасны. Я проиграл. Я проиграл за шаг до победы, и моя команда проиграла, недобрав одного очка. Мне не хватило одного шага.

Разочарование, как полуночная тьма, покрыло мое сердце пеленой.

Я думал, что тренер Лендис будет разочарован, но, казалось, он даже не расстроился из-за моего проигрыша, потому что он знал: я отдал все свои силы, все что мог.

Когда он положил мне руку на плечо, я воскликнул:

— Тренер, я так хотел помочь команде!

— Это ничего, Дэйв, — сказал он.

Хотя я знал, что он действительно так думает, я все равно был безутешен. «О, Боже, я молился об этом соревновании и я бежал этот забег для Тебя. Ну почему я не смог занять хотя бы четвертое место?»

Мои мечты померкли. Я не был победителем. Я пришел пятым.

В мае, за несколько недель до окончания школы, я, как всегда, усиленно занимался на субботней тренировке. Я бежал изо всех сил до тех пор, пока мне не стало плохо. Мне пришлось сойти с дистанции, потому что у меня началась рвота. После этого я отошел от беговых дорожек и присел на траву. Мне хотелось остаться одному, но тренер Лендис подошел ко мне и присел рядом со мной.

Глядя мне прямо в глаза, он сказал:

— Давид, я хочу, чтобы ты знал, что некоторые парни физически не предназначены для бега, даже если они стараются изо всех сил. Я знаю, что ты совершенно выкладываешься на тренировках. Если честно, мне хотелось бы, чтобы у всех, кого я тренирую, было такое же отношение, как у тебя. Я вижу, что ты отдаешь все что можешь. Сделать больше не может никто — это выше человеческих сил.

Хотя его слова ободрили меня, с каждым проигрышем пятнадцать очков, необходимые для награды, становились все более и более недостижимыми, и большая буква «X» — почетная награда Хаулендской школы, ускользала из рук все дальше и дальше. Вскоре я понял, что у меня нет никаких шансов получить заветную букву. Я не смог набрать ни одного очка, и, судя по тому, как шли дела, у меня вряд ли получится набрать их до конца учебного года. Но несмотря на это тренер продолжал меня подбадривать.

Наконец-то пришел день окружного соревнования. Мы побили всех соперников. Наша команда набрала 78 очков; наши ближайшие соперники не набрали и половины того. Какой это был необыкновенный день для всей школы! Команда тренера Лендиса, в которую принимали всех подряд, стала окружным чемпионом. Более того, мы были единственной спортивной командой в нашей школе, которая победила в соревнованиях в этом году.

Я был так счастлив, что смог стать частью такой команды, я так этим гордился! И хотя я не принес своей команде ни одного очка, я помогал вдохновением, поддержкой и примером в упорстве и настойчивости.

Вручение наград в конце года всегда было особенным событием для школы, но в этом году я ждал его больше обычного. Наконец-то я был членом команды — не просто команды, а команды чемпионов. Тем утром более 700 учеников заполнили трибуны нашего спортивного зала. Я был так счастлив, когда тренер Лендис вызвал всю нашу команду вперед. Под гром аплодисментов, свист и выкрики директор школы вручил тренеру Лендису большую золотую награду за победу в чемпионате. Болельщики на трибунах размахивали чернооранжевыми флагами, крича: «Это наша команда!». Мне казалось, что во всем мире не может быть прекрасней звуков, чем эти оглушительные крики в спортзале.

Крепко пожимая каждому руку и улыбаясь знакомой улыбкой, тренер Лендис прошел вдоль нашего строя и вручил небольшую награду каждому члену команды. Вручение награды было для меня одной из самых счастливых минут в моей школьной жизни.

После этого заветную букву «X» вручили Давиду Вайсу, Большому Джиму Найкуму, Джиму Фрейзеру и еще нескольким ребятам. Немного разочарованный тем, что мне так и не удалось получить свою букву, я все же гордился тем, что был в одной команде с этими ребятами.

На несколько секунд все замерло, затем тренер Лендис сказал:

— А сейчас награда вручается Давиду Лезебери...

Его слова, отскочив от бетонных стен спортзала, оглушили меня. Я был потрясен, я не верил своим ушам.

«Это ошибка, жестокая ошибка!» — думал я.

Онемевший и смущенный, я не смел пошевелиться до тех пор, пока парень, стоявший рядом со мной, не хлопнул меня по спине, подталкивая вперед. Так как я стоял в конце строя, мне пришлось пройти мимо всех членов команды. Они все знали, что я не набрал ни единого очка, не то что пятнадцать, нужных для получения буквы.

«Что они подумают?» — ужаснулся я.

Но постепенно мое смущение сменилось радостью. Все ребята улыбались, пожимали мне руку, хлопали по плечу и говорили что-то вроде:

— Эй, старик, это классно!

— Здорово!

— Поздравляю!

Тренер в присущей ему манере, глядя прямо в глаза, пожал мне руку. Вручая большую оранжевую букву «X», он сказал:

— Я хочу, чтобы ты знал, Давид, что я не просто так даю тебе эту награду. Ты ее заслужил. Поздравляю, ты получил свою букву!

Позже я узнал, что тренеру Лендису стоило больших трудов добиться разрешения атлетического комитета на вручение мне этой награды. Но каким-то образом он сумел убедить их в том, что я приложил все усилия, на которые только был способен. И хотя я не набрал ни одного очка, я отдал все что мог и потому заслуживаю награды.

Как я дорожил этой буквой! Каждый раз, когда я на нее смотрел, она напоминала мне обо всем, чему я научился в легкоатлетической команде, чему научил меня тренер Лендис. Он знал, что из меня не получится выдающегося бегуна, но он дал мне возможность быть частью команды, тогда как любой другой тренер меня бы сразу же отсеял. В его глазах мои усилия были превосходными даже тогда, когда результаты были от этого далеки. У тренера, который был больше заинтересован в воспитании характера молодых ребят, чем в том, чтобы одержать как можно больше побед, я научился не отступать и не сдаваться, даже если продолжать неимоверно трудно.

После участия в школьной легкоатлетической команде я стал задумываться над тем, что Бог никого не «отсеивает» из Своей команды. Мой жизненный Тренер никогда не забирает ни у кого спортивную форму. Только тот, кто сам сдается, выбывает из Его команды. Я решил для себя, что никогда не сдамся, но всю жизнь буду прилагать все силы, чтобы получить награду для Бога. Раньше меня расстраивало то, что у меня не было особых талантов, но я решил, что Бог сделал меня таким, какой я есть, не просто так, а с определенной целью. И если Он принимает меня таким, какой я есть, то и мне стоит сделать то же. Перестав сравнивать себя с другими ребятами, я обрел новую свободу.

Глава четвертая

Звуки судьбы

С четырнадцати лет я знал, что Бог призвал меня к служению. Я боялся, что могу помешать Божьему предназначению, если поддамся романтическому увлечению в свои восемнадцать лет, поэтому в последний год учебы в школе я перестал встречаться с девушкой, в которую легко мог влюбиться.

Невысокая брюнетка Джули Перри училась со мной в одном классе. Это была веселая и задорная девушка, непоколебимо преданная Христу. По сути именно она, тихая, но решительная, и организовала клуб «Молодежь для Христа» в пашей школе. Очарование ее характера не давало покоя моему сердцу.

Мне было очень трудно сказать ей, что праздничный ужин клуба «Молодежь для Христа» по поводу окончания школы будет нашей последней встречей, но я знал, что должен это сделать. После праздничного ужина мы молча доехали до ее дома, немного посидели во дворе на качелях, и перед тем как попрощаться, тихо помолились, попросив Бога о том, чтобы в наших жизнях все совершилось в соответствии с Его волей.

Мне стоило больших усилий не ездить к ней в гости тем летом, но я твердо держался принятого решения и только пришел попрощаться с Джули в сентябре, перед тем как мы разъехались учиться. Она поехала в Нью-Йорк, а я — в Спрингфилд, штат Миссури. В колледже я встречался с другими девушками. И хотя мне нравилось их общество, я не мог забыть свою темноволосую одноклассницу.

В конце лета после второго курса Джули приехала домой на две недели. На следующий же день после ее приезда я отправился к ней в гости. По дороге к ее дому я размышлял над тем, какой будет наша встреча. «Остались ли у меня к ней все те же чувства?» — спрашивал я себя.

— Привет, — сказала она, открывая дверь. Ответ на мой вопрос был получен в то же мгновение. Мои чувства к Джули совсем не изменились. Более того, она казалась мне еще более привлекательной.

Я расспросил ее о делах. Зная, что Джули поехала в колледж со ста долларами в кармане, я часто думал о том, как ей удается прожить совсем без денег.

Она сказала, что Бог о ней позаботился, и я знал, что она имеет в виду. Я сам поехал учиться почти без денег — в тот год, впервые за всю жизнь, мой папа остался без работы.

Сидя на знакомых качелях перед домом, мы разговаривали о жизни в колледже.

— Ты с кем-нибудь встречаешься? — спросил я. — Почему я так нервничаю? — думал я, задавая этот вопрос.

— Иногда, — ответила Джули.— А ты, Давид?

— Время от времени, — ответил я, заливаясь краской. — Это у тебя серьезно, Джули? — Мое сердце громко билось в ожидании ответа.

— Пока нет. А у тебя? — спросила она, взглянув на меня своими лучистыми карими глазами.

Я не знал, заметила ли Джули мою нервозность, когда я, смеясь, ответил: «Пока нет!». Я спросил, не против ли она, если я ей буду иногда писать, и по выражению ее лица понял, что моя идея ей понравилась.

Той осенью в колледже я провел много времени в молитве, спрашивая Бога, была ли Джули той самой девушкой, которую Он для меня приготовил. Я сказал Богу, что если Джули и есть та девушка, то я очень рад.

Убедившись в том, что наши взаимоотношения — действительно от Бога, я с большим нетерпением стал ждать рождественских каникул.

Новогодним вечером, отвозя Джули домой, я признался, что люблю ее, и сказал почему. Я сделал ей предложение.

Очень мягко она ответила: «Давид, мне бы хотелось принять твое предложение, потому что я тоже тебя люблю, но сначала я должна помолиться, чтобы быть уверенной, что на это есть воля Божья».

Ее ответ привел меня в еще большее восхищение. Именно на такой девушке я и хотел жениться.

Через полтора месяца Джули приняла предложение. Мы назначили день свадьбы на 15 августа, вскоре после моего выпускного.

В день свадьбы я чувствовал себя самым счастливым человеком в мире. Ноэль был моим свидетелем, и тренер Лендис тоже был у меня па свадьбе.

Я не мог наглядеться на свою невесту, и мне казалось, что моей любви нет границ. Я знал, почему я женюсь на Джули. Меня притягивал ее по-настоящему христианский характер. Я видел, что она не сдавалась под напором обстоятельств — Джули выросла в очень сложной семейной обстановке. Ей пришлось работать, когда она училась в старших классах, а потом и в колледже, чтобы обеспечить себя. Но в ней было столько любви к жизни, и источником этой любви был Бог. Джули умела быть самой собой, умела мечтать сама и верить в мои мечты.

Позже мы переехали в пригород Чикаго, потому что я поступил в семинарию «Тринити» в Дирфилде, штат Иллинойс, для того чтобы приготовиться к служению. Месяцы летели один за другим, и я постепенно привыкал к новой академической атмосфере.

Пятница, 12 февраля, начиналась как ничем не примечательный день. Однако именно этому дню суждено было разительно изменить ход нашей жизни.

В тот день Джули не нужно было идти в школу, где она работала учительницей, и я предложил:

— Хочешь, пойдем сегодня со мной на занятия?

— Хорошая мысль, — сказала она, обрадовавшись тому, что в этот дождливый и мрачный день ей не придется сидеть одной в нашей маленькой комнатке, «изысканно» обставленной подержанной мебелью.

В семинарии каждый день проводилось утреннее богослужение, и мы отправились на одно из них. В то утро проповедовал бывший выпускник Колумбийского библейского колледжа, который теперь нес служение в одной из латиноамериканских стран.

Слова этого рыжеволосого мужчины средних лет глубоко проникли в мое сердце. Он приводил статистические данные, свидетельствовавшие о том бедственном положении, в котором находятся люди разных стран мира. То, что он говорил, звучало примерно так: «Девять из десяти христианских служителей остаются работать в Соединенных Штатах».

Сидя в третьем ряду, я, как и положено хорошему студенту семинарии, критически оценивал его пламенную речь, но полагал, что ко мне его слова не имеют никакого отношения. Бог не призывал меня работать в других странах, и я знал почему: у меня на это просто не было способностей.

«Если необходимость так велика, то почему все талантливые и одаренные люди не едут в другие страны? — думал я. — Яуверен, что Бог призывает многих, но они просто не отвечают на Его призыв».

По окончании своей двадцатиминутной речи проповедник сказал: «Каждый рожденный свыше верующий должен встать на колени и сказать Богу, что он готов служить Ему в любом месте, куда бы Бог его ни направил».

Эти слова привлекли мое внимание. Затем он продолжил: «Если Бог не призовет вас ехать в другую страну, это совсем не значит, что вы хуже других».

Я почувствовал огромное облегчение при этих словах и подумал: «Это хорошо, потому что я всем сердцем стараюсь следовать за Господом».

Я не мог даже представить себя в другой стране, особенно если это означало изучение другого языка. Но слова проповедника не давали мне покоя.

«Каждый верующий, — думал я. — Как интересно. Я никогда не спрашивал Бога, призвал Он меня к служению в другой стране или нет».

В тот вечер дома я сказал Джули: «Как можно быть искренним последователем Христа, если ты не готов следовать за Ним, куда бы Он ни призывал?».

Она пожала плечами, как будто знала ответ, но тщательно обдумывала скрытый в нем глубокий смысл, тем самым предоставляя мне возможность самому отыскать ответ на свой вопрос.

На следующее утро мы преклонили колени у тахты, и я сказал: «Господи, я хочу чтобы Ты знал, что мы готовы служить Тебе в любой стране мира». В тот момент вопрос готовности был улажен, и мы не думали, что за этим последует что-нибудь серьезное. Откровенно говоря, я считал, что с этим уже покончено. Но в течение нескольких последующих недель у меня появилось чувство, что может быть — лишь только может быть — Бог призывает нас служить в другой стране.

«Это не может быть от Бога, — говорил я себе. — Это, наверное, просто мои собственные мысли».

Дерзость моя дошла до того, что я заявил: «Господи, не может быть, чтобы Ты призывал меня, потому что я не могу выучить ни один иностранный язык. У меня же «D»^[6] по греческому».

Потом я прочитал в Библии историю о том, как Моисей пытался объяснить Богу, что он не может идти в Египет, потому как косноязычен. «Боже, я понимаю проблему Моисея», — сказал я с энтузиазмом. Мне бы нужно было остановиться прямо там, но я сделал ошибку, продолжив читать, потому что Бог отвечал Моисею: «Кто дал уста человеку? Я помогу тебе говорить и научу тебя что сказать».

Я знал, что Бог говорил ко мне через Свое Слово — Библию, и мне очень хотелось исполнить Его волю, но я чувствовал, что ни на что подобное просто не способен. А что, если с Джули что-нибудь случится или она заболеет? Я беспокоился, хотя где-то в глубине души знал, что это просто предлог.

«Ты знаешь, что Я первый в жизни Джули, — сказал тихий голос. — Именно поэтому Джули тебе так и понравилась».

Это была истинная правда. Понимая, что Господь не примет никаких отговорок, я просто сказал: «Хорошо, Господи».

Один друг дал Джули книгу Джона Поллака «Хадсон Тейлор и Мария — пионеры в Китае», и сказал, что она обязательно должна ее прочитать. Каждый вечер мы вместе читали эту книгу. Мы изумлялись любви Тейлора к людям Китая и тем жертвам, на которые он шел ради них. Чем больше мы читали, тем больше понимали, что величайшая добровольная жертва Христа за наши грехи вдохновляла Хадсона и Марию и была источником их сострадания к людям. В глубине сердца мы знали, что эти люди не просто сознавали умом, как велика жертва Христа на кресте, — они этим жили. В жертве Христа они ясно видели самоотверженную и сострадательную любовь Бога к людям. Тейлоры верили, что единственная возможность выразить благодарность Богу — в том, чтобы донести эту любовь до других.

«Разве мы не должны быть готовы сделать то же?» — думал я. Закончив читать последнюю главу, мы разрыдались в присутствии Бога. Наши сердца наполнились любовью к людям и заботой о них. Эти чувства, нахлынув, как морские волны, полностью захлестнули нас, и мы воззвали к Господу: «Боже, пошли нас к людям, с которыми мы сможем поделиться той любовью, которую Ты даруешь нам».

Мы прошли полный круг от «это невозможно» до «мы готовы» и затем к «пожалуйста, пошли нас». Мы действительно были уверены, что Он так и сделает, мы только еще не знали, куда нам предстоит отправиться.

Однажды в воскресенье Джули дремала в лучах теплого весеннего солнца, заливавшего спальню, а я сидел рядом, облокотившись на подушку. В тот день я решил приступить к чтению огромной книги под названием «Мировая энциклопедия народов». Я подумал, что если мы собираемся ехать за границу, то мне нужно больше знать о других странах. Первая страна, о которой рассказывалось в этой книге, был Афганистан.

В книге перечислялись основные факты об Афганистане: исламское государство, окружено сушей, граничит с СССР, Китаем, Пакистаном, Ираном; приблизительная численность населения 15 миллионов, 25 процентов населения ведет кочевой образ жизни, 90 или более процентов населения неграмотно, в стране представлено около 20 языков; преобладающими языками являются пушту и персидский (дари); количество асфальтированных дорог невелико, железные дороги отсутствуют.

Через несколько недель по одному из предметов, преподаваемых в семинарии, мне задали написать доклад о какой-нибудь части света. Я выбрал Центральную Азию. Готовясь к докладу, я узнал о народности, которая в то время насчитывала более 10 миллионов человек. Англичане называли их патанами, а они сами называли себя пуштунами. Мне было немного стыдно, что до этого я никогда о них не слышал, хотя они были самой многочисленной народностью в мире. «Кто эти люди, постоянно завладевающие моим сознанием?» — спрашивал я себя.

Из дальнейшего чтения я узнал, что они говорят на языке пушту и живут в основном в Восточном Афганистане и Пакистане. Многие населяют область знаменитого Хайберского прохода, о котором я все-таки слышал. Позже я узнал, что этот свободолюбивый народ никогда и никем полностью не был завоеван.

С изумлением я открыл для себя, что живут они в соответствии с кодом чести, называемым пуштунвали. Этот суровый закон включал бадал (месть, что на их языке дословно означает «обмен»), мелма-палина (теплое гостеприимство) и нанавати (предоставление убежища даже врагу). Чем больше я читал, тем яснее мне становилось, что это сильные и глубоко верующие люди. Они были мусульманами, самоотверженно защищавшими честь Всемогущего Бога. Пуштуны отличались такой же суровостью, как и та земля, на которой они жили, поэтому ружья и ножи являлись неотъемлемой частью их снаряжения.

Стремительно и безмолвно эти смелые люди и суровая красота их земли пленили мое сердце.

Изучая разные научные книги, написанные восточными и западными специалистами, я начал понимать, что значит быть мусульманином. Я стал больше разбираться в социальной структуре Афганистана и других исламских стран.

Ученые утверждали, что мусульманская культура, политика, образование, религия и поведение в обществе тесно взаимосвязаны. Из их работ следовало, что преданность семье, своему народу и обществу не просто высоко ценилась в исламском обществе, но являлась безусловным требованием. Человек, который слишком сильно отклонялся от принятых норм, считался предателем независимо от того, находился он в своей стране или за ее пределами. Обычно такого человека исключали из жизни семьи и общества социально и физически, и даже могли убить. Почему? Потому, что в глазах своего народа этот человек был предателем, обесчестившим и опозорившим свою семью и свой народ. Пришельцы или даже люди внутри общества, ставшие причиной таких перемен, часто рассматривались как беспринципные и опасные личности, потому что их влияние привело к таким разительным изменениям, и с ними поступали соответствующим образом.

Внимательное изучение авторитетных источников на тему исламской культуры и общества протрезвили меня. Я стал пытаться поставить себя на место мусульманина.

Меня интересовало, бывает ли так, что мусульманин думает одно, а поступает по-другому, потому что он должен действовать согласно принятым нормам. Мне также было интересно больше узнать об их основных правах человека — право свободно мыслить, подвергать что-нибудь сомнению, свободно делать свой выбор.

Хотя я не знал ответов на свои вопросы, одно я знал точно: мне не терпелось встретиться с этими людьми.

Прошло больше одиннадцати лет с тех пор, как я сидел на заднем ряду в церкви пастора Калдвелла в Южной Каролине, и девять месяцев с того утра, когда рыжеволосый мужчина проповедовал в семинарии. А теперь звучал призыв Самого Христа, волновавший меня до глубины души. Мне хотелось быть рядом с пуштунами, чтобы узнать их поближе. Я хотел смеяться, когда они смеются, и плакать, когда они плачут. Мне хотелось, чтобы мой язык произносил замысловатые звуки их языка, и уши могли различать его музыку. Мне хотелось быть среди них.

Безо всяких колебаний Бог дал мне сердце пуштуна.

Глава пятая

Прилив радости

Изначально мы планировали отправиться в Пакистан, а не в Афганистан. Для нас с Джули не имело значения, по какую сторону границы жить, лишь бы мы могли трудиться среди пуштунов в Центральной Азии, ибо таковым было наше призвание. Мы подали заявление в Ассамблеи Божьи^[7] с просьбой разрешить нам служить за пределами США, и после того, как наши кандидатуры были одобрены, я сложил с себя обязанности пастора той церкви, которую мы основали в городе Лансинге, штат Иллинойс. Вскоре после этого мы переехали в маленькую квартирку. Во время подготовки к отъезду меня не оставляло необъяснимое чувство беспокойства. Мне почему-то казалось, что нам нужно ехать в Афганистан, а не в Пакистан.

«Но почему?— думал я. На то не было никаких видимых причин. — Может быть это просто мои мысли?»

Однажды поздно вечером, когда Джули уже спала, я расхаживал взад и вперед по комнате, ища ответа у Господа. Измученный тщетными поисками, я сел за кухонный стол и сказал: «Боже, что Ты хочешь мне сказать?». В ответ я ничего не услышал, кроме ровного гудения холодильника. Открыв Ветхий Завет Библии на Книге Руфь, я прочитал о том, как только что овдовевшая молодая женщина решила не оставлять свою также овдовевшую свекровь Ноеминь, но отправилась с ней в чужую страну, вместо того чтобы вернуться домой, к родителям. Хотя ее поступок выглядел довольно нелогично, и подобный шаг сделать было непросто, ее решение было подсказано любовью к Богу и желанием поступать по Его воле.

Каким-то не до конца понятным образом эта история говорила мне, что нам нужно ехать в Афганистан. Я не мог это объяснить — я это просто знал. Осторожность, однако, мне подсказывала, что не мешало бы проверить свое чувство уверенности. Поэтому я помолился: «Господи, пусть изо всех шестидесяти шести книг Библии Джули выберет ту же книгу, что и я». Пусть это будет еще одним подтверждением. Задача была непростая, потому что к Книге Руфь, как правило, в поисках руководства не обращаются.

— Джули, — сказал я ей на следующее утро, — мне кажется, что Бог хочет, чтобы мы ехали в Афганистан, но я хочу быть абсолютно уверенным в этом.

— Угу, — кивнула она.

— Мне хочется, чтобы сегодня ты посвятила весь день чтению Библии и молитве, для того чтобы получить от Бога подтверждение, — сказал я. — Ни о чем не переживай. Я попросил Бога направить тебя к той же книге в Библии, что и меня.

— Ладно, — ответила Джули, встав с постели и направляясь в другую комнату. Не успела она сделать и нескольких шагов, как начала напевать мелодию известной песни «Куда ты пойдешь, туда и я пойду», в основу которой легли слова из Книги Руфь. Джули остановилась, слегка нахмурила брови, будто очень напряженно о чем-то думая. Я ждал, что же она скажет.

Наконец она спросила:

— Давид, это Книга Руфь?

Я подскочил в постели и сел. Мне пришлось потратить целый день в усердных поисках ответа, а у нее это заняло ровно полторы минуты!

Я был в некотором замешательстве. Видя мое смущение, Джули засмеялась и заметила:

— Дорогой, Бог знал, что мне еще сегодня много дел нужно переделать.

Недели и месяцы промчались очень быстро. Мы с Джули проповедовали во многих церквях центральных штатов Америки и рассказывали о том, к чему нас призвал Бог. Нам пришлось купить кое-что из одежды и некоторых предметов обихода, которые мы, упаковав, позже отправили в Афганистан.

Вскоре подошло время ехать в Огайо, чтобы повидаться с родными и попрощаться с ними перед отъездом. Кроме наших родителей мне необходимо было увидеться еще с одним человеком — Ноэлем. Поэтому я купил билет на самолет до Южной Каролины и отправился к нему в гости.

Со знакомой улыбкой Ноэль встречал меня у трапа самолета. Мы обменялись приветствиями, и по дороге к машине он небрежно заметил:

— Ну, ты, наверное, есть не хочешь.

— Нет, хочу, я голоден как волк! — ответил я с энтузиазмом.

— Вот и хорошо, Джойс приготовила для тебя жареную курицу по-южному.

Мне было так приятно снова увидеть моего скромного и, тем не менее, многого достигшего друга. Как обычно, в нем была видна спокойная уверенность в Боге, которая меня всегда чрезвычайно вдохновляла. Ноэль получил степень магистра наук^[8] в Массачусетском технологическом институте. В то время он возглавлял Отдел инженерных технологий в компании «Мидлендс Тех» в Колумбии. Впоследствии он защитил докторскую диссертацию в Южнокаролинском университете.

Симпатичная рыжеволосая Джойс, как и было обещано, угощала нас курицей со всевозможными гарнирами.

За столом Ноэль и Джойс забросали меня вопросами.

С приятным южным акцентом Джойс спросила:

— Давид, как дела у Джули? Мы по ней очень соскучились. Жаль, что она не смогла приехать. Нам бы так хотелось с ней снова увидеться.

— Я тоже хотел, чтобы Джули приехала, и ей самой этого очень хотелось, — ответил я. — Но для Джули сейчас важно побыть как можно больше с мамой. У ее мамы сильно пошатнулось здоровье после случившегося тринадцать лет назад инсульта. Нам очень тяжело ее оставлять. Но мама Джули понимает — мы уезжаем потому, что Бог призвал нас служить в других странах, и от этого нам всем немного легче.

Ноэль спросил об отце Джули:

— Как его здоровье? Как он относится к тому, что вы едете в Афганистан?

— Его здоровье тоже оставляет желать лучшего, по он не жалуется. К счастью, он тоже верит, что мы поступаем правильно, — даже несмотря на то, что мы будем от них на расстоянии почти восемнадцати тысяч километров, — ответил я, накладывая себе еще жареной окры^[9] с горохом.

— А как Люси? — спросила Джойс.

— Ну, вы знаете, что Люси, сестра Джули, жила с нами с тринадцати лет. Сейчас она заканчивает колледж. Она нас тоже поддерживает, но ей будет нелегко с нами расставаться.

— Пожалуйста, расскажи нам о своем отце, — попросил Ноэль.

— Папа до сих пор работает в компании «Паккард Электрик», — ответил я. — Прямо перед моим отъездом к вам он снова отправился рыбачить на озеро Москито. У него сейчас хорошая лодка. Мне кажется, он долго считал, что все наши планы — пустые разговоры.

— Но ты и впрямь много разговариваешь, — пошутил Ноэль.

— Да, ты прав, — рассмеялся я. — Но папа нас тоже понимает и говорит, что мы должны поступать так, как хочет Бог.

— Как насчет картошечки, Давид? — сказала Джойс, улыбаясь и передавая мне тарелку. Я кивнул, а она продолжала расспрашивать:

— А твоя мама?

— Ну, Джойс, ты же знаешь мою маму. Она посвятила меня Господу в тот день, когда узнала, что у нее будет ребенок. Моя мама никогда не считала, что я принадлежу ей, в ее глазах я всегда принадлежал Богу. Конечно, она будет по нас очень скучать, но для нее самое важное, чтобы мы с Джули были послушны Господу. Она совершенно удивительная женщина.

Ноэль сделал глоток сладкого чая со льдом и сказал:

— Вы такие счастливые, что ваши родители вас так поддерживают.

Доедая кусок маисового хлеба, я на мгновение задумался над его словами и затем ответил:

— Да, я и сам так думаю. Вы же знаете, что мы с Джули выросли в семьях, в которых были свои проблемы. Вы слышали обо всех сложностях, трениях и недопонимании, через которые нам пришлось пройти. Поэтому мы очень счастливы, что сейчас, уезжая в другую страну, мы едем с родительским благословением. Я уверен, в Афганистане и без того будет достаточно сложностей, чтобы еще переживать из-за того, что родители тебя не понимают.

Мы встали из-за стола и подсели к камину, Джойс принесла нам ореховый пирог и кофе, а затем попросила:

— Давид, расскажи, как ваша жизнь в Афганистане будет отличаться от нашей.

— Ну, Джойс, я знаю одну из привычек, которую нам точно придется изменить, — усмехнулся я. — Мы любим гулять, взявшись за руки. В Афганистане же любое проявление привязанности на людях считается неприличным. Нам нужно быть очень внимательными, чтобы научиться вести себя так, как у них принято, потому что мы хотим уважать их традиции и поступать так же как люди, среди которых будем жить.

Ноэль спросил:

— Думаешь, афганцы тебя поймут?

— Я не знаю, Ноэль. Гарантий никаких нет. Я просто знаю, что Христос дал нам глубокую любовь к этому народу, и поэтому мы не можем оставаться здесь.

— Но люди здесь наверняка захотят увидеть конкретные, ощутимые результаты вашей работы, — продолжал Ноэль.

— Может быть... но скажи мне, как можно измерить любовь? — ответил я. — Цель моей жизни — повиноваться Богу и делать то, что Ему угодно.

Возвращаясь в Огайо, где меня ждала Джули и наши родители, я перебирал в памяти все те дни, которые мы с Ноэлем провели вместе за долгие годы нашей дружбы. Я вновь осознал, что Бог благословил меня очень верным другом.

Наши последние дни, проведенные в кругу семьи, были наполнены трогательными прощаниями. После этого мы вернулись в Иллинойс, закончили свои последние сборы, и 16 августа 1976 года, на следующий день после двенадцатой годовщины нашей свадьбы, начали перелет до Афганистана на борту «Эйрфранс». Мы пересекли несколько часовых поясов и взошли на борт самолета Иранской авиакомпании, который и доставил нас до места назначения.

Приближаясь к Кабулу, мы все чаще выглядывали в иллюминатор, наши сердца возбужденно бились. Как двое детей, подсматривающих в замочную скважину, мы прижимались лицом к стеклу иллюминатора, с нетерпением ожидая первой встречи с Кабулом — столицей и самым большим городом Афганистана. Снижаясь, мы увидели горы, окружающие город. Их красота превосходила все виденные нами до этого фотографии.

«Наконец-то мы здесь», — думал я. Призвание и милость Божья помогли нам пройти через все годы подготовки и ожидания. Я не мог поверить, что через несколько мгновений мы сможем ступить на землю того народа, к которому призвал нас Бог, сможем встретиться лицом к лицу с людьми, которые еще не знали, как сильно мы их любим.

Самолет резко пошел вниз и коснулся взлетной полосы, я почувствовал, как у меня внутри все подпрыгнуло. Огромные шасси, тормозя, заскрипели, и самолет, прокатившись по полосе, остановился.

— Волнительное приземление, — заметил я.

— У-ух, — откликнулась Джули.

О правилах высадки из самолета было рассказано на персидском и английском языках, но их уже никто не слышал.

Мы вышли из самолета, окунувшись в теплый и сухой воздух Кабула. Взглянув друг на друга, мы улыбнулись. Я протянул руку, чтобы взять за руку Джули, но, опомнившись, быстро ее отдернул и огляделся по сторонам.

Как только мы вошли в пустое здание аэропорта, наша радость со всего размаху столкнулась с жизненной реальностью. За исключением одного дня в Мексике и нескольких дней в Канаде, мы с женой никогда до этого не были за пределами Соединенных Штатов. Мы ни разу не были в иностранных аэропортах, и, к нашему отчаянию, нас здесь никто не встречал. Честно говоря, мы оказались очень неопытными путешественниками. Мы понятия не имели о таких вещах, как обмен денег, чаевые носильщикам и паспортный контроль на границе. Мы даже не знали, как спросить, где находится туалет. Охваченный растерянностью и отчаяньем, я почувствовал себя слабым и беспомощным в сложившейся ситуации.

Кроме того, это было время праздника Рамазан, исламского месяца поста. Во время этого праздника никто обычно не работает, если на то нет крайней необходимости. Поэтому все работники аэропорта и пассажиры очень быстро исчезли, и в считанные минуты здание аэропорта опустело.

А мы, совершенно растерянные, так и остались стоять посреди Кабульского аэропорта, окруженные своими чемоданами. Чтобы не впасть в полное отчаянье, мы присели и прошептали молитву о помощи.

Носильщик, который выглядел довольно потрепанно в своем сером комбинезоне и фуражке с большим козырьком, бросил взгляд в нашу сторону. Он, наверное, почувствовал, что мы находимся в затруднительном положении. При виде нашего явного замешательства и растерянности ему, наверное, нас просто стало жаль. Он подошел к нам и принялся размахивать руками в искреннем порыве нам помочь. Но мы не могли понять ничего из того, что он пытался сказать.

В конце концов он подошел к ближайшей стойке, открыл ящик и, вытащив служебный телефон, поставил его наверх. Я вздохнул с облегчением и излил на него потоки благодарности на английском, хотя, я уверен, он не понял ни слова.

Каким-то образом я умудрился правильно набрать единственный известный мне номер телефона. Это был телефон Джека Мак-Махона. Я никогда до этого с ним не встречался и сейчас молил Бога, чтобы он был дома.

После первого же гудка я услышал голос с мягким шотландским акцентом:

— Алло!

Я представился, сказал, что мне нужна помощь, и спросил, не мог бы он нам помочь.

— Давид, — сказал он, — никуда не уходите. Я сейчас же за вами приеду.

— Могу Вас заверить, Джек, мы отсюда никуда не уйдем, — ответил я.

Минут через двадцать подъехал Джек. Мы погрузили свои чемоданы и весь остальной багаж в его небольшую голубую машину. К нашему удивлению, в машине еще осталось место для нас троих.

Проезжая по городу, мы с Джули восхищались видами Кабула. Мы увидели дома и стены, выстроенные из глиняных кирпичей, о которых так много читали, овец и коз, бродящих по улицам. Но самое главное — мы наконец-то смогли увидеть людей.

Джек остановил машину: нам хотелось поблагодарить Господа за то, что Он дал нам возможность добраться до этой заветной для нас земли. Мои глаза наполнились слезами радости. После восьми лет планов, молитв и подготовки мы наконец-то смогли своими ногами ступить на афганскую землю. Я повернулся к Джули и Джеку и улыбнулся. Я понял, что улыбаюсь всему миру. Но больше всего я улыбался Богу, потому что Он привел нас в эту страну.

Джек снова завел машину, и мы отправились дальше. Наконец он довез нас до дома Джима и Нэнси, наших друзей, у которых мы остановились на первое время. Джим и Нэнси жили недалеко от нас в Чикаго, и мы частенько мечтали о том, как однажды все вместе встретимся в Кабуле. И вот этот день настал.

Их дом уходил в глубину улицы, оставляя место для ухоженного огорода, расположившегося между фруктовыми деревьями. Под тяжестью спелых плодов ветви гнулись к побеленным стенам, окружавшим дом и огород. Джим и Нэнси очень удивились, увидев нас. Они не получили телеграммы, в которой сообщалось о нашем прилете. Смех, приветствия, объятия — все смешалось в потоке радости, при этом все говорили одновременно.

В конце концов Джек попрощался и уехал. Нэнси угостила нас чаем с печеньем, а мы с Джули наперебой стали рассказывать о путешествии. Несколько позже Джим отправился по делам на другой конец города, Джули и Нэнси стали обсуждать практическую сторону жизни в Кабуле, а я выскользнул из комнаты и вышел на балкон. Стоя у черных железных перил, я любовался прекрасным видом города. Я был рад остаться один. Мне нужно было время для того, чтобы обдумать и вместить в себя все окружавшие меня новые впечатления.

Вечерняя панорама величественных гор стала еще более осязаемой реальностью. Передо мной открывался новый лик той красоты, которую мы видели с самолета.

Я рассматривал окруженные забором дома и думал о людях, которые в них живут. Босоногий мальчонка, в широких шароварах и традиционной белой рубашке до колен, спешил вдоль по улице. Он подгонял палкой упрямую черно-белую корову. Мне было интересно знать, где и как он живет. «Какая у него жизнь? О чем он мечтает?» — размышлял я.

Все, что я видел, слышал и чувствовал, было для меня непривычно. “Это и есть потрясение от столкновения двух разных культур, так называемый «культурный шок» ”— думал я. Но, даже не успев закончить эту мысль, я уже знал, что это не так. Хотя все вокруг меня было непривычным, я не мог отделаться от чувства, что наконец-то приехал домой, и я знал, что приехал как раз вовремя.

Мне вдруг захотелось потрогать, увидеть, почувствовать, попробовать и понюхать абсолютно все что можно на этой чарующей земле. Так трудно было удержать свои мысли: «Я здесь. Я здесь. Наконец-то я здесь!». Я походил на ребенка в парке с аттракционами, который хочет прокатиться сразу на всех каруселях и съесть все что видит.

Облокотившись на перила, я наблюдал, как за высокими вершинами садится солнце, объявляя окончание теплого афганского дня. Вечерний ветерок гонял по дороге пыль, и тишина окутывала город.

Вдруг пронзительные звуки исламского призыва к молитве нарушили безмолвие вечера. Хотя я читал об этом призыве, сам я его никогда до этого не слышал. Раздавшиеся в тишине звуки пробирали насквозь, и я принялся искать сокрытый от глаз минарет, откуда доносился этот пронзительный голос. Волнообразное причитание муллы (священника) заполнило все вокруг. Безмолвие города являлось разительным контрастом его дрожащему голосу — своеобразной черте призыва к молитве, характерной лишь для исламского мира, — он разнесся эхом и затерялся в причитаниях.

Я знал из книг, что арабские слова означают «Бог велик». Причитания, разносившиеся из минарета, звали мусульман к молитве.

Призыв затих так же внезапно, как и начался. Тишина вновь заполонила город, убаюкивая засыпающий день.

Стоя перед дверью в будущее, я мысленно вернулся в прошлое и позволил себе окунуться в теплоту мысли: настойчивость последних восьми лет стоила всех приложенных усилий.

В тишине я начал разговаривать с Богом. Я молился о будущем. Мне казалось, что я не способен сделать все то, что хочет Бог. Я молился о волнующих, но все же полных тревоги ожиданиях. Затем благодарил Бога за наше благополучное путешествие, за Афганистан и за афганский народ. Изливавшийся из глубины сердца поток благодарности прибавил мне уверенности, и я подумал: «Боже, я могу доверить Тебе наше будущее».

Все еще размышляя над этой мыслью, я неохотно направился обратно в дом.

Ночью я лежал и не мог уснуть, прислушиваясь к глухим звукам, рождаемым моей новой землей. Я снова шепотом поблагодарил Бога за мой первый день в Афганистане, зная, что мне его никогда не забыть.

Мы гостили у Джима и Нэнси первые две недели. За это время они помогли нам познакомиться с Кабулом, показав на машине разные районы города. Мы с Джули узнали, что население Кабула составляет около 700 тыс. человек. Город расположен на высоте почти двух километров над уровнем моря и окружен горами. Хотя лето здесь очень жаркое, но при невысокой влажности оно достаточно приятно.

Нам также сказали, что зимой от морозов часто перемерзают трубы. И хотя горы и холмы покрыты снегом, дни зимой обычно ясные и солнечные.

«Здесь ни у кого нет центрального отопления», — напомнила нам Нэнси. Затем, смеясь, добавила: «Так что если мороз ударит, вы об этом сразу же узнаете».

Снег в Кабуле приносил с собой много хлопот. Каждую крышу нужно очистить от снега до того, как взойдет солнце и успеет его растопить, чтобы, растаяв, вода не разрушила плоскую глиняную кладку крыши. Именно эти крыши и архитектура города в целом захватывали меня больше всего.

В течение нескольких недель мы часто гуляли по городу, прохаживаясь мимо Кабульского университета, и наблюдали за студентами, спешащими на занятия и с занятий, за людьми, торгующимися с продавцами на базарах.

Мы сразу же заметили, что афганцы любят яркие цвета. Огромное разнообразие цветов украшало афганскую одежду, их дома и машины.

Джули особенно восхищалась садоводческими способностями местных жителей. Многие дома выглядели как оазисы с ухоженными огородами и цветниками, что было особенно поразительно в контрасте с твердой глинистой почвой, типичной для Афганистана.

Нам нравилось наблюдать за окружающей нас жизнью, но через несколько недель мы серьезно занялись поисками домика, который могли бы снять.

Мы надеялись, что нам продлят визу. Дни шли за днями, а так нужная нам виза все никак не приходила.

Но прежде чем мы успели отчаяться, мы познакомились с молодой учительницей английского языка, собиравшейся уезжать из Кабула. Она дала нам имя и адрес владельца домика, который до этого снимала сама. Это был доктор Шафе. Когда мы обратились к нему и рассказали о нашей ситуации с визой, этот человек, по своей доброте, согласился сдавать нам жилье на помесячной основе. Более того, он за свои деньги выкрасил для нас дом. Мы с Джули были очень признательны доктору Шафе за его доброту и часто за него молились. С радостью мы перевезли наши скромные пожитки в этот маленький, но уютный домик.

Примерно через три месяца после этого пришло радостное известие о том, что нам продлили визу.

Мы чувствовали себя в безопасности среди дружелюбных и открытых афганцев и были готовы разделить с ними свою жизнь. Хотя вскоре нам стало понятно, что одного горячего желания для этого недостаточно. Нас отделял от них, казалось, непреодолимый барьер. Но я был полон решимости преодолеть эту преграду.

Глава шестая

Повторите еще раз, пожалуйста

Незнание языка казалось непреодолимой стеной, разделявшей нас с афганцами. Любой, кто когда-либо бывал в другой стране, знает, что репертуар пантомимы очень ограничен. Хотя я мог жестами успешно «попросить» продать мне кусок туалетного мыла, мне трудно было выяснить, как добраться до ближайшей автобусной остановки. В общем, я знал, что нужно записаться на курсы по изучению языка, и чем быстрее, тем лучше.

Не найдя учителя пушту, я записался на курсы по изучению дари. Примерно через месяц, по совету одного из моих преподавателей, я отправился на встречу с господином Рахимом, надеясь, что он сможет мне порекомендовать учителя пушту. Пока я сидел в его кабинете, просматривая рекламные проспекты, господин Рахим разговаривал по телефону с господином Мунсифом, профессором Кабульского университета.

«Я очень извиняюсь, — отвечал господин Мунсиф, — но я сейчас очень занят, кроме того, Вы меня уже об этом спрашивали две недели назад. К сожалению, я сейчас ничем не могу помочь. Я слишком занят».

Однако, по настоянию господина Рахима, он все-таки согласился встретиться с нами через несколько дней.

Его появление в кабинете господина Рахима оказалось одним из тех поворотных моментов в жизни, которые приходят тихо и остаются совершенно незамеченными.

Передо мной стоял худощавый мужчина с острым носом и выразительными чертами лица, аккуратно одетый в светло-коричневый костюм. Высокая прямая фигура господина Мунсифа производила приятное впечатление. На вид ему было лет за тридцать.

Во время нашего разговора этот афганец проявил необъяснимую заботу о нас с Джули — двух совершенно чужих для него людях, приехавших из другой страны. Помня, что он сказал по телефону господину Рахиму, я очень удивился, что он все-таки согласился с нами заниматься. Мы договорились, что наши двухчасовые занятия будут проходить у него в кабинете после окончания лекций в университете.

Почему господин Мунсиф согласился с нами заниматься, было для нас загадкой.

Может быть, мы ему понравились. Или, может быть, он был тронут нашим искренним желанием выучить пушту. Но, скорее всего, он согласился по своей доброте.

Сейчас, оглядываясь на решение, принятое господином Мунсифом, я понимаю, что причиной было нечто большее. Бог все устроил так, как было лучше для нас обоих.

Господин Мунсиф был выдающимся человеком. Как и его отец, он был вождем своего племени на юго-востоке Афганистана, где его семье принадлежали большие земли.

Многие профессора в университете заслуживали доверия и были хорошими учителями, но на свете был только один господин Мунсиф. Воистину это был восточный человек, понимающий западный образ мысли. Эти способности пришлись ему как нельзя кстати, потому что на свете был только один такой студент, как Давид Лезебери.

Мне потребовалось полгода только для того, чтобы научиться различать и повторять звуки языка. Но, несмотря ни на что, терпение господина Мунсифа никогда не иссякало. Казалось, ему было приятно то, что я хотел выучить пушту. Он всегда подбадривал меня. Ни разу он не вышел из себя и не рассердился из-за того, что я так мучительно медленно продвигался в изучении его родного языка.

Хотя я упорно занимался и прилежно повторял каждое слово, мои усилия, казалось, были совершенно напрасны. Я очень страдал из-за того, что за всю долгую историю существования пушту я, вероятно, был самым неспособным учеником.

Между господином Мунсифом и мной завязалась крепкая дружба. Мы стали друзьями не потому, что у господина Мунсифа появилась возможность упражняться в английском во время наших разговоров, и не потому, что ему была выгодна дружба с иностранцем. Мы стали друзьями потому, что он нравился мне, а я нравился ему.

После нескольких занятий господин Мунсиф предложил пройтись по улице, прислушиваясь к разговору людей. Он считал, что это поможет мне в изучении языка.

В одном из магазинов господин Мунсиф заговорил с юношей лет пятнадцати. Затем он переговорил с остальными членами его семьи.

Когда мы вышли на улицу, господин Мунсиф сказал:

— Этот молодой человек, Аймал Масуд, говорит на очень красивом пушту. Его родные сказали, что Вы можете приходить к ним в магазин в любое время и практиковаться в языке.

— Спасибо большое, — поблагодарил я, а сам подумал: «Этот парнишка Аймал даже понятия не имеет, сколько ему понадобится терпения».

Владельцем этого магазина, в котором можно было найти практически все, был Рахман, старший брат Аймала. Аймал помогал Рахману и среднему брату Хадиму разгружать и продавать товар. Это была очень порядочная семья с высокими моральными устоями, щедро раздающая милостыню нищим.

Отец Аймала не позволял ему принять от нас даже малейшее вознаграждение за помощь в изучении пушту. И хотя я помогал Аймалу справляться с английским, который он тоже изучал, моя помощь была незначительной по сравнению с тем, что он делал для нас с Джули.

Я чувствовал себя глубоко обязанным отцу Аймала, потому что позже он даже позволил Аймалу приходить для занятий пушту к нам домой. Иногда он приносил угощение — великолепные афганские блюда, приготовленные для нас его матерью.

Несколько раз отец Аймала приглашал меня к себе в гости, чтобы разделить с ним и тремя его сыновьями превосходный афганский ужин. Однако ни разу я не видел ни его дочерей, ни жену, которые все это приготовили. В Афганистане это было не принято.

Джули очень обрадовалась, когда семья Масудов впервые пригласила нас обоих к себе на ужин. В соответствии с афганскими обычаями, как только мы вошли, Джули пригласили в комнату для женщин, а меня — в комнату для мужчин.

После пяти месяцев занятий с Аймалом мы решили пригласить всю его семью на пикник. Господин Масуд принял наше приглашение «с удовольствием».

Это была наша первая встреча со всей семьей, и в течение нескольких дней Джули готовилась к этому событию с особой тщательностью.

Выбрав меню, она сказала: «Давид, надеюсь, им понравится то, что я собираюсь приготовить». Но я был уверен, что им все понравится.

Когда же назначенный день наконец настал, мать Аймала вдруг приболела и поэтому не смогла поехать с нами на пикник. С сожалением она прислала нам свои извинения. Джули очень расстроилась, но решила, что так как госпожа Масуд не может поехать с нами на пикник, ей тоже стоит остаться дома. Позже мы узнали, что решение, принятое Джули, соответствовало афганским традициям, и мать Аймала была очень тронута вежливостью Джули.

Готовясь к пикнику, я сконцентрировался на нескольких пуштунских словах и паре коротких фраз. Так как ни отец Аймала, ни его братья не знали ни слова по-английски, мне очень хотелось сказать хоть пару фраз на их родном языке. Но, несмотря на все приготовления, я не сумел сказать ни единого предложения на пушту в течение всего вечера. И хотя я очень внимательно вслушивался и отчаянно старался запомнить слова, я так и не смог выговорить ничего вразумительного. В конце концов, мне пришлось положиться на Аймала, который переводил то, что я говорил по-английски.

Казалось невероятным, что после многих недель усиленных занятий я не мог ни сказать ничего на пушту, ни правильно ответить на вопрос. Эта неспособность что-либо правильно выговорить повергала меня в отчаянье. Мне так дороги были эти друзья и мне так хотелось общаться с ними на их родном языке.

Но, вопреки отсутствию у меня языковых способностей, нам понравились поездка и ужин на природе в одном из парков Джелалабада.

Я вернулся домой очень поздно, и Джули уже спала. Это было и к лучшему. Я был так расстроен тем, что у меня ничего не получилось сказать семье Масудов на пушту, что мне ни с кем не хотелось разговаривать — даже с Джули.

Стоя на коленях, я плача взывал к Богу: «Господи, я не мог правильно сказать ни одного слова — ни единого! Я так люблю Аймала и его семью, но что я могу сделать, если я даже слова не могу сказать. Иисус, я хочу отдать себя, свою жизнь за пуштунский народ, но как я могу рассказать им о Твоей к ним любви, если я даже не могу выучить их язык?».

В этот момент внезапно и ясно ко мне пришли эти слова: «Давид, если Я смог коснуться сердец подростков в бандах на улицах Нью-Йорка через Давида Вилкерсона, разве Я не смогу показать Свою любовь к пуштунам через тебя?».

Я подумал: «Давид Вилкерсон, чью книгу «Крест и нож» я перечитывал так много раз? Я тут мучаюсь, потому что ничего не могу сказать на пушту, и Бог вдруг напомнил мне об этой книге? Что это значит? Может быть, Бог хочет сказать, что Он может многое сделать через любого человека, который готов ему служить, — даже через меня».

Я знал, что через служение Давида Вилкерсона Бог смог помочь людям, которых Он любил. Я смел верить, что, может быть, и через меня Он сможет показать Свою любовь к афганскому народу. С благодарностью я принял эти слова от Господа. Мое отчаянье сменилось уверенностью, что я ни за что не сдамся и буду продолжать учить пушту.

Весной 1977 года, вдобавок к своим частным занятиям, я записался на курсы по изучению пушту при Кабульском университете. Занятия в университете и частные уроки с господином Мунсифом требовали от меня чрезвычайного напряжения. В августе наступили долгожданные каникулы, чему я был несказанно рад. На этих каникулах мне довелось совершить самый изумительный и полный приключений поход в моей жизни.

Глава седьмая

Переход через Гиндукуш

Район, в котором северо-восточный Афганистан граничит с Таджикистаном, Пакистаном и Китаем, называется Памирским узлом. Это скопление величественно возвышающихся гор часто называют «крышей мира». Высота многих вершин превосходит шесть тысяч метров. Каждый год сюда съезжается множество скалолазов со всего мира.

Горный хребет Гиндукуш, берущий начало в Памирском узле, протянулся через всю страну почти на тысячу километров. Эта цепь гор — сердце Афганистана. Некоторые даже говорят, что это и есть Афганистан.

Первый год нашей жизни в этой стране мы были так поглощены изучением пушту, что даже не имели особого представления о Гиндукуше и о том, какую важную роль он играет в жизни афганцев. Поэтому мы очень обрадовались, когда наши друзья Боб и Дона Миллер, преподававшие в кабульской школе, получив разрешение от правительства, предложили нам и еще пятерым друзьям совершить переход через Гиндукуш. Вместе с нами в это путешествие отправились Том Ларсон — крепко сложенный американский студент, приехавший в Афганистан на летние каникулы; Оле Питерсон — мой шведский друг по Кабульскому университету; Ольга Свенсон из Швеции и Бетти Энн Джонс из Англии — медсестры, работающие в Кабуле, и Бернис Уотли — администратор школы.

Бывалые путешественники предупреждали нас, что переход через горы будет нелегким. Чтобы войти в форму, мы начали усиленно заниматься гимнастикой и регулярно совершать восхождения на историческую кабульскую стену. Эта древняя стена была построена между двумя невысокими горами для защиты города от иноземных завоевателей.

Мое радостное предвкушение похода омрачалось легким беспокойством по поводу диагноза, который мне поставили врачи в 1971 году, настоятельно порекомендовав не жить за границей из-за слабых легких. Холодная температура, характерная для возвышенностей, могла вызвать осложнения хронического заболевания. Но мне очень хотелось совершить этот переход вместе со всеми, кроме того, я верил, что при усиленных тренировках и с Божьей помощью мои лег кие будут в порядке.

Наше приключение началось 18 августа. На двух джипах мы направились на север от Кабула к городу Ханабаду. Оттуда по грунтовой дороге мы доехали до заброшенного местечка под названием Кислем. Выбрав место в поле, мы разбили палатки и устроились на ночлег.

В два часа ночи нас разбудили крики Боба и Доны: «Вода! Вода! Везде вода!».

В кромешной тьме, спотыкаясь и падая, мы собрали свои вещи и перебрались на возвышенность.

Хозяин, разрешивший нам заночевать у него на поле, забыл сказать, что по ночам его земли орошаются.

Позже тем же утром я вскочил, потревоженный чьим-то пронзительно высоким голосом и звоном колокольчиков. «Опять вода?» — спросил я, высунув голову из палатки.

Жмурясь от яркого солнца, я увидел процессию, состоявшую из нескольких кочевых пуштунских семей, которые двигались мимо со всеми своими овцами, козами и верблюдами. Женщины в яркой одежде ехали верхом на мерно раскачивающихся, ведомых под уздцы верблюдах. Гогочущие дети и лающие собаки носились взад и вперед вдоль проходящей мимо нас колонны. Это было захватывающее зрелище.

Тем утром мы направились к Файзабаду, который находится в восьмидесяти километрах от границы с Советским Союзом. Часть пути пролегала по опасной горной дороге, которая временами сжималась в узкую полоску, выдолбленную в отвесной скале. Временами дорога ныряла вниз, проходя через пересохшее устье реки. Практически все время подъем был настолько крут, что не было видно дороги.

Джип, в котором сидели мы с Джули, карабкался вверх, как испуганный кот, — урча и бросаясь камнями, он медленно продвигался вперед. Изо всех сил мы льнули к скале, надеясь, что наш выписывающий кренделя автомобиль не натолкнется на камень и, потеряв равновесие, не сбросит нас со скалы в реку.

После ночи, проведенной в Файзабаде, мы приехали в Фаргзаму. Отсюда должен был начаться наш переход.

В Фаргзаме, собравшись вокруг костра, мы молились за Джули, которая температурила и мучилась расстройством желудка. Мы также молились о том, чтобы Господь сохранил нас от опасностей в пути. На следующее утро мы с новой силой осознали, что можем доверить себя и свою безопасность Господу — Джули была совершенно здорова.

У местных жителей мы купили двух мулов. Прекрасно понимая, что мы и понятия не имеем, как обращаться с вьючными животными, и еще меньше разбираемся в том, сколько они стоят, местные жители попытались продать нам трех мулов. Но мы были уверены, что они стараются воспользоваться нашей наивностью, и твердо решили купить только двух животных. Мы рассчитывали на то, что все наше снаряжение и медикаменты будут навьючены на мулов, и каждый из нас понесет рюкзак весом от пятнадцати до двадцати килограммов. Навьючив животных, мы направились вдоль реки Кокча по узкой каменистой тропе.

На следующий же день путешествия мы сделали несколько довольно проницательных открытий о своих мулах. Это были действительно крепкие и устойчивые животные, великолепно приспособленные к тому, чтобы проходить даже по очень узким горным тропам, невзирая на тяжесть поклажи. Однако, если поклажа оказывалась слишком тяжела или была неправильно навьючена, мул начинал вихлять. Кроме того, мы заметили, что стоило их только навьючить, как из грустных глаз осликов начинали литься слезы.

Сначала мы неправильно закрепили поклажу на спинах животных. В ответ наши мулы наотрез отказались идти вперед. Единственное, что нам оставалось сделать — это облегчить их ношу. Пришлось снять с них половину груза, довести мулов до вершины горы, развьючить, затем привести вниз и навьючить остальной поклажей. Для выполнения этой долгой и изнурительной процедуры от наших животных потребовалось сил в два раза больше, а от нас — в четыре. Короче говоря, нам действительно нужно было покупать трех мулов. «Эти местные, оказывается, были совершенно правы», — бормотали мы себе под нос.

В то время, когда мы перетаскивали снаряжение, Джули сказала, что пойдет вперед. Я видел, как она с трудом взбиралась на вершину горы. На ней были джинсы, зеленая рубашка и большая белая шляпа с широкими полями, которые трепал ветер. Она уверенно шагала вперед и, исчезнув за поворотом, пропала из виду.

Стоило мне лишь на короткое время вернуться к работе, как мне показалось, что Джули вскрикнула. Я поднял голову и прислушался.

Я знал, что Джули очень самостоятельная женщина, и не из тех, кто впадает в панику по пустякам. Она не стала бы кричать без причины. Поэтому я подумал, что это лишь шалости ветра. Но, внимательно прислушавшись, я снова услышал ее зов.

Я пулей взлетел по узкой тропе, и по другую сторону вершины мои глаза увидели то, чему разум отказывался верить. Я увидел мою жену, прилипшую к каменистой поверхности горы, как замазка прилипает к стеклу. Очевидно, Джули сбилась с тропы, а обманчивый песок и гравий, показавшиеся ей тропой, предательски осыпались у нее под ногами. В считанные секунды она оказалась вне досягаемости, но каким-то образом сумела удержаться, буквально влепившись в скалу. Ей не за что было держаться и не во что было упереться ногами. Как ей удавалось удерживать себя на весу, я не знал. Мы оба понимали, что в любой момент Джули может сорваться с тридцатиметровой высоты и скатиться в бурлящую горную реку.

— Не двигайся! — сказал я, стараясь сохранять спокойствие, чтобы не напугать ее еще больше. Я повернулся и крикнул изо всех сил: «Все сюда! Скорее! Джули в опасности!». Том, Оле, Бетти и я схватились за руки, образуя живую цепь. Медленно и осторожно мы шаг за шагом стали спускаться вниз. Том надежно закрепился на тропе, в то время как я мучительно медленно сползал к Джули. Мы все знали, что в любой момент можем сорваться вниз навстречу своей смерти.

Когда я подобрался поближе к Джули, она тихо сказала:

— Если ты заберешь у меня рюкзак, думаю, я смогу выбраться сама.

— Ну уж нет, — поспешно возразил я, пытаясь не выдать своей паники.

Очень осторожно я протянул руку, схватил Джули за пояс и сантиметр за сантиметром мы начали продвигаться вверх к тропе. За метр до безопасности кто-то поскользнулся, посыпался песок, и камни, кувыркаясь и ударяясь о скалу, стали рушиться вниз, в реку.

— Не двигаться! — крикнул я, и мой голос эхом отозвался в горах.

Все замерли на несколько секунд. Когда я уже был уверен, что можно продолжать, я дал команду:

— Потихоньку, пошли.

Мы снова начали медленно двигаться вдоль холодного камня скалы. Еще несколько мучительных шагов — и мы наконец-то в безопасности!

Я крепко прижал к себе Джули и глубоко вздохнул. С невыразимой благодарностью я прошептал: «Спасибо тебе, Боже. Спасибо. Спасибо».

Вспотевший, невероятно переволновавшийся, с дрожащими коленями, я медленно опустился на землю. Я все еще держал Джули за руку, не смея ее выпустить, хотя кошмар уже был позади. Некоторое время Джули тихо сидела рядом со мной, затем слезы облегчения полились у нее из глаз.

Опасаясь за последствия такого чрезвычайного нервного напряжения, кто-то сказал:

— Джули нельзя сейчас оставаться одной, после такого потрясения у нее может быть шок.

— Не беспокойтесь, Господь рядом со мной, — ответила Джули. — Когда я была там, внизу, я могла оставаться спокойной, потому что снова и снова повторяла слова, которые Дух Божий напомнил нам два дня назад: «Я не оставлю вас, Я сохраню вас».

Мы продолжили переход, полные благодарности за то, что остались целы и невредимы. После этого приключения, однако, мы до конца смогли оценить суровую красоту Гиндукуша и опасности, скрывающиеся за его величественным великолепием.

На третий день пути мы все-таки купили третьего мула. Мы прозвали его Гарри. К сожалению, Гарри оказался слишком мал для нашей поклажи, и на следующий день нам пришлось обменять его на красавца по прозвищу Денни. В отличие от двух первых мулов — непослушного симпатяги Аско и саботажника Чарли, Денни, как только его навьючивали, норовил удрать. Но все же, невзирая на все своеобразные особенности наших осликов, мы полюбили этих трудолюбивых животных.

В начале перехода наши дни были заполнены борьбой со всякого рода бедствиями, ноющими мускулами, постижением вьючной науки, разбивкой лагеря и сборами. Переход через горы потребовал от нас большей физической выносливости, чем мы с Джули предполагали. С другой стороны, редкая, неописуемая красота гор превосходила все наши ожидания.

Даже трех мулов оказалось недостаточно для того, чтобы спокойно перевозить все наше снаряжение, поэтому я купил Артура, крепкого мула со стальной уздечкой и подковами на задних копытах. Я даже готов был не торгуясь заплатить ту цену, что за него просили. Мы настолько измучились, перетаскивая снаряжение на себе, что я хотел купить большого мула.

Оказалось, что Артур был местной знаменитостью: его знали все, с кем бы мы ни встречались. В следующей деревне местные жители начали меня упрашивать устроить соревнование по бою мулов.

— Бой мулов? — переспросил я и про себя подумал: «Так вот почему у пего подковы на задних копытах».

Вскоре я узнал, что жители этих мест любят подобные зрелища и ставят деньги на победителя. Один из жителей вывел под уздцы своего мула подобно тому, как выводят напоказ породистых лошадей. Затем этот человек стал настаивать на том, чтобы Артур сразился с его мулом. Я наотрез отказался, что ничуть не обрадовало владельца нашего соперника.

Каждый новый день на тропе был совсем не похож на другой. Однажды наша спутница Дона оказалась в опасности, переходя через поток, который был гораздо глубже, чем казалось на первый взгляд. Течение было настолько сильным, что ей пришлось ухватиться за свисавшие над потоком ветви.

Потом я отравился тухлым яйцом, которые мы купили у местных жителей. Мне было так плохо, что я не мог идти, и нам пришлось взять напрокат лошадь. Все эти происшествия сблизили наш небольшой отряд за время похода, и нам уже казалось, что все мы — хорошие давние друзья.

Каждый из нас по-своему проявлял Божью любовь к людям, встречавшимся нам на пути. Так как Ольга и Бетти были медсестрами, их помощь была наиболее ощутимой. Они раздавали медикаменты против разного рода инфекций всем, с кем мы повстречались в горах. Жителям этих отдаленных деревень очень трудно было достать какие-нибудь лекарства.

В деревне Рабат Ольга и Бетти ничем не могли помочь женщине, у которой, по их мнению, был туберкулез позвоночника, и поэтому мы все вместе молились за нее.

Однажды утром к нам принесли маленького мальчика, который, вероятнее всего, страдал от приступа аппендицита. Наши медсестры мало что могли сделать — ему нужна была операция. Бородатый отец нежно держал мальчика на руках, а я, опустившись рядом с ними на колени, молился. Мое сердце разрывалось от боли за этого пожилого мужчину и его сынишку.

На десятый день путешествия нам все еще оставалось преодолеть более трети пути. Мы наняли проводника, чтобы он перевел нас через холодный и ветреный четырехкилометровый переход Анджоман. К полудню мы добрались до высокогорного плато, которое предшествовало нашему последнему подъему к перевалу.

Увидев темно-синее, кристальной чистоты озеро Анджоман, Джули воскликнула: «Давайте устроим здесь привал и пообедаем».

Мы так и сделали, наслаждаясь великолепным пейзажем во время привала.

Наш караван состоял из черного красавца — арабского скакуна, которого раздобыли для меня, когда я был болен, и вместе с мулом проводника — пяти мулов. Но даже при такой огромной свите мы довольно быстро добрались до перевала и заночевали на тропе, в каменном загоне для овец, который укрыл нас от ветра.

События той ночи оказались зловещими.

Сначала Том, который остался на озере Анджоман удить рыбу, заблудился и бродил по горе более шести часов. Пытаясь нас разыскать, он поднялся чуть ли не на шестьсот метров выше нашего лагеря. Том был очень легко одет, и при температуре, которая ночью опустилась ниже нуля, рисковал замерзнуть насмерть, если бы вовремя не заметил огонь нашего костра. Он добрался до лагеря только в половине одиннадцатого ночи.

Затем, как только мы устроились в спальных мешках, тишину ночи нарушил одинокий выстрел. Нам так и не удалось узнать причину или источник этого смертоносного звука, но все были сильно напуганы.

Мы с Джули были очень рады, когда наконец настало утро.

С утра все были несколько напряжены и взвинчены, но, преодолев вершину горы, успокоились. Внизу перед нами раскинулась долина реки Пяндж. В жизни я не видел такого захватывающего зрелища! Река извивалась в низине, а по обоим ее берегам раскинулось золото пшеницы. Буйная зелень деревьев покрывала горные склоны.

В восхищении я воскликнул:

— Джули, ты посмотри, какая красота! Ради нее стоило сюда забраться.

— Да-а, восхитительное зрелище, — согласилась Джули.

В последний день пути мы шли, пока нас не застигла ночь, и поэтому, когда Базир пригласил нас заночевать у него дома, мы с радостью согласились. Этот пожилой рыбак встретился нам по дороге, в полутора километрах от его деревни Дашти Рават. Добравшись до его дома, мы расстелили спальные мешки на свеженастланной соломе в отгороженном стеной пространстве для овец, коз и кур.

На ужин хозяева угостили нас простым, но очень вкусным кушаньем из рыбы, выловленной Базиром. Мы удобно устроились на ночлег рядом с куриным насестом и крепко уснули. Это была наша последняя ночь на Гиндукуше.

Утром нас разбудили ослепительные лучи солнца. «Надо было мне вчера с головой забраться в свой спальник», — подумал я.

Непривычная тяжесть на голове и звуки животных сбили меня с толку. Не двигаясь, я позвал Джули. Прыская от смеха, она указала на меня нашим спутникам. Они рассмеялись, увидев, что у меня на голове удобно устроилась курица.

В этот день нам предстояло осуществить непростую задачу — продать наших мулов на базаре. Стоило только нам с Бобом, Томом и Оле начать торг, как мы сразу же поняли, что торговля мулами — дело невыгодное. Особенно для иностранцев, которые уже закончили свой переход через Гиндукуш. В начале нашего пути местные жители знали, что нам без мулов никак не обойтись. В конце пути они, опять же, прекрасно понимали, что нам эти мулы ни к чему. После целого дня торговли нам пришлось робко сознаться женщинам, что мы продали мулов за треть той цены, которую заплатили за них в начале пути.

Возвращаясь в Кабул на автобусе, Джули и я окунулись в воспоминания нашего перехода через горы, который длился двадцать один день.

Физически я так хорошо себя не чувствовал со школы, с тех пор как занимался бегом. У меня не было никаких проблем с легкими.

Духовно время, проведенное в общении с верующими людьми, которые молились и работали вместе, вдохновило меня. Я был рад, что мы смогли помочь встретившимся на пути людям и рассказать им о Боге. Я был счастлив.

Наш «напряженный и изнурительный» отпуск придал мне новые силы.

Возвратившись в университет, я приступил к изучению пушту с еще большей энергией. Эта энергия была очень к месту, потому что пушту не стал ни на йоту легче за время моего отсутствия. Тогда я даже не подозревал, что человек, который помогает мне в изучении языка, станет невероятно значимым в моей жизни.

Глава восьмая

Верный учитель

Каждое утро я чистил зубы под издаваемые магнитофоном звуки пушту. Дома я постоянно ходил в наушниках, повторяя за диктором предложения. Я засыпал, убаюкиваемый словами пушту: «яблоко, яблоко, банан, банан» и названиями других фруктов.

Моими постоянными спутниками были записная книжка с фонетическими и грамматическими правилами, словарик и карточки с короткими предложениями. Я занимался пушту постоянно. Идя по дороге, я запросто мог обо что-нибудь споткнуться, погруженный в заучивание слов. По той же причине каждая поездка на велосипеде превращалась для меня в настоящее приключение.

Однажды я увидел ветку бананов, висевшую у входа в небольшую лавочку. Меня озарила мысль: “Вот она, великолепная возможность применить свои новые познания на практике. Я только вчера вечером выучил, как сказать на пушту «банан» ”. Радуясь представившемуся случаю, я подошел к продавцу и обменялся с ним обычными приветствиями:

— Мир Вам.

— И Вам тоже, — ответил он.

— Как Ваше здоровье? — спросил я.

— Спасибо, хорошо. А Ваше?

— Тоже хорошо.

После обмена приветствиями, которые я уже хорошо знал, я смело сказал: «Став ду зарл кала пу тсо да?». Я полагал, что спросил: «Почем Ваши желтые бананы?». Но, взглянув на растерянное лицо продавца, я понял, что, наверное, что-то не очень четко произнес.

Я твердо для себя решил ни на что не показывать пальцем, а употреблять слова, потому что, тыкая пальцем, язык не выучишь. Поэтому я снова повторил свой вопрос на пушту, только уже чуть-чуть погромче.

Но продавец уставился на меня и отрицательно помотал головой.

Двое чумазых мальчишек, стоявших слева от меня, прыснули от смеха. Продавец вежливо отвернулся в сторону, тоже стараясь сдержать смех.

Пряча залившееся краской лицо, я пробормотал: «Спасибо. До свиданья» и моментально растворился в уличной толпе. Возвращаясь домой с базара, я погрузился в воспоминания тех дней, когда был в команде по легкой атлетике. «Я не сдался тогда, не сдамся и сейчас», — тихо бормотал я себе под нос. Тогда это была гонка на выносливость, сейчас — это состязание с пушту, и я был полон решимости победить во что бы то ни стало.

В течение шести недель я старательно занимался на курсах разговорного пушту при университете. Моя преподавательница, доктор Малгари, относилась ко мне с большим терпением. Эта женщина отличалась высоким профессионализмом и рациональным подходом. Когда она объявила, что на следующем занятии будет устный экзамен, я сразу же стал усиленно к нему готовиться. Моей задачей было любой ценой не завалить этот экзамен.

В день экзамена я пришел в класс на двадцать минут раньше и сел за парту, чтобы еще раз все повторить. Оле, молодой и очень способный шведский лингвист, с которым мы вместе ходили в поход, и еще один студент из Японии зашли в класс прямо перед звонком. Когда вошла доктор Малгари, мы все встали, приветствуя ее. Она поздоровалась с нами на пушту, затем мы сели на свои места прямо напротив нее. Она начала с меня. С едва заметной улыбкой она обратилась ко мне, употребив арабский вариант моего имени.

— Добрый день, Дауд.

— Здравствуйте, доктор Малгари.

— Во сколько Вы сегодня встали? — спросила она меня.

Я уставился на нее, панически пытаясь вспомнить нужное слово. Она еще раз повторила свой вопрос. Я мучительно осознавал, что на меня смотрят мои одноклассники, но все равно не мог понять, о чем она меня спрашивает.

— Скажите, пожалуйста, где Вы живете?

Детский вопрос, но по крайней мере я смог его понять. «Карте Чар, но как же мне построить предложение, чтобы правильно ответить?— подумал я про себя. — Ну, пожалуйста, вспомни». Я склонил голову, усиленно роясь в памяти, затем вздохнул, снова поднял голову и, чувствуя, что краснею, заикаясь ответил: «Карте Чар».

Мой односложный ответ отразился улыбкой надежды на лице нашей преподавательницы. Заглянув в конспект, она задала мне следующий вопрос:

— Дауд, Вы уже пообедали?

Молчание.

Ей пришлось дважды повторить свой вопрос, прежде чем я смог ответить «Хо» (да).

Я вытер вспотевшие ладони. Мне так отчаянно хотелось ей сказать, что я готовился, стараясь изо всех сил.

— Что Вы ели на обед? — продолжала она.

К этому времени я так переволновался, что уже не мог вспомнить, как на пушту «обед», не говоря уже о супе или салате.

— Давид, Вы могли бы описать это здание? — спросила она еще раз. Затем, видя мое красное вспотевшее лицо и трясущиеся руки, она, смилостивившись надо мной, прекратила экзамен и сказала: «Ничего страшного. Мы попробуем в другой раз».

«Ну почему? Почему? Почему?» —думал я, совершенно расстроенный. Мне хотелось закричать, или заплакать, или сделать еще что-нибудь в этом роде. Я так хотел говорить с афганцами на их родном языке, ну так почему же я ничего не мог выучить?

Когда экзамен закончился и для двух других студентов, мы поднялись, прощаясь с нашей учительницей. Наконец-то мы были свободны, и я поплелся к выходу. Меня захлестнуло отчаянье. Я остановился, разглядывая студентов. Каждый из них направлялся по своим делам. Одни шагали по мощеным дорожкам, читая книги, другие разговаривали с друзьями, облокотившись о стену здания.

Я тяжело вздохнул и подумал: «Все они, несомненно, учатся гораздо лучше меня». Затем я прошептал: «Боже, Ты видишь всех этих студентов? Ты видишь, как я люблю афганцев?». С болью в сердце я продолжал: «Но разве я смогу когда-нибудь им рассказать о том, как сильно Ты их любишь?».

Тихие слова заполнили мое сознание:

«Ты правда любишь этих студентов?»

— Ну, Господи, Ты же знаешь, что да.

«Ты действительно их любишь?»

— Боже, Ты знаешь, что я люблю их, — прошептал я вполголоса.

Я подумал, что этот диалог слишком уж начинает напоминать

разговор апостола Петра с Иисусом Христом на берегу Галилейского озера две тысячи лет назад.

«Любишь ли ты их настолько, чтобы продолжать биться головой об этот язык, непробиваемый, как каменная стена? Готов ли ты настойчиво продолжать двигаться вперед даже тогда, когда кажется, что это замкнутый круг? Любишь ли ты их настолько, чтобы не сдаться?»

Прежде чем я смог что-нибудь ответить, ко мне подошел мой одногруппник Оле, свободно говоривший на пяти языках. Зная, что я завалил экзамен, он сказал:

— Давид, ты, наверное, думаешь, что ни на что не годишься и не в силах показать людям Божью любовь, потому что не можешь выучить их язык, или потому, что не можешь произвести на них достойного впечатления. На самом же деле учителя тобой восхищаются. Они никак не могут понять, какая сила заставляет тебя появляться на каждом занятии, когда любой другой на твоем месте уже давно бы все это бросил. Они никак не могут понять, откуда у тебя берутся на это силы.

Оле положил руку мне на плечо и добавил:

— Ты знаешь, почему Бог дал способности к языкам мне, а не тебе?

— И сам же ответил на собственный вопрос. — Потому что Бог знал — у меня никогда не хватило бы терпения, как у тебя, чтобы не бросить все. Ты выучишь пушту, Давид. Ты его обязательно выучишь.

— Спасибо, Оле, — сказал я. — Я сейчас немного расстроен, но с Божьей помощью я не сдамся.

— Хорошо, — улыбнулся он. — Я буду за тебя молиться.

Его слова часто вдохновляли меня.

Одним из предметов, требуемых по программе, было чтение. Чтение даже простых предложений на пушту с его витиеватыми арабскими буквами давалось мне очень тяжело. Я так сильно хотел научиться читать, но успехи мои были невелики. Однако, несмотря на мои черепашьи темпы, у меня появилось горячее желание читать Новый Завет на пушту. С моими способностями казалось просто глупым приступать к такой задаче хотя бы до тех пор, пока я не научусь читать получше, но я решил, что в любом случае попробовать стоит.

Господин Мунсиф, который занимался со мной дополнительно, был единственным человеком, к которому я мог обратиться с подобной просьбой. На протяжении нескольких недель я молился об этом — мне не хотелось его обидеть и не хотелось, чтобы он подумал, что я злоупотребляю его дружбой.

Одним осенним вечером, после занятий, господин Мунсиф и я сидели в зале, мирно беседуя за чашкой чая и угощаясь орешками с изюмом. Он сидел в плетеном кресле напротив нас с Джули, и присутствие этого человека придавало достоинство нашей довольно скромной комнате. Солнце исчезло из виду, закатившись на западе, и тени, наполнявшие комнату, смягчались теплым светом лампы. Я решил, что это подходящий момент для задушевного разговора.

Осторожно подбирая слова, я рассказал ему о своем давно сдерживаемом желании научиться читать Библию на пушту. В конце концов я спросил его, не поможет ли он нам в этом.

Я заметил, что глубокие эмоции, которых я не мог объяснить, отразились на лице моего очень сдержанного друга. Я внимательно следил за его темными глазами. На долю секунды я испугался, что зашел слишком далеко и пересек границу, поставив нашу дружбу на грань разрыва.

— А у Вас есть эта Книга, Давид?

— Да, есть.

Он явно пытался справиться со своими эмоциями. Дважды он начинал говорить, но не мог закончить. Затем он осторожно сказал:

— Давид, уже больше двух лет я ищу Святую Библию на своем родном языке, потому что сам давно хочу ее прочитать.

Я был так поражен его словами, что ничего не мог сказать в ответ. Время остановилось. Оглядываясь назад, я знаю, что снова прошел бы весь мир ради одного этого мига, когда мы поняли, что возникшая между нами крепкая дружба была предопределена судьбой.

Очень осторожно он сформулировал свой ответ:

— Конечно, Давид, я с радостью научу вас читать ее.

Два последних месяца 1977 года быстро пролетели в занятиях с господином Мунсифом. А так как в январе и феврале студенты Кабульского университета уходят на каникулы, мы с Джули решили провести шесть из этих восьми недель в Джелалабаде — пуштунском городе, находящемся в трех часах езды на восток от Кабула и на расстоянии часа езды от знаменитого Хайберского прохода. Нам хотелось пожить некоторое время в Джелалабаде для того, чтобы попрактиковать свой пушту, поскольку основным языком Кабула был дари. Разница между погодой в Кабуле и Джелалабаде зимой такая же, как разница между Чикаго и Вест Палм Бич^[10]. Высота окруженного горами Кабула — тысяча восемьсот метров над уровнем моря, в то время как Джелалабад находится на высоте шестисот метров над уровнем моря и имеет идеально теплый климат для зимнего отдыха.

Вскоре после этого мы узнали, что в связи со своей временной работой господин Мунсиф тоже будет в Джелалабаде примерно в то же самое время. Мы все втроем обрадовались тому, что даже в отпуске у нас будет возможность продолжать занятия.

У господина Мунсифа в Джелалабаде был друг, который по своей доброте предложил нам с Джули остановиться у него. Он выделил нам одну комнату, а господину Мунсифу — другую. И мы ему были за это очень признательны.

Практически все свободное время в Джелалабаде мы проводили за чашкой чая, беседуя с господином Мунсифом о жизни. Он постепенно поверил мне, что у него есть серьезные враги. Когда он преподавал в университете, одна влиятельная семья оказала на него давление, чтобы он изменил отметку их сыну. Господин Мунсиф отказался. Против него были выдвинуты ложные обвинения, и его уволили с престижной должности в университете. Но и этого им показалось мало — эта семья до сих пор держит на него злобу и ищет повода отомстить.

После нескольких недель, проведенных вместе, у меня создалось впечатление, что свободолюбие господина Мунсифа и его желание видеть свою страну независимой наверняка «поспособствовали» тому, что у него появилось немало и политических врагов. Однажды меня осенила мысль, что эти враги могут использовать наши с ним отношения против него, потому что я иностранец. Иностранцев часто необоснованно обвиняют в причастности к шпионажу и подозревают всех, кто имеет с ними хоть какие-нибудь контакты. То, что моя любовь к этому народу могла быть так превратно истолкована, испугало и разозлило меня. Буря беспокойства наполнила мои мысли тревогой, и я уже не мог уснуть. После глубокого размышления и молитвы я решил, что мне нужно прямо поговорить на эту тему с моим другом.

Мне хотелось поговорить с ним по этому поводу один на один, и поэтому однажды вечером мы взобрались на вершину холма. Перед нами раскинулась залитая солнцем панорама города. Мы говорили с ним об очень личном, о том, что можно доверить только верному другу.

Я начал разговор:

— Вы знаете, господин Мунсиф, как сильно Вы дороги для нас с Джули, но наша дружба может причинить Вам и Вашей семье большие неприятности. В любое время, если почувствуете, что наше общение может быть опасным для Вас и Вашей семьи, объяснять ничего не нужно. Нужно просто прервать с нами всякие отношения. Мы все прекрасно поймем.

Он улыбнулся и пристально посмотрел мне в глаза, прежде чем ответить:

— Спасибо, Давид. Если когда-нибудь такая ситуация возникнет, в которой нам лучше будет не видеться, я буду помнить о Ваших словах.

Тогда я рассказал ему о том, как Бог привел нас с Джули в Афганистан. Я рассказал ему, что изучал Инджил (Новый Завет) на греческом и Ветхий Завет — на древнееврейском.

— Вы действительно изучали Святую Книгу на языке оригинала? — спросил он с некоторым недоверием.

— Да, — ответил я.

Я снова заговорил о том, как Бог привел нас в эту страну, потому что для господина Мунсифа понятие о том, что Бог может сам лично нас направлять, было незнакомо. Я попытался объяснить ему, как Божий Дух может указывать нам путь, я рассказал ему о том, что Он говорил к людям, таким как Моисей и Петр, и направлял их во всех делах и поступках. Из наших разговоров я знал, что господин Мунсиф походил на Корнилия из Книги Деяний — человека, боящегося Бога, который молился Богу, хотел знать больше о Боге, и постоянно о Нем говорил.

Мы провели на холме незабываемое время — те минуты были освящены присутствием Бога, между нами были такие доверие и открытость, которые друзья никогда уже не могут забыть. Спускаясь с горы, я с особенной силой осознавал, что Бог был рядом с нами. Я также знал, что Он сблизил людей из двух противоположных миров с определенной целью. У меня было отчетливое понимание того, что я встретился с удивительным человеком, которого Бог привел в мою жизнь для того, чтобы изменить меня и сделать меня лучше. Я дал себе молчаливый обет, что буду стараться изо всех сил оправдать это доверие.

Незаметно наши удивительные дни в Джелалабаде подошли к концу. Слишком скоро нам нужно было возвращаться в Кабул, чтобы приступить к третьему семестру изучения пушту в университете.

Глава девятая

Четвертый брат

К нашему удивлению, после апрельского переворота в 1978 году даже при новом коммунистическом правительстве мы все еще могли оставаться в стране. Каким-то чудом наши визы не были аннулированы. Это означало, что у меня все еще оставалась возможность окончить курс пушту при университете. «Но стоит ли она того?» — думал я.

Перед нами снова встала серьезная дилемма, которую мы уже обсуждали после ночной поездки в джипе с Клиффордом. Мы понимали, что решение нужно принимать очень быстро.

С одной стороны, мы прекрасно знали, что даже малейшая связь с нашими афганскими друзьями может поставить под угрозу их жизнь, потому что в глазах нового правительства мы были американскими империалистами. С другой стороны, у нас не было ни малейшего желания бросать наших друзей именно тогда, когда их жизнь находилась в опасности после переворота, который принес много угрожающих перемен в жизнь Афганистана.

«Что же нам делать?» — задавались мы вопросом.

Долгие мучительные раздумья и молитвы только подтвердили то, что подсказывало сердце: нам нужно оставаться в Афганистане столько, сколько это возможно. Мы были уверены, что Дух Святой даст нам мудрости и проницательности даже в опасных ситуациях. Так что мои занятия в университете продолжались.

И хотя профессора по-прежнему относились ко мне с уважением, на их лицах отражался стресс новой политической ситуации. Я понимал, что они живут в постоянном страхе из-за того, что в любой момент могут быть сурово наказаны за общение со мной. Их отношение ко мне было чрезвычайно сдержанным и осторожным, чтобы ни в коем случае никто не мог заподозрить их в дружбе со мной. Мне их было очень жаль, и я им был безмерно благодарен за смелость, за то, что, несмотря на сложные обстоятельства, они продолжали меня учить.

Одним майским утром я проснулся, и моя голова наполнилась беспокойными мыслями: «Попросят ли иностранцев, таких как мы, покинуть страну, или просто аннулируют визы? Продолжатся ли военные действия? Стоит ли мне продолжать свою учебу?».

Мы с Джули понимали, что, если будем вынуждены спешно покинуть Афганистан, у нас не будет никакой возможности попрощаться с друзьями. Поэтому мы решили заранее подарить то, что нам хотелось бы оставить им на память. Мы знали, что они нас правильно поймут, даже если нам и не придется срочно уезжать из страны.

В тот же день наш прощальный обход начался с магазинчика Масудов. Дождавшись, когда все покупатели выйдут из магазина, три брата радостно сообщили нам хорошую новость: они получили известие от зятя, служившего в армии. Он сообщал, что у него все в порядке, и мы порадовались вместе с ними.

Тихая беседа продолжалась, а Джули тем временем подошла к полке с зонтиками. Она раскрыла один из них, как бы раздумывая, стоит ли его покупать. Я понял, что Джули специально раскрыла зонтик, чтобы заслонить нас от любопытных глаз. Я быстро передал наш подарок Аймалу. Сверток сразу же исчез под прилавком.

Глядя Аймалу прямо в глаза я сказал: «Мы не знаем, когда нам придется уехать, поэтому хотим подарить вам самое дорогое, что у нас есть — Инджил (Новый Завет). Пожалуйста, передайте этот подарок вашему отцу. Это от нас — вашей семье».

После небольшой паузы Рахман крепко пожал мне руку обеими руками. Он широко улыбнулся, взглянув на Книгу.

Аймал и Хадим, которые тоже видели подарок, сказали: «Спасибо. Спасибо. Этот подарок — большая честь для нашей семьи».

Мы разговаривали друг с другом, будто и не было никаких сомнений в том, что мы снова увидимся, хотя все прекрасно знали, что, может быть, видимся в последний раз.

Нам не хотелось затягивать прощание, и поэтому мы вскоре ушли. В тот день мы побывали в гостях у всех, у кого могли, оставив каждому на память наш драгоценный подарок. Вернувшись домой, мы вздохнули с облегчением.

Мы заверили всех наших афганских друзей, что прекрасно понимаем обстановку и сознаем, что общение с нами для них может быть очень опасно. С того дня мы не переступали порог афганского дома без специального на то приглашения. Когда же мы получали такое приглашение, нам было очень не по себе, поскольку мы понимали, что друзья рискуют ради нас жизнью.

Напряженные месяцы шли один за другим. В декабре 1978 года я окончил свой курс при Кабульском университете, а в январе 1979 года истекал срок наших виз. Когда до отъезда оставалась неделя, господин Мунсиф пригласил нас к себе в гости на прощальный ужин со своей семьей.

В назначенный день мы взяли такси, чтобы доехать до дома господина Мунсифа. Вся семья была в сборе и радушно нас принимала. Все были растроганы предстоящим расставанием.

Позже в тот вечер я рассказал господину Мунсифу о своих занятиях легкой атлетикой. Он слушал меня очень внимательно. Затем я сказал: «Господин Мунсиф, в знак нашей дружбы я хотел бы подарить Вам один из самых дорогих для меня призов». С этими словами я вынул из сумки свою награду.

Господин Мунсиф внимательно посмотрел на бегуна, прочитал надпись и затем отвел глаза в сторону, будто пытаясь заново пережить тот торжественный миг в моей жизни. «Спасибо, Давид», — тихо сказал он, держа в руках мой необычный подарок.

К концу той недели семья Аймала тоже пригласила нас к себе в гости. В последние месяцы мы очень сблизились с этой семьей и стали для них как сын и дочь. Кроме самых близких родственников госпожи Масуд, я был единственным мужчиной, которому когда-либо было позволено видеть ее с открытым лицом.

Когда мы пришли к ним в гости, нас провели в комнату, которая предназначалась только для членов семьи. Мы уселись на подушки на полу и погрузились в приятные воспоминания о днях, проведенных вместе. В ходе беседы они рассказали нам о некоторых сложностях, с которыми им пришлось столкнуться, и поэтому я попросил позволения за них помолиться, на что они благосклонно согласились.

За какую-то долю секунды перед тем, как начать молиться, я почувствовал, что Бог дает мне особенные указания: «Объясни им, что в этот раз ты будешь молиться на особом языке».

«Подожди, Господи, —подумал я, — неужели Ты хочешь, чтобы я молился на моем молитвенном языке перед людьми, которые, может быть, никогда ни о чем подобном в жизни не слыхивали?»

Я пытался отделаться от приводившей меня в замешательство мысли, но она не уходила.

Я взглянул на терпеливо ожидавшую моей молитвы семью, затем сказал Аймалу, что хотел бы кое-что пояснить его родным, прежде чем начну молиться. Говоря на пушту вперемешку с английским, я попытался ему все объяснить. Он очень старательно перевел все на пушту, сказав, что этот молитвенный язык — дар, о котором говорится в Святой Библии, что это особый язык, данный мне Богом, и что я его никогда не учил. Я наблюдал за их реакцией. Они только покивали головами и улыбнулись, как будто в том, что я им сейчас рассказал, не было ничего необычного. Аймал продолжал объяснять своей семье, что я буду молиться о том, о чем Бог хочет, чтобы я молился. Он добавил, что таким образом я могу молиться даже тогда, когда сам точно не знаю, как нужно молиться. Еще он рассказал, что этот язык помогает мне прославлять Бога...

Все время, пока Аймал говорил, я следил за реакцией его родных. Она была невероятной. Они даже не моргнули.

В конце концов я закрыл глаза и стал молиться по-английски, к чему они были уже привычны. Затем в течение нескольких минут я молился на языке, данном мне Богом.

Мусульмане молятся с открытыми глазами, поэтому, когда я закончил и открыл глаза, я увидел, что они все на меня смотрят и улыбаются. Господин Масуд тихо сказал: «Твоя молитва была такой красивой».

По дороге домой Джули, сжав мою руку, сказала: «Давид, мне до сих пор не верится, что они так хорошо приняли твою молитву на языках».

Я был согласен. Я и сам никак в это не мог поверить.

В другой раз, гораздо позже, Бог снова побудил меня молиться на языках в присутствии других мусульманских друзей. Иногда они даже сами просили меня помолиться за них на языке, данном мне Богом.

Через два года после того случая в доме Масудов я узнал, что среди мусульман не было таким уж необычным явлением, когда одержимый человек говорил на языке, который никогда не учил. Но так как я объяснил им, что этот язык был даром от Бога, о котором учит Библия, они приняли мою молитву без колебаний.

Наше время в Кабуле подходило к концу. Мы прожили здесь два года, но нам совершенно не хотелось уезжать — особенно сейчас, когда я наконец-то начал разговаривать на пушту. Но важнее, чем мой язык, конечно, было то, что у нас завязалась крепкая дружба с афганскими семьями. Мы расставались с нашими друзьями с огромной болью в сердце, особенно потому, что у нас не было практически никаких шансов вернуться обратно.

В последнюю ночь нашего пребывания в Кабуле в январе 1979 года я поехал попрощаться с Аймалом и его братьями. К этому времени они называли меня своим четвертым братом.

На всякий случай я припарковал свою старенькую машину за углом, недоезжая до магазинчика Масудов.

Войдя в магазин, я обменялся с братьями традиционными приветствиями и сказал, что мне еще раз захотелось с ними увидеться перед отъездом. Впервые за долгое время нашей дружбы мы не знали, что сказать друг другу.

— Я буду молиться за ваше здоровье и благополучие, — пробормотал я.

— И мы будем молиться за Ваше, Дауд, — ответили они.

Наш разговор был коротким, потому что мы знали, что долгие проводы только вызовут лишние слезы. На прощанье мы ступили за порог магазина, где я обнял каждого из них, по афганскому обычаю останавливаясь на секунду для того, чтобы взглянуть в глаза. По их натянутым лицам я понял, что они, как и я, сдерживали слезы только усилием воли.

Сев в машину, я опустил голову на руль и дал волю слезам.

Любовь иногда приносит боль — особенно боль расставания. Я не мог сдержать слез, вспоминая об этой дорогой для меня семье и всех моих друзьях; о тех счастливых днях, когда мы были вместе и не знали, суждено ли нам встретиться вновь. Я вспоминал, с каким терпением они помогали мне выучить пушту. Семья Масудов приняла меня как родного, учила своему языку и любила меня со всей искренностью. Они с благодарностью принимали мои подарки и одаривали меня своими.

Я снова вспомнил слова Аймала, сказанные мне за несколько дней до этого: «Каждый вечер, когда отец приходит с работы, он говорит моей младшей сестре; “Принеси мне Книгу”». При этой мысли у меня на глаза снова навернулись слезы.

Спустя некоторое время я все же повернул ключ зажигания и завел охлажденный ночной изморозью мотор. Медленно направляясь к дому, я шептал молитву, повторяя слова Христа: «Слова, которые Ты дал мне, я передал им» (Иоан.17:8).

Глава десятая

Вступление северной армии

В конце января 1979 года мы вернулись в Соединенные Штаты. Восемь месяцев мы пытались получить долгосрочную визу в Пакистан, потому что знали: получить визу в Афганистан просто невозможно. И хотя мы всем сердцем рвались обратно в Афганистан, страна была глубоко втянута в гражданскую войну. Повсеместно возникали группы сопротивления новому коммунистическому правительству.

В сентябре нам сообщили, что в долгосрочных визах на въезд в Пакистан нам отказано. Твердо веря, что Бог поможет нам открыть даже наглухо закрытые двери, мы вылетели в пакистанский город Пешавар с тридцатидневными туристическими визами. Мы приехали в страну в середине октября, не зная, что с нами будет после того, как закончатся визы.

В первую же неделю по прибытии в Пешавар мы с изумлением узнали, что все еще существует возможность получить туристические визы в Афганистан. Из-за военных действий, происходивших в стране, и ее политической нестабильности желающих отправиться в Афганистан было немного. На следующий же день мы отправились в афганское консульство в Пешаваре и получили тридцатидневные туристические визы.

Произошло то, что казалось абсолютно невероятным. Мы стояли, держа в руках необходимые документы, в счастливом предвкушении возвращения в Кабул. Бог снова благоволил к нам. Вскоре после этого афганское правительство запретило выдачу подобных виз.

За несколько дней до вылета в Кабул на меня напал приступ панического страха. Я понимал, что опасения и даже страх — явления в данной ситуации совершенно объяснимые. Я знал, что Кабул окружен моджахедами — националистическими группировками, и что мы окажемся в очень опасной обстановке. Но мой страх превосходил все разумные пределы — я был просто им парализован.

В отчаянии я сказал Джули: «Я еще не готов ехать в Кабул. Давай посвятим три дня молитве, посту и чтению Библии. Я должен преодолеть свое чувство страха».

Несмотря на то, что Джули не испытывала такого страха, как я, она меня прекрасно понимала и не пыталась разубедить.

Два дня мы молились, постились и размышляли над словами из Библии. К вечеру второго дня, когда я горячо молился, передо мной возникла картина. Я видел Афганистан так отчетливо, будто сам там находился. Видение было настолько живо, что я легко мог рассмотреть каждую деталь.

Кое-где виднелись островки снега, и я предположил, что это была весна — хотя не совсем был в этом уверен. Поток войск в полном военном снаряжении хлынул с севера в Афганистан. Они пришли тысячами, заполонив землю. Затем я увидел жестокое сражение на улицах Кабула — выстрелы из танков и дым, поднимавшийся над городом. Представшая предо мной картина была настолько реальна, что я почти мог слышать выстрелы и чувствовать наполнивший воздух запах дыма. Затем я увидел себя самого шагающим по улицам Кабула в сумерках. Я уходил из города, оглядываясь через плечо, и видел злобно рычащие танки, изрыгающие из пушек огонь. К моему удивлению, хотя мы с Джули практически никогда не расставались, ее со мной не было. Но у меня была уверенность, что она в безопасности.

Через какое-то время картина, разворачивающаяся передо мной, стала еще реальнее. В мельчайших подробностях я увидел разлетающиеся в щепки деревья, обломки домов, матерей, ищущих своих детей, и мужчин, тщетно старающихся защитить невинных. Я слышал стоны раненых, детские крики и вопли взрослых, задыхающихся в угарном дыме. На улицах лилась кровь, и все вокруг метались в панике, но бежать было некуда и спрятаться было негде.

И хотя все это было лишь видение и ничего подобного еще не случилось, сердце мое пронзила острая боль. Я пал ниц, взывая к Богу в муках и душевных терзаниях. Я молился о городе и стране, которые так полюбил.

«Боже, яви народу Афганистана свою милость, -— просил я. — Пощади афганцев, спаси от этой агонии и боли. Они мне так дороги. Почему они так страдают?»

На третий день вечером, когда я молился, передо мной снова предстала та же ужасающая картина. И тут произошло невероятное: мой панический ужас бесследно исчез. Вместо него тревога о людях Афганистана, неизмеримо большая, чем переживания за себя, наполнила мое сердце. Казалось, Бог приподнял занавес и показал мне, что даже в самых опасных обстоятельствах, если Ему угодно, Он сохранит нас, и мы будем невредимы. Не то чтобы я совершенно успокоился, но у меня появилось отчетливое осознание, что бояться ничего не нужно. Забота о людях заставила меня забыть собственный парализующий страх. И так как Бог, а не страх, руководил всем, я знал, что, как бы ни сложились обстоятельства, мы все равно будем в Афганистане с нашими друзьями.

Вернувшись в Кабул 6 ноября 1979 года, я почувствовал радость возвращения домой. Сам город стал мне другом, и наше возвращение было долгожданным событием. В аэропорту нас встречали Мартин Геральд и его жена Руфь — удивительные люди, которые жили в Афганистане уже несколько лет и горячо любили афганский народ. Они предложили нам остановиться у них, пока мы не найдем себе жилье.

Я был полон радости и предвкушал встречу с господином Мунсифом, Аймалом Масудом и другими друзьями. Я знал, что наше возвращение будет для них такой же неожиданностью, какой для нас были наши визы. Через несколько дней мы с Джули зашли в магазинчик Масудов, стараясь вести себя как ни в чем ни бывало, несмотря на переполнявшие нас чувства. Рахман, брат Аймала, как обычно, сидел за прилавком. Увидев нас, он оцепенел, не в силах сказать ни слова. Затем его приятное лицо осветила улыбка, и он бросился звать Аймала и Хадима. Когда они пришли, мы принялись радостно обниматься и приветствовать друг друга. Все говорили и задавали вопросы одновременно. Как хорошо было снова оказаться вместе с моими братьями! К счастью, в магазинчике больше никого не было, и никто не мог видеть нашей трогательной встречи.

«Давид, мы даже и не думали, что вам удастся вернуться в Афганистан. Мы так счастливы снова вас видеть», — громко сказал Рахман. Затем, уже потише, добавил, предостерегая: «Давид, сейчас все еще хуже. Кабул сильно изменился. Вам нужно быть очень осмотрительными. Будьте осторожны в разговорах с людьми и не появляйтесь в опасных местах».

Все остальные с печальным видом подтвердили слова Рахмана. Аймал прикусил губу, поднял брови и покивал головой, а Хадим украдкой бросил взгляд на улицу.

Мы вышли из магазина счастливые от того, что нам наконец-то удалось увидеться со своими друзьями. Встретиться с семьей Масудов в общественном месте было не так уж сложно, а вот прийти к кому-нибудь домой в гости, например, к семье господина Мунсифа, было очень непросто. Участники сопротивления всегда были готовы заподозрить любые, будь то реальные или вымышленные, связи с коммунистами, а коммунисты арестовывали всякого, кто, по их мнению, мог быть связан с реакционерами и бандитами, как они называли участников сопротивления. Простой человек не знал, кому верить.

Даже если нам и удастся увидеть Мунсифов, для этого придется предпринять меры чрезвычайной предосторожности. Через одного из племянников господина Мунсифа, который работал в гостинице, я послал ему записку о том, что мы вернулись. Господин Мунсиф прислал ответную записку с горячими приглашениями в гости в следующий четверг вечером. Нас мог отвезти к нему один из его родственников, водитель такси. С радостным нетерпением мы ждали встречи с нашим дорогим учителем и другом.

Когда наступил четверг, мы с Джули нарядно оделись по афганскому обычаю. Я надел свою каракулевую шапку, которую господин Мунсиф подарил мне на Рождество.

Мы вышли из дома, прошли четыре квартала до главной улицы и остановили такси. По нашей просьбе водитель довез нас до какого-то сувенирного магазина. Поглазев некоторое время на витрины, мы прошлись по улице Азиз в районе Шари Нау, высматривая машину Мунсифов. Когда она появилась, я поднял руку, и машина остановилась. Через десять минут мы подъехали к дому отца господина Мунсифа. Водитель посигналил, и железные ворота между побеленными стенами забора быстро распахнулись. Едва мы успели въехать во двор, как ворота тут же закрылись, и перед нами предстал очень красивый дом, выстроенный буквой «Г», который практически полностью был скрыт забором от глаз прохожих.

Мы вышли из такси, очутившись в прекрасном саду, и увидели господина Мунсифа, вышедшего нам навстречу. Он крепко обнял меня и горячо поприветствовал Джули. Мы поспешили войти в дом и оказались в просторной комнате, где нас встречали его родные: вся семья была в сборе. Некоторая прохлада комнаты смягчалась теплым светом настенных ламп.

Для нас был приготовлен праздничный ужин. Его подавали на разноцветной скатерти, постеленной поверх изысканного афганского ковра. По афганскому обычаю, длинные подушки ожидали гостей по обе стороны скатерти. Нам подали кабули палау (традиционный рис под слоем моркови, изюма и миндальных орехов с мясом посередине), молодого барашка, афганские тефтели, бурини (жареные баклажаны в томатном соусе, которые подают со сметаной) и нан (хлеб). На десерт нас угостили фирини (молочный пудинг с кардамоном, посыпанный фисташками и фруктами). Затем мы все вместе пили чай.

После почти трехчасовой беседы нам пришлось с большой неохотой оставить этот гостеприимный дом. Обратно мы добрались без приключений.

Как хорошо, что мы снова были в Кабуле!

По истечении шести недель мы сняли милый трехкомнатный домик, выстроенный из кирпича и глины, с бетонным полом, в надежде, что сможем остаться в Кабуле. Небольшой печки, отапливаемой дровами, было достаточно, чтобы не замерзнуть, но недостаточно, чтобы согреться, и временами у нас перемерзали трубы. Иногда в доме было больше дыма, чем тепла, зато у нас были телефон и электричество, так что нам было уютно, и мы ни в чем не нуждались.

Моего парализующего страха как не бывало. Я не собирался убегать. Но та картина, которую заранее показал мне Бог, побуждала меня с особым вниманием следить за событиями в Кабуле. Меня волновало то, что волновало бы любого мужа в такой ситуации, и совершенно объяснимая тревога о том, что могло случиться, заставляла меня быть особенно осторожным.

Все знали, что моджахеды, к примеру, в любой момент могли войти в город и перестрелять всех иностранцев без разбора, приняв их за советских агентов.

«А что если эти бородатые здоровяки в один прекрасный момент перемахнут через наш забор?» — мучил меня вопрос.

Несмотря на уверенность, полученную от Бога, иногда ночами я лежал, не в силах уснуть, и прислушивался к каждому шороху. Казалось, в ночной тишине кроется опасность.

«Это шорох одежды», — думал я. Или: «Я уверен, что это звук шагов». Мое сердце вдруг начинало неистово биться при едва различимых звуках. Ночи тянулись неимоверно долго, и порой казалось, что утро никогда не наступит.

Рождественским вечером 1979 года, в то время, когда мы обменивались подарками со своими друзьями Мартином и Руфью, советские войска и военная техника начали высадку в международном аэропорту Кабула. Тогда мы еще не понимали, что произошло. Мы только знали, что в течение двух ночей было практически невозможно уснуть из-за постоянно круживших над головами огромных самолетов.

25 и 26 декабря мы думали, что, возможно, над нами кружит один и тот же самолет. Позже мы узнали, что оказались свидетелями приземления 350 огромных военно-транспортных самолетов, доставивших груз из Советского Союза.

Так началось вступление советских войск в наш любимый Афганистан.

Вечером 27 декабря мы с Джули заканчивали праздничный ужин с друзьями, двумя молодыми афганцами. Хотя мусульмане и не отмечают Рождество, они благосклонно приняли наше приглашение, и мы приятно проводили время, мирно беседуя о Боге, что было частой темой наших разговоров.

Внезапно отдаленный взрыв заставил нас выскочить на улицу, чтобы посмотреть, что случилось. Как только мы выбежали из дома, еще один огромной силы взрыв потряс все вокруг.

«Откуда у моджахедов такое мощное оружие?» — недоумевал я.

— Похоже, ситуация очень серьезная, — прокричал я, наклоняясь к нашим друзьям. — Вам нужно идти домой, и чем быстрее, тем лучше!

Наблюдая, как их фигуры растворяются в ночном сумраке, мы с Джули молились, чтобы Бог сохранил их от опасности.

Стараясь понять, что же все-таки происходит, я забрался на плоскую крышу нашего домика, пригнулся и стал пристально вглядываться в темноту. Сквозь голые ветви деревьев мне было видно, как красные огоньки трассирующих пуль наполнили небо. Я прислушивался к грохоту снарядов, сотрясающих спокойствие афганской ночи и, напрягая слух, пытался распознать оглушительные звуки битвы — свист и взрыв снарядов, гром танковых орудий, треск автоматов и щелчки ружейных выстрелов.

Ослепительный свет разрезал тьму прямо надо мной, и я закрыл руками глаза, чтобы не ослепнуть. После того, как я снова мог что-то различить в темноте, я всмотрелся в окрестные дома. Практически на каждой крыше дома мужчины, низко пригнувшись и содрогаясь от страха, наблюдали за смертоносным представлением.

С восходом солнца над городом стали носиться истребители, пролетая над самыми макушками деревьев, чтобы посеять панику и ужас. Судя по моей собственной реакции, это у них получалось очень даже неплохо. Несмотря на это, я посчитал необходимым предпринять небольшую разведывательную прогулку.

Выйдя на улицу, я увидел светловолосых солдат с голубыми глазами, одетых в зимние шинели и меховые шапки с красными звездами на кокардах. Вооруженные автоматами, они охраняли каждый перекресток, улицу и мечеть.

«Советская армия, — подумал я.— Это все-таки произошло. Они вошли в Афганистан».

«Как же я раньше не догадался?» — спрашивал я себя, поспешно направляясь домой.

Мы понимали, что нам уже не разрешат оставаться в Афганистане намного дольше, хотя в глубине сердца у нас все еще теплилась надежда. Нам так не хотелось покидать этот город, ставший нам родным за последних три года. Те несколько иностранцев, что еще оставались в Афганистане после апрельского переворота 1978 года, поспешили незамедлительно выехать из страны. Очевидно, Афганистан стал очень малоподходящим местом для жизни, особенно для американцев.

Где-то через неделю после всех этих событий я вышел из дому, чтобы купить продуктов. День выдался ясный и солнечный, и я совсем не ощущал мороза, проходя мимо школы Раббиа-Балхи по дороге домой. Мои ботинки, брюки, рубашка и голубая куртка выдавали во мне иностранца. И из-за светлых волос и голубых глаз меня можно было принять за одного из ненавидимых всеми советских солдат.

Я внезапно осознал эту схожесть, когда, проходя по узким улочкам, столкнулся с ледяными взглядами суровых афганцев — людей, которые еще неделю назад встречали меня теплыми приветствиями на пушту или дари. Пыльные улицы с кирпично-глиняными стенами и аккуратными домиками, прячущимися за ними, были все те же, по атмосфера радикально изменилась.

Необычайная тишина улиц, заполненных людьми, вселяла чувство одиночества. Люди разговаривали шепотом. И хотя они бросали в мою сторону взгляды, никто не осмеливался заговорить.

Вдруг я заметил, что из-за стены за мной кто-то наблюдает, но, перехватив мой взгляд, человек быстро скрылся. Холодный страх медленно поглотил мой разум, как только я осознал, что произошло. Не имея ни малейшего желания разыгрывать из себя героя или мученика, я прибавил шагу.

В тот момент, когда я подошел к перекрестку, чтобы перейти улицу, мимо меня шумно и медленно проехал как всегда переполненный автобус. Я увидел, что все головы, как по команде, повернулись в мою сторону, и все взоры были прикованы ко мне. Без труда я мог прочитать в них глубокое недоверие и презрение.

«Будь у них шанс, они бы растерзали меня на месте прямо сейчас», — подумал я.

Я вспомнил о Джули. Она осталась одна в нашем кирпичном, обмазанном глиной домике. Я знал, что если со мной что-нибудь случится, она поймет, потому что мы оба разделяли одни и те же чувства и мысли, у нас была одна и та же цель. И хотя ее сердце будет разрываться от боли, она не станет паниковать. Она сможет со всем справиться. Мы оба прекрасно осознавали тот риск, какому подвергали себя в данной ситуации. Я шагал под одинокое щебетание какой-то птицы и не мог сообразить, услышу я звук выстрела прежде, чем буду убит, или нет. Когда кот, карабкаясь по стволу, внезапно взлетел на дерево, я инстинктивно вскинул руки, пытаясь защититься.

Каждая клеточка моего тела, казалось, кричала: беги. Но я знал, что, засуетившись, только усилю подозрение тех, кто за мной наблюдает. И вместо того чтобы бежать, стал перебирать в памяти то, что было самым главным в моей жизни: моя вера в Бога, основанная на историческом факте воскресения Христа, и призвание от Бога.

Хотя страх уничижил мою жизнь до минимума, я понимал, что не могу убежать с этой улицы, из этого города, из Афганистана. То, что я находился здесь, было совершенно правильно, даже несмотря на то, что я на мгновение забыл, что Бог — рядом со мной. Я шел домой, зная: моему страху не под силу ни уничтожить той любви, которую мы питали к афганцам, ни выгнать меня из этой страны.

Три недели спустя я выбрался в город, убранный чистым сверкающим снегом. Я шел по улицам мимо советских солдат. Они стояли на своих постах в темно-серых шинелях, с яркой звездой на кокардах. Шагая по опустевшим тротуарам, я заметил, что некоторые из них кивают мне, как будто увидели земляка. Я старался не показывать свой страх, но чувствовал, как у меня горело лицо и по спине струился пот. В правой руке я держал корзину с двумя Новыми Заветами. Мне совсем не хотелось, чтобы мои драгоценные подарки конфисковали.

«Пожалуйста, только не обращайтесь ко мне по-русски, а то я просто потеряю сознание», — думал я, проходя мимо солдат.

Проходя мимо последнего караула, я вежливо улыбнулся. Через несколько минут я был в мастерской Сабура.

Мы с Сабуром обменялись приветствиями. После этого я сказал:

— Сабур, можно с тобой переговорить в кабинете?

— Конечно, — ответил он, приглашая меня внутрь. Хотя этот высокий любезный афганец всегда был одет в спецодежду, испачканную мазутом, он всегда производил впечатление очень вежливого и полного достоинства человека.

— Я знаю, что ты — глубоко верующий человек, и поэтому я принес тебе Инджил, книгу, которая изменила мою жизнь, —сказал я. — К сожалению, похоже на то, что я не смогу дольше оставаться в Афганистане. Поэтому я хочу сделать тебе подарок, дороже которого для меня ничего нет.

Выглянув из кабинета Сабура и убедившись, что мы одни, я снова посмотрел на него и сказал:

— Я верю, что у тебя есть право читать эту книгу, даже если некоторые думают по-другому.

С этими словами я вынул из корзины Новый Завет, который Джули бережно завернула в вышитую ткань.

Сабур вежливо взял подарок и поставил его высоко на полку на стене у себя за спиной. Он тепло пожал мою руку и тоном, выражавшим искреннюю благодарность, сказал:

— Огромное Вам спасибо.

Я был рад его словам, и мне хотелось добавить что-нибудь еще, но я знал, что мне не стоит дольше задерживаться в его мастерской. Я лишь смог сказать: «Пожалуйста, Сабур. До свиданья, мой друг».

Он прокашлялся, взглянул на меня и кивнул. Он меня понял.

Я вышел на улицу и направился в портняжную мастерскую. Пробираясь сквозь занесенные снегом улицы, я думал о моем друге Сабуре. С первого же дня, как я зашел к нему в мастерскую, он был очень добр ко мне.

«Я буду помнить тебя в своих молитвах, Сабур», — молчаливо пообещал я.

Войдя в мастерскую, я поприветствовал владельца. Хотя обычно здесь было полно народу, в этот день, после такого сильного снегопада, здесь находился только один работник. Это был бедняк-поденщик, который, вероятно, просто хотел согреться.

Я спросил моего друга:

— Можно, я пошлю Вашего работника купить мне апельсинов?

Крепкий широколицый портной попросил работника сходить за апельсинами. Тот охотно согласился. Я дал ему необходимое количество монет.

Когда он ушел, я сказал:

— Мне, наверняка, скоро придется покинуть Афганистан. На прощанье я хотел бы сделать Вам очень дорогой для меня подарок. Я знаю, что Вы верите в Бога, и потому я принес Вам Инджил.

С этими словами я подал ему книгу. Сидя, он взял Новый Завет и спрятал его под прилавком. Затем, со слезами на глазах, он вскочил со стула и кинулся обнимать меня с такой силой, что чуть было не задушил.

— Спасибо, — сердечно поблагодарил он.

— Пожалуйста. Я рад, что Вы так рады, — ответил я. Когда вернулся работник, я взял апельсины и, простившись, ушел. Мое сердце было переполнено благодарностью. Радость смешивалась с печалью, когда я размышлял по пути домой.

Я устало шагал мимо молчаливых постовых, уже даже не переживая, что они могут заговорить со мной по-русски, и никак не мог отделаться от мысли, что я, наверное, уже больше не увижусь со своими друзьями. Снова я мысленно задал вопрос: «Господи, ну почему я не могу просто жить в Кабуле, выучить пушту и рассказывать людям о Твоей любви?».

Глава одиннадцатая

Неожиданная похвала

Всеми силами мы с Джули старались идти по пути, которым направлял нас Бог. Удручающий и необратимый факт того, что наши визы подходят к концу, казалось, противоречил Божьей воле. Но, несмотря на обстоятельства, мы знали, что можем Ему полностью доверять, и поэтому в очередной раз готовились к отъезду из Кабула.

В начале февраля 1980 года мы с Джули приехали в Кабульский международный аэропорт, чтобы вылететь в Пакистан. Нас никто не провожал. Для наших друзей было слишком опасно появляться вместе с нами, потому что коммунисты считали всех американцев агентами ЦРУ. Таможенники тщательно досмотрели нас и наш багаж прежде, чем разрешить посадку на бело-зеленый двухпропеллерный самолет. Такие самолеты все еще использовались Пакистанскими международными авиалиниями для перелетов между Кабулом и Пешаваром.

Мы пристегнули ремни и приготовились ко взлету — я мысленно погрузился в приятные воспоминания о господине Мунсифе, Аймале и других афганских друзьях. Я тихо молился за каждого из них, пока наш крошечный самолет выруливал на взлетную полосу мимо танков, грузовиков, огромных транспортно-десантных самолетов и советских солдат, охранявших главную взлетную полосу.

С высоты нам хорошо были видны огромные военные лагеря, в которых разместилась Советская Армия. Мне так отчаянно хотелось, чтобы этих лагерей, контрастно выделяющихся на фоне снежного покрывала, не было, но мое желание не могло изменить того, что происходило внизу.

«Неужели я все это вижу своими глазами?—думал я. — Так трудно поверить, что все происходившее вокруг нас было реальностью, и мы сами стали тому свидетелями».

Мне не хотелось предаваться грустным мыслям, и я заставил себя задуматься о Пакистане и возможностях, которые приготовил для нас Бог. Вскоре наш пятидесятиминутный перелет подошел к концу, и самолет приземлился на взлетной полосе Пешавара — города, находящегося вблизи знаменитого Хайберского прохода.

После того, как наш багаж прошел таможенный досмотр, я взял такси, чтобы доехать до гостиницы. Я не стал ждать, пока таксист назовет цену, тем более, мне совсем не хотелось препираться с ним в конце пути. В таких случаях либо таксист оказывался чересчур нахальным, либо цена — очень высокой. Поэтому я заранее назвал свою цену, и мы без приключений доехали до гостиницы на улице Исламиа.

Гостиница «Джон» размещалась в стареньком трехэтажном строении, лучшие дни которого уже давно миновали. Однако это была недорогая гостиница, и в ней было все необходимое. Мы выбрали угловую комнату на верхнем этаже, потому что она была немного больше, чем остальные. Кроме того, оттуда можно было свободно выходить на крышу, где Джули развешивала белье на веревке, натянутой между двумя водонагревателями. Эти водонагреватели были еще одной причиной, по которой мы выбрали эту гостиницу — мы знали, что здесь всегда можно рассчитывать на горячую воду.

В нашей комнате было два небольших окна. Одно было завешено оранжевой шторой, в другом находился кондиционер, производивший невероятно много шума и совсем немного прохладного воздуха. Стены были выкрашены в кремовый цвет, а пол застлан изрядно потертым ковровым покрытием некогда зеленого цвета. Электрические провода, протянутые под ковром и по стенам, ответвлялись к розеткам и одинокой лампе в углу. К нашему удивлению, электрическая проводка выдерживала наш чайник, и при этом у нас не выбивало пробки. Две односпальные кровати были застелены чистыми простынями, твердыми подушками и армейскими одеялами. Осмотрев комнату, мы сразу же заметили, что все в ней порядком изношено.

Комнаты гостиницы располагались в виде прямоугольника, и двери каждой выходили в центральное фойе с застекленной крышей. Такое расположение полностью исключало необходимость будильника, потому что каждое утро в пять часов в фойе подавали чай. Разговоры официанток и шум тележек, дребезжащих по мраморному полу, поднимались, как дым от костра, и проникали в каждую комнату, не давая никому спать.

В ресторане на первом этаже подавали бесплатный завтрак для всех постояльцев. Нас хорошо кормили, и персонал гостиницы всегда был приветлив, поэтому, даже несмотря на некоторые недостатки, наше проживание в гостинице «Джон» было весьма приятным.

Прямо напротив нашей гостиницы стояли извозчики с тонга (лошадьми, запряженными в двухколесные повозки), готовые вмиг доставить кого угодно в любой конец города. Поторговавшись о цене, извозчик пришпоривал лошадь, и повозка уносилась прочь. И извозчик, и пассажир обычно были уверены, что выторговали хорошую цену, но извозчик, как правило, выгадывал больше.

Еще одним видом общественного транспорта были рикши, развозившие людей на трехколесных мотороллерах с низким навесом над головой. Мы с Джули прозвали их «МИГами на колесах». Безумные поездки на этом транспорте надолго запомнились мне набитыми в них шишками. В таких случаях я хлопал шофера по плечу и напоминал ему: «У меня всего одна голова. Пожалуйста, поосторожнее».

Приехав в Пешавар, мы и не подозревали, что гостиница «Джон» на следующие тринадцать месяцев станет нашим домом. Мы не могли получить постоянных виз на проживание в Пакистане, и поэтому нам пришлось совершить несколько поездок в Индию по туристическим визам, чтобы оставаться рядом с пуштунским народом — людьми, которых мы так полюбили.

Большинство дней, проведенных нами в Пакистане, были яркими и солнечными, и день, в который мы решили отправиться на границу с Афганистаном вместе с нашим другом Роджером Уайтом, не был исключением.

Роджер подъехал к гостинице на своем потрепанном джипе. Он выскочил из еще не успевшей остановиться машины. Перед нами стоял великан ростом метр девяносто. Когда мы обменялись приветственным рукопожатием, моя рука практически исчезла в руке Роджера. Широкоплечий англичанин во всех отношениях был большим человеком — это относилось и к его сердцу. Приятная улыбка Роджера и косые лучики морщинок вокруг глаз придавали его лицу особенно дружелюбное выражение.

— Здравствуйте! — тепло поздоровался он с нами.

Обменявшись обычными приветственными фразами, мы сели в джип и отправились в путь. Мы выехали из Пешавара и, преодолев сорок километров по извилистой дороге, пролегавшей через Хайберский проход, добрались до пограничного пункта в Торхаме.

Трясясь в джипе, мы с Джули вспомнили наши предыдущие поездки между Кабулом и Пешаваром. До этого мы путешествовали на «Серебряной пуле» — автобусе, своим названием обязанном серебристо-серому цвету и невероятной скорости, с которой он передвигался по удивительно красивым, но очень коварным горным дорогам.

Обычно граница была суетливым приветливым местом, где постовые запросто обменивались дружескими фразами с проезжающими. Однако, подъехав к пропускному пункту в тот день, мы заметили радикальные изменения. Вооруженные пакистанские пограничники и афганские солдаты стояли друг напротив друга, разделенные колючей проволокой.

Моментально почувствовав острую напряженность, я протянул руку через колючую проволоку и поприветствовал афганских солдат на пушту. Они улыбнулись, тепло приветствуя меня в ответ, очевидно, обрадованные, что с ними кто-то заговорил. Их теплота напомнила мне, что это обыкновенные афганцы, оказавшиеся в ловушке национальной и политической дилеммы.

Мы с Джули поднялись на невысокую гору, откуда был виден Афганистан. Даже с этой возвышенности мы заметили, что война изменила цветущий вид страны. Я увидел выжженное место, где, по слухам, взорвался сбитый во время недавних боев вертолет. Бросив взгляд на пропускной пункт и здание таможни, расположенное среди деревьев на афганской стороне, я заметил контраст в обстановке по обе стороны границы. На пакистанской стороне, в тени деревьев, располагались магазины, где продавались освежающие напитки и сувениры, а рядом с афганским пограничным постом, всего лишь в двухстах метрах, практически никого не было.

Вспоминая старые добрые времена, мне хотелось найти что-нибудь знакомое. Я задумался о своих афганских друзьях. Они были так близко, в каких-нибудь двухстах пятидесяти километрах отсюда, и тем не менее — так далеко.

«Как мне хочется вернуться в Афганистан! Но из-за политического барьера, воздвигнутого войной, я не могу этого сделать», — печально думал я.

Сидя на скамейке на вершине холма, мы с тоской смотрели на страну, которая была нам так дорога. Джули вслух размышляла о том, как идут дела у госпожи Мунсиф, ее дочерей и у остальных друзей в Кабуле, которые всегда были к нам так добры. Они не могли изменить того, что происходило сейчас на их родине. Они могли только ждать, укрывшись в своих домах, в то время как война корежила все вокруг.

Не в силах сдержать слез при виде любимой земли, я отошел к стоящему неподалеку дереву. Глядя на Афганистан, я молился от всего сердца о том, чтобы Господь Иисус Христос помог нашим афганским друзьям, которые находились там, среди страданий.

Мои мысли занимали вопросы — вопросы о причинах людских бедствий.

«Почему умирают дети? Почему убивают беззащитных мужчин, женщин и детей? Разрушают дома и разоряют земли? Почему? Почему некоторые наживаются за счет своих братьев тогда, когда те уязвимы? Почему некоторые обманывают и предают своих же? Как они после этого могут жить со своей совестью?»

Я глубоко вздохнул, посмотрел вверх на голубое небо, где несколько белых облаков проплывало мимо гор, и продолжил задавать вопросы.

«Что заставляет человека лгать, воровать, убивать и причинять боль другим? Неужели каждый человек в глубине души эгоист?»

Я знал, что это так. Бог называет это грехом и каждого человека — грешником. Я знал, что вселенская проблема греха не исчезнет сама по себе. Люди всегда будут предавать друг друга и причинять друг другу боль, если только не раскаются в своих грехах, не попросят прощения у Бога и не примут его любовь, которая может изменить жизнь любого человека.

«Боже, — прошептал я, — я знаю, что судьбы людей Тебе не безразличны, потому что Ты пришел в этот мир в образе человека, чтобы принять страдание и боль за грехи каждого из нас. Пожалуйста, сделай так, чтобы я мог помочь другим понять эту истину».

Я направился обратно к Джули. Увидев меня, она смахнула слезы и поднялась со скамьи. Не в силах ничего сказать, я просто заглянул в ее мягкие карие глаза. Понимая мысли, которых я не мог выразить словами, она сжала мою руку. Глубоко погруженные в свои раздумья, мы молча спустились по каменистой тропе к месту, где оставили Роджера.

Пока мы были на холме, Роджер разговаривал с пограничниками. Увидев, что мы вернулись, он весело приветствовал нас. Но, заметив наши печальные лица, предложил отправиться в путь. Домой мы ехали в полном молчании.

Наши временные визы в Пакистан очередной раз подходили к концу, и в очередной раз мы собрались в Индию.

Галмагал (пуштунское слово, означающее шум и замешательство) — именно таким был аэропорт в городе Лахоре, где мы приземлились. Мы сдали вещи в багаж, прошли паспортный контроль, таможенный досмотр и вошли в огромный зал ожидания. Там мы увидели около пятнадцати-двадцати крепких пуштунов, ожидавших вместе с нами посадки на самолет. По их виду и действиям было заметно, что эти люди не очень часто летали на самолетах. Скорее всего, это был их первый перелет.

Я подошел и поздоровался с одним из них — крепко сложенным рыжебородым мужчиной. В его глазах отразилось удивление, когда я обратился к нему на его родном языке. Услышав ответ на приятно звучащем пушту, я предположил, что он, вероятно, из Кандагара, большого пуштунского города на юго-востоке Афганистана. Наш разговор был прерван объявлением о начале посадки на урду (официальном языке Пакистана) и английском.

В то время как Боинг-737 «Индийских авиалиний» отрывался от взлетной полосы, стюардессы в панике пытались усадить по местам группу пуштунов. Но те не обращали на это особого внимания и продолжали ходить по проходу, выглядывая в иллюминаторы и громко переговариваясь между собой. Наконец один огромный пуштун с темной бородой перешагнул через сиденья и сел.

После того как погасла надпись «Пристегнуть привязные ремни», я направился в заднюю часть самолета, где сидели двое пуштунов, и попросил позволения сесть рядом с ними.

Они ответили положительно, и я предложил помочь им заполнить необходимые таможенные декларации. Один из них, сидевший рядом со мной, молча следил за всеми моими действиями. Рядом с ним сидел рыжебородый мужчина, с которым я до этого беседовал в аэропорту.

Желая начать разговор о Боге, я задал им вопрос:

— Верите ли вы, молодые люди, во Всемогущего Бога?

— Верим ли мы в Бога? — повторили они в унисон, будто я подозревал их в противоположном. Со всей убедительностью они заявили мне, что горячо верят в Бога, с энтузиазмом изо всех сил хлопая себя правой рукой по груди в свойственной пуштунам манере.

— Это замечательно, — сказал я, — я тоже горячо верю в Бога.

Казалось, что они были искренне изумлены тому, что я могу верить в Бога так же преданно, как и они.

— Вы когда-нибудь видели или читали Инджил? — спросил я. Когда они отрицательно покачали головами, я спросил:

— А вы хотели бы на него взглянуть?

— Да-да, конечно, — заверили они меня с тем же энтузиазмом. Я достал экземпляр большого, толстого издания Нового Завета на пушту.

Некоторое время они неотрывно смотрели на книгу, затем прикоснулись к ней с чрезвычайной осторожностью, но вскоре я понял, что они не умеют читать. Мы все смутились, но не успел я ничего сказать, как они передали Новый Завет назад студенту университета, который начал читать.

Через несколько минут студент воскликнул, обращаясь ко всем окружающим:

— Мне только что подарили замечательную книгу!

Я сказал:

— Замечательно то, что ты можешь читать Слово Божье. Где бы ты ни был, ты должен читать эту книгу всем людям, чтобы и они могли знать то, что сказал Бог. Непременно читай эту книгу всем, хорошо?

— Да, обязательно, — подтвердил он.

Выходя из самолета в Дели, я снова увидел студента, который нес Новый Завет, аккуратно завернутый в фирменный полиэтиленовый пакет авиакомпании. Он бережно держал увесистую книгу на уровне груди, потому что, по обычаям его страны, святую книгу не подобает носить ниже пояса.

Студент дождался, пока проверят наши чемоданы, затем подошел ко мне и вежливо сказал:

— Я очень хочу поблагодарить Вас и сделать Вам небольшой подарок в знак моей глубочайшей признательности.

Он протянул мне небольшой пакетик с арахисом, который нам дали в самолете, — все, что у него было. Затем горячо пожал мне руку и растворился в толпе.

«Как можно не любить таких людей?» — размышлял я.

В течение последующих месяцев нам пришлось совершить несколько поездок в Индию, но я знал, что мы не можем бесконечно продолжать этот безнадежный круг. Помимо утомления и неудобств, связанных с постоянными поездкам туда и обратно, сильнее всего нас огорчало то, что у нас не оставалось времени по-настоящему подружиться с людьми.

И вот, когда мы уже совсем не знали, что делать дальше, Бог вдохновил нас и дал нам новые силы.

Мы в очередной раз вселились в знакомую гостиницу «Джон», и я был расстроен. Одним воскресным утром я спустился вниз, вышел из гостиницы и прошел несколько кварталов до парка Халид. Кажущаяся безнадежность ситуации приводила меня в отчаянье. Ко всему прочему, в то утро у нас с Джули произошло редкое, но серьезное недоразумение. Я сказал «редкое», потому что за все семнадцать лет нашей совместной жизни серьезных разногласий у нас практически не было.

Парк Халид — приятное место для отдыха с ухоженными клумбами и аккуратно подстриженной травкой. Я присел на бетонную скамью напротив маленькой мечети. Птички распевали свои песенки с высоты гигантских деревьев, разбросанных по парку, но их веселое чириканье казалось издевательством над моим скорбным настроением.

В отчаянии я решил, что единственно справедливым поступком в такой ситуации будет подать Господу заявление об отставке.

«Господи, — начал я, — у меня просто нет нужных способностей. Ты совершил большую ошибку, призвав меня к Себе на служение. Господи, я просто хотел жить среди пуштунов, к которым Ты меня призвал и к которым Ты дал мне такую удивительную любовь, но у меня ничего не получается. Я не могу получить постоянную визу, но даже если бы я ее и получил, все равно в этом нет никакого смысла, потому что я не могу свободно говорить на пушту — даже после сотен и сотен часов постоянных упражнений. Господи, Тебе от меня просто нет никакого толку в Азии. Мои способности — ниже средних, и я, конечно, недостоин всех тех людей, которые прикладывают столько сил для того, чтобы мы сейчас могли находиться здесь».

Стараясь быть честным с самим собой, как бы мучительно это ни было, я продолжал: «Господи, я не хочу Тебя позорить. Кроме всего этого, Господи, я очень обидел моего самого любимого человека — Джули. Прости меня, Господи, у меня просто нет нужных способностей. И поэтому я подаю в отставку».

Я думал, Господь согласится со всем, и я услышу: «Ну что ж, Давид, ты прав». Вместо этого я услышал совершенно иные слова — тихие, но абсолютно четкие и очень трогательные слова: «Давид, Я — Тот, Кто избирает и призывает. Я не совершаю ошибок. Я не принимаю твоей отставки. Ты был верен Мне и с готовностью ответил на Мое призвание. Я хочу, чтобы ты знал, что Я глубоко дорожу тобой и высоко ценю все, что ты делаешь».

То, что Бог говорил со мной, было не так удивительно, как те слова, которые Он мне сказал. Я был абсолютно уверен, что Он во всем со мной согласится. Но вместо этого Он меня похвалил! Такая похвала была совершенно неожиданной.

Наше тихое общение продолжалось: «Не беспокойся, Давид, Я обращу все обстоятельства к лучшему, и в этом прославится имя Мое. Даже если то, что происходит сейчас, кажется тебе совершенно непонятным, позже ты все поймешь. Ты именно там, где Я хочу тебя видеть».

Все замерло. Я не слышал ни щебетания птиц, ни шума проходящего мимо транспорта. Для меня не существовало ничего, кроме присутствия Божьего. Я сидел в глубоком почтении, изумленный Его любовью, милостью, и тем, что Бог принимает меня таким, какой я есть.

Мое сердце захлестнула радость. Христос не принял моей отставки! Я был Ему нужен! Я посидел еще несколько минут, наслаждаясь переполнявшими меня чувствами и стараясь впитать в себя значение Его слов.

«Любящие родители не только наказывают, по и хвалят своих детей, они не ждут до тех пор, пока дети станут идеальными, чтобы похвалить их», — думал я. Это было так невероятно, что Бог сказал что-то доброе обо мне.

Я поднялся со скамьи, торопясь скорее рассказать Джули обо всем, что со мной произошло.

Войдя в комнату, я взял ее руку в свою, посмотрел ей в глаза и просто сказал:

— Прости меня, Джули.

С улыбкой прощения она ответила:

— Конечно, Давид.

— Дорогая, — продолжил я, — я пытался подать Господу заявление об отставке, но Он его не принял.

— Понимаю, — кивнула она. — Мне хотелось сделать то же самое.

Радостно я добавил:

— Но у нас все получится!

— Я знаю, Давид, — сказала она мягко. — Я знаю.

Я в подробностях описал Джули все, что произошло. Я рассказал, как похвала Господа вдохновила меня. Теперь я знал — Ему было угодно то, что мы делали, и мы могли довериться Его руководству.

Затем мы оба склонили головы в молитве.

— Я благодарю Тебя, Господи, за то, что моя жена меня понимает, — начал я. — Прости меня за то, что я ее обидел. Я больше не хочу ее обижать. Спасибо Тебе за Твои слова и за то, что я дорог для Тебя и для Твоего Царства. Аминь.

Глава двенадцатая

Пешаварские встречи

Получив похвалу от самого Бога, мы с Джули вновь были полны сил, хотя по-прежнему не имели ни постоянных виз, ни постоянного места жительства. Более того, мы даже не знали, как долго сможем оставаться в Пакистане. Но, несмотря на отсутствие нужных виз, у нас было ясное осознание того, что все, с кем мы встречались, были посланы нам Богом. Уверенность в том, что наши действия угодны Богу и что мы находимся там, где Он хочет нас видеть, давала нам глубокое чувство удовлетворения. Это помогло нам успокоиться и оставаться в гостинице «Джон» столько, сколько нужно.

Практичная Джули давно научилась жить на чемоданах и умела создать домашний уют, куда бы мы ни вселялись. В гостинице «Джон» она стирала в раковине, развешивала белье на крыше и гладила на письменном столе дорожным утюгом. Она заваривала чай в электрической кастрюле и умудрялась находить выход из любой ситуации. Я был очень рад, что счастье моей жены не зависит от окружавших нас удобств.

Дни шли за днями, и я часто проводил время, прогуливаясь по пешаварскому базару, знакомясь с пуштунами и другими жителями города. Наблюдения за их обычаями помогали мне лучше понять традиции этого народа.

Однажды вечером я познакомился с очень приятным пакистанским врачом по имени Ахмад, который в то время проходил практику в госпитале. После небольшого разговора он пригласил меня к себе в гости на чай. Поездка к нему домой на заднем сиденьи мотоцикла положила начало нашей крепкой дружбе.

Прихлебывая чай, Ахмад рассказывал о своей семье, учебе и медицинской практике. До этого я ни разу не был в знаменитом Пешаварском госпитале, и потому обрадовался, когда он пригласил меня на экскурсию.

«Я всем сердцем хочу помочь своему народу», — сказал он мне, когда мы проходили по коридорам госпиталя. Его желание казалось совершенно искренним, и было видно, что он стал медиком не из-за денег и не из-за престижа. Он по-настоящему хотел помочь своим соотечественникам.

Через несколько недель Ахмад позвонил из госпиталя, оставив тревожное сообщение о том, что беженка из Афганистана по имени Бибигюль только что родила девочку и нуждается в срочном переливании крови. Я говорил Ахмаду, что мы с Джули, при необходимости, можем сдать кровь. Так как у Джули была подходящая группа крови, она сразу же отправилась в госпиталь.

По дороге в больницу Джули переживала за создавшуюся ситуацию и молилась о здоровье матери и ребенка, которых никогда до этого не видела. «Боже, я знаю, что Ты любишь Бибигюль и ее малышку. Сделай так, чтобы не возникло никаких медицинских осложнений и чтобы моя кровь стала для Бибигюль даром жизни от Тебя», — горячо молилась она.

В этот момент мотороллер, на котором рикша вез Джули, подпрыгнул, подбросив ее на сиденьи. Она чуть не стукнулась головой о железную перекладину и подумала: «Хорошо что я не такая высокая, как Давид».

Затем, вернувшись к своей молитве, она продолжала: «Господи, существует так много диалектов пушту. Пожалуйста, помоги мне понять эту женщину, которая, может быть, напугана еще больше, чем я. Помоги мне не волноваться, чтобы вспомнить все нужные слова».

Подскочив на ухабах в последний раз, рикша остановился. Джули заплатила водителю и вошла в госпиталь.

Через час Джули влетела в наш номер и стала весело кружиться по комнате. Радостная и возбужденная, она провозгласила: «Давид, мама и ребенок чувствуют себя нормально! И мы с Бибигюль прекрасно понимали друг друга!».

Когда Джули снова пришла навестить Бибигюль, Бибигюль спросила, есть ли у нас дети. Джули улыбнулась и ответила: «Нет. Мы с мужем очень любим детей, но Бог пока не дал нам ребенка. Худай да рауки (Да благословит Господь нас детьми)».

Затем она рассказала Бибигюль, что семь лет работала учительницей первого класса. Этим объяснением и завершился их разговор, но Джули знала, что Бибигюль опечалилась из-за того, что у нас не было детей. В Афганистане отсутствие сына для женщины — смертельное горе, потому что сын берет на себя заботу о престарелых родителях. Бездетность там часто считается проклятием.

Прежде чем Джули и Бибигюль расстались, Джули услышала слова, которые ей так часто говорили мусульманские женщины: «Я буду молиться, чтобы у тебя был ребенок», — сказала Бибигюль.

Нежно глядя ей в глаза, Джули ответила: «Спасибо, Бибигюль, ты очень добра».

За время нашего проживания в гостинице «Джон» нам довелось повстречаться с разными людьми. Одним из них был Карим, удивительный парнишка лет девятнадцати. Каждый раз, когда я встречал Карима, у него на лице неизменно сияла широкая улыбка. Высокий, мускулистый и обычно одетый в жилет поверх традиционной афганской рубахи и брюк, он был чрезвычайно проворным парнем.

Карим, казалось, всегда был счастлив. Каждый раз он неуклонно приветствовал меня вопросом: «Дауд, ты есть счастливый? Ты есть счастливый?». Мы его так и прозвали — «Мистер Счастливый».

Он часто приходил ко мне, чтобы попрактиковаться в английском. Иногда он приносил на проверку свои работы. Его веселое расположение духа всегда озаряло мой день.

Как-то раз, когда мы с ним сидели на разваливающихся деревянных стульях на крыше гостиницы, я задал Кариму вопрос.

— А знаешь ли ты... уверен ли ты, что, когда умрешь, непременно попадешь на небо? — спросил я. Хотя до этого мы много раз беседовали с моим другом о Боге, я никогда еще не задавал ему подобного вопроса.

— О, Дауд, этого никто не может знать, — ответил Карим. — Только Богу это известно. Только Бог знает, попадешь ты в ад или в рай.

— Но, Карим, вот я, к примеру, точно знаю, что когда умру, попаду на небеса, — возразил я.

— Ой, не говорите так, господин Дауд. Вы этого не можете знать!

Он замотал головой с таким отчаяньем, что у него едва не слетела нуристани (шапочка). Затем повторил:

— Вы этого знать не можете. Только один Бог это знает, — и продолжил: — Вы самонадеянный, ужасно самонадеянный и дерзкий человек, если можете так говорить.

— Верно, Карим. Если бы я сам от себя сказал, что после смерти попаду на небо, это действительно было бы чрезвычайной дерзостью и самонадеянностью. Но когда Бог сам нам это говорит в Святой Библии, тогда я это точно знаю, и кто я такой, чтобы ставить под сомнение то, что говорит Бог?

Он смотрел на меня в задумчивости какое-то время, затем покачал головой, как будто боролся с собственными мыслями. Противоречие между тем, во что он всегда верил, и верой в слова Святой Библии было для него неразрешимой дилеммой. Но эта непримиримая внутренняя борьба не отдалила его от меня. Все время, пока мы жили в гостинице «Джон», Карим постоянно навещал меня, мы занимались английским и подолгу разговаривали о Боге.

Еще один человек, с которым мне довелось повстречаться во время нашего пребывания в Пешаваре, был Абдул Мохаммед Хан, пакистанский офицер в отставке, воевавший в Бирме^[11] во время второй мировой войны. Этот человек был прямой противоположностью Кариму. Он был вечно сердит и постоянно жаловался на жизнь. При этом он часто обижал окружающих, потому что люди ему были абсолютно безразличны. Когда меня впервые представили господину Хану, у него был такой вид, будто мое присутствие нарушило все его планы. После нашей первой встречи я особо не задумывался об этом человеке, поскольку было очевидно, что он не жаждал продолжения нашего знакомства.

Летом наши друзья попросили нас с Джули присмотреть за домом, который они снимали у господина Хана, и этот сердитый пакистанец иногда заглядывал к нам, чтобы проверить, все ли в порядке в доме. Однажды я неожиданно столкнулся с ним, выходя из-за угла здания. К моему изумлению, в тот момент, когда я его увидел, я почувствовал, что Дух Божий дал мне указание: «Подружись с господином Ханом». Я попытался так и сделать.

Несмотря на нагловатые манеры старого вояки, которые порой задевали меня, чем больше мы с ним общались, тем больше он мне нравился. Я пришел к заключению, что манеры эти — не что иное, как защитная маскировка. Господин Хан был состоятельным человеком и, если не считать прислуги, жил в доме один. Хотя дом его не был вычурным, он, безусловно, отражал размеры его состояния.

Через некоторое время господин Хан пригласил меня к себе в гости. За этим приглашением последовало немало других встреч, которые порой сопровождались изысканными обедами. Там, среди дорогих предметов искусства и восточных ковров, я выслушивал его мнения об англичанах (которых он презирал), американцах и русских (которые, по его мнению, стремились к мировому господству и были причиной большинства мировых проблем). Он высмеивал практически все, кроме Бога.

Я обнаружил, что у господина Хана — невероятная страсть к чтению. Полки его библиотеки были забиты книгами на самые разные темы — от военной истории Азии до Шекспира, которого он часто цитировал. Это изумляло меня, потому что я знал, как он не любит англичан. Хотя, казалось, сам он не замечал противоречивости своих слов и поступков.

Однажды, во время моего очередного визита, господин Хан неожиданно спросил меня:

— Почему ты так хорошо ко мне относишься? Почему тратишь на меня свое время?

Сначала я не знал, что ему на это сказать, затем почувствовал, что Господь хочет, чтобы я ему рассказал о том дне, когда Дух Божий сказал: «Подружись с ним».

Я подумал, что господин Хан наверняка мне не поверит или даже высмеет меня, но, к моему изумлению, он спросил:

— Это действительно то, что тебе сказал Бог?

— Да, — ответил я.

После он еще несколько раз просил меня: «Давид, пожалуйста, расскажи мне еще раз о том, как Бог сказал тебе со мной подружиться».

Каждый раз я рассказывал одну и ту же историю.

«Этот день важен для него, — думал я. — Интересно почему?»

Я никогда не знал, чего ждать от господина Хана.

— Я хочу прочитать всю Библию, — заявил он однажды. — Ты можешь достать мне Библию?

— Конечно, — ответил я.

Позже он сказал, что проводит большую часть дня за чтением Библии. Время от времени он рассказывал мне то, о чем читал. Его особенно захватывали обычаи еврейского народа. Господин Хан сказал, что точно так же, как слуга Авраама клялся, положив руку под стегно, в том, что выберет Исааку невесту из своего народа, одно из пуштунских племен до сих пор приносит клятвы подобным образом.

Однажды, когда я пришел в гости к господину Хану и его слуга пригласил меня войти, господин Хан принялся на меня кричать:

— Вы, последователи Христа, — желтопузые трусы! Никакого характера!

Как всегда, он застал меня врасплох.

— В чем дело, господин Хан? — спросил я.

Он еле сдерживал ярость, глаза его пылали негодованием. Он продолжал кричать:

— Ты знаешь, что я прочитал сегодня в Новом Завете? Эти паршивые ученики бросили Иисуса одного в Гефсиманском саду! Сам Иисус мне очень понравился, но его последователи — никуда не годные дезертиры! Мы, пуштуны, ни за что бы не отступили, а бились бы до последнего!

Я не мог найти слов, и не потому что не знал, что сказать, а потому, что его ярость привела меня в замешательство. Я попытался объяснить ему, что Иисус Сам не позволил Своим ученикам вступить в битву в саду, и что после воскресения Иисуса и дня Пятидесятницы в Его учениках произошла большая перемена.

— Книга Деяний Апостолов в Библии описывает учеников Иисуса как невероятно смелых и отважных людей, — сказал я ему и добавил, что он в этом сам сможет убедиться, если продолжит читать Библию. Однако мне казалось, что из-за своей ярости он в тот день не услышал ни единого слова из всего того, что я пытался ему сказать.

Спустя какое-то время господин Хан пригласил меня к себе на ужин. Он сказал, что закончил читать Библию. Никогда раньше я не видел его таким спокойным и задумчивым, как в тот вечер. Медленно он провел рукой по своим редеющим волосам с проседью, затем наклонился ко мне и очень тихо сказал:

— То, о чем я прочитал в Новом Завете, — очень хорошо. Более того, это слишком хорошо, чтобы быть правдой — этого просто не может быть.

Впервые я на мгновение увидел другого господина Хана. Он был просто одиноким человеком, который хотел отыскать надежду — то, что он когда-то потерял. Все, чего он достиг в прошлом, мало что для него значило. Его жизнь была пуста и бессмысленна.

Я наклонился к нему и сказал:

— Я знаю, что это звучит слишком хорошо для того, чтобы быть правдой, но это правда. В этом-то и есть вся красота Евангелия.

Долгое время он сидел молча, не шелохнувшись, пристально глядя мне в глаза с пуштунской проницательностью, пытаясь разглядеть во мне хоть какой-нибудь признак сомнения или предательства.

В конце концов он прошептал:

— Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой.

— Это и есть правда, — сказал я.

Через три месяца после нашего отъезда из Пакистана господин Хан умер.

Часто я прогуливался от гостиницы «Джон» до парка Халид, моего «кабинета», где я читал книги или занимался пушту. Однажды, сидя на любимой скамейке, я поднял глаза и увидел неподалеку троих людей, стоящих ко мне спиной. Они были похожи на афганских моджахедов.

Я хотел было вернуться к чтению своей книги, как вдруг ни с того ни с сего у меня в голове отчетливо возникли слова: «Давид, сейчас эти люди повернутся и подойдут к тебе. Я хочу, чтобы ты рассказал им о Моем пути в жизни».

Я подумал: «Господи, по-моему, это не очень разумно. Я их совсем не знаю».

Поскольку никакого ответа не последовало, я понурил голову, изо всех сил стараясь сосредоточиться на чтении книги.

Спустя некоторое время я взглянул поверх книги и увидел прямо передо мной три пары ног в сандалиях. В растерянности я поднял глаза и увидел троих афганцев, одетых в традиционное фаре — широкие штаны, рубашки и жилеты, на головах у них были черные тюрбаны. Один из них, тот, что посередине, был огромный мускулистый великан. Человек справа от него тоже был высоким, но не таким огромным, как первый. Третий — среднего роста. У всех были усы и, к счастью, то, что афганцы называют «открытые лица».

Я вновь обрел самообладание.

— Ассалам алейкум (Мир Вам), — сказал я.

— Вали кум салам (И Вам мир), — ответили они.

Высокий мужчина, Махмуд, заговорил на ломаном английском. Он сказал, что когда-то они учились в Кабульском университете, а сейчас стали моджахедами. Несмотря на их угрожающий облик, ко мне они отнеслись с особой вежливостью. Совершенно естественным образом мы практически сразу же заговорили о Боге. Они были удивлены, что я верю в Бога. Они, как и многие, полагали, что люди с Запада в Бога не верят. Один из них спросил, можем ли мы встретиться снова.

— Я был бы этому очень рад, — сказал я.

Махмуд спросил:

— А Вы не могли бы учить нас английскому?

— Конечно, — ответил я.

Поскольку у них не получалось приходить ко мне в гостиницу для занятий, мы решили встречаться в парке.

Дома я составил урок английского, и Джули его отпечатала. Я сделал копии урока, по которым мы и занимались. Этот процесс продолжался каждый день, к нам всякий раз присоединялось от трех до пяти новых людей, приглашенных тремя моими знакомцами. Наши занятия помогали мне в изучении пушту, а им — в английском, но могу себе только представить, как мы выглядели со стороны: я посреди шести-восьми моджахедов, сидящих передо мной полукругом. Я говорил громким голосом:

— Повторяйте за мной: «Мальчик вошел в магазин».

Мужской хор с энтузиазмом подхватывал фразу:

— Мальчик вошел в магазин.

Затем я говорил:

— Мальчик вышел из магазина.

— Мальчик вышел из магазина, — повторяли мужчины в один голос.

Мы с большим удовольствием превращали парк Халид в классную комнату.

Иногда, прямо посреди урока, подходило время для их молитвы. Тогда они покидали полукруг, поворачивались лицом к Мекке, склоняли головы к земле и молились. Я с уважением ждал окончания молитвы, и после этого мы продолжали урок.

Через четыре недели наша временная виза в Пакистан подошла к концу. Во время предпоследнего занятия я спросил этих людей, видели ли они когда-нибудь Святую Библию, Инджил, и хотели ли бы они увидеть ее. «Если хотите, я могу подарить вам Библию», — предложил я им.

Четверо из них попросили Библии.

Вскоре мне пришлось попрощаться со своими новыми друзьями, зная, что они возвращаются в Афганистан, на войну, где их наверняка ждет смерть. Это было очень тяжелое расставание. Я обнял каждого из моих моджахедов и пообещал: «Я буду за вас молиться».

Глава тринадцатая

Наглухо закрытая дверь

Смириться с мыслью о том, что нам так и не удастся получить постоянных виз, было очень сложно. Сначала я был обескуражен, а Джули очень расстроена. Затем мы вместе рассмотрели все оставшиеся у нас возможности.

Мы слышали, что Западная Германия принимает афганских беженцев, и что в одном только Франкфурте их численность достигла 20 тысяч. После долгих молитв и размышлений над тем, что нам делать дальше, Западная Германия казалась очень логичным для нас направлением.

И хотя сам я, в конце концов, успокоился по поводу принятого нами решения, Джули никак не могла с этим смириться. Ей трудно было поверить, что мы уезжаем из Азии. Я пытался успокоить Джули, заверяя ее, что мы обязательно вернемся в Пакистан. И хотя наши сердца рвались в Афганистан, возвращение в Кабул представлялось абсолютно невозможным.

«Джули, нам просто нужно по вере сделать еще один шаг и не сомневаться в том, что Бог будет с нами», — сказал я ей однажды вечером, когда она казалась особенно разбитой. Несмотря на то, что мы никогда до этого не были в Германии и не имели ни малейшего понятия, что мы там будем делать, с кем нам нужно будет связаться и где мы будем жить, мы знали — сейчас там живут афганцы. Кроме того, мы были уверены, что Бог нам поможет.

Церковь Ассамблей Божьих, которая нас спонсировала, одобрила наши планы на переезд. Я снова был благодарен за такое доверие и понимание, которое позволило нам перебраться в другую страну без особых осложнений.

Вооружившись сознанием того, что поступаем правильно, мы сели в самолет в Пешаваре, летевший через Карачи до Франкфурта. В тот момент, когда самолет оторвался от взлетной полосы, я взглянул на печальное лицо Джули, сжал ее руку и сказал:

— Мы вернемся, дорогая. Мы обязательно вернемся.

— Угу, — сказала она без особой уверенности в голосе. Откинувшись на сиденьи и закрыв глаза, она дала волю слезам.

Мы прилетели во Франкфурт в марте 1981 года.

После прохождения паспортного контроля и получения багажа Джули стала рассматривать карту города, раздумывая над тем, куда бы нам направиться. Тем временем я набрал номер родственников моего немецкого друга, с которым мы вместе работали в Афганистане. Из нашего англо-немецкого диалога я понял лишь одно: мой друг был в Штатах.

Ужасно уставшие и расстроенные, мы взяли такси и отправились во Франкфурт в поисках какой-нибудь гостиницы. Непривычные к высоким ценам Западной Европы, мы решили, что с нас, как туристов, пытаются содрать втридорога. Но после неоднократного перетаскивания чемоданов из одной гостиницы в другую, и видя, что цена остается неизменной, мы, в конце концов, заплатили за комнату и завалились спать.

На следующий день я позвонил Джону Кошелу, которого знал еще в Штатах. Сейчас он работал со студентами в Мюнхене. Его жена Анита сказала, что Джон уехал на конференцию, но дала мне телефон другой американской семьи: Кэри и Фэй Тидвел. Анита сказала, что, возможно, они смогут нам чем-нибудь помочь.

В тот вечер Кэри и Фэй пригласили нас на ужин. За несколько часов, проведенных вместе, они попытались познакомить нас с немецкой культурой и Франкфуртом.

На следующий день мы начали поиски афганца по имени Джамиль. Его адрес мне дал наш общий друг из Пакистана. Оказалось, что гостиница, в которой жил Джамиль, находилась лишь в пятнадцати минутах ходьбы от нас. Мы представились, сославшись на нашего пакистанского друга. Джамиль тепло нас принял, извиняясь за то, что его жены и ребенка нет дома.

Теплое гостеприимство Джамиля, его ум и искренняя забота о своих людях произвели на нас очень приятное впечатление. Теперь мне было понятно, почему этот человек был таким уважаемым профессором в Кабульском университете. Через некоторое время мы уже чувствовали себя давними знакомыми, и я отважился спросить его совета.

— Как Вы думаете, стоит ли нам с Джули предложить помощь в изучении английского языка афганцам, желающим уехать в Соединенные Штаты? — спросил я.

Он сказал, что преподавание английского было бы для них очень ощутимой помощью. Джамиль задал нам несколько вопросов для того, чтобы больше узнать о нас и наших преподавательских способностях. Поскольку у нас была рекомендация от его друга из Пакистана, и потому, что Джамиль уже встречался с американцами, которые искренне любят Бога, он сразу же принял нас как людей, которые по-настоящему хотят помочь афганцам. Мы ушли вдохновленные, с сердцем, полным радости.

На третий день пребывания в Германии нам позвонила американка по имени Диана Мак-Карти. Во время разговора с Фэй она спросила:

— А им есть где остановиться? Вы же знаете, что мы с Роем и девочками всегда рады помочь.

— Нет, остановиться им негде, — ответила Фэй.

— Ну тогда пусть они, если хотят, перебираются к нам, — предложила Диана.

«Бог так заботится о нас», — подумал я, когда услышал эту новость.

С огромной радостью мы приняли приглашение семьи Мак-Карти.

Когда мы приехали к ним на следующий день, Диана сказала, что они поселят нас в комнате своей дочери. Мы сразу же возразили: «О нет, мы не можем выселить вашу дочь из комнаты». Но их взрослая дочь Карен была так приветлива, что мы просто были не в силах отказаться от любезного гостеприимства этой семьи.

— Нет проблем, — сказала Карен с озорной улыбкой. — Мы с мамой уже обо всем договорились. Я просто обожа-а-а-аю спать в зале!

Жители Франкфурта — как и все немцы — очень опрятные, методичные, сдержанные люди. Тому, кто не знаком с их привычками, они могут показаться довольно замкнутыми. Их личную жизнь надежно охраняют внушительные двери домов и квартир. Задвинутые на засов, эти двери кажутся неприступными. Наша ситуация представлялась нам с Джули во многом схожей с этими дверями на засовах.

Другие американцы, услышав о нас, тоже обеспокоились. Они знали, как сложно найти квартиру во Франкфурте. Нам рассказывали, что некоторые иностранцы не могли найти жилье на протяжении многих месяцев.

«Может быть, принимая решение, мы были очень наивны ? Возможно, мы сделали ошибку? Неужели двери перед нами наглухо закрыты и не собираются открываться?» — все эти вопросы не раз тревожили меня.

В одном из квартирных агентств нам сказали, что снять квартиру во Франкфурте пытается великое множество людей. Прежде чем повесить трубку, служащий посоветовал: «Позвоните через месяц».

В другом агентстве объявили: «У нас нет ни одной свободной квартиры».

Ответы, полученные изо всех агентств, были практически одинаковыми. Они мало чем отличались друг от друга. Помимо всего прочего, за свои услуги агентства брали со съемщиков плату в размере двух-трехмесячной платы за квартиру, плюс залог, тоже в размере двух-трехмесячной квартплаты. Вдобавок, контракт заключался минимум на год-два, и при выселении из квартиры все должно было выглядеть, как абсолютно новое, или жильцы вынуждены были платить за капитальный ремонт всей квартиры.

Сказать, что мы не могли себе этого позволить, — значит ничего не сказать.

— Я думаю, что мы сами сможем найти себе квартиру, если просто будем ходить и искать, — заявил я однажды Джамилю и его семье.

Он очень любезно предложил отправиться на поиски вместе с нами и сказал: «Давайте поищем сначала в этом районе». Через несколько минут перед нами предстали два соединенных между собой огромных многоэтажных здания из стекла и стали. Перед этими громадами мы почувствовали себя гномами. Мы вошли в здание поменьше. Джамиль, который неплохо знал немецкий, спросил у хаусмайстера (менеджера), есть ли у них свободные квартиры.

— Да, — ответил тот, — но вам придется обратиться в наш главный офис, который находится в центре города.

Мы с Джули сразу же отправились в центр на автобусе. Нас остановила высокая, худощавая и неприступная секретарша.

— Мы хотели бы снять квартиру, — обратился я к ней через переводчика, которого привели для того, чтобы с нами поговорить.

— Я договорюсь о том, чтобы вам показали одну из квартир, — ответила она на немецком, набирая номер телефона.

Пока она набирала номер, я сказал переводчику, что нам нужна квартира лишь на полгода, и мы не хотим подписывать контракт на более длительный срок, потому что не знаем точно, сколько будем находиться в Германии. Мы должны быть готовы в любой момент вернуться в Пакистан.

Услышав это, секретарь бросила трубку. С выражением лица, которое говорило: «Зачем вы тогда отнимаете мое драгоценное время», она холодно ответила:

— В таком случае нет никакого смысла смотреть квартиру. Мы вам ничем помочь не можем.

Я молился про себя, когда мы поднялись и направились к выходу. Вдруг неожиданно секретарша сказала:

— Постойте.

Она остановилась и задумалась, слегка склонив голову набок. Затем, глядя в пространство, сказала: «Владелец квартирного комплекса должен вернуться через три дня. Приходите, и, может быть, вам удастся с ним поговорить».

Услышав от переводчика то, что сказала секретарша, мы замерли в недоумении. Затем поблагодарили ее и вышли из здания, несколько обнадеженные последними словами.

В течение трех последующих дней при любой возможности я молился за владельца этого квартирного комплекса, которого до этого никогда не встречал. Я больше молился об этом человеке, чем о том, чтобы найти квартиру.

В назначенный день мы вернулись в офис в центре города уже с собственным переводчиком — милой верующей женщиной. Когда мы появились в офисе, сдержанная секретарша провела нас в большой кабинет владельца. Я был удивлен тем, что его кабинет довольно просто обставлен. Черная мебель и хмурый день придавали, в остальном вполне функциональному кабинету, довольно мрачный вид.

Господин Джон Ваневски, мужчина лет пятидесяти, вышел из-за стола, обменялся с нами рукопожатием и предложил сесть. Темносиний костюм подчеркивал его голубые глаза, а темные, с проседью на висках, волосы придавали ему чрезвычайно представительный вид. Он казался очень приветливым человеком, совершенно не поглощенным своим состоянием.

Наша переводчица сказала ему, что мы работали в Афганистане. Это, казалось, заинтересовало его, и он время от времени кивал головой. Расспросы о том, почему я взялся помогать афганцам, привели нас к разговору о Боге. Я узнал, что его отец был раввином в Польше. Господин Ваневски сам приехал в Западную Германию с долларом в кармане. Позже его помощник в офисе сказал нам, что в настоящее время господин Ваневски владеет семнадцатью квартирными комплексами во Франкфурте. Он также упомянул, что у господина Ваневски есть офис в Нью-Йорке.

Наша беседа длилась около часа. Мы заговорили о богатстве и его значении. Он согласился, что богатство далеко не так важно, как полагают большинство людей: «Когда человек умирает, он не может взять с собой и доллара». Затем по его лицу пробежала улыбка:

— Богатство не вечно.

Господин Ваневски вежливо подвел наш разговор к завершению и спросил:

— Так вы хотели снять квартиру?

— Я хотел бы снять немеблированную квартиру на полгода. Я хотел бы также иметь возможность при необходимости продлевать этот срок с трехдневным уведомлением об окончании аренды, — сказал я как ни в чем не бывало, будто не просил о самом невероятном договоре на аренду во всем Франкфурте. — Кроме того, мне бы хотелось, чтобы в день окончания аренды мне вернули залог.

Я воспрянул духом, когда он ответил:

— Хорошо, пройдемте к секретарю, и я продиктую условия контракта. Я внесу в контракт все Ваши условия.

Он и глазом не моргнул во время всего последующего процесса, хотя его секретарша, печатая документ, вздрагивала практически при каждом новом слове.

Попрощавшись и выйдя на улицу, мы ликовали — и не столько потому, что нам наконец-то удалось снять квартиру, сколько потому, что нам удалось так хорошо поговорить с господином Ваневски. Я продолжал размышлять, раздумывая об этом добром человеке, который, казалось, искренне хотел знать больше о Боге.

Наша переводчица была ошеломлена всем тем, что произошло. «Это неслыхано!» — сказала она.

Хотя я знал, что она права, я думал про себя: «Как легко Господь открывает двери, которые снаружи кажутся совершенно неприступными и наглухо закрытыми на засов!».

Мне нужно было сходить в иммиграционный отдел, чтобы получить визу на жительство в Германии, поэтому через несколько дней по приезде во Франкфурт я отправился в правительственное здание на Майнзер Ландштрассе. Найдя нужную комнату, я подождал, пока не назовут мой номер, затем, пройдя через внутреннюю дверь, вошел в кабинет. Я чувствовал себя очень неуверенно в этой странной обстановке, и худощавый мужчина лет шестидесяти, стоявший в центре комнаты, не пытался ничего сделать для того, чтобы снять мою нервозность. Он строго и пристально смотрел мне в глаза, ожидая, что я заговорю первым.

— Добрый день, — начал я. — Я полагаю, мне к Вам нужно обратиться за получением визы?

— Почему Вы говорите по-английски? — спросил он.

— Простите, господин... — я остановился, чтобы он назвал свое имя.

— Филзек.

— Я не знаю немецкого, — объяснил я. — Я приехал в Германию две недели назад. Я полагал, что при Вашей должности Вы говорите по-английски.

Господин Филзек указал мне рукой на стул, приглашая сесть. Когда он стал задавать мне вопросы, я понял, что работа у него не из легких. Ему приходилось встречаться со множеством самых разных людей, и порой очень трудно было понять, кто из них говорит правду, а кто нет.

В конце концов, закончив задавать мне вопросы, господин Филзек сухо сказал:

— Ну-с, господин священник, потребуется месяца три, чтобы это одобрить.

Я поблагодарил его и удалился.

Через несколько дней я купил машину «Ауди» в довольно хорошем состоянии, которой было семь лет. Я понимал, что не могу купить машину, пока не получу визу, но продавец машины заверил меня, что в Германии это не проблема. Он сказал, что нужно будет просто отнести документы, подтверждающие покупку, в здание на Майзер Ландштрасе. «Там Вам выдадут разрешение на получение машинных номеров», — утверждал он.

Так я снова оказался в иммиграционном отделе. После долгого ожидания наконец подошла моя очередь, и я снова вошел в офис господина Филзека.

— Господин Филзек, — сказал я. — Я купил машину, вот мои документы. Мне сказали, что нужно Ваше разрешение на получение машинных номеров.

— Я не могу Вам дать такое разрешение, — сказал господин Филзек, его голос звучал несколько раздраженно. — Вы не можете купить машину до тех пор, пока не получите визу. И, как я Вам уже сказал, это займет не меньше трех месяцев.

— Но продавец уверял, что у меня не будет никаких проблем, — сказал я.

— Он просто хотел продать Вам машину, — ответил господин Филзек.

— Извините, — сказал я, понимая, что невольно поставил господина Филзека в неловкое положение. — Мне отнюдь не хотелось создавать Вам лишних проблем.

Выражение лица господина Филзека не изменилось, и я тихо сел. После долгой паузы он вытащил папку с моими документами и попросил мой паспорт. Выбрав на столе подходящую печать, он поставил в моем паспорте штамп временной визы и подписался. И хотя у него было достаточно полномочий на то, чтобы выдать мне такую визу, я чувствовал, что это был редкий случай.

— Ладно, — произнес он, — а сейчас идите и заканчивайте оформление всех необходимых бумаг на машину.

— Большое Вам спасибо, — поблагодарил я.

То, что нам удалось так быстро найти квартиру, было не единственной неприступной дверью, которая перед нами открылась. Возможность купить машину в течение первого же месяца была еще одной такой же дверью.

«Бог, наверное, для нас приготовил здесь что-то очень особенное, перед тем как мы вернемся в Пакистан», — размышлял я.

На улице, ожидая трамвая, я снова задумался о господине Филзеке. Под его жесткой, суровой внешностью, по-видимому, скрывалось мягкое сердце.

«Наверное, в немцах есть что-то, недоступное моему пониманию, как, например, в господине Филзеке», — думал я.

Примерно через месяц у меня появилось настойчивое желание вернуться в офис господина Филзека. Мне пришлось прождать целый час, пока не назвали мой номер. Я снова увидел господина Филзека, заметив, что на нем все тот же серый свитер.

— Ну, ладно, — сказал он сурово, даже не отрывая глаз от своего письменного стола. — Какая у Вас на этот раз проблема?

— Да нет у меня никакой проблемы, господин Филзек, — ответил я. — Я просто пришел Вас навестить.

Он перестал писать, выпрямился на стуле и переспросил:

— Что?

— Простите меня, пожалуйста, что я отрываю Вас от работы, — сказал я, — но мне просто хотелось узнать, как у Вас дела.

— Вы хотите сказать, что ждали больше часа для того, чтобы просто зайти сюда и спросить у меня, как дела? — сказал он, пристально глядя на меня с оттенком сомнения.

— Совершенно верно, господин Филзек, — подтвердил я. — Так как у Вас дела? Такое впечатление, что работа у Вас не из легких.

Смущенный, без тени улыбки на лице, господин Филзек откинулся на спинку стула, провел рукой по гладким седеющим волосам и стал рассматривать меня еще пристальнее.

— Вы правы, — согласился он. — Известно ли Вам, что мы с помощником отвечаем за восемь тысяч дел, — он указал на шкафы с папками направо и налево от себя. Затем, привстав, предложил:

— Хотите чашечку кофе?

— Если Вы будете, то я с удовольствием к Вам присоединюсь, — ответил я.

— Скажите мне, господин Лезебери, как Вы думаете, есть ли надежда для этого мира? — спросил он, наливая кофе. Не дожидаясь ответа, он подал мне мою чашку и продолжил: — Не кажется ли Вам, что с каждым днем мир становится все хуже и хуже? Как Вы думаете, осталась ли еще надежда для такого старика, как я?

И хотя вопросы его могли быть истолкованы как риторические и не требующие ответа, они звучали очень искренне — как будто он не раз над ними серьезно задумывался.

— Господин Филзек, Вы правы, — ответил я. — Мир и впрямь становится хуже с каждым днем. Только слепой этого не видит. Но у этого мира есть надежда, и у Вас тоже — надежда в Господе Иисусе Христе.

— А-а-а, не рассказывайте мне о церкви, — громко запротестовал он. — Я там не был уже много лет.

В ответ на его откровенность я сказал:

— Господин Филзек, я и не говорю Вам о церкви. Я говорю о том, чтобы знать Христа, мир и радость, которые Он дает.

Наш разговор продолжался еще какое-то время, и я уже начал волноваться о людях, ожидавших за дверью. Однако господин Филзек, казалось, совсем никуда не торопился, поэтому я задержался у него еще ненадолго. Когда же я наконец стал прощаться, господин Филзек тепло улыбнулся и пожал мне руку. Он попросил меня позвонить, чтобы договориться, когда я смогу прийти к нему в гости. Это было очень любезно с его стороны, потому что мы с ним были едва знакомы.

Выйдя из этого простого здания бюрократического вида, я шагал по улице и едва мог удержаться, чтобы не пуститься в пляс. Несмотря на то, что солнце спряталось за тучи, а день был прохладный и ветреный, на сердце у меня было тепло и ясно, потому что у меня появился новый друг. Я был так рад, что подчинился своему желанию навестить его, которое пришло ко мне утром в молитве.

Передо мной отворилась еще одна наглухо закрытая дверь.

Особенно меня восхищало то, что двери не просто едва приоткрывались со скрипом — в нужное время они распахивались настежь. Но гораздо важнее нашей квартиры или получения разрешения на вождение машины было то, что господин Филзек открыл самую наглухо закрытую дверь — дверь своего сердца.

Глава четырнадцатая

Я им скажу

Все мои мысли были поглощены заботами об организации курсов английского языка для афганских беженцев.

«Один класс можно разместить в зале, а другой — в спальне», — предложила Джули, осмотрев нашу квартиру.

Мы подсчитали, что если будем проводить четыре занятия в день, по пятьдесят минут каждое, то сможем заниматься максимум с сорока студентами. Джули может заниматься с четырьмя-пятью женщинами в гостиной, а я — с четырьмя-пятью мужчинами в спальне. Занятия мы решили проводить пять дней в неделю.

Мы рассказали Джамилю об этих планах, и он порекомендовал наши занятия афганцам, которые ему доверяли. Кроме того, Джамиль помог нам отобрать студентов.

На собеседовании с будущими студентами мы объяснили, что нас спонсирует американская церковь, чтобы помочь им подготовиться к переезду в Соединенные Штаты. Иммиграцию многих афганцев спонсировали церкви, поэтому наше объяснение не казалось им странным.

— Если вы не подавали документы с прошением на въезд в США, тогда вам нужно учить немецкий, — говорили мы им. — Но если вы планируете ехать в Америку, мы будем рады помочь вам выучить английский.

Вскоре мы набрали сорок студентов. Теперь перед нами стояла другая задача.

«Каким образом я смогу объяснить нашему хаусмайстеру, что каждое утро, пять дней в неделю, к нам будут приходить сорок афганцев?» — думал я.

Я знал, что такие мероприятия не только не одобрялись, но обычно были просто запрещены. Некоторые менеджеры квартирных комплексов даже могли запретить определенным людям появляться в здании. Так что мне нужно было еще одно чудо.

Я позвонил своему немецкому другу Карлу, который жил в Штутгарте, за много километров от Франкфурта. Я знал Карла по Афганистану. По телефону я объяснил ему ситуацию.

— Ну, Давид, перед тобой действительно непростая задача, — сказал Карл. — С чего ты вдруг решил, что какой-нибудь немецкий хаусмайстер разрешит сорока студентам приходить к вам в квартиру для занятий?

— Я понимаю, Карл, что это несколько необычная просьба, — согласился я, сознавая сложность своей ситуации. — Однако это не школа. Я не беру платы, и все студенты — мои гости.

Эти объяснения не убедили моего друга, но я продолжил.

— Карл, так как я по-немецки могу сказать только «здравствуйте» и «до свиданья», я хотел бы, чтобы ты от моего имени поговорил с нашим хаусмайстером, — сказал я ему. — Пожалуйста, расскажи ему о наших планах, чтобы он был в курсе того, что происходит. Я с удовольствием отвечу на все его вопросы.

На другом конце провода была полная тишина. Казалось, прошло не меньше минуты, прежде чем Карл ответил:

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Давид. Но ты не можешь понять немцев. Они любят уединение и покой, особенно у себя дома. Любой хаусмайстер моментально представит себе постоянно входящих и выходящих людей, которые хлопают дверью и нарушают покой остальных жильцов. Он не задумываясь отвергнет твою просьбу.

— Знаю, Карл, но ты можешь хотя бы попробовать?

— Хорошо, Давид, — тихо ответил Карл.

Я знал, что Карл всегда рад мне помочь, но он был уверен в бесполезности этой затеи.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Давай помолимся, а потом я схожу за менеджером и перезвоню тебе.

Мы кратко помолились и затем попрощались.

Я нашел менеджера, привел его в нашу квартиру, затем позвонил Карлу. Передав трубку хаусмайстеру, я стал терпеливо ждать, пока он разговаривал с моим другом. Внимательно следя за выражением его лица, я старался определить его реакцию, но так ничего и не сумел рассмотреть. В конце концов он передал мне трубку.

— Алло, Карл, — сказал я.— Ну, как вы поговорили?

Карл рассмеялся:

— Давид, это было невероятно. Я не могу в это поверить. Он сказал, что твоя идея обучать афганцев английскому ему очень нравится. Сказал, что будет рад тебе помочь всем, чем сможет. Интересовался, не нужно ли тебе чего-нибудь. Он только попросил, чтобы студенты входили и выходили тихо, не задерживались в коридорах и не бросали на пол бумаги. Он говорит, что его жена — беженка из Восточной Европы, и он понимает, как им сложно.

Мне хотелось закричать: «Слава Богу!» — но я сдержался и поблагодарил Карла. Хаусмайстер улыбнулся, а я принялся неистово трясти ему руку, улыбаясь при этом так, что у меня потом болело все лицо. Жестами он пригласил меня к себе в гости на кружечку пива. Я знал, что он оказывал мне особое гостеприимство, но я вежливо отказался, поскольку в силу своих личных убеждений не употребляю алкоголя. Размышляя над тем, как бы мне ему это объяснить, я снова улыбнулся, пытаясь выразить свою глубочайшую признательность. Он улыбнулся в ответ, удивленно поднял брови, пожал плечами и ушел.

Позже я узнал, что он стал хаусмайстером всего за десять дней до того, как мы сняли эту квартиру. Предыдущий менеджер просто терпеть не мог иностранцев. Было ли то, что перемена произошла именно в нужное время, простым совпадением? Не думаю. Благодаря великодушному разрешению нашего хаусмайстера афганцы без проблем смогли приходить к нам в гости.

Нам очень хотелось установить доверительные отношения со своими студентами. Хотя рекомендация Джамиля и помогла нам произвести хорошее впечатление, для крепкой дружбы этого было еще недостаточно. Нам с Джули хотелось, чтобы наши студенты поняли, что нам можно доверять. «Но как это сделать?» — думали мы.

Многие наживались на беженцах, и потому им трудно было верить незнакомым людям. «С чего вдруг они будут доверять нам? — думал я.— Наверняка они стараются понять, что нам от них нужно».

Не в силах найти ответ на мучившие меня вопросы, я обратился с этим к Господу в молитве: «Господи, как они узнают, что нам с Джули ничего от них не нужно? Откуда им знать, что мы просто хотим помочь, не требуя ничего взамен? Я прекрасно понимаю, что им очень сложно кому-нибудь верить».

Ответ, который дал мне Господь, казалось, был слишком прост, чтобы в это поверить: «Я им скажу, что вы искренне хотите им помочь».

Сам я до такого бы не додумался. Это совсем не означало, что наши афганские студенты услышат глас с небес, однако Бог мог сделать так, чтобы они почувствовали сердцем, что нам можно верить. Бог сам подтвердит искренность нашей любви.

Мы понимали, что должны молиться и быть верными Богу, понимать глубокую боль наших студентов, отдавать себя им, быть хорошими учителями и быть с ними очень искренними. И Бог позаботится обо всем остальном.

После этого я успокоился и перестал переживать из-за того, что они могут нас неправильно понять.

Вскоре должны были начаться занятия, и мы с Джули погрузились в подготовку уроков для начинающих и для тех, кто уже немного знал английский. Мы пытались найти хороший учебник, но, просмотрев несколько экземпляров, разочаровались. Принципы обучения языку были великолепны, но содержание противоречило афганским обычаям, да и нашим собственным убеждениям. У нас не было никакого желания учить их, как попросить погадать по руке или как купить виски.

Убедившись, что нужно составить свои собственные уроки, мы приступили к работе. Вскоре стало ясно, что этот процесс требует гораздо больше усилий, чем мы предполагали. Джули составила курс для начинающих, а я — остальные курсы. Мы построили свои уроки на принципах, найденных в учебниках, но написали собственные истории и составили разговорные ситуации, которые были бы полезны нашим студентам. Затем мы записали кассеты к каждому уроку.

Наша маленькая школа открылась в апреле 1981 года. В ней было сорок студентов, которые жаждали учиться. Нам нравилось с ними заниматься, и они прилежно готовились к занятиям. Первые уроки прошли довольно гладко, и через некоторое время мы вошли в хороший ритм работы.

Вскоре мы заметили, что наши студенты доверяют нам, как и обещал Бог. Чем больше мы узнавали их, тем больше видели, что они — чрезвычайно компетентные и способные люди. Среди наших учеников были бизнесмены, юристы, домохозяйки, доктора, служащие наряду со старшеклассниками и студентами университетов.

Многие из них приглашали нас к себе в гости отведать афганских блюд. Во время таких встреч они рассказывали нам о трагедиях, через которые им пришлось пройти: о предательствах, обвинениях, преследованиях, тюрьмах, пытках, смертных приговорах и побегах. Такие события обычно следовали за отказом сотрудничать с новой властью или менять убеждения. Поэтому они считались реакционерами — раком общества, который необходимо уничтожить.

Воистину, перед ними стоял мрачный выбор: либо подчиниться властям, либо подвергнуть свою жизнь невероятной опасности. Сотни, а может и тысячи их соотечественников были уничтожены, десятки тысяч пытались спасти свою жизнь бегством, покинув Афганистан.

Каждый из беженцев потерял дом и все что имел, но самой большой болью было то, что им пришлось покинуть свою семью и своих друзей.

Мы с Джули очень внимательно слушали их полные горя и боли рассказы. Порой нам совсем нетрудно было поставить себя на их место, потому что мы не раз ходили теми же улицами, что и они. Часто мы хорошо знали тот район, где они жили в Кабуле. Мы легко могли себе представить их дома и их жизнь до войны, которая унизила афганцев до толпы, стоящей в очереди у немецкого офиса с просьбой о помощи.

Многие люди даже не догадывались, что наши студенты — беженцы, потому что они были прилично одеты и имели за плечами хорошее образование, но тем не менее они тоже были беженцами. Они были вырваны с корнем — им приходилось справляться с умственной, физической и эмоциональной болью потерь, как и всем беженцам. Они также боролись с виной, терзая себя вопросами: «Почему я смог спастись, а мой друг или член семьи погиб?» или «Почему мне удалось бежать, когда другим — нет?».

Один из наших учеников, Надир, был бывшим студентом медицинского факультета в Кабульском университете. Вместе со своим другом Ториали он был арестован за участие в демонстрации против коммунистического режима. Их схватили и привезли в тюрьму в грузовике, пытали по одному. Сидя в одиночной камере, Надир слышал крики своего друга, доносившиеся из другого конца коридора. Его пытали электрошоком и вырывали ногти на руках и ногах.

«Прекратите!» — кричал Надир неведомым врагам.

Когда крики наконец прекратились, Надир сел на узкие твердые нары, обхватив голову обеими руками. Вдруг он вспомнил, как в детстве они вместе ходили в школу, мечтая о том, что смогут поступить в Хибибия — престижную школу для старшеклассников. Надир подтрунивал над другом: «Я ни за что не пойду учиться на медика. Это уж ты давай без меня». Но, конечно, на медицинский они поступили вместе. Они все делали вместе.

Той же ночью Ториали и еще пятерых заключенных вывели во двор, поставили у стены и расстреляли из автомата. Услышав выстрелы из своей камеры, Надир вскочил с нар. Ухватившись за решетку, он в отчаяньи кричал: «Нет! Нет!». Затем, прислонившись лбом к холодному металлу, он бессильно рыдал. В глубине души он знал, что его верный друг мертв.

Через три дня, без единой царапины и каких-либо объяснений, Надира отпустили. Невероятная вина за то, что он остался жив, жгла его совесть, как раскаленный металл.

«Почему они освободили меня? Кто мне теперь поверит, что я не сотрудничал с коммунистами и не предавал своих друзей?» — эти мысли постоянно не давали ему покоя.

Семья Надира очень волновалась за его жизнь, подозревая, что его вновь могут арестовать, как это случалось со многими. Отец убедил его бежать в Пакистан. Надир с грустью попрощался со своими родителями, тремя сестрами и их детьми. На разваливающемся автобусе он доехал до Кандагара и там скрывался у своего дяди. Затем они нашли проводника, чтобы тот провел его окружными путями через пустыню в Пакистан.

Заплатив немыслимую цену, Надир со своей семьей — женой и тремя детьми, следуя за проводником, добрался до Пакистана. Они шли пешком по ночам. Из Пакистана они выехали в Германию и здесь нашли дорогу в наш класс.

Когда он закончил свой рассказ, его лицо было мокрым от слез.

«Почему остался жив я, а не мой друг?» — спрашивал он. Мы сидели в полном молчании. Любые слова были бы недостойны той боли, с которой боролся Надир.

Чем больше наши афганские студенты делились своими историями, тем больше росло наше восхищение их мужеством, и мы еще сильнее проникались к ним уважением. Мы старались понять их и через свою любовь излить Божий целительный елей на их глубокие и кровоточащие душевные раны. Мне хотелось приказать всему миру любить их. Они были не просто беженцы — это были люди с такими же чувствами, как у нас.

Первый курс, длившийся тринадцать недель, закончился в июле. Джули и я продолжали составлять уроки, готовясь к следующему курсу, и в то же время помогали нашим афганским друзьям разобраться в бюрократических препонах, которые им приходилось преодолевать при оформлении документов, необходимых для разрешения на въезд в Соединенные Штаты.

Желающих заниматься английским было так много, что мы с Джули решили, что должны принять на курсы вдвое больше студентов. Я стал искать место, где бы можно было разместить большее количество учащихся.

Обратившись в некоторые институты, я узнал, что арендовать классы практически невозможно. Казалось, что наша проблема неразрешима, поэтому я воззвал за помощью к Богу.

Где-то на полдороге между нашим домом и гостиницей, в которой жили семьи многих наших студентов, я заметил несколько больших зданий, похожих на государственные учреждения. Я принял их за административные здания, но позже узнал, что эти строения принадлежали фаххохшуле (техническому колледжу).

События, которые привели нас к нашему новому месту занятий, начались во вторник, в августе, когда я молился, стоя дома у окна и глядя на Франкфурт.

— Нам нужны новые классы, Господи, что мне делать? — спрашивал я.

Ответ был настолько конкретным, что поверг меня в полное замешательство.

— Давид, в четверг, в 11 часов утра, если ты пойдешь в административное здание фаххохшуле, ты встретишься с человеком, который сможет тебе помочь.

Самым изумительным было то, что весь Франкфурт, включая этот колледж, был на каникулах. Я едва дождался четверга.

Я подъехал к колледжу немного раньше и стал ждать. Ровно в 11 часов я поднялся по ступенькам и вошел в колледж.

Я подумал: «Это должно быть занятно. Интересно, с кем я сейчас встречусь?».

В коридорах никого не было, так что я просто стоял посреди здания, засунув руки в карманы. Через некоторое время я почувствовал себя несколько глуповато. Затем в моей голове промелькнула мысль: «Если у меня ничего не получится, то, по крайней мере, об этом никто не узнает». В то же время я находился в некотором недоумении, потому что был уверен, что сюда меня направил Бог.

Вдруг цоканье женских каблуков по мраморному полу привлекло мое внимание. Я повернул голову и увидел женщину средних лет, в очках, с короткими седеющими волосами. Она направлялась к копировальной машине в коридоре. Женщина поправила очки в металлической оправе, слегка улыбнулась, положила бумагу в копировальный аппарат и нажала на кнопку. Закончив, она подошла и обратилась ко мне по-немецки.

Со всей вежливостью, на которую я только был способен, я прервал ее:

— Извините, я не говорю по-немецки.

Задумчиво изучая меня, она вдруг махнула рукой, приглашая следовать за ней. В конце коридора, у двери одного из кабинетов, она жестами показала мне: «стойте и ждите». Я повиновался, и она исчезла за дверью.

Через несколько минут из кабинета вышел голубоглазый мужчина лет тридцати. Несмотря на то, что на нем не было костюма, в его действиях была видна профессиональная уверенность. Он пожал мне руку, поприветствовал меня по-английски и вежливо спросил:

— Чем могу помочь?

После того как я объяснил ему, в чем состоит моя просьба, он задал мне ряд вопросов на превосходном английском, спросив, каковы наши мотивы, на какой срок мне нужны классы и сколько у нас студентов.

Выслушав все мои ответы, он заметил:

— Очень интересная ситуация. Вот передо мной, в Германии, сидит американец, который хочет учить афганцев английскому. Мне кажется, это довольно необычное, но очень благородное дело. Я думаю, что смогу Вам помочь. Но Вам придется представить бумаги от спонсоров, подтверждающие источник Ваших средств.

— Ты знаешь, с кем я только что познакомился? — воскликнул я, обращаясь к Джули по возвращении домой. — С Питером Гусманом, вице-президентом колледжа!

Я представил господину Гусману необходимые бумаги, и он разрешил нам заниматься в двух аудиториях каждый вечер с четырех до восьми в течение следующих двенадцати недель. Плата за свет и другие коммунальные услуги включалась в ту минимальную сумму, которую мы должны были заплатить.

Через несколько недель я заглянул к господину Гусману. Во время моего визита он сказал:

— Одного вот только я никак не могу понять: как Вы узнали, что Вам нужно обратиться ко мне? Никто другой во всем Франкфурте не сдал бы Вам классы.

— То, что я Вам сейчас скажу, прозвучит несколько необычно, господин Гусман, — ответил я и рассказал ему о том, как я молился и как сделал все, что мне сказал Бог.

Откидываясь на спинку стула, он сказал задумчиво:

— Это и впрямь звучит очень необычно. Со мной такого никогда не случалось.

По моей просьбе вице-президент сам поприветствовал студентов. Один из пожилых афганцев от имени всех студентов поблагодарил господина Гусмана. Во время этой встречи обнаружилась интересная разница в обычаях двух народов. Немцы, как правило, благодарят один раз. Афганцы же выражают свою благодарность многократно: на «пожалуйста» они ответили «спасибо», за которым последовало еще «пожалуйста», и за ним снова «спасибо». Казалось, вице-президент был изумлен и умилен искренней благодарностью афганцев.

После этого у нас с Питером Гусманом и его женой Ирлис завязалась дружба, и они пригласили нас к себе в гости.

Гвидо Браун, полный человек лет пятидесяти, часто видел, как я забегал в его магазинчик прямо перед занятиями, чтобы сделать копии уроков для студентов одновременно на двух аппаратах. Он стоял за прилавком, с удивлением наблюдая за тем, как я нервно влетал в магазин и сломя голову оттуда вылетал.

Однажды, услышав его смех, я оторвался от работы. Он сказал:

— Лезебери, ты забавный малый. Ты залетаешь в мой магазин и носишься между двумя машинами как сумасшедший, и тем не менее есть в твоей жизни какая-то спокойная уверенность.

«Спасибо, Господи», — подумал я.

В другой раз я только отксерокопировал кучу бумаг и, едва успев сказать «здрасте», выскочил из магазина. Гвидо вышел за мной и, стоя на ступеньках, долго смотрел мне вслед.

Пролетев полквартала, я заметил, что он все еще стоит у двери. Я развернулся и направился к нему. Стоило мне только открыть рот, чтобы что-то сказать, как он вскинул руки вверх и остановил меня:

— Знаю, Давид, знаю. Для Бога нет никого важнее меня, и Он приготовил удивительный план для моей жизни!

Я улыбнулся. Часто я говорил Гвидо эти слова, выходя из магазинчика, теперь он повторял их мне.

— Гвидо, — ответил я, — Вы абсолютно правы. Бог приготовил для Вас фантастический план, и я за Вас очень рад. Только дайте Ему шанс, Гвидо, лишь один шанс.

Он кивнул головой.

Как мне хотелось привлечь его в Царство Божье! Направляясь в класс, я попросил Бога о том, чтобы это случилось поскорее. Я считал, что Гвидо не устоять против моих молитв.

Иногда я заглядывал в его магазинчик, чтобы просто поговорить. В таких случаях мы углублялись в философские дискуссии, которые оба любили, потому что он был очень начитанным человеком и говорил на нескольких языках. Я был приятно удивлен, услышав его английский: он говорил без акцента. Он пытался опровергнуть мои аргументы о существовании Бога, хотя у меня было такое чувство, что он просто хочет, чтобы я укрепил свою позицию, и он смог серьезно над этим задуматься.

Такой человек, как я, был для Гвидо необъяснимой загадкой. Вскоре он увидел, что я не просто наивный, полный энтузиазма американец, у которого хватает наглости утверждать, что он беседует с Богом.

Наши напряженные занятия никогда не казались для нас с Джули работой, и желание помочь афганским друзьям у нас росло с каждым днем. Афганцы уверенно постигали английский и становились нашими близкими друзьями.

Мы с Джули были совершенно счастливы.

Глава пятнадцатая

Затаенная жажда

Лила Акбар была худенькой афганской девушкой. Ее мягкие каштановые волосы с пробором посередине ниспадали на плечи, обрамляя милое круглое лицо. Занимаясь с ней английским, Джули заметила, что Лила была уверенной в себе и в то же время скромной студенткой. Кроме того, она искренне и непоколебимо верила в Бога. У Лилы были великолепные способности и огромное желание помогать людям, поэтому мы были уверены, что она добьется своей цели и станет врачом.

Однажды Лила пригласила нас с Джули к себе в гости, и мы с радостью приняли это приглашение.

Войдя в гостиницу, мы сразу же ощутили дразнящий аромат афганской кухни. Отец Лилы тепло поприветствовал нас у дверей. Затем нас представили другим членам этой довольно многочисленной семьи. Мы видели, что их искреннее радушие выходит за рамки обычной вежливости, и потому сразу же почувствовали себя как дома в гостях у этого великодушного семейства. За чаем мы разговорились о наших родных, общих интересах и Афганистане.

Вскоре после ужина отец Лилы подвел нашу беседу к разговору о Всемогущем Боге. Мое утверждение, что я не только верю в Бога, но и посвятил Ему всю мою жизнь, казалось, очень понравилось господину Акбару.

Отец Лилы был очень образованным и глубоко верующим человеком. У него была степень одного из европейских университетов. Господин Акбар с глубоким уважением относился к Библии, как к Святой Книге, и с большим почтением — к Иисусу Христу, почитая Его великим пророком. Очень осторожно он начал задавать мне вопросы о различиях в наших вероучениях.

Я очень ценил то уважение, с которым господин Акбар относился к моим убеждениям — уважение, которое мне всегда оказывали мусульмане. Пока он задавал мне вопросы, я молился про себя, сердцем обращаясь к Богу: “Господи, помоги мне быть абсолютно откровенным с моими друзьями, но преподносить все с любовью, поступая так, как учил апостол Петр: «...будьте всегда готовы всякому, требующему отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением» ” (1-е Пет. 3:15).

Его лицо было серьезно и задумчиво, когда он спросил:

— Господин Давид, похоже, Вы верите в трех богов, тогда как мы верим в одного. Это правда?

Я силился найти нужные слова, чтобы мой ответ был ему понятен. Я погрузился в глубокие раздумья. Задолго до этого момента я столкнулся с теологическим вопросом целостности Бога в Триединстве. Для меня это всегда был очень непростой вопрос. Господин Акбар терпеливо ждал, пока я соберусь с мыслями.

— Господин Акбар, — ответил я в конце концов. — Я не верю в трех богов. В этом я Вас могу заверить совершенно точно. Как и Вы, я верю в одного вечного, Всемогущего Бога. Святая Библия учит: «Господь Бог наш, Господь един есть» (Втор.6:4).

Я заметил на лице господина Акбара приятную улыбку.

«Это была улыбка облегчения или радости?» — подумал я. Не зная ответа на этот вопрос, я продолжил:

— Я не могу полностью понять или объяснить Бога. Если бы я мог, Он не был бы Богом. Но я знаю о Боге то, что Он открыл нам в Святой Библии.

Господин Акбар кивал головой, и я стал говорить дальше:

— Я верю в единство Бога, но Святая Библия говорит, что это сложное, не простое единство. Потому что в Боге — три личности в одном и один в трех личностях.

— Но, господин Давид, как это может быть? — настойчиво спрашивал меня мой друг.

— Господин Акбар, может быть, мое далеко не совершенное сравнение поможет Вам приоткрыть завесу над загадкой природы Божьей. У Вас есть дух, душа и тело, но Вы все равно — один человек. Как это может быть? Время состоит из прошлого, настоящего и будущего и, тем не менее, время — одно. Атом, мельчайшая неделимая частица материи, состоит из протонов, нейтронов и электронов, но атом — один. Как это может быть?

— Хм-м-м, — задумчиво произнес господин Акбар.

Наш разговор за чаем, в который включились и другие члены семьи, затянулся допоздна.

Спустя несколько дней нам позвонила Лила и спросила:

— Можно, мы с отцом и с сестрами как-нибудь вечером зайдем к Вам в гости? — Лила объяснила, что после нашего разговора ее отец много думал, и у него появились некоторые вопросы.

— Конечно, — сказала Джули. — Мы будем вам очень рады.

Через несколько дней в нашей квартире раздался звонок. Мы пригласили Акбаров и, угостив их орешками и конфетами, стали пить чай и разговаривать. Это был очень хороший разговор, который длился около двух часов.

Господин Акбар сказал:

— Господин Давид, мы во многое верим одинаково. Разные дороги ведут к Богу.

Я задумался на мгновение, затем продолжил:

— Господин Акбар, согласитесь ли Вы, что важна не та дорога, которая, по мнению людей, ведет к Богу, а та, которая, по мнению Самого Бога, ведет к Нему?

Выражение лица господина Акбара подсказало мне, что эта мысль была для него совершенно новой.

— Да, господин Давид, это правда, — ответил он. — Но, господин Давид, откуда же мы можем знать, какую дорогу имеет в виду Бог? Меня учили определенным образом всю мою жизнь. Как мне узнать, какая дорога ведет к Богу? Та, которой меня учили всю жизнь, или та, о которой говорите Вы?

Лила, сидя на краешке дивана, наклонилась вперед с серьезным лицом:

— Как же нам узнать, в чем истина?

Афганские друзья тронули мое сердце своей откровенностью. Я глубоко вздохнул. Глядя на господина Акбара и Лилу, я в конце концов произнес:

— Я не знаю, что вам сказать, кроме того, что вы должны попросить Самого Бога показать вам, какая дорога — Его дорога. Вы должны узнать это от Него Самого.

Они оба медленно кивали головой в ответ, пока я им все это говорил, впитывая в себя каждое мое слово.

Затем я продолжил:

— Но помните, что если вы спросите у Бога, какой путь — Его путь, ответ может быть совсем не таким, которого вы ждете. Вам это может очень дорого обойтись. Готовы ли вы следовать за Ним независимо от того, чего вам это будет стоить?

Я не ждал от них ответа, но по выражению их лиц понял, что и для Лилы, и для господина Акбара эта мысль казалась совершенно логичной. Лила повернулась к своим младшим сестрам и подробно перевела им все, о чем мы говорили.

Было уже поздно, и нашим гостям пора было идти домой. Они допили чай, затем мы проводили их до лифта и попрощались.

Оставшись одни в квартире, мы все еще чувствовали сияние этих прекрасных, пытливых людей. Мы с Джули были одновременно и счастливы, и расстроены тем, что только что произошло. Но присутствие Бога, которое мы ощущали постоянно, вселяло в нас надежду.

«Господи,— молился я, — сделай то, чего я сделать не в силах. Открой Себя моим друзьям, которые не знают истины. Утоли жажду их сердец».

Вали — еще один наш студент — тоже сразу нам понравился. Заразительный ли смех его был тому причиной, веселый ли характер или милая улыбка — я точно не знал. Единственное, что я знал, — это то, что каждый день я с нетерпением ждал появления Вали на занятиях, где он усердно пытался выучить английский.

Он всегда умудрялся поставить слова в предложении задом наперед и постоянно путал времена, что его чрезвычайно беспокоило. «Вчера в магазин я пойду», — говорил он.

Мне нравилось, что Вали умел смеяться над своими ошибками, но при этом он был очень старательным студентом. Помня собственные муки в изучении пушту, я его часто подбадривал: «Ты обязательно выучишь английский. Не сдавайся». Я говорил ему это снова и снова. Дома я молился о том, чтобы Господь помог ему в изучении нового языка.

У Вали был веселый характер и приветливая улыбка не потому, что в жизни у него все было просто. Он покинул свою страну, когда ему было тридцать лет. Часть его семьи все еще оставалась в Афганистане, некоторые из ее членов были в тюрьме. Сейчас он был беженцем в чужой стране, отчаянно пытался выучить новый язык и обеспечить свою семью на мизерную зарплату.

Его жена Хабиба была скромной вежливой женщиной с очень приятными манерами. У нее была короткая стрижка и, по словам Джули, красивые глаза. Она всегда была очень заботлива и гостеприимна. Ей тоже было знакомо горе. Ее брата-подростка застрелил советский солдат.

Хабиба постоянно суетилась, даже когда в этом не было необходимости, она всегда сильно нервничала. Мы слышали от друзей, что она часто безутешно плачет по ночам. Джули волновалась за нее, ей казалось, что Хабиба может быть на грани нервного срыва. Как и другим афганским женщинам, Хабибе очень хотелось получить весточку из дома, от семьи, оставшейся в Афганистане, но из писем, проверяемых цензурой, мало что можно было узнать.

Иногда на ночь Вали читал истории из Нового Завета своей обеспокоенной жене. «Кажется, это помогает ей уснуть», — сказал он мне.

Во время одного из моих визитов он обеими руками поднял вверх Новый Завет и сказал:

— Я даже не подозревал, о чем написано в этой Книге. Это прекрасно. Все эти истории о том, как Иисус исцелял больных людей, и все те чудеса, которые Он делал. Иисус любил людей.

Вали сказал мне, что ему очень хотелось бы иметь чистое сердце, но он чувствует, что это невозможно. Я видел, как велико было его желание предстать чистым перед совершенным Богом.

— Это возможно, Вали. Возможно предстать чистым перед Богом, — сказал я ему.

Он посмотрел на меня так, будто я был крайне наивен и ничего не понимал в этой жизни.

Потом, слегка повысив голос, он спросил:

— Как, господин Давид, это может быть возможно?

— Самим нам не под силу ни сделать себя чистыми, ни простить себя за грехи, — ответил я. — Как бы сильно я ни старался, мне не сделать достаточно добрых дел, чтобы попасть на небо.

Вали выглядел очень разочарованным. Казалось, я только подтвердил то, что ему было известно и без меня.

Затем я продолжил:

— Вали, Бог любит нас. Но, чтобы Его любовь была настоящей, Он должен быть справедлив. Он должен наказать наш грех.

Вали перебил:

— Но, господин Давид, что же нам тогда делать? Мы все согрешили перед Богом.

Я был изумлен тому, как хорошо он понимал эту простую истину, которую стольким людям во всем мире понять было очень сложно. Наивно полагать, что сами по себе мы люди неплохие. Все согрешили и виновны перед Богом. Никто из нас не заслуживает вечной жизни. И только по милости Божьей Он может примирить нас с Собою.

Думая об этом, я сказал:

— Вали, именно поэтому я так глубоко благодарен Господу Иисусу Христу. Он был чист и совершенен, но, несмотря на это, Он принял наказание за мои грехи, когда принес Себя в жертву за меня. Бог принимает меня, потому что мой грех уже наказан.

Множество людей, услышав об этом впервые, сразу ничего сказать не могут. Вали молчал, а я подумал о том бедствии, которое происходило в его стране, и задал ему вопрос:

— Если бы вооруженные солдаты ворвались к тебе ночью в дом, чтобы забрать тебя для пыток и затем расстрелять, а я бы вступился и настоял на том, чтобы вместо тебя взяли меня, ты был бы мне благодарен?

— Ну конечно, господин Давид, конечно, — отвечал он.

Глядя ему прямо в глаза, я сказал:

— Вали, я хочу чтобы ты знал: я действительно сделал бы это для тебя.

Я видел, что Вали глубоко тронут.

— Спасибо, господин Давид. Я знаю, что Вы бы это сделали, — вымолвил он с глазами, полными слез.

— Поэтому я так люблю Господа Иисуса Христа, — сказал я. — Он занял наше место, Вали. Никто другой за меня этого не сделал. Только Христос смог это сделать. Когда я попросил Его простить меня, Он простил. Тогда я стал чистым в глазах Бога, потому что Христос Своими страданиями заплатил за мои грехи.

Ответа не было. Только долгое молчание. Затем я заговорил снова:

— Вали, Иисус Своей кровью купил для нас вечную жизнь. Сейчас Он предлагает нам вечную жизнь как дар. Но мы сами выбираем — принять дар вечной жизни или нет. Нам не стоит отказываться от него только из-за своей гордости.

Он смотрел в пол, будто раздумывая над решением. Затем он перевел взгляд на меня, слегка приподнял брови и спросил:

— Как это сделать, господин Давид?

— Ты любишь подолгу гулять у реки, не так ли? — спросил я. Затем, не дожидаясь ответа, сказал: — Я тоже. Часто я прогуливаюсь один, чтобы побыть с Господом Иисусом Христом.

Ощущая пристальный взгляд Вали, я продолжал:

— В следующий раз, когда ты пойдешь на прогулку, просто начни разговаривать с Господом Иисусом, потому что Он жив, Он воскрес из мертвых. Ты можешь разговаривать с Ним, как с другом, своими словами, но будь почтительным в общении с Ним.

Вали не проявил никакого недоверия, страха или нервозности при этих словах.

— Поблагодари Его, — сказал я, — за смерть на кресте, которую Он принял за твои грехи. Поблагодари Его за то, что Он любит тебя. Попроси Его простить тебе все твои грехи и стать Господином твоей жизни -— чтобы дать тебе вечную жизнь. Затем ты почувствуешь Его мир и Его присутствие.

На следующий день я прогуливался у реки Майн, чтобы поговорить с Господом Иисусом. Я славил и благодарил Бога всей Вселенной, который однажды возьмет меня к Себе навсегда. Я остановился, восхищаясь красотой Божьего творения, отраженной в разноцветных, полных аромата цветах.

Затем я вспомнил о моем разговоре с Вали и подумал: может быть, он тоже сейчас прогуливается у реки.

Глава шестнадцатая

Свет перед лицом логики

С нашего балкона открывался отличный вид на Франкфурт. Я любил стоять перед окном и молиться за город.

За Франкфуртом, недалеко от нашего района, пролегала трасса для самолетов, приземляющихся в международном аэропорту. Мы с Джули часто пристально всматривались в пролетающие над нами авиалайнеры, стараясь рассмотреть обозначения разных авиакомпаний на хвостах самолетов, — чтобы узнать, откуда они летят. Может, из Пакистана?

— Хотелось бы мне оказаться на одном из этих самолетов, направляющихся в Пешавар или Кабул, — бывало, мечтательно говорил я.

Подобно нитям в хорошем афганском ковре, разные события, направляемые Господом, были искусно вплетены в те двенадцать месяцев, которые мы прожили в Германии. Наставления и уроки, полученные нами в это время, учили нас жить, во всем доверяясь Христу. Мы искренне стремились повиноваться Богу и делать то, что Ему угодно — даже тогда, когда нам не все было понятно.

Первое такое наставление я получил в апреле 1981 года — сразу же после нашего приезда во Франкфурт.

Мы купили машину, вселились в квартиру и организовали занятия по английскому. В тот день, стоя на балконе и глядя на город, я мирно беседовал с Богом о личных заботах и своей семье. Против обыкновения, я даже не молился за Афганистан.

Когда я остановился на секунду, к моему величайшему удивлению, мое сознание быстро и уверенно заполнили следующие слова: «Я посылаю вас обратно в Кабул, в Афганистан». Они прозвучали так же четко, как если бы их кто-нибудь мне сказал.

Сама мысль потрясла меня.

«Боже, но это невозможно, — сказал я. — И Ты, и я там уже были. Мы знаем обстановку. Да они мне ни за что не дадут визу — только потому, что я американец. В Кабуле сейчас у власти коммунистическое правительство».

Мои объяснения, очевидно, не впечатлили Господа, поскольку так же отчетливо и ясно, как и перед этим, я снова услышал: «Давид, Я посылаю тебя обратно в Афганистан. Я уже дал распоряжение о том, чтобы вам выдали визы».

Услышав эти слова снова, я ответил: «Господи, это кажется совершенно бессмысленным. Здесь 20 тысяч афганцев, такое же число в Дели, и более миллиона в Пакистане. Почему ты хочешь отправить меня туда, где у меня не будет даже возможности ни с кем поговорить?».

Затем я вспомнил, что покидал Пешавар с полной уверенностью в том, что мы непременно вернемся в Афганистан. Меня переполняло чувство абсолютного спокойствия, которое превосходило всякое понимание. Божий план казался для нас невозможным, нелогичным, неосуществимым и немыслимым. Но мне не терпелось сказать Джули, что мы абсолютно точно едем в Кабул.

Джули более чем кому-либо другому было известно, насколько я несовершенен, но, несмотря на это, она всегда в меня верила. И не потому, что думала, что я не могу ошибаться. Были случаи, когда, несмотря на всю свою уверенность, я ошибался.

Мы с Джули знали, как важно быть абсолютно уверенным в том, что на это действительно есть воля Божья, и решили ждать подтверждения. Я написал письмо в Ассамблеи Божьи, нашему непосредственному руководству, с просьбой разрешить нам искать возможности возвращения в Афганистан. Мы с огромным уважением относились к этим людям веры, умудренным опытом, поэтому, когда они дали нам разрешение, мы с Джули почувствовали, что получили первое подтверждение.

Затем я написал Биллу Томсону, главе международной медицинской группы в Кабуле, с просьбой подать от нашего имени заявление на получение визы, разрешающей преподавание английского для афганских врачей. Он написал, чтобы я прислал ему номера наших паспортов, и чем быстрее, тем лучше. Номера паспортов требовались для заявлений на получение визы.

Нам нужно было получить новые паспорта, но мне не хотелось обращаться в американское консульство во Франкфурте, потому что у меня уже имелся неприятный опыт общения с ними. Я подумал, что, возможно, нам стоит отправиться за новыми паспортами в американское посольство в Бонне, но не знал, как объяснить, почему мы не обратились в консульство во Франкфурте.

После молитвы нам с Джули стало ясно, что нужно ехать в Бонн, и мы решили отправиться туда на следующий день.

Утром, когда подошло время отъезда, я никак не мог себя заставить ехать в Бонн — я боялся, что у нас ничего не получится. Джули пыталась меня убедить:

— Давид, я уверена, что нам нужно сегодня ехать в Бонн.

— Нет, — воспротивился я. — Давай сделаем себе выходной и съездим в гости к Джону и Аните Кошел в Мюнхен. — До Мюнхена было несколько часов езды на машине.

— Хорошо, — согласилась Джули. — Но я все равно думаю, что нам нужно ехать в Бонн.

Когда мы подъезжали к Мюнхену, началась метель, из-за которой на дороге образовалась гигантская пробка. Мы заблудились и целый час не могли выбраться. В конце концов мы добрались до Кошелов. Они все себя плохо чувствовали и, поскольку мы тоже были утомлены нашими дорожными приключениями, все решили лечь спать пораньше.

Укладываясь в постель, я думал про себя: «Как глупо было постаивать на этой поездке».

Около трех часов ночи я проснулся, явственно ощущая присутствие Бога. Он спросил: «Давид, что ты делаешь в Мюнхене? Я направил тебя в Бонн».

Я не послушался Господа, и сейчас не видел выхода из той ситуации, в которой оказался по собственной вине. Теперь нужно было ждать целый месяц, прежде чем мы снова сможем отправиться в Бонн.

Я сказал: «Прости меня, Господи».

На следующий день мы вернулись во Франкфурт. По дороге домой я извинился перед женой.

— Это ничего. Жаль, что мы упустили время, но я уверена, что у нас, несмотря ни на что, все получится, — улыбнулась она.

Но и во Франкфурте я продолжал переживать из-за того, что мы решили ехать за паспортами в Бонн. Затем однажды ночью мне приснилось, что я был в американском посольстве и один очень добрый работник посольства повторял: «Чем еще могу помочь, господин Лезебери? Я сделаю для Вас все, что только в моих силах».

Недоумевая, я никак не мог понять, с чего вдруг этот человек был со мной так любезен. Проснувшись, я получил очень четкий ответ:

«Давид, Я хочу, чтобы ты помнил, что и в таком месте у Меня есть свои люди».

«Да, Господи», — покорно ответил я. Получив хороший урок, я твердо решил для себя не забывать того, что сказал мне Господь.

Через несколько дней мы были на станции, ожидая поезд на 5.30 утра, направляющийся в Бонн. Наш поезд уверенно набрал скорость, и к началу дня, точно по расписанию, мы подъехали к своей станции.

На такси мы доехали до большого, впечатляющего мраморного посольства. Выдохнув молитву, мы вошли внутрь паспортного отдела, где вежливый американец — работник консульства — вскоре подозвал нас к окошку. Через окошко он спросил нас о нашей проблеме.

Я объяснил ему, что нам нужны новые паспорта. И хотя он был чрезвычайно удивлен тому, что мы хотели ехать в разоренный войной Афганистан, я заверил его, что мы совершенно определенно собираемся туда ехать.

— Пожалуйста, заполните эти бланки за тем столом, — сказал он, просовывая бумаги в маленькое отверстие под стеклом, — и верните их мне. Это займет несколько минут, а затем мы выдадим вам новые паспорта. — Его вежливое отношение было как мой, ставший явью, сон.

Мы с Джули выполнили все, что он сказал, и, поблагодарив, отдали ему бланки.

Через несколько минут его секретарь вызвала нас к себе. У нее в руках были новые паспорта.

— Я вижу, вы живете во Франкфурте, — заметила она.

Я стал судорожно соображать, что бы ей сказать в ответ. Я знал, что у нас из-за этого будут неприятности. Ну что я сейчас ей скажу? Нервно я ответил:

— Ну, на Востоке иногда предпочитают, чтобы паспорта были выданы в столице.

«Так оно и есть, — подумал я. — Что же я раньше до этого не додумался?»

— Господин Лезебери, — сказала она без тени упрека, — для нас не имеет никакого значения, где Вы хотите получить свои паспорта.

Чувствуя себя, как дети, которым вдруг подарили новые игрушки, мы вышли из американского посольства с новыми паспортами и направились к остановке. Пока мы ждали автобуса, Джули, сияя от радости, не переставала славить Господа. Она напевала: «Любовь Твоя, Господи, бесконечна, и милости Твоей нет конца. Дай нам каждое утро, каждое утро любовь Твою, наш верный Бог, любовь Твою, Господи».

И вновь это был урок того, как важно доверять Господу и полагаться на Него, поступая именно так, как Он говорит.

В поезде, направляющемся обратно во Франкфурт, уставившись в окно, я думал: «Воистину, Божьи пути выше наших путей, как говорил пророк Исаия». Я вспомнил 1977 год, второй год нашей жизни в Кабуле. Тогда мне так хотелось излить душу кому-нибудь из близких американских друзей, которых я знал уже много лет. Но это было невозможно. Мне так хотелось облегчить душу и с кем-нибудь посоветоваться.

Через несколько дней мне приснился сон. Во сне мой друг, пастор, которого я знал еще со дней своей ранней юности, постучал в дверь нашего дома в Кабуле. Я пригласил его в дом, и мы сели пить чай. За окном ярко светило солнце, а мы коротали время в задушевной беседе. Он помог мне многое понять, и в этом разговоре я получил ответы на многие вопросы.

Я проснулся, совершенно умиротворенный, с легким сердцем и успокоенными мыслями. Эмоциональное и психологическое облегчение было таким же, как если бы эта беседа состоялась по-настоящему.

До этого я никогда не читал и не слышал ни о чем подобном, но я не нашел в Библии ничего противоречащего тому, что произошло со мной. Я знал, что в Библии Бог часто говорил к людям во снах, но знал и то, что снам нельзя доверять больше, чем Библии.

Поезд уверенно приближался к Франкфурту под ритмичный стук колес. «Я не могу ограничивать Бога в том, каким образом Он направляет нас», — думал я.

Недели шли за неделями, и время возвращения в нашу любимую страну приближалось неимоверно быстро. И хотя мы были очень рады тому, что сможем вернуться туда, куда нас призвал Бог, расставание с теми, кто стал для нас во Франкфурте такими близкими друзьями, было, как всегда, очень болезненным. Это была боль, к которой мы никогда так и не сумеем привыкнуть.

Глава семнадцатая

«Кто же нам теперь скажет, что у нас все получится?»

Как только стало известно, что мы уезжаем из Германии в Азию, наши афганские друзья стали наперебой звать нас в гости.

Одной из таких семей была семья Мервиса. Это был мужчина средних лет родом из Кабула. Мне нравился этот гордый человек. Мервис был вежлив, хотя и достаточно прям. Он не боялся подвергать сомнению мои утверждения и даже поправлял меня, когда я что-нибудь неправильно произносил на пушту на занятиях, которые он посещал. Хотя я не знал его до приезда в Германию, он сказал, что видел мое имя в списке заказов, когда работал в частной компании в Кабуле. Во Франкфурте у нас завязалась крепкая дружба.

— Приходите к нам в гости, — пригласил нас к себе Мервис. — Мина хочет приготовить для Вас прощальный афганский ужин.

Когда мы пришли к ним в гости, его милая жена Мина приготовила для нас наше любимое афганское блюдо булан. Булан — это раскатанное тесто, которое жарят, а затем наполняют картошкой с луком, его обычно едят со сметаной. Я всегда изумлялся тому, как афганские женщины умудряются готовить такое разнообразие вкусных блюд из ничего, в гостиничных номерах, совершенно для этого не приспособленных, — в комнатах, так непохожих на их дома в Кабуле.

После ужина нас, по обыкновению, угощали чаем. Джули и Мина сидели рядом, рассматривая семейный альбом с фотографиями. Когда Джули долистала альбом до конца, на пол выпала незакрепленная фотография, и Джули подняла ее.

— Откуда у тебя эта фотография, Мина? — воскликнула моя жена.

— Мы ее только что получили. Нам ее папа прислал. Поэтому мы ее еще не успели вставить в альбом, — ответила Мина.

— Давид, — сказала Джули, стараясь сдержать радость. — Посмотри на эту фотографию, ее прислал отец Мины!

В недоумении я уставился на Джули, затем на фотографию. Это был отличный снимок нашего первого дома в Кабуле, рядом с ним стоял пожилой человек.

— Почему твой отец решил сфотографироваться именно там? — спросила Джули.

— Он дружит с плотником, мастерская которого находится рядом с этим домом, — ответила Мина.

Мы хорошо знали этого плотника, потому что долгое время жили в этом доме.

Возвращая фотографию, я услышал вопрос Мервиса:

— Можно, я почитаю тебе по-английски, чтобы попрактиковаться?

— Ну конечно, Мервис, — ответил я.

Он достал с книжной полки статью, которую я написал о жизни Христа и о тех страданиях, которые Он перенес, потому что они были похожи на то, через что прошли наши беженцы. Статья называлась «Необычный беженец».

Мервис читал довольно хорошо. Лишь изредка мне приходилось его поправлять. Вдруг, без предупреждения, он импульсивно и яростно швырнул бумаги на диван.

— Давид, никто, никто не может быть таким добрым, — выкрикнул он, подчеркнув последнее «никто», и еще раз с силой стукнул рукой по дивану. Затем он повернулся ко мне. Его глаза горели.

— Никто не может быть таким добрым, кроме Самого Бога.

Мервис запротестовал:

— Давид, Христос не Бог. Он был человеком, пророком.

Я знал, что это искренняя совесть побуждает его к настойчивому протесту, и я восхищался его горячим желанием защитить честь Бога.

— Но, Мервис, — сказал я, — разве Бог не великий, разве Он не всемогущий? Разве Он не всесильный?

— Да, конечно, это так, — отвечал Мервис.

-— Ну тогда разве Он не мог прийти на землю как человек, во плоти и крови, пожелай Он этого? — спросил я.

Лицо Мервиса было очень серьезно, а тем временем я продолжал:

— Мервис, я верю, что именно так Бог и поступил, придя на землю в образе Иисуса. Мы не в силах сами дотянуться до Бога, но Бог может прийти к нам. Он сделал это в лице Иисуса Христа, чтобы мы могли узнать, какой Бог.

К этому времени к нашему разговору прислушивались Джули и Мина.

— Мервис, ты жил рядом со мной в Афганистане. Ты даже слышал обо мне, но ты не знал меня. Сейчас мы познакомились лично, и теперь ты меня знаешь. Точно так жеи с Богом. Существует разница в том, чтобы знать о Боге и знать Бога, — объяснял я.

Постепенно разговор переключился на другие темы, и мы собрались уходить. Мервис и Мина провели нас на улицу, где мы поблагодарили их за гостеприимство.

— Не за что. Идите с миром, — ответили они.

Когда мы остались одни, Джули сказала:

— Как хорошо, что Мервис доверяет тебе настолько, что может свободно говорить о том, что его беспокоит.

— Да, это замечательно. Я очень ценю его и его дружбу, — ответил я.

Потом она спросила:

— Давид, какая у тебя была первая мысль, когда ты увидел вывалившуюся из альбома фотографию?

— Что мы определенно едем в Кабул! — воскликнул я.

— Точно, — пропела она радостно. — Меня осенила та же мысль.

Не раз я задумывался над нашим разговором с Мервисом. Когда мы встретились с ним через несколько дней, казалось, его что-то беспокоило.

Подыскивая нужные слова, он сказал:

— Давид, пожалуйста, будь осторожен, когда рассказываешь людям о том, во что ты веришь.

Затем очень тихо он добавил:

— Не будь со всеми таким открытым. Тебя могут не понять.

— Спасибо, Мервис. Спасибо за твою заботу. Я обещаю тебе быть осторожным, — искренне ответил я.

По дороге домой из глубины сердца у меня вырвался плач:

— О, Спаситель, почему? Почему моему другу Мервису и другим так трудно понять истину о Тебе?

Но даже до сего дня у меня нет полного ответа на этот вопрос.

Наконец настал день отъезда. Наши чемоданы были упакованы, а в руках мы держали билеты до Дели и новые паспорта. Я был совершенно не готов к расставанию со всеми этими дорогими нашему сердцу людьми, которых мы так полюбили.

Прощание с ними само по себе было невероятно тяжелым, но мало того — прямо перед отъездом мы узнали о том, что большинству из них отказано в разрешении на въезд в Соединенные Штаты. Это было просто оглушительным ударом. Казалось, долгая подготовка и кропотливый труд были напрасны, надежды разбиты, а теперь и мы, их друзья, уезжаем из Франкфурта.

Моей молитвой в ту ночь был вопрос: «Боже, что же я им завтра скажу в аэропорту?».

Бог сказал, чтобы я не волновался о том, что сказать на прощанье, и не пытался найти какие-нибудь особенные слова. «Завтра твоя жизнь будет говорить за тебя», — казалось, говорил мне Господь.

Мы приехали в аэропорт рано, но некоторые из наших афганских друзей уже были там. Остальные подъезжали постепенно, тихие и подавленные. У всех на глазах были слезы.

Когда мы направились по длинному коридору к паспортному контролю, дальше которого провожающим не разрешалось проходить, они шли с нами. Наши друзья отказались идти впереди нас или рядом с нами — они шли позади нас, потому что мы были их учителями. Такое уважение, оказанное нам нашими учениками, было чрезвычайно трудно принять, потому что многие из них были очень образованными людьми.

Только пожилой мужчина, господин Рашид, шел рядом с нами.

— Давид, ну почему вам нужно ехать именно сейчас? Вам действительно нужно ехать? Ну кто же нам теперь скажет, что у нас все получится? — его вопросы сыпались один за другим, не давая мне возможности даже что-нибудь сказать в ответ.

Когда подошло время прощаться, наши друзья обступили нас полукругом. Джули обняла всех женщин, а я — мужчин. Затем мы сказали несколько слов благодарности.

Когда мы повернулись, чтобы войти в зал ожидания для пассажиров, слова господина Рашида отзывались эхом в моем сердце: «Давид, ну кто же нам теперь скажет, что у нас все получится?».

Вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа.

Мы остановились в дверях, пряча слезы, затем повернулись и медленно вошли в зал.

Сиденья в зале ожидания приняли нас, как мать ребенка. Закрыв лицо руками, мы плакали уже не стесняясь слез — на глазах у всех окружающих, которые и понятия не имели о том, как глубока наша печаль и как велика наша потеря. Мы разрывались между желанием помочь нашим дорогим друзьям во Франкфурте и желанием во всем повиноваться воле Божьей.

Когда подошло время, мы тихо поднялись и вошли в самолет. И хотя я не мог видеть наших друзей, я повернулся в направлении здания аэропорта, где они находились, и от всего сердца прошептал: «До свиданья, друзья, до свиданья».

Глава восемнадцатая

Невероятная уверенность

Авиалайнер компании «Пан Американ» поднимался в свинцовое небо над Франкфуртом, а мы сидели в хвосте этого гигантского самолета настолько разбитые, что у нас даже не было желания выглянуть в иллюминатор. Наши друзья не знали, что мы направляемся в их любимый Афганистан, потому что я не мог им об этом сказать. И хотя Бог направил нас в эту страну, виз от правительства у нас, конечно же, еще не было.

Переживая агонию утраты, я вдруг с необыкновенной силой почувствовал присутствие Господа. «Давид, Я знаю, как вам сейчас больно. Я знаю, что вы покинули Франкфурт, потому что хотите повиноваться Моей воле, и Мне это приятно. Будь уверен, что вы вернетесь в Кабул. Когда ты сможешь рассказать об этом своим афганским друзьям, оставшимся во Франкфурте, они вас поймут. Я люблю их больше, чем вы».

Через несколько часов пилот объявил, что мы приближаемся к индийскому городу Дели. После приземления и проверки паспортов, едва мы успели выйти из здания аэропорта, на нас, как рой пчел, налетели носильщики. Каждый из них что-то кричал, стремясь привлечь наше внимание, при этом расталкивая всех вокруг и выхватывая из рук чемоданы. Мне приходилось до этого бывать в подобных ситуациях, поэтому я просто, но твердо указал на двух мужчин и отказался разговаривать с остальными.

В это время таксисты выкрикивали, обращаясь ко мне: «Хорошая цена, мистер! Сюда! Сюда!».

Я выбрал одного из них и спросил, работает ли его счетчик. Он заверил меня, что работает, а я его заверил, что если счетчик не работает, то я ему ничего не заплачу. Обменявшись понимающими улыбками, мы погрузили багаж на верх небольшой черной машины. Вспотевший шофер, высунув руку из окна, что-то показывал другим машинам, в то время как мы сворачивали в поток движения под четкое тиканье счетчика.

«Да, непростая жизнь», — подумалось мне.

Мы подъехали к недорогой гостинице и сняли в ней номер.

На той же неделе я договорился встретиться с Биллом Томсоном, директором международной медицинской команды в Кабуле, который недавно приехал в Дели из Афганистана. Мне не терпелось узнать, как обстоят дела с нашими визами. Когда рикша вез нас в гостиницу, где мы должны были встретиться с господином Томсоном, я заметил, что у меня участилось сердцебиение.

У Билла были седые волосы и пушистая борода. Этот семидесятилетний мужчина был полон веры в Бога и не боялся идти на риск, когда считал это нужным.

— Ну как, Билл, что сказало правительство по поводу наших заявлений? — спросил я. Мы сидели на траве у гостиницы.

— Дэйв, — сказал он, и его лицо посерьезнело, — мне очень жаль, но они не позволили нам подать заявление от твоего имени.

— Но, Билл, судя по твоей телеграмме, я решил, что наши заявления приняты. Это что, значит, у них даже наших заявлений нет?

— Совершенно верно, — ответил Билл. — Мы повторно делали неофициальный запрос и ждали ответа.

Я удивился тому, что мог так неправильно понять его телеграмму. Я приехал в Дели, полагая, что заявления уже поданы и наши визы в процессе оформления.

— Билл, — попросил я, — ты можешь мне сделать большое одолжение?

— Какое, Дэйв?

— Когда ты отправишься в Кабул, не мог бы ты еще раз обратиться к правительству и подать от моего имени заявление с просьбой о предоставлении нам виз для того, чтобы преподавать английский? — Я знал, что моя просьба была безрассудной, и Билл уже дважды делал подобный запрос, но я также знал, что Бог направил нас в Афганистан. — Я понимаю, что в нашей ситуации нужно огромное чудо, — признался я, — но мы верим в чудеса.

Он задумался на некоторое время, потом ответил:

— Хорошо, Дэйв, я попробую еще раз. Но ничего обещать тебе не могу.

— Спасибо, Билл, — сказал я с улыбкой. — И, пожалуйста, Билл, надави на правительство с ответом. Я не могу оставаться в Индии вечно. Сейчас уже середина марта. К двадцать четвертому апреля мне нужно знать, примет ли правительство наши заявления. У нас с Джули два года не было отпуска, поэтому мы отправляемся отдохнуть на юг Индии к Аравийскому морю. К концу отпуска, по возможности, мне хотелось бы получить ответ.

Билл кивнул головой.

— Да, Билл, я забыл сказать, у меня есть индийский друг по имени Джозеф, Бог призвал его в Кабул. Мне хотелось бы помочь ему с визой. Можно, я приведу его завтра?

— Конечно, Дэйв, — согласился Билл. — Я буду рад с ним поговорить.

Во время их встречи искренность Джозефа произвела на Билла огромное впечатление.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам получить визы в Кабул, — сказал он нам.

Через несколько дней Джозеф, Джули и я забросили наши чемоданы на полку и устроились на деревянной скамье поезда, направляющегося в город Тривандрам, штат Керала на юге Индии. Поезд тронулся со свистком, объявившим начало нашего шестидесятичасового путешествия во втором классе к Аравийскому морю. В поезде находилось около полутора тысяч человек, которые направлялись в путешествие длиной почти в три тысячи километров.

«Вот она — великолепная возможность увидеть Индию», — думал я, наблюдая из окна за живописными картинами, сменявшими одна другую. Я был совершенно спокоен во время нашего путешествия, мы ехали вместе с Джозефом, который был родом из штата Керала.

После бесчисленных остановок мы наконец-то добрались до Тривандрама. Джозеф поехал домой, а мы взяли такси и отправились на поиски временного пристанища. Вскоре нам удалось отыскать небольшой домик на берегу океана, который сдавался внаем.

Из нашего окна, в ста метрах от Индийского океана, было видно, как размеренно бьются о берег величественные волны. По вечерам, забравшись на камни, мы с Джули любовались солнцем, которое, как гигантский красный шар, покоилось на воде, перед тем как исчезнуть из виду. В таком месте просто невозможно было не отдохнуть и не набраться сил.

По утрам мы наблюдали за тем, как рыбаки, прыгая со своих выдолбленных из дерева античного вида лодок, ныряли в морскую пучину и находились под водой неимоверно долго. Иногда несколько лодок вместе тянули одну большую круглую сеть.

К концу отпуска мы чувствовали себя отдохнувшими и готовыми ехать в Кабул. Мы уже начали переживать по поводу того, что от Билла ничего не было слышно, когда нам принесли радиограмму, присланную его помощником из Кабула. Джули и я решили прочитать ее на нашем любимом месте — на высоких камнях над морем.

Я осторожно открыл ее, развернув голубую бумагу, и прочел:

«Дорогие Давид и Джули, нам очень жаль, но правительство отказалось принять ваши заявления. Мы сделали все что в наших силах. Мы обращались к ним с просьбой от вашего имени уже три раза и не можем просить снова. Я уверен, что вы понимаете. Вам нужно именно то чудо, о котором вы говорили. Мы молимся за вас. Ваш друг из Кабула Эдвин».

Я был удивлен собственной реакцией. Вместо того чтобы расстроиться или разочароваться, я обрел необъяснимое чувство спокойствия и уверенности.

— Джули, знаешь что, — сказал я. — Я знаю, что мы будем в Кабуле.

Джули улыбнулась и, засмеявшись, подтвердила:

— Да, я тоже знаю. Интересно, как же Бог это все устроит?

Через два дня, когда мы обедали в ресторане, посыльный принес мне телеграмму. В ней говорилось:

«Джули необходимо срочно занять место в медицинской команде. Можно ли подать заявление от вашего имени? Пожалуйста, ответьте немедленно. Подпись: Билл, Кабул, Афганистан».

— Ну, дорогая, что ты думаешь по этому поводу? — спросил я Джули, которая все еще не могла прийти в себя. Затем, посмеиваясь, добавил:

— Я надеюсь, ты возьмешь меня с собой. В телеграмме ни слова про меня не говорится.

Она усмехнулась и сказала, что постарается это устроить.

На следующий день к нам должны были заехать Джозеф и его жена Сара. Нам не терпелось поделиться с ними новостью из Кабула. Тем вечером мы молились, благодаря Бога за неожиданное чудо. Затем мы решили, что нужно предложить это место Джозефу, потому что в силу своей квалификации он больше подходил для того, чтобы занять место, предложенное Джули. Мы не хотели отвечать Кабулу до тех пор, пока не поговорим с ним об этом.

Сидя с Джозефом, Сарой и их двумя маленькими детьми на камнях у моря, мы рассказали о телеграмме.

— Джозеф, мы думаем, что ты должен подать заявление, чтобы занять это место. Ты более квалифицированный. Мы найдем выход.

— Спасибо вам обоим, — ответил Джозеф. — Мы очень тронуты вашей заботой, но Бог определенно открыл эту дверь для вас. Поэтому это место должна занять Джули, а не я.

— Ты уверен, Джозеф?

— Уверен, Дэйв. Когда вы будете в Кабуле, нам будет легче отыскать возможность получить визы. Тогда и мы к вам присоединимся.

— Хорошо, Джозеф, если ты думаешь, что так будет лучше.

Что-то замечательное произошло между Божьими слугами на том камне у моря. Мы помолились, а затем стали мечтать, что настанет день, когда все вместе мы будем пить чай в Кабуле. Я был полон решимости помочь Джозефу и Саре получить визы в Афганистан.

Мы отослали Биллу радиограмму с просьбой подать заявление от имени Джули. Полагая, что процесс оформления виз, как обычно, займет два-три месяца, мы решили, что сможем отдохнуть в Индии еще несколько недель. Нам удалось снять небольшой деревянный домик на горной станции Кодай Канал, что на юге Индии. Там мы проводили время в молитве и смогли ответить на письма — до этого у нас все никак не хватало времени.

К нашему удивлению, через тридцать дней после подачи заявления Джули выдали визу. К счастью, я тоже смог получить визу как «зависимый от нее супруг».

Мы сразу же вылетели в Дели и прямо из аэропорта направились в афганское посольство. Холодный, бюрократического вида чиновник сказал нам, что какой-то работник посольства хочет нас видеть. Несомненно, этот чиновник сам мог поставить печать с визой в наши паспорта, потому что он показал полученное на этот счет распоряжение из Кабула. Но, вероятно, вышестоящее начальство хотело встретиться с нами лично. То, что американцам выдали визу на въезд в Афганистан, было событием чрезвычайно редким.

Нас провели вверх по лестнице, а затем вниз в большую комнату. Дверь открыл обходительного вида афганец с сигаретой в руке. Этот человек тепло поприветствовал нас и представился как товарищ Фарид. Что-то в нем показалось мне слишком скользким, слишком уж вежливым.

Мое сердце учащенно забилось, когда этот человек со вкрадчивым голосом представил меня еще троим мужчинам, он их тоже назвал товарищами. Я нервно пожал им руки, затем мне предложили сесть на плюшевый диван.

Чувствуя страх, я попросил Бога помочь мне и изменить ситуацию.

За впечатляющим письменным столом сидел смуглый человек лет тридцати и нервно улыбался.

— Противоречия между нашими правительствами не должны препятствовать выполнению человеческого долга, — сказал он. Я слегка кивнул головой, но ничего не сказал.

— Я хотел бы рассказать вам о Кабуле, — продолжил он.

— Хорошо, — согласился я.

Он и остальные пустились в долгие и подробные рассказы о том, какая в Кабуле погода.

— Вы, конечно же, никогда до этого не были в Кабуле, — сказал человек за письменным столом.

— Нет, почему же, я жил в Кабуле до этого, — возразил я.

Четверо товарищей удивленно переглянулись между собой. Наступила неловкая пауза.

С неприятной улыбкой человек, сидящий за столом, наконец произнес:

— Что ж, я надеюсь, вам понравится Кабул. Там сейчас происходят хорошие перемены.

— Спасибо, — ответил я.

Нас с Джули вежливо отпустили. После того, как нам вручили паспорта с красивыми печатями новых виз, мы покинули здание посольства. Но у меня никак не выходил из головы тот человек за письменным столом, который почему-то казался загнанным в ловушку. Я задумался о его будущем.

Через три дня — скорее мы просто не могли достать билеты — мы прилетели в Кабул. Этот аэропорт не видел людей счастливее нас.

Примерно через три месяца Бог дал возможность Джозефу, Саре и их детям приехать в Кабул. Мы знали, что все в руках Господа, и это было так важно, потому что совсем рядом было напряженное, загадочное и опасное время.

Глава девятнадцатая

Кто звонил в дверь?

По приезде в Кабул мне сразу же захотелось увидеться с нашими верными друзьями — господином Мунсифом и Аймалом. Они даже не подозревали, что случилось невероятное и мы снова в Афганистане. Я понимал, что любые встречи для нас сейчас были чрезвычайно опасны, но я просил Бога о том, чтобы Он дал нам возможность увидеться с ними и сохранил нас.

С ужасом я узнал, что семья Мунсифов переехала. У меня не было ни малейшего представления, где их искать, а расспросы могли принести больше проблем, чем полезной информации. Я стал расхаживать по улицам города в надежде увидеть знакомое лицо господина Мунсифа или кого-нибудь из его родных. И хотя в толпе улиц такие поиски казались совершенно бесполезными, я не переставал молить Бога о помощи.

Через полгода наш общий друг рискнул передать мне адрес магазина, где господин Мунсиф получал почту. По моей просьбе еще один друг написал господину Мунсифу записку от моего имени и отнес в магазин. Мы договорились встретиться в одном общественном здании через два дня, надеясь, что встреча в таком месте не вызовет особых подозрений.

Меня ужасно раздражала сложившаяся ситуация. Что же это за безумное время, которое вынуждает всего опасаться? Почему друзья не могут спокойно встретиться? Почему мы не можем открыто семьями сходить друг к другу в гости?

Я приехал к месту встречи за пять минут до назначенного времени, вошел в условленное здание и сел, тихо благодаря Бога за то, что мне наконец-то удалось разыскать своего учителя. Увидев медленно приближающегося к зданию господина Мунсифа, я сделал глубокий вдох, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами.

Мы крепко обнялись. Он сказал, что не мог спать две ночи после того, как получил мою записку. Час, проведенный вместе, пролетел невероятно быстро. Глядя вслед удаляющемуся учителю, я стал невольно строить планы на будущее в надежде, что мы сможем видеться с ним и его семьей чаще.

И хотя с Аймалом и его родными связаться было проще, за тринадцать месяцев мы лишь дважды отважились пойти на этот отчаянный риск и навестить их. Оба раза это были долгожданные семейные встречи, полные радости и молитв. Но все время над нами висела тяжесть тревоги, мы знали, что в любой момент дом может быть обыскан солдатами, и это, скорее всего, означало арест всех присутствующих. Но несмотря на опасность, мы были так счастливы, что снова можем быть вместе, и верили, что Бог сохранит этот дом.

То, что Бог обещал защитить нас в этой растерзанной войной стране, совершенно не означало, что можно поступать безрассудно. Однако я свободно ходил на базар, где советские солдаты боялись появляться, рискуя лишиться жизни или попасть в заложники. Иногда люди с недоумением спрашивали, откуда я приехал, и я отвечал: «Из Америки». Я слышал, как они переговаривались друг с другом на пушту или дари: «Нет, он не американец, он русский, только хорошо говорит по-английски», или: «Он говорит неправду, он просто хочет нам понравиться». Порой мне приходилось показывать паспорт, но в большинстве случаев и это было бесполезно. Люди не могли себе представить, что среди них может оказаться американец.

Как-то раз, прогуливаясь по грязной улочке в районе базара, я остановился переброситься парой слов с продавцами. Никто не осмеливался вступать со мной в долгие беседы, и в подобных обстоятельствах это было совершенно объяснимо.

Какой-то продавец лет тридцати спросил меня, откуда я. Я ответил. Пуштуны обычно отличаются откровенностью, и он не был исключением. Бесстрашно он усадил меня пить чай и стал рассказывать мне о том, что его брат живет в Западной Германии. Люди предпочитали не распространяться о том, где находятся их родственники, но он, казалось, не боялся мне это доверить.

Через некоторое время к нам подошел афганец в коротком пальто поверх традиционной одежды. Он спросил продавца: «Кто это такой?». Он не подозревал, что я понимаю пушту. Я заметил у него под пальто автомат.

Продавец ответил: «А-а-а, так, один американец сидит тут».

Человек с автоматом посмотрел на меня и громко рассмеялся.

После того как он ушел, смеяться начал продавец. Он не знал, что сказать человеку с автоматом, поэтому сказал ему абсолютную правду. Но эта правда звучала настолько абсурдно, что тот ему не поверил.

То же самое было с афганскими солдатами. Обычно они смеялись, а потом спрашивали: «А если честно, ты откуда?».

Однажды ночью, лежа в постели, я вспомнил, как несколько месяцев назад, в марте 1982 года, — прямо перед отъездом из Германии — наш хороший друг Натан Барнес и его жена помогали нам паковать вещи. Было уже за полночь, когда все вещи наконец были уложены, и они собрались идти домой. Натан был уже на пороге, как вдруг почувствовал, что Бог хочет нам через него что-то сказать:

— Давид и Джули, мне кажется, Господь хочет, чтобы я сказал вам эти слова: «Как горы окружают Кабул, так и Я окружу вас. И никто, вставший на вашем пути, не одолеет вас, потому что Я — ваша защита».

Эти пророческие слова убедили нас, что мы будем в безопасности. Мы знали, что даже если с нами что-нибудь случится, мы будем не одни, потому что с нами Бог: в безопасности или среди гонений, в тюрьме или на свободе, живые мы или мертвые. И в сердцах у нас был покой — покой, который невозможно было ни нарушить, ни поколебать.

Опасность была нашим постоянным спутником. Стараясь найти грань между осторожностью и доверием к Господу, я довольно свободно передвигался по городу. Каждый человек в этой стране ежедневно сталкивался с опасностью. По ночам исчезали невинные люди, а наутро все было так, будто бы ничего не произошло.

Снова ввели комендантский час. И хотя он вступал в силу только после десяти часов вечера, мало кто отваживался выходить на улицу после захода солнца — разве что самые отчаянные головы. Мне вспомнились слова, которые сказала моя мама перед нашим отъездом из Соединенных Штатов: «Для вас безопаснее всего там, куда вас призвал Бог. Ваши жизни будут сохраннее в Афганистане, если Он вас туда призвал, чем в самой безопасной стране, если это против Его воли».

Однажды вечером мы вернулись домой еще засветло, поужинали и долго читали перед сном.

Задувая керосиновую лампу, Джули сказала: «Давид, смотри, снег!» Улегшись в постель, мы уютно устроились под одеялом, чтобы не замерзнуть ночью. В десять часов мы уже крепко спали.

Одинокий звонок в дверь, раздавшийся после полуночи, вырвал нас из объятия снов. Сна тут же как не бывало. Мы знали: прийти к кому-нибудь после комендантского часа могут только военные или тайная полиция. Затаив дыхание, мы с ужасом ожидали второго звонка. Я видел встревоженное лицо Джули.

Мои мысли неслись наперегонки: «Ну вот и все. За мной пришли. Что они скажут ? Какие предъявят обвинения ? Представят ли мне хоть какие-нибудь объяснения? Невиновность в таких случаях — не защита».

«Господи, помоги Джули», — молился я тихо, и сердце мое сжималось от боли при мысли о том, как ей будет тяжело.

Невыносимо долгую тишину нарушали лишь громкие удары моего сердца. Я сел. Подожди. Подожди, позвонят ли еще раз? Если да, то я открою дверь до того, как они успеют ее выломать.

«Будь готов — думал я. — Все хорошо, Бог, я в Твоих руках». Минуты тянулись невероятно медленно. Мы напряженно ждали в темноте, ни слова не говоря друг другу. Но ничего не произошло. Второго звонка не было. Мы снова улеглись, но так и не смогли уснуть до утра.

— Может быть, это была ошибка, — прошептала Джули. По тому, как сильно дрожал ее голос, я понял, что она очень напугана.

— Может быть, — согласился я, стараясь говорить спокойно.

Утром мы заметили на снегу свежие следы. Длинный провод дверного звонка, тянувшийся от ворот к дому, был изношен и в нескольких местах оголен. Может быть, от снега случилось замыкание? Но тогда почему был только один долгий звонок? Затем мы увидели на чистом белом снегу красные капли.

«О нет! Неужели кому-то нужна была помощь?— думал я. — Что все это значило?»

Я не знал. Темная ночь так и не дала ответа, почему она была такой темной и молчаливой, а следы на снегу так и не рассказали, почему они были закапаны кровью.

В Афганистане царила нестабильность. Множество перемен, происходящих в стране, нагнетали нервозность. Люди оказались невольными свидетелями политического переворота и вступления советских войск, их безопасность постоянно находилась под угрозой.

Семьи афганцев были предупреждены о том, что им нельзя приглашать к себе иностранцев. Но даже когда кто-нибудь и отваживался позвать нас в гости, мы спрашивали Господа, стоит ли принимать это приглашение. Нам совсем не хотелось подвергать опасности жизни друзей. Если же мы и приходили в гости к кому-нибудь из них, то, против обыкновения, они не выходили к дверям встретить нас, а оставляли их открытыми.

Одним ноябрьским вечером мы вышли из дому, направляясь в гости к доктору Шафе, у которого когда-то снимали наш первый домик в Кабуле. Выходя на улицу, мы всегда старались быть очень осторожными, потому что из-за моих голубых глаз и светлых волос меня могли принять за советского солдата. Говорили, что все афганские войска преданы правительству и никто не посмеет стрелять в советских солдат, но за день до этого в нашем районе была перестрелка, и никто не знал, кто в кого стрелял и почему.

Навестив семью Шафе, мы торопливо направились домой. Хотя наша спешка могла вызвать подозрение, нам хотелось добраться до дома как можно быстрее. На углу мы лицом к лицу столкнулись с уличным патрулем — восемью афганскими солдатами, медленно шагающими в ряд через несколько метров друг от друга. Их изумленные взгляды в точности походили на наши. Я пришел в себя и поздоровался с ними на пушту. Они ответили на приветствие.

«Как бы мне хотелось, чтобы мой акцент был не так заметен», — подумал я. Для того, чтобы добраться до нашей улицы, нам нужно было повернуть направо и идти по той же стороне, по которой шел патруль. Свернув, мы оказались между двумя рядами солдат.

Я не знал что делать. «Ну что, мы так и будем медленно шагать или, может, нам стоит их обогнать? Интересно, они нас в чем-то подозревают? Сообщат ли они наш адрес властям? Как насчет лояльности войск? Если откроют огонь, мы наверняка окажемся в перестрелке».

Я быстро выдохнул молитву, взял Джули за руку и решил обогнать патруль.

Пройдя несколько шагов, я услышал сдавленный смех. Джули вспомнились слова одного нашего уважаемого друга, Чарльза Гринуэя. Этот человек много лет прожил за границей и часто рассказывал нам о трудностях, с которыми ему довелось столкнуться. В любых ситуациях Чарльз не терял оптимизма. Он, бывало, говаривал: «Если вас собираются выдворить из города, вырвитесь вперед и сделайте вид, что возглавляете процессию».

Ситуация, в которой мы находились, была довольно опасна, поэтому я хотел было уже одернуть свою жену, когда она прошептала:

— Давид, Чарльз бы нами гордился. Мы возглавляем процессию.

Добравшись до дома, мы уже были не в силах себя сдерживать и расхохотались. Немного успокоившись и придя в себя, мы поблагодарили Бога за то, что остались целы и невредимы.

Время от времени я навещал в электромастерской своего друга Саида. С ним всегда было приятно побеседовать.

Впервые мы встретились в 1982 году. Это был мой третий визит в столицу, и Саид знал, что большинство иностранцев, практически все, уехали из Афганистана.

Саид был очень рад меня видеть, но в то же время с искренней тревогой в голосе воскликнул:

— Давид, что Вы здесь делаете? Вам опасно здесь находиться. Люди бегут из этой страны, а Вы сюда возвращаетесь по собственной воле. — В его глубоко посаженных глазах отразилось неподдельное беспокойство, когда он снова повторил: — Что Вы здесь делаете?

— Саид, — ответил я, — я здесь, потому что люблю Бога, Афганистан и тебя, мой друг.

Многим было трудно понять, почему мы не уезжаем из Афганистана. Мысль о том, что причиной тому могла быть любовь к людям, похоже, выходила за пределы разумного. Будь у нас какие-нибудь политические или материальные интересы, это было бы еще объяснимо, даже несмотря на опасную обстановку в стране. И все же, казалось, некоторые понимали, что любовь к людям, данная Богом, и побуждает нас с Джули оставаться в Афганистане.

Но даже в это неспокойное время, когда люди были полны страха, мне удалось приобрести новых друзей. Никто так не ценил доброту, как несколько мужчин, с которыми я работал на складе, развозя медикаменты. Это были мои дорогие неграмотные друзья.

Глава двадцатая

Мои дорогие неграмотные друзья

Весной 1983 года я почувствовал, что Господь призывает меня к более посвященной молитве. Я знал, что для этой цели мне нужно выделить два часа в день и выбрать уединенное место.

Прямо за нашим домом находилось пустое административное здание, где велись строительные работы: его хотели переоборудовать под жилье для двух семей. И хотя там каждый день работали строители, владелец здания разрешил мне приходить и молиться до начала рабочего дня.

В «моей» комнате на втором этаже не было ничего, только стул и одинокая лампочка. К счастью, через окна в комнату проникало достаточно света, и открывался прекрасный вид на Кабул. В это раннее время никого из строителей в здании еще не было: рабочий день начинался гораздо позже.

Обычно я читал несколько глав из Библии, потом молился. Иногда я склонялся на колени, но чаще всего молился, расхаживая взад и вперед по комнате. Неторопливая, ничем не нарушаемая молитва и поклонение Господу совершенно изменили мою духовную жизнь. Два часа пролетали незаметно, и каждое утро я с нетерпением ждал новой встречи с Господом.

Мне нравилось прославлять Бога в Духе и молиться за народ Афганистана как на своем, так и на молитвенном языке. Иногда я пел, прославляя Господа по-английски, а иногда даже на пушту. Когда я молился, я всегда размышлял над тем, как донести до людей Афганистана Божью любовь. Мне казалось, что у меня для этого просто нет нужных способностей.

Каждое утро я отчаянно молился за Кабул, народ Афганистана и пуштунов. Только во время молитвы я чувствовал себя совершенно свободным, потому что в сложившихся обстоятельствах все мои действия были ограничены. Это время общения с Богом всегда приносило мне огромную радость.

Здание, в котором я молился, охранялось чавкидаром (ночным сторожем). Ему было лет двадцать пять. Обычно в таком возрасте все юноши призывались в армию, но из-за серьезных физических недостатков он был освобожден от службы.

И хотя чавкидар всегда был небрит, для меня это не имело никакого значения, потому что он неизменно встречал меня лучезарной улыбкой. Этот парень был очень худым и, казалось, недоедал, но много работал и всегда старался мне чем-нибудь помочь. Я подозревал, что никакой одежды, кроме той, что была на нем, у него не было. Позже я узнал, что деревню чавкидара разбомбили, он и его семья стали беженцами, и этот парень один пытался прокормить всю свою родню.

Чавкидар жил в маленькой комнатушке, где практически не было никакой мебели, лишь покрытая потрепанным одеялом раскладушка и одноконфорочная электроплитка, стоявшая на полу рядом с тарелкой и двумя кружками. Единственным украшением этой угрюмой серой комнатушки была картина с изображением цветка, висевшая рядом с окном, где в натянутой от комаров сетке зияла дыра.

Чавкидар не только охранял дом, но и присматривал за моей машиной, которую я обычно парковал рядом со зданием. Я сильно расстраивался из-за того, что не могу с ним поговорить, потому что мои познания дари — языка, на котором он разговаривал, были очень ограничены.

Так как чавкидар отвечал за безопасность строительного объекта, я всегда заглядывал к нему перед тем, как подняться в «свою» комнату. Мне хотелось, чтобы он знал, что я нахожусь в здании. Иногда я ему говорил, что иду молиться. Я не знал, понимает он меня или нет. Но каждый день, когда я молился, я молился и за чавкидара.

Позже, когда в здании уже появились новые жильцы, он рассказал одному моему другу: «Ты знаешь, всякий раз, когда господин Дауд молился, я приходил и садился на ступеньках под окном, слушал, как он молится, и часто плакал».

Я даже не подозревал, что он был там, не знал я и того, что он плакал вместе со мной. Но чавкидар признался моему другу, что в те минуты он был счастлив. Узнав об этом, я был очень тронут и очень этому рад.

«Может быть, ему открывалась Божья любовь?—думал я. — Что еще скрывается в невидимой силе молитвы?»

У чавкидара была нелегкая жизнь, потому что он работал и ночью, и днем. Такие рабочие были в большинстве своем немолоды и очень бедны. У них не было возможности получить даже начальное образование. Они работали на низкооплачиваемых, тяжелых физических работах, которые больше никто не хочет выполнять.

В моей бригаде было пятеро таких мужчин, включая чавкидара. Мы вместе работали на складе: загружали и разгружали медикаменты и больничное оборудование. Моя бригада состояла из водителя средних лет и четверых рабочих, только один из которых был моложе пятидесяти.

У всех были огрубевшие от зноя и ветра, испещренные морщинами лица. У троих были бороды, у двух недоставало передних зубов. Четверо из них говорили на дари, один — на пушту. Абдула, который знал оба языка, выступал в роли переводчика. Их изношенная до дыр одежда была чрезвычайно велика, а ветхие сандалии — уже чинены-перечинены. На головах они носили тюрбан или тюбетейку. Мешковатая, не по размеру одежда и всегдашние улыбки придавали им довольно комический вид, но огрубелые мозолистые руки и подошвы ног напоминали о том, как тяжела была их жизнь. Загадочный вид этих простых, одетых в лохмотья людей пленял меня.

Трое моих рабочих перебрались в Кабул после того, как их деревни разбомбили. Двое других были в таком же бедственном положении, только приехали из маленьких городков. У всех у них практически ничего не было, но они готовы были трудиться не покладая рук. Мы вместе загружали, разгружали, перевозили коробки на своем коричневом грузовичке, и для постороннего наблюдателя наверняка казались очень странной группой людей.

У этих мужчин не было возможности научиться читать и писать, но теплота их сердец и чувство юмора покоряли меня. До этого мне не приходилось работать с такими бедными и совсем неграмотными людьми. Я многому у них научился. Мои друзья были неизвестны миру, и для большинства людей не имело значения, существуют они или нет. Но в глазах Бога жизнь каждого из них была невероятно значимой, и потому я относился к ним с подобающим уважением.

Все они подрабатывали ночными сторожами. Им приходилось находиться на работе всю ночь — каждую ночь. Иногда я приезжал на велосипеде туда, где они несли свое одинокое дежурство. Приехав, я звонил в дверь, и они приглашали меня в свои пустые комнатушки. Мы сидели и разговаривали, прихлебывая чай. Я надеялся, что каким-то образом они поймут, что они мне небезразличны. С теми, кто говорил на дари, разговор был практически невозможен, но я все равно навещал каждого из них и подолгу оставался у них в гостях.

Высокий сильный Хабиб был прирожденным лидером в нашей бригаде. В деле он понимал больше чем я — их неопытный бригадир. Приятные манеры Хабиба противоречили его неотесанному и устрашающему виду. Я быстро понял, что для эффективного решения любой задачи необходимо спросить Хабиба, что он думает, и сделать так, как он говорит.

«Хорошая мысль, — обычно говорил я. — Пожалуйста, объясни остальным, что нужно делать».

Я всегда старался поставить себя на их место и, к изумлению моей бригады, трудился рядом с ними плечом к плечу под палящим зноем. Мои действия приводили их в замешательство, потому что мне, как начальнику, совсем не положено было делать ничего подобного. Но больше всего их поражало то, что я уступал свое место в кабине кому-нибудь из них и ехал в кузове с остальными. Мы вместе смеялись, и хотя я подозревал, что порой предметом их шуток был я, меня это ничуть не смущало.

Однажды летним днем, после того как мы закончили погрузку большой партии медикаментов, я залез в кузов, чтобы помочь увязать груз. Нашу работу прервал рев черного «Мерседес-Бенца», проезжающего рядом по пыльной улице. Взглянув на машину, я сразу же понял, что едет она слишком быстро.

В следующий момент раздался скрип колес и глухой тяжелый удар. Затем я услышал, как снова взревел мотор, и автомобиль унесся прочь.

За заборами не видно было, что случилось, поэтому я пулей слетел с грузовика и что было сил помчался к месту происшествия. Машина сбила ехавшего на велосипеде мальчика. Его отбросило к стене. Мальчик был без сознания и истекал кровью. К месту происшествия сразу же сбежались десятки людей, крича и проталкиваясь вперед, чтобы рассмотреть, что произошло. Когда я увидел окровавленного ребенка, у меня внутри все сжалось. Кому-то удалось остановить такси, и мальчика уложили на заднее сиденье, чтобы отвезти в больницу.

«Еще одна трагедия в Кабуле,—думал я. — Война принесла столько страданий в каждую семью. Неужели этого мало?»

Человек, сбивший мальчика и сбежавший с места происшествия, только еще больше усилил мою боль за этот парод.

«Будет ли когда-нибудь конец горю и страданию?» — задавал я себе вопрос, глубоко потрясенный ужасом происходящего.

Всей бригадой мы медленно направились обратно к своему грузовику. Чувство отчаяния и безнадежности, казалось, полностью лишило меня сил.

Затем меня осенила мысль.

— Пожалуйста, попроси всех сесть на траву, — сказал я Абдуле. Я всегда с большим уважением относился к своим мусульманским друзьям, но в этот момент я почувствовал огромную необходимость помолиться, обращаясь ко Христу.

Абдула перевел, и я смело сказал:

— Мы сейчас будем молиться за сбитого мальчика и его семью.

У этих мужчин, постоянно живущих в отчаянных обстоятельствах, уже не осталось места для сострадания к кому-нибудь, кроме своих семей. Не мигая, они уставились на меня. Я вытянул вперед руки, повернув их ладонями вверх: именно так молятся мусульмане, выражая этим свое подчинение Богу. Они быстро сделали то же самое.

Хотя мусульмане не молятся с закрытыми глазами, я все же закрыл глаза. Из глубины сердца у меня вырвалась молитва, обращенная к моему Спасителю. Несколько слезинок скатилось по щеке, и я вспомнил, что афганские мужчины не плачут, но ничего не мог с собой поделать. Несколько минут мы оставались в полном молчании.

Медленно, не зная чего ожидать, я открыл глаза и увидел неподвижные серьезные лица друзей с глазами, полными слез.

Несколько секунд я сидел, переводя взгляд с одного лица на другое. В то краткое мгновение, когда наши глаза встретились, между нами произошло что-то очень важное. Я вдруг почувствовал, что мы стали очень близкими людьми. Мы больше не были представителями Запада и Востока, я больше не был их начальником, а они — моими подчиненными. Мы стали друзьями, мы вместе ощутили боль мальчика и пережили присутствие Бога. Мы вместе смогли найти прибежище в этом жестоком мире.

Невероятно быстро подошло время, когда нам с Джули пора было возвращаться в Соединенные Штаты, чтобы навестить своих родных, с которыми мы не виделись уже четыре года.

За два дня до отъезда я отправился на велосипеде попрощаться с каждым из чавкидаров. Мы пили чай, а затем мне нужно было сделать то, что всегда для меня было немыслимо сложно — проститься с моими друзьями. Прежде чем расстаться, я просил у каждого из них позволения помолиться. Они все без исключения дали свое согласие.

Я не знал, противоречило ли это их обычаям или нет, но, положив руку на плечо каждого из них, сидя на краю раскладушки, я молился вслух за них и их семьи. Затем, после традиционного троекратного объятия, я исчезал в темноте ночи. Пройдя несколько шагов и обернувшись назад, я всякий раз видел смотревшую мне вслед одинокую черную фигуру, четко очерченную на фоне освещенной двери.

Когда мы готовились к отъезду в Соединенные Штаты, нас с Джули утешала мысль о том, что мы обязательно вернемся в Афганистан. Мы сделали все что могли, чтобы показать любовь Христа Его людям.

В Америке нас ждали не только наши родные, но и афганские друзья, потому что вскоре после нашего отъезда из Германии американское правительство пересмотрело свое решение, и им выдали разрешение на въезд.

Но, покидая Афганистан, я даже не подозревал, что мне удастся возобновить дружбу с одним выдающимся афганским юношей. Не знал я и того, что этот молодой человек стоит на пороге одного из самых великих открытий в своей жизни, и мне снова удастся увидеть непостижимую Божью волю в искусно сплетенном узоре обстоятельств.

Глава двадцать первая

Он не играет в игрушки

Наш путь домой пролегал через Кабул, Дели, Франкфурт, Нью-Йорк, Кливленд. Но я окончательно осознал, что приехал домой, только когда попробовал маминой домашней лапши и прокатился с отцом по улицам Бристольвиля и Хауленда.

Я спросил отца, клюет ли в озере рыба.

— Окунь клюет, — ответил он. Правда, отправившись на рыбалку, ничего, кроме нескольких рыбешек и маленького карпа, мы так и не поймали.

— Ладно, я их всех в другой раз выловлю, — деловито заявил отец.

Погостив некоторое время у родителей, мы захотели увидеться со своими друзьями. Джули не терпелось разузнать все новости и подарить всем подарки, которые мы привезли из Афганистана.

Обсуждая со мной планы, Джули сказала:

— Давид, давай так спланируем поездку, чтобы заехать к Люси и к моему брату во Флориду, и, конечно же, к Ноэлю с Джойс в Южную Каролину, и еще к афганским друзьям в Калифорнию и Вирджинию, и ...

— Хорошо, хорошо, хорошо! — рассмеялся я, перебивая ее грандиозные замыслы. — Только давай не все сразу.

Вскоре мы отправились в путь. Многих интересовало, что происходит в Афганистане, поэтому мы немало ездили по стране, рассказывая об Афганистане на конференциях, семинарах, в церквях, школах и колледжах. Нам очень хотелось помочь американцам понять афганский народ.

Шел 1985 год. Мы пересекали Калифорнию по государственной автостраде. Однообразие дороги предоставило мне прекрасную возможность поразмыслить над событиями, которые произошли в моей жизни за последние несколько лет. Мы с Джули старались во всем быть послушными Господу, куда бы Он нас ни направлял.

Я взглянул на Джули, моего задремавшего штурмана, и подумал: «Какая же она у меня все-таки красавица».

Джули была для меня драгоценным Божьим даром и ответом на молитвы — у меня была жена, которая всем сердцем любила Господа. От Иллинойса до самого Афганистана и во всех промежуточных пунктах она всегда верила в меня и в мои невероятные планы. Она тоже жаждала вернуться в Афганистан. Я вспомнил ее обещание выполнить мою просьбу и, где бы я ни умер, похоронить меня в Афганистане. Я знал, что она сдержит свое слово.

«Она как никто знает все мои недостатки и слабости, но, несмотря на это, она любит меня таким, какой я есть», — думал я. Глубоко вздохнув, я улыбнулся и поблагодарил Бога за свою жену.

Подобно зыбучим пескам, воспоминания об афганских друзьях заполнили мои мысли. Если бы я не послушался Господа и не поехал в Афганистан, у меня ни за что не появилось бы столько удивительных друзей. Насколько беднее была бы моя жизнь без таких верных друзей, как господин Мунсиф и Аймал!

Впереди на дороге я увидел знак — поворот к Анвару. Я быстро перестроился в другой ряд и свернул с автострады. Подъезжая к дому Анвара, я задумался о нем и о нашей дружбе, которая завязалась несколько лет назад.

Когда мы с ним встретились впервые, он был еще подростком, а сейчас мне предстояло увидеть приятного молодого человека двадцати лет. В нем переплелись и застенчивость, и уверенность в себе. Среди сверстников Анвар особенно выделялся пытливым умом. Он никогда ничего не делал только потому, что «все так делают». Подобное отношение к жизни для него просто не имело смысла. Он все хотел знать и понимать. Чем больше я его узнавал, тем больше ценил его дружбу.

Вскоре проснулась Джули и, рассмотрев повнимательнее карту, направила нас прямо к дому Анвара. Анвар с сестрой радушно нас встретили, сказав, что остальные члены семьи присоединятся к нам позже.

Ожидая их возвращения, мы с Анваром отправились на прогулку. Он привел меня в парк, и мы сели у плакучей ивы, чьи ветви, склоняясь над озером, казалось, хотели его защитить.

— Я прихожу сюда отдохнуть, — сказал Анвар.

Мы сидели на траве на берегу реки под сенью ивы, и я внимательно слушал Анвара, а тем временем он размышлял вслух над сложными жизненными вопросами. Я был изумлен ясностью мышления и проницательностью этого молодого человека.

Анвар замолчал, швырнул камень в воду, затем откинулся назад и облокотился на дерево, заложив руки за голову.

— Дэйв, я пришел к выводу, что нет в жизни ничего лучше, чем знать Бога, — сказал он спокойным, уверенным тоном.

Я не ожидал такого четкого и ясного утверждения. Казалось, оно вырвалось у него из глубины сердца. Анвар устремил на меня свой ясный, полный спокойствия и уверенности взгляд. На мгновение я замер, пораженный глубиной и чистотой его слов. Наконец я спросил:

— Анвар, что привело тебя к такому выводу?

— Я много размышлял о жизни, — ответил он. — В тюрьме я невольно стал задумываться над смыслом жизни.

Под тюрьмой он подразумевал то время, когда еще подростком находился в заключении за участие в студенческой демонстрации против коммунистического правительства в Кабуле.

Он продолжил:

— До тюрьмы я был счастливым человеком. Все у меня складывалось как нельзя лучше. Я всегда был хорошим парнем, всегда старался поступать правильно. Но, находясь в заключении, я задумался над смыслом жизни. Я рад, что мне пришлось пройти через тюрьму. Если бы этого не случилось, я бы так и витал в облаках.

Он наклонился вперед и переменил положение, а затем заговорил снова.

— Когда я гляжу на себя, я знаю, что без Бога у меня нет никакой надежды. Когда я смотрю на то, что происходит в мире, я вижу, что у этого мира без Бога тоже нет никакой надежды. Я внимательно наблюдал за жизнью общества. У людей есть вещи, но нет счастья. Они много работают и постоянно изнурены трудом. Большинство людей не живут, а лишь существуют, их чувство защищенности и устроенности обманчиво, потому что они ищут удовольствий, которые не могут длиться вечно. Без Бога жизнь коротка и бессмысленна.

Когда Анвар говорил, я вспомнил разговор, который состоялся у нас с ним больше года назад. С тех пор его размышления приобрели особенную глубину. Полтора года назад Анвар задавал много хороших, но несколько скептических вопросов, и я пытался, как мог, ответить ему.

Тогда я сказал Анвару, что не стоит верить моим утверждениям только потому, что я так говорю. Я посоветовал ему самому попросить у Бога открыть ему истину. Он сделал это сразу же, прямо там. Я с почтением слушал, как он обращался к Богу.

Анвар хотел мне многое рассказать.

— Дэйв, я весь год изучал работы многих мыслителей. Они все задают правильные вопросы, но никто из них не в состоянии предложить достойных ответов.

— Это верно, — ответил я, вспоминая бесчисленное множество часов, проведенных мною в изучении трудов ученых мужей.

— Дэйв, в жизни нет ничего лучше, чем знать Бога, — повторил Анвар.

— Но скажи мне, Анвар, как можно знать Бога?

Смущенно улыбнувшись, Анвар ответил:

— Дэйв, я не знаю. Просто не знаю.

— Анвар, мы не знаем Бога, потому что наши взаимоотношения с Ним были разрушены грехом. Смерть Христа на кресте восстанавливает эти взаимоотношения, когда мы раскаиваемся в грехах и принимаем Его прощение.

Мой друг внимательно слушал.

— Анвар, единственной личностью, жившей на земле без греха, был Христос. Тебе когда-нибудь приходилось бороться с грехом? Ты когда-нибудь поступал плохо, когда тебя никто не видел?

— Дэйв, я боролся с грехом. Я не хочу грешить, но меня смущают твои слова о том, что Христос умер за нас. По-моему, это просто несправедливо.

— Ты совершенно прав, Анвар. Но Он заплатил за нас такую высокую цену по Своей собственной воле. Потому что другого способа простить нам наши грехи не было. Он пожертвовал Собой, потому что Бог любит нас.

В ответ Анвар спросил:

— Но почему Бог любит нас? Ведь Бог в нас не нуждается.

— Совершенно верно, Анвар. Бог не нуждается ни в ком и ни в чем. Но природа Бога такова, что Он любит нас.

Анвар вопросительно посмотрел на меня.

— Анвар, скажи мне, нужен ли мужу с женой ребенок, чтобы понять, что такое настоящая любовь? — спросил я. — Я не имею в виду физическую близость — мы говорим о более глубоких взаимоотношениях между мужем и женой.

— Нет, — ответил он.

— Родители уже любят друг друга, они не нуждаются в детях для того, чтобы понять, что такое любовь. Но они хотят дать жизнь ребенку для того, чтобы разделить с ним свою любовь. Бог не нуждается в нас, Анвар, но Он хочет разделить с нами Свою любовь. Грех отделяет нас от Бога, и поэтому мы не можем знать Его. Христос — это мост, через который можно восстановить с Богом взаимоотношения любви. Знать Христа — значит знать Бога и знать Его любовь.

Солнце клонилось к закату, становилось прохладно. Мы поднялись, отряхнули одежду и направились к дому Анвара. Вдруг он хлопнул меня по плечу и вскрикнул:

— Я понял, Дэйв. Я понял!

— Что, Анвар?

— Это же ответ на вопрос, который я задавал тебе больше года назад! — В его голосе звучала радость.

Я рылся в памяти, стараясь вспомнить, что же он у меня тогда спросил.

— Помнишь, Дэйв, я тебя тогда спросил, не играет ли Бог с нами, как с игрушками, — в мире так много зла, так много несправедливости. Я думал, что мы для него — всего лишь игрушки. А сейчас ты ответил на мой вопрос.

Тогда я вспомнил, что сказал ему в тот раз: «Одна из причин, по которой в мире так много зла и несправедливости, заключается в том, что Бог дал человеку свободу выбора. У человека есть воля. Бог не создал нас машинами. Но люди злоупотребляют данной им свободой, поэтому в мире царит хаос. Но, не будь свободы выбора, в мире не было бы ни любви, ни любящих людей — одни роботы».

Озадаченный, я спросил:

— Анвар, прости, но что-то я не совсем понимаю: как же я сегодня ответил на твой вопрос?

— Дэйв, Бог любит нас. Он по-настоящему любит нас. Именно поэтому Он не играет с нами в игрушки.

Обрадованный, я похлопал Анвара по плечу. Наконец-то он понял, что Бог — не просто холодная, расчетливая сила, в рабстве у которой мы находимся. Он — великий Бог, любящий каждого человека настоящей любовью.

Анвару наконец открылась Божья любовь. Его глаза сияли счастьем от сознания незыблемости постигнутой им истины. Он широко улыбался.

Домой мы возвращались молча. С каждым новым шагом у меня в ушах отдавались слова Анвара: «Дэйв, Бог любит нас. Он не играет с нами в игрушки».

О, Боже, сколько еще людей, которым так трудно понять и принять Твою любовь, и нет никого, кто мог бы им в этом помочь.

Спасибо, Боже, за то, что Ты не играешь со мной в игрушки.

Спасибо за то, что каждый новый день Ты напоминаешь мне о Своей безмерной любви.

Спасибо за то, что Ты даешь мне возможность поделиться Твоей любовью с людьми, которых Ты дал мне так сильно полюбить.

«Сколько раз Я хотел собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья» (Мтф. 23:37).

Господи, как Ты плакал об Иерусалиме, так и я плачу об Афганистане и его людях, разбросанных по всем концам земли. Я лью слезы печали, ибо их земля разорена.

Афганистан, о тебе я лью слезы и о тебе возношу молитвы.

Афганистан... мои слезы.

Эпилог

Давид и Джули Лезебери до сих пор продолжают служить афганскому народу.

По окончании описываемых в книге событий они на протяжении двух лет работали в Пакистане, где Давид возглавлял программу по обеспечению молоком детей афганских беженцев. Кроме него в программе принимали участие сорок четыре афганца. В результате их усилий более 19 тысяч афганских детей ежедневно получали по литру молока.

Правительство Афганистана и ООН обратились к Джули и ее коллеге из Германии Ирмгард с просьбой организовать центр профессионального обучения для афганских вдов. Женщины всецело посвятили себя работе над этим проектом, помогая вдовам вновь обрести надежду. Успех центра и проявляемая к людям любовь не давали покоя некоторым фанатикам — они спровоцировали беспорядки и разрушили центр.

Летом 1991 года во главе небольшой группы Давид и Джули отправились на север Ирака с целью организовать проект по оказанию благотворительной помощи курдскому народу. Во время работы над проектом Давид и Джули жили в небольшой палатке рядом с разрушенной деревней. За два года существования программы было построено более 6 тысяч домов для курдов.

В 1997 году они переехали в афганский город Кандагар — центр движения «Талибан», где Давид руководил небольшим предприятием, производящим кровельную черепицу для международной благотворительной организации, которая оказывала помощь в восстановлении афганских поселений.

Весной 2001 года Давид и Джули перебрались на Ближний Восток. Это дало им возможность поддерживать отношения с многочисленными афганскими друзьями, разбросанными по разным странам мира. Кроме того, Давид смог принять приглашение преподавать в высших учебных заведениях разных стран Восточной Европы и СНГ.

Printed in the Republic of Belarus Религиозная литература

Давид Лезебери и Боб Абботт Афганистан — мои слезы

Ответственные за выпуск: Петрухин В.А., Хамицкий А.Л. Компьютерная верстка Сасковец Г. И.

Подписано в печать с готовых диапозитивов заказчика 10.12.2001 г.

Формат 60x84 1/16. Объем 11,5 печ. л. Гарнитура "Таймс". Тираж 5000 экз. Зак. 3363.

Отпечатано при участии ООО "Белпринт". Лицензия ЛВ № 80 от 19.11.97 г. 220013, г.Минск, пр. Ф. Скорины, 77.

Республиканское унитарное предприятие "Издательство "Белорусский Дом печати". 220013, г.Минск, пр. Ф. Скорины, 79.

1

Афганистан болит в моей душе...: Воспоминания, дневники советских воинов, выполнявших интернациональный долг в Афганистане / Лит. запись П.Ткаченко; Предисл. Ю.Теплова. — М.: Мол. гвардия, 1990, 254 с.

2

В США школьников развозят по домам на специальных школьных автобусах желтого цвета (здесь и далее прим. переводчика).

3

В северных штатах Америки дома, как правило, имеют жилое полуподвальное помещение.

4

Дэйви — ласковое обращение к ребенку по имени Давид.

5

В американских школах почетной наградой в спорте является начальная буква школы, как буква «X» в Хаулендской школе (см. дальше). Эта буква вручается выдающимся спортсменам, добившимся высоких результатов в соревнованиях. Затем обычно эта буква нашивается на куртку и является особым предметом гордости среди американских школьников.

6

В американской системе отметок вместо цифр используются буквы: от «А» — высшей, до «F» — низшей. «D» — неудовлетворительная отметка, соответствующая нашей двойке.

7

Крупнейший союз пятидесятнических церквей США.

8

Master of Science — магистр наук, степень, адекватная нашей аспирантуре в области точных наук.

9

Окра — растение семейства мальвовых, стручки которого употребляются для приготовления различных супов и рагу.

10

Чикаго — крупный город в северном штате Иллинойс, Вест Палм Бич — город на юге Флориды. Разница в климате примерно такая же, как между Мурманском и Сочи.

11

В настоящее время — Мьянма.